Цикл "Вечный капитан". Компиляция". Романы 1-20 Александр Васильевич Чернобровкин
        ВЕЧНЫЙ КАПИТАН - цикл романов с одним героем, нашим современником, капитаном дальнего плавания, посвященный истории человечества через призму истории морского флота. Разные эпохи и разные страны глазами человека, который бывал в тех местах в двадцатом и двадцать первом веках нашей эры. Мало фантастики и фэнтези, много истории.
        Содержание: 1. Херсон Византийский 2. Морской лорд. Том 1 3. Морской лорд. Том 2 4. Морской лорд 3. Граф Сантаренский 5. Князь Путивльский. Том 1 6. Князь Путивльский. Том 2 7. Каталонская компания 8. Бриганты 9. Бриганты-2. Сенешаль Ла-Рошели 10. Морской волк 11. Морские гезы 12. Капер 13. Казачий адмирал 14. Флибустьер 15. Корсар 16. Под британским флагом 17. Рейдер 18. Шумерский лугаль 19. Народы моря 20. Скиф-Эллин
        Александр Чернобровкин
        Херсон Византийский
        Первый роман из цикла «Вечный капитан»
        1
        С удаления в пять морских миль мыс Айя смотрится так, будто до него еще не добралась цивилизация. От него веет спокойным пофигизмом. Впрочем, в сравнении с другими частями Крымского полуострова, этот уголок природы один из самых незагаженных. Я любуюсь им уже третьи сутки. Любуюсь со своей яхты, дрейфуя почти на одном месте из-за полного отсутствия ветра. Поскольку я - не олигарх, а всего лишь капитан дальнего плавания, и могу позволить себе только бермудский шлюп длиной около пяти метров и, само собой, без стационарного двигателя внутреннего сгорания и даже без навесного, который собираюсь прикрепить в пункте назначения, как раз на такой случай и для маневров в марине (месте стоянки яхт в порту). Яхта куплена еще в советские времена, когда неженатые моряки загранплавания могли сразу после рейса позволить себе красивый жест. Женатым не хватает денег даже на ее поддержание на плаву. Я уже не женат, и теперь наслаждаюсь возможностью побыть наедине с морем. На борту яхты все воспринимаешь по-другому и сам становишься другим. Умиротвореннее, что ли. И все обычное и привычное как бы обновляется или
поворачивается к тебе новой гранью. Внизу, в подсобке, монотонно стучит дизель-генератор, вырабатывая электричество для электрочайника и заодно подзаряжая аккумулятор, питающий сигнальные огни, а мне эти звуки кажутся веселой, задорной мелодией. Сейчас закипит чайник, запарю «бомжовку» - вермишель быстрого приготовления, перемешаю ее с говяжьей тушенкой, заварю цейлонского - и плевать мне на всех и на всё, в том числе и на штиль. Я в стороне от рекомендованных курсов и более, чем в трех милях, от берега, так что и проходящим судам, и украинским пограничникам, младшим братьям российских, обидчивым и жадным, как все младшие, трудно будет наехать на меня в прямом и переносном смысле. Единственное, что меня немного напрягает, - это временами накатывающая вялость. Я, как говорят ученые, метеозависимый, чутко реагирую на изменения погоды. Барометра на яхте нет, но я с уверенностью могу сказать, что атмосферное давление резко падает. Значит, погода скоро поменяется. Поскольку для меня изменения могут быть только в лучшую сторону, жду их с нетерпением.
        На камбузе забурлил и потом автоматически выключился электрочайник. Я спустился вниз, выключил дизель-генератор, залил кипяток в пол-литровую чашку из небьющегося темно-коричневого стекла, на дне которой лежали четыре кусочка сахара и пакетик цейлонского чая на веревочке с желтым ярлычком, свисающим наружу, затем - в литровую миску из нержавейки, куда была заранее насыпана вермишель. Накрыв миску мелкой пластиковой тарелкой, примостил сверху вскрытую банку тушенки со столовой ложкой, воткнутой прямо в центр покрытого белым жиром, розовато-коричневого мяса, и чашку чая и осторожно, чтобы не поплатиться за лень, отнес это все на корму. Там расставил на откидном столике и сел рядом, ожидая, когда ужин будет готов. Солнце уже зашло, но было еще светло, ходовые огни включать рано. Яхта хоть и не движется, но «не ошвартована к берегу, не стоит на якоре и не сидит на мели», поэтому обязана нести ходовые огни. На якорь тут не встанешь, глубины ой-ё-ёй. Я хотел половить катрана - небольшую, максимум метр двадцать, черноморскую акулу - на консервированную соленую кильку, пару банок которой я прихватил в
рейс, но пятьдесят метров лески размотались с катушки спиннинга, но так и не достали дна, где, в придонье, эта рыба обычно обитает. А выше она не шляется. Или мне просто не повезло.
        Вермишель разбухла, отчего ее стало раза в два больше, и немного остыла. Я вывалил в миску всю тушенку, перемешал желтовато-белое с розовато-коричневым и неторопливо, смакую, употребил. Я человек неприхотливый. Умею получать удовольствие и от простой еды. Хотя с макаронными изделиями у меня сложные отношения. Двадцать шесть лет назад, когда я только получил диплом штурмана дальнего плавания и на радостях купил эту яхту, с двумя бывшими однокурсниками мы отправились на ней в путешествие из Одессы в Сухуми и обратно. И тоже попали в штиль, немного восточнее, на траверзе мыса Мегоном. Зависли там на две недели. Последнюю неделю питались только макаронами и абрикосовым джемом. После этого лет пять я не мог смотреть на макароны, а абрикосовый джем для меня до сих пор не существует как пищевой продукт.
        Я тщательно облизал ложку и потом помешал ею чай. Чайные ложечки, сколько бы я их не брал и из какого бы материала они не были изготовлены, исчезают с яхты на второй день. Куда они деваются - понять не могу. У меня большое подозрение, что у моей яхты аллергия на них. Такая же, какая у моей бывшей жены была на моих друзей. Но не на их жен. Они сразу же стали подругами. Теперь никто не мешает нашей дружбе: все трое развелись. У моряков жена или навсегда, или пока не обеспечишь ее квартирой и машиной. Друзья ждут меня в Одессе. Мы договорились, что я пригребу туда к Первомаю. Погудим праздники, а потом отправимся на Эгейское море, где много красивых островов и женщин. Допив чай, помыл посуду в море и спустился вниз, чтобы сполоснуть пресной водой. Питьевая цистерна у меня почти полная, есть еще две запечатанные, пластиковые, десятилитровые бутыли - неприкосновенный запас.
        Опять накатила вялость и сонливость. Я хотел прилечь, но потом подумал, что могу заснуть, и решил сперва включить ходовые огни. Мало ли что, судоводители сейчас пошли безответственные. После пятидесяти лет начинаешь понимать, насколько твое поколение было лучше в их годы. И такой вывод делает каждое поколение…
        Наверху стало необычно темно. В средних широтах темнеет постепенно, а сейчас складывалось впечатление, будто раньше времени выключили свет. Я посмотрел на небо и увидел, что со стороны моря наползает огромная низкая черная туча. Двигалась она необычайно быстро, хотя на уровне моря ветра не было. Нет, появился, я почувствовал его левой щекой. При плавании на яхте приобретаешь способность кожей лица определять направление и скорость ветра. Он быстро усиливался. Надеюсь, успею добежать до Севастополя, пока не перейдет в штормовой. Не хотелось бы дрейфовать на плавучем якоре, имея берег под ветром. Не ровен час, окажешься на скалах.
        Я поднял грот, лег на курс на Севастополь, закрепил штурвал и пошел поднимать стаксель. Яхта начала стремительно набирать ход. У меня сразу поднялось настроение. При таком ветре на двух парусах я мигом долечу до порта и там решу по обстановке, заходить в него или переждать грозу в море.
        Вдруг загрохотало так громко и так близко, словно на палубу ссыпали многотонные бетонные блоки, и совсем рядом черное небо рассекла изломанная, ослепляющая, серебряная молния. Обычно я не боюсь грозу, но на этот раз стало жутко. Я испуганно зажмурил глаза, а когда открыл, перед ними появились две бледно-зеленые, уменьшенные копии молнии. Когда посмотришь на яркий свет, а потом отведешь взгляд, какое-то время еще видишь его, но в единственном, так сказать, экземпляре. А сейчас я видел две. И больше ничего. Я опять закрыл глаза, ожидая, когда восстановится зрение. Неожиданно ветер налетел буквально стеной, ударил с такой силой, что яхта накренилась, почти легла на борт, а я, даже не успев помахать руками, кувыркнулся в море. От неожиданности хлебнул немного соленой воды. Быстро вынырнул и отплевался. Море показалась мне холодным, неприятным, наверное, потому, что оказался в нем не по своей воле. В тоже время почувствовал себя в воде в безопасности, ведь ни разу не слышал, чтобы молния попала в пловца. Я все еще ничего не видел, поэтому не сразу понял, что яхты рядом нет. С тех пор, как сделал первый
рейс на ней, мне часто снился кошмар, что падаю за борт, и яхта уплывает без меня. И сейчас захотелось проснуться, чтобы кошмар исчез. Но я не спал. Яхта исчезла, по крайней мере, я ее не видел, как ни вертелся во все стороны и ни вглядывался в темноту. Она же белая, должна быть хорошо видна даже ночью, и не могла отплыть далеко!
        От злости я несколько раз ударил кулаком по воде. Это сразу успокоило. Вспомнив, что ветер был с левого борта, я попытался прикинуть, куда надо плыть, чтобы догнать яхту. Вот только направление ветра никак не мог определить. Казалось, что он дует со всех сторон сразу. И не видно было ни одного маяка. Я не мог понять, в какой стороне берег. Тогда возникла другая мысль: а надо ли догонять? Яхта уже набрала ход. Несется со скоростью узлов пять-шесть, если не больше. Не мне за ней гоняться. Через несколько часов ее выбросит на берег где-нибудь возле Севастополя. При условии, что не сорвет парус, потому что ветер завывал всё сильнее. Так что надо выбираться самому, а ее найдут завтра утром. Придется, конечно, раскошелиться на ремонт, но это не самое страшное. Ветер дул к берегу, значит, и волну идут туда. Пусть и меня отнесут. Я лег на спину и расслабился. Главное, сберечь силы, пока не рассветет и не определю, куда надо плыть.
        2
        Солнце припекало руки и ноги, не прикрытые одеждой. Особенно зудела правая голень. В голове постукивала кровь, редко, но гулко, причем била в одно место, расположенное немного выше правого уха. После каждого удара накатывала легкая тошнота. Я открыл глаза. В нескольких сантиметрах от них был светло-коричневый каменный пологий склон, изъеденный ветрами и дождями, на котором я лежал ниц метрах в трех от кромки прибоя. Значит, выплыл… Что не удивительно: пловец я хороший, часто с городских пляжей уплывал так, что берега не видно, и возвращался только через два-три часа. А вот как я выгреб на этот раз - хоть убей, не помню.
        Правая голень зазудела сильнее, я решил почесать ее. Рука двигалась словно в вате, как бывает во сне. На голени была ссадина, длинная и широкая. На голове тоже, но узкая и короткая, примерно полсантиметра на два. Кровь уже подсохла, а рана вроде бы не опасная, до свадьбы доживет. Я осторожно, превозмогая несильную боль во всем теле, перевернулся на спину. На небе ярко светило солнце в окружении нескольких небольших белых облаков. Ветер стих. Такое впечатление, что ночной бури и не было. Я попробовал встать, но выпрямиться не смог, потому что закружилась голова и подкатила тошнота. На четвереньках переместился на ровную площадку, которая частично была в тени, сел там. Точнее, полусел, полулег. В тени как-то сразу стало полегче, тошнота отступила. У меня появилось впечатление, будто помолодел лет на десять. На чем оно основывалось - не знаю. Трагедия старости заключается в том, что в душе тебе всего двадцать пять, а вот тело перестает с этим соглашаться, с каждым годом всё быстрее устает и всё чаще болеет. Сейчас, не смотря на боль во всем теле, я не чувствовал усталости, точно знал, что через
несколько минут восстановлюсь полностью и без труда дойду до ближайшего населенного пункта. Впрочем, не совсем без труда. Придется идти босиком по камням, к чему я не привык. Это тебе не по яхте шлепать босыми ступнями. И сразу весело гмыкнул, представив, за кого меня примут местные жители: босой, с разбитой головой и ободранной ногой, в длинных, до коленей, «боксерских» шелковых синих трусах с двумя золотыми драконами спереди и красными лампасами по бокам, купленных в Шанхае, и хлопчатобумажной белой майке с голубой «розой ветров» во всю грудь и надписью полукругом снизу на латыни «Cras ingens iterabimus aequor» («Завтра мы снова выйдем в огромное море»), купленной и разрисованной по моему заказу там же в магазинчике-мастерской за несколько минут и за смешные деньги.
        Отвлекли меня от этих веселых мыслей два типа лет тридцати, которые спускались по склону, направляясь явно ко мне. В железных шлемах, чернобородые, с мечами на поясах слева и ножами справа; первый в кольчуге до колен и с рукавами по локоть поверх светлой рубахи с длинным рукавом, второй в кожаной безрукавке, сшитой из горизонтальных полос внахлест, поверх красной рубахи. У первого в руках были круглый щит и копье, а на ногах сандалии, у второго край щита выглядывал из-за спины, в руках - небольшой, двояковогнутый, «скифский», лук со стрелой на слегка натянутой тетиве, а на ногах что-то типа полусапожек. Наверное, из клуба по реконструкции истории, или как они там называются?! Я никогда не мог смотреть на таких без смеха: здоровые уже дураки, а всё детство в заднице играет! Заметив, что я за ними наблюдаю, ускорили шаг.
        Это меня насторожило. Я вырос в Донбассе, на окраине шахтерского города. Баб там катастрофически не хватало, избыток тестостерона расходовался на мордобой, поэтому драться я научился раньше, чем ходить и говорить. Был такой период в подростковом возрасте, когда, как сейчас кажется, ни дня без драки не обходилось. Чаще были честные бои, один на один и чисто на кулаках и ногах, но иногда приходилось отбиваться от толпы, применяя любые подручные средства: камни, бутылки, ремни, штакетины от забора и т. д. Если даже проигрывал, но бился хорошо, не издевались и не грабили: пацан уважает пацана. Благодаря этому у меня на всю жизнь выработались несколько качеств: предчувствие драки; умение бить первым, без раскачки, если она неизбежна; а если противник ведет себя не по правилам, использовать любые подручные средства. Сейчас моя интуиция подсказывала, что без драки не обойдется и что у этих крымских шахидов другие понятия о чести. Крупных камней под рукой не было. Зато был песок, или пыль, или то и другое вместе, мелкие и колючие. Я незаметно сгреб их в две кучки и накрыл ладонями.
        Бородачи остановились в метре от меня. Первый был пониже ростом и коренастее. Он тяжело дышал ртом, потому что нос пересекал наискось, слева направо, начинаясь из-под шлема и теряясь в густой бороде, старый глубокий шрам, отчего казалось, что носов два. Глаза отмороженные, злые. Второй хоть и был длиннее, но не выше метр шестьдесят. Этот придурковато лыбился, как положено тупой шестерке. Вывод: начинать надо с первого.
        - Привет пацаны! - сказал я, глядя ему в глаза. Если ответит, разговоримся, драки не будет.
        Он отвел взгляд в сторону напарника и, выхлопнув свежим перегаром, что-то сказал ему на незнакомом мне языке. Тот ответил, тоже поделившись перегаром, согласился, скорее всего, потом вытянул из-за спины горит с отсеком для стрел, в котором их было десятка два-три, и засунул туда еще одну, а лук - в предназначенный для него отсек.
        Сначала я решил, что это крымские татары. Я знаю несколько слов по-татарски и, что главное, мелодику языка. Но ряженые говорили на другом. Может, у крымских татар свой диалект?
        Лучник достал откуда-то из-за спины метровый отрезок веревки и шагнул ко мне. Его приятель стукнул меня по ноге тупым концом копья и что-то прорычал, приказывая, как я понял, встать.
        - Ребята, в чем дело?! Я вас не трогал! Чего вы ко мне прицепились!.. - заголосил я как можно жалобнее, всем видом показывая, насколько испуган и слаб, и начал медленно подниматься, опершись на ладони, в которые сгреб пыль с песком.
        Копейщик рыкнул еще что-то, уже не так агрессивно: поверил мне.
        В этот момент я и выгрузился из обеих рук им в глаза. У ребят мгновенно пропала фокусировка и расплылось изображение. Я врезал с разворота правой стоявшему слева от меня копейщику, а потом левой - стоявшему справа лучнику. Первый, видимо, почувствовав, что в морду летит кулак, попытался закрыться щитом, но слишком низко опустил его, когда расслабился. Завалился он молча, зато шлем его, копье и щит громко звякнули, поприветствовав каменный склон. Второй вскрикнул и устоял. Я заехал ему еще раз, теперь уже правой и точно в нижнюю челюсть. Показалось мне или нет, но что-то у него там хрустнуло. После этого он разлегся на спине в такой позе, какую в сознании не примешь, даже если захочешь. Я обернулся к первому и принялся молотить его ногой. Куда попало, даже кольчуга и шлем не мешали. Иступлено, долго и часто. Шлем не успевал звякать о камень, когда я попадал в бородатую морду. Наверное, выплескивал всё, что накопилось со вчерашнего вечера. Бил, пока внутренний голос не остановил меня: «Хватит, а то убьешь!» Я отвалил от него, но никак не мог сдержать агрессивное дрожание тела. Вернулся к лучнику и
заехал ему пару раз по бестолковке. После этого успокоился и принялся разоружать их.
        У лучника за спиной были не только комбинированный горит и щит, но и кожаный вещь-мешок. Талию дважды опоясывал тонкий ремень с бронзовым крючком-застежкой, на котором висели полуметровый меч в деревянных ножнах с ржавыми железными вставками внизу и вверху и нож длинной сантиметров в двадцать с деревянной рукояткой, который был в чехле из козлиной вроде бы шкуры потертым мехом наружу. В вещь-мешке лежали еще две веревки, одна с метр, вторая где-то с пять, пеньковые, имел дело с такими при советской власти; серебряная фляга примерно на литр, без крышки, заткнутая сучком; завернутые в тряпку куски обгрызенной лепешки и сыра типа брынзы; маленький узелок с солью, крупной и грязной; точильный брусок; на самом дне - скомканные, окровавленные шмотки из серо-белой грубой ткани, скорее всего, с двух человек, мужчины и женщины. Сложив трофейное оружие и сумку в кучу на том месте, где раньше сидел, использовал предназначавшуюся мне веревку, связав лучнику руки за спиной. Крепчайшим морским узлом. У копейщика ремень был в один оборот, широкий, с бронзовой бляхой в виде оскалившейся, волчьей морды и
однолямочной портупеей через правое плечо. Меч подлиннее, с метр, в ножнах из покрытого черным лаком дерева и вставками из надраенной до золотого блеска бронзы. Зато нож был короче, с костяной рукояткой и тоже в «козлиных» ножнах. Через левое плечо за спиной висела кожаная сумка с клапаном, застегивающимся на «пуговицу» из отшлифованного частым употреблением сучка. Внутри лежали железные ножницы; двусторонний костяной гребень; круглое зеркальце - стекло в свинцовой оправе; бронзовые сережки в виде лепестков; деревянный пенальчик, в котором помещалась тонкая катушка на три мотка ниток, два серо-белых разной толщины, а третьи не растительного происхождения, наверное, сухожилия животного; катушка в свою очередь служила пенальчиком для двух иголок, прямой железной и изогнутой бронзовой; кусок чистой тонкой белой материи, меньше косынки, но больше носового платка, завязанный узелком, в котором находилась серебряная монета и полтора десятка медных. Я не нумизмат, но понял, что монеты старинные, ценные. Аборигены здесь часто промышляют с миноискателями, ищут клады или хотя бы отдельные монеты. Говорят, одна
монета может обеспечить на год. Видать, этим придуркам подфартило найти могилы двух воинов, вот и вырядились. И по пути кого-то грабанули, убив. Ребята, видимо, еще те отморозки. Я связал и коренастому руки за спиной. Потом снял с него сандалии, странные какие-то, никогда таких в продаже не встречал. Но с ремешками сумел разобраться. Доберусь до города, верну. Хотя такую дешевку проще выкинуть и купить новые.
        С помощью зеркальца осмотрел рану на голове. Действительно, ничего страшного. И морда, хоть и небритая, выглядела нормально. Мне даже показалось, что морщины немного разгладились и прибавилось волос на лысине, как будто помолодел лет на десять. Я положил «молодильное» зеркало в сумку и достал серебряную флягу. В ней оказалось вино, кислючее. Оно мне напомнило то, что употреблял в курсантские годы, самое дешевое, под названием «Ркацители» или на курсантском «Раком до цели». Но пить хотелось со страшной силой. И есть. Я обрезал с лепешек и сыра надкусанное археологами-любителями, остальное стремительно схомячил, запивая кислятиной. Настроение сразу улучшилось, и злость пропала.
        Заметив, что бородачи оклемались, поинтересовался:
        - Ну, что будем делать, ребята? Разойдемся при своих или пошагаем в «мусорятник»?
        Они скромно промолчали. Наверное, по-русски не понимают или не хотят понимать.
        Я перевернул их на спину, а потом посадил в ряд, лицом ко мне. У копьеносца глаз почти не было видно, морда посинела, а вся борода - в крови, натекшей из разбитых губ. Из носа, как ни странно, не текло. Время от времени копьеносец облизывал губы, а потом сплевывал кровь. Лучник выглядел получше, хотя и сменил на лице выражение жизнерадостного рахита на философское, то есть печальное.
        - Вы кто такие? - спросил я.
        «А в ответ тишина…»
        Копьеносец еле заметно шевелил руками, путаясь развязаться. Я двинул его ногой по руке. Он понял намек и перестал. Голову опустил, не желая встречаться со мной взглядом. Я повернулся к лучнику.
        - Вы почему на меня наехали?
        Он пошевелил губами, но ничего не сказал. И тоже отвернулся.
        Я схватил его за бороду и повернул лицом к себе, чтобы продолжить разговор.
        Лучник жалобно замычал, пытаясь что-то сказать. Я уже видел, как говорят со сломанной челюстью, поэтому догадался, о чем он хочет меня проинформировать.
        Да-а, дела… В больнице, пока он не скажет, кто сломал, лечить не будут. Покрывать он меня вряд ли захочет. Наоборот, расскажут, что это я, вооруженный, напал на них, белых и пушистых. А если еще и милиционер будет крымским татарином… Они друг за друга горой стоят. Или мне надо будет, бросив яхту, срочно сматываться и больше никогда не появляться на территории Украины, или уеду отсюда через несколько лет, Так что ребят надо вести и сдавать в таком виде. Незаконные раскопки, ношение холодного оружия, шмотки в крови. Думаю, даже крымско-татарскому следаку будет выгоднее поверить мне, чем им.
        Я сложил ремни с мечами и ножами в вещь-мешок так, чтобы наружу торчали непомещающиеся, нижние части ножен. Туда же, тоже перевернув, засунул частично лук и стрелы в горите, связал это все куском веревки, чтобы нельзя было быстро выхватить оружие и воспользоваться им, и повесил на грудь коренастому, предварительно поставив обоих бородачей на ноги. Сверху повесил его щит, деревянный, оббитый спереди кожей, с железным умбоном и окантовкой по краю. Второй щит, сплетенный из ивовых прутьев и покрытый кожей, без умбона, повесил на грудь худому. Так ничего не мешало мне видеть их связанные руки. Потом завязал на концах остатка от пятиметровой веревки две испанские удавки, которые затянул на шеях моих новых знакомых. Затянул не туго, чтобы не мешали дышать. Между ними было метра два веревки, так что не удавят друг друга, даже если упадут. Зато убежать теперь не смогут. Копье и сумку с флягой и барахлом оставил себе. Во фляге еще немного было, а копье - на всякий случай. Мечом я все равно не умею орудовать, а копье - та же палка, только острая с одного конца.
        - Шагом марш! - гаркнул я и уточнил приказ острием копья в кольчугу.
        Приказ поняли, коренастый пошел первым, худой за ним.
        Сперва шли по бездорожью в ту сторону, откуда они появились. Там была тропинка, которая уходила под острым углом от берега в заросли кустов, а потом в лесок. Я приказал им поменяться местами, чтобы коренастый шел вторым. Примерно через полчаса мы вышли на грунтовку шириной в две полосы.
        - В какую сторону Севастополь? - спросил я, показав рукам и направо и налево.
        Коренастый меня понял и мотнул головой вправо.
        По моим прикидкам там и должен быть Севастополь. Но если бородач показывает в ту сторону, значит, мне надо в другую. Я дал команду идти влево и перестроиться в одну шеренгу, чтобы видел связанные руки обоих. Что бородачи и сделали.
        Не успели мы пройти метров сто, как из-за поворота навстречу выехала арба, запряженная волом. На «рычагах управления» сидел старый бородатый мужик в рубахе и шортах наподобие окровавленных, что лежали в вещь-мешке. Из-за его спины выглядывали две бабы, старая и молодая, наверное, жена и дочка. За арбой шли еще два босых бородатых мужика помоложе, может быть, его сыновья. Все были русые, но лица какие-то костистые, не русские. Староверы, что ли? Увидев нас, старый быстро вытянул из-за сиденья топор, а молодые подбежали сзади к арбе и взяли с нее по копью. Однако народ здесь гостеприимный…
        Я взял правее, чтобы между мной и арбой были мои пленники. Если они знают этих ребят, пусть забирают, но подтвердят, что не я на них напал первым. Я уже собрался сказать им это, но заметил, что встречные не намерены отбивать бородачей, даже смотрят на них со злостью, а бабы с испугом. А когда поравнялись, старый сплюнул в сторону моих пленников и что-то крикнул им на непонятном мне языке, вроде бы похожем на итальянский. Один молодой мужик прошел молча, а второй показал жестом коренастому, что ему перережут горло, а мне улыбнулся и вроде бы похвалил, по крайней мере, я выхватил слово «амикус», а по-итальянски амико - друг.
        Учась в советской школе и мореходке, я был уверен, что у меня лингвистический кретинизм. Перед уроком английского мне становилось тошно. Я мог тупо вызубрить, повторить и тут же забыть, но разговаривать так и не научился. Пока не попал заграницу. Там с удивлением обнаружил, что иногда понимаю и даже что-то могу сказать. Потом «совок» проржавел, и все, кто хоть немного «калякал по-аглицки», рассыпались работать под иностранные флаги, потому что там платили в несколько раз больше, и не было совковой кондовости типа увольнений заграницей только в составе группы не мене трех человек. Рискнул и я. Сперва к грекам. Условия у них по мировым меркам не ахти, поэтому и берут всех подряд. Через четыре года поднялся к итальянцам, потом к голландцам, за ними были англичане, а сейчас горбачусь на американцев, на контейнерной линии Сан-Франциско - Шанхай. На судах каждой страны есть свои плюсы и минусы. Янки платят больше всех. Зато, допустим, у норвегов, больше порядка и субординации. Оба моих друга работают у них и не хотят уходить. Я давлю американцев эрудицией. У меня ведь кроме морского еще и высшее
филологическое. Даже американскую литературу я знаю лучше большинства янки. А они уважают умных и образованных, как и все очень узкие профессионалы. Так вот, когда ты единственный русскоговорящий в экипаже, собранном из представителей многих развивающихся и не только стран, и всё время приходится общаться на английском, через полгода он становится вторым родным. Заодно и другие языки учишь. Для бытового общения надо знать всего-то слов двести. И учишь их не в классе, боясь учителя и насмешек одноклассников, а общаясь с носителем языка, перенимая его акцент, манеру речи. При этом наблатыкиваешься выхватывать из фразы одно-два знакомых слова и, учитывая мимику и жесты, догадываться, что тебе хотят сказать. И чем дольше общаешься с этим человеком, тем лучше его понимаешь. Так что теперь я считаю себя полиглотом, хотя на большинстве языков ни писать, ни читать не умею, только говорить.
        За поворотом мы встретили группу из человек двадцати обоего пола и разного возраста, нагруженных корзинами, кулями и мешками. Замыкал шествие осел, на которого навалили больше, чем он сам весил. Мужчины почти все были брюнетами, босыми, одетыми бедненько и вооруженными кто мечами, кто кинжалами, кто копьями. Увидев коренастого, они начали показывать на него пальцами и кричать что-то, что я сперва принял за слово «кентавр», но потом понял, что это фраза из двух-трех слов, в которой последнее слово «тавр» повторяется, а первые или первое бывают разными. Видимо, Тавр - его имя, а впереди прилагательные - его служебная характеристика. И еще я пришел к выводу, что говорят на каком-то диалекте итальянского. Сицилия? Сардиния? Но там даже в деревнях одеваются получше, да и грести туда надо несколько дней на суперлайнере.
        Чем дольше мы шли, тем чаще попадались встречные. Тавра встречали со злостью или, как минимум, со злорадным торжеством. Многие плевали в его сторону, а одна тетка подошла поближе в выцелила ему прямо в лицо. Хотела ударить его кулаком, но я отогнал окриком. Да-а, видимо, много добрых дел числится за Тавром! Так что можно было бить его дольше и больнее.
        Меня, не переставая, мучила мысль: куда я попал? Можно было бы предположить, что это массовка очередной исторической эпопеи нашего очень известного кинорежиссера, который сам пишет сценарий, сам исполняет главную роль, сам снимает фильм. И сам его смотрит. Но снимает он только на казенные деньги, которые ему отстегивает власть за интимные услуги, а она не позволит шиковать за её счет на Украине. Оставалось предположить невероятное…
        Последние мои сомнения развеялись, когда увидел приближающихся пятерых всадников, один впереди, остальные по двое за ним. Эти были экипированы по полной программе: шлемы с красными «ирокезами» - гребнями из крашеного конского, наверное, волоса; у переднего ламеллярный - из соединенных кожаными ремешками металлических пластин внахлест снизу вверх, у остальных - из кусков кожи; короткие кожаные штаны чуть перекрывающие голенища сапог, которые были почти до коленей. Вооружены длинными мечами и копьями, а за спинами висели круглые щиты. У переднего были еще и бронзовые поножи, начищенные, сверкающие на солнце. Наверное, местный офицер. Я было подумал, что это древние римляне, но потом заметил стремена. Их изобрели в пятом или шестом веке нашей эры, когда Римская империя уже перестала существовать на территории Апеннинского полуострова, и так стала называться империя, получившая после своей гибели имя Византийская. В состав последней входил город Херсонес, который они называли Херсоном, располагавшийся на территории нынешнего Севастополя. Неужели?…
        Передний всадник, лет тридцати, обладатель властных голубых глаз и короткой светло-русой бороды, остановился перед моими пленниками и улыбнулся коренастому, как старому знакомому:
        - Привет, Тавр! Вот мы и встретились!
        - Привет, Оптила! - прогундосил в ответ Тавр.
        - Тебя уже заждались! Даже собирались повысить вознаграждение до ста солидов! - сообщил Оптила.
        - Лучше бы мне их отдали, - отшутился Тавр.
        - Извини, не успели! - пошутил и всадник и строго спросил: - Это ты убил Ветериха и его жену возле часовни?
        - Не был я там, - отказался Тавр.
        - А я уверен, что был, - настаивал на своем командир. - Уж слишком жестоко их порубали, как ты обычно делаешь.
        - Ничего я не делаю, - не соглашался мой пленник.
        - Ишь, каким ягненком сразу стал! - съязвил Оптила. - Впрочем, за тобой и так грехов хватает, эти две загубленные души ничего не изменят. Молись, в кого ты там веришь? В дьявола, наверное? Завтра утром встретишься с ним!
        Тавр презрительно сплюнул и произнес:
        - Да пошел ты!..
        Так я перевел их диалог, соединив мимику и жесты со словами, которые были похожи то на итальянские, то на греческие, то на немецкие.
        Оптила посмотрел на меня. Сперва он попытался определить мой социальный статус. У меня тоже властный взгляд. Когда много лет командуешь людьми, это накладывает отпечаток. Но больше его заинтересовали мои шелковые трусы с драконами. Судя по тому, как были одеты попадавшиеся нам навстречу, что-либо подобное здесь мог себе позволить только богатый. Во взгляде Оптилы появилось уважения. Потом он посмотрел на рану на моей голове, на копье, на остальное оружие, висевшее на шее Тавра. На этот раз он соображал дольше, но пришел к правильному выводу, что все оружие не мое, а я умудрился повязать двоих вооруженных - и зауважал меня еще больше.
        - Мы вас проводим до города? - произнес он, как бы спрашивая мое разрешение. То есть, он в любом случае не расстался бы с Тавром, но и меня обидеть не хотел.
        Я не рискнул отказаться.
        3
        Я вырос в трехэтажном доме, поэтому могу с уверенностью сказать, что стены Херсона были не ниже. Сложены из больших известковых блоков, наверху зубцы. Через каждые метров семьдесят из стены к широкому рву как бы вышагивали башни. Самые массивные были около ворот: левая - прямоугольная, а правая - круглая. Расстояние между ними было метров сорок. У открытых ворот стояли пятеро пехотинцев в шлемах с красными «ирокезами», ламинарных - из металлических полос, соединенных внахлест сверху вниз, - доспехах, с большими миндалевидными щитами, на которых были странные буквы, похожие скорее на орнамент, и римская цифра три, копьями подлиннее, чем у меня, и длинными мечами. Видимо, тяжелая пехота, в переносном и прямом смысле слова. Караул тоже признал Тавра, пожелали ему долгих мучений.
        По пути Оптила проинформировал меня, что Тавр раньше служил в пехоте, поссорился со своим десятником и убил его. После чего сбежал и занялся разбоем. За его поимку полагается награда в пятьдесят солидов, которых хватит на покупку хорошего коня. Видимо, так бы он и потратил эти деньги. Сам же Оптила был готом на службе у ромеев (так они себя называли, а не византийцами!), командиром отряда трапезитов - легкой кавалерии. Кто я такой, он не спрашивал, видимо, ждал, что сам расскажу. Я не рассказывал, потому что не придумал пока легенду, соответствующую данной эпохе. Вряд ли он поверит, что я из будущего. Я сам еще не до конца поверил, что нахожусь в прошлом.
        Проход в стене оказался настолько длинным, что в середине его было темно и появлялось гулкое эхо. В проходе находились еще двое открытых ворот, а почти в конце его, в просвете в потолке, виден был низ металлической решетки, которую, наверное, опускают по необходимости. По другую сторону ворот стоял внутренний караул, человек десять, если не больше. Справа было караульное помещение, и оттуда, после того, как один из караульных крикнул, что ведут Тавра, выбежало несколько солдат. Они весело поприветствовали моего пленника и показали ему много жестов. Многие из этих жестов употребляются и в двадцать первом веке.
        Дома в городе были в основном двухэтажные, но попадались и повыше, одно даже в пять, чему я искренне удивился. Хотя на экскурсии в Афинах не удивлялся высоте Парфенона, а он был построен намного раньше. Стены покрашены в разные цвета, придающие улице веселость, я бы даже сказал, легкомысленность. Улицы широкие, метра четыре-пять, выложены камнем и галькой. Через почти равные промежутки были каменные решетки сливных колодцев, из которых знакомо пованивало сточными водами. Наше процессия начал собирать зевак, которых становилось всё больше. Причем внимание их делилось поровну между Тавром и мной. Только ребятня отдавала предпочтение моему пленнику, забегала вперед и швыряла в него камешки. Я обратил внимание, что выше ростом всех попадавшихся нам мужчин, не говоря уже про женщин. Как будто я нахожусь в Юго-Восточной Азии, а не среди европейцев. Рост у меня метр семьдесят пять, можно сказать, средний в мою бывшую эпоху. Здесь же у меня есть шанс получить кличку Длинный.
        Наше путешествие закончилось в цитадели - небольшой крепости внутри города. Хоть убейте меня, но казармы всех времен и народов имеют что-то общее, благодаря чему их не перепутаешь с другими общественными зданиями. На крыльце «штаба» уже ждал, как мне сообщил Оптила, самый главный местный военно-административный начальник, типа губернатора, дукс стратилат Евпатерий - лет тридцати двух, не высокий по моим меркам, волосы темные, курчавые, лицо выбрито, профиль, я бы сказал, классический римский, губы тонкие. Одет в тунику золотисто-зеленого цвета, подпоясанной ремнем с золотой бляхой, на боку кинжал с, наверное, всё-таки позолоченными рукояткой и ножными, и короткие, чуть ниже коленей, черные штаны, а на ногах сандалии. Видимо, ему уже доложили о поимке Тавра.
        Оптила пришпорил коня и первым оказался возле крыльца. Там он спешился, отдав поводья оказавшемуся рядом солдату, подошел к своему командиру и доложил, где и при каких обстоятельствах встретил меня.
        Дукс стратилат Евпатерий слушал с таким видом, будто ему говорили что-то неприятное. Он, казалось, не замечал Тавра. Я заинтересовал его больше. Мой спокойный, уверенный взгляд, которым я смотрел на него - взгляд равного на равного, если и показался ему дерзким, то вида местный босс не подал.
        - Отведите этих в темницу, - приказал дукс, глянув лишь мельком на моих пленников.
        Никто не бросился выполнять приказ, все почему-то смотрели на меня.
        И тут до меня дошло: их ведь казнят, а все их барахло принадлежит мне! Я снял с разбойников удавки, щиты и вещь-мешок с оружием, развязал руки и показал жестами, чтобы раздевались. Тавр первым снял кольчугу и рубаху, как я понял, шелковую, и кинул их на вещь-мешок. Собирался и штаны снять, но я разрешил оставить их. Лучник возился дольше, правда, ему пришлось развязывать несколько кожаных ремней на его доспехе, а потом стягивать сапоги. Рубашка у него оказалась из дешевой ткани. Зато, когда он бросил сапоги на кучу, из одного выпала серебряная монета. Надо было видеть взгляд, каким посмотрел на лучника Тавр! Даже солдаты заржали, и улыбнулся их командир. Я поднял монету и кивнул солдатам, что могут забирать разбойников. Кивок получился уверенно-властным, будто много лет командую этими солдатами - вхожу в роль.
        Дукс жестом пригласил меня следовать за ним. Я пошел, подумав, что, вернувшись, не найду кое-что из трофеев. Впрочем, самое ценное - деньги и фляга - были в сумке, которая висела у меня на плече.
        Мы вошли в прохладный вестибюль, потом повернули налево к двери, охраняемой двумя солдатами в шлемах, кольчугах и с мечами на поясе. Один из них открыл дверь перед дуксом, а потом закрыл ее за нами. Кабинет Евпатерия был большой, с двумя узкими окнами, выходящими на плац, застекленными узкими короткими полосками, отчего окна казалось зарешеченными, и наполовину закрытыми плотными шторами из темного материала; в стене справа - дверь, наверное, в спальню; в центре узкий длинный стол и шесть то ли диванов, то ли кушеток вокруг него; слева что-то типа конторки, возле которой стоял пожилой мужчина блеклой внешности и с выражением полной безынициативности на лице, отчего казался одетым в серое; чуть дальше - столик на трех ножках, возле которого стоял всего один стул с высокой спинкой. Дукс Евпатерий сел на этот стул. Я остановился по другую сторону столика. Потом заметил в углу икону, под которой коптила серебряная лампадка и, хоть и являюсь стойким атеистом, перекрестился на нее. Насколько я знал, в эпоху, в которую я попал, религия является индикатором «свой-чужой», причем даже более важным, чем
национальность и язык. Что сразу и подтвердилось.
        - Арианин? - спросил дукс.
        Насколько я знаю, ариане отличались от остальных православных тем, что не нуждались в менеджерах при общении с богом, что оставляло легионы мошенников в рясах без куска хлеба с маслом и черной икрой. Самая опасная ересь.
        - Нет, ортодокс, - ответил я.
        Это его удивило.
        - Как зовут? - продолжил спрашивать дукс.
        - Александр, - ответил я, потом вспомнил, что древние греки говорили «сын такого-то», добавил, - Васильевич.
        Греческие имена удивили его еще больше.
        - У меня был учителем ромейский монах. Он меня крестил и дал это имя, - объяснил я.
        - Из какого ты народа? - спросил он.
        Я хотел сказать, что славянин, но потом решил, что в данный момент у них с византийцами могут быть сложные отношения, поэтому ответил:
        - Рус. Из Гипербореи.
        О таком народе или о Гиперборее он вроде бы слышал, а может, и нет, но виду не подал и продолжил опрос:
        - Как здесь оказался?
        Я решил привести свой социальный статус к уровню данной эпохи:
        - Плыл со своей дружиной в Константинополь наниматься на службу к императору, (такое, насколько знаю, практиковалось во все времена), но корабль затонул в шторм, один я спасся.
        - Да, буря вчера была - не приведи господь! - он перекрестился.
        Я тоже.
        - Домой поедешь? - поинтересовался дукс стратилат Евпатерий.
        - Один туда не доберусь, - ответил я.
        - У нас бывают купцы из разных народов, - сообщил он. - А можешь остаться служить у меня. Хочу поменять командира конницы.
        - Оптилу? - спросил я.
        - Да, - ответил он и объяснил, почему: - Арианин. Не доверяю я им.
        Предложение, конечно, интересное, особенно, если учесть, что купцов из будущего здесь не бывает. Вот только не умею я махать мечом и колоть копьем. Да и опыта верховой езды у меня всего месяц занятий по три раза в неделю. Была у меня одна мадам, которая увлекалась верховой ездой. Она меня и затянула туда. До сих пор помню, как я возвращался домой в раскорячку после первых занятий и как зудели натертые бедра и промежность. Зато мадам по несколько раз кончала во время скачки на лошади. Поняв, что с жеребцом мне не тягаться, по два часа без отдыха скакать на ней и даже под ней не смогу, я расстался с мадам и с конными прогулками. Но и совсем отказываться от предложения Евпатерия не стал: мало ли, как жизнь повернется?!
        - Я подумаю, - сказал я.
        Ромей кивнул головой серому человеку, лицо у которого при ближнем рассмотрении оказалось бабье, без щетины. Наверное, евнух. Он подошел к столу и молча поставил на край, ближний ко мне, открытую шкатулку, в которой лежало много золотых монет, и отошел на два шага.
        - Вознаграждение за Тавра и второго бандита, - сказал дукс стратилат Евпатерий.
        Шкатулка, наверное, не входит в вознаграждения. Я открыл теперь уже мою сумку, сдвинул в ней барахло к одному краю, а во второй начал бросать монеты, отсчитывая по десять. Весила каждая грамм пять. Мне раньше, когда мечтал о пиратских кладах, почему-то казалось, что древние золотые монеты были больше. Оказалось их семьдесят. Оптила говорил, что пятьдесят - за Тавра, значит, остальные двадцать - за лучника.
        Быстрота, с какой я отсчитывал монеты, поразила ромеев.
        - А читать и писать умеешь? - спросил дукс.
        - Читал Гомера, Аристотеля, Вергилия, Овидия, Боэция и многих других, но только в переводе на мой родной язык, - ответил я.
        - В переводе?! - удивился ромей.
        - Мой учитель перевел, - объяснил я. - И языкам обучал, ромейскому и греческому. Правда, не долго. Его сожгли мои соплеменники-язычники, не захотели принимать христианство.
        - За веру пострадал, - произнес Евпатерий и перекрестился.
        Я не стал. И так сегодня уже перекрестился больше раз, чем за всю предыдущую жизнь.
        - На сколько серебра и меди можно разменять один солид? - спросил я.
        - Один солид равен двенадцати серебряным милиарасиям, или двадцати четырем серебряным силиквам, или двести восьмидесяти восьми медным фоллисам, или одиннадцати тысячам пятьсот двадцати нуммиям, - ответил дукс стратилат Евпатерий.
        Я достал все имеющиеся у меня серебряные и медные монеты и попросил показать, какая из них как называется. Оказалось, что у меня по одному милиарасию и силикве, три фоллиса и сто шестьдесят пять нуммиев разного номинала.
        Затем задал самый мучивший меня вопрос:
        - Какой сейчас год?
        - Шесть тысяч восемьдесят третий, - ответил Евпатерий.
        Цифра меня удивила. Потом вспомнил, что летоисчисление вели от сотворения мира.
        - А от рождества Христова какой? - спросил я.
        Дукс стратилат Евпатерий задумался и посмотрел на своего серого помощника. Тот что-то начертил костяным стержнем в открытом, небольшом, медном складне и показал дуксу. Внутренняя сторона, на которой писал помощник, была покрыта воском.
        - Пятьсот семьдесят пятый, - прочитал Евпатерий. - А у вас какое летоисчисление?
        - Раньше было свое собственное, а сейчас ведем от рождества Христова. Никак не привыкну к нему, - нашелся я.
        На том и распрощались.
        Евнух молча проводил меня до крыльца. Как ни странно, все мое барахло осталось нетронутым. Неподалеку от него стояло несколько солдат, явно свободных от службы. Увидев меня, один из них спросил:
        - Не хочешь продать что-нибудь из трофеев?
        - Могу кое-что, - ответил я.
        Себе оставил копье, щит, кольчугу, пояс с мечом и ножом Тавра и шлем лучника, который лучше сидел на моей голове, и его вещь-мешок со всем содержимым, куда добавил еще и обе их рубахи. Остальное выставил на продажу. По принципу аукциона, который, оказывается, им был знаком.
        Кожаный доспех ушел за восемь солидов, лук со стрелами и горитом - за пять с половиной, пояс с коротким мечом и ножом - за четыре солида и пять милисариев, шлем - за два солида и один фоллис, щит - за семь милиарасиев, сапоги - за две силиквы. Я стал богаче еще на двадцать с лишним солидов. Наверное, на рынке я бы получил побольше, но где он - этот рынок?! А ходить искать его с таким количеством барахла мне было по облому. И так бабла, по местным меркам, немерено!
        - А где здесь можно переночевать? - спросил я.
        - У моей сестры, - сразу ответил солдат с плутоватым лицом, который купил шлем.
        - За сколько? - поинтересовался я.
        - Всего фоллис за ночь! Дешевле в городе не найдешь! - заверил он меня.
        Судя по улыбкам других солдат, найдешь и быстро. Но займусь этим завтра.
        Плут, которого звали Агиульф, даже помог мне, взяв копье. По пути уведомил, что иностранцам запрещено заходить в город с оружием. Мне сделали исключение. Можно иметь при себе только кинжал, нож или посох. Рассказал, что дукс стратилат Евпатерий у них хороший, потому что ворует в меру. Зато кентарх (сотник) - та еще сволочь!
        Чем дальше мы шли, тем сильнее воняло тухлой рыбой. Пересекли улицу, которая была шире предыдущих раза в полтора и дома на ней были побогаче, и много лавок. По словам Агиульфа, начиналась она от порта, в той стороне была и центральная площадь. Дальше все чаще попадались большие, иногда длинной в квартал, четырех - и пятиэтажные дома. Но сестра Агиульфа жила в маленьком двухэтажном. Мы вошли в узкую калитку, прошли по проходу, образованному стеной дома, полом террасы, идущей вдоль второго этажа, и другой стеной, как потом оказалось, просто отделяющей этот проход от двора, ограниченного глухой стеной соседнего дома и каменным ограждением высотой метра в два. Во дворе еще сильнее воняло тухлой рыбой. Вдоль него висела, поддерживаемая шестами, рыболовная сеть с очень мелкой ячейкой, которую чинили женщина и девочка лет двенадцати, обе с затюканным выражением лица, и шустрый мальчик лет десяти, который делал вид, что работает. Еще две девочки лет трех и пяти играли в куклы двумя поленцами, завернутыми в грязные лоскуты материи. Агиульф по дороге рассказал, что его зять - рыбак, ушел в море, вернется
только завтра утром. Зять богатый: имеет большую лодку и двух рабов.
        Агиульф что-то сказал ей на языке, похожем на норвежский. Она кивнула головой, подошла к одной из трех дверей на первом этаже и открыла ее. Дверь висела на кожаных петлях, закрепленных деревянными шпильками. За ней была узкая каморка, большую часть которой занимали нары, покрытые соломой, и колода, как бы заменяющая стол. М-да, это вам не пятизвездочный отель! Наверное, жилье их рабов. Но отказываться поздно. Поэтому я прислонил к стене щит и положил на колоду вещь-мешок с кольчугой и оружием. Агиульф поставил рядом с щитом копье, острием вверх.
        - Отличное место! - уверял он меня. - Здесь тихо, никто не будет тебе мешать, спи спокойно! Если заплатишь, она тебя накормит, обстирает.
        Кормежка, скорее всего, будет под стать жилью, а вот постираться не помешает. Я достал рубашки разбойников и их жертв. Договорились, что платой за стирку будет женская рубаха. Я догадывался, что меня грабят без ножа, но слишком устал морально, хотел поскорее избавиться от Агиульфа и утрясти в голове всё свалившееся на нее с момента падения с яхты. Сказал солдату, что хочу спать, зашел в каморку и сразу закрыл ее. Запор был деревянный, в виде вытянутого ромба, который насадили на рукоятку короткого весла, причем лопасть находилась снаружи. То есть, крутанув лопасть, поворачиваешь ромб и открываешь или закрываешь дверь, а изнутри крутишь ромб рукой. Я достал из сумки серебряную флягу и развалился на соломе. Она неприятно колола. Как на ней спят рабы?! Впрочем, выбора у них нет.
        А у меня выбор есть, потому что умудрился не стать рабом и даже заработал на несостоявшихся рабовладельцев. Прихлебывая кислятину из фляги, принялся обсасывать варианты. Хорошо или плохо, что оказался здесь? Не знаю. Там я был одинок. Да, были друзья, но виделись мы редко, больше общались по телефону и интернету. Заплачет кто-нибудь по мне? Разве что мать и сестра. Но они и так не видели меня несколько лет. Я работал по два, а то и по три контракта подряд, брал отпуск только, если он выпадал на лето, и с теплохода сразу пересаживался на яхту. На нее и тратил деньги. Ну, еще на баб, на короткие и яркие романы. Всё равно оставалось больше, чем мне надо. Жениться бы во второй раз, чтобы рубка бабла приобрела смысл, но с годами требования мои становились всё выше, а внешние данные всё ниже. А в последние года два мне стало как-то пофигу. Наверное, как утверждают ученые, начался кризис середины жизни. Я даже не боялся попасть в кораблекрушение, умереть. Существовал на автомате и без вектора. Любой ветер мне бы попутным.
        А чем мне здесь заниматься? Устроиться капитаном? Но кто возьмет незнакомого человека? Тем более, что у них тут наверняка суда прибережного плавания, надо помнить береговую линии. Некоторые отрезки черноморского побережья, Босфор и Дарданеллы я помню, но этого мало. А начинать с матроса нет желания. Купить лодку и ловить рыбу? Лодка должна быть не дороже хорошего коня, денег хватит. С голоду не умру, но и разбогатею вряд ли. А мне уже не двадцать лет, и пенсию здесь не платят. Обеспечить себя в эту эпоху можно только с оружием в руках. Командир легкой кавалерии - не так уж и плохо. Глядишь, добычу богатую возьму. Или погибну. В обоих случаях проблема старости будет решена. Но насколько я помню, Херсону Византийскому везло. Его сумеет захватить только князь Владимир, и случится это через несколько веков. Осталось научиться ездить верхом, махать мечом и колоть копьем. Но научиться не в Херсоне. Сюда надо вернуться уже подготовленным воином. Ладно, поживем, потремся здесь, может, что-нибудь поинтереснее найдем. Чему научил меня флот - это быстро обживать новое место и окружение. Я отложил пустую
флягу и заснул.
        4
        Не знаю, как долго я спал, но, когда проснулся и вышел из коморки, солнце еще было высоко. Припекало почти по-летнему, хотя мне показалось, что сегодня, в шестом веке, холоднее, чем вчера, в двадцать первом. Сеть исчезла со двора, вместо нее висели постиранные рубахи и штаны. Хозяйки не было видно, поэтому ушел, не предупредив ее. Всё самое ценное - серебряную флягу и деньги взял с собой, положив в сумку. Точнее, в сумке были завязанные в «платочек» золотые монеты, только несколько солидов и серебро и медь переложил в трехотсечный карман-пистон, обнаруженный в поясе Тавра, который надел на себя, отцепив предварительно портупею с мечом, но оставив нож. Выйдя со двора, взял пеленги на заметные ориентиры, чтобы не заблудиться. Пошел на центральную улицу, выложенную плитами.
        Там было людно, двигалось много гужевого транспорта. Разного вида и размера повозки тянули волы, ослы и мулы. На лошадях ехали только верхом, и то в большинстве случаев это были военные. С обеих сторон улицы на первых этажах большинства домов располагались лавки или мастерские, причем двери были открыты, можешь наблюдать, как изготавливают товар. Чего тут только не было! Даже карты морские на пергаменте и папирусе. Черное море с Азовским, Эгейское с Дарданеллами, Мраморным и Босфором, Средиземка и ее восточная и западная части по отдельности, Атлантическое побережье Европы с Англией и Ирландией. Очень подробные и точные, с судоходными речными участками, на одной даже был нанесен нижний днепровский порог. Однако! Не хватало только параллелей и меридианов. Стоили карты дорого, от пяти до двадцати солидов. Что удержало меня от покупки.
        Центральная площадь города была большая, с возвышением в центре, на котором были то ли колонна, то ли просто мраморный столб, постамент без памятника и еще что-то, похожее на мраморное ложе. Наверное, на возвышении проводили культурно-массовые мероприятия типа казни. На восточной стороне площади был большой фонтан, напомнивший мне римский де Треви, но скульптуры были поменьше и поскромнее. На остальных трех сторонах по периметру площади располагались шесть церквей и достраивалась седьмая, которая будет покруче остальных. Судя по тому, что фундамент был старый, а стены новые, строили ее на месте какого-нибудь языческого храма. На папертях сидело много нищих, в основном калеки или больные с жуткими болячками, от вида которых у меня подступала тошнота. А вот на улицах я не встречал попрошаек. Видимо, у них здесь строго регламентировано, кто и где зарабатывает на жизнь. На всем остальном пространстве площади торговали с телег, тележек, столиков или просто разложив товар на плитах. Я сначала прошелся по рядам, посмотрел, кто, чем и почём торгует. Продавали еду, недорогие шмотки и хозяйственные товары.
Тут же на переносных жаровнях пекли и жарили всякую снедь на древесном угле. У меня сразу же потекли слюни. Но решил сперва скупиться, а потом уже поесть.
        Ко мне прицепился пацаненок лет семи:
        - Дяденька, дай монетку!
        Если дам, сбегутся все нищие. Показал ему жестом, чтобы отвалил, ничего не получит.
        Пацан не отставал, приставал как-то слишком навязчиво. Там, где я вырос, было два жизненных пути, и оба вниз - в шахту или тюрьму. В шахту брали только после восемнадцати лет и сперва натаскивали в учебном центре, а в тюрьму и к воровской жизни готовили чуть ли не с пеленок, хорошие и не очень знакомые, друзья-приятели и иногда даже родственники. Как сказали бы сейчас в бизнес-школе, один из кейсов был «Первый отвлекает внимание лоха, второй его чистит». Я почувствовал прикосновение к моей сумке, висевшей с левой стороны, только потому, что ждал его. Тут же левой рукой схватил чью-то маленькую руку, пробиравшуюся в сумку. И сразу вспомнил первую поездку в римском метро. Когда я заходил в вагон, почувствовал в переднем кармане джинсов чужую руку. Действовали так грубо, будто имеют дело не с лохом, а с конченным лошарой. Рука принадлежала мужику лет сорока пяти, по виду - румыну или албанцу. Поскольку он не хотел отпускать деньги, я ему сломал пару пальцев. На этот раз мне попался пацанёнок лет двенадцати. Он не успел ничего взять, узел с монетами был на месте. Поэтому я загнул ему пальцы до боли,
пока воришка не вскрикнул, но ломать не стал, отпустил. Обоих пацанят как ветром сдуло. Торговцы, видевшие всё это, засмеялись и заулюлюкали им вслед. А я на всякий случай передвинул сумку вперед, чтобы всё время была на виду.
        Первым делом я купил кошелек - кожаный мешочек, который сверху затягивался шнурком. Затем - опасную бритву. Она была похожа на ту, какой брился мой дед по матери - складная, с костяной рукояткой, только покороче и сталь похуже. Потом купил деревянный короткий и широкий пенал, напомнивший мне матрешку, кисть с длинной ручкой, которую я собирался укоротить и превратить в помазок, и брусок приятно пахнущего хвоей, зеленого мыла. Оно обошлось в целых три солида - в несколько раз дороже кошелька, бритвы, «матрешки» и кисти вместе взятых. Причем продавец, в отличие от предыдущих, не торговался, тупо повторял цену. Я перешел в винный ряд. Здесь продавцы торговались отчаянно и давали попробовать, не жлобились. Потому что цена была очень низкая. Я выбрал красное вино с терпким и сытным привкусом, как у болгарского «Каберне» моей юности. Затыкая флягу сучком, решил, что надо бы приобрести к ней крышку. Что и сделал в расположенной между двумя церквами мастерской. Там работали трое, наверное, рабы, чеканили по меди и бронзе, а четвертый, хозяин, возился с серебряным браслетом. Я показал ему флягу. Он сразу
понял, что мне надо, достал уже готовую крышку с колечком сверху, убедился, что она как раз впору (возможно, родная, кто-то нашел и продал ему), прикрепил ее серебряной цепочкой к фляге, чтобы больше не терял, и содрал с меня солид.
        Я перешел в продуктовые ряды, купил две большие лепешки, круг сыра типа брынзы, какой был и у разбойников, три луковицы. Найдя жаровню, у которой колдовала самая опрятная женщина, купил жареные бараньи ребра. Она положила мясо на одну из купленных мною лепешек. Я заметил, что люди едят, сидя на ступеньках, ведущих к фонтану, и тоже расположился там. Сумку положил на колени, на нее - лепешку с мясом и флягу. Достав нож из ножен, почистил одну луковицу. Привык к луку еще на советских судах. На них свежие фрукты не давали, считали буржуазным излишеством, но, чтобы не болели цингой, на столе обязательно, даже на завтрак, были лук и чеснок. С чесноком у меня как-то не сложилось, а вот к луку привык. Чем вгонял в тоску коков на судах под флагом. Они-то привыкли к свежим фруктам, не нуждались в сыром луке. Впившись зубами в первый кусок мяса, понял, как я голоден. Кстати, по вкусу оно было - настоящий шашлык. Или мне с голоду так показалось.
        Обглодав ребро, посмотрел по сторонам в поисках урны. Здесь такой роскоши не было, швыряли мусор на мостовую. Зато увидел внимательный голодный собачий взгляд. Пес был крупный, почти с овчарку, но беспородный, с обвисшими верхушками ушей, светло-коричневой шерстью на спине и боках и белой на груди и животе. Шерсть грязная, в колтунах. Худой до такой степени, что ребра видны. Видать, бесхозный. Я подозвал его международным собачьим призывом, втянув воздух между сжатыми губами. Получается свистяще-чмокающий звук, на который собаки реагируют моментально. Я научился ему у деда по матери, который был охотником и очень любил собак. И меня любил. У него были только дочки, а я - его первый внук. Он умер, когда мне было всего девять, но я до сих помню его, помню всё, чему он меня учил. А успел научить многому, в том числе, любить животных, особенно собак и женщин.
        Пес посмотрел на меня настороженно: правда, зовешь? Подошел только после второго призыва и остановился шагах в трех. Из рук кость не стал брать, подождал, пока брошу на мостовую. Проглотил ее, почти не разгрызая. И следующие тоже. Поскольку у меня оставались еще лук и лепешка и небольшое чувство голода, купил вторую порцию ребер. Теперь пес уже не боялся меня, брал кости из рук. Он подошел почти вплотную. Заглядывая мне в рот, провожал взглядом каждый кусок мяса. За что я отдал ему последнее ребро вместе с мясом и остаток второй лепешки. Не знаю, как пес, а я насытился.
        Вернувшись в винный ряд, долил флягу до краев, а в хлебном ряду купил еще три лепешки на утро. Понравились они мне. Я не равнодушен к выпечке. Пес шел за мной следом. Надеялся получить еще что-нибудь. И не ошибся. Я подумал, что одна голова - хорошо, а две - лучше. По крайней мере, вдвоем будет веселее.
        Профессиональный интерес направил мои стопы в сторону порта. Пес пошел за мной. Я скармливал ему одну лепешку маленькими кусочками, чтобы не отставал.
        По пути попалось трехэтажное здание, явно не похожее на административное или культовое, но туда заходили. Я не придал значения, что заходят одни мужики, только заглянув внутрь, понял, что это бордель. Внутри было чисто, прилично и по цене одна силиква. По моему субъективному мнению ни одна из представленных там женщин не тянула на такую сумму. То ли стар стал, то ли жаден, то ли и то, и другое вместе…
        Порт был, конечно, поскромнее, чем в мою эпоху, но и получше, чем я ожидал. Удобные причалы с каменными и деревянными кнехтами для швартовки и чем-то вроде подъемных кранов для грузовых работ, точнее, стрелы с противовесами и шкив-блоками. «Краны» поднимали за раз килограмм по двести-триста. У самого берега стояли ошвартованные лагом две военные галеры, большая и поменьше. У каждой примерно в центре было по мачте с латинским парусом. Это треугольный парус, который крепится своей длиннейшей стороной, обычно гипотенузой, к поворотной рее, наклоненной на мачте под острым углом к палубе. Воздействую на нижние окончание реи (нок), ее вместе с парусов поворачивают в нужную сторону и крепят. Дальше стояло несколько торговых судов, некоторые метров по тридцать длинной и тоже с латинскими парусами. Корма почти у всех была прямая, а не заостренная, как у более древних судов. Вместо пера руля - длинное весло с правого борта. Были весла и для гребли. Наверное, для маневров в порту и узостях, а может, и как дополнительные движители в море. На всех кипела работа: кто-то грузился, кто-то выгружался. Еще с
десяток судов стояли на рейде.
        Я подошел к большому судну и спросил ярко разодетого, пожилого семита, присматривающего за погрузкой, наверное, хозяина:
        - Капитан не нужен? - я сказал по-итальянски «капитано», но меня поняли.
        Семит посмотрел на меня удивленно, сперва слева сверху вниз направо, потом справа снизу вверх налево, и ответил бурно и многословно, что я перевел намного короче:
        - Такой, как ты, конечно, нет!
        На «нет» и вопросов больше нет. Солнце уже садилось, так что пора было возвращаться к месту ночевки, а то в потемках труднее будет найти.
        К дому рыбака мы с псом подошли друзьями. Я дал ему кличку Гарри (Гарик). Так звали стафтерьера сына одной моей приятельницы. У парня не хватало времени на пса, особенно по вечерам, поэтому выгуливал я. На работу мне ходить не надо было, поэтому днем я по два-три часа гулял с Гариком по городскому парку, а по вечерам у меня, а следовательно, и у него, была пробежка на десять километров. Пес во мне души не чаял. К сожалению, я ушел в рейс, а когда вернулся, Гарри уже не было. Приятельница пошла в магазин, привязала его у входа, а его якобы кто-то отвязал и увел. Это пятилетнего-то стафа! Да только от одного вида его головы в шрамах люди переходили на другую сторону улицы, хотя он был в наморднике и ни одного человека не укусил, дрался только с собаками, да и то с теми, которые были крупнее его. Приятельница несколько раз повторяла мне свою версию, пыталась убедить в своей невиновности, а я, слушая ее, представлял, как когда-нибудь и меня отведут подальше, привяжут у магазина и уйдут…
        Хозяйка «гостиницы», увидев собаку, немного побурчала, но, когда я глянул на нее грозно, сразу заткнулась. Открыв дверь в каморку, пригласил Гарика войти. Он не решался до тех пор, пока я не подтолкнул его рукой. Закрыв дверь, я повернул деревянный ромбик. Не внушал он мне доверия. Я отщепил ножом от колоды толстую щепку и расклинил ей запор. Пес в это время обнюхал всё, уделив особое внимание сумке с сыром и лепешками, но трогать ее не стал. На всякий случай я придавил сумку положенным сверху мечом. Если пес потянет ее, меч упадет и разбудит меня.
        Я лег на соломенное ложе, пес - на землю рядом. Не знаю, как он, а я вырубился сразу.
        Разбудило меня тихое рычание. Я открыл глаза. Было темно и тихо. Потом послышался тихий скрип: кто-то пытался повернуть расклиненный запор. Гарри опять тихо зарычал. Видимо, гавкать его жизнь отучила. Я нащупал в темноте рукоятку меча и потянул его из ножен. Скрежещущий звук железа по бронзе показался мне очень громким. Услышали его и за дверью. Запор сразу оставили в покое, и в тишине послышались крадущиеся шаги двух человек. Потом проскрипела, открываясь и закрываясь, дворовая калитка. А ведь она закрывается изнутри на толстый засов, чужие зайти не могли.
        Веселый здесь народец! За неполные сутки дважды нападали. Я для них хорошая добыча: при деньгах и, если исчезну, никто не будет искать. Надо срочно обзаводиться оружием, которым я владею лучше, чем мечом. Арбалетом. Можно было бы и самопал склепать, в юности делал, и порох бы изобрел, по химии отличником был, но заряжать его долго, успеешь выстрелить только раз, потому что точность стрельбы на большой дистанции желают лучшего. Арбалет тоже не так быстро стреляет, как лук, зато бьет сравнительно далеко и, у хорошего стрелка, очень точно.
        Я с детства увлекался арбалетами. Чуть не поплатился за это увлечение глазом. Первый арбалет сделал из деревянного бруска, толстой ветки, веревки, бельевой прищепки и алюминиевой проволоки. Стрелял он метров на пятьдесят, но мне тогда хватало. В одиннадцать лет не много надо, чтобы чувствовать себя отважным рыцарем. Но у того арбалета был недостаток: время от времени стрела упиралась острием в ложе и затем падала. В тот раз она не упала, а расщепилась, причем меньшая часть полетела назад и воткнулась мне в переносицы, пройдя под шкурой до глазного яблока, но не повредив его. Сразу, правда, я это не понял, был уверен, что окривел. Правый глаз залило кровью, видел им только что-то мутно-красное, а левым - кусок стрелы, торчавший вроде бы из глаза. Я обломал этот кусок на уровне переносицы и пошел к находившемуся неподалеку ряду сараев, в одном из которых мой ровесник по кличке Вишня ремонтировал велосипед «Орлёнок», забытый предыдущим владельцем на пять минут у магазина.
        - Вишня, глянь, что у меня там, - попросил его.
        Он оставил в покое велосипед, посмотрел на меня и открыл от удивления рот:
        - Ни фига себе! Да у тебя в глазу древеняка торчит!
        - Выдерни ее, - потребовал я.
        Нам обоим даже в голову не пришло обратиться в больницу. Родители узнают - так влетит! Он осторожно вынул обломок стрелы. Кровь потекла еще сильнее. Но теперь ничего не мешало моргать правым глазом. Мы пошли к Вишне домой, потому что его мать была на работе, промыли там рану. Я открыл глаз и убедился, что вижу им. Ударь обломок стрелы посильнее или чуть правее - и не стал бы никогда капитаном, не пропустила бы медкомиссия. Однако любовь к арбалетам этот случай у меня не отбил. Я нашел литературу, по ней научился делать настоящие и безопасные для меня, а когда после развала СССР их стали продавать свободно, купил три разных систем и размеров.
        Каюсь, браконьерствую помаленьку. После развода я купил по дешевке дом в деревне в средней полосе России, в тихом и спокойном месте, среди лесов, рек и озер. Во-первых, остался без жилья, и надо было срочно прописаться в другом месте, чтобы не видеть мою бывшую и потому, что у нас до сих пор крепостное право полностью не отменили, каждый должен быть приписан к какому-нибудь барину; во-вторых, в деревне коммунальные платежи сведены к минимуму, после возвращения из рейса тебя не ждет кипа неоплаченных счетов непонятно за что; в-третьих, и самое главное, там были хорошие места для рыбалки и охоты. Егеря там тоже были, но я по разрешенным для охоты дням ходил с ружьем и лицензией, а в остальные - с беззвучным арбалетом: попробуй меня поймай! Не то, чтобы я с голоду там умирал, скорее, наоборот, по деревенским меркам я был безумно богат, охотился ради самого процесса, а трофеи раздавал соседкам, бабкам-песионеркам. Впрочем, бывал я там и охотился редко, от силы месяц в году.
        Завтра и займемся приобретением арбалета, чтобы не умереть раньше времени. Впрочем, моя смерть в любом возрасте в эту эпоху будет преждевременной для той, в которой раньше жил.
        Я на ощупь достал девой рукой из сумку лепешку и протянул ее Гарри, награждая за отличную службу. Я не видел его, но почувствовал, как он осторожно взял награду, а потом быстро проглотил ее. Нащупав его спину, я левой рукой гладил густую комковатую шерсть. Доев лепешку, пес не отходил, пока я не перестал его гладить. Я был уверен, что Агиульф больше не придет, но долго не мог заснуть. И не выпускал меч из правой руки.
        5
        Разбудил меня опять Гарик. На этот раз скулением: просился на выход по нужде. Я открыл дверь, вышел вслед за стремительно выбежавшим псом во двор. Солнце уже взошло. Поперек двора висели две сети, влажные, пахнущие морем. С террасы мужской голос заорал на Гарри, который, задрав лапу, поливал стену дома. Пес скосил один глаз на меня, убеждаясь, что не хозяин орет на него, и с блаженным видом продолжил свое дело.
        Тогда стоявший наверху мужчина, темноволосый, явно не гот, да и акцент был другой, крикнули мне:
        - Убери своего пса!
        - Чтобы легче было убить меня? - спросил я.
        - Убить?! - удивился он. - Никто тебя не собирается убивать!
        А ведь он, скорее всего, был в море и ничего не знал о плане Агиульфа легко подзаработать. Просто боится собак. Часто встречал таких. Вопреки распространенному мнению, не все они плохие люди.
        - Мы скоро уйдем, - успокоил его и сказал спустившемуся сверху старику с палкой в руке, который, судя по заношенной, дырявой одежде, был рабом. - Принеси воды умыться.
        - Сейчас, господин, - сказал старик и пошел к стоявшему в углу между концом дома и забором большому глиняному сосуду, похожему на амфору и накрытому деревянной крышкой.
        А я пошел в противоположный угол двора, где за невысокой каменной отгородкой находился сортир - широкая дыра в каменном грунте, от которой в сторону улицы под углом вниз уходила труба из обожженной глины.
        Раб принес кувшин с водой. Я укоротил кисточку, пристроил зеркальце на выступ в стене дома, мелко настругал в нижнюю половинку «матрешки» мыла, развел его водой, взбил пену, намылился ею и побрился. Хоть бритва и была острой, казалось, что с лица содрали кожу. Там я брился электробритвой и пользовался гелем после бритья. Лицо сразу помолодело. Не красавец, но мужественен и властен. Женщинам такие нравятся. Правда, не все они знают об этом.
        Раб прямо таки залюбовался моей расточительность.
        Я помыл бритву и кисточку, закрыл «матрешку», решив не выбрасывать остатки мыла, не удивлять раба еще больше. Умылся быстро. Вытерся полотняной рубахой, которая лежала верхней на стопке постиранного белья на камне возле моей коморки. Выстирано всё было хорошо. И как это она сумела без мыла или стирального порошка?!
        Потом мы с Гариком перекусили лепешкой с сыром. Я запил вином, а пес - водой. Зарядив часть солидов в пистон ремня, а остальные переложив в новый кошелек, и упаковав свои шмотки и меч в вещь-мешок, я нагрузил на себя весь свой багаж, взял в руки щит и копье и направился на выход. Посреди двора остановился и сказал наблюдавшим за мной с террасы хозяину, его жене и детям:
        - До свиданья! Спасибо за гостеприимство!
        - Бывай! - попрощался со мной один хозяин.
        И мы с Гариком зашагали в сторону центральной площади Херсона.
        По пути я сперва зашел в кузницу, где заказал стальной лук и рычаг для натягивания тетивы. Кузнец, напоминающий Тавра коренастостью и густой черной бородой, несколько раз переспросил: действительно ли мне нужен именно стальной лук? Я подтвердил, несколько раз повторил, что выковать его надо из самой упругой стали, и нарисовал на песке, который был насыпан в каменное корыто, стоявшее рядом с горном, какой формы должен быть лук и зацепы для тетивы, указал его длину, ширину и толщину. Затем объяснил, каким надо еще выковать рычаг из обычной стали, какой сделать на нем крюк, где присоединить к нему короткую подвесную деталь и какой у этой детали сделать на конце округленный вырез для натягивания тетивы. Кузнец настолько удивился заказу, что, когда я снизил на целый солид запрошенную им сумму, не стал торговаться. Впрочем, и запросил он немало. Получив половину суммы в задаток, пообещал выполнить заказ через два дня.
        Следующим пунктом была мастерская столяра. Кусочком грифеля я нарисовал на доске в двух проекциях, вид сбоку и сверху, что именно мне надо изготовить из орехового дерева: длину, ширину и форму ложа; где сверху должен начинаться наклон ложа вперед, чтобы уменьшить трение стрелы; какой ширины и глубины должен быть желоб и как тщательно его надо отшлифовать; где и какие сделать вырезы для лука и замка; что покрыть лаком, а что нет; где очень крепко приделать спереди железную петлю для зацепа рычага и две бронзовые для ремня и где укрепить приклад бронзовой окаемкой. Я ведь буду упирать приклад в землю, чтобы рычагом натянуть тетиву. Да и может кого-нибудь по старой памяти огрею прикладом. А из твердого дерева столяр должен был изготовить седловину, чертеж прилагается. Столяр удивился не меньше кузнеца и тоже не стал торговаться. Я дал ему задаток и два дня на выполнение работы.
        В мастерской по отливке бронзы, я заказал на всякий случай два комплекта замка: гайку с прорезью сверху и отверстием в центре, муфту, спусковой механизм, запорные пластины и винты для их крепления. Там ничему не удивились, пообещали успеть за два дня и долго поторговались.
        И мастер по изготовлению луков и стрел, в мастерской которого работало пять рабов, что говорило о высокой востребованности его товара, торговался долго, хотя удивился, что мне нужны стрелы всего сантиметров по тридцать пять длинной и толщиной по полтора, причем к концу они должны быть немного толще, что улучшало их аэродинамические свойства и повышало точность, но заканчиваться узким хвостовиком для плотной вставки в гайку. Я заказал двадцать пять болтов с гранеными, в виде пирамидки, бронебойными наконечниками и пять без наконечников, тупых, для охоты на птицу. Древки должны быть склеены из четырех пластин с волокнами в разные стороны, каленые. Все деревянные стрелы со временем искривляются, но каленые медленнее, некоторые годами могут оставаться прямыми. Еще я заказал у него четыре тетивы намного толще, чем для обычного лука, причем одна из них должна быть длиннее сантиметров на пять, вспомогательная, чтобы с ее помощью сгибать лук и надевать рабочую. В заключение спросил, есть ли у него оленьи сухожилия? Их не было, но лучник пообещал достать, если заплачу. Я заплатил.
        Пока мы с ним торговались, остальные лавочники и мастера, переговариваясь через улицу, обсуждали чудаковатого чужестранца, который покупает еще более чудные вещи, понапрасну тратя большие деньги. Чужестранец - что с него возьмешь?! Потом их внимание переключилось на процессию, которая продвигалась в сторону центральной площади. Впереди ехал Оптила и два десятка его конников. За ними везли на мулах, задом наперед, с выбритыми наголо головами и завязанными сзади руками, моих разбойников. На лицах обоих был полнейший пофигизм. Как я понял, в эту эпоху довольно пренебрежительно относились к жизни, и не только к чужой. Замыкали шествие десятка три пехотинцев. Ну, и ватага мальчишек, конечно, и толпа более взрослых зевак.
        Пропустив их, я зашел в лавку-мастерскую по изготовлению и продаже одежды и обуви из кожи. Там купил уже готовые кожаные штаны и высокие сапоги для верховой езды и заказал ремень, чтобы носить арбалет на плече, как привык носить ружье, и безрукавку с костяными пуговицами, петлями для поясного ремня и накладными карманами, четырьмя снаружи и двумя внутренними. Ну, люблю я карманы! Собирался надевать безрукавку поверх кольчуги, вместо ламеллярного доспеха, как носили богатые аборигены, чтобы было куда рассовать нужные предметы. С меня сняли мерки и пообещали сделать за три дня. Пока обмеривали, спросил, где можно снять жилье на несколько дней. Указали несколько мест, но посоветовали устроиться за городом, в слободе, где обычно останавливаются заезжие купцы: там и дешевле, и воздух почище.
        Последней была лавка торговца тканями, где я купил отрез обметанной грубой ткани. Продавец посмотрел на меня с ухмылкой, но ничего не сказал. У меня появилось подозрение, что здесь эта вещь употребляется в похоронном или каком-нибудь другом, не менее веселом, ритуале. А мне она будет служить полотенцем, я не привык вытираться подолом рубахи. Разобравшись со мной, продавец сразу закрыл лавку и побежал на центральную площадь, вслед за толпой, сопровождавшей процессию с приговоренными.
        А я направился на выход из города. По пути меня догнал протяжный и жуткий вопль, немного гундосый. Не знаю, что там делали с Тавром, но не хотел бы оказаться на его месте. И тут же радостно завопила, заулюлюкала и засвистела толпа. Наверное, радовались, что их черед придет позже. После паузы заорал лучник, выше и визгливее. Если вопли Тавра я слушал спокойно, то теперь у меня появилось чувство вины. Знал бы, как всё сложится, наверное, отпустил бы лучника. Отсутствие мозгов не опасно, если задать пустой голове правильное направление.
        Жилье нашел на первом же постоялом дворе. Он был из известняка, большой, двухэтажный, буквой П, крытый светло-коричневой черепицей, с тремя дымовыми трубами, с террасой вдоль всего второго этажа, а с четвертой стороны отгорожен от улицы высоким каменным забором с широкими двустворчатыми воротами. В просторном прямоугольном дворе стояло с десяток длинных и широких кибиток на высоких колесах и с верхом, крытым войлоком или кожей. В центр двора слева и справа спускались с террасы две лестницы. Там находились жилые комнаты и столовая. На первом этаже располагались хозяйственные помещения: склады, сеновал, хлев, конюшня. Хозяином оказался славянин по имени Келогост - симпатичный жизнерадостный малый лет двадцати семи с совершенно неславянской внешностью: темноволосый, кареглазый и костляволицый. Точнее, хозяйкой была его жена. Келогост был дреговичем, вырос по ту сторону Дуная, под аварами, которых за что-то, наверное, за всё хорошее, люто ненавидел. Поэтому завербовался служить тяжелым пехотинцем в византийскую армию. С аварами долго воевать не пришлось. Судьба в лице командующего войсками провинции
Нижняя Мезия закинула его в Херсон, где Келогост сумел охмурить молодую вдову, гречанку. Молодая, правда, была, как он выразился, «чуть-чуть» старше его, но славянин здраво рассудил, что это лучше, чем таскать тяжелые доспехи и щит и рисковать жизнью. Как ни странно, я понимал его славянскую речь хуже, чем латынь истинных ромеев, хотя, кроме русского, в совершенстве владею украинским и изучал в институте старославянский, благодаря чему свободно общался с поляками, сербами, словаками.
        Но первым делом он спросил, хотя было видно, что нисколько не сомневается:
        - Это ты Тавра поймал?
        Я уже заметил, что слух обо мне разлетелся по всей округе, а так как внешне сильно отличаюсь от местных, меня сразу идентифицируют.
        - Не ловил я его. Это он на меня напал, - ответил я.
        - Какая разница! - произнес он и громко позвал: - Елена, иди посмотри! Это он Тавра поймал!
        На террасу вышла темноволосая и смуглокожая, беременная женщина лет сорока и явно не прекрасная, с неглупым и твердым лицом. Такие вертят мужем, как хотят, но на людях показывают полную покорность. Подозреваю, что это она охмурила славянина. Елена с улыбкой поздоровалась со мной и, сославшись на занятость, сразу ушла.
        Я уже обратил внимание, что здесь непривычно много беременных женщин, причем некоторые сами еще дети, лет двенадцать-тринадцать. Вот где истоки педофилии! Беременных здесь больше, чем в первый год после того, как Путин приказал платить материнский капитал за второго ребенка. Видимо, женщины шестого века считают, что дети и есть самый ценный материнский капитал. А может, сказывалось отсутствие телевизора с интересными вечерними и ночными программами и средств контрацепции.
        Я объяснил Келогосту, что хотел бы поселиться в комнате, которая бы надежно запиралась изнутри и снаружи, и где я мог бы держать пса.
        - Да можешь собаку держать в любой комнате, дело твое, - сказал дрегович. - Только чтобы она ночью не бегала по двору, а то мои порвут.
        Действительно, три крупные собаки, не меньше Гарри, запертые в деревянной клетке, рвались пообщаться с ним. Мой пес игнорировал их.
        - Насчет воровства не беспокойся, я сам приглядываю, и сторож есть, - показал он на вооруженного мечом и коротким копьем хромого мужика, видимо, бывшего солдата. - Я на том и зарабатываю, что сам не ворую и другим не даю. Купцы - народ недоверчивый, если раз подведешь, больше не поселятся у тебя.
        - Многих это не останавливает - сказал я.
        - Люди разные бывают, - согласился он. - Хочешь, наверху можешь жить, там сейчас три комнаты свободны, утром ушел обоз, а хочешь, возьми складскую комнату с висячим замком, только она подороже будет.
        Он подвел меня к двери на железных петлях и закрытой на тяжелый, амбарный замок. За дверью находилась большая комната с двумя топчанами у боковых стен, застеленных соломой и накрытых серым полотном, и столом и лавкой у задней стены. Изнутри закрывалась на толстый засов.
        - Ее обычно снимают купцы для ценного товара и доверенных людей, - объяснил дрегович.
        - И сколько стоят такие хоромы? - поинтересовался я.
        - Три фоллиса в день, - ответил он.
        Я дал ему силикву за четыре дня, а он мне - большой железный ключ от замка, сняв его с кожаного шнурка, на котором висело еще штук пять.
        - Жена моя хорошо готовит, - сообщил Келогост. - Берем недорого.
        - Приду на обед, - сказал я и спросил: - Где здесь можно потренироваться с мечом?
        - Да хоть во дворе, - разрешил он.
        - Мне надо побегать в полном вооружении, - пояснил я. Не хотелось показывать всем свое неумение пользоваться оружием.
        - Тогда на следующем перекрестке поверни в сторону гор. Поднимешься немного, там будет поляна с родничком. На ней скотина уже объела всю траву, так что бегай, сколько хочешь, - рассказал он. - Собираешься в армии завербоваться?
        - Еще не решил, - ответил я.
        - Лучше в охрану к купцам наймись: и платят больше, и кормят лучше, и командиров меньше, - посоветовал он.
        - Сколько они платят? - поинтересовался я.
        - Кто сколько. Обычно пеший получает три солида в месяц. Хороший воин - до четырех или даже пять, как конный, - ответил Келогост и сделал мне, как он думал, комплимент: - Ты можешь рассчитывать на четыре!
        Теперь я знал свою цену в шестом веке от рождества Христова.
        - И еще можно провозить свой товара на продажу, но не тяжелый, обычно фунтов тридцать разрешает хозяин обоза, и получишь половину трофеев, если нападет кто или сами кого грабанете, - продолжил Келогост. - У меня на постое купец, иудей, через несколько дней собирается к антам идти, ему люди нужны. Если хочешь, порекомендую.
        - А почему он не может их найти? - спросил я.
        - Не знаю. Почему-то не держатся у него люди, - ответил Келогост. - Может, потому, что обоз маленький, опасно. Но он говорил, что у соляных промыслов соединится с боспорским обозом.
        - Время еще есть, давай подождем, - не стал сразу отказываться я. - Если не найду ничего лучше, наймусь к нему.
        - Как хочешь, - молвил он и, заметив трех иудеев, которые спускались в террасы, сообщил, - А вот и хозяин обоза, - и заспешил к ним навстречу.
        Все трое были в желтых ермолках и с длинными пейсами. Если одеть их в черные одежды, ничем бы не отличались от ортодоксов, которых я видел в Израиле. Двое постарше, под пятьдесят, а третий раза в два моложе. Я бы подумал, что младший - это сын одного из старших, но уж слишком он прогибался перед обоими. Наверное, их младший компаньон. Если бы был достаточно богат, чтобы иметь обоз с товарами, сам бы не ездил, не рисковал жизнью. Кто бывал в Израиле, тот знает, как выглядит материализовавшаяся трусость: количество охраняющих, обыскивающих, досматривающих и подсматривающих превышает население страны. Если вас за день обыскали и допросили менее двадцати раз, значит, вы не выходили из дома. Как ни странно, молодой был разряжен и обвешан золотом побогаче. Зато пейсы имел короче.
        Я уже научился определять по прическе, кто какой национальности. Римляне стриглись коротко и брили лицо. Греки стриглись коротко, но многие отпускали бородку. Готы стриглись «под горшок»: видел на улице, как готу надели на голову горшок и обстригали всё, что под него не поместилось, а потом выбривали затылок и лицо, оставив только длинные усы. Кочевники ходили с длинными волосами, часто заплетенными в косу или схваченными в конский хвост, и длинными бородами. Тавры стригли волосы на уровне плеч и бороду имели средней длины. Иногда встречались «гибриды», наверное, полукровки.
        Я зашел в свою комнату, переоделся в рубаху лучника и штаны его жертвы. Сверху надел кольчугу. Размер был великоват, можно было поддеть под кольчугу толстый ватный халат, чтобы смягчал удары. Тавру она была до коленей, а на мне - выше их сантиметров на десять. Внутри шлема был стеганый подшлемник, который плотно прилегал к моей голове, как будто на меня сшили. Я надел портупею с мечом, опоясался. Попробовал быстро выхватить меч, но плохо получалось: слишком длинный. Пока не додумался наклонять ножны левой рукой и вынимать меч не вверх, а вбок. Он был не широкий, но тяжеловатый. И вроде бы острый. Щит показался мне легче меча, но и он весил не меньше трех килограмм. Итого на мне было килограмм пятнадцать. Интересно, долго ли я смогу таскать такую ношу?!
        Сделав пару контрольных меток на вещь-мешке и двери, чтобы проверить Келогоста, повесил сумку с правой стороны, взял копье и вышел во двор. Замок был смазанный, закрылся легко. Сразу за воротами стояли младший иудей и славянин, провожали взглядами старших, отъезжающих верхом на мулах. За мулами шли двое вооруженных, судя по выбритым затылкам, готы. Я заметил, что большую часть армии составляли готы. Есть у немчуры склонность одновременно к дисциплине и драчливости. Когда я проходил ворота, младший иудей спросил что-то у Келогоста, кивнув на меня. Наверное, кто я есть такой и какая есть моя задача. Надеюсь, сейчас он прослушает рекламный ролик.
        На первом перекрестке я по совету славянина повернул направо. Дорога шла между высокими заборами, за которыми, как мне сказали, находились виллы с большими и не очень земельными участками. Некоторые виллы были внушительные, с башнями, напоминали замки рыцарей средней руки. Они закончились, когда дорога пошла в гору.
        Поляна оказалась дальше, чем я ожидал. К тому времени я сильно вспотел, особенно голова под шлемом. Казалось, что пот там плескается. Снимать шлем и вытираться не стал, чтобы поскорее привыкнуть к нему. Траву на поляне, действительно, общипали почти под корень, да так ровненько, словно газонокосилкой. Только несколько репейников торчали там и сям высоко и гордо. На дальнем конце поляны из родника вытекал ручей, попадал в выдолбленную в горе яму примерно два метра в диаметре и метр глубиной и бежал дальше. Я оставил возле него сумку и принялся бегать по поляне, рубя мечом репейники, а потом по краю ее, расправляясь с кустами и молодыми деревцами. Наверное, со стороны выглядел дурак дураком. Гарик сначала бегал за мной, затем понял бессмысленность этого занятия, попил воды из ручья, съел что-то, как мне показалось, лягушку, и занялся лизанием интимных частей тела. А я воевал еще с час, пока тело не начало зудеть нестерпимо от пота, особенно в тех местах, где натирала кольчуга, а щит и меч - выпадать из рук.
        Быстро раздевшись наголо, лег и напился прямо из ручья. Вода была студеная, зубы ломило. Когда долго поживешь в жарких странах, приходишь к выводу, что нет ничего вкуснее холодной воды. Я искупался в яме сам, потом заманил в воду Гарри и помыл его. Воды он не боялся, только не давал мочить голову. Вид у него был такой, будто говорил: ну, ладно, кормишь меня, значит, можешь издеваться. Я обрезал ножницами и ножом колтуны, после чего пес стал намного привлекательнее. Мясца наест - и будет совсем красавец. Оставив его вылизывать мокрую шерсть, расстелил на траве одежду, чтобы высохла, и растянулся рядом, чтобы не только высохнуть и отдохнуть, но и позагорать. Уверен, что в эту эпоху загорание не в моде. Небо было голубое, с несколькими белесыми перистыми облачками. А что, пока всё не так уж и плохо. По крайней мере, не скучно.
        6
        Келогост не соврал: метки остались не тронуты и жена его готовила хорошо. Я поел рыбную похлебку с просом, которую у нас назвали бы ухой, и жареного мяса с солеными огурцами. Елена рассказала мне, что солит огурцы в морской воде. На вкус они были не хуже, чем консервированные моей матерью. Елену очень удивило, что у меня греческое имя, и я знаю много греческих слов. Я прогнал и ей байку про учителя-монаха, который меня крестил, но теперь это был грек, и он не погиб на костре, а пошел дальше обращать неверных. Женщинам больше нравятся истории с открытым концом: появляется надежда встретиться с главным героем. Еще рассказал ей, что имя свое получил в честь Александра Македонского, что знаю обо всех подвигах его и Геракла, что читал Гомера и даже пересказал сюжет «Илиады». После того, как я спросил Елену, не из-за нее ли подрались греки с троянцами, Гарик бесплатно получил большую щербатую миску объедков и костей.
        После обеда мы с псом немного погуляли по окрестностям. Вернувшись на постоялый двор, сел во дворе точить меч. Видимо, делал настолько неумело, что подошел хромой охранник и начал показывать, как правильно точить. Я все равно делал не так. Сказал, что раньше мне слуга точил. Тогда он наточил сам. Я хотел заплатить ему, но охранник отказался. Я предложил вместе выпить - и правильно сделал. На мои деньги охранник, которого звали Дулон и был он гетом из Фракии, принес из кухни кувшин красного вина и тарелку с мясом, сыром и хлебом. Мы сели за трехногий столик под террасой и тепло общнулись, заодно поужинав. Я угадал, он был солдатом, пехотинцем, служил вместе с Келогостом. Выслужить надел земли не успел, потому что был ранен и охромел, вот и приходится работать охранником. На жизнь не жалуется. Здесь легче, чем в армии. И живет он с рабыней, которая помогает Елене на кухне. Я обратил на нее внимание, потому что была симпатичнее и моложе хозяйки. Обычно некрасивые бабы таких рядом не терпят. Я ему рассказал свою легенду. Впрочем, он ее уже знал. Сплетни здесь распространяются так же быстро, как и у
нас, несмотря на отсутствия журналюг, как профессии. Только в его варианте кораблей с дружиной у меня было три и бандитов тоже было трое, одного я убил на месте. Любовь к троице - явный признак христианина. Дулон был ортодоксом, как он с гордостью заявил. Келогост тоже. Поэтому Келогоста взяли в мужья, а Дулона - на работу. В общем, к тому времени, когда стемнело и пришло время закрывать ворота и выпускать собак, меня уже уважали по полной программе.
        Перед сном я закрыл дверь на засов, на всякий случай расклинил и его щепкой и переоделся в шелковую рубаху Тавра и свои трусы, потому что предыдущей ночью у меня постоянно чесалась спина. Сперва я списывал это на солому, а потом вспомнил, что раньше очень было распространено существо по имени клоп. Я их никогда не видел, но знал, что с шелком справиться не могут ни клопы, ни вши, ни прочая подобная гадость. Поэтому и провел ночь более спокойно. Гарри спал на полу рядом с моей кроватью, хотя я предлагал ему занять вторую.
        На следующее утро, позавтракав у Елены, я пошел с Гариком в город. Там я купил еще одни порты на смену и стеганку, набитую хлопком, чтобы надевать под кольчугу и не натирать ею тело. Жарковато, конечно, будет, но лучше потеть, чем лечить потертости. Не знаю, как Тавр носил кольчугу только на одной рубашке?! Наверное, дело привычки. В стеклодувной мастерской приобрел темно-зеленую бутылку емкостью грамм четыреста и пробку к ней из пробкового дерева. Что-то у меня слишком много барахла становится.
        Потом прогулялся на рыбный рынок. Там торговля шла в полную силу. Туда всё ещё подвозили на тележках и подносили в корзинах свежую рыбу с причаливших неподалеку лодок и баркасов. Я заметил, что рыба в лодках была уже рассортирована по названиям или величине. БОльшую часть, в основном средней и примерно одинаковой величины, сразу отвозили на засолку, маринование или вяление. Еще часть - на изготовление гарума, соуса-приправы. Рыночный продавец этого соуса рассказал мне, что рыбу укладывают в керамические сосуды в три слоя - травы (какие - секрет фирмы), рыба, соль, чередуя их до заполнения, и ставят в теплое место тухнуть на неделю, потом, перемешивая, томят еще месяц. Образовавшаяся жидкость - и есть гарум. Самый лучший получается из анчоуса или его смеси со скумбрией, но можно делать из любой рыбы, даже из рыбьих кишок. Теперь понятно, что дает наибольший вклад в городскую вонь. Вкус соуса меня не впечатлил, в отличие от его цены. Остальную рыбу, более дорогую, дешевую или нестандартную, продавали на рынке. Здесь было всё, что водится в Черном море, включая белугу, осетра и султанку (местные
называли ее по-другому) - рыбу сантиметров до сорока, с усиками и без желчного пузыря, благодаря чему ее можно было готовить, не потроша. Очень вкусная, кстати, и дорогая. Как-то пробовал ее в турецком ресторане. Султанкой ее назвали турки, потому что считалось, что из-за дороговизны ест ее только султан. Продавались и катраны, ради которых я пришел. Точнее, мне нужна была их печень. Мясо катрана невкусное, хотя есть любители. Кому нравится леденец, кому - свиной хрящик. Здесь катранов покупала беднота. В двадцать первом веке основными пожирателями акульего мяса стали богатые русские туристы, чтобы, вернувшись с курорта, с важным видом заявить: «Да, съел там пару акул». Это как вернуться из России и гордо заявить: «Да, съел там пару мешков вермишели быстрого приготовления». Печень у катрана большая. Поэтому я договаривался с потенциальным покупателем, что оплачу половину стоимости рыбы. Продавец разрезал катрану брюхо и отдавал печень мне, а остальное покупателю. Пользуясь такой халявой, одна бабка купила сразу трех. Меня уже знали, как покупателя со странностями, поэтому никто не удивился.
        Я отнес эту печень Елене и попросил вытопить из нее жир на водяной бане. Объяснил, что буду использовать его, как лекарство от разных язв, геморроя, для заживления ран. При попадании на рану или язву, акулий жир дезинфицирует ее и быстро заживляет. Акула - единственное животное на нашей планете, которое не болеет никакими инфекционными заболеваниями. Мне это средство подсказал однокурсник по мореходке, когда у меня после развода с женой появилась язва желудка. Я проверил. Действительно, помогает, и лучше любых таблеток и инъекций. Елену нисколько не удивила моя просьба. В эту эпоху народная медицина была ведущей. Хотя в городе видел надписи на стенах, которые извещали, что здесь принимает лекарь. Причем были и узкие специалисты: глазник, травматолог, по камням в почках, по вправке грыж, позвоночника. Не знаю, чем именно страдала Елена, но мой рассказ об акульем жире заинтересовал ее. Мы договорились, что она наполняет мою бутылочку, а оставшееся заберет себе. К вечеру я получил полную бутылочку, а через три дня Елена мне скажет, что акулий жир помог и ей.
        После обеда я бегал в доспехах и с оружием по поляне. Поскольку под кольчугой была стеганка, потертостей избежал, но пропотел раза в два сильнее. Заметил, что начинаю привыкать к нагрузке, уже не так раздражают ножны, которые бьет по ноге, и шлем не норовит слететь при каждом удобном случае. Гарик тоже больше не бегал за мной. Он сразу улегся в тени и занялся перевариванием очень обильного обеда.
        Вечер опять провел с Дулоном. Как бы между прочим попросил показать приемы фехтования.
        - Мы топорами бьемся, - сказал я в оправдание.
        - Как лангобарды, - поверил мне гет. - Сражался я с ними пару раз. Отчаянные ребята. Бывало, одним ударом раскалывали шлем и голову напополам.
        Ничего особенного он мне не показал, только как отбивать удар другого меча или копья. Так понял, в свалке сильно не пофехтуешь, там кто кого перерубит.
        - Да, длинным мечом хорошо с коня рубить, - подтвердил Дулон, - или когда нападают россыпью и немного. А когда строй вдавится в строй, там лучше кинжалом или коротким топором.
        Я обратил внимание, что местные солдаты крепят кинжал на правое бедро. Наверное, оттуда его удобнее вынимать в тесноте.
        На следующее утро пошел получать заказы. Лук, рычаг и вкладыши были сделаны на славу.
        - Что ты будешь с ним делать? - спросил кузнец.
        - Стрелять, - ответил я и показал, будто натягиваю тетиву и отпускаю стрелу.
        Кузнец не поверил:
        - Сил не хватит.
        - Рычаг поможет, - подсказал я.
        - А-а, гастрофет хочешь сделаешь? - предположил он.
        Я не знал, что такое гастрофет, но подтвердил. Потом спросил у Дулона. Оказалось, это тяжелый арбалет для защиты укреплений, при натягивании его тетивы надо наваливаться на рычаг животом (гастром).
        Столяр тоже справился с заказом. От него я перешел к лучнику, где получил колчан с тридцатью болтами, четыре тетивы, нужного размера и тщательно навощенные, и пучок оленьих сухожилий. Я раньше не видел оленьи, использовал бараньи, но решил, что лучник этого не знает, думает, что я большой специалист, и приготовил именно их. За дополнительную плату поручил ему вставить и закрепить лук в ложе с помощью седловины и уздечки из оленьих сухожилий. Седловину надо было положить плоской стороной, имеющую ту же ширину и кривизну, что и лук, на середину спинки лука. Если его натянуть, выступы седловины попадут по обе стороны ложа и не позволят соскользнуть обмотке, которая образует уздечку и закрепляет лук. Сухожилия надо было размочить, а потом наматывать. Как именно, я показал с сухими. Когда-то я сделал всё это сам, но уверен, что у профессионала получится лучше. Договорились, что к завтрашнему утру будет готово.
        Замки для арбалета тоже были готовы, всё точь-в-точь, как я просил. Мне нравилось, как работают здесь люди. Все друг друга знают, так что халтурить себе дороже.
        Я прогулялся в порт, полюбовался судами у причалов и на рейде. Поинтересовался, сколько получает матрос. На парусном судне - два солида в месяц, на галере - три. В капитанах нужды не было.
        Затем пошел на расположенные рядом судостроительные верфи. На одной строили боевую галеру, дромон, метров пятьдесят длиной. На двух соседних по торговому судну, нефу, один длинной метров тридцать, другой немного меньше. На следующей заканчивали на стапелях рыболовецкий баркас метров восемь длинной. Трудились над ним пять человек. Шестой, пожилой грек, руководил, время от времени помогая и руками. Если на дромоне и нефах обшивка корпуса крепилась встык, то на баркасе - внахлест. Наверное, чтобы усилить продольную и поперечную прочность, ведь он был беспалубный. Дождавшись, когда грек освободится, подошел к нему и спросил:
        - Во сколько баркас обойдется заказчику?
        - Почти все из его материала строится, поэтому около сотни солидов, - с готовностью ответил грек. Мне показалось, что он обрадовался поводу отвлечься от работы.
        - А если из вашего материала? - поинтересовался я.
        - Тогда бы сотни две, две с половиной… - ответил он.
        - А где берут материал? - продолжил я расспрос.
        - Кто где. Можно в лесу в горах нарубить. Да только там тавров много, велика возможность не вернуться, - сообщил грек и добавил с ухмылкой: - Хотя ты умеешь с ними ладить!
        - А сможете сделать по моему чертежу? - спросил я.
        - Если не очень большой, то сделаем и по твоему. Только потом не нарекай, если потонет! - опять ухмыльнулся он.
        - Не потонет, - уверенно сказал я. - Паруса тоже вы шьете?
        - Нет, вон там, - показал он рукой, - мастерская.
        Я попрощался с ним и пошел в парусную мастерскую. Это был большой ангар, в котором на полу были расстелены куски материи, которые сшивали длинными иглами с суровой ниткой несколько мужчин. Женщин не было. Видимо, работа тяжелая. Я нашел хозяина мастерской, узнал у него расценки на паруса из его материала и из своего. Разница получалась значительной. Осталось узнать, где изготовляют парусину - плотную ткань из конопли, потому что в Херсоне я видел только продавцов ее.
        7
        Когда я к обеду вернулся на постоялый двор, меня окликнул молодой иудей.
        - Эй, длинный!.. Длинный!.. Длинный!
        Поскольку я еще не привык считать себя длинным, не сразу среагировал, оглянулся только после третьего зова.
        - Ты меня зовешь? - спросил я.
        - Да, тебя, поговорить надо, - сказал он.
        Все эти дни молодой иудей посматривал на меня ожидающе. Дулон рассказал мне, что завтра в городе погрузят товар и послезавтра утром обоз тронется в путь, а не хватает, как минимум, трех охранников. Наверное, сын Израиля готовился поломаться, но все-таки взять меня на работу. Называл он себя на римский манер Марком. Обычно иностранное имя берут созвучное со своим. Скорее всего, Марка звали Моисей или Мойша. Я дал ему кличку Моня. Такая была у моего приятеля, одесского еврея по имени Михаил. Одесский Моня был подтверждением того, что и в еврейских семьях не без урода: ростом метр девяносто, пьяница и не ссыкун. По моему глубокому убеждению, третье его достоинство было результатом второго, а не первого. С грехом пополам закончив в 1980-м году Одесский институт инженеров морского флота (ОИИМФ), он эмигрировал в Израиль. Оттуда как-то по пьянке позвонил нашему общему знакомому и пожаловался, что всю жизнь мечтал жить заграницей, и вот теперь живет в Израиле, а мечта осталась. Он умудрился перебраться в Штаты, пожил-таки заграницей и заимел прямо противоположную мечту. В 1987-м он вернулся в Одессу.
После чего мы стали называть его «Дважды Еврей Советского Союза». Теперь Моня владелец сети ресторанов с морскими названиями - учеба в ОИИМФе не прошла даром.
        - О чем ты хочешь поговорить? - спросил я херсонского Моню.
        - Меня просили тебе помочь, сказали, что тебе срочно нужна работа, - ответил он, изображая на лице готовность пожертвовать ради меня многим, если не всем.
        - А меня просили тебе помочь, сказали, что тебе позарез нужны охранники, - с таким же выражением лица сказал я. - Так что давай без дураков. Мои услуги стоят пять солидов в месяц.
        На пять я, конечно, не рассчитывал, предполагал выбить четыре, что соответствовало бы, судя по словам Келогоста, моей нынешней репутации.
        Жертвенность моментально сдуло с Мониного лица.
        - Это ставка конного! - горячо возразил он, брызгая слюной. - Пешим я плачу всего три!
        - Им ты можешь платить, сколько хочешь, а я стою пять, - сказал я и сделал вид, что сейчас уйду.
        - Подожди! - попросил он. - Пять - это много! Давай за три с половиной!
        - Четыре с половиной, - пошел и я на уступку.
        После нескольких минут его брызганья слюной и моих демонстраций намерения уйти, сошлись на четырех солидах в месяц, тридцати фунтах провоза своего груза и условии, которое у меня возникло в последний момент скорее из нежелания отдать ему последнее слово:
        - Все трофеи нападающих, кого я убью, мои, а если будет добыча, то мои два пая, как и у старшего охранника.
        Половину добычи забирал хозяин обоза, остальное делилось по паям между охранниками. Моне было до задницы, как мы поделим, тем более, что в добычу он не верил. Добраться бы туда и обратно целыми и не обобранными.
        - Договорились! - согласился он.
        Мы ударили по рукам, после чего Моня подсунул, как он думал, подляну:
        - Отправляемся послезавтра, так что плата тебе пойдет с послезавтрашнего дня.
        - Хорошо, - разочаровал я его спокойным ответом. Мне аж никак не тарахтело грузить завтра его товар, о чем предупредил меня Дулон.
        Вместо этого я сходил за арбалетом, ремнем для него и кожаной безрукавкой. Прямо в лавке надел безрукавку, продел в ее петли ремень и застегнул его. В левый нижний карман сунул платочек, который использовал, как носовой, в правый нижний пересыпал мелочь из пистона. Затем пристегнул новый ремень к арбалету, отрегулировал его длину, надел на плечо. Жаль, что в лавке не было большого зеркала, чтобы я увидел себя во весь рост и сам себе понравился. Остальные пока не доросли до моего понимания красоты, поэтому смотрели на меня с ухмылкой. Особенно их забавлял арбалет. Я услышал много версий, для чего он нужен, одна остроумнее другой.
        Вчера вечером я спросил у Келогоста, какие товары пользуются спросом у антов. Из перечисленного им выбрал красивые ткани. Весят и места занимают мало, а стоят дорого. Или заработаю по-крупному, или влечу. Я купил пять рулонов самых ярких тканей, зная по опыту общения с африканцами, что примитив любит блеск. Отдал почти все свои деньги, осталось три солида и мелочь. Таких покупателей в этой лавке давно не видели, поэтому бесплатно запаковали мое приобретение в грубую ткань, зашив ее, и даже любезно согласились бесплатно доставить покупку на постоялый двор.
        А я тем временем прошелся по продуктовым рядам. Моня по договору обязан был кормить меня, но интуиция подсказывала, что это будет один из пунктов, на котором он обязательно сэкономит. Я купил сушеного мяса типа бастурмы, только не острого, низку вяленой рыбы, головку сыра, несколько лепешек и туесок меда. Мне здесь катастрофически не хватает сахара. По пути на постоялый двор не удержался и съел пол-лепешки, макая ее в мед.
        Ткани уже ждали меня. Келогост отдал их со словами:
        - На этом много не заработаешь.
        Я не сразу догнал, что он думает, что я повезу на продажу дешевую ткань. Не стал ему говорить, что внутри дорогая. Пусть и остальные так думают. Зависть - движущая сила неприятностей, причем для обеих сторон.
        До обеда занимался арбалетом. Установил замок. Концы винтов заклепал, чтобы замок не выпал случайно, а тем более, не случайно. С помощью вспомогательной тетивы надел рабочую. Смотрелось всё неплохо. Осталось проверить в действии. Что я и сделал после обеда.
        Сперва намотал километров пять по поляне, махая мечом или копьем и закрываясь щитом. У меня уже начинало получаться, как у взрослых. И кольчуга со шлемом не мешали так сильно, как в первый день. Отдышавшись, занялся пристрелкой арбалета. Первый тест был на точность. Метров на двадцать пять арбалет бил прямо в цель, потом надо было брать выше, так сказать, над яблочком. Опытным путем я определил, насколько надо повышать прицел при увеличении дистанции. У моего магазинного арбалета поправку надо было вводить уже после восемнадцати метров. Вот что значит разница между массовым и штучным производством! Второй тест - на пробивную силу. С расстояния примерно пятьдесят метров дюймовую доску прошибло насквозь, еле нашел болт. На дистанции сто метров прикрепил доску к стволу дерева. Болт пробил доску и влез в дерево сантиметров на пять-семь. Вылезать не хотел, пришлось вырезать ножом дерево вокруг него. Лунка получилась внушительная, как бы дерево не засохло. Вот теперь я чувствовал себя большим и сильным.
        8
        Колеса кибитки скрипят громко и надсадно, будто вот-вот отвалятся. Я видел, как их смазывали перед выходом. Не помогло. Наша кибитка последняя в обозе, седьмая. Приятная цифра, по крайней мере, с ней нет отрицательных ассоциаций, как с предыдущей. Я сижу на сиденье, но управляет упряжкой из двух волов мой напарник, скиф по имени Скилур. Моня нанял Скилура и его друга вечером последнего дня, потому что лучше никого не смог найти. Положил им по две с половиной силиквы каждому - отбил перерасход на меня. Скилуру лет шестнадцать. Вооружен двояковогнутым луком и коротким мечом-акинаком. Из брони только кожаная шапка, напоминающая ушанку, и надеваемая через голову, короткая безрукавка из толстой кожи. Темно-русые волосы длинные, схвачены ленточкой в конский хвост. Европейский тип лица, глаза голубые, не раскосые и даже не жадные. На щеках и подбородке светлая юношеская поросль. Худой, но кость не тонкая. На хорошей кормежке должен быстро набрать массу. Характер веселый, легкомысленный. Сильно развитое чувство стада: ни минуты не может быть один. Когда я, устав от его болтовни, иду позади кибитки,
начинает общаться с волами. У Скилура мечта купить коня и завербоваться в легкую кавалерию. Когда я сообщил ему, что отказался от такой чести, Скилур посмотрел на меня, как на чудака. Разве нормальный человек откажется от жизни на всем готовом?! Я мало встречал скифов в Херсоне. Скилур говорит, что их вообще мало осталось. Он еще осознает себя скифом, но уже свободно говорит на местной смеси греко-латинского и не знает, что его предки когда-то владели не только теми землями, по которым мы едем, но и многими другими, входящими сейчас в состав Византии и Персии; что одно их имя приводило в трепет народы многих стран; что победили Дария и дали отпор армии Александра Македонского. Когда я рассказывал это, он слушал с открытым ртом. Единственное, что Скилур еще помнил, - это что где-то там, куда мы едем, находятся курганы-могилы его далеких предков.
        Нам не положено обоим ехать, один должен идти. Но Моня едет впереди, на второй кибитке. Если появится, то тот из нас, который сидит с дальней стороны и не видимый ему, сразу спрыгнет. В день отъезда иудей появился перед нами при полном параде: шлем со сходящимися над ртом концами наушников и широким и длинным наносником, благодаря чему открытыми оставались только глаза; ламеллярный доспех поверх кольчуги с длинными рукавами, на которых были еще и наручи; поножи на высоких сапогах; на боку длинный меч; в руке круглый щит с железной окантовкой, умбоном и шестью отходящими от него к краям широкими полосами-лучами. И всё это блестящее. Зато ехал верхом на муле. Первые полдня он мотался от головы до хвоста, проверяя, чтобы не ехали оба, потом выдохся и пересел с мула на сиденье кибитки. Мул был привязан к ней сзади.
        Дулон ездил один раз к антам. Он рассказал мне маршрут. В первый день и половину второго можно не напрягаться, потому что этот участок контролируется конными разъездами ромеев. Потом будет сложный лесной участок до готской деревни, расположенной на границе леса и степи. В степи проезд крышуют аланы. Если им заплатить, проблем не должно быть. А вот после соляных промыслов, то есть, как понимаю, после Сиваша, надо быть все время настороже. Там кочует несколько малых племен разных народов, возможны самые неожиданные варианты. Сейчас идет вторая половина второго дня, так что расслабленность у охранников исчезла. На обеденном привале я надел на арбалет тетиву, однако натягивать ее не стал.
        Волы идут медленно, но долго не устают. Движение начинаем рано утром. В обед останавливаемся на пару часов. Кормежка, как я и предполагал, скупая и паршивая, большая ее часть доставалась Гарри. Затем идем до места следующей стоянки, куда прибываем обычно до захода солнца. Места стоянок старые, наверное, ими пользуются уже несколько веков, и даже, как мне кажется, волы знают их местоположение, перед каждой начинают идти веселее. Я спросил у Дулона, почему не используют лошадей? Он рассказал, что у лошади горло устроено не так, как у вола, поэтому ярмо передавливает трахею, если груза больше, чем примерно полтонны. Вол тянет раза в два больше, хоть и медленнее. В эту эпоху еще не додумались до хомута. А я знаю, как его сделать. Мой сосед в деревне Саша Шинкоренко по прозвищу Буря - крепкий хозяин, имеет не только «Ниву» и трактор, но и лошадь. Я смотрел, как он запрягает своего Сокола. Буря показал мне, как надевается хомут, как стягивается супонью, как крепятся гужи. Главное, чтобы хомут прилегал плотно, но внизу, между хомутиной и горлом, должен быть зазор, чтобы просовывалась плашмя ладонь, а
сверху - два пальца руки. Приберегу это ноу-хау для себя. Мало ли, как дальше жизнь повернется.
        Навстречу нам ехал обоз, длинный, кибиток на двадцать. Моня слез, чтобы переговорить с хозяином встречного обоза, тоже иудеем. Поскольку Моня оказался с моей стороны, спрыгивать пришлось Скилуру. Он передал мне вожжи и побежал к третьей кибитке, на которой «рулил» его друган скиф Палак. Остальные охранники были самых разных национальностей, но гот только один, Гунимунд, старший охранник, с окладом как и у меня. Ему лет сорок, крепкий, кривоногий. На левой щеке страшный шрам. Нижняя челюсть в этом месте срослась неправильно, поэтому иногда он застревает на каком-нибудь слове, рукой двигает челюсть вбок и продолжает говорить. Гунимунда задело, что я буду получать такой же пай и зарплату, как и он, но пока ничем не проявил неприязни ко мне. Моня закончил разговор, взял с кибитки свое оружие и щит и пересел на мула. Видимо, услышал что-то серьезное.
        Через некоторое время вернулся Скилур.
        - На их обоз напали тавры милях в двух отсюда, отбили последнюю кибитку, которая пристала к ним утром, - рассказал скиф.
        Теперь понятно, почему меня посадили на последнюю кибитку. И товара на ней поменьше, чем на остальных, и, скорее всего, более дешевый. Моня даже не стал проверять, не много ли груза я везу с собой? А может, сыграло роль мое вмешательство в их спор с Келогостом. Ругались они отчаянно, слюна летела метров на пять. Не совпадали суммы счета за постой. Разница была в три силиквы. Цены и количество дней, занятых помещений, обедов и прочего у них совпадало, а общая сумма - нет. Потому что оба плохо умели считать. Вот уж чего не ожидал от Мони! Я подсчитал в уме, и сказал, что они оба не правы, но Моня «неправее». Они мне не поверили. Тогда я взял прутик и начал с их слов производить подсчеты в столбик, а потом сложил результаты. Получилось на одну силикву меньше, чем требовал Келогост, и на две больше, чем хотел заплатить Моня. Как ни странно, мой результат понравился им обоим.
        - Откуда ты знаешь финикийские цифры? - спросил иудей после того, как рассчитался за постой.
        Хотя у нас эти цифры назывались арабскими, я знал, что это не так, бывал в арабских странах, там немного другие, будто карикатуры на те, которыми пользуемся мы. А вот, что они финикийские, не знал.
        - Монах научил, - привычно соврал я.
        - Мне надо еще кое-что подсчитать… - захотел он проехаться на мне на халяву.
        - За отдельную плату, - отрезал я.
        Сразу выяснилось, что можно и без подсчетов обойтись.
        Я передал вожжи скифу, слез с кибитки, натянул тетиву и вставил болт. Щит и копье решил не брать, итак на мне много всего: слева - меч, справа висит на веревке и бряцает подвижной частью рычаг для арбалета, справа и сзади - колчан с болтами. Я привык ходить пешком. На земле каждый день отшагивал по несколько часов, а в море еще больше. На ходовом мостике не люблю стоять или сидеть, хожу с крыла на крыло. На то он и ходовой! Шел по левой стороне дороги, потому что с этой стороны местность была ровная, хоть и поросшая кустами, но невысокими, а справа был склон холма с деревьями, за которыми легко спрятаться. Болтовня Скилура мешала мне думать, поэтому немного отстал, но так, чтобы видеть его и чтобы кибитка прикрывала меня от склона холма. Думал о том, что сейчас делают мои друзья. Наверное, яхту уже нашли, но им никто не сообщит, потому что не являются моими близкими родственниками. Они будут звонить на мой мобильный телефон, который, скорей всего, уже стал добычей нашедшего яхту. Письма по интернету тоже останутся без ответа. Кстати, здесь я прекрасно себя чувствую без «всемирной паутины», а там
дни без нее казались наказанием. Даже на судне у меня был интернет, причем скорость получше, чем в деревне через мобилу.
        Воспоминания о прошлой жизни настолько увлекли меня, что не сразу среагировал на вскрик Скилура. В правой стороне груди скифа торчала стрела. Он начал заваливаться на спину, схватившись за стрелу правой рукой, а левой продолжал натягивать вожжи, отчего волы сразу остановились. Кто в него выстрелил, я не видел и не стал искать, сразу спрятался за кибитку. Приготовив арбалет, выглянул из-за ее задней части.
        С холма к кибитке бежал человек с коротким копьем в поднятой вверх и согнутой в локте правой руке и щитом в левой. Судя по бороде, тавр. Он, как мне показалось, рывками смещался в мою сторону. Я не воспринимал его, как врага, выстрелил скорее, как по движущейся мишени в тире. Он увидел и закрылся щитом. Но с расстояния метров тридцать болт пришпилил щит к его телу. Тавр словно споткнулся, а потом сделал шаг вперед, еще один. Ноги вдруг подогнулась, и он упал. Я рычагом натянул тетиву, вставил болт. Действовал спокойно, как-то даже отстраненно, будто не со мной происходит. Осторожно выглянув из-за кибитки, осмотрел склон холма, выискивая лучника. Он стоял возле дерева, за которое спрятался, уклоняясь от стрелы, выпущенной кем-то из обозных. Потом вышел из-за дерева и выстрелил сам. Тавр был боком к нашему лучнику и полубоком ко мне. Я выстрелил ему в район сердца. Расстояние рассчитал неправильно, поэтому попал ниже, под ребра. Впрочем, и этого хватило. Тавр от удара болта качнулся за дерево, там выронил стрелу и лук и завалился на бок. Я опять зарядил арбалет и, когда поднимал его, услышал сзади
рычанье пса и вскрик человека.
        Кричал толстый тавр в кожаном шлеме и доспехе наподобие того, что был у Скилура, с коротким копьем и овальным, не таким, какие обычно у его соплеменников, щитом. Он стоял левым боком ко мне, метрах в трех, пытался угадать копьем в Гарри, который, судя по порванным кожаным штанам, произвел на тавра неизгладимое впечатление. Я выстрелил от пояса, не целясь. Болт легко, словно бумажный, прошил щит. Тавр повернулся ко мне, начал замахиваться копьем, наконечник которого был плохо наточен, в частых темных крапинах. Гарик снова вцепился в его ногу, рванул ее с рычанием. Словно из-за боли в ноге, тавр начал приседать, уронив сперва копье, потом шит. Пес продолжал рвать лежачего, только окровавленные клочья кожи разлетались. Мне почему-то стало жалко убитого, как будто пес делал ему больно.
        - Гарик! - позвал я.
        Пес еще пару раз трепанул ногу, потом отпустил ее, но продолжил тихо и глухо рычать.
        Я отвернулся, чтобы не видеть труп, снова зарядил арбалет. Впереди слышался звон оружия и крики. Я осторожно, оглядываясь, хотя и знал, что рядом пес, никто незаметно не подкрадется, пошел к шестой кибитке.
        Сражение шло возле нее. Остальной обоз продолжал двигаться, выходя из зоны боевого контакта. На последних двух кибитках Моня поставил крест. Только четверо охранников под командованием Гунимунда нападали на трех тавров, которые не подпускали их к кибитке. Четвертый тавр, взяв волов за упряжь, разворачивал их в мою сторону. Охранники не хотели погибать за чужую собственность, скорее изображали нападение. Тавры тоже не собирались показывать себя героями, только не позволяли отбить добычу. Один из них был кольчуге, как понимаю, вожак, остальные в таких же кожаных доспехах, какой был на разбойнике, напавшем на меня на берегу моря. Я выстрелил в вожака. Попал в спину чуть ниже шеи. Вожак выронил копье и завалился ниц. Два его сотоварища замерли, уставившись на упавшее тело.
        Я вновь зарядил арбалет. Когда поднял голову, сражение уже закончилось. Я увидел лишь спину, мелькнувшую между деревьями, и возле кибитки тавр с окровавленным обрубком правой руки пытался левой с щитом закрыться от меча гота. Гунимунд сделал ложный выпад, будто собирался ударить по правой руке, а когда тавр рефлекторно опустил щит, чтобы прикрыть ее, отсек голову. Она упала в метре от тела и неуклюже, как бы прихрамывая, кувыркнулась несколько раз, облепляясь пылью. Тело упало на левый бок. Возле него сразу образовалась большая лужа густой, тяжелой, почти черной крови.
        Я подошел к шестой кибитке. Возле нее лежали два трупа охранников, один со стрелой в шее, другой поколотый копьями, и четыре таврских, включая убитого мною вожака. Гунимунд посмотрел на меня со смесью удивления и уважения, поражаясь, наверное, что я не только остался жив, но и отстоял свою кибитку и даже помог ему. Раньше не чувствовал он во мне воина, хотя я числился победителем Тавра. Гот понимал, что я какой-то не такой, с непонятной ему слабиной, ненастоящий солдат. Теперь, видимо, я был зачислен в категорию воинов, хоть и не профессионалов.
        Возле нас вдруг возник Моня на муле. Во время сражение его не было видно.
        - А-а, получили, сволочи! Будете знать, как нападать на меня! - радостно заорал иудей, как будто это он всех положил. Увидев кольчугу на трупе, воскликнул: - И добыча есть! Это будет моя доля!
        - Нет, моя, - спокойно возразил я.
        - С какой стати?! - возмутился Моня.
        - По договору, - объяснил ему. - Его убил я, значит, всё мое.
        - Не было никакого договора! - закричал он. - Снимайте кольчугу! - приказал Моня охранникам.
        Те знали, что договор был. Многим это раньше не нравилось, особенно Гунимунду, но нарушать договор не собирались, чтобы потом самим не оказаться в такой ситуации.
        - Я вам приказываю! - заорал на них хозяин обоза.
        - Это мое, - спокойно повторил я и навел на иудея арбалет.
        Он сразу спрятался за щит, из-за которого и полились дальнейшие оскорбления и угрозы выгнать меня немедленно. На всякий случай Моня еще и отъехал за кибитку, а потом и вовсе ускакал.
        Гунимунд улыбнулся мне, как сообщнику. Моя смелость в общении с хозяином обоза впечатлила его больше, чем мои боевые успехи. Наверное, по его классификации убить четырех тавров - это ерунда, а вот наехать на начальника - это круто. Потом гот начал раздевать труп безголового тавра, абсолютно не боясь запачкаться кровью.
        А я посмотрел на труп вожака и подумал, что лучше было бы отдать кольчугу Моне. Тогда бы не пришлось снимать самому. Теперь надо сделать усилие и раздеть мертвого. Или объявлю себя чмошником. После чего можно ставить крест на военной карьере и не только. Если сейчас не преодолею себя, так и буду всю оставшуюся жизнь бояться покойников. Я вспомнил рассказ матроса, стоявшего когда-то со мной на вахте. Он воевал в Афганистане. В самом начале службы их кинули собирать трупы наших солдат, попавших в засаду в ущелье. Три дня трупы лежали на жаре. Они раздулись, оставались узкими только в талии, перетянутой ремнем. Матрос рассказывал, до чего смешные казались им эти трупы. Солдаты защищались смехом от ужаса. В течение всей оставшейся службы им уже ничего не было страшно.
        Но я пока не находил ничего смешного в лежащем передо мной покойнике. Я заставил себя наклониться и выдернуть болт. Он вышел легко. До половины его покрывала кровь. Я вдруг вспомнил, что надо попробовать на вкус кровь первого убитого врага, чтобы понять воин ты или нет. Попробовать? Шагнуть за грань культурных табу, чтобы спасти свою психику? Убедившись, что на меня никто не смотрит, коснулся болта кончиком языка. Вкус солоноватый, как и у моей, нейтральный. То есть, я посередине между воином и не воином. Уже смелее снял шлем с головы вожака, потом перевернул его на спину и, стараясь не смотреть в чернобородое лицо, расстегнул ремень с мечом и ножом, стянул кольчугу. По белому, незагорелому телу у шеи ползли две черные вши. На шее на засаленном гайтане висел серебряный кулон. Я ножом разрезал гайтан и поднес кулон к глазам. Это была женщина, которая то ли опиралась на палку или меч, то ли держала его в руке. Я почувствовал чей-то взгляд и увидел, что рядом стоит гот и тоже рассматривает кулон.
        - Дева Мария? - спросил его.
        - Просто Дева, богиня тавров, - ответил Гунимунд и кивнул на труп: - Поторопись, ехать пора.
        - Остальное забирайте, - отказался я от завшивленной одежды и вонючих полусапожек.
        - Как скажешь, господин, - сказал гот, сочтя, видимо, мою щедрость отличительной чертой вождя. Если я вождь, то ему сразу становились понятны и остальные мои причуды.
        Я пошел к своей кибитке. С нее снимали Скилура. Он был еще жив, но из груди торчал обломок стрелы. Я собрал оружие и доспехи еще двоих, убитых мною, сложил в кучу у задней части кибитки, чтобы потом рассортировать и сложить в нее, и пошел к мертвому лучнику. Не столько за трофеями, сколько за болтом.
        Лучник лежал на боку, как-то по-детски поджав ноги. Молодой еще, не старше Скилура. Я рывком выдернул болт, который влез в тело почти весь. Из раны фонтанчиком выплеснулась кровь, тело задрожало судорожно, как при оргазме, а на лице появилось выражение сладкой боли.
        И тут меня пробило. Я стремительно метнулся между деревьями, туда, где меня не будет видно с дороги. Там бросил за землю арбалет, плюхнулся на задницу и расслабился. Меня начало колотить с такой силой, что зубы застучали. Но перед глазами стояли не трупы, а плохо наточенное острие копья. И тут же рядом со мной появился пес. Я почувствовал его горячий язык, который лизнул мою дрожащую руку. Я положил ее на холку Гарику, погрузил дрожащие пальцы в густую шерсть, сжал их. Пес тихонько заскулил от боли. Я ослабил хватку и почувствовал, что мандраж уходит. Я закрыл глаза, прижался спиной и шершавому стволу дерева, возле которого сидел. Когда будут отъезжать, позовут, тогда и спущусь к дороге.
        Гарик вдруг насторожился, напрягся. Я тоже услышал голоса в лесу, дальше по склону холма. Взяв арбалет, осторожно пошел в ту сторону. Если это еще один отряд тавров, лучше будет пересидеть в лесу. Спасать во второй раз барахло Мони у меня не было желание.
        Голоса доносились из ложбины. Говорили двое тавров, которых я видел возле шестой кибитки. Они о чем-то спорили возле груженой арбы, запряженной двумя волами, на каких ездят готы-крестьяне. Победил тавр, который выглядел постарше. Он подошел к волам и начал их разворачивать вглубь леса. Младший показал ему в спину международный и межвременной жест. Это меня рассмешило. И уже с легкой душой я выстрелил в него. Младший тавр упал молча. Я зарядил арбалет испачканным кровью, липким болтом и поразил старшего. Этот, вскрикнув, упал на живот и принялся кататься с бока на бок, будто тушил горящую на нем одежду. Я подошел к младшему, забрал его оружие и доспехи. Старший к тому времени угомонился. Я обшмонал и этого, сложил трофеи на арбу. В ней под покрывалом из бычьей шкуры лежал узел с окровавленной одеждой, ряд рулонов грубой ткани, которая идет на паруса, а под ней - мешки с мукой.
        Выехал я на дорогу метрах в двухстах позади того места, где шел бой. Обоза не было, ушел без меня. Остались только трупы на обочине, своих и чужих. И еще мои трофеи, поверх которых лежали мои сумка, вещь-мешок, тюк с тканями, щит и копье. Как понимаю, меня рассчитали. Вот так-так! И что мне теперь делать? Правильно ли меня поймут в Херсоне, если вернусь на трофейной арбе? И доеду ли один? Вряд ли. До ночи не успею даже до предыдущей стоянки добраться, а ночью здесь, наверное, намного веселее, чем днем. Зато успею до следующей. Там деревня и пост византийский. Охранники с обоза подтвердят, что я не грабитель. Попробую продать там трофеи и со следующим обозом вернусь в Херсон.
        Только я тронулся в путь, как заметил скифов. Скилур полулежал на склоне холма. В груди торчала стрела, у которой отрезали верхнюю часть с оперением. Еще живой. Парень что-то бормотал с закрытыми глазами. Наверное, молился скифским богам: он был язычником. Худое лицо его еще больше вытянулось и пожухло, постарело. Время от времени Скилур кашлял и сплевывал кровь. В руке у него был нож. Значит, сам должен сделать выбор: быстро или медленно умереть. Рядом сидел Палак. Тоже с закрытыми глазами, но молился про себя, только губами шевелил. Они ровесники и то ли двоюродные, то ли троюродные братья. Палак не такой шебутной, позадумчивей, однако поболтать тоже любит.
        Мне стало жалко Скилура. Я конечно, не хирург, но в больницах полежал, в том числе и на операционном столе. Рана в грудь - это не в живот, шанс есть, если вынуть стрелу. Наверное, она зазубренная, назад не идет, а вперед проталкивать побоялись или не захотели возиться.
        - Жить хочешь? - спросил я.
        Он вздрогнул, потому что, медитируя, не слышал моих шагов. Открыв глаза и поняв, что перед ним не скифский бог, а странный чужеземец, ответил после паузы:
        - Да.
        - Будет больно, и ничего не обещаю, - предупредил я.
        - Знаю, - тихо ответил Скилур.
        - Почему стрелу вперед не протолкнули и не вынули? - спросил Палака.
        - Не идет, в кость уперлась, - ответил он.
        - Бери его за ноги, переложим на арбу, - приказал я Палаку.
        Мы положили Скилура на арбу. Я дал ему флягу с вином, как единственное обезболивающее, и приказал:
        - Выпей всё, и побыстрее.
        Палаку дал веревки:
        - Крепко привяжи его к арбе за руки и ноги.
        Скиф жадно припал к фляге, сделал несколько больших глотков, поперхнулся и закашлял. С обоих углов рта потекли по подбородку красные струйки, то ли вина, то ли крови.
        Я взял сумку и отошел, чтобы не рвать душу. Нашел толстую ветку, срезал ее, обстрогал с нее веточки и укоротил. Из сумки достал бутылочку с акульим жиром, иголку с нитками и чистую рубаху, которая раньше принадлежала убитому разбойниками мужику. У меня не лежало сердце ходить в ней, порвал на бинты.
        Скилур добил флягу и вроде бы перестал кашлять. Палак начал привязывать его правую руку, а я занялся доспехом. Стрела мешала снять его, поэтому ножом разрезал его и выбросил. Что в таком ходить, что без него - разница не большая. В рубахе только расширил отверстие вокруг стрелы и сделал разрез на спине. Кровь из раны почти не текла. Срезанную ветку заставил прикусить, чтобы не сломал зубы от боли. Оперировать пришлось стоя рядом с ним на коленях. Надо было вскрывать грудину, но я боялся, что не справлюсь с такой сложной операцией. Я попробовал пошевелить стрелу. Она сидела прочно. Наверное, торчит в лопатке или в ребре. Мы с Палаком подсунули край щита под спину Скилура, чтобы верхняя часть тела, до раны, лежала на прочном. Я сказал Палаку, чтобы надавил всем телом на грудь друга, не давал ему пошевелиться. У моего ножа лезвие было широкое. Я положил его плашмя на окончание стрелы и со всей силы ударил по нему кулаком. Стрела чуть подалась вперед. Скилур взвыл и выгнулся всем телом, несмотря на веревки и Палака, который сразу отпустил друга.
        - Держи его! - рявкнул я.
        Опять положил нож на окончание стрелы и ударил еще сильнее. Стрела пошла неожиданно легко, я вогнал ее всю в тело Скилура. Кровь прямо брызнула из раны. Мы отвязали его правую руку и наклонили набок. Из спины торчал окровавленный, ланцевидный наконечник с заусенцами и еще сантиметров пять покрасневшего древка. Я решил, что лучше не обрезать наконечник, а протянуть всю стрелу вперед. Всё равно она уже вся в теле. Я обмотал наконечник лоскутом от рубахи, чтобы не скользил в руке и чтобы не пораниться самому о крючки, и одним рывком выдернул стрелу из тела. Скилур взвыл и дернулся еще раз, но теперь потише. Кровь из ран хлестала ручьями. Я приложил к ним лоскуты рубахи, смоченные акульим жиром, и туго забинтовал раны. Повязка с обеих сторон тела сразу пропиталась кровью. Быстро пропиталась кровью и его рубаха, которую я закатал. Такой худой, а столько в нем крови! Обмотал его еще одной своей рубахой, не разрывая ее, и закрепил его правую руку на теле, чтобы не шевелилась. Вынул ветку из его рта. Она была пожевана в мочало. Лицо Скилура было мокрое от пота, а глаза из-за расширенных зрачков стали
черными.
        Скилур прокашлялся, выплюнув сгусток крови.
        - Отвязывай, - приказал я Палаку, - и уложи поудобнее, но так, чтобы правой рукой не шевелил.
        А сам отошел в арбы, чтобы прийти в себя. Чёрт! У меня сегодня прямо День садиста!
        Палак укрыл друга кожаным покрывалом. Того колотило со страшной силой. Наверное, замерз из-за большой потери крови. Или страх и боль выходят, как у меня недавно. Больше я ничем не мог ему помочь. Может, в деревне найдется лекарь.
        9
        Начинало темнеть, когда мы добрался до готской деревне, которая стояла на высоком берегу реки и больше напоминала укрепленный лагерь. С трех сторон она была защищена высоким валом с частоколом из бревен поверху и каменными башнями на углах, а со стороны обрывистого берега - невысокой деревянной стеной. Еще одна башня была над воротами, въезд в которые был как бы ущельем в валу.
        Обоз остановился на ночь на каменистом плато между деревней и лесом. Охранники жгли костры, кашеварили. Я снят с довольствия, так что придется есть свое. Впрочем, запасы у меня пополнились. Сиденье арбы было вроде крышки сундука, в котором я обнаружил медный котел литров на пять, восемь пресных лепешек, здоровый шмат сала, две головки сыра, три десятка вареных яиц, мешочек пшена и кувшин с простоквашей, горлышко которого было завязано чистым платочком с вышивкой красными крестиками, напомнившим мне украинский рушник. Мне этого хватит надолго.
        Обозники явно не ждали меня, но еще больше удивились арбе и скифам. По их словам, в деревне не было врачей. Лечиться ездили в Херсон. В деревне Моня набрал новых охранников, готов, хороших воинов, взамен погибших, раненого Скилура и уволенного, кроме меня, еще и Палака. Подозреваю, что весь сброд он и нанимал именно до этой деревни. Причем не заплатил никому ни нуммия. Видимо, поэтому опытные охранники и не хотел наниматься к иудею. Палак помог мне распрячь волов, отогнал их на пастбище.
        Подошел Гунимунд.
        - Я говорил ему, что тебя нельзя увольнять и оставлять там одного, - сказал гот виноватым тоном.
        - Так даже лучше получилось, - успокоил его. - Не знаешь, кому здесь можно продать эту арбу с мукой и парусиной?
        - Где ты ее взял? - спросил Гунимунд.
        Я рассказал.
        - Арба из этой деревне, - сообщил гот.
        Вот те на! А я уже думал, что разбогател! Зато теперь буду знать, где покупать парусину.
        - Я готов вернуть ее за вознаграждение, - предложил я. - Так ведь у вас поступают?
        - Ее не возьмут назад, - заверил гот.
        - Почему? - удивился я.
        - На ней кровь, - ответил Гунимунд. - Принесет несчастье.
        - Значит, и мне тоже? - спросил я.
        - Тебе - нет, - ответил он.
        - И что мне теперь с ней делать?! - задал я вопрос скорее себе.
        - Подожди обоз в сторону города, а лучше продай на соляных промыслах, там еды постоянно не хватает, больше заплатят, - посоветовал Гунимунд. - Здесь могут купить только оружие и доспехи, я скажу деревенским, - и пошел навстречу пятерым всадникам, которые скакали к нам от деревни.
        Они были частью передового дозора херсонского гарнизона. Вооружены и защищены так же, как городские. Наверняка несут службу здесь вахтовым методом. Всадники о чем-то переговорили с Гунимундом на готском, кивая в мою сторону, и быстро поскакали в обратном направлении. На подъезде к воротам остановились и поговорили с идущими им навстречу стариком с клюкой и женщиной средних лет. Я догадался, что эта парочка идет по мою душу.
        Старику было за шестьдесят. Высокий по местным меркам, то есть почти с меня ростом, но не горбился. Седые редкие волосы, седые кустистые брови, седые длинные усы. Взгляд тусклый, как у человека, уставшего жить. Женщина, видимо, приходилась ему дочкой или невесткой. Миловидное лицо и располневшее тело часто рожавшей женщины. На лице была тревога, которая сменилась болью, когда подошла ближе и узнала арбу. Теперь и у нее взгляд стал тусклым. Зато у старика в глазах появилась жизнь. Наверное, понял, что поднимать внуков придется ему.
        - Скольких ты убил? - спросил старик.
        - Шестерых, - ответил я и показал шесть пальцев.
        - Ты хороший воин, - похвалил он.
        - Погиб весь их отряд, - добавил я, чтобы хоть немного утешить его.
        - Значит, он отомщен, - сказал старик и посмотрел на женщину, давая ей слово.
        Я опередил ее:
        - Здесь есть вещи, наверное… ваши. Можете забрать.
        Я отдал ей связанную в узел, окровавленную одежду.
        Женщина узнала вещи и, зарыдав, уткнулась в узел лицом. Старик обнял женщину левой рукой, прижал к себе. Он молча смотрел куда-то поверх арбы. И никаких эмоций. Воин плачет кровью врагов.
        - Если хотите еще что-нибудь взять, берите, - предложил я.
        Старик отрицательно помотал головой. Он молча повел женщину в деревню. Я провожал их взглядом и думал, что счастье одного - это несчастье другого.
        Вернулся Палак с валежником, развел костер, разжившись огнем у охранников. Я сварил в котелке кашу с салом. Выделил по порции Палаку и Гарику. Потом скиф помыл без моей просьбы котелок и до утра сидел на пятках на арбе и поил друга водой, когда тот просил. Скилур в горячке что-то бормотал на скифском, иногда стонал. Я лег подальше от арбы, чтобы не слышать, как он мучается.
        Утром пришли деревенские покупатели, а вместе с ними и вчерашняя женщина. Она поздоровалась, положила на арбу узел с провизией, погладила обоих волов, которых запрягали мы с Палаком и, больше ничего не сказав, ушла. Я сбыл деревенским все трофеи, кроме кольчуги и трех металлических шлемов, на которые не нашлось покупателей, слишком дорогие. Большую часть обменял на продукты, с деньгами у местных, как и у крестьян всех времен и народов, была напряженка. Обоз в город предполагался недели через две, поэтому я решил прокатиться до соляных промыслов. Если получится, обменяю муку и продукты на соль и повезу ее на продажу в Херсон, где она в цене. Утром Скилур почувствовал себя лучше, поел немного. Я предполагал оставить его в деревне, но скиф взмолился не бросать его на погибель. Вроде бы с готами у скифов отношения не обостренные. Наверное, решил, что я великий лекарь. Он принялся заверять, что в благодарность за спасение всю оставшуюся жизнь будет служить мне, причем бесплатно. Я посоветовал ему сперва выздороветь окончательно, а потом уже распоряжаться своей жизнью. Советом пренебрегли однозначно и
бесповоротно. Дальше Скилур заговорил, какие блага меня ожидают, когда он выздоровеет. Какие блага ожидают его самого - скиф не уточнил. Что ж, китайцы утверждают: если ты спас человеку жизнь, обязан заботиться о нем и дальше. Ни одно доброе дело не должно оставаться безнаказанным. Палака тоже пришлось взять с собой. Во-первых, он не хотел оставлять друга одного и, наверное, сам боялся остаться один; во-вторых, я как представил, что придется целый день слушать болтовню Скилура, решил, что затраты на кормежку второго скифа, который разделит со мной это бремя, стоят моих нервов. Палак напрочь отказался брать деньги за работу, пока не выздоровеет его родич.
        Я опять ехал последним. По требованию Мони - метрах в пятидесяти позади его последней кибитки. Я пытался выдержать эту дистанции, но мои (теперь уже мои!) волы, приученные ходить в обозах, сами догоняли впередиидущую кибитку. Запал у Мони быстро кончился, он пересел с мула на вторую кибитку и больше не доставал меня. Я передал вожжи Палаку, пошел пешком.
        Мы переправились через реку вброд немного ниже деревни. На том берегу заканчивалось предгорье и начиналась степь, которая тянулась до горизонта. Я вырос в степи, и люблю ее кажущуюся бесконечность, ровность и пустоту - те же качества, которыми обладает и море, которое люблю еще больше. Правда, сейчас, в шестом веке, здесь была лесостепь. Островки деревьев, и довольно большие, попадались часто. Я еще подумал, почему перед выходом в степь обозники не запаслись дровами? Сам тоже не стал: они лучше знают. И правильно сделал, потому что стоянки всегда были возле леска, где валежника хватало на всех.
        Когда расположились на ночевку, к нам подъехал отряд кочевников, аланы, человек двенадцать. Их много служит в отряде Оптилы. Эти были экипированы получше, все в кольчугах, а у некоторых еще и ламеллярный доспех, с длинными копьями и мечами, у каждого еще и по луку. На аланов двадцать первого века совсем не похожи. В них было меньше кавказского, что ли. Их предводитель, довольно молодой, не старше двадцати пяти лет, поговорил с Моней, взял у него деньги. Не знаю, что ему наговорил иудей, но на меня алан смотрел с подозрительностью. Я дал ему, как меня предупредил Гунимунд, серебряный милиарасий - плату за проезд одного транспортного средства по территории данного племени. Алан повертел монету, убедился, что не фальшивая и даже не обрезанная, кивнул головой, что, видимо, значило, что плата принята, теперь я под его охраной. На скифов вождь посмотрел не то, чтобы с презрением, но как на что-то ничтожное, недостойное внимания грозного воина.
        - Какие отношения у скифов с аланами? - спросил я Скилура, который быстро шел на поправку, мог уже сам слезать с арбы.
        - Они тоже кочевники, - уклончиво ответил скиф.
        - Они ведь одно из сарматских племен, ваших бывших врагов, - возразил я.
        - Всё равно они кочевники, - ответил Скилур.
        С этим трудно поспорить.
        Пока готовили ужин, я осмотрел раны Скилура. Бинты были сухие, гнилью не воняли. Значит, раны не кровоточат, и гангрены пока нет. Температура тела скифа была тоже нормальная, насколько я мог определить обычными прикосновениями. Скилур и Палак наблюдали за моими действиями с таким преклонением, будто я колдовал.
        - К соляным промыслам будешь в полном порядке, - пообещал я.
        10
        Своеобразный гнилостный запах Сиваша я почувствовал за несколько миль. Не то, чтобы он был неприятен, но какой-то выпадающий из привычных запахов. Соляные промыслы представляли собой несколько маленьких поселений, летних лагерей, разбросанных по берегам соленых озер. Защитных укреплений не было, потому что охрану обеспечивали аланы. Видимо, отсюда у аланов и средства на дорогие доспехи. Соль добывали по-разному. Кто-то отгораживал низким валом большие площади мелководья и ждал, когда вода испарится и останется соленая грязь, рапа. Ее промывали и выпаривали до начала кристаллизации в котлах, медных или бронзовых, средних размеров. Котлы побольше были обычно с приклепанной верхней часть. Железных котлов там не видел. Потом густой рассол досушивали на больших деревянных настилах с невысокими бортиками. Кто-то, у кого было больше дров или не было доступа к мелководью, сразу выпаривал воду из озер, а потом досушивал. У первых производительность была намного выше, но соль серая, «грязная», у вторых - ниже, но соль белее, чище.
        Наш обоз остановился в стороне от этих поселений, рядом с леском на берегу небольшого пресного озера. На следующий день начался торг, точнее, бартер. Солевары меняли свою продукцию на то, чего им не хватало. Муки им точно не хватало, она буквально улетела. Вместе с большей частью продуктов, которые я получил в обмен на трофеи. Как ни странно, понадобилась солеварам и парусина. Наверное, на мешки или палатки. Не смутило даже, что некоторые рулоны были в пятнах крови Скилура. Пытался продать им дорогую материю, но безуспешно. В результате всех обменов у меня оказалось килограмм триста соли, серой и белой.
        Если отвезти ее в Херсон и продать, на рыбацкий баркас хватит. Но хватит ли мне баркаса?! Захотелось чего-нибудь посерьезнее. Моня тоже прикупил соли, и немало. Значит, она в цене у антов. Прокатиться к ним, что ли, посмотреть, как жили мои предки?
        На следующий вечер пришел обоз из Боспора. Большой, шестнадцать кибиток, и охрана не только пешая, но и конная: трое всадников впереди и две пары по бокам. Купцов в нём было несколько, но старшим - гот по имени Фритигерн. Он был в дорогих, надраенных до блеска доспехах, на крупном вороном коне, самоуверенный, громкоголосый. Моня и ему накапал на меня, но гот поверил готу, рассказу Гунимунда, и разрешил присоединиться к обозу. На следующий день они затарились солью, а через день мы все одним обозом тронулись с путь.
        Что меня поразило - это лес, через который мы ехали почти два дня. В двадцать первом веке деревья в этих краях можно было буквально по пальцам пересчитать, причем большая их часть была посажена человеком. Потом пошла лесостепь с радостным пением жаворонков и тревожным свистом сусликов. Гарри пытался охотиться за грызунами, но все время оставался ни с чем. Если бы не скифы, так бы и не отведал мяса сусликов. Скилур и Палак метко били их из луков. Оказывается, у скифов мальчишки учатся на сусликах стрелять из лука. Они снимали шкурку с убитого грызуна, а тушку в первой половине дня отдавали собаке, а во второй - оставляли себе на ужин. Приятное мясо, не знаю, почему им брезгуют в двадцать первом веке. Суслик ведь только зерном питается, в отличие, допустим, от свиньи. Я пробовал его раньше. Мне мать рассказывала, как в голодные военные и послевоенные годы они спасались сусликами. Она выросла неподалеку от этих мест, в Мелитопольском районе, на берегу реки Молочной. Когда я мальчишкой был там летом в гостях, ставил на сусликов капканы. Тогда и попробовал из любопытства мясо суслика. Мы их ловили,
чтобы заработать. Двоюродный брат сказал, что за шкурку платят восемь копеек. В то время столько стоило дешевое мороженое. Мы заготовили полсотни шкурок, но так и не нашли ту организацию, которая за них заплатит. Мой первый бизнес оказался провальным. Как и положено в стране блинов. А сейчас скифы заготавливали шкурки сусликов, чтобы сшить из них одежду. Говорят, хорошая получается. Скифы носят такую испокон веков. Благодаря Скилуру и Палаку, Гарри отъелся, покрупнел, шерсть стала блестеть.
        Сразу после обеденного привала мы ехали по широкой балке, левый склон которой был крут и порос густыми зарослями вишняка. На вершине этого склона вдруг появились два кочевника, не похожие ни на аланов, ни на скифов. Они остановились примерно напротив середины обоза. Оба достали луки.
        - Хунны, - опознал кочевников Скилур. Скифы глухо, как украинцы, произносили буквы «г», отчего она становилась похожа на «х».
        Наши конники, охранявшие обоз с левой стороны, заметили гуннов, но взобраться на склон могли, только проехав дальше. Куда сразу и поскакали. Кочевники что-то прокричали им вслед, судя по тону, очень презрительное, и поскакали навстречу хода обоза, стреляя из длинных луков. Стрелы летели со свистом, неприятным, пробирающим. Заревел один раненый вол, другой, третий…
        Зачем они это делают?! Зачем им мертвые волы?! Так могут только подростки развлекаться, когда уверятся в своей безнаказанности. Минимальная дистанция до нападающих была метров сто пятьдесят, стрелы обозных лучников долетали на излете, кочевники легко уклонялись.
        Арбалет лежал на арбе с натянутой тетивой, оставалось только вставить болт. Кочевники скакали в мою сторону, поэтому боковое смещение было незначительным. От меня до них было метров двести, и дистанция быстро сокращалась. Я сделал небольшое упреждение и выстрелил. Передний всадник не заметил болт, видимо, не ждал выстрел с моей стороны, с такой большой дистанции. Я попал ему в район живота. Гунн опустил лук, но продолжал скакать. Когда я перезарядил арбалет, первый кочевник уже скакал медленнее, склонившись к шее коня, а второй подъехал к нему, наверное, спрашивая, что случилось. Этому я попал в левый бок, он упал почти сразу.
        Скилур и Палак побежали к ним, не дожидаясь моего приказа. Гарик побежал за ними, рассчитывая на суслика. Я хотел их остановить, но потом заметил, что туда по верху склона скачут конные охранники, значит, опасности нет. Хотя возможны разборки из-за трофеев. Конные доскакали первыми, поймали лошадей, но сразу отдали их подбежавшим скифам. Те обшмонали убитых и прискакали с трофеями ко мне. Лошади были гнедые, невысокие, с сухими головами. К ним прилагалось два набора лисьих шапок, кожаных курток, штанов и пар коротких сапог. Всё малого размера.
        - Гунны молодые были? - спросил я.
        - Моложе нас, - гордо ответил Скилур.
        Я не видел их труппы, что облегчало разборку с совестью. Там более, что волы тоже хотели жить.
        Вооружение гуннов состояло из двух кинжалов, двух горитов с длинными, составными луками, и двух колчанов со стрелами. К некоторым стрелам были прикреплены костяные шарики с дырочками. Благодаря им, наверное, и свистели стрелы в полете. Луки длиннее метра. Собраны и подогнаны так ладно, что не сразу заметишь, что сделаны не из одного куска дерева. Изнутри выложены костяными или роговыми пластинами, снаружи обклеены сухожилиями. Была в них грозная красота. Натянуть тетиву до уха у меня не получилось.
        Скифы наблюдали за мной с ухмылкой.
        - Сможете стрелять из них? - спросил я.
        - Конечно, - с ноткой превосходства заявили оба.
        - Луки ваши, - сказал я.
        Оба заорали радостно, причем обычно спокойный Палак - громче. Оказывается, гуннский лук - очень дорогая вещь, не по карману скифскому юноше. Чтобы купить такой, работая охранником, надо копить пару лет. С гуннскими луками, да на конях, да в железных шлемах, которые я дал им поносить, а Скилуру еще и кольчугу, они сами себе казались крутыми вояками.
        - Можете погарцевать, пока не тронемся, - разрешил я.
        Скифы, свистя и улюлюкая, поскакали по балке в ту сторону, откуда мы приехали.
        Из-за гуннских стрел выбыли из строя пять волов, причем три - Монины. Он сперва бегал, брызгая слюной, вдоль своих кибиток, отдавал приказы, которые тут же отменял и придумывал новые, такие же бесполезные. Двоих волов оставалось только добить, чтобы не мучились. Из третьего стрелу вырезали, но в ближайшие дни тащить кибитку вряд ли сможет. Так что придется перегружать на другие кибитки товар с той, которая осталась без волов, и бросать ее и половину груза с той, которую потянет один вол. Моня выкричался, успокоился и пошел договариваться с Фритигерном. Вернулся, судя по кислой морде, ни с чем. Там самим надо было возместить потерю пары волов. Иудей направился ко мне.
        - Какой ты меткий стрелок! Надо же, попал с такой большой дистанции!.. - льстиво улыбаясь, залился Моня.
        Он не знал, что я жил в Одессе и знал азбуку еврейской жизни. Если тебя хвалят, значит, держат за лоха, которого надо развести.
        - Сто солидов за лошадь, - оборвал его словесный понос.
        - Да ты с ума сошел! - вскричал Моня. - Хороший конь стоит в два раза дешевле, а это не лошади, а жалкие клячи!
        - Не нравятся, походи по базару, найди лучше, - посоветовал я.
        - И найду! - брызгая слюной, пообещал он и снова пошел к Фритигерну.
        Минут через десять вернулся. Другое правило еврейской жизни гласило: если покупатель вернулся, значит, он лох, которого надо развести. Хороший покупатель делает так, чтобы продавец бежал за ним, на ходу снижая цену.
        - Сто пятьдесят за каждую, - первым сказал я. - Оплата сразу.
        Он понял, с кем имеет дело. Красивые жесты и брызги слюны куда-то исчезли, остался холодный делец.
        - У меня нет таких денег, - признался Моня.
        - Возьму товарами.
        - Хорошо. Сто отдам деньгами, остальное солью из расчета по шестьдесят солидов за лошадь.
        Заплатив солью, он решил бы и вопрос лишнего груза. Две лошади не потянут столько, сколько двое волов. О чем я ему и рассказал. И вслух подсчитал, сколько он потеряет, не купив у меня лошадей. Моня слушал мои подсчеты внимательно и, хотя явно не успевал проверять их, ни разу не возразил.
        - Если отдашь солью, то по сто сорок за лошадь, - потребовал я.
        По моим прикидкам выгода его начиналась при цене менее сотни за лошадь. Видимо, я не учел какой-то фактор, потому что сошлись на ста десяти за каждую. Без седел и уздечек. Сотня наличными, сто двадцать солью.
        Скифы отдавали лошадей, скрепя сердцем. Я даже подумал, что заплачут. Затем потаскали мешки с солью и успокоились.
        - Будут у вас кони. Получше этих, - сказал я.
        Имел в виду, что жизнь длинная, еще заработают, но по их лицам понял, что они приняли мои слова за обещание подарить каждому по отменному коню. Пусть ждут. Надеждой юношей кидают.
        Негодных волов зарезали, содрали с них шкуры, в которые сложили засоленное мясо, лучшие куски. Нам достались худшие. Но халяве в зубы не смотрят. А Гарри так наелся, что не мог бежать, лениво плелся за арбой, которую волы тянули без былой резвости, ведь груза стало намного больше.
        К вечеру добрались до паромной переправе через неширокую, но глубокую и быструю реку. Генеральный курс у нас был примерно на север, значит, это один из левых притоков Днепра. Через реку был натянут толстый канат, вдоль которого и перемещался деревянный паром, рассчитанный на одну кибитку. Обслуживали паром смуглые людишки, похожие на греков, но не греки. Жили они в мазанках на противоположном, высоком берегу. До захода солнца успеют сделать всего две-три ходки, значит, проторчим здесь, как минимум, до завтрашнего полудня.
        Старший паромщик поговорил о чем-то с Фритигерном, но, как я понял по жестам, не договорились. С Моней тоже. Тогда он подошел ко мне. Худой, жилистый, в грязной, латанной рубахе и штанах, босой. Ногти на пальцах ног толстые и темные, будто сколки лошадиного копыта.
        - Будешь переправляться сейчас? - спросил он на греческом с мягким акцентом, который я раньше не слышал. Может быть, это те самые бродники, которые будут портить кровь русским князьям?
        Паромщикам, видимо, хотелось вернуться домой, но не гнать паром пустым. Фритигерну же и Моне не хотелось на ночь разрывать обоз. А мне лучше на том заночевать. В деревне, наверное, можно прикупить что-нибудь к воловьему мясу.
        - Буду, - согласился я. - Сколько за перевоз?
        Он протянул деревянный стаканчик.
        - Что? - не понял я.
        - Соль, - ответил паромщик.
        Я набрал ему стаканчик серой соли:
        - Так?
        - Да, - подтвердил он. - Заезжай на паром.
        Я поручил это мероприятие скифам, а сам разулся, снял шлем, кольчугу, шелковую рубаху, на которую сменил стеганку из-за жары, и штаны, сложил обувь, одежду и оружие на арбу. У меня на животе послеоперационный шрам от грудины до пупа, перечеркнутый восемью горизонтальными стежками, а на правом плече вытатуирована «роза ветров». И то, и другое производит глубокое впечатление на людей шестого века. И если татуировки здесь иногда встречаются, хоть и не такие красивые, допустим, гуннские воины наносят на лицо, чтобы казаться еще безобразнее, то выживших после такого ранения в живот никто не видел. Особенно сильное впечатление шрам произвел на Гунимунда, даже подошел поближе, чтобы рассмотреть. Под молчаливыми взглядами я поплыл через реку классическим кролем, которому научили в мореходке. Думаю, так красиво и быстро плавать здесь тоже пока не умеют. Вода была прохладная, бодрящая. Она как бы вымывала из тела усталость.
        Дома паромщиков не были ограждены, что в эту эпоху всеобщего страза всех перед всеми я видел впервые. Вшивеньких заборов и тех не было. Переправа нужна всем - это и есть наилучшая защита. Сразу нашлись покупатели на одежду гуннов, их кинжалы, седла и уздечки. Взамен я получил хлеб, молоко, яйца и товарное количество вяленой рыбы, груз легкий и наверняка у антов стоит дороже.
        Остальные переправились на следующий день. Моня - первым. Пока переправлялся Фритигерн, иудей умудрился обменять двоих коней и раненого вола на четырех рабочих волов и вяленую рыбу в немалом количестве. Фритигерн тоже купил у них пару волов. Видимо, продажа волов - дополнительный приработок паромщиков. Тот самый фактор, который учел Моня, торгуясь со мной. Паромщики тоже в накладе не останутся - обменяют у кочевников каждого коня на три-четыре бычка, которых охолостят, превратив в волов, и продадут другому обозу.
        11
        Городище антов располагалось в месте слияния двух рек. С двух сторон его защищала вода, а с третьей - высокий вал с частоколом из бревен. Такое укрепление годится против всадников, но не против пехоты. Значит, боялись только кочевников. Базар начинался почти сразу за воротами. Дальше в центре стояли юрты, возле них разнообразные мастерские, в основном кузни, а вдоль берегов - жилые полуземлянки, крытые соломой. Одна юрта была выше и больше остальных, в ней жил вождь, который в день нашего приезда отсутствовал. Возле каждой полуземлянки был вырыт погреб, а на самом берегу стояла «черная» банька. Население смешанное, с преобладанием алан и славян. Первые жили в юртах, вторые - в полуземлянках. Только этим и различались, потому что внешне были очень похожи и говорили все на смеси аланского и славянского с добавлением латинских и греческих слов. В мастерских в основном работали рабы. Поскольку рабство здесь патриархальное, то они были как бы бесправными членами семьи, рода. На въезде в городище с каждой кибитки взяли налог, мешок соли. Что ты там еще везешь - никого не интересовало. У византийцев
налог на любой ввозимый в империю или вывозимый товар составлял его десятую часть. Торговая площадь представляла из себя полосу от берега одной реки до берега другой, разделенную посередине дорогой от ворот к юртам и дальше. Обе стороны полосы предназначались для кибиток, арб и телег с товаром, которых до нашего прибытия было маловато, а на берегах торговали с лодок. Некоторые лодки были метров пять-шесть длинной. Лавок в чистом виде здесь не было, но в каждой мастерской можно было купить то, что она производит. Первым делом я купил безмен и гири, чтобы продавать товар в розницу и взвешивать оплату при крупных покупках. При оптовых закупках преобладал бартер, но иногда расплачивались серебром, реже золотом, которое считали на вес, будь это монеты или слитки.
        Скифов по очереди я отправлял пасти волов за пределами городища, а второй помогал мне торговать. Чаще оставался Скилур. В отличие от меня и Палака, он умел зазывать покупателей, орал чуть ли не громче всех на рынке. Фритигерн сказал мне, по какой цене надо продавать и дал понять, что снижение их будет рассматриваться, как нежелание следовать назад в его обозе. Я сказал, что намек понял, постараюсь не подвести. Цены эти были раз в пять выше закупочных. Если и обратный груз принесет столько же… Теперь понятно было, зачем они перлись сюда, рисковали жизнью.
        Первый день у меня оказался удачным. Сначала подошел купец-славянин с лодки и предложил обменять большую часть «серой» соли и всю вяленую рыбу на две бочки медовухи, три туеска меда, воск и меха, беличьи и куньи. Я подсчитал, поторговался для приличия и ударил по рукам. Заодно узнал от него, что эта река впадает в Днепр ниже порогов. Сейчас в двух местах надо перетаскивать лодки по мелководью, но в половодье сюда иногда добираются ромейские суда. Он рассказал, каким по счету от лимана является этот приток, хотя сам вниз по Днепру никогда не плавал, его городище находится выше порогов. Потом подошла богатая пожилая аланка, обвешанная блестящими побрякушками, как новогодняя елка. Ее сопровождали молодая служанка и два вооруженных телохранителя. Аланка, не торгуясь, купила рулон самой яркой дорогой ткани. Заплатила грубыми, без орнамента, серебряными браслетами на вес. Дальше подходил народ победнее, покупал «серую» соль, полностью игнорируя более чистую и дорогую, большую часть которой я получил от Мони. Хоть в чем-то, но провел меня иудей. Второй и третий день прошли намного хуже. Дешевая соль у
меня вскоре кончилась. Дорогими тканями пока никто не интересовался. У конкурентов дела шли не лучше, но они не унывали, ждали новых лодок с севера.
        Я оставил Скилура охранять товар, а сам отправился с арбалетом, рычагом и колчаном с болтами в район мастерских. С воровством здесь строго, пойманного разрывают лошадьми, так что скиф оставался скорее на случай залетного покупателя. Скилур уже научился торговать. Жаль, считать не умел, но что на что обменивать - знал. Здесь очень много металлов, черных и цветных. Где-то неподалеку добывают. И работа здесь стоила намного дешевле, чем в Херсоне, но мастера, особенно по тонкой работе, там лучше. Сейчас мне нужна не особо тонкая. Я решил заиметь несколько блёсен и новый арбалет. На руках его почти не ношу, потому что на охоту с ним не хожу, так что можно сделать потяжелее и помощнее. Меднику я объяснил, что мне нужны три рыбки разного размера, показав, какого именно, и с вертлюгами спереди и сзади; кусок проволоки на кольца; и катушка с ручкой, чтобы вращать ее на оси, которая под прямым углом крепилась к стойке, стоявшей в свою очередь на планке для крепления к удилищу. Ему, видимо, делали много странных заказов, поэтому не удивился. Изготовителю стрел я показал болт и дал заказ сделать три десятка
точно таких. Наконечники приделать бронебойные, которые ему принесет кузнец. Я убедился, что кольчугу они пробивают не хуже, чем броню, так что заказывать еще и острые, «противокольчужные», нет смысла. Кожевнику заказал колчан по образу и подобию моего. Столяру - ложе арбалета. Лучнику - три тетивы нужной длинны. Первому кузнецу - стальной лук, но длиннее того, что у меня. Второму - рычаг. Третьему - три десятка бронебойных наконечников, которые отнести изготовителю стрел, и три крючка-тройника, которые отнести меднику. Со всеми договорился расплатиться солью, причем белой, которую соглашались брать по рыночной цене, хотя покупать ее за деньги не хотели. Или денег не имели.
        На пятый день к вечеру из похода вернулся вождь этого городища. Он ехал на красивом вороном коне. Сзади вели второго, гнедого и более крупного, в броне из небольших железных пластин, нашитых на кожаную основу встык. На вожде был островерхий шлем с золотым орнаментом, чешуйчатый доспех поверх кольчуги. Ножны меча были с золотыми вставками. Его сопровождала дружина, тяжеловооруженная, с длинными копьями, на крупных, ухоженных лошадях, с заводными на привязи. Это их соплеменники, которые пошли дальше на запад, станут родоначальниками рыцарей. За дружиной ехали всадники победнее, которые охраняли длинный обоз из кибиток, нагруженных доверху добычей, толпу пленных, гуннов и вроде бы славян, причем преобладали женщины и дети, табун лошадей, большое стадо коров и быков и еще большую отару овец. Вся эта процессия, поднимая пыль, скрипела колесами, кричала, ржала, мычала, блеяла, пока не рассосалась по городищу, которое потом вздрогнуло от гульбы.
        Скилур тоже каким-то образом оказались в числе приглашенных. Звал и меня, но я остался присматривать за арбой. Мало ли, что пьяным придет в голову?! Они ведь победители, удаль прет из всех отверстий. До половины ночи отовсюду раздавались пьяные крики, песни, звон оружия, стоны и плач. Несколько раз пьяные группками и поодиночке прохаживались по базару, но никого не обижали, наоборот, угощали чем-то хмельным, я так и не понял, чем.
        Весь следующий день они делили добычу. Ночью опять пили. А утром, проспавшись, потянулись на базар обменивать то, что получили, на то, что хотели бы иметь. Первым ко мне подошел молодой воин с разбитой губой. Он еще не протрезвел.
        - Медовуха? - показал он на две бочки на моей арбе.
        - Да, - ответил я, хотя не собирался продавать их здесь. Но меня учили: если предлагают хорошую цену, продавай. И я назвал «хорошую» цену, ожидая, что ант сбросит ее до приемлемой.
        Он не стал торговаться. Они вообще, за редким исключением, не торгуются. Устраивает цена - берет, нет - идет дальше. Этого цена не смутила. Золота у него не было вообще, серебра мало, поэтому предложил мне в обмен рабов по цене раз в десять ниже херсонских.
        - Не доведу их до Херсона, охраны мало, - отклонил я.
        С лошадьми, коровами и овцами я тоже не хотел связываться.
        Тогда он немного подумал и предложил:
        - А кибитку с двумя волами возьмешь?
        От этого предложения я не смог отказаться. Мы ударили по рукам, и он сразу убежал, пообещав скоро вернуться. Только он исчез, появился другой любитель медовухи. У этого было серебро. Но я побоялся нарушать договор. Уже знал, что шестом веке к устным договорам относились намного ответственнее, а роль арбитражного суда выполнял меч. Решение выносилось без сложных разбирательств и делало ответчика короче на голову. Я предложил новому покупателю дорогую ткань, и он остался доволен двумя рулонами и оставил мне свое золото и серебро.
        Кибитку с двумя волами первый покупатель привел в компании другого анта, видимо, ее владельца, с которым они как-то договорились. Погрузили обе бочки в кибитку, отвезли их, а потом ее привел мальчишка. Взрослым было некогда, пробовали медовуху. Видимо, анты тоже поучаствовали в создание русского этноса. Или это славяне повлияли и на них. Скилур выпряг волов и повел на пастбище. Он сказал, что животные молодые, долго будут служить. Оставалось поверить ему на слово, потому что в волах я не разбирался абсолютно.
        Покупателей становилось всё больше. Я обменял еще три рулона дорогой ткани на меха и почти всю оставшуюся соль на мечи и топоры по цене железного лома и на три рулона льняной ткани. Покупатели ходили в сопровождении своего капитала - группы захваченных рабов, которых предлагали на обмен. Эти рабы несли и другой товар на продажу, изредка меха, но чаще плохое оружие или ношеные вещи. Очередной ант, пожилой мужчина, явно отменный рубака, шел в сопровождении молодой жены. Они схватились за рулон яркой дорогой материи, лежавшей на арбе, и потребовала:
        - Хочу эту!
        Ант предложил мне выбирать оплату из его рабов, шкур бобра и ношеной одежды. Ничего меня не заинтересовало. Рабы мне не нужны, ношеная одежды - тем более, а мех бобра, конечно, красивый, теплый, влагостойкий, но тяжелый, женщины его не любят. Я собирался отказаться, но наткнулся среди рабов на красивое родное русское личико, курносое и голубоглазое. Даже беда не портила его. Ей было лет пятнадцать, не больше, но в прореху рубахи проглядывала вполне сформировавшаяся сиська. Девушка держала за руку у локтя мужчину вдвое старше и похожего на нее. Наверное, отец. Почувствовав мой взгляд, мужской, энергетичный, она сразу подобралась, пригладила волосы и искоса посмотрела на меня, улыбнувшись кончиками губ. Прямо девица на дискотеке! Что значит инстинкт…
        Ант перехватил мой взгляд и, хитро улыбаясь, сказал:
        - Бери ее, красивая девка, - и он показал жестами, для чего она мне пригодится, причем двигал правым указательным пальцем внутрь сжатого кулака не сверху через кольцо большого и указательного левой руки, как делают русские, а снизу, скользя им по ладони.
        - Этого мало, - сказал я.
        Девушка сразу сникла, будто сказал, что некрасивая.
        - Еще того мужика, что с ней, и все меха бобровые, - потребовал я.
        Ант собирался возмущенно отказаться, но жена так на него глянула, что он сразу захлопнул рот. Она потянула с арбы рулон материи, а я показал жестом пленнику с мехами положить их на место рулона, а отцу и дочке подойти ко мне.
        Девушка опять улыбнулась: все-таки красивая! А ее отец, когда понял, что больше не принадлежит анту, сказал ему заветное русское слово и еще одно, наверное, какое-то прилагательное. Я повторил его и спросил, что оно значит? Отец не понял меня. Ответила его дочка, показав, ухмыльнувшись, на Гарика. Ага, значит, собачий! И тут до меня дошло, что ант слышал оскорбление, но не прореагировал на него. Пленные прореагировали, а он нет. Никак. И это в присутствии женщины! То есть ант и его жена не понимали сакральный смысл русского мата, не славянское и не аланское это слово. А тот, кто матерился, не понимал по-старославянски.
        Я спросил у девушки на старославянском, который она немного понимала:
        - Из какого вы народа?
        - Рось, - ответила она.
        - А где жили? - спросил я.
        - В лесу на берегу реки, - ответила девушка.
        Более точный адрес трудно придумать.
        - В каком направлении отсюда? - поинтересовался я.
        Она пожала плечами, потом перевела вопрос отцу. Тот посмотрел на солнце и показал на север.
        - Долго шли? - спросил я.
        Она показала пять пальцев и сказала, что больше. Видимо, считать умеет только до пяти - столько пальцем на одной руке. До того, что рук у нее две, еще не доучилась.
        Значит, Полтавская область, или Сумская, или даже Курская. Однако! Они враги пришельцев аланов и славян и, судя по одежде и месту постоянного жительства, беднота, следовательно, коренное население. Да и самоназвание похожее. При этом старославянский им не родной язык, но матерятся чисто по-русски. Ладно, пусть этот вопрос останется историкам, чтобы было из чего выкроить докторскую диссертацию.
        - Как тебя зовут? - спросил я.
        - Ална, - ответила девушка и, показав на отца, назвала его имя: - Семерий.
        Я назвал свои полное и короткое имена и сказал:
        - Тебя буду называть Алёна, а его Семён.
        Я дал им кувшин купленного утром молока и по лепешке. Отец, откусив солидный шмат лепешки, отпил из кувшина первым, передал его дочери. Она откусила лепешки поменьше, но тоже порядочный кусман, запила, вернула кувшин отцу. Так, передавая кувшин, добили молоко и съели лепешки.
        Вернулся Скилур с вязанкой валежника для костра и двумя подстреленными из лука кряквами. Палаку на пастбище скучно, вот он и стреляет их. Сам печет на костре и нам передает. Дичи тут валом. В двадцать первом веке я такое количество видел только в Заполярье, на море Лаптевых, в двух днях хода от порта. Там были стаи по несколько сот уток. Они так отъедались за короткое лето, что не могли взлететь выше трех-четырех метров над водой. Мы стреляли их с моторной лодки, на ходу, целясь не в отдельную птицу, а в их скопление. Два дуплета из трех ружей - и моторка полная. Правда, мясо тех уток сильно воняло рыбой, а эти были очень вкусные.
        - Возьми с собой Семена, наберете еще валежника для бани, - приказал я.
        - А если он сбежит в лесу? - скиф не любил лес, плохо в нем ориентировался.
        - Пусть бежит. Он не раб. Они из моего народа, я выкупил их из плена, - объяснил я.
        - Скифы тоже выкупают своих, - торжественно произнес Скилур.
        Я показал Семену, чтобы шел со скифом. Я был уверен, что без дочери он не убежит. Не похож на подонка. Алене дал задание общипать и сварить уток. Когда она обработала их, заложила в котелок и повесила на огонь, дал ей рулон льняной ткани, чтобы сшила себе и отцу по новой рубахе. Хватит сиськами светить, вгонять Скилура в желание.
        Скиф и рос вернулись примерно через час с двумя охапками валежника, связанными веревками. Он нужен был, чтобы протопить по-черному баню. Система была простая: платишь хозяину щепотку соли - и баня на весь день твоя, только сам топи ее и носи воду. Чем после обеда и занялись Скилур и Семен.
        Мы с Аленой мылись первыми. В баню больше двух человек все равно не влезет. Она абсолютно не стыдилась своего тела. Сказывалось незнание христианских забобонов. И с мылом раньше не встречалась. Я сказал, чтобы легла на лавку, намылил ее. Кожа шелковистая, упругая. Сосочки сразу набухли. Когда я провел влажной рукой по клитору, негромко пискнула. Я ввел палец по влагалище. Целка. Смыв с нее мыло теплой водой, опять разложил на лавке, но теперь уже с другой целью. Я умею завести женщину, умею сделать так, что даже боль будет сладка. Как сказала одна из моих любовниц, двадцатитрехлетняя, которая только подо мной нашла дорогу в рай, пятидесятилетние мужчины - самые опасные: они уже всё знают и умеют и еще могут. Алене тоже понравилось. Потом мы с ней окунулись в реке, попарились еще раз и уступили место Семену и Скилуру. Мыло я им не оставил, перебьются. Когда расходились с ними, отец всячески отводил взгляд от дочери. Догадался по ее лицу, что произошло в бане, и теперь отрывал ее от сердца. Она же, одетая в новую льняную рубаху, льнула ко мне, что-то щебеча на родном языке. Баба готова влюбиться в
первого, кто обратит на нее внимание. Проблемы начинаются, если с ним неприятно или если он не один запал на нее. Алене понравилось, а выбора у нее не было.
        Утром я, вспомнив традицию скандинавов, седлал ей «утренний подарок» - бронзовые сережки, валявшиеся без дела на дне моей сумки. Алена очень обрадовалась, но показала, что ей еще что-то надо, тоже из бронзы. Оказалось, височные кольца, которые здесь носят многие женщины, но не девушки. То есть, знак повышения статуса до жены. И железные ножницы, потому что кроить ножом, как вчера, ей трудно. Кольца она выбирала долго, остановилась на спиральных. Крепились они к бронзовому обручу, которым удерживалось на голове что-то типа косынки. Пришлось купить и обруч и косынку. И то, и другое Алена выбирала чуть меньше, чем кольца. Зато с ножницами определилась быстро. Потом я зашел за своими заказами, расплатился и забрал.
        Пока мы ходили, Скилур обменял соль на рулон льняной ткани и два меча. Больше обменивать было нечего. Немного соли я оставил на оплату текущих расходов.
        Я сходил к Фритигерну, сказал, что торговать закончил. Буду ждать его на выгоне за городищем. Поскольку цен я не завышал, торговать не мешал, Фритигерн сообщил, что выйдем, скорее всего, послезавтра утром. Предупредит меня заранее.
        К моему возвращению Алена успела испытать ножницы - отрезала косу, которая была длинной до задницы. Я хотел сказать ей кое-что по поводу такой дурости, но вспомнил, что в те времена и даже более поздние, вплоть до начала двадцатого века, замужним женщинам коса не полагалась. Скифы привели волов, и мы на кибитке, которой управлял Семен, а я с его дочерью сидел сзади на товаре, переехали на новое место на берегу реки и недалеко от пастбища. Арба с двумя скифами следовала за нами.
        Когда перебрались на выгон, скифы пошли пасти волов, Семен - в лес за валежником, Алена - на речку обстирывать личный состав, а я вырезал удилище чуть длиннее своего роста, прикрепил к нему катушку и кольца для продевания лески. Вместо лески у меня была тонкая льняная бечевка длиной метров двадцать пять. К ней привязал остаток медной проволоки вместо поводка, к которому прикрепил самую маленькую блесну. Встал неподалеку от Алены, чтобы присматривать за ней. Местные вряд ли нападут. У них тут законы гостеприимства соблюдаются строго. Но в эту эпоху придурков было не меньше, чем в двадцать первом веке. Алена обмазывала рубахи смесью глины и золы, усиленно и долго терла их, а потом выполаскивали в речке.
        Я размахнулся удилищем и отправил блесну в полет. Катушка еще не расходилась, поэтому вертелась плохо. Блесна упала всего метрах в десяти от берега. Я начал наматывать бечеву, чтобы перезакинуть, как вдруг почувствовал удар. Подсек, подтащил к берегу. Окунь. На полкило, не меньше. Я сделал кукан из ветки лозы, насадил на него рыбу, опустил ее в воду. Второй заброс был немного дальше. На этот раз я успел поднять блесну со дна и повести к берегу. Опять резкий удар, подсечка - и на кукане щучка побольше окуня. Рыба брала жадно, не успевал забрасывать. Так увлекся, что не заметил, как подошла Алена.
        - Ой, сколько много! - воскликнула она.
        Действительно, много. Вытянув очередную щуку килограмма на два, я решил, что на сегодня хватит. Мы пошли к кибитке. Она с мокрым бельем, а я с десятком рыбин, нанизанных на ивовый прут. Да, рыбалка в шестом веке намного интереснее и добычи больше, чем в двадцать первом. И жена у меня тут моложе и красивее.
        12
        К паромной переправе мы добрались вечером. Фритигерн и Моня опять отказались разрывать свои обозы, а я согласился. Пока переправляли арбу, купил хлеба и молочных продуктов, которые мы сами не могли не могли заготовить. Мясо добывали скифы, рыбу ловил я, а Семен оказался специалистом по утиным яйцам. Он умел находить утиные гнезда. И натаскал Гарика. Напару набирали столько яиц, что мне пришлось купить для них большую корзину. Часто попадались яйца с зародышем. Меня от таких воротило, а остальные считали деликатесом.
        На другом берегу сидел на коне гунн. Боком и поджав под себя ноги. Такое впечатление, что под ним не лошадь, а неподвижная, устойчивая кушетка. Не смотря на жару, он был в лисьей шапке, стеганом халате, кожаных штанах до колен и высоких сапогах. Всё грязное. И воняло от него так, что перешибало ядреный запах коня. На правом боку у гунна висел колчан со стрелами, к лошади слева приторочен колчан с большим луком. Он неторопливо ел вяленое мясо. Вцепится в кусок зубами, отрежет ножом у самых губ и жует, медленно двигая маленьким подбородком, на котором торчало несколько черных волосин. Лицо смуглое и морщинистое, щеки то ли в шрамах, то ли татуированы, глаза узкие, но не раскосые. Казалось, он не замечает ни меня, ни кибитку, ни Алену с Семеном. Мы расположились на утрамбованной площадке рядом с рекой, где всегда ночевали обозы. Я пошел рыбачить, Семен - за дровами, Скилур - пасти волов, Алена - стирать льняные рубашки, которыми сшила для всей нашей команды, и мою шелковую, которую я ношу на переходах. У меня до сих пор стоит перед глазами острие стрелы, которую вытянул из тела Скилура. А шелк стрела
не пробивает, вдавливает его в рану, поэтому можно легко вытянуть ее. Палаку я поручил охранять Алена и присматривать за обозом. Скиф не равнодушен к ней, но ничего лишнего себе не позволяет. Охранять ее будет даже лучше, чем обоз.
        Утром первым переправился Фритигерн. Товара в его кибитках стало меньше по объему и весу, но, уверен, намного дороже по стоимости. Наверное, еще и солью догрузится на промыслах. Потом перевезли Монин обоз. У него стало на две кибитки больше. В них везли мало товаров и много детей-рабов. Кибитки эти шли во главе его обоза, а хозяин ехал на третьей, следил, чтобы никто не убежал. Моня хвастался, что получит за детей в Херсоне в десять раз больше и станет богатым. В любом случае новые две кибитки - его собственные. Из старых, как минимум, одна тоже его. Так что можно будет отправлять с обозом других, а самому сидеть в городе, под защитой византийских солдат.
        Когда переправилась последняя кибитка, старший паромщик подошел к гунну, который утром опять занял пост на берегу реки, и что-то ему сказал, показав еле заметным кивком головы на обоз иудея. Гунн сразу сел на коня нормально и неторопливо поскакал в степь. Старый паромщик подошел к Фритигерну и что-то и ему сказал. Гот переспросил, выслушал ответ, затем дал паромщику серебряную монету. Ко мне паромщик не стал подходить.
        Я бы и не дал ему монету, потому что понял, что назревает. Паромщики предложили гуннам коней на обмен, те их узнали и задали несколько вопросов, не ответить на которые было чревато. Вот паромщик и ответил. А заодно заработал на инсайдерской информации, слив ее старому и надежному клиенту Фритигерну. Перед выездом я потренировал личный состав, как надо действовать в случае нападения. Семена научил пользоваться моим старым арбалетом. Он быстро схватывал, поскольку тренировался каждый день. Из брони у него только железный шлем и моя стеганка, но на пару выстрелов Семена должно хватить.
        Я ожидал нападения в той балке, где подстрелил двух гуннов. Команда была предупреждена, арбалеты в боевом состоянии. Я заметил, что и Фритигерн принял меры: его всадники, раньше скакавшие в авангарде, теперь перебрались в арьергард, замедлили ход, увеличив расстояние между своим обозом и Мониным метров до ста, а раньше скакавшие с боков и на большом удалении, теперь прилипли к кибиткам. Я тоже приказал Семену придержать волов, увеличив дистанцию до последней кибитки иудея метров до ста пятидесяти.
        Гунны напали в другом месте, когда я уже решил, что проскочили или что сделал неправильные выводы из увиденного у реки. Мы ехали по вершине холма. Справа, метрах в трехстах от нашего пути, находилась другая балка, уходившая вниз, с дороги было видно только ее начало. Когда оттуда выскакали первые всадники, я крикнул Семену:
        - Гунны! Влево! - а сам с арбалетом спрыгнул с кибитки, перебежал к задней ее части, крича скифам: - Гунны!
        Семен развернул волов так, что они стали под углом к дороге, остановил их и спрыгнул влево, чтобы между ним и нападающими была кибитка. В ней лежала его дочь. Примерно посередине кибитки была впадина, в которой мы с ней спали. Там и было ее место по боевому расписанию. Фильмы про суперменш она не смотрела, так что не верила, что справится с мужиком. Скилур уже стоял за арбой, натягивал лук, а Палак подвел своих волов почти впритык к кибитке и встал рядом с родственником.
        Я надеялся отсидеться за кибиткой и арбой. Гуннов было всего человек семьдесят. Они скакали, протяжно завывая, наверное, подражали волкам. Вела их месть, так что могли оставить нас в покое. Но пять человек сразу отделились от отряда, поскакали в нашу сторону, натягивая луки. Я выстрелил из-за кибитки, с колена. Бил в переднего, целясь в живот. Болт полетел снизу вверх, гунн, привыкший к стрелам из лука, которые летят практически по прямой, заметил в последний момент, уклониться не успел. Я перезарядил арбалет. К арбе подскакали всего двое. Оба выцеливали скифов, которые спрятались за груз на арбе. Гунны собирались объехать ее справа. Я снял ближнего. Палак, увидев это, быстро переместился к передней части арбы, отчего второй всадник оказался к нему правым боком, и всадил в него стрелу. На гунне была кольчуга, но она не спасла, стрела влезла почти по оперение. Он начал поворачиваться к нам, через силу держа свой лук натянутым, и Палак всадил ему вторую стрелу в лицо. Ее наконечник вылез с тыльной стороны металлического шлема.
        Я перебежал к передней части кибитки. Там стоял, согласно моей установке охранять дочь, Семен с заряженным арбалетом. Рука его нервно подрагивала. Видимо, не часто приходилось биться, если не впервые.
        Впереди нас гунны добивали Мониных охранников. Девять его кибиток стояли на дороге, а гунны сновали между ними, стреляя из луков и рубя мечами. Двое были близко к нам.
        - Стреляй! - приказал я Семену, показав на них.
        Он выстрелил и попал. А я промазал, потому что всадник неожиданно шарахнулся в сторону. Мы быстро перезарядили арбалеты. Монины кибитки уже развернули и погнали в сторону балки. На дороге остались трупы охранников, нескольких гуннов, двух лошадей и Мониного мула. Наверное, гунны считали, что такая шутка природы, как мул, не имеет право на существование. Я решил было, что на этом сражение и закончится, но в нашу сторону поскакала группа гуннов, человек десять. Впереди скакал воин в тяжелом доспехе поверх кольчуги. Наверное, уездный предводитель команчей. Его конь тоже был в доспехе из костяных пластин. Предводитель не верил, что стрела, выпущенная не гунном, может причинить ему вред, и, если и заметил болт, проигнорировал его. Поэтому, проскакав еще метров десять, свалился с коня. С расстояния менее пятидесяти метров мой новый арбалет прошибет два таких доспеха и кольчугу в придачу. Рядом с ним, благодаря Семену, свалился второй, который собирался помочь своему командиру. Остальные, уклоняясь от скифских стрел, развернулись и помчались вслед за бывшим Мониным обозом.
        - Быстро собирайте трофеи, - приказал я Семену и скифам, а Алене сказал: - Бери вожжи, догоняй обоз Фритигерна, а я поведу арбу.
        Палак и Семен обирали трупы, грузили собранное на лошадей, которых Скилур ловил и подводил к ним, а потом нагруженных отводил к кибитке или арбе и привязывал. Всего набрали девять лошадей. Учитывая, что под одним из нападавших на нас конь был убит, мы прихватили двух чужих Но Фритигерновы люди на них не претендовали, значит, кто-то из Мониных убил ездоков. Палак и Семен раздели и несколько трупов его охранников. Ни самого иудея, ни его тело не нашли. То ли он еще жив, то ли труп прихватили из-за доспехов. Коня, доспехи и оружие гуннского предводителя вместе с окровавленными арбалетными болтами Скилур передал лично мне. Шлем был конический, с небольшим козырьком, наклоненным вперед, наносником и усиленными наушниками, и кольчужной длиной бармицей, которая застегивалась с одной стороны, закрывая нижнюю часть лица, и ожерельем ложилась на грудь, плечи и спину. Доспех, длинной мне до коленей, имел рукава до локтей и состоял из чешуй средней величины с ребром жесткости, прикрепленными тремя заклепками к кожаной основе, внахлест, снизу вверх. На плечах более толстые, выгнутые пластины, напоминающие
погоны. Внизу спереди и сзади доспех имел разрезы, чтобы можно было сидеть в седле да и просто сидеть. К нему прилагались кольчуга «шесть колец в одно», длинной мне до коленей и рукавами почти до запястий, и тоже внизу разрезанная спереди и сзади, а так же налокотники, наколенники и шинные - из сваренных ковкой полос - наручи и поножи. Предводитель гуннов был мелковат для этих доспехов. Интересно, где и как раздобыл их? Уж явно не купил: у него таких денег за всю жизнь не будет. Думаю, достались от предка, который добыл во времена, когда гунны были едины и сильны. Я оставить доспехи себе. Его меч и кинжал были из хорошей стали, но ничего особенно. А вот к гориту с длинным луком внутри было пришито золотое украшение - солнце с двенадцатью лучами упирающимися в кольцо. Да и лук потолще и подлиннее, чем у гуннских мальчишек. Колчан со стрелами и щит тоже не впечатляли. Зато жеребец был под стать доспехам. Обычно у степняков лошади мелкие и не быстрые, но, говорят, очень выносливые. Этот мог возить рыцаря в латах. Судя по тому, что проглядывало в просветы доспеха из белых костяных пластин разного размера,
масти он был гнедой, с черными гривой, полосой по хребту и хвостом. Норов дикий, агрессивный. Мне такой конь ни к чему. Наверняка, за него хорошо заплатят. Я привязал его сзади к кибитке, а рядом - коня тоже не маленького, но поспокойнее, чтобы по пути потренироваться в верховой езде. Скифам показал на остальных коней и сделал широкий жест:
        - Выберите себе по коню. Я ведь вам обещал.
        Всё-таки они еще дети: заорали от радости так, что Фритигерновы охранники, которые свежевали убитую лошадь, отвлеклись от работы, чтобы посмотреть, что случилось. Среди них был и Гунимунд. Чему я не удивился. Он ехал на первой кибитке, наверняка его предупредили, а может, сам догадался, и помогли отбиться от гуннов. Гунимунд тоже не удивился, что я целости и сохранности и трофеев добыл почти столько, сколько их обоз. Они взяли с десяток лошадей, десятка два доспехов, в том числе с Мониных людей, потеряли четырех человек, но пополнились двумя готами, Гунимундом и еще одним из деревни.
        А вот Фритигерн удивился, что я цел и невредим.
        - Тебя предупредили? - спросил он.
        - Нет. - ответил я и добавил с улыбкой: - Но я видел, как предупредили тебя.
        Он гмыкнул смущенно и сразу перевел разговор:
        - Надо поторопиться. Как бы опять не напали.
        - Не нападут, - уверенно ответил я. - Они потеряли треть отряда. Для мести - это нормально, а для захвата добычи - слишком много.
        Вечером на стоянке я дал Алене задание смыть кровь с доспехов, а сам перебрал трофеи. Думаю, навара будет больше, чем от торговли. Война - дело прибыльное, если победил. Одну из трофейных кольчуг отдал Палаку, а свою - Семену, забрав у него стеганку. Обоим скифам предложил обменять, если хотят, свои гуннские луки на те, что мы захватили. Что они и сделали с удовольствием. У них, оказывается, были всего лишь охотничьи. Боевые луки еще туже и длиннее. Лук предводителя достался Скилуру. Также они получили по второму колчану со стрелами и кинжалу, а Семен - меч и нож. Теперь у меня все охранники в железной броне и с хорошим оружием. Из них две трети - на собственных лошадях. Скифы поснимали скальпы с убитых ими врагов и подвесили их к седлам. Почему-то я был уверен, что этим только индейцы грешили. Ну, ладно, чем бы дитя не тешилось…
        Утром я надел кожаные штаны, шелковую рубахи, поверх нее - стеганку, обул сапоги, к которым не прикасался с Херсонеса, с помощью Семена облачился в кольчугу, чешуйчатый доспех, прикрепил наручи, налокотники, поножи и наколенники, опоясался палашом и кинжалом. Скилур повел коня, облаченного в доспехи из костяных пластин. Неловкость, с какой я взобрался на коня, отнесли на счет доспехов, немного сковывающих движение, хотя их вес я почти не чувствовал. Мне дали щит и копье. Я сперва погарцевал неподалеку от кибитки, радуя Алену. Судя по ее восхищенному взгляду, гляделся круто. Аника-воин, твою мать! Знали бы они, что я не умею с коня колоть копьем и боюсь махнуть палашом, чтобы не отрубить коню ухо. Надо срочно учиться. И я поскакал вперед, мимо кибиток Фритигерна, под задорный свист его охранников. Отъехав подальше, остановился у небольшого островка кустов и деревьев, потыкал копьем в стволы, отрубил несколько веток палашом и убедился, что ничего сложного нет, а точность придет с опытом. На поединок с другим всадником меня, конечно, пока рано выставлять, но в общем строю на что-нибудь сгожусь. Я
повернул коня к дороге, по которой приближался обоз и поехал медленным шагом. Упражнялся всего-ничего, а уже мокрый от пота. К этому тоже надо привыкать.
        В полдень мы остановились на привал на краю леса, через который идти полтора дня, и я под тем предлогом, что в лесу кочевники не нападут, разделся, оставив лишь шлем, кольчугу и шелковую рубаху. Порты одел из материи и обулся в сандалии. Доспех сняли и с коня, дальше он шел налегке за кибиткой на поводу. Я сам взял вожжи кибитки. Семен пересел на арбу, а оба скифа - на своих лошадей. Раньше две свободные лошади была привязана к арбе с боков. В лесу дорога узкая, пусть лучше скифы ведут их за собой на поводу. Им и так завидуют многие охранники Фритигерна. Не знаю, что рассказал Гунимунд этим охранникам, но уже двое предложили мне свои услуги на следующий рейс.
        13
        На соляных приисках сделали остановку на день. Самая тяжелая часть пути позади, можно и передохнуть немного, заодно затариться солью. Мне пришло в голову, что не только кибитку и арбу можно догрузить, но и навьючить коней. Скифы распрягали волов и собирались гнать их вместе с лошадьми на пастбище, когда приехали аланы за дорожной пошлиной. На этот раз без своего вождя. Их так заинтересовал конь гуннского предводителя, что они даже забыли на время о деньгах. Осматривали его долго, придирчиво, куда только не заглядывали.
        - Продаешь? - спросили меня.
        - Если предложите хорошую цену, - ответил я.
        - Сколько? - поинтересовался аланы.
        Хороший конь стоил пятьдесят солидов. Очень хороший - сто. Отличный - сто двадцать. Но у меня был уникальный.
        - В Херсоне за него дадут две сотни, - сказал я, рассчитывая уступить за полторы.
        Аланов цена не удивила. Видимо, они бы такого продали не дешевле. Попросили не уводить его на пастбище и ускакали в степь, навстречу заходящему солнцу.
        Вернулись примерно через час, когда оно только скрылось за горизонтом, и было еще светло. На этот раз с ними был вождь. Он тоже осматривал коня со всех сторон, что-то обсуждал со своими на аланском. Возле нас собрались почти все охранники Фритигерна с ним самим во главе. Они обсуждали не столько жеребца, сколько его цену: стоит две сотни или нет?
        - Где ты его взял? - спросил алан.
        - Гунны напали. Я убил их вождя. Это был его конь, - рассказал я.
        Аланы смотрели на меня и не верили. Не таким они видели победителя гуннов. Вождь аланов перевел взгляд на Фритигерна. Тот кивнул головой, подтверждая мои слова.
        - Две сотни? - спросил тогда алан.
        - Это конь стоит двух сотен, - ответил я, готовясь к торгу.
        Но торга не было. Алан отвязал от седла своего коня два мешка, маленький и побольше. В первом были золотые монеты, чуть меньше сотни, во втором - серебро в монетах и слитках. Я принимал их на вес, причем сам и подсчитал в уме, сколько это будет.
        Алан считать не умел, посмотрел на Фритигерна. Тот умел считать, но не перемножать в уме трехзначные на двухзначные. Поэтому опять кивнул, подтверждая. Впрочем, я не обманывал. Даже дал в придачу к коню самое дешевое седло из захваченных. Когда Семен доставал седло, я увидел конский доспех и решил предать и его:
        - На нем доспех был. Еще полсотни - и он твой.
        - Что за доспех? - спросил скорее из любопытства вождь аланов.
        Семен достал доспех, аланы помогли надеть на коня. И жеребец сразу стал другим - не красивым средством передвижения, а боевым товарищем. На что я и рассчитывал. Серебра у алана оставалось солидов на двадцать, поэтому я предложил:
        - Остальное можешь отдать солью.
        И мы второй раз ударили по рукам.
        Вождь аланов подошел к Фритигерну, о чем-то договорился с ним. Гот отправился к своему обозу в сопровождении конного алана. А вождь вернулся ко мне и церемонно произнес:
        - Я приглашаю тебя в гости.
        - Я принимаю твое предложение, - так же церемонно ответил я.
        Я приказал Семену оседлать моего коня, а сам отдал золото и серебро Алене, посоветовав спрятать его поглубже в товар и далеко от кибитки не отходить, и взял туесок меда. Здесь вряд ли ограбят: от аланов в степи далеко не уйдешь. Вот когда расстанусь с обозом Фритигерна…
        Я приторочил туесок к седлу и поехал вместе с аланами. Без доспехов и оружия, только с ножом на поясе. Насколько я знаю, у кочевников законы гостеприимства святы. В противном случае никакое оружие меня не спасет. Вскоре нас догнал всадник, который сопровождал Фритигерна. У него к седлу были приторочены два больших бурдюка. Если в них не вино, тогда я полный кретин.
        Юрта вождя была ничем не лучше остальных. В ней находились пожилая женщина, мать или теща, две молодые, скорее всего, жены, и семеро детей, старшему из которых было лет двенадцать. Я отдал туесок с медом пожилой и показал на детей: подарок им. Она поглядела на меня как-то странно. То ли у них не принято, чтобы гость дарил подарок, то ли наоборот, я сделал, как положено, то ли подарок слишком ценный. Скорее, последнее, потому что, когда она открыла туесок, и дети увидели, что там мед, заговорили радостно все сразу. Пожилая аланка прикрикнула на них и увела из юрты. Обе молодые шустро накрывали на стол. Точнее, расставляли на кошме в центре юрты, вокруг медного светильника на высокой деревянной подставке, дым которого вонял подгоревшим животным жиром, большие блюда с мясом, приготовленным по-разному. В юрту подтянулись, как понимаю, самые крутые местные пацаны. Меня усадили справа от вождя, которого звали Гоар. Сидеть на пятках я не умел, поэтому пристроился полубоком, ногами к стене юрты, за что извинился перед аланами. Они отнеслись к этому с улыбкой и пониманием Гоар наполнил вином из бурдюка
большую чащу, на Руси такие будут называть братчинами, отпил сам нехило, передал мне. Я тоже приложился от души, передал следующему. Братчины хватило ровно на круг, хотя, как подозреваю, последним досталось меньше всех. Но она сразу пошла по второму кругу. После чего сделали перерыв, пожевали мясца. Брали руками и ели с помощью ножей. Особенно мне понравилась печень, сваренная в желудке. Какому животному они принадлежали, угадать не сумел. В итоге слопал много всего, не меньше остальных. Над чем они незлобиво посмеялись. Гоар еще раз наполнил братчину, пустил по кругу. Меня начало вставлять, а аланов и подавно. Пошли разговоры за жизнь. Один из них говорил немного по-латыни, служил мне переводчиком. Первым делом меня спросили:
        - Как ты убил гуннского вождя?
        Я рассказал, что вовремя заметил гуннов, успел поставить кибитку и арбу так, что за них можно было спрятаться, что основная часть нападавших расправлялась с Мониной охраной, что я убил троих. Как убил - не сказал. Никто и не спрашивал. Убил не из засады, в открытом бою - значит, чего-то стоишь. За это надо выпить. К тому времени, когда бурдюк опустел, мы с Гоаром уже общались без переводчика. Я на русском, а он на аланском одновременно рассказывали, как мы уважаем друг друга.
        Утром я проснулся на том месте, где сидел ночью. Разбудила меня молодая аланка, которая пыталась осторожно вытянуть из под меня край овчины, запачканной пролитым вином. Увидев, что разбудила меня, начала извиняться. Я в свою очередь извинился перед ней и вышел из юрты. Ночью мы отливали в паре метров от нее, но теперь вокруг было много детей и женщин, поэтому отошел подальше. Однако, немало вчера выпил. Возле юрты меня поджидал Гоар. Он выглядел немного помятым, как и я, наверное. Мы сразу заулыбались друг другу. Он предложил позавтракать, но я отказался, только попросил холодной воды. Видимо, ему и самому не лезло после вчерашнего. Зато воды, которую принес мальчишка лет десяти в глиняном кувшине со сколотым куском у горлышка, выпил после меня много. Другие мальчишки привели нам оседланных коней. Я сказал Гоару, что может не провожать меня, сам найду дорогу, но он даже слушать не стал. Сопровождали нас вчерашние собурдючники. Они говорили мне что-то веселое на аланском, я так же весело отвечал на русском, и мы без переводчика понимали друг друга. Комплиментарность - великая сила. Трое из них
везли по барану. Как я предполагал, плата Фритигерну за вино. Но ему достались два. Третий - мне.
        К нашему приезду возле моей кибитки уже были сложены мешки с солью, которые причитались мне за лошадиную броню. Алена, Семен и скифы были живы и здоровы. Деньги, товары, лошадей и волов не украли. Я распрощался с аланами, договорившись, что в следующий мой приезд встретимся опять. Затем распределил груз соли между кибиткой, арбой и вьючными лошадьми, приказал зарезать барана и приготовить из него обед и завалился спать. Никто не возражал. В шестом веке, не отравленном профсоюзами и эмансипацией, так и должен был вести себя глава семьи.
        14
        Дорога на Пантикапей (по-византийски Боспор), бывшую столицу Боспорского царства, который в мое время назывался Керчью, заняла больше времени, чем я предполагал. На соляных промыслах Фритигерн предложил мне продать весь товар оптом. Цену предложил хорошую и с учетом доставки. Я прикинул налоги, которые придется заплатить в Херсоне, и время, которое потрачу на ожидание в готской деревне попутного обоза, и решил принять предложение. Хотелось также посмотреть, какая сейчас будущая Керчь, и узнать расценки на верфях. Может, выгоднее построить парусник у них?
        Пантикапей был намного меньше будущей Керчи, но больше нынешнего Херсона. На вершине горы Митридат располагалась цитадель. От нее по склонам спускались террасы, с расположенными на них улицами с домами разного размера. Город окружали неровным кольцом крепостные стены с башнями и широкий ров. Они были выше, толще и шире, чем херсонские, но, по моему глубокому убеждению, захватить Пантикапей легче. Херсон расположен на полуострове, с трех сторон его окружает море, так что защищаться надо только с одной, а у Пантикапея обратная ситуация. Что у них было одинаковое - это вонь от тухлой рыбы. Хамсы здесь ловили много, было из чего делать гарум.
        В город мы въехали в составе Фритигернового обоза. Гот быстро порешал вопросы с налоговым инспектором. Оба остались довольны друг другом. У Фритигерна был двухэтажный дом, покрашенный в зеленый цвет и с красноватой черепицей на крыше. В большом дворе поместились почти два десятка кибиток, после того, как из них выпрягли волов. Всех волов и лошадей, в том числе и моих, его люди отогнали на загородное пастбище. По договору у меня было три дня на разгрузку и покупку и погрузку нового товара. Нам с Аленой выделили комнату на втором этаже, остальные спали в кибитках. У Фритигерна были собственные термы с бассейном размером примерно два на два метра и глубиной метр двадцать. Они мне напомнили турецкие бани. Я попробовал, как делаю аборигены, использовать вместо мыла оливковое масло. Сперва намазываешься им, а потом специальным скребком снимаешь вместе с грязью. Наверное, для кожи так полезнее, но с мялом мне показалось лучше. Алене термы очень понравились, она долго не хотела уходить.
        У меня сложилось впечатление, что с тех пор, как стал виден город, она открыла от удивления рот и никак не может его закрыть. Ей все больше нравится новая жизнь, новые яркие впечатление. Действительно, что она там видела в своей зачуханной деревеньке в лесу на берегу реки?! В отличие от отца, который упорно продолжал ходить босиком, она быстро привыкла к сандалиям. Я прикупил ей нарядов покрасивее и подороже, и Алена научилась носить их, как местные женщины, так что ее принимают за свою. Только когда начинает говорить, понимают, что чужестранка. Она быстро учится смеси латыни с греческим, на которой здесь говорят, иногда уже понимает лучше меня. Идет всегда позади меня, как положено жене, хотя я привык, чтобы ходили со мной рядом. На нас поглядывают с интересом и непониманием. Я не молод и не похож на богатого, а она не похожа на рабыню, наложницу. Да и видно, что я нравлюсь ей. У меня на этот счет есть своя теория. В состоявшейся паре внешность одного - душа другого. Если она красива внешне, то он - внутренне, и наоборот. Поэтому двое красивых внешне никогда не уживаются. Алене свою теорию не
рассказывал, но она все равно посматривает на непонимающих, как человек, который знает больше. По ее мнению, я намного выше всех окружающих ее мужчин, а она из тех женщин, которые считают, что лучше рожать от старого льва, чем от молодого шакала. Видимо, скоро ей придется это доказывать, поскольку месячные задерживаются.
        Я накупил товаров для антов. Теперь уже со знанием дела. Да и денег у меня намного больше, не все потратил. Купил и продукты, в основном муку и крупы, для обмена на солевых промыслах. Соли собирался на этот раз взять больше. Для чего купил еще одну кибитку, и договорился с Гунимундом, готом из деревни, который спасся с ним из Мониного обоза, и еще двумя пантикапейскими готами, которые предлагали свои услуги, что найму их на следующий рейс. Отправимся в него, как сказал Фритигерн, недели через три, так что готы пока могли отдыхать. А я со своими старыми работниками перебрался на постоялый двор в пригороде. Скифы и Семен не любили город, только первые предпочитали степь, а второй - лес. Степь здесь была, поэтому Скилур и Палак отправились туда пасти шестерых волов и трех лошадей, двух своих и одну, которую я решил пока оставить себе. А вот леса не было, так что Семен сидел на постоялом дворе, приглядывал за товаром. Пантикапейским постоялым дворам далеко до Келогостового. Тут нельзя зевать, народ ушлый. Надо отдать должное старому греку, хозяину этого двора: он сразу предупредил, что расслабляться
не стоит. «Администрация не несет ответственность за сохранность вещей, не сданных в камеру хранения». Вот только надежных камер хранения здесь не найдешь.
        Мы с Аленой большую часть дня гуляли по городу. Ей всё было интересно. С детским любопытством трогала всё, что можно, и спрашивала обо всем, что нельзя потрогать. В центре площади возле самого большого христианского храма, построенного на мраморном возвышении, оставшемся от языческого, на мраморном столпе, видимо, служившем ранее постаментом какому-то богу или местечковому Александру Македонскому, теперь стоял заросший, со спутанными лохмами до поясницы и бородой еще длиннее, грязный мужик в лохмотьях и что-то тихо бормотал. Наверное, «…снимите меня, снимите меня!» Смердело от него жутко. Почти все бабы-христианки останавливались возле столба и крестились, причитая:
        - Святой! Святой!..
        Что с дур возьмешь! Впрочем, каков мессия, таковы и поклонники.
        Вот баб набралось больше десятка, и мученик поссал в их сторону. Не добил. Избормотался, наверное. Диоген был оригинальнее: дрочил, когда мимо проходила красивая.
        - Кто это? - поинтересовалась Алена.
        - Столпник, - ответил я.
        - А что он там делает? - спросила она.
        - Работать не хочет, но жаждет славы и восхищения, - объяснил я. - Есть люди, которые готовы на всё, лишь бы быть в центре внимания.
        Это ей было не понятно. Зато в храме понравилось. Женщинам можно было заходить с непокрытой головой: в шестом веке церковь еще не поняла, что они сосуды зла и почаще должны быть с закрытой крышкой. Богатое красивое внутреннее убранство храма произвело на язычницу неизгладимое впечатление.
        - Это твои боги? - показала она на иконы.
        - Нет, я безбожник, - ответил я.
        - Разве так можно?! = удивилась она.
        - Можно, - ответил я. - Если дорос до понимания, что человек - и есть бог.
        Для нее это было слишком заумно, поэтому спросила:
        - Мне можно будет принести ему жертву?
        - Ему вряд ли, а вот тем, кто живет за счет него, да. Они берут деньгами. В любом количестве, - рассказал я.
        Потом мы обязательно шли в порт или на верфи. Здесь строилось одновременно штук сорок судов разного размера, от ялика до дромона. Свободных стапелей не было. Поэтому и цены выше, чем в Херсоне. Суда были на разных стадиях строительства, так что можно посмотреть за один день весь процесс от начала до конца. Меня поразило, что очень редко использовали скобы и гвозди. Чтобы скрепить две доски, в них прожигали дырку раскаленным прутом, в которую вбивали длинный дубовый колышек. Соотношение длины судна к ширине было примерно три-три с половиной к одному, что говорило о хорошей остойчивости, но плохой маневренности и малой скорости. У гоночных яхт, клиперов этот показатель шесть к одному. В эту эпоху главное было не утонуть, а спешить некуда, жизнь и так короткая.
        15
        Мы опять едем по степи. Теперь она пожелтела, выгорела под палящим июльским солнцем. Волы вышагивают медленно и лениво, почти не поднимая пыли. Шестнадцать кибиток Фритигерна идут первыми, за ними четыре, принадлежавшие греку Диофанту - щуплому старичку с кустистыми бровями и длинным горбатым носом, суетливому перестраховщику. Последними следуют три мои. Гот предлагал занять место сразу за ним, но я отказался. Сзади больше возможностей для маневра. В авангарде опять скачут трое всадников Фритигерна, по бокам - две пары, а в арьергарде - мои скифы. Они теперь верховые охранники. Вместо них на арбе, которая едет замыкающей, два пантикапейских гота. Гунимунд и гот по имени Хисарн из готской деревне - на первой моей кибитке. Сейчас я еду на коне рядом со средней кибиткой, потому что кажется, что так прохладнее, чем даже под шатром кибитки. Там сидит Алена, что-то шьет. Наверное, пеленки. Уже ясно, что она беременна. Узнав об этом, Семен стал относиться к ней отчужденно и чаще поглядывать вдаль задумчивым взглядом. Не трудно было догадаться, о чем он думает. Я сказал ему, что отпущу по приезду к антам.
Теперь я и без него обойдусь. Алене тоже не до него, у нее своя семья. Семен повеселел. Иногда поет песни на своем языке, наверное, что-то похабное, потому что слышу приятные русскому уху слова, а его дочь хихикает.
        Вечером будем в городище антов. Путешествие прошло без происшествий. При въезде на территорию аланов встретили их разъезд. Фритигерн и грек заплатили. Приготовил и я деньги, но аланы их «не заметили». С друзей денег не берут. Поняв свою оплошность, попросил передать Гоару, что во время стоянки на промыслах заеду к нему в гости. Аланы с радостью пообещали, что обязательно передадут. Солевары, завидев нас, побросали работу. Жизнь у них здесь однообразная и тяжелая. Каждый обоз - праздник. Мы привозим свежие продукты, вино и новости. И покупаем их соль. Она сильно подешевела, потому что заготовили больше, чем успевают продавать и вывозить. Соль лежит кучами под навесами от дождя, которого не было весь июль месяц.
        Я обменял продукты на соль и еще немного купил ее. Закончив погрузку, дал команду ехать на место стоянки и устраиваться там, а сам приторочил к седлу два бурдюка с вином и корзиночку с финиками. Один из аланов, которые присматривают за промыслами, проводил меня до нового места стойбища, возле узкого ручья. Детвора, увидев меня, помчались к юрте вождя, крича на бегу. Гоар вышел навстречу и, когда я слез с коня, обнял меня за плечи, поздоровался. И я поздоровался с ним на аланском, чем приятно удивил. Бурдюки с вином отдал Гоару, а корзиночку с финиками - его старшему сыну. Тот смотрел на продолговатые, сморщенные плоды и не знал, что с ними делать. Я взял один финик, съел, показывая, как мне понравилось, выплюнул косточку. Мальчик решился, взял один, попробовал. Родители и просто любопытные аланы следили за ним, затаив дыхание. Буквально через секунду он уже выплюнул косточку и засунул в рот второй финик. Все засмеялись. Я предложил и взрослым попробовать. Фиников было много, хватит всем. Я купил их у египетского купца, чтобы утолить жажду сахара, сладкого. Уничтожал финики беспощадно первые два
дня, а теперь, если съем два за день, - и то хорошо. Аланы, не выпендриваясь, взяли по финику, попробовали. Понравились. Потом на финики налетала детвора. Мы еще долго слышали из юрты, как они плюются косточками.
        Вернулся утром на соляные промыслы с двумя баранами, которых со своим отрядом съел за два дня. Через территорию гуннов прошли в полной боевой готовности. Они видели нас. Двое всадников какое-то время скакали параллельным курсом на приличном удалении. Видимо, гунны решили, что мы квиты, или, что скорее, силёнок не хватает на обоз, который охраняет более полусотни не робких ребят. На паромной переправе я накупил вяленой рыбы, набил ею кибитки доверху. Пришлось спать с Аленой на земле под кибиткой. Ночи были жаркие, так что там было даже лучше.
        На последнем привале договорились с Фритигерном и Диофантом, с каких цен начнем торг. Теперь я был полноправным членом купеческого сообщества, к моему мнению прислушивались. Я предложил встречаться каждый вечер и уточнять наши позиции. Предложение было принято.
        У самого городища повстречали отряд антов, возвращавшийся из похода с добычей. На этот раз ее было меньше, и лица воинов не такие веселые. Видимо, кто-то предпочел расстаться с жизнью, а не становиться рабом. Среди пленных были росы разных полов и возрастов и какие-то кочевники с узкими глазами, но не гунны, в основном женщины и дети. Значит, отпор дали кочевники. Росы, судя по их быту и отсутствию воинственности, находятся в гомеостазе: энергии хватает только на примитивное выживание в гармонии с окружающей средой. В двадцать первом веке в таком состоянии находятся якуты, чукчи, фламандцы и многие другие, не знакомые мне народы. Но скоро славяне, наплодив детей от смешанных браков, поделятся с росами своей избыточной пассионарной энергией и языком, получат взамен их самоназвание и образуют агрессивное государство Киевская Русь.
        Мы оказались в городище антов единственными купцами с юга. На следующее утро началась оживленная торговля. Анты и приплывшие на лодках купцы с севера забирали соль, вяленую рыбу, вино, оливковое масло, стеклянную посуду, лаковую керамику, дорогие ткани и искусные изделия из золота, серебра, бронзы, меди, отдавая взамен меха, медовуху, мед, воск, зерно, дешевые ткани, рабов, безыскусные изделия из металлов и сами необработанные металлы. Я выменял еще одну кибитку, потому что собирался увезти отсюда много тяжелого груза. Сразу по приезду я прошелся по кузницам и мастерским и заказал сегарсы, талрепа, шкивы, рымы, уключины, крюки, скобы, кофель-нагели, гвозди, два якоря, носовой и кормовой, печную плиту с круглыми разборными конфорками, колосники, дверцы и многое другое. Что-то надо было отлить, что-то выковать из железа, бронзы или меди. Еще купил почти полтонны чугуна и свинца и договорился, что их перельют в бруски нужной мне формы. Собирался использовать их, как балласт, если хватит денег на сам парусник, что было сомнительно, или в худшем случае перепродать с небольшой выгодой. Условился со
всеми об оплате, выдал аванс. Остальную часть бартера сложил в одну кибитку и поставил ее во второй ряд. Теперь с ней соседствовала новая кибитка. Предстояло найти возниц на нее. А еще одной придется управлять самому. Семен ходит по купцам с севера, ищет, кто подвезет в сторону его деревни. Пока никого не нашел. Алена, узнав, что отец уйдет, долго ревела. Теперь он чувствует себя виноватым, старается не попадать ей на глаза. Сейчас он помогает мне, потому что дочь под охраной Хисарна стирает на берегу реки. Пора бы найти ей замену. Не пристало жене большого начальника обстирывать его подчиненных.
        Подошел ант-воин с солидным кошельком - человек десять рабов, двое из которых тащили мешки с зерном, а еще двое - амфору с вином. Его взгляд зацепился за красно-лаковый кувшин, на котором изображены сцены боя византийских катафрактариев с какими-то варварами. Я достал и поставил рядом другой кувшин. На этом тяжелые пехотинцы побеждали варваров-всадников. Пока ант рассматривал рисунки, я оценивал его товар, собираясь купить помощницу жене и пару человек на роль возниц. Женщин было несколько, но из росов всего одна. Немного за тридцать, с приятным, покорным лицом. Она положила руку на плечо юноши лет пятнадцати-шестнадцати, похожего на нее. Он сразу движением плеча освободился от ее опеки, что-то сказал своему соседу, ровеснику и, скорее всего, другу, показав в сторону Семена. Друг кивнул головой, соглашаясь. Наверное, признали соплеменника. Крепкие парни. Как они умудрились попасть в плен?! Я тоже посмотрел на тестя. Он с жалостью и нежностью смотрел на эту женщину.
        - Я их возьму оба, - решил ант. - Даю по рабу за каждую, - показал он на двух крепких мужчин.
        - Лучше вон ту женщину и двух юношей, - указал я.
        Поскольку замена, по мнению анта, была почти равноценна, он согласился:
        - Бери.
        Его рабы взяли кувшины, а женщина и юноши перешли ко мне. Семен что-то спросил у них на роском. Они ответили. Завязалась оживленная беседа. Наверное, рассказывали, кто и как попал в плен.
        - Ты их сначала покорми, - подсказал Семену.
        Он дал им вареной утки и хлеба. Подойдя ко мне, рассказал:
        - Они жили неподалеку от моей деревни. Говорит, наших почти никого не осталось. Кто отсиделся в лесу, разошлись по другим деревням. О моей жене ничего не знают.
        - Есть ли смысл добираться туда? Опять в плен попадешь и окажешься невесть где, - произнес я и предложил: - А если останешься, она будет твоей женой.
        Семен еще колебался.
        - Не понравится у меня, на следующий год уедете вместе, - добавил я.
        - Точно отпустишь? - спросил Семен.
        - Я хоть раз не сдержал свое слово? - продемонстрировал я знание одесских дипломатических приемов.
        Вопрос - самый лучший ответ на неудобный вопрос. Только вот без сына она не уедет, а я его не отпущу. Не потому, что вредный, а потому, что моей жене будет тяжело без отца.
        Поняв, что он согласен, но никак не решится подтвердить это, сказал:
        - Бери новых пацанов, и идите за валежником для бани.
        Когда с речки пришла Алена, обрадовал ее:
        - Твой отец остается.
        - Правда?! - воскликнула она, но потом посерьезнела: - Ты его не отпустил?
        - Он может идти, куда хочет, - ответил я. - Только больше не хочет. У него жена появилась.
        - Она? - показала Алена на выкупленную мною женщину, которая испуганно смотрела на Гарика, доедавшего кости от утки.
        - Да, - ответил я. - Так что отныне ты не будешь стирать и готовить.
        - Мне не трудно, - возразила она.
        Зато нам трудно есть, что ты готовишь.
        - Не в этом дело, - сказал я. - Жене хозяина обоза не положено этим заниматься.
        Алена уже прониклась статусностью отношений в Византийской империи, насмотрелась в Пантикапее, как должна вести себя знатная дама. Ради мысли, что и она такая же, стоит отказаться от готовки и стирки.
        16
        Обратная дорога показалась короче, потому что солнце уже не припекало и часто шли дожди. То ли этот год выдался холодным, то ли климат в шестом веке холоднее, чем в двадцатом и двадцать первом, но погода явно не соответствовала началу сентября.
        Гунны и на этот раз проигнорировали нас. Мы проехали мимо пасущегося вдалеке большого, голов на триста, стада: быки, коровы, одно - и двухлетние телята. Видимо, выращивают их на мясо и тягловый скот. Так что молодые гунны, убивавшие купеческих волов, не хулиганили, а повышали спрос на свою продукцию. Как часто у самых безрассудных поступков оказывается очень рассудочная экономическая подоплека!
        - Подкрадитесь осторожно и посмотрите, сколько пастухов и далеко ли стойбище их рода, - приказал я Скилуру и Палаку.
        Скифы вернулись в сумерках, когда обоз уже расположился на стоянку у леса.
        - Стадо охраняют четверо. Трое моего возраста, один старик, - начал доклад Скилур. - А стойбище далеко, в ту сторону, - показал он на северо-запад.
        - Мы рысью скакали, чтобы вернуться до темноты, - добавил Палак.
        Гуннам особо опасаться здесь некого. С юга их прикрывает лес, с запада - Днепр, у которого на этом участке нет бродов, с севера - приток Днепра, на котором паромщики работают их осведомителями, а на востоке кочуют родственники.
        Хотел я было поделиться возникшей идеей с Фритигерном, но понял, что тот предпочитает синицу в руке. А мне на более-менее приличный парусник не хватало. Поэтому распрощался с готом и греческим купцом на соляных промыслах, поскольку в Пантикапей ехать больше не собирался, хотя Фритигерн уговаривал, хотел еще раз подзаработать на мне.
        Вечером я приехал к аланам. С подарками, но без вина. То ли поэтому, то ли по выражению моего лица, Гоар понял, что разговор будет серьезным. Мы зашли в юрту. Одна из его жен «накрыла поляну» и сразу ушла. Гоар угостил меня молочной бражкой типа кумыса, спросил, как здоровье мое и моей жены, как съездил, как поторговал. Я ответил подробно, а потом сам расспросил о его семье и роде. Гоар подробно ответил, а потом, как он считал, упредил мою просьбу:
        - Мои люди проводят тебя до самого Херсона.
        - Я в этом не сомневался, - польстил его. - У меня есть более интересное дело для нас с тобой.
        Я рассказал о стаде молодняка, которое охраняют четверо гуннов.
        - Они пошлют погоню, а я не могу сейчас увести всех людей отсюда, - возразил Гоар.
        Кто бы сомневался!
        - Пятнадцать человек сможешь увести? - спросил я.
        - Да, - ответил он.
        - И нас будет пятеро, если выделишь двоих коней. Больше и не надо, - сказал я.
        - Они поскачут в погоню. В том гуннском роде не меньше сотни воинов. Ты думаешь, мы с правимся с ними таким маленьким отрядом? - засомневался алан. Ему не хотелось показаться трусом, но и зря положить людей не собирался.
        - Во-первых, воинов у них осталось человек сорок-пятьдесят, - ответил я. - Во-вторых, нам надо лишь успеть добраться до леса: там справимся и с сотней гуннов. Они в лесу воевать не умеют.
        Гоар не стал говорить, что аланы тоже не лесные жители.
        - Зато я умею, и вас научу, - пообещал ему. - Треть добычи мне и моему отряду, остальное вам. Посоветуйся со своими воинами и, если согласитесь, приезжайте ко мне послезавтра утром.
        Не стал его торопить. По выражению лица Гоара было видно, что ему очень хочется угнать стадо у гуннов. Аланы были неоднократно биты гуннами, одно время ходили под ними. Теперь пришло время отомстить. Победитель гуннов - ради этого стоило рискнуть.
        Они прискакали раньше, чем обоз Фритигерна тронулся в путь. Гот сперва подумал, что этот отряд будет охранять мой обоз. Он знал о моих теплых отношениях с аланами. Потом увидел меня при полном параде и догадался, что мы замышляем. Он неодобрительно покачал головой, перекрестился, но ничего не сказал.
        Когда я, облаченный в доспехи, которые отремонтировал в Пантикапее, подъехал к аланам, у них сразу поднялось настроение. Как говорится, встретили по одежке. В доспехах я выглядел грозным воякой. Для чего и напялил их. Аланы, не обсуждая, передали командование мне. Я подождал, когда Гунимунд и Хисарн сядут на коней, приведенных для них аланами, махнул рукой в сторону леса:
        - Поехали!
        Отряд растянулся в колонну по два. Слева от меня бежал Гарик, а справа ехал Гоар. Рядом со мной, но чуть, на пол лошадиной головы, сзади. Потом скакали Гунимунд и Хисарн. Последнему было немного за двадцать, но такой рассудительный, исполнительный и целеустремленный, что казался ровесником первого. Говорит мало. Может переспросить, если что-то непонятно, что случается редко. Такое впечатление, что его, как Гарри, отучили гавкать. Он из тех, о ком говорят: себе на уме. За готами скачут аланы, а замыкают колону Скилур и Палак. Остальных я оставил охранять обоз. Сейчас они вместе с работниками солеварен решали, куда мы направляемся? Для набега нас слишком мало, а для прогулки многовато. Я ничего не сказал даже Алене. Если не вернусь, решение за нее будет принимать отец, а он моим советам не последует.
        Лес мы пересекли намного быстрее, чем это делал обоз. По пути я наметил два места для встречи с гуннами: одно поглубже, если погоня запоздает, а второе почти на въезде в лес, если за нами погонятся сразу. Там и заночевали, хотя аланам очень хотелось выехать в степь. Костры не зажигали, перекусили всухомятку. Я назначил готов дежурить первую половину ночи, самую тяжелую для людей, привыкших вставать с восходом солнца. Таковыми, как я заметил, являются почти все люди шестого века. Готам, если всё пройдет хорошо, завтра меньше всех напрягаться. Спали на попонах, положив седло под голову. Наверное, старый стал, долго ворочался, пока не уснул. В курсантские годы умудрялся спать в подъезде, сидя на каменной ступеньке лестницы и прислонившись головой и плечом к стене. Под утро было холодновато, я порадовался, что на мне стеганка.
        Утром мы выехали из леса. Впереди поскакали разыскивать стадо Скилур и Палак. Остальные неторопливо перемещались по дороге, накатанной обозом. Скифы, когда обнаружат гуннов, должны были скрытно выехать на дорогу и ждать нас. В степи было тихо. Даже суслики не свистели. То ли еще не проснулись, то ли не хотели покидать теплые норки.
        - Бывал раньше в этих краях? - спросил я Гоара.
        - Нет, - ответил он. - Наша территория с той стороны леса.
        - А они к вам приходили? - спросил я.
        - Да, - ответил алан. Рассказывать, как понимаю, о грустном не захотел.
        Вскоре мы увидели Скилура и Палака. Они ждали, не слезая с лошадей. Как и все кочевники, верхом они чувствовали себя высокими и сильными.
        - Далеко они? - спросил я скифов.
        - Вон за тем холмом, - показали они на высокий холм километрах в трех от дороги.
        - Сколько их? - поинтересовался я.
        - Четверо, - ответил Палак. - Те же самые.
        И мы поехали туда. Также неторопливо. Все молчали, но напряжения ни в ком я не заметил. Мне и самому казалось, что за холмом никого не найдем, и мы спокойно вернемся на соляные промыслы.
        У подножия холма сказал Гоару:
        - Выдели четырех человек.
        Гоар назвал четырех соплеменников. Только степняк может незаметно подобраться к степняку. Они слезли с коней и пошли косолапой походкой к вершине холма. Им не надо было объяснять, что и как должны сделать. От этих четверых зависел успех операции. Если хоть один гунн улизнет, доберется до стойбища, мы вернемся ни с чем. Я укачу в Херсон, за высокие стены, а аланам придется отвечать по полной программе. Оставь гунны безнаказанным нападение, и слух об этом разнесется по всей степи, за стадом сразу прискачут другие. Неэффективных управленцев здесь не только лишают собственности, но и убивают или продают в рабство. Но аланы, как мне казалось, волновались меньше меня. Для них важным был сам факт, что нападают на гуннов - тех самых гуннов, которыми, наверное, их в детстве пугали матери.
        На вершину холма выскакал алан на трофейном коне и помахал рукой: всё в порядке, подъезжайте. И мы поскакали рысью. Три раздетых догола трупа молодых гуннов лежали вокруг догорающего костра, а четвертый, старика, - метрах в десяти, возле куста, к которому была привязана оседланная лошадь. Двое аланов приторачивали к ее седлу гуннские вещи и оружие. Четвертый алан пытался взнуздать неоседланную лошадь, которая не подпускала его.
        Наш отряд рассыпался полукругом и погнал стадо к лесу. Быки, коровы и телята сперва пытались рассыпаться в разные стороны, но уколы копий быстро направили их на путь истинный. Успешное начало операции подбодрило людей. Аланы заулыбались, начали подшучивать друг над другом. Оказывается, гуннов грабить так же просто, как и другие племена. Мы с Гоаром теперь ехали замыкающими. Я подсчитал не поголовно, а блоками по десять, сколько примерно телят мы угоняем.
        - Где-то двести тридцать, - сообщил я Гоару.
        - Хорошая добыча, - согласился он, не проявляя радости.
        Наверное, чтобы не сглазить. Он поверит в удачу, когда окажемся по другую сторону леса.
        А я уже видел эту сторону леса и понимал, что сможем уйти. За километр от него приказал аланам сузить колону телят, чтобы не разбрелись по лесу. Там не степь, отойдет метров на двадцать в сторону - не найдешь. На въезде в лес оставили двоих алан дежурить. С остальными проследовали до дальнего из намеченных мною мест. На поляне возле ручья сделали привал, стреножили коней. Готы и два алана остались стеречь их и коров, а остальные вернулись назад, к месту, где будет засада. Я сам расставил по местам всех четырнадцать человек, показал, где и как должны прятаться, в каком секторе стрелять, встав по свисту, не раньше. Мы с Гоаром расположились рядом, договорились, что я стреляю первым и в первого гунна, командира, а он - во второго, заместителя. Потом в дело вступят все остальные.
        Просидели в засаде до вечера, но никого не дождались. Ночевать ушли на поляну, рядом с коровами, которые общипали на ней всю траву и начали разбредаться по лесу. Ночью гунны в лесу не нападут. Они днем стараются заходить в него пореже. Но костры на всякий случай не разжигали, опять поев всухомятку. Утром, позавтракав вяленым мясом и водой, разошлись «по номерам». Как ни странно, никто не роптал. Аланы понимали, что лучше встретить гуннов здесь, чем привезти на хвосте к родным юртам. Стадо незаметно не уведешь: его путь отмечен не только следами копыт, но и лепешками.
        Наш дозор появился где-то около полудня. Они проскакали мимо засады, не заметив ее. Только когда мы с Гоаром вышагнули из кустов, дозорные остановились и доложили:
        - Едут.
        Я не стал спрашивать, сколько гуннов? Считать аланы умеют только до десяти, и то не все. Следующей идет цифра «много». Не надо лишний раз пугать людей. Гоар тоже не спросил. Теперь это уже было не важно. Он приказал дозорным скакать на поляну, там оставить лошадей и быстро с двумя стерегущими коней аланами вернуться сюда по лесу, ни в коем случае не выходя на дорогу. Что и было исполнено. Гоар проинструктировал эту четверку, а я расставил по местам. И замерли в ожидании.
        Мне почему-то вспомнилось, как охотился на лису в деревне. Она повадилась к моим соседкам таскать кур. Обнаглела в конец. Моя соседка справа, баба Маня, забыла закрыть дверь курятника на запор. Лиса умудрилась открыть дверь и передавить всех кур. Лисьи норы были в овраге в сотне метров от деревни. Я засел у забора, на пути от оврага к курятнику соседки слева, у которой еще осталось несколько кур. Знал, откуда придет лиса, но все равно появилась она неожиданно. Точнее, заметил ее только метрах в тридцати от себя. Матерая, с серой шерстью и темным носом и кончиками ушей. От удивления дернул головой. Лиса заметила движение, остановилась, повела мордой. Наши взгляды встретились. По крайней мере, мне так показалась. Она развернулась и длинными прыжками полетела к оврагу. На третьем прыжке ее догнал мой выстрел. Когда я подошел, лиса была еще жива, хотя ее почти напополам разорвало зарядом волчьей картечи.
        Гунны появились так же неожиданно. Сначала я увидел выехавшего из-за поворота всадника, и только потом услышал стук копыт. За ним начали выезжать остальные всадники. Их было больше полусотни. Наверное, посадили на коней всех, кто мог усидеть в седле. В этом месте лес расступался, сперва расширяясь, а затем сужаясь к тому месту, где располагались мы с Гоаром. Слева и справа к дороге примыкали поросшие высокой травой поляны. Дальше местность начинала подниматься, покрываясь кустами, а потом деревьями. За деревьями прятались остальные аланы. Мы как бы полукругом охватывали ту часть поляны, к которой приближались гунны.
        На их командире был железный шлем, похожий на половинку яйца, надетый на кожаный подшлемник, более длинный, почти до плеч и кольчуга с висевшей спереди на ремнях железной прямоугольной пластиной, прикрывающей грудь. Она, наверное, спасла бы от стрелы из лука, но не от арбалетного болта, выпущенного с дистанции пятьдесят метров. Я жду, когда гунн приблизится на эту дистанцию, стараясь не смотреть на него. Люди чувствуют чужой взгляд, особенно эмоционально заряженный. Я заметил, что в шестом веке эта способность развита лучше. Эти люди ближе к природе. Гунн проехал намеченный мной ориентир, Я приложил приклад арбалета к плечу, прицелился. Знаю, что отдачи не будет, но все равно по привычке прижимаю приклад очень плотно. Гунн движется почти на меня. Делаю небольшое упреждение вправо, навожу на его правую руку и поднимаю до уровня плечевого сустава. Если всё рассчитал правильно, болт попадет в район сердца. Делаю вдох и между ударами сердца нажимаю курок. Привычно жду грохот и отдачу, но раздается всего лишь негромкий щелчок тетивы. Удар болта о железную пластину и то прозвучал громче. Болт пробил ее
и влез в человеческое тело на две трети. Командир гуннов вздрогнул, выронил поводья.
        В этот момент стрела Гоара проткнула горло гунна, ехавшего вторым. И еще шестнадцать стрел, по восемь слева и справа, полетели в гуннов. Аланы стреляли быстро и метко. Гунны же пуляли, как мне показалось, наугад. Сперва они сбились в кучу, не зная, что делать. Кому-то из них дошло, что так не достанут врага, и они бросились, прикрываясь щитами, одна часть к правому склону, а другая к левому. Я предупредил аланов, чтобы в таком случае стреляли по дальним, которые к ним спиной, а тех, кто к ним приближается, будут бить в спину с другой стороны. Тут еще лошади гуннов заупрямились, не захотели скакать по кустам. Я вдруг вспомнил, что не кино смотрю, перезарядил арбалет и свалил еще одного гунна, крупного, в теле которого уже торчали две стрелы, но он все еще рвался в бой. Когда зарядил следующий болт, остатки гуннов улепетывали в ту сторону, откуда появились. Я послал болт вдогонку, в спину последнего из убегающих гуннов. Попал, но с коня не сбил. Думал, что потерял этот болт, но мне отдаст его алан, один из пятерки, которых пошлю вслед за гуннами, чтобы проследить, что они будут делать дальше.
        А ничего они не делали, только скакали по степи в сторону своего стойбища. Осталось их десятка полтора. Сорок шесть гуннов валялись на лесной дороге и рядом с ней. Кто-то был еще жив, но аланы тут же перерезали им глотки. Сколько злобного торжества было на аланских лицах! Наверное, так же русские добивали монголо-татар на Куликовом поле.
        Сбор трофеев и обмен эмоциями продолжался до вечера. Результат превзошел все наилучшие ожидания аланов. Всего двое легкораненых. Стрелять из-за дерева намного метче и безопаснее, чем с лошади. Теперь уже в открытую жгли костры и жарили мясо тяжело раненных и добитых лошадей. Про телят все позабыли, завтра найдем в лучшем случае половину. Значит, не ради них пошли со мной аланы.
        Я вызвался дежурить в первую половину ночи. Меня отговаривали, но я шутя прикрикнул. Со мной шутя согласились. Мне, «сове», не в напряг посидеть часов до трех ночи у костра. К утру спать буду хотеть так, что сразу засну и на попоне, постеленной на земле. Я сидел на упавшем сухом дереве, подкидывал прутом в костер недогоревшие головешки и думал о том, чем бы сейчас занимался в двадцать первом веке. По моим прикидкам, стоял бы под погрузкой-выгрузкой в Шанхае. Вечером ко мне пришла бы стивидорша, тридцатиоднолетняя китаянка, разведенная, порядочная женщина: деньги берет не как плату, а как подарок. Судя по тому, кто сколько получал удовольствия, подарок должен был вручаться мне. Но там все равно некуда было девать деньги. Яхта уже имелась.
        Слева от меня и немного дальше от костра лежал Гарри, переваривал конину, которой наелся до отвала. И тоже смотрел на огонь. Интересно, о чем он думает? Вспоминает свою собачью жизнь на рынке до встречи со мной?
        И Гоару не спалось. Он присел на ствол дерева рядом со мной. Долго молчал, решаясь произнести сокровенное, потом грустно произнес:
        - Я мечтал об этом всю жизнь.
        Без мечты жизнь теряет смысл.
        - Скоро твой род станет таким сильным, что будет жить по обе стороны этого леса, - подсказал ему новую.
        - Я не доживу, - с улыбкой ответил Гоар.
        Мы потеряли в лесу не меньше двух десятков коров и телят. Аланы спешили домой, поэтому искали их без особого энтузиазма. Я тоже плюнул на них: хватит и тех, что остались. Плюс гуннские лошади, плюс их оружие и доспехи. Одна шестая всего этого моя. И еще доли Скилура и Палака. Они считают себя членами моей семьи, поэтому должен заботиться о них и, следовательно, распоряжаться всем их имуществом по своему усмотрению. Лишь бы у них было по коню, гуннскому луку, мечу и какому-нибудь доспеху. Ну, и, конечно, кормил их. Остатки конины аланы и скифы порезали на полосы примерно сантиметровой толщины и положили под седла. Я читал, что кочевники так делают, чтобы оно стало мягче, а потом едят. Но не сырым, как писали эти псевдоисторики. На привале мясо поджарили на углях, как шашлык. Оно было мягким, сочным, даже вкуснее свежего.
        На соляных промыслах нас встретили, как героев. Алена от счастья плакала и всё повторяла: «Мой муж - великий воин!» Ударение на слове «мой». Недовольны были только два пантикапейских гота, которых я отказался взять в набег, потому что остались без добычи. Я пообещал им по жеребцу, если доработают на меня до конца сезона. Как мне сказал Гунимунд, обзавестись конем - мечта каждого охранника. У охраняющих верхом резко повышаются самоуважение и зарплата. Гунимунд потерял своего коня в прошлом году. Поэтому и перешел служить ко мне: с другими купцами пришлось бы сезона три зарабатывать на нового, а я - фартовый, как он понял по шраму на моем животе. Вот уж не думал, что мою болезнь, мое несчастье, кто-то сочтет удачей! Получается, что гот прав: теперь у него сразу два коня и еще добычи на пару. У Гунимунда двое взрослых сыновей, которые теперь смогут наняться в армию кавалеристами. Там жизнь спокойнее, чем охранять купцов.
        Я ненадолго задержался на промыслах, чтобы обменять четырех бычков на соль. Так и не понял, брали их на мясо или собирались сделать волами, но попросили именно бычков-двухлеток. Погрузив соль, поехали вслед за аланами к их стойбищу. Там поделим добычу, отметим удачный поход и отправимся в Херсон.
        17
        Аланы проводили меня до самого Херсона. По пути остановились на сутки в готской деревне, где я обменял телят на парусину, пеньку и веревки разной толщины. Груз был легкий. Часть набил в кибитки, остальное навьючил на лошадей. Трех телят двухлеток подарил семье бывшего хозяина арбы. Предполагал, что старик заартачится, поэтому договорился с его невесткой, чтобы утром принесла нам свежего молока, и заплатил за него телятами. Она не возражала. Я посоветовал ей не идти в деревню, пока наш обоз не скроется из виду.
        Остановились на постоялом дворе Келогоста. Мы с Аленой заняли на втором этаже светлую и уютную комнату с собственным очагом. Остальные поселились внизу, в складских комнатах, рядом с товаром, выгруженным из кибиток, арбы и с лошадей, которых вместе с волами и бычками скифы отогнали на пастбище. Семен с женой, которую я назвал Валей, поселились внизу в складской комнате вместе с товаром на продажу. Ее сын, названный мною Толей, и его друг, получивший имя Ваня, заняли соседнюю, где были сложены материалы на будущее судно. Аланы остались ночевать во дворе. Впрочем, ночевки, как таковой, не было. Я приказал забить одного бычка, купил вина у Келогоста, и мы отметили благополучное прибытие. В мероприятии приняли участие все, кто в это время был на постоялом дворе, включая рабов. Утром аланы уехали. Договорился с ними, что будем держать связь через Келогоста.
        - Не знаешь, кому можно продать оптом весь товар, лошадей и телят? - спросил я славянина.
        Продавать в розницу у меня не было ни желания, ни времени.
        - Знаю, - ответил Келогост. - Сейчас пошлю Дулона за ними.
        - Пусть после обеда придут, - попросил я. - И еще мне нужно снять жилье до весны. Что посоветуешь?
        - Живи у меня, - ответил он. - Возьму недорого. Зимой у меня постояльцев практически не бывает, сможете занять столько комнат, сколько захотите. И на твоих волов сена хватит, я запасся им.
        - Волов я продам после того, как заготовлю лес на парусник, - сообщил я.
        Я ему во время пира рассказал, что собираюсь переключиться на морские перевозки, как более выгодные и менее рискованные. На счет выгодности он согласился, а вот по поводу меньшего риска у него были сомнения.
        - Помогу найти покупателя, - сразу предложил он. - А мне дров не привезешь в счет оплаты?
        - Почему нет?! - произнес я.
        На стапеле, принадлежавшем пожилому греку, я застал только хозяина. Баркас они построили, больше работы пока не было, поэтому он распустил рабочих. Звали его Эвклид. О тезке математике он не имел ни малейшего представления, но имя получил не зря - считал быстро. Я уже привык считать за всех, поэтому приятно удивился. И он удивился, что я считаю быстрее него. Но еще больше, когда рассказал ему, какое судно хочу построить. Его сразу насторожило, что длина будет шестнадцать метров, а ширина всего три двадцать. Я решил подстраховаться, остановился на пяти к одному, не строить совсем уж гоночную яхту.
        - А не сломается такое длинное? - засомневался грек.
        - Нет, - заверил его.
        Мы зашли в каменный однокомнатный домишко, который служил Эвклиду одновременно офисом и складом, где я начертил грифелем на досках чертеж будущего судна. Поскольку не уверен был, что смогу решить проблему остойчивости, присущую узким судам, решил сделать не одну высокую мачту, а две пониже. Обычно высота мечты вычисляется по формуле «половина суммы длины и ширины». В моем случае это было бы девять метров шестьдесят сантиметров - слишком много для неопытного судостроителя. Я остановил свой выбор на гафельной шхуне - двухмачтовом судне с косыми парусами, в данном случае триселями - четырехугольными, неправильной трапециевидной формы, верхняя шкаторина которых крепится к гафелю - поворотной рее, и стакселями - треугольными или трапециевидными, которые ходят по штагам между грот - и фок-мачтой и фок-мачтой и бушпритом. У шхуны первая мачта, фок, ниже второй, грота. Первую, как я помнил, ставили перед тем местом, где киль переходил в форштевень, а вторую от форштевня отделяли две трети длины судна. Не все мои термины сперва были понятны Эвклиду, потому что пришли в русский язык из голландского,
английского и немецкого языков, но потом, по его подсказкам, я поменял их на греческие. Объяснил, зачем мне такой большой киль, длинный бушприт, усиленный ахтерштевень, к которому я собирался крепить баллер руля. Я не желал управлять шхуной при помощи двух рулевых весел. До разговора со мной грек был уверен, что знает о судостроении все. После разговора - что не знает почти ничего. И это я ему передал лишь часть своих знаний по предмету «Теория устройства корабля». Вообще-то, «ТУК» - та еще нудятина, но преподавал ее начальник училища Теплов, поэтому нам приходилось напрягаться. В моем случае оказалось, что не зря - позволило договориться с Эвклидом о приемлемой цене. Затем мы обсудили, сколько и какого дерева понадобиться, что придется покупать, а что можно заготовить самому. На верфях есть несколько мастерских по сушке и придаче нужного изгиба доскам. Кое-что придется покупать у них, чтобы не терять время. Я пообещал привезти лес в ближайшие дни, после чего и приступим к строительству.
        После обеда на постоялый двор пришли те самые два иудея, компаньоны Мони. Узнав, что я присутствовал при его смерти, попросили рассказать подробно. Как понял по наводящим вопросам, им кто-то уже доложил. Проверяли на вшивость. Только не понял, кого - меня или докладчика?
        - Я же тебе говорил, слишком он рисковый был, - сказал один иудей другому.
        Это Моня-то рисковый?! Впрочем, всё познается в сравнении.
        - Дурак он был, - произнес второй и спросил: - А тебя почему не тронули?
        - Потому что я и мои люди убили восьмерых нападающих, - ответил я. - Остальные решили, что добыча обойдется им слишком дорого.
        И мы перешли к моему товару. Торговался я до последнего, продемонстрировав завидное владение приемами торга, большую часть которых я знал до сегодняшнего дня чисто теоретически, а также способов решения налоговых вопросов в городе Херсоне и отличное умение считать. Я предполагал, что возникнет много непредвиденных расходов при строительстве парусника. Перепробовав несколько методов, иудеи попытались разыграть «хорошего и плохого покупателя», но я сказал, что знаю и этот прием, они улыбнулись, и жаркая дискуссия закончилась компромиссным вариантом, который не очень нравился, но устраивал обе стороны. Договорились, что завтра утром они заберут товар, лошадей и телят. Я оставил только своего коня и принадлежавших скифам, пару бычков нам на зиму на съедение и одного в счет оплаты греку.
        - Мы могли бы снабдить тебя товаром и транспортом весной, - предложил мне тот, который судил о Моне реалистичнее.
        Это можно считать признанием моих купеческих способностей.
        - До весны надо дожить, - сказал я.
        Оба иудея согласились со мной. Люди в эту эпоху привыкли к быстрым переменам. Вряд ли кому-нибудь из них пришло бы в голову покупать тридцатилетние государственные облигации даже самых крепких экономик. Они скорее напоминали биржевых игроков. Если не игроков в рулетку.
        18
        Я хорошо знаю Крым. В школьные годы приезжал сюда отдыхать почти каждое лето, а после третьего курса мореходки попал на полгода на практику в Ялтинский портофлот. Работал матросом на прогулочных катерах по графику «сутки через трое». За полгода сменил шесть катеров. Переводили за хорошее поведение. На вахте сидишь на руле и, если шли с экскурсией, слушаешь монотонный бубнеж экскурсовода: «Сейчас мы проплывем скалы Близнецы…». Поэтому отлично знаю побережье от Кастрополя до Алушты, между которыми курсировали катера. Жили мы в профилактории порта в Алупке. Оттуда в свободные двое суток совершали путешествия по окрестностям, в том числе по горам и лесам. В конце двадцатого века крымские леса казались неухоженными парками. То ли дело в шестом!
        Мы целый день добирались до последнего византийского поста в горах. Дальше начиналась территория, подконтрольная таврам. Так как земли там были плохие, ни земледелием, ни скотоводством на них особо не позанимаешься, византийцев они не интересовали. Пост из двадцати человек стоял здесь, чтобы присматривать за таврами, не позволять им совершать набеги большими бандами. Маленькие как-то умудрялись просачиваться незамеченными. Нас предупредили, что дальше соваться опасно.
        Лес на ближних подступах к посту был вырублен. Может, солдатами для лучшего обзора, может, такими, как мы. Пришлось ехать дальше. Остановились у дубовой рощицы. Теоретически я знал, какие дубы нужны на обшивку, какие на бимсы, какие на киль. А вот как определить практически? Чтобы народ не сачковал, поручил рубить небольшие деревья для средних и мелких деталей, колышков. Сам же бродил между дубами, ожидая, какой улыбнется мне. Никто из них не хотел умирать. Пока не наткнулся на два дерева, не очень толстые, с не искривленными стволами, как у большинства дубов. Они как бы соревновались друг с другом, кто лучше. Грек Эвклид решит ваш спор, определит, кому быть килем.
        Со мной приехали на четырех арбах вся моя команда и еще трое херсонцев, которых нанял для валки леса. Они и Семен срезали деревья двумя двуручными пилами, которые в России называют «Дружба-2», потому что каждый тянет на себя. Хисарн надрубывал выше предполагаемого отпила, чтобы падали в нужную сторону. Толя и Ваня обрубывали ветки. Я, Гунимунд, Скилур и Палак охраняли их на атакоопасных направлениях. Три арбы я взял в аренду, оставив в залог кибитки. Мы договорились с их хозяином, владеющим чем-то типа транспортной компании, что после возвращения продам ему кибитки вместе с волами. Это Келогост свел нас. У него поразительная способность зарабатывать на посреднических услугах, причем не прямо, а косвенно: мои волы, поменяв хозяина, останутся зимовать на постоялом дворе. Не бесплатно, конечно.
        Оба больших дуба погрузили на одну арбу. Я решил больше ничего не класть на нее. Волы под гору потянут и не такой груз, спуск не крутой, но лучше не рисковать. Дубами похуже заполнили остальные три. Наверняка тавры уже знают о нас, стук топоров слышен далеко, но пока ничего подозрительного я не заметил, и Гарик никого не учуял. Он носился по лесу челноком, как настоящий охотничий пес, так никого и не поймав. На пост вернулись, когда уже темнело.
        Утром двинулись в обратный путь. Мы с Гунимундом скакали впереди, скифы - замыкающими, арбы скрипели посередине. Я помнил правило: если погони нет сзади, значит, ждет впереди. Поставив себя не место тавров, предположил, где бы сделал засаду? Было по пути интересное местечко. Оттуда уже недалеко до города, мы должны расслабиться, потерять бдительность. На подъезде к нему я приказал остановиться.
        - Давай-ка прогуляемся пешочком, - предложил Гунимунду.
        Гот не стал спорить, хотя по лицу было видно, что не понимает и потому не одобряет моих действий. Я подозвал Хисарна и предложил скифам спешиться. Впятером мы пошли вперед не по дороге, а по лесу, забирая вверх по склону. Над тем местом, где могла быть засады, мы повернули к дороге и пошли осторожнее.
        Их было четырнадцать. Двое сидели в дозоре на гребне горной складки, выглядывали нас, остальные расположились в ложбине. Кто-то просто сидел или лежал, кто-то жевал, кто-то болтал негромко. Вооружены луками, копьями, мечами и топорами. Нагрудная броня кожаная, да и то не у всех. Только один был в железном шлеме. Это, наверное, командир. Сидел он прямо под выстрел, вытряхивал камешек из своей обувки типа полусапожка.
        Я показал скифам, чтобы сперва стреляли в дозорных, а потом по остальным, начиная с левого, ближнего к нам края. Как только в первый раз тренькнули их тетивы, выстрелил и сам. Командир откинулся на спину и уронил полусапожек. Остальные замерли, соображая, что произошло. Две скифские стрелы сразили еще двоих тавров, и только тогда остальные кинулись бежать. За ними сразу кинулись в погоню Гунимунд и Хисарн. Скифы срезали еще пару. Одного убили и одного притащили живым готы. Средних лет, невысокого даже по местным меркам роста, угрюмое бородатое лицо с окровавленным лбом над левой бровью. Одежда из кожи, грязная и засаленная. От него воняло дымом, пОтом и каким-то кислым, неприятным запахом. Ему связали руки веревкой, найденной в одной из трофейных сумок, похожей на ту, которая досталась мне от первых встреченных тавров. Видимо, я для них неудобный противник.
        Пока готы и Скилур собирали трофеи, Палак сбегал к обозу и передал команду двигаться к нам. Добыча была не ахти. Я взял железный шлем и два меча для молодых росов, остальное отдал готам. Еще им полагалась четверть от продажи раба. За него дали восемь солидов. Но главным результатом были рассказы Гунимунда обо мне. Благодаря им я получил у херсонцев прозвище, которое можно перевести как Вещий Александр. Осталось только узнать, на какую змею мне придется наступить?!
        Мы сделали еще три ходки в горы, навезли дубов на обшивку и мелкие детали и сосен на мачты и палубный настил. Пятой ходкой привезли сухостой на дрова. Их оказалось слишком много. Келогост предлагал продать излишек дров, но я решил придержать до весны.
        - Ты прав, - согласился славянин, - ранней весной они будут дороже.
        Вот об этом я как раз и не думал, у меня были другие планы на дрова.
        Я продал кибитки и волов, рассчитался с лесорубами и Гунимундом и Хисарном. Последние два очень удивились, что в придачу к богатой доле от гуннской добычи я еще и зарплату им отдал. Остальные купцы так не поступали. Но удивились не сильно, потому что привыкли, что я не обычный купец. Договорился с ними, что весной наймутся ко мне на судно. Само собой, на зарплату конных охранников, пять солидов в месяц.
        19
        Всю зиму я занимался строительством парусника. Сначала сделали разметку на стапеле. Первым положили киль, усиленный снизу для предохранения фальшкилем. К нему прикрепили составные форштевень и ахтерштевень, к которым изнутри - дейдвуд, образующие плавный переход от киля к корпусу. Сверху на киль положили кильсон. К нему и дейдвудам крепят шпангоуты: обычные, более толстый мидель-шпангоут в середине и косые на форштевне. С ними наше сооружение напоминало костяк рыбы, ее хребет с ребрами. Шпангоуты стянули двумя рядами бимсов, поскольку шхуна будет твиндечной - двухпалубной - и укрепили кницами снизу в местах соединения, а дальше от борта подперли пиллерсами. Сверху на них положили стрингеры. Вставили и закрепили обе мачты, снаряженные всем необходимым для крепления парусов и грузовой стрелы. Под пяту каждой мачты я положил по золотому солиду, чтобы дружили с ветрами. Византийцы такой приметы еще не знали. Надеюсь, Эвклид расскажет о ней своим коллегам. Сделали бушприт с утлегарем - выступающее вперед и под углом вверх бревно, похожее на рог единорога, для крепления стакселей. Потом обшили борта
встык досками толщиной сантиметров десять-двенадцать. Концы досок входили в шпунты фор - и ахтерштевня и крепились медными нагелями. Там, где будет постоянное соприкосновение с водой, доски тщательно просмаливали и крепили медными нагелями или дубовыми, которые вбивались в отверстия, прожженные раскаленным прутом более тонкого диаметра; а там, куда вода попадала время от времени, не просмаливали, если это мешало людям, но крепили железными гвоздями, которые сверху утапливали в доску и закрывали деревянной пробкой. В районе ватерлинии вставлялись утолщенные бархоуты, а выше - привальный брус. Для обшивки фальшборта использовали сосновые доски. В них сделали порты для весел, по пять с каждого борта. Пригодятся для маневров в порту или узостях. В отсеки возле киля уложили балласт - свинцовые и чугунные болванки, причем первые в середине судна, как более тяжелые. Чтобы они не смещались, в промежутки засыпали мелкие камешки и покрыли деревянным настилом. Потом настелили сосновыми досками твиндечную и главную палубы, полуют и полубак. Между мачтами сделали комингс трюмного люка и ростры для
четырехвесельного яла. На корме оборудовали, «утопив» почти на метр в палубу, капитанскую каюты, а на баке - кубрик для команды. Там же, чтобы ветер сносил искры вперед и вбок, не на паруса, соорудили печку из кирпичей, небольшую, на один котел, чего в шестом веке никто не делал. Эвклид даже спросил, не собираюсь ли я сжечь судно?! Нет, но и питаться всухомятку тоже не собираюсь. К грот-мачте приделали стрелу для грузовых работ и спуска и подъема шлюпки, а на полубаке - поворотную грузовую балку для подъема якоря. К ахтерштевню прикрепили руль, длинный румпель которого перемещался над капитанской каютой. Сделали ограничители, чтобы руль поворачивался на тридцать пять градусов на каждый борт. При больших углах эффективность руля падала. Пространство, в котором «ходил» румпель, прикрыли сверху трапециевидным деревянным коробом и оборудовали там ахтеркастель - боевую палубу, прикрытую фальшбортом из толстых досок, чтобы отстреливаться от непрошенных гостей. В будущем собирался поставить там баллисту, но пока на нее не хватало денег. Перед местом рулевого установили нактоуз - тумбу для крепления компаса.
Греку я не стал это объяснять, просто показал, что и где надо сделать. Потом надели сегарсы на мачты для крепления триселей, прикрепили рымы, утки, кнехты и прочие приспособления для крепления снастей, швартовки судна, других судовых нужд. Шхуну тщательно проконопатили пенькой, еще раз просмолили корпус. И спустили на воду! Без шампанского, но с радостными криками, традиционной попойкой и раздачей всем работникам по премиальному солиду. Назвал ее «Альбатросом», как свою яхту. Пусть и она летает над волнами!
        За этими хлопотами я не заметил, как стал отцом. Приполз еле живой на постоялый двор и узнал, что Алена родила сына. Назвал его Виктором - пусть растет победителем. На меня не обиделись. В шестом веке к отцовству относились спокойнее, истерик перед роддомом не устраивали, поскольку их не было. Акушерами были Елена и Валя. Через две недели крестил его после многочисленных напоминаний Келогоста. В крестные отцы взял Келогоста - куда же без него! - и Гунимунда. В то время их надо было брать несколько, видимо, из-за высокой смертности. Крестной матерью стала Елена. Все трое сочли это большой честью. Крестили прямо на дому. В то время церковь не ленилась сама пройтись за деньгами. Заодно окрестили и Алену с Валей. Этих бесплатно, как перевербованных. Я не возражал: с волками жить… Зато Семен и пацаны держались за своих богов крепко. Но долго ли он выдержит кукование ночной кукушки?!
        Паруса мне пошили в парусной мастерской. Трехслойные, с рифами и укрепленными кожей углами. Заказал по два комплекта обычных и штормовые. В другой мастерской изготовили лини, шкоты, тросы, канаты заданной толщины из просмоленных или нет прядей. Всё это было перенесено на шхуну. Сперва вооружили стоячий такелаж, натянув где надо талрепами до звона, потом бегущий. Закрепили якоря: одни на полубаке, второй на полуюте и так, чтобы не мешал румпелю. Осталось взять воду, погрузить провизию и товары - и в путь! Славянин с Днепра сказал мне, что высокая вода в реке будет с середины и до конца апреля, а если зима снежная, то и дольше. В Херсоне зима была не снежная, хотя и закончилась только сейчас, в начале марта, а не середине февраля, как было в Севастополе в двадцать первом веке. Будем исходить из худшего варианта.
        С момента спуска шхуны на воду, на ней начали нести вахту по очереди скифы и молодые росы. С осени я заставил их, чтобы не маялись дурью, вместе с Семеном занимались строевой и боевой подготовкой под руководством Гунимунда, которого я нанял для этого. Он их обучал владению копьем и мечом, бою в строю и хождению строем. Оказывается, строевая подготовка в византийской армии на уровне советской. Я изготовил еще три арбалета для гота и Толи с Ваней. Стрельбе их учил Семен. Я ожидал, что Гунимунд заупрямится, но ошибся. Готы не очень хорошие стрелки из лука. Да и луки у них не свои, чаще скифские. Есть, конечно, отдельные представители, которые в стрельбе из лука не уступят кочевникам, но таких мало. А для стрельбы из арбалета не надо тренировать руки с детства, и убойная сила у него больше, гот это видел на деле. Семен мне как-то сказал, что Гунимунд уже стреляет лучше их всех. Чему удивляться?! Мужик он серьезный, за любое дело берется ответственно.
        Из готской деревни был вызван Хисарн, и я нанял греков матросов. Поскольку остальные судовладельцы намеревались открыть навигацию примерно через месяц, желающих устроиться ко мне хватало. Хотя многих смущал вид моей шхуны. Слишком необычная была для них. Я отобрал троих с более-менее интеллектуальными лицами. Им придется вести шхуну по компасу, до чего пока византийцы не додумались. Точнее, они пользовались намагниченной стрелкой, но картушку пока не изобрели. По моему заказу в мастерской изготовили медную чащу с отверстием внизу. Я вставил в нее тонкий деревянный диск с нарисованными румбами - картушку, закрыл сверху стеклом, которое посадил на клей и закрепил медным диском, чтобы не пропускало воздух. Через нижнее отверстие, вставив соломинку, чтобы выходил воздух, и залил воду. Вообще-то, надо бы залить незамерзайку, типа разбавленного спирта, но в холода я не собирался путешествовать. Компас снабдил цапфами, чтобы он свободно качался при бортовой и килевой качке. До этого тоже додумаются не скоро. Пока что компас лежал в специально изготовленном сундучке, я собирался установить его, когда
отправимся в рейс. Для этого надо было обучить команду управляться с парусами.
        Греки уже работали с латинскими, общий принцип знали, поэтому быстро разобрались, что к чему. Я разбил команду на три группы. Первая обслуживала грот-мачту. Командовал ею Геродор, самый опытный из нанятых мною греков. Роста чуть выше местного среднего, с орлиным носом, аккуратной короткой бородкой и расчесанными на пробор посередине черными волнистыми волосами почти до плеч. Судя по всему, он уже сложившийся капитан, вот только никто пока не доверял ему судно. Вторая работала с парусами фок-мачты. Старшим был грек Агафон, длиннорукий и волосатый - чистая обезьяна, но глаза умные. Третьей были поручены носовые стаксели и кливера, которые крепились к бушприту. Там заправлял Пифодот - весь круглый, с сочными губами, веселый и непоседливый. За два дня усиленных тренировок моя команда научилась быстро ставить, переносить и убирать паруса. Еще день ушел на обучение росов, скифов и готов гребле. Я сперва погонял их на четырехвесельном ялике, который к тому времени изготовил Эвклид, а потом прямо у причала поработали на веслах шхуны. Пока результат был не очень, но со временем научатся.
        На следующий день мы вышли в море на ходовые испытания. Дул норд-ост, метров десять в секунду, волна выстой от силы полметра - то есть, лучше погоды для прогулки не придумаешь. Из бухты вышли на веслах, а потом начали ставить паруса. Услышав их «лопотание» на ветру, я чуть не заорал от счастья. На курсе бакштаг шхуна начала набирать ход, причем почти так же резво, как моя яхта. В балласте, сидит неглубоко, вот и несет ее ветром. В грузу скорость упадет. Зато руля будет слушаться лучше, чем сейчас. Всё-таки румпель - не штурвал, тяжеловато им управлять с непривычки.
        Я подозвал Геродора:
        - Становись на руль. Идем этим галсом.
        Он быстро освоился с румпелем.
        - Тяжелее, чем рулевым веслом? - спросил его.
        - Нет, также, - ответил он, - а поворачивает быстрее.
        - Посмотришь, какой послушной станет шхуна, когда корма будет сидеть глубже! - пообещал я.
        Прошел к носу, посмотрел, как закреплены паруса, сделал пару мелких замечаний, чтобы не забывали, кто капитан. Постоял на полубаке, посмотрел, как форштевень разрезает волны, разбрасывая в стороны брызги. Да, на шхуне интереснее, чем на яхте. Даже пожалел, что в прошлой жизни не устроился работать на такую. Предлагали на частную шхуну, переделанную в яхту. Работа холуйская, не по мне.
        Дошли до мыса Айя, до того места, где я кувыркнулся за борт. У меня появилось предчувствие, что сейчас упаду в море еще раз - и окажусь в двадцать первом веке. Не случилось. Как ни странно, я не сильно огорчился. Потом легли на обратный курс. Шхуна кренилась не сильно, с остойчивость всё в порядке, даже пожалел, что не сделал мачты выше. Греки очень удивились тому, как круто к ветру и быстро шла шхуна. Нефы с латинскими парусами могут идти почти так же круто, но намного медленнее. Оба скифа приуныли. Личики у них позеленели, будто огурцов объелись. Ничего, некоторые от морской болезни со временем излечиваются. Но очень некоторые.
        Когда мы под парусами вошли в бухту, на берегу скопилось много зевак. Кое-кто из них подходил потом к шхуне, рассматривал ее уже без презрительных ухмылок и мрачных пророчеств, как раньше. На всякий случай я удвоил на ночь караул на ней.
        Еще два дня ушли на погрузку снабжения и товаров на шхуну. Точнее, товар был один, недорогой и быстрореализуемый - вино в бочках, потому что на большее денег не хватило, а идти на поклон к иудеям мне не хотелось. К тому времени были проданы и мой конь, и Скилура, и Палака. Парни, конечно, очень расстроились, но я пообещал им осенью купить получше. Собирался даже продать доспех, но потом решил не покупать товар, а заготовить самому. Поэтому вино погрузили в твиндек, а в трюм набили пустые бочки, дрова и рыболовецкие сети. К вечеру второго дня я сам себе доложил: «Корабль к бою и походу готов!»
        20
        Первый раз Тендровскую косу я посетил в бытность курсантом. Мой однокурсник трудился на портовом буксире «Березань», который часто бегал в те края. Буксир был старый, жутко коптил. Про него шутили: «Распуская дым и срань, в море вышла „Березань“». Зато команду оттуда было не выгнать. Каждый раз они останавливались на пару часов возле Тендры и ловили рыбу обычными донками, в основном бычков, больших и черных, - кочегаров, как их называли одесситы. За два часа каждый член экипажа надергивал бычков на половину месячной зарплаты. Теперь я приплыл на косу с сетями. Мы зашли в затоку, стали на якорь недалеко от берега, на глубине метров десять. На косе между намытыми валами грунта во впадинах имелись озера, соленые и пресные. В мое время Тендровская коса была покрыта только травой и невысоким кустарником, а сейчас есть рощицы.
        На берегу мы расположились между соленым и пресным озерами. В первом будем добывать соль. Не в товарных количествах, конечно, потому что мало времени и котлов всего два и среднего размера, а только на засолку рыбы. Сети поставили греки. Это они умели делать лучше меня. Сети были не похожи на капроновые, более грубые, с глиняными грузилами. Казалось невероятным, что в них хоть какая-то рыба попадет. Греки утверждали, что попадет и немало. Остальные развели костры и занялись вываркой соли. Кроме скифов, которым я разрешил поохотиться, чтобы оклемались после качки. Нас немного поболтало на траверзе мыса Тарханкут. Не знаю, как он называется в шестом веке, но такой же пакостный. Во всём Черном море будет спокойная погода, а возле Тарханкута обязательно потреплет.
        Сам прошелся до ближней рощицы. Если не ошибся, это была ольховая. Опилки ольхи - самые лучшие для копчения рыбы. Да и мяса можно накоптить, если будет что. Я набрал валежника, а вернувшись в лагерь, послал готов срубить и притащить несколько сырых стволов. Коптильню устроил в склоне вала. Грунт был рыхлый, копался легко, но и осыпался быстро. Я укрепил стенки галькой, камнями, которые пришлось поискать. Испытания отложил на следующий день, поехал с греками трусить сети.
        Результат превзошел мои самые смелые ожидания. Уже из первой сети выбрали рыбы столько, что шлюпка была заполнена по планширь. В основном кефаль. На кавказском побережье ее называют лобаном за тупую, округлую, «лобастую» голову. Пойманную рыбу сложили в бочки, залив густым раствором соли. Лишь часть рассола вылили на два небольших настила с бортиками, чтобы насушить соли для личного пользования.
        Скифы вернулись с двумя большими птицами, дрофами, судя по «усам». Раньше видел их только по телевизору, но на экране всё кажется интереснее, чем в жизни. Мертвые дрофы не впечатляли внешним видом, разве что размерами - величиной с крупного индюка, не меньше десяти килограмм мяса. Они были общипаны, выпотрошены, порезаны, заложены в котлы и повешены над огнем вариться. Что меня впечатлило - ни одно перышко не было выброшено. Всё будет пущено в дело. Утилитаризм людей шестого века поражал. В их жизни ничто не бывало ненужным. Скоро из этих перьев и пуха сделают подушки или тюфяки. В кубрике для команды сейчас холодновато. Я купил им несколько овчин, но этого мало. Там три двухъярусные кровати. Нижние ярусы одно-, а верхние двуспальные из-за изгиба корпуса. В моей каюте наоборот, чтобы верхняя кровать, на которой спит малый, не мешала вставать с нижней. Я и так в шестом веке только и делаю, что проверяю головой на прочность притолоки, косяки и прочие нависающие архитектурные детали. Никак не привыкну, что выше их среднего роста. Семен с Валей спят отдельно, в каморке возле печки. Она низкая и узкая,
прямо от двери залезаешь на кровать. Зато теплая, и никто не мешает их частной жизни. Судя по набухающему животу Вали, она имеет место быть.
        Ночевали на шхуне. На берегу оставили только дрова и настилы с солью. Первую половину ночи на вахте стоял я. Убедился, что и византийская ночь в этих местах тиха. И звезды такие же яркие. Люблю на них смотреть. А вот космонавтом не мечтал быть даже в детстве. Не знаю, почему. Может, из-за боязни высоты. Но в самолете ведь не боюсь, и на дереве или мачте тоже. Зато выйти на балкон на восьмом этаже и выше - насилие над собой. Гарри лежит на палубе неподалеку от меня. Он набегался на берегу, теперь дергает во сне лапами, будто гонится за кем-то. На постоялом дворе его случили с сучкой для улучшения породы. Собаки у Келогоста мелковаты в сравнении с Гариком. Сучка с ним подружилась, после чего признали и два кобеля, точнее, вынуждены были отдать ему верховодство. После этого он по ночам не отсыпался в комнате, а отрабатывал харчи, охраняя вверенное ему имущество. И, подражая своим подчиненным, опять научился гавкать.
        Часть утреннего улова я закоптил. Аромат шел такой, что все захлебывались слюной. В Херсоне мне не попадались ни копченая рыба, ни мясо. Может, и делают, но я не встречал. Греки мне сказали, что такую вкусную рыбу, какая получилась у меня, им раньше не доводилось пробовать. Греки всегда были льстецами. И сами очень падки на лесть, даже грубую.
        Я хотел только насолить рыбы, но ее было так много, что начали еще и вялить, развешивая на веревках между шестами, которые нарубили в рощицах. Погода была хорошая, теплая, но не жаркая, и ветреная, как раз для вяления. Не продадим ее, так сами съедим. Почти все бочки были полны, поэтому стали засаливать только лучшую. Некондиционную коптили и ели или выбрасывали в море. Сделали еще несколько настилов для сушки соли. Оказалось, зря, потому что за одним котлом не досмотрели, соль на дне высохла, и он прогорел. Всё равно дела здесь шли намного лучше, чем я предполагал. У меня даже появилась мысль: а не завести ли здесь факторию? Отказался от нее, когда увидел двух всадников. Они смотрели на нас издалека, не решаясь приблизится.
        - Аланы? - спросил я скифов.
        - Хунны, - ответил они в один голос.
        С такого расстояния лиц не разглядеть даже с моей дальнозоркостью. Значит, скифы определили национальность всадников по манере одеваться или ездить верхом. Впрочем, я уже привык, что все азиаты или негры для европейцев на одно лицо, а они сами очень легко разливают, кто какого рода-племени, но в то же время им все европейцы кажутся на одно лицо, а мы без особых проблем отличим славянина от немца и уж тем более от итальянца.
        Когда гунны ускакали, я посла скифов в разведку.
        - Нарветесь на отряд, спрячьтесь и переждите, - проинструктировал их. - Если мы уйдем на шхуне, то обязательно за вами вернемся на следующий день.
        Судя по их лицам, мысль, что их могут здесь бросить, даже в голову скифам не приходила. Вернулись они вечером, когда уже стемнело, и мы перевезли на шхуну все свое имущество, включая недосушенную рыбу и соль. Рыбу развесили между мачтами так, чтобы не мешала работать с парусами, а настилы с солью положили на ахтеркастле и полубаке.
        - Их там много, целый род. Живут на берегу озера в самом конце косы, - доложил Скилур.
        Докладывал обычно он, а Палак уточнял важные детали:
        - Это не те, на которых мы нападали.
        Те - не те, а пора уносить отсюда ноги. Тем более, что задул южный ветер - более-менее попутный.
        21
        Я часто бывал в Днепро-Бугском лимане. В советские времена ходили по нему в Николаев грузиться «сельскохозяйственной техникой» залпового огня или с вертикальным взлетом для стран Африки, Азии и Латинской Америки, выбравших, как тогда говорили советские идеологи, «некапиталистический путь развития». Но и не социалистический. И даже не феодальный. Определение этому несуществующему пути так и не успели придумать. По моему мнению, существует их всего два - с преобладанием экономического принуждения и неэкономического. Все остальные названия - от лукавого. По моему опыту, поскольку хлебнул оба, первый немного лучше, хотя тоже, конечно, полное говно. В мое время здесь суда сновали, как курортники по Лонжерону. Сейчас мы были единственные. Шли курсом галфвинд, то есть, в полветра - это когда дует в борт. Потом легли на бакштаг и вошли в Днепр. Судя по затопленным кустам на берегах, вода в нем поднялась. Я стоял на руле, а команда налегала на весла. Осадка у шхуны была метра полтора, так что мы довольно быстро шли против течения, делая более пяти узлов. При такой скорости гребля веслами начинает мешать, и
я дал отбой. Руль поручил Геродору, которого назначил старшим рулевым, а сам поднялся на ахтеркастель. Я был в шлеме, кольчуге и наручах. Арбалет стол прислоненный к фальшборту, а рядом на палубе стоял колчан с болтами. Остальная команда, кроме греков и, само собой, женщин и детей, тоже была в доспехах и при оружии. Купец славянин предупреждал меня, что здесь шалят местные отморозки, живущие на правом берегу. С левого их вытеснили гунны, которые и сами рады бы нападать на суда, но боятся воды.
        Вскоре мы прошли мимо деревеньки из трех-четырех десятков домов, раскиданных по высокому берегу. На берег были вытянуты несколько небольших рыбацких лодок, не однодеревок, с обшивкой внахлест, и лежали днищами вверх две длинные, метров по десять-двенадцать, с высокими бортами. В такую влезет человек двадцать. Их построили явно не для рыбалки. Увидев шхуну, народ засуетился, замахал руками. Наверное, предлагали причалить и поторговать, но поскольку не производили впечатление богатых покупателей, я решил не терять на них время. Да и не хотелось останавливать шхуну, набравшую ход.
        Так мы и шли четыре дня генеральным курсом на северо-восток. Река не делала крутых поворотов, с парусами почти не надо было возиться. И ветер дул южный и свежий. Только рано утром и поздно вечером, когда он стихал, команде приходилось салиться на весла. На ночь становились на якорь посреди судового хода. Поскольку проходящих судов не было, никому мы не мешали, отдавали только носовой якорь, а корма всю ночь гуляли то к одному берегу, то к другому. Прямо на ходу я успевал наловить на спиннинг щук и окуней. Рыбы было столько, что не успевал закидывать. И это в холодной воде. Представляю, что здесь будет твориться, когда река прогреется. Одну блесну оборвала какая-то рыбина. Дернула так, что я чуть за борт не улетел. Хорошо, «леска» порвалась. Питание рыбой, даже свежей, устраивало не всех. Грекам она нравилась. Росы тоже ели в охотку. Готы лучше бы поели мяса. Скифы предпочитали мясо. Копченую рыбу Скилур и Палак ели с удовольствием, а вот жареную и тем более вареную - без энтузиазма. Можно, конечно, спустить шлюпку и дать им поохотиться на берегу, но она закреплена по штормовому на рострах над
люком трюма, слишком много возни. Впрочем, парни не роптали.
        На пятые сутки вошли в нужный левый приток Днепра. Интересно, как он называется в двадцать первом веке? Ведь наверняка проезжал через него на поезде, автобусе или машине. Вода в притоке стояла высоко. Разлилась даже среди деревьев на низком левом берегу. В одном месте разлив был шире. Я предположил, что здесь, наверное, первый мелкий перекат. Прошли его легко, не коснувшись грунта. Купец предупреждал, что их должно быть два. Так и дошли до поселения антов, не обнаружив второй.
        Там нашему приходу очень удивились. По словам анта, содравшего с шхуны торговую пошлину как за десять кибиток, такие большие суда на его памяти сюда не добирались. Из чего я сделал вывод не задерживаться здесь надолго, чтобы не застрять до следующего половодья. И на высокую пошлину не обиделся. По моим прикидкам грузоподъемность шхуны тонн сорок-пятьдесят. Сейчас груза было тонн двадцать пять - намного больше, чем дотянут десять кибиток.
        Рыба соленая и вяленая и вино улетели быстро. Брали их как анты, так и купцы с севера. В основном менял на меха, мед, воск, медь и бронзу. Меха сложил в каюте, металлы - на дне твиндека, а на них сверху поставил бочки с медом. Воск расположил в носовой части трюма, а остальное его пространство заполнил зерном. Вроде бы пшеницей с небольшой добавкой ржи. Или наоборот. Потому что ни слова «пшеница», ни слова «рожь» не было в языках антов, славян и росов, а я в зернах не разбираюсь.
        Могу только овес отличить. Запомнил его на всю жизнь, когда грузил в Новороссийске. Я был молодым вторым помощником капитана, который на советском флоте отвечал за погрузку-выгрузку. Во всех остальных странах этим занимался старший помощник. Однако у «совков» на старпомов была возложена обязанность писать отчеты обо всём и всех, и это при том, что на судне числился в штате первый помощник капитана, который отвечал только за морально-политическое воспитание и тоже писал обо всём и всех, но более подробно. Всю погрузку я бегал и смотрел осадки, чтобы не перегрузить судно. Овес задували в трюма через трубы двумя насосами, и пыль стояла такая, что в метре ничего не увидишь. В этой пыли было очень много остюков, которые набились в мою одежду, как пассажиры в трамвай на Привозе. Чем дольше шла погрузка, тем чаще я чесался. Оказалось, что овес, заполнив трюма, так и не выбрал всей грузоподъемности судна, можно было не бегать. Остюки не захотели расставаться с одеждой даже после трех прогонов в стиральной машине, пришлось всю выбросить. До сих пор, как увижу или вспомню овес, начинаю чесаться.
        22
        Вниз мы отправились, когда вода в реке начала спадать. Широкий плес опять проскочили без проблем, зато ниже, в месте, где я не предполагал неприятностей, проползли килем по дну. Шли на веслах по течению, скорость была приличная, поэтому не застряли. А то бы пришлось разгружать судно, опережая спад воды, или зимовать там. По Днепру пошли еще быстрее. Там течение было сильнее. Ветра почти не было, только в полдень немного раздувался, тогда поднимали триселя. Остальное время шли на веслах. Если светила луна, захватывали и часть ночи, но только сплавом, не гребли. Утром нас будил петух. Я купил его и десяток кур на пропитание экипажу. Сколотили им клетку из прутьев возле грот мачты. Кормили зерном, которого полный трюм. Петух красно-черный и длинноногий, с нервным характером: норовит клюнуть каждого, кто проходит мимо клетки. У антов наелись мяса. Скифы каждый день приносили подстреленных уток, гусей, лебедей в таком количестве, будто хотели отомстить за то, что их заставляли есть рыбу. Поэтому пока что ели только яйца. Резать кур начнем, когда выйдем в море. На подходе к деревеньке у устья Днепра нас
поприветствовал дымный костер на высоком мысу. Видимо, он заменял звонок по мобильному телефону. Уверен, что звонили по поводу нашего приближения.
        - Суши весла! - дал я команду, поручил управление шхуной Геродору, а сам пошел в каюту облачаться в полный доспех.
        Когда вышел из каюты, экипаж был весь на баке, смотрел в сторону деревеньки. Там народ погрузился на две длинные шлюпки и отчалил от берега. Судя по отсутствию товаров и наличию оружия, они не торговать собирались с нами. На носу шлюпок стояло по человеку, которые держали по деревянному щиту, больше напоминающему дверь. Этими щитами прикрывали гребцов. У лодок были высокие борта заваленные внутрь, в которых имелись отверстия для весел. Борта эти закрывали гребцов, попасть можно было, только стреляя сверху, что не должны были позволить щиты. Да вот только стрелять по ним будут не из лука!
        - Я сбиваю щитоносца с первой лодки, потом ты, Гунимунд, бьешь по рулевому, а остальные - по гребцам, - приказал я.
        Остальные - это Скилур и Палак с гуннскими луками и Семен и два молодых роса с арбалетами. Сейчас узнаем, чему они за зиму научились.
        Я прицелился в то место, где должен быть живот щитоносца. Шхуну несло течением со скоростью километров семь, и лодка приближалась, плывя против него, примерно с такой же, если не быстрее. Когда дистанция сократилась метров до ста двадцати, выстрелил. Сначала думал, что не попал, но потом щитоносец начал заваливаться назад. Упал он на гребцов, отчего передние сбились с ритма, перестали грести. Наверное, сейчас ругают его, не подозревая, что это продлит им жизнь. Следующим погиб рулевой от болта гота, и несколько гребцов уронили весла, получив по стреле или болту. Лодка начала терять ход и разворачиваться бортом к течению. Пока мы перезаряжали арбалеты, скифы успели положить чуть ли не всех, кто сидел в этой лодке. На второй передумали нападать, развернулись через правый борт и быстро поплыли вниз по течению, под углом у правому берегу. Народ на берегу, в основном бабы, рванулись вверх по склону, что-то крича на бегу. Такое впечатление, будто мы сейчас на них нападем.
        - Геродор, держи на первую лодку, а вы, Агафон и Пифодот, зацепите ее баграми и подтащите к борту, - приказал я.
        В лодке еще было шестеро живых и не раненых. Они послушно поднялись по одному на борт шхуны, оставив оружие в лодке. Хисарн и Семен вязали их, укладывая мордами в палубу. Затем Толя, Ваня, Скилур и Палак спустились в шлюпку, собрали там трофеи и выкинули раздетых мертвых и раненых за борт. Шлюпку взяли на буксир. Утонет, так утонет. Не оставлять же ее этим недоделанным пиратам!
        Я приказал поставить на ноги одного из них. Пират был похож на старшего паромщика с притока Днепра, я даже сперва и подумал, что это он и есть. Но нет, немного моложе и совсем беззубый.
        - Вы кто такие? - спросил по-латыни.
        - Греки, - ответил пират с мягким акцентом, как у паромщиков.
        Я посмотрел на Агафона, который стоял рядом. На лице грека было такое же выражение, как у итальянцев, когда румыны говорят, что их предки - римляне. Здесь неподалеку, на Буге, был греческий город Ольвия. Гунны разрушили его. Наверное, это потомки греков и какого-то местного народа, но не скифов.
        - Привяжите им руки к веслам, - распорядился я. - Пусть гребут до Константинополя.
        Трофеи оказались неважнецкие: старые копья, мечи, топоры и ножи из плохого железа. Одежда еще хуже. Отдал ее всю готам и грекам с условием, что свяжут одежду в узел и опустят на веревке за борт до вечера, пока там не передохнут вши. Хоть и заставляю регулярно делать приборки в кубрике, народ стал все чаще почесываться, гоняя по своему телу насекомых. У меня, Алёны и малого белье шёлковое, нас пока не терроризируют.
        Выйдя из лимана, взяли курс на Босфор. Греки думали, что пойдем, как все, вдоль берега, и очень удивились. На карте, купленной мною в Херсоне, Черное море изображено не совсем правильно. Западный и южный берега очень подробно, восточный до Тарханкута тоже, а дальше и почти весь северный берег слабенько, поэтому северная часть получилась намного уже, чем на самом деле. Если бы проложил курс на Босфор по этой карте, оказались намного восточнее. Но я столько раз прокладывал курс от Ильичевской зоны разделения движения на Босфор, что на всю жизнь заполнил его. На этот курс и легли, пройдя мыс Большой Фонтан. Или как он называется в шестом веке? Еще больше удивились греки, когда я установил на нактоузе компас и заставил плыть сутки напролет, разбив команду на две вахты: мы с Геродором меняли друг друга, как офицеры, Агафон и Пифодот по очереди стояли на руле, остальные работали на парусах и присматривали за пленными, особенно, когда развязывали их, чтобы накормить. Пираты, правда, оказались какими-то покорными. На их лицах было написано: остались живы, кормят хорошо - чего переживать, печалиться?! Но
всё же я им не доверял. Ночи уже были теплые, поэтому свободные от вахты спали на палубе, а пленных запирали в кубрике. Ночью компас подсвечивал масляный светильник, к которому я приделал изготовленный по моему заказу стеклянный колпак, какие видел в детстве на керосиновых лампах. Греки быстро научились держать курс по компасу. Первое время им это даже нравилось. Вот только ночью грекам было тяжко стоять на вахте. Привыкли по ночам спать. Ничего, вытерпели. Да и ветерок был свежий, шли резво, не поспишь.
        На третье утро мы увидели берег. Вышли чуть западнее Босфора. В шестом веке ни с кем не надо было связываться и ждать разрешение на проход по проливу. В двадцать первом веке движение в Босфоре стало односторонним: караван судов несколько часов шел из Черного моря в Мраморное, потом караван в обратную сторону. Приходилось миль за двадцать связываться с постом регулирования движения и, если повезло, пристраиваться к каравану, а если нет, становиться на якорь или дрейфовать в открытом море, ожидая. Иногда почти сутки. Потом диспетчер вызывал ожидающие суда и объявлял, кто, в какое время и за кем пойдет. Интервал между судами был пятнадцать минут, если с опасным грузом - полчаса.
        На входе в канал к нам буквально подлетела от берега тридцативесельная галера. Плавные, одновременные взмахи весел, делали ее похожей на птицу. Корпус узкий, выкрашенный в темно-красный цвет, с закругленным внутрь, высоким форштевнем. На скулах нарисовано по глазу без радужки, как бы с расширенными зрачками. Примерно посередине мачта с латинским парусом, подвязанным к рее. На корме два рулевых весла, по одному с каждого борта, и на флагштоке висел флаг, красный с золотом. Что на флаге было вышито - не рассмотрел, потому что плотная материя не развивалась. Я где-то читал, что от галер исходила жуткая вонь, потому что гребцы-рабы, прикованные к скамье цепью, гадили под себя. От этой не воняло. Может, потому, что на ней гребли вольнонаемные, а не рабы. Галера подошла левым бортом к нашему правому по инерции, убрав быстро, по команде, весла с этого борта. Матрос кинул с бака нам швартов. Агафон закрепил его. Взмах весел правого борта по команде офицера - и галера поджалась к нам. Она была длиннее шхуны, но чуть ниже. Гребцы сидели вдоль бортов в один ряд под навесом из сшитых кож. Посередине судна
проходила галерея от кормы до бака. В двух местах от нее к бортам шли ответвления. По одному из них подошел к борту галеры и затем поднялся на шхуну с помощью подавшего руку Диофанта византийский офицер в сверкающем позолотой шлеме с красным гребнем из крашеного конского волоса и надраенным до блеска, бронзовом, «анатомическом» - воспроизводящем мускулатуру торса, которой явно не хватало владельцу, - панцире, поверх которого накинут тонкий красный плащ, хотя день был не холодный. На ремне с золотой застежкой висели меч и кинжал с золочеными рукоятками и в золоченых ножнах. Молодой, лет двадцати, заносчивый и самоуверенный - типичный представитель столичных паркетных войск всех стран и народов. Видимо, мажорный мальчик. Родители, благодаря связям или положению, обеспечили его синекурой. Офицера сопровождали четверо матросов в железных конических шлемах и кожаных доспехах, вооруженные короткими копьями и кинжалами, без щитов.
        - Откуда и куда? - спросил офицер, всем своим видом показывая, что делает большое одолжение, задавая вопросы. Чем-то он напомнил мне украинских пограничников и таможенников.
        - От днепровских антов в Константинополь, - ответил я, всем своим видом показав, что не делаю никому одолжения.
        - Какой груз? - задал он второй вопрос.
        - Зерно. Открыть трюм и показать? - спросил я.
        - Не надо, - ответил офицер и потребовал: - Шесть милиарасиев за проход проливом.
        Я посмотрел на Геродора. Тот кивнул головой, подтверждая, что платить придется. Я сходил в каюту за деньгами. Когда вернулся, Геродор, захлебываясь от восхищения, рассказывал офицеру, что мы прошли от Днепра до Босфора напрямую и чуть более, чем за двое суток. Офицер, судя по искривленным губам, не очень-то и верил. Он же видел, как мы подошли к проливу вдоль западного берега. Небрежно взяв деньги унизанной золотыми перстнями рукой, офицер с эскортом вернулся на галеру, которая сразу полетела к нефу, который подходил с юго-востока.
        В двадцать первом веке официально не надо было платить за проход Босфором, который турки упорно называют Истамбульским проливом. Просто иногда к борту подходил санитарно-карантинный катер и проверял документы на судно и груз. Если дать им вместе с документами блок сигарет, проверка заканчивалась быстро и с положительным результатом.
        23
        Константинополь производил более яркое впечатление, чем Стамбул в двадцать первом веке. Все крепостные стены были целы. Высотой метров десять, укрепленные, как мне сказали, девяноста шестью башнями, круглыми и квадратными. Они отстояли друг от друга метров на шестьдесят и возвышались над стенами метра на три. Вдоль стен, там, где они отходила от моря, был ров шириной метров двадцать. Внутрь города вело десять ворот. Возле каждых охраны человек по сто: полсотни легких пехотинцев, десятка три - тяжелых и десятка два всадников. Обмундированы и вооружены одинаково по родам войска, не в пример провинциалам. Иностранцев впускали только безоружными. Дома в Константинополе были разной высоты. Самый высокий из тех, что я видел, - девятиэтажный. Без лифта и со всеми удобствами во дворе. Иногда рядом с приличным домом находились лачуги, скорее, норы, собранные из камней, досок, обломков черепицы и кусков шкур. Главной была улица Месса, которая во всю свою примерно семиметровую ширину выложена плитами. По обе стороны ее располагались храмы, торговые пассажи и двухэтажные дома знатных византийцев. На каждом
доме рядом с входной дверью на стене было написано, а чаще выложено мозаикой из разноцветных камешков, имя хозяина. На Мессе находились несколько форумов, самый впечатляющий из которых - овальный форум Константина. Весь выложен мрамором, в центре на мраморном цоколе высотой метров пять порфировая тридцатиметровая колонна, на которой стояла статуя основателя города императора Константина с золотым нимбом из лучей, отчего напоминала статую Свободы в Нью-Йорке. В правой руке он держал скипетр, в левой - шар, то ли земной, то ли это ранний вариант державы, пока без креста и короны. Как сообщил упавший нам на хвост абориген - довольно упитанный лупоглазый грек лет пятидесяти - внутри цоколя хранятся: топор Ноя, которым был построен ковчег; скульптура Афины, привезенная Энеем из Трои; корзина с незасыхающими остатками пяти хлебов, которыми Иисус Христос накормил пять тысяч человек и даже оставил немного для Константинополя; кувшин с благовониями Марии Магдалины.
        - А от Александра Македонского ничего не осталось? - поинтересовался я.
        Византиец задумался, наверное, решал, соврать или признаться в необразованности, потом нашел промежуточный вариант:
        - А ты что-то знаешь?
        - Знаю, но тебе не скажу, - молвил я, дал ему фоллис и жестом предложил найти лохов поглупее.
        Грек, увидев, что монета медная, скривился. Видимо, ожидал по золотому за каждое сказанное слово. Ведь он, такой умный и ученый, вещал диким варварам. Меня удивило количество халявщиков на улицах столицы. Складывалось впечатление, что здесь работают только рабы, а ее жители считают более приличным попрошайничать, мошенничать или просто ничего не делать.
        - Кто такой Александр Македонский? - спросила Алена.
        Она и оба скифа сопровождали меня в этой экскурсии.
        - Один из многих извергов, страдающих манией величия, который частично реализовал ее. - Поскольку она не понимала половину слов из этой фразы, сменил тему: - Пойдем в главный храм православия.
        Я посещал храм святой Софии в конце двадцатого века. Вроде бы не сильно изменился. Разве что убранство всё сейчас из драгоценных металлов, а не имитаций. Впрочем, меня больше впечатлил не пятнадцатиметровый серебряный иконостас, не алтарь из золота и драгоценных камней, не большие золотые светильники, не огромный амвон из разноцветного мрамора, украшенный мозаикой, а тридцатидвухметровый купол с сорока окошками по ободу, сотворенный на пятидесятиметровой высоте. Экскурсовод в двадцатом веке говорил, что император Юстиниан, построивший этот храм, войдя в него впервые, воскликнул: «Соломон, я превзошел тебя!» Я спросил об этом сновавшего по храму старого монаха. Он ответил, что служит при храме с момента ввода в эксплуатацию, но ничего подобного от императора не слышал. Правда, во время визитов императора монаха в храм не пускали. Если Святая София произвела сильное впечатление на такого махрового атеиста, как я, то на скифов и особенно на неофитку Алену она просто обрушилась. Открытые от восхищения рты у них не закрывались с полчаса после того, как мы вышли из храма. Алена даже перестала
заглядывать во все пассажи и рассматривать там шмотки. Она уже выбрала выделенную ей сумму. Скифы несли два больших узла барахла, которым она обзавелась. Хотел я купить здесь побольше шелка, но оказалось, что в свободной продаже его нет, но мне пообещали принести немного прямо на шхуну, предупредив, что вывоз этой материи за пределы империи карается жестоко. Меня это не испугало, потому что вырос в дочке этой империи и привык к тому, что жестокость законов смягчается необязательностью их исполнения.
        Сегодня был праздник, день основании города. Народ шел в одном направлении - к ипподрому. Мы тоже прогулялись туда, посмотрели на него. Заходить внутрь я не захотел, потому что не люблю спортивных фанатов в стадном состоянии. Мое внимание привлекла компания «золотой» молодежи с подстриженными, как у персов, бородами, выбритыми, как у готов затылками, в странного вида узких синих туниках с накладными плечами и рукавами с длинными узкими манжетами, закрывающими часть ладони, в облегающих «аланских» штанах и туфлях с загнутыми кверху носками. Позади шли слуги, которые несли позолоченные или посеребренные «анатомические» панцири.
        - Кто это такие? - спросил я проходившего мимо мужчину в зеленом, торговца по виду.
        - «Синие», - ответил он и, догадавшись, что мне это слово ничего не говорит, объяснил: - Соревнуются колесницы четырех цветов. Эти поддерживают синюю.
        - А похожи на «голубых»! - сказал я.
        Торговец не понял, что я имел в виду, но интонацию одобрил улыбкой.
        А мы купили сладостей и пошли на шхуну. После рейса меня очень сильно напрягает многолюдье городов. Такое впечатление, будто высасывают из меня положительную энергию, накопленную при общении с морем. Поэтому стараюсь надолго не задерживаться на берегу.
        Сразу по приходу в бухту Золотой рог, где располагался торговый порт, на борт прибыл на шлюпке чиновник, содрал две номисмы - так на греческий манер называются золотые солиды - и, узнав, что я привез зерно, сразу приказал становиться под разгрузку. Оказывается, в Константинополе зерно - стратегический груз. Покупает и продает его только государство. Я не стал роптать, потому что цену предложили приличную, в два раза выше, чем она стоит в Херсоне. Принимали груз на объем, который измерялся амфорами. Стандартная амфора вмешала примерно столько же, сколько молочный алюминиевый двадцати пяти литровый бидон, с которыми я часто имел дело в деревне по месту прописки. Тальманить - считать амфоры - пришлось самому, остальные работали грузчиками. Благо, на «Альбатросе» есть грузовая стрела, не на горбу вытаскивали. Расплатились на следующий день после приемки зерна. Меха, воск, мед, металлы, рабов-пиратов и их шлюпку разрешили продавать самому. С каждой торговой операции чиновник состригал десятую часть. К тому времени я уже нашел покупателей. В итоге, затратив деньги только на вино, бочки и сети, я
заработал столько, что хватило бы построить шхуну чуть поменьше этой. Грузиться здесь не собирался из-за «ограничительной экспортной пошлины» - пятнадцать номисм с любого груза в придачу к десятипроцентной при покупке. Портовый чиновник, принимавший зерно, посоветовал мне сходить на Родос за вином, которое можно выгодно продать в Александрии, а там купить зерно и привезти сюда. Видимо, у них тут напряг с хлебом. А почему напрягу не быть, если почти полгорода ест халявный, который пекут в государственных пекарнях и раздают потенциальным бунтарям из трущоб, которые не хотят работать?! У каждой Америки свои негры…
        24
        Я никогда раньше не был на Родосе, только мимо проходил. На нем было одно из семи чудес света - Колосс Родосский. Сделанный из меди, он стоял на входе в порт, суда проплывали между ног, и служил маяком. До двадцатого века он не дожил. Как и до шестого. Мне сказали, что Колосс рухнул лет триста назад во время землетрясения. Обломки до сих пор лежали по обеим сторонам входных ворот порта. Большая куча! Родосцы очень убедительно говорили, что обязательно восстановят его. Как хотелось им поверить…
        Вино родоское, действительно, прекрасное. По моему мнению, ничем не хуже французских. Просто в двадцать первом веке отпиарены не так громко. Но сейчас у него не было достойных конкурентов. Галлы только учатся делать хорошее вино. Я набрал его под завязку. Стрелой поднимали сразу по две амфоры и опускали в трюм. Там приходилось перемещать их вручную. К полудню в трюме становилось, как в бане. В обед я делал перерыв на сиесту. Греки привыкли спать после обеда. Остальным эта привычка тоже стала нравиться в жарком климате, хотя раньше готы, скифы и росы посмеивались над ней.
        Перед выходом в рейс я пополнил курятник, потому что предыдущих его обитателей мы съели на переходе из Константинополя. Куры здесь были помельче и петухи не такие агрессивные, как антский. Когда живешь в таком райском месте, расслабляешься, теряешь боевые качества. Здесь жара еще терпимая, без повышенной влажности. Восточнее, от Кипра и дальше, она хуже переносится. К утру на палубе слой водяного конденсата в несколько сантиметров толщиной, который испаряется в первые же минуты после восхода солнца. Стараешься не выходить из зоны действия кондиционеров, потому что сразу становишься мокрым от пота. Еще я приобрел и установил на ахтеркастле баллисту, которая метала камни весом примерно с килограмм на дистанцию метров двести. Такие камни вряд ли нанесут большой урон, но предупредят, что нас лучше не трогать.
        Мы держали курс почти на юг. Ветер был слабый и постоянно менял направление. Иногда не хотелось переносить паруса, чтобы не напрягать людей в жару. Им и так нелегко, а выигрыш будет всего миль десять в сутки. Про весла я даже не заикался. Как-нибудь доберемся. Водой и едой запаслись на Родосе основательно, надолго хватит. Это не считая вина в трюме.
        Часто нас сопровождали дельфины. Вдруг рядом со шхуной выскальзывали из воды темные тела с вытянутыми носами и снова в нее погружались, как бы обогнув округлую кочку. Они любили скользить рядом со шхуной, когда она набирала ход, выныривая то с одного борта, то с другого и как бы приглашая порезвиться с ними. Греки хотели загарпунить парочку, но я запретил, сказал, что у моего народа дельфины считаются священными животными. Выдал желаемое за действительное.
        После захода солнца я выбирался из-под навеса, где прятался от солнца весь день. Ветер обычно стихал, шхуна замирала с пожухшими парусами. Я раздевался и прыгал за борт. Вода была теплая и изумительного цвета. Я с юношеских лет любил цвет аквамарин, знал, что в переводе это слово значит «морская вода», но, побывав тогда только на Азовском и Черном морях, не мог понять, почему он так называется. Попав на Средиземное море, убедился, что римляне придумали правильное название этому цвету. Вода здесь более соленая, чем черноморская, плыть в ней легче. Я кролем уходил метров на двести, а потом медленно, брассом, возвращался к шхуне. Вода была такая чистая, что виден киль. И шхуна с воды казалась больше и выше. У борта я ложился на спину и любовался своим «Альбатросом», который плавно, будто нехотя, покачивался на невысокой зыби. Может, в прошлой жизни я был дельфином?!
        Остальные наблюдали за мной, но никто больше не купался. Скифы и Хисарн не умели плавать, Гунимунд умел, но не любил, росы тоже умели, но боялись моря, а греки умели и не боялись, но жаловались, что после купания соль ест кожу, она начинает зудеть, а обмыться нечем, пресную воду экономили. Моя кожа с солью дружила. Я чувствовал только, как ее немного стягивало, когда высыхала. Если после этого занимались любовью, Алёне нравилось, кончая, кусать меня. Утверждала, что подсоленный я вкуснее. После родов она разошлась, научилась сперва растягивать удовольствие, а потом забирать всё до капельки.
        Египетский берег мы увидели вечером девятого дня. Он был низкий, плоский. Ни одного ориентира. Я не мог понять, в какой стороне Александрия. Греки тоже не знали. Решил идти по ветру. Утром задул южный, встречный. К обеду начал заходить по часовой стрелке, и мы пошли на восток. Это был правильный выбор. Около следующего полудня Пифодот крикнул с бака:
        - Вижу маяк!
        Это было еще одно чудо света - Александрийский маяк. Высота сто десять метров, построен в виде сужающейся кверху башни. Ночью наверху разжигали огонь и с помощью отполированного бронзового зеркала усиливали свет. Сначала нам была видна только его верхушка, напоминавшая маленький домик. Я бы ни за что не догадался, что это знаменитый маяк. Но все три грека бывали раньше в Александрии. Они сразу опознали его. Поражался их памяти. Они знали побережье Черного моря, кроме северной части, Мраморного, Эгейского, Ионического, Адриатического и восточную часть Средиземного до Сицилии. Обычно нефы шли вдоль берега, и часто на ночь экипаж вытаскивал небольшие суда на сушу. Только от крымского мыса Сарыч до малоазиатского берега пересекали море напрямую, по самому короткому расстоянию. Геродор говорил, что так делали еще его предки в древности, когда плавали на галерах. Ориентировались по солнцу, звездам и намагниченной стрелке. Поскольку плыть надо было строго на юг, вскоре достигали цель, уклоняясь немного влево или вправо. Промах при плавании в обратном направлении случался чаще, могли заскочить в
Евпаторийский залив или вообще к Тендровской косе, но это тоже было не опасно. Поэтому капитан должен был знать берег, как свои пять пальцев. Так что я бы никогда не стал капитаном в шестом веке. А может, и стал, если бы не мотался по всему свету, а каждый год сновал по одному маршруту. Два года я отдал Беломоро-Балтийскому каналу на линии Архангельск-Калининград. Это двести двадцать один километр. Уже к концу первой навигации, глянув в иллюминатор, мог сказать, к какому шлюзу подходим. Их там девятнадцать.
        25
        На подходе к гавани судно встретила шлюпка с портовым чиновником. Он спросил, что за груз, не ли больных, взял солид и разрешил зайти в гавань и стать там на якорь. Два солида (номисмы) брали только в Константинополе, в остальных крупных портах по одному, а в маленьких - по половине. Мы зашли в гавань на веслах, отдали якорь. Вход в гавань на ночь закрывался бревнами, скованными цепями в линию, что вскоре и было сделано. Четырехвесельная шлюпка взяла на буксир первое бревно, оттащила его к молу на противоположной стороне, где цепь вдели в кольцо и закрыли на замок. На моле рядом с замком была каменная каптерка, в которой дежурили пятеро солдат.
        Утром, когда я еще завтракал, на судно прибыли купцы, египтяне с миндалевидными темно-карими глазами в пестрых свободных одеждах, расточающие сладкий аромат духов или благовоний. Они передо мной разыграли конкурентов, предлагая цену всего процентов на пятнадцать выше родосской. Но продавец вина предупредил меня, что в Египте его товар будет стоить оптом в два раза дороже, а в розницу - в три. Наверняка он приврал, но в любом случае оно стоило не так дешево, как предлагали египтяне. О чем и сказал им. Тут они начали заливать, что вина сейчас в избытке, поэтому цены упали и прочую ерунду…
        Я много раз бывал в Египте. И как турист, и как моряк. Отдыхал в Шарм-эль-Шейхе и Хургаде, откуда ездил на экскурсии в Луксор, Каир и Александрию. Моряком несколько раз менялся в Порт-Саиде или Суэце, на обоих концах Суэцкого канала, потому что там надо ждать проводки почти сутки и сам проход занимает еще половину суток, так что трудно пропустить свое судно. Обычно прилетаешь дня за два и живешь в гостинице, ждешь. Проживание и питание за счет судовладельца. За остальные удовольствия платишь сам. Впрочем, с удовольствиями в некурортных арабских городах было туговато, если не считать марихуану. На курортах живут как бы другие арабы, более цивилизованные, сравнительно спокойно относившиеся к внешнему виду и поведению не таких, как они, туристов. А вот в Александрии я гулял со своей «курортной женой» вечером по набережной, и нам со всех сторон свистели и улюлюкали, потому что она была в мини-юбке. Сейчас смотрел на египтян и не мог найти, кроме языка, ни одного отличия их от тех людей, которые будут жить здесь в двадцать первом веке и называть себя арабами. Так же выглядят - одновременно напыщенно и
льстиво, так же быстро и безостановочно жестикулируют, так же азартно торгуются, так же врут через слово, не краснея, и при этом удивляются, почему им не верят?! По моему глубокому убеждению, место проживания, климат, природа накладывает отпечаток на людей, делает их адекватными себе, что ли. Попав в новую местность, мы начинаем говорить и вести себя так, как требует это место, его природа в широком смысле слова, становимся похожи на аборигенов, даже если уничтожим их всех. Янки ведут себя также, как индейцы, которые жили раньше на территории Штатов, разве что вместо каменного томагавка у них сейчас ракеты «Томагавк».
        - Готовьте шлюпку, - приказал я своим матросам, когда мне надоело слушать купцов.
        Матросы начали раскреплять грузовую стрелу. Шлюпку в любом случае придется спускать на воду перед выгрузкой, потому что она носом и кормой стоит на рострах, а серединой - на люке трюма. Зато египтяне сразу притихли, изобразили на лицах такое отчаяние и жалость ко мне, будто я отказался от их бесценного и бесплатного дара.
        Убедившись, что и мимикой меня не проймешь, более шустрый на вид спросил:
        - Сколько ты хочешь за свое дешевое вино?
        Я назвал тройную, розничную цену.
        - Сколько-сколько?! Да ты с ума сошел!.. - и они заголосили и замахали руками с новой энергией, точно в них поменяли батарейки.
        Но при этом следили краем глаза за спуском шлюпки. Когда она коснулась воды, египтяне почти подобрались к двойной цене.
        Я назвал ее и сказал, что дальше торговаться буду с другими купцами, более серьезными.
        - А ты хитрый! - льстиво улыбаясь, сказал шустрый египтянин.
        - Не первый раз имею дело с такими бесхитростными, как вы, - просто улыбнувшись, сказал я. Знали бы они, со сколькими хитровыдолбленными разных народов, а теперь и времен, мне приходилось иметь дело! - Половину оплаты вперед. Вторую - когда выгружу половину груза.
        - Грабишь ты нас! - пожаловался шустрый, но скорее для поддержания разговора.
        - Швартуйся для выгрузки вон к тому причалу, - показал мне второй египтянин.
        - Деньги буду принимать на вес и проверю каждую монету, - предупредил я, поскольку Геродор говорил мне, что египтяне большие мастера подсовывать обрезанные и фальшивые монеты.
        - Тяжело с тобой торговать, - еще раз пожаловался шустрый.
        - Не торгуй, - резонно заметил я.
        Мы ошвартовались правым бортом к причалу, открыли трюм, начали выгрузку. Египтяне открывали каждую амфору и проверяли, полна ли и не кислое ли вино. На Родосе так проверяли по моему приказу Агафон и Пифодот, так что я был спокоен за свой груз. И зря. В одной амфоре не хватало литров пять. Я давал вино команде каждый день, доливая его в воду, чтобы дезинфицировать ее. Но в последние дни Семен и Хисарн казались мне более пьяными, чем раньше, и закорешевали, хотя один другому годился в отцы. В трюм можно попасть через люк в кладовке на баке, в которой хранились съестные припасы, если передвинуть корзины и бочки. Я как-то упустил из вида, что спиртное надо изолировать от экипажа или наоборот. Я долил недостачу из амфоры, которую оставил для экипажа, сообщив росу и готу, что они свою пайку на обратный рейс уже выбрали. Возражений не последовало.
        Мы с Аленой в сопровождении молодых росов прогулялись по городу. Александрия по размеру не меньше Константинополя, но по всему видно, что захиревает. Зато товаров на рынке было больше. Или мне так показалось потому, что много было таких, каких не встречал в столице, Херсоне и Пантикапее. Я купил Алене рулон многоцветной индийской материи и маленький стеклянный флакончик духов, которые стоили почти столько же. Себе выбрал кинжал длиной сантиметров двадцать пять, трехгранный, похожий на стилет, но расширяющийся к рукоятке из слоновой кости. Он был в ножнах из слоновой кости и серебра. Но главным достоинством кинжала был клинок. Я никогда не видел булат вживую, только на фотографиях, но сразу опознал, как только глянул на темный с белесым «рисунком» и золотистым отливом клинок. Индус, продававший кинжал, сперва подвесил его на темляке из шелкового шнура к перекладине над прилавком и легонько ударил по лезвию серебряным кончиком ножен. Клинок звенел чисто и долго, больше минуты. Потом его вставили острием в щель в прилавке, согнули почти под прямым углом и отпустили. Клинок выпрямился и задрожал.
Продавец произнес какое-то слово, догадался, что я не понимаю, попробовал второе, потом произнес третий вариант:
        - Кара пулат.
        Я кивнул, что понял. Кара - черная, пулат - роза. Русские произносили второе слово как «булат». Я взял кинжал в руку. Ладонь моя «легла» - почувствовала, что для нее сделана рукоятка.
        Индус понял, что я запал на кинжал, и заломил цену. Столько стоил почти весь мой груз вина. Теперь уже я начал демонстрировать приемы, позаимствованные у египетских купцов. Индус скидывал цену, но потихоньку. Ясно было, что его такими штучками не проймешь, знает их не хуже меня. Надо попробовать что-нибудь другое. Индусы - интуитивный народ. Я назвал цену, которую считал приемлемой, и про себя подумал с огорчением, что больше заплатить не смогу, нечем, придется отказаться от покупки. Настолько вошел в роль, что даже сам поверил этому. И индус поверил. Он отказался от своей цены, только чуть приподнял мою.
        - У меня с собой таких денег нет, - сообщил я. - Или пойдем со мной на судно, или завтра утром приду.
        - Пойду с тобой, - сказал индус.
        Видимо, боялся, что я до завтра передумаю, а другого такого щедрого и платежеспособного покупателя не скоро найдет. Он зашел за занавеску, которая отделяла его лавку от жилой части дома, что-то сказал кому-то и вскоре вышел, сменив маленькую шапочку на зеленый тюрбан. За ним вышел крупный индус с бородой, заплетенной в косички, и большим изогнутым кинжалом на короткой перевязи га груди, рукоятка была на уровне локтя правой руки и рядом с ней, а под свободной одеждой угадывалась броня. Наверное, телохранитель.
        Я их оставил ждать на палубе, сходил в каюту за золотом и весами. Не хотел, чтобы индус увидел, что не последнее отдаю, а то еще поднимет цену. Отмерил на палубе. Я потом взвесил кинжал. Без ножен он весил примерно столько, сколько отдал за него золота.
        Многие из зевак, собравшихся на причале, впервые в жизни видели такое богатство.
        - Мои охранники могут проводить тебя до лавки, - предложил я.
        Индус поблагодарил меня улыбкой и отказался:
        - У меня надежная охрана.
        Я посмотрел на его телохранителя. Он ответил спокойным, уверенным взглядом, какой я встречал у высококлассных мастеров рукопашного боя. Интересно было бы посмотреть, как он орудует своим кривым кинжалом. Я читал, что в Индии были мастера кинжала, которые выигрывали поединок с воином в броне и с мечом и щитом. Впрочем, высококлассный боец с любым оружием справится с хорошо оснащенным середнячком.
        После этой покупки пришлось подкорректировать план закупок. Я собирался, кроме зерна, набрать специй и благовоний, на которых можно было бы неплохо заработать. Всё-таки купил их, но не так много, как хотел. Желание заработать побольше в очередной раз нарвалось на возможность приобрести игрушку, недополученную в детстве.
        26
        Обратную дорогу осилили быстрее, потому что попали в небольшой штормик, баллов шесть, не больше. Часть экипажа сразу слегла. В северных морях такая погода считается нормальной рабочей, а в Средиземном - как что-то серьезное. В шхуне я не сомневался, такая непогода для нее ерунда. Разве что воду пооткачивали пару дней. Деревянные суда всегда текут, одни больше, другие меньше. В Александрии мы полностью осушили и проветрили трюм перед погрузкой, потому что зерно одинаково легко впитывает воду и запахи. В шторм шхуна набирала воду понемногу. Для борьбы с этим у грот-мачты при постройке был выгорожен «колодец», через который вычерпывали воду, опуская в него кожаный мешок в форме усеченного конуса с тремя медными кольцами. Когда опускаешь его, нижние кольца оказываются внутри верхних, и мешок как бы распластывается по дну. Начинаешь тянуть за веревку, верхнее кольцо идет первым, не давая воде вытекать. При сильной водотечности этого будет мало, но я надеялся на лучшее. Мне предлагали в Константинополе поршневой насос. Он почти весь был сделан из дерева. Я засомневался в надежности такого механизма.
Теперь подумал, что надо было купить насос. Умная мысля приходит опосля.
        Шли с зарифленными триселями и штормовым стакселем, наматывая не меньше семи узлов. Потом ветер поутих до пяти баллов, поставили все паруса. Курсом бакштаг шхуна стала нестись со скоростью не меньше десяти-одиннадцати узлов. Точно сказать не могу, измерить было нечем. «Альбатрос» нравился мне всё больше и больше. Он действительно летел по волнам, разрезая их форштевнем и поднимая фонтаны брызг. Нет ничего приятнее сердцу моряка, чем парусник, который при попутном ветре на всех парусах рассекает море.
        Так продолжалось до острова Кос. Только мы прошли его, как ветер сразу переменился на северо-западный и упал до двух баллов. Всего несколько сот метров отделяло одну погоду от другой. Такое впечатление, будто мы перешли из одного закрытого помещения в другое. Поскольку дело шло к вечеру, а здесь много островов, больших и маленьких, я решил сделать остановку и набрать свежей воды. Мы встали на якорь недалеко от берега, где на склоне горы располагалась деревенька, судя по многочисленным лодкам, рыбацкая. Я отправил Агафона, Пифодота, Семена и Хисарна на шлюпке за водой. Местные жители сперва настороженно относились к нам, потому что шхуна не похожа на византийские нефы, а от чужих добра не ждали. Впрочем, частенько и своих побаивались не меньше. Я потому и послал на берег греков. Вместе с нашей шлюпкой к борту приплыла и местная. В ней сидели немолодые мужчина в латаной рубахе без рукавов и женщина в платке, повязанном по самые брови, чего гречанки обычно не делают. Он греб, она рулила коротким веслом.
        - Рыба соленая и вяленая, козьи сыр и молоко, - с легким акцентом и монотонно, будто за последний час повторяла это сотни раз, произнесла женщина, когда они подошли к борту шхуны.
        Поскольку цена была очень низкая, я забрал всё и договорился, что привезут рано утром еще молока и сыра. Я козье молоко не пью, не нравится, потому что отдает одеколоном цветочным, но остальные члены экипажа потребляли его с удовольствием, особенно росы и скифы.
        Пифодот, поднявшись на борт, рассказал услышанную на берегу новость:
        - Солунь авары осадили.
        - Солунь - это Салоники? - спросил я, а потом вспомнил, с кем разговариваю. - Расположена западнее Константинополя, в заливе?
        - На дороге из Константинополя в Рим и Афины, - подтвердил Пифодот.
        Я сходил в каюту за картой Эгейского моря. На ней Солунь была обозначена, но на древнегреческом, на котором читать не умею. Зато мои греки умели.
        - Да, это она, - подтвердили все трое.
        27
        Я заходил в порт Салоники пару раз. Видел у моря большую старую крепостную башню, а в городе - остатки крепостных стен и еще одну башню у кремля. В самом кремле располагалась городская тюрьма, поэтому попасть туда можно было только по приглашению суда. Греки рассказали, что Солунь сейчас окружена высокими стенами, и что кочевники, не имеющие флота, вряд ли смогут перекрыть снабжение морем. А то, что в осажденном городе цены на зерно намного выше, понятно и дураку. И я решил рискнуть. Надо ведь было отбить расходы на кинжал.
        На подходе к Солуни я увидел большое стадо, которое спокойно паслось на склоне. Мирная обстановка, не похоже, чтобы сюда пришли враги. Я помнил по фильмам, что война - это пожары, трупы… Наверное, сняли осаду, пока мы добирались. Потом подошли ближе, и я разглядел, что стадо смешанное: коровы, овцы и свиньи. Паслось стадо на неубранном пшеничном поле. Такого никакой нормальный хозяин не допустил бы. Разве что кочевник, для которого скот важнее пшеницы. Два всадника неторопливо скакали около дальнего конца стада, присматривали за ним.
        - Гунны? - просил я Скилура.
        - Нет, - ответил скиф. - Похожи на аваров.
        - Они, авары, - подтвердил Палак.
        Авары словно бы не замечали шхуну. Всё, что не на земле, для них не существовало.
        Солунь оказалась намного меньше тех Салоник, которые я посещал в прошлой жизни. Зато городские стены и башни все целы. Стены повыше константинопольских. Тоже с зубцами и башнями вразнобой, то круглыми, то квадратными. Вокруг города, кроме морской стороны, на удалении метров четыреста расположились осаждающие. Ближе к городу находились шалаши и просто навесы из шкур или полотна, а в дальних рядах шли юрты, которых было относительно мало. Скорее всего, местный СОБР - Сборный Отряд Быстрого Реагирования - расширенный до дивизии, шваль всех народов под предводительством авар. Со стороны казалось, что ребята расположились на пикник: кто-то готовит на костре, кто-то сидит и болтает с приятелями, кто-то ходит туда-сюда без дела, кто-то спит. Я не заметил осадных орудий. Возможно, они были перед дальней от моря стороной города. Перед восточной, откуда мы подошли, были сложены небрежно только несколько длинных лестниц, видимо, как не оправдавшие возложенные на них надежды. Только у самой гавани мы почувствовали, что здесь воюют. Сильно воняло тухлым мясом. На жаре оно разлагалось быстро. Трупы лежали
кучами под крепостными стенами и перед рвом. Наверное, много было и во рву. По трупам расхаживало черное воронье и белые чайки, которые иногда дрались, издавая визгливые звуки. Несколько птиц вдруг взлетали, кружились, образуя калейдоскоп из белого и черного, а затем возвращались к трапезе, рассаживаясь за разные столы: черные с черными, белые с белыми.
        Посреди гавани стояли на якорях два военных дромона, а у причала под выгрузкой - византийский двухмачтовый неф. Привез он оружие из Константинополя. Солдаты переносили в крепость охапки копий, мечей, стрел. Два отряда человек по сто каждый стояли по обе стороны городских ворот, выходящих к причалу, на случай нападения вдоль моря. Нас никто не встретил на походе к гавани, поэтому я без разрешения ошвартовался позади нефа, ближе к выходу из нее. Сразу прискакал офицер, явно паркетный, в нарядных, луженых доспехах.
        - Кто такие? - спросил он на греческом языке, остановив коня напротив меня.
        - Купец, рус. Привез пшеницу из Египта, - ответил я.
        - Из Египта? - переспросил офицер, оглядываясь на ворота. Наверное, боялся, что их закроют раньше, чем он доскачет.
        - Да, - подтвердил я. - Оттуда ближе везти.
        - Придется заплатить пошлину, десятую часть, - предупредил он.
        - Уже заплатил в Египте, - возразил я.
        - Ничего не знаю, ты не византийский купец, и груз твой непонятно откуда, - заупрямился офицер.
        - А почем возьмете его? - спросил я.
        - Город брать не будет, нам скоро привезут, - ответил он. - Продавай, кому хочешь. Я объявлю о тебе.
        - Спасибо! - поблагодарил я. - Но еще не решил, буду продавать здесь или отвезти в Константинополь.
        - Если решишь продать здесь, не забудь потом заплатить налог, - предупредил офицер, глянув на дромоны.
        - Не забуду, - молвил я и поинтересовался: - Сколько стоит у вас пшеница?
        Он назвал цену на рынке, потому что был заинтересован в высокой. Чем дороже я продам, тем больше он получит налога. Цена была в два с половиной раза выше, чем в Константинополе. Черт с ним, со вторым налогом, заплатим!
        Вскоре к шхуне потянулся народ. Я немного скинул цену, поэтому разбирали охотно. Моя команда не успевала наполнять амфоры и переправлять их на причал. Большинство людей, в отличие от офицера, не дергались от страха, спокойно ждали в небольшой очереди. Вечером ворота закрыли, а я отвел шхуну на рейд и поставил на якорь. Было непреодолимое желание поучаствовать в чужой драке, пострелять из арбалета по аварам, но они не нападали, а византийцы, если и собирались сделать вылазку, меня не приглашали. Рядом с нами встал на якорь неф. Он был уже почти пуст.
        Утром вместе с нефом вернулись к причалу. Нас уже ждали. Солдаты начали добирать груз с нефа, а простой люд - покупать зерно. Теперь очередь стала длиннее, и брали больше. Как подслушал Пифодот, на рынке подняли цену. Он предложил и мне повысить. Я не стал. Не будем жадничать и задерживаться здесь надолго. И так нехило наварю, кинжал отобью уж точно. Всё-таки я не полноценный купец: за копейку воробья в поле не загоняю.
        К середине следующего дня ушел весь груз, примерно тридцать тонн. Я сходил к воротам, вызвал таможенного офицера, заплатил пошлину и портовой сбор. Отдал ему всю медь, большой мешок. Он взял, не пересчитывая, только спросил сумму. Видимо, ему были до задницы государственные пошлины, больше беспокоило, отобьют аваров или нет. Офицер проскакал рядом со мной до середины причала и оттуда крикнул капитану дромона, что я могу свободно уплывать. Капитан, как было видно по его мимике, плевать хотел на приказы офицера и моя шхуну, потому что на этом сражении он был зрителем и не собирался менять роль.
        28
        Стадо паслось на том же месте, только поле рассталось почти со всей пшеницей. Пастухов теперь было четверо. А может, и больше, но мы их не видели. Интересно, насколько больше? А так ли это важно, если дело будет происходить ночью?
        Гунимунд стоял неподалеку от меня и тоже смотрел на стадо и пастухов. Он повернулся ко мне, чтобы предложить кое-что интересное, и сразу понял, что у дураков мысли сходятся.
        - Возьми ближе к берегу, - приказал я стоявшему на руле Геродору.
        Уже начинало смеркаться. Шхуна поджалась к высокому берегу, и теперь не видна пастухам. Я приметил подходящую для высадки бухточку с галечным пляжем, склонами, поросшими кустами и небольшими деревцами, и разделенную почти посередине оврагом с дном без растительности, удобным для прохода. Мы встали на якорь метрах в ста от берега, спустили на воду шлюпку. Пока часть команды возилась с ней, другая - скифы, готы и я - облачилась в шлемы и кольчуги и взяла оружие.
        - Ты куда? - испуганно спросила Алена.
        - На охоту, - спокойно ответил я. - Давно мяса свежего не ели.
        - Только не долго, хорошо? - попросила она. - А то мне страшно одной.
        - Как получится, - не стал я врать.
        Пора оставлять ее на берегу. И беременную Валю тоже. Бабам в море делать нечего. Тем более, что оно ревниво, не терпит конкуренток.
        Когда высадились на берег, было уже темно и безветренно. Галька скрипел под ногами необычайно громко. Мы, спотыкаясь и часто помогая себе руками, поднялись по оврагу наверх. Там было тихо, спокойно. Где-то вдали замычала корова, как бы спрашивая, где все остальные. Никто ей не ответил. Вдали виднелся огонек костра, теплый, мирный, притягивающий. Шхуны была не видна, но море даже в темноте заметно отличалось от суши.
        - Если что, бегите к морю и по берегу к шлюпке, - тихо приказал я. - Кто прибежит первым, сталкивает ее в воду и ждет остальных.
        Никто ничего не уточнил, не спросил. Стараясь идти бесшумно, мы пошли в направлении примерно посередине между берегом и костром. Жгут его, скорее всего, авары или их пособники, назначенные пастухами. Значит, скот где-то недалеко от костра. Я часто спотыкался и шумел больше всех. Не надо было брать с собой арбалет. Но без него чувствовал себя безоружным. Махать мечом у меня пока плохо получается. Вскоре вышли на траверз костра, а стада не только не было видно, но и слышно. Я надеялся, что хотя бы часть его будет пастись до стоянки пастухов. Если оно дальше, то придется гнать мимо аваров, что чревато.
        - Скилур, Палак, - шепотом позвал я, - оставьте луки и посмотрите, сколько их там и что делают.
        Скифы отдали луки готам и бесшумно растворились в ночи. Они даже в полной темноте легко ориентировались на открытой местности. Мы сели на землю, ожидая их. Вышла луна, и сразу стало как-то слишком светло. Я увидел стадо - светлые и темные пятна, которые иногда перемещались неторопливо. На ночь стадо отогнали с пшеничного поля в широкую ложбину. Костер аваров горел на склоне, который спускался в эту ложбину, а мы были еще выше.
        Скифов я сперва почувствовал, а потом увидел, как они материализовались из темноты метрах в трех от меня. Скилур присел и доложил шепотом:
        - Их вот столько, - показал он десять пальцев, - и еще столько, - добавил два.
        - Пили вино, сейчас спать ложатся, - дополнил доклад Палак. - Охрану не выставили.
        Привыкли авары, что страшнее их нет никого на этой территории, расслабились, забили на службу. А на войне дисциплина - лучшее лекарство от смерти. Но только на войне.
        - Подождем, когда заснут, - сказал я.
        Мой однокурсник по мореходке служил срочную в Венгрии на радиолокационной станции. Он рассказывал, как в пятьдесят шестом году, во время восстания, несколько венгров вырезали батальон наших, сотни четыре. Дневальный тоже расслабился, заснул на посту, его сняли бесшумно, тихо вошли в спальни и сделали дело. Главное было - разбудить человека перед тем, как зарезать. Спящий обязательно вскрикнет. Что я и приказал делать своему отряду, когда решил, что пора идти к костру. Никто ничего не уточнял, и я понял, что они и сами всё это знали.
        Огонь погас, тлело лишь несколько угольков. Авары лежали двумя группами: одна из четырех человек - выше костра, другая из семи - ниже. Я положил арбалет на землю метрах в пяти от верхних, чтобы обе руки были свободны, достал кинжал. Пока делал это (или специально делал медленно, чтобы оттянуть новый этап в своей жизни?), скифы и готы уже будили аваров. Я спустился к нижней группе, слыша по пути чье-то бормотание, сразу стихшее, и негромкое, сдавленное хрипение.
        Ближний авар лежал на боку, чуть согнув ноги в коленях. Полностью одетый, только головной убор снял. От него воняло немытым телом, дымом костра и свежим перегаром. Авар тихо сопел. Мне всегда немного совестно будить человека. Наверное, потому, что сам не люблю, когда меня будят. А делать это приходилось часто, потому что не все сами просыпались и приходили на вахту. Некоторых, особенно после стоянки в порту и череды пьянок, никакой будильник не мог поднять. Даже мне удавалось только с помощью холодной воды, вылитой спящему на спину. Но сейчас передо мной убийца и грабитель. Его сюда не звали. Его надо остановить. Я дотронулся до плеча спящего, легонько толкнул. Без результата. Толкнул сильнее, а потом начал трясти. Я скорее догадался, чем увидел, что авар открыл глаза. Зажав левой рукой его нос и рот, мягкий, теплый и обслюнявленный, со всей силы всадил кинжал в шею. Лезвие вошло слишком легко, я чуть не упал вперед. Авар задергался, схватился одной рукой за мою правую. Я испугался, что он высвободит рот и закричит, поэтому сильнее сжал левую руку, собрав его губы и нос в комок, и налег грудью на
плечо авара. Правая моя рука пошла вперед и вниз, распанахивая горло, теплая и липкая жидкость залила ее. Запах крови, резкий, дурманящий, ударил по ноздрям с такой силой, что у меня выступили слезы. Но протереть глаза не мог, боялся отпустить жертву, хотя авар уже не дергался. Моя кровь стучала у меня в висках так громко, что я больше ничего не слышал. Губы и нос в моей руке ослабли, между ними потекла кровь. Я выдернул кинжал, тыльной стороной правой руки вытер глаза, осмотрелся. Мой авар лежал с почти отрезанной головой. Рядом Гунимунд вытирал нож о тело другого. Скилур, Палак и Хисарн стояли молча, ждали нас. Я вытер кинжал и руки о тело убитого. Руки все равно липли, что сильно раздражало.
        Поскольку я все еще был одурманен запахом крови, попросил:
        - Посмотрите, не осталось ли у них вина? Что-то у меня в горле пересохло.
        - Вот, есть немного, - обнаружил Палак бурдюк, заполненный на треть.
        Мы сели на склоне и пустили бурдюк по кругу, пока не добили. Алкоголь перебил запах крови и размыл жуткие впечатления. Мы собрали оружие и сумки убитых. На шхуне посмотрим, что там внутри.
        - Отбираем только овец, их легче грузить, - приказал я. - Бычка можно взять одного, зарежем на берегу.
        Выбрать только овец в темноте не очень получалось, поэтому отбили примерно треть стада и погнали к бухточке. Обратный путь занял почти столько же времени, сколько вся предыдущая часть операции вместе с ожиданием, потому что скотина не хотела идти куда-то ночью. Особенно резвыми показали себя козы и овцы, которые нам нужны были в первую очередь. На счет коз я все-таки сомневался, думал, как человек двадцать первого века, но потом вспомнил, что в шестом их едят за милую душу. Когда добрались до пляжа, небо уже посерело.
        Первым делом я вымыл руки и кинжал. Сразу стало легче. Выражение «умыть руки» для меня приобрело свой смысл. Поручив команде заниматься перевозкой на шхуну овец и коз, я поднялся по оврагу наверх, где остался на посту Гунимунд.
        Он сидел на земле лицом к стоянке пастухов, прислонившись спиной к большому камню в начале спуска. На лице полная отрешенность. Я примостился рядом. Долго молчали.
        - Впервые резал спящего, - вдруг признался я.
        - Я тоже, - тихо молвил Гунимунд.
        - У тебя лучше получалось, - похвалил я.
        Он ничего не сказал, только сплюнул.
        29
        Овец и коз раскупили в Солуни за полдня. Таможенник, даже не спросив, откуда у меня скот, взял обычный тариф, причем баранами. Узнав, что я привез и в каком количестве, забрал свою долю и быстро, с помощью солдат, погнал «пошлину» за крепостные стены. А навстречу ему шли покупатели. Никто не торговался, хотя цену я назначил немалую. Видимо, на базаре была еще выше. Солуньцы жаловались, что помощь из Константинополя не придет. Придется отбиваться самим. Откуда у них такая информация - не говорили, но не сомневались в ее достоверности. Народ верит в свое правительство только в хорошие времена.
        Мы вышли из гавани после захода солнца. Я наделся по светлому добраться до бухточки и посмотреть, не бродит ли там оставленная нами скотина? Всех забрать за один раз не смогли, хотя набили полный трюм, и по палубе трудно было протиснуться между баранами. Когда шли к городу, никто не направлялся к стаду со стороны осаждающих. Надеюсь, не раньше обеда обнаружили убитых и не успели собрать стадо, которое должно разбрестись.
        Стемнело раньше, чем мы добрались до бухточки, поэтому проскочили ее. Возвращаться не стал, легче скот подогнать по пляжу. Вроде бы кто-то разгуливал по склону. Встали на якорь поближе к высокому берегу, чтобы скрывал нас, и меньше было грести до него. Приказал разбудить меня, как только начнет светать.
        Алена чувствовала, что ночь прошла напряжно для меня. Догадывалась по трофеям, с чем это было связано, однако ничего не спрашивала. В сумках нашли из ценного тонкий золотой браслет в виде змеи и немного золотых и серебряных монет. Браслет подарил Алене, монеты предложил разделить, когда до конца разберемся со стадом, а всё остальное отдал готам и скифам. В постели набросился на жену, будто после годовой разлуки. Кончу, отдохну немного и опять лезу на нее. Запах крови врага - самый лучший афродизиак. Алена быстро взяла свое, а дальше только помогала мне и поглаживала рукой, будто успокаивала. Ее поглаживание я потом чувствовал и сквозь сон. Хорошая жена впитывает твою слабость, чтобы стать женственнее и сделать тебя мужественнее.
        Проснулся я за миг до того, как в дверь каюты постучал Пифодот. Наверное, услышал его шаги. Я целый месяц бился, пока не приучил их не входить в каюту без стука и приглашения. Не знали они такой процедуры в принципе.
        - Иду, - откликнулся я.
        На баке уже звенела ключами Валя, открывая кладовку. Я повесил на нее замок, чтобы вино не исчезало. По берегу бродило несколько овец и коз. Бухточку закрывал мыс, не видно было, есть ди и там скот, но я не сомневался, что кого-нибудь найдем.
        Быстро взбив мыло в стаканчике, побрился. Не могу ничего делать, пока не побреюсь. Чувствую себя не в форме, будто еще не проснулся. Команда в это время завтракала холодным вареным мясом забитого вчера бычка, запивая вином, разведенным водой. На одну часть вина две части воды - так принято у херсонских греков, а может, и у остальных тоже. Валя и передо мной поставила глиняную тарелку с кусками мяса и лепешкой и чашу с вином. Остальные ели из общей большой миски. Что интересно - странной считали именно мою привычку есть из отдельной посуды. В том числе и Алена. Выйдя из каюты, она первым делом взяла кусок мяса из моей тарелки и, жуя на ходу, пошла к Вале. Но не помогать. И не потому, что вняла моему указанию вести себя, как жена хозяина. Просто Валя не подпускает ее к печке. И правильно делает, потому что готовит намного лучше.
        - Геродор, Пифодот и Агафон остаются на борту, принимают скот; Семен и Хисарн - в шлюпке; Скилур, Палак, Ваня и Толя ловят и проводят овец и коз; мы с Гунимундом - в дозоре, - распределил я обязанности и напомнил: - Всем надеть шлемы и кольчуги и взять оружие.
        Мы с Гунимундом поднялись по склону, пересекли основание мыса и заглянули в бухточку. Засады там не было, а вот скот пасся на склонах. Я махнул скифам и молодым росам, которые ждали у шлюпки, что можно начинать отлов домашних парнокопытных. Мы сели на вершине бугра, откуда открывался отличный обзор местности, положили рядом арбалеты. Солнце вставало позади нас, потихоньку нагревало спины. Значит, к обеду будет жарковато.
        - Почему ты ушел из армии? - спросил я гота, чтобы завязать разговор.
        Он начал отвечать после паузы:
        - Скучно там. Ни с кем не воевали, добычи никакой, зарплату задерживали иногда на полгода. И командир был никакой.
        - Зато получил бы участок земли, - сказал я.
        - Я - старший сын, получил бы надел отца, но отказался в пользу второго брата. Землю пахать - это не мое, - рассказал он.
        - Рожденный биться пахать не будет, - перефразировал я Горького.
        - Всадники, - спокойно, точно продолжал разговор, произнес Гунимунд.
        - Какие всадники? - не понял я.
        - Скачут в нашу сторону, - гот показал рукой направление на всадников.
        Это был отряд человек в двадцать. Скакали они не совсем в нашу сторону, а к стоянке пастухов. Там уже кружило воронье, так что найдут быстро. А мои ребята поймали только по одной овце.
        - Как думаешь, выйдут на нас по следу? - спросил я гота.
        - Даже я бы вышел, а они кочевники, всю жизнь скот пасут, - ответил Гунимунд.
        Я прикинул, что шхуну не будет видно с начала оврага, ведущего в бухточку. Даже если не справимся с аварами, то отпугнем их. Будет время погрузить больше скота.
        - Потолкуем с ребятами? - предложил Гунимунду.
        Он посмотрел на меня так, будто именно этого и ждал:
        - Как скажешь.
        Мы, пригнувшись, спустились с бугра к берегу. Я позвал тех, кто был на берегу:
        - Все ко мне с оружием!
        - Нам тоже? - спросил Семен.
        С тех пор, как появилась Валя, боевой дух выветрился из него. Осталась только привычка подчиняться моим приказам.
        - И вам тоже, - ответил я.
        Расположил людей в кустах на обоих склонах оврага, объяснил каждому, в кого стрелять. Положим передних, а задние пусть скачут за подмогой. Кусты густые, колючие. Всадники нас здесь не возьмут даже в случае неудачи. Я спустился на дно оврага, осмотрел засаду. Если знаешь, кто где сидит, то увидишь. Надеюсь, заметят не сразу. Я поднялся наверх, выглянул из-за кривого деревца, растущего в самом начале оврага. Отряд неторопливо скакал к спуску в бухточку. Судя по броне, это не шваль, которой поручают пасти овец. Кони справные и без брони. Я вернулся к своим людям и изменил задачу:
        - Скилур, ты стреляешь в коня первого всадника, а ты Палак в коня второго. Именно в коней, поняли?
        - Поняли, - ответил за обоих Скилур, хотя по тону было ясно, что ничего не понял.
        - Всадники мне нужны живыми. Убивайте под ними коней, а самих не трогайте, - объяснил я.
        - Понятно! - сказал на этот раз Палак.
        Значит, действительно, поняли.
        - Вы стреляете первыми, когда передний всадник поравняется со Скилуром. Или, если передумают спускаться, после моего выстрела. Все остальные бьют по всадникам, - приказал я. - Всем всё ясно?
        - Да, - донеслось из кустов с разных сторон.
        Я вжался во впадину в склоне, полусел-полулег. Рядом прислонил к склону рычаг для натягивания лука и поставил колчан с болтами. На ложе лежал болт, побывавший в человеческих телах, потемневший. Затем снял шлем, потому что в нем плохо слышишь. Поставив его себе на грудь, придерживал рукой. Чтобы не изводиться от ожидания, начал вспоминать, как заимел первый арбалет. Мы грузились в Марселе, точнее, в его портовом пригороде Фоссе, на Новороссийск, где меня ждала замена, о чем получил радиограмму от греческого судовладельца. Контракт у меня был на полгода, шел восьмой месяц, и я предупредил, что в Новороссийске сойду в любом случае. Тогда и пришла радиограмма. Перестройка только началась, таможня толком не знала, можно ли провозить в страну арбалеты, поэтому решил не ставить ее в известность. Капитана обычно не шмонают. Только если какая-нибудь падла настучит. Но в экипаже я был единственным русским, поэтому шмонали других. Ничего не нашли. Ко мне зашли, чтобы, как заведено, принять на грудь по соточке. Угощал их дешевым вискарем, потому что судовладелец сам покупал представительское пойло и        - У нас теперь в магазине виски получше этого продают! - то ли похвастался, то ли упрекнул один таможенник.
        Я объяснил ему ситуацию с широтой греческой души.
        - Капиталист! - с похвалой произнес таможенник.
        Интересно, пронёс ли он восхищение капиталистами через эпоху бандитского капитализма в России?!
        Замена мне прилетела в Новороссийск. Я сдал дела новому капитану, румыну с бегающими глазами. Без проблем вынес арбалет из порта и отвез в деревню, где он до сих пор хранится у соседа. Или уже продан после известия о моем исчезновении в море?
        Всадники остановились у начала оврага, заговорили о чем-то. Речь отрывистая, лающая, как у японцев, но явно не японский язык. Не смотрел в их сторону, чтобы не вспугнуть удачу, просто слушал. Кто-то из них произнес короткое слово, все замолчали. Копыта коней застучали по дну оврага. Мой всадник - третий. Следующий - Гунимунда. Семен, Толя и Ваня начинают с конца, чтобы не стреляли сразу несколько в одного.
        Я нашел своего, прицелился. Он ехал правым боком ко мне, в руке держал копье метра два длинной. Овальный шлем с длинным назатыльником и закрывающими низ лица наушниками, кольчуга и сверху чешуйчатый доспех. Вот я уже немного сзади авара, могу целиться в спину, в позвоночник. Справа заржали от боли кони. Я нажал на курок. Болт как-то очень быстро долетел до всадника, пробил и доспех, и кольчугу, и почти весь влез в тело. Я перезарядил арбалет и выстрелил в другого, который пытался развернуть коня передо мной. Хоть он и вертелся, с дистанции метров тридцать трудно промахнуться. Третий натягивал лук, собираясь выстрелить в кого-то из молодых росов. Он был ко мне спиной. Болт, пробив доспехи, угодил в район сердца. Успел я завалить и четвертого, который попытался проскочить вниз, к морю. Слышен был удаляющийся стук копыт наверху. Кто-то выскочил из засады, улепетывает. До лагеря осаждающих скакать с час и столько же обратно - время у нас есть.
        Двое аваров с длинными однолезвийными палашами в руках стояли на дне оврага спина к спине. Скорее всего, палаши вместе со стременами и были теми ноу-хау, благодаря которым авары побеждали всех, кроме тех, от кого сбежали из Азии и у кого, наверное, позаимствовали их. Оба авара немолодые и, сразу видно, бывалые вояки. На них овальные шлемы с длинными назатыльниками и наушниками, отдаленно напоминающие японские, чешуйчатые доспехи с наплечами из пластин, на руках наручи, и всё золоченое, а на ногах кольчужные чулки, поножи и сапоги, защищенные согнутыми, железными пластинам в форме полукружий. Рядом с аварами валялись три убитых коня, а четвертый, белый в серых яблоках, попытался подняться, но сразу упал, жалобно заржав. Я разрядил в него арбалет, чтобы не мучился.
        - Бросайте оружие, иначе умрете! - крикнул я аварам на латыни, греческом и славянском.
        Они не вняли.
        - Скилур, выстрели по мечу ближнего, - приказал я.
        Скиф точно выполнил приказ, попав в лезвие у гарды. Авар схватился за эфес второй рукой, чтобы не выронить оружие, хотя, уверен, он уже понимал, что расстаться с ним придется.
        - Бросайте оружие! - повторил я.
        Командир что-то тихо сказал и разжал руки, уронив палаш у своих ног. То же сделал и второй.
        - Семен, поднимись наверх и следи. Увидишь кого, кричи, - начал я раздавать приказы. - Толя и Ваня, пока оставайтесь на месте. Хисарн и Гунимунд, отведите пленных на пару метров ниже, пусть там снимут доспехи, потом свяжите им руки. Только осторожно, они могут напасть. Скилур и Палак сопровождайте их на отдалении. Если что, убивайте.
        Я снова зарядил арбалет и вышел из кустов на расстоянии метров десять от аваров. Оба как бы не смотрели на нас, но голову даю на отсечение, что контролировали каждое наше движение, ждали ошибку. Не дождались. Скифы вышли на открытые площадки, откуда им ничего мешало стрелять из гуннских луков. На что способен гуннский лук - авары знали. Готы взяли копья убитых аваров и уколами заставили пленных отойти от брошенных палашей и раздеться догола и разуться. Под броней на них были ватные, стеганные халаты и кожаные штаны, под которыми шелковые рубахи и длинные трусы. Чтобы ходить во всем этом в такую жару, надо иметь хорошее здоровье. Оба широкоплечие, длиннотелые и коротконогие, с животиками. Голыми даже самые крутые выглядят слабовато. Тела в разводах грязи, а ноги прямо черные от нее. Когда они мылись в последний раз?! Или вообще не моются? Лица плоские, с редкой растительностью; глаза узкие и темно-карие, с высоким верхним веком; волосы длинные, черные, заплетены в несколько косичек с разноцветными ленточками. Кто хиппует, тот поймет! Авары напомнили мне бурята, с которым учился в институте. Правда,
у того не было косичек, стригся коротко. Готы быстро и ловко связали аваров отцепленным от седла убитого коня и порезанным на куски лассо.
        Скифы остались охранять пленных, а готы вместе с молодыми росами начали собирать трофеи, загружая их на лошадей, которые успокоились, принялись общипывать листья с кустов. Я поднялся наверх, сменил Семена, отправив его шмонать жмуриков. Никак не привыкну к этому мероприятию. Такое впечатление, будто, раздевая, убиваем во второй раз. Их было четырнадцать. Еще пятеро или шестеро скакали к Солуни за подмогой.
        - Все собрали! - крикнул снизу Гунимунд.
        - Идем к шлюпке, - приказал я и начал спускаться по оврагу.
        С убитых коней сняли седла и сбрую. Вот уж чьей гибели я не желал. Над их ранами кружились мухи, которых, сидя в засаде, не видел ни одной. Авары, не привыкшие ходить босиком, осторожно переставляли ноги по камням и гальке. Я решил продать их гарнизону Солуни. Пусть допросят, может, узнают что-нибудь важное.
        Первым делом в шлюпку погрузили трофеи, оставив пленным их кожаные штаны, грязные и вонючие. Я приказал развязать их по очереди и дать одеться. Молодежь послал за козами и баранами, которые щипали траву неподалеку. Жаль, шлюпка маловата для перевозки лошадей. Придется таких красивых коней оставить здесь. Убивать их рука не поднималась.
        Командир аваров, переодеваясь, спросил меня на плохом старославянском:
        - Славянин?
        - Ант, - ответил я, привыкнув представляться антским купцом.
        - Сколько ты хочешь? - поинтересовался авар.
        - Выкуп предлагаешь? - уточнил я.
        - Да, - ответил он.
        - Мне в Солуни за вас много заплатят, - поднял я нижнюю планку торга.
        - Я дам больше. Золото. Много, - предложил авар.
        - А сколько по-твоему много? - поинтересовался я.
        - Кувшин, - ответил авар.
        Серьезный парень нам попался!
        - Ты каган? - спросил я.
        Он ничего не ответил. Значит, так оно и есть.
        - Валя, передай нам пустой кувшин! - крикнул я на шхуну.
        Когда привезли кувшин, обычный, простой работы и с щербинами на горлышке, я показал его кагану и уточнил:
        - Полный. Согласен?
        Он кивнул головой.
        Я подождал, когда перевезут на шхуну большой кусок конины, пять баранов и двух коз и охапки травы и пучки веток для них, а оттуда вернут трофейную уздечку, и приказал развязать второго авара. Отдав ему кувшин и уздечку, сказал кагану:
        - Пусть берет коня и скачет за золотом. Жду его безоружным завтра утром вон на том месте, - показал я голый мыс, вдававшийся в море метров на сто. - Он должен быть один, остальные пусть ждут там, - показал я на высокий берег метрах в двухстах от мыса.
        С такой дистанции стрелять по нам бестолку.
        Каган перевел и еще что-то добавил от себя.
        - Если попытаетесь обмануть, убью, - предупредил я.
        - А ты не обманешь? - спросил авар, глядя мне в глаза.
        - Мне твоя жизнь не нужна, - ответил я, не лукавя.
        Он что-то еще сказал своему соплеменнику.
        Тот издал короткое, лающее слово, наверное, аварское «Есть!» и с кувшином в одной руке и уздечкой в другой пошел ловить лошадь, осторожно шагая босыми грязными ногами по гальке.
        В шлюпку каган садился с опаской. Наверное, не умеет плавать. Я приказал запереть его кубрике. Ночи были теплые, наши никто не спал там. Мы снялись с якоря, отошли от берега мили на две, легли в дрейф. Ветер дул слабенький, относил нас от берега. Шлюпку не поднимали на борт. В обед и вечером накормили авара вареным мясом его коня. На ночь я назначил усиленные караулы из трех человек, а Гарика привязал возле кубрика. Да и сам не спал первую половину ночи.
        Авары с выкупом прискакали рано утром, мы еще завтракали. Они остановились в том месте, где я указывал, лишь один приехал к мысу, оставил коня наверху и спустился к воде. Безоружный, с кувшином, который прижимал левой рукой к груди.
        Ветер дул слабенький, поэтому пришлось ребятам попотеть на веслах, перемещая шхуну к берегу. Легли в дрейф кабельтовых в трех от мыса. Я в кольчуге, с щитом на спине и арбалетом на коленях сел на корме шлюпки на руле, Хисарн - на веслах на ближней к носу банке, Гунимунд, тоже с арбалетом, - на носу. Пленника со связанными руками посадили на ближнюю к корме банку, между мной и Хисарном.
        Каган смотрел на меня так, словно пытался понять, как я осмелился с таким маленьким и слабым отрядом не только напасть на него, но и победить, захватить в плен. Казалось, если он узнает мой секрет, сам станет непобедимым. Я бы ему рассказал, но тогда пришлось бы пересказать массу книг по тактике и стратегии, мемуары полководцев разных времен и народов, которые я от скуки перечитал в рейсах. У меня ведь на судне был высокоскоростной интернет, качай книги, сколько хочешь. Фильмы тоже качал, но в последнее время они, за редким исключением, стали однообразно-туповатыми, с первых кадров появляется чувство, что уже видел это. Впрочем, для меня вся тактика и стратегия сводилась к суворовскому «воюй не числом, а умением» и сунь-цзинскому «нападай там, где не ждут, и тогда, когда не ждут».
        Насколько я помнил, авары не были в числе тех, кто захватывал Салоники. Правда, список был длинный, я мог и забыть. В мою память врезались сарацины, которые продали в рабство всех оставшихся в живых, двадцать две тысячи человек. Но это будет намного позже. Нынешние сарацины еще не знают, что они грозные и непобедимые сарацины.
        - Ты не возьмешь этот город, - сказал я кагану.
        - Почему? - поинтересовался он.
        - Потому что у тебя нет зубов, чтобы пережевать такой твердый кусок, - ответил я.
        - А у тебя есть? - спросил он.
        - Я мог бы их сделать, - произнес я.
        - Иди ко мне служить, - предложил каган.
        - Я служу только себе, - отказался я.
        - Со мной станешь богатым. Очень богатым, - пообещал он.
        - Мне не надо очень много. Это мешает жить в мире с самим собой, - объяснил я.
        Каган, видимо, не ожидал услышать от человека другой, менее духовной, как он думал, культуры основы буддистского мировоззрения.
        - Ты ант? - переспросил он.
        - Я много путешествовал по всему свету, учился у мудрых людей, - ответил я.
        - Для ученого ты слишком хорошо воюешь, - сказал каган.
        - Для воина ты слишком учен, - сказал я, улыбнувшись.
        И он улыбнулся.
        Мы подошли к берегу и развернули шлюпку бортом к нему там, где глубина была по пояс. Я жестом пригласил авара с выкупом подойти к нам. Двумя руками он прижимал к груди кувшин, доверху наполненный монетами. Наверное, тяжелый, не меньше пуда. Я показал авару, чтобы пересыпал золото из кувшина в кожаный мешок. Мало ли какой сюрприз он заготовил?! Первые монеты упали в мешок глухо, остальные посыпались с характерным звоном, от которого у некоторых слабых душ сносит крышу. Много было колец и перстней, которые при одинаковом весе с монетами занимали больше места. Ладно, простим такую мелочь.
        Заметил, что каган наблюдает за мной. Наверное, его поразило равнодушие, с каким я смотрел на золото, слушал его звон. Во-первых, я никогда не рвал задницу из-за денег, потому что однажды понял: сколько ни получай, их никогда не хватает - для этого деньги и предназначены. Во-вторых, привык иметь дело с банкнотами, а в последнее время и вообще с кредитной картой, так что вид золота у меня всё ещё ассоциировался с трудностями его реализации, перевода в купюры.
        Я закрыл мешок, достал кинжал и перерезал им веревку, которой были связаны руки кагана. И поддержал его, помогая выбраться из шлюпки. Он даже на мели боялся воды. Гунимунд, как мы договорились на шхуне, сразу пересел на место Хисарна, а тот - на место авара. Они налегли на две пары весел, быстро перемещая шлюпку к «Альбатросу».
        Я оглянулся. Оба авара поднимались по склону. К ним скакали те, что ждали вдали. Никто не собирался стрелять по нам. Каган почувствовал мой взгляд и тоже обернулся.
        Я помахал ему рукой и крикнул:
        - До встречи!
        Он помахал в ответ.
        29
        Мы опять выгружаем родоское вино в Александрии. Я решил отблагодарить солуньцев, привезти еще зерна, ведь с их косвенной помощью разбогател. Золота в кувшине оказалось примерно на три тысячи солидов. Плюс золото на оружии и прикрепленное к ремням и уздечкам в виде блях, а также серьги, гривны, браслеты, кольца и перстни с убитых и из их седельных сумок. Плюс сами доспехи и оружие. В сумме набегало чуть более четырех тысяч. По меркам шестого века я олигарх. Самое лучшее из трофеев забрал себе. По комплекту доспехов и оружия и по седлу вручил Гунимунду и Хисарну. Их долю золота пообещал отдать в Херсоне. Они не возражали, потому что товар на продажу брать не собирались, а для себя купят на отданную им одежду аваров. Пять стеганых халатов и пять пар остроносых сапог и всё шелковое, кроме двух рубах и трусов или шорт, оставил для скифов и росов, остальное досталось готам. Они уже успели продать большую часть этих шмоток и накупить, по моему мнению, всякой ерунды.
        Я же решил взять на продажу, кроме зерна для солуньцев, индийские ткани, специи и благовония - то, что занимает мало места, но стоит очень дорого. Со мной пошла Алена и в качестве охраны скифы. Моя жена теперь обвешана золотом покруче александрийских богачек. Я отобрал из кувшина самые красивые женские украшения, подарил ей. Себе взял только перстень с камнем темно сине-зеленым при дневном свете и пурпурным при вечернем. Я не большой специалист по драгоценным камням, но так менять цвет умеет только александрит, получивший свое имя, скорее всего, в честь меня. Почему и запомнил его. В Византии принято утверждать договор не подписью, а оттиском перстня-печатки. Поэтому первым делом зашел в мастерскую огранщика.
        - Сможешь сделать на камне такое? - показал ему татуировку на своем плече.
        Он долго ее разглядывал, даже дотронулся пальцем, наверное, чтобы убедиться, что не нарисована, не стирается.
        - Да, смогу, - пообещал он. - Завтра к обеду будет готова.
        Мы договорились о цене, и я повел свою свиту дальше. Сперва купил Алене разноцветных тряпок и сладостей для себя и остальных членов экипажа. Всё это было нагружено на скифов и отправлено вместе с Аленой на шхуну.
        Сам я пошел к ряду лавок, где торговали купцы из Индии. Заглянул к индусу, у которого купил кинжал.
        После обмена приветствиями, он сказал:
        - По тебе видно, что дела идут хорошо.
        - Твой кинжал принес мне удачу, - сообщил я.
        - Раньше он принадлежал великому воину и всегда приносил ему удачу в бою, - сообщил индус.
        - Почему тогда кинжал оказался у тебя? - удивился я.
        - Потому что хозяин утонул в реке, - ответил индус, - а его дочерям нужны были красивые сари.
        Это «утонул» меня цепануло. А вдруг все предыдущие хозяева этого кинжала утонули, и меня ждет та же участь?! Я убедился, что есть вещи, которые меняют твою судьбу или влияют на окружающую тебя обстановку, людей. Однажды я купил в Таиланде шорты. Я так нравился сам себе в них! Зато каждый раз, когда надевал их, попадал в скандальную ситуацию. Люди начинали нападать на меня из-за всякой мелочи. Я подарил их матросу-филиппинцу. Он вышел в этих шортах в город и был арестован в супермаркете за кражу шоколадок. Вызволив филипка из полиции, я подарил ему другие шорты, а те забрал и сжег, чтобы больше не гадили людям.
        - А что случилось с предыдущим хозяином? - поинтересовался я.
        - Не знаю, - ответил купец.
        Ну, что ж, придется узнать на себе влияние кинжала на судьбу хозяина.
        Я пошел к другим индийским купцам, торгующим слоновой костью, дорогими тканями, благовониями, специями. Они, правда, называли себя не хинди, а несколькими разными, видимо, племенными наименованиями, но я-то знал их историческую судьбу. Посмотрел товар, сторговался, договорился, куда и когда его поставить. Сперва надо было погрузить зерно в твиндек. Остальное, как более легкое, поместим в трюм.
        В заключение сделал самую важную для меня покупку. Я нашел тележку, запряженную осликом, с которой крестьянин продавал арбузы. Они были не круглые и полосатые, как астраханские, а вытянутые, «огуречной» формы, светло-зеленые и без полос и намного больше. Арбузы - моя слабость. Я могу есть их каждый день и весь год напролет. По моему глубокому убеждению, арбузы не любят только те, кому не нравится пачкать уши. Я заплатил за всю тележку с доставкой на шхуну. Крестьянин чуть ли не молился на меня. Так думаю, он бы за целый день вряд ли продал половину товара.
        Арбузы сложили на ахтеркастле, чтобы не мешали грузить шхуну. Я разрешил всем членам экипажа есть их, когда захотят, и сам нарезал первый. Кожуру отдавали козам. Овец мы съели по пути сюда, а коз оставили, чтобы было свежее молоко, в первую очередь для малого, который уже начал мерить палубу на четвереньках. До Родоса путь наш пролегал между островов. Обычно становились на якорь на ночь. Я посылал росов и скифов на берег за травой и ветками для коз. Они не такие, как в России, другая порода, более крупная и изящная, если к козе можно применить это слово. Единственное, что у них было похоже, - это прямоугольные зрачки. Ну, и упрямство, конечно. Козы намного упрямее осла. И злопамятнее. Гарик одну из них цапнул за ногу, когда коза всего лишь решила понюхать его пайку - баранью кость с остатками мяса. Теперь обе козы считают святым долгом боднуть пса или хотя бы продемонстрировать намерение, поскольку держим их на привязи, и радиус поражения ограничен.
        Возле меня сидит Геродор, ест арбуз. Сейчас задаст каверзный вопрос. Он задает такие вопросы только после того, как я поем.
        - Что ты хочешь спросить? - опережаю его.
        - Сколько мы можем взять своего груза? - поинтересовался он.
        Каждый член команды может перевозить договоренное количество своего товара. Я с греками уговорился на сто килограмм на троих. Хранить его должны или в кубрике, если не мешают остальным, или на палубе. Но я могу разрешить взять и больше.
        - До Константинополя в трюме будет свободное место, - отвечаю я. - Что вы собираетесь взять?
        - Ковры, - ответил грек.
        - Грузите, - разрешил я. - Как только закроем твиндек, кладите их на палубу трюма.
        Не мешало бы и мне взять ковры для своего будущего жилья. Пора мне стать гражданином Византии или, как они сейчас себя называют, Ромейской империи, обзавестись собственным домом и избавиться от части налогов и пошлин, которыми облагают иностранцев.
        - Пожалуй, и я возьму штук пять, - решил я.
        - Если купим оптом, дешевле обойдутся, - сразу сообразил грек.
        - Хорошо, пойдем вместе покупать, - предложил я.
        - А нельзя ли получить зарплату за этот месяц? - спросил он. - Пока доберемся до Константинополя, он уже закончится.
        - Утром выдам, - сказал я.
        Они еще не подозревают, что получат долю от трофеев. Не такую, конечно, как готы. Я собирался выдать им в Константинополе, чтобы накупили товаров домой. Если хотят подзаработать и в столице - флаг им в руки. Я заметил, что в Византии торгуют все. Даже высокопоставленные чиновники и командиры воинских частей не считают западло купить-продать с выгодой. Не то, что средневековые рыцари. А может, последним просто нечем было торговать или не умели. Хорошим торговцем надо родиться. Впрочем, это касается всех профессий.
        30
        По пути в Солунь, во время ночевки у острова Кос, узнали новость, что осада снята. Авары прошли рейдом по Пелопоннесу и отправились к себе, на территорию, которая в двадцать первом веке будет принадлежать Венгрии, Чехии, Словакии, Хорватии. Среди этих народов они вскоре (по историческим мерам) растворятся бесследно. Вторая новость оказалась интереснее: тюркюты (тюрки или турки) захватили Пантикапей, который здесь называли Боспором. Насколько я помню из истории, турки никогда не владели Крымом напрямую, только через вассалов крымских татар, до пришествия которых еще очень много времени. Так что захват этот ненадолго.
        Я решил не заходить в Солунь, не тратить на нее время, сразу отправиться в Константинополь. За что и был наказан задержкой на три дня. В Дарданеллах дул сильный норд-ост, метров двадцать пять в секунду. Пролив проходит, искривляясь, с северо-востока на юго-запад между высокими берегами, образующими как бы ущелье. В этом же направлении там и течение узла два-три. Но если направление ветра совпадает с направлением пролива, то при норд-осте течение усиливается до четырех-пяти узлов, а при зюйд-весте почти исчезает. Пришлось нам ждать на якоре. Стояли под высоким берегом, где было относительно тихо. Каждый день высаживались на него, чтобы набрать свежей воды, корма козам и купить экипажу продуктов в деревеньке, расположенной километрах в трех южнее. В двадцать первом веке здесь было пустынно, а сейчас под посевы или оливковые рощи используется каждый клочок пригодной земли. Видимо, требуется прикладывать много усилий, чтобы собрать урожай с этих засушливых земель. Моим современникам это уже не выгодно, а в шестом веке не так уж и много относительно безопасных мест, где пусть и маленький собираешь
урожай, зато не отберут весь и не убьют.
        В Константинополе нам были рады, как всякому судну, привезшему зерно. Я объяснил чиновнику, что зерно в твиндеке, сперва надо выгрузить и продать то, что сверху. Он обеспечил нам режим наибольшего благоприятствования: сам оповестил купцов, которые занимаются продажей «колониальных» товаров. Это были сирийцы. Внешне от иудеев они отличались только отсутствием пейсов, а внутренне - аж ничем. Вязкий, настырный торг за каждый нуммий. Я сразу приказал Вале нарезать арбуз и угостил купцов. Они взяли по маленькому кусочку, потому что полный отказ означал бы разрыв переговоров, а я взял большую и толстую скибку. Сочная сладкая мякоть сбивала волны раздражительности, которые накатывали от слов и поведения сирийцев. Я ел и молчал, только отрицательно мотал головой, не соглашаясь отдавать за бесценок. Один купец, самый немногословный, если такое слово можно применить к сирийцу, понял мою тактику и тоже переключился на арбуз. Он так смачно плямкал губами, наслаждаясь само крупной ягодой в мире, что я проникся к нему расположением и сказал тихо цену, ниже которой не собирался опускаться. Сириец с наслаждением
размял во рту очередной кусок арбуза, проглотил его и только после этого подтвердил сделку, моргнув глазами.
        - Геродор, проводи купцов на причал, - приказал я. - Они мешают нам наслаждаться арбузом.
        Сирийцы моментально смолкли. Они смотрели на своего соплеменника, который оставался на шхуне есть со мной арбуз, и догадывались, что весь груз достанутся ему, но не могли понять, почему? Подозреваю, что у них была договоренность действовать сообща, а потом поделить прибыль. Не срослось. Как говорят византийцы, за общим столом коротких рук не бывает. Благодаря арбузу, я выбрал самые длинные. Наевшись от пуза, мы с сирийцем обговорили технические детали и расстались, довольные друг другом.
        Он должен был начать вывоз груза завтра утром, поэтому я пошел в город с Аленой Скифы сопровождали нас, шагая впереди, а молодые росы - сзади. Скифы расчищали нам проход. Людей на улицах было слишком много. Они направлялись к главной улице. Толпами народ ходит только за зрелищами или хлебом.
        - Сегодня соревнования на ипподроме? - спросил я молодого горожанина, босого, но в чистом хитоне и штанах.
        - Какие соревнования?! - не понял он. - Сегодня рабочий день.
        - Где-то раздают хлеб? - не унимался я.
        - Где раздают? - сразу заинтересовался горожанин.
        - Наверное, там, куда вы все идете, - ответил я и сам спросил: - А куда вы идете?
        - Император будет проезжать, - ответил он.
        Значит, все-таки зрелище, но другого плана. Император, как мне рассказывали, почти не покидает дворцовый комплекс. Там есть всё, что ему нужно для полного счастья. Так что каждый его выезд - праздник для подданных.
        Народ стоял по обеим сторонам улицы Мессы и на балконах, выглядывал из окон второго и более высоких этажей. Со стороны дворца доносилось торжественное пение. Оно становилось громче по мере приближения императорской процессии. Когда она приблизилась с нам, запели люди, стоявшие группой неподалеку. Пели гимн императору Юстину. Византийцы, как я заметил, обожествляли императорский титул, но с самими императорами обращались очень бесцеремонно, даже жестоко. Должность эта была не наследственная. Иногда властвующий назначал преемника, как случилось с нынешним Юстином Вторым, но чаще корону захватывал самый шустрый. Причем в Византии происхождение не имело значения, ценили только личные качества. Юстин Первый родился крестьянином, а умер императором.
        Впереди скакала гвардия в посеребренных шлемах и белых накидках поверх сверкающих на солнце доспехов. Высокие по местным меркам, не ниже меня, и разных национальностей. Я заметил славян, гуннов, аваров, аланов, готов… Кого только не было, кроме греков и римлян! Следом шли пехотинцы тоже в белом и с зажженными факелами. Солнце вроде бы светило ярко, даже слишком. Потом шагали то ли монахи, то ли просто слуги в белых одеждах типа ряс, помахивая кадилами с фимиамом. За ними шестнадцать крепких парней несли паланкин с золочеными шестами и пурпурными, слегка приоткрытыми с боков занавесками. По обеим сторонам паланкина шагало по пять очень высоких, выше меня, гвардейцев в золоченых шлемах и белых с золотом накидках поверх золоченых доспехов. В одной руке эти гвардейцы держали обнаженные длинные мечи и золоченые щиты в другой. Это, наверное, самые гвардейские из гвардии. В просвет между занавесками был виден человеческий силуэт, весь в пурпуре с золотом.
        - Император! Император!.. - послышалось со всех сторон.
        Толпа вокруг нас заорала, завыла в экстазе. Рядом со мной визжала толстая тетка, да так громко, что заглушала всех остальных.
        Следом шли еще по одной группе факельщиков и кадильщиков, а потом несли второй паланкин, но полностью закрытый.
        - Императрица! - разнеслось по толпе.
        И опять громкий восторг, быстро переходящий в истерику.
        Замыкал шествие отряд конных гвардейцев в белом. Только они проехали, как толпа сразу рассосалась. Те, кто остались на улице, вели себя так спокойно, будто не они визжали от восторга несколько минут назад. Впрочем, минуты они пока не знают.
        31
        Из Константинополя вышли в балласте. По совету сирийца, которому я продал слоновую кость, ткани, специи и благовония, погрузились оливковым маслом на южном берегу Черного моря в порту Ираклий. Это самый беспроигрышный товар, всегда раскупят, потому что византийцы без него не могут жить. Они на оливковом масле готовили, добавляли его в пищу, заливали в светильники и даже использовали вместо мыла в банях (термах). В Крыму оливки растут, но то ли сорт не тот, то ли не вызревают, то ли мало их, поэтому масло постоянно привозят в большом количестве из Малой Азии.
        Когда херсонский таможенник узнал, что я привез, сразу обрадовал:
        - Всё оливковое масло заберут военные.
        - А по какой цене? - поинтересовался я. Можно ведь и в другой город отвезти.
        - Договариваться будешь с дуксом, - ответил таможенник, - но до сих пор всех устраивала.
        Я - не все, возможны варианты. Хотя…
        - Гунимунд, Хисарн, оденьтесь понаряднее, - приказал я.
        Сам надел шелковые зеленые рубаху и штаны, а сверху длинную, темно-зеленую, вышитую золотом безрукавку с двумя карманами сверху и двумя внутренними. Черные туфли были из мягкой кожи, но тоже вышиты золотом. Опоясался каганским кожаным ремнем с золотыми овальными бляхами, на которых изображены крылатые львы. На ремне висел кинжал из булатной стали. В общем, материализовал выражение «золотой человек».
        Готы надели шлемы, панцири поверх красных шелковых рубах, штаны из ярко-синей индийской ткани и коричневые аварские сапоги с длинными загнутыми носами, украшенные разноцветным бисером. Из оружия у них тоже были только кинжалы, остальное в городе, к сожалению, носить нельзя. Эклектично, конечно, но дорого, на людей неискушенных произведут впечатление. Что мне и надо.
        На улицах все оборачивались нам вслед. Не каждый офицер может позволить себе панцирь, а уж иметь двух охранников в них… Наверное, пытались понять, кто я такой и что здесь делаю? Караул на входе в цитадель спросил напрямую.
        - Мне надо поговорить об одном деле с дуксом стратилатом Евпатерием, - ответил им я.
        - А кто ты такой? - спросил солдат, в котором я сперва по голосу, а потом уже по лицу опознал Агиульфа.
        - Что-то у тебя плохо с памятью, Агиульф! - насмешливо произнес я. - Забыл, кого собирался зарезать спящим и ограбить?!
        Тут и он узнал меня, и, вроде бы, смутился немного:
        - Это не я был!
        - Будем считать, что я тебе поверил, - сказал ему. - Иди доложи, мне некогда ждать.
        Агиульф побежал докладывать. Не столько из служебного рвения, сколько боясь моих разоблачений.
        Мы остановились у крыльца, перед еще одной парой караульных.
        - Он это был, - тихо и уверенно сказал Гунимунд. - Та еще сволочь!
        - Служил с ним? - спросил я.
        - Недолго, - ответил гот неохотно.
        На окне, которое, как я помнил, вело в кабинет дукса стратилата Евпатерия, еле заметно колыхнулась штора. Пусть смотрят. Не даром же мы все трое вырядились!
        К крыльцу стали подтягиваться солдаты. Один узнал Гунимунда и поздоровался с ним. Гот поздоровался в ответ, но тоном дал понять, что сейчас не до разговоров.
        На крыльцо вышли Агиульф и евнух. Последний знал, кто ждет аудиенции, но и ему потребовалось время, чтобы поверить, что стоящий перед ним человек и попавший в беду иностранец - одно и то же лицо. Евнух поприветствовал меня кивком головы, сделал приглашающий жест и вошел в здание первым.
        - Немой? - кивнув на евнуха, спросил я Агиульфа.
        - Язык отрезали, - ответил гот и, ухмыльнувшись, добавил: - Говорил не то.
        Он понял, что я ничего доказать не смогу, поэтому и наглел. А зря: наглость я не прощаю. Надеюсь, у меня будет возможность припомнить ее.
        Я вошел в здание один. Моя охрана знала местные порядки, даже не попыталась сопровождать. К тому же, им не терпелось рассказать о своих подвигах солдатам, похвастаться добычей. Как я понял из рассказов Гунимунда, между охранниками и военными негласное соревнование, чья профессия лучше.
        Дукс стратилат Евпатерий встретил меня стоя.
        - Привет, рус! - поздоровался он.
        Так понимаю, имя мое он не помнит.
        - Александр приветствует тебя, дукс стратилат Евпатерий! - поздоровался я, заодно удалив неловкий момент.
        Ромей сел на свой стул с высокой спинкой, а мне указал на второй, поставленный по другую сторону трехногого столика. Потом кивнул евнуху, который сразу водрузил на столик, стоявший между нами, медный кувшин с вином и два медных кубка. Налил сперва мне. Пока евнух делал это, Евпатерий сказал:
        - Доходили до меня слухи, что ты строишь торговое судно, но не ожидал, что… торговля окажется такой прибыльной.
        - На торговле так быстро не разбогатеешь, - согласился с ним. - Б?льшую часть я добыл мечом у гуннов и аваров.
        И те, и другие слыли у ромеев не самыми слабыми противниками, скорее, наоборот.
        - Выпьем за то, чтобы удача всегда сопутствовала нам! - произнес он, подняв свой кубок.
        Вино у него было не самого лучшего качества.
        - Ты пришел по поводу оливкового масла? - спросил дукс.
        - Не только, - ответил я. - У меня появилась новая жена, родился сын. Хотелось бы осесть, купить дом. Допустим, в Херсоне. Но я слышал, что для этого надо иметь ромейское гражданство. Так ли это?
        - Да, - подтвердил ромей.
        - А что для этого надо сделать? - поинтересовался я.
        - Принести ощутимую пользу империи, - ответил Евпатерий.
        - Если я подарю херсонскому гарнизону свой груз оливкового масла, это будет ощутимая польза? - поинтересовался я.
        Дукс стратилат Евпатерий быстро просчитал, как можно будет провернуть это дело с большой выгодой для себя.
        - Надеюсь, что да, - медленно произнес он. Наверное, уже прикидывал, с кем надо будет поговорить и поделиться.
        - Тебя не затруднит помочь мне в этом деле? - спросил я.
        - Не очень! - ответил дукс, улыбнувшись.
        - По себе знаю, в таких делах всегда возникают непредвиденные мелкие расходы, - предположил я, достал из внутреннего кармана кожаный мешочек с монетами и положил его на стол. - Здесь сто солидов. Надеюсь, хватит?
        - Вполне! - уже не скрывая радость, сказал ромей.
        Взятка - один из немногих переходов денег, который доставляет удовольствие обеим сторонам.
        Через неделю у меня был пергамент со свинцовой печатью, похожей на монету, удостоверявший, что я купец, проживающий в городе Херсоне и пользующийся всеми льготами гражданина Ромейской империи.
        Еще через день я купил за два с половиной фунта золота большой купеческий дом. Он располагался неподалеку от верфей и на максимально возможном удалении от района засольщиков рыбы и изготовителей гаруса. Здесь тоже воняло тухлой рыбой, но не так сильно. Утешало, что с наступлением холодов будет полегче, потому что почти все перестанут ловить рыбу. Дом был похож на постоялый двор Келогоста, только немного меньше и недавно отремонтированный. Во дворе, вымощенном каменными плитами, могла развернуться всего одна кибитка с двумя волами. На первом этаже находились помещения для хранения товаров, кладовки для продуктов, конюшня, хлев, сеновал, курятник и баня с мозаичным полом, на котором выложены из морской гальки желтого и синеватого цвета с редкими вкраплениями красного две обнаженные гречанки, а также медным чаном для нагрева воды, которая стекала по медной трубе с краном на конце в мраморную круглую ванну диаметром метра полтора и глубиной сантиметров шестьдесят. Во дворе напротив входа в баню находился выложенный из камня колодец глубиной метров шесть с барабаном для подъема деревянного ведра на
толстой веревке. Рядом, ближе к дому, располагалась оштукатуренная емкость для сбора дождевой воды, стекающей по водостокам с крыши, диаметром около метра сверху и два с половиной внизу и почти три в глубину. Под центральной частью дома вырублены в материке винный подвал и погреб. Была и каменная кабинка уборной в углу у самых ворот, чтобы сразу стекало в канализацию. Ворота двустворчатые, дубовые, на железных петлях. Рядом калитка, тоже дубовая, с двумя засовами. Лестница на террасу, проходившую вдоль всего второго этажа, была одна, вела на среднюю часть, к двери в гостиную, к которой с одной стороны примыкала столовая, а с другой - небольшая комната, которую я сделал своим кабинетом. В левом крыле находились кухня и комнаты для прислуги, в правом - для хозяев. Во всех помещениях второго этажа были стеклянные окна, выходящие во двор, на террасу, собранные из полосок примерно двадцать на пятнадцать сантиметров, только в левом крыле полосок было по четыре, а в среднем и правом - по двенадцать. Стены в комнатах оштукатурены и размалеваны каким-то греческим абстракционистом красными и желтыми линиями с
только ему, наверное, понятным смыслом. Пол деревянный, из длинных досок встык, как и в мое время. Прежний хозяин, переезжающий в Константинополь, оставил в доме кое-какую старую мебель и еще более старого раба-перса по имени Аппа, худого, седого и беззубого, который жил в каморке у калитки.
        Раб со слезами на глазах просил забрать его с собой, но хозяин делал вид, что не замечает перса, а мне сказал:
        - Можешь его прогнать или убить.
        Я оставил старика. Пусть открывает и закрывает калитку и ворота, пока не надоест жить. Еще он первое время норовил доставать воду из колодца и носить на кухню, но молодые росы быстро его отучили. Они воспитаны уважать стариков и плохо понимали, что такое раб.
        Покупка несметного количества мебели, посуды, постельного белья и одеял, штор, занавесок, инвентаря заняло еще неделю и отняло немало денег. В очередной раз убедился, что бабам для жизни нужно очень много всякого ненужного. Мужики тоже не намного лучше в этом плане, потому что им нужны бабы со всеми этими ненужными вещами. Одно порадовало - козы переселены в хлев, перестали гадить на палубу шхуны. Гарика я приучил делать это на ахтеркастле, а козы подобной дрессировке не поддавались.
        32
        Оставив Алену с сыном, а так же ее отца и мачеху обживать дом, я отправился на шхуне в Каркинитский залив, намериваясь проведать друзей аланов и заодно прикупить у них соли. Часть ее собирался продать в Херсоне, а остальное отвезти весной антам. Я видел, как в прошлом году грузили соль на стоявший на якоре у берега неф. На арбах, запряженных волами, ее подвозили к морю, а оттуда на шлюпках доставляли на судно. Уже начинало холодать, солеварам пора возвращаться домой. Лето было жаркое. Соли наверняка наварили много, всю продать вряд ли успели. Так что цена должна быть низкая.
        Едва мы встали на якорь, как на берегу появились аланы, десятка полтора. Судно незнакомое им, поэтому на всякий случай подготовились к содержательному разговору. Каково же было их удивление, когда увидели в подплывающей шлюпке меня. Самый молодой алан сразу был пересажен вторым на другого коня, а своего предоставил мне. Давно я не скакал верхом. Даже не испугала мысль, что завтра с трудом буду передвигать натертые ноги. Э-эх! И мы помчались по степи.
        У Гоара улыбка была до ушей. Мне показалось, он поправился за год, что мы не виделись. Обнялись, похлопали друг друга по плечу. Я вручил подарки: ему палаш с рукояткой из слоновой кости, женам цветные тряпки и немного перца, детям сушеный инжир и финики. Инжир они пробовали впервые, но уже без страха. Два бурдюка вина предназначались для всех, кто будет приглашен на праздничный ужин. Стойбище сразу забурлило. Мужчины подходили поздороваться со мной, женщины - поглядеть на подарки, дети - просто поглазеть. Я чувствовал себя городским родственником, приехавшим погостить в деревню.
        - У тебя стало больше юрт или мне показалось? - спросил я Гоара, когда мы в его юрте ждали, пока женщины сварят мясо.
        Я приехал в полдень, а аланы не обедают, только завтракают и ужинают.
        - Ты не ошибся, - ответил Гоар. - Ко мне пристали несколько семей. На их роды напали тюрки (он говорил «тюрк»). Те, кто остался в живых, ушли в Согдею (позже будет называться Судаком) или ко мне.
        - Ничего удивительного, - толкнул я его локтем в бок. - Ты ведь - победитель гуннов!
        Гоар смутился.
        - Мы их вместе победили, - молвил он.
        - Мне эта победа ничего не добавит, - произнес я. - Пусть она будет твоей.
        Гоару понравились мои слова, но он сразу перевел разговор на более интересную тему:
        - Тот род гуннов кочует на прежнем месте.
        - К ним кто-нибудь присоединился? - спросил я.
        - Нет, - ответил он. - У них пока мало воинов.
        - Давай наведаемся к ним еще раз и перебьем их, чтобы они через несколько лет, набравшись сил, не прискакали к тебе, - произнес я то, что он хотел услышать.
        - Если бы ты не приехал, мы бы напали на них недели через две, когда разъедутся солевары, - сообщил Гоар.
        - Мне тоже надо время, чтобы купить соль, погрузить на шхуну, отвезти, выгрузить и вернуться. Думаю, уложусь за две недели, - сказал я и спросил шутливо: - Надеюсь, у тебя найдутся пять лошадей для меня и моих людей?
        Встречу мы отметили так, что я проснулся только к следующему полудню. Мне дали коня и проводили к солеварам. Как я и предполагал, предложение намного превышало спрос. Точнее, спроса вообще не было. Белую соль предлагали по той же цене, что и серую. Всё равно придется бросить ее здесь до весны. Шансов, что она к тому времени не исчезнет, никаких. Я нанял весь гужевой транспорт, который имелся на промыслах, и аланы выделили несколько вьючных коней. В итоге за четыре дня шхуна была нагружена даже чуть ниже ватерлинии. С попутным ветром менее чем за сутки добрались до Херсона. Еще трое суток заняла выгрузка, продажа белой соли и перевозка остальной в мой новый дом, где заполнили ею почти все складские помещения. Теперь было с чем плыть весной в городище антов.
        Алене сказал, что сделаю еще один рейс за солью. Моя команда видела, как разъезжалась на зиму большая часть солеваров, поэтому поглядывала на меня с вопросом. Геродор, Агафон и Пифодот за навигацию хорошо наварились на перепродаже товаров, купленных на долю от выкупа, и хотели отдохнуть у домашних очагов. Но и портить со мной отношения не собирались. У других купцов они столько зарабатывали навигаций за десять. Гунимунд и Хисарн получили еще больше и улучшили свои жилищные условия, пока я ждал получения гражданства. Первый оставил свой маленький домишко старшему, женатому, сыну, а сам с женой и остальными детьми перебрался в новый, побольше, но не такой, конечно, дорогой, как мой. Хисарн купил дом по соседству с ним. Он четвертый сын из одиннадцати детей, так что оставаться в готской деревне ему не было смысла. Да и желания. Я отпустил тогда Хисарна на неделю, и он перевез в Херсон свою жену и двоих маленьких детей. Готы не удивились, когда я сказал, чтобы не забыли захватить в рейс доспехи и копья. Сам я тоже решил испробовать седло с высокой задней лукой, рыцарское, которое изготовили по моему
заказу. На «плоских» седлах кочевников я чувствовал себя не очень уверенно, опасался слететь с него при сильном ударе.
        Аланы уже ждали нас. Гоар собрал в поход почти всех своих воинов, около сотни. Наверное, чтобы и они почувствовали вкус победы над гуннами. Это как стаффордширскому терьеру надо один раз победить - и он будет без страха бросаться в бой на любую собаку. Аланов позабавило мое седло, но насмехаться в открытую никто не стал. Я ведь не кочевник и к тому же командир похода. На сходке утвердили, что мне принадлежит десятая часть добычи, Гоару - пять долей, остальным - по одной. Их экипажа со мной пойдут Гунимунд, Хисарн, Скилур и Палак. Греки и молодые росы оставались на шхуне, стоящей на якоре, ловить и солить рыбу. Для этого я прикупил еще две сети и три десятка бочек.
        33
        Всю ночь шел дождь. Я промок до нитки и замерз, хотя укрывался шерстяным одеялом, взятым в поход. Поспать так и не смог. Несколько раз вырубался на пару минут и сразу просыпался. Лежать на мокрой попоне надоело. Я встал и размялся - поприседал, помахал руками, подрыгал ногами. Потом размазал капли дождя на лице - типа умылся. Достал из седельной сумки серебряную флягу, сделал несколько глотков. Кислое вино покатилось колючими шариками в желудок.
        Гоар тоже встал. Он, вроде бы, поспал, я даже слышал его сопение. Он достал из ножен подаренный мною палаш и, что-то тихо бормоча, коснулся рукоятью лба, и груди. Наверное, молился своим богам. Я не интересовался, в кого он верит. Алан тоже не задавал мне таких вопросов.
        Я протянул ему флягу.
        - Скоро начнет светать, - сказал Гоар, отпив несколько глотков.
        - Пусть еще поспят, - разрешил я.
        - Лучше напасть, пока идет дождь. Мокрая тетива слабее натягивается, - сообщил алан.
        Аланы все еще боялись гуннских лучников, хотя большинство уже имело гуннские луки и стреляло не хуже.
        - Тогда буди, - приказал я.
        Палак помог мне надеть чешуйчатый доспех. Под ним кольчуга, под которой ватный стеганый халат с длинными рукавами, купленный в Александрии, под которым шелковая рубаха. На руках еще и наручи и налокотники, а ноги защищают шелковые штаны, сверху ватные, потом кольчужные, на которых наколенники и поножи. Теперь надо опоясаться золотым ремнем с палашом и кинжалом, взобраться на коня, взять из рук скифа аварский каплевидный небольшой металлический щит и трехметровое копье с плоским наконечником длинной сантиметров сорок. Арбалет я решил не вынимать из чехла, пристегнутого к седлу. Осталось посочувствовать коню - и я подбадривающее похлопал его по холке.
        Я выехал вперед, развернулся к своему отряду. Все уже были готовы к бою. Доспехи на некоторых аланах слабоваты, даже кожаные попадаются. Наверное, это новенькие, из-под Пантикапея. Мои люди сильно выделялись среди них своими крепкими и дорогими доспехами. Воины стояли по отрядам. Вчера разделились на три. Гунны расположились в широкой балке на берегу ручью. Первый отряд, человек пятьдесят, которым командую я, нанесет главный удар. Гоар с отрядом человек тридцать навалится по противоположному склону балки, который более крутой и менее приспособлен для атаки. Третий отряд будет на выходе из балки встречать тех, кто попробует убежать. Я дал отмашку третьему отряду. Им скакать дольше всех. Подождал минут десять и разрешил второму отряду следовать на исходную позицию. Еще минут через десять развернул коня и неторопливо поскакал к балке.
        Начинает светать. Я уже могу различить гуннский лагерь. Они живут к кибитках, расставленных «паровозиком» двумя кривыми овалами: внешний примерно из тридцати пяти кибиток, внутренний из пятнадцати-двадцати. В центре стояли две кибитки рядом. Вроде бы нехитрое укрепление, а попробуй атакуй его конным. Пока будешь протискиваться между кибитками, тебя нашпигуют стрелами под ежика. Поэтому всем отрядом скачем к одной кибитке. Успеваем достигнуть середины склона балки, когда нас замечают. Из кибиток начинают выскакивать гунны с луками. Мои воины стреляют по ним на скаку, но без впечатляющих результатов. Что-то стукает по щиту, и я поднимаю его выше, чтобы закрывал и нижнюю часть лица. Успеваю заметить, что по противоположному склону скатывается отряд Гоара. Останавливаюсь возле заранее выбранной кибитки. Она крыта войлоком, потертым и с прорехами. Часть аланов из моего отряда начинают протыкать копьями наугад войлок. Внутри визжит баба, а потом раздается детский крик и плач. Человек десять аланов спешились, разрубили мечами веревки, соединяющие кибитки, и начали вытягивать одну из заграждения.
Остальные аланы прикрывают их, но не очень удачно: падает один, пронзенный стрелой, второй… Вот кибитка развернута, можно проехать. Я бросаю в просвет коня и поворачиваю направо, чтобы прикрываться щитом от лучников, стреляющих из-за второго ряда кибиток. Впереди меня гунн натягивает лук. Я успеваю закрыться шитом. Стрела пробивает его, прижимает к моему телу и больно бьет в грудь, по нижним ребрам. Мелькнула мысль, что всё котенку, больше срать не будет, но, шевельнув щитом и больше не почувствовав боли, понимаю, что на этот раз пронесло. Опускаю щит и на скаку бью копьем гунна, опять натягивающего лук, в лицо. Изуродованное татуировками. Он отшатнулся, однако я все-таки попал ему в плечо возле шеи. Копье легко входит в тело, а потом выворачивается в моей руке, потому что продолжаю двигаться вперед. Пришлось бросить копье. Какое-то время скачу без оружия в руке, сбиваю конем второго гунна, молодого, лет четырнадцати, с искривленным от обиды лицом, потому что поздно заметил меня, не успел натянуть лук. И несусь дальше. Затем вспоминаю, что у меня есть палаш, вытягиваю его - и натыкаюсь на аланов из
отряда Гоара. Они стоят и ждут, когда спешившиеся оттянут кибитку из второго кольца заграждения.
        Вдруг включаются звук, который пропал, едва я въехал в просвет между кибитками. Орут бабы и дети. Где-то звенит железо о железо. Надо бы помочь, но никак не пойму, где это происходит. Что-то кричат аланы, оттягивающие кибитку. Один из них хватается за горло, которое насквозь пробила стрела, и падает. Через него перескакивает всадник, который через просвет между кибитками врывается в центр гуннского лагеря. За ним следуют другие. И я скачу туда. Вижу, как алан пронзает копьем девушку с луком. Она в белой рубахе и с распущенными черными волосами. Девушка роняет лук, но еще какое-то время стоит. Рубаха в месте удара стремительно темнеет, пятно быстро расширяется вниз. Девушка как бы нехотя опускается на землю, замирает на боку. Ноги подогнуты, будто собиралась сесть на пятки, но передумала и легла. И тут раздается яростный вопль победы. Орут все аланы, оглушительно громко и долго. И я ору, но не столько от радости победы, сколько от облегчения, что всё наконец-то закончилось. Кажется, я выдержал очередное испытание.
        В центре лагеря лежит полтора десятка гуннских трупов. На остальной территории лагеря - еще десятка три. Примерно треть из них, если не больше, - женские. Аланы потеряли убитыми восьмерых. Два десятка раненых, некоторые тяжело. Мои все целы и невредимы.
        Я пытаюсь выдернуть стрелу. Древко темное, давно изготовлена. Оперение коричневатое, явно не гусиное. Обламываю древко на уровне доспеха, потом разберусь с застрявшим наконечником. Палак привозит мое копье. Наконечник весь в крови. Мне почему-то очень важно, чтобы все увидели это. Я забираю копье и приказываю третьему отряду скакать за табуном лошадей и стадами волов и телят, которые, как вчера сообщили наши разведчики, паслись километрах в двух отсюда под охраной всего трех гуннов. Думаю, пастухов уже и след простыл.
        В лагере вдруг стало относительно тихо. Из трех или четырех мест доносился женский плач, но приглушенный - смирившийся, что ли. Утешаю себя мыслью, что гунны пришли сюда захватчиками, и теперь настало им время убираться на территорию будущей Венгрии. Впрочем, аланы тоже захватчики, и славяне, и готы, и скифы… Может быть, кроме росов (или как там они себя тогда называли?!), которые, как показывает генетика, пришли сюда раньше всех вышеперечисленных, сразу после ледникового периода.
        34
        В моем роде прибавилось народа. При разделе добычи я взял две кибитки с двумя парами волов и скот на продажу. По настоятельной просьбе скифов выбрал указанных ими двух коней и двух девиц-сестер. Кони шли первыми. Девицы оказались красивыми полукровками пятнадцати и тринадцати лет, голубоглазыми и темноволосыми. Старшая, более спокойная досталась Скилуру, а младшая, пошустрее, Палаку. Мать их была славянкой из племени радимичей, прожившей в рабстве у гуннов семнадцать лет. Ее тоже пришлось взять вместе с девятилетним сыном и шестилетней дочерью. Мать с младшими детьми добралась до Херсона со мной на шхуне. Скифы вместе со своими женами и лошадьми и моими кибитками и скотом и готы со своей добычей в сопровождении аланов доехали по суше. Готы взяли по коню, рабыне, паре коров и немного оружия и тряпок. Остальное было долей аланов.
        Что меня поразило - это легкость, с какой пленные влились в аланский род. За три дня, пока мы медленно добирались до аланского стойбища, гуннские женщины и дети перестали горевать. В их жизни мало что изменится. Та же степь, тот же скот, такой же образ жизни. Только ночевать будут не в кибитках, а в юртах. Разве что мужья у женщин появятся другие. А у некоторых - наконец-то появятся. Дети вырастут не гуннами, завоюют в бою, если сумеют, право считаться воинами, что значит - аланами. Кстати, многие пленники от смешанных браков с аланками, тоже когда-то смирившихся со своей долей. Благодаря пленным и прибившимся аланам, род Гоара увеличился и стал сильнее почти вдвое. И примерно во столько же богаче. Мне нравится, когда мои друзья богаты: не надо выслушивать жалобы на бедность.
        По прибытии в Херсон я решил не продавать весь скот. В тоже время не хотелось содержать его много во дворе. Да и летом в городе напряжно жить из-за вони. С наступлением холодов она не доставала, разве когда ветер дул на нас со стороны рыбного рынка. Я сходил в гости к Келогосту. Принес им в подарок немного перца.
        Пока его жена готовила нам мясо с этим перцем, я поинтересовался:
        - Не знаешь, никто не продает виллу с земельным участком?
        - А большой участок тебе нужен? - уточнил он.
        - Не очень. Мне главное, чтобы дом был большой. У меня теперь на шее такая орава, что в маленьком не поместимся, - объяснил я.
        - Большой дом продается только с большим участком, а такой стоит дорого, - сообщил он.
        - Сколько примерно? - поинтересовался я.
        - Чуть поменьше продали в начале осени за четыреста солидов. Этот будет стоить не меньше четырех с половиной сотен, - ответил Келогост.
        - То есть, примерно шесть фунтов? - уточнил я.
        С богатством пришла привычка считать золото фунтами.
        - Он стоит таких денег, - заверил дрегович.
        - Сведи меня с продавцом, - попросил я.
        Дом оказался размером с Келогостов постоялый двор. Типичная планировка - первый этаж занимали служебные помещения, включая давильню винограда, на втором - жилые. Баня и кухня располагались в отдельной одноэтажной пристройке со стороны участка. Земельный участок был разбит на отсеки шириной метров пять. Разделены они были стенками метровой высоты, а от соседних участков - двухметровой. В каменистой почве вырубили прямоугольные ямы, складывая из камней стенки, и заполнили их привезенным из степи черноземом. Все это сделали еще древние греки, когда основали здесь колонию. Наверное, не они сами, а их рабы, но все равно труд был титанический. В ближних отсеках был сад с яблонями, грушами, персиками, черешнями, айвой, грецкими орехами и даже одной черной шелковицей. Затем шли огород и бахча, теперь, после сбора урожая, пустующие, остались только сухие стебли. За ними - виноградники. Лоза вилась на деревянных опорах, расположенных низко, не выше метра. Сейчас она была обложена соломой и присыпана землей, чтобы не замерзла. В конце располагалась пашня под пшеницу и овес. Самодостаточное хозяйство. Такое
мне и надо. Сторговались быстро. Продавец - овдовевший, бездетный, пожилой грек - оказался разумным человеком. Ему хотелось встретить старость в более теплых краях и добраться туда до сильных холодов, пока ходят суда. Мы оба знали, сколько сейчас стоит такая вилла. Он назвал цену чуть выше, я - чуть ниже, и сошлись на середине.
        В довесок к участку прилагались кобелек среднего размера с обвисшими, как у таксы ушами, только не такими длинными, и две суки, одна из которых явно была его мамашей. Я забрал ее в городской дом, чтобы Гарри не скучал. На вилле поселил скифов с женами. Здесь же разместил списанных со шхуны коз, а также купленных по желанию Алены и надоевших мне в городе кур, борова и двух свиноматок, пригнанных волов с кибитками, отобранных мною из скота на продажу трех коров для снабжения всей оравы молоком и пятерых бычков на мясо. Днем скифы на своих конях пасли скот в предгорье, а на ночь загоняли на пашню. Остальные до весны собирались жить в городе. Славянка, которую я назвал Милой, сперва помогала Вале, а потом и заменила ее, когда та родила девочку. Семен сразу перестал напоминать мне, что ему пора вернуться в лесную деревню на берегу реки. Но и в городе ему не нравилось. Я предложил Семену с Валей и дочкой перебраться на виллу, что они сделали с радостью.
        Алена к девочке относилась хорошо, но признавать сестрой не желала. И то верно: кто она, а кто эта девочка?! Как говорят византийцы, каждая короткохвостая собака считает, что родня нам. Алене, кстати, очень нравилось, когда Аппа целовал ей руку. Мне тоже пытался. Я сперва выдергивал руку, а потом наорал на него. Старик сразу расплакался, смутив меня, отчего я разозлился еще больше и чуть не прогнал его. К счастью, после этого Аппа перестал донимать меня, переключился на Алену и Виктора. Пацан уже начал ходить и произносить отдельные слова, а жена моя вроде бы собралась подарить ему братика или сестричку. В последнее время она как бы прислушивается к тому, что происходит внутри нее, но мне пока ничего не говорит. Я делаю вид, что ничего не замечаю.
        Шхуну вытащили на берег, законсервировали на зиму. Когда корпус высох, почистили его от нароста. Ни одна доска не сгнила и не треснула, ремонт не требовался. По весне проконопатим и просмолим ее заново.
        35
        Мы опять стоим на якоре возле Тендровской косы. В Днепр заходить еще вроде бы рано, а сидеть в Херсоне мне стало скучно. Шхуна, законопаченная и просмоленная, лениво покачивается на маленьких волнах в ста метрах от берега. На него сходим только, чтобы развесить на шестах рыбу для вяления. Заготавливаю такую для себя. Будем есть в открытом море. Остальную засаливаем на продажу. Со мной тот же экипаж, только новые матрос грек Эвридам, нанятый вместо Семена, который оставлен с бабами на вилле копаться на грядках, повариха Мила вместо Вали и ее сын, нареченный мною Саввой, в качестве юнги. Гунны пока не появлялись. Или не знают о нас, или не обращают внимание. А вот я решил посмотреть, как они живут. Уж больно мне это место приглянулось, не хотелось делить его с опасными соседями.
        Отправился на разведку вечером, взяв с собой скифов и готов. Из брони одели только шлемы и кольчуги, чтобы быстрее передвигаться, в том числе удирать. Пристали к берегу на шлюпке в том месте, где лесок подходил почти к воде. Лодку не берег не вытаскивали, привязали к стволу деревца. Скифы не забыли, где в прошлом году видели гуннов, повели нас уверенно. Меня не переставала удивлять их способность хорошо ориентироваться ночью в степи. Трехэтажка, в которой я вырос, имели подвал с сараями для угля, ведь квартиры отапливались угольными печками. В подвале электрические лампочки надолго не задерживались, поэтому там всегда было темно, сухо и тепло, потому что там проходили трубы водяного отопления. Пацанами мы проводили в подвале много времени. Покурить, в карты поиграть да и просто пересидеть холодную погоду. Поэтому темноты я не боялся, хорошо в ней видел и перемещался. Но мне было далеко до скифов. Отправился в разведку потому, что они сказали, будто здесь гунны живут оседло, не в кибитках. А почему? Или это не гунны?
        В поселении гуннов горел костер. Издали он был похож на огонек светлячка. Подходить ближе было опасно да и смысла не имело. Если вижу костер, разгляжу и их жилье, когда рассветет. Хорошо, что у них нет собак. Не знаю, почему. Аланы тоже кочевники, а собак держат. Может, потому, что у гуннов в основном крупный рогатый скот, а у аланов овцы, которых сподручнее с собаками пасти? Скифы собирались ждать рассвет, спрятавшись за холмом, но я решил засесть в ольховой рощице. Между деревьями умею лучше маскироваться, чем в степи. Там и прикорнули в полглаза.
        Ни скифы, ни готы не спрашивали, зачем мы сюда пришли. Или полностью доверяют мне, или деваться им некуда. Думаю, всё-таки первое. Моя образованность их поражает. Когда шли сюда, среди команды зашел спор о нашей планете. Они все были уверены, что Земля плоская. Скифский, росский, готский и греческий варианты различались лишь формой ее и на чем держится. Меня поразило, что и греки невежественны. Это при том, что еще в третьем веке до нашей эры египетский ученый довольно точно рассчитал окружность Земли, измерив длину тени в полдень в двух точках, разнесенных примерно на сто километров по меридиану. Я им рассказал о сферической форме нашей планеты и показал с помощью яблока и палочки, как сперва мы видим верхушки мачт или гор, а по мере приближения - их основания, а не всё сразу маленьким, а потом больше и больше. Если бы я вытянул из яблока живого кролика, они бы удивились меньше.
        Начало светать. Я осторожно переместился на опушку рощи. Поселение гуннов казалось серым в утренней мгле. Примерно шестьдесят прямоугольных жилищ из войлока или шкур на деревянных помостах. Стоят без всякого порядка, но в центре круглая площадь. С дальней от нас стороны поселение прикрывал вал наподобие антского, но пониже, и не с частоколом поверху, а просто навалены сухие деревья, ветки. В двух местах на валу было что-то типа невысоких башен. Для караула, скорее всего. С нашей стороны никакой защиты не было. Отсюда нападения не ждали.
        - Уходим, - вернувшись к своему отряду, приказал я.
        Назад шли быстро, но осторожно. Гунны не должны знать, что к ним приходили незваные гости.
        - Не меньше сотни воинов будет, - сказал Гунимунд, когда мы сели в шлюпку и поплыли к шхуне.
        - Это точно, - согласился я и подначил гота: - Думаешь, впятером не справимся?
        Он смутился, не желая показаться трусом, но и дураком тоже не хотелось быть.
        - В таком месте не справимся, - ответил за него. - Надо отряд побольше, и не кочевников, а пехотинцев. Можно в Херсоне набрать полсотни добровольцев?
        - Конечно, - ответил Гунимунд. - Полсотни я за день навербую.
        Через неделю отправились к антам. На этот раз «греки» из деревни на правом берегу даже не вышли посмотреть на нас, попрятались то ли в домах своих, то ли еще лучше. Воды в этом году было больше. Даже в Херсонесе прошедшую зиму называли снежной, хотя выпало снега за три месяца от силы полметра, и тот растаивал через несколько дней. Отмели прошли чисто, не коснувшись, а сидели глубже. Я думал, придется шхуну разгружать частично, однако повезло.
        В антском городище было шумно. От большого количества воинов, а не купцов. Анты собирались в поход. На этот раз не нападать, а защищаться. На них шли авары. Анты уже имели с ними дело лет десять назад. Только зализали раны - и нате вам, опять прутся! Причем на этот раз авары отказывались от дани, уничтожали антов под корень. Уж не благодаря ли мне такая честь антам?! Стрясет каган с них больше, чем заплатил мне за свою шкуру. Знал бы, спустил бы ее сразу. С дугой стороны, не будет антов - некому нападать на росов. А с третьей стороны, святое место пустым не бывает. Даже в двадцать первом веке, если не хочешь или не умеешь защищаться, обязательно кто-нибудь объяснит, как ты неправ. Обвинят в хранении запрещенного химического оружия или геноциде мирных косовских наркобаронов - и заставят поделиться.
        Утром антские воины отправились на стрелку с аварами. Они были в хорошей броне, с острым оружием, на крепких конях, однако на лицах отсутствовали самоуверенность и пренебрежение к врагу, как при походах на росов. Трудно идти на бой с тем, кому проигрывал с разгромным счетом. Это понимали и те, кто остался дома. В городище сразу стало необычайно тихо. Даже кузнецы перестали стучать молотами и молотками.
        Соль сильно подросла в цене. Ее выменивали на тяжелые и громоздкие вещи, которые спрятать трудно и с собой не унесешь в случае чего. Предпочли бы продать за золото, но я его не предлагал. Поэтому быстро набил трюм подешевевшими металлами, черными и цветными, медом, воском, шкурами и зерном. Мехами заполнил свою каюты и кубрик экипажа. Поспим на палубе, ночи уже не холодные. Греки и готы тоже прикупили мехов. Первые - на продажу, вторые - для себя. Их груз хранился на палубе, запакованный в бычьи шкуры и принайтованный к мачте. Управились за неделю.
        На восьмое утро снялись в обратный путь. Вода еще прибывала, так что, несмотря на большую осадку, добрались до Днепра без приключений. По пути видели дым от большого пожара. Наверное, горело другое антское городище.
        На обратном пути зашли в Каркинитский залив, в аланам в гости. Всего на пару часов. Я сделал Гоару предложение, не совсем обычное, но он не смог отказаться. Понравилось ему бить гуннов.
        36
        Зерно и шкуры я продал оптом, остальное отправил на склад. Поскольку из старого Аппы сторож неважнецкий, оставил с ним обоих молодых росов. Переход короткий, а воины они плохие, так что без сопливых справимся. Гунимунд за это время набрал полсотни добровольцев, в основном готов. Мне показалось, что некоторые лица я видел в цитадели, о чем и спросил гота.
        - Да, они на службе, - ответил Гунимунд. - Отпросились на несколько дней.
        Агиульфа среди них не было, поэтому я не возражал. Построив солдат на причале, объяснил правила игры:
        - Пойдем на гуннов. Если всё получится, как я задумал, потери должны быть небольшие, и каждый вернется на коне и кое с чем, притороченным к седлу. Десятая часть добычи мне, пять долей командиру наших союзников аланов, остальным по одной. - Затем предупредил: - За сокрытие добычи, невыполнение приказа, сон на посту - смерть. У кого проблемы с этими пунктами, лучше останьтесь здесь, не доводите меня до греха.
        Остаться никто не захотел. Погрузили их в трюм, оставив открытым люк. Тесновато там, конечно, было, но солдат на то и солдат, чтобы стойко переносить лишения. Потерпят неполные сутки. На палубу разрешил выходить посменно по десять человек. Шли курсом бейдевинд при свежем бризе. Возле Тарханкута, как положено, легонько потрепало. Часть добровольцев не только отказалась есть, но и вернула съеденное ранее.
        На якорь стали у внешней стороны косы. Первыми высадились скифы, разведали местность. Ничего подозрительного не обнаружили. После этого приступили к высадке десанта, командиром которого назначил Гунимунда. На берегу пехотинцы сразу спрятались в лесочке, который находился напротив места высадки и рядом с небольшим пресным озером. У каждого солдата был сухой паек на три дня. Разводить костры я запретил строго-настрого.
        В тот же день к вечеру кинули якорь неподалеку от стойбища аланов. Меня уже ждал конный разъезд. В гости к Гоару я не поехал, иначе не высплюсь ночью. Передал ему, что жду завтра утром, как договорились.
        Аланы прискакали, едва рассвело. У многих за спиной сидело по пацану, которым оставили лошадей, чтобы отогнали на стойбище. Теперь уже все были как минимум в кольчугах. Еще пара удачных налетов - и все аланы оденутся в ламеллярные доспехи. При одном гребце шлюпка могла взять пять-шесть человек. Аланы грести не умели. Пришлось поработать грекам. Матросы не роптали. После предыдущего налета они получили от меня по бычку-однолетку. В трюм аланы спускались, как в преисподнюю. Думаю, если бы знали, что их ждет такое испытание, многие бы отказались, не побоявшись обвинений в трусости. Надеюсь, после этого рейса начнут с большим уважением относиться ко мне и моей команде. Отходили подальше от Тендровской косы, чтобы не привлечь внимание гуннов. За несколько часов рейса никто не умер, хотя некоторые позеленели малость. Если при посадке все они уступали друг другу место в шлюпке, то при высадке каждый норовил запрыгнуть в нее первым, чуть не перевернули. Гоар держал фасон, покинув борт шхуны последним, вместе со мной. Но он и путешествовал на палубе или в моей каюте. Я проинструктировал Геродора, что ему
делать завтра утром. Их останется на шхуне четверо. Если не случится ничего чрезвычайного, должны справиться.
        Полнолуние было два дня назад, так что после восхода луны стало светло, как днем. Отряд, стараясь не шуметь, растянулся колонной. Скифы шли впереди метрах в двухстах. Иногда я видел их, но чаще нет. Заблудиться тут невозможно, справа и слева море, а на подходе с поселению гуннов скифы нас предупредят. Да и аланы ночью ориентировались хорошо. Мы прошли мимо большого стада коров с телятами, которые не обратили на нас внимания. Их никто не охранял. Затем повстречали табун лошадей, сотни на две голов. Тоже без охраны. Да и от кого охранять?!
        Возле ольховой рощи сделали привал. Здесь будем ждать рассвет. Отряд я разбил на четыре части. Первый, пехотинцы, ударит со стороны рощи. Второй и третий, аланы, зайдет с боков. Четвертый, пять аланов, спрячется в засаде напротив сторожевых вышек и встретит караул, если тот решит вмешаться. В четвертый никто не хотел идти, отбирали по жребию.
        За день все выспались, поэтому сидели или лежали молча. Когда небо начало сереть, я отцепил серебряную флягу с вином от ремня, сделал большой глоток, угостил Гоара и Гунимунда. Вино как-то сразу подняло настроение. Или это адреналин попёр в кровь, предчувствуя бой?
        - Четвертый отряд, вперед! - тихо скомандовал я.
        Пятеро аланов бесшумно пошли обходить рощу с правой стороны.
        Я подождал четверть часа и отдал приказ аланам начинать движение. Они обошли рощу слева, а потом половина ушла еще левее, а другая правее.
        - Теперь наш черед, - сказал я пехотинцам.
        Обойдя рощу слева, мы развернулись в цепь и пошли быстро, но тихо.
        Медленно светало. То ли мне в шлеме с наушниками ничего не было слышно, то ли, действительно, стояла необычная тишина. На траву выпала роса, я чувствовал, как с каждым шагом промокают мои кожаные сапоги с железными накладками на щиколотках и стопе сверху. Шли молча. Я предупредил, что зарублю того, кто закричит раньше, чем нас увидят гунны. Уверен, что не придется выполнить обещание. И потому, что не смогу, не опустился еще до такой жестокости, и потому, что солдаты опытные. Ни с кем не должно случиться истерики. На походе к поселению паслось три десятка стреноженных коней. Крупный вороной жеребец заржал и шарахнулся в сторону, когда мы с Гунимундом обходили его. Остальные кони просто убирались с нашего пути, неуклюже передвигая стреноженные передние ноги.
        Мы были уже метрах в двадцати от первых жилищ, когда из ближнего ко мне вышел гунн со взбитыми колтуном, черными волосами. Он собирался поссать. И так и замер с рукой, засунутой в штаны, тупо глядя на приближающихся молча солдат. Видимо, решал, приснились мы ему или нет?
        Я выстрелил в него из арбалета. Болт прошил насквозь гунна, а затем и стенку его жилища. Передумав ссать, он схватился за грудь двумя руками, которые сразу покраснели от крови. Гунн успел выкрикнуть что-то хриплым голосом перед тем, как упал навзничь.
        - В атаку! - громко скомандовал я.
        - Крест побеждает! - заорали пехотинцы и бросились к жилищам.
        Гуннов много лет никто не беспокоил. Они расслабились и обленились. Да и не ожидали, что нападут с этой стороны. Бой был короткий. Даже не бой, избиение. Гунны не успевали выскочить из жилища, как падали пронзенные стрелой, копьем или мечом. Несколько мужчин взяли в плен. Мне показалось, они обрадовались, что остались живы. И это те самые свирепые гунны, которых боялась вся Европа?! Что значит, провести всю жизнь в тихом и спокойном месте, под теплым боком у жены! Чем больше времени проводишь с бабой, тем больше обабливаешься. А потом, по закону диалектики, количество переходит в качество. Гуннские мужчины, как рабы, ценятся очень высоко. Хозяева сразу кастрируют их, а потом хвастаются евнухом-гунном. Говорят, круче только евнух-авар.
        37
        При разделе трофеев у меня оказалось много скота и лошадей. Я подумал, что продавать весь невыгодно. Кроме меня такой же товар выставят пехотинцы. Им досталось кому по два, кому по три коня и по несколько коров и телят. Да и аланы сразу отделили бОльшую часть доставшегося им стада, намериваясь продать его и купить высококлассное оружие и доспехи. То, что мы захватили у гуннов, в основном было низкого качества. Поэтому я решил заняться еще и животноводством, в том числе разведением коней, способных нести защитную металлическую броню и тяжеловооруженного всадника. Обычно у степняков кони низкорослые, но у этих гуннов откуда-то взялись высокие и широкогрудые, каких я видел только в Константинополе. Они скакали не очень быстро, поэтому и не интересовали аланов. Мы захватили почти три сотни лошадей. Мне полагалось три десятка. Я взял самых рослых двух жеребцов и два десятка кобыл на племя. Остальное - другим скотом: быками, коровами, телятами. И еще двух молодых и красивых девушек-полукровок лет тринадцати-четырнадцати, чтобы Толя и Ваня перестали рукоблудить. Пацанам мой выбор понравился, а вот Вале
невестка не приглянулась. Я бы удивился, если бы оказалось наоборот.
        Я отправился в Херсон на шхуне с греками, а остальные пошагали пешком. Пока они добирались почти две недели, я купил по дешевке скотоводческую ферму в горах, неподалеку от того места, где нас в засаде ждали тавры. Точнее, купил жилой дом с конюшнями, хлевами, овинами, загонами и пастбищами. Постройки по планировке и защищенности напоминали небольшую каменно-деревянную крепость. Скота в них уже не было. Продавала ферму вдова-готка, довольно приятная женщина с решительным выражением лица. Она была в трауре - черном платке, повязанном на самые глаза.
        - Что с мужем случилось? - поинтересовался я.
        - Умер, - ответила она, но я понял, что что-то не договаривает.
        Почему? Наверное, это может снизить цену.
        - Тавры? - догадался я.
        Она кивнула головой, и по щекам потекли слезы.
        - Дети есть? - спросил ее, чтобы переключить на приятное.
        - Да, - ответила вдова. - Трое осталось, старшему шесть.
        Так понимаю, остальные вместе с отцом полегли во время налета тавров или попали в рабство. Я не стал продавливать цену. За добычу от последнего налета мог купить несколько таких ферм. Поселил здесь Скилура и Палака с женами. Им и раньше не вставляло шляться по морям, а теперь и вовсе не хотелось. Поскольку вдвоем им трудно будет следить за скотом и отбиваться от тавров, предложил нанять работников в помощь. Вопрос решился проще: на ферму перебрались родители скифов и их братья и сестры, которые обитали в нищете в деревне около Балаклавы. В шестом веке нашей эры когда-то грозные скифы превратились в кого-то типа цыган двадцать первого.
        В Херсоне я нанял артель рыбаков из шести человек, купил две шлюпки, еще четыре сети в придачу к тем, что у меня были, бочки, амфоры, пифосы - большие глиняные сосуды по объему в несколько амфор, медные котлы и доставил вместе с запасом продуктов в бывшее поселение гуннов. По моей просьбе два жилища оставили целыми. С остальных поснимали шкуры и войлок, увезли всё до последней тряпки. Хотели поджечь каркасы и помосты, но я запретил. Объяснил, что здесь будет моя фактория по заготовке рыбы и соли. Также оставил в поселении быка и пару коров из своей доли, чтобы у мужиков было свежее молоко. До прибытия рыбаков за скотом присматривали гуннские старухи. Как добыча они никого не интересовали. В прошлый раз старухи шли за нашим обозом, пока два алана не порубили их мечами. Жестокое милосердие. Без жилья, запасов пищи на зиму, старухи не выживут в степи. Только мучиться будут дольше. Старухи понимали это - и шли на смерть. Собирались и эти поступить так же, но я через алана, выросшего у гуннов, объяснил старухам, что у них есть шанс пожить дольше. И неплохо пожить. Что-то мне подсказывало, что шесть
мужиков, сосланных сюда на заработки на несколько месяцев, не оставят старух без внимания. Десяток «самых молодых» прислушались к моим словам. Остальные предпочли погибнуть от меча - оказались мужественнее своих сыновей и внуков. Видимо, старая школа…
        Вернувшись в Херсонес, нанял четырех матросов-греков вместо скифов и молодых росов, погрузил на судно воск, мед и меха, привезенного от антов, и вяленую и соленую рыбу, купленную у местных производителей. Металлы оставил пока себе. Появилась у меня мысль построить шхуну побольше. Решил заняться этим вопросом, когда налажу линию «Фактория -Константинополь-Ираклий-Херсон».
        Теперь, как у гражданина Ромейской империи, с меня начали больше драть налогов, но меньше брать торговых пошлин, и сняли часть запретов на импорт и экспорт. Товар мой разошелся быстро. На обратном пути погрузились в Ираклии оливковым маслом, отвезли его в Херсонес. Тут меня ждала неприятная новость: тавры угнали одиннадцать коров. Из чего следует вывод, что нападающих было тоже одиннадцать. По горным склонам стадо не погоняешь, надо вести на поводу.
        - Мы не ожидали, что они днем нападут! - оправдывался Скилур. - Ночью мы с Палаком дежурим, а днем младшие братья присматривали. Когда мы прискакали, тавры уже скрылись в лесу.
        - Пока я не вернусь, пасите сами и недалеко от фермы, - приказал я.
        Гунимунд, Хисарн, Мила и ее сын были списаны на берег. Вместо них нанял двух греков. Продав масло и погрузив продукты и тару для рыбаков, пошли к Тендровской косе.
        Рыбаки нам обрадовались. Наверное, опасались, что позабудем о них. Я хоть и гражданин Херсона, но еще не имею долговременной деловой репутации. За время нашего отсутствия греки растеряли городской налет и любовь к чистоте, стали напоминать гуннов. С кем поведешься… Но потрудились на славу. Уговор с ними был, что получат от выработки. И соли, и рыбы соленой и вяленой заготовили много, трюм шхуны забили под завязку. Я опасался, что придется подождать несколько дней, и подумывал, не прислать ли им подкрепление? Оказалось, греки подключили к делу старух. По гуннкам не было заметно, что их сильно притесняют, так что я не стал вникать в их отношения.
        На обратном пути меня высадили в Херсоне, а шхуна под командованием Геродора пошла на Константинополь. Он уже умел ходить под косыми парусами, пользоваться картой и компасом, а уж продавать и покупать греки, как мне кажется, умеют с рождения.
        38
        Не получается у меня в шестом веке быть пацифистом. Как только перестаешь нападать на других, сразу нападают на тебя. А я привык защищаться.
        Гунимунд по моей просьбе опять набрал полсотни добровольцев. На этот раз, как он рассказал, желающих было намного больше, чем требовалось. Налет на гуннов, во время которого не потеряли ни одного убитыми и взяли хорошую добычу, в несколько раз превышающую годовой доход пехотинца, сделали меня авторитетным командиром. Никто из добровольцев не знал, куда пойдем. Не думаю, что у тавров есть в городе осведомители, но всё же… Добровольцам сказали, что примерно на неделю и что добыча будет поскромнее. Остальное их не интересовало. В эту эпоху законы охраняли только своих, так что, при нападение на чужих, проблем с собственными властями, как в двадцать первом веке, не могло быть в принципе. Ну, а к смерти своей и чужой относились на удивление наплевательски.
        Мы вышли из города обозом из двух моих кибиток и нанятых мною восьми арб. Десять человек, включая меня, Гунимунда, Хисарна, Скилура и Палака были в броне и ехали верхом в качестве охраны. Остальные сложили доспехи и мечи в кибитки, изображая лесорубов. Я подумал, что тавры заметят большой вооруженный отряд на подходе и уйдут дальше в горы вместе со скотом и ценными вещами. Глупо гоняться за таврами по горам, которые они знают лучше. Поэтому я решил совместить два дела - разобраться с ними и заготовить лес на новую шхуну.
        - На такой отряд точно не нападут, - увидев обоз, сказал командир сторожевого поста на границе леса. - А то в прошлый раз мы за вас побаивались.
        - На этот раз мы и зайти собираемся дальше, - сообщил я.
        Начали с края леса, напилив дубов. На второй день поднялись выше, к сосновому бору, срезали там несколько деревьев на мачты и стрингеры. На третий день добрались до тиса. Это хвойное дерево, но хвоя у него необычная, не игольчатая, а плоская, не колючая. Это красное дерево, но мебель и посуду из него не делают. К нему лучше вообще не прикасаться, потому что ядовитое всё, кроме плодов, а не наоборот, как у других ядовитых растений. Видимо, по этой причине, тис не грызут насекомые и древесина почти не гниет. Лучшего материала для парусника не найдешь. Я предупредил лесорубов об этом, но ко мне не очень прислушались. Пофигизм у солдат, наверное, - профессиональное качество.
        Я заметил тисовые деревья еще в прошлый раз, но побоялся так близко приближаться к деревне тавров. Они последили за нами первый день, убедились, что рубим лес и что нас слишком много, и ушли. Вечером второго дня я выслал Гунимунда и Хисарна в разведку. Готы вернулись во второй половине следующего дня.
        - Занимаются своими делами, - доложил Гунимунд. - Скот днем пасут в долине, которая выше деревни. Твои коровы там, но не все, двух не хватает.
        Наверное, продали. Что ж, возместят своими. Так будет даже лучше: свежую кровь волью в свое стадо.
        - С нашей стороны к деревне ведет узкая дорога, перегороженная сложенной из камня стеной высотой локтей семь (около трех метров), с деревянными воротами, перебраться через нее - не проблема, - продолжил доклад Гунимунд.
        - Пока будем перебираться, они убегут в лес, - сказал я.
        - Не все, но многие убегут, - согласился гот. - С другой стороны тоже стена, локтей пять (2,2 метра) высотой. Там терраса расширяется до стадии (примерно 180 метров). В стадиях двух от этой стены начинается лес. Сверху и снизу обрывистые склоны, но там, где лес, начинается пологий подъем.
        - Туда они и побегут, там и устроим засаду, а вы с этой стороны шуганете их, - решил я и приказал ему делать лестницы для преодоления стены.
        Вечером мы расположились на ночлег, развели костры. Говорили громко, чтобы тавры слышали. Ночью, когда тихо, слышимость в горах великолепная. Особенно, если находишься выше. Лесорубы по одному подходили к кибиткам, забирали свои доспехи и оружие и облачались в них в стороне от света костров. Потом ждали, когда взойдет луна, которая идет на убыль, но еще светит ярко.
        После захода солнца воздух в горах быстро выхолаживается. Мне стало зябко. Или от страха? Вряд ли. Я не боюсь здесь умереть. Почему-то уверен, что после смерти окажусь в своей эпохе. По крайней мере, так случалось в фантастических фильмах, которые я там смотрел. Или не окажусь, но тогда мне будет все равно. Точнее, меня уже не будет.
        Луна соизволила взойти. Светила слабенько, но дерево от дерева отличить можно.
        - Выступаем! - скомандовал я тем двадцати пяти человекам, которые пойдут со мной в обход.
        Остальные тридцать под командованием Гунимунда нападут с этой стороны.
        Мы медленно взбирались по склону вверх. Чтобы лазать по горам, надо иметь привычку. Иначе приходится пользоваться всеми четырьмя конечностями. Уже через полчаса я чувствовал каждый килограмм своих доспехов и оружия. А ведь надел только шлем и кольчугу поверх стеганого халата и шелковой рубахи и из оружия взял арбалет, палаш, кинжал и щит. Впереди шел Гарик. У него получалось лучше. Даже иногда останавливался и ждал меня. Ему на четырех привычнее.
        Кто-то столкнул камень. Тот с шумом покатился вниз по склону. В таврской деревне залаяла собака. Мой отряд, как договаривались, сразу замер. Гарик зарычал, собираясь гавкнуть в ответ, но я ударил его по крестцу. Таврская собака взбрехнула еще пару раз и замолкла. Мы продолжили движение. Когда достигли обрывистого, голого склона, хорошо видимого при свете луны, который я наметил ориентиром, ноги мои подкашивались. Облегченно вздохнув, завалился на спину. Всей спиной почувствовал, какая мокрая у меня рубаха. Сняв шлем, убедился, что и подшлемник не суше. Солдаты попадали рядом со мной. Я слышал со всех сторон тяжелое, надсадное дыхание.
        - Дальше будет легче, по прямой, а потом вниз, - тихо подбодрил я их.
        В нужное место прибыли, когда было еще темно. Вторая часть пути далась легче. Собаки тавров лаяли несколько раз, но недолго и, скорее всего, не на нас. Хоть я и устал сильно, но спать не хотелось. Сидел, прислонившись спиной к дереву, и думал, что понуждает горцев к грабежам: голод или желание жить лучше? Подозреваю, что второе. В крымских горах много хороших пастбищ, где можно мирно пасти домашний скот. И всякого дикого зверья на мясо и меха хватает. А еще можно лес рубить, пилить и продавать в Херсоне. Я уже прикидываю, не заняться ли этим самому? Расположить лесопилку неподалеку от фермы, чтобы помогали друг другу защищаться в случае чего.
        Подавать сигналы через деревню тавров было бы глупо, поэтому договорились с Гунимундом, что он нападет с первым лучом солнца. Когда небо начало сереть, я расставил бойцов своего отряда «по номерам». Это были лучники, включая Скилура и Палака, и арбалетчики Толя и Ваня. Этим двум пора было размяться, а то они стали заплывать жирком от спокойной сытой жизни под боком у молодых красивых жен. Скифов поставил рядом с собой, на самом опасном участке, а росов - выше по склону, где у них будет меньше шансов поучаствовать в рукопашной. Впрочем, я наделся, что до нее дело не дойдет.
        В деревне залаяли собаки. Сперва одна, отрывисто, будто спрашивая: «Кто идет?» Потом загавкали сразу несколько и без перерыва. Гарик собирался было присоединиться к ним, но я сжал рукой его пасть.
        - Тихо! - приказал я псу.
        Он понял, перестал рычать и зашел мне за спину. Не нравилось ему, когда хватают за морду лица. У него ведь появилась сучка. Приходится держать фасон.
        Первыми из деревни выбежали женщины и дети. Перемещались молча, без плача. Скорее всего, не в первый раз. Чувствовалась наработка маневра. Пытались даже гнать овец, большая часть которых сразу разбежалась. Три собаки погнались за ними, сбивая в кучу. Мужчины, человек двадцать, быстро шагали сзади, постоянно оглядываясь. С десяток тавров-лучников перебегали по деревне, обстреливая из луков отряд Гунимунда. Несколько его солдат уже перебрались с помощью лестниц через стену, открывали ворота. Вскоре все бойцы Гунимунда ворвались в деревню. Закрывшись щитами, они побежали по дороге, соединявшей ворота. Остававшиеся в деревне тавры-лучники побежали к лесу. Их было одиннадцать. Наверное, самые боеспособные и те самые, кто угнал моих коров.
        До передних женщин оставалось метров пятьдесят, когда я скомандовал:
        - Бей! - и выстрелил в широкоплечего тавра с овальным щитом в одной руке и топором в другой.
        Доспехов на тавре не было, болт прошил его насквозь и зацепил идущего сзади. Еще несколько мужчин были поражены стрелами и болтами моих бойцов. Я успел завалить второго, после чего бабы заорали и ломанулись к деревне, закрыв собой оставшихся в живых двух мужчин. Те что-то кричали, но их никто не слушал. Я предупредил, чтобы стреляли только в мужчин, не портили зазря добычу. Теперь их трудно выцелить среди женщин и детей. Один из подстреленных тавров вдруг начал подниматься. В его груди и правом боку торчало по стреле. Тавр оперся на топор и попробовал разогнуться, но вдруг вырыгнул поток крови и упал вперед, отчего рука, так и не выронившая топор, неестественно выгнулась.
        Отступавшие от леса тавры слились с прикрывавшими отход лучниками, ненадолго остановились, принимая решение, а потом все вместе побежали на нас, причем женщин и детей гнали впереди.
        - Бейте по старухам, - приказал я скифам.
        Скилур и Палак без малейших колебаний начали отстреливать тех женщин, которых считали старухами. По их понятиям таковыми были все старше тридцати лет.
        Женщины и дети сразу остановились. Мужчины (а мужчины ли?!) начали подгонять их пинками.
        Я снял одного, который слишком резво махал ногами. Еще несколько человек упали, пронзенные стрелами.
        Тавры оставили женщин и детей в покое и бросились вперед, прикрываясь щитами. Десятка два, не больше. До нас добежали четверо. Впереди летел молодой тавр в кожаной куртке и с круглым щитом с металлическим умбоном, который держал в правой руке. В левой у него был широкий короткий меч, напоминающий мачете. В щите торчало несколько стрел.
        Я понял, что не успею перезарядить арбалет, а может, просто решил проверить, каков в ближнем бою. Прислонив арбалет к стволу дерева, взял щит и вынул палаш из ножен. Мне казалось, что тавр ломится вслепую, обезумев от страха, и не видит меня. Оказалось, что видит. Он шустро уклонился от моего удара. Я рубанул палашом еще раз, но тавр отбил удар мечом и сразу ткнул меня острием в лицо. Я еле успел отпрянуть, позабыв, что можно закрыться щитом. Острие меча не дотянулось до моего носа всего несколько сантиметров. От испуга я рубанул тавра палашом по голове. Он закрылся щитом, нашпигованным стрелами. Пару из них я срубил. Тавр опустил щит и попробовал ткнуть меня мечом еще раз. Я порадовался, что меч короток, ударил палашом по нему, отбив влево от себя, и после короткого замаха рубанул справа налево по левому боку тавра. Он успевает закрыть щитом верхнюю часть тела. Палаш скользит лезвием по круглому ободу щита и врезается в тело ниже ребер. Меня в который раз поразило, как легко сталь рассекает человеческую плоть и кости. Клинок разрубил темно-коричневую кожаную куртку, легко прошел наискось вниз
сантиметров пятнадцать. Тавр скривил лицо в глуповатой, блаженной ухмылке и ударил сверху вниз. На этот раз я инстинктивно подставил щит. И еще раз рубанул по тому же месту, уже со всей дури. Палаш прошел почти до паха и застрял. Я только со второй попытки выдернул его. Тавр упал вперед, на меня. Я брезгливо оттолкнул его щитом. Крови из убитого вылилось так много, что скоро все в радиусе метра два было залито ею. Я уже привык к крови, трупам. Цивилизационные наслоения, запреты и табу обсыпаются с меня, как старая краска с железной переборки. Смотрел на разрубленное тело с тем же безразличием, как на куски говядины или свинины в холодильных камерах супермаркета.
        С остальными мужчинами-таврами, пытавшимися прорваться в лес, тоже было покончено. Двоих убили скифы и принялись скальпировать. Получается у них быстро. Наловчились уже. Женщины и дети стояли молча, никто не плакал. Мне показалось, что они не без интереса наблюдают за действиями скифов. Тавры, как мне рассказывали, вывешивают на шесте у дома голову врага, но только известного. «Обычным» убийством у них хвастаться не принято.
        - Гоните тавров в деревню, - приказал я тем своим бойцам, которые были слева от меня, а тем, кто справа, поручил собрать трофеи и добить раненых, если обнаружатся.
        Отряд Гунимунда вышел из деревни нам на помощь. Поняв, что она не нужна, начали шмонать дома. Ходили группами по четыре-пять человек, хотя в домах осталось всего несколько старух и один седой и беззубый дед. Все ценное выносили и складывали на дорогу, которая проходила от ворот до ворот. Туда же выгоняли скот и выкатывали арбы, чтобы на них увезти добычу.
        Я зашел в самый большой двор в центре деревни с домом, построенным из камня и обмазанным глиной. Двор ограждал сложенный из необработанного камня забор высотой метра полтора. Справа и слева находились хозяйственные постройки, причем все без дверей. Посреди двора валялась убитая ударом копья, худая сука с обвисшим выменем. Крупная и лохматая, похожая на среднеазиатскую овчарку. Рядом с ней скулили семеро щенят. Дом примыкал к скале, она была как бы одной из стен. Примерно посередине этой «стены» находился очаг - неглубокая яма с пеплом, огражденная невысоким бортиком из камней, без трубы, дым выходил через дыру в крыше, крытой сплетенными прутьями, обмазанными глиной. По бокам очага торчали две рогатины, соединенные деревянной перекладиной, на которую вешали котел. Два их, медные и снаружи черные от копоти, один литров на пять, другой на три, стояли рядом на земле. Возле них лежали брошенные второпях дрова. По другую сторону очага к скале были приделаны деревянные полки, на которых стояли несколько глиняных кувшинов, тарелок и чашек. У правой и левой стены располагались ложа, широкие, на несколько
человек. - низкие деревянные помосты, застеленные сеном и грязным лоскутным тряпьем. Они же, как оказалось, являлись и ларями для хранения «богатств» семьи: рулонов грубой ткани, овчин, обуви. В доме воняло дымом и овцами. Я приказал Палаку, который выносил котлы, забрать и щенят. По паре в городской дом и на виллу, остальных на ферму.
        Из соседнего дома привели подростка-гота. Его держали в яме типа чеченского зиндана. Наверное, тоже для получения выкупа или продажи в рабство. На голове среди грязных волос свежий шрам длинной сантиметров пять и шириной в полтора. Наверное, от удара дубинкой. Щеки впали от голода, под глазами темные круги. Тело грязное, всё в синяках, с ободранными локтями и коленями. Из одежды только рваные штаны до колен.
        - Ты не с фермы? - спросил я.
        - Да, - еле слышно ответил гот.
        - Твоя мать продала ее мне, - сообщил ему. - Получается, что таким образом освободила тебя, а может, и спасла жизнь.
        - Да, - снова еле слышно произнес подросток.
        - Покормите его, - приказал я солдатам.
        Сразу несколько человек угостили паренька найденным в домах овечьим сыром.
        Увидев, как жадно он ест, я забрал сыр:
        - Если съешь сразу много, умрешь.
        Подросток собирался в третий раз произнести «да», но рот был занят, поэтому только кивнул головой.
        Обыскав дом, солдаты поджигали его. Гореть там особо нечему, дыма было немного. Гунимунд хотел предложить городским бездомным переселиться сюда, но я возразил, что вскоре и они займутся набегами. Если всё время смотришь сверху вниз на живущих в долине, начинаешь верить, что они низшие, предназначенные, чтобы их стригли и резали.
        Когда в арбы и телеги запрягли волов и коней и погрузили на них всё, что собрали, я дал команду начинать движение. Пленные женщины и дети постарше шли в середине обоза. Маленьких детей я распорядился посадить на арбы. Они вырастут в другой культуре и забудут о своем свободном, но диком прошлом. Скот - коров, овец, коз и свиней - гнали сзади.
        Деду и старухам, которые оставались в горящей деревне, я сказал:
        - Передайте другим таврам, что там, - показал рукой в направлении, где находилась ферма, - теперь пасется мой скот. Если пропадет хоть одна корова или лошадь, сожгу следующую деревню.
        Дед ничего не сказал. Всё было по правилам местной игры: не нападай на сильного, а напал - обижайся на себя.
        39
        Когда я продавал на рынке свою долю трофеев, повстречал там Фритигерна, боспорского купца, с которым в позапрошлом году ходил к антам. Он сильно сдал. В прошлом году, когда был с караваном в пути, Пантикапей захватили тюрки. Что стало с семьей - не знает. Остались у него лишь два старших сына, которые ходили с ним. Поселились они в Херсоне, продав товар, привезенный от антов, и купив дом. Весной Фритигерн пошел к антам - и снова поход оказался неудачным, потому что авары захватили и сожгли городище. К его приезду там обитало всего несколько уцелевших семей, и никто с севера не приезжал на торг.
        - Продал почти весь товар здесь. Дешевле, чем купил. Не хватило даже долги отдать, пришлось продавать волов, - пожаловался Фритигерн.
        Наверное, брал кредит у иудеев. Разведка у них поставлена хорошо, скорее всего, знали, что авары пошли на антов. Но гота не предупредили. И обобрали, как липку, выкупив свой товар намного дешевле, да еще и проценты удержали.
        - Осталось у меня всего одна кибитка, вожу товар по готским деревням. Сам знаешь, какие они покупатели. Только на жизнь хватает, - продолжил Фритигерн.
        Решил помочь ему по старой памяти, а заодно и немного выиграть:
        - Мне нужна парусина и пенька.
        - Могу привезти, - сразу откликнулся он.
        - Не сомневаюсь. Но, чтобы не платить торговую пошлину, оформим, как доставку. Я купил, а ты привез. Дам тебе деньги и еще две кибитки, - предложил я. - Ну, как?
        Он задумался, выискивая, где подвох? Иудеи тоже обещали ему золотые горы.
        - У меня есть планы на тебя, - сообщил я. - Хочу, чтобы ты открыл лавку в городе и продавал мой товар. Мне самому заниматься этим некогда, а отдавать оптом перекупщикам надоело.
        - А какой товар? - спросил гот, сразу избавившись от сомнений.
        - Масло оливковое и, может быть, доски. Что привезу, то и будешь продавать, - ответил я. - Тебе что, не без разницы, чем торговать?
        - Да мне все равно, только для разных товаров лавку надо в разных местах открывать, - ответил он. - Для масла - в одном, на рынке, для досок - в другом, возле верфей.
        Мне как-то это не приходило в голову. Не такой уж и большой город Херсон. Но Фритигерну виднее: всю жизнь торгует.
        - Тогда две откроем, - решил я. - Чтоб и сыновья твои без дела не сидели.
        Через день он отправился к готам за пенькой и парусиной, привез в трех кибитках. После разгрузки на верфях, продал мне своих волов и открыл лавку на рынке. К тому времени пришел «Альбатрос» с оливковым маслом. Фритигерн получил товар на реализацию по более выгодной для мене цене, чем если бы я продал перекупщикам.
        Эвклид закончил очередной рыбацкий баркас и получил от меня заказ на постройку новой шхуны. Теперь я лучше знал, что мне нужно. Новая шхуна будет двадцать два метра на четыре с половиной. Мачты выше и толще, бушприт длиннее. Капитанская каюта шире и удобнее. Больше станут и кубрик для команды, и камбуз, и кладовые для продуктов. Ахтеркастель будет двухпалубный. На нижней палубе, которая одновременно и подволок капитанской каюты, разместится рулевая (румпельная) рубка и по бортам две коморки для рулевых. На «Альбатросе» при высокой волне рулевого часто заливало, а стоять мокрым на ветру - не есть хорошо. На верхней палубе поставим баллисту, метающую камни около двух килограммов. Защищать ее будет толстый высокий фальшборт с бойницами для арбалетчиков. Люк в трюм сделаем длиннее и шире, и ростры для восьмивесельной шлюпки, чтобы на ней можно было перевозить к борту и на берег лошадей или коров. Шпангоуты, обшивка ниже ватерлинии и те детали, возле которых будет застаиваться вода, изготовим из тиса. Больше будет медных и железных нагелей. Денег имел много, поэтому создавал не просто торговое судно, а
еще и игрушку для души. При ее строительстве Эвклид уже не нуждался в моих советах, поэтому навещал его редко. Не столько проконтролировать ход строительства, сколько от нетерпения поскорее увидеть шхуну готовой.
        В это же время реализовал задумку, возникшую в деревне тавров. Поскольку лес в горах не принадлежал Византийской империи, никаких оформлений не потребовалось. Я нанял людей, отвез их на выбранную мною делянку неподалеку от фермы. Там соорудили деревянный дом для жилья и лесопилку - высокие козлы, на которые скатывались по склону бревна и распиливались на доски длинными двуручными пилами. Один пильщик стоял внизу, другой вверху. Руководить лесопилкой нанял Гунимунда. Он со мной неплохо нажился. Мог бы открывать свое дело, но то ли не умел, то ли душа не лежала. Доски отвозили в Херсон, в лавку, открытую Фритигерном возле верфей. Лавка была скорее конторой. В ней судостроители заказывали, какие пиломатериалы им нужны, обговаривали цену и когда и куда доставить. После падения Пантикапея Херсон стал основным исполнителем декрета Тиберия на строительство военных кораблей. Их строилось сразу двенадцать. И еще торговые и рыболовецкие суда для частных лиц. Так что досок требовалось много.
        На вилле заправлял Семен. Я нанял ему в помощь крестьянина-грека, потому что рос не знал, как выращивать многие местные культуры. Семену нравилось ковыряться в земле. Крестьянин - он и в Крыму будет крестьянином. Ему помогали Толя и Ваня с женами.
        В городе остались только я с Аленой и сыном, Мила с детьми и Гарри с хвостатой женой и парой приемных детишек - щенков из таврской деревни. Ее щенков раздали, потому что были мелковаты. Я искупал сучку, а затем помыл в этой воде таврских щенков. После этого она опознала их по запаху, как своих, и защищала от Гарика, которого они раздражали, хотя были сучками. Кстати, я привык к городской вони, почти не замечал ее. Впрочем, большую часть лета, в самую жару, меня в городе не было. Алена, когда я уходил в рейс, перебиралась на виллу, а меня там напрягал избыток народа и постоянная суета.
        Бой с тавром заставил меня подумать об обучении фехтованию. Уверен, это был не последний мой бой на мечах. Я спросил у Гунимунда, не знает ли он хорошего учителя бою холодным оружием. Оказывается, этому учили юношей в гимнасии, но такой уровень я уже преодолел.
        - Знаю я одного гепида, учит гладиаторскому бою, - вспомнил Гунимунд.
        - Разве гладиаторские бои проводят еще? - удивился я.
        - Нет, церковь запретила, - ответил гот и философски заметил: - Но пока есть желающие посмотреть за деньги такой бой, находятся и желающие неплохо подзаработать, рискуя жизнью.
        - Сведи меня с ним, - попросил я.
        Гепида звали Сафрак. Было ему около сорока, среднего роста, подтянутый, крепкого сложения. Темно-русые с сединой волосы подстрижены по-готски. Аккуратные усы подковой. Лицо в шрамах, но не глубоких, не от рубящих ударов. Одет не дорого, но чисто. Видно, что за ним ухаживает женщина. Взгляд спокойный и вроде бы безразличный ко всему, но я почувствовал, что ему не очень-то хочется возиться со мной. Однако придется. Если появляется женщина, значит, исчезают деньги. Эти две субстанции как-то плохо сосуществуют.
        - Чему ты хочешь научиться? - спросил он.
        - Биться на мечах, кинжалах, с копьем, - ответил я.
        - Ты разве не умеешь? - не поверил он.
        - Умею, - ответил я. - Но хочу уметь лучше. Чтобы мог один сражаться с двумя и даже тремя.
        - Этому надо учиться с детства, - насмешливо произнес Сафрак.
        - В детстве меня учили командовать отрядом. Вроде бы у меня это получается лучше, чем у тебя, - также насмешливо сказал я.
        Гунимунд рассказал, что Сафрак служил в армии десятником, но, посланный в разведку, попал в засаду и потерял всех своих подчиненных. Его обвинили в неумелом командовании вместо того, чтобы наградить за убитых им врагов. Гепид обиделся и ушел из армии. Он и сейчас собрался было послать меня, но я опередил:
        - Будешь получать серебряный милиарасий за каждое занятие.
        Столько он зарабатывает за целый день, охраняя кого-нибудь в городе. Это в лучшем случае.
        - Я отлично понимаю, что твоего уровня не достигну, поздно уже, но если ты сделаешь из меня хорошего бойца - этого будет достаточно. Если будешь стараться, но не сумеешь, - это будет не твоя вина, свои деньги ты все равно получишь, - продолжил я. - Так что давай оставим пацанячьи подковырки и займемся делом. Считай, что перед тобой человек, который не умеет ничего, начинай с простейшего.
        Он приходил каждое утро, и мы занимались пару часов. Сафрак, действительно, начал с азов: как держать оружие, как стоять, как передвигаться. Это мне напомнило занятия по каратэ. Я с год ходил в секцию. К сожалению, каратэ тогда запретили, и я так и остался на начальном уровне. Впрочем, и этого хватало, чтобы настучать по бестолковке необученному, а то и двум. Затем гепид перешел к работе с мечом в одной руке. Он отлично орудовал как правой, так и левой. Я заметил, что у людей шестого века хорошо развиты обе, хотя попадаются и ярко выраженные левши. Их здесь не переучивают. Наоборот, с удовольствием берут в армию и ставят правофланговыми, где щит надо держать в правой руке, а в левой - оружие. Сафрак фехтовал не так красиво, как я видел в кино. Но там постановочные бои, а он учил убивать, грубо, грязно, но быстро. Удары мечом сочетались с ударами ногами и руками в болевые точки, плевками, криками. Он научил меня не только защищаться щитом, но и использовать его, как оружие: толкать противника, бить верхним краем снизу по подбородку и нижним сверху по ступням. Копье, оказывается, не только колющее
оружие, но и режущее. Гранью острия можно царапнуть по лицу, глазам или ногам. А можно острие завести лошади, защищенной броней, под ремень мундштука и дернуть, отчего испуганный конь встанет на дыбы и скинет всадника. Это если не можешь вогнать копье в ноздрю или глаз коня. Затем гепид показал мне, как работать двумя мечами, мечом и копьем, мечом и кинжалом. Сперва левая рука плохо слушалась, но я и после тренировок развивал ее, старался делать ею все, как будто потерял правую. Как ни странно, левая рука начала быстро развиваться. Ей, конечно, было далеко до правой, но стала не такой беспомощной, как раньше. К весне, заработав сотни, если не тысячи синяков и ссадин, я таки достиг уровня среднего бойца.
        За это время я сделал только один перерыв в занятиях, чтобы смотаться на Тендровскую косу и забрать оттуда рыбаков. Гуннским старухам поручили «охранять» поселение, оставив им небольшой запас муки, вяленой и соленой рыбы, двух коров и бычка на развод. После выгрузки в Херсоне шхуну вытянули на берег, осмотрели. Нужен был небольшой ремонт, который и сделали люди Эвклида. Они к тому времени заканчивали постройку новой шхуны, которую я назвал, не напрягая мозги, «Альбатрос-2».
        40
        Зимой я стал отцом еще одного сына, которого назвал Андрей. На этот раз, по настоянию Алены, крестили в главном храме города. Проделал обряд сам епископ херсонский Филосторгием - круглолицый и улыбчивый, больше похожий на ведущего развлекательного телешоу. Причем не только внешне: процедуру крещения превратил в маленькое преставление. Крестным отцом на этот раз был сам дукс стратилат Евпатерий, а крестной матерью - жена богатого местного винодела, который жил с нами по соседству. Меня начали втягивать в стаю местных олигархов. Даже намекнули, что могу занять пост в городской администрации. Я, как обычно, сказал, что подумаю, но пока, мол, надо реализовать несколько задумок. И на улицах со мной здоровались многие. Ладно бы солдаты, которым хотелось сходить со мной в рейд, но и лавочники, ремесленники, рыбаки. Впрочем, кое-кому из них я был интересен, как покупатель или работодатель.
        Весной я нагрузил соленой и вяленой рыбой «Альбатрос», сократил его команду до восьми человек, забрав Агафона и Пифодота, потому что на веслах грести придется только в порту, недолго, и отправил в Константинополь. Сам же на «Альбатросе-2» отвез на Тендровскую косу две артели рыбаков, лодки, сети, тару, котлы, инструменты и съестные припасы для них. Гуннские старухи не только выжили, но и родили двух детишек. И коровы были с приплодом, двумя телками. Работавшие здесь в прошлом сезоне неплохо получили. Желающих теперь было хоть отбавляй. Так что набрал не шваль, как в прошлый раз, а людей посерьезней. Продукты для них были с моих ферм. Семен собрал хороший урожай. Особенно мне понравился выращенный им лук, крупный и сладковатый, и, само собой, арбузы, дыни и фрукты. А вина заготовили столько, что половину можно будет продать. Скифы тоже потрудились на славу, поставляя мясо, шерсть и сыры. Точнее, они занимались выращиванием скота и производством сыра, а отправкой товара - Гунимунд, которому я поручил присматривать не только за лесопилкой, но и скотоводческой фермой. У скифов оказалось довольно
легкомысленное отношение к реализации продукции. Они были уверены, что обязаны одарить всех знакомых скифов.
        С Тендры я вернулся в балласте в Херсон, где пополнил экипаж до четырнадцати человек. Из старых остались Хисарн, Агафон и Пифодот, Мила в качестве кока и ее сын юнгой. Взял еще четырех греков «чистыми» матросами, матросами-охранниками двух готов, Гунтериха и Аргаита, сыновей Гунимунда, и Сафрака по его просьбе. Мы с ним не то, чтобы сдружились, поскольку он всегда держал дистанцию, подчеркивая разницу в социальном статусе, но привыкли друг к другу. Я взял его с удовольствием, чтобы не растерять за навигацию приобретенные навыки фехтования. Четырнадцатым был освобожденного из плена сына хозяйки, продавшей мне ферму. Звали его Вигила.
        Они с матерью пришли ко мне через день после нашего возвращения в Херсон. Вигила нес корзину с продуктами, принесенными в подарок.
        - Это бог меня надоумил продать ферму! - искренне верила вдова. - Все меня отговаривали, но ОН во сне приказал мне: «Продавай!»
        Интересно, а чтобы она делала, если бы не продала? Ждала следующего налета, когда отберут и продадут в рабство оставшихся детей? Но она поверила в то, что хотела. Переубеждать бесполезно. Женщины искренне верят во всё эмоциональное. Это сухие цифры им кажутся нереальными. Особенно ценники на красивых шмотках.
        - Теперь мой сын - твой должник, - продолжила вдова. - Он отработает на тебя, сколько скажешь.
        Тоже образец женской логики. Устроиться в ученики к хорошему ремесленнику или купцу - большая проблема. Я слыву хорошим. Некоторые судовладельцы намекали, что надо строже быть с матросами, не баловать их. Поскольку я спас Вигила, значит, просто обязан нанять его вместо опытного работника, избавить вдову от лишнего рта.
        - Ладно, возьму его юнгой, - уступил я. - Но если будет страдать морской болезнью, спишу на берег.
        - Даже если будет болеть, не жалейте его, - настаивала мать.
        - Дело не в жалости, - сказал я. - Тогда он работать не сможет, а мне пассажиры не нужны.
        Этот аргумент произвел впечатление. Договорились на один рейс, а там посмотрим.
        И как по заказу на полпути до Босфора попали в небольшой штормик. Вигила держался нормально, ел много и жадно. У тех, у кого проблемы с вестибулярным аппаратом, при качке пропадает аппетит, а у беспроблемных наоборот усиливается. Мила в шторм горячее не варила, и по моему приказу выдавала дополнительную пайку сыра с хлебом.
        В Константинополе, как договаривались, меня ждал Геродор на старой шхуне. Я нашел прошлогодних покупателей рыбы, договорились о поставке ее в течение всей навигации. Геродор разгрузился первым и пошел за оливковым маслом в Ираклий, который он называл на старый греческий манер Гераклионом. Там он купит оливковое масло, отвезет его Фритигерну, затем отправится за рыбой к Тендровской косе, а оттуда - в Константинополь. Если ничего не случится, «Альбатрос» будет до зимы мотаться по этому четырехугольнику.
        Его младший брат «Альбатрос-2» под моим командованием займется решением более прибыльных задач. Мы пошли на Родос, где набрали полный трюм амфор с вином, почти в два раза больше, чем влезало в старую шхуну. Значит, грузоподъемность ее тонн семьдесят-восемьдесят. И шла, как мне показалось, немного быстрее, ведь общая площадь парусов увеличилась, благодаря более высоким мачтам и двум добавочным стакселям. Капитанская каюта была настолько просторнее, что я мог даже расхаживать по ней. Единственный недостаток, к которому, правда, я быстро привык, - шаги рулевых над головой. Ходили они босиком, так что шумели не сильно.
        Переход от Родоса до Александрии занял трое суток. Ветер был почти попутный и умеренный до свежего. На третью ночь заметили огонь Александрийского маяка, подкорректировали курс на него. Во время перехода я в свободное время занимался с Сафраком, а все остальные осваивали арбалеты, которые заготовил на всю команду, кроме Милы и ее десятилетнего Савы. Пацаненок, кстати, освоился на шхуне быстрее всех. Любимым его местом было «воронье гнездо» на грот-мачте, где он по очереди с Вигилой нес вахту. Умел и с парусами работать. Если так и дальше пойдет, станет у меня капитаном.
        В Александрии уже было жарко. И арбузы продавались. У меня большое подозрение, что я придумываю повод типа покупки специй, чтобы приплыть сюда, а на самом деле именно арбузы мне и нужны. И еще финики, халва и прочие сладости. В шестом веке я вдруг стал вульгарным сладкоежкой. Хотя уверен, что в двадцать первом съедал сахара намного больше да еще в чистом виде.
        Кроме специй, благовоний и дорогих тканей купил здесь уникальную для данной эпохи карту Европы, Северной Африки и Малой Азии с сеткой меридианов и параллелей. Я помнил примерные координаты некоторых портов, проливов Гибралтар, Ла-Манш, Босфор, так что смог определить, что параллели нанесены через шесть градусов, а меридианы - через двенадцать. Мало того, что карта была очень точная, на ней, что меня больше всего поразило, были нанесены не только острова Мадейра, Канарские, Англия с Ирландией, но и Шетландские острова, и Фарерские, и даже Исландия и норвежский берег до мыса Нордкап. Интересно, кто ее составил в эпоху, когда большая часть населения уверена, что земля плоская? Обошлась мне эта карта по цене хорошей лошади. К ней прилагался тубус из черного дерева, водонепроницаемый, как меня заверил продавец, старый крючконосый финикиец. Пришлось к карте покупать и бронзовый квадрант - прибор для измерения высоты светила, предок секстанта, который состоит из пластины с лимбом в четверть окружности для отсчёта углов и планки для фиксации угла, прикреплённой к этой пластине одним концом. Высота солнца
в полдень соответствует широте, на которой ты находишься. То есть получаешь одну линию положения даже в открытом море. Для определения второй, долготы, нужен очень точный хронометр, а самое точное, что здесь можно купить, - это солнечные часы. Они, кстати, у меня были на шхуне. По ним определяли время смены дневных вахт и приема пищи. Ночью менялись по звездам или луне, из-за чего вахтенные штурмана Агафон и Пифодот часто жаловались мне друг на друга. Но иметь хотя бы одну линию положения - лучше, чем ничего, особенно, если судно идет курсом, близким к меридиану.
        - Ты умеешь пользоваться квадрантом?! - удивился финикиец.
        - Конечно, - ответил я. - Но привык иметь дело с более точными приборами.
        - Точнее не бывает! - не поверил он.
        И это говорит потомок народа, который внес в мореходное дело столько новшеств!
        - Есть много такого, что и не снилось финикийским мудрецам, - перефразировал я для него Шекспира.
        Благодаря этой фразе я сэкономил пять солидов, на которые торговец согласился уменьшить затребованную вначале непомерную цену. Классика - великая сила!
        41
        На это раз мы повезли предметы роскоши в Равенну - административный центр Равеннского экзархата, как называлось то, что еще принадлежало Византийской империи на Апеннинском полуострове. Мне сказали, что там выращивают крупных и выносливых лошадей для византийской тяжелой кавалерии, катафрактариев. Я хотел купить несколько таких на племя. Налог на всех лошадей одинаковый, так что лучше выращивать породистых, дорогих.
        В двадцать первом веке Адриатическое море было почти все заставлено нефтяными вышками, действующими и законсервированными. В одном месте они стояли так густо, что издалека смахивали на редкий лесок. Возле них постоянно суетились мелкие суда обслуживания, поплевывающие на правила движения. Особенно этим отличаются хорваты. Они, кстати, суржики авар и славян. При этом взяли от тех и других не самое лучшее. До сих пор помню, как хорватский супертанкер обгонял здесь небольшой сухогруз под панамским флагом. «Хорват» вызвал на связь «панамца» и потребовал, чтобы ему уступили дорогу только потому, что он супер. Лень было отвернуть чуть в сторону, обогнать, а потом вернуться на прежний путь. Глубины позволяли, никто не мешал. «Панамец» посоветовал именно так и сделать. За что был обозван использованным не по естественному назначению бастардом и другими хорошими словами на английском языке и, наверное, не менее приятными на хорватском.
        Примерно на траверзе Анконы, от которой берег прогибается дугой к северо-западу, я заметил небольшую одномачтовую военную галеру, которая шла только на веслах пересекающимся курсом. Решил, что она направляется к восточному берегу, наверное, везет какого-нибудь византийского чиновника. Привык, что военные корабли обеспечивают безопасность на море, что пираты нападают на лодках или баркасах. Поэтому мне показалось странным, что галера подворачивает в нашу сторону.
        - Лангобарды! - испуганно произнес Агафон, стоявший рядом со мной на ахтеркастле.
        - С чего ты взял? - не поверил я.
        - Флага византийского нет, - ответил грек.
        Тут и я обратил внимание, что галера идет тяжеловато, гребцам не хватает слаженности, чего на византийском корабле не может быть в принципе, и что на мачте не развевается полотнище с ликом Христа. Лангобарды по большей части язычники или ариане. Они захватили часть Апеннинского полуострова, после чего разделились на несколько герцогств. Сейчас мы проходили мимо герцогства Сполето, в котором правил некий Фароальд. Это мне рассказал Сафрак, когда мы только приблизились в Апеннинскому полуострову. Лангобарды, хоть и тоже германцы, выжили гепидов с их земель, поэтому Сафрак называл их бородатыми бабами. И еще потому, что лангобардские женщины завязывали косы под подбородком так, чтобы издалека казаться бородатыми мужчинами, визуально увеличивая количество воинов.
        - Боевая тревога! - объявил я и приказал менять курс, чтобы, как меня учили по предмету «Кораблевождение», удалиться на максимальную дистанцию от быстрее идущего противника. Для этого надо было идти по ветру, который дул с юго-запада.
        Забежав в каюту, быстро натянул стеганку, кольчугу, доспех и шлем, схватил арбалет и пояс с мечом и кинжалом, выбежал на ахтеркастель. Галера теперь была у нас по корме на дистанции метров четыреста, которая сокращалась, потому что они подняли латинский парус.
        Хисарн и Сафрак натянули жгут баллисты. Был он из конского волоса, довольно толстый. Оба умели обращаться с осадным орудием лучше меня, поэтому не лез с советами. Сава снял кожаный чехол, который закрывал ящик с камнями. Отборные такие каменюки, закругленные, обточенные морем. Хисарн выбрал потяжелее, зарядил баллисту. Прицеливались, маневрируя судном. Галера шла прямо за нами, так что, когда она приблизилась на нужную дистанцию, Сафрак выбил клин. Баллиста издала щелкающий звук и, как мне показалось, немного «клюнула». Камень, крутясь с воздухе, полетел в сторону галеры. Упал метрах в двадцати перед ее носом, Гот и гепид сразу начали заряжать ее по-новой.
        А греки принесли копья, которые лежали в кладовке, прислонили их к переборке полуюта, а сами зарядили арбалеты.
        - Поднимайтесь сюда, занимайте позиции вдоль бортов, - приказал я им.
        - Можно мне из вороньего гнезда стрелять? - спросил Вигила.
        Я дал ему свой первый арбалет, самый легкий, который теперь был ни к чему Семену.
        - Там неудобно будет заряжать, - засомневался я, - но если хочешь, лезь.
        Всё равно толку от него мало.
        Баллиста выстрелила во второй раз. На этот раз был бы перелет, если бы камень не угодил в парус. Не прорвал его, но упал на палубу. Задел кого-нибудь или нет, мы не видели.
        На бак галеры вышел бородатый воин в ламинарном доспехе и со шлемом в руке. Его рыжие длинные волосы сдувало ветром на лицо, и воин постоянно их поправлял. Он обернулся и что-то крикнул своим. Наверное, сообщил, что добыча близко. До галеры было уже метров двести пятьдесят. Я решил не торопиться, бить наверняка. Подойди поближе, лангобард, и всё, что получишь, будет твоё! Скоро нам сверху станут видны сидящие под прикрытием бортов гребцы. Тогда и посмотрим, кто быстрее.
        Сафрак и Хисарн посовещались и опять зарядили баллисту. На этот раз камень пролетел рядом с рыжим и попал в гребцов левого борта. Там сразу перецепились веслами, перестали грести. Галера начала поворачивать влево, несмотря на усилие кормчих, которые по двое ворочали тяжелые рулевые весла. Рыжий обернулся, что-то начал кричать, но вдруг резко наклонил голову. Лангобард медленно повернул к нам лицо, из которого, словно острый клюв, в рыжей бороду на левой щеке торчала вниз и немного вбок окровавленная, передняя часть болта. Еще медленнее он отвернулся и рухнул на палубу.
        - Кто стрелял? - спросил я.
        У всех греков, стоявших на ахтеркастле, арбалеты были заряжены.
        - Это я! - крикнул сверху Вигила.
        Он, быстро освоив арбалет, стрелял метче, чем взрослые греки. Причем их приходилось заставлять, а Вигила занимался с удовольствием. Поставит мишень на полубаке и пуляет по ней всё свободное время. Довольно метко. Но попадать с пятнадцати метров - не проблема. Оказывается, и с двух сотен бьет не хуже. А что ему остается?! Он не шибко крепок физически. С копьем, мечом и луком вряд ли добьется больших успехов, а быть беззащитным разучился в таврском зиндане.
        - Молодец! - похвалил я его.
        Вигила улыбнулся и, вертясь так и эдак, потому что не хватало места приладить рычаг, начал натягивать тетиву арбалета.
        Мог бы это не делать. Еще один камень из баллисты залетел в галеру, снова попал в гребцов левого борта. Она опять пошла влево, но теперь уже на разворот.
        Когда моя команда поняла, что атака отбита, заорали все, даже обычно спокойные Хисарн и Сафрак. Последний крикнул врагам что-то на родном языке. Голову даю на отсечение, что это было «Бабы бородатые!»
        42
        Равенна располагалась не на берегу моря, а километрах в десяти выше по реке По. Оба берега реки болотистые, нездоровые, хотя дичи там водится много. Мы вспугнули много уток, лебедей, цапель, пока поднимались вверх по течению. Сразу возле устья располагалась военно-морская база, довольно большая, но стояли в ней всего два двухмачтовых дромона. Сам город тоже окружен болотами. Жить в таком с одной стороны вредно для здоровья, а с другой - выгодно для жизни, потому что его легче защищать. В «прошлой жизни» я не бывал здесь, хотя по Италии поколесил порядком, в том числе на автомобиле, который брал в аренду. Через турагентство оформлял визу, что было легко, потому что в Шенгенскую зону прилетал неоднократно на судно, покупал у них же билет со скидкой в оба конца, а по прилету брал в аэропорту дешевенькую машину и ехал туда, куда хотел, останавливаясь там, где желала душа. Тупое вяление на солнце мне не вставляет. Пару часиков в день - да, но не больше.
        Не знаю, кто из моих проболтался, как мы отбились от лангобардов, но, как мне показалось, все жители Равенны считали нужным поздравить и поблагодарить нас. Особенно старались торговцы. Ну, этим надо было сбить цену. А я не спешил, поэтому и не сбавлял.
        Город мне понравился. Когда-то здесь была столица Западной Римской империи, потом Королевства Готов. Тридцать семь лет назад ее отбили, превратив в провинцию. Насколько помню, где-то здесь похоронят Данте - первого известного писателя-фантаста. Имена предыдущих фантастов - авторов Ветхого Завета, греческих мифов и т. д. - до нас не дошли, Я пару раз вырывался с судна, гулял по улицам. Все время было такое чувство, будто я в Италии двадцать первого века, только памятников старины больше и среди аборигенов многовато блондинов. Случайно набрел на базилику Сан-Витале. Она значилась в туристических справочниках, значит, простоит еще больше пятнадцати веков. Снаружи так себе, я даже сначала принял ее за оригинальный трехэтажный жилой дом, но потом заметил, что люди крестятся на нее и свободно заходят внутрь, и сам заглянул. И чуть не присвистнул от удивления! Внутри она была высотой во все три этажа, и через большие окна потоки света падали на стены и потолок, украшенные мозаиками с библейскими сюжетами. Постарались ребята! Понимали, что религия работает через сердце, а не разум. Искусство - самое
надежное орудия порабощения человека. Не перестаю удивляться, почему люди двадцать первого века, имея такую продвинутую технику и технологии, редко когда умудряются сделать что-нибудь такое же талантливое. Впрочем, искусство и техника не зависят друг от друга.
        Я нашел торговца лошадями, отец которого был готом, а мать ромейкой. В нем каким-то странным образом сочетались готская грубость и ромейская тяга к роскоши. Приехал он в порт на красивом и высоком кауром - рыжеватое туловище, а грива и хвост темнее, рыже-коричневые, - жеребце с золочением всех деталей упряжи и седла, которые только можно было покрыть этим металлом. Даже стремена были позолоченные. А уж количеством блестящих предметов на всех частях тела он бы переплюнул любого дикаря из джунглей. Звали его Вультвульф, был он брюнетом лет сорока, с короткими, слегка вьющимися волосами и бородкой на ромейский манер. Одет в шелка, не дешевые, с золотым шитьем. На ногах высокие и разрисованные сапоги для верховой езды. Я заметил, что у людей шестого века какая-то болезненная тяга к золоту, к украшательству им. Напоминали мне цыган двадцать первого, которые вырывали здоровые зубы, чтобы вместо них вставить золотые. Здесь, кстати, я тоже встречал золотозубых. То ли это коронки, то ли вставные зубы - не знаю.
        Пока Вультвульф рассматривал товар, я спросил, где он купил такого красивого коня.
        - Это жеребец из моего табуна, - гордо заявил он.
        - Ты продаешь лошадей? - поинтересовался я.
        - Да, - ответил он и высокомерно добавил: - Но мои лошади стоят очень дорого.
        - Я похож на бедного человека?! - так же высокомерно произнес я.
        Тут его и пробило. Наверное, во всей Равенне найдется не много людей, способных потягаться с ним богатством, и с теми он хорошо знаком. Вультвульф сразу посмотрел на меня, как на лошадь, неожиданно выигравшую забег. Видимо, не похож я был на богатого человека, но каких только злых шуток не бывает в жизни?!
        - Ты хочешь купить коня? - уже более почтительным тоном спросил Вультвульф.
        - Пару жеребцов, которые смогут нести меня в доспехе, и двух-трех кобыл на племя, - ответил я.
        У равеннского олигарха сразу поубавилось спеси.
        - Они пасутся в предгорье, день езды отсюда, - сообщил он деловым тоном. - Я пошлю людей, они отберут, каких скажешь, и послезавтра пригонят лошадей сюда.
        - Мне бы хотелось съездить и самому выбрать, - выдвинул я условие.
        - Когда? - спросил он.
        - Хоть завтра, - ответил я.
        - Можно и завтра, - сразу согласился Вультвульф.
        Видимо, не так уж и много здесь покупателей на его бесценных лошадей.
        - Подскажи, где лошадей нанять для поездки? - спросил его.
        - Можешь воспользоваться моими, - предложил он. - Сколько тебе надо?
        - Три, - ответил я, решив взять с собой Хисарна и Сафрака.
        Рано утром двое вооруженных слуг Вультвульфа прискакали к судну с тремя лошадьми на поводу. Одеты были скромнее хозяина: доспехи кожаные, рубахи из грубой ткани. Седла на лошадях с луками немного выше, чем у кочевников. Я выбрал самого крупного и по виду самого спокойного жеребца. Он, казалось, тяжко вдохнул, когда я занял седло, но пошел без натуги и выпендрежа.
        Вультвульф с еще двумя слугами поджидал нас у городских ворот. Эти двое были в кольчугах. Наверно, личная охрана. Моя охрана одета покруче. Не говоря уже обо мне самом. Конезаводчик не без зависти посмотрел на мои доспехи, оружие и особенно на ремень с золотыми бляхами.
        - Какой красивый! - похвалил Вультвульф. - В Константинополе делали? Нет, персидская работа. Или сирийская?
        - Не знаю, - ответил я и как бы между прочим рассказал: - Снял с аварского кагана, когда взял его в плен.
        - Ты взял в плен аварского кагана?! - не поверил конезаводчик. - Шутишь?!
        - Хисарн снимал с него этот пояс, - сказал я, кивнув на сопровождавшего меня гота.
        Уверен, что наполовину своему поверит наполовину скорее.
        - Он сам снял, я только собрал его доспехи и оружие, - молвил Хисарн буднично, как что-то обычное, что происходит чуть ли не каждый день.
        - Но он же живой! - возразил Вультвульф. - Сейчас напал на Фракию.
        - А какой мне толк с мертвого?! - сказал я. - Он заплатил выкуп и пошел добывать новый.
        - И много заплатил? - сразу спросил Вультвульф.
        - А сколько это - много?! - одесским способом ушел я от ответа.
        - И то верно! - согласился он.
        В это время мы проезжали мимо странной белой башни. Я принял ее за часовню.
        - Это мавзолей Теодориха, короля готов, - заметив мой интерес, сообщил Вультвульф.
        - Твои предки когда-то владели этой землей, - сказал я Хисарну.
        - Он был вассалом Ромейского императора! - обиженно возразил конезаводчик.
        - Формально - да, - выдал я компромиссный вариант.
        Вультвульф не стал его оспаривать.
        К вечеру без происшествий мы добрались до его коневодческой фермы. Тянула она на хороший замок. Ров шириной метров десять, подъемный мост, стены пятиметровой высоты и метра три шириной, на углах башни. Через тысячу лет такими замками будет утыкана вся Европа. Видимо, такая же нескучная жизнь у равеннцев, как и у людей шестнадцатого века.
        Мы помылись в бане, которая к нашему приезду уже была натоплена. Сафрак впервые увидел шрам у меня на животе и спросил:
        - Меч?
        - Да, - ответил я.
        Скальпель - тоже меч, только маленький.
        Сафрак разбирался в ранах, поэтому не понимал, как я смог выжить. Отвечая, видимо, на заданный самому себе вопрос, показал рукой вверх, в сторону небес: мол, без божьей помощи не обошлось.
        Ужинали с серебряной посуды, но руками. И лежа, на римский манер. Оказалось, что быть римлянином не очень удобно. Вультвульф пригласил только меня, остальные ели со слугами и, как я потом узнал, сидя. Зато еда была высший класс! Начали с холодных закусок: соленых маслин, сыра и каких-то слизняков, противных на вид, но интересных на вкус. Потом была жареная птица разных видов, от, судя по размеру, голубя до гуся. Далее последовало мясо животных. Тут я уже ел всё по чуть-чуть, потому что живот был полон. Вультвульф сходил облегчился, а вернувшись, предложил и мне поблевать, чтобы было куда продолжать пир. Я отказался от нерационального использования пищи. Хозяин глянул на меня с сожалением: варвар, что с него возьмешь?! Затем принесли рыбу, сладости, фрукты… И всё это запивалось отличным вином. Мне оно понравилось больше родосского. Надо будет купить местного вина для себя.
        Болтали с ним о жизни здесь и в Херсоне. Как положено, оказалось, что лучше там, где живешь не ты. Поговорили и о политике - куда без нее даже в шестом веке?! Эти авары, славяне, персы… И чего им не сидится дома?! Вультвульф несколько раз пытался перевести разговор на пленение кагана, но я ловко менял тему. Для этого надо было всего лишь похвалить самого хозяина или что-нибудь из принадлежавшего ему. Поговорили и об искусстве. Вультвульф очень удивился, что я знаю работы Аристотеля лучше. Он ведь не писал курсовую по древнему мыслителю. Разошлись заполночь. Точнее, пошел я, а заснувшего за столом Вультвульфа слуги перенесли в спальню. Кровать мне была приготовлена та еще - в ширину больше, чем в длину, с пуховой периной такой высокой и такой мягкой, что я долго не мог заснуть. Казалось, что мое тело медленно падает. Теперь понимаю выражение «заснул - как в яму упал».
        Утром после завтрака, не такого обильного, всего из шести перемен, поехали отбирать лошадей. Они паслись в долине между двумя горными склонами под охраной семи вооруженных пастухов. Табун был голов на сто пятьдесят. Из них примерно треть - те, что мне нужны. Скилур часто говорил мне скифскую мудрость, что самые лучшие кони всегда гнедые - корпус коричневый, а грива, хвост и нижние части ног черные. Поэтому я сразу отобрал гнедых жеребца и двух кобыл, а потом добавил к ним каракового - черный корпус, грива и хвост и коричневыми подпалинами на морде, под мышками и в паху - жеребца и вороную кобылу. Точнее, выбирали Хисарн и Сафрак, а я смотрел на подведенную ко мне лошадь и, если сердце ёкало, кивал головой.
        - Ты выбрал самых лучших лошадей! - похвалил Вультвульф.
        Причем было заметно, что он не набивает цену, а говорит искренне. Я для него, как и для многих других жителей шестого века, был непонятен. Вроде бы не похож на богатого человека, а деньги имею немалые; не выгляжу воинственным, а побеждаю; по виду - типичный варвар, а знаю труды греко-римских гениев лучше большинства греков и римлян; на лошади езжу не очень хорошо, но сумел отобрать ценнейших.
        Вультвульф отстал от меня, проехал немного рядом с Хисарном, что-то спросил у него. Тот ответил длинным германским словом, которое я никак не могу запомнить. Так меня называл и Гунимунд. Я пытался спросить, что оно значит, но не мог повторить, поэтому готы и делали вид, что не понимают, какое именно. Наверное, обозначает мою исключительность, но не понятно, со знаком плюс или минус. Скорее плюс, что-то типа «родился в рубашке», или «с серебряной ложкой во рту», или «с мечом в руке», потому что Вультвульф стал относиться ко мне с большим уважением. Я купил у него еще и вина, расплатившись за всё специями, благовониями и тканями.
        43
        Кони хорошо перенесли путешествие. Я отправил их на животноводческую ферму, под надзор скифов, объяснив, для чего их купил. Скифы знают, как обращаться с лошадьми, как получить от них нужный мне результат. Скилур и Палак настолько привыкли к ферме, размеренной семейной жизни, что даже не заикнулись пойти со мной в рейс. Они быстро растеряли все навыки городской жизни, превратились под влиянием жен в типичных кочевников, только без кочевания. Каменный дом, в котором они жили, стал внутри напоминать гуннскую кибитку. Но порученный им скот находился в хорошем состоянии, плодился и размножался и давал мясо, молоко, шесть, шкуры. Что-то перерабатывалось на месте, как молоко в сыр, и только потом отправлялось в город, а что-то сразу поступало на продажу в лавку Фритигерна или на снабжение моих экипажей и рыболовецких артелей.
        Погрузив эти продукты и тару, я отправился на Тендровскую косу. Там работа кипела. Весь берег был заставлен пифосами, в которых солилась рыба для вяления, и амфорами с соленой. Между деревьями и воткнутыми в землю шестами были растянуты низки вялившейся рыбы. Здесь один сорт, там другой, дальше третий… В нескольких котлах варилась соль, а на больших настилах досушивалась. Под навесом лежал целый бруствер их мешков с солью. Геродор передал мне через Фритигерна, что не успевает вывозить готовую продукцию. Когда мы встали на якорь, сразу началась погрузка амфор с соленой рыбой. Вяленую, как более легкую, будем грузить во вторую очередь. Я поговорил с рыбками. Жалоб не было. Только беспокойство, получат деньги или нет? Кидалово здесь распространено не меньше, чем в России конца двадцатого - начала двадцать первого века. Предложил выдать уже заработанное их семьям в Херсоне, но только не им самим на косе, потому что покупать здесь нечего, а азартные игры понижают производительность труда и разрушают коллектив. Рыбаки побурчали немного, но согласились с моими правилами. А я подумал, что старею.
Византийцы утверждают, что законы издает старый волк. Молодой их нарушает.
        В Константинополе спрос на рыбу был большой. Столицу наполнили толпы беженцев. Они рассказывали, что во Фракию и Иллирию ворвались около ста тысяч славян, которые грабят и убивают всех подряд с бессмысленной жестокостью. Я сразу вспомнил про русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Видимо, склонность к нему у нас от славян. К счастью, они еще не научились брать города, так что жители столицы не принимали эту угрозу всерьез. Голова по этому поводу болела разве что у императора и высокопоставленных чиновников.
        Пока разгружали судно, я прошелся по рынкам и лавкам. Хисарн и Сафрак сопровождали меня. В Константинополе, в отличие от Херсона, человек с деньгами даже днем мог столкнуться с непростым выбором: жизнь или кошелек? Что-то я покупал на перепродажу, что-то для себя. На этот раз сработал на оба фронта. Сирийский купец продавал броню для лошадей. Она была из Персии. Изготовленная там считалась лучшей. В Европе только начинали осознавать превосходство тяжелой конницы и достойно ее снаряжать. Представляю, каким кружным путем добиралась персидская конская броня к врагам византийцам. Она была пластинчатой: грудь коня и голову закрывали крупные цельные пластины, прикрепленные на кожу, а шею, корпус и ноги - средние и мелкие встык или с небольшим нахлестом снизу вверх. У сирийца было шестнадцать комплектов. Оптом отдавал со скидкой почти в двадцать процентов. Я взял. Десять комплектов меня просил купить Гоар. Он теперь богатый, может позволить себе. Три пригодятся мне самому, а остальные продам в Херсоне.
        Когда везли в нанятой арбе доспехи на судно, на одной из улиц пригорода высокий худой мужчина лет тридцати пяти с темно-русыми длинными волосами и бородой, культей вместо правой руки и мечом, прикрепленным к поясу справа, а не слева, одетый в грязную рубаху и штаны и босой, поздоровался, улыбаясь немного виновато:
        - Привет, Сафрак!
        Гепид удивленно посмотрел на него, потом узнал, улыбнулся дружественно, полез обниматься:
        - Привет, Евтарих!
        Мужчина сразу расслабился, заулыбался облегченно. Наверное, вначале опасался, что не захотят с ним знаться. Он пошел сзади арбы рядом с Сафраком. Они оживленно разговаривали, как два старых знакомых, давно не видевшихся.
        Когда подошли к судну, Сафрак представил мне своего знакомого:
        - Евтарих тоже гепид, служили вместе. Руку потерял недавно в гладиаторском бое с лангобардом Матесвентом.
        - Сильный боец Матесвент? - поинтересовался я.
        - Он умеет побеждать, - уклончиво ответил Евтарих.
        - Подонок он! - возмущенно произнес Сафрак. - Сказал, что распорядитель приказывает остановить бой, а когда Евтарих обернулся, чтобы узнать, почему, ударил мечом по шее. Евтарих еле успел закрыться рукой.
        И потерял ее. Зато сохранил жизнь, которую, судя по худобе, никак не может наладить.
        - Приглашай его поужинать с нами, - сказал я.
        Видимо, я опередил его просьбу, потому что гепид только кивнул головой.
        Команда вся сидела наготове с ложками, ждали только нашего возвращения. Доспехи быстро перегрузили с арбы на палубу шхуны, чтобы после окончания выгрузки сложить в трюм. Я расплатился с хозяином арбы и дал Миле команду накрывать на стол.
        Как такового стола не было. Команда ела деревянными ложками, сидя на палубе между полубаком и комингсом трюма вокруг двух глубоких бронзовых мисок. Возле первой разместились шесть греков матросов, а у второй - Агафон, Пифодот, Вигила, Сава, Хисарн, Сафрак и его приятель. Только я сидел на трехногой табуретке и ел один серебряной ложкой из серебряной тарелки, поставленной на комингс трюма. Мила обслуживала. Она тоже ест одна, но только после того, как покормит нас. Я в первом ее рейсе предложил Миле есть со всеми, но она посмотрела на меня так, будто я ляпнул несусветную глупость. На ужин была пшенная каша с мясом, причем того и другого примерно поровну, свежие огурцы и хлеб. Запивали красным вином, разбавленным водой. Ели молча. Простой люд к процессу потребления пищи в шестом веке (да и не только!) относился очень ответственно. Наш гость, судя по аппетиту, последний раз ел давно и мало. После ужина Сафрак сорвал для него с низки, висевшей на деревянном чопике на переборке полубака, вяленую рыбу. Она предназначалась для тех, кто проголодается между приемами пищи, но экипаж уже не мог смотреть на
вяленую рыбу.
        Ночью на вахте стояли, меняясь, Агафон и Пифодот, за что освобождались от участия в выгрузке. Они - мои офицеры, без пяти минут капитаны. Остальная команда начала располагаться на ночлег. Спали тоже на палубе, на овчинах, хотя можно в кубрике на матраце с соломой, но там было душно. У всех имелись подушки, но ими почти никто не пользовался. Гепиды, сев на полубаке, разговаривали негромко, вспоминали, наверное, молодость.
        - Дай им кувшин вина, - приказал я Миле.
        Утром ко мне подошел Сафрак и сообщил, к чему они пришли за кувшином вина:
        - Мне надо убить Матесвента на поединке.
        - Если ты так решил, я не буду тебе мешать, - сказал я, думаю, что ему надо лишь мое разрешение, но заметил, что он мнется, не решаясь о чем-то попросить: - Нужна моя помощь?
        - Да. На бойца, который будет биться с лангобардом, надо сделать ставку, не меньше ста номисм. Когда я выиграю, получишь девяносто - десять устроителю боя - и половину сборов со зрителей, еще пять-семь номисм, - разъяснил Сафрак. - Я ничего не возьму.
        - А сколько обычно платят бойцу? - поинтересовался я.
        - За такой бой - пятнадцать-двадцать номисм, - ответил гепид.
        - Хорошо, в случае победы получишь двадцать.
        - Я могу проиграть, - предупредил Сафрак.
        - Не можешь, - возразил я с улыбкой, - пока не сделаешь из меня отличного бойца.
        Гепид тоже улыбнулся, что можно было перевести как: «Придется жить вечно!»
        44
        Гладиаторский бой проходил на загородной вилле, большой, двухэтажной, с высокой башней над воротами. В ней был второй двор с тренировочной площадкой, выложенной большими квадратными каменными плитами, и каменными лавками без спинок для зрителей в три яруса с трех сторон. С четвертой стороны был дом с тоннелем-переходом из первого двора. Нас уже ждали, хотя бой должен начаться после захода солнца, а сейчас оно только коснулось горизонта. Матесвента - высокого, широкоплечего, я бы даже сказал, тяжелого мужчину лет двадцати пяти с длинными русыми волосами и широким костистым лицом с тонкими губами, презрительно искривленными, - выставлял плотный мужчина лет пятидесяти, брутальный германец, скорее всего, тоже лангобард, с огрызком вместо левого уха, явно офицер. Даже здесь он продолжал командовать, мешая хозяину, маленькому тощему старому греку, одетому во все синее. Наверное, из партии «синих». За проведение гладиаторских боев конфисковывали имущество, но могли еще и голову отделить от тела. Интересно, что заставляло старого богатого грека так рисковать? Любовь к деньгам, риску или гладиаторским
боям?
        Зрителей собралось не меньше сотни. Все не бедные, пришли со слугами или клиентами - так называли прихлебателей всех мастей. Они сидели на скамейках двух длинных сторон. На третьей, короткой, расположенной напротив входа, посередине стоял хозяин виллы, а справа от него разместился офицер со свитой человек из десяти. Я с Хисарном и Евтарихом занял места слева от грека. Сафрак остался на площадке, где уже стоял Матесвент в кольчуге до колен с короткими рукавами поверх стеганки и полусапожках, вооруженный длинным мечом-спатой и кинжалом. Шлем с поперечным «ирокезом» из черных конских волос он держал в руке, а небольшой круглый темно-красный щит, на котором золотистый умбон был в виде морды льва, прислонил к заградительному барьеру. Лангобард вызывающе смотрел на гепида, намериваясь, вероятно, высказать в глаза оскорбления, но Сафрак, казалось, не замечал его. Прислонив к барьеру такой же круглый темно-красный щит, но с простым умбоном, он снял шлем и начал протирать его длинным рукавом рубахи, надетой под кольчугу. От предложенной мною стеганки гепид отказался: будет сковывать движения. Протирал
Сафрак шлем настолько усердно, будто именно от его чистоты или блеска зависит победа в бою. Гепид был на полголовы ниже и килограмм на двадцать легче. Но это не бокс, здесь вес не дает решающего преимущества. Поняв, что с ним не собираются препираться, Матесвент презрительно сплюнул в сторону противника, повернулся к офицеру и громко произнес:
        - Опять ничтожество!
        Ко мне подошел грек, организатор боя и потребовал:
        - Деньги.
        Я дал ему кожаный мешочек с сотней золотых номисм. Грек сел на скамью, высыпал монеты в подол рубахи, натянутый раздвинутыми коленями, пересчитал. Убедившись, что в мешочке именно сто, все настоящие и не обрезанные, кивнул мне головой, а мешочек положил в покрытый красным лыком сундучок, который стоял справа от него, ближе к офицеру. Наверное, привык отдавать выигрыш импресарио лангобарда. К греку подошли двое слуг, такие же старые, высыпали из глиняных кувшинов ему на подол рубахи собранные со зрителей деньги. Судя по тому, с каким азартом пересчитывал старый грек монеты, двигала им в этом рискованном бизнесе любовь к деньгам, так и не удовлетворенная за всю его долгую жизнь.
        Закончив считать, он спросил офицера:
        - Будем начинать?
        Тот покровительственно кивнул.
        Старый грек встал, поднял руку, призывая к тишине. Впрочем, все уже и так молчали.
        - Как тебя зовут? - спросил он.
        - Я гепид Сафрак, - гордо произнес мой тренер.
        - Готов к бою? - спросил грек.
        Сафрак надел шлем, взял щит, вынул из ножен меч-спату, который был чуть короче лангобардовского, и только после этого ответил:
        - Готов.
        - А ты, Матесвент? - обратился грек к лангобарду.
        Тот уже надел шлем, взял щит и приготовил спату. Презрительно улыбаясь, Матесвент произнес:
        - На подготовку у меня ушло больше времени, чем займет сам бой!
        - Друзья мои! - обратился старый грек к зрителям. - Сейчас мы посмотрим, как долго продержится гепид Сафрак против нашего непобедимого Матесвента!
        Зрители отозвались бурными выкриками. Особенно старались клиенты офицера.
        - Начинайте! - приказал старый грек бойцам.
        Лангобард сразу ломанулся в атаку. Создавалось впечатление, что он хочет просто задавить противника своим весом. Сильно размахнувшись, рубанул спатой. Она скользнула по щиту гепида, который сразу зашел за правую руку Матесвента. Тот быстро повернулся к нему и ударил снизу вверх. Сафрак вовремя отшагнул и опять зашел за правую руку противника. Следующий удар принял на щит. Раздался скрип. Мне показалось, что щит гепида треснул. Видимо, Матесвент так и подумал, потому что рубанул по щиту во второй раз, надеясь доломать. Если это случится, Сафрак останется без щита: любые замены запрещены. Но гепид «провалил» Матесвента, уйдя из-под удара вправо, а когда лангобард по инерции шагнул вперед правой ногой, зацепил открытую голень чуть ниже колена концом спаты. Полоснул основательно, кровь из раны буквально хлестанула.
        - Ну, гепидская собака, - заорал лангобард, - сейчас ты мне за все заплатишь!
        Он опять сильно ударил, но спата скользнула по щиту. Сафрак сразу зашел за его правую руку. Еще удар отбитый клинком - еще заход за руку. Гепид редко отбивал удары мечом, старался принимать на щит, чему и меня учил. Без щита можно сражаться, а вот со сломанным мечом наверняка проиграешь. В ответ Сафрак только замахивался, демонстрировал намерение, но больше не бил в ответ. Лангобард перестал ругаться и бестолку махать мечом. Оба бойца неторопливо кружили по площадке, выжидая, когда противник допустит ошибку. Один удар может решить исход поединка. Когда Сафрак оказался спиной к нашей трибуне, Матесвент вдруг опустил меч и что-то сказал, показав головой в нашу сторону. Гепид не повелся. Поняв, что хитрость не удалась, Матесвент прыжком приблизился к Сафраку и занес спату над его головой. Но не ударил, а завел ее вправо для удара и сам повернулся немного вправо, ожидая, что противник как обычно отшагнет туда. Гепид на этот раз шагнул влево, оказавшись почти за спиной лангобарда, и ударил быстро и сильно сверху и под углом вправо по левой ключице противника. Клинок со звоном разрубил кольчугу.
Насколько глубоко он вошел в тело я не заметил. Наверное, не очень глубоко, потому что лангобард не собирался сдаваться. Резко повернувшись к гепиду левым боком и закрывшись высоко поднятым щитом, но замер, ожидая продолжения атаки. Мне не видна была рана, зато мог наблюдать, как всё тяжелее становится щит лангобарда - он медленно опускался. Матесвент попытался придержать, поправить щит правой рукой, в которой держал меч. Сафрак сразу, коротким, резким ударом отсек эту руку ниже локтя, она упала на каменные плиты вместе со спатой. Щит лангобарда быстро пошел вниз, открывая заострившееся лицо с тонкими губами, искривленными теперь гримасой боли. Он не успел объявить о сдаче, потому что Сафрак воткнул спату Матесвенту в горло, во впадину ниже адамового яблока и повернул вправо-влево, будто расковыривая рану, и что-то тихо сказал. Не думаю, что лангобард его слышал. С закрытыми глазами и выпуская красные слюни, он медленно оседал на плиты. Когда Сафрак выдернул меч из его горла, Матесвент сразу рухнул на задницу, а потом свалился на правый бок, на брызжущий кровью обрубок руки. Уверен, что отсечение
правой руки являлось обязательной часть этого поединка.
        Я вдруг понял, что ору на чисто русском языке и сугубо русские выражения. Меня переполняла такая безумная радость победы, будто это я завалил грозного лангобарда. И услышал, как орут остальные зрители. За исключением офицера и его подхалимов, которые встали, намериваясь уйти, но грек что-то сказал им. Слов я не разобрал, но заметил, как начала багроветь физиономия офицера.
        - Кажется, намечаются проблемы с выигрышем, - сказал я Хисарну и Евтариху. - Будьте наготове.
        Подойдя к старому греку, который играл в гляделки с офицером, потребовал:
        - Мои деньги и выигрыш.
        Оба как бы очнулись и уставились на меня, словно не могли понять, кто посмел нарушить их игру?
        - Да-да, сейчас получишь, - сказал грек, очнувшийся первым. - Подожди немного там, - показал он на место, где я сидел, - нам надо переговорить.
        - Не ожидал, что вы такие несерьезные люди! - упрекнул я, поняв, что офицер не внес деньги.
        - Получишь ты свои деньги! - резко кинул мне старый грек и опять уставился на офицера.
        Я отошел, чтобы не мешать их интимной беседе. Смотрел, как Сафрак стягивает с убитого окровавленные кольчугу, стеганку и сапожки. Душа удовлетворена, теперь время позаботиться и о материальном.
        Старый грек после тихой, но яростной ругани о чем-то договорились с офицером. Достав из лакированного сундучка клочок пергамента, грек что-то написал на нем, а офицер заверил оттиском своего перстня-печатки. Представляю, под какие сумасшедшие проценты офицеру были одолжены деньги. После этого ему со свитой разрешили уйти.
        - Подойди, - подозвал меня грек. Он сел рядом с сундучком, спрятал туда долговую расписку офицера, затем достал мой мешочек и еще один, чуть поменьше. Значит, предполагал и такое развитие событий, а концерт перед офицером был разыгран, чтобы содрать с него побольше. - Это твои, а здесь девяносто выигранных.
        - А зрительские?
        - Да-да, - сразу ответил он и начал отсчитывать мне серебряные монеты.
        В это время я проверил оба мешочка. Всё правильно, если не считать, что несколько монет из его мешочка были малость обрезаны.
        - У тебя очень хороший гладиатор, - сказал он после того, как полностью рассчитались. - Я могу через несколько дней устроить еще один бой.
        - Через несколько дней нас не будет в Константинополе, - сообщил я.
        - Но когда-нибудь вернетесь, не правда ли? Приходите ко мне в любое время, - предложил он.
        - Обязательно! - пообещал я, надеясь, что мы больше никогда не встретимся.
        Сафрак закончил мародерствовать. Кольчугу и шлем отдал Евтариху, как плату за дельные советы, остальное взял себе. Я отсчитал ему двадцать номисм, чем сильно порадовал. Мне кажется, только получив деньги, гепид осознал, что выиграл поединок.
        45
        До конца навигации я мотался по своему «золотому четырехугольнику». Этот маршрут, действительно, оказался очень прибыльным. Двумя шхунами за навигацию я отбил расходы на первую. В конце лета заказал Эвклиду еще одну по тому же проекту, что и «Альбатрос-2». В конце навигации сделал рейс на соляные промыслы, скупил там остатки соли и продал Гоару десять комплектов конской брони.
        - В такой броне никакие стрелы не страшны! - по достоинству оценил алан персидскую работу. - Возьму по комплекту себе и старшему сыну, а костяную отдам второму сыну. Он все равно пока будет в задних рядах.
        - Твоему второму лет тринадцать. Не рано ли ему воевать?! - удивился я.
        - Я начал в его возрасте, - возразил Гоар. - Нам скоро понадобится каждый воин.
        - А что случилось? - поинтересовался я.
        - Утигуры (племенная группа булгар) напирают, захватывают наши земли. Было уже несколько мелких стычек, - рассказал Гоар. - Думаю, весной они сильнее нажмут. Если не отгоним их, придется уходить на косу, где жили гунны.
        - Там вам будет спокойно, - согласился я.
        - Но там не ходят караваны, и нет соляных промыслов.
        То есть, останутся без важных источников дохода.
        - Насколько сильны утигуры? - спросил я.
        - Сами по себе не очень сильные, мы их раньше били вместе с боспорцами. Первый мой поход был на них, - ответил алан. - Но они теперь вассалы турок, опираются на их силу.
        - Тюрки сейчас пошли на юг, с лазами воюют и персами, - поделился я новостями, которые слышал в Константинополе и Херсоне.
        - Это хорошо, - пришел к выводу Гоар. - Может, утигуры побоятся нападать одни, оставят нас в покое.
        - А почему бы нам не напасть на них первыми? - задал я вопрос и по лицу алана понял, что именно в это русло он и направлял меня. - Тогда мы будем выбирать время и место боя, а это может оказаться важным преимуществом.
        - Наступают холода, не успеем, - ответил он.
        - Я имею в виду весной, - сказал я.
        - До весны надо дожить, - дипломатично произнес Гоар.
        - Надеюсь, доживем, - сказал я. - Как только в начале весны освобожусь, сможем наведаться к сигуранцам.
        - Если нападем на какой-нибудь род, другие обязательно придут на помощь, - предупредил алан.
        - Думаю, большая часть их воинов ушла воевать вместе с тюрками, - предположил я.
        - Все равно их осталось много. Больше, чем воинов у нас с тобой.
        В ответ я рассказал ему притчу о том, что большого вола (слона он не знал) едят по частям. Алану притча понравилась.
        - Утигуры хорошие лучники? - спросил я.
        - Хорошие, но хуже гуннов, - ответил Гоар. - Луки у них слабее.
        - Значит, не зря я купил броню для коней, - произнес я.
        И я рассказал алану, что такое строй «клин», и как в таком строю хорошо бронированные всадники во главе и по сторонам его прикрывают плохо бронированных в середине при нападении на лучников.
        - Мы обычно ставим хорошо защищенных в середине первой линии, а остальных по краям и сзади, - сказал Гоар.
        - Так и будет, когда мы приблизимся к врагу и развернем строй. Но поскачем к нему «клином» - настоял я. - Зимой потренируй своих людей строиться и скакать «клином» и разворачиваться в линию перед стойбищем.
        Гоар пообещал, что отработает такой маневр, но по лицу его было видно, что не возлагает на «клин» больших надежд, предпочитает воевать по-старинке. Он уже не знал, что именно так воевали его предки, основу армии которых составляла тяжелая кавалерия. Разбитые гуннами, они остались без тяжелых доспехов и сильных коней и постепенно деградировали до легкой, в лучшем случае средней кавалерии, в которой на первом месте индивидуальные качества всадника.
        Я тоже зимой отрабатывал тактику боя на коне в строю вместе с Гунимундом, Хисарном, Скилуром и Палаком. Хотел и Сафрака подключить, но гепид предпочитал пеший бой. Мы скакали на расставленные на лугу соломенные чучела строем «клин» и развернутым строем, кололи и рубили «противников». Я ездил на гнедом жеребце, купленном в Равенне. Поскольку я тоже Александр, скромно назвал коня Буцефалом. К весне мы привыкли друг к другу. Он научился понимать мои команды и перестал бояться скакать в строю и врезаться в строй чучел. Кстати, лошади непозволительно трусливы для своей массы.
        В остальное время продолжал заниматься с Сафраком и налаживать отношения с местной элитой. Основу ее составляли греки, но было по одному-два представителя от других народов. В основном встречались в «элитных» (не намного лучше других, но дорогих) термах, принадлежавших Павлу, очень набожному типу. Наше знакомство он начал с вопроса:
        - Как часто ты ходишь молиться в церковь?
        - По возможности, - ответил ему.
        Я, действительно, бываю в церквях при возможности посмотреть новую или с красивыми мозаиками.
        - Понимаю, ты ведь в плаваниях часто, - сделал он мне скидку.
        Кстати, в его термах тоже были мозаики и довольно красивые. Все на библейские сюжеты. Причем Павла не смущало, что мы иногда топчем святых. Видимо считал, что святая благодать проникнет и через подошвы.
        Приходили в термы с утра, кто когда освобождался от других дел, и проводили там чуть ли не весь день. В общей просторной парилке с как бы парящими на стенах мозаичными святыми, среди которых обязательно был и святой Павел, неторопливо обсуждали дела, в бассейне обтачивали детали, на теплых мраморных ложах под сильными и умелыми руками массажистов находили компромиссы, а в комнате отдыха за бокалом хорошего вина заключали сделки. Меня свели с несколькими чиновниками и подсказали, как с их помощью можно, выражаясь языком двадцать первого века, «оптимизировать» налоги. Я убедился, что всё в Византии так же, как и в России: чем ты богаче, тем меньше платишь налогов.
        46
        Мы неторопливо скакали по степи, только покрывшейся молодой, зеленой травой. Справа от меня - Гоар, слева - Гунимунд. Я предлагал последнему остаться, послать вместо себя старшего сына, если ему так уж нужна добыча. Гот предпочел отправиться в поход сам, а сыну приказал вместо себя руководить моей лесопилкой. Хисарн, Скилур и Палак скакали позади нас, смешавшись с аланами и херсонцами. Среди жителей города набралось почти семьдесят конных воинов, желающих отомстить утигурам за захват Боспора и заодно поживиться. Или наоборот. Таких было намного больше, но я отобрал только тех, у кого имелся хороший конь. Итого в сборном отряде насчитывалось чуть более двух сотен копий. Десятую часть составляли молодые аланы, которые впервые шли в боевой поход. Они ехали сзади, четко соблюдая субординацию, и вели на поводу вьючных лошадей с припасами. На привалах салаги выполняли всю работу, начиная со сбора хвороста и розжига костров и заканчивая несением караула ночью. Пацаны не роптали. Наоборот, их лица светились от осознания того, что причислены к высшей касте человечества - касте воинов. Я выслал вперед и в
стороны несколько разъездов по три всадника в каждом. В случае обнаружения противника двое должны продолжать слежку, а третий скакать к нам с известием. Пока известий не было, хотя мы уже въехали на территорию, которую не контролировали аланы, хотя и считали своей, и на которой в прошлом году случилось несколько мелких боестолкновений.
        - Зиму они провели в предгорьях, у леса, и теперь движутся за скотом в нашу сторону, - высказал предположение Гоар.
        Поскольку он лучше знал повадки кочевников, я согласился с ним, а затем поинтересовался:
        - Какой скот они предпочитают, кроме коней?
        - Овец, как и мы, - ответил Гоар.
        Гуннам и аварам больше нравился крупный рогатый скот, хотя не брезговали и овцами.
        Впереди показалась большая балка со склонами, поросшими деревьями и кустами. Я повернул коня, чтобы проехать по ней от начал до конца, осмотреть. Отряд молча последовали за мной. Эта была не первая балка, которую я инспектировал. При осмотре первой Гоар спросил:
        - Что ты ищешь?
        - Место для боя, - ответил я.
        Гоар хмыкнул, не понимая меня. По его мнению, бой будет там, где встретим врага. Ему даже в голову не приходит, что встретить можно там, где надо. В этом и заключается отличие хорошего командира от плохого.
        Эта балка мне понравилась. Склоны высокие и крутые, кроме одного места на южном, где весенние ручьи за несколько лет размыли его. Там не осталось ни кустов, ни деревьев, а склон стал менее крутым, легче выбраться. Это недостаток легко устранить. Главное, что дно балки широкое, с ручьем посередине, а склоны покрыты почти везде густыми зарослями вишняка. По собственному саду в деревне знаю, что вишня имеет дурную привычку растить молодняк рядом с собой. Если его не вырубать, через несколько лет получишь труднопреодолимые заросли низкорослых деревьев, более похожих на кусты и дающих мелкую и кислую ягоду. Такие и называют вишняком. Никакой конь не полезет в него, сколько не хлестай кнутом, а замаскироваться в таких густых зарослях легко и просто. В западном направлении балка сужалась и поднималась вверх.
        Я приказал отряду оставаться внизу, а сам вместе с Гоаром и Гунимундом поднялся наверх. Дальше на запад, примерно километрах в трех, находилась рощица. В ней легко может спрятаться отряд намного больше нашего. Потом степь уходила вниз, в другую балку, за которой возвышался холм с широкой плоской лысой макушкой. Пожалуй, лучше места не найдем.
        - Остановимся здесь на ночлег, - решил я.
        Время было часа два после полудня, до вечера можно еще скакать и скакать, поэтому Гоар и Гунимунд смотрели на меня с вопросом.
        - Здесь дадим бой утигурам, - объяснил им.
        - А если они сюда не придут? - засомневался алан.
        - Мы их настойчиво пригласим, - ответил я. - Как они смогут оказать таким бравым воинам?!
        - Не откажут! - самодовольно улыбнувшись, произнес Гоар.
        - Поставь здесь патруль человек десять, чтобы наши разъезды их увидели, - приказал алану. - А ты, Гунимунд, отбери десятка два человек и дай им пилы и топоры. Пусть едут в рощу и нарубят стволов и кольев для рогаток и загородок. Только надо заготавливать отовсюду понемногу, чтобы в роще потом еще можно было спрятаться.
        Я показал, как загородить плешь на южном склоне, чтобы стала непроезжей, где поставить рогатки, где выкопать широкий ров, а где насыпать вал, покрыв его дерном, чтобы казался естественным. И работа закипела. Трудились в основном херсонцы, как более привычные к таким работам. Помогала аланская молодежь. Часть старших аланов подтаскивала из рощи срубленные деревья, а остальные отправилась на охоту.
        Вечером прискакал алан из разъезда. Сперва он подъехал к Гоару, который уже встал и пошел ему навстречу, и что-то быстро сказал. Аланы признавали меня командиром, доверяли, но докладывали всегда Гоару, как бы предоставляя ему решать, достойны ли мои уши этой информации. Вождь аланов сразу пошел ко мне, приказав вестовому следовать за ним.
        - Далеко отсюда? - упредил я.
        - Дневной переход, - ответил Гоар.
        - Стойбище в балке или на открытом месте? - спросил я.
        Гоар посмотрел на вестового, разрешая ответить.
        - На открытом месте, - ответил тот. - Там есть балка, но далеко, как отсюда до рощи. В ней спрятался мой разъезд.
        - Иди отдыхай, - разрешил ему. - Утром покажешь дорогу.
        Когда вестовой ушел, Гоар сказал:
        - Неожиданно напасть не получится.
        В его словах не было страха, только желание потерять как можно меньше людей. Три километра, отделяющие балку от стойбища, - это минут пять-семь рысью. За это время утигуры успеют приготовиться к обороне.
        - Узнаем, чего стоят наши доспехи, - сказал я.
        Вестовой вел нас кружным путем, чтобы не заметили утигуры. Последняя часть пути пролегала в низине, вдоль неширокой речушки. Там, километрах в пяти от стойбища, и остановились на ночь. Выставив усиленные караулы, легли спать. Ночь была темная, на небе лишь небольшой ломтик луны, который почти не давал света. Со всех сторон сразу послышался храп старых воинов. Молодежи не спалось. Они сидели кучкой на берегу речушки, потому что костер разжечь нельзя, и о чем-то тихо разговаривали.
        И мне не спалось. Думал о том, как легко растерял все цивилизационные наслоения, которые наносили на меня в течение пятидесяти с лишним лет. Мне еще не нравилось убивать, но уже не буду возмущаться, как раньше, когда узнаю, что старушку пришили топором за пару целковых. А не наживайся на чужой беде, тогда и она не придет в твой дом! Кто мне утигуры и кто я им?! Но я иду убивать их. По вроде бы уважительной причине: нападают на моих друзей. Но ведь для любой гадости всегда есть десятки уважительных причин. А вот для благородных поступков их обычно нет. Потому что не нужны.
        Разбудил меня Гоар.
        - Пора, - тихо сказал он.
        Остальные уже надевали броню и седлали коней.
        Палак привел Буцефала и начал седлать его, а Скилур помог мне облачиться в доставшийся от гунна доспех. Всего на мне килограммов двадцать пять-тридцать всякого железа. Оно распределено по всему телу, поэтому не мешает двигаться. Не так шустро, как без доспехов, но и неуклюжим себя не становлюсь, даже пробежаться могу трусцой. Уже привык к этой тяжести, без нее чувствую себя неодетым и слишком легким, хочется передвигаться вприпрыжку.
        Я достал большой сухарь, обильно пропитал его вином из фляги и дал коню. Буцефал осторожно, губами, забрал сухарь из моей руки, громко им захрустел. Конь быстро пьянеет и становится заметно храбрее. Я взобрался в седло, взял поданное Скилуром копье и щит. Он у меня новый, металлический, миндалевидный и небольшой, а потому и не тяжелый. Четыре части щита соединены двумя полосами, которые пересекаются крестом - дань местной моде. Поле черное, а крест покрыт позолотой. Смотрится красиво. Посмотрим, как покажет себя в деле.
        Гоар и Гунимунд уже были готовы к бою.
        Подъехав к ним, сказал:
        - Представляю, какими сердитыми будут спросонья утигуры.
        Юмор мой не поняли и не оценили.
        Построились «клином», когда выехали из балки. Я стал один в первом ряду. Во втором ряду трое: Гоар справа, Гунимунд слева, а в середине, за моей спиной, алан в кольчуге. В третьем ряду было пятеро, в четвертом - семеро и так далее до девятого ряда. Дальше не хватало хорошо защищенных всадников на края, поэтому задние ряды были одинаковой ширины, равной девятому. Построились быстро, потому что провели несколько тренировок в начале похода. Я достал флягу с вином, отхлебнул от души и передал ее Гоару. Тот приложился и дал соседу слева. Потом она перешла к Гунимунду и дальше, чтобы вскоре вернуться ко мне пустой. Вряд ли хватило многим, но это уже становилось традицией.
        Спрятав флягу в седельную сумку, я посмотрел на сереющее небо и молвил Гоару:
        - Пожалуй, пора?
        Алан утвердительно кивнул головой.
        И мы поехали шагом, чтобы поменьше шуметь.
        Вскоре стали видны шатры утигурского стойбища. Они были похожи на стога сена, которые крестьянин расставил слишком близко. Ни людей, ни животных различить пока не удавалось. А вот нас увидели, или услышали, или почуяли. Гавкнула одна собака, затем другая, третья - и вскоре вся собачья рать залилась в тревожном лае. Я ударил коня шпорами, разгоняя его, переводя на рысь. Такой аллюр медленнее галопа, зато легче держать строй. Да и конь не выдохнется раньше времени. Груз ведь у него не легкий. За стуком копыт теперь не слышен был собачий лай. А может, у меня, как обычно в бою, отключилась большая часть звуков. Еще я слышал звяканье щита о наколенник левой ноги, да кольчужная бармица с тихим скрежетом терлась о чешую на груди, плечах и спине. Она закрывала мое лицо почти до глаз. Зато, высунув язык, мог попробовать ее холодный металлический вкус. Первое время меня прямо черт дергал лизнуть ее.
        Вскоре стали различимы и люди. Они выбегали из шатров с оружием в руках. Кто-то вскочил на седло, кто-то натягивал лук. Я пригнулся к холке коня и закрылся щитом, наклонив немного назад его верхний край, чтобы стрелы рикошетили вверх. Только правым глазом выглядывал из-за него. Скакал прямо на утигура, который стоял с натянутым луком между двумя шатрами. Когда он выстрелил, я спрятал и правую часть лица за щит. По нему звонко ударила стрела, но срикошетила. Пусть стреляет в меня. На мне три доспеха: стеганный, кольчужный и чешуйчатый. Плюс шелковая рубаха и щит. А вот на Буцефале всего один. Если он упадет, то и я не выживу: свои затопчут. И я подгоняю коня, переводя в галоп. Теперь уже строй не важен. Задние ряды сейчас выдвинутся вперед и в стороны, охватят стойбище с флангов.
        Утигур успел выстрелить еще два раза. Наверное, от волнения или малого опыта он пытался подстрелить именно меня. За что и поплатился. Удар моего копья пробил его насквозь и отшвырнул на шатер. Из-за большой скорости я не удержал копье. Но на этот раз не растерялся, быстро выхватил палаш и поскакал, замедляя ход, на другого утигура, который, стоя ко мне боком, выстрелил из лука в кого-то из наших. Ударил по луку, разрубив его, а затем - по смуглому скуластому лицу с раскосыми глазами. Лезвие рассекло мясо, на мгновение открыв сломанную белую кость, которая моментально покрылась кровью. Я поскакал дальше и рубанул кого-то в темном кожухе, убегающего от меня. Кажется, бабу. А не попадай под руку! Возле дальнего шатра успел красиво разрубить от плеча вниз и вправо до позвоночника еще одного утигура в кожаном доспехе, который ударил меня копьем в правый бок. Острие копья соскользнуло и ушло вверх и вправо, под мою руку, занесенную для удара. Наверное, от испуга так удачно рубанул утигура. Погнался еще за одним, который вскочил на коня и поскакал в степь, но быстро понял, что шансов у меня нет, и
вернулся в стойбище.
        Там уже шел сбор трофеев. Я не суетился, потому что моя десятая часть никуда не денется. Договорились, что соберем всё в одну кучу, а потом поделим. Шатры утигуров были больше и не круглой, а прямоугольной формы. Внутри, впрочем, ничем не отличались, включая смесь запахов дыма, лошади и прокисшего молока. Обратил внимание, что очень много «городских» предметов, особенно стеклянных изделий. Кочевники редко покупают стекло: быстро бьется при их образе жизни. Разве что достались при захвате Боспора.
        Возле меня появился Гарри. Он уже что-то жевал. В начале боя Гарик находился в последнем ряду. Пса держал на поводу один из молодых аланов, отпустив только тогда, когда подскакали к стойбищу. Иначе бы он пытался бежать рядом с Буцефалом и имел шанс угодить под копыта других коней.
        Гоар и Гунимунд тоже не суетились, сидели на конях в центре стойбища, куда сносили захваченное. Первому полагалось пять долей, второму - три, как командиру херсонцев. Трофеи раскладывали на несколько куч. В одной, самой маленькой, лежали золотые и серебряные предметы; в другой - бронзовые, латунные, медные; в третьей - оружие; в четвертой - доспехи; в пятой, самой большой, - разные тряпки; в шестой - съестные припасы. Женщин и детей согнали в кучу за территорией стойбища, держали там под охраной десятка всадников. Мужчин в плен не брали, чтобы не помешали нашим дальнейшим планам. Утигурки, в отличие от гуннок, громко голосили.
        - За лошадьми и овцами послал людей? - спросил я Гоара.
        - Да, - ответил он не очень радостно.
        - Много погибших? - поинтересовался я.
        - Девять и еще раненые, - ответил алан. Считать он мог только до десяти, значит, раненых больше.
        - Сыновья целы? - спросил я.
        - Да, - ответил Гоар и гордо добавил: - Старший убил одного врага.
        - Скоро станет настоящим рубакой! - похвалил я, зная, что у аланов признание их доблести - слабое место, ведутся на самый грубый комплимент.
        - Он - алан! - важно произнес Гоар, позабыв о потерях.
        - А у тебя сколько? - спросил я Гунимунда.
        - Четыре и два тяжелораненых, а нескольких, - небрежно махнул он рукой, - зацепило легко.
        Положили мы сотни полторы утигуров. Видимо, аланы настолько привыкли побеждать со мной почти без крови, что счет один к десяти считают не очень хорошим.
        47
        Я лежал на попоне на опушке рощи, смотрел, как какой-то крылатый хищник, то ли ястреб, то ли орел, кружил в небе, высматривая добычу. Плавность его полета завораживала. Рядом дремал пес. Изредка он дергал лапами, будто бежал, или жалобно, совсем по-щенячьи, скулил. От него сильно воняло псиной. Вокруг нас отдыхала половина херсонцев и треть отряда аланов. Остальные бойцы были или в дозорах, или в балке, охраняя трофеи и пленных. Отара овец, голов около тысячи, паслась между рощей и балкой. Предстояла вторая часть операции, более сложная. Наверняка утигуры пошлют погоню. Было бы неплохо встретить ее здесь. Мы вместе с овцами и были живцом, который должен заманить утигуров в ловушку. По моим подсчетам пора им уже появиться. Всё-таки налегке скачут.
        Ну, вот, про волка промолвка, а волк и в хату. Ко мне скакал алан из дозора.
        Не дожидаясь его доклада, я встал и скомандовал:
        - По коням!
        - Едут! - выдохнул подскакавший дозорный.
        На его лице играла чумовая ухмылка, будто накурился конопли. Все кочевники балуются ею. Сядут в юрте, насыплют конопли на горячие камни, надышатся - и устраивают местный вариант передачи «Вокруг смеха». Однако в походе такого себе не позволяют. Да и кончились, скорее всего, прошлогодние запасы, а новый урожай не скоро будет.
        Поскольку на вопрос «сколько их?» обязательно получу максимально точный ответ «много», громко спрашиваю по-другому:
        - Их больше нас?
        - Больше, - отвечает авар и смотрит на меня так, будто ждет остроумную шутку.
        - Тем больше добычи нам привезут, - отвечаю громко, чтобы подбодрить бойцов.
        Оказывается, именно такую шутку от меня и ждали - все начинают ржать.
        - Поехали! - отдаю приказ и первым трогаюсь в сторону овец.
        Авары ловко объезжают отару с боков, чтобы овцы не разбегались, а херсонцы подгоняют ее сзади. Всем приказано не оглядываться, но изредка то тот, то другой боец посмотрит через плечо, не настигают ли утигуры. Не должны. Они в пути с утра. Кони уже притомились, так что скачки устраивать утигуры не будут. Хотя месть многих лишала разума.
        Мы добрались до балки без происшествий.
        Я, подождав, когда всех овец сгонят вниз и проедет последний всадник, спросил засевших в кустах двух аланов:
        - Видели их?
        - Да, - подтвердил один. - Дозор из пяти человек появился, но, заметив вас, сразу спрятались.
        - Переходите на дальнюю точку, - приказал я им.
        Пусть разведка утигуров подкрадется с этой стороны и оценит ситуацию. Или пусть всем отрядом без разведки нападут сходу, о чем с дальней точки и предупредят нас дозорные. Впрочем, я сомневаюсь, что утигуры сразу ломанутся в атаку.
        Внизу в балке суетились у костров аланы, херсонцы и несколько пленных женщин, помогавших им готовить ужин. Остальные женщины и дети находились внутри приготовленной заранее загородки у южного склона. Стреноженные лошади, наши и трофейные, паслись у нижнего выхода из балки. Туда же отогнали и овец. Животных там стало так много, что занимали все пространство от склона до склона, внезапно с той стороны не нападешь.
        Я отдал Буцефала молодому алану, чтобы отвел на пастбище и стреножил там, и сел у костра рядом с Гоаром и Гунимундом, на всякий случай натянув тетиву арбалета и положив под руку колчан с болтами. Остальные бойцы тоже делали вид, что не ждут нападения, но не отходили далеко от назначенного им «номера» в засаде на склонах. Если утигуры все-таки нападут прямо сейчас, наш отряд мгновенно скроется в вишняке и начнет оттуда вести обстрел.
        Командирский бронзовый котел был самый большой, литров на двадцать. В него влезает целый баран. Я привез котел Гоару из Константинополя. На боках барельеф в виде сражающихся всадников. Четыре сюжета, четыре фазы боя: скачут друг на друга, замахиваются мечами, подняв коней на дыбы, один пронзает другого, а потом уводит на поводу трофейного коня. Котел снизу закоптился, и кажется, что кони по брюхо в черной воде. Бойцы терпеливо ждут, когда сварится баранина. Кроме Гарика. Каждый раз, когда молодая, лет тринадцати, и довольно симпатичная утигурка с волосами, заплетенными в несколько тонких косичек, помешивает мясо большой деревянной ложкой с длинной рукояткой, пес встает и внимательно следит за ее действиями, а когда она отходит, опять ложится. И Гоар внимательно следит за девушкой, но интерес у него другого плана.
        - Бери ее в жены, - тихо говорю ему. - У отважного воина должно быть много жен и детей.
        Гоар смущается. Аланы очень деликатны в вопросах секса, семейных отношений. Моя раскованность в первый год нашего знакомства шокировала его, но со временем привык, начал относиться проще и ко мне, и к деликатным вопросам.
        - Сначала надо победить утигуров, - произносит он.
        Как говорят одесситы, кто-то бы стал спорить, а я разве буду?!
        Утигурка перекладывает куски сварившегося мясо в трофейное большое и глубокое деревянное блюдо, наполнив его с горкой. Ставит так, чтобы лучшие куски были перед Гоаром. Она уже поняла, что ее ждет, и приняла правильное решение. Лучше быть младшей женой вождя, чем первой простого воина. К нам подсаживаются Хисарн, Скилур, Палак и трое аланов, приближенные Гоара. Все они начинают есть мясо, вгрызаясь зубами в горячие куски и отрезая их перед губами. Я наколол один ножом, давая понять, что принял участие в трапезе, но жду, когда мясо остынет. До сих пор не научился есть горячее. Гарри сидит позади меня, провожает взглядом каждый кусочек, исчезающий в человеческих ртах, но не скулит, не попрошайничает. Кто-то кидает ему кость. Пес на лету ловит ее и разгрызает с таким хрустом, что мне становится жалко его зубов. Кстати, почти у всех не старых местных, как аланов, так и херсонцев, зубы целы и, если не считать камней, в хорошем состоянии. Что значит отсутствие сахара и химии в продуктах!
        Мы спокойно поужинали, поболтал ни о чем. Вели себя так, будто приехали сюда на пикник. Когда стемнело, ко мне подошел один из дозорных и тихо доложил, что двое утигуров, оставив коней в роще, подкрадывались к балке, разведывали.
        - Никто их не вспугнул? - спросил я.
        - Нет, - ответил дозорный. - Они уходили, не прячась.
        Значит, решили, что мы опьянены успехом, не ждем нападения. Ночью утигуры не нападут. Балка - это не открытая степь. Запросто коням ноги переломаешь. Тем более, что скоро новолуние, ночи темные.
        - Ложимся спать, - говорю я своим сотрапезникам.
        Как ни странно, засыпаю быстро. И просыпаюсь сам. Еще темно, в трех шагах ничего не видно, однако чувствую движение в лагере. Встаю за пару минут до того, как подходят будить меня. Степняки без всяких часов знают, что минут через пятнадцать начнет светать, и умеют без всяких будильников просыпаться в это время. И я вроде бы научился этому, причем не прикладывая никаких усилий. Натягиваю тетиву на лук арбалета, а потом начинаю облачаться в доспех. Стеганку и кольчугу на ночь не снимал. Уже привык к ним, не мешают спать. На мою попону и седло, на которых я спал, молодой алан кладет куль из тряпок и травы, которые будут изображать человека. Остальные бесшумно расходятся по «номерам» в вишняке.
        Я тоже занимаю выбранное и подготовленное заранее место. Оно примерно посередине склона в обоих его измерениях. Я срубил несколько деревцев ниже этого места, которые закрывали обзор, но передо мной еще осталось несколько метров зарослей - надежная защита. Пес улегся позади меня. Как и все собаки, Гарри умеет быстро засыпать. Слева кряхтит Гунимунд. Он моложе меня, того, из двадцать первого века, не этого, из шестого, который ему ровесник, но кажется мне более старым. Живут в шестом веке мало, особенно мужчины, редко встретишь старше пятидесяти лет. Справа устроился Гоар. Этот сидит на пятках в полной неподвижности. Наверное, мечтает о молодой утигурке. Счастливый: от мечты его отделяет всего один бой.
        Небо медленно светлеет. Мы в это время уже начали скакать к стойбищу. Скорее всего, и утигуры сейчас подъезжают, не торопясь, к роще. Им спешить ни к чему, потому что из балки их не увидишь и не услышишь, пока не будут близко. Да и шума при такой езде производят меньше.
        Стало уже совсем светло, когда Гарик проснулся и, подрагивая ушами, прислушался. Я положил руку ему на холку, давая понять, что всё в порядке, так и должно быть, гавкать не надо. Звуки он слышит со стороны рощи. Было бы немного хуже, но не смертельно, если бы утигуры напали с двух сторон. Видимо, побоялись застрять среди овец и стреноженных коней, упустить эффект неожиданности.
        Утигуры влетели в балку сверху плотным, насколько возможно было в том месте, строем. Тихо, без типичных воинственных криков. Их было очень много, не меньше шести сотен. Выдержит ли западня такое количество? Всех, наверное, нет, но это не так и важно. Главное - выбить побольше их. Завопили утигуры, когда до первых чучел оставалось несколько метров. Наверное, от удивления. Тут в них и полетели стрелы с двух сторон.
        Я сразу сшиб переднего, который ударил копьем чучело и повернул коня, чтобы удостовериться, что его надули. На нем был ламеллярный, ромейский доспех, который не спас. Рычаг-тетива-болт-выстрел - и так несколько раз. Действовал механически, не думая. Ловил в прицеле спину утигурского всадника и всаживал в нее болт. Утигуры сперва растерялись, затоптались на месте. Потом передние завопили истошно и развернули коней. Но на них напирали задние, которые еще не поняли, во что вляпались, продолжали скакать в атаку. Некоторые помчались к плешине на южном склоне, откуда их звали на помощь на родном языке. Кто-то там свалился в ров, кто-то напоролся на рогатки, кого-то остановила загородка. Лишь несколько человек сразу рванули к восточному выходу из балки - туда, где паслись кони и овцы. Разогнав животных в стороны, двое оставшихся в живых из той группы утигуров смогли уйти. Увидев это, за ними ломанулось сразу десятка три всадников. Среди них скакал утигур, за спиной которого, обхватив отца руками за пояс, сидел мальчишка лет семи-восьми. Видимо, из наших пленников. Я не стал в него стрелять. И остальные
тоже. Почти всю их группу перебили, даже тех, кто скакал впереди, а его не тронули.
        По балке носились растревоженные запахом крови кони без седоков. Много коней. Их хозяева, убитые и раненые утигуры, лежали по всему дну балки от ее западного конца до восточного. Некоторые еще стонали. Спаслось не больше сотни.
        Аланы и херсонцы молчали и не шевелились. Такое впечатление, что никак не могут поверить, что все кончилось, что победили противника, в два с лишним раза превосходившего их по численности, и понесли минимальные потери. Это было похоже на чудо. И пленные, женщины и дети, тоже молчали, хотя во время боя истошно звали на помощь. Больше звать некого.
        Я первым спустился вниз. На душе было пусто: ни радости, ни горечи. Отстрелялись на «отлично», в ближайшие годы утигуры вряд ли сунутся на территорию аланов, но меня почему-то больше это не волновало. Наверное, подействовал мальчишка на крупе коня позади отца. У большинства погибших остались дети… С другой стороны, у аланов тоже есть дети, которым будет также плохо, если станут сиротами.
        Поперек моей попоны лежал утигур с одной стрелой в спине и второй в голове. Кровь из раны в спине стекала прямо на чучело. Я столкнул труп ногой, перевернув его лицом кверху. Молодой, не старше двадцати. Красивые брови, тонкие и изогнутые, как у модниц двадцать первого века, а нос приплюснутый, как у боксера-профессионала. Скуластое лицо чистое, только на подбородке несколько черных волосков. Ниже их, по шее у кадыка, уже бегала темная вошь, искала новую кормовую базу.
        Мы потеряли всего двух человек убитыми. В одного, старого и опытного херсонца, попала стрела, а второго, салагу алана, зарубили мечом. Поди угадай, зачем он выскочил из зарослей. Наверное, захотел больше славы. Но мертвым она не нужна.
        48
        Император Юстин Второй умер - да здравствует император Тиберий Второй! Новый начал правильно - снизил на четверть налоги и отменил пошлины на ввоз вина и масла. Поскольку два моих судна возили оливковое масло, а «Альбатрос-3» - вино с острова Хиос, которое считалось на втором месте после родосского, мне Тиберий Второй сразу понравился. «Альбатросом-3» командовал Геродор, как самый опытный, а его место на моей первой шхуне занял Пифодот. Сам я эту навигацию просидел на суше. Сперва ходил в поход на утигуров, потом расширял факторию на Тендровской косе. Теперь там работали три артели рыбаков и солеваров. Часть их улова продавал в Константинополе торговцам-перекупщикам, а часть поставлял византийской армии, в походный рацион которой входила вяленая рыба. Походов в этом году было немало: с севера напирали славяне с аварами, с востока - персы.
        Эвклиду была заказана четвертая шхуна. Поскольку зима выдалась очень холодная и снежная, построил он «Альбатрос-4» только к маю месяцу. К тому времени я уже сделал рейс с Агафоном на Константинополь с корабельным лесом со своей лесопилки и на обратном пути загрузился оливковым маслом. Я стал основным поставщиком этого продукта на херсонский рынок. Агафон повел «Альбатрос-2» на Тендру за рыбой, а я остался в Херсоне, чтобы принять командование над новой шхуной. Сделал ее на два метра длиннее и сантиметров на сорок шире предыдущего проекта и мачты повыше. У этой грузоподъемность уже приближалась к ста тоннам. Собирался на ней отвезти рыбу с Тендровской косы в столицу, а потом с вином с Родоса отправиться в Александрию за специями. Пришлось отложить на неопределенное время.
        Командир легкой кавалерии Оптила нашел меня в порту, где я следил за погрузкой на шхуну продуктов питания для рыбаков на Тендре.
        - Дукс приглашает тебя для важного разговора, - уведомил меня гот. - Мы проводим тебя.
        Это означало, что разговор будет очень важным. Я эти дни жил на вилле за городом, поэтому «на работу» ездил на Буцефале, которого пригнали мне с фермы. Конь стоял привязанный к причальному «кнехту» - обычному толстому деревянному столбу высотой с метр - и помахивал хвостом, отгоняя мух и оводов. Куча свежих «яблок» позади него еще парила. Оптила не без зависти смотрел на Буцефала.
        - У него два годовалых жеребенка, оба в отца, - сообщил я Оптиле, когда неспешно ехали по улицам города. - Через два года будут годны под седло, сможешь купить.
        - Где взять деньги на такого коня?! - воскликнул командир легких кавалеристов.
        - В боевом походе, - подсказал я.
        Несколько человек из его отряда ходили со мной на утигуров, но Оптила то ли постеснялся, то ли не захотел идти в подчиненные. Видимо, сомневался в моих командирских способностях.
        - Ты что-то намечаешь? - заинтересовался он.
        - Пока нет, - ответил я. - Но это ведь не только от меня зависит. Всегда может появиться хороший случай взять добычу.
        Каждый из тех, кто ходил со мной, привел двух коней, несколько баранов и привез доспехи, оружие и всякое барахло. Добычи хватило бы на такого коня, как Буцефал, и еще осталось бы.
        - Если появится случай, позови, - сказал Оптила.
        Ага, значит, больше не сомневается в моих командирских способностях. А мне нужна замена Гунимунду в походах. Старого гота я решил сделать «генеральным директором» моих херсонских предприятий. Подражаю русским помещикам восемнадцатого века, которые назначали немцев управляющими в своих имениях. Семен на такую должность не годился, выше управления виллой не тянул, а мне было скучно сидеть на берегу. Пусть немец делает меня богаче, а я буду заниматься тем, что нравится.
        Дукс стратилат Евпатерий встретил меня на крыльце. Значит, от меня ждут щедрого подарка. Мы прошли в кабинет, где его немой сразу налил нам красного вина. Вкус показался мне знакомым.
        - Хиосское? - спросил я.
        - Да, - ответил дукс. - Твой корабль привез в прошлом году.
        - Скоро должен прийти с новым вином. Говорят, вино прошлогоднего урожая еще лучше. Пришлю тебе амфору, - пообещал я.
        - Спасибо! - поблагодарил Евпатерий и перешел к делу. - Я получил приказ от командующего Нижней Мезией (к этой провинции причислялся Херсонес). Томы осадили славяне, надо отвезти им припасы. Мне потребуется помощь твоего корабля.
        Томы - это город, на месте которого появится Констанца. Там находился в ссылке и умер Овидий. Как ни странно, об этом помнили даже в Херсоне. Само собой, те из херсонцев, которые знали, кто такой Овидий, а таких было немало.
        - Припасы тоже будут мои? - уточнил я.
        - Нет, их дадут другие, - ответил дукс стратилат Евпатерий. - Твой корабль и еще два нефа будут охранять четыре дромона. Они повезут войска в Томы.
        Спорить с ним бесполезно и чревато. Военные действия отменяют многие законы. В случае моего отказа, шхуну могут просто конфисковать на время. Обращаться с ней будут соответственно. Лучше соглашаться. Взамен будут какие-нибудь привилегии, которые с лихвой окупят затраты на эту экспедицию.
        Вышли через три дня. Моя шхуна шла первой, неся только часть парусов, чтобы не оторваться от остальных. Командующий эскадрой (язык не поворачивается назвать его адмиралом) собирался идти вдоль берега, но я заверил его, что проведу напрямую, благодаря чему выиграем не меньше суток. За мной в кильватере следовали нефы. Они были примерно такой же длины, но почти вдвое шире. Соотношения длины к ширине было как три с половиной к одному. Из-за этого скорость была низка, зато груза брали почти вдвое больше и высокая волна в борт им не так опасна, как моей шхуне. На нефах было по две мачты с латинскими парусами. Фок-мачта сильно наклонена вперед и выше грот-мачты, располагавшейся примерно посредине судна. Реи очень длинные. По бокам нефов шло по дромону, всего четыре. Они были вдвое длиннее нефов при такой же ширине, имели меньшую осадку, по три мачты с латинскими парусами и тридцать весел с каждого борта. С одним парусом, без помощи гребцов, они лишь немного уступали в скорости нефам и, когда начинали отставать, поднимали ненадолго второй. Киль дромонов впереди под водой имел продолжение в виде тарана.
Корпус ниже ватерлинии общим медными листами для защиты от таранов противника. На баке и корме приподнятые площадки для баллист, катапульт и лучников. Команда каждого дромона составляла до трехсот человек. Плюс десант, посланный в Томы на помощь.
        Ночью ветер стих, и мы легли в дрейфе. Было так тихо, что слышали каждый звук на других судах. С рассветом задул свежий норд-ост, почти попутный нам, пошли веселее. К вечеру третьего дня, на удивление командующего эскадрой, вышли к западному берегу Черного моря немного севернее пункта назначения.
        Расположенный на берегу моря, город Томы был окружен стенами высотой метров десять, а многочисленные башни его были еще метров на пять выше. Осаждающие обложили его не только с суши, но и со стороны моря. Вне зоны поражения крепостных баллист и катапульт в море колыхалось на волнах десятка два лодок длиной метров десять-двенадцать, но очень низких, наверное, однодеревок. Лишь у нескольких были нашиты борта. В каждой сидело человек двадцать-тридцать. При нашем приближении от берега отошло еще с полсотни таких лодок.
        Дромоны сразу выдвинулись вперед и стали в линию. Спустив паруса, пошли на веслах. Скорость набрали быстро. По моим прикидкам - узлов десять, не меньше. Весла поднимались и опускались в такт, ни одного сбоя. Еще издали дромоны начали обстреливать лодки из баллист. Результат был, правда, не ахти, всего одну поразили. Зато лучники работали превосходно. На близком расстоянии они буквально выкашивали славян в лодках. Те были в основном без доспехов, защищались только щитами, причем небольшими. Тараны вряд ли задевали мелко сидящие лодки, скорее, дромоны просто подминали их под себя, переворачивая, а лучники с кормовых платформ добивали всплывших людей. Греческий огонь не применяли. Наверное, еще не изобрели, сделают это позднее, когда греческий станет единственным государственным языком, а то бы огонь назывался ромейским. Несколько лодок, оставшихся на плаву после прохода дромонов, заспешили к «Альбатросу-4», надеясь на легкую добычу. Нефы остались далеко позади нас.
        Мы лежали в дрейфе, почти кормой к приближающимся лодкам. Я стоял на ахтеркастле в доспехах и при оружии. Рядом - Хисарн, Сафрак, Вигила и греки-матросы с арбалетами.
        - Ударим из баллисты? - спросил Хисарн.
        - Не попадем, слишком узкие, - ответил Сафрак.
        Я кивнул головой, соглашаясь с ним.
        Дромоны резко развернулись и, набирая скорость, понеслись к нам на помощь. Они явно не успевали. Пара лодок будет у нашего борта быстрее. Славяне тоже работали в такт, без сбоев. Не впервой им грести, начинают осваивать морские просторы. Но до статуса морской державы им еще далеко.
        - Прицелились! - приказал я. - Вигила, твои - кормчие.
        Арбалетчики заняли позиции вдоль борта. Поскольку лучников среди славян не было, мы без опаски целились поверх планширя, а не через бойницы. Почти все славяне были в рубахах, редко у кого кожаный доспех. Только один имел кольчугу да и у того внешность явно не славянская. Он задавал ритм, произнося гортанным голосом короткие и незнакомые мне слова. Щиты они поставили вдоль бортов, но мы находились намного выше, так что нам такая защита не мешала. Я прицелился в того, что в кольчуге.
        - Выстрел! - дал команду и сам нажал на курок.
        В обладателя кольчуги попали сразу трое. Убит был и кормчий, и еще несколько гребцов. Они сразу сбились с ритма, прекратили грести.
        - По второй лодке! - приказал я, заряжая арбалет.
        Когда я начал целиться в гребцов второй лодки, Вигила уже убил ее кормчего. Обе лодки попытались развернуться и улизнуть, но наши болты мешали это сделать, быстро сокращая количество живых гребцов. Когда дромоны подошли к нам, на две лодки остался всего один живой, которого не трогали по моему приказу. Мы подошли к лодкам, ошвартовали их по одной к каждому борту и начали сбор трофеев.
        Пленного славянина со связанными руками привели ко мне. Ему было лет семнадцать-восемнадцать. Темно-русые волосы, лицо не широкое и не расплывчатое, как у русских, только глаза и обиженное, недовольное выражение лица похожи. Последний раз мылся он дней пять назад, если не больше, а не стирался с месяц, если судить по тому, как заскорузли его грязные рубаха и порты из грубой ткани. Босые ноги в цыпках.
        - Как тебя зовут? - спросил я по-славянски.
        Он посмотрел на меня, как на заговорившего медведя, и ответил после паузы:
        - Доброгост.
        - Что ж ты так недобро гостей встречаешь?! - подковырнул я.
        Славянин ничего не ответил.
        - Кто вас привел? Кто командует? - поинтересовался я.
        - Обры, - ответил он.
        Так они называли аваров.
        - Каган Байан? - уточнил я.
        - Да, - ответил славянин.
        - Он сейчас здесь, среди осаждающих? - спросил я.
        - Не, он дальше, - Доброгост показал головой на холм, на котором стояло несколько больших шатров, окруженных частоколом, - вон там.
        Само собой, не под стенами же ему сидеть вместе с такими вот придурками, которые без доспехов и хорошего оружия бросаются на лодках-однодеревках в атаку на военные корабли?! Скорее всего, и штурмовать стены только славян посылали, наблюдая за их избиением из безопасного места. Заимев вассалов, перестаешь лезть на рожон, ждешь, когда они натаскают каштанов. И теряешь боевые навыки. А вассалы их приобретают, чтобы в один прекрасный день поменяться с тобой местами.
        - Закройте его в кубрике, - распорядился я.
        Очистив море от славянских лодок, дромоны подождали нас, чтобы вместе зайти в гавань. Там они ненадолго подошли к причалу, высадили десант. Командующий эскадрой вместе с десантом ушел в город. Затем дромоны встали на рейде на якорь, а их место у причала заняли нефы и моя шхуна. Из города вышли три отряда пехоты. Два встали у стен по обе стороны от причала, а третий на нем самом. Следом толпой вышли грузчики. Грузы переносили на плечах и складывали сразу за крепостными стенами. Работали споро, причем без понуканий. Опасность делает людей дисциплинированней и работоспособней.
        Из городских ворот вышел командующий эскадрой. Ему около сорока, кряжистый, с длинными, мускулистыми руками. Волосы черные и курчавые, но не грек. Скорее всего, из какого-то народа Малой Азии. На нем только кольчуга с короткими рукавами, а на поясе короткий меч. Походка вразвалочку, как и положено морскому волку. На дромонах качка более резкая, из-за чего и обретаешь такую походку. Моя шхуна первая от ворот, в самом опасном месте, но и выгружается быстрее нефов. Командующий останавливается возле меня, стоящего на причале.
        - Ловко вы разделались с двумя лодками! - хвалит он. - Я боялся, как бы не захватили вас.
        - Они еще не скоро научатся захватывать такие суда, как мое, - говорю я и возвращаю комплимент: - Вы тоже здорово с ними разделались! Не ожидал, что так быстро справитесь!
        Командующий эскадрой довольно ухмыляется.
        - Не с кем там было справляться! - говорит он и сразу меняет тему разговора: - Это городу придется туго. Славян здесь собралось тысяч двадцать.
        - Но командуют ими авары, которых не много, - возражаю я.
        - Не много, но договориться с ними не могут, - сообщил командующий. - Предлагали аварам выкуп талант (двадцать шесть килограмм) золота. Требуют три, а у города столько нет.
        Наверняка есть, но, видимо, пока не пропала уверенность в надежность городских стен или ждут помощь о императора.
        - Да, каган Байан от скромности не умрет, - согласился я.
        Кстати, у греков скромность считается недостатком.
        И тут мне приходит в голову интересная идея.
        - Я мог бы договориться с каганом на талант золота, - произношу ее вслух.
        - Ты это серьезно?! - не верит командующий эскадрой.
        - Конечно. Мы с каганом старые знакомые, - говорю я и показываю на свой пояс золотыми бляхами. - Этот пояс когда-то был его.
        - Пойдем поговорим с дуксом, - предлагает командующий. - Вон он, на крепостной стене, наблюдает за выгрузкой.
        Томский дукс стратилат Луций Антоний выглядит моложе нашего, херсонского. Судя по имени, он чистокровный ромей, а судя по внешности - фракиец. Вольноотпущенники часто берут имя своего господина. Видимо, отец или дед Луция был рабом кого-то из рода Антониев. На дуксе позолоченный шлем с плюмажем из укороченных страусиных перьев и позолоченный ламеллярный доспех с «юбкой» из длинных металлических полос, которые позвякивали при каждом его движении. У меня все время возникала ассоциация с покупателем, вошедшим с магазин, в котором дверь, открываясь, бьет по сигнальному колокольчику.
        - Что ты хочешь за это? - сразу спросил дукс стратилат Луций Антоний.
        - Десять фунтов (примерно три килограмма) золота и освобождение от всех пошлин моих судов, торгующих в Томах, - решив не сильно скромничать, потребовал я.
        Торговля в Томах меня не сильно интересовала, добавил вторую часть, чтобы было что уступить во время торга.
        Луций Антоний правильно понял это, поэтому и не тронул первую часть требования:
        - Десять фунтов и освобождение одного твоего судна на десять лет.
        - По рукам, - согласился я. - Приготовьте золото, указ об освобождении от пошлин и сделайте так, чтобы к утру мое судно было выгружено.
        Я вернулся на судно и приказал привести пленного. Морда у малого была заспанная. То ли ему всю ночь спать не давали, то ли нервы железные, то ли жизнь у него была такая поганая, что смерть станет окончанием страданий. Поскольку он славянин, скорее, третий вариант. Выходит, что славяне испокон веков прикладывают максимум усилий, чтобы жизнь у них была интересной.
        - Сейчас тебя отвезут на берег. Пойдешь прямо к кагану и передашь ему привет от купца Александра из Солуни. Скажешь, что я хочу встретиться с ним завтра утром на том месте, где тебя высадят, - сказал ему. - Понял?
        Доброгост опять долго смотрел на меня, а потом выдавил:
        - Да.
        - Повтори, - потребовал я.
        Он повторил слово в слово. У туповатых людей часто встречается превосходная механическая память. Матушка-природа дает штаны тому, у кого нет задницы.
        - Опишешь ему мой пояс, - показал я на пояс с золотыми бляхами.
        Доброгост уставился на бляхи так, словно видел их впервые.
        - Запомнил? - спросил я.
        - Да, - ответил он.
        Трудно сороке не запомнить блестящий предмет!
        Я попросил командующего эскадрой отвезти пленного на выбранное мною место для переговоров. Один из дромонов со славянином покинул гавань, вышел на траверз заданной точки, где пересадил Доброгоста в одну из захваченных лодок и разрешил грести к берегу. Там стояла толпа славян и, наверное, старалась понять, чтобы это всё значило. Они окружили Доброгоста. После продолжительной беседы он отправился в сопровождении небольшой группы к холму, на котором стояли шатры аваров.
        К утру моя шхуна была выгружена. Грузчики работали без перерывов весь день и при факелах всю ночь. Не знаю, что им сказали, но грузчики смотрели на меня, как на колдуна. Причем злого, беспощадного. А я спал. Был на сто процентов уверен, что авары этой ночью не нападут: любопытство - великая сила. С восходом солнца «Альбатрос-4» в сопровождении трех дромонов вышел из гавани и через четверть часа лег в дрейф метрах в четырехстах от точки рандеву.
        На берегу, метрах в двухстах от берега, стоял большой отряд всадников. По обе стороны от них, но на большем расстоянии толпились пехотинцы, в основном славяне. Кагана не было видно. Я бы удивился, если он прибыл первым. В шлюпку на весла сели Хисарн и Сафрак, Вигила - на баковую банку с заряженным арбалетом в руках, а я - на руль. Метрах в двадцати от берега легли в дрейф.
        Через несколько минут, проехав через расступившийся отряд всадников, к берегу подъехал на коне медленным шагом каган Байан в сопровождении трех приближенных. Одним из них был тот, который привозил выкуп в прошлый раз.
        - Привет, каган Байан! Рад видеть тебя в добром здравии! - весело поздоровался я.
        - Привет, Александр! - ответил каган.
        - Как поживает твоя семья? Все ли живы и здоровы? - продолжил я по азиатской традиции. Не знаю, так ли принято и у аваров, но лишним не будет.
        - У них все в порядке. - ответил Байан. - А как поживают твои жены и дети?
        - У них тоже пока все хорошо, - ответил я. - С тех пор, как у меня твой пояс, удача не расстается со мной.
        Я почему-то был уверен, что для кагана этот пояс - не просто украшение, а талисман.
        - Я тоже не жалуюсь на удачу, - произнес каган Байан.
        Я посмотрел на осажденный, но не сдавшийся город. Авар сделал вид, что не понял намек.
        Решив не давить на больную мозоль, сказал:
        - Ты не поверишь, но я знал, что мы встретимся еще раз.
        - Верю, - произнес он и добавил с ухмылкой: - Ты не поверишь, но я тоже искал встречи с тобой.
        - Верю. Я уплыл из антского городища за пару дней до того, как ты его сжег, - сообщил я. - Только это было не мое городище. Я вырос далеко на севере, где плевок замерзает на лету.
        - Хорошо, что ради встречи с тобой мне не пришлось ехать так далеко, - съязвил авар.
        Теперь я сделал вид, что не понял намек, и произнес:
        - Раз мы встретились, я решил сделать тебе подарок - вернуть этот пояс.
        - С чего бы это? - почувствовав подвох, спросил каган Байан.
        - Потому что ты, получив такой подарок, возьмешь с города выкуп в талант золота и снимешь осаду, - улыбнувшись, сказал я.
        - Они заплатят мне три таланта, - гордо заявил каган и хитро добавил: - Из этого выкупа я заплачу тебе полталанта за пояс.
        - Зачем мне так много?! - шутливо произнес я и выдал банальную для двадцать первого века истину: - Не в золоте счастье.
        - А в чем? - удивился Байан.
        - Счастье - это когда твои желания совпадают с твоими возможностями, - ответил я.
        Каган Байан задумался, обсасывая мои слова. Красивая фраза, даже если она спорная, всегда производит на людей сильное впечатление. Особенно такие нравятся тем, кто считает себя очень умным.
        Я решил опередить его:
        - У тебя есть желание вернуть пояс, приносящий удачу, и есть возможность сделать это. Стоит ли отказываться от счастья из-за каких-то паршивых двух талантов?! Ты ведь каган, а не какой-то пахарь. Можешь себе позволить такое.
        Каган Байан улыбнулся, оценив всю хитрость моего довода:
        - Ты не передумал, не хочешь на службу ко мне?
        - Считаешь, что стоит принять приглашение на обед от голодного льва? - ответил я.
        Сравнение со львом его польстило.
        - Выкуп привезешь ты? - поинтересовался он.
        - Нет, его отдадут горожане, - ответил я и упредил его следующий вопрос: - Твой пояс я отдам прямо сейчас.
        - Не боишься, что обману? - с коварной улыбкой спросил Байан.
        Действительно ли он задумал пакость, или просто проверял - не знаю, но решил избавить его от искушения:
        - Если бы твое слово стоило так дешево, ты бы не был каганом.
        Эту фразу слышала и его гвардия. Мной можно пренебречь, но мнением боевых товарищей - никогда.
        - Ты прав, - сказал Байан.
        - Гребите к берегу, - приказал я Хисарну и Сафраку.
        Метрах в пяти от береговой черты я встал и кинул застегнутый пояс подскакавшему авару, который привозил выкуп. Пояс был ловко пойман на копье, соскользнул по древку к руке. Авар вернулся к кагану, наклонил копья, чуть приподняв нижний его конец, и пояс съехал в руки Байана.
        Лодка в это время быстро удалялась от берега.
        - Пусть он и дальше приносит тебе удачу! - пожелал я.
        - Спасибо! - поблагодарил каган Байан.
        - До встречи! - помахал я ему рукой, как и в прошлый раз.
        - До встречи! - на этот раз произнес и он, помахав рукой.
        49
        Я поставил «Альбатроса-2» под командованием Агафона на линию Томы-Константинополь-Ираклий. В столицу возили нефть. Я очень удивился, когда увидел на рынке амфору, на которой было написано «нефть». Привык в предыдущей жизни, что ее добывают из глубоких скважин и транспортируют по трубопроводам или на танкерах. А тут на тебе - продается на рынке на разлив! В мирное время ее использовали для светильников, факелов, а в военное - для уничтожения живой силы и осадной техники противника. В Константинополе ее покупали военные, отправляя часть в крепости в глубине материка. Из Ираклия везли в Томы оливковое масло.
        Сам на «Альбатросе-4» мотался на Тендру за рыбой, которую вез в Константинополь. Оттуда на Родос за вином для Александрии, где набивал трюм предметами роскоши типа перца, корицы, ладана, сандала… Большую часть этого товара продавал в столице и перегружал при встрече на «Альбатросом-2» для продажи в Томах, еще часть - в Ираклии, где догружался оливковым маслом, а остальное - в Херсоне. Фритигерн на реализации моих товаров здорово приподнялся.
        Осенью у меня родилась дочка, получившая по настоянию матери имя Мария. Год вообще был удачный на детей. В конце зимы у Скилура и Палака родилось по второму сыну, а в начале лета у Вани и Толи - по первой дочке. Я пытался снизить прирост населения в отдельно взятой своей семье, но на мои предохранительные меры жена реагировала асимметрично.
        - Ты что, больше не любишь меня?! - произносила она обиженно.
        - Не в этом дело, - объяснял я. - У нас и так достаточно детей. Зачем тебе мучиться, рожать еще?
        - Я тебе не нравлюсь, да?! - сделала она вывод.
        Понимая, что логичные доводы не действуют, а женские генерировать не умею, закрыл этот вопрос.
        Затем пришлось заплатить хрисагир - налог на суда, тягловых животных, повозки и всех работников, свободных и рабов. К счастью, платится он раз в пять лет, и, благодаря новому императору, теперь ниже на четверть. Система сбора налогов здесь довольно интересная. Собирают их специально назначенные люди, обязательно богатые. Они должны сдать определенную сумму, которая вычисляется в Константинополе на основании информации, получаемой от осведомителей или попросту стукачей. Говорят, таковых на страну тысячи полторы. Сколько их орудует в Херсоне - не знает даже дукс стратилат. Всё, что сборщик наберет больше этой суммы, - его, а если меньше - добавляет из своих. При наличии определенных черт характера, эта должность становится очень прибыльной. Предыдущий сборщик налогов построил на свои деньги церковь. Это же как надо было нагрешить?! Предлагали его место мне, но у меня нет желания строить еще одну церковь.
        Большую часть вырученных в Томах денег я вложил в землю - купил два участка земли с виллами. У меня ведь трое детей теперь, каждому по одной. Да и рыбакам моим требовалось прорва продуктов. Все-таки три большие артели трудились на Тендровской косе. В виллу побольше поселил Ваню с семьей, в меньшую - Толю, но общее руководство оставил за Семеном. Остальное золото под залог еще одного земельного участка и городского дома дал в долг на год под шесть процентов, то есть среднюю ставку. По закону Юстиниана Второго она не могла превышать двенадцать процентов.
        И в начале следующего лета пожалел, что поторопился с покупкой земли. Пришло известие, что тюрки закончили поход на юг и юго-восток, решили прошвырнуться на запад, то есть к нам, в Херсон. Не знаю, от кого дукс стратилат Евпатерий получил такую информацию, но он недели за две знал о грядущем нападении. Слух сразу разнесся по городу и окрестностям. Кое-кто упаковал чемоданы и рванул на противоположную сторону Черного моря, подальше от греха. В том числе и мой должник, оставивший мне недозревший урожай на полях и пустой дом в городе. Дом, правда, больше моего, новее и расположен еще дальше от производителей гарума и ближе к цитадели. В этом районе селились самые богатые. Если в бедных районах квартал состоял из восьми-двенадцати домов, в средних - из четырех, то в богатом - из двух. Я, не долго думая, перебрался в него. Поскольку знал, что Херсонес не захватят, уезжать не собирался.
        А вот остальные сомневались. Даже дукс стратилат Евпатерий.
        - Боюсь, не выдержим мы долгой осады, - сказал он мне. - Я попросил помощи у Константинополя, но, думаю, им сейчас не до нас.
        - Не сомневайся, выдержим, - успокаивал я.
        - Дай-то бог! - произнес дукс. - Но, когда придут тюрки, держи все свои суда неподалеку на случай эвакуации.
        - Не будет эвакуации, - настаивал я.
        А что еще мог сказать?! Что знаю будущее этого города?! И кто мне поверит?!
        - Чтобы ее не было, привези нефти побольше, - попросил дукс стратилат.
        Я погнал в Томы три моих судна. Каждое успело сделать по две ходки. В общей сложности мы привезли тонн триста нефти. Вся она была размещена в складах у крепостных стен и в цитадели.
        А за это время Семен перевез в город все запасы съестного и сена, всё ценное с вилл и перегнал весь скот и птицу. Разместились в новом доме. В старый пришлось впустить беженцев из пригородов и деревень. Скифы по моему приказу пригнали в город несколько коров, бычков и овец. Кто знает, сколько продлится осада?! Остальной скот и лошадей перегнали выше в горы, перебравшись на временное жительство в деревню тавров, которая пустовала после нашего нападения.
        Дал знать аланам о надвигающейся угрозе. Они ушли к Тендровской косе. Там их вряд ли найдут. Да и вряд ли вообще будут искать.
        50
        С высоких городских стен хорошо видны подступы к Херсону. Первыми появились разведчики, утигуры. Было их около сотни. Они остановились у пригородных слобод, не решаясь сразу проехать по улице. Боялись засады. Мой урок усвоили хорошо. За ними показалась голова основной колонны. От группы разведчиков отделились человек десять, осторожно поехали по улице. Когда они одолели метров двести, за ними двинулись остальные утигуры. Основная колонна ехала без остановок, неспешным, даже ленивым шагом, словно на прогулке. Разведчики остановились у ближних к городу домов. Между утигурами и нами теперь было метров пятьсот открытого пространства. Два дня назад там еще были хлипкие хибарки, сколоченные из подручных материалов - местные трущобы. Их снесли в срочном порядке, не оставив ничего, что могло бы послужить противнику. Во главе колонны, судя по черным знаменам с вышитыми золотом волчьими мордами и волчьим хвостам, прикрепленным к шлемам, ехали тюрки. На открытое пространство выехало около тысячи всадников. Они растеклись влево и вправо, освобождая проезд «старшему командному составу». Десятка два турок в
золоченых шлемах и доспехах подъехали к городским стенам на дистанцию метров четыреста. Они смотрели на нас снизу вверх и обменивались короткими фразами. Вели себя, как туристы.
        Наверное, подобная мысль пришла в голову и командиру нашей «артиллерии». Гулко щелкнули баллисты - и в тюркский «генеральный штаб» полетели три увесистых камня. Два не долетели, а третий на отскоке задел ногу лошади крайнего слева тюрка. Конь встал на дыбы, чуть не скинув всадника, потом шарахнулся в сторону и заковылял к домам, увозя своего седока подальше от баллист. Остальные командиры тоже убрались на безопасную дистанцию.
        А к городу все шли и шли колонны вооруженных людей. Вот вроде бы показался хвост последней. За ней никого не видно. Однако вскоре появлялась новая, которая так же медленно и уверенно перемещалась к городу, растекаясь возле него, заполняя слободы, виллы и любые участки, на которых можно поставить шатры. Сколько пришло турок и их пособников - трудно сказать. Может, десять тысяч, может, двадцать. Сам вид этой огромной толпы нагонял страх. Я видел, как всё мрачнее становились лица херсонцев, наблюдавших с городских стен за подходом врага.
        Тюркская гвардия расположилась в шатрах на возвышенности примерно в километре от города. Оттуда можно было, как с театральной галерки, наблюдать за осадой города. Вокруг них расположились тоже в шатрах тюрки менее знатные. Так понимаю, ни первые, ни вторые сами лезть на стены не будут, подождут, когда им откроют ворота. Дома в слободах и виллы заняли самые бедные тюрки, утигуры и разный сброд, пришедший с ними. Я видел даже несколько алан и славян. Эти и станут, как говорили в двадцать первом веке, «пушечным мясом». Они составляли примерно две три тюркской армии.
        Вскоре везде задымили костры и застучали топоры.
        - Лестницы делают, - сказал Сафрак, который стоял на городской стене рядом со мной.
        Мы с ним, Гунимунд с сыновьями, Хисарн, Семен, Ваня, Толя, Вигила, еще несколько горожан и солдаты гарнизона будем защищать участок стены между второй и третьей башнями справа от ворот. Отсюда хорошо виден мой дом, даже часть двора. Там стоят наши женщины, смотрят на нас. Они впервые в осажденном городе, не знают, чего ждать. Наверное, боятся попасть в плен во второй раз, потерять всё, что имеют.
        Я стою между двумя зубцами, которые были выше меня на полметра. Камень-песчаник местами обкрошился, в оспинах. Высота ограждения между зубцами была по пояс. Удобно стрелять из лука, но из арбалета придется бить или с рук, или приседать, чтобы положить его на ограждение.
        Тюрки установили несколько баллист «среднего калибра» - метавших камни весом килограмм десять. Видимо, достались им при захвате Пантикапея. Камни попадали в стены примерно в двух третях от земли и оставляли еле заметные следы. Когда баллисты подтащили поближе, чтобы была возможность повреждать зубцы на стенах, наши ответили. После второго залпа одна вражеская баллиста оказалась разбита в щепки. Остальные быстро оттащили в тыл. Толковых инженеров у тюрок пока нет, строить мощные осадные орудия не умеют.
        - Сегодня не нападут, - уверенно произнес Сафрак.
        Он дважды сидел в городах, осаждаемых кочевниками, хорошо знал их «распорядок».
        Гунимунд добавил шутливо:
        - Им надо отдохнуть с дороги.
        Штурм, действительно, начался на следующее утро. Сперва появились солдаты с высокими большими деревянными щитами, сколоченными из ворот, дверей. Каждый несли четыре человека, держа по углам над собой, как крышу. Они встали в кривоватые линии, которые с небольшими интервалами протянулись от слободских домов до рва. Под этими щитами проходили те, кто нес бревна, ветки, камни, мешки и корзины с землей. Всё это бросалось в ров. Освободившиеся от груза быстро убегали, чтобы через несколько минут вернуться с новой ношей. Со стен полетели камни. Время от времени они проламывали щиты, открывая подносчиков. Тогда начинали стрелять лучники. Но на освободившееся место, закрывая разрыв, быстро смещались уцелевшие щиты, а сзади к линии пристраивался новый щит.
        Вроде бы широк и глубок ров, но вскоре из воды начали вырастать холмики. К обеду в нескольких местах через ров уже можно было перебраться. Особенно широкий проход сделали напротив главных городских ворот. По улице, ведущей к ним, прикатили «черепаху» - сооружение на восьми тележных колесах с крышей, под которой висел на тросах таран - толстое дубовое бревно с железной бульбой на переднем конце. Сверху крыша была оббита свежими бычьими шкурами и хорошенько смочена водой. Вслед за «черепахой» скакали тюркские вожди. Оно остановились на безопасном расстоянии, наблюдая, как у крайних домов сосредотачиваются солдаты с длинными лестницами, которые несли человек по десять. Это был сброд, паршивые овцы разных народов. Сзади них стояли лучники-утигуры. Третьей линией - лучники-тюрки.
        Со стороны вождей протрубила труба. Звук низкий, протяжный и надрывный. Первыми пошли солдаты с лестницами. Медленно, прогулочным шагом. За ними на дистанции метров двадцать - утигуры. Еще через двадцать метров - тюрки. «Черепаху» толкали человек тридцать, за которыми шли около сотни лучников-утигур. По мере приближения к городским стенам, солдаты убыстряли шаг, а войдя в зону поражения, побежали трусцой. Лучники-утигуры остановились перед рвом, а лучники-тюрки позади них, и начали обстреливать защитников на стенах. «Черепаху» подкатили к воротам и принялись раскачивать таран. Вскоре послышались звонкие удары железной бульбы об оббитые железными листами дубовые ворота.
        Моя команда занимала отрезок стены между тремя зубцами. Две тройки арбалетчиков стреляли в два просвета между зубцами: первый после выстрела отходит вправо, второй - влево, третий - назад. Сафрак и Хисарн стояли с копьями, чтобы отражать прорвавшихся противников. Пока таких не было. Я быстро натягивал арбалет, выглядывал из-за зубца, ловил в прицел первого попавшегося нападающего, всаживал в него болт и отступал влево, уступая место Гунимунду. За ним стрелял Вигила. Потом опять наступала моя очередь. Я видел поле боя только через промежутки времени, поэтому у меня складывалось впечатление, что атакующие приближаются рывками.
        К стенам покатила вторая волна солдат с лестницами, потом третья. Казалось, они возникают из ниоткуда. И никогда не кончатся. На каждого из нас было заготовлено по сотне болтов в широких и низких корзинах из ивовых прутьев. Я вдруг начал замечать, как они быстро уходят, а врагов меньше не становится, хотя у стен уже был широкий и высокий вал из трупов.
        Резко запахло нефтью. Ее лили на нападающих из амфор и метали в глиняных кувшинах. Видимо, уже давно, потому что темных пятен от разливов было много. Увлеченный стрельбой, я не сразу заметил это. День был жаркий, нефть быстро испарялась. Затем в нее полетели горящие стрелы. Поразив очередного противника, я увидел, как внизу разбегается в разные стороны огонь. В следующий раз не стал стрелять, решив сэкономить болт. На подходах к стенам полыхало высокое пламя. У меня «включился» звук, и я услышал внизу истошные вопли. Сильно завоняло паленым мясом и шерстью. В основном это поджаривались трупы, но все равно было муторно. Возникало впечатление, что присутствуешь на приготовлении обеда для людоедов. Я выглянул из-за зубца. Горели лестницы, прислоненные к стене и лежавшие на земле, горела «черепаха», которой не помогли ни шкуры, ни вода, горели трупы, горели живые люди. Кто-то, объятый пламенем, орал благим матом и катался по земле. Кто-то, чтобы сбить пламя, прыгнул в воду во рву, но и на ее поверхности горела нефть. Остальные, опаленные сильно или не очень, убегали подальше от городских стен.
        - На сегодня всё, - уверенно сказал Сафрак.
        Ночью со стен спустили ко рву на веревках несколько человек, которые собрали оружие и доспехи врагов и наши стрелы и болты. По ту сторону рва шуровали тюркские мародеры. Обе команды делали вид, что не замечают друг друга.
        На следующее утро атака повторилась. Опять первыми шли солдаты с лестницами, но теперь среди них были и утигуры. И лучников была только одна линия, из тюрок, и держались они дальше, чем в предыдущий день. Появилась и новая «черепаха», только поменьше, на шести колесах. Начали они дружно и задорно, однако, когда со стен полилась нефть, сразу побежали назад, не смотря на грозные окрики конных командиров. Огонь кажется страшнее железа. От него не спасает никакая броня, а ожоги намного болезненнее колотых или резаных ран и заживают дольше.
        - Может, еще завтра нападут, но вряд ли, - сказал Сафрак. - Теперь будут брать измором.
        И действительно, тюрки не стали нападать на следующий день, а прислали парламентеров, предлагая сдать город. С ними не стали разговаривать, убили под одним коня выстрелом из гастрофета - тяжелого арбалета. Стрела размером с дротик попала лошади в грудь под углом и вышла из бока. Животное издало хриплый продолжительный звук, будто намеревалось харкнуть. Из лошадиного рта потекла кровь. Всадник спрыгнул и попробовал развернуть коня, но тот завалился на бок, из которого торчало острие дротика. Тюрки поняли намек и ускакали подальше от беды. Потом вернулись и попросили разрешения забрать трупы. Выдвинув несколько условий, дукс стратилат Евпатерий разрешил им.
        Трупы вздулись, начали тухнуть. Их пожирали бродячие собаки и птицы, в основном вороны и чайки. В молодости мне нравились чайки, не смотря на их мерзкий, визгливый крик. Ведь по легенде в них переселяются души моряков. Пока не увидел мертвого моряка, который в спасательном жилете бултыхался в море четвертые сутки. Умер он, скорее всего, в первые часы от переохлаждения. Чайки обклевали его голову до костей. Начинают с глаз. Бывшие моряки на такое вряд ли способны. Скорее всего, в чаек переселяются души неверных жен моряков, которым есть, что скрывать.
        51
        Заканчивалась вторая неделя осады. Мы больше не ходили на стены, потому что тюрки не желали штурмовать, терять понапрасну людей. Сперва они каждый день собирались как бы для штурма, кричали, грозили, а потом расходились. Вскоре и это им надоело. С утра до вечера везде дымились костры, на которых что-то жарилось или варилось. Казалось, целыми днями осаждающие только готовят и едят. На дрова выламывались все деревянные части домов и вырубались сады. На полях, огородах и в виноградниках паслись лошади.
        Тюрки еще раз присылала парламентеров с требованием выкупа в десять талантов золота. На этот раз им пообещали ответить на следующий день.
        У дукса стратилата Евпатерия собрались на совет лучшие люди города. Почти со всеми я встречаюсь каждый день в термах, которые работают, как ни в чем ни бывало. Только теперь большую часть времени посвящаем разговорам об осаде, а не торговым сделкам. Обсосали уже и вопрос с выкупом.
        - Десять - это, конечно, слишком много. Нужно снизить до пяти, а если повезет, и до трех талантов, - сообщив известие, которое все и так уже знали, закончил дукс стратилат.
        «Лучшие люди» посмотрели на меня, предлагая высказать общее мнение. Основную часть выкупа придется платить им, а делать это не хотелось. С другой стороны, убытки от осады растут с каждым днем. Уже ясно, что урожай пропал. Торговля еле теплится, и в мастерских почти не работают.
        - Мы не будем ничего платить, - твердо произнес я.
        - У меня мало солдат, - сообщил Евпатерий. - Еще три-четыре штурма - и мне не с кем будет защищать город.
        - Штурмовать они не будут, - уверенно сказал я. - Нефти у нас много, а скоро мои суда еще подвезут. Продукты тоже поставляются регулярно. Вот если бы они отрезали нас от моря, тогда стоило бы подумать о выкупе. А пока подождем. Скоро они снимут осаду.
        - Откуда у тебя такая уверенность? - спросил дукс, глядя мне в глаза. - Ты что-то знаешь?
        Если он искал в моих глазах хоть крупицу сомнения, то зря напрягался.
        - Я знаю, что заставлю их снять осаду, - отчеканил я.
        - Как? - задал дукс стратилат Евпатерий вопрос, ответ на который хотели услышать все, собравшиеся у него.
        - С божьей помощью, - ответил я с улыбкой атеиста. - Завтра покину город с сотней добровольцев, высадимся в тылу у тюрок…
        - У меня и так мало людей! - возмущенно перебил дукс.
        - Моя семья, - произнес я с ударением, - останется здесь.
        То есть, я уверен в крепости городских стен. Ну, и, если я окажусь неправ, они смогут перед смертью разделаться с моей семьей. Утешение будет слабым, но даже таким мелочам в шестом веке придают большое значение.
        - Сидите себе спокойно за крепкими стенами и ждите, - посоветовал я. - Если сможете, каждый день демонстрируйте намерение напасть на тюрок, чтобы они не расслаблялись и потом по ночам спали, как убитые. Еще лучше было бы делать днем на них вылазки, но такой отваги я от вас не требую.
        Кажется, дукс стратилат Евпатерий начал догадываться, чем я собираюсь заняться, и сразу поменял тон:
        - Вылазки не обещаю, но беспокоить будем, - пообещал он и спросил с сомнением: - А хватит тебе сотни человек?
        - Я воюю не числом, а умением, - процитировал ему своего тезку по имени и отчеству, который произнесет эту фразу через двенадцать веков.
        С набором добровольцев проблем не было. Пришлось только отказать всем солдатам гарнизона по договоренности с Евпатерием и Семену, Ване и Толе, которых я счел не годными для предстоящих боевых действий из-за слабой военной подготовки. А может, хотел подстраховаться. Одно судно, «Альбатрос-4», на тот случай, если я что-то запамятовал из истории славного города Херсона Византийского, находилось на рейде или неподалеку, чтобы эвакуировать наши семьи.
        52
        В этой ложбине где-то в трех километрах на северо-восток от города расположилось около тысячи тюрок. Наверное, должны прикрывать тыл. У них нет шатров, спят на попонах или шкурах и тряпье, найденном в домах. Целыми днями рыскают по окрестностям в поисках пропитания. Ночью спят. Охрану выставляют, но всего два поста по три человека на противоположных склонах. Поскольку от города они далеко, никто их не тревожит, охрана сникает вместе с костром, который разводит в начале ночной смены.
        Мы за ними наблюдаем уже пятый день. Все предыдущие операции проводили с другой стороны от города. Уничтожали мелкие отряды, которые искали, чем бы поживиться. Мои люди хорошо знают эти места, подсказывают мне, где лучше сделать засаду, из которой никто не убежит. Это обязательное мое условие. Мало просто убить врага. Надо, чтобы он бесследно исчез для своих. Поэтому трупы мы хорошо прячем и забирая все их вещи. В последнее время в ту сторону стали ходить только большие отряды, не менее трех-четырех сотен.
        Сегодня тюрки из ложбины где-то разжились вином, не меньше тридцати амфор. Видимо, с какой-то виллы хозяева не успели вывезти и спрятали, но не очень хорошо. Тюрки поделили найденное с учетом субординации, принялись пировать. К сумеркам по всему лагерю слышались веселые, задорные песни.
        Мои люди залегли в лесу километрах в двух выше по склону. Нам хорошо видно, как веселятся тюрки, даже слышен звук их голосов, но что поют - не разобрать. Мы тоже поужинали, только скромнее, без вина. После полуночи, когда появился тонкий серпик молодой луны, я дал команду спускаться к ложбине. Шли цепочкой по одному. Впереди два гота, которые арендуют наделы на вилле неподалеку и хорошо знают окрестности. В начале ложбины остановились. Две группы по три человека пошли проверить караулы. Вернулись минут через пятнадцать, причем почти одновременно, и доложили об успешном выполнении задания. Я дал команду растянуться в линию по вершине склона, дальнего от города. Потом пошли вниз.
        Сафрак провел несколько учений с личным составом на предмет убиения спящих, когда они лежат на спине, животе, левом боку, правом. Оказывается, для каждого положения есть своя специфика. Во время этих занятий я вспомнил, как бестолково мы резали спящих аланов, и застыдился. Теперь действовал спокойно и уверенно. Тормошу несильно, пока тюрок не вздрогнет, проснувшись, левой рукой зажимаю рот, а правой режу горло. Уже не становилось дурно от крови, не вызывали отвращение чужие слюни и сопли. Просто вытирал руки об одежду убитого и переходил к следующему. Да и темнота помогала. Ночью появляется впечатление, что это, как в кино, понарошку.
        Справа от меня громко вскрикнул и захрипел тюрк. Я сразу присел. То же сделали и мои бойцы. Я не хотел терять людей, поэтому приказ был в такой ситуации сперва замереть. Если поднимется шум, в бой не вступать, сразу убегать вверх по склону, а затем в лес, откуда мы наблюдали за тюрками. Шум не поднялся, и через несколько минут слева и справа от меня задвигались херсонцы. И я возобновил «работу».
        Мы спустились вниз, потом поднялись по противоположному склону. Здесь я остановился, а мои бойцы еще бродили какое-то время, выискивая неоприходованных тюрок. Вся операция заняла не больше часа. Затем прошлись и собрали трофеи, кто что нашел, а также сняли путы с двух десятков пасшихся неподалеку коней. Эти были, видимо, для курьерской службы, а остальные лошади осаждавших, несколько табунов, паслись дальше от города. Здесь им уже нечего было есть.
        У леса подождали рассвет и пошли дальше, обходя отряды тюрок по дуге, к бывшей деревне тавров, где располагалась наша главная база. Пять человек я оставил на опушке леса, чтобы посмотреть на реакцию тюрок и предупредить меня, если пойдут по нашему следу. Впрочем, на камнях следов не остается. Хотя мои люди не спали всю ночь, настроение у всех было приподнятое. За одну ночь мы уничтожили не меньше, чем погибло за два штурма города.
        Вечером пришел один из оставленной в лесу пятерки и рассказал, что тюрки решили, что мы приплывали на лодках. Занимать эту лощину больше никто не отважился.
        Сутки мы отсыпались, а затем опять пошли на северо-восток от города, туда, где паслись лошади тюрок и их пособников. Каждый табун охраняла сотня. Службу несли безалаберно. Мы за ночь вырезали охрану двух табунов. Каждый мой солдат сел на коня и еще двух повел на поводу. Остальных лошадей мы разогнали.
        Назад шли через специально выбранное мною и подготовленное моими людьми ущелье. Ясно было, что без погони на этот раз не обойдется. Три сотни коней обязательно навалят много следов, которые останутся даже на камнях. Мы проехали дальше ущелья, стреножили там коней, оставив пастись, а сами вернулись. Место было уж очень хорошим для засады.
        Тюрки появились часов через пять. У большинства кони были не подкованы, скользили на камнях. Кочевники чувствовали себя в горах не очень уютно. Впереди скакал дозор, десятка два. За ними по два-три человека в ряд, как позволяла местность, ехали еще сотен семь-восемь тюрок и утигуров. Дозор уже выехал из ущелья, когда хвост колонны втянулся в нее.
        Позади тюрок с обоих склонов упало по два дерева, заранее подпиленных. Они почти полностью перекрыли выход из ущелья. С обоих склонов во врагов полетели стрелы, болты и камни. Первыми выстрелами смели дозор. Их испуганные кони поскакали в ту сторону, где паслись угнанные нами. Зато остальным животным пришлось туго. Коней убивали вместе с наездниками. Особенно у поваленных деревьев, перекрывающих выезд. Там скопилась большая группа врагов, пытавшихся выскочить из засады. Чем больше мы их убивали, тем труднее им было спастись. Кони отказывались скакать по своим раненым собратьям, которые бились на телах мертвых, пытаясь встать. Из засады вырвалась только пара коней без седоков.
        Херсонцы спустились в ущелье и начали добивать раненых и собирать трофеи. Голые трупы привязывали за одну ногу к лошадиному седлу и по несколько тащили наверх, чтобы сбросить в соседнее ущелье, не такое глубокое. Туда же оттащили и трупы лошадей. Сваленные деревья убрали с тропы, положив их так, чтобы в следующий раз помешали убегать из засады.
        Несколько легкораненых врагов привели ко мне. Я отобрал одного тюрка и одного утигура, которые казались послабее духом. Остальные полетели в соседнее ущелье с перерезанными глотками. У нас нет возможности содержать пленных для дальнейшей продажи в рабство: ни вместительного крепкого помещения, ни людей для их охраны. А вот на двоих зиндан найдется.
        Мы прождали в засаде два дня, но больше никто не пришел. Значит, для тюрок почти восемь сотен человек пропали без вести. И это не сброд, который склонен к дезертирству по определению и исчезновение которого никого не побеспокоит.
        Вернувшись на базу, допросил пленных. Утигур был маленького роста, отчего выглядел моложе. Сначала я подумал, что ему едва за двадцать, но затем по морщинкам догадался, что не меньше тридцати. Одет бедненько, штаны и халат старые. Иди мне так казалось, потому что очень грязные. Узкое лицо с бегающими глазами. Уверен, что утигур всю жизнь был в холуях. Понадеялся, видать, приподняться в походе - и на тебе, в плену!
        - Сколько утигуров пришло сюда? - спросил его.
        - Много, - ответил пленный.
        Наверное, считать не умеет, поэтому «много» - это следующая цифра после «пять» или «десять».
        - Воины из каких утигурских родов пришли сюда? - облегчил ему задачу.
        Он перечислил четырнадцать имен ханов, указывая, кто с этого берега Керченского пролива, а кто с противоположного. Видимо, сам он с Таманского полуострова, потому что имена крымских ханов произносил с меньшим уважением. Последние больше зависят от тюрок, следовательно, и прогибаться вынуждены ниже. Значит, утигуров пришло тысячи две-три, из них только треть «крымские».
        - Кто главный? - спросил я.
        - Эльтебер Анагей, - ответил он.
        Эльтебер - это титул. Так тюрки называют вождей своих вассалов.
        - Он с той стороны пролива? - продолжил я допрос.
        - Конечно! - с ноткой обиды произнес утигур, будто подчиняться «крымскому» хану - самое позорное дело.
        - А кто командует тюрками? - задал я следующий вопрос.
        - Бохан из рода Ашина, - ответил он.
        Я решил поиграть с ним в Чапаева - предложил с помощью разных предметов, в том числе овощей, показать, разместив их на столе, где стоят утигуры, где тюрки, где остальной сброд. Утигур оказался туповатый, толком показать не смог, зато очень подробно рассказал, какой отряд возле какого стоит. Особенно меня заинтересовал тот факт, что Анагей расположился через овраг с тюрками.
        - У вас что, не очень хорошие отношения с тюрками? - поинтересовался я.
        - Они наши старшие братья, - уклончиво ответил утигур.
        Такими же старшими братьями были русские в Советском Союзе. Некоторые младшие братья даже после развала СССР продолжают по привычке гадить старшему.
        Следующим допросил тюрка. Это был повыше ростом, примерно такого же возраста, как утигур, но посообразительней. Да и одет получше. Хотя воняло от него также сильно, как и от утигура. Он все время льстиво улыбался, показывая кривые желтые зубы, и пытался угадать, какой ответ я хочу услышать. Подтвердил он всё, сказанное утигуром, и сумел показать, где какой отряд стоит и примерную численность каждого. Я перечертил схему углем на тонкой дощечке, специально оструганной для меня, и записал названия отрядов и численность. Тюрк наблюдал за мной с трепетом, как за колдуном. Или тонко льстил.
        - А как вы относитесь к утигурам? - спросил я.
        - Они наши слуги, - сразу став высокомерным, заявил тюрок.
        Еще лет двадцать назад утигуры были довольно сильным народом. Одно время Византия даже платила им за, скажем так, дружественное к себе отношение. Потом они не смогли или не захотели наладить отношения с аварами, которые по пути к своему нынешнему месту жительства основательно подорвали военную мощь утигуров. Пришлось им идти на поклон к тюркам. Что вдвойне неприятно, ведь память о былой силе еще не стерлась. Почему бы не сыграть на этом?!
        53
        Казалось бы, какая ерунда - стрелы для лука?! Но при их изготовлении почти каждый народ применяет какие-то свои наработки или украшения. У готов острия ланцетовидные, у гуннов трехлопастные, у византийцев - четырехгранные. У одних оперение двухлопастное, у других - трех или четырех. Древко может быть сплошным или склеенным, покрашенным или нет, со свистулькой или без. Конечно, у каждого лучника в колчане может оказаться несколько «чужих» стрел, но обязательно преобладают свои. И он точно определит, какая из «чужих» какому народу принадлежит. Мы взяли много тюркских и утигурских стрел. Я раздал их двум десяткам своих бойцов. С наступлением темноты мои люди заняли позиции на склонах оврага, разделяющего тюрок и утигуров. И те, и другие еще не спали, сидели у костров. Партия тюркских стрел вылетела со стороны их лагеря и попала в сидевших у костра утигуров. Затем партия утигурских стрел полетела в тюрок. Раненые и товарищи убитых по обе стороны оврага загомонили, выискивая виновников. По стреле в трупе не трудно определить, откуда она прилетела и кто ее изготовил. А тут еще по одной партии стрел
принесло в оба лагеря. Причем выстрелили очень точно. И началось!
        Мои бойцы под шумок убрались из оврага, чтобы с безопасного расстояния понаблюдать за разборками между союзниками. Особо рьяные даже сошлись в рукопашной в овраге. Закончилось сражение только благодаря вмешательству какого-то тюркского военачальника, может быть, самого Бохана.
        Сколько полегло наших врагов в ночной разборке - не знаю, но, видимо, достаточное количество, потому что утром утигуры собрали свои шатры и под оскорбительные выкрики тюрок покинули лагерь осаждающих.
        Чтобы остальные не последовали примеру утигуров, Бохан приказал готовиться к штурму. По крайней мере, так я понял послышавшийся из их лагеря стук топоров. Я отправил в Херсон голубя с сообщением, что завтра будет штурм. Думаю, там и сами не глухие и умеют делать выводы. Голубей для связи мы использовали только в экстренных случаях. Причем связь эта односторонняя. Возвращаться в бывшую таврскую деревню голуби не были приучены. Да и текст сообщений короче некуда. Поэтому ночью я отправил в город связного, с которым передал дуксу стратилату Евпатерию свои задумки на завтрашний день.
        Штурм начался рано утром. На этот раз «черепах» с таранами было три и на приступ шли все, в том числе и рядовые тюрки. Только гвардия осталась сидеть на конях на улице, ведущей к главным городским воротам, ожидая, когда их откроют. Они неотрывно смотрели на полчища пеших солдат с лестницами, которые побежали к стенам.
        Так же неотрывно наблюдала за штурмом и стража, оставленная охранять лагерь Бохана. Их было около полусотни. Часть их сняли стрелами, остальных покололи копьями и порубили мечами. Кочевники плохо бьются пешими. Когда мы побежали на них, только человек десять остались сражаться, остальные сразу понеслись вниз по склону. Я не успел никого убить, всё сделали более молодые и быстрые мои бойцы. И сразу разбежались по шатрам за добычей. Пришлось мне одному рубить длинный шест, на котором развевалось черное знамя с вышитой золотом волчьей мордой. Я сорвал знамя, свернул его, зажал под мышкой. Горящей веткой из костра поджег шатер Бохана. Был он из войлока и обшит снаружи черной тканью, которая быстро занялась. Пламя весело побежало к острой верхушке шатра. Я поджег еще два шатра, отступая к лесу, который рос выше по склону.
        - Ухолим! - крикнул я.
        За мной последовало всего несколько человек. Остальные шуровали в шатрах. Наверное, нашли там много красивых тряпок и побрякушек, из-за которых стоит расстаться с жизнью. Таких солдат стоило бы оставить тюркам на расправу, но ведь выдадут, где находится база, и что нас мало.
        - Кричите все «Тюрки скачут!», - приказал я последовавшим за мной.
        Только их громкие крики привели моих бойцов в чувство. Они стали выскакивать из шатров с полными охапками всякого барахла. Вскоре нагнали меня и даже перегнали. Потому что к тюркам или добежала удравшая охрана, или сами увидели отсутствие знамени и горящие шатры, и гвардия поскакала за нами. Но по горам, заросшим лесом, много не поскачешь. Один залп из-за деревьев из арбалетов и луков, сбивший с коней два десятка тюрок, сразу отшиб у них охоту преследовать нас.
        Штурмующие город увидели, что их командиры, как они подумали, сматываются, и тоже побежали подальше от городских стен, побросав лестницы и «черепах». Лестницы сразу затянули в город, а «черепах» облили нефтью и подожгли спущенные на веревках херсонцы. Действовали они спокойно, без суеты, уверенные, что никто им не помешает. Никто и не помешал. Сброд огромной толпой убегал в ту сторону, откуда пришел к нам, а тюрки пытались остановить их криками и оружием. Всё-таки остановили, но еще раз на штурм никто не пошел в этот день.
        Вечером тюрки прислали трех парламентеров с требованием выкупа в пять талантов. Они старались держаться уверенно, высокомерно. Это трудно получалось рядом со сгоревшими «черепахами».
        - Если заплатите нам пять талантов золота за ущерб, нанесенный городу осадой, мы позволим вам уйти отсюда живыми, - выдвинул им встречное условие дукс стратилат Евпатерий, развернулся и ушел. Иногда в нем проявлялся истинный ромей.
        Ночью мы вырезали три сотни союзников тюрок. Больше не успели, потому что кто-то или не спал, или проснулся вовремя и поднял крик. Мы отошли без потерь, и следующие два дня не беспокоили осаждавших. Только наблюдали, как в тюркском лагере с каждым днем остается всё меньше людей. Разбегался сброд. Шансы на добычу снизились до нуля, с едой начались перебои, а умирать голодным и без наживы не хотелось.
        Через шесть дней ушли и тюрки. Они быстро собрали свои манатки и ускакали, оставив остатки сброда на расправу. Те, правда, побежали почти также быстро. Мы успели поймать всего несколько человек. Пленные рассказали, что тюркам пришло сообщение о смерти их верховного кагана Тобохана, которого византийцы называли Арслан, и они поскакали бороться за власть над своим народом. Я решил, что тюрки придумали красивое оправдание своему поражению.
        54
        Оказалось, что тюрки ничего не придумывали. У них, действительно, умер верховный каган и началась междоусобица. Дукс стратилат Евпатерий получил известие об этом из Константинополя в конце лета. К тому времени я уже успел насладиться лаврами освободителя города от осады. Мне даже предложили высокий пост - что-то типа заместителя Евпатерия по гражданским делам, но я отказался, сославшись на любовь к морю. Которую и ублажал до конца навигации, перевозя грузы на линии Херсон - Тендра - Константинополь - Родос - Александрия. Только теперь зерно выгружал в Херсоне. Оно взлетело в цене, потому что тюрки уничтожили урожай на полях и огородах. Попал и я со своими четырьмя земельными участками. Город, конечно, не умер с голода. Рыба ловилась хорошо. Да и лошадей мы захватили у тюрок около тысячи голов. Конина - не самое вкусное мясо, зато калорийное. Гоар по моему совету пригнал поздней осенью в город на продажу почти всех своих овец, пару тысяч, и сотни три коров и быков. Продал скот очень выгодно и купил хорошее оружие и броню для своих бойцов и подарки женам и детям.
        Жил он у меня на вилле. Город ему не нравился настолько, что даже въезжать в него не хотел.
        Однажды вечером, когда мы вдвоем после ужина сидели у горящего очага и потягивали из серебряных кубков родоское вино, Гоар спросил:
        - Ты христианин?
        - Я был крещен, но в церковь наведываюсь очень редко, - уклончиво ответил я.
        - Мои люди говорят, что твой бог сильнее нашего, - сказал он.
        - Бог может быть один, только у разных народов он называется по-разному, и обряды отличаются. Религия нужна для опознавания «свой-чужой». Если ты называешь бога и поклоняешься ему так же, как я, значит, мы свои, - объяснил я.
        - А если мы свои, значит, и поклоняться должны одному богу? - сделал вывод Гоар.
        - Мы с тобой свои не зависимо от кого, какому богу поклоняемся, - успокоил его.
        Я помнил, что аланы - немногие из кавказцев, которые приняли христианство, поэтому и дал совет:
        - В этом жестоком мире трудно выжить без сильных друзей. Византия очень сильное государство. И долго еще будет таким. В отличие от многих других империй, она принимает в себя людей любой национальности, дает им возможность подняться до самого верха, до императорского трона. При одном условии: он должен быть христианином. Если твой народ примет крещение, вы станете друзьями Византии. Не уверен, что она всегда придет вам на помощь, но нападать на вас она точно не будет. И если вдруг - не дай бог, конечно! - в степь придет очередная орда - а она придет и не одна! - и вытеснит вас с ваших пастбищ, вы всегда сможете пойти на службу в армию.
        - Ты советуешь нам креститься? - спросил Гоар.
        - Да, - ответил я и предупредил: - При условии, что твои воины тоже этого хотят. Бывали случаи, когда вождь принимал новую религию, а его народ выбирал нового вождя.
        - Многие наши роды уже верят в твоего бога. Мои воины сами посоветовали поговорить с тобой. Мы тебе доверяем, - сообщил он.
        - Спасибо! - поблагодарил я.
        - Твой бог очень требовательный? - поинтересовался Гоар.
        - Нет. Особенно к новообращенным, - ответил я. - Ему ничего не надо, а вот его слугам придется иногда давать деньги. И еще повесить в юрте икону, выучить пару молитв и время от времени посещать церковь. Впрочем, в степи церквей и священников нет, так что остается одна икона. Примерно такую, - показал я на висевшую на стене икону, купленную Аленой.
        Она навешала икон почти во всех комнатах всех наших домов. Тратит на них деньги, которые даю ей на карманные расходы. Зато епископ Филосторгием больше не пристает ко мне с вопросом, почему редко бываю в церкви. Редко - это всего по разу в каждой на экскурсии.
        - Что надо сделать, чтобы стать христианином? - спросил Гоар.
        Я рассказал ему об обряде крещения.
        - Тебя, конечно, в купель окунать не будут, - успокоил его. - Обрызгают водой или зайдете в озерцо по щиколотку, священник быстро прочитает молитву - и всё. Потом купите у него крестики и иконки - и вы станете своими. Могу договориться с епископом, чтобы прислал вам священника.
        - К нам уже приходил один несколько лет назад. Мы его прогнали, - сообщил алан.
        - Ничего, их бог советует им прощать, - успокоил я.
        На следующий день я встретился с епископом Филосторгием, одетым в новую рясу из тонкой ткани, от которой пахло женскими духами из двадцать первого века. Сначала говорил он со мной таким тоном, от которого сразу чувствуешь себя самым грешным из грешников. Причем его не столько возмущал мой плохо скрываемый атеизм, сколько нежелание пожертвовать деньги на строительство нового храма. По моему мнению, их в городе и так больше, чем благоверных христиан. Смиренно выслушав епископа, я сообщил ему, что степные аланы хотят принять христианство, благодаря моим уговорам и объяснениям. В принципе, так оно и было. Если и приврал, то самую малость.
        - В Библии сказано: «Судите их по делам их»! - воскликнул епископ Филосторгием, театрально вскинув руки. - Я всегда верил, что ты истинный христианин, сын мой. Ты доказал это делом.
        С аланами поехал молодой священник с горящими от рвения глазами, тоже алан, но из Согдеи. Он пробыл в степи до весны. Когда в апреле я встретились с Гоаром, алан знал Библию лучше меня, цитировал на память большие отрывки. Вот только понимать вызубренное так и не научился. Но ведь религия - она для сердца, а не для умных.
        55
        Весной мы с аланами отправились в поход на утигуров, чтобы восполнить стада баранов. Гоар привел полторы сотни копий. Сабель тогда еще не было, хотя уже появлялись немного изогнутые палаши. И я привел полторы сотни, причем большую часть составляли всадники Оптилы. Дукс стратилат Евпатерий отпустил их с радостью, ведь в случае успеха он доложит в Константинополь о военном походе вместе с союзниками аланами против утигуров, союзников тюрок. В противном случае ничего докладывать не будет, обзовет личной инициативой отпущенных в краткосрочный отпуск солдат.
        Мы не спеша скачем по степи на восток. Справа остается предгорье. Здесь утигуры пересидели зиму, теперь движутся со стадами на север. Как доложила наша разведка, один из родов примерно в суточном переходе от нас. Я ехал на Буцефале. Впереди бежал Гарри. Он уже слопал пару сусликов, еще худых и вялых, не восстановившихся после зимовки. Справа от меня - Гоар в новом ламеллярном доспехе, купленном в прошлом году в Херсоне. Слева - Оптила, мечтающий и себе купить такой же доспех, как у аланского вождя, и такого же коня, как у меня. Сзади скачут Сафрак и Хисарн. Гунимунда и скифов не стад брать, пусть занимаются хозяйством. Вместо старого гота в херсонском отряде скачут два его сына.
        Мы приблизились к броду через речку. Она в этом месте разлилась широко, поэтому в самом глубоком месте коням всего по брюхо. Наш берег был выше. К реке спускается пологий овраг с песчаными склонами и дном. Вверху склоны имеют широкую канву чернозема, из которого выглядывают корни кустов. Густые заросли кустов раскинулись поверху в обе стороны от оврага. Я приказываю отряду остановиться, слезаю с коня и иду в кусты. Вовсе не по нужде. Точнее, по необходимости другого рода. Что это за кусты - не знаю, слабоват в ботанике. Высотой они мне по пояс. Листочки на кустах только появились. Я подзываю Сафрака и Хисарна, приказываю им присесть, а сам сажусь на коня. Вместе с Гоаром и Оптилой скачу на противоположный берег, а потом возвращаемся назад.
        - Видны, - говорит Гоар, имея в виду Сафрака и Хисарна.
        - Да, - соглашаюсь с ним. - Значит, придется поработать.
        В километре от реки начинается глубокая и широкая балка. Туда и отправляется большая часть отряда, а остальные, вооружившись лопатами, роют окопы в кустах или отвозят выбранную землю подальше в корзинах и мешках. Копать заканчивают только к вечеру. Мы ночуем в балке, а утром проверяем работу. Теперь засаду не обнаружишь даже с трех метров. Затем недолго репетируем: часть отряда заезжает в реку с противоположного берега, а остальные по команде встают и натягивают луки. Херсонцы делают это механически, потому что привыкли к учениям, а аланов забавляет новая игра. Затем движемся дальше, напрямую к стойбищу утигуров.
        На ночь останавливаемся на привал возле рощи километрах в семи от цели. Костры не зажигали, перекусив хлебом с сыром и вином. Я поймал себя на мысли, что абсолютно спокоен. Даже азарта нет. Слабость противника расслабляла меня.
        С наступлением утренних сумерек надели броню на себя и коней, построились клином. Вьючных лошадей оставили возле рощи под охраной пяти херсонцев. Молодые аланы ни за что не соглашались.
        Отряд поскакал легкой рысью. По мере приближения к стойбищу ускоряли ход. От прохладного ветра у меня заслезились глаза. Вытереть их не мог, потому что обе руки заняты. Пришлось часто моргать. Из-за этого я стал различать стойбище, когда до него осталось километра три и даже меньше. Там суетились люди, лаяли собаки, ржали кони. Ни намека на сопротивление. Несколько всадников уже сматывались. Пусть убегают. Мне лишние трупы не нужны, а овец они с собой не угонят и много барахла не увезут. Я погнал Буцефала галопом. Строй сразу распался, начал расширяться в стороны. Всадники в легких доспехах, кони которых устали меньше, вырвались вперед.
        Боя, как такового, не было. Мои успели убить десятка три замешкавшихся утигуров. Я - никого. Не было желания. Дальше был непродолжительный грабеж, сбор овец, которых распугали утигуры, упаковка и погрузка трофеев, легкий завтрак - и в обратную дорогу. Потери - один раненый херсонец. И того пырнула ножом баба. Наверное, за то, что забыл сказать «люблю», когда полез на нее.
        На этот раз в засаде пришлось ждать недолго. Утигуры, сотен пять-шесть, быстро скакали по нашим следам. Метрах в ста впереди разведка из десяти человек. Зайдя в реку, они остановились, давая коням напиться. Я боялся, чтобы какой-нибудь нервный херсонец или алан на выстрелил по ним. Не случилось. Разведка медленно пересекла реку и начал подниматься по оврагу. Наверху они остановились, осмотрели степь впереди. И поскакали дальше, к балке, куда вели следы.
        Основной отряд зашел в реку. Кони сразу начали пить воду. Отряд разбрелся вширь. Потом поехали дальше, уплотняясь при приближении к оврагу. Когда первые всадники въехали в него, я кивнул головой Гоару и нажал на курок арбалета. Болт попал в правую часть груди переднего утигура, одетого в чешуйчатую броню. Раздался свист Гоара (я свистеть громко не умею), который встал и выстрелил из лука. Сразу встали и остальные наши лучники. Стрелы полетели в утигуров с двух сторон. На мгновение их отряд замер, теряя бойцов, а потом утигуры громко закричали и, поворотив коней, поскакали к противоположному берегу, поднимая фонтаны брызг. В спину им летели стрелы и болты. Убитые и раненые падали в воду, отчего она становилась розовой. На мелководье у противоположного берега лежал игреневый - рыжий с белыми гривой и хвостом - конь. К нему подволокло труп человека, прижало к спине. Казалось, что мертвый человек взобрался на мертвого коня, и они сейчас так, на боку, и поскачут по воде.
        Оставшиеся в живых утигуры, не оглядываясь, мчались по степи. Их осталось не меньше трех сотен. Если бы развернулись, заехали нам с тыла, то неизвестно, чем бы закончилось сражение. Но в тылу у нас была только их разведка, которая сматывалась от выскочивших из оврага конных аланов, охранявших нашу добычу.
        56
        У готской деревни на границе степи и предгорий разделили добычу. Я забрал десятую часть. Золотом, серебром и овцами. Остальное разделили напополам между херсонцами и аланами, а потом каждый отряд разделил добычу между воинами. Гоару и Оптиле полагалось по пять частей, остальным по одной. У херсонцев не обошлось без ссор, потому что коней на всех не хватало. Я успокоил их, сказав, что пойдем еще раз, и тогда коней получат те, кому не достанутся сейчас. Особого желания у меня не было, но я осенью пообещал Гоару: сколько овец он продаст херсонцам, столько и получит весной.
        Через неделю опять встретились у готской деревни. Она сильно пострадала во время нашествия тюрок. Готы вместе со своими пожитками и скотом ушли в горы, но всё, что осталось, было разграблено или сожжено, а посевы потравлены лошадьми. Десятка два готов, у кого были верховые лошади, ходили с нами на утигуров. Теперь их присоединилось, благодаря трофейным лошадям, уже три десятка.
        Мы поехали по границе предгорья, где утигуров не должно быть, чтобы незаметно пробраться поглубже на их территорию. Затем повернем в степь и нападем не с запада, как в предыдущие разы, а с юга.
        - Где на этот раз устроим им засаду? - просил Оптила, когда мы въехали на территорию утигуров.
        - Нигде, - ответил я и объяснил: - Больше они не будут преследовать нас, побоятся засады.
        На следующий вечер прискакал дозорный и доложил, что обнаружили обоз из пяти арб с возничими византийцами, но под охраной полусотни тюрок. Вот это было интересно!
        - Точно тюрки? - спросил я.
        - Конечно! - ответил обиженно алан.
        Это я могу перепутать утигура с тюрком, особенно на расстоянии, а кочевник - никогда.
        - Купцы? - уточнил я.
        - Нет, - уверенно ответил дозорный. - Тюрок хлестал кнутом одного возничего.
        Аланы постоянно имеют дело с купцами, не должен ошибиться.
        - Что здесь делают тюрки? - задал я вопрос.
        Евпатерий сказал мне, что почти все тюрки ушли «голосовать» мечами за своих кандидатов в каганы, остались только небольшие отряды в Пантикапее (Боспоре) и в городах на противоположном берегу Керченского пролива. Ловушка? Но зачем тюркам подписываться за утигуров, которые бросили их во время осады Херсона?
        - Может, дань собирают с утигуров? - предположил Оптила.
        - Дань собирают осенью, - сразу отклонил Гоар. - Сейчас скот худой после зимы.
        - Они не скот взяли, в арбах везут, - гнул свое Оптила. - Может, шкуры или шерсть.
        - Может быть, - согласился Гоар.
        - Надо обязательно захватить пару тюрок живыми, допросить их, - приказал я.
        Тюрки остановились на ночь возле лесочка, развели костры. Они никого не боялись. Выставили всего один пост из двух человек. Самоуверенность и ее сестра расхлябанность - слабые стороны сильных. Привыкли, что их все боятся, вот и ведут себя так неосторожно.
        Навестить их пошли херсонцы под командованием Сафрака, имеющие обширный опыт общения со спящими врагами. Я с остальными подъехали к лесочку утром. Там херсонцы совместно с возничими боспорцами готовили на кострах завтрак. Голые трупы тюрков валялись там, где их застала смерть. Двое живых стояли привязанные к стволам деревьев.
        - Что в арбах? - спросил я старого одноглазого боспорца, наверное, скифа по национальности.
        - Медь и немного золота, - ответил он, глухо произнося букву «г».
        Меди было три-четыре тонны и килограмм пять золота.
        - Откуда везете? - задал я вопрос.
        - С рудника в горах, - ответил боспорец. - Раньше он принадлежал боспорскому богатею Мирисму. Тюрки убили Мирисма и всю его семью, когда захватили город, и вон тот, - показал одноглазый на труп толстого мужчины, - забрал рудник себе.
        - А вы на него работали? - спросил я.
        - Рабами мы были у него, - ответил боспорец.
        - Рудник далеко отсюда? - поинтересовался я.
        - Полтора дня пути, если на арбах ехать, - ответил одноглазый боспорец. - День по степи, а затем по горам.
        - Там много людей, сильная охрана? - спросил я.
        - Охрана человек двадцать. Старший - тюрок, он там за всем присматривает, а остальные утигуры. Рабочих около сотни и их семьи, но эти воевать не будут, в руднике спрячутся, - рассказал боспорец.
        Мы оставили их ждать возле рощи, а сами поскакали в степь, где разведка обнаружила утигуров. Кочевники тоже кое-чему научились, напасть на них врасплох не удалось. Но и уйти без потерь не смогли. Мы догнали их обоз, в котором остались одни женщины и девочки, и отару овец голов на тысячу. Мужчины с мальчиками и молодыми женщинами ускакали. Не на такую добычи рассчитывали мои воины, но получить без боя хотя бы столько - тоже неплохо.
        Аланов и часть херсонцев с баранами и обозом с медью я оставил в предгорье, а с остальными начал подниматься вверх по извилистой, лесной дороге. Вел нас одноглазый боспорец. Когда преодолели две трети пути, он показал, где лучше оставить коней. Дальше пошли пешком. Горы - не то место, где воюют на лошадях. В километре от поселка находился пост - площадка на выступе горы, нависающем над дорогой, защищенная стеной из камней. Службу там несли два утигура. Должны были нести, но оба дрыхли, как убитые. Поэтому и были убиты.
        Рудник ограждала каменная стена высотой метра два, которая своими концами примыкала к скале. Возле стены паслись два десятка стреноженных коней. Ворота нараспашку. В скале была вырублена штольня, широкая, в нее свободно могла въехать арба, запряженная двумя волами. В огражденном стеной пространстве было с полсотни небольших жилых домов из камня и дерева и один большой, кузница и две домны или плавильни метра по три высотой, сложенные из обожженного кирпича. В одну что-то засыпал сверху из деревянного ведра мужчина, стоявший на лестнице, прислоненной к плавильне. Рядом с воротами находилась большой шатер, возле которого молодая женщина в старой, латаной рубахе, с растрепанными волосами и синяком под глазом, скорее всего, готка, варила в котле на костре, судя по запаху, мясо. Между домами бегала голопузая ребятня и худые собаки. Первые, завидев нас, молча прыснули в разные стороны, а псы начали лаять, держась на безопасном расстоянии.
        Мои бойцы сразу побежали к шатру, из которого выглянула голова кочевника с безволосым, заспанным лицом и сразу спряталась. Отрыв от родной среды обитания помноженный на безделье - самый короткий путь к деградации. Они даже не подумали сопротивляться. Выходили по одному из шатра, бросали на землю оружие, давали себя обыскать и связать.
        Женщина у костра смотрела на нас так, будто не понимала, что происходит.
        - Что уставилась?! - прикрикнул на нее Хисарн. - Мясо вари, дура!
        Женщина глупо улыбнулась, кивнула головой, соглашаясь, наверное, варить мясо, и помешала варево в котле оструганной палкой, похожей на маленькое весло. Как только мои бойцы закончили связывать пленных, женщина перестала улыбаться, молча подлетела к старому тюрку, командиру отряда, и принялась бить его «веслом» по морде. Он пытался уклониться, отворачивался, но готка не отставала, молотила с тупым остервенением, пока не превратила лицо в кровавое месиво и не сломала орудие пытки. После этого швырнула обломок в костер и гордо пошла к кузнице.
        - Придется тебе самому мясо доваривать, Хисарн! - подколол Сафрак.
        - Да уж! - восхитился Хисарн своей соплеменницей. - Не дай бог попасть готке под горячую руку!
        Из большого дома к нам подошел мужчина лет пятидесяти, тавр, черноволосый и чернобородый, низкорослый и широкоплечий, похожий на гнома. Он был кем-то вроде главного инженера рудника.
        - Прогнали тюрок, что ли? - спросил он.
        - Еще не всех, - ответил я. - Но здесь их больше не будет. Теперь рудник принадлежит мне.
        - Тебе так тебе, - равнодушно произнес тавр. - Всю добытую медь мы недавно отправили в Боспор. Следующая партия будет готова к зиме. Но если хочешь, можешь раньше приезжать и забирать маленькими партиями.
        - Все будет по-прежнему, - сказал я. - Вам что-то надо: люди, продукты, инструменты?
        - Люди не помешают, - сказал тавр, с ухмылкой посмотрев на пленных.
        - А не сбегут? - поинтересовался я.
        - Мы их в кандалы закуем, - ответил он.
        - Тогда забирай, - разрешил я. - Еще что?
        - Кирки и лопаты нужны, штук по двадцать, и продуктов побольше, - ответил главный инженер. - А то эти, - кивнул он на пленных, - весь наш скот сожрали.
        - Завтра пригонят сотню овец, а остальное привезу недели через две, - пообещал я и озвучил осенившую меня мысль: - А баб не надо?
        - Еще как надо! - воскликнул тавр. - Постоянно из-за них драки! Но где их взять?!
        - Это моё дело, - ответил я.
        Девочек, захваченных нами, готовы были взять все, потому что их легко продать, а вот немолодые женщины никого не интересовали. Кому нужны были жены, наложницы или прислуга, взяли их из предыдущей добычи. Может, какая найдет здесь свое счастье? По крайней мере, не останется без мужского внимания.
        - И вот еще что, - сразу насупившись, начал тавр. - Охранять нас кто будет? Мои люди работают, им некогда. Да и вояки они никудышные, иначе бы здесь не сидели.
        - Будет вам охрана, - пообещал я.
        Я посмотрел на Хисарна. Он жаловался, что надоело в Херсоне. Мол, воняет там и людей слишком много. Гот внимательно осмотрел поселение. Горы и лес вокруг. Тухлой рыбой не воняет и людей мало.
        - Будешь здесь начальником, получать от выработки, - упредил я вопрос гота. - Дам тебе два десятка солдат. Если что, аланы помогут.
        Род Гоара слишком разросся, собирается разделиться. Одна половина останется неподалеку от соляных озер, а вторая откочует на те земли, которые мы освободили от утигуров.
        - Дом себе построишь новый, - подсказал я Хисарну.
        Но его больше заинтересовало другое:
        - Ну, если начальником…
        Я показал главному инженеру на гота:
        - Он будет вас охранять и контролировать. Через две недели приедет с охраной, инструментом и продуктами.
        - Он так он, - равнодушно произнес тавр.
        57
        Мы без происшествий добрались до готской деревни, где поделили добычу. Аланы забрали всех овец и большую часть девочек. Херсонцы единогласно уступили мне всю медь по дешевке, предпочтя получить свою долю золотом. Оптила сразу купил у меня гнедого, необъезженного, трехлетнего жеребца. Гот считал, что только хозяин должен объезжать и обучать коня, если хочет получить настоящего боевого товарища. Я бы с ним согласился, если бы умел делать то и другое.
        Я нанес визит дуксу стратилату Евпатерию. Меня теперь принимали без задержек. Охрана даже не спрашивала, к кому и зачем иду? Они задавали другой вопрос: когда пойду в следующий поход?
        - Это от вашего командира зависит, - отвечал им.
        Дукс выслушал мой рассказ о ситуации в степной части Крыма и сказал:
        - Надо бы прямо сейчас и напасть, но не могу без разрешения Константинополя. Они там никак не решат, воевать с тюрками или нет.
        - Вот и помоги им определиться с ответом. Напиши, что союзные аланы по твоей подсказке произвели разведку боем и доложили, что утигуры и тюрки сейчас очень слабы. Самое время вернуть захваченное ими, - подсказал я.
        Немой слуга подал нам по стакану вина. Стаканы были из зеленого стекла с вкраплениями пузырьков воздуха.
        - Я, конечно, напишу, но император Тиберий болеет, почти не занимается государственными делами, - рассказал Евпатерий. - Такое важное решение может принять только он. Придется подождать, пока… выздоровеет. - И произнес тост: - За его скорейшее выздоровление!
        - За то, чтобы решение было поскорее принято! - по-своему подержал я тост.
        - Ты правильно говорил: из тебя никогда не получится имперский чиновник, - выпив, изрек с улыбкой дукс стратилат Евпатерий.
        - Это не самое главное мое достоинство, - в тон ему произнес я.
        Часть меди я продал в Херсоне, остальную повез в Константинополь. Там за нее дали на треть больше. Покупатель, круглый во всех местах купец-армянин с блестящим, жирным лицом, спросил:
        - А бронзу можешь привезти? Или хотя бы олово?
        - Если скажешь, где его купить, то, может быть, смогу, - ответил я.
        - Его перепродают в разных местах. Но если хочешь хорошо заработать, надо покупать там, где его добывают, - посоветовал он.
        - И где это? - поинтересовался я.
        - В Индии или Британии, - ответил армянин. - Знаешь такие страны?
        - Не только знаю, даже бывал в них, - ответил я.
        - Неужели был?! - не поверил армянин. - Расскажи что-нибудь о них.
        Рассказал ему само простое, что явно не изменилось за пятнадцать веков:
        - В Индии всё время жарко, и полгода идут дожди, а полгода сухо. В Британии всё время холодно и все время идут дожди.
        - В Британии я не был, ничего не скажу, а вот про Индию верно говоришь, - произнес купец-армянин.
        Я подумал, что неплохо было бы купить олова, привезти в Херсон, там изготовить из нее и меди бронзу, которую и продавать в Константинополе. Бронза стоила намного дороже меди.
        Потом я сходил в Александрию за специями, благовониями и индийскими тканями. Тамошние купцы подтвердили информацию об олове и даже предложили привезти ее. Правда, цену запросили слишком высокую. Суэцкий канал еще не построили, так что до Индии на судне мне надо добираться вокруг Африки. Это слишком долгое плавание да и опасное. А вот Британия… В эту навигацию уже поздно. Те края лучше навещать летом.
        Четырнадцатого августа 582 года умер император Тиберий Второй. Ходили слухи, что его отравили, добавив яд в тутовые ягоды. Склонен верить, что это вымысел, потому что не представляю, как можно пропитать ядом эти ягоды. За неделю до смерти он назначил своим преемником молодого каппадокийца Маврикия, пожелав ему: «Пусть твое правление станет для меня самой красивой эпитафией». Интересно, что он имел в виду? Сам Тиберий прославился транжирством. Говорят, за первый год он промотал семь тысяч двести фунтов (примерно 2,3 тонн) золота. О Маврикии я слышал, что он неплохо воевал с персами и, скажем мягко, не отличался щедростью. Получается, скупость - лучшая эпитафия мотовству.
        58
        В конце зимы дукс стратилат Евпатерий передал мне, чтобы я по возможности заглянул к нему в гости. Я предположил, что разговор пойдет о поставках оливкового масла. Мы с ним уже наработали схему, по которой масло покупалось чуть дороже рыночной цены, и половина этого чуть шла в карман дуксу. В России такая операция называлось откатом.
        В кабинете дукса стратилата Евпатерия было тепло. Под мраморным полом пролегали трубы, по которым текла горячая вода. Римляне были большими мастерами в вопросах водоснабжения, отопления, канализации. Это не мешало дуксу кутаться в плащ из куньего меха.
        - Не представляю, как ты жил в стране, где всегда холодно, - начал он, поприветствовав меня.
        - Я уже и сам не представляю, - сказал я чистую правду, потому что привык к крымским коротким теплым и малоснежным зимам.
        - Из Константинополя сообщили, что весной пришлют войска для освобождения Боспора, - сразу перешел к делу Евпатерий.
        - Давно пора, - согласился я.
        - Мои друзья пишут, что Маврикий решил восстановить империю в прежних размерах. Для этого набирает новых солдат, сообщил он.
        - Как бы нам не прислали одних новичков, - сказал я.
        - Не должны, - неуверенно произнес дукс. Видимо, эта мысль приходила ему в голову, поэтому добавил: - Оставим их охранять Херсонес.
        - Понадобится моя помощь? - упредил я его просьбу.
        - Да. Нужно будет перевезти пехоту. Конница пойдет своим ходом, - ответил он и сам спросил: - Сколько сможешь выделить кораблей?
        - Два, - ответил я.
        Дукс стратилат кивнул головой, потому что услышал то, что хотел, и продолжил:
        - И еще потребуется помощь твоих друзей аланов. Само собой, им заплатят, как конфедератам. Сколько у них бойцов?
        - Можешь рассчитывать на две сотни катафрактариев (тяжелых конников), - ответил я.
        - Даже так?! - удивился дукс стратилат Евпатерий. - Я думал, у них легкая конница.
        - В содружестве со мной аланы основательно потяжелели, - сообщил я. - А легкую аланскую конницу можно нанять в Согдее или готскую в Дори (Мангуп).
        - Готы поставят пехоту, три нумерии (1200 человек), - сообщил он.
        - Когда в поход? - поинтересовался я.
        - Как только придут корабли с войсками, - ответил дукс стратилат Евпатерий.
        Прибыли они в конце апреля. К тому времени я успел отвезти рыбацкие артели на Тендровскую косу. Там на зиму оставались несколько херсонцев. Они построили деревянные дома, обзавелись кое-каким хозяйством и заготовили рыбы. Подозреваю, что через несколько лет там будет деревня. Если, конечно, какие-нибудь залетные кочевники случайно не наткнутся на мою факторию. Кто там следующий должен прискакать в эти края? Угры, вроде бы? Я продал рыбу в Константинополе и купил в Ираклии оливкового масла для херсонского гарнизона. Война войной, а откат все равно нужен.
        Затем я съездил на медный рудник. Отвез туда продуктов на полгода. Хисарн обжился на руднике, построил длинный готский дом с отдельными конюшней, сеновалом, кладовыми. Заодно подправил стены и возвел возле ворот башню, на которой несли службу двое часовых. Еще двое встретили нас на подходе, там же, где был пост утигуров. Я забрал медь и золото и поспешил домой.
        Византийские войска прибыли на десяти транспортных кораблях. На каждом по нумерии, то есть, всего около четырех тысяч человек. Вместе с херсонским гарнизоном, добровольцами, готской пехотой и аланской конницей будет около шести тысяч. И еще пять дромонов для пресечения снабжения осажденного города с моря.
        Первого мая армада кораблей двинулась к Пантикапею (Боспору). На каждом из моих судов было по сто солдат в трюме и на палубе и припасы в твиндеке. Когда проходили место, где я выпал с яхты, появилось предчувствие, что опять случится что-нибудь невероятное. Меня переполнило странное чувство - смесь восторга, как при долгожданной победе, и тошноты, какая бывает, когда сильно испугаюсь. Увы, чуда не случилось…
        Высадили десант в том месте, где, насколько я помню, будет судостроительный завод «Океан». А может, ошибаюсь. Я часто бывал в Керчи в бытность курсантом и молодым штурманом. Иногда кажется, что узнаю место, в которое попал в шестом веке, а потом, что вроде бы и нет. Даже гора Митридат в первый мой визит в Пантикапей показалась знакомой и незнакомой одновременно. Наверное, потому, что она застроена домами и ограждена высокими стенами.
        Тюрки нам не мешали. Они закрылись в городе, со стен наблюдая за высадкой. Им не позавидуешь: помощи ждать неоткуда, потому что гражданская война - самая безумная и жестокая из войн - у них пока не кончилась.
        Мне было поручено вместе в дромонами пресекать снабжение города по морю. Я поставил оба свои судна на якорь напротив порта, ошвартовав их лагом. Место здесь тихое, ни течений, ни штормов, глубины маленькие, даже затонуть толком не сможешь. Почти весь день я купался, загорал и тренировался с Сафраком. В последнее время начал делать заметные успехи. Уже был не тот новичок, с которым гепид разделывался одной левой. Теперь и я мог фехтовать, держа меч не только в правой руке, но и в левой, и даже по мечу в обеих.
        На пятую ночь меня разбудил Вигила:
        - Кто-то плывет на лодке от крепости.
        Было безветренная темная ночь нового лунного месяца. Не видать ни зги, зато слышно хорошо. Гребли почти на нас. Не меньше двух пар весел.
        Когда они приблизились к шхуне, я приказал Вигиле:
        - Зажигай факел.
        Чужая шлюпка плыла метрах в двадцати впереди и слева от нас. Виден был только темный силуэт. Сколько на ней человек - не различишь.
        - Плывите к нам или будем стрелять! - крикнул я.
        - Не стреляйте, мы - ромеи! - донеслось со шлюпки.
        В лодке плыли трое мужчин, женщина и семеро детей. Все оказались греками. Мужчины в возрасте от двадцати до тридцати. Женщине было лет двадцать пять, а детям от трех до шести-семи.
        - Тюрки никого не выпускают из крепости, - рассказали беглецы. - Нас на веревках спустили со стены наши родственники. Лодка всего одна, только мы поместились. Завтра нас будут ждать те, кто тоже хочет убежать.
        - Разве на стенах нет охраны? - спросил я.
        - Есть, но со стороны моря они охраняют только днем, а ночью лишь изредка пройдут, посмотрят - и всё, - рассказали они.
        Утром я вместе с беглецами высадился на берег.
        Византийцы окружили город валом, на вершине которого установили осадные орудия, в основном баллисты и онагры. Первые были внушительных размеров, метали камни до двух-трех талантов (52 - 78 килограмм). Когда камень из такой попадал в стену, в ней сразу появлялась глубокая вмятина, от которой разбегались кривые трещины, отчего напоминала паука, а если попадал в зубец, то его сносило напрочь вместе с людьми, которые за него прятались. Прикрывшись щитами, солдаты в нескольких местах заваливали ров. Возле проходов через ров сооружали из дерева три передвижные башни на высоких сплошных колесах. Одну уже оббивали сырыми бычьими шкурами шерстью внутрь.
        Дукс стратилат Евпатерий жил в большом белом шатре на возвышенности, с которой хорошо просматривалась крепость. Мне он обрадовался. Наверное, скучно было сидеть и ждать, когда закончат подготовку к штурму. Его серый немой помощник сразу налил нам вина в те самые стеклянные зеленые стаканы, из которых пили в цитадели в Херсоне.
        - Завтра пойдем на штурм, - сказал он с ноткой хвастовства, точно был уверен на сто процентов в успехе мероприятия. - Как говорят перебежчики, в городе всего тысячи две тюрок и их пособников. Местные жители помогать им не будут. Так что успех гарантирован!
        - Две башни до завтра не успеют доделать, - усомнился я.
        - Без них обойдемся! - уверенно произнес дукс.
        - К чему такая спешка?! - удивился я.
        Евпатерий сразу растерял половину уверенности и после паузы произнес:
        - Император отказался платить… помощь аварам.
        Этой фразой он мне напомнил Путина, который тоже называл помощью дань чеченцам.
        - Они напали на Иллирию большими силами. - продолжил дукс. - Из Константинополя потребовали поскорее освободить Боспор и перекинуть туда войска.
        - Из-за спешки в Иллирию попадет гораздо меньше солдат, - возразил я.
        - Ничего не могу поделать: приказ! - сказал в свое оправдание дукс стратилат. - Не думаю, что они будут долго сопротивляться. Кочевники не умеют ни захватывать, ни защищать города.
        - Как знать… - усомнился я. - Этим некуда бежать и не от кого ждать помощи, будут биться до последнего.
        - Мы все равно захватим город, - тупо повторил дукс.
        - Захватим, - согласился я, - но меньше потерям людей, если сделаем это не завтра днем, а сегодня ночью.
        - Они ночью следят внимательно, - сообщил Евпатерий. - Внезапно напасть не получится.
        Я не согласился с ним:
        - Внимательно следят со стороны суши, но не со стороны моря. Они ведь сухопутный народ, даже плавать не умеют. Для них море - не то место, откуда можно нападать.
        И я рассказал ему, что сообщили приплывшие на лодке греки. Примерно через час у нас был готов план ночной операции.
        59
        Ночью в торговую гавань вошли обе мои шхуны и несколько лодок с десантом. «Альбатрос-4» под моим управлением шел первым. На корме у нас горел фонарь, три стороны которого были закрыты, огонь видели только те, кто плыл позади нас. На палубе лежали три лестницы длинной метров по десять каждая. Ошвартовались тихо, насколько это было возможно. Первыми сошли три десятка старых опытных солдат и один из ночных перебежчиков. Они взяли все три лестницы и бесшумно растворились в темноте.
        - Можно мне с ними? - попросился Сафрак.
        - Со мной пойдешь, - ответил я.
        Если там засада, то чем меньше людей попадет в нее, тем лучше.
        Где-то через полчаса вернулся один и солдат и доложил шепотом, что все в порядке, первый отряд уже на стенах. Им помогли родственники беглеца, которые ждали его.
        - Теперь и мы пойдем, - сказал я Сафраку.
        На мне был «гуннский» доспех и щит, закинутый на спину. Из оружия - арбалет с шестьюдесятью болтами, палаш и кинжал. Рядом шел Сафрак, тоже одетый в чешуйчатую броню, но вместо арбалета нес копье. За нами тихо шагали командир первой, самой лучшей, херсонской нумерии и его солдаты.
        Лестницы стояли прислоненными к стене на расстоянии метра три друг от друга. Я полез первым по ближней. Ступеньки из недавно срубленного дерева еще не успели высохнуть, немного липли к рукам. Чем выше поднимался, тем сильнее покачивалась лестница, хотя внизу ее придерживали двое солдат. Следом за мной поднимался Сафрак, а за ним, наверное, еще кто-то. Когда до верхушки стены оставалось пролезть треть, лестница начала сильно прогибаться. Если грохнуться с такой высоты - метров семь - в полном доспехе, то костей не соберешь. Хотя было темно и не видно, сколько придется лететь, но мне стало страшно. Поэтому рванул вверх по лестнице на предельно возможной скорости. Когда рука ухватилась за шершавый камень зубца, обрадовался так, будто спасся от страшной беды. Два солдата помогли мне спуститься бесшумно с парапета на проход на стене.
        - Тюркская стража где? - шепотом спросил я.
        - Уже убрали, - ответил мне солдат и вернулся к парапету.
        Вскоре возле меня стоял Сафрак. Солдат становилось все больше, и мы с гепидом отошли вправо к башне, которую должны защищать согласно плану. Еще одна группа займет башню, которая слева от ворот, ведущих в гавань. Остальные спустятся вниз, к воротам, откроют их и будут защищать, пока не подойдет помощь. А она уже идет. В гавани разожгли небольшой костер, видимый только со стороны моря. Сейчас в нее зайдут дромоны и высалят еще две нумерии.
        Наша башня была квадратная, возвышалась над стеной метра на два и выступала из нее к морю метра на четыре. Я с десятком лучников расположился на площадке на верху ее, а Сафрак с двумя десятками солдат перекрывал проход по стене через башню и лестницу, ведущую на ее нижние этажи. Там кто-то громко храпел. Сафрак один спустился вниз - и храп прекратился. Поднявшись ко мне, гепид доложил:
        - Пятеро кочевников там спали. На всякий случай подпер дверь, которая ведет из башни в город.
        - Правильно сделал, - похвалил его. Не всё же ему меня хвалить на тренировках! - Светает, скоро начнется.
        - Пора бы, - произнес Сафрак. - От ожидания устаю больше, чем в бою.
        В гавани какой-то дромон не успел погасить скорость и врезался в пирс с громким треском. Потом раздался протяжный, скулящий звук, который издает дерево, под сильным давлением трущееся о камень.
        Со стороны башни, которая правее нас от ворот, раздался голос, что-то спросивший на тюркском. Никто не ответил. Тюрок повторил вопрос. Из башни вышел второй с факелом. Он осветил первого, который с копьем в руке стоял у парапета и смотрел в сторону гавани. Я всадил ему болт в бок. Тюрок дернулся, выронил копье и начал оседать на задницу. Во второго мои лучники влепили сразу четыре стрелы. Факел выпал его руки за стену. И тут в соседней башне кто-то истошно завопил на тюркском.
        Десант сразу перестал соблюдать тишину.
        - Открывай ворота! - послышался внизу приказ командира нумерии.
        Зазвенела цепь, которая наматывалась на барабан, открывая железную решетку, и заскрипели петли внутренних ворот. По словам перебежчиков, между решеткой и внешними воротами навалена земля, бревна и камни примерно на высоту метра два. Солдатам придется расчистить все это, чтобы открыть их. Думаю, пока они управятся, солдаты с дромонов уже переберутся в город по лестницам.
        В городе поднялся шум. Со всех сторон к нам быстро приближались горящие факела, слушался топот копыт и крики людей. Небо только начало сереть, пока было плохо видно, сколько человек мчится к нам. Я вспомнил, что англичане называют это время суток «час между волком и собакой». У тюрок на знаменах волчьи морды. Видимо, их время заканчивается.
        Через нашу башню быстрым шагом прошло около полусотни солдат. Они направлялись освобождать следующую. Так что мы теперь могли действовать по своему усмотрению.
        - Спускаемся в город, - приказал я лучникам.
        Сафрак провел нас по винтовой лестнице на самый нижний этаж, где сильно воняло прелой тканью и свежей кровью. Сразу подкатила тошнота, причем непонятно, какая вонь внесла больший вклад. Гепид отшвырнул две лавки, которыми раньше подпер дверь, открыл ее, впустив свежий воздух.
        Мы находились на уровне второго этажа. К земле вела узкая каменная лестница, одной стороной примыкающая к стене. Ступеньки ближе к стене стертые, будто их кто-то лизнул.
        Возле ворот шел бой. Сотни две ромеев стояли фалангой глубиной в четыре шеренги, ощетинившись копьями, преграждая путь к воротам. Перед ними вертелось несколько конных тюрок, которые стреляли из луков. В утренних сумерках они казались тенями. Я застрелил ближнего. Еще несколько человек сбили мои лучники. Остальные сразу отступили, спрятались от нас за дома, но обстреливать фалангу не перестали.
        - Зайдем им с тыла, - приказал я.
        Мы побежали к улице, которая была правее той, по которой нападали тюрки. Меня сразу обогнали лучники. Они в кожаных доспехах, да и помоложе. По меркам двадцать первого века мне уже за шестьдесят. Правда, здесь чувствую себя приближающимся к тому возрасту, в котором покинул будущее. Только мы вбежали в соседнюю улицу, как впереди услышали топот копыт. Скакал отряд. Мой отряд состоял их профессионалов, поэтому лучники сразу отошли назад, за спины копейщиков, которые, прикрывшись щитами, встали на левое колено, а правой стопой подперли копья, направленные вперед и вверх. Всадникам преградили путь две шеренги копий.
        Два десятка тюрок заметили преграду слишком поздно. Они начали резко останавливать коней, которые забились и заржали. Я метил во всадника в кольчуге с овальным листом стали, закрепленном на груди, но болт достался вставшему на дыбы буланому - золотистому с черной гривой и хвостом - коню. Всадник получил стрелу в глаз. Ни одному тюрку не удалось ускакать. Я подобрал оброненное кем-то их тюрок копье. Оно было метра два длинной, тоньше византийских и с трехгранным наконечником, наточенным до блеска. Древко захватанное в том месте, где его держишь, скользкое. Я поймал рыжего массивного жеребца. Седло было плоское, не привык к такому. Однако и бегать в полном доспехе - не сахар. Сафрак и еще несколько копейщиков и лучников тоже сели на лошадей. Подозреваю, что не столько для боя, сколько захватывая добычу. Грабить город запрещено, только тюрок и их дома. Так что конь может оказаться единственным трофеем.
        Мы проехали по улице, уходящую вверх под малым углом. На первом перекрестке свернули налево и оказались за спинами десятка конных тюрок. Они стояли у следующего перекрестка и чего-то ждали. На стук копыт даже не оглянулись. Видимо, считали, что по городу скакать могут только свои. Я с замаха ударил копьем в спину ближнего тюрка, в район сердца. На нем был доспех из кожаных полос внахлест снизу вверх, под которым, судя по звуку, оказалась кольчуга. Копье пробило и то, и другое. Тюрок завыл трубно и так жалобно, что мне стало не по себе. Я выдернул копье и еще раз ударил кочевника чуть ниже шеи, чтобы перестал выть. Из первой раны кровь била толчками, а затем, как бы спрыгивая со ступеньки на ступеньку, струилась вниз по кожаным полосам. После второго удара тюрок начал заваливаться вперед и вправо, пока не свалился с седла. Я проехал вперед и взял под узду его коня. Это был жеребец, серый в «яблоках» - более светлых круглых пятнах, очень изящный, грациозный. На таких в двадцать первом веке принимают парады. Я решил оставить его себе.
        К переулку от портовых ворот вышел отряд византийских солдат. Они остановились, заметив нас, потом узнали и пошагали дальше. Шли четко в ногу. Старшина моей роты в мореходке сказал бы: «Посмотрите, как нормальные солдаты маршируют! Не то, что вы, уроды!»
        Я решил, что дальше справятся и без меня. Развернув коней, вернулся к тому месту, где добыл первого коня. Меня заинтересовала овальная пластина на кольчуге тюрка, под которым убил коня. Тюрка еще не вытряхнули из брони, хотя рядом лежали два уже голых трупа. Пластина оказалась толщиной пару миллиметров, изогнутая, благодаря чему плотно облегала грудь, закрывая почти всю. Выкована, вроде бы, из одного куска стали, следов сварки я не нашел. Еще одну такую на спину - и получится кираса. Византийцы делают кирасы из бронзы, но из стали мне не попадались. Говорят, очень сложно выковать стальную. К кольчуге крепилась с помощью железной проволоки, пропущенной через двенадцать тонких отверстий. Я снял с убитого кольчугу с пластиной, шлем и пояс с палашом, у которого рукоятка была из слоновой кости. На груди тюрка висел на грязном, засаленном, льняном гайтане круглый золотой медальон со странным существом в центре - туловище волка с двумя крыльями и двумя головами, волчьей и лебединой. Я разрезал и выкинул гайтан, а медальон положил в седельную сумку, которую отвязал от седла, не нужного мне. В сумке, кроме
сушеного мяса, сухой лепешки и огнива и кресала, лежали два широких золотых браслета с растительным орнаментом, несколько колец, перстней и сережек и с сотню золотых и серебряных монет. Видимо, тюрок не сомневался, что мы возьмем город, но наделся, что сумеет прорваться и уйти.
        60
        Мой старший сын пошел в гимнасию, как в Византии называют школы. Тут принято начинать учиться с семи лет. В мое время тоже шли в школу с семи, но в конце двадцатого века сократили детство на год. Учебная программа здесь полегче. Основной упор делают на умение болтать, составлять документы и физическое воспитание. Я научил сына читать и считать до ста на славянском, латыни и греческом еще пару лет назад, так что ему учеба пока дается легко. И физически он тоже хорошо развит. С ним шесть раз в неделю занимается Сафрак. Гепид мне сам говорил, что фехтованию надо учиться с детства. Вот я и поймал его на слове. Впрочем, и деньги тоже плачу, хотя Сафрак согласен был возиться с пацаном и бесплатно. Наверное, чтобы не заниматься со мной. Я, по словам гепида, застрял на уровне «чуть лучше среднего», все его усилия сдвинуть меня выше ни к чему не приводили. Я понимал, что мне нужен новый тренер, с другой манерой биться. Сафрак нашел такого, когда мы стояли в Александрии.
        Им оказался перс по имени Эллис. Перс имел курчавые волосы до плеч, схваченные на голове тонким золотым обручем, карие влажные глаза, густые усы и темную щетину на круглом лице даже сразу после бритья. Был Эллис полноват, немного выше среднего роста и казался медлительным. Если бы такой подошел ко мне и предложил свои услуги, как фехтовальщик, я бы послал его без колебаний. Но перса привел Сафрак. На первой же тренировке я понял, что этот тот, кто мне нужен. Гепид был техничен, работоспособен, силен, но однообразен, предсказуем. С ним я мог только улучшать технику. Перс был ленив, а потому подходил к поединку творчески, больше полагался на интуицию, скорость и ловкость, я бы даже сказал, скользкость. Он напоминал кусок мокрого мыла в мокрой руке. Было интересно, как перс вгонял в тоску гепида во время поединка. Сафрак начинал очень технично, казалось, сейчас выиграет, но Эллис выкидывал какой-нибудь непредсказуемый финт и побеждал. Подозреваю, что перс и сам не подозревал, что сделает, действовал спонтанно. Этому он учил и меня. А все свободное от тренировок время Эллис ел или спал, причем никогда
не уставал ни от того, ни от другого.
        Следующей весной я, как обычно, отвез рыбаков на Тендровскую косу, а потом продукты и инвентарь на медный рудник, забрав с него добытые медь и золото. Благодаря стараниям Хисарна добыча металлов повысилась процентов на десять. Предполагаю, что гот перекрыл каналы, по которым они разворовывались, потому что «главный инженер» с опаской посматривал на меня, ожидая наказания. Но Хисарн ничего мне не сказал, и я не стал вмешиваться. Часть меди продал в Херсоне. Один из мастеров по бронзе, который покупал у меня медь, рассказал, что раньше олово привозили из Гелона - города, расположенного на одном из правых притоков Дона, скорее всего, Северском Донце. Я вырос на берегу этой реки. Правда, в том месте она была шириной всего метра полтора и глубиной по щиколотку. Тюрки больше не мешали византийским судам ходить по Керченскому проливу, поэтому я решил прометнуться в края, где прошло мое детство.
        Азовское море - самое мелкое и спокойное из всех морей. Самое страшное, что здесь может случиться, - сильным ветром сорвет с якорей и выбросит на мелководье. Впрочем, умудрялись и в нем затонуть в двадцать первом веке. Сдуру даже такое возможно. Северо-восточная его часть узка, в море вдаются несколько длинных песчаных кос. Я опасался налететь на одну из них, а неприятности возникли с другой стороны. Примерно от того места, где в двадцать первом веке находится город Ейск, к нам быстро плыли две длинные высокобортные лодки. У каждой весел по двадцать. Гребли в такт, слаженно.
        - Бораны, - сразу определили мои матросы-греки.
        - Что это за народ? - спросил я.
        - Они и сами не знают. Разные люди там намешались, - услышал в ответ.
        Наверное, типичный пиратский интернационал, которых объединяет не национальность или религия, а жажда наживы.
        Я дал команду привести противника на кормовые курсовые углы, а сам зашел в каюту, где надел полный доспех и, кроме меча, взял арбалет и копье. Последнее прислонил к переборке ахтеркастеля, а сам поднялся наверх. Там уже стояли матросы и Вигила с арбалетами и Эллис с мечом и щитом. Перс, как обычно, когда не спал, что-то жевал. На лице полнейшее равнодушие. То ли он не сомневался, что отобьемся, то ли был уверен, что и боранам пригодится такой умелый фехтовальщик.
        До передней лодки оставалось метров сто пятьдесят, когда я решил проверить их щиты на прочность. На носу ближней сидел воин, закрывшийся большим овальным щитом, обтянутым темно-коричневой кожей и с красным умбоном в центре. Время от времени боран выглядывал из-за щита, чтобы посмотреть, сколько осталось до цели. Когда он в очередной раз спрятался за щит, я выстрелил в середину овальной мишени чуть выше умбона. Болт вроде бы пробил его, но боран остался сидеть. Я перезарядил арбалет и собрался выстрелить в щит ниже умбона, но заметил, что тот начал клониться вперед, а затем и упал. До лодки теперь оставалось метров сто, и гребцы превратились в отличную мишень. Хватило одного залпа из десяти арбалетов, чтобы у боранов пропало желание нападать на нас. На ближней лодке перестали грести и пригнулись, прикрывшись щитами, которые раньше стояли вдоль бортов, а дальняя развернулась почти на месте и полетела в обратном направлении. Мы подошли к ближней лодке, сделали еще по выстрелу из арбалетов, а потом подняли на борт шхуны оставшихся невредимыми четырех человек. Раненых добили и отправили кормить рыб.
Оружие и броню забрали, лодку взяли на буксир. Кольчуг досталось нам всего семь, и оружие было простенькое. Видимо, в последнее время дела у боранов шли неважно.
        Возле устья Дона нас встретила маленькая лодка с двумя гребцами, безоружными, в старых рубахах и портах из грубого холста. Оба русоволосые, длинные, худые, мосластые. Они оказались лоцманами. Правда, такой профессии тогда еще не было, называли они себя проводниками.
        - До Гелона сможете довести? - спросил я.
        - Конечно, - ответил тот, что постарше, с раздвоенной бородой.
        У второго борода была по форме, как штыковая лопата.
        Мы договорились о цене - по серебряному милиарасию каждому, и они подплыли к борту шхуны. Поднявшись на палубу, с удивлением начали осматривать судно.
        - А где весла рулевые? - спросил козлобородый.
        - Мы румпелем управляем, - показал ему наше рулевое устройство.
        Лоцмана подивились, но освоили быстро и похвалили, что рулить легче. Поскольку они собирались рулить двумя веслами, один - тот, что помоложе, - теперь оказался не у дел.
        - Вы кто по национальности? - спросил я его.
        - Греки, - ответил он на таком плохом греческом, что все мои матросы заржали.
        Лоцман тоже улыбнулся. Добродушно, понимающе. Они, действительно считали себя греками, потомками жителей разрушенного кочевниками Танаиса. А то, что не похожи на греков и говорят на вульгарном греческом, их не сильно смущало.
        - Боранская? - показал он на лодку, которую мы буксировали.
        - Да, - ответил я.
        - Без нее быстрее пойдем, - сказал лоцман. - Лучше ее продать.
        - Да я бы с радость, - согласился я. - Но где и кому?
        - В нашей деревне купят, - ответил козлобородый.
        Деревня находилась на правом, высоком берегу. Десятка три домов, обнесенных высоким валом. Было заметно, что деревня знала лучшие времена. Наверное, сказался перерыв в торговле из-за тюрок, перекрывших на несколько лет Керченский пролив. Мы встали на якорь, и лоцмана отправились на берег. Вернулись еще с одним русым «греком», одетым получше, но таким же худым и мосластым, и двумя большими кувшинами молока, которое я купил для экипажа.
        Пока мои матросы пили молоко, я договорился о цене на лодку и четырех боранов. Сделал большую скидку, потому что думал, что у покупателя с деньгами не густо. К моему удивлению, «грек» достал из наплечной сумы кожаный мешок, котором золота было больше, чем мы договорились. Лоханулся я малехо. Но что легко пришло, то легко и ушло. Когда пленных вывели из носовой каюты, мне показалось, что они знакомы с покупателем.
        Я раздал экипажу их долю, затем подняли якорь и пошли вверх по Дону. Какое-то время пытался угадать, где будет стоять город-порт Ростов-на-Дону, который я посещал несколько раз. Так и не смог определить. Оба берега поросли деревьями, а в двадцать первом веке будут застроены домами, дачами.
        В Гелон мы пришли на девятый день. Это было городище на высоком холме, окруженное валом метров пять высотой, потом рвом шириной метров десять, заполненным водой, которая непонятно откуда в него поступала, и еще одним валом высотой метров семь, по верху которого торчал частокол из заостренных бревен. Через каждый метров шестьдесят была деревянная вышка с часовым. Внутрь вели четверо ворот. Нас туда не пустили. Увидел только покрытые дерном длинные двускатные крыши домов и деревянного идола высотой метров пять, напоминающего человека со сложенными на животе руками, черного то ли от времени, то ли от копоти. Рядом с ним, видимо, горел костер, потому что там поднимался серый дым. Торговля шла на широком лугу рядом с городищем, где стояло несколько арб и кибиток, запряженных волами, навьюченные лошади и даже верблюды. На берег у луга были вытянуты несколько лодок разного размера. Только моя шхуна стояла на якоре метрах в двадцати от берега. Что, впрочем, не мешало всем покупать мой товар. Здесь давно не было византийцев, поэтому дорогие ткани, краснолаковая, стеклянная, медная и бронзовая посуда,
оружие, специи и вино просто улетали. В обмен взял много мехов беличьих, куньих, бобровых, лисьих, медвежьих и даже собольих, мед, воск, сырое железо и олово. Последнего всего с полтонны. Причем мне сказали, что больше олова здесь и не бывает, а где есть - никто толком не мог объяснить.
        Обратная дорога до устья Дона заняла всего четыре дня. Там мы высадили лоцманов и пошли к Керченскому проливу. Дул свежий северо-западный ветер, поэтому поставили все паруса. Скорость была узлов семь. На ночь не останавливались. Я хотел пройти по темноте то место, где на нас напали бораны. Было у меня нехорошее предчувствие. Пройти успели, но и предчувствие оправдалось. На этот раз лодок было три. Мне показалось, что с одной мы уже встречались. Не удивлюсь, если обнаружу на ней наших недавних пленников. Мы изменили курс, чтобы ветер стал попутным. Скорость шхуны немного подросла, но бораны нагоняли нас. Когда между нами оставалось метров четыреста, спереди на лодках установили толстые и широкие деревянные щиты, которые хорошо защищали от болтов. Да и парусами служили при попутном ветре.
        Поэтому я положил шхуну на курс крутой бейдевинд. Теперь щиты уменьшали скорость, причем значительно. Бораны убрали большие щиты и прикрылись обычными, кожаными. Мы с Вигилой, как самые меткие стрелки, сократили количество пиратов на два человека. После этого на лодках опять установили большие деревянные щиты. Хоть и медленно, однако лодки все равно догоняли нас. Гребцы тренированные, не скоро устанут.
        - Ну-ка, ребята, давайте поприветствуем их из баллисты, - приказал я.
        Только четвертый камень попал в щит ближней лодки и разбил его в щепки. Залп из всех наших арбалетов на время вывел эту лодку из активной борьбы. Она сразу отстала, попустила вперед две другие, но от преследования на безопасном расстоянии не отказалась.
        Следующим счастливым камнем оказался седьмой. Это пробил щит и ранил несколько гребцов. Лодка вильнула влево, повернувшись к нам бортом. Наш залп из арбалетов сократил количество гребцов человек на пять-шесть. И эта лодка подотстала, но от погони не отказалась. Еще один наш камень упал на планширь возле кормы третьей лодки, сломал весло и ранил одного гребца. Больше стрелять нам было нечем, но и у боранов пропало желание нас догонять. Три лодки сблизились, что-то обговорили и не спеша поплыли по ветру. Наверное, сделали выводы из очередной неудачной атаки и в следующий раз учтут замечания. Только нападут не на мое судно. Олова в Гелоне оказалось маловато, а рисковать судном и экипажем из-за мехов не стоило. Жадность губит во все века, в том числе и в шестом.
        61
        В конце зимы я съездил на рудник, забрал медь и золото. Отвозить рыбаков на Тендровскую косу поручил Геродору, а сам, погрузив стеклянную посуду, оружие и доспехи, причем заполнил этими товарами лишь твиндек, в начале марта отправился в Британию. Якобы за оловом. На самом деле мне просто стало скучно мотаться по Черному, Эгейскому и восточной части Средиземного морей. Захотелось посмотреть, как жили в шестом веке на западе и севере Европы. Тут еще Алена в очередной раз забеременела, а нет ничего более выталкивающего в рейс, чем растущий живот жены. Она предлагала мне завести наложницу еще во время первой беременности. У росов практиковалось многоженство, потому что мужчин на всех не хватало. Но поскольку христианам запрещено иметь вторую жену, Алена предложила мне купить рабыню. Я предпочитал услуги проституток: они дешевле обходятся. Однако в последнее время появилась мысль последовать совету жены. Осталось подобрать достойную кандидатку. Может, повезет в неизведанных в эту эпоху землях? Я поручил Семену присматривать за Гунимундом, которого в свою очередь назначил главным управляющим на время
моего отсутствия, а Алене - за Гариком. Оставил пса на берегу, чтобы его не съел в рейсе мой экипаж в случае непредвиденных неприятностей.
        На острове Хиос догрузились вином. Трюм забил не полностью. Во-первых, чтобы быстрее идти; во-вторых, уже взятых товаров должно хватить для обмена на полный трюм олова, которое там дешево, незачем таскать туда-сюда лишний груз. Выйдя в Средиземку, старался держаться подальше от берегов и, следовательно, от пиратов. Только к южной части острова Сицилии приблизились, чтобы в прибрежной деревеньке взять свежую воду и купить продукты. Остров был частью Византийской империи, но говорили аборигены на чистой латыни, изредка вставляя греческие слова.
        Гибралтар прошли ночью. Если бы я был пиратом, то устроил бы где-нибудь здесь базу. Сильной морской державы в этой части Средиземного моря пока нет, порядок поддерживать некому. Дул очень свежий юго-восточный ветер, который гнал нас со скоростью узлов девять, если не больше. Шхуна, слегка накренившись на правый борт, летела по невысоким волнам, освещенным круглой, полной луной, такой яркой, что видно было почти, как днем. Мы держались на одинаковом расстоянии от обоих берегов. Если нас и заметят, то перехватить не успеют.
        К рассвету мы уже были в Атлантическом океане. Что сразу и почувствовали, потому что волна здесь была выше и длиннее. Амплитуда качки сразу увеличилась. Хотя народ у меня закаленный, не страдающий морской болезнью, но непривычная качка немного взбодрила их. Мы уже почти месяц в рейсе. Жизнь стала однообразной, вязкой и скучной. А тут что-то новенькое, пусть и не совсем приятное.
        Где-то на территории, на которой в будущем образуется Португалия, подходили к пустынному берегу, чтобы набрать воды. Место было дикое, безлюдное. Специально выбрал такое, потому что опасался пиратов. Несколько раз видели небольшие рыбацкие лодки. Значит, могут быть и большие и не только рыбацкие. Почему-то думал, что здесь, на краю Европы, а значит, и тогдашнего света, никто не живет. В следующий раз брали воду на севере Иберийского полуострова, перед выходом в Бискайский залив. Впрочем, мы пошли по самому краю залива, сразу на мыс Лизард, юго-западную оконечность Британии. Что не помешало Бискайскому заливу оправдать свою репутацию самого беспокойного места Атлантики. Четыре дня нас трепал шторм баллов семь. В русском языке принято называть штормом любой сильный ветер и волнение, а у англичан от семи до десяти баллов обозначают словом «gale», а выше - «storm». Так вот, мы попали в «гэйлик». Шхуна держалась молодцом, почти не брала воду. А я поимел возможность потренироваться с Эллисом в непривычной для него обстановке и несколько раз выиграл. Впрочем, возможно, я просто изучил уже его манеру боя.
Всё чаще заставляю Эллиса подвигаться, попотеть. Год тренировок с персом не прошел для меня впустую.
        Штормик отнес нас немного на запад. По моим подсчетам мы должны были уже добраться до Британии, но берега пока не было видно. К сожалению, без часов не мог определить долготу. Интуиция подсказывала, что мы левее, идет на Ирландию, поэтому изменил курс немного вправо. По рассказам знакомого мне константинопольского судовладельца, олово в Британии добывали где-то на юго-западе, на полуострове Корнуолл. Порт, через который «экспортировалось» олово, находился со стороны Кельтского моря. Поэтому я не боялся проскочить мыс Лизард. Лишь бы не выскочить на берег ирландский или любой другой. К сожалению, и широту я не мог определить, потому что небо затянуло тучами, и пошел классический британский дождь - мелкий и, как кажется, бесконечный. Но нет худа без добра. Матросы растянули над палубой старый парус с дыркой в центре. Дождевые капли стекали по парусу к дырке, а через нее - в пустую бочку. Наполнялись бочки очень быстро. Команда сразу повеселела. Последние дни воду экономили, ничего не варили, питались всухомятку. Теперь можно было и напиться вволю, и поесть горячего, и помыться, и постираться.
        Через два дня дождь прекратился. Вместо него задул штормовой юго-западный ветер. Солнце ненадолго появлялось из-за туч, но широту измерять было незачем. С левого борта появился берег. В двадцать первом веке я целый четырехмесячный контракт работал на линии Кардиф-Дублин, поэтому сразу узнал ирландский мыс Корнсар. Мы находились в самом начале пролива Святого Георга - самого узкого места между Британией и Ирландией. Если бы я в двадцать первом веке промахнулся на сотню миль, сразу бы стал безработным капитаном. В шестом веке, после продолжительного перехода в открытом океане, такой результат можно считать успехом. Вот только развернуться и направиться к месту назначения мешал встречный ветер.
        Я решил пройти вперед, поджаться к гористому уэльскому берегу и переждать там шторм. Оставив только штормовой стаксель, легли на курс бакштаг. Постепенно ветер усилился баллов до девяти, если не больше, и начал заходить по часовой стрелке. Волны поднялись метров до трех, не собираясь останавливаться на достигнутом. Они били в корму справа, отчего шхуна вздрагивала и кренилась, жалобно скрепя. Ахтеркастель прикрывал нас от волн, но все равно палубу иногда накрывало водой полностью. Она едва успевала стекать через шпигаты до прихода следующей высокой волны. Меня поражало в этих морях то, что при южных ветрах случаются жестокие штормы. Обычно это привилегия северных ветров. К берегу поджиматься теперь было опасно, поэтому я повел шхуну на север.
        К следующему утру шторм разыгрался на все двенадцать баллов. Волны все чаще заливали палубу. Мои матросы, мокрые и озябшие, уже не успевали откачивать воду из трюма, хотя работали без остановки. Я тоже был мокрый с головы до пят и на ветру быстро замерзал, не смотря на то, что натянул на себя поверх шелковой рубахи и штанов еще и шерстяные и надел новый кафтан из темно-зеленой плотной шерстяной ткани с накладками из индийской парчи - плотной узорчатой шелковой ткани с переплетающимися золотыми нитями - на воротнике, концах рукавов, по краю верхней полы и подола. Сшили его по моим пожеланиям, вопреки византийской моде. Данью этой моде были детали из индийской парчи, на которых настояла моя жена. Они должны были указывать на мой социальный статус. Еще я обул длинные сапоги и туго подпоясался. Даже в моей каюте гуляла по палубе морская вода. Две пары тонких шпигатов по бортам не успевали пропускать ее, прорывавшуюся в щель между дверью и палубой. На столе лежала развернутая карта. Я запрятал ее в футляр и засунул во внутренний карман кафтана - самое сухое место.
        Набрав морской воды, шхуна осела глубже, стала менее чувствительна к ударам волн, зато они легче перекатывались через фальшборт, заливая нас все сильнее и сильнее. Все валились с ног от усталости и холода. Держались только на вине, благо было его много. Пока много. Вигила, который достал из трюма очередную амфору, доложил, что там сильно воняет вином и всё мокрое. Наверное, разбились несколько амфор. Черт с ним, с вином! Главное выбраться из этой свистопляски. Когда-нибудь она должна закончиться. Ничто в этом мире не бывает вечным, даже неприятности.
        На третий день шторм не прекратился. Он зашел еще по часовой стрелке и теперь дул с вест-зюйд-веста. Мы как раз миновали остров Ангсли, и я решил повернуть больше вправо, чтобы спрятаться за ним и переждать шторм или хотя бы отдохнуть немного. Но по мере того, как мы смещались за остров, ветер переходил в вестовый. Спрятаться не удалось. Я старался вести шхуну в северном направлении, чтобы не приближаться к берегу, но нас медленно и уверенно сносило к тому месту, где будет (или уже есть?) порт Ливерпуль.
        На четвертый день, во второй его половине, когда ветер задул уже с норд-веста и вроде бы начал помаленьку стихать, у нас в очередной раз сорвало штормовой стаксель. Буквально за минуту парус превратился в лохмотья. Шхуна сразу начала разворачиваться бортом к волне - самое опасное положение. Я побежал на полубак, чтобы помочь поставить запасной парус. Когда добрался до бушприта, шхуна начала крениться на левый борт, перед которым поднималась громадная волна. Она надвигалась неторопливо, вроде бы даже замедленно. Я поднимал голову, чтобы не упустить из вида ее подрастающий, белесый от пены гребень. Почему-то для меня стало очень важным не упустить из вида этот гребень. И только когда у меня заболела шея, выгнутая до предела назад, я вдруг понял, что волна вот-вот обрушится. Я инстинктивно упал, обхватив двумя руками бушприт. Он был мокрый, скользкий, холодный, но казался толстым и крепким. Я не услышал звука падающей волны. Удар был настолько сильный, что я потерял сознание. Очнулся вроде бы быстро. Вода бурлила вокруг меня так, как бывает, когда на мелководье ныряешь в высокую волну. Я держался за
что-то круглое и скользкое. Оно вертелось в морской воде вместе со мной. Когда от задержки дыхания закололо в груди, меня наконец-то вытолкнуло на поверхность моря. Держался я за обломок утлегаря. Как он оказался в моих руках - понятия не имею. Поднявшись вместе с ним на волну, убедился, что шхуны рядом нет. Всё, что от нее осталось, - это обломок утлегаря. Бедный мой экипаж! Впрочем, у меня будет шанс позавидовать им: вокруг только штормовое море, причем очень холодное…
        
        Александр Чернобровкин
        Морской лорд
        Второй роман из цикла «Вечный капитан»
        Том 1
        1
        Холод сковывает не только тело, но и мозги. Я привык думать в любой ситуации, даже тогда, когда и не следовало бы. А сейчас не получается. Любая попытка подумать обрывается жестяным словом «холодно». Я, обхватив обломок утлегаря, как любимую женщину, дрейфую вместе с ним среди высоких волн. Они плавно, заботливо понимают и опускают меня, поднимают и опускают. От их убаюкивания хочется заснуть. Я гоню сон, пытаясь подумать о чем-нибудь теплом. Попытка сразу пресекается словом «холодно». Как ни странно, холод я чувствую только ушами, носом, щеками, губами. Последние свело так, что не смог бы позвать на помощь. Остальные части головы не мерзнут. Может, потому, что привык зимой ходить без головного убора. И тело не мерзнет. Даже та часть его, которая над водой. Я пытаюсь делать так, чтобы как можно большая часть тела была над водой. В воде кажется теплее, но на самом деле она интенсивнее высасывает тепло. Статистика кораблекрушений показывает, что чаще выживают те, кто менее погружен в воду. И кто борется до конца. Я еще борюсь, даже не смотря на то, что не могу думать.
        Сперва я решил, что мне показалось. Но нет, это был берег. Низкий и серый, он был похож на нижнюю кромку темных туч, которые уплывали вдаль. А он приближался. Сравнительно быстро. Значит, меня несло приливное течение. Надо успеть добраться до берега до окончания прилива, иначе меня понесет в обратную сторону. Я погрузился в воду, разогнув ноги. До этого был в позе эмбриона, чтобы сохранять тепло. Ноги мои не достали до дна. Придется подождать, когда течение снесет меня ближе к берегу. Если этого не случится до высшей точки прилива, тогда разденусь и поплыву. Пока раздеваться не хотелось.
        Я опять опустил ноги вниз, дна не достал. Хотел сжаться в комок, а потом решил помочь течению. Любая работа, конечно, повышает расход тепла, но берег казался таким близким. И я забултыхал ногами, а когда они размялись, стали послушнее, начал отталкиваться ими, как при плавании брасом. Устав, опускал их, меряя глубину. Отдохнув, вновь помогал течению. Опустив ноги в очередной раз, коснулся ими мягкого илистого грунта. И сразу одернул, испугавшись непонятно чего. Коснулся во второй раз. Мои сапоги по косточки погрузились в ил. Не отпуская обломок утлегаря, я побрел к берегу. Приливное течение подталкивало меня. То ли из-за вязкого дна, то ли из-за усталости, но я еле передвигал ноги. И утлегарь боялся отпустить. Добрел с ним до глубины, на которой, даже стоя на четвереньках, я мог держать голову над водой. В таком положении и выбрался на сушу. Сил хватило на то, чтобы преодолеть еще метров десять. Там я упал ниц на холодную и сырую землю. От нее пахло водорослями и еще каким-то странным запахом, который казался знакомым, но я никак не мог вспомнить, где сталкивался с ним раньше. И тут меня начало
колотить. Даже губы, которыми я всего несколько минут назад не мог пошевелить, теперь тряслись, как у параноика. Надо вставать и идти, искать людей, их жилье, где можно будет согреться. Только вот силенок не хватало.
        Человеческий голос я сперва принял за галлюцинацию. Открыв глаза, повернул голову влево, откуда он послышался. И увидел маленькие ступни, испачканные илом. Над ними, чуть выше сустава, заканчивался подол рубахи из грубого холста, не новой и не свежей. Сантиметров на пять ниже коленей заканчивался подол какой-то верхней одежды из шерсти. Что там выше - не видел, не мог повернуть голову. Но это явно девушка или молодая женщина.
        Она опять что-то сказала и подошла ближе. Язык незнакомый, хотя отдельные слова напоминали латынь. Хотел ответить, но губы тряслись так, что слова застряли. Собрав все силы, я перевернулся на правый бок. Передо мной стояла девушка лет шестнадцати-семнадцати. Среднего роста и сложения. Густые темно-каштановые волосы заплетены в две длинные и толстые косы, перекинутые на грудь. Глаза голубые. Мордашка красивая и, я бы даже сказал, интеллигентная, если бы не бедная одежда и корзина, прижатая левой рукой к боку.
        - Помоги встать, - на латыни попросил девушку дрожащим голосом, протянув к ней руку.
        Поняла она мои слова или догадалась по жесту, но поставила корзину на землю, схватила мою руку двумя своими и потянула на себя. Я сел, продолжая дрожать. На колени встал сам, но во весь рост - с помощью девушки. И, если бы она не поддержала меня, упал бы. Я обхватил ее за плечи и сказал:
        - Помоги, и я тебе щедро заплачу, - и, чтобы было понятнее, добавил: - Золото. Солид. Номисма.
        Она кивнула головой и, обернувшись, что-то крикнула. Метрах в ста от нас стояла с такой же корзиной девушка на год-два моложе и похожая на мою помощницу. Наверное, сестра. Мы со старшей пошли сначала вдоль берега моря. Младшая забрала корзину сестры, вставила одну в другую и последовала за нами. Впереди, в зоне прибывающего прилива, покачивались на волнах две лодки, четырехвесельные, с бортами, обшитыми внахлест. Каждая из лодок была привязана между двумя вбитыми в дно столбами. Таких пар столбов было еще с десятка полтора. Наверное, остальные лодки пока не вернулись с лова. На берегу, вне зоны прилива, лежал перевернутый вверх килем баркас длинной метров десять и шириной метра три. Корпус, тоже собранный внахлест, рассохся. Корма острая, руля нет. Возле баркаса мы повернули и пошли вверх по пологому склону.
        Примерно в полукилометре от берега находилась деревня, обнесенная валом высотой метров пять с частоколом поверху. Вал порос молодой зеленой травой, а бревна частокола были темно-серого цвета. В валу был разрыв шириной метра три, к который вел к открытым воротам. Над воротами располагалась деревянная надстройка. С натяжкой ее можно было бы назвать башней. Там под навесом стоял парень лет пятнадцати с длинным луком, похожим на гуннский. Он что-то крикнул кому-то в деревне.
        Когда мы с девушкой вошли на территорию деревни, у ворот нас встретили трое взрослых мужчин, двое с составными луками, которые были длиннее их роста, а один с копьем, которое держал двумя руками, потому что на правой отсутствовали указательный и средний пальцы. Все трое ростом не больше метр шестьдесят пять сантиметров, в простой одежде - рубаха, порты длиной чуть ниже колена, накидка, закрепленная на левом плече, и невысокий колпак, скорее всего, из войлока. Лица с короткими бородами и усами. У одного из лучников, лет тридцати пяти, рослого и светловолосого, на поясе висел короткий меч в деревянных ножнах. Второму было явно под семьдесят, седой и хромой на правую ногу: перелом ниже колена сросся неправильно. Он что-то спросил мою помощницу. Как догадываюсь, кто я такой и откуда взялся? Язык похож на валлийский.
        Девушка заговорила быстро и настойчиво. Было заметно, что она боится, что с ней не согласятся. Я хотел и им сказать, что заплачу, но подумал, что ради денег меня и грохнут сразу. Если смогут. На ремне у меня висел кинжал. Он стал настолько привычен, что я никогда не отцеплял кинжал от ремня. Много с ним не повоюешь, однако отучу кого-нибудь из этих нападать на человека в беде. Если, конечно, смогу вытянуть кинжал из ножен трясущимися руками. Видимо, моя тряска и слова девушки произвела впечатление на мужчин, потому что они опустили оружие.
        Хромой спросил меня:
        - Норманн?
        Я помотал отрицательно головой.
        - Сакс? - спросил он.
        - Рус, - ответил я.
        Мужчины переглянулись.
        - Византия, ромей, - сказал я.
        Надеюсь, римляне здесь набедокурили не так сильно, что обиды не забылись за век с лишним, как они убрались из этих мест.
        Видимо, к римлянам здесь относились неплохо, потому что мужчины обменялись несколькими фразами, в которых повторялись слова «Византия» и «ромей», после чего разрешили нам с девушкой идти дальше. Караульному приказали закрыть ворота, чем он сразу и занялся. Видимо, уже вечер. Пасмурное небо делало все вокруг таким серым, что трудно определить, какая сейчас часть суток.
        Деревня была неправильной круглой формы. Домов тридцать, расположенных двумя кольцами. Каждый был П-образной формы, причем боковые стороны раза в два короче средней. Все постройки из дерева, щели замазаны глиной, крыши соломенные. Ни ворот, ни заборов. Деревню делила на две равные части главная улица, которая вела к противоположным воротам, точно таким же. Пока мы шли по улице, из каждого дома выходили люди и молча смотрели на нас. Женщины и дети. Мужчин больше ни одного не видел, только подростки, причем самые старшие такого же возраста, как караульный. В центре деревни была площадь, а на ней колодец с «журавлем» - подъемным устройство в виде длинной жерди с противовесом из камней. Мы пересекли площадь, зашли во двор, который, как мне показалось, был пошире остальных. Там нас встретила женщина лет сорока с небольшим. Когда-то она была красива. Въевшиеся в ее лицо суровость и ожидание от жизни только подлян, делали женщину похожей на русских деревенских баб. Чуть позади нее стояла девочка лет четырнадцати, наверное, младшая дочка. Женщина, ничего не сказав, зашла в дом. За ней - мы с моей
помощницей. Следом вошли средняя и младшая дочери. Корзины остались на улице.
        Дом оказался просторнее, чем выглядел снаружи. В середине, ближе к противоположной от двери стене был сложен из камней очаг высотой с метр, в котором горели дрова. Трубы не было, дым выходил через дыру в крыше, направленную не вверх, а вбок, чтобы дождь по попадал в дом. Поэтому большая часть дыма оставалась внутри. Я даже закашлялся. Пол глиняный, утрамбованный. Слева и справа от очага на стене полки, на которых посуда, глиняная и деревянная, простой работы и мало. Небольшой стол на козлах, видимо, разборной. Возле него две лавки. Рядом с очагом - три низенькие скамеечки. На таких же я сидел в детстве, когда приходил в гости к деду по матери. По обе стороны от очага у стены - две лежанки с соломой вместо матрацев, накрытой коротко остриженными овчинами. Свет проникал только через небольшое прямоугольное отверстие справа от двери, да еще пламя очага подсвечивало, поэтому в доме был полумрак. Я вдруг вспомнил, что видел похожие жилища у тавров. Может, они дальние родственники валлийцев?
        Женщина что-то сказала мне и жестом показала, чтобы разделся. Трясущимися руками я еле справился с застежками. Снял все, кроме шелковых длинных трусов или, поскольку в шестом веке не насилии нижнего белья, штанов. Потом снял и их. Оставил при себе только ремень с кинжалом и тубус с картой. Как ни странно, она не намокла. В отличие от десяти золотых солидов, которые именно на такой случай лежали в потайном кармане внутри ремня, но им это не страшно. Доставать их не стал: незачем вводить людей во искушение. Женщина показала мне, чтобы ложился на лежанку, ближнюю к очагу. Я лег на овчину, постеленную поверх соломы. Подушка была перьевая и очень длинная, я бы сказал, трехместная. Меня укрыли старым шерстяным одеялом, от которого пахло дымом, сверху - какой-то тряпкой и двумя другими овчинами, которые еще не растеряли мощный запах животного. Весь этот ворох затрясся вместе со мной.
        Женщина, как догадался, спросила, не хочу ли есть?
        Я отрицательно помотал головой и произнес:
        - Аква (лат: вода).
        Она налила в деревянную чашку что-то из стоявшего на краю очага горшка, дала мне. Я взял чашку двумя руками, но она так тряслась в моих руках, что стучала по губам и зубам. Женщина забрала чашку и стала поить меня. Напиток был горячий и горьковатый. Я чувствовал, как после каждого глотка внутри меня прокатывался огненный комок, который взрывался в желудке и быстро охлаждался. Допив, кивком поблагодарил женщину. Она кивнула в ответ и отошла к очагу. Что там делала - не знаю, потому что накрылся с головой, чтобы согреться. Наверное, ужинала с семьей. Мне было не до них и не до еды. Продолжал колотился от холода.
        Я было подумал, что поправляют мои одеяла, однако оказалось, что рядом со мной легла старшая дочь. В доме было уже темно: дырку в стене заткнули, а очаг погас, поэтому не столько увидел, сколько почувствовал, что это именно она. Абсолютно голая. Я знал, что лучшее средство от переохлаждения - лечь в постель с представителем противоположного пола. Видимо, знала и девушка. Я обнял ее и прижал к себе. Трястись не перестал, но все равно приятно было чувствовать прикосновения ее упругих грудок, живота, бедер. Я поглаживал девушку по спине. Кожа шелковистая, гладенькая. Мои пальцы еле касались ее, выискивая эрогенные зоны, при поглаживании которых девушка расслаблялась. От нее исходили волны чувственности и наслаждения. Я переместил руку на низ ее живота. Лобок не бритый. Густые волосы были мягкими. Значит, характер добрый. Она покорно раздвинула ноги. Сжала их только тогда, когда слишком сильно надавил на клитор. Я стал действовать нежнее, и она опять раздвинула ноги и принялась легонько царапать мое плечо. Благо в эту эпоху маникюр был не в моде. Девушка задышала чаще и глубже. Я вдруг понял, что
больше не трясусь. Мало того - что готов углубить отношения. Совесть моя была спокойна, потому что решил увезти девушку в Византию. Надеюсь, она уживется с Аленой.
        Валлийка даже не пыталась изобразить сопротивление. Она хотела этого больше меня, что не вязалось с полным отсутствием сексуального опыта. Вначале тихонько пискнула, потом лежала тихо, наверное, пыталась определиться с эмоциями, а в конце начала входить во вкус, но не успела попасть в рай. Что не помешало ей благодарно прижаться ко мне, нежно целуя в волосатую грудь.
        Мне было уже не холодно, а очень даже наоборот. Я освободился из рук девушки, подошел к двери. Она была не заперта. Ветер стих, и на небе появились звезды. Они были не такие яркие, как над Крымом. Я отошел к постройке, которую принял за хлев, и начал расставаться с морской водой, которой нахлебался вволю, и с горьковатым напитком, который так и не согрел меня. Отливал долго. К моей ноге у колена прикоснулось что-то холодное и влажное.
        - Что, Гарик? - спросил я собаку, приняв ее за своего питомца.
        Потом вспомнил, что Гарик охраняет мой дом в Херсоне, а эта собака меня не знает. Она бесшумно отошла, приняв меня в свою стаю.
        Я вернулся в дом и вновь занялся девушкой. Теперь уже старался больше для нее. Результат, судя последовавшим затем ее ласкам, превзошел ожидания девушки. Точнее, теперь уже молодой женщины.
        2
        Привык в шестом веке просыпаться с восходом солнца, однако на этот раз проспал дольше. В доме я был один. Через открытое «окно» внутрь падал яркий луч света, в котором медленно планировали к полу пылинки. Пахло торфяным дымом, овцами, вареной рыбой и печеным хлебом. Похожий запах был в доме моей бабушки по отцу. Она жила в деревне под Путивлем в деревянном срубе-пятистенке с соломенной стрехой. Только вместо очага у бабушки была русская печь, которую топили дровами и торфом.
        Итак, что мы имеем? Меня выкинуло на берег где-то, судя по языку, в Уэльсе. Надо добраться до ближайшего порта и сесть на корабль, который идет на Средиземное море или хотя бы до Корнуолла, а там пересесть. Денег должно хватить. В крайнем случае, продам кинжал. Если попадется византийский купец, тогда все решится намного проще, меня довезут в кредит. Поможет ссылка на известных константинопольских купцов, с которыми я имел дело. Старшую дочь хозяйки дома заберу с собой. Чтобы жена Алена не скучала.
        Легкая на помине, старшая дочь тихо зашла в дом. Одета в новую чистую рубаху. Заметив, что я не сплю, заулыбалась и подошла ко мне.
        - Доброе утро! - поприветствовала она по-валлийски.
        - Доброе утро! - повторил я.
        Наверное, произнес с жутким акцентом, потому что она хихикнула. Я взял ее за руку и потянул к постели. Старшая дочь кивнула головой, высвободила руку и быстро стянула через голову рубаху. Ноги длинные, стройные, таз пока не слишком широкий, живот упругий, ни грамма жира, внизу треугольник густых курчавых волос, груди среднего размера, немного в стороны. Женщина ни капли не стеснялась своей наготы. Действительно, в человеческом теле нет ничего вульгарного; вульгарными бывают только наши мысли о нем. Аккуратно сложив рубаху на скамеечку, на которой лежали мои шелковые рубашка и трусы, она легла рядом со мной. На поцелуй отозвалась страстно. Стонала тихо, сквозь зубы. Наверное, здесь не принято проявлять эмоции открыто. Впрочем, у многих англичанок даже в продвинутом двадцать первом веке проблемы с вагинальным оргазмом. Кровь разжижена дождями. Вот и порицают тех, кому больше повезло. Потом валлийка легла на бок рядом со мной и начала тихо посмеиваться. Я пощекотал ее, чтобы более бурно выплескивала эмоции. Она засмеялась громко, счастливо. Разрядившись, затихла в том блаженном оцепенении, когда
время и пространство соединяются и растворяются друг в друге.
        Я взял ее указательный палец, уткнул его в свою грудь и представился:
        - Александр.
        Затем прикоснулся этим пальцем к ее груди.
        - Фион, - ответила девушка.
        - Рус, - ткнув в себя пальцем, сообщил свою национальность.
        - Кимр, - сказала Фион.
        Интересно, не родственники ли валлийцы киммерийцам, когда-то населявшим Крым? Зато англичан родственниками не считают. Даже в двадцать первом веке жители Уэльса всячески подчеркивали, что они не англичане, а кельты. (Чтобы не путаться, далее буду называть их валлийцами). Мне попадались в Кардифе двуязычные указатели, многие жители говорили на двух языках - в общем, упорно не хотели растворяться в англосаксах.
        - Хочу есть, - сказал я на латыни.
        Я в двадцать первом веке общался с валлийцами, но тогда знал латынь только в виде крылатых фраз и не мог заметить, что многие их слова заимствованы из нее. Вчера, трясясь под овчинами, слышал разговор матери с дочерьми и с удивлением заметил, что понимаю некоторые слова и, следовательно, смысл фраз. Кстати, мать упрекала дочек, что привели меня. Мол, самим нечего есть.
        Фион поняла меня. Сразу выпрыгнула из постели, натянула рубаху и начала суетиться у очага.
        Я надел шелковую рубашку и штаны, вышел во двор. День был солнечный и теплый. Такие в Британии редкость. Во дворе никого не было. Так и не обнаружив уборную, справил нужду на кучу овечьих катышек, которая была возле открытой двери хлева. Одинокий петух, рывшийся в ней, отбежал и обиженно прокукарекал. Никто на его зов не явился. В большом хлеву было пусто. Ночью слышал блеянье овец внутри, значит, отправили пастись. Посреди двора в тени на досках были расстелены для просушки мои шерстяные рубаха, штаны и кафтан, а рядом стояли сапоги. Возле кафтана лежала собака с длинным и лохматым, как у длинношерстной таксы, телом, но чуть крупнее, лапы малость длиннее и голова шире и напоминающая колли. Если бы встретил такую в двадцать первом веке, решил бы, что это уродливая помесь таксы и колли. Ближе к выходу из двора, перевернутая вверх дном, лежала лодка. Вчера не заметил ее, не до того было. Скорее всего, четырехвесельная, на трех рыбаков: к месту лова двое гребут, а третий рулит, а потом один работает на веслах, пока другие ставят или трусят сеть. Лодка навела меня на мысль, что в шестом веке
путешествовать по морю безопаснее, чем по суше, даже с учетом штормов.
        Возле входа в дом на деревянном штыре висел на веревке щербатый глиняный кувшин. Судя по подсохшей луже под ним, кувшин служил умывальником. Из дома вышла Фион с куском холста, наверное, полотенцем. Я скорее по привычке провел рукой по отросшей щетине - не брился с начала шторма, но Фион понимающе кивнула головой и опять зашла в дом, позабыв оставить мне полотенце. Вернулась она с бронзовым зеркальцем, опасной бритвой и кожаным ремнем для правки. Мыло, конечно, им не по карману. Бритва была узким и тонким кусочком стали на костяной рукоятке. Пока правил ее, водя по натянутому кожаному ремню, полюбовался собой в бронзовом зеркальце. Оно было овальной формы с короткой рукояткой. Изображение давало, конечно, то ещё, но это не помешало разглядеть, что выгляжу намного моложе своих лет. Попав в шестой век, я помолодел лет на десять, прожил в Крыму примерно столько же, вернувшись к своему полтиннику с хвостом, а теперь вдруг выглядел лет на тридцать. И лысина восстановила естественный покров. Я ее не стеснялся. Убедился, что женщины ценят меня за другие качества. Но сильно полысел я после сорока.
Следовательно…
        - Какой сейчас год? - спросил Фион.
        Она пожала плечами. Я уже привык к такому безалаберному отношению к времени у людей шестого века. Для них единицами измерения времени были день и ночь и лето и зима. Ну, еще священники говорили им, когда какой праздник. Здесь ни церкви, ни священников не заметил.
        Я соскреб щетину, проклиная привычку бриться. В нескольких местах порезался. Из таких порезов кровь хлещет ручьем, как из серьезной раны. Кожа сразу воспалилась. Такое впечатление, что ее содрали. Фион слила мне из кувшина, потому что умываться одной рукой, а второй наклонять его я не умел.
        В доме на столе стояла глиняная глубокая тарелка, в которой лежали два куска вареной рыбы, если не ошибаюсь, трески, и пятнистая лепешка. Такое впечатление, что в муку добавили глину и водоросли. В чашку была налита пахта или, как называли в русской деревне, обрат - жидкость, оставшаяся после сепарации молока. Треска вкусна только в первый день после вылова. Пролежит больше суток - трава травой. Эта была приготовлена с какой-то приправой, отчего имела приятный привкус. По вкусу лепешки определил, что была испечена из смеси, большую часть которой составлял овсяная мука грубого помола. Когда лечил язву желудка, по совету врачей каждой утро начинал с овсяной каши. Вначале ел овсянку по принуждению, потом привык. Даже приказывал Вале подавать ее на стол со словами «Овсянка, сэр!». Эта фраза возвращала меня в киношное будущее. Или прошлое? Я ведь до сих пор иногда, не полностью проснувшись, шарю рукой в поисках пульта от телевизора. Правда, во сне телевизор не смотрел ни разу. А было бы интересно!
        Увидев, с какой стремительностью я слопал всё, Фион помрачнела. Поняла, что я не наелся, но, видимо, предложить больше нечего. Я поблагодарил ее, надел ремень, предварительно достав из него один солид. Положил его на ладонь Фион. Девушка смотрела на монету сперва с благоговением, затем с тем отчаянным безрассудством, которое появляется у женщин при входе в магазин дорогой модной одежды. Мне показалось, что она держит золотую монету первый раз в жизни. А возможно, и видит.
        - Купи хорошей еды, - сказал я, возвращая Фион на землю, и еще жестами показал, потому что она продолжала в мечтах тратить деньги на что-то более важное, чем пища.
        - Да, - молвила она и зажала монету в руке.
        Я вышел во двор. Сапоги были сырыми, пришлось гулять босиком. Я прошелся по деревне, говоря всем «Доброе утро!». У деревенских мои слова вызывали улыбку, но все отвечали мне с приязнью. Это были женщины, причем много молодых и, судя по их ожидающим взглядам, одиноких, и дети от четырех-пяти лет и до пятнадцати. Мужчин старше пятнадцати лет и детей моложе четырех не видел. Может быть, мужчины где-нибудь на промысле или на войне, что тоже вид промысла, только более опасный. Зато отсутствие детей моложе четырех лет вызвало у меня подозрение, что деревня года три-четыре назад попала под зачистку.
        Из одного двора, расположенного на внешнем круге, доносился звон молотка по железу. Я пошел на этот звук. Не знаю, можно ли здесь заходить во двор без приглашения хозяина, но кузница все-таки общественное место. Она была небольшая, пахла дымом и окалиной. Горн с мехами, возле которого свалена куча древесного угля, наковальня, бочка с водой для закалки, стол из толстых досок, на котором лежали инструменты - большие клещи, два зубила, два напильника, три пробойника, маленький молоточек и кувалда - и возле которого стояли две колоды вместо стульев. В горне горели угли, уже покрывшиеся темно-серым налетом. Седой хромой старик, встречавший меня вчера на входе в деревню, молотком среднего размера ковал заготовку для ножа, которую держал клещами.
        Я поздоровался. Он кивнул в ответ, но работу не прекратил. Тогда я присел на колоду, стал ждать. Старик, казалось, не замечал меня. Спешить мне было некуда, поэтому спокойно наблюдал за ним. Говорят, что можно бесконечно долго смотреть на текущую воду, горящий огонь и работающего человека. А уж если два эти пункта соединяются…
        Кузнец закончил ковать, сунул заготовку в горящие угли, немного поработал мехами, раздувая огонь. Только после этого он сел на вторую колоду лицом ко мне.
        - Мне нужен порт, куда заходят иноземные корабли, - медленно произнося слова, чтобы легче было меня понять, сказал я.
        - Тебе надо в Честер, - сообщил старик, медленно подбирая греческие и латинские слова.
        В порту Честер я не бывал, но знал, что есть такой футбольный клуб и сигареты «Честерфилд».
        - Далеко отсюда? - поинтересовался я.
        - День или полтора, - ответил он. - Смотря, как будешь идти.
        - В какую сторону надо идти? - спросил я.
        - На юго-восток. На Пятидесятницу там ярмарка будет, обоз туда пойдет из Беркенхеда. Тебе лучше с ними отправиться. На дорогах сейчас неспокойно, бандитов много развелось, - рассказал кузнец.
        Пятидесятница - это пятидесятый день после Пасхи. В Византии Пасху отмечали в первое воскресенье после первого новолуния после весеннего равноденствия. Пасха в этом году была ранняя, значит, Пятидесятница будет недели через три.
        Я поэтому познакомился со стариком. Звали его Йоро.
        - Где ногу сломал? - спросил я.
        - Во время осады Иерусалима, - ответил он.
        - Иерусалима? - не поверил я. - А когда вы его осаждали?
        - Я еще молодым был, - ответил кузнец. - Пошел вызволять Святую Землю от сарацин. Служил рыцарю Максену. Погиб он во время штурма, а я стал калекой, но гроб Господень освободили. - Он перекрестился.
        Теперь понятно, откуда он знает греческий язык.
        - Помолился я над гробом, попросил у бога долгую жизнь. - Старик тяжело вздохнул. - А надо было другое просить…
        - Это был первый Крестовый поход? - уточнил я.
        - Не знаю, - ответил он.
        - До вас ходили рыцари освобождать Святую Землю? - спросил я.
        - Может, и ходили, но освободили ее мы, - гордо ответил старик и закивал головой, вспомнив, наверное, молодость.
        Вот так-так! Насколько я помню, Первый Крестовый поход был в конце одиннадцатого века. Значит, сейчас двенадцатый. Что ж, прощай, Алена, прощай налаженная, богатая жизнь! Вот так всегда - только выскочишь на автостраду и разгонишься, как судьба говорит: «Приехали!». Интересно, кто у нас с Аленой родился четвертым? Впрочем, кто бы ни родился, он уже давно мертв. Возвращаться мне туда больше не к кому и незачем. А жаль! Что ж, придется начинать сначала…
        - Какое это графство? - спросил я.
        - Чешир, - ответил Йоро.
        Это название у меня ассоциировалось только с Чеширским котом и чеширским сыром. Причем, второе, по моему глубокому убеждению, тоже вымысел.
        - Кто у вас сейчас правит страной? - задал я вопрос.
        - В Лондоне - король Стефан, а наш граф (Йоро назвал его эрлом), говорят, перешел на сторону императрицы Матильды и или Мод, как ее называют, - ответил кузнец. - Из-за этого и порядка нигде нет.
        - А кто такая императрица Мод и почему она воюет с вашим королем? - продолжил я спрашивать.
        - Она - дочка умершего короля Генриха. При его жизни все поклялись, что передадут власть ее сыну, тоже Генриху, которому сейчас лет шесть. Стефан, племянник короля, младший сын его сестры, тоже поклялся. А когда король Генрих умер, Стефан отказался от клятвы и захватил корону. Теперь бог наказывает его и всех нас, - рассказал Йоро.
        Ни кто такой Стефан, ни кто такая императрица Мтильда я понятия не имел. Зато сообразил, что воины сейчас в цене. Знать бы, кто из них победит, и присоединится к нему. Но первым делом надо раздобыть оружие, обмундирование и коня. В эпоху рыцарей воин без коня - прислуга. Эта роль не по мне. Что ж, начнем с оружия.
        - Сможешь выковать мне лук из стали, только из хорошей, пружинистой, чтобы долго прослужил? - спросил я.
        - Лук? - удивился Йоро.
        - Да, - ответил я. - И кое-какие части к нему.
        - Из дерева тебе лучше сделают. Большой лук, из которого на двести шагов пробьешь любой доспех, - предложил он.
        - Я не умею стрелять из такого, а учиться уже поздно, - оказался я. - Мне нужен маленький, но стальной. Сделаешь?
        - Могу, - ответил он. - Но сталь стоит дорого.
        - Сколько, если золотом? - спросил я.
        Он пожал плечами, явно не зная, что ответить.
        Я достал их потайного кармана в ремне золотой солид, дал кузнецу:
        - Хватит?
        Этого было явно мало, но я хотел по его реакции определить, насколько.
        Старик повертел монету в руке, заулыбался, вспомнив, наверное, молодость.
        - Ромейская номисма! - произнес он восхищенно. - Давай еще одну, и я выкую тебе лук из своего старого меча.
        Цены здесь намного ниже, чем были в Византии. Или золото ценится выше. В Британии его, вроде бы, не добывали, по крайней мере, в промышленных масштабах. Я дал ему еще две монеты и расширил задание:
        - Лук, две вкладки, гайку с прорезью сверху и отверстием в центре, муфту, спусковой механизм, запорные пластины и винты для их крепления, рычаг и три десятка наконечников для болтов.
        - Арбалет будешь делать? - догадался кузнец.
        - Да, - ответил я и начертил ему размеры углем на двух досках, которые старик принес со двора.
        - Дней за пять сделаю, - пообещал он.
        - А деревянное ложе сможешь? - поинтересовался я.
        - Могу, - ответил он, - но у Гетена лучше получится. Он хороший мастер по дереву.
        - Кто такой Гетен? - спросил я.
        - Ты вчера его видел. У которого пальцев не хватает на правой руке, - ответил кузнец.
        - Тоже потерял при осаде Иерусалима? - поинтересовался я.
        - Тогда его еще на свете не было, - усмехнувшись, ответил старик. - Норманны отрезали, когда нашу деревню захватили. Он болел, в горячке лежал, в сражении не участвовал, поэтому его не убили, только пальцы отрезали, чтобы из лука не мог стрелять.
        - Почему они вас захватывали?! - удивился я. - Ты говорил, у вас ведь граф есть.
        - Раньше наша деревня, которую мы называем Морской, и соседняя Лесная, принадлежали графу, платили ему оброк деньгами. Наверное, мало, поэтому он отдал нас сначала одному рыцарю, потом другому, потом третьему. Только все они исчезали в наших лесах, - рассказал Йоро.
        - А потом пришел четвертый с большим отрядом… - продолжил я.
        - Пятый, - уточнил кузнец. - Рыцарь Джошуа.
        - Где его замок? - поинтересовался я.
        - Не было у него замка, хотя, может, и построил уже. Говорят, король Стефан всем разрешает строить замки, - рассказал Йоро. - Главный манор рыцаря Джошуа на полпути от Честера, справа от римской дороги. К нам он приходит только после сбора урожая с большим отрядом и обдирает до нитки.
        - А третий, кто меня встречал, почему жив и здоров? - поинтересовался я.
        - Вилли - сакс, - ответил кузнец. - Они с норманнами больше не воюют, покорились. Поэтому его и не тронули.
        Следовательно, валлийцы еще не покорились.
        - Где живет Гетен? - спросил я.
        - Он сейчас в море, сети трусит. Скоро должен вернуться, - ответил Йоро.
        3
        В дальней от моря надворотной башне нес караул подросток лет пятнадцати. На шее у него висел сигнальный рог. Лук длиной метра полтора, если не больше, был прислонен к ограждению смотровой площадки. Насколько я помню, здесь в римском гарнизоне служили аланы. Они, наверное, и привезли сюда гуннский лук. Потом научили своих детей от браков с валлийками делать такие и стрелять из них. Дети научили своих детей - так и прижился немного измененный, удлиненный гуннский лук у валлийцев, а затем под названием «длинный» распространится по всей Британии.
        С этой стороны к деревне примыкали огороды, на которых я узнал невысокие ростки капусту, лука, огурцов. Проросло там еще что-то, но пока моему опознанию не поддалось. Дальше шли поля, треть которых «отдыхала», отведенная под пар, а остальные покрылись зеленой шерсткой каких-то зерновых. Скорее всего, мой любимый овес. Дальше шел лес. Он охватывал деревню с трех сторон. С левой, если смотреть от моря, тоже находились огороды, потом небольшой луг, а за ним до леса тянулось болотце. На лужке две девочки лет десяти пасли гусей, около сотни. Справа после огородов располагалось поле, засеянное, если не ошибся, коноплей. На склоне, спускающемся к морю, находилось пастбище. Тропинка, ведущая к лодкам, разделяла луг на две части. Левая была общипана, только несколько репейников гордо возвышались там и сям. Скот сейчас пасли на правой. Около сотни овец, серых и черных, и четыре серо-песочные с белым коровы. Маловато на такую деревню. Пасли их два мальчика лет двенадцати-тринадцати и пара собак, похожих на ту, что во дворе у Фион. В деревне собаки словно бы не замечали меня, а здесь облаяли, но без особой
злости, скорее, сигнализируя мальчикам обо мне. Те стреляли из детских луков по мишеням из соломы, прикрепленным к столбам. Столбов было пять. Они стояли на небольшом удалении ото рва. При промахе стрелы воткнутся в насыпь. На дне рва вода, там квакают лягушки. Так что придется делать петлю - идти к воротам и оттуда по насыпи, чтобы подобрать стрелы. Наверное, так учили не промахиваться.
        Обе лодки уже вернулись, стояли привязанные между столбами. Мачт и парусов не было. Значит, ставят сети где-то неподалеку. На берегу две женщины, скорее всего, жены рыбаков, ждали, когда выгрузят улов. Из одной лодки Вилли и его сын лет пятнадцати принесли корзину полную рыбы, крупной трески, шесть или семь штук, поставили у ног женщины лет тридцати с небольшим, взяли у нее пустую корзину. В это время второй его сын, как две капли воды похожий на первого, занимался веслами. Из другой лодки Гетен перенес на берег мелкую сеть, а его сын лет четырнадцати - корзину, в которой лежало десятка два селедок. Селедка весит грамм триста-четыреста, а треска - килограмма три-четыре, попадается и до десяти. Вилли с сыном наполняют треской вторую корзину. Жена Гетена понесла с сыном корзину с уловом, а он сам остался на берегу, дожидаясь Вилли. Два весла поставил лопастями на землю, мокрую и вязкую, еще недавно покрытую морем, которое отступало из-за отлива.
        Поздоровавшись, я сразу перешел к делу, используя валлийские слова, подсказанные Йоро:
        - Мне нужно ложе для арбалета. Сделаешь?
        - Сделаю, - сразу согласился Гетен.
        - Я заплачу тебе рыбой, - показав на треску в корзине Вилли и десять пальцев, добавил: - Десять рыбин. Согласен?
        - А где ты возьмешь ее? - насмешливо спросил Гетен.
        - В море, - ответил я с улыбкой. - Или куплю у Вилли.
        Гетен не поверил, что я смогу поймать треску в море. А зря. Одно время я работал на линии Архангельск-Калининград, возил лес на целлюлозно-бумажные комбинаты. Маршрут пролегал по Белому морю до Беломорска, дальше по внутренним водным путям до Ленинграда (позже Санкт-Петербург), а потом по Балтийскому морю. Из Питера выходили рано утром и примерно через сутки оказывались возле острова Сааремаа. Там ложились в дрейф над песчаной банкой и начинали ловить треску. Орудием лова был десятисантиметровый отрезок оцинкованной трубки диаметром пара сантиметров. Такие трубки раньше были на спинках кроватей. Ее заливали свинцом, чтобы стала тяжелее, быстрее погружалась, к нижнему концу крепили большущий крючок-тройник, а к верхнему - толстую леску. Когда я первый раз увидел эту «блесну», не поверил, что на нее хоть что-то поймается, кроме утонувшего башмака. Я жестоко ошибался. Опускаешь эту штукенцию на дно, потом дергаешь вверх два-три раза - и вытаскиваешь поймавшуюся треску. У этой рыбы голова занимает треть ее, а пасть такая широкая, что кулак пролезает свободно. За пару часов человек семь рыбаков
натаскивали трески столько, что вся кормовая палуба была покрыта ее. После рыбалки указательный палец на правой руке, по которому скользила леска во время лова, долго зудел. Если в экипаже были питерцы, они забирали печень и консервировали ее в стеклянных банках, а карелы и вепсы солили выпотрошенную треску в бочках и на обратном пути отвозили домой. Первый день весь экипаж ел треску в неограниченном количестве. На второй она становилась невкусной.
        Мы ударили с Гетеном по рукам в прямом и переносном смысле слова, и я начертил прутиком в двух проекциях в масштабе один к одному, что мне надо.
        - Для арбалета? - просил по-валлийски Вилли.
        - Да, - ответил я на английском.
        Вилли меня понял, спросил удивленно:
        - Откуда ты знаешь наш язык?
        - Купец-сакс научил, - ответил я.
        - А зачем тебе арбалет? - спросил Вилли.
        - Охотиться буду, - нашелся я.
        - Если поймают в лесу во время охоты, выколют глаза, - предупредил сакс.
        Теперь понятно, почему валлийцы недолюбливают англосаксов.
        - А кто поймает? - насмешливо спросил я.
        Гетену мой ответ понравился.
        - Дня за три сделаю, - сказал он, сняв прутиками разной длины размеры с моего чертежа на земле.
        - Мне еще потребуются древки для болтов, три десятка, - сказал я и нарисовал, какой они должны быть длины, как утолщаться к хвосту, какой должен быть хвостовик под гайку.
        - Еще дня два работы, - подумав, сказал Гетен.
        - И еще пять рыб, - предложил я.
        Мы опять ударили по рукам, и я пошел в кузницу.
        Йоро работал мехами, раздувая пламя в горне. Там среди кусков древесного угля нагревался клинок от меча длиной около метра и шириной сантиметров десять.
        - Не жалко? - поинтересовался я.
        - Мне он больше не нужен: ни сыновей, ни внуков не осталось, - ответил Йоро. - Здесь его никто не купит, а в город отвезти некому.
        - Ты не сделаешь мне прямо сейчас два крючка-тройника? - спросил я. - За каждый получишь по две трески.
        - Сделаю, - усмехнувшись, согласился кузнец.
        Мне кажется, я становлюсь для него забавным развлечением. В его монотонной жизни появилось разнообразие, причем доходное. Я нарисовал, что мне нужно. Размер уменьшил, чтобы железо сэкономить. Он взял кусок уже готовой проволоки и примерно за час сделал то, что я заказал. Пока Йоро работал, я раздувал меха, чтобы сталь не остыла. С перерывами. Кузнец бросал взгляд на металл в горне и говорил, чтобы я остановился. Через несколько минут предлагал возобновить. Закалив крючки, он спросил:
        - Отпускать будем?
        Изделие надо еще раз нагреть и дать ему медленно остыть, чтобы снять внутреннее напряжение.
        - Конечно, - ответил я. - Завтра зайду и заберу.
        Вернувшись домой (быстро я обжился!), застал Фион во дворе. Она рубила на дубовой колоде хворост, большая охапка которого лежала возле сарая. Как понимаю, хворост принесли из леса ее мать и сестры, поэтому их и не было дома. Увидев меня, Фион сразу вытерла пот со лба и поправила волосы. Я забрал у нее топор. Был он маловат, наверное, сделан для женщин, но рубил хорошо. Впрочем, на сухие нетолстые ветки чего-то супер хорошего и не надо. Я заканчивал работу, когда из дома вышла теща и что-то сказала своей старшей дочери. Если не ошибаюсь, позвала обедать. Что и подтвердила Фион жестами. Я попросил ее несколько раз произнести фразу «Иди кушать». Эту фразу в любом языке надо вызубривать в первую очередь. И еще слово «дай».
        На столе стояла глубокая миска с чем-то напоминающим гуляш, только вместо мяса была рыба. Подозреваю, что треска. Рядом лежала большая лепешка, еще теплая, и стояла чашка с простоквашей. Ни ложки, ни вилки не было. Пришлось вместо ложки использовать куски лепешки. Женщин за стол не приглашал. Не поймут: им по уставу пока не положено есть вместе с мужчинами. Любезность им можно оказать, только поев быстро, пока они слюной не захлебнулись.
        После обеда я первым делом изготовил деревянную ложку. Получилась она у меня не ахти, но в любом случае будет лучше кусков лепешки. Потом занялся шлюпкой. Она рассохлась. Надо законопатить и просмолить. И потребуются две жерди на мачту и гик, материя на парус и метра четыре прочной веревки.
        Из дома вышла сытая и улыбающаяся Фион. Я показал ей, что мне нужны смола, пенька и киянка - деревянный молоток. Она закивала головой: мол, всё это есть. Вскоре вынесла из сарая большой пук серо-коричневой кудели, большой глиняный щербатый горшок со смолой, киянку и деревянное долото. Видимо, в сарае она потеряла улыбку и хорошее настроение, потому что смотрела на меня испуганно. Я кивком головы спросил: в чем дело? Фион сразу потупилась и, ничего не сказав, убежала в дом. Испугалась, что утону? Наверное, буду не первым, кого в их семье постигла такая участь.
        Часа два или больше я конопатил щели. Последний раз занимался этим в мореходке. Был у нас блатной наряд - дежурство на лодочной станции. Вдвоем уходили туда на сутки, взяв сухой паек. Обычно прихватывали с камбуза еще килограмм пять картошки и покупали в магазине пару пузырей портвейна «Приморский» - по курсантской классификации «ПП (Пэ-Пэ)» или «Пал Палыч». Приходили на лодочную станцию вечером, принимали ее на ночь у боцмана и, когда он уходил, закрывали ворота за висячий замок. В спокойно обстановке, вдалеке от проверяющих, жарили картошку и уплетали ее под дешевое вино, перемежая процесс разговорами за жизнь. Утром боцман будил нас и поручал какую-нибудь работу. Один раз мне пришлось конопатить шестнадцативесельный ял. От форштевня и до конца наряда.
        Закончив конопатить, пошел искупаться в море. Я не морж, но люблю окунуться в холодную воду. Самый приятный момент - когда выходишь из нее. Может, благодаря закаливанию, а не только Фион, не загнулся от переохлаждения. Хотя ученее утверждают, что стойкость к переохлаждению - качество очень индивидуальное. Закаленный человек при нулевой температуре воды умирает через несколько минут, а незакаленный немецкий летчик, сбитый над Баренцевым морем, пробултыхался в такой полтора часа и остался жив. Кстати, морская вода, благодаря своей солености, замерзает при температурах ниже нуля градусов.
        На стрельбище пятеро подростков пятнадцати лет практиковались в стрельбе из луков, еще пятеро ждали своей очереди, а четверо, разбившись на две пары, бились на деревянных мечах. Довольно неумело. Зато лучники работали отлично, стреляли быстро и метко. За минуту каждая мишень превратилась в дикобраза. Стрелы торчали рядышком одна возле другой. Пока первая пятерка выдергивала свои стрелы из мишени, вторая вышла на исходную, приготовилась к стрельбе. Ближний ко мне лучник, подмигнув своим товарищам, предложил мне жестом пострелять из его лука. Я, улыбнувшись, показал жестами, что не умею. Зато готов сразиться на мечах. Я попросил у самого слабого на вид паренька его деревянный меч, а остальным троим предложил сразиться со мной.
        - Трое на одного? - уточнили они.
        - Да, - подтвердил я.
        Они заулыбались, предвкушая победу, и разошлись, чтобы атаковать меня с разных сторон. Весело загомонили и их товарищи, ожидая забавное зрелище. Я стоял на месте, держал меч параллельно земле на уровне живота. Начал движение вперед только в тот момент, когда эти трое по команде одного из них бросились на меня. Двумя быстрыми движениями выбил оружие из рук тех, кто оказался передо мной, а потом развернулся, отбил удар заднего и приставил острие своего меча к его груди. Пацаны сразу замолчали. Как догадываюсь, их поразило не то, что я справился с тремя, а легкость, быстрота, с которой проделал это. Я отдал меч хозяину и пошел к морю. Говорить они начали, когда я успел удалиться метров на тридцать. Мы всегда недооцениваем то, в чем сильны, и переоцениваем то, в чем слабы.
        4
        На следующее утро я велел Фион разогреть смолу, а сам пошел с топором в лес. Мне нужны были на мачту и гик два еловых ствола: один сантиметров пять-семь в диаметре и высотой метра два, а второй потоньше и покороче. Как ни странно, труднее оказалось найти короткий. Лес был смешанный и густой, даже более дикий, чем возле моей деревни в России. Пройдет несколько веков - и англичане сделают свою страну более цивилизованной. И не возрадуются. На опушке видел землянику. Через недели две-три она должна созреть.
        До обеда смолил лодку. Фион вертелась рядом и учила меня валлийскому языку. Я уже запомнил несколько основных глаголов и слов, но пока скорее догадывался, что мне говорят, чем понимал. Ничего, через месяц-два в голове у меня раздастся щелчок, который ученые называют пересечением языкового барьера, и я начну понимать.
        На обед опять был гуляш из рыбы и каких-то овощей, то ли свеклы, то ли репы, то ли того и другого и еще чего-то. По моей просьбе Фион приобрела мед. Днем во двор приходили соседки и отдавали ей что-то в корзинках и кувшинах. Денег она им не платила. Наверное, будут ждать, когда разменяет золотой. Сомневаюсь, что у кого-то из деревенских есть сдача с него. Вряд ли и у всей деревни наберется. Нищета тут, конечно, жуткая. При этом не бездельники и не пьяницы. Значит, являются неэффективными собственниками, не имеют желания или возможности защитить своё.
        Я так соскучился по сладкому, что начал зачерпывать мед ложкой из кувшинчика, в котором его принесли. Проглотил ложек пять, когда заметил взгляд младшей дочки. Мать и старшие занимались делами, чтобы не провожать взглядами мою ложку, а этой дела не нашлось. Я жестом подозвал ее к столу и угостил полной ложкой меда. Девочка сильно смутилась, даже покраснела, но устоять не смогла. Кстати, звали ее Эйра, среднюю сестру - Краген, а мать - Дона.
        - Доедайте мед, - сказал я, вставая из-за стола, - я больше не буду.
        После обеда еще пару часов побился над лодкой, а потом пошел к кузнецу за крючками. Йоро ковал мне лук. На этот раз ждать не пришлось. Кузнец отдал мне крючки и, увидев, что я не спешу уходить, сунул заготовку в горн, качнул меха пару раз и встал передо мной, сидящим. Мне было неудобно так разговаривать, поэтому показал ему, чтобы сел. Йоро устроился на второй колоде и спросил:
        - Ты купец или воин?
        - Воин, - ответил я и, играя роль руса, добавил: - Боярин. По вашему - лорд.
        - Лорд? - переспросил кузнец.
        - Да, - подтвердил я.
        Насколько я знаю, лордами в Средние века называли держателей земель непосредственно от короля, в отличие от рыцарей, которые получали лен от королевских вассалов. Следовательно, лорды бывали разные, богатые и не очень. Всё равно никто не сможет проверить, а по одежде и наличию золота я легко тяну на лорда.
        Теперь стало понятно изменение отношения ко мне со стороны деревенских, подмеченное мною сегодня утром. Я сразу почувствовал дистанцию. Причем они не отдалялись от меня, а боялись оскорбить панибратством. Даже Фион начала посматривать на меня как на что-то, что ей явно не по карману. В Великобритании и в двадцать первом веке общество очень четко разделено на классы, причем не законами, а внутренним, впитанным с молоком матери и необсуждаемым осознанием своего места. Сейчас, в двенадцатом, как я предполагаю, веке деление это еще более строгое. Ученые, проведя опыты с обезьянами, доказали, что сообщества приматов делятся на работяг, попрошаек и грабителей. В Средневековье они назывались работающими, молящимися и воюющими. Внутри каждого из этих сословий есть своя иерархия, но по отношению к другим выступают единым фронтом. Выражаясь научным языком, переход из одного сословия в другое связан с повышенными затратами энергии, поэтому большинство предпочитает сидеть и не дергаться. Видимо, сперва крестьяне приняли меня за купца, то есть работающего, тем более, потерпевшего кораблекрушение и, значит,
обедневшего. Но рыцарь, даже обедневший, все равно остается воюющим. Он - знать, элита, в которую практически невозможно пробиться их крестьян.
        - Что ты можешь рассказать о вашем графе? - задал я вопрос.
        - А что я могу о нем рассказать?! - развел руками Йоро. - Я ни разу в жизни не видел его. Знаю только то, что люди о нем рассказывают.
        - Вот и перескажи, - попросил я.
        - Зовут его Ранульф де Жернон. Ему лет сорок. Родился, когда я из Крестового похода вернулся. Правит нами больше десяти лет, как отец его умер. Все никак не женится. Говорят, хочет в жены принцессу, - рассказал кузнец.
        - А достоин он принцессы? - спросил я.
        - Кто знает?! - ответил кузней. - Говорят, он самый богатый после короля.
        - Не из-за этого он против короля? - поинтересовался я.
        - Нет, - уверенно ответил кузнец. - Вроде бы король Стефан отдал шотландскому королю Давиду город Карлайл, который раньше принадлежали отцу нашего графа.
        - А какие у вас отношения с шотландцами? - поинтересовался я.
        Насколько помню, шотландцы все время воевали с англичанами. Даже в двадцать первом веке шотландец считал оскорблением, если его обзывали англичанином.
        - Нападают они постоянно. Но недавно шотландцам хорошенько задали! Говорят, победили их ополченцы, а не рыцари, - рассказал кузнец и закинул удочку: - Вот бы наших ребят кто-нибудь научил владеть мечом и копьем. Из луков они хорошо стреляют, а другим оружием почти не владеют. Мы смогли им передать только то, что сами умеем.
        Почему бы и нет?! У меня будет возможность присмотреться к пацанам и отобрать себе пару оруженосцев.
        - Хорошо, - согласился я. - Пусть в конце дня приходят на стрельбище.
        Пришло тридцать четыре человека в возрасте от тринадцати до пятнадцати. Издали за нами наблюдала детвора и женщины. Гетен тоже смотрел, стоя на посту на башне ближних ворот, а Вилли дежурил на дальних. У всех пацанов были деревянные мечи.
        С этого я и начал, вспомнив уроки Сафрака.
        - Завтра каждый из вас сделает себе из дуба меч той же длины, но более тяжелый, чем настоящий, фунтов семь-восемь (около трех килограммов). Чтобы утяжелить, прикрепите к лезвию вдоль него или у рукоятки дополнительный груз. Лучше всего подойдет свинец. Если нет, добавляйте, что найдете. Главное, чтобы лезвие не было острым, и ваш груз не наносил повреждений, - и перефразировал Александра Суворова: - Чем тяжелее будет ваш меч во время обучения, тем легче он покажется вам в боя.
        Я показал им, какие бывают стойки и удары. Сначала тренировал в группе, потом разбил на пары, подобрав их по весу и комплекции. Что мне понравилось - никто не возникал, что это они и сами знают, давай сразу сложное. В конце тренировки дал им домашнее задание - упражнения на развитие кисти.
        - Делайте их при любой возможности, с любым тяжелым предметом и обеими руками по очереди и вместе. Меч не должен вылетать из ваших рук при первом же ударе, - напомнил им для стимула вчерашний поединок, а затем подсказал способ отработать сегодняшний урок: - Завтра утром самые крепкие человек десять придете ко мне, поможете перенести лодку на берег.
        - Обязательно придем! - хором пообещали пацаны.
        Ночью, после занятий любовью, Фион плакала. Это нормально для женщин. После оргазма мужчина обессиливает, а женщина набирается эмоций, которые требуют выхода в смехе или слезах. Ее мать и сестры тоже не спали. Я уже привык, что они в курсе наших развлечений, по крайней мере, полностью улавливают звуковой ряд. Спят они втроем на одной кровати, так что разрядиться не имеют возможности, из-за чего не высыпаются и днем ходят полусонные. Зато у меня со сном все в порядке.
        Я здесь разучился просыпаться с петухами. Никто меня не будит, сплю, сколько хочу. Но сегодня должны прийти пацаны, поэтому не стал, как обычно, расслабленно обдумывать, чем заниматься целый день, а быстро оделся.
        Возле птичника Фион возилась с двумя десятками цыплят, желтых и черно-желтых, вокруг которых суетилась кудахтающая, пестрая наседка. В птичнике сидела на яйцах еще одна, но ее, как сообщила Фион, приневолили на неделю позже. Наверное, чтобы не передрались из-за цыплят: попробуй их различи! Петух обозревал свое потомство с навозной кучи. Теперь ему будет, кем командовать и кого топтать.
        Тут я заметил, что нет лодки. У меня появилось нехорошее предчувствие.
        - А где лодка? - спросил я.
        - На берегу, - ответила Фион.
        Ну, вот, зря вставал, можно было побалдеть. Я побрился, как всегда порезавшись. Пока не куплю мыла, решил бриться через два дня. С ним тоже будет не очень приятно, однако и не так жестоко. А то начинаю чувствовать себя мазохистом. Умывшись, зашел в дом. На столе меня ждали два вареные куриные яйца, кусочек копченого мяса и лепешка из овса и еще чего-то коричневатого. Что за мясо - так и не понял. Фион сказала название животного, но оно мне ничего не говорило.
        Проходя по деревне, обратил внимание, что почти в каждом дворе пацаны или выстругивали новый деревянный меч, или вертели что-нибудь в руках, разрабатывая кисти. Со мной они все здоровались без былого хихиканья. Даже часовой над воротами не столько следил за морем и окрестностями, сколько махал деревяшкой.
        Был прилив, приближался к высшей точке. Вроде бы деревня недалеко от моря, а все равно здесь запах другой, гуще, что ли. Проходя через мои ноздри, этот запах делает меня умиротвореннее. Даже начинаю думать, что жизнь не так уж и паскудна. Море казалось серым из-за туч, которые заволокли небо. Скоро польет. Два последних дня дождя не было, что по британским меркам почти сенсация.
        Я вырубил в передней банке отверстие для мачты, вставил в него ошкуренный и обструганный до нужного диаметра в нижней части шест и с помощью четырех брусков закрепил нижний конец на днище. Вместо гвоздей использовал дубовые нагеля. Сильный ветер мачта не выдержит, завалится, но я в штормовую погоду выходить на ней не собираюсь. Заимев мачту, лодка стала ялом.
        С промысла вернулся Гетен. У него опять селедки, десятка два. Ячейки в сети слишком маленькие на треску. Фион предложила и мне такую сеть, когда я занялся лодкой. Метров пятнадцать длинной, с грузиками из обожженной глины и поплавками из дерева. Она была без дырок, но очень старая. Ей не пользовались несколько лет, даже пахла не морем, а тлением.
        Валлиец посмотрел на мачту и спросил:
        - Куда плыть собираешься?
        - Треску ловить, чтобы рассчитаться со тобой, - ответил я.
        - Чего за ней плыть куда-то?! Ее здесь рядом хватает, - произнес Гетен.
        Я не стал с ним спорить. Начался мелкий, нудный дождь, и я заспешил домой.
        Фион шила парус для яла из кусков шкур и лоскутов грубой материи. Первые должны быть на углах, а вторые - в середине. Размер треугольного паруса я начертил прямо на полу возле нашей кровати. Когда я вошел, Фион как раз прикидывала, куда пришить очередной лоскут. Я шлепнул ее по заднице и сказал, что хочу есть. Фион, радостно хихикнув, пошла накрывать на стол. Житейский совет: если ваша дама обижается на такой шлепок, значит, недорабатываете ночью или кто-то работает вместо вас.
        Когда я обедал, пришли Дона, Краген и Эйра. Они опять ходили за дровами, чтобы не делать это в дождь, но сегодня им немного не повезло. Доев уже ставший традиционным «рыбный гуляш», я взял с полки у очага оловянную глубокую тарелку. Ей никогда не пользовались. Наверное, берегли для особых случаев.
        - Я куплю новую в городе, - пообещал Доне.
        Ей было так жалко тарелки, что отвернулась, чтобы не сорваться. Мне сочувствовал Доне, но ничего более подходящего на блесну в доме не было. Разрубил топором тарелку на две части, каждую из которых склепал в подобие цилиндра. На концах сделал по отверстию. К нижним прикрепил по тройнику. Через верхнее отверстие одной блесны пропустил пеньковую веревку, закрепил ее. Лески здесь нет, придется использовать обычную веревку.
        Дождь не прекращался, и я был уверен, что тренировки сегодня не будет. Пацаны так не думали. Им дождь мешает стрелять из луков, а не махать мечами. Фион дала мне выцветший красный плед, в который я и закутался, выходя из дома. Потом, по ходу тренировки, разгорячившись, скинул его. Я делал упражнения вместе с мальчишками, стоя перед ними. Приходилось учитывать, что они поворачивают не в ту сторону, что я, а отзеркаливают. Поэтому, когда надо было, чтобы они повернули налево, я поворачивал направо, и наоборот. Погонял их от души. И сам размялся на славу. После тренировки почувствовал себя бодрее. В последнее время стал закисать без разминок с Эллисом. Бедный перс не умел плавать. Наверное, сразу пошел ко дну. С другой стороны, может, шхуна и не утонула, а только я один переместился в другую эпоху и потому потерял ее из вида.
        5
        На следующее утро я надел поверх шелковой одежды еще и шерстяные рубаху и штаны и накинул на плечи красный плед. Всё-таки со всех сторон у меня будет вода: дождь продолжал моросить. Женщины сидели дома, шили. Только Фион прогулялась со мной к морю. Я нес два весла, гик с намотанным на него парусом и несколько веревок на фалы и шкоты, а Фион - сеть и старую кожаную сумку на длинном ремне через плечо, в которой были орудия лова, лепешка и кувшинчик с водой, заткнутый скрученной тряпкой. На улицах было пусто. Только в башне над воротами один из моих учеников упражнялся с мечом. Он делал красивые выпады, толпами поражая противников. В настоящем бою всё окажется совсем не так, как мечтается. Так мечты мстят самим себе, ведь войны начинаются из-за них.
        Прилив недавно начался, однако ял уже покачивался на волнах. В Ирландском море приливы полусуточные. На британском берегу высота их в некоторых местах бывает выше десяти метров, а на ирландском ниже, метра три-четыре. Поэтому приходится под них подстраиваться. При отливе дно обнажается, и лодка оказывается лежащей на мягком, илистом грунте. При приливе, особенно в середине его, когда скорость течения самая большая, трудно выйти в море, приходится ждать верхней его точки. Тогда уже нет приливного течения и еще нет отливного. Обычно в это время заводят в порт суда с большой осадкой.
        Глубина возле яла была чуть ниже колена, поэтому Фион осталась на берегу. Я погрузил в лодку сперва свое, потом сходил за тем, что несла она.
        Фион хотела что-то сказать, но не решалась. Она стояла в серовато-белой рубахе и длинном темно-сером шерстяном плаще с капюшоном, на краю которого, над ее лбом, повисло несколько капель.
        - Постараюсь не утонуть, - улыбнувшись, заверил ее.
        Она тоже улыбнулась, но одними губами. Голубые глаза, глядевшие из-под капюшона, потемнели, стали черными от подступивших слез. Пока она не разревелась, я пошел к ялу. Отвязав его, сел на весла. Греб, сидя лицом к берегу. Фион стояла на том же месте, смотрела на меня. Мне стало грустно, будто вижу ее в последний раз. Чтобы отогнать мрачные мысли, занялся постановкой паруса. Нижнюю шкаторину я еще вчера прикрепил к гику. Осталось присоединить его к мачте, а потом к нему - гика-шкот, а к верхнему углу паруса - фал. Ветер был норд-ост, балла четыре. Он помог преодолеть сильное приливное течение. На одних веслах я бы долго корячился.
        Я выплыл в открытое море, чтобы определить, где нахожусь. На западе был высокий, гористый уэльский берег, его не перепутаешь. Значит, я на берегу Ливерпульского залива, на северо-западной оконечности полуострова Уиррэл. От Уэльса полуостров отделяет залив, который называют устьем реки Ди, хотя оно здесь шириной в несколько миль. На берегу реки Ди, но не залива, находится Честер. С противоположной стороны полуостров отделяет от материка залив, называемый устьем реки Мерси, которое даже в самом узком месте шириной около мили. На противоположном берегу этого залива есть или когда-нибудь будет построен порт Ливерпуль. В далеком будущем к заливу пророют еще и Манчестерский канал, по которому морские суда будут добираться в порт Манчестер. Оба порта я посещал, так что места знакомые.
        В Ирландском море много банок. Обычно над ними кружатся или плавают чайки. Я нашел банку, удаленную от берега настолько, что меня не было видно из деревни. Незачем им знать, где и на что я ловлю рыбу. Глубина над банкой была метров шесть-семь, хватило длины веревки, к которой была привязана блесна. Опускалась она медленно. Олово - не сталь со свинцом. Зато треска взяла на втором моем рывке. Она дергает резко, а потом ослабляет сопротивление, пока не вытащишь из воды. Я быстро перебирал мокрую пеньковую веревку. Когда крупная голова с приоткрытой большой пастью приблизилась к поверхности воды, рывком перекинул треску в лодку. Рыбина, изгибаясь, громко застучала по дну лодки. Крупная, килограмм на пять. Спина бурая, в мелкую коричневую крапинку и с тремя плавниками, а брюхо белое и с двумя. Под подбородком мясистый ус. У нее печень на зависть алкоголику - почти в треть веса трески. Я сделал ей надрез ножом снизу, где голова переходит в тело, чтобы стекла кровь. Этому меня научили норвежцы. Я подсмеивался над ними, что едят кошерную рыбу. Не знаю, становится ли рыба без крови вкуснее, но, думаю,
норвеги в этом лучше разбираются. Вот уж кто самые трескоедные трескоеды. Как только норвеги над ней не издеваются в кулинарном плане! Даже есть блюдо из языков трески. Вырезанием языков занимаются подростки и неплохо для своего возраста на этом зарабатывают.
        Следующая треска была меньше. Зато третья тянула килограмм на десять. Ну, может, чуть меньше. Я боялся, как бы она не оборвала блесну. Чем крупнее треска, тем легче из нее выковыривать тройник. Заглатывает его глубоко, приходится почти всю кисть засовывать в пасть и помогать ножом. Благо пасть у трески широкая.
        Через час лодка была полна рыбы. Я с трудом раздвинул ее ногами, пробираясь к мачте и поднимая парус. Чтобы не пропустить деревню, сразу подошел к берегу, а потом повел ял воль него на удаление пару кабельтовых (примерно 370 метров). Часовой, увидев мою лодку, протрубил один раз в рог. Звук был, скажем так, туалетный. Пока я боролся с отливом, на берег прибежала Фион. Она забрела в воду, которая доходила Фион до коленей. Подол ее рубахи всплыл. Не обращая на это внимание, она взяла носовой фал и умело привязала его к столбу морским узлом. Я привязал кормовой к другому столбу, спустил парус, намотав его на гик, который отсоединил от мачты. Спрыгнув с лодки, наконец-то заметил, что Фион стоит у переднего столба и беззвучно плачет, счастливо улыбаясь. Тут до меня дошло, что она боялась, что уплыву навсегда. Это без пасхального-то кафтана?!
        Я обнял ее и сказал по-русски:
        - Дура.
        Она поняла и заплакала навзрыд.
        Одни рождены любить, другие - быть любимыми. Я отношусь ко вторым. Мать не долюбила меня в детстве. В душе моей остался вакуум, который и втягивает любовь женщин. Наверное, это не очень хорошо, однако лучше, чем вырасти перелюбленным матерью, что случается с единственным сыном, выросшим без отца. Таких другие женщины не любят и таким не разрешают любить себя, потому что этот удел считают своим и только своим.
        - Никуда я от тебя не уеду, можешь не бояться, - пообещал я.
        Потому что уезжать мне некуда. В двенадцатом веке меня никто нигде не ждет. Да и в двадцать первом тоже. А как вернуться в шестой век, я не знал.
        На берегу начали собираться зеваки, в основном детвора. Но пришли и Гетен с Вилли. Наверное, чтобы снисходительно улыбнуться. Надо было видеть их физиономии, когда они заглянули в лодку. Вилли даже присвистнул. А Гетен потрогал сухую сеть, как будто и так не понятно, что ее не ставили. Поскольку никаких других орудий лова не увидели, физиономии у них вытянулись еще больше.
        - Чем ты ловил? - спросил Гетен.
        - Я нашел место, где треска сама запрыгивают в лодку, - пошутил я.
        Мне, конечно, не поверили, но больше ничего не спрашивали. Не хотели выглядеть дураками.
        - Если ложе и древки для болтов готовы, то неси корзины, - сказал я Гетену.
        - Ложе готово, а древки еще не все, - сообщил он.
        - Уверен, что ты не обманешь, - сказал я, - поэтому сразу за все заплачу.
        Гетен пошел за тарой, а я выбрал самую крупную треску, дал ее Фион, которая перестала реветь, и приказал:
        - Отдай матери, пусть сварит ее всю.
        Фион счастливая побежала с рыбой домой, а я перенес на берег гик с парусом, весла, сеть, сумку с блеснами и нетронутой лепешкой и водой в кувшине. Потом отобрал три рыбины покрупнее для кузнеца Йоро. Договаривались на две, но рыцарь должен быть щедрым. При таком улове это не сложно. Я поймал не меньше трех десятков, а по весу - больше центнера. Пришел Гетен с корзинами, и я предложил ему самому отобрать пятнадцать штук. Он долго перебирал треску своей беспалой рукой, выискивая самую крупную. Мелочными мы становимся именно в мелочах. Я ему не мешал. Когда Гетен закончил, попросил его сделать пять ложек деревянных. Та, что сделал я, была слишком далека от идеала. Гетен пообещал сделать, за что получил возможность взять еще одну треску. Эту он выбирал до тех пор, пока я не сказал насмешливо:
        - Так ты никогда не выберешь. Разрешаю взять две, но с закрытыми глазами.
        Гетен смутился и взял одну, первую попавшуюся.
        Пришли Фион, Дона и Краген с корзинами из ивовых прутьев. Эйру, как самую маленькую, оставили возиться с треской.
        - Что с рыбой делать? - спросила Фион.
        Я пожал плечами:
        - Ты хозяйка, ты и решай.
        Взяв парус, сумку и сеть, в которую уложил три трески, я пошел в деревню. По пути заглянул к кузнецу, отдал ему рыбу. Йоро возился с рычагом.
        - Завтра после полудня всё будет готово, - заверил кузнец.
        - Сделай мне еще и нож небольшой, - попросил я.
        Негоже кинжалом из дамасской стали расправляться с треской. Как бы он не обиделся.
        - Возьми готовый, - предложил кузнец. - Я себе другой сделаю.
        Сошлись на двух рыбинах. Нож был сантиметров двенадцать длиной, обоюдоострый, с деревянной рукояткой на трех заклепках.
        Я занес парус в сарай, а сумку в дом. Там Эйра в двух больших горшках варила треску. Еще несколько кусков и голова дожидались своей участи на столе.
        Девочка сказала мне шепотом, словно кто-то мог подслушать:
        - Фион говорит, ты много рыбы поймал. Поменяй одну на мёд. Хоть самую маленькую.
        - Обязательно, - заверил ее и пошел помогать переносить рыбу.
        Возле лодки стояли несколько женщин и что-то громко обговаривали с Доной. Наверное, теща возвращала долги, не желая расставаться с золотым. Когда я подошел, все затихли.
        - Что еще надо отнести домой? - взяв весла, спросил я Фион.
        Она показала на полную корзину. Понесли ее вдвоем.
        Дона и Краген продолжили распределять оставшуюся треску.
        - Обменяй пару рыб на мед, - сказал я Фион.
        Мёд явно не входил в планы ее матери, из-за чего Фион смутилась, не зная, как это мягче объяснить.
        - Если будет хорошая погода, завтра еще поймаю, - пообещал я.
        6
        На следующий день погода была хорошая. Задул свежий западный ветер, самый частый в этих краях. На это раз я сперва пошел вдоль берега до мыса, возле которого повернул вчера к деревне. Теперь повернул от берега и пошел галсами против ветра. Банку нашел быстро. Треска и в этот день ловилась отменно. Когда сматывал снасть, заметил вдалеке судно, которое шло под прямым парусом с почти попутным ветром в устье реки Ди. Наверное, в Честер. Судно имело в длину метров двадцать или чуть больше и заостренную корму. Борта низкие. Наверное, и на веслах ходит. Грузоподъемность тонн пятьдесят. Интересно, сколько человек команды на нем? Впрочем, с моими пацанами его вряд ли захватишь.
        Вернулся в деревню в самом начале отлива. Фион, Дона и Краген уже ждали меня с корзинами. Я отобрал трех рыбин для кузнеца, а по поводу остального улова высказал пожелание:
        - Выменяйте пару головок сыра.
        На берег уже стекались женщины из деревни. Сейчас будет маленький валлийский базар. Подозреваю, что женщины собираются на берегу не столько ради рыбы, сколько растратить большую часть из двадцати тысяч слов, которые, по утверждению ученых, природа выделяет им на день. Мужчинам достается в три раза меньше.
        Йоро закончил изготовление лука, вкладышей, спускового механизма, рычага и наконечников для болтов. Сделал не хуже маститых византийских умельцев, о чем я и сказал ему.
        - Ты был в Византии? - удивился кузнец.
        - Приходилось, - ответил я. - Воевал на их стороне.
        - С кем? - спросил он.
        - В основном с кочевниками, - ответил я.
        С какими - уточнять не стал, потому что не помнил, кто их них сейчас шляется в степях Приднепровья и Крыма. Для монголов еще рано. Наверное, печенеги или половцы.
        - Константинополь - большой город и очень богатый, - улыбнувшись своим воспоминаниям, сообщил Йоро.
        Мне показалось, что он не зря произнес эту фразу.
        - Да, самый большой город в Европе, - согласился я. - В храме Святой Софии был? Видел алтарь из чистого золота? А купол какой высокий, с круглыми окнами! Чудо, правда?!
        - Воистину дело рук не человеческих, а божьих! - воскликнул он, перекрестился и посмотрел на меня уже без еле уловимой подозрительности.
        Я решил развить тему, повысить свой, так сказать, рейтинг.
        - Командовал отрядом катафрактов в триста человек. Получал каждый день по золотой монете, - достал из ножен кинжал и показал его кузнецу. - В Константинополе купил. Отдал за него столько золота, сколько он весит.
        Йоро хватило одного взгляда, чтобы опознать уникальную сталь.
        - Дамаск! - произнес он восхищенно. - Я видел меч из такой стали у Роберта Нормандского, мне его слуга показывал. Говорили, что тоже заплатил золотом по весу.
        - Зимой научу тебя делать такие, - пообещал я.
        - Ты умеешь делать дамаск?! - не поверил Йоро.
        - Делать не умею, но знаю, как. Мне выдал секрет кузнец-христианин из Дамаска, которого я вызволил из плена и помог добраться домой, - на ходу сочинил я.
        Действительно, теоретически я знал, как сделать дамаск - многократно сварить и проковать твердую высокоуглеродистую сталь и мягкое железо, а также рафинированную сталь - из однородной стали выжечь все вредные примеси и равномерно распределить в ней углерод и литой булат - очень медленно охладить расплавленную высокоуглеродистую сталь или мелко ее нарубить, смешать с чугуном, а потом нагреть в тигле, пока не расплавится чугун, и резко опустить в воду со льдом, охладив до температуры восемьсот градусов, благодаря чему образуются карбидные матрицы со структурой алмаза.
        - Если он меня не обманул, - на всякий случай подстраховался я: между теорией и практикой слишком много ошибок.
        - Так давай проверим, - предложил кузнец.
        - Зимой надо делать, - сказал я, решив начать с литого булата, как наиболее простого. Чтобы переменить тему, спросил: - А почему у тебя помощника нет? Опыт свой в могилу заберешь?
        - Не лежит у нынешней молодежи душа к кузнечному делу. Все хотят быть воинами, - тяжело вздохнув, признался Йоро. - Мой внук теперь только о тебе и говорит, не до кузницы ему.
        - Ты ведь тоже начинал, как воин. Может, и он со временем пойдет по твоим стопам, - сказал я.
        - Я так долго не проживу! - пошутил старик.
        Дома меня ждала полная тарелка вареной трески. Наверное, по меркам деревенских, так выглядит изобилие, но меня уже воротило от рыбы. На столе была и чашка с медом. Пока не было матери и сестер, мы с Эйрой уплели его весь, зачерпывая кусками лепешки.
        - Скажешь, что я всё съел, - предупредил ее.
        - Угу, - промычала Эйра, облизывая испачканные медом пальцы.
        Я отнес лук, вставки, спусковой механизм и наконечники Гетену. Он закончил делать ложе, занялся изготовлением ложек. Объяснил ему, что, где и как присоединить, чтобы получился арбалет. Заказал и три рабочие тетивы и одну вспомогательную. Даже без двух пальцев на правой руке, Гетен ловко управлялся, по крайней мере, лучше меня.
        - Пальцы тебе хоть за дело отрезали? - шутливо спросил я.
        - За дело, - ответил Гетен, скривив губы в жестокой, мстительной улыбке. - Только в тот раз мои стрелы четверых отправили в ад.
        Мы договорились об оплате треской, и я пошел домой, чтобы отдохнуть перед тренировкой с пацанами. Учу их самому простому - блокировать и наносить удары на разных уровнях и с разных направлений. Более сложное им вряд ли пригодится: фехтовать здесь пока не с кем.
        Во дворе мать с дочками солили и укладывали треску в бочки. Одна бочка была уже полна, хватит и на вторую. Дона что-то тихо сказала Фион. Когда я зашел в дом, чтобы переодеться для тренировки в шерстяные штаны и рубаху, Фион поставила передо мной пару ношеной обуви, напоминающей наши армейские берцы, только более легкие, из тонкой кожи и с немного загнутыми кверху, острыми носками. Вчера я пожаловался, что не привык ходить босиком, а в сапогах тяжело. Намек мой поняли. Берцы были сделаны на кого-то с меньшей ногой, но с запасом, под шерстяной носок. Без носков они были мне как раз впору. Пока обувал их, Фион принесла еще кое-что. Это был меч длиной сантиметров восемьдесят и шириной четыре, обоюдоострый, с выемками посередине от рукоятки и на треть не доходя до острия. Наточенный и ни пятнышка ржавчины, хотя, уверен, несколько лет пролежал без дела. Крестовина чуть загнута вперед. Рукоятка обмотана медной проволокой. Навершие из кости в виде раскрытого веера. Весит около полутора килограмм. Ножны деревянные, обклеены тонкой кожей, а на конце медная вставка.
        - Это меч моего отца, - гордо сказала Фион. - Он был вождем.
        - Я тоже буду вождем, - заверил ее и поцеловал в лоб, по-отцовски.
        Значит, меня приняли в семью. И не только. Уверен, что вручение меча согласовано с местной «элитой». Фион мне рассказывала, что у них в деревне, как и у остальных валлийцев, что-то типа парламентской республики. Все важные вопросы решают на общем собрании, в том числе выборы президента и премьер-министра. Президент, он же военный вождь, отвечает за оборону, внешнюю политику и соблюдение законов. До сегодняшнего дня им был Йоро. Премьер-министр Вилли занимается хозяйственной деятельностью деревни. Он самый богатый. Вилли принадлежит единственная пара волов, на которой пашет вся деревня. Само собой, не бесплатно. Еще Вилли ловит рыбу и приторговывает по мелочи с соседними деревнями. Им возит рыбу, а сюда зерно, древесный уголь для кузницы и кто что закажет. Если бы не появился я, деревня легла бы под него. Видимо, предпочитают лечь под меня. Не любят люди, когда кто-то такой же, как они, знакомый с детства, вдруг поднимается высоко. Такое легче простить чужаку. Тем более, лорду. Вывод: у меня появился враг. Насколько Вилли опасен - покажет время.
        7
        На следующий день я успел вытащить десятка два рыбин, когда очередная треска оборвала блесну. Я решил, что это знак судьбы, не стал цеплять вторую, а поплыл в деревню. На берегу меня встретили моя новая семья и Гетен. Он сказал, что все готово, и взял плату за работу, на этот раз выбрав быстро. Дона огорчилась, что сегодня улов скромнее, и еще больше опечалилась, когда я сказал, что в ближайшие дни рыбачить не буду.
        После обеда я пришел на стрельбище, чтобы опробовать арбалет. Само собой, все деревенские пацаны собрались, чтобы посмотреть, чего он стоит. С двадцати метров можно было стрелять в «яблочко». С большей дистанции надо было брать выше. Я выпустил две стрелы метров с пятидесяти и по три с сотни и полутораста, определив величину поправки на каждую дистанцию.
        - Из лука намного быстрее! - насмешливо сказал одни из сыновей-близнецов Вилли.
        - Конечно, быстрее, - согласился я. - Но из арбалета можно стрелять из укрытия. И пробивная сила у него больше.
        - Не может быть! - не поверил парень.
        - Неси доску, проверим, - предложил я.
        Двое самых младших сбегали за доской толщиной сантиметров пять. Стреляли в нее с дистанции метров семьдесят, что меня устраивало. У арбалета болт тяжелее стрелы, быстрее теряет пробивную силу. Выстрелили по два раза каждый. Сын Вилли, разумеется, проделал это намного быстрее меня. Зато я всадил по болту под каждой его стрелой, чтобы было легче сравнивать, а заодно продемонстрировал меткость. Наконечники стрел вылезли с другой стороны доски сантиметров на пять, а болты - на все пятнадцать.
        - Ну и что! - фыркнул сын Вилли. - Этого хватит, чтобы стрела пробила щит и кольчугу.
        - Хватит, если поверх кольчуги не будет брони, - опять согласился я. - В меня стреляли из такого лука. Стрела пробила броню и кольчугу, но застряла в стеганке. А если бы успел закрыться металлическим щитом, то и броню не пробила бы.
        - Разве щиты бывают цельнометаллические?! - не поверили пацаны.
        - Бывают. И не только щиты. Есть такая крепкая броня, которую и мой арбалет пробьет с трудом, - рассказал я.
        После испытания я зашел в кузницу, поблагодарил Йоро за работу:
        - Арбалет получился на славу!
        - Пусть он тебе поможет в бою! - пожелал кузнец.
        - Бои в ближайшее время не предвидятся, а вот на охоту я бы сходил. Где здесь можно подстрелить оленя? - поинтересовался я.
        Валлиец не стал предупреждать, какое наказание ждет меня за охоту в королевском лесу.
        - На опушках леса или возле реки, когда утром на водопой придут, - ответил Йоро.
        - Не подскажешь такое место? - попросил я.
        - Подскажу, - согласился кузнец. - Пойдешь по дороге до речки. Называется она Беркет, в том месте не очень глубокая, по пояс всего. Потом иди вдоль берега вниз по течению. Увидишь на опушке дубовой рощи круг из больших камней. Это святилище наших предков. Там они поклонялись богам леса и воды. Дальше будет широкий плес. На другой берег рано утром, до восхода солнца, приходят косули и олени на водопой.
        - Что ж, придется отменить сегодняшнюю тренировку, - решил я. - Иначе не успею дойти туда до темноты.
        - Не успеешь, - согласился Йоро. - Я предупрежу мальчишек, что сегодня у них отдых.
        - Почему отдых?! - возразил я. - Пусть тренируются без меня, отрабатывают вчерашние упражнения. Старшим назначаю Умфру.
        Так звали моего самого лучшего ученика. Был он среднего роста, худ и коренаст. Глядел исподлобья, очень внимательно. Говорил мало и всегда по делу.
        - Его отец был хорошим воином, - хмыкнув, сообщил Йоро.
        Наверное, подивился тому, как быстро я определил лучшего. Люди этой эпохи верили, что не только физические, но и духовные данные обязательно передаются по наследству. Впрочем, соглашались и с тем, что в семье не без урода.
        8
        Над рекой висел толстым белым одеялом туман. Он не густой, но воды не видно. Противоположный берег пологий, туман захватил только нижнюю часть его. Там, метрах в сорока от меня, к берегу выходит из подлеска звериная тропа. Обнаружил ее вчера, когда уже темнело. Наломав еловых веток, сделал ложе, на которое постелил выцветший красный плед. На одну половину его лег, другой укрылся. Все равно ночью было холодно, сыро. Так толком и не поспал. Если бы не хотел так сильно мяса, то ушел бы в деревню. Впрочем, там тоже пришлось бы ждать до утра. Меня предупредили, что ночью ворота не открывают никому. Когда начало светать, решил больше не мучиться. Плед своим цветом мог выдать засаду, потому им нельзя было укрыться. Постелив плед под дубом, сел на него, натянул тетиву арбалета, зарядил болт. Вот еще два преимущество арбалета: долго может быть в заряженном положении и стрелять из него можно сидя.
        Я не спускал глаз со звериной тропы. В лесу необычно тихо, лишь еле слышно журчание воды в реке. Животное появилось бесшумно. Раз - и на тропе, словно бы из неоткуда, появилась косуля. Она замерла на границе тумана, как бы боясь потревожить его. Это самец с рогами длиной сантиметров двадцать пять, на каждом по три отростка: одни направлен вперед, а два - вверх. Уши немного короче рогов, овальные, заостренные сверху. На морде шерсть серая, на подбородке - белая, а на теле - рыжая. Передние ноги короче, отчего спина наклонена вперед. Были в нем изящество, грациозность, из-за чего даже самец казался женственным. Недаром в русском языке косуля - женского рода. Самец пошевелил ноздрями, принюхиваясь. Не учуяв ничего подозрительного, шагнул в туман, наклонил голову к воде. Я медленно поднял арбалет. Прицелился чуть ниже хребта косули и нажал на спусковую пластину. Тетива щелкнула тихо, но косуля все равно услышала. Самец вскинул голову, заметил, наверное, летящий болт, но отпрыгнул поздно. Болт прошил его насквозь. Самца немного откинуло ударом. Он развернулся, прыгнул вперед, но передние ноги
подломились. Самец тяжело встал на согнутые передние, попробовал их выпрямить - и опять упал на бок.
        Поняв, что косуля ранена тяжело, далеко не уйдет, я начал стягивать берцы и штаны, чтобы перебраться через реку. Арбалет оставил под дубом. Вода холодная, но мне было пофиг. Меня прямо пёрло от охотничьего азарта. Река оказалась глубже, чем мне показалось вчера вечером, местами доходила до шеи, и обе мои рубахи промокли. Я не замечал этого, смотрел, как косуля, собрав последние силы, пошатываясь, исчезает в кустах. Нашел ее на тропинке метрах в двадцати от реки. Из раны текла алая кровь, делая темной рыжую шерсть на боку и рыжевато-белую на животе. Я толкнул косулю ногой в крестец, в том месте, где торчал клок зимней шерсти, более длинной и темной. Тело еще теплое, но жизни в нем уже нет. Я взял косулю за задние ноги над парами верхних роговых отростков и потащил волоком к реке. На берегу оставил тушу, начал искать болт. С этой стороны реки не совсем было понятно, куда он улетел. Я нашел мокрые следы, где упала после первого прыжка косуля, прошелся к реке, где она пила воду, провел мысленно линию от дуба к тому месту и дальше до склона. Болта там не было. Несколько раз прочесал там местность. Уже
собирался плюнуть на него, когда наступил босой ногой. Болт был покрыт кровью, которая липла к подошве. Я отмыл его в реке. Взвалив тушу на плечи, переправился на противоположный. Возле дуба выкрутил обе рубашки, шелковую и шерстяную, надел две пары штанов и обулся.
        Дорога назад показалась раза в два длиннее. Косуля весила килограмм тридцать. Нес ее на плечах, поверх накинутого на них пледа, закинув ноги себе на грудь и придерживая их руками. А заодно и арбалет, который свисал на грудь на кожаном ремне, прикрепленном на манер ружейного к ложу. Первые метров двести косуля кажется легкой. Потом начинаешь постепенно сгибаться вперед под ее тяжестью. Примерно через километр я сбрасывал ее на землю, с трудом разгибался и садился отдохнуть. Зато быстро согрелся. До деревни добирался часа два. На подходе к ней меня прихватил дождик.
        Односельчане встретили меня радостными возгласами. Им наверняка достанется часть добычи. Натуральный обмен здесь поставлен на широкую ногу. Фион встретила на входе во двор. От радости она аж взвизгнула. Я повесил косулю за задние ноги к брусу, выпирающему из-под крыши сарая. Рогами самец доставал до земли. Дальше и без меня справятся.
        Я дал указания Фион:
        - Приготовишь на обед печень, а на ужин мясо с хребта. Одну заднюю ногу отнесешь Йоро, вторую закопти. Шкура пойдет мне на плащ, сухожилия пригодятся на арбалет, остальное - на твое усмотрение, - и пошел в дом.
        На столе меня дожидалась тарелка с вареной треской, лепешка, немного меда в чашке и еще одна чашка с коровьим молоком. На вареную рыбу я даже смотреть не мог. Намазал лепешку медом и съел с молоком. Потом улегся в постель, накрылся одеялом и овчиной. И пусть только какая-нибудь падла меня разбудит!
        9
        После обеда дождь прекратился, и я пошел купаться в море. Был отлив, самое начало. Я поплыл брасом. Отлив буквально вынес меня в море. Обратно плыл кролем, но продвигался вперед медленнее, чем брасом. На берегу стояли мальчишки, наблюдали, как я сражаюсь с течением. Так хорошо плавать, как я, они не умели, хотя выросли на берегу моря. Да и шибко тут не поплаваешь. Даже сейчас, в июне, температура воды, как в Сочи зимой, - градусов десять-двенадцать. Я добрался до мелководья и дальше пошел, потому что руки устали грести. Пацаны ждали, когда я вытрусь и оденусь. Их, как и людей шестого века, очень заинтересовали татуировка и шрам на животе.
        - Что там нарисовано? - спросил самый смелый или любопытный.
        - «Роза ветров», - ответил я на английском.
        Это им ничего не говорило.
        - Герб моего рода, - добавил я на смеси латыни и валлийского и показал гемму на своем перстне-печатке.
        Теперь было понятно. Про шрам не спросили. Наверное, слышали о нем. Мои бабы должны были рассказать о шраме всей деревне еще в первый день. У них тут так мало интересных новостей.
        Вечером провел очередную тренировку. Когда они работали парами, заметил, что играют в поддавки - бьют по подставленному мечу. Не специально. В мозг въелось, что своего бить нельзя, вот рука и направляется туда, где не заденешь тело приятеля. Да и самому не хочется получить от него в ответ. Только в бою будет враг, а не приятель, там поддавки кончатся смертью.
        Я остановил тренировку. Объяснил им эту ошибку и приказал подходить по одному и биться со мной. Мало кто парировал больше двух моих ударов. И получал по плечу так, что ронял меч.
        - В бою остались бы без руки, а потом и без головы. Там вас жалеть не будут. Так что, если вам дорога жизнь напарника, не жалейте его, и он пусть не жалеет вас, - объяснил я им.
        Дело сразу пошло веселее. То тут, то там кто-то вскрикивал от боли или ронял меч. Но никто не ревел и не сдавался. Я переходил от пары к паре, брал сначала одного за руку с мечом, став сзади него, и фехтовал вместе с ним, чтобы почувствовал, как надо наносить и блокировать удары, а потом то же проделывал с его напарником. Так меня самого научили косить. Теоретически я знал, как надо махать косой, но она почему-то все время встревала в землю. Видя, как я уродуюсь с одолженной у него косой, мой сосед по деревне Саша Шинкоренко, потомственный крестьянин, поскольку не потомственных крестьян не бывает, просто некоторые не знают свою родословную, встал сзади меня и моими руками прокосил пару метров. И я сразу научился.
        Наевшись мяса и на ужин, я половину ночи радовал Фион. Наверное, она пожалела, что много мяса отдала соседям. Теперь она после занятий любовью только смеялась. И болтала. Я уже понимал многое из того, что она говорила, но сам говорил пока с трудом. В валлийском языке, как и в любом другом, есть свои тараканы. Некоторые звуки, которые не встречаются в других языках; несколько согласных подряд, что бывает и в других; ударение, которое почти всегда на предпоследний слог (во французском всегда на последний); прилагательные, которые следуют за определяемым существительным, что возможно и в русском. Кстати, валлийский показался мне ближе к русскому, чем английский. Может, потому, что легче давался. Впрочем, если бы меня и английскому учили в постели после занятий любовью, наверное, и он показался бы намного легче.
        Через день опять пошел на охоту. И ради мяса, и ради шкуры. Мне позарез нужны были кожаный плащ и штаны. В сыром британском климате без них тяжело. На этот раз вышел пораньше, чтобы устроить засаду ниже по реке. Был уверен, что на то место, где убил косулю, другие не скоро придут. В полукилометре ниже по течению увидел на противоположном берегу хорошо протоптанную тропу. Выбрал место для засады и лег спать. На этот раз прихватил с собой и одеяло. Поэтому плед сложил вдвое, постелил на наломанные еловые ветки и лег на него, а одеялом укрылся. Было немного теплее, но все равно замерзал. Хоть на охоту не ходи. Или надо организовать загонную охоту. Только собаки здесь не похожи на гончих. С такими короткими лапами они вряд ли догонят косулю. Да и учить их этому надо, а я не умею.
        Утром я занял место в засаде, приготовил арбалет. Сидел на пледе, а одеялом укрылся, поскольку оно было серое, сливалось с местностью. Здесь даже зелень кажется серой. Вскоре этот цвет станет национальным для англичан. В двадцатом веке шерстяная костюмная ткань серого цвета будет делиться на оттенки для аристократов и для плебса. Только в двадцать первом начнут одеваться одинаково - все станут аристократами. Или плебсом.
        На этот раз я услышал шум на тропинке. Чему удивился. Подумал, что идет медведь, которому боятся некого. С одного выстрела я его вряд ли завалю, а добивать кинжалом рискованно. Поэтому лег, чтобы стать незаметнее.
        К реке вышел мужчина лет тридцати с закопченным котлом литров на семь. Без шапки, волосы рыжие, длинные, на правой щеке, обращенной ко мне, кривой шрам, красный, недавно заживший. Шрам немного прикрывала редкая рыжая бороденка. Замотан, как в тогу, в длинный плед, похожий нм мой, только темно-коричневый. На местных жителей не похож. Может, шотландец?
        Я отвел взгляд, потому что некоторые люди чувствуют его. Слышал, как человек зачерпнул котелком воду, чертыхнулся на языке, напоминающем ирландский. Впрочем, я знаком с ирландским двадцать первого века, когда он уже сильно «обангличанился». Мужчина громко зашлепал мокрыми босыми ногами по тропинке. Я подождал, когда его шаги затихнут, сгреб наломанные ветки по елку, где они будут не так заметны, и тихо ушел. Кто этот человек - не знаю, но лучше, если он не узнает о моем визите. Пошел через лес напрямую. Вышел к небольшому болоту, через которое была протоптана широкая тропа. Такие делают кабаны.
        Возвращаться с пустыми руками не хотелось, поэтому залез на ракиту, росшую рядом с тропой. Читал, что на кабанов раньше охотились с копьем и рогатиной. У меня не было ни того, ни другого. Да и желания рисковать. Я теперь не в двадцать первом веке, когда приключения надо искать. В двенадцатом они сами тебя найдут, причем в избыточном количестве. Ветка была толстая. На ней можно и сидеть, и стоя перезаряжать арбалет. Плед постелил под задницу, а одеялом укрылся. Выглянуло солнышко, и совсем стало хорошо. Меня даже разморило немного. Если бы не хотел есть, то заснул бы. Мой дед по матери, заядлый охотник, часто повторял, что на охоту надо ходить голодным. Стараюсь следовать его совету. Не знаю, правда, помогает это или нет. Иногда и сытым я охотился неплохо.
        Кабан появился на противоположном краю болота. Молодой: клыки еле выглядывают из пасти. Уши торчком, а не висят, как у домашних свиней. Щетина длинная, темно-бурая, а на брюхе черная, но, наверное, от грязи. Он попер по болоту, как трактор.
        Я знал, что кабана надо бить в сердце. У матерого надо разбить туловище в высоту на три части, и сердце будет на границе второй и третьей. Это из-за того, что он высокую холку наедает. У молодого сердце должно быть чуть выше. Я выстрелил в кабана, когда он подходил к краю болота и был ко мне почти боком. Попал ниже намеченного. Кабан завалился на бок и громко взвизгнул. Он вскочил на ноги, повернулся влево, вправо, продолжая визжать. Так и не обнаружив врага, который причинил ему боль, бросился назад по тропе. Грязь полетела во все стороны. Я успел перезарядить арбалет и выстрелить в кабана еще раз. Попал под острым углом в левую заднюю ляжку. Кабан подпрыгнул невысоко и побежал дальше, сильно прихрамывая.
        Я спрыгнул с дерева, зарядил арбалет и пошел в обход болота. Во-первых, не хотелось пачкаться; во-вторых, вдруг кабан залег на той стороне возле болота? Зря я опасался, возле болота его не было. Следы грязи и крови вели по звериной тропе вглубь леса. Шел по следу предельно осторожно. Знакомый охотник предупреждал меня, что от кабана нельзя убегать, догонит. Надо стоять на месте, а в последний момент отпрыгнуть в сторону. Кабан пронесется мимо и не вернется. Наверное, потому, что при его скоростях надо слишком много места для разворота, теряешь цель.
        Место, где залег кабан, мне подсказала сорока. Она прямо таки распиналась на дереве неподалеку от него. Я пригнулся и пошел еще осторожнее, стараясь ступать бесшумно. Сорока вдруг заткнулась. Замер и я. Тропа немного извивалась, поэтому я не сразу заметил кабана, собрался уже идти дальше, поднял ногу, чтобы шагнуть и… медленно опустил ее.
        Кабан лежал рядом с тропой, задом ко мне, метрах в пятнадцати. Он тяжело дышал. Я понимал, что успею сделать всего один выстрел, поэтому ждал. Мне показалось, что кабан, учуяв меня, тоже ждет. Время работало на меня, потому что у него две раны, из которых течет кровь. Я ее не видел, поскольку вокруг кабана растекалась грязь. А может, это и была кровь. Вот он встал на три короткие лапы, начал неуклюже поворачиваться ко мне. Я выстрелил в третий раз, опять в сердце. Болт попал левее первой раны и сбил кабана, который упал на бок и завизжал громко и протяжно. Я еще раз зарядил арбалет и выстрелил кабану в живот. Этот болт привел к обратному результату. Кабан вскочил и как-то враскарячку побежал по тропе от меня. Я опять зарядил арбалет и пошел за ним следом. Теперь сорока сигнализировала всему лесу обо мне. Кабан сумел пробежать метров пятьдесят. Он лежал на боку поперек тропы и вроде бы не дышал. Я подождал немного, а потом осторожно подошел к кабану и буцнул его. Туша чуть колыхнулась - и всё. Узкая открытая пасть с белыми зубами и клыками так и осталась открытой. Из ляжки торчал конец болта, весь
в грязи. Он выскальзывал из руки. Я еле выдернул болт. Два других торчали из туловища. Возле одного, выстрелянного первым, из раны выглядывал белый обломок ребра. Оба болта были липкими от крови и тоже выскальзывали. Я всё-таки вытащил их. Все три обтер травой и спрятал в колчан.
        Оставалось решить, как дотащить такую тушу до деревни. По моим прикидкам, до нее оставалось километра три-четыре. Тащить на горбу килограмм шестьдесят или больше - не самое приятное развлечение. И за помощью не пойдешь, потому что назад дорогу не найду. Слишком плохо знаю этот лес. Я срезал два тонких деревца, связал ремнем их нижние концы и плед так, чтобы верхние концы расходились под углом, а плед был между ними. На плед перекантовал кабана, а потом поднял верхние концы стволов и непривязанный край пледа, обмотав его углы вокруг стволов и придерживая руками, потащил всё это, волоча нижний конец по земле и оставляя за собой неглубокую борозду. Сориентировавшись по солнцу, пошел к деревне кратчайшим путем, насколько позволял лес. Любое поваленное дерево было для мня непреодолимым препятствием. Приходилось делать большие петли. Через полчаса я был в мыле. Еще через полчаса проклинал тот миг, когда решил поохотиться на кабана. Еще через полчаса я вышел к дороге примерно в километре от деревни. Тащить дальше кабана у меня не было сил, поэтому оставил его в кустах и пошел налегке.
        Увидев меня без добычи, деревенские сделали вид, что ничего страшного не случилось. Фион улыбнулась, подбадривая, и сказала:
        - Идем, позавтракаешь.
        - Попозже - отказался я. - Дай топорик и две веревки короткие.
        Пока она ходила за тем и другим, напился воды прямо из деревянного ведра, которое стояло на лавке у входа в дом. Выхлебал литра два. За водой ходят только женщины. Мне ни разу даже не намекнули, чтобы помог. Носят ведра в руках. Коромысло здесь еще не изобрели. Впрочем, от дома до колодца всего метров двадцать. Взяв у Фион топорик и веревки, отдал ей грязное одеяло и пошел к Гетену.
        Валлиец делал ложки. Не для меня. Я заставил своих женщин есть ложками. В первый раз они поупирались, а во второй взяли уже без понукания. Потом, видимо, поделились впечатлениями с соседками - и ложки вошли в моду.
        - Пойдем, поможешь мне, - сказал я.
        Не задавая вопросов, Гетен отложил недоделанную ложку и пошел за мной. Мне было интересно, когда любопытство пробьет его, поэтому не говорил, где и какая помощь потребуется. Валлиец так и не спросил. Увидев в кустах кабана на пледе, присвистнул то ли удивленно, то ли восхищенно:
        - Из арбалета убил?
        - Да, - ответил я. - Тремя болтами.
        - Иногда с пятью стрелами уходят, - сказал он.
        Я срубил березку нужной толщины, укоротил ее до нужной длины. Мы связали попарно передние и задние ноги кабана над березкой, чтобы он повис под ней. Потом подняли шест за противоположные концы и понесли, положив их на плечо. Грязный кабан покачивался между нами из стороны в сторону. Перед моими глазами находились его раздвоенные копыта, промежутки между которыми были забиты грязью.
        Через пару минут после того, как мы принесли кабана, во дворе собралась вся деревня. Его положили на доски и принялись обмывать холодной водой. Потом надо опалить волосы горящей соломой, еще раз обмыть горячей водой и разрезать и разрубить на части: голова и ноги в одну кучку, сало в другую, печень, сердце, почки в третью, кишки в четвертую, а мясо еще на несколько. Моя помощь не требовалась.
        Отправляясь спать, сказал Фион:
        - Дай мяса Гетену за то, что помог донести. Окорока закопти. На обед и ужин приготовь мясо.
        Судя по ее сексуальной улыбке, последнее можно было не говорить.
        10
        Через день, придя в себя после транспортировки кабана, я сказал, что поплыву на рыбалку, но на другое место, вернусь не скоро. На самом деле решил провести разведку. Небо было в тучах, изредка западный ветер приносил дождевую морось. Задувал он хорошо. Мой ял ходко шел по невысоким волнам на северо-восток. У меня с собой был плед, закутавшись в который я сидел на кормовой банке и рулил веслом. Второй рукой держал шкот, пропустив его одним шлагом через банку, чтобы рука не сильно уставала. Если налетит шквал, надо быстро потравить шкот, иначе ял может перевернуться.
        На северном углу полуострова располагалась небольшая валлийская деревня под названием Брайтан. Почему-то жители моей деревни старались не общаться с жителями Брайтана. Кузнец о ней сказал мне вскользь, как о чем-то не достойном внимания. Брайтан принадлежит графу Честерскому. Я миновал устье реки Мерси. Как мне сказал Йоро, на нашем берегу устья находится большая и богатая деревня Беркенхед, тоже принадлежащая Ранульфу де Жернону. Название, наверное, получила от протекающей возле нашей деревни реки Беркет, потому что расположена в устье ее. Через залив от Беркенхеда и немного восточнее есть валлийская рыбацкая деревушка под названием Темные Воды, на месте которой, наверное, и возникнет Ливерпуль. Кстати, темными водами валлийцы называют Атлантический океан. В двадцать первом веке движение здесь будет очень оживленное, а пока не видать ни судна, ни рыбацкой лодки.
        Я развернул ял и пошел в обратном направлении. По пути сделал остановку на банке и натаскал трески. Я люблю рыбалку, как процесс. Однако наполнение лодки треской приносит удовольствие только первые минут пятнадцать. Потом азарт проходит, остается тупая добыча пропитания. Трескоед - это, конечно, звучит, но не сказал бы, что гордо.
        На берегу, кроме моих женщин, меня встречал Гетен. Лица у всех были озабоченные. Валлиец подождал, пока я дам женщинам указания, наполню рыбой одну корзину, вынесу ее на берег, а потом заберу с лодки парус и весла. Я собирался нести корзину с Фион, но она сразу отошла, а за вторую ручку взялся левой рукой Гетен.
        - Что случилось? - спросил я по пути к деревне.
        - Вилли убили, - ответил он.
        - Кто? - спросил я.
        - Разбойники, - ответил валлиец. - Он с младшим сыном поехал на волах в Беркенхед продать рыбу, а после перепутья на него напали пять человек. Мальчишка убежал, а Вилли убили. Арбу с рыбой увели в лес. Там остались следы от колес, можно по ним найти.
        Дорога от нашей деревни идет сперва на юго-восток. Километрах в четырех, на той стороне реки, есть развилка. Пойдешь направо - окажешься на дороге в Честер, идущей вдоль берега устья реки Ди. На этой дороге располагаются несколько валлийских рыбачьих деревень. Пойдешь прямо - попадешь в деревню Лесная, такую же нищую, как наша, и из мужчин только три старика. Они так же сеют овес и разводят овец, но, поскольку находятся далеко от моря, подрабатывают производством древесного угля, смолы, дегтя. Пойдешь налево - доберешься до богатой деревни Беркенхед. Она наполовину валлийская, наполовину англосакская. Туда и направлялся Вилли. О нем в нашей деревне сильно горевать не будут. Как догадываюсь, недолюбливали его. И не только по национальному признаку. А вот потеря волов грозит деревне голодной смертью.
        - Четыре дня назад пропал купец из Беркенхеда, - продолжил Гетен. - Помнишь, приезжал к нам за шерстью?
        Я проспал этот визит, но заметил, что из дома исчез ворох вычесанной овечьей шерсти.
        - Поехал домой - и как воду канул, - ответил он сам себе.
        - Разве его свои не искали? - спросил я.
        - Думали, он у нас заночевал. Кинулись только на третий день, когда следы дождь смыл. И скот у них начал пропадать. Вчера к нам приходили, спрашивали, - рассказал Гетен.
        Я помнил двух вооруженных мужчин. Как раз занимался с подростками, когда они вышли из ворот. Постояли, посмотрели на нас и ушли.
        - Кто это? - спросил я тогда ребят.
        - Из Беркенхеда, - ответили мне.
        Поскольку к визиту этих двоих деревенские отнеслись, как к чему-то обычному, я тоже сразу забыл о них.
        Мы занесли ко мне во двор рыбу, весла и парус, а затем пошли в дом Вилли.
        Он лежал на столе, облаченный в новую рубаху и штаны. Голова закрыта куском материи. Наверное, разрублена. В доме сидели и стояли несколько женщин и детей, в том числе старшие сыновья-близнецы. Никто не плакал. В эту эпоху насильственная смерть - дело обычное. Гетен говорил, что завтра утром Вилли похоронят. Собравшиеся в доме ждали от меня чего-то.
        Ни их обрядов, ни валлийских слов утешения я не знал, поэтому спросил:
        - Кто с ним ездил?
        - Я, - ответил мальчик дет двенадцати, белобрысый и конопатый.
        Он старался бодриться, но было видно, что еще в шоке.
        - Сколько их было? - задал я следующий вопрос.
        Мальчик показал мне пять пальцев.
        - Какие они из себя? Во что одеты? Какое оружие? - продолжил я допрос.
        Сын Вилли начал с последнего вопроса:
        - У них топоры, большие. А у одного копье. Они все взрослые, с бородами. И в пледах.
        - Один был рыжий? - спросил я и показал на своей левой щеке, хотя делать это не рекомендуют народные приметы: - И свежий шрам вот здесь.
        - Да, - подтвердил мальчик.
        Поскольку все уставились на меня, рассказал:
        - Видел его в лесу. Думал, охотник.
        Я вышел из дома. Следом за мной - Гетен и сыновья-близнецы.
        - Я пометил то место, где они заехали в лес. Возьмем ребят, которые хорошо стреляют из лука, и, если поспешим, до темноты найдем их, - предложил Гетен.
        - Они наверняка будут нас ждать, нападут из засады. От луков в лесу мало проку, так что порубят пацанов зазря, - отклонил я его предложение.
        - Тогда пойдем вдвоем, - решил Гетен.
        - Нет, - отрезал я.
        - Тогда мы сами пойдем, - заявил один из близнецов.
        - Нет, - повторил я и напомнил то, что вбивал в их головы на тренировках: - Мои приказы не обсуждаются, а выполняются.
        Во дворе моего дома Дона, Фион и Краген, пересыпая солью, складывали треску в бочку. Они хотели о многом расспросить меня, но не осмелились. Теперь буду знать, что женщины способны справиться с любопытством. В двадцать первом веке у меня таких примеров не было. Фион зашла со мной в дом, чтобы накрыть на стол. На обед было мясо с душком, пока не сильным. Кабанятина и так имеет специфический привкус. Чтобы его не было, самца надо кастрировать до убоя, причем, не меньше, чем за два месяца. С диким такой номер не проскочит.
        - Раздай мясо соседям, пока не протухло, - сказал я.
        - Хорошо, - согласилась она.
        Фион прямо распирало от желания спросить о чем-то или что-то рассказать. Наверное, как должен вести себя вождь деревни в такой ситуации. А то я не знаю!
        - Два куска вареного мяса положи мне в сумку. И кусок сыра, пару лепешек и кувшинчик для воды, - приказал я.
        У Фион сразу пропало желание что-то мне объяснять. Но все-таки не удержалась от вопроса:
        - А кто с тобой пойдет?
        Я сделал вид, что не слышал его, потому что у меня возникло впечатление, что именно так и должен вести себя вождь валлийской деревни. Это сработало, как классическая фраза двадцать первого века «заткнись, дура».
        В лес было еще рано идти, но я понимал, что спокойно отдохнуть здесь не дадут. К ремню присоединил сшитую Фион из кожи портупею, надеваемую через правое плечо, прицепил к нему слева меч, справа кинжал. Одеяло, свернув, положил на плечи. Красный плед решил не брать. На левое плечо - арбалет, а через левое плечо на правый бок, немного назад, сумку и колчан с болтами.
        Возле ворот меня поджидали Гетен с копьем и мечом и близнецы с луками и мечами. Упреждая их просьбы, приказал:
        - Гетен, закроешь за мной ворота и проследишь, чтобы все были на тренировке.
        Он молча кивнул головой, прислонил копье к столбу и взялся за створку ворот, закрывая ее за мной.
        11
        Я сидел в засаде у реки рядом с тем местом, где видел рыжего, но теперь на одном с ним берегу. Я прошел вдоль реки ниже метров на триста, там переплыл ее. Плыть пришлось всего метра два, в остальных местах глубина была меньше. Потом вернулся назад, к холму высотой метров десять-пятнадцать, на каменистой макушке которого торчали всего две невысокие сосны. На склонах кое-где росли кусты и только ближе к воде - еще и несколько лиственных деревьев. Там я и устроил логово. Отсюда до тропы было метров пятьдесят, и я находился немного сзади того, кто будет набирать воду. Если будет. Уже рассвело, а к реке никто не выходил. Может, они перебрались в другое место? Решил подождать до полудня, а затем пойти на поиски. Я жевал вареную кабанятину с лепешкой и запивал водой, набранной в кувшинчик из реки. Сыр решил съесть позже. Он не протухнет в отличие от мяса, которое к утру стало еще хуже. Так и не доев кусок, выбросил протухшее мясо. Решил сыр разделить на две части. Когда разрезал его, услышал негромкий свист. Кто-то шел по тропе, насвистывая задорную мелодию, которая напоминала мне слышанную в двадцать
первом веке, только никак не мог вспомнить, что это была за песня.
        К реке вышел с котлом в руке рослый парень лет двадцати с небольшим. Волосы у него были темно-каштановые. Они обрамляли симпатичное лицо. Наверное, девки по нему сохнут. Одет в короткий панцирь из толстой кожи поверх рубахи и короткие штаны. Разбойник зашел в реку почти по колено, зачерпнул котлом воду. Когда он распрямился и начал разворачиваться, я выстрелил. Болт угодил в правую часть груди, в район сердца, прошил тело насквозь. Панцирь не помог. Дальше у меня было два плана действий, в зависимости от того, закричит пришедший за водой или нет. Парень выронил котел, прижал обе руки к ране и безмолвно упал навзничь. Всплеск был громкий, но разбойник не закричал.
        Зарядив арбалет и оставив в засаде одеяло и сумку, я быстро и, стараясь быть бесшумным, начал менять позицию. Уходил от берега реки в лес, в ту сторону, где по моим предположениям должен быть лагерь разбойников. Помог мне человеческий голос: кто-то окликнул, как догадываюсь, убитого мною парня один раз, потом второй. Ответа он не услышал. Зато я теперь точно знал, куда мне надо идти.
        Они вырыли, точнее, расширили пещеру в склоне невысокого холма. Была она метра три шириной, полтора высотой и два глубиной. Дно выслали еловыми ветками и накрыли воловьей шкурой. Рядом стоял возок с бортами, сплетенными из ивовых прутьев. Возок был нагружен шестью, которую, как догадываюсь, раньше накрывала воловья шкура. Вряд ли ее принесли с собой. Возле возка расположили арбу покойного Вилли. Ни лошади, ни волов не было видно. Неподалеку от пещеры человек с головой в форме огурца, покрытой черными редкими волосами, завернутый в темно-коричневый плед, стоя на коленях, раздувал огонь в сложенном из сухих веток костре. Я попал ему в переносицу. Разбойник, громко захрипев, ткнулся головой в костер, над которым начал подниматься тонкий синеватый дымок. Я зарядило арбалет и сместился ближе к пещере. От реки послышалась громкая брань. Судя по топоту, все трое побежали по тропе к своему лагерю. Первым, как ни странно, бежал мужчина с длинным телом и короткими, непропорционально мускулистыми ногами. На нем была кольчуга с длинными рукавами и капюшоном, изнутри подбитым материей. В руках держал двуручный
топор с длинным, сантиметров сорок, лезвием. Коротконогий увидел меня в момент выстрела. Я целил в шею, но он начал наклонять голову, поэтому болт попал в нижнюю челюсть и пригвоздил ее к шее. Разбойник сделал три шага, потом выронил топор, шагнул еще раз и упал ниц.
        За ним бежали двое - рыжий с таким же двуручным топором и тщедушный мужичонка с двухметровым копьем. Оба в толстых коротких кожаных доспехах под пледами. Разбойники остановились было, но, поняв, что арбалет зарядить не успею, бросились на меня. Я прислонил арбалет к толстому стволу сосны, от которого сильно пахло живицей, достал из ножен меч. Рыжий на бегу замахнулся топором. Видимо, шрам на щеке ничему не научил его. Я отшагнул влево, за его правую руку, ударом меча по рукоятке отбивая топор вправо, а затем рубанул рыжего по шее. По инерции он пролетел вперед, упав где-то позади меня. Мое внимание было сосредоточено на мужичонке. Несмотря на тщедушность, копьем он орудовал умело. Бил сверху, из-за плеча, целил в грудь. Три раза пугнул и только на четвертый ударил. Я успел отскочить и рубануть по древку. Копье было простенькое, с коротким наконечником в форме лепестка, тонким древком. Тонким, но крепким, разрубить его до конца я не смог. Мужичонка отскочил и быстро перехватил копье двумя руками, чтобы наносить удары от пояса снизу вверх. Так любил биться Сафрак. Он говорил, что удары в грудь
копьем, мечом или ножом лучше наносить снизу вверх: ребра не помешают. Во второй раз мужичонка ударил после десятка ложных выпадов. Я чуть поспешил, рванувшись вперед, чтобы приблизиться на дистанцию удара мечом. Спасло меня то, что копье сломалось во время удара. Острие только скользнуло по моему боку. Зато я со злости на свою поспешность снес мужичонке верхнюю половину черепа, обнажив серовато-розовые мозги.
        Рана оказалась пустяшной, всего лишь кожу содрало. Острие копья пробило шерстяную рубаху, но шелковая выдержала удар. Правда, кровь текла, как из серьезной раны. Пусть течет, меньше шансов заразиться. Я вытер меч о рубаху мужичонки, зарядил на всякий случай арбалет и начал собирать и укладывать на арбу трофеи. Забирал всё до последней окровавленной тряпки. На арбе, кстати, стояли две бочки с рыбой. Предполагаю, что в них есть треска, пойманная мною. Парня, упавшего в реку, я раздел и отбуксировал на глубину. Болт, убивший его, не нашел. Мокрую одежду сложил в котелок и закинул на арбу. Остальные трупы затолкал в пещеру, из которой предварительно забрал воловью шкуру.
        Волов и игреневую - рыжую с белыми гривой и хвостом - кобылу в компании серой с белыми животом коровы я нашел по другую сторону холма. Там была большая поляна, на которой они паслись со спутанными ногами. Я впряг волов в арбу. Воловья упряжь с шестого века не изменилась. Лошадиная тоже, хотя вроде бы должны уже хомут изобрести. Наверное, новинка не добралась еще до этой глухомани. Надо будет ускорить здесь прогресс. Я впряг лошадь в возок и привязал вожжи к задку арбы. Еще одну веревку привязал одним концом к рогам коровы, а другим - к задку возка. Будем перемещаться «паровозиком», потому что у меня нет желания возвращаться сюда.
        Я сходил за одеялом и сумкой. Заодно решил посмотреть, нельзя ли срезать путь? За что мне нравятся сосны - у них в нижней части ствола много сучков остается. По ним, как по лестнице, легко забираешься наверх, к живым веткам, толстым и упругим. Обзор сверху был великолепен. Увидел сразу все четыре деревни: свою, Лесную, Беркенхед и Брайтан. До моей и Лесной по прямой было километра три-четыре, до Беркенхеда - около пяти, а до Брайтана - шесть или больше. Лучше выехать на дорогу, и по ней добраться до своей деревни. Так путь будет длиннее, зато легче. Одно из правил судовождения гласит: кратчайший путь не всегда самый быстрый и безопасный.
        12
        Волы, лошадь, корова, арба, возок и груз на них теперь принадлежали мне. Пришли из Беркенхеда хозяева лошади и коровы, опознали, но выкупать отказались, не по карману стало. Боевые топоры отдал Йоро на перековку в двуручную пилу, рабочий топор нормального размера, подковы для лошади, кое-какие детали для телеги и наконечник для копья, длинный, трехгранный, с защитными полосками полуметровой длины, чтобы трудно было перерубить древко, новое, ясеневое, два с половиной метра длинной, которое сделал Гетен. Заодно он приделал деревянные борта и задок, превратив возок в телегу. Кольчуга оказалась коротковата, особенно рукава. Разрезов внизу спереди и сзади или по бокам не было, видимо, предназначена для пешего бойца. Но это лучше, чем ничего. Я настолько привык в шестом веке носить кольчугу, что без нее чувствовал себя раздетым. Кожаные доспехи решил продать. Фион сообщила, что в конце следующей недели из Беркенхеда пойдет обоз в Честер. Можно к нему присоединиться. Решил отвезти туда еще и трофейную шерсть, и одну свою и две Виллины бочки с соленой рыбой. В городе надо будет много чего купить. Моих
золотых монет явно не хватит. На боевого коня уж точно.
        Сидя у Йоро в кузнице, когда он ковал для меня пилы, спросил:
        - Чей это баркас лежит на берегу?
        Йоро теперь деревенский премьер-министр, поскольку у Гетена полностью отсутствуют административные способности и желание решать вопросы. Эти два качества редко сочетаются в одном человеке. Те, кто любит решать вопросы, не умеет это делать и наоборот.
        - Общий, - ответил Йоро. - Раньше на нем плавали за добычей.
        - Куда? - поинтересовался я.
        - Когда как, - ответил кузнец. - Самую богатую добычу брали или в южных графствах, или в Ирландии.
        - Я хочу купить его, - сказал я.
        - Можешь даром забрать, - сказал Йоро. - Все равно им некому пользоваться.
        - Нет, я заплачу за него по две трески на каждый дом, - предложил я. - Хватит?
        - Люди не откажутся, - произнес кузнец и предупредил: - Баркасом давно не пользовались, ремонтировать надо.
        - Заметил, - произнес я.
        Дни до отъезда в Честер я потратил на лов рыбы, чтобы расплатиться за баркас, изготовление пилы, топора, копья, а также хомута, дуги и оглобель, сделанных по моим чертежам Гетеном. Хомутину сделали из шкуры косули. Я собирался пошить из нее плащ, но придется отложить до лучших времен. Я объяснил Гетену, что, где и как надо закрепить на телеге, чтобы оглобли легко поворачивались. Потом надели на лошадь хомут, запрягли ее. Как учил меня мой сосед Шинкоренко, хомут должен плотно прилегать к шее, но при этом между хомутиной и горлом должен быть зазор, чтоб пролезала ладонь плашмя, а между хомутом и гребнем - два пальца. Сделали пробную поездку, подправили недостатки. Гетен с присущей крестьянину сметкой лучше меня понимал, что и как должно быть. Исполнитель он был превосходный.
        - С такой упряжью она сможет намного больше груза везти! - восхитился валлиец.
        - Раза в три-четыре, - сообщил я.
        - Значит, ее можно и в плуг запрячь? - сразу сообразил он.
        - Конечно, - ответил я. - Две лошади легко потянут тяжелый плуг. И намного быстрее волов.
        - Эх, нам бы еще одну лошадь! - с намеком произнес Гетен.
        - Чем скорее отремонтируем баркас, тем раньше появится вторая лошадь, - пообещал я.
        Сказал это к тому, что попросил Гетена, чтобы, пока я буду в городе, вместе с пацанами срубил и привез на берег к баркасу несколько деревьев: помеченные мною дуб, ель и несколько сосен. На баркасе надо поменять несколько досок обшивки. Еще я решил нарастить киль, борта, сделать палубу, чтобы трюм был закрытый, и румпельный руль и установить мачту. В результате баркас превратится в шлюп. Осталось найти людей, которые способны претворить мои планы в жизнь. Гетен такое не потянет, даже с помощью пацанов.
        Моя армия теперь разве что в рот мне не смотрит. Поэтому я немного увеличил время тренировок и видоизменил их. Теперь учу не только на мечах биться, но и работать копьем, а также ходить в ногу, строиться и перестраиваться. В мореходке я под любым предлогом увиливал от строевых занятий. Мальчишки не ропщут. Если я сказал, что это надо знать и уметь, значит, так оно и есть. Иначе я бы не смог один справиться с пятерыми разбойниками в броне, отделавшись одной раной. Она, кстати, выглядит впечатляюще, да и крови из нее натекло порядочно. Рубашка на боку была вся в крови, когда добрался до деревни. Отказавшись от помощи деревенской знахарки, я искупался в море. Морская вода - лучший антисептик и «заживитель» ран. Вечером я, как ни в чем ни бывало, провел тренировку. У меня уже есть на примете десяток парней, с которыми можно поискать счастья в чужих краях.
        В конце следующей недели я запряг в телегу лошадь, получившую кличку Скотт, что значит Шотландка. Это здесь самая распространенное имя рабочих кобыл. В телегу были погружены три бочки соленой трески, щиты, кожаные доспехи и овечья шерсть. Всё это было накрыто воловьей шкурой и обтянуто веревками. В итоге телега с грузом была выше человеческого роста, но не тяжелая. Лошадь, не особо напрягаясь, везла ее, даже когда мы с Фион подсаживались на телегу. Я по большей части шел, вновь привыкая к тяжести кольчуги. А вот капюшон не накидывал на голову, потому что не привык к нему, мешал он мне, хотя Фион сшила кожаную шапочку под него. Меч висел у меня на поясе, а арбалет с натянутой тетивой и вставленной стрелой лежал за сиденьем.
        До Беркенхеда добрались без происшествий. Лежал он в стороне от пути на Честер, но в одиночку путешествовать в двенадцатом веке так же опасно, как и в шестом. Деревня была большая, с пристанью на реке. Правда, самое большое судно - баркас метров десять длиной. С одной стороны деревню защищает река, а с трех - ров шириной метров пять. Далее окружена валом с частоколом поверху. Трое ворот. Главная улица вымощена камнем. В центре деревянная церковь. Следовательно, по русской классификации это уже не деревня, а село. Англичане называют такие таун, что можно перевести, как местечко или городок. В двадцать первом веке Беркенхед будет соединен тоннелем с Ливерпулем, но у меня тогда не было времени да и желания навещать его.
        Переночевали у младшей сестры Доны, неунывающей женщины по имени Шусан, больше похожей по характеру на племянницу Фион, чем на старшую сестру, вечно хмурую. Ее муж тоже погиб, успев наплодить пятерых детей, двух дочек и трех сыновей. Мальчишки были четырнадцати, тринадцати и десяти лет. Старшего звали Нудд, среднего - Рис, а младшего - Ллейшон. Мы привезли им в подарок три больших трески, которых я поймал утром. Две тут же были приготовлены на ужин. Как догадался, семья впервые за долгое время наелась досыта.
        - Мне нужны помощники по хозяйству. Не отдашь нам на время своих старших сыновей? - спросил я Шусан.
        - Конечно, отдам! - согласилась она с радостью.
        - Мы будем тебе за это рыбу присылать, - пообещал я.
        - Можете ничего не присылать. Троих детей мне будет легче прокормить, чем пятерых, - призналась она.
        - У нас с едой проблем нет, - заверил я.
        - Когда муж был жив, и у нас не было, - печально призналась Шусан и сразу опять заулыбалась. - Вы меня здорово выручите, если возьмете их!
        - На обратном пути заберем, - пообещал я.
        Утром тронулись в путь. Мне предложили возглавить колонну, но я отказался, сославшись на незнание дороги. Я помнил, что больше всего в обозе при нападении достается первой и последней телеге. Всего набралось четыре арбы, запряженные парами волов, и три телеги, включая нашу, запряженные лошадьми. Беркенхедцы везли в город рыбу, шкуры, древесный уголь, смолу, деготь, пеньку. Их телеги тащили по две лошади, но справлялись намного хуже моей кобылы. Двигались мы очень медленно, поэтому до ночи не успели добраться до Честера. Когда остановились на ночевку возле большой англосакской деревни, хозяева двух этих телег подошли ко мне, чтобы рассмотреть хомут и упряжь. Я показал и рассказал им, как сделать хомут и дышло, чтобы впрягать сразу две лошади. На холме возле этой деревни я увидел первый замок, хотя у меня язык не поворачивался так назвать. Это был окруженный рвом холм с деревянным частоколом. На маковке холма располагался донжон, который был метра четыре на три и высотой в шесть-семь. Снизу пару метров из камня, а все остальное деревянное. Раньше нам попадались только маноры - жилища рыцарей -
двухэтажные дома с глухим, без дверей, первым этажом, и жилым вторым, на который вела узкая деревянная лестница. Второй этаж был раза в полтора выше первого. По бокам двор ограждали примыкающие к дому, одноэтажные, хозяйственные постройки, а с четвертой стороны был высокий забор с воротами. Видимо, на полуострове, особенно дальше от моря, жизнь была спокойнее. Не имело смысла тратить деньги на замок. Или денег было маловато. Деревни около маноров не походили на богатые.
        13
        Честер расположился у излучины реки. Четырехугольной формы, с закругленными углами - в виде игральной карты, как любили строить римляне, которые его основали. Там, где его не защищала река, был ров шириной метров десять. По всему периметру города был вал высотой метров шесть-семь с четырехметровым деревянным частоколом поверху и двумя десятками деревянных башен, которые были на пару метров выше. Внутрь вели четверо ворот. В общем, типичная для этих мест система защитных укреплений. До каменных стен и башен они еще не доросли, хотя уже побывали в Византии, Азии, увидели, какие укрепления можно построить при желании. Честер по меркам Византии - большая деревня. С одной стороны к городу примыкало предместье, где жили и работали ремесленники, а с другой - луг, на котором проводились ярмарки. Как мне сказали, они проходят еженедельно по субботам и воскресеньям, но мы приехали на ежегодную, которая продлится целую неделю. Арбы, телеги, тележки и вьючные лошади с товаром занимали почти все пространство луга, мы с трудом нашли свободные места. У берега реки стояло несколько торговых судов, с которых
выгружали на берег бочки с вином, тюки с тканями, мешки со специи, связки оружия и доспехов.
        Пока я развязывал веревки и готовил товар к продаже, Фион прошлась по рядам и узнала цены. Покупателей было мало, поэтому оставил ее торговать, а сам отвел лошадь на пастбище, где за небольшую плату она будет до нашего отъезда пастись под присмотром местных пастухов. Затем прогулялся к реке, чтобы рассмотреть суда получше. Они стояли ошвартованные к деревянной пристани. Часть судов была похожа на византийские нефы, двухмачтовые, с латинскими парусами. Длина метров двадцать пять, ширина - около семи. Высокий нос загибается назад. Корма трапециевидная. С каждого борта по рулевому веслу. Фок высотой метров десять, грот пониже метра на два, и обе мачты немного наклонены вперед. Реи из двух брусков и длиннее мачт. На корме - надпалубная рубка, но бака нет. Обшивка корпуса встык. Надводный борт высотой метра четыре. Парусники в чистом виде. Пришли они со Средиземного моря, из Генуи. Вторую часть составляли похожие на то одномачтовое судно с прямым парусом, которое я видел в море. Может быть, одно из них и было им. Пришли они из портов Северной Европы. Эти были покороче и поуже на пару метров. Мачту
спереди и сзади удерживали две группы из трех вант, прикрепленные к верхнему поясу обшивки на внешней стороне. До выбленок - веревочных скрепов на вантах, служащих ступеньками - еще не додумались. Обшивка встык. Надводный борт в грузу будет всего метра два. Я прикинул, что северян будет легче захватывать. Третью часть составляли местные баркасы типа того, каким я теперь владел. Они использовались в каботаже, поэтому не интересовали меня. Пока не собирался напрягать отношения с местными властями. Не знал, как они отнесутся к морскому разбою.
        Заодно присмотрел себе стеганку на хлопке. Ее не было в моем списке обязательных покупок, но, увидев, сразу решил приобрести. На собственной безопасности не стоит экономить. Стеганка была темно-синего цвета и прошита вдоль и поперек желтыми нитками. Желтые строчки делили ее на темно-синие прямоугольники. Сделана в форме запашного халата, причем каждая пола закрывала всю грудь, то есть, спереди стеганка получалась двухслойной. Застегивалась на левом боку на четыре белые костяные пуговицы. На плечах - втрое толще. Туда бьют чаще всего. Когда мерил стеганку, будто в шестой век вернулся. Торговец, плутоватый генуэзец, запросил за нее шесть шиллингов. Я смотрю, цены сильно упали за шестьсот лет. То ли драгоценные металлы подорожали, то ли товары подешевели. Попутчики по дороге в Честер рассказали мне, что здесь в ходу серебряные монеты. Один фунт (примерно триста пятьдесят граммов) серебра равнялся двадцати шиллингам или двести сорока пенсам, которые чаще называли пенни. Еще была марка, но не монета, а так называли сумму в две трети фунта. Я прикинул, что пенни весит, как византийская серебряная
силиква, которых в золотой номисме было двадцать четыре. Следовательно, шесть британских шиллингов равны трем золотым номисмам. Если, конечно, за шестьсот лет не изменились цены серебра и золота. У меня с собой были все десять золотых. Два дала Фион, чтобы разменял (второй она получила от жены Йоро с просьбой купить кое-что), а еще два вручил мне сам кузнец, чтобы приобрел ему железа.
        - Она сделана из пуха птицы, которая живет в непроходимых лесах в жарких странах, - начал заливать мне генуэзец на латыни, которая за шесть веков почти не изменилась.
        - Это пух собирают в поле с растений, - сказал я ему на латыни.
        - Откуда ты знаешь? - удивился купец.
        - Я бывал в тех краях, где его выращивают, - ответил я.
        - Не может быть! - не поверил он. - Туда надо добираться почти год, сперва по морю, а потом по суше!
        - Это если через Средиземное море, а если через Русь, то намного быстрее, - рассказал я.
        - Ты - рус? - догадался генуэзец. - А как здесь оказался?
        - Корабль мой утонул, я один спасся, - сообщил ему.
        - Если покажешь мне короткий путь в Персию, отвезу тебя домой и хорошо заплачу, - пообещал купец.
        - Я пока не хочу возвращаться домой, но, если передумаю, дам тебе знать, - сказал я. - Ты здесь часто бываешь?
        - Каждую весну на ярмарку приплываю, - ответил купец и сам спросил: - А ты чем торгуешь?
        - Да так, мелочью, - уклонился я от ответа и показал ему монеты, которые достал из потайного кармана ремня. - Дам тебе за стеганку три византийские золотые номисмы.
        - Покажи, - попросил генуэзец.
        Он долго рассматривал монеты, пробовал на зуб, сгибал.
        - Никогда не видел таких, - сообщил купец.
        - Полновесная номисма императора Тиберия Второго. Мой предок служил у него в армии, привез много таких. Кое-что досталось и мне, - рассказал я. - Можешь разрезать, проверить.
        - Ты не похож на обманщика, - сказал генуэзец, пряча монету, которую так долго проверял.
        - А кто сейчас император Византии? - спросил я на всякий случай.
        - Иоанн Красивый, - ответил купец.
        - Давно он правит? - поинтересовался я.
        - Давно, лет двадцать, - ответил генуэзец и сам спросил: - У тебя еще есть византийские золотые монеты?
        - Есть, - ответил я и показал остальные семь.
        - Могу обменять на местные серебряные монеты, - предложил он и мотивировал свой поступок: - Золото меньше места занимает.
        А мне нужны более мелкие монеты, потому что с золотого редко у кого есть сдача. Сошлись на двадцати четырех пенни за золотой. Поскольку генуэзец явно радовался, подозреваю, что я продешевил.
        К моему возвращению Фион продала полбочки трески. С сияющим от счастья лицом она отдала мне вырученные пенни.
        - Половину монеты я отдала за право торговать, - сообщила она.
        Медных денег здесь не было, поэтому, как и в Византии, когда требовалась мелочь, монеты разрубали на половинки и четвертинки.
        - Все наши так сделали, - добавила она, поглядывая на меня с вопросом: правильно ли сделала?
        Фион впервые оказалась дальше Беркенхеда. Всю дорогу она перечисляла мне наставления, полученные от матери и других деревенских женщин, когда-либо бывавших на ярмарке в Честере. И всё равно боялась сделать что-нибудь не так, а еще больше - остаться здесь одной.
        - Ты далеко не отходи, - попросила она, - а то я одна могу не усмотреть, что-нибудь украдут.
        Я просидел с ней до вечера. За это время допродали треску из открытой бочки. Монеты складывал в кожаный мешочек, сшитый для такого случая Фион. Теперь их было много. Ночевали под своей телегой на воловьей шкуре, подложив под голову пучки шерсти и укрывшись пледами. Неподалеку от нас горели костры и несколько компаний, в том числе и наши попутчики, отмечали удачный торговый день. Суда привезли с территорий будущей Франции и Испании много недорогого и хорошего вина. Сквозь сон я слышал, как несколько раз выясняли спорные вопросы на кулаках. Угомонились только к середине ночи.
        На следующий день торговля пошла бойчее. Ближе к обеду подошел городской чиновник в сопровождении двух солдат и взял с нас еще полпенни за право торговать. Затем я продал компании мутных вооруженных мужиков, скорее всего, бандитов, кожаные панцири. Достались они мне относительно легко, поэтому цену не заламывал, сторговавшись быстро. Заминка получилась, когда они не смогли сосчитать, сколько всего надо заплатить? Предложил им заплатить за каждый панцирь отдельно - и сделка завершилась. Вскоре ушла вторая бочка трески. Когда открывал третью, к телеге подошли двое заезжих купцов. Лицами и манерой поведения - нарочитой открытостью - они напоминали голландцев двадцать первого века. Интересовала их шерсть. Я назвал цену.
        - Дорого. Скинь, и мы заберем всю, - предложили они.
        - Я вам сказал оптовую цену. Дешевле не найдете, - сказал я.
        - Найдем, - заверили купцы.
        - Но, если не найдете, здесь она уже будет стоить дороже, - предупредил я, усмехнувшись.
        Они переглянулись, усмехнулись в ответ и заплатили, сколько я запросил.
        К вечеру весь наш товар был продан, и я сам, без помощи лошади, выкатил телегу за пределы ярмарки, чтобы на следующий день не платить за право торговать. Расположились на берегу реки, рядом с водяными мельницами. Фион помыла бочки в реке, и я поставил их на телегу сушиться. Вторая ночь прошла спокойнее, потому что возле нас пока было мало народа. Правда, спать пришлось без подушек из шерсти.
        На третий день я попросил соседей присмотреть за нашей телегой, а сам с Фион пошел делать покупки. Сначала решили приобрести то, что надо ей и что заказали ее родственники и соседи. Она ходила между рядами, спрашивала цену, торговалась, но ничего не покупала. Я догадался, что, следуя инструкции, она должна обойти всю ярмарку, найти нужный товар по самой низкой цене, а потом вернуться и купить. Поэтому я тупо ходил за ней, пока не увидел, что продают мыло. Оно было темно-коричневое, мягкое и сильно воняло. Производство его явно деградировало с шестого века. Зато и цена сильно упала. Я купил два куска. Расплатившись и спрятав мыло в сумку, которая висела у меня через левое плечо, пошел догонять Фион. Она торговалась с продавцом поросят.
        Мимо Фион проходили трое пьяных молодых мужчин в кожаных шлемах и доспехах и с мечами на поясах. Похожие на них солдаты вчера сопровождали городского чиновника. Наверное, тоже из городской стражи. Судя по языку, на котором разговаривали, это англосаксы. Пьяные остановились рядом с Фион, и тот, что был ближе, шлепнул ее по заднице. Фион хотела сказать ему что-то соответствующее моменту, но я опередил. От моего удара в шнобель пьяный хулиган отлетел метра на три. Сперва он тупо уставился на меня, а потом выхватил меч. Я тоже. Его товарищи решили не вмешиваться, отшагнули в сторону. Все остальные, кто находился поблизости, быстро удалились на безопасное расстояние, причем без крика и визга. Видимо, подобные мероприятия здесь не в диковинку.
        Я не знаю местного уголовного права, но, как догадываюсь, если бы стражники напали на меня втроем, это было бы убийство, а когда один на один - это нормальный мужской разговор, не смотря на последствия. Увидев, что я достал меч и что на мне кольчуга, а значит, воин, может быть, рыцарь, стражник заколебался.
        Но тут один из его пьяных приятелей подзадорил:
        - Задай ему жару!
        И стражник бросился на меня.
        Мои пацаны и то уже умеют лучше сражаться. Я отбил его меч, шагнул вперед и за правую его руку и приставил свой снизу к его подбородку и надавил несильно. В таком положении ему трудно ударить меня, а мне легко разделаться с ним. Острие меча прорезало кожу, выступила кровь. Стражник побледнел, трезвея прямо на глазах. От него сильно завоняло пОтом. Страх имеет не только цвет, но и запах.
        - Выбрось меч, - приказал я.
        Стражник уронил меч на землю.
        - А теперь попроси у леди прощения, - предложил я.
        Он что-то невнятно пробормотал.
        - Скажи громко и ясно, - потребовал я и надавил мечом сильнее.
        Острие было наточено хорошо, по нему сразу потекла алая кровь.
        - Простите, леди! - громко и почти внятно произнес стражник.
        Я вытер меч о рукав его рубахи и спрятал в ножны. Почувствовав спиной взгляд, обернулся. Сзади меня на крупном, боевом коне сидел пожилой мужчина в кольчуге и шлеме. Лицо вытянутое, костистое, брови кустистые, глаза под ними бледно-голубые и холодные, рыбьи, длинные русые усы и борода с проседью, губы тонкие, плотно сжатые. Взгляд спокойный, оценивающий. Видимо, я не укладывался ни в какой известный ему шаблон. Веду себя, как рыцарь, но не очень похож. С ним были два всадника, облаченные в кожаные доспехи, наверное, оруженосцы или слуги. Я посмотрел на него так же спокойно и как равный на равного. Он это понял.
        - Пойдем, - позвал я Фион.
        И увидел ее глазами стражников. Смазливая валлийская крестьянка - как же с ней иначе обращаться! Фион, вроде бы, почувствовала это, потому что сильно покраснела. Я положил ей руку на плечо, чтобы подбодрить. Фион остановилась и потерлась щекой о мою руку, ни мало не смущаясь окружающих.
        Обойдя всю ярмарку, мы пошли по второму кругу, но уже делая покупки. Фион накупила всякой всячины для себя и других обитателей деревни. Два раза мне приходилось относить покупки на нашу телегу. Напоследок купила трех поросят, черных с белыми пятнами, очень похожих на диких: самца у торговца, возле которого я воспитывал стражника, и по одной самке у двух других. Наверное, кабанятина понравилась. Двух поросят пришлось нести мне. Занятие оказалось очень веселым. Смеялись все, кроме меня. Я отпустил поросят в телегу, высокие борта которой не давали им убежать, оставил Фион охранять наше добро и пошел за покупками сам.
        Мне нужно было железо, из которого Йоро выкует много нужных для шлюпа вещей. Крицы железа напоминали караваи хлеба, только весили намного больше. Это продукт первичной переработки железной руды, в нем много шлака, примесей. Его сперва надо будет поковать, очистить, а потом уже изготавливать что-то. Я купил Йоро и себе, каждому на сорок восемь пенсов. Старик-торговец с лицом в черных точках, который продавал их, игрался намагниченным кусочком железа, прикладывая его к крицам. Магнит с щелчком прилипал. Это, видимо, помогало скрасить время ожидания покупателей.
        - Продай мне и его, - попросил я.
        Старик приложил магнит к купленной мною крице:
        - Забирай так, ты много у меня купил. - Он усмехнулся, отчего лицо сразу помолодело, и черные точки стали не так заметны, и сказал: - А то, как дитя малое, играюсь с ним, а выбросить жалко!
        Я отнес железо на свою телегу и опять вернулся на ярмарку. Купил свинец на блесны. Плавленый свинец блестит и тонет лучше олова. Осталось узнать, что по этому поводу думает треска. Приобрел тарелку оловянную, как обещал теще. А то она до сих пор тяжело вздыхает, когда я растягиваю в доме на просушку свою рыболовную снасть. И, самое главное, сторговал большую сковороду с высокими бортами. Надоело мне все вареное. Напоследок купил два отреза дорогой материи - белой льняной и красной шерстяной. Первая пойдет Фион на рубаху, а вторая - на блио, верхнее платье. Так ходят здесь богатые женщины, которых никакому стражнику не придет в голову шлепнуть по заднице. К тканям добавил кисейную накидку на голову и длинный, витой, красно-зелено-желтый, льняной шнур, который местные женщины используют, как пояс. Первый оборот завязывают вокруг талии с узлом на пояснице, второй - на высоте бедер с узлом над нижней частью живота, а концы пояса обязательно должны быть одной длины и свисать чуть ли не до земли.
        Затем сходил на верфь из двух стапелей, которая располагалась ниже по реке. Запах стружки напомнил мне херсонские верфи, постройку моей первой шхуны. Здесь всё было намного скромнее: стапеля маленькие и строили на них рыбацкие баркасы. Обшивка бортов внахлест, корма острая, соотношение ширины и длины - примерно один к трем с половиной. Ближний ко мне баркас уже заканчивали, а второй сделали примерно на треть. Я подошел к первому и спросил четырех плотников, которые на нем работали:
        - Не подскажите, где мне найти пару плотников, чтобы переделать баркас?
        - А что именно надо переделать? - спросил один из них, лет сорока, с открытым лицом и большими руками.
        - Нарастить борта, настелить палубу, установить и закрепить мачту, - ответил я.
        - Если сделать выше, он перевернется! - насмешливо заявил плотник.
        - Не перевернется, - уверенно заявил я. - Но вы в любом случае отвечать не будете. Сделаете то, что я скажу, получите деньги, а дальнейшая судьба баркаса - не ваша забота.
        - Сколько будешь платить? - поинтересовался плотник.
        - По два пенни в день. Без дороги, - ответил я.
        Как я узнал, квалифицированному рабочему здесь платили самое большее полтора пенса в день.
        - Далеко идти? - спросил мужчина.
        - Один день. Неподалеку от Беркенхеда, - рассказал я.
        Плотник почесал небритую щеку, переглянулся с молодым мужчиной, похожим на него, наверное, сыном.
        - Работы на неделю. Туда довезу на телеге, обратно сами пойдете. Рыбы и молока будете есть, сколько пожелаете, а с мясом похуже, - добавил я.
        Хорошая кормежка оказалась сильным аргументом.
        - Когда поедем? - спросил плотник.
        - Как ярмарка закончится, - ответил я. - Или чуть раньше. Где вас найти?
        - Здесь, - ответил он. - У нас еще работы дня на два.
        Я объяснил на всякий случай, где найти меня, и пошагал назад. Сюда шел, обходя город, чтобы осмотреть его со всех сторон, а обратный путь проложил мимо замка, который располагался между верфью и городом. Замок построили у самой реки на высоком холме, скорее всего, искусственном. Его окружал ров шириной метров двенадцать, заполненный водой, затем шел вал, верхняя кромка которого была немного выше башен городской стены. Поверх вала шел частокол с семью каменно-деревянными башнями. Внутри возвышался прямоугольный каменный донжон - довольно большое здание высотой метров двадцать с четырьмя башнями на углах. На самом верху одной башни под навесом ходили часовые. Подъемный мост соединял замок с городской башней, в которой были ворота. То есть, из замка можно было выехать только через город. С двух сторон замок защищала река, с третьей - город и только с одной на него можно было напасть сразу. С этой стороны находились три башни, выступающие вперед, чтобы можно было вести фланговый обстрел нападающих.
        Я зашел в город через открытые ворота из толстых дубовых досок усиленных железными полосами. Располагались они в каменной башне. Из просвета сверху выглядывали железные штыри - нижняя часть поднятой решетки, которую опускают перед воротами. Такая же имелась и перед вторыми открытыми воротами. Сейчас она была тоже поднята.
        Город основан на каменной почве, поэтому улицы просто очистили от верхнего слоя грунта. Они были сильно побиты колесами. Вдоль домов с обеих сторон пролегали сточные канавы открытого типа, как догадываюсь, оставшиеся от закрытой канализации римлян, в которые теперь выплескивали всё ненужное прямо из окон, поэтому прохожие старались держаться посередине улицы. Вонища была покруче, чем в Херсоне Византийском, хотя здесь гарум не изготовляли и рыбу почти никто не солил. Была у меня мысль поселиться в городе и заняться торговлей, но теперь ее разъели городские миазмы. На окраине были одноэтажные деревянные дома с соломенными крышами. В некоторых располагались ремесленные мастерские: ткачи, скорняки, дубильщики, сапожники, седельщики, кузнецы… Чем ближе к центру, тем чаще попадались двухэтажные дома с каменным первым и деревянным вторым. Первый этаж, видимо, используется под склад, потому что глухой, без дверей, а на второй этаж вела деревянная лестница. То ли это подражание рыцарским манорам, то ли в камне подвал трудно вырубать, а без него никак. В некоторых домах на втором этаже располагались
торговые лавки и мастерские.
        В центре города, где пересекались улицы, соединяющие противоположные ворота, была прямоугольная площадь, на которой располагался квадратный помост с толстым столбом в центре. Наверное, место проведения реалти-шоу «Попался!». С одной стороны площадь ограждала каменная церковь довольно примитивной архитектуры, хмурое и тяжеловесное здание, а с другой - трехэтажное, более изящное, с высоким первым этажом, возле которого стояли четверо стражников и что-то весело обсуждали. Я бы подумал, что это мэрия, но такого заведения в двенадцатом веке вроде бы не было.
        В церкви был прохладный полумрак и стоял легкий запах ладана и свечей. Производила она впечатление бедной. Может, потому, что привык к сиянию золота в византийских. Я решил было, что, кроме меня, здесь никого нет, но услышал за спиной обращение на вульгарной латыни с примесью, как мне показалось, готских слов. Наверное, это норманнский язык. Сзади меня стоял священник в темной рясе почти до пола, подпоясанной красным витым шнурком, - мужчина лет тридцати пяти с тонзурой, окруженной темно-русыми волосами, и выбритым узким лицом.
        - Давай поговорим на латыни, - предложил я.
        - С удовольствием! - согласился священник. - Здесь редко встретишь человека, говорящего на этом божественном языке! Особенно воина.
        - Я долго жил среди ромеев, - сообщил ему.
        - А что тебя привело сюда, сын мой? Хочешь исповедаться, причаститься? - поинтересовался он.
        - Хочу узнать, какой сейчас год от рождества Христова, - ответил я.
        - Тысяча сто тридцать девятый, - посчитав в уме, ответил удивленный священник.
        Как догадываюсь, они еще пользуются летоисчислением от сотворения мира.
        - А зачем тебе, воину, это знать? - спросил он.
        - Да поспорил я с одним рыцарем, - ушел я от ответа.
        - И кто оказался прав? - насмешливо поинтересовался священник.
        - Угадай с двух раз, - ответил я с улыбкой.
        Священник хихикнул и удовлетворенно закивал головой.
        - Ты не норманн, не сакс, не валлиец, - пришел он к выводу. - Византиец?
        - Нет, - ответил я.
        - А кто? - спросил священник и с улыбкой добавил: - С двух раз не угадаю!
        - Рус, - признался я.
        - Насколько я знаю, твои земли далеко отсюда, - поделился священник знанием географии.
        - Очень далеко, - согласился я. - Так что теперь я живу здесь.
        - Русы, как я знаю, принадлежат к греческой церкви, - дипломатично сказал священник.
        Его коллеги при разделении церквей лет сто назад, заявили, что православные такие язычники, что от них даже бога тошнит. Мне, атеисту, было плевать на обряды.
        - Я давно уже здесь и принадлежу римской церкви, - сказал я и перекрестился слева направо. - Хотя богу, как мне кажется, это безразлично.
        Священник перекрестился вслед за мной, однако развивать тему не стал.
        - Кому служишь? - спросил он.
        - Уже никому. Ищу нового сеньора, - ответил я.
        - Графу Честерскому нужны смелые рыцари, - сообщил священник.
        - Граф еще не знает, что я смелый, - пошутил я.
        - Всё в руках божьих, - произнес священник, снова перекрестился и посмотрел в сторону ризницы, давая понять, что у него есть дела поважнее. - Чем еще тебе может помочь наша церковь Святого Иоанна?
        И тут меня осенила блестящая идея:
        - В грехе живу, святой отец. Не мог бы обвенчать нас?
        - Не только могу, но и должен, сын мой! - воскликнул священник.
        - Сколько будет стоить? - спросил я.
        - Сколько не жалко пожертвовать богу, - ответил он.
        - Могу позволить себе пожертвовать один пенни, - произнес я. - У меня сейчас не лучшие времена.
        - Каждое подаяние будет принято и каждая молитва услышана, если идет от чистого сердца! - сказал священник.
        Я понял его слова, как согласие:
        - Когда можно прийти?
        - В любое удобное время, - ответил он.
        - Тогда я схожу за невестой, - сказал я. - На одну греховную ночь будет меньше.
        - Правильно, сын мой! - согласился священник.
        Когда он закончил обряд, невеста разрыдалась. Мне кажется, до этого момента Фион не верила, что я останусь с ней. Просто хотела, чтобы пробыл рядом подольше. Из церкви Фион вышла другой женщиной, уверенной в себе, приосанившейся. Даже в своей простенькой одежде она больше не выглядела валлийской крестьянкой. Впрочем, дорогой наряд ей тоже не помешает.
        14
        Старшего плотника звали Билл, а его сына - Тони. Я нанял им в помощь Гетена и трех своих учеников - Умфру и сыновей Вилли, близнецов Джона и Джека. Умфра был самым толковым, а близнецы самыми старшими. Они напилили сосновых досок на обшивку бортов и палубы. Первые согнули с помощью колышков, вбитых в землю под навесом, и оставили сушиться. Сами тем временем занялись удлинением киля, изготовлением руля, наращиванием шпангоутов. Я каждый день контролировал их работу, рассказывал и показывал, как и что делать. Билл слушал очень внимательно, особенно, когда я объяснял теорию кораблестроения. Началось с того, что плотник усомнился в необходимости балласта в виде камней на дне баркаса, между которыми засыпали мелкую гальку, чтобы они не катались во время шторма. Билл был практиком. Его научили строить рыбацкие баркасы, показали, что и как надо делать. Он никогда не подвергал сомнению опыт старших. Даже мысль о подобном ему казалась раньше кощунственной. А я вырос в России, где сомнений не вызывают только криминальные авторитеты. Я рассказал ему, что такое метацентрическая высота, остойчивость,
продольная и поперечная жесткость и еще много чего. Билл и особенно его сын Тони оказались неглупыми малыми, много чего усвоили.
        Оставлял работы над шлюпом без присмотра я только дважды: ночью сходил на охоту, на место первой засады, где взял еще одну косулю, а потом отсыпался до обеда; и на полдня - в море, где убедился, что треска относится к свинцовой блесне не хуже, чем к оловянной. Я бы удивился, если бы оказалось иначе. В Керченском проливе в двадцатом веке ловил подростком бычков на желтый фильтр от окурка, который на сленге тоже назывался бычком, или на кусочек красного пластика, нацепленный на крючок. С тех пор (или до тех пор?!) морская рыба умнее не стала.
        В это время мои женщины шили паруса. Материю купил в Беркенхеде на обратном пути. И еще веревок, пеньки и смолы. Все это привезли мне на следующий день, потому что свободного места на моей телеге не было. Перед отъездом я купил муки, смесь пшеничной и ржаной. Надоел мне хлеб из овсяной. Наполнил ею две наши бочки. В третью сложили тряпки и ценные, по мнению Фион, вещи. Остальное вместе с железом и инструментами плотников уложили под бочки и возле них, накрыли воловьей шкурой и надежно обвязали. Поросят везли в мешке. Стоило зазеваться - и приходилось долго бегать за ними. Как ни странно, по пути ничего и никого не потеряли.
        С переделкой баркаса в шлюп уложились в восемь дней. Теперь у него был румпельный руль и трюм метра полтора высотой. На дне трюма, над балластом, выстелена палуба, на которой можно будет спать при переходе без груза. Мачта имела в высоту пять с половиной метров - немного меньше, чем рекомендовано. Были у меня сомнения по поводу ее устойчивости, ведь стоячий такелаж пришлось набивать руками, потому что Йоро не сумел сделать талрепа. К мачте прикрепили гик триселя и бегущий такелаж. Возле бортов располагались банки для гребцов, по семь с каждого. В высоком фальшборте проделаны отверстия для весел с железными уключинами, которые выковал по моему заказу Йоро и которые были здесь в диковинку. Впереди мачты палуба между банками гребцов была свободна. Там была приготовлена многострадальная воловья шкура, отбитая у разбойников, которую можно будет натянуть, как тент, чтобы прятаться под ней от дождя. Люк трюма располагался от мачты к корме, был метра два в длины и чуть больше метра в ширину и огражден полуметровым комингсом. От его кормовой оконечности до банки рулевого было в середине тоже свободное
пространство, причем последние метра два - от борта до борта, потому что там не было банок гребцов. Над местом рулевого сделали навес от дождя, наклоненный к корме. Нок гика, при перекладке его, проходил перед самым навесом.
        Я расплатился с плотниками и отвез их в Беркенхед. Оттуда на следующий день должен был пойти обоз на Честер. Билл рассказал, где его найти, если надумаю еще что-нибудь построить. Я попросил его подобрать человек пять-шесть хороших плотников, потому что следующий мой корабль будет намного больше.
        Нижняя часть корпуса к тому времени уже была законопачена и просмолена, поэтому занялись верхней. Я припахал всех своих учеников. Чтобы отнеслись к работе со всей ответственностью, предупредил:
        - Вам на нем плыть. Сделаете плохо - сами пожалеете.
        Куда собираюсь плыть с ними - пока не говорил. Впрочем, выбор был небогатый. Графство Честер, то есть юг и юго-восток, сразу отпадали. На востоке, севере и юго-западе жила такая же нищета, как и мы. Оставался запад, Ирландия, которая в то время была намного богаче нашей части Британии.
        На двенадцатый день при низшей точке отлива перетащили шлюп к двум новым столбам, вбитым в дно дальше, чем для привязывания лодок. Я с волнением ждал, когда прилив поднимет нас. Пацаны волновались еще больше. Они сидели на банках для гребцов, на комингсе открытого трюма и смотрели на надвигающееся море так, будто из него должно появиться что-то невероятное. Ничего не появилось. Прилив медленно поднял нас. Когда шлюп первый раз качнулся на волнах, мои ученики заорали так, словно выиграли самую важную битву в жизни. Я подождал немного и спустился в трюм. Течи пока не было. Когда море подняло нас настолько, что можно было безопасно маневрировать, я приказал моим матросам садиться на весла и грести. Удалившись от берега, поставили трисель и стаксель. Получилось у них не хуже, чем во время тренировок на берегу. Западный ветер был свежий, шлюп быстро набрал ход и со скоростью узлов шесть-семь понес нас сначала в сторону устья реки Мерси, на траверзе которого мы развернулись, а потом обратно. Я сидел на руле, отдавал команды и делал замечания. К деревне вернулся экипаж, состоящий сплошь из старых морских
волков. Кстати, в английском языке это выражение звучит как «морская собака». Мы ошвартовались к столбам. Я еще раз слазил в трюм, убедился в отсутствии течи. На берег перебрались на лодке. Что ж, корабль грузоподъемность тонн пятнадцать к бою и походу готов.
        15
        У меня есть оружие и средство передвижения, осталось сколотить «бригаду». Любая империя, политическая или экономическая, начинается с маленькой шайки. После вечерней тренировки построил своих учеников и сказал им:
        - Завтра утром я поплыву в Ирландию, поищу там счастья. Мне нужны помощники. Пока десять человек. Половина добычи достанется мне, вторая половина будет разделена поровну между ними. За невыполнение моего приказа, сон на посту, трусость, воровство, в том числе сокрытие добычи, убью. Кому не нравятся мои условия, кто не хочет рисковать или сомневается в себе, может уйти.
        С таким же успехом можно было сказать, что уйти должен тот, кто считает себя чмошником. Поэтому никто даже не пошевелился.
        - Я сейчас отберу десятерых, но в дальнейшем буду менять, чтобы все поучаствовали, приобрели боевой опыт.
        Поскольку все они хорошо стреляли из лука, отобрал самых старших и сильных. Это были Умфра, близнецы Джон и Джек и еще семеро. Остальных я распустил, а этим десятерым объяснил, что они должны завтра взять с собой: лук и полсотни стрел, меч, нож, доспехи, если есть (ни у кого не было), одеяло, плед и запас еды на пять дней. И одеться потеплее. То, что ночью на море очень холодно, они знали не хуже меня.
        - У кого-нибудь есть большой котел? - спросил я.
        - У нас есть, - ответил Джон или Джек.
        Я пока не различал, кто из них кто. В свое время я увлекался соционикой и попробовал воспользоваться ею. Поскольку они близнецы, значит, дуальная пара, полные противоположности. Этик должен быть мягче. Но у обоих лица были твердые.
        - Захватите его, - приказал я. - Утром придете ко мне. Надо будет наполнить водой две бочки и отвезти их на шлюп.
        Слово «шлюп» ребята произносили на валлийский манер - первые две буквы, как сдвоенное «л».
        Бочки были емкость литров по пятьдесят. Две с водой, а в третью я сложил сухари, изготовленные из привезенной муки, и вяленое мясо. Вместе с ними погрузили на телегу два котла - захваченный мной у разбойников и принесенный близнецами, которые я наполнил вареной и копченой треской. Все это отвезли на берег. Там перегрузили на лодку, с которой и подняли на борт шлюпа после того, как я научил своих матросов вязать бочечный узел. Поставили бочки и котлы в кормовую часть трюма и надежно принайтовили. Сухари, мясо и рыбу взял из расчета на весь экипаж на четверо суток. Матросы, конечно, захватят продуктов на пять дней, но, кроме близнецов, вряд ли это будет что-то лучше лепешек. В самом конце прилива мы отдали швартовы, развернулись на веслах и пошли в открытое море.
        На берегу стояли Фион, Йоро, Гетен, мои ученики, женщины, дети. Никто не махал рукой на прощанье, не желал удачи. Боялись сглазить. Вот если вернемся с добычей…
        Ветер дул с юго-запада, балла три. Легли на курс крутой бейдевинд и поставили паруса. Поскольку ход был не больше трех узлов, я приказал матросам грести. Во-первых, занятые делом, не будут дурачиться; во-вторых, устанут и ночью крепче будут спать, несмотря на холод; в-третьих, скорее доберемся. Сам сидел на руле. Возле меня на специальном съемном шесте, вставленном в пазы в планшире, покачивался подвешенный на веревке компас. Сделал его из оловянной чашки, в которую налил воду и опустил картушку - тонкий деревянный кружок с нанесенными на нем румбами и привязанным к нему магнитным железом. Точность у него будет не ахти, но для меня плюс-минус десять градусов роли не играли.
        По моим прикидкам от Уиррэла до Ирландии напрямую миль сто. Я решил не соваться к Дублину, где можно нарваться на большой корабль и превратиться из охотника в жертву. Прошвырнемся севернее, посмотрим, что там творится. Если не повезет, спустимся южнее.
        Пообедали и поужинали вареной треской. На ночь спустили паруса и бросили в воду плавучий якорь. Это треугольная деревянная рама с сачком из кожи. Одна из сторон рамы утяжелена грузом, чтобы погружалась в воду. К раме привязан трос длиной метров двадцать. Ее бросают в море, а трос крепят на баке к бушприту. Погрузившись в воду, рама набирает в сачок воду и тормозит перемещение судна, удерживая нос против ветра. Дрейф, конечно, будет, зато судно всегда носом к ветру и волне. Оставив на палубе вахтенного, экипаж отправился спать в трюме. Я лег в кормовой части, где было узко, с трудом поместился там один. Подстелил под себя одеяло и накрылся пледом. Все равно было жестко и холодно. Ребята легли по несколько человек в ряд, тесно прижавшись друг к другу. Сразу под люком расположились двое подвахтенных. Мои матросы привыкли охранять деревню. Ночь делили на три части. Время пересменки определяли по звездам. Если звезды были не видны, то полагались на внутренние часы. В итоге третья вахта оказывалась самой продолжительной, но стоять ее приходилось всем по очереди, так что никто не роптал.
        Я долго не мог заснуть. Думал, может, действительно заняться торговлей? Но в двенадцатом веке купцы в Англии не в почете. Это тебе не Византия. Здесь купцов грабил всякий, кто имел силу, поскольку закон ее не имел. Следовательно, надо самому стать силой и жить по своим законам.
        Под утро я задубел, поэтому с радостью встал, когда вахтенный крикнул «Подъем!». На палубе сделал зарядку, размялся. Потом умылся морской водой, зачерпнутой кожаным коническим ведром на лине, изготовленным Фион. Она, как положено жене лорда, теперь занимается только рукоделием. По крайней мере, в моем присутствии. Подозреваю, что сейчас опять взялась за старое. От дурных привычек трудно отвыкать. Позавтракали копченой треской. Потом я подал пример, как пользоваться гальюном. Рассказал им еще вчера, как это делали на парусных судах, но пока никто не решался быть первым, терпели. Надо сесть с подветренного борта на две короткие доски, прикрепленные к бушприту с обеих его сторон, и сделать дело. Потом вытягиваешь трос, один конец которого привязан к бушприту, а другой опущен в воду сантиметров на двадцать, до узла. После узла он расплетен на тонкие каболки, имеет вид мочалки. Берешься за узел, используешь мокрую мочалку, как туалетную бумагу, бросаешь ее в воду, чтобы очистилась, и уступаешь место другому. Самое интригующее в этом процессе - что сидишь лицом к зрителям и можешь наблюдать их реакцию
на свои действия. Я помню, как мне было непривычно первое время пользоваться туалетом в мореходке. В роте было всего четыре разделенных стенками, но открытых спереди толчка - отверстия в полу - на сто двадцать человек, и утром к каждому выстраивалась очередь, которая торопила, комментировала, советовала, подкалывала, издевалась. Через несколько дней перестал обращать на них внимание, сосредоточившись только на себе и своем здоровье. Мои матросы и вообще понятие не имели о закрывающихся туалетных кабинках, только никогда не пробовали делать это на покачивающемся судне. Вслед за мной попробовали. И даже посмеялись, когда высокая волна подмывала неудачнику не только задницу, но и другие части тела.
        Выбрав плавучий якорь и подняв паруса, пошли дальше. Ветер не поменялся, но принес дождь, мелкий и противный. Матросы опять гребли, а я рулил. Они быстро согрелись, а я, закутанный в плед и одеяло, замерз. Время от времени закреплял руль, вставал и разминался под улыбками команды, которая использовала пледы только для защиты от дождя.
        Ирландский берег увидели к вечеру. Был он в этом месте холмистый и поросший лесом, очень густым. Вскоре ирландцы не хуже англичан поиздеваются над своим островом. Уже в двадцатом веке он будет голым, превратиться в огромное поле для гольфа. Я направил шлюп в бухточку. Прилив подгонял нас к берегу. Матросы налегли на весла, и мы с разгона выскочили на мель. С кормы бросили якорь - большой камень на тросе. По сходне, которая в рейсе лежала на крышке трюма, спустились со шлюпа. Глубина возле носа было чуть выше колена. Трос, закрепленный к концу бушприта, отнесли на берег, где привязали к вколоченному в землю колу. Уже начинало темнеть, но успели набрать хвороста и разжечь костер. Увидеть огонь костров можно было только с моря, а там мы никого не встретили за два дня плавания. Поужинали вяленым мясом и завалились спать. На берегу было немного теплее. Благодаря кострам, наверное. Вахтенные поддерживали огонь всю ночь.
        16
        Утром обследовали местность, нашли ручей. Я загнал одно человека на дерево, чтобы следил за морем, остальным приказал наполнить бочки водой и заготовить хвороста на всю ночь, а сам с Умфрой пошел обследовать местность. Лес был не таким густым, каким казался с моря. Мы поднялись на вершину холма, и я сказал Умфре, чтобы залез на сосну и осмотрел округу. Он отдал мне свой лук и пояс с мечом и ножом, быстро вскарабкался почти до верхушки дерева. Юноша повертел головой, а потом уставился в одну точку.
        - Что ты там увидел? - спросил я.
        - Вроде бы дорога, - ответил он.
        - Далеко? - спросил я.
        - Не очень, - ответил Умфра, слезая с дерева.
        «Не очень» оказалось не меньше трех километров. Действительно, там была грунтовая дорога. Судя по высокой траве между колеями, пользовались ей не очень часто. Дублин был налево, поэтому мы пошли направо. Передвигались по самому краю дороги, чтобы сразу спрятаться в лесу, но никто не попадался нам навстречу. На обочине росла земляника, и я несколько раз останавливался, чтобы нарвать ее. Умфра воспринимал это, как причуду. За земляникой не стоило плыть так далеко, ее и дома хватает. Опять пошел дождь. Мне стало грустно, появилось огромное желание плюнуть на всё и вернуться на шлюп, а потом и домой.
        Умфра, видимо, почувствовал мое настроение, потому что посмотрел на меня с тревогой.
        - Ничего страшного, - успокоил его. - Родные места вспомнил, грусть накатила.
        Километра через два мы заметили, что слева от дороги начинается луг. Пошли туда по лесу. Луг был большой. На нем паслось сотни четыре овец под наблюдением троих пастухов, вооруженных копьями, и трех собак, мастью и статью похожих на колли, но с более короткой шерстью. От нас до отары было метров двести. Собаки пока не учуяли чужих, потому что ветер дул в нашу сторону. С трех сторон луг обступал лес. Мои односельчане тоже сейчас гоняют овец на лесные поляны, потому что возле деревни трава вся объедена.
        - Большая должна быть деревня, - сказал я.
        - Как Беркенхед, - согласился Умфра.
        Подозреваю, что, до этого похода, он дальше Беркенхеда не бывал.
        - Отходим, - приказал я.
        Мы вернулись к дороге, где я нашел земляничное место и приказал:
        - Беги к нашим, веди всех сюда. Только осторожно.
        К тому времени, когда он вернулся с командой, я успел наесться земляники до оскомины и, пользуясь тем, что дождь сделал перерыв, даже немного подремать. Они шли цепочкой по краю дороги. Умфра - первым. Он догадывался, что уже возле цели, внимательно всматривался в лес на моей стороне дороги. Я вышел из-за деревьев. Ребята сразу приободрились.
        Мы осторожно подкрались к тому месту, откуда раньше наблюдали за отарой. Овцы переместилась дальше. Пастухов я увидел не сразу. Они, пользуясь прекращением дождя, обедали на дальнем от нас склоне холмика, который располагался примерно посередине луга. Над холмиком возвышались только их головы. Собаки стояли рядом и, как положено, внимательно следили, как исчезает полагающаяся им еда. Мы подкрались еще ближе. С нового места до пастухов было метров сто пятьдесят. Не сомневаюсь, что мои лучники и отсюда попадут в головы пастухов, но решил не рисковать. Я не знаю, как далеко отсюда деревня. Вдруг кто-то наклонит голову не вовремя, а потом поднимет крик.
        - Умфра, Джон и Джек, углубитесь в лес, пройдите вдоль луга, а потом вернитесь к нему там, где пастухи будут видны полностью. Выстрелите одновременно каждый в своего. Первую стрелу в грудь, а вторую в голову, - вспомнив тактику киллеров двадцатого века, приказал я. - А мы вас отсюда подстрахуем.
        Умфра и близнецы ушли. Я отобрал еще троих, распределил между ними пастухов. Они должны были выстрелить по моей команде, если что-то пойдет не так. И потянулось ожидание. Вдруг одна собака насторожилась и повернула голову в ту сторону, где должны были находиться мои ребята.
        - Приготовиться, - приказал я троим, которые стояли возле меня.
        Они плавно натянули до уха составные луки, сделанные из кусков вяза, тика, роговых пластин и сухожилий. Была в этих луках грозная, но чарующая сила. Чтобы держать их долго в натянутом состоянии, надо неслабое здоровье. От натуги пальцы у парней побелели.
        Я не заметил полет стрел, потому что мое внимание было сосредоточено на пастухах. Три головы дернулись. Кто-то из пастухов вскрикнул негромко. Две головы начали медленно опускаться, а третья - быстро подниматься. Все три пробили следующие стрелы, выпущенные с двух сторон. Собаки громко залаяли в сторону леса, но отходить от тел пастухов не решились.
        - По собакам, - приказал я трем лучникам.
        Псы оказались более верткими и живучими, на каждого пришлось израсходовать по несколько стрел.
        Мы пошли к холмику. Умфра и близнецы тоже направились к нему.
        Один пастух лежал с раскинутыми руками, будто хотел обнять нас. Первая стрела попала ему в район сердца, а вторая - ниже носа, вывернув два верхних зуба, отчего они, залитые кровью, торчали вперед. Другому вторая стрела угодила в переносицу, и кровь залила глазные впадины. Третьему, который пытался встать, первая стрела попала в середину груди, а вторая в шею.
        - Он поворачиваться начал, а потом вставать, - перехватив мой взгляд, сказал один из близнецов, судя по эмоциональному выражению лица, этик.
        - Ты Джон или Джек? - спросил я.
        - Джек, - ответил он.
        - Молодец, Джек, ты справился с заданием, - похвалил я.
        Незачем огорчать ребят после первого дела.
        - Заберите стрелы и их вещи, - приказал я.
        Пусть привыкают к трупам. Чтобы они действовали смелее, взял недоеденный пастухами кусочек сыра. На вкус такой же, как и на другом берегу моря.
        Пока Умфра и близнецы собирали трофеи, трех человек выслал на дорогу в дозор, а остальным приказал отбить от отары штук сто овец и гнать их к судну. Возле одной из мертвых собак скулили два щенка. Оба кобельки. Я приказал близнецам взять их с собой. Одежду убитых ребята связали в узлы и повесили на копья, которые несли на плече. На дороге я отослал дозор в авангард, заняв их место вместе с Умфрой и близнецами. Постоянно то одна, то другая овца отставала от отары. Мои матросы возвращали их в отару, но через каждые метров двести оставляли по одной на дороге. По нашему следу пойдет погоня. Покажем ей, куда надо идти. Я чуть было не прошел то место, где мы выбрались на дорогу.
        - Мы здесь вышли, - подсказал Умфра.
        - Пройдем чуть вперед, пусть там следов больше останется, а потом вернемся назад, - вывернулся я.
        Так мы и сделали. И еще я приказал двоим матросам отогнать трех овец метров на пятьсот дальше и шугануть их там. Пусть погоня думает, что отару увели в ту сторону. А погоня обязательно будет. Надеюсь, что кинутся не скоро.
        Пока добрались до моря, растеряли половину захваченных овец. Прилив только начался, можно было не спешить. Я оставил одного человека на вершине холма в дозоре. Двоим поручил зарезать барана, освежевать и сварить его мясо в двух котлах… Благо дров наготовили много. Валлийцы редко режут овец, держат их на шерсть и молоко, из которого делают сыр. Я показал им, как надо резать барана, как привязывать его, чтобы удобно было свежевать. В котлы сказал класть только мясо без костей. Что не влезет, запечем или выбросим. Оба повара, услышав такое святотатство, удивленно переглянулись. Они крошки лепешки не выбрасывают, а уж мясо… Остальные матросы в это время занимались погрузкой скота. С борта шлюпа спустили сходню, по которой загоняли упирающихся овец на борт. Там их двое человек хватали за шерсть на спине и бросали в трюм. Высота трюма всего метра полтора, так что не покалечатся. К шлюпу надо было добираться по илистому дну. Овцы упорно не желали лезть в грязь. Вскоре те матросы, которые занимались доставкой их на борт, были грязными по уши. В трюм набили четырнадцать овец. Восемь взяли «палубным»
грузом. Можно было погрузить на палубу еще столько же, если не больше, но тогда бы экипажу ночью негде было бы лечь. Да и количество это подходило для задуманного мной раздела добычи. На берегу оставалось с десяток взрослых овец и все ягнята. Я боялся, что ягнята не переживут переход морем.
        Отправив «грузчиков» мыться в ручье, а потом собирать траву и ветки для овец, я отнес свежую баранью шкуру на шлюп, постелил ее на банку рулевого. По пути сюда я здорово отсидел задницу. Вернувшись к кострам, помешал мясо. Вода в котлах уже закипела. Сверху плавали серые комья накипи. Попытался их удалить палкой, но получалось плохо. В следующий раз надо будет захватить ложку. Повара щедро подкидывали дрова в костер и пытались поджарить на огне голову и то, что осталось на костях, отчего воняло горелым мясом.
        - Две охапки в трюм, одну на палубу, - подсказал я матросам, которые несли овцам траву.
        Как только мясо сварилось, я приказал грузиться на борт. Выдернули кол и вместе с тросом закинули на борт, занесли котлы с мясом, после чего убрали сходню и подняли кормовой якорь. Носовая часть судна еще держалась за грунт, поэтому шесть человек, стоя в воде, уперлись в форштевень и носовые скулы шлюпа, а четверо на борту налегли на весла - и сдвинули его с мели. На борт эти шестеро поднимались по двум канатам с мусингами - завязанными через определенные промежутки узлами, благодаря чему руки не скользят по канату. Довольно таки резво забрались. Впрочем, в их возрасте я действовал не хуже. Они, растолкав овец, заняли места на банках для гребцов и тоже налегли на весла, чтобы преодолеть приливное течение. В кабельтове от берега развернулись кормой к берегу и подняли паруса. Теперь, на курсе бакштаг, шлюп начал резво набирать скорость, легко преодолевая течение.
        - Пора нам пообедать, - решил я. - Тащите сюда первый котел.
        Мясо накалывали ножами, вынимали из бульона и ели. Я показал, как надо ножом обрезать у губ кусочки, чтобы было легче жевать. Большинство из моих матросов, наверное, не помнили, когда в последний раз ели баранину да и вообще свежее мясо. Поэтому уплетали быстро и жадно. В котле его было килограмм десять, которые улетели за несколько минут. Потом ребята допивали бульон, прикладываясь по очереди к закопченному краю котла. Я отказался. Встал и посмотрел на берег, чтобы запомнить бухту.
        В это время на берег выехали пятеро всадников. Двое в кольчугах и шлемах. Наверное, рыцари. Остальные в кожаных куртках и на рабочих лошадях. Следом за ними из леса вышли человек десять пеших воинов. Точнее, вооруженных крестьян. Мы были примерно в миле от берега, поэтому я не расслышал, что они кричали. Наверное, желали счастливого пути.
        - Вовремя мы уплыли, - сказал один из близнецов, кажется Джон.
        Шлюп делал узлов семь, грести было бестолку, трюм тоже был занят, поэтому моя команда сидела на банках гребцов, не зная, чем заняться. Дразнили овец, которые привыкли к людям, перестали испуганно шарахаться. Они ели траву и при сильном крене судна жалобно блеяли. Их поддерживали те, что были в трюме. Вопреки рекомендациям, записанным во все учебники по управлению судном, я оставил трюм открытым, чтобы овцы там не задохнулись. Когда берег скрылся за горизонтом, начал обучать своих матросов вести судно по компасу. Для них это было новое интересное развлечение. Если я позволял шлюпу вилять, то они старались вести его ровненько.
        Вечером напоили овец, напились сами, израсходовав почти всю воду. Обе бочки подняли на палубу и закрепили возле мачты, чтобы овцам в трюме стало посвободнее. На ужин съели мясо из второго котла. Теперь ели спокойнее, не так жадно.
        Когда стемнело и стало невозможно различить румбы на картушке компаса, я хотел лечь в дрейф, но к вечеру небо прояснилось, на нем появились звезды, поэтому решил не терять время. Нам главное добраться до берега. Ошибка в несколько миль не страшна. Да и ветер заполощет парусами, если сильно сойду с курса. Ребята устроились спать. Кто сидя, кто свернувшись чуть ли не в клубок.
        В их возрасте я тоже мог спать, где угодно и когда угодно. Помню, пришел на выпускной государственный экзамен по навигации после бурной ночи. В соседней аудитории делали ремонт, оттуда в коридор вынесли парты. На эти парты мои однокурсники сложили свои бушлаты, на которые я завалился, попросив ребят разбудить меня, перед приходом приемной комиссии, и сразу вырубился. Они меня разбудили, но не до, а после. Открыв глаза, я увидел преподавателя по навигации и двух капитанов-наставников из Черноморского пароходства. Они стояли возле парты, на которой я лежал, и смотрели на меня, как проститутки на монаха.
        Выход из положения нашел преподаватель, сострив:
        - Так может спать только человек, который знает всё!
        Капитаны-наставники ухмыльнулись многообещающе и зашли в аудиторию.
        Преподаватель был близок к истине. Я первым зашел сдавать экзамен. Взяв билет, заявил, что буду отвечать без подготовки. Меня такой сушняк мучил, что надо было срочно выпить пару кружек пива. Преподавателя такой вариант не устраивал. Тогда бы пришлось остальным курсантам сократить время подготовки: не будет же комиссия делать перерыв после моего ответа! В общем, уговорил он меня. Следом вошел старшина группы Володя Волик. Он поступил в училище после армии и благодаря ей. Володя потому и пошел вторым, что надеялся на мою помощь. Я ему продиктовал ответы на вопросы билета. Записывал Волик медленно (сказывалась фамилия), так что закончили как раз к тому моменту, когда меня пригласили отвечать. Я быстро отбарабанил ответы на билет. Капитаны-наставники переглянулись злорадно и тот, что сидел в центре, начал произносить условия задачи. Довольно простенькой. В ней все строилось на том, что возле экватора одна минута дуги меридиана равняется одной морской миле. Подозреваю, что более сложные капитан-наставник уже не помнил. Когда он назвал исходную цифру, я не дал ему закончить, произнес ответ.
Капитан-наставник на автомате продолжил говорить, потом запнулся, в уме закончил фразу и сам решил задачу, убедился, что ответы совпадают, и гмыкнул. Тогда слово взял второй. Этому капитану-наставнику его задача казалась сложнее предыдущей, но и ему не удалось договорить до конца. Он тоже гмыкнул. Они посмотрели на преподавателя. Тот развил коридорную шутку:
        - Можешь идти досыпать.
        Я мужественно вел шлюп всю ночь. Смотрел на звезды, которые здесь не такие яркие, как на юге, и слушал блеянье овец. Запах от них нельзя назвать неприятным, но в больших дозах утомляет. Рядом со мной на овчине спали щенки. Они наелись мяса и забыли о потери матери. Каждый раз, когда я вставал, чтобы размять ноги, они просыпались и быстро опять засыпали. Всю ночь ветер дул в одном направлении, так что я отстоял вахту без особых напрягов. Едва начало светать и стала различима картушка, разбудил Умфру и вручил ему румпель руля:
        - Поднимешь меня, когда появится берег или переменится ветер. Завтракайте сами.
        И завалился на его место, согнувшись в три погибели. Вырубился так же быстро, как перед экзаменом по навигации.
        Я чувствовал, как меня толкают в плечо, пытаясь разбудить, но убеждал себя, что это мне снится. Я ведь помнил, что уже закончил мореходку, хотя часто снилось, что все еще учусь. Обычно этот сон предвещал телефонный звонок из крюинга с предложением хорошего контракта. Если перед звонком такой сон мне не снился, я отказывался от работы, даже от очень заманчивой. Обещания крюингов часто не совпадают с реальными условиями, в которые вляпываешься. Толчки не прекращались, поэтому открыл глаза. На этот раз надо мной склонился один из близнецов.
        - Берег появился! - сообщил он радостно.
        Значит, это Джек. Логик не стал бы проявлять эмоции по случаю такого логичного события. Они тут привыкли плавать вдоль берега, поэтому в открытом море чувствуют себя не очень уютно. А сколько чудных открытий преподнесет им шторм в открытом море!
        Берег был низкий. Значит, мы вышли севернее Уэльса, который покрыт горами. Я повернул судно вправо, чтобы идти под острым углом к берегу. Теперь шли полным бейдевиндом, и скорость упала узлов до трех-четырех. Благо часа через два увидели устье реки Мерси, а потом и свою деревню. К сожалению, был отлив, и несколько часов нам пришлось дрейфовать. Когда, наконец-то, ошвартовались, на берегу собралась вся деревня. Радостными криками они приветствовали каждую овцу, которую перегружали со шлюпа на лодку и отвозили на берег. Овцы, почувствовав землю под ногами, возрадовались не меньше.
        Вечером на деревенской площади расставили столы для пира. Вся деревня угощалась вареной бараниной. Мы привезли двадцать две овцы. Десять забрал я, по одной досталось матросам, а оставшиеся две оказались на праздничном столе, разложенные кусками по большим оловянным и деревянным блюдам. К ним подали какую-то местную сладковатую бражку, скорее всего, эль, и разную зелень, в которой доминирующее положение занимал лук-порей. Валлийцы его ко всем блюдам подают, кроме меда. Хотя, может, я чего-то еще не знаю. В своем дорогом кафтане, украшенном золотой парчой, сидел я во главе стола. Слева от меня - Фион в белом кисейном покрывале, белой льняной рубахе, красном шерстяном блио, перевязанным дважды витым красно-зелено-желтым шнурком. Всё новое и дорогое. Теперь она была похожа леди. Фион впервые появилась на людях в таком наряде - и всем стало понятно, что она уже не крестьянка. Пусть теперь попробует заниматься черной работой! Ее не поймут даже односельчане. Она была единственной женщиной за «мужским» столом, длинным, составленным из нескольких, принесенных из разных домов. Справа от меня расположился
Йоро, а за ним - Гетен. Дальше по обе стороны стола сидели сперва те десять, кто участвовал в походе, а потом мои ученики. Женщины заняли места за другим столом. Точнее, сидело человек десять, потому что стол был коротким, а остальные подходили, брали кусочек мяса, отходили в сторону и там ели стоя.
        Мои матросы обсуждали нашу вылазку. Оказывается, во время похода много чего произошло, что как-то ускользнуло от моего внимания. В основном что-то смешное, забавное. Я провозгласил тост за удачный поход, выпил немного эля, которым, по моему мнению, надо угощать только врагов, поел мяса. Насытившись, посмотрел на Фион. Она уже давно наелась, слушала треп моей команды.
        - Всю ночь не спал, устал сильно, - сказал я Йоро. - Садись на мое место, и продолжайте без меня.
        Пусть народ расслабится. В моем присутствии они вели себя немного скованно, несмотря на эль. Впрочем, он был слабее советского пива и также плох.
        Я положил праву руку Фион на мою согнутую левую.
        - Так должна идти леди рядом с лордом.
        И мы под ручку пошли к дому. Видимо, зрелище было слишком непривычным, потому что голоса за нашими спинами стихли. В доме мы оказались одни, поэтому я помог леди. Она, не ведающая о только нарождающейся в этих краях куртуазности, прямо млела. За что по полной отблагодарила в постели.
        17
        Следующую неделю, вычистив шлюп от овечьих катышков, мои матросы занимались заготовкой сена. Его косили на дальних лесных полянах, куда не гоняют пастись овец. Заготавливают не очень много. Во-первых, как мне объяснил Йоро, у каждой семьи всего по две-три овцы и несколько ягнят, и осенью одна овца с ягненком пойдут на уплату оброка рыцарю Джошуа. Во-вторых, как и в двадцать первом веке, зимы здесь теплые, снег редко и недолго лежит толстым слоем, можно пасти скот круглый год. К тому же, валлийцы жнут серпами зерновые на полях, срезая только колосья, а стебли оставляют скоту, который будут там пасти зимой. Заодно овцы и коровы удобрят поля. Поскольку у меня были два вола, лошадь (надеюсь, не последняя) и шестнадцать овец - десять захваченных и две с парой ягнят у каждой Донины, - запас сена мне потребуется большой. О чем и сказал Фион. Она посмотрела на меня удивленно. Оказывается, сеном меня обеспечат за то, что пользовались моим волами и лошадью для его перевозки.
        Эйра очень обрадовалась щенкам. Наша собака тоже ощенилась, то ее щенков утопили за ненадобностью. Я посоветовал Эйре искупать нашу собаку, потом помыть в этой воде щенков, и она примет их за своих. Девочка так и сделала. Теперь у щенков появилась мамаша, которая защищала их от соседских собак. Те, видимо, нутром почуяли, что привезенные мной щенки скоро станут раза в два крупнее местных собак и начнут их строить.
        По вечерам я тренировал ребят. Сперва научил их всех считать. Бился с ними целый вечер. Ничего у меня не получалось. Они внимательно слушали мои объяснения, но в итоге продолжали знать только три цифра: один, много и очень много. Тогда я заявил:
        - Кто через день не будет уметь считать до десяти, пусть на тренировку не приходит и забудет о походах.
        Не знаю, кто и как их учил, но через день все бойко считали до десяти.
        С того дня я перешел к практическим занятиям в лесу. Двое приглашенных мальчишек водили туда-сюда по лесной дороге телегу, запряженную лошадью, и арбу, запряженную волами, на которых ехали чучела из соломы. По моей команде расставленные по обе стороны дороги и замаскированные лучники вставали и поражали цели. Каждый должен был попасть в свою: первый - в первую, второй - во вторую… Теперь они поняли, зачем надо уметь считать. На третий день стали попадать без ошибок. Еще день, разбив их на пятерки, заставил поражать десять целей, потом пятнадцать, выбивая именно своих: первую-шестую-одиннадцатую, вторую-седьмую-двенадцатую… Это им далось уже легче.
        Я дважды сплавал за треской. В первый раз сразу после возвращения. Половину этого улова закоптили. Второй раз за день до выхода в следующий поход. Часть этого улова отварили и сложили в котлы. Утром в шлюп были погружены оба эти котла, две бочки с водой, корзина с копченой рыбой и несколько охапок сена, которым выстелили дно трюма. По пути в Ирландию на нем будет мягче и теплее спать, а на обратном сено пойдет на корм добыче, ежели таковая случится.
        На этот раз дул норд-ост балла четыре. Шлюп курсом бакштаг делал не меньше восьми узлов. К ночи мы были у той самой бухты. Прилив только начался, поэтому дрейфовали у берега, ждали его высшей точки. Ночь была хотя и пасмурная, но светлая. Я оставил вахту следить за течением, а сам с большей частью команды спустился в трюм, где покемарил несколько часов. На сене, действительно, было и мягче и теплее. Или я привыкать уже начал.
        В предрассветных сумерках, в самом начале отлива, подвели шлюп к берегу. Отдали якорь и завели на берег швартов такой длины, чтобы шлюп лег на грунт там, где его поднимут три четверти высоты следующего прилива. На берегу развели костер, разогрели привезенную рыбу и позавтракали. Потом я распределил личный состав на заготовку хвороста для костра, травы для трофейного скота и пополнение запасов воды, а сам придавил еще пару часиков, потому что до нужной нам фазы прилива надо ждать не меньше трети суток. Лучше подождать сейчас, чем потом. Не известно, как всё обернется.
        Путь через лес к грунтовой дороге был натоптан так, что не собьешься. Представляю, как материла нас погоня, собирая по лесу разбежавшихся овец. Наверное, больше, чем за украденных.
        На лугу отары не было. Нашли ее на следующем. Пасли ее теперь пять человек, все с копьями и мечами. Но крестьянин с копьем и мечом всё равно остается крестьянином. Разве что бегает медленнее. Я не стал прятаться, стрелять по ним. Мой отряд вышел из леса цепью с приготовленными для стрельбы луками. Мне надо было, чтобы сбежали пастухи, но остались овцы. Так и случилось. Увидев нас, первые вместе с собаками ломанулись через лес. К своей деревне, наверное. Отара пошла по грунтовой дороге в другую сторону.
        - Сейчас погоня будет, - как бы между прочим, опасливо сказал Джек.
        Я сделал вид, что не слышал его слова. Дойдя до луга, на котором взяли добычу в прошлый раз, по моему приказу загнали отару в дальний его конец, а сами вернулись метров на сто назад. Здесь дорога немного изгибалась. Я занял позицию на изгибе. Погоня будет двигаться прямо на меня. Отпадет надобность учитывать боковое смещение. Лучников расставил с одной стороны дороги так, чтобы били в правый бок, не прикрытый щитом.
        Ждать пришлось не долго. Впереди скакали на вороных жеребцах два рыцаря в шлемах и кольчугах, с длинными копьями и большими щитами. На шлемах спереди защита в виде креста с широкой поперечной пластиной, закрывающей лицо от носа до подбородка. Первый рыцарь постарше, лет сорока, второй лет двадцати, наверное, сын. Уверен, что и лошади под ними состоят в таких же родственных отношениях. Третьим ехал на рыжей кобыле парень лет восемнадцати в кожаном доспехе, но вооруженный длинным копьем и щитом. Наверняка, младший сын. За ними скакали на гнедых кобылах двое немолодых солдат в кожаных доспехах. Уверен, что эти солдаты побывали с рыцарем во многих переделках. Иначе бы бежали следом вместе с десятком крестьян, вооруженных копьями и топорами. Рыцари скакали не очень быстро, чтобы не отставали пешие. Они понимали, что с овцами мы будем двигаться намного медленнее, и желали иметь численное превосходство в сражении.
        Я подпустил рыцаря-отца метров на тридцать. Болт попал ему в середину груди. Рыцарь издал звук, напоминающий отрыжку. Тут же из леса полетели стрелы. Одна попала старшему сыну в бок. Я посоветовал моим лучникам бить в печень. Если попадут точно, жертва сразу вырубится от болевого шока и не долго промучается. Куда попала младшему и солдатам, не видел. Главное, что попали и убили. На дороге остались стоять пять лошадей и валяться одиннадцать трупов. Человек пять крестьян улепетывали во всю прыть в деревню. Их я приказал не трогать. Добычи с крестьян с гулькин нос. Пусть создают добавочный продукт, за которым мы приплывем в другой раз.
        Я вышел на дорогу и приказал:
        - Собрать трофеи!
        Коню старшего рыцаря было лет десять, второму вороному - около пяти. Я выбрал второго, который еще не набрался дурных привычек. Жеребец сначала шарахнулся от меня и оскалил зубы, но я уже был не тем неопытным наездником, которого такое испугало бы. Взял его под узду крепкой рукой и подержал немного, пока конь успокоился. Удила мундштучные. Ремни узды и поводья очень широкие, с густо наклепанными на них металлическими бляхами, которые служили, как понимаю, для дополнительной защиты от рубящих ударов меча. На жеребце был глубокий чепрак - войлочная накидка на спину - с длинным, имеющим отверстия, нижним концом и надетый на седло, для переднего и заднего выступов которого имелись прорези. Подпруга проходила поверх чепрака. Стремена треугольные, а не полукруглые, к каким я привык в Византии. Я вскочил на коня, который возмущенно всхрапнул, а потом встал на дыбы. Убедившись, что от меня так просто не отделаешься, жеребец признал мое право скакать на нем.
        Мои матросы быстро раздели крестьян и долго повозились с рыцарями. Добыча была связана в узлы, приторочена вместе с оружием и щитами к седлам. Только копья держали в руках. Умфра, близнецы и еще один матрос сели на лошадей. Мы с Умфрой остались в аръергарде, а остальных конных послал в авангард. Шестеро пеших гнали овец, часть отары, с полсотни голов. До поворота в лес двигались быстро, а потом я приказал снизить темп. Вряд ли в ближайшее время за нами будет погоня. Если вообще будет. Не думаю, что соседний рыцарь родня нашему, что захочет рисковать головой из-за чужих баранов.
        Прилив только начался. Наш шлюп лежал в мягком иле, погрузившись в него на полметра, если не больше. На него поднялись двое матросов, спустились в трюм и сгребли сено к бортам. Еще двое занялись свежеванием барана и варкой мяса. Остальные погрузили в трюм четырнадцать овец. Затем завели на палубу перед мачтой двух вороных жеребцов. Там спутали им передние ноги и привязали поводья к мачте, возле которой свалили всю заготовленную утром траву. Чтобы лошади не шарахались в стороны, натянули по бокам два каната на высоте их туловища. На всякий случай я приказал никому не приближаться к жеребцам без крайней надобности. Между трюмом и банкой рулевого, сложили трофеи. Когда сварилось мясо, перенесли котлы на шлюп, отдали швартов, подняли якорь и сели обедать. На этот раз моя команда ела медленнее. Привыкают к хорошей жизни.
        Затем я осмотрел трофеи. Копья у конных были немного меньше трех метров в длину и весили килограмма два с половиной. Такими можно бить, держа над плечом. Наконечники листовидные, сантиметров пятнадцать длиной, с ребром жесткости посередине. На выкрашенном в черный цвет древке сразу за острием прикреплен прямоугольный белый флажок с тремя зубцами и нарисованным черным кельтским крестом. В том месте, где его держишь, было углубление, обтянутое кожей. Заканчивалось копье еще одним наконечником, совсем коротким, чтобы втыкать его в землю. Крестьянские толще и тяжелее, скорее, пики. Мечи у рыцаря и его сыновей длиннее моего, но Уже, поэтому весили столько же, примерно килограмма полтора. Напоминали спаты шестого века. Такими лучше биться на коне. Навершия в виде диска, крестовины прямые, но у отца концы крестовин загнуты под прямым углом вперед. Рукоятки туго обмотаны переплетенными накрест тонкими полосками кожи, чтобы не скользили в потной руке. Ножны изготовлены из дерева, покрытого кожей. На их оконечности ажурная металлическая защита, состоящая из U-образной полосы, защищающей край верхними
концами, соединенными при помощи полосы в форме шеврона. Топоры рабочие. Все пять щитов были одинаковые: миндалевидной формы, из склеенных деревянных планок, вроде бы липовых, причем волокна следующего слоя были перпендикулярны предыдущему. Снаружи обтянуты кожей и оббиты покрашенными в черный цвет железными пластинами по краю и накрест и с большим железным умбоном в центре, отчего напоминали кельтский крест - крест с кольцом вокруг пересечения. Ирландцы ведь тоже кельты. Внутри щитов были натянуты ремешки, расположенные в виде четырехугольника, одна сторона которого служила для хвата рукой, а через противоположную продеваешь предплечье. Между ремнями и щитом была закреплена прямоугольная подушка, набитая конским волосом. Был еще ремень, который здесь называют гайдж, чтобы подвешивать щит через шею на левое плечо во время боя или забрасывать на спину, когда потребуются обе руки, а также после боя. Шлемы у отца и старшего сына одинаковые: без швов, выкованные из одного пластины, задняя часть длиннее, прикрывает затылок. Боковые и нижний концы крестовидной защитной пластины немного загнуты назад. У
каждого шлема по ремешку, как у касок двадцать первого века, и еще по несколько, которыми привязывали, продевая через кольца, к капюшону. У младшего сына и солдат - кожаные двухслойные шлемы, набитые конским волосом, и похожие на шапки-ушанки. Кольчуга отца была длиннее моей и покрыта тусклой черной краской или лаком, с подстежкой капюшона из меха кролика, разрезами внизу спереди и сзади, чтобы удобно было сидеть в седле, и длинными рукавами, которые заканчивались варежками. На запястье рукава перевязывались кожаными ремешками, чтобы варежки не сползали. На ладонях варежек имелись отверстия, в которые можно высунуть руку, когда нужда в них пройдет. Весила кольчуга килограмм двенадцать. У старшего сына была похожа на мою - старая, короткая, без разрезов и варежек. Единственное отличие - отсутствие пятен ржавчины, потому что тоже покрашена. Под кольчугами у обоих были обычные рубахи из грубой парусины поверх шерстяных. С рыцаря сняли также кольчужные чулки - шоссы, которые подвязывались на бедрах кожаными ремешками. На младшем сыне и солдатах были кожаные доспехи - куртки из толстой вареной бычьей кожи.
Еще меня заинтересовали подшлемные стеганные шапочки рыцарей, набитые пенькой, перевязи, выполненные в виде широких ремней, которые с двух сторон удерживали ножны с мечом и шпоры - простые длинные конические стержни на дужках, благодаря которым и еще кожаным ремешкам крепились к сапогам. Я решил взять из добычи четырех овец, обоих коней, пятеро копий всадников, оба седла, меча, щита, шлема и подшлемника, кольчугу отца, отдав взамен свою, шоссы и две перевязи и пары шпор. Поскольку две кольчуги дороже двух коней, моя доля будет даже меньше причитающейся мне половины. А если даже больше - льва делает львиная доля.
        Прилив оторвал шлюп от грунта, и мы отправились в обратный путь. Ветер зашел против часовой стрелки, сменился на северный. Теперь он дул нам в левый борт - курс галфвинд. Шли со скоростью пять-шесть узлов. Лошади немного понервничали из-за качки, но вскоре привыкли к ней и успокоились, принялись есть траву. Я решил, что, если начнут буянить, убьем их и выкинем за борт. Видимо, почувствовали это и стали вести себя спокойно. Поскольку подходить к лошадям я запретил, вся команда собралась в кормовой части судна. Сидели на банках для гребцов и делились впечатлениями. Семеро из них впервые убили человека. Следующих они, скорее всего, позабудут, но первый останется в памяти на всю жизнь. Я тоже помню первого - тавра-разбойника. Хотя ярче застрял в памяти тот, из тела которого впервые вытаскивал болт.
        Ночью лежали в дрейфе, потому что пошел дождь, небо заволокло тучами. Дождь прибил волну, шлюп стало меньше качать. Я спал, сидя под навесом. Рядом со мной на палубе в ряд лежали мои матросы. Трое на овчинах: две от овец, которых съели на пиру, а одна - сегодняшняя. Четвертая лежала под моим задом на банке рулевого. Ничего, скоро у каждого будет по отдельной.
        За ночь ветер сменился на северо-западный и начал крепчать. Мы поставили паруса и полетели со скоростью не меньше восьми узлов. Позавтракали копченой рыбой, напоили лошадей. Один матрос спустился в трюм и отобрал у овец часть сена, которое они сильно затоптали. Овцы потерпят. Лошади обрадовались и такому сену. Ели они, однако, немало!
        После полудня подошли у деревне. С час пришлось ждать, когда прилив даст подойти к месту швартовки. Потом перевезли на берег трофеи и овец. Лошадей выгрузим во время отлива, когда шлюп ляжет на грунт. На берегу сели в круг, посреди которого лежали трофеи. Рядом с нами стояли овцы. Они уже оправились от морского путешествия, принялись щипать короткую, объеденную до них, траву. Жители деревни, поприветствовав нас радостными криками, сразу отошли, чтобы не мешать. Я объявил, что хочу взять и дать взамен. Никто не возражал. Поскольку кольчуги были слишком ценными, не делились на десятерых, предложил продать их в городе. Ребята согласились, отдав мне кольчуги на хранение.
        Когда кони оказались на берег, оседлал младшего. По привычке назвал жеребца Буцефалом. Второго повел на поводу. Вот я и экипирован, как рыцарь. Что бы дальше ни случилось, у меня теперь есть запасной вариант.
        18
        С утра я тренируюсь на коне. Учусь работать копьем и мечом и учу этому Умфру. На нем теперь кожаные шлем, доспех и сапоги со шпорами, которые принадлежали младшему сыну рыцаря, и вооружен его копьем, мечом и щитом. Все это по моему приказу было выделено ему из трофеев. Перебор возместит после продажи кольчуг. Делаю из Умфры оруженосца. Он это понимает и очень гордится. Пока остальные работают в поле, он вместе со мной на скаку колет копьем соломенные чучела и рубит лозу. На чучела нацеплены лохмотья, чтобы напоминали людей, и поставлены они плотным строем. Кони должны не бояться врезаться в толпу. После каждой нашей атаки ребятня возвращает чучела в вертикальное положение. Хотя к моему появлению здесь в деревне не осталось ни одной лошади, раньше они были. Старшие ребята уверенно скачут, когда я разрешаю прокатиться на жеребцах. Младшие не умеют. Им разрешается проехать на кобыле, поучиться.
        Как мне рассказал Йоро, захваченные нами у рыцарей копья - самые распространенные. Более длинные копья, которые держат под мышкой и только направляют на цель, пока не применяются. Турниры уже проводятся, но сражаются на них отряд на отряд и бьются деревянными молотами или дубинами. Кузнец присутствовал в позапрошлом году на турнире в Честере. По его словам, восемь рыцарей унесли с поля боя на щитах, остальные отделались легкими ранами и ушибами. Поединков конных рыцарей один на один на копьях еще нет. Йоро даже не слышал о таких. Да, рыцари иногда используют копья, как таран, чтобы прорвать строй пехоты, но могут с этой же целью и метнуть его. На поединках чести обычно бьются пешими на мечах или топорах. Что ж, это упрощало мое обучение.
        Первым делом я починил кольчугу рыцаря, продырявленную моим болтом. Йоро легко справился с этой задачей. Потом он подковал жеребцов. Как ни странно, оба были не подкованы. Следующие задания были потруднее: переделать шпоры, удлинив шейку и приделав к ней колесико с восемью большими зубцами, которое не травмировало бы коня, и стремена, сделав их по образу и подобию тех, какими я пользовался в двадцать первом веке. Ну, а выковать цепочку для крепления меча к поясу оказалось для него сущей ерундой. Цепочка нужна на тот случай, если на скаку выронишь меч.
        Через две недели, когда перестал лить дождь и выглянуло солнце, мы отправились в следующий поход. Похищать овец мне было не интересно. Хорошую добычу можно взять в окрестностях Дублина, но не хотелось соваться в Дублинской залив, поскольку там полно отмелей, которые имеют дурную привычки перемещаться. Даже в двадцать первом веке там то и дело кто-нибудь сидел на мели. Поэтому я решил навестить порт Дроэда. В двадцать первом веке он располагался на берегу реки Бойн в полусотне километрах севернее Дублина. Одно время часть города принадлежала графству Лаут, а часть - графству Мит. Потом стал принадлежать только Лауту. В конце двадцатого века опять часть его досталась Миту. В общем, жителям Дроэды нравилось быть оригиналами. Лоцман, местный житель, взахлеб рассказывал мне историю города, когда я первый раз посетил их в бытность капитаном «костера» - небольшого судна, работающего в каботаже, благодаря которому побывал во многих местных дырах. В ответ я ему рассказал о деревне, часть которой находится в России, а часть - на Украине, и одна семья каждый день нелегально пересекает границу, чтобы сходить
в свой сортир, не говоря уже о менее оскорбительных действиях на вражеской территории. Когда была основана Дроэда, я не помнил. Но места там хорошие, наверняка, были какие-нибудь поселения и в двенадцатом веке.
        Вечером следующего дня, во время прилива, пристали к берегу в бухточке неподалеку от устья реки Бойн. Ночью отдыхали. На всякий случай костер не разжигали, ужинали и завтракали холодной копченой рыбой с сухарями. Утром был такой туман, что в паре метров ничего не видно. Постепенно юго-восточный ветер разогнал его, и я разослал три пары разведчиков в трех направлениях. Остальные занимались заготовкой дров и травы. Я тем временем искупался, а потом лег загорать. К моим купаниям в холодном море команда уже привыкла, а вот лежание на солнце показалось им странным. Но поскольку я был чужеземцем да еще и лордом, то имел право на необычные поступки. Главное, что я помогал им реализовать мечты. Моя пацаны теперь пользуется повышенным вниманием у девушек и не только из нашей деревни. Они ведь по местным меркам богатые женихи: две овцы, доля в двух кольчугах, каждая из которых стоит около полусотни овец, плюс всякие мелочи.
        Разведка, посланная в сторону реки, вернулась первой с сообщением, что видела на ней двух рыбаков на лодке. Те, что пошли на юго-запад, вернулись ни с чем. Зато к полудню вернулись посланные на запад и сообщили, что километрах в десяти («как от нашей деревни до Лесной и обратно») наткнулись на дорогу. Пока наблюдали за ней, проехали две крестьянские арбы и проскакал небольшой отряд - рыцарь и шесть солдат. Поскольку я приказал вернуться к полудню, разведывать местность дальше не стали.
        - Правильно сделали, - похвалили я ребят. - Завтра пойдем туда все вместе.
        Во второй половине дня позанимался с ними. Учил в основном способам уклонения от ударов мечом. Лучше, конечно, принимать удар на щит, для этого он и предназначен. Если отбивать лезвием, будет весь в зазубринах, а чтобы отбивать плашмя, надо иметь подготовку получше, уметь фехтовать полусогнутой рукой. А вот для уклонов, отпрыгивания, финтов хватит быть ловким и выносливым.
        Утром опять был туман. Не стали дожидаться, пока он рассеется, пошли к дороге. В лесу туман был высотой метра полтора, и казалось, что перемещаются только головы на шеях. Постепенно он выпал росой, отчего обувь моя быстро промокла. Дальше шел в чавкающих башмаках. Однако надо бы приобрести обувь получше. Говорят, в Беркенхеде есть хорошие сапожники.
        Дорога была хорошо наезжена. Видимо, соединяла Дублин с другим крупным городом. С обеих сторон деревья вырубили метров на пятьдесят. Сухие стволы лежали кострами, мешая быстро выйти на дорогу. Между ними уже выросли кусты, в основном малина. Я выбрал место, где можно будет с наименьшими потерями в энергии и времени добраться до дороги. В обе стороны было не меньше сотни метров прямых участков. Будет время оценить, по зубам ли добыча, и провести дополнительный инструктаж личного состава. Там и устроил засаду, расставив лучников и объяснив, кому в кого стрелять.
        День был солнечный, теплый. В воздухе жужжало много всякой дряни, которая так и норовила поживиться моей кровью. Метрах в пяти от меня густо росла малина, уже созревшая. Рот у меня заполнился слюной, когда вспомнил ее кисло-сладкий вкус. Кстати, здесь она такая же вкусная, как в России в двадцать первом веке, но в то время в Англии и Ирландии ее не видел. Извели вместе с лесами. Если когда-нибудь вернусь в двадцать первый век, расскажу им, как много потеряли.
        С севера из-за поворота показались две крестьянские арбы, запряженные волами. В каждой сидело по два крестьянина. Ехали спокойно, без страха. Видать, у них тут есть кому поддерживать порядок. Обе арбы пустые. Значит, возвращаются домой. Когда они скрылись за поворотом, время опять потекло медленно и лениво.
        Мои лучники расставлены от меня на юг, метрах в десяти друг от друга, что не мешает им тихо переговариваться. Вспоминают, что делали в деревне перед походом. В основном хвастают, кто, кого, где и сколько раз тискал. Вернувшись, будут рассказывать своим девицам, сколько раз и в кого попали. В обоих случаях количество будет совпадать: «Очень много!».
        С юга, куда уехала арба, появились два всадника. Шлемы железные, но доспехи кожаные. Судя по отсутствию гонора, не рыцари. Я уже собирался расслабиться и пропустить их, когда увидел выезжающую из-за поворота кибитку, крытую войлоком и запряженную парой лошадей. Правил телегой мужчина в кожаном шлеме и доспехе, а рядом шли двое в железных шлемах, кожаных доспехах и с заряженными арбалетами, которые несли на плече. За кибиткой ехал всадник на холеном коне. Одет в железный шлем и короткую кольчугу, но что-то мне подсказывало, что это не рыцарь, а купец. За ним ехали еще две кибитки с возницами и по паре человек охраны, арбалетчиков и копейщиков, а замыкали шествие двое всадников.
        - Купец мой, а вы начинаете отсчет с первой кибитки. Всадников в последнюю очередь, - передал я по цепочке.
        Передние всадники уже проехали меня. Я подождал, когда приблизится первая кибитка и купец, следовавший за ней. Старый уже, борода седая. Мне показалось, что он дремлет. Я ошибался. Когда мой болт полетел в его сторону, купец заметил и попытался закрыться щитом. Болт попал ему в грудь и влез полностью. Тут же стрелы прошили пеших охранников и возниц. Одному арбалетчику достались сразу две стрелы. Я учил ребят, что арбалетчики и лучники - первые цели. Всадники - вторые. И только потом надо бить копейщиков и мечников. К тому времени, когда я перезарядил арбалет, все охранники, включая всадников, валялись на дороге, проткнутые стрелами.
        - Быстро на дорогу! - приказал я и побежал первым.
        Купец был еще жив. Он смотрел на меня пустыми бледно-голубыми глазами и медленно шевелил побелевшими губами, будто хотел что-то сказать. Кольчуга на медленно подымающейся груди пропиталась кровью. Я ударил мечом по шее, чтобы прекратить страдания. И тут услышал крик боли и возгласы моих ребят у третьей кибитки. Они рубили мечами арбалетчика со стрелой в груди, рядом с которым корчился на дороге один из моих лучников. Болт вошел в живот и вышел через спину немного выше. Кровь стекала на дорогу из обеих ран. Не жилец. Пацану было очень больно. Чтобы не кричать, он сжал зубы так сильно, что выступили слезы. Его товарищи еще не доросли до удара милосердия, не простят мне. Поэтому приказал:
        - Перевяжите его и погрузите в кибитку.
        Они все бросились к нему.
        - Вы двое, - показал я на ближних, - занимайтесь им, а остальные грузите трупы в кибитки. И побыстрее!
        Я вернулся к купцу и с помощью Умфры затащил его в первую кибитку. Она была полна, груз накрыт чехлом из шкуры. Пришлось Умфре залезть на груз и, стоя на четвереньках, затянуть наверх купца, возничего, двух арбалетчиков и двух всадников, которых подтаскивали близнецы. Пока мы возились с этими трупами, остальные были погружены в другие две кибитки.
        Я взял под узду купеческого коня, серого в яблоках жеребца, и повел в лес, приказав близнецам:
        - Замаскируйте лужи крови пылью, землей, чем угодно, и догоняйте нас.
        На краю леса я остановился, пропустил кибитки и подождал близнецов. Одному из них, Джеку, было явно не по себе. Наверное, не только ему. Увидеть в первый раз смерть друга - это круче, чем убить первого врага.
        Отъехав от дороги примерно на километр, остановились, скинули трупы, раздев их, в выемку под упавшей толстой сосной. Сверху закидали ветками. Всё это время из кибитки доносились стоны раненого и тихое бормотание. Наверное, бредит. Ребята старались не смотреть в его сторону. Умфра передал мне кожаный мешочек, затянутый шнурком, найденный на купце. Внутри были шиллинги и пенсы, не меньше полкило серебра.
        - Если меня так ранят, добейте, чтобы не мучился, - сказал я Умфре. - Вот здесь, - показал я на шее то место, где проходила сонная артерия, - перережешь - и я засну. Это называется «удар милосердия».
        Он расскажет об этом остальным. Следующему тяжелораненому не придется долго страдать.
        Добирались до берега часа три. К тому времени раненый затих. Как оказалось, умер. Отнесли его метров на сто от лагеря и там закопали в углубленной яме, образовавшейся при падении дерева. Ребята хотели его раздеть, но я запретил:
        - Пусть лежит одетый. Не так холодно будет.
        Заканчивался отлив, поэтому мы занялись перегрузкой товаров из кибиток на шлюп. В первой сверху были шерстяные ткани, а внизу мечи в ножных и двуручные топоры с длинными лезвиями - датские, как их здесь называли. На второй сверху тоже ткани, льняные и шелковые. Под ними - покрытая черным лаком кольчуга двойного плетения с капюшоном и рукавицами, покрытая черным лаком во всех местах, кроме надраенных до блеска бронзовых пластин на плечах и локтях и набранных из бронзовых колец креста на груди и каемок по горловине и подолу. К ней прилагались шоссы с бронзовыми пластинами на коленях и каемками по низу из бронзовых колец. На самом дне лежала посуда из бронзы и олова. В третьей кибитке везли три больших бочки вина. Сперва мы погрузили бочки, поставив в кормовой части трюма. Потом сняли с кибиток колеса и положили их на дно трюма. Колеса в телегах - самое ценное. На них постелили войлок с кибиток, на который сложили доспехи, одежду и обувь убитых, их оружие и то, что везли на продажу, седла и упряжь лошадей, а сверху ткани дешевые, ткани дорогие, кольчугу с шоссами и кольчугу купца. Последними завели
на шлюп серого в яблоках жеребца и самую лучшую гнедую кобылу. Я все-таки следовал совету скифов и предпочитал гнедых лошадей. Остальных лошадей отвели на большую лесную поляну, где, спутав передние ноги, отпустили пастись. Травы там должно хватить на несколько дней. Уверен, что мы обернемся быстрее.
        В кибитках был еще и запас еды: копченый свиной окорок, сыр, вареные куриные яйца и хлеб. Я показал экипажу, как на костре обжаривать кусочки хлеба и окорока, нанизанные поочередно. Сало таяло и пропитывало хлеб, который становился намного вкуснее. Умяли все за милую душу. Хотя вид у ребят был не очень веселый. На них как бы падала тень погибшего товарища.
        Вскоре прилив оторвал шлюп от грунта, и мы отправились домой. Добрались через сутки. Ошвартовавшись, начали выгружаться. На берегу, как обычно, собралась вся деревня. Им было интересно посмотреть, что мы на этот раз привезли.
        - Кто из них мать убитого? - спросил я Умфру.
        - Вон та, рядом с которой два мальчишки, - показал он.
        Эти мальчишки поднимали чучела во время наших учений. Я пару раз угощал из за это хлебом с медом. Они смотрели на меня, ожидая чего-то приятного. Только мать сразу поняла, почему я подошел. Своего старшего сына она не увидела среди тех, кто разгружал шлюп. Поэтому прижала к себе младшего и опустила глаза, словно это поможет избежать черную весть.
        - Он погиб в бою, - сказал я тихо.
        Она кивнула головой и сильнее прижала к себе младшего. Ни слез, ни криков. Наверное, будет и то, и другое, когда она вернется домой. Видимо, так мать и решила сделать, но я остановил:
        - Тебе причитается его доля. Сейчас разгрузим и поделим.
        Я взял обоих коней, все шелковые ткани и половину льняных и шерстяных, половину посуды, конскую упряжь и два лучших седла, войлок и колеса кибиток и плащ купца, подбитый беличьим мехом, без рукавов, но с разрезами для рук. Экипаж поделил остальные ткани, посуду, мечи и топоры, седла, вещи убитых. Кольчугу купца, кольчугу с крестом и шоссы оценили в стоимость четырех боевых или восьми рабочих коней и решили продать, а деньги поделить. Вино оставили для празднования удачных походов. Первую бочку решили открыть сегодня. Напоследок я высыпал из кошелька деньги. Деревенские редко видели так много серебра. Я пересчитал монеты, складывая в столбик по десять. Получилось без малого сорок семь шиллингов. Двадцать вместе с кошельком забрал себе, еще двадцать раскидал по два каждому лучнику, а оставшееся пододвинул к матери погибшего. Никто не возражал. Мне показалось, что женщина при виде такого количества серебра позабыла о смерти старшего сына. Он не зря погиб: теперь ей будет на что поднимать остальных детей.
        Вечером отмечали успешный поход за столами на площади. На этот раз было мало еды, зато много вина. Хорошего вина, явно привезенного с материка. Помянули погибшего - и быстро о нем забыли. В двенадцатом веке со смертью встречались так часто, что не придавали ей большого значения. На этот раз она тебя миновала, а когда не минет, тебе будет уже все равно.
        Я опять ушел с Фион раньше, предупредив, что завтра в Ирландию за оставленными там лошадями пойдут двое новых, указал кто. Один из них - вместо Джека, который тяжелее всех перенес смерть товарища. Не было у меня больше уверенности в нем, но вслух сказал, что это та самая ротация кадров, о которой я предупреждал. Джек не огорчился. Он пошел в отца, имевшего жидковатую кровь. Зато его брат Джон - в мать валлийку, из него получится хороший боец, тем более, что он высокого роста и крепкого сложения.
        19
        На следующий день задул западный ветер, принес дождь. Пришлось идти против галсами, отклоняясь от генерального курса то влево, то вправо. Скорость под парусами была от силы узла три, поэтому весь день команда гребла, добавляя еще пару узлов. Жаль, нет часов, а то можно было бы измерить скорость именно с помощью линя с узлами. Чего мне здесь не хватало, так это GPSа, который постоянно показывает не только точные координаты, но и скорость. Впрочем, мне здесь много чего не хватало. Я до сих пор иногда думаю, что надо бы позвонить Фион по мобильному телефону. Ночью мы легли в дрейф, опустив плавучий якорь. Трюм был выстелен сеном, так что спалось нормально. Я уже стад привыкать к тому, что верхняя одежда у меня почти все время сырая.
        На следующий день увидели ирландский берег. Вышли к нему миль на десять южнее нужного места. Поджались к берегу и пошли вдоль него только под парусами на север. Если нас ждет засада, они будут высматривать нас на востоке. Следов мы оставили много. Выйти по ним к берегу и понять, куда мы делись, не составит труда. Вопрос только в том, будут искать обоз или нет? Ждали ли в тот день приезда купца? А может, были свидетели нашего нападения? Если ты никого не видел, это не значит, что и тебя никто не заметил. Как-то два моих пьяных однокурсника по мореходке убегали от наряда милиции. Один спрятался за толстый ствол платана, прижавшись в него лицом, а второй уткнулся в спину товарища. Они милиционеров не видели и надеялись на взаимность. Наряд хохотал минут пять. Потом отпустили обоих курсантов. В Одессе ценят юмористов.
        Высадились в бухточке в милях трех от предыдущего места. С севера нас закрывал высокий мыс, так что, если там и были наблюдатели, вряд ли нас заметили. На всякий случай выставил два караула по два человека в каждом, а остальным приказал далеко не отходить. В разведку послал Умфру и Джона. Без луков, налегке. Посоветовал им сделать крюк, зайти со стороны дороги. Дождь разошелся не на шутку. Ребята сделали навес из веток и травы. Пол навесом развели небольшой костерок из сырых веток, который громко шипел и потрескивал. На нем разогрели копченую треску и перекусили. Даже треска кажется приятной пищей, если обзавелась запахом костра. С навеса падали крупные капли, которые выбивали лунки земле. Скучно и грустно.
        К вечеру вернулись разведчики. Оба мокрые с головы до ног. Я посадил их возле костра и дал по лепешке и куску копченой трески. Есть они очень хотели, но и рассказать об увиденном тоже. Поэтому говорили набитыми ртами, дополняя друг друга.
        - Есть засада, расположились между поляной с лошадьми и берегом, - начал Умфра.
        - Один рыцарь и девятнадцать копейщиков и лучников в лагере и один в дозоре на берегу, - продолжил Джон.
        - Когда отлив набрал силу, дозорного сняли, - добавил Умфра.
        - Они живут в пяти шалашах, - рассказал Джон. - Рыцарь - в самом большом…
        - … который самый дальний от берега, - закончил Умфра.
        Значит, ночью на берегу дозора тоже не будет, незачем. Переведут охранять лагерь. Я показывал своим ученикам, как надо резать спящих. Вот только опыта у них нет. Да и у меня он небольшой. С другой стороны, еще никто не научился ездить на велосипеде, пока не сел на него.
        Вышли примерно за час до темноты. Вспомнив фильмы о войне, заставил ребят попрыгать на месте, чтобы убедиться, что ничего не звенит. Потом понял, что у них железного - меч и нож. Луки и стрелы я приказал оставить под навесом. Ключи или мелочь они в карманах не носят хотя бы потому, что не имеют ни того, ни другого, ни во что их положить. Только у меня есть, чему звенеть. Перед отправкой в этот рейс я сказал Фион, чтобы сшила шерстяное сюрко - безрукавку, которую надевают поверх кольчуги. Будет предохранять от дождя и приглушать стук ножен по кольчуге.
        Седлав крюк по лесу, подошли к засаде со стороны дороги. Примерно в километре от нее остановились. Я сел на корточки под толстым и раскидистым дубом, прислонившись спиной к его стволу. Ребята расположились рядом, тесно прижавшись друг к другу. Уже стало темно, но не так, как на юге. Летом ночи здесь темно-серые. В лесу было тихо. Только дождь шелестел монотонно и беспрерывно. У меня появилось подозрение, что англичане стали самыми крупными колонизаторами потому, что хотели сбежать от любимой погоды. Время тянулось медленно. На войне оно становится резиновым: то растягивается до бесконечности, то сжимается до мгновения.
        Ребят задремали. Они все «жаворонки», а я «сова». Поэтому думал, что дальше делать? Пора приобретать какой-то социальный статус. Пока я - никто, несмотря на наличие шлюпа, коней, оружия. Деревня принадлежит рыцарю Джошуа. В любой момент меня могут попросить из нее. Надо становиться рыцарем, идти на службу к какому-нибудь сеньору и выбивать из него манор или купцом и перебираться в город. Решил попробовать в Чешире первый вариант. Если не получится, переберусь в какое-нибудь южное графство, где теплее и суше, и стану купцом. У меня начали слипаться глаза. Значит, сейчас у «жаворонков» самый крепкий сон. Пора нам идти на дело.
        Шли цепочкой. Впереди Умфра, за ним Джон, потом я, а следом все остальные. Вышли к большому шалашу. Он был сложен из еловых веток. Между ним и остальными шалашами стоял навес, под которым у затухающего костра сидел спиной к нам и сгорбившись часовой, закутанный в темный плед. Я показал рукой, чтобы все остановились и подождали. Если поднимется шум, должны сразу отступить в лес.
        Часовой дремал. Голова его медленно клонилась, пока подбородок не упирался в грудь. Тогда часовой рывком поднимал ее, пару минут держал прямо, а потом она опять начинала клониться. Плед он накинул и на голову, что усложняло мою задачу. Я бесшумно подошел к навесу, согнувшись проник под него. В тот момент, когда часовой в очередной раз вскинул голову, я левой рукой зажал ему рот, а кинжалом в правой ударил в шею, как учил Сафрак. Голова дернулась. Из-под моей ладони раздался сдавленный, глухой, еле слышный звук. Нижняя челюсть задвигалась, сквозь губы выплеснулась то ли кровь, то ли слюна. Тело обмякло и начал оседать. Я помог ему бесшумно опуститься на землю, а затем потер о мокрую кожу доспеха левую ладонь. Никаких эмоций, даже брезгливости, не почувствовал.
        Я обернулся к ребятам и махнул рукой, чтобы приступали к работе. Серые тени парами разошлись по лагерю, каждая к заранее намеченному шалашу. К большому, где спали пятеро, подошли Умфра и Джон. Все знали, что сперва надо резать крайних, потом перемещаться к центру. В случае тревоги убегать в лес. Я вынул меч и приготовился прикрыть их, если такое произойдет. Сначала все шло хорошо. Из одного шалаша послышался тихий стон, но никого не разбудил. Вдруг в большом раздался шум, кто-то вскрикнул. Из шалаша с громким воплем выскочил человек с ножом в руке. Он оказался в двух шагах от меня, наверное, приняв за своего. Увидев меч, ирландец попробовал уклониться, но не успел. Я перерубил ему плечо у шеи. И сразу развернулся, ожидая нападения врагов из других шалашей. Но там все были мертвы.
        Ко мне подошел Умфра, прижимающий к животу правой ладонью левую, согнутую в кулак.
        - Ранен? - спросил я шепотом, хотя понимал, что все враги мертвы.
        - Не сильно, - ответил юноша и показал окровавленную левую ладонь. - Он посередине спал. Мы разбудили его, когда резали соседей. Протянул к нему руку, а он ударил ножом и вскочил.
        А ребята растерялись от неожиданности. Но хорошо то, что хорошо закончилось.
        - Разожгите костер поярче, - приказал я и дал одному шлем: - Принеси морской воды.
        Под навесом возле костра промыл морской водой рану Умфры. Нож пробил ладонь насквозь. Кровь продолжала течь. Рану перевязали смоченной в морской воде лентой из льняной ткани. Несколько таких я теперь всегда беру в поход, ношу в кармане. Хотел сказать юноше, что до свадьбы заживет, но забыл, как по-валлийски свадьба.
        До рассвета сидели под навесом, грелись у костра. Хотя опасаться было уже некого, разговаривали все тихо. Потом собрали трофеи. Кольчуга была только у рыцаря. Без капюшона, но с разрезами внизу. У остальных - кожаные доспехи. Зато все носили металлические шлемы наподобие моего. Луки были раза в два меньше, чем валлийские, а стрелы короче. Ребята посматривали на них с презрением. Копья около двух метров длиной. И мечи были короткие, всего сантиметров шестьдесят. Для ближнего боя такие лучше.
        - Подберите себе по доспеху, шлему и мечу, - приказал я. - В следующий раз воевать будете в них.
        - В доспехе стрелять хуже, - со знанием дела сказал Умфра.
        - Плохому бегуну яйца мешают, - перефразировал я для них русскую поговорку, потому что не знал, как по-валлийски танцор.
        Аргумент был встречен дружным смехом. Все с шуточками начали примерять доспехи. Кроме раненого Умфры, которому подобрал Джон. Они были одинакового сложения.
        Коней стало на два больше. Видимо, к ним добавились жеребцы рыцаря и еще кого-то. Навьючили на лошадей добычу, пошли к шлюпу. Дождь все еще моросил, но теперь работал на нас - смывал следы.
        Поскольку трюм был практически пуст, и экипаж мог разместиться там, погрузили на палубу шесть лошадей. Ветер все еще дул западный, но поутих до двух баллов. Теперь он был попутный и гнал нас к дому со скоростью узла четыре. Через сутки с небольшим ошвартовались у своей деревни.
        Я взял из трофеев оставшиеся шлемы, доспехи и мечи и раздал их самым старшим и рослым своим ученикам, которые еще не бывали в походах, с указанием тренироваться только в них. Из лошадей мне достались три жеребца и кобыла, остальные две кобылы и кольчуга - ребятам. Кольчуга отдали мне на хранение.
        На следующий день отправились за оставшимися лошадьми. Вместо Умфры взял новенького. Ветер не менял направление, поэтому до Ирландии добирались двое суток. Высадились немного южнее места последней стоянки. Засады не было, поэтому во время отлива погрузили оставшихся пятерых лошадей - жеребца и четырех кобыл - и с приливом отправились в обратную сторону. К ночи дождь перестал, ветер начал крепчать, и небо прояснилось, стали видны звезды. Я решил не ложиться в дрейф, всю ночь рулил. На рассвете мы увидели на горизонте полуостров Уиррэл. К тому времени ветер начал переходить в штормовой. Поскольку груз был на палубе, а не в трюме, шлюп начало медленно перекладываться в борта на борт. Казалось, еще чуть-чуть - и черпнем фальшбортом воду. Лошади испуганно ржали, громко стуча копытами по палубе. Гнедой жеребец, стоявший в носовой части между двух кобыл, сумел оторваться и, когда шлюп лег на левый борт, сиганул в море. Он долго плыл за нами и громко ржал. Кобылы отвечали, но повторять его подвиг не решались. Что ж, теперь было легче разделить добычу. В итоге у меня стало семь жеребцов и четыре кобылы.
Даже больше, чем мне надо.
        20
        Пока море штормило, я сходил на охоту, подстрелил косулю. Теперь не надо было тащить ее на горбу, для этого имелся конь. В воскресенье съездил в Беркенхед на рынок. Меня сопровождали на жеребцах пятеро оруженосцев в железных шлемах и кожаных доспехах и Нудд, Рис и мать погибшего моего матроса на кибитке, запряженной двумя кобылами. Кибитку изготовили Йоро и Гетен, использовав трофейные колеса и войлок. Кузены Нудд и Рис у нас отъелись и подросли, мать не сразу узнала их. Передал Шусан от старшей сестры копченый окорок косули, три соленые трески, головку сыра и отрез льняной ткани.
        Рынок был бедноват. Я собирался продать на нем кольчугу, но покупателей на такой товар здесь не было. Купил по просьбе тещи гусака и двух гусынь, потому что своих у нее не было, а валлийский двор без гуся - это не двор, три новые большие бочки для засолки трески и десять мешков зерна нового урожая, смесь пшеницы с ячменем. На продажу был выставлен всего один мешок зерна, за остальными пришлось ехать домой к продавцу, богатому крестьянину, у которого дом выглядел получше, чем маноры у некоторых рыцарей, что попадались мне по пути в Честер. Часть зерна пересыпали в три купленные бочки, остальное погрузили в мешках. Договорились, что мешки мой человек вернет завтра. Затем я заехал к порекомендованному мне сапожнику - худому мужчине с впалыми щеками, наверное, туберкулезнику, и заказал две пары ботинок. Сапожник внимательно осмотрел мои стопы, снял мерки и пообещал сделать за неделю. Мать погибшего купила корову, заплатив за нее деньгами и доставшейся при разделе бронзовой посудой. Договорилась, видимо, заранее, потому что забирали мы корову со двора, торга не было, только передача оплаты и товара.
        К следующей пятнице шторм стих, и мы после полудня отправились на шлюпе продавать кольчуги и другие трофеи, в том числе одного жеребца, купеческого, серой в яблоках масти. Был он слишком норовист и драчлив. Избаловал коня купец. Йоро утверждает, что эта масть у местных рыцарей ценится выше остальных, за такую лошадь дают цену десяти быков. Интересно, что бы сказали скифы и аланы по поводу такого выбора?! Такого коня можно держать только для понтов. Впрочем, понты и стоят дороже всего.
        В реку Ди мы вошли во время отлива. Течение было быстрое, пришлось ребятам поработать веслами. Левый берег реки лесистый, а правый - болотистый почти до самого города. В прилив его, наверное, затапливает. К вечеру добрались до Честера. Возле пристани стояло всего одно одномачтовое судно из Северной Европы и пара баркасов. Едва мы ошвартовались, как подошел чиновник - сутулый малый с таким выражением лица, словно у него болят зубы, и потребовал два пенса в день, а если заплачу сразу за неделю, то шиллинг. Я не знал, сколько мы простоим, поэтому договорились, что буду платить каждый день, и дал ему две монетки.
        Утром к пристани повалили покупатели. Я сперва выложил на продажу две кольчуги, самые плохие и, соответственно, дешевые. Они ушли сразу. Купил их купец. Скорее всего, на перепродажу. Третья, бывшая купеческая, досталась аббату - толстому, с красными тонзурой и лицом и полными, презрительно искривленными губами. Явно брал не себе, потому что на него не налезет. Четвертая кольчуга, принадлежавшая рыцарю, который ждал нас в засаде, и стоившая еще дороже, пролежала до полудня воскресенья, когда ее купил молодой рыцарь - парнишка лет шестнадцати. Он пришел вместе с человеком, каких в Киевской Руси называли дядьками - старым опытным солдатом, который воспитал и обучил ратному делу сына своего господина. Дядька осмотрел кольчугу, спросил цену, и они пошли дальше. Потом вернулись, и заговорил молодой рыцарь. Вместо того, чтобы поторговаться, он долго перечислял, чем она плоха.
        - Если у тебя не хватает на нее денег, отойди и не мешай другим, - предложил я, хотя других покупателей как раз и не было.
        Видимо, попал в цель, потому что молокосос покраснел.
        - Если бы ты был рыцарем, ты бы ответил за свои слова! - надменно произнес он.
        Дядька пытался урезонить молодого петушка, но не успел. Из того слова вылетали быстрее, чем думал.
        - Я - рыцарь, - спокойно возразил ему, - и всегда отвечаю за свои слова.
        Наступила пауза. Как понимаю, ему даже не в чем было драться со мной. Разве что дядьку вместо себя выставит.
        - Сколько у тебя денег? - спросил я.
        Он посмотрел на меня, ожидая издевки. Дядька, стараясь, чтобы никто не увидел, толкнул его: говори! Теперь молодой рыцарь прислушался к совету учителя, тихо назвал сумму. Не хватало пять шиллингов. Мы вряд ли дождемся покупателя на эту кольчугу, а моей команде надо было много чего купить по заявкам многочисленной родни.
        - Забирай, - сказал я. - Пять шиллингов отдашь, когда будут.
        - Спасибо, сеньор! Клянусь честью, я верну долг! - отдавая серебро и забирая кольчугу, воскликнул он с юношеским задором. - Ты - настоящий рыцарь!
        Самую дорогую кольчугу с бронзовым крестом на груди и шоссы я решил на выставлять на продажу. За оставшиеся полдня покупатель на нее вряд ли найдется.
        Новые мечи, датские топоры и особенно ирландские арбалеты и малые луки разлетелись быстро. Луки и арбалеты покупали горожане. Как подозреваю, для браконьерской охоты. А вот с лошадью вышла заминка. К ней много кто подходил, приценивался. Услышав, сколько она стоит, соглашались с ценой, но не покупали. Пока не приехала кавалькада из трех рыцарей и десятка сопровождающих. Одним из рыцарей был тот самый, который наблюдал мой поединок на рынке. Он был не на главных ролях. Заправлял грузный мужчина лет сорока пяти с толстым и длинным носом в синих прожилках, как у алкаша, густыми усами и короткой бородкой. Увидев жеребца, он сказал, ни к кому не обращаясь:
        - Да, действительно, красивый жеребец.
        Мужчина слез с коня. Поводья сразу подхватил спешившийся слуга. Тяжело переставляя ноги, как человек, не привыкший ходить пешком, рыцарь подошел к жеребцу, по-хозяйски взялся за узду, которую держал Джон. Юноша посмотрел на меня, не зная, как поступить. Я кивнул головой: отдай, пусть смотрит. Джон отошел. Жеребец сразу занервничал, попытался укусить рыцаря, что очень понравилось последнему.
        - Какой молодец! - похвалил он и приказал: - Оседлайте.
        Тут же двое, сопровождавших его, спешились, сняли с одного из своих коней седло и начали седлать серого в яблоках жеребца.
        Носатый рыцарь, чтобы заполнить паузу, окинул меня взглядом. Я был без головного убора, но в кольчуге, поверх которой надел новое сюрко темно-синего цвета и с белой «розой ветров» на груди и спине. Поскольку нарисовать ее в деревне никто не умел, вырезали из белой материи и нашили. На поясе меч и кинжал. Рыцарь понял, что я не купец, поэтому спросил на вульгарной латыни:
        - Где ты его взял?
        - В бою, - коротко ответил я.
        - А почему продаешь? - спросил он.
        - Еще добуду, - ответил я. - У меня их еще шесть. Зачем столько одному?!
        - Может, возьмешь меня с собой?! - шутливо спросил он.
        - Ты большую долю потребуешь, - польстил я.
        - Это верно! - согласился рыцарь.
        Жеребца запрягли. Рыцарь вскочил на него. Конь встал на дыбы, задергал головой, желая укусить. Норовистость коня понравилась рыцарю. Он заулыбался, как ребенок, получивший долгожданную игрушку. Быстро усмирив жеребца, погнал по краю рыночной площади, а затем по полю.
        Сопровождавший его рыцарь, с которым я встречался раньше, наконец-то узнал меня. Видимо, я сильно отличался от того бедного, в короткой кольчуге и в сопровождении сожительницы-крестьянки.
        - Это ты дрался на ярмарке? - на всякий случай спросил он.
        - Разминался, - уточнил я.
        Рыцарь кивнул головой, то ли соглашаясь с моей формулировкой поединка, то ли с тем, что я тот самый. Он внимательно посмотрел на мой отряд. Экипированы хорошо, но не походили на старых, закаленных бойцов, с которыми добывают такие богатые трофеи. И всё же добыли. Он опять внимательно посмотрел на меня и еще раз кивнул головой. Наверное, согласился, что с таким матерым вожаком, как я, даже щенки становятся силой.
        - Кто это? - спросил я, кивнув в сторону рыцаря, который скакал на моей лошади.
        - Вильгельм де Румар, лорд Болингброк - ответил он так, будто всё остальное мне должно быть известно.
        Поскольку известно мне не было, задал наивный вопрос:
        - Он богат?
        - Он единоутробный брат графа Честерского, - ответил рыцарь.
        - Твой сеньор? - спросил я.
        - Мой сеньор - граф Ранульф, - ответил рыцарь с таким видом, словно даже сама мысль, что он служит кому-то другому, оскорбительна.
        - Графу нужны рыцари? - намекнул я.
        - Хорошие рыцари всем нужны, - уклончиво ответил он.
        А, собственно, что еще он мог ответить?! Как он может порекомендовать меня графу?! Этот малый лихо расправился с плохо обученным стражником и где-то украл дорогого коня?! Или скажет: «Возьми его. Я уверен, что он классный боец!» Этого наверняка окажется мало.
        Вернулся Вильгельм де Румар. Он был счастлив, как может быть счастлив человек, живущий одним днем.
        - Сколько ты хочешь за коня? - спросил брат графа, не слезая с седла.
        Я назвал цену, которую, не сомневаюсь, он уже знал. Ведь не случайно здесь оказался, дошли до него слухи о коне.
        - Заплати, - приказал лорд одному из сопровождающих, наверное, казначею или управляющему.
        Казначей имел такой же длинный и толстый нос, как и его сеньор, только без прожилок. У меня появилось подозрение, что они единокровные братья. Хотя обычно бастарда делают рыцарем. Может быть, отец не успел, а его законная жена не сочла нужным продвигать внебрачных детей мужа. Казначей отвязал от седла сумку, подошел ко мне и начал доставать кожаные мешочки с монетами и класть на чашу весов, которые были одни на всю деревню и которые сейчас держал мой матрос. В каждом мешочке был ровно фунт серебра. Я не стал придираться к тому, что пустые мешочки тоже что-то весят, что мне кожа обходится по весу серебра. Только сочувственно улыбнулся казначею, как бы соглашаясь, что обидно оказаться на его месте. Он, видимо, привык к насмешкам, но, не заметив в моем взгляде презрения, удивился. Не было во мне кастового гонора. Да и какой я рыцарь?! Разве что убивать и грабить научился не хуже.
        21
        Из Честера мы привезли трех телок и бычка-двухлетка, шесть коз, десяток подсвинков и много всякой всячины, которую не могут изготовить в деревне. В том числе я купил для Йоро кричное железо и чугун, который пригодится нам зимой, когда попробуем изготовить булатную сталь. Грузы и мелкий скот везли в трюме, а телок и бычка на палубе. Весь недолгий путь из трюма доносился такой истошный визг и блеянье, что я боялся, что по приходу будем выгружать трупы. Зря беспокоился. Все добрались живыми и здоровыми, разве что трюм загадили так, что пришлось день отмывать, а потом долго сушить, потому что опять зарядили дожди.
        Одну телку и я привез для себя. Бычка тоже купил себе, но пользоваться им будут все. Раньше односельчане, чтобы оплодотворить корову, гоняли ее в Беркенхед. Теперь у деревни было большое стадо коров под предводительством быка, пусть молодого, но крупного. Вместе с ними гоняли коз. А свиней пасли отдельно, в лесу. Здесь на принято держать их в хлеву и приносить им еду. Свинья должна сама о себе позаботиться, причем круглый год. Зимой пасут недалеко от деревни, потому что волки могут напасть. Я пока не видел ни одного, но, говорят, их здесь много. Надо будет поохотиться на волков. Говорят, у них мех очень теплый.
        Сыновья Вилли выкупили у меня отцовских волов с арбой. Понадобились они Джеку, который решил по примеру отца заняться торговлей. Многие купили рыболовецкие сети. Ставят их почти каждый день. В деревне даже появились излишки рыбы. Я тоже пару раз смотался на рыбалку. Теперь ловил больше для удовольствия.
        По вечерам обучал ребят маневрам в составе отряда: стрелять под защитой копейщиков, отступать, прикрывая друг друга, строиться в каре и клин. Доводил до автоматизма их обращение с мечом и копьем. В бою часто не бывает времени на принятие решения. Ты сперва делаешь движение, а потом только понимаешь, почему именно это, а не другое. Или, если ошибся, ничего больше не понимаешь.
        Задул северо-восточный ветер, и я решил, что пора отправляться в поход. На этот раз вернул в экипаж Умфру, у которого зажила рука. Вышли ближе к полудню и ночью не легли в дрейф, поэтому ранним утром увидели ирландский берег. Казался он приветливым и безопасным. Вот только на одном высоком мысу, милях в семи от нас, загорелся костер. Дым был густой и белый, какой дают сырые ветки. Видимо, это современный телеграф.
        - Ложимся на обратный курс, - приказал я.
        Ребята удивились, но приказ выполнили без вопросов и комментариев. Обратно пришлось идти курсом бейдевинд, скорость шлюпа сразу упала. Ирландский берег был еще виден, когда со стороны устья реки Бойн показалось судно, похожее на торговые суда с севера материка. На таком может поместиться десятка три-четыре бойцов. Оно шло под прямым парусом и веслами, довольно быстро, потому что резало нам курс. Ветер был им почти попутный. Видимо, мы насыпали кому-то соли на самые неожиданные места.
        - Всем на весла! - приказал я.
        По мере приближения к нам, судно вынуждено было подворачивать к ветру. Идти под таким острым углом к нему, как мы, с прямым парусом нельзя. Его спустили, скорость упала. Было понятно, что нас не догонят. Они понапрягались с час и легли на обратный курс.
        Да, поспешил дозорный с костром. Если бы он подождал, когда мы высадимся на берег, пришлось бы нам бросать шлюп и прорываться по берегу к проливу святого Георга, воровать там лодку и добираться на ней до Уэльса. Не многим бы удалось вернуться. Значит, надо менять район вылазок.
        На берегу, как повелось, нас встречала вся деревня. Поскольку мы вернулись слишком быстро, народ догадался, что поход получился неудачным. Обрадовались, что никто не погиб.
        Я зашел в кузницу к Йоро, у которого теперь было много работы. На этот раз он ковал кому-то серп. На днях будут жать овес.
        - Куда еще можно за добычей сплавать? - спросил я.
        - В южные графства наши плавали. Там народ побогаче живет. Только вот с маленьким отрядом в пролив лучше не соваться. Ирландцы могут напасть да и валлийцы тоже, - рассказал кузнец.
        - На большой корабль у меня пока денег не хватает, - посетовал я.
        - Можно и на суше поживиться, - подсказал Йоро.
        - Где? - поинтересовался я.
        - Скоро к нам рыцарь Джошуа пожалует за оброком, - сообщил Йоро и, хитро посмотрев на меня, продолжил: - Должны ему дать с деревни деньгами или скотом и продуктами двенадцать фунтов серебра. И Лесная еще восемь. Мы бы, пожалуй, заплатили треть, если он не дойдет до нас.
        - А если граф пришлет сюда карательный отряд? - задал я вопрос.
        - Не до нас ему. В Уэльсе наши теснят его и других баронов. Все силы графа там, - ответил кузнец, махнув в сторону Уэльса. - Да и откуда он узнает, что мы причастны?! От Лесной до следующей деревни полдня пути. Там часто отряды из Уэльса засады делают. Поэтому мы в Честер кружной дорогой ездим, через Беркенхед, вдоль устья Мерси.
        - Когда вы ждете рыцаря Джошуа? - спросил я.
        - В прошлом году он приперся через неделю после того, как собрали овес. Боялся, что успеем продать или спрятать. Подождал, пока обмолотим, и выгреб почти весь. Еще и должны ему остались, - пожаловался Йоро.
        - Думаешь, следующий сеньор будет лучше? - спросил я.
        - Это вряд ли, - согласился кузнец, - но хотя бы год отдохнем, покрепче на ноги встанем и силенок наберемся.
        Я решил рискнуть. Даже если заподозрят меня, уплыву искать счастье во Францию. Говорят, Шампань - большой торговый город с крепкими стенами. Будут деньги - и там не пропаду.
        - Семь фунтов мне - и вы больше никогда не увидите рыцаря Джошуа, - предложил я.
        - Договорились, - сказал кузнец Йоро.
        22
        Отряд рыцаря Джошуа состоял из двух рыцарей и тридцати пехотинцев. Последние шли или ехали на семи телегах, в каждую из которых запряжены по две лошади. До хомута они еще не доросли. Рыцари скачут впереди обоза. Оба на каурых - рыжеватых с более темными гривой и хвостом и красно-рыжим «ремнем» - жеребцах. На Джошуа высокий шлем, похожий на заостренную половинку яйца, кольчуга и алый плащ. Ему немного за тридцать. Темно-русые борода и усы, которые на концах закручены, что вижу здесь впервые. Копье положил на спину лошади перед собой, направив вперед и влево. Большой миндалевидный щит висит с левой стороны на шейном ремне. Второй рыцарь - ровесник Джошуа - едет слева от него, отставая на полкорпуса. Шлем обычный, плащ коричневый, щит такой же, как у сеньора. Рыцарь тоже правой рукой придерживает копье, которое лежит перед ним на спине лошади. БОльшая часть пехоты одета в кожаные доспехи, но у некоторых нет даже таких. Вооружены копьями, короткими луками, мечами и топорами, большими, датскими. Несут топоры на плече. Все передвигается неторопливо и расслабленно, потому что по обеим сторонам дороги
болото, открытое пространство, и потому что три года без проблем ходили сюда за оброком, знают, что в деревнях некому оказать достойное сопротивление.
        Когда до леса остается метров двадцать, рыцарь Джошуа оглядывается, чтобы убедиться, что никто не отстал. Второй рыцарь тоже. В этом момент я и стреляю. Как только мой болт прошивает Джошуа, стреляют и мои лучники. С этой стороны болота их двадцать человек. Еще десять ждут на противоположной. Рыцарь Джошуа поворачивается ко мне, причем сразу находит мои глаза. Ему уже больно, но еще не понимает, что скоро умрет. Или не хочет в это поверить. Рука его медленно - или мне так кажется? - тянется к мечу. В этот момент ему в лицо, под глаз, попадает стрела и влезает наполовину. Джошуа откидывается назад, а потом начинает заливаться набок. Его конь испуганно шарахается. Рыцарь падает на землю, а левая нога остается торчать в стремени. Какое-то время каурый жеребец волочет мертвого хозяина по земле в нашу строну, затем останавливается и испуганно всхрапывает, кося глаз на труп. Я успеваю перезарядить арбалет и убить пехотинца, спрятавшегося за телегу так, что вижу его только я. Несколько человек убегают по дороге. Одного догоняет стрела, и он, уронив топор, падает ниц. Остальных встречает дружное
приветствие десяти лучников, спрятавшихся в лесу на той стороне болота. Вот и всё. Пять минут боя после пяти дней тренировки. Зато без потерь. Пока без потерь.
        Я с щитом и копьем в руках выхожу на дорогу. За мной идет только Умфра, вооруженный также. С той стороны шагает с щитом и копьем Джон. Я пропускаю труп Джошуа, потому что не сомневаюсь в его смерти. Зато тыкаю копьем в затылок второго рыцаря. Тоже мертв. Иду слева от обоза и проверяю остальных. По правой орудует Умфра. Нахожу двух раненых. Один совсем молодой, лет шестнадцать. Рыжеватые волосы и конопатое лицо. В него попали две стрелы, причем одна в грудь, а вторая в спину. Он с закрытыми глазами лежит на боку и дышит с тихим сипением. Из уголка рта стекает кровь. Кто он - наемник или слуга Джошуа? Теперь уже неважно. Он шел грабить, и всё, что получил, теперь его. Я избавил юношу от мук. В конце обоза встречаемся с Джоном, и я машу рукой, чтобы остальные приступали к работе.
        С двух сторон выходят из леса на дорогу мои ученики. Сегодня в деле были все, даже Джек. Это и боевое крещение отряда, и круговая порука. Они знают, что делать дальше. Оружие и доспехи складывают в одну телегу, трупы, не снимая одежды, в остальные шесть. Я приказал, чтобы не брали ни одной грязной тряпки, только ценные вещи, которые можно увезти и продать. Затем проезжаем по дороге метров пятьсот и сворачиваем в лес. Там, метрах в трехстах от дороги, вырыта глубокая и широкая яма. В нее сбрасывают тридцать два трупа и засыпают землей. Сверху могильный холм обкладывают дерном, чтобы скорее зарос травой.
        Я не спеша скачу впереди на Буцефале. За мной следуют мои оруженосцы Умфра и Джон на моих жеребцах и ведут на поводу коней рыцарей. Следом на телегах едут остальные ребята. Им весело. То и дело слышу сзади громкий хохот. Это выплескиваются былой страх и напряжение.
        В деревне мы грузим на шлюп трофейное оружие, доспехи, конскую упряжь и колеса от телег. Кузова сегодня будут порублены и в ближайшие дни сожжены. Часть оружия, малоценные топоры, я отдаю кузнецу, чтобы перековал в куски железа, из которого потом сделает что-нибудь нужное мне.
        На следующее утро грузим на шлюп пять коней. Им и людям было тесно, но терпеть не долго. По совету Йоро пошли в порт Бангор, который расположен на берегу пролива, отделяющего Уэльс от острова Англси. Переход занял световой день. Городок маленький, чуть больше Беркенхеда. Овальной формы, с традиционными рвом, только сухим, валом и частоколом, но башни из дикого камня. В Бангоре был собственный собор, очень древний, один из первых в Британии. По утверждению моих односельчан, собор помогает валлийцам бороться за независимость. Если с собором что-нибудь случится, Уэльс покорят. Я здесь не был в двадцать первом веке, поэтому не знаю судьбу собора. Если правда то, что говорят валлийцы, скоро с ним что-нибудь случится. А пока это было средних размеров, немного больше церкви в Честере, деревянное здание на фундаменте из дикого камня. Внутрь не заглядывал, некогда было, но мои ребята по очереди посетили собор и помолились в нем. Впервые увидел их такими набожными. В церковь Честера или Беркенхеда их палкой не загонишь.
        Рынок здесь маленький. Шлемы, щиты и копья рыцарей, мечи, топоры, копья и кожаные доспехи простолюдинов разобрали быстро, потому что война на востоке Уэльса с норманнскими баронами еще продолжается. Да и цену я установил низкую. Допустим, средняя цена на кожаный доспех - три шиллинга, а я отдавал за два, поскольку они были дырявые. Так же быстро ушли колеса. Малые луки вообще никого не заинтересовали. Мечи, кольчуги рыцарей и кони, боевые и рабочие, интересовали многих, но никто не покупал. Пока не прискакал на белом коне колоритный местный вождь. Он был коренастый, завернутый в алый плед, без головного убора и с обнаженными мускулистыми волосатыми ногами, обутыми в ботинки наподобие тех, которые мне дала Фион. Его длинные густые каштановые волосы торчали во все стороны, отчего голова казалась раза в два больше. Борода не очень длинная и тоже растрепанная. На шее висит ожерелье из маленьких золотых бляшек. На боку - меч в ножнах с бронзовой вставкой, надраенной до золотого блеска. Вождя сопровождали десяток пеших в таких же алых пледах, только босые и вооружены, кроме коротких мечей, длинными
луками.
        - Откуда у тебя всё это? - спросил он на плохой латыни, оглядев коней и рыцарские кольчуги и мечи.
        - Подарили норманнские рыцари, - улыбнувшись, ответил я на валлийском.
        Вождь удивленно воскликнул. Наверное, я не похож на человека, который должен знать валлийский. Затем ухмыльнулся, понимающе, и спросил:
        - Действительно, подарили?!
        - Конечно, - ответил я и пояснил: - Мертвым уже ничего не надо.
        - Ты воюешь с норманнами? - спросил вождь.
        - Я не воюю с валлийцами, потому что моя жена - дочь валлийского вождя, - уклончиво ответил на его вопрос.
        Я пока не определился, на чьей стороне буду воевать.
        - Как его зовут? - спросил вождь.
        Я не смог вспомнить имя, которое мне как-то назвала Фион, посмотрел на Умфру.
        - Эфниссьен, - подсказал юноша.
        На него, как и на остальных моих матросов, вождь произвел неизгладимое впечатление. Так, по их мнению, должен выглядеть отважный воин.
        Это имя ничего не говорило вождю.
        - Он погиб в войне с норманнами, - сообщил я.
        - Сколько ты хочешь за жеребцов, кольчуги и мечи? - спросил вождь.
        Я назвал очень привлекательную цену и добавил, что в цену входят и седла, которые на лошадях.
        Вождь опять удивленно воскликнул и посмотрел на меня подозрительно.
        - Я еще добуду, - объяснил я такую низкую цену.
        - Где? - поинтересовался вождь.
        - Где найду, - ответил я.
        - Мы можем вместе поискать, - предложил валлиец.
        - Почему нет?! - согласился я. - Мне могут понадобиться лучники. Сколько ты в силах привлечь?
        - Сколько скажешь: хоть сотню, хоть тысячу! - хвастливо заявил он.
        - Только у меня порядок жесткий - убиваю за невыполнения приказа, - предупредил я.
        Вождю и его ватаге это явно не понравилось.
        - Зато трофеи богатые и потерь почти нет, - добавил я и посмотрел на Умфру, приглашая в свидетели: валлиец быстрее поверит валлийцу.
        Юноша кивнул головой.
        Это явно меняло дело.
        - Если добыча будет стоящая, - высказал свое условие вождь.
        - Само собой, - согласился я. - В этом году уже вряд ли получится, а на следующий постараюсь организовать что-нибудь интересное.
        Мы условились, где и как его найти, и вождь, заплатив серебром в слитках, на вес, уехал с покупками в сопровождении своей ватаги.
        Рабочих лошадей никто не покупал. Потому что, как догадался, у желающих не было денег. Тогда я предложил:
        - Могу на овец поменять.
        Дело сразу пошло. Сошлись на двадцати пяти овцах за лошадь. Обменяли всех троих. Но сразу возник другой вопрос: что делать с овцами? Оказывается, продавать их здесь было некому, разве что совсем по дешевке. На шлюп затолкали всего тридцать четыре. Да и то придется плыть в обнимку с овцами. Хорошо, переход короткий. Но на кого оставить еще сорок одну?
        Ответ подсказал Умфра:
        - У меня здесь родственники есть. Можно с ними договориться.
        Договорились. Когда я сказал, что буду платить по овце за два дня, все родственники-мужчины согласились пасти их. На следующее утро мы перевезли тридцать четыре овцы в свою деревню. Через день вернулись в Бангор еще с пятью лошадьми, которых тоже обменяли на овец, часть которых отвезли в деревню. Третьей и четвертой ходками перевезли оставшихся кобыл, обменяли их, а затем несколько дней занимались вывозом овец. Если погода позволяла, ночью шли на Бангор, а днем возвращались с грузом домой, а если нет, то ночевали на берегу.
        23
        Раньше в нашей деревне овец было меньше, чем жителей, а теперь ситуация поменялась на противоположную. Оказалось, что у богатства есть недостатки. Не так-то просто найти корм для четырех с лишним сотен овец да еще коров, лошадей и коз. Их выпасом теперь занималось большая часть населения деревни. Часть продали или обменяли в Беркенхеде и Лесной.
        В моем доме баранина была на столе каждый день. Причем ела ее не только моя новая семья, но и работники, шестеро плотников и двое мастеров по кладке каминов, которых нанял в Беркенхеде. Я решил надстроить второй этаж и заменить курной очаг на камины, по одному на этаж. Мастера собирались вывести трубы камина в стену. Сказали, что они так всегда делают. Я настоял на том, чтобы труба выходила через крышу и была одна на два камина. Чтобы в трубу не попадал дождь, над ней надо было сложить козырек из обожженной глины на тонких каменных опорах. Теща попыталась пускать пузыри, что в камине еда будет невкусной.
        - Значит, будешь готовить во дворе. Очаг перенесут туда и сделают над ним навес, - предложил я.
        Дона подумала и решила, что пока не надо, попробует готовить в камине.
        Мы с ней не ссоримся. В двенадцатом веке у валлийцев баба имеет голос только в том случае, если в доме нет мужчины. Но, чем реже я вижу Дону, тем больше получаю удовольствия от жизни. Да и достали меня дым, теснота и невозможность побыть одному. К тому же, надо позаботиться о будущем ребенке. Живот у Фион все больше. Она ходит со счастливой улыбкой и почти всё время жует. И не одна такая. Мои ребята научились не только убивать, но и восполнять население планеты.
        В ближайшую пятницу погнали две сотни овец в Честер на продажу. Двигались короткой дорогой, вдоль устья реки Ди. Я ехал впереди на Буцефале. За мной - Умфра и Джон на жеребцах. Они теперь мои оруженосцы. Следом за ними и замыкающей ехали по кибитке, изготовленные для меня Гетеном с использованием трофейных колес и войлока. Купеческие кибитки были с бортами, сплетенными из лозы, а я рассказал, как надо сделать из дерева, с возможностью разобрать их при надобности. Боковые и задний борта были высокие, а последний еще и открывающийся. В кибитках везли на продажу соленую треску в бочках. Между кибитками брела отара овец, за которой присматривают шесть человек и четыре собаки, такие же коротконогие и с вытянутым туловищем, как и живущая в моем дворе. Привезенные из Ирландии щенки уже переросли мачеху, но еще не повзрослели. Двигались мы почти без задержек. Останавливаться не было желания, потому что лил нудный и холодный осенний дождь. Несколько раз я пересаживался в кибитку, а на моем коне скакал кто-нибудь из погонщиков овец. Как они гордились! Добраться до Честера успели до наступления темноты.
Кибитки поставили под стенами города на рыночной площади, неподалеку от северных ворот, а овец на ночь отогнали на пастбище на правом берегу возле болот.
        Хотя суббота была не ярмарочная, продавцов и покупателей хватало. Овец разбирали, как горячие пирожки. Я даже немного поднял цену. Треска тоже неплохо продавалась. Все готовились к войне. По слухам, несколько дней назад на английский берег высадились императрица Матильда и ее сводный брат Роберт Глостерский, внебрачный сын короля Генриха. Сейчас находятся в Эранделе. До этого война шла в Нормандии. Король Стефан там проиграл и отступил в Англию. Победители последовали за ним.
        Я выставил на продажу и кольчугу с крестом и шоссы. Они висели под войлочным тентом в задней части кибитки, повернутой к покупателям. Почти все останавливались, долго любовались ею. Самые смелые даже трогали, убеждаясь, что плетение двойное. Обязательно спрашивали цену. Наверное, чтобы рассказать знакомым, какую дорогую вещь продавали на рынке. Я хотел было написать ценник, но вспомнил, что большая часть населения не умеет ни читать, ни считать. Поэтому оставил Умфру отвечать на этот вопрос и заодно продавать треску, а сам пошел на край рынка, где Джон руководил реализацией овец. Их подгоняли партиями, по мере надобности. Спрос был такой, что я приказал пригнать сразу всех. Оставалось продать десятка два, когда прибежал посыльный от Умфры с сообщением, что появился покупатель, которого не смутила цена на кольчугу.
        Это был мой старый знакомый рыцарь, вассал графа. Он приехал на коне в сопровождении двух слуг. Увидев меня, поздоровался и сказал:
        - Я так и подумал, что это ты продаешь.
        - А что, другие не привозят в Честер такой хороший товар? - удивился я.
        - Привозят, но продают не на рынке, а сразу несут в замок, - сообщил он.
        - Прости, пока не знаю все ваши правила! - шутливо произнес я.
        - Граф хочет посмотреть на кольчугу, - сообщил рыцарь.
        - Желание графа - закон для бедного рыцаря! - согласился я и приказал Умфре: - Приведи двух лошадей, поедем в замок.
        Пока он ходил, я достал из кибитки плащ, подбитый белкой, надел его, скрепив на плече круглой серебряной фибулой. Во-первых, накрапывал дождь; а во-вторых, встречают здесь по одежке. Под плащом поверх кольчуги было сюрко. Новые штаны заканчивались носками - такая здесь мода. Я заказал портному из Беркенхеда штаны, сказав, что буду носить их под высокие сапоги, даже не подозревая, что возможен такой забавный вариант. Впрочем, они не хуже штанов и носков по отдельности. Разве что стирать придется чаще. Так ведь не мне. Сапоги были из тонкой кожи с тисненым орнаментом, византийские. Здесь такие еще не умеют делать.
        Затем представился рыцарю:
        - Меня зовут Александр.
        - Рауль, - ответил он после заминки, как будто не сразу вспомнил свое имя.
        - Если я делаю что-то не так или не то спрашиваю, то только по незнанию местных порядков, - сказал я. - Буду благодарен, если ты меня поправишь.
        - Пока нечего поправлять, - произнес он таким тоном, будто хотел извиниться за свой хмурый вид и тон.
        - Я слышал, императрица Мод приплыла в Англию, - сменил я тему разговора. - Это правда?
        - Да, - ответил он.
        - И воде бы граф Честерский поддерживает ее, - продолжил я.
        - Граф никого не поддерживает, - сказал Рауль и уточнил: - Пока никого.
        - Императрице нужны рыцари? - поинтересовался я.
        - Думаю, что да, - ответил он.
        - Сколько она платит? - спросил я.
        - Как обычно: рыцарю - шесть пенсов день, сержанту - три, пехотинцу - полтора, - сообщил рыцарь Рауль. - Обещает наградить отличившихся манорами, которые отберет у изменников.
        В это время приехал Умфра, ведя на поводу Буцефала. Рыцарь Рауль внимательно осмотрел моих коней. Оба жеребца были что надо. Не такие, конечно, дорогие, как серый в яблоках, но тоже стоили немалых денег. Я передал кольчугу и шоссы, завернутые в ткань, своему оруженосцу и сел на коня. Слуги Рауля пропустили меня, чтобы ехал рядом с рыцарем, но Умфру отжали. Пришлось ему плестись в хвосте.
        - Хороший конь, - сказал Рауль.
        Я догадался, что он хотел бы узнать, где я взял такого, поэтому сообщил:
        - В Ирландии их отбил. И серого в яблоках тоже.
        - В Ирландии попадаются приличные кони, - произнес рыцарь.
        Дождь помыл город, поэтому на улицах не так сильно воняло. Горожане жались к домам, уступая нам дорогу. Мастера на вторых этажах приостанавливали работу и провожали нас взглядом.
        Подъемный мост, соединяющий замок с городом, имел наклон в сторону последнего. Подкованные копыта моих коней громко застучали по дубовым доскам. У коня рыцаря Рауля были подкованы только задние копыта, а лошади его слуг были лишены такой привилегии. Ограждение по бокам моста имелось, но довольно низкое, не более полуметра. А лететь вниз метров десять, если не больше. Дорога через надворотную башню тоже была наклонная. Ворот в башне двое, а между ними железная решетка.
        Рядом с донжоном располагалось три каменно-деревянных двухэтажных здания. На первом этаже одного, самого длинного, находилась конюшня, хлев и курятник, а на втором сеновал. Во втором здании на первом этаже была большая кузница, в которой работали человек шесть. Второй этаж, видимо, был жилой. В третьем здании первый этаж вроде бы использовался под склад, а на втором жили или работали люди. По двору слонялись несколько солдат.
        Донжон был, как я подумал, шестиэтажный. Стены отвесные, никаких украшений. Первый этаж глухой и высотой метра четыре. На втором этаже имелись окна, закругленные сверху, но узкие, больше похожие на бойницы. На верхних этажах окна были широкие. Слева к донжону примыкала пристройка в виде башни высотой в два этажа. В башне была дверь. К двери вела широкая каменная лестница из семи ступенек, на которых сидели трое солдат, положив рядом с собой короткие копья, а напротив них, спиной к воротам, стояли двое с такими же копьями в руках. На всех железные шлемы, но доспехи кожаные. Заметив нас, быстро встали и расступились.
        Мы слезли с коней. Слуги, сопровождавшие рыцаря Рауля, повели его коня в конюшню. Умфра привязал моего и своего к деревянной коновязи, которая располагалась справа от лестницы, а потом со свертком в руке поднялся вместе с нами по каменной лестнице с щербатыми ступеньками.
        Дверь в донжон была мощная, из дубовых досок толщиной сантиметров пятнадцать и с внешней стороны оббита железом. Решетка, которая опускалась перед ней, сейчас была в поднятом положении. За дверью караульное помещение с деревянными двухъярусными нарами и винтовая каменная лестница. Мы поднялись по ней на второй этаж, открыли еще толстую дубовую дверь, обитую железом, и попали в высокий, метров шесть, холл второго этажа, который был размером метров двенадцать на десять. Сразу бросался в глаза большой камин, возле которого лежали метровые, не расколотые чурки, а несколько таких горело в топке. В конце холла были еще два камина, поменьше, в которых варили и жарили, судя по запаху, мясо, и оттуда доносился аромат печеного хлеба. Там использовались чурки покороче и расколотые на четыре части. По обе стороны от большого камина и точно такие же напротив, зеркально, были арки, ведущие в ниши с окнами без стекол или какого-либо другого просвечивающегося материала. На полу под окнами стоял деревянные щитки, которыми, наверное, закрывали эти окна. По холлу гулял сквозняк. Впрочем, благодаря жару из камина,
холодно не было. По обе стороны каждого окна сделаны скамейки. Перед нишами был поворот в темные комнаты, завешенные плотной материей. То, что я принял снаружи за два этажа, оказалось одним, просто внутри холла на высоте метра три проходила деревянная галерея. Она шла вдоль таких же арок, как внизу, которые вели к нишам с окнами и темным комнатам. Из мебели были только четыре стола на козлах, составленные в линию, восемь лавок возле них, большой сундук у стены напротив камина и много колышков, вбитых в стену над ним на разной высоте. На нескольких колышках висели мечи в ножнах и два щита. Рядом стояли прислоненные к стене короткие копья. За ближним столом сидели несколько солдат. Двое играли в кости, а остальные давали правильные советы. Рядом с ними на столе валялись объедки, а от столешницы воняло прокисшим вином. Пол выстелен тростником, грязным и размочаленным. Возле камина лежали две собаки среднего размера, похожие на обычных дворняг двадцать первого века. Играющие и их советчики не обратили на нас никакого внимания. Зато на галерею вышел плотный усатый мужчина в кольчуге, посмотрел на Рауля и
меня и крикнул солдатам:
        - Эй, лодыри, делом займитесь!
        Солдаты оторвались от игры и взяли у Рауля меч, который тот отстегнул от ремня. Мы с Умфрой тоже отдали свои. Про кинжал никто ничего не сказал. Один солдат проверил, что в свертке. Затем наши мечи были повешены на колышки рядом с другими.
        Рауль повел нас в угол, расположенный по диагонали от входной двери, где находилась другая винтовая лестница, ведущая и вверх, и вниз, наверное, в цокольный, глухой этаж.
        Выше располагался точно такой же холл с галереей. Значит, этажей в донжоне всего четыре. Здесь было почище, не так воняло, а окна застеклены маленькими кусочками разноцветного стекла. Хотя сквознячок присутствовал. Пол выстелен соломенными циновками. Столы и лавки стояли у стен. На лавках сидели несколько рыцарей и о чем-то лениво болтали. В центре холла, напротив камина, на стульях с высокими резными спинками сидели перед шахматной доской на высоких козлах двое - Вильгельм де Румар, лорд Болингброк, и спиной к нам - мужчина с выбритым на готский манер затылком, одетый в красное с золотом парчовое блио. Рауль остановился метрах в двух от играющих. Я тоже, только сместился немного в сторону, чтобы видеть доску. Она была белая, расчерченная красными линиями на квадраты. Фигурки белого и красного цвета сделаны из слоновой кости. У них тут свое отношение к цветам. Самым крутым считается красный, а белый - это отсутствие цвета. Поэтому и противопоставляют красный белому. Сделаны фигурки в виде воинов. Король - самая высокая, сантиметров десять. Конь - рыцарь на коне. Пешки - солдаты-копейщики.
Некоторые фигуры ходили не так, как в двадцать первом веке: ферзь, копирующий внешним видом короля, но ниже и без короны, двигался только по диагонали и всего на одну клетку, превратившись из самой грозной фигуры в еще одну, «кривую», пешку, а слон в образе вооруженного епископа (нонсенс для двадцать первого века!) прыгал по диагонали через другие фигуры, но всего на две клетки через две. Король мог в любом месте сделать рокировку с ладьей, которая представляла из себя поединок двух рыцарей. Вильгельм ходил быстро, не думая, и почти каждый ход, свой и противника, сопровождал возгласом, радостным или огорченным. Его единоутробный брат долго думал и передвигал фигуры осторожно, будто все еще сомневался в правильности выбранного хода. Он и выиграл.
        - Тебе опять повезло! - пренебрежительно сказал лорд Болингброк, встал и крикнул: - Вина!
        Затем уставился на меня, вспоминая, наверное, где раньше видел.
        - Серый в яблоках конь не разонравился? - помог я.
        - А-а! - вспомнил он и сказал единоутробному брату: - Это у него я купил коня, с которого свалился позавчера на охоте.
        Ранульф де Жернон, граф Честерский, встал и повернулся к нам лицом. Был он среднего роста и сложения. Лицо чисто выбритое, невыразительное, я бы даже сказал, с усталостью от власти. Глаза голубые и немного прищуренные. Не удивлюсь, если у него близорукость. Он тоже окинул меня оценивающим взглядом, обратив внимание на подбитый мехом плащ, сюрко из дорогой материи, рукоятку кинжала из слоновой кости, золотой перстень с александритом, сапоги из тонкой кожи.
        - Это он продает кольчугу, - сказал рыцарь Руль.
        - Покажи, - произнес граф Честерский.
        Я кивком головы показал Умфре на стол рядом с нами. Юноша положил на него сверток, развернул, взял кольчугу и показал ее. Надраенный до золотого блеска крест на черном фоне произвел впечатление.
        - Вот это да! - воскликнул Вильгельм де Румар.
        - Крест и каемки из бронзовых колец, плетение двойное, - прорекламировал я.
        Граф Ранульф подошел к Умфре, осторожно дотронулся до креста. Видимо, сильно верующий человек, хотя на фанатика не похож.
        - Новая, ее везли в подарок или на продажу, - добавил я.
        - Если тебе не нравится, я ее возьму, - сказал лорд Болингброк графу Честерскому.
        - Нравится. - произнес тот и спросил меня: - Сколько ты за нее хочешь?
        Я добавил к рыночной цене еще десять процентов, чтобы графу не досталась дешевая вещь, и уверил:
        - Больше ни у кого такой не будет.
        - Надеюсь, - вяло произнес Ранульф де Жернон и кивнул появившемуся словно из неоткуда тому самому эконому, который расплачивался со мной в прошлый раз.
        Эконом ушел в дальний угол холла, где начиналась винтовая лестница на галерею.
        - Где ты достаешь такие красивые вещи?! - поинтересовался де Румар.
        - В Ирландии, - ответил я.
        - Надо было мне отправиться с тобой в поход! - шутливо произнес лорд Болингброк.
        - Большой у тебя отряд? - спросил граф Честерский.
        - Десять лучников, - ответил я и, увидев его удивленный взгляд, придумал афоризм: - Маленькими бывают полководцы, а не армии.
        Ранульф де Жернон оценил легкой улыбкой мои слова и поинтересовался:
        - Откуда ты родом?
        - Из Киевской Руси, но предок мой был викингом, норманном Рюриком, - присочинил я, потому что уверен, что норманны считают настоящими воинами только норманнов, а поскольку являюсь сероглазым блондином, в эту версию нетрудно поверить.
        - А как здесь оказался? - поинтересовался граф Честерский.
        - Жена умерла, дети выросли, князь мой ни с кем не воевал. Мне стало скучно. Решил поискать счастья на чужбине. Наверное, норманнские крови взыграли. Разделил феод между сыновьями и отправился с тремя своими рыцарями, старыми друзьями, на службу в Византию. Но корабль попал в шторм, и я один спасся, выплыл на берег неподалеку отсюда. Видимо, богу угодно, чтобы я искал счастье здесь, - закончил я полуправдивое сочинение и перекрестился на католический манер, чтобы произвести благоприятное впечатление на верующего человека.
        Надеюсь, они не сильны в географии, не знают, что берег Чешира не совсем по пути.
        - Большой был феод? - задал вопрос Вильгельм де Румар.
        - Я должен был по зову князя прибыть с одиннадцатью рыцарями, - ответил я. - Если не ошибаюсь, по вашему это двенадцать маноров.
        - Точно, - подтвердил лорд Болингброк.
        В это время подошел слуга с кувшином из зеленого стекла, в котором было вино, и второй с бокалами из такого же стекла. Бокалы были в виде прямого рожка, без ножки или подставки, вместимостью грамм триста… Слуга с кувшином наполнял бокалы, которые держал второй. Один бокал с вином достался графу, второй - его брату Раулю и последний - мне.
        - За то, чтобы бог не покидал нас в беде! - произнес тост граф Ранульф.
        Вино было хорошее, напомнило мне испанский херес. Я отпил всего четверть, и увидел, что остальные выпили залпом. Как бы не обидеть! Я залпом допил остальное, что было кощунственно по отношению к такому прекрасному напитку.
        - Хорошее вино, - похвалили я. Испании, наверное, еще нет, но Кастилия вроде бы должна быть. - Из Кастилии?
        - Да, - ответил граф Честерский, удивленный моей осведомленностью.
        - Часто пил его, когда служил в Византии, - объяснил я.
        - Ты служил в Византии?! - удивился лорд Болингброк.
        - Полтора года в гарнизоне города Херсона Боспорского. Это на северо-востоке Византии, на границе со степью. Командовал отрядом из трехсот катафрактов, воевал с кочевниками, - рассказал я.
        - Хорошие они воины? - спросил граф Ранульф.
        - Как сказать. Они избегают прямого столкновения. Подскакали, обстреляли из луков, а когда нападешь на них, рассыпаются в разные стороны, - ответил я.
        Граф переглянулся с братом. Видимо, они слышали рассказы крестоносцев о подобной тактике турок и арабов.
        - Да, сражаться с ними трудно, - произнес Ранульф де Жернон.
        - Нет, если знать их слабые стороны, - возразил я.
        - Какие? - поинтересовался Вильгельм де Румар.
        - Стрелы у них легкие, летят, конечно, далеко, но чешуйчатый доспех пробивают только на близком расстоянии. Поэтому мы ставили впереди конницы лучников и арбалетчиков, оставляя им проходы для отступления. Они били по лошадям, которых кочевники ценят выше, чем людей. Затем в бой вступала наша конница. После короткой стычки кочевники обращались в бегство, а мы легко расправлялись с пешими, которые без лошади не бойцы. И за свое стойбище они будут биться. Главное - найти его. Я со своим отрядом два стойбища разгромил. В одном взяли две сотни лошадей, около тысячи овец и трех сотен баб и детей, которых продали в рабство, - рассказал я.
        - Нам тут такая добыча и не снится! - с горечью произнес Вильгельм де Румар.
        Видимо, мой рассказ прозвучал правдоподобно, потому что граф Честерский спросил:
        - Поплывешь опять служить в Византию?
        - Бог дал мне знак, что это ему не угодно, что я должен остаться в лоне римской церкви, - ответил я и еще раз перекрестился. - Я уже здесь жену молодую нашел, дочку валлийского вождя. Но не нравится мне у них, порядка там нет.
        - Да, - согласился граф Ранульф, - законы они не любят.
        - Поэтому я купил и переделал рыбацкий баркас, нанял и обучил лучников и отправился с ними в море на промысел. Был лендлордом, а стал морским лордом, - сообщил я.
        - У тебя владения больше, чем у любого короля! - пошутил граф Честерский.
        - Если бы они еще и доход такой же большой приносили, - улыбнулся я в ответ.
        - Все равно доход у тебя побольше, чем у некоторых рыцарей с манора, - сказал лорд Болингброк.
        - Не помешает и манор: будет, где скучать зимними вечерами, - шутливо молвил я и продолжил серьезным тоном: - Я слышал, императрице Мод нужны рыцари, обещает наградить землями.
        - Верно, - подтвердил Вильгельм де Румар. - Через три дня я отправляюсь ей на помощь. Можешь присоединиться к моему отряду.
        - Сочту за честь воевать с таким, как мне говорили, отважным воином, - подкрался я незаметно и лизнул.
        Вильгельма де Румара прямо расперло от самодовольства.
        - Вина! - крикнул он, а когда слуги наполнили наши бокалы, провозгласил: - За победу императрицы Матильды и ее сына - истинного наследника престола!
        Мне показалось, что графу не понравилась такая откровенность брата. Судя по тому, как осторожно Ранульф де Жернон играл в шахматы, не хочет он вмешиваться в конфликт, пока не определится победитель.
        24
        Идет дождь, нудный и холодный. Лесная дорога превратилась в кашу, в которой вязнут колеса кибитки. Комья грязи прилипают к ободу, поднимаются вместе с ним, а потом нехотя отпадают. Кибитка запряжена двумя кобылами и управляется Нуддом. Сзади к ней привязаны два запасные жеребца: Буцефал и гнедой по кличке Гнедко. У последнего шерсть промокла и потемнела, так что почти не отличается от идущего рядом вороного. Я еду за ними на вороном отце Буцефала. На каждом привале пересаживаюсь на другого жеребца, равномерно распределяя между ними тяготы перехода. Капюшон моего плаща опущен низко, чтобы капли не попадали в лицо, поэтому вижу только то, что не выше уровня моих глаз. Я замерз, ноги одеревенели от холода. Выезжаю на обочину дороги, где она не раздолбана идущими впереди возами, слезаю и иду пешком, ведя коня на поводу, чтобы размяться. Так же поступают мои оруженосцы Умфра и Джон и несколько рыцарей, ехавшие сзади. Мои оруженосцы идут по противоположной обочине, чтобы не отставать от кибитки.
        Седьмой день пути. Мы движемся из Честера в Бристоль. На шлюпе я бы добрался туда дня за два. Впереди скачет Вильгельм де Румар со своими рыцарями. Затем едут десять возов с его снаряжением, начиная с шатра и заканчивая шахматами. Моя кибитка - одиннадцатая и последняя. У рыцарей, которые едут за мной, в лучшем случае есть вьючная лошадь, которую ведет на поводу слуга. Это в основном младшие сыновья, которым дали старые шлем, кольчугу, щит, копье, меч, коня и слугу и отправили добывать для себя лен. Или погибнуть. Среди них едет и мой должник - юный рыцарь по имени Томас. Он еще не научился не узнавать своих кредиторов и не только поздоровался со мной, но и попытался завести знакомство. Он первый раз едет на войну, ему все интересно. Томас внимательно слушал мои рассказы об утигурах, уверенный, что они до сих пор живут в причерноморских степях. Может, их потомки и живут, но теперь называют себя по другому. Он пытался пообщаться с моими оруженосцами, его ровесниками, но помешал языковой барьер.
        Сейчас он догоняет меня, едет рядом. Следом за ним скачет его дядька на рабочей кобыле, к седлу которой приторочены сумки с провизией, тент, одеяла. Ездить верхом на кобыле - западло по местным понятиям, но у бедности свои привилегии - она делает человека более толстокожим. Копья разрешил им положить в мою кибитку.
        - Я собирался воевать с валлийцами, а теперь еду вместе с ними! - произнес Томас с таким видом, словно это самое забавное происшествие в его жизни.
        - Воевать надо не против кого-то, а за себя, своего сеньора, - советую я. - И будь милосерден к врагам, потому что завтра они могут стать твоими союзниками.
        - Постараюсь, - обещает он и с юношеским легкомыслием тут же забывает свое обещание. - Как ты думаешь, быстро мы расправимся с узурпатором Стефаном?
        - Чем дольше будет тянуться эта война, тем лучше для нас с тобой, - отвечаю я. - В мирное время рыцари не нужны.
        - Когда настанет мир, я отправлюсь на Святую землю, буду воевать с неверными, - обещает он.
        Я ему рассказываю, какой климат там, как Томас будет себя чувствовать при повышенной влажности в раскаленных солнцем кольчуге и шлеме. Услышанное не отбивает у него охоту повидать чудесные заморские страны. После крестового похода у них тут у всех головы забиты небылицами о Ближнем Востоке. Уверены, что там - рай на земле. Если считать раем отсутствие затяжных дождей, то они правы. А вообще-то рай - это внутренне состояние, мало зависящее от места, в котором находишься.
        - Сарацины - сильные воины? - интересуется Томас.
        - Разные, как и наши, - отвечаю я.
        По обозу от головы к хвосту передают, что виден Бристоль. Передние всадники уже выезжают из леса в поля, окружающие город. Я сажусь на лошадь и скачу вперед. Молодой рыцарь устремляется за мной. Его конь староват и не так резв, но Томас изо всей силы подгоняет бедного жеребца длинными шпорами.
        Я несколько раз бывал в Бристоле. В двадцать первом веке это будет один из крупных портов Англии, расположенный на обоих берегах реки Эйвон и имеющий несколько искусственных гаваней. Названный в честь города Бристольский залив известен еще и высокими приливами - максимальный почти пятнадцать метров, второе место в мире после канадского залива Фанди, где на три метра выше. То, что я обнаружил сейчас, было совсем не похоже на то, что видел раньше. Даже река показалась другой, точнее, их тут две, Эйвон и Фром. Кстати, «эйвон» по-кельтски значит «река». В этих местах чуть ли не половина рек носит такое название. Река под названием Река. При слиянии Эйвон и Фром и находился нынешний Бристоль, который, к тому же, назывался сейчас Брикстоу - «место у моста». Мост пока что деревянный. В девятнадцатом веке неподалеку от нынешнего построят висячий железный, вроде бы первый такой в мире. Бристоль намного больше Честера. Говорят, он второй или третий город в Англии после Лондона. Стены каменные и высотой метров шесть-семь. Башни не только прямоугольные, но и круглые. На восток от города, между реками и возле
моста через Эйвон, расположился мощный каменный замок. Впервые вижу здесь такой большой и крепкий. От города на юго-восток уходила мощеная дорога - наследие римлян. Подозреваю, что и замок - тоже их рук дело, по крайней мере, фундамент. На полях и лугах перед городом образовался большой лагерь из нескольких баронских шатров и множества шалашей, навесов, возов, кибиток для всех остальных. Чадят под дождем костры, возле которых пытаются согреться рыцари, сержанты, пехотинцы, оруженосцы, слуги. По лагерю ходят несколько женщин. Наверное, маркитантки, или проститутки, или, как любит выражаться реклама, две в одном флаконе. Ближе к лесу пасутся лошади без охраны.
        Обоз сворачивает к свободному участку поля, на котором объедена еще не вся высокая стерня. После нашего ухода хозяину поля вряд ли удастся попасти на нем свой скот. Зато удобрим на славу. Английский военный лагерь сильно отличался от византийского. Ни защитных укреплений, ни шатров на всех солдат, ни сортирных ям. Каждый располагается, где хочет и как хочет. Поскольку мы считаемся отрядом де Румара, то устраиваемся вместе. Слуги лорда уже устанавливают его шатер, хотя, уверен, Вильгельм де Румар будет ночевать в замке или в городе. Лорд сразу поехал к городским воротам в сопровождении двух рыцарей и оруженосца с его гонфалоном или хоругвью - знаменем квадратной формы с гербом и тремя вымпелами, которые отличают баронов от обычных рыцарей. Баронами надо называть тех, у кого больше двадцати ленов, но обычно величают всех, владеющих землей от короля (герцогов, маркизов, графов…) или имеющих отряд рыцарей-вассалов и замок. Но в Англии последнее условие не всегда соблюдалось, потому что Вильгельм Завоеватель, намаявшись со своими баронами в Нормандии, запретил без его разрешения строить замки. Только
при короле Стефане стало легко получить такое разрешение, а после начала гражданской войны, как мне рассказали, все принялись строить замки, никого не спрашивая.
        Я показываю, где поставить кибитку - ближе к реке: и вода будет рядом, и соседей поменьше, и с этой стороны на нас вряд ли нападут. Томас располагается рядом. Догадываюсь, что дядька, человек опытный, посоветовал ему держаться меня. Мои ребята распрягают и расседлывают коней. Стреножив, отпускают пастись. Пока корм для них есть рядом с нами, смогу и я присмотреть, поэтому отправляю всех в лес за дровами, еловыми ветками на постели и навес, под которым разведем костер. Мы с Нуддом спим в кибитке на соломе. Умфра и Джон - под ней на еловых ветках, накрытых воловьей шкурой. Томас и его дядька - на еловых ветках под наклоненным тентом, который натягивают, прикрепив один край к борту кибитки, а второй - к двум вбитым в землю кольям. Дядька идет в лес за кольями.
        Сделав навес, мои ребята разжигают костер, чтобы приготовить ужин. Он будет состоять из овсянки с порезанным на маленькие кусочки свиным, копченым окороком и стакана вина, разбавленного напополам водой. Мы хоть и считаемся в отряде лорда, но его рыцарями не являемся. Он кормит и поит только своих. Остальные - вольные рыцари, которые отправились на войну на свой страх и риск. Если мы присягнем графу Глостерскому, он и будет нас содержать и платить нам. Рыцари нашего отряда сошлись во мнении, что наниматься надо на два месяца - столько в год должен служить рыцарь своему сеньору, а там посмотрим. Подозреваю, что, если король Стефан предложит лучшие условия, большая часть этих рыцарей следующие два месяца поклянутся служить ему. Но клятву в обоих случаях не нарушат. Иначе больше никто их не наймет.
        Чтобы согреться, поучил юного рыцаря биться на мечах. Вместо них используем две палки. Томас фехтует намного лучше моих ребят. Он быстр, ловок и кое-что умеет. Его учили биться разным оружием с семи лет. Просто уровень фехтования здесь очень низкий.
        В очередной раз получив по правой кисти и выронив меч, Томас признается:
        - Я остался без правой руки и не могу дальше сражаться.
        - Почему не можешь?! - возражаю я. - Бери меч в левую руку и продолжай.
        - Я не умею левой, - говорит Томас. - А ты умеешь?
        - Конечно, - отвечаю я и беру палку в левую руку. - Бери в правую и нападай.
        И левой я справляюсь с ним относительно легко. Потом, работая на публику, показал, как биться двумя мечами. Это здесь кое-кто умеет, правда, не настолько хорошо. Наследство римских гладиаторов до них не дожило или еще не добралось.
        За нами наблюдают рыцари из нашего отряда. Подмечают, что и как я делаю. Во время первой нашей тренировки, на второй день пути, один из них по имени Гилберт - лет двадцати, высокий, стройный, с приятным, но простоватым лицом и очень бедный - предложил сразиться с ним. Бился он намного лучше Томаса. Непонятно было, как такой хороший боец остается нищим. Если с Томасом я сражался вполсилы, то с Гилбертом - в полную. Провели три раунда, и в каждом он успевал махнуть мечом не больше двух раз. После этого остальные рыцари стали относиться ко мне с уважением. Мне сразу простили оба недостатка: что чужеземец и богаче их.
        На следующее утро приехал граф Глостерский, расположился в шатре Вильгельма де Румара и начал принимать присягу верности. Первыми принесли ее рыцари лорда, затем вошел я, безоружный и без головного убора. Граф Роберт по прозвищу Консул был лет пятидесяти, худощав, узколиц, с длинными русыми волосами, завитыми на концах, а над высоким лбом подстриженными коротко и ровно, усами и округлой бородкой. Лицо умное, я бы даже сказал, интеллигентное. На нем был красный плащ, подбитый горностаем, алое сюрко поверх луженой кольчуги, штаны из тонкой кожи и высокие сапоги. Его шлем, посеребренный и с плюмажем из черных страусиных перьев, держал один из рыцарей, приехавших с ним. Рядом за низким столиком сидел чиновник и что-то писал вроде бы грифелем на длинном и узком пергаменте.
        Я поздоровался. Роберт, граф Глостерский, кивнул в ответ и протянул ко мне согнутые в локтях руки ладонями вверх. Я, встав на левое колено, положил на них свои ладони. Руки у него были теплые и сухие.
        - Сир, становлюсь твоим человеком на шестьдесят дней, если будешь кормить и поить, - произнес я клятву.
        Пока я говорил, граф рассматривал мой перстень. Александриты такого цвета редко встречаются в природе. Да и геммы на перстнях в этих краях тоже большая редкость. Как и простые рыцари с такими дорогими перстнями. Роберт Глостерский еще раз кивнул головой.
        - Имя? - спросил чиновник.
        - Александр, - представился я.
        Чиновник посмотрел на меня с интересом, поскольку, как догадываюсь, впервые встречал живого Александра. Он записал мое имя и уставился на меня, ожидая еще чего-то.
        - С двумя оруженосцами, - сказал я.
        - Второе имя есть? - спросил он.
        Я вспомнил, что лорды здесь второе имя получают в честь замка, в котором родились.
        - Де Путивль, - ответил я.
        - Де Пути… - начал писать он и запнулся.
        - Давай напишу, - предложил я и протянул руку к грифелю.
        От удивления чиновник отдал мне грифель. Я быстро дописал, опустив мягкий знак, название города, в котором родился и который в 1139 году был крепостью, и вернул грифель. Если бы заговорил пергамент, чиновник бы меньше удивился: рыцарь, умеющий писать, в двенадцатом веке был большой редкостью.
        - Человек, не лишенный образования, - улыбнувшись, сказал граф Глостерский на латыни.
        - Знание - сила, - улыбнувшись, произнес на латыни и я.
        Как я заметил, все остальные, включая чиновника, не понимали нас.
        Граф в третий раз кивнул головой, соглашаясь со мной и давая понять, что пора бы зайти следующему.
        Вскоре после его отъезда приехал возок, запряженный лошадью, и нам выдали на день на человека по караваю хлеба, три куска мяса, куску сыра и литру вина. Раздачу контролировал рыцарь Рауль, который вместе с остальными рыцарями Вильгельма де Румара жил в его шатре. Сам лорд гостил в замке графа Глостерского. Я получил питание на двоих, поскольку второго оруженосца и слугу Нудда придется содержать самому. Точнее, получили на нас Джон и Умфра, которых Рауль знал, как моих оруженосцев.
        25
        Под знамя графа Глостерского собралось около семисот рыцарей и тысячи две сержантов и пехотинцев. Через пять дней, после молебна, устроенного прямо в поле, которое проводил, судя по тиаре, епископ, вся эта толпа двинулась на север, откуда мы пришли. Цель - город Вустер, который принадлежал фавориту короля Стефана старшему из братьев-близнецов (интересно, на сколько минут он старше?!) Галерану де Бомону, графу Вустеру и графу де Мёлан, и остальные владения этого типа в графстве Вустер. Галеран получил титул графа и собственность в Вустершире в приданное за дочкой короля Стефана, с которой обручился, но не успел пожениться, потому что через год девочка умерла в возрасте шести лет. И еще рассказывают, что именно из-за братьев де Бомон и началась гражданская война. Не очень умело они вертели королем. Или слишком часто. Это они натравили короля на епископа Роджера Солсберийского, после чего Стефан потерял поддержку церкви и началась гражданская война.
        Отряд Вильгельма де Румара, и я в том числе, в первый день следовал в авангарде. Потом нас оставили в покое. Мы тащились вместе со своим обозом где-то в середине. Опять шел дождь. Дорогу разбили окончательно. Колеса кибитки утопали в грязи сантиметров на двадцать. Кобылы сильно уставали, а за ночь не успевали отдохнуть и наесться, потому что лошадей было слишком много, а корма слишком мало. Я подкармливал своих лошадей овсом, два мешка которого купил еще в Честере. Движемся очень медленно, в день проходим не более двадцати пяти километров. К счастью, на третий день мы въехали на территорию Вустершира - и началась другая жизнь.
        Обоз под охраной пехоты продолжил двигаться на Вустер, а наш отряд, следуя примеру других, свернул на дорогу, уходящую вбок. Вела она к деревне, огражденной невысоким тыном. От деревни к лесу убегали крестьяне. На холме рядом с ней находился манор - каменно-деревянное двухэтажное здание с деревянными одноэтажными служебными помещениями. Ворота были закрыты. Укрепленное здание никого не интересовало. Все рванули к деревне. Принадлежала ли она Галерану де Бомону или его вассалам или нет - это никого не интересовало. Ворота в тыне были нараспашку. Наверное, чтобы потом их не ремонтировать. В деревне было две улицы, десятка четыре домов. Умфра и Джон ворвались в нее раньше меня и заняли дом, который посчитали богатым. Маленькая деревянная лачуга с соломенной крышей. Во дворе пусто, хотя в курятнике кто-то кудахчет. Из дома вышла женщина лет сорока пяти. Выражение лица отсутствующее. Она словно бы не видит, как Умфра выносит из курятника петуха и пяток кур со свернутыми головами, а Джон выкатывает из дома бочку с ячменем. Часть зерна оруженосец отсыпает в деревянное ведро и ставит перед Буцефалом,
который начинает с громким хрустом есть ячмень. По несколько горстей зерна Джон высыпает прямо на землю перед своим конем и Умфры, который привязывает мертвых кур за лапы к седлу. Я этому не учил своих оруженосцев. Скорее всего, их проинструктировал дядька Томаса. Они сейчас грабят другой дом. Джон наполняет зерном мешок и крепит его на своем жеребце позади седла. Из дома выходит Умфра, выносит топор, отрез грубой ткани, кусок свиного окорока и зеленовато-оранжевую тыкву. Следом за ним из дома выходят мальчик и девочка лет пяти и трех, одетые только в грязные и помятые рубашонки. Девочка сосет палец и с интересом смотрит, как Умфра пытается завязать добычу в отрез ткани, но она все время развязывается. Наверное, это внуки женщины. Их мать прячется в лесу вместе с мужем и старшими детьми. И, уверен, зерно мы забрали не последнее. Деревенские узнали, что идет войско, и припрятали самое ценное. А может, успокаиваю свою совесть. Хотя все равно их бы ограбили, причем похлеще. В соседнем дворе рыдает женщина. Если бы насиловали, орала по-другому. Значит, кого-то убили. Джон высыпает зерно, которое не влезло
в мешок, перед лошадьми и идет в хлев. Во двор слетелись воробьи. Они осторожно воруют зерно у лошадей.
        - Дай мне окорок, - говорю я Умфре.
        Оруженосец дает мне кость, на которой еще осталось с килограмм копченого мяса. После этого ему наконец-то удается завязать добычу в узел. Крепит его к седлу.
        Я отрезаю кусок окорока. Он не жирный и приятный на вкус, даже без хлеба идет хорошо. Отрезаю еще два куска и жестом подзываю детей. Они боятся отходить от бабушки. Женщина догадалась, зачем я подзываю, и подтолкнула мальчика ко мне. Тот прошлепал грязными босыми ногами по мокрой земле, остановился рядом с лошадью, смотрит на нее внимательно. Кажется, что Буцефал его интересует больше, чем еда. Но, получив кусок окорока, сразу впивается в него зубами и бегом возвращается к бабушке. Та подталкивает ко мне внучку. Девочка, получив еду, сперва возвращается к бабушке и только потом начинает есть.
        Из хлева выходит Джон с большой охапкой сена, связанной веревкой. Крепят ее вдвоем на круп жеребца Умфры. Они собираются еще что-нибудь найти, но я даю им окорок и говорю:
        - Хватит. Оставьте что-нибудь на следующий раз.
        Лошади успевают съесть почти все зерно, когда по деревне разносится приказ возвращаться. Мы выезжаем со двора, и я успеваю заметить, как женщина становится на колени и начинает собирать зерна, недоеденные лошадьми и воробьями.
        26
        Вустер стоит на берегу реки Северн. Размером с Честер. Защищен широким рвом с водой и валом с частоколом поверху и несколькими башнями. Каменные только надворотные башни. Поражала степень деградации защитных сооружений за пятьсот с лишним лет. В шестом веке в Византии город такого размера был бы окружен каменной стеной метров восемь высотой и метров пять шириной. Каждая башня была бы надежнее, чем все сооружения этого города. Впрочем, нападающие тоже не отличались широким набором осадных орудий. Я не видел вообще никаких. Правда, стоило нам обосноваться, как со всех сторон послышался стук топоров. Я тоже отправил своих оруженосцев в лес, чтобы нарубили деревьев на лестницу.
        На следующий день пехота начала засыпать ров в нескольких местах. Сперва бросали ветки, небольшие деревца и камни. Во рву было течение, которое уносило большую часть брошенного. Затем начали носить корзины, сплетенные из ивовых прутьев и натрамбованные землей, причем бросали сразу по несколько штук в одно место. Из-за частокола по пехоте постреливали лучники, но не очень активно. Видимо, берегли стрелы, чтобы достойно встретить штурм. Или не верили, что штурм будет. Вчера с ними пытались договориться. Пока отказываются сдаваться.
        - Не могут они сразу сдаться! Зачем, тогда, спрашивается, граф Галеран их содержит?! - ехидным тоном произнес Вильгельм де Румар, когда я после обеда зашел к нему по его приглашению. В шатре стояли две железные жаровни, благодаря которым внутри чуть теплее, чем снаружи. - Они посопротивляются для приличия недельку-две, а потом сдадутся.
        - А есть у нас две недели? - спросил я.
        - Может, и есть, а может, и нет, - ответил лорд Болингброк, потирая руки над ближней жаровней, которая на высоких ножках, ему не надо наклоняться. Вторая, на низких, стоит рядом со столиком, столешница которого является шахматной доской. - Поэтому граф Роберт и собирается штурмовать Вустер, как только засыплем ров в двух-трех местах.
        - А не проще ли сделать мостки? - задаю я вопрос.
        - Какие мостки? - спрашивает де Румар.
        - Типа лестницы, только перекладины потолще и почаще, чтобы идти по ним было удобно. Делаете ее длиннее рва, ставите на его краю и опускаете на веревках или просто бросаете, а потом перебегаете по ней, - объясняю я.
        - Интересно! - говорит лорд. - Завтра расскажу графу. - Он отходит от жаровни, замечает шахматную доску и спрашивает: - Ты в шахматы умеешь играть?
        - Немного, - отвечаю я. - Только у нас некоторые фигуры ходили не так, боюсь ошибиться.
        - Я поправлю, - говорит он, садясь на раскладной стул возле шахматной доски и жестом предлагает мне занять второй. - В моем отряде больше никто не умеет, а граф сейчас занят, письма пишет. Хочет поднять всех баронов страны против узурпатора.
        Мне достались белые. Здесь не они ходят первыми. Я не большой шахматист. Внимания не хватает на всю игру. В одиннадцать лет, находясь в пионерском лагере, выиграл соревнования среди младших отрядов. Мне даже вручили грамоту за победу в турнире по… шашкам. Как это меня тогда обидело!
        Мой нынешний противник играл примерно на том же уровне, что и тогдашние мои соперники-пионеры. Делал ходы быстро, казалось, не думаю, но иногда вполне удачные. И постоянно подгонял меня:
        - Ты такой же медлительный, как мой брат!
        - Не медлительный, а осторожный, - возражаю я и, поторопившись, хожу ферзем на несколько клеточек по прямой.
        - Нельзя так! - радостно кричит Вильгельм де Румар.
        Жаль! Я так много поставил на этот ход! В итоге проигрываю партию. За что лорд угощает меня подогретым вином. Судя по вкусу, из запасов брата. И кольчуга на нем та самая, с крестом.
        - Что, графу Ранульфу не понравилась кольчуга? - интересуюсь я, расставляю фигурки для следующей партии.
        - Понравилась. Но мне - больше! - Вильгельм де Румар весело смеется. - Он себе еще купит. У него денег много.
        - Ты тоже не бедный, - говорю я.
        - Но и не богатый, потому что щедрый, - произносит он.
        И щедро приносит мне в жертву ладью, потому что я делаю «вилку»:
        - Шах!
        - Надо говорить «Король!», - поправляет лорд Болингброк, убирает короля из-под удара, а потом, когда я «съедаю» его ладью, бьет кулаком правой руки по левой ладони: - Поймал меня! - и тут же, хотя партия еще не совсем проиграна, предлагает: - Давай сначала.
        Третью партию я тоже выигрываю, после чего у Вильгельма де Румара пропадает желание продолжать. Он угощает меня вином и разрешает удалиться.
        Возле кибитки меня ждут мои валлийцы. Они с дядькой Томаса и еще несколькими оруженосцами прометнулись по окрестностям и вернулись с двумя гусями. Одна птица уже доваривается в котле, а вторую дощипывает Умфра. Он отдельно сложил перья, чтобы использовать их при изготовлении стрел, а пух собирает в мешочек, который захватил в деревне, наверное, на подушку. Граф Глостерский выдает нам продукты, но еды лишней не бывает. Тем более, когда целый день на свежем воздухе, сыром и холодном.
        На четвертый день ров засыпали напротив трех ворот. Туда же подкатили и три тарана - обычные дубовые стволы, не очень длинные и толстые, с закругленной ударной частью, подвешенные в конструкциях на тележных колесах и защищенные двускатными навесами из сырых бычьих шкур. Стадо быков гнали в обозе. Их мясом нас и кормили. Теперь быки послужат во второй раз.
        Штурм начался утром пятого дня, когда лил дождь. Расчет был на то, что в такую погоду тетивы луков отсыревают и слабеют и поджечь тараны будет трудно Возле шатра графа затрубили в рога. Три больших отряда копейщиков с лестницами побежали к стенам. За ними три маленьких отряда медленно катили тараны к воротам. Рыцари в штурме не участвовали. Граф Глостерский берег нас для главных сражений, был уверен, что с городом справится и пехота.
        Пехотинцы, потеряв по пути несколько человек, добрались до вала, начали подниматься по нему. Вал был крутой и мокрый. Пехота часто падала, съезжала к его подножию. А сверху летели стрелы и камни. Причем защитникам приходилось высовываться из-за частокола, чтобы выстрелить или кинуть. И башни не были предназначены для фронтального огня. Я пожалел, что здесь нет всех моих тридцати учеников с длинными валлийскими луками.
        Послышались глухие удары таранов в ворота. Продолжались они не долго. С башен скинули на навесы большие валуны. Кожаные крыши не выдержали. Следом не выдержали и те, кто раскачивал тараны, убежали на безопасное расстояние. Командиры вернули их, заставили откатить сломанные тараны.
        Начали отступать и те, кто пытался взобраться на стены. Погибло их не меньше сотни, но почти никто так и не сумел добраться до верха частокола. Им не хватало командиров, которые бы повели за собой. Видимо, Роберт, граф Глостерский, понял это и приказал трубить отступление.
        Вечером нас собрал возле своего шатра Вильгельм де Румар и сообщил, что через день на штурм пойдут все. Нам было приказано изготовить по одной лестнице на десять человек. У меня такая лестница уже была. Осталось набрать десятку. Пятеро имелись: я, Умфра, Джон, Томас и его дядька. Я предложил присоединиться Гилберту и еще трем рыцарям, один из которых имел опытного оруженосца. Этот штурм был шансом засветиться. Я не хотел упустить его. На следующий день провел тренировку, собрав вместе рыцарей и оруженосцев. Объяснил, как собираюсь штурмовать, что должен делать каждый из них. Пару раз пробежались с лестницей до леса и установили ее к высокой сосне. Я ожидал от рыцарей распальцовки, фраз типа «и сами с усами», но, видимо, мои навыки в фехтовании убедили их отказаться от красивых жестов. Да и знали они уже, что я командовал в Византии отрядом в триста человек. Чувство субординации тут у всех врожденное, а Византия для них - супердержава, где всё длиннее на несколько сантиметров.
        На следующий день было седьмое ноября. В двадцатом веке эта дата окажется удачной для штурма Зимнего дворца. Надеюсь, и в двенадцатом веке она не подведет. По крайней мере, с погодой нам повезло - дождь прекратился. Неприятно умирать в дождь. Да и валлийские луки в сухую погоду стреляют лучше.
        Как только, протрубив в рога, дали команду наступать, Умфра и Джон первыми вышли на позицию. Выбранная мною для них располагалась метрах в ста от вала, на одинаковом расстоянии от башен. Остальные восемь человек, включая меня, взяли правой рукой лестницу и, прикрываясь щитами, которые были в левой, побежали вместе с остальными рыцарями, сержантами и солдатами к переходу через ров. Я бежал первым, Томас - последним их рыцарей, а его дядька и еще один оруженосцами - замыкающими. Щит я держал перед собой наклоненным, чтобы защищал от выстрелов спереди сверху. Видел только несколько метров пути впереди. Перед воротами повернул направо и закрыл щитом голову и левый бок. Бежали по нижней части склона, пока не оказались напротив валлийцев, которые помогали нам выстрелами из луков. Там мы положили лестницу, и оба оруженосца, вооруженные топорами, быстро вырубили в земле ровную площадку на крутом склоне вала. Остальные прикрывали их щитами. Сверху на нас ничего не падало. Мои валлийцы не давали защитникам города нос высунуть.
        - Ставим лестницу, - приказал я.
        Главное было не перепутать верх с низом, потому что лестница изготовлена без гвоздей, перекладины вставлены так, чтобы под тяжестью человека вдавливаться в шесты.
        Ввосьмером подняли лестницу, поставили нижний ее конец на площадку, а верхний уперли в частокол примерно на полметра ниже его верхнего края. Я перекинул щит на спину и быстро стал подниматься по лестнице. Главное - скорость. Только схватившись левой рукой за самую верхнюю ступеньку, правой достал меч из ножен. Следом за мной взбирался Гилберт. Я осторожно глянул в просвет между заостренными зубьями частокола. Там было пусто. Тогда я быстро встал на верхнюю ступеньку, оперся двумя руками на заостренные концы бревен частокола и перебросил через него свое тело. В полете заметил на деревянной галерее, которая изнутри приделана к частоколу, несколько трупов с длинными валлийскими стрелами в голове, и несколько человек живых, которые стояли левее и правее того места, где я перелезал. Мое появление застало их врасплох. Я побежал к тем, что были слева. Гилберт нападет на тех, что справа, и будет прикрывать подступы к лестнице, пока не залезет следующий член нашего отряда. Тогда Гилберт побежит мне на помощь, а вновь прибывший будет прикрывать подъем следующего, и так далее. А я, на бегу вдевая руку в
ремни щита, напал на лучника и несколько копейщиков. Они все были без щитов. Галерея шириной метра полтора, на двух человек в ряд, причем будут немного мешать друг другу. Мне же никто не мешал. Я срубил лучника, затем отбил копье и отсек руку, которая его держала. Затем принял на щит удар топора и раскроил голову его владельцу. Топор так и остался торчать в щите, отчего тот заметно потяжелел. Видимо, вид у меня был жуткий, потому что остальные защитники побежали к башне и дальше.
        В переходе башни на уровне галереи стояли три лучника, стреляли через узкие бойницы в тех, кто толкал таран к воротам. Ближний принял меня за своего. Следующий попытался выстрелить в меня, но не успел, а третьего срубил подоспевший Гилберт. По деревянной лестнице поднялись на верхнюю площадку башни. Там были одиннадцать человек. Семеро выцеливали из луков, а остальные готовились сбросить на таран большой валун, синевато-серый, килограмм тридцать весом. Я рубанул ближнего лучника и еще одного. Только тогда защитники поняли, что до них добрался враг.
        - А-а-а!.. - дико завопил один из тех, кто собирался скинуть валун, молодой мужик с выпученными глазами, одетый в блио и шерстяные штаны, как будто вышел на прогулку, а не воевать.
        Он потянулся к короткому копью, которое было прислонено к ограждению, но я ударом сверху вниз налево снес его голову вместе с правой верхней часть туловища, потом тремя быстрыми ударами зарубил трех лучников, которые забились в угол площадки и пытались отбиваться луками. Гилберт посек мечом остальных защитников города. Они почти не сопротивлялись. Только один перемахнул через ограждение и спрыгнул на галерею. Через несколько минут на верхней площадке башни были пять человек. Один остался лежать на галерее, убитый арбалетной стрелой. Откуда она прилетела - поди теперь разберись. Два оруженосца стояли у лестницы и ждали, когда поднимутся Умфра и Джон. Вслед за валлийцами взбирались пехотинцы, которые перед этим толкали таран. Их отправляли направо, к другой башне.
        Я разрезал на одном из убитых одежду, сорвал с него сероватую, запачканную кровь рубаху, проколол ее коротким копьем, чтобы получился белый флаг, который и закрепил на переднем зубце башни - нападающие должны узнать, что башня захвачена. Внизу громко и радостно заорали. Их крик расходился в обе стороны. Все больше воинов из нашей армии видели мое «знамя» и понимали, что город практически захвачен, поэтому и орали от радости, что победили и остались живы. Увидели мое «знамя» и горожане. Я заметил, как по улице побежали люди с детьми и узлами в дальний конец города, к замку. Вслед за ними мчались городские солдаты, несколько минут назад защищавшие частокол и башни. Нападающие теперь без помех забирались по лестницам в город.
        Когда на площадку башни прибыли все четверо оруженосцев, мы спустились вниз, на улицу у ворот. Здесь уже не было ни одного вустерца.
        - Ну, что, пора приступать к грабежу?! - произнес я, улыбаясь.
        Тело мое наполняла радостная легкость. Хотелось заорать во всю глотку. Вместо меня это сделал Томас. Остальные посмотрели на него со снисходительной улыбкой.
        А потом мы дружно побежали по пустой улице, выискивая самый богатый дом. Мы миновали центральную площадь, и я наметанным глазом определил купеческий дом, у которого были на втором этаже два окна из кусков разноцветного стекла.
        - Берем этот, - решил я.
        Никто не возражал. Да и времени перебирать не было. За нами по улице бежала толпа осаждавших, которые тоже хотели получить добычу пожирнее.
        Мы вышибли дверь во двор, дубовую, окованную железом. Умфра и Джон убили двух крупных псов, похожих на лаек и остались охранять вход от других любителей наживы. Дом был двухэтажный, П-образной формы. Первый этаж занимали два складских помещения. В одном лежали слитки олова, свинца и бронза и отрезы шерстяного сукна, видимо, местного производства. Во втором стояли десятка два бочек с вином. Дальше шел амбар с деревянными ларями, полными зерна и муки. Потом была кладовка с висевшими на крюках копчеными окороками и корзинами, заполненными разными фруктами и овощами. С ней соседствовала конюшня, в которой стояли жеребец и три кобылы. Следующими были хлев с коровой и двумя свиньями и птичник с курами и гусями. На второй этаж вела деревянная лестница. На требование открыть никто не отозвался, поэтому и эту дверь вышибли. Попали в большой холл, в котором напротив входной двери у стены был высокий камин. Свет в помещение попадал через узкое окно, закругленное вверху, со свинцовой рамой, в которую были вставлены куски разноцветного стекла, красного, желтого, зеленого, синего и бесцветного. В холле стояли
два стула с высокими резными спинами, отчего я сразу вспомнил замок Ранульфа де Жернона, два стола на козлах, четыре лавки и три больших ларя. В первом лежала посуда, серебряная, бронзовая и стеклянная. Во втором - одежда и обувь, мужская и женская. В третьей - меха лисы, куницы и бобра и большая медвежья шкура. Хозяев в доме не оказалось.
        К левому и правому концу холла примыкали по комнате. В той, что имела окно с разноцветными стеклами, находилась большая кровать под балдахином из темно-красной материи. По обе стороны окна стояли по короткой скамейке с резными спинками, а между ними - маленький столик с круглой столешницей. На столе находилась лакированная, темно-красная шкатулка с нитками разных цветов, иголками, костяными крючками и спицами. В углу стоял резной сундучок, покрытый золотистым лаком, в котором лежала в шелковом чехле Библия с обложкой из толстой кожи и страницами из тонкого пергамента. Текст написан красными чернилами на латыни и без пробелов. Буквицы большие, с замысловатым узором. Имелось несколько иллюстраций, в основном кровавых. Ужастики всегда в моде. В другой комнате были две широкие деревянные кровати, накрытые дешевыми одеялами. Возле кроватей стояли две служанки, пожилые женщины, одетые бедненько. Одна что-то бормотала, наверное, молилась. Брать в этой комнате было нечего, поэтому в нее даже не заходили.
        Всё имущество, за исключением вина и металлов, было сложено в середину холла. Оставшиеся в живых пять рыцарей сели за стол, налили вина в оловянные стаканы и принялись оценивать имущество. К моему удивлению, оценили и Библию, причем по цене полутора кобыл. Каждый рыцарь получал один пай, оруженосец - половину. Итого выходило семь паев. Основным призом для рыцарей считался жеребец, которого оценили в две кобылы. Такая у них была единица измерения. Меня жеребец не интересовал, потому что был он скорее парадным, чем боевым. Дешевле всего оценили металлы, которые мне были нужны. Начали с жеребца. Рыцари посмотрели на меня, предлагая, как командиру, взять лучшее.
        - Я тяжеловат для жеребца. Да и вы тоже. Разве что Томаса выдержит. Пусть юный рыцарь и возьмет, если хочет, - предложил я.
        - Конечно, хочу! - радостно крикнул Томас.
        - Тогда больше тебе ничего не достанется, - предупредил Гилберт.
        - А мне больше ничего и не надо! - согласился Томас.
        Рыцари взяли по кобыле, а я металлы и медвежью шкуру. Потом один взял за своего оруженосца часть мехов, а я за Умфру и Джона - остальные. Далее за полтора пая отдали Библии, а оставшуюся посуду, меха, ткани, одежду и обувь поделили на пять с половиной паев.
        - У нас еще есть вино, - напомнил я. - Надолго мы здесь не задержимся, так что бочки две-три нам на всех хватит. Что с остальным делать?
        - Можно продать нашим маркитантам, - предложил рыцарь по имени Тибо и прозвищу Кривой, потому что через лоб и левую щеку проходил шрам от удара мечом, отчего левый глаз казался прищуренным.
        - Поговори с ними, - предложил я.
        - Сейчас схожу за своим конем и заодно поговорю, - согласился он.
        Вместе с рыцарем Тибо я отправил и Джона, чтобы привез сюда кибитку с Нуддом и привел наших лошадей. Пошел с ими и дядька Томаса.
        Оставшийся оруженосец зарезал свинью. Служанки принялись готовить для нас праздничный обед. Они заканчивали, когда приехали Джон и Нудд. Оруженосцы распрягли лошадей и задали им зерна от души. Следом приехал рыцарь Тибо с маркитантом, флегматичным фламандцем, который торговался до последнего пенса. Рыцари бы уступили ему за бесценок, но я имел дело с его земляками в двадцать первом веке, поэтому, называя свою цену, быстро вслух перемножал ее на количество бочек и говорил сумму. Фламандец не умел считать да и соображать так быстро. После третьего моего подсчета он сдался. На каждый пай вышло по шесть шиллингов. Тибо привел также коня погибшего, его доспехи и оружия, которые приторочил к седлу. Они были друзьями.
        - Он жил с вдовой, свободной крестьянкой, - рассказал Кривой о своем друге. - Сын у него растет. Может, решит рыцарем стать.
        К тому времени поспел обед, и мы все вместе, рыцари и оруженосцы, воссели за одним столом и начали праздновать победу, которая сделал нас немного богаче. Я, как командир, - во главе стола. Первый тост провозгласил, как положено, за победу и хорошую добычу.
        - Выехал на одном коне, а вернусь на двух! - выпив вина, радостно произнес Гилберт. - А прошлым летом отправился в Нормандию на двух жеребцах, а вернулся на старой кляче.
        - Еще пара таких штурмов - и будет с чем встретить старость, - поддержал его рыцарь Тибо.
        Ему было лет тридцать пять, считал, наверное, себя самым старшим из рыцарей за столом. Если бы он знал, сколько лет прожил я!
        В холл зашел Нудд и доложил:
        - Там два рыцаря пришли, кого-то ищут.
        - Пригласи их, - приказал я.
        Рыцари были в сюрко с гербом графа Глостерского. Видимо, из тех, что приплыли с ним из Анжу. Одеты не только богаче, но и ярче большинства англичан, а в манерах больше снобизма и куртуазности. Английские рыцари выглядят на их фоне крестьянами в кольчугах. За что тихо ненавидят анжуйцев и завидуют им. Правда, не все.
        - Присаживайтесь, выпейте с нами вина, - пригласил я.
        Им неудобно было отказываться, но и не хотелось пить, как они думали, местную кислятину.
        - Нам некогда, - отказался один из них, более молодой, с холеными тонкими и длинными усиками и завитыми, как у графа Глостерского локонами. - Ищем рыцаря, который захватил башню.
        - Уже нашли, и придется подождать, пока мой слуга оседлает коня - сказал я. - А вино из Бордо, не местная гадость.
        Они переглянулись, улыбнувшись снисходительно, и сели за стол. Видимо, давно меня ищут, потому что налегли на жареную свинину с такой же жадностью, как и английские. С той лишь разницей, что забыли помыть руки.
        Роберт, граф Глостерский, разместился со своей свитой в холле большого дома на центральной площади. Мы правильно сделали, когда пробежали мимо этого дома, хотя Гилберт предлагал захватить именно его. Поживиться здесь особо было нечем. Да и попросили бы нас отсюда. Граф играл в шахматы с Вильгельмом де Румаром. Когда я с анжуйцами зашел в холл, граф Роберт как раз поставил мат лорду Болингброку.
        - Вы с Ранульфом очень долго думаете, поэтому я вам и проигрываю! - как всегда эмоционально оправдал свое поражение лорд и, заметив меня, гордо заявил: - Я же говорил, что это рыцарь из моего отряда!
        - Вот он наш герой! - сказал граф Роберт, обняв меня несильно и похлопав по спине. - Ты не лишен и отваги! - добавил он, перейдя на латынь.
        - У хорошего полководца хорошие солдаты, - отблагодарил я на латыни.
        - Чувствуется византийский стиль, - сказал он, довольно улыбаясь, и перешел на норманнский: - Лорд рассказывал, что ты служил у византийского императора.
        - Я ни разу не видел императора, - честно признался я. - Служил на границе, воевал с кочевниками. Моим командиром был дукс стратилат Евпатерий. Это военно-административный руководитель территории с большое графство.
        - Приходилось раньше штурмовать города? - спросил граф Глостерский.
        - Да, - ответил я. - За неделю взяли Боспор Таврический. Он раз в десять больше Вустера, стены каменные, метров двенадцать высотой, башни еще выше.
        - К счастью, у наших врагов таких пока нет, - сказал граф. - Благодаря твоему опыту и отваге мы захватили город. Если бы сегодняшний штурм не удался, пришлось бы снять осаду.
        - Замок еще не сдался, - напомнил я.
        - Замок мне не очень нужен, - отмахнулся Роберт Глостерский.
        Так понимаю, важнее было насолить фавориту короля, подорвать его материальную базу.
        - Пообещал им приемлемые условия капитуляции и предупредил, что иначе потеряют всё, - сообщил граф. - Дал им сутки на размышление.
        - Надеюсь, они разумные люди, - добавил лорд Вильгельм.
        - А если неразумные, у нас добычи будет больше, - сказал я. - Все самое ценное, что было в городе, сейчас в замке.
        - Он твой вассал? - спросил граф Роберт.
        - Не совсем, - ответил уклончиво де Румар.
        Граф Глостерский понял его слова так, что я - вассал графа Честерского, который пока не воюет с королем Стефаном, и нахожусь здесь без ведома и разрешения своего сеньора.
        - Он заслуживает награды, - сказал граф Роберт.
        - Мой брат собирается дать ему лен, - выдал Вильгельм де Румар и подмигнул мне, предлагая не разоблачать его.
        Я не стал. Если граф Честерский не прислушается к совету своего сводного брата, пожадничает, надеюсь, у меня будет возможность приехать к графу Глостерскому, напомнить о былой заслуге и пожаловаться на неблагодарность другого сеньора.
        27
        На следующий день замок сдался. В дом, который мы занимали, вернулись хозяева - мужчина в возрасте немного за тридцать, его жена лет двадцати и две девочки четырех и двух лет. Мы уступили им их спальню и мягкую кровать под балдахином, на которой спали впятером, улегшись не вдоль, а поперек. Это мне напомнило курсантские годы, кубрик на девяносто человек с двухъярусными койками, сдвинутые парами вплотную, благодаря чему чувствуешь дыхание соседа. При всем при том, это была ночь в теплом и сухом месте. Наша одежда впервые за несколько дней высохла полностью. Хозяйка заикнулась о пропавших вещах. Особенно ее возмутила пропажа обоих окон с цветными стеклами, которые к тому времени уже лежали в кибитке, упакованные в сено. На нее посмотрели так, будто произнесла несусветную чушь. Ладно бы была благородной дамой, а то ведь купчиха.
        К ее и не только счастью, через день мы покинули город Вустер. Теперь наша армия двигалась на юг, во владения второго королевского фаворита Роберта де Бомона, графа Лестерского, по кличке Горбун, якобы родившегося на несколько минут позже Галерана. Подозреваю, что младшим сыном его объявили из-за физического недостатка. Говорят, он очень образован и хороший управленец. Это благодаря ему у короля Стефана нет проблем с деньгами, несмотря на склонность к расточительству.
        Моя кибитка следует сразу за обозом Вильгельма де Румара. Она нагружена добычей и продуктами. В том числе везем недопитую бочку вина. Граф Глостерский выдает каждый день по литру вина, но два литра - это в два раза лучше. Места для ночлега в кибитке не осталось, поэтому мы с Нуддом спим под ней, а Умфра и Джон - рядом под таким же навесом, как рыцарь Томас со своим дядькой, только с другой стороны. Юноша теперь едет на молодом жеребце, дядька - на его старом, а кобыла, как положено, везет их припасы. У Томаса появилось несколько шиллингов - доля от продажи вина, и он, несмотря на уговоры дядьки, порывается потратить их на что-нибудь. Или кого-нибудь. Прошлым вечером на привале к нему подошла маркитантка, разбитная бабенка лет двадцати пяти, и, взяв Томаса за то место, которым в его возрасте думают, поинтересовалась, не хочет ли рыцарь чего-нибудь сладенького? Благородный рыцарь покраснел. Хотя хвастался, что затрепал пару девок из деревни своего отца. Дядька отогнал маркитантку. Томас сегодня целый день высматривал ее. Наверное, высмотрел, потому что после ужина исчез. Надолго ли - не знаю,
поскольку был приглашен в шатер Вильгельма де Румара на партию в шахматы.
        В доме, где я вырос, в одной из квартир жил дед Лущенко. Он воевал разведчиком во Вторую мировую, был человеком открытым, жизнерадостным, эмоциональным и очень любил играть в шахматы. Дед вышел на пенсию, а я приезжал в отпуск. Днем мы коротали время за игрой. Лущенко очень переживал, когда проигрывал, а врачи говорили, что у него слабое сердце. Поэтому его жена просила меня выигрывать не каждый раз. Что я и делал, поскольку дед Лущенко был хорошим человеком. Кстати, умер он в санатории, куда ему дали бесплатную путевку, как ветерану войны, в тихом и спокойном месте, где играть в шахматы, волноваться категорически запрещалось. Ровно через год в том же санатории умерла его жена, которая в шахматы играть не умела и вообще редко волновалась. Получается, что санатории опаснее шахмат.
        Точно также я играю в шахматы с Вильгельмом де Румаром - выигрываю две партии из трех, но делаю это по другой причине. Если буду все время выигрывать, он меня возненавидит, а если проигрывать, перестанет уважать.
        - Где бы ты хотел иметь манор? - спросил лорд, делая ход слоном, быстрый, необдуманный.
        Я могу сделать конем «вилку» и сожрать его, но упускаю возможность. Мне надо, чтобы у лорда остался приятный осадок от этого разговора.
        - На берегу моря, где-нибудь в тех краях, где Беркенхед, чтобы было ближе добираться до Ирландии, - отвечаю я.
        Беркенхед бы меня полностью устроил. Модернизировать пристань, которая есть в устье реки - и лучшей базы для моего будущего судна не придумаешь.
        - Сплавать с тобой, что ли, как-нибудь? - говорит лорд и делает хитрый ход, который грозит мне матом.
        Я «не замечаю», продолжаю лезть в ловушку.
        - На мое судно не влезет и половина твоего обоза, - отвечаю ему.
        Вильгельм де Румар делает следующий ход и орет истошно:
        - Ты проиграл!
        - Черт, прозевал! - сконфуженно произношу я.
        - Бывает! - благодушно произносит лорд и добавляет: - Передам брату твое пожелание. Уверен, он удовлетворит. Ему нужны отважные рыцари и хорошие командиры. Я бы сам дал тебе лен, но у меня все заняты.
        - Не забудь свои слова, когда императрица сядет на престол и наградит своего верного вассала новыми владениями и графским титулом, - говорю я.
        - Клянусь, если получу графский титул, тебе лен на выбор! - восклицает он.
        - Клянусь, что приму его без колебаний! - шутливо восклицаю и я.
        Мы с лордом смеемся, а потом расставляем фигурки для новой партии. Ее выигрываю я.
        На следующей день мы подъезжаем к реке Темзе и следуем вдоль ее правого берега, пока не добираемся до городка Виндзор. Тот же ров, вал и частокол, как у Вустера, только башни деревянные и замок стоит отдельно. Виндзорский замок состоит из двух частей - обнесенного частоколом хозяйственного двора и расположенного рядом на более высоком холме и обнесенного частоколом донжона неправильной круглой формы. Двор и донжон соединяет подъемный мост. Такие замки называют мотт и бейли. Взять его не сложнее, чем Вустер.
        О чем я и сказал рыцарям, которые после Вустера как бы встали под мое командование. Это были почти все бедные рыцари, приехавшие с Вильгельмом де Румаром. Они увидели, какую добычу увезли из города те, кто был со мной, сравнили с тем, чем поделился с ними лорд, и сделали правильные, по моему мнению, выводы.
        - В городе мы уж точно что-нибудь возьмем, особенно, если ворвемся первыми, - закончил я свою речь.
        - Тут главное - опередить анжуйцев, - согласился со мной Тибо Кривой.
        Анжуйцами в нашей армии называли всех нормандских сторонников императрицы, потому что ее муж был Жоффруа Красивый, граф Анжуйский. Императрицей величали ее льстецы, пользуясь тем, что в первом браке была женой Генриха Пятого, императора Священной Римской империи. Сторонники короля Стефана анжуйцами называли вообще всех, кто встал под ее знамена, в том числе Тибо и меня.
        - По Нормандии знаю: в атаку они пойдут последними, а при разделе добычи будут первыми, - добавил рыцарь Гилберт. Несмотря на кажущуюся простоватость, он довольно хорошо соображал и был на удивление практичным.
        Большая часть нашей армии расположилась между городом и замком, возле деревянного моста. Горожанам предложили щадящие условия сдачи и дали сутки на размышление, которые требовались на засыпку рвов, городского и замкового, соединенных широкой протокой. В обоих была вода из Темзы, довольно чистая. Последний раз я любовался Темзой в районе лондонского порта в двадцать первом веке. Тогда она была намного грязнее. А может, и сейчас она в Лондоне не чище. Здесь все-таки поменьше людей и вокруг густые леса - охотничьи угодья короля. Говорят, что этот замок Вильгельм Завоеватель построил, как охотничий. В двадцать первом веке замок весь будет каменным и сильно расширится. Видел его на фотографиях, которые висят почти в каждом английском пабе, причем частенько - на внутренней стороне дверцы в гальюне. Замок превратится в летнюю резиденцию королевы. Охотиться к тому времени здесь уже будет не на кого.
        Утром второго дня, когда лестницы и трап были готовы, жители Виндзора согласились, что императрица Мод имеет больше прав на английскую корону. Думаю, им было по барабану, кто будет править страной, лишь бы их не грабили. Их и не тронули. Из-за чего армия сильно огорчилась. Нам понравилось грабить города.
        Вечером угостил рыцарей вином, захваченным в Вустере. Ничто так не сближает вояк, как общий облом. За чаркой вина предались воспоминаниям. У меня большое подозрение, что многие воюют именно из-за возможности похвастать своими подвигами. Я рассказал об особенностях войны со степняками, они - о сражениях в Нормандии. При этом часть рыцарей сражалась на стороне короля Стефана, а часть - на стороне Жоффруа Анжуйского. Что не мешало им спокойно относиться к рассказам воевавших на противной стороне о своих подвигах. Они были профессиональными военными, которые служили тому, кто платил, и других таких же рыцарей старались не убивать, а захватывать в плен, чтобы получить выкуп.
        - Прошлым летом некоторые анжуйцы применяли более длинные, толстые и тяжелые копья. Его направляют на цель и держат, крепко прижимая к боку, поэтому острие торчит слева от головы коня, - рассказал Гилберт. - Такое пробивает любой щит и кольчугу.
        - И легко ломается? - спросил я.
        - Нет, - ответил Гилберт.
        - Если не ломается, то застрянет в теле врага. Придется срочно избавляться от него, иначе сам вылетишь из седла, - произнес я.
        - Ты воевал такими? - спросил Гилберт.
        - Сарматы воевали, - ответил я.
        Рыцари не знали, кто такие сарматы, а я не стал рассказывать, что в то время стремена были веревочные, поэтому копье держали двумя руками и направляли, как справа, так и слева от головы коня.
        - А турниры, используя такие копья, проводили? - поинтересовался я.
        - Не видел, - ответил Гилберт.
        - Я слышал, что такое было один раз в Бордо, - сказал Тибо Кривой. - Отряд на отряд сражались. Двоих убили и с десяток ранили тяжело. Больше в таких турнирах никто не участвовал.
        - Когда-нибудь и сюда придет, и будут сражаться одни на одни, - заверил я.
        - Баловство одно тогда будет, - уверенно произнес Тибо Кривой и объяснил, почему: - В сражении один на один не посражаешься. Там такая свалка…
        Я не стал разубеждать его. К тому времени, когда турниры с применением длинных копий войдут в моду, рыцари уже выйдут из употребления, точнее, перестанут быть главной силой на поле боя. Их место займет тяжелая пехота с длинными пиками и глефами и лучники с длинными луками и арбалетчики, а после - артиллерия.
        28
        Мы получили известие, что один из наших отрядов под командованием Миля Глостерского захватил королевский замок Гросмонт в Монмутшире. Видимо, это подтолкнуло графа Глостерского выделить еще один отряд и оправить его на разорение владений Роберта Лестерского в графстве Дорсет, в частности отбить Уарем, недавно захваченный королем Стефаном и отданный Горбуну. Это небольшой порт на берегу реки, впадающей в Ла-Манш. Через него граф Глостерский собирается восстановить связь с Нормандией, которую сейчас отбирает у короля Стефана муж императрицы Мод граф Анжуйский. Командовать этим отрядом назначили Вильгельма де Румара. Уарем меньше и слабее Вустера и Виндзора, поэтому граф Глостерский выделил лорду Болингброку всего около пятисот пехотинцев. А вот с рыцарями вышла заминка, потому что сам Роберт Глостерский собирался захватить Винчестер - большой город, который когда-то был столицей Англии, а сейчас в нем хранилась казна королевства. Все рыцари горели бескорыстным желанием освободить казну от власти узурпатора. Кроме меня.
        - Нам из этой казны вряд ли что перепадет, - озвучил я свои сомнения перед теми рыцарями, которые собрались под мое командование. - А Уарем - портовый город. Там должна быть неплохая добыча. Тем более, что рыцарей будет мало, так что захватим самое лучшее. И с Вильгельмом де Румаром можно договориться, чтобы не требовал свою долю.
        Треть добычи надо отдавать командиру. Этого никто не придерживается, отдают только то, что самим не очень нужно. Граф Глостерский тоже не требовал свою долю, чтобы удержать рыцарей. Но имел право.
        - На счет казны - это верно, ничего нам не светит, - поддержал меня Тибо Кривой. - Скажут, что не добыча, а собственность императрицы - и гуляйте, рыцари! Так что поговори с лордом.
        Вильгельму де Румару рыцари нужны были позарез, потому что, кроме его собственных, никто больше не хотел присоединяться к отряду. По мне так и одной пехоты хватило бы для штурма города, но лорду Болингброку даже в голову не приходило, что кто-то где-то может оказаться лучше, чем рыцарь.
        - Оставляйте себе эту треть, - сразу согласился лорд Вильгельм, когда я передал ему пожелание моих рыцарей. - Мне важнее захватить город.
        - Захватим, - пообещал я.
        Город Уарем вытянулся вдоль реки. Вал, деревянный частокол и башни ниже вустерских, а ров уже. Его недавно засыпали войска короля Стефана, а жители не удосужились расчистить. Основная часть нашего отряда сосредоточилась вдоль длинной стороны города. Вильгельм де Румар разъезжает там на коне перед горожанами и обещает им все муки ада, если не сдадутся. Горожане в ответ обещают утопить его, когда им на помощь придет король Стефан, который запретил их грабить, чем и завоевал любовь и преданность.
        Мой отряд расположился у короткой стены города, которая под прямым углом упирается в речной берег ниже по течению. Мы разместились почти у берега реки, чтобы напасть между двумя ближними к ней башнями. Здесь меньше всего нападающих, а потому и меньше защитников. Ров с этой стороны засыпают между третьей и четвертой башнями, там и будет острие атаки. В собравшемся под мое командование отряде восемнадцать рыцарей и десять оруженосцев. Восьмерых оруженосцев я заставил рубить деревья и делать трап, по которому пересечем ров, и две лестницы, благодаря которым преодолеем частокол. Умфру и Джона послал обстреливать горожан в башнях. Валлийцам жалко тратить стрелы. Наконечники и перья берут с английских, коротких, а вот древки приходится делать самим: достать такие здесь негде. Все время стоянки в Вустере именно этим они и занимались большую часть времени. Я объяснил Умфре и Джону, что они должны убить несколько защитников, чтобы при их появлении остальные прятались в укрытиях. Нам потребуется время на преодоление рва и установку лестниц. Ночью мы незаметно перенесли трап и лестницы ближе ко рву и
замаскировали их.
        На следующее утро начался штурм. В атаку на город пошли пехотинцы. С нашей стороны города мы были единственными рыцарями. Подошли к частоколу на безопасное расстояние и изобразили зевак. Только Умфра и Джон заняли позицию на дистанции выстрела из своих луков, которые намного превышали дальнобойность коротких. Защитники между угловой и второй от реки башен попрятались от валлийских лучников. Надеюсь, часть их пошла помогать своим отбивать атаку пехотинцев. Мы постояли немного, чтобы те уаремцы, которые остались на своих постах и изредка выглядывали из укрытий, убедились, что нападать не собираемся.
        Когда они в очередной раз уверились в наших мирных намерениях, я приказал:
        - Оруженосцы, вперед!
        Восемь человек подхватили трап, перенесли ко рву, где с помощью веревок аккуратно положили через него. Затем перебежали по трапу к валу, поднялись по нему на указанную мной высоту, где быстро вырубили две площадки для лестниц. В это время две девятки рыцарей с двумя лестницами на плечах подошли к ним и установили лестницы. Я поднимался первым по той, что была ближе к угловой башне. Нас заметили, когда я был на середине лестницы. Одна стрела пролетела возле моего лица. Я даже вздрогнул: слишком неожиданно появилась. Больше никто по мне не стрелял. Как догадываюсь, благодаря валлийским лучникам. Зато наверху ждали. Но и лестницы на этот раз были выше, с верхней ступеньки я мог без помощи рук перепрыгнуть через острия частокола на внутреннюю галерею. Что я и сделал, отбив копье, которым норовил проткнуть меня солдат в железном шлеме, склепанным из четырех сегментов и покрытым пятнами ржавчины. Спрыгнул рядом с этим воякой, поэтому он не смог использовать копье. Уаремец хотел отшагнуть, чтобы ударить меня, но не успел. Дальше были еще двое с копьями, с которыми я справился с помощью щита и меча. На
башне держали оборону трое, но они решили не расставаться с жизнью ради интересов короля Стефана, побежали по галерее в сторону следующей башни, а потом вместе с ее защитниками и дальше. Как я заметил, городская стража - это те, кто, как вскоре полиция, воюет только в промежутках между боями и против безоружных или толпой на одного вооруженного.
        Я же пошел ко второй от реки башни. Она была зачищена от противника. Тибо Кривой и еще три рыцаря пробивались по галерее к третьей башне. Гилберт согласно моему приказу охранял вторую башню. Поскольку противник оказался малодушнее, охранять ее было не от кого.
        - Собирай здесь наших, - приказал я ему и поспешил на помощь к Тибо.
        Четыре рыцаря теснили горожан, которые зачем-то отчаянно защищали третью башню. Дрались они отчаянно, однако вояками были никудышными. Я успел ранить одного в правое плечо. Теперь он не мог держать оружие, зато сумел забиться в угол башни и закрыться щитом. Может, и спасется.
        Галерея до следующей башни была свободна. На нее перебирались наши пехотинцы и бежали к четвертой башне.
        - Дальше и без нас справятся, - сказал я Тибо Кривому и рыцарям, что были с ним.
        Мы всем отрядом спустились по лестнице в башне в город и, разделившись на две группы и выстроившись двумя цепочками, как действует в фильмах спецназ двадцать первого века, пошли каждая по своей стороне улицы. Умфра шел за мной, готовый поразить любого, кто решит выстрелить в нас из дома, а Джон - за Тибо, который командовал второй цепочкой. Остальные оруженосцы шли в хвосте. Из домов никто по нам не стрелял. Иногда впереди появлялись уаремцы, но, заметив нас, сразу убегали. Мы повернули к центру, нашли три дома, стоявшие рядом, разбились на три отряда и приступили к самой важной части штурма.
        Дом для своего отряда я выбрал по запаху. Когда-то ведь сам торговал специями и благовониями, хорошо знал, что они пахнут большими деньгами. На первом этаже была лавка с узкой дубовой дверью. Трогать ее не стали, вошли через двор, выбив широкую и высокую дубовую дверь. Во дворе были аж три собаки, но не очень крупные. К сожалению, пришлось их убить. Двор оказался уже, чем казалось с улицы. В него выходили четыре двери из хозяйственной пристройки и одна из дома. Первая дверь пристройки вела в конюшню, в которой стояли игреневые - бурые с дымчатыми гривой и хвостом - жеребец и кобыла, видимо, его мать. Вторая - в хлев с тремя черно-белыми свиньями с длинными, обвисшими ушами. Третья - в кладовую, забитую припасами. В том числе там стояли початые бочки вина и эля. Четвертая привела в склад, где стоял на деревянном полу большой сундук с перцем и лежали несколько мешков с лавровым листом, а на полках расположились три сундука среднего размера с ладаном, миром и сандалом и два мешочка с ванилью и мускатным орехом. Рыцари, не привычные к этим запахам да еще в такой концентрации, начали чихать.
        - Когда узнаете, сколько это все стоит, сразу перестанете полюбите эти ароматы, - сказал им.
        Они и сами догадывались, что не зря пришли штурмовать Уарем.
        Войдя в дом, мы попали в тамбур, откуда еще одна дверь вела в лавку, а лестница - на второй этаж. В лавке лежало тоже, что и на складе, только в меньшем количестве, и еще свечи в деревянных ящиках шириной в длину свечи и длиной в двадцать свечей, а высотой в пять диаметров свечи - то есть, рассчитанные на сотню. Одиннадцать ящиков были полные, а в двенадцатом не хватало примерно половины. На втором этаже сперва шла кухня с камином и полками, заставленными посудой из олова, меди, бронзы. Дальше, за тонкой деревянной перегородкой, находилась конура для слуг с одной кроватью, которая была шириной от стены до стены. Затем был холл с камином, в котором горела целая поленница дров. На приделанных к стене у камина полках стояла стеклянная посуда, причем самая нижняя полка была пуста. Традиционный набор мебели - стол, лавки и один стул. Обитатели дома стояли перед камином. Купцу и его жене было под сорок. Одеты в шелка и дорогую шерсть, причем ярких цветов. Сказывалось общение с южанами. Возле них стояли четверо помоложе, трое мужчин и одна женщина, которых я сперва принял за детей, а затем по одежде из
грубой ткани догадался, что это слуги. Все шестеро были бледны от испуга. Ни намека на сопротивление. Дальше была спальня хозяев с широкой кроватью без балдахина. В комнате стояли два большущих сундука, наполненные одеждой, дорогими и не очень тканями, обувью, мехами. На стене висел ковер с изображением людей. Наверное, какой-нибудь сюжет из Библии, я в сказках не силен. Только вот металл, из-за которого гибнут люди, нигде не наблюдался.
        - Где серебро и золото? - спросил я купца.
        - Вот все, - отдал он мне трясущейся рукой мешочек с серебряными пенсами, который тянул от силы на полфунта.
        - Мы сейчас сами поищем, а если не найдем, начнем спрашивать у тебя, твоей жены, слуг, - сказал я. - А пока снимайте драгоценности.
        Купец отдал золотой перстень-печатку, а его жена - золотые сережки с изумрудами. Видимо, в суматохе забыла их снять и спрятать.
        Я выставил Умфру у входа во двор, а Джона у двери в лавку. Еще одному оруженосцу приказал зарезать свинью, а последний вместо со слугами принялся перетаскивать добычу из склада и лавки в холл, чтобы пересчитать и поделить. Рыцари занялись благородным делом - простукиванием стен и пола в поисках тайников. Сам я сел на стул у дальней стены холла. Якобы отдыхал, но незаметно наблюдал за хозяевами. Купец равнодушно смотрел, как заносят в холл специи, благовония, свечи, бочки с вином и элем, как простукивают стены. То ли смирился с потерей всего, что имел, то ли эта потеря была не критичной. Я был уверен, что здесь второй случай. В чем меня убедило и то, что купец не сильно расстроился, когда опытный Тибо нашел в стене тайник, в котором лежали три перстня - два к рубинами и один с изумрудами - и золотая цепочка с кулоном из большой жемчужины. Заплакала его жена, для которой эта потеря была велика. Муж что-то сказал ей, успокаивая, наверное, пообещал купить другие, и подкинул в камин еще пару поленьев. Наверное, чтобы нервы успокоить. А может, и по другой причине.
        В доме, где я вырос, этажом ниже жил Толик Деликатный. Фамилия у него была такая. Впрочем, и человеком он был очень деликатным, что не мешало ему заниматься радиохулиганством. С помощью одной радиолампы и нескольких деталей он склепал передатчик, называемый в народе «шарманкой». Присоединил этот нехитрый прибор к обычному в то время ламповому приемнику, Толик передавал в эфир на средних волнах музыку и песни записанные на бобины катушечного магнитофона. Поскольку легальные радиостанции все были государственными и передавали только то, что было полезно слушать строителям коммунизма, а не то, что хотели слушать шабашники, Толина радиостанция пользовалась популярностью в радиусе устойчивого приема - километров десять. Поскольку его действия подрывали идеологические устои режима, к Деликатному в один прекрасный день постучала милиция. Толя открыл им через несколько минут. Милиция деликатничать не стала, сразу приступила к обыску. Они перерыли всю его однокомнатную квартиру, нашли бутылку самогона, которую прятала от Толика его мать, по несколько раз каждый дотронулся до теплого радиоприемника (он
сильно нагревался во время работы), но орудие преступления - передатчик - так и не нашли. Это при том, что под балконом и окнами его квартиры стоял милиционер, который заверил, что ничего из нее не выбрасывали. Милиционеры убрались ни с чем, а Толя деликатно вынул «шарманку» из кастрюли с борщом, который доходил на медленном огне на печке, и возобновил противоправные действия, пожелав мусорам счастливого пути..
        - Отойдите от камина, - попросил я купеческую чету, а их слуге приказал: - Принеси воды и залей огонь.
        Вот теперь купец занервничал. Местные жители в каминных трубах коптят мясо, рыбу. Для этого там иногда вбивают крюки. Был крюк и в этой трубе. А рядом с ним, прикрытая железным листом, находилась ниша, в которой стоял котел, наполненный серебром: тарелками, ранее, наверное, стоявшими на нижней полке у камина, стаканами, ложками, слитками серебра и монетами. Серебро зачем-то было залито водой. Наверное, чтобы не подгорело. Вот теперь муж и жена заплакали вместе.
        Казавшийся мне до сих пор невозмутимым Тибо Кривой завопил от радости так громко, что сбежались все, решив, что идет бой, а затем произнес торжественно:
        - Не зря я взял Библию! Бог услышал мои молитвы!
        Серебро взвесили на безмене. Было его двадцать два фунта с небольшим, то есть по три и еще чуть на каждый из семи паев. Уверен, что за специи и благовония мы получим больше, но это было серебро, которое примут в любом месте и в любом количестве. Самым спорным имуществом опять оказались лошади. Мне они были не нужны. Томас получил в предыдущий раз, поэтому Тибо, Гилберт и еще один рыцарь кинули жребий. Жеребец достался Гилберту, а кобыла - Тибо. Поскольку жеребец стоил, как две кобылы, Гилберт получил из оставшегося имущества только немного лаврового листа. Тибо достался не только лавровый лист, но и немного перца. Остальное всё было поделено между мной, Томасом, еще одним рыцарем и четырьмя оруженосцами. Они хотели получить серебро или одежду, обувь. Меня же больше интересовали золото, ковер, один ящик свечей и особенно специи и благовония, поскольку их оценили в половину стоимости. Они были легкими, места много не занимали, кроме лаврового листа, которого я взял только свою и валлийские доли. Остальной лавровый лист и свечи оптом продали маркитанту, а деньги поделили. Томас вернул мне пять
шиллингов за кольчугу, о которых я уже забыл. Парень еще не расстался с рыцарскими идеалами.
        После сытного обеда с хорошим вином, я поехал с валлийцами навестить лорда Болингброка. Он расположился в самом большом, но не самом богатом доме на центральной площади… Вильгельм де Румар тоже недавно пообедал. Теперь решал, чем бы дальше заняться. Увидев меня, обрадовался:
        - Ты - единственный человек, которого я хочу сейчас видеть! - Он обнял меня и похлопал по плечу так же, как граф Глостерский после захвата Вустера. - Ты, смотрю, специалист по штурму городов!
        - И не только, - сказал я.
        - Догадываюсь, - произнес лорд Вильгельм и крикнул своему слуге: - Вина!
        Я подарил ему по мешочку перца и лаврового листа:
        - Захватили в городе.
        - Значит, вечером пир будет острым! - хохотнул лорд.
        - Что будем дальше делать? - просил я.
        Насколько знаю, граф Глостерский предполагал, что захват Уарема займет не меньше недели. Можно было прогуляться по владениям графа Лестерского и собрать на бедность рыцарям.
        - Как что?! - наигранно удивился Вильгельм де Румар. - Утром поспешим в Винчестер, поможем захватить и поделить казну!
        - Если успеем, - возразил я.
        - Успеем! - уверенно сказал он, принимая у слуги рог с вином.
        Я взял второй рог.
        - Такой крепкий город они без нас с тобой не захватят! - произнес он, уверенный, что приподнимает меня до своего уровня.
        29
        На следующий день мы быстрым маршем пошли в сторону Винчестера. Впервые за все время похода никто не отставал, хотя погода была мерзопакостнейшая. Мало того, что все время лил дождь, так еще и ветер дул сильный и холодный. По ночам я так замерзал, что стал закутываться в трофейный ковер. Добравшись до Винчестера, узнали, что оба оказались не правы: город уже взяли, он сдался, выторговав условие не грабить жителей, а замок с казной еще держался.
        Город был по местным меркам большой, с населением тысяч пять, если не больше. Стены и башни каменные. Замок, тоже каменный и крепкий на вид, располагался у реки. В центре Винчестера находились очень большой и высокий собор и богатый дворец епископа Генриха Блуаского, младшего брата короля Стефана, который и был инициатором сдачи города. Король Стефан недавно наехал на другого епископа, Роджера Солсберийского, который решил, что ему все дозволено, отгрохал два мощных замка и повел себя, как «новый русский», потому что выбился в люди из приходских священников. Поэтому с ним поступили по понятиям. Это не понравилась попам, в том числе и младшему брату короля. Не знал Стефан, что с этими ребятами надо расправляться руками их паствы, но ни в коем случае собственными.
        Я разместился со своими оруженосцами и слугами в бедном доме на окраине, поскольку все хорошие доима были давно заняты. Стены сложены из дикого камня и обмазаны глиной. Крыша соломенная. Одна радость - камин с трубой. Нам не придется дышать дымом. Хозяева, столяр, его жена и шестеро детей спали на одной широкой кровати, которая занимала примерно треть единственной комнаты. С другой стороны комнаты была деревянная отгородка, за которой ночевали две козы. Нам оставалось пространство перед камином между козами и кроватью хозяев. Что ж, здесь хотя бы было сухо.
        Утром я пошел к Вильгельму де Румару, лорду Болингброку, чтобы узнать, когда будем штурмовать замок и будем ли? Я не заметил, чтобы кто-то рвался штурмовать высокие каменные стены. Мне тоже не хотелось. Лорд Вильгельм жил в замке епископа, но на этаже для прислуги.
        - Садись, сыграем в шахматы, - сразу предложил он.
        - А город сегодня не будем штурмовать?! - шутливо произнес я.
        - Они уже попытались один раз, потеряли два десятка рыцарей и сотни две остальных, - сказал лорд Болингброк, расставляя красные фигуры. - Решили брать измором.
        - У нас для этого есть пара лет, в течение которых король Стефан им не придет на помощь, - сказал я, расставляя белые.
        - А что нам остается делать?! - произнес огорченно Вильгельм де Румар. - Им пообещали вознаграждение, если отстоят королевскую казну.
        - Предложите им больше, - посоветовал я.
        - Зачем?! - удивился де Румар. - Мы захватим замок, и нам достанется всё.
        - Если захватите, - возразил я, - а если заплатите им, выиграете темп и этих рыцарей сделаете своими наипреданнейшими союзниками. Король никогда не простит им сдачу казны.
        - Интересная мысль! - согласился лорд Вильгельм. - Надо будет сказать графу. Сейчас доиграем, схожу к нему.
        Доиграли быстро, потому что Вильгельм де Румар мысленно уже был в гостях у графа Глостерского.
        Вскоре защитники замка сдались. Сколько заплатили им - не знаю, а нам - и тем, кто штурмовал замок, и тем, кто захватил Уарем, - выдали по десять шиллингов на рыцаря, пять на сержанта и три с половиной на солдата, к которому приравнивался и оруженосец. В Уареме каждый из моего отряда отхватил раз в десять больше. А с учетом того, что я выручу от продажи специй и благовоний, то у меня получится почти в двадцать.
        Наша армия собиралась двинуться дальше на восток, но прибыли послы короля Стефана. Около недели шли переговоры, в результате которых было подписано перемирие до Пасхи, то есть до начала следующего года, который начинался в этот день по местному летоисчислению. Король Стефан снял осаду с замка Эрандель и предоставил императрице Матильде королевский эскорт, который сопровождал ее до Бристоля.
        Мы плелись следом. К прибытию в Бристоль закончится срок нашего «контракта». Грабить теперь нельзя, поэтому питаемся только тем, что дает граф Глостерский или покупаем в деревнях и городах. Мои рыцари обсуждают, чем им дальше заняться. Те, кто постарше, считают, что надо пересидеть зиму в теплом месте. По весне перемирие закончится, и для них найдется работа. Молодые рвутся Нормандию, чтобы повоевать там под знаменем графа Анжуйского. Я пока не знаю, куда податься. Многое зависит от того, выполнит граф Честерский обещание, данное его сводным братом или нет. Для этого надо, как минимум, чтобы Вильгельм де Румар рассказал брату об этом обещание. Поэтому на последнем привале перед Бристолем я оказался в шатре лорда, чтобы сыграть в шахматы.
        - Говорят, граф Анжуйский зовет наших рыцарей в Нормандию, чтобы там воевать с королем Стефаном, - закидываю я удочку.
        - Ему нужны люди, чтобы захватить для себя Нормандию, - говорит Вильгельм де Румар.
        - Есть смысл служить у него? - интересуюсь я.
        - Смотря кому. Баронам - да, а простым рыцарям - скорее, нет, - отвечает де Румар. - Он в первую очередь награждает своих анжуйцев.
        - Каждый бы так поступал, - говорю я.
        - Не скажи, - возражает лорд. - Тогда тебя окружат хорошие друзья, а не хорошие воины.
        - Ты сам не собираешься туда плыть? - спросил я.
        - Я стараюсь плавать только в случае крайней необходимости, - ответил он.
        - Страдаешь морской болезнью? - спросил я.
        - Нет, - ответил лорд Вильгельм и после паузы произнес: - Наверное, ты не знаешь, но я должен был плыть на «Белом корабле».
        - А чем он прославился? - поинтересовался я.
        - Он утонул вместе со всеми, кто на нем был - сто сорок рыцарей и восемнадцать дам, - ответил лорд Болингброк.
        Видимо, «Титаник» двенадцатого века.
        - Среди них был сын и наследник короля Генриха. Если бы «Белый корабль» не затонул, не было бы этой войны, - рассказал Вильгельм де Румар. - Я сошел с корабля в последний момент вместе - ты не поверишь! - со Стефаном, нынешним королем. Мы сказали, что заболели поносной болезнью, а на самом деле из-за того, что нам выделили места хуже, чем прихлебателям принца.
        - Судьба тебя хранит. Наверное, ты должен сделать еще что-то важное, - польстил я.
        - Самое важное у меня уже позади, - огорченно говорит лорд. - Когда-то я был юстициаром (верховным судьей) Нормандии. Получил этот пост после того, как воевал против короля Генриха из-за владений моей матери, которые он отнял. И знаешь, кто тогда сражался вместе со мной?
        - Откуда я могу знать?! - воскликнул я, подыгрывая лорду.
        - Галеран де Бомон! - со злорадным торжеством произносит Вильгельм де Румар и ждет моей реакции.
        Я изображаю столько удивления, сколько может поместиться на моем лице.
        - Представляю, как он разозлился, что я принимал участие в захвате Вустера! - продолжает Вильгельм де Румар.
        - Как бы он в ответ не напал на твои земли, - предупреждаю я.
        - Пусть нападает! У меня хватит рыцарей, чтобы устроить ему достойную встречу! - грозится лорд Вильгельм и смотрит на меня.
        - Всегда готов помочь тебе, - говорю я, - но не уверен, что буду в этих краях, когда нападет Галеран де Бомон. Сам понимаешь, мне надо прочно встать на ноги.
        - На счет этого не волнуйся. Приедем в Честер, я поговорю с Ранульфом, и он даст тебе лен, - обещает Вильгельм де Румар. - У моря, как ты хочешь.
        - Что ж, тогда я не забуду твою помощь, - обещаю в ответ.
        В Бристоле Роберт, граф Глостерский, заплатил за службу и отпустил большую часть своей армии на, так сказать, зимние квартиры. После Пасхи нам было предложено прибыть опять. Императрицу мне так и не довелось увидеть. Вокруг нее вертелось столько подхалимов, что я не сумел протиснуться между ними даже для того, чтобы удовлетворить здоровое любопытство. Ни разу не видел живую императрицу, хотя бы бывшую, ни в двадцать первом веке, ни в шестом, ни в двенадцатом.
        Отряд Вильгельма де Румара почти в полном составе отправился в Честер. В Бристоле остались Томас и еще пара молодых рыцарей, которые думали, что воевать зимой приятнее, чем сидеть у горящего камина. Дорога домой всегда короче. Да и с погодой повезло: дождь через день делал передышку.
        30
        Граф Ранульф устроил пир по случаю нашего возвращения, на который были приглашены все рыцари, участвовавшие в походе. В верхнем холле был накрыт стол буквой П. Точнее, ничем он накрыт не был. На деревянных столешницах лежали лепешки и стояли кое-где солонки - деревянные маленькие чашки, наполненные грязной солью. Такую варили летом в валлийской деревне. Нас посадили за внешние стороны стола. Внутри никто не сидел, чтобы не мешать слугам подносить кушанья. Места заняли по значимости. К моему удивлению, лорд посадил меня через два рыцаря от себя. Эти двое были его старыми соратниками. Сперва слуги подали десерт: разнообразную выпечку на меду, орехи, фрукты. Мы выпили за победу императрицы Матильды. Потом слуги принесли мясо, свинину и говядину. Слуга с полным подносом сперва подходил к графу, потом к лорду, потом к остальным рыцарям. Когда он останавливался передо мной, я говорил, какой кусок хочу, и слуга рукой клал выбранное мясо на кусок лепешки и отдавал мне. Вино тоже наливали слуги, которые ходили с кувшинами между столами, раздав сперва нам по бокалу из толстого стекла в виде рога. Влезало в
бокал грамм сто пятьдесят. Перед графом и лордом поставили серебряные кубки на подставках и большей емкости. Вино было с материка. Пили только в промежутках между сменой блюд.
        После третьего тоста Вильгельм де Румар, лорд Болингброк, сказал Ранульфу де Жернону, графу Честерскому, показав на меня:
        - Помнишь Александра?
        Граф кивнул головой, подтверждая. Как мне показалось, сделал он это скорее из вежливости.
        - Он первый взобрался на стены Вустера и захватил башню, а потом тоже самое проделал в Уареме, - продолжил Вильгельм де Румар. - Граф Глостерский хотел дать ему манор и сделать своим вассалом, но я решил, что такой рыцарь пригодится тебе, сказал, что он будет твоим вассалом.
        Граф Честерский не горел желанием давать мне манор.
        - Поговорим об этом завтра, - сказал он. - А сейчас давай выпьем за то, чтобы императрице и дальше помогал бог.
        Пир продолжался до поздней ночи. Перед нами выступали музыканты, игравшие на рожках и арфах, жонглеры, очень ловкие ребята, похожий на цыгана мужик с медведем. А может, из-за медведя он казался мне цыганом. Медведь был молодой и без клыков. Он по команде хозяина катался по полу, танцевал на задних лапах, а потом с шапкой прошелся вдоль столов, прося денег. В шапку накидали костей. Медведь не обиделся.
        Граф Ранульф ушел первым, поднялся в свои покои, расположенные этажом выше, а лорд Вильгельм сидел до последнего. Напившись, он вспоминал, как в битве при каком-то Бремюле сражался против французского короля Людовика и порывался прямо в холле показать, как он насадил одного рыцаря на копье. Кое-кто из гостей упился так, что заснул за или под столом. Один заснул в гальюне, который представлял из себя продуваемую ветрами комнату в противоположном от винтовой лестницы конце холла. Это были три дырки в полу, от которых отходили наклонные желоба. Туалеты такого типа я видел в двадцатом веке в городке Устюжна Вологодской области. На втором этаже была комната с дыркой в полу, только вместо желоба была поставленная под наклоном доска, по которой все и стекало на дно деревянного колодца, углубленного на полметра в землю. Туалетную бумагу заменяли солома и вода. Я нашел в холле боковую комнату, в которой за занавеской стояла широкая кровать. На ней уже кто-то спал на одном краю, одетый и обутый. Я разулся и лег на другом краю одетый, потому что в комнате было холодно, и сразу вырубился.
        Утром не сразу понял, где нахожусь. В комнате был полумрак. Узкая полоса тусклого света падала сбоку на другую сторону кровати. На ней, кроме меня, спали еще пятеро. В комнате стоял такой густой запах перегара и немытых тел, что трудно было дышать. Непонятно только, как я делал это всю ночь. Я обулся и вышел в холл.
        Столы не убрали, только сгребли с ним кости и прочие объедки и протерли. Во главе стола сидел граф Честерский, ел крылышко, скорее всего, гусиное, запивая вином из серебряного кубка. На нижнем конце стола завтракали Тибо, Гилберт и еще два рыцаря из моего отряда. Я поздоровался и пошел в гальюн. Когда вышел, ко мне приблизился слуга - белобрысый юноша лет четырнадцати - с медным тазом с чистой водой и полотенцем на плече. Я умылся, вытерся и по привычке поблагодарил слугу, чем удивил его безмерно. Хотел сесть рядом с рыцарями, но граф показал рукой, чтобы я занял место, на котором сидел во время пира один из соратников лорда.
        Мне сразу подали чистый бокал, который тут же наполнили вином и предложили мясо гуся. Я выбрал ножку. Слуга положил ее на лепешку и подал мне. Я опять по привычке поблагодарил, чем удивил не только слугу, но и графа. От дурных привычек избавляешься не скоро. В Штатах я так и не научился не пропускать вперед женщин, что там воспринимается, как проявление сексизма. Помню, один раз, ожидая лифт, задумался. Рядом стояла женщина - типичная бизнес-леди, то есть, лесбиянка. Я таких в упор не вижу. Приехала кабинка, открылась. Я жду, когда зайдет дама. И она чего-то ждет. Тогда я спросил:
        - Вы будете заходить?
        Услышав мой акцент, она поняла, что имеет дело не с янки, а это по ее мнению являлось оправданием варварской привычки уступать даме дорогу, и зашла в кабинку первая. Пока поднимались, я сказал:
        - От хорошего воспитания даже Америка не может отучить.
        Она хмыкнула в ответ и собралась высказаться на тему «что такое хорошо и что такое плохо», но кабинка остановилась на нужном мне этаже, и я вышел.
        Граф Ранульф подождал, когда я расправлюсь с ножкой, и произнес:
        - Вильгельм сказал, что ты хорошо играешь в шахматы.
        - Для него хорошо играет любой, кто умеет в них играть, - пошутил я.
        Ранульф де Жернон улыбнулся, а потом сказал:
        - Сыграем партию, пока он не проснулся.
        - Не возражаю, - согласился я.
        Я так понял, что здесь сеньор всегда играет красными и ходит первым. Что ж, белый мне нравится больше, чем красный, который здесь считают супер цветом. Граф Честерский играл осторожно и медленно. Это меня устраивало. Я иногда зеваю, особенно, когда противник играет быстро. Теперь у меня было время подумать, внимательнее оценить обстановку. Я уже привык к местным правилам игры и понял, как к ней можно применить те навыки, которые приобрел в двадцать первом веке.
        - Трудным был поход? - спросил Ранульф де Жернон, когда я обдумывал ход.
        Специально он это сделал или нет? Я еще раз внимательно оценил обстановку. Вроде бы ничего опасного.
        - Если не считать паршивую погоду, то я бы сказал, что легкий. Серьезных противников не было. Городская стража и ополченцы - это не рыцари. А уж для грабежа деревень смелость не нужна вообще, - подробно ответил я. - И добычу взяли неплохую.
        - Да, мне Вильгельм говорил, что вы хорошо поживились в Виндзоре, - сказал граф Честерский.
        - У Роберта Глостерского теперь будет на что воевать в следующем году, - предположил я.
        - Думаешь, война затянется надолго? - поинтересовался граф Ранульф.
        - Поскольку обе стороны избегают генерального сражения, значит, скоро не закончится, - сделал я вывод.
        - Я тоже так думаю, - согласился Ранульф де Жернон и сожрал мою пешку.
        Он не знает, что бесплатный сыр только в мышеловке, поскольку это орудие убийства животных еще не изобрели, по крайней мере, не видел здесь ни одной. Я делаю ход конем и предупреждаю, как учил лорд Вильгельм:
        - Король!
        Граф Честерский хмыкает, поняв, что сейчас потеряет ладью. И тут же бросается в атаку. Я забираю ладью, отбиваю атаку, а потом делаю еще одну «вилку», в результате которой обмениваю коня на вторую ладью. Оставшись без тяжелых фигур, Ранульф де Жернон продолжает сопротивляться, но надолго его не хватает. Поняв, что через два хода получит мат, сдается.
        - На этот раз Вильгельм был прав, - говорит граф.
        - При всей кажущейся необдуманности его поступков, Вильгельм де Румар часто делает очень верные ходы, - добавляю я.
        Видимо, граф Ранульф и сам так считал, но его поразило, что и я верно просчитал его сводного брата.
        - В конце лета пропал вместе с отрядом один из моих вассалов, - медленно произнес граф Честерский, глядя мне в глаза.
        Я решил, что он меня проверяет, поэтому максимально расслабился, чтобы не выдать свою причастность к исчезновению рыцаря Джошуа.
        - Недавно его коня видели у валлийцев, - продолжил Ранульф де Жернон. - Они давно имели на рыцаря зуб.
        Я про себя вздохнул облегченно.
        - Наследников у него нет, поэтому его маноры вернулись ко мне. Ты ведь хочешь манор у моря? - спросил граф Ранульф.
        - Да, - ответил я и объяснил: - Мне нравится быть еще и морским лордом.
        - Погибшему рыцарю принадлежали две деревни неподалеку от Беркенхеда. Раньше это были полтора «кольчужных» лена, а теперь, после подавления восстания валлийцев, всего один, - рассказал граф Честерский.
        Я слушал его внимательно, будто не знал, о чем он говорит. Граф думал, что втюхивает мне клад Нибеллунгов. Не хотел он брать меня в вассалы. Если меня убьют валлийцы, как предыдущих рыцарей, получивших эти деревни, Ранульф не Жернон не сильно расстроится; а если останусь жив, не сильно обрадуется. В любом случае не проиграет.
        - Вполне возможно, что валлийцы нападут снова и не один раз, - все-таки предупредил меня граф Честерский.
        Я это запомню и в будущем прощу ему один грех.
        - Меня это не пугает, - говорю я.
        - Тогда получишь эти маноры, - решил граф Честерский. - За них должен будешь служить шестьдесят дней в году в военное время и сорок в мирное и принимать участие в моем суде и моих совещаниях.
        - Я знаю обязанности вассала, - заверил его. - Если вдруг меня не окажется на месте, заплачу щитовые деньги.
        - В военное время мне нужны не столько деньги, сколько рыцари, - возразил он.
        - Если я не смогу, выставлю другого рыцаря. Но постараюсь прибыть сам, - сказал я и, улыбнувшись, добавил: - Одного лена мне мало. Хочу заслужить еще несколько.
        - Похвальное желание! - произнес граф Честерский, а по его лицу было видно, что не видать мне второго манора, как своих ушей.
        Мы сыграли еще две партии, одну из которых я проиграл по привычке. К тому времени проснулись Вильгельм де Румар и остальные рыцари. Они позавтракали, а затем понаблюдали церемонию оммажа.
        Я, безоружный и простоволосый, встал на левое колено, положил сложенные ладони на холодные руки Ранульфа де Жернона, графа Честерского, и произнес:
        - Сир, я становлюсь твоим человеком.
        Потом произнес клятву верности, в которой оговорил свои права и обязанности, обычные, ничего не прибавляя и не убавляя, закончив словами:
        - Я клянусь честью быть отныне верным графу Ранульфу и безукоризненно блюсти по отношению ко всем и против всех оммаж, который ему принес по доброй воле и без обмана.
        После этого встал, и Ранульф де Жернон поцеловал меня в губы, что меня слегка покоробило, затем дал мне палочку - знак принятия в семью и сказал долгожданное:
        - Даю тебе в держание феод - деревни Морская и Лесная со всеми их землями и доходами.
        Большинство присутствующих на церемонии рыцарей мечтали о собственном маноре всю свою сознательную жизнь, а тут появился какой-то выскочка и за два месяца заслужил его. Впрочем, кое-кто из рыцарей, бывших со мной в походе, не удивились, отнеслись к увиденному с пониманием. Они еще не забыли, благодаря кому стали немного богаче.
        Днем я сходил в город, продал почти все благовония и специи, цены на которые здесь были выше, чем в Бристоле. Потом заказал кое-какие металлические детали для будущего судна, которые не мог изготовить кузнец Йоро, в то числе бронзовые талрепа и нагеля. Напоследок купил железа, чугуна, свинца и кое-какие вещи, которые мне пригодятся в деревне.
        Вечером опять был пир, последний, после которого рыцарям следовало разъехаться. Если имели, куда ехать. Остальным - перебраться в город на съемное жилье. Поскольку мне нужен был рыцарь на подмену, я подошел к Гилберту и спросил:
        - Не хочешь пойти служить ко мне?
        - На каких условиях? - спросил он.
        - Буду кормить и поить и по возможности снаряжать, а ты взамен будешь охранять мой манор, когда я уйду в поход, или пойдешь вместо меня, если по какой-то причине не смогу, - ответил я.
        - А что у тебя за манор? - все еще колебался он.
        - Приедешь и посмотришь, - ответил я. - Понравится, осуществишь оммаж, не понравится - поедешь, куда хочешь. До моего манора всего день пути.
        - Хорошо, - согласился Гилберт.
        Я не сомневался, что он станет моим вассалом. Уезжать из деревни он не захочет хотя бы по той простой причине, что некуда. Его нигде не ждут, больше никто не зовет на службу и шансов выслужить манор почти никаких. Он хороший воин, но не более того. А так появится место, куда всегда можно вернуться.
        31
        Дом мой был уже перестроен. Благодаря второму этажу и новой стрехе, он сильно выделялся. Теперь у любого вновь прибывшего не будет сомнений, где живет глава деревни. Гилберта я разместил на первом этаже вместе с Доной, Краген, Нуддом и Рисом. Эйру забрал на второй этаж, чтобы помогала старшей сестре, которая в конце зимы должна родить. Наверху по обе стороны холла были отгорожены тонкими деревянными стенками два темные комнатушки, в которых стояли кровати. Мы с Фион спали в одной комнате, Эйра - в другой. В нашей спальне на стене висел ковер, привезенный мной из Виндзора, предохранял от холода. Фион считала, что в первую очередь он защищает от нечисти. В окно, немного расширив проем, вставили одну из трофейных рам с цветными стеклами. По обе стороны от камина были сделаны полки, на которых заняла места посуда, бронзовая, медная и стеклянная. Часть посуды, более дешевая, осталась на первом этажу, куда мы спускались кушать. В камине на втором этаже ничего не готовили, использовали его только для обогрева помещения. В мое отсутствие в холле побывали почти все жители деревни. Если тебе не завидуют,
богатство теряет смысл.
        Я беспокоился, что Гилберту не понравятся условия проживания. Зря. Если он и вырос в доме получше, то не намного. А про питание он сказал, что и дома так хорошего не ел. Хотя, возможно, подлизывался к Доне, потому что едоком оказался отменным, а готовила и, что важнее, накладывала пищу она. Я все никак не приучу их есть из отдельных тарелок. Только Фион и Эйра делают, как я. Им нравится чувствовать себя знатными дамами. Гилберт стал моим вассалом. Следовательно, я теперь шатлэн - вассал сеньора, имеющий вассалов рыцарей.
        У Гилберта отношения с Доной и Краген складываются лучше, чем у меня. Хоть он тоже рыцарь, к тому же потомок норманнов, но более понятен и предсказуем. Я иногда тренировался с ним. Бились на деревянных мечах. Я ему показал кое-что из того, что умею, а он мне - как работать с двуручным топором. По мне топор - слишком вульгарное оружие, но лишних знаний и умений не бывает. Их может только не хватать. И вместе поучились воевать более длинными и тяжелыми копьями, которые изготовил Гетен по моему заказу. В остальное время Гилберт тренировал вместо меня деревенских парней, наших и из Лесной, которым приходилось для этого прошагать километров пять в один конец. Поскольку зимой работы намного меньше, ребята тренировались всю вторую половину дня. Сперва стреляли из луков, потом учились владеть мечами, копьями и топорами. Я приказал каждому изготовить по две обоюдоострые жерди, которые перед началом стрельбы надо было вкопать перед собой для защиты от атаки конницы. Наверное, это кому-то из них не понравилось, поскольку валлиец должен быть отчаянным, но мне нужны не только смелые лучники, но и живые. Умфра
и Джон следили за беспрекословным исполнением моих приказов. После возвращения из похода они стали первыми парнями на деревне. Мне кажется, слушались их даже лучше, чем меня. Для солдата сержант всегда важнее генерала.
        Я обговорил с кузнецом Йоро условия нашего сосуществования. Деревенские очень обрадовались, когда узнали, что теперь я - хозяин манора.
        - Лучшего вам вряд ли удастся получить, - сказал я. - Но и отказываться от полагающегося мне по праву я не собираюсь. Граф мне сказал, что ваша деревня должна давать двадцать фунтов, а Лесная - десять. Еще два года будете платить по старому, пока не окрепнете, потом три года вы - пятнадцать, они - девять, а дальше - по полной.
        Кузнец вздохнул тяжело, но согласился:
        - Что нам остается…
        - Не прибедняйся. Ребята со мной за лето заработали неплохо, а в следующем году я буду брать в поход десятка по два-три человек, и добыча, надеюсь, будет побогаче. За один поход они могут привезти годовую выплату, - сказал я.
        - Но не все, - возразил Йоро.
        - Остальные отработают, как ты и твои подмастерья, - решил я.
        Теперь у него были два помощника, дальние родственники из Лесной, одному лет пятнадцать, второму чуть меньше. Оба невысокого роста, но плечистые, кряжистые. Я загрузил их всех троих работой. Привез с собой купленное в Честере метеоритное железо, которое кузнец расковал на три одинаковые пластины, добавил две пластины такого же размера из мягкого железа. Все пять пластин он складывал, чередуя, а потом сковывал в одну, которую разрубал на пять частей, расковывал их до пластин, складывал и опять сковывал, получая многослойное железо. Я знал, что делать это надо много раз, пока твердая сталь не перемешается с мягким железом настолько, что станет гнуться, не ломаясь, и рубить, не тупясь. Мне нужен был однолезвийный палаш из такой стали. Метеорного железа было на два, так что у кузнеца Йоро есть две попытки.
        Сам большую часть дня занимался постройкой шхуны. Из города со мной пришли плотники - Билл с сыном Тони и еще четверо. Поскольку работы у них не было, сторговались на полтора пенса в день каждому. Расселил их по соседям, чтобы помогли решать демографическую проблему. В деревне много невостребованных молодых женщин и девушек возраста Фион и старше, которые казались старыми моим бойцам. Сперва плотники сделали стапель на берегу моря. Большой, поскольку шхуна будет двадцать пять метров длиной и чуть меньше пяти шириной. Сделаю улучшенный вариант своего последнего византийского «Альбатроса» и назову его так же. Дубов, сосен и тисов в лесу было много. Второстепенный лес брали возле деревни, чтобы расширить пастбище. Это свиней и коз пасут в лесу, а лошадям, коровам и овцам нужны луга. Плотники внимательно выслушивали мои инструкции и делали, как сказал. Как много они не знали! А ведь Византия, где многое из показанного мной сейчас применяют, не так уж и далеко. Мне кажется, знания - не инфекционная болезнь, не передаются всем подряд. Этнос должен до них дорасти.
        Когда ударили морозы, слабенькие по российским меркам, Йоро закончил делать второй палаш. Этот получился немного лучше, хотя и первый был ничего. Длиной сантиметров восемьдесят, легче и Уже меча. Острие заточили, так что палашом можно было колоть. Я взял второй палаш, а первый отдал Гилберту. Рыцарь сперва поморщился, но, помахав новым оружием, быстро оценил его преимущества. Тем более, что палаш разрубал то, что мечу было не по зубам, и медленнее тупился.
        Когда кузнец и его помощники набрали в бочку с водой, в которой закаляли заготовки, достаточное количество льда, я показал им, как делать вторую разновидность булата. Они нарубили очень мелко сталь и раздробили чугун, а затем смешали их. Эту смесь нагревали в тигле до тех пор, пока не расплавится чугун. У него температура плавления ниже. Затем опускали «суп» со стальными клецками в воду со льдом. В результате получался настолько крепкий металл, что его практически невозможно наточить. Зато из него получается отличная броня. Такую даже стрела, выпущенная из валлийского лука пробивает только на очень близком расстоянии. А если пластину согнуть, то стрела обязательно срикошетит. Мы наделали такого металла столько, насколько хватило сырья.
        С получившимся металлом надо было работать, нагревая не выше восемьсот пятьдесят градусов - до цвета сырого мяса. Иначе он потеряет свою сверхтвердость. То есть, кузнец успевал совершить всего несколько ударов и опять нагревал металл. Трудиться приходилось по ночам, чтобы лучше различать оттенки красного цвета. С большими пластинами Йоро работать не умел, поэтому я решил сделать доспех из изогнутых прямоугольных пластин, переднюю и заднюю части отдельно. На каждую ушло по три пластины в высоту, внахлест снизу вверх, и три в ширину, внахлест от середины к бокам. Теперь удары противника будут уходить вбок или вверх. Задняя часть доспеха заходила под переднюю и крепилась. На плечах получался двойной слой. Чтобы предохранить металл от дождей и чтобы Йоро было удобнее работать, сперва вырезали такой же кожаный панцирь. К нему Йоро и прикреплял изнутри заклепками пластины. В итоге получился вариант бригантины. Доспех оказался прочным и имеющим некоторую гибкость. Потом занялись шлемом. Поскольку Йоро не мог сделать цельный, модернизировали старый. Усилили его полосами, нарастили назатыльник, сделали
наносник короче, уже и толще, добавили нащечники и опускающееся забрало. Последнее получилось не совсем таким, какие я видел в музее, но закрывало лицо от глаз и до середины горла. К шлему снизу и по бокам приклепали кольчужную бармицу, которая свисала на плечи и закрывала шею. Спереди она крепилась справа и, пройдя под забралом, застегивалась с левой стороны, свисая на грудь. Затем кузнец изготовил мне набедренники, которые закрывали только внешнюю сторону бедра и крепились кожаными ремешками, обернутыми вокруг него; наколенники, охватывающие коленную чашечку; поножи, закрывающие голени; и сабатоны - защиту для ступней из перекрывающихся узких пластин, напоминающих тело осы. Для предохранения рук сделали нижние наручи, закрывающие предплечье, и верхние - от локтя и выше. Налокотник я решил не делать, он мешал бы. Хватит кольчужной защиты. Вместе с кольчугой мои доспехи теперь тянули килограмм на двадцать пять или немного больше. Поскольку вес был распределен по всему телу, я не сильно чувствовал его: свободно двигался, поворачивался, работал палашом и щитом, на лошадь забирался сам. Да, долго бегать
с таким грузом я бы не смог, но ведь и не надо. Меня будет возить жеребец, которому сшили доспех из бычьей шкуры, усиленный на груди пластинами из обычного железа. Вот кому я бы не позавидовал!
        Из оставшегося прочного металла кузнец Йоро вковал для щита умбон и окантовку. Щит был немного выгнутый, с прямым верхом, напоминал по форме штыковую лопату. Деревянную основу выстругал и согнул Гетен. Сверху щит оббили кожей, потом закрепили умбон и окантовку. От умбона к краям расходились восемь лучей в виде «розы ветров». Кожу покрыли грунтом и покрасили в синий цвет, а умбон и лучи - в белый. Так что получился мой герб. Новый щит был легче тех, что достались мне, как трофеи. Такой же щит сделали и Гилберту, но умбон и окантовка были из простого железа. Все это заняло несколько месяцев. Закончили кузнец и его подмастерья только в начале мая.
        В конце февраля, перед началом поста, Фион стала матерью в первый раз, а я отцом вроде бы в пятый. Отцовство - очень сомнительный статус. По статистике в двадцатом веке каждый третий мужчина воспитывал чужого ребенка. У нас родился сын, которого назвали Ричардом. Фион называла его на валлийский манер Ришарт. Перед родами она как бы по секрету сообщила мне, что Гилберту нравится Краген. А мне показалось, что наоборот. Я хоть и был занят с утра до вечера на стапеле или в кузнице, но и сам заметил, что у этих двоих при моем появлении лица становятся чересчур равнодушными. Да и чего стоило ожидать, когда молодой мужик и баба ночуют под одной крышей?! Не знал, насколько далеко зашли их отношения, но во время очередной тренировки, я спросил рыцаря, собирается ли он поступить по-рыцарски? Гилберт подтвердил серьезность своих намерений. В конце первой недели жизни Роберта, мы свозили его в церковь в Беркенхеде и крестили, а заодно поженили Гилберта и Краген. Обе процедуры проходили быстро и просто, без той торжественности, какая их ждет в будущем. По такому случаю я устроил пир. На улице было холодно и
сыро, а в дом все не помещались, поэтому гости праздновали по очереди, мужчины на втором этаже, женщины на первом. По случаю рождения первого сына деревенские преподнесли полагающийся подарок: из Морской - три шиллинга, из Лесной - два. На пир я потратил намного больше.
        В начале мая была достроена шхуна. Ее просмолили и спустили на воду. Деревенские женщины сшили паруса, основные и запасные, наплели из пеньки канатов. Поскольку все эти работы шли в зачет оброка, от желающих не было отбоя. Изготовили быстро, до наступления сева.
        Я сходил на шлюпе в Честер, отвез на продажу овечью шерсть, состриженную в начале весны с нашей большой отары, и доставил домой пятерых плотников. Тони с благословения отца остался в деревне, поскольку ему приглянулась одна девица. Да и работа была для него: несколько моих матросов разбогатели прошлым летом настолько, что решили обзавестись лодками и сетями, чтобы ловить рыбу в свободное от походов время. Я забрал в Честере заказанные детали и инструменты из бронзы, в том числе чашу для компаса и детали квадранта. Ранульфа де Жернона, графа Честерского, в замке не было. Он уехал в свои владения в Средней Англии. Его сводный брат Вильгельм де Румар тоже отсутствовал, причем никто не знал, где именно. Подозреваю, что делал набег на владения сторонников короля Стефана. Так что я купил еще кое-какие мелочи для оснащения шхуны, а также муку, зерно и несколько поросят по просьбе Доны и односельчан, и сразу отправился домой. По прибытию сдал шлюп в аренду Джеку. У парня была купеческая жилка. Он наладил торговлю между нашими деревнями и Беркенхедом, перевозя товары на арбе, запряженной волами. Я
предложил ему возить от нас прямо в Честер. Так и цены выше и есть что привезти сюда на продажу. Со шлюпом он управляться умел. Джек сразу согласился. Денег на раскрутку дал ему Джон, разбогатевший под знаменами графа Глостерского.
        В конце мая «Альбатрос» покачивался на волнах, готовый к бою и походу. Экипаж из двадцати шести матросов, двух юнг, Нудда и его брата Риса, и двух старшин, Умфры и Джона, прошел начальную подготовку по работе с парусами, стоянию на руле и стрельбе из лука с качающейся палубы по качающимся на воде предметам. Часть экипажа была из Лесной, чтобы помогли своей деревне приподняться. Я выдвинул условие: треть добычи забираю, как капитан, треть - как судовладелец, а оставшаяся треть пойдет им. Старшины получат по полторы доли, матросы по одной, а юнги по половине. Никто не возражал. Да и кто мог предложить им что-нибудь лучше?!
        32
        Дует привычный западный ветер, довольно свежий. Мы идем курсом галфвинд по проливу Святого Георгия со скоростью семь-восемь узлов. Я не могу точно измерить скорость, прикидываю на глазок, но думаю, что не сильно ошибаюсь. Все-таки тридцать с лишним лет практики. Чем хороши для парусников северные моря - в них почти не бывает штилей.
        Море кажется серым и безжизненным из-за низкой облачности. Недавно закончился дождь. Скоро пойдем следующий. В этом тоже есть плюс - постоянно пополняем запас воды, поэтому расходуем ее столько, сколько хотим. Мой экипаж, разбитый на две вахты под командованием старшин, втягивается в работу с парусами. Они уже думают, что знают не хуже меня, где и как крепить паруса при смене галса. В «вороньем гнезде» на верхушке грот-мачты сидит сейчас юнга Нудд. Все ждут, когда он закричит: «Вижу корабль!». Он уже один раз кричал, заметив рыбацкий баркас, который успел удрать от нас на мелководье у ирландского берега. Могли бы и там достать, но с рыбаков добычи слишком мало. Получилось, что потренировались, поучил экипаж играть в догонялки. Пиратство - довольно скучное занятие. Долго ищешь цель, затем несколько часов или даже дней гонишься за ней, и только потом начинается кое-что интересное. Если, конечно, догонишь.
        С бака иногда доносится запах дыма и вареной рыбы. Ночью мы лежали в дрейфе и ставили сети. Теперь варим улов - селедок и треску. Мои матросы не бывали на других судах, не знают, что там горячее экипаж видит только на берегу. Им пока все нравится. Я их понимаю. Большинство никогда не было дальше Беркенхеда, а теперь видят новые земли, пусть издалека, но когда-нибудь сойдут и на берег.
        Рис несет мне обед на деревянном подносе - вареную рыбу, хлеб, луковицу и большую бронзовую чашку вина. Остальные получат тоже, разве что вино будет разведено водой напополам. Лук и вино - лучшее средство от цинги, но и спаивать ребят не хочу. Едят они вместе. Моя любовь к одиночеству кажется им отличительной чертой лорда. Рис пообедает с ними и полезет в «гнездо», чтобы сменить брата. Сменившаяся вахта сразу залезет в кубрик или трюм, где суше и теплей, чем на палубе. Первый день они торчали на палубе с утра до ночи. Теперь чистый горизонт им неинтересен.
        Я спускаюсь в каюту, где на столе мой обед. Каюта у меня размером три на два метра. Двухъярусная кровать с высокими бортами, чтобы не вывалился при качке. Верхняя кровать в два раза уже. Ей никто не пользуется, потому что живу один. Через переборку еще одна каюта, полтора на два метра, с широкой двухъярусной кроватью, в которой живут старшины и юнги. Первые спят на нижнем ярусе, вторые - на верхнем. Поскольку на вахте стоят по очереди, спать по двое им приходится только в порту. Остальные расположились в носовом кубрике или трюме, который сейчас пустует, если не считать бочек с водой и провизией.
        Между дверьми в каюты находится место рулевого, перед которым стоит нактоуз - надежно закрепленный, деревянный брус, на котором магнитный компас установлен так, что остается в горизонтальном положении при качке, как бортовой, так и килевой. Разве что наклонимся более, чем на двадцать градусов. Возле компаса, за стеклянным, защищающим от ветра экраном можно закрепить масляный светильник или свечу, чтобы идти ночью. Рулевой поворачивает румпель, изменяя курс немного влево, и я слышу как над моей головой, в промежутке между подволоком каюты и ахтеркастлем, дерево трется о дерево. Сперва на руле стояли только старшины, но вскоре научились и остальные матросы. Так что теперь Умфра и Джон - вахтенные офицеры, контролируют выполнение моих приказов.
        После обеда я ложусь на кровать и думаю, не изменить ли курс? Мы уже четвертый день бороздим пролив, но пока безрезультатно. Можно выйти в Ла-Манш и поискать добычу там. С другой стороны, не хотелось бы надолго отрываться от базы, потому что не знаю, какие планы у Ранульфа же Жернона на это лето и когда я ему потребуюсь. Есть, конечно, Гилберт, который меня подменит, но не хотелось бы так начинать службу.
        - Вижу корабль! - доносится с мачты взволнованный, срывающийся голос Риса.
        Я выхожу на палубу и кричу юнге:
        - Большой?
        Он не знает, что ответить. Потом показывает большим и указательным пальцем что-то величиной со спичечный коробок. Я нашел у кого спрашивать…
        - Где он? - задаю второй вопрос.
        - Там, - показывает Рис на юго-восток, в сторону Бристольского залива.
        Это может быть одно из судов, обслуживающих графа Глостерского, с которым мне пока нет смысла ссориться. Ладно, не захватим, так хоть согреемся.
        - Лево на борт, ложимся на курс зюйд-ост! - приказываю я, подхожу к нактоузу и показываю рулевому стрелочку, над острием которой написано «SO».
        Шхуна сразу увеличивает скорость на узел или даже полтора. Примерно через час я с полубака могу разглядеть судно. Оно идет на веслах и под прямым парусом на запад. Длиной метров пятнадцать или немного больше. Это типичное для этих мест судно с прямым парусом на невысокой мачте и веслами, в данном случае по восемь с каждого борта. Наверное, у них есть какое-то название, но я его не знал. Скорее всего, это модернизированный норманнский драккар. Так и буду их называть. Я видел такие в Бристоле. Они привозили туда на продажу бычков, свиней и баранов. Армии нужно много мяса. Вроде бы и сейчас граф Глостерский воюет с королем Стефаном. Мы должны были заметить это судно раньше. Видимо, у Нудда замылился глаз к концу вахты. Когда долго смотришь на одно и тоже, перестаешь видеть.
        Догоняем драккар часа через два. Когда дистанция сокращается метров до ста пятидесяти, становятся видны некоторые гребцы, особенно, если волна поднимает нас, а они в ложбине. Гребцы сидят лицом к нам, но делают вид, что не замечают. Я стреляю из арбалета. Болт попадает в плечо гребцу, сидящему по левому борту, который сразу роняет весло. Об это весло цепляются соседние, гребцы левого борта сбиваются с ритма. Их судно рыскает влево. Соседи вытаскивают весло из воды и снова начинают грести. Никто не хочет умирать.
        - Стреляйте, - приказываю я трем лучникам, которые стоят позади меня, и отшагиваю в сторону, чтобы не мешать им.
        Теперь уже три гребца по левому борту роняют весла и падают мертвые. Ирландское судно разворачивается левым бортом к нам. Команда попряталась за фальшборт, больше не гребет.
        Я командую спустить грот и фок, а потом и остальные паруса. Мы, сбавляя ход, медленно подходим правым бортом к левому ирландского судна. Моя команда заняла места согласно боевого расписания. Все в доспехах и держат луки, приготовленные к стрельбе. У Джон и Умфры в руках по «кошке» - небольшому якорю-тройнику, привязанному к длинному линю. Когда мы начинаем проходить вдоль борта ирландского судна, старшины бросают «кошки», которые цепляются за фальшборт драккара. Кто-то из ирландцев пытается отцепить «кошку», дергает ее рукой.
        - Если не будете сопротивляться, останетесь живы! - кричу я на валлийском, а потом повторяю на норманнском и латыни.
        Кажется, мне поверили, по крайней мере, рука исчезла. А что им остается делать?!
        Мы подтягиваем драккар к борту шхуны. У него есть палуба, закрывающая трюм, в который влезет тонн десять-пятнадцать груза. Шкипер стар, с обветренным, красным лицом и длинными седыми волосами под шерстяной шапкой. Я ему показываю жестом, чтобы поднялся на борт шхуны, для чего юнги снаряжают штормтрап. Шкипер впервые видит такую лестницу, дергает ее, проверяя надежность, затем поднимается к нам. Умфра его обыскивает и отдает мне нож с широким лезвием в кожаных ножнах и мешочек с восемью шиллингами.
        - Что везешь? - спрашиваю я по-норманнски.
        - Скот. Овцы и свиньи, - отвечает он и не сдерживается, приняв меня за норманна, - для норманнских свиней.
        - Я их отвезу норманнам и передам твои слова, - говорю ему. - Чем быстрее перегрузим, тем быстрее окажетесь на свободе.
        Шкипер мне не верит. По роже видно, что за свою долгую жизнь неоднократно захватывал более мелкие суда и никого не оставлял живыми. Он не понимает, что в моих действиях есть дальний прицел: он расскажет обо мне другим шкиперам, и те не будут сопротивляться. Одно дело - потерять жизнь, а другое - только товар.
        Пока ирландцы передают на шхуну оружие и щиты, мои матросы спускают на воду восьмивесельный ял, который стоит на рострах и крышках большого люка в трюм между мачтами. Есть еще два малых люка, перед фок-мачтой и после грот-мачты. Затем матросы вооружают обе грузовые стрелы, по одной на мачту, и начинают перевалку груза. На палубу ирландского судна опускаются стрелой сетка, сплетенная из толстых тросов. На нее ирландцы загоняют по две овцы или свиньи, которых подают из трюма. Мои матросы поднимают стрелой сетку. Овцы и свиньи повисают в ней, оказавшись лапами в крупных ячейках. Визга и блеянья много, но вреда никакого. Мои матросы весело ржут. Я прикрикиваю на них, чтобы не расслаблялись. Все-таки ирландцев не намного меньше, и это взрослые мужчины, пусть и безоружные и без главаря. Шкипера сидит на корточках в углу у моей каюты и провожает взглядом каждый подъем грузовых стрел.
        Вскоре в трюме шхуны оказываются все тридцать голов скота. Мой матрос спускается к ирландцам, убеждается, что их трюм пуст, забирает с палубы корзину с пятью головками сыра и возвращается на шхуну. Я жестом предлагаю шкиперу вернуться на свое судно. Он не верит мне, ждет подляны. Даже на борту своего судна все еще готовится получить стрелу в спину. Только когда шхуна удаляется метров на сто, что-то кричит вслед. Наверное, желает счастливого пути.
        Мы ложимся на курс ост-зюйд-ост и следуем в Бристольский залив. Приходим под утро, незадолго до прилива. Дождавшись его, поднимаемся вместе с мутной морской водой, которая подгоняет шхуну, вверх по реке Эйвон до порта Бристоль. На лугах возле города опять стоят шатры и палатки. Видимо, граф Глостерский собирается в очередной поход.
        Как только мы ошвартовались к деревянной пристани на правом берегу реки рядом с замком и мостом, где уже разгружалось большое одномачтовое судно с зерном, как подошел чиновник, судя по яркой одежде, анжуец.
        - Какой у тебя груз? - спросил он.
        - Овцы и свиньи, - ответил я.
        - Граф Глостерский покупает их, - сообщил чиновник, даже не поинтересовавшись моими намерениями. Он внимательно посмотрел на меня, видимо узнав, но на всякий случай спросил: - Ты купец?
        - Ты не ошибся, я рыцарь, осенью был в походе, - сказал я. - Это не товар, а добыча.
        - Тогда понятно, - произнес чиновник и поинтересовался: - Собираешься присоединиться к походу?
        - Нет, - ответил я. - Грабить деревни - не по мне, на море больше добуду.
        Мы сговорились на два шиллинга за овцу и три за свинью, после чего чиновник ушел, пообещав подойти к концу разгрузки и заплатить. Вскоре пришел чиновник рангом пониже, круглолицый и самодовольный, с пастухами, которые принимали выгружаемый скот и не давали ему разбежаться. Овцы покорно ждали своей участи, а вот свинья пытались наесться перед смертью. Даже обгрызли кору с деревца, которое росло рядом с пристанью.
        Когда выгружали последних двух овец, на пристань вернулся первый чиновник в сопровождении двух рыцарей, молодых анжуйцев, которых явно утомляла их нынешняя обязанность. Скорее всего, потому, что надо ходить пешком. Он уточнил у младшего чиновника число выгруженных овец и свиней, после чего расплатился со мной, удержав один шиллинг портовых сборов.
        - Граф Роберт хочет поговорить с тобой, - сказал мне чиновник напоследок. - Рыцари проводят тебя.
        От такого предложения трудно отказаться.
        Перед широким рвом, заполненным водой, через который был перекинут подъемный мост, стоял барбакан - каменная прямоугольная башня с проходом в середине, закрываемым воротами и железной решеткой. Ее охраняли человек двадцать пехотинцев. Нас пропустили без вопросов. Мы прошли по деревянному подъемному мосту, у которого были лишь невысокие бортики. Видимо, перила еще не изобрели, или они будут мешать поднимать мост. В замок вели ворота, которые были шире моста, хотя, по идее, должно быть наоборот. Они располагались в башне высотой метров десять, являвшуюся частью крепостной стены, которая была на два-три метра ниже и толщиной метров пять. Двор разделен на две части двухэтажным зданием, сложенным из красно-коричневого кирпича, с арочным проходом в середине, закрываемым дубовыми воротами, оббитыми железными полосами. В передней части находились хозяйственные постройки - конюшня, хлев, кузница, сеновал, амбар… Во второй стоял прямоугольный донжон наподобие честерского, но чуть выше. Подозреваю, то Ранульф де Жернон или кто-то из его предков скопировал этот, но сделал свой немного слабее. У входа в донжон
стояли еще с десяток пехотинцев. Примерно столько же было в караульном помещении в пристройке, а на втором, караульном этаже, не меньше полусотни. Интересно, кого в своем замке опасается граф Глостерский? Убийцу-смертника? Но ассасины, камикадзе - это не для рационального западноевропейского менталитета. Местные наемные убийцы, называющие себя рыцарями, умирать не желают.
        Холл на третьем этаже был красивее и богаче, чем у графа Честерского. На стенах висели ковры, а промежутки оббиты яркими тканями. Стулья были из красного дерева, только одно из черного и с подлокотниками из желтовато-белой слоновой кости. На нем сидел Роберт, граф Глостерский. Одет он был в шелковую красную тунику и блио из золотой парчи. Рядом стоял Миль Глостерский. Вообще-то он Миль Фиц-Вальтер (сын Вальтера), лорд Брекнок. Глостерским его называют потому, что является юстициаром графства Глостер. При прежнем короле он был констеблем (ответственным за организацию и руководство королевской армией) Англии. Осенью участвовал в штурме Вустера. Ему за сорок. Выражение лица воинственное, но не глупое. Граф Роберт что-то сказал ему, Миль кивнул головой и пошел на выход.
        - А, Византиец! - узнал он меня, проходя мимо. - Решил помочь нам?
        - А вы без меня не справитесь?! - изобразил я наигранное удивление.
        - Попробуем как-нибудь! - улыбнувшись, подыграл Миль Глостерский.
        У меня появилось прозвище, значит, выделили из толпы. Это хорошо, если выделили со знаком плюс.
        Обменявшись приветствиями, граф Роберт, не вставая и не предлагая мне сесть, произнес:
        - Мне доложили, что ты приплыл на большом корабле.
        - Не очень большом, но быстром, - уточнил я.
        - Ты его хозяин? - спросил граф Роберт.
        - Да, - ответил я.
        - За сколько дней можно доплыть на нем до Кана? - спросил граф.
        Я не помнил, сколько точно миль от Бристоля до Кана, но не думаю, что больше четырехсот, поэтому ответил:
        - За четыре. Плюс-минус один день в зависимости от направления ветра.
        - Всего лишь?! - не поверил Роберт Глостерский.
        - Я же сказал, у меня быстрое судно. На медленном в море много не добудешь, - сказал я.
        - Не силен я в морских делах, - признался граф и пообещал: - Если, действительно, доберешься за четыре дня, заплачу вдвойне.
        Мы, правда, еще не договорились, сколько будет составлять одинарный тариф. Спросить я постеснялся: рыцарю вроде бы не подобает быть мелочным.
        - Могу отплыть завтра утром, после верхней точки прилива, - сказал я.
        - Это было бы хорошо, - согласился граф Глостерский..
        - Надо отвезти сообщение? - поинтересовался я.
        После паузы граф Роберт сказал:
        - Надо отвезти несколько рыцарей и их багаж.
        - Сколько человек, лошадей? - спросил я и объяснил: - Мне надо знать, сколько и каких запасов брать.
        - Будет десять лошадей и около сорока рыцарей. Припасы они возьмут сами, - ответил Роберт Глостерский.
        - На каждую лошадь потребуется по бочке воды и сено или солома, - подсказал я.
        - Да-да, - подтвердил Роберт Глостерский.
        - И было бы хорошо погрузить лошадей сегодня, - предупредил я.
        - Так и сделаем, - согласился граф.
        - Обратно надо будет кого-нибудь привезти? - поинтересовался я.
        - Нет, - ответил он, - но тебе заплатят за оба конца.
        - Буду рад помочь! - произнес я.
        К вечеру на пристань слуги привели десять крупных жеребцов. Я бы не отказался от таких. С помощью грузовой стрелы грот-мачты, которая обслуживала более широкий люк в трюм, и специального бандажа, пошитого по моему заказу из бычьей шкуры, лошадей подняли над землей, осторожно перенесли на шхуну и опустили в трюм. Лошади в воздухе перебирали ногами, будто скачут, и громко ржали. Крупное животное, а такое трусливое! Слуги внимательно наблюдали за процессом. На другие суда лошадей заводят и спускают в трюм по сходням. Лошадей поставили в носовой части трюма, там же положили и сено, а бочки с водой и припасами поставили в кормовую часть твиндека.
        Рыцари прибыли рано утром. Все с жуткого бодуна. Главным среди них был Брайен де Инсула, лорд Уоллингфордский, по прозвищу Фиц-Каунт (сын графа), потому что был незаконнорожденным сыном Алана Четвертого, герцога Бретани и графа Нанта. Видимо, потому Фиц-Каунт и дружил с графом Глостерским, незаконнорожденным сыном короля Генриха. Это был мужчина лет под сорок, с узким лицом, настороженным взглядом глубоко посаженных глаз, тонким носом и губами, почти всегда плотно сжатыми. На его лице было написано столько недоверия, сколько хватило бы трем контролерам московской электрички. Он единственный не снимал на судне кольчугу, только освободился от чешуйчатого доспеха - большой редкости в этих краях Как мне сказали, Брайен де Инсула - фаворит императрицы. Я предложил ему на выбор поселиться со мной или занять каюту моих офицеров. Он выбрал второй вариант. У лорда Брайена был большой сундук, окованный железом. Несли его двое слуг, держась за рукоятки, приделанные по бокам. Видимо, в сундуке находилось что-то ценное, потому что по трое рыцарей, сменяясь, днем и ночью, в любую погоду, находились у входа в
каюту, где вместе с Фиц-Каунтом ночевали четверо слуг. Я переселил старшин и юнг в свою каюту, заняв верхнюю полку, а им отдав нижнюю, которая шире. Остальным рыцарям предложил располагаться в трюме вместе с лошадьми. К счастью, на большее они и не рассчитывали.
        С погодой нам повезло. В кои веки выглянуло солнце. Рыцари большую часть дня проводили на палубе, мешая работать моим матросам. Они очень удивились, увидев, что на печке, сделанной из камней и чугунной плиты с круглым отверстием, варится в котле обед для команды. Рыцари у меня на довольствии не стояли, ели свое. Угостил только Брайена де Инсулу, пригласив в каюту на обед.
        Нам подали вареное мясо зарезанной вчера вечером свиньи, копченую треску, сыр, лепешки и вино из Бордо. Хорошая еда сделала лорда менее подозрительным.
        - Я слышал, ты отличился в Вустере, - начал он с комплимента.
        Теперь понятно, почему он фаворит императрицы. Мне говорили, что она очень склочная баба, страдающая манией величия и самодурством.
        - Повезло, - сказал я.
        Ему это понравилось.
        - Обычно молодые люди превозносят свои подвиги, - сказал Брайен Фиц-Каунт.
        Знал бы он, насколько я старше его!
        - К сожалению, я уже не так молод, чтобы страдать хвастовством, - произнес я.
        - Ты - вассал графа Честерского? - сменил он тему разговора.
        - Получил от него манор, - ответил я.
        - Это мало кому удается, - осторожно говорит лорд.
        - Я получил манор, в котором валлийцы убили шестерых предыдущих владельцев, - объяснил я щедрость графа Честерского.
        - И как тебе получается отбиваться от них? - поинтересовался лорд Уоллингфордский.
        Видимо, не знает, что я владею манором всего полгода, поэтому сказал:
        - Я их нанял на службу.
        - Интересное решения, - пришел к выводу лорд Брайен и покивал головой, одобряя, наверное.
        Столовался он у меня в течении всего рейса. За это время перестал смотреть слишком настороженно. Но и другом не стал. Брайен де Инсула не подчеркивал разницу в нашем социальном положении, он ее всегда подразумевал. Даже, когда слушал меня. Сам Фиц-Каунт говорил очень мало, в основном открывал рот, чтобы задать вопрос. И мне показалось, что чего-то ждал от меня. Наверное, вопрос о содержимом сундука. Я не дал ему повод хмыкнуть злорадно: и этот туда же!
        В полдень следующего дня мы проходили мыс со скромным названием Лендс-Энд, которое можно вольно перевести, как «край света» - самую юго-западную точку Англии. Я вышел на палубу с квадрантом и самодельными солнечными часами. С их помощью измерил высоту солнца в полдень, которая равна географической широте. Когда я это делал, все, кто был на палубе, замолчали. На меня смотрели, как на колдуна, который сейчас у всех на глазах украдет солнце. Я зашел в каюту и записал на карте, попавшей сюда со мной из Византии шестого века, широту мыса. На ней параллели были нанесены через шесть градусов, и обозначающая сорок восемь градусов проходила ниже мыса, который по моим измерениям находился на пятидесятой.
        Следом за мной в каюту вошел Брайен де Инсула. Я впервые видел его, переполненным любопытством. У него даже губы не были плотно сжаты.
        - Что ты сейчас делал? - спросил он.
        Я объяснил, что такое высота солнца и географическая широта, показал карту и на ней мыс, мимо которого мы проходили.
        - Если окажусь вдали от берега, буду знать, что миновал этот мыс.
        Лорд впервые посмотрел на меня почти как на равного.
        - В Византии люди образованнее, - произнес он.
        Византия, которая в двенадцатом веке переживала «золотую осень», была для латинского суперэтноса, переживавшего акматическую фазу этногенеза, землей обетованной, то есть, занимала место Соединенных Штатов начала двадцать первого века. Глядя на блеск этого «золота», не приходит в голову, что бурная молодость, полная потрясений, но и сил, лучше умудренной и обеспеченной старости.
        В Кан мы пришли через трое суток с небольшим. Город располагался на реке Орн. При Вильгельме завоевателе здесь была столица герцогства Нормандия. Стены и башни каменные. На высоком холме большой каменный замок с высоким донжоном. Таких больших, мощных замков в Англии я пока не видел. Здесь всё было продвинутее, чем по ту сторону Ла-Манша. Даже пристань каменная и с каменными кнехтами. Это известняк, который здесь повсюду. Говорят, его возят в Англию, чтобы строить донжоны.
        На пристань сразу прибыли около полусотни рыцарей и втрое больше слуг и пехотинцев. Сундук был перегружен в крытый возок, который окружило кольцо охраны. После выгрузки лошадей Брайен де Инсула зашел ко мне в каюту.
        - Благодарю за доставку! Я передам графу Глостерскому, что ты оказался надежным человеком (видимо, самый лучший комплимент из его неисчерпаемых запасов) и перевез нас быстрее, чем договаривались, - сказал он и положил на стол два кожаных мешочка, в каждом из которых было по три фунта серебряных пенсов.
        Видимо, в случае опоздания получил бы всего один. Столько я и ожидал, но отказываться от второго постеснялся.
        - Буду рад снова видеть на борту своей шхуны такого интересного попутчика! - произнес я в ответ, чуть не ляпнув «разговорчивого» вместо «интересного».
        Брайена де Инсулу мои слова почему-то очень польстили. Наверное, ему никто и никогда не радовался даже на словах.
        33
        Мы крейсируем в районе устья Соммы. В этой части пролива Ла-Манш на обоих берегах живут враги или, по крайней мере, не союзники императрицы Мод и графов Глостерского и Честерского. По большому счету мне плевать на интересы этой дамы и этих господ. Я им нужен для решения их проблем, за что мне и платят. Если со мной что-нибудь случится, никто из них палец о палец не ударит, чтобы помочь мне или моей семье. Наоборот, как бы не отобрали данное раньше. Но пока наши интересы совпадают, поэтому не хочу давать повод для недоразумений.
        Сейчас мы преследуем одномачтовое парусно-весельное судно. Оно вышло из устья реки Соммы и направилось на северо-восток, в сторону Дувра. И вскоре обнаружило по левому, наветренному борту корабль, который устремился к нему на полным парусах с попутным западным ветром. Они сперва подвернули вправо, чтобы использовать на полную силу свой прямой парус, но вскоре поняли, что убежать не смогут, и повернули на юг, надеясь добраться до берега. Не успеют, потому что на горизонте только вырисовалась серая полоса низкого берега, а мы уже метрах в трехстах. На полубаке стоят лучшие пять лучников, ждут команду. Вот становятся видны гребцы, и я приказываю:
        - Выстрел!
        Пятеро гребцов получают по стреле в голову и заваливаются назад, по инерции, потому что в этот момент заканчивали гребок. Их весла обвисают, опущенные в воду, разворачивают судно влево и мешают грусти другим. Впрочем, никто больше не гребет. И парус полощется. Судно медленно теряет ход.
        - Опустить паруса! - командую я.
        По инерции мы приближаемся в судну. Оно длиной метров тридцать, имеет по шестнадцать весел с каждого борта и палубу, но без надстроек. Команда спряталась от нас за фальшбортом и под щитами, которые держат над головами. Готовятся к рукопашной схватке.
        - Бейте через борт, - говорю я своей команде, которая в полном составе теперь стоит вдоль борта, на полубаке, ахтеркастле и люках трюма.
        С расстояния двадцать метров тяжелые стрелы легко прошибают фальшборт. Какое-то время команда судна не верит в происходящее, а потом оставшиеся в живых убирается подальше от фальшборта, закрываясь щитами. Они тоже не спасают. Через несколько минут палуба устелена лежащими телами, утыканными стрелами. Мы «кошками» подтягиваем судно к борту шхуны, швартуем лагом, нос к носу. Умфра и Джон с копьями перебираются на судно, проверяют, кто мертв, а кто нет, и добивают раненых. Затем туда отправляется половина команды и начинает выдергивать стрелы и раздевать трупы, которые выбрасывают за борт. Возле нас сразу появляется несколько чаек, хотя им ничего не достается, потому что мертвые тела сразу идут на дно. Трофейное оружие складывают на палубе шхуны передо мной, а одежду относят на бак, чтобы потом поделить. Меня окровавленные тряпки не интересуют. Взял себе только относительно новый, кожаный плащ с капюшоном. Наверное, принадлежал капитану и, скорее всего, хозяину судна. Вместе с плащом мне отдают серебряный перстень с печатью в виде рыбы и сундучок, в котором лежали деревянное распятие высотой
сантиметров двадцать, захватанное внизу, и кожаный кошелек, потертый, засаленный, с полуфунтом серебряных монет того же веса, что и пенни, только с другими символами, наверное, французские.
        В трюме стояли бочки с вином. Мы начинаем их перегружать на шхуну. Матросы уже умеют вязать бочечные узлы, так что дело продвигается быстро. К вечеру заполняем твиндек, начинаем грузить в трюм. С наступлением сумерек я останавливаю грузовые работы. Матросы закрывают оба трюма, мы берем судно на буксир - толстый канат длиной метров сто. Его и еще два таких для якорей изготовили для меня в Честере. Ни в Морской, ни в Беркенхеде за такие канаты браться отказывались, потому что никогда не делали.
        Подняв паруса, ночью идем на северо-запад, в знакомый мне по двадцать первому веку порт Дартмут, который расположен на западном берегу реки Дарт, у ее устья. У порта очень удобная гавань для парусных судов, потому там ежегодно проводилась Королевская регата. До него при встречном ветре будем идти не меньше суток. Утром мы ложимся в дрейф, подтягиваем захваченное судно и перегружаем с него на шхуну остававшиеся там бочки с вином. После чего продолжаем буксировку.
        К Дартмуту пришли утром. Подождали прилива и поднялись по реке в порт. На пристани шла работа, ее удлиняли. Четыре человека вбивали с дно сваи круглой каменной «бабой», еще четверо меняли гнилые доски на старой части пристани. Сюда удобно переправлять войска и грузы из Нормандии для войск императрицы, следовательно, дела у местных жителей идут все лучше и лучше. Они даже меняли деревянные башни городской стены на каменные.
        Я встал на два якоря чуть выше пристани. Трофейное судно подтянули поближе, укоротив буксир метров до двадцати. Матросы спустили ялё на котором я добрался до берега. На пристани меня ждал городской чиновник - тщедушный мужчина с кривыми ногами. Увидев, что я рыцарь, а не купец, он сразу скис: деньгами не пахло, а разве что неприятностями.
        - Хочу продать второе судно. Прошу тридцать фунтов. Если найдешь покупателя за три дня, один фунт - тебе, - обрадовал я его.
        Чиновник сразу подвоспрял:
        - Оно в хорошем состоянии?
        - Оснащено полностью, течет в меру, - ответил я.
        - Надо бы посмотреть, - сказал чиновник.
        - Смотри в любое время, - разрешил я.
        В первый день на судне побывали две группы потенциальных покупателей. В первой, кроме чиновника, было два человека, во второй - три. И те, и другие тщательно обследовали судно изнутри и снаружи, о чем-то поспорили, яростно жестикулируя. На второй день, ближе к обеду, на шхуну пожаловала вторая компания. Все трое с лицами крестьян, но одеты получше многих рыцарей. Их сопровождали трое слуг с кожаными сумками через плечо. Значит, приехали покупать.
        Я пригласил купцов и чиновника в каюту, угостил трофейным вином из бронзовых кубков на круглых подножках. Они удивленно осматривали каюту. На местных судах если и было жилье для капитана, то в лучшем случае узкая конура, в которой помещался лишь сундук, он же кровать. Выпив вина, они переглянулись, собираясь поторговаться.
        - Вам здорово повезло, - опередил я их, усмехнувшись. - Такое судно стоит не меньше сорока фунтов. Только дурак-рыцарь может продавать его так дешево.
        Они переглянулись еще раз, пытаясь определить, кто проболтался, а потом втроем уставились на чиновника, который попытался изобразить на лице полную невиновность.
        - Ничего он мне не говорил, - спас я чиновника. - Меня прозвали Византийцем. Я долго жил там, кое-чему научился.
        - Тогда понятно, - сказал один из купцов.
        Я достал безмен:
        - Зовите слуг с деньгами.
        Слуги заходили по одному и выкладывали из сумок по десять фунтов серебра в монетах и слитках, которые я, взвесив, высыпал в трофейный сундучок. Видимо, судно покупали в складчину на троих. У одного немного не хватало, и он докинул на весы несколько пенни.
        Затем я еще раз угостил их вином и сказал:
        - В начале отлива я ухожу, так что поторопитесь.
        И они заспешили на берег. Только чиновник задержался в каюте. Я дал ему засаленный кошелек бывшего владельца судна, в котором лежали двести сорок пенсов. Он собирался пересчитать, но, зная уровень их образования, я выпроводил его:
        - Тебя ждут купцы. На берегу проверишь. Если что не так, вернешься.
        Примерно через час на проданное судно прибыли два десятка гребцов, которые погнали его куда-то выше по реке.
        34
        К мысу Уирэлл подошли в пятницу днем, поэтому я не стал подходить к деревне, повернул в устье реки Ди, чтобы поучаствовать в еженедельной ярмарке. Вечером, с приливом, поднялись по реке и ошвартовались у пристани Честера, по соседству с собственным шлюпом, на котором Джек привез на продажу соленую треску и соль, и парой баркасов, на которых валлийцы доставили овец, по дюжине на каждом. С валлийцами я сразу сговорился, забрал у них всех баранов оптом, потому что попросили мои матросы из Лесной. На подходе к Честеру они спросили, не дам ли их долю, чтобы могли купить здесь овец - основное богатство каждой валлийской семьи? Я выдал всем матросам по пять шиллингов авансом, а старшинам по семь с половиной. Юнги получили один шиллинг на сладости. Остальное отдам их матери. Утром я организовал торговлю вином, которое расходилось очень хорошо, потому что цену установил божескую, и, оставив за старшего Джона, умевшего считать лучше всех, пошел в замок.
        Ранульф де Жернон, граф Честерский, играл в шахматы со сводным братом Вильгельмом де Румаром, лордом Болингброком. Мне пришлось подождать, пока он выиграет.
        - Скучно с тобой играть! Я бы с другим за это время три партии сыграл! - рассерженно заявляет лорд Болингброк, вставая из-за шахматного столика. Увидев меня, радостно произносит: - Привет, Александр! Иди обыграй моего брата!
        - Ты хочешь поссорить меня с моим сеньором?! - с шутливой обиженностью спрашиваю я.
        Вильгельм де Румар относится к моим словам серьезно:
        - Как ты мог такое подумать?! Просто мне надоело, что он все время меня обыгрывает.
        - Садись, - показывает мне Ранульф де Жернон на место напротив себя.
        Я опускаюсь на теплый стул, нагретый лордом, начинаю расставлять фигуры.
        - Ты в Честере по какому-то делу или просто так? - спрашивает Вильгельм де Румар после того, как его брат делает первый ход.
        - Привез добычу на продажу, - отвечаю я, делая ответный.
        - Что за добыча? - интересуется лорд Болингброк.
        - Вино с материка, - отвечаю я.
        - Хорошее? - спрашивает он.
        - На мой вкус - да, - отвечаю я и увожу слона от «вилки», которую следующим ходом собирался сделать граф Ранульф. Он хороший ученик. - Пришлю тебе бочку, скажешь мне свое мнение.
        - А где ты его захватил? - даже не поблагодарив за вино, спрашивает лорд Вильгельм.
        - Граф Глостерский нанял мое судно отвезти в Кан Брайена де Инсула с большим и тяжелым сундуком, а на обратном пути попалось торговое судно с вином, - как бы между прочим сообщаю о своих тесных отношениях с Робертом, графом Глостерским.
        Братья переглядываются. После этого Ранульф де Жернон начинает что-то усиленно обдумывать - и попадется на мою «вилку».
        - Так его! - радостно подзадоривает меня лорд Болингброк.
        Граф Честерский спокойно переживает потерю ладьи. Сделав следующий ход, он спрашивает как бы между прочим:
        - А что бы ты сделал, если бы у тебя отняли владения?
        - Я в чем-то провинился? - спрашиваю в ответ.
        - Нет, конечно! - искренне отвечает Ранульф де Жернон. - Я чисто теоретически спрашиваю. Допустим, тот, кто забрал, сильнее тебя, ты не можешь на него напасть.
        - Если бы он был слабее, не посмел бы забрать, - говорю я шутливо, а потом, понимая, что спросили меня не просто так, говорю серьезно: - У каждого человека, даже самого сильного, есть слабые стороны, есть что-то, что ему дороже захваченных владений.
        - Например? - слушая меня очень внимательно, спрашивает граф Честерский.
        - Например, дети, - отвечаю я, вспомнив будущие проделки американских потомков англо-норманнского графа. - Особенно наследник. Если его захватить, отец вернет всё и даже больше.
        Братья опять переглядываются, и Вильгельм де Румар еле заметно кивает головой.
        - Только потом будет война, беспощадная, - предупреждаю я.
        - Она в любом случае будет беспощадной, - небрежно говорит лорд Болингброк.
        Граф Честерский, видимо, так не считает.
        - Если условия будут приемлемыми, войны не должно быть, - медленно произносит он и совсем забывает о шахматах.
        Я забираю его ладью, а затем две пешки.
        - Я проиграл, - признается граф Ранульф спокойно. Видимо, ему надоело играть.
        - Я же тебе говорил, что Византиец - умный игрок, - говорит Вильгельм де Румар сводному брату, явно имея в виду не шахматы.
        Интересно, где и когда он пересекся с Милем Глостерским? Наверное, во время недавних набегов на земли сторонников короля Стефана. Они были похожи характерами, боевитостью.
        - Пожалуй, - соглашается Ранульф де Жернон, вставая из-за шахматного столика.
        - Я буду нужен в ближайшее время? - спрашиваю графа Честерского. - А то хотелось бы, пока тепло, выпотрошить еще одного купца.
        - Ты мне потребуешься после сбора урожая, в конце лета, - отвечает граф Честерский и уходит.
        Это значит, осенью. У них тут пока два времени года - лето и зима.
        А я тихо говорю Вильгельму де Румару:
        - Когда решите захватить шотландского принца, позовите меня. Помогу разработать и осуществить план.
        У лорда Вильгельма даже голова дергается от удивления.
        - Надеюсь, граф даст мне за это Беркенхед, - продолжаю я.
        Вильгельм де Румар натужно смеется и хлопает меня по плечу:
        - Ох, и умный же ты!
        Но во взгляде настороженность. Не доверяет он мне. Я для него чужой, непонятный.
        - Я на твоей стороне, Вильгельм, - говорю ему, глядя в глаза. - Ты помог мне, а я помогу тебе, - и шутливо добавляю: - Тем более, что ты должен дать мне манор, когда станешь графом!
        Он тоже улыбается, теперь уже облегченно, но очень серьезно обещает:
        - Ты получишь манор.
        - А пока скажи своим людям, пусть съездят со мной на пристань, заберут твой бочонок вина, - предлагаю я.
        - Выпьем его вместе вечером. Приходи на пир, - приглашает лорд Вильгельм.
        - Не могу, - отказываюсь я. - В конце прилива уплыву. Меня ждут.
        Лучше убраться отсюда побыстрее и подальше: слишком много я знаю. За такое могут и ядом угостить.
        - Граф Глостерский? - с пониманием произносит лорд Болингброк, не ожидая ответ.
        Я и не отвечаю.
        Уже в сумерках мы отшвартовались и спустились в устье реки Ди, где легли в дрейф. На рассвете подняли паруса и через несколько часов подошли к своей деревне. Выгрузили вино, которое я оставил для себя, часть трофейного оружия, которое было низкого качества, но состояло из железа, которое кузнец Йоро перекует во что-нибудь стоящее, и честерские покупки.
        Я раздал остаток причитавшейся экипажу части добычи: матросам еще по шесть шиллингам, а старшинам - по девять. Шесть шиллингов - это большая горсть пенни, семьдесят две монеты. Многие мои матросы за всю жизнь не только не имели, но и не видели столько. Они были уверены, что в Честере получили всё, а теперь их распирало от счастья и собственной значимости. Они стали мужчинами, добытчиками. Юнги получили пять овец на двоих, которые при оказии отгонят их матери в Беркенхед. Пусть и она почувствует себя богатой валлийкой. В следующий рейс не взял братьев, поручил Гилберту готовить из них рыцарей. Если получится с шотландским принцем и стану собственником Беркенхеда, мне надо будет выставлять за него двух рыцарей. Первое время буду нанимать, но лучше иметь рыцарями родственников, которые будут защищать тебя не только за деньги. Линьяж - большой коллектив, связанный кровными, брачными узами, - не зря тут так распространен. Нудд и Рис сперва приуныли, но, когда узнали, что будут каждый день ездить на лошадях, сразу повеселели. Заодно я произвел ротацию матросов, чтобы и другие прошли боевое крещение и
заработали.
        35
        Мы опять крейсируем неподалеку от устья реки Соммы. За это время успели захватить небольшое парусно-гребное судно тонн на десять, которое везло в Англию зерно нового урожая, кажется, пшеницу. Они пытались убежать, но, после того, как стрела убила шкипера, команда бросила весла. Матросы помогли нам перегрузить зерно в твиндек шхуны и отправились в обратный путь. Теперь я жалею, что отпустил их. Наверное, рассказали о нас другим судам, потому что два следующие дня не видели никого.
        Утром третьего дня заметили парус на северо-востоке. Кто-то шел из Англии с попутным ветром. Я приказал отвернуть на северо-запад. Пусть думают, что не хотим с ними встречаться. Примерно через час, когда парус исчез за горизонтом, повернули на восток, а потом на юго-восток. Снова увидели этот парус уже с подветренной стороны. Тогда и легли на курс вест-зюйд-вест и пошли на сближение вплотную. Сначала на судне не обращали на нас внимания, наверное, считали попутчиками, но, разглядев необычные паруса, засуетились. Это был двадцати четырех весельный драккар. На корме у него имелась небольшая надстройка. Мы быстро догоняли судно. Гребут они, как догадываюсь, с утра, устали. Ветер крепчал, что больше помогало нам, чем им. Когда приблизились метров на триста, я приказал немного подвернуть, чтобы в итоге оказаться бортом к борту. Если подходить с кормы, надстройка закроет гребцов.
        На надстройке драккара, огражденной невысоким фальшбортом, появились два человека в железных шлемах и с арбалетами. Привыкшие, что средний лук стреляет метров на сто-сто пятьдесят, чувствовали себя в безопасности. Но для большого лука триста метров - это рабочая дистанция. Что и подтвердили мои лучники. Каждый арбалетчик получил по стреле и упал. Больше на надстройке никто не появлялся. Мы догнали драккар, убили трех гребцов - и дальше он пошел только под парусом, постепенно поворачиваясь бортом к ветру, потому что и на рулевых веслах никто не работал. Мы подтянули его «кошками» к своему борту. Команда лежала на палубе, не собираясь сопротивляться. Пять моих матросов спустились на драккар, обыскали их, забрав все оружие вплоть до ножей. Арбалеты оказались примитивными, натягивались двумя руками. Зато шлемы у арбалетчиков были неплохие. Из конуры в надстройке вытащили купца, мужчину лет двадцати трех, пикардийца, одетого в добротное блио из тонкой шерсти. Следом вынесли бочонок, который служил ему сундуком, потому что там лежали счеты с четырьмя проволочными струнами и дюжиной белых костяшек на
каждой, рог в медной оправе, маленькая красная шапочка и вырезанный из дерева и покрашенный в черный цвет рыцарь с занесенным для удара мечом. Так как на самом купце денег не нашли, мои матросы еще раз перерыли конуру и принесли мешочек с почти двумя фунтами серебра. Купец скривился так, будто сейчас заплачет. Но сдержался.
        Трюм была забит овечьей шерстью. Перегружали ее вручную. Команда драккара стала в три цепочки, доставая охапки шерсти из трюма и передавая на шхуну, где ее принимали мои матросы и швыряли в трюм. Внутри пара матросов расталкивала ее к краям. Я вернул шхуну на курс зюйд-вест-зюйд, чтобы волна не мешала работать. Ветер уже был баллов шесть, а волна подросла до полутора метров. Казалось бы Ла-Манш - узкая лужа, но иногда здесь бывает не скучно.
        Мы уже заканчивали перевалку, когда на юге появилось судно, большая галера, весел сорок, если не больше, которая шла прямо на нас. На полубаке и полуюте стояли солдаты. Явно военный корабль. Я подождал немного, чтобы убедиться, что именно мы ему нужны. Да, по наши души.
        Я приказал забрать у драккара парус и весла, надеясь, что галера останется помогать им. Мы отдали швартовы и легли на курс норд-вест. Теперь ветер дул нам в правый борт. Шхуна накренилась на левый и довольно резво побежала по волнам. Галера на остановилась помочь драккару. Она гналась за нами, но уже не так быстро. Теперь им пришлось идти бортом к волне. Поскольку галеры сидят низко и осадка у них маленькая, бортовая волна им противопоказана. Галера начала сильно крениться с борта на борт. Полутораметровые волны время от времени захлестывали внутрь нее. Это, видимо, остудило пыл вояк. Они поняли, что до темноты не догонят нас, а вот воды скоро наберут много.
        Галера развернулась и пошла к драккару, а мы - в сторону порта Кан. Теперь шли курсом бакштаг, делая не меньше девяти узлов. Оторвавшись от галеры, я приказал убрать фок, поставить малый стаксель, а на гроте взять рифы - уменьшить площадь паруса. Во-первых, ветер усилился баллов до семи; во-вторых, нам незачем спешить. Надо подойти к Кану на рассвете, когда начнется прилив.
        В Кане простояли два дня. Я нашел покупателя на шерсть быстро, а выгружали ее медленно. Купил ее богатый суконщик. Забирал двумя возками. Погрузка возка занимала намного меньше времени, чем ему требовалось, чтобы отвезти ее на склад и вернуться. Зерно решил отвезти в деревню. Его там всегда не хватает. К тому времени штормовой северо-восточный ветер сменился на умеренный западный, принесший дождь, который быстро прибил волны.
        На входе в пролив Святого Георга захватили еще одного ирландского скотовоза. Этот был побольше, перевозил пятьдесят двух овец. Он, само собой, попытался убежать. Не подумав, рванул в сторону Бристольского залива, куда дул ветер. Но моя шхуна по ветру шла намного быстрее. Догнали «ирландца» часа за три. Когда приблизились метров на двести, я приказал Умфре выстрелить в мачту на уровне голов гребцов. Попал валлиец точно. Удивляюсь их меткости. Понимаю, я точно бью из арбалета, потому что у меня есть возможность хорошо прицелиться. А стрелять с руки, делая поправку на то, что смотришь на цель немного сбоку… Хотя, если бы стрелял из лука с детства, наверное, тоже бил бы точно.
        На «ирландце» поняли намек, перестали грести и спустили парус. За это я не стал их обыскивать и забирать оружие. Только предупредил, чтобы не делали глупостей. Двумя грузовыми стрелами, поднимая по две овцы за раз, мы быстро перегрузили их в трюм шхуны. Я пожелал ирландцам счастливого возвращения домой, и сам отправился в свой манор, хотя черт так и подзуживал заскочить к графу Глостерскому.
        36
        Большую часть овец я отдал парням из Лесной в счет их доли в добыче. У матросов из Морской баранов хватает, уже начинают их продавать. Часть пшеницы отдал Йоро с условием, что посадят озимые. Они тут раньше только ячмень выращивали. Остальную перемололи на муку, напекли хлеба и наделали сухарей, которые сложили в бочки. Возьмем их в следующий рейс. От графа Честерского никто в манор не приезжал. Значит, мне или в меня поверили. Я отдохнул недельку, сплавал на яле на рыбалку, натягал трески. Мои матросы тоже почти все обзавелись лодками и сетями, наловили рыбы своим семьям. Деревня заметно преобразилась за год с небольшим. Уже не кажется нищей и обреченной, много женщин с грудными детьми, на улицах часто слышен смех. По вечерам молодежь устраивает на площади что-то типа танцев под дудку и арфу странного вида, которые издают еще более странные звуки. Теперь я знаю, откуда пошли модернистские течения в музыке двадцать первого века. Все плохое новое - хорошо забытое плохое старое. А Фион музыка нравится. Ничего лучше она ведь не слышала. Только ей, замужней женщине, туда хода нет. Она теперь возится с
Ричардом и вроде бы собирается стать матерью во второй раз.
        Задул свежий норд-ост - и меня потянуло в море. На этот раз решил пройтись вдоль побережья Бретани, посмотреть, что там сейчас делается. Мы прошли, никого не повстречав, проливом Святого Георга, пересекли Кельтское море и вышли в Атлантический океан. Курс я проложил на остров Уэссан - самую западную точку будущей Франции, а ныне герцогства Бретань. Все суда, идущие с юга в Ла-Манш, проходят мимо него. У острова зловещая репутация из-за сильных приливо-отливных течений, расположенных неподалеку рифов и скал и частых туманов. В двадцать первом веке моряки старались держаться от Уэссана подальше. В двенадцатом, когда плавают «держась за берег», приходится проходить рядом с ним. Недалеко от острова Уэссан, в северной части Брестской бухты, расположен порт Брест. В двадцать первом веке я бывал в Бресте.
        С запада, со стороны Америки, шла высокая зыбь. Шхуна хорошо держится на высоких волнах, несмотря на то, что в балласте. Мои матросы впервые видели такую волну. Они старались показать, что им не страшно. Особенно боязно юнгам. Я взял двух мальчишек лет двенадцати, одного из Морской, второго из Лесной. Они по очереди сидят в «вороньем гнезде». Когда шхуна сильно кренится на борт, юнга забывает о своих обязанностях, судорожно цепляется за ограждение. Ничего, привыкнут.
        А у меня душа прямо поет от счастья. Нравится мне, когда светит жаркое солнце, ветер умеренный, волна не буйная. По всему горизонту только голубая вода, а время словно застыло…
        Нет, появился еще кто-то. Мой наметанный глаз выхватывает точку на юго-востоке. И это не остров или береговой мыс.
        - Юнга, что ты там видишь? - кричу я, показывая в сторону цели.
        - Вижу корабль! - кричит он.
        Вся команда на палубе, потому что в трюме душно. Они смотрят на меня так, будто сражение начнется сразу после первого моего приказа. А я приказываю всего лишь немного изменить курс, чтобы встретиться с судном, находясь у него с наветренной стороны. Время начинает тянуться еще медленнее. Чтобы матросы не нервничали, предлагаю им приготовить оружие и доспехи. Защита есть не у всех. Я никак не внушу им, что доспех необходим. Им с детства вдалбливают, что валлиец не должен бояться ран и смерти в бою. Поэтому и проигрывают англосаксам и норманнам. Я выношу из каюты шлем, кольчугу, бригантину, стеганку, щит, меч, копье, арбалет и колчан с болтами.
        Встречное судно больше нашего. Это средиземноморский неф, двухмачтовый, с большими латинскими парусами, которые сшиты из чередующихся, вертикальных, белых и красных полос. Они заметили нас и не испугались. Наоборот, приняли за добычу, пытаются отрезать шхуне путь к берегу. Они решили, что я убегаю. Похвальная глупость.
        - Приготовить щиты! - приказываю я.
        У нас есть дубовые щиты толщиной сантиметров пять, которые устанавливаются в пазы в фальшбортах и образуют защитную стену вдоль борта с узкими промежутками между ними, чтобы можно было стрелять из лука. Набор щитов у нас на один борт, а пока не ясно, с какого будем вести стрельбу. Их складываю на крышках трюма.
        - Арбалетчиков и лучников бить в первую очередь, - напоминаю я.
        Скорее всего, на нефе будут арбалетчики. Южные европейцы с луками не сильно дружат. Да и на судне удобнее пользоваться арбалетом, есть возможность стрелять из укрытия. Я тоже готовлю арбалет: натягиваю тетиву, кладу на цевье болт. Мои матросы с усмешкой поглядывают на арбалет, как мотоциклист на автомобиль, который ползет в пробке. Доспехи надевать рано, упарюсь в них.
        Еще не менее получаса уходит на сближение. Юнги помогли мне облачиться в доспехи. Матросы выставили щиты с левого борта, хотя неф сейчас с правого.
        - Пол борта право! - командую я рулевому.
        Шхуна делает поворот фордевинд - корма пересекает линию ветра. Теперь неф оказывается у нас с левого, защищенного борта. Матросы закачивают крепить паруса, и я отдаю следующий приказ:
        - Приготовиться к бою по левому борту!
        Чтобы не было ссор, кому стрелять из лука, а кому работать с парусами, каждый вахта имеет свой борт: вахта Умфры - левый, вахта Джона - правый. Еще шесть человек, самых лучшие стрелки, по три от каждой вахты, всегда присоединяются к воюющим.
        На нефе, видимо, почувствовали опасность, потому что начали отворачивать. Но уже поздно, мы несемся к ним со скоростью узлов шесть, дистанция быстро сокращается. Когда до нефа остается метров триста, а командую:
        - Начали!
        На высоком полубаке, точнее, форкастле нефа стояло несколько человек. Большая часть, увидев стрелы, пригнулась, а двое, стоявшие сзади, не успели. Неф к нам поворачивается в полборта, и я целюсь в рулевых. Их двое, и они с силой налегает на длинное и тяжелое рулевое весло правого борта. Только поймал цель и решил нажать на спуск, как вижу, что гребец валится, продырявленный стрелой. Стреляю во второго у попадаю ему ниже шеи. Гребец бросает весло и оседает, закрыв рану двумя руками. Кто-то из моих матросов вскрикивает. Болт попал ему в правое плечо, пригвоздил руку к туловище. Парень осел у фальшборта, в горячке дергает болт за торчащую снаружи небольшую часть хвостовика. Из раны хлещет кровь, и пальцы скользят, не могут удержать его. Я перезаряжаю арбалет и ищу арбалетчика. Вон он, на высоком ахтеркастле. Голова в железном шлеме выглядывает из-за фальшборта. Я стреляю первым. Мой болт продырявил шлем. Арбалетчик упал на палубу, а его арбалет полетел в воду. Только я отклоняюсь от щели между щитами, чтобы зарядить арбалет, как через нее пролетает болт. Повезло! Перезарядив, осторожно выглядываю
через щель между щитами, отыскивая вражеского арбалетчика. На палубе нефа никого не видно. Мы обгоняем его, и я приказываю матросам опустить грот, а рулевому взять левее, чтобы поджаться к нефу. Все-таки мы проскакиваем его, убираем и фок и ждем, когда вражеское судно догонит нас. Это не военный корабль, а агрессивный купец, решивший воспользоваться случаем. И попался: его палуба устелена трупами.
        Неф, потеряв скорость, ложится бортом к ветру. Он кренится на волнах, показывая, распростертые на палубе тела. Мы поворачиваем к нему, поднимаем фок и курсом крутой бейдевинд режем ему нос, проходя метрах в двадцати. Нам становятся видны спрятавшиеся за дальний фальшборт люди. Летит несколько стрел - и на палубе теперь одни трупы. Делаем поворот оверштаг и приближаемся к нефу, спуская паруса. Медленно, по инерции, начинаем продвигаться вдоль его борта. Летят «кошки», матросы хватаются за привязанные к ним лини и подтягивают нас к нефу или его к нам. Кое-кто из них видел такие суда в Честере, но для большинства неф в диковинку, особенно мачты с длинными реями, наклоненные к дальнему от нас борту.
        - Не расслабляться! - приказываю я.
        Четверо человек устанавливают сходню. Неф сидит чуть ниже. Я, вынув из ножен палаш, перехожу по сходне на борт нефа. Следом идут Умфра и Джон с копьями наготове. Остальные стоят с луками, готовые поразить любого, кто пошевелится. Сейчас самый ответственный момент. Если есть кому защищаться, то должны броситься в атаку.
        На палубе нефа лежит десятка два тел. Еще по несколько на фор - и ахтеркастелях. И когда мы успели столько намолотить?! Возле каждого трупа растекается кровь. У одного большеголового брюнета с головы слетел шлем, который перекатывается к фальшборту, а когда судно кренится на другой борт, возвращается к бывшему хозяину. Но тому больше ничего не надо. Он уже получил сполна: из спины защищенной кольчугой, торчит острие стрелы с окровавленным наконечником и древком.
        Полуют у нефа двухдечный. Дверь с палубы вела в двухсекционную каюту, разделенную тонкой перегородкой на большую часть левого борта и меньшую правого. В левой на широкой кровати, застеленной простыней, что в этих краях было редкостью, и с двумя подушками с льняных наволочках, лежал наискось иудей с длинными кучерявыми или завитыми волосами, толстым носом и вывороченными губами. Конический шлем с красной метелочкой, приделанной к острию, лежал рядом. На иудее был чешуйчатый доспех поверх кольчуги с короткими рукавами. Поэтому до сих пор живой. Стрела попала в грудь чуть выше сердца. Насколько глубоко вошла в тело - не могу сказать, потому что обломана, но, видимо, не очень. Или иудей очень живучий. Кольчуга длинная, ниже коленей, перепоясана широким ремнем с золотыми ромбовидными бляхами, вытянутыми в ширину. На ремне висели на золотых или, скорее, позолоченных цепочках ножны из дерева, покрытого вишневым лаком и с золоченым наконечником и верхним ободом. На голенях сварные поножи, обут в туфли с загнутыми вверх носками из украшенной золотистой вышивкой кожи. Иудей смотрел вроде бы на меня, но,
кажется, не видел никого. Его вывороченные губы медленно зашевелились. Наверное, репетировал речь перед богом.
        Рядом с кроватью на палубе лежала сабля с рукояткой из слоновой кости, золоченой гардой и загнутым лезвием с долом и обоюдоострым пером. Она была длинной сантиметров восемьдесят, как мой палаш, но легче. Никудышные воины имеют непреодолимую тягу к дорогому и красивому оружие. Возле кровати стоял большой сундук, в котором лежало много дорогих вещей: кожаный мешочек с драгоценными камнями - пять мелких алмазов, по десятку изумрудов и рубинов чуть крупнее и с полсотни других камней, более дешевых; мешочек побольше с золотыми «безантами», как здесь называли византийские монеты; еще больший с серебряными монетами разных стран и несколькими кусками серебра, явно отрубленными; стеклянный флакончик с духами или одеколоном; серебряное зеркало с длинной рукояткой в оправе из черного дерева; одежда из дорогих тканей, в основном шелковых, в том числе короткий плащ, подбитый куньим мехом; завернутые в грубую ткань сапоги из тонкой кожи, украшенные по бокам золотистой вышивкой; толстая книга в дорогом кожаном переплете, страницы которой были исписанная ровными столбцами незнакомых мне букв, без гравюр, буквиц и
прочих украшений. Скорее всего, это Талмуд на идише.
        В правом отсеке тоже была застеленная, широкая кровать, а рядом стояли три сундука, в которых была одежда поплоще и небольшие мешки с перцем, наверное, на продажу. Товар легкий, места занимает мало, а пользуется повышенным спросом, стоит дорого и приносит хорошую прибыль. На второй палубе жили, судя по валявшемуся на палубе болту, арбалетчики. В их сундучках была дешевая одежда и мешочки с перцем на продажу. Полубак тоже был двухдечным. Внизу располагались что-то типа подшкиперской - кладовые с запасными парусами, тросами, досками, пенькой и рабочими инструментами. На верхней палубе находился кубрик, в котором прятались восемь человек, живых и невредимых. Судя по одежде, матросы. Они были напуганы, старались не смотреть на убитых товарищей.
        Я спросил на латыни самого старшего из них, долговязого, с седой курчавой головой:
        - Откуда идете?
        - Из Иерусалима, - ответил он.
        - А куда направлялись? - спросил я.
        - В Англию, - ответил матрос.
        - Я доставлю груз за вас, - заверил его. - Что везете?
        - Разное: ткани, слоновую кость, специи, благовония, стекло и стеклянную посуду, мыло, оружие, доспехи… - перечислил он.
        - А где оружие и доспехи лежат? - перебил я.
        - Там, - показал он в кормовой часть трюма.
        - Если будете хорошо работать и вести себя, в порту отпущу вас, - пообещал им.
        Пленные закивали головами. А кто бы не закивал?!
        Мы ошвартовались к нефу понадежнее, подняли паруса, чтобы держаться скулой к ветру, и начали перевалку груза. Неф был без твиндека. За шестьсот лет позабыли опыт предков. Сперва матросы докопались до оружия. Это были мечи-спаты, какие нравятся рыцарям, двуручные топоры с большими и замысловато изогнутыми лезвиями, шипастые железные булавы на метровых рукоятках из твердого темно-коричневого дерева, кинжалы, длинные острия для копий. Следом достали доспехи - конические шлемы типа того, что лежал рядом с иудеем, длинные кольчуги с капюшонами и варежками в конце длинных рукавов, причем пять штук были луженые, наручи и поножи. Одну булаву, пять луженых кольчуг, наручи и поножи отнесли ко мне в каюту, а остальное уложили в твиндек. Потом занялись остальными грузами. Брали самое ценное и занимающее меньше места или легкое. Неф брал груза в половину больше, чем поместится в шхуну.
        Пока бОльшая часть матросов занималась перевалкой, осмотрел раненого матроса. Его положили на нижнюю кровать в старшинской. Болт пробил руку насквозь и прошел вскользь по ребрам, продырявив шкуру и немного мяса. Кости и крупные кровеносные сосуды вроде бы не повредил. Рану промыли морской водой и перевязали бинтами, нарезанными заранее из льняного полотна. Я дал парню, побледневшему от потери крови, литра полтора красного вина, которое он выдул за два захода. Алкоголя они мало потребляют, поэтому скоро его развезет, боль притупится.
        Часть матросов раздевала трупы и выбрасывала их за борт. На запах крови собрались акулы чуть ли со всей Атлантики. Они темными тенями бесшумно скользили в воде возле судов. Я вспомнил о своем любимом лекарстве - акульем жире. Быстро соорудили из «кошки» орудие лова, нацепили на два крюка из трех кусок соленой трески и бросили за борт. «Клюнуло» сразу. Акула потянула бечеву с такой силой, что та, выскальзывая, обожгла мне руки. Я закрепил ее, дал акуле подергаться, выбиться из сил. Вытаскивали ее втроем. Была она длиной метра два. Мои матросы знали, что такое акула, хотя, наверное, сами никогда не ловили, поэтому держались на приличном расстоянии, пока я не отрубил ей голову трофейной саблей. Она выкована из обычной стали, но легко рассекла туловище.
        Я ударил с оттягом, как меня научили в детстве. Мне было лет шесть, когда родители подарили мне игрушечную саблю в ножнах. Первое время я везде носил ее с собой на перекинутом через правое плечо ремешке. Она била по левой ноге, но мне это не мешало. Точнее, радость обладания таким клеевым оружием компенсировала мелкие неприятности. Взял ее с собой и на 9 Мая, День Победы, когда родители прихватили меня с собой на загородный пикник. Вокруг водохранилища, которое называлось Кордон (граница), разместилось множество компаний, подобных нашей. Пока родители жарили шашлыки и принимали на грудь, я с помощью сабли сражался с грозными врагами, растущими рядом. Некоторых, особо стойких, срубал только после второй или третьей попытки. Ко мне подошел дед с густыми и длинными, буденовскими, усами и двумя рядами орденов и медалей на пиджаке и сказал:
        - Неправильно рубишь, внучек! Надо с оттягом, вот так, - взял он меня за руку и показал, как надо. Он не просто рубил, а немного протягивал лезвие сабли на себя. Срезав несколько толстых репейников, спросил: - Понял?
        - Да, - ответил я и повторил уже самостоятельно. «Враги» падали после первого удара.
        - Вот видишь! Старый кавалерист плохому не научит! - гордо заявил дед, сходил к своему «столу» - расстеленному на траве покрывалу и принес мне три конфеты «Мишка косолапый», мои самые любимые и в то время самые дорогие.
        - Спасибо! - поблагодарил я за конфеты, оставив без благодарности переданные мне знания.
        Теперь сразу вспомнил их, действовал саблей так, будто много лет прослужил кавалеристом у Буденного. Спасибо, незнакомый дед! Ты, наверное, уже умер или еще не родился.
        Печень у акул очень большая, потому что многим служит вместо воздушного пузыря, создает положительную плавучесть. Я отдал ее матросу по имени Моркант, который оказался хорошим коком. Сперва готовили по очереди. Я заметил, что у Морканта получается намного лучше, чем у остальных, и назначил его коком. Парень не хотел каждый день возится на камбузе, но я сказал ему, что будет участвовать во всех рейсах, а во время боя сражаться вместе со всеми. Объяснил Морканту, как вытапливать жир и для чего он нужен, а сам вернулся к акуле.
        Ее выпотрошили и в желудке нашли кусок откушенной человеческой руки. Моих матросов это позабавили. Хотели насадить ее на крюк и поймать еще одну акулу. Я приказал выбросить за борт вместе с кишками. Их тут же порвали другие акулы. А с пойманной содрали шкуру, из которой получается хороший абразивный материал или попросту наждачная бумага, но работающая только при движении в одном направлении, «против шерсти». Выбили и зубы. Говорят, из них получаются хорошие наконечники для стрел. Мясо порубили, чтобы сварить и съесть. Меня поражал утилитаризм людей средневековья и более ранних периодов. Каждое лыко в строку, нет ничего ненужного. Интересно, что бы они подумали, попав на свалку мегаполиса двадцать первого века? Наверное, на свалке и остались бы жить вместе с бомжами. А может, бомжи, обитающие на свалках, - это те, кто не растерял память предков?!
        Ночью лежали в дрейфе. Раненый матрос стонал в горячке. Я разбудил его и дал еще вина. Парень затих. Утром он спал. Я приказал не беспокоить его.
        Во второй половине дня забили трюм шхуны до отказа. На нефе остались слоновые бивни, красное и черное дерево, часть стеклянной посуды, бочки с припасами. Я оставил на нем десять матросов под командованием Джона и пленных. Они подняли латинские паруса и пошли за нами в сторону Брестской бухты. Хотя шхуна была в полном грузу и несла только трисели, все равно мы обгоняли неф. Пришлось взять на гроте рифы.
        Ночью опять дрейфовали. Раненый больше не стонал. Перед сном раны смазали акульим жиром и перебинтовали по-новой. Старые бинты не воняли, что внушало оптимизм. Я дал ему вместо снотворного литр вина, и парень отключился до утра.
        В Брест пришли часа за два до полудня. Город расположился на холмах на северном берегу бухты. Большой каменный замок был виден издали. Правда, совсем не похож на тот, что будет здесь в двадцать первом веке. Впрочем, и город тоже не похож. Скорее, это один из районов будущего города. И порт маленький. В будущем марина для яхт будет занимать больше места. Но причалы каменные, с деревянными кнехтами и грузовыми стрелами с противовесами - прадедушками подъемных кранов.
        Шхуну я поставил на якорь на рейде, а к причалу ошвартовал неф. Здесь налоговая система была построже, чем по ту сторону Ла-Манша. Брали портовый сбор и пять процентов с торговых операций. Покупать я ничего не собирался, только продавать. Весь груз, включая припасы ушли быстро, потому что цена была низкая. На неф тоже нашелся покупатель. Им оказался иудей с такими же вывороченными губами и толстым носом, однако вместо шлема носил желтую шапочку. Видимо, иудеи уже в то время монополизировали международную торговлю. По моим прикидкам неф стоил не меньше ста фунтов. Я запросил пятьдесят.
        - Пятьдесят за такое дырявое корыто?! - искренне возмутился иудей. - Откуда ты взял такую цену, рыцарь?! Понимаю, ты не купец, не знаешь и не должен знать истинную цену товару. Я тебе подскажу. Эта развалюха стоит не больше двадцати фунтов. Я тебе дам двадцать пять. Договорились?
        - Может быть, я хуже тебя разбираюсь в ценах, но моя шхуна обошлась мне фунтов в шестьдесят, а она вполовину меньше, - соврал я, потому что иудей вряд ли определит ее грузоподъемность на глаз. - Поэтому ты заплатишь мне за неф шестьдесят фунтов.
        - Ты говорил пятьдесят! - возмутился купец.
        - Пока ты не сказал двадцать пять. Не люблю, когда меня держат за дурака, - произнес я.
        - За такую цену ты не продашь его, - возразил иудей.
        - Не продам здесь, пойду в Кан, Руан, Амьен. Брест - не единственный порт на земле, а ты не единственный купец, - сообщил я.
        - Вот и иди туда! - злорадно пожелал мне иудей и ушел сам.
        В то время я продал лишь слоновую кость другому его единоверцу. Это оказался умнее или опытнее, попробовал немного сбить цены, но, когда я сказал, что и так отдаю за полцены, прекратил торговаться, забрал товар. Дерево, красное и черное, купил богатый бретонский краснодеревщик, а продукты - лавочник, снабжающий суда. Часть оплаты по договоренности он произвел фруктами и овощами, причем сделал скидку.
        Иудей вернулся, когда заканчивали выгружать бочки с припасами.
        - Ну, что, так и не продал? - ехидно спросил он.
        А ведь считает себя умным! И я применил прием, придуманный его предками или потомками:
        - Шестьдесят пять.
        - Что - шестьдесят пять? - не понял он.
        - Новая цена на неф, - ответил я.
        - Да ты с ума сошел! - завопил купец. - Я не дам за него и тридцать! - и тут же дал: - Самое большее - тридцать пять!
        - Утром с отливом я ухожу, - сообщил я. - Если придешь в третий раз, будет стоить семьдесят.
        - Ты рыцарь? - спросил он, разглядывая меня внимательнее.
        - Я образованный рыцарь. Учился в Византии, - ответил я.
        - Надо было сразу сказать, - уже без воплей молвил иудей.
        - Надо было сразу спросить, - посоветовал я.
        - Хорошо, получишь ты свои шестьдесят фунтов, - снизошел он.
        - Шестьдесят два с половиной, - снизошел и я.
        - Что творится с этим миром?! - воскликнул купец. - Рыцари торгуются лучше купцов!
        - А дальше будет еще хуже, - предупредил я.
        - Да, с каждым годом становится всё хуже и хуже, - пожаловался он.
        Наверное, ему надо было привыкнуть к мысли, что придется заплатить мою цену. Я не торопил. Мне не хотелось плыть в Кан или Руан, даже если заработаю там лишние фунтов десять.
        - Сейчас принесу твои шестьдесят фунтов, - сказал иудей.
        - Шестьдесят два с половиной, - поправил я и предупредил: - Еще раз скажешь шестьдесят, станет семьдесят.
        - Нет-нет-нет! - замахал он руками. - Просто застряло на языке, никак не избавлюсь.
        Он пришел со своим безменом, который должен был сэкономить ему фунтов пять. Побухтел немного, но согласился с показаниями моего. Более двадцати килограмм серебра перекочевали в мой сундук, в котором уже лежали деньги, вырученные за товары, и вместе с ним на мой ял.
        - Оставляю тебе бесплатно восемь опытных матросов, - сказал я напоследок.
        - Каких матросов? - спросил купец.
        - Вот этих, - показал я на восьмерых, захваченных нами в плен. - Они работали на предыдущего хозяина судна, твоего единоверца.
        Как только добрались на яле до шхуны, я, не дожидаясь конца прилива, приказал сниматься с якоря. На баке сооружен примитивный шпиль с вымбовками, но слабенький, приходится помогать ему руками. Ребята работали дружно. Они спешили домой, чтобы поскорее получить свою долю из сундука, который с трудом подняли с яла на шхуну и отнесли в мою каюту два человека.
        37
        Графа Глостерского не было в Бристоле. Он разорял владения своих противников. Те в свою очередь разоряли владения его сторонников. Сражений не было, только иногда, как понимаю, из-за географического дебилизма, случались стычки между небольшими отрядами. О каждой такой стычке чуть ли не эпосы слагали. У многих рыцарей, благодаря грабежам, появились деньги и желание украсить свою жизнь. Поэтому почти половину товаров я продал в Бристоле по хорошей цене. Ушли все мечи, топоры, шлемы. Как обычно, хорошо брали перец и другие специи. Церковники покупали благовония. Один аббат попытался раскрутить меня:
        - Сын мой, надо пожертвовать на церковь.
        - Судя по твоему сытому лицу, отец мой, она и без моих пожертвований живет неплохо, - сказал я.
        Слушавшие наш разговор миряне заулыбались. Аббат решил не вступать в спор с таким отпетым богохульником, ушел, ничего не купив. Через некоторое время появился монах с не менее толстой рожей, о которую котят можно бить, и купил то, что собирался взять на халяву аббат.
        Про котят я не зря вспомнил. Ни в моей деревне, ни в Беркенхеде я не видел кошек. В Честере попадались изредка. Видимо, у валлийцев не сложились отношения с этим домашним животным. Зато в Бристоле кошек было валом. Я поймал двух котят от разных родителей, самца и самку, решил поселить их у себя в доме. Слишком много мышей в нем развелось. Наверное, перестроенный дом им понравился больше, чем старый, одноэтажный.
        С Умфрой и шестью матросами я пошел в субботу на лошадиный рынок, который проводился ежегодно в конце лета на лугу возле города. Хотел купить несколько крупных кобыл на племя. Византийское прошлое не давало покоя. Лошадей на рынке продавали много. Я был уверен, что по случаю войны их станет здесь меньше, но, видимо, как раз война и притягивала сюда продавцов. Коней привезли из Ирландии, Бретани, Пуату, Фландрии, Фризии. Из последней местности лошади были самые крупные. Я купил фризского темно-гнедых жеребца и трех кобыл. Лошадей гнедой масти продавали здесь дешевле других. Не модная масть. У фризцев и вообще ценились только вороные, а гнедые считались браком. Я предпочитал верить мнению скифов, что самые лучшие лошади - гнедые. Мне нужны не понты, а конь, который сможет долго нести меня в полном доспехе и с оружием. Еще купил жеребца-иноходца, серебристо-гнедого - корпус гнедой, грива светло-коричневая, хвост почти белый, а ноги черные. Иноходь - лошадь одновременно поднимает обе ноги какой-либо стороны - удобнее для верховой езды. Этот конь будет парадно-выездным. Больше никто мне не        Пока ходил между продавцами, наткнулся на Томаса с его дядькой, которого звали Жак. Они продавали свою кобылу. Просили за нее слишком много, поэтому никто не покупал. Вид у рыцаря был неважнецкий.
        - Что случилось, Томас? - спросил я.
        - Ничего не случилось, - гордо ответил он. - Кобыла не нужна стала, вот и продаю.
        - Жеребцов мы потеряли, - признался вместо него дядька Жак.
        - Как? - поинтересовался я.
        - Встретились с отрядом Вильгельма Ипрского, - сообщил Томас и обиженно добавил: - Их было намного больше нас!
        Вильгельм Ипрский был внебрачным сыном фламандского графа де Ло, командовал в Англии отрядом наемников. В отличие от остальных участников гражданской войны, сражался за деньги, причем все время на стороне короля Стефана, хотя, как я слышал, сторонники императрицы делали ему заманчивые предложения. Был он человеком безжалостным, а его отморозки грабили и убивали всех подряд. Рыцари, которые, как они утверждали, воевали не за деньги, но при этом перебегали из одного лагеря в другой и грабили и убивали не меньше, презирали Вильгельма Ипрского. Он сумел сколотить отряд человек в триста, собрав со всей Европы самых лучших и самых беспринципных, которые подчинялись только ему. По моему мнению, этот отряд был самым боеспособным подразделением в Северной Европе. В том числе и потому, что был самым, как это ни странно звучит, дисциплинированным.
        - Разве граф Глостерский не оплатил ремонт лошадей? - спросил я.
        Осенью Вильгельм де Румар за весь свой отряд оговорил, что граф Глостерский оплачивает потерю в бою или лечение раненого коня.
        - Я забыл сказать, - признался Томас.
        Ему не терпелось повоевать, поэтому забыл оговорить условия найма.
        - Твой договор закончился? - спросил я.
        - Полторы недели назад, - ответил юноша. - Продам кобылу, куплю жеребца и на этот раз обязательно оговорю его потерю.
        - За эту цену кобылу ты не продашь, а если и продашь, на жеребца все равно не хватит, - сказал я.
        - Хватит! - уверенно произнес он, потом, подумав, добавил: - Займу у кого-нибудь, - и посмотрел на меня.
        - У меня есть предложение получше, - произнес я. - Иди ко мне служить.
        - К тебе?! - не поверил своим ушам Томас.
        - Ко мне, - повторил я. - У меня теперь есть манор и есть лошади и для тебя, и для Жака.
        Когда выдавал замуж Краген, Эйра попросила меня:
        - Найди и мне мужа-рыцаря.
        Я сказал ей, что постараюсь. Заодно получу второго, нужного мне рыцаря для Беркенхеда.
        Томас обдумывал мои слова, а дядька опять шпынял его в бок, стараясь делать это незаметно.
        - Поплыли ко мне, посмотришь на месте. Если не понравится, добавлю тебе в долг на жеребца, - предложил я.
        - Ну, давай, - сделал он мне одолжение.
        Мы вышли из рыночной толчеи, ведя за собой их кобылу, к тому месту, где меня ждали мои люди с купленными лошадьми. Когда Томас увидел их, присвистнул от удивления.
        - Это твои?
        - Да, - ответил я. - Фризских купил на племя, а иноходца для себя.
        - Они же стоят кучу денег! - восхищенно произнес молодой рыцарь.
        - Будешь служить у меня, и у тебя будет куча денег, - пообещал ему.
        38
        Я высадил Томаса и Жака в деревне, а также выгрузил лошадей, кроме иноходца, часть груза, которую собирался оставить себе, и котят. Дядьку разместил на первом этаже, а рыцаря на втором.
        - Рыцарь Томас погостит у нас. Если ему понравится, будет служить у меня, - сказал я Эйре, представляя гостя.
        Она девочка сообразительная, сразу понимает, что к чему. Я с рейда предупредил ее и Фион, что будет гость. Обе принарядились. Уверен, что мать и сестры Томаса на их фоне выглядели бы нищенками. Девушка произвела на юного рыцаря впечатление. Наверное, так в его мечтах выглядела «прекрасная дама». Во время пира, который я устроил по случаю успешного завершения рейса, Томас не сводил с Эйры глаз. Она делала вид, что у нее таких - вагон и маленькая тележка.
        Утром я отправился на шхуне в Честер, чтобы продать оставшуюся добычу. Ошвартовались под вечер, потому что пришлось подождать, когда прилив наберет силу. На пристань выгрузили моего нового иноходца, и я поскакал на нем в замок в сопровождении четырех пеших лучников. Меня так и подмывало захватить небольшой презент для графа и его сводного брата, но здесь не принято, чтобы вассал делал подарки сеньору без уважительной причины, каждая из которых строго оговорена: посвящение старшего сына в рыцари, замужество старшей дочери… Это сеньор должен одаривать своих вассалов без всякой причины.
        Ранульф де Жернон, граф Честерский, и его сводный брат Вильгельм де Румар, лорд Болингброк, были в замке. У лорда Вильгельма есть замок Болингброк в Линкольншире. Говорят, это типичный мотт и бейли с каменно-деревянным донжоном. Видимо, донжон слишком маленький, или неуютный, или в нем слишком скучно, поэтому Вильгельм де Румар большую часть года гостит у брата. На этот раз они не играли в шахматы, а сидели в ожидании ужина у горящего камина, из которого исходил приятный запах горящих сосновых дров. Во второй половине дня пошел дождь и похолодало.
        Вильгельм де Румар обрадовался мне:
        - Только подумал, что пора бы тебе объявиться - и вот он ты!
        - Надо было раньше подумать, а то я никак не мог вернуться, - пошутил я.
        - Попал в передрягу? - поинтересовался лорд Болингброк.
        - Наоборот, взял хорошую добычу, привез ее продавать, - ответил я.
        О том, что большая часть добычи уже продана, промолчал. Слишком богатый вассал - это обидно и опасно. Причем опасно для обоих.
        - Что за добыча? - спросил де Румар.
        - Специй, благовония, дорогие ткани, стеклянная посуда, мыло, - ответил на его вопрос и добавил: - Всего понемногу.
        - Я утром пришлю эконома. Мне нужны специи и благовония. Может, и ткани куплю, - сказал граф Честерский.
        - Буду ждать его утром, - сказал я.
        - Переночуешь здесь, и утром с ним поедешь, - решил за меня лорд Болингброк. - Сейчас ужин подадут.
        За столом он выделил мне место рядом с собой. Его собственные вассалы, особенно те, кто раньше сидел выше меня, насупились, но выпендриваться не стали. А вот Ранульф де Жернон, как мне рассказывали, когда ему три года назад на Рождество предложили занять за королевским столом место ниже Генриха, принца Шотландского, покинул дворец. В итоге потерял Карлайл, который король Стефан отдал принцу Генриху. Трапеза была обильна, но незамысловата. Мясо, мясо, мясо… Рыцари так громко чавкали, что свиньи позавидовали бы. Многие даже ножом не пользовались, рвали мясо руками. Правда, граф ел более аккуратно. Видимо, культура распространяется по вертикали, а не по горизонтали. Не было ни жонглеров, ни музыкантов. Рядовой ужин, за которым присутствовали всего лишь два десятка рыцарей.
        Граф Ранульф насытился, помыл руки и пошел в часовню, которая располагалась на галерее. Я к тому времени тоже наелся и собрался выйти из-за стола, но Вильгельм де Румар буркнул мне набитым ртом:
        - Подожди.
        Он еще минут десять обгладывал говяжий мосол, запивая большими дозами вина. После того, как мы помыли руки в медном тазу, который держал слуга, лорд Болингброк тихо сказал:
        - Иди за мной.
        Он пошел к лестнице, ведущей на галерею. Я думал, что придется изображать из себя истового католика, но перед часовней, в которой на коленях стоял граф, лорд Вильгельм повернул налево и пошел дальше. Он завел меня в одну из боковых комнат, проход в которую был завешен двумя узкими коврами, на которых были вытканы распятый Христос и Дева Мария. Краски яркие, преобладали красный, желтый и зеленый. Узкое и закругленное сверху окно с разноцветным витражом делило комнату на две половины. В левой располагалась кровать графа под высоким балдахином из плотной материи темно-красного цвета. В правой был маленький камин, в котором горел огонь. Поленья были маленькие, а не те куски бревен, которые заталкивают в камины в холлах. Дрова недавно подкинули, огонь только начал облизывать их. Возле камина полукругом стояли три стула с низкими спинками и подлокотниками. Лорд Болингброк занял крайнее слева, мне указал на крайнее справа. Сев, он протяжно зевнул.
        - Старею, наверное: как поем, так сразу спать тянет, - сказал он.
        - Значит, я родился стариком, - сделал я вывод из его слов.
        Вильгельм де Румар понял не сразу, но все-таки понял. Смеялся он громко и открыто. Ничто так верное не характеризует человека, как его смех, и ничто так сильно не влияет на определение нашего отношения к данной особи. Не нравится смех - вам не по пути. Меня смех лорда Болингброка устраивал. Графа Честерского, видимо, тоже. Он неслышно вошел, остановился возле третьего стула и с мягкой улыбкой посмотрел на сводного брата. Вильгельм - старший брат, от предыдущего брака их матери. Отец Ранульфа уступил королю владения жены в обмен на графство Честер, тем самым ограбив пасынка, которому пришлось отвоевывать их у короля. И все-таки они остались друзьями. Дуальная пара, дополняли друг друга. Граф занял средний стул и посмотрел на брата, предлагая ему начать разговор.
        - Через пару недель один человек поедет… с юга на север, в свои владения. С большой свитой. Я бы даже сказал, с очень важной свитой, - произнес Вильгельм де Румар.
        - С которой мы не хотели бы вступать в бой? - уточнил я.
        - Так было бы лучше, - сказал лорд Болингброк и посмотрел на брата.
        Тот пялился на огонь в камине и вроде бы не участвовал в разговоре.
        - Сколько миль в день они будут проходить? - спросил я.
        - Они будут идти с обозом, значит, не больше двадцати пяти (примерно сорок километров), - ответил лорд Вильгельм.
        - Ночевать будут в поле или замках? - продолжил я допрос.
        - Обычно останавливаются в своих замках или городских, - продолжил отвечать Вильгельм де Румар.
        - Если по пути небольшой город, в котором они обязательно остановятся и который недалеко от нас? - поинтересовался я.
        - Линкольн, - на этот раз ответил граф Честерский.
        Видимо, он уже обдумал и составил свой план, захотел сравнить с моим.
        - Надо захватить Линкольн и встретить там этого человека и его свиту, - предложил я. - На узких городских улицах тяжелая конница потеряет свою силу, а копейщики и особенно лучники заставят их… вести разговор на наших условиях.
        - Как захватить Линкольн? - спросил Ранульф де Жернон.
        - В город может проникнуть небольшой отряд и ночью открыть ворота, - ответил я.
        - Это и дураку понятно! - вмешался Вильгельм де Румар. - Только в Линкольне не дураки живут. Как только появится наш отряд, с него глаз спускать не будут.
        - С отряда не будут, а на купца с охраной особого внимания не обратят, - сказал я, потому что тоже обдумал и составил свой план.
        - На какого купца? - спросил лорд Болингброк.
        - Византийского, - ответил я.
        - Где мы его возьмем?! - поинтересовался лорд Вильгельм. - Придумай что-нибудь получше…
        - Подожди! - перебил его граф Ранульф, который соображал быстрее. - Ну, и?
        - Приедет купец с тремя-четырьмя возами заморских товаров и будет там торговать несколько дней, пока какой-нибудь проезжий рыцарь не скажет ему, что завтра или послезавтра прибудет нужная нам персона, - продолжил я. - Купец со своими людьми захватит городские ворота и откроет их. Отряд зайдет в город и перекроет все выходы, чтобы никто из горожан не предупредил нужного нам человека.
        - Потребуется сотни три рыцарей, - сразу подсчитал Вильгельм де Румар.
        - Хватит тех, что сидели за столом, - возразил я. - Чем их будет больше, тем хуже. А так граф со своей немногочисленной свитой и полусотней копейщиков едет, не вызывая подозрений, в одно из своих владений по соседству. Другим путем в то же место пробирается отряд валлийских лучников и легковооруженных всадников. Наверное, грабить деревни идут. Валлийцам еще тем хороши, что им плевать на обеих важных персон.
        - Это верно, - согласился Вильгельм де Румар. - Только, где их взять?
        - Три пенса лучнику, шесть всаднику, шиллинг командиру - и через три дня доставлю в Честер две сотни валлийцев, - пообещал я.
        - Три сотни, - решил Ранульф де Жернон. - Если выйдет, как задумали, получат вдвойне.
        - Им нужен будет проводник и припасы, - добавил я.
        - Дам и то, и другое, - заверил граф Честерский. - Когда ты сможешь отправиться за ними?
        - Дня через три, когда отберу товар для Линкольна и продам остальное.
        - Я покупаю весь твой товар, - сказал граф. - Завтра выгрузишь и отберешь, что тебе понадобится. И сразу отправляйся к валлийцам.
        Вот это деловой разговор! Ранульф де Жернон, граф Честерский, оказался не таким жмотом, каким я счел его ранее.
        39
        Из Честера мы вышли через день. Поскольку время терпело, заскочили в свою деревню. Я распорядился приготовить три кибитки и моего иноходца и перегнать их в Честер в сопровождении всех имеющихся в двух деревнях лучников. Заодно выдал участвовавшим в походе их долю. Во дворе возле дома поставили стол и стул, а рядом - сундук с серебром. Я сел за стол и принялся отмерять на пай немного более полутора фунтов. Зрелище было еще то! Даже малолетние юнги получили столько серебра, что уносили его в шапках. У бедного рыцаря Томаса челюсть отвисла. Теперь дядьке Жаку не надо будет шпынять его втихаря, заставляя иди ко мне на службу. За пределами двора стояли женщины и дети и изумленно смотрели на рыцаря, который раздает крестьянам деньги. Очень большие деньги. Предыдущие рыцари только отбирали. Когда очередной матрос с шапкой, полной серебра, выходил со двора, его окружала родня и провожала до дома. Последним подошел раненый. Бинты уже сняли, но рука плохо слушалась. Я добавил ему на лечение.
        Примерно через час после окончания раздачи пришел кузнец Йоро и заплатил оброк за деревню.
        - Из Лесной завтра принесут, - сказал он.
        - Утром я уплыву в Уэльс, - сообщил ему. - Возьмешь у них и отдашь мне, когда вернусь.
        - Хорошо, мой лорд, - сказал кузнец.
        Вот меня и начали называть лордом! Но пока я морской лорд, держу феод от бога Нептуна, которому совершил оммаж, поступив в мореходку.
        В Бангоре шел дождь. Говорят, что в Уэльсе выпадает самое большое количество осадков в Британии. А я-то был уверен, что нет места дождливее графства Честер. Представляю, как грустно здесь живется. Валлийский вождь по имени Осуаллт обитал в большом деревянном двухэтажном доме, обнесенном рвом, заполненным наполовину дождевой водой, и валом с поросшими зеленой травой склонами и темным, мокрым частоколом поверху. Башня была только над воротами. Во дворе еще имелись четыре хозяйственные постройки - конюшня, кошара, сеновал и амбар. Внутри дома был очаг наподобие того, с каким не хотела расставаться Дона, низкий длинный стол, две длинные и широкие лавки, которые, наверное, служили и кроватями, и две широкие - пятиспальные - кровати, выстеленные сеном. На стенах висели три меча, топора и щита, два длинных лука, шлема и кожаных доспеха и одна кольчуга. В углу стояли пять коротких копий со светлыми, недавно изготовленными древками. Чтобы не пить эль, который мне упорно не нравился, я подарил Осуаллту бурдюк с вином.
        - Нужны полсотни всадников и две сотни пехотинцев, - сказал ему и сообщил условия оплаты.
        - За кого будем воевать и против кого? - поинтересовался вождь.
        - Какая тебе разница?! - удивился я. - Мы будем помогать одним норманнам против других. До боя, надеюсь, дело не дойдет. Прогуляетесь недели две-три по Англии и получите деньги, которых хватит, чтобы сытно провести зиму.
        - Кому хватит, а кому и нет! - заявил Осуаллт. - Добычу еще возьмем.
        - Насчет добычи не обещаю. Скорее всего, ее не будет, - разочаровал я валлийца и предупредил: - Ни в коем случае нельзя будет убивать без приказа. Даже если увидишь смертельного врага. Иначе никакой оплаты, и домой будете возвращаться, как сумеете, и если сумеете.
        - Жаль! - сказал валлиец. - Я бы с удовольствием помог норманнам убивать норманнов!
        - Не спеши, и до них дойдет дело, - заверил его. - У них сейчас гражданская война, всем нужна помощь. Чем убивать их просто так, подожди, когда за это будут платить.
        - Верно говоришь! - согласился Осуаллт. - Я сейчас пошлю гонцов. Завтра к обеду соберутся конные и пешие, и сразу выступим.
        - Выступишь с конными, а пеших я отвезу на шхуне. Так быстрее получится.
        - Можно и так, - согласился вождь.
        Вечером следующего дня я высадил в Честере две сотни пехотинцев. К ним при соединились мои три десятка юных лучников. Еще с двадцатью на трех кибитках и возке, одолженным у графа, я повез в Линкольн на продажу заморские товары. Десять рыцарей провожали нас почти до самого города, отстав в дневном переходе от него.
        Город Линкольн расположился на высоком берегу реки Уитем. Поскольку его основали римляне, имел прямоугольную форму и, несмотря на большие по местным меркам размеры, каменные стены и башни. Мне сказали, что в нем проживает около десяти тысяч жителей. В городе через двенадцать дней будет ежегодная ярмарка, так что мой приезд никого не удивил и не насторожил. Больше внимания привлек мой иноходец. Я ехал на нем впереди обоза. Жеребец бежал красиво и плавно, ехать на нем в радость. Западные ворота арочного типа, через которые мы въехали в горд, остались, видимо, от римлян. Такую кладку из тонких плинф (кирпичей) и толстого слоя извести между ними я часто видел в Византии. Мы остановились на постоялом дворе рядом с воротами. Двор не сильно отличался от тех, которые встречал в Херсоне Византийском. Назначение определяет вид построек. Хозяином был молодой мужчина немного за двадцать, но уже имел важный вид. Я бы не удивился, если бы жена была старше его. Но нет, моложе года на два. Она заправляла всем. Поэтому ее муж и надувал щеки. Только ничтожество хочет казаться значительным. Детей у них не было. Я
арендовал два помещения под товары и для своих работников и комнату для себя. Лошадей можно было отправить на пастбище, но я решил держать их рядом, поэтому договорился, что их будут кормить овсом.
        Лавка на городском рынке стоила недешево. Этим я и оправдывал высокую цену на свои товары. На самом деле не спешил их продавать. Поскольку торговля шла вяло, много времени гулял по городу. Разбит он на прямоугольные кварталы. Улицы мощеные. По обеим сторонам сточные канавы с естественным наклоном, по которым отходы жизнедеятельности стекали в реку. Дома в центре каменные, двухэтажные. Сложены из серовато-желтого камня или красно-коричневого кирпича, который делали недалеко от города. Мы проезжали мимо нескольких печей для обжига. На первом этаже только входная дверь в лавку или мастерскую и одна или две узкие бойницы, чтобы свет попадал внутрь, на ночь зарываемые ставнями изнутри. На втором этаже жилые помещения. На окраинах дома в основном деревянные и одноэтажные, крытые соломой или тростником. Большая часть жителей занималась изготовлением шерстяных тканей разного качества, но всего двух цветов - красного и зеленого. Замок находился в юго-западном углу, скорее всего, на месте римской цитадели. Типичный норманнский мотт и бейли: на одном холме, южном, располагались обнесенные частоколом
хозяйственные постройки, которые использовали для защиты часть городской стены; на втором, западном, более высоком, был донжон, снизу каменный, а сверху деревянный, и тоже обнесенный частоколом, но с каменной надворотной башней. Вал западной части был насыпан поверх городской стены, похоронив эту ее часть под собой. Холмы соединялись подъемным мостом. В городе имелся большой собор, тоже наполовину каменный, наполовину деревянный, а рядом с ним - укрепленный дом, напоминающий донжон, в котором жил епископ. Не бедный городок, но и не сравнить с теми, что на материке. Поразило обилие иудеев. Ну, эти везде, где есть деньги.
        Во время прогулок последил за караульной службой. Она была типична для всех норманнских городов по обе стороны Ла-Манша. Днем возле каждых ворот стояли по десять стражников. С наступлением сумерек ворота закрывали, и караул перебирался внутрь башни. Ночью два человека стояли на верхней площадке, еще две двойки курсировали по стене от ворот в разные стороны до угловых башен. Улицы патрулировали пять человек, которые ходили с факелом. Наверное, чтобы воры и грабители случайно не напали на них. Хозяин постоялого двора не держал сторожа, но на ночь спускал двух собак. Каждую ночь я кормил их мясом. Начиная со второй псы охраняли дверь в мою комнату, а не двор.
        На седьмой день на рынке появился рыцарь на саврасом - бледно-рыжим корпусом с более светлым животом, черными гривой, хвостом и нижними частями ног и черно-бурым «ремнем» по хребту, - жеребце и со слугой на рыжей кобыле. Он был немолод, с усталыми глазами на морщинистом лице. Смотрел мой товар долго, пока не отошли другие покупатели, затем спросил:
        - Почем перец?
        - Благородному рыцарю отдам за полцены, - ответил я.
        - Тогда я завтра утром куплю, - пообещал рыцарь и сразу уехал вместе со слугой в ту сторону, откуда прибыл.
        Я резко снизил цену и к вечеру распродал почти весь свой товар. Большую часть отдал оптом двумя местным лавочникам.
        Ночью в последний раз накормил псов. На мне была бригантина поверх кольчуги, наручи и поножи. Остальную броню не брал с собой. Все-таки придется биться пешим. Зато взял арбалет. Собаки проводили меня и моих людей до ворот двора, даже не подумав загавкать. Шел дождь из тех, которые кажутся бесконечными. Улицы были пусты. В такую погоду даже воры предпочитают спать в теплой и сухой постели. Мы подошли к куртине между воротами и башней справа от них. Двери, ведущие в башни, закрыты, а на стену можно подняться только через башню. Или с помощью «кошки». Она, тихо звякнув, зацепилась за выступ наверху. Десять челочек быстро поднялись по веревкам с мусингами на стену. Я не полез. В молодости любил лазать по канатам, мог на одних руках подняться. Но теперь вешу почти девяносто килограмм, плюс броня и оружие еще на двадцать пять потянут. Подтянуться пару раз смогу, а вот взобраться на пятиметровую стену - слабо. Поэтому пошел с оставшимися десятью человеками к надворотной башне.
        Остановился от нее метрах в пяти, ожидая, когда изнутри откроется дверь. В башне послышался шум, кто-то негромко вскрикнул. Затем наступила тишина. Через несколько минут тяжелая толстая дубовая дверь, тихо скрипнув, открылась. Она была на уровне второго яруса, к ней вела каменная лестница. Деревянная рукоятка двери была мокрой и холодной. Внутри башни горел масляный светильник. Судя по запаху, использовали буковое масло. Его давят из буковых «орешков». Здесь было караульное помещение. На двух широких кроватях и на полу рядом с ними лежали четыре трупа. Еще шесть - на верхней площадке и стене рядом с ней. Я оставил наверху двух караульных, остальным разрешил погреться внизу. Умфра зажег принесенный нами факел и стал водить им из стороны в сторону перед бойницей. Видеть огонь в ней могли только с дороги, ведущей на юг. Огонь этот то появлялся, то пропадал. Караульное помещение наполнилось запахом горящей смолы. По его стенам перемещались из стороны в сторону тени. Мои ребята стянули трупы с кроватей, раздели их и сложили штабелем у стены рядом с дверью. Они разделили на всех найденные хлеб и сыр и
быстро съели. Еще растут, им надо много пищи. Мне есть не хотелось. Не скажу, чтобы волновался, просто стараюсь не есть по ночам, а то кошмары снятся. Впрочем, они снятся и на голодный желудок.
        Догорел факел, зажгли новый и поменяли караульных. Где-то через полчаса снизу тихо свистнули, подражая какой-то птице, но не соловью. Джон, сменивший у амбразуры Умфру, свистнул в ответ. Мои люди спустили со стены веревки. Вскоре в караульное помещение начали заходить по одному валлийцы. Когда их набиралось десять, они уходили по стене: один десяток налево, второй - направо.
        Небо начало сереть. Дождь все еще лил. Сквозь струи дождя можно было видеть метров на триста, не больше. На дороге появились всадники. Укутавшись в красные пледы, они молча сидели на мокрых лошадях, которые так устали, что еле переставляли ноги. У рва валлийцы остановились, ожидая, когда опустят подъемный мост и откроют ворота. Мост опускался с помощью большого ворота с деревянными рукоятками. Крутили его четыре человека. Он скрипел так громко, что мне казалось, проснется весь город. Еще шесть человек открывали внутренние ворота. Они были закрыты на два длинных и толстых дубовых запора, которые продевались в металлические скобы и с одной стороны входили в выемку в каменной стене. Оставшиеся десять человек стояли наверху с луками наготове. В дождь тетива слабеет, но на ближней дистанции хватит и такой. На улицах все еще было пусто и тихо. Только когда начали поднимать металлическую решетку, которая защищала внешние ворота, я увидел пятерых стражников, которые спешили к нам. Я стоял у ворот, держа за спиной правую руку, в которой был палаш.
        - Кто разрешил открывать ворота?! - крикнул, приближаясь ко мне, старший караула, одетый в железный шлем и кольчугу с короткими рукавами. В руке он держал короткое копье, но не решался напасть на рыцаря.
        - Я разрешил, - ответил ему и поднял левую руку.
        По две стрелы пронзили каждого стражника. Не разучились считать мои ребята!
        - Ты… кто?! - успел прохрипеть удивленный старший стражник, из груди которого торчали два хвостовика стрел, и, будто только сейчас почувствовав боль, застонал и упал ниц, выронив копье.
        Громко звякая, защитная решетка продолжила поползти вверх. Мои ребята распахнули наружу внешние ворота. Стуча неподкованными копытами по деревянному подъемному мосту, в город начали въезжать конные валлийцы. Они группами по десять человек разъезжались по улицам, которые начали просыпаться. Следом за ними вошли пешие воины. Где-то заколотили в било, но звук вскоре смолк. Стало так тихо, что я услышал, как капли дождя стучат по моему шлему. Или это я стал лучше слышать. С моим слухом в боевой обстановке происходят странные вещи: то я ничего не слышу вообще, то слышу всё и необычно громко, то лишь отдельные звуки, причем не самые нужные.
        Рыцари, их оруженосцы и обоз въехали в город последними. Ранульф де Жернон, граф Честерский, и его сводный брат Вильгельм де Румар, лорд Болингброк, остановились рядом со мной. На обоих были длинные плащи, подбитый горностаевым мехом у графа и беличьим - у лорда. Они смотрели на меня из-под низко опущенных, мокрых капюшонов так, словно я не должен был остаться в живых.
        - Я не верил, что все получится, пока не увидел открытые ворота, - признался граф Честерский.
        Мне показалось, что он хотел сказать: «Пока не увидел, что здесь нет засады».
        - А я в нем не сомневался, - искренне произнес лорд Болингброк.
        - Еще ничего не получилось, - сказал я.
        - Это не важно, - молвил Ранульф де Жернон. - Теперь пути назад нет.
        Думаю, он имел в виду, что кончился его нейтралитет, теперь принадлежит к лагерю императрицы Мод.
        Сдав охрану ворот копейщикам графа, я пошел со своими людьми на постоялый двор, чтобы выспаться. Вечером будет основная работа.
        Хозяин постоялого двора, увидев меня в доспехах, потерял дар речи. Он несколько раз открывал рот, намериваясь что-то сказать, но так и не решился. Всю его спесь как ветром сдуло.
        - Не бойся, грабить не будем, - пообещал я. - Приготовь мясо на всех.
        Обычно я ел один у себя в комнате, изображая богатого купца. Теперь сел за стол в холле вместе со своими солдатами. Они меня не подвели. Не зря учил. Правда, ел я из отдельной тарелки, но так и полагалось рыцарю, тем более, лорду. Хотя номинально я еще не ленд-лорд, поскольку держу землю от вассала короля. Хозяин и хозяйка обслуживали нас вдвоем.
        - Рут сразу догадалась, что ты не купец, - сообщил хозяин.
        Рут - это имя его жены. Она благоразумно не спешила хвастаться. На мужа глянула, сдержав вздох огорчения: ну, какой же ты дурак!
        - Сказала, слишком ты благородный и не жадный, - продолжал хозяин. - Купцы - они такие жадины!
        - А ты что сказал? - спросил я.
        - Что ты византиец, а они другие, - ответил он.
        - Купцы везде одинаковые, - произнес я, - как и хозяева постоялых дворов и их умные жены.
        Жене хозяина мои слова понравились, а он всего не понял, потому и счастливый человек.
        40
        Весь день город работал только на вход. Конные патрули следили, чтобы никто не выбрался за его пределы. Жители не понимали, что происходит, но поскольку их не грабили, терпели молча. Не все, правда. Кое-кто пытался скандалить у ворот. Там стояли валлийцы, которые в большинстве своем просто не понимали, что им говорят англосаксы. Когда крикун надоедал, его били древком копья. Кое-кто знал лазейки, благодаря которым можно незаметно выбраться из города. Двоих поймали конные валлийцы, основательно избили и, протащив по улицам, бросили на центральной площади в назидание другим. Граф Честерский что-то пообещал засевшим в крепости, и они сидели тихо, не дергались. Сам он расположился в доме епископа, своего старого знакомого. Его солдаты нарубили деревьев и наделали из них рогаток - препятствий из наклоненных колов, которые попрятали во дворах на улице, ведущей к замку.
        Когда солнце присело на горизонт, в город прискакали трое рыцарей. Они направились прямо к графу. Поскольку прибыли с юга, значит, с вестью о приближении жертв. И сразу все задвигались. Караул валлийцев у южных ворот сменили копейщики графа, более похожие на местных стражников. Они даже взяли копья убитых.
        Я расположился вместе со своим отрядом в надворотной башне. Восемь человек стояли у ворота, чтобы быстро поднять мост, двое - возле заградительной решетки, а остальные прятались в караульном помещении, чтобы потом занять места на стене. Вместе с нами был тот самый «благородный» рыцарь с усталыми глазами. Он знал принца Шотландского в лицо.
        - Давно служишь графу? - спросил его.
        - Почти всю жизнь, - сказал он с грустной улыбкой.
        - Есть манор? - поинтересовался я.
        - Нет, - ответил он.
        Тему эту он не стал развивать, а я не напрягал. Может, его устраивала жизнь на всем готовом и без лишних хлопот. Мне рассказывали, что некоторые рыцари отказывались от земель. При сеньоре жизнь спокойнее и веселее. В маноре, особенно зимой, волком завоешь от скуки.
        Кстати, прошлой зимой мне пришлось устроить загонную охоту на волков. Они зарезали четырех овец. В отместку одним прекрасным днем, когда в кои-то веки выглянуло солнышко, жители Морской и Лесной охватив полукругом места, где водились волки, пошли по лесу, звеня посудой, крича и трубя в рога. Гнали зверей на широкую поляну, расположенную с подветренной стороны, по бокам которой стояли лучники и я с арбалетом. Первыми на поляну выскочили зайцы. За ними последовали олени и кабаны. Волки появились последними. Стая из двух десятков особей бежала цепочкой, след в след, хотя снега почти не было. Передвигались быстро, но неторопливо. Впереди шел седой волчара. Он напомнил мне мультфильмовского Аккелу. Даже жалко стало его убивать. Но все-таки я выстрелил в него из арбалета. Волк в последний момент заметил или почувствовал приближающийся болт и отпрыгнул вбок, поэтому болт попал ему не в грудь, а в заднюю часть тела, немного откинув и пригнув к земле. Волк сразу выпрямился, попытался прыгнуть вперед, но получил стрелу в бок, которая сбила его с ног. Он все-таки встал и, пошатываясь, пошкандыбал к лесу, до
которого оставалось метров тридцать. Второй мой болт опять сбил его с ног. Он был еще жив, когда мы подошли, тяжело дышал, показывал желтоватые острые зубы. И глаза были желтоватые и с выражением холодной жестокости, как у старых солдат. Гилберт добил его копьем. Из всей стаи ушло только два первогодка, бежавшие последними. С волков сняли шкуры на пошив одежды или подстилки, а туши отдали свиньям и курам. Мой конь, когда к нему подошли с волчьей шкурой, прямо-таки забесился, а у ирландских псов, которые оставались во дворе, шерсть стала дыбом от одного только волчьего запаха. Оба пса подросли, стали раза в два выше своей мачехи и навели порядок в деревне, объяснив остальным кобелям, кто теперь самый крутой.
        На южной дороге появились три всадника. У переднего был на копье баннер короля Стефана, как объяснил мне рыцари с усталыми глазами. Это гонцы, которые должны предупредить, что едет король. Они без остановки проскакали в ворота и помчались к замку. Там ворота были закрыты, а мост поднят. Гонцов окружили копейщики. Что им сказали, я не слышал, но оба рыцаря спешились и пошли под конвоем к дому епископа. Вскоре из леса выехала основная колона. Впереди скакал отряд из сотни рыцарей. За ним второй, поменьше, но с хоругвями. Далее, отставая метров на пятьдесят, ехал обоз из груженых возков. Последним шел, не соблюдая строй, отряд пехоты, сотен пять.
        Передовой отряд въехал в город, повернул в сторону крепости. Никто из них не обратил внимание на то, что на улицах нет жителей, только стража у ворот. И то, что в замке поднят мост и закрыты ворота их тоже насторожило не сразу. Так же беспечно заехали и король Стефан и Генрих, принц Шотландский со своими свитами. Венценосец меня не впечатлил. Длинные темные волосы, лицо выбритое, маленький узкий подбородок. Не было в его лице ни особого интеллекта, ни даже благородства. Граф Глостерский больше походил на короля, чем Стефан. Да и Генрих, принц Шотландский, граф Хантингдон и граф Нортумбрии, выглядел величественнее, несмотря на свои двадцать шесть лет. Как только последний всадник свиты проехал в арке ворот, я скомандовал ребятам у ворота:
        - Поднимайте.
        Они закрутили ворот, налегая на рукоятки всем телом. В это время стража, стоявшая снаружи, закрыла внешние ворота. Тут же с грохотом упала защитная решетка. Рыцарь с усталыми глазами затрубил в рог.
        Ехавшие последними рыцари свиты обернулись на шум и увидели, как, будто из ниоткуда, появляются пехотинцы с рогатками, которыми перекрывают улицу. А передние уперлись в другие рогатки, которые не давали им проехать к замку или свернуть на другую улицу. Сразу же в окнах домов на вторых этажах и на крышах появились валлийские лунники. Ловушка захлопнулась. Король и его свита не сразу поверили в это. Они стояли на месте, словно ожидали, что сейчас кто-нибудь скажет, что их разыграли.
        К ним с другой стороны рогаток подъехали Ранульф де Жернон, граф Честерский, и Вильгельм де Румар, лорд Болингброк, со своими свитами. Рыцари короля расступились, и он сам подъехал к рогаткам на переговоры. Беседа длилась с полчаса. Видимо, переговоры закончились успешно, потому что рогатки раздвинули, и король Стефан без свиты поехал с графом Честерским и его сводным братом к собору. Уверен, что там его заставят поклясться. Но нас это не касалось. Сражения не будет - и на том спасибо! Хотя могли бы взять неплохие трофеи.
        Король переночевал в доме епископа, а принц Шотландский и их свиты - в замке. Одни из рыцарей короля крикнул со стены, чтобы обоз и пехота располагались на ночь на лугу у города. Что те и сделали. Валлийцы всю ночь охраняли ворота. Попыток проникнуть в город или убежать из него никто не предпринимал.
        Утром король Стефан, принц Шотландский, их свиты, обоз и охрана поехали дальше. Ранульф де Жернон и Вильгельм де Румар проводили их до начала леса, а потом вернулись в город. Оба выглядели очень довольными. На обратном пути граф Честерский сделал мне знак головой, чтобы присоединился к его свите. Я уже успел снять бригантину, наручи и поножи, оставался только кольчуге и шлеме. Ехал на своем иноходце, который сильно выделялся на фоне невзрачных коней остальных рыцарей. Лучше жеребцы были только у графа и лорда. Направились мы в замок, подъемный мост которого был опущен, а ворота открыты. Стража приветствовала графа, как хозяина. По пути мне рассказали, что Ранульф де Жернон в возмещение за потерю города Карлайла получил от короля Стефана Линкольн, Дерби и полномочия шерифа в Линкольншире, а Вильгельм де Румар стал обладателем титула графа Линкольнского и владений в этом графстве. Братья не зря рисковали. За всё это им пришлось всего лишь поклясться, что не будут воевать на стороне императрицы Матильды, но не обязаны воевать и против нее.
        Донжон замка был спланирован также, как и многие другие, которые я здесь видел, с той лишь разницей, что третий и четвертый этажи деревянные, но все четыре угловые башни до самого верха были каменные. В холле на третьем этаже сдвигали столы для пира. Граф, лорд и я поднялись на галерею по деревянной лестнице. Там были покои бывшего владельца замка Вильяма д’Обиньи, графа Арундела и со вчерашнего дня бывшего графа Линкольна. Обставлены они были шикарнее, чем у графа Ранульфа в Честере. Стены полностью завешаны коврами, на которых были романтические сюжеты с дамами и рыцарями. Наверное, по мотивам какого-то произведения, только я не знал, какого. Окно было шире, со свинцовой рамой и прозрачным стеклом, которое здесь встречается реже, чем цветное. И из него не дуло, как в честерском донжоне. Стульев было всего два, поэтому мне пришлось стоять. Оба сеньора сидели ко мне полубоком.
        - План удался, - начал граф Честерский, - хотя у меня были большие сомнения.
        - А у меня не было! - весело перебил де Румар.
        - Ты помог захватить город и достоин награды, - продолжил Ранульф де Жернон.
        Только за захват города?! У меня появилось нехорошее предчувствие.
        - Деньги, полученные от продажи товаров, останутся тебе…
        Он надолго замолчал. Я уже подумал, что больше ничего не получу, когда граф добавил:
        - …и даю тебе во владение деревню Брайтан. Доход от нее всего десять фунтов, поэтому не будешь выставлять рыцаря.
        Уверен, что брат сказал ему, что я хочу получить Беркенхед. Видимо, поэтому он и выбрал деревню на «б». После долгого сражения со своей жадность. Наверное, и эту деревню не хотел давать. Что ж, в следующий раз буду оговаривать всё, до последнего пенни. А пока попробуем выбить из графа Честерского то, что ему ничего не будет стоить.
        - Я хотел бы построить на своих землях замок, чтобы было, где отбиваться от нападений валлийцев.
        - Замок?! - не поверил своим ушам граф Честерский.
        - Не такой большой, как Честерский или этот, - успокоил его. - Всего лишь укрепленный каменный дом, обнесенный рвом и стеной с башенками. В обычном маноре от валлийцев не отобьешься.
        - Это точно, - поддержал меня граф Линкольнский.
        Ему было неудобно передо мной за своего сводного брата. Получалось, будто Вильгельм де Румар не передал мое пожелание графу Честерскому.
        - Хорошо, строй, - разрешил граф и пошутил: - Только чтобы донжон был не выше моего!
        - Донжон будет намного ниже, - заверил я, поскольку не собирался его строить вообще.
        - Я тебе обещал, что дам лен на выбор, когда получу титул графа, - взял слово граф Линкольнский.
        - От императрицы Мод, - уточнил я, чтобы потом не было недоразумений.
        - Не важно, - небрежно отмахнулся Вильгельм де Румар. - Такой рыцарь, как ты, мне позарез нужен. Так что выбирай. Мой эконом покажет тебе список тех, которые я получил.
        - Меня бы устроил тот, что поближе к городу, - произнес я. - Чтобы недалеко было ездить к тебе в гости, граф.
        Де Румар еще не привык к новому титулу, ему очень понравилось.
        - Подойди к моему эконому и скажи, что я даю тебе самый ближний к городу лен, - распорядился Вильгельм де Румар. - Потом скажешь мне его название, и я отдам его тебе во владение.
        - Хорошо, граф Линкольнский, - молвил я и пошел на поиски эконома.
        Как мне сказали, это был еще один его сводный брат, но единокровный, которому не повезло стать рыцарем или не захотел. Он не производил впечатление здорового и воинственного человека, хотя был облачен в кольчугу и носил на поясе меч. Распоряжение новоиспеченного графа его не удивило.
        - Какой именно ты хочешь взять лен? - спросил эконом.
        Я почувствовал, что он относится ко мне с симпатией. Может быть, потому, что я не презирал его, а может, потому, что я был не так глуп, как его сводный брат.
        - Жить здесь я пока не собираюсь, поэтому хотел бы получить такой, с которого без проблем буду получать денежный оброк, - ответил я.
        - Здесь почти все крестьяне свободные, поэтому не отрабатывают, платят деньгами, - проинформировал эконом.
        - Какой бы ты мне посоветовал? - спросил я.
        Видимо, я был первый, кто обратился к нему за советом, поэтому, потеплев лицом, эконом сказал:
        - Манор Баултхем. Он рядом с городом и приносит двадцать пять фунтов в год.
        - Беру его, - решил я и поблагодарил: - Спасибо за помощь!
        Моя благодарность еще больше смутила его.
        - Всегда рад помочь хорошему человеку, - произнес эконом.
        - У меня осталось немного непроданных благовоний, пришлю их тебе, - добил я его.
        Жизнь научила меня, что решение важных вопросов часто зависит от неприметного клерка, которому сеньор доверяет больше, чем следовало бы. И мнение сеньора о человеке часто совпадает с мнением клерка, хотя первый думает, что инициатива исходит от него.
        Перед началом пира я во второй раз в жизни встал на левое колено, объявил себя человеком Вильгельма де Румара, графа Линкольнского, поклялся служить ему верой и правдой, но только не против Ранульфа де Жернона, графа Честерского, и получил в ленное владение манор Баултхем.
        41
        На том месте, где я убил разбойников, теперь вырубали лес. Я нанял полсотни лесорубов в Честере, Беркенхеде и своих деревнях. Они обходились мне в полтора пенса в сутки каждый. Лесорубы должны расчистить территорию в радиусе пятьсот метров от холма, где будет построен замок, и прорубить просеку к дороге, которая соединяет Морскую и Лесную с Беркенхедом и Брайтаном. Со всех сторон доносился стук топоров и время от времени раздавались крики: «Берегись!», а потом шумно падало срубленное дерево. Еще одна группа рабочих делает ровной вершину холма. Состоит он из известняка, который служит хорошим строительным материалом, поэтому осколки удаленной верхушки собирают в кучу, чтобы потом использовать.
        Я поручил Гилберту руководить подготовительными работами, а сам отправился на промысел. Решил использовать последние теплые дни. Курс взяли на Бретань. Мореходы этой эпохи предпочитают плавать вдоль берега. Ни на одном из захваченных судов я не видел компас. А ведь им умели пользоваться в Византии шестого века и, как утверждают ученые, финикийцы за тысячу лет до того. Видимо, прогресс развивается не линейно и даже не по спирали, а прерывисто. Что-то по несколько раз открывают, как, допустим, то, что Земля круглая. Граф Честерский - образованный по местным меркам человек - уверен, что она плоская. Я не стал его переубеждать. Нет ничего более неприятного, чем слишком умный и образованный вассал.
        Атлантический океан встретил нас небольшим штормом. Валлийцы называют его Темными водами. Наверное потому, что севернее Ирландии океан, действительно, выглядит мрачноватым. Возле берегов Франции он намного симпатичнее. Есть, правда, здесь такое место, как Бискайский залив, где постоянно штормит, но мы туда пока соваться не будем.
        Через два дня шторм поутих, и мы поджались к берегу графства Бретань. Ветер дул северо-западный, поэтому шли мористее, взяв рифы на парусах. Море еще не полностью успокоилось, верхушки волн были седыми. Шхуна немного брала воду, но успевали ее вычерпывать кожаным ведром, таким же, каким я пользовался в Византии. Мои парни становятся настоящими матросами. Они уже ходят вразвалку, как старые морские волки. Скоро грудь обрастет водорослями, а задницы - ракушками.
        - Вижу корабль! - кричит из «вороньего гнезда» юнга.
        Это было одномачтовое судно типа нефа длиной не более двадцати метров с косым латинским парусом. Оно медленно шло курсом бейдевинд нам навстречу. Я приказал поставить все паруса и отдать рифы, не смотря на то, что ветер был довольно свежий. Паруса мгновенно наполнились ветром, и шхуна как бы рванулась вперед. С попутным ветром мы помчались к добыче со скоростью не менее десяти узлов. Нас заметили, и быстро развернулись, чтобы удрать с попутным ветром. Только вот скоростёнки им не хватало. Слишком широкое судно для такой длины. Оно хорошо держалось в шторм, но больше пяти узлов вряд ли могло развить даже при попутном ветре.
        Догнали их быстро. Когда до судна оставалось метров пятьдесят, я вышел на бак и несколько раз крикнул на латыни и норманнском:
        - Сдавайтесь, и останетесь живы!
        Экипаж на судне был из девяти человек. Все черноволосые и чернобородые, со смуглой кожей. Они сперва прятались за фальшбортом, готовясь отбиваться копьями и топорами. Когда мы подошли вплотную, и они увидели готовых к бою лучников, встал один, видимо, хозяин судна, в странной шапке, похожей на треуголку, которые будут в моде лет через пятьсот, поднял пустые руки на уровень плеч и крикнул:
        - Мы сдаемся!
        Мои матросы зацепили судно «кошками» и подтянули в борту шхуны. Оно имело палубу только на корме, возле мачты, переходные мостики вдоль бортов и на носу. Никаких надстроек, непонятно, где экипаж укрывался в плохую погоду. Разве что между бочками, которые они везли. В середине судна, по обе стороны от мачты, верхние бочки примерно наполовину возвышались над мостиками. Безоружный экипаж стоял у дальнего от нас борта, ждал своей участи. Все невысокого роста, худые, но крепкие. Взгляды насупленные, исподлобья. Несмотря на сложность ситуации, с интересом осматривали шхуну. Такого они еще не видели. Да и скорость, на которой мы догнали их, наверное, произвела впечатление. На трофейное судно перебрались два моих матроса, собрали их копья и топоры, передали на шхуну. Я жестом подозвал хозяина судна. Он перешел на корму своего судна, внимательно посмотрел на корму шхуны, руль и румпель. Его судно управлялось рулевым веслом, расположенным по правому борту.
        - Откуда вы? - спросил я.
        - Сантандер, - ответил хозяин.
        Бывал я разок в этом испанском порту в двадцатом веке. Приятное место. Там много красивых, улыбчивых девушек, болтающих без умолку.
        - Какой груз везешь? - задал я вопрос.
        - Вино и оливковое масло, - ответил испанец.
        Не самый ценный груз. Но и время года уже не то, когда в море много судов. Я приказал хозяину судна перебраться ан шхуну, чтобы не вздумал что-нибудь выкинуть, и разрешил поближе посмотреть рулевое устройства и парусное вооружение судна. Будем считать, что я взял с него плату за обучение морскому делу.
        - Чем быстрее перегрузите бочки на мое судно, тем быстрее поплывете домой, - сказал я его матросам.
        Они мне не шибко поверили, но работали хорошо. Видимо, чтобы заглушить страх. Мои матросы показали испанцам, как завязывать бочечный узел. Каждая стрела за подъем брала две бочки. Я повернул шхуну с ошвартованным к ее борту трофеем так, чтобы волна била в левую скулу и бортовая качка была минимальная. Мы подняли фок и стаксель и медленно двинулись на север.
        Бочки заняли твиндек и один ярус и еще немного места в трюме. Верхние я приказал закрепить веревками. Нет ничего более опасного, чем катающийся по трюму груз. Потом разрешил испанцу вернуться на свое судно. Осенью такую лоханку только по дешевке купят. Не стоит тратить на нее время.
        - В балласте с попутным ветром ты быстро доберешься домой, - пожелал ему.
        Хозяин судна и его экипаж молча смотрели, как мы поднимаем паруса и, набирая скорость, удаляемся. Наверное, никак не могли поверить, что им сохранили жизнь. Только когда мы удалились на милю, если не больше, на судне подняли латинский парус и пошли в сторону Пиренейского полуострова.
        А мы медленно продвигались курсом бейдевинд в сторону порта Дартмут, собираясь продать там трофейный груз и отправиться на промысел в пролив Па-де-Кале. Там самое узкое место между Британией и материком. Между Дувром и Кале, как мне говорили, судоходство не прекращается даже зимой, только интенсивность сильно падает. Но ветер начал заходить по часовой стрелке, сменился на северо-восточный и усилился баллов до восьми. Я решил отложить посещение Дартмута до лучших ветров, повернул в сторону Кельтского моря, намериваясь продать груз в Честере, а потом поохотиться в проливе Святого Георгия на ирландских скотовозов. Моих лесорубов и кирпичников надо было чем-то кормить.
        Кельтское море в двенадцатом веке так не называлось. Оно вообще никак не называлось, а было частью Атлантического океана. Когда мы вошли в него, ветер начал меняться в другую сторону и слабеть, пока не стал западным, принесшим нудный дождь, который быстро прибил волну. Я принял решение продать вино и оливковое масло в Бристоле, а потом уже подорвать экономику ирландских баронов.
        В Бристоле было многолюдно. Армия императрицы Мод вернулась на зимние квартиры, хотя до зимы еще далеко. Ближние владения союзников короля Стефана они разорили, а те в свою очередь разграбили ближние владения сторонников императрицы. В глубь вражеской территории соваться в плохую погоду, видимо, не желали ин те, ни другие. А может, дело не в погоде, а в том, что добычей были в основном скот и зерно, которые быстро не вывезешь. Могут догнать и отбить и даже убить. Зная уже местные порядки, я первым делом предложил трофейный груз Роберту, графу Глостерскому.
        - Хорошее вино? - спросил граф.
        Несмотря на то, что в холле было натоплено, в камине горели полутораметровые бревна, граф кутался в плащ, подбитый горностаями - королевским мехом. Ему дозволено: сын короля, хоть и внебрачный.
        - Из Испании, приятное и крепкое, - ответил ему и показал небольшой мех, наполненный вином. - Я принес на пробу.
        Граф Роберт слабо кивнул рукой слуге - молодому малому, довольно опрятно одетому, с курчавыми то ли от природы, то ли завитыми черными волосами и очень белой кожей, отчего в его облике было что-то демоническое. Я бы такого не подпустил к своей еде и питью. Слуга взял у меня мех, а затем снял с полки два надраенных, бронзовых бокала граммов на триста каждый, к коротким ножкам которых были приделаны широкие круглый подставки, и начал наливать в них вино. Тут только я заметил, что граф болен. Простудился, наверное, грабя в сырую и холодную погоду. Совсем не жалеет себя, бедолага!
        Подошел слуга с двумя бокалами вина и дал один мне. Я взял. Слуга, вместо того, чтобы отдать второй бокал графу, продолжал стоять возле меня. Я не понимал, почему он медлит, но чувствовал, как нагнетается напряжение в холле. Вдруг до меня дошло, что боятся яда.
        Я усмехнулся, сказал шутливо:
        - Слишком примитивно для меня. Я мог бы придумать что-нибудь поумнее, - и залпом выпил вино и перевернул пустой бокал, с которого на деревянный пол, устеленный циновками из соломы, упали последние капли.
        - У меня слишком много врагов, - извиняющимся тоном произнес Роберт Глостерский и отпил вина из второго бокала, который подал ему слуга.
        - Мы чего-то стоим, пока у нас есть враги, - поделился я жизненным опытом.
        Граф кивком головы согласился со мной.
        - Хорошее вино, - подтвердил он.
        - Если в него добавить немного перца, станет не таким приятным на вкус, но поможет вылечиться, - сообщил я.
        - Действительно? - не поверил граф.
        - Мне помогает, - произнес я и протянул свой бокал слуге: - Еще налей.
        - И принеси перец, - приказал граф Роберт.
        Я показал, сколько надо добавить на бокал, приказал сделать и себе. Вино с перцем поднимут температуру тела, которая поможет организму справиться с болезнью. Мне будет профилактикой, а графу может помочь. Второй бокал я пил не спеша.
        - Говорят, ты помог захватить Линкольн, - сказал Роберт, граф Глостерский.
        - Это было несложно. Нападения не ждали, - ответил я.
        - Но все же… - не согласился он. - Как все было?
        Я рассказал, как захватили башню и впустили в город отряд.
        - Скоро буду в Линкольне, посмотрю на месте, - сообщил он. - Выдаю дочь Матильду за твоего сеньора.
        - Это очень выгодный брак для обеих сторон, - решил я.
        - А граф Ранульф, видимо, так не считал, долго не мог решиться, - с усмешкой произнес граф Глостерский. Видимо, нерешительность графа Честерского уязвила его.
        - Мне кажется, он просто боялся жениться, - выдвинул я версию. - И зря. Сократ утверждал: «Если попадется хорошая жена, будешь счастливым, а если плохая, станешь философом», - поделился я и закончил шутливо: - Сократ стал философом, великим философом.
        - Ты читал Платона?! - удивился граф Роберт.
        - И не только, - ответил я и на ходу сочинил легенду: - Я был четвертым сыном. Меня готовили в священники. В детстве несколько лет прожил в монастыре, получил хорошее образование. Потом погибли два старшие брата, и отец забрал меня из монастыря, стал готовить в воины. После первой моей битвы я сразу стал и рыцарем, и единственным наследником. Через неделю меня женили. Невесту, дочь барона-соседа, я впервые увидел в церкви во время венчания. - И закончил шутливо: - Философом не стал.
        - Я тоже воспитывался в аббатстве и получил хорошее образование, - сообщил граф и тоже шутливо закончил: - И философом не стал, хотя желание было.
        Мы поговорили с ним о Аристотеле и Платоне. Граф Роберт знал их труды лучше меня, хотя я читал в оригинале в Византии, а он в переводе на латынь. Кстати, между тем, что я читал в Византии в шестом веке, и тем, что изучал в институте в двадцатом, были, как говорят в Одессе, две большие разницы и четыре маленькие.
        - Я поддерживаю несколько ученых, - признался граф Глостерский. - В частности, Гальфрида из Монмута и Вильяма из Мальсбери. Не читал их труды?
        - Увы! - сознался я.
        - Я пришлю тебе их рукописи, - пообещал граф и вытер капельки пота, выступившие на лбу.
        - Тебе надо сейчас лечь в теплую постель и обильно пропотеть, - посоветовал я. - Тогда к утру выздоровеешь.
        - Да, что-то я себя совсем плохо чувствую, пора мне прилечь, - произнес граф, вставая. Уже сделав несколько шагов, он обернулся и сказал: - Я покупаю весь твой груз. Утром пришлю своего эконома.
        На следующий день на пристань прибыли арбы, запряженные волами. Их сопровождали эконом верхом на темно-гнедом коне и несколько вооруженных пеших слуг. Эконом был худым, длинным, отчего постоянно сутулился, будто проходит в низкий дверной проем, и очень дотошным. Он простучал чуть ли не все бочки, убеждаясь, что полные. Хотя, если бы они были пустыми, слуги определили бы по весу и сказали ему. Три бочки оливкового масла и пять бочек вина я оставил для себя. Выгрузку закончили к вечеру и я поехал с экономом в замок за деньгами.
        Роберт, граф Глостерский, выглядел намного лучше, чем вчера. Он все еще кутался в плащ, но лихорадочный румянец и блеск в глазах исчезли.
        - Твое вино с перцем вылечили меня! - радостно сообщил он.
        - Я рад! - от души произнес я.
        - А то уже думал отложить свадьбу дочери, - рассказал он. - Представляю, как бы обиделся граф Ранульф!
        - Где будет свадьба? - спросил я.
        - В Линкольне, - ответил граф Глостерский.
        - Не близкий путь, - пришел я к выводу. - Особенно для больного человека.
        - А что делать?! Граф Ранульф не хочет покидать свою новую крепость. Боится, что отберут, - сообщил Роберт Глостерский.
        - Если король решил отобрать, то присутствие в замке граф Честерский ему не помешает. Только это был бы не самый умный поступок, - высказал я свое мнение.
        - Король Стефан имеет склонность к таким поступкам, - поделился граф.
        - Я видел его мельком, может быть, ошибаюсь, но у меня сложилось мнение, что он нуждается в хороших советниках. То ли он не слушает их, то ли слушает слишком многих, - поделился я.
        Граф Роберт улыбнулся:
        - Скорее второе, - и добавил с ноткой горечи: - Причем умные советники ему быстро надоедают.
        - Боится, что умные займут его место, - сделал вывод я.
        - И зря, - произнес граф Глостерский и переменил тему разговора: - Насколько помню, у тебя быстрое судно.
        - Да, - согласился я, - но его скорость зависит от направления и силы ветра.
        - Как быстро ты сможешь добраться до Честера? - спросил граф Роберт.
        - При западном ветре, как сегодня, за двое с половиной суток, - ответил ему.
        - Брайен Фиц-Каунт говорил мне, что у тебя довольно сносные условия на судне, - сказал граф Роберт.
        - Только для нескольких человек, - предупредил я.
        - Этого вполне хватит, - сказал граф Глостерский. - Я решил с дочерью и женой добраться на твоем судне до Честера. К тому времени, надеюсь, окончательно выздоровею. Или, что скорее, не заболею еще больше. Возьму с собой часть рыцарей. Остальные с обозом доберутся по суше. А уже от Честера поедем на лошадях.
        - Да, так будет удобнее, - осталось согласится мне. Мое мнение никто ведь не спрашивал.
        Графу, его жене Мабель, грузной женщине с грубым и простоватым, я бы даже сказал, крестьянским, лицом, и их дочери Матильде, пошедшей в маму, но еще не располневшей, я уступил свою каюту. Сам перебрался в старшинскую на нижнюю кровать. Умфра и Джон делили верхнюю, а юнги отправились в кубрик на бак. Пять лошадей и три десятка рыцарей плыли в трюме. И не жаловались. Там было сухо, что, по словам одного из них, было редкостью на норманнских судах.
        Первый день дли галсами против ветра. Граф Глостерский по моему совету не покидал каюту. Зато его дочь торчала на палубе целый день. Ей нравилось внимание мужчин. Точнее, ей не хватало их внимания. Не многие бы оглянулись ей вслед, не будь она дочерью графа Глостерского. Бедный Ранульф де Жернон! С другой стороны он будет защищен, если императрица Матильда захватит престол. Она не посмеет тронуть зятя своего главного военачальника. И Роберт, граф Глостерский, не все потеряет в случае победы короля Стефана. Поэтому оба и спешили с браком.
        Вечером легли на крутой бейдевинд, направляясь в пролив Святого Георгия. Я всю ночь был на палубе, боялся, как бы не выскочили на берег. Впередсмотрящих менял примерно через час. Я купил в Бристоле песочные часы, которые были «на треть свечи». Время горения свечи составляло местный «час», а поскольку таких «часов» в сутках было восемь, то каждый получался равным трем часам двадцать первого века. Впрочем, свечи были не одинаковые. Будем в солнечных краях, проверю между двумя полуднями, сколько раз придется переворачивать мои песочные часы.
        На рассвете я убедился, что находимся в проливе, положил судно на курс норд. При устойчивом и свежем западном ветре, дующим в левый борт, побежали со скорость узлов семь. Около полудня увидели небольшое ирландское судно. Наверное, везет скот в Бристоль или Глостер. К сожалению, гоняться за ним некогда. Тем более, что увидев нас, ирландцы сразу повернули к своему берегу. На следующее утро прошли остров Ангсли и взяли курс на устье реки Ди.
        - Здесь начинается земли вашего будущего зятя, там и мой манор, - показал я графу Глостерскому на оконечность мыса Уиррэл.
        - Большой манор? - поинтересовалась его дочь, которая стояла рядом и пыталась меня очаровать.
        - Три деревни, но доход всего тридцать фунтов, - ответил я. - Еще одна деревня возле Линкольна, приносящая двадцать пять фунтов, у меня от вашего будущего родственника Вильгельма де Румара.
        - Так мало?! - удивилась Матильда, которая видела обстановку в моей каюте да и одет я не в пример некоторым рыцарям, сопровождавшим их.
        - Главный мой лен - вот он, - показал я на море. - Он приносит мне больше, чем все деревни вместе взятые.
        Вечером мы ошвартовались к пристани Честера. Меня пригласили переночевать в замке, но я отказался, сославшись на то, что отлив начнется рано утром, с ним уйду. Мне надо успеть добраться до деревни, разгрузить и разоружить судно и вытащить его на берег на зиму. Проверить, как продвигаются работы по подготовке к строительству замка. Потом сесть на коня и прискакать в Честер, чтобы вместе с добравшимися по суше рыцарями и обозом сопроводить невесту и ее родителей к жениху, своему сеньору. Заодно отвезти ему подарок на свадьбу - фунт серебра с каждого лена, дающего доход в двадцать фунтов. То есть, с меня причиталось полтора фунта.
        42
        На свадьбу Ранульфа де Жернона, графа Честерского, и Матильды, дочери Роберта, графа Глостерского, съехались рыцари со всей Англии. Поскольку он придерживался нейтралитета в гражданской войне, поздравить его приехали представители обеих враждующих сторон. Среди них почти не было бедных рыцарей. Если какой и попадался, то это наверняка вассал графа Честерского, приехавший засвидетельствовать почтение своему сеньору и отдать подарок. В замке места на всех не хватало, а большинство жителей отказывалось впускать на постой задаром, поэтому многие ночевали в мужском монастыре неподалеку от города. Я остановился в своем маноре в доме старосты, сорокапятилетнего мужчины с плешью на грушевидной голове и умением никогда не отвечать «да» или «нет».
        Когда я в первый раз, сразу после получения манора, заехал в деревню, он попробовал развести меня, снизить оброк. Мол, погода была плохая, урожай не удался, чужой скот потравил поля и так далее. Я выслушал его, а потом сказал насмешливо:
        - Если снижу в этом году, в следующем таких бед будет еще больше. Я не могу допустить, чтобы вы так страдали. Поэтому заплатите полностью.
        Оброк они платили на День всех святых, который здесь отмечался первого ноября. Я не стал нарушать традицию, пообещал приехать к этому дню.
        Деревни здесь другие. Дома не вплотную, двор к двору, а на некотором удалении друг от друга. Поэтому и не имеют никакой защиты, если не считать забор во дворе. Зато поля огорожены жердями, в три ряда закрепленными горизонтально на столбах. Участки земли большие, четко размежеванные, и работают на них семьей, а не всей деревней, как валлийцы. Земли здесь плодороднее. Урожаи зерновых в полтора-два раза выше.
        Приехал я на свадьбу на двух кибитках и с охраной в лице рыцаря Томаса, который все-таки решил стать моим вассалом, Умфры и Джона и четверых своих матросов, чтобы забрать часть оброка натурой. Гилберта оставил в деревне присматривать за работами по строительству замка и заботиться о жене, которая недавно родила ему сына. Мы с Томасом спали в доме старосты, остальные во дворе на кибитках или на сеновале. Местные крестьяне косили зерновые под корень и солому складывали во дворе. Впервые взял с собой своих псов. Обоих, чтобы не путаться, потому что были очень похожи, звал Гариками. Они были крупнее собак, попадавшихся нам в деревнях по пути. Оба отвели душу, гоняя шавок. Нужны псы будут на обратном пути, когда поедем одни, без большого отряда рыцарей и обоза.
        В церковь, где венчали молодых, я не пошел. Там и без меня хватало народа. Уверен, что граф Честерский не заметил мое отсутствие. Но на пир мы с Томасом приехали. Лошадей оставили на постоялом дворе. Сомневаюсь, что за ними будет надлежащий присмотр в замке, где лошадей и без наших слишком много. Мне указали место в конце стола, но на третьем этаже, где сидели рыцари, владеющие землей. Так как у меня было два с половиной манора, мне хватило места за этим столом. Я бы с удовольствием пировал этажом ниже, где сидел Томас и другие безземельные или малоземельные рыцари. Оттуда легче уйти по-английски. Что мне польстило - это то, что меня начали выделять из толпы.
        - Вон он, Византиец, - услышал я тихий голос за спиной, когда шел по двору возле донжона между рыцарями, ожидавшими приглашения на пир.
        Тут же во дворе на кострах жарили целые туши, нанизанные на толстые жерди: говяжьи, оленьи, свиные, бараньи. Всё это потом отнесли сначала на третий этаж, а то, что осталось, на второй. Чем дольше шел пир, тем больше доставалось бедным рыцарям. Попойка была мрачноватая. Хотя пили, как положено, только при перемене блюд, то есть, перед тем, как начинали раздавать куски от новой туши, все равно застолье набиралось как-то слишком быстро. По обе стороны от меня сидели два пожилых рыцаря. Старость сделала их похожими. Оба вассалы графа Честерского из его ланкаширских владений. Один стоил три манора, другой - два. Раньше я их не встречал. А они уже слышали обо мне.
        - Ловко ты захватил город, - сказал сидевший выше меня обладатель трех маноров.
        - Говорят, граф дал тебе за него два лена, - сообщил сидевший ниже меня.
        Как хорошо было бы, если бы действительность соответствовала слухам!
        - Пол-лена и деньги, - уточнил я.
        - Я один лен выслуживал почти двадцать лет. Второй мне достался от отца, - поделился сидевший ниже, жадно обгладывая говяжий мосол.
        - А я все три получил еще от его отца, - признался сидевший выше.
        - Выпьем за то, чтобы графы были щедрее! - предложил я.
        К этому тосту присоединились и другие рыцари.
        На четвертый день, когда дождь решил сделать перерыв, на лугу у города провели турнир. На склоне холма сколотили несколько рядов деревянных лавок, расположенных амфитеатром. В центре сделали большую кабину на полсотни человек - ВИП-ложу, которую закрыли сверху и по бокам красным холстом. В первом ряду там стояли стулья с высокими спинками. От ристалища трибуны отделяла изгородь из толстых жердей. ВИП-ложу заняли жених и невеста и почетные гости. На лавках расселись дамы и рыцари. Причем и здесь строго соблюдалась иерархия, но в обратном порядке: те, кто побогаче, сидели ниже, кто победнее - выше, дальше от поля сражения. Простолюдины смотрели стоя. Все зрители были с одной стороны, с другой ристалище ограждал ручей, выезд за который рассматривался, как сдача в плен, а по бокам расположились турнирные бойцы. Рыцари разделились на два отряды по двадцать человек. В каждом были как сторонники королевы Мод, так и сторонники короля Стефана. Отряды формировались по территориям и знакомству, а не по тому, за кого перед этим воевал. Вооружены были деревянными молотами, дубинками или просто дрынами. У одних
к шлемам были прикреплены зеленые ленточки, у других - красные.
        - А ты почему не участвуешь? - спросил меня сосед по столу, сидевший там выше, а здесь рядом со мной.
        - Никогда не трачу благосклонность судьбы на развлечения. Может не хватить на настоящий бой, - ответил я.
        Запретил и Томасу, хотя юноша рвался показать удаль. Будет у него свой конь, тогда пусть поступает, как вздумается, а моим рисковать не позволю. Тем более, что он до сих пор не озвучил свои намерения в отношении Эйры. Вроде бы она нравится Томасу. Не пойму, чего он ждет. Некоторые крутые пацаны бывают удивительно робкими с бабами.
        Оба отряда, растянувшись в линию, поскакали друг на друга, но не очень быстро. Из-под копыт летели комья грязи. Сблизившись, каждый начал молотить своего противника, пока тот не падал с лошади. Было много криков, шума от ударов дубинок по шлемам и щитам, ржания лошадей. И зрители орали так, будто сами бьются. Женский визг преобладал. Не знаю, как они отличали один отряд от другого. Рассмотреть ленточки можно было только на тех, кто бился рядом с холмом. Одни рыцарь с большим молотом довольно лихо сбивал своих противников, троих положил. Потом его самого по-рыцарски сзади ударили дубинкой по шлему и свалили с коня. В итоге на лошадях остались два рыцаря из «зеленого» отряда, который и был объявлен победителем. Семь человек, вывалянных в грязи, унесли с поля на щитах, но погибших не было. Обычное мочилово, никакой эстетики. Гладиаторские бои были намного красивее. Там люди шли сражаться за свою жизнь и действовали настолько хорошо, насколько были способны. После этого рыцари долго разбирались, кто кого «взял в плен» и кто кому должен заплатить выкуп за коня и доспехи. Поскольку кое-кто, пока не упал
сам, успевал свалить кого-то, добавлялись взаимозачеты. Во время этой процедуры крика и шума было больше, чем во время сражения. Свежеиспеченная графиня Честерская пожаловала победителям пять фунтов серебра, то есть по пять шиллингов на брата.
        На следующий день сражение повторилось. Я не пошел на него. Пир будет продолжаться еще несколько дней, но бедным рыцарям дали понять, что можно разъезжаться, пора и честь знать. Я поехал в манор, чтобы проверить, как погрузят и закрепят зерно, и какой скот пригнали в оплату оброка. Завтра поедем домой. Староста пытался втюхать зерно и бычков по той цене, по которой продают в городе в розницу. У меня сложилось впечатление, что крестьяне считают рыцарей дураками, которых сам бог велел надуть. Впрочем, большинство рыцарей не умели ни считать, ни писать, ни торговать, зато великолепно грабили, в том числе и собственных крестьян. Разрешали себя обмануть, а потом отбирали столько, сколько хотели. То есть, и тем, и другим важен был не конечный финансовый результат, а возможность реализовать свои лучшие моральные качества.
        43
        Работы по подготовке к строительству замка шли полным ходом. Гилберт оказался толковым управленцем. Лес на указанной мной территории был повален. Сейчас обрубали сучья, распиливали стволы на бренна, которые складывали в штабеля неподалеку от холма, и выкорчевывали пни. Вершину холма срезали, сделав ровную площадь трапециевидной формы: от стороны, обращенной к реке, и к противоположной параллельной и более длинной отходили примерно под прямым углом правая сторона и под большим углом - левая. Теперь холм был высотой метров двенадцать. Склоны пока пологие, но летом их сделают отвесными. В дальнейшем собираюсь облицевать их кирпичной кладкой и сделать кирпичный скос от замковых стен к ним. Мастера по изготовлению кирпичей придут в конце весны. Оказывается, сырые надо сперва высушить, а потом уже обжигать. Сушат на солнце, потому что сушилки делать пока не научились. Мастера должны изготовить и черепицу. Крыть свинцом, как это делают некоторые богатые горожане, мне пока не по карману. Да и тяжеловатая будет крыша. Глиняная черепица дешевле и, как сказали бы в двадцать первом веке, экологичнее.
        Рядом с холмом закончили большой барак для рабочих и кухню с кладовой для припасов. В бараке два камина для отопления. Теперь рабочие спят в тепле и едят горячую пищу. Большая часть лесорубов перепрофилировались в камнерезов. Под руководством двух опытных мастеров режут километрах в трех от холма известняк на блоки, большие, средние и малые, и доставляет их на телегах и арбе к месту будущего строительства. Труд тяжелый, но они знают, за что работают: по возвращению из Линкольна я рассчитался со всеми за предыдущий период. В Англии этой эпохи не так уж и много мест, где есть работа, за которую хорошо и, главное, исправно платят.
        Перед Рождеством я распустил рабочих по домам до марта. У меня появилось больше свободного времени, поэтому занялся обучением своей маленькой армии. С утра вместе с Гилбертом, Томасом, Жаком, Умфрой, Джоном, Нуддом и Рисом тренировались воевать верхом в строю клин - рыцари в первой линии, оруженосцы во второй - или линия и поодиночке. Последние пятеро в легкой броне, как положено оруженосцам, но кое-что у Умфры и Джона, не говоря уже про Жака, получается не хуже, чем у Томаса, что нервирует последнего. Он ведь потомственный норманнский рыцарь, а не какой-то там валлийский лучник. Это при том, что мать и бабка у него англосаксы. Во второй половине дня я или Гилберт занимаемся с молодежью из нашей деревне, а Умфра и Джон заменяют нас в Лесной и Брайтане. Жак возится в нашей деревне с подростками. Он умеет найти к ним подход. В двадцать первом веке из него получился бы хороший учитель физкультуры или тренер детской футбольной команды. В случае опасности я теперь могу выставить не меньше сотни обученных пехотинцев, более половины которых имеют боевой опыт. И с каждым годом мой отряд становится больше,
потому что подрастает молодежь.
        В начале января нашу тихую, размеренную жизнь нарушил рыцарь Рауль, прискакавший под вечер в сопровождении двух оруженосцев. Поскольку я был последним пунктом назначения, рыцарь остался ночевать у меня. За ужином, накрытым на втором этаже, он рассказал мне и моим рыцарям, что страсти сильнее разума:
        - Граф Ранульф начал наводить порядок в Линкольне. Горожане совсем распоясалась, решили, что они имеют не меньше власти, чем их сеньор.
        Ведал бы Рауль, как знаю я, что города скоро не только графу, но и королям покажут, что имеют больше силы и власти!
        - Им не понравились строгости графа, снюхались с королем Стефаном и в Рождественскую ночь открыли ему ворота. Поучилось почти, как у тебя! - с горькой улыбкой сообщил рыцарь. - Почти да не так! В замок они ворваться не смогли, стража была наша. Убили несколько человек и осадили замок. Граф оставил там семью и сильный отряд с Вильгельмом де Румаром, а сам со мной и еще пятью рыцарями прискакал в Честер. Послали гонцов в Бристоль к графу Глостерскому, и собираем наших рыцарей. Чем больше приведешь бойцов, тем лучше.
        Интересно, какой доброжелатель надоумил короля Стефана сделать своим врагом самого сильного сеньора Англии?! Наверное, ему пообещали, что получится также гладко, как у нас. Наверное, были уверены, что попавший в ловушку Ранульф де Жернон, граф Честерский, отдаст все выбитое из короля в Линкольне и после этого останется его верным вассалом. Или собирались посадить его в темницу до окончания войны, как государственного преступника? Скорее, последнее. Только забыли, что в одну ловушку два раза попадают только те, кто из первого раза не сделал выводы. Граф Честерский не настолько глуп.
        - Передаешь графу Ранульфу, что я прибуду с двумя рыцарями, - пообещал я и оговорил условие: - Поскольку рыцарей будет трое, прослужу двадцать дней вместо шестидесяти. Еще двадцать - его брату Вильгельму. Если потребуюсь больше, за отдельную плату.
        - Само собой, - заверил меня рыцарь Рауль, которому показалось странным, что я могу по этому вопросу предполагать иные варианты.
        Своих пехотинцев брать зимой в поход я не захотел. Наверняка всё опять ограничится грабежом деревень. Ради этого не стоит их морозить. Если же будет что-то серьезное, то их заберут у меня и поставят вместе с наемниками-пехотинцами в самое опасное место. Чего жалеть чужих солдат?! А мне они не чужие - они моя сила. Не собираюсь расходовать ее на графа. Отдам только то, что обязан.
        Возле Честера собралось около тысячи воинов. Рыцарей было сотни три. Пехота в основном состояла из валлийцев, которых привел граф Глостерский и которых нанял граф Честерский. Среди них оказался и отряд мое старого знакомого Осуаллта. Видимо, в прошлый раз договорились за моей спиной, хотя валлиец утверждал, что будет воевать только под моим командованием. Кстати, обратно из Честера они добирались по суше и грабили попадавшихся по пути вассалов графа.
        Со мной прибыли рыцари Гилберт и Томас, оруженосцы Жак, Умфра, Джон и Нудд и слуга Рис, пока молодой, чтобы участвовать в бою. Томасу и оруженосцам я выделил по жеребцу, а Рис управлял кибиткой, в которую были впряжены две кобылы. Кибитка везла наши копья, припасы, одеяла и прочие мелочи, а ночью служила ложем мне и Гилберту. Остальные спали под ней или рядом. За кибиткой на поводу шел Буцефал. Я ехал на иноходце, которому за покладистый характер дал кличку Инок. Остальным сменных коней не хватило. Нас сопровождали оба Гарика. Им понравилось путешествовать. По дороге в Честер они бежали впереди, так что я не боялся попасть в засаду. Все мои люди и я сам носили поверх доспехов синие сюрко с моим гербом - белой «розой ветров». На этот раз она была нарисована, каждый луч имел одну белую грань, а вторую синюю, что придавало рисунку рельефность.
        - Теперь нас точно свои не перепутают в бою, - объяснил я отряду, зачем так нарядил их.
        Сюрко с гербами пока не вошли в моду, видел только у некоторых богатых анжуйцев. Сейчас рыцарей с материка почти не было. Отряд Роберта Глостерского состоял из рыцарей, у которых король Стефан отнял лены за поддержку императрицы Мод. Этим ребятам было за что сражаться, поэтому я старался держаться поближе к ним, а не к вассалам Ранульфа Честерского, которые прибыли отбывать положенные шестьдесят дней в году.
        Утром перед отправлением в путь все войско собралось у стен города. Какой-то священник, судя по головному убору, епископ, благословил нас. Вроде бы это был епископ Честерский, с которым мы все никак не познакомимся. Мне это знакомство ни к чему, епископу, видимо, тоже. Он что-то говорил про справедливую войну, которая карает за несправедливость, но я стоял в заднем ряду и не слишком прислушивался. Меня не надо агитировать. В Линкольнском замке сидит в осаде мой сеньор и приятель Вильгельм де Румар. С удовольствием помогу ему.
        Вперед поскакал авангард, состоящий из валлийцев, за ним двинулись рыцари, следом - обоз и в арьергарде - пехотинцы. Я ехал позади рыцарей и впереди своей кибитки, которая возглавляла обоз. Она была меньше всех нагружена и тянули ее сытые, отдохнувшие кобылы, поэтому постоянно вырывалась вперед. Сзади кричали, чтобы мы сбавили ход. Рис придерживал кобыл. Ехавшие впереди рыцари - своих жеребцов. Хвост вилял собакой.
        Переход был тяжелым. Днем шел снег, а по ночам подмораживало. Я ложился спать одетым, укрывался двумя одеялами и плащом, подбитым мехом, но все равно замерзал. Не знаю, как спали оруженосцы на ложах из еловых веток и попон, закутанные в пледы и укрытые одним одеялом. Они плотно прижимались друг к другу, а возле крайних ложились собаки. Как ни странно, никто не заболел. Даже у меня сопли текли не обильнее, чем дома перед походом.
        К Линкольну подошли к вечеру, когда начинало темнеть. Я устал чертовски. Представляю, как себя чувствуют пехотинцы. Остановились примерно в полутора километрах от города на подмерзшей болотистой почве, ровной и открытой, где на нас не могли напасть внезапно. Ночью караулы были усилены, хотя люди от усталости и холода валились с ног. Зато войско короля Стефана, как доложила наша разведка, спало в теплых домах, защищенное городскими стенами.
        44
        Я - «сова», если встану рано, не высплюсь, потом хожу разбитый целый день. Во время перехода, несмотря на то, что мерз по ночам, а может, благодаря этому, спал мало, но высыпался хорошо. Я выбрался из кибитки, стараясь не разбудить Гилберта. Впрочем, рыцарь не спал, лежал с закрытыми глазами, не желая покидать относительно теплое ложа. День выдался не самый неприятный. Небо серое, но ветра нет. Снегопада, скорее всего, не будет. Он прекратился в начале ночи. Земля была припорошена тонким слоем, белым, чистым. Под утро ударил небольшой морозец, поэтому снег стал сухим и мягким. К полудню потеплеет, снег подтает и превратится в кашу. Клин клином надо вышибать, решил я и по русской привычке разделся по пояс, размялся, сделав комплекс упражнений минут на десять, а затем обтерся снегом. Остальные воины смотрели на меня и зябко ежились. Пальцем по виску никто не постучал, но яркие мысли по поводу такого развлечения со снегом были написаны огромными буквами на лицах. Они не понимают, что резкое охлаждение кожи - лучшее лекарство от простуды и других болезней. Мне сразу стало теплее.
        Я оделся и подошел к костру, который разжег Жак. Он всегда встает первым и сразу начинает делать нашу жизнь легче. Над огнем висел котелок с водой. Мы разбавим теплой водой вино и запьем им то, что выделит нам на завтрак интендант графа Честерского, и то, что я добавлю из своих запасов. Нудд и Рис уже пошли за нашим пайком. Умфра и Джон подошли к кибитке, из которой выбрался Гилберт, начали набирать в кожаные торбы овес, чтобы накормить лошадей. Торбу надевают на морду лошади, которая будет есть, ничего не просыпав.
        Весь лагерь проснулся. Отовсюду поднимаются дымы костров. В центре стоят два серовато-белых шатра, в которых разместились графы и их свиты. Рыцари и слуги постоянно заходят в шатры и выходят из них. Все-таки быть графом - это напряжно. Я пока не готов. Впрочем, никто мне и не предлагает. И так повезло, что попал в эпоху, когда умение владеть мечом главнее родословной. Через век или два они все здесь станут англичанами, и чужестранцам будет практически невозможно пробиться наверх. Их по определению будут подозревать во всех смертных грехах. В английской литературе отрицательный герой - обязательно иностранец или потомок иностранцев, хотя сами они - тоже потомки иностранцев. Нудд и Рис принесли большой кусок копченого свиного окорока, пять хлебов и десять пинт (примерно пять литров) вина. Оруженосцам полагалась половина рыцарской порции, а слуге вообще ничего. Рис порезал на куски хлеб и окорок, нанизал на длинные бронзовые шампура, изготовленные в Честере по моему заказу, положил над углями, чтобы немного обжарить. Свинина при нагревании отдает жир, который впитывается в хлеб, который тоже немного
обжаривается, превращается почти в гренку. Получается довольно вкусно. Другие воины сперва смотрели на нас, как на чудаков, потом попробовали и начали сами делать также, только используют обычные обструганные палочки. Жак вылил в котелок с подогретой водой половину принесенного вина и пустил его по кругу. Завтрак для любителей экстремального туризма.
        Мы уже доедали, когда подошел рыцарь Рауль. У него от мороза или вина кончик носа был ярко-красным.
        - Граф зовет, - сказал он и сразу пошел дальше, выискивая еще кого-то.
        Следовательно, будет военный совет, много пустой болтовни, так что можно не спешить. Я медленно доел свой «шашлык», запил вином и отправился засвидетельствовать свое почтение господам графам.
        В шатре Ранульфа де Жернона, графа Честерского, собралось десятка три рыцарей. Приятно сознавать, что входишь в «топ-тридцать» значительного куска королевства Англия. Оба графа сидели на низких трехногих табуретках, а остальные стояли, благодаря чему смотрели на своих сеньоров сверху вниз. Графы потягивали вино из кубков, изготовленных из зеленого стекла в виде рога. Роберт Глостерский узнал меня, показал свой кубок и сказал, улыбнувшись:
        - С перцем!
        Он допил вино и спросил своего зятя:
        - Начнем?
        - Да, - ответил Ранульф де Жернон.
        - Мы собрали вас, чтобы послушать совет, как будем воевать с королем Стефаном, - начал граф Глостерский. - Он в городе с войском, которое больше нашего примерно на треть. Замок они еще не взяли. Там отряд под командованием графа Линкольнского. Он может нам помочь, ударить с тыла.
        - Если ему дадут это сделать, - добавил граф Честерский.
        - Скорее всего, не дадут, - согласился с ним тесть, - но часть войска оставят для этого. У кого есть какие предложения?
        Все молчали, наверное, из скромности, поэтому я поделился своими соображениями:
        - Нам надо заставить его выйти из города.
        - Как? - задал вопрос граф Глостерский.
        - С этой стороны мы в низине, а они будут наверху, так что лучше не соваться. Зайдем с юга, где замок. Там один фланг будет прикрыт рекой, на втором поставим всю конницу и пойдем к городу, - ответил я. - Королю придется или дать бой или снять осаду.
        Графы переглянулись. Как понял по их лицам, они и сами собирались так поступить.
        - Мы тоже пришли к такому выводу, - произнес граф Глостерский. - Только конницу решили разделить на два фланга.
        - Я бы не стал так делать, - возразил я.
        Граф Глостерский, привыкший, что с ним все всегда соглашаются, даже немного опешил:
        - Почему?
        - Потому что разбить два маленьких отряда легче, чем один большой. Поскольку главный удар обычно наносят правым флангом, соберем всех рыцарей на нашем левом, а на правом поставим впереди валлийских лучников и копейщиков, а за ними конников. Пусть думают, что мы тоже разделили тяжелую конницу, но придерживаем ее для обходного маневра вдоль берега, будут ждать там нападения, - ответил я.
        - А если они не будут ждать, и сами нападут? Они быстро сомнут этот фланг и зайдут нам в тыл, - прокаркал граф Честерский.
        - Мне говорили, что валлийцы бегут не сразу. Валлийские лучники охладят пыл рыцарей, а против их пехоты валлийская, надеюсь, продержатся до тех пор, пока мы не сомнем фланг врага и ударим ему в тыл, - возразил я.
        - Какие есть еще мнения? - спросил граф Глостерский.
        - Может, лучше здесь построить лагерь, закрепиться и подождать, когда они сами нападут? - предложил один из рыцарей, которого я впервые увидел только в этом походе.
        - Если бы сейчас было лето, я бы не возражал, - сказал граф Роберт.
        В шатер вбежал рыцарь и сразу крикнул:
        - Они выходят из города!
        Граф Глостерский сразу заулыбался и произнес на латыни:
        - Кого бог хочет погубить, того он прежде всего лишает разума! - Встав, он приказал: - Ранульф, твой центр, справа поставим валлийцев, а я буду командовать левым флангом, где соберем всех рыцарей. - Потом добавил: - И передайте своим солдатам: чем быстрее мы победим, тем быстрее окажемся в теплых домах.
        - На три дня город будет ваш, делайте с горожанами, что хотите, - добавил еще один стимул граф Честерский.
        Видимо, они здорово ему насолили. Я даже догадываюсь, кто там исподтишка воду мутил. Домутятся, как обычно, на свою голову.
        Войско короля Стефана выходило из города. Отряды спускались в низину и там выстраивались метрах в семистах от нас. Король Стефан в очередной раз поступал, как благородный рыцарь. Даже сев на престол, он так и остался всего лишь рыцарем. Если бы он не пропустил императрицу Матильду из осажденного замка в Бристоль, гражданская война давно бы кончилась. Теперь Англия отдувается за его благородство. Впрочем, сейчас оно нам на руку.
        - Поил коней? - спросил я Умфру, вернувшись к кибитке.
        - Нет еще, они доедают овес.
        - Очень хорошо, - похвалил я. - Принеси неполную торбу воды.
        Умфра снял торбу с морды Буцефала, сходил к ручью, берега которого обзавелись ледяной кромкой, набрал воды. Я долил в торбу грамм триста вина и дал выпить коню. Он сперва фыркал, почуяв вино, однако жажда взяла свое.
        - Тоже самое дашь и жеребцам Гилберта и Томаса, - приказал я и пошел в кибитке.
        Шелковые рубаха и штаны, стеганка, кожаные штаны, кольчуга и подшлемная шапка были уже на мне. Рис помог надеть бригантину, нижние и верхние наручи, набедренники, наколенники, поножи и сабатоны. Он надел на меня сюрко и поверх него - пояс с палашом и кинжалом в ножнах. Рукоятку палаша соединяла с поясом длинная цепочка на тот случай, если выроню его. Я надел кольчужный подшлемник, повертел головой, чтобы убедиться, что нигде не трет. Рис подал шлем и расправил и застегнул бармицу. Джон подвел Буцефала. У коня на лбу был наголовник, грудь защищали пять пластин внахлест от середины к бокам, а шею закрывала кольчужная накидка поверх кожаного покрывала. Бока прикрывала длинная и широкая попона. Я с трудом, но без посторонней помощи, забрался в высокое и глубокое седло, к которому справа была прикреплена булава в петле. Рис подал мне щит, а затем принес копье. Оно было длиннее и толще тех, которыми обычно вооружались рыцари. Этим не потычешь во врага. Можешь только направить на врага. Поскольку держишь копье, прижимая согнутой в локте правой рукой к телу, которое, к сожалению или к счастью, не
прямоугольное, острие оказывается направленным влево от головы лошади. Вот я и готов к бою. Осталось раздать ценные указания.
        Гилберт и Томас пока не обзавелись такой хорошее броней, поэтому приготовились намного быстрее меня. Томас часто шмыгал носом и вытирал его рукой. Это его первое серьезное сражение. Гилберт выглядел спокойнее. Он уже побывал в нескольких стычках, правда, не такого масштаба. Оруженосцы тоже были в седлах и при оружии.
        - Гилберт и Томас, встанете в середине строя, в первые ряды не лезьте, у вас броня слабовата. Не расставайтесь, помните, что в первую очередь надо помочь товарищу, - начал я. - Оруженосцы, следуйте за рыцарями на безопасном расстоянии, чтобы помочь в случае необходимости или забрать пленного рыцаря. Жак - старший, слушайте его. Рис, находишься на кибитке, готовый в любой момент начать движение. Если победим, едешь к оруженосцам и вместе с ними в город. Займите постоялый двор, где мы жили. Если он будет занят, тогда любой другой с большим двором, чтобы поместились лошади и кибитка. На воротах сразу повесьте сюрко. - Закончил я менее оптимистично: - Если нам не повезет, быстро скачите к моему манору. Тебя это касается в первую очередь, Рис. Ждите там до вечера. Если не дождетесь меня, окольными путями пробирайтесь в деревню.
        Гилберт и Томас знают, что, если окажутся в плену, должны сказать, что служат мне за деньги, и передать мне через торговцев, где их держат. Попробую освободить рыцарей без выкупа, а не получится, заплачу.
        Из города все еще выходили отряды короля Стефана. Когда войска идут, их кажется больше, чем когда построятся. Зато в строю выглядят более грозными. Наше войско тоже строилось. Пехота в центре и на правом фланге уже была на месте. Валлийские конники разминали своих лошадей позади строя. На левом фланге рыцари только начали съезжаться. Занимать места в первом ряду, никто не спешил. Я думал, уступают место графу Глостерскому и его свите. Вот граф подъехал и встал впереди. На нем был золоченый чешуйчатый доспех. Последний раз я видел такой в Византии. Кроме того, Роберт Глостерский имел наплечи, наручи, набедренники и поножи. Кольчуга двойного плетения и луженая. Шлем с султаном из черного страусиного пера, крестообразным наносником, какой был у моего шлема раньше, и низким назатыльником. Конь «горностаевой» - светло-серый с черными гривой и хвостом - масти. Справа заняли места сопровождавшие его рыцари. Сзади графа стал рыцарь с его хоругвью. Видимо, места слева предназначались для людей графа Честерского, по старшинству. Но в бой - не на пир, поэтому доказывать свое высокое положение никто не
спешил.
        Я остановился слева от графа Глостерского и шутливо и громко, потому что в шлеме слышишь хуже, на латыни приветствие гладиаторов:
        - Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя!
        Роберт Глостерский в ответ улыбнулся и кивнул головой. Он внимательно осмотрел мои доспехи. Видимо, разглядел и выглядывающей из под сюрко кожаный верх бригантины и догадался, что это такое.
        - Неплохо для рыцаря, имеющего всего два манора, - с усмешкой похвалил он. - Ах, да, еще и морской!
        - Сегодня у меня будет возможность сгладить дисбаланс, - шутливо произнес я и добавил серьезно: - Будем надеяться, что в лучшую сторону.
        Места рядом со мной заняли бывшие соседи по столу, пожилые рыцари. Видимо, решили, что выше их никого больше нет. Потом подъехали еще два немолодых рыцаря. После них попытались стать в первую шеренгу несколько молодых рыцарей, в том числе и Томас, но их шуганули более опытные. За построением следил мордастый рыцарь с седыми усами бородой, которого я видел в свите графа Глостерского. Он прикинул, сколько места занимает конница справа от графа, столько же отвел и для тех, кто стал слева. Остальные расположились во второй и последующих шеренгах. Мордастый рыцарь вернулся к графу Глостерскому, занял место справа от него.
        Наш противник тоже выстраивался очень медленно. Такое впечатление, что обе стороны дают время другой передумать и покинуть поле боя. Одно дело мелкие стычки, которые ничего не решают и могут происходить практически бесконечно, а генеральное сражение - это пан или пропал, это конец всей компании или важной части ее. Тем более, что многим рыцарям война была нужнее, чем победа в ней. Правда, в наших рядах находилось много рыцарей, которых война оставила без ленов. Им и нужна была победа. Да еще королю Стефану и графам Глостерскому и Честерскому.
        - Хоругвь короля в центре, среди пехоты, - сказал ни к кому не обращаясь граф Роберт. - Решил сражаться пешим.
        В хоругвях я пока не разбирался, поэтому спросил:
        - А на левом фланге кто?
        Там была всего две хоругви, в отличие от правого, где я насчитал пять.
        - Два Вильгельма, Ипрский и Омальский, - ответил граф.
        Значит, наемникам-валлийцам придется поближе познакомиться с наемниками-фламандцами.
        - А на правом фланге графы Ричмондский, Норфолкский, Вустерский, Нортгемптонский и Суррейский, - продолжил граф Роберт.
        У них было больше пехоты, у нас - конницы, если считать и легкую валлийскую.
        Я смотрел на белое поле, разделяющее две армии. Ровное, без ям. Будет обидно упасть на таком и оказаться растоптанным своими. А ведь с кем-нибудь это обязательно случится. Может быть, со мной. Мысли такие появились потому, что ожидание становилось томительным. Скорее бы началось и как-нибудь закончилось. У меня уже замерзли руки и ноги. Хотелось слезть, размяться и заодно отлить. Но кони стоят близко друг к другу, не протиснешься. Я ногами иногда касаюсь ног своих соседей. Становится неловко, будто сделал это специально. Я быстро отвожу ногу. Наверное, это и есть то самое «чувство локтя».
        Буцефалу вставило вино, и он решил выяснить, уважают его жеребцы-соседи или нет. Особенно ему не понравился конь графа. Буцефал попытался укусить его, но я не позволил.
        - Тихо, Буцефал, - ласково пошлепал я коня по шее.
        - Ах, да, ты ведь тоже Александр! - услышав имя моего коня, произнес граф с наигранной веселостью.
        Ему, как и мне, страшно. Граф Роберт не замечает, что часто и быстро облизывает бледно-розовым кончиком языка пересохшие и побелевшие, тонкие губы. Противник уже построился, но обе стороны не решаются начать сражение. Мы пришли снимать осаду, значит, граф Глостерский сегодня играет красными, должен делать первый ход.
        Этот ход сделали валлийские всадники. Вопреки приказу они выехали перед лучниками и начали кричать оскорбления солдатам противника. Среди всадников я заметил и Осуаллта, который не только кричал, но и вертел меч над головой. Поскольку противник не реагировал, валлийцы постепенно приближались к нему все ближе и ближе. Им и в голову не приходило, что мешают валлийским лучникам, на которых я возлагал большие надежды. И никто не мог остановить их. Обидно будет проиграть сражение из-за горстки хвастливых и недисциплинированных недоумков.
        Случилось то, чего я опасался: Вильгельм Ипрский понял ошибку валлийцев и повел своих всадников в атаку. Рыцарей у него было мало, большую часть составляли сержанты, облаченные в железные шлемы и короткие кольчуги или кожаную броню. Они скакали кучно, не соблюдая строй. Валлийский всадников хватило на пару минут боя, и они дали драла, сперва поскакав к своим, потом поняли, что не прорвутся через строй, и ушли влево, открыв лучникам своих преследователей. Но было уже поздно. Лучники успели убить несколько передних лошадей и их наездников, когда остальные ворвались в их строй и начали рубить бездоспешных валлийцев налево и направо. Те пытались сопротивляться, но ясно было, что надолго их не хватит.
        Пехота короля Стефана медленно пошла вперед.
        - Пора, - сказал я графу, который тоже смотрел в ту сторону, - или проиграем.
        Он повернул ко мне побледневшее лицо, словно не понял, что я сказал. Наверное, у меня лицо тоже не очень воинственное.
        - Пора, - повторил я.
        Пора, повторил в третий раз про себя. От страха у меня защемило в яйцах, по телу пошел расслабляющий жар, а к горлу подкатила тошнота. Я сжал ноги, чтобы избавиться от этих ощущений, и легонько ударил шпорами Буцефала. Ударил - и только потом понял, что сделал. Застоявшийся жеребец сделал шаг, второй, вырываясь из тесноты, которая напрягала его. И мне сразу стало легче. Я не видел, но чувствовал, что стоявшие справа и слева от меня кони тоже пошли вперед. Срабатывал стадный инстинкт: пусть впереди опасность, лишь бы не остаться одному. Я еще пришпорил коня, который пошел быстрым шагом. Справа и слева от меня появились лошадиные морды, которые поравнялись с головой Буцефала. Вперед никто не вырвался. Пройдя половину расстояния, отделяющего нас от противника, я сильнее пришпорил коня, переводя на рысь. Соседние кони сразу догнали его, а жеребец графа даже попытался обогнать. Этого Буцефал не мог допустить, перешел на галоп. Строй нарушился, но это уже было не важно. Чем быстрее мы скакали, тем безопаснее я себя чувствовал. Пока скачу, со мной ничего не случится. Гул сотен копыт наливал уверенностью,
превращал в часть большого и грозного целого, которое сметет всё на своем пути.
        Атака большого отряда тяжелой кавалерии - апофеоз средневекового сражения. Мне говорили, что такое бывает очень редко. Не всем рыцарям удавалось за всю их жизнь поучаствовать в такой атаке, и только единицам - два и более раз. Примерно сто пятьдесят тонн, закованные в броню, неслись на столкновение с другой такой же бронированной массой. Нам осталось только разбиться о нее, уничтожив, но и погибнув. Рыцари умирать не хотят, поэтому редко так атакуют.
        Со стороны мы, уверен, смотрелись красиво. Настолько красиво, насколько это слово применимо к разрушению. Пехота короля Стефана замерла. Казалось, они залюбовались нами. И сам король Стефан тоже должен смотреть на нас с чувством сожаления, что не один из нас. Он - рыцарь и, говорят, не трусливый, как и большинство не очень умных людей.
        Я крепче прижал локтем копье к телу. Ни в кого определенно не целился, потому что не мог никого вычленить. Они стоят плотно, в кого-нибудь да попаду. На скорости километров двадцать в час полтонны веса - сколько там получится этих самых, единиц измерения силы, которые выскочили из моей головы?
        Оставалось метров сто, когда я вдруг заметил, что стена впереди заколыхалась, начала растекаться в стороны. Остановить нас можно было только ценой собственной жизни. Рыцари короля Стефана решили, что лучше быть живыми шакалами, чем мертвыми львами. Их кони тоже спешили убраться с пути скачущего табуна. Лошади - не бараны, лбами не сталкиваются. Они существа пугливые, дерутся только, когда не могут убежать. А если начали убегать от опасности, их уже не остановишь. Как и людей. Судьбу бОльшей части сражений решают первые несколько минут. Одна сторона не выдерживает натиска, оказывается слабее морально. А стоит побежать нескольким человекам - и всё, остальные ломанутся следом.
        Впереди меня рыцарь на вороном коне пытался развернуться, но мешали соседи. У него был большой щит, которым рыцарь попытался закрыться от моего копья. Острие попало выше умбона и легко пробило щит и самого рыцаря, одетого в кольчугу. Древко сильно надавило на мой бок и руку, выворачиваясь влево, пока не сломалось, громко хрустнув. Вместе с этим звуком я услышал и другие: лошадиной ржание, истошные вопли людей, звон железа о железо. Буцефал, подталкиваемый сзади, втиснулся между двумя лошадьми, которые пытались увезти своих рыцарей. Я сгоряча ударил правого рыцаря обломком копья раз, другой. Он даже не оглянулся. Тогда до меня дошло, что бью не тем, чем надо, отбросил обломок и достал булаву, потому что она была ближе. Мой удар пришелся по нижнему краю задней части шлема с черным страусиным пером и низким назатыльником. Я еще подумал, не граф ли это Глостерский? Нет, лошадь была тоже серая, но в яблоках - одна из любимых мастей у английских рыцарей. Рыцарь сразу наклонился вперед, к шее лошади, и больше не выпрямлялся, но и не падал, глубокое седло не давало. Его жеребец продолжал двигаться вперед,
на свободное пространство. Я поскакал следом, догнал еще одного рыцаря, тоже не бедного, и дал и ему по затылку. Это сразу завалился на бок, а потом упал с лошади. Правая нога осталась в стремени. Конь немного проволок своего хозяина по снегу, потом остановился.
        Впереди меня теперь были только сматывающиеся рыцари, а сзади наш отряд развернулся вправо и врезался в пехоту. Рыцари кололи ее копьями, рубили мечами. Пехотинцы начинали разбегаться. Причем левый фланг пехоты тоже драпанул вслед за рыцарями, не дожидаясь, когда до него доберутся. Только центр, где была хоругвь короля Стефана, еще держался. Валлийская пехота под командованием графа Честерского бежала на них, сейчас навалятся. Только на нашем правом фланге отступали валлийцы-лучники, которых гнали солдаты Вильгельма Ипрского. К нам скакали наши оруженосцы. Я поднял руку с булавой, подзывая своих. Первым подскакал Умфра.
        - Вяжите этих двоих, везите к кибитке, - приказал я ему и поспешил к вражеским рыцарям, которые отступили в тыл королевского отряда.
        Их было десятка два. Они пытались остановить разбегающуюся пехоту. К ним уже скакали рыцари нашего отряда. Поняв, что сражение проиграно, они оставили свою пехоту в покое и дали деру. Я погнался за ними. Рубить пехотинцев и без меня найдется кому, а за пленного рыцаря полагается выкуп. Гнался долго. Рыцари сперва скакали к городу, потом увидели выходивший оттуда отряд графа Линкольнского и повернули на юг. Я раньше понял, что им в город дороги нет, и срезал угол, благодаря чему и догнал. Убегающие не обратили на меня внимания, видимо, приняли за своего. Я заехал справа, поравнялся с задним и двинул его булавой. Этот тоже наклонился к шее лошади и падать не стал. Тут только скакавший впереди него рыцарь что-то крикнул остальным. Вместо того, чтобы напасть на меня скопом, рыцари пришпорили коней. Я не стал гнаться за ними. И так слишком далеко оторвался от своих. Как бы рыцари не передумали, и не напали на меня. Я повесил булаву в петлю, остановил коня вырубленного рыцаря, схватив за повод. Сперва подумал, что жеребец вороной, но потом заметил, что у шерсти каштановый отлив. Таких называют
пепельно-вороными. Я снял с головы рыцаря шлем и стянул кольчужный капюшон. Под ним были рыжеватые кучерявые волосы. Крови на затылке не было. Лицо молодое и симпатичное.
        Я забрал у рыцаря ремень с мечом. Глубокое седло не давало вырубленному наезднику упасть, но я на всякий случай прихватил его руки ремнем к луке седла. Коня повел рядом со своим, чтобы подхватить рыцаря, если вздумает упасть. Поехал сразу к городу, куда входили войска победивших графов Глостерского и Честерского. Мимо меня, держась подальше, пробегали поодиночке или маленькими группами пехотинцы короля Стефана. Нападать они не собирались, поэтому и я их не трогал.
        Вскоре мне попался большой отряд, который скакал от поля боя к дороге на юг, по которой ехал я. Между нами было метров двести. Они пересекут мой курс у меня по корме примерно на такой же дистанции, если мы не изменим курсы и скорости. Впереди, судя по хоругви, которую везли следом, скакал Вильгельм Ипрский. Лицо жесткое, костистое, но не лишенное интеллекта. Оно выражало склонность к холодному анализу. Он заметил меня, оценил ситуацию. Меня они вряд ли захватят, ускачу. Но добычу брошу. Задерживаться, рисковать ради освобождения из плена незнакомого рыцаря Вильгельм Ипрский не счел нужным, поскакал прежним курсом.
        Проехав еще метров сто, я почувствовал его взгляд и обернулся. Вильгельм Ипрский, остановившись и повернув коня в мою сторону, смотрел на меня. Его отряд продолжал следовать прежним курсом. Я тоже остановился и повернул коня боком к нему. Теперь они меня не догонят, даже добычу не надо будет бросать. Мы смотрели друг другу в глаза. Мне показалось, что он слышал обо мне что-то, что не сразу вспомнил, а теперь жалеет, что не напал раньше. И еще я понял, что мы встретимся на поле боя и, может, не один раз. Вильгельм Ипрский развернулся и поскакал догонять свой отряд.
        Я повернул коня в сторону Линкольна и увидел, что ко мне скачет отряд всадников. Это был мой сеньор Вильгельм де Румар, граф Линкольнский. Его сопровождали два десятка рыцарей и столько же сержантов. Он мне обрадовался:
        - Ты живой! А мне сказали, погиб. Значит, долго будешь жить. - Графа прямо распирало от радости. - Как мы их, а?! Самого короля Стефана взяли в плен!
        - Жаль! Теперь воевать будет не с кем, - шутливо сказал я.
        - Не бойся, воевать всегда найдется с кем! - заверил меня Вильгельм де Румар, а потом вспомнил, зачем он скакал в эту сторону: - Что это за отряд, с которым ты разминулся?
        - Вильгельм Ипрский. У него сотни две бойцов, не меньше, - предупредил я.
        - Опять ускользнул, сукин сын! - ругнулся граф Линкольнский и утешился: - Без короля он все равно ничто, уберется со своими наемниками к себе во Фландрию. - Тут только он заметил моего пленника: - Кто такой?
        - Еще не знаю, - ответил я. - Он все никак не очухается после моего удара.
        - Это Генри из Стикнея, - подсказал рыцарь из свиты графа.
        - Сын того старого дурака, который получил стрелу в глаз? - спросил Вильгельм де Румар.
        - Он самый, - подтвердил рыцарь и сообщил мне: - Так что парень теперь владелец двух маноров, Стикнея и Сибсея, сможешь получить за него хороший выкуп.
        - Не откажусь! - заверил я.
        Рыцари засмеялись, и мы вместе поехали в город Линкольн.
        45
        Мои вассалы ждали меня на постоялом дворе, посреди которого валялись два собачьих трупа и один человеческий - иудея в черном блио поверх красной рубахи. Ему разрубили желтую шапку вместе с головой. Все знали, что на три дня город наш. Каждый старался в меру сил. Рядом с человеческим трупом Джон и Нудд разделывали хозяйскую свинью, бело-черную и длиннотелую. Уши ее, действительно, были похожи на уши некоторых, не буду показывать пальцем на труп.
        - Зачем собак убили? - поинтересовался я.
        - Это не мы, - ответил Джон. - Сюда первыми пехотинцы пришли, рыцарь Гилберт прогнал их.
        - Как закончите со свиньей, вывезите трупы за город, - приказал я.
        Мой пленник очнулся, когда до города оставалось метров сто. Генри не сразу понял, что с ним произошло. Ему даже показалось, что король Стефан выиграл сражение, что вызвало задорный смех сопровождавших нас рыцарей. Сейчас Генри без посторонней помощи слез с коня, которого вместе с моим расседлали и отвели в конюшню Джон и Нудд. Седла и упряжь положили в кибитку, которая стояла у стены, закрывая проход к дверям в складские помещения.
        Сверху спустились Гилберт, Жак, и Рис. У оруженосца лицо было печальное.
        - Что случилось? - спросил я.
        - Томас погиб, - ответил упавшим голосом Жак.
        Теперь понятно, с кем меня спутали. Он ведь был в сюрко с моим гербом.
        - Не углядел я за ним. Топором жеребцу голову снесли, а потом и Томаса… - Жак чуть не всхлипнул. - Там могилу роют, я его оставил рядом. Сейчас пойду, присмотрю.
        - Возьми коня, - сказал я.
        - Спасибо! - поблагодарил Жак. - Я упряжь и седло с его жеребца снял, в кибитке лежат, а взамен другого захватил, правда, похуже будет.
        - Собирался женить его на Эйре, - сказал я.
        - И он собирался после сражения попросить ее в жены, - рассказал Жак.
        - Значит, не судьба, - вымолвил я. - А где Умфра?
        - Наверху пленных сторожит, - ответил Гилберт. - Твоих, и я одного взял. Твои - знатные птицы: граф Ричмондский и его племянник.
        Я даже присвистнул от радости: теперь деньги на замок будут!
        - А тебе кто достался? - поинтересовался я.
        - Вассал Галерана де Бомона, владелец манора, - ответил Гилберт и задал вопрос, который должен был прояснить наши с ним отношения: - Что будем с ним делать?
        Поскольку Гилберт - мой рыцарь и живет у меня, его трофеи - мои трофеи. Но у меня своих хватает.
        - Он твой. Делай, что хочешь, - и шутливо посоветовал: - Только большой выкуп не требуй, чтобы он долго не гостил у нас.
        - Хорошо, - пообещал Гилберт и повел рыцаря Генри в комнату, где были остальные пленные.
        - Что в складских помещениях? - спросил я Джона.
        Не даром же они кибитку там поставили.
        - Ткани шерстяные, - ответил оруженосец.
        - Много? - спросил я.
        - Много, - ответил он. - В нашу кибитку все не влезет.
        Это ерунда для серьезного купца. Несерьезный не стал бы здесь поселяться на зиму.
        - Купца обыскивали? - спросил я.
        - Солдаты все забрали, когда мы во двор заходили, - ответил Джон. - Нашли у него перстень золотой и кошелек, в котором было с полфунта серебра.
        Маловато для серьезного купца. Я поднялся на второй этаж, в холл, где Рут что-то варила в закопченном, медном котле, который висел над огнем в камине, а ее глупый муж прикладывал мокрую тряпку к подбитому левому глазу. Оба были сильно напуганы, но, увидев меня, расслабились.
        - Я же тебе говорил, что это его люди! Споришь со мной! - бросил хозяин жене. - Господин рыцарь нас в обиду не даст! Мы ведь столько для него сделали!
        - Не дам при условии, что вернете деньги, которые оставил вам на хранение купец, - выдвинул я условие.
        Я не был уверен, что он так сделал. Но где он мог спрятать в чужом доме? Купец понимал, что его и склад уж точно обыщут и все выгребут. Мог, конечно, отнести к единоверцу, но времени у него на это не было. Они ведь не сомневались, что король Стефан победит. Короли всегда побеждают. Или перестают быть королями. По невинности, какую попытался придать своему лицу хозяин, и по тому, как медленнее стала помешивать варево хозяйка, догадался, что попал в цель.
        - Какие деньги?! - очень искренне удивился хозяин.
        - Тебе за что глаз набили? - в ответ спросил я.
        Это всегда сбивает неопытных с толку.
        - Рут защищал от тех, что первыми ворвались.
        - Если не вернешь чужое, Рут защищать будет некому. Граф дал нам Линкольн на три дня, - сообщил я. - Представляешь, что будет с твоей вдовой через три дня?
        Не знаю, что его ужаснуло больше - то, что она станет вдовой, или то, что с ней три дня будут развлекаться другие, но хозяин сломался. Он глянул на жену, которая готова была понаслаждаться три дня, но стать богаче, поэтому не смотрела на него, и тихо сказал:
        - Сейчас принесу.
        Жена наконец-то перестала помешивать варево в котле. И не посмотрела в ту сторону, куда ушел муж. В ближайшие ночи он останется без сладкого.
        В завязанной, кожаной сумке, которую принес хозяин было почти десять фунтов серебра. Это мой трофей, весь пойдет на постройку замка. Я отнес сумку в ту комнату, которую занимал в прошлый раз. Наверх поднялся Рис и помог мне снять доспехи. Шелковое нательное белье было мокрое от пота. И я сразу вспомнил, что перед боем хотел отлить. Теперь желание пропало.
        Переодевшись в свой византийский кафтан, пошел знакомиться с пленниками. Их закрыли в угловой комнате, большой и с двумя узкими бойницами, которые закрывались ставнями изнутри. Одна ставня приоткрыта, чтобы попадал свет. Камина не было, поэтому в комнате холодновато. Нам в походе было холоднее, когда они здесь спали в теплых постелях. Граф Ричмондский был лет тридцати с небольшим. Брюнет. Наверное, поэтому и имеет прозвище Алан Черный. Среднего роста и жидковатого сложения. В доспехах он выглядел грозным, а сейчас, в одной стеганке и шерстяных штанах с носками, не впечатлял. Его племяннику Гилберту де Ганду было лет двадцать. Этот был темно-русым и немного покрепче. У обоих вид предельно заносчивый, высокомерный.
        - Я предлагаю за себя тысячу шиллингов, а за племянника - пятьсот. Доставишь нас в мой замок и сразу получишь деньги. Выезжаем завтра утром, - сразу поставил меня в известность граф Ричмондский.
        - Сколько вы мне заплатите и когда выедем - это я буду решать, - поставил и я в известность графа.
        Сам еще не решил, что с них взять, деньги или землю, и сколько. Надо расспросить у Вильгельма де Румара, почем нынче пленные графы. Он должен хорошо знать расценки.
        - Не забывай, что разговариваешь с графом! - напомнил Алан Черный.
        - Я разговариваю с трусом, который убегал с поля боя, - урезонил его.
        Спесь с моих пленников как ветром сдуло. Рыцарь трусом не бывает, даже когда удирает.
        - Если хотите содержаться в лучших условиях, поклянитесь, что не попытаетесь убежать, - предложил я.
        Генри и пленник Гилберта поклялись первыми. Граф и его племянник последовали их примеру, немного понадував щеки. Я смотрел на эти два надутых ничтожества и понимал всю глупость передачи управления большим регионом по наследству, а не по способностям.
        - Со двора не выходить, это в ваших интересах, - предупредил я. - И помните, что бог наказывает клятвопреступников, как это случилось с вашим королем.
        Стефан поклялся королю Генриху, что признает его дочь Матильду наследницей престола, а потом захватил власть. И моим сеньорам поклялся, что не нападет на них в отместку. Напоминание подействовало на рыцарей. Они верили в наказание за тяжкие грехи, в которым относится и клятвопреступление.
        Мы вместе пообедали вареной свининой, которую приготовила Рут. Она никак не могла пережить потерю купеческого серебра. Или возможности избавиться от глуповатого и трусливого мужа. Пленники сидели за столом, закутанные в одеяла, ели руками, громко чавкали, но посматривали с презрением на меня и моих рыцарей, которых я приучил есть с закрытым ртом и почаще пользоваться ножом.
        После обеда я собрался в замок. Наверняка там сейчас готовятся к пиру в честь победы. Хотя я и не люблю эти шумные и беспощадные застолья, но не прийти было бы неразумно.
        - Зайди в дом эпископа и скажи, чтобы доставили нашу одежду, - попросил граф Ричмондский и, как выяснилось во время обеда, еще и граф Корнуоллский.
        - Зайду, - пообещал я.
        Мне показалось, что в замке собралось раза в два больше рыцарей, чем участвовало в сражении. У победы всегда много родителей. Это поражение круглая сирота. Все три графа были на третьем этаже. Они сидели у горящего камина, а за их спинами толпились рыцари, желающие получить обратно пропорционально вкладу в победу. Ни короля Стефана, ни других знатных пленников в холле не было. Я был уверен, что к венценосным особам, даже пленным, относятся с большим почтением.
        - Мы уже успели похоронить тебя! - сказал шутливо Роберт, граф Глостерский, увидев меня.
        - Не дождетесь! - в тон ему произнес я.
        - Это была самая лучшая атака в моей жизни, - признался он.
        - Ты вовремя ее произвел, - сказал я.
        Мне нужны хорошие отношения с ним, а не лавры полководца. Тем более, что не встречал свое имя в учебниках истории в двадцатом и двадцать первом веках. Граф меня понял и кивнул головой, соглашаясь, что так будет лучше для нас обоих.
        - Говорят, ты захватил в плен рыцаря? - переменил граф Глостерский тему разговора.
        - Даже троих.
        - Когда ты успел?! - удивился Вильгельм де Румар, граф Линкольнский.
        - Я же скакал в первом ряду, - произнес я и перефразировал латинскую поговорку: - А кто приходит на пир первым, тому достаются лучшие куски.
        - И какой кусок тебе достался? - поинтересовался граф Роберт.
        - Алан Черный, - ответил я.
        - Граф Ричмондский?! - Ранульф де Жернон даже вскочил со стула, на котором сидел.
        - Он самый, - подтвердил я.
        - Удачный у нас сегодня день! - счастливо улыбаясь, произнес Роберт Глостерский. - Самый удачный день в моей жизни!
        - Сколько ты хочешь получить за него? - деловым тоном спросил граф Ранульф.
        - Как раз по этому вопросу я и хотел с вами посоветоваться, - ответил я. - Вы, как графы, лучше знаете, сколько не жалко заплатить за свою свободу.
        - Я бы отдал всё, что имел! - то ли в шутку, то ли всерьез сказал граф Роберт.
        - Ты хотел получить Беркенхед, - вспомнил граф Честерский. - Он стоит двух ленов. Готов обменять его на Алана Черного.
        Надо было отдать Беркенхед за захват Линкольна. Но ты пожадничал. Так что теперь заплатишь за два раза.
        - Граф Ричмондский предложил мне за свое освобождение пять ленов, - сказал я. - Думаю, даст и больше.
        - Я дам Беркенхед и еще три лена и двадцать фунтов серебром, - повысил ставку граф Честерский.
        Уверен, что он заплатит и больше, но тогда затаит на меня зло.
        - Эти три манора должны быть рядом с Беркенхедом, чтобы мне удобно было их защищать, - выдвинул я последнее условие.
        Это была сущая ерунда для графа Честерского.
        - Все будут рядом, - заверил он.
        - Договорились, - произнес я.
        - Мои люди сейчас поедут с тобой и, как только доставят его сюда, сразу получишь лены и деньги, - сказал Ранульф де Жернон.
        - Не возражаю, - сказал я, - но мне хотелось бы узнать по поводу еще одного пленника, графского племянника Гилберта де Ганда.
        - Да у тебя день даже удачней, чем у меня! - весело воскликнул граф Глостерский.
        - У него основные владения здесь, на юге графства, возле замка Фолкингем. Довольно большие. Он даже претендовал на мой титул, - рассказал Вильгельм де Румар, граф Линкольнский. - Самый завидный жених в графстве.
        Де Румар знал всех завидных женихов, поскольку имел незамужнюю дочь Хавису, которой уже не меньше двадцати лет. Засиделась в девках. Если она пошла лицом в папу, то не удивительно. И тут меня осенило.
        - Если он женится на твоей дочери, всё графство будет ваше, - подсказал я.
        Видимо, такой вариант уже рассматривался, и жених не заинтересовался, чем нанес оскорбление девушке и ее родителям. Такое не прощают.
        - Думаю, завидный жених потянет на три лена рядом с моим Баултхемом, - предложил я.
        Готов был уступить и за два.
        - Потянет! - быстро и радостно согласился Вильгельм де Румар.
        Месть - самое сладкое блюдо, даже когда остынет.
        Вечером я стал обладателем еще восьми ленов. На пиру меня посадили рядом с графом Глостерским. По его просьбе. Мы мило побеседовали о науке и искусстве. Граф даже знал, что Земля круглая, хотя имел сомнения на этот счет. А вот в то, что она вертится вокруг своей оси и Солнца, не поверил.
        - Она вертится на восток, поэтому западные берега рек всегда выше восточных. Сила вращения действует на реки, они смещаются на запад, пока не упираются в высокий берег, - привел я неоспоримый аргумент.
        - Обязательно проверю это, - пообещал граф и перевел разговор на тему, которая волновала его больше: - Ты участвовал раньше в таких сражениях?:
        - Я трижды водил в атаку рыцарей строем «клин», и был единственным в первом ряду, - ответил ему и добавил то, что он хотел услышать: - Каждый раз было страшно, как в первый.
        Граф сразу расслабился внутренне. Наверное, ему было стыдно за свой страх перед атакой. Здесь принято заявлять, что рыцарь ничего не боится. Ситуация, как с мастурбацией: все занимаются, но никто не признается. Боятся тоже все, но смелые могут пересилить свой страх. Мы с графом Глостерским видели страх друг друга, и видели, как смогли преодолеть его. Это сближает сильнее, чем взаимные пиршества, развлечения или разговоры об общем хобби.
        Утром я выбрался из штабеля бесчувственных тел, попадавших в конце пира на ворох соломы в углу холла. От переедания и кислого вина мне было так погано, что даже похмеляться не стал. Выпил воды, взял с блюда кусок подсохшей, жареной говядины, чтобы заесть противный вкус во рту, и пошел на постоялый двор. На пустых улицах валялись трупы: мужчины, женщины, дети. Девчушка лет пятнадцати валялась совершенно голая, с изуродованным лицом, неестественно вывернутыми ногами и распоротым животом. Кто-то выплеснул на нее все хорошее, что получил от других женщин. Несколько домов сгорели, от руин еще воняло гарью и жареным мясом. Наверное, горели вместе с хозяевами, живыми или мертвыми. К горлу подкатила тошнота, и я выплюнул недожеванную говядину. Жители Линкольна, кто останется живым, надолго сохранят добрую память о Ранульфе де Жерноне, графе Честерском.
        На воротах постоялого двора все еще висел запачканный кровью сюрко покойного рыцаря Томаса с моим гербом, останавливая мародеров. В помощь ему у ворот нес караул Нудд, вооруженный коротким копьем.
        - Поздравляю, мой лорд! - лизнул дальний родственник.
        Интересно, кто его научил основам холуяжа?!
        Мои люди тоже хорошо отметили победу. В холле постоялого двора стоял жуткий перегар, а хозяин спал на полу рядом с Жаком. С кем спала хозяйка - не знаю, но впервые видел ее такой довольной. Она уже готовила завтрак. Я растолкал собутыльников и отослал во двор приходить в чувство.
        - Теперь тебе положена гонфалон (хоругвь), как барону, - предположил Гилберт, когда мы с ним доели яичницу с салом, приготовленную Рут.
        Ему положила больше, чем мне, и несколько раз, как бы случайно дотрагивалась до Гилберта.
        - Пока обойдемся без него, - решил я. - Что мне, действительно, надо, так это еще, как минимум, четыре рыцаря, чтобы шестерых выставлять на службу графу Честерскому, а потом четверых - графу Линкольнскому.
        - Можно будет нанимать, - сказал Гилберт.
        - Можно, - согласился я, - но лучше иметь своих, преданных. Позови-ка сюда Жака, Умфру и Джона.
        Гилберт вышел на галерею и позвал троих оруженосцев, перегружавших ткани убитого купца в кибитку и телегу, которую по моему приказу вместе с двумя кобылами обменяли на захваченного Жаком жеребца и часть тканей.
        - Останешься у меня служить? - спросил я Жака.
        Ответ и так знал. Деваться ему больше некуда. Семья его умерла от мора, когда он с отцом Томаса был в походе.
        - Если не прогонишь, - произнес старый оруженосец.
        - Не только не прогоню, а даже повышу, - сказал я, доставая из ножен палаш. - Становитесь все трое на левое колено.
        Умфра и Джон сразу встали, потому что не ведали, что дальше последует, а Жак знал, поэтому посмотрел на меня с вопросом: ты понимаешь, что собираешься сделать? Я кивнул головой, подтверждая, что нахожусь в здравом уме и светлой памяти. Старый оруженосец опустился на левое колено. Каждый рыцарь имеет право посвятить в рыцари любого, кого сочтет достойным. Поскольку я не настоящий рыцарь, то и посвящение мое будет ненастоящим. Но никто ведь этого не знает. Мы - те, кем нас считают, а не кем являемся на самом деле. Стоявшие передо мной на левом колене три человека более достойны быть рыцарями, чем многие из тех, кто мне здесь встречался.
        Я палашом плашмя ударил Жака по правому плечу и сказал:
        - Встань, рыцарь!
        Он встал, не веря в произошедшее.
        - Встань, рыцарь! - ударил я по плечу Умфру.
        Юноша вставал не сразу, ожидая, наверное, что я скажу: «Пошутили - и хватит!»
        Я ударил палашом Джона по плечу и повторил ритуальную фразу.
        Потом они по очереди опять встали на левое колено, совершили оммаж и поклялись служить мне верой и правдой, причем без единой оговорки. Первым произносил Жак, который хорошо знал, что и как надо говорить. Он преднамеренно опустил оговорки. Умфра и Джон повторили за ним слово в слово, потому что не знали тонкостей. Впрочем, я не собирался злоупотреблять их неосведомленностью.
        46
        Наш обоз движется к Честеру по разбитой дороге, в которой снег смешался с грязью. Снежинки падают крупные, лохматые. Предыдущие два дня было тепло, снег растаял, а сегодня резко похолодало. Я, как обычно, еду на Иноке впереди обоза, который возглавляют моя кибитка и телега с трофеями. Доспехи и жеребцов графа Ричмондского и его племянника выкупил важный холуй первого, такой же заносчивый. За это я содрал с него двойную цену. Холуй попробовал припугнуть меня, благодаря чему я заработал еще на десять процентов больше. Интересно, какую сумму он объявит графу и сколько отщипнет себе? Сам Алан Черный сидит в темнице, закованный в цепи… Видимо, выкуп, который запросил граф Ранульф, пока кажется ему чрезмерным. Уверен, что он скоро передумает: в темноте и железе быстро умнеешь. Гилберта де Ганда выкуп устроил. Готовится к свадьбе, пьянствуя с будущим тестем. Она состоится, когда невеста доберется из Честера до Линкольна. Мы вчера разминулись с ее обозом. Доспехи Генри и пленника, захваченного Гилбертом, везем в кибитке. К задку кибитки принайтован Буцефал. За ним и перед телегой едут на своих лошадях два
пленных рыцаря, закутанные в отобранные у хозяина постоялого двора плед и плащ.
        Впереди меня скачет отряд рыцарей из графства Честер, человек пятьдесят. Они с тыла охраняют крытый возок, в котором везут короля Стефана. Впереди возка едет еще около полусотни рыцарей из Глостершира. Говорят, король дрался до последнего. Когда согнулся меч, взял датский топор. Отбивался, пока не сломалась рукоятка топора. По распоряжению Ранульфа де Жернона, графа Честерского, король Стефан в кандалах, ручных и ножных. Он, шмыгая покрасневшим носом, лежит на соломе, укрытый своим алым плащом, подбитым горностаями, и двумя одеялами, которые дал я. По собственной инициативе. Догадался, что он простудился, и пожалел. Король Стефан понял мой жест по-своему, посмотрел с надеждой.
        - Я вассал графа Честерского, и не продаюсь, - упредил его предложение, - но и с пленными не воюю.
        - Всё правильно, - согласился король Стефан. Он внимательно посмотрел на мое сюрко и спросил: - Ты участвовал в атаке?
        Я был прав: он любовался нами.
        - Да, - ответил я. - В первом ряду, рядом с графом Глостерским.
        - Я хотел повести своих рыцарей в атаку, но меня уговорили руководить центром. Теперь жалею, что послушал их, - признался король.
        - На Ранульфа де Жернона тоже они посоветовали напасть? - спросил я.
        Король Стефан не ответил.
        - У тебя были плохие советчики, - сделал я вывод.
        Он это и без меня уже понял. Поэтому закрыл глаза, заканчивая аудиенцию. Пока довезут до Бристоля, у него будет время многое переосмыслить. Что с ним дальше сделают, не знаю. Но бывшие короли долго не живут.
        Я отъехал на обочину, чтобы вернуться к своей кибитке.
        В это время к возку подъехал мордатый рыцарь с седыми усами и бородкой, который руководил нашим обозом. Звали его Тибо Круглый. Наверное, за форму лица. Увидев одеяла, Тибо спросил раздраженно:
        - Кто ему дал одеяла?!
        Казалось, он сейчас порвет в клочья нарушителя приказа.
        - Я, - ответил ему.
        Неофициально, как самый состоятельный из честерских рыцарей, я был их командиром, следовательно, вторым человеком в обозе. Графы остались в Линкольне на свадьбу дочери де Румара, догонят нас в Честере через несколько дней. Им теперь некуда спешить.
        Мордатый рыцарь Тибо Круглый ничего мне не сказал. В предательстве меня трудно заподозрить. Уж он-то знал, кто начал атаку, и как мне доверяют графы.
        На следующий день мы добрались до Честера. Короля поместили в подвале донжона. Поскольку графы прибудут сюда не раньше, чем через неделю, я повел свой отряд в деревню. По закону подлости начало теплеть. Как только появляется возможность переночевать в доме, так и погода сразу налаживается. Пленных рыцарей я поселил на первом этаже, вместе с Жаком, Нуддом и Рисом. Гилберт с женой и сыном перебрались на второй. Предлагал и теще, но она решила, что я не достоин такой чести, осталась внизу. Ткани сложили в доме у Джона. Я решил продать их в Бресте. Это общий трофей, так что все заинтересованы получить за них побольше. Серебро убитого купца, выкуп за коней и доспехи, плату за убитого вместе с Томасом коня и за графа Ричмондского сложил в сундук. Фион, когда увидела, сколько его там стало, чуть не родила от счастья. Она донашивает последние недели, а может, и дни.
        Эйра поплакала немного по поводу смерти кандидата на ее руку и сердце, а потом решила, что Генри более достоин такого приза, и стала охмурять его. Этот оказался не умнее Томаса, повелся, как котенок на бантик на нитке. Впрочем, от безделья кем только не займешься! Выходить с территории поселка ему нельзя, а внутри него делать больше нечего.
        Мы же устроили загонную охоту. Выдался морозный солнечный день, и жители Морской и Лесной по моему призыву, наполнили лес криками и звоном разных металлических предметов. Опять гнали на поляну, где засели лучшие лучники из моей маленькой армии. Только нас на этот раз интересовали не волки. Когда вслед за зайцами на поляну выскочили олени, я посла болт в крупного самца с длинными рогами, который бежал первым. Опережение взял чуть больше, чем надо, поэтому попал туда, где левое переднее бедро переходит в туловище. Олень на мгновение припал на подогнувшуюся ногу и сразу побежал дальше, прихрамывая. На краю поляны в него попали две стрелы, посланные с противоположных сторон. Всего убили семь самцов и по ошибке одну крупную самку. Четыре туши забрал я, по две отправились в деревни Морская и Лесная. Окорока закоптили, чтобы взять с собой в поход, а остальное мясо съели.
        Я достал из загашника пять луженых кольчуг, которые собирался продать. Теперь острой нужды в деньгах не было. На замок пока не хватает, но я ведь летом не собираюсь сидеть без дела. Зимой отслужу обоим своим сеньорам и до следующего года буду заниматься своими делами. Одну кольчугу взял себе, остальные раздал своим рыцарям. Заодно выдал вновь испеченным рыцарям шлемы. Теперь Жак, Умфра и Джон выглядели, как заправские рыцари, причем не из бедных. Луженую кольчугу мало кто мог позволить себе. Кузнец Йоро и Гетен изготовил нам по новому копью и несколько про запас.
        Я проехал со своими рыцарями по новым ленам и обрадовал их крестьян известием о смене сеньора. Кроме Беркенхеда, граф выделил мне две деревни возле устья реки Мерси, в которых проживало смешанное валлийско-англосакское население, с преобладанием последних, и две валлийские деревни на берегу устья реки Ди, которые шли за один манор. Валлийцы смене владельца обрадовались. Теперь у них появится шанс поучаствовать со мной в походах. У Умфры и здесь были родственники. Мне кажется, у него родственники во всех валлийских деревнях. Я объявил своим новым вассалам, что весной они смогут отработать оброк на постройке замка. Известие пришлось им по душе. Больше здесь негде подзаработать, а обе эти деревни были примерно на том же уровне нищеты, что и Морская, когда я в нее попал. Граф не жаловал своих валлийских поданных.
        Через неделю поехали в Честер, поскольку числились на службе. Нас сопровождали пять оруженосцев, в том числе Нудд, а также кибитка с припасами, копьями и одеялами, которой правил Рис и за которой шел на поводу Буцефал. Пленных рыцарей, их коней и доспехи оставили в деревне. Обычно за рыцаря берут выкуп в половину суммы, которую дают его владения, плюс по пять фунтов серебра за кольчугу и коня, если решит их выкупить. С Гилбертова пленника причиталось четыреста шиллингов за всё, а с Генри, как владельца двух маноров, шестьсот. Они уже сообщили своим родным. Теперь будут ждать, когда привезут деньги. Мне сказали, что процесс этот не скорый. Может растянуться до поздней осени, когда соберут урожай. При этом все вассалы обязаны скидываться на выкуп своего сеньора.
        Графы прибыли через четыре дня после нашего возвращения. Я бы не возражал, если бы они подольше задержались, пока не кончится зима и не наступит более теплая погода. Хорошей погоды здесь не бывает в любое время года. К тому же, солдат спит, а служба идет. За старый манор я уже отслужил графу Честерскому в этом году, теперь тяну за новые пять.
        От Честера до Бристоля везли короля Стефана под усиленной охраной. У его сторонников было время прийти в себя и собраться, чтобы отбить своего лидера. Лучше всего напасть, когда мы будем проезжать мимо Вустершира. Там наших ненавидят со страшной силой. Бедное графство грабили большие армии и маленькие отряды. Выгребли из него все, что там было. Вот только у меня большие сомнения, что остался хоть кто-нибудь, кто рискнет спасти короля Стефана. К нам толпами перебегают бывшие его сторонники. Беспринципность рыцарей поражает меня. Есть особо одаренные, которые умудрились за полтора года несколько раз перелинять.
        До Бристоля мы добрались без происшествий. Там собралась большая армия, в основном перевертыши. Они уже праздновали победу. Я со своим отрядом расположился неподалеку от замка, чтобы не сразу забыли. Действительно, не забыли: всего на четвертый день пригласили на пир. Посадили меня не в самом конце и с правой стороны, с которой сидел и Ранульф де Жернон, граф Честерский. Но он сидел во главе стола, рядом с императрицей Матильдой. Это была женщина лет сорока. Рыжеватые волосы, полное лицо, которое в молодости, наверное, было намного Уже. Поражало выражение надменности. Оно меня сначала оттолкнуло, затем понял, что так Мод скрывает неуверенность в себе, застенчивость, женскую невостребованность. В семь лет ее обручили с императором Священной Римской империи, который был на шестнадцать лет старше, а в двенадцать выдали за него замуж. Большую часть их совместной жизни он или воевал с папами римскими и своими баронами, или болел, так и не успев сделать ребенка. В двадцать три она стала вдовой. В двадцать шесть вторично вышла замуж за четырнадцатилетнего мальчишку, Жоффруа, графа Анжуйского по прозвищу
Плантагенет за привычку носить на шапке дрок (плант - дрок с французского) - по моему мнению, довольно невзрачный желтый цветочек с колючками. Нравиться дрок может разве что за колючки. К исполнению своих супружеских обязанностей муж приступил только через три года. Поговаривают, что исполнял он их только для зачатия наследников. Остальное тратил на фавориток. Подозреваю, что лицо императрицы выражало обычный бабий недотрах. На Матильде или, как ее чаще называли, Мод была черная с золотом туника, поверх которой алое с золотом блио. На голове белая сетчатая накидка, прихваченная тонким золотым обручем. Никаких корон, золотых цепей и прочей ерунды, которая появится позже. Только два перстня на левой руке и один на правой. Руки маленькие, тонкие, холеные. Она ими не брала еду, а накалывала тонким ножичком типа маленького стилета. Пила мало, но опьянела быстро и начала кокетничать с сидевшим наискось Брайеном де Инсулой, лордом Уоллингфордским, моим бывшим пассажиром. Надменность сразу исчезла. Почувствовав мой внимательный взгляд, резко повернула голову и с вызовом посмотрела мне в глаза. Я не
сконфузился, глаз не опустил. Я с бабами никогда не проигрываю в «гляделки». Потому что сильнее их физически и духовно. Она резко отвернулась и что-то спросила своего единокровного брата Роберта, графа Глостерского. Обо мне, потому что он сразу посмотрел на меня. Не знаю, что он ей сказал, лукаво улыбаясь, но императрица смутилась. Чтобы скрыть смущение, надулась, но вскоре опять начала охмурять лорда Брайена. Он у Мод типа мальчика для битья или комнатной собачонки, которой разрешено лизать ступни, но не выше. Иногда, как бы обводя взглядом все сидевших за столом справа, поглядывала и на меня. Интересно, что обо мне сказал ей братец? Наверняка, что-то интересное ей.
        Наблюдая за императрицей, подумал, что хоть и случайно, но вроде бы оказался на нужной стороне. Я точно помню, что Плантагенеты были королями Англии. А вот кто из них и когда - забыл.
        47
        Мы проторчали под Бристолем до начала марта. Каждый день нам говорили, что завтра-послезавтра отправимся в поход. То мы ждали, когда на нашу сторону перейдет еще больше рыцарей. Казалось бы, куда больше, если к нам перебежал даже один из Бомонов, Рожер, двоюродный брат Галерана и Роберта?! То ждали, пока Давид, король Шотландии, придет на помощь. Зачем нужна была его помощь и против кого - понятия не имею. Король Стефан сидит в темнице, закованный в цепи, а другого лидера, имеющего права на престол, у противной стороны нет. У меня было большое подозрение, что императрице не хотелось отправляться в путь в плохую погоду, ждала, когда потеплеет. Она ведь большую часть жизни провела на материке, привыкла к более приятному климату. В конце концов, мы все-таки отправились в путь.
        Шли на Винчестер. Во-первых, там казна королевства; во-вторых, там живет Генрих, епископ Винчестера и папский легат, младший брат короля Стефана. Говорят, он заботится о своей касте попрошаек больше, чем о родном брате из касты грабителей. Поскольку он - папский легат, утверждение им нового короля равнозначно утверждению Папой Римским. По местным обычаям это очень круто. Я уже слышал версию, что битва при Линкольне была своего рода ордалиями, судебным поединком, на котором бог помог одержать победу правому.
        Города нам сдавались без боя. Им, как понимаю, пофигу, кто будет сидеть на троне, лишь бы не грабили. Сдавалось и большинство замков, кроме тех, которые принадлежали фаворитам короля и вряд ли могли рассчитывать на милость победителей. Их владения обирались с особой тщательность, потому что все понимали, что грабежи скоро закончатся. Мы обзавелись двумя кобылами, коровой и прочими нужными в хозяйстве мелочами. Кони, отощавшие на скудном пайке под Бристолем, отъелись на трофейном зерне.
        Винчестер тоже не собирался защищаться. Приехали представители епископа Генриха, переговорили с императрицей Матильдой. После этого наша армия стала лагерем возле города, а императрица и ее ближайшее окружение поселились у епископа. Несколько дней шли переговоры. Торг, видимо, был жарким. Я не стал ждать его окончания. Срок моей службы Ранульфу де Жернону, графу Честерскому, в этом году был закончен. О чем я и сообщил ему. Граф подтвердил, что больше не задерживает меня. Оставалось отслужить его единоутробному брату Вильгельму де Румару, графу Линкольнскому за четыре лена. Для этого я оставил в армии под командованием Гилберта своих новоиспеченных рыцарей, которые всё больше входили во вкус своего нового статуса и очень не хотели возвращаться домой. Дал им двух трофейных кобыл для перевозки поклажи и четырех оруженосцев в помощь. Остальные вместе с кибиткой и коровой пошли со мной в деревню. Вместе с нами шли и два десятка каменщиков под руководством мастера или, как будут говорить позже, архитектора Шарля. Они прибыли в Винчестер из Руана для строительства монастыря, но запоздали, и заказ
перехватила другая артель. Я переговорил с архитектором, объяснил, что собираюсь построить. Заказ был нетипичным. Именно поэтому и понравился Шарлю. А может, потому, что не хотелось возвращаться домой ни с чем. Как я понял, на материке сейчас мало строили. Мы договорились об оплате и питании и отправились в путь.
        На дорогах теперь было намного спокойнее. Сторонники короля старались не привлекать к себе лишнее внимание, а сторонники императрицы вились вокруг нее, надеясь получить незаслуженное. В Честере я купил четыре десятка бычков, чтобы было, чем кормить рабочих. Артель каменщиков по договору имела всего два «рыбных» дня в неделю. Прямо, как в Советском Союзе в последние годы его существования! По памяти тех лет я и сейчас «рыбными» сделал вторник и четверг.
        Дома меня ждало пополнение семейства в виде дочери. Фион чувствовала себя нормально, хотя и пожаловалась, что роды прошли трудно. Однако останавливаться на двух детях не желала. Девочке при крещении дали валлийское имя Керис, аналог русского Любовь.
        Приведенные мной аквитанские каменщики занимались только кладкой. Все подсобные работы, заготовку камней и других стройматериалов выполняли местные жители из всех принадлежащих мне деревень, расположенных на полуострове. Этим я не платил, а вычитал из оброка. Вскоре прибыли мастера кирпичники из Линкольншира, построили три печи для обжига и занялись выпуском продукции. В первую очередь кирпичи пойдут на печи и дымоходы. Я решил сделать на первом этаже основного корпуса кухню с плитами, на которых можно жарить в сковородках и варить в кастрюлях с плоским дном, и духовками, в которых можно печь хлеб, а также кочегарку, которая бы с помощью изогнутых дымоходов отапливала всё здание. Будут, конечно, и камины на других этажах, но в качестве вспомогательных средств обогрева. Затем постепенно облицую кирпичами холм с боков и внешние стороны стен и башен. Мне сказали, что кирпич лучше держит удары стенобитных орудий.
        Стены делали быстро. Внешнюю и внутреннюю стороны выкладывали из известняковых блоков, а в середину наваливали небольшие «дикие» камни, твердые, необработанные, и заливали раствор наподобие цемента. Стены будут шириной три метра и высотой семь с половиной. По углам выступающие круглые башни, чтобы из них можно было вести фланговый обстрел осаждающих. Еще одна, но прямоугольная, - над воротами, которые выходят к реке. В ней будет камера для подъемной кованной железной решетки, над которой сейчас трудится кузнец Йоро. Проход закроют две двери из толстых дубовых досок, оббитых железом. В потолке над проходом сделаем дыры-убийцы для поражения осаждающих сверху. Все винтовые лестницы будут закручены по часовой стрелке, чтобы атакующий, поднимающийся по ней, с трудом мог использовать оружие в правой руке. Через реку перебросим подвесной мост к барбакану - отдельно стоящей башне на противоположном ее берегу. Две угловые башни, что на концах прибережной стены, будут самыми высокими. Здесь наиболее опасное направление. С других трех сторон я собираюсь вырыть возле холма глубокий и очень широкий, метров
сто, ров. Даже не ров, а озеро. Затем на время отведу в вырытый котлован реку и углублю и расширю ее русло возле ворот. Но все равно длина подвесного моста будет регламентировать ширину реки. От барбакана будет идти наклонная дорога по насыпи. Ниже по реке построю водяную мельницу и подниму уровень воды вокруг замка. На стенах и башнях будут делать машикули - навесные бойницы. Они позволят обстреливать и поливать кипятком и расплавленной смолой находящихся прямо под стенами, которых нельзя поразить через бойницы. До машикулей пока не додумались. По крайней мере, архитектор никогда их не делал и не видел нигде. Сверху над стенами и башнями сделаем черепичные крыши. В башнях оборудуем караульные помещения и казармы или отдельные комнаты для рыцарей. Вдоль боковых стен внутри собираюсь расположить в три этажа хозяйственные и жилые помещения. На первом этаже будут конюшня, хлев, кошара, птичник, кузница, амбар. На втором - сеновал, всевозможные кладовые и казармы. На третьем - жилье для гостей, семей солдат, прислуги и беженцев. Возле дальней стены будет главный корпус, в подвале которого разместятся
большой погреб, продуктовый и винный, камеры для лучших врагов и ход наружу, благодаря которому можно будет пройти к небольшой лодке, спрятанной за выступом стены. На первом этаже, как уже говорил, оборудуем кухню, кочегарку и баню. Мне надоело мыться в деревянной бадье. На втором - холл для приемов и мой рабочий кабинет. Кухню и холл будет соединять кроме лестницы еще и примитивный лифт. На третьем - жилые помещения для семьи и лучших гостей.
        Архитектора удивило, что я не собираюсь строить донжон. А зачем он нужен? Вряд ли замок будут штурмовать серьезные силы, а против остальных хватит и того, что построим. Мне он нужен в первую очередь для более-менее комфортной жизни. И окна, начиная со второго этажа, будут широкие, чтобы внутрь попадало достаточно света, и с двойными рамами, чтобы не было сквозняков. Стекла для них я раздобуду.
        Работа прямо кипела. Я с утра до позднего вечера мотался от замка к каменоломням, потом в кузницу, оттуда в Беркенхед, чтобы заказать купцам зерно и скот, или в другие деревни договориться о закупках рыбы. Деньги утекали стремительно. Сундук пустел с катастрофической быстротой. Фион понимала, куда уходят деньги, но каждый раз тяжело вздыхала, когда я выгребал серебряные монеты. За суетой не заметил, как пролетели два месяца и вернулись мои рыцари.
        По их рассказам, императрица Матильда договорилась с «попрошайками», и ее избрали королевой. Недели две шли торжества по этому поводу, а затем она медленно двинулась к Лондону, останавливаясь в каждом городе, чтобы принять поздравления и заверения в любви и верности. Мои рыцари не добрались вместе с ней до столицы, потому что закончился срок службы. Граф Линкольнский поблагодарил их и отпустил, передав мне привет.
        К тому времени прибыла жена плененного Гилбертом рыцаря и привезла за него выкуп. Коня и доспехи он пообещал выкупить осенью. Родственники Генри не спешили расставаться с деньгами. Как я понял, у его младшего брата большое желание самому заправлять в манорах. Поскольку Генри с Эйрой наладили хорошие отношения, предложил рыцарю:
        - Если женишься на Эйре и пообещаешь помогать мне при защите моих маноров в Линкольншире, отпущу без выкупа.
        - Я с радостью женюсь на ней! - заверил меня рыцарь.
        Породниться с состоятельным шатленом и при этом сохранить тридцать фунтов серебра - неплохой повод для радости. Если учесть, что еще и невеста смазливая - так и вовсе повезло. В пятницу он поклялся мне защищать мои лены в Линкольншире, как свои, а потом мы отправились в церковь, где сбылась мечта Эйры выйти замуж за рыцаря. Субботу и воскресенье я сделал для всех выходными, устроил небольшую попойку. В понедельник молодожены под охраной трех рыцарей и шести оруженосцев отправились на двух кибитках во владения жениха. Обратно, в возмещение части расходов на свадьбу, было привезено зерно и пригнаны пять бычков.
        После свадьбы я поручил Гилберту руководить строительством, а сам занялся подготовкой шхуны к выходу в море. Мы ее заново законопатили и просмолили. Занимались этим мои рыцари и подростки, потому что остальные взрослые вкалывали на строительстве замка. Через неделю шхуна была спущена на воду.
        48
        Дул привычный западный ветер и накрапывал мелкий дождь. Шхуна под всеми парусами шла курсом галфвинд со скоростью узлов шесть на юг по проливу Святого Георга. Море казалось серым и унылым. Горы Уэльса прятались в низких облаках. Даже летом пейзажи здесь довольно скучные.
        - Вижу судно! - прокричал из «вороньего гнезда» юнга и показал на юго-восток, в сторону бристольского залива.
        - Ложимся на курс зюйд-ост! - крикнул я рулевому.
        Вахта под руководством Джона начала работать с парусами. После поворота пошли курсом бейдевинд. Шхуна прибавила пару узлов, понеслась быстрее, радостнее, словно ей передалось настроение команды. Всего второй день в море - и уже первая удача.
        Погоня продолжалась часа четыре. Это был ирландский парусно-гребной драккар длинной метров двенадцать. Команда из пятнадцати человек, поняв, что не убегут, взялась за оружие и собралась с левого борта, к которому приближались мы.
        - Если сдадитесь, отпущу живыми, - предложил им, когда между судами оставалось метров пятьдесят. - Мне нужен только скот.
        Ирландцы видели моих лучников, готовых начать стрельбу, понимали, что шансов у них нет. Не оказалось и желания умереть, но не сдаться. Они что-то обговорили, кивая на мои паруса, а потом толстый рыжебородый мужчина, засунув меч в ножны, крикнул:
        - Только скот, нас не тронете?
        - Клянусь! - подняв правую руку, пообещал я.
        - Тогда мы сдаемся, - согласился рыжебородый.
        Его команда попрятала оружие и, когда мы подошли к их борту, приняли швартов и помогли ошвартоваться лагом. Везли они свиней, тридцать пять штук. Не очень крупных, с длинными рылами. Мои матросы опускали двумя грузовыми стрелами две сетки на драккар, ирландцы грузили в каждую по три свиньи. Визгу было, как при катание на «русских горках». На драккаре грузовыми работами руководил рыжебородый толстяк, наверное, хозяин судна. Опускали свиней в трюм. Твиндек я решил не открывать. Груз легкий и необъемный, хватит места и в трюме. Перевалка груза заняла часа два. После чего мы отдали швартовы, помахали ирландцам ручкой и легли на курс бейдевинд, чтобы проследовать в свою деревню. Там свежее мясо ждут две сотни людей, задействованных мною на строительстве замка.
        Дома не задержались. Помылись, переночевали, пополнили запасы воды и еды и вновь отправились в рейс. Всех свиней я забрал себе, пообещав выплатить долю экипажу из следующего груза.
        На этот раз в проливе нам никто не попался, и я повел шхуну к берегам Бретани. Там судоходство сейчас интенсивнее, да и погода получше. По закону подлости задул юго-восточный ветер, из-за которого шли со скоростью узла четыре, если не меньше. Зато он был сухим и горячим, быстро высушив паруса, мачты и надводную часть судна. Я даже приказал открыть и проветрить трюм и твиндек. А сам завалился загорать на ахтеркастле. Мои белокожие, быстро сгорающие матросы втихаря посмеивались над этой моей причудой.
        На подходе к полуострову Бретань заметили конвой из трех больших нефов. Они шли на восток-северо-восток, в пролив Ла-Манш. Мы сделали поворот оверштаг и сменили бейдевинд левого борта на бейдевинд правого, чтобы перерезать им курс. Скорости у нас были примерно одинаковые, так что погоня затянется. Вскоре стемнело, и я приказал зажечь лампу и поставить у компаса, чтобы ночью идти по нему. Небо было закрыто облаками, звезд не видно, поэтому я был уверен, что нефы ночью лягут в дрейф. А мы продолжали идти. Ветер поутих, скорость шхуны упала до двух-двух с половиной узлов. Простоял на вахте часов до двух ночи, потом толкнул Умфру.
        - Как только рассветет, разбуди меня, - приказал ему.
        Каюта за день нагрелась, поэтому я впервые за долгое время разделся до трусов и лег спать. Меня раздражала необходимость спать в верхней одежде. Особенно это неприятно, когда она сырая, липнет к телу. А такова она в Англии почти круглый год.
        Проспал я часа три-четыре, а чувствовал себя хорошо отдохнувшим. В море сон у меня более интенсивный. На палубе было сыро. Шхуна с обвисшими парусами дрейфовала в тумане. В следующий раз буду уточнять, что в случае тумана меня не будить. Приказал спустить паруса, умылся морской водой, а потом размялся с Умфрой на деревянных мечах. Мой рыцарь с каждым днем дрался все лучше. Несмотря на молодость, он теперь не уступал многим английским рыцарям, а в умении парировать удары даже превосходил их.
        К концу тренировки задул юго-восточный ветерок. Он начал медленно разгонять туман. Я загнал юнгу на мачту. Он долго всматривался вперед, потом удосужился оглянуться и завопил:
        - Вон они!
        Караван нефов был у нас по корме. Ночью, как я и предполагал, мы обогнали их. Теперь они были у нас с подветренного борта. Я отдал команды, экипаж быстро выполнил их. Шхуна медленно пошла на сближение с нефами. Я не решил, какой именно буду атаковать и буду ли атаковать вообще? Если они собьются в кучу, лучше к ним не соваться. Подойдем поближе, разберемся.
        Нефы не собирались сбиваться в кучу и не убегали. Они продолжали следовать прежним курсом, будто моей шхуны не существует. Их уверенность в себе настораживала. Может, они сами вышли на охоту? Вроде бы нет, сидят глубоко, значит, груженые. На всякий случай я решил атаковать судно, идущее в конвое замыкающим. Оно было чуть меньше остальных, метра двадцать два длиной и около семи шириной. Две мачты с латинскими парусами. Сидит глубже двух других, потому и отстает немного.
        - Приготовить щиты по левому борту! - приказал я, хотя сейчас цель была с правого борта.
        Матросы быстро нарастили фальшборт с левого борта деревянными щитами из толстых дубовых досок. Между щитами были щели для стрельбы. Мои ребята уже видели, что может наделать болт из арбалета, поэтому больше не подставлялись.
        Когда до нефа оставалось примерно полтора кабельтова, я приказал поворачивать вправо и убирать грот и грота-стаксель. Скорость шхуны сразу упала. Теперь мы шли наперерез курсу нефа, теряя ход. Там наконец-то засуетились. Мне кажется, они до последнего не верили, что на них осмелятся напасть.
        - Бейте по возможности! - приказал я лучникам.
        Они сразу начали обстреливать неф, до которого теперь было метров триста и дистанция быстро сокращалась. Там собирались, видимо, поменять курс и перенести парус. Рулевые весла они переложили, зато с парусами работать было больше некому, потому что лучники убили несколько матросов, а остальные попрятались. Неф начал заваливаться влево, паруса залопотали. На его форкастле и ахтеркастле появились арбалетчики. Двое сразу поплатились за свою самоуверенность, получив по стреле. Остальные решили не высовываться.
        Неф дрейфовал, потеряв скорость, а шхуна медленно приближалась к нему. Я несколько раз прокричал обещание жизни тем, кто сдастся. Никто не откликнулся. Наверное, они ждали помощь от других нефов, но те сохраняли курс и скорость. Как будут говорить англичане лет через шестьсот-семьсот, каждый несет свой чемодан. Когда приблизились метров на двадцать, к нефу полетели две «кошки». Те, кто их бросил, сразу присели за фальшборт. И вовремя, потому что над их головами пролетели болты, пущенные из щелей в фальшборте. В ответ полетели стрелы. Мои матросы, сидя на палубе, тянули лини «кошек», подтаскивая шхуну к нефу. Шхуна была выше, поэтому, чем ближе оказывались суда, тем меньше оставалось преимуществ у арбалетчиков. Вскоре они стали видны, как на ладони, лучники быстро их перебили. Меня поражала скорость и точность, с какой валлийцы посылали стрелы. Суда соединил трап, по которому на неф перебрались я, Умфра, Джон и еще пять человек с мечами и копьями. Когда мы подошли к кормовой надстройке, из капитанской каюты послушался испуганный голос:
        - Мы сдаемся! Мы тоже христиане, не убивайте нас!
        Мне вообще-то по барабану, христиане они или нет. Я не убиваю тех, кто сдается, не зависимо от национальности и конфессии.
        - Бросайте оружие и выходите! - приказал я.
        Из каюты вышел генуэзец с черной кучерявой шевелюрой, макушку которой прикрывала маленькая круглая розовая шапочка, короткой холеной бородкой на ухоженном лице, покрытом загаром. Карие глаза его быстро бегали из стороны в сторону. В правом ухе висела золотая серьга с розовой жемчужиной. На генуэзце была розовая шелковая туника длиной ниже коленей, а сверху что-то типа кафтана к короткими рукавами, черного, с золотым узором по подолу. Ремень с золотой или позолоченной застежкой, а на нем висят пустые ножны с золоченым наконечником. На ногах кожаные сандалии, порядком разношенные. Видимо, не ждал гостей, не успел переобуться.
        - Я заплачу выкуп! - сразу сообщил он.
        - Сколько? - поинтересовался я.
        - Сколько скажешь, - заверил генуэзец, сразу обретая уверенность.
        Я не знал, сколько стоит генуэзский купец. По аналогии с рыцарем, половину его владений. Но каковы они? Неф с грузом стоит, наверное, не меньше сотни. Но ведь это не все, иначе бы не было из чего заплатить выкуп.
        - Сто фунтов серебра, - заломил я.
        Сумма не смутила купца.
        - Это слишком много! У меня столько нет! - запричитал он, но я заметил, что делает это по привычке торговаться.
        - А я думаю, что мало… - медленно произнес я.
        - Сто так сто, договорились! - быстро произнес генуэзец.
        - А где ты их возьмешь?! - поинтересовался я.
        - Зайдем в порт и, если там будут любой генуэзский купец, я сразу заплачу, - пообещал он.
        - В каком порту они точно будут - Бресте или Кане? - спросил я.
        - Лучше в Брест, - ответил купец.
        - Какой груз везешь? - спросил я.
        - Разный, - ответил он.
        - Стекло есть для окон или витражей? - спросил я.
        - Нет. Его очень трудно везти, бьется, - объяснил купец.
        - Да уж, - согласился я.
        - Готов выкупить свой груз еще за… двадцать фунтов, - предложил купец.
        Значит, груза этого по местным ценам фунтов на сто. Ладно, не будем обирать его до нитки.
        - Пятьдесят за груз и еще пятьдесят за судно. Всего двести, - подсчитал я.
        - Откуда у меня столько денег?! - завопил купец.
        - Тогда судно и груз останутся мне, заплатишь только за себя, - решил я.
        В душе генуэзца жадность быстро договорилась с расчетливостью.
        - Но ты больше ничего у нас не будешь брать, - добавил он условие.
        - Согласен, - произнес я, хотя очень хотелось отнять у него серьгу с жемчужиной. Никогда не видел такую большую и красивую.
        Купца я прихватил на шхуну, поселил в теперь уже рыцарской каюте вместе с Умфрой и Джоном. Оставшиеся в живых члены экипажа нефа развернули его на юго-запад и повели вслед за нами.
        Вечером я пригласил на ужин генуэзца. Юнга принес нам две тарелки с вареным мясом, которое еще парило, свежий лук и хлеб. Генуэзец очень удивился, увидев вареное мясо на столе.
        - Не боишься пожара? - спросил он, запивая мясо вином, бочонок которого передали на шхуну вместе с ним. Купец старался выглядеть веселым, но видно было, что опасается за свою жизнь.
        - Больше боюсь испортить желудок, питаясь всухомятку, - ответил ему, тоже запив мясо приятным, легким вином. - Какое хорошее!
        - Подарю тебе бочонок, - пообещал польщенный генуэзец.
        - Почему другие два нефа не помогли тебе? Разве вы не доваривались отбиваться вместе? - поинтересовался я.
        - Договаривались помогать друг другу, но теперь они продадут свои товары дороже, потому что предложение будет меньше, - ответил купец и улыбнулся, предвкушая месть.
        - А где можно купить прозрачное стекло для окон? - поинтересовался я. - Хочу застеклить окна в своем замке: надоели сквозняки.
        - Да, погода у вас здесь не самая лучшая, - произнес он и только потом ответил на вопрос: - У мавров. Цветные стекла и наши мастера умеют делать, но самое лучшее прозрачное - у нехристей, - и добавил шутливо: - Дьявол отдал им секрет в обмен на их души!
        - На западном побережье Иберии есть христианские порты? - спросил я.
        - На самом севере есть Корунья королевства Кастилия, а южнее ее - Опорто, который входит в бывшее графство, а с позапрошлого года королевство Португальское. Правит там Афонсу, сын Генриха Бургундского.
        Опорто - это, видимо, будущий Порту.
        - Сильное королевство? - задал я вопрос.
        - Откуда им быть сильными?! - снисходительно произнес генуэзец. - Земли у них бедные, мастера плохие. Наши покупают у них шерсть, мед, воск. Иногда лошадей. Попадаются у них хорошие арабские скакуны, отбитые у мавров.
        - А Лиссабон чей? - поинтересовался я.
        - Мавров, - ответил он.
        - Большой город? - спросил я.
        - Не знаю, никогда не был. Говорят, побольше Опорто, - сказал генуэзец.
        На ночь легли в дрейф. Я усилили караул, но происшествий не было. Видимо, купец не много потеряет, заплатив двести фунтов серебра.
        К вечеру следующего дня оба судна встали на рейде порта Брест. Генуэзца на моем яле отвезли на берег. Вернулся он с тем самым иудеем, которому я продал неф в прошлом году. Он не сильно удивился, увидев меня. Заходя со мной в каюту, попросил генуэзца подождать на палубе.
        - Узнал твое судно. Очень отличается от других, - сказал он, выпив генуэзского вина, которым я его угостил.
        - Построено по моему проекту, - похвастался я.
        - Не продашь мне его? - спросил он. - Заплачу хорошо.
        - Нет, - отрезал я.
        - Как хочешь, - решил не настаивать иудей. - На сколько вы с ним договорились?
        - Двести фунтов серебра, - ответил я.
        - Что будет после того, как он тебе заплатит? - продолжил он допрос.
        - Генуэзец отправится на свое судно и сможет катиться, куда захочет, а я снимусь с якоря и уйду искать новую добычу, - сообщил я.
        - Не нападешь на него во второй раз? - спросил он.
        - Я - барон, мое слово дорого стоит! - сказал я с наигранным возмущением.
        - Я не хотел обидеть! - заискивающе глядя мне в глаза, заверил иудей. - Боюсь потерять из-за него такие большие деньги.
        - Не потеряешь, - заверил я. - Он на обратном пути обещает расплатиться или вексель выпишет?
        Векселями пользовались византийские купцы. Переняли ли их опыт генуэзцы?
        - Мы еще не решили, - увернулся от ответа иудей.
        Значит, векселя уже ходят. Запомню, может, пригодится.
        - Завтра утром заплачу за него, - сказал он. - Не обижайся барон, но сделаю это только на причале, где будет городская стража.
        - Не возражаю, только не вздумай учинить какую-нибудь пакость. Ты умрешь первым, - предупредил его.
        - Я - деловой человек, мое слово дорого стоит! - с заискивающей улыбкой перефразировал он меня.
        На следующий день на причале я принял от него по весу двести фунтов серебра. Оно было в четырех кожаных мешках, по пятьдесят фунтов в каждом. Привезли его в возке, запряженном понурым мулом с длинными ушами. Он постоянно прял ими, отгоняя мух, которые тучами вились над ним. Охраняли возок десять городских стражников, вооруженных короткими копьями и мечами. Все в возрасте за сорок, медлительные и расслабленные. Не знаю, от кого они смогут защитить. Со мной на яле приплыли шесть лучников, которые за пару минут расправятся с ними. Передав серебро на ял, я подтолкнул купца к иудею и пошутил:
        - Теперь твой черед стричь его!
        Иудей не смог скрыть радостную улыбку.
        Прибыв на борт шхуны, я сразу приказал сниматься с якоря. Выйдя из бухты, повел шхуну на юго-запад. Пойдем посмотрим, что там творится в двенадцатом веке на Пиренейском полуострове.
        49
        Эта бухта находилась южнее Лиссабона. В нее впадала небольшая речушка, достаточно глубокая, чтобы во время отлива шхуна не садилась на мель. Берега ее заросли лесом, деревьев в котором вроде бы было меньше, чем в британских или ирландских, но пробираться было труднее из-за обилия кустарников, большая часть из которых была с колючками. Поэтому ранним утром, пока было не очень жарко, оставив на шхуне охрану, мы прошли на яле несколько километров вверх по реке до того места, где она разливалась, становясь шире, но мельче. Здесь ее можно было перейти в брод. С обеих сторон к броду подходила дорога. Почва здесь каменистая, трудно определить, часто пользуются дорогой или нет. Понаблюдаем - узнаем. Мы замаскировали ял метрах в ста ниже по течению и заняли позицию по обе стороны от дороги.
        Солнце начало припекать. Середина лета - не самое приятное время года на Пиренейском полуострове, если ты не лежишь на пляже или у бассейна. Мои матросы, не привыкшие к такой жаре, совсем расклеились. Они разделись до рубах, но все равно мокрые от пота. Кожа почти у всех белая, из тех, что не темнеет при загорании, а краснеет, обгорает.
        Прошло больше часа, когда с юга послышался цокот копыт. Скакал отряд в два десятка всадников. Трое в белых чалмах, стеганных, зеленых халатах и с круглыми, средних размеров щитами и длинными копьями ехали метрах в пятидесяти впереди. Лица смуглые, с черными усами и у одного еще и короткая бородка. У христиан усы без бороды считаются вызовом общественному мнению или моде. За этими тремя ехали по двое в ряд шесть всадников в белых чалмах, намотанных на железные остроконечный шлемы, и бурнусах, под которыми скрываются, как догадываюсь, кольчуги. У них были луки длиной чуть более метра и маленькие щиты, которые висели на спинах. Потом ехал на красивом белом иноходце их командир, тоже весь в белом, но без копья или лука, только с круглым щитом среднего размера, покрашенного в зеленый цвет и с белой арабской вязью по кругу. По-арабски читать не умею, но готов поклясться головой Пророка, что написано что-нибудь из Корана. За командиром по двое в ряд следовали конные копейщики, похожие на тех, что ехали впереди.
        Я, как обычно, выстрелил в командира. Был от него слева, поэтому болт попал в грудь над щитом. Мавр сперва отшатнулся назад, затем попробовал податься вперед, но вместо этого завалился вправо, упал с коня. Его отряд тоже продержался недолго. Первыми убили лучников, затем перещелкали копейщиков. Только один из ехавших позади командира успел развернуться и проскакать метров тридцать, пока его не догнали две стрелы. У мавров седла низкие, в них в бессознательном состоянии не удержишься.
        На командире под чалмой был стальной шлем с золотыми узором в виде замысловатых линий. Волосы темно-русые. Лицо показалось мне славянским с примесью тюркских кровей. Такие часто попадаются среди болгар. На руках пять золотых перстней, два с бриллиантами, а остальные с рубинами. Под бурнусом, как я и предполагал, была кольчуга с рукавами до середины предплечий, изготовленная из очень маленьких и плоских колец. Весила она от силы килограмма четыре, а по прочности не уступала английским, а может, и превосходила, потому что болт, выйдя из спины, не пробил ее с другой стороны. На широком кожаном ремне с приклепанными овальными золотыми бляшками, на которых было что-то написано красивой, витиеватой, арабской вязью, на каждой другой текст, висел, как я подумал, меч. На самом деле в ножнах из черного дерева и с золотыми вставками хранилась сабля с лезвием из дамасской стали, имеющим дол и елмань, позолоченной гардой, рукояткой, обмотанной тонкой золотой проволокой, и вставленным в круглый набалдашник алмазом. После палаша сабля показалась мне необычайно легкой. Воздух рассекала со свистом. О такой сабле я
мечтал еще в шестом веке. Под кольчугой была шелковая рубаха, а на ногах - широкие шаровары или что-то похожее на них. Обут в сапоги с закругленными носками, стачанными из тонкой кожи. В седельной сумке командир вез кожаный кошель, полный золотых арабских монет и серебряных, в основном христианских, четки из черных камней, наверное, агатов, и плоскую серебряную флягу емкостью примерно в пол-литра и заполненную крепким вино. Был бы я верующим, сказал бы, что мавр пострадал за несоблюдение законов шариата. Однако живут они богато. Не многие английские бароны возят при себе на мелкие расходы столько денег. Я уже не говорю о сабле, ремне, перстнях…
        Пока отряд собирал трофеи, я приказал четырем матросам облачиться в бурнусы и чалмы, сесть на коней и проехаться по дороге, одной паре на север, а другой на юг, и посмотреть, нет ли там чего-нибудь интересного. Трупы отправили вниз по реке. Оставшиеся охранять шхуну поймут, что у нас все в порядке и что им светит доля в добыче. Лошадей завели в лес. Пусть отдохнут в тени деревьев, пощиплют травку. Правда, травы здесь маловато, в основном кусты растут.
        Первыми вернулись разведчики, посланные на юг. Они сообщили, что милях в трех от реки находится замок, а дальше - большая деревня. Посланные на север доложили по возвращению, что милях в четырех тоже деревня, но небольшая. Я поехал со всеми четырьмя на юг, чтобы посмотреть на замок.
        Он стоял на плоском холме. Шестиугольный - в виде конверта, у которого обрезали острый угол и расположили в этой самой короткой стороне ворота в прямоугольной надворотной башней. Ворота были закрыты, а мост поднят. Замок окружал ров, скорее всего, сухой, и серо-желтые каменные стены высотой метров шесть с круглыми башнями по четырем углам, которые были выше метра на три. В центре замка - каменное здание одной высоты с башнями. На донжон не похоже. Окна верхнего этажа большие и закрытые вроде бы деревянными ставнями. Деревня располагалась примерно в километре от замка. Обнесена стеной метра три высотой, сложенной из такого же серо-желтого камня. Из-за стен выглядывали дома с плоскими крышами. Между ней и замком находились светло-желтые, скошенные поля. Что там за деревней - не было видно. И замок, и деревня казалась вымершими, хотя до начала сиесты еще пара часов.
        Мы вернулись к реке, где все трофеи уже были собраны и погружены в ял. Я отправил часть экипажа на яле к шхуне, чтобы разгрузили трофеи, а вместе с остальными спустился на лошадях по берегу реки метров на двести ниже и там устроил привал. Три человека остались у дороги вести наблюдение. Примерно через час прибежал один из них и доложил, что от деревни к реке движутся две груженые арбы, запряженные волами. Значит, нас не заметили ни в замке, ни в деревне. Я приказал не трогать крестьян и сообщать мне, если появится кто-нибудь побогаче. К сожалению, до вечера мимо нас ездили и ходили только бедняки.
        Вернулся выгруженный ял. На нем привезли три «кошки». Ял опять замаскировали в кустах, рядом оставили пастись стреноженных лошадей с двумя караульными, а остальные с наступлением темноты выдвинулись к дороге.
        На юге ночи темнее и звезды кажутся ярче и ближе. Звуки здесь тоже слышатся четче и громче. Стук копят разбудит не только обитателей замка, но и жителей деревни, поэтому я повел отряд пешком. По обе стороны дороги рос лес. В нем постоянно что-то шуршало, трещало, скрипело, ухало, пищало. Многие звуки были незнакомы валлицам. Мы часто спотыкались в темноте. Преодолев половину пути до замка, я сделал привал. Южане высыпаются во время сиесты, и многие первую часть ночи бодрствуют, ждут, когда земля отдаст накопленное за день тепло, и только потом ложатся спать.
        Вскоре на небе появилась молодая луна. Она тоже казалась ярче и ближе. Всё вокруг словно посеребрили. Такое впечатление, будто смотрю старый черно-белый фильм в темном кинотеатре. Рядом сидели или лежали другие зрители. Большинство смотрели на небо и прислушивались к непривычным ночным звукам. И, само собой, к гудению комаров, которые слетелись к нам, как мне показалось, со всего полуострова, чтобы подхарчиться заморской кровкой.
        К замку подкрались с дальней от ворот стороны. Я опасался собак, но то ли их вообще не держали, то ли слишком хорошо накормили на ночь. Ров был глубиной всего метра три, сухой и с обсыпавшимися, пологими склонами. Видимо, давно не приводили в порядок. Кое-где в дно рва были воткнуты заостренные колья, но большая их часть упала. Все три «кошки» зацепились за стену с первой попытки. Мне каждый раз чудится, что они производят столько шума, что обязательно должны разбудить охрану. Поэтому с нетерпением жду, когда на стену поднимутся первые мои матросы. Или их там ждут, или охрану ждут неприятности. В этот раз пошло по второму варианту. Следом поднялся я с двумя своими рыцарями. Подождали третью тройку, после чего одну Умфра повел по стене налево, а вторую Джон - направо. Я остался ждать, когда поднимутся все члены отряда. Трех человек оставил возле «кошек», а остальных повел по стене к правой башне, потому что луна освещала ее внешнюю сторону, а внутренняя была затемнена. Верхнюю площадку башни должны были зачистить люди Джона, если там был кто-нибудь, в чем я сомневался. Вниз вела винтовая каменная
лестница. Она привела нас в высокое душное помещение, заполненное чужими, непривычными запахами. Я долго стоял, привыкая к темноте, слушал дыхание спящих людей. Их было четверо, спали по двое на низких помостах. Я положил руку на плечо стоявшего за мной матроса и повернул его к ближнему помосту и легонько подтолкнул. Сам пошел к дальнему. От спящего там тучного человека исходил жар. Даже через рубаху тело его казалось горячим. Он никак не хотел просыпаться, что-то бормотал во сне. Я подумал, что разбудил его, и резанул толстую шею. Мавр издал звук, похожий на вскрик и хрипение одновременно, и разбудил соседа. Тот что-то спросил. Я не понял, но ответил на арабском:
        - Ляа (Нет).
        Сосед еще что-то спросил уже более тревожным голосом. Наверное, почувствовал запах крови.
        - Ляа, - тихо повторил я, закрыл его рот рукой и перерезал глотку.
        Мавр успел издать несколько негромких звуков, однако разбудить никого не смог, потому что все на этом этаже были уже мертвы.
        Уровнем ниже спали мужчина и женщина. Наверное, перед сном позанимались сексом: спали, как убитые. К ним подошли двое матросов. Первой убили женщину, потому что они обычно спят более чутко, а вторым - мужчину. Ниже был выход во двор. Здесь располагался небольшой садик с круглым фонтаном в центре. Я попил воды и помыл руки. Попили воды и остальные. Я разослал три тройки в остальные круглые башни. Сам с четырьмя матросами подошел к зданию. Оно было четырехэтажным, с большими окнами на всех этажах, закрытыми деревянными ставнями-жалюзи. Дверь была на первом этаже. Закрытая изнутри. Так понимаю, это не донжон, а жилой дом. С другой стороны была еще одна дверь, более широкая и с навесом над ней, тоже закрытая. В этой, большей, части двора вдоль крепостных стен располагались двухэтажные пристройки, скорее всего, хозяйственного назначения. На наше счастье, собак здесь не жаловали. Зато кур держали. Петух прокукарекал так неожиданно и громко, что я испуганно вздрогнул и схватился за рукоять сабли, которую нацепил на ремень вместо палаша. Ему ответил второй, а потом еле слышно отозвались несколько петухов
в той стороне, где деревня.
        Вскоре к зданию начали тихо подходить отряды и докладывать, что порученную им территорию зачистили. Последними бесшумно вынырнули из темноты Умфра и Джон со своими подчиненными.
        - Только один человек был на стене, остальные спали, - шепотом доложил Умфра.
        Видимо, жизнь у них тут была слишком сытая и спокойная.
        - С той стороны фонтан, пойдите попейте, умойтесь, а потом ты, Джон, разместишь своих людей на стенах, чтобы держали под прицелом этот двор, а ты, Умфра, будешь ждать у двери, что с той стороны здания, - шепотом сказал я.
        Нам ни к чему лишний шум. Подождем, когда проснутся обитатели здания и сами откроют нам двери. Скоро уже рассветет. Мы присели у стены здания по обе стороны от двери. Стена была шершавая и теплая. Откуда-то доносился аромат роз, который с трудом пробивался через ядреный запах навоза. Я вдруг почувствовал, что устал. Дрема накатила и накрыла меня.
        Проснулся от звука шагов. Кто-то, шаркая, приближался к двери изнутри. Дверь была широкая, полукруглая, с двумя надраенными, бронзовыми, поперечными полосами, открывалась наружу. Открыла ее старуха с маленькой головой, покрытой густыми волнистыми седыми волосами, одетая в серо-белую, помятую рубаху длиной почти до земли. Старуха оторопела, увидев меня. Я зажал ей рот и втащил внутрь здания. Мимо нас бесшумно вскользнули мои матросы. Старуха обмякла. От нее завоняло мочой. Наверное, в сортир спешила. Я открыл ближнюю дверь. Там лежали два больших тюка. Затолкнул туда старуху и закрыл дверь на запор.
        С другой стороны в здание вошел отряд Умфры. На первом этаже находились комнаты слуг-мужчин. Их не стали будить. Двое матросов остались охранять их сон и покой. На втором находились две большие комнаты, устланные толстыми и красивыми коврами с разбросанными по ним разноцветными подушками. В левой, более нарядной, лежали на тахте двое толстых мужчин с безволосыми лицами, одетые и с кривыми кинжалами на поясах. Подозреваю, что это евнухи. Они уже были с перерезанными глотками. В правой на стенах висело оружие. В основном, европейское, трофейное: мечи, топоры, булавы, кинжалы, щиты. Отдельно висела хоругвь с вставшим на дыбы белым единорогом на красном поле. В углу возле длинного дивана с мягким сиденьем и деревянной спинкой стоял закрытый на замок большой сундук, в котором лежали мешочки с золотыми и серебряными монетами, золото и серебро в слитках, две золотые тарелки и пять серебряных, несколько кубков и много мелких вещиц из драгоценных металлов. Теперь мне хватит на замок. И даже останется. На третьем этаже располагался гарем. К моему приходу там уже успели проснуться и повизжать. Ставни были
открыты, поэтому мог полюбоваться тремя десятками женщин, девушек и девочек в возрасте от лет трех до тридцати с небольшим. Одна девушка привлекла мое внимание красотой и особенно голубыми глазами. Судя по драгоценностям, любимая жена или дочь хозяина замка. Скорее, последнее, потому что похожа на убитого у реки командира отряда. Кто из остальных жены, кто наложницы, кто дочери - я не стал выяснять. Приказал со всех снять драгоценности, а затем загнать на четвертый этаж, где жили слуги-женщины, чтобы не мешали нам. Восемь мальчиков не старше семи лет, которые жили в гареме, отправил вместе с ними. Окна на втором и третьем этажах были вверху с разноцветными стеклами, а внизу с прозрачными. На первом и четвертом закрывались только ставнями.
        Во дворе у конюшни стояли две арбы и два возка. В хлеву нашлись две пары волов, а в конюшне - шесть кобыл, причем две с жеребятами, и два взрослых жеребца. Арбы и возки нагрузили самыми ценными трофеями, в первую очередь оконными стеклами, которые были вынуты с рамами, обвязаны подушками и обмотаны коврами. Половина отряда повезла их к реке, где должны будут часть перегрузить на ял, а остальное сложить на берегу, и потом вернуться в замок, где слуги готовили завтрак и помогали упаковать понравившиеся нам вещи. Среди них оказалось девять христиан, три мужчины и шесть женщин, которым я пообещал, что заберу их собой, отвезу в Опорто. Эти помогали нам с удвоенной силой.
        Пока матросы занимались делом, я отвел понравившуюся мне девушку на второй этаж, в мужскую половину, откуда уже выгребли стекла, сундук, оружие и ковры, но оставили диван и подушки. На девушке была тонкая рубашка из белой, просвечивающейся ткани, сквозь которую были вины темные маленькие соски, и золотистые шаровары до середины щиколотки. Она была немного испугана, но в глазах больше любопытства, чем страха. Я снял пояс с саблей и кинжалом, положил подальше от дивана. Разулся и снял все остальное. Девушка, как понимаю, впервые видели голого мужчину. Она потупила глаза, но любопытство брало вверх. Из-под ресниц она пялилась на то, с чем предстоит познакомиться поближе. Я подошел к девушке, нежно поцеловал в губы. Она не ответила. Не потому, что сопротивлялась, а просто не умела целоваться. Я снял с нее рубашку и шаровары. Соски уже набухли, и по гладенькому плоскому животу пробегали еле заметные судороги. Лобок не выбрит, хотя я слышал, что мусульманские женщины выбривают до последнего волоска, а потом еще и обкуривают дымом можжевельника. Наверное, прокопченное вкуснее. Может быть, это касается
только замужних женщин. Девушка сразу отозвалась на мои ласки. Мне кажется, она уже засиделась в девках. Негромко вскрикнула от боли, потом затихла, а дальше начала входить во вкус. Я кончил раньше и довел ее рукой. Новое удовольствие очень ей понравилось. После отдыха мы повторили, и на этот раз она кончила не только раньше меня, но успела сделать это дважды.
        К тому времени вернулся обоз. Пока загружали арбы и возки и навьючивали лошадей, я разрешил своим матросам по очереди развлечь жен и наложниц мавра. Самых привлекательных отвели на третий этаж и дали им жару. Я в это время завтракал со своей милашкой по имени Латифа и слушал, как наверху женщины наконец-то получили столько, сколько мечтали. Ел я, а Латифа пыталась в своей душе разложить по полочкам новые яркие эмоции. Потом вернул ей украшения. Она их заслужила теми слезами, которые пролила при расставании. Даже если они были неискренними.
        Обоз во второй раз поехал в сторону реки. Вместе с ним уходили и мы, а также бывшие рабы-христиане. Я разрешил им прихватить то, что не заинтересовало моих матросов. Дальше задерживаться не имело смысла. В деревне наверняка уже поняли, что замок захвачен, и послали за подмогой. На мосту, который остался без цепей, снятых по моему приказу, я обернулся и помахал рукой своей красавице. Она, закутанная в шаль, стояла у окна и размазывала по щекам слезы.
        50
        Я никогда раньше не был в Порту или Опорто, как его называли в двенадцатом веке. Город расположен на невысоких холмах в устье реки Дору. Одного взгляда на крепостные стены и башни хватит, чтобы понять, что римляне долго хозяйничали здесь. Об этом говорили и планировка улиц, и закрытая канализация и, к сожалению, четкая система сбора налогов. Пришлось заплатить, потому что дальше везти всех лошадей не было возможности. Я оставил на шхуне только двух арабских жеребцов и двух кобыл с жеребятами, самых ценных, остальных продали здесь сравнительно дешево, потому что не хотел надолго задерживаться.
        Заодно продал и хоругвь. За символическую серебряную монетку, потому что ее не хотели брать даром. Ко мне в каюту зашел чиновник, собиравший налоги, и увидел ее.
        - Откуда она у тебя? - спросил он.
        - Отбил у мавров, - ответил я, - вместе с лошадьми.
        - Она принадлежала Луису де Аламейда, который погиб в сражении с маврами пять лет назад, - рассказал чиновник.
        - Готов вернуть хоругвь наследникам, - предложил я.
        - Я им передам, - пообещал чиновник.
        Часа через три после его ухода, когда я продал лошадей и собрался отшвартоваться, на судно прибыл богато одетый рыцарь на вороном коне в сопровождении четверых слуг. Шлем его украшали сразу три белых страусиных пера, но в остальном чувство меры сработало. Звали его Педру де Аламейда, приходился старшим сыном погибшему. Я пригласил в каюту, угостил вином, сразу положив хоругвь на стол перед ним.
        - Сколько ты за нее хочешь? - спросил Педру де Аламейда прежде, чем пригубил вино.
        - Нисколько, - ответил я.
        - Я не могу взять даром, - заупрямился португалец.
        - Хорошо, дай мне за него мелкую монету, - предложил я.
        - Этого будет мало, - возразил он.
        - Я не купец, чтобы за такое брать много, - в свою очередь заупрямился я.
        Поскольку Педру де Аламейда уже знал, что я - английский барон. Он не решился настаивать, чтобы не оскорбить, достал из толстого кожаного кошелька серебряную монету в один динейро, который равнялся одному пенсу, положил на стол рядом с хоругвью.
        - Надеюсь, у меня будет возможность отблагодарить, - произнес он тост и выпил вино.
        Я тоже выпил и сказал:
        - Если окажешься в Англии.
        - Разве ты не на службе у короля Афонсу? - удивился он.
        - Я на службе у своего сеньора графа Честерского, а он в свою очередь служит Матильде, королеве Англии, - ответил я.
        - А как ты добыл хоругвь? - поинтересовался он.
        - Захватил маврский замок южнее Лиссабона, а там на стене висела она, - рассказал я.
        - У тебя большой отряд? - поинтересовался он.
        - Тридцать человек, - ответил я.
        - С тридцатью человеками ты захватил замок?! - не поверил Педру де Аламейда.
        - Днем устроил засаду на отряд владельца замка, перебил его, а ночью захватил и сам замок, - ответил я. - Можешь спросить у христиан, которых я там освободил из рабства. Они недавно сошли на берег.
        - Нет-нет, я тебе верю, - быстро произнес он, хотя видно было, что не очень-то и верит, но все-таки спросил: - Ты не хочешь послужить моему королю?
        - А чем привлекательна служба у него? - задал я встречный вопрос.
        - Он платит рыцарю по восемь динейро в день и отличившихся в бою награждает землей, отбитой у сарацинов - ответил Педру ди Аламейда.
        - Что ж, это интересно, - сказал я, хотя земля в Португалии меня пока абсолютно не интересовала. - Я сейчас строю новый замок. Когда закончу, приплыву сюда на зиму. Вы зимой воюете?
        - Мы стараемся не воевать летом, когда слишком жарко, - ответил он, улыбаясь.
        - Где мне тогда найти короля? - спросил я.
        - Король, если не в походе, большую часть года находится в столице Коимбре, - ответил португалец. - Но тебе хватит сообщить мне о прибытии. Остальное я сделаю сам.
        Я проводил его на берег и приказал отдавать швартовы. Пора возвращаться в более прохладный климат. Отвык я от жары за последние два года.
        До Британии добирались почти две недели. Во-первых, дул сильный северо-западный ветер. Во-вторых, я не рискнул идти напрямую, потому что могло не хватить воды людям и лошадям. Поэтому сперва пошли на северо-восток, к берегам будущей Франции. Через неделю оказались у южной части Бретани. Там зашли в какую-то реку, довольно широкую и глубокую, и набрали полные бочки воды и нарвали травы лошадям. Дальше пошли галсами на северо-запад, а потом, миновав широту мыса Лендс-Энд, стали держать на север. Здесь нас встретили западный ветер и привычные нудные дожди, благодаря которым наполнили опустевшие бочки, вволю напились сами и напоили лошадей. Животные тяжело переносили переход. Для одной кобылы пришлось сделать помочи, которые держали ее на весу, не давали лечь. Видимо, от долгого стояния на одном месте у нее отказывали ноги.
        Все жители деревни вышли на берег встречать нас. Так долго мы еще ни разу не отсутствовали, и кое-кто уже начал высказывать мрачные предположения. Зато радости было больше обычного. Мои матросы расхаживали так богато одетыми, что им завидовал рыцарь Гилберт. Кузнец Йоро пожаловался мне на него. Рыцарь слишком не уважал всех, кто не принадлежал к его касте. В деревне стали недолюбливать Гилберта.
        - Мало ли что может случиться… - неопределенно сказал кузнец.
        То есть, на охоте случайно получит стрелу. Здесь это распространенный способ убирать неугодных. Даже с королями так иногда поступают.
        - Он мне очень нужен, пока не построю замок, - сказал я и пообещал: - А потом что-нибудь придумаем.
        - Да нам чего, потерпим, - произнес старик.
        Стены замка и башни до их уровня были уже возведены. Заканчивали и последний этаж главного здания. До холодов, конечно, все не сделают, но зимовать в нем уже можно будет. Я с головой ушел в строительство. Не знаю, как без меня справлялся Гилберт, но мне явно не хватало светового дня. Уставал больше, чем во время зимнего перехода в Линкольн.
        В конце сентября решил немного отдохнуть - сходить в Честер, продать часть трофеев и купить бычков и свиней на питание рабочим, потому что Джек не успевал подвозить.
        Ранульф де Жернон, граф Честерский, и Вильгельм де Румар, граф Линкольнский находились в Честере проездом из Бристоля. Они мне рассказали много новостей, причем неприятных. Начала императрица Мод правильно - раздала земли всем, кто убедил ее, что помог ей победить, и даже придумала шесть новых графских титулов. Потом какой-то доброжелатель посоветовал ей подзаработать немного - обложить Лондон тальей - налогом, отмененным королем Стефаном, что очень не понравилось горожанам. В придачу она попыталась восстановить светскую инвеституру епископов - право назначать их, отмененное королем Генрихом Первым, в следствие чего стала врагом церкви. То есть, она решила купить грабителей, но обобрать попрошаек и работяг. Только грабители оказались слишком продажными. Многие сразу перебежали на сторону другой Матильды, жены Стефана, которая пообещала щедро заплатить. А попрошайки и работяги - слишком решительными. Когда небольшая армия сторонников Стефана по командованием Вильгельма Ипрского подошла к столице, горожане взбунтовались. Императрице Мод пришлось бежать. Она решила отомстить папскому легату, осадила
его замок в Винчестере. Там ее и прихватила армия под командованием Вильгельма Ипрского. Императрица струсила и приказала отступать. Вильгельм Ипрский ударил им в тыл - и отступление превратилось в паническое бегство. Только Роберт, граф Глостерский попытался задержать наступавших и попал в плен. Опять свершился божий суд и наказал неправого.
        - И что теперь будет? - поинтересовался я.
        - Ведут переговоры об обмене графа Роберта на короля Стефана, - ответил Ранульф де Жернон.
        - Война продолжается? - произнес я.
        - Это значит, что война проиграна! - резко бросил граф Честерский. - Говорил ей, не цацкаться с ним!.. - начал он и заткнулся, чтобы не сболтнуть лишнего.
        Видимо, предлагал убить короля Стефана, а императрица Мод побоялась.
        Я купил скот и нанял еще людей на строительство замка. В итоге к заморозкам закончили главное здание, которое обзавелось стеклянными окнами, и башни, вырыли озеро вокруг холма, сделали отводной канал, чтобы в него текла река Беркет, углубили пересохшее русло перед воротами и перекрыли его мельничной плотиной ниже замка. Оставалось закончить здания подсобных помещений и казарм и достроить барбакан. Чем и занимались оставшиеся на зиму каменщики и два десятка разнорабочих.
        Еще до наступления заморозков я перебрался в замок. Комнаты на третьем этаже выстелили привезенными коврами и заполнили сделанной на заказ по моим чертежам мебелью. На второй этаже мебель тоже была непривычная для этой эпохи. Там ковер был только в моем кабинете. В холле пол застилали соломенными циновками. Кухню заполнили посудой, захваченной у мавров. Заработала кочегарка. Не знаю, как будет в сильные морозы, которые здесь большущая редкость, но пока кочегарка отапливала замок лучше, чем камины. И можно было помыться в бане в любой день.
        Вместе со мной в замок перебрались и мои рыцари с семьями. Я с удивлением узнал, что у Умфры и Джона есть жены и по ребенку: у первого сын, у второго дочка. Им выделил помещения в башнях возле главного здания. Гилберт, как родственник, жил на третьем этаже. Как догадываюсь, деревня обрадовалась его переезду. Жак поселился в башне у ворот. Там, поближе к солдатам, он лучше себя чувствовал. В замке несли службу двенадцать человек, младших сыновей, которым нечего не светило в деревне, а их жены стали служанками. Перебралась в замок и Шусан, тетка Фион, которую я зазвал вместе с остальными тремя ее детьми. Рис со следующего года будет оруженосцем. Его место слуги займет самый младший брат, которого звали Ллейшон. Жак всех троих сыновей Шусан готовил в рыцари. Теща не захотела покидать свой дом, осталась жить в деревне. Я не сильно огорчился. В конюшне разместили лошадей, которых с учетом жеребят стало больше двух десятков. В хлеву стояли коровы. В кошаре - овцы. По двору бегали две собаки, два Гарика, и две кошки. Амбар был полон зерна, кладовые - овощей и фруктов, а в сундуке еще осталось немного
золотишка, серебра и драгоценных камней.
        Раньше у меня уходило года два на то, чтобы свыкнуться с мыслью, что приобретенное мною жилье - моё. Умом понимал, но чувство собственности приходило не сразу. С замком получилось иначе. Я сразу проникся, что он мой и только мой. Опять у меня есть собственное жилье, причем не самое плохое.
        
        Александр Чернобровкин
        Морской лорд
        Второй роман из цикла «Вечный капитан»
        Том 2
        1
        Под Рождество до нас добралась новость, что король Стефан был обменян на графа Глостерского, и в Вестминстере синод вновь признал его королем Англии. Тем, кто будет воевать на стороне императрицы Матильды, пригрозили отлучением от церкви. Я не мог понять, радоваться мне этой новости или нет. Я - мелкая сошка, церковь меня особо преследовать не будет, даже если решу повоевать на стороне императрицы. Делать ведь это буду по приказу своего сеньора. С него и спрос. А Ранульф де Жернон, граф Честерский, - тот еще гусь. На него где сядешь, там и слезешь. Впрочем, зимой никто ни с кем не воевал. Король Стефан болел. Темница и кандалы плохо влияют на здоровье. Императрица Матильда и ее брат Роберт Глостерский тоже в драку не рвались, не хотели быть еще раз побитыми Вильгельмом Ипрским, которого король Стефан в награду за освобождение из плена сделал графом Кентским.
        Весной продолжились, точнее, были доведены до конца работы по постройке замка. Осталось обложить холм кирпичом, но это сделают и местные. Я рассчитался с «архитектором» и каменщиками и отпустил их. Крестьяне вспахали очищенную от леса землю возле замка по левому берегу реки. Посеяли там ячмень, овес, посадили овощи и возле мельницы развели сад. Целина давалась тяжело, большой железный плуг тянули три пары лошадей, запряженных цугом. На правом берегу, где стоял барбакан и где проходила дорога к замку, вырубку превратили в пастбище.
        В начале мая приехали мастера по изготовлению кирпичей. Староста Баултхема передал через них, что на деревню напал рыцарь Медар, хозяин соседнего манора, и увел три десятка овец. Видимо, местные пацаны решили проверить меня на слаб?. Я поблагодарил кирпичников, подтвердил прошлогодние расценки на их продукцию, распорядился предоставить им жилье и питание в замке. На следующий день вместе со своими рыцарями Гилбертом, Умфрой и Джоном, четырьмя конными оруженосцами, в том числе Нуддом и Рисом, двумя десятками пеших лучников и Ллейшон в роли слуги и возницы кибитки я отправился, как выразились бы в двадцать первом веке, наводить конституционный порядок.
        Ехал я на привезенном с Пиренейского полуострова, белом, арабском жеребце-иноходце, который когда-то принадлежал маврскому командиру. Конь оказался очень драчливым, но слабоват был против моих тяжеловозов. Я дал ему покрыть трех местных кобыл, которые были поменьше. Крупными кобылами занимались мои тяжеловозы. Я и здесь решил вывести породу крупных и выносливых лошадей, способных долго носить собственную броню и рыцаря в броне и с оружием. Уже росли два жеребенка новой породы. В этом году, надеюсь, будут еще. Отец первых двух, Буцефал, шел, как обычно, за кибиткой, чтобы был свежим в случае боя. Рядом с ним шагал новый боевой конь Гилберта. Его бывший хозяин, пленный рыцарь, до осени не нашел денег, чтобы выкупить коня и доспехи, поэтому, по договору, и то, и другое переходило в собственность пленившего. Вторых коней Умфры и Джона, которых, как и первых, дал им я, вели на поводу их оруженосцы. Жак был оставлен охранять замок.
        Добрались быстро. Дождь лил всего один день, да и то не весь. Завидев нас, большая часть встречных пряталась в лесу, а если не могла, готовилась к худшему. Мы никого не трогали, хотя, уверен, попадались люди Рожера де Бомона, который опять на стороне короля Стефана.
        Староста, почесывая плешь на своей грушевидной голове, рассказал, как было дело:
        - Овцы паслись возле межи. Он заявил, что они потравили его посевы, и забрал всех.
        Уверен, что потрава таки была. На восполнение убытка хватило бы двух овец, ну, трех, если рыцарь слишком борзый. А тридцать - это уже борзометр зашкалил. Не накажу его - завтра оброк с моих маноров будут собирать другие.
        Я съездил и посмотрел на его манор. Типичный, двухэтажный, каменный, с соломенной крышей и деревянными пристройками и частоколом. Ворота были заперты. Знает уже, что я прибыл с отрядом, готовится к обороне. Точнее, разрешает грабить его крестьян. У местных рыцарей это способ поправить материальное положение: он грабит моих крестьян, а я - его. Создается впечатление, что так получается больше, чем оброк со своей деревни. В первый раз - да. Я решил штурмовать его утром. Пусть не поспит ночь, понервничает.
        На рассвете мы выдвинулись в манору рыцаря Медара. По словам старосты деревни Баултхем, рыцарь молод, лет восемнадцати. Недавно похоронил отца, который был тяжело ранен в битве при Линкольне и взят в плен. Наверное, за него заплатили выкуп, и в итоге сын остался без коня или кольчуги. А пришло время отслужить шестьдесят дней своему сеньору Гилберту де Ганду или заплатить так называемые щитовые деньги - полтора фунта серебра в военное время или фунт в мирное. Вот он и наехал на бывшего врага, не смутившись, что мой сеньор теперь тесть его сеньора.
        В низине был туман, но на холме ничто не ухудшало видимость. Нас заметили, закрыли на засов ворота, а потом и дверь в холл на втором этаже. Сделал это человек в кольчуге. Значит, деньги потребовались на коня. Мы принесли с собой лестницу. По ней взобрался один из лучников:
        - Во дворе никого, - доложил он и спрыгнул внутрь.
        На вершину лестницы сразу поднялся второй и приготовился к стрельбе, если кто-то решит помешать первому открывать ворота. Они были закрыты всего на один засов. Видимо, Медар не ожидал, что я нападу на его двор.
        Мы вошли внутрь, и я крикнул:
        - Медар, если вернешь моих овец и заплатишь за оскорбление три фунта серебра (столько стоили украденные овцы), не трону тебя.
        Рыцарь молчал.
        - Ты слышишь меня? - спросил я и язвительно поддел: - Или так испугался, что даже говорить не можешь?!
        Наверху открылось окно - из дыры в стене вынули деревянную заслонку - и раздался задиристы молодой голос:
        - Ничего не получишь!
        - Это бабушка надвое сказала, - перевел я на норманнский русскую поговорку и приказал своим лучникам: - Умфра, возьми троих и идите на ту сторону дома. Всех, кто будет вылезать через крышу, убивайте. Остальные обыщите двор. Выгребайте все, что найдете.
        В пристройках и в кладовой на первом этаже нашли только старую кобылу, полтора десятка кур и разный сельскохозяйственный инвентарь типа деревянных грабель и вил. Все вместе не тянуло даже на стоимость овец, не говоря уже о штрафе.
        - Снимайте с пристроек солому, несите в кладовую, - приказал я.
        Валлийцы быстро сгребли с крыш потемневшую сверху солому, отнесли ее на первый этаж дома. Когда там набралась порядочная куча, я отдал следующий приказ:
        - Поджигайте.
        Солома сверху была сырая от росы, давала много белого густого дыма. Он заполнил кладовую, выбрался наружу и толстым щупальцем полез вверх по стене. Вскоре огонь разгорелся сильнее, и дымом заволокло весь дом. Мы отступили подальше. Рыцарь Медар выходить не хотел и даже голос не подавал. Солома вскоре сгорела, но внутри что-то потрескивало. Наверное, горели балки потолка. Когда дым осел, увидели, что окно отрыто, а дверь по-прежнему закрыта. Внутри загрохотали, падая, балки. Следом загорелась крыша дома, потом огонь перекинулся на пристройки. Вряд ли в доме остался хоть кто-нибудь живой.
        - Уходим, - решил я. - Позовите наших с той стороны дома.
        Умфра догнал меня и доложил:
        - Он пытался вылезти через крышу. Мы его убили.
        - Один? - спросил я.
        - Да, - ответил Умфра.
        Уверен, что Медар был в доме не один. Почему остальные не захотели выходить? Задохнулись раньше? Что ж, они сами выбрали свою смерть.
        Я подъехал к ближнему дому его деревни. Крестьяне сбежали в лес и наверняка попрятали все ценное. В доме был седой старик с трясущейся головой.
        - Ваш хозяин украл у меня тридцать овец. Возвращать краденное не захотел, предпочел умереть, - сказал я. - Сегодня до вечера вы пригоните в Баултхем столько же овец. Если нет, завтра я приеду сюда и сожгу всю деревню. Ты меня понял?
        - Понял, сеньор, - тряся головой, подтвердил старик.
        Вечером овцы были возвращены хозяевам. Мы переночевали в деревне, а утром я со своими рыцарями и оруженосцами поехал в Линкольн. Надо было обсудить происшествие с Вильгельмом де Румаром, графом Линкольнским. Его братец все-таки числится шерифом здесь. Пока что числится. Я не собирался убивать молодого засранца, поэтому не поинтересовался, как к этому отнесутся власти.
        На обочине дороги метрах в ста от городских ворот стояли пять виселиц. Три были заняты. У одного на плече сидела черная ворона и обклевывала мясо с лица. От трупов с обклеванными до кости головами сильно воняло. Обычно висельников-воров снимают на третий день. Эти, видимо, были «политическими» - требовали урезонить графов.
        Когда мы въехали во двор замка, со всех сторон собрались рыцари, оруженосцы, слуги, чтобы полюбоваться моим жеребцом. Здесь арабские скакуны - большая редкость. Я перевел жеребца на пассаж - тихую рысь, при которой передние ноги медленно и красиво поднимаются вверх, а задние сильно подведены под корпус, погарцевал перед донжоном. Я не знал, что он умеет такое, пока конь однажды сам не показал. Наверное, он еще много чего умеет, но мне все это не надо было. Попонтовался в порядке исключения.
        В окне третьего этажа донжона появился граф Вильгельм. Он поздоровался со мной, а потом спросил с наигранным удивлением:
        - Где ты достаешь таких красавцев?!
        - Отбил по случаю, - признался я.
        - Я хочу проехаться на нем! - заявил граф.
        - Не возражаю, - сказал я, слезая с коня.
        Вильгельм де Румар вышел из донжона вместе со своим зятем Гилбертом де Гандом. Походка у графа стала еще тяжелее, а его зять смотрел все также спесиво. А может, только мне демонстрировал. Все-таки не много на земле людей, от которых он получал булавой по голове, пусть и защищенной шлемом. Нет бы поблагодарить меня за красавицу-жену! Она, кстати, выглядывала из того же окна, в которое раньше смотрел ее отец. Беременность немного сгладила ее мужские черты.
        Граф заставил коня сделать пиаффе - пассаж на одном месте, затем прогнал иноходью по двору. Этого ему показалось мало, поэтому выехал из замка на городскую улицу, чуть не сбив какого-то раззяву, полетел по ней к воротам. Я остался ждать его у входа в донжон вместе с Гилбертом де Гандом, который всем своим видом показывал, что в упор не видит меня. Мне стало скучно, поэтому решил подразнить своего бывшего пленника.
        - Как самочувствие короля? - спросил его.
        Графскому зятьку не хотелось со мной разговаривать, но не ответить на вопрос о здоровье короля ему не позволяло монархическое воспитание.
        - Уже лучше. К лету должен поправиться, - ответил он и не удержался от шпильки: - И наказать всех преступников…
        - Здоровья ему и долгих лет жизни! - пожелал я.
        Гилберт де Ганд посмотрел на меня подозрительно, пытаясь понять, подшучиваю я или собираюсь переметнуться?
        - Чем дольше он проживет, тем дольше будет продолжаться война, тем нужнее обеим сторонам будут рыцари, тем лучше нас будут одаривать, - объяснил я.
        - Насколько я знаю, ты неплохо уже нажился на этой войне, - высокомерно заявил он.
        - Воюю хорошо, - сказал я, усмехнувшись.
        У зятька порозовели щеки, хотя я не назвал прямо его плохим воином. Он скосил глаза, проверяя, не слышал ли наш разговор кто-нибудь из рыцарей? Они смотрели в конец городской улице, где появился граф на коне. Значит, мои слова можно оставить без внимания. А если бы и слышали, ничего бы не изменилось. Вызвать меня на поединок не осмелится, потому что знает, что не ему со мной тягаться.
        Граф вернулся счастливый, как ребенок, которому подарили новую игрушку. Редко встретишь человека, который бы так умел радоваться жизни. Спрыгнув с арабского жеребца, он заявил:
        - Не конь, а мечта! Летит, как птица! - и спросил: - Продаешь?
        - Пока нет, но возможны варианты, - ответил я.
        - Какие? - поинтересовался граф Линкольнский.
        - Да тут вассал твоего зятя Медар напал на мой лен. Я в ответ осадил его. Сдаваться он не пожелал, сгорел в доме, - рассказал я.
        - Ты правильно сделал, - сразу согласился Вильгельм де Румар. - На меня нападать безнаказанно никому не позволено!
        Я и забыл, что являюсь собственностью графа Линкольнского!
        - Надо было подать иск в суд! - возразил Гилберт де Ганд. - Никому не позволено убивать моих вассалов!
        Если рыцарь в такой ситуации обращается в суд, то объявляет себя трусом.
        - Вот и подай на него в суд, Гилберт, - подзадорил, ухмыляясь, граф Линкольнский.
        Зять побагровел. Наверное, потому, что за какие-то четверть часа его уже дважды, пусть и косвенно, обвинили в трусости, или потому, что в суде графа Честерского ему ничего не светило. Граф Линкольнский, видимо, понял, что перегнул палку, дружески обнял зятя за плечи:
        - Чего ты переживаешь из-за какого-то рыцаря?! Хочешь, я заберу этот манор, а тебе взамен дам свой?
        - Какой именно? - сразу заинтересовался зять.
        - Тот, который ты хотел, - как он там называется?! - никак не мог вспомнить граф Вильнельм.
        - Не возражаю, - сразу согласился Гилберт де Ганд.
        - Сильно сгорел двор? - спросил меня Вильгельм де Румар.
        - День был сухой, - ответил я.
        - Вот и будешь сам его отстраивать, - решил граф Линкольнский. - Меняю его на этого коня.
        - Не возражаю, - повторил я мудрые слова его зятя.
        Все трое остались довольны нашей встречей. Гилберт де Ганд даже соизволил посмотреть на меня не очень спесиво.
        Четвертым довольным стал рыцарь Гилберт, когда я сказал:
        - Мне надо, чтобы кто-то присматривал за моими владениями здесь. Согласишься, если поучишь этот манор?
        - Да, - не думая, ответил рыцарь Гилберт и покраснел, как и его тезка недавно, но только от счастья.
        Наверное, представил, как приедет к своим старшим братьям и сообщит, что стал землевладельцем. Процедура оммажа заняла несколько минут. Было оговорено, что рыцарь Гилберт обязуется охранять мои четыре манора, расположенные рядом с его, кроме того времени, когда будет находится на службе. Я отдал ему трофейную кобылу, но кур мы к тому времени уже всех съели. Рыцарь Гилберт великодушно простил нас. Он сразу поскакал в мой замок, чтобы забрать свою семью и пожитки, и перебраться на новое место жительства, которое еще надо успеть восстановить до холодов. Самое главное - каменные стены сохранились, а сгоревшие деревянные элементы легко заменить. Леса здесь много, и деньги у рыцаря есть. На службе у меня он накопил немного.
        Я договорился с графом Линкольнским, что Гилберт отслужит ему за свой манор в конце лета, когда обустроится. Вильгельм де Румар не возражал, поскольку ему сейчас нужен был я со своим отрядом для набега на Роберта де Бомона, графа Лестерского, который повадился грабить владения своих лепших врагов, графов Линкольнского и Честерского. Мы договорились, что четверо солдат пойдут за одного рыцаря в плане срока вассальной службы. То есть мои двадцать лучников тянули на пятерых рыцарей, плюс я с Умфрой и Джоном - итого восемь «рыцаре-дней». За четыре лена мне полагалось в таком составе отслужить тридцать дней. Потом буду тянуть сорок дней за шесть ленов графу Честерскому.
        2
        Это был обычный грабительский налет. Рано утром мы подъезжали к какой-нибудь деревне Роберта де Бомона, графа Лестерского, и целый день обирали ее до нитки. Утром поджигали дома и ехали к следующей. Так продолжалось несколько дней, пока обоз не стал слишком громоздким. После этого вернулись в Линкольншир, чтобы продать трофеи.
        На обратном пути нам попались несколько сожженных деревень Вильгельма де Румара. Это была работа наемников Вильгельма Ипрского, графа Кентского. Сотню их нанял Роберт де Бомон. Они сейчас сидели без дела, поэтому быстро согласились. Узнав о нашем прибытии, сразу отступили. У нас отряд побольше, одних только рыцарей два десятка, а всего сотни полторы бойцов.
        - Так они скоро все твои маноры сожгут, а потом и до моих доберутся, - высказал я графу Линкольнскому свои мрачные догадки.
        - На то она и война, - философски изрек Вильгельм де Румар. - Сегодня мы их, завтра они нас.
        - Надо бы их урезонить, - предложил я.
        - Они с нами не будут сражаться, - уверенно произнес граф Линкольнский.
        - А я с ними буду, - решил я.
        - Ну, если хочешь… - произнес граф Вильгельм.
        - Вы двигайтесь дальше. Пусть они узнают, что отряд ушел, а мы здесь задержимся на несколько дней, - предложил я.
        - За свою долю добычи не беспокойся, получишь сполна, - заверил меня Вильгельм де Румар и пожелал: - Удачи тебе!
        Во время остановки на обед мой отряд отделился от обоза и скрылся в лесу. Там мы подождали до ночи. На следующий день вернулись к сожженной деревне и в лесу возле нее соорудили временный лагерь: поставили шалаши, сделали засеки на атакоопасных направлениях. Обоих моих псов привязали в разных концах, чтобы не дурковали, а службу несли. Через эту деревню проходила кратчайшая дорога во владения графа Линкольнского. Люди ленивы. Даже ради собственной безопасности стараются не делать лишнего. Тем более, что не пуганы, до сих пор грабили безнаказанно.
        На следующий день по дороге проехали два всадника. Оба в железных шлемах и коротких кольчугах, с большими щитами и не очень длинными копьями. Жеребцы у них были из тех, что считаются чуть лучше кобылы. На таких ездят бедные рыцари и слуги богатых. Скакали уверенно, не боясь нападения. Минуя деревню, посмотрели в сторону сгоревших домов, обменялись парой фраз и весело заржали. Теперь я не сомневался, что это сторонники Роберта де Бомона. Скорее всего, люди графа Кентского. Через несколько часов они проскакали в обратную сторону. Уверен, что несут приятную весть: отряд графа Линкольнского убрался восвояси.
        Ночью пошел дождь. Поскольку я запретил днем разводить огонь, сутки прожили без горячего. Мои ребята не роптали. Им пока все было интересно. Особенно тем шести человекам из моих новых валлийских деревень, которые впервые в боевом походе.
        Продолжался дождь и днем. Я лежал в сооруженном для меня высоком и широком шалаше, крытом еловыми ветками, слушал, как капли разбиваются о хвою. Спать не хотелось, а заняться нечем. Пришел к выводу, что прогресс - это создание еще большего количества устройств, помогающих убить время.
        Отряд появился в конце дня. Девяносто шесть человек. Все на лошадях. Почти у всех кольчуги. Они ехали, накинув на головы капюшоны темно-серых плащей. Строй не соблюдали. Кто командир - не поймешь. Но должен быть. Я слышал, что Вильгельм Ипрский - сторонник строжайшей дисциплины. Правда, понимает ее по-своему. Уверен, что они заночуют где-нибудь неподалеку от цели, чтобы рано утром, когда все крестьяне и скот в деревне, окружить ее и напасть. Что будет дальше, можно судить по обгоревшим скелетам на пожарище неподалеку от нашего лагеря.
        На следующий день дождь закончился, и я разрешил развести костры. Отряд наемников сейчас грабит какую-то деревню, им не до нас. На завтрак, обед и ужин поели горячей овсянки с копченым окороком Показалось чуть вкуснее, чем этот же окорок с хлебом, как питались в предыдущие дни.
        Обратно наемники передвигались намного медленнее. Опять толпой, ни авангарда, ни арьергарда. Четыре арбы, запряженные парами волов, были нагружены с верхом. За ними гнали двух навьюченных кобыл и стадо из коров, коз, овец, свиней. Живность норовила разбежаться в разные стороны, но всадники ловко сгоняли их в кучу. Не самую бедную деревню грабанули.
        Я подождал, когда весь отряд наемников окажется на открытом месте. Мы были метрах в ста от них, слышали, как они подгоняли скот. Кто был командиром - я так и не смог определить, поэтому выбрал ехавшего первым. Это был мужчина лет сорока с очень длинной темной бородой, какие здесь редко встретишь. Подождал, когда он оглянется, и послал болт в нижнюю часть бороды. Наемник вздрогнул от удара. Он открыл рот, собираясь что-то сказать, но вдруг сник и начал заваливаться на бок. Я быстро перезарядил арбалет и послал болт вдогонку другому наемнику, который поскакал вперед, надеясь вырваться из ловушки. Попал, судя по тому, как наездник слишком низко припал в шее лошади, а она стала замедлять бег. Зарядил и в третий раз, но стрелять больше не в кого было. Остальных перебили мои лучники.
        Мы вышли из леса. Половина лучников остановилась метрах в двадцати от обоза, готовая выстрелить в любого, кто окажет сопротивление, а остальные подошли и проверили, все ли мертвы. Из под арбы вытащили одного живого. Ему было немного за тридцать, но зубов впереди не осталось ни одного. Видать, драться любит. Впрочем, Вильгельм Ипрский других и не держит. На наемнике была короткая кольчуга без разрезов внизу. Такие обычно носят пехотинцы. Наверное, и был копейщиком или арбалетчиком, а во время налетов разжился лошадью, сейчас привязанной сзади к арбе, из-под которой его выковыряли.
        - Кому служишь? - спросил я.
        - Вильгельму, графу Кентскому, - с вызовом сообщил он, надеясь, наверное, что это имя приведет меня в трепет.
        - Передашь ему, что я не советую нападать на моих сеньоров, графов Честерского и Линкольнского, - сказал я.
        - От кого передать? - спросил наемник.
        - От Александра Византийца, барона Беркетского, - ответил я и приказал своим солдатам: - Снимите с него кольчугу и все ценное, отрубите большие пальцы на обеих руках - и пусть катится к своему сеньору.
        - Сир, я все сделаю, как вы сказали! - жалобно залепетал наемник. Видимо, наделся, что останется безнаказанным. - Не надо отрубать пальцы!
        - Надо, Федя, надо, - произнес я фразу из комедии Гайдая, которая в Европе двенадцатого века никому ничего не говорила.
        Без больших пальцев рук он не сможет крепко держать оружие. Придется ему менять профессию. Правда, не знаю, на какую. В других тоже надо что-нибудь крепко держать. Разве что в попрошайки подастся: на паперть собирать милостыню или в монахи. Наемник тихо вскрикнул, когда отрубали первый палец. К потере второго отнесся спокойнее. Он прижал истекающие кровью руки к грязной рубахе и внимательно посмотрел на меня, запоминая на всю жизнь.
        - Александр Византиец, - напомнил ему.
        - Я не забуду, - пообещал наемник.
        Я бы удивился, если бы оказалось наоборот.
        Мои лучники собрали трофеи, завязали оружие, доспехи, одежду и обувь в плащи, которые погрузили на лошадей, потому что на арбы больше ничего не помещалось. Затем согнали к дороге разбежавшееся стадо. Двигались мы медленнее, чем наемники, потому что людей было меньше, а скота, включая трофейных лошадей, - больше. В каждой попадавшейся по пути неразграбленной деревне продавали часть скота. В первую очередь - свиней и коз, как самых непослушных и востребованных. По свинье в день съедали сами. Мои солдаты так зажрались, что позволяли себе швырнуть собаке необглоданную кость. Оставшийся скот, арбы с волами и большую часть барахла, которое они везли, я распределил по льготной цене между своими четырьмя ленами с условием оплаты осенью, вместе с оброком. Староста, который отхватил себе кобылу, корову и пять овец, долго чесал свою плешь, не веря в такое счастье, а потом впервые за время нашего знакомства ответил на мой вопрос «да». Спросил я, возьмут ли еще, если пригоню?
        Трофейных коней с оружием, доспехами и одеждой наемников погнали в Линкольн. Там который уже день пировали, празднуя удачный налет и пропивая награбленное. Вильгельм де Румар, граф Линкольнский, очень обрадовался, узнав, что я разбил отряд Вильгельма Ипрского. Ненавидел он своего тезку. Еще больше графа порадовали трофеи. Он, в отличие от единоутробного брата Ранульфа не Жернона, не отказался от своей трети. Графу Линкольнскому больше нравилось то, что можно сразу продать и прогулять, а графу Честерскому - земля, которая долго будет приносить доход.
        Мы продали в Линкольне нашу долю, оставив каждому моему лучнику по железному шлему, короткой кольчуге и коню. Они не хотели носить кольчуги. Мол, стесняют движения, мешают стрелять из лука. Но я поставил их в известность, что в кольчугах будут получать в два раза больше, как сержанты, - и возражения сразу прекратились.
        Оставшееся время службы графу Линкольнскому мы провели в пирах. Еще в шахматы играли. С Вильгельмом де Румаром сражался по принципу две выиграл, одну проиграл, а вот его зятю, который ждал здесь, когда жена разрешится от бремени, я надрал задницу по полной. Как этому радовался граф Вильгельм!
        - Он мне говорил, что во всем королевстве нет среди рыцарей игрока, равного ему! - рассказал мне граф Линкольнский, торжествуя так, будто сам выиграл у зятя три партии подряд. - Только епископы могут его обыграть!
        - Он слишком расчетливый, «правильный» игрок, а шахматы любят непредсказуемых, - поделился я.
        - И война тоже, - добавил Вильгельм де Румар.
        Трудно было с ним не согласиться. В отличие от графа, я знал намного больше примеров из мировой истории, когда безумная отвага сметала все самые верные расчеты. Я рассказал ему о трехстах спартанцах, которые задержали на три дня полумиллионную армию.
        - Вот бы мне такой отряд! - сказал он мечтательно. - Где живут эти спартанцы? Их можно нанять?
        - Этот народ вымер тысячу лет назад, - сообщил я.
        - Ну, да, такие смелые долго не живут, - согласился Вильгельм де Румар.
        3
        Ранульф де Жернон, граф Честерский, тоже порадовался, узнав, что я со своим отрядом перебил людей Вильгельма Ипрского.
        - Уже начали поговаривать, что его отряд непобедим! - язвительно заметил граф. - В следующий раз приведи мне несколько пленных. Я буду возить этих «непобедимых» по ярмаркам и показывать дуракам, которые верят в такие байки.
        - Постараюсь, - ответил я.
        Мы с графом сидели у камина в его Честерском замке. Несмотря на то, что наступило лето, в камине горели толстые сосновые бревна. Ранульф де Жернон любил, чтобы в холле было тепло и пахло сосной. Он вынужден находиться здесь, чтобы отражать атаки Роберта де Бомона, графа Лестерского, который основные свои силы направил на запад. Пока перевес был на стороне противника.
        - Ты привел с собой сержантов, участвовавших в этой засаде? - спросил граф Ранульф.
        - Да, - ответил я. - Их двадцать человек. Если считать по два за рыцаря, то мне с еще двумя рыцарями надо будет отслужить всего двадцать дней.
        - Не возражаю, если отобьешь у Роберта де Бомона охоту нападать на мои владения, - сказал Ранульф де Жернон.
        - У него большой отряд? - поинтересовался я.
        - Рыцарей около полусотни, - ответил граф Честерский.
        - А остальных?
        - Пара сотен сержантов и сотен пять копейщиков и арбалетчиков, но может набрать еще столько же и даже больше, - рассказал граф.
        - Мне потребуются лучники, десятка три-четыре, - выдвинул я условие.
        - Нанимай, я им заплачу по два пенса в день, - согласился Ранульф де Жернон.
        - Что на счет трофеев? - задал я вопрос, чтобы потом не попасть в непонятное, как с оплатой за взятие Линкольна.
        - Мне они не нужны, - ответил граф и добавил вроде бы шутливо: - Разве что Роберта де Бомона захватишь!
        Алена Черного, графа Ричмондского, он заковал в кандалы и продержал в темнице до тех пор, пока не захватил несколько его северо-английских замков и других владений, заставил отказаться в свою пользу от титула графа Корнуоллского и принести себе оммаж. Так что мой бывший пленник такой же, как и я, вассал графа Честерского, а теперь еще и Корнуоллского.
        Через два дня четыре десятка лучников-валлийцев из моих новых деревень пришли в Честер, чтобы присоединиться к отряду. Они уже знали, что досталось тем, кто ходил со мной служить графу Линкольнскому, что получали те, кто отправлялся со мной в море, и сами мечтали поиметь не меньше. Молодые парни, не старше двадцати лет, в большинстве своем бедно одетые и голодные. Они смотрели на меня, как на единственный в жизни шанс выкарабкаться из нищеты. Я гарантированно пообещал им два пенса в день, а остальное - как получится. Они не сомневались, что получится. Им нельзя было проиграть.
        Рано утром мы вышли из города. Вперед умчалась разведка из трех сержантов. Затем еще десять скакали в авангарде. Дальше гарцевали я на приведенном из замка Иноке, Умфра с Джоном и наши оруженосцы. За нами ехали три кибитки, наполненные продуктами и вином, которые нам выделил граф Честерский из расчета на двадцать дней, и инвентарь - пилы, лопаты, топоры. Следом шли пешие лучники. В арьергарде двигались остальные сержанты. Погода в последние дни немного наладилась, то есть, не было продолжительных дождей и иногда выглядывало солнце. Самое приятное время года в этих краях. Не жарко и не холодно. Только воюй.
        Вскоре мы добрались до места боевых действий. Его не трудно было определить по сожженным деревням и потравленным полям. Мне здорово повезло, что получил маноры в другом конце Честерской марки. Там только по рассказам знают, что идет гражданская война. Лагерь разбили на высоком холме, откуда хорошо обозревалась пограничная с владениями графа Лестерского долина. В ней еще осталась пара не тронутых деревень графа Честерского. Оборудовали лагерь почти по всем канонам римской армии: ров, вал, частокол, двое ворот. Только вместо палаток сделали навесы от дождя. На краю холма оборудовали наблюдательную вышку, скрытую между деревьями.
        Ранульф де Жернон сообщил мне, что две недели назад враг базировался возле большой деревне Эшби в типичном деревянном мотт и бейли - замке на двух высоких насыпных холмах, окруженных рвами: на одном, более низком, располагались обнесенные частоколом хозяйственные постройки, а на втором, соединенным с первым подъемным мостом, - обнесенный частоколом донжон. Я послал туда патруль из трех человек. Еще две тройки поскакали в других направлениях. Я хотел знать, где и сколько противника находится на этой территории? Патрули должны были только наблюдать, стараясь оставаться незамеченными. Тот, что был послан в Эшби, вернулся самым первым и доложил, что в замке стоит отряд. Больше, чем наш, конные и пешие. Более точные данные они не могли сообщить, поскольку умели считать только до десяти. Второй патруль, посланный на северо-восток, вернулся с известием, что там больших отрядов нет, только мелкие группы местных рыцарей.
        Посланные на юго-запад не вернулись. Я прождал три дня, потом послал в том направление Умфру с четырьмя сержантами и одним из псов. Еще пять человек отправил к деревне Эшби, чтобы наблюдали за расположенным там отрядом и ежедневно докладывали мне.
        Вскоре прискакал курьер, который сообщил, что примерно половина отряда пошла в сторону владений графа Честерского. Мы тоже пошли к деревне, которая, скорее всего, была их целью. Поскольку им надо было идти два с половиной дня, а нам всего полдня, успели выбрать место для засады - узкую долину между двумя поросшими лесом холмами. Раньше по обе стороны дороги было пастбище, но теперь некого и некому было пасти, потому что деревню, которой оно принадлежало, разграбили и сожгли. На пепелище только пес одичавший бродил, который, увидев нас, убежал в лес. Гражданская война становилась более жестокой. Рациональнее было бы грабить деревни время от времени, а не уничтожать их. Видимо, эмоции опять возобладали над разумом.
        Отряд состоял из полутора десятков рыцарей, их оруженосцев, полсотни сержантов и около сотни пехотинцев. Последние шли в хвосте. Авангард состоял их двух сержантов, и те ехали всего метрах в тридцати впереди. Обоза не было. Видимо, больших трофеев не ждали, потому что урожай еще не собран. Рыцари в простых кольчугах и шлемах и на посредственных лошадях. Только у командира был интересный конь, не столько статью, сколько мастью - темно-буланый в яблоках: как будто поверх золотистого фона наброшена контрастно-тёмная сетка. Жаркая погода разморила рыцаря, клевал носом. Не молодой уже, явно за сорок перевалило. И не сиделось ему дома?! Мог бы сына послать. А может, и сын здесь, и не один, чтобы побольше хапнуть.
        Он «проклевал» полет болта. Умереть во сне - разве пожелаешь доблестному рыцарю лучшую смерть?! Следующими попадали с лошадей, пронзенные стрелами, остальные рыцари и большая часть сержантов. Я не стал перезаряжать арбалет, решил, что без меня управятся. Однако пехотинцы оказались более стойкими, чем я ожидал. Примерно половина их сбилась в кучу, присела и закрылась щитами. Стрелы пробивали щиты, но часто застревали в них, не поражали пехотинцев. Вооруженные арбалетами начали отстреливаться, высовываясь из-за щитов. Этих, правда, перебили быстро. Остальных тоже убьем. Вопрос времени.
        Поняли это и за щитами.
        - Не стреляйте, мы сдаемся! - прокричали оттуда громко и немного истерично.
        - Прекратить обстрел! - приказал я своим, а врагам крикнул: - Бросьте оружие и щиты и встаньте с поднятыми вверх руками!
        Стена из щитов упала на землю. Пехотинцы, бросая копья и снимая ремни с мечами, встали. Освободившись от оружия, они подняли руки вверх, но не на уровне плеч, а над головами. Не видели они голливудские фильмы, не знают, как надо держать руки, сдаваясь.
        - Пройдите вперед! - приказал я. Когда они отошли от кучи из оружия и щитов, скомандовал: - Стой!
        Мы вышли из леса. Пленным, двадцати девяти человекам, которых обыскали и освободили от шлемов, кожаных доспехов, башмаков и ценных вещей, если имели, я распорядился стать на колени и положить руки на шею. Судя по фильмам, из такой позы трудно напасть на охрану или броситься бежать. Пятерых бойцов назначил охранять их. Остальные занялись сбором трофеев и оказанием помощи двум лучникам, которых ранили арбалетчики. Одного убили. Все трое были из новых моих деревень, не имели опыта перестрелок с арбалетчиками. Теперь приобрели.
        - Один рыцарь живой, - доложил Нудд.
        Этим рыцарем оказался никто иной, как Тибо Кривой. Стрела попала ему в грудь слева у плеча. Рана не смертельная. Видимо, опыт подсказал старому солдату свалиться с лошади и затаиться. Теперь он сидел на земле без шлема и смотрел на торчавшую в теле стрелу. Мокрые от пота пряди редких темно-русых волос прилипли ко лбу. Одна прядь закрывала старый шрам почти до рассеченной брови.
        - Ты как оказался в этом отряде? - поинтересовался я.
        - Да как всегда: деньги нужны были, - признался он, попытавшись улыбнуться. - Вот и получил!
        - Да уж, досталось тебе, - согласился я. - Будем вытаскивать или помирать решил?
        - Давай попробуем вытащить, - кривя губы то ли в улыбке, то ли от боли, предложил Тибо. Кстати, кривили он их в другую сторону, чем шел шрам, отчего зрелище было забавным.
        Я обрезал наконечник стрелы и выдернул древко из тела Кривого. Он тихо вскрикнул и сразу обмяк, потеряв сознание. Его вытряхнули из кольчуги, положили на постеленный на землю плащ, который был приторочен к седлу ближней лошади, дезинфицировали рану акульим жиром и перебинтовали. Когда завязывали бинты, рыцарь очнулся. Лицо побледнело, а из как бы прищуренного левого глаза вытекла слеза. Тибо Кривой вытер ее правой рукой и тихо произнес:
        - Невезучая у меня левая сторона: всё время ранят в нее.
        - На коне сможешь ехать? - спросил его.
        - Вряд ли, - ответил он.
        - Сделайте и ему носилки, - приказал я бойцам.
        Между двумя палками привязывают длинный плащ из грубой толстой ткани. Потом концы этих палок крепят к седлам двух лошадей, чтобы плащ с раненым висел между ними. Придется раненому перемещаться не в очень удобной позе и покачиваясь, зато не своим ходом.
        Пленные перетащили трупы убитых в ложбину, которая находилась чуть дальше нашей засады, закидали их камнями и ветками. Даже крест соорудили из двух палок.
        - Джон, возьми двадцать человек на лошадях и отведи их в замок, - приказал я своему рыцарю.
        Замок - тоже деревянный мотт и бейли - принадлежала графу Честерскому и располагалась примерно в дне пути отсюда. Там нес службу отряд из двух рыцарей и двух десятков пехотинцев, основной задачей которых было сообщать графу, какую еще его деревню разграбили люди Роберта де Бомона.
        - Предупреди их, что эти солдаты нужны мне живыми и здоровыми, заберу недели через две, расходы на питание компенсирую, - проинструктировал Джона.
        4
        Мой отряд теперь весь был конный, и мы могли намного быстрее перемещаться в нужное место. Тибо Кривой рассказал мне, что их отрядом, собранным из наемников и вассалов графа Лестерского, командует рыцарь Бодуэн из Фландрии, приятель Вильгельма Ипрского, графа Кентского. В отряде было около пятисот человек, но все вместе никогда не нападали. Часть отряда, примерно полторы сотни, где-то южнее грабят владения графа Глостерского или его сторонников.
        - Там в основном фламандцы, - сообщил он. - Наши здесь остались, чтобы, если ситуация изменится, без проблем перейти на сторону графа Глостерского. Он пригрозил, что не будет нанимать тех, кто воевал против него.
        - Тогда ему скоро не с кем будет воевать! - произнес я.
        - Да, - согласился Тибо, - всем стало наплевать, кто король по праву, а кто нет, лишь бы хапануть побольше, пока война не кончилась. - Он тяжело вздохнул. - Сам надеялся разбогатеть, а потом купить домик в крепком городе и дожить последние годы спокойно.
        - Рана заживает хорошо, может, еще успеешь, - утешил я. - У меня большое подозрение, что война не скоро закончится.
        - Кому я нужен без коня и доспеха?! - резонно заметил рыцарь.
        - Выздоравливай, а там подумаем на счет коня и доспеха, - сказал я.
        Тибо Кривой сразу приободрился:
        - Я слышал, Гилберт у тебя служит.
        - Да. Женился на сестре моей жены, и я дал ему манор в Линкольншире, - рассказал ему.
        - Повезло парню! - с завистью воскликнул Тибо и как бы шутливо спросил: - А больше сестер на выданье нет?
        - Увы! - ответил я. - Но и для тебя что-нибудь придумаем. Главное, выздоравливай.
        - Теперь должен выздороветь! - произнес он повеселевшим голосом и посмотрел на меня, как ребенок на Деда Мороза, принесшего подарки.
        Людям двенадцатого века, жестокого, безжалостного, мои проявления человечности кажутся удивительными. Через восемь с небольшим веков в Западной Европе таких, как я сейчас, будут считать извергами. Помню, на курсах английского на Мальте со мной в группе занимались студенты из Испании. Им правительство оплачивает три недели обучения. Они были уверены, что у верблюда в горбу вода. Я рассказал, что мой приятель тоже так думал. Воюя в Афганистане, он решил проверить и прострелил горб. Оттуда потекла кровь. Закончив рассказ, почувствовал, как изменилось отношение ко мне: от меня все как бы внутренне отодвинулись. Они почему-то решили, что я тоже воевал, а значит, убийца.
        Вернулся Умфра со всей своей группой. В последнее время он начал вживаться в роль рыцаря, покрикивать на подчиненных - в общем, пальцы растопыривать. Сейчас он был притихший, будто зарождавшуюся спесь солнцем припалило.
        - Чуть не попались, - сообщил Умфра. - Следили за их отрядом, который базируется в деревянном замке на холме возле деревни, и не заметили, что нас окружают. Хорошо, пес залаял. Через лес ускакали.
        Видимо, первая группа тоже не заметила.
        - Как они узнали, что вы за ними следите? - спросил я.
        - Понятия не имею, - ответил Умфра.
        - Хорошенько подумай, - потребовал я.
        - Близко мы к ним не приближались, - начал вспоминать он. - Костер жгли только ночью и в ложбинах…
        - А зачем жгли? - перебил его.
        - Мясо жарили, - ответил Умфра. - Ягненка подстрелили, он от стада отбился.
        - Из-за ягненка вы чуть и не погибли, - пришел я к выводу.
        - Нас никто не видел! - заверил Джон.
        - Это не важно. Они поняли, что в округе появились воры, и выследили вас, как и предыдущих, - объяснил ему.
        Я оставил в лагере десять человек охранять трофеи и раненых, а с остальными поскакал рассчитаться с отрядом фламандцев. К нашему прибытию отряда на месте не оказалось. По моему приказу взяли «языка» - крестьянина из деревни. Он сообщил, что за день до этого отряд ушел на запад, где находились земли графа Глостерского. Мы захватили крестьянина с собой, пообещав отпустить живым и невредимым, если не соврал, и наоборот. Ехал он на крупе коня позади одного из лучников. Вечером ходил враскарячку и жаловался, что растер бедра до крови. Я отпустил его утром. Теперь не успеет нам помешать: до дома ему добираться не меньше двух дней.
        Время уже близилось к вечеру. Закапал дождь, и я подумывал, не вернуться ли нам к сожженной деревне, которую недавно проехали? Но приискала высланная вперед разведка и доложила, что навстречу движется отряд с обозом и скотом. Кроме фламандцев, больше здесь ходить вроде бы некому.
        - Они видели вас? - спросил я.
        - Нет, - заверил разведчик.
        А если и заметили, вряд ли испугались трех всадников. Наверняка думают, что в окрестностях промышляет небольшая шайка валлийцев. Кстати, фламандцы относятся к валлийцам без того остервенения, с каким англосаксы и норманны.
        Мы свернули с дороги в лес, отъехали подальше, чтобы жеребцы не учуяли какую-нибудь кобылу и не заржали призывно. Это с ними постоянно случается. Долгое пребывание в компании одних только жеребцов повышает в них тягу к прекрасному полу.
        Как я и предполагал, отряд фламандцев прошел мимо нас и остановился на нескошенном и потравленном поле рядом с сожженной, скорее всего, ими же деревней. Верховых коней и награбленный скот пустили пастись на поле, а сами отгородились от дороги четырьмя арбами с награбленным и легли спать под ними или рядом, выставив караул из двух человек. Эти двое, надвинув капюшоны почти до глаз, сидели у еле тлевшего под мелким дождем костра. Лишь иногда и ненадолго появлялись узкие язычки огня. В одном я ошибся - был уверен, что спать будут в лесу под деревьями, где меньше заливает дождем. Видимо, фламандцы уже вырубили у себя леса, поэтому и не любят их. Или привыкли к дождям.
        Мы были в лесу метрах в пятистах от них. Лошадей оставили там, где прятались от отряда. И луки тоже. Дождливой ночью от луков мало проку. Поработаем ножами, если получится. Я разбил свой отряд на тройки, в которых у одного был опыт резанья спящих. Остальных показали, как надо делать. По себе знаю, что все мои наставления вылетят из их голов, когда дотронутся до спящего человека и поднесут к его горлу нож. А пока сидели под деревьями и ждали, когда у фламандцев наступит глубокий сон. Я тоже накинул на голову капюшон плаща, обычного, из грубой материи. Плащ уже промок, но даже мокрая шерсть хорошо греет, то есть, не дает уходить теплу тела.
        Я смачно зевнул. Мне, «сове», захотелось спать, значит, у «жаворонков» сейчас самый сон. Я снял плащ и молча толкнул сидящих рядом со мной. Они передали сигнал по цепочке. Я встал и вышел из леса. Дождь воде бы закончился. В лесу это не заметил, потому что с деревьев еще капало. Отряд собрался позади меня. Ночи здесь не такие темные, как на юге, но все равно едва различимы были только силуэты арб. Костер часовых потух.
        Я положил руки на плечи Умфры и Джона, которые стояли у меня по бокам и подтолкнул обоих вперед. Если у них не получится снять без шума часовых, остальные вернутся в лес и последуют к нашим лошадям. Нападем в другое время и в другом месте.
        Чтобы не думать о том, как медленно в таких случаях тянется время, вспомнил, как работал в каботаже старшим помощником одного старого капитана. Нас было двое судоводителей, так что стояли вахту шесть часов через шесть. По уставу штурман должен приходить на мостик за десять минут до начала вахты, чтобы оценить обстановку, а ночью еще и адаптироваться к темноте. Обычно приходят минут за пять, если не меньше. Капитан требовал, чтобы я строго соблюдал устав. Когда я без десяти поднимался на мостик, капитан сразу убегал. У него к тому времени уже стояла на карте точка, где мы будем через десять минут, и сделаны все записи в судовой журнал, в том числе о сдаче вахты ровно в срок. Сам он ни разу не прибыл на вахту раньше, чем закончилась моя. Позже - частенько. Для него сокращение вахты на несколько минут были чуть ли не смыслом жизни.
        Умфра и Джон возникли из темноты. Они ничего не сказали, значит, все в порядке. Я повернулся к отряду и еле слышно прошептал:
        - Вперед.
        Мои бойцы обогнули меня с двух сторон и бесшумно направились к лагерю фламандцев. Умфра и Джон остались рядом со мной. Мы будем прикрывать отступление в случае неудачного исхода этого мероприятия. Я бесшумно вынул из ножен саблю. Умфра и Джон достали палаши, выкованные для них кузнецом Йоро по моему заказу и моей технологии. Мы остановились метрах в десяти от арб.
        Опять закапал дождь. Капли стекали по шлему на бармицу и через нее просачивались к шее и дальше под кольчугу, напитывая стеганку. Скоро она станет сырой. Потом долго будет сохнуть, а высохнув, хранить запах половых тряпок, которыми мы в мореходке мыли гектары ротных помещений.
        Вдалеке коротко заржал конь. Я вздрогнул. Что-то пугливым становлюсь. Чтобы отогнать неприятные мысли, подошел ближе к арбам. Тех, кто спал под ними, уже должны упокоить. Мне показалось, что учуял запах крови. Кстати, очень энергетический продукт. Я в молодости пил теплую свиную кровь. Она настолько сытная, что от этого меня даже немного подташнивало. А потенция потом была! Впрочем, в молодости она и так не слабая.
        Ребята управились где-то за полчаса. Я залез под арбу, вытянув оттуда трупы фламандцев, и заснул. Разбудили меня, когда собрали трофеи, запрягли в арбы волов, привели наших лошадей и сварили на завтрак двух козлов. Я не пью козье молоко, потому что у него «одеколонный» привкус, и козлов недолюбливаю, потому что воняют слишком сильно. Запах от них не сказал бы, что неприятный, но такой ядреный, что через несколько минут у меня начинает болеть голова. Зато козлиное мясо вкусное. После завтрака собрали стадо и сняли путы с трофейных верховых лошадей и погнали всех вместе к нашему лагерю на холме.
        5
        Последняя треть отряда рыцаря Бодуэна не желала далеко отходить от замка. Наверное, ждали возвращения своих товарищей. Или еще чего-то. Я подумывал, не штурмануть ли замок, но слишком много там народа, причем не городской стражи, а профессиональных вояк. Подумав немного, пришел к выводу: если враг не идет в засаду, засада идет к врагу. Я отобрал три десятка валлийцев, которые выглядели постарше, и послал их по командованием Умфры и Джона напасть на деревню Шеллбрук, которая расположена рядом Эшби. Первый должен был руководить конфискацией имущества, а второй следить за временем. Я дал ему песочные часы, которые отмеряли примерно час. По прибытию в деревню Джон должен был начать отсчет. Между деревнями километров пять. Крестьянин пробежит эту дистанцию самое быстрое за полчаса. Пока объяснит, что на них напали, пока примут решение, пока отряд соберется, пройдет еще полчаса. Плюс на дорогу минут сорок, потому что с оружием и доспехами пехота много не побегает, а без нее всадники не нападут на отряд непонятно какой численности и из кого состоящий. Вот когда они узнают, что нападавших всего три
десятка, и это легковооруженные валлийцы, которые медленно уводят награбленный скот… Надеюсь, рыцарь Бодуэн примет смелое решение.
        Засаду устроили километрах в четырех от деревни. Здесь дорога поворачивала, а потом метров пятьсот проходила по открытому участку. Отряд валлийцев умудрился за час изрядно прибарахлиться. Не знаю, что они отнимали у бедных крестьян, но к каждому седлу было притачано по паре больших узлов. Они знают, что я всякое говно не беру, только ценные вещи, поэтому что-то стоящее берут в последнюю очередь, хотя им достанется доля побольше, чем со всего остального. То, чем не надо делиться, кажется дороже. Они привязали коней в лесу и заняли позиции. Долго ждать не пришлось.
        Рыцарь Бодуэн скакал первым. На нем был шлем с плюмажем из ярких фазаньих перьев, которые местные рыцари не жалуют. На плечах бордовый плащ. Одет в бордовое сюрко, на котором изображено золотом какое-то странное животное, «то ли буйвол, то ли бык, то ли тур». Слева висел щит с бордовым полем, на котором было нарисовано тоже, что и на сюрко. Конь у него был редкой в этих местах изабелловой масти - шерсть цвета топленого молока, а кожа на всем теле розовая. У таких лошадей глаза должны быть голубые. После боя проверю. Метрах в семидесяти от засады возле дороги, слева, паслась телка. Ее специально там оставили, чтобы изображала отбившуюся от стада. Рыцарь Бодуэн обернулся к своим, показал на копьем, которое держал в правой руке, и что-то сказал. Поэтому и не увидел полет болта. Попал я ему в верхнюю правую часть груди. Бодуэн вздрогнул, но не потерял сознание и не упал.
        - Засада! - крикнул он и начал разворачивать коня вправо.
        Одна стрела пробила его щит, а вторая попала в глаз. Остальные стрелы посбивали всех шестнадцать рыцарей и большую часть из полусотни сержантов, которые скакали за ним. Я перезарядил арбалет и успел послать болт вдогонку улепетывающему сержанту. Вроде бы попал. Ему в спину сразу прилетело еще штук пять стрел, поэтому трудно определить, кто свалил его. Этот был последним. Никто не ушел, значит, продолжаем операцию.
        - Вперед! - крикнул я и побежал к дороге, а потом по ней - навстречу отряду пехотинцев.
        Им полагалась индивидуальная засада, метрах в трехстах от открытого пространства, до поворота дороги, где не будет видно, что случилось впереди. Десять лучников остались добить раненых и поймать лошадей.
        Пехотинцы шли быстрых шагов. Впереди шагал пожилой вояка с багровым лицом, которое украшали длинные густые усы, которые были шире лица, острые кончики торчали, как у таракана. Обычно в Англии лицо или полностью бреют, или отращивают усы и бороду. Скорее всего, обладатель одних только усов был брабантцем. Он обернулся и что-то крикнул на языке, похожем на немецкий. Наверное, подгонял своих. Не пойму, как он увидел мой болт и успел отскочить. Наверное, интуиция и опыт помогли. Плохие наемники так долго не живут. Мой болт все равно попал в шедшего сзади копейщика, но неприятный осадок у меня остался. Усача завалили мои лучники, которые были с другой стороны засады. Я научил парней стрелять не в тех, кто ближе, а в тех, кто спиной к ним. Всех пехотинцев перебить не успели. Они сперва ломанулись по дороге, а затем - в лес, где не страшны были стрелы. Десятка два ускользнуло. Пусть бегут. Роберт де Бомон, граф Лестерский должен знать, куда подевался посланный им отряд.
        На рыцаре Бодуэне было что-то типа бригантины, которую я принял за сюрко. Пластин было четыре - две спереди и две сзади. И там, и там они располагались встык, но по бокам между ними было незащищенное пространство. Пластины трапециевидные, со скошенными верхними сторонами. К толстой материи крепились проволокой, продетой через тонкие дырочки по краям пластин. Оказалось, что на бригантине и щите был нарисован золотой краской длиннолапый медведь, высунувший длинный и извивающийся язык. Шел справа налево, что по закону рекламы значило движение назад, в прошлое. У многих баронов на гербе разные звери идут в прошлое, высунув такие же длинные и извивающиеся языки. У Ранульфа де Жернона это золотой лев на алом поле. Мой болт пробил бригантину и кольчугу, но влез в тело рыцаря всего сантиметров на пять. Поэтому Бодуэн и прожил на несколько мгновений дольше, пока не получил стрелу в глаз. Глаза у его коня, действительно, были голубые.
        Граф Честерский очень обрадовался, узнав, что, по крайней мере, один крупный отряд больше не будет разорять его владения. По такому случаю он выдал наградные - три фунта серебра мне и еще три - моим лучникам. И купил голубоглазого жеребца рыцаря Бодуэна, заплатив щедро.
        - Если когда-нибудь доведется вести переговоры с Робертом де Бомоном, обязательно приеду на этой кобыле! - злорадно улыбаясь, пообещал Ранульф де Жернон.
        Я вдруг понял, что главное его чувство, после жадности к земельной собственности, - это мстительность. Алена Черного он держал в кандалах не только из-за титула и замков, но еще и мстя за что-то. Граф Честерский одно время был в фаворе у короля Стефана, а потом вдруг фаворитами стали граф Ричмондский и братья де Бомоны. Постараюсь не перебегать дорогу Ранульфу де Жернону, графу Честерскому и своему сеньору. По крайней мере, до тех пор, пока он мой сеньор.
        - Я собираюсь построить монастырь бенедиктинцев рядом с Беркенхедом, - сообщил он.
        Его отец дал деньги на строительство рядом с Честером бенедиктинского аббатства, посвященное Святой Вербурге. Видимо, тоже сильно нагрешил. Я заметил, что церковь заинтересована в том, чтобы люди почаще грешили. Не даром придумали поговорку «не согрешишь - не покаешься», то есть не заплатишь церкви.
        - Помогу по мере сил, - сказал я вполне искренне.
        Монастыри испокон веку служили отстойниками для людей с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Иногда туда попадали фанатики, но обычно ненадолго. В двадцатом веке одна моя знакомая, кандидат наук, разочаровавшись к тридцати пяти годам в мужчинах, решила посвятить себя богу. Сделала три попытки. Из всех монастырей сбегала потому, что лесбиянки доставали.
        Дома меня ждали две радостные новости. Привожу их по степени важности. Первая - теща уехала вместе с дочкой Краген и зятем Гилбертом на новое место жительства. Дом свой продала Джеку, который в последнее время неплохо заработал с помощью арендованного у меня шлюпа. Вторая - у меня теперь два сына. Роды были тяжелые, Фион еле выжила. Сказал ей, что на этом ее участие в приросте населения планеты заканчивается, будем предохраняться. Не хочу, чтобы дети росли сиротами. Она вроде бы отнеслась с пониманием. Здесь женщины реализуются в материнстве: чем больше детей, тем она круче. Принято иметь не меньше пяти. Три - самая нижняя планка. Сына назвал Робертом в честь графа Глостерского. Поскольку он родился в замке Беркет, имя будет носить Роберт де Беркет. Его старший брат Ричард, хоть и родился в окрестностях замка, а не в нем самом, тоже будет де Беркет. Крестили младшего сына в Беркенхеде, который стремительно разрастается, превращается в город. В окружающих Беркенхед валлийских деревнях появилось много денег. Как следствие, вырос спрос на товары, открылись новые мастерские, которые их производят,
подтянулся народ из других деревень и городов.
        Пленных солдат я разместил на постой в деревнях Морской и Лесной, где не хватало взрослых мужиков. Они должны были проложить дорогу вдоль берега реки Беркет, чтобы можно было таскать лошадьми плоскодонную баржу из Беркенхеда к замку. Обратно она самосплавом доберется. И пристань в Беркенхеде. Там буду швартовать шхуну для перегрузки на баржу трофеев и постановки на зимовку. Несерьезно каждую осень вытаскивать ее на берег, а весной спускать на воду. Да и место у Морской слишком незащищенное. Пока я туда доскачу по тревоге, шхуну успеют сжечь. Под стенами Беркенхеда она будет в большей безопасности. Пообещал пленным, что отпущу с наступлением холодов и заплачу по одному пенсу в день, если будут хорошо работать. По моему, они согласны были вкалывать за одну только сытную кормежку. Рыцарь Бодуэн их не жаловал, держал в черном теле. По рассказам пленных, только во время налетов они ели хорошо, но хуже, чем мы их кормили на переходе. Кстати, очень удивились, что я ем в походе тоже и столько же, что и мои солдаты.
        Руководителем дорожных работ я назначил рыцаря Тибо Кривого. Рана у него еще побаливала, но уверенно шел на поправку. Он совершил оммаж мне, после чего получил коня и кольчугу получше тех, что имел. Я собирался выделить ему и оруженосца, но Тибо попросил:
        - Хочу взять сына моего друга, который погиб при штурме Вустера. Помнишь его?
        - Конечно, - ответил я, хотя не мог даже вспомнить лицо погибшего.
        - Малец просился со мной в этот поход, но я отказал. Чуяло мое сердце, что ничем хорошим не кончится, - рассказал Кривой.
        - Ты считаешь, что для тебя он плохо закончился?! - шутливо спрашиваю я.
        Рыцарь Тибо, смущенно кривит лицо:
        - Для меня-то хорошо, но он мог погибнуть.
        - Путь воина - это путь к смерти, - выдал ему из философии самураев.
        - Постараюсь, чтобы у мальчишки он не был коротким, - пообещал Тибо Кривой.
        Большую часть трофейных лошадей мы продали в Честере. У каждого моего лучника теперь были собственный конь, металлический шлем и короткая кольчуга или кожаный панцирь, что переводило их в сержанты. Оруженосцы Нудд и Рис так и вовсе щеголяли в длинных рыцарских кольчугах с капюшонами и рукавицами. Скоро по закону жанра должны начать презрительно фыркать на тех, с кем когда-то бегали без штанов по лугу за околицей деревни.
        6
        Шхуна идет курсом бакштаг в сторону Бристольского залива со скоростью узлом семь-восемь. Дует свежий северо-западный ветер. Обычно ветры западных румбов приносят дожди, но этот, видимо, то самое исключение, которое подтверждает правило. Небо ясное, облаков почти нет, а воздух прозрачный и прохладный. Идет вторая половина дня. Впередсмотрящий заметил на горизонте парус, и мы спешим к нему, в надежде догнать до захода солнца. Несколько матросов торчат на полубаке, высматривают добычу. Она пока не видна с полубака, даже когда поднимаемся на волну. Вместе с ними там торчит и Моркант, наш кок. Про котел на плите он уже забыл.
        - Моркант! - окликнул я. - Ты решил отменить ужин?
        - Нет, - виновато произносит он и возвращается к котлу, в котором закипает мясо, снимает накипь.
        В плите съемные кольца. Вынув нужное их количество, в отверстие можно вставить котел размером от маленького до не очень большого. Нижняя часть котла окажется в топке, где огонь будет облизывать его закругленное днище. Делать кастрюли или котлы с плоским дном здесь еще не научились. Только сковородки так отливают, причем с низкими бортиками.
        Парусов оказалось три. Это были драккары, скорее всего, ирландские скотовозы. Увидев шхуну, они не засуетились, как обычно. Плохой признак.
        - Приготовиться к бою! - приказал я. - Рис, ко мне.
        Я зашел в каюту, где при помощи оруженосца облачился в бригантину и наручи, опоясался ремнем с саблей и кинжалом. Затем взял арбалет и вернулся на палубу. Мои матросы тоже надели доспехи и приготовили луки и стрелы. Им аж не терпелось пострелять по живым мишеням!
        До драккаров оставалось около мили, когда они спустили паруса и начали разворачиваться в нашу сторону, помогая рулю веслами. На одном драккаре был слишком большой экипаж. Видимо, надоело ирландцам, что я их граблю, решили проучить. Ну, что ж, пусть попробуют.
        - Право на борт! - приказал я.
        Мы сделали поворот фордевинд и пошли курсом бейдевинд на запад. Драккары плыли за нами. Сперва они приближались очень быстро. Дистанциями между нами сократилась кабельтовых до трех, когда шхуна наконец-то набрала ход. Теперь скорость была почти одинаковой, мы даже немного опережали погоню. Мне это не надо было.
        - Убрать грота-стаксель! - приказал я.
        Шхуна немного сбавила ход. Теперь драккары не отставали от нас, а один, на котором был усиленный экипаж, даже понемногу догонял. Они шли на веслах, паруса убрали, потому что с прямыми не могут идти курсом крутой бейдевинд - это когда угол между направлением ветра и направлением движения судна составляет более ста двадцати градусов.
        Когда дистанция между шхуной и ближним драккаром сократилась примерно до полутора кабельтовых, я приказал:
        - Поднять грота-стаксель!
        Дистанция начала увеличиваться. На драккарах налегли на весла. Как они не пыхтели, но догнать нас не могли. Когда дистанция увеличилась где-то до двух с половиной кабельтовых, я приказал убрать грота-стаксель. Вот так и играл с ними в кошки-мышки. Два драккара постепенно отстали, а потом и вовсе развернулись. Но одни настырно гнался за нами. Наверное, ему пообещали хорошую награду за нас. Да и за шхуну немало получат. Уверен, что уже есть желающие купить ее. Так быстро и круто к ветру здесь пока никто не умеет ходить. А на то, чтобы научиться управлять косыми парусами, много ума не надо. Я же не хотел с ним связываться. Трофеев будет всего-ничего, а могу потерять несколько человек. Я их не для того обучал, чтобы разбазаривать за гроши. Зато пацаны рвались в бой. Они посматривали на меня, ожидая приказа развернуться к драккару и намять ему холку. Так и не дождались.
        Драккар прекратил погоню, когда начало темнеть. Наконец-то до них дошло, что не догонят. Или устали грести. Я приказал лечь сперва на курс зюйд-вест, чтобы быстрее оторваться от преследователя, а потом, когда темнота поглотила настырный драккар, повел шхуну на запад, к тому месту, где остались два других. В отличие от них, мы могли идти по компасу и ночью, а им придется лечь в дрейф, потому что ориентируются по солнцу или берегу. Впрочем, хороша была видна Полярная звезда. Может, по ней будут ориентироваться?
        Я положил шхуну в дрейф примерно в том месте, где по моим расчетам должны быть два отставших драккара. Оставил на палубе усиленную вахту, а остальным приказал отдыхать. Сам тоже лег. Заснуть никак не мог. Всё ли правильно сделал? Что, если утром окажемся рядом сразу с тремя драккарами?
        Разбудили меня, как приказал, с наступлением предрассветных сумерек. На море лег плотный туман. Я загнал юнгу в «воронье гнездо», но и оттуда ничего не было видно. Поэтому, заложив руки за спину, с видом старого морского волка расхаживал по влажной палубе от борта к борту. На теплоходах тоже так расхаживал по ходовому мостику большую часть вахты. Включу на компьютере аудиопроигрыватель и под музыку отмеряю километры. Чем-то же надо заниматься четыре часа?! Судно идет на авторулевом, на мостике я один, работает локатор, на котором установлена сигнализация, предупреждающая, если возникнет ситуация сближения вплотную с другим судном. Так научным языком называется вульгарное столкновение. Но с кем сталкиваться в океане?! Иногда за вахту увидишь всего одно судно да и то на экране радара, разойдешься с ним в нескольких милях. Обычно, когда первый раз приходишь в российскую крюинговую компанию, занимающуюся вербовкой экипажей, там устраивают экзамен по английскому. Принимает его чаще всего цивильный преподаватель. Сразу задает вопрос:
        - Расскажите, что вы делаете на ходовой вахте?
        Экзаменуемый, чтобы блеснуть знаниями, начинает тарабанить вызубренный текст, в котором подробно и многословно перечисляется, что он якобы делает. Причем большую часть перечисленного он не имеет права делать на ходовой вахте. Однажды мне это надоело и я честно признался:
        - Ничего.
        - Как ничего?! - удивилась школьная училка, которую время от времени привлекают для экзаменовки.
        - Никак, - ответил я. - Слушаю музыку, пью чай, хожу туда-сюда - в общем, убиваю четыре часа, как умею.
        - Хорошая у вас работа! - с издевкой сказала училка, решив, видимо, что я издеваюсь над ней или являюсь профессиональным выродком.
        Я не стал ей рассказывать, что некоторые читают романы, или смотрят фильмы, или играют в компьютерные игры, а то и вовсе ложатся спать, причем в своей каюте. Вместо этого предложил:
        - Давайте поменяемся.
        Она отказалась и объявила мои знания неудовлетворительными. Быть честным - это оскорбительный вызов обществу.
        - Вон они! - заорал сверху юнга, хотя я приказывал ему доложить тихо, если кого-нибудь обнаружит.
        - Сколько их? - тяжело вздохнув, спросил я.
        - Два.
        - Далеко?
        - Не очень, - ответил юнга и показал на восток: - Там они.
        Значит, они часть ночи шли под парусом по звездам, а в тумане легли в дрейф. Догнали их быстро. Я приказал расстрелять весь экипаж сперва одного драккара, а потом второго. Только после этого начали сбор трофеев и перегрузку скота на шхуну. В одном, поменьше, везли на продажу овец, а в другом - бычков и свиней. Первых поместили в твиндек шхуны, а вторых - в трюме. Люк в трюм и твиндек я решил не закрывать, чтобы животные не задохнулись, хотя это и противоречит хорошей морской практике. Больший драккар взяли на буксир и пошли в сторону устья реки Эйвон, чтобы подняться по ней к Бристолю. По моим подсчетам должны успеть к первой трети прилива.
        Только набрали скорость, как сверху раздался голос юнги:
        - Вижу парус!
        - Где он? - спросил я.
        Юнга показал на запад, где по моим расчетам должен быть третий драккар.
        - Следи за ним, - приказал я.
        Не думаю, что погонятся за нами. Они при встречном ветре не смогли нас догнать, а при попутном - и подавно. Возьмут на буксир второй драккар, отвезут трупы членов его экипажа родным и близким и расскажут, как лоханулись.
        7
        На поля и лугах вокруг Бристоля не было больше шатров и шалашей. Императрица Матильда со своим войском сидела в Оксфорде, грабила сторонников короля Стефана, пользуясь тем, что он болеет. На городских улицах попадались рыцари, сержанты и пехотинцы, но уже не в том количестве, что год назад. Крысы начали сбегать с тонущего корабля. А я не собирался. Нисколько не жалел, что оказался не на той стороне. Был уверен, что такой прохиндей, как Ранульф де Жернон, граф Честерский, сумеет вовремя перелинять и договориться с королем. Тому тоже нет смысла враждовать с самым богатым своим вассалом. В любом случае, до моих владений на полуострове Уиррэл гражданская война не скоро докатится, а к своим линкольнширским владениям я относился, как к приятному, но не самому важному дополнению. Мне хватит и того, что есть возле замка. Остальное добуду в море. Все-таки в первую очередь я - морской лорд.
        Роберт, граф Глостерский был в замке. Принял он меня с радостью, хотя по осунувшемуся лицу было заметно, что дела у него идут неважно.
        - Что у тебя нового? - спросил он, присев со мной за столик в нише у окна.
        Слуга принес серебряные бокалы, на стенках которых были изображены грифоны с рубинами или какими-то другими красными камнями вместо глаз, и кувшин из толстого темно-синего стекла с красным вином, налил нам. Вино было из Франции, но не из Бордо. Более терпкое.
        - Сын у меня родился, назвал Робертом, - ответил я и спросил с улыбкой: - Угадай, в честь кого?
        Ему это польстило. Все-таки англичане очень падки на лесть, потому что, как и русские, чаще говорят друг другу гадости, чем комплименты. То ли дело французы. Эти умеют так незаметно подкрасться и лизнуть, что скорее удивятся тончайшему комплименту в свой адрес, чем поведутся на него.
        - А до меня дошли слухи, что ты перебил отряды Вильгельма Ипрского и Роберта де Бомона, - сказал Роберт Глостерский.
        - Это разве новость?! - с шутливой наглостью произнес я.
        - Уже не новость! - согласился граф Глостерский. - Я жалею, что не наградил тебя за Вустер, не сделал своим вассалом. Тогда бы ты точно не оказался на стороне моих врагов.
        - Я и так не окажусь, - поняв, что он имел в виду, пообещал я. - Не привык перебегать с одной стороны на другую, даже если это очень выгодно.
        - Можно оказаться в ситуации, когда долг заставит, - возразил Роберт Глостерский.
        Видимо, он не был уверен в своем зяте. Если Ранульф де Жернон перейдет на сторону короля Стефана, я, как его вассал, буду обязан воевать с его врагами.
        - Будем надеяться, что это не случится, - произнес я.
        Но мы оба понимали, что, если дела у императрицы Матильды и дальше пойдут также плохо, то обязательно случится.
        - В любом случае всегда можно заплатить щитовые деньги и не принимать участие в нападении на друзей, - добавил я.
        - Рыцари предпочитают получать деньги, а не платить, - резонно заметил граф Глостерский.
        Ему была непонятна психология верности. В его обществе на первом месте стоит выгода. Постараюсь объяснить свою верность понятным ему языком.
        - Я - не такой, как все. Мне море приносит больше, чем самый удачный сухопутный поход. Поэтому могу выбирать, в какой пойти, а в какой нет, - сказал я. - К тому же, не люблю подчиняться… не слишком умным людям.
        Граф Глостерский понял, что я намекаю на короля Стефана.
        - С противником нам повезло, - ухмыльнувшись, сказал Роберт Глостерский.
        - Как сказать, - возразил я. - Если война затягивается, значит, силы, в том числе и силы ума, одинаковы.
        - У него умные советчики, - сообщил граф Роберт.
        - Нам бы они тоже не помешали… - произнес я.
        Роберт, граф Глостерский не хотел обсуждать действия императрицы Мод, поэтому сменил тему разговора:
        - С какой целью пришел сюда?
        - Захватил два ирландские судна со скотом. Думал, продать на нужды армии, но, как заметил, ряды ее сильно поредели.
        - Я куплю этот скот. Даже поредевшую армию надо кормить, - заявил граф Роберт. - А армия скоро увеличится. Собираюсь отправиться в Анжу, попросить помощи у Жоффруа, мужа Матильды.
        - Я слышал, он успешно воюет в Нормандии, - поделился я слухом.
        - Да, - согласился Роберт Глостерский, - если так и дальше пойдет, через пару лет вся Нормандия будет его.
        - Бог ему в помощь! - пожелал я и добавил шутливо: - Вдруг у нас тут станет совсем плохо, попросимся к нему на службу.
        - Я замолвлю за тебя словечко, - также шутливо произнес он.
        - Буду признателен! - произнес я.
        - Слушай, а почему бы тебе не отвезти меня в Анжу? - пришло в голову графу Глостерскому. - Мне понравилось твое судно. Идет намного быстрее, устроено удобнее. - Не дожидаясь ответа, он решил: - Я тебя нанимаю.
        - Рад помочь! - осталось мне привычно произнести.
        В Бискайском заливе нас маленько потрепало. Это еще одно веселое место на планете, где если не шторм, так зыбь высокая. У меня было подозрение, что Атлантический океан сгоняет в угол, образованный выступающим северным берегом Пиренейского полуострова, все временно ненужные волны и ветр?. Бискайский залив для него - что-то типа кладовки.
        В устье Луары взяли лоцмана - сухощавого мужчину лет сорока пяти с морщинистым, обветренным лицом и почти бесцветными глазами, отчего казался слепым. Он сомневался, что без помощи весел сумеем добраться до Анжера. Груза у нас не было, только пассажиры и вода и провиант для них, сидели неглубоко, поэтому важнее был ветер, чем течение. Днем дул свежий юго-восточный ветер, особенно ближе к полудню, который на ночь стих. Мы встали на якорь, а утром, когда ветер опять задул, отправились дальше. На второй день после полудня добрались до Анжера, который располагался на реке Мен, левом притоке Луары.
        Город был обнесен каменными стенами высотой метров восемь с круглыми и прямоугольными башнями. Особенно впечатлял замок. У него ров был шириной метров пятнадцать, а стены поднимались метров на десять. Башни круглые, с бойницами в виде креста, чтобы одновременно могли стрелять и лучник в вертикальную просвет и арбалетчики в горизонтальные по бокам от него. Двор был разделен на три части, каждая из которых была автономным оборонным сооружением. Донжон возвышался метров на двадцать и еще метров по пять - четыре башни по его углам. В холле на стенах висели обои из ткани с библейскими сюжетами, потолок расписан под небо, одновременно и ночное и дневное - Солнце соседствовало с Луной, планетами, Млечным путем, зодиакальными созвездиями, а пол был вымощен мозаикой, изображавшей карту Земли плоскую и заканчивающуюся на востоке Кавказскими горами и Персидским заливом. На окраинах были изображены фантастические чудовища. Они были сделаны более реалистично, чем сама карта. Мебели в холле было намного больше, чем в у графов Глостерского или Честерского. Чувствовалось более сильное римское влияние. Точнее,
здесь его не так сильно забыли, как в Англии.
        Жоффруа, имеющий прозвища Плантагенет и Красивый, граф Анжу, Мена и де Мортен, был привлекательным мужчиной среднего роста в возрасте под тридцать, с рыжеватыми волосами до плеч, короткой бородкой и усами, голубыми глазами. На нем была синяя шапка типа высокой пилотки с вышитыми по бокам золотыми львами, которые как бы подняли в начале прыжка передние лапы и отталкиваются полусогнутыми задними, причем хвосты были наклонены вперед, к головам. Нижняя туника длиной почти до ступней, тоже синяя и с золотыми горизонтальными широкими полосами, а верхнее блио - зеленое и с такими же золотыми полосами, между которыми были золотые ромбы с вытянутыми углами, отчего напоминали кресты. Подпоясан сплетенным из золотого шнура ремнем, на котором висел небольшой кинжал с рукояткой из слоновой кости и в золотых ножнах. Туфли зеленые, с черными, острыми, но не загнутыми вверх, носками. Окружала его не менее нарядная свита. Разве что я богатством наряда мог потягаться с ними, потому что нацепил на себя все блестящие предметы, которые только имел под рукой.
        Жоффруа Плантагенет обнял и расцеловал Роберта, графа Глостерского. Злые языки утверждают, что к брату своей жены он относился лучше, чем к ней самой. Они сразу ушли в одну из боковых комнат, оставив свои свиты посреди холла. Хозяева опросили, кто мы такие. Я представился Александром, бароном Беркет. Среди свиты графа Анжуйского оказалось три барона, все не старше своего сеньора. Поскольку я оказался единственным бароном из свиты графа Глостерского, эти трое сразу пригласили меня в дальний конец холла, где стояли три скамьи из красного дерева, рассчитанные каждая на четырех человек, на которых лежали синие с золотым шитьем подушки. Едва мы сели на них, как нам принесли кубки из зеленоватого стекла, в котором застыли пузырьки воздуха, и налили белого вина. Остальным рыцарям ничего не предложили, они так и остались стоять в центре холла. Бароны расспросили, кто я, сколько имею земли. Рассказали, сколько стоят сами. В общем, померились членами. Мой оказался самым коротким. Анжуйцы снисходительно простили мне это.
        Вечером был пир. Он ничем не отличался от попоек на английской земле, разве что столы покрывали чистые скатерти из зеленой плотной ткани и графам и баронам поставили по отдельной керамической тарелке с незамысловатым узором из волнистых белых линий. Остальным досталось по одной деревянной тарелке на двоих. И вино преобладало белое, а не красное, хотя ели в основном мясо. Зато программа развлечений была интереснее. Музыканты, акробаты, мимы, шуты, в том числе карлики, и обязательный ручной медведь, который пил вино похлеще людей. Зверь быстро набрался, завалился между столами и громко захрапел. Хозяин медведя, смуглолицый цыган, попытался разбудить его, но, как мне показалось, не очень усердствовал. Граф Анжуйский приказал не беспокоить зверя. Хозяину велели идти на кухню и там ждать, когда медведь проспится.
        Я сидел рядом с графом Глостерским. Он меня представил Жоффруа Плантагенету, графу Анжуйскому и т. д., назвав Византийцем, рассказал о некоторых моих подвигах, закончив:
        - В Линкольнском сражении мы скакали впереди, бок о бок.
        Граф Анжуйский посмотрел на меня с интересом.
        - Я слышал, что византийцы не самые лучшие воины. Приятно встретить исключение!
        - Я всего лишь служил в Византии, а на самом деле потомок норманнов из Руси, - сообщил я.
        - Тогда понятно! - обрадовался граф Жоффруа подтверждению своей теории. - Мне всегда нужны смелые и, что главное, еще и умные рыцари. Я умею щедро их награждать. Когда мы выгоним из Нормандии сторонников короля Стефана, освободится много земель.
        - Готов послужить отважному и щедрому сеньору, - заявил я.
        - Только не сейчас! - возразил вроде бы шутливо граф Глостерский. - Я приплыл просить у тебя помощи, а ты моих рыцарей переманиваешь.
        - Всё-всё, больше не буду! - шутливо произнес граф Анжуйский, но посмотрел на меня взглядом сообщника.
        Я подумал, что во Франции климат получше. Да и ситуация в Англии может измениться к худшему. Хотя, насколько я помню, во Франции вскоре будет Столетняя война - такой бардак, что земли эти буквально опустеют. Так что отказываться от владений здесь не буду, но и сильно напрягаться тоже не стану.
        8
        Мы провели в Анжере почти три недели. Жоффруа Плантагенет вел с Робертом Глостерским продолжительные беседы, но рыцарей не давал, ссылаясь на то, что ему самому нужны для «освобождения Нормандии от узурпатора». Граф Глостерский в свою очередь не собирался уезжать без военной помощи. Без армии ему нечего было делать в Англии. Не знаю, как долго продолжались бы эти бессмысленные переговоры, если бы не пришло известие, что войска короля Стефана захватили порт Уарем, через который анжуйцы переплавляли войска в Англию. Вопрос о помощи стал неактуален.
        Через день мы отправились в обратный путь. Вместо целой армии рыцарей везли с собой лишь два десятка их, как свиту девятилетнего наследника графа Анжуйского по имени Генрих и прозвищу Плантагенет - невысокого, но плотного, склонного к полноте мальчика с рыжеватыми волосами, четырехугольным лицом, голубыми глазами на выкате и кривыми, кавалерийскими ногами. Виконт Генрих числился оруженосцем Роберта Глостерского. Он должен был стать флагом, под которым объединятся противники короля Стефана. Мальчик был чрезмерно суетлив, непоседлив и любопытен. Он сунул нос во все дыры на шхуне и даже вопреки запрету своего наставника, спокойного тучного монаха по имени Марциал, слазил в «воронье гнездо». Добился он этого, зайдясь в припадке ярости. Монах спокойно переждал припадок, а потом разрешил подняться на мачту, но при условии, что это будет первый и последний раз. Он не уточнил, что за весь переход. Поэтому виконт Генрих лазил на мачту первый и последний раз каждый день.
        Я не собирался набиваться ему в холуи. Их и без меня хватало. За исключением Роберта Глостерского и моих людей, все остальные обхаживали виконта, понимая, что этот мальчик скоро станет влиятельным сеньором, который сможет осчастливить любого бедного рыцаря. И не бедного тоже. Однажды утром граф Роберт решил поучить своего оруженосца умению владеть оружием. К моему удивлению, мальчик неплохо для своего возраста махал деревянным мечом. В его непоседливости был плюс - хорошая физическая форма и быстрая реакция. Техника, правда, хромала. Граф Глостерский легко справлялся с ним. Мальчишку это рассердило. Привык, что все играют с ним в поддавки.
        - Мой учитель Филипп все равно сильнее тебя! - проиграв в очередной раз, заявил Генрих.
        - Не может быть! - насмешливо произнес Роберт, граф Глостерский.
        - Филипп, победи его! - приказал виконт Генрих своему учителю - хмурому мужчине лет сорока, с вытянутым, лошадиным лицом, лишенным каких-либо эмоций, долговязому и длиннорукому.
        Тот оказался в неловкой ситуации. С одной стороны нельзя было не выполнить приказ своего сеньора, а с другой - кто он такой, чтобы сражаться с королевским сыном?! Графу Глостерскому тоже нельзя было просто так отказаться от поединка, потерять лицо, но и сражаться было не в масть, грозило потерей репутации.
        Я выручил его, заявив:
        - Графу не пристало сражаться с заведомо слабым противником. Для этого у него есть вассалы, владеющие мечом немного хуже.
        Роберт Глостерский сразу ухватился за мою идею, произнес с милой улыбкой:
        - Да, пусть твой учитель сперва справится с моим бароном.
        Филипп, из-за высокого роста и длинных рук, был неудобным противником, благодаря чему и выигрывал. Он привык сражаться на дальней дистанции, а я умело рвал ее, заходя за правую руку. Первый пропущенный удар он отнес за счет неожиданности. Второй пришлось признать. В третьем раунде я в придачу взял меч в левую руку, чем окончательно вогнал его в тоску. Я парировал удары деревянным клинком, не боясь затупить его, и сразу заходил за руку и сокращал дистанцию. Филиппу, наученному горьким опытом, приходилось быстро отпрыгивать вправо. Приучив его к этому типу атаки, я отбил очередной удар и переместился не влево, как раньше, а вправо, куда он заранее отпрыгнул и налетел на острие моего меча.
        - Твоему учителю, виконт, рано еще сражаться с графом Робертом, - подвел я итог.
        Генрих и сам это понял.
        - Ты будешь моим учителем! - заявил он.
        Поскольку я не являюсь его вассалом, согласился с оговорками:
        - Только на время перехода. И ты будешь беспрекословно выполняешь мои наставления.
        - Я согласен, - быстро произнес виконт.
        Никто так не мечтал побыстрее добраться до Бристоля, как я с того момента. У меня просто не осталось свободного времени. Я должен был заниматься с этим непоседливым мальчишкой с утра до вечера. Чего у Генриха не отнимешь - занимался он усердно и не ныл, когда получал по рукам и другим частым тела.
        - Мастерство приходит только с болью и пОтом, - повторял я, когда он кривился, схлопотав в очередной раз.
        - Я знаю, - соглашался он. - Давай еще раз.
        За несколько дней мастером виконт Генрих, конечно, не стал, но кое-чему я его научил. И Филиппа тоже. Учитель сперва ревниво относился к нашим занятиям, боялся потерять теплое местечко, но когда понял, что я на это место не претендую, успокоился и начал внимательно следить за нашими занятиями, перенимать опыт.
        - Не знал, что ты такой хороший фехтовальщик, - сказал граф Роберт, когда мы добрались до Бристоля.
        - У меня много скрытых талантов, - признался я.
        - Не хочешь их проявить, сражаясь на моей стороне? - задал он вопрос. - Хотя бы пару месяцев, до наступления холодов.
        - Почему нет?! - согласился я. - Могу привести отряд сержантов-валлийцев.
        - Они не помешают, - решил Роберт, граф Глостерский.
        Он старался набрать побольше солдат, чтобы снять осаду с Оксфорда, в котором король Стефан осадил императрицу Мод. Говорили, что король привел туда большую армию. Сидение в темнице в кандалах научило его уму-разуму. Больше он вряд ли будет изображать рыцаря и пропускать императрицу в Бристоль в сопровождении своей охраны. А ведь мог решить вопрос три года назад. Думаю, что Жоффруа Плантагенет только поблагодарил бы за смерть своей жены.
        На этот раз я оставил шхуну у пристани на реке Беркет возле Беркенхеда. Пристань состояла из вбитых в грунт деревянных свай, между которыми засыпали и утрамбовали гравий с глиной, а сверху настелили доски. Наняв сторожей из жителей Беркенхеда, я отправился в замок. Дорогу вдоль берега реки еще не закончили. По заверению Тибо Кривого работы осталось примерно на месяц.
        Дома я хорошенько отмылся впервые с момента ухода в рейс. Три дня посвятил семье и делам в замке. Фион уже оклемалась после родов, начала поговаривать, что еще один ребенок не помешает. Я отреагировал по старой восточной поговорке: послушай, что говорит женщина, и сделай наоборот.
        На четвертое утро на поле возле замка собрались шестьдесят конных валлийцев. Я выехал к ним вместе с Умфрой и Джоном, тремя оруженосцами, Нуддом, Рисом и Жаном - воспитанником Тибо Кривого, немногословным, старательным юношей четырнадцати лет, - и тремя кибитками с припасами, за которыми шли на поводу три боевых коня рыцарей. У Джона и Умфры есть собственные бригантины, наручи, набедренники и поножи, сделанные кузнецом Йоро. Валлийцам не нравится тяжелая броня, делающая их менее подвижными, ловкими, но очень хочется быть настоящими рыцарями. Поэтому полдня едут в полной броне, чтобы привыкнуть к ней. Направились мы в Бристоль, на помощь графу Глостерскому и за заработком. Ребятам ведь платить мне оброк скоро, а три пенни в день - это немалые деньги, на полуострове Уиррэл нигде столько не заработаешь.
        9
        Более двух недель мы проторчали в Бристоле. Роберт, граф Глостерский, ждал, когда соберутся рыцари, его вассалы и желающие подзаработать. Первые в большинстве своем откупились или успели отслужить раньше и больше не захотели рисковать, а вторых оказалось слишком мало. Не набиралось и сотни рыцарей. Основную часть армии графа Глостерского составляли валлийские наемники. Среди них был и мой знакомый Оссуаллт. Ему понравилось грабить норманнов и англосаксов и получать за это деньги. Правда, после трепки, полученной под Линкольном, он стал прислушиваться к приказам командиров, не лезть бестолку на рожон. В сражении он был ранен копьем в руку и потерял почти половину своего отряда, а вторая половина осталась без трофеев, потому что слишком быстро убегала. Когда вернулись в Линкольн, там уже все было поделено.
        - Теперь буду тебя придерживаться, - поставил он меня в известность.
        Я не стал отказываться. Валлийцев легче приучить к дисциплине, чем рыцарей, потому что воспринимают себя не как отдельную личность, а как часть рода, отряда, команды.
        - Тогда начнем учиться побеждать, - предложил я. - Завтра с утра будем до обеда отрабатывать совместные действия конницы, копейщиков и лучников.
        Я начал учить их разным видам построения: линия, клин, каре. Ставил копейщиков в две шеренги и по команде заставлял первую встать на одно колено, закрывшись щитом и выставив вперед копье на высоту груди лошади, а вторая должна была направить копье во всадника. Задний конец копья упирался к землю и придерживался стопой. В таком положении они становились труднопреодолимым препятствием для конницы. Или в первую ставил копейщиков, а во вторую - лучников. По команде копейщики вставали на колено и выставляли копья, а лучники начинали обстрел атакующих. Когда валлийцы хорошо усвоили такой строй, ввел в тренировки конницу. Она нападала на противника, а затем обращалась в бегство, выводя погоню на лучников, защищенных копейщиками. Потом опять разворачивалась и преследовала убегающего противника. На учениях получалось неплохо.
        Мой отряд расположился на скошенном поле под городом, а я жил в замке. Большая часть дня проходила в тренировках, разговорах, игре в шахматы. Виконт Генрих вынужден был остаться в Бристоле, а я - продолжать заниматься с ним. Делал это во второй половине дня, потому что первая была посвящена валлийцам. Генриху было скучно в замке, частенько по утрам отправлялся со мной. Занятия с пехотой не впечатляли его.
        - Разве это войско! - фыркнул он как-то. - Вот рыцари - это да!
        - С этим отрядом я разобью такой же отряд рыцарей, - сказал я.
        - Не может быть! - не поверил Генрих.
        - Один тяжелый кавалерист сильнее одного пехотинца, но отряд рыцарей слабее отряда копейщиков и лучников. Потому что рыцари каждый сам по себе. Удар легким кулаком получится сильнее, чем тяжелой рукой с растопыренными пальцами. - И уверенно закончил, поскольку знал, как будет дальше развиваться военное дело: - Будущее за дисциплинированными отрядами, причем пехота будет преобладать. Армии станут регулярными, профессиональными, готовыми в любой момент выступить по приказу своего командира, а не шестьдесят дней в году, как сейчас рыцари.
        Виконт Генрих выслушал меня очень внимательно, затем посмотрел на своего учителя Филиппа, который не скрывал пренебрежения к услышанному, и тоже улыбнулся снисходительно. Я не стал спорить, доказывать. Придет время, и жизнь заставит их поверить в мои слова.
        Перед выходом в поход собрались на военный совет. Присутствовали граф Роберт, виконт Генрих со своим учителем Филиппом, Миль Глостерский, я и десяток возрастных рыцарей. Сидели в холле за тем же столом, что и пировали, только народа на это раз было намного меньше.
        - У нас семьдесят два рыцаря, полторы сотни сержантов и четыре сотни пехотинцев. Сержанты и пехота в основном валлийские наемники, со всеми их недостатками, - начал совет граф Глостерский. - У короля Стефана и рыцарей, и остальных больше в пять-шесть раз. Они захватили Оксфорд, но замок пока держится. Штурмовать его вряд ли решатся, а запасов в нем, как минимум, на год. Все-таки было бы лучше заставить короля снять осаду. Для нападения войск у нас мало. Какие будут предложения?
        - Начнем нападать на их мелкие отряды и владения сторонников короля, - предложил Миль Глостерский. - Что мы еще можем сделать с такой маленькой армией?!
        - Еще можем по ночам нападать на лагерь осаждающих, - сказал я.
        - Это работа для валлийцев, но не для рыцарей, - отрезал Миль Глостерский.
        - На них сильно не понападаешь ночью, потому что большая часть армии разместилась в городе, - заметил граф Роберт. - Еще есть предложения?
        Больше не нашлось. Решили подойти к Оксфорду на расстояние одного дневного перехода и начать нападения на мелкие отряды в надежде, что у короля Стефана не выдержат нервы, он снимет осаду и попробует напасть на нас. Мы будет отступать, увлекая его за собой. Впрочем, никто не верил, что король Стефан поведется на такую дешевую уловку.
        Мы расположились в деревне Волфорд, возле которой был недавно построенный, деревянный замок на двух насыпных холмах типа мотт и бейли. Пока сидели в Бристоле, дождей почти не было, как только перебрались сюда, сразу полило и похолодало. Отсюда и начали атаки на отряды короля Стефана, которые повадились разорять сторонников императрицы Мод. В таких отрядах насчитывалось не больше сотни человек, поэтому главное было вовремя узнать, на какую деревню они напали, а потом догнать и отбить у них скот и прочие трофеи. Обычно обходилось без жертв, потому что захватчики бросали награбленное и разбегались в разные стороны. Через пару недель они перестали ходить за добычей в нашу сторону. Тогда мы сами начали разорять сторонников короля Стефана. Меня поражала осведомленность наших рыцарей, кто на чьей стороне в данный момент, какую деревню можно грабить, а какую нет. Большую часть добычи составлял скот и зерно. Граф Глостерский требовал полагавшуюся ему треть продуктовых трофеев, а потом свою долю расходовал на наше питание. Остальное его не интересовало. Меня же эти операции вообще не интересовали. Я посылал
свой отряд под командованием Умфры, а сам оставался в лагере. Играл в шахматы с графом Робертом, беседовал с ним о науке, поражая своей эрудицией, занимался фехтованием с виконтом Генрихом. Так продолжалось еще недели две, пока отряд под командованием Миля Глостерского не вернулся порядком пощипанный. Они нарвались на Вильгельма Ипрского, графа Кентского.
        - Их было сотни три, половина конные. Напали на нас из засады. Мы еле ноги унесли, - рассказал Миль Глостерский. - Граф Вильгельм командовал, я видел его хоругвь.
        Вот это уже было интересно.
        - Утром отправлюсь со своими и отрядом Осуаллта на встречу с графом Кентским, - сообщил я графу Глостерскому во время ужина.
        Мы сидели за грубо сколоченными столами в холле донжона. В большом камине горело несколько толстых и коротких бревен, но сквозняк был такой, что тепло сразу выдувалось. Отблески пламени в камине и от факелов играли на лицах сидевших за столом, делая их более грозными. Даже девятилетний виконт Генрих воспринимался, как воин.
        - Возьми больше воинов, - предложил граф Роберт.
        - Нет, - отклонил я и объяснил, почему: - Тогда мы отпугнем его, сразу отступит. А когда увидит, что нас меньше, наверняка нападет.
        - Второй отряд может идти позади милях в трех, - предложил граф.
        - Справлюсь и без второго отряда, - отклонил я и произнес шутливо: - Да и трофеями не надо будет с ними делиться!
        - Все трофеи будут ваши, - сделал щедрый жест граф Глостерский.
        - Я поеду с тобой! - громко заявил виконт Генрих.
        Я посмотрел на Роберта, графа Глостерского, предлагая ему урезонить своего оруженосца.
        - Полководец не должен участвовать в мелких стычках, - изрек граф Глостерский.
        Виконта это не впечатлило:
        - Крупных стычек все равно не будет. - И добавил обижено: - Я так никогда не стану рыцарем, если буду сидеть в замке!
        Граф Глостерский очень серьезно отнесся с последней фразе виконта. Он посмотрел на меня, предлагая самому решить.
        - При условии, что будешь делать только то, что я скажу, - выдвинул я условие. - Если нарушишь приказ, будет наказан рыцарь Филипп.
        - А почему он?! - удивился Генрих.
        - У меня в отряде очень строгая дисциплина. За невыполнение приказа в бою я солдат вешаю, а рыцарям отсекаю голову, - сказал я серьезным тоном. - Не могу же я убить сына императрицы Мод, помочь нашим врагам?!
        Мои слова произвели на него впечатление. И не только на него. Пара рыцарей потерли свои шеи.
        - Я клянусь, что рыцаря Филиппа не придется наказывать! - торжественно произнес виконт Генрих.
        Утром мы пошли в том направлении, где граф Кентский устроил засаду на отряд Миля Глостерского. Место это находилось километрах в пятнадцати от нашего лагеря. Я выслал вперед несколько разведывательных отрядов с приказом тщательно осматривать все места, где можно устроить засаду. Такие места они знали по личному опыту. Половина моих сержантов ехала в авангарде, а вторая - в арьергарде. Отряд Осуаллта тоже был разбит на две части, которые шли впереди и позади обоза из трех кибиток и пяти возков. Последние принадлежали валлийцам Осуаллта и предназначались для богатых трофеев. Он сам вместе с рыцарями скакал рядом с обозом. Рыцарей, считая таковым Осуаллта, было всего девять человек. Следом за нами ехали оруженосцы. Виконт Генрих считался оруженосцем своего учителя рыцаря Филиппа, но гарцевал впереди него. С оруженосцами ему было скучно. Валлийцы не понимали норманнский, а он не говорил ни на валлийском, ни на английском. Кстати, его мать, побывавшая королевой Англии, тоже не понимала язык своих поданных и не собиралась его учить. По-норманнски очень плохо говорил только Жан - парень настолько
неразговорчивый, что Генрих быстро от него отстал. Остальные четыре рыцаря и их оруженосцы скакали за последней кибиткой и перед возками. Их приставили охранять виконта, но он не должен был об этом догадаться.
        В концу второго часа пути вернулся разведчик и доложил, что отряд Вильгельма Ипрского обнаружили. Они ограбили деревню и теперь медленно двигаются с трофеями в сторону Оксфорда. По пути тщательно осматривают места, где может быть засада. Что ж, граф Кентский быстро учится на ошибках своих наемников. Мы поспешили наперерез его отряду.
        В этом месте дорога выходила в долину длиной километра полтора и шириной метров пятьсот. С боков ее ограждали холмы, поросшие лесом. Сама долина была ухоженным пастбищем, которым с весны, наверное, не пользовались. Видимо, ее владельцы не вовремя примкнули к одной из противоборствующих сторон. Дождь прекратился, и даже выглянуло солнышко. Я решил, что это хорошая примета. Мы оставили обоз и лишних лошадей в лесу, а сами приготовились к бою.
        Отряд Вильгельма Ипрского, графа Кентского, вышел из леса на противоположной стороне дороги. Метрах в пятистах впереди скакал авангард из десяти сержантов. Они уже были метрах в трехстах от нас, когда я приказал своим выходить из леса. Вражеский авангард сразу развернулся и поскакал к своей колонне, которая уже вся выползла в долину.
        В середине моего войска стояли в два шеренги пехотинцы: впереди копейщики, сзади лучники. По тридцать конных сержантов заняли позиции на флангах. Теми, что на правом фланге, командовал Умфра, теми, что на левом, - Джон. Я вместе с рыцарями и Осуаллтом стояли метрах в двадцати позади и по центру пехоты.
        Колонна Вильгельма Ипрского остановилась. Поставив перед собой возки с награбленным и приготовившись защищаться, они ждали, когда появится наше подкрепление. Нас было меньше, но мы предлагали сразиться. Это настораживало. Два группы по пять человек поскакали к правому и левому краям долины, чтобы проверить, нет ли там засады? Я предупредил, чтобы их не трогали. Мы прождали минут сорок, пока граф Кентский убедился, что сражаться придется только с теми, кто стоит перед ним, больше никого нет. А сражаться придется, потому что мы перекрыли дорогу к Оксфорду.
        И он отдал приказ строиться к бою. Пехоты у него было меньше примерно на четверть, зато всадников - вдвое больше. Он тоже поставил пехоту в центре, а на флангах разместил кавалерию. Всех рыцарей собрал на правом.
        Расстояние между отрядами было метров шестьсот.
        - Покачай хоругвь, - приказал я Нудду, который держал ее, стоя позади меня.
        Это был приказ сержантам завязывать бой. Они выскочили вперед с воплями и размахивая мечами и копьями, как делали валлийцы во время сражения под Линкольном. Я посмотрел на Осуаллта. Валлийский вождь сделал непроницаемое лицо. Не нравилось ему напоминание о прошлой глупости.
        Вильгельм Ипрский, граф Кентский, решил, что история повторяется, и отдал приказ своему левому флангу атаковать валлийцев. Его сержанты сперва держали строй, скакали тупым клином. Увидев их, валлийцы правого фланга развернулись и трусливо рванули с поля боя. На этот раз они скакали не на свою пехоту, а огибая ее. Правый фланг Вильгельма Ипрского то ли решил, что сражение выиграно и могут не поучаствовать, то ли инстинктивно рванулись за убегающими, но, не дожидаясь приказа и развалив строй, они поскакали на валлийцев левого фланга. Те тоже дали драла.
        - Труби, - приказал я сигнальщику из отряда Осуаллта, который стоял рядом со своим вождем.
        Протяжно и низко взвыл рог. Копейщики опустились на одно колено, выставили копья и закрылись щитами. Лучники сразу начали стрелять. Одна половина стреляла по тем, что скакали на нас справа, вторая - по тем, что слева. Били по лошадям. Несколько животных упали, на них налетели задние, началась свалка. А лучники выпускали одну стрелу за другой. Вражеских сержантов перебили почти всех, только пара всадников улизнула. Второму их отряду повезло больше - унесло ноги человек десять.
        Я глянул на лицо виконта Генриха, который как завороженный смотрел, как расстреляли отряд рыцарей. Он никак не мог поверить, что с непобедимыми, по его мнению, воинами расправились так быстро и легко.
        - Труби, - приказал я сигнальщику во второй раз.
        Рог прогудел дважды. Передняя шеренга пехотинцев встала, и обе пошли на врага. Сержанты на флангах построились в клин. Я подъехал в правому флангу и занял место впереди. Наш клин будет острым, начнется с одного человека. Убедившись, что все заняли свои места, тронул коня. Скорость набирал постепенно, но перейти в галоп не позволил, чтобы не рассыпался строй. Вел не на пехоту противника, которая еще держала строй, а заходя ей в тыл, чтобы сначала ударить по графу Кентскому и его свите, к которой присоединились уцелевшие всадники. На правом нашем фланге также обходил пехоту второй конный клин, возглавляемый Умфрой. Между нами двигались пехотинцы. Они перешли на бег, и заорали так, будто уже выиграли сражение.
        А ведь выиграли. Вильгельм Ипрский, граф Кентский, понял, что ничего ему не светит, кроме плена, развернул коня и вместе со свитой дал деру. Это увидели его пехотинцы и тоже ломанулись с поля боя. Я перевел коня в галоп, разрушая строй. Мой клин рассыпался вширь и начал колоть и рубить убегающих пехотинцев. Я проткнул одного копьем, которое сразу выронил, а остальных порубил саблей. Догоняешь человека, конская голова уже впереди него, а он, бросив щит и копье, ломится по прямой, ничего не видя и не слыша. Только удар сабли по шее между шлемом и доспехом останавливает его. Я срубил человек пять, пока не уперся в лес. Между деревьями преследовать не стал, как и гнаться по дороге. Такой же приказ был дан и остальным всадникам, но кто-то не удержался, продолжил преследовать по дороге.
        Долина была устелена трупами. Порубленные и поколотые люди валялись по одиночке. Убитые стрелами лежали плотнее, двумя широкими полосами. Мы потеряли всего двух сержантов, которые зазевались при отступлении. Тринадцать человек взяли в плен. Пятеро оказались рыцарями: трое фламандцев и двое бретонцев. Я отпустил одного пленного сержанта, чтобы передал графу Кентскому, что я жду выкуп за рыцарей по десять фунтов, за сержантов - по пять. Итого - девяносто фунтов серебра. До вечера собирали и пересчитывали трофеи, в том числе захваченные отрядом противника. Мне досталась третья часть, которую взял лошадьми и доспехами. Остальное поделили из расчета одна доля пехотинцу, две - сержанту и оруженосцу, три - рыцарю.
        Кое-что досталось и виконту Генриху. Хотя трофеи его не интересовали. Виконт прямо сиял от счастья: он участвовал в настоящем сражении! На самом деле он только помогал вязать пленных, но теперь знает вкус победы. Бойцовому псу обязательно надо выиграть первый бой. Тогда он не будет бояться драки.
        - Так кто сильнее - толпа рыцарей или дисциплинированный отряд лучников и копейщиков? - задал я ему вопрос.
        - Конечно, отряд лучников! - даже не глянув в сторону своего учителя рыцаря Филиппа, воскликнул Генрих. - Как они здорово стреляли! Когда вырасту, обязательно заведу себе большой-большой отряд лучников!
        - Правильное решение, - согласился я.
        Мы поужинали, забив несколько трофейных коз. Ночь провели посреди долины, хотя опасаться было некого. Уцелевшие только поздно вечером доберутся до Оксфорда. Не думаю, что король Стефан разрешит взять большой отряд и погнать его в потемках для наказания пары сотен валлийцев. Утром ускоренным шагом двинулись к своему лагерю.
        10
        Зима в этом году началась рано. В начале декабря пошел снег, который не растаял, как обычно, через пару дней. Наоборот, ударили морозы. Затрудняюсь сказать, сколько было градусов, но снег почти не скрипел, значит, было меньше минус десяти. По русским меркам это даже не морозы, а так, небольшое похолодание, но для Англии оказались почти бедствием. Роберт, граф Глостерский, приказал возвращаться в Бристоль. У многих рыцарей закончились контракты, в том числе и у меня. Продлевать их никто не собирался. Даже грабить зимой тяжковато. Приятнее сидеть у горящего камина и планировать летнюю кампанию. Тем более, что король Стефан не обратил на нашу армию никакого внимания, продолжил осаждать Оксфордский замок, в котором сидела императрица Матильда, мать виконта Генриха. Парнишка не сильно по ней тосковал. Ему больше нравилась суета военного лагеря. После участия в стычке с Вильгельмом Ипрским виконт стал опытным воякой. Я случайно услышал, как уверенно Генрих обсуждал с другими оруженосцами, что бы он сделал с армией короля Стефана, если бы ему дали покомандовать. В девять лет мы все - Александры
Македонские.
        В Бристоле граф Глостерский справедливо рассчитался со всеми наемниками, в том числе и с валлийцами. Мне и Осуаллту выдал наградные за отряд графа Кентского. Я переуступил графу Роберту пленных рыцарей и сержантов, которые нужны были ему для обмена на своих, разделил деньги между участниками сражения. Пара монет досталась и виконту Генриху. Не думаю, что у него были проблемы с деньгами, но монетам Генрих очень обрадовался. Наверное, оставит на память о первом своем бое. Я продал в городе большую часть своих трофеев, оставив только пару крепких жеребцов, четыре кольчуги хорошего качества и к ним по шлему, мечу, щиту и копью. Теперь у меня доспехов больше, чем ленов. Осталось набрать для них рыцарей.
        Я уже собирался отправиться домой, когда в Бристольский замок прибыл Брайен де Инсула, лорд Уоллингфордский, по прозвищу Фиц-Каунт, мой бывший пассажир. На его узком лице недоверия стало еще больше. Лорд Уоллингфордский очень удивился, узнав, что я в фаворе у графа Глостерского. Наверное, он был единственным среди сторонников императрицы Матильды, который ничего не слышал о моих последних подвигах. Мы сидели втроем в «кабинете» графа Роберта, как я называл комнату, смежную с его спальней, куда меня вызвали, буквально сняв с седла.
        - Так ты и есть тот самый вассал графа Честерского, о котором так много говорят? - спросил меня Брайен де Инсула.
        - У Ранульфа де Жернона много вассалов, - ответил я.
        - Тот самый, - заверил граф Глостерский. - Если есть человек, способный решить проблему, то это он.
        - А что за проблема? - поинтересовался я.
        Фиц-Каунт пошевелил тонкими губами, словно пытался их разлепить, но так и не смог, поэтому ничего и не сказал. А ведь мы с ним расстались в Кане чуть ли не друзьями.
        - Если мне не доверяют, на этом и закончим разговор, - предложил я, вставая.
        - Подожди, - требовательно произнес Роберт Глостерский и потянул меня за рукав, заставляя сесть. Раньше он никогда не позволял себе такие вольности в обращении со мной. Видимо, впустил меня в свой ближний круг. - Брайен получил сообщение от императрицы Мод. Она в отчаянии. Самое большее через месяц ей придется сдаться. Понимаешь, чем ей это грозит?
        - Уверен, что король Стефан приказал выковать для нее персональные кандалы с ее именем на каждом звене цепи, - решился я пошутить.
        Граф Глостерский усмехнулся, а лорд Уоллингфордский насупился еще больше.
        - Снять осаду до весны мы не сможем, не с кем идти в поход, - продолжил граф Роберт. - Остается вызволить ее одну. Ударить в условленном месте, прорваться к замку, взять Мод, которую спустят со стены, и увезти в замок Уоллингфорд. Брайен утверждает, что его замок выдержит трехлетнюю осаду.
        - И даже больше, - уточнил Фиц-Каунт.
        - На счет замка Уоллингфорд ничего не могу сказать, не видел его, а вот по поводу того, что сумеем довезти до него императрицу, у меня большие сомнения. Слишком много людей погубим, - пришел я к выводу и закончил: - Человек в здравом уме вряд ли согласится участвовать в таком мероприятии.
        - Я щедро заплачу, - наконец-то разжал губы Брайен де Инсула.
        - Сколько? - поинтересовался я, чтобы узнать размер его щедрости.
        - По фунту каждому рыцарю и полфунта сержанту, - сообщил лорд Уоллингфордский.
        Если учесть, что в такой операции придется задействовать не меньше сотни рыцарей и сотни две сержантов, Фиц-Каунт, действительно, не жлоб.
        - Командир получит от меня лен здесь, в Беркшире, - добавил он.
        Если учесть, что графство разграблено, награда будет не очень большой. И тут мне пришла в голову одна идея.
        - Три лена и больше никаких выплат, - потребовал я.
        - Не понял, - произнес Брайен де Инсула.
        - Я доставляю императрицу Мод в замок Уоллингфорд и получаю за это три лена и больше ничего, - объяснил я.
        - А остальные участники нападения что получат? - спросил лорд Брайен.
        - Я с ними сам рассчитаюсь, - ответил я.
        - У тебя хватит денег? - не поверил Фиц-Каунт.
        - Хватит, - усмехнувшись, заверил граф Глостерский.
        - Хорошо, я согласен, - произнес лорд Уоллингфордский.
        Я знал, что у него нет наследников, потому что оба сына умерли от проказы. Почему-то был уверен, что проказа - болезнь жарких стран. Оказывается, и в Англии встречается частенько, видел несколько лепрозориев. После смерти лорда его земли перейдут или к дальнему родственнику жены, если таковой имеется, или, что скорее, вернутся к королю. Так что трястись над ленами ему нет смысла. В прошлом году он уступил, не знаю, правда, на каких условиях, свои валлийские владения Абергавенни и Гросмонт Вальтеру Фиц-Милю, сыну Миля Глостерского. Может быть, чтобы избавиться от головной боли, потому что в последнее время валлийцы сильно активизировались, пользуясь тем, что норманны сражаются между собой.
        - Поскольку лены находятся в зоне боевых действий и, скорее всего, разорены, служить за них начну только после окончания этой войны, - выставил я дополнительное условие.
        - Конечно, - не стал спорить Брайен де Инсула.
        - Мне нужно письмо или какой-нибудь предмет, чтобы императрица поняла, от кого я прибыл, - потребовал я.
        - Зачем письмо?! - не понял лорд Уоллингфордский. - Я буду участвовать со своим отрядом.
        Только этого мне и не хватало!
        - Я попробую справиться своими силами, - отказался от его помощи. - Жди меня и императрицу в своем замке. И никто не должен знать о нашем договоре.
        Последнее можно было бы и не произносить, но так хотелось уколоть недоверчивого лорда! Он опять пожевал губами, решив оставить свои мысли и эмоции при себе, а потом долго крутил перстень на среднем пальце левой руки, пока не снял его. Палец к тому времени стал красным. Перстень был золотой, с крупным бриллиантом овальной формы. Такой пристало носить женщине. Наверное, она раньше и носила, а потом отблагодарила за что-то верного великовозрастного пажа. Отдать сразу лорд Брайен не решился.
        - Могу оставить в залог свой, - произнес я насмешливо, показав свою печатку, - стоит не меньше.
        Вроде бы мои слова смутили Брайена де Инсулу. Он быстро положил перстень на стол передо мной и произнес:
        - Я не потому…
        Почему - не договорил.
        Я спрятал перстень в потайной кармашек на поясе и сказал:
        - Будет хорошо, если завтра утром вы уедете в свой замок очень расстроенным, потому что не нашли способ вызволить императрицу. О нашем договоре никто и ничего не должен знать, - предложил я и добавил: - Замок не покидайте, чтобы нам с императрицей не пришлось долго стоять у ворот и просить, чтобы нас впустили.
        Лорд Уоллингфордский опять не оценил мою шутку. Он даже посмотрел на графа Глостерского, как бы спрашивая: тому ли человеку я доверился? Граф Роберт, улыбаясь, кивнул головой: тому.
        11
        Я взял с собой Умфру, Джона и четырех сержантов. Запасную лошадь захватил только одну, для императрицы Мод. Не знаю, умеет ли она скакать на мужском седле? Дамские седла все равно еще не изобрели, по крайней мере, я здесь не встречал. Мы объехали Оксфорд с юга и остановились километрах в десяти от него, в деревне, расположенной на берегу Темзы, как и оба нужные нам замка. Принадлежала деревня церкви, поэтому ее не трогала ни одна из враждующих сторон. Мы поселились у старосты - рассудительного деда с длинной седой, библейской бородой и умными, прищуренными глазами. Я сказал ему, что проживем в деревне несколько дней. По ночам, скорее всего, будем отсутствовать. Заплатим по полшиллинга за день - большие деньги для крестьянина. Поэтому он не стал задавать глупые вопросы. Церковь пригрозила всем сторонникам императрицы Мод отлучением, но я пока не слышал, чтобы к кому-нибудь применили санкции. На всякий случай попрошайки предпочитали сохранять нейтралитет. Староста деревни тоже. Мы ведь не назвались сторонниками императрицы, значит, совесть его чиста.
        На следующий день повалил снег. Падал крупными хлопьями. Подозреваю, что морозы закончились, грядет потепление. Ближе к вечеру мы спустились на лед Темзы. Он был прочным. Хотя река и петляла, трудно было сбиться с пути. Из-за снегопада видимость была метров сто, не больше. Примерно на полпути до Оксфорда я заметил мыс, который прикрывал от северо-западного ветра. Там и разделились. Мы с Умфрой и Джоном пошли дальше пешком, а сержанты с лошадьми остались ждать нас. Если мы не вернемся до рассвета, они поедут в деревню, поспят, а вечером вернутся сюда. И так три ночи. Потом должны ехать в Бристоль и ждать печальную новость.
        Хотя русло и меняло направление, по большей части ветер гнал снежинки нам в лицо. На нас были белые длинные маскировочные халаты с капюшонами, отчего мы напоминали куклуксклановцев. По приказу графа Глостерского пошили их за день. Три для нас и один для императрицы Мод. И еще две белые котомки, в которых Умфра и Джон несли четвертый маскхалат, «кошку» с веревкой с мусингами и небольшой запас провизии и вина. Все трое были в шлемах, дополнительно обтянутых белой материей, и луженых кольчугах. Из оружия взяли только саблю, два палаша и три кинжала.
        Про моим подсчетам идти до Оксфорда нам оставалось час-полтора, но добирались не меньше двух. Каменный замок располагался в западной части города. Его омывали воды реки Темза, участок которой возле своего города оксфордцы почему-то называли Исис. Между замком и городом был вырыт широкий ров, по которому тоже текла речная вода. С городом его соединяли два подъемных моста, между которыми на острове располагался каменный трапециевидный барбакан. Неподалеку от второго моста находились городские Западные ворота. Со стороны города стены замка усиливали пять прямоугольных башен. Одна из них была надворотной. Со стороны реки - круглая башня и прямоугольная, метров девять на девять, сужающаяся кверху, которая называлась башней Святого Георга. Меня предупредили, что в ней располагаются церковь и монастырь. Противоположная от ворот стена замка шла по крутому холму высотой метров восемнадцать, на вершине которого находился двадцатиметровый десятигранный каменный донжон.
        Напротив замка, на другом берегу реки Темзы или Исис, солдаты короля Стефана насыпали два высоких холма и укрепили частоколом. Обстреливали с них замок из осадных орудий. Один холм назывался Еврейским, второй - Пелхема. В честь кого они были так названы, Брайен де Инсула мне не сказал. На обоих холмах темнели присыпанные сверху снегом то ли шалаши, то ли крыши землянок, то ли осадные орудия. Людей я не видел, хотя иногда слышал приглушенные голоса. На речном льду уж точно никого не было. Мы цепочкой прошли между холмами и замком. В этом «ущелье» ветер усиливался и швырял нам в лицо липкий снег, который слепил. Мы миновали донжон и остановились только перед башней Святого Георга. Эту башню не обстреливали. Король Стефан не хотел больше ссориться со своим младшим братом Генрихом, епископом Винчестерским и папским легатом.
        Умфра достал из котомки «кошку» раскрутил ее и ловко закинул на стену замка. Мы не слышали, как она стукнулась о камень, но зацепилась крепко. Валлиец подергал веревку с мусингами, проверяя, а затем быстро поднялся по ней. Вторым полез Джон. Я поднимался последним. Мне помогали оба моих рыцаря.
        Ни на стене возле башни, ни в ней самой охраны не было. Меня поражала недисциплинированность и безалаберность защитников замков и городов. Порядок соблюдался первые несколько дней осады. Потом защитники привыкают к ритму нападающих и начинают расслабляться. Большинство крепостей захватывают, не благодаря отчаянному штурму осаждающих, а из-за расхлябанности или трусости защитников. Мы спустились по винтовой лестнице на уровень ниже. Там горел камин, а вдоль стен стояли две широкие двухъярусные кровати. Возле камина, боком к нему, стоял на коленях монах с тонзурой на темечке, одетый в темную рясу, подпоясанную серой веревкой. Он, покачиваясь вперед-назад, что-то бубнил с закрытыми глазами, наверное, молился, и перебирал тонкими белыми пальцами темно-коричневые деревянные четки. Услышав шаги, повернул в мою сторону голову и испуганно дернулся, приняв, видимо, нас за привидения. Лицо его стало таким же белым, как наши маскхалаты.
        - Господи, спаси и сохрани! - взмолился монах, истово крестясь.
        - Не надейся, не сгину, - сказал я, снимая с головы капюшон.
        То ли моя речь подействовала, то ли без капюшона я выглядел более человечным, но монах успокоился и перестал креститься.
        - Императрица Мод в этой башне или в донжоне? - спросил я.
        - Здесь ей нельзя находиться, - ответил монах.
        - Понятно, - сказал я, прошел мимо монаха и начал спускаться по лестнице на следующий уровень.
        Там тоже был камин, в котором тлели угли, и три двухъярусные кровати. На каждом ярусе спало по два, а то и по три человека. Мы бесшумно прошли через помещение, никого не разбудив, потому что никто испуганно не завопил. На нижнем уровне была пустая церковь, довольно вместительная, потому что к башне сделали пристройку.
        Внутренний двор был узкий и безлюдный. Пока шли к донжону, никто нас не остановил, не окликнул. Даже собаки не облаяли. Только когда я постучал в дверь караульного помещения, изнутри спросили:
        - Кого там нечистая сила носит?
        - Рыцарь Александр от графа Глостерского, - ответил я.
        - Кто-кто? - послышалось изнутри.
        Там забряцало оружие. Наверное, готовятся к бою.
        - Открывай дверь, узнаешь! - рявкнул я.
        Щелкнул засов и дверь медленно приоткрылась наружу. В щель осторожно просунулась голова и, увидев нас, сразу исчезла, захлопнув дверь.
        - Там ангелы! - послышался испуганный голос внутри караульного помещения.
        - Какие ангелы, придурок?! Это мы в белую материю закутались, чтобы не снегу незаметными были! - крикнул я.
        Дверь опять отворилась. На этот раз в щель сперва просунули факел и только потом выглянул человек, судя по шлему и кольчуге, рыцарь. Он посмотрел на нас, окинул взглядом двор.
        - Как вы здесь оказались? - спросил он.
        - С неба упали, - ответил я. - Удивляюсь, как вас здесь до сих пор не захватили!
        - Ты кто такой? - обиженно спросил рыцарь.
        - Александр Византиец, барон Беркет, - ответил я. - Слышал о таком?
        Рыцарь ненадолго задумался.
        - Что-то вроде бы слышал, - неуверенно произнес он, отступая внутрь караульного помещения и давая нам войти.
        - Я от графа Глостерского и лорда Уоллингфорда, проведи меня к императрице Мод, - приказал я, зайдя внутрь вместе с ним.
        - Так она спит, - сообщил рыцарь.
        - Придется разбудить ее, - сказал я.
        Мы поднялись по лестнице в холл на втором этаже. Он был непривычной формы, имел слишком много углов. Шум внизу разбудил несколько человек, спавших прямо на полу. Кто-то зажег факел и осветил нас. С галереи спустился пожилой рыцарь с седой головой, которую пересекал почти посередине, как пробор, широкий старым шрам. При ударе кость, наверное, была сломана, потому что осталась неглубокая впадина. Как он выжил с такой раной?! Хотя я видел по телику человека, которому лазер насквозь прожег голову, и тип этот не умер и даже, судя по участию в шоу, не стал умнее.
        - От графа Глостерского, - доложил ему о нас рыцарь из караульного помещения.
        - Кто вас впустил в замок? - строго спросил рыцарь со шрамом.
        - Никто, - ответил я. - Твоих дозорных надо повесить, чтобы остальные исправно службу несли.
        - Если начну их вешать, защищать замок будет некому, - возразил он.
        - Как хочешь, - не стал я спорить. - Буди императрицу, у меня к ней срочное дело.
        - Какое дело? - спросил он.
        - Об этом я буду говорить только с ней, - отрезал я. - Поспеши, у меня мало времени, до рассвета надо уйти.
        - Сейчас пойду узнаю, - произнес он. - А вы сперва снимите эти ваши… плащи и оружие отдайте.
        Я снял шлем, маскировочный халат и ремень с мечом и кинжалом, сложил все на стол, на котором отсутствовали кости и объедки - обязательные атрибуты столов в нижнем холле. Видать, с едой у них тут образовался напряг.
        И почувствовал взгляд. То ли у меня чувства обострились, то ли смотревший был на эмоциональном взводе. Разглядывала меня императрица Мод. Она стояла в дальнем конце холла на предпоследней ступеньке винтовой лестницы, закутанная в плащ, подбитый темным мехом. В левой руке держала наполовину сгоревшую свечу в низком подсвечнике, кажется, бронзовом.
        - Пропусти его, - тихо сказала императрица рыцарю со шрамом, развернулась и начала подниматься на третий этаж.
        Я догнал ее на лестнице. На сложенную из плохо обработанного камня стену падала тень, высокая и грозная, совсем не похожая на ссутулившуюся женщину, которая тяжело поднималась по ступенькам впереди меня.
        Весь пол в холле был занят телами спящих людей. В основном это была прислуга императрицы. Мы прошли по узкому проходу между ними к большому камину, в котором догорали несколько бревнышек и возле которого была выгорожена двумя коврами комнатушка для императрицы Мод. Там стояла узкая деревянная кровать с двумя подушками и несколькими одеялами. Императрица их откинула, когда вставала, чтобы спуститься вниз. Простыня была несвежая. Как догадываюсь, Мод спала на ней одетой. Возле кровати стоял круглый столик на трех гнутых ножках. На нем была большая шкатулка, стеклянный красноватый кувшин, серебряный стаканчик и маленький кинжал с золотой рукояткой и в золотых ножнах. Императрица поставила рядом с кувшином подсвечник. Пламя свечи заиграло в стекле, как бы пытаясь скрасить мрачную обстановку в этом закутке.
        - Как ты сюда попал? - тихо спросила императрица Матильда, садясь на кровать и плотнее закутываясь в плащ.
        При тусклом свете лицо ее казалось более старым. А может, дело не в освещении. Трудно выдерживать скрытую злость окружающих тебя людей, которые страдают из-за тебя.
        - Перелез через стену, - признался я. - Удивляюсь, как люди короля Стефана до сих пор не сдали этого. Наверное, ленятся, знают, что и так захватят.
        - Не захватят, - попыталась она произнести твердо, но поняла, что я не поверил. Да и сама уже не верила, поэтому сменила тему разговора: - После смерти Роберта де Оайлая его челядь совсем распустилась. Охрану несут только мои рыцари.
        - Меня прислали твой брат Роберт и Брайен де Инсула, - сообщил я и положил на столик перстень, данный мне Фиц-Каунтом.
        Императрица взяла его, повертела между пальцами, улыбнувшись какому-то приятному воспоминанию. Женщины имеют привычку привязывать яркие эмоции, как положительные, так и отрицательные, к предметам. Дотронулась до него - и снова почувствовала тоже самое, пусть и не так ярко, как в первый раз. Причем «отрицательные» предметы обсасывают не реже, чем «положительные».
        - Они хотят, чтобы ты перебралась в Уоллингфорд, - продолжил я.
        - Я тоже хочу в Уоллингфорд, - произнесла императрица Мод, положив перстень на столик. - Когда они нападут на Стефана?
        - Вряд ли раньше весны, - ответил я. - Поэтому придется обойтись без их помощи. Собирайся, и пойдем.
        - Куда? - не поняла она.
        - В Уоллингфорд, - ответил я. - В трех милях отсюда нас ждут лошади.
        - Ты хочешь сказать, что мне позволят выйти из замка и добраться до лошадей?! - с издевкой произнесла императрица.
        - Мы не будем спрашивать ни у кого позволения. Спустимся со стены и пойдем, - объяснил я. - До рассвета еще часа четыре, должны успеть.
        - Как только я выйду из замка, меня сразу схватят! - заявила она со всей ядовитостью, на которую только была способна.
        - Тебя обязательно схватят, если останешься здесь. Самое большее через месяц тебя сдадут твои же солдаты, - напророчил я. - Стефан уже отковал для тебя тяжелые и короткие кандалы и приготовил самую сырую камеру с крысами, в которой ты сойдешь с ума раньше, чем умрешь от болезни.
        - Он - рыцарь! Он не посмеет сделать такое! - побелев от страха, воскликнула Матильда.
        - Он поступит с тобой также по-рыцарски, как и ты с ним, - сказал я насмешливо.
        - Нет! - упрямо произнесла она и повторила тише и не так уверенно: - Нет.
        - У меня нет времени гадать, как он поступит с тобой, - сообщил я. - Или ты быстро собираешься, и мы уходим вместе, или я отправлюсь один. Пока темно и идет снег, надо успеть собраться до лошадей.
        - Я запрещаю тебе уходить! - капризно воскликнула она.
        Я тяжело вздохнул, подумав, что другую такую дуру трудно найти. Черт с ними - с тремя ленами! Пора уносить отсюда ноги. Здесь неприятностей может оказаться больше, чем за стенами замка.
        Возгласы императрицы кого-то разбудили.
        - Можно зайти, сеньора? - послышался из-за куска плотного полотна, закрывающего вход, мальчишеский голос.
        - Да, Обри, - разрешила Мод.
        Зашел худой мальчишка дет двенадцати с заспанным лицом и всклокоченными темно-русыми волосами до плеч. Мордашка смазливая. Буль он в другой одежде, принял бы за девочку.
        - Этот рыцарь обидел тебя, моя императрица? - спросил он со всей серьезностью.
        - Ну, что ты, Обри! - с наигранной веселостью произнесла Матильда. - Разве кто-то посмеет меня обидеть, когда рядом со мной мой верный паж?!
        - Просто я услышал твой голос… - смутившись, начал объяснять мальчишка.
        - Это Обри де Вер, граф Оксфордский, лорд-камергер королевского двора, - представила она мне мальчишку. - А это Александр Византиец… - начал представлять меня ему и запнулась, потому что больше ничего обо мне не знала.
        - …барон Беркет, - закончил я.
        - Я слышал о тебе, - сказал мальчишка, глядя на меня с уважением.
        - Что именно? - поинтересовалась императрица Мод.
        - Он самый хитрый, поэтому побеждает тех, кто сильнее его, - ответил Обри де Вер.
        Даже не знаю, комплимент это или повод для драки? Впрочем, женщины из таких фраз выхватывают лишь слово «самый». Что и подтвердила императрица, посмотрев на меня с бОльшим интересом.
        - Это правда, что ты в Линкольнском сражении взял в плен Алана Черного? - спросил юный граф Оксфордский.
        - Да, - подтвердил я. - И его племянника де Ганда, и еще одного незнатного рыцаря.
        - Здорово! - воскликнул мальчишка. - Жаль, что меня там не было!
        Видимо, для императрицы Матильды это было новостью. Как и большинство, она была уверена, что графа Алана захватил граф Ранульф.
        - Александр предлагает мне бежать ночью из замка, - сообщила она своему пажу.
        - Ух, ты! - воскликнул он. - А можно мне с вами?
        - У нас нет лишней лошади, - возразил я. - Чем меньше отряд, тем незаметней.
        - Ну, да… - согласился он огорченно, а потом весело сказал Матильде: - Представляю, какая будет рожа у короля Стефана, когда узнает, что тебя здесь нет!
        Эти слова и заставили императрицу решиться. Она, наверное, тоже представила эту рожу и решила, что ради такого стоит рискнуть.
        - Надо разбудить моих служанок, чтобы помогли собраться, - произнесла императрица Мод, вставая с кровати.
        - Не надо никого будить, - сказал я, забирая со столика перстень Брайена де Инсулы. - Оденься потеплее, с учетом того, что придется скакать верхом, и возьми с собой только самое ценное. Утром будешь в Уоллингфорде, там все есть. И давай побыстрее. Чем раньше выйдем, тем больше шансов на успех.
        Она одевалась и собиралась всего минут пятнадцать. Вышла из закутка вроде бы в той же самой одежде. В одной руке держала шкатулку, которая стояла на столе, а в другой - свечу. Я взял шкатулку, ее паж, успевший накинуть длинный плащ, подбитый мехом, - свечу, и мы пошли на второй этаж. Там я и мои рыцари забрали свое оружие. Потом все четверо облачились в белые маскировочные халаты.
        - Так нас не заметят на снегу, - объяснил я императрице.
        - Пусть один рыцарь останется, а я вместо него пойду, - предложил Обри де Вер.
        Я сделал вид, что не слышал его. Обратился к рыцарю со шрамом на голове:
        - Не этим, а следующим утром начните переговоры о сдаче. Ему нужна только императрица, поэтому оговаривайте себе самые почетные условия сдачи, а на нее вам, мол, наплевать. Потяните переговоры пару дней. Как только он пообещает устраивающие вас условия, сообщите ему, что Матильды в замке нет. Но не раньше.
        - Да понятно, - молвил он.
        Со стены нас спустили на толстых веревках. На всякий случай я посоветовал рыцарю подождать на стене до рассвета: вдруг не сумеет пройти? Тогда попробуем следующей ночью.
        Снег все еще падал. Причем мне показалось, что даже усилился. Только теперь он дул нам почти в спину. Шли цепочкой, след в след: Умфра, я, императрица, Джон. Уже миновали второй холм, насыпанный напротив замка солдатами Стефана, когда Умфра остановился. Впереди кто-то двигался. Сквозь пелену снега я видел только темные силуэты. Шли параллельным курсом, но немного левее. Я положил руку на плечо Умфры, заставляя его присесть. Затем положил левую руку на плечо императрицы Мод и заставил ее опуститься. Руку с ее плеча не снял, чтобы чувствовала поддержку, иначе решит, что одна против врагов. А сам бесшумно вытянул из ножен кинжал. В ближнее бою он удобнее. Джон тоже присел, превратившись в невысокий сугробчик.
        Их было пятеро. Шли кучкой. В руках короткие копья и щиты, которыми прикрывались от ветра. Они должны были пройти не больше, чем в двух метрах от нас. По мере того, как они приближались, я чувствовал, как напрягается императрица. От нее исходили волны страха, и каждая следующая была мощнее. Я переместил левую руку на ее рот, закрыл его и заставил повернуть лицо ко мне, чтобы с перепугу не заорала. Она прижалась лицом к моей груди и затихла. Страх не прошел, но больше не нарастал.
        Солдаты шли так близко, что я слышал, как тихо скрипит снег под их ногами. Казалось странным, что они нас не замечают. Мы же их видим! Но я был уверен, что не заметят. Главное, не шевелится. На неподвижные цели люди обычно не обращаем внимание. Это я усвоил еще в детстве, когда лазил по чужим садам. Однажды мы полезли за виноградом. Этот сорт мы называли «дамские пальчики», потому что ягоды были похожи на длинный узкий ноготь. Наверное, имелось какое-то научное название, но мы его не знали. Для нас важно было, что кисти почти по килограмму весом, а ягоды сладкие, вкусные. Мы настолько увлеклись сбором урожая, что не заметили, как подкрался хозяин. Мои кореша увидели его раньше и рванули через забор. Я понял, что не успею, поэтому лег под виноградную лозу. Хозяин ее остановился рядом со мной. Я видел его ноги, обутые в черные галоши, которые отражали яркий лунный свет. Сложенный за пазуху виноград подавился и прилип к моему животу, но я лежал и не дышал. Мужик стоял возле меня минут пять и матерился в адрес моих корешей. Затем ушел в дом, по пути пёрнув в мою сторону.
        - Мне показалось, будто что-то здесь шевелилось, - произнес один солдат.
        - Из-за этого снега мне целый день так кажется! - сказал второй и хохотнул.
        Мы ждали, пока их силуэты полностью не растворятся в темноте. Я убрал обслюнявленную ладонь со рта императрицы Матильды, помог ей встать. Опять пошли цепочкой. По пути я разогрелся, даже жарко стало. Только императрица шла все медленнее. Я потянул Умфру за полу халата, чтобы сбавил скорость. Мы уже порядком отошли от Оксфорда, так что можно немного притормозить. Снег продолжал падать. К утру наши следы основательно засыплет.
        Мы шли уже часа два, а мыса, за которым нас ждут лошади, всё не было. Вроде бы шли строго по руслу Темзы, никуда не сворачивали. Да и ветер дует в спину, по нему и ориентировались. Если только он не поменялся…
        - Где лошади?! Я больше не могу идти! - капризно произнесла императрица Мод и села на снег.
        - Можешь, - сказал я и поднял ее, взяв за шиворот.
        Я вырос в Союзе Советских Социалистических Республик, где все были равны и никто не верил в белую кость, голубую кровь и божественное происхождение. Для меня она была просто капризной бабой, которую мало пороли в детстве. Интересно, в королевских семьях порют детей? И кто это делает? Неужели сам отец семейства, расслабляясь после решения государственных дел? Надо будет спросить у Роберта Глостерского.
        - Всё, я дальше не пойду! - пройдя еще метров пятьдесят, заявила императрица Мод и села на снег.
        - В темнице не надо будет ходить. Там места мало, будешь сидеть на одном месте, а крысы будут тебя обнюхивать, - сообщил ей, поднимая за шиворот.
        Крысы заставили пройти ее еще метров тридцать. Потом она села молча. Это значит, что окончательно сдохла. Я поднял ее на руки и понес.
        - Не надо, - тихо пискнула она, но дергаться не стала.
        Весила она килограмм пятьдесят. Через несколько минут я пришел к выводу, что намного больше. Когда руки стали отваливаться, остановился, передохнул немного, а потом взвалил императрицу на плечо. Теперь верхняя часть ее туловища свисала сзади меня, а ноги спереди. Императрице Мод так будет менее удобно во всех отношениях, зато мне легче идти. Сколько так шел - не знаю. Двигался на автомате, видел перед собой только спину Умфры и ничего не слышал. Если бы на нас напали, я бы узнал об этом последним.
        Мы проходили обрывистый берег, куда не задувал ветер. Я решил, что с меня хватит, сгрузил императрицу и объявил:
        - Привал, - и плюхнулся, обессиленный, на задницу.
        Я думал, что Умфра и Джон устали меньше меня, но и они тут же рухнули на снег. Мы сели рядком, тесно прижавшись друг к другу. Умфра достал из котомки мою серебряную флягу с вином, пустили ее по кругу. Императрица Мод пила, как заправский солдат.
        - Кто-нибудь хочет есть? - спросил я.
        Мне не хотелось, но мы все разные. Никто не ответил на мой вопрос.
        - Кажется, мы заблудились, - пришел я к выводу. - Посидим здесь до рассвета, потом сориентируемся и пойдем дальше. Если увидите, что я засыпаю, сразу будите. На морозе засыпают один раз.
        12
        Манор так занесло снегом, что я не сразу понял, что это жилье. Он стоял на холме рядом с рекой. Обычный, двухэтажный, с высоким деревянным забором. Из-за падающих снежинок казалось, что он слегка покачивается. Или это я покачивался от усталости. Прошло с час после того, как рассвело и мы продолжили движение, но у меня было впечатление, будто и не отдыхали вовсе. Я посмотрел на императрицу Мод, которая еле передвигала ноги, и решил, что пора нам обзавестись транспортом. Попробуем купить или одолжить хотя бы кобылу с возком.
        - Снимаем халаты, - приказал я.
        Сложили их к котомку Умфры, наполнив так, что еле завязали ее.
        - Ты - моя жена, - сказал я императрице, а своим рыцарям: - а вы - мои сыновья. Если там люди короля, ждите моего сигнала. Не расслабляйтесь, даже если сядем с ними за стол.
        Валлийцы кивнули утвердительно.
        - Будет лучше, если не произнесешь ни слова, пока я к тебе не обращусь, - посоветовал императрице Матильде.
        Она так устала, что не нашла сил даже на кивок.
        Ворота были из толстых дубовых досок. Я постучал по ним кулаком. Звук был слишком глухой. Так меня не услышат.
        - Посвистите, ребята, - попросил я своих рыцарей.
        Не умею громко свистеть, не далась мне эта мальчишеская обязанность. Точнее, далась частично: среднюю громкость выдать могу, но здесь этого будет мало.
        Умфра вставил два пальца в рот и выдал такую громкую и залихватскую трель, что я хмыкнул восхищенно. Он повторил ее еще трижды, пока за воротами не послышался сиплый мужской голос:
        - Кого там принесло?
        - Рыцарь с женой. Мы заблудились.
        - Не мудрено в такую погоду, - ответил обладатель сиплого голоса и начал открывать ворота. - Только если что задумали, учтите, нас здесь целый отряд.
        - Не бойся, мы на вас нападать не собираемся, - заверил его.
        Это был сержант лет тридцати с туповатым и жестоким лицом. Он был в кожаном доспехе и высоких сапогах, но без головного убора. Пряди редких светло-русых волос прилипли к черепу. На лице щетина пятидневная, не меньше. Он немного приоткрывал ворота левой рукой, держа в правой меч. Увидев в щель, что с нами женщина, распахнул их шире и спрятал меч в ножны:
        - Заходите.
        Мы вошли во двор, направились к лестнице, ведущей на второй этаж.
        Сержант, закрывая ворота, спросил:
        - А где ваши лошади?
        - Остановились на привал, только слезли с них, а тут волки завыли. Кони испугались и разбежались. Где их найдешь в метель?! - слету сочинил я и, увидев, что двор истоптан копытами, спросил: - Вам, случайно, не попадались?
        - Волки, говоришь? - вместо ответа произнес сержант сиплым голосом.
        Я понял, что он не верит, но все равно повторил:
        - Волки.
        В холл я зашел первым. За столом рядом с камином сидели шесть человек: два сержанта по эту сторону и четверо рыцарей по ту. Ближний к камину рыцарь наливал в рог с медной каемкой вина из почти пустого бурдюка. На столе лежала половина копченого окорока и половина каравая хлеба из плохой, серой муки. Пожилая женщина, судя по всему, служанка, положила горячую, вареную курицу на деревянное блюдо, которое стояло в центре стола. Возле дальней стены на широкой кровати сидела худая женщина лет тридцати, с болезненным, невзрачным лицом, мальчишка лет десяти, не похожий на мать, розовощекий и крепкий, и девочка лет трех, сосавшая узелок из тряпки, в котором, скорее всего, завернут хлебный мякиш. Рыцари и сержанты держались за рукоятки мечей, когда мы зашли. Увидев замерзшего рыцаря с женой и двумя сыновьями, сразу расслабились.
        - На чьей стороне воюете? - спросил рыцарь, наполнив рог и передав его своему соседу.
        - На своей, - ответил я.
        - Самая верная позиция! - согласился он со мной и взял второй рог.
        - А вы за кого? - в свою очередь поинтересовался я.
        - За того, у кого сила - за короля Стефана! - огласил рыцарь.
        - Тоже неплохо, - сказал я и направился к камину, якобы чтобы отогреться, но на самом деле, чтобы быть поближе к этому рыцарю. Он у них главный, а рыбу зачищают с головы. Умфра и Джон толково зашли за спины сидевшим за столом сержантам. Матильда потопала за мной, на ходу снимая капюшон.
        Рыцарь, наливавший вино, уставился на нее. Он никак не мог вспомнить, где раньше видел эту женщину. Вино наполнило рог и начало переливаться через край. Рыцарь перестал наливать - и вспомнил:
        - Это же…
        Закончить не успел, потому что я всадил ему в горло кинжал, выхваченный из ножен левой рукой. Лезвие легко пробило шею насквозь. Я выдернул его, и на руки мне брызнула алая кровь, показавшаяся с мороза горячей. А по столу полилось красное вино из упавшего рога. Я правой достал из ножен саблю. Оба мои валлийца выхватили мечи. Ближний к двери Джон напал на сержанта с сиплым голосом, который зашел последним. Не поверив мне, он ожидал подвох, потому и меч выхватил быстро и отбил первый удар валлийца. Умфра сразу снес голову ближнему сержанту из сидевших за столом. А я рубил рыцарей, сидевших по другую сторону стола. Сверху вниз под углом по незащищенным головам. Бил сильно, но не глубоко, чтобы мозгами все не заляпали. И углублялся в проход между столом и стеной. Четвертый успел выскочить из-за стола и выхватить меч. Он ударил сбоку на уровне живота. Такой удар трудно парировать, а уклоняться некуда, места мало. Я рубанул саблей сверху по мечу. Сталь звонко врубилась в сталь - и половинка меча упала на пол. В следующее мгновение я прыгнул вперед и ударил рыцаря кинжалом в правую сторону живота, в
район печени. Даже если не пробью кольчугу, болевой шок будет таким, что рыцарю станет не до махания обрубком меча. Но я пробил ее. Дамаск - он и есть дамаск. Тем более, тонкий и острый. Я повернул кинжал в ране. Рыцарь глухо застонал, а лицо его сразу обмякло и посерело. Казалось, что волосинки многодневной щетины на его лице встали дыбом. Я медленно высунул кинжал из раны, чтобы меня не забрызгала кровь и толкнул рыцаря в грудь. Уронив обломок меча, труп упал назад, ударившись головой о край кровати.
        Джон и Умфра, разделавшись с сержантами, вытирали мечи. Императрица Матильда стояла у камина с приоткрытым ртом и круглыми от испуга глазами. Причем мне показалось, что испугалась она только тогда, когда все уже закончилось, не раньше. Рядом с ней стояла служанка с таким видом, будто прикидывала, много ли крови ей придется подтирать? Женщина на кровати прижала девочку лицом к своей груди, чтобы та ничего не видела. Мальчик сидел с открытым, как у императрицы ртом, но смотрел восхищенно.
        - Кто из них твой муж? - спросил я женщину.
        - Мой муж погиб в прошлом году под Винчестером, - ответила она.
        - Он вместе с графом Глостерским прикрывал отход императрицы! - гордо заявил мальчик.
        - Твой отец погиб, как настоящий рыцарь, - сказал я.
        - Ты там тоже был? - спросил он.
        - В то время я воевал в другом месте, - ответил ему и повернулся к валлийцам: - Вывезите трупы на речной лед.
        Умфра и Джон отволокли убитых сперва к двери, где начали стягивать с них броню и одежду. Они до сих пор не выкидывают ни одной окровавленной тряпки. Я не могу и не хочу осуждать их за это.
        - Садись, - показал я императрицу Мод на место, где сидели сержанты, трупы которых уже убрали от стола.
        Она покорно опустилась на лавку.
        Я взял рог и налил в него остатки вина. Набралось чуть больше половины.
        - Пей, - приказал я, дав ей рог с вином.
        Она все еще была под впечатлением смерти, случившейся на ее глазах. Догадываюсь, что впервые убивали так близко от нее. Подчиняясь моему властному взгляду, Матильда через силу отпила глоток.
        - Порежь курицу, - приказал я служанке.
        Тем временем отрезал по три куска хлеба и окорока. Один бутерброд положил перед императрицей Матильдой. Прослойка мяса у окорока была красноватая, наверняка напоминала рубленые раны. Поэтому не удивился, что Мод не стала его кушать. Второй отдал мальчику, который жадно схватил бутерброд и сразу начал есть, позабыв поблагодарить. Видимо, предыдущие гости не сочли нужным покормить хозяев. Я откусил почти половину своего бутерброда и, когда зубы впились в сало, почувствовал, как сильно хочу есть. Впрочем, пить хотел еще сильнее. Пережевав, спросил у хозяйки:
        - Есть еще вино? Я заплачу.
        Она отрицательно помотала головой.
        - У них есть, - сказала служанка и показала на сложенные у стены седла и седельные сумки: - Вон там.
        В бурдюке, который подала служанка, было литра три вина. Я взял лежавший на столе второй рог с такой же медной каемкой, наполнил его вином и выпил залпом. Потом отдал бурдюк и рог валлийцам, которые ради вина отвлеклись ненадолго от мародерства. Я принялся доедать бутерброд, наблюдая за императрицей. Она вино отпивала маленькими глотками и тупо смотрела в столешницу. После каждого глотка лицо Мод становилось немного розовее, а в глазах усиливался блеск. Быстро ее вставляет. Я вспомнил, что посоветовал ей молчать, поэтому задал вопрос, который давно меня мучил:
        - Что тебе сказал брат, когда ты спросила, кто я такой?
        Она ответила не сразу. Я уже подумал, что не помнит тот пир в Бристоле почти двухгодичной давности.
        - Он сказал, что ты хорошо втыкаешь копье, - произнесла она с вызовом, с каким неуверенная в себе женщина набивается понравившемуся мужчине.
        - Он не лишен чувства юмора, - пришел я к выводу.
        - Еще он сказал, что ты очень образованный человек, - сообщила императрица Мод.
        Образованность - величина переменная, зависит от эпохи и места. В Одессе двадцатого века образованным считали того, кто мог отличить Бебеля от Бабеля и кобеля от кабеля. В Западной Европе двенадцатого века образованный человек должен уметь написать свое имя и посчитать до десяти, при условии, что первый процесс занимает меньше времени, чем второй. Но везде и во все времена женщина считает таковым того, кто умеет сказать стихами, что она красива. Я решил блеснуть эрудицией и процитировал на латыни:
        «Что я за плечи ласкал! К каким я рукам прикасался!
        Как были груди полны - только б их страстно сжимать!».
        - Это ты сочинил? - порозовев от смущения или удовольствия, спросила императрица Мод.
        - Увы! До меня это сделал на тысячу лет раньше римский поэт Овидий, - ответил ей.
        Книгу его стихов я купил в Константинополе. Учил по ней Алену читать.
        - Не слышала о таком, - призналась Мод.
        - Не удивительно: у него не складывались отношения с императорами. - Я отрезал скибку хлеба, положил на него кусок курицы, дал ей. - Ешь, нам еще долго добираться.
        Она взяла, оторвала несколько волокон белого мяса, пожевала их нехотя.
        - Не хочу есть, хочу спать, - капризно произнесла императрица Матильда.
        Уверен, что обиделась за перевод разговора с поэзии на хлеб насущный.
        - Далеко отсюда до замка Уоллингфорд? - спросил я хозяйку.
        - Мой муж верхом успевал за полдня съездить туда и обратно, - ответила она.
        - Моей жене надо поспать немного, - сказал я.
        - Пусть ложится, - предложила хозяйка, вставая с кровати.
        Императрица легла одетая, только сапожки сняла с помощью служанки, которая укрыла Мод одеялом. Засыпая, императрица Мод посмотрела на своего рыцаря и впервые за все время, что я ее видел, улыбнулась мягко, по-детски.
        А рыцарь принялся наминать курицу, запивая ее вином. Отломил себе треть. Остальное доедят мои рыцари. Они закончили раздевать убитых врагов, начали вытаскивать голые трупы на крыльцо и оттуда скидывать вниз. Потом привяжут их за ноги к седлу и отбуксируют лошадьми на речной лед. Когда он растает, трупы поплывут к своему королю Стефану в Лондон.
        - Отложите один комплект молодому рыцарю, - приказал я.
        Умфра посмотрел на мальчика, кивнул головой, соглашаясь, что из пацаненка получится рыцарь и отложил для него шлем, кольчугу, меч, щит и седло.
        - Или ты не собираешься становиться воином? - спросил я на всякий случай.
        - Я обязательно стану рыцарем! - пообещал мальчик.
        - Становиться надо не просто рыцарем, а хорошим рыцарем. Иначе будешь, как эти… - кивнул я в сторону двери, через которую вытащили трупы. - А для этого надо учиться, много и долго.
        - Я буду учиться! - искренне пообещал он.
        - У матери? - насмешливо спросил я.
        Мальчик смутился. Здесь его, действительно, некому учить.
        - Летом отвезешь его в замок Уоллингфорд оруженосцем к лорду Брайену. Скажешь, прислал барон Александр, - сказал его матери. - Я предупрежу лорда.
        - Спасибо! - радостно поблагодарила она.
        Когда вернулись валлийцы, сказал им:
        - Я прилягу. Толкнете, когда поедите.
        Сняв сапоги, лег рядом с императрицей. Она во сне прижалась ко мне. Засыпая, слышал ее спокойное тихое дыхание.
        Мне показалось, что вырубился всего на минуту, когда почувствовал, что меня тормошат за плечо, пытаясь разбудить. Глаза слиплись, не хотели открываться. Я заставил себя сесть и попросил:
        - Вино осталось? Налейте немного, - и только после этого открыл глаза.
        Хозяйка, служанка и дети сидели за столом, доедали курицу. Я о них не подумал, а мои рыцари оставили им. Если бы не хотел так спать, мне бы стало стыдно.
        Джон подал рог, наполненный на две трети. Я медленно выцедил кислое, дешевое вино. Раньше оно казалось мне намного лучше.
        - Лошадей запрягли? - спросил я.
        - Да, - ответил Умфра.
        - Сколько их? - задал я второй вопрос.
        - Шесть. Седьмую ты сказал, оставить, - ответил он. - Или нет?
        - Всё правильно, - подтвердил я. - Юному рыцарю потребуется конь.
        - Я умею ездить верхом! - похвастался мальчишка.
        - Молодец! - похвалил я, натягивая сапоги, и попросил служанку: - Обуй мою жену.
        Императрица Мод не собиралась просыпаться. Ее не смогла разбудить служанка, обувая, ни я, когда взял на руки и вынес во двор. Только когда там поставил ее на ноги, открыла глаза и уставилась на меня снизу вверх, не сразу поняв, кто я такой и где она находится? На лице появилась капризная гримаска, но быстро исчезла. Мод уже поняла, что со мной не покапризничаешь.
        - В седле сможешь сидеть? - спросил ее.
        - Да, - тихо ответила она.
        Я поднял ее и посадил в седло спокойного старого гнедого жеребца. Сам сел на вороного. Выехал с двора первым. Мод ехала за мной. Валлийцы - сзади, ведя на поводу по лошади, которые были нагружены трофеями.
        Замок Уоллингфорд расположился на правом, высоком, берегу Темзы, немного выше моста и брода. Его защищали каменные стены высотой метров восемь-девять с прямоугольными башнями. Каменный донжон был вообще метров двадцать пять высотой и располагался на пятнадцатиметровом холме. Пожалуй, Брайен де Инсула не врал, когда говорил, что продержится в замке несколько лет. Это был самый мощный замок из всех, что я видел в Англии. Правда, я еще не был в Лондоне и многих других местах.
        - Что тебе пообещал Брайен за мое спасение? - спросила повеселевшая императрица Мод, когда мы подъехали в замку.
        - Я это делал не ради его награды, - ответил ей.
        Собрался было объяснить, что сделал это для ее брата Роберта Глостерского, но увидел, как счастливо она заулыбалась, и решил не разочаровывать. Каждая женщина имеет право на Рыцаря. Пусть даже мнимого.
        13
        По возвращению в замок я произвел в рыцари Нудда и Риса. Снаряжения и коней мне на них хватало, а боевой опыт наберут в сражениях. Впрочем, для грабежа деревень опыта у них предостаточно. Мне же с бОльшим количеством рыцарей легче будет отслужить своим сеньорам. Теперь, оставив на хозяйстве в замке Жака, я мог выставить пять рыцарей. Сам был шестым. Скоро подрастут еще два кандидата в рыцари - Жан и Ллейшон. Последний теперь стал моим оруженосцем. Лены раздавать рыцарям не собирался, потому что знал, что так потеряю эти земли. Рыцари шибко и не стремились получить их. Я случайно подслушал разговор Тибо Кривого и его оруженосца Жана.
        - Лучше сильному барону служить. Всегда сыт, при коне, доспехе и оружии. Ни о чем голова не болит. Попадешь в плен - выкупит, - сказал Тибо.
        - В своем маноре ты сам себе хозяин, - возразил Жан.
        - Как ваш сосед-рыцарь, который сам землю пахал?! - насмешливо спросил Тибо Кривой. - А урожай другие собрали и дом его сожгли. Нет уж, лучше хорошему барону служить.
        Видимо, я - хороший барон.
        В марте съездил со своими рыцарями и оруженосцами в Линкольншир, собрал оброк за предыдущий год. Заехал к Гилберту. Он отремонтировал дом, даже лучше сделал. Краген родила ему на новом месте сына. Я пообещал взять его в оруженосцы, когда подрастет. Теща заправляла в доме, чего была лишена, когда жила со мной. Она мне даже обрадовалась. Я почти искренне изобразил такое же чувство. Самое главное, что мы с ней никогда не ссорились. Просто не нравились друг другу - и всё. Наверное, так происходит потому, что дочь выбирает тип мужчин противоположный тому, каким был ее отец, который нравился матери. Потомство в таком случае будет лучше.
        Обратно приехал с мастерами по изготовлению кирпичей, которыми уже обложили холм с боков до основания стен. Теперь надо сделать скосы, а потом и сами стены усилить. На этот раз мастера ехали со своими семьями и скарбом, перебираясь в Беркенхед на постоянное место жительства. Работы им хватит и у меня, и на строящемся аббатстве. Его возводят не так быстро, как мой замок. Граф Честерский выделяет деньги на строительство малыми порциями, чтобы попрошайки почаще лизали руку дающую.
        По приезду собирался прогуляться по морям и океанам, но пришло сообщение от графа Ранульфа, чтобы ждал его сигнала. Граф в свою очередь ждал, что предпримет король Стефан. Вторая половина апреля, май и первая половина июня - самый, так сказать, боевой период. Рыцари соскучились за зиму в своих замках или манорах. Все истории о летних приключениях пересказаны по несколько раз, охота надоела, жена достала. Пора стряхнуть ржавчину с кольчуги, повоевать, в смысле, пограбить.
        В итоге я застрял в замке на неопределенное время, которое посвятил благоустройству своих владений. В Беркенхеде нанял рабочих, чтобы вымостили дороги между замком и моими деревнями на полуострове. Разбил их на несколько артелей, каждой из которых определил участок работ от замка до какой-либо деревни или от одной деревни до другой. Оплату установил сдельную. Пусть работают, когда хотят и сколько хотят. Предупредил, что принимать буду строго.
        Граф Честерский позвал меня в последних числах мая. В этом был свой плюс: летом погода намного лучше и корма коням хватает. Ранульф де Жернон попросил привести с собой как можно больше солдат. Я не стал снимать с дорожных работ людей, среди которых было много моих лучников, взял только, кроме оруженосцев и слуг, шестьдесят конных сержантов, которых тренировал зимой в меру сил и согласуясь с погодой. В пешем строю с луками у них пока лучше получалось. Со мной отправились нести службу и все мои рыцари, кроме Жака, который остался присматривать за замком и прокладкой дорог. Последняя обязанность была чисто формальной, потому что я предупредил рабочих, что по приезду лично буду принимать объекты и расплачиваться за них.
        В Честерском замке присутствовали оба моих сеньора - Ранульф де Жернон, граф Честерский, и Вильгельм де Румар, граф Линкольнский. Они подробно расспросили меня, как спасал императрицу Мод.
        - Говорят, король Стефан приказал повесить всех, кто нес караул в ту ночь, - сообщил Вильгельм де Румар. - И еще сказал, что, если бы ты привел императрицу Мод ему, то получил бы в десять раз больше.
        - Предательство - дело доходное, но одноразовое. За преданность в итоге больше получишь: она многоразовая, - поделился я своими соображениями.
        - Если так и дальше будет продолжаться, ты скоро станешь богаче меня, - как бы в шутку произнес граф Честерский.
        Нет ничего более опасного, чем зависть человека, от которого ты зависишь.
        - Для этого мне придется спасти всех императриц, королев и даже принцесс на земле! - пошутил я в ответ.
        Графа Ранульфа моя шутка польстила и расслабила.
        Мы договорились, что с учетом приведенного мною войска я прослужу на обоих сорок дней. Мог бы и меньше, но за остальных согласился получить деньгами. Этого срока должно хватить на рейд по вражеским тылам. На большее оба графа не замахивались. Было бы, конечно, хорошо захватить какой-нибудь город или замок, но по-быстрому это не получится, а длительную осаду не позволит король Стефан. Мериться с ним силами еще раз никто не хотел. Да и король, как я понял, тоже не собирался ставить на кон свою судьбу. Видимо, кандалы - действенное орудие по повышению интеллектуального уровня. Правда, за счет храбрости.
        Под Бристолем собралась более внушительная армия, чем была осенью. Многие сочли побег императрицы Мод из Оксфордского замка божьим промыслом. Народ здесь до крайности суеверен, во всем ищут предзнаменования. Это легче, чем думать и принимать решение. Зато отсутствовал Миль Глостерский. Погиб на охоте в лесу Дин. Как повелось здесь, в него «случайно» попала стрела.
        - Я забыл, когда последний раз ездил на охоту, - признался Роберт, граф Глостерский. - Это было до прибытия Мод.
        - А я с тех пор, как стал графом, - грустно улыбнувшись, сообщил Ранульф де Жернон, граф Честерский.
        - Лучше стрелу на охоте, чем долго умирать от болезни, как мой отец, - не согласился с ними Вильгельм де Румар, граф Линкольнский.
        Мы сидели в кабинете графа Глостерского, разрабатывали план предстоящей компании. В камине горел огонь, хотя день был сухой и теплый. Роберт Глостерский рассказал нам последние разведданные:
        - Король Стефан сейчас строит крепость в Уилтоне. С ним большая армия. Слишком важна для него эта крепость. Она перекроет нам движение на восток.
        - Значит, мы можем спокойно разорять его владения в других местах, - пришел к выводу граф Честерский.
        - Можем, - согласился Роберт Глостерский, - но это будет последнее такое лето. В следующем году он построит еще пару замков, и мы окажемся запертыми в своих западных владениях.
        - Предлагаешь напасть на него? - спросил в лоб Вильгельм де Румар.
        - У нас мало сил, - ответил Ранульф де Жернон вместо графа Глостерского.
        - Да, сил у нас маловато, - согласился граф Роберт. - Жоффруа прислал письмо, что не сможет помочь. Он собирается в этом году завоевать всю Нормандию.
        - Если не в этом, то в следующем - точно. Королю Стефану сейчас не до Нормандии, - сказал граф Честерский. - Мне кажется, Жоффруа именно для этого и отправил Мод в Англию.
        - Он готов был отправить ее куда угодно, но не повезло Англии, - шутливо произнес граф Глостерский и продолжил уже с горькой иронией: - Это же надо - упустить корону в самый последний момент! Стоило оставить Мод на несколько дней без присмотра, как она умудрилась рассориться с церковью и лондонским быдлом. Не могла потерпеть несколько дней!
        - Императрице не пристало быть королевой, - утешительно произнес граф Ранульф.
        - Как сказать! - не согласился с ним граф Роберт. - Лучше быть действующей королевой, чем бывшей императрицей, женой графа. С Жоффруа она тоже рассорилась, поэтому он и не хочет нам помогать.
        - Да, характер у нее не сладкий, - тяжело вздохнув, произнес граф Вильгельм. Судя по тому, сколько времени он проводит вдали от жены, ему тоже не повезло.
        - При этом все у нее плохие! - продолжил злиться на сестру Роберт Глостерский. - Нет, вру! - произнес он и с усмешкой посмотрел на меня: - Ей нравится ее паж Обри и наш Александр. Она посвятила тебе половину письма, присланного мне. Пишет, что ты от Оксфорда до Уоллингфорда нес ее на руках.
        - К сожалению, бог не дал мне столько сил, - отказался я от такой славы, - но придумано красиво.
        - Да, она всегда пыталась жить в выдуманном мире, - с теплой улыбкой сказал граф Роберт о своей сестре.
        Он был вторым человеком, из известных мне, с кем она не капризничала. Наверное, они любили друг друга, как брат и сестра, хотя были всего лишь единокровными.
        - Ладно, вернемся к нашим военным планам, - стряхнув с себя эмоции, произнес граф Глостерский. - Я предлагаю отбить Оксфорд. Там у нас много сочувствующих, помогут взять город. Может, осада Оксфордского замка заставит Стефана бросить строительство Уилтона и поспешить на помощь. Что скажите?
        - Оттуда можно будет совершать набеги в сторону Лондона, - пришел к выводу граф Линкольнский.
        - Неплохой план, - решил и граф Честерский.
        - Пока никому ни слова о том, куда мы собираемся идти, - предупредил Роберт Глостерский. - В городе много лазутчиков короля.
        - Наоборот, пусть все «случайно» узнают о нашем плане, - посоветовал я. - И потяните с выходом несколько дней.
        - Зачем? - спросил Роберт, граф Глостерский.
        - Мы сразу узнаем, насколько дорог Оксфорд королю Стефану, - ответил я. - Если он поспешил защитить его, нападем на Уилтон. Если нет, будем спокойно осаждать Оксфорд.
        - Ты что-то придумал? - поинтересовался граф Глостерский.
        - Нет, - признался я. - Не хватает информации. Хочу съездить на стройку и посмотреть, как там у них идут дела.
        - Я собираюсь выступить через четыре дня, - проинформировал граф Роберт. - Уложишься?
        - Постараюсь, - пообещал я.
        14
        Город Уилтон располагался в углу, образованном слиянием двух рек. Как они назывались, спросить было не у кого, потому что мы старательно прятались от всех. Впрочем, не все время. Обогнув город с юга, мы добрались до римской дороги, соединяющей город, скорее всего, с Лондоном, и под видом сторонников короля Стефана спокойно поехали по ней к цели своего путешествия. Рыцарь-отец в сопровождении двух рыцарей-сыновей и трех оруженосцев скачут к королю - кто нас в чем заподозрит?! Только у самого города свернули лес и оттуда посмотрели, как и что там делается.
        Город был защищен валом с частоколом и деревянными башнями. И большая часть домов была деревянная. Через обе реки были перекинуты деревянные мосты. Рядом с городом, на берегу реки рядом с дальним от нас мостом, находилось аббатство, тоже почти все построенное из дерева. Видимо, с камнем здесь напряженка. Напротив аббатства, на берегу другой реки и рядом с ближним от нас мостом, король Стефан и строил замок. Уже заканчивали насыпать оба холма, более высокий для донжона и пониже для хозяйственного двора. Рабочие свозили к холмам дикий камень, видимо, на фундамент, и бревна. Большая часть армии расположилась на лугу в междуречье. Как ни странно, там стояли не только шалаши и навесы, но и несколько баронских шатров. Я понял почему, когда увидел, что перед самым большим шатром на шесте развивается хоругвь короля Стефана. С запада и севера лагерь защищал вал, а с востока, со стороны Лондона, неприятностей не ждали. Даже патрулей не было. Или я их не заметил.
        Узнав все, что хотел, я поскакал по римской дороге сперва на восток, а потом свернул на юг, обогнул город Уилтон и заспешил в Бристоль. Там уже готовились на следующее утро выйти на захват Оксфорда.
        Три графа внимательно выслушали мой доклад о лагере короля Стефана и о строительстве замка. А вот когда я предложил свой план действий, Ранульф де Жернон, граф Честерский, воскликнул:
        - Да ты с ума сошел!
        - Фортуна приветствует дерзких, - сказал я на латыни.
        Понял меня только Роберт, граф Глостерский.
        - Ты понимаешь, чем может закончиться для нас твое мероприятие? - задал он вопрос.
        - Выиграете много или почти ничего не проиграете, - ответил я. - Никто из вас участвовать не будет. Пойдут только незнатные рыцари и сержанты, три-четыре сотни человек. Если не повезет, это будет неудача одного из ваших вассалов, который с маленьким отрядом нарвался на армию короля Стефана. Погибнет от силы сотня-две человек, что для вас решающего значения не имеет. Ну, а если повезет…
        Что будет, если моя авантюра проскочит, им не надо было объяснять.
        - Потом можно будет осадить Шерборн. Захватим его - и опять откроется дорога к проливу, к быстрой связи с Нормандией, - помечтал граф Глостерский.
        - И сможем еще раз разорить владения Роберта де Бомона, - произнес граф Честерский.
        Кому что, а курке - просо. Дался ему этот Роберт де Бомон!
        - Тогда мы повоюем! - заранее потирая руки, произнес граф Линкольнский.
        Этого больше интересовал сам процесс, чем политические, моральные или материальные дивиденды.
        - Ты уверен, что получится? - спросил Роберт Глостерский.
        - Нет, - честно признался я, - но другой такой шанс вряд ли подвернется в ближайшее время. Если вообще когда-нибудь подвернется.
        - Что ж, бери рыцарей и сержантов - и с богом! - пожелал он.
        - Мы сперва поскачем в сторону Оксфорда. Пусть все в Бристоле узнают, что мы поскакали налегке, чтобы внезапно напасть и захватить побольше скота, который потребуется на время осады города, - предложил я. - А вы на следующий день начинайте движение в сторону Бата. Якобы для того, чтобы король Стефан подумал, что вы идете на него, а на самом деле направитесь в Оксфорд.
        - Как бы не перемудрить, - предупредил Ранульф де Жернон. - Он возьмет да и пойдет на нас.
        - Не думаю, - сказал Вильгельм де Румар. - Ему выгоднее дождаться нас на укрепленной позиции.
        На следующее утро отряд из девяноста рыцарей, такого же количества оруженосцев и двух с половиной сотен конных сержантов, налегке, только с одной запасной лошадью на каждого рыцаря, отправились из Бристоля на северо-восток, в сторону Оксфорда. До обеда мы скакали в этом направлении, а потом повернули на юг. Дороги мною были разведаны, так что передвигались быстро.
        К вечеру мы уже были южнее Уилтона. Англия - это не Россия с ее бесконечными расстояниями. Здесь все близко. На большом лугу вдали от человеческого жилья сделал привал. Я рассказал своему отряду, куда и зачем мы скачем.
        - Если получится, нас ждет слава и богатые трофеи, - пообещал я и предложил: - Кто не хочет участвовать в нападении, может вернуться в Бристоль. Остальным, кроме караула, можно перекусить и поспать, пока не выйдет луна. Костры не разводить.
        Никто не уехал. И заснуть никто не смог. Я тоже. Сидел под деревом на краю луга, смотрел на темные силуэты людей, которые, собравшись в небольшие группы, что-то тихо обговаривали. Я опасался, как бы они не договорились и не свалили большой группой.
        Рядом со мной сел Тибо Кривой, который ходил пообщаться со старыми приятелями.
        - Тут кое-кто спрашивает, нельзя ли к тебе на службу попасть? - сообщил он.
        Хорошая новость. Если бы сомневались в будущем мероприятии, спрашивали бы о другом.
        - Ты давно их знаешь? - спросил я.
        - Кого давно, кого не очень, - признался он.
        - Нам с ними придется идти в бой и жить под одной крышей. Так что подумай, на кого можно будет положиться, а на кого не очень, - приказал я. - К концу компании и решим, нужен ли нам кто-нибудь из них?
        Тибо довольно хмыкнул, польщенный доверием. Ему, видимо, никогда раньше не приходилось решать судьбу своих товарищей. Да и командовать другими рыцарями начал только, попав ко мне на службу.
        Вышла луна. Она была почти круглая - приближалось полнолуние. Светила ярко, видно было почти, как днем. Я приказал трогаться в путь. Теперь уже ехали медленно, шагом. Спешить нам некуда. Вскоре выбрались на римскую дорогу. Скакать по ней было намного приятнее. Да и пропало опасение сбиться с пути.
        Километрах в трех от города Уилтона я остановился и тихо окликнул авангард из пяти сержантов, которые скакали впереди. Рыцари сменили коней, надели дополнительную броню, у кого была, взяли у оруженосцев копья и заняли места впереди колонны. Теперь за ними будут ехать сержанты, а не оруженосцы, которые с запасными лошадьми переместятся в хвост.
        Мы постояли на месте, ожидая, когда зайдет луна и начнутся утренние сумерки. Сразу почувствовал легкий ветерок, который «холодил былые раны». Мне он холодил только лицо, отчего немного ныла сломанная в драке в двадцатом веке лицевая кость. Сломают ее, если не ошибаюсь, через восемьсот сорок девять лет. Тогда я победил, пропустив в самом начале драки всего один удар. О том, что сломана кость, узнал через три недели, когда спала опухоль и стала заметна выемка на скуле. Пошел к врачу. В поликлинике сделали рентген и сообщили приятную новость.
        Небо начало медленно сереть. Над землей стелился редкий туманец. Значит, выпадет роса. Кому-то придется лежать на сырой траве, а потом в сырой земле. Я тряхнул головой, отгоняя грустные мысли.
        - Поехали, - тихо сказал сам себе и тронул Буцефала.
        Давно он уже не носил меня в полном комплекте доспехов и в придачу еще и свои. Я, правда, не подгонял жеребца, берег его силы для боя. Возможно, нам придется улепетывать настолько быстро, насколько сумеем.
        Лагерь короля Стефана уже начал просыпаться, когда мы выехали из леса. Они без опасения смотрели на всадников, которые спокойно, походной колонной выезжали из леса. Им в голову не приходило, что мы - враги.
        Я поднял копье вверх и покачал им из стороны в сторону. Рыцари, ехавшие за мной, начали разъезжаться в стороны, перестраиваясь с лаву и ускоряя ход. Я тоже пришпорил коня. Нам оставалось проскакать с километр. В лагере смотрели на нас пока что с недоумением. Но скоро поднимут тревогу. И я ударил Буцефала шпорами со всей силы. При быстрой скачке легче справиться со страхом, потому что внимание сосредотачивается на управлении лошадью.
        Быстрый и гулкий перестук копыт справа, слева и сзади создавал иллюзию, что я часть неудержимого, непобедимого целого, которое возникает при конной атаке. Набирая скорость, мы неслись на лагерь короля Стефана. Там уже поняли, что на них напали. Из шалашей и шатров выскакивали люди. На мгновение замирали, глядя на несущуюся конную лавину, а потом быстро принимали решение. Кто-то бежал к лошадям, которые паслись по ту сторону заградительного вала, кто-то - в город или аббатство, кто-то перебирался через реку, благо она не очень глубокая, и лишь малая часть готовился дать отпор.
        Сколько раз ни пытался вспомнить потом весь бой, ничего не получалось. Запоминались только отдельные эпизоды. Вот передо мной длинный пеший рыцарь с двуручным топором. Он замахнулся, намериваясь отрубит коню голову. Мое копье длиннее, оно протыкает рыцаря насквозь и опрокидывает его. Рукоятка топора ударяется о древко копья. Отбросив застрявшее в теле убитого оружие, я достал саблю и поскакал к шатру короля Стефана - самому главному призу этого сражения. По пути сбил двух копейщиков, которые пытались ранить Буцефала. Одному врезал по лицу, снес нижнюю челюсть, обнажив верхние зубы, сразу покрывшиеся кровью. Второй ударил меня копьем в грудь, но острие соскользнуло по бригантине, порвав кожу и ушло под мою левую руку. Я сперва отсек ему ближнюю руку, кажется, левую, а потом снес голову, непокрытую, с всклокоченными, длинными, светло-русыми волосами.
        Эта задержка помешала мне подскакать к королевскому шатру вовремя. От него уже разбегались люди, одетые кто во что горазд. Только один был в шлеме со страусиным пером наподобие того, что я видел на Вильгельме Ипрском. Насколько я помню, граф Честерский мечтал повидаться с графом Кентским. Рыцарь убегал в сторону вала, ограждающего лагерь с севера. Бежал резво, но отставал от основной группы Я догнал рыцаря и ударил саблей плашмя по шлему.
        - Сдавайся! - предложил ему, загораживая конем дорогу.
        Рыцарь пригнул голову, ожидая следующий удар, и только потом понял смысл моего предложения и очень громко - или мне показалось? - крикнул:
        - Сдаюсь!
        Он повернулся ко мне лицом. Это был не Вильгельм Ипрский и не король Стефан. Жаль…
        - Поклянись, что не сбежишь! - потребовал я.
        - Клянусь! - немного тише крикнул он.
        - Иди к королевскому шатру, - приказал я.
        Собирался погнаться за остальными, но они уже взобрались на вал и начали спускаться на противоположную сторону. Склоны у вала слишком крутые для лошади, придется слезать и тащить ее за собой. Пока буду преодолевать вал, беглецы доберутся до своих коней. Ладно, не будем жадничать. Я развернулся и поскакал к королевскому шатру, на подходе к которому мой пленник что-то объяснял конному рыцарю из моего отряда, показывая в мою сторону. Я помахал саблей, давая знать рыцарю, что пленник мой. Тот понял и поскакал ловить других.
        По всему лагерю носились рыцари и сержанты из моего отряда, убивая тех, кто не хотел сдаваться, и захватывая в плен остальных. Поскольку многие враги были без доспехов, трудно было определить, кто попался - рыцарь или слуга. Ко мне подскакал Ллейшон с моим иноходцем на поводу. У пацана глаза горели от восторга. В левой руке он держал повод, а в правой - короткий меч, по которому стекал алые капли крови.
        - Я его убил! - радостно сообщил мне Ллейшон.
        - Молодец! Из тебя получится рыцарь! - похвалил я - А сейчас слазь с коня и охраняй этого рыцаря и никого не пускай в шатер. Говори всем, что это моя добыча, - приказал ему.
        - Слушаюсь, сир! - звонко произнес мой оруженосец.
        Я его такому обращению не учил. Видимо, у всех жителей Британии врожденное чувство субординации.
        В одном месте несколько солдат продолжали сопротивление. Они спрятались за грудой бревен и отбивались копьями. Никто из моих не хотел лезть на рожон, а противник почему-то отказывался сдаться.
        - Валлийцы с луками, ко мне! - громко позвал я.
        Сразу подскакали двое моих сержантов. Луки у них были приторочены к седлам.
        - Спешивайтесь и разберитесь с этими копейщиками, - приказал я.
        Хватило двух стрел, каждая из которых нашла свою жертву.
        - Не стреляйте, мы сдаемся! - послышалось из-за бревен.
        - Бросайте оружие и выходите с поднятыми руками! - крикнул им.
        Из-за бревен вышли восемь человек. Один были в кольчугах, кто в длинных, кто в коротких. Судя по акценту, наемники с материка. Местные называют их «кольчужниками» или «брабантцами» - по названию бедных окраин Фландрии.
        - Кто из вас рыцарь? - спросил я.
        - Мы все рыцари, - ответил тот, что был в короткой, не по росту, кольчуге.
        - Из отряда Вильгельма Ипрского? - поинтересовался я.
        - Вроде того, - произнес он, глядя на меня исподлобья.
        Наемников графа Кентского обычно в плен не брали. Поэтому они и отбивались так долго.
        - Отведите их к королевскому шатру, но внутрь не пускайте, - приказал я лучникам.
        Победа была полной. Мы перебили сотен семь, в основном солдат, строительных рабочих и слуг, и взяли в плен около сотни рыцарей. Король Стефан и бароны из его свиты смылись. Только мне достался знатный пленник - королевский кравчий Вильям по прозвищу Мартел. Кравчий отвечает за снабжение вином и его хранение, а также является чем-то вроде тамады, приятного собеседника, парламентера - человека для решения важных вопросов в неофициальной обстановке. Он оказался худым мужчиной лет сорока пяти с угодливым, бабьим лицом и короткими черными волосами с проседью на висках. Карие глаза его бегали из стороны в сторону, не в силах задержаться хоть на чем-то дольше, чем на секунду.
        - Король заплатит за меня хороший выкуп, - пообещал Вильям Мартел.
        - Будем надеяться, - сказал я. - Иначе сгниешь в темнице.
        - Заплатит-заплатит, я слишком нужен ему, - заверил кравчий.
        Разговаривали мы в королевском шатре. Там стояли два стола, большой прямоугольный, сколоченный из плохо оструганных досок, и маленький, на четырех тонких ножках, на котором лежали два свернутых трубкой пергамента. На пергаментах были записаны выплаты рыцарям. На большом столе стояло несколько серебряных тарелок и кубков. Рядом с ним - четыре стула с высокими резными спинками и один с низкой, но позолоченной. Скорее всего, последний принадлежал королю Стефану. Четыре широкие кровати с тюфяками и подушками были накрыты скомканными, медвежьими шкурами. Те, кто на них спал, явно спешили встать. Возле каждой кровати стола крестовина, на которых висели доспехи: луженые кольчуги, шоссы и бригантины, а на верхушки двух были надеты шлемы со страусиными перьями. Третий шлем был на моем пленнике, а четвертый успел убежать. Один из шлемов был покрыт черным блестящим лаком и имел золотые вставки. Уверен, что королевский. Бригантины состояли из шести пластин, соединенных встык и приклепанных на плотную материю типа бархата. Между двумя кроватями стоял высокий, резной, покрытый красным лаком сундук с толстыми
бронзовыми рукоятками по бокам, закрытый на висячий замок.
        - Что в сундуке? - спросил я Мартеля.
        - Документы, разная денежная отчетность и казна, - ответил он.
        - Много денег? - захотел я узнать.
        - Не помню точно, - произнес королевский кравчий.
        - Сейчас пересчитаем, - сказал я и достал из ножен кинжал, собираясь сбить замок.
        - Не надо, у меня есть ключ, - сказал королевский кравчий.
        В сундуке, действительно, сверху лежали свернутые пергаменты. А под ними кожаные мешочки с серебром. На глаз - килограмм семьдесят-восемьдесят. Пересчитывать их придется слишком долго. Заберу без счета. Ведь ни с кем не надо будет делиться. Граф Глостерский отказался от своей доли в поражении, но и в трофеях тоже. Только не в победе. Пора его уведомить, что он выиграл важное сражение.
        Я бросил в сундук пергаменты со столика и приказал:
        - Закрывай. Ключ - мне.
        - Я уверен, что король выкупит эти пергаменты, не уничтожай их, - сказал Вильям Мартел.
        - Не буду, - пообещал я, забрал ключ и вышел из шатра.
        Я приказал снять с шеста королевскую хоругвь и положить ее на сундук. Повешу в холле замка на самом видном месте. Не каждому удается захватить такой трофей! Вильяма Мартеля приказал оставить в королевском шатре, а остальных отвели к сложенным в кучу камням, где стояли и другие пленные. Вскочив на иноходца, поехал в сторону города.
        По лагерю бродили рыцари и сержанты из моего отряда, собирали трофеи. В основном это были брошенные доспехи и оружие. Тибо Кривой захватил шатер, стоявший неподалеку от королевского. Там стояло много сундуков.
        - Думал, в них сокровища, а там одни пергаменты и таблички! Никогда мне не везет с трофеями! - пожаловался он.
        - Отнеси эти сундуки в королевский шатер, - приказал я. - Попробую превратить их в благородный металл.
        Возле кухни - нескольких печей по навесом - рыцари и сержанты нашли бочки с вином и хорошо приложились. Увидев меня, рыцарь с красным круглым лицом, то ли покрытым потом, то ли облитым вином, заорал:
        - Мы победили! Я в жизни не брал столько добычи!
        - Это вам не бедных крестьян шмонать, - согласился я.
        Городские ворота были заперты, мост поднят. На стенах стояли вооруженные люди и молча наблюдали, как мы грабим королевский лагерь. Среди них были и вояки из королевской армии. Видимо, самые смелые, потому что успели добежать до города. Они ждали штурма. Пусть ждут. Сегодня нападать на них не будем, подождем, когда подойдут основные силы.
        Я расставил караулы возле города, приказал натаскать бревен и камней и соорудить защитный вал. Вдруг осажденным вздумается прорваться или напасть на нас? Послал в разные стороны патрули, чтобы на нас не напали также неожиданно. Трех человек отправил к графу Глостерскому с сообщением о победе и предложением поспешить к нам, чтобы совместными усилиями захватить Уилтон.
        15
        На это раз я не стал обменивать знатного пленника на пять маноров. На примере Алана Черного знал, какой можно получить выкуп. А пленник мне достался явно очень ценный.
        Граф Глостерский, когда зашел в королевский шатер, сразу признал его и произнес насмешливо:
        - Мартел, неужели это ты?!
        - Да, сеньор граф, - с угодливой улыбкой ответил королевский кравчий.
        - Как же король Стефан будет обходиться без тебя?! - продолжал иронизировать Роберт Глостерский.
        - Другого такого ему трудно будет найти! - поддержал своего тестя Ранульф де Жернон, граф Честерский.
        - Даже не знаю, - развел руками Вильям Мартел.
        - Отдашь мне его? - сразу спросил граф Честерский.
        - На этот раз сам попробую получить выкуп, - отказался я и предложил взамен: - Могу уступить этот королевский шатер. Для меня он великоват.
        - Пожалуй, я возьму его, - усмехнувшись какой-то своей мысли, согласился граф Ранульф.
        Наверное, представил, как когда-нибудь пригласит в этот шатер короля Стефана.
        Всю обстановку королевского шатра перенесли в тот, что захватил Тибо Кривой. Сундуки опять вернулись на свои места, только их стало на один больше. Это шатер был ниже, но шире, как раз на шестерых рыцарей и их оруженосцев, которые спали на сундуках.
        Вечером собрались на совет в королевском шатре. Теперь здесь стояла обстановка графа Честерского. В походе его сопровождали пять возов со всяким барахлом, без которого он не мог воевать. Еще столько же возов везли снаряжение и снабжение для его отряда, состоявшего из полусотни рыцарей и их оруженосцев и слуг. Стол был из гладко оструганных и покрашенных досок. Стульев - шесть, все без спинок, трехногие, но к каждому по мягкой подушке на сиденье. Посуда, как и королевская, исключительно серебряная. Вино подавали испанское. Кроме трех графов и меня на совете присутствовали Рауль, выполняющий роль военного министра при графе Честерском, и Тибо Круглый, выполняющий такую же роль при графе Глостерском.
        - Торчать здесь долго нам нет смысла. Разрушим то, что они успели построить, сожжем запасенные бревна - и можно уходить. Уилтон - не тот город, из-за которого стоит терять людей. Хотя, конечно, стоило бы его наказать за помощь королю, - произнес Роберт, граф Глостерский.
        - Можно и город сжечь, - предложил Тибо Круглый, пригладив большим и указательными пальцами левой руки свои седые усы. - Сколько уже дней стоит жара, все сухое, только подкинь огня. Обстреляем горящими стрелами - и от города останется одно пепелище.
        - А что, хорошая идея! - радостно согласился граф Глостерский.
        На этом и закрыли военный совет, перешли к пиру. У Роберта Глостерского был хороший повар и отличное испанское вино. За стол был приглашен и Вильям Мартел, который рассказал, что король Стефан убегал так быстро, что кравчий потерял его из вида.
        - Ему очень не хотелось возвращаться в темницу, - произнес граф Глостерский тоном человека, на личном опыте знающего тяготы неволи. Он просидел меньше короля Стефана, но тоже стал предельно осторожным.
        Утром обстреляли город горящими стрелами. Возле острия привязывали пучок кудели, поджигали ее и отправляли стрелу за городские стены. Я ожидал, что зрелище будет впечатляющим, что-то типа фейерверка, но все было как-то блекло. Слегка дымящаяся стрела летела по дуге, быстро исчезая из вида. Большая часть домов в городе была с соломенными стрехами. Они хорошо просохли за три недели сухой и жаркой погоды, загораясь, буквально, как порох. Свежий юго-восточный ветер раздувал пламя. Вскоре заполыхало сразу в нескольких местах. Над городом повисли клубы белого дыма. Наши солдаты подожгли и бревна, заготовленные для строительства замка. Они лежали возле аббатства, с наветренной его стороны. Солдаты не подумали, что пламя может перекинуться на соседние деревянные здания. Или, что скорее, им было плевать. Не перетаскивать же такую кучу бревен!
        - Видит бог, я этого не хотел! - скорбно произнес граф Глостерский, глядя, как монахи пытаются потушить загоревшееся аббатство, но не разрешил солдатам помогать им. - Клянусь построить новое каменное аббатство в своем графстве!
        16
        Город Шерборн располагался на берегу реки Ео, на краю долины Блэкмор. Городские стены и башни, а также большая часть домов в нем, были сложены из коричневатого камня. Создавалось впечатление, что они немного поржавели. Жители не имели желания участвовать в гражданской войне, поэтому быстро выторговали приемлемые условия сдачи и открыли ворота перед армией графа Глостерского.
        Замок Шерборн был построен рядом с городом на высоком холме из такого же коричневатого камня, как и город. Сделал это несколько лет назад Роджер, епископ Солсберийским и канцлер Англии, как сказали бы в двадцать первом веке, с учетом последних научно-технических достижений. Стены, башни и особенно донжон внушали уважение. Этот замок был даже покруче Уоллингфордовского.
        В один прекрасный день король Стефан решил, что епископ начал борзеть, и посадил его в тюрьму, конфисковав все имущество. Потом, правда, отпустил Роджера умереть на воле, но Шерборн оставил себе. За это на короля и взъелись церковники. По странному стечению обстоятельств именно через пару месяцев после ареста Роджера в Англии высадилась императрица Мод и началась гражданская война. Когда и императрица не достаточно корректно обошлась с попрошайками, Стефан опять стал королем. Угадайте с трех раз, кто правит Англией?
        Брать такой мощный замок штурмом было глупо. Да, он занимал важное стратегическое положение и, если бы был включен в линию таких же замков, протянувшуюся до берега Ирландского моря, затруднял бы сообщение с Нормандией и Анжу. Но такой линии не существовало. По крайней мере, в конце прошлого года виконт Генрих благополучно был переправлен к отцу на материк. Да и к нам почта от Жоффруа прибывает без задержек и происшествий. На военном совете мы решили осаждать замок, пользуясь тем, что король Стефан остался без большей части своей армии и вряд ли в ближайшее время нападет. Его поражение при Уилтоне сочли решением божьего суда, особенно с учетом того, что его армия в несколько раз превосходила по количеству отряд графа Глостерского. Победа, самом собой, была зачислена на счет графа Глостерского. За нее он мне наконец-то выделил пять маноров неподалеку от Бристоля, чтобы было, где остановиться по прибытию в это славный город.
        - Давно собирался сделать тебя своим вассалом, но не хотел вмешиваться в твои отношения с графом Ранульфом, - объяснил он свою медлительность. - А теперь ты еще и вассал Фиц-Каунта, так что зять не сможет меня упрекнуть, что сманиваю его лучшего командира.
        - Не стесняйся, граф, сманивай и дальше! - шутливо произнес я.
        - Надеюсь, у меня будет повод для этого, и не один! - в тон мне сказал Роберт Глостерский.
        Мне была поручена разведка и охрана нашего лагеря, чтобы король Стефан не нанес нам ответный удар. Мои сержанты по очереди патрулировали все дороги, ведущие к замку Шерборн, даже со стороны Ирландского моря.
        Параллельно я вел переговоры к королем Стефаном о выкупе пленных. По поводу всех рыцарей-наемников, попавших в плен ко мне и другим рыцарям из моего отряда, договорились быстро, сойдясь на стандартной цене десять фунтов серебра за голову. Встретились с посредниками на нейтральной территории, произвели обмен людей на серебро. От посредников мне поступило предложение лично прибыть к королю Стефану и обговорить сумму выкупа Уильяма Мартеля. Король клялся, что не причинит мне вреда.
        - Стоит мне ехать? - спросил я Роберта, графа Глостерского.
        - Думаю, да, - ответил он. - У нас в руках его кравчий, которым Стефан не станет рисковать.
        - Да и не такая уж я важная птица, чтобы становиться из-за меня клятвопреступником, - высказал я свои соображения.
        - Ну, это как сказать… - хмыкнул граф Глостерский. - Были случаи, когда короли нарушали клятву и из-за менее важных птиц. А ты ему насолил достаточно, чтобы он захотел устранить тебя… или переманить на свою сторону. - Роберт Глостерский посмотрел мне в глаза.
        Я выдержал его взгляд.
        - Не думаю, что он сделает мне предложение, от которого я не смогу отказаться, но если такое все же случится, оговорю, что против своих сеньоров воевать не буду, - сказал я.
        - Поступай, как сочтешь нужным, - произнес граф Роберт, которого вырастили на приоритете материальных ценностей над моральными.
        К королю Стефану поехал с Умфрой, Джоном и семью оруженосцами, один из которых скакал впереди с моей хоругвью. Тибо Кривого с Нуддом и Рисом оставил осаждать Шерборн, проинструктировав, как поступить в случае моего пленения или более печальных вариантов. Ехали с попутным, западным ветром, который принес дожди. Жара уже начала меня доставать. Она в Англии более влажная, паркая, чем на материке, целый день ходишь мокрый от пота. Особенно тяжело, когда ты в доспехах. По спине ручьями течет пот, а не можешь даже почесать ее. Под дождем уже стало как-то привычнее. Тоже мокрый, но хотя бы не чешешься постоянно, как блохастая собака. Направлялись мы в знакомый город Винчестер, где в данный момент расположился король Стефан. Видимо, решил охранять государственную казну.
        В стане врага я не заметил особого уныния. Жизнь в городе Винчестере, расположенного в Гемпшире, неподалеку от порта Саутгемптон, в котором я бывал неоднократно, текла своим чередом, как будто и не было войны. Да она и проходила в основном на территории Оксфордшира, Беркшира, Уилтшира и Глостершира, изредка захватывая окраины соседних с ними графств. Лишь солдаты, которые прогуливались по улицам города, увидев мою хоругвь, останавливались и провожали взглядом, кто злобным, а кто любопытным. Вот они издержки и плюсы популярности!
        Охрана замка тоже меня признала. Никто ничего не спросил, просто старший караула пошел впереди, показывая дорогу, а сзади потопали десяток копейщиков. Наверное, на всякий случай. Все мои люди проинструктированы не оказывать никакого сопротивления в случае нападения. Умфра и Джон снабжены некоторыми тщательно спрятанными предметами, которые могут пригодиться для побега из тюремной камеры. Я тоже кое-чем зарядил свою одежду. Главное, чтобы нас не раздели догола.
        Возле донжона начальник караула надворотной башни передал меня начальнику караула донжона, одному из тех рыцарей, которые недавно были у меня в плену. Поскольку там с ними обращались хорошо, он тоже вел себя вполне прилично. Впрочем, рыцарь не позволял себе обращаться некорректно с другим рыцарем, потому что вскоре могли поменяться местами или оказаться в одном отряде, или за одни столом. Он похвалил моего арабского иноходца, а затем проводил меня, Умфру и Джона на второй этаж, где мы оставили оружие. Оттуда меня повел на третий этаж другой рыцарь - мужчина лет тридцати, с черными кучерявыми волосами, карими глазами и тем живым, очень подвижным лицом, которое будет присуще французам двадцать первого века, особенно выходцам из южных регионов. Только кожа у него была светлая.
        - Я уехал из-под Уилтона за два дня до твоего нападения, - сообщил он, когда мы поднимались по винтовой лестнице.
        - Жаль! - сказал я. - Тогда бы мы познакомились раньше.
        Он засмеялся весело и без злости.
        - Нет уж, предпочитаю встречаться с тобой в мирной обстановке, - заявил он, скаля зубы, покрытые коричневатым налетом, как у заядлого курильщика.
        Странно, Америку еще не открыли, табак сюда не завезли. Может, он побывал на Ближнем Востоке и приобщился к радостям марихуаны?
        Король Стефан был одет в алую рубаху длиной ниже колен и более короткое, темно-красное блио с золотой оторочкой по подолу. Из-под рубахи выглядывали чулки в черно-белую горизонтальную полоску, будто сшитые из тельняшки. Туфли черные, с округлым носком и без каблука. Он сидел на стуле с низкой спинкой, а по бокам от него, образуя крылья полукруга, разместились на таких же стульях его свита. Справа я опознал Вильгельма Ипрского, графа Кентского, Алена Черного, графа Ричмондского, Вильгельма, графа Омальского, а слева - по горбу - Роберта де Бомона, графа Лестерского. Первым слева от короля сидел епископ - тщедушный мужчина, который выглядел старше короля Стефана. У него на шее на золотой цепи, толстой, выдержит и теленка, висел килограммовый золотой крест с пятью рубинами: одни, самый большой, в центре и четыре, поменьше, на концах. Новые русские отдыхают! Скорее всего, это Генрих, младший брат короля, епископ Винчестерский и папский легат.
        Я произнес общее приветствие. Ответил мне только король Стефан. Сесть не предложил, поэтому я продолжал стоять. Они все вместе снизу вверх рассматривали меня и мой византийский кафтан шестого века. Наверное, думают, что это сейчас в моде в Константинополе. Под ним у меня шелковая синяя рубаха и черные шелковые штаны. Сапоги из мягкой кожи и с вышивкой золотой нитью в растительном стиле. Еще на мне пояс кожаный с золотыми бляхами. Головные уборы, кроме шлема, здесь не в почете, а свой я оставил этажом ниже.
        - Я же говорил, что он не побоится приехать! - заявил король Стефан.
        - Чего ему бояться?! - произнес Алан Черный. - У них в руках Уильям.
        - Я бы приехал в любом случае. Мне достаточно слова короля. Он рыцарь, и с рыцарями ведет себя соответственно, - сказал я, глядя насмешливо на Алана Черного.
        Тот сразу стушевался.
        - Хочешь сказать, что граф Алан - не рыцарь?! - задиристо спросил сидевший на той же стороне, что и граф Ричмондский, рыцарь лет двадцати трех, рыжеватый, курносый, конопатый, с ярким румянцем на щеках, широкоплечий и явно ростом выше среднего и меня тоже.
        - Наша предыдущая встреча с графом была слишком коротка, поэтому ничего не могу сказать о нем, - ответил я. - А вот о тебе уже могу сказать определенно: настоящий рыцарь себя так не ведет.
        - Ты мне ответишь за эти слова! - Он вскочил со стула с сжатыми кулаками.
        - Сядь, Эд! - прикрикнул на него король Стефан.
        Конопатый скрипнул зубами и сел. Судя по отсутствию элементарного воспитания, он не знатный рыцарь, а по отсутствию терпения, не талантливый полководец. Но его зачем-то пригласили сюда. Значит, хороший индивидуальный боец. Победа над таким повысит мой рейтинг, а о гибели простого рыцаря никто не будет слишком горевать.
        - Ну, почему же?! - пожал я плечами. - Если он хочет сразиться, я не против. Спустимся во двор и выясним, кто из нас рыцарь. Наглых щенков надо учить, пока они не стали наглыми псами.
        Такую оскорбуху здесь принято смывать кровью. Эд посмотрел на короля умоляющим взглядом.
        - Я не могу допустить поединок, - сказал король. - Меня обвинят в нарушении клятвы.
        - Не обвинят, - молвил я. - Мои рыцари передадут, что это я вызвал его на поединок.
        - Ты, действительно, хочешь биться с ним? - спросил король Стефан.
        - Конечно, - ответил я и выдвинул условие: - Я приехал на иноходце, не предназначенном для сражения, поэтому будем биться пешими.
        Обычно на поединках чести дрались пешими, но в последнее время все чаще стали сражаться конными. Я не так силен на копьях, как на мечах. Да и доспехи тяжелые с собой не взял, чтобы зря не таскать их туда-сюда и чтобы не конфисковали в случае ареста. Поэтому и выдвинул условие, сославшись на отсутствия коня.
        - Можно и пешими, - согласился Эд. - Я покажу тебе, как оскорблять рыцарей.
        - Это бабушка надвое сказала, - познакомил я его с русской поговоркой, которую здесь не оценили. Видимо, перевел неясно.
        - Мы можем перенести поединок на другое время и место, когда у обоих будут надлежащие кони, - сказал король Стефан, предлагая мне путь к отступлению.
        - Не будем откладывать, - отказался я от сомнительного выхода из положения.
        Теперь я шел первым. В холле на втором этаже забрал свое оружие и шлем и в сопровождении Умфры и Джона спустился во двор. Там уже знали, что предстоит поединок. Видимо, акустика в донжоне очень хорошая. Двор был вымощен камнем. Их намочил недавно закончившийся дождь. Мои сапоги, к счастью, не скользили.
        Когда во двор вышли все заинтересованные лица, я громко и внятно сказал своим рыцарям и сержантам:
        - Это я вызвал рыцаря Эда на поединок. Король предлагал мне отказаться, но я не согласился.
        Теперь их точно выпустят отсюда живыми и здоровыми. Я взял у Ллейшона свой щит. Он был в виде пятиугольника, вытянутого в высоту, с прямыми верхней и боковыми сторонами и пятым углом внизу. Его усиливали железные полосы: одна продольная по середине, две поперечные, между которыми находился овальный умбон, и окантовка по краям из особо прочной стали, причем верхний и правый края, куда приходится большая часть ударов, усиленные. На выкрашенном в синий цвет поле была нарисована белая «роза ветров» с более длинной стрелкой, указывающей на юг, вниз. В высоту щит был всего сантиметров семьдесят и сравнительно легкий.
        На рыцаре Эде была длинная луженая кольчуга с капюшоном и рукавицами. На голове округлый, яйцевидный, высокий шлем с длинными нащечниками и наносником, который доходил почти до подбородка. Меч он имел франкский - из сварочного дамаска, который здесь тоже умели делать из трех частей твердой стали и двух частей мягкого железа, - сантиметров девяносто длинной и четыре-пять шириной. Щит каплевидный, больше метра высотой и тяжелее моего. От умбона отходят восемь стальных, изогнутых лучей, закрученных по часовой стрелке. Сапоги на нем из толстой кожи, тяжелые. У меня все легче: и кольчуга маврская, и сабля, кстати, тоже маврская, и щит, и даже сапоги. Может быть, шлемы весят одинаково. Кафтан я снял, чтобы не стеснял движения.
        Эд напал первым. Я принял его удар на щит. Удар шел сверху вниз, в надежде разрубить мой щит и задеть меня. Только верхняя кромка у меня, как я называю, «наалмаженная», выдержит и не такой удар. На мече Эда осталась глубокая зазубрина. Рыцарь этому удивился. Привык, видимо, раскалывать щиты первым или вторым ударом. Я замахнулся саблей, но понял, что он успеет закрыться щитом, и не стал бить. Зато зашагнул за правую руку рыцаря, как учил меня гепид Сафрак. Эд ударил во второй раз сверху вниз и слева направо. Я отбил удар щитом, оставив на мече еще одну зазубрину, замахнулся в ответ, чтобы рубануть сверху. Как только Эд приподнял щит, закрываясь, перенес удар вниз и, чуть присев, ударил его по ноге ниже кольчуги. Задел концом сабли, разрезав сапог и ранив ногу, правда, судя по малому количеству выступившей крови, не сильно. У Сафрака такие удары получались лучше. И тут же, закрывшись щитом, отшагнул назад. Закрылся вовремя - на щит обрушился очень сильный удар. Я выпрямился и зашагнул за правую руку. Все-таки попал я по ноге неплохо: рыцарь начал прихрамывать. Отбив щитом следующий удар, опять
зашагнул за правую руку, причем сделал аж три шага, заставляя врага побегать.
        Из толпы послышалось улюлюканье и свист, пока не очень дружные. Эти звуки подбодрили рыцаря Эда. Он, прихрамывая, быстро догнал меня и опять тупо рубанул сверху вниз и слева направо. Я опять отбил удар щитом, ушел влево на несколько шагов. Теперь улюлюканье и свист стали дружнее и громче. Даже кто-то крикнул что-то остроумное, отчего послышался гогот. Странно, обычно я во время боя почти ничего не слышу, а на этот раз воспринимал все звуки обостренно. Рыцарь Эд догнал меня и ударил еще раз. Он поверил, что я струсил, и решил побыстрее закончить бой, пока не истек кровью. Я шагнул за его вооруженную руку, замахнулся саблей, якобы, как в прошлый раз, собираясь продемонстрировать удар сверху, а потом поразить ногу. Щит Эда сперва дернулся вверх, а потом быстро пошел вниз, закрывая ногу, которая была вся в крови. Наверное, в сапоге уже хлюпает лужа крови. Я не стал бить по ноге, а с коротким замахом и оттягом рубанул по открывшемуся плечу у шеи, тоже сверху вниз и слева направо. Эд понял свою ошибку, но не успел быстро поднять тяжелый щит. Моя сабля легко рассекла кольчугу, а затем и тело рыцаря Эда
наискось к подмышке, пока не стукнулась о кромку его щита. Голова Эда вместе с шеей и верхней левой часть туловища с левой рукой, как бы откинулась, увлекаемая тяжелым щитом, открыв окровавленное мясо и разрубленные кости. В глазах Эда не было боли. Скорее, удивление. Мозг еще жил и не понимал, почему тело перестало слушаться его. Голова вместе со щитом повисла на недорубленной кольчуге, перевесила - и безголовое туловище начало валиться влево, причем правая рука так и не выронила меч. Я стряхнул капли крови с лезвия сабли и засунул ее в ножны.
        Больше никто не улюлюкал, не свистел и не острил. Они смотрели на рассеченного рыцаря Эда, вокруг которого все шире растекалась по темно-серой после дождя брусчатке лужа алой крови. Это были профессиональные рубаки, которые знали, какой тяжести должен быть меч, как им надо размахнуться и какую силу надо приложить, чтобы получить такой результат. Меч у меня легкий, замах сделал короткий, значит, сила в удар была вложена чудовищная. Сабля для них в диковинку, не знают, что, благодаря изгибу клинка и оттягу при ударе, верхняя ее часть движется намного быстрее, чем нижняя, и что сила - это произведение массы на скорость в квадрате. Теперь ко мне цепляться будут только полные отморозки, каковых среди знатных рыцарей трудно найти: им есть, что терять.
        - Бог на стороне правого! - произнес Генрих, епископ Винчестерский, и перекрестился.
        Его примеру последовали все присутствующие, в том числе и я.
        Теперь в холле на третьем этаже освободился стул, который король Стефан предложил занять мне. Я поставил стул посередине, напротив королевского, чтобы видеть всех присутствующих. Разговор предполагался нелегкий.
        - Сколько у тебя было людей при нападении в Уилтоне? - первым делом спросил король Стефан.
        - Девяносто рыцарей и две с половиной сотни сержантов, - ответил я.
        Они переглянулись, причем лицо короля выражало торжество, как будто сражение под Уилтоном выиграл он.
        - Я же вам говорил, что это весь отряд, а не авангард! - воскликнул король Стефан. - Надо было биться!
        Слова его в первую очередь относились к графам Кентскому и Ричмондскому. Первый смотрел на меня очень внимательно. Наши судьбы чем-то похожи. Мы оба оказались в чужой стае и добились чего-то, только благодаря умению воевать и преданности; мы оба - сторонники жесткой дисциплины и не очень уважительно относимся к тяжелой коннице. К сожалению, судьба развела нас по разные стороны баррикады, и порой удача одного оказывается неудачей другого.
        - После драки кулаками не машут, - примирительно сказал я.
        - Но теперь мы будем знать, как бороться с тобой, - заявил король Стефан.
        - Я никогда не повторяюсь, - возразил ему. - Всегда исхожу из того, что противник не глупее меня, умеет делать правильные выводы из предыдущих ошибок.
        - Похвальное качество, - согласился король и резко сменил тему разговора: - Переходить на мою сторону не собираешься?
        - Когда кончится эта война, с удовольствием перейду, - ответил я и, усмехнувшись, добавил: - Но слишком многие заинтересованы в том, чтобы она не кончалась.
        - Кто именно? - спросил король.
        Было видно, что ему очень хочется найти источник зла. Не понимает, что он сам, точнее, королевская власть, и есть этот источник.
        - Пожалуй, кроме короля Стефана и императрицы Мод, она нужна всем, в том числе и мне, - ответил ему.
        Еще война не нужна была крестьянам тех территорий, где проходили боевые действия, но их мнение здесь не учитывалось.
        - Пока идет война, мы все, - показал я двумя руками на сидевших по обе стороны от короля, - нужны, следовательно, нам надо платить деньгами, землями, титулами, привилегиями. То же самое и в противоположном лагере.
        Король Стефан тяжело вздохнул. Война ему надоело. Так часто бывает после проигрыша.
        - А чего хочешь ты? - спросил он меня.
        - Привилегии и титулы меня не интересуют, деньги, - я улыбнулся королю, - тоже пока есть, так что остаются земли. Где-нибудь в Ланкашире, на северном берегу реки Мерси, неподалеку от моего замка.
        - У тебя есть замок? - удивился король Стефан.
        - Построил с разрешения графа Честерского, - ответил я. - Все-таки в соседях у меня валлийцы, а они порой бывают очень назойливыми.
        Шутку мою оценили, хотя у большинства не было владений по соседству с Уэльсом.
        - Не такой большой и неприступный, конечно, - показал я на стены холла, подразумевая весь Винчестерский замок, - но и не обычный манор. Скажем так: каменный дом с каменными стенами и башнями, огораживающими двор, расположенный на холме, который окружен рвом.
        - Сколько у тебя земли сейчас? - спросил король Стефан.
        - Девятнадцать «кольчужных» ленов, - ответил я. «Кольчужными» называли лены, за которые надо было выставлять на службу рыцаря. - Хотелось бы, чтобы их стало тридцать. Уильям Мартел божился, что за него дадут десять и еще один - за сундуки со свитками.
        - Но тогда ты станешь моим вассалом, - с усмешкой произнес король Стефан.
        - А я и не отказываюсь быть вассалом такого смелого рыцаря, - лизнул я. Судя по поступкам Стефана, в первую очередь он считает себя рыцарем, а королем - во вторую. - Только после того, как будет заключен мир с императрицей Мод. Тогда я принесу королю тесный оммаж (высший по отношению к другим сеньорам) и буду служить ему, не нарушая клятвы, данной ранее другим сеньорам. Но до этого буду сражаться на их стороне и платить щитовые деньги за маноры от короля.
        - Так будет справедливо, - вдруг поддержал меня епископ Генрих.
        Мне показалось, что поединок произвел на него неизгладимое впечатление. Видимо, не так уж часто и кроваво убивают на его глазах в честном поединке. Большой физической силы ему бог не дал, а в детстве, видать, мечтал стать рыцарем, как и старший брат. Теперь, наверное, представляет себя на моем месте.
        - Пусть так и будет, - решил король Стефан.
        Вскоре я обрел еще одного сеньора, короля Стефана, и стал лордом сеньории Чейлдвол, расположенной в графстве Ланкастер, на правом берегу устья реки Мерси. В сеньорию входил Чейлдвол, тянувший на три лена, и восемь деревень, в том числе и Лиуерпул, которому предстоит превратиться в Ливерпуль. Теперь я с полным правом мог называться бароном, потому что имею более двадцати ленов.
        После совершения оммажа я был приглашен на пир. Обслуживали нас монахи. Они приносили блюда из кухни расположенной во дворе. Это уже были не просто куски зажаренного на вертеле мяса, а, скажем так, переходный вариант к будущей французской кухне. Подали даже острый соус темно-коричневого цвета. Единственным достоинством соуса была его острота.
        Я сидел рядом с епископом Генрихом, который попросил Роберта де Бомона уступить мне это место на один вечер. Братья не рискнули ссориться с ним. Папскому легату хотелось расспросить меня о Византии. Я исправно отвечал на его вопросы, хотя мало что мог рассказать. Ведь по легенде я служил в пограничной провинции, а не в Константинополе. Рассказывая о крещении кочевников (не стал говорить, что аланов), не нашел подходящего слова и употребил греческое. Епископ понял меня. Мы поговорили на греческом, затем перешли на латынь, которую понимал кое-кто из сидящих за столом. Только не король Стефан, поэтому, по моему предложению, вернулись на норманнский.
        Короля удивило, что я держу вилку в левой руке. Точнее, это была бабушка вилки - двузубый предмет с рукояткой из черного дерева. Такую подали только епископу Генриху.
        - А для меня такой не найдется? - спросил я.
        - Принесите и ему, - приказал епископ толстому монаху с круглым лоснящимся лицом.
        Тот поклонился, показав капельки пота на гладко выбритой тонзуре, и засеменил в угол у камина, где стояло подобие буфета. Бабушка вилки была со стальными зубьями, круглыми и очень острыми. Подозреваю, что прототипом послужили крестьянские вилы. Я взял ее в левую руку, нож - в правую и начал быстро разрезать и поглощать мясо, макая его в соус, отлитый из золотого судка в форме гуся на край моей серебряной тарелки, мелкой, но большой. У епископа, который держал вилку в правой руке не получалось так ловко, как у меня левой. Остальные вообще ели руками.
        - Ты левша? - спросил король Стефан.
        - Нет, - ответил я, - но меня научили биться и левой рукой. Просто нож сейчас выполняет более важную работу, поэтому держу его в правой.
        Епископ Генрих взял вилку в левую руку, но получалось плохо.
        - Всё дело в тренировке, - поделился я опытом. - Через несколько дней будет получаться не хуже, чем у меня.
        - Начну тренироваться с завтрашнего дня, - решил епископ и пошутил: - а то сегодня останусь голодным.
        Все засмеялись, кроме короля. Во-первых, ему незачем было подлизываться к брату; а во-вторых, шутки он понимал с трудом. Зато был отменным едоком. Я не съел и половины того, что умолотил он. Наевшись, король Стефан завел разговор о Нормандии. Дела там у него шли неважно. Жоффруа Красивый отхватывал один кусок за другим с завидной скоростью.
        - Что бы ты сделал на моем месте? - спросил меня король Стефан.
        - Если потеряешь Нормандию, все равно останешься королем. Если потеряешь Англию, то и герцогом Нормандии пробудешь не долго, - ответил я.
        - Это я и сам понимаю, - немного раздраженно произнес король.
        - Жизнь устроена так, что мы не можем всегда быть сильными, - продолжил я. - Это касается и наших врагов. Хороший полководец умеет дождаться момента, когда он силен, а враг слаб.
        - Ты командовал большими армиями? - просил король.
        - Нет, - ответил я. - Самое большее - тремя тысячами.
        - Разве это маленькая армия?! - удивился Вильгельм Ипрский, граф Кентский.
        - По византийским меркам - да, - ответил я.
        - Вильгельм Завоеватель с пятью тысячами рыцарей захватил Англию, - вставил епископ Генрих.
        - Он напал вовремя, когда враг был слаб, - произнес я.
        - Так ты предлагаешь подождать, когда Жоффруа захватит всю Нормандию и ослабеет? - вернулся король Стефан к интересующему его вопросу.
        - А есть выбор? - спросил я в ответ. - Если все пути ведут к проигрышу, то минимальный проигрыш - это выигрыш. Не стоит менять Лондон на Руан.
        - Вот и они мне тоже самое говорят, - кивнул король на сидевших слева от него графов Кентского и Ричмондского.
        - Советники иногда дают хорошие советы, - шутливо произнес я.
        Значит, король Стефан в Нормандию не сунется в ближайшее время. По крайней мере, пока не избавится от армии Роберта, графа Глостерского.
        17
        Что я и рассказал графу Роберту через два дня, когда вернулся к Шерборну.
        - Сегодня же отправлю сообщение графу Жоффруа, - решил граф Глостерский. - Чем быстрее он захватит Нормандию, тем быстрее поможет нам.
        - Как бы не пришлось нам помогать ему захватить Англию, - предположил я.
        Точно помню, что Плантагенеты будут править Англией. Может, придется стать участником этого перехода власти от одной династии к другой?!
        - Он убеждал меня, что Англия ему не нужна, - рассказал Роберт Глостерский.
        - Аппетит приходит во время еды, - поделился я на латыни древней мудростью.
        - Ну, что ж, я не удивлюсь, - сказал граф. - Только вряд ли его здесь ждет теплая встреча. Как бы большая часть наших сторонников не перешла сразу на строну Стефана. Жоффруа ведь в первую очередь будет награждать анжуйских рыцарей.
        И тех, кто примкнет к нему в самом начале. Надо бы мне познакомиться с графом Жоффруа поближе. Мне понравилось получать землю в собственность. Может, потому, что в двадцать первом веке ее не имел, не считая приусадебного участка в деревне.
        Срок моей ежегодной службы подходил к концу, в том числе и на графа Глостерского за его пять ленов, но отпустят меня не раньше, чем возьмем Шерборн. Не хотелось мне сидеть под его высокими стенами и ждать, когда осажденные решат, что достаточно настрадались, чтобы сдаться без потери чести. Замком командовал рыцарь Генрих де Феррарс. Говорят, усердный и упрямый служака, не очень умный и поэтому, видимо, не продажный. Несколько дней я ездил вокруг замка, выискивал слабые места. Их не было. Разве что со стороны реки будут меньше всего ожидать нападение.
        Мои парни раздобыли две лодки, спрятали их неподалеку от замка. Я договорился с графом Глостерским о поддержке, и ночью с частью своего отряда отправился к замку Шерборн. На лодках мы перебрались из реки в ров, а потом на холм под стеной. С этой стороны было всего две башни, расположенные по углам. У нас были две «кошки», которые удачно закинули на стены. Первая и вторая пары забрались удачно. А вот когда начали подниматься мы с Умфрой, во дворе залаяла собака. Не просто тявкнула пару раз и смолкла, а прямо таки захлебывалась от злости или страха, учуяв чужих. Ее поддержала вторая, третья, четвертая… Видимо, в замке держали целую свору. Тут же послышались встревоженные, человеческие голоса. Я как можно скорее поднялся наверх. Едва мои руки уцепились за каменный зубец, шершавый, крошащийся, как меня подхватили две пары рук и помогли подняться на стену. Еще двое стояли с луками наготове, потому что на стену поднимались по лестнице солдаты с факелами. Два отряда шли с двух сторон. В каждом не меньше десяти человек. А во двор выбегают из донжона еще.
        - Стреляйте по ним, пока мы не спустимся, и сразу за нами, - приказал я.
        Мы с Умфрой начали спускаться первыми. Добравшись до земли, я потряс веревку, давая сигнал, что можно спускаться следующему. Третья пара задержалась. Мне даже пришлось прикрикнуть:
        - Спускайтесь!
        Мы сели в лодки и поплыли к городу.
        На стенах замка появилось много людей с факелами. Огоньки быстро перемещались в разные стороны, пока не собрались в том месте, где остались висеть две «кошки».
        - Много убили? - спросил я парней, которые слезали последними.
        - Много, - ответил один из них.
        Значит, больше десяти. Не плохая плата за две «кошки».
        Роберт Глостерский не спал, ждал моего возвращения.
        - Увы, судьба решила, что я в этом году получил уже достаточно земли! - шутливо сказал я графу. - И теперь они будут еще лучше нести службу, врасплох не застанешь.
        - Зато быстрее измотаются, - утешил меня граф Роберт.
        Я решил уже, что придется сидеть под стенами замка до конца лета, то есть до зимы, когда защитники начали переговоры. Оказывается, мои ребята ранили славного рыцаря Генриха де Феррарса, который на четвертый день отдал богу душу. Остальным незачем было умирать за короля Стефана. Условия им предложили самые что ни на есть прекрасные: уйти со своими семьями, лошадьми, доспехами, оружием и ручной кладью. Граф Глостерский назначил в Шерборн своего кастеляна - коменданта крепости, оставив ему сильный отряд. Остальная армия двинулась грабить деревни сторонников короля Стефана. Я же со своим отрядом и тремя рыцарями, порекомендованными Тибо Кривым, отправился домой.
        Там отмылся и отдохнул пару дней, заплатил рабочим за сделанные участки дороги, а затем переправился на правый берег устья реки Мерси, чтобы поставить в известность обитателей одиннадцати ленов о том, что у них новый сеньор.
        Прибережные деревни, в том числе и будущий Ливерпуль, были валлийские. Там знали, кто я такой, поэтому первым делом спросили, когда пойдут со мной в поход?
        - Когда пройдете обучение под руководством моих сержантов, - ответил я и оставил в каждой по одному опытному бойцу, чтобы научил их всему, что умеет сам.
        Деревни вдали от реки Мерси были англосакские. Там не обрадовались смене собственника, но и роптать не стали. Я объяснил, что будут платить денежный оброк и привлекаться только на строительство дороги от деревни к Лиуерпулю, которая пригодится и им самим. Собираюсь испросить у графа разрешение проводить в Беркенхеде еженедельную ярмарку и завести паром, соединяющий оба берега реки Мерси, чтобы увеличить товарооборот. Три дальних манора, которые прикрывали мои остальные восемь с севера и востока, отдал во владения трем рыцарям, приятелям Тибо Кривого. С юга и запада их прикрывала река Мерси, которую буду контролировать я. Сам Тибо не захотел становиться владельцем манора.
        - Были бы у меня дети, тогда другое дело, - сказал он. - В замке мне спокойнее.
        И мне спокойнее, когда он командует гарнизоном замка в мое отсутствие и наблюдает за работами. Я подождал, когда мои бойцы соберут урожай овса и большей части овощей, и, взяв шестьдесят человек и по паре верховых лошадей для себя, Умфры, Джона, Нудда и Риса и тягловых для трех кибиток, отправился в Нормандию.
        18
        В проливе Святого Георга, под проливным дождем, который вымыл из нас жару летних месяцев, мы повстречали ирландский драккар, который шел со свиньями в сторону Англии. Догнали его быстро. Они и сами решили не тратить зря силы, когда поняли, что не смогут убежать. Убрали весла, спустили парус и принялись спокойно ждать, когда я ошвартуюсь к их борту. Ни намека на сопротивление, даже оружие попрятали. Видимо, у меня уже есть своеобразная репутация, а мое судно узнают по парусам. Второго такого здесь точно нет.
        Я не стал искать их оружие, приказал заняться перегрузкой скота. Взяли всего двенадцать свиней, потому что в трюме было мало места, а разводить бардак на палубе я не хотел. Когда сказал, что хватит, больше не будем брать, шкипер не поверил своим ушам. Мы оставили ему большую часть груза. Только корм для свиней - траву, уже подсохшую, - забрали всю.
        Резали по две свиньи в день. Сало солили и складывали в бочку, а мясо варили. Повару Морканту приходилось стоять у печи с утра до вечера, потому что в котел вся свинья, даже порубленная на куски, не влезала, приходилось варить по частям. С утра и до полудня - одну, после полудня и до вечера - вторую. Ребята быстро отъелись, перестали с нетерпением ждать, когда будет следующая кормежка.
        Даже оба мои пса не бросались жадно на каждую брошенную им кость. Подойдут нехотя, обнюхают и, если на ней много осталось мяса, обгрызут, а если нет, возьмут в зубы и пойдут искать место, куда ее закопать. Поскольку на судне таких мест нет, собаки долго ходят с костью в зубах. Оба Гарика заматерели. Они теперь отцы семейства и вожаки замковой стаи. Их дети и жены оставлены охранять мою крепость. Я сделал некоторые выводы из собственных нападений на другие замки и заставил на ночь на каждой башне привязывать по собаке. Еще во дворе на ночь оставляем гусей. Они, кстати, используются вместо сторожевых собак во всех валлийских деревнях и, говорят, даже в замках. Гусь - не собака, сколько его не корми, все равно подаст голос, когда будешь приближаться к нему. И отравить его труднее. Это я к тому, что сделали мне яд для устранения сторожевых собак в замках. Я объяснил кузнецу Йоро, что и зачем мне надо. Валлийцы иногда использовали отравленные приманки для истребления волков. Вскоре в замок пришла старая валлийка с глиняным кувшинчиком, оплетенным лозой и заткнутым деревянной пробкой, обмотанной
материей. Это напомнило мне дешевое вино, которое советские моряки покупали в испанских портах. Оно продавалось в трех-пяти литровых стеклянных бутылях с узким горлышком, оплетенных лозой, и стоило сущие гроши. Советские моряки валюты получали очень мало, а выпить были не дураки.
        - Взболтнешь и окунешь в него кусочек мяса, только не весь, самую малость. Если попадет на руки, сразу помой их хорошо, - проинструктировала старуха, улыбаясь многозначительно, будто принесла мне любовный напиток. - Человек от него умирает долго и пятнами покрывается, сразу поймут, что отравлен, - на всякий случай предупредила она.
        - Людей я убиваю оружием, - сказал ей, заплатив серебряный шиллинг. - Так быстрее и надежнее.
        По имеющимся у меня сведениям, граф Жоффруа Анжуйский должен сейчас осаждать город Шербур на полуострове Котантен. К «Шербурским зонтикам» этот город вроде бы не имеет никакого отношения. В двадцать первом веке здесь будет небольшой порт. Я в нем не бывал, но несколько раз проходил мимо, имел возможность рассмотреть в бинокль. И в двенадцатом веке проходил, но, так как бинокля не имел, ничего толком не увидел. На этот раз подошли к городу близко, поэтому и невооруженным глазом было видно, что осажден он вооруженными людьми. Как ни странно, в гавани безбоязненно сновали рыбацкие баркасы и лодки.
        Я поставил шхуну на якорь на приличном расстоянии от берега, потому что сизигийские приливы здесь разгоняются до семи узлов. НЕ успеешь оглянуться, как окажешься выброшенным на берег. Матросы спустили ял, на котором я отправился на берег. Меня сопровождали Умфра и Джон. Отлив только начался, поэтому догребли быстро. На берегу сразу собралось с полсотни солдат. По ним было заметно, что воюют с наступления тепла: на лицах усталость, через которую прорывалась только раздражительность. Нас встретили не очень приветливо, но, узнав, кто я и зачем прибыл, сразу подобрели и даже проводили к шатру графа Жоффруа.
        Шатер был из толстого холста, когда-то, наверное, желтовато-белого, а теперь коричневато-серого. Возле входа стояли в карауле шесть копейщиков. Меня они остановили шагов за десять до шатра. Только после того, как обо мне доложили графу и тот разрешил впустить, мне предложили отдать оружие и войти в шатер. Хорошо, хоть не обыскивали!
        Внутри прямо на земле были постелены два ковра, больших, края которых у стенок шатра загибались вверх. Посередине стоял прямоугольный стол на четыре ножках, покрытый скатертью из того же, как мне показалось, материала, что и шатер, только почище. Вдоль длинных его сторон стояло по лавке, а у дальней короткой - стул с очень высокой, сантиметров на тридцать выше головы сидящего на нем человека, спинкой в форме стрельчатой арки. На стуле сидел Жоффруа, граф Анжуйский. На лавках - несколько его рыцарей, в том числе и Филипп, который не знал, как разместить на столе перед собой свои длинные руки. Его подопечный, который не мог усидеть на одном месте больше пары минут, позади отца играл к котенком, грязным и худым. Наверное, естественный цвет шерсти животного был белый, но сейчас казался серым. Не пойму, почему здесь все становится серым, ведь земля коричневая?!
        - А-а, Византиец! - радостно закричал виконт Генрих, сразу позабыв о котенке. - Теперь ты будешь заниматься со мной!
        - Боюсь, что у меня не останется на это время, - попытался я уклониться от этой обязанности.
        - Все равно тут делать нечего. Мы ждем, когда они сдадутся. Это будет долго тянутся, - сообщил Генрих и добавил тоном бывалого солдата: -Мы с тобой воевали интереснее.
        Вместе со мной улыбнулись все сидевшие за столом.
        - Генрих рассказывал нам, как вы с ним чуть не захватили в плен Вильгельма Ипрского, - шутливо произнес граф Анжуйский.
        - Нам лень было гоняться за ним, - в тон графу сказал я.
        - Ты с посланием или хочешь повоевать? - серьезным тоном спросил граф Жоффруа.
        - Повоевать, - ответил я. - У нас там затишье, все занимаются грабежом деревень друг друга. Это не так интересно, как у вас, - закончил я, с улыбкой посмотрев на виконта Генриха.
        - Сколько у тебя людей? - поинтересовался Жоффруа Анжуйский.
        - Четыре рыцаря и шестьдесят лучников, - ответил я.
        - Ты ведь на своем корабле приплыл? - задал вопрос граф.
        - Да, - подтвердил я.
        - Для тебя и твоего корабля есть задание. Надо перекрыть снабжение города продовольствием. Местные рыбаки подвозят морем еду осажденным, - рассказал граф Жоффруа.
        - Это несложно, - согласился я. - Только хотелось бы высадить на берег наших лошадей.
        - Не проблема, - заверил граф Анжуйский. - Будут пастись вместе с моими.
        Мы обговорили оплату экипажа и корабля и снабжение нас едой и вином. Условия были стандартные, поэтому договорились быстро, и я поклялся графу воевать на его стороне шестьдесят дней. С возможным продлением. Еще узнал новость, что император Византии Иоанн Комнин был ранен во время охоты и вскоре умер, оставив трон младшему сыну Мануилу в обход старшего Исаака. Охота для важных персон опаснее войны.
        Остаток дня заняла высадка лошадей на берег и погрузка на судна еды и вина для экипажа. К тому времени закончился отлив и начался прилив. Когда он начал набирать силу, я приказал сниматься с якоря. К гавани с востока подбиралась целая флотилия рыбацких лодок и баркасов. Собирались ночью выгрузиться в порту, продать груз осажденным. Видимо, цены на продукты в городе сильно подросли, поэтому рыбаки из соседних деревень позабыли о ловле рыбы и стали перекупщиками. Мы встретили их на походе к городу. Я не цацкался с этими новоявленными купцами. Мои матросы расстреливали всех, кто стоял или сидел в лодках и баркасах, разрешалось только лежать, ожидая, когда мы возьмем на абордаж. Успели захватить два баркаса и две большие лодки. Остальные быстро оценили соотношение сил и дали деру.
        В баркасах и лодках было зерно в мешках или бочках, свежие овощи в корзинах и вяленая рыба. Продукты перегрузили в трюм, а баркасы и лодки повели на буксире к месту нашей якорной стоянки.
        Утром передали пленных и трофейные плавсредства людям графа Анжуйского, чтобы сами могли нападать на снабженцев. Те, правда, больше не приближались к городу. На следующий день повертелись на приличном расстоянии и ушли ставить сети. Рыбалка - занятие менее прибыльное, зато больше шансов остаться живым и сохранить лодку. Снабжение города с моря мы перекрыли наглухо.
        Полтора месяца понадобилось жителям города, чтобы понять бесперспективность дальнейшей обороны. Затем начались переговоры. Торг был долгим и эмоциональным. Как я понял, торговались ради самого процесса. Графу Жоффруа не было смысла отдавать на разграбление город, который станет его собственностью, а горожанам хотелось хоть как-то скрасить горечь поражения. В конечном итоге они открыли ворота.
        Как мне рассказали позже, Жоффруа, граф Анжуйский, въехал в город только со своей свитой. На городской площади у собора жители города поклялись служить ему верой и правдой и исправно платить налоги. Граф Жоффруа подтвердил их самоуправление и еще какие-то привилегии, данные предыдущими правителями. После чего был пир для избранных и народные гуляния для остальных. Мы в это время стояли на якоре на рейде, подсчитывая, сколько денег заработали, ничего не делая.
        19
        После трех дней отдыха (интересно, от чего это они отдыхали?!), армия отправилась в сторону Руана. По пути нам попадались небольшие крепости, которые сдавались через три дня плюс минус пара дней. Я сопровождал армию по морю. Когда она находилось недалеко от берега, перебирался на сушу и вместе со своими рыцарями принимал участие в грабеже деревень несговорчивых сеньоров. Боевых действия не было, если не считать болтов из арбалета в спину зазевавшемуся солдату. Это крестьяне благодарили за грабежи.
        К Рождеству добрались до самого Руана. Я бывал в этом порту в двадцать первом веке. Помню, что высота прилива здесь всего метра два, а вот в Гавре, который расположен возле впадения Сены в пролив Ла-Манш - семь с половиной. Сена в то время превратилась в безжизненную сточную канаву, в которой не водились ни рыба, ни лягушки, ни пьяных русских туристов, а Руан - в столицу заштатной провинции. О былых временах напоминал лишь кафедральный собор Нотр-Дам - впечатляющий образец готики. В свое время он послужил натурой для Клода Моне. Как я понял со слов экскурсовода - пахнущей фиалками, пожилой дамы, внучки белоэмигрантов, - именно для этого собор и был построен.
        Интересно складывается судьба у разных город. На месте столицы огромного государства остаются одни руины, а на месте зачуханной деревеньки появляется столица. Кто в двенадцатом веке знал о существовании Москвы? Разве что боярин, которому она принадлежала. А сколько человек за пределами Франции в двадцать первом веке знают о существовании Руана? Я имею в виду не само слово «Руан», а что из себя представляет этот город. Наверное, через несколько веков и Москва превратится в провинциальный городишко. Земля не может долго переносить такое скопление мерзости в одном месте.
        В двенадцатом веке Руан - столица герцогства Нормандия, один из крупнейших городов Европы, по крайней мере, северной ее части. И Сена полна рыбы. Мы ставили сети, и каждый день ловили столько рыбы, что сами объедались, угощали графа Анжуйского и часть меняли у маркитантов на вино. Располагался город на правом берегу Сены, там, где в нее впадала небольшая речушка. Он вытянулся вдоль берега. Чуть выше города река делала поворот влево, и в том месте образовались два острова: верхний - узкий и более длинный, нижний - короче и шире. Городские стены были каменные, сложенные из песчаника, высотой метров десять, с круглыми и прямоугольными башнями, которые были выше метров на пять. Говорят, стены толщиной метров пять, так что баллистам графа Анжуйского здесь нечего делать, а требуше пока не изобрели или я их просто не видел. Еще у графа Жоффруа были «инженеры» с отрядами землекопов, которые должны были сделать подкопы. На эти подкопы и делалась основная ставка.
        Я поставил шхуну на якорь ниже островов, чтобы контролировать сообщение между городом и левым берегом. Для этого у нас был ял и пара трофейных баркасов, которые мы притащили с собой.
        Армия начала осадные работы: вырыли ров и насыпали вал там, где город не защищала река, чтобы осажденные не могли напасть внезапно, и такой же вал для защиты от нападения с тыла. Две команды землекопов под руководством «инженеров» делали подкопы. Как я понял, пока неудачно, потому что мешали грунтовые воды. Работы продолжались с утра до вечера и велись в спокойном, размеренном темпе, словно занимались не осадой, а прокладкой дорог и канализации. Горожане тоже не проявляли особой воинственности. Видимо, обе стороны понимали, что рано или поздно город падет. Может быть, горожане надеялись, что холодная зима заставит нас снять осаду. Но зима, назло им, была теплая.
        Больше всего воинственности проявил Галеран де Бомон, граф де Мёлан. Большая часть его владений находилась в Нормандии и Иль-де-Франсе. Как только старший из братьев де Бомонов узнал, что его владение захватил Жоффруа Анжуйский, сразу перешел на сторону императрицы Мод. Галеран де Бомон принёс ей присягу верности и вернулся в Нормандию, где получил обратно свои земли, а также Эльбёф, бывшее владение его матери. Чтобы укрепить свои позиции в Нормандии, он женился на Агнессе де Монфор, дочери Амори де Монфора, графа д’Эврё. В самом начале осады Галеран де Бомон захватил и сжёг руанский пригород Эмандревиль и церковь Святого Сев?ра, в которой погибло множество людей. Они были уверены, что их противники - христиане, не тронут церковь. Ха-ха! Когда запертые в горящей церкви люди начали кричать, призывая во имя бога спасти их, Галеран де Бомон произнес насмешливо:
        - Неужели они думают, что бога интересуют такие ничтожные людишки?!
        Когда мой контракт закончился, граф Жоффруа попросил остаться до захвата Руана, и я согласился. Мы вроде бы выполняли очень важную работу, но при этом ничего не делали, ничем не рисковали. За это нам обещали заплатить столько же, сколько и тем, кто воевал. Плюс немалая надбавка за шхуну. Только вот в последнее время возникли проблемы с оплатой. Подозреваю, что графу Анжуйскому надо как можно скорее захватить столицу и особенно казну герцогства, чтобы расплатиться со своей армией и с нами в том числе. Это одна из причин, почему я решил остаться. Уходить, не получив деньги, глупо, а ссориться с графом Анжуйским - еще глупее. Он ведь без пяти минут герцог Нормандский.
        Прошло Рождество и Новый год. Второй праздник здесь пока не отмечают. Точнее, год у них начинается после Пасхи. Только я в гордом одиночестве в полночь по русской привычке выпил и закусил при свете свечи. Загадывать ничего не стал, потому что не мог определить, чего я хочу в эту эпоху. Вроде бы у меня есть всё, чтобы достойно встретить старость. Точно знаю, чего я пока не хочу - возвращаться в двадцать первый век. Отвык я от чиновничьего беспредела, суеты технического прогресса и химизации природы и общества. В Европе двенадцатого века я дышу чистым воздухом, ем натуральные продукты, и не надо никаких паспортов, виз, лицензий, справок. Да, войны здесь случаются чаще, но они не такие беспощадные и бессмысленные, как войны «цивилизованных людей». Нации пока не сформировались, и всем до задницы, кто я по национальности. Важно, что ты за человек: подонок или не очень, боец или нет, лидер или исполнитель. По заслугам и награда. Есть, конечно, элемент случайности, но не так высок, как будет через несколько веков, когда ты мог ничего не добиться в жизни только потому, что родился не в той стране. Я
помню, как моя мечта стать капитаном дальнего плавания разбивалась о нежелание кагэбэшников выпускать меня заграницу. Боялись, что не вернусь в родную навозную кучу. А ведь не вернулся бы…
        Потом мне стало скучно осаждать Руан. Где-то годам к сорока в моей будущей жизни я пришел к выводу, что в основе русского менталитета лежит фраза одного из героев Пушкина: «Мне скучно, бес». Видимо, классик основывался на традиционной русской отговорке «бес попутал». Хотя я уверен, что страдающей стороной был всё-таки бес. В общем, решил я ускорить взятие столицы Нормандии. Заметил, что во время прилива, когда река затапливала берег до самых стен, стража с приречных куртин уходила отдыхать. Этим я и решил воспользоваться. Днем высадился на берег, чтобы обговорить детали с графом Жоффруа.
        - А как ты на стены заберешься? - недоверчиво спросил граф Анжуйский.
        - С божьей помощью, - ответил ему. - Главное, чтобы на рассвете подмога пришла.
        - Это я тебе гарантирую, - пообещал граф. - Выделю самых лучших своих бойцов.
        При этом он смотрел на меня так, будто ждал, что я заявлю, что пошутил. Я не заявил. Взамен спросил, зная на горьком опыте, что по таким вопросам надо договариваться заранее:
        - Какая награда ждет меня в случае успеха?
        Только после этого вопроса он поверил, что я не шучу.
        - Сеньорию из десяти «кольчужных» ленов с замком и сто фунтов серебра, - быстро ответил Жоффруа, граф Анжуйский.
        Я ожидал получить вдвое меньше. То ли недооцениваю себя, то ли Руан нужен графу позарез.
        - Где-нибудь рядом с морем, чтобы я мог на шхуне приплывать.
        - Неподалеку отсюда, чуть ниже по реке, тебя устроит? - спросил он.
        - Вполне, - согласился я.
        Ночью, в конце прилива, мы на яле и двух баркасах подошли к стене. Дул сырой и холодный ветер. Руки у меня были в кожаных перчатках, но все равно быстро замерзали. Не понимаю, как мои матросы не мерзли? Перчатки они не признавали. Пока часть команды удерживала шестами на месте ял и баркасы, остальные, закинув на стену «кошки», начали подниматься наверх. Я, Умфра, Джон, Нудд и Рис были в бригантинах, наручах и поножах, в которых по канату не полазаешь, поэтому нас подняли, обвязав веревками. Я пару раз стукнулся о стену с таким звоном, что должен был разбудить все население города Руан. Однако этого не случилось. Даже караул не услышал.
        Наверх поднялись тридцать лучников и пять рыцарей. Стена была, действительно, шириной метров пять. Зубцы делали проход по верху ее метра на полтора Уже. Мы пошли к угловой прямоугольной башне, которая располагалась выше по течению реки. Впереди двигались три человека, которые лучше всех орудовали ножами. Они сперва сняли двух дозорных наверху башни, а потом зачистили внутренние помещения. Внутри башни было три яруса. На верхнем, освещаемым почти догоревшей лучиной, стояли двухъярусные деревянные койки для солдат, на которых теперь лежали семь трупов с перерезанными глотками. В центре стоял стол на козлах, рядом с которым валялся восьмой труп - пожилой, седой мужчина с открытым, беззубым ртом. На лбу и щеке еще не сошли вмятины, потому что заснул за столом, положив голову на руки. Во сне и умер. На среднем уровне, обогреваемом и заодно освещаемом камином, лежали на широкой кровати два командира. На обоих длинные кольчуги, но я был уверен, что они не рыцари. Округлые шлемы и мечи лежали на столе. Рыцарь разместил бы меч рядом с кроватью, под рукой. На нижнем ярусе была кладовая с запасами
продовольствия, дров, булыжников, кольев и большим, законченным, бронзовым котлом, который предназначался для горячей встречи нападающих. Дверь из кладовой выходила на каменную лестницу, которая вела внутрь города. Нам пока туда не надо.
        - Джон, возьми пять человек и забаррикадируй надежно дверь, заставь ее бочками и заложи камнями, - приказал я. - Здесь и будете держать оборону. Если будет совсем туго, сообщишь мне.
        Еще один отряд под командованием Умфры оставил защищать башню наверху. Они должны были вытащить трупы и мебель на стену и сделать завал, чтобы легче было отбиваться.
        Со второй половиной десанта пошел к следующей башне. Там уже поработали мои ребята, зачистили территорию. Башня была круглая, поменьше, в ней несли службу восемь солдат и один командир. Тоже не рыцарь. На его ярусе стоял такой тяжелый перегар, будто здесь выпили и потом заснули не меньше сотни человек. А нашли всего один пустой мех емкостью литра на три. Нудда с пятью человеками я оставил охранять нижнюю дверь, а сам с Рисом поднялся наверх, где мои матросы делали на стене перед башней баррикаду из трупов, кроватей, стола. Затем я расставил людей, чтобы могли обстреливать все походы к башне. Теперь осталось дождаться рассвет и реакцию жителей города на непрошенных гостей.
        Зимой время тянется медленнее. Наверное, тоже замерзает и с трудом передвигается. Я спустился вниз, к горящему камину. Труп командиры-пьяницы унесли, благодаря чему почти полностью исчез запах перегара. Остались только его кольчуга, шлем, меч, одежда и сапоги. В привычке раздевать врага догола кроется, наверное, не только жажда наживы, но и желание унизить.
        Не успел я прилечь и закрыть глаза, как появился Нудд и доложил:
        - Светает.
        Я поднялся с ним на самый верх башни и приказал вывесить «флаг» - сюрко с моим гербом на шесте. Его повесили так, чтобы виден был только осаждающим город. Тоже самое сделали и на угловой башне.
        Ко рву между захваченными нами башнями сразу побежали солдаты графа Анжуйского. Они несли длинные доски, чтобы сделать мостки для преодоления рва, и лестницы, чтобы взобраться на стену. Бежали, как им приказано, молча.
        Их заметили с соседней башни, но тревогу подняли не сразу. Наверное, ждали, что мы сделаем это. Только когда через ров были наведены мостки и первую лестницу перенесли через него и начали устанавливать к стене, на соседней башне затрубили в рог, громко и протяжно. Из нее вышли пять человек с короткими копьями и сразу остановились. Наверное, только что заметили сделанную нами баррикаду. А ведь между башнями всего метров пятьдесят.
        - Убрать их! - приказал я.
        Стражники успели закрыться щитами от летящих стрел. Только не учли, что эти стрелы легко пробивают щиты.
        Внутри города вдоль стены к захваченным башням бежали с двух сторон по отряду солдат, в каждом с полсотни копий. Возглавляли из рыцари. Того, что возглавлял ближний ко мне отряд, я убил выстрелом из арбалета. Следом полегла под стрелами третья часть его отряда. Остальные сразу развернулись и побежали в обратную сторону. Из зоны обстрела унесли ноги всего человек пять. Похожий результат был и со вторым отрядом, который обстреляли люди Умфры.
        А на стену по лестницам поднимались солдаты графа Жоффруа. Когда набралось человек двадцать, я послал их к следующей башне. Следующую двадцатку послал в противоположную сторону. Остальные потом сразу бежали на помощь своим товарищам, одни налево, другие направо. Мои ребята только показывали им направление. Уходить с захваченных нами башен я им запретил. Мы свое дело уже сделали. Дальше пусть другие рискуют и зарабатывают награды.
        Впрочем, никому рисковать не пришлось. Над надворотной башней, через которую шел кратчайший путь к шатру графа Анжуйского, появилась хоругвь командира городского гарнизона. Ее, под рев нескольких рогов, опустили вниз и начали водить из стороны в сторону, сообщая о прекращении сопротивления. Тут же трубы Жоффруа, графа Анжуйского, известили о приостановке боевых действий. Солдаты продолжали подниматься на стену, но дальше не шли. Грабить город ведь не разрешили. Граф Жоффруа умнее супруги, императрицы Мод, не хочет сразу напрягать отношения с жителями своей новой столицы.
        20
        Хотя было завоевано еще не всё герцогство, Жоффруа, граф Анжуйский, не стал откладывать дело в долгий ящик и на следующий день после захвата Руана провозгласил себя герцогом. Точнее, сделал это архиепископ в Руанском соборе, а также все благородные и просто благодарные жители столицы. А что им оставалось делать?! Людям было плевать с высокой колокольни, кто ими правит, лишь бы установился порядок. Раз Жоффруа Анжуйский оказался сильнее, значит, крикнем ему: «Да здравствует герцог!». Победит Стефан, крикнем еще раз. В собор я не сумел протиснуться. Анжуйцы показали, что в придворных маневрах они будут посильнее, чем на поле боя. Главное, что граф Анжуйский видел меня у входа в собор, а во время церемонии ему будет не до мелких вассалов.
        Зато за пиршеским столом оттеснить меня не смогли, потому что места там расписаны четко. Ближе к новоиспеченному герцогу сидели самые богатые бароны, потом - средней руки, в том числе и я. Дальше - мелочь пузатая. Рыцари-вассалы баронов пировали этажом ниже. Мне и сидевшему ниже меня нормандскому барону досталось по отдельной тарелке, медной, а вот дальше одну тарелку давали на двоих. Как мне позже рассказали мои рыцари-валлийцы, им вообще дали одно деревянное блюдо на четверых. Правда, очень большое. Холл, в котором мы сидели, был украшен обоями из тканей, на которых изображалось, как Вильгельм Завоеватель захватывает Англию. Примерно такое же я видел в музее на ковре из Байо. Кто из них у кого содрал - не знаю. Впрочем, это могли быть две самостоятельные версии.
        Начался пир со сладкой выпечки и легкого вина, белого и красного вперемешку. Затем пошло мясо: говядина, свинина, баранина. Дальше начали приносить разнообразную жареную птицу, включая лебедя, к подрумяненной тушке которого приделали белые крылья. «Дичь жареная, не улетит». К птице начали подавать крепленое вино. Если не ошибаюсь, испанское. Музыканты здесь были получше. Да и певцы ничего. Они уже сложили две баллады о том, как герцог Жоффруа захватил Руан. Это, видимо, будущие трубадуры. Или, судя по уровню подхалимажа, уже настоящие?!
        Герцог Нормандский не долго сидел за столом. С небольшой группой приближенных он поднялся на этаж выше, где находились его личные покои. Я тоже ушел. Отправился ночевать в дом богатого купца, где меня разместили на постой, потому что не хотел проснуться утром рядом с незнакомым человеком, который будет дышать мне в лицо застоявшимся перегаром. Мои рыцари ушли со мной. По пути они орали песни на валлийском языке.
        Застолье продолжилось и на следующий день. И на третий. Мы приходили к столам примерно в полдень и уползали поздно вечером. Кое-кто отказывался ползать, ночевал неподалеку от стола и даже под ним. Только на четвертый день перед началом пира меня пригласили к герцогу Нормандскому на беседу. Герцог сидел в дальнем от лестницы конце холла на широком стуле, рассчитанном на двоих, с очень высокой спинкой, причем не украшенной резьбой. Зато стоял стул на помосте, отчего голова сидящего герцога Жоффруа была на одном уровне с моей, хотя я стоял. Рядом за двумя низкими столиками сидели два писца. На стульях и скамьях по обе сторону от герцога расположилась его свита, в том числе и виконт, а нет, теперь уже маркиз Генрих со своим новым учителем Гильомом Конхезием, который называл себя философом. Гильом умел красиво болтать обо всем, включая то, о чем понятия не имеет. На этом и заканчивалась его ученость. Если исходить из того, что философия шляется там, куда пока не добралась наука, то Гильом Конхезий был истинным философом. Видимо, у юноши сейчас был урок ведения государственных дел. В роли преподавателя
выступал отец. Юный наследник явно предпочел бы помахать мечом или хотя бы побегать по двору.
        Жоффруа, герцог Нормандии, взял у сидевшего справа от него писца пергамент и зачитал, какие владения передаются мне в собственность за отвагу и доблесть при захвате Руана. За них я должен буду выставлять каждый год десять рыцарей в полном снаряжении на сорок дней в мирное время и шестьдесят во время войны. Я совершил оммаж и поклялся на серебряном ковчеге, в котором, скорее всего, были кости какого-то бедолаги, выдаваемые за мощи святого, что буду служить верой и правдой и так далее. Количество сеньоров, которым я должен служить верой и правдой, не смотря на принадлежность их к враждебным лагерям, начинало вызывать у меня неконтролируемые приступы смеха.
        - Теперь по поводу денежного вознаграждения, - перешел герцог Жоффруа к более важному для него моменту. - Все причитающееся тебе и твоим людям за службу получишь прямо сейчас, а вот по поводу ста фунтов серебра придется подождать. Ты их получишь в начале лета, - сообщил он и сразу уточнил: - Или чуть позже.
        - А может, учтем их, как щитовые деньги за десять лет службы десяти рыцарей? - предложил я. Получалось за каждого рыцаря по фунту в год, то есть, как за службу в мирное время. - Здесь у вас скоро все закончится, а мне эти десять дет нежелательно было бы уезжать из Англии часто и надолго. Там у нас еще долго будет продолжаться война.
        - Я не против, - облегченно вздохнув, произнес герцог Нормандский.
        Наверное, ему не хотелось обострять отношения со мной, не было желания прослыть правителем, который не сдержал обещание, но и денег тоже не было. А так я со скидкой откупался на десять лет от службы ему, а он оставался при своих ста фунтах серебра, которые пойдут на уплату другим солдатам.
        - Мне говорили, что ты можешь найти выход из безвыходного положения, но я думал, что это касается только войны, - расслабленно улыбаясь, сказал герцог Жоффруа. - Теперь буду знать, что это относится ко всему.
        - Рад, что помог такому умному правителю! - отдарил я комплимент.
        - Мне может понадобиться твоя помощь и в будущем, - теперь уже улыбаясь самодовольно, молвил герцог Нормандский.
        - Если я не буду нести службу другим своим сеньорам, с удовольствием прибуду в Нормандию, - сказал я.
        Даже если у него опять не будет денег, поделится землями. Он конфисковал много чего, что принадлежало сторонникам короля Стефана, а захвачена еще не вся Нормандия.
        Поскольку попировать я смогу и дома, спросил:
        - Герцог не обидится, если я завтра уплыву в Англию? Мне надо собрать оброк со своих владений.
        - Конечно, плыви, - разрешил Жоффруа Нормандский. - До лета мы воевать не будем.
        - А как же я?! - не удержавшись, произнес обиженным тоном маркиз Генрих. - Ты должен был меня тренировать!
        - Сын мой, - вмешался Гильом Конхезий, - для тебя важнее учиться, как управлять подданными.
        - Не горюй, маркиз! - утешил и я. - У нас с тобой еще будет время потренироваться.
        - Вот так всегда! - произнес мальчик обиженно и убежал в один из закутков, примыкающих к холлу.
        Гильом Конхезий пошел за ним.
        - Для моего сына ты даже важнее, чем для меня! - шутливо произнес герцог.
        - Ему надо научиться у отца выдержки, - серьезно сказал я.
        - Научится, - так же серьезно заверил меня Жоффруа, герцог Нормандский и граф Анжуйский.
        Утром я спустился ниже по течению Сены и встал на якорь напротив того места, где располагались мои новые владения. Часть судового экипажа на лошадях следовала по берегу. Мы добрались быстрее, подождали их. Джона я оставил на шхуне за старшего, а с Умфрой, Нуддом, Рисом и двумя десятками лучников отправился в замок.
        Это был мотт и бейли. На обнесенном рвом холме высотой метров пять за деревянным частоколом находился хозяйственный двор с кузницей, конюшней, хлевом, птичником, сеновалом и амбаром. Подъемным мостом, наклон которого был градусов двадцать, он соединялся со вторым холмом высотой метров семь. На мосту были перекладины, как на морском трапе, чтобы ноги не скользили, и перила с обеих сторон. Второй холм тоже окружал ров шириной метров пять. Наверху был деревянный частокол, который ограждал каменный донжон метров шесть на шесть и высотой метров восемь.
        Подъемный мост, по которому можно было попасть через ров в хозяйственный двор, был приподнят. Нас давно заметили и приготовились к встрече. Я остановил коня перед рвом. Стенки его обсыпались сверху. Уверен, что ров уже много лет не чистили. Темная, мутная вода имела тонкую и узкую прозрачную ледяную корочку у стенок. В бойницу деревянной надворотной башни выглянуло голова в полукруглом шлеме. Лицо с седой бородой, но еще темными усами. На теле кольчуга, дешевая, из крупных колец.
        - Кто такие? - спросила голова.
        - Александр, барон Беркет, твой новый сеньор, - ответил я.
        - Мой сеньор - Роберт де Бомон, граф Лестерский, - возразила голова.
        - Жоффруа, герцог Нормандский, конфисковал все земли Роберта де Бомона и раздал их своим вассалам, - сообщил я. - И ты это знаешь не хуже меня. Так что не дури, опускай мост и открывай ворота.
        Голова помолчала пару минут, а затем обернулась и что-то тихо сказала стоявшим позади него. Еще через пару минут заскрипел ворот и мост начал опускаться. Висел он на двух канатах толщиной в руку, изрядно измочаленных. На шхуне я бы такой пустил на кудель для конопатки. Мост тоже требовал ремонта. Только ворота выглядели надежно. Возле них стоял рыцарь, которому принадлежала голова в шлеме, выглядывавшая в бойницу, и у которого правая нога была короче сантиметров на пять, отчего его перекосило вправо. Левой рукой он придерживал ножны меча, чтобы в случае чего быстро выхватить его. Позади рыцаря стояли десять солдат в таких же шлемах, кожаных доспехах, с короткими копьями и большими каплевидными щитами. Все пожилые, наверняка, вояки-инвалиды. В глазах смесь отчаяния и злости. Мой приезд не предвещал им ничего хорошего. Старый гарнизон обычно меняли, а идти им было некуда.
        - Как тебя зовут? - спросил я рыцаря.
        - Фулберт, - ответил он.
        - Показывай вверенное тебе хозяйство, Фулберт, - приказал я.
        Он пошел впереди меня по двору, объясняя, какое строение для чего служит и что в нем находится. В кузнице работали пожилой кузнец и подмастерье - юноша лет семнадцати, который с завистью посмотрел на моих лучников, своих ровесников. В конюшне стояли старый жеребец и две клячи. В хлеву - две коровы и пять коз. Возле птичника копошились полтора десятка кур. В амбаре зерна хранилось только на зиму для гарнизона.
        - Остальное продали по приказу графа, деньги отправили ему в самом начале зимы вместе с оброком, - рассказал Фулберт.
        Роберт де Бомон догадывался, что скоро его владения захватят, поэтому выжал из них все, что мог.
        Полным был только сеновал. Из него принесли сено нашим лошадям, которых я оставил на хозяйственном дворе вместе с лучниками и солдатами замка. Вместе с Умфрой, Нуддом и Рисом поднялись вслед за хромающим Фулбертом по крутому мосту к донжону.
        Сложен он был из местного песчаника. Первый этаж глухой. Там обычно располагают кладовые с припасами и колодец. На второй вел приставной трап с перилами, который в случае опасности затягивали внутрь донжона. На этом этаже находился высокий холл с большим камином, в котором горели дрова и возле которого лежали метровые бревнышки, расколотые вдоль. Посреди холла стояли два сдвинутых стола на козлах, рядом с которыми - четыре лавки с затертыми до блеска сиденьями. В стены вбиты колышки, на которых висели два щита и короткий лук, вызвавший снисходительные улыбки у моих валлийцев. В холле, не смотря на сквозняки, сильно воняло дымом и той смесью запахов, которую придают любому жилью его обитатели. И ведь для кого-то это самое лучшее место на земле… На третьем этаже, более низком, по обе стороны от камина располагались две очень широкие кровати, рассчитанные человек на пять каждая. Рядом с «окном» - узкой бойницы, закрытой ставней, - стояли две трехногие табуретки. Была еще и широкая лавка у дальней стены. На ней сидели четыре женщины, все пожилые. Еще пару женских лиц я видел в жилом надстройке над
конюшней и хлевом, выглядывали осторожно в узкие окошка - дыры в стенах.
        - Моя жена и служанки, - представил Фулберт их, а потом мальчика лет десяти, который стоял рядом со скамьей, - и мой внук Симон.
        - Пойдешь ко мне служить оруженосцем? - спросил я мальчишку.
        - Да, сеньор, - без раздумий и колебаний ответил Симон.
        Дед и баба открыли от удивления рты, но ничего не сказали. Что они могли предложить мальчишке в этой дыре? А мне нужен был заложник, поскольку менять гарнизон не собирался. Фулберт сразу понял это и немного расслабился, что говорило в его пользу. Мне не нужен в кастеляны тупой солдафон.
        - Пусть приготовят обед на всех моих людей, - приказал я Фулберту в присутствии его жены. - Поедим и уедем.
        Уверен, что руководит хозяйством она. Теперь знает, что их не выгонят, так что накормить нас должна на славу.
        Мы с Фулбертом спустились на второй этаж, где я ему рассказал, какие теперь земли будут под его управлением, как и когда буду забирать оброк.
        - В начале лета заставишь почистить и углубить ров, починить мост, частокол и что еще надо - думаю, ты лучше меня знаешь, - приказал ему.
        - У нас вилланы на денежном оброке, - сообщил он. - Работают бесплатно только во время посевной, сенокоса и сбора урожая.
        - В счет оброка и отремонтируешь, - сказал я. - Только не швыряйся деньгами.
        Имелось в виду - не воруй.
        - Как скажешь, сеньор, - судя по потупленному взгляду, правильно понял рыцарь Фулберт.
        - Заведи две пары хороших кобыл, еще одну корову, свиней, гусей и заполни амбар зерном доверху.
        - Сделаю, сеньор, - заверил он повеселевшим голосом.
        Видимо, надоело жить в нищете.
        - Видел когда-нибудь кибитки? - спросил я.
        - Приходилось, - ответил он.
        - Сделаешь две. И сарай для них, - приказал я. - Чтобы не возить их из Англии, когда воевать здесь придется.
        - Кибитка в походе - дело хорошее, - согласился старый вояка.
        Я испугался, что сейчас он начнет вспоминать свои походы, поэтому предложил:
        - Проедем по деревням, посмотрим, что там и как.
        Народ здесь жил покультурнее, что ли. Я бы сказал, что сохранилось больше остатков былого римского влияния. Дома ухоженнее, многие крыты черепицей. На улицах чище. Люди одеты не богаче, но аккуратнее, чем валлийцы и англосаксы. И не такие прямолинейно грубые, потоньше, более податливы, услужливы. Старосты деревень чуть ли не умоляли меня зайти к ним в дом и выпить местного вина. Кстати, не очень хорошего. Как и в двадцать первом веке, нормандские вина в двенадцатом особой популярностью не пользовались. Зато скоро здесь научатся делать хороший кальвадос. Угощаться мне некогда было, поэтому нигде не задерживался. Заметил, что крестьяне смотрят на Фулберта без особой злости и радости. Значит, давит на них в меру. Ехал он на жеребце, которого по моему приказу дал ему на время Рис, оставленный в замке. На своем старом жеребце Фулберт не объехал бы мои владения и за два дня. А так управились часа за три.
        В замке нас ждал обед из козлиного мяса и овощей. Во время еды обговорили с Фулбертом возникшие во время объезда вопросы. Читать и писать он не умел, но память имел отличную. Рыцарь уже понял, что в его жизни начались перемены в лучшую сторону, поэтому приободрился и даже начал покрикивать на служанок и жену.
        Долго не рассиживались, сразу после обеда отправились в обратную дорогу. Я хотел до темноты выйти в море.
        Бабы поплакали, провожая Симона. Зато пацана так и распирало от предчувствия новой, более интересной жизни. Первые интересные впечатления он получил в Кельтском море, где нас прихватил небольшой шторм. Непривычный к качке, Симон позеленел и, перегнувшись через фальшборт подветренного борта, на который кренилась шхуна, принялся блевать так, что чуть не свалился в море. Жизнь умеет подгорчить сладкую конфету.
        21
        Каждый человеческий коллектив имеет собственные, неповторимые черты. Интересы многих людей сплетаются в тесный клубок, накладываются друг на друга, усиливаясь или взаимоуничтожаясь, и в итоге получается самобытная фигура, порой красивая, порой уродливая, а чаще - пятнистая. Для того, чтобы ее переделать, надо поменять большую часть людей, причем несколько раз, потому что вновь прибывшие сразу перенимают старые правила игры, лишь немного меняя их. Такой самобытный коллектив сложился и в моем замке. Все его обитатели уже знают лучше меня, что мне надо и как я должен поступить в той или иной ситуации. Мне иногда даже хочется спросить: «Я правильно делаю?» Они приняли все мои нововведения, научились ими пользоваться, но остались на том же уровне развития общества. Например, вору надо отрубить руку, даже если это голодный подросток, укравший еду. Если я помиловал его, значит, у меня было хорошее настроение. На то я и лорд, чтобы по прихоти нарушать законы. А вот остальным нельзя. Даже моей жене. Зато Фион можно иметь прихоти при ведении замкового хозяйства, а мне - нет. Положено во время поста есть
рыбу - все едят рыбу. Мне, конечно, принесут мясо, если потребую, но назовут его рыбой. Моя жена уже вошла в роль леди. Походка стала вальяжной, голос - уверенным и не предполагающим возражения. Она научилась одеваться со вкусом, а не просто богато. Не поверишь, что всего пять лет назад ходила босиком по берегу моря и собирала всякую полусъедобную живность, чтобы не умереть с голоду.
        Деревни, ставшие моими, тоже изменились. В них появилось больше скота, следовательно, больше продуктов питания и удобрений, благодаря чему выросли урожаи на полях. Да и поля расширились значительно. Крестьяне вырубают леса, выкорчевывают пни и пускают эту землю под пашни и луга. Часть мужского населения деревень ходит со мной в походы и привозит домой деньги. Иногда немалые. Им хочется эти деньги потратить. Есть спрос - будет и предложение. Беркенхед растет буквально на глазах. Я уже собираю с него оброк, как с трех с половиной ленов. Сперва в нем осталась часть военнопленных, которые строили для меня пристань и дорогу вдоль реки. Потом стали приезжать переселенцы из охваченных войной графств. Я, точнее, Тибо Кривой по моему приказу, выделяет им участок леса под пашню и на обустройство. Переселенцы, выражаясь языком двадцать первого века, получают налоговые льготы на два-три года, а иногда еще и товарный кредит: лошадей, коров, овец, коз, свиней. Мы время от времени пригоняем из походов столько скота, что, если продавать его, цены обрушим.
        Особая моя гордость - племенные лошади. Я вывожу крупных тяжеловозов на роль боевых коней и красивых иноходцев для понтов. Этой весной первому поколению жеребят, сыновьям Буцефала, пойдет четвертый год, будем объезжать их и обучать. Но основные результаты племенной работы появятся только года через два-три. Лошадьми занимается Жак. Он в них души не чает, и кони отвечают ему взаимностью. За это Жаку дали в замке прозвище Лошадиный рыцарь. Жак не обижается. Он не сумел или не захотел стать настоящим рыцарем, в отличие от Умфры и Джона, которые уже ведут себя так, будто носят кольчугу в десятом поколении.
        В мои обязанности входит быть судьей на подвластных территориях. Поскольку мне никогда не нравилось судить кого бы то ни было (да не судим буду!), занимается этим Тибо Кривой. Он сошелся с Шусан, так что почти родственник мне. У Тибо просто-таки дар разбирать, кто прав, кто виноват. Что главное, мои вассалы тоже считают, что он хороший судья, хотя иногда, по моему мнению, принимает наиглупейшие решения. Я их отменяю или заменяю на более мягкие. За что меня тоже считают хорошим лордом, справедливым, но добрым.
        Зимой я организовал облаву на волков и две - на оленей. Волков убивали для пользы дела, а оленей - для забавы. Мяса в замке и без них хватало. Просто скучно было сидеть без дела. Когда был в Нормандии, рвался домой, а приехал в замок - и через неделю подумал, что можно было бы и повоевать еще.
        В начале марта переправился с небольшим отрядом на противоположный берег устья реки Мерси, где собрал оброк со своих маноров. Заодно договорился, кто, куда и какую должен проложить дорогу. Жителям будущего Ливерпуля придется еще и пристань построить. Пообещал прислать им в помощь мастеров и рабочих, знающих, как ее делать. Местным рыбакам пристань была ни к чему. Они по дедовской привычке привязывали лодки к сваям, вбитым в дно, или вытаскивали на берегу за зону прилива.
        Зимой в валлийских деревнях жили мои сержанты, обучали местную молодежь тому, чему я научил их самих. Доложили, что есть кого взять в поход. Среди желающих была не только молодежь, но и мужчины за тридцать.
        В середине апреля я собирался отправить посыльных к графам Честерскому, Линкольнскому и Глостерскому, чтобы узнать, когда каждому из них отслужить положенное за лены и сколько взять с собой людей? Не успел, потому что прискакал посыльный. В Линкольне оказались в осаде двое из моих сеньоров - Ранульф де Жернон, граф Честерский, и Вильгельм де Румар, граф Линкольнский. Им понравилось зимовать в Линкольне. Климат там получше, город побольше и «поцивильнее» да и замок понадежнее. Осадил их король Стефан. Не мог он простить графам захват Линкольна. Хороший политик уже и забыл бы о Линкольне или даже добавил что-нибудь к нему, чтобы переманить самого богатого барона в свой лагерь. Но Стефана, видимо, перемкнуло. Он так и не сумел сделать правильные выводу из своей первой осады этого города. А ведь времени всё обдумать у него в бристольской темнице было предостаточно.
        Я вызвал с правого берега Мерси трех вассалов-рыцарей и четыре десятка валлийских лучников. На полуострове Уиррэл набрал еще шесть десятков конных сержантов. Также взял с собой всех замковых рыцарей и оруженосцев, оставив только Жака на хозяйстве. В таком составе, при трех кибитках, нагруженных съестными припасами и запасными копьями и стрелами, ускоренным шагом двинулись в Линкольн.
        Почти всю дорогу шел дождь, мелкий и всепроникающий. Благодаря ему быстрее росла трава, которая была необходима нашим лошадям. Больше ничего хорошего о дожде не могу сказать. Я уже начал пересматривать свое отрицательное отношение к прошлогоднему жаркому, сухому лету. Мне не угодишь…
        На постой расположились в деревне Баултхем. Староста, почесывая плешь на грушевидной голове, привычно пожаловался, что в прошлом году из-за засухи урожай был не очень. Знал, что не сбавлю оброк, как бы для очистки совести говорил. Я для очистки совести посочувствовал, но не более того. Гилберт, который присоединился к нам утром, рассказал, что в его деревне дела идут нормально, прошлое жаркое лето снизило урожай зерновых, зато овощи удались на славу. Свояк раздобрел и обзавелся начальственным видом. Я сразу представил, как он разъезжает по своему манору, а крестьяне кланяются ему. Краген родила еще двух детей, девочек, о чем Гилберт сообщил вскользь, как о событиях малозначительных.
        Прибыли мы вовремя. Высланные вперед дозоры доложили, что к деревне идет отряд конных и пеших, примерно полсотни человек. Встретили из на открытом участке возле деревни. Часть моей засады расположилась в лесу, из которого отряд вышел, а остальные - между деревенскими домами. Для меня было важно, чтобы никто не ушел. Рано королю Стефану знать, что здесь находится вражеский отряд.
        На этот раз я не стал стрелять из арбалета. И так по полврага на каждого моего лучника. Люди короля выскакали и выбежали из леса, разделившись на три группы. Одна двигалась по дороге, а две другие собирались взять деревню в клещи, чтобы никто не убежал.
        Я в сопровождении рыцарей и оруженосцев, одетых в сюрко с моим гербом, расположился за первым домом. Когда все три вражеские отряда достаточно удалились от леса, выехал из-за дома на дорогу. Медленно, спокойно. На дороге остановился. Мне показалось, что кони скакавших к деревне грабителей затормозили сразу всеми четырьмя копытами. Они уже знали, во что для них обернется встреча со мной. Я не обманул их ожидания, махнул рукой, давая команду начать расстрел.
        Некоторым досталось сразу по несколько стрел. Считать валлийцы так и не научились. Зато стреляли быстро. Не прошло и трех минут, как не осталось ни одного стоячего врага. Поскольку я приказал пленных не брать, раненых добили. Этим занимались в том числе и оруженосцы. Пусть привыкают к крови и смерти. Симону достался молодой парень, раненый стрелой в грудь. Пацан ударил его облегченным, укороченным копьем в лицо один раз, второй, третий. Последние два удара явно достались трупу. Ко мне Симон вернулся, держа копье так, чтобы я увидел кровь на острие. Из пацана получится рыцарь: его хвастливость равна только его жестокости. Сразу вспомнил, как после боя с гуннами я также демонстрировал окровавленное копье.
        Убитых обобрали и свалили в овраг, который крестьяне засыпали землей и камнями. Работали они с огоньком. Наконец-то поняли, за что столько лет платили оброк.
        Вернулась разведка и доложили обстановку возле Линкольна. Город обложили с трех сторон. С четвертого была река. С юга расположился отряд лондонцев, человек около пятисот. Они насыпали вал между своим лагерем и городом. Особенно высоким вал был напротив замка. Службу лондонцы несли безалаберно, собак не имели. С запада осаждал король Стефан. Здесь вал был пониже, зато имелся и второй, прикрывающий лагерь с тыла. В лагере расположились человек семьсот, в основном рыцари. На севере находился Вильгельм Ипрский, графа Кентский, со своими наемниками в количестве чуть меньшем, чем лондонцев. Там тоже защитились валами с двух сторон. Получается, что лондонцев поставили на самый опасный участок. Наверное, они самые незаинтересованные в возвращении императрицы Мод на престол Англии.
        Ночью мы наведались к ним в гости. Я больше не принимал участия в резне. Остался вместе со свитой из рыцарей и оруженосцев метрах в пятистах от лагеря лондонцев. Мы должны были прикрыть отступление, если лондонцы поднимут тревогу. Моросил дождик, довольно холодный. Или мне так показалось, потому что сидел без движения.
        Тревогу никто не поднял. Лондонцы слишком рано возомнили себя матерыми вояками. Им еще надо долго и многому учиться, чтобы стать хорошими солдатами. В первую очередь - дисциплине. А также не вмешиваться в разборки рыцарей, сражаться только за свои привилегии.
        Мне доложили, что путь свободен, и я со свитой поехал к замку. Из-за дождя было темно и паскудно. Я не видел трупы, но мой конь не наступил ни на одного. Вряд ли он видел в темноте лучше меня. Наверное, ориентировался по запахам. По лагерю лондонцев сновали мои люди, собирали трофеи. Понимали, что много не смогут унести, поэтому выбирали самое ценное.
        Я заехал на вершину вала напротив замка. Стен его не было видно, чему я порадовался. Значит, и меня не увидят и не пульнут с перепугу из арбалета.
        - Эй, в замке, - негромко позвал я.
        После паузы ответили:
        - Чего тебе?
        - Позови графа Вильгельма.
        - А кто ты такой? - спросили из темноты.
        - Византиец, - ответил я.
        - Точно Византиец? - спросил тот же голос.
        - Можешь подойти и проверить, - сказал я. - Только поспеши, мне некогда ждать.
        - Сейчас позовут, - послышалось со стороны замка.
        Ждал я минут пятнадцать-двадцать. Замерз окончательно. Даже пожалел, что пришел на помощь таким тормознутым.
        - Александр, ты здесь? - послышался со стороны замка бодрый голос Вильгельма де Румара, графа Линкольнского.
        - Здесь, - ответил ему.
        - Быстро ты добрался, - сказал граф Линкольнский. - Мы ждали тебя дня через два.
        - Боялся, что всех врагов без меня перебьете, - шутливо произнес я.
        - Не бойся, на твою долю хватит! - весело заверил Вильгельм де Румар. - Сколько у тебя людей?
        - Девять рыцарей и сотня сержантов и лучников.
        - Маловато, - огорчено произнес граф Вильгельм. - Подожжем, когда подойдет граф Глостерский, тогда и нападем все вместе.
        - Пока граф Глостерский подойдет, здесь уже не с кем будет воевать, - предположил я.
        - Как это не с кем?! А куда они денутся?! - удивленно поинтересовался граф Линкольнский.
        - Когда рассветет, увидишь, - ответил я. - Было бы неплохо, если бы ты утром прошел через лагерь лондонцев и напал с фланга на королевский.
        - Да я не против, - произнес Вильгельм де Румар, - только ведь не дадут они пройти без боя.
        - Мне дали и тебе дадут, - сказал я.
        - А как ты прошел к нам? - наконец-то спросил граф.
        - Утром увидишь, - повторил я и посоветовал: - А пока подготовься к вылазке.
        - Ты тоже нападешь? - спросил он.
        - Я нападу в другое время и в другом месте, - ответил ему. - Увидимся, когда снимут осаду.
        22
        Ее сняли в полдень. Как мне доложили мои разведчики, на рассвете Вильгельм де Румар, граф Линкольнский, с сотней рыцарей и сержантов сделал налет на лагерь короля Стефана. Они тихо проехали через лагерь лондонцев и напали на людей короля, которые только проснулись. Убили не многих, но шороху навели достаточно. Король на этот раз удирать не стал, организовал оборону. Его особо не атаковали. Люди графа Линкольнского перебили тех, кто трусливо убегал, а заодно порубили баллисты и катапульты, и вернулись в город. К полудню войско короля Стефана закончило похороны и сборы и направилось на юг, в сторону столицы.
        Я не был уверен, что они так быстро передумают осаждать Линкольн и пойдут именно на юг. Просто нам в эту сторону было удобнее отступать. Сперва расположились в лесу у римской дороги на дневку, чтобы выспаться и приготовиться к следующей ночной вылазке. Когда разведка доложила, что король Стефан понял, что Линкольн для него - роковое место, в третий раз влип, я сразу приготовил засаду. Места здесь были не очень удобные для таких мероприятий. Метров на сто пятьдесят по обе стороны дороги деревья вырубили. Исходили из дальнобойности обычного лука. Стрела, пущенная из длинного лука, на такой дистанции пробьет любой доспех. Только надо ли мне окончание войны?! Ведется она не на моих землях, за исключением ленов под Уоллингфордом. Участие в ней меня пока не напрягает. Наоборот, делает все богаче. Да и отряд короля Стефана может не струсить, поскакать на лучников. А в лесу и всадники, и лучники окажутся в не самых лучших условиях для боя. Причем у первых будет небольшое преимущество. Поэтому решил не нападать на основные силы короля Стефана.
        Король ехал метрах в двухстах позади авангарда из сотни конных сержантов. Вид у него был печальный. Люди двенадцатого века крепко верили в божий суд, а король был истинным сыном своей эпохи. Он в Линкольне дал клятву Ранульфу де Жернону, графу Честерскому. Дважды нарушал эту клятву и дважды был наказан. Сегодня он отделался легким испугом. Уверен, что за гибель лондонцев совесть его не мучила. Следом за королем двигался его личный обоз. Затем скакали рыцари Вильгельма Ипрского, графа Кентского. Их командир тоже был не весел. Обычно он не отходил от короля, как верный пес, ожидающий подачки, а сейчас, видимо, не хотел лишний раз попадать на глаза, чтобы не нарваться на пинок, заслуженный или нет. Следом, отстав метров на двести, топала пехота. Строй не соблюдали. Многие поснимали шлемы, потому что дождь прекратился, пригрело солнце и стало парко. За ними ехали возки, запряженные одной лошадью, которые везли провиант и прочие запасы. Замыкали этот обоз три специально сделанные телеги, в которые были впряжены по две лошади и на которых везли по баллисте. Эти телеги отстали от возков метров на сто. В
авангарде, отстав еще на сотню метров, шагали около двухсот копейщиков, судя по бравому и ободранному виду, наемники из Фландрии. Командовали ими три рыцаря, которые скакали на вороных лошадях. Я было подумал, что кони фризские. Нет, мелковаты.
        - Нападете на телеги с баллистами и приведете их сюда, - приказал я оруженосцам. - А мы вас прикроем, если что, - добавил я и махнул рукой лучникам: начинайте.
        С обеих сторон в пехотинцев полетели стрелы. Кто-то успел их увидеть и закрылся щитом или упал на землю, кто-то нет и упал мертвым или раненным. Кони под всеми тремя рыцарями были убиты. Один из них, экипированный получше, наверное, командир, успел соскочить с падающего жеребца и попытался организовать контрудар, но его никто не слушал. Копейщики, как стадо испуганных баранов сперва ломанулись назад, потом побежали вперед, но строй их быстро редел, пока последние несколько человек не упали одновременно, получив в спину по несколько стрел. На дороге остались стоять трое рыцарей. Они образовали треугольник, прикрывшись щитами и приготовив мечи. Выглядели грозно. Особенно, если учесть, что стрела из длинного лука прошибет насквозь и щит и того, кто его держит. Метрах в ста пятидесяти впереди них наши оруженосцы разворачивали телеги с баллистами. Двое возниц валялись мертвыми, а третий улепетывал по дороге. За ним гнался на коне Симон. Да, из мальчишки получится рыцарь: достаточно глуп. Если доживет до посвящения. Впрочем, никто не собирался его атаковать. Ехавшие впереди возки резко ускорили ход.
Кнуты так и хлестали по лошадиным крупам.
        Я вместе с девятью своими рыцарями выехал на дорогу. Направился к трем, стоявшим на дороге врагам. Оружие мы не доставали. «Кольчужники» очень трепетно относятся к своим жизням, зря ими не рискуют. Увидев рыцарей, они, догадываюсь, облегчено вздохнули и сразу сдались в плен.
        - Кто старший? - спросил я, глядя на того, которого принял за командира.
        Это был мужчина лет двадцати семи с густой темно-русой бородой, которую на левой щеке наискось разделял красный шрам шириной не меньше сантиметра и длиной три-четыре. Шлем у него был маленький, без наушников и нащечников, зато кольчуга длинная и с рукавицами, а на ногах шоссы. Каплевидный щит был недавно перекрашен. Не знаю, какой был раньше фон и какой нанесли сверху, но получился серо-буро-малиновый. От умбона расходились перекладины креста, которые, как догадываюсь, должны были быть золотыми, но получились цвета детской неожиданности.
        - Я старший, - ответил он и представился: - Рыцарь Марк. - Поглядев на мой сюрко, спросил: - А ты Византиец?
        - Угадал, - ответил я с усмешкой.
        - Граф Вильгельм так и сказал утром, что без тебя там не обошлось, - попытался польстить мне рыцарь Марк.
        - Граф Кентский - умный человек, - согласился я. - Сколько он за вас заплатит?
        - Не знаю, - ответил Марк. - Фунтов тридцать за троих.
        - А пятьдесят? - спросил я.
        - Это вряд ли, - уверенно ответил рыцарь.
        Что ж, тогда попробуем получить с короля Стефана.
        - Тибо, возьми Жана и Ллейшона и скачи к королю, - приказал я. - Скажешь, что у меня в плену три рыцаря, и я готов обменять каждого на щитовые деньги за королевские лены за год. Итого получится три года.
        Тибо Кривой в сопровождении двух оруженосцев поскакал выполнять мой приказ, а мы остались наблюдать, как мои лучники шмонают жмуриков и добивают раненных. Человек двадцать оказались живыми. Их разоружили и раздели до штанов и рубах и заставили перетаскивать трупы в ложбину неподалеку от дороги. У меня странная любовь наводить чистоту и порядок на поле боя. У трех рыцарей тоже забрали оружие и доспехи. Они стояли рядом с нами и без эмоций смотрели на бывших своих подчиненных, живых и мертвых. Такова война: кто-то побеждает и забирает добычу, кому-то уже ничего не надо, а кому-то придется начинать сначала.
        - Граф, тебе не нужны рыцари? - спросил Марк.
        - Я всего лишь барон, - ответил ему, - и предпочитаю нанимать только тех, кого знаю хорошо, или тех, кого порекомендуют мне люди, которым я верю.
        - Все правильно, - сказал он, - но если вдруг…
        - Всякое может быть, - согласился я. - Где тебя найти?
        - Даже и не знаю, где и когда буду, - ответил он. - Кинешь клич, что нужны рыцари, и мы сами тебя найдем. Говорят, удача поцеловала тебя в темечко.
        Я впервые слышал такое выражение. Не знаю точно, что значит поцелуй удачи именно в темечко, но, скорее всего, что-то связанное с умом, сообразительностью, а может, хитростью. Ведь монахи, у которых выбрито темя, числятся здесь жуткими пройдохами.
        Со стороны Линкольна появился отряд из десяти всадников. Наверное, разведка. Они остановились, увидев моих людей, а потом заметили меня. Во главе отряда скакал Вильгельм де Румар, граф Линкольнский. Он был в купленной у меня кольчуге с крестом на груди и на купленном у меня арабском жеребце. Конь этот не предназначен для боя. Зато удирать на нем хорошо. Вряд ли кто догонит.
        - Опять ты опередил меня! - шутливо обиделся граф Линкольнский. - Я собирался ударить в хвост королю Стефану, а хвоста-то и нет больше!
        - Еще туловище осталось, - подначил я.
        - На туловище у меня силенок маловато, - честно признался Вильгельм де Румар. - Далеко они ушли?
        - Вроде бы далеко, - ответил я. - Послал разведку, скоро узнаем.
        - Опять мы ему надрали задницу! - не удержавшись, радостно похвастался граф Линкольнский. Он заметил баллисты и спросил: - Ты кому сейчас служил - мне или Ранульфу?
        От моего ответа зависело, кто получит треть трофеев.
        - Мне без разницы, - ответил я.
        - Если мне, то можешь считать, что отслужил всё, - предложил граф Вильгельм.
        - Согласен, - без колебаний сказал я.
        - Мне как раз нужна большая баллиста, - признался он. - Давно хотел поставить на замковой башне, чтобы боялись ко мне близко подойти.
        А я давно хотел поставить на каждую башню по небольшой баллисте. Ладно, ограничимся двумя башнями, которые на берегу реки Беркет.
        - И оружие не помешает, - продолжил граф. - Вы в лагере лондонцев много взяли?
        - Не очень, - ответил я. - Мы же в темноте работали, много чего упустили.
        - Мои там собрали неплохо, - признался Вильгельм де Румар. - Ладно, будет считать, что за лагерь лондонцев мы квиты. Отдашь треть из захваченного здесь.
        Он посмотрел и на трех пленных рыцарей. С них доля сеньору не полагалась, все шло захватившему. Если бы были знатные, мог бы выкупить или обменять. Но эти явно не были достойны графского внимания.
        Тибо вернулся с согласием короля Стефана на обмен. Кто бы сомневался?! Короли жутко не любят раздавать наличные, зато легко расстаются с будущими налогами, пошлинами и прочей собственностью, в данный момент виртуальной. Сопроводить пленных к королю я послал десяток сержантов.
        Оруженосцам Жану и Ллейшону сказал:
        - Вы хорошо проявили себя сегодня. Станьте на левое колено. - Я достал саблю из ножен, ударил клинком плашмя по плечу сперва Жана, потом Ллейшона, произнося долгожданную для них фразу: - Встань, рыцарь!
        При этом меня абсолютно не мучила совесть, что сам я рыцарем не являюсь, поскольку не был посвящен. Впрочем, те, кто ввел этот обряд, тоже ведь сами не проходили обряд посвящения.
        23
        Ранульфу де Жернону, графу Честерскому, я пока был не нужен. Он отвалил нам наградные: пятьдесят фунтов - мне и сто - моему отряду. И разрешил проводить еженедельную ярмарку в Беркенхеде. Вообще-то, давать такое разрешение может только король, но Честерская марка - территория с особым статусом, поскольку является приграничной, где почти постоянно идет война. Граф Честерский теоретически подчиняется королю, а на практике является полновластным правителем. Тем более, во время войны с королем. Насколько я знаю, Ранульф де Жернон не отдает королю Стефану налоги, собранные в марке от лица королевской власти, и пользуется королевскими лесами, как своими собственными.
        Я отправился отслуживать Роберту, графу Глостерскому. По пути заехали в замок, оставили трофеи. Валлийцев с правого берега Мерси я отправил по домам, оставил только конных сержантов. Новобранцы показали себя с хорошей стороны, пообещал взять их в следующий поход, когда потребуется много лучников. Пока пусть занимаются хозяйством и хвастают трофеями перед односельчанами. Я отпустил домой Гилберта и оставил в замке Тибо Кривого. Когда замковая стража под его командованием, мне спокойней спится.
        Возле Бристоля собралась внушительная армия. Здесь уже знали, что король Стефан удрал с позором из-под Линкольна. Пошли разговоры, что бог отвернулся от него, что правда на стороне императрицы Мод. Она все еще сидела в замке Уоллингфорд. Видимо, оттуда королевский трон казался ближе, чем из Бристоля. Те, кто привык держать нос по ветру, а таких среди рыцарей было большинство, в очередной раз клялись графу Глостерскому, что будут служить ему верой и правдой. Он делал вид, что верит им. А мне за партией в шахматы, признался:
        - Странно, что тебе, чужеземцу, я верю больше, чем людям, которых знаю с детства.
        - Может, и мне бы не верил, если бы знал с детства, - отшутился я.
        - Кто знает… - философски молвил он, делая неверный ход.
        Партию он проиграл, но не расстроился.
        - Что-то мне подсказывает, что в этом году не будет активных боевых действий, - поделился граф Роберт своими мыслями. - Ты отбил у короля охоту нападать, а у меня не хватает сил, чтобы осадить Лондон. Поскорее бы Жоффруа захватил всю Нормандию!
        - Не думаю, что это случится скоро: у него проблемы с деньгами, - высказал я свое мнение.
        - Это проблема всех правителей, - отмахнулся граф Глостерский. - Что ж, займемся пополнением казны, чтобы было на что воевать в следующем году.
        Пополняли казну мы набегами на деревни сторонников короля Стефана. Эта работа очень нравилась моему отряду. Добычи не много, зато и риска никакого. За месяц, который я должен был с девятью рыцарями отслужить графу за пять ленов, мы набрали большое стадо разного скота и набили всяким барахлом три кибитки и несколько захваченных возков. Со всем этим скарбом медленно и долго добирались домой.
        После трехдневной пирушки я отпустил рыцарей с правого берега Мерси по домам. Заодно переправил туда часть трофейного скота, раздал в долг крестьянам своих новых деревень. Пусть богатеют. Будет что с них состригать в будущем. Заодно проверил, как идет строительство дорог и пристани в Ливерпуле. С дорогами пока было неважно, а вот пристань уже заканчивали. Приятно было осознавать, что закладываешь один из крупнейших портов Великобритании. Жаль, что в двадцать первом веке я не знал, что приложил руку к созданию Ливерпуля. Наверное, не плюнул бы лишний раз на тротуар.
        Жители Беркенхеда очень обрадовались, что у них теперь будет еженедельная ярмарка. И мне достанется часть доходов от нее. Я отдал эти доходы на три года на откуп самому крупному беркенхедскому купцу. Смысл откупа в том, что купец платит мне оговоренную сумму, а сколько он соберет - это его дело. Главное, чтобы действовал по закону. На счет этого можно было не сомневаться: донесут мне сразу же. Да и честным путем неплохо должен заработать. Городишко растет не по дням, а по часам.
        Как и монастырь бенедиктинцев, который там строится на деньги графа Честерского. Сооружение будет основательное. В том числе и в военном плане. Бенедиктинцы, в отличие от других монашеских орденов, занимаются не только молитвами, но и переписывают рукописи, то есть, распространяют знания. Еще монастыри бенедиктинцев, как и других монашеских орденов, выполняли функции гостиниц, госпиталей, библиотек, школ. Я решил, что это нужное заведение, и, не смотря на свои атеистические взгляды, выделил монастырю десять фунтов серебра на расширение школы. Я хотел, чтобы жители моих деревень были грамотными людьми. Хотя бы умели сосчитать, сколько человек во вражеском отряде. Будущий аббат монастыря Гамон де Маскай, контролирующий строительство, обозвал меня истинным христианином. Я договорился с ним, что монахи перепишут для меня несколько рукописей: Гомера, Аристотеля, Платона, Геродота, Тацита, Вергилия, Овидия и т. д. Не бесплатно, конечно. Аббат не знал и половины имен, которые я перечислил, но обещал расспросить о них более, как он выразился, сведущих монахов. Еще больше удивило Гамона де Маская, когда я
попросил переписать авторов-греков как на латыни, так и на греческом. В его глазах читалось: куда катится мир, если рыцари знают латынь и греческий?!
        Не успели мы отдохнуть после похода, как прискакал курьер от Ранульфа де Жернона, графа Честерского. У графа появился настырный противник Роберт Мармиум. Этот тип называл себя рыцарем, но действовал, как обыкновенный бандит. Он захватил монастырь возле Ковентри, выгнал оттуда монахов, ограбил церковь, а затем принялся методично разорять деревни графа Честерского. Не знаю, когда, сколько и на какое место насыпал ему соли Ранульф де Жернон, однако точно могу сказать, что место и количество были выбраны удачно. В действиях Роберта Мармиума чувствовались не столько естественная в эту эпоху жажда наживы, сколько желание досадить как можно больнее. Он не просто грабил и сжигал деревни. Он зверски убивал людей и развешивал изуродованные трупы на деревьях, передавая таким образом привет графу Ранульфу. В его отряде было не больше сотни человек. Только вот засели они в укрепленном монастыре. Графу Честерскому с его четырьмя сотнями солдат и рыцарей не хватало силенок на штурм. Или смелости.
        - Я предлагал ему сразиться равными отрядами. Он выехал с дюжиной своих. Когда столько же моих рыцарей поскакали на него, то попали в ловушку - яму с кольями, - рассказал мне Ранульф де Жернон. В заключение сообщил невероятную по его мнению подробность: - Они добили раненых рыцарей.
        - Значит, и мы с ним церемониться не будем, - предложил я.
        - Делай с ним, что хочешь, - разрешил граф Честерский. - Как только убьешь его, считай, что отслужил мне в этом году. И получишь сто фунтов серебра.
        Четыре дня я наблюдал за Робертом Мармиумом. Это был плотный мужчина с широким круглым лицом, заросшим густой рыжей бородой. На нем кроме кольчуги было подобие бригантины. Конь, правда, мелковатый и серой масти. За это время Роберт Мармиум дважды выезжал из монастыря в сопровождении десятка всадников. Открывались ворота монастыря, из них резво выскакивал отряд во главе со своим вожаком. Они отъезжали метров на двести, потом поворачивали и скакали вокруг монастыря. Как только к ним устремлялись наши рыцари, сразу отступали под стены, на которых стояли наготове арбалетчики. Вообще-то несколько лет назад церковь осудила арбалеты, как варварское оружие. Болты ведь пробивали любую броню, не щадили рыцарей, а на войне должны погибать только крестьяне. Людям Мармиума было плевать на церковь и рыцарей. Впрочем, погоня останавливалась вне зоны действия арбалетов еще и потому, что боялись попасть в ямы-ловушки. Где они и сколько их - никто не знал. Зато Роберт Мармиум знал и умело этим пользовался. Ему доставляло удовольствие дразнить Ранульфа де Жернона. Завидев графа, он останавливался и начинал орать
оскорбления, перемежая их зычным гоготом. Обычно непрошибаемо спокойный граф Честерский сразу разворачивал коня и уезжал к своему шатру.
        Я догадался, что существуют метки, по которым Роберт Мармиум определяет, где находятся ловушки. Вот только никак не мог понять, что именно служит ими. Трава везде была одинакового цвета. Нигде не торчали ветки или колышки, не трепетали на ветру лоскутки, привязанные к кустикам. Не думаю, что использовалась система створов: слишком сложно для отморозков, не знакомых с геометрией. Этими мыслями я и поделился с Умфрой и Джоном.
        - Но ведь как-то обозначил, - закончил я. - Как?
        - Ветками, - ответил после паузы Умфра.
        Я считал его поумнее, поэтому и спросил ехидно:
        - И где же они?! Покажи.
        - Лежат на земле, - ответил Умфра. - Мы так обозначаем, где находится схрон.
        Поскольку на вересковых пустошах трудно спрятаться, валлийцы научились делать подземные убежища. Когда враг оккупировал их территорию, они отсиживались днем в убежище, а ночью выходили на дело. Увидев такой схрон, я понял, у кого в будущем научатся спецназовцы. Сперва вырезали толстый слой дерна в форме квадрата. Потом выкапывали вертикальную шахту, которая вверху была Уже вырезанного квадрата, чтобы он лег на края и выдержал вес человека. На глубине человеческого роста шахта уходила вбок и расширялась. Оттуда выводили на поверхность вентиляционное отверстие, которое маскировали камнем или колючим кустом.
        Ночь выдалась лунной, и я послал несколько валлийцев под стены монастыря, чтобы нашли метки и переложили их. Передвигаться ползком я их научил. С заданием они справились быстро.
        На следующее утро я попросил Ранульфа де Жернона, графа Честерского, появиться возле монастыря в сопровождении внушительной свиты. Он должен был делать вид, что решает, где удобнее напасть. Граф Ранульф отнесся к своей роли очень ответственно. Я скакал рядом с ним. Если бы не знал, то подумал бы, что он, действительно, собирается штурмовать монастырь. Граф Честерский останавливался, обсуждал с рыцарями сильные и слабые места монастыря. Кроме нас двоих никто не знал, что это игра, поэтому другие рыцари давали дельные и не очень советы.
        Открылись ворота, и выехал Роберт Мармиум со своей свитой из десятка всадников, чтобы отвести душу, оскорбляя графа, или заманить его в ловушку. Все шло, как в предыдущие разы. Роберт Мармиум выпендривался, следуя за нами на удалении. Он не сразу заметил, что с тыла к нему приближается другой отряд рыцарей. Тут еще мы повернули и поскакали на него. Роберт Мармиум помахал графу рукой, пожелал Ранульфу де Жернону поиметь кое-что кое-куда и поскакал под стены монастыря, заманивая нас в ловушку.
        Его конь свалился в яму первым. Со стороны это было забавное зрелище. Серый конь как бы нырнул. Всадник даже не успел сообразить, что происходит. Следом упали еще двое. Видимо, мои ребята положили метки на самый край ямы, поэтому большая часть отряда миновала ловушку, добралась до стен. Там они не стали задерживаться, сразу поскакали к воротам.
        Мои лучники приблизились к яме метров на сто пятьдесят. Они были вне хоны поражения арбалетчиков, зато сами могли свободно поразить тех, кто оказался в ловушке. Оттуда попытался вылезти рыцарь из свиты Мармиума. Сразу получил три стрелы в спину и скрылся из вида. Роберт Мармиум не появлялся. То ли не мог выбраться, то ли решил отсидеться до темноты.
        Мне не хотелось давать ему шанс улизнуть, поэтому приказал моим лучникам обстреливать арбалетчиков. Арбалетчики могли стрелять из укрытия, но лучники били дальше. Вскоре они зацепили пару арбалетчиков, и у тех пропало желание участвовать в перестрелке, ушли со стены.
        Я слез с коня и, прикрываясь щитом и держа в руке саблю, пошел к яме. В меня выстрелили всего один раз. Болт летит не так быстро, как пуля, поэтому его можно заметить и уклониться или подставить щит под углом, чтобы получился рикошет.
        Роберт Мармиум сидел на дне ямы. Шлем слетел с головы, сполз и кольчужный капюшон. Волосы на голове были не такими рыжими, как борода, и с сединой. Рядом с ним бился серый конь, налетевший брюхом на острый кол, вбитый в землю. Еще один конь, гнедой, нарвавшись на такой же кол грудью, сразу умер. Он напоминал бабочку, приколотую иголкой. Третий, тоже гнедой, стоял в яме вроде бы живой и здоровый. Рядом с ним лежал ниц его всадник. Судя по неестественно вывернутой правой руке, мертвый. Убитый стрелами валялся у дальней стены ловушки.
        - Вылезай, - приказал ему. - Граф Честерский хочет пообщаться с тобой.
        - Мне и здесь неплохо, - сообщил Роберт Мармиум.
        - Если не вылезешь, лучники расстреляют тебя прямо в яме, - сообщил я.
        - А какая мне разница, где сдохнуть?! - произнес он, но в глазах жила надежда, что и на этот раз сумеет выкрутиться.
        Я передумал прыгать в яму и повторил:
        - Вылезай.
        - Помоги мне, - требовательно произнес Роберт Мармиум.
        - Подойди к краю, - сказал я.
        - Не могу, у меня нога сломана, - сообщил он.
        - А ты через «не могу», - посоветовал я, поглядывая на стены монастыря, чтобы не прозевать болт.
        Роберт Мармиум, кряхтя, переместился на заднице до стены ямы возле того места, где стоял я. Видимо, у него, действительно, сломана нога. Что ж, мучиться ему не долго осталось. Придерживаясь руками за обсыпавшуюся стену ямы, Роберт Мармиум встал. Пальцы рук были короткими и толстыми, а тыльные стороны ладоней - в веснушках.
        Теперь я мог достать до него саблей. Поскольку он не рыцарь, а пес бешеный, поступил с ним надлежащим образом - рубанул по шее коротко и сильно. Голова сразу отлетела, упала на дно ямы и перекатилась, замерев на правом ухе. Туловище стояло несколько мгновений. Из перерубленной шеи толчками выплескивалась густая кровь. Затем ноги подкосились, руки опали. Туловище прислонилось к стенке ямы и сползло по ней вбок, оставляя за собой темную, влажную полосу на сухой желтоватой глине.
        Отступал к своим я спиной, боясь пропустить выстрел из арбалета. Никто в меня не выстрелил. Наверное, не нашлось желающих отомстить за смерть командира. Если человек подонок, то он такой со всеми, в том числе и со своей командой.
        Ранульф де Жернон сразу рассчитался со мной. В отличие от сводного брата, граф Честерский всегда возил с собой приличные суммы наличными. После этого он свернул лагерь и отправился в сторону Линкольна.
        Я со своим отрядом поехал следом. Когда монастырь скрылся из вида, мы повернули в лес, обогнули его и устроили засаду на дороге, ведущей в другую сторону. Я решил, что банда Роберта Мармиума не поедет туда же, куда граф Честерский, а мимо монастыря проходила всего одна дорога.
        Они появились рано утром. Десяток всадников и человек восемьдесят пехоты, арбалетчиков и копейщиков. У всадников к седлам приторочены большие узлы с награбленным, а пехота несла свою долю в заплечных мешках Они двигались быстро и пока одним отрядом, хотя всадники уже были как бы сами по себе. Как только выберутся туда, где еще не знают об их «подвигах» и где им ничего не угрожает, сразу рассыплются в разные стороны.
        Мы им не дали это сделать. Всадников перебили первым же залпом. Пехота продержалась чуть дольше. Пленных не брали. Не скажу, что мои ребята такие уж истовые христиане, но церкви старались не грабить и святотатцев наказывали. Среди трофеев оказалось много вещей из монастыря. Хозяйственную утварь из серебра и бронзы мы поделили, а все предметы культа решили отдать в беркенхедский монастырь.
        24
        До следующего года я был свободен, поэтому решил отправиться в рейс. Не столько за добычей, сколько пошляться по свету. У меня начинается зуд в самых неожиданных местах, когда долго сижу на берегу. Шхуну вытащили на берег, проконопатили и просмолили, заменив несколько подгнивших досок. Она растеряла новизну, как бы заматерела, отчего казалась прочнее, надежнее. И пахла теперь больше морем, чем берегом. Затем спустили ее на воду и загрузили припасами и водой.
        Почти весь экипаж составляли те, кто не участвовал в сухопутных походах, а треть вообще были новички. Я давал им возможность приобрести морской и боевой опыт и немного подзаработать. Из рыцарей взял только Умфру, Джона, Нудда и Риса. Тибо Кривой остался охранять мои владения и вершить праведный суд, а Жак - обучать новых рыцарей Жана и Ллейшона, а также оруженосца Симона.
        Первым делом мы запаслись мясом в проливе Святого Георга. Ирландцы уже не боятся меня, а принимают, скорее, за стихийное бедствие. Ну, не повезло, попались на моем пути, отдали часть товара. Потерю четырех бычков и десятка свиней в итоге возместят покупатели. На этот раз мы запаслись сеном, поэтому резали скот без спешки, по мере необходимости.
        Из Кельтского моря я проложил курс сразу на северо-западную оконечность Пиренейского полуострова. Атлантический океан встретил нас приветливо. Дул сперва западный ветер, который приносил дожди и пополнял наши запасы пресной воды, затем сменился на северо-западный, довольно свежий. Наша скорость подросла узлов до шести-семи. Постепенно становилось все теплее, пока не стало совсем жарко.
        На четвертые сутки в полдень я определил широту. Мы были почти на одной широте с северной оконечностью Пиренейского полуострова. Я приказал взять левее, чтобы «зацепиться» за берег. Что и случилось к вечеру. Убедившись, что вышли правильно, взял мористее, чтобы ночью не выскочить на берег.
        Утром ветер сменился на северо-восточный, балла четыре, и мы пошли на юг со скоростью узлов пять. Шли на таком расстоянии от гористого берега, чтобы он был виден тонкой линией на горизонте. Возле Порту берег стал понижаться, поэтому поджались ближе. Нам не попалось ни одного купца. Только мелкие рыбацкие суденышки, которые меня не интересовали. Что с них возьмешь?! Свежую рыбу? Проще было бы в Ирландском море наловить.
        Миновав Порту, взяли чуть западнее. Здесь тоже было пусто. До широты мыса Рока - самой западной точки Европы - видели только рыбаков на коротких и широких лодках с высокими бортами и большим латинским парусом на невысокой мачте. Первое торговое судно заметили, когда проходили мимо бухты Мар-да-Палья, на западном берегу которой находится Лиссабон. Он пока что маврский город, и даже не догадывается, что скоро станет столицей католической Португалии. «Торгаш» вышел из бухты и собрался отправиться на юг, но, заметив нас, лег на обратный курс. Я не рискнул гнаться за ним. Кто его знает, сколько и какие суда есть еще в бухте? Не мудрено и влипнуть.
        Я приказал взять мористее, там убавили паруса, переночевали, а поутру поджались к берегу. Он здесь пониже, покрыт лесами, отчего сливается с сине-зеленой океанской водой. Мы медленно, делая узла два, не больше, спускались на юг. Команда драила палубу, чтобы не скучали. Я учил своих рыцарей навыкам навигации, работе с картой. Понимали меня с трудом. Связать плоские рисунки на карте с гористыми берегами у них никак не получалось. Немного лучше разбирался Джон, а при работе с парусами я теперь полностью полагался на него. Получится из полувалийца-полуанглосакса капитан. Его братец-близнец Джек, кстати, выкупил у меня шлюп. Ему уже тесновато в Морской, собирается перебраться в Беркенхед и завести второе судно, которым будет управлять младший брат, которого так напугало убийство отца, что ни в какую не соглашался идти в оруженосцы к Джону. Видимо, в нем, как и в Джеке, течет жидкая англосакская кровь.
        - Вижу судно! - донеслось из «вороньего гнезда».
        Юнга показывал на юго-юго-восток. Я пока не видел, что это за судно, однако приказал поднять все паруса. Мы шли курсом бакштаг, и противник находился на подветренном борту - неплохая позиции для преследования.
        Судно оказалось галерой весел на сорок и с двумя мачтами, на которых не было парусов, потому что шли круто к ветру. Длина - метров тридцать, ширина - около шести. Грот-мачта находилась почти на корме и была намного ниже фока. На баке и корме по жилой надстройке. Весла располагались парами в один ярус, опираясь на утлегарь, который шел вдоль борта. Впереди на уровне ватерлинии выступал таран - толстое, заостренное бревно. Такие арабские галеры, как мне рассказал в Порту один купец, называются шеланди.
        Шла она быстро, так что мы сближались стремительно. Уклоняться от боя неверные не собирались. Они как бы не замечали нас, продолжали следовать прежним курсом. На настройках появились лучники, которые выстроились вдоль борта. Луки у них были короткие, а стрелы легкие. Летели они далеко, но сильно отклонялись ветром. Такая стрела пробьет кольчугу только на очень близком расстоянии. Поскольку мои матросы были в кожаных доспехах или вообще без них, я предупредил, чтобы не подставлялись. Сам к тому времени облачился в кольчугу и бригантину и взял щит и все оружие: арбалет, копье, саблю и кинжал.
        Мавры первыми, метров за пятьсот, начали стрелять из луков. Большая часть стрел не долетала или попадала мимо. Когда дистанция сократилась метров до четырехсот, принялись за дело мои матросы. Их тяжелые стрелы попадали точнее и легко пробивали кожаную броню, которая была на лучниках врага. Палубы на обеих настройках сразу опустели. Те, кто остался жив, спрятались. Зато капитан повел шеланди на таран. Зная, что галера более маневренна, может развернуться буквально на пятачке, я заранее начал уклоняться от нее и приказал матросам бить по кормчим. Их было четверо - по паре на тяжелое длинное весло с каждого борта. Они пытались спрятаться за фальшборт, но ахтерштевень у нас был выше. Сперва ухлопали кормчих с правого борта галеры, дальнего от нас, затем с левого. Следом перебили всех, кто находился на переходном мостике, с которого командовали гребцами. В это время весла с левого борта подняли, а с правого - гребли, разворачивая шеланди в нашу сторону. В итоге разворот затянулся. Нос шеланди прошел дальше влево, развернув ее на курс, параллельный нашему. Я приказал сближаться вплотную.
        Весла с правого борта не успели убрать, потому что некому было подать команду. Мы сломали с десяток весел, пока шхуна не остановилась. К тому времени на шхуне убрали все паруса, а шеланди зацепили тремя «кошками» и начали подтягивать. Мы были немного выше. Четверо моих матросов уже подтаскивали трап, но большая часть готовилась перепрыгнуть с планширя на планширь. Их не смущало то, что из-за утлегаря расстояние между судами оставалось около метра. От шеланди шла такая сильная вонь, что общественные советские туалеты отдыхали.
        Я, вооруженный мечом и кинжалом и со щитом, первым перешел на вражеское судно. На верхних палубах не осталось ни одного живого человека. Везде валялись трупы в белых тюрбанах, намотанных поверх железных шлемов, серовато-белых стеганках, наверное, набитых хлопком, и красных, зеленых или синих шароварах. Босые все, кроме одного, у которого были кожаные туфли с узким загнутым носком и без задника. Одет он был тоже получше остальных, даже имел короткую кольчугу под белой накидкой. Рядом с ним валялся длинный бич, сплетенный из ремней, обтрепанных на концах. Внизу, вдоль бортов, на скамьях, расположенных под углом к борту и отклоненных в сторону кормы, сидело по два человека, голых и грязных, с длинными волосами и бородами. Каждый держал свое весло. Одна нога, ближняя к борту, прикована к скамье короткой, сантиметров тридцать, цепью. Нужду справляли под себя, поэтому и вонища такая. Люди разных национальностей и рас, они казались братьями-близнецами. Увидев меня и опознав во мне христианина, заорали все, как один. Это был вопль радости, избавления. Я приказал Умфре и Джону идти к носовой надстройке, а
сам с Нуддом и Рисом направился к кормовой.
        Там была одна дверь, расположенная прямо напротив переходного мостика. Открывалась она внутрь. Хватило одного удара ногой, чтобы распахнуть ее. Внутри стоял юноша лет девятнадцати, вооруженный саблей и кинжалом. На голове шлем, обмотанный белой материей, а тело защищала кольчуга с короткими рукавами, надетая поверх стеганки. Узкое, выбритое лицо со смуглой кожей, тонким длинным горбатым носом, напоминающим кливер, и тонкими черными усиками выражало решимость умереть, но не сдаться. Своим носом мавр напомнил мне однокурсника Альберта Гена. Того каждый уважающий себя пацан норовил двинуть по шнобелю. Альбертик не отличался ни комплекцией, ни драчливостью, поэтому получал постоянно. Доходило до того, что даже перед выпуском, когда круче нас в училище никого не было, пара салаг, пробегая вечером мимо него по плацу, двинула по носу Гена, не смутившись четырьмя лычками на его рукаве.
        Я прислонил щит к переборке и достал кинжал. В тесной каюте от него больше пользы, чем от громоздкого и тяжелого щита. Мавр подождал, когда я приготовлюсь, и ударил саблей. Я принял ее на кинжал и рубанул своей, пытаясь перерубить его саблю. Не получилось. Она была изготовлена не из дамаска, но не сломалась. Мы обменялись еще парой ударов, а потом я сделал выпад саблей и, когда мавра попробовал блокировать ее своей, крутанул так, как учил гепид Сафрак. Сабля выпала из руки мавра, повисла на темляке. Я приставил острие своей к его шее под подбородком и надавил вверх. С задранной головой трудно наносить точные удары. По шее потекла тонкая струйка темной крови. Я кинжалом показал мавру, чтобы уронил оружие. Что он и сделал. Его кинжал встрял в палубу у левой ноги, а с саблей мавру пришлось немного повозиться, высвобождая руку из темляка. Она ткнулась в палубу острием, но сразу упала. Ножны у его оружия с золотыми вставками да и одежда явно не бедная. Сохраним ему жизнь. Я показал мавру, чтобы вышел из каюты. Возле входа в нее стояли два моих рыцаря, которые наблюдали наш поединок. Они мечтают
научиться владеть мечом, как я.
        - Обыщите и отведите его на шхуну, в трюм, - приказал я и вернулся в каюты.
        Она занимала всего треть надстройки. Вдоль трех переборок шел невысокий помост, накрытый узкими коврами, на которых лежали разноцветные подушки. В четвертой переборке была дверь, возле которой в углу стоял большой сундук с выгнутой крышкой, украшенной бронзовой чеканкой в виде растительного узора. По бокам две массивные бронзовые ручки. Внутри сундука лежала восточная одежда из шелка и льна, под которой находились аккуратно обернутые белой материей астролябия и три книги с исписанными арабской вязью листами пергамента. По-арабски читать не умею, поэтому не могу сказать, что в них написано.
        Дверь в соседнее помещение была не заперта. Там находилась каюта, в которой стоял сытный запах марихуаны, хотя дыма не было. Напротив двери у переборки сидел на покрытом ковром помосте, поджав под себя босые ноги с потрескавшимися, толстыми ногтями, обложенный разноцветными подушками, тучный мужчина лет пятидесяти. Голова его была выбрита наголо. На круглом, жирном лице длинные седые усы и нос, как у молодого, недавно побежденного мною. Наверное, это отец юноши. Глаза с расширенными, заторможенными зрачками, как у обкуренного гашишем. Влажные губы искривлены кумарной ухмылкой. Видимо, собрался умирать в прекрасном расположении духа. Одет в шелковый темно-зеленый халат и черные шаровары. В руках он держал пиалу, судя по цвету, с чаем. Па палубе перед ним находился надраенный, бронзовый поднос, на котором стояли такие же надраенные чаша с финиками и узкий длинный кувшин. Слева от мужчины, в самом углу, испуганно замерли две девушки лет пятнадцати-шестнадцати, тоненькие, с повязанными на головах платками из почти прозрачной материи, которая закрывала и лица по глаза. На обеих топики из золотистой
материи, оставлявшие открытыми плоские животы со смуглой кожей, и темно-красные шаровары. Ступни маленькие, тонкие и с педикюром коричневого цвета. На дочерей не похожи. Наверное, наложницы. Возле кормовой переборки стояли два больших сундука и один поменьше. Первый большой был доверху набит шмотками и обувью, все дорогое и не старое. Во втором, заполненном наполовину, лежали в одном, большем, отделении специи, а в другом стояли два вместительных и плотно закрытых тубуса из черного дерева с чаем и гашишем. В меньшем сундуке сверху лежали книга в зеленом сафьяновом чехле, скорее всего, Коран, большая шкатулка с перламутровыми вставками, наполненная жемчужинами, которых было не меньше пары сотен, а снизу - деньги, золото и серебро, в основном с мусульманской символикой, хотя попадались и с христианской.
        - Выходите, - сказал я на арабском.
        Девицы посмотрели на своего господина. Тот смотрел на меня, то ли не понимая услышанное, то ли не желая выполнять приказ.
        - Выходите! - прикрикнул я и показал саблей на дверь.
        Девицы сразу выскочили, а мужчина, поставив пиалу на помост рядом с собой, с трудом поднялся на ноги, покачнулся и медленно пошлепал к двери.
        - Девиц в мою каюту, а этого обыщи - и в трюм, - приказал я Нудду, а Рису сказал: - Проследи, чтобы перенесли в мою каюту все сундуки и подушки. Ковры сложите в свою (они жили по соседству со мной вместе с Умфрой и Джоном), а если не поместятся - в кубрик команды.
        Посередине шеланди от кормы до бака стояли бочки и лежали тюки с грузом, а под каютой находились кладовые с припасами и бочками с водой..
        Когда я шел к надстройке на баке, со всех сторон на разных вариантах вульгарной латыни доносились просьбы помочь своим, христианам.
        - Освободим, не беспокойтесь, - заверил я.
        В носовой надстройке находились кубрик охранников, в котором валялись в лужах крови семь трупов лучников, порубленных Умфрой и Джоном, и кладовые со шкиперским имуществом: запасными парусами, тросами, веслами.
        - Трупы за борт, - приказал я Джону. - Потом возьмешь десять человек и будешь управлять галерой. Поменяй сломанные весла. Гребцов корми хорошо, но не освобождай никого, иначе сойдут с ума от свободы и наделают дел.
        - Не наделают, - пообещал Джон.
        Мы обговорили сигналы, которыми будем обмениваться на переходе. Затем я вышел на середину шеланди и громко объявил рабам:
        - Мы идем в Опорто. Там вас всех раскуем и отпустим. Возиться с вам здесь у нас нет времени. Так что гребите изо всех сил.
        Ответом был дружный радостный вопль.
        25
        До Порту добирались почти шестеро суток. Теперь шли курсом крутой бейдевинд со скоростью узла четыре. Галера в одиночку добралась бы намного быстрее, но на ночь ложились в дрейф, чтобы не потеряться. Да и гребцы сильно уставали за день.
        Я поставил шхуну на якорь на реке Дору чуть ниже пристани. К правому борту ошвартовалась шеланди. По пути выяснили, что она везла в Лиссабон хлопок, пальмовое масло, финики. Я решил, что эти товары в Англии будут пользоваться спросом, поэтому начали перегружать их в трюм шхуны. Заодно забрали большую часть канатов, сплетенных из копры, потому что они немного прочнее пеньковых, и запасные паруса с красными горизонтальными полосами шириной сантиметров двадцать. По ходу дела освобождали гребцов. Я нанял на берегу двух кузнецов для этой работы. Освободившиеся рабы с трудом передвигали ноги. Те, кто долго пробыл гребцом, почти разучились ходить. Ноги у них подгибались, не держали вес тела. Зато мышцы туловища были переразвиты, проступали, как тугие канаты, под пожухшей от недоедания кожей. На многих заросших бородами, диких и грязных лицах я видел слезы. Гребцы пытались помочь нам с грузовыми работами, но толка от них было мало. Мы сразу отвозили их на берег. Там местные жители помогали бедолагам, чем могли. На пристани собралось много народа, в основном родственники попавших в плен к маврам. Они
называли имена, спрашивали, нет ли таковых среди освобожденных нами? К сожалению, не оказалось ни одного. Тогда они помогали чужим людям, в том числе и неграм. Наверное, в надежде, что точно также помогут и их близким.
        На шеланди сразу нашлись покупатели, несколько иудеев. Они, видимо, договорились изображать конкурентов, чтобы купить по дешевке. Меня такими примитивными приемами не возьмешь, поэтому посоветовал им поискать лохов в другом месте. Цену назвал разумную.
        - За такую цену у тебя ее никто не купит, она здесь больше никому не нужна, - уверенно заявил один из них.
        - Разве?! - наигранно удивился я и прогнал свою дезинформацию: - Педру де Аламейда заверял меня, что королю Альфонсу нужны корабли. Это, конечно, займет больше времени, но я готов подождать.
        Имя моего знакомого произвело на иудеев сильное впечатление. Не знаю, кем он тут является, но иудеи из боязни перейти ему дорогу чуть не отказались от покупки.
        - Но если заплатите мою цену, уступлю вам, - отработал я немного назад. - Не хотелось бы ждать. За это время смогу захватить еще один корабль.
        Они все-таки добились скидки на пять процентов. В итоге довольны остались обе стороны. Деньги иудеи пообещали привезти на следующее утро.
        Ближе к вечеру на шхуну приплыл на восьмивесельной лодке Педру де Аламейда в своем шлеме с тремя белыми страусиными перьями и в сопровождении четырех слуг-охранников, вооруженных короткими копьями и длинными мечами. Оказывается, он алькальд Опорто - что-то типа градоначальника.
        - Мне доложили, что на рейде встало судно с захваченной у мавров галерой, но я думал, что это купцам повезло, - сказал он, приветливо улыбаясь. - Затем мне сообщили, что капитан - рыцарь и знает меня. У меня много знакомых рыцарей и капитанов, но только один является одновременно и тем, и другим. Рад видеть тебя снова в Опорто!
        - А я рад, что у тебя только один такой знакомый, иначе бы не встретились! - сказал я.
        - Встретились бы рано или поздно, - уверенно произнес он. - Я знал, что ты вернешься к нам. Это благословенная земля, она притягивает к себе сильных и смелых воинов.
        - Теперь понятно, почему ты здесь живешь, - шутливо произнес я, помня, что в каждой шутке есть доля шутки.
        - Я приглашаю тебя с твоими рыцарями в свой дом, - церемонно произнес Педру де Аламейда.
        - Я принимаю твое приглашение, - сказал я, - но сперва помоги мне разобраться с моим пленником. Он плыл на галере, однако не купец. Мой арабский слишком беден, понял только, что он вроде бы визирь эмира таифа Бадахос Абена Хашама. Что такое таиф Бадахос?
        - По размеру территории вроде нашего графства или даже герцогства. До недавнего времени были под контролем альморавидского халифа Тешуфина, но эмир Абен Хашама недавно отвоевал независимость. Это в битве с бадахосцами погиб мой отец, - рассказал Педру де Аламейда.
        - Какой выкуп можно получить за этого визиря? - поинтересовался я.
        - Давай я с ним поговорю, узнаю, - предложил португальский рыцарь.
        Визиря вытащили из трюма, обвязав веревкой, потому что сам по трапу подняться он не мог. За несколько дней сидения на диете мавр похудел, отчего щеки обвисли, как у бульдога. Или это припухлость спала с лица. Он щурил темно-карие глаза, рассматривая сперва нас с Педру, затем город Опорто. Наверное, пытался понять, где очутился.
        Португалец бегло заговорил с ним на арабском. Задал сразу несколько вопросов. На арабском знаю только, как я называю, «туристический набор»: здравствуйте, до свиданья, спасибо, пожалуйста, сколько стоит, как пройти, я тебя люблю, пошел ты… Этого оказалось мало, чтобы понять их беседу. Догадывался интуитивно, по мимике и жестам. Жестикулировали оба, причем быстрее, чем говорили. Шел интенсивный торг. Визирь, судя по жестам, явно хитрил. Португальский рыцарь тоже был не лыком шит.
        - Он говорит, что за него дадут три фунта, но я уверен, что и пять будет мало, - коротко перевел Педру де Аламейда их продолжительный диалог.
        - Всего пять фунтов серебра?! - удивился я.
        - Золота, - уточнил он. - У нас выкуп принято платить золотом. Оно занимает меньше места.
        - Меня устраивает любой из этих благородных металлов, - сообщил я.
        - Еще визиря можно обменять на нашего знатного пленника, сенешаля (типа военного министра) короля, который в плену у эмира Абена Хашама. За него требуют десять фунтов золота. У короля Афонсу сейчас нет столько свободных денег, - продолжил рыцарь Педру.
        - Я готов получать эту сумму по частям в течение нескольких лет, - предложил я.
        Все равно ведь буду наведываться в эти края, чтобы попиратствовать. Мне здесь больше нравится грабить, чем на севере, где добыча пожиже.
        - Утром пошлю гонца к королю с этим известием, - пообещал он, - а сейчас прошу ко мне в гости.
        Со мной поехали мои четыре рыцаря и пять оруженосцев. Во все эпохи короля и не только делает свита. На берегу нас ждали три верховые лошади. Еще две уступили слуги-охранники Педру де Аламейда. Рыцарю не положено ходить пешком. Зато оруженосцам пришлось топать на своих двоих на холм по кривой улице между двухэтажными домами с плоскими крышами. Окна в домах были только на втором этаже, узкие, скорее, бойницы. Закрывались они деревянными решетками, в которых планки были прибиты наискось, образуя маленькие ромбовидные отверстия. Двор огораживал каменный забор высотой метра три или проход был в самом здании, тоннельного типа. По краям улицы шла канализация закрытого типа, оставшаяся, как догадываюсь, от римлян. Из нее пованивало, но не так сильно, как, допустим, на улицах Честера и других английских городов.
        Жилище Педру де Аламейда находилось на самой вершине холма. Оно скорее напоминало каменный форт. Двухэтажное прямоугольное здание, с очень высоким первым этажом и плоской крышей, имело на каждом углу по башне с навесом из досок над смотровой площадкой. В каждой нес караул солдат. Перед входными воротами из толстых досок, оббитых широкими железными полосами, несли службу еще трое. Во двор вел тоннель арочного типа длинной метров шесть-семь и высотой метра три. В нем гулял легкий сквознячок, приятно охладивший нас. И тоннель, и двор были выложены каменными плитами. Посреди двора находился фонтан высотой метра полтора в виде небольших чаш, расположенных каскадом. Струя еле заметно поднималась в середине верхней чаши, а потом стекала в нижние. Непонятно было, откуда поступает вода под давлением. На нижнем этаже дома располагались хозяйственные постройки: конюшня, сеновал, кладовые. Кузницу, хлев, кошару или птичник я не обнаружил. Это все-таки не замок. Слуги взяли у нас лошадей и отвели в конюшню.
        Вслед за хозяином мы подошли к фонтану, умылись и помыли руки. Слуги подали каждому рыцарю отдельное полотенце из хлопка, белое и с красной вышивкой по краям. Я сперва подумал, что вышиты красные петухи, как на украинских рушниках, но оказалось, что это замысловатые кресты.
        Хозяйка дома по имени Бланка встретила нас на верхней площадке лестницы, ведущей на второй этаж. Мне показалось, что она намного старше мужа. Впрочем, южанки созревают и стареют быстрее северянок. Волосы иссиня-черные, лицо белое, даже бледное, с суровым выражением. Над верхней губой усики. В ушах длинные и тяжелые золотые серьги в виде трех шариков разного размера, отчего напоминали маленькую снежную бабу. Одета она была в белую рубаху с широкими рукавами с красно-золотой каймой и что-то черное типа блио с золотым ожерельем. На голове - черная кружевная накидка. Ее трудно было назвать даже симпатичной. Подозреваю, что брак был заключен по расчету. Судя по тому, что супруги понимали друг друга с полуслова, расчет был сделан правильно. Бланка поздоровалась с нами и величаво повела в большую комнату. Это был не привычный нам холл, а скорее обеденный зал. Свет падал через широкие, застекленные окна, выходящие во двор. Стены оббиты яркой разноцветной материей. На белом потолке нанесены по краю красивые и явно восточные узоры из замысловато переплетающихся красных, золотых и зеленых линий. Камин
отсутствовал. Мебель была легче, изящнее. Никаких лавок, только стулья. И стол не на козлах, а на резных ножках, и накрыт серовато-белой скатертью.
        Каждому гостю поставили бокал из толстого красного стекла и отдельное бронзовое блюдо, на которое положили нож с рукояткой из красного дерева, а рядом - маленькое полотенце из хлопка на роль салфетки. Я его сразу постелил на колени, потому что ем быстро и имею дурную привычку ронять пищу на штаны. Остальные, в том числе и португальская чета, посмотрели на меня с удивлением. Они использовали эти полотенца только для того, чтобы вытирать руки. Если что-то упадет на одежду - не беда, слуги постирают. Вино и яства разносили смуглокожие слуги, скорее всего, арабы или берберы. Они разговаривали вроде бы на арабском языке, но понимал я его с трудом. Здесь тоже основным блюдом было мясо, но и рыбы подавали много, разных сортов и приготовленную по разному. Поражало обилие специй и вина. В Англии в лучшем случае на пиру подавали два вида - красное и белое. А здесь только красных вин было три, разной крепости, причем подавали их как к мясу, так и к рыбе. Белые принесли к десерту, сплошь восточному: халва, нуга, пахлава. Назывались они, правда, по другому, но от этого не становились менее сладкими. Мои
рыцари, впервые пробовавшие их, не смогли скрыть восхищения.
        - Не доводилось раньше есть? - спросил рыцарь Педру.
        - Им - нет, в Англии такое подают разве что за королевским столом, - ответил я за своих рыцарей, потому что они плохо понимали тот вариант латыни, на котором говорил португалец. - Это мне довелось повоевать в Византии, поэтому была возможность попробовать раньше.
        - Ты воевал в Византии? - с уважением спросил Педру де Аламейда.
        Я рассказал и ему легенду о своей службе в Херсонесе.
        - Теперь понятно, почему ты так удачлив в своих походах, - произнес он таким тоном, будто разгадал мой главный секрет.
        Видимо, здесь тоже с благоговением относятся к Византии.
        - До нас дошли известия, что новый император Мануил Комнин разбил турок во Фракисии, - сообщил алькальд Педру.
        - Турок не трудно разбить, если знать их слабые места и иметь пусть небольшой, но хорошо организованный отряд, - поделился я своим мнением.
        - У тебя такой отряд был? - поинтересовался он.
        - В Византии я бил турок несколько раз, - ответил ему. - И сейчас у меня есть такой отряд.
        - Мое предложение о службе королю Альфонсу остается в силе, - напомнил Педру де Аламейда.
        - Я помню о нем. Но сейчас в Англии идет война, не могу надолго отлучаться оттуда. - сообщил я.
        - Нам нужна и кратковременная помощь, - сказал рыцарь Педру и переменил тему: - Наш король теперь вассал Папы Римского.
        - Мудрое решение, - согласился я. - Теперь королю Испании будет труднее покушаться на вашу независимость.
        Всего несколько лет назад Португалия была всего лишь одним из графств недавно созданной империи Испания, которую образовали, объединившись, королевства Кастилия и Леон.
        - Боюсь, что это не остановит его, - с печальной улыбкой произнес Педру.
        - Значит, остановят мечи храбрых воинов, - подсказал я.
        Бланка посмотрела на меня так, будто раньше я молчал, и только теперь хоть что-то сказал. Она ела мало, скорее ковырялась маленьким тонким ножичком с рукояткой из слоновой кости в маленьких кусочках мяса и рыбы, которые ей клали на серебряную тарелку. Только дыня ее действительно заинтересовала: съела аж три тоненькие дольки. На большинство людей дыня действует, как слабительное. У меня появилось подозрение, что благородная дама страдает запорами.
        Ночевать меня разместили в отдельной комнате, а моих рыцарей, всех четверых, в соседней. Окно было плотно закрыто, но в комнате летало много комаров и в нее проникал с улицы сладковатый запах цветов.
        Утром я съездил на пристань, где получил деньги за шеланди. Иудеи увидели, что я приехал на лошадях Педру де Аламейды и с в сопровождении его слуг, и решили, что провернули хорошую сделку. Я увидел тяжелый кожаный мешок серебра и пришел к такому же выводу. Деньги отправил на шхуну, а сам вернулся к гостеприимных хозяевам.
        До обеда играл с Педру в шахматы на террасе. Мы сидели на низких стульях перед низкой доской, также расчерченной на красные и белые клетки, но фигурки были из красного и черного дерева. Черные были маврами. Играл ими я, хотя хозяин предлагал мне красные. Мне было без разницы, какими его обыгрывать. Я позволил ему выиграть всего одну партия из пяти и только потому, что я у него в гостях. Заодно поболтали о всяком-разном. Его дом расположен в городе, но в нем также скучно, как и в замке, стоящем на отшибе. Новый человек в эту эпоху - что-то вроде выпуска новостей по телевизору в двадцать первом веке, в которых показывают только диктора, но можно задавать вопросы.
        Мои рыцари в это время махали мечами во дворе, в той его части, что была в тени. Всё они делали правильно, только не было легкости, полета, которые отличают первоклассного бойца. Он не бьется на мечах, он играет мечом известную только ему мелодию. Враг услышит заключительный ее аккорд.
        - Они мне сказали, что ты лучший боец на мечах во всей Англии, - сообщил рыцарь Педру, перехватив мой взгляд.
        - Они не видели всех бойцов Англии, - возразил я и добавил шутливо: - Как только решишь, что ты - лучший, в следующем же бою узнаешь, что это не так. Но будет уже поздно.
        Перед самым обедом вернулся гонец. Вороная лошадь была в мыле, ее долго выводили, чтобы не запалилась. Он взбежал к нам на террасу и остановился сбоку и немного позади Педру де Аламейды.
        - Говори, - приказал ему Педру, не отрывая взгляда от шахматной доски.
        - Король согласен, деньги привезут вечером, - сообщил гонец. - Он будет выплачивать по два фунта золота каждый год. Спросил, какие проценты устроят?
        Педру де Аламейда посмотрел на меня.
        - Никаких процентов, - ответил я, помня, что ростовщик - это антипод рыцаря, причем даже более неприятный, чем маврский солдат. Тот, хоть и неверный, но все-таки воин. Знали бы они, что в двадцать первом веке самой большой оскорбухой для всеми уважаемого банкира будет, если его примут за презренного солдафона. - Я - рыцарь, а не ростовщик.
        Рыцарь Педру уважительно кивнул головой. Он услышал то, что ожидал.
        Вечером привезли два фунта золота в маврских монетах. Мы на славу отметили это событие, а утром я передал Педру де Аламейде пленного визиря, его сына и обеих наложниц. С девицами мне хотелось расставаться меньше всего. Да и им со мной тоже. Мы втроем неплохо провели время в моей каюте во время перехода в Опорто. Я надолго запомню их плоские животы и другие не менее соблазнительные части тела. Надеюсь, что и они не забудут кое-что мое.
        26
        На обратном пути заглянули в мои норманнские владения. Герцог Жоффруа добивал своих последних противников, слабых и малочисленных. В моей помощи он не нуждался. Впрочем, зная его финансовые трудности, я не собирался ее предлагать. Собрал оброк, проверил, как Фулберт выполнил мои распоряжения. Замок был приведен в более-менее приличное состояние. Количество скота и птицы увеличилось. Амбар заполнен зерном, а сеновал - сеном. В гарнизоне появился молодой солдат.
        - Вместо кого взял? - спросил я Фулберта.
        - Петер зимой умер, - ответил кастелян. - Мы с ним ровесники были.
        - Надеюсь, ты не собираешься умереть следующей зимой? - шутливо спросил я.
        - Как бог даст, - ответил Фулберт и спросил в свою очередь: - Как там Симон?
        - Уже поучаствовал в паре стычек и убил несколько человек, - рассказал я - В море его не беру, потому что укачивается сильно.
        - Его отец тоже море не переносил, - вздохнув, произнес кастелян.
        Долю от добычи экипажу я выдал серебром. Им так даже удобнее. Золотые монеты в Англии - редкость, относятся к ним с подозрением, особенно, если расплачивается простой солдат. Для золота я завел отдельный сундук. После того, как показал его содержимое Фион, у нее походка и осанка стали еще благороднее. Ночью, после того, как позанимались любовью, она призналась:
        - Когда впервые увидела тебя, сразу поняла, что буду с тобой счастливой. Мама меня отговаривала, но я сделала по-своему.
        Зиму я провел в замке. Он уже полностью достроен, стены снаружи обложены кирпичом. На двух приречных башнях установлены трофейные баллисты. Теперь из замка меня может выковырять только очень сильная армия, вооруженная осадными орудиями. Такую имеют только короли - английский, шотландский, французский, но им до меня нет дела. На охоту ездил редко. Не потому, что боялся покушения. Своим не за что меня убивать, а чужие здесь не ходят. Мне жалко животных. Они же не люди, пусть живут.
        Но своим рыцарям не запрещал охотиться. Они во главе с Тибо Кривым рано утром выезжали из замка в сопровождении оруженосцев, слуг и своры собак. Вся дворня суетилась так, точно они отправляются в боевой поход. Во второй половине дня охотники возвращались с добычей. Оленей разделывали, жарили и варили, а потом весь замок объедался мясом, будто в остальные дни их плохо кормили. Добытое на охоте мясо было не просто едой, а чем-то типа подарка судьбы.
        В конце марта прискакал гонец от Ранульфа де Жернона, графа Честерского, с приказом после Пасхи выставить десять рыцарей для службы за лены его и Вильгельма де Румара, графа Линкольнского. Служить придется два месяца. Сержанты и пехотинцы в зачет не пойдут, но сколько бы я их не привел, всем заплатят положенную ставку.
        - А что случилось? - спросил я.
        - Валлийцы готовят нападение на нас, - ответил гонец. - Вам придется защищать владения графа на севере Уэльса.
        Вот этого-то мне и не хотелось делать. Во-первых, почти весь мой отряд - валлийцы. Они, конечно, будут воевать с любым, на кого я укажу, но все же… Во-вторых, у меня с живущими на севере Уэльса валлийцами неофициальный нейтралитет: я не нападаю на их земли, они - на мои. В-третьих, воевать придется с теми, с кем я ходил в походы. Мне такое не нравится в принципе. Да и вдруг еще раз понадобится из помощь? Я уже не смогу положиться на них. Поэтому я решил наведаться в гости к своим валлийским знакомым.
        Дул свежий западный ветер и моросил дождь. Море, покрытое белесой пеной, казалось уставшим, не отошедшим от зимы, которая была самой холодной из всех, что я здесь пережил. Мы поставили сети на банке, где я когда-то ловил треску на блесну, а сами пошли в Бангор.
        Оссуаллт был в своем, как я его называл, укрепрайоне. Готовился к войне, хотя при моем приближении все подготовительные работы были сразу же прекращены. Меня встретил у ворот, как старого друга, пригласил в дом.
        - Когда собираетесь напасть? - задал я вопрос, когда шли к дому.
        - На кого? - сделал он удивленное лицо.
        Сыграл настолько правдоподобно, что у меня возникла мысль: не ошибся ли я? Тогда зачем во дворе столько повозок? На купеческие они были не похожи.
        - Осуаллт, если хочешь, чтоб я уважал тебя, не считай меня дураком, - сказал я. - Договорились?
        - Договорились, - хитро ухмыльнувшись, произнес он и начал подниматься на второй этаж по крутой деревянной лестнице.
        В холле за столом с отполированной руками и локтями столешницей на лавках сидели полтора десятка воинов, не молодых и привыкших командовать. Так понимаю, это командиры отрядов. У всех золотые побрякушки на шее, разное только количество и вес. У меня всегда вызывали недоверие мужчины, которые любят носить блестящие и позвякивающие предметы на разных частях тела. Бедные валлийцы производят впечатление вполне вменяемых людей, но стоит им чуть приподняться, как превращаются в сорок.
        - Это тот самый Византиец, - представил меня вождь и предложил воину с обожженной левой половиной лица, сидевшему справа от него, подвинуться по лавке, уступить мне место.
        То ли по закону гостеприимства, то ли из уважения лично ко мне, воин уступил место без возражений. Вместе с ним передвинулись и остальные, сидевшие справа. Я отдал принесенный бурдюк с вином, чтобы не травиться элем, к которому, наверное, уже никогда не привыкну, Взамен мне дали ломоть пятнистого хлеба и большой кусок горячего жареного мяса. Я принялся жевать горячее мясо, которое обжигало язык и нёбо. Не люблю есть горячую пищу, но законы дипломатии рекомендовали проявить завидный аппетит. Мне подали рог с вином, который я быстро осушил. Рогов было всего пять, пили из них по очереди. Никто ничего не спрашивал. Такое впечатление, что мы собрались всего лишь перекусить. Насытившись, я подождал, пока доедят другие, а потом, выпив еще одни рог вина, сказал:
        - До сих пор мы жили в мире. Вы не нападали на меня, я - на вас. Даже иногда воевали вместе. Мне бы хотелось, чтобы так и дальше было.
        - Нам тоже, - сказал Осуаллт, который пока не понимал, куда я клоню.
        - Это хорошо, - произнес я. - А то мне после Пасхи придется со своим отрядом два месяца служить графу Честерскому неподалеку отсюда. Не хотелось бы убить кого-нибудь, с кем сейчас делю хлеб и мясо.
        - Два месяца? - задал вопрос Осуаллт.
        - Да, всего два, - ответил ему. - Столько я поклялся отслужить графу в год за полученные от него земли. Потом поеду на юг служить графу Глостерскому. Там буду воевать с королем Стефаном.
        Валлийцы переглянулись.
        - Я не знаком с королем Гвинеда Оуайном ап Грифидом. Слышал, он хороший правитель и смелый рыцарь. Не хотелось бы мне стать его врагом, - продолжил я. - Нельзя ли передать ему о моем затруднительном положении?
        - А тебе обязательно отслужить два месяца именно здесь? - спроси Осуаллт.
        - Граф Честерский так считает. Он ведь теперь не самый главный мой сеньор. От короля Стефана и герцога Нормандского я имею больше земель, - рассказал я. - Вот он и решил поставить меня на самый сложный участок. Сдержу ваше нападение - хорошо, погибну - тоже неплохо. Он станет опекуном моих владений, пока старший мой сын не достигнет совершеннолетия. Чем закончится это опекунство - угадайте сами.
        - Да, тебе не позавидуешь, - согласился Осуаллт.
        - Я не очень расстроен. Воевать еще не разучился, надеюсь, что не погибну, - сказал я и вкинул дезинформацию: - Граф Честерский обещает отдать под мое командование все силы, что расположены вдоль устья реки Ди. С таким войском я не только продержусь два месяца, но и сумею контратаковать и увеличить владения графа.
        Валлийцы еще раз переглянулись.
        - Я передам твои слова Оуайну ап Грифиду, - пообещал Осуаллт. - Мой опыт мне подсказывает, что, пока ты будешь служить графу Честерскому, на севере будет спокойно. Два месяца - не большой срок. Правильно я говорю? - обратился он к остальным командирам.
        - Правильно! - единодушно согласились они.
        Утром мы отправились домой. По пути сняли сети, выбрали из них улов - треску и селедку. По прибытию домой устроили пир по случаю удачной рыбалки.
        27
        После Пасхи я привел к Честеру отряд из девяти рыцарей и их оруженосцев и слуг и полутора сотен конных сержантов и пеших лучников с обоих берегов реки Мерси. Сержантов и лучников взял всех, кто был способен носить оружие. Пусть граф Честерский поможет ребятам заработать несколько шиллингов. Тибо Кривой и Жак остались охранять замок, а Гилберта я не стал беспокоить, потому что и без него хватало людей. Он поедет со мной служить графу Глостерскому. Ранульф де Жернон, граф Честерский, лично проверил мой отряд. Мы обговорили район, который придется охранять. Основной моей заботой должна была стать Уотлинг-стрит - старая римская дорога, соединяющая Честер с островом Англси, которая проходила по северо-западной части Уэльса. На острове Англси находилась резиденция Оуайна ап Грифида, правителя Гвинеда. Граф заплатил нам вперед за два месяца, а мне еще и премию.
        - Твоя главная задача - не дать им прорваться вглубь графства, - приказал Ранульф де Жернон, граф Честерский. - Можешь пограбить их, но брать там особо нечего.
        - Тогда и не буду дразнить их зря, - сказал я.
        - Решай сам, - разрешил граф Ранульф. - А я постараюсь за эти два месяца разобраться с Робертом де Бомоном.
        Уложиться в два месяца ему не удалось. Более того, Роберт де Бомон, граф Лестерский, сумел захватить стратегически важный замок Маунтсоррель, перекрыв графу Честерскому короткий путь для нападений на свои владения.
        А я со своим отрядом пересек известный Вал Оффы. Оффа был королем Мерсии в восьмом веке. Он прорыл ров и насыпал высокий вал, чтобы огородить свое королевство от англосаксов и прочих любителей наживы. В двадцать первом веке мне говорили, что остатки этого сооружения еще сохранились и что, пересекая их, каждый уважающий себя валлиец говорит: «Теперь я на чужбине». Два месяца я гостил в разных замках, знакомился с лордами Валлийской марки, пировал и охотился. Не забывал, конечно, наблюдать за действиями предполагаемого противника. Каждый день в разные стороны направлялись конные разъезды, которые доносили, что у валлийцев на этом участке тихо и спокойно. К удивлению лордов Валлийской марки, которые говорили, что перед моим приездом там черт знает что творилось, ни дня покоя. Приписывали это моей популярности. Мол, валлийцы испугались меня и начали нападать юго-западнее. Я не стал переубеждать их. Лорды подзуживали меня напасть на валлийцев, пока они воюют в другом месте, но я ссылался на приказ графа Честерского не дразнить Оуайна Гвинедского, пока Ранульф де Жернон не прибудет сюда с основными
силами.
        Заодно лорды показали мне своих дочерей и сыновей. Я ведь побогаче многих из них. Тем более, что основные мои земли находятся в более спокойных и плодородных местах и стабильно приносят доход. Так что мои дети, особенно старший сын, завидная пара. Здесь принято заключать браки между детьми. Обычно молодую жену отправляют в дом мужа, чтобы они там вместе играли в куклы и привыкали друг к другу. Я, как обычно, не сказал ни да, ни нет. Как-то в моем сознании пока не укладываются браки по расчету между маленькими детьми.
        Ровно через два месяца я пересек Вал Оффы в обратную сторону. Трех рыцарей с правобережья Мерси и пеших лучников отпустил домой. С остальными рыцарями и полусотней конных сержантов отправился в Бристоль. На походе к городу нас догнал рыцарь Гилберт, который рассказал, что через два дня после моего ухода валлийцы перешли в нападение на северо-востоке Валлийской марки. Графу Честерскому пришлось оставить в покое графа Лестерского и срочно поспешить туда.
        Роберт, граф Глостерский, пребывал в хорошем настроении. Он принял меня в своем кабинете рядом со спальней. Как обычно, сидел у растопленного камина и кутался в темно-красный плащ, подбитый горностаями, не смотря на то, что было лето. Впрочем, погода сейчас была, как обычно здесь, мерзопакостнейшая. Третий день поливало и сильно похолодало. Мне кажется, в помещении граф Роберт мерз сильнее, чем на открытом воздухе, особенно в походах.
        - Поздно ты пришел, - сказал он. - Мы тут немного повоевали с валлийцами. Твоя бы помощь не помешала.
        - Не проще ли нанимать их для нападений на короля Стефана? - поинтересовался я.
        - Так я и делаю, - ответил он. - Но на этот раз валлийцы напали на валлийцев, моих союзников. У них тоже междоусобица.
        - На ваше счастье, - решил я. - Иначе бы они воспользовались гражданской войной, напали на вас все вместе и вернули бы назад свои земли.
        - Может быть, тогда бы у нас гражданская война сразу закончилась, - предположил Роберт Глостерский. - Пока этого не случилось, мне хотелось бы, чтобы ты напал на владения союзников короля Стефана в Уилтшире, особенно в южных районах графства, и Гемпшире. Наделай там побольше шума. Пусть король думает, что в этом году мы собираемся воевать именно там.
        - А на самом деле, где будет главный удар? - спросил я.
        - Нигде, - ответил граф Глостерский. - Нет у нас сил для удара. Будет возводит защитную линию. Собираюсь построить крепость в Фаррингдоне. Тогда мы будем контролировать подступы к своим владениям и иметь возможность наносить удары вглубь территории противника.
        - Что ж, готов заняться грабежом сторонников короля Стефана, - согласился я.
        - Давай, пока не поздно, - пожелал граф Роберт.
        - А когда будет поздно? - задал я вопрос.
        - Ты, наверное, не слышал. В конце прошлого года мосульский эмир Имад-ад-дин Занги захватил Эдессу, воспользовавшись отъездом графа Жослена. Поговаривают о втором крестовом походе, - сообщил Роберт, граф Глостерский. - Нападать на владения ушедших освобождать Святую землю нельзя.
        - Я слышал, что это правило не сильно соблюдают, - возразил я.
        - Не буду говорить за других, но я соблюдаю, - сказал граф Глостерский.
        Я не стал переубеждать его. Подумал, не отправиться ли и мне в крестовый поход? Потом вспомнил, какая там жара и влажность, и решил, что английская прохладная сырость, несмотря на все ее мерзость, легче переносится.
        - Не нравится мне пассивность короля, - поделился граф Роберт. - Войск и денег у него больше, а не нападает. Это настораживает.
        - Может, заболел опять? - спросил я.
        - Нет, чувствует себя хорошо, на охоту часто ездит, - ответил Роберт Глостерский. - Что-то он замышляет. А вот что?
        - Разве нет информаторов в его окружении? - поинтересовался я.
        - Есть, но ничего интересного не сообщают. Он теперь совещается только с узким кругом, да и тем говорит не всё, - рассказал граф Глостерский.
        - Как быстро он поумнел! - насмешливо произнес я.
        - Вот это меня и пугает, - молвил граф Роберт.
        Поскольку рыцарей у меня было больше, чем обязан был привести, договорились, что отслужу всего сорок дней. Отправились на следующее утро. Ехали по старой римской дороге. Умели строить римляне. Жаль, что они не захватывали территорию будущей России. Одной бедой там было бы меньше.
        Мы прошли рейдом по деревням Роберта де Бомона и более мелких сторонников короля Стефана. Нагрузившись добычей, вернулись в Бристоль, где быстро и дешево распродали награбленное. Только лошадей, быков и коров оставляли для себя. Крестьяне моих ленов под Бристолем с удовольствием брались пасти этот скотё пока у нас не закончится срок службы. Часть захваченного скота я раздал им в кредит на льготных условиях. Пусть богатеют: у богатых подданных сеньор бедным не будет.
        Затем мы отправились во второй рейд. Теперь идти было дальше, зато добычи брали больше. Эти места война коснулась только в самом начале, пять дет назад. За это время крестьяне успели восполнить утраченное, заново отстроить сожженное. Мы, правда, не жгли деревни. И на замки, и укрепленные маноры не нападали. Мстить мне здесь был некому. На нас никто не нападал, хотя в некоторых городах и замках находились отряды побольше моего.
        - Боятся попасть в засаду, - сообщил мне одни из наших сторонников, который возвращался в Бристоль из Винчестера, где решал какие-то вопросы с папским легатом. Как я понял из обмолвок, церковь пыталась отобрать у него манор. - Все уже знают, что ты просто так не ездишь, а заманиваешь в ловушку.
        До конца службы успели сделать и третий рейд. Король так и не принял наши рейды всерьез, никого не направил, чтобы разгромить мой отряд. То ли опять моя слава мастера засад сработала, то ли наши набеги не сочли опасными. На этот раз мы постарались набрать побольше. Немного перестарались. Скота нахапали столько, что мои сержанты не смогли за ним уследить, часть растеряли по пути. Еще часть продали эконому графа Глостерского, который отправил купленных животных в Фаррингдон, где по его словам полным ходом шло строительство большой и надежной крепости. Остальной скот, вместе с захваченным ранее, погнали в Чешир. Скоро крестьяне моих деревень будут питаться лучше, чем некоторые рыцари в других графствах.
        28
        Граф Честерский воевал с валлийцами. Крупных сражений не было, ограничивались набегами. Но в валлийских деревнях добычи было намного меньше, чем в тех, что принадлежали Ранульфу де Жернону и его вассалам, и приходилось держать по всей границе большие отряды, чтобы не пустить врага вглубь графства. Честерский эконом графа купил у нас почти весь скот, чтобы снабжать его армию. Представляю, во что выльется Ранульфу де Жернону летняя военная компания!
        Отдохнув в замке, я сплавал на правый берег Мерси. Возле будущего Ливерпуля теперь был причал. Там даже грузился шерстью баркас честерского купца. Мы ошвартовались рядом. На конях проехали по моим деревням, проверили, как идет строительство дорог. Почти все закончили. Это были, конечно, не вечные, построенные римлянами, но уже и не обычные грунтовки с колдобинами и без мостов через реки. По пути встретили несколько возков, которые везли в Ливерпуль товары на продажу. У крестьян появились излишки - хороший признак. Ко мне уже привыкли, здоровались без былой опаски.
        Вернувшись в замок, подождал, когда соберут овес, и начал готовиться в рейс. На шхуну перевезли бочки с солониной, соленой рыбой, сухарями и свежими овощами. Особенно много я брал лука и чеснока. Переходы у нас, конечно, короткие, но лучше подстраховаться от цинги. Со стоматологами здесь напряженка. Зубы рвут бронзовыми клещами на рыночной площади Беркенхеда. Человек садится на табуретку у столба, к которому его привязывают, чтобы не дергался и не бил врача. Помощник - крепкий малый - придерживает голову больного двумя грязными волосатыми руками. Стоматолог орудует грубо и безжалостно. Вокруг обязательно собирается толпа зевак. Зрелищ здесь мало. Мне кажется, зевакам даже интереснее наблюдать удаление зубов, чем головы.
        На этой же площади и казнят. Недавно отрубили головы двум разбойникам, вырезавшим ночью семью с пятью детьми, чтобы разжиться старыми тряпками и десятком пенни. Судит и приговаривает Тибо Кривой, но смертную казнь приводят в исполнение только после моего утверждения. Мне очень не хочется, чтобы казнили кого-нибудь по ошибке. Этих отморозков - двух молодых солдат-наемников - взяли с поличным. Они пришли в Беркенхед, чтобы наняться ко мне на службу. Поскольку мне сейчас своих хватает, предложил им послужить графу Честерскому. Они, видимо, решили компенсировать расходы на дорогу и перебили тех, кто пустил их на ночлег. Я утвердил приговор.
        В рейс взял четыре десятка лучников и четверых рыцарей - Умфру, Джона, Нудда и Риса. Двух младших, Жана и Ллейшона оставил под руководством Жака тренироваться бою в конном строю. В проливе Святого Георга нам никто не повстречался. Я решил, что это плохая примета, останемся без добычи. Всё равно надо было посетить Португалию и забрать следующую часть выкупа за бадахосского визиря. Поэтому из пролива сразу проложил курс на северо-западную оконечность Пиренейского полуострова.
        В океане нас прихватил шторм баллов на девять. Он нас неплохо потрепал, порвав в клочья два штормовых паруса. В экипаже было несколько новичков, которые пришли к выводу, что наступил их смертный час, и принялись молиться. Я заставил их сшивать лохмотья порванных парусов. Толку от этой работы никакого, но не останется времени думать об опасности. На третий день шторм стих. В память о нем осталась мертвая зыбь - высокие округлые волны при почти безветренной погоде. В итоге вместо пяти-шести дней мы добирались почти две недели до траверза мыса Рока, не встретив по пути ни единого судна.
        Южнее Лиссабона я приказал убавить паруса. Со скоростью один-два узла мы шли вдоль берега на удалении миль пять от него. Попадались нам только рыбацкие баркасы, о которых я приказал не докладывать, если только не поплывут в нашу сторону. Добычу заметили на шестой день. Это была галера с не менее, чем двадцатью пятью веслами с каждого борта. Три мачты, причем фок вынесен далеко на нос и несет прямой парус. На гроте и бизани - латинские паруса. Она была длинной метров тридцать пять и шириной метров восемь. Наверное, торговая. Галера шла курсом бакштаг правого галса. Мы - крутым бейдевиндом левого да еще и находились с подветренной стороны.
        Я направил шхуну так, чтобы оказаться по носу у галеры. Наш маневр заметили и пошли на сближение. У галеры спереди торчало толстое заостренное бревно, выступавшее перед форштевнем метра на три-четыре. Это был не таран для потопления противника, потому что располагался примерно на метр-полтора над водой. Если такой воткнется нам в борт, сцепимся крепко. Наверное, предназначен для взятия на абордаж. На баке у галеры имелся широкий помост, на котором собрались десятка два лучников. На корме надстройка была двухпалубной и имела полотняный белый навес. Под навесом стояли еще десятка два воинов.
        Я приказал развернуться. Пусть думают, что мы испугались, удираем. Даже при попутном ветре галера догоняла нас. Я позвал на ахтеркастель лучников. Когда дистанция сократилась метров до четырехсот, обе стороны начали обмен любезностями. Мои лучники стреляли лучше. Вскоре баковая площадка галеры опустела: примерно половина была убита, а остальные спрятались. К тому времени дистанция между судами сократилась метров до двухсот пятидесяти. Баковая площадка закрывала моим лучникам кормовую, поэтому мы начали лавировать. Теперь уже стреляли все мои лучники, которые стояли не только на ахтеркастле, но и вдоль бортов и на форкастле. Они согнали всех и с кормовой площадки. Но галера продолжала преследовать нас. Я заметил, что она теперь с запозданием реагирует на наши маневры. Видать, наблюдатели спрятались там, откуда нас плохо видно. Они еще не расстались с мыслью проткнуть нас своим «бивнем», а потом взять на абордаж.
        Я подождал, когда галера приблизится метров на сто, и приказал сделать поворот фордевинд. Нос шхуны быстро пошел влево. Матросы сноровисто убрали большую часть парусов, а остальные перенесли на другой борт. Шхуна легла на обратный курс, пошла на сближение с преследователем. На галере заметили наш маневр слишком поздно. Нос шхуны уже миновал «бивень». Мы продолжали сближаться с галерой. На ней раздались громкие отрывистые команды. Весла ближнего к нам левого борта замерли, погруженные в воду. Что делают весла на правом я не видел. Наверное, гребут вперед, чтобы развернуть нос галеры на нас. Поздно, батенька! Теперь нам ваш «бивень» не страшен. Форштевень шхуны ударился под острым углом о левый борт галеры, отклонился немного вправо и пошел вдоль него, ломая весла. Мои лучники на полубаке быстро обстреливали вражеских. Два валлийца лежали на палубе, проткнутые стрелами. Еще один получил стрелу в грудь и присел.
        Нос шхуны приблизился к кормовой надстройке галеры и я приказал:
        - «Кошки» вперед! Убрать паруса!
        Три «кошки» острыми когтями зацепились за фальшборт галеры. Мои матросы подобрали слабину и накинули тросы на деревянные кнехты, которые представляли из себя два закрепленных рядом, вертикальных бревнышка, соединенных горизонтальным так, что его концы выступали по бокам сантиметров на двадцать. Остававшиеся к тому времени паруса быстро упали на палубу. Шхуна потеряла инерцию, прижалась к галере. Мои матросы опять выбрали слабину, прочно пришвартовав шхуну к галере. На нас пахнуло густой вонью человеческих испражнений и навоза. Оба судна продолжали вертеться на месте. Наверное, весла правого борта еще гребут.
        - Стоп грести! - крикнул я на норманнском, а потом повторил на латыни.
        Кружение судов постепенно прекратилось. Мои лучники больше не стреляли. На полубаке лежали двое убитых и сидели трое раненых. У двоих раны оказались в грудь, у третьего - в руку. Еще один убитый лежал на палубе, а рядом вынимали стрелу из плеча у раненого. Эта галера досталась мне дороговато.
        Матросы перекинули мостки на нее, и мы, пятеро рыцарей, перешли на галеру первыми. За нами последовали два десятка лучников. Они сразу, как я учил, заняли позиции вдоль борта галеры, готовые поразить любого, кто окажет сопротивление. Остальные подстраховывали с ахтеркастля шхуны.
        Галера везла лошадей. Даже быстро взгляда на груз хватило, чтобы понять, что это не дешевые клячи. Гребцы, грязные, с длинными волосами и бородами, сидели по двое на скамьях, которые располагались под углом к борту. На этот раз они встретили нас молчанием. Наверное, сомневались в успешном для нас исходе сражения. Это меня насторожило.
        - Идем все вместе, - приказал я рыцарям. - Строй - клин.
        Я стал посередине и чуть впереди. Умфра - слева от меня, Джон - справа. Ширина переходного мостика с перилами, расположенного по диаметральной плоскости галеры, была рассчитана на троих бойцов. Нудд и Рис подстраховывали сзади, готовые заменить того, кто будет убит или ранен. Прикрывшись щитами, мы медленно пошли к кормовой надстройке. Там нас поджидали десятка два воинов, вооруженных копьями и саблями. Раздалась громкая команда на арабском, и они одновременно выскочили их всех щелей. Поскольку нападать могли только трое, их количество сыграло с ними злую шутку. Остальным пришлось ждать своей очереди под обстрелом моих лучников. Они поразили многих, но только не тех, кого мы от них закрывали. Боялись попасть в нас.
        Нам пришлось помахать саблей и палашами. Меня несколько раз пытались проткнуть копьем, покарябали щит и порвали кожу бригантины на правом боку. Причем в пылу боя я не заметил, кто именно, чем и сколько раз туда ударил. Скорее, все-таки саблей, а не копьем. Все мавры были ниже меня, поэтому, прикрываясь щитом, наносил удары сверху вниз. Моя сабля легко раскалывала их шлемы и разрубала шиты. Впрочем, по щитам старался не бить, чтобы не застряла в них. Частенько щиты делают из вяза. Вскоре завалил плотного мавра в большом шлеме, обмотанном зеленой материей, луженой кольчуге с наплечами, поверх которой была накинута белая накидка с зеленым растительным орнаментом по краю. У него был большой круглый зеленый щит, разрисованный золотой арабской вязью, наверное, выражениями из Корана, и золоченым умбоном. Первый раз ударил его по шлему чуть выше правого уха. Как ни странно, моя дамасская сабля не рассекла его, но и не застряла. Удар, видимо, оглушил мавра, потому что щит опустился немного. Второй раз я не рубанул, а уколол острием сабли в зажмуренный глаз через просвет в шлеме. Щит опустился еще ниже, и
Джон добил мавра, вогнав острие палаша в другой глаз. После смерти этого мавра, остальные рассыпались по шхерам. В этот момент гребцы и заорали все вместе от радости.
        Педру де Аламейда научил меня нескольким важным для военного фразам на арабском. Одну из них я и произнес:
        - Всем, кто сдастся, сохраню жизнь!
        Повторил ее еще два раза, пока из кают и прочих помещений не начали выходить безоружные мавры. Причем не только на корме, но и на баке, куда мы пока не добрались. В живых осталось одиннадцать человек. Были и раненые, но их вместе с убитыми раздели и отправили за борт. На запах крови собрались акулы. Мои матросы, особенно новички, наблюдали за пиршеством хищников с интересом. Меня подобные зрелища не привлекали, поэтому обошел помещения галеры. Она была намного беднее предыдущей. Только в каюте купца, расположенной на нижней палубе кормовой надстройки, нашелся сундук с двумя мешочками серебра и одним золота, приличный ковер и серебряный чайник с закопченной нижней частью. На чем его разогревали - я так и не обнаружил. В остальных каютах нашли только мелкие серебряные монеты и сменную одежду.
        Зато лошади были очень хорошие. Две трети - крупные жеребцы для тяжеловооруженных рыцарей, а остальные - изящные арабские иноходцы и племенные кобылы. По паре иноходцев и кобыл я решил отвезти в Англию.
        - Есть среди вас кузнец? - спросил я гребцов.
        - Есть, - ответил темно-русый мужчина с темными руками, как будто в них въелась копоть. Он сидел на первой от кормы скамье с правого борта. - Только меня самого сперва надо расковать.
        - Сейчас раскуем, - пообещал я. - Но только тебя одного. Остальным придется подождать, пока не придем в Опорто. Там вы все будете отпущены на свободу.
        Гребцы заорали еще раз, громче и продолжительней.
        Кузнец рассказал, где лежат инструменты. Пара моих матросов нашла их и расковала его. После этого он принялся приковывать к скамьям на свободные места пленных мавров.
        - Только не убивайте их, - попросил я. - Быстрее доберетесь до Опорто и окажитесь на воле.
        Гребцы ничего не сказали.
        Я оставил на галере Джона с командой из десяти человек. Они поменяли сломанные весла, после чего шхуна отошла от галеры, и мы отправились в Опорто. Держались подальше от берега, милях в восьми-десяти от него. Теперь нам не нужны были встречи с другими судами. Ветер был почти попутный, делали не меньше шести узлов. Галера шла сзади, подняв все паруса. Веслами гребла медленно, чтобы не перегонять шхуну.
        Убитых валлийцев похоронили по морскому обычаю. Их зашили в парусину, положив в ноги балластный камень, взятый с галеры, и опустили в океан, когда поблизости не было акул. Почему-то быть разорванным акулами даже мертвым очень страшило моих смелых матросов. Во время перехода умер один из раненых в грудь. Он попросил, чтобы его похоронили в земле. Поскольку до порта оставался один дневной переход, его труп положили в носу галеры, где и так вонь была непереносимая.
        29
        Педру де Аламейда первым прибыл на шхуну, когда мы встали на якорь на реке Дору возле города. Он был в хорошем настроение, что обещало мне получение следующей части долга без проблем.
        - О тебе уже весь город говорит, - сообщил он шутливо. - Ты каждый раз приходишь с богатой добычей. У меня постоянно спрашивают, нельзя ли наняться к тебе на службу? Раньше все стремились служить только королю!
        - А почему бы королю Афонсу не захватить больше добычи?! Тогда все будут рваться на службу к нему, - шутливо произнес и я.
        - Он так и делает, - сказал серьезно рыцарь Педру. - Только сил у нас маловато. Король хочет встретиться с тобой, отдать вторую часть долга и познакомиться поближе.
        Нетрудно было догадаться, зачем король хочет познакомиться с тем, кто захватывает хорошую добычу. В любом случае я ничего не потеряю, если послушаю его предложение. Тем более, что климат Португалии мне больше нравится, особенно в зимние месяцы.
        - Я не против встретиться с ним, - решил я. - Только надо сперва продать галеру и пристроить куда-нибудь лошадей на время моего отсутствия.
        Я решил пока не продать лошадей. Послушаем, что скажет Афонсу. Вдруг они пригодятся?!
        - Галеру у тебя купят завтра, я пришлю купцов, - пообещал Педру де Аламейда. - А лошадей можешь оставить на моих пастбищах. Они будут под надежной охраной.
        Остаток дня мои люди занимались похоронами умершего от раны и освобождением гребцов. На этот раз среди них оказались и два жителя Порту, рыбаки, попавшие в плен к пиратам и проданные на галеру. Пиратами были испанцы и португальцы. Город ликовал. Такое впечатление, что я освободил из плена их всех. Они с почестями похоронили умершего валлийца возле церкви, расположенной рядом с пристанью.
        Утром прибыли те же самые купцы-иудеи, что купили предыдущую галеру. Не знаю, что пообещал им Педру де Аламейда или чем пригрозил, что скорее, но купили они галеру почти не торгуясь. Правда, цену я не заламывал, а судно было в хорошем состоянии и вместе с ним продавались и пленные мавры в роли гребцов. Из одиннадцати остались в живых всего семь. Четверым, как догадываюсь, припомнили старые грехи.
        В столицу Португалии Коимбру я отправился в сопровождении Умфры, Джона, шести оруженосцев и десяти лучников. Все ехали верхом на трофейных лошадях. Педру де Аламейду сопровождал отряд из тридцати человек. Кто из них слуги, а кто воины - не поймешь, потому что вооружены и одеты одинаково - одинаково бедно, без брони, только стеганки, набитые хлопком. Мои лучники в кожаных доспехах на их фоне выглядели рыцарями.
        Была середина сентября. Стояла солнечная, но не жаркая погода. С океана дул прохладный ветер, наполненный запахом йода. Мы продвигались между полями и виноградниками, с которых собрали урожай. Сельскохозяйственных земель было не много, но все хорошо обработаны.
        До столицы Португалии Коимбры мы не спеша добирались три дня. Ночевали в монастырях. Они здесь тоже выполняют заодно и роль гостиниц. Рыцарей селили по двое-трое в комнате, а остальных воинов - в общей спальне с двухъярусными деревянными кроватями, рассчитанной на сотню человек, если не больше. Монахи здесь были не такие самоуверенные и самодовольные, как в Англии. Сказывалась конкуренция со стороны мусульман и иудеев.
        Коимбра располагалась на холме на берегу реки Мондегу. Построили ее лет тридцать пять назад, поэтому каменные стены и башни возвели с учетом современных достижений в фортификации. Впрочем, Руан, построенный намного раньше, выглядел неприступнее. На более широких, чем в Опорто, улицах собрались зеваки. Из-за «розы ветров» на сюрко нас принимали за крестоносцев. Мужчины крестились сами, а женщины крестили нас и желали удачи в святом деле.
        Королевский дворец больше напоминал хорошо укрепленный трехэтажный дом. Если бы не большое количество вооруженных людей во дворе, я бы подумал, что это жилище епископа. На нас воины смотрели с интересом. Наверное, гадали, кто мы такие? По внешнему виду понятно, что северяне. Но лошади арабские и дорогие, таких на севере редко встретишь. Моя хоругвь им тоже ничего не говорила.
        Вход в здание был на первом этаже. Внутри нам предложили оставить оружие. Мои саблю и кинжал положили отдельно, потому что ножны и рукоятки стоили, наверное, дороже, чем все остальное оружие, взятое в этот день на хранение. Португальцы явно не утопали в роскоши. И это имея таких богатых соседей, как мавры! Ленятся ребята…
        Король Афонсу принял нас на втором этаже. Чтобы попасть к нему, пришлось пересечь три сквозные комнаты, в каждой из которых стояло или сидело по несколько рыцарей. У большинства из них были дешевые кольчуги с короткими рукавами, без капюшонов и рукавиц. Возможно, имелись у них и получше для боя, но верилось в это с трудом. Комнаты были с большими окнами, закрытыми изнутри деревянными решетками, отчего в помещениях стоял полумрак и создалось впечатление, что в них прохладнее, чем во дворе. Меблировка бедненькая. Матерчатые обои имелись только в приемной короля. Темно-зеленые, однотонные. Не удивлюсь, если они окажутся трофейными. Афонсу устроился на громоздком резном черном стуле с подлокотниками и высокой, заостренной спинкой, стоявшем на помосте, накрытом толстым красным ковром с желто-зелено-синим маврским узором. Помост был выше того, на котором восседал Жоффруа, герцог Нормандский. Чем южнее, тем больше имперских замашек. Рядом сидели за длинным низким столом на низкой скамье пятеро писцов, трое из которых что-то старательно выводили тонкими кисточками на кусках пергамента, четвертый
внимательно рассматривал свою кисточку, а пятый затачивал стило, чтобы писать на вощеных табличках, которые стопкой лежали перед ним.
        Королю Афонсу было тридцать шесть лет. Волосы черные и густые, челка короткая, а сзади опускались почти до плеч. Лицо вытянутое, с длинным и тонким носом, который напоминал по форме трисель. Зато уши и губы мясистые. Глаза карие. Густые черные усы и борода, закругленная снизу, средней длины. Одет в белую льняную рубаху и пурпурное блио, простенькие, без окантовки, перехваченные широким кожаным ремнем с бляшками, покрытыми черным лаком. Простота в убранстве и одежде говорили, что здесь еще не зажрались, а значит, не разучились воевать. Трудно идти утром в бой, если ночью спал на шелковых простынях. Я слышал, что Афонсу одержал несколько побед, в том числе и над маврами, но он не произвел на меня впечатление воинственного человека. Скорее, упрямого. Видимо, у него есть неглупые и воинственные советники, которые ставят ему ясные и достижимые цели, а король добивается их не мытьем, так катаньем. Наверное, я ему и понадобился для решения одной из таких задач.
        - Жаль, что мой сенешаль, не зная о твоем прибытии, уехал по делу и не смог лично отблагодарить тебя за спасение из плена! - начал король Афонсу после обмена приветствиями.
        - Надеюсь, у него будут для этого другие возможности, - любезно произнес я.
        - Я тоже надеюсь, - сказал король. - Мне сообщили, что ты захватил еще одну галеру мавров. Там не оказалось знатных заложников? Мне надо освободить из плена несколько моих рыцарей.
        - Увы! Там был всего один знатный мавр и тот предпочел погибнуть от моей сабли, - рассказал я.
        - Будем надеяться, что в следующий раз тебе повезет больше, - произнес король Афонсу. - А теперь давай поговорим и моем долги. Завтра тебе отдадут еще два фунта золота. Но не хотел бы ты взамен остальной части получить земли?
        - Смотря какие, сколько и где, - ответил я.
        - Мы отбили у мавров большую территорию от левого берега реки Мондегу до замка Лейрия, - рассказал король. - Деревни там, конечно, пострадали во время войны, но виноградники и поля - нет. Если раздать их в аренду, будут приносить хороший доход.
        - А есть кому раздавать? - поинтересовался я, потому что знал, что случается с крестьянами во время набегов.
        - С этим, конечно, проблема, - согласился король. - Мне сильно не хватает людей, начиная от рыцарей и заканчивая крестьянами. Зато эти земли я освобождаю от налогов на пять лет.
        - Служить за них все равно придется, - сказал я. - Ведь рыцарей не хватает в первую очередь.
        - Да, не хватает, - согласился король Афонсу. - Но если ты привлечешь мне на службу рыцарей, они будут служить вместо тебя. Хотя ты мне тоже очень нужен. Говорят, ты умеешь брать крепости и города, что Руан взяли благодаря тебе.
        - Руан пал бы рано или поздно, я только ускорил его сдачу, - признался я.
        - Ускорь падение нескольких сарацинских городов, и я отблагодарю тебя по-королевски! - пообещал Афонсу.
        Чем?! Землями, на которых нет крестьян?! Впрочем, крестьян можно привезти из других мест, из той же Фландрии, а климат здешний мне нравится.
        - Мне бы хотелось иметь земли неподалеку от океана, чтобы мог отправляться на своем корабле в набеги, и разрешение на строительство замка, - высказал я пожелание. - С высоких крепостных стен легче отражать нападение сарацинов.
        И не только их. В Испании еще не забыли, что Португалия была их графством. Да и с королем Афонсу отношения могут испортиться.
        - Земли получишь на берегу Мондегу неподалеку от того места, где она впадает в океан, а замок можешь строить такой, на какой хватит денег, - сказал король.
        Мы договорились, что утром со мной отравится один из королевских чиновников, который покажет мне земли. Я смогу выбрать на шесть фунтов золота, считая по цене необработанной земли, хотя в большинстве случаев это будет не так.
        Вечером был пир. Меня посадили слева вторым от короля. Выше меня сидел только архиепископ Паю Мендиш - бойкий, воинственный старикашка с седой козлиной бородкой. Он был учителем короля, а теперь советником. Судя по результату, неплохим. Король Португалии, чтобы добиться независимости, признал себя вассалом Папы Римского и обязался платить четыре унции (около 120 грамм) золота ежегодно. Плата, конечно, символическая, главное, вассальная зависимость. Теперь он был в тени самого Папы Римского. Тот принял такой щедрый подарок, но, не желая ссориться с бывшим владыкой Португалии, императором Испании, пока называл Афонсу не королем, а герцогом.
        Моих рыцарей разместили в конце стола. Они были моложе своих соседей, но одеты богаче. Особенно выделялись Умфра, Нудд и Рис, которые, по примеру Осуаллта, обзавелись золотыми побрякушками на шею. Джон в этом плане был скромнее. У него имелся только золотой перстень-печатка, похожий на мой. Он во многом старался подражать мне. Даже носовым платочком пользуется, чему не могу научить остальных. Сморкаться с помощью пальцев им сподручнее. В архиепископе Паю Мендише воинственности оказалось больше, чем набожности. Он был уверен, что лучшая служба богу - убивать неверных.
        - А как же «не убий»?! - подковырнул я.
        - Это относится только к христианам, - отрезал архиепископ.
        Интересно, что он скажет, когда застукаю его во время убийства христианина?!
        Еду здесь подавали более вкусную, чем в Англии. Бедность бедностью, но питаться надо хорошо. Многие блюда заимствованы у неверных. Не удивлюсь, если поварами окажутся мавры или христиане, пожившие среди мусульман и приявшие их религию, а теперь вернувшиеся в лоно католической церкви. Христиан, принявших ислам, здесь называют мувалладами, а тех, кто перебежал в обратном направлении, - морисками. Названия тем, кто переметнулся туда и обратно, еще не придумали. Уверен, что таких не мало.
        Утром мне выдали два фунта золота монетами, которые здесь назывались мараведи. Есть золотые мараведи, есть серебряные. На монетах изображены король Афонсу на коне и герб Португалии виде креста из пяти щитов и написано на латыни «Монета господина Алфонси короля португальцев». Вообще-то, имя короля Альфонсо. Но есть еще одни Альфонсо, который называет себя императором Испании и считает короля Португалии своим вассалом, графом Португалии. Поэтому португальцы своего Альфонсо зовут на местный манер Афонсу, заодно подчеркивая, что у него нет ничего общего с испанским. С этими деньгами и в сопровождении своей свиты и королевского чиновника с двумя вооруженными слугами я отправился смотреть, что мне предлагает португальский король. Чиновника звали Жуан. Он был низкого роста, толстенький, с черными курчавыми волосами и круглым лицом, выражающим то простоту на грани беспросветной глупости, то замысловато закрученную плутоватость. Я подозревал, что второй лик более соответствует действительности, иначе бы Жуан не был чиновником. Ему двадцать семь, но выглядит на все тридцать пять. Наверное, из-за седины в
бороде. В остальных местах ее не было заметно. Жуан был словоохотлив. Уже через час пути я знал его родословную, всё о его родственниках, близких и дальних, кто на ком женился, кто чем болел, кто из-за чего поругался и прочие важные для меня сведения. Жуан скакал на муле, который тряс его, как мешок картошки, но португалец не умолкал ни на минуту. Его не страшила даже опасность прикусить язык.
        К вечеру добрались до места назначения. Остановились на ночь в деревне, в бывшем особняке ее хозяина мавра - уменьшенной копии дома Педру де Аламейда. Жуан называл дом на португальский манер кинтаной. Там проживали четверо слуг, трое мужчин и женщина, всем под пятьдесят. Они опять были католиками. Мне показалось, что обрадовались нашему приезду. То ли здесь гости бывают редко, то ли часто бывают непрошенные. Подозреваю, что второе. Поэтому на ночь выставил усиленный караул.
        На рассвете проехали по землям, принадлежащим короне. Неплохие земли по местным меркам: поля, виноградники, каштановые и оливковые рощи, фруктовые сады. Хотя мусульманам и запрещено употреблять спиртное, большое количество виноградников наводило на мысль, что не все было просто с соблюдением законов, особенно вдалеке от религиозных центров. Всё это было местами в запущенном состоянии, но можно быстро привести в порядок. Я приглядел холм на берегу реки Мондегу, который прямо таки просился стать основанием для замка. До холма доходил океанский прилив, но уже ослабленный, поднимал уровень воды в реке где-то на метр. От холма и начали плясать. Неподалеку располагались четыре деревни, когда-то большие, каждая тянула бы в Англии на два-три «кольчужных» лена. Теперь в них жила примерно треть того населения, что раньше. За деревнями шла гряда холмов, которые могли бы послужить хорошими пастбищами для лошадей. Эти земли я и запросил.
        - Нет, это слишком много за шесть фунтов золота, - сразу заупрямился чиновник.
        - В самый раз с учетом того, какую пользу я принесу королю Афонсу в будущем, - сказал я.
        Жуан продолжал упрямиться, но как-то так, не шибко твердо. Я вспомнил, что слово «чиновник» происходит от слова «взятка». Или наоборот? Ну, не важно. Пять мараведи сделали чиновника Жуана моим лучшим другом. Мы объехали выбранную мною территорию, и он записал приметные пограничные ориентиры типа «от левого берега реки Мондегу до южного склона холмов». Как объяснил мне Жуан, все это будет вписано в договор и в дальнейшем послужит юридическим документом в случае возникновения имущественных споров. Как у них тут всё сложно! То ли дело в Англии, где леса между ленами являются нейтральной территорией, которую можно осваивать, пока не упрешься в земли соседа.
        Переночевали в той же кинтане. Она находилось в одной из моих будущих деревень. Я поговорил со старшим из слуг. Попросил его передать разбежавшимся арендаторам, что мне по барабану, какой они веры, если будут исправно платить. Как утверждают китайцы, не важно, какого цвета кошка, если она ловит мышей. Пусть поспешат, иначе я привезу сюда новых арендаторов и раздам им пустующие земли.
        Король Афонсу без колебаний подписал купчую или, как он объявил, дарственную в благодарность за помощь в выкупе его сенешаля. При этом его долг автоматически погашался. Я совершил оммаж королю, узнав, что усы и борода у Афонсу колючие. Поскольку деревень было четыре, договорились, что буду выставлять четырех рыцарей. Начну со следующей зимы. На самом деле купленная мною земля, если ее привести в надлежащий вид, тянула на десять-двенадцать «кольчужных» ленов, смотря как считать. Видимо, португальскому королю очень нужны рыцари и деньги, и я подсуетился вовремя.
        30
        Нормандия встретила нас дождем. Все вокруг стало серым, английским. Впрочем, до Англии из Руана рукой подать. Вильгельм Завоеватель это доказал. Вся Нормандия была уже завоевана герцогом Жоффруа. Ходили слухи, что он тоже собирается «подать рукой» до английского трона.
        В Руане мне нужен был архитектор Шарль с его артелью каменщиков. Я не был уверен, что застану его. Во время осады города Шарля здесь не было, строил в Бретани монастырь, как сказала мне тогда его жена, довольно молодая и приятная дама. Я даже сперва принял ее за дочку архитектора. Глазами она стреляла так, что я захотел подарить ее мужу лобзик для спиливания рогов. К счастью, на этот раз архитектор оказался дома. Искал новый заказ. Я и помог найти.
        - Нужно построить примерно такой же замок, какой ты сделал для меня, только чуть больше и выше, - порадовал я Шарля.
        - В нормандских владениях, которые ты получил от герцога Жоффруа? - спросил архитектор. Судя по взглядам, которые Шарль бросал на жену, ему не хотелось уезжать от нее далеко и надолго.
        - Увы! - огорчил я. - В Португалии. Я и от короля Афонсу получил владения.
        - Хорошо, начнем, когда потеплеет, - быстро согласился он.
        - Начинать надо сейчас. Там погода теплая, зимы практически нет.
        Шарлю очень не хотелось ехать в Португалию прямо сейчас. А мне очень не хотелось искать другую артель и объяснять все другому архитектору.
        - Заплачу серебром или золотом, как скажешь, - подкинул я наживку.
        У жены при слове золото загорелись глаза.
        - Ты говорил, что барон щедро заплатил в прошлый раз, - напомнила она мужу.
        - Ну, да, - согласился он.
        - У него ты сможешь заработать много золота! - радостно произнесла она. На ее лице было написано, что замену мужу найти легче, чем деньгам.
        Шарль читать на лицах не умел или не хотел, поэтому сдался:
        - Если надо, значит, начнем сейчас. Несколько дней уйдет, пока я соберу свою артель.
        - Бери как можно больше людей, в том числе и камнетесов, - посоветовал я. - В Португалии не будет столько помощников, сколько ты имел при постройке первого замка.
        - Там что, война идет? - спросил он, надеясь, что появился уважительный повод отказаться.
        - Нет, война там закончилась, но недавно, поэтому и не хватает людей, - ответил я. - Попробую привезти их отсюда и из других мест.
        - Ладно, через неделю я буду готов, - согласился Шарль.
        Эту неделю я потратил на посещение своего нормандского замка. Там забрал оброк и три кибитки. Судя по всему, здесь они не скоро понадобятся. В Нормандии больше не с кем воевать, а в Англии у меня есть другие. Заодно навербовал крестьян в свои португальские владения. Здесь хватало младших сыновей, которые работали на старших братьев, но хотели бы стать самостоятельными арендаторами. Брал только молодые семейные пары. Благодаря чему случилось несколько быстрых браков. Новоиспеченные супруги прямо из церкви шли сперва ко мне наниматься, а потом уже праздновать.
        Через неделю отплыли в Португалию, имея на борту артель строителей из тридцати пяти человек и двадцать семейных пар. Впервые на моей шхуне было тесно. Люди разместились даже в твиндеке, в кибитках, которые там стояли. В Бискайском заливе нас прихватил небольшой штормик, после которого из трюма еще долго поднималась вонь от рвоты. Зато ветер почти все время был попутный и довольно свежий, благодаря чему добрались до реки Мондегу сравнительно быстро.
        Я высадил строителей и арендаторов. Поселил их всех в ближней от холма деревне, чтобы и те, и другие принимали участие в стройке. Арендаторам разрешил выбирать дома и участки, а строителей поселил в оставшиеся свободными помещения. Арендаторы сразу были наняты подсобными рабочими на стройку до начала посевной, а строители занялись заготовкой камня. Я съездил в Коимбру и нанял и там рабочих с гужевым транспортом. Поскольку зимой работы мало, желающих строить замок оказалось много. Купил в Коимбре скот, часть которого раздал в кредит своим новым крестьянам, а остальное пошло на прокорм строителей.
        Побывал и в Опорто. Там высадил Умфру с десятью лучниками, чтобы перегнали на мои земли захваченных на галере лошадей, которые паслись у Педру де Аламейды. Вместо валлийцев на борт поднялись желающие стать моими арендаторами и отара баранов для строителей. Отвез их на реку Мондегу. Кстати, замок решил назвать в честь этой реки.
        За этими хлопотами я и не заметил, как началась весна. В конце марта, когда строительство замка было налажено, оставил Джона с десятью лучниками руководить работами и охранять строителей, а сам с остальными отправился в Англию отбывать службу своим сеньорам.
        По пути заглянул в Бристоль, чтобы узнать у Роберта, графа Глостерского, когда я ему понадоблюсь? Граф был в довольно мрачном настроении. В его кабинете, как обычно, ярко горел огонь в камине, но на этот раз граф Роберт не кутался в плащ. Видимо, припекло не только в переносном, но и в прямом смысле слова.
        - Не успел построить замок Фаррингдон, как король Стефан отбил его. Кастелян Брайен де Солис, которому я так доверял, сдал его через четыре дня осады! Вокруг одни предатели! - гневно произнес граф Глостерский, расхаживая перед камином.
        - Потеря одного замка не самая страшная беда, - попробовал успокоить его.
        - Если бы одного! - воскликнул Роберт Глостерский и сразу продолжил спокойным тоном: - Мой зять и твой сеньор граф Честерский перешел на сторону короля.
        - Ни фига себе! - искренне удивился я.
        Почему-то был уверен, что король Стефан никогда не простит Ранульфу де Жернону захват Линкольна. Уж больно настойчиво король пытался вернуть себе этот город, поплатившись за это дважды.
        - Стефан пообещал вернуть ему Камберленд и Ланкашира и оставить во владении Линкольн, пока не получит назад норманнские владения, которые сразу конфисковал Жоффруа, герцог Нормандский, - спокойно продолжил граф Роберт. - Да что там граф Ранульф! Мой младший сын Филипп предал меня. Он сдал королю замки Криклейд и Чиренчестер, кастеляном которых был. Теперь мы отрезаны от Уоллингфорда. Более того, Глостер и Бристоль под постоянной угрозой нападения. Боюсь, что скоро придется просить перемирия у короля Стефана.
        - Теперь понятна пассивность короля прошлым летом, - сказал я. - Ему кто-то подсказал, что осел, нагруженный золотом, откроет ворота любой крепости.
        - Скорее всего, Роберт де Бомон, - предположил граф Глостерский. - Он самый умный из шайки, которая окружает короля.
        - Так вот почему герцог Жоффруа отдал мне его земли! - дошло до меня.
        - Не думаю, что Роберт Лестерский знает об этом, - скептично произнес Роберт Глостерский. - Разве что граф Ранульф ему подскажет. На всякий случай будь с ними поосторожнее.
        - На всякий случай я стал вассалом короля Португалии, где они меня вряд ли достанут, - сообщил я.
        - Как знать, как знать… - ироничным тоном произнес граф Глостерский и вернулся к наболевшему: - Нас может спасти только чудо. Или Крестовый поход. Мне тоже прислали призыв святого Бернарда помочь отстоять Святую Землю. Так хочется плюнуть на всё, что твориться здесь, и отправиться туда, совершить богоугодное дело, очиститься!
        - Как бы там еще больше не замараться, - возразил я.
        - Почему ты так думаешь? - с неподдельным интересом спросил граф.
        Я не стал рассказывать, что все Крестовые походы, кроме первого, закончатся неудачно. Имею в виду главную цель - религиозную. Зато грабануть там кое-кому удастся, особенно, когда Константинополь захватят. Только не помню, в каком по счету походе это случится.
        - Потому что благими намерениями вымощена дорога в ад, - ответил я.
        - Ты - единственный, кто отговаривает меня от похода! - весело сказал граф Роберт.
        - И один из немногих, кто не предал, - добавил я.
        - Если не единственный, - грустно улыбаясь, сказал Роберт Глостерский. В его взгляде читалось: на долго ли хватит твоей верности?
        31
        Дома нас заждались. Впервые меня не было всю зиму. Фион первые дни осторожно выспрашивала, не завел ли я там любовницу? Если ты ведешь себя не так, как обычно, значит, по мнению жены, замешана другая женщина. Это у них от скромной оценки своего пола. Разве мужчин может интересовать что-нибудь, кроме них?! Их же самих ничего, кроме мужчин, не интересует! Я рассказал Фион о владениях в Португалии и строительстве замка. Заикнулся о том, что неплохо было бы перебраться туда на жительство. Баронесса прореагировала без энтузиазма. Она, конечно, поедет со мной хоть на край света, но будет лучше, если этот край разместится где-нибудь неподалеку от ее родных мест.
        Появление в замке учителя для детей больше порадовало Фион. Это был молодой юрист по имени Этьен - двадцатидвухлетний мужчина плотного, но не спортивного сложения, с внимательным и мягким взглядом близоруких синих глаз. Познакомился с ним у графа Глостерского. Этьен знал не только юриспруденцию и латынь и хорошо умел считать, но и отваживался возражать графу, когда тот в хозяйственном споре хотел немного прогнуть закон под себя. Роберта Глостерского, не глупого человека и не самодура, почему-то это злило. Дело было, скорее всего, не в законах, а в несовместимости этих двух человек. Поэтому я и предложил Этьену перейти на службу ко мне юристом и заодно учителем моих детей. Он с радостью согласился, только потребовал, чтобы ему предоставили две комнаты: одну для семьи, а вторую для работы. Меня эта просьба сперва удивила, потому что не представлял юриста без отдельного кабинета, а потом вспомнил, в каком веке и месте нахожусь. Здесь человек, любящий одиночество, вызывает подозрение. Такое разрешается лишь монахам-отшельникам. Юрист был далеко не монах. Он уже наплодил четверых детей и, судя по
выпирающему животу жены, довольно властной дамочки, останавливаться на достигнутом не собирался.
        Посмотрев на ее живот, Фион сказала мне:
        - Пора моих кузенов и Жана женить.
        - Пусть женятся, - разрешил я.
        - Ты нашел им жен? - спросила она.
        - Нет, - ответил я. - Пусть сами ищут. Откуда я знаю, кто им нравится, а кто нет?!
        - Тибо сказал, что они не могут жениться без твоего разрешения, - уведомила меня жена. - Они ведь твои рыцари.
        Вот уж не знал, что в обязанности сеньора входят и обязанности свахи!
        - На простолюдинках они не могут жениться. Им надо подобрать дочерей рыцарей, с которыми ты бы хотел поддерживать дружеские отношения, - просветила меня Фион.
        - И где же их взять, этих дочек? - поинтересовался я.
        - У тебя есть рыцари на том берегу Мерси. У двоих есть дочка на выданье, им уже тринадцатый пошел. Как раз для Нудда и Риса. У третьего девятилетняя, ее можно за Ллейшона. Поживет у нас, пока подрастет, - сообщила мне жена.
        Откуда она всё это знала - понятия не имею, ведь не видела семьи этих рыцарей. Правда, она как-то мне говорила, что жены рыцарей ночевали в замке, когда приезжали в Беркенхед на ярмарку. Скорее всего, инициатива исходила от другой стороны. Породниться с бароном - гарантия, что не лишишься манора.
        - А с Жаном что будем делать? - спросил я, уверенный, что и его судьба уже решена.
        - Выдадим за Моргуэн. Шусан с Тибо не против, - ответила Фион.
        Моргуэн - старшая дочь Шусан. Она на год старше Жана, мнение которого никого не интересовало.
        - А Гуануин - за Симона, - продолжила жена.
        Гуануин - младшая дочь Шусан. Она тоже на год старше своего будущего мужа. Видимо, тетушка решила побыстрее пристроить своих дочек. Они не красавицы и не уродки, серединка на половинку. За крестьян или торговцев их теперь не выдашь замуж, а женихов рыцарей в наших краях не много.
        - Ллейшона и Симона пока оставим в покое, - решил я, - а с остальными поговорю.
        Разговор оказался намного легче, чем я думал. У меня сложилось впечатление, что пацанам до задницы, на ком жениться, лишь бы это случилось побыстрее. Видимо, деревенские девки перестали им давать, поняв, что все равно не женятся. Поэтому через день я отправился на правый берег Мерси, чтобы собрать там оброк, проверить состояние причала и дорог и посмотреть вместе с Нуддом и Рисом невест.
        Все три моих вассала обзавелись с помощью крестьян и неплохой военной добычи крепкими каменными манорами. Их жены были счастливы. Выходили они замуж за бедных рыцарей, долго мотались с ними по разным местам, имея в лучшем случае небольшую комнатенку на все семейство, из которой их вскоре выпроваживали, а теперь обзавелись надежным пристанищем. Чем-то они мне напоминали жен советских лейтенантов, которые подолгу шлялись с мужьями по гарнизонам, только к старости получали от государства квартиру в каком-нибудь Глухоманьске и считали, что им здорово повезло в жизни. А уж если породнятся с командиром полка…
        Дочки у обоих были покрасивее моих племянниц. Я глядел на наряженных девочек, совсем юных, и не понимал, жалеть их или радоваться. Им бы еще в куклы играть. Представлю, как много им открытий чудных готовит первая брачная ночь. Я предложил Нудду и Рису поменяться невестами, чтобы лучше подходили по психотипу. Женихи были не против. Родители невест - и тем более.
        В замок вернулись целым табором. С нами приехали обе невесты и их родители. Все три свадьбы сыграли в один день, сразу после Пасхи. Для этого пригласили беркенхедского священника в замок. Процедура оказалась намного короче, чем будет лет через восемьсот. Никаких свадебных платьев, бросаний венков и прочей ерунды. Все три пары священник обвенчал скопом минут за десять. Из них девять ушло на общую молитву. Дальше последовала пятидневная попойка. Она бы продолжалась и дольше, если бы не прискакал курьер от графа Честерского.
        Ранульф де Жернон уведомил, что он и Вильгельмом де Румаром ждут меня на службу в конце апреля. Опять на два месяца и в Валлийской марке. Я должен выставить одиннадцать рыцарей и набрать как можно больше конных сержантов и пехотинцев, которые будут оплачены отдельно.
        Родители невест были перевезены на правый берег Мерси готовиться к походу, а я отправился в Бангор. Там меня уже ждали. Осуаллт встретил мою шхуну на причале. Он был в сопровождении небольшой свиты и одет скромнее, чем обычно. Хотя золотой ошейник был на нем.
        - Король Оуайн хочет познакомиться с тобой, - обменявшись приветствиями, сразу сообщил мне Осуаллт.
        Приглашение звучало, как приказ. Я, конечно, мог послать этого местечкового короля. На международной арене он не котировался. В Англии Оуайна ап Грифида (Оуайна сына Грифида или на русский манер Оуайна Грифидовича) называли не королем, а правителем, поскольку под его властью находился Гвинед - территория на севере Уэльса по размеру с маленькое графство, а по доходам всего со среднюю сеньорию. Имя королевства доживет до двадцать первого века, благодаря писателям в жанре фэнтези. Эта мрачная, суровая, дождливая земля, видимо, способствовала полету фантазии. Правда, правитель Гвинеда мог выставить большое по количеству, но плохо вооруженное и организованное войско, которое служило ему по зову сердца и за долю в добыче. Его обычно называли Оуайн Гвинедский, чтобы не путать с другим Оуайном ап Грифидом, правителем Поуиса, которого величали Оуайном Кивейлиогом. Оуайн Гвинедский был известен еще и тем, что имел более двадцати детей от разных женщин. Поскольку у валлийцев не существует понятия внебрачный ребенок, все они считались его официальными детьми. Церковь, правда, имела собственное мнение по этому
вопросу.
        Я взял на борт Осуаллта и его свиту и лошадей, среди которых были и взятые для меня и двух моих людей, и мы пересекли на шхуне пролив Менай, который отделял Бангор от острова Англси. В самом узком месте ширина пролива метров двести. Быстрые приливно-отливные течения делают его похожим на реку. Остров являлся житницей Уэльса. Раньше друиды считали его святым местом. Валлийцы до сих пор верят в предсказание друидов, что тот, кто владеет Англси, владеет и Уэльсом. Сейчас им владел Оуайн Гвинедский, чем и пользовался частенько.
        На Англси мы пересели на лошадей и поскакали в глубь острова. Меня сопровождали Умфра и Нудд. По обеим сторонам дороги были поля, недавно засеянные или с зеленой порослью озимых. Почти на каждом перекрестке стоял каменный валлийский крест - с вырезанным, растительным орнаментом и кольцом, в центре которого находилось перекрестье. Привела она нас то ли к высокому каменному дому, то ли к донжону, который окружали ров и вал с частоколом поверху. В общем, назвать это сооружение крепостью у меня язык не поворачивался. Если бы не ров и вал, я бы решил, что это обычный манор зажиточного рыцаря.
        Заметив выражение моего лица, Осуаллт сообщил:
        - У короля есть мощные замки. Отсюда ему удобнее следить за сбором войск.
        - Крепость сильна не стенами, а смелостью защитников, - сказал я римскую поговорку.
        Осуаллту она понравилась. Валлиец простил мне мой насмешливый взгляд на жилище его короля.
        Внутри огороженной территории, кроме дома, были одноэтажные хозяйственные постройки, сложенные из плохо обработанных камней и крытые почерневшей от времени соломой. В большой кузнице было сразу два горна и две наковальни, на которых работало по кузнецу с подмастерьем. Ковали они топоры. Мечи у валлийцев похуже, чем у англичан, поэтому предпочитают трофейные. Зато топоры, похожие на датские, брали свои. Может быть потому, что в топоре не так важны, как в мече, соотношение веса, прочности и остроты. Возле дома и конюшни стояли две группы вооруженных людей в кожаных доспехах. Валлийцы - люди скромные, страдают любовью к уравниловке, поэтому, чтобы никого не обидеть, считают друг друга рыцарями, а их вождь - это первый рыцарь среди равных.
        Наши свиты остались во дворе, а мы с Осуаллтом вошли в дом. Поскольку вход был на первом этаже, я думаю, это все-таки был дом. Он тоже сложен из больших и плохо обтесанных камней. Окна узкие, скорее, бойницы, причем одинаковые на всех трех этажах. На первом находилась кухня с огромным камином, в котором горели расколотые напополам, метровые отрезки стволов сосны, и еще какое-то помещение, вход в которое был завешан бычьей шкурой. Здесь стоял запах подпаленного мяса и гниющего дерева. На кухне возились четыре женщины, причем одна ворочала вертел, на который был нанизан кабан средних размеров. Никто не забрал у нас оружие. Видимо, чужие здесь не ходят. На втором этаже, почти во всю его длину, располагался холл, посреди которого, тоже почти во всю длину, стоял грубо сколоченный стол, составленный из нескольких. Вдоль него располагались лавки, отполированные задами. За ним, в дальнем конце, сидели всего трое: один во главе, а двое - справа от него. Возле них стоял глиняный кувшин, в котором обычно подают эль и стояли три блюда: одно с жареным мясом, второе с пятнистым хлебом, третье с луком-пореем.
Возле большого камина, в котором горел огонь, возилась пожилая женщина. Здесь тоже пахло гниющим деревом, но не так сильно. Может быть, из-за сильного сквозняка.
        Мы с Осуаллтом подошли к столу слева. Во главе, как я догадался, сидел сам Оуайн Гвинедский - лет сорок пять, темно-русые волосы до плеч и наполовину седые, лицо морщинистое, не глупое и не воинственное, с длинными и тоже наполовину седыми усами, подбородок закругленный. На отважного воина или мудрого правителя он не был похож, что, обычно, говорит об обратном. На нем была коричневая кожаная безрукавка поверх белой льняной рубахи с красной вышивкой по вороту и краям рукавов.
        Правитель ответил на наше приветствие и предложил мне сесть рядом с ним, а Осуаллту - ниже. Валлийский вождь отнесся к этому спокойно. Валлийцы не страдают местничеством. У них в ходу принцип «кто первый встал, тому и тапки». Женщина поставила перед нами по бронзовому кубку, налила в них эль и сразу отошла. Мы все выпили, закусили мясом с хлебом и луком.
        - Я был уверен, что и в этом году тебе поручат защищать земли графа Честерского, - сказал Оуайн Гвинедский.
        - Я же так мужественно отбивал ваши атаки в прошлом году, - иронично произнес я.
        - Да, после твоего ухода дела у нормандских рыцаре пошли намного хуже, - усмехнувшись, согласился правитель Гвинеда. - А я тебя не таким представлял.
        - Я и сам иногда с удивлением смотрюсь в зеркало, - пошутил я.
        - Я тоже, - покивав утвердительно головой, сообщил Оуайн Гвинедский. - Ты приплыл договориться о … - он запнулся, подбирая слово, - … о перемирии на два месяца?
        - Да мы вроде бы и не воевали, к счастью, но можно и так назвать, - ответил ему.
        - Я слышал, ты служишь не только графу Честерскому, - сказал Оуайн Гвинедский.
        Я перечислил всех своих сеньоров.
        - Нет желания приобрести еще одного? - поинтересовался правитель Гвинеда.
        - Желание есть, но нет возможности, - ответил я. - Начнется конфликт интересов.
        - Я могу дать тебе бОльшие владения, чем ты имеешь у графа Честерского, - предложил он.
        И что станет с этими владениями, когда англичане захватят Уэльс?! А я-то знаю, что захватят. Не помню, правда, будут они обращаться с валлийцами также жестоко, как с шотландцами или нет? Вряд ли лучше. Попробую перевести эту информацию на дипломатический язык.
        - Как бы сильны и смелы не были валлийцы, ваших врагов намного больше и они лучше организованы. У вас нет могущественных союзников, вы недостаточно богаты, чтобы нанимать большие армии. В конце концов норманны и англосаксы покорят вас. Вы станете одним народом с ними, - предсказал я.
        Правителя Гвинеда мои слова не обидели.
        - И друиды так говорят, - огорченно гмыкнув, сообщил Оуайн Гвинедский. - Но они утверждают, что чем мужественнее мы будем сражаться, тем лучше к нам будут относиться.
        - Возможно, - согласился я. - Но это не моя родная земля, которую я бы защищал, как вы, ценой своей жизни. Поэтому предпочитаю оставаться на стороне победителя. Правда, и Англия тоже не моя родная земля. Поэтому предпочитаю не ссориться со своими соседями.
        - Разумное решение, - согласился правитель Гвинеда. - А временно послужить не хочешь? Мне нужен человек, который умеет захватывать замки.
        - Мне не хочется тебе отказывать, но и нет желания светиться в твоих рядах. Предлагаю такой вариант: после окончания службы на графа Честерского, я отправлюсь к графу Глостерскому, а к тебе приедет один из моих рыцарей с небольшим отрядом, который поможет захватить замок. Не смотря на молодость, он брал города и замки вместе со мной неоднократно. Если он не сможет, то и у меня не получится, - предложил я.
        - Договорились! - произнес Оуайн Гвинедский, после чего мы выпили за наше боевое содружество.
        Травануться элем - не самая большая плата за хорошие отношения с беспокойным соседом.
        32
        В Честере мой отряд встретил Вильгельм де Румар, граф Линкольнский. Он убедился, что я привел десять рыцарей, и посмотрел на конных сержантов и лучников и копейщиков, пересчитывать которых не стал, поверив мне на слово. Я привел собой всех, кто в моих владениях мог носить оружие - около трех сотен. Знал, что боестолкновений не предвидится, и давал своим людям заработать оброк мне и немного сверху. Все равно у них сейчас нет важных работ дома. Посевная закончилась, а к сенокосу вернутся домой. С остальным справятся их жены. Сержанты, лучники и копейщики разместились на ночь на лугу возле города, а рыцари были приглашены в замок.
        Пока шла подготовка к пиру, мы пообщались с графом Линкольнским наедине в «кабинете» его единоутробного брата.
        - Когда ты будешь воевать с валлийцами, мы с Ранульфом присоединимся к королевской армии. Стефан пообещал, что вернет Ранульфу его земли, отданные шотландскому королю Давиду и оставит за ним Линкольн, пока не освободят его земли в Нормандии. Герцог Жоффруа конфисковал их, - рассказал Вильгельм де Румар то, что я уже и так знал.
        - Стоило ли делать такой размен?! - удивился я.
        Норманнские бароны земли в Нормандии ценили намного дороже, чем в Англии. Они были плодороднее и шотландцы и валлийцы там не нападали.
        - Ранульфу виднее, - ответил граф Линкольнский.
        Он не отличался дипломатическими способностями, поэтому следовал советам брата. Видимо, им обоим позарез нужен был Линкольн. Ранульфу де Жернону нравилось жить в этом городе, а Вильгельму де Румару - быть графом Линкольнским. Они решили, что императрица Мод не выиграет войну и, получив от короля заманчивое предложение, приняли его. Теперь будут отрабатывать прошлые грехи.
        - Где будете воевать? - поинтересовался я.
        - Вроде бы собираются отбить замки Бедфорд и Уоллингфорд, - ответил граф Вильгельм.
        - Уоллингфорд вы вряд ли захватите, - сказал я. - Разве что чудо поможет.
        - В последнее время король Стефан захватил несколько не менее сильных замков, - сообщил он.
        - С Уоллингфордом другая ситуация. Брайен Фиц-Каунт не сдаст замок ни за какие деньги или обещания. Он служит императрице Мод сердцем, а не умом, наследников не имеет, так что предательства от него не дождетесь, - высказал я свои соображения.
        - В жизни всякое бывает… - философски произнес Вильгельм де Румар. - Но я особо выслуживаться перед королем Стефаном не собираюсь.
        А я - перед графами Честерским и Линкольнским. Прибыв на место несения службы, установил график патрулирования пограничных районов и занялся посещением замков лордов Валлийской марки. Теперь я с большим интересом относился к детям лордов. Раз тут заведено богатым жениться только по расчету, надо все рассчитать правильно. Не хотелось бы, чтобы мои дети всю жизнь проклинали выбор отца. В итоге наметил пару смазливых девочек для старшего сына и одного не слишком страшного и неотесанного мальчика для дочери. Браки заключать отказался, сославшись на возраст детей, но пообещал держать их на примете.
        Ровно через два месяца, потраченных только на обучение личного состава, мы покинули Северный Уэльс. Умфра с десятью конными сержантами был отправлен в распоряжение Оуайна Гвинедского. Они сдали мне сюрко с моим гербом, чтобы те, кому не надо, не догадались, чьи это вассалы. Я проинструктировал Умфру, как ему действовать в разных ситуациях. Рыцарь должен помнить, что его сеньор отвечает за его поступки. С остальными вернулся к Честеру. Заплачено мне было вперед, поэтому раздал деньги и отпустил по домам Гилберта и, как я их называл, замерсийских рыцарей, а также всех лучников и пехотинцев, оставив только около семидесяти конных сержантов. С этим отрядом отправился в Бристоль.
        Сколько раз я уже проезжал по этой дороге! Сперва, как один из многих. Теперь, как первый. Скоро буду знать каждый ее поворот. В двадцатом веке, женившись, я собрался было завязать с флотом. Моя умнейшая половина настояла. Поступил в институт. Заработанные на флоте деньги быстро закончились. Пришлось искать приработок. Капитаны на берегу спросом не пользуются, поэтому прикупил к своим водительским правам на легковушку категории «С» и «Е», которые позволяют управлять грузовиком с прицепом, и устроился работать шофером. Маршрут был один - возил панели на стройку, поэтому через месяц я помнил все колдобины на дороге. Они мне даже ночью стали сниться. Будто не успел объехать. Мне кажется, я до сих пор помню эту дорогу. У капитанов сны более интересные. Часто снится, что рулишь по узкому ручью, и судно почему-то не садится на мель и не встревает в берег. Я решил вернуться к более интересным снам. После чего стала сниться жена, к тому времени уже бывшая.
        Роберт, граф Глостерский, пребывал в унынии. Он, кутаясь в бордовый плащ, подбитый куньим мехом, сидел возле камина, в котором весело плясало пламя, и, наверное, пытался перенять вместе с теплом хотя бы частичку этой веселости.
        - Партейку в шахматы? - предложил я.
        Человек может или чувствовать, или думать. Шахматы заставляют думать.
        Граф дважды хлопнул в ладони, подзывая слугу. Тот принес нам шахматный столик и легкое красное вино, привезенное с юга Франции. Роберт Глостерский начал расставлять красные фигуры. Ему даже в голову не приходило кинуть жребий, кому какие. Кто более знатный, тот и ходит первым.
        - Знаешь уже, что Бедфорд захватили? - спросил граф Глостерский, делая ход.
        - Теперь знаю, - ответил я.
        - Сейчас осаждают Уоллингфорд, - продолжил он. - Стефан пообещал его Ранульфу де Жернону, если захватят.
        - Пусть осаждают. Не захватят, так согреются, - сказал я.
        Граф весело хмыкнул, а затем произнес печально:
        - Я ничем не могу помочь осажденным. У Стефана слишком большая армия. Он сделал выводы после бегства из-под Уилтона - укрепился с обеих сторон, внезапно не нападешь.
        - Значит, и они на нас не нападут, - сделал я вывод. - Можно спокойно заниматься грабежом вассалов короля.
        - Вот это вряд ли, - возразил граф Роберт. - Стефан выслал несколько больших отрядов для грабежа моих сторонников. В основном это лондонцы - городская шваль. Как воины они - ничто, поэтому избегают открытых сражений, нападают из засад. Два моих отряда сильно потрепали.
        - Сейчас доиграем партию, и я займусь ими, - шутливо пообещал я.
        Граф Глостерский отнесся к моей шутке очень серьезно:
        - Займись. Я выделю тебе в помощь столько людей, сколько скажешь.
        - Попробую обойтись без помощи, - сказал я. - Мои воины не любят делиться.
        - Все не любят, - согласился он и отказался от своей доли: - Вся добыча ваша.
        В благодарность за широкий жест я проиграл ему партию. У Роберта Глостерского сразу поднялось настроение.
        - Нам надо переждать этот год, - сказал он. - Многие собираются в Крестовый поход. К концу года армия Стефана сильно поредеет.
        - Наша тоже, - сказал я.
        - К сожалению, да, - согласился граф Глостерский. - Поэтому и ему, и нам нужно будет перемирие.
        Так понимаю, гражданская война приближается к концу. Что ж, я поимел немало, благодаря ей. С наступлением мира смогу восстановить свои беркширские владения. Да и служить придется меньше. Можно будет откупаться щитовыми деньгами, которые в мирное время составляют всего фунт серебра с «кольчужного» лена. Для воинских развлечений у меня останутся Португалия и пиратство. Впрочем, в эту эпоху все время кто-нибудь с кем-нибудь воюет, и обеим сторонам нужны воины. Следовательно, надо подтолкнуть короля Стефана к перемирию - ослабить его армию и уверенность в победе.
        33
        Первым делом выслал разведку из нескольких конных разъездов по пять человек в каждом. Они должны были выяснить, сколько отрядов занимаются грабежами, сколько бойцов в каждом, как вооружены, из кого состоят, кто командует? Валлийцы плохо умеют считать, зато хорошо подмечают детали, имеют фотографическую память. Если заменить ничего не значащие для них цифры на предметы, допустим, камешки, то не умеющий считать валлиец расположит их на столе так, как в лагере врага стояли шатры или возки.
        Через три дня я знал, что в нашем направлении действуют три отряда. Самый южный состоял примерно из трехсот лондонцев, вооруженных чем попало. Командовал ими не рыцарь.
        - Почему ты думаешь, что не рыцарь? - спросил я разведчика, который докладывал мне об этом отряде.
        - Потому что не рыцарь, - ответил он.
        На его лице было написано, что любой дурак отличит рыцаря от не рыцаря. Я не стал выяснять, к какой категории дураков отношусь, спросил:
        - Что еще скажешь?
        - Собак у них много, - ответил разведчик.
        - Крупных? - задал я вопрос. До сих пор не встречал здесь боевых псов, но вполне возможно, что они имеются.
        - Всяких, - ответил он. - Из-за них не могли подобраться к лагерю поближе.
        Значит, не боевые, а сторожевые. Сделали правильные выводы после Линкольна. Много собак было и во втором отряде, который я обозначил для себя, как центральный. В нем, кроме лондонцы, были и брабантцы. В третьем, северном, отряде в основном были наемники. Собаки у них тоже имелись, но мало.
        Я решил начать с южного отряда, потому что он двигался в сторону моих владений. Уже научился местному практицизму. Западноевропейские рыцари очень любят давать клятвы и соблюдать их до наступления форс-мажорных обстоятельств. Таким обстоятельством, то есть непреодолимой силой, может стать материальная выгода. Если выгодно нарушить клятву, ее в большинстве случаев обязательно нарушат. Тех, кто все-таки не нарушит, называют черными овцами. Это аналог русских белых ворон.
        Южный отряд перемещался от деревни к деревне, грабил и сжигал их. Обычно они «осваивали» три-четыре деревни, а потом возвращались к своей армии, где отдавали королю Стефану его долю - то, что они считали третью добычи, а остальное делили и продавали. Мои разведчики застали этот отряд за грабежом первой деревни. Сейчас они разделываются со второй. Я решил встретить их на подходе к третьей. Деревня, кстати, принадлежала графу Глостерскому.
        Вперед был посланы два всадника с котомкой, в которой лежало жареное мясо и горшочек с ядом, изготовленным для меня валлийской знахаркой или, как чаще ее называли, колдуньей. Парням приходилось травить волков, так что они знали, как надо обращаться с ядом. Следовало, начиная от деревни, которую грабили лондонцы, разбрасывать по несколько кусочков мяса на обочинах дороги, ведущей к третьей деревне. На подходе к этой деревне мы и устроили засаду.
        Первыми появились эти два всадника.
        - Всех собак потравили, - доложили они. - Лондонцы идут за нами. Впереди скачет отряд человек из тридцати.
        Этот отряд должен окружить деревню, чтобы крестьяне со скотом и скарбом не сбежали в лес. Крестьяне уже знают об этом отряде. В деревне остались одни старики. Приглядывают за домами. Вдруг пронесет? Лондонцы тоже не дураки. Заняв деревню, они отправляют небольшие отряды в лес и ловят тех, кто там прячется со скотом и ценными вещами.
        Мы пропустили всадников. Пусть погарцуют еще немного. Большинство ехало на рабочих лошадях, часть - на кобылах. Впереди скакал на приличном жеребце мужчина лет сорока в металлическом овальном шлеме и кольчуге с рукавами до локтя. На левом плече у него висел круглый щит, а в правой руке держал короткое копье. Таким копьем обычно сражаются пехотинцы. Может быть, под влиянием слов разведчика, а может, я не хуже любого дурака, но сразу понял, что это не рыцарь. Наверное, по выражению лица. Это тип был горд собой так, как посвященный в рыцари оруженосец первые пару месяцев.
        Основной отряд, разбившись на несколько групп, растянулся метров на триста. Это не считая небольшого стада, которое гнали в хвосте, отставая метров на сто. Я подождал, когда голова отряда поравняется с моей позицией, и свалил из арбалета ближнего солдата. Из-за деревьев по обе стороны вышли валлийцы с луками в руках и начали расстреливать лондонцев. С расстояния в двадцать-тридцать метров трудно промахнуться. Хорошо обученный, имеющий боевой опыт отряд сейчас бы разделился на две половины и напал на лучников. Спасение было там, в лесу, где между деревьями лучники сами превращались в легкую мишень. Лондонцы сперва ломанулись в ту сторону, откуда пришли, а затем, когда поняли, что стрела летит быстрее, попадали, прикрыв головы щитами. Удрать удалось только тем, кто гнал стадо. Животные прикрыли их от наших стрел.
        - Прекратить обстрел! - приказал я. Подождав, когда перестанут стрелять по лежавшим на дороге врагам, дал команду последним: - Кто хочет жить, встать без оружия и с поднятыми руками!
        Команду пришлось повторить еще раз. Вот встал один лондонец с поднятыми руками, второй, третий… В живых, считая легкораненых, осталось около сотни. Их, обыскав и забрав все ценное, построили на дороге в колонну по пять человек. Стоять им пришлось на коленях и с руками на затылке. Насмотрелся я киношек в свое время. Тяжелораненых добили, чтобы не мучились.
        Пока мои солдаты собирали трофеи, я произнес перед поенными назидательную речь:
        - Бог создал вас работающими. Вы не послушались его, пошли в воюющие. Решили, что грабить легче, чем трудиться в поте лица. Вы не учли, что солдатом надо родиться, и забыли, что на войне убивают и калечат. Бог наказал вас за это - прислал меня, Александра Византийца, вернуть заблудших овец на их пастбище. Работать вы уже разучились, так что станете молящимися. Вы достаточно нагрешили, есть, что замаливать, - и приказал десятерым валлийцам, стоявшим позади пленных: - Начинайте.
        Валлийцы брали задний ряд, подводили пятерых лондонцев к поваленному дереву, где отрубывали им большие пальцы на обеих руках и отпускали на все четыре стороны. Наказанные отходили на несколько шагов, а потом останавливались, прижимая окровавленные руки к грязным рубахам. Поняв, что добивать их не будут, медленно уходили по дороге туда, откуда пришли. Без этих пальцев не повоюешь и не поработаешь. Останется только молиться. Если, конечно, какой-нибудь монастырь согласится их принять в монахи. Там ведь сачковать имеет право только руководители. Благодаря такому наказанию, мы не брали лишнего греха на душу, но сокращали армию противника. И еще я подумал, что если в Лондоне узнают о гибели отряда, то погорюют и забудут. А вот беспалые будут каждый день перед глазами. Они заставят многих хорошенько подумать, прежде чем вступить в такой вот отряд.
        Всадники, которых мы пропустили, уже хозяйничали в деревне. Они настолько увлеклись грабежом, что слишком поздно заметили мой отряд. Несколько человек пытались прорваться, но были убиты стрелами. По предводителем убили лошадь. Я приказал взять его живым. Его привели в центр деревни вместе со сдавшимися в плен лондонцами. Подтянулись на площадь и несколько дедов, оставленных присматривать за домами. Они молча стояли в стороне, внимательно наблюдая за нами. Кто мы такие и чего от нас ждать - они не знали. Как бы, расправившись с грабителями, мы сами не начали грабить.
        - Ты - рыцарь? - спросил я предводителя лондонцев, который, расставшись с кольчугой и конем, перестал гордиться собой, превратился в перепуганного горшечника.
        - Нет, - ответил он тихо.
        - Тогда почему надел кольчугу? - продолжил я допрос.
        - Мне разрешили, - почти шепотом произнес лондонец.
        - Кто? Неужели сам король Стефан?! - насмешливо поинтересовался я. - Тогда почему он не произвел тебя в рыцари?! Тебя - такого отважного грабителя крестьян!
        Лондонец ничего не ответил.
        - Повесить высоко и кротко, - приказал я своим сержантам.
        Рыцарю, приговоренному к казни за преступление, отрубывают голову. Вешают простолюдинов. На краю площади рос толстый дуб. Под ним, видимо, проходили деревенские сходки, а на его толстой нижней ветке уже не раз приводили в исполнение приговоры. Предводителю связали руки, засунули в рот подол его же рубахи. Это чтобы не выкрикнул проклятие палачам. Люди этой эпохи верили в силу слова, сказанного перед смертью. На шею надели петлю, а другой конец веревки перекинули через ветку дуба и привязали к седлу лошади. Всадник подогнал ее шпорами. Лошадь проехала вперед, пока предводитель лондонцев не задергал ногами в воздухе. Мучился он не долго, вытянувшись во весь рост и обоссавшись и обосравшись. У висельников происходит самопроизвольное опорожнение всех внутренних емкостей, поэтому такая смерть считается позорной. Так и висел минут пятнадцать, пока мои сержанты отрубывали остальным пленным большие пальцы.
        - Я - вассал графа Глостерского, - сказал деревенским старикам. - Не бойтесь, больше вас никто не тронет.
        Они мне не поверили. Только когда мой отряд покинул деревню, двое стариков побрели в сторону леса, чтобы сообщить своим, что беда миновала.
        34
        На центральный отряд мы напали, когда они возвращались к Уоллингфорду, нагруженные добычей. Собак опять потравили. На ночлег отряд остановился на поле рядом с деревней, которую недавно ограбили и сожгли. Их не насторожила смерть собак. Богатая добыча притупила инстинкт самосохранения. В центре поля поставили небольшой шатер, в котором расположились рыцари. Было их четверо. Скорее всего, брабантцы. Вряд ли люди Ранульфа де Жернона пошли бы грабить его тестя. Впрочем, выгода - форс-мажорное обстоятельство и в отношениях между родственниками. Солдаты расположились под возками или просто на земле.
        Ночь была светлая. Полнолуние совпало с приближением спутника Земли к ней на кратчайшее расстояние. Луна казалось большой, как Солнце. Мои люди работали привычно, без шума и суеты. Сказывался опыт. Легко сняли прикорнувших часовых, а затем принялись за остальных солдат. Я наблюдал издалека, сидя на лошади. Подъезжать не хотел, чтобы мой жеребец не заржал и не разбудил кого-нибудь. Он уже почуял запах крови, начал нервничать. Столько лет участвует в боевых походах, а все никак не привыкнет к запаху крови. Что значит - травоядное.
        Тех, кто ночевал в шатре, не трогали. Рыцари - ценный товар, за них можно получить выкуп. Десять моих сержантов заняли позиции вокруг шатра, а остальные принялись собирать трофеи и складывать на возки, наполненные награбленным в деревнях. Чего там только не было! На один возок были погружены два мельничных колеса. А ведь найдется и на них покупатель.
        Когда начало светать, приказал приготовить нам завтрак. Расположились напротив выхода из шатров. Нудд и Жан сидели по правую руку от меня, Рис и Ллейшон - по левую. Оруженосцы, включая Симона, обслуживали нас, наливая вино и нарезая хлеб, сыр и сваренное вчера вечером мясо. Поскольку холодная говядина - не самая вкусная еда, приправили ее перцем. Мне показалось, что в двенадцатом веке перец острее, чем в двадцать первом. Или это один из признаков старости. Интересно, сколько мне сейчас лет, если сложить все три жизни? Получалось около семидесяти, хотя сейчас чувствовал себя лет на сорок с хвостиком.
        Из шатра первым вышел брабантец Марк, мой старый знакомый. Он, почесывая старый шрам на левой щеке, тупо уставился на завтракающих рыцарей. Затем, наверное, вспомнил, что я - вассал графа Честерского, который перешел на сторону короля Стефана, и заулыбался, словно одобряя мою шутку. Дальше он увидел раздетый труп с перерезанным горлом и сразу загрустил.
        - Привет, Марк! - поздоровался я.
        - Привет, Александр! - мрачно произнес он.
        - Зови своих товарищей, подсаживайтесь, позавтракаем вместе, - пригласил я. - Только кольчуги снимите.
        - Клянусь шляпой господа, только вчера вспоминали тебя! - произнес, криво усмехнувшись, рыцарь Марк. - Мол, хорошо, что ты с валлийцами воюешь, пограбим спокойно.
        - Не поминай черта всуе! - напомнил ему церковную заповедь.
        - Да уж, накаркали… - тяжело вздохнув, согласился он и зашел в шатер, чтобы снять кольчугу, разбудить своих товарищей и сообщить им об изменении их жизненных планов.
        Они отнеслись к пленению спокойно. Проиграли - с кем не бывает?! Добычу и оружие и доспехи точно также можно было и в кости продуть. Убивать их не будут, подержат в плену до получения выкупа, а потом отпустят. Они подсели к нам и с аппетитом отзавтракали.
        - Вильгельм Кентский заплатит за вас? - не столько спросил, сколько предположил я, когда закончили трапезу.
        - Вряд ли, - подтвердил Марк.
        - Что ж, предложим вас королю, - решил я и шутливо сказал Марку: - Как бы он не подумал, что мы с тобой в сговоре.
        - Знал бы, что так получится, сговорились бы, - поддержал шутку рыцарь.
        - Пора вам менять сеньора, - посоветовал я пленным рыцарям.
        - Мы бы рады. Да кому нужны рыцари без хороших доспехов и лошадей?! - огорченно произнес один из пленных, у которого был толстый, набрякший, красный нос, напоминающий помидор. - Разве что в Крестовый поход отправиться.
        - Зачем так далеко?! Знаю место поближе и получше, - сказал я. - Королю Португалии позарез нужны рыцари. Он сейчас отвоевывает земли у мавров и раздает отличившимся.
        - Когда нас сюда звали, тоже обещали в награду земли сторонников императрицы Мод, - сообщил Марк.
        - Я уже получил землю от португальского короля. Ленов на десять. Но там сейчас мало крестьян, поэтому считаются, как четыре, - рассказал я.
        - У нас во Фландрии крестьян безземельных - толпы, - сообщил «помидороносый» рыцарь. - Надо только перегнать их в эту самую Португалию. Далеко она?
        - На корабле неделю или две плыть, - ответил я. - Скоро туда отправлюсь. Мне не помешает сотня или две рыцарей. Можно и пеших. Коней там добудем.
        Пленные переглянулись.
        Сказал за всех Марк:
        - Мы готовы с тобой хоть куда. А когда поплывешь? Нам надо будет кольчугами и оружием разжиться.
        - Отправлюсь в октябре. - ответил я. - А кольчуги и оружие могу вам ваши вернуть. В Португалии за них заплатите трофеями. Если, конечно, поклянетесь служить мне.
        - За этим дело не постоит! - радостно заверил Марк.
        - Только учтите: клятвопреступников я вешаю, - предупредил их.
        - А как же иначе?! - озвучил их общее мнение рыцарь с красным носом.
        Третий, северный, отряд услышал обо мне и быстренько ретировался под крыло короля Стефана, к замку Уоллингфорд. Я отправил туда Нудда с предложением обменять четырех пленных рыцарей на выплату за четыре года щитовых денег за мои владения, которые держал от короля. Стефан согласился. Пленные были отправлены к нему в доспехах и при оружии, но без коней. Мы договорились, что в октябре они прибудут в порт Плимут с другими наемниками, готовыми послужить под моим командованием королю Португалии. Оттуда я их отвезу на Пиренейский полуостров. С Марком мы договорились встретиться раньше и в порту Кале, куда он должен привести молодые семейные пары, желающие получить в аренду земельные участки в Португалии. За это с него будет списан долг за кольчугу и оружие.
        В Бристоле нас встретили, как героев. К тому времени в город набилось много крестьян, сбежавший со скарбом и скотом из своих деревень. Теперь они могли возвратиться домой. Роберт Глостерский предложил мне послужить ему до конца августа. Одного моего присутствия под его знаменем хватало, чтобы избавить подданных графа от нападений сторонников короля Стефана. За это он наградил меня тремя «кольчужными» ленами. А может, и не за то, а боясь, что и я переметнусь на сторону короля, как его сын. Заодно я прикупил у собравшихся в Крестовый поход рыцарей еще четыре лена. Они были разорены сторонниками короля Стефана, так что достались мне дешево. Часть захваченного скота я отдал в кредит крестьянам новых ленов, потому что жили они не ахти. Роберт Глостерский давил из них все, что мог. Война - дорогое удовольствие для проигрывающей стороны.
        - Мне сообщают, что армия Стефана быстро редеет. Поняли, что Уоллингфорд не возьмут с наскока, а ждать несколько месяцев никто не хочет. Часть рыцарей отправляется в Крестовый поход. Другие отслужили свое и вернулись по домам. Лондонцы просто так ушли, не смотря на то, что король повысил им плату, - рассказал граф Роберт.
        - Не совсем просто так, - возразил я. - Мне пришлось напомнить им, кто они такие и чем должны заниматься.
        Я рассказал, как именно провел с ними разъяснительную работу.
        - Давно пора было наказать! - поддержал граф Глостерский. - Городская чернь с каждым годом становится все наглее!
        Граф еще не знает, что эта чернь выкинет в будущем. Пройдет пять веков, и она так обнаглеет, что отрубит голову собственному королю.
        - Мой зять Ранульф тоже собирается уйти из-под Уоллингфорда, - продолжил Роберт Глостерский. - Валлийцы усилили натиск на его земли и его валлийских союзников. Оуайн Гвинедский захватил замок Молде, а Каделл Дехейбартский - Кармартен и начал осаду Лланстефана.
        Не сомневаюсь, что к захвату Молде приложил руку Умфра. На счет остальных замков не знаю. Вернется Умфра, расскажет.
        В конце августа король Стефан снял осаду Уоллингфорда и ушел в Нортгемптон в гости к своему верному вассалу Симону де Санлису, графу Нортгемптонскому. К тому времени граф Честерский уже воевал с валлийцами, которые сумели захватить замок Лланстефан. Говорят, что король Стефан расстался с ним холодно, что именно из-за ухода Ранульфа де Жернона и пришлось снять осаду Уоллингфорда. Тот, кто не нравится, всегда в чем-нибудь виноват.
        Узнав об этом, я попрощался с графом Глостерским и отправился в свой замок. Там нас ждал Умфра. Как я и подозревал, он приложил руку к захвату всех трех замков. Способный у меня ученик!
        35
        Урожай собрали без нас. Был он необычайно большим. Поэтому я приказал набить овсом твиндек шхуны. Надо же чем-то кормить строителей замка в Португалии. Сержантов отпустил по домам, а взамен нанял лучников. Вместе с экипажем их было шесть десятков. Взял на борт и десять семейных пар из англосакских деревень. Валлийцы лучше воюют, но англосаксы более трудолюбивы. У валлийцев, как и у русских, бОльшую часть работы делают женщины, а у англосаксов наоборот.
        Добрались до устья реки Мондегу быстро. Там на берегу океана несколько отличных пляжей. В двенадцатом веке, правда, никто не загорал на них, только стайку ребятишек видел. На берегу реки находилось село или небольшой городок под названием Фигейра-да-Фош, обнесенный невысокой каменной стеной. Дома и особенно церковь были намного выше этой стены. Когда я в двадцать первом веке стоял в порту Лиссабон, к нам на судно приезжали зазывалы, предлагали бесплатно отвезти на микроавтобусе в Фигейра-да-Фош в самое большое на Пиренейском полуострове казино. Никто из наших не поехал. В рейс идут не для того, чтобы вернуться домой с пустыми карманами.
        С приливом поднялись до холма, на котором строился мой замок. Уже выросли стены метров на пять и закончилось строительство надворотной башни. Возле замка в первую очередь соорудили пристань для шхуны. Мы к ней ошвартовались, выгрузили сперва переселенцев, а потом овес. Англосаксам я разрешил выбрать лучшие дома и участки в деревнях. Северяне с удивлением смотрели на каменные дома с плоскими крышами, виноградники, каштановые и оливковые рощи. Ничего, местные помогут им освоиться, поделятся опытом. Переселенцы из Нормандии уже собрали первый урожай, недавно отметили праздник молодого вина. Впрочем, англосаксы предпочли участки с полями под зерновые. Попросили привезти им пшеницу на семена. Остались здесь и сорок лучников. До нашего возвращения будут помогать строить замок.
        Шхуна пошла на северо-восток, в порт Кале. По пути нам попался караван из пяти больших нефов, которые следовали попутным курсом. Я не рискнул нападать, потому что в случае потери части экипажа некому будет работать с парусами. В Ла-Манше повстречали боевую галеру. К счастью, ей было не до нас.
        Порт Кале, расположенный в самом узком месте пролива Па-де-Кале, отделяющем Англию от Европы, и в двенадцатом веке был забит паромами самой разной конструкции. По меркам этой эпохи Кале - город средних размеров. С каменными стенами и чем-то вроде цитадели в прибережной его части. Я по нему не гулял, некогда было. Быстро погрузили набранных Марком переселенцев. Их оказалось на пять пар больше. Брабантец перестраховался на всякий случай, предложив мне отсеять непонравившихся. Я взял всех. Также наполнили водой бочки и купили пшеницы на семена. Правда, взяли ее немного, чтобы людям было где поместиться.
        На обратном пути возле Бреста повстречали небольшой судно, которое шло со стороны Кастилии. Наверное, с вином. На шхуне свободного места не было, а тащить судно на буксире - слишком хлопотно, много времени отнимет. Как нет возможности или смысла нападать, так добыча встречается чуть ли не на каждом шагу.
        Этим переселенцам достались уже не самые лучшие куски. И получали не то, что хотели, а что досталось по жребию. Я пронумеровал пятьдесят пять палочек, ссыпал в мешок и предложил переселенцам тянуть их. На каждый номер шел дом с участком. Что принадлежало старым хозяевам, то доставалось и новым. А чтобы было на что пережить зиму и засеять участки, всех желающих нанял на строительство замка.
        Следующий рейс был на Плимут. Захватил Марка, чтобы помог отобрать добровольцев. Я объяснил ему, каким требованиям должен отвечать рыцарь, сражающийся под моей хоругвью. Он знал многих наемников, что гарантировало хотя бы частичный отсев не подходивших мне. На этот раз за весь рейс видели только несколько рыбацких лодок.
        - Может, нападем на них? - предложил Марк.
        - Слишком мелко для меня, - ответил ему. - Не спеши, будет тебе настоящая добыча. Мавры живут в такой роскоши, которая нашим рыцарям и не снилась.
        Он мне поверил, потому что наслушался рассказов о богатствах, которые захватили участники Первого Крестового похода. Даже простые рыцари в Иерусалиме награбили столько золота, сколько в Европе не видели за всю свою жизнь.
        В Плимуте встали на якорь на рейде. Гавань очень удобная, безопасная при ветрах всех направлений. Город располагался на холме, который был высотой метров сто пятьдесят, между реками Плим и Тамар. Огражден частоколом с деревянными башнями. В северо-восточном углу что-то типа цитадели. Сходить на берег я не стал. Город принадлежит королю Стефану. Мало ли что придет в голову его вассалам, желающим выслужиться?! Обычно рыцаря, не участвующего в данный момент в боевых действиях, не трогают, но исключения - украшения правил. Да и нечего мне там было делать. Воду мы набрали в рейсе, попав пол проливной дождь на подходе к Англии, продуктами запаслись на оба конца. На берег был отправлен только Марк, который вернулся с первой партией рыцарей и известием, что в Плимуте собралось около двух сотен безлошадных рыцарей и пехотинцев, желающих поучаствовать в освобождении Пиренейского полуострова от мавров.
        Этой ходкой я забрал только рыцарей, около сотни. За пехотинцами вернулся через две недели и взял их чуть больше сотни. В начале ноября у меня в Португалии был отряд почти из трех сотен человек.
        С ними я и отправился в Коимбру, чтобы встать на довольствие короля Афонсу. Самому кормить такую ораву, в придачу к строителям замка, мне было тяжковато. Я и мои рыцари - Умфра, Джон, Нудд, Рис, Жан и Ллейшон - и Марк ехали на захваченных на галере лошадях. Еще три пары кобыл были впряжены в кибитки. Остальные рыцари шли пешком. Никто не роптал. Им уже рассказали, какую добычу мы взяли в маврском замке и на захваченных галерах.
        Вечером были на месте. Расположились под стенами города. Я со своими рыцарями - в шатре, привезенном из Англии. Меня приглашали переночевать в городе, но я решил, что в шатре будет меньше клопов.
        Утром прибыл король Афонсу со свитой. Сопровождал его и сенешаль Родригу де Коста - мужчина лет сорока, низкого роста, с черными волосами и бородой, как у короля. Одет непривычно ярко для этих мест: бордовая шапочка, разделенная на треугольные сектора золотыми лучами, алое с золотом блио, зеленая рубаха с красными манжетами и золотым ожерельем. Португальцы предпочитают черный и белый цвет, изредка добавляют красный, зеленый или синий. Так ярко, как сенешаль, обычно одеваются аквитанцы, анжуйцы и некоторые нормандцы. Взгляд у Родригу де Коста более властный, чем у сюзерена. Сенешаль внимательно посмотрел на меня - своего освободителя. Мне показалось, что он не рад, что я до сих пор жив.
        Король Афонсу проехал вдоль кривого строя рыцарей и пехотинцев, полюбовался мордами, лишенными жалости и сострадания. Видимо, именно такие он и желал увидеть, потому что настроение у Афонсу сразу улучшилось. Король зашел в мой шатер, где я от имени всего отряда поклялся служить ему верой и правдой шестьдесят дней с возмещением ущерба за убитых или раненых лошадей и обычной оплатой, которую можно будет заменить земельными участками. Треть добычи должны были отдавать королю, треть шла мне, а остальное делилось между бойцами из расчета три доли рыцарю, полторы - сержанту, если таковые появятся, и оруженосцу, одна - пехотинцу. Затем король Афонсу объявил отряду, что с этого дня они состоят на его довольствии, и поехал в город. Я отправился вместе с ним.
        Во дворце (язык мой с трудом поворачивается, называя это здание дворцом!) я был приглашен в четвертую комнату, которая шла за тронным залом. Там стояла высокая деревянная королевская кровать с темно-красным балдахином и золотыми шнурами с кистями на концах. Как ни странно, она не была застелена. Казалось, что король выбрался из нее минут десять назад. В дальнем правом углу стоял стул со спинкой и овальным отверстием в сиденье. Под отверстием стоял простой, не расписанный, глиняный сосуд с широким горлышком и ручкой на боку. В ближнем левом углу находился квадратный деревянный стол, покрытый блестящим лаком, и четыре стула с резными спинками. Столешница была из светлых и темных квадратов в шахматном порядке, четыре в длину, четыре в ширину. На сиденьях стульев лежали двухцветные подушки - одна сторона черная, другая темно-красная. За стол сели втроем - король Афонсу, сенешаль Родригу де Коста и я. Слуга принес надраенный до золотого блеска, бронзовый кувшин с вином, три бокала из почти прозрачного стекла - большая редкость в эту эпоху, особенно на севере, - и деревянную чашу с фруктами, в том числе
крупным и сладким виноградом. Я люблю виноград больше, чем вино. Что и доказал, съев почти весь. Вино оказалось крепким. Это еще не портвейн, который станет символом Португалии, но уже близко.
        - У меня сейчас мало войск для фоссато - крупной наступательной компании, - начал король Афонсу. - Я хотел бы, чтобы ты со своим отрядом совершил несколько рейдов на территорию сарацинов, отбил у них пограничные земли. Сумеешь захватить какой-нибудь замок или городок - тоже хорошо.
        - У меня не было возможности привезти сюда лошадей. Многим моим рыцарям приходится воевать пешими, что делает их вполовину слабее, - сообщил я. - Для начала хотелось бы отбить лошадей. Где их много?
        - Для этого надо углубиться на территорию сарацинов дня на два-три, - сказал сенешаль.
        - Дадите мне проводников? - спросил я.
        - Проводников дадим, не проблема. Наши альмогавары - легкая конница - часто совершают налеты на те места, - ответил Родригу де Коста. - Только оттуда приходится очень быстро уходить. Сарацины обязательно вышлют в погоню большой отряд всадников. С табуном лошадей или обозом от них не уйдешь.
        Он старался не обидеть меня, но весь вид сенешаля говорил, что сомневается в моих полководческих способностях.
        Мило улыбнувшись, я спросил его:
        - Я не похож на хорошего командира?
        - Я этого не говорил, - начал Родригу де Коста, посмотрев на короля с извиняющимся видом.
        Скорее всего, сенешаль уже высказал королю сомнения на мой счет. Тот попросил не отвадить меня раньше времени. Выбора у них сейчас не было.
        - А если бы и сказал, я бы не обиделся, - успокоил его. - Многие мои враги поплатились за то, что думали так.
        - Будем надеяться, что и сарацины поплатятся, - примирительно произнес король Афонсу.
        - Я дам проводников, - решился Родригу де Коста. - Сегодня вечером будут в твоем лагере.
        - Выделите продуктов дней на шесть, и мы завтра выступим, - сказал я.
        Вечером в наш лагерь прискакали два десятка альмогаваров. Это были всадники на маленьких сухощавых лошадях. Казалось, эти лошади должны вот-вот свалиться от недоедания и усталости, но они довольно бодро, хоть и не очень быстро, покрывали большие расстояния, везя в довольно низких седлах с короткими стременами таких же сухощавых людей. Удила были специальной формы, которые позволяли быстро разворачивать коня. Как рассказал Родригу де Коста, альмогавары, как и горцы в других странах, налетали на вражеские деревни, хватали добычу и быстро улепетывали, избегая стычек. Одеты были в кожаные невысокие шапки, у некоторых защищенные стальной сеткой, кожаную куртку поверх холщовой рубахи, кожаные гетры и сандалии. На спине висел кожаный заплечный мешок для провизии. Мешок для добычи был приторочен к седлу. Вооружены коротким мечом, ножом, двумя-тремя дротиками чуть более метра длиной и небольшим круглым щитом из кожи, натянутой на ивовые прутья. Командовал ими Блашку - мужчина лет тридцати с черными и немного вьющимися волосами, которые торчали из-под шапки, напоминая пену, узким лицом, туго обтянутым
тонкой загорелой кожей, короткой бородкой и тонкими усами. У него не хватало передних зубов, двух вверху и трех внизу, отчего говорил с присвистом.
        - Когда выходим, сеньор? - спросил он с той вежливость, за которой прячут насмешку.
        - Утром, - ответил я.
        - Тогда я вышлю своих людей вперед, на разведку, - предложил он.
        - Высылай, - разрешил я. - Мне хотелось бы, чтобы человек пять скакали метрах в пятистах позади моего отряда, а ты был под рукой, чтобы мог ответить на мои вопросы.
        - Как скажешь, - уже не скрывая насмешки, произнес он и поскакал к своему отряду.
        Они привыкли к быстрой, маневренной войне. Мой отряд, состоящий из пеших воинов, кажется им неповоротливым, слабым. Наверное, утешают себя мыслью, что успеют унести ноги, пока мавры будут разделываться с нами. В том, что альмогавары не собираются положить за нас свои голову, я не сомневался.
        36
        Утром, ясным и солнечным, но не жарким, вышли в поход. Альмогаваров, ускакавших вечером, я не видел, но Блашку заверил, что они ведут разведку. Если заметят противника, сразу сообщат. Впереди отряда шли копейщики. За ними ехал я со своей свитой из конных рыцарей. Подо мной белый арабский иноходец. Оруженосец Симон ведет на поводу боевого коня, серого с белой мордой, который чуть покрупнее иноходца, но тоже не совсем то, что надо. Позади нас - Блашку с парой своих помощников. За ним следовали три кибитками, которые везли бочки с вином и седла и копья рыцарей. Поскольку здесь глубокие седла мало кто умеет делать, я посоветовал брабантцам захватить свои, у кого были. Следом шагали десяток мулов с провизией. Пешие рыцари замыкали колонну. В арьергарде должны быть пять альмогаваров. Их я тоже не видел. Приходилось надеяться на сознательность Блашку.
        Дорога пролегала по предгорьям, поросшим лесом. За два дня пути нам не попалось ни одной деревни. Наверное, они там были, но мы их обходили. По словам Блашку, в этих деревнях всё уже взяли до нас. Жили в них мосарабы - христиане, перенявшие быт и язык захватчиков. К вечеру второго для вышли к реке Зезири, правому притоку Тежу, возле устья которой находится Лиссабон.
        Тут к нам впервые присоединились высланные вперед разведчики. Они, быстро жестикулируя, что-то доложили своему командиру. Затем, судя по жестам, что-то обсудили и приняли коллективное решение.
        Блашку подъехал ко мне и изложил его:
        - Впереди богатая деревня. Воинского отряда в ней не заметили. Если сейчас нападем, успеем до ночи отойти в лес. Там пересидим до утра и двинемся назад.
        - До ночи мы не успеем добычу собрать, - возразил я.
        - Что успеем, то и возьмем, - сказал альмогавар, - коней, скот, пленных.
        - Мне этого мало, - сообщил я. - Нападем рано утром и заберем все ценное, что там есть.
        Блашку ухмыльнулся и пожал плечами: мы-то смоемся, а ты будешь отдуваться за свою глупость; меня попросили привести вас сюда - я привел; не захотели слушать мои советы - пеняйте на себя.
        Я не стал переубеждать его, рассказывать свой план. Не эта деревня цель моего похода. Мне нужно много хороших боевых жеребцов. Они есть у маврских воинов, а не у крестьян. Поэтому мы расположились на ночь. К вечеру задул сырой ветер. На всякий случай я лег спать под кибитку, однако дождь так и не пошел.
        Встали рано утром, еще до рассвета. Альмогаваров я послал объехать деревню и перекрыть пути к отступлению. Остальных воинов разбил на три отряда. Я с одним отрядом наступал на деревню в лоб, Марк со вторым - слева, а Умфра с третьим - справа. Деревня была неправильной прямоугольной формы. Огорожена глинобитной стеной высотой метра два. На каждую сторону выходили ворота. Охраны возле них не было. Только собака загавкала, когда мы были уже метрах в ста от ворот. Мне сказали, что собак в деревнях мало. У мусульман собака считается нечистым животным, поэтому держали их только христиане. Ворота оказались деревянными и довольно хлипкими. Они затрещали после второго удара бревном, которое использовали в роли тарана пехотинцы из моего отряда, раскачивая его на веревках, обвязанных вокруг ствола. После шестого или седьмого удара ворота распахнулись.
        Брабантцы первыми ломанулись в деревню. Они разбились на группы по три-четыре человека и начали шмонать дома. Знают, что добычу придется делить, но, видимо, надеются найти небольшие ценные вещи, которые можно будет закрысить. Жители деревни выскакивали из своих домов на улицу, а потом быстро забегали назад, чтобы спрятать все ценное. Отовсюду раздались гортанные мужские крики. Женщины пока молчали. Я оставил у ворот пятерых лучников, а с остальными поехал в центр деревни. Дома по обе стороны улицы были огорожены дувалами, напоминающими городские стены, только поуже. В дувале арка с деревянной дверью, ведущей во двор. Обычно справа или слева располагался жилой одноэтажный дом из камня или самана с плоской крышей и двумя дверями. Ближняя вела на мужскую половину, дальняя - на женскую. К дому под прямым углом примыкали хозяйственные пристройки, набор которых был разный, зависел от достатка семьи. С третьей стороны находилась глухая стена соседнего дома. Возле нее находились очаг и колодец. Последний был не во всех дворах.
        По периметру деревенской площади находились дома побогаче, что выражалось в большем размере жилого дома и количестве хозяйственных помещений. Присутствовала и мечеть, но без минаретов. Обычный дом, только из одной большой комнаты и маленькой каморки при ней. В каморке была деревянная низкая кушетка, рядом с которой стояли кожаные тапки с узкими носками, немного загнутыми вверх, и без задников. Мулла жил в соседней доме. Он был самым богатым жителем деревни. Пообщаться я с ним не успел, потому что кто-то из ретивых христиан снес мулле голову, испачкав кровью новый темно-зеленый халат.
        Добычу сносили на деревенскую площадь, где грузили на конфискованные арбы, запряженные волами, или на возки, запряженные лошадьми или лошаками, мулами, ослами. Лошак - это когда папа осел, а мама лошадь, а у мула наоборот. Но и те и другие потомства не имеют, хотя самцы очень любят похвастаться своим достоинством. Если встретятся, обязательно остановятся и померяются. Пока не сделают это, никакой кнут их с места не сдвинет. Освобожденные из рабства христиане помогали солдатам. Они же и за скотом приглядывали, который собрали со всей деревни: лошадей, коров, овец, коз. Захватили и одного верблюда, но лошади испуганно шарахались от него, поэтому одногорбое животное пустили на мясо. Я никогда раньше не ел верблюжатины, решив попробовать. Варили в котлах прямо на деревенской площади. Одновременно на вертелах жарили кур и гусей.
        Ко мне подъехал Блашку в сопровождении двух воинов. Остальные альмогавары продолжали следить, чтобы никто из деревенских не убежал за помощью.
        - Пора уходить, - сказал он.
        - Думаешь, кто-то ускользнул, вызовет подмогу? - спросил я.
        - Кто его знает?! Мои люди задержали всех, кто выбежал из деревни, но кто-то мог проскочить, - ответил альмогавар. - Они лучше нас знают тропинки.
        - Зови своих людей, - разрешил я. - Сейчас закончим грузиться, пообедаем и отправимся в Коимбру.
        Сам поехал к дому кузнеца. Его семье и семье гончара приказал собирать вещи. Поедут со мной. Мне нужны будут в замке и тот, и другой. Оставил по лучнику-валлийцу охранять их. Возле дома кузнеца намечалась заваруха. Двое брабантцев собирались попользоваться дочерью кузнеца - девочкой, судя по лицу, довольно красивому, лет двенадцати, а по сформировавшейся фигуре - не менее шестнадцати, с дюжиной тонких косичек, одетой в широкую серовато-белую рубаху до колен и полосатые, красно-желтые шаровары длиной почти до босых маленьких ступней. Увещевания валлийца на них не действовали, потому что не понимали, что он говорит. Паренек был из замерсийской деревни, в этом году впервые участвовал в боевом походе, кроме валлийского языка никаких других не знал.
        - Это моя добыча, - поставил я в известность брабантцев.
        - Так бы и сказал! - раздраженно кинул один из них лучнику, и оба пошли в соседний двор, в котором громко голосила женщина.
        Я не пошел узнавать, из-за чего она плачет. Захочется заступиться, а в двенадцатом веке неверно истолкуют правила хорошего поведения двадцать первого. Кузнец - мужчина лет двадцати семи с тонкими усиками на смуглом лице - посмотрел на меня благодарным взглядом и засобирался быстрее, загружая на возок, запряженный мулом, свой скарб и инструменты. Мне кажется, он пришел к выводу, что лучше служить сильному и богатому рыцарю, который сумеет защитить. Ему помогала жена, голову которой и лицо по глаза закрывал платок. Местные деревенские женщины редко закрывают лицо. Эта, видимо, из хорошей семьи. Глаза у женщины темно-карие и большие. Наверное, в молодости была такая же смазливая, как старшая дочка. Рядом с ней вертелись еще одна девочка лет десяти и четверо мальчишек мал-мала-меньше.
        После обеда, во время которого верблюжатина не произвела на меня впечатление, тронулись в обратный путь. Теперь большая часть альмогаваров скакала в арьергарде, копейщики шли позади обоза, стада скота и пленных мавров, в основном молодых девушек, а рыцари - впереди. Управляли арбами и возками с добычей освобожденные из рабства христиане. Они же присматривали за скотом и пленными. Забавно было наблюдать, как они отыгрываются на маврах за унижения и побои во время рабства. Освободившийся раб может стать только надзирателем. Брабантцы были довольны добычей. В английских деревнях они брали намного меньше. Валлийцы относились спокойнее. Они видели и побольше. Что думали альмогавары, я не мог понять. Скорее всего, что добычу все равно потеряем, так что не важно, хороша или плоха.
        К полудню следующего дня мы добрались до одного из тех мест, которые я наметил по пути к деревне. Это была долина метров сто шириной, и метров семьсот длиной, поросшая травой и низким редким кустарником. Мы выехали на нее из леса. Дальше она плавно шла на подъем до склона холма, захватывала нижнюю его треть. Выше начиналась стена леса и густого кустарника, через которые, извиваясь, пролегала узкая дорога.
        - Обоз, скот, пленных и освобожденных на ту сторону холма, а мы станем на дневку на этой стороне, - приказал я. - Зарежьте десяток коз и приготовьте обед.
        С козами было больше всего мороки. Они постоянно уходили с дороги, чтобы пощипать траву или листья с кустов. Многих мы уже не досчитались.
        Ко мне сразу подъехал Блашку.
        - Какая дневка?! За нами погоня идет! - яростно жестикулируя, эмоционально проинформировал он.
        - Вот мы и подождем ее здесь, - спокойно произнес я.
        Альмогавар собирался сказать еще много чего, но наткнулся на мой насмешливый взгляд и заткнулся. Он развернул своего поджарого конька, отъехал от меня метров на десять, громко сплюнул. Плевать ближе, чем в четырех шагах, считалось здесь нанесением оскорбления. Моим рыцарям и солдатам такое пока прощали, но настоятельно рекомендовали не делать так.
        Мы доедали вареную козлятину, когда прискакали двое альмогаваров и доложили своему командиру о погоне. На этот раз не жестикулировали и ничего не обсуждали.
        - Сарацины догоняют, - коротко доложил мне Блашку.
        Португальцы предпочитали называть мусульман сарацинами, а не маврами.
        - Много? - задал я вопрос, обгладывая ребрышко.
        - Больше нас, - ответил он.
        - Это хорошо, - сказал я.
        Блашку посмотрел на меня, стараясь понять, шучу или нет? А я посмотрел на него с такой же насмешкой, как он на меня в начале похода. Он задвигал желваками, собираясь сказать что-то чрезмерно любезное, типа послать.
        - Можешь забирать своих людей и уезжать. Дальше и без вас доберемся, - опередил я. - Только долю из добычи не получите.
        Вот тут с него и слетела вся самоуверенность, чувство превосходства. Блашку чего-то не понимал. Он посмотрел на моих рыцарей, которые слышали наш разговор. Они ели также спокойно, как и я. То, что нас догоняет превосходящий по численности противник, никого из них не испугало. Догадываюсь, что раньше он считал нас кучей кретинов. Теперь у него, видимо, появились сомнения: не конченные ли мы дебилы?! Вроде не похожи. Тогда в чем дело?!
        - Мне приказали сопровождать твой отряд, - пытаясь выглядеть надменным, произнес Блашку.
        Это значило, что сбежит он не сразу, сперва полюбуется, как с нами расправятся мавры.
        Я приказал лучникам становиться в линию на границе кустарников и деревьев. Первая и вторая будут ниже, не помешают стрелять. В первую линию, края которой загнул внутрь, поставил копейщиков. Они уперли тупые концы копий в землю, а острые выставили вперед и вверх, на уровень груди коня. Большие щиты пока поставили у ног, чтобы при приближении противника спрятаться за ними. Во второй линии стояли рыцари, у которых копья были кавалерийские, более длинные. Их тоже уперли в землю тупым концом, а острый направили вперед и вверх, на уровень груди всадника. Щиты у рыцарей были поменьше, но и основной удар принимать не им. Лучникам я приказал пока опустить луки, чтобы противник их не видел. Альмогаваров расположил на правом фланге, где, как сказал им, кусты казались легче преодолимыми. Заросли этих вечнозеленых кустов местные называли маквисами. Издалека они выглядят привлекательно, однако в них лучше не соваться, особенно на лошадях. В сражении альмогавары не будут участвовать. Пусть стоят там и думают, что герои. Судя по выражению лиц, альмогавары пока не понимали, как мы собираемся отбиться от мавров.
Они еще не видели в деле длинный валлийский лук. Я с конными рыцарями и оруженосцами занял позицию на дороге позади лучников, примерно по центру линий. Мы все облачились к бою. На мне и моих рыцарях были полные комплекты доспехов, включая большие шлемы с бармицами, бригантины, налокотники, наручи, набедренники, наколенники и поножи. Копья чуть длиннее, чем у брабантских рыцарей. Только Марк был в шлеме и кольчуге. Он с завистью смотрел на моих рыцарей.
        Ждать пришлось часа два. Первым появился разведывательный отряд мавров, человек десять. Увидев нас, они остановились на краю леса. Двое развернулись и поскакали назад, чтобы проинформировать своего командира. Он прискакал на крупном темно-гнедом жеребце в сопровождении двух десятков воинов. На их лошадях были кожаные доспехи, а у некоторых на груди еще и железные пластины.
        - Стрелять только по всадникам! - напомнил я лучникам.
        Вскоре на противоположной стороне узкой долины собрался весь отряд мавров. Их было около тысячи. В белых чалмах на шлемах и накидках поверх брони. Что под накидками, кожа или кольчуги, - не поймешь. Вооружены копьями длиной метра два с половиной, саблями и луками. Только конница, причем вперемешку и тяжелая, и средняя, и легкая. Дисциплины никакой. Каждый сам знает, как победить. Они развернулись лавой, растеклись во всю ширину долины.
        По мере того, как мавров становилось все больше, брабантцы, как пехотинцы, так и рыцари, все чаще поглядывали на меня. Они знали, как я разделался с конницей Вильгельма Ипрского. Однако мавров было намного больше.
        - Сколько добычи к нам приехало! - шутливо и громко произнес я.
        Ближние воины улыбнулись, кто-то нервно хихикнул. Мои слова передали тем, кто стоял дальше. Напряженность в отряде сразу снизилась.
        И командир мавров повернулся к отряду и что-то прокричал, размахивая саблей. Слишком картинно у него получалось. Арабы любят красивые жесты. Причем настолько увлекаются ими, что забывают, для чего предназначались.
        Закончив пламенную речь, командир повернулся к нам, громко свистнул и поскакал первым. Его тут же догнали, а некоторые даже вырвались вперед. Они скакали изогнутой стеной, свистя, улюлюкая, вопя.
        Зрелище не для слабонервных. Несколько брабантцев оглянулись, проверяя, не пора ли сматываться вслед за мной? Альмогавары вообще развернули коней мордами к дороге, а к нападающим боком, чтобы быстро слинять.
        Когда до передних мавров оставалось метров двести пятьдесят, я громко скомандовал:
        - Лучники!
        Валлийцы быстро подняли длинные луки, натянули тугие тетивы.
        Дистанция сократилась до двухсот метров.
        - Выстрел! - приказал я.
        Шесть десятков стрел полетели навстречу маврам. Сперва казалось, что они не нанесли вреда. Мавры продолжали скакать. Только передние лошади вдруг снизили скорость. Вот свалился один всадник, второй, третий… Дальше стрелы полетели вразнобой, но быстро и метко. Лава двигалась все медленнее. Передние кони без всадников скакали только потому, что на них давили задние. Давление стремительно ослабевало. До линии копейщиков оставалось метров пятьдесят, когда лава остановилась. Несколько коней вырвались вперед, а потом повернули вправо или влево, чтобы не налететь на людей и острые копья. Из лавы вылетело несколько стрел, коротких и легких. Они в кого-то попали, потому что один из копейщиков упал, а другой присел. Навстречу им продолжали лететь валлийские, длинные и тяжелые, пробивающие на таком расстоянии любую броню.
        Задняя часть лавы вдруг развернулась и стремительно понеслась в обратном направлении. Мавры закинули на спину небольшие круглые щиты наподобие тех, что были у альмогаваров, чтобы прикрыться от стрел. Защита не помогала. Стрелы пробивали щит и влезали в него почти по оперение. Убраться на безопасное расстояние смогла примерно половина маврского отряда. Не останавливаясь, они устремились по дороге в глубь леса.
        Несколько минут назад долина была покрыта высокой пожелтевшей травой и кустами с мелкими зелеными листьями. Теперь по ней были разбросаны человеческие тела, между которыми, испуганно всхрапывая от запаха крови, щипали траву оседланные кони. Несколько жеребцов были ранены, один бился на земле, пытаясь встать. Его предсмертное ржание было единственными звуками, которые нарушали тишину, упавшую на долину. После топота тысяч копыт и воплей и свиста мавров эта тишина казалась неестественной. Брабантцы и альмогавары тупо смотрели на лошадей и трупы мавров, не в силах поверить в победу.
        - Блашку! - громко позвал я. - Отправь человек пять на разведку. Пусть посмотрят, далеко ли ускакали сарацины? А с остальными добей раненых и займись лошадьми. Перегоните их на ту сторону холма. Трупы разденем потом. Они не разбегутся.
        Брабантцы заржали так, будто услышали что-то удивительно смешное. Это выходил страх, который накапливался при виде скачущей в атаку конной лавы. Альмогавары тоже улыбнулись. Насколько они раньше презирали нас за незнание местных правил ведения войны, настолько теперь зауважали. Наши правила оказались намного круче.
        Оказалось, что отделались легким испугом. Всего двое погибших, копейщик и рыцарь. Обоим стрелы попали в лицо. Скорее всего, любопытство сгубило - выглядывали поверх щитов. Еще нескольким пехотинцам стрелы попали в правую ногу или руку, которыми удерживали копье.
        Альмогавары собрали в долине коней и перегнали их на противоположную сторону склона, где уже знали о нашей победе. Наверное, кто-то ослушался мой приказ и понаблюдал за сражением. Взяли мы около четырех сотен лошадей. Еще около полусотни, включая вьючных, нагруженных съестными припасами, пригнали разведчики. Они доложили, что сарацинов и след простыл.
        Тогда я разрешил копейщикам и лучникам заняться сбором трофеев и стрел. Рыцари отправились выбирать себе жеребцов. Галдеж они устроили такой, будто с цыганами торговались, хотя хороший лошадей было больше, чем рыцарей. Два десятка самых лучших сразу отошли мне. Я приказал мое глубокое седло перенести на лошадь командира мавров. Серый с белой мордой теперь будет запасным. Отдали мне и оружие и доспехи командира. Сабля была обычная, в смысле, не дамасская, с рукояткой, обмотанной толстой золотой проволокой, и рубином в навершии. Шлем склепан из двух половин, похож на купол. Из острия свисала метелочка из красных волокон. Зато кольчуга была луженая, двойного плетения из плоских колец и немного легче норманнских одинарного плетения. Ее пробили две стрелы. Ремень тоже был хорош: широкий и толстый, с золотой застежкой и ромбовидными золотыми бляшками, в центр которых был вставлен топаз розового, зеленого, коричневого, фиолетового, желтого, голубого или красного цвета. После того, как рыцари выбрали себе коней и оседлали их, наступил черед лучников. Они теперь будут сержантами. Поскольку основной вклад в
победу делают они, значит, и получать должны больше, чем обычные пехотинцы. Из остальных лошадей я разрешил альмогаварам взять по одной. Потом опять наступил черед рыцарей. Им разрешалось взять еще по одной лошади для оруженосца. Ни у кого из них пока оруженосцев не было. Раньше не позволяло отсутствие средств, сами были безлошадными. Оставшиеся лошади пойдут на королевскую и мою доли.
        37
        Король Афонсу и его сенешаль Родригу де Коста надеялись, что мы захватим кое-какую добычу. Они даже собирались отказаться от королевской доли, чтобы простимулировать нас. Увидев, сколько мы привезли и привели, решили, что королю негоже раскидываться таким богатством. Афонсу забрал всех пленников и причитавшихся ему лошадей. Хотя воевали и погибали в основном мужчины, здесь не хватало молодых женщин. Он мерли во время и после родов. В Англии, кстати, было тоже самое. Пленных король взял в счет своей доли в скоте, оружии, доспехах и одежде. Я забрал в счет своей и моих рыцарей и лучников доли оставшихся лошадей, лошаков, мулов, ослов, коров, быков, волов, коз и овец. Отдам в долг моим крестьянам. Остальное было поделено между участниками похода. Кому-то, в основном рыцарям, досталось больше. В следующем походе получат меньше.
        Альмогавары рассказали сенешалю, что они видели. Теперь Родригу де Коста смотрел на меня без былого вопроса в глазах. Похож я на хорошего воина или нет - не важно, если есть результат. И не помешает перенять у меня опыт. Поэтому сразу нашлось достаточное количество подростков их рыцарских семей, которые согласились послужить оруженосцами рыцарей-брабантцев.
        Теперь у меня не было нужды в лошадях. Я испросил разрешения проводить рейды вдоль берега моря, рядом со своими владениями. Летом мавры совершили налет на моих соседей. Хотелось бы их отучить от этой привычки.
        - Мы собираемся отправиться в поход после Рождества, - сообщил мне сенешаль Родригу де Коста. - Пока можете понападать на сарацинов, где хотите.
        - Там есть несколько небольших замков. Если захватите, большая часть земель вокруг них будут розданы тебе и твоим рыцарям, - сделал король Афонсу заманчивое предложение и улучшил его, добавив: - Добычи там будет мало, так что все ваше.
        - Попробуем, - сказал я. - А почему в поход только после Рождества? Не холодно будет воевать зимой?
        Зимы здесь теплые, отрицательных температур почти не бывает. Мой отряд привык к холодам, ему такая погода не помешает. А вот как португальцы?
        - Холодновато, конечно, - согласился сенешаль Родригу де Коста, - но у нас сейчас мало рыцарей. После Рождества обещает подойти отряд наемников из Галисии.
        - А почему бы вам не привлечь рыцарей, которые отправляются в Крестовый поход? Какая им разница, где воевать с неверными?! - предложил я. - Они будут проплывать мимо Португалии, зайдут в Опорто за водой и продуктами. Пообещайте им хорошую добычу, привлеките на свою сторону.
        - Они ведь собрались защищать Святую Землю, - возразил король.
        - Они, наслушавшись сказок о богатствах Святой Земли, собрались быстро разбогатеть, - сказал я.
        - И добыча у нас может оказаться не очень богатой, - выдвинул еще один аргумент король Афонсу.
        - Мои воины считают, что взяли неплохо, - сообщил я. - Если крестоносцам покажется мало, поплывут дальше.
        - Что ж, надо попробовать, - согласился наконец король Афонсу. - Поговорю по этому поводу с архиепископом Паю Мендищем. Пусть убедит крестоносцев, что здесь они тоже будут служить святому делу.
        Мы перегнали захваченный во время набега скот в мои владения. Часть скота пошла на мясо для строителей замка, а лучший отдал в кредит своим крестьянам. Теперь им будет, на чем пахать поля и возить урожай, кого доить и делать сыр, кого стричь. Приезжие постепенно обживаются. Уже начали ссориться из-за спорных участков и драться друг с другом. Приходится быть судьей. Стараюсь наказать обоих, чтобы в будущем было меньше работы.
        Отдохнув три дня, отправились в очередной поход. Мне на постоянной основе выделили проводников-альмогаваров под командованием Блашку. Теперь их было три десятка. Мог бы и больше набрать, но мне ни к чему слишком много разведчиков, легкой конницы. Я не высокого мнения об альмогаварах. Они боятся прямых стычек, потому что проигрывают хорошо вооруженным и защищенным маврам.
        На этот раз пошли ближе к морю. Деревни тут богаче. Местность менее холмистая, с множеством равнин, пригодных для земледелия. Альмогавары наведывались сюда редко. Они живут в горах, от которых не любят отрываться далеко и надолго. Рыцари уже знали, что отвоеванные земли раздадут им в собственность, поэтому грабежей почти не было. Забирали хороших коней, продукты питания и разоряли дом хозяина деревни, если таковой имелся. Деревни были разные, рассчитанные на то количество жителей, которые может прокормить данная долина. Население смешанное: мусульмане, которых теперь будут называть мудехарами, а если примут христианство, морисками; муваллады - бывшие христиане, принявшие ислам и поимевшие возможность перелинять вторично; мосарабы - христиане, не принявшие ислам, которые теперь будут просто католиками. Они говорили на смеси вульгарной латыни и арабского, который назывался мосарабским языком. Поскольку я знал оба языка, латынь лучше, а арабский хуже, быстро научился понимать их. Крестьянин - он при любой религии крестьянин. По большому счету ему плевать, кто правит. Лишь бы не мешали спокойно жить и
работать и обирали не до нитки. Я объявлял крестьянам, что отныне они подданные Афонсу, королю Португалии. Поскольку мы особо не бесчинствовали, меня выслушивали молча и расходились по домам. Даже христиане не шибко радовались освобождении от маврского ига. Перемены в их жизни чаще всего были только к худшему. Тем более, что непонятно было, надолго ли мы освободили их? Слишком мал отряд.
        Сперва нам никто не мешал. То ли решили, что это обычный налет, то ли силы собирали. Затем мои разведчики начали натыкаться на разъезды мавров. Впереди был небольшой городок или большая деревня с крепостью, который альмогавары называли Алкобаса. Как нам рассказали местные христиане, там находился наместник бадахосского эмира, который правил этим районом. Он ждал подмоги от Сидрея, нового правителя тайфы Бадахос. Но тому, видимо, было не до жалкого приграничного района. С севера на его столицу напирали войска Альфонсо, который называл себя императором Испании и зазывал под свои знамена наемников со всех концов Европы, даже с Апеннинского полуострова.
        Когда мы подошли слишком близко к Алкобасе, наместник этого района решил расправиться с нами собственными силами. Альмогавары вовремя предупредили о приближении противника. Сообщили, что отряд мавров примерно в половину меньше того, с которым сражались в предгорье. В основном всадники и немного пехоты, которая сопровождает обоз. У меня было время выбрать место для сражения. На этот раз узкой долины поблизости не оказалось. Пришлось остановить выбор на широкой. Мы встали на склоне холма. На флангах, где не было леса или зарослей кустарника, сделали завалы из срубленных деревьев или заграждения из вкопанных в землю, заостренных кольев, чтобы нас не обошли и не ударили с тыла. Брабантцы предлагали вырыть ямки-ловушки для коней, но я решил, что животные со сломанными ногами нам ни к чему. Перед нами примерно на полкилометра по размытому ручьями, пологому склону простиралось пастбище с общипанной травой и невысокими одиночными кустами с облетевшими листьями, а дальше, до небольшой деревеньки, шли поля, огражденные сложенными из серо-коричневого дикого камня стенками примерно метровой высоты. Эти стенки
напомнили мне Херсон Византийский. Римляне переняли опыт у греков и разнесли по всему Средиземноморью.
        Мой отряд опять был построен в три линии: в первой пехотинцы, во второй спешенные рыцари, в третьей лучники. Бить тяжелой кавалерией по рассыпающемуся строю легкой и средней - глупо. Под нами перестреляют коней, а затем перебьют спешенных. Кони под присмотром оруженосцев стояли выше по склону. За третьей линией расположился я со своими рыцарями и альмогавары. Мы должны были закрыть брешь, если такая появится.
        Мавры появились только на второй день. Чего они ждали - не знаю. Может, думали, что мы пойдем дальше, хотели заманить нас в засаду. Сперва появилась разведка. Десяток всадников повертелся там, где заканчивались поля и начиналось пастбище. Половина поскакала с докладом, а остальные отступили на одно из полей. Оно было не пахано, покрыто коротким жнивьем. Здесь зерновые косят под корень. Соломой подкармливают скот, который здесь пасется практически круглый год, или используют ее на изготовление шляп, циновок и прочих нужных в хозяйстве вещей. Крыши здесь плоские, соломой их не кроют за редким исключением. Поступают так, скорее всего, выходцы из более северных районов. Остальные летом стелют солому на крышах, чтобы спать на ней ночью. В домах летом слишком жарко и душно даже ночью.
        На пастбище прибыли только мавры-всадники. Обоз, наверное, оставили в деревне. По моим подсчетам мавров было чуть более шести сотен. Опять разношерстная толпа. Кто-то, таких было десятка три, имели хорошие доспехи, в том числе и на лошадях; у кого-то, таких набралось сотни две, хватило средств только на шлем и кольчугу; остальные, больше половины, были облачены в железные или кожаные шлемы и кожаные доспехи. Вооружены копьями или дротиками, саблями и луками. Топоров или булав не видел ни у кого. А может, просто не заметил. Мавры растеклись по краю пастбища. Хотя в глубину лава была человека в три, все равно оказалась двое длинней нашего строя. Охватить наши фланги не смогут, если останемся на месте, так что такой строй не давал им никакого существенного преимущества. Я предупредил своих воинов, чтобы ни в коем случае не бросались преследовать убегающего противника, который таким способом будет заманивать в ловушку. Наша позиция - наша сила. Брабантцы уже приучились подчинять мне беспрекословно. Этому сильно способствовали малые потери в их рядах.
        День выдался на удивление хороший. С утра светило солнце и с океана дул приятный, легкий ветер. Небо чистое, очень голубое. Градусник еще не изобрели, точную температуру сказать не могу, но где-то чуть ниже двадцати градусов тепла. Для последних дней осени - прекрасная погода.
        От маврского отряда отделился всадник на гнедом жеребце с черным хвостом. Большая часть коня была скрыта под кожаной броней на боках и крупе и кольчужной - на груди и шее. Шлем на всаднике остроконечный, обмотанный белой материей так, что концы ее падают на плечи, и сверху выглядывает позолоченное острие. Тело закрыто белой накидкой. Под ней, скорее всего, кольчуга, а может, и пластинчатая броня. Левой рукой он держал круглый щит зеленого цвета с золотым полумесяцем, нарисованным на умбоне, а в правой - саблю, на лезвии которой играли солнечные лучи. На правой руке, которую накидка закрывала до локтя, наручь. Скорее всего, на левой - второй, но щит закрывал ее. Всадник проехал в нашу сторону метров двести, потом загарцевал на месте, что-то громко крикнул на арабском и замахал саблей, подзывая к себе. Видимо, вызывает на поединок.
        В эту эпоху командир отряда - это не только стратег, как будет через век-два, но и боец. Многие короли, герцоги и графы сражались конными или пешими плечом к плечу со своими солдатами. Чему пример король Стефан. Командир может быть не самым лучшим бойцом, но хорошим и смелым - обязательно. И еще он должен поднимать дух своих подчиненных. Разными способами.
        - Блашку, - обратился я к командиру альмогаваров, - сразишься с ним?
        Блашку уставился на меня, не желая ни отправиться на верную гибель, ни показать себя трусом. Брабантцы, которые услышали мои слова, посмотрели на нас обоих с интересом. Они проинформированы, что я хороший боец, но не видели меня в деле. Им было ясно, что мавр не по зубам альмогавару. Не понимали, зачем я хочу его подставить? Рыцарь Марк даже подался вперед, собираясь выдвинуть свою кандидатуру. Только мои рыцари сразу поняли, что я разыгрываю.
        - Или разрешишь мне? - продолжил я, улыбнувшись.
        Брабантцы поняли, что я шучу, весело засмеялись. Этого я и добивался. Улыбнулся и Блашку.
        Я отдал копье Симону, достал из ножен саблю и приказал:
        - Дайте проехать!
        Мавр к тому времени начал выкрикивать длинные фразы. Судя по мимике альмогаваров, что-то очень оскорбительное. Голову даю на отсечение, что обзывал нас трусливыми собаками. У кого какие собаки, тот так и обзывает.
        Я ехал не спеша. Пусть подождет, понервничает. Мавр производит впечатление вспыльчивого человека. Такие быстро загораются и быстро перегорают. Он не выдержал, поскакал мне навстречу. Наездник хороший. Посмотрим, как владеет оружием. Мавр подлетел и, привстав на стременах и не замедляя ход, рубанул саблей, намериваясь отсечь мне голову. Я отбил наручем, ударив им сбоку по лезвию. Развернув коня, подождал, когда мавр вернется. Сделал он это быстро. Умеют они разворачивать коня на скаку. Я такому пока не научился. Впрочем, для тяжелой кавалерии эта способность и не нужна. Теперь мавр скакал медленно, покачивая саблей из стороны в сторону, будто сообщал: нет-нет-нет! Зачем он это делал - не знаю. Мне такой отвлекающий маневр никто не показывал. Может, пытается сбить с толку, а может, просто нервничает. Он поравнялся со мной и ударил вновь по моему правому плечу. Перед тем, как его клинок коснулся моего наплеча, мой перерубил его наручь и отсек руку. Мавр был уверен, что наручь выдержит, поэтому и не испугался моего клинка, который шел навстречу его руке. Скорость его удара наложилась на скорость моего
- и дамаск легко преодолел две металлические пластины, мясо и кость. Сабля мавра не ударила, а ударилась о мое плечо и вместе с кровоточащей частью руки, кисть которой была вдета в темляк, упала на землю. Лицо мавра было закрыто бармицей, я видел только, что он зажмурил глаза. Наверное, ему очень больно. Я ударил второй раз, по боку, ниже кровоточащего обрубка руки. Под накидкой была чешуйчатая броня внахлест, снизу вверх. Она не спасла. Острие моего клинка разрубило броню и, скорее всего, достало до печени, потому что мавр проехал всего метра три-четыре и свалился с коня влево. От удара шлем слетел с головы, которая была выбрита наголо.
        Мои солдаты заорали так громко, что им бы позавидовали фанаты любого футбольного клуба в двадцать первом веке.
        Я подъехал к маврскому коню, взял его за повод и повел к своему отряду. На поле боя жеребец будет мешать. В отличие от своего хозяина. Пропустив меня, солдаты сомкнули строй. Симон забрал трофейного жеребца и вернул мне копье.
        Мы вновь ждали нападения. Мавры тоже чего-то ждали. Я уже подумывал, не скачет ли в обход второй их отряд? Альмогавары утверждали, что на поле боя все, кто отправился сражаться с нами, за исключением пехотинцев с обозом. Трудно начинать бой, особенно, если лучший боец так быстро проиграл единоборство. Никто не хочет умирать, получать раны, увечья. Нужен эмоциональный порыв.
        - Блашку, крикни им что-нибудь оскорбительное, - попросил я.
        Альмогавар подъехал поближе к лучникам и прокричал несколько фраз. Ругательства всех народов начинаются и заканчиваются ниже пояса. Дополняются примерно одинаковыми жестами. Воинов к тому же обязательно обвиняют в трусости и показывают, что и в какой позе настоящий мужчина делает со слабаком. Португальский вариант был эмоциональней норманнского и даже валлийского.
        И мавры пошли в атаку. Видимо, до них еще не дошли сведения о моих лучниках. Летели прямо на нас, сужая лаву, потому что фланги поджимались к центру. Ломиться через кусты или завалы никто не хотел. История повторилась. Стрелы быстро погасили порыв мавров, выкосив середину лавы. Только те, кто был на флангах, добрались до первой линии, но сразу развернулись и поскакали в обратную сторону. Удрать сумели немного больше сотни мавров. В основном легкая, более быстрая, кавалерия.
        Альмогавары, а вслед за ними и мои рыцари с оруженосцами, а затем и брабантские, которым оруженосцы привели лошадей, поскакали в деревню, чтобы захватить обоз. Ускакал и Симон, оставив захваченного мною коня на попечение оруженосца какого-то брабантца. Пехотинцы принялись добивать раненых и собирать трофеи. Обычно все присматривают за сбором, чтобы кто-нибудь не ныкнул что-нибудь ценное, но на этот раз трофеев было слишком много.
        38
        Маврский городишко Алкобаса был обнесен двухметровой стеной, сложенной из камня. Несколько ударов тараном - и она развалится. Ни рва, ни вала. Такое впечатление, что построили стену не для обороны, а чтобы волки не забредали. Городок имел форму неправильной трапеции. Самая длинная сторона проходила по берегу речки, которая сейчас была узка и мелководна, по колено. Судя по следам, иногда разливается в ширину еще метров на пять-шесть в каждую сторону. Со стороны реки было двое ворот, с других трех - по одним. Дома с плоскими крышами, одноэтажные, за исключением четырех двухэтажных в центре. Все ворота были заперты. Поверх стен выглядывали крестьяне, вооруженные чем попало.
        Крепость находилась на другом берегу речки. Прямоугольная, с каменными стенами высотой метров шесть, прямоугольной надворотной башней и четырьмя круглыми угловыми. Камни плохо обтесаны, как будто крепость делали на скорую руку, собираясь пересидеть в ней несколько месяцев, а потом поленились разрушить. Ее окружал ров шириной метров пять и глубиной метра полтора, сейчас сухой. Ближе к реке возвышалось здание этажа на три -четыре. Видна была только плоская крыша с круглой дозорной башней высотой метров пять, расположенной примерно по центру. Здание шло от стены до стены и делило крепостной двор на две неравные части - бОльшую со стороны ворот и меньшую со стороны речки. Скорее всего, в большей находится хозяйственный двор, а в меньшей - внутренний, семейный дворик. Сказывалась привычка мусульман делить любое жилье на мужскую половину и женскую. Мужская половина всегда больше, а женская - красивее. По моим подсчетам, в крепости не более полусотни воинов и примерно столько же слуг и жителей городишка, которым разрешили там укрыться. Догадываюсь, что это хозяева четырех двухэтажных домов и их
приспешники.
        Я приказал пехоте вырыть ров и насыпать вал с трех сторон замка, оставив только по одному проходу к каждой куртине. Когда закончат, точно такой же ров и вал будут рыть позади наших позиций, чтобы защитить на случай внезапного подхода помощи. Надеюсь, что высланные во все стороны разъезды альмогаваров предупредят нас заранее. Со стороны реки выставил патрули из лучников, приказав им пресекать любое сообщение городка с крепостью. Никаких подготовок для штурма не делали: ни таранов, ни лестниц. Пусть защитник думают, что будет брать их измором. Они поверили. Позволяют себе добавлять разные слова и жесты в наш адрес, сообщая, что выдержат в осаде несколько лет.
        Блашку был послан на переговоры с жителями Алкобаса.
        - Передай им, чтобы до конца осады не выходили за ворота. Каждый день они должны давать нам по быку или равное количество мяса другими животными. Если будут помогать крепости, захватим сперва город и вырежем всех. Если не будут, все их имущество останется в целости и сохранности, только поменяют сеньора. Какому богу они молятся - мне плевать, - сказал я.
        Жители, выслушав альмогавара, посовещались часа два, а затем приоткрылись ближние к моей ставке ворота и из них вышел бык. Приятно иметь дело с разумными людьми.
        Мы с Умфрой и Джоном объехали крепость, внимательно осмотрели стены. По ним можно было забраться даже без «кошек». Решили, что лучше всего напасть с боков, рядом с тем местом, где было здание. Со стороны ворот нападения ждут в первую очередь, поэтому там усиленные караулы днем и ночью. Со стороны реки тоже всю ночь будут бдительны, потому что, не смотря на объявленный нейтралитет, ночью жители Алкобаса наверняка будут общаться с защитниками крепости. Зато по бокам нападения не ждут. Эти куртины охраняются хуже всего.
        На четвертую ночь, темную, безлунную, когда был вырыт ров и насыпан вал вокруг крепости и начали копать второе кольцо обороны, когда защитник крепости убедились, что нападать на них не собираются, два отряда по тридцать валлийцев в каждом с двух сторон забрались на крепостные стены. Одним отрядом командовал Умфра, вторым - Джон. Я не полез. Без меня справятся. Ждать оказалось тяжелее, чем действовать самому. Я стоял напротив крепостным ворот в окружении рыцарей и внимательно прислушивался к звукам. Особенно в самом начале операции. Если благополучно поднимутся на стены и снимут караул, дальше будет легче. Ночь была тихая, безветренная. Костры в нашем лагере потухли. Я не видел, а чувствовал три сотни человек, включая оруженосцев, которые стояли за моей спиной в ожидании приказа, изредка обмениваясь шепотом короткими фразами. Со стороны крепости я ничего не услышал, что говорило об успешном протекании операции.
        - Чего мы ждем? - шепотом спросил рыцарь Марк.
        Брабантцы, как рыцари, так и пехотинцы, были тихо разбужены среди ночи. Им сказали, что будет штурм. Поскольку не было даже лестниц, никто из брабантцев не понимал, как я собираюсь штурмовать крепость. Заметили отсутствие валлийских лучников, но, кроме караула, никто не знал, куда они делись. Судя по услышанным мною обрывкам фраз, предполагали, что лучники должны принести спрятанные где-то лестницы.
        - Когда откроют ворота, - ответил я.
        - Подкупил кого-то из мавров? - предположил Марк.
        - Я приехал сюда добывать деньги, а не раздавать, - сообщил ему.
        В самом конце ночи послышался окрик караульного, затем ответ, и передо мной из темноты возник Ллейшон. Он был в отряде Умфры.
        - Все в порядке, - доложил он. - Как начнет светать, откроют.
        По рядам брабантцев прошелестел шепот - передавали подслушанное известие. Затем началось обсуждение, кто откроет ворота и почему и как много защитников крепости придется еще уничтожить? О том, что всю работу за них уже проделали валлийцы, никто не догадывался.
        Когда начало светать, я приказал Симону оседлать и привести моего иноходца. Это вызвало новую серию предположений. Если я поеду на иноходце, значит, сражения не будет. А как же штурм?!
        Сперва заскрипел барабан, опускающий подъемный мост. Только в этот момент брабантцы поверили, что штурм все-таки будет. Точнее, что они ворвутся в крепость. Рыцари подошли поближе ко рву, ожидая, когда откроются ворота. Слышно было, что уже поднимают железную решетку. Внутри крепости послышались крики на арабском. И быстро смолкли. Тяжелые дубовые ворота, оббитые железными полосами, распахнулись наружу. Их открыли валлийские лучники.
        - Убрать оружие! - приказал я. - Заходим спокойно! Всем оставаться во дворе и ничего не трогать!.
        Это тоже было в диковинку брабантцам. Привыкли врываться в крепость, убивать всех и грабить, а тут как будто в гости пришли. Они следовали за мной, готовые в любой миг укокошить любого, кто окажет сопротивление. Вот только оказывать его было некому, потому что на стенах стояли валлийские лучники, которые уже перебили всех, кто оказывал или мог оказать сопротивление.
        Возле ворот лежало двое мавров с перерезанными глотками. Еще несколько человек, пронзенные стрелами, валялись по всему двору. Пятеро - возле входа в четырехэтажное здание, дверь в которое была закрыта. Рядом с входом стояли Умфра, Джон, Нудд и Рис. По бокам возле стен в здании были проходы тоннельного типа с открытыми воротами.
        Я показал на них и приказал Марку, которого я перевел в командиры брабантских рыцарей и назначил ему пять долей от добычи:
        - Отправь в каждые по десять человек. Пусть ничего и никого там не трогают, если не будут сопротивляться.
        Остановившись перед входом в здание, я подозвал Блашку. Десяток альмогавар ехали на лошадях следом за брабантцами. Их не будили ночью, но альмогавары сами встали и тихо оседлали лошадей. Они были больше брабантцев удивлены, как легко мы захватили крепость. Предполагали сидеть под ее стенами несколько месяцев, а тут на тебе…
        - Скажи сарацинам, что, если сдадутся, всем сохраню жизнь, - приказал я командиру альмогаваров.
        Блашку произнес мое обещание на мосарабском. Какое-то время в здании было тихо, затем открылся ставень-решетка на окне на третьем этаже. В нем появилась голова мужчины лет сорока, круглолицее, заплывшее жирком, с широкими и густыми усами. На голове был шлем, не обмотанный, как обычно, чалмой. Мужчина произнес длинную, витиеватую фразу. Я понял только начало ее - восхищение моим полководческим талантом. Что хотел, то и понял.
        Блашку опустил эту часть речи мавра, перевел только ее суть:
        - Требует, чтобы ты поклялся, что сохранишь жизнь ему и его семье.
        - Скажи, что мне проще убить того, кто сомневается в моей честности, - выдал я. - Если он - знатный человек и может заплатить выкуп за себя и семью, то мне нет смысла разделываться с ним.
        Блашку перевел. Мавр помолчал какое-то время, жуя кончик левого уса, затем произнес короткую фразу, которую я понял без перевода: «Хорошо, я сдаюсь».
        Дверь открыл слуга - мальчишка лет восьми, белобрысый и конопатый, явно с севера Европы. Одет он был в старые и грязные рубаху и штаны из желтовато-белой грубой ткани.
        - Ты как здесь оказался? - спросил я на нормандском.
        Мальчишка не понял меня, переспросил на арабском. Видимо, попал в рабство совсем маленьким.
        Внутрь, кроме меня, вошли только Умфра, Джон, Нудд, Рис и Марк. Последний был приглашен, чтобы брабантцы не заподозрили, что собираюсь скрыть от них какие-нибудь ценности. На первом этаже были кладовые с самыми разными запасами, комнаты рабов и слуг мужчин и семейных пар с детьми. В основном это были мосарабы. Я разрешил им покинуть крепость, взяв только свои вещи. Впрочем, какие вещи могут быть у раба, кроме одежды?!
        На втором, устланном коврами, стояли низкие диваны и кушетки, на которых лежали яркие, разноцветные полушки, и несколько столиков с лакированными столешницами, покрытыми абстрактным узором. На одном стояла дивная ваза с золотым узором по лазоревому полю. У португальцев посуда глиняная, грубая и примитивная. Красивую делают только арабы. На стенах висели семь щитов, круглых и овальных, под каждым по две сабли накрест. Все сабли были из хорошей, но не дамасской стали. Справа от входа стояли в специальном держателе с десяток копий. Большая часть длиной метра два, а остальные - около трех. Наконечники длинные, ланцевидные, с ребром жесткости посередине. Возле дальней стены стояли пять сундуков, в которых была сложена посуда, золотая, серебряная, бронзовая, стеклянная, глиняная. Причем последняя была такой высококлассной работы, что по цене не сильно уступала той, что из бронзы.
        Мужчина с недожеванными усами встретил нас на третьем этаже, в гареме, тоже выстланном коврами и заставленном диванами и кушетками. Сундуков там стояло больше. Все набиты одеждой и рулонами тканей, в том числе и шелковых. Хозяин крепости уже снял шлем, сменив его на маленькую зеленую шапочку с золотой кисточкой, которая свисала к правому уху. Не было на нем и кольчуги. Только перехваченные широким черным матерчатым поясом накидка типа сюрко из алой тонкой ткани и белая рубаха с широкими рукавами, по краям которых была темно-красная окантовка, а также темно-коричневые шаровары и туфли из темно-коричневой кожи, вышитые золотыми нитками и с загнутыми вверх носаками и без задников. Позади него стояли, прикрывая лица прозрачной кисейной материей, три женщины примерно тридцати пяти, тридцати и двадцати семи лет, одетые в рубахи и шаровары из шелка и обвешанные золотыми украшениями, как новогодние елки. Это, видимо, жены. За ними стояли их дети - полтора десятка девочек и мальчиков в возрасте от двух до десяти-одиннадцати лет, тоже одетые богато. Под самой стеной - семь женщин помоложе и покрасивее, но
одетые беднее. Скорее всего, наложницы. Одна европейка, голубоглазая блондинка, довольно симпатичная. Может быть, мать мальчишки, который открыл дверь.
        На третьем этаже была еще одна комната, детская, судя по игрушкам - деревянным куклам и саблям. Туда и согнали все семейство мавра, предварительно обыскав и забрав драгоценности. Оставили только европейку.
        - Ты откуда родом? - спросил ее на нормандском.
        - Из Пикардии, - ответила она, с трудом подбирая слова, потому что отвыкла говорить на родном языке.
        - А как сюда попала? - поинтересовался я.
        - Нас продали в рабство иудеям за долги отца, - ответила она.
        - Где продали? - не понял я. - В Пикардии?
        - Да. - ответила женщина.
        - Ты христианка? - спросил я.
        - Тогда была, - призналась она в смене веры.
        Женщина верит в то, во что верит мужчина, если верит ему самому.
        - Как же тебя могли продать в рабство иудею?! - удивился я.
        - Такое у нас часто бывает, - просветил меня Марк. - В трудную минуту берут в долг у ростовщиков, а потом не могут расплатиться и продают своих детей. Епископ наш выкупает, кого может, но все равно каждый год по несколько судов увозят христиан на продажу сарацинам.
        Иудей не может без рабства. Не станет традиционного, придумает коммунизм.
        - В этом году, когда объявили Крестовый поход, у нас и в других городах всех иудеев перебили, - продолжил брабантский рыцарь.
        Что ж, остальные народы защищаются от рабства, как умеют.
        Марку очень понравилась женщина. Она это поняла и вся подобралась. Готовится в очередной раз сменить веру. Здесь преобладают кареглазые брюнетки, которые не по нраву большинству брабантцев. Впрочем, и брюнеток они насилуют с удовольствием.
        - Теперь ты свободна, - сказал ей. - Хочешь, здесь оставайся, хочешь весной поплывешь с нами в Руан, а оттуда домой доберешься.
        - Дома я никому не нужна, - сказала она печально.
        - Тогда оставайся в крепости, выдадим тебя за кого-нибудь замуж, - предложил я. - Вот хотя бы за Марка. Хороший рыцарь. Скоро получит от короля землю и станет богатым.
        Они оба смутились от моей прямолинейности, но не обиделись.
        На четвертом этаже, очень низком, находились спальни рабынь и мастерские по плетению ковров. На рамах были натянуты шесть ковров разной степени готовности, а рядом стояли корзины с мотками разноцветных шерстяных нитей. Восемь рабынь разных возрастов, но все как одна страшненькие, сидели на низких скамеечках рядом со станками и ждали своей участи.
        - Вы свободны, - сообщил им. - Можете идти, куда хотите, или продолжать плести ковры.
        К моему удивлению, они выбрали ковры.
        Все, кто жил в угловых башнях, кроме детей, погибли во сне. Среди них оказался мулла и, судя по одежде и кошелям с золотыми и серебряными монетами, несколько богатых горожан. Жены богатеев, на их счастье, как не самая нужная и ценная вещь, были оставлены в городке.
        На дозорной башне подняли мою хоругвь. Жители Алкобаса поняли, что произошло, и ко мне прибыла делегация из трех человек. Я принял их на втором этаже, сидя на диване перед столиком, на котором стояла серебряная ваза с фруктами, расписной кувшин с вином и шесть стеклянных емкостей, уменьшенные копии пивных бокалов. Рядом занимали места рыцари, вошедшие со мной в здание. Обслуживал нас сын освобожденной наложницы.
        - Поздравляем тебя с великой победой, сеньор! - начал на вульгарной латыни самый старый из них - седой мужчина, одетый, как араб, но с демонстративно висевшим поверх одежды медным крестиком на льняном гайтане.
        - Спасибо! - поблагодарил я. - Но уверен, что тебя прислали не для того, чтобы поздравить меня. Так что перейдем к делу. Теперь вы - подданные короля Португалии. Может, он отдаст вас мне, а может, нет. В любом случае вас не тронут, живите, как раньше. Короля и меня не интересует, какая вера у того, кто исправно платит оброк и налоги.
        - Благодарим тебя, сеньор! Будем молить бога, чтобы великий и могущественный португальский король отдал наш город тебе, славному и великому воину! - выдал мосараб.
        - Моего расположения добиваются делами, а не пустыми похвалами, - сказал ему. - Так что оставь лесть для молодых девиц, если они тебя еще интересуют. Иди и передай мои слова горожанам.
        - Я так и сделаю, мой сеньор, - хитро улыбнувшись, заверил мосараб.
        Все трое поклонились и попятились до лестницы и только там повернулись ко мне задом и пошли нормально.
        За следующие пять дней мы проехали по деревням и хуторам, которые раньше находились под властью хозяина крепости, и сообщили крестьянам о смене власти. Часть населения, наверное, религиозные фанатики, ушла вместе с местной знатью, которую мы лишали земельных владений.
        За это время альмогавары отвезли мое письмо королю Афонсу с сообщением о том, что его королевство приросло еще одним районом, и захваченного наместника с семьей для обмена на пленных рыцарей. Вернулись они с чиновником Жуаном, который объехал отвоеванные территории, составляя довольно примитивную карту. По приказу короля треть захваченных земель отходила короне, треть - мне, а остальное - рыцарям и солдатам, в том числе и моим сержантам и оруженосцам. Из королевской трети значительная часть была отдана отряду за плененного наместника. Мне была пожалована в награду сверх моей доли крепость и доходы от городка. Доходам обрадовался, хотя, как оказалось позже, были они незначительны, а крепость мне была не нужна. Слишком она неуютная. Замок, строящийся на берегу Мондегу будет намного лучше, хотя и меньше по размеру. Знал бы, не строил его, а переделал эту. Но дареной крепости зубья не смотрят. Еще мне не без помощи Жуана отошли лучшие земли вокруг Алкобаса. Только часть их, причем немалая, принадлежавшая раньше мулле, подлежала разделу. Я договорился с Жуаном, что они достанутся моим рыцарям, которые
переуступили земли мне. Брабантские рыцари получили свои доли в деревнях этого округа. Это были несколько земельных наделов, каждый из которых обрабатывала крестьянская семья. На одну деревню приходилось по несколько рыцарей-собственников. Доход с этих долей был далек от того, что приносит «кольчужный» лен, но позволял жить за чужой счет. Теперь брабантским рыцарям было, где встретить старость.
        - Я несколько лет воевал в Англии и не получил ни клочка земли, а здесь за пару месяцев разбогател, - выскакал мне их общее мнение рыцарь Марк. - Давно надо было перейти в твой отряд. Когда попал к тебе в плен, думал, что не повезло. Теперь понял, что это бог услышал мои молитвы и указал верный путь.
        Ему на пять долей достались не только земли, но и дом муллы в Алкобасе. Там он поселил свою новую жену - бывшую наложницу хозяина крепости, - ее сына и пару служанок, освобожденных рабынь-христианок.
        Сержантам, альмогаварам, пехотинцам и оруженосцам-валлийцам достались участки в деревнях или отдельно стоящие хутора. Я предложил выкупить участки у тех, кому не нужны. Предложение приняли только несколько валлийцев. Я почему-то был уверен, что все мои лучники и оруженосцы хотят поскорее вернуться в родные края. Оказалось, что недвижимая собственность - и есть родина. Альмогавары тоже не собирались расставаться с землей. Нищая жизнь в горах им надоела. Теперь у них были по паре запасных коней, кое-какие деньги от проданных трофеев и место, где все это хранить. Они отпросились на неделю, чтобы перевезти сюда семьи. Но больше всего радовались брабантские пехотинцы. В Англии им вообще ничего не светило, кроме платы пара пенни в день во время боевых действий, места в монастыре в случае тяжелого ранения или квадратного метра земли в случае гибели. Теперь они стали собственниками земельного участка, который могли обрабатывать сами или сдавать в аренду. Я подумал, что после этого у брабантцев пропадет желание воевать дальше. Они сообщили мне, что не прочь отвоевать еще несколько таких же участков.
Желающие остаться в гарнизоне крепости нашлись только после того, как им пообещали половину доли пехотинца в отвоеванных землях.
        39
        Ни до Рождества, ни сразу после от короля Афонсу не поступил приказ присоединиться к его войску. Наемники из Галисии не прибыли. Заходили в Опорто за водой и провизией суда крестоносцев, но никого не сумели уговорить остаться воевать с неверными в Португалии. Дошел слух, что на севере Пиренейского полуострова на берег выкинуло несколько судов в крестоносцами. Архиепископ Пью Мендиш поехал туда, чтобы объяснить потерпевшим кораблекрушение, что это перст божий указывает им, где надо воевать с неверными. Пока сведений от него не было.
        К тому времени закончился срок нашей службы, и я от имени всего отряда продлил его еще на два месяца на прежних условиях. Мы продолжали движение на юг. Отряд теперь был очень мобилен, потому что все, включая пехотинцев, ехали на собственных лошадях. Сопротивления нам почти не оказывали. Было только несколько стычек между альмогаварами и отрядом мавров. В этом отряде было около трехсот сабель. Составляли его местные состоятельные землевладельцы, которых мы оставляли без средств к существованию. Они избегали прямого столкновения, нападали из засад на мелкие отряды, пользуясь лучшим знанием местности. Часть населения, мусульмане, помогала им, сообщая о наших передвижениях, поэтому никак не могли захватить маврский отряд врасплох. Типичная партизанская война. Я уже потерял пять альмогаваров, двух пехотинцев и одного рыцаря, не считая раненых. Было понятно, что, пока не уничтожим этот отряд, покоя здесь не будет, и дальше двигаться нельзя.
        В самой большой из захваченных нами деревень была мечеть, в которой служил мулла - угрюмый старик с длинной седой бородой. Мне доложили, что он непримиримый фанатик и непререкаемый авторитет в этих краях. Я не сомневался, что мулла - идеолог местного сопротивления, но не трогал его, чтобы не обострять отношения с населением. Сдерживала привычка не связываться с менеджерами любой религии. Не потому, что боюсь их. Кучу говна обходят стороной, чтобы не испачкаться. Со временем понял, что надо было действовать жестче. Однажды утром я приказал разрушить мечеть, а муллу арестовать, во всеуслышание заявив, что на следующий день он будет отправлен в Коимбру, где его повесят, как собаку, и что повезут его два десятка альмогаваров.
        - На нас обязательно нападут и отобьют его, - просветил меня встревоженный Блашку.
        - Обязательно нападут, - сказал я. - И даже знаю место, где это случится.
        Километрах в пяти от деревни дорога, ведущая в сторону Коимбры, проходила по ложбине между двумя холмами, поросшими лесом и густым кустарником. Это участок был длиной почти с километр. Если перекрыть его с двух сторон, то те, кто въехал в ложбину, не смогут убежать. На месте мавров, именно там я бы и устроил засаду. О чем и рассказал Блашку, пояснив ему, что и как он должен делать. Пару дней назад мы уже побывали там и подготовили проходы к ложбине по склону одного из холмов.
        Утром мой отряд вышел из деревни в одну сторону, а альмогавары неспешно поскакали в другую, везя связанного муллу на лошади. Удалившись от деревни, я разделил отряд на четыре части. Лучники во главе с Умфрой и Джоном быстро поскакали в одну сторону. Половина рыцарей под командованием Марка - еще быстрее в другую. Вторая половина под моим чутким руководством после получасового перекура, то есть отдыха, поскакала в обратную сторону, через деревню и дальше в сторону Коимбры. Пехотинцы же оцепили деревню. Им было приказано никого не выпускать из нее и убивать любого, кто не подчинится этому приказу.
        Как потом рассказал Блашку, погоня за ними началась, когда они подъезжали к ложбине. Отряд из полутора сотен мавров выскочил из засады позади них, погнал в ложбину. Следуя моему приказу, альмогавары доскакали до условленного места и там остановились. В том месте ложбина немного расширялась и имела свободный от деревьев и кустарника участок склона холма. Альмогавары заняли на нем оборону, спрятавшись за лошадей и изображая готовность биться насмерть. С двух сторон по ложбине к ним прискакали обе половины маврского отряда. Объединившись, мусульмане собрались атаковать альмогаваров. И тут в мавров полетели стрелы валлийских лучников.
        Нападение было настолько неожиданным, что мавры не сразу поняли, что сами попали в засаду. Теряя бойцов, отряд сначала поскакал в сторону деревни. Мы их встретили возле выхода из ложбины. Отряд тяжелой конницы, построенный колонной во всю ширину дороги и выставивший длинные копья, понесся им навстречу. Мавры не выдержали атаки, помчались в обратную сторону, вновь попав под обстрел валлийских лучников. Оставшиеся в живых поскакали дальше и нарвались на отряд рыцарей под командованием Марка. В плен никого не брали. Богатых среди них уже не было, а с остальными у нас нет времени возиться. Погиб и мулла «при попытке к бегству». Его тело закопали вдали от ложбины в укромном месте. Мне не нужен святой мученик. Пусть местные мусульмане думают, что он сбежал, оставив их на произвол христиан.
        Вернулись мы в деревню, подгоняя табун почти из трех сотен лошадей, нагруженных оружием, доспехами и одеждой убитых. Деревня встретила нас настороженно, ожидая, видимо, расправу. Мы никого не тронули. Мои воины вообще в последнее время стали чуть ли не солдатами двадцать первого века: грабежи сведены к минимуму. Брали только съестное. Исходили из того, что ограбленный хутор или дом может достаться тебе в собственность. Постепенно к нам начали подходить осмелевшие мосарабы и сообщать, кто агрессивно настроен против нас. Мы выгнали из деревни, обобрав до нитки, только самых отъявленных. Остальным разрешили даже похоронить погибших в ложбине. У некоторых в деревне остались родственники, а по мусульманскому обряду покойника надо похоронить до захода солнца.
        Теперь можно было двигаться дальше на юг. Сопротивления больше не было. Те, кому была не по душе власть христианского короля, уходили в город Сантарен, стоявший на берегу реки Тежу, которую испанцы называли Тахо. Альмогавары говорили, что город по местным меркам большой и хорошо укрепленный. Нечего и думать захватить такой нашим отрядом. Поэтому я решил остановиться на берегу другой реки, небольшой и не широкой, которая была границей между двумя территориальными единицами эмирата.
        На северном, нашем, берегу реки стоял на холме замок не замок, а скорее, как сказали бы в Англии, укрепленный манор. Это было сооружение в виде правильной трапеции, короткая сторона которой выходила к дороге возле брода через реку и представляла из себя широкую надворотную башню. От башни отходили под углом две стены высотой метра три с половиной к четвертой стене. Там на углах стояли две прямоугольные башни, которые были всего метра на два выше стен. Вокруг холма выкопан ров шириной метров шесть-семь, заполненный мутной водой из реки. Через ров был перекинут деревянный мост без перил, который не потрудились убрать при нашем приближении.
        Я послал к манору разведку из пяти пехотинцев. Когда они прошли по крутому склону половину расстояния от рва к воротам, те открылись. Из ворот вышли двое стариков в рваной одежде.
        - Не стреляйте, здесь больше никого нет! - крикнул один из них.
        В маноре, действительно, больше никого не было. И ничего ценного. Хозяева выгребли все и уехали в Лиссабон три дня назад, как рассказали нам старики, которые раньше были рабами. Их оставили, как ненужные вещи. Мы расположились в маноре. Я написал королю Афонсу об увеличении его королевства и предложил обменять часть захваченных нами лошадей на землю. Продавать боевых коней здесь некому, разве что врагам, а пасти такой большой табун негде. Приходится каждый день выделять до полусотни человек в пастухи, чтобы отогнали подальше, где еще есть трава.
        Альмогавары, посланные к королю, вернулись с Жуаном. Чиновник рассказал, что архиепископу Паю Мендешу не удалось уговорить крестоносцев, потерпевших кораблекрушение, повоевать за правое дело на Пиренейском полуострове. Они по суше отправились в сторону Святой Земли. Уверен, что подоспеют как раз к окончанию похода. Король Афонсу решил опереться на собственные силы и созвал ополчение. Мне было приказано ждать подхода короля с большим войском. Дальше буду воевать под его командованием.
        Жуан опять объехал захваченные нами территории, нанес их на карту, разделил на три части: королевскую, мою и остальным членам отряда. Затем из королевской была вычтена цена двух сотен лошадей, которые понадобятся армии Афонсу. Мне всего за одну лошадь, подаренную Жуану, достались самые жирные куски. Как премиальные, получил укрепленный манор. Остальное было поделено между рыцарями, сержантами, пехотинцами и оруженосцами. Поскольку на долю выпадало чуть больше, чем при предыдущем разделе, начался обмен. Каждый хотел иметь не два маленьких участка в разных местах, а один большой, поэтому земли возле Алкобаса обменивали на полученные здесь. Земли на этой территории котировались чуть дешевле, чем на предыдущей, потому что были ближе к врагу. Я-то знал, что будет входить в территорию Португалии, поэтому воспользовался разницей в цене. Не для себя, а для своих родственников. Нудд, Рис, которого я назначил кастеляном Алкобаса, и Жан говорили мне, что хотели бы остаться в Португалии. В Англии первые чувствовали себя неполноценными рыцарями. Сказывалось детство, проведенное в нищете. А здесь никто не знал
об их происхождении. Принимали за типичных, грубых и невоспитанных рыцарей. Жан все время мечтал иметь свой манор. Теперь мечта реализовалась. Ллейшон тоже собирался остаться в Португалии, но я знал, что он любимец матери, поэтому отказал наотрез.
        Укрепленный манор мне был не нужен. Как защитное сооружение или жилой дом он не представлял ценности. Придется бестолку тратиться на его содержание. Поэтому решил избавиться от него, а заодно наградить за службу.
        Я предложил Нудду:
        - Берите вместе с Рисом земли здесь. И Ллейшонову долю тоже, а ему отдадите деньгами. Я дам тебе во владение этот укрепленный манор. Будешь из него присматривать за вашими и моими землями.
        - Жен надо бы привезти сюда, - высказал он единственное пожелание.
        - Привезу осенью, - пообещал я.
        Нудд согласился стать собственником укрепленного манора, и прямо на глазах начал надуваться от важности. Видимо, наконец-то почувствовал себя настоящим рыцарем.
        Вообще-то, манор надо бы отдать Умфре или Джону, но оба не хотели жить здесь. Я пообещал им взамен по валлийской деревне на берегу устья реки Ди. Каждая была меньше по размеру, но по доходам тянула теперь на «кольчужный» лён, что было намного больше того, что они имели бы с португальских земель.
        По местному закону количество земли, с которой собственник обязан выставлять по зову короля вооруженного всадника, был намного меньше «кольчужного» лена. Но и всадник мог иметь не кольчугу, а кожаную броню. Он все равно считался рыцарем, поскольку португальское слово «кавалейру» обозначало и того, кого принято называть в Англии сержантом, и рыцаря в кольчуге. Только кавалейру считался бедным рыцарем, не благородным. Ему желательно быть рыцарем по рождению, но никто особо не копался в родословных. Больше внимания уделяли богатству. Так что кавалейру стали и солдаты, и альмогавары из моего отряда, не говоря уже о сержантах, которые получили в полтора раза больше. Благородными, фидалгу, считались те, у кого имелись доходы, позволяющие хорошо жить не только на жалованье наемника и долю в награбленном в походе. Таковыми теперь стали брабантские рыцари, потому что у них земель в три раза больше, чем у солдат. Я относился к высшей категории - рико омбре (богатые люди). Таких, как я, в Португалии называли графами не зависимо от того, имели они титул или нет. Титулом было богатство. Поэтому графов в
Португалии было слишком много. Это напоминало ситуацию в дореволюционной Грузии, где каждый, у кого был верховой конь и три барана, называл себя князем, а если что-то одно, то просто благородным человеком.
        Две недели до прихода королевского войска мы провели в набегах на южный берег реки. Приводили оттуда скот, освобожденных из рабства христиан и молодых женщин и девушек. Часть скота съедали, часть отдавали в кредит своим арендаторам, которыми делали в том числе и бывших рабов. Красивые женщины и девушки становились женами моих рыцарей и солдат, а некрасивые доставались арендаторам.
        40
        Город Сантарен назван так принявшими христианство аланами в честь Святой Ирины. Когда-то давно это был лузитанский город, потом римский, потом аланский, потом стал маврским. Мы пришли вернуть его в лоно католической церкви, вассалами которой являлись. Город стоял на высоком правом берегу Тежу рядом с бродом и был окружен широким рвом, по которому быстро текла мутная речная вода. Последние несколько дней шли дожди и в горах таял снег, так что река разлилась вширь, стала полноводной и бурной. Говорят, что летом она мелеет так, что покрывается желтовато-серыми длинными и широкими плешинами песочно-глиняных островов. Тогда ее может перейти даже ребенок. Сейчас в это верилось с трудом. Город напоминал полуовал, который ровной, точнее, не сильно изогнутой, стороной примыкал к реке. Стены высотой метров семь-восемь, сложены из хорошо обработанного камня. В выпуклой части трое ворот с высокими надворотными башнями, между которыми по одной прямоугольной башне. Еще две башни там, где стены упирались в реку. Со стороны реки тоже были ворота с надворотной башней и двумя башнями по бокам от них. По местным
меркам город был, действительно, не маленький. Но только по местным.
        Поскольку уровень воды в реке был высокий, король Афонсу решил, что штурмовать с той стороны нет смысла. Приведенное им войско, состоявшее по большей части из плохо вооруженных и обученных ополченцев, занялось подготовкой к штурму города с других трех сторон. По моему совету начали рыть ров и насыпать вал около Сантарена, чтобы предотвратить вылазки горожан, и засыпать городской ров. Это была работа как раз для ополченцев. Причем выкопать новый ров им оказалось легче, чем засыпать городской. Еще они делала лестницы, тараны, большие щиты, готовясь к штурму. Осадных орудий не было. Король Афонсу приглашал мастеров по изготовлению их, но все ушли с крестоносцами.
        Мои бойцы к работам не привлекались. Мы вместе с небольшим отрядом португальских рыцарей находились в постоянной готовности отбить вылазку горожан. Альмогавары, которых здесь было не меньше пяти сотен, тоже не работали. Они несли дозорную службу на обеих берегах реки Тежу и добывали для нас провиант, разоряя маврские деревни.
        - Успеем захватить его за два месяца? - спросил меня король Афонсу, когда мы подошли к Сантарену.
        Через два месяца ему придется отпустить большую часть ополченцев. У меня тоже закончился договор. По просьбе короля и благодаря обещанию наградить землей в случае захвата города, я решил задержаться, но максимум до начала апреля. В конце апреле мне надо быть в Англии, чтобы отслужить своим сеньорам за полученные земли, а по пути еще и в Нормандию заскочить, забрать оброк.
        - Попробуем за день уложиться, - сказал я.
        Король знал, что крепость Алкобаса я захватил за четыре дня. Как это сделал - ему никто толком не смог рассказать. Ворота крепости почему-то открылись. Все склонялись к тому, что я подкупил кого-то из защитников крепости, но кого и когда - никто не знал.
        - Если нужны будут деньги на подкуп… - начал король Афонсу.
        - Не понадобятся, - перебил я. - Хватит земель на награду тех, кто проделает основную работу.
        - На счет награды можешь не сомневаться, - заверил он. - Сколько их будет? Весь твой отряд?
        - Основную работу сделают человек восемьдесят.
        - Всего?! - удивился король Афонсу.
        - Нет, конечно, - ответил я серьезно и добавил, улыбнувшись: - И еще их командир.
        - Командир будет награжден отдельно, - сообщил он, внимательно глядя на меня, пытаясь понять, шучу про восемьдесят человек или нет?
        Я не стал говорить ему, что будет еще меньше, что несколько человек, а именно Нудд, Рис и оруженосцы моих рыцарей, будут включены в список награжденных, хотя участия в штурме не примут.
        Чтобы немного успокоить короля, добавил:
        - Остальные бойцы отряда тоже поучаствуют, но их роль будет не столь значительна.
        - Они тоже будут награждены, - заверил король Афонсу.
        Мы с Умфрой и Джоном уже определили место для нападения. Это будет куртина между самой верхней по течению угловой береговой башней и следующей. Там нас не ждут. По моему совету король приказал не беспокоить горожан со стороны реки, не смотря даже на то, что по реке сновали лодки, которые привозили в Сантарен продукты и увозили из него людей. Мои лучники быстро отвадили лодочников. Одну лодку прибило к берегу ниже по течению. Ее на руках и в обход, на приличном расстоянии от Сантарена, чтобы горожане не увидели, перенесли на берег Тежу выше по течению. Это была плоскодонка, рассчитанная самое большее на десять человек. Я потренировал своих лучников грести на ней веслами, обмотанными тряпками, чтобы меньше шумели. Можно было бы напасть на город через несколько дней, но я решил воспользоваться новолунием, темной ночью, и тем, что горожане еще не привыкли к осаде, не настроились на нее. Они стояли на городских стенах, пялились на ополченцев, которые рыли один ров и засыпали в нескольких местах другой, и обсуждали увиденное. Пока им все казалось не очень опасным. Надеялись отсидеться за высокими
стенами. Да и уважать меня будут больше, если захватим Сантарен быстро.
        Я попросил короля Афонсу сообщить войскам, что в ближайшие дни будет штурм, и каждый должен быть готов рано утром по приказу броситься к стенам с лестницами. Когда наступит этот день, король пока не решил, им сообщат в нужное время.
        На плоскодонке поплыли Умфра, Джон и восемь лучших моих матросов-лучников. Они должны в кромешной тьме догрести до куртины между башнями, высадиться там, забраться с помощью двух «кошек» на стену, зачистить угловую башню и следующую на выпуклой стороне города и дать мне сигнал. Тогда на стену у угловой башни с помощью лестниц поднимусь я и остальные валлийцы.
        Я отсчитал про себя десять минут, необходимые, чтобы доплыть до стены, еще десять будут залезать на стену, потом минут тридцать на зачистку. Считал скорее для того, чтобы скрасить ожидание. Мне легче сделать самому, чем вот так ждать. Наверное, не стал пока я настоящим командиром, который полностью доверяет своим подчиненным. Прошло около часа, а сигнала все не было. Но и шума на городских стенах не слышали. Не могли моих ребят перебить тихо.
        Когда в бойнице угловой башни появился огонь, я не сразу понял, что это сигнал. Огонь исчезал и вновь появлялся - зажженным факелом махали в башне перед бойницей.
        - Сигнал, - тихо сказал Ллейшон, который стоял рядом со мной.
        - Вижу, - произнес я и приказал: - Идем к башне.
        По лестнице я поднимался первым. Одни. Приказал дождаться, пока я буду наверху, и только тогда лезть следующему. Почему-то мне страшит мысль, что лестница сломается, я брякнусь с нее и сломаю ногу. Наверное, потому, что один раз уже ломал ногу. Правда, упал не с лестницы, а спрыгнул с карниза. В профилактории Ялтинского морского порта, который располагался в Алупке на берегу моря и в котором мы, курсанты, жили во время практики, по карнизу можно было дойти до соседней комнаты, а из нее спуститься по дереву на пляж, оставшись незамеченным начальником практики. В тот день дул сильный ветер. Он отжимал от стены. Я понял, что вот-вот упаду. Сразу под стеной были большие валуны, падение на которые грозило тяжелыми последствиями. Было темно, и я их не видел, отчего казались еще опаснее. Дальше шла мелкая галька. Поэтому я прыгнул сам, чтобы отлететь от стены подальше. Прыгнул задом. Большие валуны перелетел. Левой ногой добрался до гальки, а правой попал на небольшой валун. Осколочный перелом пяточной кости, два месяца в гипсе и полгода с тросточкой. Благодаря этому перелому меня не отчислили из
училища, потому что за полгода практики в Ялтинском портофлоте я оставил о себе много ярких воспоминаний.
        На стене меня поджидали Умфра и Джон.
        - Обе башни зачистили. Пока тихо, - доложил Умфра.
        - Сейчас поднимутся остальные валлийцы, и начинайте зачищать надворотную башню и следующую за ней, - приказал я.
        Сам отошел к угловой башне. На данный момент она для нас самая важная. Даже если не сумеем захватить надворотную башню, но до рассвета удержим эту, город будет захвачен. Только с бОльшими потерями. В башне горел факел. Огонь освещал два трупа с перерезанными глотками на низком топчане, сколоченным из досок и покрытым соломой. А не спи в карауле! Я подошел к бойнице, которая была в сторону города. Там было темно, тихо и спокойно. Собак здесь почти не держат. За этот предрассудок мусульманам придется дорого заплатить.
        Сантаренцы еще не знают, что жизнь кое-кого из них уже круто изменилась. Король Афонсу запретил грабить и убивать горожан, пообещав заплатить землей и долей из конфискованного у неугодных новому режиму. Ему нужны поданные, которые будут работать и платить налоги. Только неугодные - собственники земли и муллы - станут утром бедными, а возможно и мертвыми. Или их обменяют на пленных рыцарей, или отпустят за выкуп. Нас это не касалось.
        Пришел Джон и доложил:
        - Надворотная и следующая башни наши.
        - Это хорошо, - произнес я, взял из крепления факел и помахал им перед бойницей, которая смотрела на поле перед городом, где брабантские рыцари и бывшие пехотинцы, а теперь кавалейру, ждали мой сигнал.
        Они поднялись на стену и разошлись по башням. Каждый знал свое место и свои обязанности. Кто-то должен был защищать захваченные башни наверху, а кто-то внизу отбивать подходы к надворотной башне или открывать ворота в ней. Обычно проход в башне заваливали камнями, бревнами, землей, чтобы трудней было открыть ворота. Вот этот мусор и надо будет убрать. Осталось дождаться рассвета, когда станет видно, что именно убирать, и придет помощь ополченцев. Гнать их нас стены ночью я не решился. Наверняка разбудят весь город.
        Я перешел в надворотную башню. Здесь трупов было больше. Два лежали возле бойниц, где несли службу. Наверное, приняли валлийцев за своих. Трое валялись рядом со столом, за которым их застали. И здесь, скорее всего, сработал эффект неожиданности. Остальных порезали спящими.
        - Вытащите трупы на стену, - приказал я.
        Шестеро лучников быстро выполнили мой приказ.
        Я прилег на освободившийся топчан. Ногами туда, где были головы убитых, чтобы не испачкать кровью мое сюрко. Валлийские рыцари, лучники и оруженосцы тоже теперь надели сюрко с моим гербом, чтобы их не перепутали с врагами. Неопытные бойцы бывают страшнее для своих, чем для врагов, потому что бьют всех подряд, кто окажется перед ними. Мои воины всю дорогу к Сантарену ехали в сюрко. Надеюсь, португальские ополченцы запомнили мой герб.
        Когда рассвело настолько, что можно было различить отдельные камни, пехотинцы внизу начали тихо расчищать завал перед воротами. На угловой башне вывесили в сторону поля мою хоругвь, сообщая, что она захвачена. Я вышел на стену возле надворотной башни, стал так, чтобы меня видели осаждающие. Что это именно я, вряд ли разглядят, но белую «розу ветров» на синем фоне заметят издалека.
        Король Афонсу ждал этот сигнал. К башне сразу устремились несколько отрядов с лестницами. Бежали быстро и молча. Их заметили с незахваченных нами башен, но тревогу подняли не сразу. А когда подняли, было уже поздно. На стены поднимались португальские рыцари, ополченцы, альмогавары. Одни бежали по стенам к занятым врагами башням, другие спускались в город, чтобы помочь открыть ворота, третьи готовились отбить атаку горожан. К надворотной башне по улице устремился отряд пехотинцев численность с сотню. Возглавлял их конный мавр в шлеме и кольчуге и без накидки. Наверное, впопыхах забыл надеть. Его поразили сразу четыре стрелы. Остальные стрелы полетели в его отряд. Несколько минут - и всего половина отряда побежала в обратном направлении. Конь, испуганный их топотом, рванулся в нашу сторону, а затем остановился, побоявшись людей, вооруженных длинными копьями. Он стоял посреди улицы, всхрапывая, пока какой-то брабантец не подошел к нему и не отвел к башне.
        По всему городу теперь стоял крик. Люди выбегали из домов, носились по улицам, а потом возвращались в свои дома, поняв, что убегать некуда. Впрочем, кто-то открыл ворота, ведущие к реке и попробовал переплыть ее. Мои лучники, которые стояли у угловой башни, расстреливали таких.
        Король Афонсу въехал в Сантарен на вороном коне через открытые нами ворота. Впереди скакал рыцарь с хоругвью, на которой на серебряном поле были пять синих щитов в виде креста. За ним двигался отряд из сотни конных рыцарей. Потом скакал сам король в сопровождении сенешаля Родригу де Коста и десятка графов. Замыкали шествие пехотинцы с длинными копьями.
        Я встретил короля Португалии возле крайних домов. Поскольку грабить запретили, мой отряд не принимал участие в уличных боях, ждал у ворот. Валлийцы и брабантцы стояли по обе стороны улицы и громко и радостно приветствовали:
        - Король Афонсу! Король Афонсу!..
        Наверное, надеялись, что за эти крики им дадут немного больше земли. Вполне возможно, что не ошибаются. Короля распирало от гордости, торжественности момента. Насколько я знаю, Сантарен - самый крупный город, отбитый им у мавров. Пять лет назад они пытались захватить Лиссабон, но ушли из-под его стен ни с чем. Теперь Афонсу смотрел на орущих солдат и наслаждался тем, что легко, быстро и почти без потерь захватил такой важный для него город. Сантарен считается ключом к Лиссабону. Не знаю, правда, почему. Разве что потому, что тоже находится на реке Тежу.
        Король Афонсу остановился передо мной. Он долго смотрел на меня сверху вниз, точно пытался понять секрет моих успехов, а потом улыбнулся и произнес:
        - Ты оправдал мои надежды, граф Сантаренский.
        - Благодарю, мой король! - улыбнувшись в ответ, сказал я.
        Король со свитой разместился в доме наместника - единственным в городе трехэтажном здании. Остальные дома были в два или один этаж. Я со своими рыцарями занял дом муллы, стоявший рядом. Хозяина и его семейство увели португальские ополченцы, закрыли в мечети вместе с остальными важными пленниками. Красивый дом, с внутренним двориком, садом с фонтаном и беседкой, обвитой виноградной лозой. Несколько деревьев были покрыты цветами. Я зашел на женскую половину, устланную коврами, разделся и завалился спать на мягкой кушетке, укрывшись толстым стеганным зеленым одеялом и пожелав себе:
        - Спокойного сна, граф Сантаренский!
        41
        Король Афонсу щедро наградил землями всех, кто внес вклад в захват Сантарена. Валлийские лучники, как наиболее отличившиеся, получили в два раза больше, чем брабантские рыцари, а валлийские рыцари - в три раза. В итоге мои рыцари теперь имели земель на два «кольчужных» лена. Вот только не хватало тех, кто будет обрабатывать эти земли. Поэтому доход от них не дотягивал и на один лён. Все равно большая часть валлийцев не захотела продавать свои доли. Да и мне покупать их было, в общем-то, ни к чему. Я и так богат. Кроме земель, в число которых вошла и деревня, разграбленная нами в первом походе, мне достался и сам Сантарен. Городу был выдан форал с перечислением обязанностей и прав, кстати, превышающих те, что имели английские города, а почти весь доход от него шел мне. Взамен я обязан был следить за порядком в Сантарене и защищать его.
        Для исполнения этих обязанностей мне было пожаловано жилье наместника - комплекс в центре города из двух двухэтажных зданий и трехэтажного, огражденных каменным забором четырехметровой высоты с широкими дубовыми воротами, в левой створке которых была маленькая дверь. В одном двухэтажном здании, расположенном слева от ворот, находилось что-то типа канцелярии и приемной; во втором, расположенном справа, были конюшня, склад и караульное помещение; а трехэтажное, которое соединяло предыдущие и втроем они образовывали широкий двор, - жилое. Первый этаж жилого здания со стороны двора имел четыре узких окна-бойницы, забранных узорными железными решетками, напоминающими сеть с ячейками на не очень крупную рыбу. Справа, возле конюшни, находилась оббитая железными полосами дверь с зарешеченным окошком вверху. Над дверью был широкий деревянный козырек, дающий тень для охранников, которых пока не было. На втором и третьем этажах с этой стороны окон не имелось. Войдя в дверь, попадаешь в кухню, к которой примыкала темная комната - жилье для слуг-мужчин, которых не осталось ни одного, а потом - в большой холл,
выполнявший функции зала совещаний и банкетного. Я приказал убрать из него большую часть диванов и ковров и поставить вместо них столы, стулья, сундуки и шкафы. Последние были изготовлены по моим эскизам, потому что до такого предмета мебели здесь пока не додумались. В конце холла были две двери. Одна вела в баню с двумя мраморными полками, маленьким - метр на полтора - бассейном и комнатой отдыха. Арабы более чистоплотные, чем романо-германцы. В городе видел несколько общественных бань, напоминающих византийские. Вторая дверь вела в сад с фонтаном и беседкой, обвитой виноградной лозой. И то, и другое было больше, чем у муллы. В саду росло несколько фруктовых деревьев, кустов роз и еще каких-то цветов, название которых я не знал. С этой стороны не было окон на первом этаже. На втором их было четыре. Застекленные прозрачным стеклом и с деревянными ставнями-решетами, они выходили на террасу, попасть на которую можно было по деревянной лестнице. Начиналась лестница возле двери в холл и заканчивалась возле двери в помещения второго этажа. Там были три комнаты: маленькая и большая спальни и детская
комната. Они были застелены коврами и заставлены диванами и кушетками. Сундуки исчезли, хотя остались следы в тех местах, где они стояли. Наверное, там было что-то очень нужное королю. Здесь я приказал оставить все, как есть, только изготовить и поставить новые сундуки. На третий этаж вела внутренняя, очень крутая деревянная лестница. В ней было две комнаты - спальня для слуг-женщин и мастерская по изготовлению ковров, в которой остались пять недоделанных изделий. Окна здесь были узкие, не застекленные, закрытые наглухо деревянными решетками. Служанки тоже все исчезли.
        Я выпросил у короля чиновника Жуана, которого назначил главой городской администрации. Этот пройдоха сумеет собрать налоги так, что хватит королю, мне и ему самому. Алькальдом назначил Нудда. Нечего ему сидеть в обобранном маноре. Поскольку Нудд был включен в список особо отличившихся, ему достались земли и под Сантареном. Так что пусть поживет в доме наместника и позащищает свои и наши земли. Выделил ему для жительства первый этаж, приказав нанять служанок и поддерживать чистоту и порядок во всем здании.
        Для охраны города оставили сотню ополченцев, как самых слабых солдат. Король Афонсу заверил меня, что с городами на левом берегу Тежу у него заключен мирный договор. У них тут тоже феодальная раздробленность. Города на обоих берегах реки вроде бы являются собственностью эмира Бадахоса, а фактически в каждом сидит царек, который ведет свою международную политику. Так что напасть могут только со стороны Лиссабона, куда мы отправились, отдохнув в Сантарене неделю.
        Двигались по старой римской дороге. Она все еще была в хорошем состоянии. Молодцы, римляне! Они, конечно, были оккупантами, но поднимали цивилизационный уровень покоренных народов. За одни только дороги по всей Европе честь им и хвала!
        Часть населения деревень, мимо которых мы проходили, в основном, богатеи, убегала от нашей армии вместе со скотом и другим движимым имуществом. На месте оставались только беднота, которой нечего было терять, и мосарабы, которые не очень-то и радовались освобождению от мусульманского гнета. Не смотря на обилие религиозных лозунгов, у меня складывалось впечатление, что война все-таки ведется для решения чисто экономических задач. Королю Португалии требовалось как можно больше земель и подданных, чтобы стать сильнее, суметь отстоять свою независимость. Нападения императора Испании и его вассалов Афонсу боялся больше, чем мавров. Поэтому он закрывал глаза на религию своих подданных. Да, мечети переоборудовались в церкви, мулл изгоняли, но тем, кто работал и исправно платил налоги, разрешали молиться любому богу. Кстати, кроме мусульман здесь было еще и много иудеев. Их называли сефардами, а тех, кто перешел в христианство, - марранами. Они, как обычно, занимались торговлей и спокойно относились к смене власти, если эта власть не мешала им наживаться.
        Вместе с королем двигалась целая орава чиновников, которая составляла карты захваченных территорий, измеряла их, пересчитывала количество земельных участков, определяя их качество и возможный доход, и новых подданных и их имущество. Особо никого мы не грабили. Каждый солдат понимал, что ограбленный участок может достаться ему. Брали только продукты питания и фураж. Коней у нас было много, а пастбищ попадалось мало. Я опасался, как бы лошади не ослабели настолько, что окажутся негодны для сражения. О чем и сказал королю Афонсу.
        - Может, нам разделиться на несколько колонн? Так и снабжаться будет легче и захватывать земли будем быстрее, - предложил я.
        - А если нападут сарацины?! - произнес король Португалии.
        - Не думаю, что наша разведка пропустит передвижение большой армии, а с маленьким отрядом каждая колонна справится сама, - сказал я.
        - Пожалуй, ты прав, - согласился король Афонсу.
        На следующий день он разбил нашу армию на три колонны. Я со своим отрядом, приданной мне сотней альмогаваров под командованием Блашку и десятком чиновников должен был двигаться южнее всех, вдоль берега Тежу. Король со второй колонной шел посередине. Третья колонна под командованием сенешаля Родригу де Коста - севернее, в направлении мыса Карвуэйру. Ближе всего к Лиссабону был мой отряд. Я не возражал. Если сумеем отбить атаку мавров, получим наградные, как пообещал король Афонсу. К сожалению, мавры не напали. Разведчики-альмогавары докладывали, что видели разъезды сарацинов, которые избегали стычек.
        Мы дошли до устья реки Тежу, где, согласно приказу, и остановились. Разбили лагерь, который по примеру римлян обнесли рвом и валом. Там спокойно прождали почти неделю, когда две другие колонны дойдут до берега океана, а потом последуют на соединение с нами. Справа от устья Тежу оставался незахваченный или неосвобожденный небольшой участок суши, на котором располагались несколько мелких населенных пунктов и большой город Лиссабон, будущая столица Португалии. Правда, король Португалии об этом будущем пока ничего не знает. Он уверен, что Коимбра, которая находится подальше от мавров, лучше подходит на роль столицы.
        Я проинформировал короля Афонсу, что вынужден отплыть в Англию для выполнения вассальных обязательств.
        - Все равно в ближайшее время боевые действия не предвидятся, - сказал я в заключение.
        - Да, на Лиссабон у меня пока не хватает силенок, - согласился король Афонсу и добавил как бы в шутку: - Разве что ты захватишь его за один день!
        - Могу захватить несколько куртин и башен, но вот удержать с таким маленьким отрядом вряд ли получится. Слышал, что Лиссабон - очень большой город, не чета Сантарену, - сказал я в оправдание.
        Хоть убей, не помню, кто и когда отобьет Лиссабон у мавров. Вроде бы в этом поучаствовали крестоносцы. Только какого по счету Крестового похода? Но сейчас город явно не по зубам ополченцам короля Афонсу. Даже усиленных моим отрядом. С ними можно грабить деревни, а не захватывать крупные города. Полечь вместе с ополченцами под стенами Лиссабона у меня не было желания. И у короля Португалии, видимо, тоже.
        - Дождитесь следующего каравана судов крестоносцев и уговорите их помочь с захватом Лиссабона, - посоветовал я. - В ближайшие месяцы много их поплывет на Святую Землю.
        - Не хотят они помогать нам, - пожаловался король Португалии. - Архиепископ Паю как только не уговаривал крестоносцев. Никто не согласился. Сражаться на Святой Земле для них важнее.
        - Значит, неправильно уговаривал, - пришел я к выводу. - Для них важнее разбогатеть.
        - А ты знаешь, как надо? - спросил король Афонсу. - Задержись еще ненадолго и помоги их нанять. Я щедро вознагражу.
        - Я тоже не смогу их уговорить, - отказался я.
        - Почему? - поинтересовался он.
        - Потому что большую часть крестоносцев составляют бедные рыцари, которые к моим словам отнесутся с прохладцей. Они знают, что командиры обязательно будут награждены, а вот получат ли что-нибудь простые рыцари - большой вопрос, - ответил я. - Пошли на переговоры с крестоносцами рыцаря Марка и несколько брабантцев. Они где только не воевали, их знают многие. Пусть брабантцы расскажут крестоносцам, как приплыли сюда полгода назад с голыми задницами, а теперь имеет земель на пару «кольчужных» лёнов. Пообещай каждому еще по одному «лёну» в случае успеха, и они убедят крестоносцев остаться здесь.
        - В твоих словах есть резон, - согласился король Афонсу. - Когда ты вернешься в Португалию?
        - Точно не могу сказать, - ответил я. - Скорее всего, в конце сентября или начале октября.
        - Привези с собой побольше рыцарей, - попросил он. - У мавров можно отбить еще много земель, хватит всем.
        - Постараюсь, - пообещал я.
        БОльшую часть своих лучников-валлийцев, которые решили остаться в Португалии, я отправил служить в Сантарен. На них я больше надеялся, чем на ополченцев. Остальных - в крепость Алкобаса на смену брабантцам. Так у парней будет постоянный заработок в придачу к доходам от земельных участков. Мой отряд был временно распущен по домам. При короле остались только Марк и еще трое рыцарей, самые языкатые, как он выразился. Они в сопровождении двух чиновников отправятся в Опорто, где будут обрабатывать крестоносцев, если те зайдут в порт, чтобы запастись водой и продуктами.
        - Это ты посоветовал меня королю? - спросил Марк.
        - Я подумал, что тебе не помешает еще одни лён, - ответил я.
        - Еще как не помешает! - согласился рыцарь и спросил: - В Англии опять будешь с королем воевать?
        - Скорее всего. Если там еще кто-то с ним воюет! - сказал я с горькой усмешкой.
        Жаль будет, если и граф Глостерский перейдет на сторону короля Стефана. Я никогда не любил перебежчиков.
        - Давно хотел тебе рассказать, - после небольшой заминки начал рыцарь Марк. - Я случайно услышал, когда стоял в карауле. Вильгельм Ипрский готовит тебе ловушку. Точные детали не знаю, но приманкой будет отряд лондонцев. Пока ты будешь их убивать, тебя окружат со всех сторон и расстреляют из арбалетов. Граф для этого нанял сотню арбалетчиков.
        - Спасибо, Марк! - поблагодарил я. - Вполне возможно, что твое предупреждение спасет мне жизнь!
        - Да чего там! - отмахнулся он. - Без тебя и мы здесь не много навоюем.
        42
        Работы по строительству замка на берегу реки Мондегу шли полным ходом. Я уже пожалел, что потратил на него столько сил и средств. Знал бы, что мне достанется крепость в Алкобасе и город Сантарен, построил бы здесь всего лишь укрепленный манор с большим складом и пристань. Это была бы моя военно-морская база, из которой совершал рейсы вдоль побережья Португалии, нападал на купцов. Сантарен и Алкобаса на эту роль не годились, потому что стояли на мелких для шхуны реках. Но раз начал, надо довести строительство до конца, сделать его как можно более неприступным, но при этом и максимально удобным для жизни. Жилое здание было уже закончили, расписав стены и потолки на восточный манер. Сделал это местный художник, полукровка. На шее у него висел крест, но рисовать людей и животных отказывался, будто правоверный мусульманин. В жилом здании я разместил захваченные в других местах ковры, диваны, кушетки и добавил к ним столы, стулья, сундуки, полки и шкафы, которые заказал еще осенью и в которых расположил некоторые трофеи.
        Большую часть награбленного погрузили на шхуну. Сейчас ее конопатили и смолили. Шхуной не пользовались полгода. Она немного рассохлась и кое-где подгнила, поэтому нуждалась в небольшом ремонте. В трюме по моему приказу делали стойла для лошадей. Обычно использовали временные перегородки, но на этот раз я решил сделать основательные, потому что собрался отвезти в Англию шесть арабских лошадей, жеребцов и кобыл, а взамен доставить в Португалию несколько тяжеловозов, отпрысков моего Буцефала. Здесь редко встречаются крупные кони, способные нести больший груз, но не очень быстрые. Местные предпочитали резвых, легких лошадей. Но я-то знал, что вскоре всей Европе потребуются тяжеловозы, способные тащить на себе рыцаря, облаченного в тяжелые латы.
        Среди арабских скакунов, которых я собирался отвезти в Англию, был захваченный в Алкобасе, дивный, объезженный четырехлетка вороной, довольно редкой для его породы, масти с белой «звездочкой» на лбу. Это было пятно вытянутой овальной формы, которое начиналось выше глаз, возле них расширялось, отчего глаза казались как бы его продолжением, а потом сужалось, заостряясь. Издали пятно вместе с глазами напоминало крест. Уверен, что английские христиане сочтут это пятно божьей меткой, отчего стоимость жеребца многократно возрастет. Да и на племя он был хорош. У меня в Англии уже небольшой табун арабских коней, которые там очень ценятся. Некоторые жеребцы тянут на годовой доход с манора, а то и на сам манор, как было в случае с Вильгельмом де Румаром, графом Линкольнским.
        Пока мои люди занимались этим, я заплатил строителям за уже сделанное. Ничто так не повышает производительность труда, как долго ожидаемая зарплата. Я разрешил архитектору Шарлю нанимать рабочих в том количестве, какое потребуется. Как ни странно, здесь преобладали специалисты, а не разнорабочие, как в Англии. Очень много было хороших каменотесов и каменщиков. Хотя руководил работами романец и делался замок по тому же проекту, что и Беркет, в нем все больше появлялось восточных черт. В чем это выражалось, сказать не могу, но при сильной внешней схожести обоих замков, португальский выглядел «арабизированным», что ли.
        Затем я проехался по своим владениям, посмотрел, как живут переселенцы. Вроде бы прижились. Первое время население деревень как бы делилось на две группы - старожилов и новоселов. Теперь перемешались. Поля и огороды были засеяны, виноградники, сады, оливковые и каштановые рощи ухожены. Земли здесь не самые плодородные, зато участки больше, чем на севере Европы. Если не лениться, хватит рассчитаться со мной и королем и прокормить свою семью.
        Свободное время проводил с Фатимой. Так зовут дочку кузнеца Абдаллы, приведенного мною из первого похода. Как только я приехал в замок, Фатима стала попадаться мне на глаза всякий раз, когда выходил во двор. Ее отец работал в замковой кузнице, которая была уже построена, а мать помогала на кухне. Дочку же решили пристроить парой этажей выше. Мать Фатимы, которую звали Гхада, была дочерью альморавидского воина, выросла в достатке. Отец погиб в бою, когда ей исполнилось одиннадцать лет, и ее мать быстро распихала дочек за тех, кто соглашался их взять. Гхада сперва злилась на меня, что забрал их из деревни. Потом увидела, какой возвожу замок, и решила устроить судьбу дочери. Наверное, считала, что лучше быть наложницей богача, чем женой кузнеца. Я ведь был без жены. А если бы и была жена, это не помешало бы. Мусульмане практикуют многоженство. Сколько можешь содержать жен, столько и заводи. В этом вопросе преобладала материальная сторона. Португальцам, в том числе и христианам, эта часть ислама очень даже нравилась. Жену, конечно, можно было иметь всего одну, зато наложниц заводили по уровню
достатка. Жены относились к этому довольно спокойно. Со временем португалки сильно переменятся в худшую сторону. Или сильно снизится достаток их мужей. Я не стал отказываться от Фатимы. Тем более, что девчонка симпатичная, вполне созревшая, хотя и не мой типаж. Южанки быстрее взрослеют и стареют. Еще их отличает отсутствие головных болей. Когда ты не единственная жена, не до выпендрежа. Я надарил ей шмоток и побрякушек из награбленного, приставил пару служанок, чтобы не скучала, и выделил ее семье две комнаты над кузницей. Именно об этом Фатима и мечтала. Да и игры под одеялом ей очень понравились. Точнее, под простыней, а чаще и без нее. С каждым днем здесь становилось всё жарче. Продолжались эти игры всего несколько дней. Как только шхуна была отремонтирована, в нее погрузили коней, корм для них, воду и продукты для экипажа и пассажиров, рано утром, с началом отлива, мы вышли в океан.
        Со мной в Англию отправились Умфра, Джон, Ллейшон, Жан, наши оруженосцы, одиннадцать лучников, которые не захотели становиться португальскими землевладельцами, предпочли получить свою долю деньгами, и десятка два брабантских рыцарей и бывших пехотинцев, у которых в разных местах на севере Европы остались жены и дети. Брабантцы собирались перевезти в Португалию свои семьи. Мы договорились, что высажу их под Руаном, а, начиная с сентября, они должны будут ждать меня в Бресте вместе с добровольцами в мой отряд и переселенцами.
        На подходе к порту заметили небольшое судно с латинским парусом и двумя десятками весел. Я сперва принял его за купца-каботажника. Король Афонсу поощрял торговлю, запрещал грабить купцов. Нельзя было даже взимать с них плату за проезд по дорогам и мостам в частных владениях, что считалось законным правом каждого крупного и не очень землевладельца на севере. Поэтому я решил не напрягать отношения с королем из-за мелкого купчишки. Каково же было мое удивление, когда это судно поплыло наперерез шхуне. Видимо, солнце напекло голову капитана.
        - Экипаж к бою! - приказал я и пошел в свою каюту облачаться в доспехи.
        До абордажа вряд ли дойдет, но надо быть готовым к любому повороту событий. Когда вышел на палубу в доспехах и с оружием, там уже все, включая брабантцев, были готовы к бою. Дул свежий северо-восточный ветер. Мы шли курсом крутой бейдевинд примерно со скоростью узла четыре. Судно-агрессор следовало курсом галфвинд, более попутным, со скоростью не меньше пяти узлов, но капитан неправильно выбрал угол упреждения, поэтому они должны были пройти по корме у нас, а затем подвернуть круче к ветру и налечь на весла.
        Мне некогда было играть с ними в догонялки, поэтому приказал:
        - Взять рифы!
        Площадь парусов уменьшилась и скорость шхуны немного упала. Пиратов наши действия не насторожили. Дистанция до их судна теперь была кабельтова три, и я смог разглядеть, что на нас собираются напасть человек тридцать, судя по чалмам, мусульмане. Двое, вооруженные луками, уже стояли на баке, готовясь начать обстрел шхуны. Мне непонятна была их самоуверенность. То ли они вообще ничего не боялись, то ли привыкли иметь дело со слабыми противниками, которые не защищаются. Это ведь не двадцать первый век, когда экипажу плевать на судно и груз. Пираты ничего им не сделают. Подержат в плену до получения выкупа, а затем отпустят вместе с судном. Судовладелец выдаст им зарплату за отдых в плену, а страховая компания возместит все убытки. В двенадцатом веке нападение пиратов в лучшем случае заканчивается для экипажа продажей в рабство. Поскольку отступать некуда, отбиваются обычно до последнего.
        Я подпустил пиратов на дистанцию один кабельтов (185 метров). Теперь они не смогут удрать, даже если сильно постараются. Я стоял на ахтеркастле вместе с Джоном и пятью лучниками. Остальные лучники и брабантцы расположились на палубе и форкастле. Командовал ими Умфра. Это уже был не тот необученный мальчишка, для которого пределом мечтаний было похитить барана. Он любит и, что главное, умеет командовать. Научился у меня многому, хотя писать и считать толком не умеет. Может, и не пригодятся такие умения. Ему вряд ли придется заседать в Счетной палате. Пора отпускать его на вольные хлеба. Из Джона тоже получился хороший рыцарь. Но этот лучше чувствует себя в тени. Он великолепный заместитель, толковый, исполнительный, может дать дельный совет, но не любит принимать решение.
        - Начинайте, - сказал я лучникам таким тоном, словно будут стрелять по мишеням, а матросам крикнул: - Приготовиться к повороту оверштаг!
        Валлийские лучники на ахтеркастле подняли свои длинные луки, натянули тетивы и, не сговариваясь, выстрелили одновременно. Долгими тренировками с раннего детства у них выработался определенный ритм стрельбы, примерно одинаковый у всех. Стоявшие на баке пираты с луками получили по стреле и упали одни за борт, а второй на сидевших позади него гребцов. Еще три стрелы поразили кормчего и двух гребцов, сидевших у дальнего борта ближе к корме. Гребцы правого борта сбились с ритма, остановились, а с левого продолжали грести. Поскольку кормчий, выронив рулевое весло, согнулся вперед, будто хотел повнимательнее рассмотреть свои ступни, пиратское судно начало разворачиваться вправо. Парус заполоскал на ветру, а затем и вовсе надулся в обратную сторону, останавливая судно.
        - Право на борт! - приказал я своему рулевому.
        Матросы на палубе шхуны занялись переноской парусов.
        В это время лучники на ахтеркастле продолжали обстреливать противника. Борта у их судна были не очень высокие. Не знаю, как они собирались карабкаться на шхуну, которая была выше метра на два. Пираты перестали грести, пригнулись, кто как смог. Все равно стрелы доставали их. Иногда и наступающим некуда отступать.
        Мы развернулись в сторону пиратского судна. Скорость на повороте потеряли не всю, поэтому я приказал:
        - Убрать паруса! И больше не стрелять, будет брать живыми!
        По инерции подошли к горе-пиратам. Сколько их осталось в живых - не разберешь. Они лежали на дне, прикрываясь телами убитых товарищей. Судно было чем-то типа удлиненного рыбацкого баркаса, без палубы, с короткими скамьями вдоль бортов и местом для груза посередине. Вместо груза там плескалась вода. Наверное, лень было вычерпывать ее. Может быть, надеялись, что пленные сделают за них. Скорее всего, раньше это было каботажное купеческое судно, которое сновало между Лиссабоном и каким-нибудь соседним портом, перевозя в одну сторону продукцию ремесленников, а в другую - сырье и продукты питания. Каким-то образом оно стало пиратским. Может быть, наследник купца решил, что морской разбой выгоднее торговли. Конечно, выгоднее, но имеет свои недостатки - иногда сильно сокращает жизнь или меняет ее в худшую сторону. Мы зацепили пиратское судно «кошками», подтащили к своему борту. Оно еще больше развернулось вправо, и парус опять заполоскал.
        - Опустите парус! - крикнул я на арабском.
        Никто из пиратов не пошевелился.
        - Если сейчас же не опустите парус, перебьем всех! - крикнул я.
        Из под трупов выбрался пират с головой, обмотанной куском замусоленной материи, причем того темно-серого цвета, который появляется, если о светлую материю долго вытирать грязные мокрые руки. Одет пират был в грязную рубаху и короткие штаны из сероватой грубой материи, которые, как ни странно, были немного чище, чем чалма. Если не считать свежие пятна крови, накапавшие с убитых и раненных. Только на заднице было темное пятно, появившееся от ерзанья по скамье во время гребли. Затем поднялся второй пират, облаченный точно также, третий, четвертый…
        Всего остались в живых восьмеро. Они небрежно опустили парус, скомкав его. Я приказал свернуть парус как надо и уложить посередине судна, чтобы не вывалился за борта при качке. Пираты сделали это, двигаясь заторможено, точно их разморило на солнце. А ведь несколько минут назад гребли довольно резво. Мои матросы оборудовали штормтрап, по которому пленные перебрались на борт шхуны. Они выстраивались у фальшборта и с неподдельным интересом рассматривали шхуну. Казалось, что пиратов абсолютно не интересовало, что с ними будет дальше. Налюбуются диковинным судном, а дальше хоть трава не расти!
        Один из пиратов оказался романского происхождения, но мусульманином. Тех из них, кто еще и воюет против бывших своих, христиан, называют здесь ренегатами. Слово это благополучно доживет до двадцать первого века, только обозначать им будут предателей всех мастей. Впрочем, наш перевертыш воевал и против христиан, и против мусульман. Кто попадется, тому и рады. Зрачки его темно-карих глаз были остекленевшими, пялились не мигая, будто гипнотизировали. Не смотря на то, что оказался в полной заднице, на губах играла пофигистская ухмылка. Такую русские наркоманы называют кумарной. Не знаю, каким способом и в каком виде пираты употребляли марихуану, но вставило их хорошо. Поэтому и перли на нас без колебаний, буром. По моему глубокому убеждению, войны между христианами и мусульманами - это войны между алкоголиками и наркоманами. Чаще побеждают алкоголики. Наркотики лучше притупляют страх и боль, но при этом расслабляют. Алкоголь же делает человека агрессивным, безжалостным.
        Пиратов обыскали и закрыли в кубрике экипажа, которым на переходе не пользовались, потому что в нем жарко и душно. Команда спала на палубе, прячась днем от солнца под тентом из старого паруса.
        На суденышко спустились четверо брабантцев, добили раненых, собрали трофеи, среди которых оказался и кожаный мешочек с первоклассным гашишем. Я оставил его себе на всякий случай. Все-таки это хорошие обезболивающее и средство для выхода из тяжелого стресса. Трупы отправили за борт. Возле нас сразу собралась стая акул. Они рвали трупы на части. В радиусе сотни метров от судов голубая океанская вода приобрела светло-коричневый оттенок. Брабантцы, бывалые вояки, которые насмотрелись разных ужасов войны, но впервые увидели акулью трапезу, малехо побледнели.
        - Лучше умереть на земле! - с наигранной шутливостью произнес один из них.
        В это время матросы достали из шкиперской буксирный трос. Один его конец закрепили на корме шхуны, а другой - на носу пиратского суденышка. Трос оказался коротковат, не погружался в воду во время буксировки, что грозило обрывом его. Ведь натяжение между судами не постоянное, а рывками. Я приказал повесть на трос на петле кормовой якорь, который свободно скользил, оказываясь с точке наибольшего прогиба. Своим весом якорь притопил буксирный трос. Теперь во время рывка вода гасила его силу, притопленная часть троса только поднимался чуть выше, а потом снова углублялась.
        До ночи мы добрались к устью реки Дору. На рассвете вместе с приливом поднялись по ней к Опорто, где встали на якорь среди нескольких судов с крестоносцами. Это были рыцари Священной римской империи, в основном с территорий, которые в дальнейшем станут Германией. Грубые и неотесанные брабантцы в сравнении с ними казались пай-мальчиками. Как рассказал купец-иудей, который купил у меня пиратское суденышко, пленных, их оружие и окровавленные шмотки, крестоносцев обхаживал, выполняя приказ короля, епископ Опорто. Пока у него получалось плохо. Немчура пила, ела и портила местных девок, но воевать за короля Афонсу не собиралась, ссылаясь на призыв Папы Римского отвоевать Святую Землю. Впрочем, и дальше плыть тоже не спешила. Видимо, дело было в цене.
        Я не стал задерживаться в Опорто. Наполнили опустевшие бочки пресной водой, дали лошадям свежей травы и следующим утром с отливом ушли. Деньги, полученные за суденышко и пиратов, поделил, забрав положенные мне две три, между экипажем и пассажирами, потому что и они принимали участие в захвате - шмонали трупы, а потом выбрасывали за борт.
        В Бискайском заливе нас прихватил жестокий шторм. Сильный северо-западный ветер налетал с такой силой, что казалось, что вот-вот согнутся и сломаются мачты. Шхуна несла только зарифленный штормовой парус, чтобы не развернуться бортом к волне и не перевернуться. От ударов волн она вздрагивала и жутко скрипела. Они били в левую скулу, легко переваливались через фальшборт и обрушивались на палубу с таким шумом, что создавалось впечатление, будто доски не выдержали и потрескались. Вода не успевала уходить через шпинаты до прихода следующей волны, гуляла от борта до борта. Но шхуна держалась неплохо, почти не брала воду. Я стоял на ахтеркастле, всем своим видом показывая матросам и пассажирам, что ничего особенного не происходит. В каких только штормах я не побывал! Этот не самый страшный. Только большую часть предыдущих я встречал на железных судах длиной до двухсот метров, которые не заливало водой от бака до надстройки. Впрочем, на таких судах были свои впечатляющие моменты. Допустим, было жутковато наблюдать, как «играет» железная палуба, сгибаясь и разгибаясь на волнах, проходивших под длинным
корпусом. Казалось, сейчас корпус хрустнет и разломается на две или больше частей, а такое время от времени случалось, и через несколько секунд ты вместе с обломками будешь утянут на дно океана, километра на три-четыре. Выплыть не сможешь, потому что образуется воронка, которая засасывает все, что окажется поблизости.
        Матросы и пассажиры шхуны крестились и молились, кто про себя, кто вслух. Португальцы о таких опасных ситуациях говорят: «С символом веры на устах». Если выживут, поверят в бога еще сильнее. Поэтому атеистов всегда меньше.
        У меня появилось предчувствие, что заканчивается моя жизнь в эту эпоху, поэтому надел ремень с потайным карманом, в который спрятал два десятка золотых мараведи и несколько драгоценных камней. Справа на ремне висел кинжал из дамасской стали. Кто его знает, куда меня занесет в следующий раз?! Золото и драгоценности везде в цене, а кинжал поможет постоять за себя. Не помешало бы надеть кольчугу и взять саблю, но побоялся, что с таким грузом не выплыву. Вряд ли на этот раз под руку подвернется обломок утлегаря. А ведь в Португалии столько пробковых дубов, из которых можно было бы изготовить отличный спасательный жилет. Местные жители используют их только на поплавки для сетей. Пробки пока никому не нужны. Их время придет, когда начнут использовать стеклянные бутылки. Если выкарабкаюсь, обязательно сделаю пробковый спасательный жилет. И останусь атеистом.
        Я смотрел, как перед судном вздымается очередная волна и думал, будет она последней для меня или нет? Потом мне надоело это глупое занятие. Я просто смотрел на бушующий океан, поражаясь его силе, которая растрачивалась так бессмысленно. Впрочем, и люди большую часть своей силы, ума, знаний и способностей растрачивают также бессмысленно. Даже если эта жизнь не первая.
        
        Александр Чернобровкин
        Граф Сантаренский
        1
        Появление на палубе членов экипажа и пассажиров с бледно-зелеными лицами - первый признак окончания шторма. До этого они отлеживались в трюме, не имея ни сил, ни желания подняться наверх. Я не страдаю морской болезнью, поэтому не могу поделиться впечатлениями. Мне только непонятно, зачем природа награждает таких людей тягой к морю? Чтобы сполна заплатили за добытую на море или благодаря морю славу? Но это касается только знаменитых флотоводцев, как адмирал Нельсон, или писателей-маринистов, как Александр Грин. А за что страдают остальные, которым нет числа? В двадцатом и двадцать первом веках мне попадались люди, страдающие морской болезнью на всех должностях, включая капитанскую. Последний случай самый тяжелый. Такой капитан норовил изменить курс, чтобы уменьшить качку, даже если это было опасно для судна и экипажа.
        После недельной трепки Атлантический океан смилостивился над нами. Все когда-нибудь заканчивается, даже смертельные опасности, и не всегда печально. Мы направились в сторону пролива Ла-Манш, вычерпав морскую воду, которой набралось всего полтвиндека. Значит, хорошо проконопатили и просмолили шхуну перед рейсом. Я опасался, что лошади не выдержат такую качку. Они чувствовали себя неплохо. Может, во время шторма и высказывали какие-нибудь претензии по поводу качки, но из-за ударов волн не было слышно. Поэтому я не стал заходить в Брест на ремонт и выгул лошадей, сразу отправился в Нормандию.
        До устья Сены добрались быстро. По пути видели судно типа большого драккара. Заметив нас, оно продолжало двигаться прежним курсом. Значит, уверены, что отобьют нападение, но не уверены, что захватят нас. Иначе бы изменили курс. Моя команда и пассажиры, которые уже оклемались после шторма, поглядывали на меня, надеясь еще на один приз. А я подумал, что если бы не задержались из-за пирата, то проскочили бы Бискайский залив без проблем. Шторм прихватил бы нас в Ла-Манше, где от него можно было легко спрятаться, поджавшись под английский берег. Поэтому тоже не изменил курс шхуны.
        По реке поднялись к моим владениям, где брабантцы были отвезены на правый берег, а я, Симон, четверо лучников и все шесть лошадей - на левый. Там лошадям дали пару часов попастись и прийти в себя после долгого стояния на одном месте в темном трюме. Затем оседлали их и поехали в замок.
        Рыцарь Фулберт встретил нас с радостью. Точнее, обрадовался он своему внуку Симону, а нам - за компанию.
        - Мы славно повоевали в Португалии! Король Афонсу щедро наградил нас всех. У меня теперь есть свои земли, больше половины «кольчужного» лёна, - похвастался оруженосец, уплетая за обе щеки мясо бычка, забитого и зажаренного по случаю нашего приезда. - Если хотите, можете с бабушкой перебраться ко мне.
        - Неужели?! - не поверил Фулберт и посмотрел на меня.
        Я подтвердил кивком головы, уточнив:
        - Только не забудьте прихватить с собой несколько семей арендаторов, а то придется самим пахать землю.
        - У меня на двух хуторах есть арендаторы! - обиженно произнес Симон.
        - Надо же, как тебе повезло! - мягко улыбаясь, сказал дед внуку. - Я столько лет воевал, но не получил ни клочка земли. Хорошо, граф назначил меня кастеляном, а то так бы и умер в нищете.
        - Мой сеньор теперь тоже граф, - продолжил хвастаться Симон, причем таким тоном, будто сам получил титул.
        Я опять подтвердил его слова кивком головы.
        - Жаль, старый уже, а то бы отправился вместе с вами воевать в Португалию, - сказал Фулберт.
        Я забрал у него оброк, собранный с моих владений, а на следующий день проехался по ним, убедившись, что все в порядке. Вечером, когда все легли спать, мы со стариком остались сидеть возле камина, в котором тлели угли. Пили местное вино, не самое лучшее.
        - Старый я уже, - пожаловался Фулберт.
        - Ну и что?! Тебя никто не заставляет бегать наперегонки или сражаться, - произнес я. - Замок и мои владения содержишь в порядке, а большего мне и не надо.
        - Да вот подумал, может, отправиться на покой, помочь внуку обустроиться? - сказал он.
        - Пусть сам учится, - возразил я. - Пока у него неплохо получается.
        - Пора ему рыцарем стать, - напомнил мне старик.
        - За этим дело не станет, - пообещал я. - Воевать он научился, не трус, так что после первого хорошего боя станет рыцарем. В Португалии смелому воину надолго хватит работы, а король Афонсу награждает щедро. Надеюсь, до старости у Симона будет несколько ленов.
        - Если не погибнет молодым, как его отец, - сказал Фулберт. - Мы тут ему невесту подыскали - дочку соседского рыцаря. У него свой манор, а оба сына слабенькие, долго не проживут.
        Я не стал говорить, что Симону подыскали невесту и в Англии и что слабенькие иногда живут намного дольше сильненьких. Не стоит мешать людям оказывать ближним помощь, о которой не просят. Почему-то в таких случаях обижаются и помогающие, и пострадавшие от этой помощи.
        - Следующей весной оставлю его здесь до осени, - пообещал я.
        Утром вернулись на шхуну, погрузили отдохнувших и наевшихся зеленой травы лошадей и отправились в Англию. Пролив Ла-Манш и Ирландское море были спокойны. В проливе Святого Георга дул преобладающий в этих местах западный ветер, который принес морось - дождь не дождь, но что-то сырое.
        Из-за этого не было желание торчать на палубе. Я ушел в каюту, где одетый лег на кровать. Шторм в Бискайском заливе заставил меня задуматься о сроке пребывания в этой эпохе. В предыдущие два раза я оказывался за бортом, когда мой возраст переваливал за пятьдесят три. Не знаю, сколько мне сейчас лет в этой эпохе, но чувствую себя на сорок с хвостиком. Знать бы еще, каков этот хвостик?!
        От грустных мыслей меня оторвал крик впередсмотрящего:
        - Вижу судно!
        Это был небольшой ирландский драккар, который шел в сторону Бристольского залива. Поняв, что не смогут убежать от нас, ирландцы спустили парус и убрали весла. Гребцы спокойно сидели на своих скамьях, а шкипер - высокий краснолицый мужчина в чем-то длинном из кожи, напоминающем по покрою халат, перетянутом на талии обычной веревкой, - стоял на корме с насупленным видом. А может, так казалось из-за его густых, кустистых бровей. Вез драккар в наполовину закрытом палубой трюме бычков и свиней. Мы ошвартовали его к своему борту, кинули на палубу драккара две грузовые сетки и приготовили обе грузовые стрелы. Ирландцам ничего не надо было объяснять. Мне показалось, что кое-кто из матросов имел уже с нами дело.
        - Идет еще гражданская война? - спросил я краснолицего шкипера, когда перегружали бычков и свиней на шхуну.
        - Идет. Почему ей не идти?! - произнес он в ответ, провожая взглядом грузовую сетку, в которой, переносясь из трюма драккара в трюм шхуны, испуганно дергался и мычал рыжий бык-двухлетка. - Генрих, сын императрицы Матильды, приплыл из Нормандии с отрядом рыцарей. Так что не скоро успокоятся.
        - Молод он еще, - не согласился я с ним. - Много не навоюет.
        - Он, конечно, молод, - согласился ирландец, - зато графы Глостерский и Честерский люди опытные, помогут ему.
        - Граф Честерский перешел на строну короля, - возразил я.
        - Как перешел, так и вернулся, - сообщил шкипер. - Он теперь злейший враг короля Стефана.
        Вот что значит отсутствие телевизора с программы новостей! Стоит уехать подальше - и в информационном плане будто на другой планете оказываешься.
        - И за что граф Честерский так возненавидел короля? - поинтересовался я.
        - Да рассказывают, зазвал король Стефан в начале зимы графа Честерского в Нортгемптон в гости, а сам обвинил его в государственной измене и посадил в темницу. Ни за что ни про что! - рассказал шкипер и возмущенно произнес: - Какая могла быть измена, если он служил королю?!
        Поскольку ирландец продавал скот союзникам императрицы Мод, наверное, считал и себя ее сторонником.
        - И что было дальше? - вернул я его к изложению событий. Эмоциональные акценты сам расставлю.
        - Держал в цепях до тех пор, пока граф Ранульф не отдал город Линкольн и еще какие-то владения, якобы захваченные за время войны, - сообщил шкипер. - А как только отпустили графа, тот сразу начал войну с королем.
        - Ты сообщил мне хорошую новость, - сказал я шкиперу и приказал своим матросам: - Заканчиваем погрузку, закрываем трюм!
        - А как же остальной скот?! - спросил удивленный шкипер, будто я заплатил за весь товар, а забрал только часть.
        - Можешь продать в Бристоле или выбросить за борт, - разрешил я.
        Шкипер не оценил мой юмор. Он смотрел насуплено из-под кустистых бровей до тех пор, пока шхуна не развернулась кормой к его судну и не понеслась по проливу Святого Георга в сторону полуострова Уиррэл. А может быть, и дольше.
        2
        Беркенхед становится всё больше и больше. Как и остальные поселения на полуострове. Восемь лет сытой и спокойной жизни привели к бурному росту населения. Плюс переселенцы из охваченных войной графств. Всем им надо что-то есть. Кто-то, кто посмелее, уходит со мной в походы, а остальные, испросив разрешение у моего наместника Тибо Кривого, вырубают леса, пашут землю, сажают и собирают урожай, выращивают скот и птицу, ловят рыбу. Тибо по моему приказу дает разрешение всем. Чем больше подданных, тем больше налогов поступает мне и графу Честерскому. Ранульф де Жернон должен был бы отдавать часть налогов короне, если бы признавал Стефана королем. Мне кажется, именно поэтому он и перешел на сторону императрицы Матильды. Сейчас Ранульф де Жернон полновластный хозяин Честерской марки и большей части Северной Англии. Осталось последовать примеру Генриха, шотландского принца, - начать чеканить собственную монету. На аверсе свой портрет и имя, а на реверсе, как здесь принято, крест и что-нибудь о боге, желательно оригинальное, но простое, понятное всем. Монастырь бенедиктинцев практически достроен.
Заканчивают вспомогательные сооружения. Аббат монастыря Гамон де Маскай заверил меня, что школа начнет работать с осени.
        - Меня радует, что сеньор так заботится о просвещении своих подданных, - произнес он на латыни.
        - Древние греки, хотя обычно это изречение приписывают иудеям, утверждали, что город, в котором дети не ходят в школу, обречен на гибель, - поделился я с ним на латыни знанием истории.
        Моя эрудиция, как обычно, вогнала аббата в тоску. Я заметил, что Гамон де Маскай беседует со мной только наедине. Наверное, чтобы монахи не узнали, что в сравнении со мной он - недоучка, если не хуже.
        - Мы переписали несколько рукописей из тех, что ты просил, - сообщил аббат Гамон.
        - Пусть завтра принесут их в замок, и я заплачу, - сказал я.
        - Отдадим прямо сейчас, а деньги пришлешь с кем-нибудь из своих людей, - пошел навстречу аббат Гамон де Маскай.
        - Можно и так, - согласился я. - Заодно пришлю пару ковров, захваченных у мавров, - пообещал ему и не удержался от подколки: - Они лучше тех, что делают здесь, хотя при их изготовлении молились неправильному богу.
        - Наслышан об этих коврах. А хорошие они потому, что истинный бог знал, кому достанутся! - лукаво улыбнувшись, сказал аббат. В плане ведения диспутов на религиозные темы он меня переплевывал. - Буду рад такому подарку!
        В замке стало еще больше детворы. Они носились по лугу под предводительством Ричарда, самого старшего из всей оравы. Сыновья, как положено, признали отцов не сразу. И поделом: не шляйтесь неведомо где по семь месяцев! Зато жены узнали. Визга, криков, слез было через край. Только жены Нудда и Риса были печальны, но не долго. Узнав, что они теперь хозяйки земель в далекой Португалии, сразу начали готовиться к переезду в эту страну, хотя я предупредил, что поплывем не раньше сентября. Только Джона не встретила жена. Она умерла два месяца назад во время родов. Ребенок тоже умер. Джон не сильно огорчился. Как понимаю, она была его юношеским увлечением. В отличие от жены Умфры, она так и осталась простой валлийской девушкой. Мне казалось, что Джон тяготился ею, хотя никогда не жаловался.
        Умер кузнец Йоро. В последнее время мы редко с ним виделись. В деревне теперь заправлял младший брат Джона и Джека. Последний перебрался в Беркенхед и выбился там на первые роли. У него теперь, кроме шлюпа, три рыбацких баркаса. Все беркенхедцы уверены, что он мой ставленник. Чем Джек и пользуется вовсю. Время от времени он приглашает в гости брата-рыцаря, чтобы показать горожанам, с кем они имеют дело. Я не вмешиваюсь. Парень он оборотистый, налоги платит исправно, так что пусть богатеет. Все-таки в здании моего успеха есть и его маленький кирпичик.
        Фион выдала в постели всё, что накопила за месяцы разлуки. В продолжительных рейсах есть свой плюс. К моменту возвращения домой жена становится немного чужой, а потому интересной. Как будто начинаешь роман с новой женщиной. Само собой, и у нее как бы новый муж. Тем более, что провожала барона, а встретила графа. Фион спокойно отнеслась к этом известию. Только ночью, в постели, рассказала, почему.
        - Когда я была маленькой, отец взял меня в Бангор на ярмарку. Там ко мне подошел друид и заявил, что я стану женой эрла. После этого все стали дразнить меня эрлессой, особенно отец. «Сеньора эрлесса, подои козу!» - передразнила она низким голосом. - После того, как отец погиб, все перестали дразнить меня. Вскоре и я забыла предсказание друида. Только когда увидела тебя на берегу, вспомнила и решила, что ты - мой эрл.
        - А что подумала, когда узнала, что я не эрл? - шутливо спросил я.
        - Потом это уже стало неважно, - искренне ответила она.
        За несколько дней до нашего возвращения в замке побывал гонец от графа Честерского, который передал, что меня будут ждать в середине мая в Бристоле со всем войском, которое смогу набрать. Жаль! Я собирался провести два месяца в Уэльсе, получая деньги за хорошие отношения с валлийцами. Видимо, Ранульф де Жернон договорился с ними о перемирии.
        Оставшееся до похода время я потратил на решение хозяйственных вопросов. Пока меня нет, они как-то сами собой решаются, но стоит возвратиться, как приходится заниматься ими самому. Первым делом я выделил по манору Умфре и Джону. Дал им по валлийской деревне на берегу устья реки Ди. Сеньор-валлиец быстрее найдет общий язык с валлийскими крестьянами. Разницу между этими владениями и полученными от них португальскими возместил деньгами, которых хватит на постройку добротного укрепленного манора и еще немного останется. Чем Умфра и Джон и занялись. Собирался дать третью валлийскую деревню Ллейшону, но тот убедил мать, что ему будет лучше в Португалии рядом со старшими братьями. Я уже решил, что придется возвращать его земли, когда Шусан сообщила, что не отпустит свою дочь с Жаном в Португалию.
        - Хочу воспитывать внуков, - сказала она в оправдание своей настойчивости.
        - Зачем тогда Ллейшона отпускаешь?! - удивился я.
        - Кого родит невестка - неизвестно, а дочь родит моего внука, - привела Шусан неопровержимый довод.
        Трудно было с ней не согласиться. Порадовало, что женщины думают о себе даже хуже, чем мужчины о них.
        - Джон тоже здесь останется? - поинтересовалась Шусан.
        - Скорее всего, - ответил я. - А что?
        - Его можно было бы женить на моей младшей, - подсказала она. - Симон слишком молод для нее.
        Семь месяцев назад Шусан утверждала прямо противоположное. Но тогда была жива жена Джона.
        - Симону его дед подыскал невесту в Нормандии, - сообщил я.
        - Я же говорю, слишком молод! - радостно повторила Шусан.
        - Хорошо, я поговорю с Джоном, - пообещал ей.
        Я никак не привыкну, что здесь выбор пары не доверяют любви, чувствам и прочей ерунде. Местные же никак не привыкнут, что я могу думать иначе, чем они. Джон тоже удивился, когда я спросил, не хочет ли он жениться на моей племяннице?
        - Если не хочешь, можешь выбрать другую, я не обижусь, - заверил я, неправильно поняв его удивление.
        - Это для меня очень большая честь! - захлебываясь от счастья, произнес Джон.
        Тут и до меня дошло, что для простого валлийского парня, волею случая ставшего рыцарем, породниться с графом, пусть даже через племянницу, - подарок судьбы.
        - Тогда женись, когда траур закончится, - разрешил я.
        - Какой траур? - не понял он.
        - У некоторых народов нельзя какое-то время после смерти жены или мужа снова жениться, - рассказал я, - но если у вас такого обычая нет, то и не надо ждать.
        В итоге Жан поменялся с Ллейшоном землями в Португалии на земли в Англии плюс доплата. Жану я дал манор на правом берегу Мерси, англосакскую деревню. Валлийцы слишком много сделали для меня, чтобы награждать их таким наказанием, как рыцарь, воспитанный в норманнской традиции.
        Через несколько дней я и сам отправился на правый берег Мерси, чтобы собрать оброк и предупредить тамошних рыцарей о времени их службы на меня. По пути завез в аббатство деньги за рукописи, а также ковры и рулон тонкой ткани на сутаны аббату Гамону де Маскаю. Бенедиктинцы, в отличие от некоторых других монашеских орденов, истязали свой мозг, а не тело.
        Ливерпуль постепенно разрастается. Между ним и Беркенхедом постоянно снуют лодки, которые перевозят сырье из Ланкашира в Чешир, а обратно - ремесленные изделия. В Ливерпуле поселилось много рыбаков, которые снабжают рыбой разрастающийся Беркенхед. Наверное, никто из ливерпульцев двадцать первого века не поверил бы, что когда-то их город был ничтожен в сравнении с Беркенхедом, который со временем превратится практически в пригород Ливерпуля. От него проложили дороги до моих деревень. Это, конечно, не хай-веи, даже на римские дороги не тянут, но уже и не простые проселочные. По крайней мере, засыпаны глубокие ямы и сооружены деревянные мосты через овраги и широкие ручьи или узкие речки. Здесь тоже идет вырубка лесов и расширение сельхозугодий. Как сказали бы в двадцать первом веке, в эти территории пришли инвестиции и людские ресурсы, позаимствованные в тех графствах Англии, где идут военные действия. Когда-нибудь война придет сюда, и деньги и люди отправятся в обратном направлении, если не дальше, на противоположную сторону Атлантического океана.
        3
        В Бристоль со мной отправились десять рыцарей, сотня конных сержантов и две сотни лучников, включая достигших пятнадцатилетия в этом году. В каждой моей валлийской деревне есть старший сержант, который занимается тренировкой подрастающего поколения. Он является и военным командиром деревни. Административными и экономическими вопросами деревни занимается староста, обычно немолодой и опытный человек. На этот раз я ехал на арабском иноходце. Еще одного и трех боевых лошадей вели мои слуги. И у каждого моего рыцаря было по иноходцу, конечно, не арабскому, и по две боевые лошади. Провизию, копья, запасные стрелы и другое снабжение везли на десяти кибитках.
        В замке из рыцарей остался только Жак. Он теперь руководит военной подготовкой моего старшего сына. Я составил расписание занятий с таким расчетом, чтобы физические тренировки чередовались с уроками, которые дает Этьен. Учитель занимается со всеми детьми, живущими в замке и имеющими не менее шести лет от роду, но моим преподает больше предметов.
        В Бристольском замке мне отвели отдельный закуток с широкой кроватью. Теперь мне не надо искать, где бы завалиться после пира. А попировали славно. Я привез три бочки португальского вина, которые употребили в честь нового графа Сантаренского. Затем собрались в «кабинете» Роберта, графа Глостерского. Как всегда в камине горели дрова и граф Роберт кутался в теплый плащ. За столом опять сидели три графа, только в другом составе. Вильгельм де Румар больше не был графом Линкольнским. Ему пришлось уступить титул зятю Гилберту де Ганду. За это ему пообещали неприкосновенность владений в Линкольншире. Следовательно, и мне не стоило беспокоиться за свои лены в Линкольншире, поскольку имел их от Вильгельма де Румара, лорда Болингброка. Но, как и прежде, эти трое были моими сеньорами. Мы договорились, что я вместе со своим отрядом отслужу на всех троих всего два месяца.
        Совещание открыл Роберт Глостерский:
        - Думаю, Стефан (граф никогда не называл Стефана королем, что ему, хоть и внебрачному, но все-таки сыну короля, позволялось) в очередной раз попробует захватить Уоллингфорд. Мод, которая сидит там, ему как заноза в заднице. Сейчас там еще и ее сын Генрих. Если мы расположится неподалеку, он не решится на осаду. У него сейчас мало рыцарей. Впрочем, как и у нас. Многие отправились в Крестовый поход. А некоторые, - он посмотрел на меня с доброй усмешкой, - уже благополучно вернулись.
        - Большой у Генриха отряд? - поинтересовался я.
        - Всего сотня рыцарей, - ответил граф Глостерский. - Подозреваю, что Жоффруа прислал сына на смотрины, чтобы местные бароны оценили его, как кандидата в короли Англии. Отвоевывать престол для своей жены Мод герцог Нормандии не собирается.
        - У меня сложилось такое же мнение во время последней встречи с ним, - согласился я.
        - Жаль! - произнес Ранульф де Жернон, граф Честерский. - Если бы Жоффруа высадился в Англии, самое более через месяц престол был бы его.
        - Не думаю, - возразил граф Роберт. - Слишком он анжуец. Многим здесь это очень не нравится. Особенно после того, как герцог конфисковал их земли в Нормандии.
        - Земли недолго вернуть, - сказал граф Ранульф.
        Ему герцог Нормандии вернул все конфискованные земли сразу после того, как граф Честерский вернулся на сторону императрицы Мод.
        - Будем исходить из того, что имеем, - продолжил Роберт Глостерский. - Что мы еще можем сделать?
        - Напасть на южные графства и разорить их, - предложил Вильгельм де Румар.
        - Если пойдем туда всем войском, королю Стефану придется остановить нас, - высказал свое мнение Ранульф де Жернон.
        - Генеральное сражение не нужно ни нам, ни ему, - сказал граф Глостерский. - Так что будем высылать в рейды по вражеским землям небольшие отряды.
        Черед день наше войско тронулось в путь к замку Уоллингфорд. Оно было жалкой тенью той армии, которую я увидел здесь восемь лет назад. Не знаю, на что надеялись императрица Мод и ее единокровный брат Роберт Глостерский. Скорее всего, просто не знали, как достойно выйти из проигрышной ситуации. По пути нам не попалось ни одной уцелевшей деревни. Все были разорены и сожжены. Поля начали зарастать подлеском. После войны крестьянам опять придется расчищать лес и поднимать целину.
        Мы расположились южнее замка Уоллингфорд, чтобы удобнее было совершать набеги на южные территории, где находились владения сторонников короля Стефана. Там еще остались деревни, которые не грабили. По моему требованию сделали полноценный лагерь со рвом, валом и частоколом. Думаю, король Стефан сделал выводы из урока, преподнесенного мной. Может, захочет нанести такой же ответный удар.
        Первым отправился в рейд отряд Вильгельма де Румара. Вернулись со стадом скота и нагруженными арбами. Барахла на арбах было много, но стоило оно сущие гроши. Что ценное можно отнять у крестьян?! Захватить бы город какой-нибудь…
        - Пока захватим, пока ограбим, подоспеет Стефан, - отклонил мое предложение Роберт Глостерский.
        Я сам не пошел в набег, отправил Умфру с сотней сержантов. Они тоже пригнали скот и привезли всякую рухлядь. Треть причиталась мне, и я отправил ее в мои владения под Бристолем; вторая треть - графу Роберту; а последнюю продали ему, чтобы было, чем кормить войско, и разделили между участниками набега.
        Потом опять отправился отряд лорда Болингброка. Вернулся хорошенько потрепанным и без трофеев.
        - Нарвались на большой отряд голытьбы! - пожаловался Вильгельм де Румар. - Копейщики и арбалетчики. Наверное, лондонцы.
        При слове «арбалетчики» я вспомнил предупреждение рыцаря Марка.
        - Много было арбалетчиков? - спросил я.
        - Не больше сотни, - ответил лорд Вильгельм.
        В тот же день я выслал несколько групп конных разведчиков. Они должны были выяснить, где стоят лондонцы, а где - арбалетчики, конные сержанты и рыцари. Я не сомневался, что они расположатся порознь.
        В наш лагерь прибыл маркиз Генрих со своим отрядом. На нем был короткий пурпурный плащ с горностаевой опушкой, красно-золотое сюрко поверх кольчуги двойного плетения, покрытой темно-красным лаком, и сапоги с закругленными носками, загнутыми вверх лишь самую малость. В такие же короткие плащи, только других расцветок, и сапоги были облачены рыцари его свиты. Наверное, это последний писк французской моды. Англичане поглядывали на анжуйцев, как здравомыслящие крестьяне на придурковатых и расфуфыренных горожан. Что не мешало им льстить маркизу. Все-таки наследник герцога Нормандии.
        Первым делом маркиз предложил мне сразиться с ним на учебных мечах.
        - За последние годы я много чему научился, - сообщил он. - Я даже Филиппа победил.
        Наверное, поэтому рыцаря Филиппа и не было теперь в его свите.
        - Не сомневаюсь, - согласился я, - но нет предела мастерству. Как только решишь, что ты лучший, как находится кто-то, кто побеждает тебя.
        - Вот я и хочу проверить свое мастерство, - сказал маркиз Генрих.
        - Хорошо, - согласился я, но решил немного осадить неблагодарного щенка и выдвинул условия: - Только мне будет скучно побеждать одного. Пусть вас будет трое, а я буду сражаться двумя мечами.
        - Даже с двумя мечами ты ни за что не справишься с нами! - заносчиво произнес маркиз.
        - Слепой сказал: «Посмотрим», - отшутился я.
        Шутку из будущего не поняли.
        Нам принесли деревянные мечи. Несколько таких мечей всегда возят в обозе, чтобы в свободное время тренировать оруженосцев или разминаться. Они сделаны из дуба, но шире и толще настоящих, поэтому примерно такого же веса. Я надел легкий шлем. В нем лучше обзор, хоть и хуже защита. Размялся с двумя мечами. Движения делал обычные, для разогрева мышц, но все следили за мной так, будто именно в этой разминке и кроется секрет моих успехов.
        Составить компанию маркизу решили два молодых рыцаря из его свиты. Обоим было лет семнадцать, не больше. Как и большинство молодых забияк, они уверены в своей непобедимости и бессмертности. От первого их отучат за пару раз, а от второго - с одной попытки. Все трое сняли короткие плащи и повесили их бережно, словно это самый дорогой предмет их гардероба. Вполне возможно, что так оно и есть. Разминаться не стали. Они сперва встали в линию. Я занимал центр прямоугольной площадки, образованной зрителями. Одну ее длинную сторону составляли анжуйские рыцари, вторую - английские во главе с графами Глостерским и Честерским, а короткие образовали сержанты, копейщики и лучники. Жизнь в лагере скучная, однообразная. Хлеба хватало, а вот со зрелищами была напряженка. Компаньоны маркиза поняли, что могут зайти мне с боков и даже со спины, и сделали это. Они не понимали, что облегчают мне задачу. Нападение с трех сторон опаснее, если оно синхронно, что бывает редко. Если бы стояли в линию и действовали слаженно, имели бы больше шансов победить меня.
        Я подождал, когда они зайдут с боков, и спросил:
        - Начнем?
        - Начнем! - задорно бросил маркиз Генрих, приготовившись защищаться.
        Он был уверен, что нападу на него, но я атаковал того, что был справа от меня. Пока маркиз и первый из его рыцарей преодолевали разделяющее нас расстояние, я мечом, который держал в левой руке, отбил удар второго рыцаря и мечом, который держал в правой, звонко врезал ему по шлему, чтобы не было сомнений, что рыцарь выбыл из состязания. Затем отскочил вбок, повернувшись лицом к оставшимся двум. Они напали одновременно. Только теперь их было всего двое и на каждого имелось по мечу. Маркиз Генрих дрался чуть лучше, поэтому я отбивался от него правой рукой. Поскольку клинок не жалел, принимал удары на лезвие. Сначала погонял их немного по площадке, работая двумя мечами. Наверное, и здесь есть мастера, умеющие биться двумя мечами, но, судя по восхищенным крикам зрителей, встречаются очень редко. Воспользовавшись первой же ошибкой рыцаря, ударил его по руке чуть ниже локтя. Удар пришелся по кольчуге, но был очень болезненным. Рыцарь выронил меч, что считалось поражением. Оставшись с маркизом один на одни, я выбросил меч, который держал в правой руке. Сделаем, так сказать, одной левой. Генриха нападал
яростно, наносил удары быстро, не думая об обороне. Я только намечал удар, показывая прорези в обороне, но не «убивал». Это злило маркиза. Он стал действовать еще примитивнее. Холуи, видимо, зализали его, потерял правильные ориентиры. Я помог восстановить их. Бить больно не стал. Все-таки я вассал его отца. Красивым гладиаторским приемом, которому научил меня бывший гладиатор, выбил меч из руки маркиза Генриха и приставил острие своего меча к его груди, которая бурно вздымалась. Наследник норманнского герцога часто дышал, приоткрыв рот, и не верил, что поединок закончился не в его пользу. На переносицу стекала из-под шлема капелька пота. Выражение лица было такое, словно вот-вот расплачется. В четырнадцать лет даже поражение в учебном бою кажется крахом всех надежд. Но, пока не получишь по носу, не научишься защищаться.
        - Рано ты отпустил Филиппа, - сказал я, бросив деревянный меч на землю, и пошел к графам Глостерскому и Честерскому.
        - Красивая победа, - сказал Ранульф де Жернон, - но я бы в такой ситуации предпочел проиграть.
        - И был бы не прав, - сказал Роберт Глостерский, глядя мне за спину.
        Я обернулся. Ко мне приближался маркиз Генрих с таким суровым выражением лица, с каким идут вызывать на дуэль. Остановившись передо мной, произнес высоким голосом и тоном, не терпящим отказов:
        - Ты будешь моим учителем фехтования!
        - Только до конца моей службы здесь, - сказал я. - У меня есть обязательства перед другими сеньорами.
        - Откажись от них. Мой отец щедро наградит тебя за службу, - пообещал маркиз Генрих.
        - Честь не меняют на награды, - напомнил ему.
        Эта фраза произвела на юного наследника должное впечатление. Кажется, в последнее время у него сложилось мнение, что все и всё продается и покупается. Опасное заблуждение, особенно для правителя.
        - Хорошо, но будем заниматься каждый день, - согласился маркиз Генрих.
        - Тогда тебе придется сопровождать меня в походах, - сказал я. - Граф Глостерский не позволит мне просидеть оставшиеся полтора месяца в лагере.
        - Мы воюем, мой милый племянник, - улыбаясь, напомнил ему Роберт Глостерский.
        - Я это помню, - огрызнулся Генрих. - Походы меня не страшат. Наоборот, мне не дают воевать.
        - Всё правильно, - произнес я. - Ты ведь не простой рыцарь. Полководец должен не воевать, а командовать.
        - Разве ты только командуешь?! - не поверил маркиз.
        - Я теперь воюю только тогда, когда решается судьба сражения, - ответил ему.
        - Генрих, я разрешаю тебе сходить с графом Сантаренским в поход, - сказал граф Роберт.
        - Ты уже граф?! - удивился маркиз Генрих.
        - Король Португалии так считает, - ответил я.
        - Это который вассал Альфонсо Испанского? - спросил маркиз.
        - Король Португалии так не считает, - ответил я. - Он вассал Папы Римского, ведет борьбу с сарацинами.
        - Я тоже хотел отправиться в Крестовый поход на Святую Землю, но отец не отпустил, - пожаловался маркиз Генрих.
        - И правильно сделал, - сказал я. - Незачем туда переться, рисковать жизнью.
        - Почему? - задал он вопрос.
        Графы Глостерский и Честерский тоже с интересом ждали мой ответ. Я не мог им сказать, что знаю, что Святая Земля скоро опять станет мусульманской и будет под властью неверных до начала двадцать первого века и, наверное, дольше, только в двадцатом веке мусульмане сменяться иудеями.
        - Причин много. Самая главная - военная, - начал я, хотя знал, что главная причина находится в духовной сфере, в разности менталитетов, но это им будет трудно понять. - Основная наша сила - рыцари, тяжелая конница, - там малоэффективна. Она хороша против слабо организованной пехоты, но не против легкой и средней кавалерии, которая избегает прямых стычек, обстреливает с безопасного расстояния из луков, выбивая лошадей и превращая рыцарей в медлительных пехотинцев. К тому же, там большую часть года сильная жара, в которую очень трудно воевать в тяжелых доспехах и во время которой постоянно возникают проблемы с водой и кормом для лошадей. А еще болезни, к которым местные привыкли, научились защищаться от них, а мы нет. Захватывать надо такие земли, которые не сильно отличаются от твоих.
        - Все равно мне хотелось бы там побывать! - мечтательно произнес маркиз Генрих.
        4
        Разведка сообщила мне то, что я и сам предполагал. Спасибо рыцарю Марку! Не зря он попадался мне в плен дважды. Лондонцев сделали наживкой. Вильгельм Ипрский, граф Кентский, презирал горожан. Ему было не жалко потерять три сотни мужланов, возомнивших себя воинами. Сам он с отрядом рыцарей, конных сержантов и арбалетчиков расположился в замке неподалеку. У него будет возможность устроить мне засаду на обратном пути. Если графа Кентского вовремя предупредят о моем нападении на лондонцев. На счет этого я позабочусь.
        Я разделил свой отряд на три части. Две сотни лучников отдал под командование Умфры. Они выйдут из лагеря позже нас и вроде бы в другую сторону. Что-то мне подсказывает, что в нашем войске есть осведомители короля Стефана. Кто-то сообщил врагу, когда и куда пойдет отряд Вильгельма де Румара. Засаду организовали грамотно, но дисциплина их подвела, слишком рано начали стрелять, а то бы перебили весь отряд лорда Болингброка. Я же со своими рыцарями и конными сержантами отправился к лондонцам. Вместе со мной скакали маркиз Генрих и два его рыцаря, те самые, что сражались со мной. Остальную его свиту я категорически отказался брать с собой. Кое-кто из них высказал подозрения по поводу моих замыслов, на что я ответил, что никого с собой не зову, без анжуйцев даже лучше будет.
        - Там будет грязная работа, не для рыцарей, только помешают, - объяснил я юному наследнику норманнского герцога, когда мы скакали по лесной дороге под мелким дождем, который зарядил с утра. - И вообще, время рыцарей, как лучшего войска, уходит. Будущее за копейщиками, лучниками, сержантами, которые будут служить круглый год, а не два месяца, получать деньги от короля и оставаться верными ему и только ему, пока будет платить им. Будущее за дисциплинированным войском, четко выполняющим приказы командира, а не за неуправляемой вольницей, в которой каждый считает самым главным себя. Рыцари - это красиво, но в наше время затраты на них уже слишком превышают пользу от их действий на поле боя. Война ведется не для хвастовства, а для победы. Надо уничтожить как можно больше врагов с как можно меньшими потерями. А как это будет сделано - красиво или не очень - не важно.
        К ночи мы добрались до наживки, заготовленной Вильгельмом Ипрским, графом Кентским. Уверен, что ему уже сообщили о передвижении моего отряда. Наверное, потирает руки от удовольствия, представляя, как ловко обхитрил меня. Самый верный способ оказаться в дураках - считать себя самым хитрым.
        Я не пошел резать спящих лондонцев, предоставил Джону руководить операцией. Он не хуже меня знает, что и как надо делать. Вместе с маркизом Генрихом и другими рыцарями завалился спать под охраной оруженосцев и слуг. Дождь к ночи перестал. В лесу, где мы остановились, было сыро и зябко. А в Португалии сейчас слишком жарко.
        - Когда мы нападем? - спросил меня Генрих, которому не спалось.
        - Мы не будем нападать, - ответил я. - Утром мы проверим, как мои подчиненные выполнили мой приказ.
        На рассвете прибыл посыльный от Джона с сообщением, что все прошло удачно. Мы поскакали к лагерю лондонцев. Там мои валлийцы уже заканчивали шмонать трупы и паковать трофеи. Три сотни тел с перерезанными глотками лежали в лужах крови. Зрелище не для слабонервных. Генрих и его рыцари немного побледнели.
        - Мы без потерь уничтожили более чем вдвое превосходящего противника. Теперь у нас на триста врагов меньше, - сообщил им. - На войне цель оправдывает средства.
        Анжуйцы воздержались от комментариев. Может быть, потому, что боялись не справиться с позывами к рвоте.
        К нам подвели оставленных в живых по моему приказу десятерых лондонцев. Их командир - мужчина лет тридцати трех, рослый, с туповатым выражением давно не бритого лица, - был в кольчуге.
        - Ты - рыцарь? - спросил я.
        - Нет, - ответил он и, видимо зная, какая судьба его ждет, торопливо и жалобно вымолвил: - Меня заставили ее надеть, я не хотел…
        - Кто заставил? - поинтересовался я.
        - Граф Вильгельм, - ответил командир.
        Это было в духе графа Кентского.
        - Снимай ее и больше не надевай, даже если прикажут, - сказал я.
        Мы отъехали от лагеря лондонцев к тому месту, где мои ребята готовили на кострах завтрак - варили в котлах мясо черно-белого бычка, шкурой которого накрывали арбу, нагруженную трофейным оружием. Лондонцы отыскали не разоренную деревню сторонника императрицы Мод и немного поживились там. Еще два бычка паслись неподалеку от лагеря, а пятерых коров неумело доили мои солдаты.
        - Сейчас позавтракаем и отправимся уничтожать других врагов, - сообщил я анжуйцам.
        - Мы так рано не едим, - отказался за всех троих маркиз.
        - Придется научиться, - сказал я. - Или на войне вам нечего будет делать.
        Они поели. Сперва пища застревала в горле, но вскоре вкус вареного мяса отбил неприятные впечатления. Все трое молотили челюстями не менее энергично, чем мои сержанты. Человек ко всему привыкает. Может быть, позже, в мирное время, они вспомнят ужасы войны, но тогда все будет казаться не такими жуткими, как бы ненастоящим.
        После завтрака я разрешил своим сержантам поспать пару часиков. Нам некуда было торопиться. Вполне возможно, что за лагерем лондонцев наблюдали люди графа Кентского. Им нужно время, чтобы сообщить, что на наживку клюнули, а графу - чтобы добраться до места засады, в которую должен попасть я со своим отрядом.
        День выдался солнечный. Земля парила, отдавая влагу, накопленную вчера. После отдыха мы поехали по лесной дороге, но теперь в обратную сторону и медленнее, подстраиваясь под скорость движения арб, запряженных волами. Вскоре эти волы переберутся на жительство в одну из моих деревень и будут там пахать землю и перевозить урожай с полей в амбары.
        Из-за поворота выехали два всадника. Они остановились. Узнав меня, подскакали рысью. Это были два валлийских лучника на трофейных лошадях.
        - Мы их перебили! - радостно доложил один из валлийцев.
        - Молодцы! - похвалил я и приказал Тибо Кривому: - Командуй обозом, а мы поскачем вперед.
        На лесной дороге валялось больше сотни голых трупов. Восемь пленных стояли на обочине на коленях, положив руки на затылок. Умфре очень нравились враги в такой позе. Он сидел на лошади неподалеку от них и посматривал, как лучники пакуют одежду и оружие убитых. Арбалеты, как оружие, не пользовались уважением у лучников, но стоили денег, поэтому с ними обращались сравнительно бережно.
        - Рыцарей не было? - спросил я Умфру, хотя знал ответ. Валлиец не выпустил бы рыцарей из засады.
        - Нет, - ответил Умфра. - Они, - кивнул он на пленных, - говорят, что должны были дать сигнал, протрубить три раза в рог, когда справятся с нами.
        - Оставь здесь человек двадцать, а с остальными перемещайся вперед, занимай позицию и труби, зови графа Кентского, - приказал я.
        Во вторую засаду попало около сотни сержантов. Рыцари отстали от них метров на двести, поэтому Умфра решил, что больше никого не будет, и приказал начать стрельбу. Не успели они перебить сержантов, как из-за поворота показались рыцари. Вильгельм Ипрский, граф Кентский, быстро оценил ситуацию, развернул коня и дал деру. А жаль! За него я бы получил… Ладно, не будем делить шкуру удравшего медведя.
        Умфра сильно расстроился, что упустил графа. Он ждал от меня упреков, но я сказал:
        - Старого матерого лиса так просто не поймаешь. Для Вильгельма Ипрского надо готовить особую западню, поумнее этой.
        Нас догнал обоз под командованием Тибо Кривого. Я приказал привести взятых в плен лондонцев. Они сбились кучкой рядом со стоявшими на коленях арбалетчиками. У тех уже затекли ноги, но боялись пошевелиться.
        - Кто-нибудь из вас расскажет мне, зачем вы сюда шли? - спросил я арбалетчиков.
        - Я расскажу, - вызвался пожилой мужчина с черными курчавыми волосами и смуглой кожей, скорее всего, выходец из южных районов Европы.
        - Можешь встать, - разрешил ему.
        Арбалетчик встал и, разминая затекшие плечи, рассказал:
        - Мы должны были устроить засаду на Византийца. Вот только сами попались.
        - А оттуда вы знали, что я здесь проеду? - задал ему вопрос.
        - Так нам же сообщили, что ты напал на отряд лондонцев, будешь возвращаться этой дорогой, - ответил арбалетчик.
        - То есть, лондонцы были приманкой? Их отправили на убой, чтобы заманить меня в ловушку? - высказал я предположение.
        - Ну, вроде того… - немного смутившись, сказал он. - Только ведь это не мы придумали, а граф Вильгельм.
        - Хорошему человеку служите! - подковырнул я лондонцев.
        Они смотрели на арбалетчиков так, будто именно те и виноваты в их бедах. Все правильно: граф далеко, а арбалетчики - вот они.
        - Не понимаю, за каким чертом вы влезли в эту драку?! - обратился я к пленным лондонцам. - На вас никто не нападал. Работали бы себе потихоньку, богатели. А кто теперь будет растить ваших детей?! Неужели граф Вильгельм?! Он вас очень ценит!
        - Не хотели императрицу Мод, - выдавил из себя их командир.
        - Она и не будет править. У нее уже сын подрос, - показал я на маркиза Генриха. - Я уверен, что он сделал правильные выводы из ошибок, допущенных его матерью. Налоги вам уж точно повышать не будет.
        Лондонцы с нескрываемым любопытством посмотрели на Генриха. Король Стефан уже не молод. У него есть два сына, но их претензии на престол еще менее убедительны, чем у отца.
        - Ну, что маркиз Генрих, пощадим твоих будущих подданных? - спросил я его и моргнул обоими глазами, подсказывая ответ.
        - Да, пощадим, - согласился Генрих.
        - Дайте им по ножу, - приказал я лучникам.
        Те отобрали из трофеев десяток ножей и раздали лондонцам. Никто не понимал, что я задумал, поэтому подошли ближе и замерли, ожидая продолжения.
        - Между вами и свободой вот эти, - показав на стоявших на коленях арбалетчиков, сказал я лондонцам. - Рыцарям не положено убивать пленных, но вы ведь не рыцари, вам все можно.
        Они не стали медлить, перерезали глотки арбалетчикам точно так же, как мои валлийцы - их товарищам.
        - Я бы на вашем месте пошел туда, - показал я лондонцам в ту сторону, где был их лагерь.
        Незачем им встречаться с графом Кентским. Лондонцы тоже так подумали. Сначала шли медленно, не верили, что их отпустят, затем убедились, что не тронут, и побежали довольно резво.
        - Ты свободен, - отпустил я разговорчивого арбалетчика. - И поторопись, пока я не передумал.
        - Ага! - радостно произнес он и сразу рванул по дороге в ту сторону, откуда пришел его отряд, причем так быстро, что молодые не угнались бы.
        - Всего за половину дня мы, не потеряв ни одного человека, перебили полтысячи вражеских солдат, поссорили лондонцев с Вильгельмом Ипрским, сделали их смертными врагами арбалетчиков и благодарными сыну императрицы Мод за спасение, - сказал я маркизу Генриху. - И помощь рыцарей для этого не потребовалась.
        Он паренек не глупый, сам многое понял. На обратном пути долго молчал, а потом спросил:
        - Ты считаешь, что рыцари не нужны совсем?
        - В некоторых случаях они очень нужны, особенно для прорыва пехотного строя, фланговых ударов, преследования противника, - ответил я. - Но основную часть армии должны составлять хорошо обученные, дисциплинированные, профессиональные солдаты. Такая армия была у древних римлян, которые владели почти всем тогдашним миром.
        - Но они все-таки проиграли, - возразил маркиз.
        - Когда-нибудь каждый народ, как и человек, становится старым и проигрывает молодому и более сильному, хоть и не такому искусному бойцу, - поделился я опытом, накопленным человечеством к двадцать первому веку.
        5
        Может быть, уничтожение приготовленной мне ловушки, а может, король Стефан просто не хотел сражаться, терять людей, но к Уоллингфорду он не пошел, остался в лагере северо-восточнее Оксфорда. Оставшееся время службы я провел, тренируя маркиза Генриха. Обращался с ним довольно бесцеремонно, от чего наследник герцога Нормандии уже отвык. Чего у паренька не отнимешь - это целеустремленности. Иногда он срывался, швырял деревянный меч в кусты и кричал, что больше не будет заниматься, но потом остывал, брал найденное слугами учебное оружие и продолжал тренировку. За полтора месяца я многому его научил.
        - Вернешься в Нормандию, вызови рыцаря Филиппа и продолжи с ним занятия, - посоветовал я в последний день. - У него есть чему поучиться.
        - Чему у него учиться?! - возмутился маркиз Генрих. - Он проиграл тебе! И я у него выигрывал в последнее время!
        - Он лучший из тех, кто мне здесь встречался, - сказал я. - Тебе еще есть чему у него поучиться. Только запрети ему проигрывать тебе.
        - Ты думаешь, он поддавался? - спросил Генрих, не веря в такое коварство.
        - Думаю, ему приказали поддаться, - ответил я, - чтобы ты поверил в себя. Только слишком рано это сделали.
        В это время мой отряд под командованием Тибо Кривого занимался грабежом деревень сторонников короля Стефана. Скота, зерна и других съестных припасов набирали столько, что наше войско буквально объедалось. Такое впечатление, что мы пришли сюда, чтобы отъесться после зимы. И всякого дешевого барахла понабирали столько, что пришлось делать навес, под которым мои сержанты и лучники складывали свои доли. Ни я, ни граф Глостерский свою долю в этом барахле не брали, а вот мои рыцари с правого берега Мерси и Гилберт не брезговали даже такой мелочью.
        По окончанию службы на своих английских сеньоров, я по их просьбе проводил маркиза Генриха до замка Уоллингфорд. Граф Глостерский понимал, что беспокойный наследник, оставшись без тренировок, начнет тратить энергию на активизацию военных действий. Только вот для сражения с королем Стефаном было маловато силенок. Тем более, после ухода моего отряда.
        Императрица Мод немного сдала за те пять лет, что мы не виделись. Как и все женщины, она упорно не хотела в это верить. В душе ведь ей всего лет двадцать. Тем более, что Брайен де Инсула по прозвищу Фиц-Каунт смотрел на нее влюбленными глазами даже в присутствии своей жены. Императрица по-прежнему не реагировала на его воздыхания. Наверное, думает, что если ответит на его чувства, то вскоре останется без единственного обожателя. Мужчины такие неблагодарные: едва добьются своего, сразу замечают, что ты не так красива, как казалась. На самом деле, если ты гонишься за женщиной, она начинает убегать, а если не обращаешь на нее внимания, сама припрется. Им ведь мужчины нужнее, чем нам женщины. У них есть только семья, столпом которой является мужчина, а у нас на первом месте дело: война, политика, бизнес… Иногда этим делом становятся женщины. Тогда мужчина оказывается одним из двух типажей: донжуаном, которых женщины ругают, но любят, или мечтателем-воздыхателем, которых хвалят, но презирают. От воздыханий оргазм у нее не случится и дети не появятся. Поэтому императрица Мод не обращала внимания на
Фиц-Каунта, а я - на нее.
        - У меня есть предложение к тебе, - сказал Брайен де Инсула, лорд Уоллингфордский, пока мы ждали, когда приготовят ужин. - Епископ Генрих Блуаский, младший брат короля, построил крепость ниже по течению Темзы. Мне она мешает. Да и Генриха не помешает наказать за то, что он отказал в поддержке императрице Матильде.
        - Предлагаешь захватить ее? - спросил я.
        Меня его мотивы мало интересовали. Уверен, что лорд желает не столько насолить епископу, сколько сделать приятное императрице.
        - Да, - ответил он. - Я дам тебе в помощь часть моего отряда.
        - Помощь, конечно, не помешает, но потребуются еще и деньги, - сообщил я. - Мои рыцари и солдаты не захотят рисковать даром.
        - Это само собой! - заверил Фиц-Каунт. - Если сожжете замок, заплачу им вдвойне, а тебе дам еще три манора.
        Вот это деловой разговор!
        - Замок деревянный? - поинтересовался я.
        - Да, - ответил лорд. - Типичный мотт и бейли. У донжона каменный только первый этаж.
        - Завтра выступим, - заверил я.
        Брайен де Инсула даже гмыкнул расстроено. Наверное, собирался поторговаться или поуговаривать. Теперь у него будет чувство, что переплатил.
        - Мне надо торопиться, - сказал я, чтобы уменьшить его огорчение. - Король Португалии осаждает Лиссабон, ждет моей помощи.
        На самом деле я не знал, осаждают Лиссабон или нет. Новости здесь распространялись со скоростью движения арбы, запряженной волами.
        - Борьба с неверными - это святое дело, - изрек успокоившийся лорд Брайен.
        Когда дело касается вопросов веры, люди предпочитают затертые фразы, потому что рационально она не объясняется, а свежая иррациональность звучит глуповато.
        Брайен де Инсула выделил мне в помощь трех рыцарей с оруженосцами и два десятка копейщиков, что, примерно, равнялось гарнизону замка, если не считать слуг. Среди оруженосцев был юноша, которого я узнал не столько внешне, сколько по манере поведения.
        - Это не ты обещал мне стать хорошим рыцарем? - спросил его.
        - Я, сеньор! - звонко ответил юноша. - Спасибо, что оставил мне доспехи и коня и порекомендовал лорду!
        - Не за что! - сказал я. - Как тебя зовут?
        - Эрик, - ответил он. - Матушка наказала, чтобы я обязательно отблагодарил тебе делом.
        - Как она поживает? - из вежливости поинтересовался я.
        - Умерла в позапрошлом году, - сразу помрачнев, сообщил он.
        - Жаль, хорошая была женщина, - произнес я в утешение, хотя даже лица ее вспомнить не мог. Вежливость делает человека таким вруном!
        Замок стоял на двух насыпных холмах на берегу Темзы. Хозяйственный двор располагался на более широком и низком холме. Донжон, к тому же, окружал более высокий частокол. Башня всего одна - над воротами хозяйственного двора. В ров шириной метров семь, вырытый вокруг обоих холмов, вода поступала из Темзы. Большой отряд такое сооружение делает за два-три дня. И на взятие его надо тратить не больше. Поскольку я не собирался ждать, когда защита замка расслабится и позволит вырезать себя, решил брать замок штурмом. Большие деревянные щиты мы привезли с собой. Они достались Брайену де Инсуле от осаждавших Уоллингфорд королевских войск. Остальное - таран и лестницы - изготовили на месте. Пока одна часть отряда занималась этим, вторая засыпала ров, а третья обстреливала из луков тех защитников замка, кому взбредало в голову выглянуть в бойницу надворотной башни или поверх частокола. Об активной обороне и речи не шло.
        На второй день начали вышибать ворота. Дело шло плохо. Видимо, с другой стороны ворота завалили землей. Поэтому в дело вступили рыцари и копейщики, прикрываемые моими лучниками. Они с помощью лестниц преодолели частокол. К тому времени на хозяйственном дворе не осталось ни одного защитника. Они перебрались донжон, убрав переходной мост между холмами. Нас хозяйственном дворе осталось лежать одиннадцать трупов. Они были убиты стрелами из лука. Наши потери составили двое убитых и пятеро раненых. Все из той группы, что тараном вышибала ворота, - копейщики Фиц-Каунта.
        Я решил, что этих потерь достаточно, и позвал кастеляна на переговоры. Это был пожилой рыцарь, у которого не было кисти левой руки. Обычно в бою теряют правую. Наверное, он был левша.
        - Я разрешу вам уйти без доспехов, оружия и лошадей, - предложил ему. - Вы мужественно защищались, потеряли много людей. Скажите епископу Генриху, что Византиец предложил не губить лишние души. Он хорошо меня знает, простит вам сдачу замка.
        - Без доспехов и оружия мы никому не будем нужны, - начал торг кастелян.
        - Никому не нужны вы будете, если погибнете, - возразил я. - Живым епископ купит новые доспехи.
        - От него дождешься! - с горечью произнес кастелян.
        Я подумал, что мне по большому счету плевать, уйдут они с оружием или без. Трофеев все равно будет мало на весь мой отряд.
        - Хорошо, но оставите лошадей и все имущество. С собой забираете только то, что на вас надето, и один комплект оружия, - предложил я.
        Это были очень выгодные условия сдачи. Кастелян не стал больше торговаться. Он явно согласился бы и на худшие условия. Через полчаса защитники замка навели мост между холмами и по нему ушли. Это были кастелян с женой, тучной женщиной, и еще один рыцарь, совсем старый, десяток копейщиков не первой молодости, столько же слуг, мужчин и женщин. Они надели на себя все, что смогли. Мне даже показалось, что, если раздеть жену кастеляна, она окажется худышкой. Они прошли сквозь строй победителей и поплелись по дороге в сторону Винчестера. Как ни странно, никто не улюлюкал, не насмехался и не оскорблял их. Между нами не было ненависти. К этой войне обе стороны подходили, как к коммерческому мероприятию: победитель становится богаче, проигравший - беднее. Есть радость приобретения и горечь потери, но сегодня удача улыбнулась тебе, а завтра улыбнется мне.
        Я подозвал Симона и Эрика. Первый надоел мне в роли оруженосца, потому что слишком ретивый, а второму опять повезло.
        - Встаньте на левое колено, - приказал им.
        Они выполнили приказ.
        Я ударил каждого саблей плашмя по плечу и произнес самую важную в их жизни фразу:
        - Встань, рыцарь!
        Симона аж побагровел от счастья. Зато Эрик опешил. Он смотрел на меня, не веря в произошедшее.
        - Я теперь рыцарь, да? - произнес юноша.
        - Конечно, рыцарь! - радостно ответил за меня Симон.
        - А как же пост, ночное бдение в церкви? - спросил Эрик.
        - Рыцарем становятся на поле боя, а не в церкви, - отрезал я. - Ты стал рыцарем после взятия замка. Так и будешь всем рассказывать. Или не хочешь быть рыцарем?!
        - Хочу! - искренне ответил Эрик и улыбнулся радостно.
        Видимо, Брайен де Инсула наплел ему всякой ерунды по поводу ритуала посвящения в рыцари. Он любит торжественные церемонии. Странно, что у него нет детей. У меня такое впечатление, что все будущие англичане - дети Фиц-Каунта.
        Мои солдаты обыскали донжон и другие строения, выгребли все мало-мальски ценное, а потом занялись разрушением частокола. Бревна стаскивали в несколько куч возле строений. Затем, ближе к вечеру, подожгли их. Большие костры горели долго. Они напомнили мне пионерский костер, который зажигали в последнюю ночь перед отъездом из пионерского лагеря.
        6
        Остаток лета я провел в замке Беркет. Иногда ездил на охоту или плавал на рыбалку на яле, снятом со шхуны. Ловил треску на блесну и вспоминал, как с этой рыбы началось мое движение вверх. Дальше подниматься некуда. До меня доходили сведения, что король Стефан надавил на войско Роберта, графа Глостерского. Досталось и маркизу Генриху с его анжуйскими рыцарями. Я решил не вмешиваться. Мне теперь выгоднее было, чтобы гражданская война закончилась. Богатство делает человека пацифистом. Война - это ускоренный передел собственности. Когда у тебя ее много, стараешься избегать переделов.
        Во второй половине сентября начали готовиться к плаванью в Португалию. Шхуна была вновь проконопачена и просмолена. Твиндек набили запасами продовольствия и бочками с водой. В трюм погрузили лошадей-тяжеловозов. Буду разводить их в Португалии вместе с арабскими скакунами. Взял и крупных собак, детей и внуков моих Гариков. В мусульманских деревнях эти животные встречаются редко, да и те мелкие, не годятся в сторожевые псы. У меня теперь много собственности, которую надо стеречь.
        Со мной отправились Ллейшон с женой, недавно родившейся сына, и пятью семьями переселенцев, которых он уговорил перебраться в Португалию, жены и дети Нудда и Риса, Симон, трое оруженосцев - сыновей замерсийских рыцарей, и полсотни лучников. Раньше у многих моих рыцарей оруженосцами были валлийцы, которых я не собирался посвящать в рыцари. Иначе потеряешь хорошего лучника и получишь плохого рыцаря. Тем более, что нужды в рыцарях у меня теперь не было. Моим оруженосцем стал длинный худой белобрысый и конопатый подросток двенадцати лет по имени Николас. Остальные двое обслуживали Ллейшона и Симона. Последний затерроризировал придирками оруженосца. Отыгрывался за свое недавнее прошлое. Я решил, что в Португалии отдам этого оруженосца Нудду или Рису, а Симон пусть ищет себе сам. Может, во время этих поисков немного поумнеет. Хотя сомневаюсь. Прирожденный рыцарь - это диагноз. Умфру и Джона не стал брать в Португалию. Земли им там не нужны, так что пусть достраивают и обживают свои маноры. Это я привык мотаться по морям-океанам, а они пусть поживут с семьями, как нормальные люди.
        В проливе Святого Георга не стал задерживаться. Грабить ирландских скотопромышленников стало скучно. В Бресте нас поджидали брабантские рыцари с семьями и две сотни переселенцев, не считая детей. Я попросил брабантцев набрать их побольше, но не думал, что желающих окажется так много. Эти люди добирались до Бреста почти две недели и ждали нас здесь еще одну. У большинства не осталось за душой ни пенни. Они смотрели голодными глазами, как брабантские рыцари с семьями грузятся в ял, чтобы переправиться на шхуну. Больше никого этим рейсом я не смогу взять. Остальным придется ждать неделю, если не больше. Переселенцы не роптали. Значит, из них получатся хорошие арендаторы. Пожалуй, стоит о них позаботиться. Я закупил в городе муки из расчета по стоуну (6,3 килограмма) на человека и раздал им.
        Рейс прошел спокойно. Бискайский залив был тих и кроток, как бы извинялся за трепку, устроенную весной. В замке Мондегу работы подходили к концу. Архитектор Шарль отпустил всех подсобных рабочих, только его артель осталась. Они занималась мелкими недоделками, а точнее, тянули время до моего прибытия. Фатима родила дочку и почувствовала себя полноправной хозяйкой замка. Я немного урезал ее власть, назначив Ллейшона кастеляном Мондегу. Впрочем, Фатима быстро подружилась с женой Ллейшона, поскольку у обеих было по грудному ребенку - бесконечная тема для разговоров. Я высадил жен и детей Нудда и Риса, брабантцев и три десятка лучников, а также выгрузил лошадей и собак. Псы быстро обследовали замок и пометили каждый важный по их мнению угол. Ллейшон проводил своих родственников к их мужьям и отцам. Путешествовал он вместе с брабантцами, которые отправились с семьями в свои новые владения. Лучники остались охранять замок Мондегу.
        Пока пополняли запасы воды и продуктов, узнал последние португальские новости. В июне епископ Опортский уговорил крестоносцев помочь королю Афонсу захватить Лиссабон. Наверное, сыграли роль и рассказы рыцаря Марка. Предводители крестоносцев встретились с королем, договорились о цене за помощь. Во что влетит захват королю Афонсу - Шарль не знал. Не трудно догадаться, что плата будет немалая, иначе бы торг не тянулся целых три месяца. Во время мессы, которую повелел отслужить король, гостия - облатка из пресного пшеничного теста, используемая католиками для причащения, - оказалась пропитана кровью. Дурное предзнаменование, обещающее много крови. Все собравшиеся пришли в ужас. Крестоносцы даже собирались отказаться от осады Лиссабона. Но архиепископ Паю Мендиш нашелся и сказал, что прольется много крови неверных. Видимо, крестоносцам наобещали много, потому что они сделали вид, что поверили в такое объяснение. И вот уже четвертый месяц идет осада. Пока безуспешно.
        Я не горел желанием принять участие в осаде Лиссабона. Мне хватит того, что я уже имею в Португалии. Поэтому отправился за переселенцами в Брест, прихватив с собой Шарля и его артель. Оттуда они доберутся до Руана. Архитектор и его артель получили все, о чем мы договаривались, так что они готовы были принять от меня следующий заказ. На подходе к Бресту я приказал убавить паруса. Мы начали патрулировать в районе мыса Сен-Матьё. Мне нужно было судно не меньше моего, чтобы за одну ходку перевезти в Португалию всех переселенцев. Юнге в «вороньем гнезде» было приказано внимательно следить за горизонтом. Частенько наверх поднимался кто-нибудь из свободных от вахты матросов, чтобы помочь юнге. Все знали, что при захвате судна им перепадет кругленькая сумма. На суше такую за всю летнюю кампанию не заработаешь.
        Добычу увидели только на седьмой день. Впередсмотрящий заметил караван из пяти нефов, которые шли со стороны Ла-Манша. Самый большой следовал замыкающим. Это было судно длиной метров двадцать восемь, шириной не менее десяти и грузоподъемностью тонн двести. У него имелись две большие мачты и одна маленькая на самой корме. На всех трех мачтах латинские паруса в бело-красную косую полоску. Нефы шли почти по ветру, который дул с северо-востока, и находились мористее моей шхуны. Я устремился навстречу им курсом бейдевинд. Свежий ветер поднял волну высотой около полутора метров. Форштевень шхуны рассекал волны, поднимая фонтаны брызг. Было в движении корабля что-то радостно-агрессивное, словно выражал настроение экипажа.
        Нефы продолжали следовать прежним курсом. Вряд ли они не заметили нас. Скорее, не сочли достойным противником. Мои матросы, вооруженные длинными луками, заняли позиции на фор - и ахтеркастелях. Я тоже экипировался и даже взял с собой арбалет, которым давненько уже не пользовался. Несколько болтов немного согнулись, а я обнаружил это только перед боем. Шарль вместе со своей артелью был отправлен в трюм, хотя им очень хотелось посмотреть морское сражение.
        Первые три нефа мы миновали на расстоянии, превышающим дальность прицельного выстрела из лука. По четвертому я приказал пустить несколько стрел. Столпившиеся на полубаке нефа несколько матросов и арбалетчиков мигом исчезли, утащив в собой двоих раненых или убитых. С пятым сблизились на дистанцию метров сто пятьдесят, на которой и прошли вдоль его левого борта, обмениваясь стрелами и болтами. В экипаже нефа было не менее полутора десятков арбалетчиков. Правда, арбалеты у них были не чета моему: сто пятьдесят метров оказались слишком большой дистанцией. Так что мы обстреливали их безнаказанно. Подрезав корму нефа, легли на обратный курс и прошли, обстреливая, вдоль правого борта, обогнали его. Я приказал убрать часть парусов. Теперь скорость шхуны равнялась скорости нефа, но, поскольку мы шли на сближение, он потихоньку нагонял нас. Теперь уже арбалетчики могли добить до шхуны. Правда, им не хватало точности и скорострельности. Мои валлийцы быстро перебили большую часть арбалетчиков, умудряясь попадать в узкие щели, через которые те стреляли. Лишь один лучник был ранен. Вроде бы, серьезно. Двое его
товарищей, вытащив из раны в груди болт, перевязывали ее.
        Когда суда идут параллельными курсами, при сближении на малое расстояние возникает эффект присасывания. Борта у нефа были выше наших, только ахтеркастель вровень с фальшбортом палубы. Так мы и ошвартовались к противнику, убрав свои паруса. Неуправляемый неф начал разворачиваться правым бортом к ветру. Везде валялись в лужах крови, которая медленно растекалась по надраенной палубе, пронзенные стрелами арбалетчики и матросы. Вместе со мной на неф перебрались десяток валлийцев. Двое встали на рулевые весла, разворачивая судно на юго-восток, в сторону Бреста. Остальные начали работать с парусами.
        Шедшие впереди четыре нефа начали было разворачиваться, чтобы поспешить на помощь попавшему в беду товарищу, но потом решили, что уже поздно и незачем рисковать. Они легли на прежний курс и медленно пошли вдоль бретонского берега.
        Оставшаяся в живых команда сдалась без боя. Капитан нефа, он же купец, - лысый толстячок с пухлыми губами - находился у себя в каюте, в которой палубу покрывал ковер, а на переборках висели еще два. В углу был стол с одной ножкой, столешница которого двумя гранями входила в пазы в переборках. На ней стояло серебряное блюдо с обглоданными куриными костями и широкий и низкий бокал с плоским дном, изготовленный из темно-зеленого стекла. Под столом лежал наполовину полный бурдюк. Наверняка с вином. Наискось от стола, в другом углу, располагалось широкое ложе, на котором лежало скомканное шерстяное серое одеяло и подушка в льняной наволочке. Тюфяк был застелен льняной простыней. Постельное белье было не первой и даже не второй свежести. На измятых наволочке и простыне имелись темные пятна там, где чаще лежал человек. Рядом с изголовьем стоял большой сундук с резной крышкой, покрытый красноватым лаком. Там сверху лежали свернутые в трубку три карты на пергаменте: Ла-Манша и южного берега Северного моря, западного берега Европы от Ла-Манша до Гибралтара и Средиземного моря от Гибралтара до Апеннинского
полуострова. Все три довольно плохого качества. Единственным их достоинством было то, что на них нанесены порты. Теперь я буду знать, какие из известных мне портов уже появились, а какие еще ждут своего часа. Под картами находилась одежда купца, наверное, «пасхальная», потому что одет он в довольно дешевую рубаху, блио и штаны до колена и обут во что-то типа шлепанцев без задников.
        - Не убивай меня, - попросил купец тихо и так жалостливо, что мне стало стыдно за него.
        - Зачем мне тебя убивать?! - произнес я. - За тебя выкуп дадут. Или нет?
        - Дадут, дадут! - пообещал обрадовавшийся купец.
        - Генуэзец? - поинтересовался я.
        - Сейчас в Генуе живу, - ответил он, - но родом из Венеции.
        - С дожем не поладил? - спросил я.
        - Да нет, с дожем у меня проблем не было. Думал, здесь не так опасно, как в восточной части Средиземного моря, - рассказал он. - Там столько сарацинских разбойников развелось - совсем торговля зачахла!
        - Разве крестоносцы с ними не воюют? - спросил я.
        Купец хотел было сказать, что крестоносцы не лучше сарацин, но решил не нарываться, промолчал.
        - Какой груз? - спросил я.
        - Шерсть, - ответил он.
        - Что ж так плохо?! - подковырнул я.
        - Не везет мне в последнее время, - пожаловался купец. - Два судна с дорогим товаром пропали бесследно, а теперь вот… - не договорив, он тяжело вздохнул.
        Как-то слишком театрально жаловался. Наверное, врет. Венецианцев в эту эпоху считали самыми ушлыми пройдохами и врунами. Впрочем, и в двадцать первом веке они были отъявленными позерами и трепачами, даже римлянам нос утирали своей манией величия.
        В Бресте я продал большую часть шерсти, оставив только ту, что была в твиндеке нефа. Моим служанкам тоже ведь надо будет из чего-то плести ковры. Купил шерсть знакомый иудей. Он же заплатил выкуп за неф и купца-капитана с уговором, что судно принадлежит мне до момента полной выгрузки на реке Мондегу. Не знаю, сколько он содрал с купца, но глаза у венецианца погрустнели по-настоящему.
        Шарль с артелью сошли на берег. Вместо них на шхуну и неф погрузились две сотни переселенцев и их детвора. По пути в Португалию нас покачало немного, но до серьезного шторма дело не дошло. Ветер дул попутный и довольно свежий. Если бы не тихоходный неф, добрались бы за пару дней, а так ковырялись три с половиной. На пристани у замка выгрузились, и венецианский купец вместе с его нефом были отпущены на все четыре стороны.
        7
        Неделю я занимался распределением переселенцев и доставкой их к месту нового жительства. Мне одному столько не надо, поэтому примерно треть арендаторов отдал Нудду, Рису и Ллейшону. Братья теперь были при женах, которые вместо них решали хозяйственные вопросы, в частности, кому из арендаторов и какой участок выделить.
        - Пойдем штурмовать Лиссабон? - спрашивал каждый из братьев.
        Осада Лиссабона все еще продолжалась.
        - Нет, - отвечал я, - там и без вас справятся. Охрана моих замков и городов важнее.
        Но лучников валлийских взял с собой на осаду Лиссабона всех, в том числе и тех, кто теперь стал кавалейру. Они не возражали. Урожай собран, а с мелкими работами и без них справятся. На службе заработают немного. Глядишь, трофеи перепадут.
        В двадцать первом веке Лиссабон станет крупным портом. Он будет тянуться вдоль берега бухты Мар-да-Палья от устья реки Тежу и почти до океана. Название бухты переводится, как «Соломенное море». В нем, действительно, постоянно плавает много соломы и прочей растительности. Такое впечатление, что река Тежу протекает через оставленные без присмотра сеновалы и выносит сложенное в них в океан. При определенном сочетании ветра и течения в заливе образуются высокие и короткие волны, которые называют «балеринами». Почему именно волны, а не тех, кто на них пляшет, - не знаю. Местами берега залива болотистые. Там обитает много птиц. Они настолько привыкнут к проходящим мимо судам, что перестанут обращать на них внимание. Через пролив будут переброшены два моста: Васко да Гамы и Двадцать пятого апреля. Лоцман убеждал меня, что первый - самый длинный в Европе. При этом надо учитывать, что для португальца Европа - это всё, что не Бразилия. Проезд по обоим мостам платный, но только в сторону Лиссабона. Мол, валите отсюда на халяву! В центре города - современные высотки, а на окраинах - рыбацкие поселки. На горе
стоит замок Сан-Жорже, но он лишь отдаленно напоминает тот, который был здесь в двенадцатом веке. Землетрясение, случившееся в восемнадцатом веке, почти полностью разрушит старый город. Наверное, тогда его и перестроят. А может, и раньше.
        В двенадцатом веке Лиссабон намного меньше, тысяч на пять-семь жителей. Он расположен на склонах горы и обнесен высокими, метров двенадцать, каменными стенами с прямоугольными башнями, сложенными из светло-коричневого песчаника. На вершине горы находится цитадель - будущий замок Сан-Жорже - довольно массивная. Наверное, еще римляне построили, а последующие поколения немного модернизировали. От цитадели вниз спускались узкие улицы, по обе стороны которых располагались дома. Эти дома с плоскими крышами издали напоминали ступеньки гигантской лестницы. Внизу дома были многоэтажные, некоторые в пять этажей. Узкие окна были закрыты деревянными решетками. Чем выше, тем чаще попадались двухэтажные дома, дворы с садами при которых становились все больше. Лиссабон напомнил мне Пантикапей. Только имел интересную особенность - пригородные слободы, которые спускаются от стен к подножию горы и идут дальше, образуя плотно застроенные, кривые, узкие улочки. По таким не подберешься незаметно к крепостным стенам. В нескольких местах дома по обе стороны улочек были разрушены до основания. На одной такой улочке
стояла почти у стены обгоревшая почти до основания, осадная башня.
        Лагерь крестоносцев я сперва унюхал, а потом увидел. Он был загажен настолько, что пройти десять метров и ни разу не вляпаться было проблемой. Имелись и выгребные ямы, специально для этого вырытые, но то ли из-за лени, то ли по другим каким причинам, типа высокой культуры рыцарей, пользовались ими редко. Осаждающие окружили город валом с редким частоколом поверху. На некоторые острия бревен были насажены отрубленные головы, изрядно обклеванные птицами. Как мне рассказали, это головы сарацинов, пытавшиеся вырваться из города. За их трупы предлагали выкуп, но крестоносцы отказались. Все равно все деньги достанутся им, когда захватят город. Правда, уверенности в том, что это случится скоро, я не заметил.
        Осада уже надоела крестоносцам, особенно рыцарям, которых было тысячи три-четыре, включая тамплиеров. Они сидели или стояли возле обтрепанных, пропыленных шатров, шалашей или навесов и с ленивым любопытством смотрели на мой отряд. День был не жаркий, где-то чуть ниже двадцати градусов, и сухой. С океана дул освежающий ветер, который закручивал в воронки пыль на истоптанной, без единой травинки земле в лагере. Внимание рыцарей привлекли арабские скакуны и теперь уже английские тяжеловозы. Мне показалось, что внимание это было скорее гастрономическое. Пехотинцы занимались постройкой осадных башен, таранов, щитов и лестниц. Три в серебристо-красную полоску высоких шатра короля Афонсу располагался неподалеку от берега бухты, в которой напротив города стояли на якоре около двух сотен кораблей крестоносцев. В большинстве своем это были длинные и узкие галеры с одной или двумя мачтами с прямыми парусами, но попадались и нефы. На судах никого не было видно. Скорее всего, экипажи отсыпались после ночного бдения. Осада продолжается давно. Цены на продукты в городе должны взлететь до неба, поэтому в
расположенном на противоположном берегу залива городке Алмада обязаны появиться желающие неплохо подзаработать, рискнув жизнью. Вот матросы и отлавливают таких по ночам. И помогают осаждать город, и добычу берут, и, как мне говорили, ловят рыбу и приторговывают ею, причем продают и осажденным горожанам, а также перевозят за хорошую плату из осажденного города на другой берег. Говорят, что перевозки продолжалась недолго. Не потому, что не было желающих оказаться подальше от осады и ее тягот, а потому, что до противоположного берега никто не добрался, о чем сообщили лиссабонцам всплывшие трупы.
        Королевский шатер был обставлен бедненько. Три деревянных топчана с соломенными тюфяками, без подушек, но с толстыми шерстяными одеялами в серо-черную полоску. Три креста, врытых в землю, которые служили вешалками для доспехов. Пара больших сундуков. Узкий стол на козлах, столешница которого была из плохо оструганных досок. Только король сидел на трехногом табурете, а остальные располагались по обе стороны стола на широких скамьях, которые, скорее всего, на ночь превращались в кровати для оруженосцев или слуг. Компанию королю составляли архиепископ Паю Мендиш, сенешаль Родригу де Коста, мажордом Эгеш Мониш, коммодор португальских тамплиеров Жан де Вимьер и полдюжины португальских графов, имена которых сразу вылетели у меня из головы. Перед каждым стоял бронзовый кубок с широкой подставкой, а между ними - четыре бронзовые вазы с фруктами.
        Король Афонсу искренне обрадовался мне и посадил рядом с архиепископом и выше графов, напротив коммодора тамплиеров, который сидел ниже сенешаля и выше других графов. Никто из них не стал пускать пузыри. Ведь я, владеющий на территории Португалии доходами с двух городов, тремя замками и прочими землями, не считая английских и нормандских, граф не только по португальским меркам.
        - Теперь мы точно возьмем Лиссабон! - воскликнул король. - Давайте выпьем за это!
        Слуга низкого роста, похожий на ребенка с постаревшим лицом, поставил передо мной бронзовый бокал и налил в него красного вина из большого бурдюка, в который вмещалось литров десять. Вино было молодое. Я такое не люблю, поэтому пил его медленно, больше налегал на виноград, очень сладкий. Надо будет у себя в замке посадить этот сорт.
        - Я думал, вы уже захватили его, - произнес я без насмешки.
        - Пока не удается. Делали подкопы, но грунт здесь тяжелый и прочный, после поджога не проседал, - рассказал сенешаль Родригу де Коста.
        Обычно подкапываются под стену, делают камеру, которую наполняют горючими веществами и поджигают. Грунт выгорает и проседает, разрушая стену.
        - Сейчас строим новые осадные башни, - продолжил сенешаль. - Несколько раз уже штурмовали, но даже подняться на стены не удалось.
        - Разве что у тебя получится сделать это ночью, - с надеждой предположил король Афонсу.
        Осада слишком затянулась. Рыцари и так не отличаются дисциплинированностью, а долгое бездействие, подозреваю, разложило их окончательно. Наверное, уже пошли разговоры, что это наказание за то, что не поплыли спасать Святую Землю. Еще месяц ожидания - и решат, что пора двигаться дальше.
        - Может быть, - молвил я. - Это не Сантарен, здесь так просто не получится.
        - Если бы было просто, мы бы давно уже взяли город, - сказал коммодор Жан де Вимьер.
        Тамплиер явно слышал обо мне что-то важное для него, поэтому как бы пытался заглянуть мне в душу. Взгляд у него был инквизиторский, хотя такой организации пока, к счастью, не существовало. Для ордена «Нищие рыцари» одет он слишком роскошно - в цвета топленого молока шелковую рубаху и темно-красное блио из тонкого сукна. На безымянном пальце правой руки массивный золотой перстень-печатка, на которой изображены два всадника на одной лошади. Когда-то тамплиеры были так бедны, что ездили вдвоем на одной лошади. Теперь у них по два, если не по три, жеребца на каждого рыцаря.
        - Даже если бы было сложно, за такой срок уже бы взял Лиссабон, - самоуверенно заявил я.
        - Ты получишь любую помощь, какая только потребуется, - заверил меня король Афонсу. - Я готов передать тебе командование армией на время штурма.
        Я посмотрел на коммодора Жана де Вимьера. Мне было заранее жаль его орден. Какой-то из французских королей, набрав у тамплиеров слишком много денег в долг, обвинит их в ереси, сожжет на кострах, а богатства ордена конфискует. Его примеру последуют другие короли. Нет банкира - нет долгов. Но сейчас мне нужно было его согласие передать в мое подчинение своих рыцарей. Тамплиеры, как я слышал, были более дисциплинированы, чем обычные рыцари.
        - Мы готовы послужить богу под командованием любого, кого назначит король, - сделав над собой усилие и ударение на словах «бог» и «король», произнес коммодор.
        Интересно, сколько им пообещал король Афонсу за взятие Лиссабона, если они готовы ради этого подчиниться мне? Папа Иннокентий Второй издал буллу, согласно которой тамплиеры освобождались от налогов и подчинялись только ему. А тут какому-то новоиспеченному графу…
        - Слышал, что тамплиеры самые организованные и отважные рыцари, - сказал я, чтобы подсластить пилюлю Жану де Вимьеру. - Именно такие мне и понадобятся во время штурма.
        Тамплиер купился и прямо таки расцвел от самодовольства. Это каким надо быть закомплексованным, чтобы повестись на такую грубую лесть?! Впрочем, нормальный человек в рыцари-монахи не пойдет. Надо, как минимум, страдать раздвоением личности, чтобы быть одновременно и грабителем, и попрошайкой.
        Мой отряд разместился в стороне от всех, там, где трава еще была не вытоптана и не загажена. Вскоре вокруг нас расположились рыцари-брабантцы под командованием Марка. Они сидели под стенами города с июня месяца. Рыцарю Марку за помощь в вербовке крестоносцев пообещали щедрое вознаграждение после взятия Лиссабона, поэтому он готов был пойти на штурм даже без подготовки.
        - Я пообещал жене, что к зиме переселимся в Лиссабон, - поделился он со мной.
        - А чем ей в Алкобасе не нравится? - поинтересовался я.
        - Говорит, слишком скучно там, - ответил Марк.
        Да, не завидую я брабантцу. Лучшим средством от женской скуки является любовник. Подозреваю, что жена преподнесет много сюрпризов на его глупую голову.
        На следующее утро я в сопровождении Марка, четырех его рыцарей и десятка бывших своих лучников, а теперь португальских кавалейру, отправился на осмотр города. Кто-то уже распустил слух среди осаждавших, что я крупный специалист по взятию городов. Все приветствовали меня радостными возгласами, а несколько португальцев, владеющим арабским языком, взобрались на вал и стали орать лиссабонцам, что теперь им хана. Осажденные стояли на крепостных стенах и молча смотрели на мой отряд. Они устали от осады еще больше, чем наше войско. В городе голод. Помощь ждать неоткуда. Лиссабонцы посылали в Эвору гонца с просьбой о помощи, которого крестоносцы перехватили на обратном пути, а потом отпустили, чтобы отнес осажденным горькое известие. Теперь еще одна неприятная новость: к осаждающим прибыл командир, благодаря которому Сантарен был захвачен за сутки.
        Я наметил место с восточной стороны города, где можно будет попробовать взобраться на стены ночью. Оно располагалось на горе, неподалеку от цитадели. Там стена проходила по краю обрыва. Скорее всего, этот участок охранялся хуже остальных. От него можно будет пройти по стене, зачищая от защитников, в сторону моря до того места, где подход к ней был удобнее. Надо только подождать несколько дней, потому что недавно было полнолуние, слишком светлые ночи.
        Чтобы отвлечь внимание лиссабонцев от этого участка стены, я приказал в другом месте, ближе к морю, начать насыпать холм из обломков домов и прочих строений пригородных слобод. Делать его начали в двух сотнях метров от городской стены, куда маврские стрелы долетали, почти потеряв убойную силу. Когда холм станет выше стены, мои лучники начнут обстреливать защитников на ней. Валлийские луки с такой дистанции прошибают любой доспех. Под прикрытием лучников насыплем второй у стены и по этому холму поднимемся на нее. Такой план я предложил на военном совете.
        - Слишком долго придется насыпать эти холмы, - высказал сомнение коммодор тамплиеров Жан де Вимьер.
        - Надо же чем-то занять войска, пока идет подготовка к штурму, - ответил я, улыбнувшись.
        Король Афонсу и сенешаль Родригу де Коста поняли намек и ничего не стали спрашивать. Если я не рассказываю всё, значит, у меня есть для этого причины. Главное - взять город. Коммодор хотел что-то еще сказать, но его опередил король:
        - Сегодня начнем насыпать холм.
        Я думал, что работать будут только португальские солдаты, но к ним присоединились и крестоносцы, и тамплиеры. Всем надоело сидение под городскими стенами. Теперь появилась цель. Меня поразила их вера в то, что холм поможет взять город. Хотя чего ждать от людей, которые поверили, что отправляются спасать Святую Землю, а не защищать шкурные интересы короля Иерусалимского?! Насыпали холм, не обращая внимания на обстрел с городских стен и башен. Были, конечно, установлены щиты, но они закрывали не на всех участках. Несколько человек были ранены маврскими лучниками.
        На четвертый день холм стал выше стены, и я послал на него трех валлийских лучников и трех португальских копейщиков с большими щитами, чтобы прикрывали их. Мавры выпустили по ним по паре стрел - и исчезли со стены, оставив на ней несколько трупов. Только из башни продолжали стрелять, но она была метрах в двухстах пятидесяти, стрелы не причиняли вреда. Наблюдавшие за этим процессом осаждающие заорали так, будто стена рухнула, открыв проход в город. Насыпка холма пошла намного быстрее.
        Лиссабонцы быстро придумали ответный ход - ночью сделали навесы из щитов и слабо натянутого войлока, который стрелы не пробивали. Валлийские лучники встали на холме чуть ниже и стали стрелять не сверху вниз, а по прямой, поражая тех, кто появлялся между зубками или в бойницах башен. Длинные луки были дальнобойнее, мощнее. Вскоре никто не мешал насыпать второй холм под стеной города. Точнее, не холм, а насыпь, которая поднималась к верхушке стены. Еще два-три дня - и легко можно будет попасть внутрь города. Поняли это и лиссабонцы.
        В итоге мой отвлекающий маневр стал основным. После полудня алькальд Лиссабона прислал парламентеров. Они предлагали сдать город на условии, что жители уйдут, оставив осаждавшим все золото, серебро и прочие ценности. Король Афонсу готов был согласиться на такие условия. Зато большинству крестоносцев условия не понравились. Во-первых, сами жители - тоже добыча, особенно девушки и женщины. Во-вторых, осажденные наверняка унесут часть сокровищ. В-третьих, непонятно было, кому все достанется? Скорее всего, королю и его приближенным, а крестоносцам перепадут крохи. А вот если возьмут город штурмом, тогда каждый получит то, что найдет первым, и, может быть, отдаст крохи королю. Меньшая часть крестоносцев поддерживала короля. В итоге начались разборки. Пока я с Марком и четырьмя брабантскими рыцарями добирался от своего лагеря до королевского шатра, видел несколько стычек, причем в одной участвовало человек по десять с каждой стороны.
        Король Афонсу в окружении своей свиты стоял возле шатра в полной растерянности. Он смотрел на лагерь крестоносцев, которые, не обращая на короля внимания, выясняли отношения друг с другом. Португальские войска в полной боевой готовности расположились рядом с Афонсу и тоже смотрели на дерущихся франков, как здесь называли выходцев с севера Европы, не понимая, из-за чего те дерутся. Мой небольшой отряд, который спокойно двигался среди этого бурлящего людского моря, показался им чем-то нереальным. Даже король Афонсу посмотрел на меня так, словно увидел привидение.
        - Почему они дерутся? - спросил он.
        - Делят добычу, - ответил я и рассказал, что именно не нравится крестоносцам.
        - Когда договаривались, я поклялся им, что добыча будет поделена поровну! - возмутился король Афонсу.
        - Они не знают, что такое поровну. Кто сильней, тот и получит больше. Сейчас они устраняют слабых, - объяснил я. - Если позволишь, наведу порядок.
        - Наведи, - произнес он равнодушно, будто потерял веру в разум.
        - Дай мне четырех трубачей, - обратился я к сенешалю Родригу де Коста.
        Сопровождавшим меня четырем брабантским рыцарям указал направление движения каждого и текст, который они должны произнести, после того, как протрубит трубач: Текст гласил:
        - Король Афонсу не даст никакого ответа лиссабонцам, пока в лагере не прекратятся беспорядки и командиры всех отрядов не прибудут к нему на совещание об условиях сдачи города.
        Брабантские рыцари с португальскими трубачами отправились в разные стороны лагеря осаждающих, чтобы донести до них королевское послание. Оно было быстро услышано. Лагерь затих. К королевскому шатру потянулись со всех сторон командиры отрядов. Их набралось около сотни. В отряд входило от пяти до пятидесяти рыцарей, проживавших в одном графстве, и несколько десятков сопровождавших их сержантов, пехотинцев, оруженосцев и слуг. Все войско крестоносцев насчитывало тысячи три человек. Точную цифру никто сказать не мог. В войске короля Португалии, включая мой отряд и тамплиеров, было примерно столько же.
        Командиры встали полукругом напротив короля Афонсу в два, а кое-где и в три ряда. Грязные, небритые, с голодными и злыми глазами. Они молчали, всем своим видом показывая, что их не проведешь. Они не зря сидели под стенами города столько месяцев. Полагающуюся им добычу получат любой ценой. Если король Португалии попробует помешать этому, пусть обижается на себя.
        Король Афонсу понял их настроение. Наверное, королю было обидно, что ему не доверяют и в грош не ставят, но Афонсу сумел подавить эмоции и спокойно сказать:
        - Я вам обещал, что добыча будет поделена справедливо, каждый получит свою долю.
        - А как мы узнаем, справедливо или нет, если неизвестно, сколько будет добычи?! - ехидно произнес один из командиров, одетый в старую ржавую кольчугу. Скорее всего, командует отрядом паршивых наемников, которых перестали нанимать на родине.
        - Как только мы соберем и пересчитаем ее, вам сообщат, - ответил король.
        - Знаем мы, как вы считаете! - насмешливо бросил командир наемников.
        Судя по ухмылкам остальных, он выразил общее мнение.
        - Меня король еще ни разу не обманул, - сообщил я.
        - Тебя и на этот раз не обманет! - крикнул кто-то с заднего ряда.
        Шутку оценили - на заросших лицах появились улыбки.
        Я тоже улыбнулся, но решил надавить на них и заявил не совсем по теме, но жестко, положив правую руку на рукоять сабли:
        - Если кто-то сомневается в моей честности, он может сказать это мне в лицо.
        Я надеялся, что найдется смельчак. Его смерть заставит остальных послушаться меня. Эти люди понимают и уважают только силу.
        Насупила пауза. Видимо, они знали обо мне больше, чем я думал. Никто не захотел умирать.
        Паузу прервал король Афонсу:
        - Чтобы у вас не было никаких сомнений, предлагаю от каждого отряда выделить по несколько человек. Они войдут в город, займут цитадель. Остальные будут ждать здесь. Жители принесут в цитадель все драгоценности, после чего будут выпущены из города. Когда всё будет пересчитано в присутствии представителей всех отрядов, поделим согласно договору. Такие условия вас устраивают?
        - А по сколько человек? - спросил командир наемников.
        Они не доверяли даже друг другу!
        - Думаю, по три, - ответил король Афонсу.
        - Пожалуй, так будет лучше, - сказал кто-то из задних рядов.
        Остальные промолчали. На их лицах читалось: дайте нам зайти в город, а там посмотрим…
        Я хотел предупредить короля Афонсу о сущности крестоносцев, о том, что их ни в коем случае нельзя впускать в город, но подумал, что он не поверит мне. Пусть учится на собственной ошибке.
        Осажденные приняли условия сдачи. А что им оставалось делать?! Пока шли переговоры, я проинструктировал своих людей, валлийцев и брабантцев. Была у меня уверенность, что крестоносцы плюнут на договор. Рыцари верны слову до наступления форс-мажорных (непреодолимой силы) обстоятельств, к которым относились во вторую очередь стихийные бедствия, а в первую - материальная выгода.
        Возле восточных ворот, которые должны были открыть лиссабонцы, собрались три сотни рыцарей. Я решил, что каждый из моих четырех отрядов - двух валлийских, ставших местными кавалейру и прибывших со мной, и двух брабантских, рыцарей и кавалейру, - должен иметь по три представителя. В итоге со мной было одиннадцать человек: пятеро валлийцев и шестеро брабантцев, включая рыцаря Марка. В отличие от крестоносцев, которые скоро поплывут дальше, моим людям здесь жить. Им нет смысла напрягать отношения с королем. Я им рассказал, как надо действовать при различных вариантах развития событий, чтобы не остаться без добычи, но и сильно не беспредельничать. Они, вроде бы, согласились со мной.
        В город Лиссабон первым въехал король Афонсу. Он был более величественен, чем при вступлении в Сантарен. Еще пара захваченных городов - и он станет похож на настоящего короля. Следом за ним ехали архиепископ Паю Мендиш, сенешаль Родригу де Коста. Затем я и Жан де Вимьер. За мной ехал Марк с брабантцами и валлийцы, а за коммодором - тамплиеры. За ними - представители отрядов крестоносцев. Тоннель-проезд в надворотной башне только недавно освободили от земли и камней, которыми он был завален. Убрали не всё, поэтому наш отряд продвигался медленно. От ворот поднималась вверх вымощенная камнем улица, на которой могли разъехаться две повозки. По обе стороны стояли дома, прилепившиеся друг к другу и как бы образовывавшие две стены. Вдоль домов по обе стороны улицы проходили сточные канавы, закрытые плитами. Встречал такие во многих бывших римских городах. Между городскими стенами и первыми домами было свободное пространство метров двадцать шириной, которое тоже служило улицей. Вокруг было пусто. Уверен, что за нами наблюдают через зарешеченные окна, но никто не встречал радостными криками, даже
христиане.
        Вот тут и случилось то, что я не мог предусмотреть. Непонятно откуда появилась и кинулась ко мне старуха в черном платке, повязанном по самые седые брови. У нее было узкое лицо с крючковатым носом, под которым росли седые усы. Мне показалось, что я где-то видел ее раньше.
        Старуха вцепилась в стремя и зачастила эмоционально на ломаном местном диалекте латыни:
        - Сеньор, сеньор, твоя жена Латифа и сын ждут тебя! Моя госпожа приказала привести тебя! Они ждут тебя, мой сеньор!
        - Какая жена? - не понял я, придержав коня.
        - Твоя жена Латифа! И твой сын Али! - ответила старуха.
        - Отстань, женщина, ты меня с кем-то спутала! - попробовал отогнать ее.
        - Нет, я тебя хорошо помню, ты наш замок захватил… - настойчиво продолжала она.
        Я вспомнил, где видел старуху, и отвернул в влево, в ее сторону, чтобы не задерживать движение отряда, и там остановился. Мои люди последовали за мной и замерли рядом.
        - Я пошлю с тобой своих людей, они вас будут охранять, пока я не освобожусь, - сказал старухе и жестом подозвал одного из валлийцев.
        В это время следовавшие за нами крестоносцы, увидев, что впереди освободилось место, пришпорили коней, чтобы занять его. Следовавшие за ними тоже пришпорили, надавили на передних - и все вместе поскакали вперед, обгоняя короля.
        - Город наш! - радостно завопил кто-то.
        Часть рыцарей повернула направо и поскакало вдоль городских стен. Цитадель их уже мало интересовала.
        Я услышал, как за городскими стенами раздались такие же полные алчности вопли и услышал топот копыт. Скоро в городе будет все войско крестоносцев.
        - Оставайся здесь! - приказал я одному из брабантцев. - Покажешь нашим, куда скакать!
        Он хотел возразить, но я упредил:
        - Не бойся, не обделим! - и приказал одному из валлийцев: - Посади старуху перед собой, пусть показывает дорогу!
        Мы поскакали вдоль городских стен налево. Обогнули почти четверть города, когда старуха показала, что теперь надо ехать по улице вверх.
        - Занимай две следующие улицы. Двух человек оставь внизу, одного отправь наверх. Когда приедут наши, усиль наряды человек до двадцати, - приказал я Марку.
        - Понял! - ответил он и пришпорил коня.
        Я оставил двух валлийцев охранять въезд на улицу, а сам с остальными начал подниматься вверх. Самые нижние дома по обе стороны были пятиэтажные. Потом шли по два трехэтажных, а дальше начинались двухэтажные. Чем выше поднимались по улице, тем больше были дома и дворы. Старуха указала на дом, который был на верхнем конце улицы, неподалеку от стены цитадели. Отсюда открывался отличный вид на залив Мар-да-Палья. Я оставил двоих валлийцев охранять въезд на улицу со стороны цитадели, а того, что вез старуху, ссаженную возле дома, отправил вниз. Там будет горячее. Я слышал рев крестоносцев, которые растекались по Лиссабону подобно воде, прорвавшей плотину.
        Вслед за старухой я, ведя коня на поводу, вошел во двор, вымощенный в шахматном порядке светло-коричневыми и темно-коричневыми плитами. На первом этаже находились хозяйственные помещения - конюшня и еще какие-то, в которые вели двери, закругленные сверху, и в которых имелись узкие окна, закрытые решетками с мелкими ромбовидными ячейками. Вдоль второго этажа шла деревянная галерея, которую поддерживали круглые каменные столбы. От плоской крыши отходили наклоненные немного вниз, деревянные козырьки, защищающие галереи от солнца. Окна на втором этаже были шире и выше. В каждое крыло вела дверь. Старуха повела меня в правую. Там стояли два низких дивана, кушетка и два низеньких столика на изогнутых ножках. Пол выстелен большим ковром. На стене висели два щита, а под ними - по сабле.
        - Госпожа, я привела его! - крикнула старуха на арабском и ушла в дверь, которая вела в среднюю часть дома.
        Я подошел к висевшей на стене сабле, вытащил из ножен. Обычная сталь, ничего стоящего. Когда засовывал ее в ножны, увидел входящую в комнату молодую женщину в белой шелковой приталенной рубашке навыпуск и розовых шелковых шароварах. На голое белая кисейная косыночка, повязанная так, чтобы были видны длинные густые волосы. Личико довольно таки красивое и знакомое и незнакомое одновременно. Если бы встретил ее на улице, долго бы вспоминал, где ее раньше видел? Наверное, и она меня не сразу узнала, потому что смотрела немного удивленно. Видимо, в ее памяти я сохранился моложе и красивее. Или намечтала молодого и красивого. Чем дольше женщина не видит тебя, тем ты становишься лучше во всех отношениях. И наоборот.
        - Здравствуй, мой господин! - поклонившись, поприветствовала она на плохом нормандском.
        - Здравствуй, Латифа! - поздоровался с ней на арабском. - Ты стала еще красивее!
        - Спасибо, мой господин! - улыбнувшись радостно, сказала она на арабском. - Твой сын Али спит. Если прикажешь, я разбужу его.
        - Не надо, - произнес я.
        Мне надо было привыкнуть к неожиданному отцовству.
        - Чей это дом? - спросил я.
        - Моего дяди Карима, - ответила она. - Он хотел уйти в цитадель, чтобы сдаться твоему королю, но я уговорила Карима остаться. Ты ведь не убьешь его?
        - Зачем мне убивать его?! - удивился я.
        - Говорят, что крестоносцы убивают всех мусульман, - ответила она.
        - Я - не крестоносец, и мне без разницы, верит человек в бога или нет, а если верит, то в какого, - признался я. - А как ты узнала, что я здесь?
        - Карим увидел тебя и узнал, когда ты объезжал город. Говорили, что ты великий воин, который захватил много городов, вот Карим и пошел посмотреть на тебя, - рассказала Латифа.
        - Откуда он меня знает?! - удивился я.
        - Карим был у тебя в плену вместе с отцом. Ты захватил их галеру, когда они плыли в Лиссабон. Эмир обменял их на знатного христианина, - сообщила она.
        - Ну-ка, позови его сюда, - попросил я.
        Карим, видимо, подслушивал наш разговор, потому что появился сразу после того, как племянница позвала его. Это бы тот самый молодой мавр, которого я победил в каюту галеры, но не стал убивать. Он старался казаться равнодушным, не боящимся смерти, но во сем его теле чувствовалось внутреннее напряжение. Дядя был всего на несколько лет старше своей племянницы, что в эту эпоху не удивительно. Представляю, как их род раньше клял меня. Наверное, считали меня своим проклятием. А теперь я спасу им жизнь.
        - Я сейчас уйду, важные дела ждут, - сказал Кариму. - Из дома не выходите. Ничего не бойтесь, мои люди будут охранять вас.
        Карим, стараясь казаться гордым, слегка кивнул головой.
        - Слушаю и повинуюсь, мой господин! - поклонившись, молвила за дядю племянница.
        - Не называй меня «мой господин», - попросил я ее и назвал свое имя.
        - Хорошо, мой господин, - выполнила мою просьбу Латифа.
        Со всех сторон доносились крики и плач убиваемых и насилуемых жителей Лиссабона и радостный рев упоенного беспределом, вооруженного быдла, которое потом будут называть благородными рыцарями. Я проехал на коне в нижний конец улицы. Как раз вовремя, потому что туда подошел отряд крестоносцев, человек двадцать. Они уже кого-то грабанули, но взяли маловато. Мои три валлийца вряд ли смогли бы остановить их.
        - Это моя улица, - заявил я крестоносцам, - и следующие две тоже заняты. Так что поспешите, пока есть свободные.
        И они ломанулись дальше. Следом за ними прискакали брабантцы и конные валлийцы. Первых я отправил на следующие две улицы, а вторых разбил на два отряда, чтобы охраняли нашу улицу с обеих сторон. За ними подошли пешие валлийцы и приехали три мои кибитки с имуществом и продуктами. Одну кибитку, из которой выпрягли лошадей, я приказал поставить поперек улицы внизу, загородив таким образом вход на нее, вторую - вверху, а третью, с моими вещами и самыми ценными продуктами, отправил во двор дома Латифы. Подошедшим лучникам приказал шмонать дома. Охранявшим улицу, новоиспеченным кавалейру наказал впускать всех лиссабонцев, которые захотят здесь укрыться, но только не крестоносцев, и никого не выпускать. Чем больше захватим лиссабонцев, тем больше у нас будет арендаторов. Те, кому выпало обыскивать дома, должны были все ценное выносить на улицу и складывать рядом с входом. Золото, серебро и драгоценные камни отдавать мне. Девушек и молодых женщин собрать в одном дворе, а мужчин согнать в другой.
        Самый верхний дом, расположенный напротив Каримовского, был намного больше, а сад его тянулся до следующей улицы, то есть, занимал два участка. Хозяев в нем не оказалось. Старшим среди оставленных в доме слуг был евнух по имени Самир - тридцатисемилетний тип, которого мой язык не поворачивался назвать мужчиной. Он был пухлым и низкорослым. Волосы черные, густые и кучерявые. Кожа смугловатая. На круглом безволосым лице живые карие глаза.
        - Откуда ты родом? - поинтересовался я.
        - Не знаю, - ответил Самир. - Меня захватили и продали в рабство совсем маленьким. Хозяин говорил, что я из Генуи.
        - Кем был твой хозяин? - спросил я.
        - Главным сборщиком налогов в городе, очень важный и богатый человек. В самом начале осады ночью уплыл вместе с семьей и всем самым ценным в Алкасер, - рассказал Самир.
        - А три арабских скакуна - это не ценности?! - подначил я.
        - Тоже ценность, но в рыбацкой лодке их не вывезешь, - пояснил евнух.
        - Почему вы их не съели? - задал я вопрос.
        - Арабских скакунов?! - у Самира от возмущение даже дыхание перехватило.
        В доме была большая баня с мраморными стенами, полами и полками и бассейном метра три на три и глубиной около полутора. Мрамор был голубовато-белого цвета. Не знаю, откуда его привезли, но я такой нигде раньше не встречал. Сад был большой, ухоженный, с беседкой, обвитой виноградом. Я решил, что этот дом станет моим. Поскольку из итальянцев, лишенных сексуальных потребностей, получаются хорошие управляющие, назначил евнуха Самира на эту должность.
        Расположенные ниже шесть двухэтажных домов были уменьшенной копией Каримовского. Из них забрали только драгоценности, дорогие ткани и посуду и вывели из конюшен четырех арабских жеребцов, которых хозяева тоже не съели. Ковры и мебель я приказал не трогать. Надеюсь, эти дома достанутся нам. Если нет, тогда и выгребем из них все. Жеребцов отвели в конюшню моего нового дома, а в кладовые и во дворе сложили ценные вещи. Завтра пересчитаем и поделим.
        Взрослых мужчин среди обитателей верхних домов не нашлось. Обнаружили только одного старика. Зато в многоэтажках их было много. Всех мужчин согнали в один дом, а женщин - в другой. Девушек и молодых женщин распределил между моими воинами. Первыми выбирали кавалейру, у которых не было жен. Остальным доставались по жребию, по одной на каждого, и можно было поменяться. Пусть ребята разговеются. Глядишь, кто-нибудь свое счастье найдет.
        Когда сносили со всей улицы добычу и складывали во дворе и в кладовые верхнего дома, я услышал громкие голоса на улице. Отряд из четырнадцати крестоносцев, нагруженных барахлом, собрался пограбить на моей улице. Все забрызганы кровью, будто сражались несколько часов. Валлийцы не пускали их, пытались остановить словами.
        - Да нам плевать, кто ваш командир! - орал их предводитель, ражий детина с светло-русыми лохмами, которые торчали из-под шлема. - Этот город - наш! Где хотим, там и грабим! Вон с дороги!
        Крестоносцев, видать, перемкнуло от алчности и безнаказанности. Я не стал тратить время на уговоры, приказал лучникам:
        - Убить их!
        И лучники, и крестоносцы сперва опешили. Мы ведь вроде бы союзники. Если бы рыцари развернулись и пошли дальше, их бы не тронули. Но ражий детина начал вытаскивать меч.
        - Убить их! - гаркнул я.
        Через минуту на вымощенной камнями улице лежали четырнадцать трупов, утыканных стрелами. Валлийцы раздели их и по моему приказу сложили поперек улицы перед кибиткой, чтобы трупы приводили в чувство других искателей наживы. Двоих отнесли в нижний конец улицы и там повесили вниз головой под балконами угловых домов. Больше на нашу улицу никто из крестоносцев не пытался проникнуть. Только несколько лиссабонцев спрятались у нас от обезумевших от крови рыцарей.
        Я вспомнил, как в двадцатом и двадцать первом веке романтичные дуры мечтали о настоящем рыцаре. Судьба часто откликалась на их просьбу. Вот тебе самый настоящий, раздевай и властвуй! Получив запрошенное, девицы вскоре обиженно заявляли, что рыцари перевелись. Радоваться бы дурам, что так случилось! Им доставались еще более-менее окультуренные экземпляры. Представляю, в какой ужас они пришли бы, если бы увидели рыцаря из двенадцатого века - грязную, вонючую, тупую, необразованную, грубую, безжалостную и алчную скотину. Он был результатом многовековой селекционной работы по выведению захватчика территорий. Основной его задачей было убивать, грабить и насиловать. Трудно требовать от танка, чтобы был чистым, не вонял, не разбивал дороги и не разрушал ненароком строения. В задачу танка входит не ублажение романтичных дур, а уничтожение всех, кто отказывается покориться ему, в том числе и этих самых дур, если недостаточно красивы, чтобы стать наложницами. Почему-то рыцарями стали считать тех, кто появился после эпохи рыцарства. Эти были уже образованными и галантными, но не рыцарями, а паркетными
джипами, у которых с танками имелась только одна общая черта - не боялись грязи.
        8
        Карим был младшим братом матери Латифы. Они переселились в Лиссабон, когда эмир передал замок другому наместнику. Обедневшую девушку с «приданным» никто брать в жены не захотел. Вот она и жила у дяди, воспитывая сына, рожденного от франка.
        - Я - не франк, - сообщил ей, когда ночью усталые и как бы расплавленные после занятий любовью мы лежали в постели в доме, который я решил взять себе. - Я - сакалиба.
        Так арабы называли славян.
        - Мой отец тоже был сакалиба. Его ребенком взяли плен, продали в рабство и вырастили воином. Он стал мамлюком, наместником эмира, - рассказала Латифа.
        Знает она, что это я убил ее отца? Наверное, догадывается. Ведь он пропал за день до того, как мы захватили замок.
        - Я верила, что ты меня найдешь, - искренне заявила она.
        А что ей оставалось делать?! Разве что выйти замуж за бедняка. Это после той роскоши, к которой привыкла?! Теперь ей надо всего лишь привыкнуть ко мне. Впрочем, как любовник я ей очень понравился. Да и она мне тоже. После родов Латифа стала чувственнее, горячее. В ней появился огонек, которого мне не хватало в Фион.
        Утром я приказал выкинуть в море трупы крестоносцев и валявшихся рядом с нашей улицей лиссабонцев. Погода стояла не жаркая, где-то градусов пятнадцать, но тела все равно скоро начнут разлагаться. Тоже самое посоветовал сделать и брабантцам, которых навестил. Марк теперь стал моим соседом. Он занял верхний дом на соседней улице.
        - Как ты думаешь, король отдаст мне этот дом? - спросил Марк.
        - Почему нет?! - произнес я. - Думаю, не только этот. Ты ему здорово помог.
        - У королей и сеньоров короткая память, - поделился он жизненным опытом.
        - Тебе виднее: ты теперь и сам сеньор! - пошутил я.
        - Да, повезло мне, - согласился рыцарь Марк. - Если бы служил у Вильгельма Ипрского, может быть, уже гнил бы в земле.
        - Поехали в португальскому королю, поговорим, - предложил я.
        Нас сопровождали пять рыцарей. Мы проехали к цитадели по улице, на которой валялись трупы мужчин, женщин, детей. Ворота цитадели были открыты, никто их не охранял. Двор весь завален раздетыми трупами мужчин. Скорее всего, это те маврские воины, которые собирались сдаться королю. Судя по ранам - перерубленным рукам, которыми они пытались закрываться, и рассеченным телам - мавры были без оружия и доспехов. Двери во всех зданиях нараспашку. Наверняка там не осталось живых людей и ничего мало-мальски ценного. Возле конюшни стоял привязанный серый жеребец. Услышав стук копыт наших лошадей, из конюшни вышел крестоносец с небольшой охапкой грязной соломы, дал ее коню, а сам настороженно уставился на нас.
        - Где король Афонсу, не знаешь? - спросил я.
        - Говорят, в лагере под городом, - ответил рыцарь.
        Мы поехали по улице вниз к восточным воротам. Эту улицу грабили первой. Ворота во все дворы вышиблены, внутри валяются трупы. Отовсюду воняло тухлой кровью. Скоро начнут разлагаться тела, и вонь станет непереносимой. Во дворе пятиэтажки какой-то шутник сложил горкой отрубленные головы. Венчала горку детская головка с закрытыми глазами, повернутая в сторону распахнутых ворот. Тел не было видно, наверное, остались в доме.
        Место, где раньше стояли крестоносцы, было словно выжжено. Казалось, что из их тел капал на землю невидимый яд, который выедал всё. Только высохшие экскременты остались. Португальские войска, за исключением тамплиеров, участия в грабеже города не принимали. Король Афонсу вывел их из города - и правильно сделал. Подозреваю, что в противном случае многих бы не досчитался. Крестоносцы дерутся лучше, нападают первыми и без предупреждения.
        Король Афонсу был в своем шатре. Он опять сидел за столом, но теперь компанию ему составляли только архиепископ Паю Мендиш и мажордом Эгеш Мониш. Они с грустными лицами пили вино. Король кивком головы поздоровался со мной и Марком и жестом пригласил за стол. Я по привычке сел рядом с архиепископом, а Марк - напротив меня. Слуга с лицом постаревшего ребенка сразу поставил перед нами бронзовые бокалы и начал наливать в них красное молодое вино.
        - Что там в городе? - спросил король Афонсу.
        - Как обычно: грабят и убивают всех подряд, в том числи и друг друга, - ответил я.
        - Они убили мосарабского епископа Лиссабона, - с горечью в голосе сообщил архиепископ Паю Мендиш. - Я обещал ему, что церковь и клир никто не тронет.
        - А чего вы от них ждали?! Я предупреждал вас, что на Святую Землю крестоносцев ведет не бог, а дьявол. За золотую монету они убьют родную мать, - произнес я.
        - И даже за серебряную, - поддержал меня Марк.
        - Этого не может быть! - яростно заявил архиепископ Паю.
        - Расскажи это убитому епископу, - предложил я.
        - Сейчас не время спорить, - вмешался король Афонсу. - Что нам делать дальше с крестоносцами?
        - Отправить их на Святую Землю, - предложил я. - Пусть там замаливают лиссабонские грехи.
        - Некоторые хотели остаться здесь, - сказал король, - а мне позарез нужны опытные воины. Хочу отбить у мавров Палмеллу, Синтру и Алмаду. Я послал сенешаля на переговоры с гарнизоном Синтры.
        - Их отобьем и без помощи крестоносцев, - заверил я.
        - Я тоже так думаю. В любом случае, больше ни в один город не впущу крестоносцев, - решил король и спросил меня: - Что ты предлагаешь?
        - Тем, кто хочет остаться, выдели дом в Лиссабоне и земельные наделы неподалеку. Только пусть они принесут тебе тесный оммаж, - посоветовал я. - Остальным дай еще день на грабеж, а потом предложи убираться на корабли. Свою долю с них не требуй, все равно не получишь, только раздразнишь их. В случае невыполнения твоего приказа, пригрози отобрать все награбленное.
        - Думаешь, они подчинятся? - спросил король Афонсу.
        - Конечно, особенно если предложишь им захватить и ограбить еще один город, - ответил ему. - Я слышал, Алкасер очень богатый и хорошо защищенный город. Пусть плывут и осаждают их.
        - Думаешь, они сумеют захватить Алкасер? - поинтересовался король.
        - Сумеют - хорошо, у тебя станет на один город больше. Не сумеют - тоже неплохо. За то время, что их здесь не будет, наведешь в Лиссабоне порядок, - ответил я.
        - Так и сделаем, - согласился король Афонсу, - если пообещаешь, что поможешь взять Синтру, Палмеллу и Алмаду.
        - Можешь не сомневаться, - заверил его. - В моих интересах, чтобы рядом с Лиссабоном не осталось ни одного крупного сарацинского поселения. Хочу остаться в этом городе, если подаришь мне дом, который я захватил.
        - Можешь не сомневаться, - улыбнувшись, повторил мои слова Афонсу. - Всем, кто захочет стать моими подданными, дам по дому и кое-что в придачу.
        - Вот это правильно! - воскликнул Марк, залпом выпил вино из бокала и протянул его слуге, чтобы тот опять наполнил.
        - Надо бы трупы убрать, пока какая-нибудь заразная болезнь не началась, - посоветовал я.
        - Как только уйдут крестоносцы, сразу уберем, - пообещал король Афонсу.
        - Убитыми завалены все улицы и дворы, - рассказал я. - Сколько жителей было в Лиссабоне?
        - Алькальд, который сдался мне в плен, говорил, что перед осадой было около десяти тысяч, - ответил король, - но сарацины - жуткие вруны, так что могло быть намного больше или меньше.
        - Интересно, сколько останется после осады?! - молвил я.
        Король Афонсу только смущенно гмыкнул в ответ. С одной стороны он был недоволен беспределом крестоносцев, а с другой - без их помощи не получил бы Лиссабон. К высотам власти только один путь - по трупам.
        9
        К вечеру город наполнила сладковатая вонь разлагающихся трупов. С океана дул ветер, но помогал не сильно. Я старался не выходить из дома. Занимался подсчетом награбленного. Взяли неплохо. В Англии ради такой добычи пришлось бы выгрести всё до последней тряпки из нескольких городов. Одни только арабские скакуны стоили целое состояние. Пока не делил добычу между своими солдатами, ждал, когда король наградит за взятие Лиссабона. Кому-то нужны будут дома в городе, земельные участки неподалеку и арендаторы на них, а кому-то нет. Посмотрим, что даст Афонсу, а потом всё вместе и поделим.
        Сразу после возвращение от короля Португалии послал десять валлийцев и два десятка брабантцев в Алкобасу за продуктами. Того, что мы привезли, хватит от силы на пару дней. Приходится ведь кормить и пленников. Отправил с ними в Алкобасу арабских скакунов. В городе их нечем кормить, в окрестностях тоже все съедено и истоптано. Своих коней под охраной небольшого отряда пасли вдали от города, на берегу реки Тежу.
        Латифа познакомила меня с моим сыном. Он был похож на моего старшего от Алены. Когда увидел его, словно бы вернулся в Херсон. Мать назвала его Али, а я решил крестить и дать португальское имя Алехандру. Латифа не возражала и сама креститься.
        - Твой бог сильнее, - объяснила она, почему готова поменять религию.
        - Если бог есть, то один на всех, - сказал ей, - и без разницы, на каком языке и каким способом будешь ему поклоняться.
        После этого поговорил с ее дядей Каримом. Он поверил, что его не убьют, расслабился, стал не таким заносчивым. Даже выпил со мной вина, которое я нашел в погребе главного городского сборщика налогов и, как заверяли бывшие его, а теперь мои слуги, ревностного мусульманина.
        - Если хочешь остаться в Лиссабоне, я попрошу у короля, чтобы вернул тебе твой дом. Только придется сменить религию. Мне без разницы, какому богу ты молишься и молишься ли вообще, но новые власти не позволят мусульманину жить здесь, - сказал ему. - Если не хочешь, проведу тебя, твою семью и слуг на противоположный берег Тежу. Поедешь к отцу в Бадахос.
        - Отец умер в прошлом году, - сообщил Карим.
        - Извини, не знал! - произнес я.
        - Мне некуда ехать. Этот дом - все, что у меня осталось, - признался он. - Остальное получили мои старшие братья.
        - Я тоже был воспитан в другой религии, но теперь говорю, что католик. Большего от меня никто ничего не требует. - рассказал ему и добавил аргумент, высказанный Латифой: - Бог франков сильнее. Он еще много веков будет побеждать бога мусульман.
        - Ты хочешь, чтобы я принял твою религию? - задал Карим вопрос.
        - Я же сказал, что мне все равно, - ответил ему. - Но если станешь христианином, сможешь пользоваться всеми преимуществами, которые дает эта религия, станешь чиновником или военным. Латифа сказала, что ты учился в Севилье. Королю Афонсу нужны образованные люди.
        - Я хочу быть военным, - сказал Карим.
        - Если станешь христианином, порекомендую тебя королю, - пообещал я. - Ему нужны рыцари.
        - Хорошо, я крещусь, - согласился он и задал вопрос, который, видимо, давно его мучил: - Почему ты тогда, на галере, не убил меня?
        - Не знаю, - ответил я. Не поверит ведь, что я не жестокий человек, не убиваю всех, кого могу, в отличие от других рыцарей. Поэтому сказал по-арабски: - Так было написано.
        Имел в виду, что так написано в «Книге судеб». Арабы верят, что при рождении человека ангел - или кто у мусульман за писаря при боге? - пишет в эту книгу судьбу, которую никто не в силах изменить. У них тут хватает своих Ванг и Нострадамусов.
        Карима мое объяснение устроило. Заодно оно оправдывало его проигрыш мне. Видимо, проигрыш тоже был написан.
        - Мне бы хотелось поучиться у тебя биться на саблях, - попросил он напоследок. - В Севилье никто не владел саблей лучше меня.
        - Почему нет?! - сказал я, и мы пошли во двор тренироваться.
        На четвертый день крестоносцы начали покидать город. Первыми ушли те, кто решил все-таки добраться до Святой Земли и там грабануть какой-нибудь город. Уплыла примерно половина крестоносцев.
        В тот же день сдались Синтра и Палмелла. Мавры побоялись судьбы лиссабонцев, предпочли сдаться королю Португалии. Через два дня сдалась Алмада, и оставшиеся крестоносцы, которые горели желанием поучаствовать в ее захвате и разграблении, начали грузиться на корабли, чтобы отплыть на захват Алкасера. Теперь все побережье бухты Мар-да-Палья принадлежало португальскому королю.
        Когда мы через день встретились с ним, Афонсу сказал шутливо:
        - Стоит тебе пообещать, что примешь участие в захвате города, как он сдается! Может, пообещаешь мне захватить Алкасер?
        - Пусть крестоносцы сначала попробуют, - ответил я и представил ему Карима, который крестился за день до этого.
        Главную мечеть города превратили в главный собор. Епископом Лиссабона был назначен англичанин Гилберт Гастингский. Я попросил его оказать мне небольшую услугу - крестить несколько моих новых родственников и их слуг. Епископ не смог отказать. Ему так понравилось начать служение на новом месте с обращения мусульман в истинную веру! Гилберт Гастингский пришел в дом Керима и крестил там всех, кто пожелал, включая самого хозяина дома, его жен, детей, сестру, племянницу и ее сына, который получил имя Алехандру. Крестным отцом малыша стал рыцарь Марк.
        - Карим - дядя моей португальской жены. Если помнишь, мы обменяли Карима и его отца на сенешаля Родригу де Коста, - рассказал я. - Карим принял христианство. Он отважный рыцарь и хочет служить тебе.
        Король Афонсу спокойно относился к многоженству. Он сам был еще тем ходоком. Рассказывают, что король как-то приехал в Уньяну в гости к одному из своих графов Гонсалу де Соуза. Пока хозяин хлопотал по поводу обеда, Афонсу, как изящно выразился рассказчик, сделал жену графа донной и так увлекся, что был застукан на горячем.
        - Вставайте, сеньор, трапеза уже готова. - спокойно сказал граф Гонсалу, а потом пустил жену сквозь строй своих солдат и слуг, обрил под ноль и, посадив голую на лошадь задом наперед, отправил к родителям.
        Также спокойно относился он и к людям другой национальности. Ему чаще приходилось сражаться именно со своими, каталонцами, леонцами. Так что любой, кто соглашался воевать за него, становился португальцем. Окинув Карима внимательным взглядом, король Афонсу сказал:
        - Я рад каждому рыцарю, который хочет стать моим вассалом!
        - У него был дом в Лиссабоне и земли рядом с городом, - рассказал я. - Если их вернут, Карим готов принести тесный оммаж.
        - Ему уже всё возвращено! - ни мгновения не колеблясь, произнес король Афонсу.
        Королевский чиновник уточнил, где стоит дом Карима и какие земли ему раньше принадлежали, записал сведения в акт дарения. После этого мой новый родственник встал на левое колено и произнес текст оммажа на плохом варианте португальского, который состоял из вульгарной латыни с примесью арабских слов. Как ни странно, король Афонсу понимал Карима лучше, чем меня. Потом новоиспеченный христианин поклялся на Библии служить королю Португалии верой и правдой и получил взамен пергамент с перечислением возвращенного ему имущества.
        Следом я получил еще несколько дарственных на дома в Лиссабоне. По одной мне теперь принадлежали дом бывшего главного налоговика, два дома, расположенные ниже, и несколько земельных участков рядом с каримовскими. По другим три дома, которые располагались еще ниже, становились собственностью Нудда, Риса и Ллейшона. Кавалейру-валлийцы становились собственниками домов поскромнее, расположенных на нашей и соседних улицах. Приплывшие со мной валлийские лучники получали в награду квартиры в двух трехэтажных и двух пятиэтажных домах. Им эти квартиры были не нужны, поэтому я купил все четыре дома по дешевке, чтобы сдавать в аренду. Правда, арендаторов пока не было и в помине. Но я-то знаю, что Лиссабон будет столицей Португалии. А во всех столицах во все времена напряженка с жильем.
        Солдаты и оставшиеся в живых жители Лиссабона начали очищать город от трупов. Убитых было так много, что могилы копали только для близких родственников. Остальные трупы бросали в океан, который с удовольствием переработает любую органику. У рыб и крабов начался многодневный пир. В двадцатом веке в Советском Союзе были рыбные дни. В Средние века у рыб выпадают человеческие. Занялись очисткой города поздно, поэтому появилось несколько заболевших чумой. В последнее время похолодало, что замедлило распространение болезни, но я решил не рисковать. Мы разделили добычу и пленных. Я набрал арендаторов на мои новые земельные участки и дал им подъемные. Назначив евнуха Самира управляющим моими лиссабонскими домами, оставил ему в помощь десяток лучников, которые запали на доставшихся им девиц и заговорили о том, что неплохо бы поселиться в Португалии. Снабдив оставшихся привезенными из Алкобаса продуктами, сам вместе с Латифой, Алехандру, несколькими слугами и остальными валлийцами отправился в Сантарен. Военных действий пока не предвиделось, так что можно было спокойно отдохнуть.
        10
        Я собирался провести в Сантарене пару недель, собрать оброк, порешать вопросы, которые накапливались в неимоверном количестве к каждому моему приезду, но пошли затяжные дожди. Нудд, которого очень обрадовало получение дома в Лиссабоне, предлагал сделать налет на левый берег реки Тежу. Пока обдумывали, куда направиться, река разлилась. В итоге почти два месяца я просидел в своем сантаренском доме.
        В январе покинул Сантарен, оставив в нем служить в гарнизоне еще десяток валлийских лучников, которым приглянулись доставшиеся при разделе добычи мусульманки. Видимо, девчонки оказались с огоньком. Валлийцы не продали мусульманок перекупщикам-иудеям, как поступили многие их товарищи, а потащили за собой в Сантарен, где и решили остаться. Я не возражал. Переведу в Сантарен и тех, кто остался в Лиссабоне. Будет кому защищать город, если нападут мусульмане. До нас дошло известие, что эмиры и халифы Пиренейского полуострова позвали на помощь альмохадов - мусульман с Северной Африки, в большинстве своем берберов. Помощники оказались напористыми и религиозными. Они брали один город за другим и всех неверных изводили под корень. Так что с юга на север, в христианские государства, потянулись мосарабы, иудеи, цыгане. Следом за ними должны прийти и альмохады. Поэтому я приказал подремонтировать летом крепостные стены и башни, углубить и расширить ров и нанять надежных солдат в гарнизон. Вот только где их достать?! Кавалейру служить пехотинцами больше не хотели, а остальные были или ненадежными, или плохими
солдатами.
        В Алкобасе остановились на неделю. Здесь тоже накопилось немало проблем, большую часть которых создали монахи-цистерцианцы. Король Афонсу выделил им возле Алкобаса земли для строительства и содержания монастыря. Цистерцианцы предпочитали пахать землю и сажать сады и виноградники, работать руками, а не головой, как бенедиктинцы. Они почему-то решили, что все население городка, даже мусульмане, должны принять участие в строительстве монастыря, причем работать даром. Рис, легко подверженный всякому дурному влиянию, встал на сторону монахов и начал напрягать жителей. Я объяснил ему, что наша с ним выгода заключается в поддержании горожан, которые платят нам оброк и налоги, а не монахов, которые ни с кем не делятся. В тоже время я не хотел напрягать отношения и с цистерцианцами. Если воюющие - самая сильная часть людей, работающие - самая многочисленная, то молящиеся - самая вонючая. Могут сделать так, что нечем будет дышать любому, включая короля. Поэтому оплатил работу на строительстве монастыря трех сотен человек в течение трех месяцев, предупредив монахов, что с началом посевной строители уйдут. К
тому времени они должны закончить основное жилое помещение монастыря. Монахи, заставляя горожан работать на себя, основной упор делали на то, что им негде жить, ночуют в землянке.
        - Мы и сами займемся севом, - сказал мне аббат - пожилой мужчина с грубым крестьянским лицом и широкими, мозолистыми, рабочими руками. - После сбора урожая возобновим строительство.
        - В октябре или ноябре я приеду сюда и найму вам строителей, - пообещал ему. - Горожан не беспокойте.
        - Хорошо, сеньор граф. Бог не забудет твою помощь, а мы будем за тебя молиться, - пообещал в ответ аббат.
        Возле замка Мондегу монастыри не строились, поэтому и проблем было меньше. Они были связаны с неумением Ллейшона руководить людьми. Я пришел к выводу, что надо привезти из Англии трех опытных рыцарей, толковых командиров, и назначить их кастелянами Мондегу, Алкобаса и Сантарена. Братья пусть перебираются в Лиссабон и обживают свое новое жилье.
        Я опасался, что возникнет конфликт между Латифой и Фатимой. Ничего подобного. Мусульманские женщины не представляют себе, что это такое - быть единственной женщиной богатого мужчины. Только у бедняка одна жена, которая вертится целый день, как белка в колесе, делая все сама. У богатого обязанности распределены между несколькими женами: одна присматривает за слугами, готовящими еду, другая - за убирающими дом, двор и сад, третья - за присматривающими за детьми. И вдвоем им веселее, есть с кем потрепаться. Женщина произносит в день в три раза больше слов, чем мужчина. Кому-то ведь их надо высказать. Я долго слушать не буду.
        Алехандру замок понравился. Раньше в его распоряжение была только женская половина Каримовского дома и сад. Теперь он мог мотаться по трем этажам, двору, башням и стенам. Его сопровождали сразу две служанки, потому что одна не справлялась. Латифа в это время готовилась стать матерью во второй раз. Из-за нее у меня временно иссяк боевой дух. Абсолютно пропало желание идти в поход, захватывать добычу. Намного интереснее было проводить время с Латифой. Она была образованнее Фион, умела читать, писать и считать. Знала стихи на арабском. Впрочем, не самые лучшие. Поэты двадцать первого века назвали бы то, что ей нравится, соплями в сахаре.
        Только в конце марта, когда живот Латифы достиг внушительных размеров, я принял решение плыть в Англию. К тому времени по моему заказу изготовили спасательный жилет. Он был сделан из серовато-белой прочной, грубой ткани и прямоугольных кусков пробкового дуба: по девять спереди и сзади и по два по бокам. Ткань между ними была прошита, чтобы не смещались. Я испытал жилет в реке, где плавучесть хуже, чем в морской воде. Жилет без проблем держал меня в кольчуге и с саблей и кинжалом. Сделал в нем потайной карман, куда спрятал по десять золотых и серебряных монет. Еще десяток золотых у меня всегда в потайном кармане ремня. Буду надевать жилет во время шторма. Вдруг опять окажусь на новом месте?! По крайней мере, со мной там окажутся стартовый капитал и оружие.
        Шхуна была подготовлена к рейсу - проконопачена и просмолена. Погрузил на нее припасы, воду и обеих своих португальских жен с детьми и их слуг, чтобы отвезти в Лиссабон. Им очень понравилось плавание. Латифа и Фатима впервые путешествовали по морю. Погода была хорошая: ветер западный, балла три, волна не выше метра. Переход занял неполный световой день. Когда шли по бухте Мар-да-Палья, в воздух поднялись большие стаи птиц. Они кружились над шхуной, громко крича. Берега бухты во многих местах болотисты, и там обитают полчища птиц, в том числе и перелетных.
        У причалов под стенами Лиссабона стояли две галеры, явно маврские, которые привезли бычков, небольшое одномачтовое судно с латинским парусом, с которого выгружали зерно, и несколько рыболовецких баркасов и лодок. На причалах было много народа. Одни выгружали, другие продавали, третьи покупали. За неполные пять месяцев жизнь в городе возобновилась почти в прежнем объеме. Такое впечатление, что не было никакой осады и резни. Король Афонсу выдал Лиссабону форал, в котором давались широкие права горожанам, особенно франкам и переселенцам с северных земель королевства. Мои дома были заполнены новыми жильцами-арендаторами. Особым спросом пользовалось дешевое жилье в трех - и пятиэтажках и дорогое - дома в первом и втором ярусах от цитадели. Зато дома среднего ценового диапазона стояли пустыми. Мои валлийские родственники не скоро получат доход со своих лиссабонских владений. Большую часть арендаторов составляли иудеи, мосарабы, мориски, бежавшие с юга Пиренейского полуострова от альмохадов. Крестоносцы перебили почти всех иудеев и мусульман, которые были в Лиссабоне, но это не остановило вновь
прибывших.
        Я поселил обеих жен в своем доме. Евнуху Самиру было поручено продолжать заниматься сдачей в наем моих домов, а Карима попросил присматривать за моими арендаторами, чтобы их ненароком не обидел какой-нибудь несостоявшийся крестоносец. Земли возле Лиссабона мне дали как раз рядом с его владениями. Десятерых лучников, которых оставлял охранять свои дома, отправил служить в Сантарен. В Лиссабоне городскую стражу набирали только из португальских католиков, выходцев с северных районов.
        Король Афонсу ушел в Коимбру. Мои высказывания, что Лиссабон больше подходит на роль столицы, не были приняты к сведению. Король Португалии здраво рассуждал, что столица государства не должна находиться так близко к границе. Он ведь, в отличие от меня, не знал будущее своей страны. Крестоносцы, пытавшиеся взять штурмом Алкасер, остались с носом. Большая часть их отправилась на кораблях в Святую Землю, а остальные вернулись в Лиссабон. Они уже промотали награбленное, поэтому кто-то пошел в тамплиеры, а кто-то в новый военный орден, который создали для освобождения Эворы - богатого города, расположенного южнее, примерно на одной широте с Алкасером, но дальше от моря. Орден назывался «Братство Девы Марии из Эворы». Пока они обитали в замке неподалеку от Коимбры, выполняя роль обычного гарнизона. Вернулись и несколько брабантцев из моего отряда. Им было мало лиссабонской добычи. На свое счастье, они не продали дома в Лиссабоне, так что имели, где поселиться и на что жить. Пришел с ними и Симон. Он теперь был под командованием Марка. Мне такой бестолковый рыцарь ни к чему.
        - Твой дед просил привезти тебя весной в Нормандию, - напомнил я Симону. - Хочет женить тебя на дочери рыцаря.
        - У меня уже есть женщина, - признался Симон.
        - С двумя тебе будет интереснее, - сказал ему с серьезным видом.
        Симон знал, что у меня в Лиссабоне две жены.
        - Правда, интереснее? - с неподдельным интересом спросил он.
        - Ты даже не догадываешься, насколько, - ответил я.
        У меня обе жены выросли в традиции многоженства, не представляли, что может быть как-то иначе, а норманнская женщина воспитана быть единственной и полновластной хозяйкой в доме. Заранее смеюсь, предположив, какие баталии будут между нею и мусульманской наложницей. Уверен, что Симон проведет оставшуюся часть жизни в походах, чтобы как можно реже быть дома и разнимать жен.
        11
        Я надеялся по пути в Нормандию захватить богатого купчишку, следующего со Средиземного моря с полным трюмом восточных товаров. Увы, никто нам не попался, а времени на патрулирование, поджидание добычи, не было. Я думал, что меня ждут важные дела в Англии. Оказалось, что и там все изменилось к худшему.
        - Осенью Роберт, граф Глостерский, простудился в походе и умер, - сообщил Фулберт. - Наш принц (так он называл маркиза Генриха) проиграл королю Стефану два сражения, при Криклейде и Буртоне. После смерти Роберта Глостерского он остался без денег, рыцари начали разбегаться - вот и проиграл!
        Послушать некоторых, получается, что выигрывает всегда тот, кто богаче. На самом деле все намного запутаннее, а потому интереснее.
        - Генрих еще в Англии? - спросил я.
        - Нет, осенью вернулся в Нормандию, - ответил Фулберт. - Король Стефан оплатил ему дорогу.
        Видимо, короля Стефана достала уже эта война.
        - Зимой приплыла в Руан и императрица Мод, - продолжил Фулберт.
        Значит, гражданскую войну можно считать законченной. Я оказался не на той стороне, но, вроде бы, зла на меня не держат. Королю Стефану служить пока не должен, потому что заплатил щитовые деньги, отдав пленных рыцарей. Буду отбывать вассальную повинность графу Честерскому, лорду Болингброку и Вильяму Фиц-Роберту, старшему сыну и наследнику Роберта Глостерского. Самое интересное, что Вильям Глостерский женат на дочери Роберта де Бомона, а его сестра замужем за Ранульфом де Жерноном. Какой-то странный у них линьяж получился. Вместо того, чтобы поддерживать друг друга, воюют со своими родственниками. В итоге я, служа графу Честерскому, буду нападать на графа Лестерского, а потом, служа графу Глостерскому, буду защищать Лестерского против Честерского. Не нравился мне такой расклад.
        В замке Беркет все было по-прежнему, если не считать увеличения количества детей. А почему им не рождаться?! Все предыдущие годы были урожайными, никто не нападал и не грабил, наоборот, сами обчищали вражеские деревни и тащили все в свои. Беркенхед превращается в город. Я намекнул старосте, что пора им скинуться и построить новые стены, каменные, которыми обнести все слободы и часть пока не занятой земли, чтобы было, где строиться новоселам. Староста сразу попросил у меня денег на стены.
        - Они нужны не мне, а вам. Я себе построил замок, потратив на него больше денег, чем потребуется на стены, - сказал ему. - Если вам не дорого ваше имущество, живите, как жили. Только я бы ваш город взял за день.
        - Я слышал, ты и покрупнее города брал за день, никакие стены им не помогали, - попытался подлизаться староста.
        Я вспомнил, что лавку старосты, торговавшего пряностями, в прошлом году ограбили, и сказал:
        - Я слышал, что и хорошо запертые лавки иногда грабят, но на запорах все равно никто не экономит.
        Староста скривился так, будто у него заболели сразу все зубы.
        - Да, надо стены каменные возводить, - согласился он.
        Я объехал свои замерсийские владения, собрал оброк и в начале мая отправился служить графу Честерскому. Он и на этот раз предложил мне привести как можно больше солдат. Что я и сделал, собрав под свое знамя не только рыцарей, но и валлийских сержантов и лучников, желающих подзаработать, рискуя жизнью. Таковыми оказались почти все, кто достиг пятнадцатилетнего возраста. Более молодых я запретил брать, но, глядя на юные лица завербованных, догадывался, что многие не дотягивают до призывного возраста. Трудно поверить, что через несколько веков их потомки будут всячески уклоняться от службы в армии. Со мной отправились в поход около четырех с половиной сотен рыцарей, сержантов, лучников, оруженосцев и слуг.
        Ранульф де Жернон теперь постоянно жил в Честере. Здесь он был далеко от короля Стефана. В камине горели сосновые дрова, наполняя холл замка приятным ароматом. Граф Честерский казался усталым, потерявшим даже жажду наживы, которая, как мне казалось, была единственным доступным ему чувством. Может быть, выглядел он таким потому, что рядом не было воинственного единоутробного брата Вильгельма де Румара. Лорд Болингброк, наслушавшись моих рассказов о Португалии и вопреки предупреждению не ездить на Восток, в конце лета отправился в Крестовый поход. Король Стефан разрешил его отряду проследовать через Лондон в Дувр, откуда переправились на материк и по суше поскакали на Святую Землю. Лорд Вильгельм не любил путешествовать морем.
        - Не пора ли помириться с королем? - поинтересовался я.
        - Ты когда-нибудь сидел в темнице? - спросил граф Честерский и посмотрел мне в глаза, словно заподозрил, что я готовлю измену, и хотел разглядеть ее.
        - Две недели, - ответил я.
        Однажды меня и старшего механика посадили в турецкую тюрьму, пытаясь пришить нашему судну слив в море нефтесодержащих продуктов. Тюрьмы у них получше российских. Первую неделю мы сидели в карантинной камере высотой метра четыре и просторной, с хорошей вентиляцией и сортиром, в котором вместо туалетной бумаги был шланг с водой. Подмываться строго левой рукой, которой нельзя ничего передавать другому человеку. Шконки двухъярусные. Посреди камеры печка типа буржуйки и две корзины дров на день. На ней можно было готовить, но обычно кипятили чай. Продукты и курево продавались легально. Судовой агент, который присутствовал при аресте, предупредил меня об этом, поэтому я взял с собой всю судовую кассу - пять тысяч долларов. Потом списал их на представительские расходы. Судовладелец поскулил, но согласился. Сидело нас в камере человек пятьдесят. Утром и вечером, при пересменке караула, нас выстраивали и пересчитывали. Никаких шмонов, ночных проверок и прочих российских увеселений. Народ разный, в большинстве своем нервный, но беспредела практически не было. Попытались опустить пацана лет восемнадцати. Он
вскрыл себе вены. В итоге его и несостоявшегося насильника развели по разным камерам. На меня, увидев доллары, наехал баклан - так называют осужденных за драку - молодой пацан весом килограмм на сто двадцать. Когда он схватил меня за шкирку, я отработанным с детства приемом заломил ему руку, нагнул к полу и накостылял ногой по большой круглой морде. За меня сразу подписались два турка, братья. Младший расстрелял из помпового ружья пятерых, а старший помогал замести следы. Старший работал матросом на судах под разными флагами. Для него капитан - второй после бога, поэтому и подписался за меня.
        Затем нас разбросали по камерам согласно тяжести обвинения. Меня и старшего механика почему-то засунули к убийцам. Наверное, за попытку убить морскую фауну и флору. Там сидело сорок человек, разбитых на пять восьмерок. В каждой группе два-три человека моложе двадцати шести лет убирают, накрывают стол и т. д. Здесь во время проверок даже не заставляли строиться. Пересчитают лежащих в койках и уйдут. У камеры свой прогулочный дворик, который открывали утром и закрывали вечером, и своя кухня с газовой плитой, на которой можешь готовить, что хочешь. Я научил турок делать чифир, чему меня когда-то научил дядька по матери, оттянувший два срока: за убийство тестя и избиение жены. Семейка у него была дружная. Некоторым туркам чифир понравился. Познакомился там со студентом, поскольку он сносно говорил по-английски и учил меня турецкому. Отсидка не мешала ему учиться заочно. Студент зарезал на стадионе англичанина, который после проигрыша его футбольной команды начал топтать турецкий флаг. Кстати, в каждой камере на стене висел государственный флаг. Относились к нему, как к святыне. Турецкий уголовный мир,
в отличие от российского, не противопоставлял себя государству. В то время я работал на крученного греческого судовладельца. За две недели грек убедил следователя, что это не мы нагадили. Судя по улыбке, с которой турок отпускал нас, получил он немало.
        - Что ты сделал с человеком, который тебя там держал? - задал вопрос Ранульф де Жернон.
        - А что я мог сделать византийскому императору?! Меня даже не допустили к нему, - ответил я, почти не соврав, потому что сидел в Стамбуле, который раньше был византийским Константинополем. - Зато тот, из-за кого меня посадили в темницу, заплатил своей кровью.
        Крови, правда, было маловато. Я всего лишь свернул нос старшему механику, чтобы на всю жизнь запомнил, что нефтесодержащие продукты нельзя сливать в море. Их надо сдавать в порту, заплатив за это, даже если судовладелец требует экономить на всем и обещает премию.
        - Пока Стефан не вернет мне Линкольн и другие земли, я буду с ним воевать, - упрямо повторил граф Ранульф.
        Значит, жажда наживы не притупилась.
        - Я бы хотел вновь захватить Линкольн, - высказал он пожелание и посмотрел на меня по-другому, с надеждой.
        - Король Стефан будет в Линкольне через два-три дня, после того, как мы осадим город. Даже если успеем захватить Линкольн, что невероятно трудно, удержать не сможем, - уверенно произнес я. - Жители нас не поддержат, а сами мы не справимся.
        - Кругом одни предатели! - раздраженно бросил граф Честерский.
        Чья бы корова мычала…
        - Я бы сжег этот город! - зло бросил он.
        - Не успеем отступить. Нам наверняка Роберт де Бомон перекроет обратный путь. Окажемся между двух огней, - предупредил я.
        - Чертов Горбун! - ругнулся Ранульф де Жернон. - Напади на его владения и уничтожь все, что сумеешь!
        Я впервые видел его таким эмоциональным. Видимо, дела у него совсем плохи.
        - Граф Лестерский не держал тебя в темнице, - начал я. - Насколько знаю, король Стефан и его не жалует, потому что Роберт де Бомон взял под опеку владения брата Галерана в Вустершире, не дает наказать его за переход на сторону императрицы Мод. Не пора ли вам объединиться? Враг моего врага - мой друг. Вдвоем вы будете контролировать почти весь север Англии.
        Граф Ранульф собирался было высказать, что он думает о Роберте Ле-Боссю (Горбуне), но сдержал себя и повторил мои слова:
        - Враг моего врага - мой друг.
        Я заметил, что на людей производит сильное впечатление красивый слоган, даже если он неверен. Почему-то существует убежденность, что красота всегда права. Кстати, еще один лживый слоган.
        - Могу поговорить с ним, убедить в необходимости союза, - предложил я. - Это будет как бы моя личная инициатива.
        - Лучше послать епископа Честерского, - сказал граф Ранульф. - Его не тронут.
        - Епископ не сумеет убедить, - возразил я. - Уверен, что у меня лучше получится.
        - Хорошо, поговори с Горбуном, узнай, что он думает по поводу такого союза, - согласился Ранульф де Жернон.
        - Тогда отпущу большую часть своего отряда и поеду к нему, - предложил я, чтобы не вводить графа Честерского в лишние расходы.
        - Нет, отправляйся со всем своим отрядом. Это сделает его сговорчивее, - настоял граф Ранульф. - Если Роберт де Бомон откажется от переговоров, нападай на его деревни, грабь и жги. Вся добыча твоя.
        Я пришел к выводу, что в таком случае выиграю при любом развитии событий. Можно особо не напрягаться во время переговоров. Получится - хорошо, нет - утешимся добычей.
        Утром я со своим отрядом отправился к границе Лестершира. Вперед были высланы три отряда разведчиков с приказом ни на кого не нападать. Остальные не спеша ехали или шли по размокшим от дождя лесным дорогам. Не самое лучшее занятие, но где еще молодой парень с длинным луком получит два-три пенса в день за прогулку на свежем воздухе?!
        Остановились неподалеку от деревни Эшби, которую некоторые валлийцы помнили по одному из предыдущих походов. На этот раз гарнизон в ней был маленький. Кастелян с перепуга начал излишне хорохориться, угрожая положить в случае штурма половину моего отряда. Я предложил ему повторить свои слова после того, как замок будет захвачен. Кастелян сразу смолк.
        - Отправь человека к графу Лестерскому. Мне надо с ним поговорить, - сказал кастеляну.
        - У меня нет лишних людей, - отказался он.
        - Один человек тебя не спасет, - заверил я. - А если я договорюсь с графом, штурма точно не будет.
        Кастелян подумал немного и послал всадника в Лестер. Этот гонец был вторым. Первый ускакал к графу полдня назад с сообщением, что я с большим отрядом иду к Эшби, и просьбой о помощи. Роберт до Бомон сразу начал собирать своих рыцарей. Второй гонец удивил и насторожил графа Лестерского. Он решил, что я придумал какую-то хитрую ловушку, только не мог понять, какую именно? В итоге задержался на полдня дольше, пока разведка не донесла ему, что я стою лагерем неподалеку от Эшби, деревни не граблю и замок не осаждаю.
        Горбун привел с собой почти семь сотен воинов. Они расположились в долине по другую сторону замка. Встреча состоялась посередине между нашими отрядами. Я с четырьмя рыцарями подъехал с одной стороны, Роберт де Бомон, граф Лестерский, тоже с четырьмя рыцарями, - с другой. Потом рыцари остановились, а мы с графом съехались для разговора. Роберт де Бомон сидел на белом иноходце, довольно красивом. Одет в темно-красный плащ поверх покрытой черным лаком кольчуги двойного плетения. Левое плечо выше правого. На голове маленький шлем, похожий на половинку яйца. Благодаря шлему, его вытянутое, выбритое, костистое лицо казалось еще длиннее. Мне почему-то сразу вспомнился Кощей Бессмертный. Разве что умные темно-голубые глаза смягчали уродство. Говорят, у него очень красивая жена, дочь младшего сына одного из графов, не принесшая Роберту де Бомону почти никакого приданного. То есть, с его стороны брак был не по расчету. Согласно моей теории семейных пар, внутренне Горбун очень красив. Обычно люди с физическим недостатком вырастают или очень добрыми, или очень злыми. Окружающие не позволяют им остаться
посередине. Я понял, что граф Лестерский очень добрый человек, с поправкой, конечно, на дикие нравы этой эпохи. И старательно скрывает это, потому что доброта воспринимается обществом воинов, как слабость. Только в отношении к лошадям граф Роберт мог быть самим собой. Он с восхищением и долго рассматривал моего арабского жеребца, того самого, вороного со «звездочкой» в виде креста.
        - Какой чудесный конь! - вместо приветствия воскликнул Роберт де Бомон.
        Наверное, лошади помогают ему чувствовать себя нормальным человеком. Когда граф Роберт сидит на коне, не так заметно, что он горбат.
        - Подарю его тебе, когда закончим переговоры, - сказал я.
        Граф Лестерский посмотрел на меня подозрительно. Про бесплатный сыр в мышеловке англичане еще не придумали поговорку, потому что пока нет мышеловок, но Роберт де Бомон явно знал, для чего существуют приманки.
        - Не зависимо от исхода переговоров, - добавил я.
        - Почему? В чем твоя выгода? - пытался он понять мотив, которым я руководствуюсь.
        - Я - морской лорд. Мое сердце заставляют учащенно биться паруса, наполненные ветром. К лошадям я равнодушен. Этот жеребец покрыл несколько моих племенных кобыл, больше он мне не нужен. Разве что для хвастовства, но я не наделен этим ценным достоинством. Я редко езжу на этом жеребце, а он достоин лучшей судьбы. У тебя ему будет лучше, - объяснил я.
        - Мне говорили, что ты странный человек… - начал он и остановился, не договорив.
        - …но ты предполагал, что эти странности другого плана? - закончил я.
        - Да, - подтвердил он. - Сказать честно, я ожидал худшего, - объяснил он и добавил с усмешкой: - Или всё впереди?!
        - Если не договоримся, разобью твой отряд и пограблю твои деревни, - ответил я. - Но этого ты, как раз, ожидал.
        - И о чем мы с тобой должны договориться? - спросил Роберт де Бомон.
        - Не со мной. С графом Честерским. Пора вам помириться, - ответил я.
        - На каких условиях он предлагает перемирие? - поинтересовался граф Лестерский.
        - Он ничего не предлагает. Это я подталкиваю вас к переговорам. Пусть каждый изложит, чего он хочет от другого и чего не хочет. Уверен, что половина пунктов совпадет, особенно во второй части. Отталкиваясь от нее, согласуйте остальные. Вы оба неглупые люди, вам обоим нужен мир - вот и действуйте, - сказал я.
        - Какая тебе от этого выгода? - задал он самый трудный для меня вопрос.
        Как ему объяснить вред междоусобиц для Англии, если он считает себя норманном, а не англичанином?!
        - Каждая война должна иметь конечную цель, - ответил я. - А какая цель у вас? Уничтожить другого? Но силы примерно равны, так что воевать будете, пока король Стефан не перебьет вас поодиночке. Тогда он доберется и до моих земель. К тому же, мне надоело грабить ваши нищие деревни. Предпочел бы платить здесь щитовые деньги и воевать с маврами в Португалии. Там добычи намного больше.
        - Эта война надоела уже всем, - согласился граф Лестерский. - Теперь, когда императрица Мод убралась в Нормандию, есть смысл заключить мир. Передай Ранульфу, что я готов к переговорам. А сейчас приглашаю тебя и твоих рыцарей в замок на пир.
        - Отдам распоряжения своему отряду и приеду в замок, - пообещал я.
        Командовать отрядом оставил Умфру. Приказал ему удвоить ночью караулы и быть настороже, а если меня захватят в плен, действовать проверенными методами, не теряя зря людей.
        В замок со мной поехали замерсийские рыцари и Джон. Кастелян приободрился, перестал бояться меня, а потому и вел себя адекватнее. Донжон мне напомнил тот, что в моем нормандском замке, ранее принадлежавшем Роберту де Бомону. И сквозняки были такие же. Нашлось только одно место в дальнем от входа углу, где почти не дуло. Там мы с графом Лестерским и ждали, когда приготовят трапезу. Он сидел в плаще, который скрывал горб.
        - Мне говорили, что ты хорошо играешь в шахматы, - сказал граф Роберт и предложил: - Сразимся?
        - Не возражаю, - согласился я, уточнив: - Это не я играю хорошо, а плохо играют мои противники.
        Роберт де Бомон возил с собой довольно оригинальные шахматы: белые фигурки были из слоновой кости, а красные - из янтаря. Играл он осторожно, но думал не так долго, как Ранульф де Жернон. Первую партию выиграл я и довольно легко. Во второй предложил ничью, хотя можно было бы побиться за победу. Третью, с большим трудом, выиграл граф Лестерский. Я ему не поддавался, просто «зевнул» пару фигур, потому что погрузился в воспоминания о прошлом будущем. Янтарь напомнил мне Калининград, где я стоял месяца три на ремонте и ездил с одной интересной местной дамой на выходные на берег моря. Она любила бродить босиком по песчаному берегу и искать янтарь. Я до сих пор помню отпечатки ее маленьких узких ног на влажном песке.
        Когда стало понятно, что проигрываю партию, сказал:
        - Герцог Жоффруа дал мне часть земель, отобранных у тебя, десять маноров и замок - копию этого.
        - Я знаю, - произнес граф Роберт, делая ход.
        Следующим ходом он собирался объявить мне шах, а потом мат. И попал в ловушку. Я сделал ответный ход, который разрушал всю его комбинацию, затем забрал его коня. От поражения это меня не спасло, но дало возможность поиграть еще минут пять.
        - Я готов обменять эти земли на английские где-нибудь неподалеку от моих здешних владений, - предложил я, получив мат.
        Земли в Нормандии ценились выше. При одинаковой площади они приносили больше дохода. Да и климат там был получше, не такой дождливый.
        - Ты мне предлагаешь уже второй подарок за день, - недоверчиво глядя на меня, произнес граф Лестерский. - Что тебе от меня надо?
        - Точнее будет, чего мне от тебя не надо, - сказал я. - Мне не надо, чтобы ты стал моим врагом. Предпочитаю не воевать с умными людьми. Но в этом случае я не делаю тебе подарок. Мне, действительно, лучше иметь земли здесь, а не в Нормандии. Тут их легче будет защищать. Я и так разрываюсь межу Англией и Португалией.
        Он ведь не поверит, что англичане будут долго еще высаживаться в Нормандии и разорять ее, а вот в Англию чужеземцы будут попадать только малыми отрядами.
        - В это, наверное, трудно поверить, но я - не воинственный человек, - продолжил я. - Стараюсь воевать только по необходимости. У меня есть уже достаточное количество земель, чтобы достойно встретить старость и обеспечить всех своих детей. Теперь надо защитить приобретенное, в том числе наладив хорошие отношения с сильными соседями.
        - Да, поверить в твое миролюбие трудно, - согласился Роберт де Бомон. - После твоего поединка в Винчестере с Эдом, я сказал сам себе, что лучше не связываться с таким кровожадным воякой. Ты его специально спровоцировал?
        - Да, - ответил я. - Но заранее не планировал. Получилось само собой. Понял, что он не знатен, силен и глуп, и решил отбить у умных и знатных охоту нападать на меня.
        - Ты добился своего. После этого поединка король Стефан передумал идти на подмогу Шерборну, - рассказал граф Лестерский.
        - И правильно сделал. Мы готовили ему встречу, - сообщил я. - Мог бы получиться второй Линкольн.
        - Но не получился… - многозначительно сказал Роберт де Бомон.
        - Потому что тогда второй Линкольн был ни к чему. Менять Стефана на Мод нет смысла. Им обоим английский трон великоват, - высказал я крамольную мысль. - А что из себя представляет Евстахий, старший сын Стефана?
        - Хороший рыцарь, но не более того, - ответил граф Роберт. - Он уже умудрился настроить против себя Церковь, заявив, что она должна помогать деньгами и рыцарями в войне с императрицей. На счет рыцарей они бы еще согласились, а вот с деньгами вряд ли расстанутся.
        - Сын императрицы Генрих не лучший из рыцарей и полководцев, но более осмотрителен и, что главное, управляем. У него есть еще одно положительное качество - слишком непоседлив, чтобы заниматься повседневными делами, поэтому умеет выбирать способных и умных помощников, которые делают все за него, - рассказал в свою очередь я.
        - Он предлагал тебе должность при дворе? - поинтересовался граф Лестерский.
        - Да, но я к тому времени уже принял предложение короля Португалии, - ответил ему.
        Роберт де Бомон, граф Лестерский, понял, к чему я завел этот разговор, и, надеюсь, сделал правильные выводы. Судя по тому, как он играл в шахматы, граф Роберт умеет проигрывать и контролировать свои эмоции, быстро учится, хорошо просчитывает противника, методично добивается своего. В двадцать первом веке он был бы генеральным директором крупной компании типа «Бритиш петролеум». В двенадцатом может стать заместителем номинального генерального директора королевства Англия Генриха Плантагенета.
        12
        Вернувшись в Честер, я рассказал Ранульфу де Жернону о согласии Роберта де Бомона на переговоры. В Лестер тут же были отправлены доверенные лица графа Честерского. Надеюсь, у графов хватит ума договориться. Поскольку с востока опасность теперь не угрожала, граф Ранульф предложил мне с отрядом отправиться на запад, на границу с Гвинедом, где по сообщениям разведки скапливались валлийские отряды, и дослужить там оставшееся полтора месяца.
        Впереди моего отряда поскакал Умфра с небольшим эскортом. Он должен был предупредить Оуайна ап Грифида, что мы недолго погостим на границе с его королевством. Пусть отложит свои претензии к графу Честерскому и его вассалам на полтора месяца.
        Все это время я провел в гостях у гостеприимных норманнских лордов. Пользуясь наступившим затишьем в военных действиях, мы ездили на охоту и пировали. Лорды с большим интересом слушали мои рассказы о взятии Лиссабона, особенно о количестве захваченной добычи. Они рады были бы и сами отправиться посражаться с неверными за святое дело и звонкое золото, но приходилось постоянно отбивать атаки валлийцев.
        По окончанию срока службы я распустил отряд по домам, а сам с Умфрой, Джоном и двумя десятками сержантов отправился в Бристоль. По дороге нам попадалось много крестьян, которые со всем своим имуществом и скотом куда-то перебирались. Одни шли на север, а другие на юг.
        В замке теперь поселился старший сын Роберта Глостерского Вильям Фиц-Роберт. Теперь он был графом Глостерским. Графу Вильяму было немного за тридцать. Лицом и статью он пошел в отца. Так же хорошо образован. Вот только абсолютно не воинственный. Ему бы поменяться местами со вторым сыном Роджером Фиц-Робертом, который был слишком воинственным для епископа. Наверное, поэтому почти всю гражданскую войну Вильям Фиц-Роберт провел на материке. Но не в армии графа Анжуйского и герцога Нормандии Жоффруа. Его использовали, как будут выражаться позже, на дипломатическом поприще. Вместе с королем Франции, у которого он находился в то время, Вильям отправился было в Крестовый поход, но в пути его догнало известие о смерти отца. Новый граф Глостерский с радостью, наверное, поручил сражаться за святое дело двум своим самым младшим братьям, а сам срочно вернулся в Англию. Само собой, не для того, чтобы воевать за императрицу Мод. Король Стефан понял это и прекратил набеги на его владения.
        - Нужды в твоих рыцарях у меня нет, - сказал мне граф Вильям. - Не знаю, чем своих занять. Так что заплати щитовые деньги - и свободен до следующего года.
        Я напомнил ему о двух манорах, которые разграбили королевские войска:
        - Мы с твоим отцом договорились, что в течение пяти лет после окончания военных действий не буду за них служить или платить.
        На самом деле такого уговора не было, но он как бы подразумевался.
        Вильям Фиц-Роберт не стал перечить воле отца. Два фунта серебра не играли для него важной роли. Он теперь получил в свое распоряжение все доходы отца, довольно внушительные. В прошлом году их хватало на то, чтобы вести войну с самим королем Англии.
        Рыцари его, действительно, болтались без дела. Тибо Кривой посоветовал мне несколько человек. В Бристоле были не все, но я нашел нужных мне трех рыцарей в возрасте около тридцати, оставшихся без маноров по велению короля Стефана. Они влачили в Бристоле жалкое существование, проедая награбленное прошлым летом. Новый граф Глостерский иногда кормил их, но в поход не звал и денег не платил. Они согласились перебраться в Португалию и стать кастелянами замка. Одного из них, самого рассудительного и умудренного, отца семерых детей, по имени Госпатрик, я решил назначить кастеляном Сантарена. Он был высокого роста и крепкого сложения, с добрым, открытым лицом. Глядя на него, не верилось, что Госпатрик отменный вояка. Так утверждал Тибо Кривой, которому не было смысла врать мне. Вместе с этими рыцарями я отправились в замок Беркет.
        Всё, служба моя сеньорам в этом году закончилась. До конца сентября я пробыл в своем замке. Занимался хозяйственными делами и воспитанием и обучением подрастающего поколения, а именно, старшего сына. Его уже начали баловать. Пришлось напомнить Жаку, который занимался с Ричардом верховой езде, работе с мечом и копьем, смысл суворовского изречения «Тяжело в ученье - легко в бою». Джон обучал моего наследника стрельбе из длинного лука. Кто-то сказал Ричарду, что лук - оружие не рыцарское. Пришлось объяснять, что рыцарь должен хорошо владеть любым оружием.
        - Если наш замок будут осаждать, твои стрелы могут сыграть решающую роль.
        Мальчишка тяжело вздохнул и начал надевать на большой палец левой руки костяной перстень и на предплечье кожаную защиту, чтобы смягчали удар тетивы, а на указательный и средний палец правой - костяную накладку, чтобы тетива не резала при натяжении. Кстати, мои лучники, возвращаясь домой, показывали свои родственникам и друзьям поднятые вверх указательный и средний пальцы правой руки - жест, который в двадцать первом веке будут называть «Victory». Я сначала так и думал, что они хвастаются победой. Оказалось, они показывают, что пальцы целы. Когда лучника брали в плен, ему обязательно отрезали эти два пальца. Без них валлиец превращался в пахаря или плотника, как Гетен.
        Проверил, как и чему учит детей Этьен. Он занимался с моими детьми по расширенной программе. Говорил с ними на норманнском и учил латыни. Еще они дети учили англосакский. Валлийский для них был родной. Носители каждого языка, не считая латыни, жили в замке, так что языковая практика была каждодневной. Впрочем, все обитатели замка говорили на странной смеси норманнского, валлийского и англосаксонского. При этом отлично понимали друг друга. Трудности возникали только у меня, потому что с каждым старался говорить на его родном языке.
        В середине октября отчалили в Португалию. Там уже не жарко. Здесь же с каждым днем становится всё холоднее и сырее. Если дождя не было в течение дня, то обязательно польет ночью. Взял с собой Умфру и Джона. Они сами попросились. Говорят, предыдущая зима показалась им самой длинной в их жизни. От скуки на стену лезли. И детей штамповали. У обоих родилось по сыну. Теперь Джон мне совсем родня. Взял я с собой и шесть десятков лучников. В основном младших сыновей, чтобы часть их осталась в Португалии. Мне нужны лучники в оба мои замка и в гарнизон Сантарена.
        В проливе Святого Георга нам не повстречалось ни одного судна. Война закончилась, армии распущены. Цены на скот сразу рухнули и пропал смысл возить скот из Ирландии в Англию.
        Зато на подходе к Бресту нам повезло. Небольшое парусно-гребное одномачтовое судно пробиралось вдоль берега. Это был модифицированный драккар, более широкий и короткий. Парус все еще прямой, но палуба закрывает все пространство от носа до кормы и от борта до борта. Экипаж состоял из хозяина и восьми матросов. Они не стали сопротивляться. Покорно смотрели на нацеленные на них стрелы, ожидая смерти. В трюме был овес. Везли его из Портсмута в Нант, чтобы обменять на вино. Мы перегрузили овес в твиндек шхуны. То, что не влезло, ссыпали в кормовую часть трюма. Будем кормить им жеребцов, которых везли в Португалию. В Англии у меня стало слишком много лошадей. Цены на них упали, потому что война закончилась и много рыцарей ушли в Крестовый поход. Я решил часть тяжеловозов переправить в Португалию. Там таких лошадей не хватало. Разводили в основном арабских скакунов, которые не годились для тяжеловооруженного всадника. Разгруженное судно я отпустил. Много на нем не заработаешь, а нужды в деньгах у меня не было.
        В Бресте взяли на борт Симона с уже беременной и довольно симпатичной женой. Везет же дуракам! Он привел и несколько семей арендаторов: пять для своих владений и десять для моих. Они служили платой за перевозку Симона и его людей.
        Бискайский залив прошли без приключений. Ветер дул южный, теплый и умеренный. Волна была метра под два - наверное, отголосок недавно пробушевавшего шторма. Больше нам не попалось ни одного судна. Видели только рыбацкие лодки под берегом, которые, завидев шхуну, сразу устремлялись к нему.
        В замке Мондегу я высадил Симона с женой и его арендаторами и двух рыцарей из трех, нанятых в Бристоле. Один стал кастеляном Мондегу, второй - Алкобаса. Освободившихся от кастелянских обязанностей Риса и Ллейшона с семьями и слугами забрал на шхуну. Выгрузили половину захваченного овса и часть лошадей. Погрузили дары полей и садов и бочки с молодым вином. Со всем этим пошли в Лиссабон.
        Там меня ждала горячая встреча двух жен. Латифа родила второго сына. Назвал его португальским именем Саншу. Оно смахивало на Саша - уменьшительное от Александр. Получалось, что мои сыновья носят разные имена, но как бы одно. Умфру, Джона и лучников я разместил в своих домах, которые пока пустовали. Рис и Ллейшон с семьями и слугами заняли собственные, которые тоже до этого пустовали. Восьми семьям арендаторов дал участки неподалеку от Лиссабона, а две получили от Керима. У него на половине земель не было арендаторов. Их убили крестоносцы, когда грабили окрестные деревни.
        - Пойдешь со мной в поход? - спросил Керима через неделю после прибытия в Лиссабон.
        - Да, - не колеблясь, ответил он. - А куда?
        - Не знаю. Куда-нибудь на левый берег Тежу, где добычи побольше, - ответил я.
        - Лучше идти под Бадахос, - посоветовал он. - Там много богатых деревень.
        - А городок небольшой есть на примете? - поинтересовался я.
        - Есть, - ответил Керим. - Но в нем больше тысячи жителей.
        - Как раз такой мне и нужен, - решил я.
        Марка и брабантцев уговаривать не надо было. Они просидели в Лиссабоне все лето, изнывая от жары и безделья. Король Афонсу не позвал их в поход. Ожидалось нападение так называемого императора Испании. К счастью, обошлось. Блашку тоже сразу согласился сходить за добычей. Он привел с собой три десятка альмогаваров, которые теперь вроде бы считаются кавалейру, но как были дикими горцами, так и остались. Подтянулись к Лиссабону и все, как я их называл, валлийские кавалейру. В Сантарене к нам присоединился Нудд с частью лучников из городской стражи. Вместо него военным командиром города стал рыцарь Госпатрик. В итоге под моей хоругвью собралось более четырех сотен воинов. С ними и отправился в район Бадахоса.
        13
        Мавры предпочитают воевать в начале лета. Травы молодой много, есть чем кормить лошадей, реки мелеют, легче переправляться через них, а к жаре сарацины привычные. Для нас же лучшим временем для похода была осень. Уже не жарко, но еще не холодно. Травы, конечно, маловато и реки набухают от дождей, зато закрома крестьян и их хозяев полны.
        Переправившись через Тежу, мы пошли на восток, в сторону предгорий. Меня поразило обилие сосен в этих краях. Деревья были высоки и стройны. Корабельные леса. Наверное, этот будет одной из причин, по которой Португалия вскоре станет великой морской державой. Двигались мы быстро, проходя в день километров пятьдесят, если не больше. Впереди и по бокам скакали разъезды альмогаваров.
        Ближние в Тежу деревни в последнее время грабили частенько, поэтому мы не отвлекались на них. Останавливались в них только на ночь. Крестьяне разбегались задолго до нашего прихода, уводя скот и унося ценные вещи. Все равно в домах оставалось много запасенных на зиму овощей и зерна. Мы кормили лошадей пшеницей и тыквами. Утром уходили. Я запретил поджигать дома, хотя кое у кого чесались руки.
        - Вполне возможно, что эта деревня вскоре достанется нам, - высказал я предположение.
        После этого мои воины стали бережнее относиться к крестьянским домам и другим строениям. Одно дело - уничтожать чужое, а другое - портить свое. Многие в моем отряде уже получили земли в деревнях, в которых до этого побеспредельничали сами или другие франки. Особенно не хватало арендаторов. Кавалейру, в отличие от меня, не могли привезти крестьян из Нормандии или Пикардии.
        На третий день мы вышли к городку Эстремос, который предложил ограбить Карим. Располагался городок на возвышенности, неподалеку от невысокой горы. От него на восток шла дорога в Бадахос, а на юго-запад - в Эвору. Оба города находились на расстоянии примерно в полутора дневных переходах торгового каравана. Наверняка туда уже послали гонцов с просьбой о помощи. Эстремос имел форму неправильного четырехугольника и был окружен сухим рвом шириной метров пять и глубиной метра два и валом с каменной стеной высотой метра четыре. На стене стояли вооруженные жители, внимательно наблюдали за нами. В четырех углах по башне и еще четыре надворотные, расположенные с каждой стороны, примерно посередине их. Внутри городка, в центре его, расположенном на широком холме, виднелись двухэтажные дома с плоскими крышами, на которых стояли женщины и дети и тоже смотрели на нас. Скорее всего, мы казались им дикими варварами, пришедшими, чтобы нарушить их спокойную и более культурную жизнь. Самым высоким зданием казалась мечеть, построенная на вершине холма. У живущих в горах или рядом с ними впитанная с детства
уверенность, что тот сильнее, кто разместился выше. Возле мечети стоял минарет, больше похожий на обычную сторожевую башню. Оттуда за нами тоже наблюдали два человека. Наверняка это мулла и его помощник.
        О приближении нашего отряда горожане узнали заранее, успели согнать в него скот и свезти все ценное с окружающих деревень и хуторов. Они были уверены, что мы пограбим окрестности и уйдем. Слишком мал был отряд, чтобы осаждать город.
        Я не стал разубеждать их. Поставил напротив каждых ворот по отряду из полусотни рыцарей и лучников, а остальных отправил грабить окрестности. Сам в окружении рыцарей-валлийцев, Карима, Марка и Блашку расположился напротив южных ворот, от которых шла дорога на Эвору.
        - Они не будут нападать на нас, - уверенно произнес Карим. - Подождут, когда придет помощь.
        - А когда она придет? - спросил я.
        - Самое раннее - послезавтра вечером, - ответил он. - За день гонцы доскачут до Бадахоса и Эворы. День уйдет на сборы. И на дорогу сюда - день или больше, в зависимости от того, возьмут пехоту или нет. Думаю, не будут ее брать, потому что нас мало.
        - К тому времени мы уже ограбим город и пойдем домой, - сказал я.
        - Город еще надо захватить, - произнес Карим.
        - К утру он будет наш, - пообещал я.
        Карим посмотрел на меня, проверяя, не шучу ли? Затем посмотрел на других рыцарей, чтобы убедиться, что его не разыгрывают. У него на языке вертелся вопрос, как именно я собираюсь с такими малыми силами захватить укрепленный город, но Карим смолчал, то ли проявив восточную тактичность, то ли побоявшись показаться плохо соображающим.
        - Блашку, среди твоих людей есть пара рисковых парней, которые хорошо говорят по-арабски? - спросил я.
        - У меня в отряде все рисковые и говорят по-арабски, - ответил альмогавар, который сразу догадался, зачем мне нужны такие. - Пожалуй, больше всего подойдут Жиралду и Тиагу.
        - Пришлешь их вечером ко мне, - приказал я.
        На ночь мы расположились лагерем напротив южных ворот. Всем своим поведением давали понять, что переночуем, а поутру отправимся дальше. Мои воины развели костры и принялись варить мясо баранов, небольшую отару которых не успели загнать в городок, спрятали в лесу неподалеку. Альмогавары нашли их и пригнали в наш лагерь. Настроение в отряде было хорошее. Добычи пока взяли мало, но уже пошел слух, что к утру городок будет наш. Я приказал всем говорить погромче, особенно стоящим в карауле. Пусть горожане знают, что служба несется исправно, что мы готовы отразить нападение, если такое случится.
        Блашку прислал ко мне двух альмогаваров. Оба были молодые, лет двадцати, невысокого роста, коренастые, с курчавыми черными волосами и коричневатыми, продубленными солнцем и ветрами лицами. У Жиралду глаза были поумнее, а у Тиагу лицо спокойнее, сосредоточеннее.
        - Ночью полезете на стены с валлийцами, - сказал им. - Если вас заметят, будете заводить разговор, выдавая себя за жителей города, отвлекать внимание. Ножами умеете работать? Спящих резать?
        - Пока не приходилось, - признался Жиралду.
        - Умфра, научи их, - приказал я.
        Примерно за час до наступления утренних сумерек из лагеря бесшумно вышли два отряда валлийцев. С одним, которым командовал Умфра, пошел Жиралду, с другим, который вел Джон, отправился Тиагу. Они должны были забраться на северную стену и оттуда пойти по восточной и западной к южной, зачищая их от защитников городка. Оставшихся в лагере разбудили. Из леса принесли четыре лестницы, сделанные днем вдалеке от городка и спрятанные там.
        Ждать пришлось долго. Уже начало светать, когда в бойнице надворотной башни показался огонь факела, сигнализирующий, что башня захвачена. К ней пошли спешившиеся кавалейру с лестницами. Рыцари сели на коней и подтянулись к южным воротам, ожидая, когда их откроют. Альмогавары были разбиты на три отряда и посланы к остальным трем воротам, чтобы жители Эстремоса не разбежались. Для этого в каждой надворотной башне осталось и по несколько лучников.
        Кавалейру быстро взобрались по лестницам на южную стену. Три небольших отряда ушли к другим надворотным башням, чтобы помочь лучникам в случае нападения, а остальные спустились внутрь городка и начали открывать ворота.
        Карим остановился слева от меня. Прижимая локтем к боку копье, положенное на холку лошади, он дул в сжатую правую руку, согревая ее. Утро выдалось сырое и холодное - типичная английская погода. Карим видел, как наши воины залезают на стену, но все еще не верил, что ворота сейчас откроются. Наверное, сбивала с толку тишина, стоявшая в Эстремосе.
        Нарушил ее мулла или его помощник, который взобрался на минарет, чтобы созвать верующих к утреннему намазу. Заметив отряд рыцарей, стоявших перед воротами, он какое-то время соображал, что мы там делаем, а потом заорал истошно, визгливо, по-бабьи. Голос у него был громкий. Только прозвучал он поздно, потому что в это время были открыты ворота.
        - Вперед! - скомандовал я и поскакал первым.
        Улицы городка, узкие и кривые, были выстелены камнями, сейчас сырыми. Подкованные конские копыта иногда скользили на камнях, поэтому я не гнал жеребца. Все дома, бедные и богатые, были без окон, выходящих на улицу. Только дверь, узкая и низкая, без рукоятки снаружи. Если при доме имелся двор, то были еще и ворота в высоком дувале, глинобитном или сложенном из камня и обмазанном глиной. Жилище алькальда располагался рядом с мечетью. Там собралось десятка два отважных сарацинских воинов, которые, увидев нас, прыснули в разные стороны. Сам алькальд, сидевший на белом арабском скакуне, развернул коня и залетел во двор, позабыв закрыть ворота. Когда я следом за ним въехал во двор, алькальд что-то кричал в сторону зарешеченных окон второго этажа. Наверное, давал советы женам и наложницам, как вести себя под франками.
        Увидев заезжающих во двор рыцарей, алькальд развернулся в мою сторону и сказал на той странной смеси языков, на которой говорили подданные короля Афонсу:
        - Я сдаюсь тебе, сеньор.
        Он расстегнул ремень, на котором висела сабля в золоченых ножнах, и протянул мне. Алькальду было лет тридцать пять. Одет в кольчугу с маленькими плоскими кольцами и короткими рукавами поверх халата в бело-синюю вертикальную широкую полосу. Поверх шлема с острым навершием намотана белая чалма. Черты лица не азиатские и усы темно-русые.
        - Сакалиба? - спросил я.
        - Да, - ответил он.
        - Прикажи своим слугам, пусть вынесут во двор все ценное: золото, серебро, драгоценности, оружие и доспехи, ковры, ткани, посуду. Тогда никто из моих людей не войдет в твой дом, и никого не тронем, - предложил я.
        - Хорошо, сеньор, - произнес он, глядя на меня с удивлением.
        - Я тоже сакалиба, - объяснил такое мягкое отношение к нему. - Но твою кольчугу и коня заберу. Чтобы в следующий раз серьезно относился к своим обязанностям, а не развлекался с женой, когда враг под стенами города.
        Алькальд покраснел. Справившись с эмоциями, он отдал приказы женам, наложницам и слугам. Затем слез с коня, положил на землю щит, на который потом кинул ремень с саблей и снятую кольчугу и шлем. В это время слуги начали выносить из дома сундуки и узлы со всяким барахлом, рулоны ковров и тканей. Мне лично старый слуга отдал черную лакированную шкатулку, покрытую со всех сторон, кроме днища, золотой арабской вязью - скорее всего, цитатами из Корана. В шкатулке лежали женские золотые украшения с драгоценными камнями. Один перстень был с красиво ограненным, овальным бриллиантом. Явно византийская работа. Подарю его Фион. После встречи с Латифой у меня появилось чувство вины перед законной женой.
        Алькальд спокойно смотрел, как всё это выносят из дома. Скривился от огорчения только, когда со двора стали выводить его жеребца и двух арабских гнедых кобыл с маленькими жеребятами. Оба жеребенка были темно-гнедыми. Шерсть немного посветлеет, когда вырастут, и, если нет внутренних изъянов, превратятся в отличных жеребцов, очень дорогих. Гнедые арабские скакуны - наиболее ценные для жителей Пиренейского полуострова. И не только. Арабы говорят: «Никогда не покупай рыжую лошадь, продай вороную, заботься о белой, а сам езди на гнедой». Наверное, этому арабов научили скифы. Хотя нет, насколько помню, скифы ценили вороных лошадей чуть меньше гнедых, но больше белых, которых считали болезненными и капризными.
        Я выехал на площадь, куда с дворов, окружавших ее, выносили ценные вещи, выводили молодых и крепких мужчин и женщин, юношей и девушек и скот. Детей я приказал не трогать. Только вместе с родителями. Почти не было слышно плача и криков. Мои люди знали, что я не сторонник бессмысленного кровопролития, поэтому убивали только в случае активного сопротивления. Такового не наблюдалось. Тягловых лошадей и волов запрягали в возки и арбы, которые нагружали награбленным. Скаковых лошадей, а также ослов, лошаков и мулов навьючивали.
        Работа шла споро. Все знали, что главное - не захватить добычу, а довезти ее до дома. К полудню городок был обобран. Приготовили обед из домашней птицы, которую слишком хлопотно тащить с собой. Накормили и пленных. После чего отправились в обратный путь, к Сантарену. Я предложил немолодым христианам, проживавшим в Эстремосе, уйти с нами. Пообещал, что будут отпущены на волю. Согласились только десятка три рабов. Подозреваю, что не по религиозным мотивам, а из желания стать свободными.
        Алькальд проводил меня до западных городских ворот. Он никак не мог поверить, что отделался так дешево. У ворот я остановился и сказал ему:
        - Франки разные, как и мусульмане. Я слышал, твои единоверцы, захватив Лусену, вырезали всех неверных, разбивая младенцам головы о мостовую.
        - Это делали альмохады, дикие берберы, - заявил он в оправдание.
        - Среди франков тоже есть дикие, а есть образованные и культурные, - сообщил я и посоветовал ему: - Когда за нами отправится погоня, не ходи с ними. Не стоит из-за коня терять голову.
        Он посмотрел на меня со смесью удивления и страха.
        - Сакалиба должны помогать друг другу, - сказал ему на прощанье.
        14
        Погоня догнала нас на третий день, когда до реки Тежу - границы между Португалией и маврами - оставалось километров пятнадцать. Из-за обоза мы шли очень медленно. Альмогавары доложили, что нас догоняет отряд в полторы-две тысячи всадников. Сколько точно, альмогавары сказать не смогли, дали приблизительную цифру: «Больше, чем в прошлый раз». Скачут сарацины очень осторожно, боятся засады. Они сами мастера засад, их трудно заманить в ловушку. Это тебе не норманны, которые тоже иногда придумывают что-то интересное, но предпочитают открытую рубку.
        - Я могу остаться с небольшим отрядом и задержать их, чтобы вы успели переправиться через реку, - предложил Карим.
        - Я не собираюсь упускать добычу, которая скачет мне прямо в руки! - произнес я с наигранным возмущением.
        - Ты собираешься сразиться с ними? - не поверил Карим. - Их же в несколько раз больше!
        - Тем больше будет добычи, - улыбнувшись, сказал я.
        Карим больше ничего не сказал. Видать, побоялся, что сочтут трусом. Для молодого воина это самое страшное обвинение. Старый воин боится только старости, бессилия.
        Я выбрал подходящий холм, частично поросший лесом. На склоне на свободном от деревьев и кустов участке выстроились мои воины. Первые две шеренги состояли из брабантцев с копьями, которые стояли плечом к плечу. Две следующие - из валлийских лучников. Эти расположились выше и свободнее, чтобы не мешать друг другу стрелять. Сзади стоял я с валлийскими рыцарями, Каримом, Марком, тремя десятками альмогаваров и оруженосцами. Обоз и лошади спешившихся брабантцев и валлийцев были отведены на противоположный склон холма. Часть арб и возков я приказал поставить на флангах между деревьями и в кустах, чтобы нам не смогли зайти в тыл. Между первой и второй шеренгой брабантцев вкопали в землю колья в два ряда, оставив посередине небольшой проход для альмогаваров, которые, будем надеяться, поскачут преследовать противника.
        Время близилось к полудню. Дул теплый и порывистый юго-западный ветер. Он приносил солоноватый запах океана и разгонял низкие серые тучи. В просвет между ними выглянуло солнце. Сразу стало теплее. Или так показалось. Оно светило нам почти в глаза, мешало, но все обрадовались солнцу.
        Первыми показались два десятка всадников на невзрачных лошаденках, таких же, на каких обычно скакали бедные альмогавары. Разбогатевшие сразу пересаживались на арабского скакуна и только потом покупали новое оружие, одежду. Увидев нас, разведка альмохадов разделилась на четыре группы. Одна, из трех человек, поскакала назад сообщить о моем отряде, приготовившемся к бою, еще две, человек по пять в каждой, поскакали вправо и влево обследовать лес и заросли кустарника на наличие засады. Четвертая группа, семеро, остались на дороге наблюдать за нами. Наверное, подсчитывают, сколько нас на склоне, совпадает ли количество с тем, сколько было в Эстремосе? Совпадает, засадного отряда нет. Мы и есть засада, только, так сказать, открытого типа.
        Ядро наших преследователей составляли сотен пять всадников в свободных белых полотняных одеждах с широкими рукавами, надетых поверх брони. Из-за этого трудно было определить, насколько хорошо они защищены. Ничего, стрела из длинного лука справится с любым доспехом.
        - Кто это такие? - спросил я Карима.
        - Альмохады, - ответил он. - Берберы из Африки, с Атласных гор. Наверное, амцирги или шиллу. Очень дикие люди. Считаются самыми отважными воинами.
        - Чем сильнее противник, тем слаще победа, - изрек я. - А отвага у них, уверен, от какой-нибудь дряни одурманивающей. Так?
        - Да, - подтвердил Карим. - Перед боем они что-то жуют. Что - не открывают никому.
        - Иначе все станут отважными, - предположил я.
        Альмохады расположились в центре вражеского войска. Рядом с ними стояли предыдущие хозяева юга Пиренейского полуострова - альморавиды. Как объяснил Карим, они тоже были берберами, только из племени ламтунов, более цивилизованного. У этих доспехи были поверх стеганных халатов. Ближе к центру стояли владельцы кольчуг и даже бригантин, дальше - кожаных доспехов. На самых флангах расположились бедные местные воины, многие из которых не имели даже кожаного доспеха.
        Из отряда альмохадов выехал крупный всадник на арабском темно-гнедом скакуне с белыми «чулками». Возможно, ноги от копыта и почти до коленного сустава были просто перевязаны белой материей, но все равно смотрелось красиво. На голове у мавра был шлем, обмотанный зеленой материей. Видать, совершил паломничество в Мекку. Наверное, вымаливал там непобедимость в бою. Только против атеистов такое не действует. В левой руке он держал небольшой круглый щит, а в правой над плечом - копье длиной метра два с половиной и с листовидным наконечником. Прискакав примерно на середину поля, разделяющего нас, альмохад потряс в воздухе копьем и что-то крикнул. Слов я не разобрал, но не трудно было догадаться, что приглашает на поединок.
        Я повернулся к командиру альмогаваров и с серьезным видом спросил:
        - Сразишься с ним, Блашку?
        Стоявшие рядом рыцари, альмогавары и лучники, слышавшие мой вопрос, загоготали так, точно ничего более смешного никогда не слышали. Заулыбался и Блашку.
        Только Карим опять не понял юмор и предложил:
        - Давай, я с ним сражусь.
        Он пока был чужеродным элементом в моем отряде, хотел показать свою доблесть, доказать, что не хуже остальных.
        - В следующий раз, - сказал ему. - Я никогда не бился с альмохадами. Проверю, чего они стоят. - Повернувшись к оруженосцу, приказал: - Дай копье.
        Николас подал мне длинное, метра три с половиной, копье с трехгранным наконечником длинной сантиметров тридцать и прикрепленным за ним прямоугольным синим флажком с белой «розой ветров». В том месте, где я держал копье рукой, была выемка, обтянутая кожей, чтобы не скользило во вспотевшей руке. В бою рука обязательно вспотеет. Страх, загнанный внутрь, выдавливает пот.
        - Дорогу графу! - крикнул Марк.
        Лучники и копейщики расступились, давая мне проехать. Они смотрели на меня с восхищением. Ты можешь быть не самым лучшим человеком, но если смел, тебе простят многое и будут уважать. Они шли за мной потому, что я никогда не прятался за их спины, хотя часто стоял сзади.
        Мой конь неторопливо трусил к альмохаду, который нервно вертелся на своем арабском скакуне в центре поля. Между отрядами было метров семьсот. Я проскакал метров двести, когда терпение у моего противника лопнуло. Он громко гикнул, пришпорил своего коня и поскакал навстречу, высоко держа копье. Я опустил свое и крепко прижал его локтем к боку. Коня не подгонял. Хватит скорости альмохада. Главное - попасть в него.
        Это оказалось не трудно. Мавр решил отбить мое копье щитом и одновременно ударить своим мне в голову. В самый последний миг я привстал в седле, направив копье левее и ниже, и приподнял свой щит, закрывая голову. Куда попал - не видел, но сильный удар по копью отбросил меня в седло. Оно было глубокое, с высокой задней лукой, похожей на спинку сиденья. Иначе бы я вылетел из седла.
        Это вместо меня сделал мой противник. Мое копье пробило щит, который застрял на нем, и сбросило альмохада с лошади. Копье сразу стало слишком тяжелым. Я развернул коня, направился к противнику, который встал и выхватил из ножен саблю. Она была из дамасской стали. Мое копье зацепило бок альмохада. Одежда была порвана и вроде бы пропитывалась кровью. Можно было бы поскакать на него и попытаться проткнуть копьем, но, во-первых, я не был уверен, что попаду в верткого пешего противника, а во вторых, что более важно, победа бы выглядела не очень убедительно. Поэтому я воткнул свое копье острием в землю метрах в пятнадцати от альмохада. Обычно втыкают задним концом, там для этого есть небольшой металлический наконечник, но из-за застрявшего на нем щита копье сразу бы упало. Я слез с лошади, прикрепил к седлу щит. Делал все не спеша. У меня нет раны в боку. Истекаю кровью и теряю силы не я. Тем более, что больше никто не видит, что мой противник ранен. Я привязал своего коня к копью, чтобы потом не гоняться за ним по полю. Арабский скакун с белыми «чулками» был метрах в пятидесяти от нас. Он уже спокойно
щипал траву, позабыв о хозяине.
        Я достал из ножен саблю и тут только посмотрел на своего соперника. Ему было под тридцать. На голове под зеленой материей шлем с наносником и нащечниками. Худое лицо с густыми, широкими черными усами. Подбородок и щеки покрыты трех-четырехдневной щетиной. Густые черные брови нависали над черными глазами, почти скрывая их. Они были с расширенными зрачками от воздействия какого-то наркотика и неотрывно смотрели на дамасский клинок моей сабли. Я увидел в этих глазах страх, спокойный, лишенный эмоций и надежды. Мне почему пришло в голову, что альмохаду предсказали, что погибнет от дамасского клинка. Только этим можно было объяснить невозможное сочетание страха и спокойствия. Так было написано…
        Он ударил первым. Шагнул вперед и нанес удар сверху вниз, целясь по плечу у шеи. Там у меня два слоя «наалмаженной» стали, сложенной по принципу рессоры, а под ней кольчуга и стеганка. Даже для дамасской стали это многовато. Но я не стал рисковать, а отбил саблей, ударив плашмя по его клинку, и сразу сделал укол в лицо, туда, где заканчивался наносник. Сабля не очень хороша для уколов, но острие вынесло альмохаду несколько верхних зубов и сильно поранило глотку. Он ловко, хоть и поздно, отпрыгнул и сплюнул выбитые зубы вместе со сгустком крови. Поранил ему и верхнюю губу. Из нее ручьем текла на подбородок кровь, темная, густая. Она с трудом преодолевала щетину. Альмохад еще раз сплюнул сгусток крови и сделал ложный выпад, будто хотел повторить предыдущий удар, а сам ударил сбоку. Очень неудобный удар. Я рубанул саблей по его клинку сверху. Не перерубил, но отвел его. И тут же ударил сам с короткого замаха и тоже сбоку, по его правой руке. Отсек ее немного ниже локтя. Пока кисть с саблей летела к земле, рубанул еще раз, теперь уже сверху вниз и наискось. Под белой полотняной материей была кольчуга,
которая не выдержала удар дамасского клинка. Он рассек туловище от правого плеча до нижнего левого ребра. В черных глазах альмохада исчез страх, осталось одно спокойствие. В момент моего удара он собирался отшагнуть, поэтому упал навзничь. Белая метрия стала быстро пропитываться кровью.
        Я снял с убитого красивые портупею и ремень из прямоугольных золотых бляшек, скрепленных между собой золотыми кольцами, продетыми в маленькие дырочки. На каждой бляшке было что-то написано красивой арабской вязью. Не буквы, а изящные рисунки! Хорошо, что я не араб. С моим корявым почерком вряд ли сумел бы написать что-нибудь красивое. На ремне висели ножны из красного дерева с золотыми вставками. Я подобрал саблю, засунул ее в ножны. Вернувшись к коню, отвязал его, сел в седло, с трудом выдернул копье и поскакал к арабскому жеребцу. Он не подпускал меня, поэтому я погнал жеребца к своему отряду. Мои воины приветствовали меня радостными криками. Альмохады молчали.
        Николас выбежал навстречу, поймал арабского скакуна и провел его между расступившимися воинами. Я отдал оруженосцу копье и трофейную саблю с ремнем. Николас быстро избавил копье от вражеского щита и вернул мне, а трофеи спрятал в кожаный мешок, притороченный к седлу арабского скакуна, ноги у которого были белыми от природы.
        Поскольку альмогавары не спешили нападать, я сказал Блашку:
        - Скажи им что-нибудь приятное, чтобы решились атаковать нас.
        Альмогавар сложил ладони рупором у рта и прокричал альмохадам, что они - трусливые бабы, поэтому должны поиметь друг друга и убраться восвояси. Привязанность мусульман к анальному сексу была любимой подковыркой христиан. Мужчинам многих южных областей планеты делают обрезание в гигиенических целях. Из-за этого головка члена грубеет, теряет чувствительность. Вот и требуется более жесткое трение для получения удовольствия. Оскорбление сработало, даже повторять не пришлось.
        В атаку первыми пошли те, кто стоял на флангах. Скакали они не очень резво. Альмохады присоединились к ним, но оставались позади. Это показалось мне подозрительным, поэтому, даже когда большая часть всадников вошла в двухсотметровую зону, я не отдал приказ стрелять. Нападающие остановились метрах в ста от первой нашей шеренги, выпустили по паре стрел, ранив несколько копейщиков, развернулись и поскакали назад. Заманивание было выполнено как-то чересчур примитивно. Впрочем, брабантцы, ходившие завоевывать Алкасер, рассказывали, что они клюнули на подобную приманку, понеслись вслед за удирающим противником. За что и поплатились. Моим воинам было строго настрого приказано из строя не выходить, противника не преследовать. Для этого имелись альмогавары.
        - Блашку, скажи им, что если хотят, чтобы мы их отымели, пусть приблизятся поближе и повернутся задом, - сказал я командиру альмогаваров.
        Блашку прокричал новые оскорбления. Отряд отреагировал на его речь громким смехом. Сказывалось нервное напряжение.
        Слышали ли оскорбления и смех альмохады - не знаю. Может быть, их задело, что мы не попались на такую тонкую, хитрую уловку. У каждой нации свои больные мозоли. Допустим, одессит (а одессит - это национальность) не сильно обидится, если его грамотно кинут, но сочтет себя оскорбленным до глубины души, если не попадутся на придуманное им кидалово. Теперь мавры понеслись на нас все вместе, плотным строем. Альмохады - в центре и немного впереди.
        Я приказал трубачу:
        - Один раз.
        После того, как один раз протрубил рог, первая шеренга отошла назад и заняла позиции позади вкопанных в землю кольев.
        Альмохадов это не остановило. Они неслись на нас все быстрее.
        - Два раза, - приказал я трубачу.
        Два коротких гудка рога - и в конную лаву полетели стрелы. Создалось впечатление, что альмохады попали в более вязкую среду, где скорость резко падает. Лошади, лишившиеся всадников, сразу замедляли бег. Убитые животные падали, становясь преградой для скакавших следом. Но все равно эта масса людей и лошадей продолжала двигаться вперед. Казалось, а может, так и было, не только люди, но и животные, находятся под действием наркотика. Несколько десятков всадников добрались до первой шеренги, проломив лошадиными телами ограждение из кольев. Они погибли, расчистив дорогу следовавшим за ними. К счастью для нас, вторая волна была пожиже. Они успели убить несколько копейщиков, и пали сами под ударами копий и пораженные стрелами. На третью волну людей бы хватило, но кончился запал. Оставшиеся в живых альмохады и их союзники остановились, а потом развернулись и поскакали во всю прыть. В спины им продолжали лететь стрелы, сбивая всадников.
        Когда они оказались вне зоны досягаемости луков, я приказал трубачу:
        - Три раза.
        Середина строя расступилась, давая дорогу альмогаварам. На своих быстрых конях они помчались вслед за удирающим противником. Не столько в надежде догнать его, сколько для того, чтобы не остановились, перегруппировались и вернулись. Погоня придает желание удирать быстрее.
        По полю боя бродили сотни лошадей, а сотни трупов людей и животных валялись повсюду. Стонали раненные. Куча тел возле первой шеренги шевелилась, напоминая большое многоногое существо. Видимо, раненый пытался выбраться из-под тел. Чуть дальше другой раненый в красной от крови одежде встал на ноги и, с трудом переставляя их, опираясь на обломок копья, побрел прочь. Его догнала стрела, попавшая в середину спины. Пронзила насквозь, из спины торчала только небольшая часть древка с оперением. Мавр хотел обернуться, однако ноги подогнулись, и он упал на бок.
        Никто из моих воинов не покидал строй. Спешить было некуда: добыча от нас никуда не денется. Каждому, даже оруженосцам, достанется по коню, только разному. Мне и рыцарям - арабские скакуны, остальным - поплоше, согласно положенной доле. Плюс оружие, доспехи, одежда, обувь. Да еще поделим взятое в городке. Мои воины уже подсчитывали, какими богатеями они стали всего за несколько дней. Правда, не все. К обозу отнесли убитых, четырнадцать человек. Туда же отправили и десятка три раненых.
        Карим смотрел на тела бывших своих единоверцев, на отважных альмохадов, которых хватило всего на несколько минут боя. А ведь они в несколько раз превосходили нас по количеству. Но не по качеству. Наверное, об этом он и думал, потому что произнес тихо и твердо:
        - Твой бог сильнее…
        Я не стал объяснять ему, что сильнее оказались оружие, дисциплина и тактика ведения боя. В абстрактные понятия верится легче, потому что они безмерны: можно вложить всё, что пожелаешь.
        15
        Добычу поделили под стенами Сантарена. Мне полагалась треть добычи. Я взял большую часть золота, двух арабских скакунов и несколько кобыл и жеребят и другой скот. Еще моими были оружие и конь убитого в поединке. Сабля у него была чуть длиннее и сильнее изогнута, чем моя. Да и украшена была дороже. Чего только стоили три бриллианта в перекрестье, большой в центре и два поменьше на краях, и крупный изумруд в навершии. Еще шесть изумрудов украшали ножны. По два были в верхней части с каждой стороны и по одному внизу. Решил сделать эту саблю основной. Пленники меня не интересовали вообще. Арендаторов у меня хватало. Оружия из дамасской стали больше не было, а другое мне ни к чему. Ковров тоже было в избытке, их мне ткали в каждом моем доме и замке. Про окровавленную одежду я вообще молчу, хотя она была поделена до последней тряпки. Причем и рыцари не брезговали ею.
        Дальше наши пути расходились. Кто-то, получив долю, отправились в свои владения поселять доставшихся при разделе пленников в пустовавшие дома на хуторах и в деревнях и показывать им земли, которые теперь будут обрабатывать. Часть привезенных в этом году валлийских лучников, выбрав себе по жене из пленниц и купив дом в Сантарене, оставались служить в городской страже. На радость кастеляну Госпатрику, который, правда, увидев количество добычи, пожалел, что не ходил с нами в поход. Другая часть с молодыми женами отправились служить в мои замки Мондегу и Алкобаса. Почему-то маврские девицы им понравились больше, чем валлийские. Наверное, потому, что у мусульманок голова болит реже. Я вместе с остальными воинами последовал в Лиссабон, раздав в долг моим сантаренским арендаторам половину доставшегося скота. Вторая половина, за исключением нескольких голов, которые в ближайшие дни будут съедены моими домочадцами, достанется арендаторам владений под Лиссабоном. Лошадей отправил вместе с лучниками на пастбище возле Мондегу. Там у меня коневодческая ферма. Туда же были на время отправлены по арабскому
жеребцу и кобыле, доставшиеся Умфре и Джону. Пообещал весной отвезти их лошадей в Англию. С собой повел только скакуна в белых «чулках». Буду на нем выпендриваться перед португальскими знатоками лошадей.
        Половина доставшихся мне женских золотых украшений перекочевала вместе с расписанной шкатулкой Латифе, четверть получила Фатима, а вторая четверть станет собственностью Фион. Отложил для нее и перстень с овальным бриллиантом. Старую свою саблю из дамасской стали повесил в лиссабонском доме на стене под запасным щитом. Латифа, увидев ее на стене в первый раз, погрустнела.
        - Это сабля твоего отца, - сказал ей.
        - Я ее узнала еще тогда, - потупив глаза, молвила Латифа.
        А мне ни разу не обмолвилась. Интересно, есть ли у дочерей желание убить отца - женский вариант эдипового комплекса? Наверное, нет. Скорее, муж для них становится отцом.
        - Сабля достанется Алехандру, - утешил ее.
        Ночью Латифа была необычайно чувственна. У любящих дочерей есть желание переспать со своим отцом.
        Через неделю Марк начал намекать, что неплохо было бы сходить на противоположный берег реки Тежу еще раз. Я отказался. Старый, наверное, становлюсь. Они пошли без меня. Уж больно впечатлила их наша добыча. Собралось сотен шесть несостоявшихся крестоносцев. Командовал ими нормандский рыцарь, бывший владелец семи маноров, не успевший вовремя перебежать на сторону Жоффруа Анжуйского. Отряд вернулся через две недели, почти без добычи и потеряв треть личного состава.
        - Я предупреждал их, что там может быть засада! - горячо оправдывался Марк, рассказывая мне, как они влипли. - Никто не стал слушать. Тогда я со своими людьми отстал, а потом ударил в тыл засаде. Иначе бы всех перебили.
        - Из тебя получится командир, - похвалил его. - В следующий раз сам командуй отрядом. Только сперва научи их подчиняться твоим приказам.
        - Вот это у меня и не получается, - пожаловался Марк. - Лучше я с тобой буду ходить.
        - Тоже неплохой вариант, - шутливо согласился я с ним.
        До Рождества я ждал, когда король Афонсу позовет отслужить ему. Ходили слухи, что император Испании готовит нападение на Португалию. Видимо, Афонсу хотел использовать меня именно для отражения испанских войск. После Рождества и до Пасхи обычно не воевали, поэтому я поехал в Коимбру, чтобы узнать, когда и сколько мне придется служить? Поехал в сопровождении своих валлийских рыцарей и оставшихся при мне двух десятков лучников, каждый из которых теперь имел собственную лошадь. Перевезти этих лошадей в Англию не получится, поэтому парни старались поездить на них при каждом удобном случае.
        Король Афонсу был в своем так называемом дворце. Он сидел в дальней комнате за столом в компании сенешаля Родригу де Коста и коммодора тамплиеров Жана де Вимьера. Судя по улыбкам на их лицах, обсуждали они не планы обороны от испанского императора.
        - Мне доложили, что ты захватил Эстремос, - сказал мне король.
        - Всего на полдня, - сообщил я. - У меня было слишком мало войск, чтобы удержать его.
        - Надо было предупредить меня, я бы привел войско, - упрекнул король Афонсу.
        - Тогда бы мы оказались далеко от своих городов, и враги угрожали бы нам с двух сторон - Эворы с Алкасером и Бадахоса, - возразил я. - Надо сперва захватить Алкасер, сделать его базой наступления на Эвору, Бадахос и другие города. Туда можно будет подвозить по морю подкрепления, припасы. Так будет быстрее и безопаснее.
        - Мы как раз и обсуждали план захвата Алкасера, - поделился сенешаль Родригу де Коста.
        - Я бы не спешил осаждать его, - сказал я.
        - Почему? - спросил коммодор тамплиеров. - Город, конечно, хорошо укреплен, но мы брали и более сильные.
        - Жители Эстремоса говорили мне, что из Африки идет войско альмохадов. Они очень смелые воины и их много, - поделился я информацией. - Было бы разумнее подготовиться к защите того, что мы имеем.
        - Мне сказали, что ты разбил трехтысячный отряд альмохадов, - сказал король Афонсу. - Значит, не такие уж они и сильные воины.
        Мне нравится, как молва преувеличивает успехи своих и принижает противника. Все понимают, что рассказчики приврали, но так хочется верить им! Благодаря молве Афонсу и был провозглашен королем, а Португалия из графства превратилась в королевство. Он победил отряд сарацин всего в несколько сотен всадников. Молва увеличила эту цифру раз в десять - и вот вам новый король!
        - Альмохадов было всего сотен пять, остальные - сброд всякий, - рассказал я. - Второй раз они так не попадутся, сделают выводы из поражения. На всякий случай я усилил гарнизон Сантарена.
        - Правильно сделал, - произнес король. - Я и в Лиссабон пришлю подкрепление. Так ты советуешь не нападать пока на Алкасер?
        - Можно сделать несколько рейдов в его окрестности. Посмотреть, кто его защищает и как. Подготовить осадные орудия и башни и суда, на которых перевезти их и войско к Алкасеру, - высказал я свои соображения.
        - А захватить его быстро, как Эстремос, ты бы не смог? - поинтересовался король Афонсу.
        - Может, да, а может, нет, - ответил я. - Как рассказывают крестоносцы, которые пытались его захватить, Алкасер хорошо укреплен. И алкасерцы знают, что случилось с Лиссабоном, поэтому будут биться до последнего.
        Король недовольно гмыкнул. Он не любил напоминаний о резне в Лиссабоне.
        - Ладно, в этом году осаждать Алкасер не будем, - решил он. - Посмотрим, что предпримут альмохады.
        - А что император Испании? Передумал нападать на нас? - поинтересовался я.
        - Вроде бы передумал, - ответил Родригу де Коста. - У него тоже много хлопот с альмохадами.
        Было бы разумнее объединить силы для борьбы с маврами, но я даже заикаться об этом не стал. Король Афонсу опасался своего родственника больше, чем неверных, и не хотел иметь с ним никаких общих дел.
        - Пытается спровоцировать нас, - уточнил король. - Один из его баронов Луис де Алагон постоянно совершает рейды по нашим владениям. Альфонсо утверждает, что ничего не знает о них. Но если я нападу в ответ на земли барона, сразу буду обвинен в нарушении договора, и начнется война.
        - Большой у него отряд? - спросил я.
        - Сотни три всадников, - ответил сенешаль.
        - Их можно перебить на своей территории, - предложил я. - Это не будет считаться нарушением договора?
        - Не будет, - мрачно ответил король Афонсу.
        Почему мой вопрос вызвал у короля отрицательные эмоции, объяснил Родригу де Коста:
        - Мы высылали против Луиса де Алагона два отряда по пятьсот человек в каждом, но так и не смогли его поймать. Он налетает на деревню, быстро грабит и отступает в Испанию, не боясь, что будет погоня. Пока наши отряды были там, он не нападал. Только ушли - опять начал.
        - Надо послать один отряд и маленький, чтобы испанский барон не испугался его, - предложил я.
        - А как маленький отряд справится с ним?! - насмешливо спросил сенешаль Родригу.
        Король Афонсу оказался разумнее и задал другой вопрос:
        - У тебя есть такой отряд?
        - Есть, - ответил я.
        - А у меня найдется, чем наградить тебя, если доставишь живым или мертвым этого Луиса де Алагона, - пообещал король Афонсу.
        В тот же день я послал гонцов с призывом к «валлийским» кавалейру прибыть под мою хоругвь в Коимбру.
        16
        На Пиренейском полуострове местность лучше для проведения засад, чем в Англии. Дороги здесь часто проходят по горным ущельям или между холмами, поросшими лесом и густым, практически непроходимым кустарником. Встречаются и длинные и широкие долины, на которых обычно выращивают пшеницу. Виноградники предпочитают разводить на пологих склонах холмов и гор, а сады, оливковые и каштановые рощи и пастбища для скота - на более крутых. Такие долины не подходят для засад, их выбирают для генеральных сражений. Но я решил использовать одну такую долину, расположенную неподалеку от границы с Испанией, для засады, точнее, разместить на ней «бесплатный сыр». В его роли выступала большая отара овец. Набрал ее в деревнях, до которых еще не добрался Луис де Алагон, оставив за этих овец денежный залог. Нанял там и трех пастухов.
        В Португалии, как и в Англии, христиане не косили зерновые под корень, кроме случаев, когда нужна была солома. Зимой на полях пасли скот, заодно удобряя их. Поскольку жители деревни, которая находилась на западном, дальнем от границы краю долины, были перебиты или уведены в Испанию, на полях никто не пасся, если не считать диких животных. На эти поля и пригнали пастухи овец. Со мной пришли сюда только семьдесят лучников и Умфра, Джон, Нудд, Рис и Ллейшон с оруженосцами. Отряд небольшой, не должен вызвать опасений. Тем более, что почти все время мы прятались на поросших густыми кустами и деревьями склонах по обе стороны дороги в западной оконечности долины.
        Луис де Алагон клюнул на приманку только на пятый день. Я уже думал, что мою западню разгадали, когда разведка донесла, что видела вражескую. На противоположном, восточном конце долины появились пять всадников. Заметив их, пастухи сразу погнали овец на запад, в соседнюю долину. Когда всадники скрылись в лесу, пастухи, как с ними было договорено, вернулись на брошенные поля. Жадные крестьяне пользовались чужой бедой.
        На следующее утро из леса на восточном конце долины выскакала сотня всадников. Это были альмогавары, только на службе у испанского сеньора. Они понеслись во всю прыть к отаре, которую испуганные пастухи погнали прочь. Альмогавары были в кожаных шапках и доспехах и вооружены дротиками и кинжалами. Скакали на невзрачных лошаденках. Видимо, сеньор не отличался щедростью. Только командир отряда был в железном шлеме и кольчуге и на более приличном жеребце. Не смотря на наличие кольчуги, я бы не решился назвать его рыцарем. Скорее, это испанский вариант «кавалейру». Значит, барон Луис не счел нужным напрягаться из-за отары овец. Что ж, попробуем пригласить его еще раз. Для этого надо было, чтобы никто из нападающих не вырвался из засады. О чем я и предупредил своих лучников. Кстати, среди них встали с луками и Умфра с Джоном. Рыцарское звание не отбило в них любовь к стрельбе из лука.
        Испанский отряд уже догонял отару овец, когда в него полетели с двух сторон стрелы. С дистанции в сто метров валлийцы били без промаха. Командир отряда пал первым. Остальных перебили за несколько минут. Никто не ушел. Несколько человек были еще живы. Один, обломив конец стрелы с оперением, попытался вытащить ее, но окровавленный наконечник выскальзывал из вывернутой за спину руки. Ему перерезали глотку, как и остальным раненым. Трупы, раздев, отволокли лошадьми в небольшой овраг и завалили камнями. В итоге вместо оврага появился невысокий холмик. Желтовато-коричневые, необработанные камни мало походили на могильные плиты. Пастухи, прогоняя мимо отару, плевали смачно на эти камни и что-то тихо говорили. Наверное, то, что крестьяне всех времен и народов говорят в адрес грабителей. Овцы опять разбрелись по брошенным полям и возобновили поедание длинных сухих стеблей.
        Барон Луис де Алагон появился через три дня. Предполагаю, что его привели в долину не овцы, а тайна исчезновения отряда. Ладно бы исчезли вместе с овцами. Предательство в этом обществе воспринималось, как что-то само собой разумеющееся. Было бы только из-за чего предавать. Но овцы-то остались на полях.
        Пастухи, завидев второй отряд, опять погнали овец на запад по условленному маршруту. Теперь они не так сильно суетились, как в прошлый раз, потому что меньше боялись. А зря! Отряд разбился на две части - передней из полутора сотен легкой кавалерии и задней из полусотни средней и тяжелой, в которой скакал и сам барон. Меня интересовал именно Луис де Алагон, поэтому передний отряд пропустили. Был барон лет сорока от роду, с густой черной с проседью бородой и усами и горбатым носом. Одет в круглую каску с ободком, напоминавшую перевернутую глубокую тарелку с отогнутыми краями, и темно-коричневый плащ поверх кольчуги. На темно-красном щите красовались три белых креста, расположенных на черной линии, идущей из левого верхнего угла в правый нижний. Копье было длинной метра два с половиной. Наверное, справа висел меч, но мне он не был виден.
        Передовой отряд испанцев уже догнал отару, когда с двух сторон полетели стрелы. Сначала в задний отряд. Всадников буквально смели с лошадей. Только под Луисом де Алагоном убили жеребца, а его самого не тронули. Барон свалился с коня, потеряв копье. Прихрамывая, пошкандыбал в ближней серой в «яблоках» лошади, которая испуганно шарахнулась от него. Видать, почувствовала, что с ним идет смерть. Барон Алагон добрался до другой лошади, саврасой, которая стояла спокойно. Только он схватился за луку седла, чтобы взобраться в него, как в лошадь попала стрела. Животное заржало и встало на дыбы, распугав своих собратьев. Затем жеребец начал заваливаться влево, на человека. Барон успел отскочить. Лошадей рядом с ним больше не было. Поняв расклад, Луис де Алагон замер неподвижно, наблюдая, как расстреливают передовой его отряд. Шестеро всадников смогли прорваться через отару овец и ускакать на запад. Подозреваю, что там испанцев ждет не менее приятная встреча. Крестьяне становятся очень злопамятными, когда понимают, что без труда справятся с грабителями.
        Я в сопровождении рыцарей и оруженосцев подъехал к барону Луису де Алагону. Он пялился на меня так, будто хотел запомнить на всю жизнь, чтобы отомстить при удобном случае. Что ж, запомнить меня не трудно. Я сильно отличался от смуглых и черноволосых аборигенов.
        - Снимай пояс с мечом, шлем и кольчугу, - приказал я. - Они тебе не скоро пригодятся.
        - Я заплачу выкуп, - предложил Луис де Алагон.
        - Само собой, ты заплатишь за всё, только не мне, а королю Афонсу, - сказал я.
        - Не знаю я такого короля! - заявил он с вызовом.
        - Если не узнаешь до прибытия в Коимбру, рискуешь сгнить в темнице, - предупредил его.
        За два дня, что мы добирались до столицы Португалии, барон Луис де Алагон смирился с тем, что Афонсу - король. По крайней мере, у него хватило ума не заявить Афонсу обратное. Какой выкуп потребовал с него король Португалии или на кого обменял, не знаю. Меня больше интересовали мои новые земли в окрестностях Лиссабона, а моих воинов - золотые мараведи: лучникам Афонсу выдал по одному, рыцарям - по два. В придачу король отказался от причитавшейся ему трети, и все трофеи, а это без малого три сотни лошадей и доспехи и оружие, достались нам.
        17
        Еще в Нормандии кастелян моего замка Фулберт проинформировал меня, что принц Генрих отправился завоевывать английский трон. С большим отрядом - аж двести рыцарей. На этот раз напасть решили с севера, с территории Шотландии. Король Давид обещал оказать всяческую помощь. Интересно, во сколько обойдется Генриху эта помощь?!
        В проливе Святого Георга нам попался ирландский драккар с бычками. Их везли в Карлайл, который раньше принадлежал Ранульфу де Жернону, графу Честерскому, а теперь - Давиду Шотландскому. Там высадился принц Генрих со своим отрядом. Ирландский шкипер был с рыжими, длинными, всклокоченными волосами и длинной бородой, отчего показался мне знакомым. Он ответил, что раньше мне не попадался, но обо мне был наслышан. Ирландцы дали мне прозвище Бристольский Пес. Вроде бы собака у них - не грязное животное. Так что прозвище вроде бы не шибко оскорбительное. А если и оскорбительное, то уже само наличие его говорит, что с тобой считаются. Мы перегрузили на шхуну всех бычков, причем часть пришлось взять на палубу, и отпустили ирландцев.
        В замке Беркет, как обычно, начался переполох. Мы весной приплываем в одно и то же время, плюс-минус несколько дней, но каждый раз наше возвращение оказывается неожиданным. Прямо, как наступление зимы для российских муниципальных чиновников в двадцать первом веке. После ахов-охов и слез наступила раздача подарков. Фион особенно понравился перстень. Она не разбирается в драгоценных камнях, но сразу поняла, что бриллиант очень дорогой. Похвасталась им перед всеми, включая служанок. Ну, эти курицы первыми начали кудахтать, подлизываясь к госпоже. Для баб подхалимаж - вторая натура. Если случайно попадете в чисто женский коллектив, уже через пару минут без подсказок поймете, кто начальница, кто ее любимица, а кто «гнать ее надо в три шеи!». Но ни в коем случае не выгонят, чтобы было из-за кого нервничать и на кого выплескивать стерватин, накопившийся от общения с мужем или из-за отсутствия такого общения.
        Гонец от графа Честерского побывал в замке дня за три до нашего возвращения. Он передал приглашение Ранульфа де Жернона прибыть для отбытия ленной повинности в Карлайл и принять участие в войне на стороне принца Генриха. Сколько взять с собой сержантов и лучников, сказано не было. Отплата тоже не оговаривалась. Поэтому я взял с собой, кроме рыцарей, только сотню сержантов. Если им откажутся платить, быстро вернутся по домам. Рыцарей вместе со мной было девять. В замке был оставлен только Жак. Он уже слишком стар для походов. Да и с детворой возится все меньше, потому что быстро устает. Пошел с нами в первый свой поход и мой старший сын Ричард в качестве слуги рыцаря Тибо Кривого. Пусть привыкает к походной жизни. Подозреваю, что ему не раз и не два придется воевать.
        Через Мерси переправились на шхуне за три рейса. Я подумал, что надо бы построить паром и поставить его на линию Беркенхед - Ливерпуль. Оба населенных пункта разрастаются не по дням, а по часам. Потом день шли лесными дорогами до Престона. Поскольку весь отряд у меня был конный, передвигались быстро. В Престон не заходили, переночевали в бенедиктинском монастыре. Слуг, оруженосцев и сержантов разместили на ночь в большом сквозном зале без окон, с высоким потолком и двумя большими каминами. В зале стояли в четыре ряда деревянные кровати. Точнее, это были четыре длинных помоста, застеленные сеном и грубой мешковиной. Ни подушек, ни одеял. Рыцарей отвели в другой зал, не проходной и поменьше. Деревянные кровати там стояли двуспальные, штук двадцать. Застелены так же, как и для бедняков, только имелись перьевые подушки и шерстяные одеяла. И то, и другое довольно грязное. Меня поселили в келье, где в нише была узкая кровать с периной, подушкой и шерстяным одеялом, маленький столик и табуретка.
        Рядовых накормили ужином в столовой для нищих и странствующих, рыцарей посадили в столовой за один стол с монахами, а меня аббат Реми де Ойли пригласил к себе в келью, расположенную на втором этаже. Она была просторной, с двумя застекленными окнами. Кроме двуспальной кровати в нише, накрытой темно-синим полотняным покрывалом, на котором лежали две большие подушки в темно-синих наволочках, в келье стояли обеденный квадратный стол, четыре стула, два больших сундука и один поменьше и что-то типа пюпитра у окна, на котором стояла открытая книга на латыни. Судя по тексту, труд какого-то богослова. На стене рядом с нишей висело большое распятие: крест из черного дерева или умело покрашенного в черный цвет, а Иисус из желтовато-белой слоновой кости. Аббат был пятидесятилетним мужчиной, худым, высокого роста, с длинными темно-русыми волосами, выбритыми на макушке, впалыми щеками и массивным, выпирающим вперед подбородком, покрытым щетиной с проседью, от чего она казалось серой. Из-под густых бровей смотрели глубокосидящие, подслеповатые, бледно-голубые глаза. На ужин нам подали зажаренного каплуна -
кастрированного петуха, откормленного на мясо, - с засоленными в морской воде огурцами, копченую селедку и коржи из пшеничной муки с медом. Запивали неплохим красным вином с материка. Посуда была вся серебряная.
        - Аббат Гамон очень хвалит тебя. Говорит, редко встретить такого образованного человека даже среди нашей братии, - начал беседу аббат Реми, когда мы насытились.
        Я рассказал ему версию о подготовке меня в детстве в священнослужители.
        - Неисповедимы пути господни, - вздохнув, произнес аббат. - А меня готовили в рыцари. У отца за участие в восстании против короля Генриха забрали земли, и пришлось мне идти в монахи. Только принял постриг, как король вернул отцу владения. Их унаследовал мой младший брат.
        - Я тоже иногда жалею, что не стал монахом, - поддержал его. - Мне интереснее читать книги, чем убивать людей. Меня всегда влекли знания.
        - «Во многия знания многия печали», - процитировал Библию аббат Реми.
        - Во многих смертях их еще больше, - возразил я. - И от знаний печалишься ты один, а от убийства - многие люди.
        - Иногда мы выступаем орудием божьим, наказывая провинившихся, - попытался утешить меня аббат.
        - Интересно, в чем провинился епископ Лиссабонский, который попытался защитить от крестоносцев спрятавшихся в церкви прихожан? - задал я каверзный вопрос. - Я уже не говорю о крещеных младенцах, которых перебили в этой церкви.
        - На все есть ответ, но не всегда нам дано знать его, - произнес аббат Реми и перевел разговор на войну с неверными в Португалии.
        Я рассказал ему о сражениях с маврами, крещении мусульман. Мне показалось, что рассказы о сражениях заинтересовали аббата больше. Людям часто кажется, что они достойны другого, лучшего, а потом узнают, что недостойны даже того, что имеют.
        К городу Ланкастеру мы подошли сразу после полудня, поэтому ночевать там не стали, отправились дальше по прибрежной долине вдоль берега залива Моркам. Накрапывал небольшой дождь. В Англии быстро привыкаешь к дождям, перестаешь обращать на них внимание. Замечаешь только их отсутствие. На ночлег расположились у одного из отрогов Пеннинских гор. На следующий день пересекли его и спустились в долину реки Эден. Вдоль нее и пошли, потому что Карлайл расположен в месте слияния ее с реками Кальдю и Петри. У вечеру были на месте.
        Город Карлайл окружен каменными стенами, в которых трое ворот: западные, называемые Ирландскими, южные, Английские, и восточные, Шотландские. В северных стенах ворот нет, потому что выходят на берег реки Эден. Южнее города расположился замок. Довольно внушительное каменное строение с длинными куртинами, потому что башни были только на углах и надворотные, и большим квадратным донжоном. На стенах и башнях продолжались строительные работы. Замок окружал ров метров десять шириной. Возле этого замка и расположились войска.
        Я приказал установить мой шатер и еще один для рыцарей, а сам в сопровождении Гилберта, Тибо Кривого, наших оруженосцев и слуги Ричарда де Беркета отправился на встречу с принцем Генрихом и Давидом, королем Шотландии. Слуге Ричарду пора посмотреть, как живут другие знатные люди. Боюсь, что сравнение будет не в пользу этих людей.
        Караул на воротах состоял из местных жителей, которые одинаково плохо говорили как на норманнском, так и на англосакском. Мое имя им ничего не говорило. Они уже собирались послать кого-нибудь в донжон, чтобы спросить, можно ли меня впустить в замок, но Кривой Тибо прикрикнул на них на местном диалекте, похожем на тот, на котором разговаривали разбойники, убившие отца Джона, после чего нам дали проехать во двор. Там разгуливали анжуйские рыцари в коротких плащах. Одежда эта плохо подходила для данной местности с ее затяжными холодными дождями. Чего только не сделаешь, чтобы понравиться своему сеньору!
        Шотландские рыцари в красных пледах сидели в караульном помещении. Было их там человек двадцать. Они тупо посмотрели на нас, но ничего не спросили. Видимо, моя богатая одежда сообщила им все, что хотели узнать. В холле на втором этаже было довольно мрачно. Свет в него попадал только через четыре узкие бойницы, две из которых находились по обе стороны камина, а две другие - в стене напротив. За длинным столом играли в кости три компании: одну составляли анжуйцы, другую - шотландцы, третью - рыцари графа Честерского. Как ни странно, тише всех играли темпераментные южане, а эмоциональнее всех - хладнокровные северяне. Чеширцы вели себя то тихо, то громко. Они признали нас и сразу пригласили моих рыцарей принять участие в игре. Я оставил свою саблю Тибо Кривому и поднялся на третий этаж.
        Там было также темновато, несмотря на то, что горели несколько факелов, воткнутых в подставки на стенах. Пламя факелов постоянно колебалось из-за сильного сквозняка. Рядом с каждым факелом на стене висел большой каплевидный щит. Больше никаких украшений не было, даже покрасить стены не сочли нужным. В двух больших каминах горели, сильно потрескивая, чурки полутораметровой длины. Собравшиеся здесь сеньоры сидели на стульях с высокими резными спинками, расставленных полукругом, в дальнем конце холла. Слева сидел английский принц Генрих с двумя своими приближенными, теми самыми, с которыми он сражался со мной. В центре разместился король Шотландии - старик лет шестидесяти пяти, с седыми волосами до плеч, густыми седыми усами и бородой, длинным носом и большими усталыми глазами. Рядом с ним сидели его сын, шотландский принц Генрих, граф Нортумбрийский, - тридцати пяти лет, похожий на своего отца, особенно, когда хмурил лоб, - и сенешаль Уолтер Фиц-Алан, которого я как-то встречал у Роберта Глостерского. Справа занимали места Ранульф де Жернон, граф Честерский, и Вильгельм де Румар, но не сам лорд
Болингброк, еще не вернувшегося из Крестового похода, а его сын - тридцатилетний мужчина, тихий, с незапоминающейся внешностью, абсолютно не похожий на своего бравого отца, как внешне, так и внутренне. Говорят, что природа отдыхает на детях. В этом случае она отдохнула где-то слишком далеко от отца ребенка. Непонятно было, зачем он сюда приперся?! Его жена была сестрой Вильгельма, графа Омальского и Йоркского, шерифа и владельца многих земель в Йоркшире. Разве что братец обидел его жену при разделе наследства. Граф Честерский мило разговаривал с королем Шотландии. Значит, они наконец-то помирились.
        Стула для меня не нашлось, слуги принесли скамью. Она была такой длинной, что соединила концы полукруга. Я сел посередине скамьи, поскольку не хотел примыкать ни к свите английского принца Генриха, ни к свите графа Ранульфа. Получилось так, что я оказался доминирующей фигурой посиделок: то ли я главный, то ли меня судят.
        - Граф, мы решили напасть на Йорк, - сообщил мне английский принц Генрих. - Нам потребуется твое умение брать города.
        - Йорк большой город и хорошо укрепленный, - произнес я.
        - Руан не меньше и укреплен намного лучше, что не помешало тебе захватить его, - гордо сказал английский принц, будто он сам и захватил столицу герцогства Нормандия.
        - На это ушло время, и Стефан был занят войной в Англии, не мог прийти на помощь, - возразил я.
        - Он и сейчас не успеет прийти на помощь, - уверенно заявил король Давид. - Пока он соберет армию, город будет наш.
        Почему-то Давида называют Святым. Наверное, построил пару соборов и пяток монастырей. Одиннадцать назад он уже пытался захватить Йорк. То сражение назвали «Битвой Штандартов». Шотландское войско драпало с поля боя так, что побросало доспехи. Только сын Генрих, по его словам, сохранил свои, но потом непонятно зачем и почему подарил доспехи первому встречному бедняку, которого до сих пор найти никто не может. Впрочем, эти доспехи не искали у солдат-победителей, которые собрали и поделили трофеи. Видимо, желание отомстить за то позорное бегство и движет сейчас королем Давидом.
        - О том, что здесь собираются сторонники принца Генриха, я узнал недели три назад. Не думаю, что Стефан узнал об этом позже меня, - сказал я.
        - Наше нападение будет неожиданным для него, - продолжал гнуть свое король Шотландии.
        Интересно, он всегда был таким глупым или это старческий маразм вступил в игру?! Поскольку вопрос с походом на Йорк был решен, я не стал возражать, чтобы не нажить влиятельных врагов. Результат этого похода меня не интересовал. Я здесь, чтобы отслужить положенные два месяца. Жаль, конечно, что война не закончилась. С бОльшим удовольствием заплатил бы щитовые деньги.
        Договорились, что шотландцы, как самая крупная часть нашего войска, пойдут в авангарде. Соответственно, и грабить деревни сторонников короля Стефана будут тоже они. Я согласился идти в арьергарде. Меня грабеж деревень не интересовал.
        После этого совещание было закрыто. Король Давид отвел английского принца Генриха к одной из бойниц и начал что-то вбивать в юную голову. Скорее всего, какую неоценимую помощь оказывает и какую цену за нее надо будет заплатить.
        Я подошел в Ранульфу де Жернону и задал вопрос:
        - Как понимаю, с королем Давидом заключен вечный мир до первой ссоры?
        - Да, - без особой радости ответил граф Честерский. - Принц Генрих отдал мне свои владения в Ланкашире южнее Риббля, а я отказался от притязаний на Карлайл. Не самый удачный обмен, но все равно я не смогу отбить у него Карлайл, а мне нужен союзник в борьбе с королем Стефаном.
        - А как с Робертом де Бомоном? - поинтересовался я.
        На этот раз граф Ранульф ответил с довольной улыбкой:
        - Тоже договорились.
        - И он стал твоим союзником? - спросил я.
        - Он перестал быть союзником короля Стефана в войне со мной. Со стороны графства Лестер я теперь могу не бояться нападения, - сообщил граф Честерский. - Не пойму, почему мы раньше не могли договориться с ним?!
        - Потому что раньше у вас не было общего врага, - ответил я.
        Король Давид оставил английского принца Генриха в покое и поковылял к своему стулу. Наверное, ему уже тяжело подолгу стоять. Я занял его место рядом с английским принцем.
        - Меня посвятили в рыцари! - первым делом похвастался принц Генрих.
        - Поздравляю! - произнес я. - И во что обойдется тебе это посвящение?
        - Ни во что! - возмущенно воскликнул принц, и все посмотрели на нас.
        - Значит, король Шотландии будет помогать тебе за красивые глаза? - подковырнул я.
        - Конечно, нет, - уже потише произнес принц. - Если я стану королем Англии, отдам его сыну весь Нортумберленд от Тайна до Твида, включая Ньюкасл.
        - Мне кажется, будет лучше, если его помощь не пригодится, - высказал я свое мнение. - Впрочем, все равно Шотландия станет частью Англии.
        - Ты думаешь, он покорится мне?! - не поверил принц Генрих.
        - Про тебя не знаю, но, в конце концов, Англия завоюет Шотландию и Уэльс, - ответил я.
        - Откуда ты знаешь? - спросил принц Генрих.
        Потому что был в Англии после этого завоевания. Только подобный ответ он вряд ли поймет, поэтому я выбрал более подходящий и, по моему мнению, более объективный источник информации:
        - Валлийские друиды так говорят.
        Поскольку пророчество друидов понравилось, английский принц благодушно изрек:
        - Они всегда предсказывают правильно.
        А меня жизнь научила, что сбываются только плохие предсказания, а если вдруг исполнится хорошее, то в него обязательно будет заложена какая-нибудь подляна. Это я к тому, что Англия захватит Шотландию, но править Соединенным Королевством будут потомки шотландского короля.
        18
        Мы идем уже четвертый день. Моросит нудный мелкий дождь. Анжуйцы кутаются в свои короткие плащи и с завистью смотрят на шотландских рыцарей, у которых длинные и толстые, теплые пледы. Из-за большого обоза делаем километров тридцать-тридцать пять в день. Я вместе со своими рыцарями еду сразу за обозом, впереди своих четырех кибиток. За ними следует сотня моих конных сержантов. Им скучно, рвутся в бой. Вчера во второй половине дня мы вошли на территорию Йоркшира. Теперь нам стали попадаться разграбленные и подожженные деревни. Столбы дыма отмечают путь нашей армии. Это орудуют шотландцы. Они убивают всех, кто попадется под руку. Попадается мало кто, потому что население прячется в лесах или уходит в сторону Йорка, уводя скот и унося все ценное. У крестьян уже наработаны действия на случай приближения вражеской армии. В деревнях остаются только старики и старухи, которых и убивают шотландцы. Наверное, для устрашения. Но ими и так пугают детей в приграничных с Шотландией районах.
        Дисциплины в нашей армии никакой. Общего командира нет, потому что король Давид и его сенешаль не пошли с нами, а принцы Генрихи, шотландский и английский, не хотят отдавать власть друг другу. Они не против уступить командование кому-нибудь третьему, но Ранульфа де Жернона, графа Честерского, талантливым полководцем никто не считает, а меня не хочет видеть в этой роли шотландский принц. Не может простить засаду в Линкольне. Разведка почти не ведется. Шотландцам некогда за грабежами, у анжуйцев некому, потому что не рыцарское это дело, а люди графа Честерского идут в арьергарде. С тыла на нас точно не нападут, потому что я каждый день высылаю разъезды. На ночь располагаемся по отдельности. Каждый выставляет караулы только для своего отряда, из-за чего первые две ночи постоянно случались недоразумения, а начиная с третьей, никто ни на кого не обращает внимания. Будь я на стороне короля Стефана, за одну ночь вырезал бы половину нашей армии. У меня с собой четыре собаки. На ночь привязываем их к четырем кибиткам, в которых спят рыцари и я в том числе. Псы часто будят нас среди ночи понапрасну, но это
лучше, чем проснуться с перерезанным горлом.
        Четвертую ночь провели в деревне, которую по такому случаю не стали сразу сжигать. Отсюда до Йорка оставалось полтора дня пути. Принцы и граф Честерский разместились в маноре, который стоял на холме неподалеку от деревни. Хозяева уехали, увезя все ценное. Остался только старый слуга, которого пока не убили. У старика не было правой руки до локтя. Потерял ее во время «Битвы Штандартов».
        - Когда король Стефан будет в Йорке? - спросил я слугу как бы между прочим.
        Старик не понял подвоха и ответил со всей прямотой:
        - Говорят, он уже в Йорке, ждет вас.
        Я передал его слова обоим принцам, когда мы сели ужинать. Ночевал я со своими, а вот есть ходил к принцам. Готовил им анжуйский повар. Ему еще далеко до шеф-поваров пятизвездочных ресторанов двадцать первого века, но уже подавал не куски обгорелого мяса, которыми обычно питаются в походах англичане и шотландцы.
        - Не может этого быть! - самоуверенно воскликнул Генрих Шотландский. - Старый дурак врет, чтобы заругать нас! Не выйдет!
        - А если не врет? - спросил осторожный Ранульф де Жернон.
        - Тогда мы дадим ему сражение! - задорно поддержал своего тезку английский принц.
        - Для того, чтобы дать сражение, надо знать, где противник, сколько и какого у него войска? С учетом этой информации выбрать место, время и тактику сражения, - попытался я объяснить им азы военной науки.
        - Где встретим Стефана, там и будем драться, - твердо сказал шотландский принц. - Даже если он в Йорке, не думаю, что сумел собрать большое войско за такой короткий срок.
        - А если все-таки сумел? - задал вопрос Ранульф де Жернон.
        - Если кто-то боится, он может отправляться домой, - грубо отрезал Генрих Шотландский.
        - Доспехи можно увезти с собой или надо будет отдать их первому встречному бедняку? - спросил я с наивным видом.
        У шотландского принца густо покраснели щеки и побелел длинный нос. Генрих хотел что-то сказать, наверное, вызвать меня на поединок, но сдержался. Принц может вызвать на поединок только принца или короля. Тем более, если менее знатный противник заведомо сильнее.
        - Значит, так. Я привык выигрывать сражения, - начал я. - Поэтому мне нужна точная информация, где противник и сколько его? Утром я пойду в авангарде и вышлю разведку. Если короля Стефана нет в Йорке, хорошо, осадим город, если есть, надо решить, где с ним сразиться, выбрать выгодную для нас позицию. Я не собираюсь проигрывать из-за того, что кому-то амбиции мешают поступать разумно.
        - Я поддерживаю графа Сантаренского, - сразу встал на мою сторону Генрих, принц английский. Видимо, его напрягало лидерство шотландского принца. Или преподанные королем Стефаном два года назад уроки не прошли даром.
        - Я тоже, - произнес граф Честерский.
        Генриху Шотландскому не оставалось выбора, но он решил, что последнее слово должно быть его, и заявил:
        - В авангарде останется мой отряд, и разведку вышлю я, - а потом добавил высокомерно: - До самого Йорка!
        До Йорка осталось километров сорок, так что сильно напрягаться его разведке не придется.
        - Не возражаю, - согласился я. - Надеюсь, к завтрашнему вечеру у нас будет точная информация о противнике.
        Информацию мы получили уже в обед. Прежде, чем прискакал гонец с приглашением прибыть на военный совет, до меня докатилась новость, передаваемая воинами, что король Стефан идет нам навстречу с большой армией. Я приказал своим подготовиться к бою, а сам поскакал совещаться.
        Спеси у Генриха Шотландского сильно поубавилось. Он старался не встречаться со мной взглядом, словно я узнал о нем что-то предосудительное.
        - Сколько их? - сходу спросил я.
        - Не меньше двух тысяч рыцарей, - ответил Генрих Анжуйский.
        У нас было семь с лишним сотен рыцарей.
        - И около пяти сотен сержантов графа Кентского и тысяч пять пехоты, - добавил Ранульф де Жернон.
        Сержантов и пехоты у нас было меньше в два с половиной раза.
        - Далеко они? - поинтересовался я.
        - Полдня пути, - ответил Генрих Шотландский.
        - Значит, вечером будут здесь, - пришел я к выводу и осмотрел местность.
        Ровная долина с засеянными полями, покрытыми невысокой зеленой порослью. Лучшего места для атаки тяжелой кавалерии не придумаешь. Моих лучников на две тысячи рыцарей не хватит, а шотландская пехота не выдержит их удар. Эта пехота состоит из диких горцев, одетых в килты и вооруженных дротиками и то ли короткими мечами, то ли длинными кинжалами. Щиты у них круглые, полметра в диаметре. Примерно у половины есть кожаный доспех и шапка. Остальные словно хвастаются своими рыжими густыми гривами. Анжуйских рыцарей я вообще в расчет не принимал. С ними только ополченцев гонять. Про шотландских ничего сказать не могу, потому что никогда не видел в бою. Поскольку большую их часть составляли норманны из английских графств, следовательно, похожи на чеширских, которые сразу смоются, как только увидят две тысячи скачущих на них рыцарей.
        - Надо отступать на тот широкий склон холма, который мы прошли вчера незадолго до ночевки, - предложил я. - Там Стефану будет труднее использовать конницу, не сможет зайти нам с флангов.
        - Думаешь, там мы сможем победить такую большую армию?! - то ли задал вопрос, то ли высказал сомнение Генрих, принц английский.
        - Даже если проиграем, нанесем ей большой урон, - сказал я.
        Вот только проигрывать эти ребята не хотели даже ценой нанесения большого урона противнику.
        - Мы не можем дать сражение при таком соотношении сил, - высказал общую их мысль Генрих, принц Шотландский, и посмотрел на меня с вызовом, ожидая обвинения в трусости.
        Я не стал его подкалывать. Мне тоже не хотелось терять своих парней из-за этих самоуверенных недоумков. Если бы узнали об армии Стефана на пару дней раньше, могли бы занять удобную позицию в горах, измотать противника засадами и ночными нападениями, а затем дали бы сражение. Сейчас нам оставалось только уносить побыстрее ноги. Все помнили, чем закончилось бегство из-под Винчестера.
        - Надо бросить обоз, быстрее пойдем, - сказал Ранульф де Жернон.
        Вот уж кому не следовало попадать в плен к королю Стефану! Обоих Генрихов пожурят и отправят к родителям, а Ранульфа Честерского в лучшем случае закроют в сырой темнице до конца его дней, которых будет очень мало.
        - Пока рано его бросать, - возразил я. - Посмотрим, что предпримет Стефан.
        Король Англии пошел за нами, причем постепенно догоняя. Вечером наш арьергард, в котором теперь шли шотландцы, отбивался от отряда вражеских сержантов. Люди Вильгельма Ипрского напали внезапно, потому что сзади не было дозоров, и успели поколоть и порубить около сотни пехотинцев, пока их не отогнали рыцари.
        На ночлег встали на том месте, на котором я собирался дать сражение. Оно оказалось не таким уж и хорошим. Склон был пологий, а лес на флангах редкий, легко проходимый для конницы. Хотя, если вбить колья и нарыть ям-ловушек, здесь можно было бы сильно потрепать армию английского короля.
        - Придется бросить обоз, - повторил Генрих Шотландский мысль графа Честерского. - Иначе завтра днем, самое позднее вечером, они нас догонят.
        - Могу задержать армию Стефана на день, - предложил я себя на ту роль, которую под Винчестером исполнил Роберт Глостерский. Она стоила графу заточения и болезни, которая, в конце концов, и погубила его. - Затем попробую увести их за собой на юг, но не уверен, что получится: слишком много следов останется после вас.
        - С сотней сержантов и десятью рыцарями?! - не поверил Генрих, шотландский принц.
        - Ты считаешь, что хватит и полсотни сержантов? - не удержался я от подколки.
        У Генриха Шотландского опять покраснели щеки и побелел нос.
        Генрих, английский принц, был обо мне лучшего мнения.
        - За день мы оторвемся от них, успеем добраться до шотландской территории, - сказал он. - Стефан не зайдет на нее. Ему не нужна война с Шотландией.
        - Будем надеяться, - произнес я и предупредил графа Честерского: - В Карлайл вряд ли сумею пробиться, придется уходить в Чешир.
        - Встретимся в Честере, - сказал Ранульф де Жернон.
        Мне показалось, что до него наконец-то дошло, что не с теми ребятами связался. Два принца Генриха - это, как будут говорить в двадцать первом веке, немного чересчур.
        19
        Они отправились в путь на рассвете, еще до восхода солнца, перекусив на ходу. Шотландцы опять пошли в авангарде. Видимо, сержанты Вильгельма Ипрского произвели на них неизгладимое впечатление. В арьергарде, позади обоза, теперь шел граф Честерский. Ранульф де Жернон не обиделся, потому что не сомневался, что я задержу армию короля Стефана. Он даже не стал спрашивать, как я это сделаю.
        А вот у меня появились сомнения: сумею ли? Расчет был только на недисциплинированность и азарт воинов короля Стефана. Я запомнил, что рыцари клевали на самую примитивную наживку, организованную маврами. Приготовил и сам такую. Все восемь рыцарей, сняв сюрко с моим гербом, заняли позицию на дороге километрах в трех от того места, где мы ночевали. Здесь была неширокая долина, протянувшаяся с юго-востока на северо-запад и окруженная густым лесом. Дальше начиналось предгорье, дорога шла по лесу и вверх. Мы распрощались с остальными тремя отрядами нашей армии и начали занимать позиции. Уходившие смотрели на нас, как на обреченных. Кое-кто не прятал радости, что не ему придется прикрывать отход.
        Генрих Анжуйский подскакал ко мне, произнес торжественно:
        - Я этого не забуду! - и быстро ускакал.
        Вот это уже по-королевски. Наверное, из него все-таки будет толк, если переболеет верой в непобедимость рыцарей.
        Первыми в юго-восточном конце долины показались с десяток сержантов. Они скакали неторопливо, внимательно осматривая окрестности.
        - Поехали, - приказал я Тибо Кривому.
        Старый рыцарь выехал из леса в долину в сопровождении семи рыцарей. Они тоже скакали не спеша. Заметив королевский разведчиков, рыцари остановились, определяя, кто это. Потом бросились в атаку, как и положено рыцарям, увидевшим более слабого противника.
        Сержанты развернули коней и поскакали к лесу, что-то громко крича. На их призывы из леса выехали десяток рыцарей и около сотни сержантов. Люди Вильгельма Ипрского сделали выводы из предыдущего нападения на хвост нашей армии. Если бы тогда с сержантами было столько рыцарей, они бы дали отпор нашим и перебили бы намного больше шотландских пехотинцев. Сейчас королевские рыцари развернулись в линию и приготовились к атаке. Их было одиннадцать. Кстати, копья они держали над плечом, чтобы ударить им, а не направляли, прижимая к боку, как это будет позже на турнирах.
        Мои рыцари, увидев такого многочисленного противника, остановились. Казалось, они колебались, проявить ли героизм или поступить мудро? Трезвый расчет победил - они развернулись и поскакали назад. Королевские рыцари бросились за ними. Сержанты скакали сзади, чтобы оказать поддержку.
        Я сидел на коне среди деревьев. Отсюда мне хорошо были видны оба отряда. Мои скакали медленнее, давая противнику возможность нагонять их. Иначе передумают преследовать. Вот мои рыцари проскакали мимо меня. Я успел разглядеть их лица, искривленные злорадной улыбкой. Даже изображение трусости требует моральных издержек.
        Королевские рыцари отстали метров на сто пятьдесят. В лесу им пришлось сплотиться и растянуться, чтобы поместиться на дороге. Они проделали этот маневр без задержек. Я подождал, когда в лес втянутся сержанты, и кивнул трубачу, уже приложившему рог к губам. Низкий, протяжный звук рога вызывал у меня неприятные ощущения. Это был звук смерти, пусть и не моей. Становилось понятно, почему на Страшный суд призовет труба.
        Звуком смерти он оказался только для сержантов. Под рыцарями перебили лошадей. Животных, конечно, было жалко, тем более, что лошади хорошие, не та шваль, на которой разъезжали сержанты Вильгельма Ипрского. Несколько сержантов умудрились выскочить из леса, но и в долине их догнали стрелы.
        Мои рыцари уже вернулись к месту побоища, остановились перед спешенными рыцарями. Охотники превратились в пойманных зайцев. В живых остались девятеро. Двое, видимо, не поняли намеки моих лучников, за что и поплатились. Пленные смотрели, как мои сержанты добивают раненых королевских. Синие сюрко с белой «розой ветров» объяснили рыцарям, кому они попались, поэтому не удивились, увидев меня.
        - Предупреждал нас граф Вильгельм… - тяжело вздохнув, произнес один из них, лет тридцати семи, с грубым, но приятным лицом, который придерживал правой рукой левую. Наверное, подвернул или сломал ее во время падения.
        - Слушаться надо старших, Осберн, - сказал ему кастелян моего замка, снимая шлем и вытирая тыльной стороной ладони вспотевший лоб. Тибо Кривой, по моему глубокому убеждению, знал всех рыцарей по обе стороны пролива Ла-Манш.
        - Теперь уже поздно, Тибо, - сказал Осберн и продолжил таким тоном, будто всего несколько минут назад и не собирался убить Кривого: - Давненько тебя не видел. Где ты сейчас?
        - Служу кастеляном у графа, - кивнул на меня Тибо Кривой.
        - Повезло тебе! - искренне произнес Осберн.
        - Есть среди них знатные или богатые? - спросил я Тибо.
        - Нет, - внимательно посмотрев на пленных, ответил он. - Двое - люди Вильгельма Ипрского, а остальные - кто наймет, тому и служат.
        - Отведите их в лагерь, - приказал я.
        Мои люди обыскали рыцарей, забрали шлемы, кольчуги и оружие и повели к тому месту, где стояли наши кибитки и паслись лошади. Остальные поснимали седла с убитых жеребцов, раздели убитых сержантов и отволокли трупы на середину долины. Пусть враги думают, что сражение было именно там и что нас было много: для полного разгрома на открытом месте требуется большой отряд.
        У убитых лошадей вырезали самые лучшие куски мяса и начали варить в котлах на кострах или запекать на углях. Технология запекания ничем не отличалась от приготовления шашлыка или барбекю. Разве что мясо предварительно не замачивали в соусе. Но даргинцы мне говорили, что самый хороший шашлык получается из мяса только что зарезанного барашка, еще теплого. Валлийцы отрезали тонкий кусок конины, насаживали его на прут, с которого перед этим обдирали кору, и вертели над углями. Прутья брали не от всякого дерева или куста. Я предпочел вареное мясо. Конина - это не баранина, жестковата после запекания. Зато мои сержанты уминали ее за обе щеки, как в вареном виде, так и в печеном. Многие, благодаря военным походам, приподнялись в материальном плане, но все равно мясо едят редко. В основном питаются рыбой. Пленные тоже поели с аппетитом. Наверное, тешили себя мыслью, что не каждому рыцарю удается съесть свою лошадь. Когда я заканчивал обед, прискакал дозорный и сообщил, что в долине появилась армия короля Стефана.
        Голова колонны остановилась перед трупами. Солдаты разбрелись влево и вправо, рассматривая голые трупы, может быть, выискивая знакомых или родственников, но вперед никто не шел. Появился какой-то командир, окруженный рыцарями, но не барон, потому что баннер на копье был треугольный, что-то приказал, показывая в нашу сторону. Десятка два сержантов неторопливо поскакали по дороге на северо-запад. Мои лучники подпустили их метров на сто, а затем довольно быстро расстреляли из луков. Из леса выбежали несколько человек, поймали лошадей и собрали оружие и доспехи убитых. Никто им не мешал, хотя до головной колоны королевских войск было от силы метров восемьсот. Видимо, решили, что их заманивают в засаду. Я, к тому же, посоветовал своим воинам время от времени выходить в долину поодиночке и группами, демонстрируя, что нас в лесу прячется много.
        Противоположная часть долины наполнялась королевскими войсками. Они доходили до трупов людей и лошадей и оттуда растекались в стороны. Появился и король в сопровождении свиты из графов и менее знатных рыцарей. Стефану доложили об убитых, о засевших в лесу лучниках. По приказу короля армия начала разворачиваться для битвы: пехота построилась в центре, на левом фланге - сотен пять рыцарей и примерно столько же сержантов, а на правом, в том числе и на дороге, - король с остальными полутора тысячами рыцарей. Они решили, что принцы Генрихи собираются дать здесь сражение.
        Именно в этот момент и выскакал я по дороге в долину. Безоружный и без доспехов. Впереди следовал оруженосец Николас с моей хоругвью, а за мной - безоружные рыцари Умфра и Джон. Мы не спеша скакали по грунтовой дороге, утоптанной несколькими сотнями конных и пеших воинов. Мой белый арабский жеребец скакал иноходью, гордо вскидывая голову с длинной гривой. Тысячи солдат смотрели на него с восхищением и завистью. Такой скакун стоил столько же, сколько вместе хороший боевой жеребец, вьючная лошадь и полный доспех и оружие для рыцаря.
        Король Стефан в высоком и местами позолоченном шлеме с плюмажем из трех черных, укороченных, страусиных перьев, алом плаще, подбитом горностаями и надетом поверх бригантины с бордовым матерчатым покрытием, сидел на крупном вороном жеребце, который норовил укусить стоявшего слева гнедого с белыми пятнами на лбу и груди, такого же крупного. На гнедом жеребце сидел Евстахий Блуаский, старший сын короля. Ему девятнадцать лет, похож на отца, только лицо понадменнее и более, что ли, королевское, чем у отца. На голове юноши был такой же шлем с позолотой и плюмажем из черных страусиных перьев, плащ тоже алый и подбитый горностаями, только укороченный, наподобие тех, что носят анжуйцы. Как сказали бы рекламщики в двадцать первом веке, новое поколение выбирает короче. Слово «короче» поместили бы строкой ниже. Справа от короля занимал место Вильгельм Ипрский, граф Кентский. Шлем на нем был с серебряными вставками и без плюмажа, а плащ черный и длинный. Восседал он на темно-гнедом жеребце. Смотрел он на меня, прищурив глаза, как делают близорукие без очков. Этот предмет для улучшения зрения пока не придумали.
Видел, как бенедиктинский монах пользовался большой лупой, но только для разглядывания текста на пергаменте. Дальше от короля разместились Конан, граф Ричмондский, сын умершего Алана Чёрного, Вильгельм, граф Омальский и Йоркский, Гилберт де Ганд, граф Линкольнский, Симон де Санлис, граф Нортгемптонский, и менее знатные бароны. Мое прибытие их явно заинтриговало. Судя по ухмылкам на лицах некоторых, не самых умных, предполагали переговоры о перемирии.
        - Приветствую высокое общество! - поздоровался я. - Рад видеть вас всех в добром здравии!
        - И мы рады видеть тебя живым и здоровым! - ответил за всех король Стефан. - Ходили слухи, что ты погиб в Крестовом походе.
        - Жаль, что я не знал этот слух раньше! - весело ответил я.
        Король и его сын улыбнулись. Остальные не сочли нужным даже подыграть им.
        - С каким предложением ты прибыл? - сразу взял быка за рога король Стефан.
        - К нам в плен попали девять твоих рыцарей, - ответил я. - Двоих захватил я, поэтому готов обменять их на два года щитовых денег за полученные от тебя маноры. За остальных хотят наличные, по десять фунтов серебра за рыцаря.
        Вообще-то рыцарь сам должен выкупать себя. Но у безземельных рыцарей, за редким исключением, нет таких денег. Поэтому богатые сеньоры иногда выкупают их, чтобы привлечь в свои ряды побольше рыцарей.
        - У Генриха Анжуйского опять закончились деньги?! - насмешливо спросил король Стефан. - Я могу снова оплатить дорогу в Нормандию ему и его рыцарям.
        - Пока не закончились, но лишних денег не бывает, - уклончиво ответил я.
        Пусть думают, что именно отсутствие денег и подвигло нас на переговоры.
        - Было бы неплохо получить эти деньги сегодня или завтра, - продолжил я.
        - Нам проще напасть на вас и освободить этих рыцарей, - сказал Евстахий Блуаский.
        Вот как раз этого мне и не надо было. Я посмотрел на солнце, которое проглянуло сквозь низкие темные тучи, и сказал:
        - Сегодня уже поздно воевать. И дождь может пойти. Не люблю воевать в дождь.
        - И помощь может подоспеть, - подсказал Вильгельм Ипрский.
        - А может и не подоспеть, - произнес я.
        - Нас все равно будет больше! - заносчиво произнес Евстахий Блуаский.
        - Если бы всегда побеждали те, кого больше, тогда бы не было войн, - заметил я.
        - С какой целью ты приехал на переговоры? - спросил в лоб король Стефан, который чувствовал подвох, но никак не мог понять, в чем он заключается.
        - Получить выкуп за рыцарей, - честно ответил я, глядя ему в глаза.
        - То есть, сегодня вы не хотите сражаться? - спросил король.
        - Мы думаем, что завтрашний день будет для нас более благоприятным, - уклончиво ответил я.
        - Где мой камерарий? - спросил король свою свиту.
        Камерарий, кроме всего прочего, отвечал и за денежную наличность короля.
        - В обозе, - ответил кто-то. - Будет здесь вечером.
        - Ставьте мой шатер, - приказал король Стефан и добавил насмешливо: - Смелые анжуйцы и шотландцы не готовы сегодня сражаться!
        - Приходится мне за них отдуваться! - также насмешливо произнес я.
        - Ты сейчас кому служишь? - поинтересовался король.
        - Ранульфу де Жернону и Вильгельму де Румару, - ответил я. - Герцогу Нормандии я заплатил сразу при получении сеньории щитовые деньги за десять лет вперед.
        - Тоже пленными рыцарями? - спросил Вильгельм Ипрский.
        - Герцог Жоффруа задолжал мне призовые за взятие Руана. Они и пошли на оплату, - ответил я.
        - Значит, менее, чем через два месяца, твоя служба закончится? - продолжил спрашивать король Стефан.
        - Если только никто не нападет на мои владения в Линкольншире, Беркшире и Глостершире, - многозначительно ответил я.
        - Уверен, что не нападут, - пообещал король Стефан и перевел взгляд на моего скакуна: - Из Португалии привез?
        - Да, - ответил я. - Если выиграю, подарю его тебе.
        Что именно выиграю, говорить не стал. Король решил, что я имел в виду завтрашнее сражение, и насмешливо произнес:
        - Конь, конечно, великолепный, но ради него не стоит проигрывать сражение! - Затем предложил: - Пока прибудет камерарий, перекусим и выпьем вина. Расскажешь нам, как брали Лиссабон.
        - С удовольствием! - принял я предложение.
        Вино подали легкое белое, довольно приличное, не смотря на то, что большую часть жизни Стефан провел в Англии, где вкус портится так же быстро, как и продукты под дождем. Привезли вино явно из южных районов Франции, испанские покрепче будут. Я постарался как можно живописнее рассказать о взятии Сантарена и Лиссабона, о неудаче под Алкасером и захвате Эстремоса. Описал вооружение и доспехи мавров, их манеру сражаться. Особенно всех заинтересовала традиция поединков перед боем. Ведь это такая возможность отличиться!
        Когда они обсуждали эти поединки, Вильгельм Ипрский, граф Кентский, сидевший рядом со мной, произнес с горькой усмешкой:
        - А ведь я мог убить тебя тогда, под Линкольном…
        - А я не стал убивать тебя, когда расправился с твоей засадой, - сказал я. - Пока есть ты, буду нужен я, и наоборот. Нас обоих эта война сделала богатыми и знатными.
        Вильгельм Ипрский гмыкнул, обдумав мои слова, и сделал вывод:
        - Получается, что теперь наши интересы должны совпадать: надо закончить эту войну побыстрее.
        - Действительно, совпадают, - согласился я. - Без поддержки Нормандии Генрих Короткий Плащ вряд ли здесь чего-либо добьется, а нормандские бароны, насколько я знаю, не собираются вмешиваться в нашу войну. Так что он в Англии надолго не задержится.
        - Особенно, если завтра будет разбит, - предположил граф Вильгельм.
        - Даже, если он завтра разбит не будет, - предположил я.
        Камерарий прибыл, когда солнце уже село. Он быстро достал из большого сундука, окованного железом и снабженного большим висячим замком, мешочки с серебром и отвесил семьдесят фунтов. Монеты ссыпали в кожаный мешок. Получилась довольно увесистая поклажа. Умфра и Джон погрузили мешок на круп коня моего оруженосца Николаса, надежно принайтовали к седлу морскими узлами. Рыцари короля, наблюдавшие за этой процедурой, прикидывали, на сколько лет привольной жизни хватило бы им этих денег? В их глазах горел такой огонь алчности, что я порадовался, что сейчас они не осмелятся напасть.
        - Выкупленные рыцари прибудут к вам завтра утром, - пообещал я.
        До леса мы ехали не спеша, демонстрируя готовность к завтрашней битве, но как только скрылись за деревьями, сразу пришпорили коней. Захваченным в плен рыцарям я сообщил приятную новость, что они свободны. Договорился с ними, что к королю пойдут, когда рассветет.
        - В темноте по ошибке могут пристрелить, - предупредил я, - а меня обвинят в том, что не сдержал слово.
        - Так и сделаем, - пообещал Осберн.
        - Отведешь моего коня королю Стефану, - приказал я. - Скажешь, что я выиграл.
        - Что выиграл? - спросил он.
        - Время, - ответил я.
        Рыцарь не понял, что я имел в виду, поэтому перевел разговор на более интересующую его тему:
        - Нам тут Тибо рассказал про Португалию. Правда, что Марк теперь имеет несколько маноров?
        - Правда, - ответил я. - И не только маноры, но и большой дом в центре Лиссабона, несколько наложниц, арабских скакунов и столько золота и серебра, сколько он здесь за всю свою жизнь не видел.
        - Ты смотри! - удивился Осберн. - А я помню, как у нас на двоих одна вьючная лошадь была!
        - Отправился бы с ним в Португалию, тоже имел бы много чего, - подзадорил я.
        - Кому мы теперь нужны без доспехов и лошадей?! - огорченно произнес он.
        - Коней и доспехи я могу вам вернуть, если поплывете со мной в Португалию. Там расплатитесь за них из захваченных трофеев, - сообщил я. - Если надумаете, приходите через четыре месяца в мой замок Беркет. Он в дне пути от Честера. Приводите с собой и других рыцарей. Королю Португалии позарез нужны опытные и смелые воины, и он готов щедро награждать за службу.
        - Как остальные - не знаю, а я обязательно приду! - пообещал рыцарь Осберн.
        Они легли спать, а мы дождались восхода луны и отправились в путь. Сначала шли по следам отступавших, а потом, когда вышли на каменистую почву, на которой почти не остается следов, свернули на юг. Хотя я и сказал принцам, что попробую увести армию Стефана за собой на юг, на самом деле не собирался так поступать. Незачем беду в дом тащить. Когда придет время, она и сама дорогу найдет.
        20
        Осберн, прибывший в мой замок в конце сентября с двумя десятками рыцарей, решивших поискать счастья в Португалии, рассказал, как утром он и остальные освобожденные из плена пришли в королевский лагерь. Там готовились к сражению. Король Стефан как раз вышел из шатра, облаченный в доспехи. Он смотрел на арабского скакуна, которого подвел к нему рыцарь Осберн, и пытался понять, что бы это значило? Когда королю передали мои слова, он пару минут вникал в их смысл, а потом захохотал.
        - Он нам правду говорил, что пришел только для того, чтобы обменять рыцарей, а мы все подвох выискивали! - воскликнул он, отсмеявшись. - Вот и доискались!
        - Мы догоним их, если оставим здесь обоз, - предложил его сын Евстахий.
        - Может быть, именно на это и рассчитывает Византиец, - произнес Вильгельм Ипрский. - Он не пошел с ними, находится где-то неподалеку. Пока будем гоняться за анжуйцами и шотландцами, он захватит наш обоз.
        - Да, хитрости ему не занимать, - согласился король Стефан, погладил по шее арабского коня-красавца и сказал: - Ради такого скакуна стоило проиграть время!
        Преследовать отступающих они не стали. Поняли, что угрозы с этой стороны больше не будет. И не ошиблись. В Карлайле союз анжуйцев и шотландцев распался. Они еще две недели подождали короля Стефана, потом узнали, что он отступил к Йорку, после чего шотландцы отправились на север, а анжуйцы и их союзник граф Честерский со своим отрядом - на юг.
        К тому времени мы поделили богатую добычу и отдохнули у себя дома, но находясь при этом на службе у Ранульфа де Жернона. Мне сразу вспомнилась советская армейская поговорка: «Солдат спит, а служба идет». Когда прибыл гонец от графа Ранульфа, служить нам оставалось меньше месяца. Неделя ушла на сборы у Честера и переход в Бристоль, где Вильям Фиц-Роберт, новый граф Глостерский, скрепя сердцем, разрешил создать базу для нападений на владения короля и его союзников. Поскольку поблизости от Бристоля грабить уже было нечего, а на серьезные операции, дальние рейды не хватало войск, никто ничего не делал. Ждали подкреплений. Откуда они должны были прибыть - никто толком не знал. Им просто неоткуда было взяться. Я по просьбе графа Честерского привел, кроме рыцарей, еще и всех людей, которых смог набрать, - около четырех сотен сержантов и лучников. Всем им платили за то, что целый день соревновались в меткости при стрельбе из длинного лука.
        За это время я проехался по своим манорам, расположенным возле Бристоля, собрал оброк за прошлый год, проинструктировал старост, что нужно говорить, если вдруг на них вздумают напасть королевские войска, помог жителям двух разоренных деревень скотом и семенами на посев озимых. Вернувшись, заплатил Вильяму Фиц-Роберту щитовые деньги. Как за мирное время, хотя он пытался убедить меня, что идет война.
        - Ты говорил, что не участвуешь в ней, - напомнил ему. - Или мы с королем Стефаном неправильно поняли тебя?!
        Ссылка на короля умерила жадность нового графа Глостерского. Ему даже в голову не пришло, что я блефовал, потому что никогда бы не стуканул на него королю Стефану. Вильям Фиц-Роберту судил по себе.
        - Нам надо захватить порт на берегу Ла-Манша, чтобы получать подкрепление из Нормандии, - решил на исходе второй недели бездействия принц Генрих.
        - А будет подкрепление? - с сомнением спросил Ранульф де Жернон.
        - Отец обещал мне помочь! - заявил принц с такой горячностью, что было трудно поверить ему.
        - Какой именно порт нам нужен? - спросил я.
        - Мы захватим Бридпорт, - решил Генрих Короткий Плащ.
        - Почему именно его? - задал я вопрос. - Насколько я знаю, он в Девоншире. Можно было бы найти и поближе.
        - Именно поэтому, - ответил принц. - Он далеко от Лондона, и Стефан не скоро отобьет у нас Бридпорт. Сможешь захватить его?
        Поскольку город был маленький, я согласился:
        - Хорошо, попробую.
        - Я дам тебе в помощь отряд рыцарей, - пообещал Генрих Плантагенет.
        - Они будут не в помощь, а в наказание, - отбился я от рыцарей. - Попробую справиться силами своего отряда. Но для охраны города пришлешь свой гарнизон.
        - Само собой, - заверил меня принц Генрих.
        На этот раз я не спешил. До Бридпорта добирались три дня. Это был небольшой портовый городок в форме неправильного пятиугольника, защищенный рвом и валом с частоколом. На углах стояли невысокие деревянные башни. Все оборонительные сооружения давно не ремонтировались. Жители города понимали, что против большого отряда они все равно не выстоят, а на маленькие банды хватит и этого. Население Бридпорта составляло меньше тысячи человек, а гарнизон - три рыцаря и сотня стражников. Два рыцаря были хозяевами маноров, расположенных неподалеку от Бридпорта, а третий - комендантом города. По пути мы ограбили оба манора. Захваченный скот пригнали с собой, чтобы питаться им во время осады. Впрочем, я надеялся, что осада не затянется.
        Мы подошли в середине дня. Был отлив, и ветер приносил с берега неповторимый запах оголившегося, морского дна. Вроде бы приятным этот запах трудно назвать, но он мне почему-то нравился. Едва мы начали размещаться возле Бридпорта, как из ворот выехал комендант в сопровождении обоих рыцарей. Это был старый служака с длинными прямыми седыми волосами, которые торчали из-под округлого шлема, тщательно надраенного. Длинный нос его был в красно-синих жилках.
        - Ты - Византиец? - спросил он.
        - Меня и так называют, - согласился с ним, - но вообще-то я - граф Сантаренский.
        - Извини, сеньор граф, я не знал! - шмыгнув носом, произнес комендант и, обменявшись взглядами со своей свитой, сказал: - Я бы хотел обговорить условия сдачи города.
        - Вас выпущу с семьями, оружием, доспехами, личными вещами и одной лошадью на каждого, - предложил я.
        - Нас устраивает! - сразу согласился комендант и захотел было закончить переговоры.
        - Город и деревни, - напомнил ему один из рыцарей.
        - Ах, да! - спохватился комендант. - Горожане готовы заплатить, чтобы не грабили их и окружающие деревни.
        - Сколько? - поинтересовался я.
        - По шиллингу с человека, - ответил комендант. - Получится около пятидесяти фунтов.
        - Ровно сто фунтов - и я не трону ни город, ни деревни, - потребовал я. - Правда, мы уже ограбили несколько.
        - Да знаем! - вздохнув, произнес комендант. - Сейчас поговорю с горожанами. Думаю, наскребут сотню.
        Жители Бридпорта согласились заплатить сто фунтов серебра. До наступления темноты они собрали деньги. Комендант отдал их мне, выехав из города вместе с семьей, состоявшей из старухи-жены и великовозрастного сына с непропорционально большой головой и счастливой улыбкой на нетронутом интеллектом лице. Дебил он или даун - не знаю, потому что понятия не имею, чем они отличаются. Люди двенадцатого века тоже не делили их, обозначая всех одним словом «блаженный» и относясь к ним довольно терпимо. Одного или двух всегда можно увидеть на паперти любой церкви. Я сразу вспомнил советские времена, когда на каждом судне загранплавания обязательно был помощник капитана по политической работе, о котором моряки говорили: «Судно без помполита - что деревня без дурачка». Следом за комендантом уехали в свои маноры и два рыцаря с семьями. У каждого было по восемь детей. Манор достанется старшему сыну. Девочек, может быть, выдадут замуж за рыцарей или богатых горожан, а младшие сыновья пополнят ряды нищих рыцарей, готовых служить любому, или, если научатся хотя бы читать, подадутся в попы или монахи. В город мы не
стали заходить, чтобы у моих солдат не было соблазнов. Забрав полагающуюся мне треть, поделил между ними полученные деньги. Лучникам досталось по два шиллинга и несколько пенни, оруженосцам - меньше в два раза, сержантам - больше в полтора, а рыцарям - больше в три раза. Получается, что мы проехались сюда, чтобы получить премиальные в придачу к плате, которая нам идет от графа Честерского.
        Я отправил гонца к принцу Генриху, и через четыре дня в Бридпорт прибыл новый гарнизон из двух десятков пехотинцев под командованием рыцаря, такого же старого и с такими же красно-синими прожилками на носу. У меня появилось подозрение, что именно из-за этих прожилок рыцарей и назначали комендантами.
        Мы вернулись в Бристоль, где проторчали без дела около двух недель. На том моя служба и закончилась. Почти весь свой отряд я отправил домой, а сам с десятком сержантов проехался по своим манорам в Беркшире. В последние два года их не грабили, поэтому деревни начали восстанавливаться. Я и им помог скотом и зерном и объяснил, что надо говорить, если приедут люди Евстахия, старшего королевского сына, чтобы деревню не тронули. По дошедшим в Бристоль сведениям, король Стефан отправил в Глостершир своего сына с большим отрядом наказать Генриха Плантагенета. Мол, противник настолько несерьезен, что королю самому стыдно с таким сражаться.
        Меня их разборки в этом году больше не касались, поэтому сразу поехал в замок Беркет. Там занялся улучшением своих владений. У меня появилась мысль построить паром и наладить сообщение между берегами устья реки Мерси. Тогда через Беркенхед и Ливерпуль пойдут торговые караваны в Ланкашир, Шотландию и обратно. Сейчас купцам надо делать большой крюк, чтобы пересечь реку по броду, расположенному намного выше по течению реки. В придачу земли там заселены слабо, поэтому частенько пошаливают разбойники. Во время войны их развелось немало. Некоторые рыцари, пользуясь отсутствием крепкой власти, сбиваются в банды и орудуют на лесных дорогах. На моих землях бандитов нет, граблю только я один, и дорога, благодаря парому, станет короче, как минимум, на день. Я сделал чертеж парома. Сделал его плоскодонным, чтобы ровно садился на мель при отливе, и с маленькой осадкой, чтобы легче справлялся с течением, облегчил судовой набор, потому что с волнами ему не придется бороться, оснастил прямым парусом, который лучше косого при преобладающих в этой местности западных ветрах. Курсировать паром ведь будет по
направлению юг-север, круто к ветру ходить не придется. Оснастил и веслами, по десять с каждого борта. Штатных гребцов будет в два раза меньше, на остальные весла можно пассажиров посадить, если захотят перебраться побыстрее. За одну ходку паром сможет перевезти шесть запряженных волами арб, или около полусотни всадников, или сотню пехотинцев. Я нанял старого знакомого Тони, который когда-то вместе с отцом переделывал для меня баркас. За эти годы он вырос в толкового кораблестроителя. Отдал ему чертеж, объяснил, что к чему, заплатил аванс. Договорились, что к весне паром будет готов.
        В начале октября, взяв на борт рыцарей, пожелавших отправиться в Португалию, их лошадей, у кого были, Умфру и Джона и полсотни валлийцев, снялся в рейс. В проливе Святого Георга заметили два ирландских судна, но оба успели убежать под берег. Был отлив, и я не захотел терять на них время. Бискайский залив проскочили при свежем северо-восточном ветре и не очень высокой волне. В итоге на пятые сутки вошли в бухту Мар-да-Палья. Стаи перелетных птиц взлетали при нашем приближении и приветствовали нас громкими криками. У меня появилось впечатление, что вернулся домой.
        21
        Грунтовая дорога, утрамбованная колесами, копытами и ногами, пролегает по холмам, поросшим внизу густым зеленым кустарником, а вверху - стройными соснами. Мы движемся на восток, в сторону Бадахоса. Впереди скачут полсотни бывших альмогаваров, превратившихся в кавалейру, но по-прежнему выполнявших обязанности разведчиков. За ними следует сотня бывших валлийских крестьян, тоже превратившихся в кавалейру, но так и оставшихся лучниками. Затем, в сопровождении Умфры, Джона, Нудда, Риса, Ллейшона, Карима, Марка и Блашку, скачу я на арабском иноходце. Следом оруженосцы ведут на поводу наших боевых коней. За ними едет обоз и шагают лучники, пока не ставшие кавалейру. Замыкают колонну бывшие бедные брабантские, а теперь состоятельные португальские фидалгу и бывшие брабантские пехотинцы, тоже превратившиеся в кавалейру, но все еще воюющие в пешем строю. В Португалии любой, у кого есть конь, оружие и желание воевать, становится рыцарем. Выживет в бою, не струсит - станет богатым рыцарем. Осберн и остальные бывшие наши пленники скачут вместе с брабантцами. Я дал им в долг отнятые у них доспехи и оружие и по
верховой лошади. После похода рассчитаемся. Если выживут в бою.
        С час назад мы миновали Эстремос. Горожане смотрели на нас с крепостных стен и, наверное, благодарили бога, что мы направляемся дальше. В башне над северными воротами стоял алькальд, тот самый, из сакалиба. Видимо, ему простили захват города неверными. Наверное, наш разгром погони произвел впечатление на принимавшего решение о судьбе алькальда.
        Я со своей свитой подъехал поближе к воротам, поздоровался с алькальдом и спросил:
        - Не хочешь присоединиться к нам?
        - А куда вы направляетесь? - спросил он в ответ.
        - В окрестности Бадахоса, - ответил я. - Говорят, там можно взять хорошую добычу.
        - В Севилье или Кордове больше возьмешь, - посоветовал он.
        - Когда-нибудь и туда сходим, - пообещал я.
        - Тогда я к тебе и присоединюсь, - сказал алькальд. - А на Бадахос не могу, там мой господин.
        - Как хочешь! - произнес я и поскакал догонять свой отряд.
        К вечеру добрались до городка Элвас. Он тоже располагался на холме, бедные дома внизу, богатые - вверху, но был больше Эстремоса и укреплен лучше. Жители приготовились к обороне. Уверен, что они знают, что случилось с их соседями, поэтому усилят караулы. Времени осаждать их у нас нет. Бадахос менее чем в дневном переходе отсюда. Наверняка халиф наскребет тысяч пять воинов, чтобы наказать зарвавшихся неверных. Сколько ему потребуется времени на сборы - вопрос на засыпку. Я вспомнил Бридпорт и решил попробовать и здесь решить дело без штурма.
        - Карим, смогут жители Элваса заплатить тысячу золотых монет? - спросил я своего родственника.
        - И даже больше, - ответил он.
        - Поговори с их алькальдом, расскажи, кто я такой и как быстро взял Эстремос, и предложи откупиться от осады за тысячу двести мараведи, - попросил я. - Можешь сбавить до тысячи и даже до восьмисот, только не быстро, поторгуйся, иначе откажутся платить.
        - Я знаю, как надо, - заверил меня Карим.
        Он поскакал к городским воротам, оббитым широкими листами ржавого железа. На башне над воротами стоял алькальд - тучный пожилой мужчина среднего роста, одетый в короткую кольчугу поверх халата, который был в вертикальную бело-зеленую полоску. Последовал разговор, многословный, с яростной жестикуляцией с обеих сторон. Алькальд отрицательно мотал головой и делал вид, что сейчас уйдет. Карим тоже несколько раз разворачивал коня, собираясь уехать, но потом возвращался. Постепенно говорить стали тише и спокойнее. Алькальд ушел с башни минут на пятнадцать. Вернувшись, произнес длинную гневную тираду в адрес правоверных, которые служат врагам аллаха, а потом совершенно другим голосом, холодным и расчетливым, короткую и содержательную. Они обменялись с Каримом еще парой реплик, после чего мой родственник поскакал ко мне.
        - Утром заплатят девятьсот золотых динаров, - радостно улыбаясь, сообщил он.
        - Молодец! - похвалили я Карима. - Тебе не показалось, что они слишком легко согласились?
        - Вроде бы нет, - ответил он.
        - Будем надеяться, что это так, - произнес я и приказал Блашку: - Мы расположимся лагерем здесь, а ты на всякий случай незаметно расставь своих людей с противоположной стороны города так, чтобы схватили любого, кто попробует выбраться ночью из него. За каждого пойманного получат пять золотых. Только обязательно взять живым и без шума, чтобы в городе не узнали.
        - Мои люди тоже согласятся покараулить ночью, - предложил Марк.
        Он все никак не научится быть богатым. Готов за пенс воробья в поле загонять.
        - Твои люди только вспугнут их, - отклонил я его предложение. - Альмогавары лучше с этим справятся.
        - Мы сами справимся, - заверил Блашку и сразу ускакал, пока я не передумал.
        Гонца привели в шатер, который со мной делили Умфра, Джон, Нудд, Рис, Ллейшон, Карим и Марк, сразу после полуночи. Это был юноша лет пятнадцати, явно из обеспеченной семьи. На нем была черная длинная одежда, напоминающая рясу, подпоясанная тонким плетеным кожаным ремешком, на котором висели пустые деревянные ножны для ножа, и черные штаны. Голова обмотана черной материей. Лицо узкое и холеное, со светлой кожей, сросшимися, черными бровями над карими глазами, тонкими черными усиками.
        - Чей ты сын? - спросил я.
        - Мой отец - знатный воин! - с вызовом заявил юноша. - Больше я вам ничего не скажу!
        - Я тебя ни о чем не собираются спрашивать, - заверил его, чем сильно удивил, и приказал Блашку: - Охраняйте его. Утром он нам пригодится.
        Когда пленного увели, Карим спросил:
        - Почему ты его не допросил? Я бы быстро развязал ему язык.
        - А зачем?! - произнес я. - Его послали в Бадахос сказать, что алькальд будет тянуть время, пока не подоспеет подмога. Так что давай спать. Завтра у нас будет много работы.
        С восходом солнца алькальд заверил нас, что собирает с горожан выкуп. Мол, подождите, скоро отдадим. Сразу после его обещания мои воины начали копать две ямки метрах в трестах от ворот. В них вставили вертикальные стойки виселицы, сделанной в виде буквы П, утрамбовали, чтобы стояла прочно. К ней подвели пойманного ночью юношу, которому связали за спиной руки и с которого сняли чалму. Голова его была недавно выбрита, отливала синевой. Юношу поставили на колоду под перекладиной, надели на шею петлю из толстой ворсистой веревки. Тонкая шея стала казаться еще худее. Она была белой, как и лицо, потерявшее самоуверенность и боевой задор. Трудно быть смелым и воинственным, когда тебя спокойно и уверенно готовят к постыдной смерти. Арабы и берберы вешают только за гнусные преступления.
        - Скажи алькальду, что как только солнце поднимется выше городских стен, юноша будет повешен, и мы начнем штурм, - приказал я Марку. - Скажешь - и сразу возвращайся, не разговаривай с ним.
        - Лучше я, - попросил Карим, - его алькальд может не понять.
        - Поймет, - заверил я. - В безжалостность франка алькальд поверит быстрее.
        Марк все сделал, как я велел. Алькальд начал что-то кричать ему вслед, но рыцарь не оборачивался. Скорее всего, брабантец даже не понимал, что ему говорят. Именно это и должен был осознать алькальд: торга больше не будет, потому что мы не понимаем.
        Через полчаса со стены спустили на веревках человека с тяжелым кожаным мешком. Это был иудей лет тридцати, в желтой шапочке, которая непонятно как держалась на макушке головы, покрытой длинными, вьющимися волосами, темно-зеленой льняной одежде, напоминающей короткий халат с широкими рукавами, и штанах, подвязанных желтыми ленточками на щиколотках, немного выше кожаных башмаков с загнутыми вверх, острыми носаками. Лицо выбритое, нос мясистый и крючковатый, губы пухлые и сухие, хотя иудей постоянно облизывал их. Боится. Мы ведь варвары, ничего не понимаем, от нас всего можно ждать.
        В мешке были золотые монеты с арабской вязью на обеих сторонах. Никаких портретов или полумесяцев. Я молча брал их по десять штук и бросал в наш кожаный мешок. Мое умение быстро считать вгоняло в тоску многих людей двенадцатого века. Иудей не стал исключением. Он шевелил пухлыми губами, тихо произнося цифры, но не успевал за мной. Не хватало тридцать монет. О чем я и сказал ему на арабском, а потом добил окончательно, повторив на иврите:
        - Тридцать.
        Фразу «Сколько стоит?» и счет до ста я знал на языках всех приморских стран. И не только. Допустим, умею считать по-монгольски. Монголия не имеет выхода к морю, но морской торговый флот, как ни странно, у нее есть. Работал со мной как-то одни монгол, выпускник российской мореходки. На мое счастье, он был механиком, и не я, а его непосредственный начальник, старший механик, ходил весь контракт с больной головой. В быту монгол был веселым, общительным парнем. В пьяном виде вел себя совсем по-русски: чтобы стало еще веселее, хватался за нож.
        Иудей, собравшийся было потребовать пересчета, облизнул сухие губы, достал из-за пазухи набитый монетами мешочек и отсчитал еще три десятка.
        - Хорошо, - сказал я на иврите, а затем перешел на арабский, на котором словарный запас у меня был больше: - Мне говорили, что в Хативе делают бумагу из тряпок. Если привезешь в Лиссабон, куплю. Спросишь графа Сантаренского. Я буду в городе до Пасхи.
        - Сколько тебе надо листов бумаги, сеньор? - спросил он на местном варианте латыни, который называли «романсе».
        - Чтобы хватило сделать копии трудов Гомера, Аристотеля, Платона… - я перечислил десятка два имен. - У меня подрастают дети. Им надо дать образование не хуже, чем у меня.
        Не хуже - это вряд ли получится, потому что у меня и по меркам двадцать первого века не слабое - два высших, техническое и гуманитарное, не говоря уже о самообразовании. Хотя бы получили одно высшее по меркам двенадцатого века.
        - Я привезу много бумаги такому ученому человеку и возьму не дорого, - заверил меня иудей. - Могу порекомендовать и хорошего учителя для твоих детей.
        - Мне нужен очень хороший учитель, - сказал я. - Желательно, чтобы был атеистом. Умный и образованный человек не может быть верующим.
        Мои слова произвели на иудея такое впечатление, будто я признался, что якшаюсь с дьяволом.
        - Как пожелаешь, сеньор, - поклонившись, сказал он.
        - Еще возьму на службу несколько докторов, - заявил я, потому что с детства помню наставление: «Лечиться надо у еврея, а деньги занимать у русского; главное - не перепутать». - В Лусене, наверное, не все погибли. Под моей защитой их никто не тронет. Только толковых. Шарлатанов сразу повешу, - предупредил я и разрешил, показав на виселицу: - Этого юношу можешь забирать. Он сделал свое дело…
        Иудей не понял скрытый смысл последней фразы, потому что Шекспир еще не родился. Сняв с шеи юноши петлю, развязал ему руки и повел к городу, по пути несколько раз оглянувшись. То ли боялся, что выстрелим в спину, то ли хотел получше запомнить, человека, который на «ты» с дьяволом.
        Мой отряд сразу отправился на юго-запад, подальше от Бадахоса. Сперва, оставляя справа высокую гору, шли вдоль реки Гвадианы, которая в этом месте напоминала Тежу у Сантарена. Потом повернули на восток. Возле впадения в реку правого притока захватили крупную деревню. Теперь мы двигались быстро, крестьяне не успевали сбежать в лес. Забрали скот, ценные вещи, молодых девушек и юношей. Неподалеку от Эворы попалась еще одна такая же богатая деревня, после чего я решил не искушать судьбу, отдал приказ возвращаться в Сантарен.
        Всю обратную дорогу за нами постоянно на безопасном расстоянии двигались конные разъезды мавров. Стычек избегали. Пытались заманить в засаду притворным отступлением, но дурных не нашли. Проводили нас до самой реки Тежу. Весь их отряд, тысячи полторы, выстроился на холме, когда мы переправлялись на противоположный берег. Что это должно было обозначать, я не понял. То ли предлагали напасть на них, то ли демонстрировали свою силу, точнее, бессилие, то ли любовались, как мы переправляемся. Важно, что не напали на нас, что мы вернулись с богатой добычей и без потерь.
        22
        Через две недели после Рождества я поехал в Коимбру засвидетельствовать свое почтение королю Афонсу, узнать его планы на остаток зимы и представить рыцарей, готовых служить под его чутким руководством. Осберн и другие бывшие пленники неплохо обогатились во время рейда. Они оплатили свое оружие, доспехи и данного мною коня и даже прикупили по вьючной лошади. Те, кто приплыл сюда со своим конем и оружием, позволили себе улучшить и то, и другое. Некоторые купили не только вьючную кобылу, но и запасного боевого жеребца. Теперь у них были средства для содержания оруженосца и слуги. Ничто так не делает человека богатым, как наличие прислуги.
        Король Афонсу принял меня в небольшом помещении, напоминающем келью. Находилось оно рядом с приемной, вход был завешен плотной черной материей, поэтому я раньше не обращал на него внимание. Там были узкий стол, покрытый темно-красным лаком, с левой длинной стороны которого была ниша в стене, образующая места для сидения, застеленная ковриком, на котором лежали три красно-синих подушки. С правой стороны стояла деревянная лавка, тоже, судя по количеству подушек, рассчитанная на трех человек. Возле дальнего торца был стул с высокой резной спинкой, похожей на ту, что имел трон. Этот стул занял король Афонсу. В нише сели архиепископ Паю Мендиш и коммодор тамплиеров Жан де Вимьер, а на лавку - Фернанду, внебрачный сын короля, - крепкий хмурый двадцатилетний юноша с цепким властным взглядом, - сенешаль Родригу де Коста и я. За последнее время португальцы пообзавелись дорогими украшениями. У архиепископа был новый крест с алмазами в перекрестье и на концах, висевший на довольно красивой золотой цепочке. Коммодор тихо барабанил по столу пальцами правой руки, на среднем и безымянном которой появилось по
золотому перстню с овальными изумрудами сложной огранки. Сенешаль на левой руке носил золотой браслет в виде змеи, у которой вместо глаз было по рубину. Сын короля медленно перебирал четки из черных агатов, разделенных золотыми бусинами. У короля на груди висел на такой же цепочке, что и у архиепископа, новый золотой медальон с эмалевым гербом Португалии. Захват Сантарена, Лиссабона, Палмеллы, Синтры, Алмады и прилегающих к ним земель хорошо поправил экономическое состояние короля и его окружения.
        Впрочем, тамплиеры и раньше не бедствовали. Они стали банкирами и ростовщиками всей Европы. Раньше ростовщиками были только иудеи, но Папа Римский разрешил Ордену тамплиеров заниматься грязным делом ради святых целей. Они быстро создали банковскую сеть во всех странах, где имелись отделения Ордена. Давали кредиты под высокий процент и брали деньги на хранение, выписывая взамен векселя, которые за небольшую комиссию можно было обналичить в любом отделении «банка». Это, конечно, сыграет положительную роль в развитии торговли в Европе, но погубит Орден тамплиеров.
        Внебрачного сына короля я видел впервые. Судя по всему, он юноша серьезный и неглупый. Бастарды обычно добиваются в жизни большего, чем законнорожденные. А у этого есть шанс стать королем Португалии. Четыре года назад Афонсу женился на Матильде, дочери графа Савойского. Она моложе мужа на шестнадцать лет. Родила мальчика и девочку, но оба ребенка умерли. Если дело и дальше пойдет также, то Фернанду займет трон.
        - Мы собираемся в этом году захватить Алкасер, - начал король Афонсу. - Когда лучше выступить в поход?
        Ответ знали все. Озвучил его сенешаль Родригу де Коста:
        - В мае, когда будет много зеленой травы для лошадей и еще не очень жарко.
        - Именно в это время нас и будут ждать, - сказал король.
        - Они нас круглый год ждут, - произнес Жан де Вимьер. - Понятно ведь, что они следующие после Лиссабона.
        - Есть еще Эвора, - напомнил архиепископ Паю Мендиш.
        - Эвора между Алкасером и Бадахосом, ее надо брать второй, - возразил я.
        - Да, Алкасер - это ключ к левобережью Тежу, начинать надо с него, - согласился Афонсу и спросил меня: - Ты сможешь помочь нам?
        - Нет, - ответил я. Моя служба королю Португалии в этом году, согласно уговору, уже закончилась, когда я привел в Коимбру два десятка привезенных из Англии рыцарей. - Разве что в подготовке к походу. В Лиссабоне надо сделать осадные башни и орудия и перевезти их в разобранном виде на кораблях к Алкасеру. Там собрать и использовать при осаде.
        - Что ж, пригодится и такая помощь, - сказал король Афонсу. - Сколько по-твоему потребуется башен?
        - Желательно по две-три на каждую сторону, - ответил я.
        - Хватит трех, если использовать правильно, - медленно произнес Фернанду.
        - Та прав, - согласился я. - Знать бы только, как это - правильно?!
        - Вот именно, - поддержал меня Родригу де Коста. Мне показалось, что он недолюбливает королевского сына. - Чем больше сделаем башен, тем лучше. Нам еще много городов придется осаждать.
        Фернанду заперебирал четки быстрее, но промолчал. Хороший признак. Возможно, из него получится толковый полководец, а если повезет, то и король.
        - Попробую к маю построить судно и помочь перевезти башни, - пообещал я.
        Чем и занялся по возвращению в Лиссабон. Судовые верфи там были, причем с довольно опытными мастерами. Строили в основном гребные суда - галеры, военные и торговые, и рыбацкие баркасы. Иногда замахивались на нефы, заказчиками которых обычно выступали итальянцы. В Португалии и рабочая сила, и материалы были дешевле. На Апеннинском полуострове к середине двенадцатого века корабельного леса почти не осталось. Завозили из других стран.
        Я решил построить бригантину - судно, которое несет на фок-мачте прямой парус, а на грот-мачте косой. Поскольку предназначалось оно чисто для торговых целей, буду делать более мореходным, с соотношением ширины к длине, как один к четырем - двадцать четыре метра на шесть с небольшим. Такое судно будет лучше держаться во время шторма. Трюм твиндечный, чтобы повысить продольную и поперечную прочность корпуса. Грузоподъемность будет тонн сто-двадцать-сто сорок. Борта сделаем загнутыми внутрь, чтобы на них неудобно было забираться с низко сидящих галер по время абордажа. Снабдим высокими фор - и ахтеркастлем для размещения стрелков ил лука или арбалета.
        Я сделал предварительные чертежи на бумаге, которую привез мне из Хативы элвасский иудей. Корабельным мастером был венецианец по имени Тиберий. Посмотрев чертежи, он пожал плечами: сделаем, что заказываешь; тонуть не нам. Потом, когда убедился, что я знаю о кораблестроении больше него, стал относиться к заказу с интересом. Понял, что знания, приобретенные при строительстве бригантины, ему очень пригодятся. А научил я его многому.
        В это время обучением моего сына занимался учитель по имени Иегуда - худой иудей лет сорока с подслеповатыми глазами, длинными, всклокоченными волосами, орлиным носом, кончик которого загибался к верхней губе, довольно толстой, и густой бородой клином. Борода должна бы быть длинной, но Иегуда постоянно дергал ее, лишая волос. То ли он так наказывал себя за что-то, известное только ему, то ли по жизни был мазохистом. Но образован был хорошо и, что главное, не верил в авторитеты и умел думать. Такому суждено было быть атеистом. Иегуда очень удивился, когда узнал, что я тоже безбожник.
        - Твоими учителями были иудеи? - спросил он.
        - Нет, - ответил я.
        Они были не учителями, а создателями антисистемы под названием коммунизм, которой заболела Россия в начале двадцатого века и, умывшись кровью, избавилась от нее к концу его. Поскольку антисистема пожирает своих детей, выжить в ней могли только не верующие ни во что.
        С учителем пришли и два врача. Один был, как определили бы в двадцать первом веке, терапевтом, а второй - хирургом. Обоим чуть за тридцать, а имели по десятку детей. Я поселил их в одной из многоэтажек и выделил на первом этаже помещения под приемный покой, операционную и реанимационную палату. Там они принимали жителей города, которые нуждались в медицинской помощи. Само собой, моих людей должны были лечить по первому зову.
        Поскольку я нанял на строительство бригантины столько людей, сколько на ней могли работать одновременно, в начале апреля ее достроили и оснастили. Во время ходовых испытаний в заливе Мар-да-Палья она в балласте попалась «балеринам». Высокие короткие волны убедили меня, что проект получился удачным. Бригантина сильно кренилась, но держалась молодцом. В грузу и вовсе будет поплевывать на такие волны. Я сразу заказал Тиберию еще две такие же бригантины. Только строить их поручил без спешки, обычной артелью.
        Бригантину нагрузили местным вином. Экипаж нанял из жителей Лиссабона. Уже в двенадцатом веке они были прирожденными моряками. Примерно половина жителей города и почти все из пригородных слобод были так иди иначе связаны с морем. В том числе и капитан по имени Диого - тридцати четырех лет от роду, медлительный, флегматичный, с неправильно сросшейся после перелома левой рукой, отчего казалось, что при ходьбе португалец как бы отгребает ею. Судя по внешности, он был уроженцем Пиренейского полуострова, а по характеру - северянин. Откуда он родом, Диего и сам не знал. Он вырос и всю сознательную жизнь провел на борту генуэзского нефа, пройдя путь от юнги до капитана. Незадолго до осады Лиссабона попал в плен местным пиратам. Они продали Диого в рабство. Во время освобождения города выжил и так и остался в Лиссабоне, подрабатывая на рыбацких судах. В помощники ему взял еще двух капитанов помоложе, которые раньше командовали купеческими галерами.
        На переходе в Англию бригантиной командовал Джон. Португальские капитаны учились у него работать с парусами, румпельным рулем, компасом и картой. Я сделал три копии карты, купленной в шестом веке у финикийца, но не всей, а только побережья Атлантики от Гибралтара до Северного пролива Ирландского моря и весь Ла-Манш. Бригантина двигалась медленнее шхуны, приходилось подстраиваться под нее. Ночью на корме шхуны вывешивали два фонаря, чтобы бригантина не потерялась. Разработали систему световых и звуковых сигналов на разные случаи жизни. Впрочем, применять их не пришлось. Океан был относительно спокоен, ветер баллов пять дул с северо-запада, что позволяло курсом бейдевинд медленно, но уверенно следовать к Ла-Маншу. Диого бывал раньше в Руане, поэтому бригантина встала на якорь возле устья Сены, а я на шхуне сходил за оброком.
        Фулберт сперва расспросил про своего внука Симона. Узнав, что тот стал отцом дважды, благодаря жене и наложнице. Причем наложница родила мальчика, а жена - девочку. По неписаным законам двенадцатого века женщина, рожавшая девочек, женой не считалась. Бедный глупый Симон при каждой встрече спрашивал меня, не собираюсь ли в поход? Видимо, дома была хуже, чем на войне. Затем кастелян рассказал, что принц Генрих повоевал в Англии до зимы и после Рождества вернулся в Нормандию. Здесь отец объявил его соправителем, заставив всех рыцарей принести оммаж Генриху. Приглашали и меня. Я пообещал сделать это при удобном случае. Пока такой не наступил.
        Поскольку военных действий не намечалось, я повел свой караван из двух судов в Бристоль. Заодно решил показать португальским капитаном, куда они будут возить товары. Вильям Фиц-Роберт, граф Глостерский, встретил меня прохладно. Наверное, думал, что я прибыл с предложением совместных военных действий. Графу Глостерскому ни с кем сражаться не хотелось. Он наконец-то стал обладателем титула и полновластным хозяином многих земель и захотел спокойно понаслаждаться властью. Я объяснил ему, что прибыл лишь для сбора оброка и выплаты ему щитовых денег.
        - Но если у тебя есть желание повоевать с кем-нибудь… - шутливо начал я.
        - Такого желания у меня нет, - оборвал граф Вильям. - Меня устраивает любой король, при котором в королевстве наступит мир.
        Я собрал оброк со своих глостерских маноров. С Вильямом Фиц-Робертом расплатился вином, привезенным из Португалии. Часть вина продал местным купцам. Освободившееся место в трюме заполнил купленной в Бристоле шерстью. Английская шерсть более высокого качества, чем португальская. В Лиссабоне ее можно с выгодой перепродать генуэзским или венецианским купцам.
        В проливе Святого Георга, как обычно, господствовал западный ветер с дождем, мелким и нудным. Паруса намокли и потяжелели. Матросам приходилось попотеть. Правда, идти оставалось всего чуть больше суток. На траверзе деревни Морская я опять почувствовал, что вернулся домой.
        23
        В честерском замке гостил Вильгельм де Румар, лорд Болингброк. Он в начале зимы вернулся из Крестового похода. Путешествие в дальние страны, соприкосновение с другим бытом, более высоким культурным уровнем жизни произвело на лорда неизгладимое впечатление.
        - Я слышал, что Константинополь - очень большой город, но когда его увидел! - с придыханием рассказывал Вильгельм де Румар.
        - Хорошо повоевали? - спросил я, потому что слушать о красотах Константинополя не хотел, поскольку сам их видел.
        - Не очень, - признался лорд Болингброк. - Нас все предали: и византийский император, и Роджер Сицилийский. Немцы не дождались нас и поплатились за это. Нам византийцы - ох и пройдохи! - сказали, что немцы бьют неверных и захватывают земли, нам ничего не останется, в когда мы переправились через Босфор и добрались до Никеи, узнали, что от их армии почти ничего не осталось. Потом был долгий переход, во время которого пали от голода почти все лошади. Неверные постоянно нападали на нас, не было покоя ни днем, ни ночью. В честный бой не вступали, действовали, как разбойники. Налетят, захватят добычу и умчатся. Одна радость была - французская королева Элеонора и ее свита. Очень любвеобильные дамочки! - лорд Вильгельм подленько захихикал, что доказывало, что он близкий родственник Ранульфа де Жернона. - Нас на византийских кораблях переправили в Антиохию. Там королева Элеонора - кхе-кхе! - подружилась с Раймундом Антиохским. Какие он пиры закатывал, какие турниры устраивал! Здесь такого не увидишь! - с сожалением закончил Вильгельм де Румар.
        - С неверными-то хоть повоевали? - повторил я вопрос, не догадываясь, что наступаю на больную мозоль.
        - Нам не довелось. И слава богу! - ответил лорд Болингброк. - Немцы с иерусалимцами попытались захватить Дамаск, но их предали.
        - Кто предал? - поинтересовался я.
        - Все, - коротко ответил лорд.
        Значит, никто не предавал. Просто нужна была причина, почему такая большая и грозная армия, собранная со всей Западной Европы, проиграла войну. Вторым виновником провала похода был назначен некто Бернард, которого еще при жизни объявили святым. Оказался обычным проходимцем. Он замутил этот поход, напророчив успех. Утверждал, что сам бог пообещал ему, что крестоносцы повергнут в прах сарацинов. Когда случилось прямо противоположное, Бернард попытался свалить вину на Папу Римского, который, мол, на самом деле служит не богу, а антихристу. Папа в свою очередь перекинул стрелки на псевдосвятого, объявив его лжепророком.
        - Ты был прав, когда говорил, что не стоит идти в Крестовый поход, - закончил рассказ Вильгельм де Румар.
        Смотря за чем идти. Кому-то из крестоносцев повезет разграбить Константинополь. Хапанут столько, что правнукам останется.
        Лорд Болингброк сильно потратился во время похода, поэтому пожелал получить щитовые деньги. Узнав, что я привез вино из Португалии, взял его вместо денег. Граф Честерский в деньгах не сильно нуждался. Ему нужны были рыцари для войны вместе с Мадогом ап Маредидом, правителем Поуиса, против Оуайна ап Грифида, правителя Гвинеда. Кстати, Мадог женат на сестре Оуайна. Им бы дружить против норманнов, а они воюют… Поскольку у меня с Оуайном ап Грифидом очень хорошие отношения, которые я не собирался испортить из-за Ранульфа де Жернона, пообещал, что пришлю шесть рыцарей, чтобы отслужили за шесть маноров, но сам воевать не пойду. Мол, всю зиму сражался с маврами, устал. Хочу побыть хоть немного с семьей, отдохнуть.
        Я продал остатки привезенного вина и нагрузил бригантину свинцом, который здесь добывали, и шерстью. Капитану Диого было приказано доставить груз в Лиссабон. Там евнух Самир продаст привезенное. Если король Афонсу еще не уйдет в Алкасер, помочь ему перевезти осадные башни. Затем Самир нагрузит судно вином, коврами и прочими португальскими товарами, которые надо будет привезти сюда. До холодов бригантина будет работать на линии Лиссабон-Честер. Я же ошвартовал шхуну в Беркенхеде и распустил ее экипаж по домам.
        Замок Беркет жил своей жизнью. Все мои попытки как-то изменить эту жизнь ни к чему не приводили. Когда я был в замке, раз в неделю все мылись в бане. Стоило уехать - и о бане забывали напрочь, мылись в лоханях и только по очень важным поводам: рождение, свадьба, конец Великого поста… Единственное из заведенного мной, что соблюдалось неукоснительно, было обучение детей. Сыновей учили ратному делу и, как я говорил, гуманитарным наукам. Дочке вместо махания мечом прививали навыки ведения хозяйства и вышивания. Кстати, считала, писала и читала она лучше, чем братья.
        - Пора ей жениха подыскивать, - в очередной раз подсказала Фион.
        - Рано еще, - возразил я.
        - Как бы поздно не стало, - произнесла она.
        - С тем приданым, которое она получит, поздно не будет никогда, - уверенно заявил я.
        Здесь женятся на деньгах, землях, а не внешних данных или возрасте. Я еще не определил, что конкретно дам дочери в приданое. Скорее всего, шесть маноров в Беркшире, полученные от Брайена де Инсулы. Они потихоньку восстанавливаются. Лет через пять, когда дочери будет четырнадцать, как раз станут приносить положенный доход. А может, деньгами дам. У меня уже два больших сундука серебра и один небольшой золота. Хранящееся в Лиссабоне не в счет. Оно для моих португальских детей.
        Я проехал по замерсийским владениям. Перебрался на противоположный берег на пароме, построенном по моему проекту. Он уже два месяца трудился. Стал прибыльным предприятием. Доходы от парома я передал монастырю, поэтому матросами работали на нем монахи и послушники. Я собрал оброк и сообщил четырем рыцарям, что через восемь дней должны прибыть на службу. К этому дню прискакал и Гилберт. Он привез оброк с моих линкольнских владений. Шестым стал Тибо Кривой. Его, как самого опытного, назначил командиром отряда. Оруженосцем у Тибо был Ричард де Беркет. Пацан очень обрадовался, что отправится в поход и избавится от нудных уроков Этьена. Отцовская тяга к знаниям ему не передалась. Впрочем, в его годы я тоже считал школу наказанием.
        Не успели убыть рыцари, как в замок приехал Умфра. Я сказал ему и Джону, что в этом году они отслужили сполна. В Португалию их не возьму. Пусть позанимаются своими манорами, отдохнут. Умфре дома не сиделось.
        - Король Оуайн зовет меня послужить ему, - сообщил он.
        - Поезжай, - разрешил я. - Только не надевай сюрко с моим гербом. Там ты будешь сам по себе, - и добавил шутливо: - Если встретишься в бою с моими рыцарями, постарайся не убивать их, особенно Тибо Кривого и его оруженосца.
        - Я их не трону, - серьезно пообещал Умфра.
        Сражение произошло возле Коулсхилла. Рыцари графа Честерского без приказа бросились в атаку раньше времени и были частично перебиты лучниками, после чего драпанули. Армия правителя Поуиса ломанулась вслед за ними. Гвинедцы долго гнались за ними и рубили беспощадно. Тибо Кривой, приученный мною к дисциплине, в атаку вместе с рыцарями не пошел, но и затягивать с отступлением не стал. В итоге они потеряли только одну вьючную лошадь с припасами. После этого гвинедцы захватили Йель. Умфра многому научился у меня…
        Я в это время занимался пополнением библиотеки. Монахи-бенедиктинцы получили от меня бумагу, на которую переписали несколько научных трудов. Часть бумаги подарил на нужды монастыря. Добавил к ней пять бочонков португальского вина. Второму подарку обрадовались больше.
        - Валлийцы из твоих деревень не хотят ходить в школу, - пожаловался аббат Гамон де Маскай. - Мы, чтобы привлечь детей из бедных семей, кормим их обедом, но даже ради еды не хотят приходить.
        - Придется заставить, - решил я.
        В тот же день во всех моих валлийских деревнях объявили, что в свои отряды буду зачислять только тех новичков, кто умеет читать, писать и считать. То есть, по рекомендации монахов. На следующий день монастырская школа была полна учениками.
        Во время похода Тибо Кривой по моему указанию провел агитационную работу среди рыцарей и пехотинцев. Расписал им прелести войны в Португалии и сообщил, что я перевезу их туда в долг. Расплатятся из доли в добыче. Благодаря его стараниям, в конце сентября в замок Беркет прибыло три десятка рыцарей и полсотни пехотинцев. Война в Англии закончилась, в последнем походе остались без трофеев, так что многим, особенно пехотинцам, грозила голодная зима. Они с радостью отправлялись поискать счастья в войне с неверными.
        Пехотинцев погрузили на две бригантины. Вторая делала свой первый рейс. Ее совсем недавно закончил строить Тиберий. Командовал караваном Диого. В твиндеки погрузили свинец, а трюма наполовину забили шерстью. Она пользовалась большим спросом в Лиссабоне. Португальская шерсть была лучше для ковров, а английская - для тканей. Пехотинцы прокатятся на мягком до Лиссабона. Отправил бригантины на неделю раньше. Сам поплыл на шхуне вместе с рыцарями. Взял с собой в Португалию наследника, чтобы Ричард де Беркет поучился морскому делу и посмотрел дальние страны.
        23
        Бискайский залив на этот раз немного потрепал нас. Ветер дул северо-западный, почти попутный, но такой сильный, что пришлось взять рифы на парусах. Волны была высотой метра два-три. Они били нам справа в корму, словно пиная судно. Кормовая переборка в моей каюте воду вроде бы не пропускала, но отсырела. Старший сын лежал пластом на кровати. Блевать было уже нечем, поэтому время от времени он склонялся к стоявшему на палубе деревянному ушату с морской водой и открывал рот, из которого капала желчь. Я заставлял его пить кисловатое вино. Говорят, кислое помогает переносить качку. Задерживалась оно в желудке ненадолго. Природа отдохнула и в этом случае…
        В Лиссабоне на причале нас встретил Самир. Он уже разгрузил обе бригантины и поставил их на отстой. Привезенные ими товары продал. За лето торговые суда принесли мне доход, соизмеримый с удачным боевым походом. А к весне будет построена третья бригантина. Решил, что в следующем году одна будет бегать на Честер, вторая - на Бристоль, а третья - на Руан.
        - Приплывших пехотинцев я разместил в твоей деревне возле города. Крестьяне жалуются на них, - доложил Самир.
        Я бы удивился, если бы было иначе. Пехотинцы - бывшие крестьяне. Как тут не подчеркнуть свое нынешнее превосходство!
        - Скоро их заберу, - пообещал я.
        Вечером у меня на пир. Пришли Карим, Нудд, Рис, Ллейшон и Марк. В холле на первом этаже теперь стоял длинный стол и стулья. Карим и Марк сидели справа от меня, валлийцы - слева. Дядя моей португальской жены умудрялся даже на стуле сидеть на поджатой правой ноге. Сидеть на стуле ему также непривычно, как нам на пятках. На столе стояли стеклянный кувшин с вином, большое овальное бронзовое блюдо с жареной говядиной, от которой еще шел пар. Белый пшеничный хлеб нарезан ломтями и лежит горками прямо на белой льняной скатерти. Я ввожу обычай застилать стол скатертью. Поскольку такое по плечу только богатому, обычай должен прижиться среди знати. Слуги ждут сигнал, чтобы принести следующее блюдо. Это будет жареная курица. Потом подадут рыбу, а на десерт - дыни и фрукты. Дыни здесь не такие, к каким я привык в России, включая среднеазиатские. Снаружи они похожи на тыквы, а мякоть внутри оранжеватая. Впрочем, они такие же сочные и сладкие и тоже действуют, как хорошее слабительное.
        Все мои гости ходили завоевывать Алкасер. Диого уже рассказал мне, что взять город не смогли. Мне были интересны подробности.
        - Португальское ополчение - плохие солдаты, а у сарацинов много хороших арбалетчиков. Было бы у нас тысячи две франков, тогда бы захватили Алкасер, - высказал свое мнение Марк.
        - Даже башен осадных не смогли сделать, как надо, - добавил Карим. - Из всех сделанных заранее башен только одна была подведена под стены да и та вскоре рухнула. Остальные или развалились, или упали при перемещении к стенам, или были сожжены.
        - А пробраться ночью не пробовали? - спросил я валлийцев.
        - Попытались, но нас там ждали, - смущенно ответил Нудд. - Семь человек потеряли.
        - И командира толкового не было, - сообщил Марк. - Король одно приказывает, его сын другое, а сенешаль третье. Не знаешь, кого слушать.
        - Мы решили, что в следующий раз пойдем только с тобой, - произнес Рис.
        Видимо, это было их общее мнение, поскольку остальные закивали головами.
        - На Алкасер я вряд ли вас поведу в ближайшее время, а вот за добычей можно будет сходить. Как вы на счет того, чтобы наведаться в окрестности Бадахоса, Эворы или еще южнее? - поинтересовался я.
        - Нас там может ждать большая армия, - предупредил Карим. - Говорят, в Бадахос и Эвору прибыло много альмохадов. Они шли на помощь Алкасеру, поэтому мы и сняли осаду.
        - Мы там задерживаться не будет. Ограбим пару деревень - и назад, - пообещал я.
        - Не помешало бы, - поддержал Марк. - В походе на Алкасер я больше потратил, чем получил.
        - Мы тоже, - сказал за себя и братьев Нудд.
        - Значит, через неделю отправимся в поход, - пообещал я. - Надо собрать людей и купить лошадей для привезенных рыцарей.
        На борт шхуны я смог взять только полтора десятка лошадей. Остальных, тех, что похуже, рыцарям пришлось продать в Честере. Здесь они купят новых. Кому не хватит денег, я пообещал дать в долг.
        Поскольку предыдущие два мои похода были удачными, желающих отправиться в третий было, хоть отбавляй. Я и отбавил. Взял только франков, рыцарей и пехотинцев, и тех, что сам привез, и бывших крестоносцев, а также всех валлийцев и полсотни альмогаваров под командованием Блашку. Командир альмогаваров разбогател и превратился в фидалгу. Подозреваю, что он не долго будет ходить в походы. Обидно умереть, быстро разбогатев и не успев насладиться красивой жизнью. Всего под мою хоругвь встало около полутысячи человек.
        На левый берег Тежу переправились у Сантарена. Ближе к морю от Лиссабона до Эворы шла старая римская дорога, но по деревням возле нее дважды пронеслись отряды христиан по пути в Алкасер и обратно. Уверен, что там даже старую ослиную шкуру не найдешь. Поэтому мы пошли севернее этой дороги. Двигались быстро. Попадавшиеся по пути деревни не грабили, брали только еду. Да и деревни эти были бедненькие, потому что сюда наведывались три года назад крестоносцы. Пересекли римскую дорогу, прошли между Алкасером и Эворой, которые пока нам не по зубам, и двинулись дальше на юг.
        Нашей целью был Бежа - городок километрах в семидесяти южнее Эворы. Он располагался на высоком холме, как и большинство арабских населенных пунктов на полуострове. По форме - неправильный пятиугольник. Сухой ров был шириной метров семь. Стены высотой метра четыре с половиной. Трое ворот. Восемь башен, включая надворотные. Стены и башни сложены из песчаника, светло-коричневого, ноздреватого. Подошли мы к городу, когда красноватое солнце уже опускалось за горизонт. Под его лучами песчаник порозовел, словно впитал кровь.
        - Хорошая примета, - сказал Карим. - Мы обязательно его захватим.
        - Считаешь, что его надо захватить? - спросил я. - Может, они откупятся.
        - Нет, - уверенно произнес он.
        - Почему? - поинтересовался я.
        - Их давно никто не захватывал, - ответил Карим.
        - Все равно поговори с алькальдом, потребуй полторы тысячи золотых, - приказал я. - Пусть думают, что мы не собираемся их штурмовать.
        Карим был прав. Горожане платить не хотели. Алькальд не сказал нет, пообещал подумать до утра. Мы - тупые, самоуверенные франки - расположились лагерем неподалеку от Бежа в ожидании денег. Развели костры, зажарили захваченных овец, не особо опасаясь нападения. Караулы, конечно, выставили, но всего три по три человека в каждом. Напившись вина, солдаты допоздна орали песни. Только к полуночи наш лагерь затих.
        Я подождал еще пару часов, чтобы горожане убедились, что франки завалились спать, и отдал приказ Нудду и Рису выдвигаться к стенам. С первым отрядом пошел Жиралду, со вторым - Тиагу. Лестницы на этот раз не стали делать. Умфра, после взятия Эстремоса, сказал, что с ними много шума. С «кошками» получается намного тише. И Нудд мне сообщил, что в Алкасере тоже пытались залезть по лестницам. Может быть, из-за них и влипли.
        На рассвете ворота Бежа были открыты, и мой отряд ворвался в город. Громкий стук копыт по мощеным, кривым и узким улочкам сообщил горожанам, что в их жизни наступили неприятные перемены. Впрочем, особой паники не было. Люди сидели в своих домах, огороженных высокими дувалами и ждали своей участи. Только небольшой отряд на вершине холма возле дома алькальда и мечети попробовал оказать сопротивление. Рыцари покололи их копьями и порубили мечами за несколько минут.
        У алькальда, старого бербера, было четыре жены и семь наложниц. Одна жена, самая увешанная золотом, была старше мужа. Ее, поснимав с тела украшения, мы оставили в разграбленном доме. Остальные пойдут с нами на противоположный берег реки Тежу. Самая молодая наложница алькальда, тоненькая девочка лет двенадцати-тринадцати, очень понравилась Симону.
        - Бери ее в жены, - посоветовал я.
        - Мне с двумя хватит мороки! - отказался он.
        - Зря! - сказал я. - Чем больше жен, тем лучше они к тебе относятся.
        - Правда?! - произнес он и посмотрел на девочку взглядом собственника.
        Пленница сразу поджала худую попку, выставила вперед маленькие сиськи и слащаво улыбнулась молодому рыцарю. Видимо, старый муж не тронул ее сердце, по крайней мере, не пролила по нему ни слезинки. Симон повелся моментально.
        - Я ее заберу, да? - спросил он разрешение.
        - Конечно, - сказал я, сдерживая смех, потому что представил, что случится с его нормандской женой, когда узнает, что теперь придется делить мужа на троих.
        К полудню закончили сбор трофеев, уложили их на арбы, запряженные волами, и навьючили на лошадей, ослов, лошаков, мулов. Взяли так много, что каждый рыцарь нагрузил на свою ездовую и даже боевую лошадь по несколько узлов. Пошли разговоры, что не помешало бы остаться в городе до утра, взять еще больше, но я пресек их, заявив, что главное - не взять добычу, а доставить ее домой.
        Уже на следующее утро мы увидели разъезды альмохадов. Они появлялись на вершинах холмов, наблюдали, а когда мы приближались, исчезали. Я разослал альмогаваров во все стороны, чтобы на нас не напали внезапно. Едва мы пересекли условную линию, соединяющую Эвору с Алкасером, как прискакал встревоженный Блашку.
        - На нас идут два отряда: один из Эворы, второй из Алкасера, - доложил он. - В каждом столько воинов, сколько на нас напало после Эстремоса.
        Значит, три-четыре тысячи.
        - Половина - пешие, - добавил Блашку.
        Вот это уже интересно!
        - Как думаешь, когда они нас догонят? - спросил я.
        - Самое позднее - завтра днем, - ответил он.
        - Нам надо успеть занять и подготовить позицию на склоне холма наподобие той, что была после Эстремоса, - сказал я. - Насколько помню, на этом отрезке пути мы проходили несколько таких.
        - К одной доберемся до темноты, если пойдем быстрее, - сообщил альмогавар.
        Я отдал приказ ускорить движение, и сам поехал впереди, чтобы осмотреть место будущего сражения.
        Пологий северный склон долины был безлесным. Восточная часть склона была выше и покрыта густым кустарником. На западной кустов было меньше. Там поставили арбы и повозки в два ряда, чтобы нельзя было перескочить на лошади. В самых ненадежных местах вырыли волчьи ямы и поставили рогатки. Перед нашей позицией нарыли много ямок диаметром сантиметров двадцать и глубиной тридцать-сорок. Попав в такую, лошадиная нога сломается. За ямками вкопали колья. На этот раз в четыре ряда. Солдаты трудились быстро и без понуканий. Все уже знали, что за нами гонится очень большой отряд альмохадов.
        Пленники тоже об этом узнали. Некоторые молодые мужчины начали вести себя дерзко. Я приказал повесить двоих, самых борзых. После этого пленные присмирели. Их заставили возвести два загона, в одном из которых разместили мужчин, в другом - женщин.
        Альмохады появились, когда солнце подходило к зениту. Мои воины в это время уже закончили все подготовительные работы и отдыхали - лежали или сидели на позиции. Увидев врага, сразу заняли свои места. Впереди, перед кольями, встали два ряда копейщиков. Когда начнется атака, они отойдут за колья. Дальше располагались два ряда лучников. Рыцарей я разделил на два отряда. Один отряд, в котором было около сотни рыцарей, расположил ближе к западному склону. Второй, под командованием Марка, в котором было десятков восемь, - ближе к восточному. На флангах возле арб и телег стояли спешившиеся альмогавары, готовые в любой момент раздвинуть их и пропустить нас, а потом, если мы отступим, задвинуть на прежнее место. Я предполагал, что придется отбивать несколько атак.
        У альмохадов конных и пеших воинов было примерно поровну. Конницу, разбив, на два отряда, они расположили на флангах. В середине стояла в шесть рядов пехота. Пехотинцы одеты в такие же, как у всадников, белые просторные одежды с широкими рукавами, под которыми, наверное, есть броня. Надеюсь, что кожаная. Под чалмами могли быть шлемы или кожаные шапки. Щиты прямые сверху и заостренные внизу, среднего размера. Разноцветные, но на каждом надписи золотой краской на арабском, отчего казалось, что покрыты растительным орнаментом. Копья метра два-два с половиной с длинным тонким трехгранным наконечником. Такой легко может пробить кольчугу. Почти у всех сабли, короткие, сантиметров шестьдесят, не больше. У остальных длинные кинжалы. Позади пехоты стояли барабанщики и трубачи. Последние были и в прошлое сражение, а вот барабанщиков видел впервые. Барабаны диаметром около метра висели на ремне спереди, повернутые ударной поверхностью вправо. Барабанщик придерживал свой музыкальный инструмент левой рукой, а в правой держал палку с круглой колотушкой на конце.
        На этот раз никто из мавров не предложил сразиться один на один. И раскачивались не долго. Многократное численное превосходство сулило быструю и легкую победу. Первыми напали застрельщики. Их было около полусотни. Без щитов, вооруженные небольшими луками, они выдвинулись вперед и выстрелили по несколько раз. Стрелы были из тростника, легкие. Они летели быстро и далеко, но с расстояния более ста метров наносили лишь легкие повреждения, кольчугу и тем более щит не пробивали. Подходить ближе застрельщики побоялись.
        Потом загудели пронзительно, визгливо трубы. После них глухой звук рога показался мне приятной музыкой. Забили барабаны, часто и гулко. Пехота, абсолютно не в ритм барабанам и не в ногу, двинулась вперед. Ее обогнали всадники. Под большинством были гнедые или вороные лошади, поэтому всадники в белом напоминали то ли привидения, то ли ангелов смерти. Копья у них были такой же длины, как у пехотинцев, а щиты круглые и поменьше. Поскольку охватить с флангов нас нельзя, конница берберов, набирая скорость и разворачиваясь в лаву, поскакала на наших копейщиков. Они по сигналу отступили за колья. Вид заграждения не остановил всадников. С воплями и воем, в развевающихся белых одеждах, они неслись все быстрее, напоминая валькирий. Бессмысленное, неритмичное, вразнобой визжание труб и грохот барабанов были далеки от музыки Вагнера, которая подошла бы и к этой атаке.
        Маврскую конницу приостановили стрелы, выпущенные из длинных луков. Они прошивали всадников насквозь. Никакие доспехи не помогали. Затем лошади начали попадать в ямы-ловушки. Мне было жалко бедных животных, которые кувыркались через голову, сбрасывая с себя наездников. Ряды кольев задержали остальных ровно настолько, чтобы лучники расстреляли их. Лишь около сотни всадников поскакало назад, уходя влево и вправо, уступая поле боя пехоте. Вражеские копейщики уже бежали, так же громко вопя и воя. Щиты не спасали их от валлийских стрел. Казалось, длинная стрела пришпиливала щит к груди пехотинца, после чего он ронял копье и падал вперед, подталкиваемый задними рядами. Колья не были им помехой. Мавры добрались до наших копейщиков и схватились в ними. Крики обеих сражающихся сторон слились в рев. Он по громкости был похож на тот, который издают тысячи футбольных фанатов, когда их команда забивает гол, но шел не из сердца, а с низа живота. В нем были не радость победы, а смесь ненависти и ужаса. Победит тот, в ком первое пересилит второе.
        Тут-то я и приказал раздвинуть арбы и пропустить на поле боя оба отряда рыцарей. Первый вел сам. Слева от меня скакали Карим и Рис, справа - Нудд и Ллейшон. Большой скорости мы не успели набрать, но все равно мое длинное копье, которое прижимал к правому боку, пронзило сразу двух вражеских пехотинцев, не сумевших в плотной толпе уклониться от него. Я выпустил копье и выхватил саблю. Мой конь кусался и бился, расталкивая защищенной броней грудью и отгоняя людей в белом, которое при близком рассмотрении оказалось серовато-желтоватым. Они пытались убить коня, чтобы добраться до меня. Только вот копьем в толпе действовать несподручно, а для удара саблей или кинжалом надо подобраться поближе. Тех, кто оказывался рядом, рубили всадники. Привстав на стременах, чтобы достать подальше, я рубил белые чалмы, которые не успели спрятать за щитами. Сабля рассекала белую материю вместе с шапкой или шлемом, если таковые имелись, - и чалма моментально краснела от крови. Действовал я на автомате, не соображая, что делаю. Запомнил только глаза, будто состоявшие из одних зрачков, расширенных то ли страхом, то ли
наркотиком, и блеск наточенного кинжала, который мавр совал под мой щит, ударяя в защищенный броней левый бок. Долбил быстро и настойчиво, а я пытался прикрыться щитом. Карим убил этого мавра, ударив саблей с такой силой, что кровь и серовато-розовые мозги из разрубленной на две части головы забрызгали мой щит.
        Ужас преодолел ненависть в маврах - и вражеская пехота побежала. Мы сперва двигались за ними шагом, чтобы не повредить ноги коней в собственных ловушках, а когда миновали их, перешли на рысь. Догоняешь бегущего человека и рубишь его саблей по голове или плечу. Главное - не снести ухо своей лошади. Срубил я с большой охотой и одного барабанщика. Музыкальный инструмент мешал ему бежать, но мавр не желал с ним расставаться. Я снес мусульманину голову. Туловище сделало еще несколько шагов, забрызгивая барабан кровью. Только упав на землю, оно рассталось с музыкальным инструментом. Я вспомнил фразу из фильма о ковбоях «Не убивайте музыканта: играет, как умеет» и начал смеяться. Наверное, до меня наконец-то дошел ее безумный юмор.
        Я придержал коня, перевел на шаг. Забрызганный кровью жеребец яростно хрипел. Я подумал, что он ранен, но потом понял, что конь тоже обезумел от запаха крови. Ему передалась та злость, с которой мы догоняли и убивали убегающих врагов. Нет упоения в бою. Есть только страх и ярость.
        Ко мне подскакал старший сын Ричард, который был оруженосцем Карима. В правой руке мальчишка держал укороченное, двухметровое, легкое копье с окровавленным листовидным наконечником.
        - Я убил троих! - радостно сообщил Ричард, поправляя левой рукой сползший на глаза шлем, немного великоватый для него.
        Теперь он знает запах смерти и вкус победы.
        - Молодец! - похвалил я и спросил: - А где твой рыцарь?
        Ричард оглянулся по сторонам.
        - Вон он! - показал в ту сторону, куда убегали враги.
        - Ты должен быть рядом с ним, - напомнил я.
        - Сейчас догоню! - радостно пообещал Ричард, пришпорив коня.
        И мне в ноздри ударил запах свежей крови, от которого зрение стало четче. Цвета теперь казались ярче. Особенно красный на грязно-белом. Долина была устелена телами в белых одеждах, пропитанных кровью. Несколько минут назад это были живые люди. Они шли убивать нас, чтобы вернуть то, что мы отняли у них. Не смогли. Перераспределение материальных и людских ресурсов в пользу более эффективного собственника можно считать состоявшимся.
        24
        Победа досталась нам намного тяжелее, чем позапрошлогодняя. Без малого сорок человек убитыми и много раненых. Зато и добычи было больше. Пленных взяли сотни три, около тысячи лошадей, включая вьючных, нагруженных продуктами питания, много оружия, среди которого были и дамасские клинки. Три я взял себе. Они были не так богато украшены, как мои, но клинки от этого хуже не стали. Остальные достались Кариму, Нудду, Рису и Ллейшону. Марка дамасская сталь не заинтересовала. У него был отличный франкский клинок из многослойной стали, который он купил после осады Лиссабона у друга погибшего крестоносца. Обычно двое или больше рыцарей или простых солдат договаривались быть наследниками друг друга. В случае гибели одного, второй получал его оружие, доспехи, коня и долю в добыче.
        До вечера мы собирали добычу и хоронили убитых. Затем был пир, на котором было мало вина, но много шума, радостных и горьких криков и песен. Пока мы веселились, сбежало десятка два пленных берберов. Добычи было так много, что никто не расстроился и уж тем более не захотел гнаться за сбежавшими.
        Утром мы тронулись в путь. Впереди и сзади скакали альмогавары-разведчики. В арьергарде двигался отряд рыцарей под командованием Марка и сотня конных валлийских лучников под командованием Нудда, готовых в любой момент спешиться и отразить атаку противника. Разъезды мавров появились во второй половине дня. Теперь они двигались позади нашей колонны на безопасном расстоянии. Альмогавары донесли, что нас нагоняет еще один отряд альмохадов численностью в полторы тысячи сабель, но сражаться они явно не собираются.
        Мутные воды реки Тежу показались нам самыми прекрасными. За ними начиналась своя земля, безопасность, возможность расслабиться. Зато пленным она была не в радость. Они оглядывались на отряд своих соплеменников, которые заняли позицию на высоком холме километрах в трех от нас. Те не спешили на помощь, а хотели всего лишь убедиться, что мы уходим с их земли. Уверен, что в следующем году мавры лучше подготовятся к нашему приходу.
        Раздел добычи был шумным, с драками, чего в предыдущие походы не случалось. Вроде бы раньше брали меньше, но делили достойнее. Наверное, сказалось нервное напряжение во время сражения и после него. Да и потери были значительнее. Или новичков стало слишком много. Им так хотелось разбогатеть побыстрее!
        Я отвел в Коимбру привезенных в этом году рыцарей и пехотинцев, превратившихся после похода в кавалейру. Пусть король Португалии возится со своими новыми поданными. Афонсу выдал им, как и привезенным мною в прошлом году рыцарям и пехотинцам, небольшие земельные участки возле Алмады, на южном берегу залива Мар-да-Палья, напротив Лиссабона - в самом опасном и слабо защищенном районе своего королевства. Новоиспеченные кавалейру получили надел, с которого надо выставлять конного всадника, а рыцари - в полтора раза больше. Из похода они привели пленных и лошадей, так что будет кому и с помощью чего обрабатывать наделы.
        - В прошлом году мой кузен Альфонсо Испанский, узнав, какой большой отряд сарацинов ты разбил, сразу передумал нападать на меня, - рассказал мне король Афонсу. - Надеюсь, после нынешней твоей победы он навсегда расстанется с мыслью подчинить Португалию.
        - Я тоже надеюсь, - сказал я. - Мне бы не хотелось убивать единоверцев. Нам надо общими усилиями бороться с неверными. По ту сторону Тежу их с каждым годом становится все больше. Как бы нам в ближайшее время не пришлось отражать их нападения.
        - Ты считаешь, нам не стоит сейчас нападать на сарацинов? - спросил король.
        - Думаю, что нет, - ответил я. - Пусть с ними борются Альфонсо и другие короли. Они измотают друг друга, а мы за это время накопим сил и средств и потом нападем на обессилевших врагов.
        - Пожалуй, ты прав, - согласился король Афонсу. - Слишком большим куском можно подавиться. Заселим сначала земли по эту сторону Тежу. Привози как можно больше рыцарей и пехотинцев. У меня есть земли для всех, кто готов отстаивать их с мечом в руке.
        Вернувшись в Лиссабон, я занялся любимым делом - постройкой очередного судна. Учли замечания капитана первой бригантины Диого и немного сместили грот-мечту к корме. Сделали чуть ниже ахтеркастель. При сильном ветре высокую корму сильно мотало, судно плохо слушалось руля. Кое-что добавили по совету корабельного мастера Тиберия. К постройке третьей бригантины венецианец опять возомнил себя самым искусным кораблестроителем. Мои инструкции, конечно, не игнорировал, но всегда пытался добавить в них что-нибудь свое.
        В наступившем году Фатима родила сына. Назвали его Афонсу в честь короля. Теперь Фатима почувствовала себя настоящей женщиной. Первое время она боялась, что выгоню ее. Рождение дочери избавило ее от этого страха, но потом появилась знатная Латифа с сыном. Только сейчас Фатима поверила, что возвращаться к родителям, к бедности ей не придется.
        Мой старший сын Ричард был удивлен, когда обнаружил в Лиссабоне единокровных братьев. Для Фион это не было секретом. Кто-то из валлийцев, побывавших со мной в Португалии, проболтался своей жене, а та рассказала графине. Фион отнеслась к этому известию спокойно. Валлийцы всех детей считали законными, а наличие любовниц - признаком выдающихся способностей. Еще большим сюрпризом было для Алехандру узнать, что он не старший сын. Мальчишку в последние три года утопили в лести. Он уже стал не совсем адекватно воспринимать действительность, поверил в свою врожденную исключительность, которая не требует дополнительных усилий. Появление старшего брата, который был намного сильнее и образованнее, хорошенько встряхнуло Алехандру. Я их обоих учил фехтованию, а Иегуда - наукам. К большому огорчению Ричарда, который надеялся, что поход избавить его от уроков.
        В апреле, загрузив бригантины вином, а шхуну - арабскими лошадьми, отправились на север. Одна бригантина пошла на Честер, вторая - на Бристоль, а третья в сопровождении шхуны - в Руан. Принца Генриха не было в городе. Он ушел воевать с королем Франции и высадившемся в Нормандии его союзником Евстахием, сыном Стефана. Ходили слухи, что король Англии хочет сделать своего сына соправителем и наследником престола. Для этого он пытался назначить архиепископом Йоркским Вильяма Фиц-Герберта, который за такой сан согласен был короновать Евстахия. Против этого резко выступил Теобальд, архиепископ Кентерберийский, поддержанный папой римским Евгением. Теобальд Кентерберийский заявил, что не допустит этого потому, что Стефан захватил королевский престол в нарушение своей клятвы. Желание Евстахия прибрать к рукам часть церковных денег, видимо, никак не повлияло на принятие такого рискованного решения.
        Я продал оптом вино местному купцу. В обратный путь нагрузил бригантину переселенцами. Португальские фидалгу и кавалейру готовы были щедро оплатить переезд своих будущих арендаторов. Заодно навестил свои владения и забрал оброк. Фулберту рассказал, что у его внука уже три жены.
        - Весь в отца! - раздраженно произнес старик. - Тот и погиб из-за баб!
        Оказалось, отец Симона так увлекся какой-то крестьянкой, что отстал от своего отряда, а когда в сопровождении оруженосца догонял его, был убит в лесу разбойниками.
        - Зато теперь он богатый фидалгу, - сообщил я. - Имеет свой дом в Лиссабоне, ездит на арабском скакуне, имеет деньги на содержание трех жен и пока двоих детей. Ты теперь прадед.
        - Не думал, что доживу до такого, - сразу повеселев, сказал Фулберт.
        Проводив бригантину до Нормандских островов, повел шхуну в Бристоль. Капитан прибывшей туда бригантины уже продал весь груз. На Лиссабон нагрузили его оловом, свинцом и овсом. Там я тоже собрал оброк. Граф Глостерский получил от меня щитовые деньги и три бочонка вина в подарок. Во время дегустации этого вина мы помянули его отца.
        - В прошлом году бароны и церковь потребовали прекратить гражданскую войну. Королю Стефану посоветовали не преследовать тех, кто выступал против него, - рассказал мне Вильям Глостерский.
        Теперь понятно, почему он не огорчился, как обычно, моему прибытия в Бристоль. Раньше мне казалось, что Вильям Фиц-Роберт готов был отказаться от щитовых денег, лишь бы из-за моих визитов его не заподозрили в поддержке сторонников императрицы Мод и ее сына Генриха.
        Рассказал граф Вильям еще и о том, что умер Брайен де Инсула, один из моих сеньоров. Его владениями теперь управляла жена, которая ненавидела короля Стефана больше, чем Фиц-Каунт.
        В проливе Святого Георга нам попалось ирландское судно с бычками. Скот предназначался для английских лордов в Уэльсе, которые отбивали яростные атаки Риса ап Грифида, правителя Дехейбарта. Я с радостью помог валлийцам в их справедливой войне, конфисковав бычков.
        - А говорили, что ты погиб, - заявил мне шкипер, рыжеволосый и конопатый, коренастый и кривоногий мужчина лет двадцати трех.
        - Вы плохо молили бога, - сказал я, наблюдая, как переносят стрелой бычка с раскоряченными ногами и выпученными от страха глазами.
        На подходе к Беркенхеду я вызвал на палубу Николаса и еще двух оруженосцев, сыновей моих замерсийских рыцарей.
        - На левое колено. - приказал я им.
        Юноши выполнили приказ, с трудом сдерживая радостные улыбки.
        - Вы хорошо проявили себя в сражении с маврами, - похвалил я и хлопнул каждого клинком сабли плашмя по плечу, произнося самую важную в их жизни фразу: - Встань, рыцарь!
        Теперь они отправятся домой не только с богатыми трофеями, но и в новом социальном статусе - достойными наследниками своих отцов, владельцев маноров. Взамен пришлют своих младших братьев, которым надо будет не только стать рыцарями, но и раздобыть манор.
        25
        Не знаю, что понарассказывал Ричард своей матери о Португалии, но Фион отнеслась к информации болезненно и чуть ли ни в ультимативной форме потребовала, чтобы ее еще раз сделали матерью. Все мои доводы, что я не собираюсь с ней разводиться, что хватит и троих детей, не подействовали.
        - Они уже выросли, скоро покинут нас, - заявила Фион. - С маленьким ребенком мне будет не так скучно ждать, когда ты вернешься из похода.
        Я решил не спорить. Вынашивать и рожать не мне.
        Еще до моего прибытия в Честер Ранульф де Жернон купил все вино, привезенное бригантиной. А я собирался подарить ему и его единокровному брату Вильгельму де Румару по паре бочек. Видимо, не судьба мне делать богатых еще богаче. Судно нагрузил свинцом и шерстью и отправил в Лиссабон.
        Лорд Болингброк с удовольствием взял щитовые деньги. Граф Честерский потребовал присылки рыцарей. Ему надо было отбивать атаки валлийцев. Я отправил к нему замерсийских рыцарей и Гилберта под командованием Тибо Кривого, которому объяснил, что в мои интересы не входит рвение в войне с Оуайном Гвинедским. Сын Ричард отправился в поход оруженосцем командира. Я решил больше не брать его в море. Пусть становится типичным сухопутным лордом. Замерсийские рыцари тоже сочли это мероприятие не заслуживающим внимания и послали вместо себя своих старших сыновей, несколько дней назад превратившихся в рыцарей. Их младшие братья прибыли в замок Беркет, чтобы стать оруженосцами и мечом и копьем добыть себе владения. Они наслушались рассказов старших о Португалии, поэтому первым делом поинтересовались, скоро ли мы туда отправимся?
        - Как обычно, - ответил я, - в конце лета.
        А сам подумывал: не уплыть ли раньше? Так привык каждое лето служить пару месяцев, воевать с кем-нибудь, что теперь не знал, чем заняться. Шхуна требовала небольшого ремонта. В Лиссабоне я все внимание уделял бригантинам, а в Беркенхеде залез в трюм после выгрузки и обнаружил, что надо поменять кое-какие детали судового набора и несколько досок обшивки. Для проведения этих работ подрядил Тони, ставшего после постройки парома настоящим корабельным мастером. Кстати, летом паром курсировал ежедневно и с полной или почти полной загрузкой. Я сдал его в аренду монастырю с условием, что деньги пойдут на школу. Мальчики из моих деревень исправно ходили в нее. Им очень хотелось отправиться со мной в поход и вернуться на собственном коне и с полным золота и серебра заплечным мешком.
        В конце мая в замок приехал Умфра. Золотая цепь с висюльками в виде валлийских крестов была у него таких размеров, что «новые русские» и старые латиноамериканские наркобароны отдыхали. Он превратился в типичного вожака валлийского отряда. Разве что броня, оружие и конь были более высокого качества. Прискакал он, кстати, на гнедом арабском скакуне, очень неспокойном, чем сильно отличался от своего хозяина. Или я плохо знал одного из первых своих подчиненных. За двенадцать лет он превратился из зеленого салаги в зрелого, опытного воина, толкового командира. Лицо Умфры было похоже на те, которые в двадцать первом веке я часто видел у кабинета стоматолога.
        - Что-то случилось? - спросил я.
        - Нет, - ответил он и смутился, набираясь решимости, чтобы сказать что-то неприятное.
        Я догадался, что именно Умфра хочет мне сообщить, и помог ему:
        - Хочешь перейти на службу к Оуайну Гвинедскому?
        - Да, - облегченно ответил Умфра.
        - Переходи, я не возражаю, - разрешил ему. - При условии, что ты не будешь воевать против меня и моих наследников.
        - Это само собой! - искренне заверил Умфра. - И король Оуайн не собирается воевать с тобой. Ты не захватывал его земли, не нападал на него.
        - Всё может измениться, - произнес я.
        - Я говорил королю, что не буду воевать против тебя, - сообщил Умфра. - Он сказал, что иного и не ожидал от меня.
        - Он дает тебе земли или какие-то доходы не меньшие, чем ты имеешь у меня? - поинтересовался я.
        - Да, выделяет мне сеньорию с замком на границе с норманнами, - ответил Умфра и добавил смущенно: - Я стану лордом.
        - Ты достоин им быть, - пришел я к выводу. - Так что с чистым сердцем переходи на службу к Оуайну Гвинедскому, служи ему верно и бей врагов так, как я учил: не числом, а умением.
        - Я постараюсь! - торжественно заявил Умфра.
        - Я отправил Тибо с рыцарями служить графу Честерскому. Они будут где-то в Уэльсе. Я приказал им особо не стараться. И ты не трогай их, если вдруг встретитесь, - попросил я.
        - Конечно, не трону, - пообещал он.
        - Свой манор передай Джону, - приказал я. - Скажешь ему, пусть на досуге заедет сюда и совершит оммаж за него.
        - Он хочет завтра приехать, - сообщил Умфра.
        - Что, тоже собирается на службу к кому-нибудь?! - удивился я.
        - Нет-нет, - заверил Умфра. - Просто ему скучно сидеть дома, хочет послужить.
        - Мне тоже скучно, - признался я. - Пусть приезжает. Может, вдвоем что-нибудь придумаем.
        Придумывать пришлось не долго. Джон прискакал с известием, что на его манор пытались напасть гэлы. Так называли проживающий на Гебридских островах и некоторых западных полуостровах Шотландии народ, представляющий из себя помесь скоттов с норвежскими и датскими викингами. Теоретически они были вассалами норвежского короля, но в последние годы рассыпались на несколько практически ни от кого не зависимых территорий. Что ни остров или полуостров, то и собственный король. Номинально правителем всех этих территорий сейчас являлся Годред, резиденция которого находилась в Каслтауне на острове Мэн. В двадцать первом веке остров превратится в оффшор. Там будут регистрироваться и многие судоходные компании.
        На Мэне и Гебридах я не был, но несколько раз проходил мимо, а однажды, в начале работы на англичан, командую маленьким сухогрузом, двое суток прятался от шторма в проливе Норт-Минч возле острова Скай. В тех краях сутки без шторма - подарок судьбы. Встал на якорь кабельтовых в трех - очень рискованном расстоянии - от высокого подветренного берега. Якорь пополз. Ветра там дуют такие, что сбивают с ног. Против ветра даже говорить трудно: слова как бы заталкивает обратно в глотку. Пришлось выбрать на карте ложбину на морском дне кабельтовых в двух от берега и бросить якорь в нее. Вверх по склону якорь предпочитает не ползти. Если бы ветер поменялся на противоположный, мое судно могло выбросить на берег. Поэтому двигатели не глушил, работали в холостом режиме. Неподалеку от нас в море падала река. Именно падала с высокого, метров около пятидесяти, отвесного берега. На голом берегу не было ни деревца, ни куста, только бродила небольшая отара овец. Как там обстоят дела в двенадцатом веке - не знаю, не бывал. Наверное, деревья не все еще вырубили, но вряд ли гэлы живут хорошо. Иначе бы не нанимались
толпами воевать за любого, кто заплатит. Говорят, особенно хороши, как моряки. И, естественно, занимаются разбоем, как морским, так и сухопутным. Те пятеро разбойников, которые заложили фундамент моего благосостояния, скорее всего, тоже были гэлами.
        - Сколько их было? - спросил Джона.
        - Один драккар, человек тридцать-сорок, - ответил он. - Рыбаки вовремя заметили их и предупредили меня. Как только я с лучниками вышел на берег, гэлы сразу развернули драккар и поплыли к противоположному берегу Ди.
        - Они с Мэна? - задал я вопрос.
        - Нет, - уверенно ответил Джон.
        Я не стал спрашивать, на чем базируется его уверенность. Наверняка ответит, что сразу видно, что драккар не с Мэна. Это для меня все суда такого типа, так сказать, на одно лицо, а местные четко различают, какое откуда. Да и вряд ли бы на нас напали мэнцы. Они - союзники короля Шотландии, следовательно, и наши. Значит, приплыли с Гебридских островов или прилегающих территорий. Туда и вернутся с добычей. Могут пройти вдоль английского берега, а могут и вдоль ирландского, но обязательно окажутся в Северном проливе.
        Тони заменил подгнившие доски, проконопатил щели и собрался было просмолить корпус шхуны. Пришлось ему на время отложить эту операцию. В рейд я взял сорок лучников. Половину составляли те, кто отходил в школу всю зиму и научился читать, писать и считать. Эти знания, конечно, меткости в стрельбе из лука не прибавили, но надо было поощрить повышение образовательного уровня подрастающего поколения.
        Дул западный ветер силой баллов шесть. Мы шли курсом полный бейдевинд левого галса. Остров Мэн обогнули с востока. Затем взяли круче к ветру. В Северном проливе легли в дрейф ближе к ирландскому берегу. Ветер потихоньку сносил нас к шотландскому. Ночью встали на якорь. Драккары по ночам не ходят. Утром снялись с якоря и перешли к ирландскому берегу и опять легли в дрейф.
        Гэлы появились на третьи сутки нашего дежурства. Я уже подумывал, что упустили их. День был солнечный и ветреный. Драккар шел вдоль ирландского берега на веслах и с поднятым прямым парусом. Увидев дрейфующую шхуну с убранными парусами и без признаков жизни на борту, сразу повернул на нее.
        У драккара был высокий прямой форштевень, к вершине которого крепилась голова мифического чудовища с нарисованной открытой пастью, полной треугольных зубов. Это была не драконья голова, а странная смесь медвежьей и акульей. Парус был сшит из грубой ткани и шкур. Куски шкур располагались по краям. По пятнадцать весел с каждого борта. Гребли слажено и быстро. Хорошие гребцы могут в течение примерно часа развивать скорость до семи узлов. Рабочая скорость - около четырех. Драккар сидел глубоко. Значит, идут с добычей. Видимо, решили, что взяли мало. Жадность - движитель прогресса, но только до тех пор, пока не превращается в самоцель.
        Лучники встали из-за фальшборта по моей команде, когда драккар приблизился примерно на кабельтов. Он так хорошо разогнался, что первое время, несмотря на то, что часть гребцов была перебита, продолжал нестись вперед. Постепенно скорость его начала угасать. Гэлы побросали весла и попытались спрятаться за щитами. Они не знали, что щиты не спасут. Точнее, те, кто знали, спрятались под палубу или легли у самого борта. Ответного огня не вели. Из луков гэлы, за редким исключением, стреляли плохо, поэтому редко ими пользовались. Драккар, потеряв ход, замер метрах в пятидесяти от шхуны, начал разворачиваться бортом к ветру. Парус громко захлопал.
        Молодые стрелки остались на фор - и ахтеркастле, а опытные матросы подняли фок. Шхуна повернулась в сторону драккара и медленно приблизилась к нему. «Кошками» зацепили борт вражеского судна, подтянули к шхуне. В это момент гэлы решили использовать свой последний шанс. Их командир - краснолицый рослый мужчина в железном овальном шлеме и кольчуге с короткими рукавами и датским топором в руках - отдал приказ, и оставшиеся в живых бросились на абордаж. На борт шхуны переступил всего один, проткнутый стрелой, которая попала в левый бок чуть ниже ребер и вышла с правого в районе таза. Превозмогая боль, гэл без головного убора, со всклокоченными густыми, русыми волосами и длинными, волнистыми, словно завитыми, усами поднял двуручный топор с наточенным острием - и в этот миг Джон ударил его в грудь копьем.
        Лучников-новичков, чтобы привыкли к крови, послали добить раненых гэлов, снять с них одежду и выбросить трупы за борт. Добычи гэлы взяли много, но дешевой. Ограбили, видимо, пару деревень, из которых крестьяне успели убежать, унеся все ценное. В середине драккара лежали сваленные вперемешку мешки с зерном, недоеденные куски свиных окороков, одежда и одеяла из грубой ткани, головки сыра, кувшины и щербатые миски, бочонки, наковальня, молот и пара клещей, медный светильник…
        Мои матросы опустили парус на драккаре, завели на него буксир. Обратная дорога заняла два дня. Добыча гэлов, их одежда и оружие были поделены между лучниками. Мы с Джоном взяли свои доли из денег, полученных от продажи захваченного судна. Оказывается, гэльские драккары в цене. За этот мы получили тридцать два фунта серебра. Купил Джек. Драккар будет у него пятым судном. Подозреваю, что его потомки добьются в Англии большего, чем наследники рыцаря Джона, брата-близнеца.
        26
        В начале октября я отправился в Португалию. На этот раз взял с собой только экипаж и новых оруженосцев для себя, Нудда, Риса и Ллейшона. Теперь это были младшие сыновья, для которых Португалия могла стать родным домом. Своего старшего сына Ричарда оставил в замке Беркет оруженосцем кастеляна Тибо Кривого. Во время службы графу Честерскому они сдружились, насколько это возможно при разнице в возрасте лет в тридцать. Впрочем, богатые и знатные легко обзаводятся легкими друзьями.
        Фион не слишком горевала по поводу моего отъезда. Живот у нее округлился, походка стала плавной и медленной. Фион мне говорила, что во время беременности по-другому видит мир: цвета становятся ярче, звуке четче, запахи резче. А муж, наверное, становится зануднее, назойливее, бестолковее. Нужное подчеркнуть.
        Возле северо-западной оконечности Пиренейского полуострова я решил покрейсировать в надежде перехватить купца. На пятый день увидел судно. Оно оказалось моей бригантиной, которая работала на линии Лиссабон-Руан. Капитана Диого на шлюпке перевезли на шхуну. Он рассказал мне последние нормандские новости. Оказывается, несколько недель назад умер герцог Жоффруа, и Генрих теперь герцог Нормандии. Надо будет в следующем году заглянуть к нему в гости и принести оммаж. Летняя военная компания прошла неудачно для Генриха. Ему пришлось заключить мир с королем Франции, отдав Жизор и нормандскую часть Вексена, из-за которой и началась война. Знал бы я, что у них летом было так весело, обязательно бы приплыл в Нормандию, послужил Генриху верой и правдой. Глядишь, не пришлось бы ему отдавать Вексен.
        В Португалии все было по-прежнему. Тиберий закончил строительство четвертой бригантины и начал пятую. Марк, Нудд, Рис, Ллейшон и Карим рвались в бой, чтобы стать еще богаче. Остальные фидалгу и кавалейру тоже были не прочь сходить за добычей. Король Афонсу занимался укреплением замков и городов и строительством монастырей, особенно на недавно захваченных территориях. Ходили слухи, что альмохады завоевали в Африке все, что там плохо управлялось, и начали большими силами переправляться на Пиренейский полуостров, чтобы дать отпор христианам. В то же время Альфонсо, король Испании, и Рамон Беренгер, принц Арагона, договорились, кто из них какие сарацинские земли будет захватывать. Так что слухи об альмохадах показались мне преувеличенными, но идти в поход на левый берег Тежу и проверять их мне не хотелось.
        Решил поскучать еще полгода, только теперь в компании Латифы. Ей очень нравилось усыпать диван золотыми монетами и заниматься на нем любовью. Странная прихоть для человека, выросшего не в бедности. Заодно принял активное участие в обучении подрастающего поколения. Алехандру после знакомства с Ричардом изменился в лучшую сторону. По крайней мере, стал больше заниматься боевой подготовкой. К наукам у него пока тяги не было, не смотря на все старания Иегуды.
        В начале марта играли мы с Каримом в шахматы. Заговорили о его детстве. Карим вспомнил, как его отец служил эмиру Севильи и одно время был кастеляном в замке, расположенном неподалеку от моря. В задачу кастеляна входило отражение пиратских набегов единоверцев из Африки.
        - Теперь альмохадам принадлежит вся Севильская тайфа, - закончил Карим свой рассказ.
        - Большой замок? - поинтересовался я.
        - Да, - ответил Карим. - И укреплен хорошо. Правда, есть у него слабое место: водоканал подземный. Взрослый мужчина там не проберется, но мы, дети, часто по нему убегали из замка.
        - А невысокий и худой юноша проберется по каналу? - спросил я.
        - Наверное, проберется, - с сомнением произнес Карим и, поняв, к чему я клоню, предупредил: - Оттуда не дадут уйти с добычей. За нами в погоню из Севильи отправят целую армию, а впереди будет ждать вторая, не меньше.
        - Это если мы будем уходить по суше, - согласился я, - а на море не им за мной гоняться.
        На бедных окраинах, особенно в районе порта, всегда можно найти специалистов на все руки и любой комплекции. Особенно, если пообещаешь хорошее вознаграждение. Поскольку у меня репутация добычливого командира, от желающих не было отбоя. Я отобрал троих, худых и низкорослых, больше похожих на подростков. Все трое говорили на арабском и хорошо владели ножом. С ними провели несколько тренировок на городских стенах и в башнях. Через неделю шхуна и личный состав были готовы к походу. Я взял с собой тридцать лучников, Карима, трех сыновей Шусан и оруженосцев. На буксире мы тащили большую лодку, чтобы одновременно высадить на берег весь десант.
        Даже при огромном желании не смогу сосчитать, сколько раз я был в Кадисском заливе. Он сравнительно небольшой и относительно спокойный, потому что защищен от северных ветров. Поскольку Карим не мог точно указать, где находится нужный нам замок, я повел шхуну вдоль берега, начиная с северо-западной части залива. Миновали устье реки Гвадианы, на которой стоит Бадахос и на берегах которой мы грабили мавров. Возле устья в синее, чистое море вклинивается широкое и длинное светло-коричневое пятно мутной пресной воды. Затем мы прошли большую бухту с такой же мутной водой. Карим сказал, что в эту бухту впадает сразу две реки, но не такие многоводные, как Гвадиана.
        - Замок неподалеку отсюда, - заверил Карим. - Потому что дальше пойдут заболоченные места, а потом будет устье Гвадалквивира.
        Мы заметили его издалека, потому что местность была низменная, а замок расположился на чуть ли не единственно холме. Он был четырехугольный, с семиметровыми стенами, сложенными из песчаника, и круглыми башнями на углах и мощной надворотной. Холм окружал ров шириной метров десять, в который впадал неширокий ручей. Гарнизон замка, около полусотни человек, заметив, что нас высадилось на берег всего около тридцати человек, решил атаковать. Из ворот сперва выехали и остановились сразу за рвом десяток всадников, а за ними толпой вывалили копейщики и лучники. Так, толпой, они и пошли на нас, громко крича. То ли надеялись, что мы испугаемся этих криков и уберемся восвояси не солоно хлебавши, то ли себя подбадривали. Всадники ехали сзади.
        Мы построились в две линии. Впереди встали на колено, уперли в землю задний конец копья и прикрылись щитами рыцари и оруженосцы. Я стоял в центре этой линии. Во второй линии, которая получилась намного шире, расположились лучники. За их спинами у яла и большой лодки, приведенной на буксире, ждали трое низкорослых лиссабонцев.
        Мавров смутило то, что мы не убегаем от такого грозного противника. Они остановились метрах в двухстах от нас, начали растягиваться в линию. Вперед вышли лучники, человек пятнадцать, начали обстреливать нас. Стрелы были легкие, из тростника. Летели они быстро и далеко, но щит не пробивали. В мой ударилась пара. Обе попали в железные полосы. Валлийские лучники просто уклонялись от этих стрел, поскольку их было мало и летели вразнобой. Командир гарнизона отдал приказ высоким звонким голосом. Мавры-пехотинцы побежали на нас.
        - Начали! - крикнул я.
        Лучники первым залпом убили человек десять и примерно столько же ранили. Остальные сразу развернулись, закинули длинные щиты на спину и побежали к замку. Всадники поскакали впереди. Мои лучники продолжали обстреливать убегающих. Убили еще семерых. Несколько мавров забежали в замок со стрелами в теле, но еще живые. Тяжелые ворота сразу захлопнулись.
        Мои люди добили раненых и собрали трофеи. Оружие сложили в большую лодку, а узлы окровавленной одежды - рядом на берегу. Потом часть отряда осталась охранять лодки, а остальные побежали к расположенной неподалеку деревне, откуда толпой убегали крестьяне. Направлялись они к редкому леску и зарослям кустарника. Мы не стали гоняться за ними. Лучники и оружейники принялись грабить низкие дома с плоскими крышами, слепленные из камня и глины. Рыцари остались на краю деревни со стороны замка, чтобы в случае чего помочь оставшимся на берегу.
        - Узнал места? - спросил я Карима.
        - Да, - ответил он.
        - Ночью найдешь канал? - спросил я.
        - Конечно. Он проходит там, - показал Карим на восточную сторону замка, - напротив того места, где в ров впадает ручей.
        До наступления сумерек мы занимались поиском добычи и доставкой ее на берег моря. Там складывали в кучу, чтобы попозже перевезти на судно. Скота в деревне не было. Наверное, на пастбище. Зато домашней птицы хватало. Нашли много сыра, пшеницы, овощей и фруктов. В двух больших, зажиточных домах, кроме всего прочего, обнаружили вино. Наверное, мусульмане тоже придерживались принципа «не согрешишь - не покаешься».
        К ночи деревня была ограблена, добыча перенесена на берег и часть ее, самое ценное, была переправлена на шхуну. Остальное собирались перевезти завтра. На кострах нажарили кур и употребили их под найденное вино. Валлийцы громко пели песни, восхваляя меня и себя и демонстрируя засевшим в замке, что мы довольны добычей. Сейчас попьянствуем, поспим, а утром догрузим на судно добычу и поплывем дальше. Утихомирились только к полуночи.
        Сразу стало необычайно тихо. Слышны были только крики ночной птицы, доносившиеся из леска, в котором спрятались крестьяне. Наверное, жаловалась на непрошенных гостей. Крестьяне в ответ тоже, наверное, жаловались ей на нас. А мы делали вид, что спим. Вот только никто не храпел, что в мужском коллективе из тридцати человек теоретически может быть, а практически мне ни разу не доводилось встречать. Приближалось новолуние, и на небе был только узкий желтоватый серпик. Южные ночи намного темнее северных. Зато звезды ярче и вроде бы ближе. Вокруг этих далеких солнц вращаются планеты, среди которых наверняка есть обитаемые. Лежит там кто-то ночью, смотрит на звезды и думает, как я, о том, что где-то на другой планете лежит кто-то, как он, и думает…
        Рядом нетерпеливо зашевелился Карим.
        - Бери людей и иди, - шепотом приказал ему.
        Карим бесшумно встал и растворился в темноте.
        Мне теперь можно спокойно спать. Если у Карима все получится, то утром откроются ворота замка, и я спокойно войду через них. Если не получится, все равно не пострадаю. Потеряю несколько бойцов - ну, и что?! И в Англии, и в Португалии, и во многих других местах найдутся тысячи желающих рискнуть жизнью, чтобы вырваться из нищеты. Иногда мне кажется, что это они ведут меня за добычей, а не я их.
        У Карима все получилось. На рассвете я вошел через ворота на территорию замка. Возле них валялся мавр с перерезанным горлом. Кровь на плоских камнях, которыми был выложен двор, уже загустела, подсохла. Еще один труп валялся возле входа в конюшню. Там стояли два десятка лошадей: арабские два жеребца и три кобылы, а остальные местной породы.
        Дальше находился трехэтажный дом. Он был такой же формы, как и замок, и четырьмя своими частями образовывал внутренний дворик. Я сразу вспомнил Одессу, где в центре города старые жилые дома имели такую же форму. В передней и боковых частях находились кухня, кладовые, казармы и жилье слуг. Окон во дворик не было, только наружу. Со стороны дворика на первом этаже всех четырех частей дома была галерея. Верхние этажи поддерживали тонкие колонны, соединенные полукруглыми арками. Над арками был вылеплен узор из ромбов. Вряд ли во дворик падали солнечные лучи, но благодаря этой галерее точно не окажешься под ними, переходя от одной двери к другой, расположенной в задней части дома. Колонны напротив дверей были двойные. Посреди дворика находился фонтан, сейчас неработающий. Это была круглая каменная чаша, которую держали на своих спинах каменные львы, из-за малого размера больше похожие на кошек.
        В задней части дома находились личные покои кастеляна, который лежал на первом этаже с разрубленной головой. Рядом с трупом валялась сабля с очень сильно загнутым узким клинком. Она была легче моей и рубила воздух с легким свистом. Я решил взять ее себе. Покои ничем не отличались от других таких же. Разве что побогаче. Одного только золота вынесли два больших сундука. Серебро - посуду, светильники, зеркала - складывали на куски плотной материи и завязывали в узлы. У кастеляна было четыре жены, пять наложниц и около двух дюжин детей. Одна девочка лет двенадцати была очень красивая - черноволосая, волоокая, с ярко-красными сочными губами. Карим не мог оторвать от нее глаз.
        - Жена? - спросил я ее на арабском.
        - Дочь, - ответила девочка.
        - Возьмешь ее? - спросил я Карима.
        Тот сперва прочистил горло, потом сиплым голосом выдавил:
        - Да, - и смутился, будто его застукали за подглядыванием.
        - Не зря ты вспомнил про этот замок! - шутливо произнес я.
        Добычу перевозили на шхуну весь день. Забили до отказа трюм, завалили узлами палубу и нагрузили лодку и ял. Лошадей забрали только арабских, а вот девушек и молодых женщин взяли всех. Карим со своей новой наложницей занял офицерскую каюту и не давал мне спать всю ночь. Я даже пожалел, что решил сниматься в рейс утром и не остался ночевать в замке. Впрочем, утром, увидев подходящий к замку отряд конницы, понял, что принял правильное решение.
        Они прискакали на берег моря и остановились возле узлов из собранного в деревне крестьянского барахла. Его уже некуда было грузить, поэтому пришлось бросить. Альмохады смотрели, как мы снимаемся с якоря, поднимаем паруса. Мы были вот они - совсем рядом! Да только не доберешься до нас. Можно, конечно, в нас из лука пострелять, сорвать злость, покричать проклятия - и отправиться хоронить мертвых.
        Добычу делили в Лиссабоне у причала. Зевак собралось - чуть ли не весь город. По пути я подсчитал, сколько всего захватили и сколько причитается каждому. Свою долю, как командир и судовладелец, забрал арабскими лошадьми, золотом, серебром и шелковыми тканями. За мной забирали свои доли рыцари. За ними - три малорослых лиссабонца, которым за заслуги причиталось по рыцарской. За один поход они превратились из нищих в богачей. Каждый под насмешки и советы зевак взял себе по девушке, которые были длиннее их, как минимум, на голову, а остальное добирали серебром и дорогими тряпками. За ними наступил черед лучников. Последними разбирали остатки оруженосцы. Женщин им не досталось, даже некрасивых. Получили свои доли оружием, ношеной одеждой и старыми коврами. Поскольку это была их первая в жизни добыча, всё равно обрадовались.
        27
        Я собирался вернуться в Англию в середине мая. Все равно там нечего делать. Приплыл бы ко времени отправления рыцарей на службу графу Честерскому. В принципе можно было бы и еще позже прибыть. Тибо Кривой и без моего участия созвал бы рыцарей и возглавил в походе. Только вот в мае в Португалии становится жарковато. Да и появилось у меня непонятное беспокойство. Что-то, интуиция ли, чутье ли, подсказывало, что пора отправляться в замок Беркет.
        Я оставил Латифу с растущим животом. Она тоже считала, что рождение еще одного ребенка крепче привяжет меня к ней. И Фатима так считала, но у нее не получилось. Сын все еще сосал ее сиську, не доверяла его кормилице, а некоторые женщины во время лактации не беременеют.
        В Руан я прибыл с одной из своих бригантин. Остальные четыре поплыли в Англию. Заглянул во дворец герцога, чтобы совершить оммаж, но Генриха там не было. Герцог Нормандский, граф Анжуйский, Турский и Мэнский, отправился в Аквитанию. Королю Франции надоело спиливать рога, и он развелся с Элеонорой, герцогиней Аквитанской и графиней Пуатье. Вместе с рогами он лишился и большей части своего королевства, в несколько раз превосходившей то, что у него осталось. Любовь и ненависть сильнее всех остальных чувств, в том числе и жадности. Теперь к освободившемуся жирному куску рванули все, кто мог, в том числе и герцог Генрих.
        Это рассказал мне Филипп, когда-то учивший герцога фехтовать, а теперь ставший управляющим руанского дворца. Одно время он был в опале, но после моего совета Генриху возобновить тренировки с Филиппом, об учители опять вспомнили и потом наградили спокойной и доходной должностью. Филипп не забыл, благодаря кому в его жизни произошли перемены к лучшему, сказал мне на прощанье:
        - У Генриха сейчас очень трудный период. Анжуйские и нормандские бароны, подзуживаемые французским королем, затевают мятеж. Летом ему нужна будет любая помощь. За ценой он не постоит.
        - А есть чем заплатить? - поинтересовался я.
        - Обычно у мятежников отбирают владения и раздают тем, кто помогал бороться с ними, - ответил Филипп.
        Это я и сам знал. Вот только земли на материке мне не были нужны. Разве что обменять их потом на английские? Я, как обычно, не сказал ни да, ни нет. Посмотрим, как будут обстоять дела в Англии, после чего и будем принимать решение.
        В Бристоле я собрал оброк и расплатился с Вильямом Фиц-Робертом, графом Глостерским. Оказалось, что он скупил все вино, привезенное двумя моими бригантинами, и заказал еще. Скоро к нему должно было пожаловать много гостей. Граф собирался устроить турнир по случаю объявления Евстахия наследником короля Стефана.
        - Все бароны и рыцари королевства принесли ему клятву верности, - сообщил мне Вильям Фиц-Роберт.
        - Видимо, я не являюсь бароном королевства, - сказал я.
        - Я имел в виду, из тех, кто воевал на стороне короля Стефана, - уточнил он.
        - Роберт де Бомон тоже? - поинтересовался.
        - Граф Лестерский заболел и не смог приехать, - ответил граф Вильям.
        - Видимо, он заболел после того, как в прошлом году король Стефан попытался захватить Вустер, который принадлежит Галерану де Бомону, - решил я и спросил иронично: - Теобальд, архиепископ Кентерберийский, присутствовал или тоже заболел?
        - Архиепископ, к сожалению, сбежал во Фландрию, - признался граф Глостерский.
        - Значит, гражданская война продолжается, - пришел я к выводу.
        - Никто из баронов не хочет воевать, - возразил Вильям Фиц-Роберт.
        - Войну можно начать, когда хочешь, но нельзя закончить так же легко, - просветил его.
        Уже во время швартовки в Беркенхеде я понял: что-то случилось. Касалось это что-то меня лично, потому что все избегали смотреть мне в глаза. Никто не хотел быть черным вестником. Эту тяжкую ношу взял на себя аббат Гамон де Маскай, прибывший на пристань.
        Смущенно покашляв, он тихо произнес:
        - Ребенок умер, а графиня пока жива.
        - Кто умер? - не понял я. - Ричард или Роберт?
        - Нет-нет, старшие сыновья живы, - быстро успокоил меня аббат. - Умер тот, которого рожала графиня. Мы ничем не могли помочь ей. На всё воля божья!..
        Я не стал дослушивать его утешения, поспешил в замок.
        Фион с закрытыми глазами лежала в постели, укрытая двумя толстыми одеялами. Лицо сильно похудело, кожа приобрела синеватую бледность, глаза запали. Я много раз видел умирающих. Мог без колебания сказать, что дни моей жены сочтены. Она держалась лишь на желании попрощаться со мной. Задержавшись в Португалии, я продлил ее жизнь и муки на несколько дней.
        - Принеси вина и мою дорожную сумку, - приказал я служанке, а сам сел на кровать и легонько сжал горячую сухую руку.
        Фион проснулась или очнулась. Ее глаза были наполнены болью и лихорадочным блеском. Она попыталась улыбнуться, скривив бледные, пошерхшие губы. У уголков глаз появились глубокие морщины, которые я раньше не замечал.
        - Я знала, что ты успеешь, - тихо произнесла Фион и закрыла глаза, превозмогая боль.
        - Помолчи, - попросил я. - Сейчас дам тебе снадобье, и боль пройдет, ты выздоровеешь.
        - Не пройдет… - прошептала жена.
        Вернулась служанка с серебряным бокалом красного вина и моим походным мешком. Я достал из него гашиш, свежий, найденный месяц назад в замке. Всегда имел гашиш при себе на случай ранения. Я оторвал от темно-коричневой, тягучей массы большой кусок, кинул в бокал и приказал служанке:
        - Размешивай, пока не растворится весь.
        Фион не хотела пить.
        - Меня вырвет, - уверяла она.
        - Ничего, еще сделаем, - настоял я и проследил, чтобы осушила бокал до дна.
        Желудок Фион не захотел расставаться с таким приятным напитком. Сначала подействовало вино. Оно как бы отдало часть своего красного цвета, отчего порозовели щеки жены. Постепенно начала уходить боль. Потом расширились и остекленели зрачки, отчего взгляд Фион стал змеиным. Она заговорила громче, бодрее и быстрее, пытаясь высказать всё, что накопила за недели страданий. Она рассказала, как тяжело проходили последние месяцы беременности, как начались преждевременные роды.
        - Он родился мертвым, - оправдываясь, произнесла жена.
        - Не надо было зачинать его, - упрекнул я.
        - Всего один раз не послушалась тебя… - виновато произнесла Фион.
        Допустим, не один, но это уже не важно. Чтобы утешить, рассказал ей теорию переселения душ. Фион слушала меня с затуманенным взглядом. Может быть, в мечтах была уже в будущем.
        - Мы с тобой встретимся в следующей жизни и будем жить долго и счастливо, - закончил я.
        - А как мы узнаем друг друга? - спросила она.
        Об этом я и не подумал. Ведь в следующей жизни мы будем выглядеть по-другому.
        - По этому жесту, - ответил я и засунул руку под одеяло.
        Ее тело было горячим, а между ног влажным. Я нежно погладил там так, как Фион нравилось больше всего. Она даже хихикнула игриво. И тут же ее лицо напряглось, побледнело и заострилось.
        - Позови священника, - прошептала она, закрыв глаза.
        Фион хватило сил на исповедь, прощание с детьми и на то, чтобы судорожно сжать мою руку своей горячей и сухой.
        Похоронили ее в монастыре бенедиктинцев. Сначала лежала под полом часовни, а потом была перенесена в срочно построенный на территории монастыря семейный склеп. Табличка рядом с ее гробом гласила: «Фион, эрлесса Сантаренская, любимая и любящая жена и мать».
        28
        Смерть Фион сблизила меня с моими детьми. К мужчинам, не смотря на количество произведенных на свет детей, осознание отцовства приходит не так быстро, как к женщинам. Некоторых догоняет только, когда рождаются внуки, если вообще успевает догнать. Со мной это случилось именно сейчас, после смерти жены. Шусан и Тибо Кривой помогали мне. Они и раньше были вместо бабушки и дедушки моим детям.
        В начале мая граф Честерский позвал отслужить ему на границе с Гвинедом. Я послал к нему замерсийских рыцарей и Гилберта под командованием Тибо Кривого. Оруженосцем у командира был виконт Ричард де Беркет. По странному стечению обстоятельств там, где находился этот отряд, валлийцы не нападали. Тибо Кривой тоже в бой не рвался и всячески избегал стычек с валлийцами, хотя в трусости никто не мог обвинить его.
        Роберту де Беркету в этом году исполняется десять. Он тоже рвался в поход, но я решил держать его при себе, назначил оруженосцем Джона. Думал, что этим летом нам с Джоном воевать не придется. Я занимался хозяйственными вопросами и учил младшего сына фехтованию.
        В июне в Беркенхед прибыли две мои бригантины с вином и восточными тканями. Привезли все это для купца Джека. Он собирался развезти эти товары по населенным пунктам Ланкашира, продать в розницу и неплохо заработать. По словам Джека, все вино уже заказано, осталось лишь доставить и получить деньги. Большую его часть купили монастыри.
        Капитан Диого, командовавший одной из бригантин, рассказал последние новости, которые ему в свою очередь рассказал при встрече в Лиссабоне капитан другой моей бригантины, ходившей на Руан:
        - Генрих, герцог Нормандский, женился на Элеоноре, герцогине Аквитанской. Теперь он самый сильный владыка в Европе. Только вот его баронам это не нравится. Они затеяли мятеж. Все вместе: и нормандские, и анжуйские, и аквитанские.
        Уверен, что не понравилось в первую очередь Людовику, королю Франции. Слишком сильный у него появился вассал. Как бы с трона не скинул. По подсказке короля и проявили недовольство бароны. Ничто так не обессиливает страну, как внутренняя смута. В ней победа любой из конфликтующих сторон ведет, в конечном счете, к проигрышу обеих.
        К тому времени сидеть в замке мне надоело. Все здесь напоминало о Фион. Мне казалось, что она где-то рядом. Может быть, ее душа продолжала жить в замке, охраняя нас. Надеюсь, она справится и без моей помощи. Я решил отправиться на помощь нормандскому и аквитанскому герцогу и английскому принцу Генриху. На шхуне и обеих бригантинах разместились две сотни лучников, тридцать сержантов и мы с Джоном, оруженосцами и слугами. В трюма были погружены съестные припасы, стрелы, кибитки и лошади, боевые, верховые и упряжные.
        В Кельтском море нас немного потрепало. На радость мне, оруженосец Роберт де Беркет морской болезнью не страдал. Во время шторма он уплетал все, что подавали, а остальное время дрых без задних ног. Через неделю мы выгрузились в Руане.
        Генрих, герцог Нормандский и Аквитанский, принял меня в бывшей приемной отца. На троне он смотрелся менее величественно, чем Жоффруа. Может, потому, что все время ерзал. Повзрослев и женившись, он все равно остался непоседливым мальчишкой. Мое появление удивило герцога.
        - Что тебя привело ко мне? - спросил он с некоторой опаской. Наверное, боялся непомерного требования и бунта в случае отказа. - У тебя заплачены щитовые деньги еще за три года вперед.
        Я не стал говорить ему, что просто сбежал от напоминаний о счастливом прошлом. Вместо этого произнес:
        - Во-первых, прибыл поздравить с такой удачной женитьбой!
        - Спасибо! - поблагодарил он.
        - Во-вторых, - продолжил я, - принести оммаж за нормандские владения. И в-третьих, объяснить твоим мятежным баронам, что они не правы.
        Генриха в первую очередь заинтересовало в-третьих:
        - Ты готов помочь мне усмирить их?
        - Я уверен, что ты и без меня справишься, но с моей помощью это, надеюсь, произойдет быстрее, - ответил ему.
        - Сколько у тебя рыцарей? - спросил он.
        - Я и он, - показал на сопровождавшего меня Джона.
        Герцог Нормандский собрался было упрекнуть меня в неуважении к своей особе, но потом, видимо, вспомнил, что рыцари у меня не в почете.
        - Ах, да! - произнес он. - А сколько в твоем отряде… воинов?
        - На данный момент почти две с половиной сотни, - ответил я. - Мне надо нанять еще сотни две копейщиков, желательно брабантцев, потому что они голодные и злые, будут драться, как черти, - и я готов начать боевые действия в любом месте, куда пошлешь. Где самая тяжелая ситуация?
        - На границе с Иль-де-Франсом, - ответил Генрих. - Из-за этого я не могу покинуть Руан, отправиться в Анжу.
        - Если не возражаешь, я отправлюсь туда, а ты - в Анжу, - предложил я. - А потом вместе займемся Аквитанией.
        Наверняка у Генриха Нормандского были сомнения, справлюсь ли я с нормандскими баронами, но он не решился их высказать. Или, что скорее, других вариантов у него все равно не было. Даже если я не справлюсь, герцог выиграет время, темп, что было немаловажно в борьбе на несколько фронтов.
        - Я дам тебе три сотни брабантских пехотинцев, - решил он. - Делай, что хочешь, но не дай баронам прорваться к Руану, пока я не вернусь. А я в долгу не останусь.
        Оплата меня интересовала меньше всего. Мои солдаты, надеюсь, неплохо поживятся во время боевых действий. Эти действия, как я подозревал, в основном будут состоять из грабежей.
        Вечером я был на пиру у герцога Нормандского. Сидел на помосте по правую руку от Генриха, как самый почетный гость. Место по левую занимала герцогиня Элеонора - тридцатилетняя женщина с тусклыми темно-русыми волосами и блеклым, непривлекательным лицом. Только глаза, маленькие, но блестящие, привлекали внимание. Говорили, что она шлюха. Скорее всего, так оно и было. Элеонора напоминала мне одну мою знакомую из двадцать первого века, которая, будучи замужем, умудрялась опылять еще несколько пестиков. Есть такой тип людей, как мужчин, так и женщин, которых называют сексуальными акулами за прожорливость и неразборчивость, всеядность. Видимо, Элеонора относилась к ним. Возможно, и Генрих тоже. Что не мешает им изменять друг другу. Встретившись со мной взглядом, герцогиня Нормандская и Аквитанская сразу призывно улыбнулась. Тонкие губки приоткрылись, поощряя к действию. Интересно, скольким мужчинам, сидевшим за столом, она сегодня улыбнулась точно также?
        Неделю я занимался строевой и боевой подготовкой с брабантскими пехотинцами. Отряд возглавлял командир по имени Реми - рослый детина лет двадцати пяти, шатен с голубыми глазами и мясистым носом, одетый в кольчугу с рукавами по локоть, которая выглядела на нем, как короткая распашонка. Он очень хотел, чтобы его принимали за рыцаря. Отряд состоял из всякого сброда, вооруженного, чем попало, и назывался рутой. Этих людей объединяла жажда наживы, желание хапануть побольше и тут же промотать. Правда, некоторые пытались заработать для того, чтобы осесть в каком-нибудь городе и завести дело. За такими следовали позади отряда их семьи. Большая часть шла пешком, но у некоторых были телеги, запряженные кобылой. Обычно свой транспорт имели те, кто продавал солдатам вино и продукты, скупал трофеи и занимался проституцией, часто с ведома мужа. Я купил пехотинцам в долг недостающие копья и научил пользоваться ими в строю и выполнять команды по звуку рога. От них требовалось немного - стать прослойкой, желательно многоразовой, между врагом и моими лучниками, которых я берег. Брабантцы были наслышаны обо мне,
поэтому если и роптали, то тихо, чтобы я ненароком не услышал. Предупредил их, что того, кто не будет выполнять мои приказы, сразу отчислю, а остальные к концу летней кампании станут богатыми. Брабантцы очень хотели разбогатеть.
        По приказу герцога Генриха, отряду был придан клерк по имени Гийом - такой же суетливый, как и его господин, тщедушный мужчина лет сорока с редкими, пепельного цвета волосами и узким острым лицом. Как мне сказали, Гийом будет показывать мне, кого казнить, кого миловать. Я подозревал, что основной его функцией будет стукачество, в первую очередь на меня. А что остается делать, когда тебя предают все?!
        Я разбил отряд брабантцев на две половины. Одна под командованием Джона шла в авангарде, а вторая под командованием Реми - в арьергарде, вслед за нашим обозом. Их обоз плелся за арьергардом. Задерживаться из-за их семей я не позволял.
        Первой нашей целью был мотт и бейли, расположенный на холмах посредине красивой долины. Ров был метров пять шириной. Заполнен стоячей водой, зеленой и вонючей, и голосистыми лягушками. Деревянный тын почернел от времени и кое-где бревна немного наклонились наружу. Донжон состоял их двухметровой основы, сложенной из дикого, необработанного камня, и деревянной надстройки высотой еще метров пять. Маленькие замки плохи тем, что их трудно захватить, забравшись ночью. Надо одновременно снимать всех караульных, потому что остальные обязательно услышат шум и поднимут тревогу. Принадлежал замок мелкому сеньору, владеющему тремя ленами. Он засел в замке вместе с парой рыцарей и тремя десятками пехотинцев. На мое предложение сдаться ответили бранью.
        Тогда я отправил половину брабантцев грабить его деревни. Брабантцы в этом деле напоминали саранчу: после них даже гнилой огурец или тряпичный лоскуток не найдешь. Я не требовал свою долю с награбленного, только приказал сдавать Джону все съестное на нужды отряда. Солдат должен быть сытым, потому что война - это в первую очередь тяжелый физический труд. Допустим, сегодня первую половину дня они шли пешком, а во второй оставшиеся при мне солдаты взяли с обозных телег инвентарь - лопаты, топоры, пилы, которым нас снабдил герцог Нормандский, и принялись за работу. Кстати, лопаты были деревянными, только наконечник железный. Одни резали лозу и плели из нее корзины; другие рубили и распиливали деревья; третьи сколачивали из них щиты, лестницы, таран; четвертые копали ров и насыпали вал, который защитит нас от нападения, если осажденным придет помощь. Они такие дерзкие неспроста: уверены, что им помогут. Я разослал патрули в разные стороны. Пока тревожных новостей не поступало.
        Обоз брабантцев расположился позади рва, который копали их мужья и отцы. Бабы и детвора рассыпалась вокруг замка, мешая работать моим людям. Я приказал гнать в шею всех штатских, а тех, кто пересечет ров, пороть нещадно. Бабы сразу отошли на безопасное расстояние, а мальчишки, пори не пори, все равно будут лазать там, где не надо.
        Вечером вернулись посланные грабить деревни, пригнали захваченный скот и привезли домашнюю птицу, зерно и другие продукты. В обоих лагерях сразу задымили костры. Отовсюду начал доноситься запах жареного мяса. Наш лагерь стал напоминать корпоратив на природе. Ближе к ночи зазвучала музыка - кто-то насиловал лютню и дудку - и солдатские песни - смесь бравады и соплей. Я проверил караулы и завалился спать в кибитке. Герцог Генрих предлагал мне один из своих шатров, но я отказался: для двух рыцарей он слишком большой, а делить его со стукачем не хотелось.
        Утром я расставил лучников вокруг замка, чтобы не позволяли осажденным мешать работать моим солдатам. Остальные поставили щиты так, чтобы защищали тех, кто нес корзины с землей и высыпал ее в замковый ров. Засыпали его в пяти местах: напротив ворот хозяйственного двора и по два прохода с боков к каждому холму. У защитников были арбалеты, не очень точные и дальнобойные. Попытались применить их, но лучники, которые стояли вне зоны поражения и стреляли дальше и метче, быстро отбили охоту делать это. Когда-никогда над частоколом появлялась голова, чтобы убедиться, что на штурм мы пока не идем, и быстро исчезала, прячась от летевшей стрелы. Дольше всего засыпали ров напротив ворот, закончив только к вечеру. Здесь проход должен быть широким и твердым, потому что по нему покатим таран - толстое бревно, подвешенное между двумя рамами, которые крепились к платформе на колесах. Три пары колес были сняты с арб брабантского обоза. Взяли их бесплатно, но никто не роптал. Брабантцы относились к войне, как к семейному бизнесу.
        Штурм замка начали утром третьего дня. Лучники обстреливали защитников, а пехотинцы подкатили таран к воротам и принялись их вышибать. В это время два отряда с двух сторон перебрались по проходам к частоколу, приставили к нему лестницы и полезли наверх. Им никто не мешал, потому что лучники снимали каждого, кто пытался сделать это. Вскоре с хозяйственного двора донеслись победные крики. Работавшие с тараном сразу откатили его. Ворота открылись, опустился подъемный мост. Мы с Джоном, оруженосцами и десятком сержантов въехали внутрь. Там валялось десятка два трупов. Большинство - у ворот. Были среди убитых и шестеро брабантцев.
        - Трофейное оружие и доспехи отдать семьям погибших, - приказал я.
        Брабантцы пошушукались, а затем ко мне подошел Реми и сказал:
        - Сеньор, у нас принято погибшим давать три доли, тяжело раненым - две и остальным - по одной. Если ты хочешь, мы можем отдать им еще и твою долю.
        - Можно и так, - разрешил я. Не стоит лезть в чужой монастырь со своим уставом, особенно, если он брабантский.
        Половину трофеев брабантцы отдали лучникам. Валлийцы продали добычу, а деньги поделили. Вышло меньше, чем по пенни на человека. Те, кому не досталось монеты, получат из следующей добычи. Главное, что всё по справедливости. Если ее нет, не будет и сплоченного, стойкого отряда.
        Следующим утром начали штурм главного холма. Сопротивление там было пожиже. Как только головы первых брабантцев появились над частоколом, защитники скрылись в донжоне. Там же спрятали и лошадей. Приставную лестницу затащили внутрь. Отстреливались из арбалетов через узкие окна верхних этажей. Правда, не долго, потому что мои лучники убили несколько человек.
        - Сдавайтесь или погибните все! - предложил я еще раз.
        В ответ опять послышалась брань. На этот раз кричали громче и дольше. Значит, боятся, но все еще надеются на помощь.
        День был сухой, жаркий. Я вспомнил свой опыт захвата каменного манора и приказал Реми:
        - Пошли людей с арбами и телегами в деревню. Пусть снимут с крыш домов соломенные стрехи и привезут сюда. Незачем людей зря терять, выкурим их из донжона.
        - И то верно! - радостно согласился командир брабантцев.
        Когда солдаты обложили посеревшим от времени и пыли сеном донжон до уровня на полметра выше каменного основания, я еще раз предложил осажденным сдаться. Опять отказались. То ли надеялись, что сумеют отсидеться, то ли сомневались, что с ними поступят так жестоко. Они ведь вассалы герцога, пусть и взбунтовавшиеся, и нужны ему. Не учли, что я - не герцог, заботиться о них не собираюсь. Мне надо сберечь только тех, кто приплыл со мной из Англии.
        Сено горело хорошо и давало много жара и дыма. Занялись нижние деревянные венцы. Густым дымом заволокло весь донжон. Внутри, наверное, не жарко, но дышать нечем. Вскоре часть защитников замка выбрались на крышу донжона. Их расстреливали лучники. Осажденные что-то кричали, наверное, хотели сдаться, но никто не собирался тушить огонь, который поднимался все выше и горел все ярче. Старое сухое здание занялось со всех сторон. Огонь с громким треском быстро понимался вверх, становясь все мощнее. Внутри донжона раздавались крики людей и ржание лошадей. Два рыцаря спрыгнули с крыши донжона. До земли они долетели пронзенные стрелами, мертвые. Их тут же оттащили от огня, раздели, а трупы столкнули в ров. Затем раздался грохот - что-то обрушилось внутри донжона. Следом начали разваливаться стены. Мои люди отошли подальше, продолжая наблюдать за пожаром с тем мечтательным видом, с каким дети смотрят на пламя костерка.
        29
        Известие о взятии замка и судьбе его защитников моментально разлетелось по всей Нормандии. Удивила не жестокость, обычная в ту эпоху, а быстрота, с какой мы взяли замок. Рыцари думали, что до них не доберутся, поэтому и затеяли мятеж. Погибать никто не хотел. Поэтому следующий замок сдался без боя. Его владелец встретил нас на границе своих владений и покаялся во всех грехах.
        - Французы - вруны и жадины, - сказал он, объясняя свое нежелание биться насмерть за свою собственность.
        В этих двух грехах, ставших основной отличительной чертой французов в двадцать первом веке, уже в двенадцатом веке обвиняли и недолюбливали нормандцы своих соседей. В данном случае подразумевалось, что французский король Людовик обещал военную и финансовую поддержку, но не сдержал слово. Правда, о короле ничего не было сказано. На мой прямой вопрос об обещанной французами помощи владелец замка, не слишком склонный, как и все нормандцы, к дипломатическим ухищрением, сумел-таки уйти от ответа. Гийом, представитель герцога Нормандского, тоже не стал акцентировать внимание на этой стороне дела. Так понимаю, обе стороны устраивал вариант, когда король Людовик не имеет никакого отношения к мятежу.
        На покаявшегося наложили небольшую епитимью в размере половины годового дохода от его владений и отпустили дальше грешить и каяться. От радости, что так легко отделался, рыцарь даже предложил мне свои услуги Я отказал ему, хотя не сомневался, что будет верно и доблестно служить против своих бывших товарищей. Нормандцы легко переходили из одного лагеря в другой по окончанию контракта, но, пока он действовал, исправно исполняли свои обязанности. Иначе бы их никто не нанимал.
        В следующих двух замках остались только слуги, которые без промедления открыли ворота и дали разграбить имущество. Брать там, в общем-то, было нечего. Хотя брабантцы нашли. Меня же насторожил уход хозяев. Если они не захотели сдаваться, значит, надеются отбить нападение моего отряда. Поэтому удвоил количество разведывательных отрядов.
        Король Франции Людовик Седьмой по прозвищу Молодой оказался скупердяем, но не вруном. Денег нормандским мятежным баронам он не дал, зато прислал полсотни рыцарей. Они, конечно, прибыли в Нормандию по собственной инициативе, но их содержание оплачивал король. Эти рыцари присоединились к примерно такому же количеству нормандских. С ними было около пяти сотен копейщиков и арбалетчиков. То есть противник немного превосходил нас по количеству и, как он думал, значительно - по качеству. Рыцарей ведь у них было почти в пятьдесят раз больше. На чем я и решил сыграть.
        По моему приказу обоз брабантцев был оставлен в последнем захваченном нами замке. Дальше пошли без них. Сблизившись с противником на расстояние дневного перехода и якобы только тогда обнаружив его, я приказал быстро отступать. Пусть думают, что мы струсили и удрали.
        На самом деле мы отошли к выбранному заранее невысокому холму. Деревья на нем сохранились только на плоской и обширной макушке. Слева возле холма протекала речушка, название которой я не смог выяснить. Ситуация была подобна с реками Эйвон в Англии. То есть, эта речушка называлась на местном диалекте просто Рекой. Вода в ней была чистая, просматривалось желтоватое дно и длинные зеленые ленты водорослей. Глубиной она была метра полтора. С этой стороны можно было не опасаться обходного маневра. Рыцари в тяжелых доспехах не любят форсировать водные преграды глубже полуметра. Справа мы поставили кибитки и телеги. Ям-ловушек на этот раз не копали, потому что конницы у противника было маловато. Ограничились кольями, которые в три ряда вкопали у подножия холма от речки до кибиток. Две шеренги копейщиков будут стоять перед кольями, чтобы это препятствие оказалось для рыцарей неожиданностью. По сигналу брабантцы должны были отступить за колья. Очень опасный маневр, особенно для неопытных солдат. Отступление может незаметно превратиться в бегство.
        - Не вздумайте побежать, - предупредил я. - Тогда вас всех перебьют рыцари. А того, кого они пощадят, найду и повешу я.
        - Не струсим, - заверил Реми от имени всего отряда. - В случае победы нас такие трофеи ждут!
        - Ты прав, - согласился я и напомнил: - Рыцарей зря не убивайте, за них выкуп можно получить.
        - Это мы знаем! - дружно произнесли брабантцы.
        Лучников разместил выше по холму в три шеренги, чтобы не мешали друг другу стрелять. Им была поставлена задача сначала выбить рыцарей, потом - арбалетчиков и напоследок расправиться с копейщиками. Конные сержанты должны будут ждать за кибитками и телегами. Возможно, использую их, как приманку и, само собой, для преследования убегающего противника.
        Враг появился на следующее утро. Скакали без разведки. Причем рыцари сильно оторвались от пехоты. Не ожидал от них такой безалаберности. В последнее время привык иметь дело с хитрыми и осторожными маврами, а то бы устроил засаду и перебил большую часть рыцарей на марше. Учту на будущее. Одеты они были поярче английских рыцарей. У всех сюрко, на которых изображены гербы с самыми невероятными символами и сочетаниями цветов. Такие же гербы и на сравнительно больших щитах. Копья длиннее тех, которые используют в Англии. А вот бригантин ни у кого нет. Только несколько рыцарей имели на кольчугах наплечи, одну-две небольшие пластины на груди и наручи и поножи. У остальных простые кольчуги, часто без капюшона и с короткими рукавами, и примерно у половины еще и шоссы - кольчужные штаны. БОльшая часть лошадей тоже без доспехов, а у тех, что имели, в основном кожаные.
        Увидев мой отряд, рыцари построились в линию, намериваясь, видимо, сразу броситься в атаку. Нашлись трезвые головы и уговорили дождаться пехоту. Я тоже решил дождаться их пехоту, чтобы решить с их отрядом за один раз. Некоторые битые быстро умнеют, делают правильные выводы из своих ошибок. Их пехота построилась в четыре шеренги. Арбалетчики стояли в первой. Арбалеты у них с маленькими деревянными луками, стреляют убойно на меньшую дистанцию, чем длинные луки, не далее ста метров. Я решил не ждать, когда они подойдут на нужную дистанцию, приказал сержантам выманить в атаку рыцарей.
        Задача оказалась не сложной. Как только рыцари увидели, что против них легко вооруженные и защищенные всадники, сразу бросились в атаку. Их командир, сидевший на крупном гнедом жеребце, что-то закричал, наверное, попытался остановить, затем поскакал и сам. Следом за рыцарями быстрым шагом пошла на нас пехота.
        Мои сержанты сразу развернулись, пролетели между раздвинутыми кибитками, которые моментально были поставлены в непреодолимую для конницы линию. По сигналу рога копейщики начали отход. Рыцари приняли их маневр за отступление и поскакали на брабантцев. Те не побежали. Пройдя между кольями, заняли позицию, присев и уперев копья в землю. По второму сигналу в дело вступили лучники. Мне нравилось смотреть, как они натягивают тугие луки, отпускают тетивы. Хлопок тетивы по кожаной защите на руке - и длинная тяжелая стрела с белым или серым гусиным оперением устремляется к цели, пробивая щит и кольчугу. Убитый рыцарь, придерживаемый глубоким седлом, еще продолжает скакать, но из руки уже выпало копье, тело склоняется вперед или вбок, а жеребец, никем больше не подгоняемый, решает, что ему незачем бросаться на колья. Впрочем, и от табуна тоже не хочет отставать, просто перемещается в хвост. Поскольку так поступают и остальные жеребцы, лишившиеся наездников, табун останавливается перед кольями, а затем, вспугнутый бегущими сзади пехотинцами, бросается влево, роняя мертвых всадников.
        Ускакавшие кони открыли пехотинцам мой отряд, а моим лучникам - их. Арбалетчики, остановившиеся было, начали падать, сраженные стрелами. Пару минут они соображали, а потом развернулись и ломанулись в обратную сторону, просачиваясь между копейщиками. Те тоже остановились, ожидая приказ. Гнать их в бой было некому, поэтому последовали примеру арбалетчиков. Грозный отряд превратился в отару баранов, обезумевших от страха, сплоченных стадным инстинктом самовыживания.
        - Раздвинуть кибитки! - приказал я.
        Когда приказ выполнили, вместе с оруженосцами и сержантами поскакали догонять удирающего противника. Чем больше перебьем сейчас, тем легче будет в следующем бою. Я валил их булавой. Редко у кого был железный шлем. По кожаным шапкам бил несильно. От удара шапка слетала, открывая волосы, темные или светлые, которые быстро пропитывались кровью. У бегущего сразу подгибались и переплетались ноги. Сделав еще несколько шагов, он падал ниц. Опытные солдаты сразу садились на задницу и закрывали голову щитом, крича из-под него, что сдаются. Другие, более быстроногие, ломанулись в лес, где за ними трудно гоняться на лошадях.
        Я остановил своего жеребца, развернул его и помахал булавой, давая сигнал сержантам прекратить погоню и скакать к обозу противника. С особой радостью они перебьют и ограбят чужих маркитантов. В отместку за то, что обдирают свои маркитанты, скупая трофеи за бесценок и продавая продукты и вино втридорога.
        Ко мне подъехал Джон, у которого лицо выражало радостное безумие. Он редко проявляет эмоции. Надо очень постараться, чтобы расшевелить Джона. Зато в бою преображается, становится, так сказать, эмоционально щедрым. Следом прискакал его оруженосец Роберт. У мальчишки в руках копье - обычный дротик. До настоящего копья он еще не дорос. Листовидный наконечник в крови. Но Роберт не хвастается убитыми врагами.
        - Попробуй на вкус кровь первого убитого врага, - приказываю ему.
        Сын смотри на меня недоверчиво: не подначиваю ли? Убедившись в обратном, перехватывает копье второй рукой, подносит ко рту наконечник и осторожно кончиком языка дотрагивается до крови, которая стекла к острию.
        - Ну, как? - спрашиваю я.
        Если вкус понравится, из него получится садист, если нет - мазохист.
        - Никак, - отвечает Роберт.
        - Из тебя получится воин, - делаю я вывод.
        Джон, наблюдавший за этой процедурой, тоже втихаря лижет кровь на своем палаше. Потом пожимает плечами, потому что тоже ничего не почувствовал. Он ведь настоящий воин.
        Ни один рыцарь не ушел от нас. Четырнадцать человек взяли в плен ранеными. Трое потом умерли. Остальных отконвоировали в Руан и посадили в темницу, пока за них не пришлют выкуп. Занимается этим Филипп, которому обещана десятая часть. Пехотинцев сдалось около полусотни. Их тоже отогнали в столицу герцогства. Вроде бы будут использовать на общественных работах типа ремонта крепостных стен. С ранеными возиться не стали, добили их.
        Добычи взяли по меркам брабантцев очень много. Только полного рыцарского облачения и вооружения и боевых коней около сотни комплектов. Каждый тянет фунтов на двадцать серебра. Плюс оружие, доспехи, одежда и обувь пехотинцев. И обоз противника. Правда, я все продукты, упряжных лошадей и телеги конфисковал на нужды отряда. Разрешил поделить только запасные болты и копья и распить пять больших бочек вина, которые нашли в обозе.
        Вечером к нам присоединились семьи брабантцев и началась гулянка. Был бы враг похитрее, ночью вырезали бы нас спящими. Но вырезать было некому. Те пехотинцы, которые убежали в лес, мчались по нему, наверное, до противоположного конца, который находился на территории Иль-де-Франса.
        На этом мятеж в Нормандии и закончился. Через день к нам пожаловали несколько баронов, чтобы засвидетельствовать свою покорность герцогу Генриху. Заодно и на меня посмотреть. Они слышали кое-что о моих английских подвигах, но это происходило далеко от их земель и казалось приукрашенной правдой. Теперь они готовы были поверить в любую выдумку. В первую очередь бароны спросили, сколько у меня рыцарей?
        - Двое - я и Джон, - ответил им. - Если найдете еще кого-то, можете убить, - разрешил я и добавил шутливо: - Только Реми не трогайте. Каждый укравший кольчугу брабантец называет себя рыцарем.
        Реми, как командир руты, получил рыцарскую долю в добыче. У него теперь боевой конь, длинная кольчуга с капюшоном, в доплату за которую отдал свою старую, новый шлем, копье и щит, с которого соскреб герб старого владельца, но еще не придумал свой. Сделает это, когда станет рыцарем. Реми уже спросил Джона, как тот повысил свой статус? Теперь надо ждать от него рыцарский подвиг.
        Бароны как бы между прочим внимательно осмотрели мой отряд. Больше внимания уделили брабантцам, которые расхаживали в захваченных доспехах, размахивали трофейными арбалетами и показывали, какие они грозные. Раньше мне валлийцы казались непомерными хвастунами. Тогда я не знал брабантскую меру. Впрочем, те брабантцы, которые перебрались в Португалию, вели себя скромнее. Видимо, эти надышались ветра с французских виноградников, который наполнен бациллами хвастовства. На валлийцев бароны не обратили особого внимания. Они за это еще не раз поплатятся.
        Как разобрался с ними Гийом, я не интересовался. Главное, что обе стороны остались довольны, что большая редкость в конфликтах любого масштаба. После этого мой отряд отправился в Анжу, Гийом - в Руан, а бароны - по своим замкам с обещанием через неделю присоединиться к армии Генриха, герцога Нормандского.
        30
        К нашему прибытию с мятежом в Анжу было покончено. Само прибытие герцога с большой по местным меркам армией отрезвило многих. Хватило осады всего одного замка. Через две недели засевший в нем барон сдался, выторговав сохранение жизни и владений. В наказание он должен был сравнять замок с землей и на новом месте построить себе каменный дом, окруженный только каменной стеной такой высоты, чтобы сидевший на коне человек мог заглянуть поверх нее во двор. Никаких рвов, башен, донжонов. В общем, жилье разбогатевшего крестьянина или купца.
        Через неделю, когда прибыли покорившиеся нормандские бароны со своими рыцарями, все вместе мы отправились наводить порядок в герцогстве Аквитания. Первым на нашем пути было графство Пуату. Возглавлял в нем мятеж виконт Люк де Туар. Его отец вроде бы был на стороне герцогини Элеоноры и, следовательно, ее мужа Генриха, а вот сыну вздумалось побунтовать. Такое, конечно, часто бывает. Отец взрослому сыну не указчик. Однако меня насторожило то, что в любом конфликте, в котором непонятно было, кто победит, знатные роды сражались сразу на обеих сторонах. Как понимаю, идеологическая подоплека столкновения их мало интересовала. Воевали для того, чтобы получить награду от победителя. Поскольку трудно угадать, кому достанется победа, а проигрывать не хотелось, отец, или один из братьев, или зять шел сражаться за сеньора, а сын, или другой брат, или деверь - против. Рыцари - одно слово!
        Генрих, герцог Нормандии и Аквитании, относился к этому с пониманием. У него не было сил, а потому и желания, переломать хребты крупным баронам. Приходилось играть по их правилам. Открытого сражения с нами избегали. Генрих Нормандский собрал под свои знамена около полутысячи рыцарей и около трех тысяч пехоты. Противник мог выставить раза в три меньше. Навыками партизанской войны рыцари не владели и даже презирали ее, поэтому боевые действия сводились к тому, что мы окружали замок и ждали несколько дней, грабя деревни. Замки здесь были покрепче, чем в Нормандии, с каменными донжонами. Брать такой штурмом - положить немало своих солдат. Но тогда и защитников живыми не выпустят. Поэтому мы и не штурмовали, а владелец замка или его кастелян, изобразив мужественное поведение и не дождавшись помощи (откуда она могла взяться?!), сдавался герцогу Генриху, каялся в грехах, приносил тесный оммаж и присоединялся к нашему войску, чтобы грабежами своих бывших союзников восстановить потерянное во время осады. В итоге страдали только крестьяне.
        Военная кампания превратилась в увеселительное мероприятие. Каждый вечер в шатре герцога бароны собирались на пир, который затягивался допоздна. Непоседливый Генрих высиживал их до конца. Видимо, кто-то внушил ему, что такие попойки сближают его с подчиненными. Может быть. Но по моим наблюдениям, это сближение не мешало его вассалам изменять присяге по каждому поводу и даже без повода. Добавьте к этому позерство и хвастовство, которое равнялось только их жадности. Постоянно возникали ссоры, особенно между нормандскими рыцарями и анжуйскими и аквитанскими, которые заканчивались поединками. Если процесс нельзя остановить, его надо возглавить. Герцог Нормандский и Аквитанский превратил их в турниры. Сразу после захода солнца, когда было еще светло и уже не так жарко, рыцари выясняли отношения перед зрителями. Бились серьезно, пока один не падал тяжело раненным или мертвым. Победителю доставалась не только слава, но и доспехи и оружие побежденного, а если сражались конными, то и лошадь. А что армия уменьшалась - никого не волновало. Меня такие забавы не интересовали, держался со своим отрядом в
стороне, хотя герцог Генрих предлагал мне поселиться в одном из его шатров. Мое нетипичное поведение не нравилось рыцарям, но связываться со мной побаивались. Пора было сваливать отсюда. Задерживало меня ожидание награды за нормандских мятежников. Герцог пообещал наградить после усмирения Аквитании.
        Очередной замок располагался на высоком берегу реки Туэ - одного из левых притоков Луары, судоходного в этом месте. Я подумал, что мне удобно будет приплывать сюда на шхуне. Принадлежал замок вместе с восемью соседними деревнями Люку де Туару. Достался ему эта сеньория в наследство от матери. Кастеляном был рыцарь лет тридцати - самоуверенный, напыщенный тип среднего роста и сложения, на голове которого красовался надраенный до блеска шлем с гребнем из конских волос, выкрашенных в оранжевый цвет. Вел он себя очень дерзко, потому что был уверен, что замок не захватят, а в осаде мог просидеть несколько лет. За это время может умереть или герцог, или виконт, или сам кастелян. Генриху Норманнскому и Аквитанскому такое поведение очень не понравилось. Я решил воспользоваться этим и расположил свой отряд не в стороне, подальше от всех, как обычно, а рядом с замком на берегу реки. Мол, купаться в реке люблю, а здесь место хорошее для этого. Моя любовь к водным процедурам казалась рыцарям, в том числе и аквитанским, придурью. Сами они мылись только тогда, когда попадали под дождь или случайно сваливались в
лужу.
        Вечером я пораньше ушел с пира, сославшись на проблемы с пищеварением. Проделывал это не в первый раз, поэтому никто не удивился. Вернувшись в свой лагерь, вызвал Джона.
        - Ну, что, вспомним молодость? - предложил ему, глядя на темный силуэт замка.
        - Давно пора, - согласился он. - Надоело уже безделье.
        - Накорми собак отравленным мясом, - приказал ему. - Закидывайте его со стороны ворот и рядом с ними.
        Я предполагал, что придется захватывать крепости, поэтому запасся свежим ядом, приготовленным валлийской знахаркой. Умфра опробовал его в Уэльсе при захвате замков лордов Валлийской марки. По его словам, результат был превосходным. Сейчас проверим на пуатинских собаках.
        - Затем подбери два десятка опытных парней с «кошками» в первый отряд и столько же во второй, - продолжил я. - Пойдем после полуночи.
        - Сделаю, - заверил Джон.
        Я лег спать, приказав разбудить, когда зайдет луна. К тому времени мои люди должны разобраться с собаками в замке. Их там было штук пять-семь. Судя по лаю, не крупные. Вот уж кого мне не хотелось убивать! Если все получится, заведу вместо них в этом замке десять других.
        Берег реки обрывистый. Земля была сухой, рассыпалась под руками, которыми я помогал себе взбираться по склону, с тихим шорохом скатывалась вниз. Впереди меня поднимался Джон и трое лучников с «кошками». Из-под их ног и рук тоже сыпались комки сухой земли, иногда прокатываясь по тыльным сторонам моих ладоней. На краю обрыва росла сухая, колючая трава. Стена начиналась метрах в двух от него. Камень за день нагрелся под жарким, июльским солнцем, от него исходило тепло. За стеной было тихо: ни лая собак, ни шагов или голосов людей.
        Трое валлийцев по очереди закинули «кошки» на стену. Песчаник, из которого она была сложена, хорошо тем, что за него крепко цеплялись загнутые, железные когти. К стене поднялись остальные валлийцы, отобранные Джоном. Первая тройка начала подниматься на стену по веревкам с мусингами. Если наверху нас ждет засада, то эти трое движутся к своей смерти. Они это знают, но все равно чуть не поссорились, решая, кому лезть в первой тройке. Им лет по восемнадцать-двадцать. Хотят прослыть героями, но пока не понимают, что насладиться славой может только живой.
        Наверху было тихо. Веревки подергали условным знаком, сообщая, что все в порядке. Поднялась вторая тройка, третья. Затем залезли мы с Джоном. Оба в кольчугах и шлемах. Я и без доспехов вешу под девяносто килограмм, а в них с трудом поднимаю сам себя, даже помогая ногами, которыми упираюсь в стену. Двое валлийцев тянут наверху мою веревку, помогая забраться побыстрее. Я цепляюсь рукой за шершавый зубец на стене, протискиваюсь между ним и соседним, отхожу по стене в сторону. Устал так, что шелковая рубаха липнет к вспотевшей спине. А стена высотой всего-то метров семь. Опять становлюсь старым. По моим прикидкам мне сейчас где-то около сорока пяти. Валлийцы поднимаются раза в три быстрее меня. В их возрасте на такую высоту я тоже поднимался за несколько секунд и без помощи ног.
        Две группы валлийцев расходятся по стене в разные стороны. Где-то должны быть дозорные. Скорее всего, в надворотной башне, делая время от времени обход остальных. Осажденные не ждут нападения на замок. Слишком он крепок. Обычно в замковых гарнизонах служат инвалиды, лодыри и трусы, которые привыкают к спокойной, размеренной жизни и даже во время осады не хотят с ней расставаться. Их тут кое-как кормят, а за это они кое-как служат. Им надо подождать несколько недель, пока виконт и герцог помирятся или еще что-нибудь случится. Вот они и ждут, как умеют.
        Остальные валлийцы занимают позиции на стене, держа длинные луки на изготовке. Мы с Джоном прикрываем их с двух сторон на случай атаки. Она может быть неожиданной. Ночь темна, двор замка плохо видно, нетрудно подкрасться к нам почти вплотную.
        Зато хорошо просматривается темный силуэт донжона. Он метров двенадцать длинной, десять шириной и около пятнадцати высотой. Три этажа. С левого от ворот бока пристройка, доходящая до середины второго этажа. В ней вход в донжон - лестница на второй этаж. К крепостным стенам жмутся хозяйственные пристройки. Сразу справа от ворот находится конюшня. В ней испуганно всхрапнула лошадь. Наверное, почуяла запах крови. У боевых коней этот запах ассоциируется с опасностью.
        Со стороны надворотной башни послышался человеческий вскрик, короткий, но довольно громкий. Лучники, стоявшие рядом со мной, затаили дыхание, прислушались. К счастью, никто больше не закричал, не поднял тревогу.
        Ко мне тихо подошел один из валлийцев, зачищавших башни и доложил шепотом:
        - В башнях убили всех.
        - Хорошо, - похвалил я и приказал ближнему лучнику: - Дайте сигнал второму отряду.
        Дважды ухнул филин. Очень правдоподобно. Я всегда хотел научиться подражать крикам животных и птиц. Увы, мне такие способности не даны. Зато свое в морских науках наверстал. После перелома ноги я по совету заведующего учебной частью мореходного училища Соколова по прозвищу Дед - бодрого старика с буденовскими усами - ушел в академический отпуск.
        - Слишком часто твою фамилию командир роты произносит на педсоветах. Это может плохо кончиться, - аргументировал он. - За год тебя подзабудут, и командир роты будет другой.
        Вернулся я на второй семестр четвертого курса в другую роту, командир которой поздно понял, какой фрукт ему достался, не успел за оставшийся год с небольшим выгнать меня. Дед к тому времени умер. Возможно, я был его последним добрым делом. Этой роте поменяли учебную программу, из-за чего они в первом семестре вместо «Средств наблюдения и связи» прошли «Кораблевождение», которое моя бывшая рота должна была грызть во втором. Пришлось мне осиливать этот предмет самостоятельно. Что я и сделав, взяв учебник. По этому предмету надо было научиться решать на планшете десять типов задач по сближению и расхождению с противником. Для их решения надо иметь хорошее воображение и абстрактное мышление. Как говорят в Одессе, так они у меня есть. Благодаря чему и начертательная геометрия не была для меня ужасным предметом, хотя чертил отвратительно. За первый вечер я разобрался с пятью типами задач и на следующий день сдал их преподавателю. Остальные пять пришел сдавать на второй день. На этот раз принимали сразу четыре преподавателя, включая начальника военно-морского цикла капитана первого ранга Гусева. За два
дня и без посторонней помощи я осилил то, чему других учили целый семестр, многих так и не выучив. После этого каперанг Гусев не позволит отчислить меня их училища за то, что на удар мне под дыхало нового командира роты капитана третьего ранга Дрожжина я ответил ударом ему в рыло. Имел он дурную привычку бить своих подчиненных, за что ротные холуи величали его Папой. Наверное, чтобы не так обидно было получать от него оплеухи. Я тоже так называл, но добавлял слово «римский». К сожалению или к счастью, угадал Папуле вскользь по плечу, потому что рядом с нами стояла преподавательница английского языка, которая учила меня четыре года и знала мой характер. Она успела схватить меня за руку. За синяк или свернутый командирский нос меня бы вышибли на раз, никакой начальник военно-морского цикла не помог бы.
        Второй отряд валлийских лучников поднялся на стену и разошелся по ее периметру, чтобы держать под обстрелом весь двор. Первый отряд вместе со мной и Джоном спустился к донжону. Я собирался дождаться, когда на рассвете откроют дверь, чтобы ворваться внутрь и перебить остальных защитников замка. К моему превеликому удивлению дверь в пристройку была приоткрыта. Изнутри доносился громкий храп нескольких человек. Я не учел, что здесь жарче, чем в Англии. Пристройка за день нагрелась так, что превратилась в сауну. Поэтому и оставили дверь на ночь приоткрытой. Как будущему офицеру, мне настойчиво вбивали в голову, что воинские уставы, особенно устав караульной службы, написаны кровью. Сейчас у меня была очередная возможность убедиться в этом. Кровь на этот раз была вражеская.
        Сам я не стал пачкать руки, разрешил ребятам показать себя героями. Они бесшумно вскользнули внутрь помещения. Храп прекратился. Кто-то что-то спросонья пробормотал и захлебнулся в собственной крови. По лестнице валлийцы поднялись в холл на втором этаже. Когда я поднялся туда, там стоял тяжелый запах немытых человеческих тел и свежей крови. Посередине длинного стола стояла глиняный светильник, в котором, воняя горелым буковым маслом, чадил фитилек. Он освещал пространство в диаметре метра два вокруг себя. В круге света была лавка у стены, на которой лежал бородатый мужчина с перерезанным горлом.
        Валлийцы тихо поднимались по деревянной лестнице на галерею. Одна из ступенек скрипела каждый раз, когда на нее наступали. Задние слышали, что ступенька скрипит, но продолжали тупо наступать на нее. Некоторые человеческие поступки не поддаются никакому объяснению. Этот скрип разбудил женщину.
        - Кто там ходит? - тихо спросила она.
        Никто ей не ответил. Так и умерла, не узнав, под кем скрипела ступенька.
        На третий этаж я не пустил валлийцев. Решил подождать, когда рассветет. Кастелян мне нужен был живой. Незачем рыцарям Генриха, герцога Нормандского и Аквитанского, знать, как я захватил замок. Может быть, мне придется захватывать и их замки. Пусть думают, что благодаря предательству кастеляна. В чужое предательство так легко поверить!
        Кастелян спал в обнимку со своей пышнотелой женой. Оба голые. И не только из-за жары. В эту эпоху в Западной Европе принято в кровать ложиться голым, пряча рубаху под подушку. Кастелян лежал на левом боку и держался правой рукой за большую обвисшую сиську жены, которая спала на спине. Снизу до пояса их закрывала смятая простыня из грубой ткани. Кровать стояла в каморке за камином, к задней стенке которого была прислонена спата в деревянных ножнах, покрашенных в черный цвет. Рядом на короткой лавке лежала горкой одежда кастеляна. Во второй такой же коморке, расположенной напротив, спали на широкой кровати пятеро детей, мальчиков и девочек. Старшему было лет двенадцать, младшей - не больше трех. Благодаря папиной безалаберности, в ближайшее время спать им придется в менее удобных местах.
        Я взял меч в ножных и похлопал им по плечу кастеляна. Проснулся он моментально и уставился на меня так, будто увидел ожившее привидение. Давно небритое лицо с красными вмятинами от складок на подушке выражало желание проснуться и избавиться от жуткого кошмара.
        - Одевайся, - тихо сказал я и предупредил: - Не вздумай дурить: погубишь себя и свою семью.
        От звука моего голоса проснулась и его жена. Маленькие глаза на ее блестящем от жира лице сперва распахнулись, став круглыми, а потом от страха превратились в узкие щелочки. Она не завопила о испуга, только прикрыла рукой растекшиеся по груди сиськи.
        Я перешел в холл третьего этажа, остановился у узкого окна без стекла. Оно выходило на ворота. Над надворотной башней развевалась моя хоругвь. Представляю, какой ребус сейчас разгадывают рыцари и солдаты герцога.
        Кастеляна и его семью посадили в телегу, запряженную самой чахлой лошадью. Когда открылись ворота замка и опустился подъемный мост, эта телега в сопровождении десяти моих сержантов покатила через лагерь осаждающих под свист и улюлюканье. Ее проводят на безопасное расстояние и там отпустят. Пусть дерзкий кастелян попробует объяснить виконту Люку де Туару, за что его отпустили живым и здоровым из захваченного замка, в котором погибли все остальные защитники? Трупы мои ребята покидали в реку со стены. Мертвые защитники замка резво скатывались по обрывистому берегу.
        Я встретил Генриха Нормандского и Аквитанского возле входа в донжон.
        - Предлагаю позавтракать в завоеванном тобой замке, - пригласил я.
        - Сколько ты заплатил кастеляну за предательство? - первым делом спросил герцог Генрих.
        - Какая разница! - ответил я. - Главное, что замок был захвачен. Значит, его можно вместе с сеньорией подарить более верному вассалу.
        Так можно было бы поступить и в случае сдачи замка, но обычно его возвращали владельцу после заключения мира. А вот если замок взят штурмом, ему находили нового, более компетентного или верного хозяина.
        - Замок и вся сеньория - твои, - понял намек Генрих Нормандский и Аквитанский. - Поскольку деревни разорены, на пять лет освобождаешься от налогов и службы за них.
        - Ничего, если я обменяю сеньорию на земли в Англии? - спросил я. - Мне удобнее защищать владения, которые расположены рядом.
        - Я с удовольствием дам тебе за нее такую же и даже большую в Англии, - заверил меня герцог Генрих.
        Хорошее предложение. Вот только в Англии Генриху пока ничего не принадлежало. Он понял мои сомнения и произнес твердо:
        - Как только подавим мятеж в Аквитании, со всей армией отправлюсь в Англию завоевывать причитающийся мне трон! Надеюсь, ты мне поможешь?
        - Следующим летом я буду к твоим услугам, - также твердо заверил я.
        31
        После захвата замка, мятеж начал стремительно затухать. Никому не хотелось терять владения, выбивая незначительные привилегии или продвигая интересы французского короля. Когда мы осадили следующий замок, в наш лагерь приехал епископ Пуатинский с предложением мира. От него воняло, как от общественного сортира. Говорят, что с него буквально сыплются вши, черви и прочие насекомые, потому что не моется и не переодевается, истязая свое тело, чтобы прослыть святым. В эту эпоху неряшливость и нечистоплотность являлись синонимами святости. По словам епископа, мятежники вдруг осознали свою вину, решили покаяться и принести присягу герцогу Нормандскому и Аквитанскому. Это при том, что вероломство знати Пуату вошло в поговорку: «Храбрость пуатинцы заменяют неверностью». Генрих Нормандский и Аквитанский милостиво простил их.
        После этого мы отправились в Туар - небольшой город на берегу реки Туэ, в честь которой он, скорее всего, и назван. Город был обнесен каменной стеной, довольно высокой и широкой. В Англии города такого размера пока обходились деревянным частоколом. Хотя брать нам Туар не надо было, я прикинул, что со стороны реки он защищен плохо: башни только на углах и одна посередине, куртины между ними слишком длинные. В город зашли рыцари, оруженосцы и слуги. Знатные, и я в том числе, обосновались в крепости, которая примыкала к северной стене. Остальные - в домах горожан. Пехота расположилась на поле возле его стен. Брабантцы, как саранча, тут же объели все поля и огороды в округе.
        Через день в город прибыли лидеры мятежа со своими свитами. Виконт Люк де Туар оказался молодым человеком лет двадцати с вытянутым, лошадиным лицом, на котором самой заметной деталью был длинный нос, кончик которого немного загибался, напоминая орлиный клюв. Его лицо как бы говорило, что, если у тебя нет мании величия, значит, ты - ничтожество. Ехал он на сером арабском скакуне, не самом лучшем представители своей породы. У меня здесь был конь красивее и резвее, не говоря уже о тех, что остались в Португалии. Виконт и его свита были одеты даже ярче, чем анжуйцы, за что я про себя назвал их попугаями. Они заметно отличаются от живущих на правом берегу Луары: в них больше от римлян, чем от германцев. Правда, в отличие от римлян, более эмоциональные и непостоянные.
        В тот же день, ближе к вечеру, прибыла герцогиня Элеонора. Ехала она в обычной кибитке, внутри которой постелили перину и накидали подушек. До карет пока не додумались. Судя по взглядам, которыми она обменялась со встречавшими ее аквитанскими рыцарями, кое с кем у нее были очень хорошие отношения. Герцог Генрих эти взгляды не замечал. Впрочем, он и жену замечал с трудом. Она нужна была только как довесок к герцогству Аквитания и для производства наследников. Говорят, Элеонора уже беременна, хотя пока это не заметно.
        Вечером в крепости был шикарный пир. Перед его началом герцог Генрих порадовал меня:
        - Будешь сидеть рядом со мной.
        - Готов сидеть, где угодно, только не рядом с епископом Пуатинским, - сообщил ему.
        Герцог Нормандский и Аквитанский понял, почему, и сказал мне с легким злорадством:
        - Он будет сидеть по другую сторону, рядом с Элеонорой.
        Если учесть, что у беременных обостряется обоняние, пир обещает превратиться для герцогини в пытку. В браках по расчету есть свои приятные моменты.
        Джона посадили за главный стол, причем не в самый конец. Он ведь владелец двух маноров, то есть, в два раза богаче многих из присутствующих здесь рыцарей. Одноманорных рыцарей в Аквитании называли баККалаврами. Наверное, в насмешку над будущими выпускниками французских вузов.
        На верхней части стола расставили посуду, привезенную герцогиней. Мне достались большое серебряное блюдо, двузубая серебряная вилка и острый стальной нож с серебряной рукояткой. Поскольку я считался англо-нормандским рыцарем, от меня не ожидали умелого пользования вилкой. Это столовый прибор даже среди аквитанской знати пока не прижился. Когда подали первое блюдо - говядину с острым перечным соусом, и я начал быстро поглощать его, ловко орудуя вилкой и ножом, в верхней части стола наступила тишина. Все внимательно наблюдали за мной.
        - Византиец, - тихо сказал кто-то из рыцарей, объясняя мои способности в пользовании столовыми приборами.
        Для них всё византийское - образец для подражания. Кроме, конечно, религии.
        Кухня в Аквитании намного опережала английскую и нормандскую. Видимо, сохранили много римских рецептов. Ели не просто мясо, а искусно приготовленное с соусами и гарнирами. Само собой, и вино было намного лучше. Отдавали предпочтение легким белым. Красным тоже угощали. Не было только крепкого испанского вина.
        Перед пирующими выступали музыканты, жонглеры, трубадуры. Последние в основном распевали о прекрасных дамах, поглядывая при этом на Элеонору. Наверное, прекрасным для них было доступное. Для искушенного слушателя, вроде меня, поэзия их была примитивна, на уровне местечкового рэпа, но на многих пировавших производила впечатление. Трубадуры - это одна из разновидностей попрошаек. Не воюют и не пашут, но живут хорошо. Если бы я сказал рыцарям, сидевшим за столом, что через восемьсот лет именно трубадуры станут королями, затмят своей популярностью папу римского, они бы громко посмеялись над такой глупой шуткой. Им в дурном сне не привиделось бы, что Ливерпуль станет известен на весь мир, благодаря четверке удачливых попрошаек.
        После трубадуров выступило и несколько рыцарей со своими поэмами. Одни из них, Бертран де Борн, воин-поэт, как он себя величал, - молодой мужчина, рослый и с виду сильный, с лицом более высокомерным, заносчивым, чем у Люка де Туара, - пропел о прелестях красавицы-жены, у которой холодный и злой муж, не уделяющий ей должного внимания. Рыцарь клятвенно обещал дать даме все, что ей не хватает. Если она даст ему.
        Герцог Генрих слушал его как бы вполуха, но по тому, что он начал пить вино большими глотками, а не мелкими, как обычно, я догадался, что мой сеньор раздражен. Я с высоты двадцать первого века знал, что поэтический талант выбирает ядовитую оболочку. После себя поэт оставляет не меньше гадких подлостей, чем талантливых строк. Поэтому и живут не долго. Затем так называемый воин-поэт начал петь о своем поединке с сарацином. Противник размахивал саблей, как дубиной, а бравый рыцарь, издеваясь, шлепал его мечом, пока не наскучило, а потом разрубил напополам. Я почти искренне рассмеялся.
        Бертран де Борн, певший хвалу самому себе, запнулся на полуслове и замолчал обиженно.
        - Прости, не хотел тебя прерывать! - шутливо сказал я. - Поэзия имеет право на преувеличения, даже такие невероятные!
        - Хочешь сказать, что я вру?! - грозно спросил поэт-воин.
        - Я хочу сказать, что в Португалии дважды сражался с сарацинами в поединке перед сражением. Оба были отменными фехтовальщиками, - ответил я.
        - Хорошими фехтовальщиками они были только в сравнении с тобой! - произнес насмешливо рыцарь Бертран.
        Несколько аквитанцев, сидевших в конце стола, засмеялись.
        - Мы можем выяснить, кто из нас какой фехтовальщик, в любое удобное для тебя время, - спокойно предложил я.
        - Да хоть сейчас! - принял вызов воин-поэт.
        - Сейчас вы у меня на пиру, - отрезал герцог Генрих. - Завтра будет турнир. После него и сразитесь, - сообщил он и добавил, насмешливо глядя на Бертрана де Борна: - Если не передумаешь.
        Это прозвучало, как «если не струсишь». Видимо, достал этот аквитанец герцога Нормандского и Аквитанского.
        - Не передумаю! - высокомерно заверил Бертран де Борн.
        Герцог Генрих посмотрел на меня и тихо попросил:
        - Убей его не сразу, сделай посмешищем.
        - Хорошо, - согласился я и спросил: - Он, действительно, приличный фехтовальщик?
        - Он неприличный хвастун, которого бог зачем-то бережет, - ответил герцог.
        - Для развлечения дам. Дурочкам как раз такие и нравятся, - сказал я.
        - Хотел бы я знать, почему?! - с горечью в голосе задал вопрос Генрих Нормандский и Аквитанский.
        Я не стал забивать ему голову своей «теорией пар», сказал проще:
        - Притягиваются противоположности. Вспомни, сколько раз ты видел, особенно на дорогах в полях и лесах, кучу говна, облепленную красивыми, нежными бабочками.
        - Очень часто, - согласился герцог Генрих.
        Это сравнение помогло ему справиться с раздражением на жену-шлюху. Генрих опять начал пить вино мелкими глотками.
        Турнир проводили на поле возле города. Утром сразу за городским рвом сколотили помост для герцога и его свиты и вкопали несколько длинных лавок для менее знатных зрителей, которые расположились с ближней к городу стороны турнирного поля. С дальней сделали заграждение из шестов. За ним будут стоять горожане и прочая беднота. С боков поле ограничителей не имело. Сражаться будут два отряда: «нормандцы» и «аквитанцы». Названия, конечно, условные. И там, и там хватало рыцарей из региона противника. Скорее, это было сражение между мятежниками и теми, кто усмирил их. Первым не терпелось отыграться. В каждом отряде было по полсотни конных рыцарей. Все в броне, причем у «аквитанцев» было больше бригантин, наплечей и наручей. Да и кольчуги получше: у многих двойного и даже тройного плетения, обязательно луженые или покрытые лаком. Вооружены оба отряда дубинами или деревянными молотами.
        Они съехались перед помостом и начали колотить друг друга. Было много шума, ругани, подбадривающих криков, но мало крови. Сзади стояли оруженосцы и слуги, которые оттаскивали вырубленных хозяином врагов, чтобы забрать их доспехи и коня. Сражение распалось на множество поединков. В толкотне и суматохе трудно было различить, кто побеждает.
        Я сидел рядом с герцогом Генрихом. На мне был маленький шлем и легкая кольчуга. Решил не надевать лишние тяжести, чтобы не сковывали движения. Мне ведь придется не просто срубить противника, а подвигаться, показать, на что способен. Герцог Нормандский и Аквитанский наблюдал за происходящим на поле без интереса. Как догадываюсь, турниры ему не нравились. Мне тоже. О чем и сказал герцогу:
        - Детская забава для тех, кто хочет побеждать, но боится погибнуть. Скоро рыцари выродятся в турнирных бойцов.
        - В детстве я мечтал стать рыцарем… - с печальной улыбкой сказал Генрих Нормандский и Аквитанский.
        А я - детективом, лесником, футболистом… Хорошо, что это не случилось, потому что сбывшаяся детская мечта превращается в наказание. Я не мечтал быть моряком, но, когда впервые поднялся на борт судна, понял, что это мое.
        Победили «нормандцы». На поле боя их осталось семеро. Никто не погиб, хотя несколько человек получили увечья. У многих было сотрясение мозга, плохо соображали. Впрочем, большинство рыцарей и до сражения соображали плохо. Дальше пошло взаимозачеты, кто кому должен отдать доспехи и лошадь или расплатиться деньгами. В итоге некоторые проигравшие, успевшие завалить несколько противников, пока из самих не сразили, заимели больше, чем кое-кто из стана победителей.
        Когда подсчеты были закончены, вышел герольд - пожилой, солидный аквитанский рыцарь с громким и важным голосом - и торжественно объявил:
        - Поединок чести! Рыцарь Бертран де Борн вызывает на бой на мечах графа Сантаренского!
        Вообще-то, это я его вызвал. Что ж, получит на одну издевку больше.
        Мой соперник вышел в надраенном до блеска, большом стальном шлеме с плюмажем из белых страусиных перьев, алом коротком плаще с синей каймой, зелено-желтом сюрко поверх длинной луженой кольчуги, луженых шоссах и коротких сапожках, подвязанных вверху красными бантами. Из-за этих бантов он мне казался школьницей-переростком. В левой руке Бертран де Борн держал каплевидный щит средних размеров, на красном поле которого были нарисованы по диагонали слева направо три шара - два зеленых по краям и желтый в середине. В правой руке у него был франкский меч длиной около метра и шириной сантиметра четыре. Смотрелся рыцарь красиво. Дамы не сводили с него глаз. Воин-поэт церемонно поклонился герцогине. Она наградила его многообещающей улыбкой.
        Я вышел без щита. Под кольчугой у меня была только шелковая темно-синяя рубаха. Черные штаны из тонкой шерстяной ткани заправлены в черные сапожки. На ремне с портупеей через правое плечо висели кинжал и сабля.
        - Где твой щит? - спросил меня герольд.
        - Щит придумал трус! - громко произнес я. Понтоваться так с жестами!
        После этих слов Бертрану де Борну оставалось только швырнуть свой щит на землю. Без него воин-поэт выглядел не так грозно.
        Я достал саблю из ножен и отсалютовал противнику, как делали в фильмах дуэлянты девятнадцатого века. Он такого жеста не знал, но попытался повторить. Получилось неважнецки.
        - Начинайте! - разрешил герольд.
        Бертран де Борн ринулся в атаку так стремительно, точно боялся, что я сбегу. Рубанул сверху вниз. Я отбил его меч, отшагнув влево, и легонько, без замаха ударил плашмя по лицу. Целил по губам, чтобы ответили за гнилой базар. Попал, но не сильно, потому что лицо было прикрыто выступающими вперед наушниками шлема. Впрочем, губы разбил. Воин-поэт растерянно уставился на меня. Такой удар должен был быть смертельным. Видимо, решил, что я промахнулся. Под громкие крики земляков, он сплюнул кровь, наполнившую рот, и ринулся в атаку во второй раз. После серии быстрых ложных выпадов, на которые я не повелся, нанес удар сбоку на среднем уровне. Я отшагнул, ударив по мечу вдогонку, а потом, сделав шаг вперед, острием легонько шлепнул по нижней части лица. Рассек обе губы, левую щеку и подбородок справа. Нижнюю часть лица воина-поэта залило кровью. Теперь до него дошло, что это не случайность. И не только до него. Зрители начали смеяться.
        - Ты будешь драться по-настоящему?! - обиженно воскликнул Бертран де Борн.
        - Я не такой хороший фехтовальщик, как ты, - спокойно произнес я. - Дерусь, как умею.
        Он облизнул окровавленные губы, сплюнул розовый сгусток и начал приближаться ко мне осторожно. Я плавно поводил клинком сабли из стороны в сторону, будто не ждал от противника ничего плохого. Ударил он быстро, резко и, промахнувшись, сразу отшагнул. Еще несколько ложных выпадов и слабых, отвлекающих ударов - и укол в грудь с шагом вперед. Я еле успел повернуться боком и пропустить его клинок в сантиметре от своего тела. И сразу шагнул боком к противнику, оказавшись рядом. Левой рукой шлепнул его по шлему и быстро отступил на безопасную дистанцию. Зрители засмеялись громче. И больше никто не подбадривал воина-поэта: глупо поддерживать того, кто выглядит глупо.
        Я взял саблю в левую руку и поиграл с ним еще немного. Теперь бил по наушникам шлема, словно отвешивал оплеухи. Над Бертраном де Борном начали подшучивать. Кто-то предложил отрубить рыцарю нос, кто-то заулюлюкал. Для воина-поэта это было страшнее смерти. Бертран де Борн понял, что в мои планы не входило убивать его, поэтому начал бросаться в атаку, не думая о защите. Старинную французскую поэзию я знаю плохо. Может быть, этот воин-поэт их национальная гордость. Лавры Дантеса меня не прельщали. Поэтому ранил Бертрана де Борна в кисть правой руки. Рубанул так, чтобы он выронил меч, но не потерял руку. Воин-поэт прижал левой рукой раненую правую к груди и посмотрел на меня взглядом полным смертельной тоски. Так смотрят, осознав неизбежность скорой гибели. Видимо, в данный момент умирал отъявленный хвастун, а следовательно и поэт.
        - Бери меч в левую руку - и продолжим, - предложил я. - Хороший фехтовальщик умеет биться обеими руками.
        - Я не умею левой, - тихо признался Бертран де Борн.
        - Отдашь меч и доспехи моему слуге, - произнес я, пряча саблю в ножны, и пошел к помосту.
        Зрители молча наблюдали за мной. Я победил, но не убил. Это считалось верхом то ли благородства, то ли презрения к противнику и уж точно - превосходства над ним. Для герцогини Элеоноры и других дам Бертран де Борн перестал существовать. Жалкий и любимый обитают в разных местах. У них теперь новый кумир.
        Первой меня поздравила герцогиня Элеонора.
        - Ты в Византии научился так хорошо драться на мечах? - кокетливо поинтересовалась она.
        - Не только, - ответил я. - В том числе и во время тренировок с твоим мужем Генрихом. Он, кстати, бьется намного лучше этого ничтожества.
        Элеонора посмотрела на мужа так, будто узнала о нем что-то невероятное.
        Генрих, немного смущенный моей похвалой, спросил:
        - Почему ты не убил его?
        - Тогда бы живое ничтожество превратилось в мертвого героя, - объяснил я, - а мертвого героя одолеть невозможно.
        32
        Попировав еще два дня, я откланялся. Герцог Нормандский и Аквитанский щедро расплатился с моим отрядом, выдав командиру солидные наградные. Я повел своих валлийцев и брабантцев в Руан. Но не всех. Реми произвел в рыцари и назначил кастеляном замка на реке Туэ. Два десятка брабантцев были оставлены в замке для несения службы. Уверен, что они будут верны мне. Хотя бы потому, что местные будут презирать новоиспеченного рыцаря, не примут в свой круг. Реми ответит им по-брабантски - просто и грубо. За что его невзлюбят еще больше.
        В Руане стояли под выгрузкой две мои бригантины. Вторая недавно была закончена Тиберием. Она делала свой первый рейс. На них и своей шхуне я переправил на противоположный берег Ла-Манша валлийцев с лошадьми, в том числе и трофейными. Поскольку военные действия в Англии не велись, отряд должен без проблем добраться домой по суше. Командовал им рыцарь Джон, которого сопровождал оруженосец Роберт де Беркет. Мне незачем было идти в замок Беркет. Тибо и Шусан присмотрят за детьми. Затем я посадил на бригантины и шхуну чуть больше сотни брабантских солдат и их семьи и отплыл в Португалию. Боялся, что застану там умирающую после неудачных родов Латифу. Чем быстрее приплыву, тем меньше ей мучиться. И жить.
        В Лиссабоне меня ждали только приятные новости. Все были живы и здоровы. Латифа родила дочку, которой дали при крещении имя Беатрис. Родились дети и у моих кузенов, а у Карима - сразу двое, от обеих жен, и еще две наложницы ходили с большими животами. Принятие христианства не мешало Кариму и другим португальцам иметь много жен. Королю Афонсу нужны был подданные, церкви - плательщики десятины, поэтому светская и духовная власть смотрела сквозь пальцы на количество жен и считала всех детей законными. Самир сообщил, что все мои дома сданы в аренду и приносят прибыль и что бригантины за навигацию отобьют половину своей стоимости, если не больше. На две пытались напасть пираты на галерах, но высокие борта и экипажи, вооруженные арбалетами, помогли отбить атаки. Одну галеру удалось захватить. Самир продал ее и, по моей инструкции, распределил половину вырученных денег, как призовые, между членами экипажа. Тиберий строил для меня следующее судно. Весной буду иметь уже семь бригантин. Я опять превращаюсь в богатого судовладельца.
        Нападения пиратов на мои бригантины натолкнули меня на мысль, что не мешало бы и самому немного поразбойничать. Летняя навигация еще не закончилась. Да и в этих краях суда ходят практически круглый год. Разве что в январе и феврале, когда часты шторма, делают перерыв. Я снарядил шхуну, взял с собой четыре десятка валлийцев и Карима на роль наводчика и переводчика. По его словам, в Севилью чуть ли не каждый день приходили суда из Африки и других мест. Поэтому я направил шхуну к устью Гвадалквивира, на берегах которого расположены Севилья и Кордова.
        День был солнечный, но не жаркий. Дул свежий северо-западный ветер, поднимая невысокую волну. Курсом бакштаг правого галса шхуна неслась со скоростью восемь-девять узлов вдоль берега в сторону Кадиса. Устье Гвадалквивира прошли примерно час назад. Эта река выносила в океан еще больше мути, чем Гвадиана. Светло-коричневое пятно уходило от берега на несколько миль. На этой мутной воде болталось несколько рыбацких баркасов и лодок, а над ней кружилось много чаек. Наверное, там много рыбы.
        - Вижу судно! - прокричал наблюдатель из «вороньего гнезда» и показал направление.
        Шло оно ближе к берегу, поэтому я приказал подвернуть немного влево и приготовиться к бою. Я облачился в длинную кольчугу и напялил на голову большой шлем. Бригантину надевать не стал. В море всегда есть шанс свалиться за борт. В кольчуге я выплыву, проверено, а вот в бригантине будет трудно. Рядом со мной надевал кольчугу Алехандру. Она была великовата, но сам факт снаряжения к бою делал этот недостаток несущественным. Экипаж величал мальчишку виконтом, хотя видели моего старшего сына, которому, по идее, должен достаться титул. Я подумал, что, наверное, они правы. Ричарду в Португалии делать нечего. Он не трус, но пошел в бабушку по матери - слишком рассудительный, не хватающий звезд с неба. Да и море не любит. И Португалию. Роберт в этом плане побойчее будет, но ему титул не положен в обход старшего брата. Так что, когда вырастут, получат сыновья Фион мои английские владения, станут баронами короля Стефана или его наследника. Графский титул пусть сами зарабатывают. Я же переберусь навсегда в Португалию. Титул оставлю старшему сыну Латифы. Алехандру здесь вырос, это его страна, значит, и графский
титул его.
        Галера была метров около сорока длиной и семи шириной. По тридцать два весла с каждого борта, причем весла располагались парами. У галеры имелись две мачты, немного заваленные вперед. Фок (передняя) был выше грота. На грот-мачте развевалась красная хоругвь с двумя скрещенными золотыми саблями. На обеих мачтах латинские паруса свернуты, потому что шли против ветра. На корме под навесом стояло высокое кресло, в котором сидел человек, отдававший приказы, наверное, капитан или судовладелец. Мавры заметили шхуну, маневр наверняка поняли, но продолжили следовать прежним курсом. На носовой и кормовой площадках галеры стали появляться люди, вооруженные луками и короткими копьями.
        Мои лучники тоже заняли места на фор - и ахтеркастле. Сближались мы быстро. Шли под острым углом к курсу галеры, чтобы успеть повернуть перед самым ее носом и пройти по веслам, ломая их и лишая ее хода и управляемости. Когда до галеры оставалось метров четыреста, я отдал приказ начать обстрел. Противник пока не отвечал. У нас и луки были дальнобойнее, и стрелы летели по ветру. На носовой площадке галеры упало несколько человек, убитые или раненые, после чего остальные присели за фальшборт. Только когда дистанция между судами сократилась метров до ста пятидесяти, маврские лучники встали и начали отвечать. Их легкие стрелы сильно сносило ветром. Но все равно некоторые находили цель. Один валлиец упал, сраженный насмерть, еще двое присели за фальшборт, раненные. Мои лучники смели всех, кто бы на носовой площадке галеры, принялись за кормовую. Капитан галеры понял, что я иду на сближение, и отдал приказ поворачивать вправо. Весла правого борта замерли в воздухе, а весла левого продолжали грести. Галера уже повернула градусов на тридцать, когда мы прошли вдоль ее левого борта, сломав несколько весел,
расположенных ближе к корме, и потеряв ход. Суда стукнулись бортами и начали расходиться. Мои матросы зацепили за борт галеры четыре «кошки».
        - Травить втугую! - приказал я им.
        Галера еще имела ход вперед, да и мы не остановились полностью. Суда продолжали расходиться. Матросы потравливали лини «кошек», чтобы не порвались. Шхуна начала поворачивать влево, прижимаясь бортом к корме галеры, которая в свою очередь тоже поворачивала влево, к нашей корме. Мои лучники продолжали обстреливать вражеский экипаж, не давая им высунуться из укрытий. У галеры была палуба, которая закрывала сверху гребцов. Наверное, поэтому и воняло от нее не так сильно. Гребцы втянули внутрь уцелевшие весла левого борта. Капитан галеры приказал им или решили помочь нам - не знаю, но нам это помогло. Еще две «кошки», брошенные с кормы шхуны, зацепились за галеру. Мои матросы начали подтаскивать ее к нам и нас к ней. Палуба шхуны была выше палубы галеры метра на полтора. Только кормовая площадка была почти вровень. На ней, на носовой площадке и на палубе валялись трупы в белых балахонах, нашпигованные стрелами. Когда суда вновь стукнулись бортами, сблизившись вплотную, я перепрыгнул на кормовую площадку галеры. За мной последовал Карим и около десятка валлийцев с короткими мечами наготове. Остальные
продолжали стоять с луками наготове. С площадки на палубу вело по трапу с каждого борта. Я начал спускаться по расположенному по правому борту, чтобы не закрывать обстрел своим лучникам.
        На звук наших шагов из кормовых кают выскочило с громкими криками человек пятнадцать мавров. Еще примерно столько же появилось из носовой надстройки. На меня напал плотный мавр с густыми и длинными черными усами на смуглом лице. Прикрываясь небольшим круглым щитом, на котором на зеленом фоне был нарисован золотой полумесяц и написаны слова на арабском, он размахивал кривой узкой саблей. Наверное, хозяин галеры. Фехтовальщик он был никудышный. Я легко отбил его саблю и рубанул по округлому шлему со свисающей по бокам и сзади, кольчужной бармицей. Дамасский клинок разрубил металл и снес часть головы выше усов. Мавр несколько мгновений продолжал стоять на ногах, и из черепа вытекала на усы и ниже серовато-розовая масса. Еще одного нападающего срубил Карим, нескольких перебили мои лучники, а остальные опять спрятались в каютах.
        - Скажи им, если сдадутся, сохраним жизнь, - обратился я к Кариму.
        Услышав мою речь, гребцы, наблюдавшие за нами из-под навеса проходивших вдоль бортов палуб, заорали во всю глотку:
        - Христиане!.. Мы тоже христиане!.. Спасите нас!..
        Голые тела их были грязны, худы и жилисты. На спинах полосы от ударов бичом: новые красные и старые побелевшие. На головах длинные грязные волосы. Худые лица заросли длинными бородами. Видны только глаза - большие, наполненные надеждой. Трудно было определить, кто из них какой национальности. Гребцы сидели по двое на банках шириной сантиметров сорок. Передним от кормы веслом греб тот, кто сидит у борта, а вторым - кто сидит дальше. Расстояние между банками чуть больше метра. К палубе приделан брус высотой сантиметров тридцать, к которому гребцы прикованы ногой, ближней к борту. На этот брус они ставили обе ноги, потому что на палубе было говно, смешанное с морской водой. Иногда брызги залетали внутрь галеры и стекали к бортам по наклоненной к ним палубе. Между банками рундуки шириной сантиметров шестьдесят, на которых гребцы спали в свободное время.
        Я поднял руку, призывая и к тишине, а потом заверил:
        - В Лиссабоне вас всех раскуют и отпустят на свободу, а пока не мешайте.
        Карим на арабском пообещал маврам сохранить жизнь, если сдадутся в плен. Они понимали, что придется занять места на скамьях галеры, но предпочли не умирать. Наверное, тешили себя надеждой, что и их вскоре спасут единоверцы. Я бы предпочел погибнуть, чем жить в говне. В плен нам сдались двадцать один человек. Они вышли из носовых и кормовых помещений, побросав оружие на палубу.
        В капитанской каюте палуба сильно пахло смесью мускуса и какого-то незнакомого мне, сладковатого запаха. В переборку возле двери были вбиты колышки, на которых висела одежда хозяина каюты. Палуба была застелена ковром. У кормовой переборки стояла широкая кушетка с подушками в шелковых наволочках. На низком столике стояло серебряное блюдо с финиками и широкий и низкий серебряный кувшинчик с вином. Видать, аллаху надоело помогать пьянице. В дальнем от двери углу стоял большой сундук из красного дерева, окованный бронзой и запертый на висячий замок. Ключ висел на золотой цепочке на шее убитого мной мавра. Ключ залило кровью, лип к пальцам. В сундуке сверху лежал бумажный Коран в переплете из мягкой кожи. Довольно ценная вещь. За него в Лиссабоне дадут не меньше двух-трех фунтов серебра. Рядом с Кораном, как символ единства духовного и материального, занимали место восемь кожаных мешочков с золотыми динарами, по сотне в каждом. А под ними, как редкий случай слияния духовного с материальным, хранился проложенный хлопком, столовый сервиз из китайского фарфора, расписанный растительным орнаментом. Каждый
предмет был шедевром живописи и ремесленного мастерства. Даже в китайских музеях в двадцать первом веке я не встречал ничего красивее. Видимо, следующие восемьсот шестьдесят лет китайцы будут скатываться к изготовлению дешевых во всех смыслах товаров широкого потребления.
        Трюм галеры, расположенный в задней половине ее, за банками гребцов, был забит благовониями и пряностями. В двадцать первом веке арабы, мужчины и женщины, считали себя не одетыми, если не облились из ведра одеколоном или духами с тягучим, сладковатым запахом. В двенадцатом веке основным источником ароматов для них были благовония. В пригороде Лиссабона арабский квартал можно было найти с закрытыми глазами по сладковатым ароматам. Стоили благовония очень дорого. Каждый мой матрос станет богачом, если благополучно доставим галеру в Лиссабон. Поэтому я перевел пленных на шхуну, где их закрыли в твиндеке, а на галеру - два десятка лучников и назначил ее капитаном Карима. Он умел командовать галерами. Оба судна сразу отошли подальше от берега, чтобы не встретиться с другими судами.
        До Лиссабона добрались на второй день. Там гребцы-рабы были раскованы и отпущены на все четыре стороны. Я даже купил каждому одежду и дал по паре серебряных монет. Захваченных в плен мавров посадили на их место, заковав в цепи. Вместе с ними и продали галеру. Купил ее Карим. Мое предложение построить бригантину его не заинтересовало, потому что с подозрением относился к таким судам. Зато галера знакома ему с детства. Выручка от продажи груза почти в пять раз превысила стоимость галеры. Две трети добычи полагались мне, как командиру и судовладельцу, остальное поделил между экипажем. Кариму, как моему заместителю и капитану галеры, причиталось пять долей, так что доплачивать ему пришлось не много. Мои матросы до весны швырялись деньгами, заработанными за один рейс. Оруженосец Алехандру тоже получил свою долю. Он долго не мог придумать, на что ее потратить, поскольку и так всё имел. По совету матери заказал молебен в честь нашей победы и раздарил остальное нищим. За что я отругал его матерно. Попрошайкам можно отдавать не больше десятины. Иначе сядут тебе на голову.
        33
        Всю зиму я просидел дома. Только незадолго до Рождества объехал свои владения и собрал оброк. Остальное время проводил в кругу семьи. Королю Португалии вместо меня служили привезенные из Нормандии брабантцы. Им король Афонсу дал по небольшому участку земли в приграничных районах.
        В конце апреля вместе с семью бригантинами я отправился на север. Пять бригантин пошли на Бристоль и Честер, а две вместе со шхуной - в Руан. Я сопровождал эти две до места на Сене, откуда было ближе всего до моих владений. Там шхуна встала на якорь, а бригантины пошли дальше, в столицу Нормандии.
        Я забрал оброк и узнал от Фулберта последние новости. Оказывается, герцог Генрих снова зовется принцем, потому что в январе высадился в Англии с небольшим войском и возобновил войну с королем Стефаном. Они встретились возле Мальмсбери, но сражения не было. Шел проливной дождь, и бароны короля не захотели воевать. Поскольку Стефан предложил противнику короткое перемирие, дело было, скорее всего, не в дожде, а в баронах. Потому-то король и отступил сразу к Лондону, что был не уверен в своей армии. Принц Генрих занял Мальмсбери и отправился на север, на соединение с войском графа Честерского, чтобы потом продолжить победное шествие по западным и северным графствам, собирая под свои знамена всех, кто готов был ему служить. На этот раз денег у него было много. Не мало было и желающих послужить ему.
        В Бристоле Вильям Фиц-Роберт, граф Глостерский, пребывал в дурном настроении. Воевать он не хотел, но все равно считался сторонником принца Генриха. Его ждало наказание с обеих сторон, если в ближайшее время не определится, с кем он? С горя граф Вильям закупил все вино, привезенное моими бригантинами, поэтому я дал ему дельный совет:
        - Евстахий на троне - это продолжение гражданской войны, которая тебе не нужна.
        Я собрал оброк и договорился с графом Глостерским, что отслужу за его маноры принцу Генриху. Получится, что Вильям Фиц-Роберт поддерживает его, но в тоже время не участвует в боевых действиях, а мне, как догадываюсь, все равно придется служить все лето. Не думая, что война закончится быстро.
        В Беркенхеде меня уже ждали гонцы от графа Честерского и лорда Болингброка с призывом прибыть на службу с максимально возможным количеством рыцарей, сержантов и пехоты. Неделя ушла на сбор отряда и подготовку к походу. Со мной пошли семь рыцарей с оруженосцами и слугами, две сотни сержантов и почти три сотни лучников. Оруженосцем рыцаря Тибо Кривого был Ричард де Беркет, оруженосцем рыцаря Джона - Роберт де Беркет. Обоз составляли два десятка кибиток и телег.
        Я присоединился к армии принца Генриха в злосчастном Вустере. Этот город так устал от войны, что сдавался каждому, кто с отрядом больше сотни человек подходил к его стенам. Половина домов в городе была пуста, В том числе и тот, который ограбил я и примкнувшие ко мне рыцари, двое из которых - Тибо Кривой и Гилберт - были теперь моими вассалами. Тогда у меня почти ничего не было, считал за счастье получить манор. Теперь есть все, что хотелось. Дальнейшие перемены могут быть только к худшему.
        Принц Генрих обрадовался моему прибытию. Да и как не обрадоваться увеличению армии на пятьсот человек? До моего прихода под его командованием были всего около шестисот рыцарей и тысячи две пехоты.
        - Назначаю тебя коннетаблем! - произвел он меня в маршальское звание.
        Жаль, что я получил это звание вместе с привилегиями не в двадцать первом веке. В двенадцатом маршалом был всего лишь командир отряда численностью от пятисот человек.
        В лагере принца я встретил Роберта де Бомона, графа Лестерского, и его двоюродного брата Рожера де Бомона, графа Уорикского, - тучного пятидесятилетнего мужчину с нездоровым, красным лицом. Всего года три назад оба были активными сторонниками короля Стефана. Вустер принадлежал Галерану де Бомону, который первым перешел на сторону Генриха, чтобы сохранить нормандские владения. Король Стефан попробовал отобрать Вустер у Галерана - и заимел еще двух влиятельных врагов.
        - Какими судьбами?! - шутливо спросил я, поздоровавшись с ними.
        - Прискакали на запах победы, - честно признался Роберт де Бомон. Прискакал он на подаренном мною арабском скакуне с белым «крестом» на голове.
        - Вовремя, - похвалил я.
        - Принц вернул мне нормандские владения, кроме тех, что были отданы тебе. Вместо них мне предложили другие. Можем поменяться, - сообщил граф Лестерский. - Или ты предпочитаешь получить в Англии?
        - Именно так, - ответил я. - Где-нибудь поближе к моим владением.
        - Могу предложить сеньорию Эшби - замок и двенадцать маноров, - сказал Роберт Лестерский.
        Эти двенадцать маноров наверняка приносят такой же доход, как десять нормандских, так что обмен был равноценным. Располагались они в Лестершире на границе с владениями графа Честерского - заклятого друга де Бомонов. Так что, обменяв их, граф Лестерский еще и немного облегчал себе жизнь.
        - Думаешь, Ранульф де Жернон не сдержит условия договора? - поинтересовался я.
        - Всяко может быть, - ответил Роберт де Бомон.
        - Что ж, меня такой вариант обмена устраивает, - согласился я.
        Эта сеньория будет неплохим приданным для моей дочери Керис. Шусан перед походом напомнила мне, что пора подумать о муже для девочки, которой уже двенадцать лет. Наверное, пора, если учесть, что шестнадцатилетние считаются старыми девами. Вот бы сюда борцов с педофилией из двадцать первого века!
        Через день мы двинулись на северо-восток. По пути нас догнали архиепископ Кентерберийский и папский легат Теобальд, который отказался венчать на королевство принца Евстахия, брат короля Генрих Блуаский, превратившийся при новом папе римском в обычного епископа Винчестерского, и несколько святош рангом пониже. Два дня они вели переговоры с принцем Генрихом. Принимали в них участие и оба Бомона, как советники принца. Приглашали и меня, но я отказался, сославшись на отсутствие дипломатических навыков:
        - После того, как я скажу этим лицемерам в рясах, что я о них думаю, переговоры сразу закончатся.
        Принц Генрих согласился со мной и больше не настаивал на моем участии. Они и без меня справились. Судя по удовлетворенным лицам представителей обеих сторон, договор был заключен. Попрошайки будут и дальше безнаказанно беспредельничать. Одно преждевременное решение принца Евстахия, пытавшегося их урезонить, лишило его короны Англии и скоро отнимет ее у его отца Стефана.
        Наша армия прошла Уорикшир и Лестершир, которые теперь были на нашей стороне. Рожер де Бомон, граф Уорвикский, который устроил трехдневный пир по поводу прибытия нашей армии в его город Уорвик, слег и через несколько дней умер. В это время мы без боя захватили Татбери и направились к Бедфорду. Последний принадлежал еще одному де Бомону по имени Гуго и прозвищу Нищий, младшему брату близнецов Роберта и Галерана. Ему почти ничего не досталось в наследство от родителей, но король Стефан женил Гуго на дочери Симона де Бошана, владельца Бредфорда, и дал титул графа Бредфордского. Вскоре Миль де Бошан захватил город и выгнал из него Гуго Нищего. В 1146 году замок опять стал принадлежать Гуго де Бомону, но все почему-то перестали величать его графом. Внешне он был похож на Галерана де Бомона, но внутренне, я бы так сказал, был горбат. Чувствовалась в нем ущербность. И речь была плаксивая. Ему бы на паперти стоять. Он без разговоров перешел на сторону принца Генриха, позабыв, кто его вытянул из грязи в графы.
        Мне уже показалось, что военная кампания превратится в увеселительную прогулку. Видимо, не только мне. Мои рыцари, у которых закончился срок обязательной службы, решили остаться еще на два месяца. Вот тут-то к нам и пришло известие, что король Стефан в очередной раз осадил замок Уоллингфорд. Дался ему этот замок! Императрицы Мод там уже несколько лет не было, Брайен де Инсула умер, а его жена ни с кем не воюет, только защищает свою собственность. Брать замок приступом - положить большую часть своей армии, а осаждать можно несколько лет без гарантии на успех. Видимо, чем-то досадил ему когда-то Брайен де Инсула. Столько сил и времени тратить на один замок можно только из мести. Наша армия развернулась и пошли ускоренным маршем на юго-запад, к Уоллингфорду.
        34
        Для того, чтобы разграбить и сжечь деревню, хватит одного дня, а на ее восстановление уйдет несколько лет. Мои деревни возле Уоллингфорда только приблизились к довоенному уровню доходности. Сейчас им грозило новое разорение. Король Стефан наверняка знает, что я воюю на стороне Генриха Нормандского и Аквитанского, так что больше сдерживать своих солдат не будет. Именно об этих деревнях я подумал в первую очередь, когда сказал принцу Генриху, что поскачу вперед на разведку. Превращаюсь в настоящего феодала, для которого личные интересы намного выше интересов сеньора. Взял с собой своих рыцарей, кроме Гилберта, и сотню сержантов. Свояку было поручено командовать оставшейся частью моего отряда. Поскакали налегке, чтобы добраться быстрее. На месте были уже на второй день.
        Деревни мои оказались не ограбленными. То ли король Стефан запретил, то ли, что скорее, пока не успели. Отряд лондонцев орудовал в деревне неподалеку, принадлежавшей Брайену де Инсуле. Было их около двух сотен. Скорее всего, это были добровольцы не только из Лондона, а их нескольких городов. Лондонцами называли всех горожан, возомнивших себя солдатами, поскольку столица Англии выставляла больше всех таких искателей приключений. Командовал отрядом, как мне доложили, одноногий рыцарь. Ноги, особенно правую, которую не прикроешь щитом, часто теряют при столкновениях с пехотой. Врубаются рыцари в строй, сносят первые ряды пехотинцев и, оставшись без копий, начинают орудовать мечами. Вот тут-то, подпущенные на близкую дистанцию пехотинцы с топорами, особенно двуручными, и убивают под ними лошадей, заодно отрубая и ноги всадникам. Против датского топора никакие поножи не помогут, не говоря уже о кольчужных шоссах.
        Мы устроили засаду на этот отряд на дороге к замку Уоллингфорд. День был солнечный и безветренный. От жары и низкого атмосферного давления клонило ко сну. Если бы не оводы и мухи, ей богу, заснул бы. Я без всякого барометра могу сказать, когда падает атмосферное давление. Сразу начинаю чувствовать себя манной кашей, размазанной по столу.
        Лондонцев тоже разморило. Они еле плелись, лениво подгоняя пару десятков овец и свиней, захваченных в деревне. Удивляюсь, что в ней нашли хоть какую-то живность. Эту деревню грабили при каждой осаде замка. На четырех телегах, явно не местных, с вычурными, решетчатыми бортами, везли захваченный крестьянский скарб: несколько бочек и узлов и деревянный инвентарь. Зачем им нужны были деревянные грабли и двузубые вилы - трудно сказать. Цена всему инвентарю - полпенни в базарный день. Рыцарь ехал впереди на гнедом жеребце с белой грудью. Конь тоже старый. Вместо правой ноги у рыцаря был деревянный протез, привязанный к бедру кожаными ремнями. Нижний конец протеза вставлен во что-то типа металлической ступы, заменяющей стремя. Несмотря на жару, на рыцаре был длинный черный плащ, зато шлем он держал в левой руке, прикрепив щит к седлу. Редкие седые волосы прилипли к заостренному черепу. Правой рукой рыцарь управлял лошадью. На его счастье, мне надо, чтобы рыцарь остался живым. Стрелять по нему не будут.
        Стрелы полетели сразу с двух сторон. Мне кажется, большинство лондонцев даже не поняли, от чего погибли. Почувствовали сильный удар в голову или грудь - и всё, хана котенку, больше срать не будет. Рыцарь быстро сориентировался и пришпорил коня, на скаку напяливая на голову шлем, а потом вытаскивая меч из ножен. Он оглянулся и увидел меня и моих рыцарей, выезжающими из леса. На нас были сюрко с моим гербом. Надо было, чтобы он разглядел и понял, кто на него напал. Пусть теперь расскажет в королевском лагере, что на его отряд напал Византиец. Все лондонцы были убиты, а рыцарь цел и невредим. Уверен, что остальным лондонцам его рассказ очень понравится. Люди болезненно реагируют, если считают, что их держат за дураков.
        Мы собрали трофеи и вернулись в мою деревню. Вчера крестьяне с одной стороны обрадовались нашему приходу, а с другой - не горели желанием бесплатно кормить и поить нас. Сегодня мы вернулись с захваченным скотом, которого должно хватить до прибытия армии принца Генриха. Заодно крестьянам бесплатно перепал весь захваченный инвентарь, и купили по дешевке кое-что из других трофеев, которые были поделены между моими рыцарями и солдатами. Я отказался от своей доли, потому что ничего ценного там не было.
        На следующий день мои разведчики обнаружили второй отряд лондонцев. Этот действовал южнее и, судя по беспечности, не знал об участи, которая постигла их земляков. Было в нем около полутора сотен пехотинцев и десяток брабантских сержантов. На людей Вильгельма Ипрского, графа Кентского, они не были похожи. Наверное, этих нанял сам король Стефан. Он теперь больше доверял чужестранцам, чем собственным вассалам. Лондонцев мы опять перебили всех, а брабантцам дали удрать. Как они объяснили свое чудесное спасение - не знаю, но им не поверили. Поутру большой отряд горожан покинул лагерь короля Стефана. Ушли они в сторону Лондона.
        Вечером к Уоллингфорду прибыла армия принца Генриха. О ее приближении я догадался по суете, которая возникла в лагере осаждавших. Я наблюдал за ними из леса, выискивая, где бы напасть ночью. Они надежно огородились с двух сторон, хотя гарнизон в Уоллингфорде был слишком малочисленен, чтобы делать вылазки. Войско короля Стефана покинуло лагерь и заняло позицию вдоль реки Темзы возле брода. На противоположный берег начали выходить отряды принца Генриха. Я тоже поспешил туда, переправившись со своим отрядом через реку вплавь выше по течению. Вода была прохладная, хотя последнюю неделю стояла необычно жаркая для Англии погода.
        Принц Генрих в сопровождении графов Честерского и Лестерского и нескольких анжуйских рыцарей заехал на холм и с коня рассматривал войско короля Стефана. Настроение у них было не очень боевое. Не любили они генеральные сражения, в которых за один день можно потерять сразу все. Правда, и выиграть можно много, но это интересовало больше тех, у кого ничего не было.
        Я был уверен, что всего не потеряю в любом случае, поэтому предложил:
        - Надо раздразнить их, чтобы ринулись в атаку, и перебить из луков, а потом ударить рыцарской конницей. Пусть отступают в лагерь. Там мы с оставшимися быстро справимся.
        - А если не перебьем из луков? Если их конница прорвется? - произнес Роберт де Бомон. - У короля раза в два больше рыцарей, чем у нас.
        Хотел я ему сказать, что мне плевать на рыцарей, но понял, что не оценят мое пренебрежение к элитным, по их мнению, войскам. Даже принц Генрих, который видел моих лучников в деле, колебался.
        - Надо подождать, - продолжил граф Лестерский уверенным тоном. - На той стороне тоже не хотят сражения.
        Мне показалось, что он знает что-то, чего не знаю я. Зачем нам ждать? Чтобы пришла помощь? Но откуда? И тут до меня дошло.
        - Архиепископ Кентерберийский предупрежден, что мы пришли сюда? - спросил я таким тоном, будто был посвящен в их замысел.
        Роберт де Бомон посмотрел на принца Генриха, который всем своим видом показал, что ничего мне не говорил.
        - Имеющий ум да поймет, - перефразировал я крылатое выражение.
        Граф Лестерский гмыкнул, признавая, видимо, наличие ума у меня, и повторил:
        - Надо подождать. Несколько дней.
        На противоположном берегу реки, поняв, что мы не собираемся нападать, тоже решили подождать. Видимо, баронам короля, как и нашим, не хотелось рисковать всем. Пока не произошло сражение, всегда можно договориться и перейти на другую сторону в прямом и переносном смысле слова. Оставив на берегу дозоры и заслоны из пехоты, рыцари отступили в свои лагеря. На обоих берегах Темзы началась обычная, будничная жизнь, словно до противника было не несколько сот метров, а несколько сот миль.
        На третий день противостояния в наш лагерь прибыл Теобальд, архиепископ Кентерберийский и папский легат, а во вражеский - Генрих, епископ Винчестерский, брат короля Стефана. Архиепископ Кентерберийский был в возрасте около пятидесяти лет, имел узкое, плохо выбритое лицо с впалыми щеками, кустистые седые брови, длинный нос и тонкие бледные губы. Выражало это лицо дивную смесь заискивания и спеси. У американцев есть такой метод определения моральных качеств человека: купил бы ты у него подержанный автомобиль? Я бы у Теобальда Кентерберийского не купил бы и подержанный велосипед. Одет архиепископ был в шитое золотом, ярко-красное облачение и высокую шапку, украшенную золотым крестом с пятью крупными рубинами. Кресты с рубинами здесь в большом почете. Правда, не все могут себе позволить такие.
        Принц Генрих вместе с графами Ланкастерским и Честерским встретили его на границе лагеря и сразу поводили в шатер принца. Мне не надо было там присутствовать, чтобы понять, что обсуждают условия перемирия. Поскольку архиепископ Кентерберийский на стороне принца Генриха, обсуждать, в общем-то, им было нечего. Сколько уступит король Стефан, столько и возьмут. Главные переговоры шли на противоположном берегу Темзы. Там младший брат Генрих Блуаский, епископ Винчестерский, продавливал старшего брата короля Стефана не только на перемирие, но и на передачу трона не сыну Евстахию, а Генриху, герцогу Нормандскому и Аквитанскому.
        Уверен, что перемирие будет заключено. Во-первых, темница основательно подорвала боевой пыл Стефана. Он боится еще одного Линкольна, который неизбежен, потому что, и это во-вторых, его баронам надоела гражданская война. Самые воинственные ушли в Крестовый поход и не вернулись по разным причинам. Избыточный пар был выпущен. Оставшиеся в Англии хотели не воевать, а наслаждаться жизнью. Да, иногда можно размяться, чтобы потом было о чем рассказывать за пиршеским столом. Но не полтора же десятка лет сражаться?! В-третьих, папа римский, с подачи английских церковников, не признал Евстахия наследником престола. Оставить ему королевство - обречь на постоянные войны.
        Пока шли переговоры, рыцари заключили негласное перемирие между собой. Начались поездки в гости с одного берега на другой, взаимные попойки. Только наемники - брабантцы на службе у короля и валлийцы, приведенные графом Честерским, - продолжали рваться в бой. Для них заключение перемирия означало окончание службы и, следовательно, отсутствие заработка и хорошей кормежки. И принц (или уже не принц?!) Евстахий разругался с отцом и ускакал с небольшим отрядом рыцарей в свой замок в Кембридже.
        За время переговоров случилось кое-что и еще с одним сыном, на этот раз моим. Роберт де Беркет подрался с оруженосцем Симона де Санлиса, графа Нортгемптонского, зятя Роберта де Бомона, графа Лестерского. Я бы не узнал об этом, если бы не фонарь под глазом младшего сына.
        - Из-за чего подрались? - поинтересовался я.
        - Он сказал, что ты продал душу дьяволу, поэтому и побеждаешь всегда, - ответил Роберт.
        - Из-за этого не стоило драться, - сказал я. - Так говорят завистники, которые сами готовы продать душу, лишь бы научиться побеждать. Но никогда не научатся. Никакой дьявол не поможет, если не умеешь думать, предугадывать действия противника, находить его слабые места и нападать неожиданно. Ты не подумал, что тебя провоцируют - и заработал синяк.
        - Всё равно я победил его! - возразил Роберт.
        - Молодец! - похвалил я. - Но в следующий раз не поддавайся на провокации. Воевать надо с холодной головой.
        Симон де Санлис выглядел неважно. Судя по мешкам под глазами, у него проблемы с почками. Он поговорил о чем-то наедине с тестем, после чего они вышли из шатра. Роберт де Бомон представил нас друг другу. Граф Нортгемптонский посмотрел на меня очень внимательно, но не враждебно. Мы с ним не воевали, если не считать сражения по Линкольном, откуда он вовремя смылся.
        Когда зять уехал на противоположный берег реки, Роберт де Бомон сказал мне:
        - Ему принадлежат владения, которые Стефан отнял у Генриха Шотландского. Боится потерять их, если к власти придет наш Генрих.
        - Нам еще не раз придется воевать с шотландцами, - поделился я знанием истории Великобритании.
        - О чем я и собираюсь сказать принцу Генриху, - сообщил граф Лестерский. - Кстати, у Симона дочь на выданье, Амиция, как раз подойдет твоему старшему сыну.
        - Особенно, если даст за нее в приданое бывшие земли Генриха Шотландского, - разгадал я их задумку.
        Роберт де Бомон улыбнулся искренне:
        - Так и знал, что ты сразу догадаешься! - и продолжил серьезным тоном: - Твой сын и моя внучка в любом случае ничего не потеряют. Если Генрих, став королем, решит отблагодарить Генриха Шотландского - не понимаю, правда, за что?! - то даст твоему сыну взамен другие равноценные владения.
        - Что он хочет предложить в приданное? - поинтересовался я.
        - Сеньорию в своем графстве из пятнадцати маноров. Война их не затронула, - ответил Роберт де Бомон.
        - От такого предложения трудно отказаться, - сказал я.
        - После заключения мира вернемся к этому разговору, - пообещал Роберт Лестерский.
        Мой старший сын Ричард, в отличие от Роберта, ни с кем не дерется. Он не трус, но очень спокоен, рассудителен. Становится все больше похожим на бабушку Дону: звезд с неба не хватает, зато и своего не упустит. Ему скоро четырнадцать - возраст совершеннолетия в двенадцатом веке. Если здесь наступит мир, можно будет оставить на него английские владения и со спокойным сердцем отправиться в Португалию. Мне уже начало надоедать мотаться туда-сюда.
        Результатом переговоров стала личная встреча короля Стефана и принца Генриха. Для этого был установлен шатер на берегу реки. По отряду рыцарей из ста человек сопроводили своих сеньоров к шатру. Обе армии стояли в боевой готовности на случай подляны со стороны противника. Король и принц говорили часа три. Оба вышли из шатра не очень довольные друг другом, но и не озлобленные. Так бывает, когда тебе не нравятся условия сделки, однако понимаешь, что придется на них согласиться. Хотя есть тайная мыслишка, что все может измениться в лучшую для тебя сторону. Надо лишь подождать немного.
        На следующее утро армия короля Стефана сняла осаду Уоллингфорда и начала отходить к Винчестеру. Не вся. Часть рыцарей перешла на наш берег в прямом и переносном смысле слова. Во второй половине дня, когда на дороге осела пыль за королевской армией, мы отправились в замок Уоллингфорд. Там нас встретила жена Брайена Фиц-Каунта - пожилая болезненная женщина с дрожащими руками. Она больше всех радовалась снятию осады:
        - Хочу уйти в монастырь, посвятить богу последние дни жизни, но пообещала мужу, что буду оборонять замок до тех пор, пока ты, принц, не станешь нашим королем. Скорей бы это свершилось!
        - Думаю, тебе не долго осталось ждать, - заверил ее принц Генрих.
        Судя по тону, с каким он произнес эти слова, у Генриха были веские основания так думать.
        После десятидневного пира мы опять пошли на север. На этот раз к Оксфорду. Жители города сдались сразу, договорившись, что их не тронут. Я прошелся по оксфордскому замку, посмотрел с башни Святого Георга на реку Темзу или, как называли местные, Исис. На этот раз она не была покрыта льдом, поэтому казалась незнакомой.
        В Оксфорде нас ждала следующая затяжная пирушка. Как понимаю, принц Генрих добивался расположения рыцарей, которые перешли на службу к нему. Служить, пируя, и получать за это деньги - мечта любого рыцаря. Чем мы и занимались восемь дней, пока не получили известие, что погиб принц Евстахий. Говорили, что случилось это во время налета на аббатство Бери-Сент-Эдмундс. По другой версии принца отравил кто-то из его свиты. Я больше верил второй версии. Слишком многим нужна была смерть Евстахия. Только из-за него король Стефан не заключал мир с принцем Генрихом. У короля был еще один сын Вильгельм де Блуа, которому недавно исполнилось девятнадцать лет. Он был слаб здоровьем, не годился для военных действий, на которые будет обречен в случае попытки признания его наследником английского престола.
        Мы на радости погудели еще неделю и пошли дальше захватывать города, чтобы склонить короля Стефана к миру. В начале сентября в Стамфорде, сдавшемся нам накануне, к нам прибыл представитель архиепископа Кентерберийского с требованием прекратить военные действия и возобновить переговоры о мире с королем Стефаном. Армия принца Генриха двинулась к Винчестеру, где нас ждал король.
        35
        Нашу делегацию на переговорах возглавлял Роберт де Бомон, граф Лестерский. Принц Генрих в случае восшествия на трон пообещал Роберту Лестерскому и его потомкам почётную наследственную должность лорда-стюарда (сенешаля) Англии и Нормандии. Не знаю, как себя покажут потомки, но с графом Робертом принц явно не прогадал. Вряд ди в королевстве найдется второй такой же толковый управленец.
        Переговоры проходили трудно. Согласовывался не только каждый пункт мирного договора, но и каждое слово, чтобы не было даже намека на разночтения. Обещали они затянуться надолго, поэтому король Стефан и принц Генрих по обоюдной договоренности распустили свои армии. Я тоже убыл в замок Беркет, поскольку отслужил всем своим сеньорам и вопрос о браке Ричарда де Беркета с Амицией де Санлис повис в воздухе. Ее отец скоропостижно скончался. Поговаривали, что и графа Нортгемптонского отравили, потому что умер сразу после пира. Я не отвергал эту версию, потому что Симон де Санлис был ярым противником мирного договора, но был склонен думать, что попойка на пиру добила почки графа, из-за отказа которых он и умер.
        В замке я занялся хозяйственными делами. Подремонтировал его, дорогу на Беркенхед и свою шхуну. Отобрал лошадей на продажу. У меня теперь было два больших табуна тяжеловозов и арабских скакунов. Несмотря на вырубку леса и расширение пастбищ, кормов для лошадей стало не хватать. Поэтому на зиму оставлял только племенных жеребцов и кобыл и жеребят.
        В конце октября, когда в Беркенхед прибыли мои бригантины с вином и стало понятно, что переговоры закончатся не скоро, я передал Латифе, что вернусь в Лиссабон весной. В бригантины погрузил лошадей-тяжеловозов. В Португалии таких не хватает. За них там платят очень хорошие деньги, как в Англии за арабских скакунов.
        Дважды устраивал загонную охоту. Один раз, чтобы сократить количество волков в округе, а второй, чтобы запастись мясом. Настреляли оленей и диких кабанов. Может быть, последний раз. Если война закончится, охотиться в лесах запретят. Сейчас тоже нельзя, но мы ведь воюем с королем и потому плюем на его законы. И вообще, Честерская марка - особая территория, приграничная зона, где постоянно идет война с валлийцами. Здесь разрешено многое, что запрещено в других частях королевства Англия.
        К концу ноября Винчестерский договор все-таки был согласован. В начале декабря король Стефан и принц Генрих ратифицировали его своими грамотами и подтвердили «поцелуем мира» в кафедральном соборе Винчестера. В двенадцатом веке мужики целовались по любому поводу. По условиям договора король Стефан признал принца Генриха своим приемным сыном и наследником. В обмен на это принц Генрих совершил ему оммаж. После чего Вильям, младший сын Стефана, стал вассалом Генриха и отказался от своих прав на английский престол, за что ему была гарантирована неприкосновенность его земель в Англии, Нормандии и Булони. Всем участникам войны объявлена амнистия и подтверждены их права на владения. Воевавшие на стороне Генриха должны совершить оммаж Стефану и снести замки, построенные без разрешения короля, а воевавшие на стороне короля - принцу и поклясться ему, как наследнику. Все наемники должны быть отправлены прочь с территории Англии.
        Эту новость принес мне перед самым Рождеством гонец вместе с приказом прибыть через три недели в Оксфорд для совершения оммажа королю Стефану. Напоследок гонец рассказал еще одну:
        - Ранульф де Жернон, граф Честерский, умер. - Он криво усмехнулся. - Говорят, его отравили. - Презрительно сплюнув, добавил: - Его права на захваченные земли в Ланкашире забыли подтвердить.
        На этот раз я поверил в версию об отравлении. Не любили графа Ранульфа, хоть убей! Причем не только враги, но и свои. Как ни странно, основной причиной были не скупость и метания из лагеря в лагерь. Просто он опережал свое время. Ранульф де Жернон был хорошим управленцем, но никудышным воином и полководцем. Двенадцатому веку такие были не нужны. Это эпоха вояк. Кстати, Роберт де Бомон тоже не ахти какой полководец, тоже опережает свое время, но на него работает, как ни странно, физический недостаток. Никто не требует от горбуна военных подвигов. Не струсил, выехал на поле боя - и достаточно.
        В Оксфорд я отправился в сопровождении Тибо Кривого, Джона, обоих сыновей и десятка сержантов. Была типичная английская зима - шел дождь со снегом. В ямах, ложбинах, под деревьями снег лежал сероватыми пятнами, а на дороге сразу превращался в коричневую жижу, которая чавкала под копытами лошадей. Мокрый плащ совершенно не грел. Мы останавливались возле каждого монастыря, чтобы отдохнуть и согреться. Благо за время гражданской войны их понастроили много. Бароны одной рукой убивали и грабили, а другой отдавали часть награбленного на возведение монастырей.
        Король Стефан выглядел помолодевшим. Окончание долгой, изнуряющей войны придало ему сил и здоровья. Он был с алой рубахе и черном блио с золотым шитьем. Короткие черные штаны заправлены в высокие темно-коричневые сапоги с тупыми носками.
        - Все-таки я дождался, что ты совершишь мне тесный оммаж! - произнес он, не скрывая радости.
        - Я не против, - сказал ему. - Более того, буду рад, если по всем своим владениям стану вассалом только короля.
        - От кого еще ты держишь земли? - спросил король Стефан.
        - Графов Честерского, Глостерского и лорда Болингброка, - ответил я.
        Жена Брайена де Инсулы ушла в монастырь и их земли вернулись к королю. Так что я теперь был вассалом Стефана и по владениям в Беркшире.
        - Вильям Фиц-Роберт и Вильгельм де Румар сейчас здесь, а вдова Ранульфа вместе с сыном-наследником должна вот-вот приехать. Уверен, что смогу предложить им равноценную замену. Отныне будешь служить только мне! - заявил король Стефан.
        - Я рад, что больше не придется воевать против такого отважного рыцаря! - заверил в свою очередь я.
        Вильям Фиц-Роберт с удовольствием обменял отданные мне лены на другие владения. Ему не нужен был вассал, который доставляет столько хлопот. Вильгельм де Румар немного посопротивлялся, но только для того, чтобы набить цену. У него два года назад умер сын. Наследником стал девятилетний внук, полный тезка дедушки. Матильда Глостерская, вдова Ранульфа де Жернона, тоже не возражала. Ей больше нравились земли подальше от границы с Уэльсом, поэтому с легкостью уступила владения на полуострове Уиррэл, выторговав добавочное условие, что ее не выдадут замуж до совершеннолетия сына Гуго де Кевельока, которому шел седьмой год. Замужество богатых вдов находилось в ведении короля. Такими вдовами награждали рыцарей за заслуги перед властью.
        Затем был пир из категории «на весь мир». В нем участвовало не меньше тысячи рыцарей. За столом на помосте сидели король Стефан, принц Генрих, сын короля Вильям, Теобальд, архиепископ Кентерберийский, Генрих Блуаский, епископ Винчестерский, Гуго Биго, граф Норфолкский, и Роберт де Бомон, граф Лестерский. Остальные расположились ниже: бывшие сторонники короля - слева, а принца - справа. Напротив меня сидел Вильгельм Ипрский, граф Кентский. Зрение у него ухудшилось настолько, что он вряд ли видел меня. Выглядел граф Вильгельм неважнецки. Ему пришлось распустить свой отряд наемников, отправить их в Брабант. После смерти Стефана и самому придется последовать на материк. Никто не сомневался, что принц Генрих, став королем Англии, первым делом лишит Вильгельма Ипрского графского титула и всех владений.
        Я с удивлением обнаружил, что подавали нам вино, привезенное из Португалии. Скорее всего, попало оно сюда через Бристоль, куда его привезли мои суда. Надо будет перенаправить на Саутгемптон бригантины, которые ходят на Руан. Столица Нормандии оказалась наименее прибыльным направлением. Через Саутгемптон можно будет охватить южные, восточные и центральные графства. Лучше было бы везти сразу в Лондон, но перед устьем Темзы есть большая «блуждающая» банка. На ней и в двадцать первом веке время от времени кто-то оказывался, а в двенадцатом она одна сможет погубить весь мой флот.
        В последний день пира ко мне подошел Роберт де Бомон. Насколько я мог заметить, пил он не меньше остальных, но странным образом оставался относительно трезвым. Он уже чувствовал себя лордом-стюардом.
        - Планы не переменились? Нет желания поступить на службу к Генриху? - поинтересовался граф Лестерский. - Ему нужен человек, который реорганизует армию. Уверен, что у него появится, как минимум, один свободный графский титул для этого человека.
        Я догадался, что разговор этот ведется с подачи принца Генриха. Тому, видимо, не хотелось самому выслушивать отказ.
        - Нет, - отказался я. - Не хочу убивать единоверцев. Лучше буду воевать с сарацинами. Пусть мои сыновья послужат ему. Я их научил почти всему, что умел сам.
        - Воинскому таланту не научишь, - возразил Роберт де Бомон.
        - Как и таланту управлять, - согласился я.
        - Твои планы на счет женитьбы сына не изменились? - просил он.
        - Нет, - ответил я. - Думал, ваши изменились из-за смерти твоего зятя.
        - Наши тоже не изменились, - сообщил Роберт Лестерский. - Можем прямо отсюда поехать в Нортгемптон. У меня там намечается посвящение внука в рыцари и женитьба его на Алисе де Гант, дочери графа Линкольнского.
        Эта Алиса - внучка Вильгельма де Румара. Я приложил руку к ее появлению на свет, захватив ее отца в плен в Линкольнском сражении и отдав потом лорду Болингброку. Ей сейчас самое большее лет десять. Спешат прямо или косвенно породниться со сторонниками принца Генриха.
        Мой сын Ричард успел уже познакомиться с Симоном де Санлисом-младшим, тоже пока оруженосцем. Он на год старше моего сына. Юноша присягнул принцу Генриху за полученные в наследство владения. Их много. Без дедушкиной помощи вряд ли удержит столько. Юноши вроде бы нашли общий язык. Одному, видимо, не терпелось сплавить сестру, а другому - до нее дорваться. В четырнадцать лет гиперсексуальность так давит на мозги, что неважно кого, лишь бы побыстрее.
        В Нортгемптон отправились одним отрядом. Ночью прошел снег и не успел растаять. Он вминался под копытами лошадей и колесами возков, становясь синевато-серым. Вмятины быстро наполнялись водой.
        Город был обнесен рвом шириной метров двенадцать, валом высотой метров семь и каменными стенами высотой метров восемь. Башни прямоугольные. Особенно мощной была надворотная, через которую мы въехали. Улицы вроде бы вымощены камнем. Снег мешал рассмотреть толком. Дома в основном двухэтажные. Первый этаж каменный, второй - деревянный. Замок тоже был каменный и очень большой. Донжон пятиэтажный, высотой метров двадцать пять, с четырьмя дозорными башенками наверху. Меня с сыновьями, как почетных гостей, разместили на третьем этаже, в каморке рядом с камином. Там не было естественного освещения, зато и сквозняки отсутствовали. В холле они набирали такую силу, что пламя свечей и факелов время от времени наклонялось почти параллельно полу. В каморке стояла широкая кровать, и на стене висел старый, потертый ковер. Да и все убранство замка было довольно убогим. Деньги у Санлисов водились. Скорее всего, дело в привычке так жить.
        Амиция де Санлис оказалась не красавицей, но симпатичной девицей. Блондинка с белой кожей, через которую просматривались бледно-голубые жилки, длинными ресницами, голубыми глазами и сочными, алыми губками. Она была немного длиннее Ричарда, который, в отличие от высокого Роберта, рост взял у материнской линии. Будущего мужа рассматривала без всякого стеснения, смутив его. Быть парню под каблуком!
        По совету Шусан я на всякий случай захватил с собой подарок для невесты - захваченное у арабов, золотое колье с красными, синими, желтыми, белыми и зелеными топазами. Работа была очень тонкая, искусная. Здесь такие вещи встречаются редко и стоят целое состояние. У Амиции де Санлис от восторга белое личико стало розовым. Она долго рассматривала себя в серебряное зеркальце, позабыв о женихе.
        - Ходят слухи, что ты сказочно богат, - сказал Роберт де Бомон, наблюдая с улыбкой за своей внучкой. - Раньше я им не верил.
        Следующий день мы пировали. С заходом солнца Симона де Санлиса и Ричарда де Беркета отвели в часовню, расположенную на галерее второго этажа. Оба были в белых рубахах, неподпоясанных, и теплых плащах, поскольку в часовне было холодновато. Им принесли жаровню, но не оставили ни свечей, ни факелов. По идее они должны были всю ночь молиться, но, уверен, будут просто болтать.
        Утром их, продрогших и зевающих, привели в холл на третий этаж. Роберт де Бомон посвятил в рыцари Ричарда де Беркета, а я - Симона де Санлиса. При этом подумал, что мой сын стал настоящим рыцарем, а вот граф Нортгемптонский - не знаю, зависело от того, считать ли меня самого имеющим право посвящать?! Слуги надели юношам пояса с мечами и прикрепили шпоры к сапогам. Теперь оба имеют право сидеть за одним столом с остальными рыцарями.
        Тут же привели двух невест и обвенчали новоиспеченных рыцарей. Наверное, чтобы уравновесить радость от посвящения в рыцари. Алиса де Гант оказалась квеленькой, с бледным худым личиком, на котором большие голубые глаза горели то ли от счастья, то ли из-за болезни. Она была еще совсем ребенком. Интересно, дадут ей подрасти или станет женщиной этой ночью? Впрочем, это не мое дело.
        Следующая неделя прошла в беспробудной пьянке. Я устал от нее больше, чем от многомесячной летней военной кампании. Как только законы гостеприимства позволили откланяться, я сразу отправился в путь. Амицию де Беркет везли в возке. Ричард де Беркет все время скакал рядом на арабском скакуне и пытался развлечь ее. Судя по капризному выражению на лице молодой жены, секс пока не доставляет ей удовольствие, но в двенадцатом веке голова у женщин начинала болеть только после рождения пятого ребенка. Следом плелись еще два возка, в котором ехали две служанки и везли приданное: одежду, ткани, постельное белье… Такого барахла у нас своего хватало, причем лучшего качества, но отказываться было не принято.
        В замке Беркет молодая жена долго ходила с открытым ртом. Светлые, теплые, богато обставленные и застеленные и завешенные коврами комнаты без сквозняков произвели на нее неизгладимое впечатление. Стол, застеленный чистой белой скатертью, стулья с мягкими кожаными сиденьями, набитыми конским волосом, серебряная столовая посуда и вилки окончательно добили Амицию. Она даже перестала смотреть на мужа сверху вниз.
        - Я думала, мои родители очень богатые и живут роскошно, - призналась она, когда я подарил ей белую арабскую кобылу, грациозную и со спокойным, тихим нравом.
        - Если бы ты попала в Константинополь, тогда бы узнала, что такое настоящая роскошь, - сказал я.
        - В Константинополь я никогда не попаду! - с вдохом огорчения произнесла она.
        На радость Ричарду. Без моей помощи он вряд ли бы обеспечил жене константинопольский уровень роскоши.
        Все мои рыцари прибыли в замок, чтобы сделать взнос по случаю производства в рыцари и женитьбы старшего сына сеньора и совершить ему оммаж. Опять пировали целую неделю. На этот раз сборище было поменьше, поэтому я перенес его легче.
        В середине апреля, когда в Честер пришли мои бригантины, я продал привезенные ими товары и нагрузил суда шерстью и свинцом, который пользуется большим спросом. В частности, свинец заливают в вальки весел на галерах, чтобы уравновесить, и делают водопроводные трубы. Архитектор Шарль и мне предлагал сделать трубы из свинца. Пришлось объяснить ему, как свинец медленно и уверенно убивает людей. Каравеллы сразу отправились в Лиссабон. Я задержался еще на несколько дней.
        Ричарду было наказано вместе с рыцарем Тибо Кривым проехать по всем манорам, включая полученные в приданное, собрать оброк и заплатить налоги и щитовые деньги королевским чиновникам. Пусть привыкает к обязанностям сеньора. Я не собирался появляться здесь до следующей весны, когда дочери исполнится четырнадцать и надо будет выдать ее замуж. Погрузив на шхуну тонн двадцать свинца, шерсть и семьдесят молодых валлийских лучников, которые желали пошляться по дальним странам и поискать там свою судьбу, поплыл в Лиссабон.
        36
        Капитаны бригантин пожаловались мне, что между Лиссабоном и Опорто за их караваном погнались два пиратских судна. Дело было вечером. Дул юго-восточный ветер. Капитаны воспользовались этим, направили бригантины на северо-запад, от берега. Пираты поняли, что до темна не догонят, и, побоявшись потерять берег из вида, прекратили погоню. Поскольку по моему глубокому убеждению в португальских территориальных водах только я имею право захватывать суда, решил наказать морских разбойников.
        Погода стояла отличная. Солнце припекало почти по-летнему, дул северо-восточный ветер баллов пять, волна была высотой ниже метра. Моя шхуна шла на пару узлов быстрее бригантин, поэтому оторвался от них и, достигнув северо-западной оконечности Пиренейского полуострова, направился на юг вдоль берега, на удалении мили три-четыре от него. Обычно хожу мористее. Я ведь, в отличие от моряков двенадцатого века, могу определять место судна не только по береговым ориентирам.
        Пираты поджидали милях в пятидесяти южнее устья реки Дору. Это были два одномачтовых судна длиной где-то около двадцати метров и шириной около трех. Сидели не глубоко и борта имели низкие, что позволяло развивать высокую скорость, но сильно заливало при волнении. Пиратам приходилось постоянно вычерпывать воду. Вдоль бортов закреплены большие щиты, которые прикрывают гребцов. Парус латинский. По четырнадцать весел с каждого борта. Такие суда очень быстрые и маневренные. За эти качества местные называли их «стрелами». Они шли так, чтобы напасть на нас одновременно с носа и кормы.
        Я смотрел на пиратские суда и думал, что мне удается бывать в обеих шкурах: и хищником, и жертвой. В данный момент на мне сразу обе. Пираты спешат к шхуне, принимая ее за жертву, а на самом деле нарвутся на хищника. Оба судна легко скользили по чистейшей голубой воде, разрезая еле заметные волны. От форштевней разлетаются брызги, которые вблизи, наверное, похожи на россыпи сверкающих бриллиантов. Парус наполнен ветром, вздувшись пузырем примерно в центре. Весла мерно и в такт погружаются в воду, затем выскальзывают из нее, роняя капли, перемещаются к носу и вновь уходят вниз. Завораживающе красивое зрелище.
        Как только пираты приблизились к шхуне метров на двести, мои лучники начали обстрел. Большие щиты не защищали гребцов. Разве что немного снижали точность попадания валлийских лучников. Сначала мы подошли к той «стреле», которая атаковала с носа. В ней было более тридцати пиратов, одетых в лучшем случае в кожаные шлемы и доспехи, босоногих и вооруженных короткими копьями, саблями и маленькими луками. Валлийцы перебили их всех. С высоких площадок фор - и ахтеркастля это было не трудно сделать. Утыканные стрелами люди лежали между узких банок, отполированных задами там, где сидели гребцы. Между телами плескалась розовая вода. Кормчего, который сидел на кормовой банке, пришпилило к ней стрелой, попавшей в низ живота. Вторая стрела прошила грудь в районе сердца. Белая рубаха из грубой ткани, пожелтевшая от долгой носки, пропиталась кровью ниже того места, где торчал конец стрелы с серым оперением, и прилипла к худому телу. Это был старик с редкой седой бородкой. Нижняя челюсть отвисла, обнажив беззубую десну. Наверное, на вставные зубы отправился заработать. Иудеи умели их вставлять. Что ж, проблему с
зубами он решил.
        На пиратское судно высадили четырех человек для сбора трофеев и погнались за вторым судном. Эти, получив отпор, рванули к берегу, надеясь, что мы не пойдем под парусом круто к ветру. Вот только половина гребцов уже была убита, а остальным надо было или грести, или прятаться от стрел. Они предпочли последнее. Это лишь ненадолго отсрочило их смерть. Криков о том, что они сдаются, я не захотел услышать. Пиратов с удовольствием купят на галеры, но тогда они могли бы оказаться на воле во время нападения собратьев по ремеслу. А так исчезнут бесследно. Никто так громко не призывает к благоразумию, как пропавшие без вести. Вместе с ними сгинут и их суда, которые я приказал затопить. «Стрелы» для торговли или ловли рыбы плохо подходят, зато могут подтолкнуть к пиратству. Не будем вводить во искушении.
        Лиссабон становится все многолюднее. Сюда устремляются беженцы из южных районов Пиренейского полуострова, где усиливается давление альмохадов, перебираются жители северных районов, привлеченные низкими налогами и льготами, приплывают переселенцы из Брабанта, Фландрии, Пикардии, чтобы получить в аренду участок земли. Мои бригантины, работающие на линии Лиссабон-Руан, каждый рейс привозили по несколько семей будущих арендаторов, но спрос на них не уменьшался.
        Едва мы ошвартовались к причалу, как подошли несколько землевладельцев, надеявшихся получить работников на свои поля. Это были рыцари из тех, что захватывали Лиссабон. Они обращались с арендаторами также, как в Англии или Нормандии, а здесь другие порядки. По приказу короля Афонсу каждый арендатор может поменять хозяина после сбора урожая и до начала посевных работ. Вновь прибывшие крестьяне еще не ведают об этом законе, а замашки рыцарей воспринимают, как норму. Года через два-три, разузнав, что к чему, переходят к новым хозяевам. Те, в свою очередь, заменяют нерадивых арендаторов на более работящих. Лодыри, видимо, пополняют ряды городской голытьбы, потому что к нерадивым хозяевам идти не хотят. Рыцари тоже делают правильные выводы, меняются к лучшему, но, как видно, не все. Я предложил им продать свои земли и вложить деньги в городские дома или торговые суда:
        - Хлопот у вас будет меньше, а доходов больше.
        Как ни странно, к моему совету прислушались и сразу предложили мне же и купить их владения. Я почему-то думал, что рыцарь не воспринимает себя отдельно от манора. Оказывается, они не воспринимают себя отдельно от денег и беззаботной жизни. Я приказал Самиру осмотреть их владения, договориться о цене и оформить сделки. В отличие от этих рыцарей, у меня были и деньги, и те, кто избавлял меня от лишних забот.
        Отдохнув пару недель в кругу семьи, я объехал все свои португальские владения. В каждой деревне приходилось задерживаться на день-два, чтобы рассудить крестьян. Я был для них чем-то вроде Верховного суда, последней инстанцией. Споры были типичные: кто-то потравил посевы и не хочет платить, кто-то убил чужую курицу и не признается, кто-то испортил девку и не хочет жениться. Поскольку меня сопровождал кастелян, в ведение которого находилась данная деревня, мой приговор редко отличался от вынесенного им.
        В Лиссабоне меня дожидалась бригантина из, как я называл, Руанской эскадры, которую перенаправил в Саутгемптон. Капитан очень удачно продал вино и купил дешевую шерсть. Поэтому я договорился с Тиберием о постройке еще трех бригантин. Они будут работать на линии Лиссабон-Саутгемптон. Судоходство приносило мне прибыль, намного превышающую ту, что имел от земельных владений. В последнее время в Лиссабон стали приходить нефы из Генуи и Венеции. Раньше они сами шли до Нормандии и Англии. На рейс туда-обратно у них уходило месяцев шесть-восемь. Плыли ведь вдоль берега и только днем. За год делали одну ходку. Теперь они стали плавать на Лиссабон, который превратился в своего рода перевалочную базу. Здесь итальянцы продавали свои товары и покупали привезенные моими бригантинами из Северной Европы. Прибыль за рейс получалась меньше, зато успевали сделать за год три ходки и в итоге заметно выиграть. Да и не надо было плавать по Северной Атлантике с ее частыми штормами. Их примеру последовали иудеи, которые возили товары с Ближнего Востока, Египта и других территорий, занятых мусульманами.
        Что мешало - это жара, которая начиналась в середине мая и заканчивалась в середине октября. Иногда солнце так прокаливало все вокруг, что казалось, будто и воздух звенит от перегрева, как слишком туго натянутый канат. Спасаясь от жары, я со всем своим семейством перебрался в замок Мондегу. Там тоже было не ахти, но все-таки лучше, чем в городе. Нашему приезду несказанно обрадовались родители Фатимы, Абдалла и Гхада. Я предлагал ее отцу бросить кузнечное дело, занять должность кладовщика или просто ничего не делать, но кузнец отказался.
        - Без горна, наковальни и молота мне будет скучно, - признался Абдалла.
        Я привез ему слитки «наалмаженной» стали, которые зимой изготовили для меня в Морской наследники Йоро. Объяснил, как надо работать с этим металлом, до какой температуры нагревать. Чтобы не ошибиться, лучше ковать ночью, когда четче видны оттенки красного цвета. Поэтому каждую ночь слушал приглушенный перестук молота и молотков. Вместе с помощниками кузнец Абдалла изготовил новый шлем для меня и еще три комплекта брони на взрослого мужчину. Их получат мои сыновья, когда вырастут.
        Зато Гхада быстро освоилась в замке и стала выполнять роль экономки. В свое время она намекнула, что неплохо было бы выдать ее младшую дочь за привезенного мною кастеляна. Рыцарь был не против породниться с графом. Тем более, что жена симпатичная и молодая. В итоге замком, как подозреваю, руководил не кастелян, а его и моя теща. Сыновей ее я пристроил оруженосцами к своим кузенам. Себе в оруженосцы взял старшего сына Карима, которого звали Луджин, что в переводе с арабского значило «серебро». Обычно мальчишку называли на португальский манер Луиш.
        В конце октября, когда спала жара, я вместе с семьей вернулся в Лиссабон. Там в начале ноября бригантина, ходившая в последний раз в этом году в Саутгемптон, привезла новость о смерти короля Стефана. Официальная версия гласила, что умер он от расстройства желудка. Неофициальная - отравлен. Слишком хорошо чувствовал себя Стефан в последнее время, много разъезжал по стране - и вдруг после встречи с графом Фландрии в Дувре слег и через некоторое время скончался. По моему мнению, возможны были оба варианта. Могли подсуетиться сторонники принца Генриха, которые хотели видеть его на троне как можно скорее. Пока был жив Стефан, положение Генриха было довольно шатким. Постоянно ходили слухи, что младший сын короля Вильям готовит покушение на принца Генриха. В случае смерти наследника, у сына Стефана было бы больше шансов стать королем Англии, чем у малолетних сыновей Генриха или его младших братьев. Опять бы началась гражданская война. С другой стороны, король Стефан к концу войны выглядел очень больным. Подписание мирного договора взбодрило его, но не надолго. Как бы ни умер Стефан, да здравствует король
Генрих по прозвищу Короткий Плащ!
        37
        В начале апреля я отправился на шхуне в Англию. В замке Беркет меня ждал внук, которого назвали Ричардом в честь отца. У Санлисов принято давать старшим сыновьям имя отца. Судя по ублаженному лицу моего старшего сына, рождение ребенка в положительную сторону повлияло на сексуальность Амиции. Они теперь усиленно трудятся над зачатием второго ребенка. Правда, пришлось им на время расстаться. Я взял обоих сыновей с собой на встречу с королем Генрихом, который объезжал свои новые владения с большой свитой. Начали они с восточных графств и сейчас приближались к Линкольну.
        Город начал обрастать слободами, в которых селился ремесленный люд, в основном ткачи. Англичане пришли к выводу, что лучше продавать шерстяные ткани, чем шерсть. По качеству их ткани пока уступали фламандским и итальянским, сотканным из английской шерсти. Привезенные моими бригантинами, итальянские шерстяные ткани расходились здесь на ура.
        Короля сопровождали около тысячи человек: чиновники, советники, юристы, писцы, слуги, охрана. Путешествовал вместе с ним и Роберт де Бомон, граф Лестерский, который был не только сенешалем, но и получил назначение на пост главного юстициара Англии - второй, после короля, пост в стране. В обязанности главного юстициара входил надзор за соблюдением законности в судах и местных органах управления и осуществление правосудия по важнейшим государственным делам, а также замещение короля в Англии во время его поездок на материк. Но, судя по тому, как четко была организованна работа королевской канцелярии и всех вспомогательных служб, Роберт де Бомон занимался всем сразу. Он незаметно и ненавязчиво делал за короля почти всю работу.
        Генрих Короткий Плащ принял меня в Линкольнском замке, который теперь был резиденцией Гилберта де Ганда, графа Линкольнского. Мой бывший пленник выглядел больным. Мне показалось, что у него проблемы с сердцем, причем серьезные. Здоровья ему хватило только на зачатие двух дочек, причем младшая умерла во младенчестве. Со мной Гилберт де Ганд вел себя немного подобострастно. Я ведь считаюсь фаворитом нового короля, а он был активным сторонником старого. Правда, сам король Генрих об этом не догадывается. Первым делом он спросил меня:
        - Не передумал пойти ко мне на службу?
        - Старый я уже, грехов на мне много. Хочу потратить последние годы на искупление их в войне с неверными, - ответил я. - Тебе послужат мои сыновья, которых я научил всему, что умею сам.
        - Так уж всему?! - не поверил король Генрих.
        - Почти всему, - уточнил я. - Мой старший сын теперь управляет моими английскими владениями, он и принесет тебе оммаж за них. А я отправлюсь в Португалию воевать с сарацинами.
        - Это святое дело! - одобрил король и перешел к более приятной для меня теме: - Под Йорком я обещал наградить тебя. Как видишь, я не забыл свое обещание. К тому же ты был одним из немногих верным нам сторонников. Поэтому получишь баронию Мейкерфилд в Ланкашире. Это тридцать четыре «кольчужных» лена.
        Я поблагодарил за такой щедрый подарок и спросил:
        - Мне будет разрешено построить там укрепленный манор?
        - Конечно, - разрешил король. - Ты не передумал поменять владения в Пуату на английские?
        - Нет, - ответил я.
        - Тогда я предлагаю тебе за них двенадцать ленов здесь, в Линкольншире, - сказал он. - Это бывшие владения твоего бывшего сеньора Ранульфа де Жернона.
        - С удовольствием приму их! - произнес я.
        Покойный граф Честерский оказался не в фаворе у нового короля. Не знаю, почему. Может быть, ему не простили краткосрочную измену. Или потому, что не дожил до полной победы. Его наследнику Гуго де Кевельоку оставили только те земли, которыми его отец владел перед началом гражданской войны. Остальные перешли к королю или тем, у кого Ранульф де Жернон отобрал их. По пути сюда, во время ночевки в монастыре, я встретил его вдову с восьмилетним сыном. Матильда де Жернон возвращалась в Честер после встречи с новым королем. Рассказала, что по обвинению в отравлении Ранульфа де Жернона был осуждён Вильгельм Певерелл, рыцарь из Ноттингемшира, и что заплатила королю Генриху сто фунтов серебра за то, чтобы ее не выдавали замуж до совершеннолетия Гуго. А ведь она - дочь Роберта Глостерского, самого главного и верного соратника императрицы Мод. Королевская благодарность со временем обзаводится дырами.
        Мой старший сын Ричард де Беркет совершил оммаж королю за все земли, которые я имел в Англии. В его владении будут более сотни кольчужных ленов. Дедушка его жены - главный юстициар королевства. Думаю, графский титул уже где-то поджидает виконта Ричарда. Осталось совершить хоть что-нибудь, чтобы был повод вручить титул. Кстати, Ричард умудрился понравиться Генриху. Его непрошибаемое спокойствие и степенность явно импонировали суетливому, непоседливому королю. Правда, со временем Ричард нравится людям все меньше и меньше. Все ждут от него чего-то большего, чем он может дать. Признаваться в том, что плохо разбираются в людях, никто не хочет, поэтому и обвиняют Ричарда. А он ведь парень честный и добросовестный, ничего зря не обещает. Он хороший вассал, сеньор, солдат, муж и отец, но не более того.
        На обратном пути в замок Беркет мы поехали по своим новым владениям - баронству Мейкерфилд. Места там были глухие. Впрочем, в этом их преимущество. Сюда война не скоро доберется, потому что заблудится по пути. Но тут явно требовалось постоянное присутствие сеньора. О чем я и сказал сыну.
        - Я с удовольствием поселюсь здесь, - произнес Ричард.
        Он не любил море и валлийцев, не смотря на то, что отец был капитаном, а мать валлийкой.
        - Король разрешил построить укрепленный манор. Надо будет возвести такой же, как наш Беркет, - решил мой старший сын.
        Мы выбрали место на холме рядом с речушкой с «редким» названием Река. Я договорился с крестьянами наших новых деревень, что подтянутся на стройку, когда сюда прибудет артель каменщиков из Руана под руководством архитектора Шарля.
        По пути домой мы остановились на ночлег в замке, типичном мотт и бейли, который принадлежал Альберту де Грейли, барону Манчестерскому. Это был мужчина лет сорока с седыми висками и белыми прядями в бороде и усах, с грубым и бесхитростным лицом, полноватый. Барон Альберт потерял в молодости правую руку в бою, поэтому участие в гражданской войне не принимал.
        - Отсиделся в наших глухих лесах! - с горькой иронией признался он. - А сын Роджер вырос как раз к ее окончанию, на Пасху стал рыцарем.
        Его сын, юноша лет пятнадцати, был похож на отца лицом и телом, только был гладко выбрит.
        - И правильно сделал, - сказал я. - Гражданская война - самое глупое из развлечений, которые придумали люди.
        Я сообщил ему, что теперь будем соседями. Желательно, чтобы соседство протекало мирно.
        Его жена, присутствовавшая при разговоре, сразу спросила:
        - А у тебя нет дочки на выданье? Тогда бы стали не просто соседями.
        Я внимательно посмотрел на их сына. Умом он явно не блещет, но вроде бы не подлец и не подонок и выглядит здоровым.
        - Есть у меня дочь Керис, - ответил я. - Ей недавно исполнилось четырнадцать, можно замуж выдавать.
        Мать посмотрела на мужа, предлагая проявить инициативу, но тот соображал туговато. Тогда она сама задала самый важный вопрос:
        - А какое за ней дашь приданое?
        - Сеньорию Эшби в Лестершире: замок и двенадцать маноров, - ответил я.
        Теперь встрепенулся и барон Альберт:
        - У меня это… двадцать три манора… все пойдут Роджеру… если бы это… наши дети… - забормотал он, запинаясь. Когда бог раздавал ораторские способности, барон стоял в очереди за чем-то другим.
        - Почему бы и нет?! - произнес я. - Только жить они будут не здесь. Я построю для них укрепленный манор возле Манчестера.
        - В той дыре?! - удивился Альберт де Грейли.
        Вот уж не думал, что Манчестер когда-то был дырой. В двадцать первом веке я заходил в него несколько раз. В город вел Манчестерский канал, прорытый еще в девятнадцатом веке и превративший город в один из крупнейших портов Англии. В нем было два футбольных клуба английской премьер-лиги, причем Манчестер Юнайтед считался чуть ли не самым крутым в мире. Я не футбольный фанат, на матчи не ходил, но мой экипаж, свободный от вахты, с подачи международного профсоюза моряков побывала на стадионе. Большая часть их рассказа об этом мероприятии состояла из ахов и охов.
        Жена зыркнула на него так, что барон поперхнулся, а когда откашлялся, произнес другим тоном:
        - Да пусть живут, где хотят!
        В итоге утром Роджер де Грейли поехал с нами, чтобы погостить в замке Беркет и познакомиться с Керис. Если сына я женил «втемную» без всяких сомнений, учитывая подростковую гиперсексуальность, благодаря которой любая доступная женщина становится красивой, то с дочерью такой номер выкинуть не решился. Пусть сама посмотрит на жениха и решит, подходит или нет?
        По пути заехали в Манчестер. Это, действительно, была забытая богом деревня. Она располагалась в углу, образованном слиянием рек Ирвел и Ирк. С третьей стороны ее защищала канава шириной тридцать семь метров. Местные жители называли ее канавой Хенгинг и утверждали, что и глубиной она те же тридцать семь метров. Через канаву был перекинут деревянный мост, средняя часть которого была подъемной. Я подумал, что рядом с деревней можно построить такой же замок, как Беркет, и защитить его более широким рвом или даже несколькими рвами. Воды здесь было много.
        Керис и, что главнее, Шусан жених вроде бы понравился. А может, сработала девичья «гиперзамужественность» - это когда привлекательным становится любой, кто согласен жениться. Договорились отложить свадьбу на год, пока не построят замок для Ричарда и Амиции. Потом Керис и Роджер поженятся и поживут год в замке Беркет, а за это время будет сооружен для них замок в Манчестере. Роджер де Грейли, погостив в моем замке, согласился, что его будущей жене трудно будет в их старом донжоне.
        Я сплавал на шхуне в Руан и привез Шарля с увеличенной вдвое артелью каменщиков. Строить им придется много и быстро. На обратном пути в Ла-Манше захватил баркас, в котором везли двадцать бочек легкого белого вина из Сен-Мало в Плимут. Вино забрали, баркас отпустили. Оно пойдет строителям. Мои люди настолько привыкли к крепкому португальскому, что легкие вина не признают.
        Следить за строительством поручил Тибо Кривому. Он был за сенешаля при моем старшем сыне. Оставил ему деньги на оплату рабочих и приказал привлечь их столько, сколько потребуется, чтобы к следующей весне замок был готов. А сам поплыл в Португалию. С собой взял младшего сына Роберта. У него разладились отношения со старшим братом, точнее, с его женой. Подозреваю, что младший брат ей нравился больше, поэтому и нападала на него. Во избежание неприятностей, решил увезти Роберта. Да и ему интереснее посмотреть дальние страны, чем скучать в замке.
        38
        Приплыли в Лиссабон в конце июня. Стояла жара. Я собирался перебраться до октября в замок Мондегу, но пришла делегация рыцарей во главе с Марком. Все последние годы они пытаются отвоевать у мавров земли южнее Тежу. Им уже принадлежит кое-что возле Алмады. В последнее время именно там король Афонсу раздавал земли своим новым вассалам. Пока продвижение на юг и восток шло плохо. Не успеют рыцари завоевать клок земли, как альмохады отобьют его. Весной они отправились в очередной поход и вернулись основательно потрепанные.
        - Они гнались за нами до вечера, но в бой не вступали. Только мы построимся, сразу отступают. Двинемся дальше, налетают с разных сторон. Обстреляют из луков, убьют несколько человек и лошадей и сразу отступят. Пришлось бросить большую часть добычи, - рассказал рыцарь Марк. - Лучников нам твоих не хватало. Наши арбалетчики только на близкой дистанции поражали сарацинов, которые поняли это и начали обстреливать с безопасного расстояния.
        - Большой у них был отряд? - задал я вопрос.
        - Сотен пять-шесть, - ответил Марк. - Все хорошо вооружены, в доспехах, на прекрасных лошадях. Наши альмогавары говорили, что это недавно прибывшие из Африки альмохады.
        - А вас сколько было? - . спросил я.
        - Около четырех сотен, все конные, - ответил рыцарь.
        - Но они побоялись дать сражение, несмотря на численное преимущество, - пришел я к выводу.
        - После того поражение, которое ты им нанес, когда их было в несколько раз больше, сарацины избегают прямых столкновений, - сообщил рыцарь Марк.
        - Проучим их еще раз, - принял я решение, - чтобы боялись даже преследовать нас.
        На этот раз в поход пошли три сотни рыцарей и кавалейру, три десятка альмогаваров и две сотни валлийских лучников. Отправились со мной и оба сына. Алехандру был оруженосцем Карима, а Роберта стал оруженосцем Марка. Братья уже подружились. Роберт теперь привыкал к роли старшего брата, а Алехандру - младшего. Как мне показалось, это пошло им на пользу. У первого самооценка повысилась, у второго - понизилась, и в итоге у обоих пришла в норму. В придачу они оказались хорошими партнерами для занятий фехтованием. По крайней мере, не поддавались, чтобы польстить.
        Дни выдались солнечные, но было не очень жарко, потому что дул северо-западный ветер, приносил прохладу с океана. Мы неторопливо скакали по грунтовой дороге, которая огибала холмы, поросшие высокими стройными соснами. Не мудрено при наличии такого леса превратиться в великую морскую державу. По моему совету король Афонсу всячески способствует строительству флота, как военного, так и торгового. Сейчас в Лиссабоне строятся несколько военных галер. В том числе и для защиты морских путей от пиратов.
        Первая часть похода похожа на прогулку. Все пока живы, здоровы и полны надежд. Кто-то мечтает захватить богатую добычу, кто-то - красивую пленницу, кто-то хочет прославиться. Отовсюду слышался смех, радостные крики. Вскоре веселье закончится. Кто-то погибнет или будет ранен, кто-то не захватит загаданное, кто-то опозорится. И всех будет изнурять страх потерять добычу.
        Я нашел подходящее место для засады. Это была узкая долина между холмами, покрытыми густым кустарником. Ветви с колючками так переплетаются, что среди них трудно проползти. В таком месте в случае крайней необходимости еще можно спрятаться пешему воину. Лошадь туда не полезет, сколько не хлестай ее кнутом. Поэтому и засады со стороны таких зарослей не ждут. Здесь были оставлены валлийские лучники под командованием Нудда. Они должны были оборудовать в кустарнике незаметные позиции и ждать нашего возвращения.
        С большей частью отряда я направился к маврской деревне, которую давно никто не грабил. Располагалась она примерно в половине дневного перехода от Алкасера, на юго-восток от него. То есть отряду сарацинов можно будет срезать путь и быстрее догнать нас. Деревню огораживал сухой ров шириной метра четыре и глубиной не более двух и каменная стена высотой метра три. Башен не было даже над воротами. Такая защита годилась лишь для того, чтобы отбиться от шайки грабителей или продержаться против небольшого военного отряда до прибытия помощи. В сторону Алкасера сразу понеслись два юноши на низкорослых лошадках. Я приказал не трогать их. Меня интересовала не то, что можно захватить в бедной деревне, а то, что соберем с перебитой помощи из Алкасера.
        Мои воины вышибли бревном ворота, изготовленные из толстых дубовых досок, плохо оструганных. На солнце доски выгорели, стали светло-серыми. Они жалобно скрипели под ударами бревна, но долго не сдавались. После каждого удара появлялось облачко пыли, трухи. Никто нам не мешал. Жители деревни попрятались по домам, понимая, что сопротивляться отряду рыцарей бесполезно. Да и смелые и воинственные в эту эпоху землю не пашут и быкам хвосты не крутят. Они берут меч и идут искать смерть или богатство.
        Улицы были пусты. Деревня словно вымерла. Я разбил отряд на пятерки и послал собирать добычу. Сам в сопровождении Керима, Марка, Риса и Ллейшона выехал на центральную площадь неправильной четырехугольной формы. На ней была маленькая мечеть, рядом с которой вместо минарета была деревянная вышка высотой метров пять. Из мечети вышел мулла - сгорбленный старик с редкой седой бороденкой, одетый в зеленую чалму и полосатый халат, подпоясанный широким зеленым поясом. На ногах были тапки из кожаных полос и без задников. Левой рукой он опирался на палку с округлой, захватанной до блеска, верхней частью, а в правой держал четки из гагата - черного поделочного камня со смолистым блеском, разновидности ископаемого каменного угля. Прищуренными глазами он молча смотрел на меня из-под густых седых бровей и медленно перебирал трясущейся от немощи смуглой рукой черные четки. Наши глаза встретились. Я не почувствовал в его взгляде ни агрессии, ни ненависти, ни страха, ни даже любопытства.
        - Такова воля аллаха, - сказал я старику на арабском языке.
        Мулла кивнул головой несколько раз, отчего мне показалось, что она качается сама по себе, не может остановиться, пока не затухнет инерция, развернулся и зашел в мечеть. Я приказал не грабить ее. Уверен, что там нет ничего ценного. В таком возрасте уже не коллекционируют благородные металлы, предпочитают духовные богатства, которые никто не отнимет.
        В деревне долго не задерживались. Собранную добычу быстро погрузили на захваченные арбы и вьючных животных и отправились в обратный путь. Наши действия должны были напоминать стремительный налет: хапнули - и назад, пока преследователи не подоспели. Первыми из деревни выехали альмогавары, которые будут вести разведку впереди, сзади и на флангах. За ними скакали кавалейру. Затем шли пленные - девушки и молодые женщины и юноши. За ними наши оруженосцы гнали отару овец и плелся обоз. Замыкали колонну рыцари, готовые в любой момент отразить нападения врага.
        На этот раз преследователей было сотен семь, не меньше. Они небольшими отрядами человек по двадцать налетали на нас сзади, пускали несколько стрел, целясь в лошадей, и удирали. Тут же нападал другой отряд. Стоило нам развернуться и броситься в атаку, как они рассыпались в разные стороны.
        Также пуганули их и перед засадой. Догнали свою колонну, когда та уже прошла половину долины. Я не заметил в густых кустах ни одной живой души. Мне показалось, что Нудд увел валлийцев в другое место. И не только мне. Карим и Марк внимательно всматривались в заросли, а потом поглядывали на меня, не решаясь задать крамольный вопрос.
        - Рис, дай сигнал, - попросил я кузена.
        Тот загоготал по-гусиному, причем настолько правдоподобно, что многие завертели головами, отыскивая птицу. В ответ из кустов послышался отзыв.
        - Гусак позвал гусыню - она сразу откликнулась, - перевел Рис с гусиного. - Чего захотел гусь, того хочется и гусыне!
        Рыцари моего отряда заулыбались, не столько, видимо, оценивая шутку, сколько радуясь, что засада на месте.
        Когда мы удалились от долины метров на пятьсот, в ней затрубили в рог. Я сразу развернул рыцарей, и мы поскакали в атаку. В долину ворвались плотным строем и сразу начали растекаться в стороны, чтобы напасть широким фронтом. Впрочем, нападать уже было не на кого. По долине носилось несколько сотен лошадей без всадников. Десятков пять-шесть спасшихся альмохадов улепетывали во всю прыть. За ними поднималось облачко светло-коричневой пыли. Нам оставалось только проехать по долине, добивая раненых.
        Из кустов выбирались лучники. Тех валлийцев, для кого этот бой был первым, можно было определить по тому, как они разглядывали убитых ими врагов. Для них было важно, что стрела попала именно туда, куда целился. Или не попала. Стрелы выковыривали осторожно, чтобы не сломать. Иногда вырезали из трупа большие куски мяса, лишь бы не повредить стрелу. Впитавшая кровь врага ценилась выше, потому что считалась удачливой, типа заговоренной.
        Затем валлийцы собрали трофеи, навьючили на захваченных лошадей. Нам досталось не меньше сотни арабских скакунов. Остальные кони тоже были хорошие, а значит, ценные. Эта засады принесла нам во много раз больше, чем ограбленная деревня.
        - Теперь они перестанут нас преследовать, - пришел к выводу рыцарь Марк.
        - Придумают что-нибудь другое, - предупредил я, - что-нибудь вроде этой засады. Так что лучше не гоняйся за ними в неразведанных местах.
        - Так я же с тобой буду за ними гоняться! - пошутил Марк.
        Его шутка очень понравилась другим рыцарям. До меня уже дошли слухи, что и здесь считают, что я продал душу дьяволу, поэтому всегда побеждаю. Они бы и сами продали душу, только никто не покупает. Вот и приходится примазываться к счастливчику.
        39
        Оставшуюся часть лета я провел в Мондегу, а на зиму перебрался в Лиссабон. В походы больше не ходил. На Португалию никто не нападал, а мне нападать на кого бы то ни было не хотелось. Даже богатая добыча не привлекала. Теперь на меня работало двенадцать бригантин, которые приносили дохода больше, чем самый удачный поход, и при этом я не рисковал жизнью, своей и чужой. Наверное, сказывался возраст. Авантюризм - привилегия молодых. Мне в этой жизни уже около пятидесяти. Если все правильно просчитал, скоро придется начинать сначала в другом месте и в другую эпоху. Видимо, хотелось отдохнуть, накопить сил для новых свершений. На всякий случай написал завещание, где разделил португальское имущество между детьми Латифы и Фатимы. Алехандру получит графский титул, мой дом в Лиссабоне и владения в округе, Сантарен с владениями и четыре бригантины. Саншу достанется Алкобасу с владениями, дом в Лиссабоне, что ниже моего, и три бригантины. Афонсу получит второй дом, который ниже Каримовского, три бригантины и Мондегу с владениями. Там заправляет его бабка, так что не будет лишних конфликтов. Дочкам останется
по одной бригантине и по два доходных дома в Лиссабоне. Остальное им должны обеспечить мужья. Наличность, которая скопится к моменту моей смерти или исчезновения, должна быть разделена в следующей пропорции: три доли старшему сыну, по две - младшим и по полторы - дочерям.
        Роберту португальское солнце не пошло на пользу. Он белокожий в мать, быстро сгорает и тяжело переносит жару. Он получит баронию Беркет, станет вассалом своего старшего брата, чтобы в случае смерти Роберта и его наследников мужского пола земли не отошли короне.
        Долго отдыхать мне не дали. В конце марта, когда я «паковал сундуки», чтобы отправиться в Англию, прибыл гонец от короля Афонсу. Монарх не напрягал меня по мелочам. За меня по уговору служили рыцари, которых я привез под его знамена. Я их доставил столько, что хватит еще лет на десять. Значит, случилось что-то важное.
        Со мной в Коимбру поехали Карим, Нудд, Рис, Ллейшон и Марк. Родственников я старался почаще показывать королю, чтобы не были забыты при раздаче наград и поощрений, а Марк наверняка пригодится при решении военных вопросов. Впрочем, и Марк вскоре может стать родственником. У него подрастали сыновья, а у меня есть пара дочерей. Марк уже намекнул, что не прочь бы породниться. Я дал понять что не возражаю в принципе, но предложил подождать, когда дети подрастут.
        Приемная короля Афонсу стала наряднее. На стенах новые гобелены из плотной ткани с вытканными на них подвигами короля во время захвата Сантарена и Лиссабона. На полу новые ковры, захваченные у сарацинов. На спинке трона появилась позолота. Писцов стало шесть. Да и сам король принарядился в парчовое блио, пурпурное, с золотым шитьем, поверх розовой шелковой рубахи. Темно-красные короткие штаны с чем-то типа золотых лампасов нависали над темно-коричневыми голенищами сапожек с золотыми пряжками в виде бабочек. И уверенности в короле стало больше. Наверное, уже забыл, что полтора десятка лет назад был всего лишь графом.
        Король поприветствовал меня стоя, приобняв:
        - Рад видеть тебя!
        Значит, я очень нужен ему. Поскольку альмохады на нашей границе вели себя спокойно, неприятности подкинул, скорее всего, его кузен Альфонсо, называющий себя императором Испании.
        - Я тоже рад видеть своего короля здоровым и богатым! - произнес я в ответ.
        - Разве это богатство?! - отмахнулся он, садясь на трон и показав мне, что могу занять место справа от него, рядом с сенешалем Родригу де Коста. - У моего кузена весь трон сделан из золота!
        - И на таком троне спокойнее сидится?! - шутливо спросил я.
        - Это вряд ли! - с усмешкой признал король Афонсу и перешел к делу: - Не может он смириться, что я теперь независимый государь. Один из его вассалов, граф Фернан де Меланд, нападает на мои земли на востоке. Якобы эти земли принадлежали его деду. Кузен Альфонсо написал мне, что граф действует без его ведома. Если какой-нибудь из моих вассалов, у которого Фернана де Меланда разорил земли, накажет за нападение, я тоже напишу, что действовали он без моего ведома, - закончил Афонсу и сделал паузу.
        Я правильно понял ее:
        - Я готов это сделать, но у меня там нет земель.
        - Сейчас будут, - сообщил король Афонсу и махнул рукой ближнему писцу, который начал выводить гусиным пером в уже составленной дарственной мое имя. - Их станет в три раза больше, если отобьешь у этого наглеца охоту нападать на мое королевство.
        - Через неделю я выступлю в поход, - пообещал ему.
        Вечером мы пировали. Я сидел рядом с Родригу де Коста. Королевский стол тоже стал богаче. Верхняя часть стола ела с серебряной посуды, нижняя - с бронзовой. Сенешаль, запивая крепким вином запеченного и щедро наперченного барашка, как бы между прочим спросил:
        - Кто из твоих сыновей наследует графский титул? Ричард или Роберт?
        - Ни тот, ни другой. Ричарду не нравится Португалия, а Роберту не походит ее климат. Первому достанутся мои английские земли, более сотни маноров. Уверен, что дедушка его жены, юстициар Англии, обеспечит Ричарда графским титулом. Роберт станет вассалом брата, бароном Беркет, - ответил я и продолжил, догадавшись, зачем был задан вопрос: - Графский титул, Сантарен, лиссабонские владения и еще кое-что получит Алехандру. Он здесь родился и вырос, ему здесь и править.
        - Моей дочери недавно исполнилось тринадцать лет, подыскиваем ей жениха, - поставил меня в известность сенешаль короля.
        - Поговорим об этом после похода, - сказал я.
        В поход со мной пошли сотня рыцарей, две сотни копейщиков, две - лучников и полсотни альмогаваров. За нами шел обоз из трех десятков нагруженных доверху арб и стадо бычков и овец. Это король снабдил нас провиантом и вином, пообещав прислать еще, если поход затянется. Путь наш пролегал по долине реки Мондегу, мимо Эштрелы - самой высокой горы Португалии. Земли здесь менее плодородные, чем в долинах на побережье океана. Больше виноградников, оливковых рощ и пастбищ, чем пахотных полей. И народа намного меньше. При нашем приближении жители деревень разбегались. Оставались только старики и старухи с темно-коричневыми, морщинистыми, угрюмыми лицами, которые суровыми взглядами провожали мой отряд. Убедившись, что грабить не будем, жители возвращались и, если мы останавливались в деревне на ночь, пекли нам хлеб из выданной королем муки. Заодно и сами наедались хлеба досыта. Я не жалел провиант, был уверен, что воевать долго не придется.
        Подаренные мне деревни были разграблены и сожжены, как бы давая мне право на мщение. Они не имели никаких укреплений. Захватывали деревни без труда и, уверен, без потерь. Дома были сложены из плохо обработанного камня, поэтому сгорели только крыши и деревянные детали. Между обгоревшими руинами бегали одичавшие собаки и кошки, которые, увидев нас, сразу прятались. На улицах и во дворах валялись человеческие скелеты и отдельные кости, обглоданные хищниками. Заметил и несколько детских скелетов. Рыцари поработали. Настоящие рыцари.
        Мы занялись такой же работой на вражеской территории. Деревни по ту сторону границы ничем не отличались от расположенных в Португалии. Даже лица у крестьян были похожи - изможденные, морщинистые, угрюмые. Я запретил сжигать дома и убивать людей. Только грабили.
        Граф Фернан де Меланд появился, когда мы грабили пятую его деревню, расположенную неподалеку от замка. Это было прямоугольное каменное сооружение метров пятьдесят на тридцать, с четырьмя угловыми башнями и одной надворотной и квадратным донжоном высотой метров двенадцать, который был частью стены, расположенной напротив ворот. Стоял замок на острове, омываемом бурной горной речушкой. Она разделялась на два рукава выше острова, а ниже его снова сливалась в одно русло. Вдоль реки по ущелью проходила дорога, соединявшая две долины - ту, что мы сейчас грабили, в которой было семь деревень, и другую, которая была намного длиннее и шире. Как догадываюсь, граф спешил не столько на помощь своим деревням, сколько волновался за замок. Кто владел замком, тот контролировал проход в соседнюю долину, где, по словам альмогаваров, находились основные владения Фернана де Меланда.
        Мы встретились на полях и пастбище рядом с ограбленной деревней. У графа, включая присоединившийся к нему гарнизон крепости, было около двухсот рыцарей, сотни две легкой конницы, альмогаваров, возможно, родственников тех, что пришли со мной, и человек пятьсот пехоты, в основном копейщиков. Рыцари встали на правом фланге, легкая конница - на левом, а пехота - в центре. Строй получился раза в полтора шире моего. Охвата с флангов я не боялся, потому что там стояли наши арбы. Мои рыцари и альмогавары заняли позицию позади пехоты, которая состояла из двух шеренг копейщиков и двух - лучников. Между копейщиками и лучниками были вкопаны острые копья, которые, надеюсь, противник пока не заметил.
        Я предполагал, что придется сразиться на поединке с каким-нибудь отчаянным парнем, но испанцы не переняли дурную сарацинскую привычку. Им, видимо, больше нравилось нападать толпой на одного. Увидев, что нас почти в два раза меньше, Фернан де Меланд сразу отдал приказ к наступлению. Пронзительно пропела медная труба, и все испанское войско пошло в атаку. Альмогавары скакали вровень с пехотой, а вот рыцари вырвались вперед. Строй «свинья» сразу распался, задние рыцари стали с боков обгонять первые шеренги, растекаясь в стороны. Они так спешили показать свою удаль! Особенно заторопились, когда увидели, что мои копейщики по сигналу рога начали отступать. Решили, что враг побежал. Их даже не смутил вид вкопанных копий.
        Сколько уже раз я видел, как стрелы из длинных луков останавливают напор вражеской конницы, как падают убитые и раненые люди и животные, но все равно каждый раз чувствовал щенячью радость. Спаслись лишь те, кто скакал сзади. Они развернулись и, припав к спинам своих лошадей, помчались назад, за своих пехотинцев. Тем тоже досталось. Первая шеренга была сметена почти полностью. Остальные быстро отступили на безопасное расстояние, но не побежали. Может быть, потому, что знали, как легко конница догоняет и рубит бегущих пехотинцев. Зато вражеские альмогавары, потеряв половину личного состава, драпанули, оставив после себя только облачко светло-коричневой пыли.
        Я отдал приказ раздвинуть на нашем правом фланге арбы. В просвет повел своих рыцарей. Мы двигались острым клином: я - один в первой шеренге, за мной два всадника, потом четыре, шесть и так до десяти, а потом добавлялись следующие десятки. Впереди и по краям расположились те, у кого были лучшие доспехи. Сперва мы скакали как бы вслед за сбежавшей легкой конницей, а потом повернули на пехотинцев, чтобы ударить в левый фланг. Они это поняли и начали перестраиваться, хотя одновременно с нами на них бежали и наши копейщики. По нам открыли огонь из арбалетов и луков. Стрела или болт ударили в мой щит. Звук был звонкий и короткий. Рикошет. Через несколько секунд я уже протыкал копьем арбалетчика, который клал на ложе болт. Арбалет был примитивный, тетива натягивалась вручную. Был бы помощнее, наверное, пробил бы мой щит. Этот ли арбалетчик стрелял в меня или другой - не знаю, но я проткнул его копьем насквозь. Протащив тело метра полтора, пробил копьем щит другого пехотинца, после чего выронил его и достал из ножен саблю. Исступленно рубил по шлемам и щитам, которые были справа от моего коня. Кто-то
ударил меня по левой голени, больно, однако не прорубил поножи. Я опустил щит ниже, чтобы прикрыть ногу.
        В этот момент почувствовал, как подо мной оседает конь. Решил, что ранили меня, падаю. Затем понял, что заваливается на левый бок мой жеребец. Я успел выдернуть ноги из стремян и соскочить с падающего коня. Тут меня так долбанули по голове, что вокруг все загудело, хотя всего мгновение назад не слышал ни одного звука. Теперь я только слышал, но ничего не видел. Наугад рубанул перед собой, в кого-то попал. Вернулось зрение - и увидел в кого. Это был мощный детина с датским топором. Я рассек ему левую руку, сбил удар. Топор пошел влево и вниз, вскользь по моей бригантине. Следующим ударом я разрубил детине лицо. Его моментально залила темная густая кровь. И тут же ударил по плечу другого испанца, который пытался уколоть мечом.
        Сзади меня раздались какие-то крики. Как узнал позже, кто-то из моих рыцарей оповестил, что я жив, и радостную новость передали дальше. Смерть командира может превратить победу в поражение. К счастью, меня вовремя опознали по новому шлему, выкованному тестем, приметному, с плюмажем из трех страусиных перьев: синие по краям и белое в середине - цвета моего герба. Тогда я не знал, почему кричат, продолжал рубить тех, кто был передо мной, пока не образовался завал из нескольких тел. Тут же справа и слева от меня появились всадники, которые надавили на вражеских пехотинцев, погнали их.
        - Граф! Граф! - услышал я сзади и над собой. Никак не привыкну, что мне надо откликаться, когда зовут графа.
        Луиш, сын Карима, мой ординарец, сидел на своем сером арабском иноходце и держал на поводу запасного темно-гнедого жеребца, одного из сыновей Буцефала. Выпустив скользкую от крови рукоять сабли, отчего она повисла на темляке, я взобрался в седло. С лошади поле боя показалось совершенно другим - большим по размеру, но с меньшим количеством врагов. И они бежали, преследуемые моими рыцарями, альмогаварами, пехотинцами и даже ординарцами. Луиш тоже посчитал, что выполнил все, что было положено ординарцу, и погнался за врагами. Я видел, как он догнал испанца и всадил ему между лопаток короткое копье. Чуть правее скакали Роберт и Алехандру, рубя саблями убегающих врагов. Нет ничего более азартного, чем догонять струсивших врагов, которые мчатся без оглядки, не разбирая дороги. Впрочем, не все. Часть вражеского войска, человек двадцать из гарнизона замка, мчались к подъемному мосту, который был опушен.
        - За мной! - крикнул я и поскакал к замку.
        Услышал ли кто мой приказ и последовал ли за мной - я не знал. Меня тоже увлек азарт погони, отчего позабыл об осмотрительности. Догнал отступающих возле самого подъемного моста. Сразу срубил двоих задних. Трое спрыгнули в воду, и течение завертело их и потащило за собой. Я догнал и убил еще двоих, и вместе с остальными влетел в замок, ворота которого никто даже не попытался закрыть. Оставленные в замке были настолько уверены в победе, что не назначили никого к воротам. Несколько человек, бросив щиты и копья, бежали по двору к донжону. Меня обогнал всадник, зарубил одного из них. Это был Карим. Только тут до меня дошло, что мог оказаться в замке один и погибнуть. Я так обрадовался своему родственнику!
        Во двор ворвались еще около десятка моих рыцарей. Они скакали по нему, звеня копытами по брусчатке, гонялись за резвым пехотинцем с копьем, перед самым носом которого захлопнули дверь в донжон. Малый был шустрый. Даже загнанный в угол, не подпускал к себе никого, тыкая острием копья в ноздри лошадям.
        - Не трогайте его! - приказал я.
        Пришлось повторить приказ еще два раза, потому что разгоряченные рыцари рвались наказать обидчика их жеребцов.
        - Бросай оружие, и я отпущу тебя на свободу, - сказал я шустрому малому.
        - Не врешь? - спросил он.
        - Ты как разговариваешь с графом?! - прикрикнул на него один из моих рыцарей.
        - Откуда я знаю, кто он такой?! - произнес малый в оправдание и бросил копье на брусчатку.
        - Как тебя зовут? - спросил я.
        - Хуан, - ответил солдат.
        - Пойдешь ко мне служить? - предложил ему.
        - Пойду, - не раздумывая, согласился Хуан.
        - Можешь взять свое копье, - разрешил я и спросил: - Много в донжоне людей?
        - Солдат не больше десятка, остальные женщины и дети, - ответил он.
        - Кастелян там? - спросил я.
        - Нет, он в сражении участвовал. Вместе с рыцарями поскакал, а где сейчас - одному богу ведомо. Или дьяволу, который давно его, негодяя, ждет, - ответил Хуан.
        - Не любил ты кастеляна, - пришел я к выводу.
        - Его никто не любил, кроме графа, - сообщил солдат.
        - Даже так?! - произнес я. - Тогда скажи тем, кто в донжоне, что, если сдадутся, отпущу без оружия и доспехов.
        В донжоне засели восемь мужчин и около полусотни женщин и детей, в том числе семья кастеляна. Узнав, что кастелян погиб и что будут отпущены на свободу, приняли условия капитуляции. Я разрешил женщинам найти и похоронить мужей и приказал альмогаварам проводить их до ближайшей деревни. В башнях прятались еще шестеро защитников. Эти сдались без всяких условий. Я послал трех солдат во главе с Хуаном на поиски графа Фернана де Меланда, живого или мертвого. Со знатными людьми, даже мертвыми, в эту эпоху принято обходиться с почтением.
        В замок стали приводить пленных, не пострадавших или легкораненых, и сносить трофеи. Среди пленных оказалось несколько рыцарей. Их отделили, разместили в кладовой на первом этаже, куда вела винтовая лестница из холла на втором. Принесли на алом плаще графа Фернана де Меланда. Это был склонный к полноте мужчина лет тридцати пяти, жгучий брюнет с орлиным носом и тонкими губами, благодаря которым напомнил мне Брайена Фиц-Каунта. Лицо бледное, ни кровинки, отчего короткая щетина казалась еще чернее. При сиплом выдохе у края губ надувались небольшие розовые пузырьки. На графе была окровавленная, позолоченная кольчуга двойного плетения, проткнутая справа на груди стрелой с обломленным оперением и окровавленные острием, которое торчало из спины. Стрелу выдернули рывком. Фернан де Меланд никак не прореагировал, но продолжил надувать розовые пузырьки. С него сняли кольчугу, наручи, поножи и кольчужные шоссы, тоже двойного плетения и позолоченные, и отнесли в холл на третьем этаже. Вместе с графом пошел один из лекарей-иудеев, которых я в количестве не меньше трех брал в последнее время в походы. Лекари
следовали за войском с большой охотой, потому что, не рискуя жизнью в бою, имели долю от добычи. Остальные два занимались ранами моих рыцарей. Затем обследуют вражеских рыцарей, моих пехотинцев и напоследок - вражеских. Классовый подход стоял на первом месте даже по отношению к врагам.
        Я снял свой шлем. Он был забрызган кровью. К счастью, не моей. Переднее синее перо было укорочено на две трети. Оставшаяся треть была окровавлена, благодаря чему плюмаж приобрел цвета российского флага. К чему бы это?!
        Постепенно в замке собрались все рыцари с оруженосцами. Альмогаварам и пехотинцам я приказал располагаться на пастбище неподалеку. Там же оставили и трофейных лошадей. А вот трофейное оружие и доспехи сносили в замок, чтобы пересчитать и поделить. Поскольку мероприятие, которое мы проводим, - это частная инициатива, королю треть не полагалась.
        Я отобрал из оруженосцев тех, кому по виду было не меньше четырнадцати, в том числе Роберта, Алехандру, Луиша и двух братьев Фатимы, один из которых был ранен в руку, но всячески подчеркивал, что это ерунда, не стоит обращать внимания. У победителей раны не болят. Поскольку не запрещается, но считается не очень правильным, когда в рыцари посвящает родственник, я позвал на помощь Марка.
        - Осчастливь моих родственников, - попросил его, - а я займусь остальными. - Всем встать на левое колено! - приказал я отобранным юношам.
        По моему глубокому убеждению, в рыцари надо производить на победном поле боя, когда и посвящающий, и посвящаемый забрызганы кровью, своей и чужой, когда вокруг лежат трупы врагов, а тебя прёт от восторга, что выиграл сражение, что ты - воин!
        40
        Граф Фернан де Меланд выжил. На третий день, когда мы вернулись в замок после разграбления очередной его деревни во второй долине, я зашел в каморку, где находился раненый. Граф Фернан с бледным, осунувшимся лицом лежал в постели, а слуга, захваченный нами в плен, зашуганный мальчишка лет двенадцати, поил его вином из деревянной чашки с щербатыми краями.
        - Неужели нельзя было найти бокал получше?! - возмутился я.
        Слуга испуганно дернулся и молча убежал, унося щербатую чашку с недопитым вином.
        - Принеси мои серебряные кубки и кувшин с вином, - приказал я своему слуге Бакру, семнадцатилетнему мосарабу, захваченному в одном из предыдущих походов.
        Бакра трудно испугать, потому что жутко тормозной. Зато исполнительный и молчаливый.
        - Ты - Византиец? - спросил Фернан де Меланд.
        - Да, - подтвердил я.
        - Меня предупреждали, что с тобой лучше не воевать… - произнес он и запнулся, не рискнув закончить фразу.
        - …потому что я продал душу дьяволу? - подсказал я.
        - Да, - подтвердил он и добавил в оправдание: - Нас было в два раза больше.
        Мой слуга Бакр принес серебряный кувшин с вином и два серебряных бокала с круглыми подставками, налил вина мне и раненому. Граф Фернан отказался от помощи слуги, сам взял бокал.
        - Обычно я разбивал такие отряды в два раза быстрее и с меньшими потерями, - утешил его. - Так что в следующий раз не нападай на мои земли.
        - Я не знал, что они твои, - сказал Фернан де Меланд.
        - Король Афонсу подарил мне их недавно, - признался я.
        - Граф Альфонсо привык доставать каштаны из огня чужими руками, - сделав ударение на слове «граф» и произнеся имя на испанский манер, поделился сведениями граф Фернан.
        - Так делают все короли, - сказал я и спросил: - Куда послать человека, чтобы сообщил, что ты в плену и назвал сумму выкупа?
        - А каков выкуп? - спросил он.
        - Ты отказываешься от каких бы то ни было притязаний на мои земли, в том числе и на замок и деревни в этой долине, и выплачиваешь сто фунтов золота, - ответил я. Деревни во второй долине меня не интересовали, потому что не смогу защитить их также надежно. - Думаю, такой выкуп не оскорбит тебя.
        - Нет, но больше семидесяти пяти фунтов золота не соберут, как бы ни старались, - сообщил он.
        - Пусть будет восемьдесят, и ты поклянешься, что впредь ни ты, ни твои потомки не будут нападать на мои земли, где бы они не находились и кто бы из моих наследников ими не владел, - предложил я.
        Он ведь будет моим соседом, а я привык жить с соседями в мире и согласии.
        - Хорошо, - подтвердил уговор граф Фернан де Меланд.
        Утром один из пленных рыцарей, бедный, безземельный вассал графа, поскакал к его жене, чтобы сообщить, сколько ей надо привезти золота в мой замок Мондегу, где будут содержаться пленники, если хочет увидеть своего мужа. Надеюсь, он не сильно ей опротивел. Затем этот рыцарь навестит родственников остальных пленных рыцарей и порадует, что их отец, муж, сын, брат (нужное подчеркнуть) жив и ждет, когда любящая семья выкупит его.
        Мы разграбили в большой долине десяток деревень, взяли неплохую добычу. Я перегнал крестьян графа на свои земли, разграбленные им. Часть своей доли распределил между этими крестьянами, чтобы было, чем пахать и засевать землю и с кого стричь шерсть. В замок назначил кастеляном рыцаря Осберна, который согласился обменять свои владения под Алмадой на б?льшие по размеру и доходам в деревне возле замка. Да и кастелянская должность была его мечтой. Оставил Осберну в помощь два десятка валлийских лучников, приплывших со мной в прошлом году. Дал им по паре крестьянских наделов в собственность в деревнях в долине, чтобы лучше защищали ее. Из добычи, кроме всего прочего, они получили по молодой девчонке в жены, чтобы не скучали, и по верховой лошади и кольчуге, чтобы считались кавалейру.
        Король Афонсу встретил нас, как героев. Земли, правда, дал только мне, а рыцарям выделил по десять золотых мараведи, кавалейру - по пять, пехотинцам - по три и оруженосцам - по два. Затем устроил трехдневный пир, посадив меня рядом со своим внебрачным сыном Фернанду, у которого, после рождения у короля от законной жены сына Саншу, осталось очень мало шансов сесть на трон. Хотели пригласить на пир и захваченного в плен Фернана де Меланда, но он был еще слаб, не мог сидеть за столом.
        На третий день я с Алехандру навестил дом королевского сенешаля Родригу де Коста. Жил он в большом двухэтажном доме с высоким дувалом, ограждающим двор и сад. Обстановка в доме не уступала той, что я видел в королевских покоях, но не шла ни в какое сравнение с той, что в моих португальских домах и замках. Разве что цветные витражи в окнах были поинтереснее. Его дочь оказалась благонравной девицей с приятным белым личиком, густыми черными волосами и большими сиськами, которые, чтобы уменьшить, обмотали и затянули так, что дышала с трудом. Может быть, именно поэтому казалась и немного эмоционально зажатой. Надеюсь, это у нее пройдет, когда попадет в семью, где довольно легко относятся к религии, и снимет бандаж с сисек. Одета она была в белую шелковую рубаху с розовыми манжетами и ожерельем и темно-синее блио из тонкой шерстяной ткани, вышитое золотом, - цвета моего герба. В двенадцатом веке принято учитывать такие мелочи. На ногах черные тупоносые туфельки с золотыми пряжками. Шагала в них с трудом. Наверное, новые, неразношенные. Радовало, что к встрече с женихом так старательно готовились.
        Молодые люди понравились друг другу. Наверное, оба ожидали худшего. Невеста, украдкой глянув на жениха, каждый раз краснела. Он пошел лицом в мать, вырос красивым голубоглазым брюнетом. Участие в сражении и посвящение в рыцари придало ему уверенности и суровости, то есть, мужественности. Поскольку об этом сражении в Коимбре уже ходили легенды, блеск славы падал и на виконта Алехандру.
        В приданое за невестой давали земли, примерно десять «кольчужных» ленов, которые находились западнее Коимбры на правом берегу Мондегу неподалеку от моего замка. Впрочем, в Португалии, по российским меркам, все находится рядом. Главное было, конечно, в том, что тесть - правая рука короля. Со свадьбой тянуть не стали. С благословления короля Афонсу на следующее утро Алехандру и Беатрис стали мужем и женой. Обвенчал их архиепископ Пию Мендиш. Свадебный пир проходил в королевском дворце и продолжался еще три дня.
        Молодожены отправились со мной сперва в замок Мондегу, где были оставлены пленные рыцари вместе с графом Фернаном де Меландом. Рыцарей поместили в сухой и просторной темнице, расположенной под амбаром, а графа - в комнате одной из приречных башен. Он поклялся, что не сбежит, поэтому имел возможность перемещаться по замку без надзора, но не выходить за его пределы. Кастеляну я выдал список, кого и за какую сумму выпускать на волю. Поскольку считать он не умел, проследить за этим взялась его и моя теща. Она уже знала, что замок и здешние земли унаследует ее сын, поэтому прилагали максимум усилий, чтобы получил он как можно больше. Ее очень впечатлило, что старшие сыновья теперь рыцари, то есть вернулись на тот социальный уровень, на котором был ее отец.
        Затем мы поехали в Лиссабон через Алкобасу. Арендаторы моих владений вносили положенную сумму по случаю посвящения в рыцари и женитьбы старшего сына. Поскольку денег у них не было, старосты просто добавляли эту сумму к оброку, который выплатят после сбора урожая.
        В Лиссабоне мы отдохнули недельку. За это время шхуна была снаряжена к переходу в Англию. В ее трюм погрузили ковры, ткани, посуду и мебель для замка в Мейкерфилде. Со мной поплыл Роберт. Он единственный из моих взрослых сыновей не был женат. В отличие от Ричарда и Алехандру, ему нужно было найти такую жену, которая помогла бы подняться выше по социальной лестнице. Пусть не богатую, но знатную, наследницу титула. Я объяснил это Роберту, и он со мной согласился. А пока потреплет холки служанкам. Это в Англии двенадцатого века ни к чему не обязывало.
        41
        Амиция опять была беременна. Несмотря на легкомысленность, она очень серьезно относилась к супружеским обязанностям, основной из которых считала рождение детей. Второй было украшение жилья. Замок в Мейкерфилде уже возвели. Сейчас заканчивали отделочные работы. Занимались этим англичане, а нормандские строители перебрались в Манчестер, где начали возводить подобный замок для Керис и ее мужа. Амиция чуть не лопнула от счастья, когда увидела, что я привез из Португалии для их нового жилья. Она хотела прямо на следующий день отправиться в Мейкерфилд, чтобы заняться его обустройством. Я предложил подождать, когда пройдет свадьба Керис и Роджера.
        Альберт де Грейли, барон Манчестерский, прибыл вместе с женой и сыном через неделю после того, как я послал к нему гонца с сообщением о своем возвращении. Жену везли в обычном крестьянском возке. Сын рассказывал родителям о моем замке, но, только оказавшись в Беркете, они поняли, в каком логове обитают. Баронесса даже изволила посетить баню и помыться, а вот ее муж отказался наотрез. И то верно: медведь целый год не моется, а какой здоровый!
        После свадьбы Роберт принес оммаж старшему брату за чеширские, замерсийские и глостерширские владения, которые я выделил ему. Поскольку все эти владения находились на границе с Уэльсом или в опасной близости к ней, Ричард не скрывал радости. Теперь у него не будет болеть голова из-за этих владений. Пусть младший брат охраняет их. Поскольку маноров больше двадцати, Роберт стал бароном. Замерсийские рыцари совершили оммаж ему. Ричард с женой сразу отправился в свой новый замок с большим обозом барахла, сундуком серебра и несколькими килограммами золота в слитках и маврских и португальских монетах. Вместе с ним уехали Шусан и Тибо Кривой, который будет кастеляном Мейкерфилда. Второй сундук серебра был оставлен Роберту. Кастеляном замка Беркет стал рыцарь Джон, а экономкой - его жена, дочь Шусан. Роджер проводил родителей домой и отправился наблюдать за строительством замка в Манчестере, пообещав молодой жене, что каждый месяц будет приезжать к ней на несколько дней. Кстати, архитектор Шарль предложил выкопать вокруг манчестерского замка три рва. Я не стал возражать. Воды там много, хватит и на три.
        - Сеньорию Эшби оставь в наследство младшему сыну, - посоветовал я дочери после свадьбы, отдавая ей драгоценности матери, в том числе и перстень с бриллиантом, и полсотни фунтов серебра на чрезвычайный случай. - И не пускай своих детей и внуков в Крестовые походы.
        - Почему? - спросила Керис.
        - Потому что благими намерениями вымощена дорога в ад, - ответил я.
        Нагрузив шхуну овечьей шерстью и двумя десятками семей арендаторов для владений, отобранных у графа Меланда, я отправился в Португалию. В Бискайском заливе нас прихватил шторм. На всякий случай я надел спасательный жилет. Что-то мне подсказывало, что мое время в этой эпохе подходит к концу. Трепало нас шесть дней, но я так и не оказался за бортом шхуны и эпохи. Чему несказанно обрадовался. Не хотелось расставаться с такой хорошей жизнью!
        В этот шторм попали и мои бригантины, которые шли из Руана. Их разметало по океану, поэтому две вернувшиеся ничего не могли сказать о судьбе третьей. Наверное, отправилась мерить глубину Бискайского залива. Я заказал Тиберию новую.
        Лето провел с семьей в замке Мондегу. Алехандру с молодой женой остались в Лиссабоне. У невестки не складывались отношения со свекровью. Кто бы сомневался, что так и будет! Граф Фернан де Меланд выздоровел окончательно. Он сопровождал меня во время конных прогулок. Мои арабские скакуны очень понравились ему. Я подарил Фернану де Меланду одного, когда привезли выкуп за графа. В ответ он предложил поженить среднего моего сына на его дочери.
        - Не возражаю, - сказал я, - но давай подождем, когда жених подрастет и станет рыцарем.
        Саншу шел только восьмой год. За шесть-семь лет, пока он станет рыцарем, много чего может измениться.
        Вскоре выкупили и остальных рыцарей. Я забрал полагавшуюся мне треть, а остальное, вернувшись в Лиссабон, разделил между участниками похода. Кое-кто из них рвался в новый поход, но, получив деньги, сразу передумал.
        Зимой, сразу после Рождества, меня позвал в Коимбру король Афонсу. Я подумал, что придется заняться воспитанием еще одного вассала испанского императора. Ошибся. Король собирался в третий раз штурмовать Алкасер.
        - На это раз я сам поведу войско, - решил он.
        - Когда собираешься выступить? - спросил я.
        - Сразу после Пасхи, - ответил король Афонсу. - Это условие рыцарей-тамплиеров. Раньше им воевать нельзя.
        Не хотелось мне идти с ним в поход. Опять, как и при осаде Лиссабона, будет много бестолковщины. Уверен, что выход после Пасхи - не единственное условие, выдвинутое тамплиерами. Наверняка их коммодор захочет поруководить осадой. Дуракам легче подчиняться, чем ими командовать, но при таком командовании результат чаще всего получается отрицательный.
        - Я обещал в апреле прибыть в Англию, - сообщил ему. - Постараюсь вернуться как можно скорее.
        - Жаль! - молвил король. - Но помоги с подготовкой осадных орудий, башен и таранов. Перевезем их к Алкасеру на моих галерах.
        - Обязательно, - пообещал я.
        Что и сделал. Сразу после Пасхи, которая выпала на середину апреля, четыре передвижные башни, пять таранов и три десятка катапульт и баллист были погружены на королевские галеры и отправлены в Алкасер. Туда же по суше двинулось войско под предводительством короля Афонсу. Вместе с ним пошел и Алехандру. Дома ему все равно скучно. Жена Беатрис на сносях, вот-вот собирается родить. Благодаря этому ее отношения со свекровью немного наладились.
        Я нагрузил шхуну мебелью, коврами и тканями для замка в Манчестере и отправился в Англию. Надеюсь, в последний раз плыву по этому маршруту. Всё, что я был обязан сделать для своих детей от Фион, сделал. Дальше пусть сами пробиваются.
        42
        На Британских островах опять шла война. Король Генрих Короткий Плащ решил захватить Гвинед. Подготовился к мероприятию неплохо: сформировал небольшую, но дисциплинированную армию, в которую включил шропширских лучников с длинными луками, способных противостоять валлийским; привел флот, который постоянно подвозил провизию и войска и блокировал побережье; договорился о поддержке с правителем Поуиса Мадогом ап Маредидом и братом Оуайна Гвинедского - Кадваладром. Когда я приплыл в Англию, король Генрих успешно наступал. Меня и моих сыновей на помощь не позвали, более того, с владений взяли щитовые деньги и разовую помощь на ведение войны, поэтому я не вмешивался. Съездил в Манчестер, посмотрел на замок, который достраивали. С тремя рвами он, действительно, стал надежнее.
        Керис, которая недавно родила дочь, с энтузиазмом взялась за прихорашивание своего нового жилья. В ее понимании красиво - это не так, как в замке Беркет. Наверное, и Амиция украшала замок Мейкерфилд по такому же принципу. Представляю, что случится с обеими, когда узнают, что украсили свои замки одинаково! Кстати, Амиция родила второго сына. У старательного мужа и жена - старатель.
        Я уже собирался возвращаться в Португалию, чтобы принять участие в очередной осаде Алкасера, когда из Уэльса пришла новость, что войско короля Генриха разбито. Они бодро наступали, выигрывая мелкие стычки, затем расслабились, поверив в свою непобедимость, - и попали в засаду возле Бэзингверка. Десант, высаженный на остров Англси, тоже был разбит. Чутье подсказывало мне, что организовал засаду мой бывший оруженосец, а потом вассал Умфра. Остатки королевской армии засели на горе, окруженные со всех сторон валлийцами, которые, чтобы не терять зря людей, решили взять измором. Король Генрих призывал на помощь всех своих подданных. На зов никто не откликался. Лорды Валлийской марки не решались соваться в Гвинед себе на погибель.
        Я быстро набрал отряд из сержантов и лучников в количестве около трех сотен и на шхуне переправился вместе с ними на противоположный берег устья реки Ди. На границе с Гвинеда мы встали лагерем на холме, поросшем соснами. Шел дождь, мелкий и нудный. Солдаты быстро соорудили шалаши и навесы, развели костры и занялись приготовлением пищи. Роберт остался командовать отрядом, а я поехал вместе с Джоном и десятком сержантов к горе, на которой сидел в осаде король Генрих с остатком своей армии. Впереди скакал сержант с белым флагом, который сообщал о наших мирных намерениях. Следом за ним следовал другой сержант с моей хоругвью. Надеюсь, ее еще не забыли в этих краях.
        На валлийский разъезд наткнулись примерно часа через три после въезда на территорию Гвинеда. Я чувствовал, что за нами следили и раньше, но не показывались. Наверное, послали гонца, чтобы узнать, что с нами делать. Из леса выехали на неказистых лошаденках три лохматых валлийца в кожаных шапках и доспехах, вооруженные дротиками и небольшими щитами. Они преградили дорогу, но воинственности не проявляли. Мой отряд тоже остановился.
        Я подъехал к валлийцам и сообщил:
        - Еду на переговоры с Оуайном ап Грифидом, правителем Гвинеда.
        - Мы тебя проводим, - сказал один из всадников.
        Они развернулись и поскакали впереди. Мы последовали за ними. Меня все время не покидало чувство, что за нами следят из леса. Стоит сделать неверное движение - и получишь стрелу в голову или грудь.
        Гвинедская армия разместилась в долине возле горы, поросшей густым лесом. Лагерь был оборудован в лучших традициях римских легионов: обнесен рвом и валом с частоколом. На этом, правда, все сходство и заканчивалось. Караула на въезде я не заметил. Внутри ограждения шатры и шалаши стояли, как придется. Правитель Гвинеда Оуайн ап Грифид расположился в большом красно-синем шатре, который раньше принадлежал королю Генриху. Он встретил меня возле входа. Вышел без головного убора, отчего ветер трепал длинные седые волосы. Поверх луженой кольчуги был накинут плотный черный плащ с тонкими красными косыми полосками. Рядом с Оуайном Гвинедским стоял Умфра. Лицо моего бывшего вассала пополнело и напиталось властностью. Он ведь теперь лорд, не знаю, правда, чего. Оба, приветствуя, приобняли меня и Джона.
        В шатре стоял грубо склоченный стол, на котором на прямоугольном куске белого и не очень чистого холста лежали два каравая пятнистого хлеба, початый, копченый, свиной окорок и пучок лука-порея. По обе стороны стола находились широкие и грубые лавки, на которых, наверное, ночью спали, потому что топчан в шатре был всего один. Он был сколочен из досок и выстелен сеном, поверх которого лежали две овчины. Следом за нами в шатер зашел слуга с глиняным кувшином литров на пять и четырьмя глиняными чашками. Поставив две на одной стороне стола, а две на другой, наполнил их вином, запах которого мне показался знакомым, и сразу вышел.
        Мы вчетвером сели за стол: Оуайн и Умфра с одной стороны, я и Джон с другой. Хозяева чувствовали себя неловко. Они догадывались, зачем я приехал, и готовились отказать как можно вежливее.
        - Давайте выпьем за встречу! - предложил правитель Гвинеда.
        Вино оказалось португальским. О чем я и сказал хозяевам.
        - Теперь понятно, почему оно нам так понравилось! - немного наигранно произнес Оуайн ап Грифид.
        - Я не буду просить, чтобы выпустили короля Генриха, - начал я, чтобы прояснить ситуацию и убрать неловкость, возникшую между нами. - Вы меня сами об этом попросите.
        Правитель Гвинеда собрался было что-то сказать, даже открыл рот, а потом захлопнул его.
        - Я тебя предупреждал! - с улыбкой сказал Умфра ему, а потом объяснил нам: - Говорил, что ты ничего не будешь просить, но без короля не уедешь.
        - И почему это я попрошу тебя?! - не без ехидства спросил Оуайн ап Грифид.
        - Потому что тебе так будет выгоднее, - ответил я.
        - Он у меня в руках - что может быть выгоднее?! - продолжил Оуайн Гвинедский. - У него заканчивается еда, коней уже начали резать. Через несколько дней сдастся или погибнет.
        - Тогда на следующий год придет его брат с еще большим войском. Они учтут ошибки, сделанные во время этой кампании. Может быть, ты победишь и их, но придут другие, которых наберут, в том числе, и из твоего народа. Так будет продолжаться до тех пор, пока валлийцы не уничтожат валлийцев, - сказал я. - Ты этого хочешь добиться?
        - Я хочу, чтобы норманны не совались на наши земли, - заявил Оуайн ап Грифид.
        - Для этого вам, валлийцам, надо сначала перестать воевать между собой, объединиться, - посоветовал я.
        - Это я и без тебя знаю! - отмахнулся правитель Гвинеда. - Победа над английским королем и поможет мне объединить все земли Уэльса. Потом я расправлюсь с Мадогом ап Маредидом. Правитель Дехейбарта - мой союзник.
        - Он пока твой союзник, - уточнил я. - Как только поймет, что ты хочешь подчинить его, сразу станет врагом.
        Видимо, я наступил на больную мозоль, потому что Оуайн ап Грифид насупился.
        - Что ты предлагаешь? - спросил он после паузы.
        - Мой сын Роберт с отрядом «прорвется» к Генриху на помощь. Ночью, с большими трудностями, они выскользнут из окружения и доберутся до лордов Валлийской марки. Уверен, что Генрих разозлен, но и напуган этим поражением. Если ему предложить мир, много не затребует. Признаешь его своим сеньором, что тебя, по большому счету, ни к чему не обязывает. Зато лорды валлийской марки оставят тебя в покое. Займешься внутренними делами. Если решишь их, возобновишь войну с норманнами. Может быть, к тому времени английский король будет не так силен, как сейчас. У него слишком много врагов на материке, которые сильнее тебя, - предложил я.
        Мне показалось, что Оуайн ап Грифид не вслушивался в доводы. Как только я закончил, он спросил:
        - Советуешь стать его вассалом?
        - Ты не хуже меня знаешь, что рано или поздно это случится. Так лучше сделать это, когда на твоей стороне преимущество, - ответил я.
        - Мой друид сказал, чтобы я слушал твои советы, потому что ты знаешь больше, чем говоришь, - признался правитель Гвинеда.
        Интересно, где и когда видел меня его друид? Я ни с одним не сталкивался, видел их только издалека. Внешне они чем-то напоминали мусульманских дервишей: такие же бессребреники в лохмотьях, только лица поадекватнее.
        - Друид плохого не подскажет, - согласился я.
        - А почему ты посылаешь Роберта, а не сам идешь? - спросил Умфра.
        - Мне ничего не надо от короля Генриха. Я сразу уплыву в Португалию и, надеюсь, больше сюда не вернусь, если не случиться ничего чрезвычайного. А Роберту надо пробиваться. Это его земля и его король, - ответил ему и спросил сам: - Засаду ты устроил?
        Умфра смутился, будто его похвалили незаслуженно.
        - Он, - ответил Оуайн Гвинедский. - Ты сделал его настоящим полководцем.
        Я улыбнулся, вспомнив, как мы плавали в Ирландию за баранами. Кто бы мог тогда подумать, что через восемнадцать лет мы будет решать судьбу короля Англии?!
        Мы еще выпили вина, закусив копченым окороком с пятнистым хлебом и луком-пореем. Затем обговорили план действий и систему сигналов. Надо было потрепать остатки королевской армии, чтобы Генрих не заподозрил обман, но так, чтобы не пострадали мои воины.
        До границы Гвинеда нас провожал отряд конных валлийцев из полусотни человек. Это было признаком глубокого уважения. При этом я чувствовал, что из леса за нами постоянно наблюдают еще несколько пар глаз. Не очень приятное чувство, если учесть, что с сотни метров стрела из длинного лука прошибает любой доспех.
        Вернувшись в свой лагерь, я объяснил Роберту, что и как он должен делать.
        - Скажешь королю Генриху, что я приплыл, чтобы найти тебе жену, но услышав, в какую беду он попал, послал тебя на выручку. Мол, с такой задачей ты и без меня справишься. Слушай советы Джона, без него ничего не предпринимай, - закончил я инструкцию и дал несколько жизненных советов: - Если король захочет тебя наградить, бери владения только в Британии, а не на материке, хотя все будут говорить, что там земли лучше. Скоро придет время, когда Нормандия и Англия станут врагами. Если король захочет тебя женить, не бери вдову: одного мужа похоронила и второго похоронит. Чтобы не обидеть Генриха, ссылайся на мои заветы. Не ходи в Крестовые походы: ни славы, ни богатства, ни прощения грехов там не получишь. И самое главное - уважай себя и других людей, кем бы они ни были. Тогда и тебя все будут уважать.
        Следующей ночью Роберт повел отряд на выручку королю Генриху. Я на шхуне переправился на противоположный берег Ди. В замке Беркет подождал известия о том, что король Генрих вышел из окружения, потеряв много солдат. Помог ему в этом Роберт де Беркет. Теперь они находились в Честере, где к королю Англии прибыли послы Оуайна Гвинедского с предложением мира. Окончания переговоров не стал ждать. Вроде бы все дела в Англии я сделал, пора возвращаться домой. Полуостров Уиррэл я больше не воспринимал, как свой дом.
        43
        В проливе Святого Георга встретили ирландское судно, которое везло быков в Честер для снабжения армии короля Генриха. Поскольку военные действия уже закончились, груз я конфисковал. Высокий рыжий шкипер смотрел на меня исподлобья. Наверное, про себя материл меня на ирландском языке. Я почему-то сразу вспомнил ирландских лоцманов из двадцать первого века. Они все были рыжими и пьяными, причем яркость окраса соответствовала степени опьянения. Но чего не отнимешь - дело знали. Ни разу не подвели. Выпить на посошок после окончания проводки соглашались только со второго раза. После первого отчаянно отказывались, приводя массу причин, почему им нельзя пить. После второго сразу соглашались: ну, если ты такой назойливый…
        - Передашь своим землякам, что больше грабить вас не буду, - сказал я шкиперу. - Уплываю воевать с сарацинами, и сюда больше не вернусь.
        - Ну, раз на святое дело, тогда забирай, - произнес ирландец таким тоном, будто от его согласия хоть что-то зависело.
        Я приказал налить ему кувшин португальского вина. У алкоголя есть чудесное свойство - размывает действительность, отчего она кажется не слишком мерзкой. И при этом способствует появлению новой мерзости.
        Третий поход на Алкасер тоже стал неудачным. Осаду пришлось снять, потому что из-за жары началась эпидемия какой-то болезни. Судя по симптомам, дизентерии. К счастью, никто из моих родственников и друзей не погиб, хотя Алехандру, Карим, Нудд и Рис вернулись изрядно похудевшими и измученными. К моему возвращению они уже оклемались. Алехандру дома ждал сюрприз. Жена родила ему сразу двоих детей, сына и дочь. Вот тут-то и пригодились Беатрис ее большие сиськи. В эту эпоху даже знатные женщины сами кормили младенцев. Выращивание наследников считалось слишком ответственным делом, чтобы доверять его чужим сиськам.
        Я перебрался с семьей в замок Мондегу. Пробыл там до наступления холодов. Перед возвращением в Лиссабон съездил в Коимбру по приглашению короля Афонсу. На этот раз был уверен, что вызвали меня не по поводу нападения вассалов так называемого императора Испании. И не ошибся. Альфонсо Испанский, вернувшись из похода, слег и скоропостижно умер в конце августа. Злые языки утверждали, что был отравлен. Не злые говорили, что он в жаркий день искупался в холодной горной реке и простудился. Остальное доделали врачи. Альфонсо разделил владения между сыновьями, так что больше не было императора, зато появились Санчо, король Кастилии, и Фернандо, король Леона. Объединять усилия они не собирались, а в одиночку тягаться с королем Португалии им было слаб?.
        - В следующем году мы должны захватить Алкасер, - поставил меня в известность король Афонсу. - На этот раз ты должен пойти со мной в поход.
        - А не лучше ли будет, если ты доверишь это мероприятие мне?! - предложил я. - Перед королем все спешат выслужиться, проявить себя, отчего страдает общее дело. Дай мне тысячи три солдат и человек пятьсот землекопов и плотников - и я захвачу для тебя Алкасер.
        - Я не против, но боюсь, что возникнут трудности с тамплиерами, - сказал он.
        - Никаких трудностей не будет, потому что помощь тамплиеров мне не нужна, - произнес я. - Хватит обычных кавалейру и пехотинцев. Лишь бы они были заинтересованы во взятии Алкасера.
        - На три дня город будет ваш, - пообещал король. - Особо отличившиеся получат земли в окрестностях Алкасера, а ты - городские доходы.
        Всю зиму я готовился к походу. По моим эскизам сделали новые осадные башни, тараны, щиты и осадные орудия. Карим, бывавший в Алкасере, рассказал мне все, что знал о городе. Поделился своими знаниями и Марк, которого неоднократно осаждал город.
        В апреле я повел к Алкасеру войско в количестве около трех с половиной тысяч рыцарей, кавалейру, альмогаваров и пехотинцев. Пять сотен землекопов и плотников, которых я называл стройбатом, поплыли туда на моих бригантинах и королевских галерах вместе с орудиями и устройствами для осады.
        Алкасер или, как его называли римляне, Салация располагался на холме на левом берегу реки Саду, милях в двадцати от ее впадения в океан. Его окружали десятиметровые каменные стены с прямоугольными башнями, которые были метра на три-четыре выше. Склоны холма, состоявшего из камня-песчаника, были сделаны отвесными. Только подходы к четырем воротам пологие. Надворотные башни были метров на пять выше стен и выступали вперед, с двух сторон ограждая проход к воротам. Тот, кто штурмовал ворота, оказывался под атакой с трех сторон. В него летели стрелы, камни, лился кипяток и горячее оливковое масло. Возле ворот во время предыдущих штурмов сгорели несколько осадных башен и множество таранов. По моему мнению, самым слабым местом была стена со стороны реки, не смотря на то, что ворот с этой стороны не было, а холм был выше и круче. На ней куртины - отрезки между башнями - длиннее, потому что штурма с этой стороны не ждут. Жаль, что провалилась ночная вылазка, возглавляемая Нуддом. Теперь по ночам здесь будут усиленные караулы. Но главного удара с приречной стороны все равно не ждут. Все предыдущие разы
город штурмовали с противоположной стороны, где холм ниже и находятся двое ворот. Между холмом и рекой имелся пляжик из мелкой гальки, смешанной с песком. Вода в реке уже начала спадать, увеличивая его. Там и выгрузили с судов большую часть щитов, бревен, досок и шанцевого инструмента. Осадные орудия, башни, тараны и остальной инвентарь, как и в предыдущие разы, перенесли к противоположной стене и начали там собирать.
        Под обстрелом алкасерцев землекопы, плотники и пехотинцы возвели заградительные сооружения вокруг всего города, в том числе и на берегу реки. Это было в новинку, поэтому горожане первое время не обстреливали из катапульт и баллист работавших там. Может быть, потому, что на приречных башнях просто не было метательных орудий. Потом их, видимо, перетащили с других башен. Первое время обстрел сильно досаждал землекопам и плотникам. Рабочие и солдаты соорудили на берегу за ограждением три деревянные башни, которые были высотой до основания стен. На башнях постоянно дежурили валлийские лучники и обстреливали защитников города, чтобы не мешали работать трем бригадам проходчиков, которые пробивали наклонные штольни к основанию приречной стены города. Из выбранного камня и привезенного грунта насыпали пологие подходы к стене. Алкасерцы делали вылазки днем и ночью, пытаясь помешать этим работам, но каждый раз получали достойный отпор. После чего оставили проходчиков в покое, решив, что это отвлекающий маневр, а главный удар будет нанесен с противоположной стороны. Там ведь находилась большая часть армии,
собирались осадные башни и тараны, насыпались новые подходы к городским стенам. Оттуда велся постоянный обстрел города из катапульт и баллист.
        На подготовку штурма ушло два месяца. Все это время мои солдаты больше копали и строили, чем воевали. Если бы осада Алкасера была первой, уже бы начали роптать и всячески отлынивать от работ. Но многие были здесь уже в четвертый раз и помнили, сколько людей полегло бестолку в предыдущие. Первые две штольни были готовы на неделю раньше, а с третьей вышла заминка, потому что попали на скальный грунт. Я приказал ждать, пока будут готовы все три. За это время из первых двух были прорублены дополнительные вентиляционные каналы ближе к городским стенам. Меня заверили, что так будет лучше тяга. Гореть будут солома и дровами, обильно политые оливковым маслом, которыми заполнили камеры под стеной.
        В ночь на двадцать четвертое июня в приречный лагерь были незаметно переброшены дополнительные войска с лестницами. Около пятисот солдаты спрятались в шалашах и хибарках проходчиков, которых перевели на место солдат. Я тоже находился на берегу реки вместе с кузенами, Каримом, Алехандру, Луишом и братьями Фатимы. Осаждавшими с противоположной стороны командовал рыцарь Марк.
        Утром запели трубы, призывая к бою. Под командованием Марка сотни солдат и рабочих начали двигаться к городским стенам, неся лестницы и толкая осадные башни и тараны на колесах. Наступали очень медленно, с продолжительными остановками. В это время с приречной стороны без шума, не привлекая внимание, зажгли солому и дрова в камерах под стеной. Из вентиляционных каналов повалил синевато-белый дымок. Затем он стал гуще и темнее. Клубы дыма поднимались выше куртин, временами скрывая части их. Шло время, но с приречной стеной ничего не происходило.
        Как мне рассказали позже, солдаты под командованием Марка добрались до стен города, начали карабкаться на них по лестницам, прикрываемые валлийскими лучниками, и даже перекинули с одной из осадных башен мостик на куртину. Несколько рыцарей успели перебраться на городскую стену, но их быстро отбросили, а затем столкнули с зубцов мостик. Остальные три башни так и не добрались до стен. Две завалились набок, а у третьей отвалились колеса.
        Вдруг я заметил в мареве горячего воздуха, который шел из вентиляционного канала, как просела куртина, которая находилась над камерой первой штольни. Решил, что мне показалось. Куртина начала наклоняться наружу, от нее отделился большой кусок, упал, и покатился к реке. Следом начала оседать соседняя куртина, расположенная на второй камерой. На ней появилась кривая трещина, которая стала расползаться вширь. Добрая треть куртины наклонилась наружу, наставив на нас зубцы. Перебраться через нее теперь можно было с помощью короткой лестницы. Стали видны жилые двухэтажные дома с плоскими крышами, которые раньше куртина загораживала от нас. Куртина над камерой третьей штольни наклонилась немного вперед и согнулась, но устояла.
        - Труби атаку! - приказал я трубачу.
        Солдаты выскакивали из шалашей и хибар, хватали лестницы и по насыпанным, пологим проходам поднимались по склону к разрушенным участкам городской стены. Я вместе с другими рыцарями пошел за ними. На нас были тяжелые доспехи, поэтому шли мы намного медленнее. За мной шагал мой новый оруженосец Мартин, нес на специально сделанном для штурма, очень длинном древке мою хоругвь. Когда добрались до обвалившегося куска куртины, у которой камень на разломе был светлее, мои солдаты уже выбивали горожан из башен, а отряд человек из десяти копейщиков, став в линию, отражал атаку подоспевших на помощь вражеских всадников, которых было десятка два. Мы поспешили на помощь этим солдатам.
        Давно уже я не сражался пешим против конных. Такое впечатление, будто увидел жизнь с изнанки. Темно-гнедой жеребец, скаля большие белые зубы, напирал на меня, прижимал к дувалу, а я закрывался от него щитом и протискивался вперед, чтобы добраться до всадника, который саблей отражал копье моего пехотинца. Я ударил саблей по ноге всадника, одетой в серовато-желтые широкие штаны, чуть ниже кромки щита, темно-красного, с надраенным до блеска стальным умбоном и отходящими от него лучами, загнутыми против часовой стрелки. Ударил не сильно, чтобы не ранить коня. И только разрубил ткань, потому что под ней были кольчужные шоссы. Тогда я рубанул по сапогу чуть выше ступни. Из раны хлынула ярко-красная кровь. Щит всадника опустился ниже, чтобы прикрыть ногу. В этот момент его и убили ударом копья, которое, пробив кольчугу, вошло в живот снизу справа. Мавр откинулся назад, раскинув руки. Я кулаком ударил его по левой, раненой ноге, выбивая ее из железного стремени. Всадник наклонился в другую сторону и упал с лошади, которая испуганно пятилась.
        - Придержи лошадь! - приказал я копейщику, который убил всадника.
        Это был старый солдат с морщинистым лицом и густой черной бородой. Он прислонил копье к дувалу и схватил правой рукой жеребца за щечный ремень. Я взобрался в седло, плоское, непривычное, взял повод. Вот теперь я чувствовал себя на коне во всех смыслах слова.
        - Отпускай! - приказал солдату и, разворачивая коня, крикнул через плечо: - После боя подойдешь ко мне!
        На меня налетели сразу двое мавров. Правый был с коротким копьем, а левый с саблей, сильно изогнутой. У обоих нижняя часть лица была закрыта кольчужными бармицами. Шлемы островерхие с рыжими метелочками из крашеного волоса, наверное, конского. Накидки поверх кольчуг белые с зеленой окантовкой. Я направил своего жеребца между ними и первым делом перерубил копье с трехгранным наконечником, которое совали мне в лицо. Одновременно закрылся щитом от удара сабли. Вторым ударом разрубил руку и бок правого всадника и бросил коня вперед. Левого всадника встретил, начав разворачивать к нему своего коня. Его вороной жеребец попытался укусить моего, но я ударил его саблей плашмя по лбу чуть ниже ушей. Жеребец сразу шарахнулся, повернувшись ко мне почти задом, из-за чего наездник оказался боком ко мне и немного впереди. Привстав на коротковатых для меня стременах, я достал мавра концом сабли, разрубив накидку и кольчугу ниже правой лопатки. Ткань сразу пропиталась кровью. Мне показалось, что рана неглубокая, но мавр наклонился вперед, припал к лошадиной шее. Я приблизился к нему и ударил еще раз по спине, но
ниже и поперек, чтобы перерубить позвоночник. Мавр начал заваливаться влево, пока не свалился с коня. Он упал с таким звоном, точно весь был из железа. Шлем слетел с головы, открыв бледное молодое лицо с едва заметными черными усиками.
        Все мои родственники тоже обзавелись лошадьми. На остальных сели наши оруженосцы. В том числе и Мартин, который успел подняться на отбитую у мавров башню и закрепить там мою хоругвь. Сине-белое полотнище лениво колыхалось на слабом ветре. Его должны были видеть солдаты, которыми командовал Марк. Теперь они бросятся на штурм с удвоенной энергией, подгоняемые мыслью, что лучшая добыча достанется другим. Я повел свой маленький конный отряд вдоль городской стены им на помощь. Между стеной и домами была улица шириной метров семь-восемь. Мы скакали по ней в три шеренги. По пути попались пешие солдаты противника, копейщики и лучники, не меньше сотни. Увидев нас, они бросились врассыпную по узким кривым переулочкам. Выехав к воротам, которые вели из города в сторону океана, я остановился и подождал, когда подойдут мои пехотинцы. Они начали открывать ворота, а я повел всадников по улице в центр города.
        На площади находились мечеть с четырьмя высокими и круглыми минаретами и дома алькальда, муллы и самого богатого торговца. Я с Алехандру занял дом алькальда, мои кузены взяли на троих дом торговца, а Кариму и Луишу досталось жилье муллы и мечеть. Как бывшие мусульмане, они были уверены, что мулла - самый богатый человек в городе.
        Алькальд жил точно в таком же доме, как и его коллега в Сантарене. Разве что здания были поновее и побогаче обставлено и украшено. Хозяин отсутствовал. Его найдут мертвым на следующий день. Одна стрела из длинного лука попадет ему в грудь, вторая - в бедро, пробив кольчужные шоссы, седло и ранив гнедого арабского жеребца. Так бедное животное и скакало по улицам с мертвым наездником, пришпиленным к ней, пока кто-то не добил его. В конюшне стояли еще один арабский жеребец серой масти и три гнедые кобылы, каждая с маленьким гнедым жеребенком. Золотой запас алькальда состоял из двух небольших сундуков, причем оба были заполнены одинаково, примерно на две трети. Интересно было бы узнать, кому предназначался второй? Детей у него не было, хотя имелись четыре жены и шесть наложниц. Жен - красивых женщин в возрасте от двадцати пяти до тридцати пяти - взяли в плен и сразу повалили на спину Алехандру и наши оруженосцы. В их возрасте больше нравятся зрелые, опытные женщины. Я же с помощью старого слуги помылся в бане, перекусил и только потом отдохнул с самой молодой из наложниц по имени Агнес. Она была родом
из графства Прованс. Ее родители стали катарами - членами антисистемной секты типа коммунизма, которая призывала всех «как один, умереть в борьбе за это». Цель, ради которой надо было бороться и умереть, имела свойство горизонта - никогда не приблизишься. То есть весь смысл был в самой борьбе. Поскольку катары были строгими вегетарианцами, их легко выявляли. У меня всегда было подозрение, что вегетарианство - признак душевной неполноценности. Родителей Агнес сделали короче на бестолковую голову, а детей продали в рабство. К алькальду Агнес попала вместе с младшим братом, которого использовали по тому же назначению, что и сестру, причем, по ее словам, намного чаще.
        Я не выходил из дома все три дня, пока шел грабеж, чтобы не пожалеть кого-нибудь из местных и не обидеть своего солдата. Только на четвертое утро, после того, как по улицам города проехали глашатаи и объявили мой приказ всем солдатам покинуть город, выбрался из своего убежища. Во дворе алькальда высилась внушительная горка золота. Каждый солдат должен был отдать мне треть добычи. Я предупредил, что брать буду только золото. Был уверен, что в лучшем случае все вместе принесут тысячи три монет. Оказалось, что уважают меня в несколько раз дороже. Над Алкасером висел сладковатый запах разлагающихся на солнце трупов. Как ни странно, на улицах они не валялись. Только у городских стен и, наверное, во дворах, куда я не заглядывал. Лагерь за пределами города, в котором расположилась армия-победительница, напоминал цыганский табор. Везде лежали мешки, тюки, корзины со всяким барахлом, бродили пленные, в основном женщины и дети.
        Прибывшие чиновники короля распределили между моими воинами дома в городе и земли вокруг него. Старый солдат, который убил мавра-наездника и помог мне сесть на лошадь, получил рыцарскую долю. После этого всем было разрешено вернуться в город, вступить во владение своим имуществом и первым делом вывезти из города трупы. Их бросали в реку, которая относила раздувшиеся тела в океан на корм чайкам и рыбам, крабам и прочей подводной живности. Хотя мне и полагалась серьезная часть доходов от Алкасера, что предполагало и контроль над ними, алькальда назначил король Афонсу. Видимо, начал побаиваться моей популярности, не захотел отдавать под мою руку еще один город. Алькальдом стал старый рыцарь, хромой на обе ноги, сломанные во время осады Лиссабона. Он заверил, что мои интересы будут соблюдаться в первую очередь. Впрочем, доходы от разоренного города меня мало интересовали. Пройдет несколько лет, пока он оправится и станет приносить большие деньги. Уверен, что к тому времени меня уже не будет ни в Португалии, ни в этой эпохе.
        44
        До конца этого года я просидел на суше, живя то в Мондегу, то в Лиссабоне. Что-то подсказывало, что заканчивается мое время в этой, так сказать, реинкарнации. Потом пришел к мысли, что как не отсиживайся на берегу, а от судьбы никуда не денешься. Пойду купаться, заплыву подальше - и окажусь в Португалии другой эпохи. Страна, конечно, прекрасная, но мне хотелось вернуться в двадцать первый век, в родные места и к той жизни, которая для меня привычна. Появилось предчувствие, что для этого надо оказаться в тот самый день года в том самом месте, где я упал с яхты. С удовольствием вернусь к скучной жизни капитана американской судоходной компании. В рейсе, не корысти ради, а забавы для, писал бы статьи о средневековье. Представляю, как на меня нападали бы так называемые историки всех мастей. Они ведь лучше знают, как все происходило в Западной Европе двенадцатого века, потому что, в отличие от меня, были здесь, всё видели, слышали и даже трогали руками. Да и привыкли писать о национальных «святынях» с предельной объективностью.
        В первых числах марте я начал снаряжать шхуну для длительного плавания. Нанял команду. Набирал только одиноких, кто не успел пустить корни на берегу. У них был шанс не вернуться из этого рейса. Поэтому положил им хорошую зарплату и выдал аванс в размере двухмесячного оклада. Пусть гульнут напоследок. Своим родственникам, друзьям и королю Афонсу сказал, что хочу посетить Иерусалим, покаяться в грехах. Ни у кого такой повод для путешествия не вызвал удивления. В двенадцатом веке многие шлялись по миру от одной святыни к другой. Это был самый простой способ прослыть святым или, как минимум, превратиться в безгрешного.
        Перед отплытием я немного переиначил завещание. Младшему сыну отдал еще и земли на правом берегу Мондегу, приданное Беатрис. Алехандру взамен достались доходы от Алкасера и земли в том районе, что было намного больше. Среднему отошло еще и отобранное у графа Фернана де Меланда и полученное в тех краях от короля Афонсу. Посоветовал Латифе женить Саншу, когда он вырастет, на дочери графа Фернана, чтобы у потомков Меланда не было даже повода отвоевывать их. Мое завещание вступало в силу через три года, если к тому времени не вернусь или не дам весточку.
        В рейс вышли в воскресенье, отслужив молебен в соборе, недавно построенном на месте бывшей главной мечети города. Считалось грешно отправляться в рейс до Пасхи, но, поскольку мы плыли в святое место, никто не осуждал. Наоборот, проводить вышел чуть ли ни весь Лиссабон. Правда, других зрелищ в городе в тот день все равно не было. Дул свежий северо-западный ветер, который затруднил нам выход из «Соломенного моря», но позже, когда мы легли на курс зюйд, бодро погнал шхуну к проливу Гибралтар. Насидевшись на берегу, я с восторгом вдыхал солоноватый океанский воздух. Хлопки парусов, гудение рангоута, поскрипывание судового набора делали меня счастливым. Плыву - значит, существую!
        Гибралтар проскочили без проблем. Видели несколько парусно-гребных суденышек, то ли рыбацких, то ли пиратских. Они на нас не нападали, мы на них тоже. По западной части Средиземного моря шли на приличном удалении от берега, поэтому не встретили ни одного судна. Только у острова Сардиния «зацепились» за берег. Я определил место судна, чтобы выйти в Тунисский пролив ближе к Сицилии.
        Там нам повстречалось много маленьких суденышек, которые перевозили людей из Африки. Они испуганно шарахались от шхуны. Я догнал одно - восьмиметровое с шесть парами весел и латинским парусом, без палубы, с навесом над кормовой частью, где стоял шкипер, рулил веслом, закрепленным с правого борта. Шкипером был пожилой брюнет в плоской шляпе с обвисшими полями. У него были густые усы и борода. Одет в просторную, длинную, грязную, когда-то белую рубаху и короткие штаны. Босые ноги по щиколотку были в воде, которая скопилась на дне суденышка. Пассажиры, три или четыре семьи европейцев, были одеты богаче и обложены баулами с вещами.
        - Откуда и куда плывете? - спросил я шкипера.
        - Из Туниса на Сицилию, - ответил он. - Спасаемся от альмохадов.
        - Они захватили Тунис? - поинтересовался я.
        - Сам город еще нет, - сообщил шкипер.
        Я знал, что Тунис будет под властью мусульман. Даже удивился, когда несколько лет назад услышал, что там правят норманны. Недавно Сицилийское королевство воевало с Византией и сумело отбиться. Зато в Африке приходит конец их власти, бегут в Европу.
        Мальтийским проливом прошли мимо самой южной части Сицилии. Интересно, есть там уже мафия?! Если и есть, она незаметна. Я бывал в сицилийских портах в двадцать первом веке. Там было спокойнее, чем в Москве. По крайней мере, заказных убийств во время моих визитов не случалось. А в Москву, как ни приеду, там обязательно кого-нибудь замочат: то бандиты олигарха, то олигархи бандита. Внутривидовой отбор - он самый жестокий.
        Между полуостровом Пелопоннес и островом Крит было, как обычно, много рыбацких лодок. Они вроде бы не обращали на шхуну никакого внимания, но одна лодка обязательно быстро гребла к берегу. Позвать на помощь собратьев по ремеслу. Наверное, думали, что мы на ночь ляжем в дрейф. Не повезло им. Приближалось полнолуние, и луна светила бОльшую часть темного времени суток, поэтому мы шли без остановок. Затем я повел шхуну на север, чтобы оставить острова Киклады южнее. В шестом веке они славились своими морскими разбойниками. Флот империи ничего не мог с ними поделать. Днем это были обычные крестьяне и рыбаки, а ночью превращались в отчаянных парней. Удачный налет мог принести каждому столько, сколько с мотыгой в руках за всю жизнь не заработаешь. В случае неудачи оказались бы гребцами на галерах, что было не намного хуже их обычной жизни.
        Пролив Дарданеллы, заплатив золотой византийский солид, который я выменял у генуэзских купцов, и Мраморное море прошли с попутным юго-западным ветром, теплым и не сильным. Здесь суда попадались часто, и никто никого не боялся. Это были и галеры, торговые и военные, и нефы, в основном венецианские, и рыбацкие суденышки. В Босфоре к нам подошла военная галера, выкрашенная в красное и золотое. На борт шхуны поднялся офицер в шлеме с красным гребнем из конских волос и «анатомическом» доспехе. Он был настолько похож на тех, которые служили здесь в шестом веке, что я подумал, будто вернулся в прошлое. Офицер убедился, что идем в балласте, спросил:
        - Куда направляетесь?
        - К руссам, - ответил я. - Посол короля Португалии.
        - А где эта Португалия? - поинтересовался офицер.
        - За Геркулесовыми столбами, - назвал я ему греческое название пролива Гибралтар.
        - Неужели русы туда добрались?! - удивился офицер.
        - Нет, но у нас общие враги, - объяснил я.
        Он взял с нас золотой солид за проход проливом и пожелал счастливого плавания. Пожелание, наверное, должно было обозначать, что в данный момент Византия не воюет с Киевской Русью.
        Оба берега пролива там, где позволял рельеф местности, были застроены богатыми виллами. Мы подошли к берегу в известном мне по шестому веку месте и набрали пресной воды. Источник, обложенный камнями, был тот же. Мне показалось, что и камни остались прежние, не изменились за шестьсот лет.
        Черное море встретило нас тихой, маловетреной погодой. Я направил шхуну напрямую на мыс Сарыч. За день мы отошли от берега настолько, что его не стало видно. И попали в штиль. Паруса понуро обвисли. Море стало гладеньким. Если задержимся здесь на пять дней, не успеем вовремя попасть к мысу Айя.
        На третий день начался шторм. В Черном море редко бывают жестокие шторма. Развернуться им здесь негде. Но иногда, в порядке исключения, природа показывает, на что она способна. Нам пришлось испытать ее способности на собственной шкуре. Норд-ост с ревом налетал на шхуну, пытаясь положить ее на борт и утопить. Штормовые паруса держались не долго. Я приказал бросить плавучий якорь. Нас начало медленно нести к берегу. Высокие волны заливали палубу, не успевая стечь с нее до прихода следующей. Мои матросы крестились и молились. Воистину пребывали с символом веры на устах. Страх делает человека глупым, а значит, верующим.
        Я не боялся. И не только потому, что бывал в переделках покруче. Знал, что этот шторм по мою душу. Видимо, рано мне возвращаться в двадцать первый век. Я надел жилет, привязал к ремню, на котором висели кинжал и сабля, еще и серебряную флягу с белым вином, разбавленным водой. Такая смесь хорошо утоляет жажду. Если окажусь за бортом, меня понесет в сторону Босфора. На европейском берегу окажусь или азиатском? И в каком веке? Когда там турки захватили Византию? Кажется, в пятнадцатом веке. Не хотелось бы попасть гребцом на галеру…
        На эту волну я обратил внимание слишком поздно. Сперва она показалась мне такой же, как и все предыдущие, только возле самого корпуса шхуны вдруг поднялась намного выше их. Благодаря седому из-за пены гребню, волна показалась мне матерой, что ли. Гребень начал загибаться вперед, словно прицеливаясь, а потом как-то сразу обрушился на палубу, на меня. Вода показалась мне теплой и ласковой. Она нежно обволокла, повлекла за собой и с ужасной силой ударила обо что-то очень твердое.
        
        Александр Васильевич Чернобровкин
        Князь Путивльский. Том 1
        1
        Сначала я услышал удары волн о корпус судна. Звуки были глухие. Так волны бьются о деревянный корпус. Судно кренилось на волнах, однако несильно, поэтому непонятны были тошнота, одолевавшая меня, чувство разбитости во всем теле, боль в голове, особенно в правой ее части, и неприятный, металлический, привкус во рту, какой бывает с жуткого бодуна. Морской болезнью не страдаю, пью в меру. Вроде бы не перебрал и ни с кем не подрался вчера… Стоп! Вчера (или сегодня?) был шторм. Громадная волна швырнула меня на надстройку. Поскольку я все еще на судне, значит, это была не «моя» волна. Я провел языком по пересохшим губам, приоткрыл глаза.
        Я, накрытый шерстяным одеялом, лежал в глубоком деревянном ложе, напоминающем гроб. Надо мной был тент из грубой, желтовато-серой холстины, натянутой на деревянную раму. Верхние продольные и поперечные жерди были диаметром сантиметра два, ошкуренные и потемневшие от времени. На моей шхуне такого тента не было. Холст, прихваченный к жердям пеньковыми веревочками, трепетал на ветру, который приносил солоноватый запах моря и отгонял запах овчины, на которой я лежал. Под правой ладонью я ощущал мягкую и теплую шерсть. Левая рука лежала у меня на груди. Спасательного жилета, пояса с оружием, кафтана и кольчуги на мне не было. Оставили только шелковую рубаху и штаны. Хороший признак. Если бы были грабителями, шелковые вещи обязательно бы забрали.
        - Очнулся, княже? - спросил мягкий мужской голос на русском языке со странным акцентом.
        Говорил мужчина лет двадцати пяти, худой, с узким лицом с острым подбородком и впалыми щеками, поросшим светло-русыми жидкими бороденкой и усами. Голубые глаза сидели глубоко, из-за чего верхние белесые ресницы видны только, когда глаза закрыты. Брови редкие и чуть темнее ресниц. Нос тонкий, как бы приплюснутый с боков и сверху посередине. Рот маленький, узкогубый. На голове у мужчины была шапочка, сшитая из четырех клиньев холста, раньше, видимо, черная, а теперь темно-серая, более светлая на швах. На теле ряса из такого же материала, но менее застиранная и подпоясанная замусоленной бечевкой. На груди висел на льняном гайтане потемневший, бронзовый крест высотой сантиметров десять, нижний конец которого был светлее, захватанный руками. Концы креста были фигурные, из трех полукружьев.
        - Чьих будешь? - ляпнул я фразу из гайдаевской кинокомедии - первое, что пришло в голову.
        - Монах я, княже. Зовут меня Илья. Был полтора года на Афоне, учился уму-разуму, теперь возвращаюсь в свой монастырь Троицкий, что возле Чернигова, - ответил мужчина. - Отец мой - купец черниговский и братья тоже, люди князя Мстислава Святославича, а мне бог не дал здоровья и торговой сметки, поэтому я принял постриг.
        Говорил монах, как догадываюсь, на старославянском языке, который я учил в институте. Только вот понимал с трудом. Вроде бы слово знакомое, но произношение, ударение или акцент непривычные - и кажется, что слово имеет иной смысл. Кто такой Мстислав Святославич и когда он жил - я понятия не имел. Оставалась надежда, что я всё еще в предыдущей «жизни». Наверное, и мой русский для монаха будет трудноват, поэтому спросил по-гречески:
        - Какой сейчас год от рождества Христова?
        - От Рождества Христова? - переспросил он. - Сейчас посчитаю. - Монах надолго задумался. - Если не ошибаюсь, тысяча двести двадцатый. А зачем тебе?
        - Да так, предсказала мне прорицательница, что после этого года будут в моей жизни большие изменения, - ответил я. - Год назвала не от сотворения мира, вот я и забыл ее предупреждение.
        - Они всегда так говорят, чтобы с толку сбить, чтобы не смог поступить по-другому, - посетовал монах Илья.
        С возвращением в двадцать первый век не получилось. Лет на шестьдесят всего переместился. В Португалию и Англию уже нет смысла возвращаться. Там мои внуки будут выглядеть старше меня. Что ж, придется осваивать новую эпоху и новую страну. Видимо, меня принимают здесь за князя. Одежда и богатое оружие ввели их в заблуждение.
        - Как я здесь оказался? - спросил монаха.
        - Подобрали тебя в море, - ответил он. - Потопило оно шесть ладьей купеческих, один ты спасся. Богу угодно было сохранить тебе жизнь, чтобы ты выполнил его волю, - монах перекрестился.
        Угодно было не богу, а спасательному жилету. Интересно было бы узнать, где он, а также мой ремень с оружием и деньгами? Хотелось бы иметь стартовый капитал на новом месте. Ладно, займемся этим вопросом, когда буду чувствовать себя получше.
        - Ничего не помню, - признался я.
        - Не мудрено, - сказал монах. - Голову тебе зашибло сильно, думали, не выживешь.
        Теперь понятно, почему у меня голова так сильно болит. Я дотронулся рукой до нее выше правого уха. Там лежала мокрая тряпка, прикрывающая припухшее место. На пальцах остались розовые следы крови.
        - Не трогай, княже, так быстрее заживет, - посоветовал Илья.
        Я и сам это понял, потому что сразу подкатила тошнота. Когда она отхлынула, поинтересовался:
        - Что я делал на Афоне? В паломничество был?
        - Ты не с Афона плывешь, а из Гераклеи. Твоя ладья присоединилась к нам возле Босфора, - ответил монах Илья.
        - А что я делал в Гераклее? - продолжил я спрашивать.
        - Говорили, что служил спафарием у Феодора Ласкаря, правителя Никеи, командовал тагматой, - ответил он и посмотрел на меня не то, чтобы подозрительно, но без доверия.
        - Хоть убей, ничего не помню! - воскликнул я и решил схитрить: - Расскажи мне с самого начала, кто я такой, кто мои родители, как оказался в Никее? Может, тогда вспомню.
        - Ты - сын Игоря Святославича, в то время князя Новгород-Северского, а позже - Черниговского, и половчанки, получившей при крещении имя Мария, дочери хана Ильдегиза.
        - Это не тот князь Игорь, о котором говорится в «Слове о полку Игоревом»? - перебил я.
        В тринадцатом веке не так уж много бестселлеров выходило в свет, надеюсь, монах читал этот.
        - Он самый. Песнотворец Митуса складно описал его поход! - подтвердил Илья и произнес радостно: - Вот видишь, не все ты забыл!
        - Так у него женой была Ярославна, - возразил я.
        - Это вторая жена Ефросинья Ярославна, а первой была твоя мать. Она, беременная тобой, отправилась на богомолье в Вышеград поклониться мощам святых Бориса и Глеба - и сгинула без следа. После этого князь Игорь и женился да дочери Ярослава Галицкого, - рассказал он.
        - А куда делась моя мать? - спросил я.
        - Ее захватили люди хана Кончака. Она была против женитьбы Владимира, твоего старшего брата, на его дочери. Между родами ее отца и Кончака месть была кровная, - продолжил монах. - Половцы продали ее купцам иудейским, которые увезли в Египет. Там ты и родился. Потом, узнав, кто вы такие, вас выкупил византийский купец и привез в Константинополь. Говорят, твоя мать давала весточку князю Игорю, но он был в половецком плену, а когда вернулся, никто ничего ему не сказал. Так он и умер, не узнав, что ты родился.
        Слишком слащавой получалась история, не верилось в нее.
        - Не был он в плену в то время, и всё ему сказали, - уверенно произнес я, - но вторая жена была более выгодной парой.
        - Бог ему судья! - перекрестившись, молвил монах Илья. - Вот ты и начал вспоминать.
        - Да, кое-что припомнил, - согласился я. - Рассказывай дальше.
        - Когда матушка твоя умерла, тебя взял на воспитание император Алексей. Ты служил в Варяжской гвардии, был тяжело ранен, когда латиняне захватили Царьград, поэтому и спасся. Латиняне порубили всех гвардейцев за то, что сражались вы против них отчаянно, многих побили - продолжил он. - Тебя выходила дочка купца из Гераклеи. Ты женился на ней и пошел служить правителю Никеи Феодору Ласкарису, зятю императора Алексея. При его дворе тебя и нашли купцы путивльские. У них в позапрошлом году погиб на охоте племянник твой, князь Иван Романович. Старший твой племянник Изяслав Владимирович, его двоюродный брат, когда перешел на новгород-северский стол, передал Ивану Путивльское княжество, а после его гибели назначил там посадника. Не люб оказался путивльчанам посадник. От половцев не защищал, а только мощну набивал. Выгнали его, вспомнили о тебе и решили позвать на княжеский стол.
        - А где моя семья? - спросил я.
        - Они плыли с тобой: жена, два сына и две дочери, - тихо ответил монах Илья и перекрестился: - Царствие им небесное!
        - Бог дал, бог взял, - произнес я.
        Монах еще раз перекрестился. И я сделал тоже самое, поймав себя на мысли, что чуть было не перекрестился по-католически, слева направо. Не знаю, заметил ли монах, что моя рука на мгновение замерла, будто вспоминала отработанное годами движение, но мне стало неловко в его присутствии.
        - Принеси вина, - попросил я.
        Монах, опустив глаза, удалился в носовую часть ладьи. Будем надеяться, что он решил, что мне надо побыть одному, чтобы пережить горе.
        Мне, действительно, надо побыть одному, чтобы осмыслить услышанное. Получается, что меня приняли за сына князя Игоря. Кстати, как звали этого сына? Ну, не важно. Здесь у каждого, как минимум, два имени. Одно дают при рождении, другое - при крещении, треть - когда в монахи подаются… Скажу, что ромеи называли меня Александром. Проверить ведь будет не у кого. Все, кто знал настоящего князя, погибли. Или не все? Ладно, по ходу дела разберемся. Покняжу вместо него. Все-таки я родился в Путивле. Правда, был в нем последний раз, когда мне шел седьмой год. В памяти сохранились булыжные мостовые и огражденные дощатым забором раскопки на берегу реки Сейм, в которой вода была прозрачная, просматривались длинные лентовидные коричневато-зеленые водоросли. Разоблачат - сбегу в Западную Европу. Если успею. Не нравится мне, что предшественник, «племянник» Иван, погиб на охоте. Это наводит на грустные мысли.
        Монах принес деревянную чашку с красным вином. Оно было плохое, слишком кислое.
        - Гадость какая! - возмутился я. - Как вы такое пьете?!
        - Мы - не князья, - извиняющимся тоном произнес Илья, - и не знали, что тебя будем везти.
        - Помоги мне сесть, - попросил я, - а то спина затекла.
        От Ильи исходил легкий запах ладана и подгоревшего оливкового масла. Этим он сильно отличался от грязных и вонючих католических монахов. Илья помог мне приподняться, подложил под спину что-то типа узкого мешка, набитого сеном. У меня сильно закружилась голова, чуть сознание не потерял.
        - Может, лучше лечь? - предложил монах.
        - Нет, - выдавил я, проглотив подкативший к горлу комок тошноты. - Мне уже полегчало.
        Плыл я на ладье длиной метров двадцать пять и шириной по мидель-шпангоуту метров восемь. Мое ложе располагалось ближе к корме, позади мачты. Она с прямым парусом, выцветшим, бледно-красным и с многочисленными заплатами. У паруса большое «пузо», наполненное попутным ветром. Форштевень высокий, на конце что-то похожее на лошадиную голову. Обшивка бортов набрана внахлест. По четырнадцать весел с каждого борта, сейчас поднятые над водой, потому что гребцы ели, сидя на скамьях под деревянным настилом. Трапеза их состояла из ржаного хлеба и сала. По кругу переходили две корчаги с каким-то напитком. Весла были вставлены в отверстия в борту, которые закрывали кожаные чехлы. Пространство от мачты и почти до форштевня было заставлено бочками и сверху завалено тюками. На маленьком баке сидели трое монахов, ели хлеб и запивали вином из широкой чаши. Одно место рядом с ними пустовало, там лежал недоеденный кусок хлеба.
        - Иди поешь, - разрешил я Илье.
        Монах молча кивнул головой и направился на бак к своим собратьям.
        С трудом повернув голову вправо, я увидел, что на корме у борта стоял и рулил толстым веслом кормчий - крупный мужчина лет сорока с тупым, бесчувственным лицом. Голова не покрыта. Густые, вьющиеся, черные волосы спутаны. Меня всегда поражало, что красивыми волосами природа награждает глупых людей. Наверное, часть пространства в черепе отдает под удобрения. На кормчем поверх грязных и измятых рубахи и портов была короткая овчинная безрукавка. Грязные босые ноги, расставленные на ширину плеч, словно приросли к потемневшей, затоптанной палубе.
        Слева и позади моего ложа расположился на палубе под тентом толстый мужчина с окладистой темно-русой бородой, одетый в темную меховую шапку, вроде бы бобровую, и во что-то темно-красное типа короткого кафтана с рукавами по локоть, порты из похожего материала и обутый в черные высокие сапоги. Он ел тоже, что и гребцы, плюс вареные куриные яйца. Еда его лежала на бронзовой тарели, у которой был выпуклый узор по краю, похожий на виноградную лозу. Запивал из бронзового кубка с широкой круглой подставкой. Скорее всего, это купец, хозяин судна. Обслуживал его мальчишка лет двенадцати, худой, зашуганный, в грязной серо-белой рубахе, широкой и длинной, на вырост, и босой. Ноги были в цыпках.
        - Очухался, князь? - дожевав кусок сала, спросил купец тоном, состоящим одновременно из заискивания и насмешливости.
        - Да вроде бы, - ответил я и спросил в свою очередь: - Где мои одежда и оружие?
        - Савка, принеси князю его вещи! - приказал купец мальчишке, а мне сообщил: - Мокрые они были. Сняли, чтобы высушить. Не бойся, ничего не пропало.
        - Это ты должен бояться, - мрачно сказал я, чтобы поставить его на место. - Если хоть что-нибудь пропадет, не сносить тебе головы.
        Купец сразу привял, залепетал подобострастно:
        - Поверь мне, князь, ничего себе не взял! Али я не знаю, кто ты?! Мы, купцы, - люди подневольные, свое место помним, - и напомнил и мне как бы между прочим: - Потому и спас тебя. Знал, кому помогаю!
        - За спасение будешь награжден, - заверил я и повернулся к баку.
        Там гребцы закончили трапезу, начали готовиться к гребле. Монахи тоже поели, только Илья дожевывал хлеб, допивая содержимое чаши. Почувствовав мой взгляд, он поставил чашу на палубу, перекрестился у рта, что-то тихо сказал остальным монахам и пошел ко мне.
        В это время сзади к моему ложу подошел Савка и положил рядом на тюк с товарами мой спасательный жилет, кафтан, кольчугу, пояс с саблей и кинжалом, сапоги, серебряную флягу и тубус с картой. Тубус открывали, нарушив воск, которым был замазан стык, чтобы вода не просочилась, но карта была на месте. Сомневаюсь, что хоть кто-нибудь на ладье понял, для чего она предназначена. Флягу тоже открывали. Находясь на шхуне, я наполнил ее доверху белым вином, разведенным водой. Такая смесь хорошо утоляет жажду. Сейчас фляга была пуста. Не думаю, что это сделал купец, поэтому не стал наезжать на него. Зато все монеты в поясе и жилете были на месте. Я отобрал три золотых мараведи и, протянув их мальчишке, чтобы передал купцу, сказал:
        - Это тебе за хлопоты. И будешь торговать в Путивле без пошлин с одной ладьи.
        - Спасибо, княже! Я знал, что ты щедрый и великодушный человек! - произнес он громким и хорошо поставленным голосом, напоминая конферансье.
        - Тебя Савка заметил в море, - тихо сказал мне монах Илья. - Купец не хотел к тебе плыть, волны дюже высокие были, но мы настояли.
        - Он - холоп купеческий? - спросил я.
        - За меру жита на три года отдан в услужение. Половину отработал, - ответил Илья.
        - Савка! - подозвал я.
        Вид у мальчишки был запуганный. На грязной левой щеке дергалась жилка. Так бывает, когда ждут, что сейчас влепят оплеуху. Я протянул ему еще одну золотую монету и сказал громко:
        - Отдашь купцу и скажешь, что ты теперь мой слуга.
        Савка крепко сжал монету. Руки у него тоже были в цыпках.
        - Грабишь ты меня, князь! Такого хорошего слугу забираешь! - запричитал купец, но не очень убедительно. Поняв, что меня скулением не прошибешь, закончил: - Придется мне смириться. Ты - князь, а нам положено быть в твоей воле. - Потом предложил совсем буднично: - Отобедаешь, князь?
        - Не хочу, - отказался я. - Вина дай, если есть хорошее.
        - Вина хорошего нет, - сообщил он, - но есть мед монастырский, ягодный.
        - Давай мёд, - согласился я.
        - Ни разу не видел таких монет, - сообщил купец, попробовав мараведи на зуб и убедившись, что золотой. - Из какого-то латинского королевства?
        - Из Португалии, - ответил я и объяснил, как их заимел: - Мой тесть с ними торговал.
        - А где эта Португалия? - поинтересовался купец.
        - За Геркулесовыми столпами, на краю земли, - дал я понятный ему ответ.
        Савка принес тот самый бронзовый кубок, из которого пил купец, наполненный мутноватым напитком. На стенках сосуда было четыре овальных барельефа, изображавшие по пояс каких-то мужчин, скорее всего, святых. Сверху шли надписи, но только согласные буквы, так что я не смог расшифровать, кто это такие. Медовуха была сладковатая, с ягодным привкусом. Пилась легко, а вставляла здорово. Не успел я допить кубок, как через несколько минут вырубился.
        2
        Ночью мы стояли на якоре возле берега неподалеку от Месеврия. Город был окружен высокими каменными стенами с круглыми башнями. Это последний крупный византийский порт на нашем пути. Точнее, бывший византийский. Теперь он часть Латинской империи. Дальше начиналось Болгарское царство.
        - Пошаливают там на море, в одиночку опасно плыть, - пожаловался купец, которого звали Борята Малый. - Будем здесь ждать, когда подойдет караван.
        - А когда он будет? - спросил я.
        К утру я совсем оклемался, даже встал и сделал небольшую зарядку, помахав саблей. Чувствовал себя молодым и сильным. Мне показалось, что сейчас я даже немного моложе, чем был, когда выплыл на полуостров Уирэлл. Жаль, нет зеркала, чтобы убедиться в этом.
        - Кто его знает?! Может, несколько дней, а может, недель, - ответил купец Борята. - Никто ведь не ожидал, что потонут шесть ладей, поэтому и не узнавали, когда другие поплывут. Всемером мы бы отбились от любых разбойников.
        - Давай не вдоль берега, а напрямую поплывем. Ветер попутный, будем и ночью идти под парусом. Дня за три-четыре доберемся до Днепра, - предложил я.
        - Как это напрямую?! - удивился Борята Малый. - В открытом море править не по чему.
        До компаса южнорусские купцы еще не додумались.
        - По солнцу будем править да по звездам. Я вас доведу, не один раз так плавал, - пообещал ему.
        - Не-е, боязно, - честно признался купец.
        - Мне некогда сидеть здесь несколько недель, дела ждут, - надавил я. - Да и ты кучу денег сэкономишь.
        То ли возможность сэкономить, то ли понял купец, что все равно будет по-моему, но больше не возражал. Выбрав якорь, мы, ориентируясь по солнцу, легли на курс примерно норд-норд-ост. Почти попутный юго-западный ветер силой балла три наполнил парус, гребцы налегли на весла - и ладья пошла со скоростью четыре-пять узлов в сторону острова Березань. Море совсем утихло, волна была мала. Массивный форштевень, верх которого был, как оказалось, в виде головы ушастого дракона с лошадиной гривой, легко рассекал чистую голубую морскую воду. В восьмидесятые-девяностые годы двадцатого века возле берегов Болгарии было много длинных, порой до двух-трех миль, и широких полос из плавающего полиэтилена, пластиковых пакетов и бутылок. В силу каких-то причин, эта срань собиралась здесь со всего Черного моря. Впрочем, в других частях моря ее тоже хватало, правда, не в таких больших количествах. Потом началась борьба с загрязнением окружающей среды, и ситуация сильно исправилась в лучшую сторону. Продолжали и дальше швырять в море отходы, мусор, но уже не в таких количествах.
        Сам порой приказывал выбросить за борт кое-что. Помню, привезли мы в алжирский порт Мостаганем трубы для разведочного бурения нефти. Они были стянуты стальными тросами. Грузчики раскрепляли трубы и складывали тросы на причале. Обычно в развивающихся странах всегда находятся желающие получить на халяву крепления, сепарационные материалы, а тут стивидор уперся: забирайте тросы! Кстати, говорил он со мной на английском, с грузчиками - на арабском, а с местными начальниками - на французском. Французский в Алжире, как и в России девятнадцатого века, язык высших слоев общества. Пришлось погрузить тросы, тонн пять, на крышки трюмов. И что с ними дальше делать?! Мы направлялись в итальянский порт под погрузку, где должны были брать и палубный груз. Может, там кого-то и заинтересовали бы тросы, как металлолом, но, скорее всего, пришлось бы заказывать машину и оплачивать их перевозку якобы на свалку мусора. Поэтому ночью, сразу после выхода из порта, я приказал матросам выбросить тросы за борт. Они - не пластик, вреда морю не принесут. Упадут на дно и через несколько лет проржавеют и обрастут ракушками и
водорослями. Если не зацепятся за сети рыбаков. Рыбацких суденышек там много. Наглые, правила не соблюдают, режут курс, как хотят. Недаром моряки торгового флота говорят: «Бойся в море рыбака и вояку-дурака». Приходилось направлять на рыбацкие суденышки луч прожектора, чтобы напомнить, что они в море не одни, и про себя желать, чтобы поймали трос.
        Ночью гребцы спали, а ладья, сбавив ход до пары узлов, шла под парусом. Я был, так сказать, на вахте, показывал матросу, на какую звезду держать. Ночью на руле стоял другой - смышленый малый невысокого роста и со свернутым вправо носом. Болтал он без умолку. За три ночи я узнал от него почти все о состоянии дел во всей Киевской Руси и прилегающих землях. В том числе и о княжестве Путивльском. Дела там шли неважно. Грабили его все, кто только мог: половцы, местные бояре, соседние князья. Народ разбегался в разные стороны, в основном на север, подальше от Степи и налетов кочевников.
        - Заправляет там сейчас боярин Епифан Сучков. Говорят, жадность его равна только его жестокости. И нет на него, иуду, управы! - горько закончил ночной кормчий.
        - Сколь веревочки не виться, а конец придет, - сказал я и спросил: - А ты сам не путивльский?
        После паузы он произнес:
        - Нет, мы теперь черниговские. Князь Мстислав Святославич своих бояр в кулаке держит.
        Вечером четвертого дня увидели землю впереди по правому борту. Это была северная оконечность Тендровской косы. Не видел ее более двадцати лет, но узнал сразу. За шесть с лишним веков она не изменилась.
        - На ночь станем на якорь возле берега, - сказал я купцу Боряте Малому, - а завтра к вечеру будем в Днепре.
        - Знаю я эти места, плавал мимо на Корсунь и Согдею, - сообщил он. - Латиняне, после того, как захватили Царьград, первое время не давали нам торговать напрямую, только через венецианцев. А кому понравится прибыль другому купцу отдавать?! Все наши и перестали возить товары в Царьград. Предместье у Святой Мамы, где обычно останавливались купцы из Чернигова, Киева, Переяславля, совсем запустело. Император Генрих понял, в чем дело, и урезал права венецианцам, уравнял их с остальными купцами.
        Купец Борята теперь смотрел на меня с уважением. Видимо, не ожидал, что князь окажется лучшим капитаном, чем он сам.
        - Да, что-то такое рассказывал мне тесть, - небрежно бросил я и уточнил: - Корсунь - это Херсон?
        - Так его ромеи называют, - подтвердил купец.
        - Что ты там покупал? - поинтересовался я.
        - Вино, рыбу вяленую, ткани и специи восточные, - ответил он. - Еще там кони хорошие, только на ладье везти их неудобно, больше трех-четырех не возьмешь.
        Видать, начатое мною в Херсоне разведение элитных лошадей до сих пор живет и здравствует.
        - Лошадей обычно посуху перегоняют, - продолжил Борята Малый. - Приходится платить половцам за проезд, поэтому дело не очень выгодное. Разве что соли еще купить и привезти.
        - Соль добывают из озер, что возле перешейка? - спросил я.
        - Вроде бы, - ответил купец. - Сам там не ходил, не покупал, от других купцов слышал. Я посуху не торгую, опасно очень.
        Поселений в низовьях Днепра стало больше. Жители говорили по-русски и называли себя славянами, хотя многие больше походили на греков, потомками которых, наверное, и являлись. Один раз ночевали у пристани небольшого городка Олешье, обнесенного земляным валом и тыном из дубовых бревен.
        Были поселение и на острове Хортица, и на обоих берегах напротив него. Называлось оно Крарийской переправой. Защитное ограждение чисто символическое. Так понимаю, нападения не боятся: переправа нужна всем. Народ здесь жил бедовый, в основном беглые. Наверное, они - предки запорожских казаков. На меня поглядывали с неприязнью, принимая за боярина. Впрочем, узнав, что я - князь, лучше относиться не стали. Много было половцев, юрты которых стояли рядом с избами. Чумазая детвора обоих национальностей бегала одной ватагой. Они поглазели на нашу ладью и помчались дальше.
        Выше острова, который мы обогнули вдоль правого берега реки, начинался волок. Дальше Днепр сужался, как бы втискиваясь в гранитное ложе, и ускорялся. Вода оттуда вытекала, покрытая пеной. Товары с ладьи перегрузили на арбы, запряженные волами, повезли по суше. Саму ладью потащили волоком две упряжки волов по пять пар цугом в каждой и полсотни бурлаков. Гребцы помогали им, причем не столько тянули, сколько с помощью канатов удерживали ладью в вертикальном положении. Волок на некоторых участках, особенно на подъемах и спусках, представлял собой мостовую, выложенную из расколотых напополам, толстых бревен длиной метров пять. Плоской стороной они лежали на земле. Примерно посередине проходила светлая ложбина, вытертая килями и днищами ладей. Как ни странно, была она очень кривая, смещалась то к одному краю, то к другому.
        Технология переволакивания была отработана настолько, что даже волы делали все без дополнительных команд. Труд был, конечно, адский. Через час и животные, и люди были в мыле. Как мне сказали, работали здесь только наёмные. Платили им хорошо: за сезон зашибали столько, что могли оставшуюся часть года жить припеваючи.
        Я понаблюдал немного, а потом сел на взятого в аренду рыжего жеребца с белым пятном на морде, низкорослого и пузатого. Седло было плоское, а стремена короткие. Конек неторопливо погнался за обозом, который вез грузы с ладьи. Купец Борята Малый ехал на передней арбе. За ладьей он оставил присматривать лохматого кормчего. Монахи и Савка ехали на арбах в конце обоза. Со стороны степи нас прикрывала конная охрана, три десятка половцев, вооруженных луками, короткими копьями и саблями. Лошади у них были невзрачные, не намного лучше моей. Половцы почти не отличались от славян - такие же белобрысые и светлоглазые. Разве что скулы пошире и одежда другая: кожаная длинная куртка без рукавов, поверх холщовой рубахи, более короткой, чем у славян, кожаные короткие штаны, на голове колпак с наушниками, напоминающий «буденовку», а на ногах высокие сапоги с загнутыми вверх носками. У двоих - командира и его заместителя - были кольчуги и металлические островерхие шлемы. Щиты у всех одинаковые - круглые, полметра в диаметре, из лозы, обтянутой кожей. Ехали половцы расслабленно, не столько охраняли, сколько отбывали
урок. Они обозначали присутствие, чтобы другие половцы не наехали на нас ненароком. За это их хан имел хороший и стабильный доход. Не знаю, сколько заплатил Борята Малый, но, судя по нытью, преодоление днепровских порогов влетит ему в копеечку.
        Двигались напрямую, иногда рядом с Днепром, иногда вдали от него. Большая часть пути проходила по степи, но часто попадались рощи, островки леса, особенно рядом с речушками, притоками Днепра. Погода стояла солнечная, жаркая. Степь покрывала зеленая трава. Частенько вдалеке видны были стада косуль, которые быстро убегали при приближении обоза. Суслики вырастали столбиками на вершинах холмиков возле норок, тревожно свистели, увидев нас, и исчезали. В небе звенели чибисы, допытываясь: «Чьи вы, чьи вы?». Благодать, однако!
        Ближе к вечеру четверо охранников отделились от обоза, ускакали в степь. Вернулись часа через два. Позади каждого на крупе лошади лежала убитая косуля, притороченная к седлу. Все четыре были молодыми самцами.
        На ночь расположились в небольшой - домов на десять - деревеньке, огражденной обычным забором из жердей и расположенной на берегу речушки, которая была шириной метра три и глубиной по колено. Охранники выделили нам часть косули. Мясо порезали тонкими ломтиками и сварили на ужин вместе с просом в котле над костром. Получилась довольно вкусная похлебка, с дымком. А может, понравилась потому, что обед был слишком легкий и всухомятку. Мне предложили переночевать в избе, но я, несмотря на обилие комаров, предпочел лечь на свежем воздухе, подстелив попону и положив под голову седло. Лучше комары, чем клопы и вши. Этого добра в деревенских домах валом. Иногда видел, как мои спутники отлавливали на себе какое-нибудь кровососущее и давили ногтем на ногте. Меня пока спасало от этой напасти шелковое белье. Саблю в ножнах положил рядом с собой, надев темляк на правую руку. Половцы поглядывали на саблю с большим интересом. Золота и драгоценных камней на рукояти и ножнах хватило бы кое-кому на всю оставшуюся жизнь. Это половцы еще не знают, что клинок дамасский.
        Утром я проснулся оттого, что затекла спина. Отвык спать на твердом. По привычке провел рукой по лицу, собираясь побриться, но вспомнил, что решил отпустить бороду. Монах Илья сказал, что мне, то есть, сыну князя Игоря, сейчас лет тридцать шесть-тридцать семь. Чувствовал я себя намного моложе. Без бороды буду выглядеть совсем молодым. Впрочем, бриться все равно было нечем. Купец Борята сказал, что бритву и мыло можно купить только в городах. Я разделся по пояс, сделал небольшую разминку и помылся в реке. Половцы, как и все кочевники, относились к водным процедурам с презрением. Зато послеоперационный шрам на моем животе заинтересовал их. Они погомонили между собой, показывая на мой живот глазами, потом спросили что-то у монахов. Илья им ответил.
        Когда я оделся, монах подошел и сообщил:
        - Спрашивали, кто ты, откуда у тебя шрам на животе? Я рассказал, что ты - сын половецкой ханши и князя Игоря, про осаду Царьграда. Они сказали, что ты выжил потому, что тебя новорожденного вылизала Волчица-Мать. Они - язычники, поклоняются Небу, Земле и Волку. Не понимают, что такое божья помощь, не взошло еще зерно истиной веры в их темных душах.
        По моему глубокому убеждению, душа монаха не светлее половецких, но говорить ему не стал. Князь-атеист - это будет слишком круто для нынешнего общества. Хватит им богумилов, которые в несметном количестве расплодились в Болгарии. Это еще одна секта, наподобие катаров и коммунистов, с девизом «И как один умрем в борьбе за это…». Илья говорил, в Болгарии что ни поп, то скрытый безбожник. О болгарских монахах он был более высокого мнения. Ворон ворону…
        С этого дня половцы стали относиться ко мне с уважением, как к собственному хану. Они, кстати, звук «г» произносят, как «х». Так делали до них скифы, так будут делать после них украинцы. Видимо, эта земля не терпит звук «г». Слишком много с него начинается неприятных слов. Вечером половцы дали мне лучшую часть косули и угостили кумысом, отказавшись брать за это деньги. Я не любитель кумыса, но выпил его, чтобы не потерять их расположение. Кстати, моего знания турецкого и утигурского языков хватало, чтобы понимать их. По словам купца Боряты, половцы - союзники черниговских князей, Ольговичей, в войнах с владимирскими и киевскими Мономаховичами, причем настолько хорошие, что владимирцы кочевников в плен не берут. Что не мешает половцам и черниговцам нападать друг на друга. Ну, прямо-таки дружная семья: промеж себя деремся, но против остальных стоим плечом к плечу.
        К вечеру третьего дня добрались до места, где заканчивался волок. Там на правом берегу стояла небольшая деревянная крепость Кодак. Мы поселились в деревне, ожидая, когда притащат и погрузят ладью. Ожидание затянулось на шесть дней. Все это время я расспрашивал купца Боряту и монаха Илью о событиях и обычаях в Киевской Руси, купался в Днепре, переплывая его туда-обратно на удивление местным жителям, занимался фехтованием. Умелых напарников здесь не было, поэтому занимался сам. Отрабатывал работу с саблей и щитом, или кинжалом, или второй саблей. Интуиция мне подсказывала, что навыки эти скоро пригодятся. Местные мальчишки (взрослых мужчин в деревне почти не было, зарабатывали на жизнь) садились неподалеку на траву и молча наблюдали за мной. Особенно им нравилось, как я работаю двумя саблями. Вторую брал у купца Боряты Малого. Она была немного короче, шире и тяжелее моей, без елмани и слабее изогнутая.
        Дальше мы плыли в основном на веслах. Ветер дул от норд-оста, почти все время был встречный. На ночь становились на якорь возле левого, низкого берега. Здесь были земли половцев, которые ничего не имели с транзитной торговли, но хотели бы отхватить хоть что-нибудь. Говорят, они иногда обстреливали ладьи из луков. Сами плавать на лодках не умели и не любили, поэтому пустой тратой стрел всё и заканчивалось. Нас они не побеспокоили ни разу.
        Возле впадения в Днепр левого притока под названием Сула купец Борята Малый сказал мне:
        - Немного выше по этой речке стоит крепостица Воинь с хорошей, защищенной гаванью. В нее можно заплыть на ладье и отстояться в случае опасности. Оттуда легко добраться по Суле до Попаша, от которого до Путивля день пути конному.
        - Запомню на будущее, - произнес я, - но сейчас мне надо побывать в Чернигове, представиться князю Мстиславу Святославичу.
        Как объяснил мне Илья, Черниговское княжество теперь вроде независимого королевства. Черниговские князья считают себя Великими, то есть, равными киевским. Новгород-Северский князь у них типа герцога, а я буду кем-то вроде графа. По идее, я должен подчиняться своему «герцогу» - Изяславу Владимировичу Новгород-Северскому, но, поскольку он мой «племянник» и занимает мое место, имею право общаться напрямую с «королем». Впрочем, как я понял, никто никому здесь уже по большому счету не подчиняется. Бывает только совпадение интересов.
        После Сулы на берегах Днепра все чаще стали попадаться деревни. Затем на правом, высоком берегу появился город Канев. Он был хорошо укреплен. Как рассказал мне монах Илья, деревянные стены собраны из срубов, нижние из которых набиты землей и камнями. Это понадежнее, чем частокол у западноевропейских городов. Башни внизу каменные, а верхние части деревянные. Некоторые башни очень высокие, метров под двадцать. Территория внутри стен называется посадом. На самом высоком месте находится Детинец - замок князя или его посадника. К городу примыкают слободы, которые сжигают при подходе врага. Почти все построено из дерева, так что сжечь и восстановить не долго. Примерно также устроены и остальные русские города.
        Киев, конечно, отличался от других городов. Говорят, по размеру и численности населения он самый большой на Руси и второй в Европе, уступает только Царьграду. Он располагался на холмах очень высокого правого берега. Я несколько раз в двадцатом и двадцать первом веках бывал в Киеве. Первый раз еще двенадцатилетним школьником приезжал на экскурсию. Запомнилось посещение Киево-Печерской лавры. Нас водили по темным проходам под землей, мимо ниш, в которых лежали коричневые человеческие кости. Мне, как самому младшему, экскурсовод предлагала идти в середине группы, чтобы темноты не боялся. Темноты-то я, дитя подвалов, как раз и не боялся, а вот на кости старался не смотреть. Тогда мне Киев казался совершенно не таким. Может, потому, что ни разу не видел его с середины Днепра. Сейчас поражало обилие церквей. Или их казалось много, потому что были выше остальных зданий. У нескольких купола были крыты золотом и ярко блестели на солнце, у остальных - оловом, медью, свинцом или дранкой… В некоторых местах, видимо, наиболее уязвимых, стены и башни были полностью каменные. Выше по течению, в низине,
располагался торгово-ремесленный Подол, ничем не защищенный. Как в Посаде, так и на Подоле полным ходом шло строительство. В основном возводили двухэтажные жилые дома и церкви.
        Мне хотелось прогуляться по Киеву, но Борята Малый предложил сделать это в другой раз:
        - Как только подойдем к пристани, меня обдерут, как липку. За год до того, как латиняне захватили Царьград, наши князья вместе с Рюриком Смоленским пограбили и сожгли Киев. Выгребли все сокровища из Софийского собора, сожгли Печерскую лавру и Десятинную церковь. Киевляне до сих пор помнят это. Так что черниговским купцам сюда хода нет. Разве что очень богатым, сильным, которых побоятся тронуть.
        Пристали мы на ночь к берегу у Вышгорода, который находился километрах в пятнадцати выше по течению на выступающем мысу. Его окружали глубокий ров, высокий вал и мощные деревянные стены с каменными башнями. Хотя он намного меньше Киева, я бы сказал, что захватить его будет труднее. Вышгород был чем-то вроде резиденции киевских князей и местом паломничества для всех православных. Здесь в соборе хранились мощи невинно убиенных князей Бориса и Глеба. Святыми они стали только потому, что их убили молодыми и вроде бы ни за что. Мне почему-то сразу вспомнились такие же «невинно убиенные» Павлик Морозов и Зоя Космодемьянская. Делать национальных героев на заказ - это многовековая российская традиция. Весь наш экипаж и пассажиры сразу поперлись в этот собор, чтобы поблагодарить «святых» за благополучное возвращение из похода. Поскольку сюда направлялась моя «мать», когда ее похитили и продали в рабство, у меня был повод отказаться от посещения собора.
        - Борис и Глеб в моей семье не пользуются почетом, - объяснил я монаху Илье свое нежелание идти с ним.
        Как ни странно, Илья отнесся к этому с пониманием. У людей тринадцатого века довольно утилитарное отношение к святым. Помогаешь - почитаю, нет - найду другого. Священники тоже относились к этому по-деловому: не важно, какому святому отстегивают, лишь бы раскошеливались.
        3
        Чернигов стоял на высоком правом берегу Десны. На холме, отстоящем метров на сто-сто пятьдесят от кромки воды, располагался Детинец с каменными стенами высотой метров восемь и башнями раза в полтора выше. Имел он форму неправильной трапеции. Сверху над стенами деревянные двухскатные навесы, а у башен высокие остроконечные деревянные крыши, из-за чего казалось, что башни раза в два выше стен. К дальней от реки стороне Детинца и примерно к середине боковых примыкали стены Окольного града, высотой метров шесть, снизу метра на три каменные, а сверху деревянные. Башни все каменные и с высокими крышами. Окольный град был раза в четыре больше Детинца, который как бы выпирал из него. Посад или, как его называли здесь, Передгородье в свою очередь начинался от боковых и дальней стен Окольного града и как бы выдавливал его из себя. Если бы можно было поставить Чернигов на бок, то стал бы похож на снеговика: внизу большой, широкий и расползшийся ком Посада, в середине немного приплюснутый сверху Окольный град и на самом верху маленький Детинец. Стены у Посада были деревянные, а башни каменные, но с более
низкими, чем у детинцевых, крышами. Возле юго-западной стороны Окольного града стоял каменный Елецкий монастырь, похожий на небольшую крепость. Стены и башни всех трех частей города были потемневшими от времени. Заметно было, что их давно не ремонтировали. Из-за городских стен выглядывали купола множества церквей. У трех, видимо, соборов, они были золоченые. В Детинце и Окольном граде виднелись также купола и башенки нескольких трехэтажных деревянных теремов. С северо-восточной части, выше по течению Десны, к городу примыкали незащищенные слободы, застроенные деревянными домами и церквами. Ближе к городским стенам стояли двухэтажные дома с большими дворами и многочисленными хозяйственными пристройками, а дальше - одноэтажные, всё меньше, беднее, пока не переходили в россыпь полуземлянок с крышами, застеленными дерном, на котором зеленела трава. Возле богатых домов были деревянные тротуары, по которым можно было четко проследить границу между достатком и нищетой.
        Мы пришвартовались к пристани на берегу речушки, впадающей справа в Десну. Возле пристани располагалось Торжище - улицы с лавками и мастерскими, посередине которого стояла большая и высокая церковь, деревянная, крытая медью, построенная, как мне сказал монах Илья, в честь Параскевы Пятницы - покровительницы торговцев. Нас уже поджидал местный мытник - сборщик податей - тучный, неповоротливый мужчина, на котором я насчитал, как минимум, три слоя одежды, хотя день был жаркий. Самой впечатляющей была шапка из темно-коричневого меха и высотой с полметра. Я хотел было спросить, не болит ли шея таскать такую тяжелую шапку, но у мытника голова, казалось, лежала прямо на плечах. Судя по тому, как перед ним залебезил купец Борята Малый, мытник сейчас неплохо хапанет. Монахи, не дожидаясь, когда купец закончит переговоры, поблагодарили и поклонились ему, перекрестились на церковь Параскевы Пятницы и пошли в город.
        За время путешествия я убедился, что мне нужен будет помощник, который бы объяснял, что здесь к чему и почем, но предложить это место монаху Илье не решился. В последнее время он стал посматривать на меня изучающе, с жадным интересом, как ученый на доселе неизвестную науке разновидность паразитов. При прощании я дал ему три золотых мараведи:
        - Помолитесь за упокой всех утонувших.
        - Хорошо… княже, - с еле заметной заминкой перед словом князь произнес он.
        Наверное, слишком много узнал обо мне такого, что не соответствует образу сына князя Игоря. Надо, чтобы он оставил свои сомнения при себе.
        - Если бог спас меня, значит, зачем-то это ему надо. Не нам судить дела его, а только исполнять его волю, - напомнил я монаху и перекрестился.
        - Да, княже, - уже без заминки молвил монах и тоже перекрестился.
        Узнав, кто я такой, мытник тут же послал конного к князю Мстиславу Святославичу, чтобы сообщить, что в гости пожаловал троюродный брат Александр Игоревич, князь Путивльский, чудом спасшийся в пучине морской. За время путешествия я более-менее освоил язык своих подданных. Думать продолжал на русском, но довольно бегло изъяснялся на старославянском и понимал почти всё, что мне говорили. Особенно, когда пытались лизнуть. Мытник начал льстиво восхищаться моим спасением. Его послушать, важнее и лучше меня нет человека на земле. Наверное, что-то подобное он слышит от тех, кто ниже его по положению. Мы сплевываем только то, что нализали.
        Мстислав Святославич прислал мне белого иноходца под шитой золотом попоной и седлом с золочеными луками и эскорт из двух десятков дружинников - молодых парней не старше восемнадцати лет, одетых богато и вооруженных короткими копьями и саблями или мечами. Я попросил одного показать свой меч. Это оказалась франкская многослойная обоюдоострая спата. Была она сантиметров на пять-семь короче, чем те, что делали в первой половине двенадцатого века, на полсантиметра или даже сантиметр уже и легче граммов на триста-четыреста. Дол - ложбинка в середине клинка - тоже сузился. В двенадцатом веке в Западной Европе такие мечи ценились высоко, а здесь, видимо, не очень, поскольку его мог позволить себе молодой дружинник, пусть и княжеский. А может, досталась ему по наследству. Половина эскорта поехала впереди меня, вторая - сзади. Моего слугу Савку вез один из дружинников, посадив за собой на круп лошади.
        Ворота, через которые мы въезжали, назывались Золотыми. Наверное, название получили из-за золоченого купола церкви, которая располагалась над ними, или тут принято всем главным давать такое имя. Сложены ворота из гладко отесанного, светло-серого камня. Арочного типа тоннель был длиной метров двенадцать. Вверху множество отверстий для стрельбы. Окованных железом ворот было трое, но средние, судя по виду, закрывали редко, только в случае опасности. Улицы города чисты, вдоль домов деревянные тротуары. Нет сильной вони, как в европейских городах, хотя канализации не заметил. Наверное, потому, что дома с дворами, в которых есть выгребные ямы. Чем ближе к Окольному граду, тем дома и дворы становились больше. Попались даже пара каменных. Ворота, через которые мы въехали в Окольный град, назывались Троицкими. На белой стене над ними была выложена мозаикой Святая Троица. Все, кто входил или въезжал в ворота, крестились на мозаику. Я тоже перекрестился. Если попал в собачью стаю, лай не лай, а хвостом виляй.
        Детинец представлял собой большой замок, только вместо донжона был княжеский двор - комплекс двухэтажных каменных и деревянных зданий, отгороженных четырехметровым каменным забором. Перед забором на двух улицах находились дворы бояр с деревянными теремами, по большей части трехэтажными. За забором справа высился белый каменный Спасский собор с пятью золочеными куполами и несколько деревянных домов, а слева - длинное деревянная двухэтажное здание с конюшней на первом этаже и каменный княжеский терем прямоугольной формы, поставленный так, что от ворот видны были одновременно передняя и боковая стены. Судя по вооруженным людям, которые расхаживали возле дома с конюшней, это было что-то типа казармы. От задней части терема в две стороны тянулись деревянные здания с глухими первыми этажами и жилыми вторыми, которые упирались в стены Детинца, образуя внутренний двор. Площадь между теремом, собором и казармой была вымощена камнем. На передней стороне терема на первом этаже была оббитая надраенной до золотого блеска медью дверь. К ней вела широкая деревянная лестница с крыльцом с фигурными балясинами и
столбами, поддерживающими навес. Рядом с крыльцом находилось маленькое окно, закругленное сверху, забранное фигурной решеткой и застекленное разноцветными прямоугольными кусочками сантиметров пятнадцать на десять. На втором этаже располагались две пары высоких узких окон. Расстояние между окнами внутри пар было такое, что его можно было принять за широкую оконную раму. Верхние окна были без решеток и составлены из полупрозрачных стекол. На боковой стороне терема окна были такие же, только наверху всего одна пара, и еще одно маленькое и квадратное в чердаке. Крыт терем медными листами, позеленевшими от времени. На крыльце стояли человек десять богато одетых мужчин. Того, что стоял в центре, я принял из-за шитой золотом одежды и высокой шапки из черного меха, за черниговского князя.
        - На крыльце князь стоит? - спросил я дружинника, у которого брал посмотреть спату.
        Молодо человек снисходительно улыбнулся и ответил:
        - На крыльце встречают только равного. Там стоит тысяцкий Вышата Глебович.
        От ворот эскорт повернул к конюшне, а моего коня, поклонившись в пояс, взял под узду важный боярин, которого сопровождали еще двое, одетые победнее.
        - С приездом, князь Александр Игоревич! Мой господин, Великий князь Мстислав Святославич, послал меня, своего слугу, воеводу Митяя, встретить тебя и проводить к крыльцу.
        Он повел моего коня к княжескому терему. Важность, с которой воевода проделывал это, показалась мне смешной. В Западной Европе все было не так напыщенно. Увидев отстраненное выражение на лицах людей, ждавших меня на крыльце, я понял, что исполняется ритуал, в котором моя личность не играет никакой роли. Ритуал служил в первую очередь для возвеличивания князя Черниговского, но любое его нарушение может быть воспринято каждой из сторон, как оскорбление, со всеми вытекающими последствиями. Впрочем, мне, как «византийцу», скорее всего, простят мелкие огрехи. Воевода Митяй остановил моего коня перед крыльцом. Я спрыгнул на землю, шагнул к крыльцу и остановился, потому что почувствовал, что дальше идти пока нельзя.
        Стоявшие на крыльце, сняв шапки, поклонились мне в пояс, и тысяцкий Вышата Глебович, обладатель густой и длинной темно-русой бороды и зычного, командного голоса, торжественно произнес:
        - Великий князь Черниговский Мстислав Святославич прислал нас, своих слуг, встретить и проводить к нему своего младшего брата Александра Игоревича, князя Путивльского!
        Я в ответ кивнул головой и поднялся по лестнице.
        Тысяцкий надел свою шапку, которая оказалась из черно-бурой лисы и с чем-то типа кокарды в виде золотого медведя, вставшего на задние лапы и шагающего слева направо, то есть, по законам рекламы, вперед. Вышата Глебович повернулся и пошел впереди меня. Остальные пристроились сзади. По крутой деревянной лестнице мы поднялись на второй этаж. Там была узкая комната с двумя дверьми: одни прямо, другие слева. Двое дружинников, подпоясанных широкими ремнями с саблями, стояли по обе стороны двустворчатой двери, расположенной прямо. Они распахнули ее наружу.
        Дверь вела во что-то вроде церемониальной палаты - длинной комнаты со стенами, оббитыми дорогими, шитыми золотом и серебром, тканями, поверх которых висели несколько икон в золотых окладах. У противоположной от двери стены сидел на высоком стуле с низкой спинкой и широкими ручками мужчина примерно лет тридцати пяти-семи, среднего роста и сложения, с темно-русыми волосами длиной до плеч, круглым лицом, покрытым широкой и короткой темно-русой холеной бородой. На голове у него была маленькая шапочка, шитая золотом и густо украшенная жемчугом. Одет в три, если не больше, слоя одежды разных оттенков красного цвета. Верхние слои шиты золотом или серебром и украшены жемчугом. Судя по количеству жемчуга, добывают его где-то здесь. Наверное, речной. На ногах короткие сапожки или высокие ботинки с немного загнутыми вверх, острыми носками, тоже вышитые золотом и украшенные жемчугом. Так понимаю, сидящий на стуле и есть мой троюродный братец. По словам монаха Ильи, Мстислав Святославич княжит всего второй год. Занял черниговский стол после смерти своего старшего брата. Поскольку Мстислав - самый младший из
братьев, следующими по старшинству на черниговский стол идут сыновья брата их отца Игоря Святославича, то есть, я, как единственный живой. Наверное, поэтому мне и оказали такой торжественный прием. Вдоль боковых стен стояли широкие лавки, покрытые ковриками или кусками очень плотной ткани. На ковриках лежали подушки в темно-красных наволочках. На подушках сидели человек десять, все в золоте, серебре и жемчуге, кроме прикорнувшего слева от князя епископа - дряхлого старика с длинными седыми волосами и бородой, который опирался о позолоченный посох. На епископе была простая черная ряса. Если бы не серебряная толстая цепь и массивный крест на ней, я бы счел его бессребреником. Весть о моем приезде пришла сюда в конце послеобеденного сна, который здесь свято блюдут в богатых сословиях, поэтому многие бояре сидели с заспанными физиономиями. Епископ и вообще заснул, ожидая меня, и теперь, проснувшись, никак, видимо, не мог вспомнить, кто я такой?
        Я остановился у порога и окинул взглядом палату, выискивая, на какую икону надо перекреститься? Красным считается вроде бы правый угол, там и должна быть главная икона, но ни он, ни левый ничем не выделялись. Я заметил слева на стене подсвеченную светом из окна большую икону с каким-то бородатым мужиком, украшенную с особой щедростью, и перекрестился на нее. Судя по отсутствию отрицательной реакции, если и ошибся, то простительно.
        - Доброго здоровья и долгих лет жизни Великому князю Черниговскому Мстиславу Святославичу и всем присутствующим здесь! - произнес я, кивнув в знак приветствия головой, и пошел к Великому князю Черниговскому Мстиславу Святославичу.
        Не знаю, на какой дистанции он собирался меня держать, но я решил, что, поскольку первый в очереди на его место, соответственно и буду себя вести. Бояре сразу встали и поклонились мне. Мстиславу Святославичу надо было или одернуть меня и тем самым оскорбить, или встать и поприветствовать, как почти равного. Он встал. Я был на полголовы длиннее, но он находился на помосте, так что оказался выше меня. Ему пришлось наклониться, чтобы поцеловать меня в губы. Здесь тоже мужики целуются при каждом удобном случае. От его бороды пахло шафраном или чем-то похожим.
        - Здравствуй, брат! - с нотками искренности поприветствовал он. - Рад, что ты добрался до нас живым и невредимым!
        Князь Мстислав показал мне на стул наподобие того, на котором сидел он сам, неизвестно откуда появившийся справа от помоста. Видимо, стул до поры прятали, чтобы понять, на что я претендую, и соответственно отреагировать. Как здесь всё сложно! Я подумал, что черниговский стол мне будет великоват. Как только начинаешь интриговать, ни что другое не остается ни времени, ни сил, а мне хотелось бы пожить. Я сел на предложенный стул, и мы начали обмениваться любезностями. Разговор ничем не отличался от тех, которые я вел при случайной встрече со своей дальней родней, о которой почти ничего не знал, кроме имен.
        - На отца похож, - вдруг громко произнес епископ.
        Наступила неловкая пауза.
        - Это мой епископ Феодосий, - прервал ее Мстислав Святославич. - Он и твоему отцу служил.
        Меня порадовало, что Церковь здесь подчиняется князьям, а не наоборот, как у католиков в эту эпоху.
        - Я и говорю, что похож на отца, на Игоря Святославича, - повторил громко епископ Феодосий. - Такой же боевитый.
        - Да, похож! - очень громко сказал ему князь Черниговский, а мне тихо объяснил: - Епископ туговат на ухо.
        Подозреваю, что не только на ухо. Поэтому его и не меняют. Через пару минут епископ Феодосий стал клевать носом. Никто его не будил.
        Мне пришлось рассказать, как я спасся. Рассказывать по большому счету было нечего. Подробно описал им волну, которая меня вышвырнула в море, и как очнулся на борту ладьи.
        - Как выплыл - не помню. Обо что-то сильно ударился головой и пришел в себя только в ладье. Память напрочь отшибло. Только сейчас начинает восстанавливаться, - на всякий случай проинформировал я.
        - Как Иов спасся, - громко произнес епископ и перекрестился дрожащей рукой.
        Странно, мне казалось, что он спит и ничего не слышит.
        - Там не было кита! - громко возразил ему князь Черниговский.
        - Бог вернул свою милость Игоревичам, - не услышав или проигнорировав князя, продолжил епископ Феодосий.
        Как мне рассказал монах Илья, девять лет назад троих моих «братьев», Святослава, Романа и Ростислава, повесили галицкие бояре. Вещают здесь только конченных негодяев, остальным головы отрубывают, а уж с князьями разделаться так… Случай был настолько вопиющий, что это сочли божьей карой. Мое спасение обозначало окончание наказания роду князя Игоря. Мне кажется, религию для того и придумали, чтобы во всем выискивать божий промысел.
        Мы обменялись с кузеном еще парой ритуальных фраз, после чего он счел, что официальную часть можно закончить:
        - Отдохни с дороги, в баньке попарься, а вечером на пиру поговорим.
        - Все мои вещи утонули, осталось только то, что было на мне, - пожаловался я.
        Не хотелось после бани натягивать грязную одежду.
        - Я пришлю тебе свои одежды, - оказал милость Великий князь Черниговский.
        Мы вышли из палаты в узкую комнату, где два дружинника открыли перед нами боковую дверь. Меня провели через несколько сквозных комнат, часть из которых была жилыми, а часть - мастерскими для женщин-вышивальщиц. Затем по крытому переходу добрались до бани, стоявшей во внутреннем дворе неподалеку от поварни, откуда шел запах свежеиспеченного хлеба.
        Баня топилась по-белому. За восемь веков она не изменится. Разве что каменка была больше и выше. Возможно, и в двадцать первом веке были такие, но мне не попадались. В бане сильно пахло травами, а вот веников не было.
        - А где веники? - спросил я банщика - рыхлого малого с волосами, похожими на мочалку.
        - Князь хочет попариться по-новгородски? Сейчас сделаем! - пообещал он.
        И действительно, минут через пятнадцать принес два березовых веника и так отхлестал меня, что я забыл все превратности продолжительного, как по расстоянию, так и по времени, перемещения.
        В предбаннике меня ждали белая длинная рубаха из тонкой льняной ткани с красно-золотыми вставками на концах рукавов, по вороту и подолу, порты из более плотной ткани червчатого - красно-фиолетового - цвета, короткий легкий кафтанчик без рукавов, светло-красный и шитый серебром, и второй, темно-красный, более длинный и тяжелый, с длинными и широкими на концах рукавами, вышитый золотом и со вставками в рукава и по бокам из черного материала, украшенного узорами из мелкого жемчуга. Ремень мне оставили мой. Все монеты были на месте. Сабля и кинжал, вместе с остальными моими вещами, были у Савки.
        - А где мой слуга? - спросил я мальчишку такого же возраста, как и Савка, который вел меня в гостевой покой.
        - В поварне был, - ответил он. - Там его бабы расспрашивали про Царьград и как тебя спасли.
        Знает Савка, где надо службу нести.
        Выделенная мне комната была метра три на три с половиной. В красном углу икона Богоматери в серебряном окладе и обвешенная серебряными монетами на цепочках. Монеты были византийские и европейские. Квадратная кровать занимала две трети помещения. Спинок не было, поэтому только по горке из четырех подушек, двух больших и двух маленьких, я догадался, где изголовье. Сверху лежало покрывало из толстой ткани темно-красного цвета, под ним было толстое стеганое одеяло и льняная простыня на перине. На ладье я привык спать на более твердом, поэтому на мягкой перине долго ворочался, чувствуя себя неуютно.
        Как мне показалось, меня разбудили через мгновение, после того, как наконец-то заснул.
        - Вставай, князь, на пир кличут, - толкал меня Савка.
        Его отмыли, подстригли, переодели в новую белую рубаху с вышитым воротом и темно-красные порты и обули в нарядные сапожки, не новые, но явно с ноги сына княжеского или боярского. По-видимому, его тоже считают чудом спасшимся вместе со мной.
        Трапезная была длиннее и шире церемониальной. Столы были составлены буквой П, узкая перекладина находилась на помосте. В этом русичи ничем не отличались от западноевропейцев. Князь сидел на помосте, епископ - слева от него, а мне предложили место справа. Бояре и дети боярские заняли места внизу. Их было около сотни. Одеты не так нарядно, как во время церемонии. Начал пир Великий князь Черниговский Мстислав Святославич, встав и провозгласив тост за мое чудесное спасение и прибытие к нему в гости. Свой кубок он осушил до дна, что и показал, перевернув его. Следом я предложил выпить за его безмятежное княжение и здоровье его самого и всех членов его семьи. Выпив до дна, тоже перевернул кубок, чтобы все увидели, что ни капли зла не затаил. Затем пошли пожелания бояр, причем они переворачивали опустошенный кубок над своей головой. В проявлениях холуяжа славяне всегда отличались изобретательностью.
        Пирующим предстояло осилить десятка два перемен блюд. Это не считая бесчисленного количества пирогов с самыми разными начинками и всяких солений. Сперва была уха с говядиной. Ухой называли любой суп, в том числе и рыбный, который будет третьей переменой. Затем щи из кислой капусты с бараньими ребрами. К ним подали гречневую кашу. После рыбной ухи подали жареную курицу с очень кислым соусом. За ней был гусь с мочеными яблоками, а затем пошли мясные блюда, жареные, печеные, верченые. Дальше была рыба разных сортов и по-разному приготовленная. На десерт подали блины со сметаной, пшеничные калачи с медом, землянику в меде и что-то типа фруктовой пастилы. Хлеб ели ржаной, а пироги и другая выпечка была из пшеничной муки. Перед каждым гостем стояла отдельная глубокая тарелка, в которую слуги наливали половниками уху из больших котлов или накладывали руками с подносов, которые несли два или даже четыре человека. Все пища была не соленая, но на столе стояло несколько солонок, наполненных грязной, синевато-серой солью. Рядом с каждой солонкой занимали место перечница и горчичница. Перца, правда, было мало.
Пили плохенькое белое вино и очень хорошую медовуху разных сортов. Они хоть и были разные, но вставляли все одинаково хорошо. На помосте кубки и тарелки были серебряные, ниже - бронзовые, еще дальше - деревянные и глиняные. До вилок еще не додумались. Зато ложки дали всем, причем только деревянные, даже великому князю.
        Только во время пира я понял, как истосковался по пище, на которой вырос. Особенно по пирогам и блинам. В двадцать первом веке я ел их довольно редко, но сейчас показалось, что тогда они были моей основной едой. Оказав честь хозяину, я стал пить понемногу. Уже знал коварство медовухи. Вроде бы пьешь сладенькое и слабенькое, а потом бах - и отрубился!
        Мстислав Святославич, изрядно набравшись и сочтя, наверное, что и я в таком же прекрасном состоянии, завел важный для него разговор:
        - Ты знаешь, что имеешь право на новгород-северский стол?
        Подразумевалось, видимо, что буду иметь и на черниговский.
        - Знаю, - ответил я, - но биться за него не буду.
        - Не можешь или не хочешь? - спросил князь Черниговский.
        Догадываюсь, что Мстиславу Святославичу хотел определить по аналогии, начну я бороться после его смерти за черниговский стол или отдам Михаилу, сыну его старшего брата Всеволода, который идет следующим?
        - Не хочу, потому что не могу, - сказал я. - Меня позвали в Путивль, а в Новгород-Северский никто не приглашал. Чтобы идти туда непрошенным, у меня нет ни дружины, ни денег.
        - Да, без денег много не навоюешь, - согласился князь Мстислав, немного успокоившись.
        Следовательно, пока я беден и слаб, меня в расчет принимать не будут. Увеличиваются шансы прожить дольше и спокойнее.
        - А если я помогу? - попытался спровоцировать меня кузен.
        Что-то они не поделили с Изяславом Владимировичем. Или я нужен, как пугало, чтобы мой «племяш» был сговорчивее.
        - Может быть, - молвил я любимые слова дипломатов. Однозначные ответы - это привилегия военных. - Всё будет зависеть от текущей обстановки.
        - Согласен, - кивнув головой, сказал Мстислав Святославич и сделал вывод из нашего короткого разговора: - Думаю, мы с тобой поладим.
        - Я тоже надеюсь на это, - произнес я. - Меня учили, что с сильными надо дружить, а воевать со слабыми.
        - Правильно, братец! - сразу расслабился князь Черниговский и полез целоваться в десны, а потом предложил еще один тост за мое здоровье.
        Мне показалось, что гости на этот раз поддержали тост более громкими и радостными криками. Может, потому, что сильнее опьянели, а может, внимательно отслеживали текущую обстановку на помосте и делали правильные выводы.
        4
        В Путивль я плыл на княжеской ладье, у которой надводный борт был выкрашен в темно-красный цвет, форштевень в форме головы орла - в золотой, а весла - в белый. Посреди ладьи лежали княжеские подарки: новый шлем с наносником и наушниками; длинная двойного плетения и усиленная пластинами на плечах кольчуга с рукавами по локоть; три копья длиной чуть менее трех метров с четырехгранными наконечниками и кожаными накладками в том месте, где держишь рукой; клевец с трехгранным и немного загнутым книзу клювом с одной стороны и молотком с другой и рукояткой из твердого дерева, длиной сантиметров семьдесят, покрашенной в красный цвет и оплетенной внизу кожаными ремешками; шуба из черно-бурой лисы и еще одна из енота; по две ферязи и кафтана из расшитых золотом, тяжелых шелковых тканей; несколько рубах из тонкого шелка; порты черные из шерстяной ткани; темно-красные сапоги, украшенные на голенищах узорами из жемчуга; пять рулонов разных тканей; три бочки медовухи, одна вина и две большие корзины со всякой снедью. Сопровождали меня тридцать дружинников, которые вместе с экипажем ладьи должны были погостить в
Путивле несколько недель на тот случай, если я с первого взгляда не понравлюсь путивльчанам. Я как бы случайно обмолвился князю Мстиславу Святославичу, что не все жители города будут мне рады, всякое может случиться. Видимо, такое уже было и не раз, потому что князь Черниговский не удивился и сразу предложил в помощь сотню своих дружинников. Я решил, что хватит и трех десятков. Теперь, даже если меня не признают за сына князя Игоря, будет больше шансов удрать из Путивля живым и здоровым. В таком случае князь Черниговский обещал приютить меня и помочь усмирить моих неблагодарных подданных. Усмирять я их, конечно, не буду. Скажу, что поплыл в Византию, а сам подамся в Западную Европу, займусь чисто рыцарским делом - убийствами и грабежами.
        Мы плыли вверх по реке Сейм. Она показалась мне шире и глубже, чем та, которую видел в детстве. Правый берег высок, холмист и покрыт густым лесом. Говорят, в лесах много всякого зверья, включая медведей, лосей и туров. Левый берег низкий, пологий, с островками леса посреди степи. Сейм словно был границей между лесом и степью.
        - Вон башня Вестовая, - показал мне кормчий - грустный и на вид хилый мужичок лет сорока - на появившуюся слева над лесом верхушку деревянной башни с шатровой кровлей.
        С той стороны начал доноситься приглушенный колокольный звон.
        - На башне бьют в полошный колокол, - объяснил кормчий. - Увидели нас, народ сзывают.
        Мстислав Святославич, князь Черниговский, посылал гонца в Путивль, предупреждал о моем скором прибытии. Знатные люди без уведомления только воевать приходят. Сейчас на пристани соберутся горожане, чтобы поприветствовать своего нового князя. Есть ли среди них кто-нибудь, кто видел сына князя Игоря? Если есть, могут случиться самые разные события. На душе у меня стало муторно. Не гожусь я в мошенники.
        Город Путивль располагался на холмах, разделенных глубокими оврагами, на правом берегу Сейма в месте впадения в него речушки Путивлька. На утесистом холме со срезанной верхушкой и крутыми откосами к обеим рекам в месте их слияния и оврагу на западе находился Детинец. Это была крепкая крепость с высоким крутым валом, прикрывающим нижние дубовые срубы, заполненные землей. Верхние срубами образовывали стены высотой метров шесть. Башен было девять, все деревянные. Семь прямоугольных выступали из стен на пару метров вперед, были высотой метров восемь и имели шатровые кровли и две надворотные, более широкие и выступающие вперед метров на пять. Над одной была церквушка, а вторая, та самая Вестовая, возвышалась метров на семнадцать - на высоту шестиэтажного дома. Внутри видна была позеленевшая медь крыши княжеского терема и пяти куполов храма Вознесения. На севере холм соединяется с равнинным плато узким перешейком. Там находился Посад, огражденный рвом шириной метров пять, высоким валом и дубовыми стенами такой же высоты, что у Детинца. Башен было четырнадцать, из них четыре - надворотные. Западнее
Посада расположился Молчанский монастырь, укрепленный так же, как Посад, только башен было всего пять. Деревянный Никольский собор внутри монастыря был выше Вознесенского. В низине, от пристани к Детинцу и Посаду, шел Подол, на котором располагалось торжище. Домов на Подоле было мало, всего несколько лавок и деревянная церквушка Параскевы Пятницы. На пристани, судя по высоким меховым шапкам, стояли бояре, дети боярские - тоже взрослые, но менее знатные и богатые, - простые дружинники и четверо священников. На улице, ведущей от пристани к церкви, и на площади в конце ее собрался народ, мужики и бабы, с явным преобладанием последних. Детвора висела на заборах, крышах и прочих местах, недоступных взрослым.
        Когда ладья причалила к пристани, я встал на фальшборт. Так я был примерно на полметра выше тех, кто стоял на пристани, меня могли видеть многие и я их. В случае чего сделаю полшага назад и прикажу грести в обратном направлении. Напротив меня стоял дородный мужчина среднего роста с длинной темно-русой с проседью бородой, одетый в высокую и широкую вверху и более узкую внизу шапку из черно-бурой лисы и с серебряной бляхой в виде грифона и черную с серебряным шитьем ферязь. Опирался он на черный посох с фигурной верхушкой, выкрашенной в золотой цвет. Нос картошкой придавал мужчине глуповатый вид, но глаза смотрели цепко. Как подсказал кормчий, звали мужчину Епифаном Сучковым, был он самым богатым боярином княжества и исполнял обязанности посадника на время отсутствия князя. Наступила пауза. Народ смотрел на меня - я смотрел на народ. Никого отдельно не выделял. Просто видел перед собой массу. И ждал, когда сработает система идентификации «свой-чужой», по результату которой собирался шагнуть вперед или назад.
        Видимо, все, кто видел настоящего князя, погибли, потому что моё стояние на фальшборте поняли по-своему, как княжескую гордость. Епифан Сучок первым снял шапку и поклонился в пояс. За ним это проделали все, кто стоял на пристани, а потом и народ на улице. Разогнувшись, посадник торжественно произнес:
        - Князь Александр Игоревич, посадник, игумен, священники, бояре, дети боярские, дружинники, купцы и прочий люд бьют челом тебе! Благодарим, что оказал нам честь, приняв нас под свою руку! Правь нами, детьми своими неразумными, по правде и обычаю наших дедов, а мы будет служить тебе верой и правдой!
        - Добрый день! - поприветствовал я горожан, молча глазевших на меня. Видимо, такое приветствие еще не вошло в моду. Ничего, спишут на мою «византийность». - Обязуюсь быть вам хорошим князем, строгим и справедливым! - добавил я и шагнул на пристань.
        Хлеб-соль никто не поднес. Наверное, этот обычай появится позже, когда не будет проблем с солью. Сейчас, как мне сказал монах Илья, она здесь в дефиците. Встречающие расступились, образовав проход, в конце которого, рядом с пристанью, стоял малый лет пятнадцати, судя по одежде, боярский сынок, который держал под узду довольно приличного, оседланного, гнедого жеребца, повернутого головой в сторону Детинца. Я догадался, что коня приготовили мне, подошел к нему и сел в седло с высокой передней лукой и низкой задней. Малый собирался вести коня под узду, но я показал жестом, что буду править сам. Подождав, когда на пристань сойдут приплывшие со мной дружинники, легонько ударил коня пятками в бока: поехали в новую жизнь!
        В Детинце и на Посаде зазвонили колокола. Люди, стоявшие по обе стороны улицы, что-то говорили мне, но я не слышал их. Воспринимал только радостный эмоциональный посыл. Наверное, дела у них идут не очень хорошо, если радуются совершенно незнакомому человеку. Я поднялся по крутому склону к Вестовой башне. В ней было двое ворот, дубовые, оббитые полосами поржавевшего железа, широкие для проезда и узкие для пеших. Широкие вели в туннель с прямым подволоком, в котором было несколько бойниц. Цокот копыт образовывал эхо. Кстати, за мной верхом ехали посадник Епифан и еще несколько бояр. Где они взяли лошадей, понятия не имею, потому что возле пристани видел только одну, приготовленную для меня.
        Внутри Детинца меня встретил воевода Увар Нездинич - мужчина лет под сорок с угрюмым лицом, заросшим густой курчавой бородой, черной и с седыми прядями. На голове у него был маленький островерхий железный шлем без наносника, скорее, как символ должности. Ферязь червчатая, без украшений. Темно-коричневые сапоги растоптанные, очень широкие, напоминающие короткие ласты. На широком ремне, украшенном маленькими серебряными бляшками, висела слева сабля в простых ножнах. Наши взгляды встретились лишь на мгновение, потому что воевода сразу отвел темно-карие глаза. Приветствие он пробурчал так невнятно, что, кроме меня, никто, наверное, больше и не понял, что он сказал. Взяв моего коня под узду, повел по узкой короткой улочке к княжескому терему. По обе стороны улочки располагались дворы с двухэтажными деревянными постройками. Скорее всего, боярские. Затем была площадь, на которой слева стоял деревянный Вознесенский собор, а справа, ближе к реке, находился княжеский, огороженный тыном их заостренных дубовых бревен, в котором было двое ворот: главные, соединенные с собором дощатой мостовой, и рабочие.
        В воротах княжеского двора меня встретил ключник Онуфрий - хромой на левую ногу старик с седой узкой бороденкой, одетый в высокий острый темно-красный колпак, кафтан и порты. Казалось, что и сапоги у него темно-красные, хотя были коричневыми. В Киевской Руси красный цвет всех оттенков любили даже больше, чем в Западной Европе. Особой симпатией пользовался червчатый - красно-фиолетовый. Ключник тоже взял моего коня под узду, но с другой стороны, и вместе с воеводой повел его к терему - деревянному зданию с широким резным крыльцом на второй этаже, к которому вела лестница с фигурными балясинами. На втором этаже было четыре маленьких окна из слюды, куски которой были разной величины. Возле крыльца стояла дворня: мужики, бабы и подростки. Во дворе находилось еще много других построек, жилых и служебных: избы для дружинников и дворни, конюшня, поварня, баня, кузница, хлев, птичник, амбар, сеновал, кладовые, погреба.
        В горнице, которая служила для официальных мероприятий, стоял затхлый дух. Так бывает, когда помещением долго не пользуются. Ее недавно вымели и вымыли, окурили ладаном, но затхлость вывести не смогли. Лавки вдоль стен были накрыты кусками шерстяной материи. В правом углу висела икона в медном киоте, под которой чадила лампадка. Княжеский стул был широк и низок, с узкими подлокотниками, стоял на невысоком помосте. На него положили красную подушку, а на спинку повесили кусок красной материи, вышитой золотыми нитками. Стул жалобно скрипнул, когда я сел на него. Сопровождавшие меня заняли места на лавках. Справа сели бояре, шесть человек, потом воевода и трое старых дружинников. Последним занял место командир черниговских дружинников, приплывших со мной. Слева сел игумен, четверо священников, ключник, два купца и какой-то горожанин, наверное, богатый ремесленник. Места на лавках хватило бы еще человек на двадцать, но больше никто не зашел в горницу. Видимо, постоянный совет состоял из двадцати человек. Два слюдяных окошка, расположенных в стене слева, хорошо освещали бояр, сидевших напротив. Сидевшие
слева были в тени или освещались со спины. Скорее всего, таково их положение и поведение и в жизни княжества.
        - Поскольку я вас не знаю, хочу, чтобы вы по очереди встали и представились, рассказали, чем занимаетесь, чем владеете, - предложил я. - Начнем с бояр.
        Епифан Сучков владел тремя деревнями или, как их здесь называли, вервями. У остальных пятерых было по одной. Их деревни располагались на правом берегу Сейма. Каждый собственник земли и людей начинает считать себя самодостаточным правителем, не нуждающимся в приказах сверху. Знаю на собственном опыте. Значит, придется ломать им хребты. Или они сломают мой. У Увара Нездинича и трех дружинников, один из которых был заместителем воеводы, а остальные двое - командирами сотен, земельной собственности не было. Они кормились, как здесь говорят, с конца копья княжеского. Игумена звали Дмитрием, был он настоятелем Молчанского монастыря и младшим братом Епифана. Монастырь владел двумя деревнями, тоже расположенными на правом берегу реки. Ниже игумена сидели священник соборной церкви Вознесения по имени Калистрат и трое его коллег из больших посадских церквей, имена которых я тут же забыл, как и имена купцов. Зато запомнил богатого ремесленника, золотых дел мастера, которого звали Лазарь Долгий, хотя был он ниже среднего роста. Одно время со мной за одной партой сидела девочка по фамилии Долгих и маленького
роста. Ни священники, ни сидевшие ниже их, земельной собственности не имели. На безземельных мне и придется опираться.
        - Память на лица и имена у меня плохая, если первое время кого не так назову, не обижайтесь, - предупредил я. - А теперь разберемся, кто и где впредь будет сидеть. Поскольку мне с воеводой в бой идти, он - моя правая рука. - Я показал на место справа от себя, где сидел Епифан Сучков. - Увар, пересядь сюда.
        По тому, как напряглось и побагровело лицо боярина Сучкова, я понял, что нажил смертельного врага. Поняли это и все сидевшие в горнице. Увар встал и нерешительно затоптался на месте, не решаясь подвинуть боярина.
        - Ты и в бою такой же смелый, воевода? - спросил я спокойно, без насмешки.
        Увар Нездинич сжал зубы и, глядя себе под ноги, подошел к боярину Епифану и что-то невнятно буркнул. Пока он проделывал это, пятеро бояр передвинулись по лавке вниз. Епифан Сучков встал и, глядя перед собой, как бы сквозь Увара, произнес сдавленным голосом:
        - Что-то я занедужил, князь, позволь уйти.
        - Вон бог, - показал я на икону в красном углу, а потом на входную дверь, - а вон порог.
        - Спасибо, князь! - не глядя на меня, со значением произнес боярин Епифан Сучков и важным шагом, постукивая о пол посохом, удалился из горницы.
        - Теперь разберемся с левой стороной, - сказал я. - По моему глубокому убеждению, монастыри должны заниматься духовными делами: молиться богу за грехи наши, переписывать книги, помогать сирым и убогим. Мирские дела не должны отвлекать монахов от богоугодных занятий. Поэтому, игумен Дмитрий, приезжай ко мне только по делам монастырским. Чем смогу, помогу.
        Настоятель монастыря, в отличие от старшего брата, не побагровел, а покорно согнул выю и произнес елейным голосом:
        - Позволишь и мне уйти, князь?
        - Позволяю, - молвил я.
        Игумен Дмитрий встал, перекрестился на икону, попрощался и вышел вслед за братом.
        Священники, передвигаясь выше по лавке, не скрывали злорадные улыбки. Значит, поддержка среди горожан мне обеспечена.
        - С тобой, ключник, мы и так будем по несколько раз на день советоваться. Ты - мой ближний человек. Так что нечего здесь порты просиживать, иди заботься о моем имуществе, - продолжил я.
        Онуфрий вроде бы не обиделся. Или виду не подал.
        - У нас что, на все княжество два купца и один ремесленник? - задал я вопрос.
        - Нет, - ответили в один голос оба купца.
        - Когда в следующий раз призову на совет, пусть придут еще один купец и один ремесленник, - приказал я. - Отберите сами людей достойный и здравомыслящих.
        - А чего отбирать?! - сразу произнес золотых дел мастер. - Бронник Глеб и купец Ян.
        Оба купца согласно закивали головами. Теперь поддержка горожан мне уж точно обеспечена. По крайней мере, достойной и здравомыслящей части их.
        - Сегодня я отдохну, устал с дороги. Завтра отслужим молебен по утонувшим в море, отметим сорок дней, помянем их, - сказал я, хотя сорока дней еще не прошло.
        Кроме меня, этого ведь никто не знает. Свидетель Савка считать не умеет, а остальные остались в Чернигове.
        Во время молебна собор был набит битком. В нем собрались не только родственники погибших в море, но и множество любопытных. Горожанам понравилось, что я удалил от себя, а, следовательно, и от власти, обоих Сучковых. Видимо, братья рулили не слишком праведно. Кстати, оба ни в соборе, ни на поминках не появились. Поп Калистрат решил показать себя во всей красе и растянул службу часа на три. Я мужественно отстоял весь срок, крестясь и шевеля губами якобы в молитве. Когда Калистрат спросил имена княгини и моих детей, чтобы помянуть их отдельно, я громко заявил:
        - Поминай всех вместе. Они все были моими детьми.
        И услышал громкий шепот: мои слова передали стоявшим позади и на улице возле собора. В общем, отпиарился по-полной.
        В это время на княжеском дворе полным ходом шло приготовление к поминкам. На вертелах жарили трех быков и несколько свиней. В поварне в огромных котлах варили разное мясо и рыбу. В пекарне пекли хлеб, пироги и калачи. Из подвалов тащили разные соленья. Как здесь говорят, гостьба готовилась толстотрапезная. Тягаться с черниговским князем я, конечно, не мог, однако приказал ключнику организовать поминки на славу, не жалея продуктов и напитков. Я помнил римский завет правителям, которые хотят добиться любви подданных. Хлеба и зрелищ. После представления в соборе народ надо было накормить. Знатные люди и часть дружинников гуляли со мной в гриднице - вместительной столовой, расположенной над клетями с запасным оружием и доспехами, а для остальных были накрыты столы во дворе и на площади. На угощение ушли все три бочки медовухи, которые подарил мне Мстислав Святославич, и большая часть того, что было в погребах. Было там, правда, не много. Каждый горожанин мог прийти и угоститься. Вряд ли всем хватило, но все равно будут говорить, что я накормил весь город. Как в свое время Иисус Христос пятью хлебами
пять тысяч человек. В таких делах главное - желание, а не результат.
        5
        Пока не знаю, почему, но я не нравлюсь воеводе Увару Нездиничу. Он напоминает мне старого старшину роты, который вынужден подчиняться молодому старшему лейтенанту, новому командиру. Привычка к дисциплине обязывает его беспрекословно выполнять приказы, вот только все время хочется послать щенка. Сейчас он сидит у меня в кабинете, который располагается рядом с моей спальней и имеет с ней одни сени, и старается не встретиться со мной взглядом, чтобы я не увидел, как не нравлюсь воеводе.
        - Когда половцев ждешь в гости? - спросил я.
        - Кто его знает?! Обычно в начале осени нападают, перед распутицей, - бормочет он. - Соберем урожай, откормим скотину - тут они и пожалуют, выгребут всё.
        - Значит, у нас есть еще месяца три, - делаю я вывод. - Много их придет?
        - Кто его знает?! - повторяет он и только потом дает ответ: - Может, тысяча, может, две.
        - А от чего это зависит? - продолжаю я допрос.
        На этот раз воевода сразу начинает отвечать:
        - Они приходят к нам куренями, сотни по две-три в каждом. Так добычи можно больше захватить. Если узнают, что мы отпор собираемся дать, сбиваются в кош. Направятся все к нам, в коше тысячи две будет, но в прошлые годы половина в Рыльское княжество ходила.
        - Тысяча - это не много, да и две тоже, - сделал я вывод. - Я думал, большое войско будет.
        - Они же грабить идут, а не воевать, - объяснил воевода.
        - В Рыльске ведь князь сидит Мстислав Святославич, сын моего двоюродного брата, - вспомнил я услышанное от его тезки, князя Черниговского. - С ним можно объединиться?
        - Кто его знает?! - повторяет любимую фразу воевода Увар и продолжает: - Не хочет он с нами знаться. Деревеньку у нас отхватил и не возвращает. Принадлежит она боярину Фоке, который к нему на службу перешел.
        - Вернуть не пытались? - поинтересовался я.
        - Некому было пытаться, - ответил Увар Нездинич.
        - Большая у него дружина? - задал я вопрос.
        - Откуда?! Сотни полторы-две. Если ополчение соберет, то сотен пять наскребет, - поделился воевода Увар.
        - Южнее нас города есть. Почему с ними не объединяемся? - спросил я.
        - Зачем им объединяться с нами?! Половцы на них не нападают, - сообщил воевода. - Те города принадлежат князю Черниговскому, а у него с половцами мир да любовь. Они только нас, новгород-северских, грабят. Чем-то Изяслав Владимирович не угодил черниговскому князю, раз тот позволяет половцам нападать на нас. Только вот до новгородских земель они не доходят, а путивльские и рыльские Изяслав Владимирович защищать не хочет, потому что у нас свои князья. Забыл уже, как сам княжил в Путивле.
        - А новгородский князь ничего не отхватил у нас? - поинтересовался я.
        - Две деревни, - сообщил воевода Увар. - Их хозяин как уехал провожать князя на новое место, так и не вернулся сюда служить.
        - А у племянника моего какая дружина? - спросил я.
        - Не меньше тысячи, а с ополчением и все три будет, - ответил Увар Нездинич.
        - Значит, придется своими силами отбиваться, - делаю я вывод.
        - А чего там отбиваться?! - обреченно машет рукой воевода. - Пересидим за стенами, пока половцы не уйдут. Они города брать на копье не мастера.
        - Сколько и какого войска у нас? - задаю я самый важный вопрос.
        - В городской страже шесть десятков пеших и три десятка конных, да бояре приведут еще с сотню, в основном пеших, да ополчение можно набрать из горожан сотни две, только вояки они никудышные, - рассказал воевода Увар. - Кольчужная броня человек у двадцати имеется, у остальных кожаная или тегиляи.
        Тегиляй - это стеганка, набитая паклей. Иногда к ней сверху крепят металлические пластины или куски кольчуги на плечах, груди и животе. Без пластин спасает от стрелы на излете и слабого удара саблей или копьем.
        - Лучников много? - спросил я.
        - Два десятка пеших, ну, и конные все, - ответил он.
        - Монастыри выставляют войско? - поинтересовался я напоследок.
        - Нет, - с легкой злостью произнес воевода. - Они только себя защищают.
        - Собери завтра всю городскую стражу и боярские отряды, - приказал я. - Хочу посмотреть их.
        - До завтра бояре не успеют, - сообщил он.
        - Тогда послезавтра, - сказал я, - а кто не успеет, тот пусть обижается на себя.
        - Как скажешь, - молвил Увар Нездинич без энтузиазма.
        Видимо, предыдущие князья и посадники отбили у него не только веру в воинские таланты командиров, но и желание спорить, отстаивать свою точку зрения.
        Два дня я с ключником Онуфрием занимался изучением экономической составляющей моей власти в Путивльском княжестве. Была она не ахти. Князю Путивльскому на кормление дано пять деревень, все на левом, степном берегу Сейма. Три деревни половцы извели полностью грабежами, а две, которые находятся ближе к городу, дышали на ладан. Небольшой доход шел от налогов с горожан и торговых сборов. Этого едва хватало, чтобы содержать дворню и городскую стражу. Из-за устроенных мною поминок придется задержать выплаты стражникам. Получали они продуктами. Как заверил ключник, ропота не должно быть. Поминки - дело святое, а задержки - дело обычное.
        В кладовых лежало полсотни копий, десятка три мечей и сабель плохого качества, ржавые булавы, топоры и клевцы - легкие молоты, боевая часть которых выполнена в форме узкого и отогнутого книзу острия, клюва, способного пробить любой доспех, но и застрять в нем. Из полусотни щитов две трети были большие, миндалевидной формы, а остальные маленькие и круглые, для легкой кавалерии. Чего было много, так это стрел, причем новых. Десятка два шлемов были с наносниками, но без наушников и какой-либо зашиты затылка. Видимо, надеялись на высокие стоячие воротники тегиляев. Еще имелись лежавшие отдельно, как самые ценные вещи, десять ржавых коротких кольчуг с прорехами.
        - Почему не починили? - поинтересовался я.
        - Никто не говорил, - ответил ключник, - да и железа лишнего нет.
        - Отдай в кузницу, пусть приведут в порядок, - приказал я. - На железо пусти плохие мечи и топоры.
        В княжеской кузнице работали два кузнеца и два подмастерья. Чем они там занимались - не знаю, но молотами стучали с утра до вечера. Подозреваю, что выполняли заказы горожан. Я приказал им изготовить металлические и бронзовые части арбалетов по моим эскизам и наконечники для болтов. Столяру, который в основном занимался починкой лавок и столов, поручил делать ложи с прикладом и вытачивать болты. Арбалеты здесь знали, но не пользовались ими, считали лук более скорострельным, а потому и лучшим. Но для подготовки хорошего лучника надо несколько лет, а арбалетчика можно за месяц натаскать до среднего уровня.
        На воинский смотр зевак собралось больше, чем воинов. Большую часть городской стражи, как пеших, так и конных, составляли немолодые мужчины без боевого задора в глазах. Нашли теплое местечко, пусть и не очень доходное, зато работать не надо. Героизм проявят только во время защиты своих домов, а заодно и города. Примерно у каждого третьего всадника была кольчуга, а у всех остальных конных и пеших - кожаная броня или тегиляи. Оружие - копья длинной метра два с половиной и сабли, или мечи, или топоры - все имели сносного качества и ухоженное. А может, к смотру наточили и подремонтировали. Боярское войско оказалось намного хуже в плане экипировки, если не считать самих бояр, упакованных в кольчуги и обвешанных хорошим оружием. Про их моральный дух и говорить нечего. За князя они уж точно голову не положат. Епифан Сучков на смотр прислал вместо себя старшего сына, того самого юношу, что держал для меня коня у пристани. Сучков-младший был в большом шлеме с бармицей, длинной кольчуге с прикрепленными к ней, надраенными до блеска, бронзовыми пластинами на плечах и груди, сварных железных наручах и
поножах, и гарцевал на крупном рыжем коне. На поясе у него висели сабля в украшенных золотом ножнах и длинный нож с рукояткой из моржового клыка. К седлу слева был прикреплен круглый щит с ликом какого-то святого, а справа - бронзовый шестопер. Бронза тяжелее железа, но дороже, поэтому только богатые делают из нее булавы и шестоперы. Тонкое копье длиной метра три держал стоявший позади лошади слуга. Городские девки все, как одна, пялились на юного наследника несметного по местным меркам состояния.
        Сучков-младший презрительно кривил губы. Наверное, он ждал от меня замечание по поводу приведенных им воинов, но я всего лишь бросил небрежно:
        - Каков поп, таков и приход, - и перешел к следующему отряду.
        Закончив осмотр, разрешил всем разойтись. Приказ пришлось повторить, потому что воины ждали от меня чего-то большего или, по крайней мере, продолжительного. Они недоуменно загомонили, покидая площадь.
        - Бояре припрятали лучшее оружие и броню, не захотели тебе показывать, - виноватым тоном произнес воевода Увар Нездинич, когда мы не спеша поскакали на княжеский двор.
        - Да какая разница, - спокойно произнес я. - Ты бы положился на них в бою, как на себя самого?
        - Смотря на кого… - пробурчал он.
        - Вот-вот, - молвил я. - Такая дружина мне не нужна.
        - Другой нет, - сообщил воевода Увар.
        - Будет, - уверенно произнес я. - Завтра поплыву в Чернигов, останешься за меня.
        Пора возвращать домой дружинников, которых дал мне в помощь князь Черниговский. Содержать их было тяжковато. Они привыкли к обильному столу своего князя, а у меня не те финансовые возможности.
        - Мстислав Святославич не поможет, просили уже в прошлом году, - предупредил воевода.
        - А я ничего просить не собираюсь, - сказал я. - Разве что медовухи пару бочек.
        Воевода Увар Нездинич гмыкнул раздраженно, но ничего больше не сказал.
        6
        Мстислав Святославич встретил меня без особой радости. Наверное, ждал, что буду просить у него воинов. Я не попросил. Попировал с ним в первый день, на второй разослал в бедные слободы глашатаем с сообщением, что нанимаю крепких молодых мужчин в дружину. Ни их навыки, ни боевой опыт, ни прошлое меня не интересовали. Будут служить верно - будут жить достойно. В первый день пришло несколько человек, поодиночке и парами. Поспрашивали, что к чему, посмотрели на меня и ушли. Я уже подумал, что придется в Киев плыть за добровольцами и обещать что-нибудь поконкретнее, но на второй день «записались» восемь человек, на третий - два десятка, а еще через три дня закончил набор, сформировав роту из четырех взводов по тридцать человек в каждом. Часть отсеется по разным причинам, останется около сотни. Отвез их в Путивль на ладьях Мстислава Святославича. Князь Черниговский сам их предложил.
        - Дружину набираешь? - спросил он, узнав, чем я занимаюсь.
        - Да, - ответил я.
        - Ее долго обучать надо будет, - предупредил князь Мстислав.
        - Придется, - согласился я. - Обученную ведь никто не даст.
        - Тоже верно, - не стал спорить он и предложил: - У меня в подклетах много старого оружия, мне оно не нужно.
        - Не откажусь, - сказал я. - Особенно, если отвезешь его в Путивль вместе с набранными мною людьми.
        - Ну, это запросто! - повеселевшим голосом произнес князь Черниговский.
        Человек он был добрый, понимал, в какую ситуацию я попал, но и свой интерес обязан был блюсти. Из-за этого возник у него конфликт между совестью и рассудком. Отдав то, что ему не шибко надо, и, оказав таким образом помощь, Мстислав Святославич разрешил этот конфликт. Поэтому, когда я заикнулся, что медовуха у него знатная, получил в подарок аж десять бочек ее. В Путивль я вернулся на четырех ладьях, нагруженных людьми, оружием и медовухой.
        Воевода Увар Нездинич, узнав, где и кого я набрал в дружинники, поставил на мне крест, как на полководце. Как и положено хорошему служаке, он разместил людей на княжеском дворе, организовал их питание, но сделал это с таким видом, словно у него болели сразу все зубы. Я понимал, что его надо заменить. Вот только на кого?!
        На следующий день я созвал городскую думу. Пришли два новых члена, купец и бронник, а Епифан Сучков прислал вместо себя сына. Юноша сел на место ниже воеводы. Одет он был в ферязь из шитой золотом ткани, такой плотной и тяжелой, что плохо сгибалась. День был солнечным. Яркий свет, преломляясь, падал через слюдяное окно на золотую ткань, играя на ней разными цветами. Все смотрели на эту ткань, как завороженные. Сучков-младший, как бы не замечая эти взгляды, оттопыренной нижней губой показывал, какое делает нам всем, в том числе и мне, одолжение, соизволив поприсутствовать.
        - Ты, наверное, во многих сражениях участвовал, много половцем перебил? - задал я вопрос.
        Я угадал его больную мозоль. Воевал он, скорее всего, только с девками на сеновале.
        Сучков-младший смутился, однако быстро оправился и заносчиво произнес:
        - Пока один раз всего с пловцами бился. Завидев наш отряд, они сразу удирали.
        - Наверное, их ослеплял блеск твоих доспехов, - произнес я насмешливо и продолжил серьезным тоном: - Это место твоего отца, а ты должен сидеть по заслугам, самым нижним. Пересядь.
        На новом месте он будет в тени, перестанет отвлекать остальных.
        Юноша побагровел точь-в-точь, как его отец, и произнес с вызовом:
        - Я могу и вовсе уйти!
        - Уйдешь, когда разрешу. Или станешь на голову короче, - спокойным голосом проинформировал я его и заодно всех остальных. Пусть знают, что цацкаться с ними не собираюсь. - А пока сядь, где я приказал, и слушай.
        Это было объявлением войны. Или мне, или Сучковым придется покинуть княжество Путивльское и, скорее всего, вперед ногами. Поскольку никто из присутствующих в горнице не смотрел на меня, не трудно было определить, на кого они ставили. А что будет к концу совещания!
        - Как мне сказали, к осени надо ждать в гости половцев. Я хочу отбить у них охоту появляться здесь впредь. Смотр, который я делал перед отъездом, показал, что боярские дружины яйца выеденного не стоят. Мне такие воины не нужны. Поэтому будете помогать содержать тех, кого наберу и обучу, - заявил я и перечислил, чего, сколько и когда должна будет давать каждая деревня.
        Бояре пару минут пережевывали информацию, а один заявил:
        - Такого никогда не было. Это нарушение обычаев наших предков.
        - Наши предки ели руками - таков был обычай, а мы едим ложками, - сказал я. - Теперь будет новый обычай. Со временем и его заменят.
        - А что нам делать с дружинами? - спросил другой боярин.
        - Это ваши дружины. Что хотите, то и делайте, - ответил я. - Можете просто распустить, а можете на меня напасть.
        Видимо, мысль о нападении им и пришла в голову, потому что бояре дружно склонили головы, словно застуканные на горячем.
        - Результат будет одинаковым, - закончил я свою мысль.
        - Княжеская власть от бога! - напомнил боярам поп Калистрат.
        Галицкие бояре уже доказали обратное, повесив троих князей. Так что на бога путивльские бояре оглядываться не будут. Только на силу.
        - Да пусть нападают, - разрешил я. - Мне надо на ком-нибудь обучать новых дружинников.
        Теперь точно не нападут. Как-то не принято делать то, что предлагает враг. Побоятся, что это ловушка.
        - Мне нужна будет помощь горожан, - повернулся я к сидевшим слева. - Не столько деньгами и товарами, сколько работой. Надо вооружить и одеть новых дружинников: перековать мечи, изготовить новые щиты, арбалеты, пики, пошить тегиляи, шапки и сапоги.
        Я решил подготовить два взвода пикинеров и два взвода арбалетчиков. Последним нужны будут большие щиты с прямой верхней кромкой, чтобы могли стрелять из-за них, а первым - еще и с полукруглым вырезом справа вверху, чтобы могли класть в вырез пику, придавая ей дополнительную устойчивость. И тем, и другим понадобятся короткие мечи на крайний случай.
        - Не для себя прошу, для общего дела. Так что постарайтесь всем миром, - закончил я.
        Купцы и ремесленники покряхтели и согласились:
        - Раз надо, сделаем.
        - А вы, святые отцы, объясните народу, что для борьбы с неверными нужна помощь каждого православного, - предложил я священникам.
        Поскольку им ничего делать сверх положенного не придется, попы согласились сразу.
        - Передашь отцу, - сказал я, закрывая совещание, Сучкову-младшему, а заодно и остальным боярам, - если вовремя не привезете то, что должны, будете оба висеть на перекладине ваших ворот.
        Мой заключительный наезд на Сучковых очень понравился попам, купцам и ремесленникам. Торгашей и работяг Епифан наверняка обдирал, как липку, но как он умудрился обозлить попов? Не помешало бы узнать, чтобы самому не наступить на эти грабли.
        7
        Начиная со следующего утра, я занялся подготовкой личного состава. На поле возле города собрал всех, и городскую стражу, и набранных в Чернигове. Начал со строевой подготовки. Помня опыт русской армии девятнадцатого века, заставил каждого привязать к левой ноге пучок сена, к правой - соломы. Команды отдавал не «левой-правой», а «сено-солома». Левую ногу с правой путают постоянно, зато сено с соломой - никогда. До обеда занимались все вместе, а после - только новобранцы. Разбил их на четыре взвода и начал обучать владению оружием, которого пока не хватало. Если мечи и копья можно было заменить обычными палками, то с арбалетами такой номер не проходил. Их пока под моим руководством сделали три и отдали городским мастерам, как образцы, чтобы изготовили еще пятьдесят восемь таких же. Обещали за три недели выполнять заказ.
        Гвардейцы, как я называл набранных в Чернигове, были молодыми людьми в возрасте от пятнадцати до двадцати. Они стояли передо мной, разделенные на четыре взвода и построенные в две шеренги. Кто-то смотрит на меня, пытаясь угадать, что я от них потребую дальше, кто-то пялится на девок и детвору, которая глазела на нас издалека, кто-то ковыряется в носу. Одеты кто во что горазд. Почти все босые. У большинства лица глуповатые, без проблесков интеллекта. Единственное сходство - подстрижены наголо, чтобы вшам было меньше раздолья. Кормят гвардейцев относительно хорошо, спят под крышей, так что готовы выполнять мои, как им кажется, прихоти. Попробовал избавить их от этого заблуждения.
        - Сейчас вам кажется, что я заставляю вас занимать всякой ерундой. Поверьте мне на слово, всё, чему я буду вас учить, когда-нибудь поможет победить врага и спасет вам жизнь. Поэтому заниматься будете много и серьезно. Тяжело в ученье, легко в бою, - закончил я высказыванием Александра Суворова.
        Афоризм, в отличие от предыдущих фраз, произвел впечатление на гвардейцев. Житейская мудрость должна быть коротка, проста и легко произносима. Ведь усваивать ее будут дураки. Умные словам не верят.
        После этого с ними занялись мои помощники - четыре опытных бойца из городской стражи. Каждый получил по взводу. Обучали владению мечом, копьем и щитом в индивидуальном бою. Некоторые новобранцы обращались с оружием не хуже учителей. В эту эпоху каждый мальчишка владеет основными навыками боя на мечах и копьях.
        От этих учений была еще одна польза. Горожане увидели, что я, действительно, готовлюсь защищать их. Как они говорили, учу воинов «византийскому бою». Что из себя представляет «византийский бой» и существует ли такой в природе, они не знали, но поскольку я учил биться не так, как принято на Руси, значит, передаю опыт Византии. Поэтому надо мне помочь с оружием и доспехами.
        Когда изготовили первые десять арбалетов, начал учить стрелять из них. Пришлось заниматься этим самому, потому что других специалистов не было. Я предполагал самых рослых и крепких сделать пикинерами, а более слабых - арбалетчиками, но все оказалось сложнее. Некоторые здоровяки стреляли из арбалета намного лучше своих мелких товарищей. Отобрав шестьдесят самых метких, заменил им обучение с копьем на стрельбу из арбалета. Остальным копья заменили пиками, которые толще, крепче, длиннее - четыре с половиной метра, тяжелее, центр тяжести смещен к задней части древка, наконечник четырехгранный и длиной всего сантиметров двенадцать. Пики предназначены для защиты от конницы. Ими не надо колоть, их держат упертыми задним концом в землю. Жертва сама наколется, причем налетит на большой скорости. Надо только повернуть верхний конец навстречу ей, направить на то место, в какое хочешь поразить. Наконечник пробьет доспех коня или всадника, а древко должно не сломаться, удержать врага на безопасном расстоянии.
        Через три недели, забрав все шесть десятков изготовленных арбалетов, я вместе с гвардейцами переправился на левый берег Сейма. Пошли в район, где раньше располагались три княжеские деревни. Теперь там были луга, среди которых возвышались закопченные развалины печей. Разбили лагерь по всем канонам римской армии и занялись не только учениями, но и сенокосом. В случае успеха мне понадобится много сена. Утром и вечером я купался в речушке, протекавшей там. Мои воины с не меньшим удивлением смотрели на шрам на животе. Поскольку среди них было много полукровок от браков с половцами, я рассказал о том, что меня при рождении вылизала Волчица-Мать. Как ни странно, в эту байку поверили и русичи. Только один из моих взводных по имени Будиша - плечистый мужчина среднего роста с заячьей губой и без передних резцов вверху, хороший мечник и толковый командир - посоветовал мне, пришепетывая:
        - Ты бы кольчугу носил, князь.
        - Пока я с вами и далеко от бояр, вряд ли что случится, - отмахнулся я.
        - Всякое бывает… - многозначительно произнес он.
        - Ты что-то знаешь? - спросил я.
        - Если бы знал, сказал бы, - ответил Будиша.
        Я серьезно отнесся к его словам и стал надевать кольчугу, которую подарил мне князь Черниговский. До этого носил свою, захваченную в Португалии. Она была тонка и незаметна под одеждой.
        Натренировавшись в степи и заготовив сена, вернулись в Путивль. Когда я уезжаю куда-то, даже ненадолго, а потом возвращаюсь, мне все время кажется, что что-то должно измениться. К моему удивлению, перемены происходят редко. Горожане жили прежней размеренной жизнью. Моя отлучка никак не повлияли на них. Такое впечатление, что князя, как и воздух, замечают только тогда, когда испорчен.
        По воскресеньям я устраивал своим воинам выходной. Пусть отдохнут и заодно улучшат демографию в княжестве. Некоторые занимаются демографией и в будни по ночам, а потом днем спят в строю. Я не наказываю. Сам был такой в курсантские годы. Как ни странно, не захотели у меня служить всего шесть человек. Сбежали ночью на второй неделе службы, хотя я предупредил, что преследовать не буду, что каждый волен уйти, когда пожелает. Вместо них набрал местных.
        Перед очередным выходным ко мне подошел воевода Увар Нездинич и предложил:
        - Новый выводок подрос, надо бы в воскресенье на охоту съездить, мяса запасти. Дружина ропщет, постная пища надоела.
        С питанием, действительно, была напряженка. Продуктов катастрофически не хватало, особенно мяса. Но уверен, что главной добычей на этой охоте будут не туры и кабаны. Что ж, когда-то этот день должен был наступить.
        - Хорошо, - согласился я. - Организуй все.
        8
        В воскресенье рано утром из города вышла колонна. Ночью выпала роса, капли которой сияли, как бриллианты, на зеленой траве под лучами восходящего солнца. Я ехал во главе колонны. К седлу приторочен арбалет - самый лучший из тех, что изготовили по моему заказу. Вслед за мной ехали слуга Савка, воевода Увар Нездинич, его заместитель Судиша - мужичок себе на уме, умеющий ладить и с начальством, и с подчиненными, что большая редкость, и сотники Мончук и Нажир. Первому сотнику я не нравлюсь, особенно после того, как заставил заниматься строевой подготовкой. Второй производит впечатление человека, которому все пофигу. Даже я. За нами скакали конные стражники, так называемые дети боярские, вооруженные луками. Дальше ехали на телегах и шли пешком гвардейцы, два взвода, вооруженные только мечами и ножами. Им предстоит быть загонщиками. Обратно на телегах повезем добычу.
        Со мной поравнялся Судиша и спросил:
        - А почему без кольчуги, князь?
        - Мы на войну едем или на охоту? - ответил я вопросом.
        - И то верно, - согласился Судиша.
        На самом деле кольчуга на мне есть, моя, легкая, спрятанная под второй рубахой. Сегодня я не надел тяжелую, в которой ходил в последнее время. Пусть все думают, что я не защищен. Судиша что-то знает, но мне не скажет. Я для него - никто, князь залетный, как прибыл, так и убуду, а ему здесь жить. Впрочем, я тоже знаю заказчиков, место и время. Боярам надоело содержать мою гвардию. А у Сучковых есть дополнительные стимулы. Избавиться от меня удобнее всего на охоте. Неизвестен только исполнитель. Стрелу выпустит кто-то из тех, кто скачет за мной.
        Леса здесь дремучие, заблудиться - раз плюнуть. В двадцать первом веке от них останутся только загаженные лесочки. Помню, пошел я как-то за грибами на севере Черниговской области. Вроде бы места были глухие, до ближайшего жилья километров пять, если не больше, а вдруг вижу - корпус старой стиральной машинки, круглый, покрытый облупленной во многих местах, темно-зеленой эмалью. Для меня о сих пор загадка, кто и зачем тащил его туда несколько километров?
        Мы выехали на широкую поляну, заросшую высокой, по грудь человеку, травой. Пожалуй, лучшего места для засады не придумаешь. Судя по сломанным деревцам, здесь ее устраивали не раз и не два. Что и подтвердил воевода Увар:
        - Оставайся тут, князь, а я разведу загонщиков и вернусь.
        Он вместе с сотником Мончуком повел колонну дальше по дороге. Со мной остались Савка, Судиша, Нажир и пятеро детей боярских. Так понимаю, мне можно расслабиться до тех пор, пока воевода не отведет загонщиков. Потом начнется самое интересное. Я спешился и, отцепив от седла арбалет и колчан с болтами, отдал коня Савке, чтобы стреножил и отпустил пастись. Спешилась и моя свита. Пока они занимались лошадьми, я подошел к дубу, толстенному, с широкой, раскидистой кроной, прислонил к нему арбалет и положил рядом болты. Ствол был в три обхвата. Я подумал, что из такого можно сделать хороший киль для ладьи или шхуны. В двадцать первом веке мне казалось, что лодки-долбленки - это что-то такое же узкое и короткое, как каноэ. Из ствола этого дуба можно было бы выдолбить приличный баркас. Кора была толстая, шершавая, поросшая сухим мхом.
        Услышав шаги за спиной, я подумал, что это Савка несет мне торбу с вином и закусками. Ждать ведь придется долго. Удар в район печени был так силен, что я вскрикнул от боли. Преодолевая покатившую дурноту, я прыгнул влево, выхватывая саблю и разворачиваясь. Позади меня стоял сотник Нажир. В правой руке он держал что-то типа кинжала, только вместо лезвия был рог, длинный и немного загнутый, почти черный внизу и светлеющий к острию. На пофигистском лице сотника я впервые видел эмоцию - изумление. Нажир не мог понять, почему не убил меня. Да потому, что на мне кольчуга и две шелковые рубахи. Я ведь ждал стрелу и надеялся, что, если прозеваю, шелк она не пробьет, выну из раны легко. С неменьшим удивлением смотрели на меня Судиша и пятеро детей боярских. Один из них держал Савку, зажав мальчишке рот рукой. Нажир выронил рог, схватился за рукоять сабли, начал вынимать ее из ножен.
        Я опередил его, перерубив правую руку немного выше локтя. Моя сабля вошла и в грудь сотника сантиметров на десять. Правая рука Нажира упала вместе с его саблей на землю. Левую он прижал к рассеченной груди. Пальцы сразу покрылись кровью. Бесчувственное лицо сотника стремительно бледнело. Я наклонился и поднял левой рукой саблю Нажира. Пальцы его руки были еще теплые и цепко держались за рукоять. Я буквально вывернул саблю из них.
        Ко мне осторожно, огибая с боков, приближались Судиша и пятеро детей боярских. Савку отпустили. Пацан стоял с разинутым ртом и, наверное, отсчитывал последние мгновения своей жизни, только недавно изменившейся в лучшую сторону. В Чернигове я разрешил ему сбегать к родителям, показаться во всей красе и похвастаться новой должностью. Сейчас приходит к выводу, что это была его первая и последняя минута славы.
        Я напал первым. Начал с тех, что заходили справа. Левой рукой наносил несильный отвлекающий удар, а правой рубил. Индивидуальное мастерство здесь примерно на том же уровне, что и в Западной Европе, то есть, посредственное. Мои противники с двуручными бойцами раньше не сражались, против нескольких привыкли биться с щитом. Но мы ведь ехали на охоту, а не на войну, щиты не брали. Я орудовал двумя саблями на интуиции и наработанных навыках, не думая и, скорее всего, ничего не соображая. Уклонялся, финтил, отбивал удары, бил в ответ. Убивал быстро, не выпендриваясь. Только с Судишей поиграл немного, когда остался с ним один на один. До этого заместитель воеводы вроде бы и не прятался за чужие спины, но все время между мной и им оказывался кто-нибудь. Теперь никого не осталось. Выражение рубахи-парня сползло с его лица. Осталась смесь трусости и гаденькой неприязни. Видать, я насыпал ему соли на самое неожиданное место, даже не подозревая об этом. Что ж, это я могу. И наказывать умею. Сперва отрубил ему левую руку, потом правую и напоследок подсек левую ногу выше колена, чтобы не вздумал сбежать от
своих рук. Рядом с ними Судиша и упал в траву, вытоптанную так, словно здесь табун лошадей валялся.
        И тут я услышал стук копыт. Видимо, не зря пришло сравнение с лошадьми. По дорогу ко мне скакал отряд во главе с воеводой Уваром Нездиничем. Их было десятка два. До моего коня далеко и он со спутанными ногами. Савка куда-то пропал. Я отшагнул к дубу. Нижние ветки будут мешать всадникам нападать на меня. Двадцать человек - это, конечно, много. Надо было в Западную Европу ехать…
        Съехав с дороги, всадники начали разворачиваться в лаву. Такое впечатление, что собираются атаковать целый отряд, а не одного человека. Впрочем, нападать они вроде бы не собираются. По крайней мере, никто не доставал из ножен саблю и лук не натягивал. Они остановились метрах в пяти от меня. Наверное, я, забрызганный кровью, с двумя саблями в руках, представлял интересное зрелище. Не менее интересными были и мои семь зарубленных противников.
        - Жив, князь? - то ли спросил, то ли констатировал факт воевода.
        - А ты не рад? - раздраженно произнес я, чтобы скрыть дрожь, которая начала колотить расслабляющееся тело: пронесло! покняжу еще маленько!
        Воевода Увар понурил голову и пробурчал:
        - Прости, князь, не сразу понял, что они задумали недоброе. Мончук подсказал.
        - Поверю на слово, - сказал я и подошел к Судише.
        Заместитель воеводы был еще жив. Он лежал в луже крови с закрытыми глазами и отупевшим от боли лицом. Губы медленно шевелились, но слов не было слышно. Надеюсь, каялся. А может, проклинал меня. Что ж, пусть облегчит душу напоследок. Как говорили в двадцать первом веке российские зеки, ты умри сегодня, а я - завтра.
        - Кто вас нанял? - спросил его.
        Судиша перестал шевелить губами, открыл глаза. Зрачки расширились, поглотив радужку. Они смотрели на меня и, казалось, ничего не видели.
        - Ты умрешь, а они останутся жить и смеяться над дураком, который покрыл их, - подзадорил я Судишу.
        - Нет, - прохрипел он. Я подумал, что он отказывается предавать заказчиков, но заместитель воеводы продолжил: - Сучковы, оба брата… - дальше он перечислили имена остальных моих бояр.
        Каждый оплатил одного убийцу. Так и набрали семерых. Затем Судиша посмотрел на сотника Мончука, улыбнулся криво, но больше ничего не сказал.
        Сотник побледнел под моим взглядом. Правда, глаз не отвел.
        - Добей его, - приказал я Мончуку.
        Сотник медленно слез с коня, подошел к Судише и рубанул саблей по лицу наискось, рассек рот и язык. Наверное, чтобы не сболтнул лишнее. Вторым ударом отрубил голову. Вот теперь мы с ним повязаны кровью. Хотя доверие он еще не заслужил.
        - Будиша, останешься здесь до подхода пехоты, соберешь трофеи. Затем отравишь их в город, а сам посадишь на коней семь человек и поскачешь впереди. Поднимешь всю стражу, захватите бояр-заговорщиков и семьи вот этих, - показал я на убитых. - Будут сопротивляться, убивайте. Засядут крепко, ждите меня, вместе выковыряем. Жечь и грабить запрещаю. - Потом повернулся к воеводе: - А мы поскачем разберемся с Сучковыми, пока их не предупредили.
        9
        Молчанский монастырь отличался от тех, что я посещал в Англии и Нормандии. Там внешние стены зданий были частью оборонительных сооружений. Здесь крепостные стены стояли отдельно от четырех больших деревянных зданий и четырех маленьких раскинутых без симметрии вокруг собора с тремя шатровыми куполами. Через ров, наполненный зеленой водой, был перекинут широкий мост, неподъемный. Наверное, его сжигали в случае опасности, потому что внутрь не занесешь, в ворота не пролезет. Вход охраняли трое монахов, вооруженные копьями метра два длиной и длинными ножами в ножнах, которые были засунуты под веревки, подпоясывавшие рясы, старые, посеревшие от многочисленных стирок. Монахи решили было закрыть ворота, увидев отряд всадников, но узнали нас и передумали. Слева от ворот располагалась большая гостевая изба, а справа - маленькая для раздачи милостыни. Возле нее толпилось с десяток калек. Я запретил им побираться в городе где-либо, кроме папертей церквей. Пришлось выпороть несколько нищих, потому что поняли не сразу. Одному калеке порка помогла «исцелиться» - задрыгал обеими ногами, которые по его словам
отнялись еще в детстве. После этого в Путивле его никто не видел. Дальше стоял собор, из которого вышли с десяток монахов, а по бокам от него - два больших здания. Игумен жил в том, что справа.
        Он вышел на крыльцо, услышав, наверное, стук копыт. Одет был в рясу из черной тонкой материи, скорее всего, шелковой. На шее висел здоровый золотой крест. Когда Сучков пришел с этим крестом на совещание, я подумал, что это обязательный атрибут важных мероприятий. Оказывается, каждый день носит. С таким тщеславием надо было идти в скоморохи, а не в монахи. Увидев меня, игумен Дмитрий оцепенел, схватившись за нижнюю часть креста, будто хотел поднять его и произнести: «Сгинь, нечистая сила!». Затем дернулся было зайти внутрь здания, однако догадался, что там не спрячется, и заспешил мне навстречу. Дмитрий Сучков не стал включать дурака, догадался, что я прискакал по его голову.
        - Прости, князь, лукавый попутал! - залепетал он, схватив двумя руками мою правую ногу и прижимаясь к ней лбом, как бы целуя. - Поманил искуситель - и слаб я оказался, поддался искушению…
        Я оттолкну его ногой, потому что понял, что прижимается игумен Дмитрий ко мне, чтобы неудобно было ударить его саблей. Надеялся переждать, когда гнев спадет, а там, глядишь, передумаю и помилую его.
        - Бог не дал латинянам убить меня, спас из пучины морской. Значит, я нужен ему. Но ты не внял богу, решил, что выше его, сам будешь решать, кому жить, а кому нет. Он в третий раз защитил меня и велел наказать обуянного гордыней, - произнес я речь, заготовленную по пути. - Молись!
        Дмитрий Сучкой упал на колени и прижался лбом к земле, запричитав:
        - Не губи, княже! Прости меня, грешного! Назначь любое наказание - всё исполню!…
        Я понял, что принял он эту позу не в знак раскаяния, а чтобы, опять-таки, мне было труднее с ним разделаться. Поэтому слез с коня, достал саблю из ножен и, не слушая, что игумен изблевывает, рубанул ниже маленькой черной шапочки, сшитой из четырех треугольников, по длинным темно-русым волосам, закрывающим шею. Вспомнил, что в начале двадцатого века, пока коммуняки не сократили до минимума этих конкурентов, российских монахов и попов дразнили долгогривыми. Отрубленные концы волос прилипли к фонтанирующей кровью шее. Сабля рассекла и золотую цепь, на которой висел крест. Он упал в быстро растекающуюся лужу алой крови между головой, которая покачавшись, замерла на левой щеке, и туловищем.
        - Свершился суд божий! - торжественно произнес я.
        Вытерев кровь о рясу на спине трупа и спрятав клинок в ножны, посмотрел на монахов, которые остановились неподалеку. На их лицах были разные эмоции, отсутствовала только жалость к игумену Дмитрию Сучкову. Один из монахов, старик с аскетичным лицом и длинной седой бородой, покивал головой, соглашаясь с какими-то своими мыслями.
        - Как тебя зовут? - спросил я.
        - Вельямин, - ответил он.
        - Будешь игуменом, - решил я.
        - Это как епископ решит, - возразил монах.
        - Епископ решит так, как я сказал. Он человек умный, не станет ссориться со мной и князем Черниговским из-за такой ерунды, - произнес я. Уверен, что епископу передадут мои слова, и он внемлет им. - Деревни у монастыря забираю. Крестьяне должны содержать воинов, а не лодырей. Ишь, как отожрались! - кивнул я на двух монахов, у которых щеки терлись о рясу на плечах. - О такие морды поросят можно бить!
        Моя свита заржала. Даже вновь испеченный игумен улыбнулся, правда, еле заметно.
        - Богу надо служить молитвами и постами, а не чревоугодием и стяжательством. Где золото, там дьявол! - продолжил я подводить идейную базу под перераспределения собственности в свою пользу. Поддев носком сапога золотую цепь с крестом, отшвырнул к игумену Вельямину. - Это продайте, а деньги потратьте на сирых и убогих. На кормление вам останется только та земля, которую сами обрабатываете, да сад и пасека. Остальное люди подадут, если заслужите. - Сев на коня, я попросил смиренно: - Наведи в монастыре порядок, игумен Вельямин, верни в него духовность и святость.
        - Если бог поможет… - перекрестившись, произнес он.
        Моя просьба произвела на нового игумена впечатление. Он не знает об игре в добрых и злых следователей. Теперь Вельямин уж точно позабудет об отнятых деревнях.
        Выехав из монастыря, мы направились в усадьбу Епифана Сучкова. Жил он километрах в двенадцати от города. Я подозвал к себе сотника Мончука, спросил:
        - Куда поедет семья Сучкова, если выгоню из княжества?
        - В Новгород-Северский, - ответил сотник. - У боярина Епифана были хорошие отношения с Изяславом Владимировичем, когда тот сидел в Путивле.
        - Возьми двух человек, умеющих держать язык за зубами, и встреть семью в глухом месте. Трупы, лошадь и телегу киньте в болото, ничего себе не берите, разве что золто-серебро найдете, - приказал я. - Вся семья должна сгинуть бесследно. Сорную траву надо уничтожать под корень.
        - Сделаем, - пообещал сотник Мончук, поняв, что, выполнив задание, снимет с себя все подозрения.
        Усадьба боярина Епифана Сучкова стояла на холме возле леса и на краю большой верви, в центре которой была деревянная церковь. Следовательно, по более поздней классификации это будет село. Усадьба напоминала уменьшенный Детинец. Правда, ров отсутствовал, вместо стен тын из заостренных сверху бревен и башен всего пять: четыре угловые и одна надворотная. Угловые башни были скорее вышками с шатровой крышей. Охраны в них не наблюдалось и ворота усадьбы нараспашку. Боярин Епифан Сучков никого не боялся, нападения не ждал. Он был уверен, что заговор удастся. Но, увидев большой отряд, может одуматься.
        - Возьми трех человек и поезжай первым, - приказал я воеводе. - Твое дело - не дать им закрыть ворота, когда увидят весь отряд.
        - Не закроют, - пообещал Увар Нездинич.
        Когда доходило до дела, он даже говорить начинал вразумительно.
        Мы подождали в лесу, когда он въедет в усадьбу, и сразу поскакали к ней галопом. Дорога была покрыта толстым слоем серой пыли, которая глушила стук подкованных копыт. Мне пыль не мешала, но задние, наверное, не успевали сплевывать ее и протирать глаза.
        Воевода обещание сдержал. Он и его помощники кружили коней, не давая никому подойти к себе и к воротам. Прямо напротив ворот, на украшенном замысловатой резьбой крыльце терема стоял боярин Епифан, простоволосый и в одной рубахе, темно-красной, с золотым шитьем по вороту, подолу и краям рукавов. На первом этаже терема было четыре узких окна без стекол, напоминающие бойницы. На втором были три окна, два справа от крыльца и одно слева, квадратные и застекленные. В левом кто-то маячил, но кто - мужчина или женщина - не разберешь. Слева от терема стояло длинное здание, на первом этаже которого располагались конюшня и сарай для телег и саней, а на втором - сеновал. Справа построек было две - амбар и людская изба. Остальные хозяйственные постройки находились за теремом.
        - Гоните их к чертовой матери! - орал боярин своим холопам, которые с копьями и дрынами пытались подступиться к непрошеным гостям.
        Увидев меня, Епифан Сучков замер с открытым ртом. Очередная порция ругани, видать, застряла в горле, потому что боярин издал звук, что-то среднее между рычанием и хрипением, и скрылся в доме, громко хлопнув тяжелой дверью. Его холопы тоже передумали нападать и дрыстнули в разные стороны. Даже бабы, стоявшие возле людской, словно растворились в воздухе.
        - Рассредоточиться и слезть с коней! - приказал я своему отряду.
        Сам заехал в промежуток между амбаром и избой, чтобы в меня труднее было угадать стрелой, слез с коня, отвязал арбалет, рычаг для натягивания тетивы и колчан с болтами. Зарядив болт, спросил у воеводы Увара Нездинича:
        - Будет биться до последнего или сдастся?
        - Не из тех он, которые до последнего, - злобно оскалившись, ответил воевода. - Хотя терять ему уже нечего…
        - Вот-вот, крыса, загнанная в угол, превращается в дракона, - согласился я.
        Со стороны терема вылетела стрела, ранила в руку дружинника, который стоял в дверях конюшни. Я присел и выглянул из-за угла людской. Стреляли из левого окна, раму со стеклами из которого вынули. Лучник - не разглядишь кто, на свету только лук - выцеливал кого-то возле конюшни. По себе знаю, мероприятие это такое увлекательное, что забываешь об осторожности. Я выстрелил раньше его. Мне показалось, что болт и стрела чуть не встретились в полете. Конечно, было не так, но, судя по тому, как дернулся, а потом упал лук, с телом лучника мой болт не разминулся. Я зарядил второй болт. К сожалению, больше никто из окна не стрелял.
        - На ту сторону есть окна? - спросил я воеводу.
        - Ни окон, ни дверей, - ответил Увар Нездинич.
        - Тогда будем выкуривать боярина Сучкова, - решил я. - Пусть тащат сено к терему. Обложим и подожжем.
        - Добро все сгорит, - предупредил воевода.
        - Мои дружинники мне важнее, - сообщил я.
        - Оно, конечно, правильно, - нехотя согласился воевода Увар. - Может, он передумал, поговорю с ним?
        - Поговори, - разрешил я. - Пообещай, что выпущу всех, кроме него и старшего сына. Без вещей и денег, но дам телегу, запряженную лошадью.
        Воевода Увар Нездинич подошел к терему и позвал боярина. Епифан Сучков опасливо выглянул из левого окна. Вид у него был не боевой. Воевода передал ему мои условия. Боярин в ответ крикнул:
        - Нету больше сына! Убили, гады!
        Наверное, это его сын стрелял из окна. Первый серьезный бой стал для него и последним.
        - И всю семье погубишь, - продолжил воевода Нездинич. - Не сдашься, подожжем терем. Тогда пощады никому не будет.
        Боярин Епифан Сучков схватился правой рукой за бороду, подергал ее, словно тряска помогала думать.
        - Пусть князь крест целует! - потребовал боярин.
        Я прислонил к стене арбалет, из которого так и тянуло выстрелить в Сучкова, подошел к терему. На шее на шелковом гайтане у меня теперь все время висел серебряный крестик, хотя не люблю какие бы то ни было хомуты.
        - Выпущу твою семью без вещей и денег, дам телегу с лошадью. Все дружинники, которые прискакали со мной, со мной и уедут в Путивль, за твоими не погонятся, - пообещал я и поцеловал крестик.
        - Твое слово свято! - предупредил боярин Епифан.
        Как догадываюсь, он просто тянул время, не хотел умирать.
        - Можешь проследить, как они уедут, - разрешил я.
        - Нет, пусть заберут мое тело и похоронят в Новгород-Северском, - отказался боярин.
        Он вышел вместе с семьей - женой и четырьмя детьми, тремя девочками, старшей из которых было лет тринадцать, и мальчиком лет семи. Жена была рыхлой женщиной с высокомерным лицом, сильно набеленным и нарумяненным. В ушах висели золотые серьги с красными камнями, вроде бы рубинами, на шее - что-то типа мониста, в котором золотые круглые монеты чередовались с золотыми ромбиками, на каждой руке по золотому браслету. И это в будний день. Представляю, сколько на ней металла в праздники. Старший сын любовью к блестящим предметам, видимо, пошел в нее. Точнее, уже отходился.
        - Снимите с нее побрякушки, - приказал я.
        Были золотые сережки и у всех трех дочек. Я приказал не трогать их. Проверим сотника Мончука.
        Кто-то из дружинников прикатил из конюшни колоду и принес топор. Что там на ней рубили, не знаю, но верхнюю сторону покромсали основательно. Боярин Сучков стал перед ней на четвереньки. Долго вертел головой, выбирая удобное положение. Можно подумать, что собирается лежать на колоде несколько часов. Белые руки с пухлыми пальцами уперлись в утоптанную землю, светло-коричневую, с тонкими трещинами. Дождя давно не было.
        - Действуй, - приказал я воеводе.
        На лице Увара Нездинича появилась шальная улыбка. Он поплевал на руки, точно собирался долго колоть дрова, взял топор и, крякнув, рубанул. Звук был глухой, железа о дерево. Казалось, что мяса и костей на пути лезвия и не было. Голова плюхнулась рядом с колодой, а туловище какое-то время оставалось неподвижным. Сердце еще билось, и кровь толчками выплескивалась из остатка шеи на лезвие топора, на изрубленную поверхность колоды. Вот туловище поползло, завалилось на левый бок.
        Заголосила боярыня, а за ней и дочки.
        - Посадите их в самую плохую телегу, запряженную самой чахлой лошадью, и пусть катятся, куда хотят, - приказал я и пошел в терем.
        Никогда раньше не бывал в боярских домах. Они меня не приглашали, а самому напрашиваться не хотелось. Первым помещением были сени, в которых стояли две лавки. Обе заеложены. Наверное, на них спят слуги. Дальше крестовая комната, завешанная икона от потолка до пола. Две большие - девы Марии и какого-то мужика с седой бородой - с золотыми окладами, остальные с серебряными. Плюс куски материи с золотым и серебряным шитьем. Два складня из трех частей. На них какие-то сюжеты библейские. Библию я читал в познавательных целях. Надо же знать, откуда есть пошла фантастика ненаучная. Только сюжеты определить не сумел, потому что христианскую символику не знаю и знать не хочу. В эту эпоху в символах больше информации, чем в рисунках и текстах. Под большими иконами чадили лампадки бронзовые на длинных цепочках. Дальше была спальня с широкой кроватью, не застеленной. Подушек пять штук, две большие и три поменьше. Одеяло из беличьих шкурок, нашитых с одной стороны на холст. Простыня тоже льняная, но потоньше. Последняя комната была глухой. То ли туалет, то ли кладовая, то ли кабинет, то ли все вместе. Там стоял
столик, на котором лежала открытая книга с листами из тонкого пергамента. Это был Гомер на греческом. Как много нам открытий чудных готовит нездоровое любопытство! Рядом стояла табурета трехногая и другая, на четырех ногах и дыркой посередине. Под дыркой находился высокий и с широким горлом горшок глиняный с водой. Унитаз, однако. Возле стены занимали место два больших сундука. В одном лежали дорогие ткани, в другом - восточные специи, золотые и серебряные изделия, в основном посуда, и несколько десятков серебряных слитков в виде вытянутых шестиугольников - черниговских и киевских гривен, местных денег. Черниговская гривна весила грамм двести, а киевская примерно на четверть меньше. Их рубили на четыре части и получали четыре рубля. Роль более мелких денег выполняли монеты, в основном византийские и западноевропейские, хотя попадались и русские времен князей Владимира Крестителя и Ярослава Мудрого, и арабские, и черт знает какие. На старой монете чеканили своего монарха, и в результате трудно было понять, чья она. Впрочем, это мало кого интересовало. Монеты принимали на вес. Оба сундука я приказал
погрузить на телегу, а также чешуйчатый доспех воеводы и кольчугу и шлем его сына. В кольчуге была свежая дыра от болта. Остальное заберем завтра.
        Я оставил пять человек охранять усадьбу, а с остальными поехал в Путивль искоренять крамолу. По этой же дороге, но в другую сторону ехала телега, запряженная старой клячей. Она везла два трупа и бывшую боярыню. Дети шли пешком. Старшая дочка управляла лошадью, держа в руках вожжи и шагая рядом с телегой. Как я поклялся, никто их не преследовал.
        10
        Город Путивль бурлил. Улицы были заполнены людьми, которые приветствовали меня радостными криками. Не думаю, что так уж я успел им понравиться. Скорее, им очень не нравились бояре. Как мне говорили, почти половина города была в кабале у бояр. Двое из них успели сбежать, прихватит самое ценное, остальные сдались без боя. Их вместе с женами и детьми посадили в поруб - местный вариант тюрьмы, деревянный сруб, вкопанный в землю почти полностью. Чуть выше уровня земли делали узкую горизонтальную бойницу, через которую поступал воздух и свет. Сверху ставили избу для стражи. Там был лаз, через который спускали в поруб преступников и еду и воду раз в день. Жен и детей, кроме взрослых сыновей, я приказал отпустить. Их вывели из города и разрешили идти на все четыре стороны, но до завтрашнего утра покинуть территорию княжества. Мужчин повесили на стене посада, которая смотрела в сторону Подола и реки. Наверное, чтобы их видели все проплывающие по Сейму и понимали, что путивльчане - народ быстрый на расправу. Кстати, на казнь собрались все горожане, от мала до велика. У них тут так мало зрелищ.
        Дома убийц я отдал, как добычу, своим конным дружинникам, которые участвовали со мной в расправе над Сучковыми. Из боярских выгреб все ценное имущество, включая скот и птицу. Подворье Епифана Сучкова получил воеводе. До этого Увар Нездинич жил на княжеском дворе. Он родом из Новгород-Северского. Свой дом там оставил брату, который служил Изяславу Владимировичу. Еще два боярских подворья достались новым сотникам: Матеяшу - пожилому грузному воину с тяжелым взглядом, который теперь будет командовать городской стражей, и Будише, командиру гвардейцев.
        Третье подворье перешло к Мончуку. Он прискакал вечером, когда уже смеркалось. Я принял его в своем кабинете. На столе горела восковая свеча, распространяя сладковатый аромат, и лежала открытая книга, конфискованная у боярина Сучкова. Читать ее было трудно, потому что рукописная, надо привыкнуть к начертанию букв данным переписчиком, и слова идут без пробелов, иногда приходится разгадывать ребус. Однако я так соскучился по книгам, что, покончив с заговорщиками, сразу сел читать. Сотник положил передо мной на стол три пары золотых сережек с изумрудами и пять серебряных гривен черниговских. Пламя свечи наполняло драгоценные камешки приглушенным сиянием.
        - Гривны на детях были спрятаны, - сообщил Мончук.
        Я выковырял из сережек изумруды, отложил вместе с двумя гривнами себе, а остальное продвинул на край стола, к сотнику:
        - Поделишь на троих.
        - Спасибо, князь! - поблагодарил он.
        - С завтрашнего дня командуешь детьми боярским, моей конницей, - сказал я. - Жить будешь в Детинце, рядом с воеводой, в соседнем дворе.
        - Отслужу, князь! - искренне заверил сотник Мончук и, сделав над собой усилие, признался: - Мне предлагали участвовать в заговоре во время пирушки у Судиши. Я не думал, что они всерьез.
        - В следующий раз сообщи мне, даже если это будут пьяные разговоры. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, - поделился я с ним русской народной мудростью, которую русские еще не знали. - Можешь идти.
        Утром я отправился с отрядом по деревням, перешедшим в мою собственность. Бояре приняли правильное управленческое решение, но ошиблись с исполнителями и стали банкротами. Ударь Нажир кинжалом, имели бы монополию на княжество Путивльское. Теперь монополист я. Начнем диктовать свои условия рынку.
        Первым делом я простил все долги, которые имелись перед боярами, отпустил на свободу закупов - тех, кто становился практически рабом, пока не вернет долг, - и холопов. Земли бояр поделил между крестьянскими дворами и бывшими холопами. Уменьшил оброк. Мне нужна поддержка не только горожан, но и крестьян. Хотел заменить натуральный оброк на денежный, но крестьянам это не понравилось. Они готовы расставаться с урожаем и скотом, а вот деньги отдавать не любят. Даже если это выгоднее. Может, потому, что деньги легче спрятать и унести с собой. Теперь мне принадлежали почти все деревни княжества Путивльского. Доходов от них хватит на содержание княжеского двора и дружины раза в два больше той, что была сейчас. Поэтому я разрешил воеводе Увару Нездиничу пополнить городскую стражу за счет толковых бойцов, которые служили у бояр, чтобы пеших была полная сотня, а конных - полусотня. Уверен, что бояре приглашали на службу лучших. И подхалимов.
        - Постарайся не перепутать, - посоветовал я воеводе. - Подхалимы мне не нужны.
        - Не перепутаю, - заверил Увар Нездинич. - Я их всех в деле видел, знаю, кто чего стоит.
        После заговора он стал говорить внятно и многословно. Наверное, перестал напрягаться, общаясь со мной. Значит, поверил в меня. Я отдал воеводе чешуйчатый доспех Епифана Сучкова. Кольчуга Сучкова-младшего досталась Мончуку. Остальные доспехи и оружие, конфискованные у бояр и их приспешников, были розданы кавалеристам. Так что большая часть детей боярских были теперь неплохо защищены и вооружены.
        Вернувшись в город, я созвал думу. Все три купца пришли разряженные похлеще, чем одевались бояре. Видимо, раньше нельзя было затмевать богатством бояр.
        - Я рад, что у меня богатые подданные, но на вашем месте одевался бы скромнее. Не ровен час, мне придет в голову мысль, что мало с вас деру, - сказал я купцам шутливо.
        В каждой шутке должна быть доля шутки. Судя по усмешкам священников, доля им пришлась по вкусу. Купцы тоже поизображали веселье, но, уверен, сделали правильные выводы.
        Справа от меня сидели воевода и сотники, Мончук, Судиша и Матеяш, то есть, всего четыре человека. Поэтому я предложил ремесленникам:
        - Пока не наберу в совет еще несколько опытных воинов, пересядьте на правую сторону.
        Сделал это, чтоб перекоса не было. Меня поняли по-своему, что поднимаю ремесленников до уровня купцов. Я подумал, что неосознанно принял правильное решение. Они делают оружие и броню, значит, должны сидеть рядом с воинами. Да и при хорошей постановке дела с ремесленников доход будет не меньше, чем с купцов.
        - Я вас собрал, чтобы рассказать об изменениях, которые произошли в княжестве за последние дни, - начал я выступление. - Бояре решили избавиться от меня. Им хотелось иметь княжеские привилегии, но без княжеских обязанностей. Налоги с народа собирали, а защищать его отказывались. Так быть не должно, на что и указал бог, защитив меня и покарав крамольников. - Я перекрестился, а вслед за мной и все остальные. Открыв книгу, которая лежала у меня на коленях, прочитал: - «Вредно многоначалие, да будет один повелитель, один князь». - Зачитанное из книг всегда производят более сильное впечатление, чем тоже самое, но просто сказанное. - Это написал Гомер еще две тысячи лет назад. Теперь у вас будет один повелитель. Я один буду с вас брать, и я буду вас защищать.
        Никто не возражал. После чего обсудили мелкие текущие дела типа починки моста через речку Путивльку и отправились пировать. Отнятое у бояр позволяло отметить победу над ними. Дума и несколько опытных воинов по выбору воеводы пировали со мной в гриднице. Остальные дети боярские праздновали в надпогребнице. Пехотинцы гуляли во дворе. Там поставили столы и лавки. На всех мест за столами не хватило, поэтому некоторые ели-пили, сидя на земле. Зато падать, отключившись, им было ниже. Вина и меда хмельного я на этот пир не пожалел.
        11
        Вне моей, так сказать, юрисдикции находились еще три деревни княжества. Я решил, выражаясь языком двадцать первого века, восстановить в них конституционный порядок. Начал, как мне показалось, с более легкого варианта. Однажды утром с полусотней всадников и двумя взводами арбалетчиков я вышел из города. Сказал, что это обычные учения. Народ уже привык к моим нетипичным для них методам обучения дружины, так что никто не удивился. И больше никто не насмехался над нами. Не знаю, что понарассказывал Савка, единственный очевидец моего сражения с наемными убийцами, но на меня стали смотреть с большим уважением и даже страхом. Они не знали, что Савка присочинит - дорого не возьмет. С другой стороны, я справился с семерыми не самыми последними бойцами, орудуя двумя саблями, чего не умеет никто из путивльчан. Левшей много, а двуруких нет.
        Деревня боярина Фоки находилась на северо-востоке, в двух дневных переходах от Путивля. Собственно говоря, почти все мое княжество и находилось в том направлении. На севере и западе по реке Клевень оно граничило с Новгород-Северским княжеством, причем на западе граница проходила в половине дневного перехода, а на севере - в двух. На юге и юго-востоке по реке Сейм проходила граница с Черниговским княжеством. То есть, мой город лежал почти на границе. Возле Путивля река делала крюк в северном направлении, и те деревни, которые находились внутри этого крюка на левом берегу, тоже относились к моему княжеству. На востоке и северо-востоке, опять же по Сейму, моим соседом был князь Рыльский. По моим прикидкам, территория княжества Путивльского была размером со среднее английское графство.
        На второй день, после обеда, я с кавалерией оторвался от арбалетчиков и хлынцой - быстрым шагом - поскакал к месту назначения. Дорога проходила густым лесом. За первую половину дня нам не попалось ни одного человека. А может, кто и попадался, но прятался от нас в лесу. В эту эпоху с незнакомыми людьми старались не встречаться в лесу и других безлюдных местах. Впрочем, с некоторыми знакомыми тоже.
        Двор боярина Фоки находилось в центре его деревни. Был он бедноват и слабо защищен. Рва нет. Тын высотой всего метра три. Одна караульная башенка над воротами. Наверное, половцы сюда давно не заглядывали. Службу, правда, несли исправно. Только мы выехали из леса, как караульный заколотил в било. Ворота сразу захлопнулись. В деревне народ заметался и попрятался. В лес никто не побежал. Наверное, опознали, что мы не кочевники.
        Боярин Фока оказался худым и длинным мужчиной лет сорока пяти. Широкая кольчуга висела на нем, как на вешалке. Борода тоже была длинная и наполовину седая. Усы закрывали губы, поэтому создавалось впечатление, что боярин чревовещает.
        - Кто такие? Что надо? - грубо спросил он.
        - Так-то ты встречаешь своего князя! - произнес я шутливо.
        - Какой ты мне князь?! - фыркнул Фока. - Я тебя знать не знаю!
        - Вот это и странно, - не обидевшись, продолжил я. - Землю мою держишь, а меня знать не хочешь, службу не несешь. Получается, что ты обворовываешь меня. А как надо с ворами поступать, не подскажешь?
        - Я служу князю Рыльскому! - с вызовом произнес боярин.
        - Служи, я не против, - разрешил я. - Только деревню мою освободи. Пусть тебе Мстислав \мвятославич даст что-нибудь на кормление за твою преданную службу ему.
        - С чего это я должен ее освобождать?! - продолжал упорствовать боярин Фока. - Ею владели мой отец, дед и прадед. Она моя по праву!
        Не знаю, на что он наделся. Может, ждал, что крестьяне полягут за него костьми. Они выглядывали из-за домов и плетней, но нападать на нас не спешили. Подозреваю, что боярин переоценил их преданность. Руководитель должен отбрасывать все прилагательные из речей подчиненных в его адрес. В том числе и оскорбительные, но по другой причине.
        - Потому что так решил я, князь Путивльский, твой господин, - заявил я. - И будь благодарен мне, пес шелудивый, что за твою измену жизни тебя не лишаю!
        - Так я не знал, что ты теперь княжишь, думал, Епифан Сучков заправляет, - поменял тактику Фока.
        - Надо же, все знали, а ты нет! - молвил я с издевкой и продолжил строгим тоном: - Открывай ворота. Иначе приступом возьмем. Но тогда повешу и тебя, и всю твою семью.
        Боярину Фоке очень не хотелось открывать ворота. И умирать тоже не хотелось. Он тупо смотрел на меня, ожидая чуда, что ли.
        - Тащите бревно, будем вышибать ворота, - не оборачиваясь, приказал я своим дружинникам.
        Мой приказ встряхнул боярина, вывел из оцепенения.
        - Сейчас открою, - сказал он и начал спускаться с надворотной башенки.
        Подворье было бедненькое. Терем находился напротив ворот, всего метрах в десяти от них. Обычно его располагали дальше, в глубине двора. Справа стояла конюшня, которой было всего два жеребца и кобыла с толстым пузом, наверное, жеребая. На крыльцо терема вышла женщина, маленькая и пухленькая, в высоком кокошнике, который делал ее властное лицо глуповатым. А может, оно и без кокошника не умнее.
        - Что случилось? - спросила она мужа, делая вид, что не замечает нас.
        - Князь приехал, - раздраженно ответил Фока.
        - Какой еще князь? - с вызовом задала она вопрос.
        - Какой-какой! Не видишь, что ли?! - огрызнулся боярин, поднимаясь на крыльцо.
        Тут она соизволила заметить меня:
        - Ты, что ли, князь?
        Теперь уже я сделал вид, что не замечаю ее.
        - Боярин, времени у тебя - пока я двор осматриваю. Разрешаю взять одежду, один узел на человека, и еду. Оружие и доспехи тебе, как верному служаке, князь Рыльский выдаст, - произнес я и приказал своим людям, пожалев кобылу жеребую: - Запрягите ему в телегу жеребца, который похуже.
        Не обращая внимания на вопли боярыни, я слез с коня и пошел осматривать двор. За теремом находился хлев, в котором в закуте хрюкали пять свиней. Коровы, видимо, на пастбище. В птичнике были только куры, всего десятка два. Обычно в боярских птичниках кур, уток и гусей по сотне каждых, если не больше. Зато в погребе стояло много бочек с соленьями. Соль в княжестве дорога. Столько бочек заготовить не каждый может позволить себе. И амбар был полон. Примерно треть зерна прошлогодняя. Сена запасли маловато. Хотя, если коров не больше двух, должно хватить.
        Боярыня все еще стояла на крыльце и вопила, в то время, как муж уже грузил узлы с одеждой на телегу. Видимо, врал он, что ничего не знает обо мне.
        - Заткните ей рот и погрузите на телегу, - приказал я дружинникам.
        Один из них, невысокий и кривоногий, спрыгнул с коня, легко взбежал на крыльцо и от всей души стегнул боярину кнутом по лицу. Через левую щеку, губы и подбородок справа пролегла красная полоса. Однако, к дамам здесь с уважением относятся! Кстати, у каждого мужа есть плеть под названием дурак, предназначенная исключительно для воспитания жены. Висит она обычно в спальне на стене, на видном месте. Видимо, у Фоки такой не было. Или ей пользовалась жена для воспитания мужа. Боярин отвернулся. Я думал, ему больно смотреть, как бьют жену, но разглядел смешливые морщинки у уголков глаз.
        Замолкшую боярыню подхватили под белы ручки и зашвырнули на телегу, которая была выстелена соломой. Кто-то из холопов сжалился над бывшими хозяевами. Телеги здесь делают без гвоздей и металлических деталей. Кузов с вертикально стоящими, низкими бортами. Рабочие поверхности колес без железных полос, изрядно побиты, неровные. Боярин Фока стегнул жеребца с той же силой, с какой били его жену. Телега, поднимая серую пыль, запрыгала по неровной дороге в сторону Рыльска. Боярин спешил убраться подальше, пока я не передумал и не повесил его. Или чтобы растрясти боярыню, которая лежала с застывшим лицом, перечеркнутым набухающей красной полосой. Наверное, начала осознавать, что жизнь ее коренным образом переменилась. Уверен, что муж прихватил немного серебра, но надолго этих денег не хватит. Разве что богатые родственники приютят или дети.
        - Есть у них дети? - спросил я сотника Мончука.
        - Нет, бездетные, - ответил он. - Но говорят, некоторые деревенские детишки шибко похожи на Фоку.
        - Пошли пару человек, пусть соберут крестьян, расскажу им про их новую жизнь, - приказал я.
        - Фока вернется сюда, и не один, - предупредил сотник.
        - Надеюсь, - произнес я.
        Меня тоже насторожила легкость, с какой боярин сдался. Предполагал он, что я приеду, ждал и готовился. Наверняка большую часть богатства отвез в Рыльск или, что скорее, закопал в тайном месте. Оставалось выяснить, подождет ли, пока я уеду, и заберет по-тихому или нагрянет с отрядом.
        - Сколько отсюда до Рыльска? - спросил я.
        - Завтра к обеду доберутся, - ответил сотник Мончук.
        - Если из Рыльска отряд поутру выедут, то сюда не раньше обеда прискачет? - предположил я.
        - Пожалуй, так, - согласился сотник.
        - Когда придут арбалетчики, размести их по избам и проследи, чтобы никто из крестьян не ходил в сторону Рыльска, - приказал я.
        Никто из крестьян даже не подумал предупредить бывшего хозяина после того, как узнали, что оброк будет меньше. Остаток дня и весь следующий они занимались дележом боярской земли. Мне было не важно, кто ее будет обрабатывать, лишь бы оброк платили исправно. В боярском доме теперь будет постоялый двор. И деревне прибыток от купцов, и князю.
        Боярин Фока задержался на сутки. Видимо, потребовалось время, чтобы набрать отряд. Не знаю, что пообещал им, но скакало с ним чуть больше сотни охочих людей - в два раза больше, чем было со мной, когда приехали в его деревню, но меньше, чем стало после его отъезда. Отряд боярина растянулся по лесной дороге, которая на этом участке огибала холм. Про арбалетчиков Фока не знал. Поэтому и не стал высылать разведку. Или собирался это сделать, когда будет поближе к деревне. Мы ждали его километрах в пяти от нее. На боярине были островерхий шлем с расстегнутой бармицей и длинная кольчуга с рукавами по локоть и стальными пластинами на плечах. Нам он оставил мисюрку, короткую кольчугу и плохенький меч. Я еще подивился, что боярин так плохо защищен и вооружен. Наверное, в Рыльске у него дом или еще одна деревенька, полученная от князя Мстислава. Туда он, видать, и перевез бОльшую часть своего имущества. Теперь направлялся отбить остальное. Рядом с ним скакали двое моих бывших бояр, успевших смыться из Путивля. Видимо, на роду им написано быть наказанными мной.
        Фока о чем-то переговаривался с ними. Когда он повернулся в едущему слева, я нажал на курок арбалета. Тихо щелкнула тетива, и болт бесшумно и быстро преодолел полсотни метров, легко пробил кольчугу и почти полностью вошел в грудь боярину. Со склона холма из кустов и из-за деревьев полетели болты, выстрелянные сорока арбалетчиками. Их позиция была справа от всадников. Остальные двадцать и лучники из спешившихся всадников расположились слева. С этой стороны обычно прикрываются щитом, но, если повернутся вправо, подставят им спины. Что и случилось. Я успел завалить еще одного всадника в кожаном доспехе, похожем на бушлат без воротника. Когда в третий раз зарядил арбалет, стрелять уже было не в кого.
        Выскочили из засады всего человек десять, ехавшие в хвосте отряда. Были они на плохих лошадях и в тегиляях, так что потеря невелика. Почти два десятка врагов взяли ранеными. Когда я на лошади выехал на дорогу, они сидели и лежали кучкой посреди дороги, окруженные арбалетчиками. Среди них оказался и один из моих бывших бояр. Болт угодил ему справа в таз и вышиб из седла. Или боярин сам свалился, не вытерпев боли. Сейчас он лежал на левом боку. Бледное лицо покрыто крупными каплями пота. Выражение смиренное: от судьбы не убедишь. Фатализм здесь свирепствует.
        - Разденьте его и на сук, - приказал я.
        Арбалетчики с радостью выполнили приказ. У многих, как подозреваю, с боярами длинные счета. Ветку выбрали толстую, дубовую, но и она согнулась, когда боярин повис в петле и судорожно задергался.
        - Экий плясун! - пошутил кто-то из арбалетчиков.
        Остальные раненые старались не смотреть на меня. Боялись напроситься на казнь. Я выбрал раненного легко, в правую руку, молодого парня с открытым лицом. На нем была короткая кольчуга поверх старой красной шелковой рубахи, которые и спасли его. Кольчуга подпоясана широким кожаным ремнем, на котором висели сабля и нож, оба в деревянных ножных с бронзовым навершием. Парень, выдернув болт, держал его в окровавленной левой руке и, как мне показалось, рассматривал с интересом.
        - Снимите с него кольчугу и оружие и приведите коня похуже, - приказал я арбалетчикам.
        Они быстро выполнили мой приказ, забрав и окровавленный болт.
        - Передашь князю Мстиславу, что я грабить его земли не ходил, у себя в княжестве порядок навожу, но, если он хочет войны, пусть приходит. Еще три дня я буду ждать в деревне, - сказал я раненому, а затем отдал распоряжение своим воинам: - С остальных тоже снимите все ценное и оставьте их на дороге. Кому суждено выжить, тот и доберется до Рыльска.
        Собрав трофеи, мы вернулись в деревню. Взяли неплохо. Одних только верховых лошадей около сотни, два с половиной десятка кольчуг, броню похуже и много всякого оружия. Половину добычи забрал я, остальное поделили дружинники. Пехотинцу одна доля, кавалеристу две.
        Князь Рыльский решил не вставать на тропу войны, но и посла с извинениями тоже не прислал. Видимо, это должно было обозначать, что к нападению он никакого отношения не имеет, ничего о нем не знал и знать не хочет. Вот если бы оно удалось…
        12
        По возвращению в Путивль я вечером вызвал к себе в кабинет воеводу Увара Нездинича. Обычно мы с ним общались в общественных местах. Кабинет у меня не очень просторный, метра три на два. В нем стоит высокий шкаф, изготовленный по моему заказу (здесь такие пока не в моде), стол и пять стульев: одно возле торца для меня и две пары по бокам. В кабинете я принимаю только по личным или очень важным делам. Все это знали. Поэтому воевода сидел насупленный. Он все время ждет от меня неприятностей. Тем более, сейчас, когда я, вопреки всем его ожиданиям, вернулся с победой, разгромив равного по силе противника, не потеряв ни одного человека. Войдя в кабинет, Увар Нездинич снял, как принято, невысокую шапку с оторочкой из белки (хуже, беднее только заячья) и занес руку, чтобы перекреститься на икону. А икон-то в кабинете нет! Он повертел головой, потом смущенно перекрестился на правый от него угол, где по идее должна быть икона. Сел на дальний от меня стул и принялся двумя руками мять шапку. Я уже подумал, не поручить ли задание другому? Решил всё-таки, что как раз такой человек, полностью лишенный
дипломатических способностей, и нужен.
        - Завтра поедешь в Новгород-Северский, - сказал я. - Послом доброй воли. Пора князю вернуть мои деревеньки.
        - Не мастак я речи говорить, - произнес воевода то, что я и ожидал. - Пошли кого другого, князь, у кого язык лучше подвешен, кто с людьми умеет общаться.
        - Такому Изяслав Владимирович не поверит. Он привык к языкатым и льстивым послам, - возразил я. - Передашь князю, что я благодарю его за управление моими деревнями, дальше сам справлюсь. Я под ним Новгород-Северский не ищу, хотя имею на него больше прав, но и своего не отдам. И всё, на этом твоя миссия и закончится. Дальше будешь говорить от своего имени.
        - А что говорить? - спросил он.
        - Что спросят, то и будешь говорить. Как на духу, - ответил я. - Что новый князь тебе не люб…
        - Нет, ну, почему… - смущенно забормотал воевода Увар.
        - А и не люб - ничего страшного, - успокоил я. - Пока дело делаешь, мне без разницы, как ты ко мне относишься. Мне с тобой детей не крестить.
        В этом и была моя задумка. Князь Новгород-Северский серьезно отнесется к словам человека, который относится ко мне не очень хорошо, но при этом хвалит. Воевать мне с Изяславом Владимировичем не с руки. Он с одной стороны надавит, половцы с другой - и мне мало не покажется. Но и деревни оставлять ему тоже нельзя. Сочтут слабаком и начнут наезжать со всех сторон сразу.
        - Если спросят, почему тебя прислал, скажешь, что отказывался, но мне больше некого было. Бояр я извел, а верных людей из купцов послал в Чернигов к Мстиславу Святославичу. Зачем - не знаешь, - продолжил я инструктаж.
        На самом деле я отправил купцов Чернигов, чтобы продали там трофейных лошадей, доставшихся на мою долю. Они были не настолько плохи, чтобы на них пахать, и не настолько хороши, чтобы на них воевать. Пять лучших жеребцов предназначались в подарок князю. Заодно купцы расскажут ему, как я разделался с отрядом его тезки, князя Рыльского.
        - Если не спросят, все равно расскажи, что я послал доверенных людей в Чернигов, - сказал я. - Князь Изяслав сам догадается, зачем.
        - Все сделаю, как говоришь, - заверил воевода Увар Нездинич. Он помял шапку еще пару минут, потом спросил: - Говорить и правда всё, как на духу?
        - Конечно, - ответил я и подначил: - А ты умеешь по-другому?
        - Не очень, - признался он и задал еще один вопрос: - Если князь Новгород-Северский согласится отдать деревни, попросить, чтобы крест поцеловал, что обиды не держит?
        - Не надо, - ответил я. Такая просьба будет признаком слабости. - Пусть обижается. На обиженных воду возят.
        Последняя фраза развеселила воеводу. Время от времени я выдаю пословицы да поговорки из будущего, которые очень забавляют моих подчиненных. Они уверенны, что я перевожу на русский ромейские выражения. За это мне прощают, что не знаю некоторые славянские слова и говорю по-другому, как иностранец.
        Отправив воеводу, продолжил интенсивные тренировки личного состава. Теперь даже к строевым занятиям солдаты относились без прежнего раздражения. Раз учу, значит, так надо. Они теперь знали вкус победы и трофеев. Причем, первый, по моему глубокому убеждению, был для них важнее. Уверен, что большинство солдат победу без трофеев предпочтут трофеям без победы. Мужчина рожден побеждать.
        Часть трофеев я отдал в оплату двуконных походных кибиток. Их изготовили по моему проекту. Боковые стенки кузовов сделали из досок вяза и прикрепили на петлях. Стенки были выше и толще, чтобы стрела из лука застряла. Если одну стенку опустить, то на дно кузова можно было положить колчан с болтами и облокотиться для стрельбы из арбалета над второй стенкой, приподняв с той стороны войлок шатра. При этом тело и ноги стрелка были защищены досками из вяза. Я не говорю уже о том, что кибитка сама по себе защита от конницы и лучников, потому что стрелы не пробивают войлок, если он не натянут туго. Я это знал на личном опыте, приобретенном на войне с кочевниками в шестом веке. Да и читал про чешских таборитов, которые, благодаря похожим кибиткам, очень хорошо управлялись с рыцарями.
        Воевода Увар Нездинич вернулся через неделю. Его прямо распирало от гордости. За стол в моем кабинете сел на ближний от меня стул и начал говорить без обычного вступительного мычания:
        - Всё сделал, как ты велел, князь: слова твои пересказал, на вопросы ответил. Изяслав Владимирович больше про то спрашивал, как ты с боярами разделался. Пошутил, что тебя надо бы на стол в Галиче посадить.
        - Может, когда-нибудь и сяду, - произнес я. - Пути господни неисповедимы.
        - Деревни он вернул. Сказал, что держал их потому, что в Путивле князя не было, не хотел отдавать боярам на разграбление, - продолжил воевода. - Хотел крест целовать, что обиды не держит, но я ему твои слова передал. Он посмеялся и сказал, что воду возить не хочет. Еще сказал, что хотел бы с тобой свидеться, познакомиться со своим дядей. Он сам болеет, приехать не может. Мол, приезжай ты в любое время, всегда будет тебе рад. Так слово в слово и сказал.
        - Как-нибудь приеду, - пообещал я. - А завтра поеду в эти деревни, свои порядки там установлю.
        - Я проезжал через них, сказал, что теперь они тебе будут оброк отдавать, - сообщил воевода Увар.
        - Правильно сделал, - похвалил я. - Как вернусь, будет решать с половцами. Когда их ждать?
        - В прошлом году после Успенья наведались, - ответил он. - Я договорился с зартыйцами, дадут знать.
        Зартый - небольшой городок на левом берегу Сейма, выше по течению и южнее Путивля. Он принадлежит князю Черниговскому, половцы его не трогают.
        - Или прикажешь дозоры выслать в степь? - спросил Увар Нездинич.
        - Не надо, - ответил я. - Как вернусь, сам туда поеду и отряд поведу. Возьму с собой всех новобранцев и конных, а также десятка два лучников из старых пехотинцев. Остальные будут с тобой охранять город.
        - Опасно это, - возразил он. - Из-за стен мы от них точно отобьемся.
        - Вот и они так думают и не ждут, что я сам на них нападу, - сказал я.
        Воевода Увар Нездинич с сомнением покачал головой, но возражать не стал.
        Он из тех командиров, которые крепки в обороне. Лучшего кастеляна трудно придумать. Я же придерживаюсь мнения, что лучшая защита - нападение. Особенно, если противник незначительно превосходит тебя.
        13
        В двадцать первом веке почти вся степь превратится в пашни, сады и огороды. Неплодовые деревья будут расти только в балках, по берегам рек да в чахлых лесополосах, которыми оградят поля, чтобы не случались пылевые бури, не сдувался верхний плодородный слой, чернозем. В тринадцатом веке степь почти не пахана, служит огромным пастбищем. И деревьев на ней еще много. В некоторых местах они образуют большие леса. В одном из таких лесов, расположенном в четырех днях пути от Путивля, мы и ждали половцев на кратчайшей дороге, ведущей к нашему княжеству. По другой дороге, которая восточнее, в дне пути от нашей, пойдут на Рыльск. Могут и к нам завернуть, но напоследок, если у Мстислава Рыльского мало возьмут. По крайней мере, так половцы действовали в предыдущие годы.
        Я остановил свой выбор на том месте, где дорога проходила между двумя холмами. Лес здесь отступал от дороги метров на пятьдесят с обеих сторон. На склонах назначил позиции для арбалетчиков и лучников. Пикинеров должны будут залечь в укрытиях и вступить в дело после того, как начнут стрелки, прикрыть их, если половцы вздумают напасть. В одном месте, где в лес уходила прогалина, сделали широкую и глубокую яму-ловушку. Кибитки спрятали на поляне в лесу, поставив их прямоугольником. Получился неплохой лагерь. В нем мы и ждали половцев, выслав в степь разъезды.
        Ждать пришлось шесть дней. На нас шел отряд численностью человек пятьсот. Я понаблюдал за ними с края леса. Все одвуконь, причем вторая лошадь вьючная. Сражаться они не собирались. Ехали запастись на зиму. Экипированы и вооружены плохенько. Так понимаю, это не элитные бойцы, а шваль из разных родов, для которой мешок зерна и отрез холстины - хорошая добыча, из-за которой стоит поездить пару недель. Скакали они без разведки, разбившись на несколько групп, человек по двадцать-тридцать в каждой, и растянувшись примерно на километр. Я прикинул, что в засаду весь отряд не влезет. Жаль! Хотелось бы надолго отбить у них охоту ездить к нам за добычей.
        Засада была в получасе езды от края леса. За это время кочевники, словно услышав мое пожелание, сбились поплотнее. От страха, наверное. Лес для них - незнакомая, а потому и опасная среда. Не понимаю, как можно не любить и бояться лес?! В нем безопаснее, чем на городских улицах, что в тринадцатом веке, что в двадцать первом. Впереди скакал на темно-гнедом жеребце плотный мужчина с типичным славянским круглым лицом и светло-русой бородой и усами. Половцы и славяне уже так перемешались, что национальность не определишь по лицу, только по речи, одежде да косолапой походке у большинства степняков. На голове черная шерстяная шапочка-подшлемник. Шлем с шишаком наверху, из которого торчала черная метелка из конских волос, был нацеплен на переднюю, высокую луку. Задняя лука, как и у славян, низкая, чтобы не мешала вертеться в седле, стрелять вбок и назад. На теле длинная кольчуга из крупных колец, с рукавами по локоть и, видимо, с разрезами посередине спереди и сзади, потому что по бокам не топорщилась. Правой рукой придерживает копье, короткое, меньше двух метров, которое лежало на спине лошади перед
седлом. На поясе висит сабля. Судя по ножнам, слабо изогнутая. Круглый коричневый щит с зеленым растительным орнаментом по кругу был приторочен к седлу слева. Справа висели горит с луком и колчан со стрелами. На поводу вел неоседланную рыжую лошадь, которая везла тощий мешок. Я пропустил командира половцев немного вперед, чтобы оказался ко мне спиной на дистанции метров тридцать, тихо приказал трубачу, стоявшему позади меня:
        - Труби, - и нажал на спусковую пластину арбалета.
        Половец не увидел летящий болт, который вошел в спину слева под углом на уровне сердца. Легко пробив кольчугу, влез полностью. Командир половцев дернулся от удара и боли, начал привставать на стременах, а потом завалился вправо.
        Медная труба, напоминающая пионерский горн, издала высокий и протяжный звук. Половцы еще соображали, что это прозвучало, смотрели в ту сторону, где стоял трубач, когда в них с двух сторон полетели стрелы и арбалетные болты. Лес взорвался от истошных воплей и ржания лошадей. Внезапное нападение вызвало панику, которая мигом превратила боевой отряд в отару испуганных баранов. Половцы, бросая вьючных лошадей, заметались между холмами. Они понимали, что смогут уцелеть, если будут все время двигаться. Так в них труднее попасть. Никто даже не попытался достать лук или саблю и оказать сопротивление. Расталкивая своих товарищей и брошенных лошадей, они ломанулись по дороге в обратном направлении. И зря. Если бы поскакали вперед, больше бы спаслось. Стрелы и болты догоняли их, вышибали из седел. Вскоре те, кому посчастливилось, скрылись за деревьями. Только быстрый перестук копыт был слышен какое-то время, а потом его заглушили стоны раненых людей и ржание раненых лошадей. Бой длился всего несколько минут, а все пространство между холмами было завалено убитыми и ранеными, между которыми бродили сотни
лошадей и, как ни в чем ни бывало, щипали траву. Засада - самый эффективный способ ведения войны. Максимум убитых противников за короткое время и при минимуме потерь среди своих.
        - Сколько мы их намолотили! - воскликнул сотник Мончук, позиция которого была метрах в трех справа от меня.
        - Сажай своих людей на коней и скачи за половцами, посмотри, что они дальше будут делать, - приказал ему. - В степь не выезжай, не гоняйся за ними.
        - Ага, - выдохнул он, глядя на убитых половцев с глуповато-счастливой ухмылкой.
        - Пикинеры, вперед! - отдал я второй приказ. - Найдете легкораненого, приведите ко мне.
        Из леса начали выходить пехотинцы, оставившие свои пики на позициях. Действую короткими мечами и ножами, они принялись добивать раненых и собирать трофеи. Поскольку все будет поделено по долям, никто не суетился. Оружие складывали в одну кучу, доспехи - в другую, одежду и обувь - в третью, провиант - в четвертую. Арбалетчики, которые до приказа должны были оставаться на своих местах, громко переговаривались. Кто-то хвастался меткостью, кто-то подсчитывал долю в трофеях. А доля будет немалая. Мы перебили сотни три с половиной половцев. Плюс удравшие побросали своих вьючных лошадей. Половину, в основном кобыл, заберу я, но и оставшихся хватит на то, чтобы у каждого моего дружинника был свой конь. До изобретения автомобиля это животное будет выполнять роль символа достатка.
        Два пикинера подтащили ко мне молодого половца со сломанной правой ногой и раненого стрелой в левую руку. Я уже заметил, что судьба раздает неприятности ассиметрично: верхней половине тела с одной стороны, нижней - с другой. Правда, бывают исключения, когда парализует всю нижнюю или всю правую часть тела. Но ведь правила и придумывают ради исключений.
        - Вот, нашли одного, князь, - доложи молодой пикинеров, лет восемнадцати, среднего роста и жилистый, с кошачьей походкой, дерзким лицом и хорошо подвешенным языком.
        Такие нравятся романтичным девицам.
        - Как тебя зовут? - поинтересовался я.
        - Доман, - ответил пикинер.
        - Говоришь по-половецки? - спросил я.
        - Конечно, - ответил он. - У меня мать - половчанка.
        - У меня тоже мать - половчанка, а говорю плохо, - сообщил я. - Посадите его под дерево, перевяжите рану, и останешься охранять. Чтобы ему не было скучно, расскажешь все байки, которые слышал обо мне. Только сильно не завирайся.
        Люди не становятся умнее с развитием науки и техники. В тринадцатом веке, как и в двадцать первом, любят сочинять невероятные истории о себе и о других. Хорошее - о себе, плохое - о других, но и здесь бывают исключения. Куда без них?! Все мои успехи приписывают покровительству половецкой Волчицы-Матери. Тому есть неопровержимое доказательство. Сообщил его банщик, который стегал меня веником на полке, когда я отмывался после расправы с боярами. В том месте, куда меня ударил Нажир, был сине-бурый ушиб жуткого вида, но не опасный. По мнению банщика, которому поверили безоговорочно, там была смертельная рана, затянувшаяся сама по себе. Кинжал-то из рога все видели, и сотник Нажир - мужик не слабый, а что на мне кольчуга была - это как-то прошло незамеченным, поскольку не вписывалось в красивую историю.
        - Ну, это я на раз! - пообещал Доман.
        Вернулся Мончук со своими людьми, пригнал с полсотни лошадей и доложил, что кочевников и след простыл:
        - Как сквозь землю провалились! Если бы не брошенные лошади, можно было бы подумать, что половцы здесь и не появлялись!
        Когда закончили сбор трофеев, я приказал посадить легкораненого половца на лошадь, дать ему немного еды и бурдюк с водой. После идеологической обработки, проведенной Доманом, смотрел он на меня со смесью страха и восхищения.
        - Передашь всем, что в Путивле теперь правит Александр, сын князя Игоря Святославича и внук хана Ильдегиза. Если кому-то недорога жизнь, пусть приходит с войной. Встречу и угощу не хуже, чем сегодня, - сказал я.
        - Передам, князь, - склонив голову, пообещал половец.
        Он затрусил на лошади мимо раздетых трупов своих бывших друзей и товарищей. Правая нога, на которую Доман наложил шину из двух толстых веток, обмотанных порванной на бинты трофейной грязной рубахой, была не в стремени, а левую руку поддерживал бандаж из той же рубахи, висевший на шее. Это не мешало кочевнику ловко управляться с лошадью. Надеюсь, он доберется до ближайшего стойбища и передаст мои слова. Испугал - наполовину выиграл.
        14
        Половцы больше не приходили. Не напали они в этом году и на Рыльское княжество. Видимо, в перебитом нами отряде ехали самые отмороженные, заводилы. Будем надеяться, что и в следующем году не сунутся. В базарный день я через глашатая объявил, что дам бесплатно кобылу и освобожу на три года от оброка тех, кто поселится в деревнях на левом берегу Сейма. Надеялся наскрести добровольцев хотя бы на одну деревню, но их набралось на все три. Наверное, сыграла роль халявная лошадь. Тем более, что я давал кобыл. Жеребец, конечно, помощнее, но кобыла - это еще и приплод.
        Остальных лошадей из своей доли я продал по дешевке купцам, членам моей думы. В благодарность за помощь. Все равно ни один жеребец меня не заинтересовал. Думал, хотя бы несколько хороших лошадей отобьем у половцев. Увы, как и большинство кочевников, они предпочитали неказистых, мелких, но выносливых. А мне нужны быстрые иноходцы и крупные тяжеловозы. Первых можно раздобыть у ромеев, а вторых - у венгров. Там и поищем. Для этого мне нужно было судно. В Путивле строили небольшие ладьи, предназначенные для речных перевозок. Мне такая была маловата. Поэтому лошадей купцам я продал с условием, что взамен купят и пригонят ладью из Чернигова. Не новую, но и не гнилую. Меня заверили, что осенью такую можно купить по дешевке.
        Купцы вернулись через три недели. Ладью пригнали. Она ничем не отличалась от той, на которой я приплыл в Чернигов. Не удивлюсь, если ее продал Борята Малый. Корма у нее была острая. Ладья имела рулевое весло и на корме, и на баке, могла свободно плыть задом наперед. Мне эта способность была ни к чему, поэтому первым делом убрал рулевые весла и установил на корме румпельный руль. Вторым новшеством была надстройка на корме. Она служила не только каютой для меня, но и с нее легче будет забираться на неф. Рядом с нами на рейде Месеврия стоял караван венецианских нефов. Они совсем не изменились за шестьдесят лет. Тот же крылатый лев на носу, корме и на флаге. Надводный борт высотой метра три-четыре. У ладьи всего полтора-два. Перебираться с нее на неф будет непросто, учитывая радушный прием, который в эту эпоху гарантирован пиратам. Это вам не двадцать первый век, когда экипаж может отбиваться только пожарными пушками.
        Кстати, тоже неплохое средство, особенно, если напор мощный. Однажды я лично так поприветствовал в Южно-Китайском море деревянную моторную лодку, на которой десяток придурков с двумя охотничьими ружьями и кухонными ножами попробовали поиграть в пиратов. Как дал им струей в середину лодки - и через минуту они все, побросав ружья и ножи, лихорадочно вычерпывали воду, чтобы не утонуть, потому что осели по самый планширь.
        Затем поменял на ладье прямой парус на косые, прикрепив к мачте гик и надев на нее сегарсы - дубовые кольца, к которым привязывалась передняя шкаторина триселя. Отдельно были приготовлены три лестницы с крюками сверху. Чем больше человек будет одновременно подниматься на борт нефа, тем больше шансов на успех.
        Параллельно занимался обучением личного состава. Пришла мне в голову идея вооружить их алебардами. И против конницы прекрасное оружие, и для пирата лучше не придумаешь. Крюком подтягиваешь неф к ладье, топором рубишь снасти и врагов, а острием их колешь. По моему приказу изготовили три десятка алебард. Учил пользоваться ими как пикинеров, так и арбалетчиков.
        Еще одним занятием, которое помогло мне скрасить зиму, было изготовление литого булата и рафинированной стали с использованием флюса из чугунной крошки. Я пересказал своим кузнецам теоретическую часть, опять сославшись на якобы спасенного мною кузнеца из Дамаска. Выслушали меня с интересом. Кое-что они и так знали. Клинки из рафинированной стали здесь уже делали и называли харалугом, только секрет знали не все. Путивльским кузнецам он был не ведом. Выслушав мои наставления, методом проб и ошибок кузнецы нашли способ изготовления вполне приличной рафинированной стали. Узор получался не такой однородный, как на привозных, но клинок без ущерба сгибался вполовину, перерубал железо и долго не тупился. До моей сабли они, конечно, не дотягивали, но были намного лучше тех, которые имели на вооружении мои дружинники. Когда грянули морозы, кузнецы заготовили «наалмаженной» стали, из пластин которой изготовили мне бригандину (на русском языке название этого доспеха пишется одинаково с типом судов, поэтому, чтобы не путать, буду писать его через «д») наподобие той, что имел в Англии, щит, оплечья, наручи,
налокотники, наколенники, поножи, сабатоны и большой шлем, который опирался на плечи, и имел опускающееся забрало. Если какие-то подобия бригандин здесь знали, то шлем с забралом видели впервые. Обычно для защиты лица использовали железные маски, которые называли личины от слова лицо. Мне личины не понравились. Не дай бог иметь такое же лицо! Обзор в них плохой и дышать тяжело. Личина слишком близко ко рту и носу, и кажется, что не хватает воздуха. Я предпочел иметь щель для глаз между шлемом и забралом и несколько узких напротив рта в последнем, отступающем от лица на несколько сантиметров, отчего напоминал намордник. Такой же комплект брони был изготовлен и для воеводы и сотников. Кроме шлемов. Они предпочли привычные, с кольчужной бармицей, защищающей лицо. Я решил оснастить так десятка два-три всадников, превратив их в тяжелую конницу. Даже поотрабатывал с ними прорыв строем клин пехоты, которую изображали соломенные чучела. Кстати, ночью чучела бесследно исчезали. Лошадей в городе стало так много, что кормов им катастрофически не хватало. Цены на сено, солому и овес буквально взлетели. Всю зиму
фураж везли в Путивль купцы по замерзшему руслу Сейма из Рыльска и Чернигова.
        Весной, в самом начале половодья, я оставил город на попечение воеводы Увара Нездинича, а сам с шестью десятками дружинников отправился на переделанной ладье к Черному морю. Тесновато было, конечно, зато две смены на веслах, можно грести сутки напролет. Плыли быстро. Помогало течение и попутный ветер. В Кодаке взяли лоцмана - блондина с длинным греческим носом. Нос этот был постоянно заложен, отчего лоцман гундосил. Я понимал его с трудом. В эту эпоху лоцмана рулили сами и гордо называли себя кормчими. Он все порывался порулить веслом, пока не убедился, что румпельный руль лучше. Мы плыли вдоль правого берега. Русло на порогах сужалось метров до четырехсот, а на плесах растекалось на пару километров. Впрочем, из-за высокой воды порогов мы не увидели, только буруны кое-где. В одном месте их было сразу семь рядов, один за другим.
        - Порог Несытый, самый опасный, семь гребель, - прогундосил лоцман. - После половодья через него редко кто пройдет, не потеряв человека или больше. Поэтому так и зовется.
        Дальше Днепр повернул на запад, а потом опять на юг. Перед последним порогом сильное течение понесло ладью к левому, скалистому берегу. Вода бурлила, гудела, словно река досадовала, что пропускает нас безнаказанно. Я пару раз сплавлялся на плотах по горным рекам. Сейчас впечатление было примерно такое же. Лоцман еле справился с помощью румпельного руля. Представляю, что бы случилось, если бы рулил веслом. Дальше берега стали сближаться и подрастать. Вскоре мы оказались в ущелье шириной метров двести и высотой метров шестьдесят. Берега были отвесные, отчего казались выше. Сплошной гранит, вылизанный, на котором ни травинки, ни даже мха. Сколько веков потребовалось, чтобы проточить это русло в нем?! Что-то подобное я видел на Беломоро-Балтийском канале. Там один шлюз и подход к нему вырубили в скале. Бурили шурфы, закладывали в них взрывчатку, взрывали, а потом выгребали обломки. Во многих местах скалы словно бы щерились острыми горизонтальными выступами. Если судно напорется на них бортом, его вскроет, как консервную банку. Поэтому в опасных местах стояли прямоугольные бетонные быки-отбойники. На
одном из них было гнездо чайки, которая, казалось, не замечала громадные теплоходы, снующие туда-сюда в нескольких метрах от нее. Кстати, такое пофигистское поведение «оцивилизовавшейся» дикой природы не в диковинку. В Кильском канале дикие гуси и лебеди не только не боятся суда, но и с неохотой уступают им дорогу.
        - Волчье горло, - сообщил лоцман и, перекрестившись, добавил: - Пронесло, слава тебе, господи!
        Берега начали снижаться и расходиться. Вскоре уже ничего не напоминало о порогах. Обычная равнинная река, широкая и спокойная. Разве что разлилась, как и положено в половодье. На острове Хортица мы высадили лоцмана. Там стояли десятка три ладьей, плывущих из Царьграда в города Киевской Руси, а некоторые и дальше, к варягам.
        - Вверх тяжелее плыть, чем вниз? - поинтересовался я у лоцмана на прощанье.
        - Один черт! - прогундосил он. - Вверх легче рулить, зато грести труднее.
        Дальше мы поплыли без остановок, днем и ночью. Было полнолуние, ночью светло, как днем. Запах моря я почуял за несколько километров. Или мне так показалось, потому что соскучился по нему.
        15
        Вторую неделю мы крейсируем вдоль западного побережья Черного моря. Дует юго-восточный ветер силой балла три. Сейчас ладья идет под парусами курсом бейдевинд левого галса, то есть на юго-юго-запад. Заодно дружинники налегают на весла. Я никуда не спешу, но людей надо занять, иначе начнут дурить. Многие впервые в открытом море, и на некоторых оно действует также угнетающе, как лес на степняков. Берег недалеко, всего в нескольких милях, но видно его только с мачты. В «вороньем гнезде» сидит впередсмотрящий, приложив ладонь козырьком ко лбу, вглядывается в горизонт. Наблюдателей меняю каждый час, чтобы внимание не успело притупиться. Название «воронье гнездо» дружинникам понравилось. Когда приходит чей-то черед лезть на мачту, ему говорят со смехом: «Ворона, лети в гнездо!». В первые дни все постоянно поглядывали не «воронье гнездо», ожидая, что оттуда вот-вот прокаркают приятную новость. Теперь перестали. Я рассказал экипажу, куда и зачем мы плывем. Вначале всем было интересно. Они ждали, что купеческие суда табунами носятся туда-сюда по морю, как это будет в двадцать первом веке, а мы будем
выбирать самое богатое. На сегодняшний день заметили только несколько рыболовецких суденышек и одну двухмачтовую галеру. Торговая это галера или военная, я проверять с неопытным экипажем не решился.
        - Вижу! - доносится радостный вопль из «вороньего гнезда».
        - Что видишь? - спрашиваю я.
        - Паруса, много! - возбужденно кричит наблюдатель.
        - Слазь, дай, я посмотрю, - приказываю ему.
        Милях в пяти от берега шел караван нефов, девять штук. Скорее всего, идут к Сулинскому гирлу Дуная, как оно будет называться в будущем. Наверное, ждали попутный ветер или когда закончится половодье на Дунае, упадет скорость течения, и легче будет подниматься по реке. Поэтому раньше и не было торговых судов в этом районе. Запомним на будущее.
        - К бою! - отдал я приказ.
        Вот тут мой погрустневший за последние дни экипаж и засуетился радостно, как девка перед свадьбой. Позабыв на время о гребле, одни облачались в кольчуги и доставали алебарды, другие надевали тетивы на арбалеты, третьи готовили лестницы. Я тоже упаковался в кольчугу, бригандину, наручи и шлем и приготовил арбалет, щит, саблю и кинжал. Сначала постреляем, а потом сойдемся в рукопашной. Раньше я отбивал с высокобортного судна атаки пиратов с галер. Теперь побуду в их шкуре.
        Когда дружинники приготовились к бою, приказал убрать паруса. В бою не до них будет. Хватит и весел. Дружинники налегли на них, разогнав ладью не менее, чем до пяти узлов. Сидя на скамьях под защитным навесом, который одновременно служил и палубой, они наклонялись вперед, заводя весло, затем откидывали тело назад, преодолевая лопастью весла сопротивление воды. Остальные быстро, сноровисто собирают помост в носовой части ладьи. Он будет высотой метра три с половиной. Наверху площадка на трех арбалетчиков. Они будут на одном уровне или немного выше тех, кто на палубе нефа. Этого, конечно, маловато, но более серьезная конструкция может быть опасна для ладьи. Детали помоста отмаркированны. Сборку-разборку производили в учебных целях несколько раз, так что дело продвигается быстро. Дружинники думают, что бой скоро начнется. На самом деле до ближайшего нефа миль семь. Он идет в нашу сторону со скоростью узла три-четыре. Значит, встретимся примерно через час, если ничего не изменится.
        Паруса у первого нефа двухцветные, черно-красные. Где-то я читал, что следует избегать водителей в коричневых и красных автомашинах. Эти цвета любят беспредельщики, агрессоры. На нефе заметили нашу ладью. На форкастле появились арбалетчики. Действуют спокойно. Это настораживает меня. Были бы со мной валлийцы с дальнобойными, мощными луками, рискнул бы напасть, а со своими неопытными дружинниками не хочу рисковать, хотя уверен, что наши арбалеты бьют дальше. Про русских лучников это сказать не могу. Стреляют они метко и луки имеют композитные, но среднего размера, поэтому уступают по дальности стрельбы и пробивной силе.
        Я замечаю, как из строя начинает вываливаться влево, к берегу, неф, который шел четвертым. То ли у него груз слишком ценный, то ли капитан слишком хитрый, хочет отсидеться за чужими спинами, то ли просто струсил. Паруса у него желто-зеленые. В зеленых автомобилях ездят самые надежные водили, уверенные в себе люди. На счет желтого цвета не помню. Впрочем, паруса мог выбирать хозяин, а управляет судном наемный капитан. Я решил узнать, почему этот неф пытается убежать. До ближайшего порта, расположенного южнее нас, миль пятнадцать-двадцать. Думаю, что успеем догнать неф.
        Мы подрезали корму третьему судну и обрезали нос пятому. С обоих судов в нас выстрелили по несколько болтов. Дистанция была не менее полутора кабельтовых, поэтому болты не долетали до цели. Да и арбалетчики с этих нефов особо не напрягались, чтобы не рассердить нас. Они уже поняли, кто выбран жертвой. Спешить на помощь не спешили. Тоже странно. Ладно бы этот неф шел замыкающим. Там место отводят новичкам, самым бедным, наименее уважаемым. За такого стесняются заступиться. Зато остальные обычно помогают друг другу, действуя исключительно по трезвому расчету: не поможешь ты - не помогут и тебе.
        Неф догнали часа через два. Последние полчаса мои дружинники гребли с утроенной силой. Им сверху постоянно докладывали расстояние до добычи. Это было судно метров тридцать длиной, с высокой, двухпалубной надстройкой на корме и чуть пониже на баке. Две мачты с латинскими парусами. По рулевому веслу с каждого борта. Такое впечатление, что внедренный мной в Португалии румпельный руль распространяться по миру не захотел. Еще один пример того, что талантливые изобретения долго пробивают себе путь в массы. Меня поразило, что на нефе мало арбалетчиков. Обычно их человек двадцать-тридцать, а на этом было всего шесть или семь. Одного убил я, выстрелив с упреждением. Он стрелял из-за фальшборта, позицию не менял. Бил метко, поразив двух дружинников на помосте. Когда наклонялся зарядить арбалет, исчезал из вида. Время на зарядку тратил одинаковое. Я выстрелил за мгновение до того, как его голова в округлом шлеме, отчего напоминала голову нерпы, появилась над фальшбортом. Мой болт попал под обрез шлема. Арбалетчик, выронив за борт оружие, упал навзничь. Жаль, мне хотелось бы посмотреть его арбалет, узнать,
оружие ли было очень хорошим, или стрелок, или и то и другое?
        Зато на борту было много рыцарей в темно-красных сюрко с каким-то золотым зверем на груди. Шлемы полукруглые, с назатыльником, наносником и двумя загнутыми горизонтальными пластинами, которые закрывали уши, щеки и примыкали верхними частями к нижней части наносника, оставляя открытыми глаза и середину рта. Что-то подобное я видел у ромеев в шестом веке, но этот вариант обеспечивал лучшую защиту. Все рыцари в кольчугах с капюшонами и длинными рукавами с рукавицами. Щиты деревянные, с железными полосами и умбоном, среднего размера, каплевидные, но с менее изогнутой, чем была в моде шестьдесят лет назад, верхней кромкой. Вооружены копьями длиной метра три с небольшим, явно кавалерийскими, и спатами. Рыцари, прикрываясь щитами, стояли у левого борта, к которому приближалась под углом ладья, готовые отбить атаку. Вот только не знали, что болт, выпущенный из арбалета со стальным луком, с дистанции в сотню метров пробивает и щит, и кольчугу, и тело в ней. Когда мы приблизились на такую дистанции и выстрелили одновременно, ряд рыцарей сократился с двух десятков до шести человек, которые быстро спрятались
за кормовой надстройкой.
        Теперь нам никто не мешал ошвартоваться к нефу. Гребцы втянули внутрь весла правого борта, а с левого по моей команде опустили в воду. Ладья сразу начала замедлять ход и поворачивать влево. Когда она встала почти параллельно к борту, весла левого борта подняли из воды. По инерции ладья медленно догнала неф, сблизившись с ним вплотную. Корпуса двух судов гулко поприветствовали друг друга. Дружинники с алебардами зацепились загнутыми, острыми обухами за планширь нефа, не давая ладье отойти. Три лестницы повисли на борту нефа.
        - Теперь наш черед, - сказал я Мончуку, который был моим заместителем в походе, и Будише.
        Забросив щиты за спину и продев руку в темляк сабли, чтобы висела и не мешала, одновременно втроем начали подниматься на борт нефа. Просоленное дерево корпуса имело белесый оттенок и неповторимый запах, который я называю парусниковым. В пазах просмоленная пакля, кое-где выпирающая наружу. Арбалетчики с помоста прикрывали нас, не давали врагам подойти к фальшборту в этом месте, поэтому на борт я взобрался без проблем. Рыцарей осталось четверо. Они стояли в дальнем углу у кормовой надстройки, где их прикрывала от арбалетчиков мачта и парус. Копья побросали на палубу рядом с трупами своих товарищей, приготовились биться спатами. На нас, когда мы перебирались через фальшборт, не нападали. Не потому, что благородные, а потому, что боялись подставиться арбалетчикам.
        - Сдавайтесь, я сохраню вам жизнь, - предложил им на латыни, когда мы построились в линию.
        Судя по безволосым подбородкам, это юноши, жизни которых мне были не нужны. Наверное, младшие сыновья, отправленные добывать себе лены. Я бы даже отпустил их без выкупа, потому что вряд ли дождался бы его в Путивле. Слишком далек и тяжек до него путь из Венеции. Но рыцари будто не слышали моего предложения.
        - За деву! - выкрикнул стоявший чуть впереди - и они бросились в атаку.
        Не стенкой, а каждый сам по себе. Мы же действовали сообща, организованно. Принимаешь на щит удар напавшего на тебя, а бьешь того, кто атакует твоего соседа справа. Этот враг к тебе открытым боком. Твоего возьмет соратник слева. Туговато будет только тому, кто крайний слева. Но помощь ведь спешит к нам. Алебардщики подымаются быстро, налегке, оружие им подадут на борт нефа.
        Спата со звоном ударилась о верхнюю стальную защитную полосу моего щита, а я в это время отсек руку рыцарю, который бил Будишу, моего соседа. Вторым ударом разрубил кольчугу и тело наискось от плеча до позвоночника. Поскольку второго удара по моему щиту не было, следовательно, Мончук справился с тем, кто нападал на меня. Этот рыцарь, закрывшись щитом, еще стоял передо мной. Спата опущена. Я ударил по макушке его шлема, выглядывающей над щитом. Разрубил только верхушку его, дальше помешал щит, но этого хватило, чтобы рыцарь присел, а потом и завалился на левый бок. Правый бок у него был рассечен косым ударом сверху вниз, кольчуга в том месте была мокрой от крови. В это время Будиша с помощью подоспевшего алебардщика расправился с третьим рыцарем. Четвертого зарубили два других алебардщика. Один вогнал острый обух в щит, не давая им закрываться, а второй, пока рыцарь пытался перерубить защищенную железными лентами рукоятку алебарды, раскроил секирой шлем и голову почти до туловища. Больше на палубе никого не было.
        Я подождал, когда на борт нефа поднимутся еще два десятка дружинников, расставил арбалетчиков на баке и корме, а алебардщиков на палубе. С главной палубы в кормовую надстройку вели три двери. Возле средней с обеих сторон было по узкому окну (язык не поворачивался назвать их иллюминаторами), закрытому деревянными жалюзи. В нее я и вошел, оставив щит на палубе. В узком помещении он только мешать будет. Каюта была шире, чем я предполагал. Справа от двери, под окном у переборки, был стол. Столешница лежала на двух ножках и выступе на переборке. На столе стояли бронзовые кувшин с арабской вязью по выпуклому пузу и три кубка. В одном из кубков еще осталось красное вино. Вдоль правой переборки стояли впритык сундуки, на которых лежали тюфяки, подушки и одеяла. В рейсе сундуки служили кроватями. У правой переборки была настоящая кровать с высокими бортами и застеленная красным шерстяным покрывалом или пледом. Возле этой кровати и стояла та самая дева, из-за которой погибли сопляки. А я-то думал, что они за деву Марию сражались! Лет четырнадцати-пятнадцати, высокая для женщины этой эпохи, примерно один
метр шестьдесят пять сантиметров, длинные светло-русые волосы, распущенные, только прихвачены тонким серебряным обручем, голубые глаза, белая кожа и алые губки. Одета в белую льняную рубаху, окаймленную по вороту, подолу и краям рукавов тесьмами, расшитыми золотым и красным щелком, и красно-черную тунику из тонкой шерстяной материи и подпоясана изукрашенным серебряным шитьем кушаком, концы которого, перекрещенные сзади на талии, перекинуты вперед, на бедра. К каждому концу кушака крепилась длинная, покрытая узелками и украшенная кисточками шелковая красно-желто-зеленая косичка. Свободно связанные между собой, эти косички скрепляли пояс и свисали спереди. Обута в черные башмачки с немного загнутыми вверх носками и украшенными на стопе маленькими серебряными пряжками в виде бабочки. Подол рубахи заканчивался в полусантиметре от стопы. На груди серебряный крестик с бриллиантиком в центре на тонкой длинной серебряной цепочке. Общее впечатление - хороша, однако! Она смотрела на меня расширенными от испуга глазами и пыталась улыбнуться, но губки мелко подрагивали и не хотели растягиваться. Справа от нее и
на полшага позади стояли пожилая женщина и молодая, судя по простенькой одежде, кормилица или наставница и служанка. Перепуганы они были не меньше своей госпожи, причем служанка пыталась сдержать икоту, отчего дергалась всем телом. Я попытался посмотреть на себя их глазами и подумал, что тоже бы напрягся и неслабо, если бы ко мне в каюту вломился тип в шлеме и доспехах и с окровавленной саблей в руке.
        - Добрый день, принцесса! - спрятав саблю в ножны, поздоровался я на том варианте латыни, на котором шестьдесят лет назад общался с венецианскими купцами. - Куда плывешь?
        Мое приветствие не успокоило ее. На вопрос ответила пожилая женщина, которая говорила на том варианте латыни, который был близок к слышанному мною в Аквитании:
        - Моя госпожа - дочь Жоффруа де Виллардуэна, князя Ахейского. Мы плывем к ее жениху Мешко, сыну князя Конрада Мазовецкого. Он ждет нас в Галиче.
        Наверное, она надеялась, что я испугаюсь этих имен. Ахейское княжество образовалась на руинах Ромейской империи после падения Константинополя, став частью Латинской империи. Оно занимало почти весь полуостров Пелопоннес. Я прикинул, что получу за невесту приличный выкуп, не смотря на то, что жених - мой дальний родственник. Его отец женат на моей «племяннице». Выкуп ведь платить будет не он. Насколько я помню, старшего сына князя Конрада зовут не Мешко. Зимой мне было нечего делать, вот я и учил политическую географию. Преподавателем был воевода Увар Нездинич, который помнил родословные всех окружающих нас князей, ханов, королей, императоров до седьмого колена.
        - Мешко ведь не старший сын, - произнес я.
        - Пятый, - после заминки призналась женщина.
        Партия не завидная. Сидеть ей с мужем в какой-нибудь дыре и мечтать, чтобы перемерли все старшие братья мужа, их дети, а возможно и внуки. Интересно, а как они познакомились? Интернета в эту эпоху нет. Наверное, купцы свели.
        - В сундуках приданое? - спросил я.
        - Да, - ответила она.
        - Покажи, - потребовал я.
        Там лежали только одежда, отрезы тканей и кое-какая посуда, стеклянная, медная и бронзовая. Может, были и золото с серебром, но не в тех количествах, на какие я наделся. Видимо, основной частью приданого были юные рыцари. Будь она богатой невестой, нашли бы жениха более, так сказать, перспективного. Видать, отец ее тратит доходы на возведения укреплений на захваченной территории и на войну со своими подданными иной веры или еще на что-нибудь такое же важное. Следовательно, на жирный выкуп надеяться не стоит.
        Видимо, мои мысли проявились на лице, потому что у княжны порозовели щечки от смущения. Или от осознания, что без приданого ее могут завернуть к отцу. Да, девочке не позавидуешь.
        В кувшине еще было вино. Я наполнил два бокала, один протянул девушке и произнес тост на аквитанском варианте латыни:
        - Не унывай! Всё, что ни есть, - к лучшему.
        Я залпом осушил бокал. Вино было хорошее. Княжна только пригубила, чтобы не рассердить меня, хотя, подозреваю, у нее от страха пересохло во рту.
        - Отдыхай, - сказал ей. - Закончу с делами, поговорим с тобой поподробнее.
        Правая дверь вела в узкую каютку с двухъярусной кроватью у левой переборки. Из-под кровати выглядывали край сундука, небольшого, но более дорогого, чем у дочери графа. На правой переборке на деревянных колышках висела мужская одежда, хозяин которой стоял в дальнем конце? боком ко мне. Лицом или спиной ко мне он бы не поместился между кроватью и переборкой. Было ему лет тридцать семь, невысок, полноват, с круглым, щекастым лицом чревоугодника, мясистым и крючковатым носом и густой и короткой черной бороденкой. Судя по серому блио из тонкого сукна, это купец. Мне даже показалось, что видел его раньше. Лет шестьдесят назад. Видимо, венецианские купцы на одно лицо во все века.
        - Какой груз везешь? - спросил я, уверенный, что купец слышал разговор в соседней каюте.
        - Алике и лошадей рыцарских, - ответил он.
        Алике - это, видимо, имя невесты.
        - И всё? - не поверил я.
        - Еще вино и оливковое масло в трюмн, - сообщил купец.
        Не думаю, что на таком грузе и в таком количестве можно отбить даже расходы на рейс. Разве что там возьмет выгодный товар. Или за перевозку невесты заплатили щедро.
        - Сколько тебе заплатили за доставку невесты? - спросил я.
        - Нисколько! - раздраженно бросил купец.
        Судя по обиде в голосе, не врет.
        - А почему согласился? - полюбопытствовал я.
        - Потому что князь забрал остальной мой товар и сказал, что вернет, если отвезу его дочь, - рассказал купец.
        Что-то в его словах было не так, что-то не договаривал. Латиняне, в основном французы, были союзниками венецианцев во время захвата Константинополя, а потом мирно поделили территорию Ромейской империи или, как будут называть позже, Византии. От Ахейского княжества до Венеции рукой подать, даже небольшой кусочек Пелопоннеса и острова рядом с ним принадлежат им. Не мог князь из-за такой мелочи напрягать отношения с очень сильным соседом и союзником. Да и бросили остальные купцы этого на произвол судьбы, а он и не полагался на них, пробовал удрать в одиночку.
        - Я чувствовал, что этот рейс принесет несчастье! - продолжил скулить купец.
        - Как знать! - возразил я. - Может, Венецию сейчас какие-нибудь враги штурмуют. Всех перебьют, а ты один спасешься.
        - Боюсь, что будет как раз наоборот, - мрачно произнес он.
        - Вполне возможно, - согласился я, - если попробуешь меня обмануть. Что в сундуке?
        - Всё, - коротко ответил венецианец.
        Там лежали серебряные кувшинчик, блюдо и бокал и пять больших кожаных кошелей и один маленький. В больших лежали серебряные монеты, византийские, арабские и западноевропейские, по фунту в каждом, а в маленьком - двадцать восемь золотых номисм, которые на Руси называли, подражая венецианцам, византами.
        - Это всё? - спросил я и предупредил: - Если найдем еще хоть одну монету, повешу.
        - У меня не найдете, - уверенно произнес купец, - а за остальных я не ответчик.
        Скорее всего, не врет. Видимо, чутье подсказало ему не брать с собой много денег. Но от выкупа это купца не спасет.
        - Сейчас поплывем в Херсон, на восточный берег моря, - проинформировал я. - Там могу отпустить тебя за выкуп. Возьмешь в долг у ростовщиков или своих земляков. В Херсоне бывают венецианские купцы?
        - Нет, - уверенно ответил он. - В ромейские порты нас теперь не пускают. Генуэзцы заняли наше место. Но мы с ними помогаем друг другу в беде. А какой выкуп?
        - Думаю, оставленный у князя груз потянет фунтов на пятьдесят серебра, - предположил я.
        - Нет, что ты! - замахал купец руками. - Откуда у меня такие деньги?! Я разорен!
        Он настолько хорошо играл роль банкрота, что я снизил выкуп до тридцати пяти фунтов. Из любви к искусству.
        Левая дверь вела в такую же каюту, как с правого борта, только в ней обитали четыре женщины, прислуга невесты. Их барахло я даже смотреть не стал.
        Дружинники обыскали остальные помещения. Ничего особо ценного не нашли. В твиндеке действительно были лошади, боевые и ездовые, а в трюме - бочки с вином и оливковым маслом. Ради такой добычи не стоило рисковать. Но и бросить ее нельзя, иначе обидишь удачу. Я остался на нефе с двумя десятками дружинников, а командовать ладьей поручил Мончуку. Оттуда передали магнитный компас, изготовленный по моему заказу, и два стакселя, которые сделали в Путивле именно на такой случай. На нефе в живых осталось тринадцать матросов. Им я и поручил ставить стакселя. У них лучше и быстрее получится, чем у моих дружинников. Один натянули между мачтами, а второй - между фоком и форштевнем. До бушприта венецианцы пока не додумались. Капитан нефа с интересом наблюдал, как я управляюсь с его судном. Видимо, не ожидал, что я умею это делать не хуже его. Ладья следовала за нами. Я приказал лечь на курс ост-норд-ост. Ветер теперь будет более благоприятным. С двумя стакселями неф разогнался узлов до пяти. Если ветер не поменяется или не стихнет, доберемся до порта назначения за четыре дня. Ночью я решил ложиться в дрейф,
чтобы ладью не потерять. Слишком неопытный на ней капитан. Потом похоронили по морскому обычаю двух моих дружинников и погибших рыцарей, арбалетчиков и матросов. Шестеро дружинников были ранены, причем один тяжело, не жилец. Их перевязали и положили в каюте в носовой части судна.
        За хлопотами и не заметил, что пришло время ужина. Я переоделся в свой парадный кафтан и приказал накрыть мне в капитанской каюте, в которой в данный момент путешествовала несостоявшаяся невеста. Кормили на нефе всухомятку. Впрочем, на ладье тоже не было печки. Не потому, что я боялся пожара, а места на ней и так слишком мало. Нам с Алике подали копченый окорок с пшеничными сухарями, твердый сыр, вареные яйца, мед и вино. Сыр, кстати, был очень вкусный. В Путивле такой делать не умели. Девушка ела мало, хотя трястись от страха уже перестала. Без доспехов и сабли я не выгляжу отморозком. Ее больше занимало изучение меня, поиск моих слабых сторон. От меня зависело ее будущее, поэтому надо было срочно подстроиться и попытаться улучшить свою участь. Когда меня утомлял ее взгляд, я смотрел Алике в глаза. Она сразу опускала их и делала глоток вина. Несколько минут я мог есть спокойно, а потом изучение возобновлялось. Обсуживала нас пожилая женщина, ее кормилица, которую звали Перрет. Она тоже внимательно наблюдала за мной, но и не забывала строго поглядывать на свою госпожу, которая сразу начинала
что-нибудь жевать. Видимо, по их мнению аппетит Алике должен был обозначать хорошее отношение ко мне. Пока ее аппетит тянул на слабовраждебное.
        Насытившись, я в очередной раз поймал взгляд Алике, заставив ее потупиться, после чего сделал расклад:
        - К жениху ты теперь не скоро попадешь. Скорее всего, тебя сочтут погибшей, и найдут другую. Тем более, что приданого у тебя нет. Может быть, твой отец наберет еще одно, а может, и нет. Ты какая по счету дочь?
        - Последняя, - еле слышно ответила Алике.
        Наверное, тоже пятая или даже шестая. Второе приданное вряд ли получит. Особенно, если потребуются именно рыцари.
        - Значит, возвращаться к отцу тебе не стоит, - сделал я горький вывод и перешел ко второй части, послаще: - У меня год назад неподалеку отсюда утонули жена и дети. Море их забрало, а взамен дало тебя. Я - князь, а не пятый сын, которому ничего не светит. Мне принадлежат город и два десятка деревень. Твое приданое меня не интересует. В море больше добуду. В моей земле зимы чуть суровее, чем в княжестве отца твоего несостоявшегося мужа, но и не так холодно, как на родине твоих предков норманнов. Кстати, они и мои предки, - сообщил я, имея в виду настоящего князя, Рюриковича. - Но тебе придется поменять веру на греческую. Мне без разницы, как ты будешь молиться и креститься, но моим подданным - нет. Так что выбирай - ко мне поедешь или к отцу?
        Выбора у нее, в общем-то, нет. К отцу - это выйти замуж за его поданного или податься в монастырь, а княжеский титул стоит отречения от мессы. Алике посмотрела на Перрет, ожидая не столько подсказки, сколько одобрения. Рациональное франко-норманнское мышление уже выбрало более выгодный вариант.
        Алике отхлебнула вина намного больше, чем в предыдущие разы, и спросила:
        - А твой город богатый?
        Этот вопрос обозначал, что молодое поколение выбирает титул и достаток. Не зависимо от величины города.
        - Меньше Венеции, - ответил я, потому что не знал, какие города являются столицами княжеств Ахейского и Мазовецкого. - В нем будет скучновато, зато спокойнее и богаче, чем у твоего отца.
        - У него много подданных греков, которые молятся по-своему, он их не притесняет, - сообщила княжна.
        - И правильно делает, - сказал я.
        Мои поданные с зимы начали намекать, что мне пора бы снова жениться. Оставаться вдовцом может только пожилой мужчина. Разрешалось год носить траур, а потом надо было делать выбор. Мне перечислили всех княжон на выданье, с которыми я состоял в не очень близком родстве. Можно было породниться с каким-нибудь половецким ханом и заиметь союзника в степи. Или взять дочь боярина богатого и сильного. Меня такие варианты не устраивали. Не хотел иметь никаких обязательств ни перед кем из тех, кто живет по соседству со мной. Как-то, в самом начале княжения, обдумывая эпоху, в которую влип, я вдруг вспомнил, что скоро припрутся монголы гонять половцев, а потом во второй раз, чтобы остаться надолго. Воевать с ними не собирался, тем более, из-за родственников жены, потому что знал, чем это кончится. Если не получится договориться с монголами, придется сматываться далеко и надолго. Женитьба на Алике кажется мне более подходящим вариантом. На худой конец можно будет к отцу ее податься. Впрочем, я бы взял ее в жены и просто так. Уж больно красива…
        Я рассказал ей о своем княжестве, о том, как родился и вырос, как стал князем. На юных девушек такие истории производят впечатление. Алике слушала, приоткрыв алые губки. Эта романтичная история в придачу к княжескому титулу делала меня все желаннее. Когда я закончил рассказ, за окном совсем стемнело. Поскольку годовое воздержание уже напрягало меня, сказал Перрет:
        - Спать будешь в соседней каюте.
        Возразить ни она, ни Алике не успели, потому что я вышел на палубу, чтобы приказать убрать паруса и лечь в дрейф. Все равно к ночи ветер утих. Даже если бы захотели, идти ночью не смогли бы. Ладья ошвартовалась к левому борту нефа. Теперь на ней вдвое меньше людей. Не так тесно будет. Я назначил вахты на нефе и ладье, объяснил, в каких случаях будить меня, а в каких нет. После чего вернулся в капитанскую каюту.
        Алике сидела на кровати. Рядом на сундуке горела масляная лампа, в тусклом свете которой девушка казалась старше. Когда я вошел, Алике встала. Обруча на голове не было. Светлые волосы, доставшиеся ей от норманнских предков, теперь спадали не только на спину, но и на грудь. На девушке была другая рубашка, тоже белая и с красно-золотой тесьмой, но короче, чуть ниже коленей. Руки опущены вдоль тела, а голова просто опущена. Демонстрация полной покорности судьбе и мне. Раздевай и властвуй. Что я и сделал, показав Алике дорогу в рай на земле.
        16
        Херсон за семьсот лет почти не изменился. Разве что на месте многих двухэтажных домов появились трех-, четырех - и даже пятиэтажные. И вони стало меньше. Рыбу все еще ловили и солили и вялили, но гарум больше не делали. По крайней мере, в промышленных масштабах. Город теперь принадлежал княжеству Феодоро. Оно образовалось из части бывшей византийской фемы Климата. Занимало южный берег Крыма от будущей Алушты до будущей Балаклавы. Жаль, что туризм в эту эпоху больше военный, пляжами не интересуется. Княжество так назвали, наверное, в честь столицы Феодоро, расположенной вдали от моря. Готы называли ее Мангупом. Они теперь преобладали в Херсоне. Много в нем было и аланов. Не тех лихих кочевников, с которыми я когда-то ходил в походы на гуннов и утигуров, а оседлых, освоивших городские профессии, в том числе и чиновничьи. Аланом был таможенник, который приплыл на лодке к борту нефа, когда мы встали на якорь в бухте. У него было узкое лицо с жиденькими усами и бороденкой светло-каштанового цвета. Черная шапка в виде перевернутого горшка, натянутая до ушей, скрывала волосы. Затылок выбрит по старой
готской моде. Одет таможенник был в синюю шелковую рубаху и кафтан без рукавов из золотистый плотной ткани, кажется, шелковой, который в Англии называли блио, на Руси величают ферязью, а здесь - туникой. Штаны до колен, темно-синие, заправлены в высокие сапоги, вышитые золотом до подошв. Таможенники во все времена и во всех странах живут хорошо, но не долго.
        - Какой груз? - поинтересовался он.
        - Никакой, - ответил я. - Перегрузим на ладью и повезем на Русь. Здесь продам только неф.
        - Значит, неф и есть груз, - решил таможенник. - Заплатишь десятину с продажи.
        - Хорошо, - согласился я на аланском языке.
        Таможенник удивленно гмыкнул то ли потому, что ждал возражений по поводу высокого сбора, то ли поразился моему знанию аланского. Он посмотрел на меня более человечно, что ли, и спросил:
        - Покупатель уже есть?
        - Не знаю, - ответил я и кивнул на венецианского купца: - Бывший хозяин, венецианец, хочет выкупить, но не уверен, что сможет занять столько денег. У него есть два дня, пока мы перегрузим товары на ладью.
        Пиратство в Византии каралось строго, но на венецианцев теперь законы не распространялись.
        - Если не найдет, скажешь мне. Одному нашему купцу как раз такое судно надо, - предложил алан.
        - Хорошо, - повторил я на аланском.
        - Откуда знаешь наш язык? - спросил таможенник на том же языке.
        - В моем отряде на службе у Ласкаря было много аланов, - сочинил я.
        - Племянник мой сейчас служит у него, - сообщил таможенник. Он собирался еще что-то рассказать, но заметил заходящее в бухту судно и откланялся, разрешив на прощанье: - Можешь стать к причалу, все равно сейчас судов мало.
        Я ошвартовал неф к причалу, а лагом к нему - ладью. Кнехты на причале теперь все были каменные. Матросы сперва выгрузили из твиндека лошадей. Двадцать один боевой конь, семь верховых лошадей, по словам Алике, иноходцы, и ее кобыла белой масти. Не сказать, что лошади очень хорошие, но и плохими не назовешь. Ладно, захваченному коню зубы не смотрят.
        За кусок хлеба с сыром чумазый пацаненок, который болтался на причале, проводил нас за город. По пути проехали мимо того места, где стоял мой дом. Вместо него и соседнего построили длинный четырехэтажный. За городом тоже почти ничего не изменилось, хотя бывшую свою виллу я найти не смог. Сразу стало грустно. Не возвращайся туда, где был счастлив…
        Пацаненок привел нас к хозяину большого постоялого двора. Он напоминал тот, которым владел Келогост. В этом хозяйничал пожилой гот. Он, на ходу вытирая левой ладонью рот, спустился со второго этажа, когда я один въехал во двор. Седые волосы были коротко подстрижены «под горшок», затылок, щеки и подбородок выбриты. Только усы оставлены, длинные и густые, наподобие тех, которые будут в моде у запорожских казаков. На готе были только штаны и рубаха холщовая до коленей и с рукавами по локоть. Из правого рукава выглядывал обрубок руки. Штаны были из той же материи, заканчивались на пару сантиметров ниже подола рубахи. Босые ноги с грязью между пальцами, будто ходил по влажной почве.
        - Остановиться хочешь, боярин? - спросил хозяин постоялого двора.
        - Князь, - поправил я.
        - Прости, князь, не знал, кто ты! - извинился гот.
        - Хочу лошадей у тебя разместить, двадцать восемь, - сказал я. Одного иноходца решил оставить на судне, точнее, на причале возле него. Князю ведь не положено ходить пешком. - Хватит у тебя места?
        - Конечно! Конюшня сейчас пустая, все купцы разъехались, - радостно сообщил он. - А надолго?
        - Дня на три, может, больше, - ответил я. - Возможно, еще несколько лошадей приведут мои люди.
        Я собирался прикупить несколько коней и отправить всех вместе по суше с половиной экипажа. Сам же с вином, оливковым маслом и кое-какими товарами, которые куплю здесь, поплыл бы на ладье.
        - Пусть приводят. Сколько надо, столько продержу, - заверил хозяин постоялого двора. - Сена и овса у меня хватит до нового покоса.
        Мы договорились о поденной цене. Хозяин постоялого двора, которого звали Теодор, сказал, что, если лошади простоят больше недели, буду платить на четверть меньше. Мои люди вместе с готом завели в конюшню лошадей. Бедные животные так намучились в трюме за время плавания, что теперь вели себя смирно. Я заплатил за три дня вперед и спросил:
        - Руку где потерял?
        - В Константинополе, - ответил Теодор. - Защищал от латинян.
        - Я был в Варяжской гвардии. Ранили в живот, чудом выжил, - не удержался и похвастался я чужими заслугами.
        Хозяин постоялого двора посмотрел на меня внимательно, наверное, пытаясь вспомнить, видел в Константинополе или нет? С тех пор прошло семнадцать лет. Вряд ли он вспомнил бы меня, даже если бы видел. Хотя люди тринадцатого века лучше все запоминают. У них нет того избытка информации, особенно, визуальной, который будет напрягать в двадцать первом веке.
        - Я тогда был безусым юнцом, - усмехнувшись, будто вспомнил молодость, сообщил ему.
        - Я тоже был моложе, - усмехнувшись в ответ, произнес Теодор и пообещал: - Присмотрю за твоими лошадьми, как следует, не беспокойся, князь.
        - Да я и не беспокоюсь. Был бы ты нерадивым хозяином, давно бы разорился. Твое дело держится на доверии, - припомнил я слова Келогоста.
        - Так оно и есть, князь, - согласился гот и спросил: - Ты не пленных приехал выкупать?
        - Каких пленных? - поинтересовался я.
        - Русы вместе с куманами (одно из названий половцев) сражались с сельджуками возле Согдеи. Говорят, много ваших полегло и в плен попало, - ответил он.
        - А что здесь делают сельджуки?! - удивился я.
        Насколько помнил, турки завладеют Крымом только после захвата Константинополя и только благодаря тому, что крымские татары сами напросятся к ним в вассалы.
        - В Согдее куманы пограбили купцов сельджукских, вот султан Ала-ад-Дин Кейкобад и прислал войска, чтобы наказать за это, - сообщил Теодор. - И правильно сделал. У этих куманов никакого закона нет. Что хотят, то и творят! - возмущенно добавил он, а потом, видимо, вспомнил, что половцы считаются союзниками русов, закончил примирительно: - Не все, конечно…
        - Я половцев в прошлом году разгромил. Повадились налеты совершать на мои деревни. Вот и отбил охоту, - рассказал я.
        - По-другому с ними нельзя, - произнес Теодор.
        - Сельджуки захватили Согдею? - задал я вопрос.
        - Нет, держится еще, - ответил хозяин постоялого двора. - Наши купцы возят продукты и осажденным, и осаждающим. Говорят, хорошо на этом зарабатывают.
        Уж я-то знал, как можно заработать на снабжении осажденных! И тут у меня появилась интересная идея.
        - Так ты говоришь, двор у тебя пустой? - сказал я и, не дожидаясь ответа, предложил: - Я сниму его весь на неделю или больше.
        - Зачем тебе за весь платить?! - не понял гот. - Твоих лошадей никто не потеснит, обещаю.
        - Сюда перевезут мои грузы, и моя жена со служанками здесь поживет, - сообщил я.
        Мы быстро договорились о цене, после чего гот свел меня с местными биндюжниками - перевозчиками грузов на телегах. Я нанял их для доставки грузов с нефа на постоялый двор. Затем поспешил в порт, чтобы приостановить перегрузку на ладью. Она мне нужна будет пустая.
        Дружинники выслушали мой новый приказ молча. К тому времени на ладью перетащили треть бочек с оливковым маслом и вином. Делали все вручную. Представляю, сколько матов в мой адрес дружинники произнесли про себя. Вечером, на ужин, я выставил им за это бочку вина, выдал часть их доли в добыче и разрешил всем, кроме караула, отправляться на ночь в город или куда захотят. Сам поехал ночевать на постоялый двор, куда до этого перевез Алике, ее служанок и сундуки с приданым. У гота были свои термы. Не такие впечатляющие, конечно, как городские, зато под рукой. Впервые за много дней мы помылись от души. Особенно радовалась Алике. Ее очень напрягали проблемы с личной гигиеной. Она выросла в Греции, а не в дремучей Франции.
        Утром большинство дружинников оказалось с разбитыми мордами. Значит, ночью было весело. Одному было даже слишком весело, поэтому с поломанными ребрами отлеживался на палубе в тенёчке. Я приказал перевезти его на постоялый двор вместе с пятью ранеными во время захвата нефа. Тяжелораненый умер. Похоронили его в море. Остальные занялись перемещением бочек с вином и оливковым маслом с нефа и ладьи на постоялый двор. Мончук руководил работами на причале, Будиша - на постоялом дворе.
        Двое дружинников сопровождали венецианского купца, чтобы у него не возникло желания сбежать. Я разрешил ему перемещаться по городу в поисках заимодавцев. В противном случае обещал продать его в рабство. Здесь этот вид бизнеса процветал, благодаря самоотверженному труду половцев. Оказывается, купец - парень ушлый. Его груз князь Ахейский арестовал по просьбе венецианского дожа. Купец кого-то кинул в Венеции и не пришел на суд. И Алике он вез не даром. За нее заплатили бочками с вином, которые были в трюме нефа. Будем считать их ее приданым.
        Купец вернулся к полудню с толстым генуэзским коллегой, у которого была густая черная борода и усы и не менее густые брови, очень широкие. Одет он был простенько - в льняную белую рубаху, легкую серую тунику из дешевой ткани и короткие штаны. На ногах что-то типа сандалий: к подошве из толстой кожи крепились широкая кожаная петля, в которую вставлялся большой палец, и тонкие длинные ремешки, завязывающиеся на лодыжке.
        - Мне сказали, что ты продаешь неф, - начал разговор генуэзский купец.
        Его венецианский коллега скривился от возмущения. Он ведь привел генуэзца, чтобы тот заплатил выкуп. Судя по всему, генуэзский купец не собирался это делать. Видимо, он был не так доверчив, как те, кого кинул мой пленник в родном городе.
        - Да, - подтвердил я, - но после того, как получу за купца выкуп в тридцать пять фунтов серебра.
        Иначе получу за него, как за обычного раба, причем не молодого, то есть, дешевого.
        - А за неф сколько хочешь? - поинтересовался генуэзец.
        Я назвал цену. Она была фунтов на двадцать пять серебра ниже той, за какую как мне сказали, можно быстро продать судно. В итоге венецианский купец обошелся бы всего фунтов в десять, а если не спешить с продажей нефа, взять полную его стоимость, то венецианец обошелся бы даром.
        Генуэзец быстро просчитал это, понял мой замысел и, судя более внимательному взгляду, оценил.
        - И одно условие: завезешь послание князю Ахейскому, - добавил я.
        - Мне это не по пути, - заявил с серьезным видом генуэзец, - но если сделаешь скидку…
        - Как это не по пути?! Ты что, пойдешь не Мессинским проливом, а вдоль африканского берега, обогнешь Сицилию с юга?! - насмешливо произнес я и продолжил серьезно: - Тебе предлагают выгодную сделку, а ты хочешь еще больше. Жадность может погубить.
        Генуэзец, усмехнулся и, кивнув головой в сторону венецианца, сообщил:
        - Он сказал, что ты - варвар, которого можно легко надуть.
        - У него варвары все, кого он не смог надуть, - предположил я.
        - Похоже на то, - согласился генуэзец.
        Он вернулся через пару часов с четырьмя охранниками и слугой, который нес два мешка: побольше - с серебром и поменьше - с золотом. Второй мешок был платой за неф. Я пообещал к завтрашнему вечеру разгрузить его.
        Первую половину следующего дня я потратил на сопровождение Алике, Перрет и еще одной служанки по городским лавкам. Невесте надо было пополнить приданое, прикупить наряды пороскошнее. Мои подданные привыкли видеть своих правителей в богатых одеждах. Не стоит их огорчать. Первым делом купили Алике золотой обруч с волнистым верхним краем, отчего напоминал корону, золотые сережки, золотой крестик православный на тонкой, очень изящной цепочке и два перстня с рубинами. Затем купили шелковые тонкие ткани на рубахи, красные и белые. Первый цвет считался праздничным, а второй будничным. На свадебные летник и опашень приобрели алый атлас с золотым шитьем в виде кругов, внутри которых вытканы зеленым шелком листья, и темно-красный с золотыми павлинами, хвосты которых были разноцветными. На вошвы - вставные куски - приобрели черный бархат и синий аксамит. Отдельно были куплены черная тесьма для мехового ожерелья, унизанная жемчугом, и пять золотых пуговок, которыми оно будет пристегиваться к верхней одежде; ленты на украшение вырезов, краев рукавов, подолов; пояс из полос вишневых, лазоревых и белых и с
золотой овальной бляшкой; сапожки, вышитые золотом в виде виноградной лозы. Для себя я взял бумагу более приличного качества, чем привозили мне в Португалию, и сундук из красного дерева с бронзовыми наугольниками, рукоятками по бокам и сверху на крышке и застежкой замка. Внутри он имел три отделения: большое среднее и маленькое. В сундук я собирался сложить добытые деньги, которых стало значительно меньше после покупок. Зато теперь Алике будет, чем заниматься, пока я сплаваю в Согдею. Из кусков материи надо скроить свадебный наряд до прибытия в Путивль. Да и предыдущие дни Алике переживала, действительно ли женюсь или «поматросю и бросю»? Покупки, если не сняли все тревоги и сомнения, то, по крайней мере, уменьшили их на сумму потраченных денег, довольно значительную. Столько вбухивают только в будущую жену.
        17
        Я лежу в кустах на опушке леса. Рядом со мной устроился Мончук и проводник-тавр с греческим именем Феофан. Тавры теперь законопослушные граждане княжества. Многие перебрались на жительство в Херсон. Феофан был мелким предпринимателем - перевозил грузы на телеге, запряженной одной лошадью. Сперва я нанял его на перевозку вина и масла на постоялый двор. Феофан похвастался, что знает все побережье от Херсона до Согдеи, поэтому и оказался в моем отряде. Он коренаст, с квадратным лицом, заросшим черной бородой, густой и всклокоченной, длинными жилистыми руками и кривыми ногами, отчего ходит вразвалку, как заправский мореман. Мы наблюдаем, как метрах в трехстах ниже и правее нас под присмотром сотни сельджуков пленные русские, десятков пять, заготавливают лес. Наверное, из него построят осадную башню, наделают лестниц, больших щитов и прочих приспособлений, необходимых для штурма города. Согдея еще держится. Сомневаюсь, что сил у осажденных хватит надолго, потому что сельджуков привалило немало - тысяч пять-семь. В городе, как мне сказали, было около двух тысяч жителей, включая детей, женщин и стариков.
Многие сбежали в первые дни, когда сообщение с морем не было перерезано. Теперь берег патрулируют конные разъезды сельджуков. Не взяли Согдею до сих пор только потому, что город расположен на горе, представляющей из себя конусообразный каменный массив, который вдается в море. С трех сторон склоны горы обрывистые, только с четвертой, северной, она пологая. Там прорыт широкий ров, но сельджуки уже засыпали его. Город окружен каменной стеной высотой метров семь. На северной стороне пять башен, которые метра на три выше стены. Башни прямоугольные, немного выдаются вперед. Одна надворотная, более массивная. Неподалеку от нее валяются остатки двух сгоревших осадных башен и еще чего-то. Издалека я не смог разглядеть, а близко подходит опасно.
        Мы высадились километрах в десяти от города. Ладью вытащили на берег и замаскировали ветками. Впрочем, маскировка мало поможет, если кто-нибудь будет проходить в тех местах. Надежда была на то, что там никто не ходит. Берег в том месте обрывистый и поросший густым лесом и кустарником. Оставил там трех дружинников. Не столько для охраны, сколько для оповещения, что ладью нашли и забрали или сожгли. Пока печальных новостей не было. Остальные дружинники расположились в лагере, который мы оборудовали в лесу западнее города. Со вчерашнего дня ведем наблюдение за осаждающими. Я выбираю места для нападения. Одно уже есть. Это долина на северо-востоке от нас, где пасется табун лошадей голов на пятьсот и полсотни коров под охраной трех десятков сельджуков. В табуне есть приличные боевые кони и несколько арабских рысаков. Именно такие лошади мне и нужны.
        Падает срубленное дерево, и раздаются крики. Кого-то привалило. Многие пленные бросают работу и спешат к месту происшествия. Охрана не мешает им. Сельджуков разморило на солнце. Им лень сделать лишнее движение. Я замечаю, как ближний к нам русич, воспользовавшись тем, что охранники смотрят, как вытаскивают человека из-под упавшего дерева, юркнул в кусты и на четвереньках полез вверх по склону. Его исчезновение никто, кроме нас, не заметил.
        - Перехватите его и приведите сюда, - приказываю я Мончуку.
        Сотник бесшумно уходит вверх по склону. Там сидят пятеро арбалетчиков, готовые прикрыть нас. Взяв двоих, Мончук идет к тому месту, где должен появиться сбежавший из плена землячок.
        Вытянутый из-под дерева человек тяжело ранен или мертв. Его кладут в стороне от места лесозаготовки и возвращаются к работе. Соседи сбежавшего заметили его отсутствие, но шум поднимать не стали. Они опять затюкали топорами, помогая своим врагам.
        Мончук привел сбежавшего. Это молодой парень лет восемнадцати, довольно рослый, с кучерявой светлой шевелюрой и простоватым круглым лицом, покрытым белесым пушком. Дурак-дурак, а хитрый! В руке держит топор, боевой, с обухом в виде острого шипа. На парне грязная, порванная на правом боку рубаха, мокрая от пота вверху на груди и спине, и порты. Босые ноги такие грязные, что кажутся обутыми. Парень тяжело дышит и все еще не верит, что на свободе.
        - Как зовут? - начинаю я разговор с ним.
        - Ипатий, - произносит беглец после паузы, точно не сразу вспомнил свое имя.
        - У кого служил? - спрашиваю я.
        - У Олега, князя Курского, - отвечает он и сглатывает слюну.
        - Много вас в сражении участвовало? - интересуюсь я.
        - Наших, говорят, было около тысячи, да князь Святослав Трубчевский привел сотни три, да князь Мстислав Рыльский чуть поменьше, да половцев тысячи три, - рассказывает он.
        То есть, силы были примерно равны.
        - Как же вы с такой большой дружиной умудрились проиграть?! - с насмешкой произношу я.
        - Так это, пловцы побежали, ну, и мы следом… - сглотнув слюну, оправдывается Ипатий.
        - Нашли кому помогать! - с издевкой говорю я и продолжаю допрос: - Сколько ваших в плену?
        - Говорят, поболе сотни будет, - отвечает он. - Остальные возле города башни на колесах строят и лестницы сколачивают.
        - А где пленные половцы? - интересуюсь я.
        - Помогают нашим строить, бревна носят, потому что больше ни на что не годны. - Парень опять сглатывает слюну и начинает улыбаться. - Они толкать будут эти башни к стенам, - сообщает он и заканчивает радостно: - В прошлый раз их свои многих перебили!
        - Отведите его в лагерь, накормите, - приказываю я.
        Пленные рубят лес до вечера. На двух длинных подводах стволы отвозят к тому месту, где строят башни. Закончив работу, идут в лагерь, который располагается в стороне от остальных осаждающих, в ложбине у леса. Там стоит белый шатер, возле которого дежурят десяток воинов и вокруг которого сооружено несколько шалашей и навесов. Из шатра время от времени выходят молодые женщины и юноша лет семнадцати, одетый в красный халат и черные шаровары и обутый в темно-коричневые полусапожки с вышитыми золотыми узорами на голенищах. На голове у него черная квадратная шапка с золотой заколкой спереди, которая держит три многоцветных окончания павлиньих перьев. Судя по тому, как он покрикивает на охрану, юноша - командир этого отряда. Пленных держат, как баранов, в загородке из тонких жердей. Скорее всего, сами пленные и соорудили его. На ужин им дали котел с какой-то кашей. Пленные ели ее руками. Сельджуки, а их в отряде человек двести, зарезали двух коров и зажарили мясо на костре. Аромат жареного мяса растекся по всей ложбине и прилегающему склону горы.
        - Пора и нам поужинать, - решил я.
        Цели определены. Ночью будем брать. Сегодня луна должна зайти сразу после полуночи. Ее света как раз должно хватить, чтобы точно и бесшумно выйти на исходные позиции, а действовать будем в темноте.
        Я разбил свой отряд на две части. Десять человек под командованием Мончука отправились захватывать табун лошадей. Остальные под моим чутким руководством пошли резать сельджуков в ложбине. Я так и не научился до сих пор ходить по лесу бесшумно. Мои дружинники ступают тихо, а я время от времени наступаю на сухую ветку. Треск раздается такой, что должно быть слышно в Согдее.
        К счастью, шум в лесу не привлек внимание сельджуков. Наверное, выросли в безлесной зоне, не умеют различать лесные звуки. С нашей стороны караул не выставляют. Два человека сидят у костерка рядом с загоном, в котором держат пленных, еще двое на дальнем от нас конце ложбины, неподалеку от дороги, связывающей город с равнинной частью полуострова. Видимо, нападение ждут только оттуда. Рядом со мной лежит Будиша и ковыряется в зубах тонкой палочкой. Зубы у него плохие, и половина отсутствует. Один зуб он выдернул при мне, сам, рукой. При этом выражение лица у него было такое же спокойное, как при ковырянии. У большинства людей тринадцатого века очень здоровые зубы. Сказывается отсутствие сахара в рационе большинства. Сахар уже научились делать, но привозят его с Ближнего Востока в малых количества, поэтому многим он просто не по карману.
        Луна постепенно бледнеет, словно тает в кислоте. Темнота становится всё гуще и гуще.
        - Пожалуй, пора, - шепотом произношу я.
        - Да вроде бы, - соглашается Будиша, сплевывая кусочек палочки.
        Сотник встает и бесшумно растворяется в ночи.
        Я не видел, как две пары дружинников подкрались к караульным. Заметил только две тени возле костра у загона. Оба сельджука были убиты бесшумно. Видимо, в этот момент убили и вторую пару караульных, потому что, когда я перевел взгляд на них, оба уже не сидели, а лежали рядом с костерком, пламя которого освещало их тела. Дальше я не видел, но чувствовал движение в лагере врага. В одном месте кто-то тихо застонал, в другом - захрипел, захлебываясь собственной кровью, в третьем храп оборвался. Сельджуки умирали, так и не поняв спросонья, что происходит.
        Жизнь военного - это продолжительные периоды тренировок и спокойной жизни и короткие мгновения боя, когда за несколько часов и даже минут надо применить всё, что ты умеешь и можешь, и выиграть. Иначе все предыдущие годы тебя зря кормили и обучали. При этом готовым к бою надо быть постоянно и повсеместно. Особенно, если ты рядом с противником. Стоит расслабиться, втянуться в бытовуху - и однажды не проснешься.
        Ко мне вернулся Будиша и доложил:
        - Одного взяли живым, как ты приказал. И еще те, кто в шатре.
        - Пусть все отдыхают, пока не начнет светать, - отдал я новый приказ.
        - А с пленными что? - спросил сотник.
        - Тоже пусть спят, а то шум поднимут, - распорядился я.
        Когда небо посерело, дружинники начали собирать трофеи. Десять человек окружили шатер, держа оружие наготове. Сопротивление вряд ли будет, но расслабляться не стоит.
        Проснулся кто-то из пленных и задал интересный вопрос:
        - Эй, вы кто?
        - Заткнись, - посоветовали ему.
        Совет не подействовал. Вскоре все пленные уже не спали, переговаривались довольно громко.
        - Пора будить, - сказал я сотнику.
        Шатер был круглый, из плотного холста, который хорош на паруса. Издали он казался белым, но на самом деле был светло-серым с желтоватым оттенком. Центр шатра поддерживал шест, а от боков шли шесть растяжек к колышкам, воткнутым в землю. Еще шесть колышков держали низ шатра. Дружинники сперва выдернули колышки с растяжками, а потом зацепили крюком алебарды шест и завалили его. После паузы в шатре послышался возмущенный женский голос, а следом сердитый мужской, который требовал, чтобы шатер вернули в прежнее положение. Поскольку никто не кинулся выполнять его приказ, из шатра высунулись выбритая голова юноши с заспанным, узким, смуглым лицом, на котором выросли едва заметные черные усики. На правой щеке была красная полоса. Юноша похлопал ресницами и задал на тюркском, отдаленно напоминающем турецкий, тот же вопрос:
        - Вы кто?
        - Ни за что не угадаешь! - насмешливо произнес я на турецком. - Вылезай, и без глупостей.
        Юноша понял меня и вылез из шатра. На нем была только красная рубаха. Командир сельджуков осторожно, как человек, не привыкший ходить босиком, ставил ноги на холодную землю. Он посмотрел на своих солдат, которые лежали с перерезанными глотками в лужах крови и побледнел. Наверное, представил, что мог лежать так же.
        - А ты кто? - в свою очередь спросил я.
        - Асад, племянник эмира Хакима, который командует этой армией, - ответил юноша.
        Асад значит «лев». Этот сопляк не тянул даже на львенка. Иногда имена становятся насмешкой.
        - По отцу или по матери? - уточнил я.
        - Конечно, по отцу! - ответил Асад с таким видом, будто дети сестры не являются племянниками.
        - Тогда выкуп за тебя будет больше, - решил я.
        Из шатра высунулась и сразу спряталась женская головка с растрепанными, черными волосами и смазливым личиком. На вид ей было лет тринадцать. Она что-то сказала своим товаркам, и под холстом началась возня, словно пытались выкопать подземный ход. Не стоит брать на войну баб. Иначе сам превратишься в бабу, потому что не хватит ярости и тестостерона на победу.
        18
        На переговоры по поводу выкупа приехал на белом арабском скакуне полный мужчина лет сорока пяти с лихо закрученными и выкрашенными хной усами. На нем были большой островерхий шлем с расстегнутой, кольчужной бармицей и позолоченным полумесяцем на шпиле и чешуйчатый доспех из надраенной до золотого блеска бронзы, надетый поверх длинной кольчуги. Наверняка под кольчугой еще и стеганка ватная, потому что лицо переговорщика было мокрым от пота. А может, от страха потеет. Солнце недавно взошло, еще не успело раскалить воздух. Переговорщик явно не тянет на отважного воина. Скорее, служит чиновником при эмире, а доспехи нацепил для смелости. Тем более, что чешуйчатый доспех больше подходит пехотинцу, потому что плохо защищает от удара копьем снизу вверх. На мне была одна кольчуга, надетая под льняную и поверх шелковой рубахи, которая и от стрелы урон уменьшит, и от паразитов защитит, и не так жарко в ней. Так что непосвященный подумал бы что я совсем без доспехов. Да и зачем они сейчас?! Только париться зазря. Нападения я не боялся. Через пленного сельджукского воина, который передал эмиру требование о
выкупе, предупредил, что племянник погибнет первым.
        Вытирая пот большим, размером с полотенце красным платком, расшитым золотыми нитками в виде переплетающихся волнистых линий, мужчина начал высоким сладким голосом:
        - О, великий воин русов, гроза своих врагов…
        Если бы не усы, я бы решил, что он евнух, но у кастратов вроде бы волосы на лице не растут. Он еще минуты три поливал меня, как из шланга, комплиментами, рассчитанными на самовлюбленного идиота, которым себя переговорщик не считал. А зря. Обилие блестящих предметов и такие притягивающие внимание усы говорили об обратном. Я не слушал его, раздумывая над тем, что стремление казаться ярким внешне - стремление к смерти. Мухомор потому такой яркий, что цель его жизни - не пропустить свой сапог.
        - Ты привез тридцать фунтов (немного более десяти килограммов) золота? - успел вставить я, когда он смолк на мгновение, чтобы перевести дух, а потом продолжить орошение моего честолюбия. - И пленных русичей и половцев я что-то не вижу.
        Половцев, а их в плену около полутысячи, я потребовал, чтобы уступить их во время торга. Они мне и даром не нужны. Выкуп за простолюдинов никто не заплатит, а как воины они не ахти. Их даже продать в рабство нельзя, потому что считаются союзниками.
        - Мой господин, великий эмир… - начал он.
        - Когда привезешь, тогда и встретимся, - оборвал я, разворачивая гнедого арабского жеребца, одного из тех, что были в табуне, захваченном Мончуком.
        - Подожди, тридцать фунтов - это много! - высоким, но уже деловым голосом заявил переговорщик. - У эмира нет с собой столько золота. Тебе придется подождать, когда он захватит Согдею.
        - Я бы подождал, но Асад не сможет. Ему тяжело в плену, а при попытке к бегству погибнет, - предупредил я.
        - Эмир готов заплатить три фунта, - предложил переговорщик.
        Если бы он начал с трети запрошенного мной, значит, золота, действительно, не хватает. Десятая часть обозначала обычный, базарный торг. Переговорщик льстил, клялся, угрожал - и потихоньку снижал сумму.
        На двадцати фунтах я уперся:
        - На меньшее не соглашусь. У меня большой отряд, всем нужна добыча. К выкупу добавим твоего жеребца.
        Всегда надо потребовать что-то очень ценное именно для переговорщика. Тогда он забывает об интересах дела, отстаивая личные.
        - Этот конь стоит целое состояние! - возмутился сельджук.
        - Тогда продай его и заплати тридцать фунтов, помоги своему эмиру, - посоветовал я. - Он этого не забудет, воздаст тебе сторицей.
        Судя по скривившемуся лицу переговорщика, эмир забудет, еще и как забудет!
        - Хорошо, двадцать фунтов золота и все пленные русичи и половцы, - предложил он. - Только пленных получите завтра.
        - Завтра и Асада получите, - сказал я.
        - Они нужны нам, чтобы изготовить осадные башни и тараны, - сделал он последнюю попытку выторговать еще хоть что-нибудь.
        - Сегодня отдадите золото и русичей, взамен которых получите племянника, а завтра утром обменяем половцев на его женщин, - предложил я.
        Переговорщик принял мои условия. Что меня насторожило. Пока он ездил за золотом и пленными, я спросил проводника Феофана:
        - Вдоль берега конный отряд проедут?
        - Это вряд ли, - уверенно ответил тавр. - Там пеший с трудом проберется.
        - А есть дорога, по которой можно зайти нам в тыл? - задал я следующий вопрос.
        - Конечно, есть, - ответил он. - Только крюк порядочный придется давать.
        - Сколько времени потребуется конному отряду, чтобы зайти нам в тыл? - поинтересовался я.
        - Смотря, как скакать будут, - ответил тавр Феофан, почесав затылок, для чего сдвинул на глаза круглую войлочную шапку. Вернув шапку на прежнее место, высказался точнее: - Если сейчас выедут, самое раннее - завтра на рассвете будут здесь.
        Теперь понятно было, зачем сельджуки тянут время. Жаль, сразу не догадался. Мог бы выторговать больше золота.
        Его привезли в кожаном мешке после полудня. Монеты, слитки, несколько браслетов и два кубка вместимостью граммов на триста каждый, из которых повыковыривали драгоценные камни, по четыре из каждого. Камни раньше были центрами барельефных шестилепестковых цветов. Я решил, что заберу эти кубки себе и вставлю в один красные драгоценные камни, а в другой - синие. Безмена у меня не было, а сельджуки не привезли специально. Наверное, было меньше семи килограммов, но я не стал придираться к мелочам. Пригнали пленных русичей, около сотни, примерно пятая часть которых были легкораненые. Все босые, в грязных рваных рубахах и портах. Вид затюканный, покорный.
        Отдав взамен Асада, я потребовал:
        - Чтобы половцы были к восходу солнца. Иначе убью его баб.
        - Будут, не сомневайся, - заверил меня переговорщик. Теперь он был без доспеха, но почему-то казался толще. - Может, немного задержимся. Сам понимаешь, привести их сюда - это столько мороки.
        - Немного подожду, - смилостивился я.
        Мы расстались довольные друг другом. Это говорило о том, что каждый считал, что надул другого. Переговорщик с Асадом под охраной двух десятков всадников поскакали к Согдее. Я с золотом и пленными отправился в противоположную сторону. Как только мы зашли в лес и стали не видны сельджукам, приказал бывшим пленникам:
        - А теперь, ребята, бегом, если жить хотите.
        Жить они хотели. Даже раненые бежали довольно резво. К этому времени на ладью были погружены трофейная одежда и часть оружия и изготовлены из веревок и палочек узды для лошадей. К сожалению, ременных узд и седел на всех освобожденных из плена не хватало. Им выдали по щиту, сабле и луку со стрелами или копью и по лошади. Раненные и слабые были отправлены на ладью. Будут грести, как сумеют. В море сельджуки не достанут их. Ладья уже была на плаву. Из своих на ней я оставил пять человек. Ладья сразу отправилась в Херсон. Мы же последовали туда по суше. Впереди авангард из двадцати человек. За ним основные силы, табун лошадей и три наложницы Асада. Возвращаться к нему женщины не захотели. Их захватили в плен в районе будущей Керчи. Я пообещал, что в Херсоне отпущу на волю. Замыкали колонну три десятка человек, в основном бывшие пленные из тех, кого мы освободили в ложбине. Эти будут отбиваться до последнего. Теперь они знают на собственной шкуре в прямом смысле слова, что такое плен. По горной дороге быстро не поскачешь. Мы делали не больше пяти километров в час. Никто не отставал. Часа через три с
половиной добрались по того места, где в нашу дорогу втыкалась справа другая, идущая из степных районов.
        - Если послали отряд к нам в тыл, то обязательно здесь проедут, - сообщил проводник Феофан.
        - Значит, приготовимся к встрече, - решил я.
        В паре километрах от перекрестка вторая дорога проходила между двумя вершинами, склоны которых были покрыты деревьями и густым кустарником. Там я и расставил арбалетчиков и лучников. Места выбирал с учетом всех факторов, включая панические действия противника. За две предыдущие жизни я стал специалистом по засадам.
        Сельджуки появились, когда солнце уже садилось. Их было сотен пять. Наверное, предполагали, что нас не меньше, чем мы перебили в ложбине, плюс освобожденные из плена. Передвигались быстро и неосторожно. Разведка ехала всего метрах в ста впереди. Видимо, были уверены, что мы находимся где-то возле Согдеи, ожидаем, когда приведут половцев. На командире был доспех из бронзовых пластин, надраенных до блеска. Когда на них падало солнце, они наливались оранжевым светом. Что ж, добавим к нему немного красного.
        Мой болт попал ему в правое подреберье. Командир дернулся, выронил повод. Конь сделал еще несколько шагов и остановился. Наверное, чтобы седоку было удобнее падать. Обычно при попадании в правый бок падают влево, а этот завалился вправо. Я наблюдал это, заряжая арбалет. Вторым болтом сшиб рослого воина, который кричал что-то непонятное. Наверное, призывал сражаться. Если бы покричал подольше, может, кто-то и прислушался бы. А так его смерть только усилила панику. Следующими двумя болтами я поразил удирающих сельджуков. Успел зарядить и в пятый раз, но больше не в кого было стрелять. Как минимум, половина сельджукского отряда валялась на дороге и ее обочинах. Кто-то еще был жив, стонал. Сейчас их добьют и разденут. Спешить нам больше некуда. Оставшиеся в живых сельджуки вернутся к Согдее только завтра к полудню и доложат о засаде. Не думаю, что эмир бросит осажденный город и погонится за нами. Тем более, что к тому времени мы уже будем далеко и неизвестно, где именно. Отыграется на половцах, которые уже в плену и которых захватит в осажденном городе.
        19
        Степь на левобережье Днепра не изменился за семь веков, что я здесь не был. В ней все еще много лесов. Так же свистят пронзительно суслики и выводят трели жаворонки. Стада косуль провожают нас настороженными взглядами. Ближе к вечеру мы подстрелим несколько штук. Остановившись на ночлег, запечем их на костре и досыта наедимся свежего мяса. А пока обоз из полутора десятков двуконных кибиток и телег, полутора сотен всадников и табуна лошадей в две сотни голов движется по высокой и пока не выгоревшей траве.
        Большую часть лошадей и трофейного оружия мы продали в Херсоне. По два жеребца получили в оплату своих услуг проводник Феофан и хозяин постоялого двора Теодор. Довольны остались все стороны. Покупка таких лошадей обошлась бы тавру и готу намного дороже, и я получил бы меньше при продаже. Первый теперь мог выделить старшего сына, отдав ему старого коня с подводой, а второй давно мечтал завести лошадей, чтобы самому возить необходимые для его хозяйства припасы. Боевых коней придется приучить к хомуту, но новые хозяева умели это делать.
        - Твои люди про тебя такое рассказывали, что я думал, привирают, а теперь верю, - сказал гот Теодор.
        Мне сразу вспомнились похожие слова Роберта де Бомона, графа Лестерского. Не сомневаюсь, что мои люди действительно привирали, но вера во что угодно строится исключительно на эмоциях, поэтому к истине никакого отношения не имеет, пересекается с ней, как параллельная прямая, только за пределами нашей Солнечной системы.
        Лучшее трофейное оружие, оливковое масло, вино ахейское и несколько бочек купленного в Херсоне были погружены на ладью и отправлены в Путивль морским путем. Командует ладьей Будиша, а большинство гребцов из бывших пленников. Почти все мои люди поехали со мной по суше. Наш путь будет опаснее, а своим людям я доверяю больше.
        В двух кибитках передвигались Алике и ее служанки. Ее на русский манер называют Алика с ударением на второй слог, а не на последний. Так и я стал ее называть. Она не возражает. Называйте хоть горшком, только княгиней считайте. Ее служанки все еще шили свадебное платье. Точнее, перешивали в очередной раз. Невесте опять что-то не понравилось. Она иногда пересаживалась на подаренную мною белую арабскую кобылу-иноходца и скакала рядом со мной. Я обменял в Херсоне часть трофейных боевых жеребцов на кобыл, арабских, гуннских, то есть, венгерских, и аланских, как называли породу рослых и быстрых лошадей, выведенную, как мне кажется, не без моего участия, в Крыму и на Северном Кавказе. У аланских лошадей иноходь - естественный аллюр, не надо переучивать. Буду выводить новую породу и на Руси. Подо мной темно-гнедой арабский иноходец. В паре с Аликой мы смотримся красиво. Наездница она не очень хорошая, но предпочитает путешествовать верхом. И не только ради сексуальных удовольствий. Кони манерам не обучены, поэтому пердят и срут, когда хотят. Если едешь верхом, основные прелести этих процессов остаются
позади, а вот в кибитке они все навстречу. Задернутый полог не спасает. Да и не задергивают его, чтобы хоть какой-то сквознячок был. В кибитке тоже жарко ехать.
        Алика постоянно просила рассказать что-нибудь о себе. Я ссылался на провалы в памяти, потому что боялся завраться. Поэтому больше говорила она сама. Предполагаю, что к приезду в Путивль буду знать о ее родне и Ахейском княжестве не меньше ее самой. По счастливому лицу Алики было видно, что рада, что не добралась до Галича. Она немного тосковала по родине, точнее, по своей семье, но путешествие отвлекало от грустных мыслей. Раньше она никогда не выезжала за пределы княжества. Даже за пределами столицы была всего два раза. Теперь с детской ненасытностью любовалась всем, удивлялась самым обычными на наш взгляд вещам, начиная от косуль и заканчивая кочевниками, которые изредка появлялись на горизонте, но близко к нам не приближались. Понимали, что мы - не купцы. За себя постоять сможем.
        На телегах сперва везли крымское вино и муку. Я выгодно обменял их на соль. Соляные промыслы возле будущего Перекопа действовали с бОльшим размахом, чем в шестом веке. Появился новый огромный рынок сбыта - Киевская Русь. Все лето туда везут соль, но все равно ее не хватает. К весне моя челядь вставала из-за стола, не солоно хлебавши в прямом смысле слова. Соль просто-напросто закончилась. Ее давали только мне и моим важным гостям. Она - единственный консервант, а русские на зиму солят бочки огурцов, капусты, яблок, грибов. Последних особенно много. Грибы являются чем-то вроде второго хлеба, как в будущем станет картошка. Их собирают возами. В лесах грибов полно. Есть примета, что много грибов - это к войне. В тринадцатом веке эта примета действует, поскольку каждый год кто-то с кем-то воюет. Правда, как мне сказали, последние семь лет Черниговское княжество живет в мире. Налеты половцев на некоторые удельные княжества в счет не идут. Это не война, а обычное удальство.
        Я замечаю, что ко мне галопом несется конный разъезд.
        - Пересаживайся в кибитку, - говорю Алике, которая скачет рядом со мной.
        - Что-то случилось? - спрашивает она.
        - Наверное, отряд половцев заметили, - отвечаю я.
        - Они нападут на нас? - задает она вопрос с детским восторгом: «Ой, как интересно!».
        - Всё может быть, - говорю я и придерживаю коня, чтобы первая кибитка поравнялась со мной.
        В ней лежит мое копье. Кольчуга и бригандина на мне, шлем висит на передней луке, а щит приторочен к седлу. В доспехах жарковато скакать, особенно в середине дня, когда солнце палит с особой щедростью. Пот ручьем течет по позвонкам, к вечеру рубаха мокрая, хоть выкручивай. У меня с собой особая палочка длинной сантиметров сорок, которой чешу зудящее тело под доспехами. Приходится быть все время на чеку. Мы сейчас в глубине половецкой территории. За проезд по ней купцы платят и немало. Я пока никому не платил.
        - Половцы, целый отряд, - докладывает подскакавший дружинник.
        - Много их? - интересуюсь я.
        - С полсотни, - отвечает он.
        - Всем приготовиться к бою! - приказываю я и, взяв копье, выезжаю вперед, чтобы первым встретить непрошенный гостей.
        Мои дружинники подтягиваются ко мне. Бывшие пленные теперь едут ближе к телегам. Я пообещал, что кони и оружие, выданные мною, останутся им, когда доберемся до Путивля. Впрочем, они готовы были отслужить из благодарности за вызволение из плена. Некоторые уже набиваются мне в дружинники. Я пообещал рассмотреть этот вопрос по приезду в свое княжество. Толковые дружинники мне нужны. Теперь есть средства на содержание большего количества воинов. В эту бурную эпоху их много не бывает, может только не хватать.
        Возглавлял половецкий отряд мужчина лет под сорок с темно-карими глазами и русыми бородой и усами на круглом лице. От моих дружинников внешне ничем не отличался. Разве что длинная кольчуга с короткими рукавами и разрезанным внизу спереди и сзади подолом была из плоских колец и имела пять приваренных встык, немного загнутых, стальных пластин шириной сантиметров семь-восемь каждая и длиной во всю грудь. Гибрид кольчуги с пластинчатым доспехом. Явно сделан в Персии. Такой не по карману обычному дружиннику. Интересно было бы проследить его судьбу, узнать, сколько хозяев поменял на своем веку, который, судя по вмятинам и более свежим заплаткам, был долог. Вторым отличием было властное, точнее, надменное выражение лица. Видимо, это не просто глава коша-аула, а еще и предводитель куреня, состоявшего из нескольких кошей. К концу имени такого добавляют слово «кан», которое русские произносят как «хан».
        Остановившись метрах в пяти от меня, он вместо положенного приветствия произнес:
        - Я - Чаргукан, глава орды, ты едешь по моей земле!
        Отсутствие приветствия говорило, что это не просто сбор платы за проход, а классический наезд. Уверен, что все кочевники этой части Степи уже знают, сколько нас едет, сколько лошадей перегоняем и сколько и какого товара везем. Близко к нам ни один кочевник не приближался, но зрение у них отменное да и следы умеют читать, особенно оставленные на месте ночевки.
        - Я - Александр, князь Путивльский, любимый сын Волчицы-Матери. Она разрешила мне ездить по ЕЁ степи, где хочу и когда хочу, - спокойно, без выпендрежа, ответил я.
        То ли мое имя, то ли, что скорее, упоминание Волчицы-Матери, их божества, произвело на половцев впечатление. Чаргукан, правда, сделал вид, что не понял священный смысл моих слов.
        - Ты должен заплатить мне за проезд через мои владения, - с вызовом заявил он, - отдать десятую часть товаров и лошадей.
        На счет десятой части - это было обычное надувание щек. Согласился бы и на десяток лошадей и пару мешков соли. Но если заплатить ему, завтра к обозу сбегутся все ханы этой части Степи. Я ведь не купец, редко здесь езжу, значит, надо обобрать по полной программе.
        - Ты, наверное, не расслышал, кто я такой, - сказал я и представился вторично. - Я не плачу НИКОМУ и НИКОГДА. Только делаю подарки своим друзьям. Но мои друзья не ведут себя так, как ты. Поэтому не получишь ничего.
        - Тогда я заберу всё! - грозно пообещал Чаргукан.
        - Попробуй, - молвил я насмешливо. - У нас много стрел, хватит на всех твоих воинов.
        - Это лишь малая часть моего войска, - предупредил он.
        - Да плевать мне на тебя и на всё твое войско, - произнес я и плюнул в его сторону.
        Моя слюна, само собой, не долетела до него, потому что слишком далеко находился, но впечатление было такое, будто плюнул ему в лицо. Оно моментально побагровело от прилива ярости. Такое оскорбление смывают только кровью.
        - Ты дорого заплатишь за эти слова! - прошипел он.
        - Я готов ответить за них прямо сейчас. Давай сразимся на саблях один на одни, - предложил ему.
        Видимо, не только упоминание Волчицы-Матери произвело впечатление на половцев. Кое-что они слышали и обо мне. Сражаться со мной на саблях Чаргукан не захотел. Это поняли и мои дружинники, и половцы. И Чаргукан понял, что авторитет его рухнул мордой в степную траву.
        - Это будет слишком легкая смерть для тебя! - нашелся он и пообещал охрипшим от злости голосом: - Я перебью весь твой отряд, а тебя возьму живым! Ты будешь умирать долго и мучительно!
        - Едь пугай своих баб, - посоветовал я. - Здесь тебя никто не боится.
        И я сплюнул во второй раз в его сторону. Надеялся, что он бросится в бой. Шансов победить у него не было никаких. Чаргукан это понял и на провокацию не поддался. Он развернул коня и поскакал сначала медленно, держа фасон, а затем, удалившись на приличное расстояние, полетел галопом. Что тоже неплохо. Надеюсь, злость помешает ему дождаться, когда соберутся все воины его орды, нападет с теми, кто есть под рукой.
        Понял это и Мончук и предупредил меня:
        - Они нападут сегодня или завтра.
        - Надеюсь, - спокойно сказал я.
        Мой обоз продолжил путь. Я удвоил разъезды, послал несколько человек в дальний поиск. Затем подъехал к кибитке и отдал копье. В ближайшее время оно не пригодится.
        Алика выглянула из-за спины возницы и спросила:
        - Это были половцы?
        - Да, - ответил я. - Местный хан со свитой.
        - Чего он хотел? - поинтересовалась она.
        - Чтобы я заплатил за проезд, - сообщил ей.
        - А что ты ответил, что он так разозлился? - спросила Алика.
        - Что у меня жена красивее, поэтому платить не буду, - произнес я серьезно.
        Алика зарделась от счастья. В эту эпоху женщины так редко слышат комплименты. Впрочем, от мужа они в любую эпоху слышат их редко.
        На ночлег мы расположились раньше обычного? потому что я нашел подходящую балку. Один склон ее был крутой и голый, а второй пологий и поросший вишняком и терновником. На дне балки бил родник. Кто-то обустроил его, вырыв метрах в трех ниже по течению ручья яму глубиной в метр и диаметром метра два и обложив его и ее кусками песчаника. Вода в роднике была студеная, ломила зубы. Я приказал установить шатер, захваченный у сельджуков. На предыдущих ночевках этого не делали, я с княгиней спал в кибитке. На этот раз кибитки и телеги расставили так, чтобы защищали с двух сторон лагерь. В ту часть балки, где она шла на подъем, согнали стреноженных лошадей. Теперь на нас удобнее всего было напасть с противоположного конца. В том, что на нас нападут, я не сомневался. Половцев мы больше не видели, но я уверен, что они наблюдали за нами. Сейчас кто-то скачет в ставку Чаргукана с сообщением, где мы встали на ночлег.
        До темноты бывшие пленники занималась бытовыми делами, изображая полное пренебрежение к опасности, а мои люди незаметно готовили в зарослях места для стрелков и схрон для женщин. Поужинав, все, кроме караулов, легли спать. Судя по тому, как испуганно всхрапывали наши лошади, кто-то наведывался к балке, наблюдал за нами. Лошади не хуже собак чуют чужих, только лаять не умеют. Когда стало темно, мои дружинники без лишнего шума были разведены по номерам. Женщин тоже отвели в приготовленную для них яму среди кустов. Дно ямы выстелили травой, а сверху прикрыли бычьей шкурой. Возле шатра и телег лежали чучела, изготовленные из травы и разных вещей. Только две пары караульных продолжали нести службу в разных концах балки. Они так естественно изображали дремлющих сидя людей, что я решил следующей ночью обязательно проверить, как несется служба.
        Половцы напали в утренних сумерках. В это время самый сон. Конный отряд численностью сотни четыре влетел в балку с нижней стороны. Чаргукан скакал первым. Он ловко протиснулся на коне между телегами и рванулся к шатру. К сожалению, кто-то не удержался и выстрелил слишком рано, до того, как предводитель половцев добрался до шатра. Стрела попала ему в спину. Предназначавшийся ему болт я потратил на другого врага. Задние не сразу поняли, что лезут в засаду. Они напирали на передних, которых дружинники расстреливали из арбалетов и луков. Кто-то сразу кинулся к телегам, чтобы хапануть побольше добычи. Этих убивали в первую очередь. Вскоре до половцев дошло, что не на тех нарвались. Они развернулись и рванули из балки со всей быстротой, на которую были способны их мелкие выносливые лошаденки. Спаслась примерно треть нападавших.
        Чаргукан был еще жив. Он лежал на боку рядом с обложенной кусками песчаника ямой. Шлем слетел при падении с лошади, открыв выбритую голову, на макушке которой оставили длинный светло-русый хохол. Одна стрела попала Чаргукану в левую лопатку, а вторая немного ниже ребер. Обе пробили кольчугу и основательно влезли в тело. Нижняя, наверное, продырявила кишки. Значит, не жилец. Не с той стороны он приварил стальные пластины на кольчугу.
        Увидев меня, Чаргукан с трудом сплюнул кровь и произнес булькающим голосом:
        - Бахсы (так пловцы называли своих шаманов) предупредил, что меня убьет волк. - Он кашлянул, захлебнувшись кровью, вытолкал ее изо рта и закончил с трудом: - Неправильно понял его…
        Я - любимый сын Волчицы-Матери - добил Чаргукана, перерубив шею, чтобы не мучился. Предсказание бахсы должно сбыться.
        20
        Напротив городка Воинь мы переправились на пароме через реку Сулу. Переправа заняла целый день. На правом ее берегу начиналась русская земля. Город был обнесен стенами из деревянных срубов высотой метров пять. Шесть башен сложены их песчаника, нарезанного большими блоками. Две прикрывали затон, вплыть в который из реки можно было по искусственному каналу и только при открытых высоких воротах, поверх которых находился помост с бойницами для лучников. В затоне могло поместиться десятка три ладей. Говорят, раньше здесь собирались ладьи со всей Киевской Руси, а потом все вместе плыли в Царьград продавать собранный князьями оброк, в основном меха.
        В Воине мы задержались на день. Я решил дать людям и себе небольшой передых после почти месячного перехода по степи. Помылись в бане, закупили продукты, починили телеги. Мои дружинники напились молока от пуза. Молоко в эту эпоху - главное питье в Киевской Руси. Второе место делят квас и сбитень. Квас делают не из купленного в магазине концентрата, который надо всего лишь разбодяжить с водой, как это будет в двадцать первом веке, а из сусла, приготовление которого занимает два с половиной месяца. Ячменное и ржаное зерно замачивают, проращивают, сушат и размалывают. Квас считается летним напитком, а зимой чаще употребляют сбитень, который в тринадцатом веке называют переварой. Для его приготовления мед разводят в воде и кипятят с различными добавками: ягодами, фруктами, мятой, пряностями. Уваривают до красного цвета и сильной густоты. Ароматную вязкую массу перекладывают в кувшины и ставят в лёдник. По мере надобности берут немного этой массы и разводят в кипятке. Получается согревающий и бодрящий напиток. На третьем месте медовуха, которую называют мёд ставленый или вареный. Она бы, конечно, заняла
первое место, но стоит дороговато. Не всем по карману пить ее каждый день, особенно ставленую. Лучший ставленый мед выходит из малины. Такой делают обычно в монастырях, разводя две части меда с одной частью ягод. Смеси дают перебродить, несколько раз процеживая и переливая из одной емкости в другую, а потом заливают в дубовую бочку, которую просмаливают и закапывают в землю. Ставленый мёд восьмилетней выдержки считается молодым, сорокалетней - зрелым, а столетней - достойным княжеского стола. Ставленый мёд - один из основных, так сказать, экспортных товаров Киевской Руси. Мирянам терпения не хватало на такой, а иногда и жизни. Для изготовления княжеского требовалось, как минимум, два поколения монахов. Поэтому миряне обычно делали вареный иди сытный мед. Сытным его называли потому, что сначала варилось сыто: мед в сотах разводили теплой водой и процеживали сквозь мелкое сито, отделяя от вощины, добавляли хмель, разные ягоды и пряности и кипятили, пока не уварится наполовину. Полуторное сыто получалось из одной части меда и полчасти воды, двойное - из одной меда, одной воды и т. д. Затем переливали в
медную посуду, добавляли закваску и давали перебродить. Отстоявшийся и осветленный напиток был готов к употреблению через две-три недели. Сытный мед был похуже, стоил дешевле, поэтому пили его в основном бедняки.
        Воинь поменьше Путивля, если не считать затон. Все жилые дома деревянные. Здесь живет много половцев. В Посаде на пустырях между дворами стоят их юрты. Зарабатывают на жизнь охраной купеческих караванов. Руководил городом посадник князя Переяславского, с которым отношения у моих «родственников» были то дружеские, то не очень, Сейчас вроде бы жили в мире, но впускать мой отряд в город посадник запретил. Причем сделал это черед посыльного, нагловатого дружинника. Только мне с женой и ее служанками разрешили переночевать в городе на постоялом дворе. Посадник приглашал в Детинец, но я отказался. Князя приглашают не через посыльного, а лично встречают у ворот.
        Днем поехал на переговоры с купцом, который хотел приобрести на перепродажу половецких лошадей. Это был мужчина лет сорока двух, дородный, с холеной длинной темно-русой бородой, которую он часто и любовно поглаживал. Сидел на жеребце редкой гнедо-пегой масти - голова и шея почти полностью белые, а туловище почти полностью гнедое. Такую масть одни презрительно называют коровьей, а другие наоборот считают уникальной, а потому очень ценной. Грива и хвост у лошади были такие же ухоженные, как и борода ее владельца. Он уже присмотрел три десятка лошадей, а теперь ждал меня на пастбище, которое было километрах в двух от города. Я же задержался в лагере своего отряда. Мои дружинники в большинстве своем похмелялись квасом, который выменяли на снятую с убитых половцев одежду и обувь. Похмелялись, само собой, после медовухи, а не молока. Я, как обычно, отказался от своей доли с этой части добычи. Так и не научился перебарывать брезгливость, брать и тем более носить одежду, снятую с убитых. Сотник Мончук сразу назначил десять человек мне в сопровождающие. Князю не положено ездить без свиты. Среди назначенных
оказался и Доман, увидев которого, купец сжал холеную бороду в кулаке и начал краснеть.
        - Вот ты где, Домашка! А я тебя в Чернигове искал! - со злорадным торжеством произнес купец и, оскалив зубы в ухмылке, добавил: - Попался, голубчик!
        Обычно бойкий Доман приуныл, растерял самоуверенность.
        - Это мой холоп беглый, вина на нем есть, - сообщил мне купец.
        - И в чем он провинился? - полюбопытствовал я.
        Купец сразу перестал скалиться и сжал бороду сильнее.
        Не дождавшись ответа, я предположил:
        - Небось, дочку твою обрюхатил?
        Видимо, я угадал, потому что нос купца стал бордовым.
        - Коня он украл, - буркнул купец.
        - Наверное, взял взамен будущему ребенку, - пошутил я.
        - Украл, - строго сказал купец. - За что и будет повешен.
        Я заметил, как Доман натягивает повод коня, на котором приехал, собираясь драпануть. Многие мои дружинники не без греха. Если сейчас сдам Домана, половина моего отряда разбежится при первом удобном случае. Лучше я стану для них чем-то вроде французского Иностранного легиона.
        - Моих людей вешаю только я и только за вину передо мной. За грехи перед другими из моего отряда выдачи нет ни купцу, ни боярину, ни даже князю, - произнес я медленно, с расстановкой, чтобы дошло не только до купца, но и до каждого моего дружинника. - Так что придется тебе подождать, когда он уйдет от меня. Тогда делай с ним, что хочешь.
        Глаза купца наполнились возмущением, а нос начал бледнеть. Профессия научила его проглатывать и не такие оскорбления и унижения. Ничего не сказав, купец развернул коня и так стегнул его кнутом, что бедное животное с места рвануло в карьер. Поскакал по дороге от города в лес. Уверен, что вернется купец не скоро, когда загонит коня.
        - Из-за твоих шалостей покупателя упустили, - сказал я Доману.
        - Отслужу, князь! - заверил он.
        Судя по тону, это не пустые слова. И по лицам остальных дружинников я понял, что теперь за меня будут стоять горой.
        Дальше наш путь пролегал вдоль правого берега реки Сулы. Дорога была накатанная, часто попадались встречные обозы? большие и малые. Они сперва останавливались, готовились к бою. Убедившись, что нападать на них не собираемся, продолжали движение. Ночевали в деревнях, которые располагались на расстоянии дневного перехода друг от друга. После Попаша - небольшого острога на холме, в обе стороны от которого по берегу реки располагались дворы крестьян и ремесленников, повернули на север.
        Я выслал вперед трех дружинников, чтобы предупредили о моем прибытии. Князь - не ревнивый муж, обязан предупреждать о возвращении. Да и захотелось произвести впечатление на невесту. Она насмотрелась на маленькие и невзрачные городишки, остроги, которые попадались нам по пути, и немного приуныла. В Ахейском княжестве она привыкла к каменным домам. В деревянных там жила беднота. Я сразу вспомнил свое первое впечатление о Карелии. На юге Украины дома из дерева строили только богатые, если такое слово можно было прилепить к советским людям. Остальные - из кирпича. В степи дерево в дефиците. А в Карелии большая часть домов была из дерева. Я еще подумал, что там живут одни богачи. Позже узнал, что на севере богатые строят дома из кирпича. В Киевской Руси из камня, кирпича строили только служебные здания: башни, церкви, амбары, кладовые. Считалось, что в деревянном доме жить и теплее, и здоровее. Камень, мол, вытягивает соки из человека. А что пожары случаются по несколько в год, и выгорают целые улицы, а то и города, - это ерунда, дело житейское. Леса много, умелых плотников тоже. Крестьянский дом за
день возводят. Я порадовался, что повез Алику не на ладье. Тогда бы она увидела Киев и Чернигов. Не показывай женщине то, что не можешь дать.
        21
        Мы могли бы въехать в Путивль поздно вечером, но я решил заночевать на левом берегу Сейма, в одной из моих восстановленных деревень. На полях уже колосились зерновые. Урожай предполагался очень хороший, сам-четыре, если не сам-пять. То есть, в четыре или пять раз больше, чем посеяли. Я вспомнил, что в Египте в шестом веке собирали сам-десять и больше, а в Англии в двенадцатом веке сам-три считался очень хорошим урожаем. Я раздал крестьянам левобережных деревень несколько половецких лошадей. На этот раз в кредит под низкий процент. Халява развращает людей. Она - мать лени и безалаберности.
        Переправились на правый берег утром. На пристани опять был весь город. Теперь собрались поглазеть не на нового князя, от которого непонятно что ожидать, а не трофеи и невесту. Ладья уже давно приплыла сюда. Дружинники, как положено, рассказали, какие они крутые парни, сколько тысяч неверных порубили, сколько сотен коней и прочего барахла захватили. Вот князь приедет, он покажет. Сообщили и о захваченной княжне. Не знаю, что именно о ней рассказали, но баб возле пристани на этот раз было больше. Алика без моего предупреждения надела свои лучшие, но не свадебные, наряды. Она знала, как должна вести себя на людях невеста князя. Каждое ее появление - это поддержание имиджа князя, часть ее супружеских обязанностей. Путивльские женщины будут обсуждать каждую черту ее лица, изгибы тела и детали наряда в течение многих дней. По крайней мере, до свадьбы, когда появится новая и более яркая тема для разговоров.
        Алику размеры Путивля удовлетворили, особенно Детинец, который был больше и мощнее крепости ее отца. Подозреваю, что ожидала она худшего. Пока переправлялись через реку на пароме, я показал ей, где что находится, кто из встречавших нас кем является. На пристани в первом ряду стояли члены моей думы - сотник Матеяш, попы, купцы и ремесленники. Все разодеты в шелка и меха, несмотря на жару, и обвешаны золотом и серебром. Не знал, что у меня такие богатые поданные. Они все время жаловались, что чуть ли не с голоду помирают. Привычку ныть и прибедняться русские пронесут через века. В основе ее лежит уверенность, что, если похвастаешь чем-то, обязательно сглазят. Присутствовал и настоятель монастыря Вельямин. Он единственный был в простой рясе, не новой, но чистой. Крест имел медный на льняном гайтане, правда, внушительного размера, так сказать, по чину. Епископ Феодосий не стал осложнять отношения со мной, утвердил его. Но игумен прибыл, скорее всего, в благодарность не за это. Я приказал Будише сразу, как приплывет в Путивль, отправить в монастырь часть вина, оливкового масла и бумаги. Это была малая
плата за отнятые у монастыря деревни.
        После обмена приветствиями и поцелуями, третий сын воеводы Увара Нездинича (старший был со мной в походе), двенадцатилетний отрок, одетый в червчатый шелковый кафтан, вышитый серебром, и в шапке из черно-бурой лисицы, великоватой на него, постоянно сползающей на глаза, подвел мне вороного коня, на котором была шитая золотом попона, высокое, рыцарское, сделанное по моему заказу седло с позолоченными луками, а к ремням узды были подвешены с каждой стороны лошадиной головы по пять золотых медальонов с ликами святых. Все это золотое излишество - самодеятельность путивльских горожан, то ли замаскированная взятка, то ли признание моих заслуг. Алику посадили в возок, застеленный собольим покрывалом, на вышитые золотыми и серебряными нитками подушки. У запряженной в возок белой кобылы в хвост и гриву были вплетены разноцветные ленты, а под дугой висели маленькие серебряные колокольчики. На козлах сидел второй сын воеводы, четырнадцатилетний юноша, одетый также, как младший брат, но с серебряной запоной на шапке в виде раскинувшего крылья орла. Умеют мои подданные пустить пыль в глаза. На Алику они
произвели впечатление. Догадываюсь, что такой роскоши княжна у себя дома не видела.
        Воевода Увар встретил нас, как положено, у ворот Детинца. У этого шапка была с золотой запоной в виде орла, а червчатый кафтан расшит золотыми нитками. Сняв шапку и поклонившись и поприветствовав меня и княжну, взял под узду моего жеребца и повел к княжескому двору. Там в воротах встречал ключник, на котором поверх темно-синего кафтана был еще и зеленый опашень длиной до пят, расшитый золотом в виде кленовых листьев. Бобровая шапка была высока и уже тяжеловата для тонкой шеи Онуфрия. Спереди на ней был сделан разрез, соединенный внизу тремя золотыми цепочками. Внутри разреза, выше цепочек, был овальный эмалевый образок с золотой оправе. Этот после приветствия повел под узду кобылу Алики к другому крыльцу. До свадьбы она будет жить в отдельном тереме, в который селили гостей. Таких теремов на княжеском дворе три. На первом этаже в них находились кладовые, в которых гости могли хранить подарки, сначала привезенные, а затем полученные, а на втором - большие сени с дверьми в три спальни. Крытыми переходами эти терема соединены с княжеским.
        Возле крыльца моего терема стояли трое половцев. На всех островерхие шапки с лисьей опушкой, червчатые кафтаны из сукна, купленного или отнятого у русичей, черные порты до колен и сапоги с острыми, чуть загнутыми вверх концами. У одного была длинная и наполовину седая борода, а у остальных светло-русые, жидкие и короткие. Невозмутимыми взглядами они смотрели на меня.
        - А половцы что здесь делают? - спросил я у воеводы Увара.
        - Свататься приехали, - ответил он. - Три недели уже ждут тебя. Им сказали, что ты с невестой едешь. Решили сами убедиться.
        - Скажи им, что приму вечером, - распорядился я. - Думу собери. Игумена и ключника пригласи обязательно. Вместе послушаем их.
        Толстая шея без хомута никому покоя не дает. Всем сразу становится плохо, когда кому-то рядом хорошо, поэтому и предлагают невест.
        К нашему приезду протопили баню. Я попарился, отведал веника березового. Банщик измолотил веник о мою спину так, что тот стал напоминать его шевелюру, похожую на мочалку. Попив кваску из ледника, я переоделся в парадный кафтан и пошел в горницу, где меня поджидали члены думы. Они встали, когда я вошел. Все были в тех же нарядных одеждах, в которых встречали меня на пристани. Игумен Вельямин стоял первым по левую руку от помоста. Судя по взглядам попов, они относились к нему с почтением. Настоятель сумел изменить жизнь монастыря в лучшую сторону. Монахи теперь молились, постились и работали, а не лезли в мирские дела. Несколько монахов ушли в другие монастыри. Наверное, те самые, мордатые. Заняв свое место, позабыл махнуть рукой, чтобы и они сели. Меня отвлек мой стул, который заскрипел. Говорил ведь ключнику, чтобы сделали другой, с высокой спинкой. Смотрю на членов своей думы и не понимаю, почему стоят?
        Потом вспомнил свою прямую обязанность и разрешил:
        - Садитесь. В следующий раз, если я сел и ничего не сказал, значит, и вам можно садиться. - Когда они заняли свои места, объявил: - Я хотел бы женится побыстрее. Давайте обсудим, когда и как лучше справить свадьбу? Я еще плохо знаю ваши обычаи, не хотел бы какой-нибудь нарушить.
        Первым взял слово поп Калистрат:
        - Самое ранее - через одиннадцать дней.
        Остальные попы закивали головами, соглашаясь с ним. Видимо, они уже все заранее подсчитали, выбрали нужную дату. Я не стал спрашивать, на чем основывался выбор. Пусть думают, что от них что-то зависит. Это повышает самооценку подчиненных и их лояльность руководителю.
        - Невесту надо подготовить, нашему обряду обучить, - продолжил поп.
        - Уже обучена, - сообщил я.
        - Князей-соседей надо пригласить, - подкинул воевода Увар.
        - А они приедут? - спросил я с сомнением.
        - Пригласить все равно надо, - ответил воевода.
        - Ты придумал, ты и будешь выполнять, - сказал я, вспомнив, что инициативу подчиненных всегда надо наказывать исполнением ее. - Поедешь в Чернигов, к князю Мстиславу. Мончук отправится в Новгород-Северский, а Будиша - в Рыльск. Вести себя с достоинством. Если откажутся, не упрашивать, но и не упрекать. Наше дело - пригласить, их дело - отказаться. Отправитесь завтра утром.
        - Как скажешь, князь, - ответил за всех воевода Увар.
        - Княжеского меда много у вас? - спросил я игумена Вельямина.
        - Бочек десять наберем, - ответил он.
        - Привозите, я заплачу, - сказал ему.
        - Это будет наш подарок, - отказался от денег игумен.
        - Тогда взамен получите телегу соли, - решил я.
        - Соль нам нужна, - не стал отказываться настоятель монастыря. - Огурцы нечем солить, а скоро грибы пойдут и яблоки, а потом капуста.
        - И рясу тебе новую пошьем к свадьбе, - сказал я. - Не тщеславия ради, а из уважения к гостям.
        - Как скажешь, князь, - не стал спорить настоятель Вельямин.
        Я обговорил с ключником и купцами, сколько и каких припасов надо заготовить к свадьбе. Гулять будем неделю, причем первые три дня придется угощать весь город и смердов из близлежащих вервей. Купцы тоже отказались от денег, предпочли половину поставить, как дар, а за остальное получить солью. Уверен, что на соли отобьют и первую половину и еще останутся с прибылью.
        Затем пригласили половцев. Кочевники чувствовали себя неуютно в горнице, стояли близко друг к другу. Говорил за всех обладатель наполовину седой бороды. Приветствие было длинным и витиеватым, после чего перешел к делу:
        - Бостекан прислал тебе подарки в знак дружбы.
        Сопровождавшие его половцы положили перед помостом десяток шкурок каракуля и круглую стальную булаву сантиметров десять в диаметре, с шестью четырехгранными шипами, рукояткой из черного дерева, разрисованного золотой краской в виде пересекающихся спиралей, и темляком, сплетенным из красных, синих и желтых шелковых шнуров. Отбили ее, скорее всего, у арабов или турок. Оружие ценное, но половцы булавами не пользовались, предпочитали саблю, которая легче и потому быстрее. Как будут говорить вскоре украинцы, на тебе, небоже (племянник), что мне негоже. Я, помня, что подарки - это еще и тест, встал, взял булаву, помахал ею. Пусть думают, что у меня только сражения на уме. Лишний раз не нападут. Такой булавой легко пробить щит или шлем. Пожалуй, проломит и стальной панцирь, если приложиться от души. Она хороша против бронированного всадника.
        - Передадите Бостекану от меня пятнадцать лошадей, - щедро отдарил я.
        Мне половецкие лошади тоже не очень нужны.
        - Он хотел бы стать твоим другом и союзником, - продолжил посол, - и пасти свои многочисленные табуны и отары рядом с твоими землями.
        Имей такого союзника - и врагов не надо. Но и обострять отношения раньше времени тоже незачем.
        - Я не против хороших соседей. Пасите свой скот рядом с моим княжеством, только не нападайте, - разрешил я. - Если будем жить мирно, со временем станем друзьями и союзниками.
        - У Бостекана много красивых дочерей. Одна из них могла бы украсить твой дом, - предложил посол.
        - Поблагодарите его и скажите, что я не знал о его намерении породниться со мной и нашел другую жену. Наша вера не позволяет нам иметь двух жен, - отказался я.
        - Она еще не твоя жена, отправь ее к отцу, и воины Бостекана будут и твоими воинами, - сказал половецкий посол.
        - Не могу, я дал слово, а мое слово твердо, - отклонил я предложение. - И Бостекану даю слово, что нападать на него без вины не буду.
        - Мы передадим ему твое обещание, - заверил посол.
        Это значило, что никаких обязательств они не берут. Могут и напасть, если подвернется удобный случай. Тогда у них будет шанс нарваться на достойный ответ.
        - Приглашаю вас быть моими гостями на свадьбе, - произнес я.
        - Это большая честь для нас, но мы долго ждали твоего возвращения. Бостекан должен услышать твои слова, как можно скорее, - отказался посол.
        Мне тоже не очень хотелось видеть их за свадебным столом.
        - Можете уехать, когда сочтете нужным, - разрешил я.
        На следующий день поделили добычу. Получили долю и бывшие пленники. Тех, кто изъявил желание, я взял в свою дружину, решив увеличить ее до четырех сотен: городской стражи Матеяша, пикинеров Будиши, арбалетчиков, командиром которой назначил Олфера, старшего сына воеводы, и тяжелой кавалерии Мончука. У меня теперь хватало доспехов на сотню всадников, а все пикинеры и примерно половина арбалетчиков были в кольчугах с короткими рукавами. Городскую стражу решил оснащать по остаточному принципу. В ней служили в основном пожилые дружинники, которым походы и сражения, надеюсь, не светят. Поделили и лошадей. Всех ценных я забрал себе. Километрах в десяти севернее города было отличное пастбище, на котором по моему приказу весной построили конный двор. Туда и отправил племенных кобыл и жеребцов. Хороших боевых коней получили кавалеристы, а половецких - пешие дружинники, многие из которых тут же продали их купцам.
        Новых дружинников я отпустил в Курск, Трубчевск и Новгород-Северский, чтобы перевезли в Путивль семьи. В Посаде имелось несколько пустырей, на которых, пользуясь случаем, горожане развели огороды. К осени там будут стоять дома дружинников. Строят здесь быстро. За неделю возводят дом со всеми хозяйственными постройками и тыном. Плотницкие артели заранее изготавливают стандартные прямоугольные клети. Делают их из сосновых или дубовых брусьев, плотно подогнанных и надежно закрепленных с помощью зубьев в нижнем и выемок в верхнем. Из таких клетей и собирают все строения. Для тепла их обивают мхом. Не утепленное строение называлось срубом. Новые дружинники обещали вернуться к свадьбе и начать строительство.
        22
        Как ни странно, Мстислав Святославич, Великий князь Черниговский, приплыл на свадьбу на трех ладьях вместе с двумя десятками своих бояр и детей боярских. Разодеты они были пышнее, чем мои. Привезли в подарок два сундука мехов и тканей шелковых. Князья Новгород-Северский и Рыльский приболели. Первый действительно давно уже болел, а со вторым это случилось неожиданно. Приехать - это значит согласиться, что деревню я забрал по праву. Я оказал князю Черниговскому большую честь, встретив в воротах своего двора, а не на крыльце. Так сказать, честь за честь.
        - Как ты его заманил? - спросил я воеводу Увара.
        - Сказал, что князь Изяслав тоже приглашен, но наверняка не приедет, - хитро улыбаясь, ответил он.
        Мой воевода не так прост, как кажется.
        - В Чернигове только и разговоров, как ты сельджуков и половцев разбил, сколько добычи взял, сколько пленных выкупил, - сообщил Увар. - Купцы черниговские вернулись из Корсуня, рассказали всем. Еще говорили, что половцы тебя Волком кличут, боятся с тобой воевать, потому что ты заговоренный волками.
        Раньше я был морским волком, теперь стал степным. Поскольку это работало на мой имидж, не возражал.
        Венчались мы с Аликой в Вознесенском соборе во второй половине дня. Вся площадь возле него была забита народом. Детвора гроздьями висела на деревьях и заборах. Внутрь пустили только самых знатных. Там и так места мало. Надо бы перестроить собор, расширить. Он тоже работает на мой имидж.
        Я приехал на темно-гнедом арабском скакуне в сопровождении десяти конных дружинников. Коня вел под узду третий сын воеводы, наряженный так же, как и на пристани. У меня даже появилось впечатление, что это было вчера, а не много дней назад. Впереди нас шли настоятель монастыря Вельямин с паникадилом, оставлявшим за собой запах ладана, и поп с серебряной чашей с водой, которой он кропил путь. Отгоняли нечистую силу. После этого скажи, что они не язычники! По обе стороны, начиная от крыльца княжеского терема и паперти, стояли дружинники в доспехах и с оружием, готовые мигом зарубить любого, кто осмелится перебежать дорогу или сотворить какое-нибудь другое зло. Алика ехала следом на возке, выстеленном ковром, который сзади волочился по земле. На ковре лежало покрывало из соболей, а под дугой висели лисьи и волчьи хвосты - отгоняли нечистую силу. В хвост и гриву белой кобылы были вплетены разноцветные ленты. Вел ее под узду второй сын воеводы Увара. Впереди этой процессии шли два попа: один - с паникадилом, второй - со святой водой. Стоявшие по обе стороны бабы и девки во все глаза пялились на невесту.
Запоминали черты ее лица, детали одежды, украшения. Солнце еще не зашло, и в его лучах расшитая золотом одежда и золотые украшения Алики прямо-таки сверкали. Каждая, наверное, мечтала оказаться на ее месте, причем жених рассматривался, как нечто абстрактное, не имеющее к бабьему счастью никакого отношения. Вот так вот проехаться один раз - и дальше можно мучиться всю жизнь с кем угодно.
        В соборе путь от двери до амвона был выстелен червчатой материей, а место для жениха и невесты - куницами. Венчал поп Калистрат. У него на груди висел большой золотой или позолоченный крест. Я попросил Калистрата не затягивать процедуру. Что в загсе в советское время, что сейчас в соборе, чувствовал себя одинаково глупо. Я казался сам себе голым королем и не понимал, почему все остальные не видят это? Ведь свадьба - это окончание мечты и начало суровых будней. Чему тут радоваться?! В собор набилось столько народа, что тяжело было дышать. К тому же, на мне несколько одежд из плотной и расшитой материи. В них было жарко и тяжело. Я слышал бубнеж попа, не понимая смысла, а по спине и груди текли струйки пота. Тело зудело, хотелось почесаться. В важные моменты мы почему-то думаем о чем-то мелком, суетном.
        Поп Калистрат замолк, взял за руку невесту и уставился на меня. До меня не сразу дошли его последние слова. Повинуясь им, я принял от него жену, у которой волосы на висках были мокрыми от пота. На Алике еще больше одежд. Одно соболиное ожерелье в такой духоте чего только стоило! Но она все равно улыбалась счастливо, а глаза были наполнены слезами. Подозреваю, что видела вместо меня размытый силуэт. Встань на мое место кто-то другой - и не заметила бы. Я поцеловал Алику. Затем, как ее научили местные женщины, она припала к моим ногам, а я накрыл ее подолом ферязи, давая понять, что беру под свою защиту и опеку. Священник подал нам деревянную чашу, расписанную красным и золотым, наполненную вином, захваченным на нефе. Отпил я и дал Алике, она отпила и вернула мне. Проделали так три раза, после чего я допил вино, бросил чашу на пол, и с хрустом разломал ее. Кто первым наступит на чашу, то и будет первым в семье.
        Только после этого на нее наступила и Алика, повторяя вместе со мной на плохом русском языке:
        - Пусть так под ногами нашими будут потоптаны те, кто станет сеять раздор и нелюбовь между нами!
        Первым нас поздравил князь Мстислав Черниговский. Кстати, он еще и князь Козельский. Оставил отчину за собой. Помню из учебника истории, что город этот оставит неплохую зарубку в памяти монголов. На лице Великого князя было такое выражение, будто вспомнил, как сам женился. Может быть, так оно и есть. Затем поздравили члены моей думы, и мы с Аликой пошли на выход, высушивая по пути пожелания счастья от остальных, присутствовавших в церкви.
        На свежем воздухе я вздохнул облегченно и чуть не подавился семечком льна, которыми, вместе с конопляными, посыпАли нас. В толпу полетели пригоршни монет, отчего толпа забурлила, завизжала и засмеялась. Я вспомнил, как сам ребенком ходил встречать свадебные поезда. Вереницы легковых машин, на малой скорости и постоянно сигналя, возвращались из загса. К дому, куда они ехали, сбегалась детвора со всего квартала. Когда жених нес невесту от машины к подъезду, их забрасывали мелкими и не очень монетами, зернами пшеницы, гречихи, риса, проса и конфетами. Я вместе с другой детворой кидался чуть ли под ноги жениху и собирал деньги и конфеты. И ведь не голодал, и не бедствовал.
        Повинуясь импульсу, я взял Алику на руки и отнес к возку. Видимо, это было настолько в диковинку, что даже сутолока из-за денег прекратилась. Народ в почти полной тишине смотрел, как я посадил ее на вышитые золотом подушки. Наверное, спишут этот поступок на мое византийское воспитание. Мне подвели коня, я сел на него и поехал впереди. Возле крыльца терема я опять взял жену на руки и, обсыпаемый с двух сторон зерном, занес в сени. От счастья лицо Алики поглупело и стало еще красивее. Ничто так не красит женщину, как отсутствие мыслей, а мужчину - чувств.
        В гриднице нас усадили во главе стола. Алика сидела слева от меня. Дальше занял место настоятель монастыря Вельямин, а за ним попы. Справа от меня сидел Мстислав Черниговский, за ним - воевода Увар Нездинич и прочие менее важные особы. Кому не хватило места в гриднице, рассаживались в надпогребницах и за длиннющими столами, сколоченными во дворе. И понеслось!
        Нам с женой есть было не положено. Только пили медовуху. Когда все сидевшие за столом поздравили и выпили за наше здоровье и счастье, нас отвели в спальню. Там возле кровати стояли две бочки с зерном, смесью пшеницы, ячменя и ржи - призыв к плодородию. Немного запоздалый, потому что Алика уже беременна. В одну бочку на зерно положили завернутую в кусок материи жареную курицу, а в другую поставили серебряный кувшин с медовухой и два кубка. После чего все вышли. У меня словно тяжелый мешок с плеч упал. Я сел на кровать, облегченно вздохнув. Алика с застывшей на лице счастливой улыбкой продолжала стоять. Мне показалось, что эту улыбку с ее лица в ближайшие дни даже ножом не соскоблишь. Алика чего-то ждала. Я увидел на кровати кнут, новенький, пахнущий выделанной кожей, с рукояткой, обмотанной тонкой серебряной проволокой, и вспомнил, что еще должен сделать.
        - Повернись, - сказал жене.
        Алика повернулась ко мне спиной. Я встал, легонько хлестнул ее кнутом по заднице и повесил его на колышек, вбитый в стену. Там он и будет висеть, пока один из нас не умрет. Я опять сел, а Алика опустилась передо мной на колени. Она никак не могла решить, с какого сапога начать. В одном из них золотая монета. Если начнет с него, монета будет ее, что гарантирует счастье в семейной жизни. Как все просто было у наших предков! Я выдвинул чуть вперед правую ногу, под стопой которой была монета, немного мешавшая мне. Алика с трудом стянула с меня узкий сапог, вышитый золотыми нитками в виде ромбиков, вытряхнула из него монету, золотой визант, как называли ее на Руси, или номисму, как называли ее греки, или солид, как когда-то называли римляне. Полюбовавшись, она положила ее на пол, стянула второй сапог и сразу опять взяла монету в руку. Я помог ей раздеться до нижней рубахи, которая была влажна от пота, стянул с себя одежду.
        - Есть хочешь? - спросил Алику.
        - Нет, - ответила она. - Только пить.
        Налили ей и себе медовухи, отломал куриную ногу. Мы сели на край кровати. Алика мелкими глотками отпивала медовуху и смотрела затуманенным взглядом, как я уминаю курицу. Мне кажется, она все никак не поверит, что стала женой. Слишком долгим и извилистым был ее путь от обычного ложа к брачному. Я сытно поел перед венчанием, а такое чувство, будто с утра макового зернышка во рту не было. Наверное, на нервной почве. По нагрузке на нервы венчание стоит на втором месте после похода по магазинам.
        23
        На четвертый день свадьбы, когда массовые гуляния на княжеском дворе и площади возле собора закончились, когда только самые именитые гости продолжили пировать в гриднице, князь Мстислав Святославич намекнул, что не мешало бы нам переговорить наедине. Следующим утром я пригласил его в свой кабинет. Это была комната через стенку со спальней. Там к изготовленные по моему заказу шкафу, заполненному рукописями, писчей бумагой и разными интересными вещичками, типа магнитного компаса, квадранта и навигационной карты, изготовленной в шестом веке, но не сильно уступающей генеральным картам двадцать первого, добавились купленный в Херсоне сундук с золотым и серебряным запасом княжества, круглый низкий «журнальный» столик и два кресла с подушками и валиками из кожи, набитые конским волосом, и пять новых стульев с высокими спинками: одни - во главе стола и по три - по бокам. Свет попадал в кабинет через окно с новой решетчатой прямоугольной рамой, в которую были вставлены шестнадцать кусочков почти прозрачного, немного зеленоватого стекла. Большие куски стекла пока не умели делать. Я привез это стекло из
Херсона. На Руси тоже делали, но менее прозрачное. Привезенное мной стекло было разделено на количество окон в княжеском тереме, потом под это количество изготовили рамы, для которых и расширили оконные проемы. Для ночных посиделок имелся бронзовый подсвечник, напоминающий трезубец. Средний зубец был выше боковых. В подсвечник были вставлены три восковые свечи, которые при горении источали сладковатый запах. Впрочем, сейчас он был не нужен. Хватало солнечного света, который, попадая в кабинет через окно, придавал зеленоватый оттенок человеческой коже. Казалось, что с ожившим утопленником разговариваешь. Пили мы с князем Черниговским квас, чтобы снять похмелье, но не набраться раньше времени. Нам сегодня еще пировать несколько часов. Это очень утомительное мероприятие, если не имеешь склонности к шумным компаниям.
        - Князь Олег рассказывал, что сельджуки - очень сильные воины. Поэтому он, мол, и проиграл сражение, - сказал Мстислав Святославич, имея в виду курского князя. - А ты их побил.
        - Тот, кому мы проигрываем, обязан быть очень сильным, иначе нам будет стыдно, - поделился я жизненным опытом. - Впрочем, я не все их войско побил, а всего два небольших отряда.
        - Но и рать у тебя была намного меньше, - произнес князь Черниговский. - А сколько именно?
        - А сколько может поместиться на одну ладью?! - ответил вопросом на вопрос. - Потом пленных полторы сотни частью освободил, частью выкупил. Была бы у меня рать Олега Святославича, снял бы осаду с Согдеи, даже без помощи половцев, - не удержался я от хвастовства.
        - Пала Согдея, - сообщил князь Мстислав. - Всех ее жителей перебили или в рабство продали.
        - Не надо было купцов грабить, - сказал я, пытаясь понять, к чему Мстислав Святославич завел этот разговор.
        - Говорят, ты дружинников у него сманил, - продолжил князь.
        - Он их бросил в плену, - молвил я.
        - Может обиду затаить, - предупредил Мстислав Черниговский. - Рать у него большая, и половцев покличет.
        - Половцы не будут из-за него воевать со мной, а от его рати как-нибудь отобьюсь, - сказал я.
        Видимо, Мстислав Святославич услышал то, что хотел, поэтому сообщил:
        - Князь Олег метит на Черниговский стол.
        - С какой стати?! - удивился я. - По старшинству не его черед, да и договорились каждый свой удел держать.
        - Кто сейчас договора блюдет?! - воскликнул возмущенно князь Черниговский. - Это ты отказался. Следующим Изяслав Новгород-Северский идет, с которым мои бояре на ножах. А потом Олег, если по-старому считать, - объяснил Мстислав Святославич и на всякий случай спросил: - Или ты не отказался?
        - Я-то, может, и не отказался, но бояре черниговские не захотят меня своим князем, - ответил ему. - Я им страшнее Изяслава, потому что сразу изведу. Как говорится, не передавивши пчел, меда не поешь.
        - Да, бояре у меня строптивые. Некоторые по силе и богатству удельному князю не уступят, - согласился он. - Приходится договариваться с ними. Вот князь Олег и договорился кое с кем, наобещал золотые горы.
        - Подсказать, что делать с предателями?! - подначил я.
        - Да знаю я, - ответил он. - Но Олег обещал им помощь. А как только у нас смута начнется, литовцы сразу полезут. В прошлом году с трудом отбил их.
        - На помощь ему идти или плыть придется через мои земли, а дозволения я не дам, - сообщил я. - Разве что крюк сделает. Но тогда удар в спину может получить.
        - А ты ударишь? - задал он вопрос, внимательно глядя мне в глаза.
        Связывать себя обязательствами я не хотел, поэтому ответил:
        - Он подумает, что ударю.
        - И то верно! - воскликнул радостно князь Мстислав.
        - Как вернешься, сразу повесь изменников, чтобы другим неповадно было, - посоветовал ему. - Не думаю, что князь Олег кинется спасать их. Не захочет он второй раз за год битым домой возвращаться. Тем более, что на этот раз сказки про непомерную силу сельджуков не помогут.
        - Да, так и без дружины останешься, а то и вовсе без княжества, - согласился князь Мстислав Черниговский.
        Про бояр он умолчал, но, уверен, мой совет пришелся ему по душе. Через пару часов на пиру первым тостом Мстислав Святославич произнес:
        - За наш военный союз! И чтоб погибли все, кто что-то замышляет против нас!
        Слова эти были явно предназначены князю Курскому и его единомышленникам. Наверняка в свите князя Черниговского есть, если не сторонники, то сочувствующие Олегу Святославичу. Обязательно предупредят его.
        Когда Великий князь Черниговский Мстислав Святославич уплывал домой, я отдарил ему пряностями и тремя жеребцами, арабским, гуннским и аланским. По стоимости это было соразмерно, если не больше, тому, что подарил он. Поэтому я не удивился, когда через месяц к пристани Путивля ошвартовалась новая ладья, нагруженная бочками с медовухой. И ладья, и мед были ответным даром Мстислава Святославича. И еще мне передали, что нескольким черниговским боярам, ковавшим крамолу на князя, отрубили головы. Олег Святославич, князь Курский, даже не дернулся помочь им. В политике многое решают слухи и догадки, а не истинное положение дел.
        24
        До следующей весны я занимался подготовкой личного состава. Гонял их в лучших традициях советской армии. Упражнения с оружием чередовал со строевыми занятиями и полевыми учениями. С конницей отрабатывал нападение строем клин и фронт, работу с длинным и тяжелым копьем и более коротким и легким, стрельбу из лука на скаку. С арбалетчиками и пикинерами - отражение конницы и пехоты и нападение из засады. Со всеми вместе - работу с алебардой, копьем и мечом во время штурма крепостей и захвата судов. Отдельно учил навыкам спезназа: маскировке, снятию часовых, уничтожению спящих.
        Заодно и сам учился стрелять из лука. Мне выделили старый, тугой лук, изготовленный из кусков вяза, роговых пластин и сухожилий. Был он двояко вогнутый, длиной немного меньше метра, с темным пятном в том месте, где держишь левой рукой. От лука исходил вполне мирный запах старого сухого дерева. При натяжении он немного скрипел по-стариковски, словно жаловался, что не дают спокойно умереть. В придачу к луку мне дали костяную накладку на пальцы и чехол на левую руку. Вроде бы тетива не сильно била по левой руке, но после нескольких десятков выстрелов предплечье начинало болеть, даже чехол не спасал. Месяца два я думал, что так и не научусь метко стрелять из лука. Потом начало понемногу получаться. К весне я уверенно попадал в цель размером с человека метров с пятидесяти, а на скаку, если перемещался не быстро, - метров с двадцати-тридцати. До конных дружинников мне, конечно, было далеко. Они вертелись в седле, как уж на раскаленной сковородке, и с поразительной меткостью метали стрелы одна за другой во все стороны.
        В конце зимы Алика родила сына. Сильно порвалась, но поправилась быстро. Все женщины уверяли, что похож на папу. Они всегда так говорят, только не уточняют, кто именно отец ребенка. Назвали мальчишку Иоанном или попросту Иваном. Крестными были воевода Увар и ключник Онуфрий. Крестили через неделю после рождения. Детская смертность в эту эпоху высокая, поэтому крестины на долго не откладывают. Сделал это поп Калистрат в княжеском тереме. В молельне - есть у меня и такая комната, завешанная в два ряда иконами, - установили серебряную миску с теплой водой, в которой и совершили обряд. Говорят, Иван заревел только в самом конце, что, по мнению воеводы, предвещало сильный характер. Льстить тонко Увар Нездинич так и не научился.
        За зиму на вторую ладью поставили румпельный руль, сделали гик и сшили косые паруса. Сразу после ледохода обе законопатили, просмолили, спустили на воду и нагрузили водой и припасами. Поскольку ладей было две, на каждую я посадил по сорок человек. Если нападать на неф с двух сторон, такого количества хватит, а экипажу будет не очень тесно. Капитаном на старую назначил Мончука. В судовождении он, конечно, не шибко разбирается, но главной его задачей будет не отставать от флагмана.
        После Пасхи отправились в поход. На Сейме половодье уже заканчивалось, на Десне перевалило за середину, а на Днепре только подбиралось к ней. Вода была мутной и полной всякого мусора? включая раздувшиеся трупы животных и людей. Поднялась она высоко, поэтому мы без особых проблем прошли пороги. На этот раз лоцмана я взял только на вторую ладью, пропустив ее вперед. Нам оставалось повторять ее маневры. Такую лоцманскую проводку в будущем будут называть «способом лидирования».
        Пройдя Днепровский лиман, я сделал остановку на острове Березань. Он длиной немного меньше километра и примерно такой же ширины на севере, а к югу сужается метров до двухсот. Сейчас на нем еще много деревьев, в том числе и берез, в честь которых, как понимаю, остров и будет назван. В северной части находится деревушка из пяти домов, в которой жили рыбаки. Называли они себя ромеями, выглядели, как славяне, а говорили на смеси греческого, русского и половецкого. Неподалеку от деревушки на холме было что-то типа постамента их камней. По словам Мончука, раньше здесь было языческое капище. На паре камней нанесены рунические надписи. Я видел похожие камни в музее в Осло. Славяне и норманны приносили здесь жертвы своим идолам перед выходом в открытое море и по возвращению из него.
        Мы жертв не приносили. Только отоспались, поели горячей пищи, в том числе ухи из свежей рыбы. Ее варят с пшеном. Запах костра придает ухе неповторимый вкус. Я не любитель вареной рыбы, но от приготовленной на костре не смог отказаться.
        Словно обидевшись, что мы не принесли жертву, Черное море встретило нас штормом. Едва мы прошли мыс Большой Фонтан, который в тринадцатом веке такого громкого названия не имел, как ветер начал раздуваться. Был он западным, то есть, почти встречным. Я решил не тратить время и силы, преодолевая его, и повернул на юг. Когда земля скрылась из вида, ветер разогнался баллов до девяти, если не больше, засвистел в такелаже. Волна начала подрастать. Я повернул еще левее и повел свою эскадру к Тендровской косе. С попутным ветром мы полетели к ней со скоростью узлов семь. Вскоре были в Тендровской затоке. Там дул ветер, но волн не было. Всего несколько десятков метров песчаной суши отделяло штормовое море от спокойного. Мы поставили сети, а потом вытянули ладьи носами на песчаный берег. Будем и дальше есть уху.
        Я прошелся по косе, пытаясь найти место, где ловил и солил рыбу в первый раз. Не нашел. Вроде бы что-то похожее попадалось, но полной уверенности не было. Место своей фактории точно бы определил, только идти туда не было желания. Наверное, там теперь половецкое стойбище. Добычи большой у них не возьмешь, а воевать понапрасну не имело смысла. Лавры истребителя половцев меня не прельщали.
        На третий день ветер поменялся на юго-западный и поутих, следом пригладились волны. На Босфор пришлось бы идти против ветра, на веслах, а это долго и нудно. Пойдем на юго-восток, на Крым, а потом вдоль него на восток и северо-восток, посмотрим, что делается на Тамани в тринадцатом веке. Вроде бы вся территория до Кавказских гор сейчас под половцами, но в приморских городах наверняка живут представители других народов. В эти порты должны заходить суда купеческие. Глядишь, и нам какое-нибудь попадется.
        Мимо Согдеи проходили днем. Близко не приближались, но смогли рассмотреть, что город живет, словно не было осады. У причала стояли суда, по дорогам двигались люди и повозки. Меня поражает живучесть людей в эту и более ранние эпохи. Вроде бы захватчики перебили и увели в рабство всех жителей, а через несколько месяцев в городе почти столько же народа, сколько было до осады. Наверное, большую часть составляют пришлые, которые узнали, что где-то освободилось жилье, можно занять на халяву. Хорошие дома долго пустовать не будут.
        На траверзе Керченского пролива легли в дрейф. Ветер поменялся на северо-восточный. Он медленно относил нас от берега. Когда земля превращалась в тонкую серую полоску на горизонте, мы подгребали, возвращаясь к ней. Болтались так двое суток, пока Савка, мой денщик, сидевший в «вороньем гнезде» из-за отсутствия других работ, не заорал радостно:
        - Вижу ладью!
        Оказалось, что увидел неф, но назвал привычным словом. Под тремя латинскими парусами, сшитыми из полос красного и синего холста, неф длинной метров сорок, шириной метров двенадцать и водоизмещением тонн двести, если не больше, вышел из пролива и направился на юго-юго-восток. Я впервые видел трехмачтовый неф. Все три мачты были немного наклонены вперед. Шел он, правда, не намного быстрее двухмачтовых. Впрочем, и был побольше их. Нас они или не заметили, или не сочли опасными, или решили, что мы идем в Керченский пролив. Я специально дал команду грести в сторону пролива, чтобы отрезать нефу путь к отступлению. Мы прошли у него по корме на удалении мили три, а потом начали преследовать. Моя ладья должна была атаковать с левого борта, а вторая - с правого.
        На нефе поняли, кто мы такие, и засуетились. На ахтеркастле и главной палубе появились арбалетчики. Было их десятка два. Луки у арбалетов деревянные. Тетивы натягивали руками. Стрелы летели метров на сто-сто пятьдесят, но опасны были на дистанции метров семьдесят и даже меньше. Поэтому мы сперва не приближались к ним, держались на дистанции метров сто пятьдесят. С такой дистанции мои арбалетчики могли пробить кольчугу. На вражеских арбалетчиках кольчуг не было. Вся их защита состояла из стеганых курток и шапок, поэтому шибко не подставлялись, стреляли из-за фальшборта и щитов. И несли потери. Мои завалили двоих вражеских арбалетчиков, которые стали стрелять еще осторожнее, и одного матроса. Неф изменил курс влево, чтоб сократить дистанцию с моей ладьей. Наверное, по просьбе арбалетчиков. Его скорость сразу упала. До берега им придется добираться часа два. За это время мы перебьем весь экипаж. Я тоже взял левее, не спеша приближаться к нефу вплотную. Капитан нефа понял, что маневр ничего не дает, и повернул вправо. Видимо, надеялся, что мы побоимся уходить далеко от берега.
        Гонка продолжалась часа три. За это время берег исчез из вида, даже из «вороньего гнезда» не просматривался. Экипаж нефа сократился благодаря моим арбалетчикам человек на семь или больше. Какое-то количество убили арбалетчики Мончука. По крайней мере, стреляли теперь по моей ладье всего двое с ахтеркастля и один с главной палубы. Я решил, что пора идти на абордаж. Трубач дал сигнал второй ладье, и мы пошли на сближение с нефом. Как только дистанция до него сократилась метров до ста, по нам стали стрелять еще два арбалетчика. Били не очень метко, но одного дружинника зацепили. Он стоял у фальшборта, держал лестницу. Все мои предупреждения не высовываться понапрасну у него, видать, выдуло из головы. Вот и получил болт в руку, как раз ниже короткого рукава кольчуги. Ранивший его арбалетчик оказался не умнее. Ему захотелось посмотреть, убил или нет? И сам поимел болт в голову.
        Зацепившись «кошками», мы поджались в борту нефа. Ладья стукнулась об него и загудела звонко, потому что пустая и сидит не глубоко. А вот неф отозвался глухо. Значит, трюм полнехонек, хотя сидит неф не очень глубоко. Через несколько минут вторая ладья стукнулась о противоположный борт нефа. Я дал время Мончуку подготовиться к абордажу, а потом скомандовал трубачу:
        - Играй абордаж!
        Это слово мои дружинники уже знали. Оно им понравилось. Сказали, что созвучно тому, что делается.
        Я поднимался первым по средней из трех лестниц, приставленных к немного загнутому внутрь борту нефа. Доски недавно просмолены. Смола еще не усохла, источает легкий аромат. Выглянув над фальшбортом, сразу спрятался. Чисто инстинктивно. Не видел я арбалетчика. Зато услышал болт, который чиркнул по округлой верхушке моего шлема. Второй болт попал в лицо дружиннику, поднимавшемуся справа от меня. Я выпрямился и рывком перекинул тело через фальшборт. Никто не выстрелил. Справа возле кормовой настройки четверо арбалетчиков натягивали тетивы. Меня отделяли от ближнего метров восемь. Я, перепрыгивая через трупы, валяющиеся на палубе, успел преодолеть эту дистанцию быстрее, чем он приготовился к стрельбе. Арбалетчик как раз клал болт в ложбинку ложа. Делать ложе скошенным в конце вниз они еще не додумались, поэтому теряли часть энергии на трение. Арбалетчик был молодым мужчиной с вытянутым лицом, поросшим черной курчавой бородкой. В его темно-карих глазах было больше удивления, чем испуга. Наверное, не мог понять, почему я жив и почему так быстро оказался рядом с ним. Он инстинктивно попробовал закрыться
правой рукой, в которой держал арбалет. Я рассек ему саблей и руку около локтя, и шею наискось. Вторым ударом зарубил другого арбалетчика. Третьего проткнул наконечником алебарды мой дружинник, а четвертого располовинил саблей Мончук. Остальные дружинники расправились с теми членами экипажа, которые оборонялись на баке. В итоге палуба оказалась завалена двумя с половиной десятками трупов. Алая кровь растекалась по светлым, недавно надраенным доскам. Очень агрессивная жидкость. На своем судне я сразу бы заставил матросов смыть ее, пока не въелась в доски. Иначе придется долго и нудно соскабливать ее.
        С главной палубы в кормовую надстройку вели две двери, расположенные в метре друг от друга. Я решил начать с левой. Видимо, сказывалась привычка ходить налево. Там была довольно просторная каюта с четырьмя широкими двухъярусными кроватями возле боковых переборок и большим столом у кормовой. Под столом и возле него, заменяя стулья, стояли сундуки из красного и черного дерева, с бронзовыми углами и ручками. В каюте стоял довольно насыщенный запах благовоний. В таких дозах меня бы самый приятный запах убил. Возле стола стояли двое мужчин в возрасте немного за сорок, похожие, наверное, братья, а возле кроватей - пять женщин в возрасте от двадцати до сорока и десятка полтора детей от года до двенадцати, мальчики и девочки. У мужчин волосы были густые и курчавые, стянутые золотыми обручами, носы и уши длинные и мясистые, а губы пухлые и вывороченные, семитские. Курчавые усы и бороды у обоих коротко подстрижены. Облачены поверх красных шелковых рубах в длинные, почти до палубы, темно-серые одеяния без рукавов из плотной шерстяной ткани, которые я назвал бы за нелепый покрой хламидами. У каждого на обеих
руках по золотому перстню: на правой - печатка, на левой - с крупным изумрудом. У женщин волосы были такие же курчавые и густые, стянутые более широкими золотыми обручами, в ушах массивные золотые сережки, а на руках широкие золотые браслеты и по несколько перстней с драгоценными камнями. Туники из темно-красного шелка, а рубахи - из белого. Детвора одета по-разному, но рубахи у всех шелковые. У девочек, даже у самой младшей, лет трех, в ушах золотые сережки.
        - Кто такие? - поинтересовался я на греческом.
        - Купцы из Тмутаракани, - ответил ближний ко мне мужчина на русском с сильным акцентом.
        - А семьи зачем взяли с собой? - спросил я на русском.
        Слишком рискованны в эту эпоху путешествия. О чем говорило и мое присутствие в каюте.
        - Перебираемся на жительство в Сицилию, - ответил мужчина.
        - Разве вы сицилийцы?! - не поверил я. - А не иудеи?
        - Мы - хазары, - ответил он.
        Произнесено это было примерно таким же тоном, каким в двадцать первом веке валлийцы и шотландцы будут подчеркивать, что они не англичане. У иудеев национальность передается по матери. Если отец - иудей, а мать другой национальности, то дети становятся кем угодно, в том числе и хазарами, но только не иудеями. Видимо, это потомки разогнанного князем Святославом Хазарского каганата.
        - А почему перебираетесь в Сицилию? - поинтересовался я. - По вам видно, что в Тмутаракани дела шли хорошо.
        - Там спокойнее, - ответил хазар.
        - А здесь вам кто мешает жить? - спросил я.
        - Татары идут сюда. Империю Хорезмшаха разгромили, скоро будут здесь, - сообщил тмутараканский купец. - Это страшный народ. Они едят человеческое мясо.
        Интересно, про поедание человеченки он для меня придумал или действительно верит в это? Если врага не можешь победить, надо его хотя бы оскорбить и унизить. Не в глаза, конечно. Значит, монголы на подходе. Скоро они забьют русичам и половцам стрелку на реке Калке.
        В сундуках было золото и серебро. В одном лежали кожаные мешочки с монетами разных стран и эпох, а в остальных - слитки, украшения и посуда. До полного счастья не хватало драгоценных камней. Я вспомнил рассказ о сосланном в ГУЛАГ польском еврее, носившем уродливое пальто, которое не заинтересовало ни охранников, ни уголовников. В этом пальто были зашиты бриллианты. Я приказал дружинникам обыскать обитателей каюты, объяснив, на что именно обратить особое внимание. Сам же отправился во вторую каюту.
        Там мне прямо с порога шибанула в нос вонь немытых тел. Сразу стало понятно, от чего делали ароматную завесу обитатели левой каюты. Меблировка здесь была такая же, только сундуков всего три. Принадлежали они, как догадываюсь, трем раввинам с длинными седыми пейсами и бородами. Остальные шестеро были намного моложе, наверное, ученики. Все в черных шапках и длинных одеждах с широкими рукавами. У стариков - сшитые из шелка, но такие же мятые и грязные, как у учеников. В сундуках лежала одежда и обувь, а на самом дне - мешочки с золотом. Святость - прибыльное дело. В одном сундуке, аккуратно завернутые в черный бархат, лежали пять книг, сшитых из листов пергамента, на которых рукописный текст черными чернилами, кое-где размазанный и подправленный. Ни картинок, ни узоров, ни даже буквиц.
        - Это молельные книги, - сказал на греческом один из раввинов. - Для тебя они ценности не имеют.
        Суля по количеству книг, это Тора (Пятикнижие), собрание мифов, легенд и законов древних народов, которую иудеи сделали источником истины и мудрости. Поскольку там чего только не намешано, всегда можно было найти два противоположных довода на любой случай, что и говорило о божественной сущности этого сборника.
        - Для меня Тора, действительно, не имеет ценности, - согласился я, - но для вас - очень большую. Так что будете выкупать ее у меня. Заплатите золотом. - Я прикинул, что каждая книга тянула примерно на фунт. - По весу этих книг.
        - Это не Тора, почтеннейший, это обычные молитвы, - попытался надуть меня раввин, принимая за необразованного варвара.
        - Презренный, кого ты хочешь обмануть?! - возмутился я. - Я вырос при дворе ромейского императора и получил такое образование, какое тебе и не снилось! (Знал бы он, какое у меня в действительности образование!) Я не умею читать на вашем языка, но мне известно, что такое Тора. Поэтому заплатишь за книги втройне.
        - Прости, почтеннейший и образованнейший из людей, я плохо говорю на греческом, неправильно выразил свою мысль, - сразу залебезил раввин и перешел к делу, то есть, к торгу.
        Даже раввин - это в первую очередь торгаш. Бог для них - бизнес-партнер, а религия - ходовой товар. По крайней мере, не лукавят, как христиане. Сторговались на двойном весе при условии, что заплатят сразу по прибытии в Херсон.
        В трюмах были восточные ткани, ковры, пряности, благовония, слоновые бивни, бронзовая, медная, стеклянная и фарфоровая посуда. Один только груз отбил бы все расходы на этот поход, удовлетворил чаяния его участников и заставил забыть о гибели шести человек и двух десятках раненых. А еще есть драгоценные камни, которые, на самом деле, были спрятаны в зашитых, потайных карманах в одежде мужчин и женщин, большое и новое судно, важные пленники и не менее драгоценная Тора. Вот уж подфартило! Спасибо Чингисхану! Теперь будет с чем убегать от него.
        С попутным ветром мы пошли в сторону Херсона. Не смогу подсчитать, сколько раз я проходил вдоль крымских берегов, но все равно не перестаю восхищаться их красотой. Через несколько веков южный берег будет густо заселен, а пока один населенный пункт, чаще деревню, от другого отделяют несколько десятков километров. Рядом с каждой деревней располагается вилла ее владельца с каменной башней, напоминающей донжон. Вход в нее тоже по приставной лестнице сразу на второй этаж. Только внутри не живут постоянно, а прячутся в случае опасности.
        На входе в Карантинную бухту нас встретил алан-таможенник. Видимо, издалека опознал мою ладью. Больше никто не носит на ладье косые паруса. Алан проплыл на своей четырехвесельной лодке вокруг трофейного нефа. Размер судна произвел на него впечатление. Есть люди, для которых самым важным показателем является количество. Чем больше, тем лучше. Впрочем, неф и вправду хорош. По словам бывших владельцев, судну шел второй год, оно хорошо вело себя в шторм, почти не текло, груза брало около двухсот двадцати тонн и при попутном ветре разгонялось узлов до пяти-шести.
        - Опять продавать судно приплыл? - поднявшись на борт нефа, спросил таможенник после обмена приветствиями.
        - Угадал, - произнес я.
        - Сколько хочешь за него? - задал он вопрос.
        Я назвал цену в два раза превышавшую ту, в какую обошелся бы новый двухмачтовый неф. Собирался уступить за полуторную. Чтобы повысить градус торга, добавил:
        - Хозяева вроде бы хотят его выкупить, да и генуэзцы просили как раз такой, обещали заплатить щедро.
        - Никаких генуэзцев! Ты друг аланам или нет?! - воскликнул таможенник.
        Вторая фраза должна была обозначать, что в противном случае стану врагом.
        - Друг, конечно, - заверил я, - но и прибыль упускать не хочется.
        - Я не возьму пошлину за продажу, - поднял он цену еще на десять процентов. - Когда выгрузишь неф, выйдешь в море, и там оформим сделку.
        - Вот за такой решительный подход к делам мне и нравятся аланы! - искренне произнес я. - Неф будет твой.
        Мы обговорили детали, после чего таможенник разрешил нам бесплатно ошвартоваться к причалу. Ему не терпелось стать хозяином такого большого судна. Я сразу отпустил на берег одного из братьев-хазар и старого раввина, чтобы заняли у своих единоверцев деньги на выкуп, а матросам приказал перегружать на ладьи самые ценные и легкие товары: пряности, благовония, ткани, несколько ковров, фарфоровую посуду и немного стеклянной и бронзовой. Весь груз забрать не сможем, придется большую часть продать здесь.
        Поглазеть на диковинный неф сбежался весь город или, как минимум, лучшая его часть. Они стояли на причале, восхищенно цокали языками и обсуждали, сколько груза сможет взять судно и какой доход принесет за рейс? Пришел и старый знакомый генуэзец. Он сразу поднялся на борт и спросил:
        - Продаешь?
        - Уже продал, - ответил я.
        - За сколько? - поинтересовался он.
        Я назвал цену.
        Генуэзец гмыкнул то ли удивленно, то ли восхищенно, но обсуждать не стал. Взамен сообщил:
        - Послание твое передали Жоффруа де Виллардуэну, князю Ахейскому. Оно не очень обрадовало князя.
        - Люди не всегда понимают, что, потеряв, выигрывают, - сказал я. - Может, и ты выиграл, не купив это судно.
        - В нем какой-то скрытый изъян? - спросил генуэзский купец.
        - Вроде бы нет, - ответил я. - Но прежним хозяевам он принес несчастье. Понадеялись, что очень надежен, погрузили на него всё свое состояние - и потеряли его.
        - Да уж, бывает такое, - согласился купец.
        - Можешь часть груза купить, - предложил я. - Слоновую кость, ковры, восточную посуду стеклянную, медную и бронзовую.
        - Давай посмотрим, - предложил он.
        До большей части груза добраться пока нельзя было, но и то, что генуэзец увидел, впечатлило его.
        - Я готов купить весь груз, - предложил он. - Дам хорошую цену.
        Хорошей цена может быть только для одной стороны. Для второй она приемлемая. Я объяснил, что остальное мне надо самому.
        Перегружали два дня. Ладьи заполнили до отказа. Гребцы на свои места будут пробираться через узкие лазы. Остальное забрал генуэзский купец. Он пригнал своих рабочих и два десятка телег. Я не жадничал, назначал за каждый вид товара приемлемую для меня цену, которая для генуэзца была очень хорошей. Расплатился он золотом.
        - Даю тебе бесплатный совет, - сказал я, когда мы обмывали сделку крымским вином. - Поскорее увози весь груз и сам уезжай. Сюда идут татары. Они захватят весь полуостров.
        Судя по серьезности, с какой отнесся к моему совету генуэзец, он уже что-то слышал о монголах. Несмотря на отсутствие телевидения и радио, важные новости в эту эпоху распространялись быстро.
        - Со всеми можно договориться, - сказал он.
        - После того, как тебя оберут до нитки, договариваться уже будет незачем, - поделился я жизненным опытом.
        - Что ж, видимо, пора мне возвращаться домой, - смирился генуэзский купец.
        Еще день мы простояли в ожидании, когда из столицы княжества Феодоро привезут выкуп за хазар и Тору. Судя по тому, как быстро они договорились с единоверцами о кредите, мы забрали не последнее у хазарских купцов.
        Рано утром я вывел обе ладьи и неф из бухты. Алан-таможенник подплыл к нам на своей лодке в сопровождении рыбацкого баркаса, на котором были новый капитан нефа и десяток матросов. Таможенник заплатил за судно приемлемую для него цену и стал новым владельцем. Мы же подняли паруса и налегли на весла, направляясь к Днепро-Бугскому лиману.
        25
        В Путивль давно не возвращались с такой богатой добычей. Тем более, такой маленький отряд. За несколько недель каждый дружинник, участвовавший в походе, превратился в богача. Не все распорядились с умом завоеванным богатством, но это уже было не важно. Главное, что князь - фартовый. Теперь даже если бы выяснилось, что я - не сын князя Игоря, скорее всего, никто бы не обратил на это внимание. Дружинники уж точно бы заставили заткнуться любого, кто начал бы катить бочку на меня. Их больше волновало, кто пойдет со мной в поход в следующем году? Это будут отличники боевой и политической подготовки. В порядке ротации.
        Впрочем, не уверен, что в следующем году выйду в море. Приближение монголов наводило на грустные мысли и заставляло искать выход из безвыходного положения. Я сперва не собирался участвовать в битве на Калке, потому что знал ее трагичный исход для русского войска. Затем мне пришла в голову одна интересная мысль, и я решил рискнуть. Поэтому сразу по возвращению в Путивль занялся обучением личного состава для конкретной операции. Дружинники больше не кривили физиономии, отрабатывая ненужные по их мнению упражнения. У них уже сложилось общее мнение, что князь лучше знает, что нужно, а что нет. Иначе бы не брал такую богатую добычу.
        За время моего отсутствия в городе появился нежданный гость - ахейский православный монах по имени Аполлодор. Это был сухощавый мужчина лет тридцати с длинным орлиным носом, глубоко посаженными карими глазами, густой черной бородой, длинной и разделенной внизу на два острия, отчего напоминала хвост ласточки, и волосатыми руками. Одет был в черную, связанную из шерсти шапку, какие будут в моде у москвичей в конце двадцатого и начале двадцать первого века и получат в народе нецензурное название за похожесть на презерватив, и черную длинную рясу из грубого холста, подпоясанную обычной веревкой. Потускневший медный крестик висел на заеложенном, льняном гайтане. Обуви монах не признавал, отчего пятки его напоминали конское копыто по цвету и, наверное, по твердости. Князь Ахейский прислал его узнать, как сложилась судьба дочери и как добраться до моего княжества, если не сложилась? Мы разминулись с монахом у острова Хортица во время половодья. Он с русскими купцами приплыл из Константинополя в Киев, а потом с пересадками добрался до Путивля. Поскольку Аполлодор дождался моего возвращения, судьба княжны,
по его мнению, сложилась удачно. Алика предложили ему поселиться на княжеском дворе, но Аполлодор выбрал монастырь.
        Оттуда он и пришел на второй день после моего возвращения. Принял я монаха по-домашнему, в своем кабинете. Савка принес нам медовухи в золотом кувшине и пшеничные медовые калачи на серебряном блюде. Напиток налил нам в золотые кубки, захваченные в последнем походе. Это я понтовался. Уверен, что тестю передадут все мельчайшие детали моего быта. Пусть узнает, что его зять, а, следовательно, и дочь, пьют с золота и едят с серебра.
        Аполлодор рассматривал меня прямо, без утайки. То ли он по жизни такой, то ли рассказали ему, что я - человек прямой и не люблю льстецов и подхалимов. От него, к счастью, не воняло, как от раввинов и английских эпископов.
        - Князь Жоффруа сильно расстроился, когда узнал, что его дочь досталась другому? - сразу взял я быка за рога.
        - А кто бы не расстроился?! - уклончиво ответил монах. - Из ее послания ничего толком не поняли. Если женой князя стала - это одно дело, а если не всё так, тогда, сам понимаешь, позор семье.
        Я расспросил Аполлодора об Ахейском княжестве. Алика не тот рассказчик, который может изложить толково. В ее рассказах преобладали эмоции, а не факты. Да и знала она не много, за пределами дворца почти не бывала.
        Жоффруа де Виллардуэн отправился простым рыцарем на судне в четвертый крестовый поход. Высадившись в Сирии, узнал, что Константинополь пал, что идет раздел империи. Не долго думая, он отправился в Константинополь, но шторм прибил судно к полуострову Пелопоннес. Там Жоффруа зазимовал и сдружился с местным архонтом Иоанном Кантакузеном. Напару они захватили Ахайю и Элиду. Но Иоанн вдруг умер, а его наследник Михаил выпроводил чужеземцев. Жоффруа де Виллардуэн отправился к Бонифацию, королю Фессалоникскому, и попросил помощи. Ему пришлось стать вассалом Гильома де Шамплита, вассала короля, вместе с которым, а также с сотней рыцарей и пятью сотнями пехотинцев, и отбил у Михаила Кантакузена завоеванное ранее и еще кое-что в придачу. В итоге почти весь полуостров Пелопоннес оказался под властью Гильома де Шамплита, а Жоффруа де Виллардуэн стал его самым богатым и влиятельным бароном. Вскоре в один год умерли Гильом де Шамплит и его наследник, племянник Гуго. После чего Жоффруа де Виллардуэн, как самый влиятельный барон, и стал князем Ахейским. Пять лет назад его сын, тоже Жоффруа, женился на Агнессе,
дочери Пьера де Куртене, Латинского императора. Так что теперь отец и сын могли править спокойно.
        - Вашу церковь не притесняет? - поинтересовался я.
        - В наши дела и обряды не вмешиваются, налогов не платим, в армии не служим, - ответил монах Аполлодор, - но вся церковная собственность находится под управлением латинского архиепископа Патры и примаса княжества Ансельма де Клюньи. За это он выставляет рыцарей на службу князю.
        - Крепитесь, скоро опять станете подданными Ромейской империи, прогоните латинян на противоположный берег Адриатического моря, - сказал я.
        - Неужели прогоним?! - усомнился монах. - Откуда ты знаешь?
        Я чуть не ляпнул, что в школе учил.
        - Их мало, подчиняться не любят, так что изведут себя в междоусобицах, и вы с ними справитесь, - ответил я.
        О том, что место крестоносцев займут потом турки, что нынешняя полоса у них серая, а черная будет позже, я говорить не стал.
        - Скорей бы… - вздохнув и перекрестившись, произнес Аполлодор. - Я хотел бы завтра отправиться в обратный путь. Князь ждет меня. Если до конца лета не вернусь, другого монаха пошлет.
        - Вернешься самое большее через месяц, - заверил я. - Моя ладья отвезет тебя до днепровских порогов. Минуешь их по суше, а потом сядешь на ладью до Константинополя. Я передам с тобой послание и подарки князю и его семье.
        - Послание возьму, а подарки - нет, - твердо сказал он. - Нищего монаха никто не тронет, а поможет всякий. Как-нибудь через купцов их передай или сам привези. Мне сказали, ты в море, как дома.
        - Пожалуй ты прав, - согласился я. - Передашь князю Жоффруа, что наведаюсь к нему через год или два. Если ничего не случится.
        - Все мы под богом ходим, - согласился, перекрестившись, монах Аполлодор.
        Я сказал Алике, чтобы написала послание родителям, сообщила о своем житье-бытье.
        - В конце сделай отпечаток ладони Ивана, - посоветовал я. - Бабушке это должно понравиться.
        - Ой, и правда! Она очень обрадуется! - воскликнула жена. - Аполлодор сказал, у моего брата Жоффруа до сих пор нет детей.
        Закончив выводить красивые буквы на листе бумаги, она принесла ее мне:
        - На, прочитай и поставь свою печать.
        Меня с детства учили, что порядочный человек чужие письма не читает, а ее - что муж обязан знать всё, что она пишет кому бы то ни было. Поэтому я мельком глянул на текст, уделив больше внимания отпечатку руки наследника, сделал внизу оттиск перстня и свернул в трубочку послание, которое по привычке обозначил, как письмо. Заклеивать не стал. Перевязали красной шелковой ниткой. Ничего секретного в послании нет. Главную информацию монах передаст устно. Его словам поверят больше, чем написанным.
        26
        Начиная с конца лета, из Степи стали приходить тревожные новости. Впрочем, кроме меня тревожными эти новости никто из русичей не считал. Монголы, которых на Руси называли татарами, перешли Кавказские горы. Половцы, получив богатые дары, разрешили им это сделать, разъехались по своим кочевьям, оставив союзников - аланов, ясов и косогов - на расправу. Из чувства благодарности монголы не сразу напали на половцев, дали насладиться подарками. Сперва воины Чингисхана разогнали народы, населявшие Северный Кавказ, захватив скот и пастбища, на которых отдохнули сами и откормили утомленных тяжелым переходом лошадей. После этого со свежими силами и принялись за половцев. Где-то на берегу Дона было большое сражение, в котором половцы в привычной им тактике начали отступать, чтобы растянуть силы противника и потом перебить по частям, но так увлеклись, что бежали до Днепра и даже дальше. Монголы на зиму расположились в степях между Волгой, Доном и Днепром, на месте бывших кочевий половцев. Те прибежали к русским князьям, моля о помощи.
        Ко мне тоже приехали. Это был Бостекан - старый мужчина с круглым лицом, поросшим седой бородкой, кривой на левый глаз. О нем говорили, что одним глазом он видит больше, что остальные двумя. В ханы пробился из простых воинов, благодаря личным качествам, среди которых смелость не упоминалась. Догадываюсь, что половцы собрались, посовещались и приняли решение: великие ханы поедут просить помощь у великих князей, средние - у средних, малые - у малых. Поскольку кочевья Бостекана находились у моих владений, то есть в зоне риска, к великим и даже средним ханам его нельзя было отнести. Бостекан подарил мне пять довольно приличных жеребцов, пять верблюдов, нагруженных войлоком, и пять наложниц - смазливых девиц лет тринадцати-четырнадцати. Последняя часть подарка особенно понравилась Алике. Меня же больше заинтересовал войлок. Я закупал его у половцев, чтобы изготовить тридцать кибиток - по одной на десять воинов. Собирался на этих кибитках отправиться в поход на реку Калку. Видимо, Бостекану донесли об этом, вот он и подарил то, что нужно мне и недорого обошлось ему. Верблюды тоже пригодятся. Лошади
боятся их. В атаку на всадников на верблюдах не заставишь идти коня, если не приучишь заранее. Половецкие дары я принял и заверил, что, если позовет Великий князь Черниговский Мстислав Святославич, то обязательно отправлюсь в поход со своей дружиной против монголов. На самом деле я отправлюсь в поход даже в том случае, если князь Черниговский не позовет. Мне нужна была определенность. Если получится то, что задумал, значит, дальше буду править в Путивле, если нет, надо будет перебираться на жительство в княжество Ахейское или еще куда-нибудь, подальше от монголов. Затем была трехдневная пьянка, после которой половцы уехали в степь, отдаренные тремя бочками не самой лучшей медовухи.
        Все лето, осень и зиму я тренировал своих дружинников делать укрепленный лагерь из кибиток и защищаться за ними от конницы и лучников. В середине марта прибыл гонец от Мстислава Святославича с призывом идти на монголов. Зимой три великих князя, три Мстислава, Киевский, Черниговский и Галицкий, собрались на съезд в Киеве, где и приняли решение совместно идти в поход. В первую очередь, конечно, подействовали не уговоры и подарки половцев, а предположение, что половцы могут перейти на сторону монголов и напасть на Русь совместно с ними. Вот такие вот у Руси союзники во все ее времена.
        В последний день марта я отправил на ладьях часть оружия, припасов и пехотинцев к городку Заруб, находившемуся километрах в пятидесяти ниже Киева на правом берегу Днепра, а сам с остальной дружиной и двадцатью двумя двуконными кибитками - по одной на каждый десяток дружинников и командирской - поехал туда по суше. Взял с собой сотни пикинеров и арбалетчиков и всего десять кавалеристов плюс их командира Мончука, который одновременно и мой заместитель. Причем каждый кавалерист имел одного коня, что вообще противоречило здравому смыслу. На уставшем жеребце много не навоюешь. Если бы не наработанная ранее репутация, меня бы сочли сумасшедшим. А я не говорил им то, что знал об исходе предыдущего сражения и что собирался сделать. В моем плане конных стычек не намечалось, а избыток лошадей только бы помешал. На всех моих дружинниках синие сюрко с белой «розой ветров» на груди и спине и щиты с этим гербом. Теперь у них меньше шансов получить удар от своих. Так называемый «дружественный огонь» и в эту эпоху тоже не редкость, особенно в свалке, когда нет времени разбирать, кто свой, кто чужой. Молотишь
всех, кто перед тобой. Бог и дьявол потом сами отберут своих. Дружина у меня хоть и не велика, но экипирована на зависть. Прошлое лето и зиму кузнецы всего Путивля и несколько пришлых занимались этим. Пехотинцы теперь в кольчугах, усиленных приваренными, стальными оплечьями и «зерцалами» - стальными пластинами, прикрывающими грудь и живот. Шлемы металлические, округлые, с наносником и назатыльником. У кавалеристов поверх кольчуг надеты бригандины. У всех есть наручи и поножи, а шлемы частью с личинами, частью с кольчужными бармицами. В поход набивались и так называемые охотники - кому была охота повоевать и пограбить. Вооружение, доспехи, боевой опыт и понятия о дисциплине у них были несоизмеримы с их жадностью, поэтому я наотрез отказал. Во всем, кроме денег и прочих неприятностей, предпочитаю качество, а не количество.
        Перед отъездом предупредил Алику:
        - Какие бы новости не приходили, не верь им, пока не вернусь я или мои люди.
        Хотя всячески давал понять, что на легкую победу рассчитывать не надо, в народе бытовало мнение, что с монголами разделаемся на раз, шапками закидаем. Ведь на них идет почти вся Русская земля и половцы впридачу.
        Поэтому и Алика довольно легкомысленно отнеслась к моим словам:
        - Привези побольше добычи! Только наложниц не бери, раздай своим дружинникам!
        Она уже хорошо говорит по-русски. Даже материться научилась. Как и все иностранцы, она не чувствовала сакральный смысл этих слов, поэтому напоминала несмышленого ребенка, который тыкает других острым ножом, не понимая, что делает больно. Не знаю, кто ее научил, но отучил я и довольно быстро. Как только в первый раз выругалась, шлепнул ее ладонью по губам, предупредив, что в следующий раз будет еще больнее. Острый нож нужен для врагов. В ее ближнем окружении таковых нет.
        Заруб оказался городом чуть меньше Путивля. Располагался на правом берегу Днепра напротив впадения в него речушки Трубеж. Такие же стены из наполненных камнями и землей срубов, деревянные башни. Только высоких башен, вестовых, было две: одна повыше, для наблюдения за лесостепью, а с другой следили за рекой. В урочище рядом с городом располагался монастырь с двумя каменными церквами. В этом месте была переправа через Днепр. Река здесь сужалась, и на обоих берегах были удобные подъезды к ней. Сейчас паром не работал, потому что был наведен плавучий мост из ладей, поставленных борт к борту. По нему мы переправились на правый берег. Там уже собралась довольно внушительная рать, по самым скромным прикидкам тысяч около двадцати. В основном русичи, половцев было мало. Наверное, присоединятся в степи. Бостекан говорил мне, что половцы собираются выставить пятьдесят тысяч всадников. Может быть, не врал. Все-таки в этом сражении решалась их судьба. С Мстиславом Черниговским пришли, кроме меня, Курский, Трубчевский и Рыльский князья с дружинами. Новгород-северский сам не приехал, но прислал воеводу с
полусотней всадников, в основном легких кавалеристов, сотней пехотинцев и полутысячей охочих людей. На кавалеристах кольчуги с короткими рукавами, только у двоих - воеводы и его сына - пластинчатая броня, а вооружены короткими, метра два, так называемыми степными пиками с узким трехгранным наконечником, которыми легко пробить кольчугу, луками, мечами или саблями и булавами, шестоперами, кистенями. Пехотинцы были в шапках и тегиляях, набитых пенькой и иногда с вшитой в подкладку, металлической пластиной или куском кольчуги, и имели большие каплевидные щиты, а также длинные - метра три - копья, одноручные топоры с обухом в виде клюва и засапожные ножи, а у некоторых еще и луки. Охочие люди доспехи и вооружение имели, кто на что горазд и, за редким исключением, намного худшее, чем княжеские дружинники. Примерно в такой же пропорции были выставлены и примерно также экипированы и вооружены дружины остальных князей, то есть, «регулярные части» составляли примерно треть войска. Впрочем, в эту эпоху многие ополченцы имели не меньший боевой опыт и не хуже оружие и доспехи, чем профессиональные воины.
        Пехотой новгород-северцев командовал Пров Нездинич, младший брат моего воеводы. Он был похож на старшего, только лицо веселое, беззаботное. Пров, в отличие от Увара, был общителен, словоохотлив. Сразу набился мне в друзья и намекнул, что не прочь перейти на службу. Князь Изяслав болел и ратиться не любил, а потому дружина его жила спокойно, но не так богато, как хотела. Несмотря на кажущуюся несерьезность, Пров Нездинич своих подчиненных держал в кулаке. Они расположились по соседству с нами, так что у меня было время и возможность оценить его командирские качества и боевой потенциал его подчиненных.
        Я же разбил свой лагерь подальше от города и поближе к лесу и пастбищам. Кибитки были расставлены прямоугольником, одна вплотную к другой, образовав защитное укрепление. Моя стояла внутри. Мне предлагали поселиться в Детинце, вместе с остальными князьями, но я решил быть со своими людьми. Предполагал, что последующие мои действия не всем понравятся. Дружинников сразу направил в лес на заготовку жердей на колья и рогатки. Никто не понимал, зачем они будут нужны, а я не говорил. Во-первых, все равно не поверят, что такое большое войско может проиграть каким-то там кочевникам: во-вторых, не хотел прослыть предсказателем, ясновидцем.
        Вечером я поехал в зарубский Детинец знакомиться с князьями Земли Русской, Великими и удельными. Все они собрались в довольно просторной гриднице, рассчитанной не менее, чем на сотню пирующих. Столы были составлены буквой П. «Верхняя перекладина» находилась на помосте полуметровой высоты, так что сидевшие там возвышались над остальными пирующими. Это были три Великих князя, три Мстислава: Киевский, Черниговский и Галицкий. Первый сидел посередине, второй - справа от него, третий - слева. Мстислав Романович Киевский имел сразу два прозвища - Старый и Добрый. За первое ручаюсь. По меркам этой эпохи живет он слишком долго - лет шестьдесят, наверное. Волосы, усы, борода и даже брови полностью седые. Лицо одутловатое, с заплывшими глазами, будто пил беспробудно несколько дней. Наверное, проблемы с почками. Я не слышал, что он говорил Мстиславу Святославичу, потому что сидел далековато от них, но, судя по отстраненному выражению лица князя Черниговского, брюзжал. Мстиславу Мстиславовичу Галицкому было за сорок. Борода и усы обзавелись проседью. Кончик носа красный и постоянно шевелится, что вместе с
настороженным выражением глаз создавало впечатление, будто князь все время принюхивается: не запахло ли жареным, не пора ли смываться? Почему-то мне сразу подумалось, что Мстислав Галицкий - хвастун. Может, потому, что имел прозвище Удачливый, хотя выигрывал только в сражениях с мелкими отрядами тевтонов, венгров, чуди, а в крупных он был всегда одним из, но причислял победу только себе. Рядом с ним занимал место его тесть Котянкан, Великий хан половцев. Этот постоянно улыбался, отчего его круглое лицо, поросшее жидкой седой бороденкой, превращалось в эллипс, приплюснутый сверху, и кивал головой, как китайский болванчик. Казалось, что он глуповат, но я был уверен, что Котянкан вертит своим зятем, как хочет. И не только им.
        Справа от меня сидел Олег Святославич, князь Курский, мой «племянник», который был моложе меня всего на несколько лет. Внешность его была бы непримечательна, если бы не темно-русая борода, которая торчала вперед, боевито, и взгляд, открытый, смелый, если не сказать наглый. Он имел склонность к полноте, но еще не расплылся. Наверное, потому, что был непоседлив. Следом за ним сидел Мстислав Святославич, князь Рыльский. уверенный в себе и потому спокойный, со взглядом сверху вниз, хотя был среднего роста, и ухоженной длинной бородой, но довольно неряшливо и, я бы сказал, бедненько одетый. Производил впечатление человека недалекого и невоинственного. Судя по тому, как пренебрежительно ухмылялся Олег Святославич, глянув на своего соседа справа, так оно и было.
        - Такого лучше иметь врагом, чем другом? - спросил я князя Курского после очередной такой ухмылки.
        - А ведь точно! - весело согласился он и произнес громко, не боясь, что услышит князь Рыльский: - И с тобой он воевать побоялся.
        - Наверное, понял, что был не прав, - предположил я.
        - Такое понять ему не под силу, - пренебрежительно произнес Олег Курский. - Просто испугался.
        - Или решил больше узнать о противнике и ударить в более удобный момент, - высказался я в защиту Мстислава Рыльского.
        - Узнавать он будет до своей смерти, - уверенно произнес Олег Святославич.
        - Зато с таким соседом нам с тобой спокойнее, - пришел я к выводу. - Главное - не стать его союзником.
        - Почему? - поинтересовался князь Курский.
        - Потому что для захвата его княжества достаточно трех сотен дружинников, я для защиты не хватит и трех тысяч, - ответил я.
        Олег Курский засмеялся громко, задорно, а потом сделал мне «горбатый» комплимент:
        - А говорили, что ты только саблей умеешь махать!
        - То же самое говорят и о тебе, - произнес я, хотя на самом деле ничего такого не слышал, пальнул наугад.
        - Да пусть говорят! - отмахнулся он. - Это они от зависти, потому что мое княжество - самое сильное после Черниговского.
        Он уже не считал Курское княжество частью Черниговского. Видимо, действительно почувствовал силу. Сюда он привел около тысячи дружинников и вдвое больше ополченцев. Это притом, что под Согдеей потерял много воинов. Его жена - дочь влиятельного половецкого хана. Пусть половцы и не ахти какие воины, зато их много, а говорят, что зайцы шоблой клали и на льва.
        Попойка получилась знатная. Мстислав Киевский привез с собой много княжеского меда и ромейского вина. Поскольку пировали князья и ханы, привыкшие выслушивать здравицу в свой адрес, а не произносить их, эта сторона увеселения была немного скомкана. В основном отличились половцы. Они вылизывали князей со всех сторон. Знали бы, что напрасно стараются…
        27
        Через день прибыли монгольские послы. Их было девять. Десятым с ними ехал в роли переводчика бродник - представитель малочисленного племени, образовавшегося из смеси всех живущих в этом регионе народов. Этот был вылитый русич, и одет по-нашему, причем медный крестик на грязном льняном гайтане висел поверх короткого кафтана. Бродники обитали возле речных переправ, бродов, трудились паромщиками, из-за чего и получили такое название. В будущем появится мнение, что они станут предками казаков. Как я слышал, половцы постоянно их притесняли, поэтому бродники и примкнули к монголам. Враг моего врага - мой друг. Все послы были низкорослыми, узкоглазыми, скуластыми и с редкой растительностью на лице - явно не монголы, а из покоренных или примкнувших народов. Ехали без оружия и брони, только ножи висели на ремнях. Все в лисьих малахаях, овчинных тулупах, кожаных штанах и высоких сапогах, не смотря на довольно теплый день. Лошади у них были невзрачные, с маленькими головами. Седла низкие и с короткими стременами. Послы с невозмутимым видом переправились по ладейному мосту через Днепр и остановились, ожидая
указаний, куда дальше следовать. Со всего нашего лагеря к ним сбежались воины, чтобы посмотреть на врага. Оценили довольно пренебрежительно.
        - Еще плюгавее, чем половцы! - насмешливо высказал общее мнение сотник Будиша.
        - Как же они, такие плюгавые, победили вдвое большее количество половцев?! - задал я вопрос.
        - Половцы - те еще вояки! - отмахнулся сотник.
        - Это верно, - согласился я, - но не говорит о том, что татары - такие же плохие воины. Они уже полмира захватили. В одной только покоренной ими империи, откуда привозят шелк, народа больше, чем во всех русских княжествах и латинских королевствах вместе взятых.
        Мои слова вроде бы немного отрезвили дружинников. По крайней мере, отзываться о татарах с пренебрежением перестали.
        - Конным надеть доспехи, взять всё оружие и еды на три дня, поедут со мной, - приказал я сотнику Мончуку. - Ты останешься за командира. Никому из лагеря не выходить. Будь готов к нападению половцев. Сунутся - не церемонься с ними. Если поскачут за мной, не мешай. Твое дело - защитить лагерь и сберечь людей до моего возвращения.
        Серьезность, с которой я произнес это, подействовала на всех дружинников, которые слышали мой приказ. Они прекратили обсуждать монгольских послов, разошлись к своим кибиткам за доспехами и оружием. Уже поняли, что я веду какую-то свою игру. Ключевые слова в этой игре - сберечь людей, то есть дружину. Остальное - не их ума дело.
        Монгольских послов препроводили в Детинец и там оставили ждать во дворе неподалеку от крыльца терема зарубского воеводы, в котором сейчас жили Великие князья. Бродник слез с коня, а послы остались в седлах. Были они для меня на одно лицо. Поскольку и возраста примерно одинакового, отличить одного от другого я смог бы только, пока они сидят на лошадях. По мастям лошадей. Никто послов не встретил, не оказал никаких почестей. Так, забрели какие-то чужие пацаны на наш двор, будет время, разберемся с ними.
        Я оставил свой отряд позади послов, приказав дружинникам:
        - Далеко не отходите. Может, придется быстро уезжать. Если кто нападет на послов, попытайтесь защитить их.
        - Как скажешь, князь, - ответили они дружно, но без энтузиазма.
        Значит, далеко не отойдут, но за послов не подпишутся.
        Я подъехал к самому крыльцу, спешился, отдал коня Савке, который следовал за мной на моем запасном аланском иноходце. Арабских лошадей в поход не взял: драпать, бросив дружину, не собирался. К седлу моего коня были приторочена бригандина, шлем, арбалет, булава и сумка с продуктами. Мое копье вез Савка. С гордостью. Наверное, чувствует себя отважным воином. По крайней мере, на своих ровесников, которые попадались нам на улицах города, смотрел, как на что-то ничтожное, недостойное его внимания.
        - От крыльца далеко не отходи, что бы ни случилось, - приказал Савке.
        - Ага, - ответил он, пялясь на послов.
        Еще бы палец в рот засунул, как дитё малое.
        Почти все князья уже были в горнице. Они сидели на лавках вдоль стен и гомонили радостно. Такое впечатление, что уже выиграли сражение. Видимо, ожидали, что противник окажется поядренее. Половцы понарассказывали им ужасов о монголах. Черт оказался на вид не таким страшным, как его малевали. Ждали Мстислава Киевского, который, как обычно, запаздывал.
        - Видать, живот опять прихватил, - язвительно произнес сидевший рядом со мной Олег Курский. - У Мстислава Романовича, как увидит врага, медвежья болезнь начинается.
        - Кто знает, какими мы будем в старости?! - снисходительно произнес я.
        - Да уж, лучше погибнуть молодым, - сказал Олег Святославич.
        Мстислав Романович зашел в горницу раскоряченной походкой человека, страдающего геморроем. Он занял место на помосте между Мстиславами Черниговским и Галицким. Обменявшись с ними короткими фразами, произнес негромко:
        - Приведите их.
        Только бродник поклонился, войдя, и перекрестился на икону. Один из послов выступил чуть вперед и произнес гортанным голосом приветствие. Я даже понял несколько слов. Монгольский язык не так сильно изменится за восемь веков, как русский. Бродник перевел. Не дождавшись ответного приветствия, посол продолжил.
        - Слышали мы, - переводил бродник, - что вы идете против нас, послушавшись половцев, а мы вашей земли не занимали, ни городов ваших, ни сел, на вас не приходили. Пришли мы попущением божиим на холопей своих и конюхов, на поганых половцев, а с вами нам нет войны. Если половцы бегут к вам, то вы бейте их оттуда, и добро их себе берите. Слышали мы, что они и вам много зла делают, потому же и мы их отсюда бьем.
        Я бы последовал их совету. Но, наверное, только потому, что знал, чем все закончится. Остальные князья не знали. Котянкан, сидевший слева и ниже князя Галицкого, что-то прошептал ему.
        - Половцам вы говорили, что пришли воевать аланов, - произнес Мстислав Мстиславович. - Разделили их, а потом побили поодиночке.
        - Половцы приняли наших кровных врагов меркитов, - сказал посол. - Если бы изгнали меркитов, как мы предлагали, войны бы с ними не было.
        - А разобьете половцев, и нам скажите кого-нибудь изгнать, - насмешливо произнес Даниил Романович, князь Волынский, зять Мстислава Галицкого, самоуверенный юнец не старше двадцати лет с ярким румянцем на бледных щеках.
        - Мы живем в степи, нам ваши леса не нужны, - возразил посол.
        Котянкан опять что-то прошептал Мстиславу Мстиславовичу и тот заявил:
        - Они сюда на разведку пришли. Надо убить их.
        Тут слово взял я:
        - А что разведывать?! Что мы в поход на них собрались?! Так об этом вся Степь знает. Что нас здесь больше, чем их? Так пусть знают и боятся. А послов убивать нельзя. Сегодня мы убьем их послов, завтра они - наших. Тем более, что по их религии убийство посла - смертный грех. За такое они уничтожают не только князя, но и весь его род и всех подданных. Это половцам надо, чтобы мы повязались с ними кровью против татар.
        - Откуда ты так много знаешь про татар? - насмешливо спросил Даниил Волынский. - Может, служил у них конюхом?
        - Я - не чета тебе, в конюхи не гожусь, - отрезал я. - И привык узнавать о своих врагах все. Потому что, в отличие от тебя, удирать с поля боя не умею.
        Я не знал, удирал ли князь Волынский хоть раз с поля боя. Не производил он впечатление отважного воина, вот я и ударил наобум. Судя по тому, как побагровела его физиономия, не промахнулся. Впрочем, в его возрасте даже подозрение в трусости может вызвать подобную реакцию.
        - Я тебе припомню эти слова! - пообещал Даниил Романович.
        - Зачем откладывать?! Можешь прямо сейчас это сделать, - предложил я. - Давай выйдем во двор и выясним, какой ты отважный воин.
        Выходить Даниилу Романовичу не хотелось, поэтому побагровел еще гуще.
        - Прекратите ссориться! - спас его честь, прикрикнув на нас сиплым голосом, Мстислав Киевский. - После будете выяснять, кто смелее. - И обратился ко всем князьям: - Что мы порешим, братья?
        - Война! - хором заявили князья.
        - Так тому и быть, - подвел итог князь Киевский и обратился к послам: - Передайте вашему хану, что с половцами мы не всегда в мире живем - это точно, но и вас к своим землям подпускать не хотим. Или уходите из нашей Степи, или будете биты.
        Бродник перевел послам речь князя. Они больше ничего не сказали, развернулись и пошли на выход. Я уже подумал, что историки соврали, что не убивали наши монгольских послов, но заметил, как вслед за ними вышел один из половецких ханов, мужчина немного за двадцать, сидевший неподалеку от выхода. Сделал половец это после того, как Котянкан еле заметно кивнул ему. Видать, именно для этого и пригласили такого молодого на встречу с послами.
        Я тоже встал.
        - Ты куда? - спросил князь Курский.
        - Да что-то живот прихватил, - ответил я на ходу. - Наверное, медвежья болезнь.
        Олег Святославич засмеялся громко и задорно. Его смех привлек внимание сидевших в горнице. Никто, кроме Котянкана, не заметил, что я вышел.
        Во дворе послышался шум, и я запрыгал через ступеньку, чтобы быстрее оказаться там. Опоздал. Половецкий хан рубил бродника-переводчика, а четверо его подручных - послов. Мои дружинники спокойно наблюдали за бойней. Бродник оказался парнем вертким. Погибать не хотел. Половецкий хан добил его только с третьего удара. Эта заминка и спасла жизнь десятому послу. На бегу выхватив саблю, я отсек кисть половецкому хану, который намеривался убить его. Хан заскулил совсем по-собачьи, махая окровавленным обрубком и разбрызгивая кровь, а потом визгливо крикнул своим людям:
        - Убейте его!
        Я поднял левой рукой его саблю и шагнул навстречу четверым половцам. Пешими они еще хуже дерутся, чем верхом. Я, работая двумя саблями, сравнительно легко посек их. Насмерть не бил, только калечил, чтобы не могли нападать. Союзники всё-таки. Все, кто был во дворе, сразу позабыли, из-за чего началась схватка, наблюдали, как я работаю двумя саблями. Вообще-то, ударная рука у меня правая. Сабля в левой служит для защиты, угроз, уколов. Но противник этого не знает, боится левой не меньше, чем правой. За что и расплачивается. Вскоре двое половцев сидели на земле, зажимая раны на ногах, а двое, выронив оружие, держались левыми за раненые правые руки. Зеваки, в том числе и мои дружинники, смотрели на меня так, будто я один перебил не меньше сотни половцев. Дружинники слышали Савкины рассказы, что я - двурукий боец, но видели в деле впервые.
        Я вернулся к теперь уже однорукому хану, шлепнул его плашмя саблей по щеке - очень оскорбительный жест - и произнес назидательно, как безмозглому сопляку:
        - Безоружных, тем более, послов, убивать нельзя.
        Саблю бросил ему под ноги и пошел к своему коню. Половец теперь не воин, пока не переучится на левую руку. На это потребуется несколько месяцев, если не лет. Савка помог мне облачиться в бригандину и надеть шлем. За все это время из терема не вышел никто из князей. Видимо, Котянкан объяснил им, что за шум во дворе. Представляю, как он удивится, узнав, чем кончилось избиение безоружных.
        Я сел на коня, взял копье и приказал дворовым:
        - Приведите послу его коня.
        Они уже успели отвести посольских лошадей в конюшню. Наверное, были уверены, что послам ездить больше не придется. Хорошо, что расседлать не успели. Оставшийся в живых посол сел на приведенную ему лошадь. Был он абсолютно спокоен, как будто смерть только что не посмотрела пристально в его глаза. Не знаю, смогу ли я так спокойно выдержать ее взгляд, не показать страх. Нет во мне той покорности судьбе, какая присуща людям тринадцатого века, особенно азиатам.
        - Возьмите его в кольцо, - приказал я дружинникам и, чтобы опять не отнеслись пофигистски к моим словам, добавил: - Его жизнь - ваши жизни.
        Мы промчались по городу, а потом медленно перебрались на левый берег Днепра. На ладьи положили помосты из досок, по которым и движешься. Когда идешь по ним пешком, сооружение кажется более-менее надежным, а когда едешь верхом, появляются сомнения. Да и конь начинает нервничать. Того и гляди, сиганет в воду. Он-то выплывет, а вот всадник в тяжелых доспехах вряд ли. Поэтому по мосту конные движутся осторожно. На левом берегу повернули на юго-восток. По донесению нашей разведки, разъезды монголов в дне пути от брода.
        Когда поднимались по склону, я обернулся. От города к мосту скакал отряд половцев, с полсотни всадников. Уверен, что по нашу душу. То же самое подумали, наверное, и остальные члены моего отряда, в том числе и посол. Я увидел в его глазах не то, чтобы страх, но желание убраться отсюда побыстрее и подальше. Одно дело - безвыходное положение, а другое - когда есть шанс спастись. Я пришпорил коня, переводя его в галоп. Пусть половцы увидят, что мы их заметили и вроде бы испугались.
        Примерно в километре от брода начинался лес. Дорога в нем сразу начала изгибаться. Лес не любит прямых линий. Мы проскакали по нему метров пятьсот, после чего я перевел коня на быстрый шаг. Монгольский посол, скакавший сразу за мной, вырвался было вперед, но сразу придержал своего коня. Я чувствовал вопросительный взгляд кочевника. Он не понимал, почему я не убегаю от погони. А вот мои дружинники сразу сообразили и, когда я дал отмашку правой рукой, начали, не задавая вопросов, сворачивать с дороги по одному вправо, занимать удобную позицию за деревьями. Не зря проводил я с ними учения. Тут и посол понял, что будет дальше. Он не удивился, когда мы с ним заехали в лес, и я отдал ему свое копье. Мне, надеюсь, оно не пригодится в ближайшее время. Да и ему тоже, но с оружием будет чувствовать себя увереннее.
        Я слез с коня, привязал его к молоденькой березке. Отвязал арбалет и колчан с болтами. Было у меня желание пострелять из лука. Попасть, наверное, попаду, а вот поразить насмерть, скорее всего, не сумею. Арбалет надежнее. Я натянул рычагом тетиву, вставил болт. Посол внимательно наблюдал за мной, сидя на лошади. Мне иногда кажется, что кочевники и спят вместе с лошадьми в своих юртах. Заезжает в юрту на лошади, и вместе ложатся на бок. Арбалеты он наверняка видел у китайцев. Видимо, рычаг заинтересовал. Я обломал несколько веток, чтобы не закрывали обзор, приготовился к стрельбе.
        Топот копыт услышал издалека. Половцы неслись рысью. Их кони проигрывали в скорости, но наверстывали выносливостью. Первым скакал безусый юноша лет шестнадцати, похожий на хана, которому я отрубил кисть. Скорее всего, младший брат. Кровная месть - дело обязательное. На юноше был чешуйчатый доспех и пирамидальный шлем с полями, напоминающий шляпу. Такие шлемы имеют многие галицкие дружинники. Наверное, получил в подарок от Мстислава Мстиславовича. В правой руке держал степную пику, готовясь всадить ее в меня, как только догонит. Когда он понял, что уже догнал, было поздно. Болт пробил доспех и влез в правую сторону грудной клетки. Юноша выронил пику, после чего схватился за гриву коня и проскакал еще метров двадцать прежде, чем свалился на землю. Вторым болтом я свалил крупного пожилого половца в кольчуге и остроконечном, «русском» шлеме. У него в плече и ноге уже торчало по стреле, но половец все еще вертелся на дороге, выискивая, на кого бы броситься. Когда и он свалился на землю, оставшиеся в живых половцы развернулись и начали отрабатывать любимый маневр - удаление от противника на максимальную
дистанцию, получив в спины еще несколько стрел.
        Я по ним не стрелял. Привязав к седлу арбалет и колчан, сел на коня, забрал у посла свое копье и выехал на дорогу. Мои дружинники вышли из леса пешком и принялись вытряхивать трупы из доспехов, одежды и обуви и выдергивать из них стрелы. Каждый брал только свои стрелы, редко ошибались. Несколько раненых тут же добили. Всего мы уничтожили тридцать два человека.
        Дальше мы поехали быстрым шагом, гоня табун из трех десятков лошадей. Выехав на участок степи, я приказал восьмерым дружинникам остаться там с трофейными лошадьми. Не думаю, что половцы пошлют в погоню второй отряд. С двумя дружинниками и послом поскакал дальше. Сразу после захода солнца, выехав на очередной участок степи, заметили впереди отряд кочевников, человек двадцать. Это были не половцы. Они остановились, наблюдая за нами. Я показал рукой послу, чтобы ехал к ним.
        - Благодарю, - сказал он мне тихо на языке, похожем на турецкий.
        - Попадешься с оружием, убью, - также тихо сказал я на турецком.
        Посол кивнул головой, соглашаясь, что поступлю правильно, и неторопливо поскакал к своим.
        Мы развернулись и в таком же темпе поскакали к своим, которые охраняли трофейных лошадей. Добрались до них поздно ночью. Наскоро перекусив, я завалился спать на ложе из травы, застеленной попоной, приказав не будить меня, если не случится ничего чрезвычайного. Заснул не сразу. Смотрел на яркие звезды Млечного пути и думал, что ход истории изменить нельзя, но прогнуть можно.
        28
        Который уже день мы медленно плетемся вдоль правого берега Днепра на юг. Сейчас проходим пороги. Ладьи оставили перед порогами. Я свои вообще отправил домой. Назад будем возвращаться другой дорогой. Если будет кому. Возле Хортицы к нам присоединятся основные силы половцев, которые ждут там, и галичан, которые на ладьях спустились по Днестру в Черное море, а потом поднялись вверх по Днепру.
        В Кодаке, перед порогами, к нам еще раз приходили монгольские послы, предлагали дружить. Я в это время рыбачил и купался в Днепре. Спасать еще одних послов не счел нужным, а выслушивать перепевы советов Котянкана в исполнении Мстислава Галицкого - и подавно. Послам опять отказали.
        - Если вы послушались половцев, убили наших послов и идете на нас - то вы идите. Мы вас не трогали. Бог нас рассудит, - сказали послы на прощанье.
        Как ни странно, этих отпустили живыми.
        В авангарде нашей армии движется часть войска Мстислава Галицкого, за ним - Мстислава Черниговского и замыкает - Мстислава Киевского. В день проходим километров тридцать. Степь выбиваем так, что ни травинки не остается. Последние дни стоит жара, поэтому войско поднимает тучи пыли. Я вместе со своими кавалеристами еду в стороне от колонны, ближе к реке. Здесь воздух почище. По противоположному берегу нас сопровождают небольшие отряды противника. Наши первое время материли их и показывали соответствующие жесты, но монголы не реагировали, поэтому теперь дружинники как бы не замечают их. Не доставляет удовольствия дразнить врага, который не обижается.
        У моих кавалеристов прекрасное настроение. Трофейных лошадей, доспехи и оружие мы продали, а деньги поделили по-княжески: половина - мне, половина - им на десятерых. Купили всё половцы. Не удивлюсь, если это были родственники погибших. К подобным инцидентам они относятся спокойно, без национальной окраски. Кто-то с кем-то поссорился, сразился - это дело житейское. Бог помог победить правому, а с правого спроса нет. Или решили отложить месть на время, до победы над монголами. В победе никто не сомневается, кроме меня. Возможно, есть сомнения и у Мстислава Киевского. Но у него это, скорее, возрастное.
        - Скорей бы разбить их - и домой, - произносит Мончук, который скачет справа от меня и на пол лошадиного корпуса сзади.
        - Половцы говорят, что у татар, которые на самом деле монголы, всего три тумена по десять тысяч в каждом. Нас почти в три раза больше. Монголы об этом знают, их разведка давно пересчитала нас, - даю я вводную своему заместителю и задаю вопрос: - Что бы ты сделал на их месте?
        - Отступил бы, - недолго думая, отвечает Мончук.
        - А они не отступают, - говорю я. - Почему? Неужели глупее тебя?
        - Кто их знает, - уклоняется от ответа мой заместитель.
        - Командует ими Субэдэй, старый и опытный полководец, который выиграл больше сражений, чем все наши князья вместе взятые, - продолжаю я. - Он знает, что половцы боятся их, сразу побегут. И силы сравняются. Уверен, что он знает и о том, что наши старшие князья не ладят друг с другом. Значит, против него будет не кулак из тридцати тысяч воинов, а три по десять тысяч. То есть, троекратное преимущество будет у него.
        - Это если мы разделимся, - возражает Мончук.
        - Мы уже разделились, - грустно молвил я. - Командир должен быть один. В трех головах три приказа и все в разные стороны. Впрочем, сейчас все три дружно ведут нас в ловушку.
        - А зачем мы туда идем?! - не столько спрашивает, сколько восклицает поумневший сотник Мончук.
        - Придет время - и всё узнаешь, - отвечаю я.
        Он смотрит на скачущих по противоположному берегу кочевников без прежнего пренебрежения, но все-таки произносит:
        - Не похожи они на непобедимых воинов.
        - Это не монголы, это всякий сброд, приставший к ним, - объясняю я. - И послы тоже были не монголами.
        - Откуда ты всё про них знаешь? - спрашивает Мончук.
        - Купец ромейский рассказывал, который был у них, - отвечаю я.
        Возле острова Хортица наши силы объединились, точнее, сбились в одну кучу. Ночью галицкие ладья незаметно для противника переправили на левый берег Днепра Мстислава Удачливого с отборной тысячей всадников. Галичане захватили врасплох передовой монгольский отряд, пару сотен человек, наблюдавших за нами. Монголы устроились на ночь на кургане в половецком капище. Там их и перебили. Половцы сочли это хорошим предзнаменованием. Мол, боги помогают им. Галичане вернулись к Днепру с наколотыми на копья головами врагов и долго скакали по берегу, хвастаясь победой. Захваченного раненым командира монголов отдали половцам, которые, как мне сказали, пошинковали его, как капусту.
        На следующий день на левый берег Днепра переправился Даниил Волынский и тоже разбил, точнее, разогнал отряд монголов и захватил небольшое стадо коров и быков. Галичане сочли это удачей, а я - сыром в мышеловке. Такое начало подбодрило наше войско. Ратники рвались в бой. До обеда навели мост из ладей и начали переправу на левый берег. Переправлялись неделю. Затем пошли в степь, на юго-восток, вслед за отступающими монголами. Мстислав Киевский предлагал вообще не переправляться, принудить врага сделать это и разбить его на месте переправы, но его никто не послушал. Мало того, старика подняли на смех князья Галицкий и Курский. Олег Святославич в последнее время стал лучшим другом Мстислава Мстиславовича. Наверное, продолжал готовить почву для захвата черниговского стола. Я ничего не предлагал. В этом эпизоде ход истории явно не прогнешь. От сражения на реке Калке никуда не денешься. И русско-половецкое войско пошло к своей гибели.
        Мой отряд двигался в хвосте армии князя Черниговского. В мелких стычках, которые происходили почти каждый день, мы не участвовали. Трофеев там хороших не возьмешь, потому что со стороны противника действовали в основном лучники в дешевых доспехах из толстого войлока с нашитыми сверху металлическими пластинами или стеганках их холста и хлопка и на неказистых лошаденках.
        - Стреляют они метче и дальше, чем половцы. Луки мощнее наших. Кто захватит такой, продают за двойную цену, а то и дороже. У каждого татарина по два лука, основной и запасной, и два или три колчана со стрелами, которые тоже получше наших, - поделился со мной Мончук информацией, которую узнал у передовых отрядов нашего войска, участвовавших в стычках. - Представляешь, они у каждой стрелы натачивают наконечник! Возят для этого специальный напильничек.
        - Серьезно относятся к своей работе, - сделал я вывод.
        - Но все равно наши легко бьют их, - сказал сотник.
        - Это мы еще с главной силой их войска, тяжелой конницей, не встречались, - возразил я.
        - Что-то не видно ее. Отступают так быстро, что скот целыми стадами бросают, - сообщил он и высказал предположение, оправдав свое назначение на должность моего заместителя: - Или заманивают?
        - Скорее всего, - ответил я. - Скот они могли и раньше угнать подальше от нас. Оставляют понемногу, чтобы мы не передумали лезть в ловушку.
        - Сказать надо бы старшим князьям, - предложил мой заместитель.
        - Пойди скажи, - разрешил я. - Тебя обзовут трусом и посмеются над тобой от души. Самоуверенные дураки понимают только то, что им вбивают в голову булавой.
        Мончук уже начал догадываться, что мы движемся к гибели. Непонятно ему было мое спокойствие. Он видел, что я погибать не собираюсь и дружину терять тоже. С монголами контактов не имею, так что перебежать не смогу. Вот сотник и пытался понять, как я собираюсь выкрутиться? Ему даже в голову не приходит, что мы наполовину уже выкрутились, когда спасли посла. Осталось осилить вторую половину.
        Обжираясь мясом, мы целую неделю шли по степи, поросшей еще зеленой, не выгоревшей на солнце травой. На стоянках я заставлял косить эту траву на сено и грузить в кибитки. Поскольку я уже много всяких странностей наделал, никто не спрашивал, зачем мне сено, когда вокруг много свежей травы?
        На восьмой день случилась стычка покрупнее. Около тысячи монгольских лучников напали на передовой отряд галичан и изрядно потрепали его. Если бы не подоспел на помощь Олег Курский, галичане полегли бы все. Этот удар немного отрезвил наших князей.
        - Пожалуй, хватит гоняться за ними по степи, - решил Мстислав Романович Киевский. - Будем ждать их здесь, на берегу этой речки.
        Даже Мстислав Мстиславович Галицкий не стал с ним спорить, только фыркнул презрительно. Мстислав Святославич Черниговский попытался в очередной раз примирить их. И эта попытка оказалась безуспешной.
        Речку половцы называли Калкой. Была она с поросшими вербами и ивами берегами и камышом на мелководье, шириной метров пятьдесят и глубиной два, но на плесах растекалась на сто и мельчала до полутора метров. Правый берег был чуть выше. Половцы и галичане переправились на левый и стали там лагерем. Рядом с ними расположился Олег Святославич, князь Курский. Остальные черниговцы расположились на правом берегу Калки. Киевляне разбили лагерь на холме примерно в километре от реки. Они сразу начали обустраивать лагерь, копая ров и насыпая вал. Черниговцы и галичане ограничились расставленными по кругу телегами. Размещение русского войска было наглядной иллюстрацией отношений между Великими князьями и их мнений по поводу того, как надо вести войну с монголами.
        Я тоже проиллюстрировал свое отношение к этому походу, выбрав место для лагеря в стороне от всех, южнее, там, где река огибала невысокий холм, поросший вербами и кустарником. Калка в этом месте сужалась метров до сорока и углублялась метров до двух с половиной. Правый берег был высок и обрывист. Если над ним немного поработать, то нападения со стороны реки можно не бояться. Соединив концы излучины поставленными в ряд кибитками, я получил довольно вместительный лагерь. В нем могли поместиться не только мои дружинники и все наши лошади, но и еще столько же людей и животных. Колеса каждой кибитки привязали к колесам соседней и поставили в углубления, чтобы труднее было сдвинуть с места. В самых атакоопасных местах выкопали перед кибитками ямы-ловушки и поставили рогатки, собранные из привезенных кольев и брусьев. Берег реки кое-где подправили, сделав более неприступным, и вырыли траншею к воде, которую сверху накрыли связанным в снопы камышом. Даже если с противоположного берега будут обстреливать из луков, не помешают нам набирать воду. Сколотили и пару плотов. На самый крайний случай. Работали
дотемна. Расположившиеся неподалеку новгород-северцы посмеивались на нами, на что я сказал своим дружинникам:
        - Не обращайте на них внимание. Смеяться будет тот, кто останется живым.
        Искупавшись в реке и проследив, как поставили рыболовецкие сети, чтобы на завтрак поесть свежей рыбы, я отправился в гости к Великому князю Черниговскому. Он только что вернулся с холма, на котором укреплялся Великий князь Киевский. Перед этим Мстислав Святославич был на левом берегу реки у Великого князя Галицкого.
        - Надоели они мне оба! - начал разговор Мстислав Черниговский, который принял меня в своем шатре.
        Шатер был круглый и большой, сшитый из двухслойного холста, покрашенного в червчатый цвет. Купол в центре подпирал врытый в землю шест высотой метров три с половиной. На шесте висела на уровне моей головы в золотом окладе икона апостола Андрея, которого князь считал своим покровителем. Как входишь в шатер, так сразу и оказываешься лицом к лицу с седобородым стариком с суровым взглядом. Справа от входа стояла низкая кровать, застеленная медвежьей полостью, а напротив - еще две, накрытые овчинами, наверное, для княжеского сына и племянника. Оба сейчас пировали у Мстислава Галицкого. Слева находился небольшой стол на козлах и три сундука, которые заодно служили стульями. На столе горела свеча, прилепленная прямо к столешнице. Слуга налил нам меда в бронзовые кубки, украшенные узором из крестов. Мед был хороший. Из-за него мне и нравилось бывать в гостях к князя Черниговского. Платить за это приходилось выслушиванием жалоб на двух других Великих князей.
        - Уже жалею, что поперся в этот поход! - признался в конце своей речи Мстислав Черниговский.
        - Теперь уже поздно жалеть, - молвил я. - Теперь надо думать, как выбраться отсюда живыми и здоровыми.
        - Я сказал им, что подожду еще неделю и, если не будет сражения, поведу свою дружину домой, - сообщил он.
        Три дня назад он говорил, что, если не будет сражения, поведет дружину домой через три дня.
        - Сражение будет здесь, - сказал я.
        - Откуда ты знаешь? - поинтересовался князь Черниговский.
        Я не стал говорить, откуда знаю на самом деле, отделался неопределенным ответом:
        - Предчувствие.
        - Скорей бы, - произнес князь и, перекрестившись, добавил: - А там дай нам бог одолеть нехристей поганых.
        - На бога надейся да сам не плошай, - сказал я. - Если половцы побегут, тоже отступай. Только не в ту сторону, куда они. Их будут бить в первую очередь.
        - Думаешь, побегут? - спросил Мстислав Святославич, хотя по лицу его было видно, что и сам не сомневается в этом.
        - Им не впервой бегать от татар, - ответил я.
        - Собирался я утром переправиться на тот берег, а теперь, пожалуй, останусь на этом, - решил он.
        Переправиться на левый берег он решил, пообщавшись с Мстиславом Галицким. Если завтра утром опять встретится с ним, то опять противоположный берег покажется лучшим.
        Возвращаясь в свой лагерь, остановился у догорающего костра, возле которого сидел с двумя своими дружинниками Пров Нездинич. Оба сразу ушли, чтобы не мешать нашему разговору. Я сел на освободившееся седло, лежавшее у костра, в который накидали обглоданных коровьих костей. Скота нам монголы оставили много, чтобы наелись мяса досыта перед смертью. Сотник Нездинич предложил и мне мяса, но я отказался:
        - У князя Мстислава отвечерял.
        - Что скажешь, князь? Будет завтра сражение или нет? - спросил Пров.
        - Завтра или послезавтра, но все равно будет, - ответил я. - Татары выманили нас, куда хотели, теперь дадут бой.
        - Ну, мы им покажем! - бодро пообещал он.
        - Может, покажем, а может, и нет, - сказал я и тише, чтобы кроме Нездинича никто не слышал, произнес: - Как все побегут, не геройствуй, отступай в мой лагерь. Только со своей сотней. Остальных, - кивнул я на ополченцев, - не бери, пусть драпают.
        Вся орава в лагерь не влезет, а мне недисциплинированные и плохо вооруженные бойцы ни к чему.
        - Ты думаешь… - начал было Пров, но не закончил, потому что я встал и пошел в свой лагерь.
        29
        Утро выдалось солнечным и безветренным. День обещал быть жарким. Мои дружинники пригнали в лагерь лошадей, коров и баранов, которых ночью пасли ниже по течению реки. Другие вытрусили сети. Рыбы попалось много. Часть моего отряда чистила и потрошила ее, а остальные продолжили укреплять лагерь.
        Выйдя на берег Калки, в которой вода была мутной, потому что выше по течению через нее переходили конные половцы, я увидел, что из лагеря Мстислава Галицкого выезжает отряд конных дружинников под командованием Даниила Романовича численностью сотен пять. Они соединились с большим отрядом половцев и вместе поскакали на восток, где на склонах холмов видны были небольшие отряды монголов. Половцами командовал Ярункан - раздражительный и недалекий мужчина лет тридцати пяти. Нос у него был разрублен наискось, но не глубоко. Ярункан утверждал, что был ранен в бою с суздальцами, но злые половецкие языки утверждали, что это его старшая жена приголубила за то, что слишком много внимания уделял молодым наложницам. Котянкан вчера внезапно заболел. Олег Курский поставил диагноз - медвежья болезнь, обдрыстался от страха. Остальные галичане продолжали поить лошадей, заготавливать дрова, разводить костры и забивать коров и быков. Нападение противника никто не ждал.
        Я тоже подумал, что в этот день пронесет. Собирался уже раздеться и искупаться в реке, когда заметил, что с холмов, к которым скакали половцы и дружинники князя Волынского, спускается сплошной стеной монгольская тяжелая кавалерия. Половцы рассказывали, что обычно монголы посылают вперед легкую конницу. Она обстреливает противника из луков, а в случае атаки отступает за спины тяжелой кавалерии. Если та не разобьет врага, опять в дело вступали лучники. И так до тех пор, пока противник не погибнет или побежит. На этот раз в атаку сразу шла тяжелая конница. Видимо, Субэдэй решил не ждать, когда все наше войско переправится через реку и приготовится к бою, а разбить его по частям.
        - К бою! - крикнул я своим дружинникам, а Савке приказал: - Неси сюда мои доспехи и оружие!
        Мне хотелось посмотреть, что будет дальше. Когда еще доведется увидеть атаку нескольких тысяч закованных в броню всадников?! Они молча неслись на половцев и волынян. Половцы сразу дрогнули, развернули коней и ударились в бега. А волынцы пошли в атаку на превосходящие в несколько раз силы противника. В отряде князя Даниал была в основном молодежь. Они еще не научились быть расчетливыми, осторожными. Монголы окружили их, началась сеча.
        В лагере галичан забили тревогу. Князь Мстислав Мстиславович начал строить полки. Один отряд, сотен пять-шесть, сразу заспешил на помощь волынцам. Скорее всего, это Мстислав Ярославич по прозвищу Немой, князь Луцкий, дядя Даниила. Пожалуй, из всей галицкой компании он был самым толковым и смелым командиром. Его удар разомкнул кольцо монголов, и волынцы вырвались из окружения. Они вслед за половцами понеслись к реке Калке, огибая с двух сторон строящиеся к бою полки Мстислава Мстиславовича Галицкого. Половцы в это время уже пересекли реку и понеслись дальше, на запад, сметая на своем пути черниговцев, которые собирались в полки.
        Монгольская лава понеслась на галичан. В момент столкновения двух ратей над степью разнесся оглушающий вопль тысяч глоток. Затем он стал немного тише, но дополнился звоном железа о железо и ржанием лошадей. Галичане побежали не сразу. Им на помощь подоспел Олег Святославич, князь Курский? потеснил немного монголов. Тяжелая конница монголов отступила, вместо нее русичей засыпала тучей стрел легкая конница. Маневр был так хорошо отработан, словно невидимая рука передвигала по полю боя полки.
        Олег Курский первым сообразил, что надо выводить воинов из-под обстрела. Его дружина начала медленно отходить в реке. Вот тут-то и дрогнули галицкие ополченцы. Они ведь охотники до добычи, а не смерти? с дисциплиной не знакомы, приказам подчиняться не привыкли. Заметив маневр курян, решили, что пора смываться. И ломанулись к реке. Если бы в это время подошел к реке со своими полками Мстислав Святославич и остановил бегущих, а следом за ним подоспел Мстислав Романович, может быть, исход битвы был бы другой. Но Великий князь Черниговский пытался привести в порядок свои полки, расстроенные половцами, а Великий князь Киевский на помощь заклятому врагу идти не собирался. В его лагере на холме готовились к обороне.
        Наверное, поняв, что помощи не будет, галицкие дружинники сломались. Сперва побежали задние, следуя примеру ополченцев, поодиночке и небольшими группами. Пешие, бросив щиты и копья, вскакивали в реку и быстро перебредали ее, помогая себе руками. Глубина в том месте была по грудь. Конные влетали в реку на лошадях, поднимая фонтаны брызг. Удирающих становилось все больше и больше. В этот момент тяжелая конница монголов ударила вновь - и русское войско побежало. Впереди скакали князья, бояре и дети боярские. За ними бежали пехотинцы, бросая на ходу оружие. Русскую рать охватила паника. Жуткое по накалу облако страха накрыло их, отключило сознание. Люди уже не думали, они только чувствовали непреодолимое желание спастись. Оно было такой силы, что даже мне захотелось дать драла. Князь Олег Курский пытался остановить бегущих, зарубил несколько человек, но это не помогло. Не представляю, что бы могло привести этих людей в чувство. Разве что еще больший страх. Заградительный отряд с пулеметами, какие практиковал Сталин в начале Великой Отечественной войны. Сейчас мне эта его мера уже не казалась жестокой,
как раньше. Как ни странно это звучит, но побеждает та армия, которая своих боится сильнее, чем чужих. Это может быть страх смерти или морального осуждения - не важно. Он должен быть больше, чтобы воин предпочитал погибнуть или победить. На щите или со щитом, как говорили жительницы древней Спарты своим сыновьям. И те предпочитали умереть, но не опозориться. У монголов за трусость грозила смерть, причем ответственность была коллективной: сбежит одни - казнят весь его десяток, сбежит десяток - погибнет вся сотня и так далее. Так что у собравшегося сбежать с поля боя был шанс погибнуть от руки своего боевого товарища, которому неохота быть казненным из-за труса.
        Монголы бросились преследовать убегающих русичей. Они знали, что надо додавливать, не давать остановиться, прийти в себя, избавиться от паники. Всадники скакали за бегущими людьми и рубили их саблями и кололи пиками. Галичане, волынцы и куряне неслись, сломя головы на полки черниговцев, не давая тем построиться и встретить врага. Князь Черниговский понял, что битва проиграна, и начал с частью войска, дружинниками, отходить на север. Его ополченцы ломанулись вслед за всеми на запад.
        Дальше наблюдать побоище мне перехотелось. Я быстро надел бригандину, шлем и портупею с ремнем, на котором висели сабля и кинжал. У помогавшего мне Савки тряслись руки.
        - Принеси арбалет и болты, - спокойным, надеюсь, голосом сказал ему.
        Мои дружинники уже заняли места, которые им назначили сотники еще вчера. Арбалетчики устроились у щелей кибиток, готовые к стрельбе. Пикинеры, прислонив пики к кибиткам, держали в руках алебарды, чтобы встретить прорвавшегося внутрь лагеря врага. Несколько человек стояли у кибитки, которая служила «воротами», готовясь поставить ее в линию заграждения по моему приказу. Я ждал новгород-северских пехотинцев. Они еще стояли построенные и готовые к бою. Одни из всей дружины Изяслава Владимировича. Конные и ополченцы ломанулись вслед за черниговцами. Пров Нездинич, привыкший выполнять приказы, никак не мог принять постыдное решение.
        - Свистни своему дяде, - сказал я Олферу Нездиничу. - Долго нам его ждать?!
        Сотник арбалетчиков засунул в рот четыре пальца и выдал громкую и замысловатую трель. Мне показалось, что на его свист обернулись все удирающие. Дядя точно посмотрел. Олфер помахал ему рукой, призывая в наш лагерь. Пров Нездинич мотнул головой, словно стряхивая наваждение, и приказал своему отряду отступать к лагерю. Его дружинники сперва держали строй, но, когда часть монголов, сотни три, повернули в их сторону, побежали. От врага бегать можно только в одном случае - если заманиваешь его в ловушку. Впрочем, в данном случае так и получилось, хотя новгород-северцы и не подозревали, что послужат приманкой.
        Монголы намеривались ворваться в наш лагерь на плечах отступающих новгород-северцев. Впереди скакал, судя по доспеху, их командир. Панцирь был из широких и длинных пластин внахлест снизу вверх, с большими оплечьями и покрыт золотисто-красным лаком, отблескивающим на солнце. Шлем тоже лакированный, с плюмажем из укороченных павлиньих перьев, козырьком над глазами и большими наушниками, закрывающими и нижнюю часть лица, сходясь перед ртом. Голову даю на отсечение, что сделали доспех в Китае, и раньше его носил какой-нибудь императорский полководец, если не сам император.
        - Выстрел! - крикнул я и нажал на спусковую пластину арбалета.
        Целил монгольскому командиру в переносицу, но попал ниже, между носом и верхней губой. Кто-то еще выстрелил по нему, намериваясь поразить в неприкрытый щитом правый бок, но болт срикошетил. Хватило и моего. Жеребец проскакал, замедляя ход, еще метров двадцать, пока седок не свалился на землю рядом с ямой ловушкой, в которую угодил вместе с конем другой монгол. Я успел впустить еще четыре болта, не подпуская врага к кибитке, служившей воротами, которую ставили на место в заграждении мои дружинники и пара новгород-северцев. Три болта нашли свою цель, а одни полетел в степь. Несколько монголов успели втиснуться между кибитками, но их стащили с коней и порубили алебардами. Только потеряв больше половины отряда, монголы отхлынули. Пометав немного стрелы в нашу сторону, они поскакали преследовать более легкую добычу.
        На правом берегу реки Калки, где еще пару часов назад было несколько тысяч человек, теперь лежали трупы и бродили, всхрапывая от запаха крови, оседланные лошади. Кроме нас, только на холме за телегами и врытыми в землю, заостренными колами, остались киевские дружинники. Их обстреливал большой, тысячи три, отряд монгольских лучников, не давая высунуться. На западе и севере стояли тучи пыли. Там погоня еще продолжалась.
        - Будиша, выдели людей, пусть осторожно соберут болты, доспехи и лошадей, - приказал я сотнику пикинеров. - Раненых коней тоже возьмите, съедим.
        Он не сразу понял приказ. То есть, понять-то понял, но до него не доходило, как можно думать о трофеях, когда решается вопрос жизни и смерти? Но приказ есть приказ. Будиша выделил три десятка шустрых парней, которые опять выдвинули из заграждения кибитку и вышли из лагеря. Они быстро выдергивали болты из убитых и раненых, добивая последних, стягивали доспехи, снимали оружие и ловили лошадей, на которых отвозили собранное в лагерь. Монголы, видимо, не ожидали такой дерзости, поэтому среагировали не сразу. Мои люди успели завести в лагерь с полсотни лошадей, нагруженных трофеями, когда к нам поскакала сотня лучников. Кибитка была возвращена в загородь, за которой монгольские стрелы нам были не очень страшны. Даже если они пробивали войлок передней стенки кибитки, задняя оказывалась для них непреодолимым препятствием. Пара стрел попала в чересчур любопытных, после чего остальные дружинники перестали высовываться без дела из-за укрытий.
        Доспехи монгольского командира были сделаны из толстой кожи. Наверное, буйволиной. Ее обработали, скорее всего, распарили, придав нужную форму, сшили толстыми, прочными нитками и проклеили в придачу, а потом покрыли лаком. Состоял он из передней и задней частей, рукавов и оплечий, которые стягивались кожаными шнурами. Оплечья были трехслойными: между двумя слоями кожи лежали тонкие, выгнутые, стальные пластины. Шлем имел металлический каркас, на который натянули кожу. Сзади свисал широкий и длинный назатыльник. Я примерил доспехи. И панцирь, и шлем хорошо сидели на мне и были легче металлических, хотя, уверен, не сильно уступают в прочности. Лук у монгольского командира тоже был примечательный, покрытый в средней части черным лаком. Сделан из дерева, рога и сухожилий, но смотрится, как одно целое. От него исходила грозная сила. Лук был туже наших и даже длинных валлийских. Я с трудом натянул его. Он мне напомнил гуннские луки, только был чуть длиннее. Если выберемся отсюда, обязательно освою его. Я уже жалел, что не научился стрелять из лука в Англии. Копья у монголов были разной длины, от двух
метров до трех с половиной. У многих ниже острия находился крюк для сдергивания противника с лошади. Некоторые пользовались степными пиками.
        - Раздай луки нашим и новгородцам, - приказал я Мончуку. - Скоро нам каждый лучник потребуется.
        - С ранеными разберусь и раздам, - пообещал сотник.
        - Большие потери? - спросил я.
        - Восемь убитых и десятка два раненых, - ответил сотник. - Это и наших, и новгородцев.
        - Выкопайте на берегу реки между деревьями братскую могилу и сложите в нее убитых, но только присыпьте землей, чтобы было куда других положить, - приказал я. - И обед пусть готовят. Забейте пару раненых лошадей.
        На лице моего заместителя было написано, что сейчас не та ситуация, когда надо думать об обеде. Возражать он не стал. Я уже приучил своих дружинников, что приказы командира выполняются без обсуждений. В моем княжестве склонность к проведению веча была искоренена вместе с боярами.
        Ко мне подошел Пров Нездинич и произнес со смесью удивления и горечи:
        - А ведь побежали, как ты говорил! Кто бы мог подумать?! Такое большое войско собрали - и на тебе!
        - Войско сильно не количеством, а выучкой и единым командованием. У нас было слишком много командиров и всякого сброда, поэтому имеем то, что имеем, - сказал я. - Вместе с племянником расставь своих людей возле кибиток, чтобы при следующем нападении знали свое место.
        - Против такой силищи мы долго не продержимся, - произнес Пров.
        - Если хочешь сдаться, иди, я никого не держу, - предложил ему.
        - Нет, что ты! - замахал он испуганно рукой, словно обвиненный в трусости. - Что так, что так погибать. Уж лучше в бою.
        - Если будем крепко стоять, может, и не погибнем, - сказал я. - Татарам после такой славной победы тоже не захочется умирать, а брать нас измором, терять время, вряд ли захотят.
        - Дай-то бог! - пожелал Пров Нездинич, трижды перекрестившись.
        Я почему-то вспомнил икону в шатре Мстислава Святославича. Успел он ее забрать? Шатер его стоял. Там уже хозяйничали монголы. Золотой оклад они заберут, а икону с покровителем князя выбросят, а то и на дрова пустят.
        30
        С вечера в монгольском лагере, разбитом вокруг холма, на котором засел Мстислав Романович Киевский со своей дружиной, началась пирушка. Монголы захватили много меда и вина, которые предназначались, в том числе, и для празднования победы над ними. Празднование состоялось, только повод поменялся на противоположный. Я слушал радостные крики и думал, что можно было бы ударить по монголам с двух сторон и перебить их. Только вот князь Киевский вряд ли рискнет. Поэтому и войдет в историю обманутым мучеником. Ему и другим князьям пообещают, что не прольют ни капли их крови, что отпустят за выкуп. Монголы положат сдавшихся русичей на землю, накроют досками и сядут на них пировать. Как обещали, монголы не прольют ни капли крови, но убьют доверившихся, потому что на нарушителей закона он не распространяется.
        Я сдаваться не собирался. Наоборот, хотел заставить монголов уважать меня. Для чего и приказал своим парням поздно ночью, когда в монгольском лагере затихли песни и крики:
        - Доставайте ножи и разберитесь с отрядом, который нас сторожит. Дальше не ходите. Соберите их доспехи и оружие, особенно луки и стрелы, и возвращайтесь. Возьмите одного живым.
        Нападения с нашей стороны не ждали, Посчитали, что такой малочисленный отряд даже носа не высунет за заграждение. Пару сотен лучников оставили скорее напрягать нас, чем следить за нами. Мои люди бесшумно растворились в темноте. Дело они знали, опыт имели. Я не услышал ни звука в той стороне, где расположились присматривающие за нами монголы.
        - Куда они пошли? - шепотом спросил Пров Нездинич.
        - За добычей, - ответил я громко. - Мы ведь сюда за ней пришли. Или я ошибаюсь?
        - Шли-то за ней, - согласился он, - а получилось совсем наоборот.
        Что-то мне подсказывало, что Пров Нездинич будет далеким предком премьер-министра Черномырдина. Разницу между замыслом и исполнением он улавливал также тонко.
        - У меня пока всё получается, как и предполагал, - возразил ему. - Не так много захватим, как я привык, но и не с пустыми руками вернемся.
        - А вернемся ли?! - с сомнением произнес Пров Нездинич.
        - Скоро узнаем, - сказал я.
        В лагерь начали возвращаться мои дружинники с охапками доспехов, оружия, одежды и обуви. Кое-кто прихватил седла и попоны. Жаль, лошадей в монгольском лагере не было. На ночь их увели пастись в степь. Возле нас трава была вытоптана. Добычу складывали в центре лагеря. Завтра посмотрим ее, рассортируем. Делить будем дома. Если доберемся. Привели и «языка» - невысокого и худого молодого мужчину с широким и скуластым лицом, лишенным растительности и длинными черными волосами, заплетенными в косу. Воняло от него конской мочой так сильно, будто искупался в ней.
        - Если ответишь на мои вопросы, на рассвете отпущу, - пообещал ему.
        - Не отпустишь, - уверенно произнес пленный. - Вы свое слово не держите.
        Вот что значит хорошая идеологическая обработка. Им объяснили, что в плен сдаваться не стоит. В бою смерть будет хотя бы не долгой и мучительной.
        - Я - тот самый, кто защитил вашего посла и проводил до своих, - поставил его в известность. - Мое слово твердо. Ответишь на вопросы, и я провожу и тебя за пределы своего лагеря.
        - Спрашивай, - коротко произнес он.
        Я расспросил о командирах, народах, входивших в войско, делении на отряды и порядке в нем, тактике ведения боя. Рассвет помешал мне узнать ответы на все вопросы, которые меня интересовали. Да и «язык» был не очень информированный. Кстати, по национальности он был киргизом. Когда небо начало сереть, он стал отвечать все медленнее, неохотнее.
        - Ладно, закончим на этом, - решил я и проводил его за ограждение из кибиток, сказав напоследок: - Передай своим, что я с безоружными не воюю и пленных не убиваю.
        - Передам, каан, - назвал он меня на свой манер предводителем и торопливо зашагал на кривых ногах прочь от моего лагеря.
        Утром монголы, увидев ночное дело наших рук, в эмоциональном порыве рванули в атаку. Нападало тысячи полторы. В основном лучники в легких доспехах. Болты арбалетов с дистанции менее сотни метров прошивали таких всадников насквозь. Они умудрились завалить две кибитки, но прорваться в лагерь не смогли, полегли под алебардами. Мои дружинники уже оценили достоинства нового оружия, научились ловко пользоваться им. Пока один валит лезвием или острием лошадь, второй уже стягивает крюком всадника или загоняет ему острие под ребра. Монгол просто не успевает дотянуться до них саблей. Потеряв пару сотен убитыми и ранеными, враг отступил. С дистанции метров триста, где им не могли причинить вред арбалетные болты, монголы постреляли из луков и успокоились. Наверное, решили, что мы все равно никуда от них не денемся. Вот тогда-то они и поквитаются с нами.
        В полдень я обедал в компании сотников, ел конину, к которой стал привыкать. Помню, в детстве заходил в магазин и по запаху определял, что в продаже есть конская колбаса. В нее добавляли много чеснока. От этого запаха рот сразу наполнялся слюной. Я забыл вкус этой колбасы, но помню, что она мне очень нравилась. Она была самой дешевой, поэтому во времена тотального дефицита долго не залеживалась на прилавках. Потом ее не стало. Наверное, доели трофейных немецких лошадей.
        - Переговорщик пришел, - доложил подошедший к нам дружинник.
        Все в лагере ждали этого. Погибать никто не хотел, хотя храбрились друг перед другом. Они надеялись, что удастся договориться.
        - Скажи ему, что князь обедает. Как закончу, поговорю с ним, - произнес я.
        - Как бы они не обиделись, - молвил Будиша и сразу поник, будто признался, что струсил.
        - На обиженных воду возят, - поделился я и с ним русским лагерным фольклором из двадцатого века, продолжая жевать мясо с сухарем, натертым чесноком.
        Конина без чеснока казалась мне невкусной. Большая часть симпатий и антипатий вырабатывается у нас в детстве.
        Парламентеру пришлось ждать минут двадцать. Я преднамеренно тянул время. Пусть придет к выводу, что мы ни в грош их не ставим и сдаваться не собираемся. Подъехал к кибиткам на коне, без доспехов и оружия. Между мной и парламентером было метров двадцать. Говорить придется громко. Пусть дружинники услышат наш разговор. Скрывать мне пока нечего.
        На переговоры прислали бродника средних лет, с темно-русой бородой лопатой и плутоватыми глазами. Может, так казалось из-за того, что левый глаз косил. Бог шельму метит. Смотрел он на меня свысока, насколько это возможно при косоглазии и восседании на малорослом, неказистом сером жеребце, который пытался дотянуться до клочков травы, недотоптанной его сородичами. Всадник одергивал коня, не давая двигаться вперед, к кибиткам. Повторить судьбу первого монгольского посольства ему явно не хотелось.
        - Что тебе сказали передать твои новые хозяева? - первым начал я разговор, обидев, одернув бродника, чтобы сбить с него спесь.
        Бродник сперва насупился, а потом, наверное, вспомнил, какую подляну мне готовит, и улыбнулся льстиво. Представляю, как он ненавидит меня, князя, и прочих знатных, кто всю жизнь скубал бродников, по большей части беглецов от милостей властьпридержащих.
        - Чтоб вы сдавались, - ответил он.
        - А на каких условиях? - поинтересовался я.
        - На всей их воле, - ответил бродник.
        - Ответ неправильный, - сказал я. - Передай им, пусть еще подумают и предложат что-нибудь получше.
        - Все равно вас всех перебьют, - пообещал бродник.
        - Сказала Настя: «Как удастся», - возразил я и показал на трупы, оставшиеся лежать возле лагеря после вчерашнего и сегодняшнего налетов. - Эти нас уже перебили. В следующий раз монголы сами в атаку не пойдут, холопов и конюхов своих пошлют.
        Бродник понял, кого я подразумеваю под холопами и конюхами. Он гмыкнул сердито и перестал улыбаться. Я таки достал его.
        Переговорщик уже собирался уехать, но вспомнил вторую часть своей миссии и сказал:
        - Мы хотим убитых похоронить.
        - Сначала мы забираем их оружие и доспехи, потом вы - тела, - предложил я.
        - Зачем вам их оружие?! - удивился бродник. - Всё равно придется отдать, по-хорошему или по-плохому.
        - По-плохому мне больше нравится, - сказал я. - Так и передай своим хозяевам.
        Мне ни оружие, ни доспехи убитых по большому счету были не нужны. Я потребовал их, чтобы дать понять, что собираюсь уйти отсюда живым и свободным. Причем не столько монголам, сколько своим дружинникам. В их глазах не было надежды, только отчаянная удаль - погибать, так с музыкой! Я развернул коня и отъехал от кибиток, давая понять, что переговоры закончились.
        Бродник вернулся примерно через полчаса. Новых условий сдачи не привез, что обозначало, что по-хорошему нас отпускать не собираются. Зато на грабеж убитых согласились. Они ведь не сомневались, то все вернется к ним, а мы всего лишь выполним за них грязную работу. Пообещали, что нападать не будут. Бродник за них поклялся и поцеловал крест.
        Я послал новгородцев собирать трофеи. Они ведь потом потребуют свою долю. Вот пусть и понапрягаются за нее. Трупы, которые лежали близко к кибиткам, приказал оттащить подальше. Мало ли, что взбредет в пьяную монгольскую голову?! Они после налета опять начали пить вино и мед. То ли с горя, то ли от радости, что остались живы. Мы, в отличие от них, не расслаблялись, контролировали ситуацию, ожидая удар в любой момент и в любом месте, в том числе и со стороны реки. По противоположному берегу как бы между прочим проехался разъезд, обменялся стрелами с моими дозорными.
        К вечеру стали возвращаться отряды, преследовавшие убегающих русичей и половцев. Они вели захваченных коней, нагруженных доспехами, оружием и одеждой. Привели и сотни три пленных, раздетых до рубах и босых. Я думал, пленных будет больше. Рядом с шатром Мстислава Святославича установили на деревянном помосте, изготовленным пленными, свой, который был метров десять длиной и шесть-семь шириной. Возле помоста вкопали шест высотой метров пять с перекладиной вверху, с которой свисали волчьих хвосты. Видимо, там будет ставка главнокомандующего. Возле этого шатра разожгли несколько костров, на которых запекали на вертелах быков и баранов. Праздник продолжается. Но на этот раз возле моего лагеря выставили усиленные дозоры. Только со стороны реки позабыли. Можно было переправиться на противоположный берег, пройти вдоль нее, а потом опять переправиться на наш берег и вырезать тех, кто напируется. Я решил не искушать судьбу. Зарежем какую-нибудь важную птицу, тогда нас точно живыми не выпустят.
        31
        Утром приехал на переговоры тот же самый бродник. Мне показалось, что теперь у него косят оба глаза. Наверное, заготовил нам крупную подляну. На этот раз подъехал ближе. Может, перестал бояться, потому что мы сдержали слово, не помешали забрать трупы, может, разведать хотел наши укрепления. За предыдущий день дружинники насыпали валы из земли в тех местах, где монголам едва не удалось прорваться внутрь лагеря.
        - Если сдадитесь, мы не прольем ни капли вашей крови, отпустим за выкуп, - сообщил бродник. - Мне поручено целовать крест на этом.
        - Субэдэй вернулся? - первым делом спросил я.
        - Вернулся, - ответил бродник, сбитый с толку моим вопросом. - Это он меня послал.
        - Как тебя зовут? - спросил я.
        - Плоскиня, - ответил он.
        - Кто я такой, ты, наверное, знаешь, - сказал я.
        - А как же, наслышан! - произнес он насмешливо. - Говорят, ты мастер спящих баранов резать.
        - Ты еще не все слышал, - сообщил ему. - Наверное, тебе не сказали, что я умнее голозадых бродников и не только их. Я знаю много способов, как убить человека, не пролив его крови. У твоих хозяев смерть без пролития крови считается почетной. Обычно они ломают позвоночник. Мне такой почет ни к чему, я - человек скромный.
        - Не будут вас убивать, вот те крест! - произнес он, перекрестившись. - Побудете в плену, пока выкуп не придет.
        Меня предупредили, что бродники, как и жители Великого Новгорода, по три раза на день крест целуют.
        - Передашь Субэдэю, что я предпочитаю умереть в седле, чем жить на коленях, - отрезал я. - И еще скажи ему, что я послов не убивал, наоборот, спас одного.
        - Передам, - пообещал Плоскиня и поехал к большому шатру.
        Вернулся он быстро и в сопровождении десяти монголов. Истинных монголов, светловолосых и с густыми бородами. Таких в двадцатом веке уже не останется. Монголы станут черноволосыми, с широкими скуластыми лицами, похожими на те племена, которые сейчас окружают их родные места.
        - Субэдэй зовет тебя на переговоры, - сообщил Плоскиня и заверил меня: - Едь, не бойся, они переговорщиков не убивают, им религия не позволяет.
        - Это я и без тебя знаю, - сказал ему и махнул дружинникам, чтобы выдвинули кибитку и дали мне выехать. Мончуку приказал: - Не расслабляйтесь, будьте готовы ко всему. Если не вернусь, ночью уходите налегке по реке вниз, а потом неситесь что есть духу к Днепру. Может, кто и спасется.
        - Без тебя мы не уйдем, - произнес, как клятву, мой заместитель.
        Я поехал без оружия и доспехов. Правда, под второй рубахой была кольчуга, а на поясе висел кинжал, но это не боевое снаряжение. На мне было синее сюрко с белой «розой ветров». Вряд ли спасенный посол запомнил меня. Для него все русичи на одно лицо. Зато сюрко должен был запомнить. Пятеро монголов скакали впереди меня, вторая пятерка и бродник - сзади. Мы ехали мимо всадников, готовых отразить любую попытку окруженных русичей прорваться; мимо пленных, которые выполняли всякие работы; между кострами, возле которых воины готовили еду. Все прекращали заниматься своими делами и молча провожали нас взглядами. Во взглядах врагов я не чувствовал злобу. Смотрели, скорее, с интересом.
        Возле шатра я слез с коня и вручил повод одному из двух десятков воинов, которые охраняли шатер. Он повел моего иноходца к недавно изготовленной коновязи, где были привязаны еще два жеребца, один темно-гнедой, а второй вороной с белыми передними бабками. На помост вела лестница из трех ступенек. Шатер был из войлока. Вход закрывала плотная ткань, когда-то, наверное, темно-красная, а сейчас выгоревшая, посветлевшая, цвета разведенной в воде крови. В шатре стоял полумрак, поэтому мне потребовалось время, чтобы зрение адаптировалось к нему, и кисловатый неприятный запах, к которому пришлось привыкать моему носу. Помост был выстелен коврами. Человек двадцать мужчин разного возраста, но все старше тридцати, сидели на пятках полуэллипсом, ели из серебряных тарелок и пили из серебряных кубков. Еду и напитки им подавали две молодые женщины, судя по одежде и прическам, аланки. Верхнюю часть полуэллипса составляли истинные монголы, кроме сидевшего в центре, у которого было безбородое скуластое лицо, тяжелый, властный взгляд, широкий рот и выпирающий подбородок. Было ему под пятьдесят. Плотного сложения, с
длинными сильными руками. Кисти широкие, как у человека, привыкшего к тяжелому ручному труду. Видимо, это и есть Субэдэй. Сидевший справа от него, невысокий и худой мужчина лет на пять моложе, имевший короткую темно-русую бородку и лукавые бледно-голубые глаза, скорее всего, Джэбэ. У истинных монголов светлые волосы были до плеч, у неистинных, кроме Субэдэя, черные волосы были длиннее и заплетены в косу. Один из черноволосых еле заметно кивнул головой Субэдэю, отвечая на немой вопрос. Он был похож на спасенного мною посла. Наверное, это он и есть. Я не запомнил его лицо, только спокойное выражение на нем при встрече со смертью.
        Я поздоровался с ними на том языке, который позже станет называться монгольским. Если бы достал из-под сюрко припрятанную саблю и начал рубить их, удивились бы меньше. Все перестали есть и пить и вразнобой ответили мне.
        - Ты знаешь наш язык? - спросил Субэдэй.
        - Немного, - ответил я и, перейдя на тюркский, упредил следующий вопрос: - Купец, торговавший с вами, научил.
        - Садись, - предложил монгольский полководец на место в левой оконечности полуэллипса.
        Одна аланка поставила передо мной серебряные тарелку и кубок, вторая подошла с бронзовым кувшином и налила вина. В это время первая принесла серебряный поднос с кусками горячей вареной говядины.
        - Дай мне мясо с хребта, - попросил ее на аланском.
        - Хорошо, господин, - произнесла не менее удивленная женщина и положила мне три куска лучшего мяса.
        Руки у нее были холеные, белые, с тонкими пальцами и длинными ногтями. Видать, из знатной семьи, попала в плен недавно. В конце зимы монголы пронеслись по Крыму, захватили в том числе и Согдею. Не везет этому городу в последнее время.
        - Спасибо! - поблагодарил я на аланском.
        Я не видел ее лица, но почувствовал фон симпатии, который пошел от нее. Аланка быстро ушла, чтобы пережевать без свидетелей положительные эмоции. Женщинам для счастья иногда хватает одного слова. Для несчастья тоже.
        Я вспомнил, как работавший со мной монгол, опускал в стакан с водкой или вином палец и первую каплю стряхивал на пол в жертву богам, и повторил эту процедуру. Чем удивил своих врагов еще больше. Затем на монгольском пожелал всем здоровья и осушил кубок до дна, перевернул его и показал, что не таю ни на кого зла. Вино было, если не ошибаюсь, из запасов Мстислава Черниговского. Мясо я ел, как кочевники, отрезая кинжалом перед губами. За мной следили краем глаза, ненавязчиво. Судя по лицам, пока я все делал правильно.
        Субэдэй подождал, когда я насытюсь, после чего спросил:
        - Это ты вырезал ночью моих воинов?
        - Они пришли воевать или спать? - ответил я вопросом на вопрос.
        Мой ответ ему понравился. Хмыкнув и улыбнувшись, он продолжил:
        - Говорят, ты умеешь биться двумя саблями, самый лучший боец в русском войске.
        - Я - второй, - скромно произнес я.
        - А кто первый? - спросил он.
        - Не знаю, - ответил я. - Поэтому до сих пор живой.
        Эта фраза рассмешила их, хотя и не одномоментно. Я привык, что меня понимают и оценивают по достоинству не все и не сразу, не зависимо от эпохи.
        - И еще говорят, тебя тяжело ранил латинянин, - заметил монгольский полководец.
        Однако, разведка у них работает хорошо.
        - Он был не один. Они сбили меня с ног, бросив сзади камень в голову, после чего и ранили в живот и посчитали, что убили, - на ходу придумал я.
        - Что ты скажешь о латинянах, как о воинах? - поинтересовался Субэдэй.
        - Один латинянин сильнее одного монгола, но десять монголов равны десяти латинянам, сотня будет сильнее сотни, а тумен победит три тумена латинян. Они хорошие индивидуальные бойцы, но своевольны, особенно знатные, каждый воюет сам по себе, не подчиняясь приказам. Не признают обходные маневры, обычно бьют по прямой. Их легко заманить в западню, - рассказал я.
        Видимо, мой ответ совпал с той информацией, которую они имели, потому что Джэбэ покивал головой, а потом сказал:
        - Любого можно заманить в западню.
        Под любым, как догадываюсь, подразумевал меня. Поэтому я сказал:
        - Особенно, если этот любой хочет попасть в нее.
        - Ты хотел попасть в западню? - не поверил Джэбэ.
        - Скажем так, я предполагал, что в ней окажусь и что выберусь из нее без больших потерь, - произнес я.
        Моя самоуверенность не задела их.
        - Значит, ты не хочешь сдаваться, - скорее резюмировал, чем спросил Субэдэй.
        - Ни разу не сдавался и не собираюсь учиться этому, - сказал я. - Но и в войне с вами тоже не вижу смысла. Вам не нужны мои леса, мне - ваши степи. Половцы и мне враги, сам их постоянно бью. Они теперь далеко, не догонишь. Сюда меня привел старший князь. Если он остался жив, больше воевать с вами не захочет. Так что нам лучше стать союзниками.
        - Ты убил много наших людей, - сказал Джэбэ.
        - За удаль в бою не судят. Кто-то ранил самого Тэмуджина, а теперь командует у него туменом, - парировал я, вспомнив рассказанное о нем захваченным в плен киргизом.
        Джэбэ значит «стрела». Так прозвали его за то, что ранил стрелой в руку своего будущего вождя. Я назвал Чингисхана по имени, данному при рождении. Помнил это имя потому, что работавший со мной монгол постоянно подчеркивал, что свое имя Тэмуджин он получил в честь Чингисхана.
        Все, включая Джэбэ, весело засмеялись. Видимо, ему часто припоминали этот эпизод.
        - Мы возьмем тебя на службу, - произнес Субэдэй, толкнув локтем в бок Джэбэ.
        - Я - не слуга, - отклонил я. - Слуга сегодня служит одному, завтра - другому. Я предлагаю быть друзьями.
        - У тебя маленькое войско, - с улыбкой сказал монгольский полководец.
        - Друзей ценят не за размер, а за верность, готовность помочь по первому зову, - поделился я соображениями по поводу дружбы.
        - Ты прав, - согласился Субэдэй. - Так и быть, мы возьмем тебя в друзья.
        - Есть одно условие. Я не воюю с русичами, если они не нападают на меня. Нападут на вас, помогу, но, если вы нападете на них, я - не помощник, - предупредил я и объяснил, почему: - Я считаю, что со своими братьями нельзя воевать.
        - Плохие у тебя братья, - произнес Субэдэй.
        - У всех есть плохие братья, - сказал я. - Брат Тэмуджина от другой матери предал его.
        Субэдэй помнил этот случай из молодости своего вождя, поэтому сказал:
        - Ты много знаешь о нас.
        - Как и вы, привык собирать информацию о тех, против кого или вместе с кем придется воевать, - объяснил я. - Купец предупредил меня, что скоро вы завоюете все государства на востоке и придете сюда.
        - Мы победим половцев и уйдем в родные края, - сообщил Субэдэй.
        - А потом вернетесь, - сказал я. - Настоящий воин не умирает в своей юрте.
        Они одобрили мои слова восторженным возгласом на выдохе и потребовали вина. Аланка с кувшином наполнила наши кубки, а вторая принесла на подносе горячее мясо, раздала нам. Мне положила лучшие куски. Я опять поблагодарил ее, и она поблагодарила в ответ. Мы выпили за настоящих воинов и за нового союзника.
        Закусив, Субэдэй крикнул в сторону входа в шатер:
        - Приведите цзиньца!
        Кто такой цзинец я понял, когда в шатер вошел и сразу начал кланяться тощий китаец с седой редкой бородкой клинышком и тонкими длинными усиками, одетый в красную четырехугольную шапочку, черный шелковый халат и башмаки с загнутыми вверх и назад длинными острыми носаками. Через плечо у него висела кожаная сумка. Видимо, та часть будущего Китая, по которой уже проскакали монголы, называлась Цзинь. Образованные сыны побежденной империи теперь холуйничали у диких победителей.
        - Напиши ярлык, что он… - показал на меня Субэдэй и запнулся, позабыв непривычное имя.
        Я подсказал.
        Субэдэй повторил мой титул и имя и закончил:
        - …наш друг и союзник.
        Все равно это был вассалитет, но без выплаты дани, то есть менее унизительный. Если все пути ведут к проигрышу, то минимальный проигрыш приятней называть выигрышем.
        - И добавь, что я не воюю со своим народом, если он не нападает на моих союзников, - произнес я на китайском и показал, как пишутся иероглифы, обозначающие мое имя.
        Этому научила меня моя китайская подружка.
        Цзинец с трудом, но понял мой китайский, а я - его, когда он, изумленный, потому что не предполагал, что в такой глуши какой-то варвар знает его язык, пообещал, закивав головой:
        - Хорошо, мой господин.
        Представляю, что бы с ним случилось, если бы я рассказал несколько историй о Конфуции или процитировал изречения из трактата Сунь Цзы, который, судя по нынешнему названию китайской империи, мог быть его далеким предком. Цзинец сел в стороне от нас, достал свернутые трубочкой листы рисовой бумаги, кисточку и несколько кувшинчиков. Писал, точнее, рисовал иероглифы, макая кисточку в кувшинчик с алой краской, быстро и с детской дотошностью. Наверное, получает удовольствие от этого процесса. Иллюстрация слова «графоман». Закончив и присыпав написанное песком из другого кувшинчика, подошел согнутый к Субэдэю, подал ему этот лист вместе с большой печатью из красного дерева, которая хранилась в тубусе из черного дерева. На листе под текстом появился алый оттиск. Затем цзинец показал ярлык мне. Я знал несколько китайских иероглифов, но не две тысячи, которые, как утверждают, надо запомнить, чтобы научиться читать, поэтому ничего не понял, лишь выхватил свое имя. Немного поморщившись, я кивнул головой. Мол, не совсем правильно, но, ладно, и так сойдет.
        Монголы следили за мной с уважением. Образованный военачальник для них что-то очень редкое и непонятное, а потому вызывающе поклонение.
        - Сколько ты языков знаешь? - спросил Субэдэй.
        - Хорошо - один, родной. Писать могу еще и на нескольких латинских языках и греческом, а на остальных, около двадцати, только немного говорю, - ответил я и объяснил, где получил образование: - Вырос при дворе Ромейского императора. Меня готовили в чиновники, но я выбрал военную карьеру.
        - Правильно сделал! - похвалил Субэдэй.
        - Я хотел бы сегодня уйти в свое княжество, - сказал я. - Меня там ждет много важных дел.
        - Не хочешь остаться с нами и отпраздновать победу? - произнес он с еле заметной ноткой огорчения.
        - Это ваша победа над моими братьями, - ответил ему. - Я не буду на этом пиру искренним. Вот когда мы вместе победим латинян, тогда и попируем от души.
        - Пусть так и будет! - торжественно произнес монгольский полководец.
        Мы выпили за будущие победы, после чего я вернулся в свой лагерь с ярлыком, который спасет меня и моих подданных во время нашествия монголов на Русь.
        32
        Мы движемся по степи, по полосе, вытоптанной убегающими и догоняющими. Впереди и по бокам скачут наши дозоры на отбитых у бывшего противника лошадях, затем едет основная часть войска - обоз из кибиток, нагруженных трофейным оружием и доспехами, и небольшого стада скота - и новгород-северцы в арьергарде. Настроение у всех приподнятое. Мало того, что выбрались из такого переплета живыми, так еще и кое-что приобрели. Монголы даже не заикнулись по поводу наших трофеев. Они хапнули намного больше, а тем, кому раньше принадлежали захваченные нами оружие и доспехи, уже ничего не надо. Причем поверили в свое счастье мои дружинники не сразу. Проходя по монгольскому лагерю, они были готовы к худшему. Даже когда остановились на ночлег в половине дня пути от монголов, все еще ждали нападения. Привыкли, что половцы обязательно бы напали. Только утром вздохнули облегченно, и послышались смех и веселые голоса.
        Утро выдалось пасмурным, чему я рад. На всякий случай еду в доспехах, а в жару в них тяжко. Рядом со мной скачут Мончук, Будиша и оба Нездинича, дядя и племянник. Я созвал их, чтобы решить, не поехать ли нам напрямую? Пока что мы движемся на север, к месту впадения реки Сулы в Днепр, чтобы переправиться через нее и повернуть на северо-восток. Мои люди напрямую никогда не ходили, потому что половцы не давали. Но где они теперь, половцы?!
        Я замечаю, что к нам скачет посыльный из разъезда, и откладываю дебаты на потом.
        - Татары, большой отряд с полоном, - докладывает посыльный.
        Полон, скорее всего, из черниговцев и курян. Остальные убегали на запад.
        Сблизившись на расстояние видимости, оба отряда останавливаются. Монголы перегруппировываются на всякий случай, готовясь отразить нападение. Я с тремя всадниками направляюсь к ним. Мне навстречу выезжают четыре всадника. Встречаемся примерно на полпути между отрядами.
        Это были не истинные монголы и даже не татары, а туркмены. Их много присоединилось к монголам после разгрома империи Хорезмшаха. Они похожи на тех туркменов, с которыми я учился в институте и сталкивался по жизни в двадцать первом веке. И ведут себя примерно также: сперва пытаются напугать и прогнуть, а если не получилось, польстить и обжулить или покориться. Впрочем, так ведет себя большинство людей во все времена. Командовал ими мужчина лет сорока с небольшим, черноусый и с заросшим щетиной, тяжелым подбородком. На нем поверх кольчуги доспех из бронзовых чешуек, блестящий, но не очень надежный, и явно великоватый. Вроде бы я видел этот доспех на ком-то из дружины князя Олега Святославича.
        - Союзник Чингисхана, - говорю ему на тюркском и показываю ярлык.
        Читать он не умеет, но как выглядит ак-тамга - алая печать Чингисхана - знает. Туркмен кивает головой и потом машет рукой своему отряду, чтобы продолжили движение.
        Я тоже машу своим, после чего говорю туркмену:
        - Если будете так медленно идти, своих не догоните.
        - А куда они пошли? - спрашивает он.
        - Не знаю, - отвечаю я. - Сказали, что будут половцев догонять. Чингисхан приказал уничтожить их всех.
        - Правильно сказал! Они - сыновья ишаков, не достойны жить даже рабами! - презрительно отзывается командир туркменов о половцах так, как монголы отзываются о туркменах, а затем предлагает мне то, к чему я его подтолкнул: - Не хочешь купить рабов? - Он показывает на пленных русичей, человек двести, которых гонят его воины. - Молодые и крепкие, отдам их не дорого - по три за одного коня.
        - Этих пленных столько захватили, что предлагали по два десятка за вьючную кобылу. Зачем они мне?! - отмахиваюсь я. - Разве что по три десятка отдашь.
        - Да ты что?! Я за них в десять раз больше возьму! - восклицает он.
        Если туркмен торговался менее получаса, значит, ничего не собирался покупать. У меня нет времени торговаться, да и не люблю я этот процесс. Поэтому говорю:
        - Может, и возьмешь, если доведешь до покупателя, если половцы не отобьют, - говорю я и трогаю коня, давая понять, что торг окончен.
        - Хорошо, бери по десять за коня! - восклицает туркмен, видит, что я не останавливаюсь, повышает дальше.
        Без полона он поедет раза в два, а то и в три быстрее. Остаться с небольшим отрядом в чужих краях ему не хочется, поэтому продолжает увеличивать количество пленных за одного коня. На двадцати пяти я соглашаюсь. Мы производим обмен восьми лошадей на двести семь пленных русичей. Семерых пленных получаю бесплатно.
        - Так уж и быть, забирай их! - делает щедрый жест командир туркменов. - Неохота с ними возиться.
        Мои дружинники поят пленных водой, кормят, дают одежду и обувь, потому что туркмены раздели их до рубах. У многих в моем отряде находятся знакомые. Освобожденные из разных дружин: черниговцы, куряне, рыльчане, новгород-северцы. Среди них и бывший обладатель доспеха из бронзовых чешуй. Это пожилой боярин, помощник воеводы. Я как увидел его, так и вспомнил, что доспех раньше был на нем.
        - Век не забуду! Отблагодарю, чем смогу! - клянется боярин.
        - Не воюй против меня - больше ничего мне не надо? - сказал я.
        - Это само собой, - произнес он, вытирая рукавом грязной рубахи слезы. - Старый стал. Пора мне на покой. В монастырь уйду.
        А мне почему-то казалось, что более суетного места, чем монастырь, трудно найти. Хотя смотря с чем сравнивать.
        Встреча с отрядом туркменов помогает решить вопрос с выбором пути. Будет идти вслед за убежавшими. Может, еще кого выкупим из плена.
        На третью ночь располагаемся лагерем в длинной и широкой балке, поросшей вишняком и терновником. Расставляем кибитки прямоугольником, разжигаем костры, забиваем двух быков. Всю черную работу выполняют бывшие пленники. Без принуждения.
        Я умылся в ручье и собрался прилечь, пока приготовят мясо, как ко мне привели дружинника. Он прятался в вишняке. Это был рослый малый с вытянутым, лошадиным лицом, одетый в стеганую шапку, тегиляй и порты. На ногах что-то типа полусапожек, причем левый просил каши. Щит дружинник выбросил, но копье и меч сохранил. Звали его Афанасий.
        - Чьих будешь? - поинтересовался я.
        - Князя Мстислава Черниговского, - ответил он.
        - Убежал князь, не знаешь? - спросил я.
        - Убили его татары. И сына старшего. Еще в первый день, как побежали, - сообщает Афанасий.
        - Ты один спасся? - удивляюсь я.
        - Нет, нас с сотню ушло от татар, - ответил он. - А вчера под вечер увидели отряд половцев, сотни три. Ну, думаем, вместе нам легче будет отбиться от татар, если наедут. Они приблизились к нам вроде бы по-дружески, а потом как начали рубить и колоть! Нехристи поганые!
        Руси во все века везет на союзников. Наверное, мы заслужили таких. Даже в двадцать первом веке, что ни диктатор и подонок, то друг России. Скажи мне, кто твой друг…
        - А ты как спасся? - задал я вопрос.
        - Сбил копьем одного, и на его коне поскакал в обратную сторону, к татарам. Половцы погнались было за мной, а потом испугались, повернули назад, - рассказал он. - Коня я загнал, прибить пришлось. День сидел в вишняке. Решил по ночам идти, а тут вы подоспели.
        - А куда половцы поехали? - спросил я.
        - Кто их знает?! - ответил дружинник. - Когда мы встретились, они на заход солнца скакали.
        С половцами мы повстречались во второй половине следующего дня, после того, как проехали мимо сотни голых трупов, до неузнаваемости обгрызенных волками и лисицами и обклеванных птицами.
        Афанасий все-таки признал их:
        - Это был мой отряд.
        Половецкий разъезд состоял из десяти человек. Они наблюдали за нами с вершины холма. Остальные, скорее всего, прячутся неподалеку. На нас вряд ли нападут. Слишком нас много. Я с десятком всадников поскакал к ним. Одним из сопровождавших меня был Афанасий. На него напялили кожаный шлем, снятый с убитого монгола, хотя я был уверен, что его не узнают и в шапке.
        Командовал половцами надменный мужчина лет тридцати пяти со старым шрамом от кинжала или сабли на правой щеке. На нем была надраенная до блеска кольчуга. Наверное, недавно захватил ее. Половцы редко кто чистил кольчуги, ходили в ржавых.
        Обменявшись приветствиями, половецкий командир спросил:
        - Как вам удалось вырваться?
        - Мать-Волчица помогла любимому сыну, - ответил я, хитро улыбнувшись.
        Пусть понимает мой ответ, как хочет: или серьезно, или как шутку.
        Половец отнесся серьезно, но уточнил:
        - Ты - князь Путивльский?
        - Да, - подтвердил я.
        Подробности он не стал узнавать. Видимо, считал, что помощь богини все равно логичному объяснению не поддается.
        - Татары далеко? - поинтересовался он.
        - Передовой отряд на хвосте у нас сидит, - сказал я. - Вчера устроил им засаду, поэтому отстали немного. Главное войско шло за ними, отставало на день. Но где сейчас, точно не знаю. Пленный говорил, что русичи им больше не нужны, достаточно перебили, теперь будут ловить по степи наших отважных союзников.
        Половец сделал вид, что не понял оскорбления, спросил:
        - Передовой отряд большой?
        - Около тысячи челочек, - ответил я. Хотел добавить, что половцы и от сотни будут удирать, но сдержался. Пусть думает, что нам сейчас не до половцев. - Нам надо спешить, враг по пятам идет, - сказал я и, попрощавшись, поскакал к своему отряду.
        Половецкий командир тоже сразу ускакал на запад.
        - Это они, - сообщил Афанасий. - Этот, со шрамом, зарубил боярина Глеба, а потом и остальные напали.
        Я послал разъезд осторожно проследить, куда поскачут половцы, а с отрядом проследовал до полосы леса. В нем, углубившись примерно на километр, и остановились на ночлег на большой поляне возле ручья, хотя было еще светло. В лесу я не боялся нападения половцев, но кибитки приказал расставить, как в степи, чтобы даже небольшой отряд смог дать отпор паре сотен кочевников.
        Вернулся разъезд и доложил, что встреченный нами половецкий разъезд соединился с основной частью отряда, которая поджидала в балке, и все вместе поскакали к стойбищу, расположенному километрах в пятнадцати от нас. Там сразу начали готовиться в путь - разбирать юрты и грузить на арбы имущество.
        - Сколько они смогут пройти до темноты? - спросил я своих сотников.
        - Они раньше утра не тронутся, - заверил Будиша. - Надо еще скот собрать, который в разных местах пасется.
        - Тем лучше, - решил я. - Седлайте всех лошадей, посадим на них часть наших пехотинцев и новгородцев. Кибитки и раненых здесь оставим.
        Вышли с наступлением темноты. Впрочем, луна была почти полная и светила ярко, так что видно было, как днем. И тишина стояла такая, что я думал, что половцы услышат нас километров за десять. Не услышали. Русичи уже наработали методы борьбы с кочевниками, научились нападать внезапно. Высланные вперед разведчики бесшумно сняли караулы на дальних подступах к стойбищу. После этого мой отряд разделился на четыре части. Самая большая, конные, осталась под моим командованием. Арбалетчиков и пикинеров повел Будиша, новгород-северцев - Пров Нездинич, а освобожденных из плена - Мончук. Последним раздали оружие и доспехи, отбитые у монголов, и свои запасные. Я с конными ударю в лоб, бывшие пленники - с противоположной стороны. Когда половцы побегут в двух, казалось бы, открытых направлениях, напорются на засевших в засаде дружинников Будиши и Нездинича. В том, что побегут, я не сомневался. Даже не смотря на то, что им придется бросить семьи на произвол победителей. Половцы уже привыкли удирать, а от дурной привычки быстро не избавишься.
        Я со своей частью отряда расположился в балке. Будем ждать до наступления утренних сумерек. К тому времени пехотинцы выйдут на заданные позиции и приготовятся кто к нападению, кто в обороне. Я прилег на склоне на снятую с коня попону, раздумывая о людях, с которыми меня свела судьба. Сейчас они рвались в бой. Русичи добры и доверчивы, поэтому беспощадны к предателям. Они бы простили половцам трусость, но подлое избиение союзников требовало отмщения. Любой ценой. Поэтому никто из побывавших в монгольском плену не отказался от участия в нападении, хотя им придется туже всех. Пока они добегут до половецкого стойбища, многие полягут от стрел. Щитов и доспехов, даже плохих, на всех ведь не хватило. Лучшие досталось конным. А мы на лошадях преодолеем опасный участок намного быстрее и с меньшими потерями. Надеюсь, переключим внимание половцев на себя, поможем пехоте.
        Я даже вздремнул. Был уже не тем неопытным наездником и командиром, каким впервые атаковал кочевников, не волновался, не переживал. Чем дольше воюю, тем безразличнее становлюсь к жизни, чужой и своей. Как здесь говорят, кто носит меч, тот не избежит меча. Скоро Александр Невский перефразирует это выражение, сделает крылатым, а может, историки приврут, как обычно.
        Пока седлали моего коня, размялся, а потом надел бригандину и прочие железяки. Взял короткую степную пику. Попробую ее в деле. Прорывать пехотный строй нам не придется, так что длинное копье ни к чему. Да и неудобно с ним. К тому времени, когда сел в седло, все мои дружинники уже были готовы к бою. Я чувствовал их нетерпение. Пора действовать, а то как бы не перегорели.
        - Поехали, - произношу я чисто русское приглашение к делам большим и малым.
        Мы выезжаем из балки и растягиваемся в цепь. Движемся шагом, чтобы меньше шуметь. Небо уже посерело, но видимость хуже, чем ночью при лунном свете. До половецкого стойбища километра три-четыре. Оно в долине у речушки, которая, вероятно, впадает в Днепр или какой-нибудь его приток. Мы ударим сверху по течению ее, бывшие пленные - снизу. Арбалетчики и пикинеры сидят в засаде на противоположном берегу речушки, а новгородцы - на нашем, слева от нас. Туда, скорее всего, и побегут бывшие союзники.
        Трусость - признак деградации войска. Если наплевательски относятся к основной обязанности воина - быть смелым, то к остальным и подавно. Ближние караулы то ли спали, то ли занимались чем-то интересным, но заметили нас и подняли тревогу только, когда мы перевели коней в галоп. Топот полутора сотен лошадей разбудит даже деградировавшего воина.
        Половцы уже поснимали юрты и уложили их на арбы, на которых и спали. Стреноженные верховые лошади паслись с дальней от речушки стороны стойбища. Туда и побежала большая часть мужчин. В пешем строю воевать половцы не любят. Но кто-то остался и выпустил в меня две стрелы, которые звонко ударились о металлические части щита и срикошетили. Один лучник стоял на арбе и быстро, сноровисто, посылал в нас стрелу за стрелой. Я с дистанции метров десять метнул в него пику. Она влезла наполовину в живот. Половец выронил лук и схватился за древко двумя руками, собираясь, наверное, выдернуть его, но сразу упал на бок. На арбе завизжала женщина, громко и протяжно. Я проскакал мимо арбы, доставая саблю. Приказ: пленных не брать. Его отдал сам себе каждый дружинник. Я разрубил выбритую голову половцу, который ударил меня пикой в грудь. Бригандину такой ерундой не прошибешь. Разве что на полном скаку. Затем отсек голову лучнику, который пускал стрелы в набегающих пехотинцев, и кому-то еще, вроде бы безоружному, одетому в овчинный тулуп. Зачем он натянул этот тулуп?! Стрела больно ударила меня в правый бок, но броню
не пробила. Я сразу перестал думать о всякой чепухе и поскакал вперед, зарубив еще двоих.
        Наша пехота ворвалась на территорию стойбища и начала вытаскивать половцев из-под арб и убивать. От бабьего воя и визга звенело в ушах. Сопротивления уже не было. Самые резвые, как я и предполагал, попытались смыться. Я видел, как десятка два пеших половцев перебрались через реку и полегли на противоположном берегу от арбалетных болтов. Новгородцам пришлось больше потрудиться. Через их позицию попытались проскакать десятков пять конных. Примерно треть смогла прорваться, понеслась по степи, не оглядываясь.
        Половецкого командира, того самого, со шрамом на правой щеке, убили. Он был в кольчуге, надетой поверх рубахи, в которой, наверное, спал. Подпоясаться и обуться не успел. Афанасий, который прихрамывая и вытирая кровь, текущую из разбитого носа - результат падения вместе с убитым конем, - отрубил половцу голову и отфутболил ее к речушке, столкнул в воду. По половецкой религии, на встречу с верховным богом Тенгри (Высокое Синее Небо) командир попадет только после того, как тело найдет голову. До этого момента оно будет шататься по степи, пугая других половцев, спрашивая у них, где его голова?
        Едва закончилось сражение, сразу стихли и бабы. Мои дружинники рассортировали их. Молодых и красивых отдельно, станут чьими-то женами. В Путивле слишком много молодых парней, на всех девок не хватает. Немолодые и некрасивые вместе с детьми станут рабами. Старух пинками отогнали от стойбища, предлагая поискать в степи лучшей доли. Упирающихся зарубили. С женщинами русичи во все времена особо не церемонились. Освободили из рабства много своих, в том числе несколько человек из отряда, в котором был Афанасий. Мужчинам половцы надрезают ноги выше пяток, напихивают туда какую-то гадость, после чего человек может ходить только на мысочках, то есть, далеко не убежит. Русские знахари умеют это лечить, но перенесший такую операцию потом долго, если не всю жизнь, прихрамывает. Бедолаг погрузили на арбы, вместе с захваченными детьми. Пригнали с выпаса и запрягли в арбы волов. Лошадей собрали чуть больше сотни, зато коров нашли целое стадо голов на двести и отару овец голов на пятьсот. Обремененные добычей, не спеша пошли домой.
        33
        В Путивле нас уже похоронили. Через город прошли остатки дружины князя Рыльского, рассказали о поражении. Поскольку мы появились только через неделю после них, нас сочли павшими. Даже Алика начала оплакивать меня, хотя предупредил ее, чтобы не верила всяким россказням. Тем большим было восхищение нами. Живые, да еще с добычей, да еще и пленных выкупили и отбили. Теперь даже воевода Увар Нездинич поверил, что я любимый сын Волчицы-Матери.
        Русские во все времена были двоеверными - и христианами, и язычниками или и коммунистами, и язычниками, а то и вовсе три в одном. Причем в любом варианте обязательным было язычество. Двойственность присутствовала и во всем остальном, даже в языке. В тринадцатом веке, кроме единственного и множественного чисел, есть еще и двойственное, которое со временем исчезнет, но слова - глаза, уши, плечи… - останутся. Это из-за привычки русских пытаться соединить несоединимое, в том числе неистребимое желание быть одновременно богатыми духовно и материально. Так что российский герб в виде двуглавого орла, который смотрит в разные стороны, - это не случайно. Предлагая что-либо русскому человеку на выбор, надо говорить: «Выбери что-то два противоположных».
        Несколько спасенных из плена попросились ко мне в дружину. Я отказал, сославшись на то, что и так слишком большая дружина для удельного князя. На самом деле не вызывали они у меня доверия. Говорят, что за одного битого двух небитых дают. Значит, за одного сбежавшего с поля боя двух не сбежавших? Верится с трудом. Взял только Афанасия. Сообразительный малый и действует быстро и решительно. Мне такие нравятся.
        Ярлык монгольский спрятал в изготовленный по моему заказу медный тубус, который положил в бронзовую шкатулку, которую спрятал в потайной комнате, где хранилась моя казна. От этого листка рисовой бумаги зависят жизни многих людей, поэтому и прятал его наподобие того, как Кощей - свою смерть. Рассказал о нем на всякий случай только Алике.
        - Думаешь, они придут сюда еще раз? - усомнилась она.
        - Обязательно придут, - заверил я. - И не только сюда. Могут и до владений твоего отца добраться.
        Я помнил, что монголы помыли сапоги в Адриатическом море, только забыл, где именно. Вроде бы на Пелопоннесе они не были, но так мои заверения звучали весомее. По мнению Алики, княжества Путивльское и Ахейское находятся на противоположных краях плоской земли. Если монголы могут добраться от края до края, значит, они, действительно, грозная сила.
        Тем временем, как круги по воде, по Русской Земле стали расходиться сведения о том, что было на реке Калке, кто и как себя вел в бою и после него. Князь Черниговский и его старший сын погибли, прикрывая отступающую свою дружину. Честь им и хвала! Князь Курский бился, пока не понял, что и сам погибнет, после чего дал деру, бросив пехоту на произвол судьбы. Ни чести ему, ни хвалы, но и проклятий не будет. Своя рубашка ближе к телу. Ярче всех проявил себя Мстислав, князь Галицкий, по прозвищу Удачливый. Мало того, что удрал, так еще и порубил лишние лодки, чтобы монголы вслед за ним не переправились через Днепр. Теперь понятно было, почему удача сопутствует ему: забирает чужую. Русичи не злопамятные, но такое не забудут и при случае припомнят. Князь Киевский сдался монголам, поверив их обещаниям. Видимо, сыграло роль и то, что видел, как нас выпустили. Поскольку он нарушил закон, убив доверившихся ему послов, и с ним, доверившимся, поступили также. Смерть его была лютая: унизительная, долгая и мучительная. Будь он более популярным, провозгласили бы святым. Видимо, пиарился плохо, поэтому помянули,
как простого мученика. Мне приписали, что перебил две тысячи татар, после чего они и отпустили меня с богом, не желая потерять еще больше. Пытались и меня прельстить лживыми обещаниями, но я разгадал злой умысел и заставил на бумаге написать клятву. Чем записанная на бумаге надежнее словесной клятвы - известно только тому, кто придумал эту байку, но всем она показалась правдивой, в том числе и моим дружинникам, которые точно знали, сколько на самом деле мы перебили врагов.
        Насколько вырос мой рейтинг, благодаря этой байке, узнал через две недели после возвращения. В Путивль приплыла на ладье делегация черниговцев во главе с епископом Прокопием, сменившим почившего с миром Феодосия. Это был довольно энергичный мужчина с мясистым носом, длинной окладистой бородой и зычным, командным басом. Когда епископ говорил, я ловил себя на мысли, что хочу вытянуться по стойке «смирно». Наверное, за голос и получил епархию. Я оказал Порфирию большую честь, встретив в воротах княжеского двора, хотя по чину мог ждать на крыльце и даже в горнице. По церквам мне шляться некогда, а так одним действием показал, насколько я религиозен, почитаю «попрошаек». Епископу это понравилось. Мы расцеловались с ним троекратно, после чего я провел его до гостевого терема. Сопровождали епископа четверо бояр, пожилых и чопорных, и двое монахов, в том числе и мой старый знакомый Илья. Подозреваю, что его включили в делегацию потому, что знает меня.
        Поскольку они прибыли ближе к вечеру, их сводили в баню и пригласили на ужин в тесном кругу. Кроме епископа, бояр и монахов за столом сидели воевода Увар, сотники Мончук, Будиша, Матеяш и Олфер и поп Калистрат. Торжественный пир состоится на следующий день. Нам подали уху из свинины белую, то есть с перцем, к которой были подовые пироги с бараниной, смешанной с говяжьим салом; жареную свинину с чесноком и хреном; гуся верченого, то есть зажаренного на вертеле, начиненного гречневой кашей; потроха гусиные под медвяным взваром и с топешками - ломтиками калача, опущенными в растопленное, сливочное масло; сырники со сметаной и медом. Запивали вином, привезенным мною в прошлом году, и земляничным квасом. Выпили за здоровье всех присутствующих, помянули погибших на Калке.
        - Говорят, вы здорово побили татар, - закинул епископ Порфирий.
        - Можно было бы и лучше, но тогда бы они точно не выпустили нас живыми, - сказал я.
        - Наслал на нас господь гогов и магогов за грехи наши! - перекрестившись, произнес епископ. - Слава богу, не дошли до нашей земли!
        Монголы прошли по южной окраине Русской Земли, погоняли половцев. Сейчас, как доходили до нас слухи, собираются на восток, в свои края.
        - Они вернутся и дойдут, - заверил я.
        - Это они сказали? - спросил он.
        - Это я понял, когда поговорил с ними, - ответил я. - Легкая победа убедила их, что можно будет без особого труда пограбить наши княжества.
        - В следующий раз дадим им отпор всей Землей Русской! - пробасил епископ.
        - Сомневаюсь, - возразил я. - И дальше будем ратиться промеж себя на радость врагам. За что и поплатимся.
        - Есть такой грех у наших князей, - согласился Порфирий. - Обуянные гордыней, забывают о своих детях, не слушают слово пастыря.
        Про пастыря он зря добавил. Некоторые пастыри горделивей и воинственней многих князей. Говорить ему это не стал, чтобы не обидеть. Мне пока непонятна была цель визита. Догадывался, что связан он с пустовавшим пока столом Черниговским. По договоренности, заключенной северскими князьями на черниговском съезде, Черниговский стол получили сыновья Святослава Всеволодовича, но мой «отец» тоже занимал его, хотя был потомком Святослава Ольговича, получившего Новгород-Северский стол, включая Путивльский, Курский, Рыльский, Трубчевский уделы, то есть занял место по «дедовскому обычаю». Следующим претендентом по старому праву был я, а по принятому на съезде - Михаил Всеволодович, племянник погибшего Мстислава Святославича, сейчас сидевший в Торжке. Видимо, делегация прибыла, чтобы узнать о моих планах на ближайшее время: собираюсь биться за Черниговский стол или нет? Во время ужина никто не обмолвился о цели визита. Переговоры будем вести завтра, во время торжественного приема.
        Насытившись, гости заторопились в гостевой терем. Я пошел проводить их до крыльца своего терема и заметил, что бояре не оставляли меня и епископа наедине, а монахи всегда были рядом, стоило мне заговорить с любым боярином. Значит, бояре будут представлять на переговорах свое сословие, а епископ - все остальные. Обе части делегации следили, чтобы другая не вступила со мной в тайный сговор. На этом можно будет поиграть.
        Я поднимался по лестнице к своему покою, когда меня догнал монах Илья:
        - Извини, княже, что беспокою. Епископ Порфирий поручил мне передать тебе в дар этот крест, изготовленный и освященный на Афоне, - он вручил мне простенький кипарисовый крестик на черном шелковом гайтане, - и научить тебя молитве, с которой надо обращаться к нему.
        Насколько я знаю, молитва любая подойдет. Значит, вернулся он по другой причине.
        - Пойдем ко мне в кабинет, научишь, - пригласил я.
        Савка зажег для нас три свечи на бронзовом подсвечнике, принес два серебряных кубка и кувшин с вином. Он лучше меня знал, что надо подать в данный момент. Мне оставалось только соглашаться с ним. Слуга - это твое отображение на обратной стороне зеркала.
        - Это ты, Савка? - узнал его монах.
        - Да, святой отец, - ответил юноша.
        - Не сразу тебя признал, - сказал Илья. - Ты повзрослел и раздобрел.
        Мой слуга, действительно, начал стремительно набирать вес, даже не смотря на то, что еще растет.
        - Князь заботится обо мне, - признался Савка.
        Никак не отучу его холуйничать. Когда мы одни, ведет себя нормально, а при посторонних сразу начинает лизать.
        - Иди сырники доешь, пока не убрали, - посоветовал ему.
        Появилась у него привычка подслушивать под дверью, никак не отучу.
        Савка сразу побежал в гридницу. Любопытство подождет, а сырники с медом - нет.
        - Епископ хочет, чтобы я занял Черниговский стол? - начал я, потому что не хотел тратить время на выслушивание вступительной речи.
        - Он был бы не против, - ответил уклончиво монах Илья. - И не только он.
        - Зато против будут бояре. Они знают, что с ними быстро разделаюсь, - сказал я.
        - Ты прав, княже, так они и думают, - подтвердил Илья. - Но против князя не пойдут. Дружина и простой люд их не поддержат.
        - В открытую не пойдут, - согласился я. - Есть много тайных способов убрать неугодного человека. Впрочем, дело даже не в этом.
        Я не стал говорить ему, что моего имени нет среди черниговских князей. Насколько помню, в эту эпоху был всего один влиятельный русский князь по имени Александр, которого скоро назовут Невским. Следовательно, не было смысла соваться в Чернигов. По какой-нибудь причине не удастся мне стать Великим князем.
        - По новому порядку владеть Черниговом должен Михаил Всеволодович, - продолжил я. - Не хочу быть зачинателем смуты.
        - Он собирается в Новгороде Великом сидеть, - сообщил монах. - Черниговцы ему не любы.
        Вот уж не подумал бы! Новгород Великий, конечно, богаче, но там такой боярский беспредел, почему-то называемый вече, что князья надолго не задерживаются. Даже Александра Невского выгонят, не смотря на его победы над врагами Новгорода Великого.
        - Сегодня не любы, а завтра укажут ему новгородцы путь, а они это любят делать, - и сразу понравитесь, - сказал я. - Обещал князю Мстиславу, что не пойду против его племянника. Так что передай епископу Порфирию, пусть позовет моего племянника Изяслава, он следующий по старшинству.
        - Изяславу не бывать князем в Чернигове, - уверенно произнес монах Илья.
        - Почему? - поинтересовался я.
        - Когда сидел в Теребовле, побил наших людей, - рассказал Илья.
        - Тогда зовите следующего, Олега Курского, - предложил я. - Насколько я знаю, у него много сторонников в Чернигове.
        - Звали. Бояре как раз за него и хлопочут, - сообщил монах. - Его дружина заявила, что стол Черниговский твой по праву, а против тебя воевать не будут. На том многие целовали крест, когда ты их из плена вызволил.
        Не ожидал, что сдержат обещание. Слишком много в эту эпоху клятвопреступников на Руси. И не только в эту.
        - Пусть еще раз позовут, - предложил я. - Завтра во время приема я откажусь от Черниговского стола. Так и передай епископу и извинись от моего имени, если не оправдал его надежды.
        - Епископу важно, чтобы войны не было, - сказал Илья. - Если ты откажешься, тогда все мирным путем решится.
        Чтобы мою уступку оценили по достоинству, предложил:
        - Взамен я хотел бы, чтобы князь Черниговский построил новый каменный собор в Путивле. И со мной рассчитается, и богоугодное дело совершит.
        - Уверен, что епископ Порфирий поддержит твое требование, - произнес монах.
        Когда он ушел, я отправился в спальню. Княгиня Алика ждала меня. Ее прямо таки распирало от любопытства.
        - Чего они приехали? - спросила она, не дождавшись, когда я разденусь и лягу.
        - Чтобы предложить мне стать князем Черниговским, - ответил я и упредил ее следующий вопрос: - Я отказался.
        - Почему? - огорченно спросила она.
        Алика уже знала, что Черниговское княжество - это что-то типа королевства, а стремление к власти и богатству, как у большинства француженок, у нее в крови.
        - Потому что лучше быть живым князем Путивльским, чем мертвым Черниговским, - ответил я. - Тебя бы тоже извели, чтобы не мешала вертеть нашим сыном, как захотят. А может, и его убили бы.
        Судя по тому, как долго Алика не могла заснуть, мои аргументы не убедили ее. Наверное, примеряла в мечтах королевскую корону. А может, не давал спать второй наследник. Она опять была на сносях.
        34
        Не успел проводить черниговское посольство, как прибыли половцы. Бостекан решил нанести дружественный визит. Видимо, монголы отошли на значительное расстояние от подконтрольной ему территории. Я встретил Бостекана на крыльце, как равного. Он привел в подарок десять жеребцов, нагруженных каракулем и войлоком, и два десятка бычков. Верблюдов и наложниц на этот раз не было. Значит, просить будет много, но только для себя. Из-под улыбки, прилипшей к его кривому лицу, проглядывал страх. Пуганули их монголы здорово. По просьбе кочевника мы сели во дворе под навесом. Там постелили ковер и поставили низкий столик. Поскольку впереди был пир, пили малиновый квас и ели калачи с медом. Половцы очень любят мед. Сами бортничать не умеют, покупают его у русичей. Поздней осенью, когда перебираются на зимовку поближе к лесам, то есть, к моим владениям, пригоняют в Путивль стада скота на продажу, а взамен запасаются медом, солью, зерном. Покупают и оружие, ткани, посуду, но в последнюю очередь, если остаются деньги.
        После долгих взаимных расспросов о здоровье, семье и прочей ерунде, Бостекан перешел к делу:
        - Ходят слухи, ты договорился с татарами о союзе. Так ли это?
        - Если врага нельзя победить, надо к нему присоединиться, - ответил я.
        - Они не всем разрешают присоединиться к себе, - сказал он.
        - Чтобы разрешить, им надо догнать просителя, - подколол я.
        - Все побежали - и мы тоже, - молвил в оправдание Бостекан.
        Я не стал уточнять, что побежали не все, а первыми - половцы, спросил:
        - Что ты хочешь? Чтобы я замолвил им за тебя слово? Так они меня не послушают.
        - Я мог бы со своим кошем встать под твою руку, платил бы посильную дань, воевал за тебя по первому зову, - предложил половец.
        Как воины, половцы меня не интересовали. Они годились разве что для грабительских налетов на русские княжества, с которыми я воевать не собирался. Оставалась дань, размер посильности которой, видимо, должен стать предметом торга. Не думаю, что она будет большой. А зачем мне нужны напряги с монголами из-за мелочи?! Жадность губит не только фраеров, но и князей.
        - Если я возьму вас под свою руку, значит, возьму на себя и вашу вину за убийство послов и прочие ваши дела. Тогда татары уничтожат меня вместе с вами, - высказал я напрямую, что думал по этому вопросу. - Другое дело, если вы поселитесь в моих деревнях, перестанете кочевать. Старшие могут жить в Путивле.
        То есть, я предложил им стать моими холопами.
        - Оседлая жизнь - не для нас, - дипломатично отказался Бостекан.
        Но и биться и умирать - тоже не для них.
        - Татары вернутся. Степи здесь лучше, чем на их родине, зимы мягче. Придут со всей своей силой и будут гнать вас, пока не перебьют всех, - предупредил я. - Если надумаешь, приходи. Мое предложение останется в силе.
        - Будем надеяться, что не вернутся, - сказал половец, - но за предложение благодарю!
        Было заметно, что он ожидал большего. Встал в позу, а им побрезговали. Это обиднее прямого оскорбления.
        - Надеюсь, это не повлияет на наши отношения, - сказал я. - До сих пор мы не создавали проблем друг другу.
        - Да, конечно, - торопливо заверил он. Слишком торопливо.
        Впрочем, мне было плевать на его отношение ко мне. В одиночку он не нападет. Силенок маловато. А пойдем на меня вся половецкая орда, его участие или неучастие в нападении ничего не изменит. Мы попировали три дня, после чего я отдарил его медом обычным и вареным и солью. Тратить на него ставленый мед не счел нужным. Мне от половцев ничего не надо.
        В начале августа приплыли мастера каменщики и корабелы. Первых прислал и оплатил новый Великий князь Черниговский Олег Святославич. Вторых пригласил я для постройки шхуны. Ладьи меня не устраивали. Для моих далеко идущих планов нужно было судно побольше, побыстрее и поудобнее. Эти планы были главной причиной, по которой я отказался от Черниговского княжества. Я собирался весной в половодье пройти на шхуне пороги и выйти в море для занятия пиратством, а на обратном пути оставить ее на зимовку на острове Хортица под охраной местных жителей. Добычу на арбах перевезем выше порогов, где перегрузим на ладьи. На следующий год спустимся на ладьях и пересядем на шхуну.
        На этот раз собирался делать шхуну без фор - и ахтеркастля. Высокие надстройки на баке и корме ухудшали мореходные качества судна. Сделаю полубак и полуют, утопив помещения наполовину в главную палубу, какими они будут у шхун в будущем. Нападать придется в балласте, значит, главная палуба будет примерно на одной высоте с главной палубой нефа, чего достаточно для взятия его на абордаж без особых сложностей. Лес я заготовил еще в прошлом году. Высушенные, дубовые и сосновые доски лежали в одной из осадных изб, которые по понятным причинам пустовали. Стапель соорудили на берегу реки. Там раньше был, но поскольку в Путивле строить ладьи перестали, стапель забросили. Часть бревен растащили, остальные сгнили. Пришлось делать заново. Путивльчане в основном строили челны-однодревки. Брали толстый ствол дуба, реже вербы, расскалывали напополам вдоль. Из обеих половин выдалбливали середину, получая два челна. Часто оставляли, в зависимости от длины, две или три монолитные переборки для повышения поперечной прочности. Нос заостряли, кормы закругляли, но иногда и ее делали острой, чтобы можно было плыть
кормой вперед. Отверстия для крепления веревочных уключин рулевого весла делали и на корме, и на носу. Длиной такие челны были пять-семь метров, высота борта - около полуметра, толщина - около пяти сантиметров, а днища - до десяти. Использовали их рыбаки, мелкие торговцы, перевозчики. Иногда делали челны длиннее и шире, без монолитных переборок, раздвигая борта двухсоставными шпангоутами. Для этого челн заполняли водой на неделю, а потом возле бортов разводили костры. Дерево упревало и становилось на время гибким. Благодаря шпангоутам, могли и нарастить борта распаренными и согнутыми досками. Наращивали встык, то есть, насаживали, в отличие от ладей, которые набивали, то есть, делали внахлест.
        Горожане сперва думали, что строить будем ладью, поэтому особого интереса не проявляли, если не считать ребятню, но когда увидели длину и толщину киля, высоту штевней и шпангоутов, стали приходить к стапелю толпами. Шутники предполагали, что я строю Ноев ковчег. Остальные говорили, что князь лучше знает, что делать. После того, как путивльцы услышали, что я отказался от Черниговского княжества, стали относиться ко мне с еще большим почтением. Как никак, почти Великий князь. Не в каждом уделе сидит такой.
        Каменщики в это время делали фундамент под новый собор. Старый деревянный разобрали и поставили на Посаде. Поп Калистрат пока служил там. Потом отдаст этот приход своему старшему сыну, а сам перейдет в новый собор. Церковные должности здесь передаются по наследству. Бизнес есть бизнес, как бы он ни назывался. На строительстве собора по призыву попов участвовали все жители княжества, горожане и крестьяне. По очереди и бесплатно. Кто-то резал камень, кто-то подвозил, кто-то помогал каменщикам. Я обеспечивал строителей кровом и столом. Поп Калистрат приходил ежедневно, чтобы обеспечить моральную поддержку, доставал строителей. Поскольку платил не он, попа не посылали, но и не слушали.
        Я посоветовал Калистрату не вмешиваться, но что он заявил:
        - Ты же руководишь строительством ладьи.
        - Руковожу потому, что они раньше такую не делали, не знают, как, - возразил я.
        Черниговские корабелы, в отличие от каменщиков, внимательно слушали меня. Я не только говорил, что и как надо сделать, но и объяснял, почему. Преподавал им основы теории устройства корабля. Особенно их поразило количество свинца, использованного в качестве балласта. На ладьях балластом обычно служили бочки, заполненные пресной водой. Сразу решались две проблемы. Трюм будет твиндечным, добавив продольной и поперечной прочности корпусу. Обе мачты сделали выше, чем у предыдущих моих проектов, и оборудовали стрелами для ускорения погрузки и выгрузки. На полуюте соорудили платформу для катапульты, купленной в Чернигове. Я заказал бондарям маленькие бочонки, которые будут наполняться горючими веществами, поджигаться и метаться по вражеским кораблям. Камнетесы изготовили круглые ядра весом около пяти килограмм. Такая каменюка, выпущенная из катапульты, проломит борт корабля. Использовать «артиллерию» я собирался только для защиты. Для нападения возле фок-мачты сделали «ворон» - поворотный трап с «клювом» на конце снизу. Подходишь бортом к борту другого корабля, поворачиваешь трап, прикрепленный к палубе
нижним концом, и опускаешь верхний на борт врага. «Клюв» встревает в деревянные части, не дает скинуть трап. По нему штурмовая группа перебегает на борт вражеского корабля. «Ворона «придумали римляне для борьбы с флотом Карфагена. Римляне были отличными пехотинцами, но уступали, как моряки. Вот они и придумали устройство, с помощью которого преимущество карфагенян было сведено к нулю.
        Канатчики обеспечили шхуну канатами различной толщины. Кузнецы изготовили бронзовые талрепа для набивки стоячего такелажа. Женщины сшили из плотного холста трехслойные трапециевидные и треугольные паруса, основные, штормовые и запасные. К концу осени шхуна была практически готова. Оставалось законопатить и просмолить ее, что я собирался сделать весной. Тогда и спустим шхуну на воду.
        35
        Мне кажется, что я не дышу морским воздухом, а заряжаюсь им. Особенно чувствую это, когда долго пробуду вдали от моря. Почти два года я был лишен этого воздуха. Теперь дышу полной грудью и наливаюсь силой. В море мне не страшны никакие болезни. Наверное, там они не замечают меня. Даже насморк пропадает, который на суше достает во все времена года.
        Мы благополучно в половодье спустились по Сейму, а потом по Днепру к морю. На порогах я не брал лоцмана. Уже сам знал, где какого берега надо держаться, где быть внимательным, а где можно немного расслабиться. На шхуне был большой румпельный руль, на повороты которого она, в отличие от ладьи, отзывалась быстро. Плавание по течению было приятной прогулкой. Только на пороге Несытом слегка черкнули килем по камням. Вроде бы киль не сильно пострадал. Узнаем, когда вернемся на остров Хортица и вытащим шхуну на берег для консервации на зиму.
        На Черном море нас подхватил попутный норд-ост, дующий со скоростью метров десять в секунду, и повлек в сторону пролива Босфор. Судно шло в балласте. В трюме были только продукты, питьевая вода и подарки ахейским родственникам: две медвежьи шкуры, меха соболя, черно-бурой лисы и куницы и бочки с медом ставленым. Море пересекли быстро, за три с половиной дня. На входе в пролив заплатили латинскому чиновнику, судя по говору, бывшему французу. Мне показалось, что внешне он похож на ромея, который брал с меня деньги лет шестьдесят с лишним назад. Одинаковая профессия делает людей похожими. Не на ночь будет сказано, можете себе представить, что вашу машину остановил гаишник с застенчивым выражением лица и, заикаясь от смущения, вежливо попросил не превышать скорость?!
        Миновав пролив Дарданеллы, пошли на юг. К родне я решил заглянуть попозже, когда захвачу добычу. Заодно и распродам излишки в Ахее. Когда проходили острова Северные Спорады, за нами увязалась галера тридцативесельная. Мы шли курсом бакштаг при свежем северо-западном ветре, делали узлов шесть-семь. На галере понапрягались пару часов, потом поняли, что не догонят, и легли на обратный курс. Возле Южных Спорадов нас попробовали атаковать во второй раз. На этот раз галер было две, двадцатичетырехвесельные. На этих я потренировал свой экипаж в стрельбе из катапульты. Результат был неважным. Из восьми каменных ядер в цель попало только последнее. Оно убило или ранило несколько гребцов на ближней к нам галере, после чего обе передумали нападать.
        Многовато стало пиратов в этой части моря. Раньше Ромейская империя не давала им развернуться. Теперь к берегам Эгейского моря имели выход сразу восемь государств: Латинская империя; ее вассал королевство Фессалоники, который в свою очередь имело вассалами княжества Афинское и Ахейское; Венецианская республика, захватившая многие острова, и ее вассал герцогство Наксосское, которое основал на островах Кикладах Марко Санудо, племянник венецианского дожа Дандоло, организовавшего захват Константинополя: Никейская империя, в которой якобы я раньше служил и которой теперь, после смерти Феодора Ласкариса в позапрошлом году, правил его зять Иоанн Дука Ватацес: и Иконийский султанат, созданный сельджуками. Отношения между этими государствами были сложные. Чем и пользовались отчаянные жители побережья, поощряемые своими правителями. Поскольку шхуна не похожа на суда их государства и союзников, первые пираты решили, что я - никеец или икониец, а вторые - что латинянин или венецианец.
        После того, как миновали Крит, я немного расслабился. В эту эпоху суда ходили вдоль берега. Пересекать море напрямую отваживались не многие. Пираты уж точно не будут. Они ждут там, где движение интенсивное. Я же решил наведаться к египетским берегам. Там сейчас был халифат Эйюбидов, потомков Саладина, которых русичи, вслед за латинянами, называли сарацинами. Я предполагал, что в тех краях пиратов быть не должно. Вражеские торговые суда у берегов Египта не бывают, а свои и союзнические никакая власть не позволит трогать. Иначе ей самой некого будет грабить. К Александрии решил не ходить. Наверняка в ней находится военно-морская база, и боевые галеры патрулируют побережье у дельты Нила.
        Приблизившись к африканскому берегу на дистанцию, с которой он был виден в виде еле заметной полоски светло-коричневого цвета, я положил шхуну в дрейф. Теперь будем ждать, когда удача улыбнется. Легкий юго-восточный ветер, который приносил из пустынь прокаленный солнцем воздух, потихоньку отгонял нас от берега. Он был единственным приятным моментом. Припекало солнце от души. Наверное, было больше сорока градусов. Мои дружинники, не привыкшее к такой жаре, совершенно расклеились. В трюме была жуткая духота, поэтому все шестьдесят человек сидели на палубе под навесами из запасных парусов. Это они еще не знают, что такое влажная жара. Здесь-то она сухая, почти не потеешь. В «вороньем гнезде» впередсмотрящие сидели всего по часу. Чтобы дружинники не деморализовались окончательно, придумывал им различные занятия. Вплоть до заточки наконечников болтов и стрел. На первой моей плавательской практике боцманом у меня был дедуган, ровесник двадцатого века. Начал он морскую карьеру юнгой в тринадцать лет. Успел поработать на парусниках. Рассказывал, что, когда попадали в тропиках в штиль на много дней, что
случалось частенько, боцман заставлял матросов очищать гвозди от ржавчины. Чтобы не сдурели от жары и безделья и матросы, и гвозди.
        После захода солнца экипаж купался в море. Вода была, как парное молоко. Для тех, кто не умел плавать, опускали за борт парус. В нем, как в корыте, и плескались великовозрастные детишки. Засыпали заполночь, когда судно остывало. Подозревая, что «жаворонки» - это жители северных районов, а «совы» - южане. Просто некоторые родились не там, где надо, и не переехали.
        На четвертый день, уже после захода солнца, впередсмотрящий радостно заорал:
        - Плывет! Вон там! - и показал на восток.
        Я согнал его с мачты, залез в «воронье гнездо» сам. Действительно, что-то именно плыло. Назвать это что-то судном у меня не поворачивался язык, не смотря на то, что оно имело две мачты. При длине метров пятнадцать, в ширину оно было не меньше восьми. Корабли принято делить на узкие длинные мелкосидящие быстрые боевые и широкие с большой осадкой и тихоходные торговые или транспортные. То, что приближалось к нам, было слишком широким и тихоходным. На наклоненных немного вперед двух мачтах подняты большие латинские паруса. Следуя курсом бакштаг при ветре балла четыре, оно вряд ли разгонялось больше одного узла. Я прикинул, что с такой скоростью оно только утром приблизится к нам на кратчайшее расстояние. Это при условии, что ночью ветер не стихнет. На таком уродце и с такой скоростью ценный груз перевозить не будут.
        - Утром с ним разберемся, - сказал я дружинникам, спустившись с мачты, и приказал смайнать за борт парус и оборудовать штормтрап для купания в море.
        На рассвете выяснилось, что я недооценил достижение арабских кораблестроителей. Уродец успел пройти мили на три больше, чем я предсказывал. Пока было не жарко, мы подняли паруса и быстро догнали жертву. Не было даже намека на сопротивление. Команда из шести человек просто залегла за фальшбортом ближнего к нам правого борта. Я подвел шхуну вплотную к арабскому судну, потренировал экипаж обращаться с «вороном». Его опустили удачно, зацепившись «клювом» за бак приза. Штурмовая группа из десяти человек во главе с Мончуком пошла на абордаж. Они пинками подняли экипаж захваченного судна и построили в ряд возле фальшборта к тому моменту, когда я подошел к ним.
        Все шестеро были в мятых и грязных длинных серовато-белых рубахах из хлопковой ткани и коротких, до колена, штанах. У всех на голове соломенные шляпы, но у одного спереди воткнуто узкое длинное перо в светло - и темно-коричневую полоску.
        - Капитан? - спросил я на арабском обладателя пера на шляпе.
        - Да, господин, - ответил он.
        Капитан явно не был хозяином судна.
        - Что везешь, откуда и куда? - поинтересовался я.
        - Зерно везу, господин. Хозяин приказал доставить из Думьята в Мерса-Матрух, - ответил капитан.
        Думьят - это порт в дельте Нила, милях в восьми от моря. Я был в нем разок на небольшом греческом контейнеровозе. Разгрузили нас за день, поэтому не успел погулять по городу. В Мерса-Матрухе был дважды на том же контейнеровозе. Поскольку в порту не было специализированного контейнерного терминала, выгружали нас обычными кранами, то есть медленно и долго. Это курортный город. Говорят, еще со времен Клеопатры. Рядом с городом находится тихая бухточка, которая называется Клеопатровы ванны. Местные жители божатся, что именно там и купалась царица. Вроде бы даже кто-то из их предков увидел ее голой и умер от восхищения. Как и большинство небольших приморских арабских городов, он состоит из длинной набережной, которая в Мерса-Матрухе называлась Александрия и на которой располагались торговые лавки, из примыкавших к ней отелей, роскошных и не очень, и расположенных подальше пролетарских районов, грязных и вонючих. Имелся большой рынок, шумный и грязный, который назывался Ливийским. Наверное, потому, что город расположен на трассе Александрия - граница Ливии. В Египте прилагательное «грязный» относится ко
всему, кроме пятизвездочных отелей, а «шумный» - ко всему, кроме кладбищ. Были в городе развалины храма, построенного Рамсесом Вторым в честь бога, имя которого я не запомнил, и музей Роммеля, в который я поленился зайти. Зато сходил на пляж Аджиба. Красивое место. Вода очень чистая, прозрачная. Там даже арабские женщины купались в одеяниях типа паранджи, только белого цвета: и покупалась, и постиралась.
        - Далеко отсюда до Мерса-Матруха? - спросил я.
        - Завтра бы доплыли, - ответил капитан.
        Значит, миль двадцать-тридцать. Надо бы наведаться туда, посмотреть, как сейчас выглядит город.
        А пока я осмотрел захваченное судно. Бак у него состоял из настила из досок, на котором лежал большой плоский камень, обвязанный тросом. Видимо, это якорь. Под настилом лежали свернутые, запасные паруса. На корме надстройки не было, главная палуба доходила до фальшборта. Там находился навес из тростника, под которым палуба была выстелена овечьими шкурами и стояли бочка с водой и сундук с продуктами: лепешками, овечьим сыром, финиками. Перед навесом был квадратный, метра на метр, люк в трюм. Мне было непонятно, как через такое узкое отверстие производили грузовые операции? Может, под овечьими шкурами более широкий люк? О чем и спросил капитана.
        - Нас грузят через большое отверстие в левом борту. Потом его закрывают, законопачивают и просмаливают, а через верхний люк догружают, - рассказал капитан.
        Вот уж не знал, что горизонтальная погрузка судов была придумана так давно!
        - Судно я заберу, а вас отпущу, если будете вести себя спокойно, - пообещал я арабам. Все-таки они - мои коллеги. Пусть остаются свободными.
        - Как прикажешь, господин, - молвил капитан.
        Мы отвели захваченное судно ближе к берегу, где поставили на якорь. Забрав экипаж на шхуну, направил ее на запад. Решил полюбоваться Мерса-Матрухом, высадить неподалеку от города арабов, а потом вернуться к захваченному судну и потащить его на буксире к Ахейскому княжеству. Добыча, конечно, не ахти, но обижать судьбу отказом не стоит. А то и такую уродину не даст.
        36
        До Мерса-Матруха добрались после полудня. За восемь веков в городе произойдут значительные перемены. Пока он был намного меньше. Набережная отсутствовала. На ее месте была крепостная стена высотой метров пять, сложенная из светло-коричневого камня и с четырьмя прямоугольными башнями, включая надворотную. Башни были высотой метров восемь, а надворотная - все десять. Восточная стена была такой же высоты и с пятью башнями. Наверное, остальные две стены такие же. Это мне уже было не важно, поэтому положил шхуну на обратный курс. Судя по размеру города, в нем полторы-две тысячи жителей. Из них сотня-две военный гарнизон плюс ополченцев три-пять сотен. Многовато на мой экипаж.
        Удалившись от Мерса-Матруха миль на пять, высадил арабских моряков на берег, разрешив забрать свои вещи и взять воды и еды. Они никак не могли поверить в свое счастье, всё ждали подляны. Сами бы именно так и поступили. Дружинники, назначенные на шлюпку гребцами, поворчали немного, потому что не хотели в такую жару грести, но отвезли арабов без происшествий. За это ворчания я заставил их грести немного дольше, догоняя шхуну, которая шла на восток курсом крутой бейдевинд. Правда, двигалась она очень медленно. Мало того, что ветер был почти встречный, так еще и слабенький.
        К захваченному судну вернулись только на следующее утро, когда ветер, убившийся ночью, задул снова, причем начал свежеть и заходить к югу. Возле зерновоза уже суетились три галеры. Одна была ошвартована к нему. На судне выбрали якорь и начали поднимать паруса. Галеры были, судя по всему, торговые. Поэтому я решил отбить свою добычу. Для чего приказал взять мористее, поменять курс бейдевинд на галфвинд, чтобы иметь больше скорости и лучшую маневренность.
        На галерах заметили шхуну. Две развернулись носами в нашу сторону и подняли паруса. Для них ветер был попутный. Впрочем, они и на одних веслах догнали бы нас. Впереди шла сорокавосьмивесельная галера. Весла располагались парами. Видимо, на одной скамье по два гребца. Две мачты с латинскими парусами. У второй галеры сорок весел, но зато три мачты. Самой высокой была грот-мачта, фок - чуть ниже, а бизань, расположенная близко к корме, - еще ниже. У обеих из носовой части, на полметра выше ватерлинии, торчали длинные, заостренные тараны, предназначенные не для того, чтобы потопить вражеский корабль, а крепко сцепиться с ним и взять на абордаж. В эту эпоху купец и пират - синонимы. Галеры брали нас в клещи. Шли красиво. Весла одновременно поднимались и опускались, напоминая взмахи крыльев.
        Главной опасностью для нас были тараны. Дело даже не в том, что продырявят корпус. Пробоины будут выше ватерлинии, как-нибудь залатаем их и доберемся до порта, где отремонтируем. Но в случае протаранивания будет трудно освободиться от галеры, из-за чего потеряем маневренность. Тогда две другие галеры будут нападать на нас, как захотят. Третья, кстати, уже закончила возню с зерновозом, оставив на нем небольшой экипаж, и заспешила на помощь первым двум.
        Капитан большей галеры почти правильно рассчитал угол упреждения. Когда мы сблизились метров на двести, стало понятно, что, следуя прежним курсом, он пройдет у нас по носу. Поэтому арабский капитан дал команду подвернуть немного влево, чтобы угадать нам в борт. Ошибся он в том, что мы не жертва, а агрессор. Мои арбалетчики смели лучников и арбалетчиков, которые располагались на форкастле галеры, заставили и капитана искать укрытие понадежнее. В это время другие дружинники быстро опустили паруса, а рулевой положил руль вправо. Шхуна обогнула нос галеры в сотне метров от него и пошла на сближение правым бортом к правому. Затрещали, ломаясь, весла галеры, послышались вопли гребцов, которых, наверное, посбрасывало со скамей. Сопротивление весел затормозило шхуну, форштевень ее дошел лишь до грот-мачты, но этого было достаточно. «Ворон» упал на борт галеры, и по нему я во главе десанта перебежал на нее.
        Вдоль бортов галеры, над головами гребцов, находились палубы. В центре ее и в кормовой части лежал груз в бочках, тюках и больших корзинах, над которым на высоте фальшборта располагался переходной мостик, куршея, от кормы к баку. На баке находились помещения команды и кладовые для судовых запасов, а на корме - помещения для офицеров и кладовые с продуктами. Там и находились остатки команды, десятка два человек, вооруженных короткими копьями и саблями. Они не столько готовились отразить нашу атаку, сколько пытались спрятаться за щитами и переборками от арбалетных болтов, которые летели в них со шхуны. Капитан галеры, облаченный в куполообразный шлем и длинную кольчугу, сидел на палубе, возле приоткрытой наружу двери, ведущей, видимо, в его каюту. В груди у него торчал болт, влезший почти полностью. Круглое, смуглое лицо капитана с густыми черными усами и закрытыми глазами казалось умиротворенным, если бы не кровь, которая стекала из уголков губ. Увидев меня, арабы побросали оружие и закричали кто на арабском, кто на греческом, кто на латыни:
        - Сдаемся! Сдаемся!
        Времени возиться с ними не было, поэтому я показал арабам, чтобы зашли в приоткрытую дверь капитанской каюты. Дверь закрыли и подперли копьем. Я оставил трех дружинников караулить пленных, а с остальными быстро вернулся на шхуну, приказав поднимать «ворон». Отвык я от галерной вони. Вернувшись на шхуну, с облегчением вдохнул воздух полной грудью.
        Вторая галера в это время огибала первую по корме, метрах в двустах от нее, собираясь развернуться в нашу сторону и пойти в атаку. Они, наверное, были уверены, что их собратья еще сражаются с нами. Мои арбалетчики, расположившись на полубаке шхуны, обменивались любезностями с лучниками на баке галеры.
        Отойти от захваченной галеры оказалось труднее, чем хотелось бы. Дружинники на баке, подставляясь под вражеские стрелы, отталкивались от нее алебардами, чтобы нос шхуны отошел от борта галеры, в то время, как другие поднимали фок. Но ветер был прижимной, из-за чего и возникли трудности. Я уже был уверен, что вторая галера успеет развернуться и протаранит нас. Она, действительно, начала быстро поворачиваться носом в нашу сторону, гребя веслами враздрай: правым бортом вперед, левым - назад. И вдруг весла обоих бортов перестали грести, остались опущенными в воду. Галера еще поворачивалась влево, но все медленнее. Так понимаю, главный двигатель перестал подчиняться командам с мостика - кошмарный сон любого капитана, особенно во время маневров в порту или узости. На галере послышались крики и вопли - приступили к ремонту двигателя самым быстрым и жестоким способом.
        Поскольку галера продолжала поворачиваться влево, я повел шхуну, медленно набирающую ход, к правому борту галеры. До нее было метров сто, но курсом крутой бейдевинд мы преодолевали каждый метр слишком медленно. На галере вопли становились все громче. Видимо, ремонт скоро закончится.
        Мы подошли к галере, когда на ней начали втягивать внутрь некоторые весла. Скорее всего, те, которыми теперь некому грести. Как только «ворон» оказался напротив бака галеры, его опустили, точнее, дали упасть. Мои дружинники поняли, что происходит на галере, и поспешили на помощь гребцам. Затрещали ломающиеся доски. Это пострадал трап. К счастью, не сильно. Быстро переправились по нему на галеру. Я побежал к корме по палубе правого борта. Большая часть арабов находилась возле гребцов. Они затаскивали внутрь весла. Рядом с ними валялись порубленные тела гребцов Услышав топот наших ног, оставили весла в покое и заспешили к корме, куда их призывал капитан - юноша лет шестнадцати с тонким, светлокожим, девичьим лицом, на котором черные усики казались досадным недоразумением. Из острой верхушки его шлема торчало белое страусиное перо, наклоненное назад. Кольчуга с длинными рукавами и рукавицами и шоссы были великоваты на него. Наверное, раньше принадлежали плотному и рослому крестоносцу. В руке он держал спату из многослойной стали. Тоже, наверное, трофейная. Вот только умение владеть ею не захватишь,
ему надо учиться долго и напряженно. Я легко отбил удар его меча и одним ударом отсек голову с девичьим лицом от туловища в великоватой кольчуге. Также быстро разделался еще с тремя арабами, хотя последние двое не сопротивлялись, молили о пощаде. Мои дружинники тоже никого не жалели. Не надо было убивать гребцов. Их выжившие товарищи по несчастью громкими криками встречали убийство каждого араба.
        Разделавшись с врагами, я приказал дружинникам:
        - На шхуну! Быстро!
        - Освободите нас! - заорали гребцы на разных языках, в том числе и на славянском.
        - Мы сейчас вернемся! - пообещал я на бегу.
        Впрочем, торопился я напрасно. На третьей галере поняли, что произошло на второй, трезво оценили свои шансы и решили не рисковать. Они быстро погребли почти против ветра, чтобы парусная шхуна не смогла догнать, позабыв забрать своих с зерновоза.
        37
        Столица Ахейского княжества Андравида находилась километрах в шести-семи от моря, как я понял из рассказов своей жены. Она этот путь проделала всего два раза в жизни: первый - младенцем, когда с матерью приплыла из Франции, второй - невестой сына Мазовецкого князя. Морскими воротами Андравиды являлся порт Кларенца. Это был небольшой город, окруженный рвом шириной метров двенадцать, заполненным морской водой, и стеной высотой метров шесть с семнадцатью девятиметровыми башнями, четыре из которых были надворотными. Толщина стены равнялась двум метрам. Сложена из необожженного кирпича на каменном цоколе метровой высоты. У меня язык не поворачивался назвать ее крепостной стеной. Хотя Великая Китайская и вовсе сложена из утрамбованной глины. От Морских ворот прямая улица вела к Андравидским, за которыми и начиналась дорога к столице княжества. Хорошая дорога, широкая и мощеная. По ней рано утром я и поехал в столицу.
        Прибыли мы в Кларенцу вечером предыдущего дня. Шхуна, две галеры и зерновоз, который мне не хотелось называть судном. Первой на рейд залетела под всеми парусами шхуна и, после крутого разворота, встала на якорь. Проделали мы это так красиво, что на берегу и крепостной стене вскоре собрались зеваки. Не знаю, что они еще хотели увидеть в нашем исполнении. Может, просто посмотреть на судно, о котором все говорят. Следом подтянулись галеры. Большая тянула на буксире зерновоз. На меньшей половина гребцов погибла. Часть освободившихся мест заняли арабы, захваченные в плен на большой, но все равно она отставала. К шхуне на шлюпке подплыл таможенник - пожилой грек, носатый и ехидный. Греки бывают двух видов - жизнерадостные и ехидные. С первыми лучше отдыхать, со вторыми - вести дела, но по жизни обычно получается так, что отдыхаешь с ехидными, а дела ведешь с жизнерадостными. Был у меня судовладелец из жизнерадостных греков. Я нахохотался с ним до слез. Это из-за его способности сбивать людей с пути праведного я попал в турецкую тюрьму. На этот раз мне повезло.
        Таможенник окинул меня взглядом, сразу определил национальность и поприветствовал на славянском. Я ответил ему на греческом и, упреждая вопрос о грузе, представился:
        - Я - зять князя Жоффруа де Виллардуэн, муж его дочери Алике. Прибыл в гости. - И добавил шутливо: - Пошлины заплачу лично ему.
        - Тогда князь много их соберет, - ехидно пробурчал грек, сразу потеряв ко мне интерес.
        После него приплыл рыцарь Филипп, кастелян Кларенцы, - типичный аквитанец с любезной улыбкой на губах и холодными, рыбьими глазами. Этот говорил на офранцуженном варианте латыни, которому меня научила моя жена. Уточнив, кто я такой и сколько верховых лошадей и телег мне потребуется на завтра, чтобы добраться со свитой и подарками до столицы, он отправился на берег. Наверное, сразу же послал к князю вестового с сообщением о прибытии родственника. В Андравиде подтвердили наличие такового среди русских князей, поэтому утром нам были предоставлены тринадцать верховых лошадей, на которых, кроме меня, поехали Савка с моей хоругвью и десять дружинников из сотни Мончука с ним во главе, и пять двуконных телег. На телегах везли пять бочек княжеской медовухи и меха, а также кое-что из трофеев: индийские ткани, ковры, пряности и благовония.
        На галеры утром прибыли несколько городских кузнецов и начали расковывать гребцов, которые, напившись трофейного вина, выделенного мною, всю ночь орали песни. Они были почти со всех стран, расположенных на берегах Средиземного, Эгейского и Адриатического морей, в том числе и несколько ахейских греков, и даже два дружинника из Галича, служивших у болгарского царя Ивана Асеня, и семеро их сослуживцев-болгар. Они осенью попали в плен во время стычки с отрядом Эпирского деспота Феодора Ангела и были проданы в рабство иудеям, которые отвезли их в Александрию и перепродали. Галичанам и болгарам я предложил остаться на шхуне, пообещав завезти в родные края по пути домой. Пешком им бы пришлось добираться через вражеские территории.
        Столица Ахейского княжества Андравида никаких защитных укреплений не имела. Даже вшивого вала или рва не было. Такое впечатление, что им некого бояться, хотя война, как мне рассказал сопровождавший нас рыцарь Филипп, идет на границах княжества. Эпирский деспотат - обломок Ромейской империи - дожевывал их сюзерена Фессалоникское королевство.
        - Так что мы теперь напрямую вассалы Латинского императора, а герцог Афинский стал вассалом нашего князя, - сообщил мне Филипп.
        Узнав, что я действительно родственник Жоффруа де Виллардуэна, он «надел» для меня улыбающиеся глаза.
        В Андравиде количество православных церквей и католических храмов превышало всякие разумные пределы. Мне показалось, что религиозных заведений было больше, чем жилых домов. Православные церкви все были старыми, а католиеские - новыми. Княжеский дворец имел большой двор, обнесенный каменной стеной высотой метра четыре. Массивные дубовые ворота, оббитые ржавыми железными полосами, были нараспашку, но возле них стояли в карауле десяток пехотинцев в округлых металлических шлемах и кожаных куртках, вооруженные копьями, мечами и большими, почти в рост человека, щитами. Командовал ими рыцарь без шлема, но в кольчуге с длинными рукавами. Он с интересом разглядывал сопровождавших меня дружинников, то есть рыцарей по его классификации, облаченных в роскошные одежды, часть которых они получили из моих запасов. На меня он глянул мельком. Князю положено быть богато одетым, а вот то, что рыцари одеты не хуже, произвело на него впечатление.
        Мы медленно поехали по двору к высокому зданию с пристроенным слева караульным помещением, перед которым было широкое каменное крыльцо под деревянным навесом и широкая мраморная лестница с шестью ступенями. Первый этаж дворца был глухим. Выше располагались пять рядов узких окон арочного типа, застекленных в округлой верхней части разноцветным стеклом, а ниже - бесцветным. Впрочем, совсем бесцветное стекло пока не научились делать. Оно было или желтоватое, или, что чаще, зеленоватое. Судя по рядам окон, должно быть еще пять этажей, но Алика рассказала мне, что дворец построен по принципу донжона, что на втором и третьем этаже есть галереи. Рыцарь Филипп послал вперед вестового, поэтому на крыльцо уже выходили Жоффруа де Виллардуэн, князь Ахейский, его старший сын и наследник с тем же именем, младший сын по имени Вильгельм и свита. Князю пятьдесят семь лет. Он среднего роста, полноватый, с румянощеким, выбритым лицом, большим носом и тонкими губами, по бокам от которых были властные складки. Он с непокрытой головой. Волнистые седые волосы спадали до плеч, а над лбом зачесаны назад. Одет в
темно-красное блио с черной каймой по подолу и светло-зеленую шелковую тунику, подпоясан ремнем с серебряными овальными бляшками, на которых изображены кресты и что-то написано, но такими мелкими буквами, что я не разглядел. Штаны черные, заправлены в высокие сапоги с острыми носками, загнутыми вверх самую малость. Его сыну исполнилось двадцать девять. Он похож на отца, но полнеть еще не начал и властными складками не обзавелся. Я бы даже сказал, что Жоффруа-младший не производил, как его отец, впечатление решительного командира и жесткого управленца. Природа на нем явно отдохнула. Алика мне говорила, что эти качества достались старшей сестре, выданной в двенадцатилетнем возрасте замуж за французского барона, вдовца, который был старшее ее почти на двадцать лет, и которого она сразу загнала под каблук. Впрочем, моя жена знала об этом только со слов своей матери Жаклин, со старшей сестрой она ни разу не виделась. Старший сын тоже был без головного убора, но волосы подрезаны короче. Одет в ярко-красное блио с золотой каймой по подолу, синюю шелковую рубаху и коричневые штаны, заправленные в черные
сапоги, острые носы которых загнуты больше, чем у отца. Ремень у него был из прямоугольных золотых пластин встык, на которых чередовались мужские лики, наверное, святых, и с большой бляхой с крестом, в центр которого был вставлен небольшой рубин. Жоффруа де Виллардуэн-младший был женат на Агнесс, дочери Латинского императора Пьера де Куртене, погибшего в плену у Феодора Ангела. На второй дочери императора был женат Феодор Ласкарис, у которого, по легенде, я служил до возвращения в Путивль. Детей у Жоффруа-младшего не было. Скорее всего, княжество перейдет Вильгельму, которому скоро стукнет пятнадцать и он будет посвящен в рыцари. Это был худощавый юноша с выпирающими передними зубами. Даже когда рот был закрыт, выглядывали кончики верхних зубов. У Вильгельма волосы темнее и длиннее, чем у отца и брата, и завиты на концах. Он еще не бреется, лицо в подростковых угрях. Если бы не одежда, принял бы его за девушку. На нем пурпурная шелковая рубаха с очень широкими рукавами, узкие, в обтяжку темно-красные штаны из парчи, перевязанные под коленями желтыми лентами и напоминающие панталоны, и темно-синее блио
из тонкой шерсти с прямоугольным вырезом, вышитым золотыми нитками в виде поющих птиц, видимо, соловьев. Подпоясан широким ремнем, сплетенным из шелковых прядей красного, желтого, зеленого, синего, черного и белого цвета. Носки башмаков загнуты еще больше, чем у брата. Мне показалось, что при ходьбе они должны упираться в лодыжку. Глядя на Вильгельма, мне приходило на ум слово «безынициативность».
        Я поприветствовал тестя на его языке. Жоффруа де Виллардуэн, князь Ахейский, по инерции ответил мне на греческом с сильным акцентом, а потом перешел на родной язык, спросив:
        - Откуда ты так хорошо знаешь наш язык? Алике научила?
        - Не только. Воевал с вами, защищая Константинополь в Варяжской гвардии и служа у Феодора Ласкаря, - ответил я, мило улыбнувшись.
        - Пути господни неисповедимы! Вчера - враг, сегодня - родственник! - произнес князь Ахейский, улыбнувшись, и обнял меня за плечи.
        Я тоже обнял его. От князя пахло легким перегаром. Затем обнялся с его старшим сыном, плечи которого были мягче, но перегар от Жоффруа-младшего исходил такой же. Вильгельм разрешил обнять себя. От него пахло ладаном.
        - Я представлял тебя другим, - признался князь Жоффруа, когда мы поднимались по винтовой каменной лестнице на второй этаж.
        - Более диким? - иронично спросил я.
        Не зря, выходит, я укоротил бороду и усы и выбрил щеки а ля граф де Рошфор, каким видел его в французском фильме «Три мушкетера». С такой бородкой я стал выглядеть аристократичнее, если такое слово применимо для данной эпохи.
        - В общем, да, - честно сказал Жоффруа де Виллардуэн, что было так не похоже на француза. Обычно они никогда не говорят тебе о твоих недостатках. Предпочитают позлословить о них в своем кругу. - Монах рассказал, что ты живешь далеко на востоке, на границе со скифами.
        Скифами ромеи, а вслед за ними и латиняне, называли любых кочевников причерноморских степей. Все образованные люди читали Геродота или хотя бы слышали, о чем он писал. А писал он о том, что в причерноморских степях живут скифы. Правда, с тех пор прошло тысячи полторы лет, но, чтобы понять это, образованности уже не хватало.
        - Я воспитывался при дворе Ромейского императора, меня готовили в правители провинции, среди которых могла быть и Ахея, - рассказал я.
        Для всей Европы, Северной Африки, Ближнего Востока и многих других территорий Константинополь до сих пор, не смотря на захват латинянами, является культурной столицей мира. Тем более, для этих самых латинян, в большинстве своем не умеющих читать и писать.
        - Об этом монах ничего не сказал, - сообщил тесть. - Больше часть его рассказа была о твоем богатстве.
        - Хорошо было бы быть такими богатыми, как о нас думают! - шутливо произнес я.
        - Ты прав! - весело произнес князь Жоффруа.
        Было заметно, что я начинаю ему нравиться.
        Мы миновали второй этаж, пол в котором был мраморный и чистый, в котором не гуляли сквозняки и не воняло дымом и немытыми телами, а на столе не было кучи костей и прочих объедков. То ли французы за шестьдесят лет научились жить культурнее, то ли, что скорее, греки научили только тех, кто перебрался к ним на жительство. На третьем этаже пол тоже был мраморный и выстеленный коврами, правда, старыми, кое-где дырявыми. Стены расписаны сюжетами из греческой мифологии. Фрески странным образом напоминали иконы. Наверное, иконописец подхалтурил в свободное от основной работы время. На противоположной от лестницы стене был прибит большой, метра два высотой, деревянный крест, покрашенный в черное, по обе стороны от которого висело по два щита. На красных полях щитов был нарисован желтый крест с раздвоенными, как у ласточки, концами, только внутри закругленными. Подобный крест я видел у тамплиеров. Не знаю, имели ли какое-то отношение к ордену Виллардуэны, но таков был герб князей Ахейских. Под деревянным крестом располагался невысокий помост. На нем стояли два кресла с низкими спинками, на которых тоже был
изображен герб. Сиденья обтянуты красной материей. Справа и слева от помоста располагались скамьи с наклоненными немного назад спинками и обтянутыми коричневой материей сиденьями. У правой стены находился камин поменьше тех, что я видел в донжонах. Его давно не топили, поэтому источал легкий запах пересохшей сажи и еще чего-то до боли знакомого. Мне сразу почему-то вспомнился замок Беркет. Даже стало грустно.
        С галереи по деревянной лестнице, перила у которой поддерживали балясины в виде купидонов, к нам спустились княгиня Жаклин и ее невестка Агнесс. Обе женщины были, скорее всего, ровесницами своих мужей. Старшая когда-то была красива. Младшая никогда не была и не будет. У обеих длинные золотые сережки с жемчужинами, только у старшей по две в каждой, а у младшей по три. Одеты в белые кисейные туники и парчовые юбки, вышитые золотом: у старшей в виде кленовых листьев, у младшей - каких-то птиц, то ли фениксов, то ли павлинов. Рубахи из белого шелка с алыми каймами по краям рукавов, сужающихся к кисти, и подолу, который у младшей был зубчатый. На головах белые поневы, полностью скрывавшие волосы и придерживаемые тонкими золотыми обручами, такими же, какой был на Алике в день нашей встречи, только у Агнесс имел спереди пять небольших бриллиантов в ряд. На ногах вышитые золотом коричневые кожаные башмачки с закругленными носами и золотыми застежками в виде бабочек. Застежки у обеих женщин были одинаковые. Наверное, поссорились.
        Жаклин и Агнесс обменялись со мной приветствиями на греческом. Женщины легче учат иностранные языки, ведь для них жить - это болтать. Все вместе мы проследовали к помосту. Князь и княгиня сели в кресла на помосте, жена слева от мужа. Наследник с женой и княжеская свита сели на скамью слева от помоста. За шестьдесят лет рыцарское общество сильно эмансипировалось. Если присутствие на встрече княгини раньше допускалось в исключительных случаях, то о невестке и речи быть не могло. Я со своей свитой сел справа от помоста. Сиденья были набиты конским волосом. В это время слуги начали складывать напротив помоста привезенные мною дары. Сначала принесли самое легкое - меха и ткани. Меха положили в том месте, где падал из окна солнечный свет. Лучи придали меху, особенно соболиному и черно-бурой лисы яркость, воздушность. Обе женщины смотрели заворожено. Оторваться смогли только, чтобы перевести взгляд на положенные рядом, колоритные, индийские ткани.
        Жоффруа де Виллардуэн по пути узнал всё, что его интересовало, и посмотрел на жену, давая ей слово. Поскольку Жаклин никак не могла налюбоваться тканями, сердито гмыкнул.
        Жена встрепенулась и задала вопрос:
        - Как прошло путешествие?
        - Неплохо. Море было спокойным, ветер попутным, - ответил я и перешел к тому, что ее больше интересовало: - Алике передала вам послание. - Я повернулся к Савке, который стоял рядом со скамьей и держал шкатулку из черного дерева, украшенную золотом, и приказал: - Отдай княгине.
        Савка подошел к помосту и, низко поклонившись, вручил шкатулку Жаклин. Получилось у него довольно элегантно, хотя никто его этому не учил. Лакеем рождаются. Княгиня сперва полюбовалась шкатулкой. Эту вещицу я захватил у иудеев, но говорить об этом не стал. Пусть теща думает, что сделали в моем княжестве. Жаклин открыла шкатулку, достала из нее свернутый в рулон лист бумаги, перевязанный шелковым сине-красно-зеленым шнурком, скрепленным свинцовой печатью.
        - Что пишет моя дочь? - спросила княгиня.
        У меня появилось подозрение, что она не умеет читать. Хотел было подколоть, но удержался. Отношение к вам мужа рано или поздно совпадает с отношением жены.
        - Я чужие письма не читаю, - сообщил ей. - Обычно женщины хвастаются своими детьми. Осенью она родила второго сына, которого назвали Владимиром.
        Надо было видеть, как посмотрела многодетная свекровь на бездетную невестку! Агнесс сразу потупилась и зашмыгала носом, будто рядом кто-то испортил воздух. Зато на меня Жаклин посмотрела с симпатией. В эту эпоху брак считался хорошим, правильным, если рождались дети, особенно сыновья. Значит, Алике суждено было стать моей женой, что и подтверждает рождение мальчиков. А как она живет со мной, хорошо или плохо, - никого не интересовало. Замужество - это обязанность, которая иногда бывает не очень тяжелой. Впрочем, монах Аполлодор наверняка расспросил у служанок, как живется их хозяйке, и пересказал ее родителям.
        - Алике чувствует себя хорошо. До моего отъезда сама кормила ребенка грудью, отказывалась от кормилиц, - информируя я родственников.
        - Я тоже своих детей кормила сама до года, - делится Жаклин.
        Теперь буду знать, кому подражает моя жена.
        Слуги принесли мешки со специями и благовониями. Смесь сильных запахов буквально заполонила все помещение с высоким, метров шесть, арочным потолком. Не меньшее впечатление произвело и количество их. Я не пожадничал. Того, что принес в дар, по стоимости хватило бы на экипировку целого отряда.
        - Вено за невесту, - шутливо произнес я.
        - Откуда у тебя столько?! - удивился князь Ахейский. - В твоих краях такое не растет. Или я ошибаюсь?
        - По пути сюда завернул к сарацинским берегам и захватил две галеры с ценным товаром и парусник с зерном, - сообщил я.
        - Отличная добыча! - похвалил Жоффруа де Виллардуэн и добавил шутливо: - В следующий раз, когда поплывешь к сарацинским берегам, захвати и меня.
        Я отнесся к его словам серьезно:
        - Следующий раз будет через несколько дней, если наберу еще человек триста-четыреста. Есть там на побережье небольшой город, который не трудно захватить.
        - Поговорим об этом позже, - предложил князь Жоффруа. - Завтра съедутся мои бароны на пир по случаю твоего приезда. С ними и обсудим.
        38
        Как рассказывал мне в двадцатом веке лоцман по время проводки в порт, Мерса-Матрух в переводе с арабского значит «Брошенный якорь». Кем брошенный - история умалчивает. Мы тоже бросили якорь на рейде, чтобы не допустить снабжение города по морю, если кто-то вздумает его осуществлять. В порту стояли две галеры под выгрузкой и с полсотни рыбацких баркасов, вернувшихся с ночного лова. Рядом со шхуной встал на якорь бывший зерновоз в балласте. Будем грузить в него добычу, если захватим город. Наши четыре галеры, две захваченные мной и две арендованные у купцов Жоффруа де Виллардуэном, князем Ахейским, подошли к пляжу и начали выгружать воинов. Полсотни рыцарей и две с половиной сотни копейщиков и арбалетчиков принимают участие в операции. Желающих было намного больше, потому что княжество давно ни с кем не воевало. Я решил, что три сотни в придачу к моим семи десяткам (ко мне присоединились освобожденные из плена галичане и болгары) вполне хватит. Добычу договорились разделить поровну, когда вернемся в Кларенцу. У меня меньше солдат, зато больше кораблей, и я командир. Князь Ахейский собирался лично
поучаствовать в захвате Мерса-Матруха, но тогда командиров было бы два, что, как говорят изучающие русский язык немцы, не есть хорошо, потому что есть плохо. Перед этим я рассказал Жоффруа де Виллардуэн, как русичи из-за многоначалия и отсутствия дисциплины проиграли сражение на Калке, и почему ему не стоит воевать с монголами, если они все-таки доберутся до Ахейского княжества. Тесть меня правильно понял и послал со мной своего старшего сына. Вильгельм тоже остался дома. Оба наследника не должны участвовать в одном сражении, если оно не судьбоносное.
        Жоффруа-младший считает себя рыцарем-трубадуром. Судя по почти полному отсутствию боевого опыта, он скорее трубадур-рыцарь. На пиру я узнал, что Андравида теперь - столица трубадуров. После того, как несколько лет назад Южную Францию с помощью крестового похода зачистили от альбигойцев, часть их разбежалась по всему свету. Умеющие рифмовать свои неприятности поселились в Ахейском княжестве. Целый вечер они нас развлекали песнями и балладами. Сядет на табурет, левую ногу пристроит на подставку, в левую руку возьмет виолу, облокотившись на левое бедро, а правой водит смычком по струнам, издавая жалобные и просто противные звуки, и напевает. Судя по тому, что трубадуры сочинили об этом крестовом походе, зачистка была жестокой. Говорят, чтобы не пропустить ни одного катара, вырезали целые города. Тысячи трупов валялись на улицах. Как это ни обидно для некоторых звучит, поэты, музыканты, актеры - одна из разновидностей «попрошаек», причем самая опасная, особенно талантливые. Точнее, они - та самая красивая плесень, которая сообщает, что общество загнило. Как только поэтов становится много, жди больших
неприятностей, типа альбигойской или коммунистической антисистемы. Вот здоровое быдло и избавляются от поэтов разными способами: или сразу всех с помощью крестового похода, или самых ярких с помощью дуэлей. Так что Ахейское княжество или скоро избавится от поэтов, или прикажет долго жить.
        Ахейские рыцари, сержанты и солдаты высаживаются на берег с шутками и смехом. Трапы, опущенные с галер, не достают до берега, поэтому воинам приходится намочиться примерно по пояс. Это их забавляет. Наверное, так борются со страхом. Все ждут атаки городского гарнизона. Был бы я комендантом Мерса-Матруха, ударил бы сейчас, когда на берегу всего часть вражеского войска. Причем эта часть явно не готова отразить нападение.
        Я высаживаюсь из лодки рядом с ними и приказываю тем, кто на берегу, занять оборону. Выполняют мой приказ быстро и беспрекословно. Никто даже не глянул на Жоффруа де Виллардуэна-младшего, который приплыл вместе со мной в лодке, чтобы получить и от него подтверждение приказа. Значит, будет полное единоначалие. Что не есть плохо, потому что есть хорошо.
        Из города на восток поскакали три всадника. За подмогой. Скакать им придется долго. В ближайших городах гарнизоны маленькие, которым себя бы защитить. Большой гарнизон в Александрии, а до нее больше двухсот километров. Я собирался во время выгрузки своего контейнеровоза съездить туда на выходные, но, когда узнал, что автобус будет тарахтеть пять часов, а таксист заломил триста баксов в один конец, передумал. Так что раньше, чем через полторы недели, помощь не прибудет. Это при условии, что поплывут на галерах. Пешком будут еще дольше добираться. Если, конечно, какой-нибудь большой отряд не находится где-нибудь поближе. Надеюсь, что это не так, но дозоры вышлю. Для этого мы привезли на галерах шесть лошадей. Рыцари хотели взять больше, но, во-первых, на лошадях города не штурмуют; во-вторых, меньше добычи сможем увезти. Последний довод оказался решающим.
        Воинов у меня мало, поэтому разбиваю их на три отряда и выставляю напротив трех городских ворот. Четвертые, морские, будут контролироваться со шхуны. Солдаты сразу начинают копать ров и делать вал на расстоянии метров триста от городских стен, куда долетают только легкие стрелы и сильного вреда не наносят. Пусть горожане думают, что мы собираемся осаждать долго и нудно, пока им не придет помощь из Александрии и с позором не прогонит нас. А что они еще могут думать, видя, как мало нас приплыло?! Мужское население Мерса-Матруха уже собралось на стенах. Они вопят и угрожающе размахивают оружием. Собака, которая гавкает, не кусает. Рот занят.
        Для нас с Жоффруа де Виллардуэном ставят шатер. Это я посоветовал его взять. Днем здесь жарковато. Для рыцарей и солдат натянут тенты. Часть солдат выгружает из галер воду, съестные припасы и деревянные лестницы, которых всего десять. Два отряда по двадцать рыцарей, в каждом из которых по три всадника, пошли грабить деревни, расположенные неподалеку от города. Нам нужны тягловый скот и продовольствие. Скот крестьяне наверняка уже уводят подальше от греха, а вот все продовольствие вряд ли унесут.
        Рыцари вернулись вечером. Привели две арбы, запряженные парами волов и нагруженные зерном, мукой, финиками, арбузами и всякими хозяйственными предметами, включая щербатые глиняные горшки. Вначале грабежа хватают все подряд, а в конце - выбрасывают большую часть. Пригнали и стадо коз с сотню голов. Всадники догнали и отбили его. Часть коз режут и начинают готовить на кострах. Ночь мы встречаем пьяными криками и песнями. Мой приказ так себя вести солдаты выполняют с радостью. Только те, кому ночью нести караул, трезвы и сосредоточены. Я предупредил всех, что сарацины любят делать ночные вылазки и резать глотки спящим. Тем более, что ров и вал еще не закончены.
        Так проходят пять дней. Ров и вал закончили на второй день, а потом занялись их укреплением. Солдаты теперь работают только рано утром и после захода солнца, когда не так жарко. В остальное время отсыпаются после ночного дежурства или играют в шахматы и кости. В общем, изображаем осаду. Горожане так ни разу и не рискнули сделать вылазку. Значит, вояки еще те. Я вызвал на переговоры коменданта Мерса-Матруха и предложил сдаться на условии, что выпускаем всех, кроме рабов-христиан, с запасом продуктов на три дня. Комендант - сухой старик с длинными седыми усами - отказался. Я пригрозил, что скоро приплывут еще несколько кораблей с воинами, мы вместе пойдем на штурм и перебьем всех горожан. Старик предложил дождаться их прибытия. Я погрозил еще немного, поругался для вида - и вернулся в шатер, довольный собой. Ахейцы, включая Жоффруа де Виллардуэна, не понимали, чему я радуюсь. В свои планы я никого не посвящал.
        - Мои рыцари говорят, что пора идти на штурм, - сообщил Жоффруа. - Осадой мы ничего не добьемся.
        - Как ты думаешь, сколько людей мы потеряем, если пойдем на штурм? - спросил его.
        - Много, - ответил он.
        - А я дорожу своими воинами. И ты, уверен, тоже, - сказал я. - Поэтому захватим город так, чтобы потери были минимальными.
        - А как? - поинтересовался Жоффруа де Виллардуэн.
        - Завтра утром узнаешь, - ответил я.
        Почти до полуночи приплывшие со мной ахейцы, как и в предыдущие ночи, орали песни. Затем завалились спать. Вскоре луна зашла, стало темно. Вот тут-то и началось осуществление моего плана. Я перешел к отряду, расположенному у дальней от галер стены города. Там были мои дружинники и отряд ахейских пехотинцев. Отобранные днем десять дружинников, одетых в темное, взяли длинную, широкую, толстую и выкрашенную в черное доску и две «кошки» и бесшумно вместе со мной пошли к городским стенам. Доску положили через ров. Перебирались по ней на четвереньках. Так меньше шансов свалиться в ров. Доска была необструганная, царапала руки. Вал под стеной из спекшейся земли, еще теплой.
        «Кошки» громко звякнули, зацепившись за каменные стены. Я подождал немного. Наверху было тихо. Я легонько подтолкнул двух человек к веревкам с мусингами, которые свисали от «кошек» к земле. В Путивле во время учений мои дружинники не раз взбирались на стены днем и ночью. Делали это легко, быстро и бесшумно. Но сейчас были не учения. Сверху, подергав веревки, подали сигнал, что все спокойно. Второй парой полезли мы с Мончуком. Я с детства любил лазать по деревьям, канатам. Как будто знал, что мне это пригодится в будущем. Стена была теплая и шершавая. Наверху мне помогли протиснуться между зубцами. Я переместился на пару метров вправо, в сторону надворотной башни и присел, прислонившись спиной к теплому парапету. Ждал, когда поднимутся все.
        Мончук с двумя дружинниками будет возле «кошек» прикрывать наш отход, если провалимся. Остальных я повел к надворотной башне. Хотя проход был широкий, метра два, шли цепочкой. Возле самой башни я чуть не налетел на араба. Он прикорнул, присев у стены и прижав к груди копье, поставленное между ног. Проснулся, когда я был рядом, и начал вставать, опираясь на копье.
        - Спишь? - шепотом спросил я на арабском.
        - Нет, - шепотом ответил он, еще не проснувшись и не понимая, кто с ним разговаривает.
        Левой рукой я зажал ему рот и нос и прижал голову к зубцу стены, а правой всадил кинжал в шею. Усы у араба были густые и жесткие, напоминающие ершик, каким в годы моего детства мыли изнутри молочные бутылки, а щеки покрыты колючей щетиной. Они надулись несколько раз, а потом замерли. В этот момент упало копье. Я совсем забыл о нем. Довольно громко упало. Я замер, ожидая, что на шум кто-нибудь придет. В предыдущие ночи иногда по стенам ходили патрули с факелами. На шум никто не среагировал. Я положил убитого. Осторожно, чтобы не забрызгало кровью, вытянул из его шеи кинжал и вытер его и залитую теплой кровью руку о его стеганку, набитую хлопком.
        В башне было душно и пусто. Еще один караульный спал, сидя у стены, по другую сторону от нее, а остальные - на верхней площадке. Солдат спит - служба идет. Они лежали на ковриках одетые и обутые. Оружие и щиты были прислонены к зубцам. Двое храпели довольно громко. Не мудрено, что не услышали звук упавшего копья. И больше уже ничего не услышат.
        Мы зачистили все башни на стене с этой стороны города. После чего я зажег найденный в башне факел и через бойницу дал сигнал дружинникам, оставшимся в лагере. Сейчас все, кроме двух небольших отрядов, которые будут контролировать остальные городские ворота, перейдут к захваченной стене и, когда начнет светать, поднимутся на нее по лестницам.
        39
        Комендант Мерса-Матруха стоит передо мной и трясется от страха. Во время переговоров он вел себя смелее. На старике четырехгранный шлем и мятые хлопковые рубаха и штаны. То ли не успел облачиться в доспехи, то ли решил, что погибнуть и так сойдет. Он щурит близоруко глаза, будто никак не поверит, что я не снюсь. Рядом на земле валяется сабля, выбитая мною. Мы стоим во дворе его двухэтажного дома с плоской крышей. На первом этаже входная дверь и две узкие бойницы, а на втором четыре окна, закрытые деревянными жалюзи. Напротив дома располагаются конюшня с сеновалом наверху. В стойлах мул и три лошади: соловый - желтовато-золотистый, с белой гривой и хвостом - жеребец и чалая на основе соловой масти кобыла с таким же жеребенком. Дальше идут отхожее место, кладовая, в которой большие пифосы с пшеницей и просом, дровяной сарай. Очаг из камней и глины расположен у дальней стены, рядом с сараем. Посреди двора растет финиковая пальма.
        - Приглашай в дом, - говорю на арабском коменданту и подталкиваю к двери.
        Внутри полумрак и прохлада. Толстые глинобитные стены служат хорошей термоизоляцией. В первой комнате в темном углу, возле ниши, в которой постелен коврик и лежит подушка-валик, стоит темнокожий раб, такой же старый, как его хозяин. К стене приделаны деревянные полки, на которых стоит посуда: разнокалиберные медные блюда, глиняные кувшины, стеклянные чашки. На полу под стенами лари и корзины с продуктами. Вот только стола не было. Интересно, как они без него обходятся?! В следующей комнате, большей по площади, куда падает свет через бойницы, на глиняном полу старый ковер с растительным орнаментом и большим темным пятном. У стены напротив бойниц помост, застеленный стеганным, коричневым одеялом, на котором лежат несколько темно-зеленых подушек разного размера. У дальней стены деревянная лестница на второй этаж. Наверху находились женские покои, взрослая и детская спальни. Ковры здесь совсем новые и полушки разноцветные. Детей нет, зато жен три. Самой молодой лет сорок. Они стоят перед ковром, который закрывает нишу. Там находятся два сундука, большой, в котором могут спрятаться двое взрослых, и
поменьше. В первом хранятся одежды, обувь, отрезы материи, в том числе шелковой. Во втором сокровищница семьи, в основном мелкие серебряные монеты, всего килограмма три. Бедновато для коменданта города. Правда, и город не так богат, как казался с моря. В дальней от берега части города несколько домов брошены. После нашего налета брошенных домов станет больше.
        Я думал, ахейцы расстроятся, что добычи так мало. Оказалось, что они очень даже рады. Во-первых, захватили город без потерь, не считая двух придурков, которые умудрились получить по стреле в голову неизвестно от кого, потому что сопротивления никто не оказывал. Во-вторых, в последние годы у них не было даже такой добычи, а все доходы от ленов тратились на сооружение замков. Греки, называвшие себя по привычке ромеями, явно не обрадовались завоевателям. Время от времени доблестные латиняне падали с невысоких скал и разбивались насмерть, тонули в мелких речушках или просто исчезали бесследно. В-третьих, где бы они еще так понасиловали и покуражились?! Вой, стоны и крики раздавались со всех сторон. Происходило улучшение местного генофонда.
        Примерно треть населения города составляли рабы, из которых половина, в основном мужчины, была неграми. Женщин арабы предпочитали белых. Неграм я разрешил покинуть город. Они вооружились ножами, мотыгами, кольями и пошли по южной дороге. Представляю, что ждет жителей деревень, расположенных на их пути. И заодно тоже улучшат генофонд. Каждый минус - это половина плюса, а каждый плюс - это пересечение двух минусов. Рабов-христиан заберем с собой, хотя ахейцы и были против того, чтобы лишаться части добычи из-за предоставления места на судах православным. На счет католиков они не возражали.
        - Заберем всех, кто пожелает, - отрезал я.
        Спорить со мной никто не решился. Тем более, что некоторые женщины не захотели расставаться с рабством. Дома, в лучшем случае, их ждало точно такое же.
        Три дня шел сбор трофеев и погрузка их на суда. Первым до отказа набили бывший зерновоз, закрыли и наглухо законопатили бортовой люк. Затем заполнили трюм шхуны. Остальное погрузили в галеры, четыре свои и две трофейные, и самые большие рыбацкие баркасы. Выгребли из города все мало-мальски ценное, включая детей, девушек и крепких мужчин, из которых сделали гребцов на галеры. И грести не придется самим, и галера с гребцами стоит намного дороже.
        Когда на четвертый день рано утром тронулись в обратный путь с попутным юго-юго-восточным ветром, людям на палубах хватало места только, чтобы сидеть. Наша флотилия напоминала цыганский табор. Суда так перегружены, что даже небольшой шторм может потопить их. Бывший зерновоз буксировала самая большая галера. Хотя на нем были подняты оба паруса, без помощи галеры этот урод делал от силы два узла. Остальные галеры и шхуна тащили на буксире по два рыболовецких баркаса. Даже при попутном ветре мы делали не больше четырех узлов, потому что двигались со скоростью самого медленного судна, зерновоза. На ночь ложились в дрейф. Остальные суда прижимались к шхуне, боясь, что за ночь отдрейфуют слишком далеко и останутся в открытом море одни. Без меня они не рискнули бы пойти к полуострову Пелопоннес напрямую. Меня забавлял страх этих людей перед открытым морем. Наоборот, радоваться надо, что мы далеко от берега. Иначе не раз подверглись бы атакам таких же, как мы, любителей наживы.
        С заходом солнца я заходил в свою каюту. Днем в ней невозможно находиться из-за жары. Солнце все последние дни припекало на славу. Но лучше пусть напрягает оно, чем пасмурная погода со штормовым ветром. Жоффруа де Виллардуэн-младший сидит прямо на палубе у открытой двери. Разморенный жарой, он напоминает снулую рыбу.
        - Я хотел сочинить героическую песню об этом походе, а получается, что сражаемся мы только с жарой, - пожаловался Жоффруа.
        - Обычно самые героические песни сочиняются, когда армия теряет много бойцов, то есть, воспевают ошибки полководца, - говорю я. - Если победа достается легко, что говорит о таланте командира, петь становится не о чем.
        - Я не хотел тебя обидеть! - искренне заверяет он. - Я имел в виду другое…
        - Ты меня не обидел, - возражаю ему. - Я понял, что ты имел в виду. Тебе хотелось поучаствовать в жестокой схватке, посмотреть смерти в глаза, зарядиться эмоциями, а потом сочинить об этот красивую песню. Поверь мне, лучше не оказываться в таких сражениях, тем более, ради красивой песни. Потому что напишут ее те, кто в нем не участвовал. Ты, если останешься жив, просто не сможешь выразить всё словами, а сказать не всё не захочешь.
        - Что тебе больше всего запомнилось в таких сражениях? - поинтересовался Жоффруа.
        - Как потом мыл руки, и вода становилась розовой от чужой крови, - ответил я.
        Жоффруа де Виллардуэн-младший долго молчал, а потом произнес с наигранной шутливостью:
        - В тебе умирает трубадур!
        Утром шестого дня увидели остров Крит. Он гористый, некоторые вершины высотой под два с половиной километра, видны издалека. Народ сразу повеселел, загомонил радостно. У нас заканчивалась питьевая вода. Особенно тяжелая ситуация была на галерах, на которых перевозили лошадей, своих и несколько трофейных. Кони и так пьют немало, а в такую жару да на сухих кормах им надо еще больше. Поэтому я дал команду капитанам галер налечь на весла. Местом сбора назначил западную оконечность острова. И своему экипажу приказал поднять все паруса.
        К вечеру шхуна встала на якорь возле берега, неподалеку от рыбацкой деревушки. Я послал шлюпку с пустыми бочками за водой. Население деревушки, похватав самое ценное, тут же ломанулось в горы, покрытые лесами. Остров теперь принадлежит венецианцам, союзникам латинян. Выяснять, союзники мы или нет, критские рыбаки не рискнули. Береженого и бог бережет. Простояли мы у острова Крит до следующего полудня. Ждали, когда доберется галера с зерновозом и запасется водой. Все это время рыбаки не показывали носа из леса.
        Еще через двое суток прибыли на рейд Кларенцы. Все население города высыпало на берег встречать нас. По количеству кораблей они догадались, что поход удался. Места у причала было всего на два судна, поэтому первыми ошвартовались галеры, на которых перевозили лошадей. Среди трофеев были два арабских жеребца. По обычаю лучшая часть добычи достается командиру. Одного жеребца я отдал Жоффруа де Виллардуэну-младшему. В возмещение ненаписанной песни.
        40
        Не знаю, каким ветром в Латинской империи разносятся слухи, но сборщики пошлины в Дарданеллах и Босфоре уже знали, что я захватил сарацинский город, по их словам, очень большой, и взял богатую добычу, которая, опять же по их словам, на порядок превосходил реальную. Я не стал развеивать слухи. Даже дал сборщикам по золотой номисме сверху. Грамотный пиар - великая сила. С удачливым командиром стараются дружить и остерегаются воевать.
        На самом деле захват двух галер и зерновоза дал нам больше. Правда, галеры мы продали вместе с гребцами, захваченными в Мерса-Матрухе. Узнав об удачном рейде, в Кларенцу слетелись венецианские купцы с ближайших, принадлежавшим им островов. Они и выкупили большую часть трофеев. После чего мы попировали неделю, а потом погрузили оставленные на хранение товары с первых галер и самое ценное из захваченного в городе, а также бочки с местным вином и оливковым маслом, и отправились домой. Оба Жоффруа и Вильгельм де Виллардуэны и рыцари, участвовавшие в походе, проводили меня до борта шхуны, стоявшей у причала Кларенцы.
        - Ты всегда желанный гость в моем княжестве! - сказал на прощанье Жоффруа-старший.
        Я пообещал приплыть на следующий год, если ничего не помешает.
        Миновав Босфор, пошли вдоль западного берега, чтобы завезти освобожденных из плена болгар и галичан, служивших болгарскому царю. Они тоже получили долю от добычи, приоделись и обзавелись оружием. Теперь в них не узнаешь бывших галерных гребцов. Разве что мышцы рук и спины поднакачали за полгода. Зашли мы в первый же болгарский порт Созополь. В двадцать первом веке я не бывал в нем. Слишком маленьким станет в сравнении с находившимся по соседству Бургасом. Он и сейчас не больше, но по меркам тринадцатого века значителен. Да и Бургаса по соседству нет. А может, и есть, только называется иначе. Созополь окружен каменной стеной высотой метров пять с круглыми башнями. В нем много церквей и несколько многоэтажных каменных домов, которые выше городских стен.
        Пришли мы во второй половине дня, поэтому я решил простоять до утра на рейде, набрать свежей воды и продуктов, особенно хлеба. Мои дружинники не могут ничего есть без хлеба, последние дни перебивались сухарями. Я отправил на берег лодку с освобожденными из плена, пустыми бочками для воды и мешками для хлеба. Болгары пообещали заполнить мешки за свой счет, то есть, купить на те деньги, что я им дал, как долю в добыче.
        Оба галичанина не захотели плыть в родные места. У болгарского царя им больше нравилось. Иван Асень щедро одаривает их. У него не складываются отношения с болгарскими крупными феодалами, вот и опирается на наемников. Шесть лет назад галицкие копья подсадили его на престол. Семь месяцев Иван Асень вместе с галичанами осаждал Тырново, в котором засел царь Борил. Сейчас пытается удержаться на троне, что намного труднее, чем занять его.
        Один из галичан вскоре вернулся на шхуну на рыбацкой лодке:
        - Царь Иван приглашает тебя в гости. Хочет отблагодарить за нас.
        - Вы же говорили, он в Тырново живет, - удивился я.
        - Тырново - столица, а здесь он с войском. Латиняне напали на его земли, - объяснил галичанин. - Он коней прислал, ждет тебя с боярами.
        На причале, действительно, тусовалось десятка два всадников с запасными лошадьми. Поскольку место у причала было свободно, я решил, что вся моя команда должна оттянуться после многодневного перехода их Кларенцы. Мы, подняв якорь, подошли к причалу, ошвартовались. Два таможенника, которые хотели содрать с меня пару золотых за стоянку на рейде, но были посланы подальше приплывшими со мной болгарами, даже не появились, чтобы высказаться по поводу такого самоуправства. Видимо, им уже сообщили, что я - гость их самодержца. На берег свели трофейного арабского жеребца. Он тоже намучился за время перехода. Имеет право на разминку. Десять моих «бояр» сели на приведенных болгарами коней и отправились вместе со мной в гости к болгарскому царю. Остальному экипажу, кроме вахты, разрешил гульнуть на берегу, как захотят и на сколько хватит денег.
        Улицы в Созополе мощеные, шириной метра три от силы. Вдоль домой проходят канализационные канавы, закрытые плитами. Большинство домов двухэтажные, П-образной формы. Все с высокими каменными заборами и глухими стенами, выходящими на улицу. Светловолосых болгар на улицах было намного больше, чем в двадцать первом веке. Наверное, брюнеты станут преобладать, благодаря турецкой помощи.
        Царь Иван Асень остановился в цитадели, которая располагалась рядом с воротами, противоположными морским. Судя по материалу, из которого построена цитадель, она была делом римских рук. Одной стороной примыкала к городской стене и имела четыре прямоугольные башни: две угловые и две надворотные, расположенные напротив друг друга. Внутри к стенам примыкали постройки, жилые и хозяйственные, а посредине был прямоугольный плац, выложенный плитами. В промежутках между плитами торчали пучки пожелтевшей травы. Болгары - это тебе не какие-то там римляне, чтобы содержать цитадель в порядке.
        Административное здание было двухэтажным и примыкало к городской стене. На широком низком, в три ступеньки, крыльце под навесом из черепицы стоял, как мне сказал галичанин, царь Иван Асень в окружении своих приближенных. Царство у него, правда, пока что размером со среднее удельное княжество. Я сразу начал прикидывать, во что мне выльется такая честь? Галичанин проболтался, что латиняне напали на болгар. Скорее всего, болгарскому царю нужна военная помощь. Было Ивану Асеню около тридцати, среднего роста, крепкого сложения. Голова большая, покрытая густыми, черными, вьющимися волосами длиной до плеч и расчесанными на пробор посередине. Брови изогнутые, подстриженные. Нос большой и тонкий. Борода длинная, клином. Мне показалось, что он хочет походить на святых с икон. На болгарском царе голубая льняная рубаха, поверх которой пурпурный кафтан с короткими, по локоть, рукавами, украшенный золотой тесьмой, и червчатые порты, заправленные в высокие темно-коричневые сапоги с тупыми носаками.
        Царь Иван Асень обнял меня и троекратно поцеловал в щеки.
        - Рад принимать такого знаменитого гостя! - произнес он.
        Говорил он на старославянском с примесью тюркских слов. К тому же, я знал много слов, благодаря которым болгарский язык станет сильно отличаться от русского. В свое время довольно интенсивно общался с «братушками». Впрочем, русские становятся братушками для болгар только в трудную минуту. Как только она проходит, сразу пристраиваются лизать задницу латинянам. И началось это еще в тринадцатом веке. Один из предыдущих болгарских царей Калоян заключил унию с Папой Римским. Нынешний от нее не отказался. Надеялись, наверное, что это остановит наступление католиков на Болгарское царство. Сейчас Ивану Асеню наглядно объясняют, что алчные латиняне за денье свою родню передавят, что никакие унии и договора их не остановят, только острый меч.
        - Рад быть гостем такого знаменитого хозяина! - отплатил я той же монетой.
        За Иваном Асенем, насколько я знаю, пока не числилось громких подвигов, только захват Тырново. Да и тот взял измором. Но слова мои понравились болгарскому царю. У меня уже сложилось мнение, что для занятия престола надо обязательно быть падким на лесть. Иного правителя подхалимы не потерпят.
        Мы вошли в здание. Зал для пиршеств находился в нем на первом этаже. Наверное, чтобы пьяные гости не падали с лестниц. В замках Западной Европы пир считался удавшимся, если кто-нибудь из гостей падал с лестницы и ломал руку или ногу. Если таких было несколько, то это значило, что оттянулись на славу. Стол - козлы, на которые положили столешницы и застелили кусками грубого холста, - был буквой П, но «перекладина» стояла не на помосте. Кубки были стеклянные, темно-зеленые, с пузырьками воздуха внутри, а миски - глиняными и деревянными, по одной на двоих гостей, только у сидевших за «перекладной» были отдельные. Царь сел в центре ее, справа поместил меня, слева - командира половецкого отряда, которого звали Сутовкан. На настоящего хана он не тянул. Не хватало властности, презрительного отношения к людям. Впрочем, и то, и другое - дело наживное. Скорее всего, Сутовкан набрал добровольцев и нанялся на службу. Нарубит деньжат, создаст свой курень - и начнет презирать всех, кто беднее его.
        Угощал царь Иван Асень верченой говядиной и красным вином, которое напоминало так нравившееся мне в двадцатом веке болгарское «Каберне», но было кисловатым. Выпили за встречу, за дружбу болгар, русичей и половцев, за удачу в бою.
        После чего Иван Асень и начал издалека:
        - Сутовкан сказал, что ты - сын Великой Волчицы-Матери. Мои предки тоже поклонялись ей, пока не приняли христианство. Мое родовое имя Асень значит «вожак волчьей стаи». Так что мы с тобой родственники.
        - Вполне возможно, - согласился я.
        - Генрих, граф Адрианопольский, напал на мои земли, - поставил меня в известность мой новый «родственник». - Если бы ты привез свою дружину, вместе мы, два волка, легко справились бы с ним.
        Теперь понятно, почему меня встречали на крыльце.
        - Большой у него отряд? - поинтересовался я.
        - Сотни полторы рыцарей, сотен пять сержантов и пехотинцев-латинян и около тысячи ромеев, - ответил болгарский царь.
        - А у тебя? - спросил я.
        - Сотня бояр, четыре сотни пехоты и две сотни половцев, - ответил Иван Асень. - Сейчас собираю ополчение. Думаю, не меньше тысячи наберу.
        По количеству силы будут примерно равны, а вот по качеству…
        - Много у тебя лучников? - поинтересовался я.
        - С сотню будет, - ответил он. - Это не считая половцев.
        Я бы их тоже не считал, но вслух говорить это не стал.
        - Далеко отсюда латиняне? - спросил я.
        - Полтора дневных перехода, - ответил царь Иван Асень. - Грабят деревни, двигаясь к Созополю. Наверное, собираются осадить его. Поэтому я здесь. Теперь у них не хватит сил захватить город.
        - Самый лучший способ защиты - это нападение, - поставил его в известность. - Сможем за день добраться до латинян?
        - Если без обоза, налегке, то да, - ответил он.
        - Значит, завтра рано утром и выступим, - решил я. - У тебя найдутся для меня и моих бояр боевые кони?
        Он смотрел на меня так, словно ждал, что я сейчас скажу, что пошутил. Не дождавшись, произнес:
        - Найдутся.
        - Пришлешь их на причал. Я на судне переночую, надо свой отряд подготовить, - сказал ему. - Давай выпьем на посошок - и займемся делом.
        Иван Асень повернулся к Сутовкану и сообщил ему:
        - Князь предлагает рано утром выступить навстречу латинянам.
        - Мои воины готовы выступить, когда скажешь, - ответил половец.
        Сутовкан, видимо, не понял, что ему предлагают обсосать вопрос. Или понял, но решил, что, сидя в городе, добычи не захватишь, а если дела пойдут плохо, его отряд успеет унести ноги.
        Болгарский царь опять внимательно посмотрел на меня.
        - Или потеряешь царство, или тебя наконец-то признают царем, - высказал я вслух его сомнения.
        Иван Асень улыбнулся криво, а затем плотно сжал тонкие губы и кивнул головой: рискнем!
        41
        БОльшая часть Болгарии - отличное место для партизанской войны. Не очень высокие горы, покрытые густыми лесами, словно созданы для засад. Тем более, что нам была обеспечена поддержка местного населения, для которого латиняне и ромеи - бандиты и грабители. Отряд Генриха, называвшего себя графом Адрианопольским, закончил грабеж очередной деревни, расположенной на склоне высокого холма, и собрался продолжить путь в сторону Созополя. Первыми выехали конные сержанты, около полусотни. За ними шли пехотинцы-латиняне налегке, без щитов и копий, которые, видимо, везли в обозе. Затем скакали рыцари и остальные конные сержанты. За ними следовал обоз из арб и телег, нагруженных всякой всячиной, смешанное стадо из коров, овец и коз, а в арьергарде топали ромеи, копейщики и арбалетчики, которые сами тащили свое оружие и щиты. Отряд спустился в долину и по дороге, по обе стороны которой располагались поля, засеянные уже пожелтевшими зерновыми, поехал на северо-восток. В той стороне долина сужалась, проходила между склонами холмов, поросших лесом. Оттуда и выехал в долину отряд половцев.
        Сутовкану не надо было долго объяснять, что он должен сделать. Это была привычная для кочевников тактика ведения боя. Гораздо больше времени ушло на то, чтобы убедить половцев не отвлекаться на грабеж.
        - Потом поделим все трофеи, - объяснял я. - Вам достанутся две доли, моим людям - одна, болгарам - пять.
        То, что мне с пятьюдесятью пятью (пятерых оставил на шхуне) дружинниками достанется одна доля, как сотне, половцев не возмущало. Мой авторитет заслуживал прибавки. Они не поверили, что царь Болгарии возьмет на свое войско всего пять долей, не смотря на то, что он заявил:
        - Мне нужна победа. Я готов за нее заплатить.
        Авангард латинского отряда, заметив половцев, сразу поскакал назад. Колонна остановилась, начала перестраиваться. Пехотинцы-латиняне, взяв большие, почти с человеческий рост щиты, построившись в четыре шеренги, заняли место в центре. Справа и слева от них встали примерно такие же отряды ромеев, причем арбалетчики, которые были без щитов и доспехов, выдвинулись вперед. Левый фланг пехоты упирался в склон холма. Рыцари заняли место на правом фланге. Один отряд ромеев, человек триста, был в резерве, рядом с обозом, который выстроили в линию, оставив проходы между телегами и арбами. Я бы на месте Генриха Адрианопольского расположил отряд также. Кое-чему латиняне научились у ромеев.
        Половцы неспешно выехали из леса, остановились на расстоянии метров пятьсот-шестьсот от латинян. Оценив силы противника, изобразили совещание. Затем растянулись в цепь и медленно поехали к врагу. С расстояния метров двести начали обстрел из луков. В первую очередь били по арбалетчикам, которые им отвечали. Но арбалетчик стреляет раза в три-четыре медленнее и должен наклоняться, чтобы зарядить арбалет, то есть, прекращать наблюдение за стрелами противника. Половцы уклонялись от болтов или принимали их на щит, подставленный под углом, чтобы был рикошет, а вот арбалетчикам приходилось туго. Потеряв десятка два человек, они отступили за копейщиков. Тогда половцы начали обстреливать рыцарей и конных сержантов. Били по лошадям. Вреда особого не причиняли, поскольку лошадей рыцарей защищали доспехи, кольчужные или кожаные, а сержанты находились в задних рядах, но на нервы действовали. По себе знаю, как бесит, когда в тебя стреляют, а ты не можешь ответить.
        Латиняне долго терпели. Видимо, думали, что сейчас в долину выйдут основные силы противника и начнется сражение. Никто не выходил, а половцы стреляли и стреляли. Царь Иван Асень выделил каждому половцу по три колчана стрел, не самых лучших, поэтому их и не жалели. Убедившись, что помощи половцам не будет и потеряв несколько лошадей, рыцари рванули в атаку. Судя по тому, что первыми двинулись правофланговые, действовали без приказа. Следом поскакали и все остальные. Издалека казалось, что рыцари нагнали кочевников и врезались в их ряды. Но нет, половцы, сбиваясь в кучу, понеслись по дороге к выезду из долины, опережая врага метров на сто. Несмотря на то, что рыцари перевели коней в галоп, дистанция эта не сокращалась и не увеличивалась. Говорят, половцы спиной чувствуют расстояние до врага. Сержанты упорно держались позади рыцарей, хотя их лошади несли меньше груза и могли скакать быстрее. Наверное, простолюдинам запрещено отнимать воинскую славу у сеньоров.
        Сутовкан, проскакав мимо меня и Ивана Асеня, не удержался и посмотрел в нашу сторону со злорадной ухмылкой. Мы стояли в зарослях на склоне холма, метрах в тридцати от дороги. Я держал заряженный арбалет, царь - лук. Слева от нас и на противоположном склоне расположились мои пикинеры, в данный момент вооруженные алебардами, арбалетчики и болгарские лучники и копейщики. Позади царя Ивана стоял трубач, розовощекий юноша с еле заметными темно-русыми усиками. Медная труба у него закручена кольцом посередине, раструб имеет узкий и напоминает те, что я видел у ромеев в шестом веке.
        - Труби! - более высоким, чем обычно, голосом произнес Иван Асень, когда до передних рыцарей оставалось метров семьдесят.
        Хоть я был готов услышать звук трубы, ее звук резанул по ушам и немного сбил прицел. Я хотел попасть рыцарю в грудь, но угодил в нижнюю часть лица, прикрытую кольчугой. Болт не только пробил ее, но и втянул часть в рану. Рыцарь откинул голову и, выронив копье, так и поскакал дальше. Следующему я попал в правый бок, в район печени. Представляю, как ему было больно. Надеюсь, не долго. Третьему, который разворачивал коня в обратную сторону, пробил шлем над правым виском. Болт наполовину влез в голову, но рыцарь продолжил скакать. Еще два болта послал в спины и сшиб с коней двух сержантов. К стоявшим в долине пехотинцам вернулись от силы десятка два всадников.
        Алебардщики и копейщики в это время добивали раненых латинян. Болгарский царь сказал, что пленные и выкуп за них ему не нужны. Главное - отбить у латинян охоту нападать на его царство. Один раненый рыцарь пытался защищаться, размахивая спатой метровой длины. Мой дружинник разрубил его округлый шлем и снес часть головы ударом алебарды.
        - Ох, как он здорово! - похвалил Иван Асень. - Надо и моих вооружить такими… - он запнулся, не зная, как назвать этот гибрид топора, копья и крюка.
        Я подсказал название и объяснил, как лучше использовать пехотинцев, вооруженных алебардами.
        - Может, все-таки ударим сейчас по латинянам, пока они не пришли в себя? - задал вопрос болгарский царь.
        - Тебе надо победить или удаль показать? - спросил я в ответ.
        - Желательно бы и то, и другое, - признался он.
        - Так редко бывает, - сказал я, - и сейчас не тот случай.
        Отряд латинян продолжал держать позицию. Они ждали нашу атаку, готовились отомстить за погибших. Возле них вертелись половцы. Часть кочевников собирала разбежавшихся по долине лошадей убитых рыцарей и прочие трофеи, часть изредка постреливала по врагам. Понятно было, что во второй раз латиняне в ловушку не полезут, тем более, что конницы у него почти не осталось, но держать их в постоянном напряжении тоже не помешает.
        В это время наши пехотинцы собрали трофеи на дороге и погрузили на рыцарских лошадей. Только длинные копья сложили отдельно. Трупы рыцарей оттащили на обочины, чтобы не мешали проезду по дороге. Среди убитых, судя по позолоченному, ламинарному, явно ромейской работы доспеху, был и граф Адрианопольский. Может быть, именно с него сняли и золотую цепь с тремя овальными эмалями, на которых изображены мужские лики, наверное, Христа и пары апостолов. Цепь отдали Ивану Асеню, поцеловавшему образ Христа и произнесшего шепотом:
        - Спасибо, боже!
        Как легко путают божий дар с яичницей! Говорить это царю не стал. Мне кажется, ему надо было пойти по церковной линии. В нем ровно столько религиозности и воинственности, сколько требуется епископу тринадцатого века.
        Наши враги стояли на солнцепеке посреди долины весь день. Сперва их тревожили половцы. Я приказал кочевникам не стрелять по ромеям, а предлагать сдаться, говорить, что нам нужны только латиняне, обещать, что ромеев отпустим домой не только живыми, но и невредимыми. Последний пункт был очень важным. Ромеи завели моду ослеплять пленных. Это у них называлось гуманным обращением. Иногда пленных ослепляли тысячами, как сделал один из ромейских императоров, получивший прозвище Болгаробойца. Ромеи не соглашались сдаваться, потому что пока не понимали, на чьей стороне перевес, но и обстреливать половцев из арбалетов перестали.
        - Почему ты хочешь их отпустить?! - возмутился царь Иван. - Надо перебить и их!
        - Это сделают за нас латиняне, - заверил я. - Когда твои враги дерутся, ты выигрываешь дважды. Своих бойцов надо беречь, даже за счет вражеских жизней. Если ты пощадишь этих, другие сдадутся тебе сразу. Уверен, что это не последнее твое сражение с латинянами и ромеями.
        - Да уж! - со вздохом сожаления согласился царь.
        - Ты пока прикажи, чтобы написали письмо от твоего имени к командиру ромеев. Пообещай отпустить с оружием и добычей, если они ночью нападут на латинян вместе с нами, - предложил я.
        - Ты думаешь, нападут?! - не поверил Иван Асень.
        - Латиняне так подумают, когда письмо «случайно» попадет к ним, - ответил я. - Если среди них найдется хоть кто-нибудь, умеющий читать по-гречески.
        Во второй половине дня, когда наши враги поняли, что половцы не нападут, и начали готовиться к отступлению, в долину выехали болгарские бояре и вышли копейщики. Впереди скакали мы с царем Болгарии. У его коня сбруя с кучей висюлек из золота с чернью, довольно красивых. Явно поработал талантливый художник. Седло и стремена тоже золоченые. И это при том, что сам царь украшений почти не имеет, только золотой крестик на тонкой цепочке и перстень-печатку, и одевается не слишком роскошно, на уровне боярина средней руки. Если в начале похода Иван Асень выслушивал мои советы и сам отдавал приказы, то теперь полностью передоверил мне командование. Наши знамена развевались на ветру и сообщали, что прибыла главная часть войска, что сейчас будет генеральное сражение. Латиняне и ромеи опять выстроились. На этот раз не было резервного отряда. Его поставили на то месте, которое раньше занимали рыцари, чтобы растянуть фронт, снизить возможность охвата с правого фланга. Оставшиеся в живых рыцари и сержанты, всего десятка два, стояли чуть позади ромейской пехоты на правом фланге. Наверное, не были уверены в ее
стойкости.
        Время шло, а мы не нападали. Ожидание беды бывает намного страшнее ее. И чертовски изматывает. Особенно, если целый день стоишь в доспехах под палящим солнцем. Нападать первыми латиняне не решались, боялись западни.
        Когда солнце приблизилось к горизонту, я повел в атаку тяжелую конницу и половцев, растянув первых в линию, а последних расположив двумя группами на флангах. Мои дружинники были вооружены длинными тяжелыми копьями, захваченными у рыцарей. Я научил их держать копье, прижимая к боку, и наносить таранный удар. Болгары не умели так, воевали своими копьями, более короткими и легкими, которыми кололи с размаху от головы, а не использовали, как таран. Атаковали только пехоту латинян, которая, прикрывшись большими щитами и выставив вперед копья, смело встретила нас. Ромеев я приказал не трогать. Пусть латиняне поразмыслят, за что мы щадим ромеев? Мое копье пробило коричневый щит с белым крестом, вдавило его вместе с пехотинцем в глубину строя и сломалось. Ни звук удара, ни хруст ломающегося копья, ни крики раненого, распахнутый рот которого на мгновенье появилась передо мной и сразу исчез, ни ржание коня, вскидывающего голову, защищенную железной маской, я не услышал. Отбросив обломок копья, схватил за черную рукоятку булаву, подарок Бостекана, которая висела на правой руке, продетой в темляк, и ударил
несколько раз по округлым шлемам справа от себя, разворачивая при этом коня. Меня дважды ткнули копьями в правый бок, но бригандина выдержала удары. Развернув коня, начал отступление. Оглянувшись, заметил, что один мой дружинник и несколько болгар завязли в пехотном строю. Главное, что среди них нет болгарского царя, и надеюсь, что среди них тот, кто должен «доставить» подметное письмо. Такая доставка будет выглядеть убедительнее. Половцы прикрыли наш отход, засыпав стрелами латинян. Впрочем, преследовать нас не собирались.
        Мы потеряли девять человек. Надеюсь, жертвы были не напрасные. Даже если письмо не произведет должного эффекта, мы добились второй цели - не дали врагам уйти из долины. Если бы они засели в деревне, бороться с ними было бы труднее. Поэтому мы еще дважды ходили в атаку, но метрах в пятидесяти от строя пехотинцев разворачивали коней. Изображали попытки заманить в засаду. Латиняне считали себя не дураками, на уловку не велись, но и не расслаблялись, держали строй. Только когда начало темнеть и стало понятно, что сражения сегодня не будет, они отступили к обозу и принялись располагаться на ночь. Благодаря ли письму или просто из подозрительности, но латиняне устроились на ночевку внутри поставленных в круг телег и арб, в стороне от ромеев.
        Мы тоже расположились лагерем в долине возле леса. Я приказал, чтобы возле каждого костра сидело два человека. Благодаря большему количеству костров будет казаться, что и нас больше. Метрах в трестах слева от нашего лагеря и напротив ромейского развели три больших костра, расположенных в линию, как у створного знака. Если все три огня сливаются в одни, значит, идешь верным путем. Вел этот путь в плен к нам.
        - Пошли своих людей прельщать ромеев сдаться. Кто захочет, пусть держит на три костра, - сказал я царю Ивану. - Обещай тем, кто сдаться ночью, что отпустим без оружия, но в броне, а завтра придется и броню отдать.
        - По мне было бы лучше напасть на них на всех ночью и перебить, как бешеных собак! - произнес он.
        - Это поступок смелого витязя, но не царя, - сказал я.
        - Не предполагал, что быть царем настолько сложно, - после паузы признался Иван Асень.
        За что боролся, на то и напоролся…
        Мы с царем Иваном Асенем садимся возле костра, разведенного слугой. Пламя с треском пожирает сухие ветки и плавно колышется между нами. Красноватые отсветы перемещаются по лицу царя и словно меняют на нем маски. Слуга подает нам бронзовые кубки с вином и глубокие чашки с кусками жареного мяса и ломтями хлеба. Мы взяли несколько баранов в деревне, что была по пути. В этих краях коров держат мало, предпочитают коз и овец. Баранов, разрубив на несколько частей, запекли на вертелах над кострами и поделили между воинами. Мясо плохо пропеклось и пропахло дымом, но мы с утра не ели, так что с жадностью набрасываемся на него. Я по привычке, перенятой у кочевников, отрезаю куски ножом перед губами. Болгары и русичи режут мясо на мелкие куски на тарелке или рвут руками.
        - У половцев научился? - спрашивает болгарский царь, который так не умеет.
        - У аланов, - отвечаю я. - Командовал отрядом аланов у Ласкариса.
        - Говорят, он создал сильное государство, - закидывает Иван Асень.
        Я понимаю, к чему он клонит, и начинаю рассказывать, что такое централизованное государство, регулярная армия, налоговая система, предпринимательство и торговля, церковь и просвещение. Объясняю, кому надо свернуть головы, а кого поощрить, чтобы создать сильное царство. Заодно просвещаю на счет богумилов - болгарских антисистемщиков, - которых он привечает:
        - Я понимаю твое желание быть независимым от Константинопольского патриарха и Папы Римского, но с этими ребятами ты попадешь прямехонько в ад. Хочешь быть независимым, заведи собственного патриарха, который будет служить только тебе, и держи его в узде, не давай набрать силу, иначе будешь иметь те же проблемы, что и латинские государи. Но сначала создай армию, дисциплинированную, хорошо обученную и вооруженную. Кто силен, у того и патриарх.
        А патриарх у болгар будет, как и у русичей. Это я точно знаю. Только не помню, при каких царях они появятся.
        Подходит один из помощников Ивана Асеня и докладывает, что появились первые перебежчики. Это в основном болгары, проживающие в окрестностях Адрианополя.
        - Отобранные стрелы и арбалетные болты складывайте отдельно, - приказываю я. - Они нам пригодятся сегодня ночью.
        - Все-таки нападем на них? - спрашивает царь Иван Асень.
        - Зачем?! - произнес я. - Пусть латиняне и ромеи нападают друг на друга, а мы трофеи соберем.
        Во второй половине ночи два наших отряда выдвигаются на исходную позицию. Я веду лучников и арбалетчиков, царь Болгарии - копейщиков. Луна зашла, стало темно. Воины часто спотыкаются, пересекая межи, сложенные из небольших камней. Я не боюсь, что шум привлечет внимание противника. Всю ночь наши только тем и занимались, что привлекали внимание, не давали врагу расслабиться. Уверен, что латиняне выставили усиленные караулы, а те, кто спит, делают это в полглаза, облаченные в доспехи, чтобы сразу вскочить на ноги и вступить в бой. Если прочитали подметное письмо, то союзников опасаются не меньше, чем нас. Ромеи, как сообщили перебежчики, в большинстве своем спят безмятежно. Они поверили, что мы выпустим их живыми. Всего лишь надеются сберечь оружие и доспехи, если удастся вырваться. И то, и другое куплено на свои кровные. Жалко потерять.
        Приведенные мною лучники и арбалетчики занимают позицию в тылу врага, рядом с лагерем ромеев, готовятся к стрельбе. У них по несколько ромейских стрел или болтов. Болты длиннее тех, которые используют мои дружинники, и не могут быть вставлены в прорезь гайки, но нашим арбалетом выстрелить их можно. С дистанции метров пятьдесят-семьдесят в кого-нибудь да попадут. Остальное доделают болгары, у которых арбалетные такие же, как у ромеев и латинян, не имеют прорези в гайке и натягиваются вручную или с помощью крюка на ремне, надетом через плечо наподобие портупеи. Я на этот раз взял монгольский лук. Дистанция маленькая. Авось попаду. Я отправляю посыльного к царю Ивану, чтобы известить, что мы на месте, ждем его действий.
        Со стороны противоположной той, с какой находится лагерь ромеев, отряд пехотинцев, приведенный Иваном Асенем, атакует лагерь латинян. Болгары подкрадываются тихо, но дозорные замечают их и поднимают тревогу, стуча мечами по щитам и громко крича. В лагере латинян раздаются команды, бойцы занимают позиции. Костры латиняне потушили, так что мне видны только суетящиеся темные тени.
        В одну из них я и стреляю, тихо скомандовав своему отряду:
        - Начали.
        Наши стрелы и болты летят в сторону вражеского лагеря. Сперва их не замечают, потому что все внимание отдано атакующим болгарам. Судя по крикам и звону оружия, сражение идет нешуточное. На самом деле нападает всего сотня копейщиков. Остальные спокойно спят в лагере, чтобы завтра быть свежими, готовыми к бою. Проснулись и ромеи. Они тихо переговариваются, прислушиваясь к шуму в лагере латинян. Наверное, решают, не пора ли сдаваться? Уверен, что сейчас очередная группа ромеев направилась по створу из костров. Лучше потерять оружие, чем жизнь. Постепенно бой затихает. Латиняне еще кричат ругательства и проклятия вслед отступившим болгарам.
        Я выпускаю по ним последнюю стрелу и тихо командую:
        - Уходим.
        Мой отряд под командованием Мончука движется в сторону деревни. Ведет их житель этой деревни. Там они отдохнут до рассвета, а потом пойдут дальше по дороге, пока не выберут удачное место для засады. Я же по дуге огибаю лагерь латинян, чтобы вернуться в свой. Наши враги яростно спорят. Большинство голосов требует наказать подлых ромеев за удар в спину. Нам всегда хватает благородства поверить в подлость другого.
        - Это их стрелы и болты! - кричат рассерженные воины. - Надо отомстить!
        Обладатель властного голоса пытается урезонить разбушевавшуюся солдатню, но его речь тонет в возмущенных выкриках. Недисциплинированное войско опаснее для своего командира, чем для врагов. Властный голос замолкает. Я слышу, как раздвигают поставленные в круг телеги и арбы напротив лагеря ромеев. С громкими воплями латиняне бросаются на своих бывших союзников. Они не обращают внимания на то, что «изменники» ведут себя, как люди, не знающие за собой вины. Когда противник не сопротивляется, его так приятно убивать. Чувствуешь себя героем. Ромеи, правда, быстро оценивают ситуацию и начинают разбегаться в разные стороны. Темнота помогает им. Оттуда они посылают несколько стрел и болтов в латинян, убеждая последних, что обвинения в измене были не напрасны.
        Когда я прихожу в наш лагерь, там уже находятся сотни две ромеев. Один из них, судя по одежде, знатный грек с темными курчавыми волосами, орлиным носом и большим ртом, вокруг которого усы и борода выбриты. Они с царем сидят у костра, и ромей, отхлебывая вино из поданного слугой кубка, возмущенно жалуется Ивану Асеню на коварство латинян. Болгарин кивает головой, соглашаясь с ромеем.
        Я подсаживаюсь к костру на седло, принесенное слугой, и насмешливо говорю Ивану Асеню:
        - Латиняне напали на ромеев. С чего бы это?!
        - Разве их поймешь, выродков?! - в тон мне произносит царь Иван. - Вот Алексей Тарханиот, - кивает он на ромея, - командир ромеев, тоже не может понять, за что на них, спящих, напали?! Говорит, что он и его воины готовы завтра отомстить за подлое нападение.
        - Дадим им такую возможность, - соглашаюсь я и беру поданный слугой бокал с вином.
        Стоит нам с царем хоть на минуту присесть, как слуга сразу подает вино. Это уже пожилой мужчина с вытянутым лицом почти без подбородка. Ему еще в молодости отрезали язык. За что - рассказать не может. Наверное, за это похвальное качество его и взял в слуги отец царя, тоже Иван Асень, которым сын очень гордится и называет Старым Асенем.
        - Это Александр, князь Путивльский, - представляет меня болгарский царь.
        - Тот самый, что взял сарацинский город? - спрашивает Алексей Тарханиот.
        - Видимо, да, - отвечаю я, приходя к выводу, что отсутствие средств массовой информации абсолютно не влияет на скорость распространения слухов.
        - Говорят, ты защищал Константинополь, - продолжает знатный ромей.
        - Это было не самое удачное сражение в моей жизни, - молвил я.
        - Для моего отца оно было последним, - сообщил Алексей Тарханиот.
        Я не стал спрашивать, что заставило его воевать на стороне убийц отца.
        - Иоанн Дука Ватацес неплохо справляется с латинянами. Наверняка ему нужны толковые офицеры, - подсказываю я.
        - Я уже думал об этом, но граф Генрих обещал мне имение, - рассказал ромей. - Теперь граф погиб, а его вассалы подло напали на нас. Отомщу им и уеду к Вацатесу.
        42
        На рассвете латиняне, бросив арбы и большую часть награбленного, снялись и с небольшим обозом из телег, нагруженных, видимо, тяжело раненными и самым ценным имуществом, начала отступать в сторону Адрианополя. Они разделили свой отряд на две части. Одна, меньшая, в которой были и легко раненые, шла впереди обоза, вторая, более боеспособная, - позади. Рыцари и сержанты ехали сразу за обозом. Наверное, чтобы иметь возможность помочь обеим частям отряда в случае необходимости. Надо признать, командир у них толковый. Такого нельзя отпускать живым.
        О чем я и сказал царю Ивану Асеню, который ехал рядом со мной:
        - Мы слишком многому научили этих. Такие знания не должны попасть на вооружение остальным латинянам.
        - Будем преследовать их хоть до стен Адрианополя, пока не перебьем всех, - согласился со мной царь Болгарии.
        Впереди нас скачет отряд половцев. Они висят на хвосте у латинян, как назойливые мухи, постоянно обстреливают из луков, изображают нападение. Латиняне сперва останавливались, готовились отразить атаку. Затем привыкли и перестали обращать на кочевников внимание. Только ругались, когда в кого-нибудь попадала стрела. Осталось латинян около трех сотен. Теперь нас было больше, раза в два с половиной, но мы не нападали, просто шли за ними. Пусть думают, что мы их боимся.
        Следом за сопровождающими нас с царем конными дружинниками идут перебежавшие на нашу сторону ромеи. Точнее, бОльшую часть перебежчиков составляют романизированные славяне. Их около двух с половиной сотен. Утром к нам прибилось несколько десятков разбежавшихся ночью по долине ромеев. Увидели, что их «однополчане» идут с оружием и в доспехах, и решили, что в стаде будет спокойнее. Им обещана часть трофеев, если сразятся с латинянами. Уговаривать никого не пришлось. Эти ребята мотивированы перебить латинян даже больше, чем мы. Ромеи, легко предающие всех, жутко ненавидят предателей. Славяне предают с неохотой, поэтому еще жестче мстят за предательство. Сегодня перебежчики первыми пойдут в атаку.
        Несколько минут назад из придорожных кустов вылез болгарский крестьянин, подошел к царю Ивану и доложил:
        - За следующим поворотом.
        Это был один из проводников, которые ночью повели наших лучников и арбалетчиков к месту новой засады. Латинян, которые видят наше войско позади себя, ждет впереди сюрприз. Надеюсь, у Мончука хватит ума пропустить передовой отряд и начать отстрел с рыцарей.
        Когда хвост колонны латинян скрывается за поворотом, я оборачиваясь и приказываю:
        - Коннице принять влево, пропустить ромеев! - Затем говорю Алексею Тарханиоту, который скачет на одолженном ему коне позади нас с царем: - Сейчас латиняне попадут в засаду. Добейте их.
        - Ромеи, за мной! Бегом! - командует он и пришпоривает коня.
        Я машу половцам, чтобы пропустили пехоту. Сутовкан и его люди предупреждены, поэтому сразу перемещаются к левой обочине, к крутому, поросшему деревьями и кустарником склону, который спускается к дороге. Справа от дороги уходит вниз еще более крутой склон, тоже поросший невысокими деревьями и густыми зарослями кустов.
        Впереди слышатся вопли латинян и ржание раненых лошадей. Это принялись за дело наши стрелки. Ромеи переходят на бег. Наверное, боятся, что всех врагов перебьют без их участия. Я тоже пришпориваю коня, чтобы не отстать от ромеев.
        Половцы пропускают и конных дружинников. Кочевникам привычнее атаковать убирающих противников. Пока враг дает отпор, пусть с ним сражаются другие.
        Мы с царем Болгарии выезжаем из-за поворота как раз в тот момент, когда ромеи врезаются в неровный строй латинян. Я не вижу ни одного конного рыцаря или сержанта. То ли их всех перебили, то ли они спешились, чтобы меньше подставляться. Какое-то сопротивление оказывают только последние шеренги латинян, которым приходится одновременно отражать нападение ромеев и уклоняться от стрел, болтов и камней, которые летят сверху. Передовой отряд быстрым маршем отрывается от преследования, бросив своих товарищей.
        Видимо, появление нашей конницы доламывает боевой дух латинян из арьергарда. Бросая щиты и копья, они бегут мимо телег остановившегося обоза. Кто-то из латинян успевает с помощью меча быстро «выпрячь» коня из телеги, вскакивает на него и несется по дороге, отталкивая ногами своих товарищей, которые пытаются схватиться за стремя, чтобы бежать быстрее.
        - Вот теперь пришел наш черед, - говорю я Ивану Асеню.
        Мы проезжаем мимо обоза и, обгоняя ромеев, которые гонятся за удирающими врагами, мчимся по дороге. У меня в руке короткая и легкая степная пика. Я немного модернизировал ее, приделав к «пятке» кожаный ремешок длиной метра полтора, второй конец которого надет петлей на мое запястье. Я могу метнуть пику на короткое расстояние и не лишиться ее. Что и делаю несколько раз, догоняя убегающих латинян. Только один из них в короткой кольчуге, на остальных кожаные доспехи. Граненый острый наконечник пики одинаково легко пробивает и сплетенные, металлические кольца, и вываренную кожу. Целюсь в ложбину между лопатками немного ниже шеи. Попадание в позвоночник гарантирует стопроцентную ликвидацию противника. Даже если выживет, воевать никогда уже не будет. И не только воевать. Острие пики влезает в тело на несколько сантиметров, если попадает в позвоночник, или, если не попадает в кости, пробивает насквозь. Человек еще какое-то время движется по инерции вперед, но ноги уже подгибаются. Я дергаю правую руку вверх. Пика, подчиняясь ремешку, выскакивает из падающего тела, подлетает вверх. Я ловлю ее,
перехватываю поудобнее для броска и поражаю следующего врага.
        Латиняне бегут уже все. У передового отряда тоже сдали нервы. Вместо того, чтобы стать плечом к плечу, и встретить нас копьями, они бросают их и щиты и несутся по дороге, сломя голову. Паника - самое страшное оружие. Только несколько человек не поддались ей и приняли более-менее разумное решение - начали спускаться, точнее, скатываться по крутому склону вниз. Всадники туда уж точно не попрутся. Может быть, этим латинян удастся спрятаться в кустах, пересидеть до нашего ухода, а потом добраться домой. Пусть расскажут своим, как в полтора раза меньший отряд разгромил их.
        Я останавливаюсь, пропускаю вперед дружинников и половцев, которые тоже подключились к гонке за убегающими зайцами. Позади нас дорога устелена трупами латинян. Они лежат в разных позах, поколотые и порубленные. Яркие солнечные лучи золотят лужи крови, которые растекаются возле трупов. Сегодня у местных падальщиков будет день живота и праздник желудка.
        Рядом со мной останавливается Иван Асень. Он остался без копья, держит в руке спату из многослойной стали, с клинка которой стекают капельки крови. На лице царя радостная мальчишеская улыбка. Он прячет оружие в ножны, снимает шлем с гребнем из алых конских волос и вытирает тыльной стороной левой ладони капельки пота со лба.
        - Как мы их, а?! - хвастливо произносит он.
        - Думаю, в ближайшие года два-три латиняне к тебе не сунутся, - говорю я. - Если сам их не позовешь.
        - В ближайшие годы точно не позову, пока не создам сильную дружину и не разберусь со своими строптивыми вассалами, - обещает он.
        - Вот это правильно! - соглашаюсь я.
        - Ты научил меня воевать по-другому, руками врагов, - признается Иван Асень и предлагает: - Переходи ко мне на службу. Я дам тебе удел, который будет намного больше и богаче твоего княжества.
        И владеть я этим наделом буду, в лучшем случае, до коронации следующего царя, а в худшем - до смены настроения нынешнего. Завистники нашепчут ему, что я примеряю корону, - и хорошее отношение ко мне смениться на лютую вражду. К тому же, Болгарию ждут бОльшие неприятности, чем Россию. Русские будут сами над собой издеваться, а над болгарами, кроме своих, еще и чужие поизгаляются.
        - Спасибо, царь, за оказанную честь, но для меня богатство не стоит на первом месте! Я долго жил на чужбине, только недавно вернулся к своему народу и не хочу с ним расставаться, - отказываюсь я. - Ты сам знаешь, что такое жить в чужой стране, даже если это твои друзья.
        - Знаю, - с ноткой горечи произносит он.
        - Но обещаю, что я и мой народ всегда будем помогать тебе и твоему народу, - знакомлю я Ивана Асеня с будущим его страны.
        Он не понимает всю историческую глубину моих слов, но верит им.
        - Спасибо, брат! - говорит царь Болгарии.
        Мы поворачиваем коней и вместе едем в сторону деревни, чтобы отпраздновать совместную победу. Я пытаюсь вспомнить, сколько раз еще русские будут проливать кровь за болгар. Быть мазохистами не запретишь…
        43
        Подплывая к Путивлю я впервые в эту эпоху почувствовал, что возвращаюсь домой. Может быть, потому, что впервые отсутствовал так долго. Впрочем, еще в двадцатом веке я заметил, что начинаю воспринимать купленное жилье, как свой дом, только года через три-четыре. Умом понимал, что оно мое, но первое время казалось, что я всего лишь арендатор.
        Войдя в устье Днепра, мы выпустили белого почтового голубя, на крыльях которого угольком нанесли по три полоски, которые обозначали, что потребуются три ладьи для перевозки добытых трофеев. Второго голубя отправили, когда добрались до острова Хортица. У меня были большие сомнения по поводу голубей. Я читал, что они были надежнее российской почты, но мало ли что пишут?! Обычно в жизни всё оказывается не совсем так, как написано в книгах. Взял их, скорее, из любопытства. Подведут - не сильно расстроюсь. Наймем ладьи какого-нибудь купца.
        На Хортице мы вытащили шхуну на берег, законсервировали на зиму, забрав все ценное, чтобы не представляла коммерческого интереса для местных жителей. На всякий случай я нанял сторожей. Груз со шхуны перевезли на арбах выше порогов. Охрану не нанимали, обошлись, так сказать, своими силами. Возле деревни напротив крепости Кодак нас ждали три ладьи, что говорило о том, что первый голубь долетел. В Путивле узнаем, что и второй добрался благополучно.
        Нас встречал весь город. Всем было интересно, что мы привезли в трех ладьях. Первыми выгрузили трех латинских боевых коней. Захваченного в Африке арабского жеребца я подарил Ивану Асеню. Уж больно он понравился царю, а мне был не очень нужен. Для понтов уже имел. Зато крупные венгерские кони мне требовались в большом количестве. Забрал я и все высокие рыцарские седла, которые русские седельщики делать не умели. Я не мог толком объяснить, как их сделать, а образцов не хватало. Теперь будут. Тяжелые длинные копья тоже достались мне. Наши мастера умели делать такие, но я все равно взял, потому что больше никому не были нужны. Еще нам досталась часть доспехов рыцарских, довольно скромных. Обычные длинные кольчуги и шоссы и всего один ламинарный доспех ромейской работы, правда, позолоченный. Принадлежал он убитому графу Адрианопольскому. Шлем графа, тоже позолоченный, достался Сутовкану, который сразу напялил его на себя и, как мне подумалось, не снимал, даже ложась спать. В стаде шимпанзе обладатель красного мотоциклетного шлема сразу становится доминантным самцом.
        Дома меня ждали две не очень приятные новости. Первая меня не сильно огорчила. Великий князь Черниговский перестал финансировать строительство собора. Мол, собирается с кем-то воевать, деньги нужны позарез. Обещал возобновить строительство, когда победит врагов. Справимся и без него, тем более, что стены уже возвели, осталось сделать купол и расписать собор внутри. В этом году у меня доход от морского похода побольше, наверное, чем у Олега с Черниговского княжества. Вторая новость была похуже.
        - Половцы напали на одну из наших левобережных деревень. Перед этим приехали на ярмарку, узнали, что ты уплыл. Решили, видать, что ты всю дружину забрал с собой, - доложил воевода Увар Нездинич. - Я сразу выслал дозоры, заметили их вовремя. Будиша с отрядом отогнал поганых, но они успели увести стадо коров и несколько лошадей.
        - Много? - спросил я.
        - Двадцать две коровы и четыре лошади, - ответил воевода. - И скирды хлеба пожгли.
        - Бостекан? - не столько спросил, сколько высказал я догадку.
        - Его люди, - уверенно подтвердил Увар Нездинич. - Одного захватили в плен, сидит в порубе.
        - Пусть приведут его, - приказал я.
        Половец был грязен и вонял так, будто его вынули из выгребной ямы. Нос свернут вправо, причем сильно, из-за чего казалось, что лицо перекошено. Оно было худым, бледным и испуганным.
        - Передашь Бостекану, что его люди, как я надеюсь, случайно напали на мою деревню, угнали полсотни коров, десять лошадей и пожгли хлеба на пять гривен. Пусть сам накажет налетчиков и возместит ущерб, когда приедет осенью на ярмарку, - сказал я половцу.
        В переводе с дипломатического, это обозначало, что я прощу налет, если Бостекан заплатит вдвойне.
        - Передам, князь, - заверил половец, улыбнувшись.
        Видимо, ждал худшего.
        - Проводите его до границы Степи в таком виде, а там отпустите на все четыре стороны, - приказал я.
        Когда кочевник ушел, воевода Увар сказал уверено:
        - Не приедет хан на ярмарку и ничего не заплатит.
        - Насчет того, что не приедет, согласен, - произнес я, - а вот заплатить ему всё равно придется. Сторицей.
        Остаток лета и осень я занимался увеличением своей дружины и подготовкой ее к будущим сражениям. Решил образовать отдельную сотню тяжелой конницы, оснащенной длинными копьями для рыцарского боя. Набрал в нее тех, кто плохо стрелял из лука верхом. Для стрельбы требовалось седло без задней луки, чтобы можно было вертеться и стрелять в разные стороны, а для таранного удара такое не годилось, нужна более прочная посадка. Доспехов и оружия теперь хватало. Все мои пехотинцы имели длинные кольчуги и железные шлемы, а всадники еще и бригандины, оплечья, наручи и поножи. Причем у большинства броня была из «наалмаженной» стали, прочность которой я испытал в бою. По возвращению из последнего похода пришлось заменить кожу на моей бригандине, потому что была порвана в нескольких местах. Кто и чем сделал некоторые прорехи, я не мог вспомнить. В горячке боя просто не заметил эти удары. Уже потом, после боя, начинаешь чувствовать, как тело ноет в некоторых местах, находишь там синяки, а на бригандине - следы вражеского оружия.
        К зиме закончили верхнюю часть собора. Заплатил строителям я. Осталось покрыть купол золотом. Для этого используют очень тонкую золотую фольгу. Хоть она и тонкая и купол невелик, но золота требовалось немало. Я внес половину, остальное собрали путивльчане по призыву попа Калистрата.
        Освободившихся каменщиков я подрядил на строительство жилого дома для своей семьи и дворни. Деревянные хоромы, тесные и склонные к возгоранию, меня больше не устраивали. Решил построить трехэтажный «дворец» с полуподвалом, в котором разместятся кухня и кладовые, первым этажом с залом для приемов, банкетным и личным кабинетом, вторым жилым для моей семьи и третьим - для дворни. Парадный вход будет на первом этаже, а перед ним - широкое крыльцо с каменной лестницей под навесом. Без крыльца в эту эпоху на Руси никак. Гость, в зависимости от того, где его встречают, сразу должен понять, кто он есть такой в глазах хозяина. Для обеспечения строительства нужными материалами создал в пригородной слободе кирпичный заводик. В Путивле делали кирпич, но в небольших количествах, на кладку печей. Каменные дома здесь пока не в моде. Строить их долго, стоят дорого, да и холоднее деревянных.
        Старший артели каменщиков, посмотрев нарисованный мной чертеж будущего дома, почесал затылок и произнес с сомнением:
        - Никогда такого не строили, боюсь, что не сумеем.
        - Сумеете, - заверил я. - Чем вы хуже ромеев?!
        Последняя фраза зацепила каменщиков. Уверен, что сделают не хуже, чем константинопольские мастера. Я нанял им в помощь подсобных рабочих, чтобы быстрее построили. С деньгами у меня теперь не было проблем. Кстати, расчет за собор каменщики попросили произвести перцем, который здесь очень в цене. Холодильников нет, ледник могут позволить себе только зажиточные, поэтому мясо и рыбу часто едят с душком, а перец помогает забить неприятный вкус и запах.
        Народа в городе становится все больше. Почти не осталось пустырей на посаде и в слободах под городом количество домов выросло. В Путивле, благодаря военной добыче, появились деньги. По тем временам, не малые. Вот и начали перебираться в мое княжество люди разных профессий. Одни стали выполнять мои заказы, другие - удовлетворять возросшие запросы моих дружинников, у которых появились лишние деньги. Пришло и много всякой швали, ворья и попрошаек. С первыми разговор был коротким. Вешали на балках, которые выступали наружу с крепостных стен Посада, дальних от Детинца. Мне смотреть на почерневшие и поклеванными воронами морды особого желания не было. Попрошайкам разрешалось собирать милостыню только на папертях церквей и на территории монастыря. Если пытались подрубить деньжат в других местах, сразу получали два десятка плетей. Некоторые тяжелобольные во время порки чудесным образом выздоравливали. В том числе и так называемые юродивые, большую часть которых составляли ленивые и бездарные актеры, желающие любой ценой быть в центре внимания.
        Тех, кто на самом деле не дружил с головой, помещали в больницу, которую я создал при монастыре. Настоятель Вельямин не сильно обрадовался такому шумному соседству, но, поскольку дело богоугодное и плачу за все я, принял со смирением, как очередное испытание его твердости в вере. Потом оказалось, что, благодаря больнице, пожертвования в монастырь резко выросли. Это было воспринято, как божье поощрение за благое дело. Поэтому, когда я построил при каждой церкви школу и приказал обучать всех мальчиков, запретив необразованным жениться, попы не роптали. Они подсчитывали будущие барыши. Люди для ориентирования в делах духовных обычно пользуются сигналами самого бездуховного маяка - деньгами.
        44
        Второй день идет снег. Ветра нет, поэтому снежинки падают вертикально и так медленно, что кажется, будто вижу их падение в замедленной съемке. Впрочем, вижу я только те, которые опускаются рядом со мной. Солнце, наверное, уже встало, но небо затянуто тучами, низкими и темно-серыми. И все вокруг меня серое, даже снежинки, разница только в оттенках. Я сижу на корточках под елкой неподалеку от опушки леса. Спиной прислонился к стволу дерева, чтобы снять часть нагрузки с ног. Не смотря на то, что температура около нуля градусов, а на мне плащ с капюшоном, подбитый куницей, бригандина, толстая стеганка под кольчугой и кожаные штаны, под которыми шелковое нижнее белье, все равно быстро замерзаю. Когда становится совсем невмоготу, поднимаюсь и делаю разминку. Встав в очередной раз, обнаруживаю, что вроде бы воздух посветлел. По крайней мере, я вижу на несколько метров дальше, чем в предыдущий раз. Повернувшись к Мончуку, который сидит на корточках под соседней елкой, напоминая нахохлившуюся курицу, говорю:
        - Пора.
        - Слава богу! - радостно произносит он, встает и начинает отряхивать снег с плаща, подбитого беличьим мехом.
        Поднимаются и остальные дружинники. Их неполные три сотни. Часть осталась присматривать за лошадьми в нескольких километрах отсюда, на противоположной опушке леса. К нам подходят сотники Олфер и Доман. Последний теперь командует пикинерами. Будишу я перевел в командиры конных копейщиков.
        - Надеть накидки, - приказываю я и сам снимаю плащ и надеваю вместо него белый маскировочный халат.
        Сразу накатило воспоминание, как я спасал императрицу Мод. Тот эпизод и подсказал мне, как провести нынешнюю операцию. На этот раз, надеюсь, не придется никого тащить. Беру короткую пику в правую руку и, придерживая левой саблю, иду по мягкому снегу на восток. Следом за мной шагают остальные. Все вооружены алебардами или короткими пиками и саблями или мечами. Луки и арбалеты оставили рядом с лошадьми. В снегопад от них мало проку.
        Отмерив по лесу с километр, останавливаюсь возле вырубки. Из снега торчат свежие пеньки. От этого места уходит в степь извилистая тропа, присыпанная снегом. Жители северных регионов России будут называть такие тропы протопчинами. Ведет она к половецкому становищу. Оно метрах в трестах от края леса. Пока что я вижу в том направлении что-то типа невысокого и более темного холма. Мои разведчики, которые были здесь позавчера днем, доложили, что по периметру стойбища стоят арбы, промежутки между которыми завалены снегом. Арбы и снег образует невысокий вал, в котором узкий проход в сторону леса и более широкий - в противоположную. Внутри расположились юрты, десятка два с половиной. Стоят они вроде бы, как попало, но я уверен, что это не так. Юрты кошевого и шамана-бахсы наверняка в середине, а по краям, особенно со стороны леса, живет голытьба. Широкий проход ведет в большой загон, заполненный лошадьми, волами, баранами. Ограда сделана из вкопанных вертикально в землю столбов с вырубленными пазами, в которые вставлены горизонтально жерди. Как мне сказали, делают ограды рабы-русичи. Они же и сено косят,
копны которого стоят возле загона. В этих копнах, дальних от стойбища, несут службу половецкие караульные. Зарываются в сено, прижимаясь друг к другу, два-три человека, и дремлют, поглядывая в полглаза и слушая в пол-уха. Рядом с ними спят собаки. Так они стерегут скот от волков. Люди зимой да еще в такую погоду не нападают. По крайней мере, до сегодняшнего дня такого не было. На что я рассчитываю.
        Я иду по протопчине первым. Свежего снега насыпало сантиметров десять. Он влажный, тяжелый. Идти по нему трудно. Волосы на голове у меня быстро становится мокрыми от пота. Зато согрелся.
        Метрах в двадцати от вала останавливаюсь и жестами приказываю разойтись влево и вправо. Мои дружинники много раз проделывали это на учениях. Они бесшумно идут вдоль вала, чтобы окружить стойбище, а потом напасть на него одновременно со всех сторон. Так быстрее справимся с врагом и захватим больше добычи.
        Я смотрю на юрты, присыпанные сверху снегом, отчего похожи на пасхальные куличи с белой глазурью, какими их будут делать в будущем. В юртах безмятежно, сладко спят люди. Большинство из них не имеет никакого отношение к летнему налету на мою деревню. Через несколько минут их жизнь разделится на «до» и «после», и вряд ли изменения будут в лучшую сторону. Только для рабов русичей. Остальные пострадают из-за оскорбленного самолюбия одного человека. Кроме нас двоих никто больше не знал, что я отверг предложение Бостекана. Ему бы сделать вид, что утрясал со мной другие вопросы, и дальше жить в мире. Нет, он решил, что такое нельзя оставить безнаказанным. Так же, как и я, решил не оставлять безнаказанным нападение. Может быть, Бостекан больше бы и не нападал. Что сомнительно. Тут еще добавляется материальный аспект. Если у тебя есть, что отобрать, найдут и повод. На худой конец обвинят в ущемлении прав подданных. Заодно в ходе нападения перебьют часть ущемленных.
        В стойбище гавкнула собака, словно спросила: «Кто?». Не услышав ответ, гавкнула дважды. Наверняка разбудила своих сородичей и кого-нибудь из половцев. Сейчас собаки учуют, что к ним пожаловали чужаки, и залают все вместе, разбудят людей.
        - Вперед! - командую я и бегу к проходу в валу.
        Возле крайних юрт не останавливаюсь, бегу к центру стойбища. Нельзя дать кошевому организовать отпор. По пути вижу, как из юрты выбирается половец в распахнутом овчинном тулупе и с луком в одной руке и колчаном со стрелами в другой. Он разгибается, замечает меня, но ничего не успевает предпринять. Я, перехватив пику двумя руками, наношу удар от пояса снизу вверх, между полами тулупа, в грудь половца. Под тулупом на нем несвежая, мятая, светлая рубаха с круглым вырезом. Граненый наконечник пики втягивает в рану и кусок рубахи, которая начинает стремительно краснеть возле раны, особенно ниже ее. Я ногой толкаю половца в живот, высвобождая пику. Он падает навзничь внутрь юрты, только ноги остаются снаружи.
        В центре стойбища стоит одна юрта. Возле нее крупный мужчина, тоже с расстегнутом тулупе, стреляет из лука по моим дружинникам. Колчан стоит на снегу, прислоненный к стенке юрты. Половец быстро наклоняется, берет очередную стрелу, натягивает тетиву. Выстрелить не успевает, потому что моя пика долетает до него и втыкается в левой бок чуть ниже подмышки. Половец находит силы повернуться ко мне и поднять лук, но натянуть тетиву уже не может. Он прислоняется спиной к юрте, медленно оседает, выронив лук и стрелу. Я выдергиваю пику и мечу ее в спину другого кочевника, который бежит к широкому проходу в валу, намериваясь добраться до лошадей и удрать. Пика попадает в цель. Половец спотыкается, но продолжает бежать. Метров через двадцать вдруг падает на колени, пробует встать. К нему подбегает дружинник и одним ударом алебарды сносит голову.
        Я вдруг начинаю слышать не только свое сиплое дыхание, но и другие звуки: женские крики и плач, яростные вопли дружинников, лай собак и топот лошадиных копыт. Два всадника растворяются в пелене падающего снега, уносясь прочь от стойбища. Наверное, дозорные. Больше никто не ушел.
        Ко мне подводят одиннадцать славшихся половцев. Никто из них так и не успел застегнуть тулуп. Они испуганно смотрят на меня, гадая, что их ждет? Я отбираю самого старого и немощного, говорю ему:
        - Передашь Бостекану, что за лошадей и коров он расплатился. Осталось отдать пятнадцать гривен за сожженный хлеб. Запомнил?
        - Да, - подтверждает половец.
        - Дайте ему самую старую кобылу, - приказываю я дружинникам.
        Ко мне подходит Мончук. У него, как обычно после боя, посоловевшие глаза. Сражение пьянит его лучше всякого вина.
        - Потери есть? - спрашиваю я.
        - Один убитый и двое раненых, - отвечает он.
        - Пусть бабы приготовят завтрак и покормят скотину, а потом собирают и грузят юрты и остальное имущество. Одну юрту оставьте старухам, - приказываю я.
        Раньше дружинники удивлялись моей жалости к врагам, теперь считают ее каким-то хитрым замыслом. Для чего-то это надо, а для чего именно - не их ума дело. Они предпочитают обыскивать юрты, собирать ценные вещи. В этом им помогают бывшие рабы-русичи, которые отлично знают, что есть у хозяев и где спрятано.
        К полудню снег прекращается. Небо все еще свинцового цвета, тяжелое, но подул холодный северо-восточный ветер. Наверное, идет антициклон из Арктики, который принесет морозы и разгонит тучи. Мы трогаемся в обратный путь, почти навстречу ветру. Впереди гоним скот, который протаптывает дорогу. К спинам волов и коров привязаны охапки сена, чтобы было чем их кормить. Добираться нам дней пять. Следом едут арбы, нагруженные трофеями, в том числе и детьми. Половецкие мужчины и женщины идут пешком, а освобожденные из плена русичи едут на лошадях, присматривая за бывшими хозяевами, превратившимися в рабов. Мой отряд, не считая высланного вперед дозора, движется в арьергарде. Вдруг Бостекан захочет сразу заплатить остаток долга?!
        Я смотрю на нагруженные трофеями арбы, на захваченный скот, на пленных и ловлю себя на мысли, что радуюсь успешному походу. Меня нисколько не смущает горе половцев, потерявших из-за меня близких, свободу и привычный образ жизни. Я вжился в роль удельного князя. Мало того, эта роль стала мне нравиться.
        Александр Васильевич Чернобровкин
        Князь Путивльский. Том 2
        1
        Мелочь, казалось бы, - не просто наказал половцев за нападение, но и вернул подданным угнанный у них скот и возместил баранами потерю хлеба, - а на крестьян произвело сильное впечатление. По весне ко мне пришли столько желающих поселиться на моих землях, что их хватило на четыре новые деревни. Выделил им поля на левом берегу Сейма. Там больше степных участков, не надо вырубать лес. Дал на семью по корове, лошади и зерно на посев в кредит и помог вспахать целину. Для этого нужен тяжелый плуг, который способна тянуть только упряжка из восьми волов. У переселенцев таких не было.
        Морской поход пришлось отложить. Ждал ответный удар половцев. По моим прикидкам, они должны были появиться не раньше, чем земля покроется зеленой травой, чтобы был корм для лошадей, то есть, в конце мая или начале июня. Готовясь к их визиту, тренировал своих дружинников, и заодно следил за доводкой соборной церкви.
        Одна артель крыла купол золотом, а другая расписывала храм внутри. Художников было двое и четверо подмастерьев. За авторством явно не гонялись, старались, чтобы работа каждого не выделялась. Наверное, потому, что авторского права пока не существует. Знали бы они, сколько хлопот своей авторской безалаберностью доставляют будущим историкам! Поп Калистрат подробно рассказал мне, где и что будет намалевано. Я делал умное лицо, кивал головой, хотя не понимал большей части того, что он говорил. Не силен я в библейских сюжетах. Один раз прочитал этот сборник ненаучной фантастики, где в одной части пропагандируется прямо противоположное другой, утолил любопытство и сразу забыл. Как можно верить в такую чушь?! По моему глубокому убеждению, умный и образованный человек не может быть верующим. И наоборот.
        По пути из собора в свой терем заметил, что к воротам Детинца подскакал всадник. Это был разбитной парень лет двадцати, одетый в старый тулуп и латаные порты, но почти новую беличью шапку. И конь под ним был справный, из тех выносливых степных лошадок, которые так по нраву кочевникам. Вооружен короткой пикой, булавой, луком со стрелами и длинным ножом. Щит круглый и небольшой, из ивовых прутьев, обтянутых кожей. Типичный представитель охочих людей, готовых ввязаться в любую авантюру, чтобы добыть денег.
        - Мне к воеводе надо, весть ему привез, - сказал он караульным.
        - От кого весть? - спросил старший караула.
        - От половцев, - ответил всадник.
        Воевода Увар по моему приказу проехался в начале весны, как снег сошел, по приграничным городам и острогам и пообещал награду тому, кто первым привезет весть о походе половцев на мое княжество, если таковой вдруг случится.
        - Пропустите его! - крикнул я.
        - Это князь, - подсказали караульные всаднику.
        Парень остановил коня в паре метров от меня, спешился, поклонился вроде бы с уважением, но шею подобострастно не гнул. От него шел сильный запах лошади. Значит, скакал долго.
        - С вестью я к воеводе твоему Увару. Обещал он гривну заплатить, - начал парень.
        - Я заплачу, если будет за что, - проинформировал его и задал вопрос: - Половцы ратиться собираются?
        - Да, князь, - ответил он. - Бостекан кинул клич по Степи, созывает охотников в поход на тебя. Место назначил в половине дня пути от моего города Вьяханя, за речкой Сулой.
        Или Бостекан тоже решил напасть тогда, когда его не ждут и когда лес голый, трудно в нем засаду устроить, или, что скорее, невтерпеж было нанести ответный удар. Как большинство выходцев из низов, он слишком боялся уронить авторитет.
        - Ты там был? - спросил я.
        Уверен, что и его звали в этот поход. Наверняка некоторые его товарищи присоединились к Бостекану, а ему что-то не понравилось или решил без особого риска срубить деньжат.
        - Был, сам все видел, - ответил парень. - И сразу к тебе поскакал. Воевода Увар обещал гривну…
        - Гривна твоя, - заверил я и продолжил опрос: - Сколько собралось половцев?
        - Сотни три-четыре, но я два дня скакал, за это время к нему еще охотники подойти должны. Они все время приезжают, по несколько человек или отрядами, - рассказал он.
        - Срочно всех сотников и воеводу ко мне, - приказал я своей свите, - а этого накормите-напоите и выделите место для ночлега.
        - Мне бы гривну получить, да я бы обратно поскакал, - попросил парень.
        Не присоединиться ли к Бостекану спешит и заработать на известии, что мы готовимся к встрече гостей? Не сильно бы я удивился. Народ на Руси испаскудился, ради наживы своих от чужих перестал отличать.
        - Как тебя зовут? - спросил я.
        - Еремей, - ответил он.
        - Так вот, Еремей, гривну получишь утром, а когда доведешь нас до половецкого стана, будет тебе и вторая, - пообещал я. - Иди ешь-пей-отдыхай. Твое серебро от тебя никуда не денется.
        Заметно было, что не верит он мне, но выбора нет, поэтому поклонился и пошел вместе с моим дружинником в гостевую избу для прислуги.
        - Проследите, чтобы не сбежал, - предупредил я караульных.
        Воевода Увар и сотники Мончук, Матеяш, Будиша, Олфер и Доман уже знали, зачем их позвал. Они все сели справа от меня, строго по чину, хотя на противоположной стороне лавка была свободна. Я не стал прививать им навыки демократии. Не та эпоха.
        - Сколько времени будут собираться охотники на зов Бостекана? - спросил я.
        - По-разному, - ответил Увар Нездинич.
        - Бостекан - не тот командир, за которым все пойдут, - продолжил его мысль Мончук.
        - К нему только отрепье всякое соберется, - сказал свое слово Матеяш.
        - Не меньше недели, а то и две, - закончил Будиша.
        Олфер и Доман промолчали. Им по молодости лет, видимо, высказываться на военном совете не положено.
        - Два дня назад у него было около четырех сотен сабель, - сообщил я. - Значит, еще через три дня соберется сотен шесть-восемь. Из них, как вы говорите, с чем я полностью согласен, большая часть будет плохо вооруженной и без серьезной брони. То есть, надо делить на два.
        - А то и на три, - высказался воевода. - Они удар нашей тяжелой конницы не держат, рассыпаются сразу. Главное, не гнаться за ними, чтобы в засаду не попасть.
        - Матеяш, Олфер, Доман, сколько людей в ваших сотнях умеют на коне биться? - спросил я.
        - Человек тридцать-сорок наберу, - ответил первым Матеяш.
        - А у меня человек двадцать, не больше, - сообщил вторым Олфер.
        - И у меня столько же, - сказал последним Доман.
        - Надо будет одвуконь скакать, на всех лошадей не хватит и брони лошадиной, - подсказал воевода Увар.
        - Кому брони не хватит, поскачут во второй линии, - решил я. - Идите по своим сотням, собирайтесь. Поедут все, кто может на коне воевать. Возьмем степные пики и короткие копья. У кого жеребец в тяжелой броне, поскачут одвуконь, остальные на одной. Провизией и овсом для лошадей запастись на неделю. Выходим завтра утром. Вопросы есть?
        - А кто вместо меня останется? - спросил Увар Нездинич.
        Его-то я и собирался оставить, но глянул на воеводу и понял, что, если сейчас не возьму в поход, поставит он крест на себе, как на воине.
        - Придется Матеяшу остаться, - решил я и, чтобы подсластить пилюлю, добавил: - Нужен опытный командир, который умеет в осаде сидеть, - и закончил шутливо: - Вдруг мы с половцами разминемся?!
        2
        Мы с ними не разминулись. Они все еще были на месте сбора. Стан разбили примерно в километре от леса. В середине стояли юрты хана и кошевых, всего шесть. остальные воины расположились в шалашах из еловых лап, под навесами из попон, а то и просто под открытым небом. После обеда зарядил дождь, мелкий и нудный, так что многие половцы сидели или лежали у чадящих костров, накрывшись попонами. Было их не меньше тысячи. Я хорошо видел только тех, кто был на ближней ко мне половине от юрт, сотен пять человек, а сколько всего, сосчитать не смог, потому что начинало уже темнеть. Просто умножил уведенное на два. Мне подумалось, что погода типично английская. Она была плоха для моих валлийских лучников. Значит, плоха и для половцев. Уверен, они поснимали тетивы с луков и спрятали за пазуху, чтобы не отсырели. Натянуть ее - не меньше минуты потребуется. То есть, выпустят на десяток-полтора стрел меньше. Мелочь, конечно, но кому-то из моих дружинников сохранит жизнь.
        Я повернулся к Увару, Мончуку и Еремею, которые наблюдали за врагами в кустах рядом со мной, и сказал тихо:
        - Их даже больше. Возьмем хорошую добычу.
        Еремей посмотрел на меня так, будто я произнес что-то абсолютно нелогичное. Я жестом показал, что пора уходить. Отойдя от опушки вглубь леса на полсотни метров, достал из кармана серебряную гривну, похожую на неумело вырезанную из бруска лодочку, отдал Еремею со словами:
        - Вторая, как обещал. До утра пробудешь в лагере, а когда мы отправимся сражаться, поедешь домой.
        - Я с вами хочу, - произнес он, хотя несколько минут назад, увидев, сколько собралось половцев, явно не собирался идти в бой.
        - Если только во второй линии, - сделал я одолжение.
        - Можно и во второй, - согласился Еремей. - У меня там кровник, уже три года охочусь за ним. Раньше он из своего стойбища не выезжал.
        Русичи из приграничных со Степью районов переняли у кочевников обычай кровной мести. Предпочитали это блюдо горячим, но не отказывались и от холодного.
        - За что будешь мстить? - поинтересовался я.
        - Семью он мою вырезал: родителей, двух сестер младших и жену с сыном и дочкой, - спокойно ответил он.
        - Тогда можешь и в первой линии скакать, но самым крайним, - разрешил я. - Если твою лошадь убьют, чтобы другим не помешал.
        - Во второй линии я точно доскачу до половцев, - рассудительно произнес Еремей. - Все равно он в дальнем конце стана.
        Давно я так сильно не ошибался в людях. Боялся, что он продаст нас половцам, а Еремей, как догадываюсь, так настойчиво требовал серебро потому, что не верил, что мы осмелимся напасть на них, собирался нанять помощников или подкупить кого-то, чтобы самому рассчитаться с кровником.
        Выехали биться перед самым рассветом. Надо было проскакать по лесной дороге километра три. Была она шириной метра четыре, извилистая, кочковатая, но не разбитая. Выходила в степь немного левее половецкого стана. Там я остановился вместе с воеводой Уваром и подождал, когда развернутся правое крыло под командованием Мончука, левое - под командованием Будиши и займут места во второй линии «подкрылки» Олфера и Домана. Правое крыло было немного ближе к половцам. Выравнивать я не стал, чтобы не потерять время, не привлечь внимание врага. Дождь ночью перестал, и над землей стелился туман, не густой и не высокий, но половецкий стан пока не был виден. Поскачем наудачу, а потом откорректируем направление. Главное - появиться внезапно. Вспомнил детскую считалку: «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана. Буду резать, буду бить…». Я приготовил пику. Надеюсь, до кинжала дело не дойдет.
        - Поедем? - тихо сказал воеводе Увару, опуская забрало шлема.
        - Да пора бы, - произнес он, надевая поверх вязаной шапки шлем с личиной в виде зловеще ухмыляющейся хари.
        Предлагал ему шлем с забралом, но Увар Нездинич отказался. С личиной ему привычнее, хотя и менее удобно.
        Я легонько ударил своего жеребца по кличке Буцефал шпорами в виде восьмиконечных звездочек, которые вертелись на оси. Такие меньше травмируют коня. Здесь раньше использовали простые, в виде штыря. Я внес заметный вклад в развитие конного дела на Руси. Увидел вертящиеся, только четырехконечные, у убитых рыцарей в Болгарии - и вспомнил, какими шпоры будут в будущем. Теперь вертящиеся у всех моих дружинников. Мой боевой жеребец, на котором монгольская кожаная броня из вареной буйволиной кожи, усиленная стальными пластинами на груди и голове, тронулся с места, медленно набирая ход. Конь у меня крупный, гуннский, легко несет меня в полной броне и свою броню, только разгонять его надо не спеша, иначе быстро устанет.
        Половцев я увидел, когда до них оставалось метров сто пятьдесят. Они стояли, полусонные, и удивленно смотрели в нашу сторону. Видимо, думали, что какие-то придурки, назначенные пасти лошадей, в тумане гонят их не туда, куда надо. Увидев, кто на самом деле на них летит, начали драпать, громко крича:
        - Русы! Русы!…
        О сопротивлении не было и речи. Я догнал ближнего кочевника, который собирался убивать и грабить моих подданных, и вогнал ему пику между лопаток. Слишком сильно метнул ее. Прошибла тело почти насквозь и с трудом вылезла из него, из-за чего я чуть не слетел с коня, потому что сидел на русском седле, у которого низкая задняя лука. Следующего бил аккуратнее. Пока добрался до первой юрты, завалил четверых. Возле нее стоял половец в длинной кольчуге и металлическом шлеме, натягивал лук. Я метнул пику ему в лицо, покрытое темно-русой бородой, заплетенной в косички. Половец инстинктивно повернулся вправо. Пика пробила левую щеку и вылезла из шеи справа. Когда я дернул ремешок, он оборвался. Половец с моей пикой повернулся еще немного вправо и завалился на землю возле юрты. Я вытащил булаву, подаренную Бостеканом, поскакал дальше. Впереди летел кочевник в заячьей шапке. Он нутром почуял мой замах и пригнулся. Я только сбил с него шапку, открыв голову, поросшую короткими темными волосами. Боковым зрением успел заметить, как чья-то пика попала ему прямо в наклоненную голову. Догнал еще двоих и свалил более
точными ударами. Первому вмял баранью шапку в проломленный череп, а второму попал в левое ухо, после чего половец пошел вправо по дуге на сгибающихся ногах. Заметил, что дальше кострищ нет, следов стоянок нет, и остановился, но мои дружинники продолжали гнаться за половцами. Нет ничего упоительнее, чем бить удирающих, не оказывающих сопротивление врагов.
        Я развернул притомившегося Буцефала и медленно поехал к юртам. Там уже хозяйничали несколько дружинников. Я строго-настрого приказывал не начинать грабеж, пока не закончится сражение. Увидев меня, грабители вскочили на коней и, огибая по дуге, поскакали за половцами. Может, кого и догонят.
        Моя пика была в руках девушки лет пятнадцати, одетой в рваную и мятую рубаху. Расставив босые ноги на ширину плеч, девушка молотила пикой, как обычной палкой, мертвого половца по голове, красной от крови. Распущенные, всклокоченные, длинные волосы взлетали и опадали в такт ударам. Била с тупым неистовством, даже не заметив, как подъехал я. Во время очередного замаха, я схватился за древко у окровавленного наконечника, не дал ударить. Девушка попробовала выдернуть пику, обернулась и, увидев меня, отпустила ее.
        - Он уже мертвый, - сказал я, - а пика мне еще пригодится.
        Девушка тупо смотрела на меня, будто пыталась понять, как я здесь появился. Глаза ее казались пустыми, потому что зрачки расширились, поглотили радужную оболочку. Она смотрела как бы сквозь меня. Лицо окаменело, приобрело иконописную бесчувственность.
        - Он мертв, - повторил я.
        Видимо, смысл моих слов наконец-то дошел, потому что девушка кивнула головой, развернулась и пошла в сторону леса, спотыкаясь босыми ногами о трупы половцев. Я хотел остановить ее, дать теплую одежду, а потом отвезти домой, но что-то удержало меня. Наверное, решимость, с какой она шла к неведомой мне цели.
        Сколько мы перебили половцев - считать не стал. Какая разница?! Главное, что налет на мое княжество сорвался. Бостекана среди трупов не нашли. Как рассказали дружинники, которые гнались за половцами до последнего, сотни две успели добежать до лошадей и ускакать на них без седел. Остальных лошадей нагрузили трофеями и погнали в Путивль.
        Одного половца, легкораненого, я отпустил с посланием, составленным в половецком духе:
        - Скажешь Бостекану, что он должен за сожженный хлеб пятьдесят гривен. Если не вернет до осени, найду его и в норе суслика.
        - Обязательно передам, Сын Волчицы! - заверил половец, который смотрел на меня со смесью восхищения и ужаса.
        Видимо, я становлюсь персонажем половецкого пантеона злых духов.
        Затем поговорил с Еремеем.
        - Убил кровника? - спросил я, хотя по грустному лицу парня понял, что месть свершилась.
        - Не я, но это не важно, - ответил он.
        - Два коня и одежда, доспехи и оружие их бывших хозяев твои, - выделил ему долю из добычи.
        - Ага, - молвил он безразлично.
        - Чем дальше думаешь заниматься? - поинтересовался я.
        - Не знаю, - ответил Еремей.
        - Надо начинать новую жизнь, - посоветовал я. - Если хочешь, возьму в свою дружину.
        - Ага, - повторил он также безучастно, словно решалась не его судьба..
        На лесной дороге встретили девушку, у которой я отобрал пику. Сидела на корточках, обхватив руками колени, на обочине под деревом. Лицо было припухшим от слез, но уже не плакала. И не мерзла, хотя утро было холодным. В эту эпоху русские не такие мерзляки, какими станут в двадцать первом веке. Нас девушка видела, но явно воспринимала, как одно целое.
        - Дайте ей кожух, сапоги и посадите на лошадь, - приказал я.
        Приказ мой выполнил Еремей. Посадил девушку не на отдельного коня, а позади себя. Она не сопротивлялась. Наверное, почувствовала, что он такой же подранок.
        3
        Как обычно, народная молва превзошла наше самое смелое вранье. Оказывается, мы разбили отряд из двух тысяч половцев, уничтожив всех до одного, и захватили столько же лошадей, не потеряв при этом ни одного человека. На самом деле убили человек восемьсот, лошадей захватили около шести сотен, а бойцов потеряли троих и человек десять были ранены. Я не опровергал молву. Кого боятся, на того лишний раз не нападают.
        Я был уверен, что в ближайшие годы половцы не сунутся в мое княжество, но решил в море не ходить этим летом. Появились слухи, что Котянкан вернулся на свои прежние кочевья между Доном и Волгой и пообещал отомстить всем, кто «не сражался с ним против татар». Поскольку выверты его логики мне были не понятны, предположил, что могу оказаться в числе избранных. Кстати, половцы усиленно пытались убедить русичей, что они принимали участие в разгроме монголов при переправе через Волгу. Рязанцы утверждали, что это сделали они вместе со своими союзниками булгарами. Владимирцы приписывали часть успеха себе. Мнение булгар по этому вопросу до меня не дошло. Наверное, им некогда было хвастаться, потому что здорово вломили Субэдэю - спаслась лишь пятая часть монгольского войска - и захватили почти все трофеи, собранные врагами за пару лет. С таким богатством булгары нашли занятия поинтересней, чем сочинять байки о своем подвиге.
        В разгар сенокоса ко мне пожаловал в гости половецкий хан с христианским именем Никита. Русская мать воспитала его в православной вере. В двадцать два года он стал ханом, заняв место отца, погибшего на Калке. Был он примерно метр семьдесят ростом, то есть, выше большинства половцев, крепкого сложения, с круглым славянским лицом, светло-русыми волосами и бородой и голубыми глазами. Если бы не легкий акцент и половецкий покрой кафтана, я бы принял его за русского из рязанской глубинки. Он пригнал в подарок десять волов и привез попону, вышитую золотом в виде бегущих волков. Наверное, надеялся, что такой узор мне очень понравится. Заодно передал пятьдесят гривен серебра от Бостекана, который с остатками своей орды откочевал южнее, подальше от моего княжества.
        - Я предложил ему поменяться пастбищами, - рассказал Никитакан. - Обещаю, что нападать на тебя не буду, и надеюсь, что и у тебя не будет поводов огорчать меня. Мы ведь оба - христиане. Должны жить в мире и согласии.
        Жить в мире всегда предлагает более слабый. Так же, как и поделиться, всегда предлагает нищий.
        - Я первым ни на кого не нападаю, - проинформировал его.
        - Я тоже, - заверил половецкий хан. - Уверен, что мы с тобой поладим, а когда подрастут наши дети, поженим их и скрепим кровью нашу дружбу.
        Как будут говорить в двадцать первом веке, таких друзей за член да в музей. Но огорчать Никитакана пока не стал, произнес многообещающе:
        - Все может быть, - и полюбопытствовал: - А почему поменялся угольями? Вроде бы бостекановские считаются не лучшими.
        - Хочу жить поближе к городу, чтобы в церковь ходить, - сказал половец.
        - Можешь поселиться у меня в городе, а своих людей разместить в моих деревнях, - предложил я, уверенный, что получу отказ.
        - Я и хочу так сделать, только мои люди пока против, - признался он. - Потихоньку склоняю их к истинной вере, отучаю от поклонения идолам.
        - Поспеши, а то, когда татары придут, будет поздно, - посоветовал я.
        - Они не придут! - уверенно заявил Никитакан.
        Он собрался было похвастаться подвигами своего народа в борьбе с монголами, но я перебил:
        - Они придут через несколько лет и поселятся на ваших землях. Так что поторопись. Моих подданных они не тронут, потому что я их союзник.
        Хвастливость мигом слетела с его лица. На меня посмотрел не самоуверенный юнец, а осмотрительный и вдумчивый руководитель.
        - Моя мать тоже так говорит, - сообщил он.
        Видимо, она и настояла, чтобы он подружился со мной. У русских женщин поразительная способность чуять беду и таким образом притягивать ее. Если живешь в России, надо жениться на иностранке, а заграницей можно жить и с русской: там эта дурь атрофируется.
        - Если хочешь, пошлю к тебе монаха, чтобы помог обращать в христианство, - предложил я.
        - Было бы неплохо, - согласился Никитакан. - Спасибо за помощь!
        - Да не за что, - отмахнулся я.
        Мне такая помощь действительно ничего не стоила. Наоборот, игумен Вельямин похвалил, что так пекусь об истинной вере, и выделил на это дело монаха с угрюмым лицом и горящими глазами фанатика. Мне подумалось, что если через неделю половцы не грохнут монаха втихаря, то через год все станут христианами.
        Урожай зерновых в этом году удался. Весной я раздал часть зерна на посев новоселам в деревнях, а осенью восполнил запасы в Детинце. Зерна и других продуктов принято запасать на три года осады, причем никто толком не знает, сколько будет осажденных. Определяют на глазок и чуток сверху на всякий случай. Заодно перебрали запасы оружия, выкинули негодное, добавили из захваченного у половцев. Кстати, под стрелы отведены несколько клетей в Детинце и на Посаде. Сколько тысяч штук их хранится у нас - не знает никто, даже мой ключник Онуфрий, который ведет счет каждому сухарю и щепотке соли.
        - Все равно не хватит, будем еще делать во время осады, - заверил меня воевода Увар Нездинич и добавил, перекрестившись: - Не дай бог, конечно!
        Зимой, пока не лег глубокий снег, ездили на охоту. Зимы в тринадцатом веке более снежные. Во второй половине января уже такой слой лежит, что три раза подумаешь прежде, чем отправишься в путь ради развлечения. Охотились на туров. Это лесной бык типа зубра, такой же лохматый, но помассивнее. Впрочем, живого зубра я видел всего раз, в школьные годы, когда был на экскурсии в Беловежской пуще. Дело было во время весенних каникул. Я умудрился, просунув руку между жердями ограды, вырвать у зубра из бока клок длинной и остистой шерсти серо-коричневого цвета. Каким я выглядел героем в глазах девчонок! Зубр, правда, на потерю шерсти не отреагировал. Линял, наверное. К двадцатому веку от туров останутся одни воспоминания типа: «Объявился там вдруг зверь огромадный, то ли буйвол, то ли бык, то ли тур». Каюсь, я приложил руку к их исчезновению.
        Выехали на охоту на рассвете. Вперед ушли загонщики - сотни пикинеров и арбалетчиков. Следом ехал я в сопровождении воеводы, сотников и десятка самых опытных дружинников. Заняли места между деревьями на краю лесной поляны. Коней привязали рядом, чтобы быстро вскочить и погнаться за подранком. Тур - это тебе не косуля, одной и даже тремя стрелами не свалишь. Разве что очень повезет. Ждать пришлось долго. Мы наломали еловых лап, сделали из них подстилку, на которой и сидели на корточках, попивая сбитень, который быстро остывал. Пропустить добычу не боялись. Бег туров по лесу слышен издалека.
        Первым на поляну выскочил вожак, самый сильный самец. Темная лохматая махина с длинными острыми рогами, направленными вперед и вверх, неслась, разбрасывая снег, напрямую, посередине поляны. Немного позади и по бокам бежали еще три зрелых самца, а за ними плотной группой самки и молодые бычки. Надо было попасть туру позади левой передней лопатки. Я стрелял из арбалета. Из лука пока получалось хуже, хотя зимой тренировался каждый день по два-три часа. Упреждение я сделал правильное, но, то ли вожак споткнулся, то ли почуял недоброе и немного притормозил, мой болт попал в лопатку. Рядом, в нужное место, воткнулись две стрелы, выпущенные воеводой Уваром и сотником Мончуком. Остальные быки предназначались другим сотникам и дружинникам. Перезарядить арбалет я бы все равно не успевал, поэтому прислонил его к дереву, вскочил на коня, который тревожно всхрапывал, почуяв диких животных и услышав их рев.
        Один тур лежал на боку, безуспешно пытаясь подняться и пятная алой кровью чистый белый снег. Второй замер на подогнутых передних ногах, низко наклонив лобастую голову с загнутыми черными рогами, словно решал, вставать или нет? Вожак, в боку которого торчало, кроме болта, четыре стрелы, еще один самец с шестью стрелами и нетронутые самки и молодняк продолжали бежать, сбившись в плотную группу. Они так хорошо утрамбовывали снег, что мой жеребец быстро догнал стадо. Мне стоило большого труда заставить коня приблизиться к турам. Он вертел головой и испуганно ржал, стараясь свернуть в сторону. Я обогнал стадо по целине слева, приблизился к вожаку. В руке у меня дротик длиной чуть больше метра с листовидным острым наконечником. Метров с трех всаживаю дротик в более светлую полосу, которая проходила над хребтом от короткой шеи до хвоста. Дротик втыкается сантиметров на десять в животное и начинает покачиваться из стороны в сторону в такт бегу. Мне показалось, что тур и не заметил новую рану. Пока я доставал из притороченного к седлу узкого и длинного кожаного мешка второй дротик, вожак продолжал бежать
вперед, а потом вдруг повернул влево и, резко сбавляя ход, начал разворачиваться в мою сторону. Я тоже придержал коня, который и сам не рвался вперед.
        Тур наклонил мощную голову, выставив вперед рога. Левый рог был в верхней части неправильно загнут наружу и вниз. Дротик в спине животного перестал покачиваться. Я не видел глаза вожака, они прятались под темно-коричневой длинной шерстью, свисающей козырьком с широкого лба, зато тур меня видел хорошо, потому что рывком бросился прямо на коня. Я успел метнуть второй дротик, который воткнулся в спину позади первого, и заставил жеребца шарахнуться вправо, на колею, протоптанную стадом. Конь отпрыгнул резво. Понимал, что это спасет ему жизнь. Я пришпорил жеребца, чтобы удалиться от вожака, успеть вынуть из сумки дротик. На ходу обернулся и увидел, что тур заваливается на правый бок, проткнутый дротиком, кинутым Мончуком, и копьем, которое всадил воевода. Старый вояка не признавал дротики, предпочитал тяжелое и длинное копье. Мне показалось, что после похода на половцев Увар Нездинич помолодел лет на десять. По крайней мере, с копьем он управляется получше многих молодых.
        Вожак был еще жив. Он лежал на правом боку и тяжело дышал. Изо рта шел пар. Стрелы, вокруг которых шерсть была мокрой от крови, слиплась, поднимались и опускались в такт дыханию. Темная шерсть на брюхе была в снегу, местами покрасневшем от крови. Воевода Увар выдернул копье из туши, прицелился, поднеся трехгранное острие почти к боку тура, замахнулся и всадил в область сердца, между стрелами. Вожак дернулся всем телом, затем поскреб снег задними ногами и замер, бездыханный.
        Мне в последнее время стало жальче убивать животных, чем людей. Наверное, с меня уже полностью обтерлась цивилизационную плесень, наросшая в двадцатом веке.
        4
        В начале весны прискакала делегация от Олега, князя Черниговского. Они добрались по санному пути, проложенному по льду Сейма. Лед еще был крепкий, но купцы уже не рисковали ездить по нему с обозами. Когда дозорный с Вестовой башни доложил, что скачет отряд из десяти человек, я догадался, что позовут в поход. Думал, что на литовцев или галичан. Возглавлял делегацию один из бояр, приезжавших ко мне сватать на Черниговский стол. Он был тучен, с двойным подбородком и короткой шеей, отчего длинная темно-русая с проседью борода как бы стелилась по груди в вырезе богатого червчатого с золотым шитьем опашня, подбитого куницей, и создавалось впечатление, что у боярина тело заросшее, обезьянье. Он, видимо, редко ездил верхом подолгу, потому что, свалившись - другого слова не подберу к тому действию, которое он произвел, чтобы оказаться на земле, - с коня, какое-то время стоял, расставив ноги и наклонившись вперед, а потом распрямился и косолапо зашагал к крыльцу.
        Я наблюдал за ним через окно, стоя в своем церемониальном зале, как называл помещение для торжественных приемов. Рядом со мной стояли воевода Увар Нездинич и сотник Мончук. Я позвал их, потому что могла потребоваться какая-нибудь информация о предполагаемом противнике.
        - Сдает боярин Микула, - сказал воевода. - Раньше в седло запрыгивал без помощи стремени, а теперь слезает с трудом.
        - Посмотришь на него и подумаешь: стоит ли доживать до старости?! - произнес я.
        - Жить всем хочется, - признался Увар Нездинич и тяжело вздохнул.
        Он занял место на лавке справа от меня, а Мончук - слева. Больше никого я не позвал. Не тот, так сказать, уровень визита, чтобы устраивать большой прием. Савка открыл извне двери в зал церемоний и торжественно, как я его научил, огласил:
        - Боярин Микула с поручением от Олега, Великого князя Черниговского! - а потом отошел в сторону, дав дорогу посольству.
        На черниговцев Савка произвел впечатление. Уверен, что этот эпизод обязательно расскажут не только своему князю, но и обсосут со всеми знакомыми. Решат, что я позаимствовал церемонию у ромейского императора.
        Обменявшись приветствиями, боярин Микула прокашлялся, прочищая горло, и громко и четко, словно имел дело с тугими на ухо, изложил цель своего посольства:
        - Князю Михаилу не усиделось на Новгородском столе, решил вопреки дедовскому обычаю поискать Черниговский под Олегом. Обещал летом вместе со своим зятем Юрием, Великим князем Владимирским, пойти на нас войной. Князь Олег призывает всех своих удельных князей встать под его знамя и отстоять свою землю. Зовет и тебя, князь.
        - Предупреждал я вас, что не усидит Михаил в Новгороде, - сказал я. - Говорят, там народ своевольный, на каждом конце свой Великий князь, а в каждом дворе по удельному.
        Воевода Увар, который в молодости бывал в Новгороде, улыбнулся и покивал головой, подтверждая мои слова.
        - Точно, предупреждал ты нас, - согласился боярин Микула. - Да только мы Олегу крест целовали, за него и будем стоять.
        - Раз целовали, значит, стойте, - разрешил я. - А я ему клятв не давал. Наоборот, он пообещал собор построить да передумал. Так что передайте князю Олегу, что мне сейчас некогда в походы ходить, надо собор закончить.
        - Разве он не закончен?! - удивился боярин Микула. - Я мимо проезжал, вроде бы все готово.
        - Снаружи - да, а внутри еще много работы. Закончится как раз к тому времени, когда моя помощь будет не нужна, - произнес иронично. - Слово князя должно быть крепко. Не умеешь держать его, не садись на стол, - добавил я и встал, давая понять, что прием закончен. Чтобы смягчить отказ, предложил: - Сейчас баню протопят, попаритесь, а затем на пир приглашаю.
        - Спасибо, князь, за приглашение, но нам сейчас не до пиров, - отказался боярин Микула. - Надо в Рыльск скакать к князю Мстиславу, иначе по льду не успеем вернуться.
        Причина уважительная. Если не успеют по льду, тогда придется месить грязь по лесным дорогам с самую распутицу или пережидать не меньше месяца. Впрочем, мне было глубоко плевать на их отказ, поскольку мой отказ был покруче. Я макнул Великого князя носом в его собственную лужу. Такое не забывают и не прощают. Если Олег усидит на Черниговском столе, надо ждать его в гости. Придется отбиваться от него до прихода монголов. Я помнил, что Чернигов монголы захватят, как и столицы других Великих княжеств, Владимирского и Киевского. Только на счет Галицкого забыл, потому что, в отличие от вышеперечисленных трех, никогда не бывал там в будущем.
        Морской поход опять пришлось отложить. Князь Олег - человек горячий. Если решит отомстить, то сразу выполнит, в долгий ящик откладывать не будет. Иначе остынет и передумает. Князь Михаил пришел на Черниговскую землю со своим зятем князем Юрием и объединенным войском. Сражений не было. Михаил не спешил нападать, обижать своих будущих подданных. Начались дипломатические маневры, которые растянулись до середины лета. К Олегу Святославичу приплыл Кирилл, митрополит Киевский, и уговорил подчиниться решению съезда Ольговичей, уступить Черниговский стол законному наследнику. Поскольку у Михаила войско было больше, никто из удельных князей, подобно мне, не поспешил на помощь Олегу, не захотел лечь костьми за чужие интересы, а черниговские горожане отказались сидеть в осаде, пригрозили открыть ворота врагу. Так что пришлось князю Курскому уважить просьбу митрополита, вернуться в свой удел. В Курск он отплыл на девяти ладьях с семьей, домашней прислугой и той частью своей дружины, которая перебралась с ним в Чернигов.
        От Олега Святославича можно было ждать непродуманных поступков, поэтому я устроил небольшое шоу на берегу Сейма. На пустыре, где обычно проводил занятия с дружинниками, построил все пять сотен. Пеших - в четыре шеренги, конных - в две. Получилась довольно длинное построение. Они стояли спиной к реке, никому не угрожая. Только мы с воеводой Уваром сидели на лошадях перед строем, лицом к реке. Учения проводили, а заодно демонстрировали силу.
        Ладьи с курянами проплыли мимо нас, сбавив ход. Наверное, с реки мы смотрелись красиво и грозно. Ровные прямоугольники воинов, облаченных, как один, в металлическую броню и хорошо вооруженных, не остались незамеченными. Все куряне, кто не сидел на веслах, собрались на правых бортах ладей и молча смотрели на мою дружину. Мои воины тоже молчали. Я не сказал им, зачем построил, но все и так знали, что мимо поплывет бывший Великий князь. В эту эпоху на Руси никто никому не доверял, поэтому ждали от курян подляну. Если и были у князя Олега недобрые намерения, ровные шеренги моих дружинников развеяли их. Я добился того, чего хотел, причем без потерь. Лучшая победа - победа без боя.
        5
        За два года шхуна рассохлась. Десять дней мы потратили на то, чтобы законопатить и просмолить ее. Материалы и инструменты привезли с собой на двух ладьях, которые я нагрузил на обратную дорогу купленными у местных жителей овечьей шерстью и выделанными кожами. В Путивле из них изготовят обмундирование для моей дружины. Если я не выдам новое, так и будут ходить в рванье.
        Черное море встретило нас северным ветром силой баллов пять. Мы подняли все паруса и понеслись к Босфору. Я решил поохотиться в Средиземном море и заодно навестить тестя с тещей, сообщить им, что у них появился еще один внук по имени Андрей. Назвать так предложила Алика. Русский вариант имени Эндрю, с которым у нее, видимо, связаны приятные воспоминания. Наверное, это один из тех придурков, которые полегли за нее на нефе. Кстати, Жоффруа де Виллардуэн даже не заикнулся по поводу погибших рыцарей. На то он и рыцарь, чтобы погибнуть в бою. Скорее всего, это были младшие сыновья из незнатных семей, а их старшие братья ходили под моим командованием в поход на сарацинов.
        Мраморное море и пролив Дарданеллы контролировали корабли Никейской империи. За два года войска Иоанна Дуки Ватацеса сильно потеснили латинян. На азиатском берегу теперь принадлежала Латинской империи лишь неширокая полоса напротив Константинополя. Пошлина за проход осталась прежняя. Поскольку шли в балласте, заплатили всего одну золотую номисму, отчеканенные еще императором Алексеем - последним правителем Ромейской империи.
        Сборщик пошлины - длинноносый рассудительный пожилой грек - убедившись, что в трюме только запасы еды, предупредил:
        - В нашу империю ввоз товаров временно запрещен, но вывозить можно, сколько хотите.
        - Почему? - поинтересовался я.
        - Наш наимудрейший император Иоанн печется о собственных ремесленниках, - произнес без тени иронии грек.
        Отсутствие конкуренции приведет к деградации его ремесленников, но сначала будет казаться, что запрет наимудрейшего императора подействовал положительно.
        - Я - не купец, - поставил в известность сборщика пошлины, - так что ничего к вам завозить не буду, а вывозить - и тем более.
        - За нападения на суда наших купцов капитана ждет смерть, а команду - рабство на галерах, - проинформировал грек.
        - Предпочитаю нападать на сарацинских купцов, - сказал я. - Они богаче.
        - На суда неверных наш наисправедливейший император разрешает нападать, - серьезным тоном произнес сборщик пошлины.
        Мне сперва показалось, что это у него юмор такой - не сразу понятный. Нет, грек говорил на полном серьезе. Сомневаюсь, что ему вообще знакомо чувство юмора. Разве что на уровне Чарли Чаплина - «поскользнулся-упал». Видимо, у них с наисерьезнейшим императором Иоанном Дукой Ватацесом одна мания величия на двоих.
        В Эгейском море вопрос с пиратами действительно решили. По крайней мере, на нас никто даже не пытался напасть. Только в южной его части, побережье которого принадлежало Иконийского султаната, к нам рванулись от небольшого острова три рыбацких баркаса, наполненные отважными парнями. Два баркаса были четырнадцативесельными, а один - шестнадцативесельный. Поскольку ветер им был противный, латинские паруса не поднимали. Мы продолжали следовать прежним курсом - на юго-восток, к западной оконечности острова Родос. Я собирался обогнуть Родос с юга, а потом повернуть на восток, к берегу султаната, поискать там добычу. Первым на дистанцию выстрела приблизился шестнадцативесельник. На баке у него стоял наклоненный внутрь деревянный щит, который, по мнению пиратов, должен был защитить от наших стрел и болтов. Кого-то он защитил, но не всех. Корма шхуны была намного выше этого щита, поэтому сидевшие ближе к корме гребцы были открыты. Первый же залп моих арбалетчиков вывел из строя с пяток пиратов, включая рулевого. Сколько точно - сказать не могу, потому что и их соседи сразу попадали между банками, чтобы не
погибнуть. Баркас начал медленно разворачиваться правым бортом к ветру. Остальные два решили не рисковать, развернулись с помощью весел. Не знаю, на что они рассчитывали, атакую шхуну на низких, незащищенных суденышках. Наверное, что экипаж окажется еще трусливее, чем они.
        В Средиземном море дул бриз: днем с моря на берег, ночью с берега на море. Оба ветра дули нам практически в борт, так что мы шли курсом галфвинд днем правого, а ночью левого галса. С левого борта остался залив Анталья - туристическая Мекка россиян. Никогда там не был. В этой части побережья жара слишком влажная. Турецкие курорты на Эгейском море лучше, потому что там более сухой и не такой жаркий климат.
        В этих краях я посещал порт Искендерун. Название город получил в честь Александра Македонского, но больше ничего от великого полководца там не осталось. Развалины замка тринадцатого века в счет не идут. Первым на судно, опередив власти и агента, прибыл продавец сим-карт для мобильных телефонов. Льстивый и скользкий, он всячески пытался проникнуть в надстройку. На симках ведь много не заработаешь, еще и подворовывал, наверное. А в городе ко мне ненавязчиво приставали по очереди шесть человек, утверждавшие, что они - бывшие моряки, и предлагали угостить пивом, а потом пытались втюхать серебряную монету времен Александра Македонского. Монеты у всех шести были одинаковые, немного потускневшие, но совсем не стершиеся за две с лишним тысячи лет. Грузились мы в Искендеруне строительным мелом, упакованным в большие синтетические сумки с ручками, за которые с помощью строп цепляли на крюк подъемного крана сразу по четыре и переправляли с железнодорожного вагона-платформы в трюм судна. Запомнилось, что грузчики работали всего пару часов за смену. Закинут в трюма положенные шестьсот тонн и остальное время
гоняют чаи и играют в шиш-беш. Территория порта была очень большой, причем использовалась только малая часть ее, на остальной находились захламленные пустыри и полуразрушенные строения, возле которых рос виноград и инжирные деревья. Виноград уже созрел, и мои матросы нарвали его себе, а заодно принесли и мне полный пластиковый тазик.
        Во второй половине четвертого дня, когда шхуна проходила между материком и островом Кипр и я подумывал лечь на обратный курс, впередсмотрящий наконец-то заметил большое судно. Раньше попадались только рыбачки, на которых я приказал не обращать внимание. Мы сюда не за рыбой пришли. Это было судно длиной метров двадцать пять, шириной не меньше восьми и с тремя латинскими парусами. Между грот-мачтой и бизанью находился узкий грузовой люку. Еще один люк поуже располагался в кормовой части, рядом с шатром, под которым был постелен ковер, а на нем лежали свернутая постель капитана и две красные подушки, засиженные в центре до черноты. Этот люк вел к запасам еды для экипажа и сундуку с деньгами и парадной одеждой капитана. Вода хранилась в бочках, которые были привязаны к мачтам, по две возле каждой. Это судно, как и захваченный в прошлом походе зерновоз, загружалось через отверстие в борту, которое потом закрывали и замазывали смолой. Оказывается, зерновоз был, так сказать, типовым проектом. Другими отличиями этого судна от нефа были заостренная корма и отсутствие надстроек. На корме было что-то типа
полотняного шатра, а между фок - и грот-мачтами натянут тент. Паруса убраны. Судно лежало в дрейфе. Наверное, шли на Кипр, пережидали противный ветер. Заметив нас, сразу повернули к материку и подняли паруса, которые были из вертикальных полос холста красного, зеленого и желтого цвета. У фока и бизани после красных шли зеленые полосы, а у грота - желтые. Ветер был не сильный. Купец от силы делал узла полтора, в то время, как шхуна - не меньше трех. Мы догнали его до наступления темноты. Сопротивления не было. Теперь понятно, за кого приняли нас иконийские пираты. Мы ошвартовались правым бортом к левому борту купеческого судна, матросы которого даже приняли у нас швартовы. Матросов было двенадцать человек: семеро свободных и пятеро рабов. Среди рабов двое оказались славянами из Македонии. Они и приняли швартовы. Остальные трое были ромеями из Трапезунда.
        Капитан, он же купец и судовладелец, - плотный пожилой мужчина с непропорционально большой головой, на которой красовалась алая шапка типа низкого цилиндра, бегающими карими глазами под густыми, кустистыми бровями, мясистым крючковатым носом, густыми черными усами, почти полностью скрывавшими верхнюю губу, и небритым, закругленным подбородком. Одет капитан в льняные белые рубаху и порты, мятые и настоятельно требующие стирки. Он упал передо мной на колени и взмолился на ломаном варианте того французского, на котором общались граждане Латинской империи:
        - Забирайте всё, только не убивайте! Мы тоже христиане! Разрешите нам уплыть на лодке!
        Акцент показался знакомым, поэтому произнес одну из известным мне фраз на армянском:
        - Как тебя зовут?
        - Андроник, - ответил удивленный капитан.
        - Откуда ты? - продолжил я допрос, перейдя на греческий.
        - Киликия, - ответил он на греческом, которым владел довольно сносно.
        Киликия - это армянское государство на побережье Средиземного моря. В будущем его территория станет частью Турции, и от армян там не останется и следа. Старые народы не хотят жить на исторической родине, не понимая, что в других местах в лучшем случае просто растворятся. Хотя, кто точно знает, где историческая родина каждого народа?! Если копнуть поглубже, окажется, что все пришлые.
        - Что и куда вез? - спросил я.
        - На Кипр господам тамплиерам ткани сирийские, ковры, утварь, бумагу, стекло, - перечислил Андроник. - Всё, что им надо для хорошей жизни.
        - Мы тоже любим хорошо жить, нам эти товары пригодятся, - сказал я и задал следующий вопрос: - Какие у тебя отношения с византийскими купцами?
        - Обычные, деловые, - ответил он.
        - Сейчас мы пойдем в Кларенцу. Там отпущу тебя за выкуп в сотню золотых, если византийцы за тебя заплатят, - сообщил я. - Можешь договориться с ними и выкупить свое судно или продам венецианцам.
        - На судно у меня не хватит денег, на выкуп бы набрать, - пожаловался армянин.
        Поскольку он не начал торговаться, денег не только на выкуп, но и на судно у него хватит. Побоялся, что я, узнав об этом, повышу сумму выкупа. О чем я и сказал Андронику, добавив:
        - Мне некогда ждать большой выкуп за тебя и выгодно продавать твое судно. Быстро получу деньги от тебя или венецианцев - и поплыву домой с твоими товарами.
        - Не хватит у меня денег, - повторил он, но, судя по тому, как быстро забегали глаза, обрадовался, что сможет выкрутиться сравнительно легко.
        Капитана я забрал на шхуну, на его судно посадил десять дружинников во главе с Мончуком. Матросам пообещал, что все они будут отпущены по прибытию в порт. Рабы станут свободными. После чего отправились в гости к моим родственникам по жене. Шли на приличном удалении от берега, чтобы не встретиться с пиратами. Если их нападет много, мы-то на шхуне отобьемся и уйдем, а вот захваченное тихоходное судно придется бросить. Дотащить добычу до логова иногда труднее, чем захватить ее.
        Путь до Кларенцы растянулся на шестнадцать дней. На шхуне, оставив добычу в открытом море, подходили к острову Крит, брали свежую воду. Когда через полдня вернулись к захваченному судну, дружинники во главе с Мончуком орали от счастья. Они боялись, что не найдем их. Даже капитан-армянин очень удивился, как точно я вышел к оставленному в открытом море судну. Для него большой проблемой было выйти точно к Кипру, поскольку до компаса еще не додумались. Точнее, успели забыть, потому что тысячи две лет назад компасом пользовались финикийцы. За такой продолжительный срок чего только не забудешь! Андроник рассказал мне, что сперва вдоль материка следовал до нужного мыса, после чего поворачивал на юг. Если дул бриз, плыть приходилось ночью, поэтому направление определял по Полярной звезде. Промахнуться было трудно, потому что Кипр вытянулся с запада на восток километров на сто пятьдесят плюс на нем горы высокие, виден издалека. На обратном пути ориентировался по солнцу, учитывая его смещение по небосклону. Навигация, как наука, в тринадцатом веке находилась в младенческом возрасте.
        6
        В Андравиде меня встретили, как желанного гостя. Жоффруа де Виллардуэн-старший побаливал, поэтому почести мне оказывал его старший сын. Я порадовал их подарками, в том числе и из захваченного на армянском судне. Тещу в придачу порадовал рождением еще одного внука. На этот раз она даже не соизволила бросить уничижающий взгляд на бездетную невестку.
        Ссора между женщинами перешла в более пламенную фазу. Причиной был Роберт де Куртене, брат Агнессы, который находился в Андравиде. Это был довольно безвольный и беспутный молодой человек слабого сложения, но приятной внешности, с густыми каштановыми волосами и голубыми глазами. Странным образом пороки не отражались на его красивом лице. Не имея ни сил, ни способностей к ратному делу и управлению государством (отсутствие одной из этих способностей ему бы простили), Роберт стал императором Латинской империи после смерти отца и отказа от трона старшего брата Филиппа, маркграфа Намюрского. Старший брат трезво рассудил, что лучше прочно сидеть графом, чем шатко императором. Роберт де Куртене рулил не долго. Империя и так находится на грани гибели, а тут еще ее глава, забросив все дела, проводит дни в кутежах и других развлечениях. Последней каплей стал его тайный брак с дочерью простого рыцаря Балдуина Нефвилля. Женить его собирались на дочери Ивана Асеня, чтобы превратить врага в союзника. Когда тайное стало явным, бароны схватили жену и тещу Роберта. Первой отрезали нос и веки, а вторую утопили,
поскольку каждый барон тоже имел тещу и знал, какое ядовитое это существо. Роберт сбежал к Папе Римскому, который не поверил, что такой приятный молодой человек может быть беспутным, заступился за него. Даже такая мощная поддержка не помогла. Роберт добрался до Андравиды и начал созывать на помощь рыцарей, ожидая поддержки и от ахейской родни, чтобы отобрать трон у своего младшего десятилетнего брата Балдуина, регентом при котором была их мать Иоланта и за которого теперь сватали дочь болгарского царя. Иван Асень держал паузу, ожидая, когда Папа Римский признает Балдуина императором. Под знамя Роберта де Куртене собралось лишь десятка три таких же разгильдяев, как он сам. Жоффруа де Виллардуэн не мог отказать знатному родственнику, но и ввязываться из-за него в драку тоже не собирался. Ссылаясь на свою болезнь, тянул время. В результате страдающей стороной оказался Жоффруа-младший. С одной стороны его пилила жена, требующая помочь ее любимому брату, а с другой - мать, дававшая понять, что бездетной невестке пора в монастырь. День он проводил в спорах с одной женщиной, а ночь - с другой. Наследник
Ахейского княжества на собственной шкуре познавал, что истина рождается в споре с умным, в споре с дураком рождаются неприятности, а в споре с женщиной - неприятности истины.
        Армянский купец и капитан Андроник связался не с венецианскими купцами, а с тамплиерами, которые давали в кредит всего под десять процентов. Венецианцы начинали с сорока и не опускали ниже двадцати. Поскольку на Руси не было офисов «Банка «Тамплиеры», где я мог бы обналичить их вексель, пообещали через пару недель подогнать всю сумму золотом. Кстати, Андроник, попав на сушу и убедившись, что я не собираюсь обирать его до нитки, решился выкупить не только свое судно, но и часть товаров, которые не поместился в мою шхуну. Заодно договорился в счет долга перевезти груз тамплиеров их подельникам на Крит. Подозреваю, что, благодаря этому, заработает даже больше, чем потеряет. Я составил ему план перехода вдали от берегов и пиратов, указав курсы и точки поворотов. Курсы он будет держать по магнитному компасу, который в Кларенце изготовили по образу и подобию моего. За время перехода капитан убедился в полезности этого прибора и научился им пользоваться. Посоветовал Андронику начать работать на линии Киликия-Венеция. Один такой рейс будет приносить ему больше прибыли, чем десяток на Кипр.
        - Хочешь опять меня ограбить?! - недоверчиво произнес армянин.
        - Я одно и то же судно два раза не захватываю, - сообщил ему. - Примета плохая.
        По случаю моего приезда Виллардуэны закатили трехдневный пир. За последние два года их финансовое положение заметно улучшились. Во-первых, закончили строительство большинства замков, которое поглощало уйму денег; во-вторых, и сами занялись пиратством. К берегам Африки ходить опасались, боялись открытого моря, поэтому отправляли флот из трех-пяти галер к берегам Иконийского султаната. Купеческие суда захватывали редко, потому что навыки пока не наработали, а вот побережье грабили на славу. Пусть добыча была и не очень ценная, зато много. Я пошутил по этому поводу, что им надо было раньше отправить младшую дочку на встречу со мной. Шутку восприняли вполне серьезно.
        - Нам раньше и в голову не приходило, что на море можно больше добыть. Мы все выросли вдали от моря. Я впервые увидел его, когда отправился в крестовый поход, - признался князь Жоффруа, рядом с которым я сидел за пиршеским столом. - Когда ты вернулся от сарацинов с богатой добычей, все мои рыцари решили поменять коней на галеры. И трубадуры сразу вспомнили, как Ричард Львиное Сердце захватывал сарацинские корабли. Только об этом в последнее время и поют.
        - Ричард был сыном Генриха Плантагенета? - спросил я.
        - Да, - ответил князь и добавил: - Не хотел бы я умереть, как Генрих.
        - А как он умер? - поинтересовался я.
        - Обобранный до нитки и покинутый своей свитой. Когда его нашли, был наполовину съеден червями, - рассказал Жоффруа де Виллардуэн. - В конце жизни он рассорился с женой и сыновьями, воевал с ними. В итоге остался один.
        А такой милый был юноша. Абсолютная власть в больших дозах убивает сначала душу, а потом и тело. Интересно, был ли мой сын в его свите?
        Князь почти ничего не ел и мало пил. Он еще пытался бодриться, но понятно было, что долго не протянет. Наверное, поэтому и вспомнил смерть Генриха Плантагенета. Мне кажется, у Жоффруа де Виллардуэна рак. Эту болезнь пока не знают и не лечат. Считают, что это старость убивает. Впрочем, и в двадцать первом веке при таком диагнозе врачи чаще помогают болезни, чем больному.
        На четвертый день мы отправились охотиться на волков. На Пелопоннесе хорошо развито животноводство. Для себя держат коз и овец, а на экспорт выращивают ослов, мулов и лошаков. Говорят, они пользуются большим спросом в Италии, особенно у монахов. Свояк свояка узнает издалека. Отправились на охоту со сворой собак. Они будут загонять, а мы будем добивать. К нам присоединилась Агнесса с придворными дамами. Ехали они на лошадях с дамскими седлами. Под Агнессой была арабская кобыла серебристо-гнедой масти - ноги темно-гнедые, корпус гнедой, грива светло-рыжая, а хвост желтовато-белый. Вместе с сестрой отправился и Роберт, хотя мне сказали, что он не любитель охоты. Предпочитает пировать, играть в кости или волочиться за женщинами. Я подумал, что он поперся с нами из-за дам.
        Было теплое солнечное утро, предвещающее жаркий день. Дул северо-западный ветер, обычный в этих краях летом. Мы с час ехали в гору по широкой дороге, потом свернули в долину. Туда нам будут выгонять волков. Основную работу будут делать собаки. Нам останется только добивать затравленных хищников. Меня такое мероприятие не увлекало. Поехал, чтобы развеяться после затяжного пира. Поэтому немного отстал от всех. Хотел обдумать, не заскочить ли на обратном пути к берегам Трапезундской империи? Освобожденные из рабства трапезунды рассказали, что к ним приплывает много купеческих судов из разных стран - отблагодарили, как смогли.
        Рядом со мной сразу оказался Роберт де Куртене. Он ехал на спокойном вороном жеребце преклонного возраста. Сам выбрал его. Нормальный молодой рыцарь сядет на такого коня только в крайнем случае и никогда для прогулки с дамами.
        - Говорят, у себя в королевстве ты самый лучший полководец. Единственный, кто победил татар, - неслабо лизнул Роберт.
        - Не победил, а всего лишь не дал победить себя, - отказался я от незаслуженной славы.
        - Это одно и тоже, - не согласился он. - Не обязательно выигрывать сражение. Главное - не проигрывать важные, - проявил Роберт де Куртене неожиданный для меня ум.
        Я даже посмотрел на него без былого пренебрежения. Роберт уловил перемену в моем настроении и перешел к делу:
        - Мне нужна твоя помощь. Не столько войсками, хотя и они не помешают, но и как полководца. За тобой пойдут и франки, и ромеи, и славяне. Мы за несколько дней вернем мой трон, - сказал он и продемонстрировал широту своей души: - Станешь моим соправителем. Мне все равно не нравится заниматься государственными делами. А когда у меня родится дочь, выдам ее замуж за твоего сына.
        Как говорят на Руси, курочка в гнезде, яичко еще глубже, а бабушка цыплят считает. Вот только, кто помешает отравить или пристрелить на охоте соправителя?! Стоит намекнуть баронам - и найдутся десятки желающих услужить императору.
        - Войско все равно потребуется, и не малое, - произнес я. - Надо бы и с Иваном Асенем договориться. У меня с ним хорошие отношения, но ты отказался жениться на его дочери.
        - Уже согласен, - поспешил заверить Роберт де Куртене. - Моя бывшая жена ушла в монастырь, так что могу жениться снова.
        О том, что его жена стала монашкой, мне никто не говорил. Может, и не врет. Без носа и век она, наверное, производит жуткое впечатление. Интересно, научилась она спать с открытыми глазами или надевает на ночь повязку? И каково теперь спать рядом с ней?! У нас в мореходке койки в кубриках ставили парами впритык. Когда я после академического отпуска попал в другую роту, оказалось, что там есть свободная койка внизу - блатное место. Пустовала она потому, что на соседней спал Витя Тюпка. Делал он это с приоткрытыми глазами.
        - Как у покойника! - объяснил мне его бывший сосед. - Проснулся среди ночи, глянул на Витьку - и сам чуть не умер от страха!
        Мне приоткрытые глаза соседа были по барабану. Не знаю, как к таким относится Роберт де Куртене.
        - На все это потребуется время, примерно до следующей весны, - продолжил я, надеясь, что его такой долгий срок не устроит.
        - Как раз к тому времени и я войско соберу. Старший брат обещал прислать мне три сотни своих рыцарей и тех, кто захочет повоевать за правое дело, - сообщил Роберт.
        На счет старшего брата он точно врал. Князь Жоффруа де Виллардуэн рассказал мне, что Филипп, маркграф Намюрский, отказался участвовать в семейной разборке, но предложил убежище любой из проигравших сторон. Этот маркграф нравился мне все больше и больше. В отличие от его брата Роберта.
        - Если получится договориться с болгарским царем, с той стороны и начнем наступление, - сказал я. - Сможешь пробиться туда со своим отрядом?
        - Конечно, смогу! - легко заверил Роберт де Куртене.
        - Пришлю тебе весточку, - также легко пообещал я.
        Охота закончилась удачно, если не считать одного неприятного инцидента. Агнесса захотела сама убить волка легким копьем, специально сделанным для нее, и попала в собаку. Впрочем, такое иногда случалось и с бывалыми охотниками-мужчинами. Когда свора собак рвет извивающегося волка, трудно понять, где кто.
        Вернувшись с охоты, я вышел в дворцовый сад, где в беседке, увитой виноградом, сидела княгиня Жаклин в окружении придворных дам, своих ровесниц. Они все вышивали. Что именно - не понял, но ткань была шелковая, алого цвета, а нитки золотые. Скорее всего, что-нибудь для храма.
        - Как поохотились? - вежливо поинтересовалась княгиня, продолжая вышивать.
        - Убили десятка два волков и одну собаку, - ответил я. - Собака на счету Агнессы.
        - От нее всем достается, - пожаловалась на невестку Жаклин.
        - Извини, что отвлекаю от изготовления такого прекрасного предмета, но ты обещала мне показать свой сад. Боюсь, что другой возможности воспользоваться твоей любезностью у меня не будет, - сказал я.
        Ничего она не обещала, только обмолвилась один раз, что у нее в саду растут прекрасные розы. Княгиня поняла, что с ней хотят поговорить с глазу на глаз, и сразу отложила вышивку.
        - Я с радостью покажу тебе сад, - любезно произнесла она.
        Розы у нее, наверное, красивые. Оценить в полной мере я не смог, потому что они только начали распускаться. Зато в этой части сада нам никто не мешал говорить.
        - Роберт предлагает мне помочь ему вернуться на трон, - сообщил я княгине.
        - Это будет трудно, - дипломатично произнесла она.
        - Нет ничего невозможного, - сказал я - Но стоит ли в это ввязываться?!
        - А что он тебе пообещал? - полюбопытствовала Жаклин.
        - Половину трона, - ответил я и добавил: - Хотя мне не нужен и целый.
        - Алике писала, что ты отказался быть королем, - произнесла теща с нотками осуждения.
        - Я отказался быть королем на день, - поправил я. - Точно также не хочу быть полуимператором на полдня.
        - Тогда тебе нет смысла ему помогать, - сказала она.
        - Не совсем. В войне всегда есть смысл для нападающего: не победим, так пограбим, - поделился я.
        - В Латинской империи уже нечего грабить, - сообщила княгиня.
        - По большому счету, да, - согласился я. - Но дело даже не в этом. Мне показалось, что Роберт приносит несчастье всем, кто ему помогает.
        - Ты знаешь, я думала о нем тоже самое! - радостно сообщила княгиня Жаклин. - У меня предчувствие, что он принесет беду в наше княжество.
        - Если с ним самим что-нибудь не случится. Он ведь любит выпить, а лестницы у вас крутые. Хорошо, если в этот момент рядом с императором будет надежный «друг», поможет ему, - сказал я, глядя ей в серые глаза, у уголков которых на висках были лучики морщинок. - А то греческие врачи, если им мало заплатить, скорее добьют больного, чем вылечат.
        Она улыбнулась одними губами и произнесла с нескрываемым злорадством:
        - Да, греческие врачи любят деньги.
        Женщины предпочитают убивать долго, чтобы насладиться эмоциями жертвы. Они ведь эмоциональные вампиры.
        Когда мы возвращались к беседке, княгиня Жаклин произнесла:
        - Моей младшей дочери больше всех повезло с мужем.
        Видимо, раньше у нее была противоположная точка зрения.
        - А мне - с тещей, - сварганил я ответный комплимент, хотя мое мнение о ней осталось прежним.
        7
        К побережью Трапезундской империи я наведался только на следующий год. Собирался отвезти захваченную возле Кипра добычу к Днепровским порогам, там перегрузить на ладьи, а потом сделать еще одну ходку к южным берегам Черного моря, но воевода Увар передал через капитанов ладей, что намечается поход на Владимир-Волынский. Тамошний князь Даниил решил расширить свои владения за счет Пинских князей. Поскольку Даниил был Мономаховичем, каждый уважающий себя Ольгович должен был воспрепятствовать этому. Так считал Увар Нездинич. Пришлось мне вернуться в Путивль, чтобы княжество не оказалось случайно втянутым в ненужную мне разборку. Я ведь на самом деле не Ольгович, мне по барабану эта старая свара между двумя ветвями Рюриковичей. Поход на Даниила и не состоялся, так что до весны я занимался решением хозяйственных вопросов, которые возникали в несметном количестве, стоило мне вернуться в Путивль. Непонятно было, как они решались, а они успешно решались, когда я находился в походах?!
        Выйдя из Днепро-Бугского лимана, взяли курс на Крымский полуостров, а от мыса Сарыч повернули на юг. В двадцатом веке, когда я вернулся на флот после многолетнего перерыва, пришлось начинать, так сказать, снизу - с судов «река-море» или, как мы их называли, «река-горе», старых плоскодонных галош, которые в то время занимались перевозкой металлолома из бывшего СССР в Турцию. Металлолом грузили, как умели. Накидают трюм, потом утрамбовывают чушкой в несколько тонн весом. Кран поднимает ее и роняет в трюм. Затем еще слой металлолома и утрамбовка. И так несколько раз. В итоге во время перехода пару раз за вахту приходилось мерить воду в льяльных колодцах, чтобы не пропустить тот момент, когда надо срочно запрыгивать в спасательный бот. Этим судам разрешалось ходить на удалении не более двадцати миль от берега и пересекать Черное море только в одном месте, самом узком, в полосе идущей на юг от южного берега Крыма до северного берега Турции. Восточная граница этой полосы проходила рядом с портом Синоп, который в тринадцатом веке находился на западной границе Трапезундской империи. На походе к Синопу мы
и захватили первый приз.
        Это была небольшая шестнадцативесельная галера с одной мачтой, покрашенной в желтый цвет. Парус убран, потому что шли почти против ветра, который дул от норд-оста. Зато мы шли по ветру, довольно свежему, делали не меньше восьми узлом. Должны были бы пересечь курс галеры по носу. Заметив нас, она сразу развернулась и легла на обратный курс, подняв бледно-желтый парус. Наверное, раньше парус был золотого цвета, но вылинял. Мы гнались за ней часа два, потихоньку сокращая расстояние между судами… Наверное, не догнали бы, потому что вдали показался небольшой порт. Вот тут-то гребцы и помогли нам. Правый борт вдруг сбился с ритма. Весла остались опущенными в воду. Гребцы левого борта продолжали налегать, отчего галера начала поворачиваться к нам правым бортом. Уверен, что на веслах сидели рабы. Они решили, что хуже все равно не будет, и перестали грести. Через несколько минут весла правого борта начали подниматься из воды, но теперь гребцы левого забастовали. Задержки на несколько минут хватило, чтобы мы догнали галеру.
        Сопротивления не было, потому что некому было отбиваться. Не считая гребцов, экипаж галеры состоял всего из восьми человек. Привыкли, что в этой части моря пиратов нет. Как мне сказали освобожденные из рабства трапезунды, пираты нападали только со стороны Грузинского царства, но там постоянно дежурили несколько трапезундских боевых галер. Со стороны Босфора порядок поддерживали никейские военно-морские силы. В эту эпоху все плавали вдоль берега, поэтому наше нападение со стороны открытого моря оказалось неожиданным.
        Галера сидела очень низко, надводный борт составлял не больше метра. Судя по всему, перегружена. Море сейчас спокойное, но при волнении галера будет набирать воду. «Ворон» на нее перекидывать не стали, спустились по обычному трапу, положенному на фальшборт шхуны и ограждение куршеи, которое было высотой по колено. Наверное, чтобы не мешало стегать бичом гребцов. В носовой части галеры и ниже куршеи вдоль бортов располагались под прямым углом к ней по восемь банок для гребцов. Два гребца по левому борту и один по правому лежали окровавленные между банками. Под палубой в носовой части и от борта до борта в кормовой лежал груз: копья, мечи, топоры, булавы, шлемы, наручи, щиты. Всё не очень хорошего качества, но и плохим не назовешь. На корме была деревянная надстройка, напоминающая «ракушку» для оркестра на танцплощадках, какие я еще застал в годы юности. Там стояли бочки с водой, корзины и лари с едой - сухарями, вяленым мысом, твердым сыром, луком и чесноком - и один сундук с одеждой капитана и кожаным мешочком, в котором хранились две золотые монеты, покрытые арабской вязью, и полтора десятка
серебряных, как арабских, так и ромейских.
        Капитаном был мусульманин лет тридцати. На выбритой голове красный головной убор с черной кисточкой, напоминающий феску. Глаза заплывшие, как у алкаша после недельного запоя. Концы длинных черных усов обгрызены. В ушах маленькие золотые сережки. Красная хлопковая рубаха с рукавами по локоть подпоясана черным кожаным ремнем с серебряной застежкой, на котором висел длинный нож с рукояткой из черного дерева и позолоченным навершием в виде шара. Красные порты были перевязаны под коленями черными лентами. На безымянных пальцах обеих рук по золотому перстню-печатке. Пижон, однако.
        - Это твое судно? - спросил его.
        - Нашего всемогущественнейщего султана, на благословит его аллах! - ответил капитан. - За нападение на его галеру тебя ждет смерть, неверный!
        - Тебя она дождется раньше, если будешь угрожать мне, - пообещал я.
        Гребцы оказались болгарскими крестьянами. Их взяли в плен латинские рыцари и продали иконийскому купцу, не смотря на то, что у болгарской церкви была уния с католической, а единоверцев продавать в рабство считалось грехом. Видимо, слишком мало добычи захватили благородные рыцари. Трое, лежавшие между банками, были живые, что спасло капитана, но сильно избиты, за что был наказан. Раненых гребцов расковали и перенесли на корму, а на их места посадили капитана и двух надсмотрщиков. Все равно за капитана выкуп никто не даст, а у него самого больших денег нет. Остальных членов экипажа перевели на шхуну. В порту раскуем гребцов и посадим на их места мусульман. Перегрузили на шхуну и часть оружия и доспехов, благодаря чему галера приподнялась примерно на полметра. Назначил на галеру семерых дружинников, чтобы работали с парусом и стояли на рулевом весле, закрепленном почему-то с левого борта, а не правого, как обычно.
        Гребцам-болгарам я сказал:
        - Чем быстрее догребете до Созополя, тем быстрее окажетесь на воле.
        Решил плыть в Болгарию. Мне такое оружие не нужно, а в Херсон пришлось бы идти против ветра. Зато в Созополь - в полветра. Тем более, что Иван Асень грозился создать собственную дружину. Ему такое оружие и доспехи, не очень хорошие, но и не дорогие, могут пригодится. Если нет, то болгарским купцам продам. В эту эпоху оружие и доспехи - самый ходовой товар.
        8
        В Созополь мы пришли рано утром. Поскольку мне была дарована царская милость беспошлинно заходить в порты и продавать добычу, таможня даже не пошевелилась. Первым на борт шхуны прибыл царский наместник, как здесь называли коменданта города, - старый мужчина с криво сросшейся правой рукой. Судя по неумению лебезить, старый вояка. Со мной он поздоровался с почтением, но не более того.
        - Царь Иван приказал, если приплывешь, чтобы ты приехал к нему в Тырново. Ты ему нужен зачем-то, - сообщил наместник.
        - У меня тоже к нему дело есть, - сказал я.
        - Тебе что-нибудь надо? Продукты, вода? Царь приказал выдать всё, что попросишь, - сказал наместник.
        Значит, и сам царь попросит много. Понадобится я могу ему только, как воин.
        - Свежий хлеб, мясо и зелень не помешают, - не стал я отказываться, а затем поинтересовался: - С кем вы сейчас воюете?
        - Большой войны, слава богу, нет, - ответил наместник, перекрестившись. - С гуннами было несколько мелких стычек.
        Галеру с восемью гребцами мусульманами и ее груз и шхуну я оставил на Мончука, а сам с двумя дружинниками и в сопровождении десяти болгарских поскакал в столицу Болгарского царства. Двигались быстро, в день проезжали километров по шестьдесят-семьдесят. К вечеру третьего дня добрались до цели.
        Город Тырново располагался на скалистых холмах в предгорье, на обрывистом берегу реки Янтра. Со стороны реки в город забраться можно было только с помощью альпинистского снаряжения. С других сторон нападать было не на много легче. Городские стены высотой метров шесть из обтесанных камней плюс башни метра на четыре выше делали ее надежным местом для царской резиденции. Теперь понятно было, почему Иван Асень захватил город не штурмом, а многомесячной осадой. Мы проехали по городским улицам, вымощенным камнем, к цитадели, построенной на берегу реки римлянами и немного усовершенствованной болгарами. Там в трехэтажном каменном доме и жил болгарский царь со своей семьей.
        Иван Асень встретил меня на каменном крыльце, довольно низком, в три ступеньки. Это смазывало торжественность встречи. Болгары не умели использовать крыльцо для самоублажения. То ли дело русские. Пока поднимешься по крутой и высокой лестнице, прочувствуешь момент. На царе был пурпурный кафтан, вышитый золотом в виде павлинов, в хвосты которых были вставлены разноцветные драгоценные камни. Кафтан не сидел на царе Иване, создавалось впечатление, что с чужого плеча. Одежда явно не дружила с Асенем. Он был искренне рад мне. Такое не сыграешь, тем более, что актером царь был никудышным. Обняв меня, троекратно поцеловал по славянскому обычаю. Не снимая руку с плеча, повел не в палату для приемов, а сразу в свой кабинет - узкую и мрачную комнату без окон, которая освещалась шестью свечами двух одинаковых высоких бронзовых подсвечников. Боковые свечи были ниже и располагались на длинных отростках, отчего подсвечник напоминал крест. На стенах висели миндалевидные щиты, на которых на красном фоне изображена золотая волчья голова с высунутым, длинным языком. Я не силен в геральдике. Наверное, длинный язык
обозначает что-то важное. Может, я ошибаюсь, но на щите ему нечего делать. Сражение - не то место, где надо работать языком. В середине кабинете стоял низкий овальный стол около метра в длину на шести кривых ножках, накрытый плотной темно-красной материей. На нем были расставлены серебряные кувшин с медальонами на боках в виде ликов святых, чаша с медом, миска с финиками и сушеным инжиров, еще одна поменьше со свежей земляникой, поднос с медовыми коржами и две чистые тарелки, возле которых лежало по ножу с серебряными рукоятками. В сервировке чувствовалась женская рука. Наверное, производилась под чутким руководством царицы Марии, дочери венгерского короля. Возле длинных сторон стола располагались то ли широкие и низкие стулья с матерчатыми сиденьями, набитыми конским волосом, то ли короткие кушетки. Возле дальней стены стоял красный ларь, высокий и длинный, во всю ее ширину. Крышка была из двух половин. На каждой сверху бронзовая рукоятка в виде скачущее лошади. На стене над ларем мозаика, изображающая Иисуса Христа, под которой висела на золотой цепи золотая лампада. Пламя лампады придавало мозаике
блеск, создающий что-то типа стереоэффекта.
        - Ты, как всегда, вовремя! - сказал Иван Асень, когда мы сели за стол.
        Как всегда - это всего лишь во второй раз, но, видимо, не последний. Мы выпили терпкое вино. Я закусил финиками и свежей земляникой, которая уже набрала сладости. У нас она созреет недели через три.
        - С кем собираешься драться? - сразу перешел я к делу.
        - За что ты мне нравишься - так это за прямоту! Надоели мне уже эти ромеи! Никогда не получишь прямой ответ! Все время вертят, крутят! Думаешь одно, а оказывается совсем наоборот! - эмоционально произнес царь, продемонстрировав красивый образец уходы от прямого ответа. - С тобой совсем другое дело.
        - С тобой тоже! - молвил я, улыбаясь.
        Царь Иван Асень засмеялся, наклонился ко мне, хлопнул по плечу, а потом серьезным тоном сообщил:
        - Умер Роберт, император Латинский. Теперь будет править его младший брат Балдуин.
        - Наверное, Роберт пьяный с лестницы упал и сильно расшибся? - спросил я.
        - Ты угадал! - восхищенно произнес он, посмотрел мне в глаза своими прищуренными и продемонстрировал, что помогло ему стать царем и усидеть на троне: - Он не сам упал?
        - Слишком многим мешал, - произнес я в ответ.
        О том, что князья Ахейские - мои родственники, Иван Асень точно знал и о том, что я был в Андравиде прошлым летом, тоже знал, судя по тому, как поморщился его лоб при сопоставлении фактов. Смесь восхищения и опаски на его лице сообщили, что сопоставил правильно.
        - Ты мне не мешаешь, и делить нам с тобой нечего, - успокоил я царя Болгарии.
        - Даже если я стану Латинским императором? - спросил он якобы в шутку.
        - Тем более. Тогда мне не надо будет платить пошлину за проход по Босфору, - ответил я также шутливо и спросил уже серьезно: - Собираешься выдать дочь за Балдуина и стать при нем регентом?
        Иван Асень хмыкнул, поражаясь моей проницательности, и произнес удивленно:
        - Не пойму, почему ты до сих пор удельный князь?!
        - Потому что просчитываю на много ходов вперед, - ответил я. - Сейчас не время становиться Великим князем. Скоро на Русь придут татары и перекроят ее всю.
        - Ты уверен, что они придут к вам? - спросил он.
        - И не только к нам, но и до Адриатического моря дойдут, - ответил я. - Они захватят все земли, где можно кочевать, и ограбят и разорят соседние.
        - Значит, и ко мне пожалуют? - задал он вопрос.
        - Возможно, - признался я. - Но горы они не любят. Так что надолго здесь не задержатся.
        - Когда нападут, перебирайся со своей дружиной ко мне. Дам тебе область на берегу моря, - предложил царь.
        - На меня не нападут, уже стал их союзником на Калке, - сообщил я.
        - Предлагаешь и мне стать их союзниками? - спросил он.
        - Становиться их союзником тебе ни к чему, - ответил я и объяснил: - Они здесь надолго не задержаться. Пограбят и уйдут в приволжские степи. Лучше откупись от них. И ни в коем случае не убивай послов. Тогда тебя ни что не спасет.
        - Может, так и сделаю, - сказал Иван Асень и спросил совет: - А дочь есть смысл отдавать за Балдуина?
        - Решай сам, - произнес я. - Латинская империя скоро падет. Нельзя долго править большим народом, если вас мало и вы другой веры. Ромейская империя восстановится, а дети твоей дочери будут считаться латинянами.
        - Пока это случится, латиняне не будут нападать на нас, - сказал царь Иван.
        - Зато потом начнут нападать ромеи, - возразил я. - Лучше иметь соседом слабого, который будет бояться твоего нападения, чем сильного, нападения которого будешь бояться ты.
        - Если не я стану регентом Балдуина, то Феодор Ангел, Эпирский деспот, захватит Константинополь, - предположил царь Болгарии. - Тогда он будет слишком сильным и нападет на меня. Пока есть Латинская империя, я ему нужен. Мы заключили с ним союзнический договор.
        - История учит, что договорам не стоит верить, особенно договорам с ромеями, - предупредил я. - Но в твоей ситуации действительно лучше, чтобы Латинская империя просуществовала подольше. Попробуй стать ее регентом. Если рыцари согласятся.
        - Вот для этого ты мне и нужен, - сказал царь Иван и разъяснил: - Если кто-то будет мешать замужеству моей дочери, нападу на его владения. Ты умеешь бить латинян, и у тебя есть тяжелая конница, которой у меня мало.
        - У меня всего две сотни, причем половина малоопытна, - предупредил я.
        - Твои две сотни, да мои три, да половцы Сутовкана - не слабый отряд получится, - подсчитал он. - Можешь еще и пехоту привести. Я щедро оплачу, никто не пожалеет.
        Как мне рассказали болгарские дружинники, сопровождавшие нас в Тырново, Иван Асень внял моим советам и провел несколько мероприятий, благодаря которым у него стало больше земельной собственности и резко увеличились доходы от торговли. Это позволило ему отказаться от боярских дружин и начать создавать профессиональную армию.
        - До зимы уже не успею, - сказал я.
        - В этом году и не надо. В Константинополе еще думают. Как меня предупредили мои советники, раньше следующей весны, а то и осени, ответа не будет, - рассказал он. - Ждут, когда Папа Римский утвердит Балдуина императором, послали к нему посольство.
        - Если бы сильно хотели, управились бы за месяц, - молвил я.
        - В том-то и дело, что не очень хотят, но выбор у них не большой: или я, или Феодор Ангел, или Иоанн Ватацес. Я - наименее опасный, - ухмыльнувшись, сообщил Иван Асень. - Так что, когда трава у вас вырастет и дороги подсохнут, приводи свою дружину. Пригодится - хорошо, нет - заплачу за службу, возмещу расходы и отпущу домой.
        - У меня одно условие: командую я. Через тебя или напрямую - мне все равно. Если решишь, что слишком рискую или не внушаю доверия, будешь воевать без меня, расстанемся друзьями, - сказал я.
        - Согласен, - быстро произнес царь Болгарии.
        Видимо, ждал более тяжелое условие. Мы обговорили детали, после чего отправились пировать.
        Через три дня, обзаведясь изжогой из-за непомерного количества выпитого сухого вина, я поехал в Созополь. Все-таки наш ставленый мед лучше: и крепче, и на желудок влияет положительно даже в больших количествах.
        9
        Второе судно, двухмачтовый неф, мы взяли неподалеку от Трапезунда. Он, пользуясь задувшим вчера юго-восточным ветром, вышел из столицы империи в сторону Босфора. На судно, идущее со стороны открытого моря к Трапезунду, капитан нефа сперва не обратил внимание, принял нас за купца. Привыкли они здесь к спокойной жизни. Только когда мы оказались у нефа с наветренного борта и сменили курс, пойдя на сближение, капитан понял свою ошибку и повернул в сторону берега. Не знаю, что он там собирался делать. Разве что посадить судно на мель и с экипажем сбежать на берег. Не успел. Мы быстро догнали его, зацепились «кошками», подтянулись к нему и опустили «ворона». Никто нам не мешал. Главная палуба, фор - и ахтеркастли были пусты. Как будут говорить на советских военных кораблях, экипаж заныкался по шхерам.
        Я со штурмовой группой перешел на борт нефа. Дружинники рассредоточились по судну, заняв ключевые позиции. Делали все быстро и без суеты. Набрались уже опыта.
        Подойдя к кормовой надстройке, я крикнул на греческом:
        - Капитан, выходи!
        Открылась дверь каюты и, щурясь от слепившего в глаза солнца, на палубу вышел венецианец, худой, длинный и сутулый, с узким лицом, таким кислым, что я не разрешил бы ему даже на свежее молоко смотреть. На нем были черная островерхая шапка, заломленная назад, белая шелковая рубаха, черная льняная туника, подпоясанная кожаным ремнем с золотой пряжкой и тремя золотыми висюльками на конце, свисающем спереди почти до коленей, черные штаны до лодыжек и коричневые кожаные тупоносые туфли с золотыми овальными пряжками. На ремне висел кожаный кошель, туго набитый. Видимо, капитан готовился к бегству. На левой руке перстень-печатка, на правой - перстень с рубином и второй с опалом.
        - Твое судно? - спросил я.
        - Да, - ответил венецианец и закашлялся, прикрыв рот ладонью.
        Наверное, туберкулезник. Как ни странно, редко встречаю здесь больных туберкулезом. Может быть, умирают в детстве.
        - Что и куда вез? - поинтересовался я.
        - Железо, кожи и шерсть в Венецию, - ответил он.
        - Зови охрану, - приказал я. - Никого убивать не будем.
        - Нет охраны, - сказал он. - Собирался нанять после Гелеспонта. Здесь раньше никто не нападал.
        - Тогда экипаж пусть выходит. Пора ложиться на другой курс, - сказал я.
        Капитана, отобрав у него ремень с кошелем и прочие ценные вещи, перевели на шхуну. В кошеле были золотые монеты разных стран. Я зашел в капитанскую каюту. Там стояли два сундука, покрытые красным лаком и с медными углами и ручками. Оба были доверху наполнены серебром. Значит, основную выручку купец делал на дорогих венецианских товарах, а в обратную сторону вез деньги и дешевое сырье. Команду, одиннадцать человек, я оставил на нефе, чтобы работали с парусами, поручив присматривать за ними десятерым дружинникам. Сказал венецианским матросам, что в порту их отпустим, только отберем деньги и товары. Каждый вез килограмм по двадцать всякой недорогой ерунды. Им по договору с судовладельцем разрешалось приторговывать. Матросы, конечно, расстроились, что понесут убытки, но и обрадовались, что не окажутся на галерах. Курс мы взяли на Херсон.
        Моего так называемого друга, аланского таможенника уже не было. Наверное, решил, что нахапал достаточно, что можно и самому заняться торговлей. На борт шхуны поднялся крепкий рослый гот без головного убора, с выбритым лицом и затылком. Было ему лет сорок, но не имел ни единого седого волоска, что для этой эпохи, когда пятидесятилетний считается долгожителем, большая редкость. Одет не богато, но добротно. Видимо, только недавно откупил эту должность. Значит, поблажек от него не дождешься. Впрочем, я не собирался посвящать его в свои дела, а потому и отстегивать.
        - Оба судна твои? - спросил таможенник.
        - Да, - ответил я. - Ничего здесь продавать не буду, только куплю кое-что.
        - Что именно? - поинтересовался гот.
        - Вино, посуду дорогую, бумагу, лошадей, - перечислил я. - Налог заплатит продавец. Или у вас стали взимать пошлины по-другому?
        - Нет, всё по-старому, - сказал таможенник. - Заплатишь за стоянку в гавани и у причала.
        - Само собой, - согласился я.
        Про то, что собираюсь получить выкуп за венецианского купца и его судно с грузом, говорить не стал. Отстегивать херсонцам не входило в мои планы.
        - Что-то пусто у вас стало, - заметил я, потому что у причалов стояло всего два торговых судна, неф и галера.
        - Совсем торговля захирела, - согласился таможенник. - Латиняне переманили всех в порты, которые на востоке, ближе к ним.
        - Генуэзских купцов тоже здесь нет? - спросил я.
        - Куда от них денешься?! Это они выжили других купцов из нашего города. Теперь вся торговля заморская в их руках, - с плохо скрытым раздражением рассказал таможенник.
        - Тут до тебя раньше алан служил. Где он сейчас? - поинтересовался я.
        - Утонул, - ответил гот. - Купил судно большое, трехмачтовое, нагрузил до отказа и поплыл в Константинополь. Уже на подходе к Босфору попал в бурю и утонул вместе с судном. Перевернулось оно. Несколько матросов спаслось, рассказали, как было дело.
        Видимо, у алана был плохой грузовой помощник, неправильно рассчитал метацентрическую высоту. Хотя в эту эпоху даже слов таких не знают, на глаз грузят. Да и судно было несчастливое. Я сразу это почувствовал. Бывают такие. Когда я начинал морскую карьеру, в Черноморском пароходстве было судно, с которым постоянно что-нибудь случалось: то на мель сядет, то столкнется с другим судном, то навалится на причал и сильно его побьет или себя, то загорится, то команда наклюкается технического спирта и перемрет. Никто из капитанов не продержался на нем больше двух рейсов. А в те времена такой залет - это крест на карьере. Так что некоторые капитаны, когда их направляли на это судно, предпочитали написать заявление на увольнение по собственному желанию. С чистым послужным списком работу найдут, пусть и похуже. Да и лучше плохая работа, чем сидеть в тюрьме.
        В генуэзской фактории заправлял мой старый знакомый. Он теперь заправлял здесь. Одет все также скромно. Мне даже показалось, что на нем те же сандалии, что и несколько лет назад. Генуэзец сразу узнал меня.
        - Опять иудейское судно захватил? - спросил он.
        - Венецианское. С грузом железа, кож и шерсти, - ответил я. - Могу продать вместе с купцом, а можешь дать ему кредит под большой процент. Второй вариант рискованнее, но выгоднее.
        - Сколько ты хочешь? - задал он вопрос.
        Я назвал сумму.
        - Часть возьму товарами, - добавил я и перечислил, что именно и сколько хотел бы купить.
        - Пойдем посмотрим на судно и груз и поговорим с венецианцем, - предложил генуэзец.
        Вообще-то генуэзцы и венецианцы ненавидят друг друга. Это яркое чувство они пронесут сквозь века, в двадцать первом оно еще не потухнет, хотя уже будет только чадить. Но в других странах помогают друг другу. Принцип «свой-чужой» меняется в зависимости от того, где находишься. На улице свои - это те, кто живет с тобой в одном доме, в городе - с твоей улицы, в стране - из твоего города, в мире - из твоей страны, в Солнечной системе - с планеты Земля и т. д. Купцы быстро нашли общий язык, который у них обоих итальянский, то есть, исковерканная латынь, только диалекты разные. Правда, спорили долго и яростно, размахивая руками и брызгая слюной. Оба остались недовольны. Значит, надуть друг друга не удалось.
        На каких условиях договорились, не знаю, но генуэзец сказал мне:
        - Становись к причалу, начнем погрузку твоих товаров.
        Два дня мы грузили заказанное мной. На третий генуэзец привез остаток золота, точнее, большую его часть. Напоследок сказал:
        - Ты оказался прав на счет того, большого, судна. А это как, не утонет раньше времени?
        - Не должно, - ответил я, - но в море всякое может случиться.
        - Это точно, - согласился он, - но, кто не рискует, тот в море не выходит.
        Я заплатил таможеннику за стоянку шхуны у причала и отчалил. За неф пусть платит его хозяин. Он ставил свое судно к причалу. За время перехода в Херсон груз уплотнился, осел, в трюме появилось свободное место. Будут догружать, чтобы заработать побольше.
        Дул норд-ост балла четыре. По голубому небу медленно плыли большие белые облака. Они надолго закрывали солнце, давая нам отдохнуть от палящих лучей. Мы подняли все паруса и со скоростью узла три-четыре направились к Днепро-Бугскому лиману. Курс был полный бейдевинд правого галса. Переход намечался легкий, так сказать, прогулочный. Разве что возле Тарханкута, как обычно, немного потреплет. Мои дружинники сидели на палубе, обсуждали, кто и на что потратит свою долю добычи. Я пошел в каюту, чтобы подсчитать, сколько достанется на эту долю. Поход оказался не самым удачным, но даже по самым скромным прикидкам того, что получит каждый дружинник, хватит на хороший дом и безбедную жизнь в нем в течении двух-трех лет. Впрочем, у всех моих дружинников уже есть дом, лошадь и корова, а у кого-то скота намного больше. Уже сейчас могут уйти со службы и жить спокойно и припеваючи. Никто не уходит. Жадность - неизлечимая болезнь.
        - Вижу судно! - донеслось из «вороньего гнезда».
        Откуда здесь могут быть суда?! Сейчас не двадцать первый век, когда в этом районе за вахту с десяток судов можно встретить. Тем более, что я приказал на рыбацкие суда не обращать внимание. Наверное, какой-то русский купчишка решил смотаться в Херсон за товаром.
        Я прошел к полубаку, чтобы посмотреть, кого заметил впередсмотрящий. Не увидел ни одного судна.
        - Где оно? - спросил я, задрав голову к топу грот-мачты, на которой, как самой высокой, находилось «воронье гнездо».
        - Сзади нас, - ответил впередсмотрящий и показал рукой. - Две галеры, большие и узкие.
        Последнее слово меня насторожило. Торговые галеры узкими не делают. Я быстро перешел на полуют, чтобы посмотреть, кто за нами гонится. Это были военные галеры. То ли таможенник решил, что я должен заплатить пошлину, то ли, что скорее, генуэзец посчитал, что пора убрать меня из этого района, чтобы не мешал их торговле. В следующий раз ведь мне может попасться и генуэзское торговое судно. Обе галеры были метров около тридцати длиной и пяти шириной, шестидесятивесельные, с двумя мачтами, на которых латинские паруса были убраны. Я видел эти галеры в порту. Они стояли у причала в другом конце бухты, одна лагом к другой. Еще подумал, что и в шестом веке на том месте стояли военные галеры. Сейчас они шли строем кильватер, делали не меньше шести узлов. Такую скорость они вряд ли продержат долго, но все равно будут идти быстрее нас, если не изменим курс.
        - Палубной команде аврал! - скомандовал я.
        Дружинники уже догадались, что погоня не предвещает ничего хорошего. Они быстро отработали с парусами, когда шхуна изменила курс влево, в сторону открытого моря. Теперь ветер был почти попутный. Скорость шхуны сразу подросла узлов до пяти. Это, так сказать, экономичная скорость галеры, с которой она может идти несколько часов. Гребцам, наверное, предложили часть богатой добычи, так что будут налегать на весла. Но теперь им придется гнаться за нами несколько часов. Причем через час-полтора берег скроется из вида. На галерах начали менять курс, чтобы срезать угол. Пока что дистанция до них была миль пять, так что у нас есть время на то, чтобы спокойно пообедать и приготовиться к бою. Морской бой - это не кавалерийская атака, где все решается за несколько минут. На море между визуальным контактом и сражением проходят часы, особенно, если одна из сторон уклоняется от него. Привыкаешь думать и действовать медленно.
        После сытного обеда с двойной порцией вина для бодрости, начали готовить к бою катапульту. Дистанция до галер если и сократилась, то не на много. Они шли уже не так быстро. Да и ветер покрепчал, приподнял волну немного. Нам это было не страшно, потому что шли в грузу, сидели глубоко, а вот в галеры уже начали залетать брызги. Наверное, они и охладили пыл феодороских вояк. Или боязнь остаться на ночь в открытом море. Уже ясно было, что, если ветер не изменится, догонят нас через несколько часов, а ребята умели плавать, только держась рукой за берег. Сначала развернулась задняя галера. На передней еще минут двадцать хорохорились, но потом тоже легли на обратный курс. После чего и мы легли на курс крутой бейдевинд и со скоростью узла два с половиной пошли домой.
        10
        Зиму я провел с семьей в новом каменном доме. Русские строители успешно справились с поставленной задачей. Правда, первый этаж напоминал церковь, особенно, как я его назвал, парадный зал, высокий, с арочными сводами. Предлагали еще и расписать его библейскими сюжетами, но я отказался под предлогом, что это займет слишком много времени. Развесил на высоких стенах шиты и оружие, что сразу придало ему торжественный и воинственный вид. Только герб свой разрешил нарисовать над троном. Помост, на котором стоял этот стул из черного дерева с высокой резной спинкой, украшенной в верхней части золотыми узорами, и подлокотниками, сделал в три ступеньки. Троичность лежит в основе русского мифотворчества. Пусть придумают миф и обо мне. Вдоль стен поместил для членов своего совета не лавки, а такие же стулья, только с более низкими спинками. Алика хотела украсить стены гобеленами, но я запретил. В них клопы заводятся. До высоты человеческого роста облицевали стены дубом, покрытым красным лаком. В итоге получился красновато-коричневый цвет. Смотрелось вполне прилично. Мебель тоже всю сделали новую, по моим
эскизам. Этот стиль сочли ромейским и начали ему подражать. Правда, не во всем. Шкафы дальше княжеского терема так и не прижились. Не понимал народ, зачем вешать одежду, если в сундук складывать удобнее? Да и сохранится там от моли лучше. Когда после новоселья я впервые собрал в парадном зале свой совет, они первое время чувствовали себя неуютно.
        Причину объяснил золотых дел мастер Лазарь Долгий:
        - Ты бы предупредил, князь, что надо богато одеться, а то мы пришли, как обычно, а здесь так… - он запнулся, подбирая сравнение, - …как у императора Ромейского.
        - У императора намного богаче, - отмахнулся я. - Нарядные одежды приберегите для гостей, а мне нужны ваши советы.
        А вот дворне дом не понравился. Жаловались, что в каменном холоднее и дышать нечем. На счет последнего я был полностью согласен: из деревянных вонь дольше выветривается, успеваешь надышаться.
        Каменщики получили заказ на строительство подсобных помещений: складов, конюшни, сеновала, амбара. Каменные будут реже гореть. В городе за год случается два-три пожара, не считая мелких возгораний. В последний раз целая улица выгорела. Потом строители займутся облицовкой кирпичом стен и башен Детинца и Посада. Деревянные не внушали мне доверие. Каменщики поняли, что застряли здесь надолго, и перевезли в Путивль свои семьи. Город разрастается все шире. Появилась новая слобода между Посадом и монастырем. Больше народа - больше налогов соберу. Впрочем, море кормило меня и мою дружину щедрее.
        В весеннее половодье я отправился в новый морской поход. Как и в предыдущий раз, добрался на ладьях до Днепровских порогов. Оттуда отправил ладьи домой, а сам с экипажем из шестидесяти арбалетчиков пересел на шхуну, которую за два дня подконопатили и просмолили. Зиму она перенесла благополучно, не сгнило ни одной доски, даже запаха гнили в трюме не чувствовалось.
        Неделей раньше из Путивлю в Болгарию отправились две сотни тяжелой конницы под командованием Мончука. Их будут сопровождать два десятка кибиток с припасами, каждой из которых будет управлять пара арбалетчиков. Дороги еще были не ахти, но дружинникам добираться до Тырново не меньше месяца. Первое время будут кормить лошадей овсом, который взяли с собой, а потом перейдут на молодую траву. Сотню пикинеров оставил воеводе Увару Нездиничу в придачу к строжевой. Вроде бы никто не собирается нападать на мое княжество, но ситуация в эту эпоху меняется быстро.
        На этот раз я не повернул от мыса Сарыч на юг. Решил поохотиться возле крымских берегов на генуэзцев. Не люблю оставаться в долгу. Основная их база была в Феодосии, которую генуэзцы называли Кафой. Это город моей боевой юности. Впервые попал в Феодосию на плавательской практике на буксире-спасателе «Очаковец», который принадлежал АСПТР (Аварийно-Спасательные и Подъемно-Транспортные Работы) - подразделению Черноморского пароходства. Мы в Феодосии обеспечивали подъем затонувшего судна «Абрука». На походном канале в порт был поворот почти на девяносто градусов. Во время крутых поворотов суда кренятся. «Абрука» везла стройматериалы. Они сместились, судно легло на борт, потом перевернулось вверх килем и затонуло. Интересная подробность: вахтенный моторист, который находился в машинном отделении, выпрыгнул за борт первым, обогнав даже вахтенного матроса и штурмана. Наше обеспечение состояло в том, что больше месяца мы стояли у причала в двухчасовой готовности. В течении двух часов мы обязаны были выйти на помощь, если что-то случится. Поскольку тогда мобильных телефонов не было, приходилось, уйдя в
увольнение, каждые два часа названивать на судно. Впрочем, это редко кто делал. Я точно не делал. За этот месяц я успел два раза влюбиться и один раз чуть не женился. В семнадцать лет гиперсексуальность думает за тебя. Потом бывал в Феодосии еще несколько раз - и курортником, и моряком, и яхтсменом - и каждый раз нарывался на любовный роман, яркий и пустой. Другие в курортных городах не расцветают.
        Почти две недели мы крейсировали неподалеку от Феодосии, пока я не заметил двухмачтовый неф длиной метра двадцать два и шириной около семи, который, скорее всего, принадлежал генуэзцам. Они чаще других золотили деревянную скульптуру на носу судна. У этого впереди была такая сисястая дама, что ее можно использовать вместо тарана. Неф шел вдоль берега на Феодосию, но, увидев шхуну, рванул к Керченскому проливу, где, как мне говорили, дежурят военные галеры генуэзцев. При северо-восточном ветре нефу пришлось идти крутым бейдевиндом, на что он был мало пригоден. Скорость его упала до одного узла, если не меньше. Мы делали около трех, поэтому догнали его часа через четыре, под вечер, неподалеку от скалы Корабль. Есть там неподалеку от берега островок, издали похожий на парусник. Впрочем, при богатой фантазии все, что угодно, похоже на корабль. Арбалетчики на нефе были намного лучше, чем на ромейских и даже венецианских судах. Поскольку неф и шхуна были примерно одинаковой высоты, перестрелка на арбалетах завязалась нешуточная. На нашей стороне было численное превосходство, на их - нежелание погибнуть
или попасть рабом на галеры. Я не досчитался семерых дружинников убитыми и полтора десятка ранеными. Жертв могло быть и больше, если бы мы не зацепились за неф «вороном». Как только арбалетчики поняли, что мы сейчас пойдем на абордаж, их как ветром сдуло с палубы. Наверное, решили, что лучше быть живым рабом, чем мертвым героем. Обычно проигрывает тот, кто больше боится смерти.
        Мои арбалетчики тоже поработали неплохо. На главной палубе нефа и фор - и ахтеркастелях лежало с десяток убитых. Среди них и хозяин нефа - дородный мужчина с волнистыми густыми волосами, напоминающими львиную гриву. Арбалетный болт попал ему в левую щеку и вылез позади правого уха. Волосы вокруг раны пропитались кровью. Натекло немало и на палубу, выпачкав белую льняную рубаху генуэзца, чистую и немятую. В эту эпоху еще не одевались перед боем в чистое. Наверное, судовладелец по жизни был чистюлей. Напомнил он мне однокурсника по мореходке, который не только сам был чистюлей, но и требовал того же от своих дам. Придя на свидание, он первым делом поднимал подол платья и проверял, в чистых ли трусах пришла его дама? Самое смешное, что дамы не обижались. Если бы он просто так поднял подол, получил бы по морде, а проверка - это святое, особенно, если трусы чистые и красивые и замуж невтерпеж.
        Трюм нефа был забит ремесленными товарами. Чего не отнимешь у итальянцев - умеют они делать красивые вещи. Видимо, идет это еще со времен Римской империи. По крайней мере, в шестом веке товары с Апеннинского полуострова ценились выше, чем произведенные в Мезии и даже в Константинополе. Разве что сирийские в то время были не хуже, особенно оружие и доспехи. В тринадцатом веке сирийцы перестали делать хорошее оружие и доспехи, зато научились производить красивые ткани, ковры, стеклянную посуду, мыло - перепрофилировались на мирную жизнь.
        В двух сундуках, стоявших в капитанской каюте, было всего с полфунта золота и около двух серебра, зато много одежды. В одном сундуке - чистая, в другом - почти чистая. Второй был заполнен больше. Экипаж чистоплотностью не страдал, одежды имел по минимуму, в своих сундуках и корзинах вез товары на продажу. Всё это мы конфисковали.
        Я оставил на нефе призовую команду, пообещав генуэзским матросам и арбалетчикам, что в порту отпущу их на все четыре стороны. Чем скорее доберемся до Созополя, тем раньше станут свободными. Судя по кривым улыбкам и настороженным взглядам, не сильно они поверили, но деваться все равно было некуда, поэтому дружно взялись за работу. Мы повернули на юго-запад и с теперь уже попутным ветром пошли напрямую через Черное море к берегам Болгарии.
        11
        В Созополе, на удивление генуэзцам, я не только отпустил их, но и дал на дорогу продуктов. Дня за три-четыре они должны дойти до Константинополя. Там большая генуэзская торговая фактория. Наймутся на другое судно.
        - Передайте своим купцам, что раньше я генуэзские суда не трогал, но ваши из Херсона напали на меня. Теперь мы квиты, - сказал им на прощанье.
        Самые лучшие товары с захваченного нефа мы перегрузили на шхуну. Заполнили трюм почти наполовину. Кое-что я отложил в подарок царю Ивану Асеню. Остальное продал болгарским купцам. Нашелся покупатель и на неф, хотя я думал, что придется перегонять его в Варну. Там, говорят, купцы побогаче. К счастью, и в Созополе не все оказались бедными. Купец долго осматривал неф, заглядывал во все шхеры, хотя мне понятно было, что не разбирается он в больших судах. А вот торговаться умеет. Купец бился за каждый золотой. Наверное, родом из Габрово. В двадцатом веке там будут жить самые болгаристые болгары. Я не уступал потому, что понимал, как важна для него покупка нефа. Это будет его первое большое судно. Раньше, видимо, возил товары на небольшой галере или даже баркасе. Теперь решил подняться на следующую ступень. Не простительно было бы обломать человеку такой торжественный момент. Если купит без торга, решит, что его надули. В итоге он остался доволен. Такое судно в Константинополе обошлось бы ему, как минимум, на четверть дороже.
        Закончив с реализацией добычи, я поставил шхуну к причалу под городской стеной и вдали от ворот. Там она не сильно мешала другим судам грузиться и выгружаться и не рисковала быть вышвырнутой на берег во время шторма, если бы осталась стоять на якоре на рейде. Четверо дружинников, легко раненых во время захвата нефа, были назначены охранять шхуну. С остальными отправился в Тырново. Комендант города выделил нам пять верховых лошадей и три телеги, на которые мы погрузили подарки, еду, алебарды и щиты. Арбалеты несли, повесив на плечо, как в будущем станут носить охотничьи ружья. Вряд ли кто-то нападет на военный отряд. Добыча не оправдала бы риск. Просто по моему глубокому убеждению солдат не должен расслабляться за пределами охраняемого лагеря.
        Моей конной дружины еще не было в Тырново. Ее пока не было даже на территории Болгарии, иначе бы царю уже доложили. Передвижение любого отряда от полусотни бойцов не остается без присмотра. Мало ли что ребятам взбредет в голову?! Такой отряд может запросто захватить и разграбить деревню или купеческий караван. А уж две сотни тяжелых кавалеристов таких дел могут натворить…
        Иван Асень, как обычно, был искренне рад моему приезду.
        - Мне уже сообщили, что ты привел в Созополь захваченное судно. Думал, ты дольше будешь продавать его, - признался он.
        - Я тоже так думал, но твои купцы в последнее время стали намного богаче, - сказал я. - Это показатель того, что и во всем царстве дела пошли лучше.
        - Поменял я кое-какие законы и обычаи по твоему совету. Запретил своим боярам собирать пошлины за проезд по их землям. Двоих пришлось сделать короче на голову, потому что не хотели расставаться с жирным доходом. Многие до сих пор в обиде на меня, но помалкивают, - рассказал царь Болгарии и похвастался: -Теперь у меня есть своя профессиональная армия. Уже полтысячи всадников и около трех тысяч пехоты. Это не считая ополчения.
        - Лучше его и не считать, - посоветовал я. - Оно хорошо только в роковой момент, когда решается судьба всего царства. Во всех остальных случаях они плохие вояки.
        - Это я знаю, - согласился Иван Асень. - Сейчас набираю еще полторы тысячи копейщиков и пять сотен лучников. Во всех городах перед посевной провел состязания с большими призами по стрельбе из лука и самых лучших завербовал, - сообщил он и добавил со смешком: - Не все, правда, обрадовались такому счастью. - И объяснил причину своего поступка: - Где по-другому взять хороших стрелков?! Лучника не обучишь быстро, надо несколько лет натаскивать. Эти будут не самыми надежными воинами, но в рукопашную им не ходить, стойкими быть не обязательно.
        Я согласился с ним. Сам столько уже времени учусь стрелять из лука, и наставники у меня хорошие, а пока нет того автоматизма и точности, с каким бью из арбалета или орудую саблей.
        - Как продвигается дело с замужеством твоей дочери? - спросил я.
        - Пока никак. Папа вроде бы не против. Он не сказал «нет», - ответил Иван Асень.
        - В политике слова «нет» не существует. Его заменяют словами «может быть», - подсказал я.
        - Примерно так мне и отвечают, - признался царь Иван. - Подождем еще. На них напирают Иоанн Ватацес и Феодор Ангел. Последний уже вышел к берегу нашего моря севернее Визы и захватил Адрианополь, выгнав оттуда войска Ватацеса. Сейчас готовится к осаде Константинополя.
        - А хватит у тебя сил воевать с Ангелом? - поинтересовался я.
        - Я не собираюсь с ним воевать, - отмахнулся Иван Асень. - Мы с ним друзья и союзники, договор подписали. Кто первым из нас захватит Константинополь, тот и будет в нем править.
        - У ромеев нет друзей и союзников, есть только попутчики. Как только ты захватишь их столицу, сразу превратишься во врага и Феодора Ангела, и Иоанна Ватацеса, - напомнил я.
        - Я так не думаю, - самоуверенно заявил царь Болгарии. - Подождем решения латинян. Исходя из него и будем действовать.
        Полторы недели мы пировали, охотились и тренировали войска. На примере своих арбалетчиков я продемонстрировал, как и чему надо обучать пехотинцев. Болгарские всадники изображали латинян, а копейщики отражали их атаки. И те, и другие делали все со смешками. Подобные занятия казались им детскими играми. Они много времени и сил тратили на индивидуальную подготовку, а отрабатывать действия в составе отряда считали лишним. По их мнению, в бою все будет не так. Но в бою и каждый из них сражался не так, как во время тренировок со спарринг-партнером.
        Затем прибыла моя тяжелая конница. Добрались без происшествий и потерь. На территории Болгарии им оказывали самый дружественный прием, снабжали продуктами и фуражом. Я дал своим дружинникам два дня на отдых и подготовку, а утром третьего построил в две шеренги за городом на лугу, где осенью проходили ярмарки. День был погожий, так что полюбоваться моими кавалеристами приехал не только болгарский царь, но и высыпало почти все население его столицы. Мои воины были в больших шлемах, которые опирались на плечи, с опускающимися забралами или личинами, длинных кольчугах, поверх которых надеты бригантины с оплечьями, нарукавниках, набедренниках, наколенниках, поножах и сапогах с металлической защитой стопы. Каждый вооружен длинным копьем, мечом или саблей, булавой, кистенем или клевцом и в первой сотне луком и двумя колчанами стрел, а во второй - пятью дротиками длиной около метра двадцати, с маленьким трехгранным «бронебойным» наконечником. Все на крупных лошадях, защищенных железной кольчужно-пластинчатой броней или из вываренной буйволиной кожи, отбитой у монголов. Надраенные доспехи сверкали на
солнце, придавая дружинникам не только грозный вид, но и как бы являя покровительство высших сил.
        - Как воинство Христово! - перекрестившись, воскликнул Иван Асень, когда мы скакали к построенному отряду.
        Царь Болгарии проехал вдоль первых шеренг, оценивая жеребцов, доспехи и оружие. В начале каждой сотни стоял сотник с треугольным флажком на копье за наконечником. У первой сотни флажок был красный, у второй - синий.
        - У меня многие бояре снаряжены хуже, чем твои дружинники. Не удивительно, что ты побеждаешь своих врагов. С таким отрядом и я бы не знал поражений! - закончив осмотр, восхитился Иван Асень и произнес, как клятву: - И у меня будут такие же!
        Я не стал ему объяснять, что сначала были победы, а потом снаряжение, а не наоборот. Смелость делает воина снаряженным, но снаряжение не делает его смелым. Иван Асень и сам это скоро поймет.
        Поскольку с латинянами пока не было ясности, царь Болгарии предложил мне совершить рейд по землям гуннов, то есть венгров. В последнее время они активизировались, все чаще стали делать набеги на его приграничные деревни.
        - Действуют небольшими конными отрядами, одна-две сотни. Налетят, ограбят, подожгут и скроются, - рассказал Иван Асень. - Мне не хотелось бы сейчас начинать большую войну с Андрашем Арпадом. Все-таки родственник. Да и нападают на меня его магнаты, с которыми король совладать не может после подписания Золотой буллы.
        Золотая булла - это что-то типа английской Великой хартии вольностей, то есть, права магнатов на беспредел на своих территориях.
        - Может быть, они стараются поссорить меня с королем Андрашем, - продолжил царь Иван. - Надеются, что ввязавшись в войну, он еще больше ослабнет и подпишет следующую буллу, которая сделает магнатов независимыми государями.
        - В большинстве случаев движение к независимости заводит в еще большую зависимость, - поделился я историческим опытом. - Как только большое государство рассыплется на мелкие, их сразу поглотят соседи. Ты от их неурядиц только выиграешь.
        - В чем-то да, а в чем-то нет, - сказал он. - Мои бояре тоже теперь хотят таких же вольностей.
        - У меня нет бояр, поэтому нет и твоих проблем, - подсказал я.
        - Я пока не могу так сделать, - с сожалением произнес Иван Асень. - Так что отомсти за меня гуннским магнатам. Если побьешь их ты с половцами, я скажу Андрашу тоже, что и он мне: «Я на тебя не нападал!»
        12
        Граница между королевством Андраша Арпада и царством Ивана Асеня проходила по Дунаю. На правом берегу жили болгары, а на левом - валахи, потомки даков, которые сейчас были вассалами потомков гуннов. Точнее, по большей части это были потомки не гуннов, а волжских булгар, присвоивших себе грозное когда-то имя. А Болгарии они же дали свое. Что не мешает им воевать между собой. В эту эпоху национальное самосознание пока не работает. В лучшем случае свои - это те, кто живет в твоем княжестве, а за пределами его - враги твоих врагов. Иван Асень выделил мне артель плотников и толстый длинный канат, чтобы соорудить паромную переправу. Возле постоянных переправ на обоих берегах реки несли службу военные отряды. Левобережные помешали бы нам переправиться спокойно. В этом районе Дунай течет по низменности, не очень быстро. Вода мне показалась чище, чем будет в двадцатом веке, когда я поднимался по нему до Измаила, который считался морским портом. К Измаилу был приписан первый советский морской лихтеровоз, никогда не бывавший в базовом порту, потому что большая осадка не позволяла. Грузился и выгружался он в
порту Усть-Дунайск - искусственном затоне в месте впадения одного из рукавов Дуная в Черное море.
        Наши кони переплыли сами, а людей и кибитки с припасами переправили на пароме. Я преодолел Дунай вплавь. Давно хотел это сделать. В двадцатом веке нельзя было, потому что по реке проходила государственная граница. Пересечение этой условной линии без разрешения государства считалось уголовным преступлением. Помню, в бытность вторым помощником капитана бункеровались мы в Килие. Бункеровочная база находилась по одну сторону контрольно-следовой полосы, а причальчик - железный понтон, к которому был выведен трубопровод, - по другую. Получалось, что судно стоит на нейтральной полосе между СССР и Румынией. Поскольку топлива мы собирались брать много и долго, я решил порыбачить. Надеялся поймать дунайскую селедку, которая была в то время в большой цене. Говорят, это самая лучшая селедка в мире. Впрочем, утверждают это только жители близлежащих территорий и одесситы. Первым трудно быть объективными, а верить вторым и вообще глупо. Между колючей проволокой и кромкой воды было метра два пологого склона, на котором я и встал немного ниже понтона, где течение было слабее. Ловил на червя. Долго не клевало. Мимо
проехал пограничный катер, с которого офицер погрозил кулаком. Поскольку, по моему мнению, никакой закон я не нарушил, находился на нейтральной полосе с ведома властей, решил, что угрожали не мне, и продолжил рыбачить. Минут через пятнадцать клюнуло. Да еще как! Поплавок нырнул - и больше не появлялся. Я посек и подумал, что зацепил корягу. Бамбуковой удилище выгнулось дугой. На крючке, проглотив его вместе с грузиком, висел сомик килограмма на полтора. Ну, может, поменьше. Я схватил его и понес на судно. Улов поразил членов экипажа, по крайней мере, тех, кто считал себя заядлым рыбаком. Через несколько минут на берегу стояли семь человек с удочками. Я в это время делал харакири сому, чтобы извлечь крючок. Потом я быстро сказал коку, как ее надо приготовить, и принялся долго и со смаком повествовать, как поймал такую рыбину на обычную удочку. Ведь рыбак-любитель - это не тот, кто любит есть рыбу, а тот, кто любит похвастаться уловом. В это время на нейтральную полосу прибежала поднятая по тревоге половина пограничной заставы и задержала всех нарушителей государственной границы в количестве семь
человек. Наверное, за такую успешную операцию пограничникам дали государственные награды. Продержали нарушителей государственной границы в кутузке на заставе до утра. Правда, покормили ужином. В это время шли разборки на уровне начальника пограничного района и директора нашей конторы. Судно простояла до следующего полудня. Капитану и «нарушителям государственной границы» сделали втык. По тогдашней традиции на судне якобы прошло партийно-комсомольское собрание, на котором данных товарищей осудили всем трудовым коллективом. Так было написано в отчете, который пришлось печатать мне, как единственному на судне, умевшему набивать текст быстро - не одним, а двумя пальцами. Больше никто, кроме меня и парторга, второго механика, не знал, что участвовал в этом собрании.
        В тринадцатом веке нет советского дебилизма, не надо ничье разрешение, чтобы пересечь границу. Каждый может идти, куда хочет, если не боится быть убитым или ограбленным. Нас заметили валашские рыбаки и, наверное, сообщили, кому следует. Когда прискакал гуннский дозор из пяти человек, на левом берегу уже была большая часть отряда. Десяток половцев шуганули их. Вскоре в разных местах на левом берегу Дуная появились густые столбы дыма. Местный телеграф передавал сообщение о нападении врага.
        Мы пошли на север, в сторону города Окпеле-Маре. Как мне сказали, в нем проживает около тысячи жителей. Окружен крепкой каменной стеной. Впрочем, захватывать его не собираюсь. Добыча интересует меня во вторую очередь. В первую - повышение боевого опыта моих дружинников, особенно второй сотни. Им пока не приходилось атаковать пехотный строй. Нападение на отряд Бостекана в счет не идет. Во время тренировок получалось неплохо. Осталось проверить в настоящем деле.
        Впереди скакали половцы. Они первыми влетели в деревню, в которой остались только немощные старики и старухи. Остальное население убежало в лес, уведя с собой скот и унеся все ценное. Дома здесь были из дерева, обмазанного глиной. Топились по-черному, поэтому стены вверху и камышовые крыши были закопчены. Из мебели только лежанки и лавки и прибитые к стенам полки, на которых осталась деревянная и щербатая глиняная посуда. В самом богатом доме стоял еще и открытый пустой сундук. В каждом дворе был второй очаг, летний, сложенный из камней виде полусферы. Сбоку была топка, а сверху - круглое отверстие, в которое вставляли днище котла, и невысокая труба из камня. По улицам расхаживали куры и отвязанные собаки среднего размера и самого разного вида, которые облаивали нас издалека. Мы задержались в деревне только, чтобы наловить кур на обед.
        Половцы сразу поскакали к следующей, где успели захватить старую клячу и двух мулов, нагруженных бедным домашним скарбом, и несколько свиней, которых нерасторопные хозяева бросили, убегая в лес. В этой деревне мы и остановились на ночлег. Мои дружинники нашли припрятанное вино, зерно и муку, надергали в огородах зеленого лука. Вскоре в нескольких дворах задымили очаги. По деревне начали распространяться запахи жареного и вареного мяса и печеных лепешек.
        Я расположился под старой грушей во дворе самого большого дома. Кора на дереве во многих местах была содрана, но оно не засохло. Мне постелили прямо на землю прошлогоднее сено, положив на него попону. Ночевать в доме, кормить вшей, клопов и блох, не хотелось. В эту эпоху, как и во все предыдущие, кровососы являются самыми многочисленными жильцами каждого дома, включая княжеский терем. Даже шелковая одежда не спасала, хотя значительно экономила кровь. Рядом со мной сидел Сутовкан. Пришел поужинать и поговорить за жизнь. Мы пили кислое красное вино, напоминающее разбавленный уксус, ждали, когда приготовят и подадут мясо.
        - Осенью пойдешь домой? - спросил Сутовкан.
        - Если нужды в нас не будет, - ответил ему. - Мой отряд пойдет по земле, а я поплыву морем.
        - Хочу с тобой пойти, - сказал половец. - Царь воюет редко, добычи нет. Пора возвращаться в Степь. Заведу свой курень, возьму в жены дочку хана.
        - Я бы на твоем месте остался здесь, - посоветовал ему. - Скоро в Степь опять придут татары и выгонят твой народ, как вы поступили с печенегами. На много поколений Степь будет принадлежать им.
        - Откуда ты знаешь? - спросил он.
        - Бахсы-провидец сказал, - придумал я новое определение учебнику истории. - Так что лучше тебе остаться на службе у Ивана Асеня. Попроси у него земли в равнинной части. Крестьяне будут пасти твои стада и пахать твои поля, а ты будешь охранять их от гуннов.
        - Он говорит, что надо креститься, - сообщил Сутовкан.
        - Это лучше, чем погибнуть в бою, - сказал я. - Изредка будешь ходить в церковь, делать вид, что христианин. Никто особо проверять не будет, какому богу ты на самом деле молишься. Зато сразу станешь для болгар своим, возьмешь в жены дочку боярина.
        - Не нравится мне жить в городе, в домах, - признался кочевник.
        - В степи будешь ночевать возле татарской юрты, - прокаркал я.
        Рабам разрешали ночевать внутри юрты только зимой, в морозы.
        - Советуешь поверить в твоего бога? - задал он вопрос.
        - Выбор у тебя не богатый: или стать христианином, получить удел и завести семью, или продолжать верить в своих богов и служить за долю в добыче, пока не погибнешь в бою, - сделал я расклад. - Если выберешь первое, предложи царю Ивану стать твоим крестным отцом. Это ему понравится, щедро наградит. Я бы на твоем месте долго не раздумывал. Сейчас Ивану Асеню очень нужны воины. Он не поскупится, чтобы удержать тебя и твой отряд. Когда придут татары, тысячи половцев будут проситься на службу к нему и другим царям и королям, а побежденных никто не уважает и не ценит.
        - Пса с поджатым хвостом мясом не кормят, - изрек он половецкую мудрость.
        Больше ничего Сутовкан не сказал. Он, возможно, готов креститься, но без своего отряда вряд ли нужен Ивану Асеню. Поскольку Сутовкан - не наследственный хан, его могут сместить, если начнет напрягать или нарушать обычаи, и выбрать другого. Богатство, конечно, хорошая приманка, но они в первую очередь воины. Для них очень важно, кому и как служить. Одно дело - наемник, когда можно в любую минуту развернуться и поехать искать лучшую долю, а другое - стать вассалом. Судя по тому, что половцы собирались осенью вернуться в свои края, царя Болгарии они не считали фартовым полководцем. Такого понятия, как полководческий талант, пока не существует. На войне, где твоя жизнь зависит от случая, все начинают верить в покровительство богов. Выиграл сражение - значит, ты под защитой богов, и наоборот. Если у сеньора нет протекции на небесах, сегодня получишь от него владение, а завтра сложишь вместе с ним голову. С одной стороны Иван Асень пока не проигрывал, но и крупных побед за ним не числилось.
        Утром мы двинулись дальше. Нас сопровождали дымы костров, которые разжигали крестьяне, предупреждая соседей. Это не сильно им помогало. Во-первых, чем дальше от Дуная, тем меньше лесов и больше полей, прятаться негде. Во-вторых, основная часть отряда двигалась на север, а половцы делали быстрые рейды на запад и восток. Залетят в деревню, захватят скот и барахло, которое крестьяне не успеют спрятать, понасилуют баб и скачут дальше, отправив добычу с небольшой охраной к нам. Своим я не разрешил этим заниматься. Большой добычи не возьмут, а в нужный момент могут не оказаться под рукой.
        Деревни здесь бедноватые. Во многих свежие следы пожарищ. Наверное, гунны проходят стадию междоусобиц. Маленькие деревни защищены только изгородью из жердей. В больших попадались стены из камня высотой метра полтора-два. Обычно в центре деревни располагался двор ее владельца - деревянно-каменное сооружение, напоминающее ромейскую усадьбу. Как рассказали местные жители, чаще в этом доме обитал управляющий. Хозяева деревень предпочитали жить в городе. Замков нам попалось всего два. Один был с деревянной стеной и каменными надворотной и двумя круглыми угловыми башнями и донжоном высотой метров пять, имевшем сверху деревянную башню высотой метров восемь. Второй замок был побольше, весь каменный, с четырьмя прямоугольными башнями: одна надворотная, две угловые и последняя в углу донжона, который был пристроен к приречной стене. Донжон здесь строили не в центре замка, как в Западной Европе, а у самой защищенной стены, которая была его частью, поэтому у этой стены не было угловых башен. Засевшие в замах не собирались нападать на нас, а мы на них. Гунны держат много собак и гусей, поэтому успех ночного
штурма мало вероятен, а многодневная осада замков в мои планы не входили.
        13
        Только через неделю мы заметили первый воинский разъезд. Рано утром, когда мы выехали из очередной ограбленной деревни, подгоняя большое стадо скота, в основном коз и овец, на дороге в дальнем конце долины появился десяток всадников. Это были не крестьяне на низкорослых брюхатых клячах, которые иногда издали наблюдали за нами. Они не кинулись сразу удирать, заметив отряд. Видимо, подсчитывали, сколько нас. Я послал половцев шугануть их. Кочевники с радостными криками и визгом понеслись по дороге, поднимая клубы серой пыли. Поля здесь черноземные. Должны давать богатый урожай. Дозорные неспешно развернулись и заехали в лес. Значит, имели дело с половцами, знают, что те не полезут в чащобу.
        Когда Сутовкан вернулся, я приказал:
        - Вышли дозоры из пяти человек каждый во все стороны. Одна сотню пусть едет впереди нас на расстоянии видимости. Пусть особенно внимательными будут на лесных дорогах.
        - Понял, - ответил Сутовкан.
        Он никогда не обсуждает мои приказы и выполняет их точно. Я ведь числюсь у них фартовым командиром, сыном Волчицы-Матери. По твердому убеждению половцев, она мне подсказывает, как надо поступить, чтобы выиграть сражение. При этом иногда Сутовкану хочется спросить, почему я делаю так, а не иначе, но стесняется показать, что учится у меня, боится потерять авторитет в глазах своих соплеменников. Он тоже считает себя фартовым, потому что правильно угадал под чьим командованием надо воевать.
        Только к вечеру следующего дня, когда мы располагались на ночлег в пустой деревне, прискакали дозорные с сообщением, что на нас идет гуннский отряд. Судя по встревоженным лицам дозорных, отряд этот намного больше нашего. Сначала они доложили Сутовкану, а потом вместе с ним приехали ко мне. Я с частью своего отряда купался в речушке шириной метров десять и глубиной около метра. Дно было илистое, мягкое, а вода прохладная. Уцепившись одной рукой за камышинку, росшую у берега, чтобы не сносило медленное течение, я лежал на воде, а струи омывали мое тело, снимая с него накопившуюся за день усталость. Кочевники не понимали этот вид удовольствия, поэтому сидели на лошадях метрах в пяти от речки, ждали, когда я вылезу, вытрусь и оденусь.
        Поскольку считать они не умеют, я спросил:
        - Конницы больше, чем у нас, или меньше?
        Дозорные переглянулись, и самый старший по возрасту ответил:
        - Больше, но не намного.
        - А пехоты больше, чем наш отряд? - задал я второй вопрос.
        - Больше, - произнесли они хором.
        - Намного больше, - уточнил Сутовкан и показал три пальца, поскольку умел считать до десяти, что демонстрировал при каждом удобном случае: - Столько раз, как весь наш отряд.
        Поскольку сам он не видел, а у страха глаза велики, я отнесся к разведданным с сомнением. Хотя в отношении конницы они наверняка не ошиблись, потому что убегать им придется от конницы, а не от пехоты.
        - Далеко от нас? - спросил я.
        - Пол дня пути, - уверенно ответил старший дозорный.
        Пол дня - это на лошади. Пешком получится дольше.
        - Тогда идем ужинать, Сутовкан, - спокойно сказал я и пошел первым к ближнему двору, где я остановился и где Савка запекал для меня на вертелах шашлык из молодого барашка.
        Самый лучший шашлык получается не из маринованного, а из парного мяса. Запах такого шашлыка уже растекся по всей деревне, щекоча наши ноздри. Бронзовые шомпола, десять штук, отковали по моему эскизу путивльские кузнецы. Специально для болгарского похода. Мои дружинники попробовали мясо, приготовленное таким способом, нашли в деревнях обычные вертела и стали сами также готовить. Намного быстрее получается, чем запекать или варить целого барашка, и вкуснее. Понравилось такое мясо и Сутовкану. Он ест шашлык без хлеба и запивает простоквашей из овечьего молока. Овец половцам доят старухи, которые обычно остаются в деревнях. Его заливают в бурдюки и дают скиснуть. Может, что-то еще добавляют, не знаю. Мне овечья простокваша не понравилась, поэтому не стал и спрашивать.
        И Сутовкан не спрашивает, что я задумал? С таким небольшим отрядом он бы повернул назад, как только увидел первый вражеский разъезд. Он ведь за добычей пришел, а не геройствовать. Пусть взяли мало, зато вернулись живыми. Я же продолжал идти вперед, навстречу врагу, который, как оказывается, намного превосходит нас. Числом - да. Но, как говорил мой великий тезка, воюют не числом, а умением.
        Утром мы пошли в обратную сторону. Очень медленно. Да и как тут пойдешь быстро с таким большим стадом?! Худо-бедно, а сотни три коз и овец у нас еще осталось. Гунны узнали об этом и ускорили передвижение. По словам половецких дозоров, если не пойдем быстрее, завтра после полудня догонят нас. Половцы уже перестали тревожиться. Видимо, смирились с потерей стада, решили, что налегке успеют удрать, а если погибнет мой отряд - в этом я сам виноват.
        На следующий день продолжили идти также медленно, пока не добрались до нужной мне долины. Северная часть ее была широкой, в ней располагалась большая деревня и поля, покрытые почти созревшей пшеницей, а южная сужалась, вклиниваясь в лес. По лесу надо было проехать километра три, а потом начинались пшеничные поля другой деревни. Урожай в этом году обещал здесь быть знатным. Правда, не все его соберут. На этих полях мы оставили пастись захваченный скот с небольшой охраной. Уверен, что до вечера потравят все поля.
        Остальной отряд занял позиции на краю леса в южной части долины. Будем действовать по проверенной схеме. Для этого на севере долины в деревне осталась сотня половцев. Они предавались любимому занятию - грабежу. Грабить, правда, было уже нечего, но уверен, что половцы еще что-нибудь найдут. Они так увлеклись, что чуть не пропустили атаку гуннов. По крайней мере, так подумали гунны. Отряд сотни в две всадников, легко и средне вооруженных, чуть на захватил половцев в деревне. Кочевники успели унести ноги. Проскакав до середины долины и убедившись, что их не преследуют, остановились и стали следить за врагом.
        Вскоре в деревню въехали еще сотни три всадников, часть из которых, около сотни, скорее всего, были рыцари. Потом пришла пехота. Дождавшись ее, гунны сразу двинулись дальше. В середине долины их встретили половцы. Кочевники с гиканьем и свистом понеслись на гуннов, но метрах в двухстах от противника остановились и начали обстреливать из луков. Рыцари развернулись в линию, за ними встали средне и легко вооруженные всадники. Пехота строиться не сочла нужным. Так и стояли на дороге в походной колонне, большая часть перед обозом из десятка телег, меньшая - позади него.
        После того, как половецкие стрелы поразили двух рыцарских лошадей, гунны пошли в атаку. Они скакали по пшеничным полям вслед за удирающими половцами, которые на скаку посылали в преследователей стрелы. Строй гуннов вскоре разломался, из линии превратился в фигуру наподобие капли. Вперед вырвались несколько средне и легко вооруженных всадников, что заставило половцев пришпорить своих коней. Они промчались по южной части долины, где она сужалась метров до ста пятидесяти. Гунны висели у них на хвосте. Казалось, вот-вот догонят отстающих. Азарт настолько увлек, что преследователи не сразу поняли, почему скакавшие впереди вдруг начали падать.
        Мои арбалетчики и первая сотня всадников, вооруженная луками, а также вторая сотня половцев начали обстрел гуннов с двух сторон из леса. Дистанция была метров восемьдесят. Промахнуться трудно. Арбалетчики били по рыцарям. Тяжелые болты с бронебойными наконечниками легко пробивали доспехи. Впрочем, только у нескольких рыцарей были пластинчатые или чешуйчатые доспехи, в основном, ромейские, а на остальных - кольчуги, усиленные у некоторых пластинами на груди и плечах. Русские называли нагрудные пластины зерцалами, потому что их надраивали до блеска, можно было посмотреться, как в зеркало. Кольчужная броня тоже была всего на нескольких лошадях. У остальных кожаная, а большинство и вовсе без нее, даже нет железных щитков на груди и голове лошади. Сержанты, как я их по привычке называл, оснащены были и того хуже. Дружинники русских князей, даже удельных, лучше экипированы, чем рыцари. Я думал, что все как раз наоборот. Посмотрел на ахейских, латинских, а теперь и гуннских и пришел к выводу, что не случайно русские постоянно били рыцарей.
        Мы перебили почти всю гуннскую конницу. Я сразил из арбалета троих и одного ранил в ногу. Болт пробил ее и влез в тело коня, который сразу начал беситься от боли. Интересно, сумеет это всадник слезть с коня без посторонней помощи?! Подозреваю, что оказать ее будет некому. Лишь десятка три всадников поскакали по долине на север, к своей пехоте. За ними следом понеслись половцы, которые теперь гикали и свистели еще громче, и две мои сотни, но не так быстро. Арбалетчики занялись ловлей лошадей, оставшихся без наездников, добиванием тяжело раненых гуннов, пленением легко раненых и сдавшихся и вытряхиванием трупов из доспехов, одежды и обуви.
        Командир гуннской пехоты начал выстраивать ее, как только понял, что конница попала в засаду. Видимо, опыта имел маловато, потому что строил впереди обоза, а не за ним. Фронт получился широкий, но глубиной всего в пять шеренг. Стоявшие в первой шеренге и часть во второй имели железные шлемы, у остальных были островерхие войлочные шапки или сшитые из овчины, мехом наружу. Несколько человек в первой шеренге были в кольчугах с короткими рукавами или стеганках, остальные в кожаных куртках. Щиты миндалевидные, большие, у некоторых черные с белым крестом в середине. Концы крестов были закруглены. Копья не очень длинные. Наверное, меньше трех метров. Так понимаю, в первой и второй шеренгах стоят профессиональные вояки, а дальше - ополченцы. В пятой шеренге находились лучники и арбалетчики, которые сперва были перед строем, а потом отступили под натиском половцев.
        Я развернул своих дружинников в линию и повел рысью в атаку на ощетинившуюся копьями пехоту. Половцы, которые обстреливали пехотинцев из луков, сразу отошли к нам на фланги. Бросаться на копья они не любители. С защищающимся противником предпочитают воевать на расстоянии. А мне надо было, чтобы мои дружинники приобрели практический опыт по пробиванию пехотного строя таранным ударом длинных копий. Противник сейчас был не самый сильный. Надеюсь, простит моим дружинникам мелкие огрехи. Наша линия получилась неровной, потому что кое у кого не выдержали нервы, перевел коня в галоп.
        Врезались мы не одновременно, однако мощно. Звон наконечников о щиты, рев атакующих, ржание коней, вопли раненых слились в один громкий и протяжный звук. Мое копье пронзило насквозь черный щит с нарисованным белым крестом и тело его хозяина, немолодого мужчины, сместило к следующему, которого тоже убило, после чего сломалось. Первой и второй шеренг практически не осталось. Лишь несколько человек уцелели. Мой конь налетел на стоявшего в третьей и сбил его грудью. Он испуга жеребец мотал и дергал головой, защищенной железной маской, над пехотинцем из четвертой шеренги, который пытался развернуться и убежать. Я выронил обломок копья и схватился за рукоятку булавы, в темляк которой была вдета моя рука, и ударил находившегося справа от меня гунна. Он тыкал копьем в коня, который был справа и чуть позади меня, неумело, короткими движениями. На гунне была шапка из черной овчины. То ли она спасла, то ли ударил я слабо, но пехотинец не потерял сознание. Он выронил копье и присел, закрыв голову руками. Добивать его не стал, врезал стоявшему за ним крупному мужику в такой же шапке, только серой, и с густой
черной бородой. Удар пришелся в лицо, вмял нос, на месте которого моментально образовалась впадина, заполненная кровью. Пехотинец начал падать навзничь. Стоявший за ним молодой гунн, бросив щит и копье, понесся вместе с другими своими сослуживцами в сторону деревни. Их догоняли и убивали мои дружинники и половцы, которые обошли гуннов с флангов. Я двинул булавой еще одного гунна, который продолжал сопротивляться, не замечая, что остался один. Ударил по высокой темно-серой войлочной шапке сильно, чтобы не спасла. Негоже оставлять в живых смелых бойцов противника. Пусть выживают и плодятся трусы. Нам еще не раз придется воевать с гуннами.
        Я остановился и осмотрел поле боя. Везде валялись трупы пехотинцев. Несколько десятков живых гуннов сидело на земле, бросив оружие. В эту эпоху, сдаваясь, не поднимали руки вверх, а садились или падали и закрывали ими голову. В таком положении всаднику труднее поразить сдавшегося, а значит, не убьет ненароком. Впрочем, если захочет, достанет. Наклонив головы, сдавшиеся молча ждали своей участи. Я заметил только две убитые лошади. Возле одной сидел на земле дружинник и перевязывал грязным лоскутом раненую ногу. Рядом валялся железный понож, в котором торчал обломок пехотного копья. Лоскут дружинник оторвал от рубахи мертвого гунна. Сколько ни объяснял им, что нельзя перевязывать раны грязными тряпками, не доходит. В лучшем случае, пожуют подорожник, приложат к ране, а потом перевяжут ее. И заживает, как на собаке.
        14
        Пленных пехотинцев я отпустил. Все равно за них ничего не получишь. Иван Асень запрещает продавать в рабство христиан. Заодно они стали гонцами, сообщили семьям захваченных в плен рыцарей, какой надо заплатить выкуп. Всего сдалось шестнадцать. Ни я, ни Сутовкан не знали, какие тут расценки, поэтому, исходя из английского опыта, запросил за двоих, которые были экипированы побогаче, эквивалент двадцати фунтам серебра в гуннских динарах, а за остальных четырнадцать - по десять фунтов. Богатые отреагировали спокойно, что значило, что запросил мало, а бедные расстроились. И так, наверное, не шикуют, а тут еще последнее придется отдать. Зато в следующий раз хорошенько подумают прежде, чем соберутся в поход на болгар.
        Теперь мы шли не на юг, а на запад. Там, как рассказывали нам болгары, деревни больше и богаче. Половцев я разделил на четыре отряда, чтобы грабили сразу четыре деревни. Сам с дружинниками медленно шел за ними, охраняя добычу. В бою мы взяли столько оружия, доспехов, лошадей и прочих трофеев, что поход можно считать удавшимся. Просто не хотелось упускать выгодный момент. Вряд ли ближайшие две-три недели гунны соберут крупный отряд, чтобы напасть на нас. Можно грабить без опаски.
        Да и в Тырново делать нечего. Царь Иван то пирует несколько дней, то столько же времени по церквам и монастырям шляется, грехи замаливает. Я обязан был составлять ему компанию в обоих случаях. Помогал ему объективно воспринимать реальность. Власть - это когда всем что-то нужно от тебя. Большая часть просителей ничего не заслужила, но именно они наиболее напористые, ловкие, подлые, льстивые. В какой бы грязи ты не вывалялся, все равно лизнут. Если рядом нет человека, который говорит тебе горькую правду, начинаешь отрываться от действительности. У меня для этого есть воевода Увар Нездинич, который ничего не говорит, но сопит с разной степенью интенсивности, когда я делаю что-то не так, и игумен Вельямин, который режет правду в глаза в те редкие случаи, когда мы с ним пересекаемся. Не смотря на то, что лично игумену ничего от меня не надо, в последнее время стараюсь встречаться с ним пореже. В итоге становишься одиноким. Поговорить по душам можешь только с равным. Так что общение с царем шло на пользу нам обоим.
        Стадо скота вскоре стало у нас слишком большим. Чтобы сократить его, я предложил крестьянам обобранных деревень выкупать овец и коз по дешевке. Пообещал, что в Болгарию пойдем другой дорогой, второй раз грабить не будем. Сперва на мое предложение откликнулись всего два человека. Один выкупил козу, а другой двух овец. Я разрешил выбирать любых. Скорее всего, взяли своих. Хотя возможны варианты. Ведь соседская коза всегда дает на два литра молока больше. Затем народ пошел активнее. Даже приехал купец-иудей и купил полсотни овец. В результате стадо у нас сократилось голов до трехсот и на этом уровне замерло. То есть, каждый день половцы пригоняли новых, и примерно столько же у нас раскупали. У меня появилось подозрение, что незадачливые хозяева шли вслед за кочевниками и расплачивались за свое упущение.
        Через неделю мы повернули на юг. Добычи сразу стало меньше. Чем ближе к Дунаю, тем деревни становились беднее. В приграничной полосе крестьянам достается и от чужих, и от своих, которых надо содержать, когда они прискачут защищать. За день до переправы через Дунай привезли выкуп за двух богатых рыцарей и шестерых бедных. За богатых деньги привез иудей, тот самый, что купил овец. Он и на этот раз взял сто голов и посокрушался, что так быстро уходим. Мол, собирался еще купить. Думаю, что на двуногих баранах он заработает больше. Наверняка выкупались рыцари в кредит. Говорят, что по гуннской стороне Дуная ростовщики берут до сорока процентов годовых. Иван Асень запретил брать больше двадцати. Не думаю, что все соблюдают запрет, но нарушают редко и с опаской. Бедных рыцарей выкупали их родственники. За один приехала жена, молодая и разбитная женщина. Поблескивая влажными карими глазами и улыбаясь сочными алыми губами, она пыталась договориться со мной о бартере. Услышав отказ, сильно обиделась. И не столько из-за потери денег, сколько из-за недооценки ее прелестей.
        С остальными рыцарями и небольшим стадом мы переправились на правый берег Дуная. В дне пути от реки, на поросшем лесом холме, рядом с которым была широкая долина с высокой травой и протекал ручей с холодной и вкусной водой, встали лагерем. Две недели ждали, не нанесут ли гунны ответный визит. Если они собрали отряд, чтобы отомстить нам, то, узнав, что мы ушли, решат грабануть болгар. Не зря же ноги били! Не дождались. За это время нам привезли выкуп за остальных рыцарей. Одного отпустил за восемь с небольшим фунтов серебра. Рыцарь был пожилой и жена такая же. Она положила передо мной мешочки с серебряными монетами и сказала, что больше нет. Когда-то и я использовал такой прием. Вид денег делает продавца уступчивее. Я улыбнулся и посмотрел ей в глаза. Она улыбнулась в ответ, поняв, что ее замысел разгадали. У нее было лицо, как у русских провинциальных пожилых врачей в двадцатом веке - неповторимая смесь доброты и цинизма.
        - Пусть поклянется, что никогда не будет воевать с русичами, половцами и болгарами, - выдвинул я дополнительное условие.
        - Он больше ни с кем воевать не будет, - пообещала женщина. - Пусть молодые воюют.
        Мы поделили добычу. Получилось не так много, как давало пиратство, но и не мало. Половцы и вообще сочли, что мы здорово наварились. Они теперь все были в хороших доспехах и имели оружие более высокого качества. Больших гуннских коней отдали нам. В лошадях кочевники в первую очередь ценили выносливость.
        В Тырново все еще ждали ответ из Константинополя. Латиняне держал паузу, как гениальные актеры. Царь Болгарии, уже возомнивший себя императором, пытался вымолить у бога удачу, перестраивая городские церкви. В данный момент занимался базиликой Сорока Севастийских мучеников. Раньше она была наполовину деревянная. Ее разрушили и на том месте начали закладывать новый фундамент. Иван Асень увлеченно рассказывал мне, какая большая и светлая трехнефная базилика будет на этом месте. Когда дело касалось религии, царь превращался в глухаря на току. Оставалось делать вид, что мне это очень интересно. Хватило меня на три дня. После чего, оставив конницу и часть арбалетчиков в Тырново, с остальными отправился в Созополь.
        Шхуна стояла у причала и была в рабочем состоянии, поэтому погрузили на нее свежую воду и продукты и снялись в рейс. На этот раз решил прошвырнуться у берегов Трапезундской империи. Сначала пошел на восток, пользуясь свежим юго-западным ветром, а миновав Синоп, повернул на юг. На удалении миль семь-восемь от берега, лег в дрейф. Берег в этом месте высокий и поросший лесом. Населенных пунктов не было видно. Может и прячется среди деревьев или в ущелье деревенька, но я разглядеть не смог. Думаю, что и шхуну с опущенными парусами сможет увидеть только очень зоркий и наметанный глаз. Впрочем, даже если и увидит, все равно купцов не предупредит. Ничто так не радует бедного, как разорение богатого.
        Во второй половине следующего дня увидели двухмачтовое судно, напоминающее захваченный у берегов Африки зерновоз. Ширины он был такой же, метров восемь или чуть больше, но длиннее метров на пять. Две мачты немного наклонены вперед. Наверное, чтобы легче было работать с латинскими парусами. На яхтах в двадцати первом веке для увеличения скорости будут наклонять мачты к корме и прогибать немного. Шло судно со стороны Босфора со скоростью узла полтора-два. Я подождал, когда оно окажется у нас на подветренном борте, и приказал поднимать паруса. Погоня продолжалась часа два и только потому, что нас изначально разделяло миль шесть.
        На этом судне экипаж состоял из восьми человек. Капитан, шестеро матросов и мальчик лет одиннадцати. Капитан был полным и низкорослым, напоминал раздувшийся бочонок. Густые усы, закрученные на концах, были подкрашены хной. На голове коричневая шапка, заломленная набок. Белая льняная рубаха с длинными рукавами подпоясана плетеным, кожаным, узким ремешком с серебряным круглым шариком на конце. Штаны из плотной хлопковой ткани, длиной чуть ниже колена. Босой. Кожаные тапочки стояли на корме возле навеса из циновок. Матросы в рубахах с коротким рукавом и штанах из грубого холста и тоже босые. На мальчике была белая рубаха из тонкой хлопковой ткани. Для юнги одет слишком хорошо, для сына - бедновато. Черные длинные волосы, волоокий, откормленный. Судя по тому, что он старался держаться в стороне от матросов, считает, что они не ровня ему. Значит, обслуживает только капитана.
        - Твое судно? - спросил я капитана.
        - Да, - льстиво улыбнувшись, ответил он. - Аллах дал мне его в собственность.
        - Аллах дал, Аллах взял, - произнес я. - Что везешь?
        - Мрамор в Трапезунд, - ответил капитан и посыпал словами, как из пулемета: - Император новый дворец строит. Приказал срочно привезти. Никто не смеет заставить его ждать…
        - Я все-таки попробую, - прервал я и приказал своим дружинникам: - Отведите его на шхуну.
        - Император накажет тебя! - начал пускать пузыри капитан, но я кивнул головой дружинникам, которые волокли его на шхуна.
        Два удара под дыхало заставили капитана заткнуться.
        - В порту отпущу вас, - пообещал я матросам.
        - Спасибо, господин! - поблагодарили они заранее.
        Мы завели на призовое судно буксирный трос, подняли паруса и пошли курсом галфвинд левого галса в открытое море. Буксирный трос был коротковат, а буксируемый объект тяжелый, поэтому трос постоянно выходил из воды, пока я не приказал повесить на середину его запасной якорь. Если буксирный трос погружен в воду, меньше шансов, что порвется. Вода будет частично гасить рывки. Шли со скоростью узла два с половиной.
        Примерно через час из «вороньего гнезда» послышался доклад:
        - Вижу суда!
        Показывал впередсмотрящий в сторону берега. Я согнал его на палубу и сам поднялся на мачту. Вдоль берега в нашу сторону шли три большие галеры. Явно не торговые. Они были больше тех, что гнались за нами из Херсонеса. Нас пока не обнаружили. Или не хотели замечать. Солнце уже наполовину скрылось за горизонтом, а между нами дистанция миль восемь. Может быть, поэтому командующий флотилией и игнорировал нас. Я спустился на палубу и приказал впередсмотрящему не спускать с них глаз.
        Еще через полчаса он крикнул:
        - Повернули в нашу сторону!
        Все три галеры шли за нами строем клин. Быстро шли. Весла у них в два ряда и, наверное, около сотни. Я прикинул, что при скорости узлов семь до темноты они нас не догонят. Если я ошибся, бросим призовое судно.
        - Приготовить шлюпку к спуску, - приказал я, чтобы снять дружинников с захваченного судна при ухудшении ситуации.
        Шлюпку расчехлили, достали из подшкиперской весла. Если потребуется, через пять минут она будет на воде.
        Делать это не пришлось. Стемнело даже раньше, чем у думал. Какое-то время галеры еще были видны, а потом темнота поглотила их. На всякий случай я изменил курс шхуны вправо, до полного бакштага. Так и скорость будет быстрее. Когда после полуночи вышла луна, галер не было видно. Наверное, ушли к берегу. По нашу ли персонально душу их послали, или теперь охраняют все побережье империи, но лучше с ними не встречаться.
        15
        Мрамор, колонны и плиты, вместе с судном купил у нас Иван Асень. Сперва я предложил груз созопольским купцам. Никто не заинтересовался. Согласны, конечно, были взять на перепродажу, но очень дешево. Я уже собирался отогнать захваченное судно в Константинополь. Там наверняка найдутся покупатели. В Константинополе всё, что построено не из мрамора, считается никчемным, жильем для бедняков. Помешал гонец от болгарского царя, который сообщил, что гунны готовят нападение. Я оставил оба судна у причала, решив заняться ими, когда разберемся с гуннами.
        В Тырново выяснилось, что гунны то ли собираются напасть, то ли просто увеличили приграничный отряд. На всякий случай царь Иван хотел, чтобы я со своей дружиной и половцами Сутовкана расположился у Дуная и задержал гуннов, если решатся напасть, до подхода основных сил болгар. Я понимал, что задержка на две-три недели помешает нам в этом году вернуться домой. Отказать тоже не мог, потому что нападение гуннов спровоцировали мы.
        - Ладно, завтра выступим, - согласился я.
        - Добычу богатую взял? - поинтересовался Иван Асень напоследок, чтобы подсластить напоследок неприятное задание, поскольку понял, что я разгадал его замысел.
        - Захватил судно с проконесским мрамором, - ответил я.
        - Проконесский мрамор считается самым лучшим, - поделился информацией царь Иван.
        - Да, но в твоем царстве нет на него покупателей, придется везти в Константинополь, - сказал я.
        - Как нет?! - воскликнул царь Болгарии. - Да мне такой мрамор позарез нужен! Я из него такую церковь построю! - и он принялся токовать.
        Чем дольше он говорил, тем выше становилась цена мрамора. Сговорились быстро. Для церквей он не жалел денег. А может, заглаживал вину. Понимал, что гунны вряд ли нападут, но хотел, чтобы я остался в Болгарии до тех пор, пока не решится вопрос с Латинской империей.
        Мы с половцами добрались до лагеря на правом берегу Дуная, в котором ждали летом нападение гуннов. Царь Иван обеспечил нас продуктами и вином. В итоге полтора месяца, до наступление холодов, мы проваляли дурака, получая за это плату. Воевать зимой здесь не принято. Видимо, на морозе и чувства замерзают. Хотя, какие в Болгарии морозы?!
        Зиму провели в Тырново. Моих дружинников расселили по домам горожан. Я жил во дворце. Чтобы не скучал, мне выделили наложницу, симпатичную молодую девушку по имени Юлия. Она была осиротевшей дочерью царского дружинника, состояла при царице любимой служанкой. Лет четырнадцати-пятнадцати, стройная, с густыми длинными темно-каштановыми волосами, прихваченными надраенным до золотого блеска медным обручем и спадающими на плечи и спину. Красивое мягкое личико с высоким чистым лбом, тонкими, изогнутыми бровями, большими карими глаза, в которых играл отблеск внутреннего жара, и влажными алыми губками. Одета в белую льняную рубаху с длинными и расширяющимися книзу рукавами и золотой каймой по вороту и подолу и темно-красную тунику. На ногах что-то типа высоких башмачков, вышитых золотыми нитками, с закругленными носаками и с явным отличием левого от правого. В эту эпоху обувь делают одинаковую на обе ноги. Обул на левую - значит, левый; обуешь на правую - станет правым. Мне пришлось долго объяснять путивльскому сапожнику - он сразу понял, что надо сделать, но не мог догнать, зачем? - пока не получил
«разную» обувь. Я впервые увидел еще у кого-то такую же. Одежда и обувь на девушке были дорогие, но не новые. Судя по всему, раньше принадлежали царице Марии. Юлия понравилась мне с первого взгляда. Довольно изголодавшегося. Увидел ее, когда возвращалась из загородного монастыря, куда ездила вместе с царской семьей. Царица Мария заметила, что девушка понравилась мне, и что-то сказала ей. Юлия покраснела и потупилась, но искоса посмотрела на меня.
        На следующий день Иван Асень как бы между прочим сказал:
        - У моей жены служит красивая девица Юлия. Не возьмешь ее?
        Царь Иван, не смотря на повышенную религиозность, сам был не прочь сходить налево. У него имелось несколько внебрачных детей. Иван Асень заботился о них. Внебрачную дочь Анну женил на Мануиле, деспоте Фессалоник, брате Феодора Ангела, деспота Эпирского и своего союзника.
        - Возьму, - не стал я ломаться.
        Вечером она пришла ко мне в комнату застелить постель. Жил я на втором этаже по соседству с царем. Это была коморка метра три на два, с завешенной плотной темно-коричневой материей входом и без окон. В ней стояла широкая кровать, занимавшая две трети помещения, сундук для одежды и табуретка с круглой дыркой в центре, под которой находился накрытый крышкой, толстостенный, высокий и широкогорлый - не промахнешься - глиняный кувшин. Утром служанка приносила и ставила на табуретку медный таз с водой для умывания и забирала кувшин, обязательно заглянув в него. То ли проверяла, отличается ли княжеское говно от крестьянского, то ли ленилась понапрасну опорожнять кувшин, то ли воду экономила. На сундуке стоял бронзовый подсвечник наподобие тех, что в кабинете царя, только меньшего размера. Три восковые свечи ярко освещали коморку. Юлия была без обруча на голове и в новой белой льняной рубахе с розовой каймой. От девушки исходил ее слышный запах розы. Наклонившись, из-за чего тонкая материя натянулась на попке, Юлия долго возилась с одеялом из куньих шкурок. Не думаю, что у нее есть сексуальный опыт.
Скорее, инстинктивно знает, как завести мужчину.
        Расстелив постель, спросила тихо:
        - Мне остаться?
        - Если ты этого хочешь, - выдавили хрипло остатки воспитания, приобретенного в двадцатом веке, хотя тело недвусмысленно голосовало «за».
        Она была не против. Иначе бы не пришла. Послужив царице и вкусив «красивой» жизни, явно не хотела становиться женой обычного дружинника. Юлия опять повернулась ко мне спиной и медленно сняла через голову рубаху. Тело было белое, без изъянов, с двумя ямочками над округлыми ягодицами. Девушка двумя руками убрала волосы с лица на спину, наклонилась, приподнимая край одеяла. Между немного раздвинутыми, белыми бедрами мелькнула черная шерстка. Когда легла на спину, упругие и налитые груди с большими и как бы припухшими сосками, казавшимися черными на белой коже с тонкими бледно-голубыми жилками, осели и малость отклонились к бокам. Укрывшись одеялом до подбородка, Юлия лежала с закрытыми глазами и, казалось, не дышала. Лишь иногда нижняя губа еле заметно дергалась у левого уголка рта. Я разделся, задул свечи. Фитили еще несколько мгновений тлели, испуская сладковатый, медовый аромат.
        От моего прикосновения по ее телу пробежала легкая дрожь. Кожа была тонкая и теплая. Целоваться Юлия не умела, но откликнулась живо. Губы ее быстро потеряли упругость, растаяли. Она тихо попискивала, когда я делал приятно, а потом хваталась двумя руками за тюфяк, набитый пухом. Я завел ее так, что девушка сама подалась вверх тазом, чтобы боль не дала блаженству плеснуться через край. В эту эпоху к песням любви относятся без одобрения. Мне и с Аликой пришлось долго поработать прежде, чем она перестала контролировать себя во время занятий любовью. Юлия оказалась темпераментнее. Она яростно царапала тюфяк правой рукой, а левую кусала, чтобы не стонать громко. Царапать и кусать меня не осмеливалась, хотя я не возражал. После Латифы мне уже ничего не страшно.
        В конце февраля пришло известие из Константинополя. Латиняне все-таки решились женить Балдуина на Елене, дочери Ивана Асеня, который станет регентом при малолетнем императоре. А что им оставалось делать?! Феодор Эпирский уже разорял окрестности Константинополя. После Пасхи болгарский царь должен был прибыть с дочерью в столицу Латинской империи.
        - Сопроводишь меня до Константинополя, отгуляем свадьбу, после чего щедро награжу и отпущу домой, - пообещал мне Иван Асень.
        Но, как любил повторять сам болгарский царь, человек предполагает, а бог располагает. Точнее, коррективы внес Феодор Ангел Комнин Дука, Эпирский деспот. Узнав, что Константинополь достанется Ивану Асеню, деспот наплевал на союзнический договор и северо-западнее Адрианополя переправился с войском через реку Марицу, по которой в то время проходила граница.
        Утром шестого марта я по просьбе Ивана Асеня проводил совместные учения своей дружины и болгарского отряда на лугу возле города. Ничто так не сплачивает войско, как ненависть к командиру во время тупой муштры. Отряд болгарских пехотинцев, построенный в четыре шеренги, вдруг перестал наступать. Солдаты замерли и уставились на всадника, который скакал по дороге к столице с севера. За спиной у него был прикреплен дротик с красным треугольным флажком.
        - Война, - коротко сказал мне командир болгарского отряда.
        Когда я добрался до царского дворца, в кабинете Ивана Асеня прислуга наводила порядок, собирая черепки и осколки разбитой посуды. В помещении было темновато, потому что валялся на полу и погнутый бронзовый подсвечник. Судя по сломанному краю столешницы, об нее и молотил царь подсвечником. Иногда Иван Асень бывал чрезмерно эмоциональным. Это присуще истово верующим, поскольку любая религия базируется на избытке чувств, а не разума. Сам царь сидел в темном углу на стуле, ссутулившийся и насупленный, напоминая сыча в дупле.
        Поскольку с севера мог напасть только Феодор Ангел, деспот Эпира, я сказал:
        - Я тебе предупреждал, что у ромеев нет союзников.
        - Он клялся на Библии и целовал крест! - издав звук, похожий на всхлип, воскликнул Иван Асень.
        - Если бы надо было для дела, он бы тебя и в зад поцеловал, - сказал я.
        - Бог его накажет за это! - распрямляя спину, пророческим тоном пригрозил царь Иван.
        - На счет бога не знаю, но нам не мешало бы его наказать, - молвил я.
        - Мы и станем орудием божьим! - произнес, как клятву, Иван Асень и встал со стула. - Мы дадим ему достойный отпор!
        - Большое у него войско? - спросил я.
        - Точно сообщит следующий гонец. Предположительно, тысяч пять-семь, может, больше, - ответил царь Болгарии. - Я сейчас разошлю гонцов, созову ополчение…
        - Пока оно соберется, враг уже будет под стенами Тырново, - перебил я. - Сколько им идти сюда?
        - Дней пять-шесть, - ответил он. - Они вроде бы стоят на месте. Наверное, ждут подкрепления. Мое ополчение успеет собраться. Здесь и дадим бой.
        - Именно этого Феодор от тебя и ждет. Наверное, придумал уже, как разобьет твое меньшее войско, - попророчествовал и я.
        Царь Иван насупился и собрался было сказать мне что-то очень эмоциональное, но, видимо, в предыдущей истерике выплеснул слишком много и не успел подзарядиться. Поэтому спросил спокойно:
        - Что ты предлагаешь?
        - Нападем на него первыми и там, где он нас не ждет, - ответил я. - Возьмем только конных и пойдем без остановок, чтобы наше появление стало для него неожиданностью.
        - У меня и тысячи конных нет под рукой! - воскликнул царь Иван.
        - Этого хватит, чтобы нанести чувствительный удар, - сказал я. - Не обязательно перебить все его войско. Хватит смерти одного Феодора. Или истребления лучшей части армии. Как говорят китайцы, бей по голове, а остальное само развалится.
        - Кто такие китайцы? - поинтересовался болгарский царь.
        - Народ, живущий далеко-далеко на востоке, - ответил я. - Их так много и они такие образованные, что сами уже не воюют, а побеждают врагов, сдаваясь в плен.
        - Разве такое возможно?! - удивился он.
        - Всё возможно, если веришь в это, - произнес я.
        На этот раз Иван Асень не посмотрел на меня, как на шутника. Его глаза начали расширяться, а напрягшееся лицо наполняться внутренним фанатичным светом. Даже борода воинственно затопорщилась.
        - Главное - вера! - сделал вывод из моих слов царь Болгарии и торжественно, с фанатичной верой произнес: - С нами будет бог! Мы - его орудие!
        И ведь он действительно верил в то, что говорил. А фанатики - самые лучшие воины, если надо двигаться по прямой и не очень долго. Поэтому собрались мы за несколько часов и отправились в путь. Нас было около восьми сотен. По дороге к отряду присоединились две сотни половцев Сутовкана, которые жили в долине южнее Тырново.
        16
        Лагерь армии Феодора Ангела, Эпирского деспота, располагался в широкой долине неподалеку от местечка Клокотница. В центре стоял большой шатер из материи золотого цвета. Рядом с входом в шатер вкопаны три высокие жерди, на которых лениво шевелились от легкого теплого ветра промокшие после недавно закончившегося дождя хоругви с ликами каких-то святых. С трех других сторон стояли шатры поменьше и серого цвета, выстроенные в две ровные линии, по десять в каждой. Весь остальной лагерь представлял набор всевозможнейших временных укрытий, сооруженных, где кому вздумается. Возле каждого такого укрытия горел, сильно дымя, костер, вокруг которого сидели воины, ждали, когда сварится, судя по запаху, мясо с просом. Сосчитать их в густеющих сумерках было трудно, но тысяч шесть-семь, не меньше. В южной части лагеря, особняком, расположились латиняне, еще около тысячи.
        - Если ударить с этой стороны, то сможем прорваться к шатрам, - сказал я Ивану Асеню, который стоял рядом со мной в кустах на краю леса и похлестывал себя по ноге тонкой веткой с молодыми зелеными листьями.
        - А если не прорвемся? - произнес болгарский царь. При виде большой вражеской армии его фанатизм начал быстро таять.
        - Тогда перебьем, сколько сможем, и отступим, - ответил я и добавил: - Если сможем.
        - Если сможем… - тихо повторил он, а потом отшвырнул ветку, перекрестился и покаялся: - Прости, господи, что усомнился в тебе! Прости и помоги! Дай нам силы исполнить твою волю!…
        - Пойдем отсюда, - сказал я, чтобы остановить его токование.
        Лес с этой стороны был шириной всего метров триста и довольно редкий. Именно поэтому я и решил идти в атаку через него. На другой стороне леса нас поджидали десять моих конных дружинников и десять болгарских. Мы с царем Иваном поехали первыми, эскорт - за нами в колонну по два. Болгары ехали за своим правителем, русичи - за своим. По краю леса добрались до дороги и поехали по ней на север, огибая холм. Навстречу нам из-за поворота вышли трое вражеских солдат, которые гнали отару овец, штук двадцать. Иван Асень натянул поводья, останавливая коня.
        - Не останавливаться, - произнес я тихо, но властно.
        В больших армиях, собранных из людей разных стран и национальностей, толком не знаешь, кто свои, а кто чужие. Тем более, что люди одной национальности могли быть по обе стороны баррикады. Свои - это те, кто с боков и сзади, а враги - кто напротив. Хотя мы сейчас были напротив солдат с овцами, но ехали со стороны своих и без опаски. Поэтому солдаты согнали овец к краю дороги, чтобы пропустить господ. Куда едут на ночь глядя эти господа - не их солдатского ума дело.
        Когда мы удалились от врагов метров на сто, царь Иван сказал радостно:
        - Бог с нами!
        Рано утром, когда только начало светать, мы проехали по этой дороге в обратную сторону. Ночью опять шел дождь, было сыро и зябко. Зато промокшая земля гасила стук копыт. Кони за ночь отдохнули, набрались сил после выматывающего перехода, который мы проделали в три раза быстрее, чем обычно двигались армии в эту эпоху. На краю полосы леса перестроились в две шеренги, разместив на флангах половцев. Меня поразило спокойствие кочевников. Они уже знали, что врагов в несколько раз больше, но не проявляли признаков беспокойства, желания смыться. Такое впечатление, что и они фанатично зарядились.
        Царь Иван Асень развернулся лицом к отряду и сказал ехавшему позади него воину, молодому парню в дорогой чешуйчатой броне, наверное, сыну богатого боярина:
        - Наклони копье острием ко мне.
        Воин выполнил приказ. Царь Болгарии достал из-за пазухи свернутый в трубочку пергамент, с которого свисали две свинцовые печати. Развернув пергамент, с силой насадил его на листовидный наконечник копья.
        - Подними, покажи всем, - приказал царь. - Этот нарушенный, оплеванный, мирный договор будет нашим знаменем! Да свершится божий суд! - пламенно произнес Иван Асень.
        На этот раз он остановился вовремя. Наверное, почувствовал волну духовного экстаза, порожденную благородным гневом неполной тысячи бойцов. И я понял, почему Иван Асень, посредственный полководец, одерживает победы. Умеет зажечь. Когда человек забывает о смерти, его нельзя победить.
        В лагере Эпирского деспота Феодора Ангела Дуки Комнина не спало лишь несколько человек. Позевывая и почесываясь, они смотрели, как из леса выезжают конники. Наверное, пытались угадать, какого черта мы делали в лесу ночью?! То, что мы - болгарское войско, они поняли, когда отряд, набирая скорость, молча поскакал на них, наклонив копья. Только скакавший позади царя воин держал копье поднятым вверх. На наконечнике болтался проткнутый договор. Еще несколько секунд ромеи смотрели на нас, не веря в происходящее. Очнулись и бросились бежать, только после того, как Иван Асень проорал на болгарском «С нами бог!» и проткнул копьем ближнего ромея, который выбрался из шалаша и уставился на скачущих всадников.
        Что заорали русские и болгарские дружинники и половцы - я не разобрал. Просто услышал рев тысячи глоток. И понял, что сам ору, но не слышу, что именно. В правой руке у меня была короткая степная пика с кожаным ремешком, надетым на руку. Я метнул ее в лицо ближнему ромею. Он инстинктивно наклонил голову, и пика встряла в макушку, покрытую всклокоченными черными волосами. Граненое острие влезло сантиметров на семь. Я выдернул пику из раны, подхватил на лету. В это время мой конь сшиб бронированной грудью другого врага. Я ударил третьего, четвертого… Шатер из ткани золотого цвета вдруг оказался совсем рядом. Из него высунулся человек в одной рубахе и сразу спрятался, потому что на шатер налетел всадник и проткнул материю копьем в том месте, где только что был этот человек. Другой болгарин перерубывал мечом шесты со знаменами. Еще двое рубили веревки-растяжки, в результате чего шатер опадал с боков, опираясь только на шест, поддерживающий его центр изнутри. Я поскакал дальше, к серым шатрам. Из них выскакивали полуодетые люди. Кто-то сразу убегал, кто-то сперва пытался понять, что происходит, а потом
бросался вслед за более сообразительными, кто-то сдавался - садился или ложился на землю, закрывая голову руками, но никто не оказывал сопротивления. Тысячи людей бежали, вжав головы в плечи. Наши воины догоняли и кололи их копьями, секли саблями или мечами, рубили топорами, били булавами, кистенями, клевцами…
        Не доскакав метров триста до противоположного конца долины, я развернул коня и быстрым шагом поехал обратно, к центру лагеря. Все шатры там уже лежали на земле. На них сидели полуодетые люди, сотни две, которых охраняли наши дружинники, десятка два. Был там и царь Иван Асень. Он сидел на коне, который всхрапывал и тряс головой, роняя слюну. По передней левой ноге жеребца медленно стекала темная густая кровь. Рана была где-то под кольчужной броней. Перед царем на коленях и со связанными руками стоял тучный лысый пожилой мужчина с короткой редкой и наполовину седой бородкой, одетый в пурпурную рубаху с золотым узором по подолу, вороту и краям рукавов. Судя по всему, это Феодор Ангел. Позади Эпирского деспота стоял пожилой болгарский воин с мечом в руке. Второй воин, молодой, тот самый, на копье которого наколот договор, стоял слева.
        - Покажи ему договор! - приказал болгарский царь.
        Воин наклонил копье и поднес договор почти вплотную к лицу Феодора Эпирского. Вряд ли тот мог прочитать, что там написано. Впрочем, он и так знал.
        - Это последнее, что ты видишь! - мстительно произнес Иван Асень и приказал воину, стоявшему позади пленника: - Выколи ему глаза!
        - Ты не посмеешь! Мы с тобой родственники! - взмолился деспот Эпира.
        - Только потому, что я с тобой в родстве, ты останешься живым, - медленно произнес царь и кивнул пожилому воину, который сменил меч на нож.
        Болгарин левой рукой обхватил шею жертвы, чтобы не вертела головой, и двумя быстрыми круговыми движениями правой, будто вырезал гнильцу из плода, под истошные вопли Феодора Ангела, удалил два глазных яблока вместе с веками. Правое сразу упало на землю, а левое, красное от крови, застряло ненадолго на черной с проседью бороде немного ниже носа. Деспот Эпира зарыдал надрывно, по-бабьи. Вместо слез из казавшихся необычайно широкими глазниц текла кровь.
        Я отвернулся. Плачущие бабы меня раздражают, а от вида ревущих мужиков тошнит.
        Большая часть лагерных сооружений была разрушена. Везде валялись убитые и раненые. Еще больше было сдавшихся в плен. Они сидели на земле, покорно ожидая своей участи. Их было намного больше нас. Только латиняне не собирались сдаваться. Они заняли круговую оборону, прикрывшись несколькими телегами. Рыцари спешились, поставив коней внутри круга. На приличном расстоянии от них вертелось несколько половцев, обстреливали из луков. В ответ по ним изредка стреляли из арбалетов.
        - Латиняне не собираются сдаваться, и их много, - привлек я внимание царя к проблеме, которая может перечеркнуть победу.
        - Я не собираюсь с ними воевать, - ответил Иван Асень. - Поговори с ними, пусть катятся на все четыре стороны!
        - Они могут покатиться в нашу, когда поймут, что нас мало, а добычи много, - предупредил я. - Не лучше ли их нанять на службу? Тогда они уж точно не окажутся на стороне твоих врагов.
        - А они согласятся воевать против своих? Не перебегут во время боя? - спросил болгарский царь, который, видимо, больше не будет доверять никогда и никому.
        - Это наемники. Для них свои - это те, кто платит. Если принесут оммаж, будут служить верно до окончания оговоренного срока. У них не принято нарушать клятву, иначе никто не возьмет на службу, - ответил я.
        - Договорись с ними, - предложил царь Иван и добавил насмешливо: - Денег у меня теперь много: Феодор привез мне аж десять больших сундуков золота, не считая других трофеев! Да, родственник?!
        Феодор Ангел продолжал рыдать. Уже, наверное, не от боли. Еще час назад он был могущественным правителем, перед которым трепетала Латинская империя. Одно неверное управленческое решение - и ты слепой невольник. Хотя это цепь неверных решений. Последнее - отсутствие элементарной разведки, порожденное самоуверенностью, недооценкой противника.
        Я с двумя дружинниками остановился метрах в семидесяти от лагеря латинян. Они наблюдали за нами, выглядывая из-за больших щитов. Первая шеренга стояла на левом колене, придерживая правой ногой копье, упертое в землю и направленное наконечником на уровень груди коня. Вторая и третья стояли, направив наконечники копий на уровень груди и головы всадника. У большинства пехотинцев кожаные доспехи или стеганки, но шлемы у всех железные. В четвертой расположились рыцари. Трое сидели на лошадях, догадавшись, зачем я к ним еду. На рыцарях шлемы яйцевидной формы с назатыльником, наносником и прикрывающими щеки пластинами, кольчуги с капюшоном и длинными рукавами с рукавицами, наручи, кольчужные шоссы. Только у одного были оплечья и на груди приварены к кольчуге две немного выгнутые, горизонтальные, железные пластины. Наверное, это командир. Ему было лет тридцать с небольшим. Шлем держал подмышкой, что говорило о готовности к переговорам. Длинные, темно-русые, мокрые от пота волосы прилипли ко лбу. Лицо выбрил дня два назад. Что-то - наверное, нахрапистое выражение лица при настороженном взгляде - подсказало
мне, что это брабантец. Долгий он путь проделал. Как будут говорить в СССР, погнался за длинным рублем. В последние века именно в этой части Европы больше всего нуждались в наемниках и платили им.
        Глядя ему в глаза, я сказал на брабантском диалекте:
        - Выезжай на переговоры.
        Я не ошибся. Брабантец от удивления открыл было рот, но потом решил подъехать поближе и выяснить, кто я и откуда знаю его язык? Вместе с ним, по бокам, отставая на пол лошадиного корпуса, приехали два рыцаря. Один был, скорее всего, француз, а второй, если не ошибаюсь, - немец.
        - Александр, князь Путивльский, - представился я.
        - Бодуэн де Рине, рыцарь, - назвался командир.
        Судя по еле заметной запинке, фамилию он позаимствовал или придумал.
        - Феодор у нас в плену, так что ваш договор с ним потерял силу. Иван Асень, царь Болгарии, предлагает вам перейти на службу к нему на тех же условиях, на срок до конца лета, с возможным продлением, - сообщил я и сделал предложение еще слаще: - После совершения оммажа, каждый рыцарь получит боевого коня, рыцарские доспехи и оружие, а каждый пехотинец - пехотные доспехи и оружие.
        Если у рыцарей и были сомнения по поводу царя Болгарии, знакомое слово «оммаж» должно их развеять. Так оно и случилось.
        Брабантец сумел сдержать радостную улыбку, произнес с наигранным равнодушием:
        - Нам надо посовещаться.
        - Не говори ерунду, Бодуэн! - сказал я, ухмыльнувшись. - Такое хорошее предложение ни ты, ни твои люди не получали за всю жизнь. Поверь мне, вы не пожалеете.
        Командир наемников улыбнулся в ответ и спросил:
        - Откуда ты знаешь наш язык?
        - Много где воевал, пока не получил княжество в наследство, - ответил ему.
        Я объяснил Ивану Асеню, как совершать оммаж. Бодуэн де Рине, встав на левое колено и положив ладони на ладони царя, поклялся за весь отряд. Это действо, включая поцелуй, понравилось болгарскому царю.
        Латинские пехотинцы сразу были расставлены по периметру долины, чтобы пленные не разбежались. В это время наши дружинники собирали и сортировали трофеи. Их было очень много. Даже половцы, обычно зорко следившие, чтобы их не надули при разделе добычи, потому что сами постоянно обманывали, и те потеряли обычную бдительность после того, как царь Иван пообещал, что отдаст им два сундука с золотом из захваченной казны Эпирского деспота. Три сундука предназначались мне. Остальные пять Иван Асень оставлял себе на карманные расходы.
        - Надо с пленными что-то делать, - напомнил я. - Слишком их много.
        - Да, ты прав, - согласился болгарский царь и посмотрел на Феодора Ангела, который лежал на боку на земле и больше не рыдал.
        Казалось, бывший деспот беспробудно спит, как отревевшийся ребенок.
        Поняв ход мыслей Ивана Асеня, я сказал:
        - Если прикажешь ослепить всех его солдат, больше никто не сдастся тебе в плен.
        - Они клятву не нарушали, - произнес более важный для него аргумент царь Иван. - Значит, муку не должны принять. Бог дал мне знак и теперь проверяет, - продолжил он и, пока я пытался понять, что он имеет в виду, принял решение: - Я их всех отпущу.
        - Какой знак? - полюбопытствовал я.
        - Сегодня день Сорока Севастийских мучеников, а я как раз перестраиваю базилику, посвященную им, - ответил он. - Только сейчас вспомнил и понял, почему не сомневался в победе.
        А что бы он вспомнил, если бы мы проиграли?!
        17
        Через три дня в долину прибыли болгарская пехота и боярское ополчение и мои арбалетчики и кибитки. Болгарские бояре теперь все были за царя Ивана Асеня. Победа сделал его национальным героем. За эти дни мы собрали и поделили трофеи. Большую часть доставшегося мне оружия, доспехов и лошадей продал по дешевке царю Болгарии. Ему надо оснащать армию, стремительно разраставшуюся. Тряпки и прочую ерунду загнали адрианопольским купцам, которые появились на следующее после битвы утро. До Адрианополя всего полдня пути. Купцы тоже считались эпирцами, что абсолютно не мешало им торговать с болгарами. Себе я оставил только самое лучшее, что сможем перевезти на судне и кибитках домой. В том числе и две сотни боевых коней, которые пойдут своим ходом и повезут в тюках часть добычи. Всё это было доставлено в Созополь, где будет дожидаться нас под охраной отряда из пятидесяти арбалетчиков. Слишком много там стало ценностей. Как бы не привели в искушение такие слабые души созопольцев.
        Получили обещанное и латиняне. Я теперь для них самый важный человек в болгарской армии. Кто-то просветил их, что я был автором этой дерзкой атаки. К тому же, они были уверены, что я - бывший наемник, которому с помощью меча удалось подняться высоко. С такой мечтой идет по жизни каждый наемник. К тому же, я был родственником известного им Жоффруа де Виллардуэна-младшего, князя Ахейского. От наемников узнал, что мой тесть умер в прошлом году. Для Алики отец будет живым, пока я не вернусь домой.
        Часть отпущенных пленников, около пяти сотен, сразу попросились на службу к царю Ивану. Среди них был и наш старый знакомый Алексей Тарханиот.
        - Мне показалось, что ты в прошлый раз понял, что лучше не нападать на Болгарию, - поддел я ромея.
        - Я и не нападал. Мне приказали привести пополнение. Собирался утром уйти в Адрианополь. Вы помешали, - рассказал он, кривя губы в виноватой улыбке.
        Врет, конечно. Наверное, Феодор Ангел вернул ему имение, отнятое латинянами, за что потребовал отслужить. Поскольку у Ивана Асеня после победы появились грандиозные планы, для осуществления которых требовалась большая армия, Алексей Тарханиот был принят на службу командиром этих пяти сотен, большинство из которых составляли славяне. В итоге под знаменами болгарского царя собралось около восьми тысяч человек. С этим войском мы и двинулись к Адрианополю, который считался первым ключом к Константинополю. Вторым была крепость Цурул.
        Во время перехода к городу Алексей Тарханиот пожаловался нам с царем Иваном:
        - Феодор вел себя с нами, как с врагами. Его солдаты отбирали все, что понравилось, а деспот не слушал наши жалобы. За это господь и покарал его.
        В плане набожности ромей не уступал царю. Они любили подолгу вести теологические дискуссии. Хохмы ради я подкинул им интересный вопрос, якобы заданный мне половецкими язычниками:
        - Если бог всемогущ, способен ли он создать такой камень, который не сможет поднять?
        Оказалось, что это верный способ поменять тему разговора на светскую.
        Адрианополь был большим городом. По размеру и количеству жителей где-то посередине между Черниговом и Киевом. Под его стенами в тысяча двести пятом году болгарский царь Калоян нанес сокрушительное поражение крестоносцам, после чего расширение Латинской империи прекратилось. Город окружали три рва, каждый шириной метров семь и каменные стены высотой метров десять с множеством башен, круглых и четырех - и даже шестиугольных. На стенах стояли горожане, готовые защищаться. За последние два года они перешли из рук латинян к никейцам, а потом к эпирцам. Такие частые смены власти кого угодно озлобят. Штурмовать Адрианополь, не имея тяжелых осадных машин, было глупо. Оставалось осаждать долго и нудно.
        Алексей Тарханиот подсказал третий вариант:
        - Если царь Иван проявит милосердие и не тронет жителей и их имущество, они могут добровольно перейти под его руку.
        - А если уменьшит налоги, введенные предыдущими правителями, то сделают это с еще большим удовольствием, - добавил я.
        Иван Асень согласился с нами. Алексей Тарханиот с небольшой свитой был отправлен в город на переговоры.
        Когда он отъехал достаточно далеко, я посоветовал царю Болгарии:
        - Назначь его наместником Адрианополя.
        - Он предаст меня при первой возможности, - возразил Иван Асень.
        - Это сделает любой, кого ты сюда назначишь, - сказал я. - Этот, по крайней мере, усвоил, что воевать против тебя - себе дороже. Будь сильным - и все будут тебе верны.
        Алексей Тарханиот вернулся часа через два с сообщением, что адрианопольцы с радостью станут подданными болгарского царя. Нам открыли главные, Константинопольские ворота, через которые Иван Асень въехал в город в сопровождении трех сотен своих бояр и двух сотен моих дружинников. Остальное войско встало лагерем у городских стен. Заходить внутрь царь им запретил. Болгары и половцы не были так милосердны к ромеям, как Иван Асень.
        Внутри Адрианополь был похож на Херсон Таврический. Мощеные улицы с канализацией по краям, многоэтажные каменные дома на окраинах и в основном двухэтажные с большими дворами и садами в центре, дворец наместника в построенной еще римлянами цитадели, которую недавно подновили, обложив кирпичной кладкой. Кирпичи были темно-коричневого цвета, немного толще римских плинф, но Уже тех, что будут делать в двадцатом веке.
        Алексей Тарханиот на правах нового наместника устроил нам пир во дворце. Куда девался старый и кто им был - нам не сообщили. Впрочем, мы и не спрашивали. Пировали в большом зале с мраморными колоннами. Стол для избранных стоял отдельно, на помосте высотой не меньше метра, что позволяло смотреть на остальных пирующих сверху вниз. За двумя столами внизу разместилась почти весь пришедший с нами отряд. Справа сидели болгары, слева - русичи. Остальные пировали в солдатской столовой. Алексей Тарханиот сидел слева от царя Ивана, я - справа. Рядом с нашим столом стоял полный мужчина лет сорока с безволосым лицом евнуха, который первым пробовал все, что нам подавали. Посуда у царя была золотая, у нас с наместником - серебряная, у всех остальных - глиняная и стеклянная, но у каждого отдельная. Сперва подавали мясо, жареное и верченое: говядину, свинину, баранину, птицу. Поражало разнообразие соусов. К каждому мясу был свой. Мне сразу стало понятно, откуда пошла знаменитая французская кухня. Под местные соусы, действительно, можно было съесть даже дохлую кошку. Потом был перерыв, во время которого нас
развлекали жонглеры и акробаты. Уровень исполнителей был повыше, чем в Андравиде. Царя очень позабавил гуттаперчевый мальчик лет десяти, который делал задний мостик и просовывал голову между ног, держась за них руками. Иван Асень наградил мальчонку золотой монетой, протянув ее через стол. Мальчишка взял монету, якобы положил ее за щеку, о чем свидетельствовал вздутие, а потом достал золотой из-под стоявшей на столе миски с обглоданными костями. Болгарский царь рассмеялся и дал мальчишке еще две монеты. Пацан хотел продемонстрировать второй фокус, чтобы заработать больше, но Алексей Тарханиот сделал недвусмысленный жест, после чего вся группа акробатов быстро покинула помещение. Затем начали подавать рыбу: жареную, вареную, соленую, вяленую. После второго перерыва, во время которого певцы восславили болгарских полководцев Ивана и Калояна, мы перешли к сладостям: засахаренным и засушенным фруктам, халве, сдобной выпечке на меду. Дальше просто пили, кто еще мог. Я ушел, потому что надоело слушать восхваления в адрес «нового императора всех болгар, валахов и ромеев».
        На следующее утро начался победный марш «нового императора» по бывшим владениям Эпирского деспота. Города, малые и большие, сдавались без боя. Поняв, что так будет и дальше, и моя помощь не потребуется, распрощался с болгарским царем и отправился домой со своей дружиной и беременной Юлией. Алика не сильно обрадуется, но и не огорчится. Ей даже казалось странным, что у меня раньше не было официальной наложницы. В эту эпоху не принято, чтобы мужчина сачковал, когда жена беременна или встала на текущий ремонт. Иван Асень щедро рассчитался с нами, отдав еще один сундук с золотом из захваченных у Клокотницы. С этим богатством, Юлией и большей частью трофеев я отплыл на шхуне. Остальное мои дружинники повезли по суше.
        18
        Остаток этого года и весь следующий я провел в Путивле. Занимался обустройством княжества. Нанятые мною каменщики усилили стены и башни Детинца кладкой в два кирпича снаружи и в один изнутри. Сверху сделали машикули - навесные бойницы для так называемого косого боя, чтобы можно было обстреливать, поливать кипятком и смолой или забрасывать камнями осаждающих под самими стенами. Горожане подивились заморской, как они считали, новинке и порешили и себе завести такую на городских стенах и башнях, заодно укрепив их кирпичной кладкой. В Путивле теперь проживало много богатых людей, которые готовы были скинуться на защиту своего добра. Богатые внесли деньги, бедные отработали на строительстве.
        Скинулись деньгами и трудом и на улучшение дорог. Я внес не только деньги, но и новую технологию дорожного строительства - насыпать из гравия, более крупного внизу и мелкого сверху. Это, конечно, на римские «вечные» дороги из каменных плит, но и не грунтовые, по которым в распутицу не проедешь. Соединил такими дорогами переправу через Сейм с новыми деревнями на левом берегу и проложил их от города до границ Черниговского, Новгород-Северского и Рыльского княжеств. Надеюсь, соседи увидят и захотят иметь такие же. Внутри Детинца все улицы были выложены брусчаткой, а перед новым собором - каменными плитами. В мое отсутствие епископ Порфирий приехал и освятил новый собор. Говорят, похвалил истинного христианина князя Путивльского и порекомендовал другим также ревностно служить богу. Судя по тому, как пофигистски относилась к религии большая часть горожан, вторую часть похвалы они поняли правильно.
        Княжеский двор теперь весь был каменный. За исключением бани. Ее оставили деревянной, только перестроили, расширив. Хозяева дворов в Детинце получили предложение последовать примеру князя и попа Калистрата, получившего вместе с собором и кирпичный дом, и заменить деревянные постройки на каменные или продать мне свое имущество и перебраться на жительство в Посад. Заплатить обещал по-княжески, поскольку собирался расширить свой двор. Я аргументировал тем, что пожаров будет меньше. Хотя все и ругали каменные дома, но предпочли жить на территории Детинца. И гореть будет реже, и защищен лучше, и к князю здесь ближе. Последнее - самое важное.
        Поскольку коней, оружия и доспехов у меня теперь было много, увеличил свою дружину еще на сотню конных. Эту сотню набирал из тех, кто умеет на скаку стрелять из лука. Научить пользоваться длинным тяжелым копьем оказалось легче, чем стрелять из лука. Да и редко мы пользовались тяжелыми копьями. Сотником назначил Прова Нездинича. Младший брат моего воеводы приехал в гости, посмотрел, как снаряжены его племянники, и решил, что у меня служить лучше. Заодно привел с собой два десятка дружинников из Новгород-Северского. Князь Изяслав не сильно опечалился, потому что в последние годы болел и ни с кем не воевал. Остальные приехали из других княжеств, как только пошел слух, что я решил пополнить дружину. Желающих оказалось больше сотни, поэтому отобрали лучших.
        За это время Юлия родила дочку. Вначале Алика относилась к сопернице надменно, особенно после того, как узнала, кем раньше была моя наложница. Та, привыкшая быть служанкой при царице, быстро нашла ключик и к княгине. После рождения девочки они стали, как сестры, старшая и младшая. Алика сама хотела иметь дочку. Я помнил, как умерла Фион после рождения четвертого ребенка. Решил больше не рисковать.
        Чтобы Алика не обиделась, придумал для нее историю, в которую жена легко поверила:
        - В Никее известный провидец предсказал мне, что, если жена родит четвертого ребенка, погибнет вместе с детьми. Я не поверил ему, забыл предсказание. Оно сбылось, когда плыли сюда. Не знаю, говорил ли провидец только про ту жену или про всех моих, но проверять не хочу. Вы мне нужны живыми.
        Алика всхлипнула от жалости к моей бывшей жене и детям и к самой себе и больше не заводила разговоров о четвертом ребенке. Нерастраченные на собственную дочку чувства перенесла на рожденную Юлией. Все таки не чужой ребенок - сестра ее сыновей. Там более, что старших уже забрали от нее, начали обучать наукам и ратному делу.
        Весной, в половодье, отправился с отрядом в очередной морской поход. Взял с собой старших сыновей. Оба давно уже просились. В княжеском тереме - и не только в нем - особенно зимой все разговоры о том, кого и где победили, сколько и чего захватили. Мальчишки слушают и мечтают о боевых походах, ратных подвигах и богатой добыче. Мысль заработать богатство упорным и честным трудом пока не в почете. Наверное, из-за понимания, что такое в принципе невозможно. Богатство и закон в одной упряжке не ходят.
        На острове Хортица за две недели привели в порядок шхуну. Пришлось поменять несколько досок обшивки ниже ватерлинии. Долгое стояние в порту Созополь не прошло даром. Я предвидел это, поэтому доски привезли с собой. Местные рыбаки и лоцмана с интересом наблюдали за нами. Уверен, что они облазали шхуну от «вороньего гнезда» до киля, все осмотрели и потрогали. Теперь глядели, как мы крепим нагелями доски обшивки к шпангоутам. Уверен, что не пропустят ни одной мелочи и все, что может пригодится при постройке лодок или ладей, намотают на ус. Навесной, румпельный руль они уже оценили и начали ставить на большие лодки. Законопатив и просмолив шхуну, спустили ее на воду. Это мероприятие всегда собирало все население острова и прилегающих территорий, от мала до велика. Сказывалось отсутствие других зрелищ, из-за чего хлеб в горле застревал. Наверное, надеялись, что шхуна перевернется и затонет или еще что-нибудь случится. Убедившись в обратном, разошлись огорченные. Мы погрузили воду в бочках, припасы и подарки ахейской родне и быстро понеслись вниз по течению. Половодье уже закончилось, вода спала и над
рекой стоял тяжелый, гнилостный запах.
        Черное море встретило нас восточным ветром силой баллов семь. Поскольку ветер был почти попутный, я решил не ждать улучшения погоды. Взяли рифы на гроте и фоке и понеслись по волнам, которые были высотой не больше метра. Они разбивались о левый борт шхуны, роняя на палубу брызги. Я стоял на корме и дышал, что называется, полной грудью. У штормового моря другой запах, более резкий и соленый. Такое впечатление, что его поперчили и подсолили. Как бы скверно у меня ни было на душе, чем бы ни болел, а стоило вдохнуть такой воздух, сразу выздоравливал и телом, и душой. Сыновья, которые видели море впервые, до вечера не уходили с палубы, благо оба не страдали морской болезнью. Ночью ветер начал стихать и к полудню следующего дня сменился на юго-восточный и упал баллов до трех. К тому времени мы уже были примерно посередине моря. Только мы одни, больше ни одного судна в течение всего дня. Я до сих пор не могу к этому привыкнуть. Зачем-то днем загоняю в «воронье гнездо» впередсмотрящих и приказываю внимательно следить за горизонтом, а с наступлением сумерек все пытаюсь включить ходовые огни, чтобы не
столкнуться с другим судном. В начале двадцать первого века большая часть неприятностей у капитанов была из-за столкновений с другими судами. Наверное, к концу двадцать первого века моря и океаны станут похожи на городские улицы: с односторонним движением не только в узостях, но и вдали от берегов, и с «пробками» в «час пик».
        В Босфоре пошлину за проход собирал венецианец. Наверное, выкупил сбор пошлин. Значит, императору срочно потребовались деньги, которые могут быть нужны только на войну. Иоанн Ватацес напирает? Таможенник - эдакий живчик с улыбчивым лицом и цепким взглядом, одетый, не смотря на теплую погоду, в плотный темно-красный плащ и шапку из бобрового меха - подплыл не на галере, а на шестивесельной лодке. Решил не содержать ораву бездельников для понтов. Он не стал подниматься на борт, определив по осадке, что идем в балласте. Видимо, бывший судовладелец, нарубивший деньжат и осевший на берегу.
        - Кто сейчас регентом при Балдуине? - спросил я, надеясь проскочить на халяву.
        - Какой регент?! - удивился таможенник. - Императором у нас сейчас Иоанн де Бриень, бывший король Иерусалимский, а Балдуин - его зять и наследник.
        Иван Асень мне рассказывал, что латинские бароны первое время отдавали предпочтение Иоанну де Бриену, престарелому королю без королевства, дочь которого поэтому никто не брал замуж и которая годилась в матери Балдуину. Впрочем, для династического брака это не было помехой. Потом бароны остановили свой выбор на болгарском царе, как имеющем реальную силу, способную противостоять Феодору Ангелу, дожимавшему их. Как только главная угроза исчезла, они, видимо, решили, что болгарский царь стал слишком сильным, захватив почти весь Балканский полуостров и прилегающие территории, поэтому вернулись к первому кандидату, как более слабому и управляемому. Именно это их и погубит, потому что Латинская империя скоро должна исчезнуть.
        - Балдуин ведь собирался стать зятем царя Болгарии, - сказал я.
        - Собирался, да не собрался, - пренебрежительно произнес венецианец. - Мы теперь воюем с болгарами. Они - безбожники!
        Сомневаюсь, что Иван Асень отрекся от бога. Скорее, от Папы Римского. Зачем ему, теперь такому могущественному правителю, зависимость от мошенника или психически больного человека, утверждающего, что является заместителем бога на земле?!
        Пока шли по проливу Босфор, мои пацаны с интересом рассматривали Константинополь. Даже с большим, чем пялились на Киев и Чернигов. Хоть и видели столицы княжеств впервые, но то были свои города, а сейчас перед ними был чужеземный. Я тоже так смотрел, когда впервые оказался здесь. Отсюда и для меня тогда началась «заграница». Вскоре убедился, что заграницей живут такие же люди, ничем не лучше. Тогда оба берега соединяли два моста, зато от крепостных стен и башен остались лишь фрагменты. Нынешний вид мне больше нравился.
        В Дарданеллах пошлину собирали никейцы. Северный берег еще был латинским, точнее, венецианским, но пролив контролировали военно-морские силы Иоанна Ватацеса. Сорокавесельная галера с длинным тараном, покрашенным в черный цвет, золочеными мачтами и уложенными параллельно куршее реями со свернутыми парусами, красным шатром на кормовой площадке и отрядом лучников на носовой. Они приблизились к нам, следуя встречным курсом, потом развернулись буквально на месте и, быстро убрав весла левого борта, прижались к нашему правому. С кормы галеры были переброшен на шхуну широкий трап без ограждения, по которому перешли к нам четверо солдат в одинаковых куполообразных металлических шлемах, кожаных доспехах, коротких, по пояс, с круглыми щитами, на которых на красном поле нарисован золотой крест и написаны инициалы иудейского экстрасенса, распятого на нем за то, что решил стать основателем новой религии. Следом перешел офицер без головного убора и доспехов, в ярко-зеленой рубахе с золотой каймой, темно-красных портах, пурпурной тунике и кожаных сандалиях, ремешки которых были вышиты разноцветными шелковыми
нитками в виде цветков. Поверх туники ремень с нашитыми на кожу золотыми ромбиками, к которому справа прицеплены ножны, обтянутые красным бархатом, в которых хранился кинжал с позолоченным перекрестием и рукояткой из красного дерева, в навершие которой вставлен красный камень, скорее всего, яшма. Было ему лет двадцать, волосы черные и курчавые, нос с горбинкой, глаза карие, усы и борода коротенькие и тоже курчавые. Скорее всего, молодой отпрыск какого-нибудь богатого греческого рода. Родители пристроили на теплое и неопасное место службы.
        - Кто такие? куда и зачем следуете? - спросил он на греческом, пытаясь смотреть на меня свысока, что при его физическом, не говоря уже об интеллектуальном, среднем по меркам этой эпохи росте было затруднительно.
        - Паломники из Черниговского княжества, плывем в Иерусалим, - ответил я.
        - Не латиняне? - уточнил офицер.
        Поскольку, как я догадался, с географией он не дружит, сказал:
        - Союзники царя Ивана Асеня.
        Судя по тому, как перестал задирать нос, в политике сборщик подати разбирался чуть лучше. Враги латинян - друзья никейцев.
        - Что везете? - задал он последний вопрос.
        - Ничего, кроме нашей веры, - ответил я, не уточняя, во что верим, и протянул ему плату за проход по проливу.
        Эта фраза - или деньги? - произвела впечатление на ромея. Он взял золотые монеты и милостиво разрешил:
        - Плывите.
        Если бы я был настоящим князем Путивльским, сейчас бы сплюнул, чтобы избавиться от горечи при мысли, что ради таких уродов рисковал жизнью, защищая Константинополь.
        На большей части Эгейского моря пираты исчезли. Никейцы и византийцы позаботились об этом. В этом вопросе их интересы совпадали, не смотря на ненависть друг к другу. Только в южной его части, возле островов Южные Спорады, к нам рванулись два рыбацких баркаса, заполненные отчаянными парнями. Стоило мне повернуть шхуну в их сторону, парни сразу передумали быть отчаянными, легли на обратный курс и с еще большей резвостью погребли к маленькому острову, поросшему кустами и низкими деревьями.
        К африканскому берегу мы вышли немного восточнее того места, где захватили зерновоз. Опять легли в дрейф, поджидая добычу. Отдыхали не долго. Ближе к вечеру со стороны Мерса-Матруха появилась большая торговая галера с веслами в два яруса, не менее сорока с каждого борта, и двумя мачтами, на которых подняты латинские темно-синие паруса. Кстати, латинскими такие паруса назвали норманны, когда добрались до Средиземного моря и впервые увидели их. Сами норманны предпочитали прямые паруса. В итоге косые паруса, придуманные еще финикийцами, если не раньше, стали латинскими. Галера шла по ветру, который был балла три. Побоявшись, что при таком слабом ветре не догоним ее, я приказал поднимать паруса до того, как она оказалась с подветренного борта. Понадеялся, что поздно заметят нас. Нападения со стороны открытого моря обычно не ждут. На этот раз капитан оказался профессионалом высокого класса. Другому такое большое и быстроходное судно и не доверили бы. Шхуну заметили через несколько минут после того, как мы подняли паруса. Галера развернулась, убрала паруса и пошла против ветра с еще большей скоростью. Я
гнался за ней с час, надеясь, что гребцы взбунтуются. Увы, они гребли без сбоев и очень быстро. Дистанция между судами за этот час увеличилась мили на три-четыре. После этого я повернул шхуну на обратный курс и на приличном удалении от берега опять лег в дрейф.
        Галера не появилась на следующий день. Может быть, пережидает в Мерса-Матрухе, а может, попробует проскочить ночью. Предыдущая ночь была безветренной. Что парусники смерть, то галере в радость. Ночью я выставил наблюдение, но никого не заметили.
        Только утром из «вороньего гнезда» донеслось:
        - Вижу судно!
        Это была другая галера, с одной мачтой, на которой был поднят полосатый, серо-желтый латинский парус, и четырнадцатью веслами с каждого борта, и шла она со стороны Александрии. С утра задул бриз, довольно свежий. Он гнал остывший над морем воздух на разогретую солнцем сушу. Нам такой ветер был попутным. Я рассчитал угол упреждения и, как только галера вышла в заданную точку, приказал поднимать паруса. Шхуна легко набрала ход, благодаря попутному ветру и парусам, установленным «бабочкой». На галере заметили нас не сразу, но среагировали моментально - повернули в сторону берега. Скорость у них была выше, зато некуда отступать. Впереди высокий пустынный берег с неширокой полоской песчаного пляжа. Я не сразу понял задумку капитана. Она была проста. Галера с полного хода выскочила носом на берег. С бака был спущен трап, по которому экипаж, унося ценные вещи, удрал от нас. Цепочка людей с тюками и узлами потянулась по склону вверх. Они постоянно оглядывались. Передний, в зеленой чалме и длинном сером одеянии с широкими рукавами, остановился, поднявшись по склону и что-то прокричал в наш адрес, помахав
кулаком. Наверное, как моряк моряку, пожелал местный вариант семи футов под килем.
        Метрах в ста от берега я приказал убрать паруса и лечь в дрейф. На шлюпке добрались до берега, а потом поднялись по трапу. Я взял с собой обоих отпрысков. Пусть посмотрят и понюхают, чем пахнет поражение в бою. Трап бал длинный и тонкий. Даже когда поднимался один человек, доски прогибались, пружиня. Поскольку ограждения отсутствовало, требовался навык, чтобы без происшествий подняться на борт галеры. Я не упал. Мои сыновья по малолетству не постеснялись передвигаться на четвереньках, а вот Олфер Нездинич, которая я взял на этот раз своим заместителем вместо Мончука, решил показать удаль и плюхнулся в воду. Упал на мелководье, но брызг поднял целый фонтан. Остальные дружинники, приплывшие на шлюпке, громко посмеялись и последовали примеру моих наследников.
        Вонь на галере была меньше, чем на тех, которые попадались раньше. Наверное, потому, что меньшего размера. На баке лежал якорь - большой светлый камень, округлый, отшлифованный водой, с дыркой в центре, через которую был привязан канат. Куршея Уже, чем на больших галерах, и ограждение только с левого борта - деревянные столбики, соединенные леером. Над головами гребцом не было палубы, только навес из холста. Банки под углом к борту, на каждой по два человека. Все голые и грязные. У многих волосы и борода длинные, но не у всех. По большей части это были европейцы. Мои сыновья, морщась от вони, с удивлением пялились на них. Увидев, что мы тоже европейцы, гребцы заорали от счастья на разных языках.
        Я поднял руку, призывая к тишине, и произнес:
        - Как только придем в порт Андравида, все будете отпущены на свободу. Там вас и раскуем, сейчас нет времени. Так что погребите от души в последний раз!
        Они опять заорали от счастья. Когда ор немного стих, я услышал, что меня зовут:
        - Князь, князь!
        В грязном рабе не сразу узнал когда-то бравого брабантского рыцаря Бодуэна де Рине. Судя по красным отметинам от бича на спине, морская профессия давалась ему с трудом.
        - Как ты здесь оказался, Бодуэн?! - удивился я.
        - В плен попал под Яффой. Царь Иван не стал продлевать контракт. Пришли в Константинополь, а там купцы из Яффы предложили хорошие условия. Мы и согласились. В итоге восемь человек сидят здесь, а остальные лежат в песке, - криво усмехаясь, рассказал он.
        - Лучше продавать душу дьяволу, чем купцу, - дал ему совет на будущее.
        Он посмеялся, но больше из лести.
        - Раскуйте его, - приказал я и пошел дальше осматривать галеру.
        В кормовой части лежал груз - хлопок в тюках. Не самая лучшая добыча, но с паршивого сарацина хоть хлопка клок. Мне он пригодится для изготовление стеганок. Одетая под кольчугу, стеганка намного усиливает ее защитные свойства, особенно против стрел и ударов булавами. Запасов еды и воды на галере должно хватить на неделю. Я пересадил на нее десять человек, чтобы работали с парусом, рулили и задавали барабаном ритм гребцам. Бодуэна де Рине забрал на шхуну. Там его отмыли, одели в чистое, накормили и напоили.
        - Думал, уже не выкарабкаюсь, умру на галере, - произнес он, глядя посоловевшими от вина и еды глазами. - Я теперь твой должник. Если хочешь, стану твоим вассалом.
        - Могу взять, да только феода не дам. У меня дружина вся наемная, круглый год на службе или тренируется. Дисциплина строгая. За невыполнение приказа в бою или самовольство повешу. В обмен получают от меня оружие, доспехи, коня, денежное и продуктовое довольствие и часть военной добычи. К тому же, молиться придется по ромейскому обряду, - перечислил я, чтобы отбить у рыцаря охоту проситься ко мне на службу.
        - Мне без разницы, как молиться, и феод не нужен. Главное - чтобы голова не болела, что завтра есть и где спать, - сказал он.
        - Об этом уж точно забот у тебя не будет, - пообещал я. - Но не спеши, может, в Андравиде что получше найдешь.
        - Хватит, наискался! - отмахнулся рыцарь Бодуэн. - Могу совершить оммаж хоть сейчас.
        - Давай, - согласился я, вставая.
        Не знаю, зачем он мне нужен, но раз зверь бежит на ловца, последнему негоже уклоняться. Бодуэн де Рине встал на левое колено и поклялся служить мне вечно за стол, кров и рыцарское снаряжение. Я в свою очередь пообещал не обделять вассала благами. Оммаж скрепили поцелуем.
        Мои сыновья с интересом наблюдали за процедурой. Мать им рассказывала, что такое оммаж, но видели впервые. И некоторые мои дружинники тоже. Они, вступая в дружину, клялись служить верой и правдой и целовали крест, не становясь на колено, но и не оговаривая никаких условий. Поскольку никто из них не понимал брабантский вариант латыни, как и любой другой ее вариант, решат, что рыцарь принят также, как они.
        19
        Как я и предполагал, бабушка Жаклин очень обрадовалась внукам. Особенно Владимиру. Старший и младший пошли в меня, а средний - в их породу, на дедушку Жоффруа похож. И внешне, и характером. Бабушка это сразу заметила и полюбила внука так, как, наверное, не любила мужа. Жаклин теперь вдовствующая княгиня. Вся власть в княжестве и дворце перешла к ее старшему сыну Жоффруа, то есть, к его жене Агнесс. Как ни странно, и новой княгине Ахейской Владимир понравился. Поэтому большую часть свободного времени ему приходилось проводить то рядом с бабушкой Жаклин, то рядом с тетей Агнесс. Собственно говоря, для этого я его и привез сюда. Сыновей у меня трое, а княжество одно. У Жоффруа де Виллардуэна-младшего детей все еще нет. Его единственный брат Вильгельм пока не женат, хотя давно уже пора. Никак не найдут ему невесту. Поблизости нет свободных принцесс, а на меньшее его мать не согласна. Даже если найдут, неизвестно, успеет ли произвести наследника? А Владимир - близкий родственник правящей фамилии, внешне похож на них, говорит на французском и греческом, ведет себя, как положено рыцарю. Ахейские бароны
оценили все это и, судя по тому, с каким вниманием стали относиться к нему, занесли в список кандидатов в князья. Мало ли, как дальше пойдут дела? Вдруг не окажется прямых наследников? Для барона важно, чтобы князем не стал другой барон. Им западло подчиняться равному по происхождению.
        Жоффруа де Виллардуэн рассказал мне, что Иван Асень действительно отказался от унии с католической церковью. За это Папа Римский предал его анафеме. Болгарский царь если и огорчился, то не сильно. Взамен получил благословление патриарха Никейского, который был для царя Ивана важнее.
        - Когда его войско приблизилось к нашим границам, я начал сзывать рыцарей, готовиться к войне. Опасался нападения болгар. От Ивана Асеня прибыли послы, которые заверили, что, поскольку мы - твои родственники, воевать с нами он не собирается, - сообщил князь Ахейский и произнес с усмешкой: - Получается, что и мне теперь нельзя воевать с ним?!
        - Если сильный не нападает на тебя, лучше его не провоцировать, - посоветовал ему.
        - Я тоже так подумал, - признался князь Ахейский. - Но он собирается захватить Константинополь.
        - Тогда ты вступишь в войну, как вассал, по призыву своего сюзерена. Царь Иван поймет разницу, - сказал я.
        - Это было бы неплохо. Один я против него не выстою. Разве что ты поможешь, - как бы шутя произнес он.
        Ахейцы знали, что я принимал участие в сражении при Клокотнице. Эта победа наделала много шума. Нас ведь было в несколько раз меньше. Теперь, благодаря рассказам Бодуэна де Рине, участника этих событий, проведали, кто именно был автором победы.
        - Иван Асень не нападет на тебя первым, - заверил я. - У него пока нет причин ссориться со мной.
        Я собирался пробыть в Андравиде дней пять, а потом отправиться к берегам Крита за добычей. Пришлось изменить планы, поскольку ахейские бароны, наслушавшись брабантского рыцаря о его муках в сарацинском плену, решили отомстить неверным. Заодно и пограбить. Или наоборот. Теперь у них были собственные галеры и опыт нападения на берега Иконийской империи. Мне предложили возглавить экспедиционный корпус, поскольку хотели совершить налет на какой-нибудь город неподалеку от Яффы. Бодуэн де Рине рассказал им, какие там богатые города.
        - Он забыл сообщить, какие в тех городах мощные стены, какие большие гарнизоны и как быстро придет им помощь, - урезонил я. - Не говоря уже о жаре, которая сейчас в тех краях.
        - В прошлый раз мы захватили город до прихода помощи, - сказал Жоффруа де Виллардуэн.
        - Потому что Мерса-Матрух находится далеко от Александрии, - объяснил я и предложил им другой город: - В тех краях есть еще один, Бенгази. Как мне рассказал освобожденный в Мерса-Матрухе ромей, город небольшой, слабо защищенный и используется генуэзскими купцами для торговли с местными племенами. Торговля идет очень оживленная. Какие у вас отношения с генуэзцами?
        - Венецианцы окажут нам всяческую помощь, чтобы навредить генуэзцам, - ответил князь Ахейский и улыбнулся счастливо, будто уже вздернул десяток генуэзских купцов.
        - У меня тоже не сложились с ними отношения, - сообщил я.
        На этот раз в поход отправилось около сотни рыцарей и семи сотен солдат, не считая мой отряд. Взяли с собой и два десятка верховых лошадей, чтобы быстрыми рейдами по деревням добывать пропитание во время осады. Отплыли на тринадцати галерах и шхуне. Что такое строй кильватер ахейцы не знали и в открытом море боялись отстать от меня, поэтому на переходе эскадра напоминала утку, за которой плыли, сбившись в кучу, утята. Ветер дул с северо-востока, но был слабенький, поэтому за день проходили миль тридцать. Ночью ложились в дрейф. На шхуне до утра горел фонарь, закрепленный на мачте. Так в детской оставляют зажженным ночник. На шестой день увидели берег. Вышли мы восточнее залива Сидра, который вдается в африканский континент и на восточном берегу которого расположен Бенгази. Я бывал в этом порту пару раз. В двадцатом веке там построят нефтяной терминал, вокруг которого и разрастется большой и современный город. В две тысячи одиннадцатом году Бенгази станет центром оппозиции режиму Каддафи и сильно пострадает во время боевых действий, но всё это я увижу по телевизору. Меня удивляло, как такой клоун,
как Каддафи, мог так долго быть диктатором?! Впрочем, случай с Путинным и Лукашенко показывает, что как раз именно такие и становятся диктаторами. Содержи халявщиков, которых всегда больше, за счет работающих - и будешь у власти до тех пор, пока последние не станут первыми.
        В виду берега ахейцы осмелели, начали рваться в бой. Я послал их вперед, чтобы блокировали порт, не дали генуэзским галерам смыться. Когда на шхуне подошел к Бенгази, ахейцы уже высаживались на берег. В порту они захватили шесть генуэзских галер, две из которых только недавно пришли и еще не успели разгрузиться. Все галеры были большие, имели не меньше пятидесяти весел и две мачты, покрашенные в золотой цвет. Гребцами были рабы, в основном негры, которых они именно здесь и выменивали на товары. Генуэзцы с этих галер спрятался в городе.
        Бенгази я не узнал. Издали мне показалось, что его недавно захватили и основательно разрушили. Подойдя поближе, увидел, что это, судя по высоким мраморным колоннам, развалины греческих или римских храмов и других строений. Городские стены были сооружены из взятых на руинах камней. Стены были высотой всего метра четыре с половиной, с четырьмя прямоугольными угловыми башнями, сооруженными вровень со стенами, что не позволяло вести фланговый обстрел, и двумя надворотными, южной и северной. Были еще и западные, морские, ворота, но без башни. Я пожалел, что взяли мало таранов. Можно было бы попробовать проломить стены. Уж больно хлипкие на вид. С трех сторон город защищал сухой ров шириной метров семь и глубиной около трех. Его давно не углубляли, местами был наполовину засыпан. Такие оборонительные сооружения годны только для отражение налетов африканских кочевников, которые не умеют штурмовать города. Всё говорило о том, что на Бенгази давно не нападали серьезные противники. С севера, востока и юга к развалинам примыкали поля и сады. Земля здесь рыжевато-коричневая. Когда дует ветер, одежда
покрывается рыжей пылью. Дальше на восток вырастали холмы, покрытые кустами и деревьями.
        Два отряда ахейских всадников поскакали на юг и на север. Будут грабить деревни, запасать для нас провиант. Следом за ними пошли небольшие отряды пехоты, чтобы помочь в таком трудном деле. Остальные выгружали из галер шатры, тенты, большие деревянные щиты, лестницы, два тарана и две разобранные, осадные башни. Поскольку ромей сказал мне, что стены в Бенгази высокие, башни сделали высотой шесть метров. Придется укоротить их на четверть. По моему приказу два отряда стали сооружать баррикады напротив ворот, а остальные занялись оборудованием лагеря, сборкой башен и установкой щитов, благодаря которым станем засыпать ров. С городских стен за нами наблюдали жители и несколько генуэзских арбалетчиков.
        Я послал к воротам Бодуэна де Реми, чтобы предложил бенгазийцам сдаться и предупредить, что, после первого выстрела из лука или арбалета переговоры закончатся и больше не возобновятся. Брабантца внимательно выслушали и ушли совещаться. Часа два по нам никто не стрелял. За это время наши воины установили вокруг стен щиты, за которыми заняли позиции лучники и арбалетчики. Затем наверху надворотной башни появился генуэзец и выстрелил из арбалета по рыцарю Бодуэну. Старого вояку так просто не подстрелишь, успел уклониться и сразу отступил. Я подождал, чтобы убедиться, что это не провокация генуэзцев, чтобы сорвать переговоры. Нет, больше никто ничего нам не сообщил. Не знаю, что им пообещали или чем устрашили генуэзцы, но местные жители решили сражаться. Это при том, что их, не считая рабов, едва ли больше нас.
        К вечеру вернулись фуражиры и пригнали большие стада овец, коз, верблюдов и лошадей, в основном крестьянских, невзрачных, и привезли в арбах, запряженных волами, фрукты, овощи и зерно. Пригнали и около сотни крестьян, которых будем использовать на осадных работах. Вокруг города сразу задымили костры и запахло печеным мясом. Савка приготовил для меня и Вильгельма де Виллардуэна шашлык из молодого барашка. Младший брат князя Ахейского отправился со мной в поход, чтобы приобрести боевой опыт. Вильгельм сопровождал меня повсюду, но постоянно получалось так, что между ним и городом находился я. Со стен иногда постреливали. В основном из луков легкими стрелами, которые долетали до лагеря, но, даже если попадали на излете, особого вреда не наносили.
        Утром мы начали засыпать ров в нескольких местах. Для таранов и башен делали широкие проходы, а для пехоты с лестницами - узкие. Засыпали рыжевато-коричневой землей и обломками развалин. Представляю, как будут материть нас археологи, если надумают проводить здесь раскопки. Хотя вряд ли. Насколько я помню, в конце двадцатого века на этом месте будут стоять многоэтажки. Посмотреть какие-то развалины предлагали отправиться на экскурсионном автобусе. Я не поехал. Не понимаю, какой смысл смотреть на обломки камней?! Одновременно мы собирали тараны и башни. Все составные части привезли с собой, хотя кое-что можно было бы изготовить на месте. В тринадцатом веке деревьев здесь еще много.
        ЗасыпАли ров в основном крестьяне. Ахейцы и мои арбалетчики, спрятавшись за щитами, обеспечивали им огневое прикрытие. Крестьян, своих земляков и единоверцев, бенгазийцы не жалели. Мои воины тоже. В итоге к вечеру крестьян осталось человек двадцать. К тому времени на смену погибшим пригнали новых из дальних деревень. Всю ночь они носили морскую воду, которой поливали башни и тараны, чтобы осажденные не подожгли во время штурма.
        Начался он рано утром, до восхода солнца, пока не жарко. Чем мне понравились ахейцы - их не надо было подгонять. Они знали, что в случае успеха будут грабить город три дня. Кто-то распустил слух среди солдат, что внутри полные склады специй и благовоний, за которыми и приплыли генуэзцы. Не знаю, откуда появился такой слух, ведь в захваченных генуэзских галерах были только скот, пшеница, оливковое масло, хлопок, шерсть, кожи, вяленая и соленая рыба и морские губки, которые еще древние греки и римляне внедрили в банное дело. Я хотел опровергнуть слух, а потом пришел к выводу, что распустил его кто-то из ахейских рыцарей, чтобы воины смелее шли в атаку. Жадность сильнее страха.
        На этот раз я не рвался в атаку. Стоял напротив восточной стены, самой длинной, в компании сыновей, одетых в шлемы, кольчуги и бригандины и вооруженных маленькими щитами, короткими копьями и кинжалами, Вильгельма де Виллардуэна, Олфера Нездинича, Бодуэна де Реми и дружинников из конных сотен и наблюдал, как крестьяне-арабы, подгоняемые ахейцами, толкали к ней башни на колесах. За башнями шли пешие рыцари. Рядом к стене шли пехотинцы с лестницами. С юга и севера к воротам сейчас катят тараны. Будут отвлекать внимание. Ворота считаются самым слабым местом в защите крепости. Обычно там и собирают большую и лучшую часть городского войска.
        Башни, кренясь в разные стороны, медленно приближались к стене. Иногда угол наклона становился очень большим, и мне казалось, что башня сейчас рухнет. Со стен по ним стреляли горящими стрелами и болтами. Наверное, спереди башни уже напоминают ёжика, у которого горят иголки. Мои и ахейские арбалетчики и лучники вели ответный обстрел бенгазийцев и генуэзцев. Поскольку арбалеты со стальными луками были мощнее, били дальше, защитников на стенах становилось все меньше. Вскоре ближняя к нам башня добралась до стены. Внутри ее по лестницам начали подниматься рыцари. Площадка наверху была маленькая, всего человек на пять. Когда там собралось такое количество воинов, они опустили на стену переходной мостик, который был шириной метра полтора. По нему ахейцы и побежали на городскую стену. Первых двоих сшибли арбалетными болтами. Один рыцарь сразу рухнул вниз, а второй какое-то время лежал на мостике, пока на него не упал другой рыцарь, раненый копьем, и они вдвоем не полетели вниз. Но двое ахейцев перебрались на стену и начали рубиться с осажденными, явно превосходя в военной подготовке и решимости. Следом
за ними по одному или парами на стену начали перебираться другие рыцари и сержанты. Подошла к стене и вторая башня. Она стала криво, с наклоном влево, но по перекинутому на стену мостку сумели пробежать рыцари и начали теснить бенгазийцев. На помощь по лестницам поднимались пехотинцы. Всё, можно считать, что город наш.
        - Пора и нам в бой, - решил я и пошел к ближней башне.
        Она была из трех сплошных стен, а вместо четвертой, задней, всего несколько соединительных бревен. Внутри башни сильно воняло гарью. К боковым стенам приделаны по лестнице, которые вели к лазам верхней площадки. Перекладины лестниц не ошкурены, царапали ладони, пока добирался до площадки. Лаз был узковат. Я еле протиснулся в бригандине, а потом зацепился рукояткой сабли. Пришлось поворачиваться боком и высвобождать ее. Светлые доски переходного мостика были покрыты лужицами крови. На стене лежали несколько убитых арабов и генуэзский арбалетчик. Последнему обрубили голову в железном шлеме и поставили ее на зубец стены. Подозреваю, что пленных генуэзцев не будет. Ахейцы почему-то считают их предателями. В городе на плоских крышах домов стояли старики, женщины и дети. Они смотрели на нас и, наверное, не хотели верить, что прежней жизни пришел конец. Видимо, еще на что-то надеются, иначе бы уже начали прятаться.
        Я пошел по дозорному пути в сторону северо-восточной башни, которая была ближе. Там еще шел бой: десятка два арабов сдерживали натиск примерно такого же количества ахейцев. За мной шагали Олфер и Бодуэн, за ними - Вильгельм и мои сыновья, а замыкали дружинники, которые головой отвечали за наследников. Кстати, Иван столкнул копьем голову генуэзца с зубца стены, она упала внутрь города. Я шел и думал, зачем он это сделал? Жалость, брезгливость, жестокость? Любой из вариантов меня не устраивал. Воин должен быть бесчувственным. Можно или думать, или чувствовать. Эти процессы несовместимы. Человек рожден думать. Особенно в бою. От этого зависит его жизнь. Князь - а Ивану, если доживет, придется занять мое место - и подавно должен забыть в бою об эмоциях. От этого зависит жизнь его дружины, а следовательно, и всех жителей княжества. Чувствовать рождена женщина. Правда, иногда природа ошибается, и тогда появляются феминистки и футбольные фанаты.
        Когда мы подошли к башне, сопротивление там уже было подавлено. Оставшиеся в живых арабы отступили на нижние ярусы башни, а потом и вовсе побежали в город. Два мусульманина еще были живы. У одного, одетого в темно-синий ватный халат, правая часть туловища была разрублена от ключицы до легкого. Раненый дышал со свистом, и на груди, в прорези, между клоками окровавленной ваты, надувались розовые пузырьки. Второго ранили в живот, скорее всего, копьем. В том месте в желтовато-сером, стеганном халате была дырка, вокруг которой, особенно ниже ее, ткань стала темно-красной. Он безучастно смотрел в небо. По смуглому худому лицу с черными усами пробежала судорога. Араб сглотнул слюну, отчего острый кадык пробежал вверх-вниз и опять предался созерцанию бесконечного неба.
        - Добейте их, - приказал я своим сыновьям.
        В эту эпоху анатомия человека - один из главных учебных предметов. Правда, изучают его в очень узких практических целях. Как убить одним ударом, как убить, но чтобы мучился подольше, как сделать очень больно… Мои сыновья знали азы этой науки. Старший ударил разрубленного коротким и тонким копьем в шею чуть ниже уха, в сонную артерию. Средний то же самое проделал с раненым в живот. Удар милосердия. У обоих наконечники копий были в крови.
        - Попробуйте кровь с наконечника на вкус, - приказал я сыновьям.
        Им всю жизнь придется воевать. Пусть с детства знают вкус вражеской крови. Оба послушно выполнили приказ. Ни капли брезгливости, только любопытство и желание понравиться отцу.
        - Ну, как? - поинтересовался я.
        Иван пожал плечами и ответил:
        - Не знаю.
        Владимир, посмотрев на старшего брата, повторил его жест и слова. Они - дуальная пара, ведущий и ведомый, хотя средний брат все время пытается доказать, что он круче. Если Владимир останется при Иване, не займет другой княжеский стол, вдвоем они многого добьются. Из старшего получится хороший управленец, из среднего - дипломат. Младшего сына я собирался направить по церковной линии, но он оказался даже менее дипломатичным, чем старший, и более задиристым, чем средний. С такими данными и поддержкой старших братьев наверняка станет удельным князем.
        Я повел свой отряд внутрь башни. Мы спустились по лестнице на следующий уровень, где был склад овечьей шерсти. Помещение было забито до потолка, свободным оставался лишь проход до двери, ведущей в город. Мы вышли из башни, спустились по узкой, не шире полуметра, каменной лестнице на грунтовую дорогу, покрытую слоем рыжеватой пыли. Возле ближнего саманного дома, одноэтажного, без окон, но с высоким дувалом, валялся парнишка лет четырнадцати с арбалетным болтом в спине. Он был в одной светлой рубахе, мятой и грязной. Рану обсел рой черных мух. Рядом с трупом валялся то ли короткий меч, то ли длинный кинжал с пятнами ржавчины на лезвии. Улица была узкая, менее двух метров, и кривая, не разглядишь, куда приведет. Ближе к центру города дома стали двухэтажными и дворы побольше. По пути нам не попалось ни одного человека. Только сзади слышали крики ахейцев, которые вышибали двери, и женский плач. В ближайшее время многие дамы получат удовольствие и не согрешат, а потом родят более энергичных детей.
        Самый большой двухэтажный дом в центре возле мечети, в котором я решил остановиться, принадлежал купцу - полному мужчине лет сорока с такими честными глазами, какие бывают только у мошенников на доверии. Короткая борода и усы выкрашены хной. Чалма и халат из простой ткани. Наверное, одолжил у слуги. Понимал, что дорогой снимут, придется ходить раздетым, а дешевый, может, и не тронут. Я расположился на первом этаже, на помосте, накрытом двумя коврами, на которых лежало несколько подушек разных цветов и размером. Мои сыновья вместе с дружинниками пошли на второй этаж, чтобы удовлетворить здоровое любопытство. Я же приказал чернокожему пожилому рабу, худому и сутулому, подать нам вина и сладостей, а хозяину предложил составить мне компанию. Купец сел на подушку напротив меня, льстиво улыбаясь, но все его внимание было сосредоточено на звуках, которые доносились со второго этажа. Там, видимо, избавляли его женщин и детей от лишних металлов и прочих блестящих и дорогих предметов.
        - Три фунта золота - и твою семью оставят в покое, - предложил я.
        Уверен, что у купца припрятано немало денег. Где - знает только он и старшая жена. Если хорошенько поспрашивать обоих, может, и расскажут. Только мне не хотелось слушать их вопли и стоны.
        Поскольку разговор зашел о деньгах, о цене, купец сразу преобразился и начал издалека:
        - Ты хорошо знаешь наш язык, господин! Приятно принимать в своем доме такого великого полководца и образованного человека!
        - Судя по тому, как ты мне рад, у тебя найдутся и четыре фунта золота, - сделал я вывод.
        - Нет, что ты! Для меня и три фунта - неподъемная сумма! Торговля идет так плохо… - он запнулся, потому что наверху закричала молодая женщина, наверное, любимая жена.
        - Пока ты будешь торговаться, окажется, что и платить уже не за что, - сказал я.
        - Два фунта, - произнес он так, будто отрывал золото от сердца.
        - Три, - произнес я.
        - И вы тронете меня и мою семью? - спросил он, хотя ясно было, что сломался.
        - И даже все то, что пока не нашли на втором этаже, - заверил я. - Никто из моих людей больше не поднимется туда.
        - Хорошо, - тяжело вздохнув, согласился бенгазийский купец.
        Судя по тому, как легко он сдался, можно было бы получить с него намного больше. Но и три фунта золота тоже не маленькая сумма.
        - Эй, наверху, забирайте все ценное и спускайтесь вниз! Женщин и детей не трогать! - крикнул я.
        Чернокожий слуга принес нам бронзовый кувшин с вином, миску с халвой и два четырехгранных стаканчика. На гранях были барельефы в виде лилий. Вино оказалось белым итальянским, довольно приличным. Я думал, генуэзцы втюхивают нарушителям Корана недоделанный уксус. Наверное, для ведущего делового партнера привезли хорошее.
        Сверху спустились дружинники и мои сыновья с полными охапками барахла. Они сложили все это в углу комнаты. Дружинникам я разрешил пойти поискать добычи и удовольствий в других домах, а сыновей пригласил попробовать халву.
        - Шлемы снимите, - посоветовал им, - так больше влезет.
        Шлемы обоим были великоваты, постоянно сползали на глаза. Мальчишки приловчились поправлять их краем щита. Теперь щиты и копья стояли у стены рядом с добычей - первой их военной добычей. Шлемы они положили рядом с собой. Халву быстро распробовали и мигом подчистили всю миску.
        Купец смотрел на них с умилением. Арабы очень чадолюбивы. Даже дети врага для них - в первую очередь дети. Купец приказал слуге, чтобы тот принес еще халвы, фиников и сушеного инжира. Последние два лакомства были уже известны моим пацанам, поэтому в первую очередь налегли на халву.
        - Твои сыновья? - спросил купец.
        - Да, - ответил я.
        - Они вырастут такими же великими воинами, как их отец! - польстил он.
        - Вот уж чего бы я им не пожелал! - искренне признался я.
        20
        Через три дня из порта Бенгази вышла флотилия из шхуны, девятнадцати галер и множества больших и маленьких рыбацких лодок. Все суда были набиты до отказа самым разных барахлом. Мне показалось, что в городе, не считая дом купца, не осталось ни одного клочка ткани и ни одной щербатой тарелки, что всё выгребли подчистую. Забрали с собой всех бывших рабов-христиан. Рабам-язычникам, в основном неграм, свободу не дали, превратили в гребцов на галерах. Та же участь постигла и молодых мужчин мусульман. С гребцами галеры стоили намного дороже. Молодые арабские женщины станут служанками и наложницами. Детей я запретил брать. С ними будет слишком много мороки, а суда и так перегружены. Ни один генуэзец, как я и предполагал, в плен не сдался, даже если очень хотел. В итоге в Бенгази остались только старики и дети, которые придут к выводу, что надо жить в городе с высокими и крепкими стенами и, что главнее, отважным и обученным гарнизоном.
        Первые два дня плавания ветер дул с северо-востока. Шхуна шла курсом крутой бейдевинд со скоростью узла три. Галеры не обгоняли ее. Во-первых, гребцы были неопытные, часто цеплялись веслами. Во-вторых, каждая тащила на буксире рыбацкие лодки. На третий день задул зефир - сильный западный ветер, который принес дождь. Самое интересное, что в западной части Средиземного моря этот ветер всегда легкий, приятный, а в восточной - стремительный, часто с дождем или бурей. На этот раз обошлось без бури. Дождь прибил волны, а то некоторые галеры, которые были нагружены так, что надводный борт от силы на метр возвышался на водой, могли бы затонуть. Благодаря ветру, мы пошли быстрее. Шхуна сразу набрала ход. Пришлось взять рифы, чтобы не бежала быстрее пяти узлов. К тому времени на галерах гребцы поднабрались опыта, не отставали.
        К обеду шестого дня из «вороньего гнезда донеслось:
        - Вижу землю!
        Берег Пелопоннеса высокий, виден издалека. Я подкорректировал курс. Нам надо было пройти вдоль западного берега полуострова еще миль семьдесят до Кларенцы. Ближе к вечеру нас обогнала венецианская галера. Ее капитан расспросил, что и откуда везем, и поплыл дальше. Ночь провели в дрейфе и только на следующий день добрались до места назначения.
        Нас уже поджидали венецианские купцы. Они готовы были купить все, но по дешевке. Причем договорились не повышать цену. Я собрал командиров на совещание? объяснил ситуацию и предложил:
        - Кто хочет, может забрать свою долю и сам продать. Тем, кто не спешит, предлагаю устроить аукцион.
        Такой тип торгов здесь уже знали, но применяли редко и обычно с малыми партиями товара. Я им показал, как аукционы будут проводить в будущем. В первую очередь известил о торгах ахейских и заезжих купцов и всех желающих прикупить что-нибудь. Во вторую - нашел хитрого и голосистого грека, бывшего купца, которого обучил, как вести торг, и пообещал ему один процент от продаж. В третью - разбил добычу на лоты. Грек подсказал, что и какими партиями будет лучше уходить.
        Аукцион состоялся через неделю на ярмарочном поле возле Кларенцы. Собралось немало купцов, но еще больше зевак. Даже Жоффруа де Виллардуэн прибыл, чтобы понаблюдать за необычным мероприятием. Рыцари презрительно отзывались о купцах, но не о деньгах. Князю Ахейскому принадлежала десятая доля добычи, как и мне. Остальное поделим между всеми участниками похода. Пехотинец получит одну долю, рыцарь - три, барон - пять. Аукционист занял место на изготовленной трибуне, аукционеры - на скамьях, поставленных перед трибуной. Знатные зрители расселись на стульях и скамьях слева, где солнце будет светить им в спину, а остальные зеваки стояли, где смогли занять место.
        Первыми лотами шли генуэзские галеры. Они считались более надежными, чем венецианские. Не могу сказать, действительно ли было так или генуэзцы лучше умели рекламировать свою продукцию, потому что плохо разбираюсь в галерах. Изготовлены они были также, как и венецианские. Разве что надводный борт повыше. Все-таки они чаще выходят в Атлантику, чем их конкуренты, да и в западной части Средиземного моря, по моему мнению, волны бывают выше. Венецианцы не собирались задирать цену, надеялись, что галеры и так достанутся им. Каково же было их удивление, когда цену перебил и получил галеру сравнительно дешево никейский купец, который привез сюда железо и медь из Трапезунда. Начиная со второй торг пошел яростный. Венецианцы забыли о сговоре, каждый начал заботиться только о своих интересах. Генуэзская галера с гребцами может за год отбить ту цену, за которую была продана первая. Вскоре зрители начали подбадривать или осмеивать аукционеров. Даже оба Виллардуэна не остались безучастными. Особенно эмоциональным был Вильгельм. Я впервые видел его таким оживленным и готовым кинуться в бой. Наверное, ему надо
было родиться купцом. Будущий князь - тоже неплохо, но, видимо, скучновато.
        К вечеру была распродана вся добыча, не считая дешевой ерунды, которую разделили межу собой пехотинцы. Мы заработали почти в два с половиной раза больше, чем вначале предлагали венецианцы.
        - Это почти также интересно, как рыцарский турнир! - восхищенно произнес Жоффруа де Виллардуэн.
        - И более прибыльно, - поддержал его Вильгельм, который получил десять долей, как командир ахейского отряда.
        Вроде бы младший брат князя и его наследник находится, так сказать, на полном государственном обеспечении, но он очень обрадовался полученным деньгам. То ли у него есть какая-то тайная страсть, то ли просто очень любит деньги, как и положено купцу, пусть и не в той семье родившемуся.
        Мы попировали в Андравиде три дня в кругу ахейских баронов, а потом отбыли в родные края. Шхуна была нагружена трофеями и бочками с вином и оливковым маслом. В моей каюте стояли сундуки с золотыми и серебряными монетами. Я подсчитал и сообщил дружинникам, сколько получит каждый. В предыдущих походах брали и побольше, но и в этом выходило немало.
        Узнав, сколько получит, Бодуэн де Реми, произнес в сердцах:
        - А я за такие деньги года два рисковал жизнью, по пол отряда терял! Надо было сразу податься в моряки!
        - Море много дает и много забирает, - сказал я и уточнил: - Кому-то дает, а у кого-то забирает.
        21
        Зимой до Путивля дошла новость, что монголы опять появились у границ Руси. Пока что они выясняли отношения с булгарами, которые разбили и ограбили монгольские тумены, покрывшие себя славой на берегах реки Калки. У меня не очень крепкая память на даты, не помнил, когда начнется так называемое монголо-татарское иго. В память врезался только год Куликовской битвы - номинальное окончание этого самого ига. Приятные даты легче запоминаются. Поэтому решил отложить морской поход. Точнее, долго думал, откладывать или нет? Уже начал склоняться к среднему варианту - таки сходить, но к берегам Трапезундской империи, обернутся по-быстрому. Планы смешало прибывшее посольство от моего «племянника» Изяслава Владимировича, князя Новгород-Северского.
        Возглавлял посольство боярин Всеслав Купреяныч - солидный мужчина лет сорока пяти, круглолицый, с длинной, ухоженной, светло-русой бородой и белыми пухлыми руками. Одет в бобровую шапку с золотой запоной, нагольную шубу из черно-бурой лисы, под которой ферязь из червчатой камки и с золотой окантовкой, под которой кафтан из желтого алтабаса и с шитым золотом и украшенным жемчугом ожерельем, под которым зипун из алого атласа, под которым белая шелковая рубаха. Все это роскошество надето так, чтобы можно было разглядеть все слои и понять, с каким богатым, то есть, важным, человеком имеешь честь общаться. Штаны были из черного бархата с золотой каймой, а сапоги из темно-красного сафьяна. Интересно, из чего у него портянки?! Сопровождали боярина четверо одетых победнее. На фоне посла они казались недавно разбогатевшими крестьянами.
        Поскольку я не сторонник показухи, мой совет был одет не бедно, но и без насилия над телом. Мы взяли свое видом парадного зала, который заставил послов повертеть головами с приоткрытыми от удивления ртами. Был зал непривычно просторный и высокий. Такой в деревянном тереме трудно соорудить. Да и сидели мои люди не на лавках, а на стульях с подлокотниками и мягкими подушками. Что интересно - каждый на своем. Если кто-то отсутствовал, его место никогда не занимали. Я предложил один раз пересесть, чтобы были поближе, но меня не поняли. Поскольку место это принадлежало игумену Вельямину, при первой же встрече он спросил:
        - Чем я тебя прогневил князь?
        - Ничем, - ответил я, не понимаю, почему он завел этот разговор.
        - А почему на мое место хочешь посадить другого человека? - продолжил допытываться игумен.
        Я понял, что его встревожило, и попробовал отшутиться:
        - Твое место будет за тобой до смерти или назначения епископом, что почти одно и тоже, а если во время совета кто и посидит на твоем стуле, от тебя не убудет, а ему, может, ума прибавится.
        С тех пор я больше не предлагал сесть поближе.
        Сегодня игумен присутствовал на приеме. Он приехал по другому делу, но пришлось и честь оказать князю Новгород-Северскому. Боярина Всеслава он знал. Судя по тому, какими взглядами они обменялись, не с лучшей стороны.
        Посол произнес традиционную вступительную речь, состоявшую из приятных уху и сердцу существительных и прилагательных, после чего перешел к делу:
        - Бояре галицкие сковали крамолу против своего князя Даниила, позвали на помощь гуннов. Обратился он к нашему князю Изяславу со слезами и мольбой о помощи. Порешил князь и бояре новгород-северские помочь ему. Собираем мы рать большую. Зовем и тебя послужить правому делу.
        - Сегодня князь Даниил ратится со своими боярами, а завтра будет целоваться. Если бы он решил перебить их всех, я бы ему помог, - сказал я, подметив, как мое желание расправиться с боярами не понравилось Всеславу Купреянычу. - Он этого не сделает, а значит, и смута там никогда не кончится. К тому же, я не воюю со своим народом. Грешно убивать братьев единоверных. Так что передаешь моему племяннику: нападут на него - приду на помощь без зова, а без такой причины воевать со своими не буду.
        - Князь Изяслав не первым на них нападает. Наверное, тебе не рассказали, что бояре галицкие предали позорной смерти твоих братьев и его дядек, - напомнил боярин Всеслав.
        - Это мне еще по пути сюда сообщили, - произнес я. - Придет час, расквитаюсь с ними. Для этого мне не понадобится большая рать и зов князя Даниила.
        Я встал, давая понять, что аудиенция закончена. Поднялся и мой совет. Боярину Всеславу ничего не оставалось, как закончить официальную часть и принять приглашение на пир. Пока накрывали столы, я зашел в свой кабинет с игуменом Вельямином, чтобы выслушать его просьбы. В отрытую мной больницу при монастыре стали приходить страждущие из других княжеств. Я приказал принимать всех, никому не отказывать. В итоге стало не хватать мест для тяжелых больных, а еще одеял, перевязочных материалов, еды и, так сказать, младшего медицинского и технического персонала.
        - Приходит к нам по большей части люд бедный. Рады бы отблагодарить за помощь, да нечем, - пожаловался игумен.
        Я дал ему денег и пообещал увеличить поставку продуктов, а потом спросил:
        - Поганый человек - боярин Всеслав?
        - Все мы грешны, - уклончиво ответил Вельямин.
        - Все, но по-разному, - не согласился я.
        - Отказал ты ему и его князю - и правильно сделал, - молвил игумен.
        Я не стал допытываться, какую гадость сотворил ему боярин Всеслав Купреяныч. Попировали мы день, выпили за здоровье князя Изяслава, появившегося на свет от половецкой ханши в результате неудачного похода на половцев и пленения его деда князя Игоря и отца Владимира. Дед сбежит из плена и станет главным героем «Слова о полку Игоревом», память о нем будет жить веками, хотя при жизни ничем особым не прославился, а отец получит свободу вместе с нелюбимой женой. Поутру посольство отправилось восвояси, а я решил отложить морской поход до следующего года. Князья в эту эпоху обидчивые. Особенно, если уверены, что сильнее.
        Летом занимался хозяйственными делами и боевой подготовкой дружины. Увеличил ее еще на полсотни человек. Перевел пожилых и не самых боевитых под командование Матеяша в сторожевую сотню. Будут охранять дороги. Время от времени пошаливают на них, нападают на мелких торговцев и крестьян. Приходят разбойники из других княжеств и задерживаются у нас ненадолго. Те, у кого ума побольше, перебираются в менее охраняемые места, а остальные получают место под толстой веткой. Здесь принято вешать разбойников в тех местах, где они чаще нападают. Не думаю, что их вид останавливает других, но положительно действует на проезжающих мимо купцов, которые воспринимают висельников, как заботу о себе.
        Командиром сотни конных копейщиков назначил Бодуэна де Реми. Он лучше меня управляется с длинным копьем и командовать умеет. За зиму брабантец выучил русский язык, получил прозвище Фряг, а после того, как стал сотником, породнился с Уваром Нездиничем. У воеводы семь дочек, втюхивает их каждому приличному человеку. Будишу перевел командовать сотней Мончука, которого назначил тысяцким. У меня, конечно, пока нет тысячи дружинников, но, если так и дальше пойдет, скоро будет.
        Изяслав Владимирович, князь Новгород-Северский пошел вместе с отрядом половцев помогать Даниилу Романовичу, князю Галицкому, - и напал на него, захватил город Тихомль, разорил окрестности. Вспомнил, наверное, что его отец имел владения в Галицком княжестве. Чуяло мое сердце, что ничем хорошим этот поход не кончится. Я познакомился с князем Даниилом во время перехода к реке Калке, откуда он, раненый, умудрился смыться. Из-за раны ему простили трусость, но потеря дружины обернулась потерей княжества. Князь Даниил сумел вернуть на время Галицкий стол. Что не удивительно, ведь Даниил Романович произвел на меня впечатление человека цепкого, хитрого и беспринципного. Впрочем, правящие элиты в любую эпоху не страдают любовью к принципам. Непонятно было, как он мог позвать на помощь князя Изяслава? Видимо, дела складывались совсем плохо.
        Осенью новгород-северцы вернулись домой. Я думал, на этом война с Галицким княжеством и закончится. Так бы, наверное, и случилось, но действия Изяслава Владимировича не понравились галицким боярам. В Галиче взяла вверх партия Даниила Романовича, его попросили вернуться. Князь в очередной раз простил бунтовщиков, потому что нуждался в их помощи. Вместе они порешили, что нельзя оставить безнаказанным захват города. Эдак завтра другие соседние князья придут и отхватят и себе по городу, а то и больше. Как только весной сошел лед, до нас доплыли известия, что галичане готовятся отомстить за Тихомль. Начали готовиться и севЕры. Только не к защите, а к нападению на Киевское княжество. У Михаила Всеволодовича, Великого князя Черниговского, были претензии к Владимиру Рюриковичу, Великому князю Киевскому и Смоленскому. Что они не поделили - не знаю. Меня не приглашали поучаствовать, поэтому и не сообщили причину раздора. Князь Черниговский пошел к Киеву с северо-востока, а князь Новгород-Северский - с юго-востока. Изяслав Владимирович объединился в Степи со своими половецкими родственниками и пошел по
северной границе Переяславского княжества, обходя болота, которые тянутся от реки Остерь и почти до Переяславля. Мне опять пришлось отложить морской поход, потому что мимо Киева мои ладьи не пропустили бы. Как бы я ни доказывал, что не поддерживаю князя Черниговского, на мне бы отыгрались за него. Если есть причина легко перебить маленький отряд, почему бы не сделать это?!
        Владимир Рюрикович позвал на помощь Даниила Романовича. У того армия была уже собрана. Она объединились и пошли навстречу черниговской рати. Михаил Всеволодович не отважился дать бой, начал отступать. Драпал аж до самого Чернигова, где и заперся со своей дружиной. Изяслав Владимирович, по слухам, отступил в Степь. Киевляне и галичане начали подрывать экономику противника - грабить и жечь. За полтора месяца они захватили города Сосницу, Хоробор, Березый, осадили Сновск. Это мне рассказал черниговский тысяцкий Вышата Глебович. Он - один из немногих, кто из черниговцев ушел от монгольской погони. Поскольку Вышата служил предыдущему князю, с которым у меня были хорошие отношения, его и послали ко мне звать на помощь. Я сперва поговорил с ним в своем кабинете.
        - Это я подсказал князю, что надо тебя позвать, - признался он.
        - Что ж это я так не люб ему?! - поинтересовался я насмешливо.
        - Может, боится, что тебе понравится в Чернигове и ты там останешься, - хитро улыбнувшись, предположил тысяцкий.
        Он явно не в фаворе у нынешнего князя, но, поскольку являлся самым богатым боярином княжества, был оставлен на своем посту. Непонятно только, зачем он заигрывает со мной. Все знали, что в моем княжестве бояр нет и быть не может.
        - Не хочу я в Чернигов. Суетно у вас там. У удельного князя меньше чести, зато больше свободы, - сказал я.
        - Я ему говорил, что тебе Черниговский стол не нужен, иначе бы давно на нем сидел. Не верит, - рассказал тысяцкий Вышата. - Но теперь враг на пороге, деваться некуда. Зову тебя на помощь и от имени князя Михаила, и от всех черниговцев.
        - Передай князю, что обязательно приду, - согласился я.
        - Поспеши, князь, - попросил Вышата Глебович.
        - Как только моя дружина будет готова, сразу двинемся в путь, - пообещал я.
        - Половцев захвати, - посоветовал он.
        - Незачем, - отмахнулся я. - Во-первых, они будут долго собираться; во-вторых, я воевать пойду, а не грабить.
        - Нам все пригодятся, - сказал тысяцкий Вышата. - У князя Киевского сильная дружина да с князем Галицким большое войско идет, говорят, тысяч восемь. Он помирился с гуннами и поляками, позвал их с собой.
        - Чем больше их придет, тем больше нам добычи достанется, - произнес я любимую поговорку.
        22
        В поход со мной отправились три сотни конных и две сотни пеших дружинников. Первые под командованием Мончука поскакали по Черниговской дороге, участок которой на территории своего княжество я привел в божеский вид. Пеших и припасы перевезли на ладьях. Этой частью дружины командовал я. На этот раз со мной отправились в поход все три сына. Вкус победы надо познать щенком. Тогда вырастешь настоящим бойцом. По пути нам попалась ладья из Чернигова, с которой сообщили, что враги осадили столицу княжества. Пришлось менять маршрут движения. Поскольку Черниговская дорога проходила мимо Сосновца, там и высадились, чтобы соединиться с конницей. Она отставала примерно на день, потому что плыть вниз по течению легче и быстрее. Стоял город на реке Убедь, притоке Десны, километрах в пяти от впадения в нее, на высоком правом берегу. Точнее, там остались только полуразрушенные, деревянные, городские стены и пепелище на месте домов и церквей. Судя по разрушениям, над стенами поработали большие метательные машины. Сохранилось всего несколько дворов на северо-восточной окраине. Наверное, с той стороны дул ветер,
когда захватчики подожгли ограбленный город. На пепелище уже стучали топоры. Оставшиеся в живых сосновчане строили дома, чтобы на зиму не остаться без крыши над головой. Русские привычны к пожарам. Деревянный дом возводят за несколько дней и не шибко жалеют его. Было бы кому отстраивать. На потравленных полях вокруг города бродили крестьяне, жали редкие сохранившиеся колосья. Прошлое лето было сырое, урожай не задался. В этом году погода благоприятствовала озимым, но теперь помешала война. Два плохих года - это стремительный рост цен на хлеб. Кому-то - беда, а моим крестьянам, которых война не затронула, - дополнительный доход.
        Ладьи мы оставили с небольшой охраной возле Сосновца, а сами пошли к осажденному Чернигову по дороге, разбитой прошедшей недавно армией. На несколько километров по обе стороны от дороги города и деревни были сожжены, а поля и огороды вытоптаны. Хотел сказать, что здесь будто Мамай прошел, но до татарских налетов еще далеко. Это натворили свои, русские. Понятия «враг» и «друг» пока не имеют ни национального, ни религиозного окраса. Возле сожженного Сновска переправились на правый берег реки Сновь и прошли дальше на запад, чтобы оказаться севернее Чернигова. Галичане и киевляне знают, что где-то на юге новгород-северская армия. С той стороны и будут ждать нападение.
        Обосновались лагерем возле деревни Кукино, которая принадлежала боярину Куке, сидевшему сейчас в осаде в Чернигове. До этой деревни еще не добрались захватчики, но крестьяне уже подготовились к нападению: весь скот, птица и зерно нового урожая были спрятаны в лесу. В деревне остались только старики и старухи да собаки и кошки. Я навербовал местных мужиков, прикрепил по одному к каждой пятерке всадников, которых послал на разведку. Один разъезд вернулся через пару часов с сообщением, что соседнюю деревню грабят. Напавших около сотни. Я послал туда Мончука с сотней кавалеристов и сотней арбалетчиков.
        - Встретишь их на обратном пути, когда соберут и погрузят добычу. Постарайся, чтобы ни один не ушел. Возьми пару пленных, чтобы рассказали о своем войске, а остальных пореши, - приказал я.
        У меня и так мало дружинников, чтобы отвлекать часть на охрану пленных.
        Мой шатер поставили на лугу у деревни. Моих дружинников такие мелочи, как вши и клопы, не пугали. Они с удовольствием разместились по домам, которые сейчас пустовали. Я предложил старикам и старухам, оставшимся в деревне, продать нам свежего хлеба и молока. Мое войско без этого напитка жить не может. В ответ услышал, что коров и коз в деревне нет и никогда не было, несмотря на кучи свежего навоза, а все зерно боярин увез в Чернигов, чтобы было чем питаться во время осады. Врут, конечно, но крестьян можно понять. В эту эпоху никто ничего у них не покупает. Отобрать выгоднее. В походе войско питается, так сказать, подножным кормом, грабит крестьян, не зависимо от того, чужие они или свои.
        Мончук вернулся вечером. Привел пять одноконных телег с награбленным имуществом и оружием, доспехами и одеждой убитых врагов, бычка, двух коз, одиннадцать верховых лошадей и двух пленных. Оба были русские, немного за тридцать. Один был ранен в руку, а у второго левый глаз заплыл. Кто-то вреза ему от души. Обоих раздели до рубах и разули, а потом связали руки. У мятых и грязных рубах были глубокие треугольные вырезы, в которых видны были деревянные темно-коричневые крестики на засаленных, льняных гайтанах. Пленные переступали босыми ногами и исподлобья поглядывали на меня, ожидая решения своей судьбы. Наверное, уже догадались, зачем им сохранили жизнь, и пытались угадать, надолго ли?
        - Я - князь Путивльский. Ответите без утайки на мои вопросы, посажу в погреб, а после снятия осады отпущу на все четыре стороны. Будете молчать или соврете, повешу, - сделал я им предложение, от которого трудно было отказаться.
        - Я с тобой, князь, вместе шел до Калки, - сказал тот, у которого был подбит глаз, и добавил ухмыльнувшись: - Только вот назад порознь возвращались.
        Чтобы мне не говорили, а есть везучие люди. Взять хотя бы этого. Сколько на Калке народу полегло, а он спасся. И сегодня весь его отряд истребили, всего двоих взяли в плен - и один из них он.
        - Тогда ты знаешь, что мое слово крепко. Так что расскажите мне подробно, где и какие отряды стоят, сколько в них примерно людей, где обоз, кони, ладьи? Если сообщите что-то важное для меня, еще и награжу, - пообещал я и приказал своим дружинникам: - Развяжите их и принесите что-нибудь поесть.
        - А что для тебя важное? - поинтересовался везучий.
        - То, что поможет снять осаду, а что именно - понятия не имею, - ответил я. - Рассказывайте все, что знаете.
        И они начали рассказывать. Больше говорил везучий, а раненый в руку дополнял. По их словам получалось, что в киевско-галицкой армии около десяти тысяч человек. Город обложили с трех сторон. С четвертой - на реке Десне - днем дежурили ладьи, не давали подвозить снабжение в город. С восточной стороны, на Торжище, откуда было ближе и удобнее пробиваться к Детинцу и где все дома были сожжены черниговцами, осаждавшие поставили метательные машины, привезенные в разобранном виде на ладьях и собранные на месте. С западной стороны, рядом с двумя монастырями, стояли гунны и поляки. Троицкий монастырь они уже разграбили, а Елецкий еще держится. Лагеря осаждавших и со стороны города и с тыла защищены валами, рвами и рогатками. Боятся нападения новгород-северцев.
        - А где сейчас новгород-северцы? - задал я вопрос.
        - Кто их знает! - ответил пленный. - Говорят, отошли в Степь со своими погаными или еще куда. У них войско почти все конное, двигаются быстро, не угонишься. - Он вдруг радостно воскликнул: - Во, вспомнил! За курганами, если идти на заход солнца, длинный овраг, а за ним еще пройти, там поля. На них лошадей пасут, наших и гуннских. Охрана всего сотни две человек, в основном ополченцы. Я туда коней наших бояр отводил.
        - Много лошадей? - спросил я.
        - Три табуна больших, - ответил он. - Это важная новость?
        - Возможно, - произнес я.
        После допроса пленных посадили в погреб. Я дождался возвращение разведчиков и выслушал их доклады. Вроде бы пленные не врали, все совпадало. Только лошадей мои дружинники не видели. Утром я послал разъезды именно на поиски трех табунов, о которых сообщил пленный. Информация подтвердилась.
        До ночи мой отряд отдыхал, отсыпался. Вечером плотно поели. С молоком, которые принесла из леса крестьяне. Они уже знали, что мы разбили вражеский отряд, ограбивший соседнюю деревню. Теперь задабривал нас, чтобы мы не перешли в другое место, не оставили их без защиты. Деньги брать отказались, зато без смущения растащили всякий хлам, который был в телегах, отбитых у врага и принадлежавший ранее крестьянам соседней деревни. Может быть, хозяевам и вернули. Хотя у меня большие сомнения по этому поводу.
        Ночью пошли за лошадьми. Луна, немного надкушенная с правой стороны, светила ярко. Небо было усыпано звездами. Так ли это на самом деле, или мне кажется, но вроде бы звезд на небе больше, чем в двадцать первом веке, и они ярче и ядренее. Рядом со мной скачут Мончук и Бодуэн по прозвищу Фряг. Тысяцкий - «жаворонок», все время зевает. Пока не рассветет или не начнется бой, он будет полусонным. Бывший рыцарь тоже не «сова», но держится лучше. Просидев почти два года в городе, он заскучал. Наверное, и ностальгия дала о себе знать. В походе он повеселел, воспрял душой и телом.
        Две сотни пеших и сотню конных, вооруженных луками, оставили на полпути к пастбищу. Там было удобное место для засады. Может быть, при дневном свете оно покажется менее привлекательным, но тогда найдем другое. Думаю, время на это у нас будет. С двумя сотнями конных остановился километрах в двух от табунов. Луна зашла, стало темно. Полсотни всадников спешились, разбились на два отряда и исчезли в темноте. Я теперь ничего сам не делаю, а иногда руки так и чешутся, особенно во время ночных нападений. В темноте выброс адреналина в кровь мощнее. Иногда мне кажется (или так на самом деле?!), что в напряженные моменты я начинаю видеть в темноте, как кошка. Слышал подобное и от других воинов. В такие моменты в тебе просыпаются сверхспособности, о наличии которых в мирной жизни не догадываешься. Наверное, поэтому повоевавшим мирная жизнь кажется пресной, а на самом деле они не нравятся себе лишенными этих сверхспособностей.
        Часа через два пришел связной и доложил, что охрана вырезана, можно угонять коней. Мы поехали к табунам. Между лошадьми ходили мои дружинники и снимали путы с передних ног. Освобожденных лошадей сгоняли к дороге. В первом табуне было сотен семь боевых коней, во втором сотен пять ездовых, а в третьем примерно столько же вьючных и тягловых. Стараясь не смешивать три табуна, погнали лошадей к деревне Кукино. К тому времени небо уже посерело и задул легкий теплый юго-западный ветерок.
        Я с полусотней всадников скакал в арьергарде. Скоро осаждающие проснутся, придут на пастбище за лошадьми - и возрадуются. Им понадобится время, чтобы вернуться в лагерь, доложить о пропаже, организовать погоню. Не думаю, что она будет многочисленной. Поедут конные, чтобы быстро догнать, а боевых и ездовых жеребцов у них осталось мало. Следы найдут быстро. Там, где проскакали две тысячи лошадей, дорога выбита и загажена так, что захочешь, не пропустишь.
        Место, выбранное ночью для засады оказалось не совсем таким хорошим, но и не плохим. Лошадей мы передали сотне пикинеров, которые погнали их дальше, а сами начали оборудовать позиции для стрельбы. В этом месте дорога проходила между речушкой метра три шириной, по ее левому берегу, и опушкой густого леса. Противоположный берег речушки оказался болотистым, лучше туда не соваться, зато лес будет справа от погони. Там и расположились всем отрядом.
        Погоня появилась около полудня. Скакали хлынцой. Их оказалось сотен пять - больше, чем я предполагал. Это были гунны и поляки. Примерно половину отряда составляли рыцари. Видимо, их лошади паслись в другом месте. Скакали кучно и без разведки. Решили, наверное, что табуны угнал отряд из Новгорода-Северского, в котором не могло остаться много воинов, потому что дружина ушла с князем Изяславом. Впереди скакал пожилой чернобородый мужчина в большом островерхом шлеме с расстегнутой бармицей и пластинчатом бронзовом доспехе. Конь под ним был вороной, очень крупный и горячий. Он постоянно поворачивал голову, чтобы убедиться, что никакой другой жеребец не пытается обогнать его. Предводитель гуннов тоже обернулся влево, чтобы что-то сказать рыцарю, скакавшему на полкорпуса позади, и не заметил мой болт. Я попал ему в живот. Бронзовый доспех не спас. Болт влез в тело весь. Судя по тому, как скривилось от боли лицо старого воина, второй болт на него тратить не придется.
        Перестук вразнобой конских копыт сменился криками и стонами раненных, проклятиями пока невредимых и ржанием лошадей, которых начали разворачивать вправо, чтобы закрыться щитами и атаковать стрелков. Вот только способных идти в атаку с каждым мгновением становилось все меньше. Да и не хотели лошади лезть в кусты. Я отложил арбалет и начал стрелять из лука. Теперь от моих выстрелов, по большому счету, ничего не зависело. Если и промахнусь, беды большой не будет. Мои лучники и арбалетчики исправят ошибку. Но я не промахивался. Десять дет тренировок начали давать результат. На дистанции метров восемьдесят я умудрился попасть в шею ниже края шлема и выше кромки щита, которым закрывался гунн, а уж в спину угадывал с раза в два большего расстояния. Из посланной за нами погони смогли ускакать человек пятьдесят. Они неслись галопом и не оглядывались. Поскакавшие было за ними несколько лошадей, оставшиеся без наездников, не смогли за ними угнаться, остановились и уже через несколько минут начали спокойно щипать траву. Меня поражает способность лошадей мгновенно подаваться панике, а затем также быстро
переходить от нее к безмятежному набиванию брюха. Наверное, это нервное. Жевание помогает успокоиться. Ну, прямо, как женщины, ведут себя!
        Пока мои дружинник добивали раненных и собирали трофеи, я подъехал к гунну, которому попал в шею. Он был уже мертв. Молодой, черные усики только пробились. На нем шлем, сваренный из четырех треугольных пластин, к нижнему краю которого пристегнута тронутая ржавчиной бармица, кольчуга с длинными рукавами, кожаные штаны и пластинчатые поножи, закрывающие голень только спереди, а сзади завязанные тремя кожаными ремешками. В деревянных ножнах сабля, старая, слабо изогнутая, скорее всего, досталась от деда или прадеда. Наверное, младший сын магната, поехавший искать счастья. Вот и нашел на лесой дороге вдали от родного дома. Он лежал на боку, сломав стрелу, которая проткнула шею и застряла в ней оперением. Из приоткрытого рта еще текла кровь. Было ее неприлично много.
        23
        По возвращению в деревню Кукино, я приказал передать пленным в погребе, что информация о табунах оказалось важной и что они заработали по верховому коню. Награда подстегнула их. После обеда, когда я собирался лечь покемарить, дружинник, который относил в погреб обед, доложил, что пленные очень хотят пообщаться со мной.
        - Веди их сюда, - приказал я.
        Синяк из темно-фиолетового стал более красочным, отчего пленный напомнил мне бомжа с Казанского вокзала. Одно время я жил неподалеку от вокзала и частенько встречал там бомжей с похожей физиономией. Бомжи были разного возраста, комплекции и национальности, но физиономия у всех была одна - именно такая. Второму пленнику перевязали рану. Сильная боль прошла, и он стал разговорчивее. В предыдущий раз только уточнял подробности, а сейчас говорил больше, чем напарник по несчастью. Пленный подробно рассказал, где в обозе хранится самое ценное. Информация, конечно, интересная, да вот только обоз находится между двумя линиями заграждений. О чем я и сказал ему.
        - Тогда другое, - сразу перешел он. - На берегу Десны, выше города, за излучиной, стоят ладьи. Там место удобное. Сверху, по течению, им лучше нападать, если кто к городу поплывет. На ночь их на берег носами вытаскивают. Ладей было много, десять и больше.
        Наверное, считать умеет по пальцам, разуваться лень, поэтому дальше десяти дело не идет.
        - Сколько охраны? - спросил я.
        - На каждой по полусотне или больше, - ответил он. - Только ночью они уходят от реки, холодно и сыро возле нее. Все время к нам прибивались, рядом с нами у костров ложились спать.
        - Если всё так, как ты сказал, может оказаться важным, - молвил я.
        - Вот те крест, князь, правду говорю! - перекрестился он.
        Я приказал отвести пленных в погреб и отправил разведку узнать, где ночуют экипажи ладей, а заодно посмотреть, как там идет осада, не собираются ли снять ее и пойти к Новгороду-Северскому, чтобы отомстить за угнанных лошадей и убитых рыцарей? Или уже знают, что это я им сыплю соль на разные интимные места?
        Разведчики вернулись утром и доложили, что экипажи ладей действительно спят на берегу у костров, подальше от реки. Осада идет полным ходом. Стены города еще держатся, но уже основательно побиты. Видимо, киевляне решили отомстить за разграбление своего города тридцать один год назад. Хорошая у людей память в эту эпоху! Самое смешное, что вместе с черниговцами Киев тогда захватил отец Владимира Рюриковича, в то время князь Смоленский.
        - Мне потребуются вечером двое мужиков пошустрее, чтобы весточку доставили в Чернигов, - сказал я старикам деревни Кукино. - Если справятся, получат по лошади.
        Крестьяне перестали бояться нас. Скот на всякий случай продолжают прятать в лесу, но все чаще в деревне появляются мужики и бабы, присматривают за своими дворами. Иногда приходят и молодые парни, а вот девок не видел ни разу. И то верно: девки любят залетать от залетных парней.
        Вечером пришли двое. Оба не молодые. Так понимаю, самые шустрые в смысле самые жадные.
        - А по какому коню дашь? - первым делом поинтересовались они.
        - По такому, на каком пахать сподручнее, - ответил я. - Или вам по боевому надо, решили в дружинники податься?
        - Старые мы уже для рати! - улыбаясь, ответили крестьяне. - Только вот конь коню рознь. Один молодой и работящий, а другой только сено жрет.
        - Сами выберете, когда снимут осаду, - предложил я. - Только сразу бегите в деревню, я вас ждать не буду, оставлю двух, какие под руку попадутся.
        - Ради такого дела мы и раньше прибежим, - пообещали они.
        Я объяснил крестьянам, что ночью доставим их к городским стенам на лодке. Там скажут, что с посланием от князя Путивльского. Я заставил вызубрить это послание.
        - Если согласятся, пусть утром поднимут на приречной башне Детинца красный флаг, - закончил я. - Ну, а если попадетесь, врите, что хотите, но обо мне и моем послании ни слова.
        - Оно и понятно, - согласились крестьяне. - Нам и самим не с руки говорить, что от тебя идет. Скажем, что боярин наш велел всем идти в осаду, а мы в отъезде были, только вернулись.
        Пикинерам я приказал оставить свое длинное и грозное оружие, взять вместо пик по охапке соломы. Надеюсь, воевать им этой ночью не придется. Двигались быстро. Большая часть дружинников целый день дурака валяла. В походе я не напрягаю их строевыми занятиями. Часик мечами помашут, разомнутся - и хватит. Война, в отличие от учебы, должна быть в радость.
        Ночь опять была лунная, ясная. По речному руслу пролегла желтоватая дорожка, которая слегка подрагивала, будто ее встряхивают. Тихое плескание воды наводило на мирные мысли, словно мы приехали на ночную рыбалку. В лагере осаждающих тоже тихо. Умаялись за день. На приступ не ходили, но весь день метали камни в стены, рыли подкопы, делали осадные башни и тараны. Дня через два-три, когда сильнее разрушат городские стены, будет штурм. В городе тоже было тихо. На стенах иногда появлялись огоньки факелов и сразу исчезали. Осажденные давали понять, что не спят, готовы в любое время суток отразить нападение.
        Вернулся разведчик и доложил:
        - На ладьях только несколько человек, все спят.
        - Начинаем, - приказал я.
        Первыми отправились два десятка пикинеров налегке. Они должны снять караульных на ладьях. За ними пойдут арбалетчики, займут места в шести ладьях. Следом отправятся пикинеры с соломой, которую распределят между остальными ладьями и подожгут, а потом столкнут на воду первые шесть и вместе с арбалетчиками уплывут. Отдельно пошли три дружинника и два кукинца. Эти похитят лодку и сразу отправятся на ней к городу. Высадив крестьян, дружинники поплывут вверх по течению, спрячутся там и посмотрят, появится ли утром красный флаг на башне. О результате доложат мне.
        Я со спешившимися лучниками стою на опушке леса. Коней мы оставили в паре километрах от стоянки ладей, пришли пешком. Будет прикрывать свою пехоту. У реки много комаров. Со всех сторон слышатся тихие шлепки. Я тоже убиваю самых назойливых комаров. Наверное, они были еще одной причиной, почему ладейщики ушли ночевать подальше от воды. Хотя и у костров комаров не меньше. Насекомые не знают, что должны бояться дыма.
        Я не заметил, какая ладья загорелась первой. Было темно, а потом вдруг сразу на нескольких появились язычки пламени, которое сперва было робкое, точно не хотело сжигать такие прекрасные творения рук человеческих. Послышался шум сталкиваемых в воду ладей и приглушенные голоса. Кто-то свалился в воду. Это падение и разбудило ладейщиков.
        - Пожар! - заорали сразу несколько голосов.
        Пламя на ладьях быстро расширялось и подрастало. Ничто не горит так хорошо, как сухая корабельная древесина. Красные блики побежали по воде, освещая отплывшие от берега ладьи. Они, мешая друг другу, разворачивались носами навстречу течению, которое медленно сносило их к городу. Вот гребцы первой ладьи, подчиняясь голосу кормчего, дружно опустили весла в воду и налегли на них. Ладья сразу пошла против течения. За ней последовали остальные, одна за другой.
        К берегу реки бежали бывшие экипажи ладей. Они, скорее всего, орали свои пожелания моим дружинникам. Слов было не разобрать. Сливались в общий гул.
        - Начали! - приказал я, но теперь уже лучникам.
        Пламя хорошо освещало людей, которые бежали к ладьям. Когда упали первые, остальные не сразу поняли, что происходит. Они продолжали бежать к своим судам, надеясь потушить огонь. Следующая порция стрел остановила их, а третья заставила развернуться и дать деру.
        - Засада! - заорали они, убегая с освещенных мест.
        На берегу реки осталось лежать десятка три убитых и тяжело раненых. Может, кто-то прикинулся убитым. Нам это было неважно. Я подождал, пока огонь сделает свое дело настолько, что ладьи нельзя будет быстро отремонтировать, а затем приказал:
        - Отходим.
        Мы прошли лесом к своим лошадям, а затем поскакали на них к своей базе. Теперь двигались быстрее, потому что пехоты с нами не было. Она поплывет на ладьях вверх по Десне, а потом по ее притоку Снови. Поднявшись выше разрушенного Сновска, вытащат суда на берег. Там останется небольшой караул, который должен будет сжечь ладьи, если враг обнаружит их. Не думаю, что так случится. Скорее всего, осаждающие решат, что ладьи погнали в Новгород-Северский.
        Представляю, как сейчас матерятся князья Владимир Рюрикович и Даниил Романович. Они не могут снять с осады большой отряд, потому что черниговцы заметят это и не простят ошибку. С другой стороны, мои уколы должны раздражать, требовать отмщения.
        С утра мои дозоры следили за всеми дорогами, ведущими к деревне Кукино, и за рекой Сновь. Враг так и не появился. Наверное, решили разделаться со мной после того, как захватят Чернигов. Добытое в городе возместит им все убытки, нанесенные мной. Война - самый прибыльный бизнес. Но только для победителя.
        24
        Троицкий монастырь располагался на обрывистом берегу Десны примерно в километре от Чернигова. Между ним и городом находились Болдины горы - несколько курганов, а сразу через овраг было место под названием Гульбище. Наверное, там гуляли горожане, но монахам было ближе добираться. Обычно монастыри защищены стенами, валами и рвами не хуже городов. Троицкий, видимо, населяли невоинственные монахи. Все его защитные укрепления состоял из дубового частокола, соединяющего различные строения, расположенные по периметру, глухими стенами наружу. Огороженная территория имела форму кривого шестиугольника. Башня была всего одна, надворотная. Вторые ворота, выходящие к крутому спуску, по которому можно было добраться до реки, башни не имели и никем не охранялись. Через них монахи, пришедшие в лес за грибами и задержанные моими дружинниками, и провели нас внутрь монастыря. Там гостили командиры гуннов и поляков, которым тяжко было жить в шатрах под городскими стенами. Они выгнали монахов из жилых строений, разместились в них сами. Чем облегчили задачу моим людям. Монахи показали, где спят враги. Караул из трех
человек был только в надворотной башне. Все трое спокойно спали.
        Когда я въехал на территорию монастыря, монахи выносили из помещений раздетые трупы и сбрасывали с обрыва. Избавятся от ноши, перекрестятся и идут за следующим. Они уверенно передвигались по территории монастыря, не смотря на то, что луна скрылась в облаках, было темновато. Мои дружинники при свете двух факелов паковали трофеи. В завтрашнем бою добычи будет много, но собрать ее не успеем. Посередине двора стояло несколько телег, из которых монахи выгружали и возвращали на места то, что у них отняли непрошенные гости. Затем телеги наполнят добычей и увезут в лес. Пехота завтра не будет участвовать в сражении, только прикроет наш отход.
        Я слез с коня, размялся. На автомобиле было удобней ездить. Затекала в основном шея. При верховой езде болит все тело, кроме этой самой шеи. В свете факела я увидел знакомое лицо.
        - Здравствуй, Илья! - поприветствовал я монаха.
        Он нес большую бронзовую чашу. Поставив ее на землю, поклонился мне и произнес:
        - Рад видеть тебя, князь, живым и здоровым! Я как узнал, что ладьи пожгли, сразу подумал, что без тебя не обошлось.
        - Почему? - полюбопытствовал я.
        - Не знаю, - пожал монах плечами. - Просто в голову пришло. Может, потому, что встретились с тобой в первый раз на ладье. - Он перекрестился и продолжил: - Услышал бог наши молитвы, наказал осквернителей святого места!
        Насколько я знаю, осквернителями стали мои люди, пролив кровь. Теперь сорок дней в помещениях, где убили гуннов, нельзя будет молиться, совершать службы. Зато дружинники вернули монастырю всё, что отняли католики, в том числе и изготовленное из серебра. За такое попы любой грех простят.
        - На бога надейся, да сам не плошай, - напомнил я. - Вы знали, что рать сюда идет. Надо было спрятать ценные предметы.
        - Не верили, что кто-нибудь решится на такое, - сказал Илья.
        - В следующий раз, когда придут татары, спрячьте получше. Лучше всего отвезите ко мне. У меня с ними мир, - посоветовал я.
        - А придут, князь? - не поверил он.
        - Обязательно придут, - ответил я. - Может, в этом году, может, лет через пять или десять, но придут и поубивают много людей на Земле Русской.
        - За грехи наши бог нашлет на нас поганых, - перекрестившись, сделал вывод монах Илья и посмотрел на меня.
        Он стоял боком к свету, падающему от горящего факела, по лицу бегали красные отблески, так что я не мог разглядеть, какие мысли оно выражает, но почувствовал обращенный ко мне безмолвный вопрос: «Кто ты, князь?». Видимо, монах принимал меня за мессию местечкового калибра.
        - Тут ты прав, - согласился я. - Вместо того, чтобы объединиться и вместе сражаться с врагами, приводим против своих братьев иноверцев, которые разоряют всё, даже монастыри и церкви. Такие люди заслужили наказание.
        Вот только наказывают и награждают обычно непричастных.
        - Вы бы попрятали все ценное и на рассвете ушли бы в лес, - посоветовал ему. - Нападу я, а накажут за это вас. Перебьют всех, не посмотрят, что вы - монахи. Скажи это игумену.
        - Нет у нам игумена, - сообщил Илья. - Его убили в первый день, когда не позволял сдирать с икон серебряные оклады.
        - Тогда слушайте мой приказ: когда мы пойдем в бой, бегите в лес. - сказал я. - Возьмите еды на несколько дней. Думаю, осаду скоро снимут. А нет, так крестьяне вас прокормят. Пойдете на север, там есть нетронутые деревни.
        - Как скажешь, князь, - с облегчением произнес монах.
        Видимо, после гибели игумена некому было принимать решение.
        Когда небо начало сереть, монахи с котомками сидели во дворе рядом с моими дружинниками, завтракали на скорую руку хлебом и копченым окороком, отбитым у врагов. Запивали медовухой, последние две большие бочки которой выкопали для нас монахи. Все равно досталась бы врагу. Мои дружинники весело переговаривались, точно собирались на гулянье. Монахи удивленно посматривали на них, не догадываясь, что это выплескивается скрытое напряжение, загнанный на дно души страх. Кто-то не вернется из этого боя, кто-то будет ранен тяжело и умрет через несколько дней в муках, кто-то станет калекой. Каждый воин мысленно просил: «Только не я!».
        Доев, я посидел еще несколько минут. Ем быстро. Приучили в мореходке. Не все за мной успевают. Показав Савке, чтобы плеснул мне еще немного медовухи, медленно выцедил ее и только после этого встал.
        - Ну, что, братья, потянем по своем князе и по княжеству Черниговскому?! - тоном деловым, но с ноткой радости произнес я.
        - Потянем, князь! - хором ответили дружинник, вставая.
        - Тогда по коням! - приказал я.
        С монастырского двора я выехал первым За мной следовал тысяцкий Мончук и три моих сына, к каждому из которых был приставлен старый, закаленный воин. Далее в колонну по два следовали три сотни всадников. Если повернуть влево, легко перестроиться в шеренгу по одному. Нападать будем широким фронтом, от обрывистого берега в сторону Олегова поля. Со стороны реки осаждающие не соорудили укреплений. Следом из монастыря выехал обоз с трофеями. Они пойдут к лесу, где их поджидают остальные пехотинцы, устроят на дороге засаду на тот случай, если за нами будет погоня. За телегами шагали монахи, унося самое ценное монастырское имущество.
        Мы пересекли Гульбище, спустились в овраг, поднялись по противоположному склону в лагерь осаждавших. С этой стороны караулов не было. Несколько вражеских воинов заметили нас, но тревогу не подняли, поскольку ехали мы со стороны монастыря, медленно и без криков, которыми обычно сопровождается атака. Видимо, не ожидали такой дерзости. Пялились на нас, скорее, из любопытства. Пытались угадать, куда и зачем мы едем в такую рань?
        Из шалаша, метрах в трех от которого я проезжал, выглянул пожилой воин и спросил на гуннском:
        - Вы кто такие?
        Я не ответил.
        Гунн стоял, разглядывая проезжающих мимо всадников, и не знал, что предпринять. Если бы он закричал, то погиб бы на несколько минут раньше и спас многих своих сослуживцев. Я ехал дальше, не оглядываясь, но спиной чувствовал его взгляд. Гуннский воин не решился понапрасну беспокоить остальных. Я проехал почти до вала, насыпанного для защиты от вылазок осажденных. Там остановился и повернул коня в сторону Олегова поля. Следом за мной остановились, повернули и выстроились в одну шеренгу дружинник всех трех сотен.
        - Ну, поехали! - громко произнес я и метнул степную пику в черноусое лицо гунна, который в метре от меня выбрался из-под навеса и пялился, пытаясь понять, кто я такой и что здесь делаю?
        Рев сотен глоток взорвал утреннюю тишину. Три сотни лошадей поскакали вперед, убивая всех подряд. Я приказал не останавливаться, бить только тех, кто попадался под руку. Нам надо наделать больше шума, а не перебить больше врагов. Гунны, поляки и галичане поняли, что на них напали, и вместо того, чтобы оказать сопротивление, дали деру. Началась паника. Если среди них еще и были несколько человек, способных трезво оценивать ситуацию, остановить бегущую толпу уже не могли. Наверное, враги решили, что подоспел на помощь Изяслав Владимирович со своим войском.
        Моя пика застряла в теле убитого воина, который, падая, крутанулся и придавил ее. Я освободился от нее и выхватил саблю. Догнал удирающего, ударил сверху вправо, снося верхнюю часть головы, покрытой густыми и длинными черными волосами. Открылась черепная коробка, заполненная сероватым влажным веществом. Человек продолжал бежать. Я обогнал его и достал следующего концом острия по шее, ударив коротко и резко там, где сонная артерия. Шею сразу залило кровью, но и этот продолжал переставлять ноги, не понимая, что жить осталось всего несколько минут. Страх побеждал смерть. Правда, не долго. Я скакал дальше и рубил, рубил, рубил…
        Потом вдруг заметил, что оказался возле курганов на Олеговом поле, напротив городских ворот, ведущих в Передгородье. На башне стояли черниговские воины и что-то кричали нам. Что именно - не мог понять. Наверное, радовались. Несколько моих дружинников продолжали преследовать врагов, но большинство остановилось. Я приказал дальше курганов не ездить.
        - Где трубач? - крикнул я.
        - Здесь, - отозвался трубач, который скакал следом за мной.
        - Труби отход, - приказал я.
        Он вывел на своем инструменте мелодия из моего детства, которой в пионерских лагерях сзывали в столовую и которая по мнению пионеров звучала как «Бери ложку, бери чай и в уборную качай». В атаку водил под сигнал побудки «Вставай, вставай, штанишки надевай». А то раньше в атаку призывали одним протяжным гулом, а отступать - двумя. Причем сигналы были одинаковы у всех. Вражеский можно было принять за свой. Теперь мои воины знали, что обращаются именно к ним.
        Я хлынцой поскакал в обратную сторону. Мои дружинники последовали за мной, добивая раненых и тех, кто притворялись убитыми. Поле было устелено трупами. Перебили мы тысячи две. Хотя я запретил собирать трофеи, некоторые дружинник останавливались и забирали дорогое оружие или броню. Я делал вид, что не замечаю. Нападать на нас пока никто не собирался. Я переоценил смелость галичан и киевлян.
        Меня догнали сыновья. У младшего лицо было в крови. Он постоянно поправлял шлем, сползающий на горящие от счастья глаза, и самодовольно улыбался.
        - Откуда кровь на лице? Тебя ранили? - спросил я.
        - Нет, - ответил Андрей. - Ванька сказал, что надо попробовать на вкус кровь первого убитого врага. - Он попробовал вытереть лицо рукой в кольчужной перчатке. - Наверное, запачкался.
        - Ну, и как тебе кровь? - спросил я.
        - Соленая, вкусная, - радостно ответил младший сын.
        Видимо, из него получится хороший полководец и плохой управленец. Первое в эту эпоху важнее.
        Дорогу к Черномогильским воротам была перекрыта двумя рогатками. Я дал знак дружинникам, и они очистили проезд. Я проскакал почти до рва, широкого, метров семь, через который не было моста. На башне стояли черниговцы, среди которых разглядел тысяцкого Вышату Глебовича.
        - Что ждешь?! Нападайте на врага с другой стороны, уничтожайте осадные орудия! - крикнул ему.
        - Князь сам поведет дружину, - сообщил тысяцкий Вышата. - Мне приказал здесь быть, помочь тебе, если что.
        Значит, князь Черниговский не верил в мой план. Хотел я сказать, что мы и без сопливых управились, но решил не напрягать отношения. Они тут сами себе не верят. Худшего наказания не придумаешь.
        - Пошли людей, пусть трофеи соберут, - предложил я и шутливо добавил: - Потом половину нам отдадите.
        - Это само собой, - серьезно заверил Вышата Глебович.
        Ворота они открывать не стали, спустили на веревках людей и доски, которые перебросили через ров. Правда, много собрать не успели, потому что с севера к нам начал приближаться большой отряд пехоты, тысячи три, и пара сотен всадников, скакавших на правом, дальнем от города, фланге. Они шли медленно, ожидая нападения. У страха глаза велики. Наверное, удравшие рассказали, что нас целая армия. Минут через пятнадцать появился второй отряд, немного меньше. Эти шли быстрее, догоняли первый.
        Я дождался, когда второй отряд приблизился к курганам на Олеговом поле, и поскакал по дороге к лесу, крикнув своим дружинникам:
        - Уходим!
        Оба вражеских отряда остановились, изготовились к бою. Наверное, смотрят на три сотни всадников, скачущих от города, и пытаются угадать, где основная часть новгород-северского войска и куда поскакали мы? Пусть гадают. Сейчас Михаил Черниговский выйдет со своей дружиной из ворот на противоположном конце города и ударит по оставшимся там в небольшом количестве осаждающим, порубит и сожжет баллисты, катапульты, осадные башни, тараны и всё остальное, что попадет под руку. Если после этого осаду не снимут, то затянется она надолго.
        25
        Михаил Всеволодович, Великий князь Черниговский, не сумел в полной мере воспользоваться моим отвлекающим маневром. Его дружина вышла из города, напала на осаждавших, уничтожила часть осадных орудий и, завидев отряд, который шел на нас, но вернулся с половины пути, трусливо сбежала. Видимо, князь решил приберечь свою дружину для более славных дел. Вместо боя предложил врагам заключить мир. Те с радостью приняли предложение.
        Рассказали мне это двое кукинских крестьян, которых я посылал к Михаилу Всеволодовичу.
        - В городе только про тебя и говорят, князь! - сообщили они. - Жалеют, что не ты ими правишь. Многие подумывают перебраться на жительство в Путивль.
        - Пусть поспешат, - посоветовал я. - Скоро ваш князь до беды вас доведет.
        Мир так мир. Значит, обещание прийти на помощь я выполнил. И галичанам заодно отомстил за своих «братьев». Осталось взять побольше добычи. Поскольку со мной киевляне и галичане не заключили мир, мог нападать на них без зазрения совести. Что я и сделал.
        Моя разведка донесла, что вражеская армия разделилась на три части. Киевские и галицкие конные дружинники, сотен семь-восемь, вместе со своими князьями переправились на левый берег Десны и поскакали к Киеву. Киевская пехота, сотен пять, отправились на ладьях, которые уцелели потому, что в ночь нашего нападения стояли ниже по течению. Галицкая пехота, тысячи три-четыре человек, и обоз отправились в родные края по суше. Их ладьи достались нам или были сожжены.
        Галичане были настолько уверены в своей силе, что не соблюдали элементарных норм предосторожности. Обоз шел к конце колонны. Позади него шагали только пара сотен пехотинцев, которые сложили свои копья и щиты на телеги, полупустые, потому что большую часть награбленного съели, пока осаждали Чернигов. Мы их встретили возле деревни домов на тридцать. Она располагалась на берегу неглубокой речушки, протекающей по краю леса. Дальше дорога шла между скошенных полей, а потом снова ныряла в лес. Крестьян в деревне не было. Узнав о приближении войска, попрятались в лесу.
        Я подождал, когда весь обоз выедет на поля, а большая часть передовой колонны зайдет в лес, и повел свою дружину в атаку. Собирался конницей ударить в хвост колонны, а пехотой разогнать арьергард и захватить обоз. Не получилось. Заслышав топот копыт и завидев скачущую конницу и бегущую следом пехоту, галичане прыснула в лес, побросав копья и щиты. Обоз остановился, потому что возницы попрыгали с телег и тоже смылись. В итоге более полусотни телег с награбленным добром и брошенным оружием достались нам без боя. Даже грустно стало, будто обломали на самом интересном.
        Возле деревни Кукино мы разделили трофеи на три части. Кое-что из оружия и брони было погружено на три наши ладьи и вместе со мной и пехотинцами поплыло в Путивль. Самых лучших лошадей, сотен пять, погонят по суше конные дружинники. Остальных лошадей, ладьи и телеги с оружием, доспехами, одеждой и прочим дешевым барахлом Мончук должен будет продать в Чернигове и вернуться домой на лучшей трофейной ладье. Помогать ему будет полусотня арбалетчиков.
        - Подаришь князю Михаилу десяток коней и скажешь, что я преследую галицкое войско, чтобы отомстить за братьев. Приеду в Чернигов или нет - ты не знаешь, - напутствовал я Мончука. - От пира не отказывайся, но и про дело не забывай. Цену не задирай: быстрее продашь. Надолго не задерживайся.
        - Ровно столько пробуду, чтоб князя не обидеть, - заверил тысяцкий.
        - Тогда тебе придется на следующий день уезжать, - пошутил я.
        И был неправ. Как потом доложил Мончук, князь Михаил Всеволодович встретил его тепло. На крыльце княжеского терема ждал тысяцкий Вышата Глебович - честь, как удельному князю. Черниговский князь одарил Мончука шубой из черно-бурой лисицы, шитыми золотом одеждами и саблей в золоченых ножнах. Меня отдарил золотой братиной емкость литра на три - пузатым горшком с крышкой и двумя рукоятками. На боках были барельефы в виде скачущих коней, поверх которых по кругу шла надпись «Пей из сей братины на здравие, хваля бога и князя». На крышке была литая фигура в виде вставшего на дыбы коня, а поле расписано в виде травы, которую пригнуло ветром. К братине прилагался сундук с серебряной посудой и полсотни бочек княжеской медовухи. Отдельно шли подарки для княгини в виде рулонов дорогих шелковых тканей.
        - Мне сказали, что князь Александр любит черниговский мед. Пусть пьет и поминает меня добрым словом! - пожелал Михаил Всеволодович.
        Он купил большую часть трофейных лошадей и пять ладей. Как догадался мой тысяцкий, Великий князь Черниговский, хоть и заключил мир, но соблюдать его долго не собирался. Догадка его оправдалась перед самым отъездом из Чернигова. Прискакал гонец с радостной вестью, что под Звенигородом Изяслав Владимирович, князь Новгород-Северский, разбил киевско-галицкую дружину. Даниил Романович, Великий князь Галицкий удрал, а Владимир Рюрикович, Великий князь Киевский и Смоленский, попал в плен. По словам Мончука, к этой победе приложил руку Михаил Всеволодович, Великий князь Черниговский. По крайней мере, князь радостно потирал руки, когда услышал эту новость, и приговаривал:
        - Успели мои гонцы предупредить Изяслава!
        Вот и получилось, что врагов у князя Михаила Всеволодовича не стало, а дружина его почти не понесла потерь. Я подумал, что больше никогда не приду ему на помощь. Пусть кто-нибудь другой таскает ему каштаны из огня.
        Позже до нас дошли известия, что Изяслав Владимирович захватил Киев, ограбил его, а потом стал Великим князем Киевским. Киевлянам, кто выжил, осталось только смириться. По большому счету им плевать, кто будет княжить, лишь бы их не трогали. Они уже разучились показывать путь неугодным князьям. И это при том, что претендентов на Киевский стол хоть отбавляй. Михаил Всеволодович завоевал Галич и добавил к своим титулам еще и Великого князя Галицкого. Мне было интересно, как долго он там просидит? Говорят, каждый боярин галицкий держит в уме пару претендентов на замену правящему князю.
        26
        Следующей весной я отправился в море. В Босфоре пошлину собирали все еще латиняне, то есть, венецианцы от их имени. В проливе Дарданеллы власть была в руках никейцев, которые называли его Геллеспонтом. Мало того, они уже переправились на европейский берег пролива, и отбили у венецианцев Галлиполи. Это большой город на берегу пролива, рядом с Мраморным морем. Довольно крепкий, с высокими каменными стенами и мощными башнями. Венецианцам он служил перевалочной базой для восточных товаров. Кстати, раньше город назывался Херсоном Фракийским. В шестом веке у меня даже была веселая мысль: а не поставить ли одно судно на линию Херсон Таврический - Херсон Фракийский?!
        Все большие острова в восточной части Эгейского моря - Лесбос, Хиос, Самос, Кос - тоже принадлежали никейцам. Побережье контролировали боевые галеры, благодаря чему пиратство в этих водах было сведено на нет. Поскольку мою шхуна походила на неф, ее принимали за торговое судно и не трогали. Я решил поискать счастья возле острова Кипр. Обогнув Родос с юга, легли на курс ост-норд-ост. На второй день попали в штиль. Даже бриза не было. Морская вода была насыщенного бирюзового цвета, что казалась подкрашенной. Только непонятно было, кто над ней поработал. Шхуна мерно покачивалась на еле заметных волнах. Вокруг ни одного судна, только мы и море. Чувство пустоты, одиночества усиливало чистое, без единого облачка, голубое небо. Одновременно возникало чувство единения, родства с морем: я - твой блудный сын, люби меня, как я тебя, и храни, как мать, вопреки неблагодарным поступкам моим!
        Днем нас обволакивала влажная, душная жара. Она так выматывала, обессиливала, что, не смотря на скученность и переизбыток тестостерона, конфликтов почти не было. Днем экипаж лежал вповалку на палубе под тентами, лениво перебрасываясь короткими фразами. Только мои сыновья находили силы и желание, чтобы махать деревянными мечами и лазать на мачту. Обеда не было, потому что в жаркий полдень никто не хотел есть. Только пили воду, которую выдавали по установленной мной норме. Жизнь начиналась после захода солнца, достигая пика к полуночи. В это время я заставлял их заниматься боевой подготовкой, в основном фехтованием. Затем шла на убыль. Большая часть экипажа засыпала, чтобы проснуться с восходом солнца, позавтракать и залезть под тент.
        На седьмой день подул свежий норд-ост. Я решил не спорить с ним и повернул на зюйд-ост. Пошли в полветра со скоростью узлов шесть-семь к берегам Иерусалимского королевства. Посмотрим, что там творится.
        Давненько я не бывал в тех краях. Последний раз в самом начале двадцать первого века. Но больше запомнился первый визит в израильский порт Хайфа. Туда надо было заранее выслать несколько радиограмм: судовую роль, сведения о грузе и грузополучателе и заполненную анкету, довольно подробную. В этой анкете были пункты «Последний порт захода» и «Предыдущий порт захода». Какие между ними две еврейские разницы - я так и не понял. Поскольку пунктов была два, видимо, подразумевалось, что ответы должны быть разные. Я подумал, что предыдущий - это тот, который был до последнего. Перед Ростовом-на-Дону, из которого мы везли зерно в Хайфу, был турецкий Измир, куда вы отвезли металлолом. Миль за двести до порта назначения нас допросил военный корабль Организации Объединенных Наций. Борцы за мир воюют больше всех. Поскольку судну смешанного плавания нельзя было удаляться от берега более, чем на двадцать миль, мы шли сразу за двенадцатимильной, пограничной зоной. По регламенту разрешение на вход в израильские порты надо запрашивать по УКВ-радиостанции за двадцать миль. Кстати, многие станции на такой дистанции
плохо берут сигнал. Обычно связываешься миль за пять. За двадцать так за двадцать. Уточнив мои координаты, мне приказали удалиться от берега на двадцать пять миль, зайти с запада, со стороны открытого моря, и связаться оттуда. По-другому к израильским портам подходить нельзя. Так я и сделал. Меня допросил милый женский голос, причем вопросы полностью совпадали с указанными в радиограмме. После чего я пошел завтракать, чтобы через полчаса, в восемь часов, заступить на вахту. Только заступил, как опять вызвали на связь, и другой милый женский голос начал задавать те же вопросы.
        - Девушка, я только что ответил на них вашей сменщице, - сказал я. - Если не умеете работать, не мешайте другим, - и переключился на дежурный канал.
        Она вызывала меня раз двадцать, пока мне не надоело. Я перешел на канал переговоров, где, поскольку со мной говорили на английском, высказал на русском кое-что об израильских порядках.
        - Не надо ругаться, - попросил женский голос на чистом русском языке.
        После чего она мне объяснила, что докладывать мне придется при каждой их пересменке. К следующей мы уже стояли на рейде неподалеку от американского военного корабля, наверное, плавмастерской. Там началась вторая серия. Со мной связался израильский военный корабль и приказал поднять лоцманский флаг. Лоцмана мы пока не ждали, о чем я и сообщил.
        - Поднимите лоцманский флаг! - настойчиво потребовали на русском языке.
        Если они владеют не только русским языком, но и замашками русских офицеров, лучше с ними не спорить. Как только подняли на мачте лоцманский флаг, в борту подошел катер серого цвета, с которого на борт судна десантировались вооруженные солдаты с двумя офицерами во главе. Один был в звании майора, если не ошибаюсь. По крайней мере, звезды на погонах у него были раза в три больше, чем у второго. Это был рыжий и белокожий еврей, своей пухлостью и маленьким ростом напоминающий Карлсона. Всему экипажу, включая капитана, приказали собраться на корме. После чего обшмонали все судно, в том числе и личные вещи. Обычно такие обыски проводятся в присутствии капитана или старшего помощника, но в Израиле свое понятие о правах человека. Чтобы мы не шалили, за нами присматривали несколько солдат, вооруженных автоматическими американскими винтовками М-16. Солдаты были ростом метр с кепкой, короче винтовок. Наверное, чтобы в катер больше помещалось. Только один был выше меня ростом и с еврейско-славянским лицом, если такое смешение возможно в принципе.
        - Из России? - спросил я на русском.
        - Здесь родился. Папа и мама из Одессы, - ответил он.
        Я подумал, что, скорее всего, пересекался с его родителями в Одессе. Может быть, даже пил с его папой, и даже с мамой, и даже не только пил.
        Ни арабских террористов, ни контрабандное оружие нас судне не нашли. После чего проверили каждого, отсканировав отпечаток большого пальца правой руки. Этим занимался младший офицер. Старший в это время ненавязчиво опрашивал штурманов. Пытался выяснить, в какой турецкий порт мы заходили? Я боялся, что старпом или второй помощник проболтаются, что становились на якорь на рейде Стамбула. Там агент передал мне пачку американских долларов, на которые я должен закупить здесь в дьюти-фри несколько ящиков спиртного для судовладельца. На обратном пути, когда будем подниматься по Дону к Ростову, подойдет катер, на который и отдадим эти ящики. Зачем лишний раз напрягать таможенников?! Они и так имеют неплохо. К счастью, штурмана не проболтались.
        - Чего вы прицепились с турецкими портами? - спросил я.
        У меня было подозрение, что им надо как-то оправдать свое существование. Пользы ведь от них, как догадываюсь, никакой. Позже понял, как сильно я ошибался. От половины Израиля никакой пользы, но это не мешает им всем жить хорошо. Как раз это и помогает им решать вопрос с безработицей. Тем более, что нет смысла экономить американские доллары. Если не израсходуют, то янки просто урежут бюджет.
        - Вы сообщили, что предыдущий порт был Измир, - ответил старший офицер.
        - Скажите, а чем отличается предыдущий порт от последнего? - поинтересовался я.
        Он долго думал, а потом ответил коротко:
        - Ничем.
        - Тогда зачем у вас в анкете два вопроса: какой предыдущий и какой последний? - ехидно спросил я.
        - Так надо! - быстро и коротко ответил он.
        Когда досмотровая группа начала садиться на катер, один солдат встал посреди проход лицом к нам, приготовив винтовку и всем своим видом показывая, что ляжет костьми, прикрывая отступающих товарищей. Этот заморыш, которого из-за винтовки еле видно, был так смешон, что весь экипаж, не сговариваясь, заржал громко, от души. Обернулись все израильтяне. Думаю, всё поняли, но проглотили. Мы вернулись в свои каюты и разложили по местам разбросанные вещи. Ничего не пропало. Что еще более странно - ничего не подсунули.
        Выгружали нас двумя кранами в подъезжающие самосвалы. Когда зерно набирают ковшом, часть просыпается в воду, на причал. Обычно такое зерно идет на корм рыбам и птицам. Только не в Израиле. С борта судна на причал были натянуты полиэтиленовые пленки, чтобы ни зернышка не пропало. Потом все просыпавшееся сгребут и куда-то увезут на автокаре. В Северной Европе в портах нет проходных. Заходи и выходи, кто хочет. В менее цивилизованных странах, включая Россию, на проходную отдают судовую роль и проходишь по загранпаспорту или паспорту моряка. В Израиле из порта выпускали по спецпропускам, которые выдали нам две чиновницы из эмиграционной службы. Они прибыли на борт сразу, как только мы ошвартовались к причалу. Для пропуска нужна была фотография. Кто не имел запасных фоток, остался сидеть на судне. Впрочем, в городе я не долго пробыл. Первый раз меня обыскали на портовой проходной. Делала это девушка, родившаяся в украинском городе Нежин. Поскольку я был в футболке и шортах, в которых невозможно спрятать что-то серьезное, а обыскивали меня с помощью металлодетектора, полюбопытствовал:
        - Скажи, что ты ищешь? Может, я помогу?
        - Оружие, взрывчатку, - ответила она.
        - Разве не видно, что на мне ничего нет? - спросил я. - Уже не говорю о том, что на арабского террориста я не очень похож.
        - Ну, мало ли. Можно и маленьким оружием убить, - ответила она.
        - Убить я могу голыми руками, - улыбаясь, сообщил ей для сведения.
        - У меня есть защитники! - криво улыбнулась девушка и показала на двух старых перцев, таких же шибздиков с винтовками, как израильские морские пехотинцы.
        - Эти, что ли?! - искренне удивился я.
        На этот раз она улыбнулась весело.
        По пути я подошел в другой проходной и, не заходя внутрь, спросил, как быстрее добраться до центра города? Вышли двое, обыскали меня, после чего подробно и толково ответили на вопрос.
        - А зачем вы меня обыскивали? - спросил их. - Я ведь не собираюсь к вам заходить.
        Они не поняли вопрос. Я сам нашел ответ примерно через час, когда меня обыскали в пятый раз. Они все тут друг друга обыскивают. То ли это ассиметричный ответ на борьбу с сексуальными домогательствами, то ли еще один способ избавиться от безработицы, то ли трусость перешла в клиническую фазу. Я склоняюсь к третьему варианту. Поскольку у меня другая фобия - неприязнь к шмонам любого вида, плюнул на израильские достопримечательности и пошел на судно. На обратном пути никого ни о чем не спрашивал, поэтому ровно на один обыск было меньше. Что радовало - когда материл, меня понимали.
        Северо-восточный ветер продержался трое суток. За это время мы вышли к берегу южнее Бейрута. Здесь в море впадала какая-то речушка с мутной, светло-коричневой водой. Ее и набрали, распугав местных жителей из небольшой деревушки в полсотни домов с плоскими крышами, разбросанных на склоне холма, спускавшегося к морю. Весь склон был в террасах, на которых что-то выращивали. Только вершина покрыта лесом. Туда и убежали крестьяне. Мои матросы с жадностью хлебали мутную воду, даже не давали ей отстояться. Пили и истекали потом и опять пили и потели. Лодка привозила по три бочки. Пока делала ходку, две бочки из предыдущих трех уже были пустыми. Только после захода солнца бункеровка пошла быстрее. Затем весь экипаж по очереди искупался в реке, смыл с кожи соль, накопленную за предыдущие дни. Я тоже искупался. Прямо в нижней одежде, которая заскорузла, целыми днями пропитываясь потом. Мутная вода казалась прохладной, хотя была, наверное, не холоднее двадцати градусов. Люди сразу приободрились, повеселели. Теперь их можно было вести в бой. На ночь мы отошли подальше от берега и легли в дрейф.
        Утром двинулись на юг. С утра ветер упал баллов до четырех, но к полудню начал раздуваться, чему все обрадовались. На ходу жара не так сильно чувствуется.
        Вскоре из «вороньего гнезда» донесся долгожданный доклад:
        - Вижу судно и не одно!
        Десять галер шли, держась берега. Судя по высокому надводному борту, генуэзские. Паруса были опущены, потому что галеры шли под слишком острым углом к ветру. Обычно у генуэзцев паруса не в вертикальную полоску, как у венецианцев, а в косую, хотя возможны самые разные варианты, и корпус они редко разрисовывают, но на этот раз у флагманской галеры на носовых скулах были нарисованы большие голубые глаза. Мы разошлись с ней на удалении мили две. Галера даже не рыскнула в нашу сторону. В эту эпоху купец и пират - синонимы. Я бы на их месте попробовал захватить подвернувшееся суденышко. На что и рассчитывал, собираясь увлечь за собой несколько галер, а потом растянуть их строй и захватить одну. Видимо, в данном караване собрались исключения. Тогда будем нападать сами. Я изменил курс, чтобы сблизиться вплотную с последней галерой. Она была немного меньше передних. У тех по полсотни весел, а у этой всего сорок. Что не мешало ей идти вровень с остальными. Заметив мой маневр, она начала подворачивать вправо. Наверное, собиралась догнать предпоследнюю галеру, чтобы вдвоем обиваться от меня. На передней ее
мачте подняли красный флаг, довольно длинный. Такое впечатление, что просто размотали рулон красной материи. Остальные генуэзцы сперва не приняли меня всерьез. Видимо, им и в голову не приходило, что одно торговое судно непонятной конструкции отважится напасть на их караван. Только, когда нас с жертвой разделяло всего пара кабельтовых и стало понятно, что мы задумали, на остальных галерах, начиная с предпоследней, по очереди подняли красные флаги, передавая сигнал флагману о нападении на эскадру. Предпоследняя галера повернула влево, собираясь лечь на циркуляцию и атаковать меня. Развернуться быстро они не могли, слишком велика была инерция.
        На носовой платформе последней галеры собрались два десятка арбалетчиков. Тетиву натягивали руками, поэтому стреляли не так быстро, мощно и далеко, как мои. По мере сближения судов, вражеских арбалетчиков становилось все меньше. Погибло и двое моих. Еще человек пять были ранены. Тарана у галеры на было, но она попыталась встретить нас форштевнем. Мы въехали ей в левую скулу. Удар был сильный, я чуть не упал, хотя держался за фальшборт. Шхуна протяжно загудела пустым трюмом. Визгливо заскрипело трущееся дерево. Нос шхуны отбросило вправо, а корму - влево. У галеры - наоборот. В итоге мы, потеряв большую часть инерции переднего хода, пошли вдоль ее борта на удалении метров десять. Несколько «кошек» уже зацепились за фальшборт галеры. Никто даже не пытался отцепить их. Мы были выше, поэтому мои арбалетчики стреляли сверху вниз, быстрее и прицельнее.
        У галеры вдоль бортов шли палубы, закрывающие гребцов не столько, наверное, от водяных брызг, сколько от палящего солнца, причем в кормовой части, где лежал груз, палуба была сплошная, от борта до борта, с грузовым люком в центре. Там, где сидели гребцы, в палубе было длинное прямоугольное отверстие, ограниченное чем-то типа леерного ограждения с деревянными стойками. У кормового среза отверстия, под тентом из куска парусины, натянутым между мачтой и ограждением, стоял большой барабан, чтобы задавать гребцам темп. На баке под площадкой для арбалетчиков находился кубрик для экипажа. Переднюю переборку заменяли три куска парусины, средний из которых, не привязанный внизу, колебался. Наверное, там прячутся оставшиеся в живых арбалетчики. На корме располагался надстройка, у которой был длинный деревянный козырек. Из-за него не было видно тех, кто стоял у надстройки, в том числе и рулевых, которые продолжали ворочать длинное рулевое весло левого борта.
        Остальные весла гребцы левого борта успели убрать, поэтому остановились мы не так быстро, как мне хотелось бы, дошли носовой частью шхуны почти до кормы галеры. Там и опустили «ворон». Клюв не достал до палубы, поэтому трап лежал на фальшборте наклоненный вниз и пошатывался. Если упадешь с него, не выплывешь, доспехи сразу утянут на дно. Я быстро сбежал по «ворону» на галеру, по пути поймав в щит болт из арбалета. Кто по мне выстрелил - не заметил. Болт пробил железный щит выше руки, но застрял в нем. Всего сантиметров пять передней части болта, более тонкого и длинного, чем наши, с трехгранным железным наконечником, торчало внутри щита. Наш бы пробил с такой дистанции насквозь. Я побежал направо, к кормовой надстройке. Там под козырьком, защищавшим от моих арбалетчиков, стояли восемь человек со спатами или короткими копьями, закрываясь большими овальными щитами, на которых на синем поле была намалевана странная золотая птица, напоминающая общипанного двухголового петуха. Щиты были нашпигованы арбалетными болтами. Если щит изготовлен из толстых досок вяза, болт может в нем застрять. Железные
пробиваются легче. Впрочем, щиты из толстых досок делают редко: слишком тяжелые. Пехотинец не будет таскать такой. Их обычно применяют при защите крепостей и на судах, как сейчас. Следом за мной перебежал Бодуэн и повернул налево, к носовому кубрику. Я взял его в поход, чтобы подзаработал и повидался с земляками. Следующий член абордажной партии побежит за мной, а четвертый за рыцарем и т. д.
        Когда я добрался до генуэзцев, они дружно начали кричать на итальянском, греческом и арабском:
        - Мы сдаемся! Пощадите нас!
        - Бросайте оружие и щиты и идите на мое судно, - приказал я генуэзцам.
        Они опасливо выглянули из-за щитов, убедились, что в них больше не стреляют, и только после этого уронили на палубу копья, мечи и щиты. На семерых были стеганки, усиленные на груди бронзовыми круглыми бляхами - три ряда по три штуки. На восьмом - длинная кольчуга с капюшоном и длинными рукавами с рукавицами, покрытая черным лаком. Спереди были вплетены бронзовые кольца, образующие крест. Что-то похожее мне попадалось в Ирландии.
        - Быстро на мое судно! - повторил я и показал мечом, куда следовать.
        Генуэзцы, пропустив вперед обладателя кольчуги с крестом, зашагали по куршее к «ворону». С бака к ним присоединились девять человек, тоже в стеганках, но без блях, и босой подросток в длинной, не подпоясанной рубахе, который держал в руке барабанную колотушку. Бодуэн подгонял их острием меча.
        На веслах сидели рабы, в основном смуглокожие. Скорее всего, мусульмане, попавшие в плен крестоносцам. Чему я обрадовался. Если бы на банках сидели вольнонаемные, мой план не удался бы.
        - Гребите быстро - и по прибытию в порт отпущу всех на свободу. Клянусь богом! - произнес я на арабском, а потом повторил на греческом.
        Меня поняли и радостными криками согласились с условием договора. На захваченном судне осталась партия из десяти человек во главе с Бодуэном. Он плавал несколько раз на галерах, имел представление, как ими командовать.
        - Держи туда, - показал я в сторону открытого моря, - чтобы солнца было слева.
        Перейдя на шхуну, приказал убрать «ворона» и отойти от галеры. Часть дружинник поднимала паруса, а остальные готовились отразить нападение. К нам уже приближалась вторая галера, до нее было кабельтовых три-четыре. Следом шли еще две галеры. Мы, медленно набирая скорость, пошли в сторону открытого моря левым, наветренным бортом к противнику, имея на подветренном трофейное судно, прикрывая его. На призовом судне опустили весла в воду и начали разворачиваться на запад.
        - Поставьте вдоль борта пленных, - приказал я.
        Они сдались потому, что надеялись на помощь компаньонов. Вот пусть и поплатятся за это. Если смерть щестнадцати пленников спасет жизнь хотя бы одному моему дружиннику, я буду доволен. На носовой площадке приближающейся галеры собрались арбалетчики. Мои уже начали их беспокоить, потому что дистанция сократилась до полутора кабельтовых. Генуэзцы пока не стреляли. Шхуна им была не очень нужна. Собирались отбить галеру. Мы не давали это сделать, прикрывая ее собой. Она уже развернулась и начала разгоняться, уходя в сторону открытого моря.
        - Поднять стаксель! - приказал я, чтобы не отстать от приза.
        Первая вражеская галера не решилась на абордаж, прошла у нас по корме в полукабельтове. Мои арбалетчики хорошо шуганули генуэзцев. С носовой площадки они исчезли. Выстрелили по ней и из катапульты горшком с горящей смесью, но не попали. Две другие галеры собирались пересечь нам курс по носу. Я приказал взять левее, чтобы быть поближе к призовому судну. Вот так мы и шли несколько минут. Солнце жгло нещадно, но никто этого не чувствовал. В бою такие мелочи уходят на второй план.
        Катапульта послала второй горшок в первую галеру, которая поворачивала вправо у нас по корме и с левого борта, и опять промазала. Зато арбалетчики били метко, не давали вражеским высунуться. Приблизилась и вторая галера на дистанцию выстрела из арбалета. Ее начали обстреливать с полубака шхуны, которая уже набрала неплохой ход, но немного отставала от приза. Я уже подумал, что придется бросить его. Прикажу Бодуэну сдаться, а потом обменяемся пленниками.
        Первая вражеская галера повернулась носом к захваченной нами и продолжила разворот вправо. Я сперва подумал, что они собираются напасть на шхуну. Нет, галера продолжала разворот. Вот нос ее повернулся в сторону каравана из шести галер, которые лежали в дрейфе. Быстро разгоняясь, она пошла к своим. Другие две галеры приблизились к нам примерно на кабельтов, постреляли из арбалетов, но на абордаж не решились. Когда захваченная галера и шхуна прошли у них по носу, обе галеры легли на контркурс и заспешили к своим. Терять людей, чтобы спасти чужое имущество, они не захотели. Капитан захваченной галеры, стоявший со связанными руками у фальшборта шхуны, беззвучно заплакал.
        27
        Захваченная нами галера везла бронзовую посуду, пряности и немного сирийских тканей, многоцветных и очень ярких. Такие ткани и пряности в большой цене на Руси. Груз дорогой, легкий и объемный. Продавать его здесь не имело смысла. Поэтому ночью мы легли в дрейф и перегрузили на шхуну почти все эти товары, забив под завязку не только трюм, но и каюты. Ткани сложили на палубе между мачтами и накрыли запасным парусом. На галере осталась лишь малая часть груза, в основном бронзовая посуда. Я решил не навещать родственников в Ахее, а продать остаток груза и галеру где-нибудь по пути домой.
        Ветер сменился сперва на восточный, а потом на юго-восточный, причем к середине дня раздувался, а ночью стихал. Чтобы не терять время, днем шли под парусами, а ночью галера переходила на весла и брала шхуну на буксир. Гребцы, привыкшие спать по ночам, сперва взроптали, затем убедились, что после захода солнца грести не так жарко, как днем, и начали налегать на весла с удвоенной силой. Худо-бедно, а даже имея на буксире шхуну, узла по три выгребали.
        Я хотел продать приз на острове Родос, но вышли намного восточнее, почти к самому Криту. К тому времени ветер зашел на юго-западный и покрепчал баллов до четырех. Я решил не упускать его и пошел дальше, хотя питьевой воды оставалось в обрез. Половину воды, которая была на шхуне, пришлось передать на галеру. Там запасы были всего на три дня. Галеры привыкли ходить возле берега и на ночь ложиться в дрейф, имея возможность брать свежую чуть ли не ежедневно.
        В итоге нам пришлось зайти на остров Наксос. Это самый большой остров архипелага Киклады. После захвата Константинополя архипелагом завладели венецианцы. Они образовали здесь герцогство Наксосское, которое номинально считалось вассалом Латинской империи, а фактически - собственностью республики Венеция. Сейчас им правил Анжело Санудо, сын основателя герцогства. Город шел от порта вверх по склону, напоминая амфитеатр. Большинство домов было из белого мрамора. Наверное, здесь его и добывают. Наверху располагалась каменная крепость Кастро с круглыми и прямоугольными башнями. Ее сложили из светло-коричневых камней. Две угловые башни еще достраивали.
        К шхуне подплыл портовой чиновник на двухвесельной лодке. Греб он сам, поэтому я сперва решил, что это торговец. Только когда чиновник потребовал, чтобы ему дали подняться на судно, догадался, кто он такой. Лицо у сборщика подати было такое хмурое, что я решил, что он не венецианец, а славянин. И опять ошибся. Говорил чиновник без акцента на том варианте латыни, который в будущем станет венецианским диалектом итальянского языка. Я объяснил ему, что зашел только взять воду и купить еды.
        - Вряд ли у вас найдется покупатель на эту галеру, - закончил я.
        - А за сколько ты хочешь ее продать? - поинтересовался он.
        Я назвал разумную сумму, уточнив:
        - Без гребцов. Они будут отпущены на свободу, но их можно будет нанять дешево, потому что деваться им будет некуда.
        - Я хочу ее посмотреть, - сказал чиновник.
        Мы перебрались на галеру, которая ошвартовалась лагом к шхуне. Чиновник обошел ее всю, заглянул в каждый угол, в том числе и к гребцам, причем лаже не поморщился, хотя вонища там стояла еще та. Посмотрел и бронзовую посуду в трюме.
        - Тоже продается? - спросил он.
        - Да, - ответил я и назвал цену, опять-таки разумную, предполагая, что в Наксосе живут не самые богатые венецианцы.
        - Долго будете здесь стоять? - спросил он напоследок.
        - Скорее всего, до утра, - ответил я. - Пока возьмем воду, уже темно будет.
        Он уплыл на своей лодке. Вместо него шхуну и галеру окружили лодки торговцев всякой всячиной. В основном это были ромейские греки. Такие же шумные и навязчивые, какими будут их потомки в двадцатом веке и позже. Впрочем, как только грек понимает, что больше ничего с тебя не сдерет, сразу становится нормальным человеком. В отличие от арабов, они понимают это быстро, поэтому почти не раздражают. Я накупил свежего хлеба, молока, фруктов и овощей, сделав заказ на утро.
        Когда уже начало темнеть, на судно вернулся сборщик податей. На этот раз приплыл на восьмивесельной лодке. На веслах сидели гребцы, а чиновник расположился на кормовой банке рядом с похожим на него человеком, только немного постарше. Лицо у него было такое же хмурое. Разница была только в одежде: у младшего льняная, а у старшего шелковая. Льняные ткани, кстати, здесь ценится дороже шерстяных, а на Руси наоборот. Они вдвоем осмотрели галеру и груз. Ничего не говоря, только взглядами обменивались.
        - Сколько ты хочешь за судно и груз? - спросил старший.
        Я назвал общую сумму. Мы поторговались немного. Я скинул десять процентов, после чего сразу ударили по рукам. В Венеции или Генуе такая галера обошлась бы ему на четверть, а то и треть дороже. Мы договорились, что за ночь я раскую гребцов, а он утром привезет деньги и заберет галеру.
        Гребцы, которые уже начали подозревать, что их обманули, не отпустят на свободу, заорали от счастья, когда мои дружинники начали их расковывать, так громко, что на берегу собралась толпа зевак. Подождав немного и убедившись, что ничего интересного не происходит, разошлись по домам. Меня поразило, что невооруженные люди разгуливали по улицам с наступлением сумерек. На материке в такое время все прячутся по домам и до рассвета носа не высовывают без крайней необходимости.
        Командовал галерой наемный капитан, поэтому отнесся к нему, как бывший коллега.
        - Здесь высадить тебя и твоих людей или в Константинополе? - спросил его.
        - Ты нас отпускаешь? - не поверил капитан.
        - Да, - ответил я. - Много за вас не дадут, а гоняться за мелочью не в моих правилах.
        - Лучше мы здесь сойдем, - сказал генуэзец, видимо, решив не искушать судьбу.
        - Как хочешь, - произнес я. - Утром вас отвезут на берег первыми. Сразу уходите подальше, чтобы гребцы до вас не добрались.
        Судя по выражению лица, капитан пожалел, что не согласился на Константинополь. Мы быстро забываем, какие гадости сделали другим. Память перегружена тем, что другие сделали нам.
        Пролив Дарданеллы был буквально забит никейскими военными кораблями. Галеры, большие и маленькие, нефы и торговые суда поменьше, рыбацкие баркасы. Я решил, что готовиться штурм Константинополя. О чем и спросил сборщика подати. На этот раз деньги собирал вальяжный ромей лет сорока пяти, у которого на каждом пальце, исключая большие, было по золотому перстню с красным непрозрачным камнем, вроде бы яшмой.
        - Нет, - ответил никеец. - Заключаем брак между сыном императора Феодором и дочерью болгарского царя Ивана. Невеста с матерью переплыли на азиатский берег, а царь Иван остался на европейском берегу со своим войском. В Лампсаке сам патриарх Герман обвенчает молодых.
        Дочке Асеня, если не ошибаюсь, девять лет. Действительно молодая.
        - А сколько лет Феодору? - поинтересовался я.
        - Одиннадцать, - ответил сборщик подати.
        Что ж, тоже не старый. Поиграют в куклы несколько лет, а потом живых примутся делать.
        - Теперь с помощью болгар мы быстро вышвырнем латинян из своей столицы! - не скрывая радости, произнес никеец.
        А нужно ли это царю Болгарии?! Хотя стать тестем ромейского императора, наверное, приятно. Только вот интересно будет посмотреть, как внук Ивана Асеня пойдет уничтожать болгар. Впрочем, это, во-первых, будет проблемой болгар, а не их бывшего царя; а во-вторых, надо, чтобы Елена родила сына; а в-третьих, чтобы ее сын получил трон. В Ромейской империи власть редко переходит к прямому наследнику. Так уж у них повелось.
        28
        Дома нас ждало известие, что монголы под командованием Бату громят булгар. Говорят, с тех краев потянулись вереницы беженцев в русские княжества. Их заставляли креститься и разрешали поселиться на свободных землях. В народе ходила незыблемая вера, что и на этот раз лихая беда минует Русь. Мол, побоятся нас, больших и сильных, а не то шапками закидаем. Поэтому продолжали разбираться между собой.
        Следующим летом Ярослав Всеволодович, Князь Новгородский и Переяславль-Залесский, пришел с войском к Киеву, выгнал оттуда Изяслава Владимировича, князя Новгород-Северского, и сам занял стол. Новгород он оставил своему сыну Александру, который войдет в историю под прозвищем Невский. Старший его брат Юрий Всеволодович сидел на Владимирском столе. Так что семейка теперь контролировала три из пяти Великих княжеств Руси. Остальные два пока были под крылом Ольговича - Михаила Всеволодовича, Великого князя Черниговского и Галицкого. Поскольку владения Ольговичей разделяли на две части владения Рюриковичей, продолжение конфликта напрашивалось само собой. Мне было интересно, успеют ли сцепиться до нашествия монголов?
        Из-за этого я не пошел в тот год в морской поход. Лето просидел в Путивле, занимаясь хозяйственными делами: укреплял кирпичной кладкой Детинец и Посад, ремонтировал дороги, выкорчевывал лес под поля. Людей в княжестве становилось все больше и всем хотелось есть. Зимой охотились, тренировались и бражничали. Эта зима показалась мне слишком длинной. Наверное, потому, что долго не был в море.
        Весной до нас стали доходить слухи, что часть монгольского войска под командованием Мунке разбила половцев в междуречье Волги и Дона. Они загнали остатки воинов в плавни в дельте Волги и там порубили безжалостно. Половецкие женщины и дети стали рабами. Спаслись только те, кто перебрался ранней весной на правый берег Дона. Поскольку переправлялись через реки кочевники обычно на мешках из кож, набитых сеном, решились лезть в ледяную воду не многие. Я предположил, что следующими будут русичи, и опять остался в Путивле.
        В середине лета приехал в гости Никитакан в сопровождении двух десятков воинов. Они пригнали в подарок сотню лошадей и пять сотен баранов. Значит, просить будут много. Мне даже не надо было говорить, что именно. Принял их в парадном зале. Кочевники впервые были в нем. Высота потолков, освещенность и убранство помещения, богатые одежды моей думы поразили их. Сразу поубавилось напускного гонора, которым они собирались убедить, что не очень-то во мне и нуждаются.
        После обмена затяжными приветствиями, вопросами о семье, я сразу перешел к делу:
        - Я тебе говорил Никита, на каких условиях смогу принять под свою руку: обязательное крещение, отпуск на свободу всех христиан и оседание на земле. Тогда я с чистой совестью буду говорить, что вы не кочевники, а мои подданные. Поселю вас на границе со степью. Будете и дальше пасти скот, но жить в деревнях. По-другому не получится. Татары - мои союзники. Ссориться с ними из-за вас и вместе с вами погибать я не собираюсь.
        - У меня половина коша крещеных, остальные тоже не против. И осесть готовы. Хотели бы узнать, где будем жить, что и как тебе будем платить за оказанную милость? - сказал половецкий хан.
        - Тебе могу выделить дом здесь, в Детинце или на Посаде. Остальные могут купить дома в городе, или поселиться в моих деревнях, или отдельно. Избы вам поможем поставить, - сообщил я.
        - Нам бы лучше отдельно, - выбрал Никитакан.
        - Как хотите. Свободных земель на южной окраине моего княжества много, - согласился я. - Платить будете по одному жеребцу-трехлетку с юрты, то есть избы, и выставлять по моему призыву сотню всадников. Больше - по вашему усмотрению. Половину добычи забираю, остальное делится между воинами: пехотинцу одна доля, легкому коннику - полторы, тяжелому - две, сотнику - три.
        - Половина добычи - это много, - попробовал поторговаться половецкий хан.
        - И добычи тоже много, - сказал я и показал на своих командиров, вырядившихся во все самое дорогое по такому случаю: - Мои люди не жалуются. Вишь, как в золото разодеты!
        - Да, рассказывали нам, сколько вы у ромеев взяли! - восхищенно произнес Никитакан. - Сутовкан еще и владения получил от царя болгарского. Теперь с золота ест! - Затем скривился и сообщил: - А ведь был простым воином у моего отца…
        - Вовремя перешел на службу к хорошему правителю, - намекнул я.
        Никитакан переглянулся со своими спутниками. Это были немолодые воины, явно его, так сказать, дума. Поскольку возражений особых от них не услышал, значит, мое предложение оказалось в рамках того, на что они рассчитывали. Только быстрое согласие как бы принизило бы их.
        Поэтому я пришел на помощь:
        - По случаю вашего приезда будем пировать три дня. За это время вы обдумаете мое предложение и сообщите ответ. Если тяжело оно для вас, пойму и не обижусь, расстанемся друзьями.
        - Да, нам надо подумать, - согласился Никитакан.
        На пир были приглашены и простые дружинники, в основном из первой сотни. Все нарядились так, что от разноцветных тканей, золотого и серебряного шитья в глазах рябило. Надо же было порисоваться перед гостями. Зачем приехали половцы и что я им ответил, знал уже весь Путивль и окрестности. Причем передавали слово в слово. Это вам не журналюги из двадцать первого века, которым даже запись на видеокамеру или диктофон не восполняет провалы в памяти.
        Погудели мы славно. На четвертое утро у половцев, не привыкших к поглощению алкоголя в таких количествах, лица были припухшие, но счастливые. Само собой, кочевники согласились стать оседлыми, но живыми, хотя и повторили, что половина добычи - это много. Значит, всего остального запросил мало. Я отдарил им перцем и мускатным орехом, который у половцев в особой цене. Не знаю, куда и зачем его добавляют. Спрашивал, но, смущаясь, ушли от ответа. Видимо, входит в состав какого-то половецкого усилителя потенции или считается таковым.
        Место для жительства выделил им южнее новых левобережных деревень. Пусть защищают их от своих сородичей. Хану подарил дом на Посаде. Точнее, его русской матери, сам он предпочел жить в степи. Игумен Вельямин с монахами наведался к ним и всех скопом окрестил в ближайшей речушке. Поскольку в Детинце дома были только кирпичные, мать Никиты выбрала деревянный в менее престижном месте, на Посаде. Поселилась там с двумя дочерьми на выданье, о чем мне сразу и сообщила. Наверное, хотела породниться.
        В мои планы родство с половцами не входило, поэтому соврал:
        - На счет моих сыновей уже ведутся переговоры. Пока не закончатся, ничего сказать не могу.
        Она оказалась неглупой женщиной, поняла истинную причину отказа. Если и обиделась, вида не показала. В награду за это свел ее с воеводой Уваром Нездиничем, у которого сыновей не меньше, чем дочерей, и всем надо найти подходящую пару. В итоге осенью, во время ярмарки, на которую приехали и половцы, сыграли две свадьбы.
        29
        Зимой монголы пошли на Русь. Начали с Рязанского княжества, постепенно смещаясь по покрытым льдом рекам на юг. До нас с запаздыванием на пару недель доходили сведения о взятии городов. Меня поражала беспечность, с какой люди относились к нашествию. Думал, так вели себя только путивльцы, знающие, что у меня договор с монголами. Оказалось, что и черниговцы уверены, что им ничего не грозит. По крайней мере, приехавшие к нам на зимний торг купцы не сомневались в этом, хотя мы уже знали о взятии Рязани, Владимира и многих малых городов.
        - Юродивый Сенька предсказал, что не решатся поганые воевать с нами, пройдут только по краю княжества и растворятся в степях без следа, сгинут, как обры, - сообщил мне один из купцов, на вид вполне рассудительный человек.
        В Путивле тоже появлялся такой. Я приказал его выпороть и выпроводить за пределы княжества, пообещав повесить, если вернется. Юродивых часто используют для вбрасывание в массы нужную информацию или идею. Не знаю, кто и зачем убеждал население не бояться монголов, но кто-то из своих. Монголы до такого может быть и додумались бы, но не смогли бы организовать. Скорее всего, дело рук черниговских бояр. Наверное, не хотят, чтобы князь Михаил Всеволодович перебрался из Галича в Чернигов под предлогом защиты города. Без князя им вольготнее живется.
        - Еще и как решатся, - возразил я. - Захватят многие города, в том числе и Чернигов, и Киев. Ограбят и сожгут их, а население перебьют или рабами сделают.
        Спорить с князем купцам не положено, поэтому он со скрытой ухмылкой сказал:
        - Тебе виднее, князь.
        - Это точно, - согласился я. - Давай ударим об заклад. Если в течении пяти лет татары не захватят Чернигов, заплачу тебе сто гривен, а если захватят, ты отдашь десять.
        - Ой ли, заплатишь?! - не поверил купец.
        - Я-то - да, а вот ты - нет, потому что все твое добро достанется татарам, а тебя убьют, - сказал я. - Для раба ты старый и никакому полезному для них ремеслу не обучен.
        Сто гривен - большие деньги в эту эпоху. То, что я уверен, что не потеряю их, произвело впечатление на купца и пошатнуло его веру в юродивого Сеньку.
        - Тогда и биться об заклад нечестно, - выдавил с кривой улыбкой купец, а потом спросил как бы между прочим: - И все города захватят или какие-то отобьются?
        - Отбиться никто не сможет, но некоторые откупятся, или останутся в стороне от их пути, или, как мое княжество, будет их союзником, - ответил я.
        - Ты потому так уверен в татарах, что союзники твои, - решил купец.
        - Я потому их союзник, что не хочу погибать вместе с самоуверенными дураками, - возразил ему.
        К концу зимней ярмарки мне сообщили, что несколько черниговских купцов купили в Путивле дворы или заказали их строительство. Не думаю, что совсем уж поверили мне, но решили подстраховаться на всякий случай. Купца, как никого другого, профессия учит не складывать оба яйца в одну корзину.
        Монголы в этом году действительно прошли по краю Черниговского княжества, захватив лишь несколько малых городов. Среди них был и Козельск - вотчина бывшего Черниговского князя Мстислава Святославича. Ему даже мертвому припомнили расправу над послами, убив младшего сына Василия, подростка, который сидел на козельском столе. В школе нас учили, что Козельск отбивался семь недель, поэтому монголо-татары прозвали его «Черным городом». На самом деле осада продолжалась всего семь дней и только потому так долго, что разлилась река, затопила окрестности, к городу вела только узкая полоса суши, и первое время им помогал отряд конных дружинников, который беспокоил тылы монголов. Следует признать, что бились козляне отчаянно, понимали, что все равно их в живых не оставят, много врагов положили. В том числе и трех сыновей темника, за этот город и обозвали «Черным». Затем Орда вышла в Степь между Доном и Днепром, чтобы отдохнуть, откормить коней, отправить домой добычу. Говорят, арбы с награбленным и тысячи пленных переправляли через Дон на паромах и лодках целый месяц.
        В начале лета в Путивль прискакал гонец с дальней заставы на юго-восточной границе княжества и доложил, что ко мне едет посольство от хана Бату, которого русские величали Батыем. Я догадался, зачем они пожаловали, и приказал своим дружинникам готовиться к походу. Позвал и половцев, которые жили в новой деревне, поставив свои юрты внутри деревянных домов, построенных для них. Посольство состояло из одиннадцати человек. Возглавлял его воин лет тридцати в русском, куполообразном шлеме и кольчуге с приваренными на груди двумя выпуклыми кругами, которые напоминали лифчик. Такого предмета дамской одежды пока не существует, поэтому никто, кроме меня, не оценил комичность этой брони. Кожаные штаны были засалены на коленях, а голенища сапог усилены кольчужной сеткой. На спине висел небольшой круглый щит с узором из переплетающихся, зеленых и красных линий. В руке держал копье длиной метра два, трехгранный наконечник которого имел крюк, чтобы стягивать врага с коня, отчего напоминал алебарду без топорища. Справа на ремне из золотых овальных бляшек, пришитых на кожу, висела сабля в золоченых ножных. К седлу
слева был приторочен лук в чехле, а справа - два колчана со стрелами. Седло и стремена были позолоченные, зато лошадь степная, неказистая. Остальные были в кольчугах попроще, явно русских, захваченных во время зимнего похода, но вооружены также, как командир. Встретил их на крыльце воевода. Я рассматривал делегацию, стоя у окна в парадном зале. Усевшись на свое место, сказал своей думе, вместе с которой сидели и мои сыновья:
        - Пришло время заплатить за спасение на Калке.
        Парадный зал не произвел сильное впечатление на монгола. Посол был истинным монголом, со светло-русыми волосами, заплетенными с боков в косички, заправленные за уши, и серо-голубыми глазами. Наверное, повидал в Китае и Персии дворцы покруче. Зато его свита разглядывала зал с интересом. Эти были похожи на булгар - лица почти европейские, но волосы черные, заплетенные сзади в длинную косу.
        Не поздоровавшись, посол с вызовом заявил на монгольском:
        - Хан Бату приказывает тебе явиться со своим отрядом к нему на службу, - и повернулся к стоявшему слева и сзади воину, наверное, переводчику.
        - Ты забыл поздороваться, - напомнил я на монгольском и поздоровался первым.
        Посол смутился и тихо поздоровался в ответ.
        - Думаю, помощники хана Бату, коварные цзиньцы, неверно сказали тебе, кто я такой, поэтому ты и обратился ко мне не так, как положено обращаться к другу и союзнику, - продолжил я на тюркском. - Скажу хану при встрече, чтобы наказал их.
        Гонор с посла, как ветром сдуло.
        - Хан Бату зовет тебя на войну с половцами, - произнес он тише и без вызова.
        - Если хан идет воевать, значит, он здоров, - сделал я вывод. - А как поживают мои друзья Субэдэй и Джэбэ?
        - Субэдэй жив и здоров, верно служит внуку Тэмуджина, а Джэбэ погиб во время похода на чжурчжэней, - ответил посол.
        - Вечная память ему! - пожелал я и произнес: - Я пойду на половцев с моим союзником ханом Бату. Завтра соберется моя дружина, и послезавтра мы вместе поедем к нему. А сейчас приглашаю вас к столу отведать, что бог послал, и выпить за здоровье хана и наши будущие победы над общим врагом.
        Монголу, видимо, доводилось сидеть за столом на стуле, а вот его свита постоянно вертелась с непривычки, но, когда выпили по паре кубков медовухи, пообвыклись. Посол, которого звали Амбагай, сидел слева от меня. Я не стал выпендриваться, есть вилкой и ножом. Резал мясо ножом перед губами, как кочевник, чем поразил посла и его свиту еще больше.
        Изрядно выпив, Амбагай осмелел и спросил:
        - Откуда знаешь наш язык?
        - Много где бывал, много с кем воевал, поэтому знаю много языков, - ответил я и сразу поменял тему разговора. - Ты, наверное, не был в предыдущем походе на половцев пятнадцать дет назад?
        - Нет, я тогда молод еще был, - ответил он.
        - Тогда половцы были богаче, - поделился я. - Я слышал большая их часть ушла к гуннам. Туда пойдем в поход?
        - Они от нас нигде не спрячутся! - уклончиво ответил Амбагай.
        Наверное, не знает, где собирается бить половцев хан Бату, но стесняется признаться. Он ведь такой крутой парень!
        Окончательно спесь с посла слетела, когда увидел мою дружину. В поход я взял только три конные сотни, оставив пехоту охранять город и следить за порядком в княжестве. Все дружинники и их лошади были в броне. Каждый воин вооружен до зубов и имеет по три коня: боевого, запасного и вьючного с едой, фуражом, вторым копьем и другим снаряжением. Я и мои сыновья ехали на арабских скакунах. По два боевых и вьючных коня вели наши слуги. К отряду присоединились и две сотни половцев под командованием Никиты. Половцы, перешедшие на сторону монголов, таковыми больше не считались и уничтожению не подлежали. Искупить прошлые грехи должны были в сражениях со своими одноплеменниками, не захотевшими или не успевшими подчиниться монголам.
        За день до отправления в поход я объяснил русичам и половцам, какая строгая дисциплина в монгольской армии, как убивают весь десяток за трусость или неподчинение приказу одного и сотню за подобные деяния десяти, как наказывают за воровство и отказ в помощи боевому товарищу. Закончил словами:
        - Если кто-то чувствует, что его черт может попутать или сердце дрогнет, лучше останьтесь дома, чтобы из-за вас не погибли ваши товарищи и чтобы меня не опозорили. Хорошенько подумайте до утра и, если появятся сомнения, останьтесь нести службу здесь.
        Никто не остался. Даже из половцев никто не передумал. Впрочем, на них мне было по большому счету плевать. Если ни один из кочевников не вернется из похода, я не сильно буду переживать. Их жен и детей тогда будет легче окультурить.
        30
        Хан Бату жил в большом шатре из войлока, накрытого сверху красной шелковой тканью, расшитой золотом. Шатер прямоугольный и большой, длинные стороны метров пятнадцать, а короткие не меньше десяти. Стоял он на деревянном помосте, который с длинных сторон имел высокие колеса, по восемь с каждой. Вход был с короткой стороны. По бокам от него стояли две широкие бронзовые чаши на трехпалых ногах, наверное, драконьих. В них что-то чадило, распространяя слабый кисло-сладкий запах. К входу в шатер вела лестница, застеленная персидским ковром. Справа от нее вкопан высокий шест с перекладиной наверху. С перекладины свисали девять белых хвостов яков - что-то типа штандарта командующего войском, как мне объяснил посол. Вокруг помоста сидели на земле или стояли около сотни воинов. Еще примерно столько же сидели на лошадях, образую внешнее кольцо охраны.
        Метрах в пяти от внутреннего кольца охраны посол остановился, давая понять, что на этом его миссия заканчивается. Амбагай что-то хотел мне сказать, но не решался. Я понял, что, и молвил тихо:
        - Я ничего не скажу хану. Ты ведь не знал, кто я такой.
        Посол Амбагай улыбнулся и кивнул, соглашаясь.
        Спешившись возле помоста, я отдал повод ближнему охраннику, снял с себя пояс с саблей и кинжалом и вручил его другому. Обыскивать меня не стали, но окинули наметанным взглядом. Что-нибудь больше ножа вряд ли бы пропустили. Нож оружием не считается, поэтому саблю отстегнули от ремня, а его вернули вместе с кинжалом. Я подпоясался и взбежал по ступенькам на помост. Толстый ковер глушил шаги. В чаши была насыпана какая-то бурая смесь, которая тлела наподобие трубочного табака. Я раздвинул полог и, наклонив голову, вошел внутрь.
        В нос мне ударила смесь запахов винного перегара, скисшего молока, немытых тел и разных благовоний. Непрямой солнечный свет попадал в шатер через приподнятый в северной части покров крыши. Примерно в центре, вокруг шеста, подпирающего купол, разомкнутым в сторону входа полуовалом сидели на пятках, облокотившись на подушки в шелковых в ярких разноцветных наволочках или полулежа на них, человек двадцать, перед которыми стояла серебряная посуда, кубки и тарелки. В центре сидел мужчина лет тридцати пяти. Скорее всего, это Бату - страшилка русских летописей. Глаза у него светлые, но волосы черные и лицо смуглое и скуластое, какие будут у монголов в двадцать первом веке. Голова выбрита на макушке и затылке. Спереди короткий чубчик. Оставшиеся над ушами волосы заплетены к косички и заложены за уши. Полное лицо тоже выбрито. Он явно ел больше, чем надо, и уже имел лишний вес, пока не критический. Одет в красный шелковый китайский халат, расшитый золотыми драконами, опоясанный наборным ремнем из золотых прямоугольных бляшек. Темно-зеленые сапоги из тонкой кожи украшены красными рубинами. По правую руку от
него сидел похожий на него мужчина со светлыми волосами, подстриженными также, как у хана, и также выбритым лицом, но туповатым, заторможенным. И одет мужчина был также, как Бату. Не удивлюсь, если одежда на нем с ханского плеча. Как меня просветил Амбагай, это Орду, старший брат Бату, уступивший младшему власть в улусе их отца Джучи. Он командует одним из туменов. Точнее, числится командиром. Кто за него думает и принимает решения, посол не рискнул рассказать. Субэдэй, старый лис, поседевший и располневший, но еще не растерявший силу, занимал место рядом с Орду. На нем тоже был китайский халат с золотыми драконами, только темно-синий. Дальше расположился похожий на Бату, только моложе на пару лет и более интеллигентный, что ли, если такое слово применимо к монголо-татарам. У него были жидкие усы и короткая бородка, напоминающая мою, только на подбородке длиннее сантиметров на пять, козлиная. Лицо смуглое. В правом ухе золотая серьга с большой розовой жемчужиной. Халат зеленый и с растительным золотым узором. На левом запястье висели четки из, судя по черно-белым полоскам, ониксов. Это, видимо, Берке,
один из младших братьев хана. Амбагай с почтением говорил об учености этого Чингизида. Единственный, кто пошел не в безграмотного деда. Следующий, как догадываюсь, сидел тоже младший брат по имени Шибан, который был моложе хана лет на пять, но сильнее располнел, еле помешался в желтый халат. Дальше справа расположились старые и незнакомые мне воины. Слева возле хана занимал место пожилой мужчина с узкими глазами и безбородым лицом, лишь несколько черных волосин торчало. Он единственный был в головном уборе синего цвета, сшитом из четырех кусков и напоминающем шатер. Околышком служил золотой обруч. На шее висело ожерелье из меленьких золотых человеческих черепов и волчьих голов. Одет в синий шелковый халат, однотонный, без украшений, подпоясанный сине-красно-желтым витым шнуром, концы которого бахромились. Наверное, это шаман. Следующее место занимал мужчина чуть старше Бату с круглым лицом с редкими усиками и «плевком» из волос под нижней губой и узкой полоской жидкой растительности на подбородке. Чубчик посередине в форме ласточкиного хвоста. Халат синевато-серый с красным воротом и без украшений.
Если был он сидел пониже, принял бы его за тысяцкого. На самом деле это двоюродный брат хана по имени Мунке. Он - один из лучших молодых полководцев, обычно командует корпусом из трех-четырех туменов. Дальше расположился Гуюк, сын нынешнего Великого хана Угедея. Хотя он был ровесником Бату, лицо имел обрюзгшее, с жиденькими усиками и «плевком» под нижней губой. Зато золотых побрякушек на нем было без меры и одет в оранжевый халат с синими, зелеными и золотыми драконами, глаза у которых были из драгоценных камней, а сапоги из шагреневой кожи украшены узорами из жемчуга. Амбагай так и сказал мне, что Гуюка в насмешку называют самым блестящим из всех Чингизидов. Рядом с ним примостился более молодой, худой и длинный, истинный монгол с желчным лицом, одетый чуть скромнее Гуюка. Это, наверное, Бури, племянник хана. Его дед Чагатай, как будут выражаться в будущем, является «теневым» лидером монголов - Хранителем Ясы, их, так сказать, конституции, - и жутко ненавидит мусульман. После Бури сидели воины поскромнее, не Чингизиды. Все замолчали, увидев меня, уставились с явным любопытством.
        Я поздоровался на монгольском.
        Мне ответили хором и с радостным удивлением, будто заговорила статуя.
        - К нам на помощь прискакал знаток всех народов! - громко и шутливо произнес Субэдэй. - Иди садись возле меня, - пригласил он и попросил своего соседа слева: - Подвинься, Берке, дай мне поговорить со старым знакомым!
        Чингизид не обиделся, переместился левее, уступая мне место возле старого полководца. Молодая и симпатичная китаянка лет пятнадцати с маленькими, детскими ступнями в черных тряпичных башмачках на высоких деревянных подошвах, поставила передо мной чистый серебряный кубок вместимостью граммов двести, наполненный медовухой, и овальную тарелку с горячим вареным бараньим мясом, по краю которой шла надпись арабской вязью, так красиво выполненной, что казалось растительным узором. Что было написано - я прочитать не смог. Надо очень хорошо знать арабский, чтобы прочитать одну и ту же фразу, написанную разными каллиграфами. Я поблагодарил девушку на китайском. Она улыбнулась и поблагодарила меня за то, что я поблагодарил ее. Я, стебаясь, поблагодарил ее за то, что она поблагодарила меня за то, что я поблагодарил ее. Она, улыбаясь еще счастливее, поблагодарила меня за то… Продолжать не стал, потому что сидевшие за столом уставились на нас, как на говорящих обезьян. Только Субэдэй отнесся с юмором.
        - Первый раз вижу, чтобы она говорила так много! - произнес он и посоветовал: - Попроси Бату, чтобы подарил ее тебе.
        - Тогда мне придется возить ее, притороченной к седлу. Я собрался в поход и не взял ничего лишнего, даже шатер, - шутливо отказался я.
        Сидевшие за столом весело засмеялись, представив, наверное, как будет выглядеть притороченная к седлу китаянка. Я произнес тост за здоровье присутствующих, стряхнул с пальца первую каплю на ковер и осушил бокал до дна, что и продемонстрировал, перевернув его вверх дном. Мои действия поприветствовали одобрительными возгласами и сами осушили кубки. Затем мы закусили горячим мясом.
        - Он служил у ромеев, хорошо знает их, - сообщил старый полководец хану, который не ел, а только пил.
        - Не только служил, но и воевал с ними, - сказал я и не удержался, похвастался победой над Эпирским деспотом.
        То, что мы победили десятикратно превосходящее войско не сильно удивило присутствующих.
        - Ромеи - трусливые воины, - пренебрежительно произнес Гуюк.
        Судя по тому, что на его слова никто не обратил внимание, сын Угедея в этой компании является поставщиком дегтя в бочки меда. Говорят, в боях он себя не проявил, но очень любил сдирать кожу с лица у захваченных в плен.
        - Они предлагают нам напасть на их врага Иконийского султана, обещают хорошо заплатить, - сообщил Бату. - Что посоветуешь?
        - Страна у султана богатая, добычи будет много, - начал я делиться знаниями об Иконийском султанате. - Города защищены высокими каменными стенами. Большую часть войска составляют легкая конница и пехота. Луки у них слабее ваших. Султан может нанять латинян, тяжелую конницу и пехоту, которые более стойкие, но менее дисциплинированные. Местность там гористая, много мест, где можно устроить засаду. Надо будет посылать пехоту на обе вершины ущелья, чтобы не попасть в ловушку. Лучше идти туда в начале весны, когда много зеленой травы и не так жарко. Летом там стоит такая же жара, как в империи Цзинь или Хорезмшаха…
        Я запнулся, потому что почувствовал, будто кто-то пытается проникнуть в меня, в мою душу, что ли. Стал воспринимать себя неким эфирным телом, существующим рядом с материальным, которое внимательно рассматривает другой человек. Делал это шаман. Наши взгляды встретились и как бы всосали один другой. Я вдруг увидел мальчика лет десяти, в которого попадает синеватая молния. Он напрягается, неестественно изогнувшись назад, и падает на землю. Потом сразу вижу его закопанным в землю по шею. Кроме головы снаружи еще и правая рука, которая лежит на земле, выпрямленная вбок. Идет дождь, заливая узкое лицо с закрытыми глазами. Они вдруг резко открываются - и я вижу абсолютно черные глазные яблоки, на которых нельзя различить зрачки. Я их ощущаю своим взглядом. Острое, щемящее, интимное чувство наполняет мое эфирное тело, которое сразу становится и материальным. Это чувство такое сильное, что я пытаюсь, но не могу, закрыть глаза, поэтому опускаю голову. Смотрю в тарелку с мясом, а вижу черные глазные яблоки. Когда видение прошло, поднял голову и посмотрел на шамана.
        Он сидел с опущенными глазами и чуть наклонившись вбок, к хану Бату. Почти не шевеля губами, прошептал что-то коротко и очень тихо, для одного уха. Хан то ли не понял, то ли не поверил и переспросил. Шаман все также не поднимая глаз повторил. Бату посмотрел на меня. В его взгляде была дикая смесь удивления, восхищения, страха и сочувствия. Хотелось бы мне знать, какая информация шамана вызвала такую реакцию?
        - …и пехоты у нас теперь много, - услышал я голос Субэдэя. - Набрали из твоих сородичей.
        - Тогда можно идти на турок, - произнес я и предупредил: - Если согласитесь, возьмите деньги вперед. Ромеи даже сами своим обещаниям и клятвам не верят.
        - Поганые людишки! Клятвопреступники! Таких надо всех уничтожать! - пробрюзжал Гуюк.
        - Сначала нам надо добить половцев, - сказал хан Бату. - Одна половина войска под командованием Менге обойдет соленую воду с юга и погонит их к горам, а вторую я поведу по северному берегу, вслед за отступающими врагами.
        - Если они отступят в Тавриду, то окажутся в ловушке, - подсказал я.
        - Ты воевал в тех местах? - спросил хан.
        - Да, - ответил я и хотел было рассказать, как с аланами бил гуннов и утигуров, но потом вспомнил, что это было слишком давно. - Султан присылал туда свою армию захватить Согдею. Я разбил два его небольших отряда и угнал табун лошадей в тысячу голов.
        Бату уловил мою заминку, посмотрел на шамана, который еле заметно улыбнулся ему, улыбнулся в ответ и глянул на меня так, будто разоблачил, поймал на лжи. Хотел бы я знать, что он думает обо мне, таком не совсем белом и лишь местами пушистом? Между тем, какими мы видим себя, и тем, какими видят нас другие, дистанция, не преодолимая с обеих сторон.
        Мой сосед слева медленно перебирал четки и ненавязчиво наблюдал за мной. Судя по всему, мимика хана и шамана сказала ему больше, чем мне. Четки навели меня на мысль, что он исповедует ислам. Я решил проверить догадку.
        - Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его, - произнес я тихо на арабском.
        Вообще-то, монголам пофигу, какую религию ты исповедуешь. Это твое личное дело. В их войске собраны язычники, несториане, буддисты, огнепоклонники, мусульмане, иудаисты, христиане, как православные, так и католики, и представители менее известных вариантов мошенничества.
        Берке мягко улыбнулся мне и спросил на арабском:
        - Ты - мусульманин?
        - Нет, - ответил я, - но воевал против арабов и вместе с ними.
        О том, что когда-то имел жен-мусульманок, решил не говорить. Мы завели с ним разговор об арабах, их культуре. Берке говорил о ней с придыханием. Он рассказал мне, что жил в Ходженте и Бухаре. Там и стал мусульманином. В Бухаре я не был, видел ее только по телевизору. Впечатлила. На месте внука дикого кочевника тоже был бы очарован арабской цивилизацией. Почти весь вечер мы проболтали с ним на арабском об искусстве, науке, религии. Как догадываюсь, ему не с кем здесь поговорить на эти темы.
        Отвлекся только раз, чтобы ответить на вопрос Субэдэя о гуннах. К ним ушла большая часть оставшихся в живых половцев под командованием хана Котяна. Я рассказал, как разбил отряд гуннов, которых было в несколько раз больше.
        - Кстати, мне помогали половцы, которые были на службе у болгарского царя, - сказал я. - Это хорошо, что они ушли к гуннам. Когда мы придем туда и начнем с ними сражаться, половцы опять струсят, а за ними побегут и гунны. Дурной пример заразителен.
        - Мы еще не решили, будем ли воевать с гуннами, - сказал хан Бату.
        - Будем, - уверенно ответил я.
        - И ты будешь участвовать в этом походе? - спросил хан так, будто заманивал меня в ловушку.
        - Если не погибну раньше, - улыбнувшись, ответил я.
        Бату посмотрел на шамана и весело засмеялся. Не знаю, что ему обо мне наговорил шаман, но, видимо, ответил я правильно.
        Повернувшись к Берке, спросил на арабском, который, как я заметил, больше никто не понимал:
        - Слева от Бату сидит шаман?
        - Нет, - ответил Берке. - Это провидец. Он знает прошлое и будущее каждого человека, советует Бату, с кем иметь дело, а с кем нет.
        - Как догадываясь, со мной дело иметь можно, но осторожно, - молвил я.
        - Я тоже так подумал, - сказал Берке и улыбнулся широко, искренне.
        31
        Мы движемся по Крымскому полуострову на юго-восток. Около пятидесяти тысяч воинов, обоз, стада захваченного у половцев скота. Вся эта масса людей и животных, поднимая клубы пыли, проходит в день не больше тридцати километров. Впереди рыщут несколько сотен легких кавалеристов, в основном половцы, черкесы, аланы, туркмены, киргизы, башкиры, булгары. Они захватывают половецкие стойбища, в которых только старики, женщины, дети и скот. Половцы-мужчины, если их можно назвать мужчинами, удирают от нас. Я командую тысячей в тумене Байдара, двоюродного брата Бату, который был немного моложе и больше походил на истинного монгола. Говорят, зеленовато-синими глазами и хитростью он пошел в деда. Поскольку я не видел Чингисхана, не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. К моему отряду добавили сотню русских конных дружинников и четыре сотни башкир. Последние тоже союзники монголов. Слишком мужественно отбивались, поэтому им предложили стать друзьями. Всего на стороне монголов воюет тысяч пятнадцать башкир, но большая часть ушла с корпусом Мунке. Половцы и башкиры ускакали вперед, за добычей, а русские дружинники
движутся с основной колонной. Точнее, колонн три. В середине следует обоз, а слева и справа, на расстоянии видимости, - войска.
        Мы идем слева. Тумен Байдара - следом за туменом Берке. Поэтому я оставил тысячу на Мончука, а сам скачу рядом с Берке в стороне от войска. Нас сопровождает только сотня его охранников, истинных монголов. Между нами установились дружеские отношения. Я попросил Берке дать мне инструктора, чтобы научил стрелять из лука по-монгольски. Ромеи в Херсонесе натягивали тетиву двумя пальцами, держась за нее и стрелу с боков, так называемым щипковым способом. На дистанции метров двадцать стрела, выпущенная таким способом, могла пробить кольчугу. А могла и не пробить. Валлийцы, стреляя из своих длинных луков, натягивали тетиву изнутри тремя пальцами - указательным поверх стрелы, а средним и безымянным - снизу. Русичи стреляют обоими этими способами, в зависимости от того, насколько тугой лук. У меня был очень тугой, монгольский, поэтому я и хотел научиться стрелять, как они. Монголы натягивают тетиву большим пальцем, придерживая его и стрелу указательным и средним. Получается, что как бы показываешь дулю, но между средним и безымянным пальцами. Я предлагал деньги и неплохие одному монголу, который при мне
подстрелил на лету утку, чтобы научил меня стрелять, но он отказался. То ли им запрещено учить чужеземцев, то ли именно этому было западло заниматься со мной. Берке поручил меня заботам пожилого монгола с запоминающимся именем Куртка.
        - Он, может, и не самый лучший стрелок, но самый терпеливый, - с хитрой улыбкой представил инструктора Берке и подарил мне новый монгольский лук.
        Это был составной лук длиной примерно метр тридцать. Середина, называемая рукоятью, была сделана из дерева. Какого именно - Берке сказал, но я не знал перевод этого слова. «Рога» внутри состояли из двух планок, тщательно подогнанных и склеенных. С внешней стороны к ним приклеили сухожилия, а с внутренней - роговые пластины. Сухожилиями обмотали и все сочленения. Клей изготовлен из неба осетра, если я правильно перевел. Затем это всё заламинировали тонкой кожей и покрыли лаком. У оконечностей «рогов» костяные накладки, через которые проходила тетива. Она была изготовлена из шелковых прядей. Если бы Берке не рассказал, что из чего сделано, я бы подумал, что лук не композитный, а единое целое - настолько все было подогнано, красиво. Он был больше того, что я имел раньше, но весил меньше и натягивался туже. Чехол - налучь - был явно китайской работы: из сафьяна, с нарисованными на обеих сторонах разноцветными мордами чудовищ. Сверху рисунки были покрыты красноватым лаком.
        Зная любовь Берке ко всему арабскому, отдарил его белым арабским скакуном. Специально взял двух на такой случай. Собирался одного иноходца подарить Бату, а другого Субэдэю, но случая подходящего не было. Подарок понравился Берке. С того дня он только на этом жеребце ездил.
        Куртка учил не только меня, но и моих сыновей. Они усваивали быстрее, потому что учатся стрелять из лука с семи лет, хотя до того автоматизма, с каким посылают стрелы монголы, им еще далеко. Через час занятий, не смотря на костяное кольцо на большом пальце, болел он да и вся правая кисть так, будто по ним от души постучали молотком. Время от времени у меня появлялось желание бросить эти занятия. Хватит мне и арбалета. Удерживало только нежелание подать дурной пример подрастающем поколению. Это в двадцать первом веке можно не прикладывать особых усилий и вполне сносно существовать, а в тринадцатом такая бесхребетность будет стоить жизни. Куртка действительно оказался очень терпеливым. Создавалось впечатление, что нет ничего, что заставило бы его нервничать. Мы ошибались раз за разом, а он молча поправлял, уточнял, показывал. Причем с моими сыновьями он возился с удовольствием. Наверное, нет своих.
        О чем я и спросил как-то Берке, когда на привале мы в его шатре играли в шахматы, вырезанные из красного и черного дерева. Шатер был полотняный. Наверняка захвачен в Персии. Остальные военачальники предпочитали ночевать в войлочных. Впрочем, не все. Субэдэй, если не было дождя, спал на открытом воздухе на попоне, положив под голову седло. Я тоже. И сыновей приучил. В тот день я, как обычно, выигрывал вторую из трех партий. Берке был сильным шахматистом по меркам своего времени, то есть, на уровне слабого любителя из двадцать первого века.
        - Все его сыновья погибли в походах. И у меня тоже нет. Только дочки рождаются. Одна наложница родила сына, но он сразу умер, - пожаловался Берке.
        - Русичи говорят, что девочки рождаются у настоящих мужчин, - подбодрил я.
        - У Тэмуджина было много сыновей, - возразил он.
        - Как говорят мудрые люди, исключение подтверждает правило, - сказал я и, чтобы поменять тему разговора, в свою очередь пожаловался: - А мне пора женить старших сыновей. Жена уже подбирала им партии, а тут вы нагрянули. Теперь не знаешь, с кем стоит родниться, а кто скоро погибнет?
        - Старшая жена Тагтагай родила мне двух девочек-близняшек. Сейчас им… - Берке задумался, припоминая, - …четырнадцатый пошел. Тоже пора замуж выдавать.
        Я понял, что он это не просто так сказал, поэтому произнес:
        - Для меня было бы честью породниться с тобой.
        - И для меня, - сказал он. - Я пошлю гонца к Тагтагай, чтобы она прислала девочек сюда.
        - Мои сыновья с нетерпением будем ждать, - заверил я.
        Будем надеяться, что девочки окажутся не слишком страшными. Впрочем, для династических браков внешность и прочая ерунда не играют роли. А юношам все доступные женщины кажутся красивыми, а потом наложниц заведут.
        Поскольку мы теперь были почти родственники, я осмелился спросить:
        - Не знаешь, что провидец сказал Бату обо мне?
        Берке долго молчал, перебирая четки, а потом ответил, глядя мне в глаза:
        - Что ты - вечный воин.
        Это определение поразило меня. И словом вечный, а словом воин. Я не хотел жить вечно и быть все время воином. Вечным капитаном - еще куда ни шло. Хотя тоже погано. На меня напала такая тоска, что хоть вешайся, хоть напейся.
        Берке всё понял и, жестом подозвав слугу, маленького худенького араба с очень смуглой кожей и длинными и тонкими, как у пианиста, пальцами рук, приказал:
        - Принеси нам вина.
        Берке хоть и был мусульманином, относился к соблюдению запретов довольно легкомысленно. Он не закатывал истерик, когда при нем перерезали баранам горло. Впрочем, в текущую воду он все-таки не входил, но, скорее, не потому, что это запрещено у монголов, а потому, что, как и большинство кочевников, не умел плавать и боялся воды. Он мне сказал, что мою тайну? кроме провидца, знают только он и Бату, и больше никогда не возвращался к этой теме. Зато с интересом слушал, когда я делился знаниями в разных областях.
        Как-то я ему сказал:
        - В будущем мы станем одним народом, причем мусульмане будут младшими братьями. Границы Руси протянутся до Тихого океана (монголы называли его Большой Соленой Водой). В то время государство истинных монголов будет маленьким, бедным и слабым и под властью цзиньцев, и русичи помогут им освободиться.
        - Этого не может быть! - не поверил Берке. - Истинных монголов мало, но они отважные воины! Один стоит сотни цзиньцев!
        - Отважные монголы перебьют друг друга в междоусобицах. Останутся только слабые телом и духом. Их и покорят, - сообщил я.
        Во всем войске Бату истинных монголов всего три-четыре тысячи. Они, если и участвуют в сражениях, то только в самый ответственный момент, когда надо переломить ситуацию, и во время преследования убегающего врага, грабежа города. Остальное делают за них союзники, вассалы и добровольцы. Монголам остается только поддерживать дисциплину и моральный дух этого сброда. Делают это просто: их боятся больше, чем врага. Поэтому во время завоевательных походов гибнут монголы редко.
        Берке подумал и согласился:
        - Да, враги одолевали нас, когда мы начинали воевать между собой.
        - Не только вас, - сказал я.
        Междоусобицы - первый признак умирания нации. Следующий - падение престижа военных. Последний признак - нежелание защищаться по идейным, религиозным и прочим причинам, за которыми кроется обычная трусость. Затем нация исчезает.
        32
        Половцы продолжали отступать. У более сообразительных хватило ума уйти в горы. Не знаю, долго ли они там протянут, но был какой-то шанс спастись, в отличие от тех, кто двигался к Керченскому проливу. Через пролив на мешке с сеном, привязанным к лошади, не переплывешь. Там в самом узком месте километра четыре, а на противоположном берегу поджидают воины Мунке.
        Тумен Орду ушел к Согдее. В последние годы этому городу не везет. За неполные двадцать лет будет захвачен и разграблен в третий раз. Мы продолжали движение на восток. Я предполагал, что загнанные в угол половцы превратятся в драконов - соберутся и попробуют прорваться или погибнуть в бою. Ошибся. Они разбились на небольшие отряды и продолжили отступать. Такими отрядами им легче было прокормиться. Их скот достался нам. Припасов с собой, если и взяли, то немного. Поэтому грабили готские и аланские деревни, если жители не успевали спрятаться. Съедали все, что захватывали. В том числе и людей. Нам все чаще стали попадаться остатки половецких пиршеств, состоявшие из человеческих голов, кишок и обглоданных костей.
        - Трусливые шакалы! - брезгливо кривясь, обзывал половцев Берке и приказывал в плен их не брать.
        Мы не дошли до Пантикапея пару дневных переходов. Наша легкая конница перебила всех половцев, кто не смог переправиться через Керченский пролив. Их было несколько тысяч. Говорят, половцы почти не сопротивлялись, потому что съели своих лошадей, а в пешем строю бились плохо. Некоторые пытались отстреливаться из луков, но их быстро порубили.
        Наша войско развернулось и пошло в обратную сторону, только южнее, потому что там, где мы прошли, не осталось корма для лошадей и трофейного скота. Напротив Согдеи к нам присоединился тумен Орду. Добычу они взяли не ахти, но больше, чем досталось нам со всего половецкого войска. Среди захваченных в рабство было около полусотни русичей, в основном женщины и подростки. Орду отдал их мне в зачем доли моего отряда.
        Раздел добычи произвели, когда вышли из Крымского полуострова. Здесь тумены распались на более мелкие отряды и разошлись в разные стороны на зимовку.
        - Весной пойдете на Русь? - спросил я Берке.
        - Да, - честно ответил он.
        - Тогда без меня, - сообщил я. - По договору я со своим народом не воюю.
        - Знаю, - сказал Берке. - Без тебя мне будет скучно.
        - Я присоединюсь, когда пойдете на гуннов и поляков, - порадовал его.
        Сюда приехали и его дочери на длинном шестиколесном возке, который тащили две пары лошадей, запряженных цугом. На возке был установлен домик с крышей наподобие тех, что у пагод. Четырехскатная крыша была золотого цвета. На коньке впереди и сзади головы драконов с раззявленными пастями. Синие стены были разрисованы разноцветными птицами, которые кружили между разноцветных цветов. Краски были очень яркие. В этот пасмурный, осенний день домик казался чудом сохранившимся кусочком лета. Наверное, раньше возок принадлежал какой-нибудь из жен цзиньского императора. Может быть, меня навел на эту мысль китаец в маленькой черной шапочке и коротком халате, который опустил раскладную лестницу в задней части домика, где находилась входная дверь, открыл ее и подобострастно согнулся.
        По лестнице спустились две девушки, похожие, как две капли воды. Я ухмыльнулся, представив, как мои сыновья будут определять, где чья жена, и тому, сколько забавных ситуаций может возникнуть. Дочери Берке оказались не красавицами, но и не уродками. Черноволосые и скуластые, но голубоглазые и светлокожие. Явно не в папу пошли. Выращенные в роскоши и безделье, они имели холеные, светлые, не изуродованные мыслями и печалями мордашки. Принцессы, одно слово. У обеих высокие прически в виде башенок, на которых висели нитки жемчуга. На такую прическу надо потратить много времени и сил. Еще больше страданий придется перенести, чтобы сохранить ее. Наверняка девушки спали, положив под шею полено. Брови выщипаны до тонких изогнутых линий. Цвет у губ слишком яркий, чтобы быть естественным. Может, косметику использовали для улучшения еще чего-то, но я не заметил, а что не видел, того нет. На обеих алые шелковые халаты с золотой вышивкой в виде бабочек, поверх которых темно-красные безрукавки, подбитые соболиным мехом, с крупными золотыми застежками в виде птиц с рубиновыми глазами. На ногах темно-красные
сапожки из тонкой кожи, расшитые золотым растительным узором и украшенные драгоценными камнями. Черные платформы у сапожек высокие? спереди сантиметра три, а сзади около пяти, благодаря чему девушки казались выше, а ступни короче. Мне, видевшему подошвы и шпильки в несколько раз выше, это было не в диковинку, но большинство присутствующих заинтересовали. В том числе и моих сыновей. Они стояли рядом со мной и Берке. Мне показалось, что странная обувь им интереснее, чем невесты. Подойдя к отцу, обе девушки поклонились и поздоровались. Никаких поцелуев или объятий. Только обмен вопросами и здоровье и самочувствии членов семьи. Отвечали девушки по очереди. Пока одна говорила, глядя в глаза отцу, вторая косилась на будущих мужей. Они не знали, кому какой достанется, но мои сыновья тоже были похожи, хотя и не так сильно, как девушки. Оба рослые, плечистые и не уроды. Судя по разгладившимся лицам обеих, они ожидали худшего. Дочери зашли вместо с отцом и мной в его шатер. Женихи были отосланы в свою сотню. С невестами они теперь увидятся не скоро. Свадьбы справим в Путивле, после того, как девушки будут
крещены.
        Я пообщался с ними, определил, что обе иррационалки, поэтому составил квазитождественные пары. Серьезному и замкнутому Ивану досталась тихая и домовитая Сартак, а веселым и открытым Владимиром будет вертеть дипломатичная и напористая Уки. Кстати, девочки получили имена в честь матерей старших братьев Берке. Вместе с каждой невестой прибыло по десять верблюдов, нагруженных приданным, и по сотне слуг и рабов. Что привезли верблюды - я не стал смотреть. В династических браках главное не в деньгах. Теперь мои потомки и княжество Путивльское защищены от налетов монголо-татар до тех пор, пока будут помнить и почитать Берке. Дай Аллах ему долгих дет жизни!
        Было уже начало ноября, поэтому мы быстро поехали домой. Не хотелось, чтобы зима захватила в степи. Гнали с собой небольшой табун степных лошадей и отару овец в полторы тысячи голов. Это была наша часть добычи, не считая освобожденных из рабства русичей и снятых с убитых врагов доспехов и оружия, которое я все отдал половцам. Поход оказался не самым удачным в плане добычи, но и потери были всего два человека, причем одного застрелили по ошибке булгары. К нам приехал их эмир - довольно молодой мужчина, не старше двадцати, с узким лицом, украшенным тонкими черными усиками, и в зеленой чалме совершившего хадж. Сопровождавшие его воины пригнали десяток лошадей - виру за убийство. Родственники убитого взяли виру. Вопрос был закрыт без вмешательства монголов.
        По пути ко мне подъехал Никита и, начав издалека - с похвал невестам моих сыновей, сообщил затем:
        - В степи осталось несколько половецких семей и одиноких воинов, которые ищут, куда бы приткнуться? Без скота они не переживут зиму. А мне и моим воинам нужны работники. У нас теперь много скота.
        - Если ты возьмешь их, то будешь за них отвечать, - сказал я, думая, что разговор идет о нескольких семьях и десятке воинов.
        Никита специально не сообщил, сколько их. Пока мы добрались до Вьяханя, мой отряд увеличился более, чем в два раза. Селить так много половцев в одном месте я не рискнул. Разбил их на три части. Одна, малая, поселилась в деревне Никиты, а две другие, побольше, назначив у них старшего, разместил ближе к западной границе моего княжества. Служить мне они должны были на тех же условиях, что и пришедшие с Никитой. По приезду в Путивль отправил к ним монахов, чтобы крестили. Получалось, что я внес в распространение христианства больше, чем многие местные «святые».
        По этому поводу игумен Вельямин сказал:
        - Когда ты убил моего предшественника, я подумал, что твоей рукой водит дьявол. Теперь понял, что бог не всегда выбирает прямые и светлые пути. Делает это, наверное, чтобы испытать нас, грешных.
        Он сам крестил обеих невест. Когда они шли в церковь венчаться, торжественно, величаво шагал впереди, окропляя землю и зевак святой водой. Обе были разодеты в шелка и обвешаны золотом, а на плечи накинуты песцовые шубы. Эти шубы они привезли с собой. В моем княжестве песцовые меха бывают, но очень редко, поэтому ценятся дороже соболиных. Такие же две шубы достались и моей жене, как подарки свекрови. Жена Берке решила, видимо, что мои сыновья от разных жен. Она ведь сама старшая из трех. Остальную часть приданого составляли соболиные меха, золотые и серебряные украшения и посуда, драгоценные камни, дорогие ткани. Цена приданого впечатлила Алику, которая сперва не очень обрадовалась невесткам из юрты. Алика почему-то была уверена, что монголы - нищие кочевники, хотя я ей говорил, что они ограбили полмира.
        - Не трудно захватить, трудно сохранить, - возразила жена.
        Я был уверен в обратном, но не стал спорить. Убедился уже, что последнее слово все равно будет за женщиной. Даже если пригрозишь ей: «Скажешь еще слово - убью!», обязательно произнесет с вызовом что-нибудь типа: «Хорошо, если ты так хочешь, я буду молчать!».
        33
        В конце марта, после того, как сошел лед, к нам приплыло на ладье с купцами известие, что пал Переяславль и что монголы медленно, но верно движутся по левому берегу Днепра на север. Берке предупредил, что весной монголы пойдут на Русь и начнут с Переяславля и Чернигова, чтобы я выставил посты возле городов, которые хочу взять себе. Я решил, что, поскольку им грозит уничтожение, пусть лучше перейдут под мою руку. Возьму те, что находятся на левом берегу Сейма. - Зартый, Вырь, Вьяхань, Попаш, Ромен, Глебль, Беловежа и Бахмач. Это небольшие пограничные крепости с населением в несколько сот человек. Они полукругом охватывают южную часть моего княжества и в них нет князей, только посадники Михаила Всеволодовича. Если он выживет во время нападения на Чернигов, ему наверняка будет не до этих городов. Пока что до меня доходили слухи, что Великий князь Михаил Всеволодович собирает в Галиче рать для защиты Черниговского княжества. Его наместник в Чернигове разослал гонцов во все города и остроги, сзывая войска и ополчение. Позвал и всех удельных князей, кроме меня. Позже до меня дошли сведения, что самый
сильный удельный князь, Новгород-Северский, отказался помогать. Наверное, отплатил за то, что ему согнали с Киевского стола. Тем более, что этот стол Ярослав Всеволодович, став Великим князем Владимирским после гибели старшего брата, отдал Михаилу Всеволодовичу. Так что мой сюзерен теперь был трижды Великим князем и при желании и смелости мог бы собрать большую рать и дать отпор монголам. Поскольку я знаю, что все три княжества будут разорены монголами, Михаил Всеволодович этого не сделает.
        Узнав, что монголы начали наступление на Черниговское княжество, я с двумя сотнями дружинников отправился по городам, которые собирался взять себе. Начал с Зартыя. Этот город располагался на левом, низком берегу Сейма, на одном из немногих холмов. Укреплен рвом шириной метров восемь, валом и деревянными стенами метра четыре высотой. Башни тоже деревянные. Одна, дозорная, высотой метров десять. Детинца нет. Не положено в виду малочисленности населения. Зато есть небольшая слобода вдоль берега реки. Нас заметили издали и сразу закрыли ворота. Защищать город по большому счету некому. Неделю назад две ладьи с зартыйскими воинами проплыли мимо Путивля к Чернигову. Следом проплыла купеческая ладья, нагруженная доверху. Собирают все богатство княжества в одном месте, чтобы монголам меньше работы было.
        Я подъехал к воротам, над которыми на крытой площадке стояли вооруженные люди. Всего два человека были в кольчугах. Остальные - горожане, вооруженные чем попало. Они смотрели на меня без враждебности, скорее, с любопытством. Для осады у меня слишком маленький отряд, а для дружественного визита слишком большой.
        - Кто посадник? - спросил я.
        - Я, князь, - ответил мужчина с седой бородой, один из двух, одетых в кольчугу.
        - Сюда идут татары. Если перейдете под мою руку, вас не тронут, если нет, сами знаете, что будет, - предложил я. - Оброк будете платить тот же. Деревни у бояр заберу. Их могу взять к себе на службу. За это буду содержать городскую стражу и защищать от всех.
        - Мы-то, может, и пошли бы под твою руку, но что, если наш князь отобьется от татар?! Не сносить нам тогда головы! - произнес посадник.
        - Вашему князю плевать на вас. Он сидит в Галиче, надеется, что туда татары не дойдут. Дойдут и туда, но сначала вас поубивают, - сказал я.
        - Нам надо подумать, - решил он схитрить.
        - Думайте, - разрешил я. - Мы сейчас перекусим на лугу и поедем дальше. Если я не оставлю здесь своего воеводу, ждите татар. Они вам объяснят, что думать надо быстро и головой, а не задницей.
        Я развернул коня и поехал к своей дружине, которая располагалась на лугу, чтобы отобедать. Они уже разожгли костер, начали варить просо и нарезать окорок, чтобы заправить им кашу. Стреноженные кони щипали молодую траву. Отдав своего коня Савке, который уже стал многодетным отцом, но так и служил мне. До сих пор все звали его Савкой. Сел на положенную им у костра подушку. На флоте меня научили: не садись на то, что тонет, иначе заработаешь геморрой. Я смотрел, как пламя пожирает сухие ветки и думал: может, не надо было быть таким резким с зартыйцами? Они ведь не знают то, что знаю я, надеются, что беда минует их. Тем более, что какой-нибудь юродивый побывал здесь и нарассказывал им сказок. Впрочем, после захвата Переяславля байкам юродивых уже никто не верит. По крайне мере, черниговские купцы часть своего добра и семьи перевезли в Путивль. Заодно доставили и ценности из Троицкого монастыря. Привез их монах Илья. Рассказал, что во всех церквах города молятся, чтобы беда миновала их.
        - Лучше бы мечи точили и стрелы делали, - сказал я и отправил Илью с монастырским имуществом к игумену Вельямину.
        Мы доедали кашу, когда ворота города открылись. Впереди шел красномордый поп с иконой в руках. Держал ее перед собой, как щит. Следом шагал посадник, второй мужчина в кольчуге, видимо, сын его, и человек пять горожан, одетых на уровне путивльского ремесленника среднего достатка. Они остановились в нескольких шагах от меня, подождали, когда я встану.
        Поп поцеловал икону, передал посаднику, который тоже приложился к лику Иисуса и вернул ее, после чего первый провозгласил густым басом, который не вязался с его жидкой бороденкой:
        - Прими нас, князь, под свою руку! Клянемся служить тебе верой и правдой! - и протянул икону мне.
        Я взял ее. Икона была в серебряном окладе, который скрывал почти всю ее. Видны только потемневшая голова и руки. Приложившись губами к серебру, также торжественно произнес:
        - Беру вас под свою руку и клянусь править по закону и дедовскому обычаю! - отдав икону попу, я приказал Бодуэну: - Выдели десяток дружинников.
        - А не мало будет? - спросил посадник.
        - Чтобы сказать, что город мой, и одного дружинника хватит, - ответил я. - Из бояр кто остался в городе?
        - Все уплыли в Чернигов, - ответил посадник.
        - Туда им и дорога, - молвил я.
        В Выри нас сразу впустили в город, потому что прибыли мы туда под вечер и потому, что знали меня и не боялись. Да и город был удельным, побольше Зартыя. Нам устроили пир, во время которого я и дал раскладку.
        - Мы уже думали сами тебя позвать, - признался воевода, старый и хромой вояка. - Посадник наш уплыл в Чернигов вместе с дружиной, бросил нас на произвол судьбы.
        - Я не брошу, - заверил их.
        - Ну, и слава богу! - облегченно вздохнув и перекрестившись, произнес воевода.
        Возле седьмого города, Беловежи, встретили передовой отряд монголов. Точнее, это были булгары под командованием того самого эмира, который отдавал виру за убитого половца. Они быстро узнали нас. Не мудрено. Все мои дружинники носили сюрко с моим гербом. Кроме половцев. Но и они после похода пообещали, что к следующему сошьют и себе такие же, чтобы не попадать под дружественный огонь. Я объяснил булгарскому эмиру, что город мой, хотя еще не знал мнение беловежцев по этому поводу, и показал дорогу на Всеволож, который лежал западнее.
        Здесь гарнизон был побольше. Дружинник и ополченцы стояли на деревянных стенах, из-за которых поднимался дым костров. Наверное, воду кипятили, готовились отбиваться.
        Посадник - мужчина средних лет, пытавшийся казаться боевитым, - сразу спросил меня:
        - Ты к нам с миром, князь, или с войной?
        - Если пойдете под мою руку, то с миром, если нет, поеду дальше, а воевать будете с татарами, - ответил я.
        - Нам ни то, ни другое не по нраву, - сказал он, но по тому, как повеселели глаза, было ясно, что мое предложение им по нраву, кобенятся для приличия.
        - Всю жизнь мы только и делаем, что выбираем меньшую из двух бед, - поделился я опытом.
        - Это верно, - согласился посадник.
        - Некогда мне с тобой тут лясы точить, надо успеть в Бахмач раньше татар. Открывай ворота, принимай моего воеводу, - приказал я и развернул коня.
        В Бахмач мы успели раньше татар. Они появились утром. Передовой отряд в сотню человек. Эти не сразу опознали меня. Я поскакал к ним с двумя дружинниками. Навстречу нам выехали тоже трое. Двое были башкирами, третий аланом.
        Я поздоровался на башкирском и аланском и спросил на тюрском:
        - Из какого тумена?
        - Хана Орду, - ответил один из башкир, у которого лицо было полным круглым и безволосым.
        Судя по голосу, не евнух, но щетины не видно.
        - Передадите Орду привет от князя Путивльского, скажите, что это мой город, и дальне на восток тоже мои. Пусть идет на север. Там города больше и богаче, - сказал я.
        - Это тот самый князь, который на всех языках говорит! - радостно вспомнил второй башкир, помоложе и с довольно густыми усами.
        - Да, - сказал я на башкирском, потому что знал на этом языке всего десяток слов.
        Со мной учились в институте два башкира, Камиль и Айдар. Они и научили меня, как я называю, туристическому набору слов на башкирском.
        Жители Бахмача наблюдали за моими переговорами с городских стен, давно не ремонтировавшихся. Наверняка деньги выделялись, но посадник пустил их на более важные нужды - ремонт собственного двора. Монголы помогут ему уйти от наказания за воровство, но будет наказан за глупость. Он с дружиной уплыл в Чернигов. Когда горожане убедились, что нападения не будет, осмелели и даже поторговали с кочевниками, обменяли еду на трофеи. Я задержался в Бахмаче на десять дней, пока мимо не прошел весь тумен Орду. Сам Чингизид проследовал западнее, мы с ним не увиделись. Где шел тумен Берке, простые воины не знали. Мне тоже было скучно без него.
        Чернигов пал в середине октября. Город разграбили и сожгли. Михаил Всеволодович так и не помог своему княжеству. Попытался это сделать его двоюродный брат Мстислав Рыльский, но его маленький отряд быстро разогнали половцы, бывшие союзники, ныне служившие монголам. Преследуя князя Рыльского, они захватили, разграбили и сожгли Глухов. Собирались и ко мне заглянуть, но я их быстро завернул на север. Благодаря этому, Рыльское княжество осталось нетронутым. Оказалось, что и князь Новгород-Северский переметнулся на сторону монголов. Теперь дружит с ними против Михаила Всеволодовича, посмевшего занять его Киевский стол.
        Как ни странно, дальше на север монголы не пошли. С наступлением холодов отступили в степь. Ходили слухи, что потребовалась их помощь в Закавказье.
        34
        Зимой я в очередной раз стал отцом и дедом. Юлия и обе невестки родили девочек. Если первая расстраивалась одна, то вместе с остальными двумя горевали их мужья и свекровь. У Алики появился повод высказать недовольство невесткам, которым она с удовольствием воспользовалась. Упрекнуть ее трудно: как-никак мать троих сыновей. Мне было без разницы. Сартак и Уки еще молоды, успеют нарожать сыновей.
        Опять пошли слухи, что на этот раз татары точно не вернутся. В Путивль юродивые с такими байками не приходили. Наверное, предвидели, какое будущее ждет их здесь. Зато в Киеве, как мне рассказали купцы, приехавшие по зимнику, таких было много. Черниговские купцы, сохранившие часть своего имущества, прислали мне в дар плащ на куньем меху и как бы между прочим спросили:
        - Можно ли в Чернигов возвращаться или лучше в Киев переехать?
        - Про Киев забудьте, - сказал им, потому что не знал, что дальше будет с Черниговом.
        Весной я отправился в море. Не столько за добычей, сколько объяснить стерегущим мое судно, что и как надо говорить монголам, чтобы не тронули его. Я позвал старосту деревни на острове Хортица - суетливого деда с библейской седой бородой и широкими, разбитыми руками профессионального гребца, одетого в рваный и когда-то красный кафтан, ставший непонятного ржавого цвета, и обтрепанные снизу порты и босому - и предложил ему:
        - Когда придут татары, можете сказать, что вы - подданные князя Путивльского. Тогда они вас не тронут, потому что я их союзник.
        Вообще-то, бродников никто не трогает. Переправляться через реки надо всем. На пароме или лодке делать это веселее, особенно, если плавать не умеешь. Но это не донские бродники, вассалы монголов, среди них много половцев. Всяко может получится.
        Видимо, староста думал также.
        - Точно не тронут? - спросил он.
        - Если сами не попросите, - ответил я.
        Староста улыбнулся, показав два коричневых зуба, оставшихся в верхней челюсти, и сказал весело:
        - Не-е, сами просить точно не будем! - Затем спросил серьезно: - А сколько платить тебе будем за это?
        Поскольку даром в эту эпоху только то, что ничего не стоит, и то не всегда, я решил не отказываться:
        - Столько же, сколько платили князю Киевскому.
        - А что ему сказать, когда потребует оброк? - поинтересовался дед.
        - Вы ему осенью платите? - задал и я вопрос.
        - Да, - ответил староста.
        - Вот осенью и узнаешь, надо ли будет ему что-то говорить, - ответил и я.
        За десять дней приведя в порядок шхуну, отправились в плавание. Черное море встретило нас слабым северо-восточным ветром. С таким ветром можно было идти только курсом фордевинд, то есть, когда дует прямо в корму. Да и то со скоростью узла три всего. Так мы и пошли к берегам Болгарии. Я надеялся, что, пока доберемся туда, ветер поменяется, повернем к Трапезунду. В этом году я решил не выходить за пределы Черного моря. Обстановка в княжестве напряженная. Может, кому-нибудь захочется рассчитаться с союзником монголов. Впрочем, пока никто особого желания не изъявлял. Михаил Всеволодович, Великий князь лежавшего в руинах Чернигова, лишился и других Великих княжеств, Галицкого и Киевского, и стал всего лишь князем Луцким. Теперь у него не было сил тягаться со мной. Остальные усиленно молились, чтобы кочевники не нанесли и им визит. Моя дружина теперь считалась самой сильной в Черниговском княжестве, хотя по численности немного уступала новгород-северской.
        Так с попутным ветром мы и добрались до западного берега моря немного южнее Созополя. И сразу увидели большой караван из дюжины галер, судя по крылатым львам на носах и флагах, венецианских. Они шли на север. Наверное, к устью Дуная или в болгарские порты. Замыкающая галера была самая маленькая, тридцатидвухвесельная, сидела глубже остальных и поэтому отставала мили на полторы. Я разошелся с остальными судами каравана параллельными курсами, а с последним начал сближаться вплотную.
        На мой маневр капитаны остальных галер сперва не обратили внимания. Да и на последней не сразу поняли, что мы идем на абордаж. Обычно пираты используют галеры. Парусные суда в эту эпоху тихоходны, не годятся для рейдерства. Только когда до галеры осталось около кабельтова и мои арбалетчики начали обстрел, капитан понял, что лоханулся. Он попробовал повернуться к нам носом, но не успел. Шхуна врезалась правой скулой в переднюю половину галеры и пошла дальше, ломая весла и теряя инерцию переднего хода. Несколько «кошек» зацепились за ее фальшборт, а «ворон» повис над галерой, дожидаясь моего приказа. Мои арбалетчики добивали последних вражеских. Одним из первых убили капитана - пожилого мужчину с наполовину седой бородой, одетого в короткий шерстяной кафтан темно-коричневого цвета и льняные рубаху и порты. Болт попал ему в грудь и пригвоздил к переборке полуюта. На этой галере на корме располагались две каюты, наполовину утопленные в главную палубу. Капитан стоял с подогнутыми коленями и приоткрытым ртом, из которого текла кровь.
        - Опустить «ворона»! - приказал я.
        Трап упал на галеру, встряв железным клювом в куршею. Я перебежал по нему на галеру. Сопротивления никто не оказывал. В каюте правого борта, наверное, капитанской, никого не было. Там стояла высокая кровать, под которой стояли два сундука. В одном была одежда и обувь, все изрядно поношенное, в другом - набор серебряной посуды, судя по узорам, индийской. Во второй каюте, поменьше, с двухъярусной кроватью, приделанной к переборке, стояли два ровесника капитана. Оба одеты хуже него. Обычно так одеваются матросы. Один держал в руке глиняный кувшин. Судя по запаху, с вином.
        - Вы кто? - спросил их.
        - Помогаем капитану, - ответил тот, что с кувшином, и уточнил: - Помогали.
        - Какой груз везете? - спросил я.
        - Слоновую кость, - ответил он.
        Вот уж не ожидал, что такой ценный груз повезет такой нищий на вид капитан на таком скромном судне! На какие только подвиги и страдания не толкает жадность человека!
        - Идите на мое судно, - приказал венецианцам.
        Сундук в этой каюте был один, заполненный старой одеждой.
        На куршее я встретился в Бодуэном, который подгонял найденных там членов экипажа к «ворону», чтобы перешли на шхуну. Гребцы в большинстве были вольнонаемными. Наверное, жители бывшей Ромейской империи, которых непрекращающиеся войны заставили заниматься таким тяжелыми трудом.
        - По прибытию в порт получите расчет и сможете, если захотите, наняться к новому хозяину галеры. Вы мне не нужны, - сказал я им. - На правом борту возьмите запасные весла - и поплывем.
        Оставил на галере Бодуэна с десятком дружинников, а сам перешел на шхуну. Предстояло решить вопрос с остальными судами каравана. Две последние галеры перестали грести. Наверное, оценивают ситуацию. Когда на них увидели, что шхуна отошла, а галера повернула на юг, поплыли дальше. Гребли быстро, чтобы не отстать от каравана и не разделить участь замыкающей галеры. Бодуэн по моему сигналу развернулся и пошел вслед за шхуной на северо-запад, к Созополю, нашему базовому порту на Черном море. На Руси столько слоновой кости быстро не продашь. Да и не до нее сейчас всем. Мне самому столько не надо. С херсонцами отношения испортились. В Константинополе венецианскую галеру отберут вместе с грузом, а нас поместят на видных местах - на реях и прочих перекладинах, которые выдержат вес тела, висящего на веревке. Оставался царь Болгарии. Он теперь богатый, много строит, а слоновая кость как раз подойдет для украшения церквей. Из нее что только не делают, начиная от пуговиц и заканчивая дверьми.
        35
        В Созополе я, как обещал, рассчитал гребцов. Оказалось, что купец задолжал им почти за два месяца, то есть, не платил с начала навигации, которая здесь открывается после весеннего равноденствия. Полтора десятка рабов отпустил на свободу. Самое удивительное, что рабы были греками или македонскими славянами, как и вольнонаемные. В городе рулил новый посадник - мужчина лет двадцати пяти, высокий, крепкий и симпатичный. Я подумал, что место он получил именно за эти достоинства. Однако выяснилось, что он участвовал в сражении при Клокотнице.
        - Царь Иван наградил всех дружинников, кто участвовал в том сражении, - рассказал посадник. - Это была наша самая славная победа с тех пор, как Калоян разбил под Адрианополем крестоносцев! - добавил он хвастливо, словно бился и с крестоносцами.
        Он выделил лошадей мне и моей свите, на которых мы отправились в Тырново. Здесь уже было лето. Солнце припекало на славу. Поля, огороды, сады и виноградники были возделаны. Я думал, деревни и города будут пустыми, потому что недавно по Болгарии прогулялась чума. Посадник мне сказал, что умерло много народа, в том числе жена и сын Асеня и патриарх Болгарии. У них теперь был собственный патриарх. С Папой Римским порвали окончательно. Царь Иван счел чуму наказанием за нарушение договора с никейцами. После смерти Иоанна де Бриеня, латинского императора, Иван Асень решил сделать второй заход на Константинополь и вернул домой дочь, выданную замуж за сына Иоанна Ватацеса, императора Никейского. После смерти жены и сына Иван Асень раскаялся и вернул дочь законному мужу. Чума затронула в основном города, население которых быстро пополнилось за счет деревень. Там много лет мирной жизни привели к перенаселенности.
        Второе, что меня поразило, - веселое настроение Ивана Асеня. Я думал увидеть его скорбящим по поводу смерти близких родственников. Скорбел он не долго. В том же году женился на Ирине Ангел, дочери Эпирского деспота, которого мы разбили при Клокотнице и которому по приказу царя вырезали глаза. Пути любви неисповедимы! Иван Асень женился именно по любви. Никаких выгод от этого брака он не имел. Ирина действительно была очень красива. Правда, красота ее была холодная, мраморная, что ли. Брюнетка с пышными густыми волосами, большими карими глазами, тонким носом с небольшой горбинкой, чистой кожей из тех, о каких говорят «кровь с молоком», и статной фигурой. По ней сразу было видно, что это царица - властная, сильная, безжалостная и, как ни странно, очень сексуальная. Она загнала мужа под каблук, откуда обезумевший от поздней любви Иван Асень даже носа не показывал. К тому же, она родила ему уже двоих детей и, вроде бы, вынашивала третьего. На ней было широкое пурпурное с золотым шитьем облачение, которое скрывало тело. Встретила меня Ирина с показным радушием, но глаза ее, зоркие, холодные, словно
жили сами по себе. Они быстро просчитывали варианты: нужен я или нет? если да, то где и как меня использовать? Она знала, какой вклад я внес в разгром ее отца, но теперь была по другую сторону баррикады, так что мстить вроде бы не собиралась. Впрочем, женщины умеют мстить походя, между молитвой в церкви и приготовлением к пиру.
        Пировали мы, как положено, три дня. Вспомнили былые совместные походы. Он рассказал, как пытался вместе с Ватацесом захватить Константинополь. Помешал ему мой родственник Жоффруа де Виллардуэн, который приплыл на помощь императору Балдуину с сотней рыцарей и восемью сотнями арбалетчиков и подарил двадцать две тысячи золотых. Латинский император отблагодарил князя Ахейского островами в Эгейском море, часть большого острова Эгина и землями в Центральной Греции. Я рассказал, как с монголами разбил половцев в Крыму.
        - Правда, что они друг друга ели? - полюбопытствовал Иван Асень.
        - Друг друга, может быть, и нет, но людей ели. За это татары перебили их всех, - ответил я.
        - Я тебе говорила, что нельзя пускать к нам скифов, - вмешалась в наш разговор царица Ирина, которая каждый день сидела за пиршеским столом до тех пор, пока муж не уходил.
        Точнее, царь Иван покидал пир, когда ей надоедало сидеть и слушать пьяный гомон. Сама она пила и говорила мало, но угощала щедро и слушала внимательно.
        На третий день застолья Иван Асень завел разговор о половцах.
        - Не ужились они с гуннскими магнатами, просятся под мою руку, - сообщил болгарский царь.
        - А кому понравятся соседи, которые грабят твои земли? - сказал я. - Они ведь работать не хотят, а воевать боятся, вот и грабят соседей, пользуясь моментом.
        - Что посоветуешь: брать их или нет? - спросил царь Иван.
        - Я разрешил поселиться на своих землях около тысячи половцев. Из них получаются хорошие легкие конники. Они не стойкие, но сгодятся для разведки и преследования противника. Только заставил их креститься и осесть, разместив в разных деревнях, вперемешку со своими крестьянами, предупредив, что, если будут грабить их, перебью всех, - поделился я. - С юга мои земли граничат со Степью. Пусть там и ищут добычу.
        - Наверное, и я так поступлю. Поселю их на границе с ромеями. Пусть грабят их, - сказал царь Болгарии и посмотрел на молодую жену.
        Так понимаю, живет он теперь ее умом. Вроде бы ума у Ирины немного имеется. Но очень немного.
        - Можно и в другом месте, рядом с гуннами, - сказала она.
        Решение мужа ей явно не понравилось. Грабительские налеты половцев могут стать предлогом для нападения. Она предпочитала, чтобы отношения обострялись с гуннами, с которыми царь был в родстве по первой жене. В отличие от мужа, который недавно разрешил пройти через свои земли отряду рыцарей, следовавших на помощь Константинополю, Ирина отдавала предпочтение союзу с Иоанном Ватацесом. Не понимала, что такой союз невозможен в принципе.
        Царь Иван с удовольствием купил у меня всю слоновую кость. Он теперь с утроенной силой ремонтировал и украшал старые церкви и возводил новые. Молодая жена словно бы делилась с ним не только умом, но и силой, задором. Я не стал отвлекать его от таких нужных для государства занятий. На четвертый день, получив деньги и указание передать слоновую кость посаднику, отправился в Созополь.
        Там уже поджидал покупатель на галеру. Это был тот самый купец, который купил у меня трапезундскую галеру. Так понимаю, предыдущая покупка оказалась для него удачной. Приобретя вторую галеру, поднимется на следующую ступень социальной лестницы - очень богатый купец. Скоро перестанет сам рисковать жизнью, будет посылать других.
        Я решил, что мы неплохо хапанули, и отправился восвояси. На Хортице староста сообщил, что в Степи опять появились монголы.
        - К нам пока не наведывались, но все наши половцы ушли на запад. Теперь некому охранять караваны, - пожаловался он.
        - Так теперь и охранять незачем, - сказал я. - Они ведь от своих собратьев защищали, а на левом берегу Днепра половца теперь днем с огнем не сыщешь.
        - Оно, конечно, правильно, - согласился староста, но сразу возразил: - Да только святое место пустым не бывает, придут другие разбойники.
        С ним трудно было не согласится. Тем более мне, вернувшемуся из разбойного набега.
        36
        Осенью монголы переправились через Днепр. Киев продержался всего девять дней. Даниил Романович, Великий князь Галицкий, который к тому времени стал еще и Великим князем Киевским, сам защищать Киев не счел нужным, перепоручил такое малозначительное и опасное дело тысяцкому Дмитрию. Когда монголы громили город, Даниил Галицкий и Киевский занимался более важным делом - сватал своего сына Льва за дочь венгерского короля. После такого быстрого захвата Киева, все еще считавшегося самым сильным городом Руси, началась паника. Великий князь Черниговский Михаил Всеволодович сбежал в Польшу. За ним последовали и другие, кому было где и на что пересидеть нашествие. Великий князь Галицкий и уже не Киевский, так и не вернулся из Венгрии, чтобы защитить свою вторую столицу, хотя сватовство к тому времени закончилось провалом. Кому нужен князь без княжества?! Галич пал быстрее Киева. Большая часть галицких бояр, склонных к мятежу, перебили. Теперь Даниилу Романовичу или тому, кто будет править Галицким княжеством, станет легче делать это.
        Говорят, Галич пострадал меньше Киева. Я не видел, что осталось от Киева, поэтому не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. А Галич видел. Правда, издалека. Мы объехали его стороной, потому что была оттепель, а город завален неубранными трупами, которые начали разлагаться. После захвата Галича прошло неделя, но даже в нескольких километрах от него все еще стоял сильный запах гари и подтаявший снег был в черных крапинках сажи.
        Я пришел сюда по зову хана Бату с тремя сотнями конных и двумя сотнями пеших дружинников и полутысячей половцев. За два года половцев в моих деревнях стало раза в два больше. Поскольку они вели себя прилично, я не возражал. Ставка хана находилась южнее разграбленного и сожженного Владимира-Волынского, посреди широкой долины. Ее охраняли только кешиктены - монгольская гвардия, около трех тысяч человек. Каждый из них был на ранг выше простого воина. Из них назначались командиры в другие отряды. Остальные тумены, в том числе и Берке, продолжали грабеж княжества, а часть войска во главе с Гуюком и Мунке отправились в Монголию. Оттуда намечался поход куда-то в юго-восточную Азию. Мне сказали названия государств, которые собирались захватить там монголы, но я таких не знал. С этим войском уехал и монгольский провидец. Меня это обрадовало. Как будто в отсутствие провидца, его предсказание моего будущего не имело силы.
        Справа от хана Бату сидели Орду и Субэдэй, а слева - Байдар, у которого красный шелковый халат с золотыми драконами подпоясан широким ремнем из золота и эмалей с христианскими сюжетами. Не думаю, что Байдар стал христианином, скорее, просто нацепил на себя понравившуюся вещь. Остальные не были Чингизидами, являлись командирами разных подразделений. В частности, справа от Байдара сидел цзинец (дальше буду называть цзиньцев китайцами) по имени Лю Пэй. Он был начальником интендантской службы армии. Поскольку командиров интендантских отрядов называли черби, я величал Лю Пэя Главным Черби. В его обязанности входило снабжение армии оружием, провиантом, фуражом, снаряжением и, самое главное, распределение добычи. Хан Бату получал пятую часть, столько же командир тумена, а остальное делилось между воинами согласно рангу. Монголам оперировать большими цифрами было не по плечу. Большинство из них, даже некоторые Чингизиды, не умели ни считать, ни читать, ни даже имя свое написать. Документы заверяли печатями, изготовленными китайцами. Поскольку считать я умел лучше Главного Черби, моя доля добычи была такая
же, как у тысяцкого из гвардии, то есть, на ступень выше, чем у обычных. Правда, началось это не сразу. Во время Крымского похода моей тысяче давали вечером меньше скота на убой, чем другим. Оно и понятно, потому что мы были новенькими. Берке подсказал мне, к кому надо обратиться, чтобы устранить недоразумение. Я долго не мог поймать Лю Пэя, а когда это наконец-то случилось, он заявил, что сам приходил ко мне, но не застал.
        - Один человек послал Конфуцию подарок. Конфуций не хотел встречаться с этим человеком, поэтому узнал, когда его не будет дома, и зашел поблагодарить за подарок, - мило улыбаясь, рассказал я Главному Черби на китайском.
        - Ты - конфуцианец?! - удивился Лю Пэй.
        - Нет, - ответил я, - но уважаю мудрых людей не зависимо от их веры и национальности.
        С тех пор он начал уважать меня, не зависимо от моей веры и национальности. Берке даже посмеивался, что Главный Черби стал относится ко мне лучше, чем к нему, и почти также хорошо, как Бату.
        После обмена приветствиями, хан Бату показал мне на место между Байдаром и интендантом. В эту эпоху место за столом не бывает случайным. Впрочем, в другие эпохи тоже, особенно среди богатых или знатных. Значит, меня считают родственником. Благодаря браку моих сыновей с дочерьми Берке, я принят в линьяж Чингизидов.
        - Сколько ты привел воинов? - спросил хан.
        - Тысячу, - ответил я. - Чтобы мне не добавили чужих. Предпочитаю командовать людьми, которых я знаю.
        - Тебе не повезло! Все равно будешь командовать незнакомыми, - произнес, улыбаясь, Бату. - Теперь ты будешь командиром тумена.
        - Ради такой чести так уж и быть, потерплю незнакомых, - сказал я шутливо.
        Байдар засмеялся и хлопнул меня рукой по левому плечу. Раньше мы с ним не были близки, но Байдар очень уважал Берке. Видимо, двоюродный брат замолвил ему за меня словечко.
        - Пойдешь с Байдаром и Орду на поляков, - сказал хан Бату. - Поляки будут рады тебе. Я слышал, ты украл невесту у сына польского князя.
        - Захватил в плен, - уточнил я. - Со мной в походе наши с ней сыновья.
        - Отец Тэмуджина тоже захватил его мать в бою, - сообщил Орду. - От таких женщин рождаются настоящие воины.
        Мне было интересно, сам Орду додумался до этого или ему кто-то подсказал? Я не стал говорить, что, если бы так и было, то все женились бы только захваченных в бою.
        Вместо этого поинтересовался:
        - Далеко Берке? Хочу порадовать его, что он стал дедом. В первый раз его дочери родили девок, но во второй одна не послушалась отца и родила мальчика.
        Все засмеялись, потому что знали, как не везет Берке с рождением сына.
        Мы обговорили предыдущий рейд. Командовать корпусом будет Байдар. В нашу задачу, кроме перераспределения собственности, входило отвлечение поляков, немцев и чехов, чтобы они не пришли на помощь гуннам, по которым будет наноситься главный удар.
        - Я посылал к гуннам несколько посольств с предложением прогнать половцев и перейти под мою руку. Ни разу не ответили, - пожаловался Бату.
        - Наверное, никак не решат, достойны ли они такой чести?! - подколол я.
        - Мы поможем им решить, - злорадно ухмыльнувшись, произнес хан Бату.
        Я вдруг понял, что ему не важны добыча или месть половцам. Ему надо подчинение, признание его силы, превосходства. И чем больше он покорял стран и народов, тем сильнее становился, потому что следующих захватывал с помощью предыдущих. Процентов на девяносто его армия состояла из воинов, набранных в покоренных странах. Монгольскими оставались лишь гвардия и стратегия и тактика ведения войны и дисциплина.
        В моем тумене было полторы тысячи тяжелой конницы из русских, алан, булгар, четыре с половиной тысячи средней и легкой конницы, в основном половцев, туркменов, башкир, черкесов и четыре тысячи русских пехотинцев из Киевского и Галицкого княжеств. Мы будем таскать монголам каштаны из огня. Тумены Байдара и Орду будут помогать и присматривать за нами.
        37
        Город Люблин размером с Путивль. Через несколько веков первый разрастется, а второй захиреет. Построен Люблин на холме, что на берегу речушки Быстрица. Стены деревянные, высотой метров пять, а прямоугольные башни каменные и метра на два выше. Есть и ров, но он засыпан снегом, так что трудно определить ширину. Люблинцы отказались сдаваться. Надеются отсидеться за крепкими, как они считают, стенами, до подхода помощи. Ими были выпущены несколько стрел и болтов в монгольских парламентеров, которые подъехали к воротам для переговоров. После первого выстрела переговоры считаются законченными. Теперь, даже если жители попросят пощады, ее не будет. Несколько сотен пленных поляков строят заграждение вокруг города, чтобы никто не убежал, сколачивают лестницы и таскают камни и куски льда для осадных машин. Большую часть осадной техники составляют китайские катапульты разного размера, но есть и из Средней Азии. У Хорезмшаха захватили и требюшеты, которые монголы называют приятным для русского уха и характеризующим действие словом «хуйхуйпао». Мечут они камни, которые с трудом поднимают четыре человека. Есть
и китайские тяжелые арбалеты, тройные, которые заряжаются тонкими бревнами и каждый из которых обслуживают несколько десятков человек. Занимаются этим пленные, а руководят китайцы и арабы, получая из добычи долю тяжелого конника.
        Идет второй день осады. Пленные еще не закончили возводить заграждение, а одна городская стена уже наполовину разрушена. Завтра ее доломают, и русские пехотинцы пойдут на штурм. Они сейчас обстреливают осажденных из луков и арбалетов и время от времени имитируют штурм. Так продолжается днем и ночью. Войско, разделенное на три смены, не дает люблинцам отдохнуть ни минуты. Их изматывают, чтобы упали духом, потеряли волю к сопротивлению и бдительность. В этом основа тактики монголов: сперва подавить морально, а потом физически.
        Я иду в свой шатер, который выделил мне Лю Пэй. Перед входом в него на вкопанном в землю шесте развевается мое знамя. Шатер изготовлен из войлока и покрытого красным лаком холста и стоит на основе из бревен и досок, которые при переезде разбираются и двигаются за войском в обозе. Сверху доски покрыты коврами. Внутри по обе стороны от входа стоят две жаровни, наполненные дымящими древесными углями. Под стенками лежат четыре свернутые постели, моя и моих сыновей. Лю Пэй выделил мне и низкий длинный китайский стол с нарисованным на столишнице камышом, на котором сидят розовые птички. Он рассчитан на двенадцать человек, но место за противоположным от меня и ближним к входу торце всегда остается свободным. Чтобы не перепутать, кто в шатре хозяин.
        - Накрой стол и позови тысяцких, - приказал я Савке, садясь на ковер во главе стола.
        Скорее всего, послезавтра перед утренними сумерками, когда больше всего будет клонить ко сну, пойдем на штурм. Это уже не первый город, который будет захватывать, но все равно надо обсудить детали с командирами. В прошлый раз часть воинов побежала грабить вместо того, чтобы сначала очистить городские стены по всему периметру. Байдар сделал вид, что не заметил. Иначе бы пришлось казнить всех, нарушивших приказ. Во второй раз такой промах не простит. Что и надо будет перед штурмом вбить в голову каждого нашего воина. Я на штурм не пойду. Монголы считают, что командир тумена должен воевать головой, а не руками. В атаку он должен идти только в крайнем случае, возглавляя резерв, гвардию. У меня теперь есть гвардия - тысяча тяжелых конных дружинников, путивльских, киевских и галицких.
        Савка ставит на столе три больших бронзовых блюда, наполненных горячей вареной говядиной, от которой идет пар, три медных кувшина с медовухой и прямо на стол кладет нарезанный большими ломтями хлеб из смеси пшеничной и ржаной муки. По одному, двое заходят тысяцкие, садятся за стол. Каждый на свое место. Причем я не указывал, кто и где должен сидеть. Они сами знали свое место. По крайней мере, споров не было. Справа от меня - Мончук, командир гвардии. Слева - Бодуэн, командующий смешанной тысячи из тяжелых и средних всадников. Далее сидят две пары, которые ведут в бой тысячи легких и средних всадников: Никита и три монгола, назначенные Бату, среди которых Амбагай, приезжавший когда-то ко мне послом. Пров и Олфер Нездиничи, Будиша и Доман - командиры русских пехотинцев - в самом низу. Мои сыновья не едят со мной, потому что служат сотниками в гвардии. Им не положено по чину присутствовать на таких совещаниях. Сейчас они присматривают, чтобы никто не сбежал из города.
        После обеда, потягивая сладковатую медовуху, я говорю своим тысяцким горькие слова:
        - В присутствии воинов передайте сотникам мой приказ: каждого, кто начнет грабить раньше времени, рубить без жалости. Пусть лучше погибнет один жадный дурак, чем вся сотня из-за него.
        Как я и предполагал, на штурм пошли в предрассветных сумерках. К тому времени уже две стены были разрушены настолько, что перебраться в проломы можно было и без лестниц. Но все равно часть воинов несла лестницы. Любляне соберутся у проломов, в самых уязвимых местах, и не будут мешать тем, кто полезет на стены. Атакующие шли тихо. Монголы вообще предпочитают нападать без истеричных криков, хотя их вассалы не всегда ведут себя также. Сигналы тоже подает не трубами, а флагами, белыми и черными, а ночью - фонарями, значение которых для данного сражения знали только командиры в ранге от тысяцкого или отрядов, выполняющих особое задание. Только о генеральном наступлении оповещали барабаны, которые перевозили на верблюдах. Я уже много раз видел, но все равно не могу сдержать улыбку, когда вижу верблюда на снегу. А вот путивльцам это не кажется смешным. Они часто видят верблюдов в городе и уверены, что лесостепь - естественная зона обитания этих животных, а не разводят их у нас потому, что ходят также медленно, как волы, но груза несут меньше и запрягать в арбу их не так удобно.
        Горожане пропустили начало атаки. Заметили нападавших только тогда, когда они начали появляться в проломах стен. Раздались призывы к бою, которые быстро сменились криками ярости и боли и звоном оружия. Люблин, словно вакуум, быстро всасывал в себя все новые сотни пехотинцев и спешившихся легких всадников. Было понятно, что он уже пал. На этот раз несколько отрядов побежали по стенам, зачищая их от защитников.
        Я, сидя на коне, наблюдал за штурмом. Рядом со мной на своей низкорослой и лохматой лошаденке Байдар. Монголы упорно не хотят менять своих неказистых лошадок, которые пусть и не быстрые, но выносливые, неприхотливые, в теплое время года щиплют траву на ходу, а зимой умеют разгребать снег копытами. Что и делает сейчас гнедой с темным «ремнем» на спине конь Байдара. Мой крупный аланский темно-гнедой жеребец поглядывает снисходительно на неказистого родственника, потому что, наевшись зерна, бить копытом ради клока прелого сена не хочет. Справа от Байдара сидит на такой же лошаденке Орду, который медленно жует кусок вяленого мяса. Это не на нервной почве. Он постоянно жует что-нибудь жесткое, «долгоиграющее». В двадцать первом веке он был бы главным истребителем жевательной резинки. Я даже подумал, что можно было бы снять Орду в рекламном ролике жвачки со слоганом «Город дожуют быстрее!».
        Байдару на этот раз понравились действия моих воинов.
        - Не зря Бату доверил тебе тумен, - сказал он, глядя, как обычно, с улыбкой, но не прищурив глаза, как делал ранее при общении со мной.
        Можно считать, что испытательный срок я выдержал.
        Когда стало совсем светло, в городе затихли крики и звон оружия. Открылись главные городские ворота, которые, как нам сказали, назывались Сандомежскими. Через них мы въехали в захваченный город. Улицы были шириной для проезда трех телег. Дома на окраине деревянные, ближе к центру - каменные. Чаще всего встречался вариант, когда первый этаж каменный, а второй деревянный. Наши воины выносили из домов и складывали на улице у ворот все ценное, что есть в доме. Наверняка заныкают какую-нибудь золотую мелочь. Если поймают на крысятничестве, за мелкую вещь отрубят правую руку, а за крупную - голову. Впрочем, добычи так много, что никто никого не проверяет. На улицах и во дворах, испятнав алой кровью белый снег, который шел ночью, лежали трупы. В основном мужчины и старые женщины. Дети и молодые женщины будут проданы в рабство. Оптом. Скупят их купцы-иудеи, которые следуют за армией по пятам. В городе мы простоим дня три. Соберем трофеи, отдохнем, а потом подожжем его и двинемся дальше. Историки потом измажут монголо-татар черной краской, хотя монголов и татар в армии самая малость, зато есть уже и
поляки. И ведут себя дикие кочевники не хуже европейских рыцарей, а порой даже и лучше. В их действиях нет фанатизма и той бессмысленной жестокости, жажды убийства, которые я видел у благородных рыцарей во время захвата Лиссабона, о которых мне рассказывали альбигойцы или защитники Константинополя. Монголы, как ни странно это звучит, более рациональны: никакой религиозной дури, убивают только тех, кто сопротивляется или не представляет ценности. Остальные будут проданы, или зачислены в войско, или направлены на осадные и хозяйственные работы. Но на этот раз историю будут писать проигравшие. Уж они-то выльют на победителей максимум грязи, чтобы оправдать свою трусость.
        38
        После Люблина войско разделилось на три части. Тумен Орду пошел севернее, в гости к тевтонам. Байдар движется посередине, генеральным курсом на Гнезно. Мой тумен идет южнее, на Краков. В свою очередь каждый тумен разделился на несколько отрядов, которые веером прочесывают территорию, грабя деревни и оставляя города для пехоты. Между отрядами и туменами налажена постоянная связь. Если кто-то обнаружит большое соединение противника, предупредит остальных и начнет отступать, ожидая подкрепление.
        Первым более-менее крупным городом на нашем пути оказался Сандомеж. Он размером с Путивль. Расположен на высоком и обрывистом левом берегу Вислы, рядом с местом впадения в нее реки Сан, от которой, наверное, и получил свое название. Стены и башни у Сандомежа деревянные, ниже, чем были у Люблина. Теперь на месте Люблина руины и пепелище. Каменные только Краковские ворота, расположенные с западной стороны. Обе реки были покрыты толстым льдом. Мы без проблем переправились через Вислу. Жителям города предложили сдаться, пообещав оставить живыми и свободными. Они не знают монгольских обычаев. Привыкли, что никто из благородных рыцарей обещание не сдерживает, поэтому отказались от выгодного в их положении предложения. Мало того, обстреляли парламентеров, чем поставили себя вне закона. Я, может быть, и пощадил бы их, но тысяцкие-монголы донесут, что я нарушил закон - не покарал нарушителей другого закона.
        Мы начинаем осаду. Происходит это буднично. Пехотинцы занимают позиции вокруг города: одна тысяча с востока, вторая - с юга, третья - с запада, четвертая - с севера. Поскольку город имеет неправильную форму, тысячи тоже размещаются не совсем точно по частям света. На самом опасном юго-западном направлении располагаются тяжелая и средняя конница, тысячи Мончука и Бодуэна. Легкая конница, разбившись на сотни, рассыпается в разные стороны. Она ведет разведку, грабит деревни, снабжая нас провиантом, и сгоняет крестьян на осадные работы. Моему тумены был придан один требюшет и несколько катапульт. Китаец Ван (а может, и не Ван, но я так его называю) - пожилой худой мужчина с редкой бородкой клинышком на узком желтоватом лице, одетый в островерхую лисью шапку и засаленный овчинный тулуп поверх яркого синего шелкового халата, - разместил осадные орудия напротив южной и западной стен и начал свое дело. Пять сотен пленных поляков обслуживали нашу «артиллерию», еще столько же занялись изготовлением снежного вала вокруг города. Строить что-то более серьезное я не счел нужным. Город продержится самое большее
три-четыре дня.
        К концу второго дня обе стены разрушены настолько, что можно идти на приступ. Обломки бревен и земля, которой были заполнены срубы, составлявшие стены, скатились по склонам валов, напоминая подтеки грязи на снегу. Сандомежцы так измотаны круглосуточными атаками, что, наверное, уже не рады, что не сдались.
        Я собрал, как обычно, командиров на обед. Поскольку на улице мороз около двадцати градусов, пьем подогретую медовуху. Так она лучше согревает, но приобретает непривычный привкус, который мне не нравится. Терплю, потому что мороз не нравится больше.
        - На рассвете начнем штурм, - говорю я, обращаясь в первую очередь к командирам пехотных тысяч. - Если вас рано заметят, отступите, а потом гоните перед собой пленных поляков. Пусть их свои бьют.
        Тысяцкие это и сами знают. Так поступают все армии. На войне жалость - дорога к гибели.
        Я слышу топот копыт. Кто-то быстро скачет к моему шатру. Все сидящие за столом перестают жевать и пить и смотрят на полог, закрывающий вход. Так скакать может только гонец со срочным сообщением. Возле шатра конь останавливается, всадник спрыгивает на землю и бросает мой охране:
        - Сообщение хану.
        Кочевники разных национальностей называют меня ханом, оседлые - князем.
        В шатер заходит половец с красным от мороза лицом и замершими зеленоватыми соплями на реденьких усах. Ноги у него колесом, ходит враскачку, как старый морской волк.
        - Враг идет, оттуда, - показывает он в ту сторону, откуда прискакал, то есть на запад. - Меньше тумена, конные и пешие. Пеших больше.
        - Далеко от нас? - спрашиваю я.
        - Дневной переход, - отвечает гонец.
        - Иди отдыхай, - отпускаю его. Когда половец выходит из шатра, говорю своим тысяцким: - Утром со мной пойдет вся конница. Пехота остается, штурмует город.
        Я еще застаю начало штурма. В предутренних сумерках пехотинцы тихо подходят к проломам, застают сандомежцев врасплох. Начинается сеча, не очень упорная. Через пару часов город будет наш.
        - Поехали, - говорю я и подгоняю шпорами коня.
        Легкая и средняя кавалерия уже в пути. К ночи возле города собрались все отряды. Ночью они отдохнули, как сумели, потому что мороз усилился, а теперь греются - скачут впереди навстречу полякам. Второй гонец рассказал, что большую часть войска составляют ополченцы, вооруженные, чем попало. Не знаю, какой дурак и зачем ведет против нас толпу вооруженных крестьян?! Поляки не равнодушны к мании величия. Видимо, решили нас запросто косами покосить. Кстати, они считают себя потомками сарматов. Аланы - истинные потомки - относятся к подобным заявлением со снисходительной улыбкой.
        Еще до полудня разведка докладывает мне, что поляки километрах в четырех-пяти от нас. Мы только выехали из леса к деревушке, расположенной на холме у реки. На другом берегу реки километра на два тянутся до леса поля, укрытые снегом. Холм закрывает нас от тех, кто выедет из леса на эти поля.
        Я приказываю Никите и Амбагаю:
        - Занимайте деревню, якобы грабите ее. Потом выезжайте навстречу полякам. Никита атакует слева, Амбагай - справа. Вытягивайте на нас конницу.
        Амбагай самодовольно улыбается. Атака правым флангом у монголов считается главной. Приходится учитывать даже такие мелочи. Теперь он из шкуры вылезет, но заставит польских рыцарей гнать галопом коней по заснеженному полю, пока, вымотанные, на уставших лошадях, не окажутся перед нами, отдохнувшими. Потом рыцари будут говорить, как и русские после Калки, что сперва они побеждали, противник побежал, но подоспела помощь и… Не понимают, что, как лохи, повелись на дешевую уловку, покинули выгодную позицию и разделили свое войско, которое и было перебито по частям.
        Остальные четыре тысячи выстраиваются для боя в пять шеренг: тысяча Бодуэна, как самая сильная, на правом фланге, две под командованием монголов - в центре и на левом, а сзади, в резерве, - гвардия. В первых двух шеренгах лучники. Они обстреляют врага и, если он продолжит атаку, отступят через оставленные для них проходы за спины копейщиков, которые довершат дело. Если враг начнет удирать, первыми погонятся за ним. По моей команде, конечно. Они стоят спокойно, тихо переговариваясь. Знают, что противника примерно столько же, что большую часть составляют крестьяне, поэтому не сомневаются в легкой победе. Жалуются только на мороз. Днем отпустило немного, но все равно градусов десять есть. Я определяю это по скрипу снега. Когда мороз приближается к отметке десять градусов, снег начинает скрипеть сухо, отчетливо.
        Я замечаю, что тысячи Никиты и Амбагая спускаются с холма к реке, и поднимаюсь с небольшой свитой в деревню. Всего одна улица по обе стороны которой деревянные дома, крытые соломой, десятка два с половиной. Ничем не отличается от русских деревень. Двери в дома и сараи нараспашку, нет людей, не гавкают собаки и скот помалкивает. Здесь уже побывали мои воины, провели зачистку.
        Из леса выходят поляки. Впереди скачет полусотня легкой кавалерии. Они заметили нас, остановились. Один человек поскакал назад с докладом. Никита и Амбагай разъезжаются по речному льду в разные стороны, не приближаясь к врагу. Они как бы ждут, чтобы узнать, много ли врагов, стоит ли нападать или надо смываться? Их нерешительность подзадоривает поляков. Они отходят от леса метров на двести и начинают строиться для боя. В центре - пехота, на флангах - конница с рыцарями впереди. Рыцарей человек пятьсот, остальные конные, около двух тысяч, - сержанты. Впрочем, может, это не сержанты, а рыцари, но доспехи имеют среднего и даже легкого кавалериста. Пехота, тысяч шесть-семь, простроилась одним полком. В передних шеренгах опытные воины, вооруженные копьями, в металлических шлемах и с большими миндалевидными щитами, а в задних, судя по прикрепленным к древкам вверх, а не вбок, косам, - крестьяне. Наверное, спешили на помощь сандомежцам. Не догадываются, что город уже взят.
        Никита и Амбагай разворачивают своих воинов и неторопливо скачут по глубокому снегу к флангам построившихся поляков. Метрах в ста пятидесяти останавливаются и начинают обстреливать легкими стрелами, которые служат для поражения незащищенных целей. Первым стреляет тысяцкий стрелой со свистком - показывает цель. Его подчиненные дают залп по цели, чтобы трудно было уклониться. Бьют по бездоспешным лошадям всадников и пехотинцам задних шеренг. Из строя поляков выходит жидкая линия арбалетчиков и лучников, но успевают сделать один-два выстрела и падают в снег или убегают за спины товарищей. Время идет, мои воины стреляют и стреляют. Ржут раненые кони, кричат раненые люди, падают убитые. Им бы отступить в лес и подождать, когда кончатся стрелы или когда у нас кончится терпение и пойдем в атаку. Там, между деревьями, у них был бы шанс отбиться. Впрочем, там бы их никто не атаковал.
        Рыцарям надоедает быть мальчиками для битья, но вместо того, чтобы отступить, они сами бросаются в атаку. Сначала их левый фланг, а потом, заметив это, подключается и правый. Конники Амбагая и Никиты сразу начинают отступать, отстреливаясь. По целине кони поляков движутся медленно? представляя из себя хорошую мишень. Теперь по ним бьют тяжелыми, бронебойными стрелами с гранеными наконечниками. Преодолев целину, рыцари переводят коней в галоп, чтобы угнаться за трусливо удирающим противником. Они уже чувствуют себя победителями, не замечая, что их становится все меньше и меньше.
        Я спускаюсь с холма, занимаю место перед своей гвардией. Вот появляются воины Амбагая и Никиты. Они поворачивают за холм, обтекают наши фланги и останавливаются. За ними, отставая метров на сто, скачут поляки, которые, увидев перед собой выстроившееся войско, начинают останавливать коней. Задние напирают на них, не понимая, в чем причина задержки? И тут в них летит туча стрел. После пятого залпа лишь около сотни всадников скачет на уставших лошадях в обратную сторону. Я отдаю приказ - и за ними отправляются в погоню три тысячи отдохнувших всадников. Фланговые тысячи вырываются вперед. Они охватят врага и ударят, когда подтянется преднамеренно отстающий центр. Я с гвардией неторопливо еду за ними.
        Поляки побежали, когда мимо них проскакали оставшиеся в живых рыцари и сержанты. Увидев выгнувшуюся дугой конную лаву, которая быстро скакала по утрамбованному снегу, дружно бросились наутек. Сначала задние ряды, потом передние. Удирали также безмозгло, как атаковали, то есть по дороге. Только несколько человек додумались свернуть в лес, спрятаться за деревьями. Остальных нагоняли мои воины и рубили, рубили, рубили…
        39
        В Сандомеже мы просидели две недели. Грабили округу и ждали, когда спадут морозы. Во время этого похода самые большие потери у нас были из-за обморожения. Байдар, узнав о нашей победе, не возражал. Он и сам остановился в каком-то местечке на берегу Вислы. В последний день зимы, когда потеплело, продолжили движение на Краков. По договоренности с Байдаром, он должен был подойти к столице княжества и помочь нам захватить ее. Болеславу, князю Малопольскому, посылали парламентеров с предложением сдаться. Князь отказался, но парламентеров не тронул. Кое-чему дикие монголу уже научили цивилизованных рыцарей.
        После сильных морозов резко потеплело. Дороги превратились в кашу из снега и грязи. Наш обоз в день проходил от силы километров десять-пятнадцать. Он значительно вырос, благодаря награбленному. Сотни телег, кибиток, арб и вьючных лошадей растягивались на много километров. Конница вынуждена была не сильно отрываться от обоза, чтобы ни у кого не возникло желание воспользоваться плодами трудов наших праведных.
        На полпути до Кракова разведка обнаружила войско численностью около полутумена. Кочевники считать не умели, поэтому прикидывали на глазок: тысяча, четверть тумена, полвина, две трети. Захваченный язык, молодой копейщик, белобрысый и конопатый и так сильно перепуганный, что даже веснушки побледнели, рассказал, что войском командуют сандомежский воевода Пакослав и кастелян Якуб Ратиборович. Интересно, где оба отсиживались, когда мы осаждали Сандомеж?! По моим прикидкам войско было ближе к Байдару, поэтому я послал гонца к нему с предложением уступить их мне. Чингизид согласился и сообщил, что сам нападет на второе войско, которое ведет князь Болеслав. Как рассказал польский копейщик, объединиться эти армии не могли, потому что гонор не позволял. Пленный, кстати, немного пришел в себя, увидев, что перед ним русский князь.
        - Предлагаю на выбор: или остаешься пленным и после взятия Кракова тебя отпустим, или вступай в мое войско и получишь долю в добыче после захвата города, - предложил я.
        - Лучше в войско, - сразу сказал он и объяснил, почему сделал такой выбор: - Краковчан давно пора наказать!
        Кто бы спорил! Я приказал зачислить его в пехоту. Там у нас самая большая убыль и больше всего поляков-добровольцев. Их тоже историки обзовут монголо-татарами.
        Оставив пехоту охранять обоз, который медленно полз в сторону Кракова, с конницей пошел на свидание с воеводой Пакославом и кастеляном Якубом. Встретились мы неподалеку от местечка с расслабляющим названием Торчок. Встреча состоялась под вечер, поэтому я решил перенести сражение на утро. Основная часть войска легла спать, а несколько сотен легких пехотинцев, сменяя друг друга, всю ночь беспокоили противника, имитируя нападение. Надо отдать должное воеводе Пакославу, расположил он свое войско грамотно. Они заняли склон холма. Впереди - пехота, а конница - сзади. Перед пехотой вкопали в землю заостренные жерди. С левого фланга из защищал лес, с правого поставили телеги и рогатки. Непонятным оставалось, что он здесь пытается защитить, не считая рыцарской чести? Или просто хотел отсидеться, пока мы не пройдем дальше, а потом вернуться в Сандомеж, но плохо спрятался? Я склонялся ко второму варианту.
        Утром я построил свое войско также, как в предыдущем сражении, послав две тысячи всадников обстреливать сандомежцев. Только на этот раз, израсходовав стрелы, они занимали место на флангах, отдыхали и пополняли запас, а те, кто раньше стоял там, отправлялись беспокоить противника. Расходовали плохие стрелы, трофейные, которых у нас было много. Взяли их в том числе и в захваченном Сандомеже и, связанными в пучки по тридцать штук, привезли сюда на нескольких десятках вьючных лошадей. Мои всадники словно бы тренировались на стрельбище. Стреляли с места и на скаку, поодиночке и в «карусели», когда скачут перед противником по кругу, по прямой и навесом. Вреда вроде бы наносили не очень много, но это продолжалось с утра и до второй половины дня. Сандомежцы, не выспавшиеся, уставшие, стояли в строю, прячась за щиты и готовясь к атаке, но на них не нападали, а только обстреливали, медленно и уверенно уменьшая их войско.
        Ближе полудню у кого-то из командиров не выдержали нервы и он повел пару сотен рыцарей в атаку. Находившиеся перед ним кочевники отхлынули, не вступая в бой, зато те, что были с боков, приблизились и начали бить тяжелыми стрелами по всадникам и лошадям. Через несколько минут несколько спешенных рыцарей попытались добежать до своей пехоты, но их порубили саблями и покололи пиками. Пехота не пришла на помощь. Они боялись выйти за ограждение из кольев.
        Такая быстрая расправа над грозными рыцарями сломила дух сандомежцев. Самые стойкие продержались еще пару часов. Они стояли в первых шеренгах и, видимо, не сразу заметили, что задние поодиночке и группами отделяются от строя и, ускоряя шаг, устремляются к краю леса, который рос выше по склону. В какой-то момент, без команды, все вдруг развернулись и побежали. Это случилось так неожиданно, что мои воины растерялись, заподозрив ловушку. Я понял, что у поляков кончился гонор, и приказал бить решительный штурм. Мы гнали их до вечера, перебив процентов восемьдесят.
        В конце дня меня нашел гонец от Байдара и сообщил, что второе войско тоже разбито.
        - Их князь Болеслав перед самым сражением трусливо удрал. За ним побежали и другие знатные. Те, что остались, попались на обычную нашу уловку - погнались за якобы убегающими от них и были перебиты. Остальные, увидев это, устремились следом за своим князем, - рассказал гонец.
        У князя Болеслава прозвище Стыдливый. Жена ему не дает якобы по религиозным соображениям, а любовницу стесняется завести. Поэтому не имеет детей. Наверное, правильнее было бы называть его Трусливый. Женщины это тонко чувствуют и обращаются соответственно. Зачем ей рожать трусов?!
        Мы с гонцом стояли возле холма, на котором пленные сандомежцы собирали для нас трофеи и наши стрелы. Оказывается, не так уж и мало врагов перебили мои лучники, обстреливая в течение нескольких часов. Сами потеряли всего несколько человек. Слишком мало хороших лучников и арбалетчиков оказалось у воеводы Пакослава и поставил их далеко, позади копейщиков. Европейцы уже позабыли, как надо бороться с конными лучниками. Для этого нужна такая же легкая конница и хорошие лучники и арбалетчики, а еще лучше - артиллерия, которая, как я слышал, уже есть у арабов, но пока в зачаточном состоянии.
        - Хан сказал, чтобы ты после того… - продолжил гонец и запнулся, потому что «того» уже случилось. - Иди на Краков, Байдар тоже туда направляется, - закончил он.
        40
        Краков под стать Чернигову. Не тому, разрушенному и сожженному, как сейчас, а тому, каким был пару лет назад. Впрочем, вскоре и Краков будет ничем не лучше. Стоит он на высоком левом берегу Вислы. Говорят, с этого места река судоходна. Городские стены деревянные, высотой метров шесть, а башни и воротные арки каменные. Рядом с городом на холме Вавель находится большой каменный замок - резиденция князя. Замок тоже никто не защищал. В таком можно было бы пересидеть осаду монголов. Не смотря на наличие мощных осадных орудий, некоторые крепости кочевникам так и не удалось захватить. Но защищают не столько крепкие стены, сколько крепкие парни. Благородный рыцарь Болеслав, князь Малопольский, не из таких. Он сбежал от своего войска, из своего замка, из своей столицы, бросив их на произвол судьбы. Вместе с ним чухнули и богатые горожане. В городе осталась одна беднота, которая открыла ворота, не выдвигая никаких условий.
        - Знал бы, не шел сюда! - сказал огорченный Байдар.
        Поэтому, наверное, сразу же и приказал разграбить и сжечь замок. Первую часть приказа выполнили, а вторую не очень. Камни плохо горят. С городом получилось лучше. В нем каменные дома были только в центре. Большинство этих домов имело стеклянные окна. Весь центр и главные улицы, ведущие к воротам, вымощены булыжником. На центральной площади был фонтан в виде большой рыбы, из пасти которой в теплое время года лилась вода. Самым шикарным домом была резиденция епископа, который лучше других знал, что на бога не стоит полагаться, поэтому удрал вместе с князем. Дом был трехэтажный, прямоугольный, с внутренним двором. Внутри вдоль верхних этажей были галереи. На первом этаже располагались хозяйственные помещения: кухня, кладовые, конюшня. На втором первое длинное крыло занимала большая приемная, первое короткое - кабинет и библиотека, второе длинное - банкетный зал, второе короткое - спальня епископа. Во всех комнатах стены расписаны библейскими сюжетами, работали над которыми явно не мастера эпохи Возрождения. Никакого представления о перспективе они не имели. Да и лица получились немного карикатурными.
Спал епископ на большой квадратной кровати под пурпурным балдахином. Стойки, поддерживающие балдахин, были в виде позолоченных ангелов. Рядом со спальней располагалась комнатушка с маленьким, застекленным окошком под высоким потолком, в которой стоял табурет с круглой дырой в центре. Для прочих на каждом этаже, друг над другом, находились сортиры - небольшие холодные помещения с тремя дырками в полу, которые вели в наклонные желоба. На третьем этаже жили помощники и обслуга епископа. Здесь все было намного скромнее.
        Во дворе ко мне подошел старый слуга с заискивающим выражением небритого лица, которое седая местами щетина делала пегим. Несмотря на холодную погоду, он был в холщовой рубахе и штанах и бос. Грязные, разбитые ступни напоминали ласты.
        - Вельможный князь позволит к нему обратиться? - осторожно подъехал он.
        - Позволяю, - сказал я.
        - Мне кажется, епископ не все ценное увез. У него так много было всего, а собирался впопыхах, - начал слуга.
        Я понял, к чему он клонит, и предложил:
        - Пятая часть будет твоя.
        Судя по тому, как слуга улыбнулся, я предложил больше, чем он ожидал. Не знаю, чем насолил ему епископ. Поляка каждый обидеть норовит. Особенно, если поляк этого хочет. А они таки хотят! У поляков что-то типа национального вида спорта - кто чаще и сильнее обидится.
        Слуга показал нам потайной ход из винного погреба в большое узкое помещение, заполненное ценными, по его мнению, вещами: книгами, бронзовой посудой, шелковой и льняной материей, разными поделками из камня и дерева. Слуга получил свою долю и осла из епископской конюшни, чтобы было на чем увезти ее. Я поставил на одной из книг оттиск своего перстня. Это будет пропуск верному слуге. Иначе его ограбили бы мои воины. Посоветовал идти в сторону Сандомежа. Мы туда уже не пойдем, потому что там больше нечего взять.
        Грабеж Кракова продолжался пять дней. Выгребали все ценное из домов и что-то грузили на телеги и арбы, что-то продавали купцам, которые сопровождали нашу армию. Нашли в городе большие запасы каменной соли. Как нам сказали, неподалеку от города соляные шахты. Каменная ценится дороже поваренной, а у кочевников любая соль ценится очень высоко. Поэтому обоз телег из ста с солью отправили в ставку Чингизидов, которая располагалась, как я понял, где-то на берегу Волги. Забавно было наблюдать, как грабили новенькие воины. Дешевое барахло можно было не сдавать интендантам. Через час у такого вояки был уже большой баул всякой дряни. Когда становилось тяжело таскать баул, а попадалась более ценная добыча, начиналась трагедия. Несчастный грабитель долго перебирал, что выкинуть, а что оставить. Выкидывал чуть ли не со слезами на глазах. Ветераны брали только золото, серебро, драгоценные камни, специи и благовония и какие-нибудь интересные вещички, кому что приглянулось.
        Байдар ушел на четвертый день. Мой тумен задержался еще на два дня, упаковывая награбленное. Добычи стало так много, что в экономическом отношении дальнейший поход потерял всякий смысл. Каждый мой солдат нахапал столько, что, при разумном расходовании, хватит на всю оставшуюся жизнь. Но мы продолжили поход на запад. Нас гнало вперед чувство принадлежности к самой сильной и непобедимой армии мира.
        41
        Через Одер переправились возле Ратибора. Этот маленький городишко сдался без боя. Все богатые давно удрали из него. Тем, кто остался, по большому счету нечего было защищать. Я собирался отдохнуть здесь пару дней, но от Байдара пришел приказ срочно двигаться к Вроцлаву, который он осаждал.
        - Поляки собрали армию. Ждут чехов, чтобы дать нам генеральное сражение, - передал мне гонец. - Орду тоже идет к нам.
        Где-то я читал, что чехи разбили монгольское войско. Из-за этого у меня появилось плохое предчувствие. Слишком хорошо идет все. Когда-нибудь удача должна отвернуться и от монголов. Оставив пехоту идти вместе с обозом, отправился вместе с конницей к Вроцлаву. С собой взяли только самое необходимое - еду, боеприпасы и сменных лошадей. Теперь у каждого всадника было по пять лошадей. Обычно две тащили долю хозяина. Моя доля составляла несколько телег и арб и плелась в обозе под охраной моих пикинеров и арбалетчиков. Я старался, чтобы они не участвовали с сражениях. Мои дружинники еще пригодятся моим сыновьям. Я чувствовал, что заканчивается мое время в этой эпохе. У меня остался год или два. Привык уже здесь. Так не хочется уходить! Мои починенные приписывают мое плохое настроение комете, которая появилась на небе. У нее длинный хвост. Наверное, состоит из льда. Все уверены, что это дурной знак. Для поляков и венгров - точно. Они связывают нашествие монголов с этой кометой. Причем монголы вторичны, хотя появились раньше.
        Когда мы подошли к Вроцлаву, он уже был взят. До прихода монголов здесь собиралось войско со всей Польши. Говорят, что на помощь прибыли немецкие рыцари и даже французские тамплиеры. Командовал этой армией Генрих, князь Великопольский. У этого прозвище Благочестивый. Он не решился защищать город, отступил на северо-запад, чтобы дождаться чешского короля Вацлава. Наверное, чтобы вместе помолиться. Вроцлав расположен на берегу Одера, где в него впадает несколько притоков, поэтому город состоит из нескольких частей, огороженных деревянными стенами. По количеству мостов он не дотягивал до Венеции, но мог поспорить с Вилково, какими я знал эти города в двадцать первом веке. На одном из островов находился замок, наполовину деревянный, наполовину каменный. Сейчас он горел. У Байдара аллергия на замки. Уничтожает их при каждой возможности. Если бы мы постояли во Вроцлаве дольше, он бы приказал пленным сравнять оставшееся после пожара с землей.
        - Князь Генрих сейчас в дневном переходе от нас, а чешский королю Вацлаву идти до него дня три. Войска у него примерно, как у нас, может, чуть больше. К нему постоянно подходят подкрепления. У чешского короля примерно столько же, - рассказал Байдар последние разведданные.
        Мы, три командира туменов, сидели в его шатре, ели горячую говядину, запивая ее красным вином, скорее всего, итальянским. Представляю, сколько дней оно добиралось сюда. Меня поражало, что монголы до сих пор оставались неприхотливыми в еде и одежду. Не смотря на то, что мы захватывали много скота и других продуктов, они всегда возили с собой высушенное кислое молоко. Утром отламывали кусок, клали в бурдюк, заливали водой и возили до вечера. К тому времени образовывалась густая кисломолочная каша. Ее и ели прямо из бурдюка. Иногда добавляли в кашу кровь лошади. Вскроют вену на шее запасного коня, нацедят крови, а потом ранку заделают какой-то жвачкой. Лошади после этого чувствовали себя вполне сносно. Одевались монголы в дубленки из овчины и кожаные штаны, под которые, правда, надевали шелковые халаты, рубахи и штаны, но только для борьбы с вшами и клопами.
        - Надо перебить их, пока не объединились, - сказал я. - Придется действовать теми силами, какие есть под рукой. Моя пехота придет сюда только завтра к полудню.
        - Моя тоже не успеет, - сообщил Орду.
        - Обойдемся без пехоты, - отмахнулся Байдар. - Выступим рано утром. К вечеру надо быть возле армии Генриха, чтобы он не начал отступать. Бой дадим на следующий день. Предупредите воинов, что преследовать будем только до вечера. Может быть, на следующий день придется биться с чехами.
        - А если потягать чехов за собой пару дней, пока войско отдохнет? - предложил я.
        - После сражения с поляками решим, - подвел итог Байдар.
        На этом военный совет и закончился. Байдар рассказал нам и другие новости. Армия Бату разбила передовой отряд гуннов возле горного перевала, который называется Русские ворота. Половцы, срывавшиеся у гуннов, узнав об этом, побежали в Болгарию. Во время переправы через Дунай болгарский царь перебил большую их часть. Остальных прикончили гуннские магнаты.
        - Ты ведь знаешь этого царя, - обратился ко мне Байдар. - Он сильный полководец?
        - Не столько сильный, сколько удачливый, - ответил я.
        - Лучше быть удачливым, чем сильным, - произнес Орду.
        Наверное, и себя имел в виду.
        - Если запросить не много и пообещать помощь в войне с ромеями, он согласится стать вашим вассалом, - подсказал я.
        - Может быть, так и сделаем. Везучего лучше иметь на своей стороне, - сказал Байдар.
        Надеюсь, Иван Асень запомнил, что послов убивать нельзя. Иначе ему не позавидуешь.
        Утром мы пошли к городу Легница, на поле возле которого расположилась армия Генриха, князя Великопольского. Стояла сырая погода. Климат в этой части Польши теплее, чем в юго-восточной, но дождливее. На берегу Одера расположен морской порт Щецин, в котором я бывал. К порту надо идти несколько часов по Щецинскому заливу. На островках в заливе стоят голые, высохшие высокие и толстые деревья, покрытые в верхней части зеленовато-белыми подтеками. В последние годы деревья облюбовали вороны, расплодившиеся на городских свалках, и так загадили, что те погибли. Экологи никак не могли решить, вороны важнее или деревья? Поэтому ничего не предпринимали. О Щецине мне многое сказало то, что, когда гулял в темное время по улицам, особенно в малолюдных местах, все старались обойти меня стороной. От поляков я ничем не отличался, но в зимней куртке выглядел достаточно громоздким, вызывающим опасения. И это в две тысячи втором году, когда их «лихие восьмидесятые» давно уже были в прошлом.
        Князь Генрих не зря остановился на поле под Легницей. Оно было длинное, широкое и сравнительно ровное, удобное для атаки тяжелой конницы. Поляки знали о нашем приближении. Они на всякий случай построились, хотя уже темнело и ясно было, что сражение случиться не раньше утра. В придачу небо затянуло тучами. Ночью будет слишком темно для атаки. На левом фланге у поляков был город, а на правом стояла вся их конница. Впереди заняли место рыцари-тевтоны и тамплиеры. У первых на сюрко и щитах кресты черного цвета, концы которых расширялись и напоминали основания равнобедренного треугольников, у вторых - красного и с раздвоенными концами, как хвост у ласточки.
        Байдар приказал, чтобы три сотни всю ночь беспокоили противника, а остальные могут отдыхать. Шатер его остался под Вроцлавом, поэтому мы собрались у костра под навесом во дворе крестьянского дома. В дома монголы заходили только за добычей или в сильный мороз, дождь. Ели мы поджаренное на костре мясо, которое во время перехода, порезав на куски толщиной около сантиметра, отбивали под седлом. Мясо становилось мягким, а испеченное буквально таяло во рту.
        - Что скажите? - обратился Байдар к нам с Одру.
        У монголов считается особым шиком выиграть сражение с помощью какой-нибудь хитрости. Чтобы было, чем похвастаться. Мол, победить каждый дурак может, а вот с малыми потерями, благодаря хитрой уловке, - это дано только великим полководцам. Мне кажется, и воюют они только для того, чтобы прослыть великими полководцами.
        - Можно обойти их, - предложил Одру.
        - Заметят, - возразил я. - Все население за них, сразу сообщат.
        - Большой крюк сделать, - не унимался Орду.
        Ума у него не хватает, зато напористости через край.
        - Пока ты будешь обходить, мы уже разобьем их, - остановил его Байдар и сам предложил: - Надо бы где-нибудь спрятать отряд и ударить им во фланг. Только где здесь спрячешь?!
        - За дымовой завесой, - подсказал я.
        - За какой завесой? - не понял Байдар.
        - Распалить костры между армиями, чтобы дыма было побольше. Тогда они увидят нас только, когда мы выскочим из дыма, - объяснил я.
        - И мы их тоже, - возразил в отместку Орду.
        - Поставим сигнальщиков у костров, - казал я.
        - И без сигнальщиков будет ясно, что их конница преследует наших застрельщиков, - поддержал меня Байдар и развил мое предложение: - А потом погонимся за оставшимися в живых и неожиданно выскочим прямо перед строем, успеем обойти их правый фланг, где стояла конница.
        - Лучше пусть вместе с ними поскачут мои тяжелые всадники. Они ничем не отливаются от рыцарей, их примут за своих. Обойдут с фланга и ударят по ставке, а в это время лучники навалятся на пехоту, - предложил я.
        - Научи их, пусть кричат на языке рыцарей, что они окружены, спасайтесь! - радостно хлопнув себя ладонями по бедрам, развил мою мысль Байдар. - Прикажу сейчас, чтобы приготовили костры.
        - Пусть стрехи с домов поснимают, - посоветовал я. - Снизу солома сухая, я сверху влажная. Будет хорошо гореть и давать много дыма.
        - Так и сделаем, - согласился Байдар. - Завтра поставишь своих людей на левом фланге.
        Утро было пасмурным, но сухим. На поле, немного ближе от середины к польской армии появились высокие костры. Они тянулись неровной линией через все поле, отстоя друг от друга метров на двадцать. На солому сверху накидали веток, жердей, досок. Войско Генриха, князя Великопольского было готово к бою. Они построились также, как вчера. Всю ночь их беспокоили наши отряды, но пока поляки и их союзники выглядели бодро. От нас на поле выехали только три тысячи легких всадников. Остальная армия скрывалась в леске и в деревне. Мы не то, чтобы прятались, просто пока не строились для боя. Пусть поляки думают, что остальная часть войска не готова сражаться. Наши всадники подожгли костры и неспешно приблизились к противнику. За это врем костры разгорелись. Ветра не было, дым поднимался не высоко. Был он густой и сизовато-белый. Мы еще успели заметить, как наши лучники начали обстреливать врага с дистанции метров сто-сто пятьдесят.
        Когда дым скрыл нас от польского войска, воины выехали на поле и построились. Моя гвардия и тысяча Бодуэна заняли место на левом фланге. Построились плотной колонной. По моему совету дружинники привязали свои сюрко на спину, чтобы свои не перепутали их с рыцарями. Перед ними и на флангах по краю поля встали конные лучники. Они должны будут встретить рыцарей, которые поскачут сломя голову за струсившим, удирающим врагом. В том, что это случится, никто не сомневался. Вроде бы простая уловка, а почти все на нее попадаются. Потому что основана на инстинкте. Человек не далеко ушел от собаки, которая бросается в атаку на любого, бегущего не на нее. Я с Байдаром и Одру находился позади главных сил. По бокам от нас стояли гвардия Байдара справа и Орду слева. Все были уверены в победе. Кони, стоявшие в первой шеренге, дощипывали светло-коричневую прошлогоднюю и короткую зеленую траву перед собой и пытались переместиться вперед, но наездники не позволяли. Орду, как обычно, что-то жевал. Байдар часто почесывал нос. По русской примете должен получить по носу или выпить. Первое вряд ли случится, потому что в
бой, скорее всего, не пойдет, а вот выпьет обязательно. В этом плане монголы не отличаются от русских. Подсели они на хорошее вино из Болгарию. Греции, Италии. Я тоже спокоен. Сражаться будем не с чехами, а полякам монголы во время этого похода не проигрывали.
        Ждать пришлось не долго. Костры не успели догореть, когда сигнальщики замахали белыми флагами и поскакали к нам. Следом за ними из дыма выскочили наши легкие всадники. Отстреливаясь на скаку, они повернули влево и вправо, смещаясь на фланги и открывая врагу главные силы. Рыцари, потеряв строй, толпой неслись за ними. Наверное, удивились, увидев перед собой построенную армию, но не остановились. Теперь перед ними было то, что они хотели - неподвижную цель. Только вот доскакать до нее не успели. С трех сторон в них полетели тяжелые стрелы с бронебойными наконечниками. С короткой дистанции, выпущенные из мощных монгольских луков, они прошибали любой из нынешних доспехов. Падали люди и лошади. Задние налетали на них и тоже падали. Громкий топот сотен копыт сменился криками и стонами раненых людей и ржанием раненых лошадей. Атака быстро захлебывалась, перемещаясь вперед все медленнее и расползаясь в стороны. Вот назад поскакал один человек, второй, третий… Их не трогали, давали уйти. Били по тем, кто продолжал сопротивление. Таких оставалось все меньше.
        Байдар махнул рукой. Сигнальщик поднял черный флаг и, повернувшись к левому флангу, помахал им из стороны в сторону. Плотная колонна, объезжая раненых и убитых рыцарей и их лошадей, поскакала вслед за удирающими рыцарями. Она быстро набрала скорость. Всадники перевели коней на галоп, строй сразу рассыпался и растянулся. Они пересекли полосу дыма от костров, которая начала оседать. Сейчас начнут орать на польском, французском, немецком: «Спасайтесь! Мы окружены! Нас предали!». Последнюю фразу добавил я. Ничто так не оправдывает нашу трусость, как чужое предательство.
        Байдар махнул рукой во второй раз - и легкая кавалерия поскакала на врага, чтобы зайти ему во фланги и начать обстрел из луков. Третий сигнал - и в атаку пошла тяжелая кавалерия. В это время впереди уже громко орали и звенели оружием. Впрочем, продолжалось это недолго. Вскоре шум битвы стал отдаляться и стихать. Когда дым от костров полностью развеялся, перед нами открылось поле, устеленное трупами людей и лошадей, которые лежали по отдельности и кучами. Между ними бродили оставшиеся в живых кони без седоков.
        - Найдите князя Генриха, - приказал Байдар.
        Несколько десятков поляков, перешедших на нашу сторону, разделились на две группы и пошли искать своего князя среди рыцарей, перебитых перед нами, и там, где была ставка. Его опознали по дорогим, золоченным доспехам и шести пальцам на ногах. Князь Великопольский по прозвищу Набожный был мертв. Видимо, молился меньше, чем грешил. Его голову отрубили и накололи на копье. Мышцы лица опали. Казалось, что князь молится, настолько отдавшись этому, что потускневшие глаза смотрели внутрь, потеряв осмысленность.
        - Скачите к воротам Легницы и скажите горожанам, что их князь приказывает им сдаться! - злорадно ухмыляясь, приказал Байдар.
        Жителям города несказанно повезет. Им не придется выполнять последний приказ своего князя. Когда мы собирались подъехать к городу, заметили, что к нам скачет гонец. Я подумал, что несет он сообщение о приближении чешского войска. Сейчас, когда большая часть нашей армии преследует убегающего противника, это было бы очень некстати. Потом заметил, что у него бунчук с белым лошадиным хвостом. Значит, сообщение от Бату. Гонец очень спешил. Это был молодой монгол с темно-русой короткой бородкой. Он остановился перед Байдаром, с трудом удерживая на месте вспотевшую, темно-гнедую, степную лошадь.
        - Говори, - разрешил ему Байдар.
        - Хан приказал, чтобы ты быстро шел к нему. Гунны собрали очень большое войско, - сообщил гонец.
        - Всё? - спросил командир нашего корпуса.
        - Да, - ответил гонец.
        - Передашь Бату, что я буду идти так быстро, как смогу, - сказал Байдар.
        42
        Мы идем по Моравии. Движемся тремя колоннами. Моя, как ни странно, восточная. Байдар идет посередине, Орду - западнее. Там вначале нашего пути было больше трофеев, потому что часть моей зоны была уже обобрана нами. Но там было и опаснее. Армия чешского короля Вацлава опоздала к Легнице на один день. Узнав о поражении поляков, он отступил. Получив сообщение, что мы уходим, несколько дней шел следом на безопасном расстоянии. Изображал отважного короля. Я ждал нападения, но оно так и не случилось. Историки, как обычно, набрехали. Выдали желаемое за действительное. Через десять дней к нам прибыл еще один гонец от Бату. Этот гонец уже не спешил. Он сообщил, что и нам можно не спешить. Гуннская армия была разгромлена. Остатки ее монголы преследовали несколько дней и на плечах удирающих рыцарей ворвались в Пешт. Король Бела сбежал к немцам.
        После этого мы пошли медленно, захватывая и грабя города, которые попадались по пути. Большая чешская армия не мешала нам делать это. Нам вообще никто не мешал. Сопротивление местных жителей было минимальным. Его оказывали те, кто не успел сбежать или сдаться. Большая часть жителей городов и деревень разбегались, кто куда. Богатые перебирались через Дунай к немцам и чехам, бедные прятались в лесах и горах.
        Мы пересекли Моравию. Наши передовые отряды побывали под Веной, обнаружив на правом берегу Дуная большое войско. Связываться с ними не стали, потому что Бату такой команды не давал. Занялись грабежом северо-западной части королевства гуннов, смещаясь на юг, пока не уперлись в Дунай. На берегу этой реки мы расположились на отдых.
        Для монголов, как и для большинства кочевников, широкие и глубокие реки - труднопреодолимое препятствие. Они умеют переправляться, но во время этого процесса теряют все свои преимущества. Большой отряд быстро не переправишь, а маленькие разобьют по отдельности. Да и большая армия, прижатая к берегу реки, не сможет маневрировать, растягивать войска противника, заманивать в ловушку. Вражеские отряды копейщиков будут тупо сталкивать их в реку. В тех регионах, где были такие широкие и глубокие реки, монголы предпочитали воевать зимой, когда можно переправиться по льду сразу большим войском, когда есть возможность для маневра. Да и замерзшие реки служили хорошими дорогами для подкованной конницы. Поэтому вся наша армия отдыхала до наступления морозов. Поскольку никто нам не угрожал, Бату разрешил отправить домой трофеи. Их набралось уже столько, что обоз становился помехой. Одна только моя тысяча отправила на Русь почти пятьсот телег, кибиток, арб и столько же вьючных лошадей, нагруженных под завязку. Больше половины моего тумена вынуждена была сопровождать этот обоз. Осталась только вся тяжелая и
средняя конница. На случай, если все-таки кто-то рискнет напасть на нас. Впрочем, чехи и немцы нападать на нас не отваживались. Действовали по принципу «Не буди лихо, пока оно тихо».
        Байдар и Орду расположили свои тумены на равнине между горами и берегом Дуная, а я - восточнее, в городе Вац. Он стоит на левом берегу Дуная, в том месте, где эта большая река делает поворот на юг. До Ваца она течет с запада на восток. Город был окружен рвом шириной метров двенадцать и каменной стеной высотой метров пять. Восемь круглых башен имели острые кровли, похожие на русские, но намного ниже. И крыты были не дранкой, а светло-коричневой черепицей. Город сдался без боя.
        Я разместился в самом лучшем здании - резиденции епископа. Она была построена по тому же проекту, что и краковская, только немного уменьшенная в длину. Здесь не нашлось преданного слуги, который бы показал нам спрятанные епископом сокровища. Или не было таковых, во что я готов поверить, потому что у вацкого епископа было время на сборы. Кровать его была поуже и балдахин имела темно-синий и более дешевый, но ангелы-столбики - золоченые. Перина и подушки пуховые. Не смотря на то, что постельное белье на ней было чистое, в кровати жила целая армия кровососов. Меня не спасло даже шелковое белье. Лишь уменьшило величину поборов. Наверное, епископ истязал себя таким образом за любовь к земным благам. Неудобство мне доставила и перина. Отвык спать на мягком. Утром я приказал обработать кровать кипятком и уксусом. Как мне потом сказали слуги, делавшие это, епископ явно занимался разведением особо крупных клопов. Или это он приготовил специально для меня биологическую ловушку. Горожане вскоре привыкли к нам, перестали пугаться. В городе на постой разместились только русские и часть оседлых булгар.
Кочевников жили на полях под городскими стенами или пасли наших лошадей на дальних лугах.
        Оставив Мончука вместо себя командовать туменом, поехал вместе с сыновьями в ставку Бату. Она располагалась на равнине восточнее Пешта. Там были отличные места для выпаса скота. Не даром здесь оседали волны кочевников, пришедшие с востока. Собрался осесть и Бату. Он разбил захваченную территорию на районы, назначив в каждый наместника. Я не стал говорить Бату, что он здесь не задержится. Решил рассказать это Берке, в шатре которого остановился вместе с сыновьями. Мы теперь родственники. Если бы остановились в любом другом месте, нанесли бы жестокое оскорбление. Поскольку первый внук Берке родился от моего старшего сына, ему была оказана особая честь. Берке даже выделил ему одну из своих наложниц. Впрочем, этого добра у нас и своего хватало. Как только осели на одном месте, каждый воин завел себе по бабе. Молодых вдов и девок, оставшихся без женихов, было пруд пруди. Так что мы восстанавливали население королевства, улучшая генофонд. Эти женщины родят детей от смелых мужчин. Будет кому вскоре драться с турками. Впрочем, насколько я помню, не очень удачно.
        - Бату сейчас ведет переговоры с немецким императором Фридрихом, - сообщил Берке. - Император не хочет с нами воевать, но и вассалом становиться не желает. Предлагает стать союзниками и вместе завоевать Италию.
        - Не знаю, станете ли вы союзниками, но до Италии точно не доберетесь, - сказал я.
        - Почему? - спросил он.
        - Умрет ваш Верховный хан Угедей, и вы поскачете на выборы нового, - сообщил я.
        - Может быть, - согласился Берке. - Угедей в последнее время болеет. Лучше было бы, если бы он жил подольше. После него Верховным ханом, скорее всего, станет его сын Гуюк, с которым у Бату плохие отношения.
        Видимо, не с тем ханом я породнился. Хотя Золотой ордой, под властью которой окажется Русь, будет править Бату. Дальше пусть мои сыновья соображают, с кем родниться. В любом случае их сыновья будут родственниками Чингизидам, кто бы из них не правил Русью. Всё будет легче, чем остальным русским князьям.
        - Не зря дракон летает по небу. Много бед должен принести, - продолжил Берке.
        Он имел в виду комету, которая третий месяц терроризирует своим видом жителей Земли. Только многие из них под бедой подразумевают именно Берке и остальных монголов.
        Все лето мы охотились, рыбачили и купались в Дунае. В тринадцатом веке сома мне не довелось поймать. Их привозили нам гуннские рыбаки вместо налога. И дунайскую селедку тоже. Уже засоленную в бочках. Несколько бочек я отправил в Путивль со вторым обозом.
        Первый вернулся в конце августа. С вестями из дома. В моей семье все было хорошо. Бабушка вместе с невестками занималась воспитанием внуков. Очень обрадовалась количеству и качеству добычи. Одного только золота была телега и еще три серебра. Не считая прочего барахла. Мы как бы восстановили часть утраченного Русью во время налета монголов.
        А вот от Увара Нездинича пришло плохое известие. В начале лета ромейские купцы привезли на Русь известие, что болгарский царь Иван Асень разбил в пух и прах татар. Этому поверили, вспомнив, как он разгромил малыми силами своего будущего тестя, деспота Эпира. Только вот татарами ромеи и их соседи называли теперь всех кочевников, как раньше скифами. Наши, конечно, сильно огорчились, но решили, что я и не из таких переделок выбирался, может быть, и на этот раз уцелел. Зато Мстислав Святославич, князь Рыльский, оказался худшего мнения обо мне. Поверив слуху, он решил воспользоваться случаем и отомстить за давнюю обиду - разорил деревню, которая когда-то принадлежала боярину Фоке. Может, и другие бы пограбил деревни, но, узнав о приближении моего воеводы, отступил. Что ж, мне отмщение и аз воздам.
        В начале осени до меня дошло еще одно неприятное известие. Умер Иван Асень, царь Болгарии. Вроде бы не старый был и не больной. Поговаривали, что царя отравила молодая жена. Если исходить из правила «кому это выгодно?», слух имел право на существование. Теперь она правила Болгарией, став регентшей при малолетнем сыне Коломане Асене. Нерешенным оставался вопрос, как болгарский царь сможет разбить уходившее на восток войско монголов? В школе меня учили, что болгары единственные устояли перед монголо-татарами и даже нанесли им поражение. Неужели Иван Асень встанет из могилы на несколько дней? Или победит его малолетний сын, а когда монголы придут во второй раз и он станет немного взрослее и сильнее, подчинится им без боя? Или опять историки малехо перепутали, обозвав половцев татарами и передвинув время сражения на год? Склоняюсь к последней версии.
        Второй обоз получился не меньше первого, хотя по стоимости сильно проигрывал. Вывозили все мало-мальски ценное. Погнали в Путивль и табун гуннских кобылиц, и стадо телят, которых я отобрал на племя. Сам уже не воспользуюсь плодами племенной работы, зато моим сыновьям будет чем снаряжать и кормить свои дружины. Вроде бы и эту семью я обеспечил неплохо. Можно перемещаться в другую эпоху со спокойной совестью. Мне кажется, моя жизнь во все эпохи, начиная (или заканчивая?!) с двадцатого века, сводится к тому, чтобы обеспечить жену и детей - и исчезнуть навсегда.
        43
        Дунай покрылся прочным льдом в начале декабря. Первым его пересек корпус Кадана, который ушел на юго-запад, в сторону Адриатического моря. Они переправились намного южнее Буды, постелив на лед доски. Переправа прошла, можно сказать, успешно. Под лед провалилось всего около сотни всадников. Бату решил не рисковать и подождать еще несколько дней. Переправившись, он захватил Буду, которую богатые покинули, но пообещали прийти на помощь бедным вместе с чешско-немецким войском. Город продержался два дня. Помощь так и не пришла. Наверное, пообещали ее для того, чтобы задержать погоню.
        Также поступили и с жителями Эстергома - номинальной столицы королевства. Большую часть времени король Бела жил в Буде, которая ему больше нравилась. До прихода монголов, само собой. Теперь он вроде бы прячется у хорватов. По крайней мере, там его ищет Кадан. Эстергоном располагался неподалеку от Ваца. Мы окружили его и предложили сдаться. За лето здесь побывало много жителей Ваца. Наверняка, рассказали, что мы не едим людей и грабим не жестче, чем немецкие рыцари. Но кто-то убедил эстергомчан, что они смогут продержаться до подхода помощи. За что и поплатились. Не помогли им ни каменные стены и башни, ни мужество защитников. На четвертый день мои солдаты ворвались в город и перебили почти всех мужчин. Остальные вместе с женщинами и детьми стали рабами.
        Кстати, в первых рядах на штурм шли поляки и гунны, добровольно присоединившиеся к нашей армии. Я думал, что такое присуще только нынешнему времени, когда не сформировались нации. Поразмыслив немного, пришел к выводу, что такое происходило во все времена. Я вспомнил Русскую освободительную армию, которая во время Второй мировой войны сражалась против своих. Да и во время войн в Афганистане и Чечне кое-кто постреливал не в ту сторону. Понятие национальности очень расплывчатое. Во-первых, в каждом человеке намешано несколько национальностей. Иногда трудно определиться, какая главная. Да и зачем?! Во-вторых, даже если сумели определить свою национальность по месту рождения или проживания, многие, не принадлежавшие к титульной нации, называют себя таковыми, и наоборот. В-третьих, каждая нация состоит из разных групп, региональных, профессиональных, социальных, которые, мягко выражаясь, недолюбливают друг друга. Так что получается, что титульной нацией считаются только те, кому в этой стране живется хорошо, и те, кто пока не понимает, что живет плохо. Остальные стараются перебраться в места, где им
будет хорошо или покажется, что не плохо. А с чисто биологической стороны напрашивается тема «Предательство, как способ самовыживания нации». Герои погибнут, а трусы будут и дальше размножаться, ползая на коленях. Каждый выбирает по себе. Я ползать не умею, но и погибать не хочу. Третий путь - он самый тяжелый. Трусливый и глупый его не пройдет.
        Дальше мой тумен пошел прямо на запад. Мелкие городишки на нашем пути сдавались без боя. Примеры Буды и Эстергонома их чему-то научили. Орду в это время осаждал Братиславу. Там тоже на что-то надеялись. Правда, не долго. Воины Орду помешали, ворвавшись в город через проломленные стены и перебив смелых дураков. Байдар шел южнее меня, вместе с основными силами Бату. Они явно что-то задумывали. То ли вместе с немцами, то ли против них. Мне показалось, что Бату хочет дойти до берега Атлантического океана, помыть в его водах сапоги и, оглянувшись назад, повторить слова Александра Македонского: «И это моё, и то моё - всё моё!». Поэтому Чингизид до сих пор не решил, брать ли Фридриха, императора Священной Римской империи и короля Германии, в сокольничие? Именно на эту должность предлагал себя император, большой знаток соколиной охоты.
        Вопрос этот так и остался нерешенным, потому что пришло известие о смерти Великого хана Угедея и требование всем Чингизидам прибыть на курултай для выбора нового правителя. Это мне сообщил гонец, который прискакал из ставки Бату с приказом прибыть на военный совет. Я отправился на совет со своими сыновьями. Пусть учатся. Скоро им придется взять власть в свои руки и увидеть, если долго проживут, как междоусобицы превратят самую сильную армию мира сначала в среднюю, а потом в никчемную. Надеюсь, я доходчиво объяснил им основы самодержавия и вред междоусобиц. Младшие братья в моем княжестве будут не удельными князьями, равными старшему, а всего лишь его наместниками.
        Совет проходил в большом шатре Бату. Собралось десятка три командиров разного ранга. Отсутствовал только Кадан. Наверное, по той причине что был слишком далеко, осаждал Загреб, а совсем не из-за того, что младший брат Гуюка. Я сидел рядом с Берке. Мои сыновья - в самом низу. Хотя они и родственники Чингизидам, но всего лишь командиры сотен. Сначала мы перекусили сильно наперченным мясом. Видимо, в Буде захватили большой запас пряностей. Странно, что хозяева не вывезли их перед осадой. Запивали местным красным вином, которое гунны называют «бычьей кровью». В нем действительно присутствует привкус крови, ее сытность. Вино подогрели и добавили в него пряности. После каждого лотка по телу волной прокатывало тепло от желудка до кончиков пальцев рук и ног. Наверное, приготовлено по китайскому рецепту. В Европе пока предпочитают вино в чистом виде. Не считая, конечно, извращенных ромеев. Приятно было согреться после скачки на морозе. Впрочем, было где-то градусов пять мороза, если не меньше. Зимы здесь намного мягче, чем в южной Польше.
        - Ты был прав по поводу нашего похода и смерти Угедея, - тихо сказал мне Берке, попивая мелкими глотками теплое вино. Ислам он принял в усеченном виде, в который не входил запрет на спиртное, свинину и который не обязывал часто мыться. - А что ты еще можешь сказать?
        - Больше ничего важного, - ответил я. - Бату будет править улусом Джучи, в который войдет и Русь. Кто будет следующим правителем - понятия не имею. Потом вы начнете драться между собой, и мы будем помогать то одним, то другим.
        - Надеюсь, это случится после моей смерти, - печально произнес Берке.
        После трапезы Бату сообщил, что мы пойдем на восток. Ядро армии проследует с ним в его ставку на берегу Волги. Карпатские горы обойдут с юга, где теплее и больше корма для лошадей. Остальные могут расходиться по домам.
        - Следующей зимой или через одну вернемся сюда и довершим разгром гуннов, - закончил он.
        Я знал, что гунны выживут и восстановятся и, наверное, еще не раз будут воевать с монголо-татарами. Но все это уже будет без меня.
        После окончания совета, когда командиры начали расходиться по своим шатрам, Берке тихо шепнул мне:
        - Не спеши.
        Мои сыновья вышли, а я остался вместе с сыновьями Джучи - Бату, Орду, Шибаном и Берке - и Субэдэем. Я догадался, о чем пойдет разговор. Если Гуюк станет Верховным ханом, у Бату начнутся проблемы. Ему нужны верные союзники.
        - Я хочу сделать тебя правителем всех моих русских владений, - начал Бату со сладкого.
        - Спасибо за честь, но я, скорее всего, не успею тебе помочь в борьбе с Гуюком, - сказал я, чтобы в дальнейшем не было недомолвок. - Дракон не зря появился на небе.
        Судя по тому, как переглянулись Орду и Шибан, они были не в курсе, кто я такой, поэтому не придали значения второй фразе, но удивились тому, что я угадал, зачем меня попросили остаться. Бату и Берке поняли, что я имел в виду.
        - Жаль! - признался хан. - Я на тебя рассчитывал…
        - Тебе не потребуется моя помощь, - уверенно сказал я, - справишься сам.
        - Это хорошо! - сразу обрадовался он.
        - Мои сыновья всегда тебе помогут, но им далеко до меня, - продолжил я.
        - Они тоже могут на меня рассчитывать, - пообещал Бату. - Я слышал, соседний князь напал на твои владения. Мы можем завернуть к нему по пути.
        - Он слишком ничтожен, чтобы тебе тратить на него время, - лизнул я. Иначе после его помощи от Рыльского княжества и соседних земель останутся только пепелища. - Сам с ним справлюсь. Дай мне только несколько катапульт.
        - Бери хоть все, что в твоем тумене, - разрешил Бату. - Мне новые изготовят.
        Я так и сделал, переманив к себе на службу помощника Вана по имени Ли. Путивльцы пока не умеют делать такие хорошие катапульты, а требюшеты им и вовсе в диковинку. Пусть посмотрят, как делают другие, и научатся. Осадные орудия разобрали, погрузили на телеги. Конницу, за исключением своих дружинников и половцев, я передал под командование Байдара. Пусть идут вместе с ним южным путем. Сам, отпустив гуннских и польских добровольцев по домам, вместо со своими дружинниками и половцами и русскими пехотинцами пошел более коротким путем через перевал Русские ворота. Взяли в дорогу много фуражного зерна и скота на убой. Хотя переход предполагался трудным, у всего моего войска было приподнятое настроение. Они возвращались домой из продолжительного и трудного похода. Живыми и с богатой добычей. Так много они никогда раньше не брали и, наверное, больше не возьмут.
        Сыновьям пересказал свой разговор с Бату, ту его часть, что касалась монгольской междоусобицы, и предупредил:
        - Сильно не усердствуйте. Хоть он вам и родственник, в первую очередь заботьтесь о своем народе и княжестве.
        44
        Под стены Рыльска мы пошли сразу же. Только две ночи провели в Путивле, оставили обоз с трофеями и двинулись по льду Сейма вверх по течению. Был уже конец февраля. Скоро ледоход начнется, так что следовало поспешить. Старших сыновей тоже не взял с собой. Пусть куют наследников. Вперед отправил пару купцов, которые должны были заехать в гости к своим рыльским коллегам и передать, что к горожанам у меня претензий нет, только к князю и его дружине. Если не будут вмешиваться, их не тронут, а потом город перейдет под мою руку и получит защиту от татар.
        Рыльск находился на левом берегу Сейма на конце высокой гряды. На обрывистом берегу стоял Детинец с деревянными стенами высотой метров шесть и с пятью деревянными башнями. Три четырехстенные башни были выше всего метра на два, если не считать высокие острые кровли, а одна, шестистенная, под названием Воскресенская, - превосходила стены раза в два с половиной. На ней находился полошный колокол, в который начали бить, когда мы были еще километрах в десяти от города. В двух метрах от Воскресенской стояла башня без верха под названием Малая. Была она вровень со стенами. В этой башне находились ворота. Они вели к подъемному мосту через ров шириной метров десять, который отделял Детинец от Посада. Мост был поднят, а ров наполовину засыпан снегом. На стенах и Детинца, и Посада стояли вооруженные люди. Среди посадских было много женщин. Хороший признак. Значит, пришли поглазеть, а следовательно, не собираются отбивать штурм. Мои лазутчики передали мне от «именитых горожан», что они в нашу разборку вмешиваться не будут, если их «не принудят силой». Я принуждать не собираюсь, а князь Мстислав Святославич не
сможет, если не открывать ему ворота Посада.
        Ли начал расставлять осадные орудия на льду реки возле Детинца. Только требюшет расположил на берегу. Уж больно тяжелое устройство. Натренированные на десятках осад, мои люди работали быстро. Все понимали, что это последнее сражение, а потом будет продолжительный отдых. Вокруг Детинца, уперев концы в вал Посада, соорудили стену из кольев и снега, чтобы задержал наступающих, если рыльская дружина бросится в атаку. На этой стене заняли позиции арбалетчики и принялись обстреливать осажденных в Детинце. Убили несколько человек. Рыльчане привыкли к лучникам, когда видно, что в тебя стреляют, а когда болты вылетали непонятно откуда, их первое время не успевали вовремя заметить. Потом приловчились. Половцы начали, сменяясь, имитировать атаки, беспокоя противника. Делали это между залпами катапульт. Требюшет стрелял слишком редко. Его около часа заряжали. Зато метал он камни и куски льда весом по полцентнера. Ли выбрал правильную позицию, поэтому каждый валун из требюшета попадал в длинную приречную куртину - слабое место крепости. Валуны ударяли с такой силой, что в разные стороны летели обломки бревен.
Камни из катапульт были меньше, но, выстрелянные залпом, попадали практически одновременно в один участок и сильно расшатывали стены.
        Обстрел продолжался два дня. К концу второго от приречной куртины остались только жалкие остатки, а еще в двух зияли широкие проломы. Сколько при этом перебили осаждающих - не знаю, но на валу, вспаханном камнями и кусками льда, лежало десятка два трупов, упавших со стен. Мстислав Святославич, князь Рыльский, пощады не просил… Он попробовал перебраться в Посад, но горожане не пустили. Из чего князь сделал правильный вывод, что пощады не получит.
        Вечером второго дня я созвал сотников на ужин и военный совет. Собрались в моем шатре, пол в котором был выстелен еловыми и сосновыми ветками. В шатре стоял сильный дух сосны. Из нее делают гробы, так что ассоциации были не самыми продуктивными. Ели жареную баранину из отары, которую пригнали с собой. Грабить деревни запретил. Они теперь мои. «Всё моё!». Запивали остатками «бычьей крови», привезенной от гуннов. Уже пожалел, что взял так мало этого вина. Понравилось, подсел я на него.
        - Ранним утром пойдем на штурм. Передайте воинам, что мне не нужны ни князь, ни его сын, ни его внуки, ни его бояре. Они все должны погибнуть в бою. Простых дружинников можно взять в плен, если не будут сопротивляться. Слуг и баб не трогать, - поставил я задачу перед своими командирами. - Всем всё ясно?
        Врага надо уничтожать под корень, чтобы некому было отомстить. Все равно спишут на монголов. В ближайшие годы они будут виноваты во всех зверствах, которые случатся на Земле Русской и прилегающих территориях.
        Часа за два до рассвета, как и в предыдущие ночи, половцы перестали беспокоить защитников Детинца. Мы дали им время успокоиться и заснуть. После чего мои пехотинцы, алебардщики и арбалетчики, бесшумно пошли на штурм. В последние дни потеплело, днем была плюсовая температура, а ночью падало до нуля. Снег перестал скрипеть. Темные тени начали медленно подниматься по крутому склону к разрушенным стенам.
        Дав им фору минут пять, приказал половцам:
        - Вперед!
        Спешенные кочевники отправились вслед за пехотой. Эти не умели ходить тихо. Впрочем, от них это уже и не требовалось. Я услышал, как в Детинце кого-то окликнули. Второй голос ответил. Прошло еще около минуты, после чего послушался громкий крик боли, а затем много голосов закричало тревогу. Но было уже поздно. Мои пехотинцы ворвались на территорию Детинца.
        - Пошли! - приказал я спешенным, тяжелым всадникам.
        Снег был мокрый, тяжелый, ноги глубоко проваливались в него и вязли. Да еще вверх по склону пришлось подниматься. Карабкался, помогая себе руками. Почти на самом верху схватился за чей-то труп и испачкал правую руку липкой кровью. Вытер ее о снег. Теперь придется держать саблю в мокрой руке, будет выскальзывать. В бою любая мелочь может оказаться решающей.
        Основное сражение шло в княжеском тереме, деревянном, с двумя куполами по краям. На верхушках куполов были какие-то небольшие деревянные фигуры, вроде бы петухи. На крыльце лежал убитый половец. Ему рассекли шлем и голову. Скорее всего, топором. Кровь залила половину крыльца. Дверь в терем была вышиблена, валялась внутри на полу. Я поднялся на второй этаж. Там уже закончили звенеть оружием. Слышался только женский плач, надрывный, истеричный. В молельной комнате стены были завешаны иконами в четыре ряда. Одна, висевшая ранее в красном углу, валялась на полу без оклада. Видимо, был из серебра. У остальных оклады из надраенной бронзы. Их не тронули.
        Мстислав Святославич, бывший князь Рыльский, лежал на полу в дверях своей спальни, в которую тусклый свет попадал через окошко из слюды. Изнутри оно закрывалось резными ставнями, теперь распахнутыми. Комната была наполнена густым сладковатым запахом крови. Князь успел надеть шлем и сапоги, но кольчуга валялась рядом. Его разрубили наискось от левой ключицы до середины груди. Рядом с кроватью лежала княгиня. Она была в одной рубахе, с распущенными седыми волосами. Ее проткнули пикой дважды, в живот и грудь. Мочки ушей были порваны, сережки отсутствовали. Возле кровати стоял большой и высокий резной сундук, содержимое которого вывалили на пол. Одежда бедненькая, льняная и шерстяная. И все остальное в спальне было простенькое, не по чину. Простыня и наволочки и вообще из беленого холста. Только одеяло было беличье, но такое есть у каждого моего дружинника, кто не совсем безрассудный транжира. Куда же князь девал доходы от княжества?! Оно находится на торговом пути, ведущем к Волге, Каспию и Азовскому морю. При разумном управление могло бы неплохо кормить. Наверное, блох подковывал. Еще в двадцатом
веке я понял, что русские - это те, кто сами жить не умеют и другим не дают.
        Я вышел из спальни и направился к другой комнате, где слышалась возня и женские то ли всхлипы, то ли стоны. Там было темновато, потому что жиденький свет попадал только через два сердечка, вырезанные в ставнях, закрывавших такое же маленькое окошко, как в княжеской спальне. На полу возле кровати валялась зарубленная женщина. Шею до конца не перерубили, поэтому голова как бы лежала на правом плече. Издавала звуки молодая девица в порванной рубахе, из-за чего была видна небольшая белая грудь с розовым соском. Девица отбивалась от половца, который повалил ее на кровать, но никак не мог оседлать.
        - Эй, а ну, оставь ее! - крикнул я и шлепнул плашмя саблей по заднице, обтянутой потертыми и засаленными кожаными штанами.
        Половцы смазывают седла бараньим жиром, чтобы не отсыревали.
        Разгоряченный кочевник оторвался от девицы и собрался было наказать кайфолома, но, увидев, кто перед ним, рыкнул обиженно и, понурив голову, чтобы я не видел переполненные бешенством глаза, выскочил из комнаты. Девица встала. Правой рукой она свела концы порванной рубахи, чтобы скрыть тело. Плакать тихо, поскуливая по-щенячьи. Длинные, спутанные, темно-русые волосы закрывали лицо, не разглядишь, какая она. Судя по телу, девице не больше пятнадцати. Скорее, меньше.
        - Кто такая? - спросил я.
        - Княжна Ярослава, - сквозь скуление выдавила она.
        - Мстиславна? - уточнил я.
        - Да, - прошептала княжна.
        - Точно также твой отец с дружинниками грабил и насиловал в моей деревне, - сообщил ей. - Как аукнулось, так и откликнулось. Тебе еще повезло.
        Она заплакала громче.
        - Одевайся, - сказал ей, а одному из сопровождавших меня дружинников приказал: - Закрой дверь и никого к ней не пускай.
        Молодого князя Святослава Мстиславича и его жену убили прямо в спальне. Мертвыми были и их дети, мальчики лет шести и четырех и девочка трех лет. Их зарубили вместе с двумя мамками, которые спали в этой же комнате. Смерти девочки и женщин я не хотел, но не сильно расстроился. Такие времена, такие нравы…
        Я прошелся по Детинцу, останавливая насилие. Теперь это мои подданные. Чем их больше, тем княжество богаче. При управлении отличном от предыдущего. Слугам-мужчинам приказал заняться уборкой трупов. Мои дружинники уже раздели убитых врагов догола. Женщины должны были готовить завтрак для нас. Война войной, а еда по расписанию.
        Сотника Домана послал на переговоры с рыльчанами.
        - Скажи, что могут открывать ворота и идти по своим делам. Осада закончилась, никого больше не тронут. Именитых людей жду, чтобы поклялись за весь город служить верой и правдой, - наказал ему.
        - Попробовали бы они отказаться! - ухмыльнулся Доман.
        Клятву пятеро именитых рыльчан, четыре купца и богатый ремесленник, наряженные не богаче своего бывшего князя, принесли в деревянной церкви, которая стояла рядом с Малой башней. Служил в ней старый попик с острой седой бороденкой, одетый в поношенную рясу. Рыльчане быстро и незамысловато присягнули на верность. Слова на Руси не много значат. Разводить дела со словами - национальный вид спорта. Переняли его у ромеев вместе с христианством.
        - Что так бедно одеты? - поинтересовался я.
        - Бог наказывает нас за грехи наши, - скорбно молвил попик.
        - Не надо путать бога с князем, - посоветовал я. - Как лед сойдет, пришлю тебе новую рясу. И церковь здесь поставим каменную.
        Попрошайки лучше всех умеют восхвалять дающего. Их этому учат. Грешно было не воспользоваться их образованностью, профессиональными навыками.
        - Такую же, как в Путивле? - сразу включился в дело поп.
        - Такая может быть только одна, - сказал я, - но и ваша будет не хуже.
        - Помоги тебе господь, княже, в делах твоих праведных! - умело переметнулся на мою сторону поп.
        - А вы по весне приезжайте ко мне. Отдам на продажу часть добычи, что привез из похода, - предложил я купцам.
        - Обязательно приедем! - дружно заверили они.
        - Чем на жизнь зарабатываешь? - переключился я на ремесленника.
        - Сапоги мы тачаем, - ответил он. - Могу князю из лучшего сафьяна изготовить.
        - У меня сапог хватает, - отказался я. - Твое умение потребуется для моих дружинников. Хочу две сотни новые организовать для вашего города. Их надо будет одеть, обуть.
        - Это мы запросто! - согласился он. - Портных у нас тоже много. Был бы из чего шить.
        - Из чего шить - найдем, - сказал я и отпустил их.
        Уверен, что эти шесть человек убедят горожан, какое счастье им выпало, что старого князя убили.
        Проследив, чтобы похоронили убитых, я оставил в Рыльске сотню Будиши, которого назначил воеводой, и отправился с остальной дружиной домой. Погода становилась все теплее. Надо было спешить, иначе скоро по льду будет опасно ехать, а по дорогам тяжело и долго. Княжну Ярославу взял с собой. Собирался выдать ее замуж за кого-нибудь из богатых путивльчан. За все время пребывания в Рыльске видел ее всего раз мельком, когда хоронили на церковном дворе князя Мстислава и членов его семьи. Была она с припухшим, заплаканным лицом, поэтому показалась мне страшненькой. Какого же было мое удивление, когда увидел, как мой младший сын помогает сесть в возок симпатичной девице. Мать научила его куртуазности, хотя считала Андрея самым грубым из своих сыновей. То есть, типичным рыцарем. На путивльских девок, не избалованных мужским вниманием, он производил неизгладимое впечатление. Впрочем, княжескому сыну и не такое прощают.
        - Понравилась? - спросил его, кивнув на княжну Ярославу.
        Он смутился, но ответил небрежно, как и положено крутому пацану:
        - Ничего.
        - Ну, если ничего, значит, женим тебя на ней, - решил я.
        Это был последний важный нерешенный вопрос, который удерживал меня в этой эпохе. Собирался уже передоверить его решение жене и старшему сыну. Если Андрей женится на Ярославе, единственной наследнице Мстислава Святославича, у моих сыновей будет законное право удерживать за собой Рыльское княжество. Не думаю, что кто-то заявит права на него, рискнет ополчиться на союзника монголов, но все же так будет спокойнее.
        45
        Свадьбу справили на сорок второй день после смерти князя Рыльского и его семьи, сразу после Пасхи. Дольше ждать не позволяло начавшееся половодье. Мне надо было успеть на ладье пройти пороги по высокой воде, разгрузить ее и отправить домой. Я не знал, что случится, если в час Х останусь на суше. Может быть, утону в реке Сейм. Тогда вернусь в свое княжество уже не князем, а непонятно кем. Хорошие воины, конечно, всегда нужны, но мне не хотелось все время воевать на суше. Тем более, что из учебника истории знаю, что времена здесь будут не самые лучшие. Впрочем, они никогда не бывают на Руси хорошими. Только не очень плохими. Пошляюсь где-нибудь в других местах, поближе к морю. Там и теплее, и плохо знаю, что у них будет происходить.
        Поскольку свадебный ритуал был уже наработан, прошел он без сучка и задоринки. На невесте была тонкая шелковая красная рубаха с запястьями, вышитыми золотом и украшенные жемчугом, сверху летник из червчатой камки с золотыми и серебряными узорами, поочередно представляющими цветы. Вокруг шеи ожерелье из соболя, пристегнутое к летнику четырьмя золотыми пуговками, в каждую из которых вставлено по жемчужине. На плечи накинуты шуба из соболей. На голове - венец из золота с тремя рубинами спереди. Обута в короткие сапожки темно-красного цвета, украшенные золотым шитьем и жемчугом. В богатом убранстве она выглядела еще красивее. Уверен, что старшие братья позавидовали младшему.
        Всё это она получила от нас Было у нее и свое приданое, которое моя жена раздарила служанкам. Ярослава не возмущалась. То, что в ее княжестве носили княгини, в моем - жены простых дружинников. Время до свадьбы у нее ушло на подготовку нового приданого. Пришлось сшить кучу одежды. Эта суета помогла девушке отвлечься от горя. Она ведь теперь круглая сирота. От замужества тоже не отказывалась, хотя будущий муж причастен к смерти ее родителей, брата, невестки и племянников. А что ей оставалось делать?! Ехать искать двоюродного брата отца, бывшего Великого князя Черниговского, столица которого лежит в руинах и который скрывается от монголов непонятно где? Или выйти замуж за простого дружинника, купца, ремесленника? Она ведь должна подумать не только о себе, но и о будущих детях. Считается, что у детей князя больше шансов выжить и произвести потомство. Не думаю, что это так, но таково общественное мнение, к которому женщины привыкли прислушиваться. Ведь слушаться легче, чем думать, принимать решение. Тем более, что жених ей понравился. Он ведь так отличался от тех мужчин, которые окружали ее раньше. Не
просто воин, а образованный, галантный, повидавший свет. К тому же, молод и не уродлив.
        Пировал на свадьбе весь город и приглашенные из других моих городов, в том числе и из Рыльска. Это ведь их княжна выходит замуж. Получится, что княжество останется за потомками Мстислава Святославича. Приличия соблюдены, а большего и не требуется. Особенно, если перемены оказались к лучшему. Я смотрел на сидевших за столом людей и вспоминал, как приплыл сюда двадцать два года назад. Тогда вокруг меня было больше врагов, чем друзей. Сейчас наоборот. После свадьбы многие уедут отсюда. И не только со мной. После появления в княжеском тереме еще одной невестки, количество конфликтующих баб превысило, по моему мнению, разумный предел. Бабы так не считали. Для них это была настоящая жизнь, полная эмоций, о которой они всегда мечтают. Раньше силы были примерно равны. Моя жена и наложница, объединившись, хотя раньше были подругами подколодными, воевали с невестками. Те хоть и были моложе, но выросли в семье, где жен много, приобрели с детства опыт коммунальной квартиры. Тем более, родные сестры, полностью доверяют друг другу. Еще одна невестка сместила баланс сил. Обе стороны начали перетягивать ее в свой
лагерь. Она никак не могла определиться. Одни были ей ближе по менталитету, вторые по возрасту. Я решил отправить ее с мужем в Рыльск. Пусть там присматривает за нашими восточными границами и учится управлять людьми. Средний сын поедет со своей женой в Вырь. Это тоже столица удела и довольно беспокойное место на границе со степью. Скучать там вряд ли будет. Старший сын останется в Путивле. Он мамин любимец. Ей будет легче вдовствовать рядом с ним. Иван не догадывается, что скоро станет полноправным правителем княжества. Я ввел его в курс дел, объяснил все, что ему надо знать, указал, за кого выдать младших сестер. Дальше пусть сам думает.
        Среднему и младшему сыновьям дам по дружине - сотню тяжелой конницу, сотню пехоты и две сотни половцев. Разбивал старые сотни на две части и добавлял к ним новых дружинников, чтобы опыт и традиции не пропали. От желающих послужить у меня отбоя не было. После рейда монголов много воинов осталось без работы. Единственное, что они умели делать, - это воевать, то есть, умирать с оружием в руках. Только вот работодателей не стало. Многие князья полегли, защищая свои княжества. Так что новые сотни были созданы быстро.
        Сидел за столом и монах Илья. Дал ему место за главным столом, хоть и в самом низу. С него началась моя жизнь в эту эпоху, с ним и заканчивается. Его монастырь сожгли монголы. Монахов не тронули. Часть их, вместе с Ильей, перебралась в Молчанский монастырь. Присутствовал на пиру в первый день и настоятель монастыря Вельямин. Сидел он намного выше простого монаха. Старик сильно сдал за последний год. У него хватило сил на свадебную церемонию и день пира. После чего взмолился:
        - Прости, князь, болен я, не могу больше пировать! Не сочти за оскорбление!
        - Я и сам бы рад уйти, да не могу. Так что, какие обиды?! - сказал ему. - Просьба у меня к тебе будет. Седлай своим преемником монаха Илью.
        Илья был молод и не знатен для настоятеля, о чем Вельямин не стал говорить.
        - Сам назначь его, князь, - произнес игумен.
        - Боюсь, что не успею, - сказал я. - Предчувствие у меня плохое.
        - Не обращай внимания, - посоветовал Вельямин. - Мы помолимся за тебя, чтобы ничего не случилось.
        - Помолитесь, - согласился я, хотя не представлял, как их молитвы помогут мне. - Но Илью все же сделай преемником. Ты не догадываешься, как много он сделал для вашего монастыря и не только, даже не подозревая об этом.
        - Иногда бог делает нас своим слепым орудием, - согласился настоятель монастыря.
        - Илья именно такое орудие и есть, - сказал я. - Пусть и дальше послужит, не подозревая о своей избранности. Так его гордыня не обуяет.
        - Сделаю, князь, - пообещал игумен Вельямин.
        Алика чувствовала, что со мной что-то не так. Она пробовала допытаться. Что я мог ей сказать? Правду? Чтобы узнала, что она - жена самозванца? За что ей такой груз?! Я смотрел на ее красивое личико, на котором появились морщинки, и вспоминал, как мы встретились. Двадцать один год прожили вместе. Для той эпохи - большой срок. Иногда были моменты, когда я видеть ее не мог, но чаще мне ее не хватало. Первое время не будет хватать и в будущем. Пока не найду замену.
        - Может, не надо тебе плыть? - спросила она в ночь перед отъездом.
        - От судьбы не убежишь, - ответил я и занялся с ней любовью в последний раз с той горячностью, какая была в первый.
        46
        Мы успели по полной воде добраться до Хортицы. Я уже настолько хорошо знал Днепровские пороги, что мог бы работать лоцманом. Если в следующей жизни не заладится на море, вернусь сюда. Староста, демонстрируя в льстивой улыбке уже единственный коричневый зуб, поприветствовал меня, как своего сеньора. Они теперь платит оброк мне. Привозят осенью, в конце навигации. Особой нужды в их деньгах не имел, но и отказываться было бы глупо.
        Пока мои люди разгружали ладью, староста пожаловался мне:
        - Разбойники появились в наших краях. Отару овец угнали. Боюсь, как бы не начали на купцов нападать, когда вода спадет и по берегу начнут перевозить грузы.
        - Много их? - спросил я.
        - Сотня или больше, - ответил он.
        - Половцы? - высказал я догадку.
        - И половцы, и русичи. Всякий сброд. Их сейчас много по степи шляется, - рассказал староста.
        - А вас сколько? - поинтересовался я.
        - Поменьше будет, даже если всех собрать, - ответил староста.
        - То есть, сами не справиться?! - сделал я вывод.
        - Кто знает?! - развел он руками. - Пока в открытую на нас не нападали. Как случится такое, сразу и выяснится. Только тогда уже поздно будет.
        - Далеко они отсюда? - спросил я.
        - День пути, если не ушли на другое место, - сообщил староста.
        - Следите за ними? - задал я вопрос.
        - Присматриваем, - ответил он. - Вдруг им опять вздумается овец наших угнать?!
        - Вздумается-вздумается, - напророчил я. - Надо было заранее сообщить. Я бы сюда с дружиной пришел и перебил их. А сейчас со мной всего три десятка человек.
        В этот поход я взял меньше людей, чем обычно, и тех, кого раньше не брал, поскольку не внушали доверия. Я не знаю, что случается с судном, после того, как окажусь в море. Я его больше не увижу. Надеюсь, оно не пойдет ко дну. Но всякое может быть. Поэтому заместителем взял Афанасия. Того самого, что спасся и от монголов, и от половцев. Суля по всему, парень он везучий. Может, и на этот раз повезет. Он уже бывал со мной в морском походе, если что, сумеет довести шхуну до Хортицы, а потом сжечь ее и доплыть на ладье до Путивля. Решил не оставлять здесь свое судно. Заберут все ценное, а остальное будет прощальным костром. Топить шхуну запретил. Представляю, как бы удивились археологи, если бы обнаружили на дне Днепра шхуну первой половины тринадцатого века. Пришлось бы пересматривать всю историю судостроения.
        - Так мы тебе поможем, - предложил староста. - Нам командира опытного не хватает. У нас каждый сам себе командир, других слушать не хочет, а тебя пусть только попробуют не подчиниться!
        Тут он прав. У меня разговор будет коротким.
        - Коня для меня найдете? - спросил я.
        - Конечно, - ответил староста. - Не шибко хорошего только.
        - Оно и понятно. Откуда у вас могут хорошие взяться?! - иронично произнес я. - Скажи, пусть соберутся с оружием и на лошадях. Посмотрю, чего они стоят. Может, кого и возьму в поход на разбойников.
        Отряд крарийцев, русско-половецких полукровок, состоял из трех десятков легких конников и полусотни пехотинцев, копейщиков и лучников. У половины были металлические шлемы, человек у десяти кольчуги с прорехами, а остальные имели кожаные или стеганые куртки и шапки. Если добавить моих воинов, силы будут равны по количеству. На счет качества сомневаюсь. В разбойники идут люди отчаянные, имеющие богатый боевой опыт, а бродники не производили впечатление отважных бойцов.
        Я распустил отряд, приказав утром быть готовыми к походу. Оставил для разговора одного из командиров по имени Лука. Был он лет сорока, с сабельным шрамом, пересекающим лысую голову наискось. На черепе в этом месте была ложбинка. Как Лука выжил после такого удара - понятия не имею. Народ в эту эпоху живучий. На узком небритом лице были кустистые брови и длинные усы с обгрызенными кончиками. Лука, когда думал, засовывал в рот то левый, то правый ус и пожевывал его. Когда мы в первый раз оставили на острове шхуну, он долго осматривал ее, пожевывая усы, чем и шрамом в придачу и запомнился мне. Судя по длине усов, думал он редко.
        - Курень у них в балке. Туда и коней на ночь заводят, не угонишь. Охрану выставляют по два человека на каждой стороне наверху. Только обычно дрыхнет эта охрана, - рассказал Лука.
        Судя по докладу, мозги у него все-таки остались в покореженном черепе. Наверное, бродники сами собирались напасть ночью, да духа не хватило.
        - Твои люди смогут тихо снять охрану? - спросил я.
        - Смогут, конечно, - ответил он. - Толку все равно будет мало. Склоны и весь глухой конец балки вишняком густым порос, не подберешься к ним без шума. А если заходить с открытой стороны, кони там, почуют и заржут. Разбойники не даром остановились там. Оттуда и до порогов близко. Ждут, видать, когда караваны ромейские придут с моря.
        Наверняка разбойники знают, что крарийцы следят за ними. Первое время были настороже, ждали нападения, а потом решили, что их боятся. После чего возомнили себя крутыми парнями. Выказывают свое презрение к крарийцам, игнорируя слежку. Этим я и решил воспользоваться.
        Часовых крарийцы сняли без шума. Это было не сложно, потому что все четверо спали без задних ног. После чего к краям обоих склонов подобрались крарийские лучники и мои арбалетчики. Последние заняли ближний склон, потому что он был более пологим, до противника было дальше. Луки у крарийцев были простые, из двухслойного дерева. Такие били от силы метров на сто. С всадниками и двумя десятками копейщиков я ждал рассвета неподалеку от открытой части балки, чтобы нанести удар с той стороны.
        Утро не спешило начинаться. Темная, безлунная ночь, казалось, никогда не кончится. Я сидел на корточках, прислонившись спиной в нагретому за день и все еще не остывшему камню-песчанику. Степняки стараются держаться подальше от таких камней, потому что в них часто бывают трещины и дыры, в которых могут ночевать гадюки. Мне было пофигу. Как утверждал Френсис Дрейк, кому суждено болтаться на рее, тот не погибнет от пули. Мне через несколько дней суждено оказаться в море.
        Сколько раз я пытался засечь момент перехода от тьмы к свету, но ни разу не удавалось. Вроде бы все еще темно, а потом вдруг бах - и видишь, что уже посветлело. Так случилось и на этот раз. Я встал, размялся. Мне повели коня - невзрачного степного жеребца соловой масти. В его морде была какая-то воловья покорность, но при этом бежать быстро жеребец упрямо отказывался, абсолютно не реагируя на шпоры. Сейчас быстро скакать не надо было. Мы ехали шагом, чтобы копейщики не отставали. Перевели коней на рысь, когда до лошадей разбойников оставалось метров пятьсот. Все равно они скоро учуют других жеребцов и подадут голос. Пехотинцы побежали за нами.
        Мы были уже около стреноженных лошадей, когда разбойники подняли тревогу. Тут по ним и начали стрелять лучники и арбалетчики с обоих склонов балки. Всадники и пехотинцы не давали им прорваться к лошадям и ускакать. Я степной пикой завалил двоих, которые успели распутать ноги лошадей и вскочить на них, неоседланных. Без седла и стремян много не повоюешь. Остальные разбойники поняли это и побежали по балке вверх. Еще двоих я убил из лука, подаренного Берке. Научился стрелять из него. Конечно, не так хорошо, как монголы, но уже и не плохо. Обоим разбойникам попал в спину ниже шеи. Судя по тому, как у них сразу подкосились ноги, в позвоночник.
        Мы перебили две трети разбойников. Лазать по густым кустам и отлавливать остальных я запретил. Там потери будут большие. Без лошадей и в таком малом количестве они не опасны. Думаю, после этого нападения разбегутся в разные стороны, поищут место поспокойнее. Мы собрали трофеи, сняли путы с лошадей и поехали к Крарийской переправе. Во время нападения потеряли всего одного человека и двое были ранены.
        По возвращению я приказал старосте:
        - Продашь лошадей из нашей доли и, если до осени не вернемся, отвезешь деньги вместе с оброком в Путивль.
        После чего быстро подконопатили и просмолили шхуну, спустили ее на воду и пошли вниз по Днепру. Вода уже начала спадать. С берегов, недавно освободившихся от воды, взлетали стаи птиц, когда мы проплывали мимо. Я вдруг понял, что грусть сменяется радостным предчувствием. Ну, что там ждет меня дальше? Где я окажусь?
        Ответ узнал черед пять дней. Шторм начался, когда шли вдоль территории Болгарии. Я специально шел недалеко от берега, чтобы потом меньше бултыхаться в воде. Северо-восточный ветер налетел стремительно. От первого порыва шхуна легла чуть ли не на борт. В балласте она была очень валкой. Я приказал опустить паруса, поставить штормовой стаксель, а сам пошел в каюту снаряжаться.
        Поверх шелкового белья надел стеганку и шерстяные штаны. На них длинную кольчугу с длинными рукавами, которые заканчивались рукавицами, и с разрезами спереди и сзади для верховой езды и шоссы. И то, и другое изготовлено путивльскими кузнецами из «наалмаженной» стали. Проволока была тонкая, кольца маленькие, поэтому доспех получился легче и надежнее, не смотря на простое плетение. Сверху надел бригандину с новой кожаной основой, сюрко со своим гербом, наручи, поножи на сапоги с защитой стопы из металлических пластин. На голову - стеганную шапку и шлем, который крепко закрепил кожаным ремешком, чтобы не слетел. На поясе висели слева сабля, спереди кожаный кошель с серебряными монетами, справа кинжал, а на правом боку фляга с вином, разбавленным водой… Поверх всего этого натянул новый спасательный жилет, увеличенный, чтобы держал на плаву меня в тяжелых доспехах. В нем спрятаны золотые монеты и несколько драгоценных камней, но не очень много, на новую шхуну не хватит. Решил взять в первую очередь надежное оружие и доспехи. Даже имея золото, не всегда можно купить что-то стоящее, а вот с хорошей
саблей я всегда добуду деньги. Наискось, слева направо, повесил сагайдак с монгольским луком, тридцатью стрелами и запасными тетивами. За пазуху спрятал тубус с картой. К перемещению готов!
        Когда я вышел на палубу, шторм разгулялся на полную силу. Такие на Черном море даже зимой редкость. Значит, по мою душу. Дружинники с удивлением смотрели на меня. В доспехах и спасательном жилете я выглядел громоздко. Наверное, решают, с кем я собрался воевать?
        - Курс не меняй, чтобы со мной не случилось! - перекрикивая ветер, отдал я приказ Афанасию. - Держись подальше от берега, иначе погибнете!
        Что делать после окончания шторма он знал. Надеюсь, ему и вместе ним остальным опять повезет.
        Я поднялся на корму, остановился возле фальшборта подветренного борта. Всего за несколько минут небо заволокли черные тучи, а море покрылось белыми полосами пены. Порывистый сильный ветер срывал с волн, которые становились все выше. Я смотрел на беснующееся море и ждал. Испуганные дружинники, впервые попавшие в такой переплет, смотрели на меня. Увы, больше я им ничем помочь не смогу.
        Эта мысль была последней на борту шхуны. Я заметил волну, когда она уже склонялась над кормой. Сильный удар подбросил меня. Холодная вода обволокла со всех сторон, пропитывая одежду, закрутила, понесла с собой, а потом бросила вниз. Когда я вынырнул, шхуны рядом не было. Прощай, княжество Путивльское!
        Чернобровкин Александр
        Каталонская компания
        1
        Не могу сказать точно, как долго продолжался шторм, но мне показалось, что всего часа два-три. Закончился также внезапно, как и начался, оставив после себя волны высотой около полутора метров. Когда волна поднимала меня, вертелся, осматривая горизонт. Не знаю, на что наделся. Наверное, просто не хотелось расставаться с предыдущей жизнью, такой налаженной, привычной. Или хотел согреться, потому что начал замерзать. Надо будет учесть этот момент для следующего раза, если таковой случится. В теплой воде будет приятнее бултыхаться. Акул в кольчужном доспехе можно не бояться. Впрочем, страх, что кто-то может схватить тебя за ноги, все равно присутствовал. Глубина - это одна из разновидностей темноты, из которой мы подсознательно ждем нападения непонятно кого, а потому чрезвычайно опасного. Чтобы отвлечься от разных неприятных мыслей, погреб на запад, где должен быть берег, на заходящее солнце, кроваво-красное, будто вернулось с лютой сечи и еще не переоделось и не помылось. В той стороне примерно за час до шторма я видел тонкую полоску низкого берега. Спасательный жилет держал меня на плаву, так что
оставалось только перемещать себя в нужном направлении.
        Я греб, подгоняемый ветром и волнами, пока не уставал. Слишком много на мне было одежды и всяких железяк, поэтому выдыхался быстро. Отпивал из серебряной фляги глоток вина, разбавленного водой, отдыхал, чувствуя, что замерзаю, и снова начинал шевелить ластами. По моим подсчетам берег должен был быть совсем рядом, а он все не появлялся. Во время очередной передышки от скуки повертел головой и вдруг заметил, что плыву не в ту сторону. Берег оказался справа от меня, на севере, всего в миле или чуть больше. Видимо, я находился в заливе, вдававшемся в берег. Если бы не посмотрел по сторонам, так бы и греб еще несколько часов.
        Сразу вспомнил, как был на плавательской практике в Северо-восточном управлении морского флота в порту Тикси. Суда зимой стояли в заливе во льду, который вырезали только возле винто-рулевой группы. Там оставалась полынья длиной метров пятнадцать-двадцать и немного шире корпуса судна. В эту полынью меня и угораздило свалиться, когда красил корпус судна. На мне были ватные фуфайка и штаны и валенки, которые начали стремительно промокать и тяжелеть. Я прогреб метров двадцать так стремительно, что поставил, наверное, мировой рекорд. Когда вылез из воды, оглянулся и понял, что надо было всего лишь развернуться и выбраться на лед. Но что там позади и сбоку я в критической ситуации выяснять не стал, чтобы не потерять зря время, а рванул туда, где спасение было очевидным. Из-за чего потерял еще больше времени и чуть не утонул.
        Берег был с широким песчаным пляжем, к которому подступал сосновый бор. Начинало темнеть, поэтому я, скинув жилет, бригандину, наручи, поножи, пояс с оружием и сагайдак, первым делом наломал лапника, сделал ложе на земле, усыпанной старой серо-желтой хвоей. В мокрой одежде было холодно, однако, когда снял ее, чтобы выкрутить, почувствовал, что голым еще холодней. С трудом натянул на себя влажные тряпки, которые прилипали к телу, выдул полфляги вина и начал разминаться, согреваясь. Заснул только под утро, укрывшись мокрыми бригандиной и спасательным жилетом. Так казалось теплее.
        Разбудил меня дятел. Стучал он короткими очередями, из-за чего мне снилось, что расстреливаю из автомата «калашников» монголо-татарскую конницу. Всадники падали и сразу исчезали, но на их месте возникали другие. Наверное, я понял, что не смогу остановить нашествие Орды, и проснулся. Между высокими стройными соснами было видно чистое голубое небо. Я вспомнил, где нахожусь и как здесь оказался, и сплюнул в ближайший сосновый ствол слюну, заполнившую рот от прилива злости. Как говорят монголы, ключ иссяк, бел-камень треснул. Хорошая жизнь кончилась. Придется узнавать, почем фунт новой? Что обрадовало - опять помолодел. Не могу сказать точно, сколько мне сейчас лет, но чувствую себя не старше тридцати. Впрочем, и в пятьдесят я чувствовал себя не старше тридцати, но остальные, сволочи, так не считали.
        Я вышел на берег, посмотрел в обе стороны. Жилых строений не заметил. Решил идти на запад. Только лишь потому, чтобы не идти назад, хотя и в этом случае в ту сторону могло оказаться ближе. Добираться решил лесом, где есть шанс добыть какую-нибудь еду. Ничего с собой не взял. Был уверен, что быстро доберусь до какого-нибудь населенного пункта. Бригандину, шлем, наручи и поножи завернул в спасательный жилет, который связал его же тесемками, и прикрепил на спину, чтобы руки были свободны. Лук и тетива высохли. В колчане лежали по десять стрел с игольчатыми наконечниками, предназначенными для поражения одетых в кольчугу, с гранеными для пробивания брони и с листовидными, имевшими ребро жесткости посередине, которые хороши против кожаных доспехов. Выбрал из последнего десятка. Такая стрела лучше подойдет и на птицу, и на зверя. Затем пошел на северо-запад, удаляясь от берега.
        Никакой добычи мне не попадалось. Обнаружил на прогалине четыре лисьи норы, которые выходили в разные стороны. Возле них были свежие следы, валялись маленькие птичьи перья, белые и черные. Кто достался на завтрак лисе - не догадался, но позавидовал ее удачливости. Передохнул там и зашагал дальше. Сосновый бор сменился смешанным лесом. В Болгарии уже совсем лето, деревья покрыты густой листвой. В Путивле, когда отплывал, почки только распускались. Следующую остановку сделал на берегу ручья, который был шириной с полметра. Вода в нем была чистая и холодная, зубы ломило. Я разделся наголо, помылся сам и сполоснул в пресной воде просоленную одежду и обувь, из-за которой у меня начало зудеть тело. Развесив шмотки на кустах и разложив на траве, чтобы высохли, пошел голый и босой вверх по течению ручья. В той стороне деревья немного расступались.
        Может быть, без кольчуги, шосс и груза я двигался тише, может, просто совпало, но буквально метров через двести нашел то, что хотел. Я вышел к плотине высотой около метра, сложенной из веток и поваленных деревьев. Благодаря ей образовалась запруда шириной метров пять и раза в три длиннее. Творец всего этого на дальнем от меня берегу грыз ствол молодой осины, обтачивая его по кругу. Длиной бобер был около метра. Мех темно-коричневый, только десятисантиметровыйхвост лысый. Маленькая голова, короткие передние лапки и более длинные и мощные задние. Трудился он так увлеченно, что не заметил меня. Стрела прошила его насквозь и свалила на бок. Бобер нашел силы проползти около метра в сторону запруды. На траве и земле остался кровавый след. До воды оставалось всего-ничего, когда я остановил бобра ударом по голове толстой сухой веткой, подхваченной на бегу. Прости, брат, но мне нужна пища!
        Бобер тянул килограммов на двадцать пять. Правда, без шкуры оказался намного меньше и легче. Мясо у бобра со странным привкусом. Я ел его раньше. Не понравилось. Сейчас, с голодухи, на такую ерунду не обратил внимание. Нарезав мясо тонкими кусочками, нанизал на шампуры из веток березы, испек на костре, который разжег с помощью кремня и огнива, которые лежали в сагайдаке. Моим дружинникам требовались один-два удара, чтобы разжечь огонь. Я ударил не меньше десяти. При этом искр сыпалось даже больше, чем у них. Насытившись, напек мяса про запас. Шкуру упаковал в спасательный жилет. Начинаю относиться к добыче также утилитарно, как и мои бывшие подданные.
        Одевшись в кольчугу, шоссы и обув сапоги, потому что так они казались легче, чем если бы нес в узле, опять пошел вверх по течению ручья. Повезло и во второй раз. Где-то через километр ручей пересекал лесную дорогу. На ней могли разъехаться две телеги, значит, ведет в город, а не соединяет деревни. Между деревнями дороги обычно одноколейные. Наезженная, со свежими следами копыт и колес. Поскольку я не знал, в какую сторону город, решил подождать какого-нибудь путника и спросить. Чтобы было не скучно ждать, пожевал печеного мяса. Холодным оно обзавелось тем самым привкусом, который мне не нравился. Или сытому он не нравится.
        Арбу тянули два серых вола с длинными рогами. Они шли медленно, понурив большие головы. Правил ими худой крестьянин в серовато-белой рубахе с короткими рукавами, пожилой, с лысой загорелой головой, на которой остались по бокам редкие заросли седых волос, и вытянутым лицом с жидкими седыми усами и бородой. Голова была понурена, отчего напоминал своих волов. В левой руке он держал вожжи, в правой - длинный ивовый прут. Арба была нагружена мешками. Увидев меня, возница натянул вожжи, останавливая волов, и крепче сжал прут. На поросшей седыми волосинками, тонкой шее пробежал вверх-вниз кадык. Крестьянин, видимо, никак не мог решить, сматываться или нет?
        Пока он сдуру не рванул в бега, я спросил на болгарском:
        - В город едешь?
        - Да, - ответил крестьянин.
        Я закинул на арбу узел со своим барахлом и сказал вознице.
        - Подвинься.
        Сел рядом с ним, примостив на всякий случай сагайдак так, чтобы был под рукой. В нос ударил запах волов. От коров пахнет молоком, а от волов - работой, пОтом.
        - Поехали, - сказал я крестьянину. - Или собираешься заночевать здесь?!
        - Нет, - смутившись, ответил он и хлестнул прутом правого, дальнего от меня вола.
        На месте крестьянина я тоже бы почувствовал себя не в своей тарелке, увидев вышедшего из леса вооруженного типа. В эту эпоху в глухом месте могут грохнуть за просто так, а за пару волов - и подавно.
        - Какой сейчас год? - поинтересовался я.
        - Не знаю, - ответил крестьянин. - У попа надо спросить.
        Действительно, нашел у кого спрашивать! Какая разница крестьянину, какой номер имеет год?! Для него годы делятся на урожайные и недород, мирные и военные, хорошие и плохие.
        - Кто сейчас царь Болгарии? - задал я вопрос полегче.
        - Тодор Светослав, - ответил возница.
        - Сын Ивана Асеня? - спросил я, все еще на что-то надеясь.
        - Нет, Георгия Тертера, - сообщил он. - Иван Асень лет двадцать назад правил, да и то около года. Говорят, сейчас у ромеев живет.
        Так мало мог править только сын или внук того Ивана Асеня, которого знал я. Значит, я далеко от своего княжества не только по расстоянию, но и по времени.
        - А кто у ромеев императором? - спросил я.
        - Андроник Палеолог, - ответил возница.
        Этого имени я тоже не знал. Что ж, придется опять начинать сначала.
        - В какой город едешь? - поинтересовался я, чтобы знать, откуда буду стартовать.
        - Как в какой?! - удивился он. - В Варну.
        В шестом веке Варна называлась Одессой. В украинской Одессе началась моя морская карьера. Довольно успешная. Будем надеяться, что и в болгарской выберу правильный путь. Еще не знал, какой, но в князья больше не хотел. Надоело мне решать чужие проблемы. Буду отвечать только за себя и близких мне людей
        2
        Первый раз в порту Варна я побывал еще при советской власти. В то время говорили: «Курица - не птица, Болгария - не заграница». В нее пускали по паспорту моряка, но визу - так тогда называли разрешение на выезд зарубеж - не надо было открывать. Иначе бы я при коммуняках и в Болгарии не побывал. Болгары жили в коммунистической антисистеме немного лучше, чем «совки». У них были магазины, где за валюту можно было купить то, что больше нигде не продавалось. Русские рубли валютой не считались. Их обменивали по курсу восемьдесят семь левов за сто рублей. В СССР за сто левов давали восемьдесят семь рублей. Такие вот были хитрые курсы. Мы покупали в Одессе американские доллары, немецкие марки, английские фунта стерлинги, итальянские лиры у стюардесс с пассажирских судов, которые в круизах с иностранными туристами имели чаевые, причем столько, что зарабатывали бы больше капитана, если бы не отстегивали ему. За эту валюту я купил в Варне десять пар джинсов, которые потом перепродал в Одессе. Прибыль составляла четыреста-пятьсот процентов. То есть, я наварил почти столько же, сколько получал вторым
помощником капитана за год. Так что с портом Варна у меня были приятные ассоциации.
        Сейчас это небольшой город, окруженный рвом шириной метров десять, и каменными стенами высотой метров пять и с круглыми башнями метра на два-три выше. С востока к стенам примыкало большой озеро, делавшее его почти неприступным с той стороны. Из-за стен выглядывали купола церквей. Было их много. Уверен, что некоторые построил мой приятель Иван Асень. Не своими руками, конечно, а на отнятые у варненцев деньги.
        Поскольку с оружием в город не пускают, я, поблагодарив, покинул моего возницу возле постоялого двора, показавшегося мне достаточно чистым, ухоженным. В каменной стене высотой метра три были широкие деревянные ворота, открытые внутрь. Этот постоялый двор ничем не отличался от многих, виденных мной на территориях, когда-то подвластных римлянам. Разве что второй этаж был деревянным, в отличие от первого, каменного. В правой части двора, выложенного каменными плитами, находился колодец с деревянным барабаном большого диаметра, на который была намотана железная цепь с деревянным ведром на конце. Вертелся барабан с помощью деревянного колеса с восемью спицами, прикрепленного к той его стороне, что ближе к полке, на которой стояло ведро литров на пятнадцать, если не больше. От колодца шел наклонный желоб к широкому и длинному корыту, выдолбленному из ствола дуба. Ближний край потемневшего от времени дерева был обгрызен. Конюшня занимала почти весь первый этаж правого крыла дома. В углу возле ворот за загородкой лаяли три собаки, довольно крупные и лохматые, с обвисшими большими ушами. Определить их
породу я не сумел. Скорее всего, дворняга болгарская крупная. Над конюшней был крытый черепицей сеновал без передней стены, вместо которой несколько горизонтальных жердей. Прошлогоднего сена в нем почти не осталось, а время нового еще не подошло. В левом крыле на первом этаже находились пять закрытых на большие висячие замки помещений - кладовые для товаров. В центральном слева - еще две кладовые, а дальше - кухня и что-то типа трактира. На втором этаже вдоль левого и центрального крыльев шла деревянная галерея, поддерживаемая толстыми дубовыми столбами. К ней вела лестница, начало которой располагалось рядом с входом в трактир. Наверху находились жилые комнаты, двери которых были закрыты на висячие замки поменьше, чем на дверях кладовых. Рядом с каждой дверью в стене была горизонтальная щель длиной сантиметров тридцать и шириной пятнадцать, закрытая деревяшкой изнутри.
        В трактире был полумрак. Свет попадал только через открытую дверь. В зале всего два длинных стола, темных и отшлифованных локтями, и по две узкие лавки возле каждого. Стойка отсутствовала. В дальнем углу находилась открытая печь, напоминающая камин, возле которой к стене были прибиты полки, заполненные глиняной и деревянной посудой. Возле печки возилась женщина лет сорока в светлом платке, длинной светлой рубахе и темном переднике. Лицо у нее было затюканное, скорбное. Женщина перебирала угли в топке, отгребая к краю недогоревшие.
        - Где хозяин? - спросил я, остановившись у порога.
        Женщина вздрогнула испуганно. На меня смотрела долго и с таким видом, словно пыталась вспомнить, где раньше видела. Так и не вспомнив, позвала высоким и красивым, певческим голосом:
        - Никола!
        Хозяин был крепким мужчиной с темными курчавыми густыми волосами, которые росли по всему телу. Из-за них руки, выглядывавшие из коротких рукавов светлой рубахи, казались выпачканными сажей. Широкая борода лопатой придавала ему степенность и суровость. Взгляд из-под густых широких бровей был бесцеремонен и недоброжелателен. Оставалось непонятным, как с таким взглядом Никола до сих пор не разорился. В его бизнесе отсутствие улыбки - знак профессиональной непригодности.
        Хозяин поздоровался со мной и спросил таким тоном, будто к нему заглянул нищий за милостыней:
        - Что надо?
        - Комнату хочу снять с надежным замком, - ответил я.
        - У меня других не бывает, - сообщил он.
        Я сразу поверил. У этого человека ничего не может быть ненадежным, даже прогноз погоды.
        - Надолго? - продолжил Никола допрос.
        - Не знаю. День-два, может, больше, - сказал я.
        - Чем платить будешь? - спросил он.
        - Деньгами, - улыбнувшись, ответил я. - А чем еще здесь платят?
        - Деньги бывают разные, - произнес он. - Если татарскими, не возьму.
        Какие сейчас деньги называются татарскими - я понятие не имел, но учту, что репутация у них неважная.
        - Татарских у меня нет, - сообщил я. - Могу заплатить ромейскими или венецианскими.
        - Лучше венецианскими, - подобревшим голосом сказал хозяин постоялого двора. - Денарий в день без стола, а еще за один три раза покормлю.
        - Давай пока без стола, а дальше посмотрим, - сказал я, достал, показав и другие монеты, из висевшего на ремне кошеля серебряный венецианский денарий, который раньше называли пикколо, и щелчком большого пальца заставил его завертеться и полететь вверх и в сторону Николы.
        Хозяин ловко поймал монету, мельком глянул на нее и сразу передал женщине, которая спрятала денарий под передник. Никола вышел со мной во двор. С интересом посмотрел на узел с вещами, перевел взгляд на меня.
        - Наемник? - спросил он, неотрывно глядя в глаза.
        Его глаза прятались под густыми черными бровями, из-за чего складывалось впечатление, что в них нет радужных оболочек, только расширенные зрачки.
        - Сейчас никто, - ответил я. - Ищу, чем заняться.
        - А где твой конь? - поинтересовался Никола.
        - Убили, - ответил я. - Хочу нового купить. Где тут у вас продают лошадей?
        - Завтра ярмарка будет на лугу у южной стороны города. Если там не найдешь нужного, скажи мне, поспрашиваю людей, - ответил хозяин. - За коня полденария в день. Днем будет стоять в конюшне, а ночью на пастбище под охраной, - сообщил он и посмотрел так, будто ждал обвинений в завышении цены.
        - Хорошо, - согласился я.
        Мы поднялись на галерею, где Никола открыл первую же дверь. Я подумал, что постояльцев у него нет потому, что во второй раз никто не останавливается.
        В комнате у противоположной стены, во всю ее ширину, стояла кровать, на которой могли спать не меньше трех человек. На ней лежал матрац и две подушки из мешковины, набитой соломой. За приоткрытой дверью в углу стояла трехногая табуретка. Отель ползвезды. Или четверть.
        - Если надо будет одеяло, скажешь. Нужник рядом с конюшней, первая дверь. На ночь горшок принесут. Возвращайся до темноты, а то ворота закрою и собак спущу. Здесь лучше по ночам не шляться, - закончил он инструктаж, после чего отдал мне замок с ключом и предупредил: - Потеряешь ключ - заплатишь.
        - А как же иначе?! - не стал я возражать.
        После того, как хозяин ушел, я разделся до шелкового белья, разулся и лег на кровать. Что ж, на этот раз меня встретили не так радушно, как в предыдущие два, но и не так плохо, как в самый первый. Теперь у меня есть деньги и оружие. Как-нибудь не пропаду.
        Отдохнув полчаса, сменил шелковые штаны на шерстяные, подпоясался ремнем с кинжалом и вышел из комнаты. Решил прогуляться босиком до ближайшей обувной лавки. В защищенных металлическими пластинами сапогах ногам было парко. Да и тяжеловаты они для прогулок по городу.
        Не учел я, что подошвы мои не такие огрубевшие, как у бедняцкой детворы, которая чуть ли не круглый год бегает босая. Каменные плиты во дворе показались мне раскаленными. Зато дорога между домами была покрыта слоем серой пыли, мягкой и теплой. Когда-то в детстве я бегал по такой в деревне у бабушки. Здесь по ней бегали внуки других бабушек. Младшая детвора была голая, постарше - в рубашках на вырост, латанных-перелатанных и грязных. Рядом с ними копошились куры и рыли пятачками землю белые с черными пятнами свиньи и поросята. Все, включая кур, смотрели на меня с интересом, но не долго.
        Через ров был перекинут деревянный мост шириной метра три и без перил, только брусья приделаны по краям, чтобы колесо телеги не соскочило. От воды до верхней кромки рва было метра два. Вода, скорее всего, морская. По эту сторону открытых наружу ворот из толстых дубовых досок стояли четыре стражника в кожаных шапках, напоминающих треух, и стеганых безрукавках поверх рубах. Вооружены короткими копьями и мечами. Круглые щиты стояли у стены, передом к ней. На меня стражники посмотрели с любопытством, но не более того. Скорее, их удивило, что обладатель шелковой рубахи, наборного пояса с золотыми бляшками, дорогого кинжала и серебряной фляги идет пешком и босой. Они ничего не спросили, но потом собрались в кучку и принялись, видимо, решать, кто я такой и что здесь делаю? Точно также поступили и шестеро стражников возле внутренних ворот.
        Все улицы в городе, к моему превеликому огорчению, была вымощены брусчаткой и плитами. Вдоль домов проходила закрытая канализация. Я часто жалел, что римляне в свое время не захватили территорию нынешней России. Тогда бы, как минимум, одной бедой было бы меньше. Дома на окраине были деревянные, по большей части одноэтажные. Глухим торцом выходили на улицу. У первого же сапожника я купил сандалии. Он работал у открытой двери во двор, под навесом, с которого свисала готовая обувь. Подошвы у сандалий были одинаковые, только у одной петля для большого пальца находилась у правого края, а у другой - у левого. Поскольку я купил, не торгуясь, сапожник помог правильно завязать ремешки вокруг голени. Подошвы были тонкие, но от горячих камней предохраняли.
        Ближе к центру дома становились двухэтажными и каменными, с большими дворами, а главную городскую площадь окружали трехэтажные и пять церквей. Четыре были старые, простенькие, а у пятой стены украшены выложенными из красного кирпича крестами, между которыми располагались яркие, сверкающие на солнце, глазурованные, керамические тарелки с ликами святых.
        Рынок располагался на следующей площади. Его окружали всего три церкви, все старые, и двухэтажные каменные дома, половина из которых были новые и на первых этажах которых находились лавки. Первым делом я купил кожаную торбу. Затем темно-синий кафтан из тонкой шерстяной материи и с черными роговыми пуговицами, штаны для верховой езды из тонкой кожи, которые я называл лосинами, со штрипками - петлями внизу, чтобы продевать в них ступни, и набор для бритья. Я решил избавиться от растительности на лице. Без бороды и усов стану совсем непохожим на русского князя. У торговца вином, валаха, доверху наполнил опустевшую, серебряную флягу. Вино напоминало понравившуюся мне гуннскую «бычью кровь». У торговки колбасами - жизнерадостной и бойкой молодой женщины, судя по ищущему взгляду, вдовы - купил два кольца свежей кровяной колбасы, а у пожилой булочницы, продававшей свой товар из узкого окошка в стене жилого дома, из которого на улицу вытекал жар и аромат печеного хлеба, - большой пшеничный каравай, еще горячий, со светло-коричневой, хрустящей горбушкой. В будущем такой вкусный хлеб разучатся делать. Я сел
на ступеньках ближней церкви, поставив торбу слева от себя, на краю, и отдал должное местным пекарю и колбаснику.
        Скорее не столько заметил, сколько почувствовал движение слева от себя. На войне вырабатывается умение мгновенно и бессознательно реагировать на каждое действие противника. В программу уже забито определенное противодействие, выполняешь которое, не думаю. Это и спасает, если программа правильная. Уронив на подол натянутой между раздвинутыми ногами рубахи недоеденный хлеб, левой рукой и прежде, чем кусок соприкоснулся с материей, я хватаю чужую руку, которая залезла в развязанную торбу. Рука тонкая, подростковая. Принадлежит голубоглазому мальчишке лет двенадцати с длинными, спутанными и давно не мытыми светло-русыми волосами, с конопушками на носу, замурзанными впалыми щеками, тонкой длинной шеей и худым телом, облаченным в рваную, грязную и мятую рубаху, подпоясанную бечевкой. Он пытается вырвать руку, шершавую, покрытую цыпками, а потом начинает жалобно скулить:
        - Дяденька, отпусти! Я случайно! Я больше не буду!..
        - Заткнись, - спокойно говорю ему.
        На нас уже смотрят торговцы и покупатели. Они поняли, что случилось. Никто не собирается защищать пацана. Могу наказывать его, как сочту нужным. Если бы он продолжил скулить, я бы разжал руку. Пусть бежит. Все равно скоро ему отрубят эту руку за неумение воровать. Но он замолчал. Только шмыгать носом продолжал.
        - Есть хочешь? - спросил его.
        Вопрос, конечно, на засыпку. Ответ был короткий:
        - Да.
        - Садись рядом, - предложил я, отпустив руку.
        Воришка секунду раздумывал, не сбежать ли, пока есть возможность? Голод победил осторожность. Мальчишка сел от меня справа, подальше от невезучей торбы. Я дал ему краюху хлеба и большой кусок кровянки. И то, и другое было умолочено за пару минут.
        - Когда последний раз ел? - спросил я, чтобы решить, дать еще или нет.
        После продолжительного голода может стать плохо от большого количества тяжелой еды.
        - Вчера вечером, - ответил он. - Попадья дала молока и хлеба. Она каждый вечер кормит всех, кто приходит к церкви.
        Тогда ему можно есть много. Я отломил еще одну краюху хлеба и кусок колбасы от второго круга, дал пацану.
        - Родители где? - поинтересовался я.
        - Перемерли все во время мора, когда маленький был. С бабкой мы вдвоем жили. В конце зимы и она померла, - рассказал он.
        - Как тебя зовут? - спросил я.
        - Тегак, - ответил мальчишка.
        Имя половецкое. Наверное, из тех половцев, которым удалось закрепиться в Болгарии до нашествия монголов или после смерти Ивана Асеня. Может быть, потомок бойца из отряда Сутовкана.
        - Не хочешь поступить ко мне на службу? - предложил я. - Мне оруженосец нужен. Будешь сыт и одет.
        Привык я к слугам. Благодаря им, жизнь становится менее суетной и мелочной.
        - А ты кто? - спросил Тегак.
        - Рыцарь, - ответил я, добавив про себя: «Рыцарь морского образа».
        - Рыцари на конях ездят, а ты пешком пришел, - возразил мальчишка.
        - Убили моего коня, - придумал я. - Завтра нового куплю.
        - У меня отец тоже рыцарем был. Он на коне ездил, - сообщил Тегак.
        На коне-то он ездил, только рыцарем вряд ли был. Скорее всего, служил наемником в легкой коннице. Но мальчишку расстраивать не стал. Каждый имеет право на сказочное прошлое.
        - А ты научишь меня на мечах биться? - выдвинул Тегак последнее условие.
        - И не только на мечах, - заверил я.
        Я купил ему новую льняную рубаху, такие же, как себе, лосины со штрипками, кожаную безрукавку, соломенную шляпу и сандалии. На счет обуви у меня были большие сомнения. Подошвы у парня так огрубели, что почти не уступали конским копытам. Сандалии будут ему долго казаться обузой. Все это было уложено в торбу. Сначала надо привести тело в такое же чистое состояние, как одежда.
        - Есть в городе термы? - спросил я.
        - Ага, - глядя на меня посоловевшими от еды глазами, ответил Тегак. - Вон там, - показал он рукой в южную часть города.
        - Показывай дорогу, - сказал я.
        Мальчишка закинул торбу на плечо и пошел впереди меня по вымощенной улице. Он, видимо, считал, что все обязаны уступать дорогу рыцарю, поэтому пер напрямую. Как ни странно, прохожие отходили в сторону. Если мой слуга ведет себя так, значит, я действительно важная птица.
        Термы были старые, римские. Мне показалось, что они стоят здесь с шестого века, если не дольше. Помещения большие, с высокими потолками. Стены и полы украшены мозаикой с морскими сюжетами: Нептун, русалки, дельфины, чайки, рыбы. Везде были заметны признаки разрушения. Нынешние хозяева явно не хотели вкладываться в ремонт. Наверное, бизнес перестал приносить хорошую прибыль. Конкуренты задавили. В прошлом веке ромеи строили общественные бани меньшего размера, более экономные и доходные, чем римские.
        Худой и болтливый цирюльник сбрил мне волосы на голове, бороду и усы. Пока он проделывал это, я узнал последние новости, городские и международные, пытаясь при этом догадаться, кто кого породил: цирюльники журналистов или наоборот? Пришел к выводу, что цирюльники делают что-то полезное, а журналюга даже породить ничего хорошего не способен. В городские новости меня мало интересовали, а в мире случилось землетрясение на Крите, умер правитель Фессалии Константин, турки разбили армию Михаила Палеолога, сына императора Андроника, и захватили почти всю Малую Азию, а сам император заключил мир с венецианцами, предоставив им значительные привилегии. Именно эти привилегии больше всего возмущали цирюльника, как будто он был ромейским или хотя бы болгарским купцом.
        - Турки и венецианцы захватили всю торговлю на нашем море! - раздраженно воскликнул он и, наложив мне на голову и лицо влажный теплый компресс, пахнущий мятой, дружелюбно, мягким и таким же теплым голосом сообщил: - У меня есть прекрасная мазь для лица. Кожа сразу станет чистой, гладкой, без морщин. Всего два золотых. Или тебе это дорого?
        - Мне это ни к чему, - ответил я тоном человека, познавшего на своей шкуре приемы сетевого маркетинга и прочих методов массового оболванивания покупателей.
        Цирюльник занялся Тегаком, а я пошел в парную. Надо было, наверное, зайти в нее до обеда, но баня не входила в мои первоначальные планы. Покупавшись в бассейне, лег на мраморный стол массажиста. Это был мужчина среднего роста с длинными и жилистыми руками. Казалось, что они достались ему от другого человека, более крупного. Массаж не сильно отличался от того, какой делали в шестом веке и будут делать в двадцать первом в турецких банях. Благодаря стараниям массажиста, я узнал, что мое тело не только помолодело, но и обрело невиданную с младенчества гибкость. В комнате отдыха, пока ждал, когда наплескается в бассейне Тегак, на меня снизошло умиротворение. Прошлая жизнь показалась такой же далекой и нереальной, как детство. Что-то там было приятное, но это было давно и неправда.
        3
        Жеребец был гуннской породы, высокий, крупный, темно-гнедой масти, с черными бабками, гривой и хвостом. Ему шел восьмой год. Меня научили определять возраст лошади. Оказывается, именно для этого и смотрят зубы дареному коню. К четырем с половиной годам сменяются молочные зубы и вырастают клыки. Затем возраст определяется по ямкам на резцах в нижней челюсти: на внутренней паре они стираются в возрасте пять-шесть лет, на средней - на седьмом году, на наружной - на восьмом. Дальше в той же последовательности стираются ямки на резцах верхней челюсти. После одиннадцати-двенадцати лет определить возраст лошади практически невозможно. Нрав у гуннского жеребца был спокойный. Глаза показались мне умными. Он продавался вместе с седлом и кожаным нагрудным доспехом, к которому спереди были приклепаны три вертикальные металлические черные пластины, и металлическим черным наголовником, защищающим от ноздрей до ушей. На каждой пластине было нарисовано золотой краской по узкому и высокому кресту, а на наголовнике крестов было сразу три, но поменьше. Нагрудный доспех мои ахейские родственники называли пейтралем, в
наголовник - шанфроном. Продавал боевого коня мужчина лет тридцати пяти с печальными глазами, черноволосый и чернобородый, в темно-красной островерхой суконной шапке, белой льняной рубахе с короткими рукавами и темно-красных портах, которые были заправлены в растоптанные черные сапоги с тупыми носами. Из правого рукава выглядывал обрубок руки. Шрамы были свежие. Мужчина стоял справа, продев левую руку в повод, и время от времени похлопывал коня по шее, покрытой черными и коричневыми волосами. Наверное, успокаивал не столько животное, сколько себя, потому что все любовались конем, но никто даже не приценивался. Жеребец косил на хозяина правым глазом, словно соглашался, что он - товар уникальный и дорогой, не каждому по карману.
        Солдат всегда узнает солдата, как бы тот ни был одет. Эта профессия накладывает на лицо отпечаток безразличия к смерти, чужой и своей, который видит только обладатель такого же. Глаза у однорукого сразу потеплели. Не только потому, что я был потенциальным покупателем, но и потому, что признал своего. Видимо, ему не хотелось, чтобы четвероногий друг попал в плохие руки, каковыми являлись любые, кроме солдатских.
        - Сколько за него хочешь? - спросил я.
        - Конь хороший, обученный, не пугливый… - начал хозяин в ответ перечислять достоинства жеребца.
        - Я вижу, - остановил его.
        - Продаю вместе с доспехом и седлом, - продолжил он и назвал цену, за которую можно купить десять волов.
        Уверен, что в Константинополе или другом большом городе, где много военных, такой конь, даже без седла и доспехов, ушел бы на ура по цене двенадцати волов. В Варне, расположенной вдалеке от сухопутных границ и боевых действий, некому было покупать такого. Я понимал, что смогу сбить цену процентов на десять, если не больше. Не стал это делать. У продавца и так кризис. Ему сейчас придется полностью менять образ жизни. Если и была у него какая-то мирная профессия, то с одной левой рукой много не наработаешь. Придется заводить какое-то дело, нанимать рабочих. Да, не позавидуешь ему. С другой стороны - остался жив. Может быть, в том бою полегли все его сослуживцы. Молча отсчитав золотые монеты под жадными взглядами зевак, высыпал их в кожаную сумку, которая висела у мужчины через правое плечо слева.
        - Не пожалеешь, - сказал он, передавая мне повод и с грустью глядя на коня.
        - Знаю, - сказал я. - Как его зовут?
        Мужчина хотел ответить, но передумал:
        - Придумай ему другое имя.
        Значит, отныне станет Буцефалом.
        - Сумку повесь спереди и рукой придерживай, - посоветовал я. - Ничего сегодня не покупай, отнеси деньги домой.
        - Ага, - согласился бывший хозяин жеребца и, переместив сумку, как я сказал, пошел с ярмарки быстро и не оглядываясь.
        Вьючную кобылу, малорослую, гнедой масти и с белым треугольником на груди, я купил у валаха, одетого, не смотря на жару, в шапку и безрукавку из овчины, мехом наружу. Он видел, за сколько я купил боевого коня, и решил, наверное, что за кобылу отвалю не меньше. Только после того, как я отказался от покупки, догнал меня и уступил лошадь за ту цену, которую готов был заплатить я, то есть, в пять раз дешевле, чем обошелся Буцефал. Для кобылы пришлось покупать узду, седло, попону, чтобы на ней мог ехать Тегак, и седельные сумки и большой вьюк, чтобы складывать в них наше имущество. Во вьюк сразу уложили два новых толстых шерстяных одеяла, купленных на ярмарке.
        Еще я приобрел степную пику, а вот щит так и не подобрал. На ярмарке в продаже были или дешевые круглые из кожи, натянутой на каркас из прутьев, или большие прямоугольные из дерева, обтянутого кожей и оббитого железными полосами. Пришлось заказывать в городе. Попросил изготовить небольшой, немного выгнутый, пятиугольный, с прямым верхом и пятым углом внизу. Основу сделать из вяза. Металлические полосы прибить по краям и четыре на поле, пересекающиеся в центре в виде «розы ветров». В месте пересечения прикрепить умбон. Загрунтовать и нарисовать мой герб, чтобы лучи совпадали с пересекающимися металлическими полосами. Внутри прикрепить ремни, чтобы вешать щит на шею, дугу, в которую буду вставлять предплечье, и вторую, за которую буду держаться рукой. Мастер со свернутым на бок носом, отчего напоминал профессионального боксера, пообещал, гундося, сделать за три дня.
        - Соберу к завтрашнему вечеру, но грунтовка и краска будут долго сохнуть, - объяснил он.
        Мастеру по изготовлению стрел заказал два колчана по тридцать тяжелых каленых стрел с игольчатыми и бронебойными наконечниками. Легкие стрелы мне не нужны. Не собираюсь стрелять издалека и не прицельно, дразнить противника. Оставил ему одну стрелу, чтобы сделал такой же длины. Для болгарских и половецких луков стрелы делают немного короче, что снижает мощность выстрела.
        На двух лошадях мы поехали к постоялому двору. Тегак ехал на кобыле. В седле сидел уверенно. Отец учил его с малолетства ездить верхом. Правда, не долго. Тегак посматривал свысока на своих сверстников, мимо которых мы проезжали. При этом его самооценку не понижало даже то, что ехал на кобыле, которых для верховой езды не используют.
        - А мы на рынок не заедем? - как бы между прочим спросил он.
        - Хочешь перед попадьей погарцевать или ее дочкой?! - подколол я.
        - Нужны они мне! - сперва смутившись, а потом заносчиво отрекся Тегак и от своей бывшей покровительницы, и от возлюбленной.
        Из него получится настоящий рыцарь!
        На рынок нам заезжать незачем. Я решил попробовать, чем кормят на постоялом дворе, и заплатил за день за двоих. Утром хозяйка накормили нас яичницей с салом и парным молоком. Посмотрим, что будет на обед.
        Хозяин постоялого двора внимательно осмотрел моего нового жеребца и, покивав головой, произнес:
        - Дорогой конь. Пожалуй, пусть лучше в конюшне стоит, от греха подальше.
        - Буду сам пасти его днем, - сказал я. - Задержусь у тебя еще на три дня, пока новый щит не изготовят.
        - А потом куда? - поинтересовался Никола.
        - Не знаю, - ответил я. - Наверное, в Константинополь подамся. Там всегда нужны воины.
        - На дорогах пошаливают, - предупредил он.
        - Знаю, - произнес я. - Может, к какому обозу присоединюсь.
        - Через неделю пойдет обоз на Фессалоники. Им охранники нужны, - сообщил Никола.
        - Морем быстрее бы получилось и безопаснее, - удивился я.
        - Как сказать, - возразил Никола. - Турки сейчас захватывают все суда, которые к Босфору идут. Только венецианцев и генуэзцев пропускают. Снюхались язычники с еретиками!
        - Можно и в Фессалоники съездить. Я давно там не был. Смотря, сколько будут платить, - сказал я.
        - Купец вечером зайдет ко мне. Поговори с ним, - предложил Никола.
        Не удивлюсь, если это именно он и порекомендовал меня купцу. Вчера вечером я преподал Тегаку первый урок фехтования. Пацан оказался левшой. Переучивать его не стал. Из такого легче сделать двурукого бойца, причем более сильной будет левая, что окажется неожиданностью для противников. Потом сам размялся с саблей и кинжалом одновременно. Никола и его жена с интересом наблюдали за моей тренировкой. Постояльцев у них больше нет, заняться нечем.
        Купца звали Фока. Это был полный и рассудительный мужчина лет сорока трех. Темно-русые, коротко подстриженные волосы разделены посередине пробором. Длинная, ухоженная борода тоже разделена на две половины, закругленные внизу, отчего напоминала покрытую волосами задницу. Одет в шелковую тунику темно-зеленого цвета с очень широкими рукавами длиной до локтя поверх белой льняной рубахи, украшенной на узких запястьях широкими, нашивными манжетами из шелка золотого цвета, и черные порты из тонкой шерсти, подвязанные на лодыжках темно-зелеными лентами. Обут в кожаные башмаки, обрезанные над подъемом и застегнутые на лодыжке коричневыми пряжками из рога в виде приплюснутой цифры восемь. Говорил купец медленно, с расстановкой, как школьный учитель.
        - Мне нужен толковый командир охранников, чтобы эти дармоеды не разбежались, завидев разбойников, - сказал он.
        - А каков обоз и сколько дармоедов? - поинтересовался я.
        - Обоз из десяти арб, запряженных парой волов, и одной конной кибитки с припасами, в которой поеду я, а охранников десять и командир. Само собой, возницы тоже вооружены, помогут в случае чего, - ответил Фока.
        - Сколько будешь платить? - спросил я.
        - Переход займет месяц или немного меньше. Командир получит унцию золота, - сообщил купец. - Хочешь, ромейскими перперами, хочешь, венецианскими дукатами, хочешь, генуэзскими флоринами.
        Я не знал, почем нынче наемники. Столько получали в прошлой моей жизни рыцари в отряде Бодуэна де Рине на службе у Ивана Асеня. Я решил, что плата приемлемая. Тем более, что после покупки лошадей мой золотой запас сильно истощился. На ярмарке я успел наслушаться, что перперу, ставшую теперь ромейской денежной единицей, сильно испаскудили за последние годы. Золота в ней с каждым годом все меньше.
        - Предпочитаю венецианские, - выбрал я. - Восемь дукатов (чуть больше унции по весу) мне и два - моему оруженосцу.
        Купец Фока сразу согласился. Видимо, собирался поторговаться и заплатить мне десять, а оруженосца в расчет не принимал. То на то и вышло.
        - Все трофеи наши, - выдвинул я дополнительное условие.
        - Если не пострадают волы, кони и груз, то трофеи ваши. В противном случае возместите потерю, а остальное ваше, - сделал и купец оговорку.
        Условие было логичным, поэтому я принял его.
        - Доберемся без потерь, получишь на пару золотых больше, - простимулировал меня купец Фома.
        На том и ударили по рукам. Рука у купца оказалась крепкая. Я ожидал что-то тестообразное, поэтому был приятно удивлен.
        4
        Мы едем по старой римской дороге, уже порядком побитой, но все еще исправно выполняющей свое предназначение. Обоз растянулся метров на сто пятьдесят. Груз в арбах не тяжелый и объемный, сверху накрыт шкурами и туго обтянут веревками. Купец каждое утро проверяет, как они натянуты. В арбах везем ткани льняные и посконь, пеньку, войлок, чесаную овечью шерсть и еще, наверное, что-то, что лежит внизу и незаметно. В кибитке, кроме припасов, купец везет меха: белку, куницу, лису, бобра.
        Впереди и сзади обоза едут по два конных охранника, легкие всадники, вооруженные луками, короткими копьями и саблями. Они потомки половцев, осевших в Болгарии. Получат по пять перперов, то есть, примерно вдвое меньше меня. Остальные шесть охранников - копейщики с окладом три перпера в месяц. Они едут на арбах или идут рядом с ними: трое - возле передних трех, трое - возле задних. В придачу на каждой арбе возница, вооруженный луком или арбалетом и копьем. Они тоже получат по три перпера. От небольшой шайки мы должны отбиться. Кстати, у арбалетов появилось стремя. Натягивают тетиву с помощью крючка на ремне. Я потренировал личный состав перед выходом и в первые два дня пути. Теперь каждый знает, что должен делать при нападении противника с одной или нескольких сторон.
        Я вместе с Тегаком скачу в середине, рядом с кибиткой купца Фоки, чтобы быстро среагировать на нападение и спереди, и сзади. Купец полулежит на тюках с мехами в тени под тентом, а управляет лошадьми его помощник по имени Димитр - молодой и ушлый парень невысокого роста, с плешью на макушке, большим носом, похожим на картошку, и маленькой острой бородкой. В прошлом году он нанялся к купцу обычным возничим, но за сезон поднялся до помощника. Случилось это, как мне кажется, потому, что парень нашел слабое место купца.
        - Ты - наш благодетель! - говорит Димитр хозяину обоза при каждом удобном и не очень случае.
        И рассудительный купец Фока тает, как кусок мороженого на асфальте летом, - быстро, сладко и липко.
        Поскольку я не величаю его благодетелем, относится ко мне сдержанней, но с уважением. Ем я вместе с купцом и его помощником. По придуманной мною легенде, я - русский боярин, который не ужился с татарами. Теперь вынужден скрываться от них. Кстати, болгарский царь Феодор, а не Тодор, как его назвал крестьянин, - платит дань золотоордынскому хану Тохте. Поэтому агрессивные соседи не нападают на Болгарию. За шестьдесят один год, как я подсчитал, узнав у попа, что оказался в тысяча триста третьем году от той даты, в которую, как принято считать, родился Христос, здесь произошло много чего интересного. На престоле сейчас сидел сын половца, а законный наследник, потомок Ивана Асеня, прозябал в небольшом поместье под Константинополем. Феодор стал царем после того, как убил Чаку, мужа своей сестры, сына хана Ногая. Узнал, что последний погиб в сражении с ханом Тохтой, и избавился от зятя, за которым больше не стояла грозная татарская сила. Как говорили на Руси, когда силен - и мы с тобой, а теперь не твое время, поезжай прочь!
        Мне все время казалось, что я бывал в тех местах, по которым мы ехали. При этом не мог поручиться. Болгарские деревни были похожи, как похожи и деревни других народов. Два-три десятка деревянно-каменных домов с соломенной или камышовой крышей. Околица из жердей. Небольшие поля, разделенные межами в виде канавок, низкой каменной кладки или плетня. На горных склонах поля располагались на искусственных террасах, землю на которые натаскали на себе или вьючных животных. Зато собирали на них, как и на полях на равнине, по два урожая в год. Если, конечно, не случится засуха, не сожрет все саранча, не вытопчут или сожгут вражеские войска. Да и от своей армии можно не меньше пострадать.
        В день проходим километров двадцать пять-тридцать. Рано утром запрягаем волов и лошадей и трогаемся в путь. В полдень делаем привал на пару часов. Обедаем, спим. Затем еще часа три-четыре пути, добираемся до города или большой деревни с укрепленным постоялым двором и становимся на ночлег. Наш путь разбит на перегоны от одного безопасного места ночевки до другого. Пришли раньше - дольше отдохнули, задержались в пути - будем идти в темноте, пока не доберемся до цели. Впрочем, задержек ни разу не было. В поле или лесу никогда не ночевали. Учтены и переправы через реки, которые порой занимали весь день. В таком случае ночевали сперва на одном берегу реки, потом на другом. Маршрут этот был, наверное, наработан веками. По крайней мере, каменные стены многих постоялых дворов были возведены из тонкой римской плинфы, то есть около тысячи лет назад. В опасных местах я останавливаю обоз и посылаю на разведку двоих, а то и четверых всадников. Пока они не убедятся, что нет засады, стоим и ждем. Всадники остаются в опасном месте до прохода всего обоза. Если не досмотрели, заплатят за ошибку первыми. Купец Фока
ни разу не заикался о том, чтобы следовать без задержек или использовать весь световой день. Безопасность - прежде всего.
        Мне уже начало казаться, что зря напрягаюсь, что никто не нападет на такой сильный обоз, что не стоит самому париться в бригандине и утомлять людей лишними требованиями. Мы приближались к границе с Ромейской империей. Была вторая половина дня. Скоро остановимся на ночлег на постоялом дворе в деревне, а следующая стоянка будет возле Адрианополя. Там переправимся через реку Тунджа и отдохнем день или два, в зависимости от того, как быстро купец Фока переделает какие-то свои дела. А пока ехали вдоль левого берега реки. В этом месте я точно был, причем не один раз. Деревни мог перепутать, а реку сразу узнал. Она не изменилась. В этих местах мы разбили отряд латинян, здесь проезжал в Созополь после сражения у Клокотницы. Слева к дороге примыкали заросли кустов, в которых водилось много фазанов. Я выехал вперед, чтобы подстрелить несколько штук на ужин. Самки, наверное, насиживали яйца, поэтому попадались только самцы. Когда я приближался, фазан взлетал, издавая красивыми, яркими крыльями звуки «фур-фур-фур». Летел не очень быстро, поэтому я легко сбивал его. Тегаку приходилось лезть в кусты и искать
убитую птицу. Найти было не так-то просто, не смотря на яркую окраску фазанов. Затем в кусты полезли и оба конных охранника, скакавшие впереди обоза. Они ведь тоже будут кушать фазанов. Я так увлекся, что не сразу вспомнил, что впереди опасный участок. Много лет назад, проезжая там, подумал, что подходит для засады. Там к дороге выходит подлесок, в котором легко спрятаться отряду человек в сто, и рядом есть ложбина, где можно оставить лошадей. Так уж устроен теперь мой мозг, что любую местность оценивает сперва с военной точки зрения и только потом со всех остальных, включая эстетическую.
        Я вернулся к передней арбе, приказал остановиться и передал по цепочке, чтобы вторая пара всадников скакала ко мне. Первая все еще лазала по кустам. С потерей фазана я мог бы смириться, но без стрелы дальше не поеду. Те стрелы, что лежат у меня в главном колчане, знаю каждую «в лицо». Они все разные. Каждая летит по-своему. Научившись у монголов, я постоянно проверяю их, подтачиваю напильничком наконечники. Конные охранники и пешие лучники и арбалетчики считают это чудачеством. Я приказываю подъехавшим, конным охранникам скакать на разведку, а сам смотрю, как мой оруженосец и два других охранника ползают в кустах, оставив своих лошадей на обочине.
        Первым подъезжает Тегак, протягивает убитую птицу. Я забираю стрелу и приказываю отдать птицу возничему, чтобы ему было не скучно. Общипывать необваренную кипятком птицу - занятие еще то. Зато получит в награду красивые перья из хвоста. Такие часто втыкают в шапки или шлемы для украшения. Впрочем, никто из возничих и большинство охранников головные уборы не носит. Только у конных половецкие войлочные шапки да у Тегака соломенная, чтобы не спалил обритую наголо голову. Появляется из кустов с убитым фазаном один охранник, садится на коня и едет к обозу. В то время, когда он отдает мне стрелу, а из кустов появляется второй, я замечаю, что посланные в разведку скачут к нам и машут руками.
        - К бою! - кричу я и приказываю возничему первой арбы, который уже успел покрыться пестрыми фазаньими перьями, начав общипывать птицу: - Поворачивай волов!
        Возница хлещет волов по крупам, подгоняя, заставляет их повернуться к реке, а потом сдать назад, чтобы арба перекрыла дорогу. Охранники и возницы с других арб бегут к нам с оружием. Помощника Димитра среди них не видно. Он готов хозяина лизать, но не защищать.
        - Засада! - докладывают прискакавшие охранники, объехав переднюю арбу.
        - Много их? - задаю я вопрос.
        Охранники переглядываются. Сколько точно разбойников - они понятия не имеют, но признаваться в этом не хотят.
        - Не очень, - отвечает тот, которого зовут Аклан и который выглядит посмелее.
        Я делаю вывод, что разбойников мало, иначе бы уже напали на нас. Даю им время, чтобы ушли подальше. Потом с большей частью отряда проверю склон, и возобновим движение. Только подумал, как увидел отряд всадников, которые выехали из леса и, набирая ход, с громкими воплями понеслись на нас. Так атакуют половцы. Наверное, это половецко-болгарские суржики. Берут на испуг, надеются, что мы струсим и разбежимся. Их десятка три. Только у одного из передних кольчуга, остальные в кожаных куртках. Дорога не давала им развернуться в линию, скакали плотной группой. Чем мы и воспользовались.
        Я начал стрелять первым, когда до цели было метров двести пятьдесят. Бил не выцеливая, чуть выше лошадиных голов. От такой стрелы надо уклоняться вбок, а не пригибаться, что не так легко сделать. Если даже переднему удастся уклониться, то для следовавшего за ним стрела окажется большим и неприятным сюрпризом. Успел выпустить две стрелы, сбив двух разбойников. Затем, когда дистанция стала меньше двухсот метров, ко мне присоединились конные лучники, а за ними пешие и арбалетчики. Последние выстрелили всего по разу. Убедившись, что их не испугались, и потеряв шесть человек, не считая раненых, но не выпавших из седел, разбойники передумали продолжать атаку. Развернув лошадей и закинув на спину круглые щиты, утыканные стрелами и болтами, они еще быстрее поскакали в обратную сторону. Что не уберегло их от потерь. В итоге на дороге осталось девять убитых и тяжело раненых людей и две раненные лошади и шесть невредимых.
        Я послал на разведку четверых конных охранников, а остальным приказал собирать трофеи. В число трофеев входили и убитые и добитые раненые лошади. С них быстро содрали шкуры, которые продадим в Адрианополе, и срезали лучшие куски мяса, которое пересыпали солью и сложили в опустевшие бочки для припасов. Будем есть его от пуза в ближайшие дни. Так что зря я подстрелил фазанов. Впрочем, мясо этой птицы мне больше нравится, чем конина.
        Одного из убитых я признал по шраму на голове от правой скулы вверх и наискось через ухо, у которого не хватало верхней части, и дальше под серую войлочную шапку в форме горшка. Видел его утром, когда выезжали из постоялого двора. Человек со шрамом обогнал наш обоз, поскакал один. Я еще подумал, что мужик рисковый. Обычно в одиночку путешествуют только нищие и монахи, у которых нечего отобрать. Да и тех могут грохнуть ради спортивного интереса или выпендрежа.
        - Богатую добычу захватили! Перперов по пять на брата получится! - радостно произнес Димитр.
        - А тебе что с того?! - сказал я. - Долю в добыче получат только те, кто защищал обоз.
        - Я тоже защищал! - попытался убедить меня помощник купца. - Стоял за арбой, ты меня не видел.
        - Ты, наверное, стоял за самой последней арбой, потому что во время боя тебя никто не видел, - возразил я.
        Мне, в общем-то, без разницы, получит Димитр долю в добыче или нет. Я заберу десятую часть, а остальное будет поделено между охранниками и возницами. Возницы получат одну долю, пешие охранники - долю с четвертью, конные - полторы. Просто давно хотел одернуть этого хитрозакрученного подхалима.
        5
        В Адрианополе мы задержались на пять дней. Остановились на постоялом дворе в пригородной слободе, неподалеку от леса. Когда я приходил сюда с армией Ивана Асеня, слободы не было. По большей части она состояла из лачуг, слепленных из дикого камня, бревен и самана, которые прилепились с двух сторон к старой римской дороге, ведущей сперва на юг, к Дидимотике, а потом на запад, на Серры, а от них на юго-запад, на Фессалонику, или, как ее называли в шестом веке, Солунь, или, как будут называть в двадцать первом, Салоники. Обитал на слободе люд бедный и вороватый. Купец Фока потребовал, чтобы днем и ночью не меньше трех охранников присматривали за обозом. Арбы и кибитка занимали весь внутренний двор. Волы и лошади круглосуточно находились на пастбище в нескольких километрах от города, где их пасли и стерегли шестеро вооруженных возничих. Мы ждали, когда соберется обоз из местных купцов. Чем больше обоз, тем меньше шансов, что на нас нападут. Говорят, в Ромейской империи стало слишком много грабителей. Турки захватили почти всю Малую Азию. Оттуда в европейскую часть империи хлынули толпы беженцев. Кто-то
сумел обустроиться, а кто-то вышел на большую дорогу или паперть. На улицах Адрианополя было много нищих, явно не профессиональных.
        Мы разделили добычу, предварительно продав большую часть ее. Я взял из добычи шлем купольного типа, шит, саблю, пику и коня, самого лучшего. Все это для Тегака. Теперь будет ездить на жеребце и обмундированный, как воин, а вьючную кобылу вести на поводу. По просьбе купца Фоки пришлось дать и Димитру, но я настоял, что получит одну долю, как и остальные возничие, а не две, как он требовал.
        - Ты можешь платить ему, сколько пожелаешь, - сказал я купцу, - но долю в добыче он будет получать по вкладу в защиту обоза. Иначе все остальные возничие будут, как Димитр, прятаться от врага.
        Фока согласился со мной. Во время нападения на обоз он порядком струхнул. Не знаю, где он был во время сражения, но подошел ко мне только после того, как разбойники исчезли. Нервно почесывая бороду, он долго смотрел на трупы людей и лошадей.
        - В прошлом году в этих местах разбили большой обоз купца из Тырново. Спаслись только двое возничих, - рассказал он. - Может, от этой же банды пострадали.
        - Скорее всего, - согласился я. - Обычно у каждой банды свой район, чужих в него не пускают.
        - Никола не зря тебя посоветовал, - пришел к выводу купец. - Он в людях разбирается, все слушают его советы.
        Наверное, поэтому и не разоряется постоялый двор Николы. Хозяин он, конечно, не очень радушный, зато осторожный и способный дать дельный совет. Я заметил, что и сам после общения с Николой стал чаще перестраховываться.
        К заходу солнца у постоялого двора собирались женщины, готовые за денарий скрасить одиночество охранника или возничего. Приходило их много, благодаря чему цена была низкой. Разного возраста и национальности, они договаривались с мужчинами и располагались прямо под арбами. В дом им запрещал заходить хозяин постоялого двора - пожилой ромей, страдающий чахоткой и молодой женой. Мне показалось, что жена высасывает из него больше соков, чем болезнь. Совместными усилиями они скоро вгонят его в гроб.
        Приходила каждый вечер и женщина в сопровождении пятерых детей мал мала меньше. Жидкие волосы, повязанные куском линялой материи, невзрачное скорбное лицо, плоскогрудое тело. Она - беженка из Малой Азии. Мужа убили турки. Поскольку вечером у нее шансов не было, в первый раз пришла утром одна и предложила постирать или зашить одежду. Оплату готова была взять едой, не указав даже какой и в каком количестве. Я отдал ей в стирку свою и тегакову грязную одежду. Принесла вечером хорошо выстиранным, хотя на мыло у нее денег нет. Пришла со всем своим выводком, надеясь накормить их объедками с нашего стола. К тому времени мы уже поужинали, а объедки отдали собакам. Я дал ей пару серебряных монет, каравай хлеба и остатки конины. Мясо уже начало пованивать, поэтому наши его не ели. В городе было где и что купить повкуснее. Там более, что деньги у всех есть, потому что купец выдал аванс. На следующий вечер женщина вернула бочку из-под конины, вымытую и высушенную, за что ее и детей накормили ужином. С тех пор они стали приходить каждый вечер. В последний я отдал ей шкуру бобра, продать которую руки не
доходили, и посоветовал:
        - Купи тележку и вози на ней из деревень продукты в город на перепродажу. Много не заработаешь, но с голоду не умрете.
        - Спасибо, господин! - со слезами на глазах поблагодарила она и попыталась поцеловать мне руку.
        Этот мой поступок поразил охранников и возничих. Они тоже подавали нищим, особенно во время посещения церкви, но мелочь. Я же отвалил слишком много. Это жест человека, привыкшего к богатству. По их мнению, дорогое оружие и конь могут достаться самыми разными способами, а благородство - только по рождению. Они поверили, что я - знатный человек, и стали при обращении называть меня боярином.
        После Адрианополя обоз увеличился почти до полусотни арб, телег и кибиток. Мы шли в хвосте, поскольку не являлись ромеями. Все, кто не являлся гражданином загибающейся империи, по определению считались людьми второго сорта. Это казалось мне даже более смешным, чем прописочная мания величия москвичей в эпоху перестройки. Такое место в караване позволило мне перевести в арьергард всех конных охранников. Разведывать для других купцов, нет ли впереди засады, теперь не имело смысла. Сосредоточимся на своих арбах.
        По мере приближения к Фессалонике среди охранников все чаще заходили разговоры, чем заняться дальше. Купец Фока пробудет там несколько месяцев, до осенней ярмарки. Охранников рассчитает сразу по прибытию. Сидеть в городе без дела и проведать заработанное не имело смысла.
        Когда миновали Филиппы, ко мне подъехал конный охранник Аклан и поинтересовался:
        - Чем думаешь дальше заниматься, боярин?
        - Не знаю, - ответил я.
        И действительно не знал. Если продать лошадей, у меня хватит денег на суденышко, на котором можно было заниматься только мелкой торговлей в каботаже. Возить чужие грузы мне не дадут, поскольку меня не знают, а за мной никто не стоит, как за любым венецианскими, генуэзским или флорентийским судовладельцем. Для занятий пиратством нужен экипаж человек в тридцать, а следовательно, судно побольше. Да и команду надо подобрать надежную, иначе погибнешь вместе с ними или от них. Поэтому я решил подрубить деньжат на большое судно и набрать хотя бы человек десять-пятнадцать толковых парней.
        - Может, к какому-нибудь князю или деспоту наймусь, - продолжил я. - Воины всегда нужны.
        - Только не у всех есть деньги на них, - возразил Аклан.
        - Это точно, - согласился с ним. - Поищу денежного. Другие мне не нужны.
        - Если найдешь, возьми и нас с собой, - предложил он. - Мы все четверо готовы служить под твоим командованием. Может, и из пеших кто присоединится.
        - Хорошо, - согласился я.
        С отрядом легче найти работодателя. Одиночек берут в пополнение и не на командные должности. Мне повезло с Николой. Без его рекомендации пришлось бы служить обычным конным охранником.
        6
        До Фессалоники добрались без происшествий. Город сильно изменился с тех пор, как я его не видел. Во-первых он обзавелся с трех сторон, кроме морской, второй крепостной стеной, более низкой, метра четыре с половиной высотой, с круглыми башнями и с зубцами в форме ласточкиного хвоста. Внутри стало больше церквей, в том числе и католических, и меньше людей. В шестом веке в Солуни проживало раза в два больше народа. Сейчас, особенно на окраинах, часто попадались пустыри. На некоторых росли овощи, огражденные хлипкой загородкой из жердей или камней, или паслись козы, овцы, свиньи. Зато разрослись пригородные слободы, состоящие из лачуг наподобие тех, что видел в Адрианополе.
        Добравшись до постоялого двора, купец Фока честно расплатился с нами, выдав мне еще и два венецианских дуката премиальных. На аверсе золотых монет изображён Иисус, на реверсе - коленопреклонённый дож, которому святой Марк - покровитель Венеции - передает знамя. На аверсе написано на латыни: SIT TIBI CHRISTE DATUS, QUEM TU REGIS ISTE DUCATUS («Это царство, которым ты правишь, Христос, тебе посвящается»). От последнего латинского слова этой надписи и пошло народное название монеты - дукат, хотя правильно называть ее цехином.
        - Назад поеду в конце октября, после ярмарки. С удовольствием найму тебя, - сказал Фока на прощанье.
        - А не можешь порекомендовать меня какому-нибудь купцу, чтоб не сидеть без дела до осени? - спросил я.
        - Я бы с чистым сердцем, только до осени вряд ли кто пойдет из города по суше. Разве что морем, латиняне, но им конные не нужны, да и не знаюсь я с ними, - ответил купец.
        Я поселился на постоялом дворе попроще и подешевле. Как понял, пауза может растянуться надолго. Снял для нас с Тегаком комнату. В соседней поселились четверо моих бывших подчиненных, конные лучники. Хозяином двора был армянин лет двадцати пяти по имени Анцал. У него были сильноизогнутые, густые, черные брови, отчего казалось, что все время чему-то удивляется. Наверное, собственной жадности. Он запросил за корм для лошадей столько, будто собирался кормить их не сеном, а отборным овсом. Я договорился с лучниками, что сами будем днем пасти наших лошадей под охраной двух человек. От меня выполнял обязанность Тегак, которому приходилось пасти два дня через третий. Я же бродил по городу в поисках работы. Ходил пешком. Хоть я уже и опытный наездник, но предпочел бы путешествовать в карете с рессорами. И в автомобиле тоже не любил ездить за рулем. Кто-то рожден везущим, а кто-то - везучим.
        Купец Фока был прав. Купеческие караваны уходить из города в ближайшее время не собирались. Мало того, в городе скопилось много охранников, которые тоже искали службу до осени. Работа в Фессалониках была только для каменщиков. Местные каменщики славились на всю Ромейскую империю и окрестности, за ними сюда специально приезжали. Можно было наняться в городскую стражу, но там платили мало, порченой монетой, раз в три месяца и с большими задержками. Оставалось поискать работу на море.
        Вскоре я выяснил, что в Фессалонике моряки имеют свой квартал, который располагался сразу возле Малых (Морских) ворот. Судя по домам, моряки не бедствовали. Как мне сказали, в большом трактире возле ворот находилось что-то типа биржи труда. Я нашел этот трактир. Располагался он в прямоугольном двухэтажном доме, к которому примыкал двор. Ворота во двор были закрыты. В трактир, в отличие от многих, которые я посещал ранее, надо было заходить прямо с улицы. Тяжелая дубовая дверь в глухой стене была распахнута. Из полутемного нутра доносился гул голосов и в ноздри шибал запах скисшего вина. Свет попадал в помещение только через два узких окна-бойницы, расположенных в противоположной стене. Между ними находилась дверь, ведущая во двор. От двери на улицу до двери во двор через большую комнату был проход шириной метра два, по обе стороны которого располагалось по четыре стола и лавки. Трактиры в Ромейской империи работают с восьми утра до восьми вечера. Когда я зашел, время было часов девять, но за столами уже сидело человек двадцать. Они пили вино из глиняных кружек и обсуждали свои дела. Под правым
окном, в углу, стоял стол с глиняными кувшинами, кружками и мисками, заполненными кусками хлеба и брынзы. По одну сторону стола худой носатый грек с морщинистым лицом и мефистофельской улыбкой наливал вино из кувшина в кружку емкостью в четверть литра, а по другую кто-то, стоявший спиной ко мне, ждал заказанную выпивку.
        Я подошел к ним, поздоровался.
        - Навклир хочет выпить вина? - спросил меня трактирщик, отдав наполненную вином глиняную кружку стоявшему перед столом, который оказался молодым парнем с курчавой головой и туповатым лицом, заросшим курчавой бородой.
        Навклирами называют судовладельцев и наемных капитанов ромеи, а венецианцы - патронами.
        - Я не навклир, а командир отряда наемников, - ответил я. - Мне сказали, что тут можно найти работу, устроиться охранниками на торговое судно.
        Трактирщик молча налил в кружку вина и придвинул ее ко мне. Я взял, отпил. Вино было, конечно, не супер, но и не полное фуфло. Поскольку я оплатил ответ на вопрос, то услышал его:
        - Стоит в порту галера с Крита. Ее навклир как раз набирает охранников.
        - А что случилось с его охраной? - поинтересовался я.
        - Что-то им не понравилось, сошли на берег, - ответил трактирщик.
        - Не доплатил он охранникам, - вмешался в разговор курчавый и, ухмыльнувшись, добавил: - Вот они все и ушли перед самым отплытием. Третий день стоит, боится выйти без охраны, а найти ее не может.
        - Надо было договор с ним правильно составлять, тогда бы и спора не было. А то охранники одно говорят, а навклир другое. Пойди разберись, кто из них врет?! - произнес трактирщик.
        - Где его галера стоит? - спросил я.
        - Как выйдешь из ворот, поверни направо, рядом с верфью увидишь, - ответил трактирщик. - Там всего один венецианец стоит.
        Я поблагодарил, поставил на стол кружку с недопитым вином и положил рядом серебряный денарий, за который можно было купить целый кувшин такого пойла.
        - Если еще какая информация потребуется, заходи, помогу, - одарив меня мефистофельской улыбкой, пообещал трактирщик и спрятал монету в висевший на поясе кожаный пояс, захватанный до черноты.
        Красный флаг с золотым крылатым львом я увидел издалека. Он лениво развевался на передней мачте галеры, ошвартованной левым бортом к причалу, носом ко мне. Мачт было две. Немного наклоненные вперед, задняя ниже. На форштевне деревянная фигура в виде черного дельфина. Корпус длиной метров двадцать с небольшим, шире, чем был у галер такой длины шестьдесят лет назад, и выкрашен в темно-красный цвет. По моим прикидкам, такая галера может перевозить тонн пятьдесят груза. На палубах шириной метра три, идущих вдоль бортов, лежали длинные весла. Под палубами вдоль бортов в носовой половине галеры располагались под углом к куршее по десять банок. На каждой сидит по два гребца, по одному на весло. Значит, сорокавесельная. На баке площадка со сплошным ограждением для арбалетчиков, а под ней запасные паруса, на которых лежало несколько матросов. В кормовой части палуба была от борта до борта. Там находился полуют - частично утопленная в главную палубу надстройка - с тремя дверьми: одна в правой половине, а две в левой. На полуют по бортам вело по трапу. В передней части полуюта было ограждение - обычные
деревянные перила на круглых столбиках. Руль навесной, с длинным румпелем. Над палубой полуюта натянут тент в белую и красную полосу. Под тентом возле ограждения стояло что-то типа дивана с мягким черным кожаным сиденьем и деревянной спинкой и стол с двумя вделанными в палубу, толстыми ножками. На диване сидел мужчина лет тридцати, полный, с редкими темными волосами на голове и короткой бородкой, одетый в шелковую алую рубаху с широкими рукавами. Он правой рукой вытирал пот с лица большим красным платком размером с полотенце, а в левой держал у рта медную чашку, из которой пил. На столе стоял медный кувшин, а на главной палубе перед полуютом, задрав вверх голову, - мужчина в белой рубахе и портах и босой.
        - Пошел вон, дурак! - крикнул сидевший, после чего стоявший развернулся и пошел по куршее в носовую часть галеры.
        Там, под натянутым от борта до борта красно-белым парусом, впереди груза в тюках из светлой материи, сложенного вдоль диаметральной плоскости судна, расположились человек тридцать-сорок. Они сидели или лежали и тихо разговаривали. Наверное, гребцы. Поскольку они все вольнонаемные, свободно перемещались и испражнялись только в специально отведенном месте на баке, запахи от галеры исходили чисто корабельные: смолы, парусины, сухой и гниющей древесины. Судя по малой осадке, груз легкий. Значит, галеры будет идти легко и быстро, если погода не помешает.
        Сходни не было, потому что планширь был чуть выше причала. Я перешагнул с причала на планширь у полуюта, а с него на трап. Поднявшись по трапу на полуют, подошел к столу, но встал не напротив сидевшего на диване, а сбоку, чтобы согласовывать, а не противопоставлять позиции. Толстяк смотрел на меня так, будто я ошибся судном.
        Поздоровавшись, я спросил на греческом языке:
        - Ты ищешь охранников?
        Патрон медленно вытер пот с лица, красного, будто в него втерлась краска из платка, и произнес:
        - Я никого не ищу. Мне нужны несколько охранников, но зачем их искать?! Сами придут!
        - Дураком меня считаешь?! - поинтересовался я. - Тогда жди дальше, когда придут, - и развернулся, демонстрируя намерение уйти.
        - Стой! - окликнул толстяк. - Чего вы все такие обидчивые?! Садись, выпьем вина, поговорим, - предложил он и подвинулся к противоположному краю дивана, крикнув: - Тито, принеси чашку!
        Я сел на диван, сиденье которого было набито конским волосом. Оно сильно нагрелось за день, припекало даже через материю.
        По трапу поднялся мальчик-ромей лет двенадцати, одетый в одну рубаху длиной почти до колен и босой. Он принес медную чашку, такую же, как у патрона. На ее стенках были барельефы в виде двух медальонов с женскими головами, явно не девы Марии. Толстяк сделал вялый жест кистью, после чего мальчик налил ему и мне белого вина из медного кувшина. После следующего жеста Тито быстро сбежал по трапу вниз.
        - За твое здоровье! - провозгласил тост патрон.
        Вино было с приятным смолистым привкусом. Наверное, критское.
        - Сколько у тебя людей? - спросил он.
        - А сколько тебе надо? - задал я встречный вопрос.
        - Еще человек пятнадцать или хотя бы десять, - ответил венецианец.
        - Десять попробую набрать, - сказал я.
        - Когда? - спросил он.
        - Завтра утром приду с ними, - ответил я.
        - Лучше будет, если переночуете на галере. Я собираюсь выйти в рейс рано утром, до того, как откроют городские ворота, - сообщил патрон.
        - Постараюсь привести сегодня вечером, - пообещал я. - Чем больше будешь платить, тем быстрее наберу людей.
        - Сколько ты хочешь? - задал он вопрос.
        - Мне две трети дуката в день, лучникам треть, моему оруженосцу четверть, - запросил я.
        Это было вдвое больше, чем нам платил купец Фока.
        - Да ты что?! - возмутился толстяк. - За треть дуката я двух лучников найму!
        - Почему же до сих пор не нанял? - спокойно поинтересовался я.
        - Ты пользуешься ситуацией, грабишь меня! - чуть ли не зарыдал он. - Мне остается только согласиться!
        - Ты сам создал эту ситуацию, - сказал я. - Чтобы такое больше не повторилось, мы составим контракт, где оговорим все детали.
        - Зачем нам контракт?! Тебе мало моего слова?! - воскликнул патрон.
        - Про твое слово сейчас вся Фессалоника говорит, - сообщил я в ответ.
        - Мошенники! Запачкали мое честное имя! И это в благодарность за то, что помог им, дал работу! - запричитал патрон.
        Как и большинство эксплуататоров, толстяк был уверен, что это не рабочие создают прибавочную стоимость и обогащают его, а он делится богатством с ними.
        Я опасался, что конные лучники не согласятся служить на галере. Плавать они не умеют, воду боятся. Да и с лошадьми придется расстаться на время. Я договорился с патроном на рейс до Крита и обратно. Он хотел только в одну сторону. Тогда бы нам пришлось в обратную сторону наниматься на его условиях или на другое судно, потому что с острова пешком не уйдешь и на коне не уедешь.
        Услышав, сколько им будут платить, лучники сразу согласились. А что им оставалось делать?! Я посоветовал им не болтать на галере, что у нас были проблемы с работой. Оставалось решить вопрос с лошадьми.
        - Их можно оставить в деревне, что возле пастбища. Крестьяне нам предлагали. Они зарабатывают на этом и берут по-божески, - предложил Аклан.
        - Так и сделаем, - согласился я. - Только надо еще человек шесть-восемь набрать, желательно лучников или арбалетчиков.
        - Это мы запросто! - заверил Аклан.
        Через полчаса на постоялый двор приехали еще восемь конных охранников, причем некоторых я видел впервые. Наверное, прибыли сюда с другим обозом и застряли точно так же, как мы.
        Я объяснил им условия найма, предупредил, что с хозяином могут быть проблемы.
        - Патрон - еще тот хитрован, палец в рот не клади. Постараюсь сделать так, чтобы они не возникли, но ничего не гарантирую, - закончил я.
        - Тогда мы по-своему разберемся с ним, - пообещали охранники.
        Удивляюсь, почему предыдущие охранники не наказали хитрого патрона? Наверное, местные, знают, что их быстро вычислят. Мои подчиненные - птицы перелетные. Могут не возвращаться туда, где сильно нагадили.
        До вечера мы решили вопрос с лошадьми и прибыли на причал. На галеру сначала зашел я один. Патрон, только что закончив ужинать, полоскал руки в медном тазу, который держал Тито. Всем своим видом толстяк показывал, что мы для него - жалкие просители, к которым он, может быть, снизойдет, когда закончит такое важное дело. Взяв с плеча мальчика грязное холщовое полотенце, венецианец неспешно вытер руки, сделал жест рукой, отпуская Тито, и только потом сказал мне:
        - Пусть твои люди поднимаются на борт, располагаются на баке.
        - Они ждут, когда мы заключим контракт, - объяснил я.
        - Надоел ты мне со своим контрактом! - театрально взмахнув вымытыми руками, воскликнул венецианец. - Где я сейчас найду писца?! Ворота вот-вот закроют, никто не захочет идти сюда!
        - Зачем он нам нужен?! - удивился я. - Если ты неграмотный, я напишу.
        - Я по-гречески не умею писать, - придумал он новую уловку.
        - Я напишу на латыни, - заверил его на венецианском диалекте, достал приготовленный для этого лист грубой бумаги, самой дешевой, и крикнул: - Тито, принеси чернила и перо!
        Патрон, поняв, что грубо кинуть нас не удастся, а он явно собирался это сделать, сразу насупился и возмущенно заявил:
        - Так много я вам платить не могу! Снижаем оплату на половину или расстаемся!
        - Расстаемся, - согласился я и, пряча лист бумаги, пошел к трапу, по которому понимался Тито с маленьким кувшинчиком и гусиным пером в руке. - Уходим, ребята! - крикнул я стоявшим на причале.
        Они, проинструктированные мною, подняли свои вещи, которые лежали на причале, и приготовились уйти.
        - Подождите! - остановил венецианец. - Что ты все время спешишь?! Давай выпьем, поговорим…
        - Некогда мне с тобой болтать. Надо до темноты добраться до постоялого двора. Нам половину города придется обходить, - произнес я, но остановился.
        Через город вооруженных чужаков не пропускали. Да и закрывали уже ворота. Видимо, поэтому и тянул время патрон. Надеялся, что и мы окажемся в безвыходной ситуации.
        - Хорошо, пиши свой контракт, - в очередной раз театрально взмахнув руками, обиженно произнес патрон.
        Чернила были коричневого цвета. Видимо, чтобы соответствовать качеству договора. Я еще застал то жуткое время, когда писали перьевыми ручками и в первом классе был предмет «чистописание». По нему у меня была единственная четверка в табеле, и ту поставили, не желая совсем уже испортить успеваемость в классе и школе. Вырисовывать тонкие закорючки - это не мое. Я - стратег, а не тактик. Предпочитаю работать с большими величинами, когда мелкие огрехи не имеют значения. Писать гусиным пером оказалось еще труднее, чем стальным. Я умудрился поставить несколько клякс. Расстроился не сильно, потому что смысл договора из-за них не изменился.
        Патрона звали Лоренцо Ардисонио. Себя я обозначил на франкский лад Александром де Путивлем. Записал в договоре, сколько нам будут платить в море и порту во время погрузо-разгрузочных работ (в два раза меньше) и когда (в день прибытия в порты Кандия и Фессалоника), как нас будут кормить, сколько кому причитается (половина патрону, треть на всех охранников, а остальное гребцам) из захваченного у пиратов и не только, если такое вдруг случится. Сомневаюсь, что патрон Лоренцо осмелится напасть на кого-нибудь, но каких только чудес не бывает?! После чего я поставил дату римскими, по его просьбе, цифрами. Так называемыми арабскими уже пользовались, но только действительно образованные люди, а не полуграмотные венецианцы. Свою подпись патрон выводил очень медленно, словно вспоминал, какая буква идет следующей. Договор был записан дважды на одном листе бумаги. Я разрезал лист посередине между двумя текстами волнистой линией. Совпадение выпуклостей и впадин будет гарантировать подлинность обеих частей договора. Верхнюю часть отдал Лоренцо Ардисонио, нижнюю взял себе. После чего на Библии в красном кожаном
переплете с золотыми углами, принесенной Тито, мы оба присягнули неукоснительно выполнять свои обязанности на борту галеры.
        - Заходите, ребята! - позвал я свой отряд.
        Они прошли по палубе левого борта в носовую часть галеры, с интересом рассматривая все. С неменьшим любопытством пялились на них гребцы и другие члены экипажа. Нам придется сосуществовать около месяца, делить невзгоды и радости. Охранники располагаются на палубе бака. Хотя платить нам будут только с завтрашнего дня, я назначаю караулы на ночь и иду в свою каюту. Она в полуюте на левом борту. Между ней и каютой капитана, расположенной на правом борту, находится кладовая с запасами еды и вина. Так мне сказал Тито, который проводил к каюте. Начиналась она с трехступенчатого трапа, который вел в низкий и узкий пенал с кроватью, рассчитанной на одного человека, причем худого и ростом метра полтора. Перемещаться в каюте приходилось согнувшись и боком. В дальнем конце проход сужался, следуя изгибу корпуса. В каюте было душно и воняло гниющей древесиной. Тегак засунул под кровать наше имущество и пошел с Тито. Они - ровесники, вдвоем им будет интересно. Я снял ремень с оружием, лишнюю одежду и обувь и вышел босой на палубу. Пока раздевался, взмок от пота. Летом в Греции, то есть, в Ромейской империи,
жарковато. На свежем воздухе было немного легче.
        Патрон Лоренцо Ардисонио все еще сидел на диване, тушил эмоции вином. Он махнул мне рукой, чтобы составил ему компанию. Вино налил сам. Видать, больше не имело смысла понтоваться передо мной.
        - Ты - болгарин? - спросил он на венецианском диалекте.
        - Рус, - ответил я.
        - А наш язык откуда знаешь? - поинтересовался Лоренцо Ардисонио.
        - Бабушка научила, - ответил я. - Она была ахейской княжной, дочерью Жоффруа де Виллардуэна.
        - Так ты родня принцессе Изабелле де Виллардуэн?! - восхищенно произнес Лоренцо.
        - Видимо, да, - согласился я. - Только сомневаюсь, что она знает о моем существовании.
        - Так ты напомни ей! - радостно хлопнув в ладоши, посоветовал он. - Хочешь, я сведу вас? У меня есть знакомый при ее дворе.
        - Не хочу, - отказался я.
        - Почему?! - удивился патрон. - Она дала бы тебе фьеф, стал бы бароном. Это лучше, чем наемником быть.
        На счет фьефа я сильно сомневаюсь. Слышал, что Ахейское княжество сильно сократилось, благодаря бездарному руководству Вильгельма де Виллардуэна. Наверное, Изабелла - его дочка или внучка. К тому же, я знал, что скоро - не знаю точно, когда - весь Балканский полуостров станет частью Османской империи, а мне восточное угодничество не по нраву. Да и изображать мусульманина сложнее, чем христианина. А может, все дело в привычке.
        - У нее тоже был бы наемником, только привязанным к своему фьефу и сеньору. Раньше вассалы служили Ахейскому князю по восемь месяцев в году. Не думаю, что сейчас им стало легче, - возразил я.
        - Поэтому и от своего сеньора ушел? - спросил он.
        - Нет, - ответил я и выдал придуманную еще в Варне легенду: - Когда был в походе, татары напали на мой замок, сожгли его и убили всю мою семью. Я нашел тех, кто ими командовал, и казнил. Теперь родственники убитых ищут меня.
        - То-то я смотрю, что ты слишком умный и образованный для простого наемника! - произнес Лоренцо Ардисонио радостно, будто узнав, кто я такой, снял камень с души. - Тебе надо было сразу сказать, что ты - барон. Я бы тебе платил много, а остальным - в меру.
        - Учту на будущее, - сказал я.
        7
        В рейс ушли до восхода солнца, по утренней прохладе. Ветра не было, шли на веслах со скоростью узлов пять. Через полчаса гул барабана, которым задавали ритм, уже переполнял мою черепную коробку и просился наружу. Еще через пару часов перестал замечать его. Думал, что пойдем вдоль берега, но патрон приказал следовать напрямую. Курс держали по компасу, довольно примитивному, с деревянным корпусом, без верхней крышки и поддерживающей жидкости и всего с четырьмя румбами, которые обозначались не буквами, а символами в виде солнца, которое на юге было золотым, на севере - черным, на востоке золотым справа и черным слева, на западе - наоборот.
        Заметив ироничную улыбку, с какой я рассматривал компас, Лоренцо Ардисонио спросил:
        - Знаешь, что это такое?
        - Да, - ответил я. - В северных морях им давно пользуются. Могу даже сделать более точный, если изготовишь детали, которые я скажу.
        - Обязательно закажу их в Кандии, - пообещал патрон. - А сколько ты за это возьмешь?
        - Это будет дар барона, - сделал я широкий жест
        С восходом солнца задул северо-восточный ветер. Мы подняли оба паруса, но быстрее не пошли. Когда ветер усилился баллов до пяти, я посоветовал патрону:
        - Останови гребцов. Под парусами будем идти с такой же скоростью или даже быстрее.
        - А они отдыхать будут?! - возмутился он. - За что я им тогда плачу такие большие деньги?!
        - За то, что отдохнув, будут грести в нужный, критический момент с удвоенной силой, - сказал я.
        Патрон Лоренцо повозмущался еще минут пятнадцать, а потом последовал моему совету. Скорость, вроде бы, не увеличилась, но и не упала.
        - Откуда ты знаешь морское дело? - спросил патрон.
        - В молодости плавал в северных морях, воевал с тевтонскими рыцарями, - ответил я.
        - Не люблю тевтонов, - поделился патрон и объяснил, почему: - Неотесанные распутники!
        Я вспомнил, что брабантец Бодуэн де Рине, который в молодости собирался стать тевтонским рыцарем, утверждал, что венецианцы - это хвастливые скупердяи. Мы приписываем тем, кто не нравится, достоинства, которые нам, к сожалению, не достались.
        Благодаря попутному ветру мы шли до наступления темноты. По моим прикидкам, одолели миль семьдесят. К концу второго дня вышли к острову Эвбея. Я думал, мы обойдем остров с востока, потому что так было короче, но утром по приказу патрона повернули на запад, в узкий пролив, который отделял Эвбею от материка. Остров по размеру уступает Криту самую малость. Сейчас он поделен между несколькими баронами и венецианцами и называется сеньория Негропонт (Черный мост), часть маркграфства Негропонт и Бодоница, вассал герцога Афинского. Северная часть острова покрыта густыми лесами, а чем дальше на юг, тем их меньше. Южная часть совсем лысая. На западном берегу острова много деревень. Здесь их реже грабят пираты. Как догадываюсь, отважный патрон свернул сюда, потому что здесь безопаснее. Пираты в такую ловушку вряд ли сунутся.
        Я всего один раз бывал в этом проливе. В двадцатом веке. Грузился в порту Халкида железной рудой. Город расположен в самом узком месте пролива. Поскольку в средней части остров высокие горы, между ним и материком, как в ущелье, дуют сильные ветры, которые нагоняют воду в пролив, поэтому в нем очень сильное течение, более шести узлов, которое меняет направление на противоположное каждые шесть часов после небольшого затишья. В самом узком месте - метров сорок - через пролив перекинут разводной, каменно-деревянный мост, построенный древними греками. Он доживет до двадцатого века, только будет перестроен, модернизирован. На берегу на краю города стоит каменный замок с тремя квадратными угловыми башнями и прямоугольным донжоном высотой метров восемнадцать в четвертом углу. Замок кажется образцово-показательным. Такие будут рисовать в детских книжках о приключениях рыцарей. Замок сохранится хуже и перестанет казаться красивым. В двадцатом веке будет еще одни мост, высокий, подвесной, в более широком - метров двести - месте.
        Мы прошли разведенный мост с ходу, чтобы успеть по попутному течению, которое быстро слабело. Как ни странно, нынешний мост показался мне более надежным, чем будет перестроенный. За проход заплатили венецианскому чиновнику, который подплыл на лодке. Патрон обменялся с чиновником несколькими фразами, после чего стал хмурым и раздражительным. Следующий день шли, прижимаясь к материку. Наверное, чиновник предупредил, что в южную часть пролива заглядывали пираты. Только после того, как нас обогнала военная галера, Лоренцо Ардисонио повеселел. Я в очередной раз подумал, как иногда жизнь издевается над людьми, заставляя заниматься не своим делом. Помню, еще в начале своей карьеры работал с капитаном Филимоновым, который напивался перед каждой швартовкой, потому что боялся их, не смотря на помощь лоцмана. Поскольку работали в каботаже и швартовки-отшвартовки были часты, Ф. И. Лимонов, как его называл экипаж, стремительно превращался в алкаша.
        Миновав Эвбею, пошли не коротким путем, через острова Киклады, которые контролировались венецианцами, а вдоль Пелопонесского полуострова. Лоренцо Ардисонио предупредил, что надо быть готовыми к бою. Предстояло преодолеть самый опасный участок нашего рейса. Именно для него нас и наняли. В этих местах я бывал всего каких-то лет шестьдесят с лишним назад. Тогда здесь тоже было весело.
        - Почему ты не надеваешь доспехи? - спросил патрон.
        - Потому что успею это сделать, пока турки будут гнаться за нами, - ответил я.
        - Не поминай черта всуе! - , перекрестившись, эмоционально посоветовал Лоренцо Ардисонио.
        Последнее время шли только на веслах. Рабочий день был разбит на два периода по пять часов. Гребли все пять часов без остановок. Гребцы были вольнонаемными. Многие - беженцы из Малой Азии. Вкалывали за гроши и скудное питание. Раза два-три за период вдоль банок проходил матрос. Он нес в левой руке медный кувшин с широким горлом, в котором было вино, а через плечо висела сумка с небольшими кусками хлеба. Матрос замачивал кусок хлеба в вине, погружая в него и пальцы, затем совал в рот гребцу. Тот проглатывал с радостью. После чего матрос переходил к следующему. Если кому-нибудь из гребцов хотелось отлить, подзывал мальчика с другим кувшином. Процесс происходил без отрыва от работы. Этот мальчик был младше Тито и по национальности, вроде бы, турок. Он не общался с другими мальчишками, в свободное время сидел на палубе в углу перед носовой банкой левого борта, поставив рядом с собой кувшин и обхватив руками ноги. Мальчик настолько глубоко уходил в себя, что звать его приходилось по несколько раз. В промежутке между периодами был обед, который, как и завтрак и ужин, состоял из хлеба, куска овечьего
сыра, или копченого окорока, или вяленой рыбы, или вареных яиц и большой кружки вина, сильно разбавленного водой, и пара часов отдыха. Точно также кормили и матросов с охранниками. Я ел вместе с патроном и более калорийно. В это время галера шла под парусом или дрейфовала. На ночь заходили в порт или становились на якорь в тихой бухте, в которую впадала речушка. Там мы пополняли запас пресной воды. Как догадываюсь, маршрут этот был таким же древним, как и сухопутные караванные пути.
        На подходе к порту Монемвасия мы вышли из-за мыса и заметили прямо по курсу целый флот, десятка четыре галер и нефов, которые Лоренцо Ардисонио называл галеями и навами. Для торгового каравана судов было слишком много. Скорее всего, везли армию. Хотел бы я знать, кто это и с кем собираются воевать?
        Патрон сразу опознал их и истерично завопил:
        - Сицилийцы! Поворачиваем влево! Гребцам самый быстрый темп!
        - Разве вы воюете с ними? - удивился я.
        - Кто его знает! Даже если не воюем, они грабят всех, кто попадется! - сообщил он. - Приготовь свой отряд к бою!
        Когда я вышел на полуют в полном доспехе, сицилийский флот был далеко по корме. Он заходил в Монемвасию. Или собирается осаждать ее, или переночевать на рейде и пойти дальше. О чем я и сказал патрону.
        - От сицилийцев всего можно ждать! - воскликнул Лоренцо Ардисонио. - Что же делать, а?! Что же делать?!
        Он был в замешательстве. Мы собирались переночевать в Монемвасии. На следующий день доплыть до самой юго-восточной точки Пелопонесса - мыса Малея, от него повернуть на юг до острова Китира, который венецианцы называли Чериго, а потом - на юго-восток, на остров Крит, сделав небольшую петлю, чтобы надолго не отрываться от берега. Компас компасом, а привычка плыть, держась рукой за берег, дороже. Теперь в Монемвасию ход закрыт, а до следующей безопасной бухты, как понимаю, далековато, до темноты не успеем.
        - Давай пойдем сразу на Кандию, - предложил я. - До нее хода полтора суток. Ветер западный, можно будет и ночью идти под парусом.
        - Как ночью?! - удивился он. - А вдруг на остров какой-нибудь налетим?!
        - На нашем пути нет островов до самого Крита, - сообщил я.
        - Откуда ты знаешь? - поинтересовался патрон.
        - У моей бабушки был портолан этих берегов, - ответил я. - Когда был мальчишкой, много раз перечитывал его и выучил наизусть.
        Портолан - это дедушка лоции. В нем описывается побережье моря: опасности, удобные бухты, места, где можно набрать пресную воду, портовые правила, тарифы и даже какие товары там выгоднее продавать и покупать.
        - Если пойдем, как я предлагаю, на нас никто не нападет, потому что в открытом море ни сицилийцы, ни турки не плавают, и доберемся на день раньше, сэкономишь немного, - привел я самые сильные для патрона аргументы.
        - Даже не знаю, что делать, - произнес он трагично.
        - Ложиться на новый курс, поднимать паруса и ужинать, - предложил я.
        - На какой курс? - сдавшись, спросил Лоренцо Ардисонио
        - Сейчас покажу рулевому, - сказал я.
        Наверное, впервые за годы своего существования галера шла ночью. Дул частый в этих местах западный ветер силой балла три, неспешно гнал нас на юго-восток, насколько было возможно держать такой курс по тому компасу, который у нас имелся. До нактоуза еще не додумались. Компас лежал на табуретке, которая стояла перед рулевым. На ночь ее переставили ближе к фальшборту, чтобы ветер не задувал пламя масляного светильника. Впрочем, на компас рулевой почти не смотрел. Я посоветовал ему держать на звезду и время от времени сверяться с компасом. Первую треть ночи, до восхода луны, патрон Лоренцо не мог заснуть. Он метался с кормы на бак, тревожно всматривался в темноту, охал, ахал и, наверное, мысленно материл меня на венецианском диалекте. После восхода луны немного успокоился и ушел в каюту, назначив на бак впередсмотрящего, опытного матроса.
        Я тоже не ложился, но потому, что ждал, когда в каюте будет не душно. Дождавшись пересменки рулевых, объяснил новому, какой курс держать и как. Уходя спать, предупредил:
        - Если что-то будет не так, разбуди сначала меня, а потом патрона, а еще лучше не будить его вообще.
        Меня разбудили на завтрак. Значит, все было, как надо. Лоренцо Ардисонио к тому времени уже не спал. Насупившись, он расхаживал по полуюту. Обычно патрона трудно было согнать с дивана. Наверное, решил похудеть
        - Почему завтрак не подают? - зевая, спросил я.
        - Потому что берега не видно! - чуть не плача воскликнул Лоренцо.
        - Во второй половине дня увидим, - пообещал я. - На Крите горы высокие, видны издалека.
        - Откуда ты знаешь?! - удивился патрон. - Разве ты был там раньше?!
        Поскольку он относился к той категории людей, у которых аллергия на правду, я с чистым сердцем соврал:
        - Из бабушкиного портолана.
        Гору Ида мы увидели после полудня. Это самая высокая точка Крита, около двух с половиной километров, если не ошибаюсь. Лоренцо Ардисонио опознал ее и чуть не заплакал от радости.
        - По приходу в порт закажу молебен! - пообещал он.
        - Лучше отблагодари меня, - предложил я. - Помощь тебе обойдемся мне в две трети дуката.
        - Ты получишь на целый дукат больше! - торжественно пообещал Лоренцо.
        Его щедрость восхитила меня.
        8
        В Кандии я не бывал в будущем. Видел издалека в бинокль, когда проплывал мимо. Город довольно сильно укреплен. Он окружен рвом шириной метров двенадцать и каменными стенами высотой метров восемь с множеством башен разной высоту и формы, в том числе и многоугольных. Как рассказал Лоренцо, в некоторых башнях до семи ярусов. Стены и башни пострадали во время недавнего землетрясения. Если бы не знал о нем, то подумал бы, что город недавно штурмовали. Сейчас стены и башни ремонтировали. Рабочих было много. Только на «портовой» стене трудилось сотни две каменщиков и их помощников.
        - На ремонт выделили целых тридцать тысяч золотых дукатов! - со странной смесью гордости и горечи сообщил мне патрон.
        Наверное, жалел, что ему ничего не обломилось от такого жирного пирога.
        В восточной части порта располагался арсенал, который служил не для хранения оружия, а для изготовления и ремонта судов. Рядом с ним находился дворец советников, сделанный из светлого мрамора. От Морских ворот, над которыми стоял каменный крылатый лев, в центр города вела широкая по меркам данной эпохи - метра четыре - прямая улица, по обе стороны которой находились двух- и трехэтажные каменные дома с плоскими крышами и большими дворами. Вела она на площадь, на которой находились дворец критского дожа и церковь святого Марка. Все почти, как в Венеции, только скромнее. С запада к городу примыкали слободы, которые назывались бургами. По площади и, наверное, по численности населения, бурги намного превосходили город.
        Пока разгружали галеру, я походил по городу, узнал, что и почем здесь продается и покупается. Поинтересовался, во сколько влетит строительство судна. Здесь оно обошлось бы примерно на четверть дороже, чем в Фессалонике, а там в свою очередь на ту же четверть дороже, чем на западном берегу Малой Азии, например, в Фокее или Смирне. Я начинал подумывать, а не заняться ли мирной торговлей? Ну, почти мирной. Тогда и требования к отбору экипажа будут не такие жесткие. Оставалось подобрать базовый порт. Кандия показалась мне не худшим вариантом.
        На Фессалонику загрузились вином и оливковым маслом в больших глиняных амфорах, которые все еще в деле, только стали скромнее, без красивой росписи. Изготовление бочек стоит намного дороже. Служат бочки, конечно, намного дольше, но амфоры из-за дешевизны пока не сдают позиции. Поскольку мне можно было перевозить килограмм двадцать груза, я купил бочонок белого вина литров на тридцать. Лоренцо Ардисонио не стал придираться к перевесу. Слишком много эмоций потратил, когда расплачивался с нами за переход до Кандии. В порту сошли пять охранников, которых он нанял раньше. Патрон их тоже кинул - отыгрался за нас, поэтому больше никого не смог нанять. То есть, предлагали свои услуги несколько крестьян, вооруженных копьями, причем просили мало, но Лоренцо мудро решил, что лучше меньше, чем всякую шваль набирать.
        Я предлагал пойти напрямую, сразу на остров Эвбея. У нас теперь был новый компас, который я собрал из купленных Лоренцо деталей. Картушка была с шестнадцатью румбами, которые я обозначил буквами, но на всякий случай рядом с четырьмя главными направлениями поместил и солнце, окрашенное, как на старом компасе. Патрон на всякий случай сохранил и старый компас. Лоренцо Ардисонио всех людей считает обманщиками, особенно тех, кого не сумел надуть, поэтому идти напрямую отказался. Он не понимал, в чем моя выгода, из-за чего моя помощь казалась подозрительной.
        - Дойдем до Монемвасии, а дальше вдоль берега, - решил патрон.
        Я не стал спорить. Так мы на пару дней больше прослужим. Хотя путешествовать на галере мне уже надоело. Нет на ней того куража, какой дают наполненные ветром паруса. У меня постоянно возникало впечатление, что плаваю на лодке по пруду.
        Монемвасия была небольшим портовым городом, окруженным каменной стеной с пятью прямоугольными башнями на морской стороне и четырьмя на остальных трех, поднимающихся вверх по склону скалистого острова, соединенного с берегом узеньким искусственным перешейком. Такой город захватить не просто. Даже норманнам это не удалось. Город добровольно сдался латинянам, а потом Вильгельм де Виллардуэн, попав в плен к ромеям, отдал его за свое освобождение. Так что я не удивился, увидев, что город цел и невредим. У длинного мола грузилось несколько сицилийских парусных торговых судов из того флота, который мы видели. Оказывается, на них перевезли с Сицилии каталонских наемников, которые нанялись служить Ромейскому императору. Отсюда до Константинополя наемникам придется топать по суше.
        На берег мы не сходили, потому что встали на якорь на рейде уже в сумерках. Новости узнали от местных торговцев. Галеру сразу окружили лодки, с которых предлагали всевозможные товары, начиная от хлеба и рыбы и заканчивая шелковыми тканями, которые здесь изготавливают. Я купил отрез голубого шелка на рубаху и трусы и большую миску черной шелковицы. Она здесь намного крупнее и слаще, чем та, что будет расти в Донбассе. Вскоре у меня, Тегака и Тито, которых я угостил, пальцы, губы и языки стали фиолетовыми от впитавшегося в них сока. Лоренцо тоже отведал пару ягод, но как-то с опаской, будто боялся, что потребую заплатить за всю миску.
        Благодаря мне в предыдущем рейсе он выиграл, как минимум, два дня пути, частично компенсировав простой в Фессалонике. К тому же, не попал на штрафные санкции, что случилось бы, приди мы в Кандию на день позже. Что не мешает ему постоянно ждать от меня подляны. Мы обычно ждем от людей того, чем готовы поделиться сами.
        Капитала у Лоренцо Ардисонио пока не хватает, чтобы полностью загрузить галеру, поэтому возит чужие товары. Морские перевозки у венецианцев организованы серьезно. Есть государственные суда, которые работают на линиях, соединяющих Венецию с портами Адриатического, Эгейского, Средиземного и Черного морей. Они ходят большими конвоями под охраной военных галер. Что забавно, командует таким конвоем капитан, а заместителем у него адмирал. Теперь мне понятно, почему я всегда недооценивал адмиралов, считал, что ими становится те, из кого не получился капитан. Движутся конвои по отработанным маршрутам, с ночевками в портах или удобных бухтах. Если какое-нибудь судно отстало, все ждут его несколько дней, посылая на поиски небольшое патрульно-посыльное гребное одномачтовое судно, которое называют гриппа. К такому конвою может бесплатно присоединиться любое частное венецианское судно, но никто не может покинуть без разрешения капитана. Частному, не всегда по желанию, достается и фрахт, который не выбрали государственные суда. На казенных галерах перевозят дорогие и легкие грузы, а частникам достаются все
остальные. За перевозку на галее платят почти вдвое больше, чем на наве. Впрочем, сумма фрахта зависит от многих факторов, одним из которых является готовность патрона оплатить испорченный или утерянный груз. Если готов, то сумма возрастает на четверть, а то и на треть. За груз, испорченный крысами, патрон платит только в том случае, если на судне нет кошки. Оплату производили векселями, которые можно обналичить в любой венецианской фактории, а они есть по всему Средиземноморью и его окрестностям. Регламентированы и продолжительность рабочего дня гребцов, и рацион питания, и зарплата. Такое впечатление, будто в Венеции находится одно из подразделений будущего международного профсоюза моряков.
        На нашей галере две кошки. Обе серые с белым и короткошерстые. Держат их впроголодь. Не знаю, насколько хорошо они ловят крыс, но еду у зазевавшихся членов экипажа воруют ловко. Я угостил одну костями курицы, которая была у нас с Лоренцо на обед, после чего кошка чисто по-женски решила, что ее дом - мой дом, и стала ночевать в моей каюте.
        9
        Так, без особых происшествий, мы вдоль берега добрались до Фессалоники. Переночевав на рейде, утром встали к причалу под разгрузку. Лоренцо честно рассчитался с нами и попросил, чтобы мы рассказали об этом всем знакомым охранникам. Я отдал ему свой экземпляр договора, предложив сохранить на тот случай, если еще раз наймемся к нему. Останется только дату поменять.
        - К сожалению, нанять вас за такие же деньги не смогу. Если согласны на обычный тариф, приходите к отплытию, - предложил он. - Где-то через неделю.
        - Не найдем ничего лучше, может, и придем, - сказал я.
        Мы вернулись на постоялый двор к Анцалу. Там же поселились и остальные восемь конных охранников. Хотели быть под рукой, если у меня появится высокооплачиваемая работа. Впрочем, согласны были сделать еще один рейс на галере и по обычной ставке.
        - Все равно ничего лучше до осени не найдем, - сказал за всех Аклан.
        Лошади благополучно дождались нас. Мы их забрали, чтобы пасти самим. Только теперь Тегак не привлекался для этого. Конные охранники пасли моих лошадей сами и бесплатно.
        Причину такой поблажки объяснил Аклан:
        - Тебя должен сопровождать слуга. Тогда к тебе будет больше уважения.
        А больше уважения - это больше денег. В том числе и для них.
        Утром я наведался в припортовую таверну. Хозяин, одаривая меня мефистофельской улыбкой, налил вина и расспросил, как прошел рейс. Я рассказал с подробностями и закончил словами:
        - Лоренцо Ардисонио заплатил нам по двойному тарифу всё до гроша, как и было указано в договоре.
        - Образованного человека не обманешь, - сделал вывод трактирщик. - А почему ты не остался у него?
        - Если у меня будет два предложения, какое-то обязательно окажется лучше, - ответил я.
        - Тоже верно, - согласился он. - Только сейчас нет больше ничего. Зайди через пару дней. Может, что и появится. Хотя… - Трактирщик окинул меня внимательным взглядом: - Ты ведь и повоевать не против? Или я ошибаюсь?
        - Ты прав, - сказал я.
        - Вчера в деревне неподалеку от города, час на лошади на север, остановились наемники. Близко к городу их не подпускают, потому что грабят всё. Они ждут, когда им доставят продовольствие на дорогу до Константинополя. Называют себя Каталонской компанией, принимают к себе всех, кто умеет обращаться с оружием. Император Андроник - долгих лет ему жизни! - нанял их, чтобы прогнали неверных с наших азиатских владений. Говорят, пообещал им высокую плату.
        - И сколько? - поинтересовался я.
        - Сумма называют настолько высокую, что кажется мне неправдоподобной, - ответил трактирщик. - Не хочу выглядеть лжецом. Спроси у них сам.
        Даже если плата окажется правдоподобно низкой, война - это самый прибыльный бизнес. Для победителей, конечно. Впрочем, иногда и побежденные навариваются неплохо на своих неудачливых соратниках. За короткое время можно будет нарубить деньжат и подобрать экипаж из толковых вояк. Я знал, что турки в конце концов поглотят Ромейскую империю. Но, может, успею отхватить недостающее на хорошее судно, пока это случится?!
        Аклан сидел во дворе на положенном под стеной бревне, занимался изготовлением новой узды - орудуя изогнутой толстой бронзовой иглой, делал петлю на налобном ремне. Слева от него на бревне лежали моток просмоленных, толстых ниток и порезанная лентами кожа, а справа - готовый нащечный ремень. Внутренним чутьем он понял, что у меня что-то важное, поэтому отложил незаконченный ремень на бревно рядом с нащечным.
        - Что ты знаешь о каталонцах? - задал я вопрос.
        - Воевать умеют, стойкие. Ко всем, кто не франк, относятся с пренебрежением, задираются, поэтому с ними вместе никто не хочет служить, - рассказал он.
        - Даже за хорошие деньги? - спросил я.
        - За хорошие можно и каталАнца (он произнес именно так, через «а», как и греки в Монемвасии, и трактирщик) потерпеть, - ответил Аклан.
        - Тогда позови еще трех человек, приведите лошадей и вооружитесь, - приказал я. - Поедем посмотрим, что это за компания, и узнаем, сколько им платят.
        Я решил не надевать броню. Обул сапоги со шпорами - знаком принадлежности к рыцарскому сословию - и прицепил к поясу саблю. Думаю, хватит украшенного золотом оружия и конвоя из пяти человек, чтобы все поняли, что я - не простой воин.
        День выдался, как назло, жаркий. Мы неспешно скакали по старой римской дороге на север. Впереди Тегак с наскоро изготовленным из моего сюрко знаменем, за ним я, а сзади, двумя парами, конные лучники. Первых каталонцев мы встретили в километрах трех от города. Это были альмогавары - низкорослые, в кожаных шапках, у некоторых защищенные кусками кольчуги, из-под которых свисали длинные черные волосы, с загорелыми лицами, поросшими длинными густыми бородами, в кожаных безрукавках поверх серовато-желтых холщовых рубах, в кожаных гетрах и сандалиях. За поясом, рукояткой вправо, короткий и широкий меч. Слева к седлу прикреплен круглый щит из ивовых прутьев, обтянутых кожей, и короткая пика, справа - кожаный мешок для добычи, уже наполненный у кого на треть, у кого больше, и второй с дротиками, от двух до четырех, трехгранными, бронебойными наконечниками вверх. Седла такие же низкие, как раньше, с короткими стременами, и уздечки особые, чтобы быстро развернуть коня. Только лошади были другие, крупнее, чем полторы сотни лет назад. Наверное, трофейные.
        Я поздоровался с ними на диалекте, на котором говорили португальские альмогавары. Меня поняли. Сказать, что сильно удивились, - ничего не сказать. Если бы с ними поздоровался мой жеребец, эффект был бы слабее. Ответили все, но вразнобой.
        - Где ваш командир? - спросил я.
        - Там, синьор, - махнул один из них в ту сторону, откуда они прискакали. - В двухэтажном доме в центре деревни.
        - Как его зовут? - поинтересовался я.
        - Рожер де Флор, синьор, - ответил альмогавар.
        Я поблагодарил и поскакал со своим отрядом дальше. Альмогавары долго стояли на месте, смотрели нам вслед и, наверное, пытались понять, кто я такой и откуда знаю их язык?
        Чем ближе подъезжали к деревне, тем чаще попадались нам воины, конные и пешие. Они рыскали в поисках добычи. Увидев нас, кто-то прятался, а кто-то демонстративно выставлял напоказ добычу. Вместе с солдатами грабежом занимались и женщины разных национальностей и возрастов. Возле стоявших на деревенской улице и во дворах телег и арб бегала детвора, явно не ромейская. Видимо, каталонцы, как когда-то делали брабантцы, берут на войну свои семьи. Или обзаводятся женами в походе. Один грабитель - хорошо, а полтора - лучше.
        Во дворе самого большого в деревне двухэтажного дома в тени под высоким платаном сидели за длинным столом девять мужчин в возрасте от двадцати пяти до сорока лет. Их обслуживала пожилая крестьянка, скорее всего, хозяйка дома. Мужчины ели жареных кур и пили вино из больших бронзовых кубков, наверное, своих. Сомневаюсь, чтобы даже у зажиточного крестьянина было так много бронзовой посуды. Судя по манерам, то есть, по полному отсутствию таковых, эти люди считали себя рыцарями. Во главе стола сидел мужчина лет под сорок. У него были темно-русые волосы длиной до плеч и короткая борода. Лицо скорее северянина, чем южанина. Глаза с той безжалостной пустотой, какая появляется после многих лет безнаказанных убийств. На указательных пальцах рук по золотому перстню с полудрагоценными камнями: на левом - с огненным опалом, на правом - с розовым родонитом. В Западной Европе мало кто хорошо разбирался в драгоценных камнях. Часто цветное стекло считали драгоценным камнем и сильно возмущались, когда я называл истинную цену фальшивки. На главаре была шелковая алая рубаха, украшенная по вороту и краям рукавов
золотой вышивкой, с треугольным разрезом спереди, в котором был виден золотой крестик на золотой цепочке, не толстой, но и тонкой не назовешь. Он держал в левой руке недоеденную куриную ногу и рассказывал что-то своим сокувшинникам, размахивая ею.
        Я слез с коня, отдал повод спешившемуся Тегаку и подошел к столу. Встав напротив главаря, поздоровался на том испанском, на котором говорили во времена короля Афонсу и спросил:
        - Ты - Рожер де Флор?
        - Да, - ответил сидевший во главе стола и спросил сам: - А ты кто такой?
        Я назвал свой западноевропейский псевдоним и сказал:
        - Я слышал, ты набираешь рыцарей для службы Ромейскому императору.
        - Тебя не обманули, - подтвердил Рожер де Флор.
        - Сколько он обещает платить? - поинтересовался я.
        - Рыцарю - четыре унции золота в месяц, конному сержанту - две, пехотинцу - одну, - ответил он.
        - Предложение хорошее, - согласился я. - Настолько хорошее, что попахивает обманом.
        - Пусть попробует нас обмануть. Тогда запахнет похуже, - пригрозил Рожер де Флор, оскалившись.
        - Мне нравится такой подход к делу, - одобрил я.
        - Сколько людей в твоем «копье»? - спросил он.
        «Копье» - это тактическая единица, которая состоит из рыцаря и его сопровождения, трех-пяти человек. Хотя варианты могут быть самые разнообразные, от единицы до крупного отряда.
        - Оруженосец и двенадцать конных сержантов-лучников, - ответил я.
        - Неплохо, - произнес Рожер де Флор. - Тогда присаживайся, - показал он на место в конце стола и принялся доедать куриную ножку.
        Я занял место рядом с толстым брюнетом лет двадцати семи, улыбчивое круглое лицо которого было покрыто курчавой бородой. У него были маленькие руки с пухлыми пальцами, густо покрытыми черными волосами. На мизинце правой золотой перстень с черным агатом. Я подумал, что мне в последнее время «везет» на толстяков, что познакомлюсь сейчас с каталонским вариантом Лоренцо. Хозяйка поставила передо мной деревянную тарелку со щербатыми краями и глиняную чашку, со сколотым в одном месте краем. Поскольку никто нас не обслуживал, я налил себе полчашки красного вина и взял из стоявшей в центре стола миски четверть жареной курицы.
        - За ваше здоровье! - провозгласил я тост и осушил чашку.
        Сидевшие за столом одобрили тост и выпили вместе со мной.
        Мой сосед преставился:
        - Я - Рожер де Слор из Руссильона. Мое имя слишком созвучно с командирским, поэтому все называют меня просто Роже. - На всякий случай он проинформировал: - Руссильон - это графство в составе королевства Мальорка, которое сейчас является вассалом Арагона.
        - Младший сын? - спросил я, чтобы поддержать разговор.
        - Четвертый, - ответил он. - Уже десять лет пытаюсь набрать денег на собственный фьеф, но все никак не получается, - разведя от огорчения руки, сказал Роже и улыбнулся весело, будто в несчастье есть скрытая радость.
        - На войне с турками наберем, - пообещал я
        - Ты не похож на безземельного рыцаря, - вмешался в наш разговор Рожер де Флор, глядя на меня с настороженным любопытством.
        - Я был бароном, пока не поссорился с татарским ханом, - начал я и пересказал легенду о сожженном замке, убитой семье, мести и татарских мстителях, ищущих меня.
        - Ты отомстил - это главное, - подбодрил меня руссильонский рыцарь. - Твои близкие на том свете похлопочут перед богом за тебя, - добавил он и перекрестился.
        Вслед за ним перекрестились еще несколько человек. Я по понятным причинам воздержался.
        - А ты по какому обряду молишься? - поинтересовался Рожер де Флор.
        - Уже ни по какому, - ответил я, играя роль человека, перешагнувшего с горя черту, и сам задал вопрос: - А вы что, в паломничество собрались?
        Дружный смех был мне ответом.
        - Ты нам подходишь! - расставшись с настороженностью, весело произнес Рожер де Флор.
        10
        Мы медленно и уверенно движемся к столице Ромейской империи. Армия состоит из наемников каталонских, арагонских, наваррских, болеарских, сицилийских, итальянских и еще черт знает откуда. Я бы назвал ее не Каталонской компанией, а сборной Южной Европы. Рыцарей примерно три с половиной сотни, тысяча двести конных сержантов, в большинстве своем альмогаваров, и тысячи четыре пехотинцев, которых тоже по незнанию называют альмогаварами. Наверное, потому, что, как мне сказали, разжившись лошадью, пехотинец сразу превращается в альмогавара, чтобы получать в два раза больше. Воинов сопровождает примерно такое же количество маркитантов, проституток, любовниц, жен и детей. Не считая маленьких детей, все остальные часто меняются ролями, если подворачивается случай подзаработать. Не смотря на то, что из Фессалоники нам привезли большой обоз продуктов - муку, сыр, солонину, вино, лук и чеснок, эта орава, как саранча, пожирает все на своем пути. Продукты ведь раздали только состоявшим на службе воинам. Мне и моему отряду почти хватало, а вот прокормить еще и семьи не получилось бы. Рожер де Флор даже не пытается
хоть как-то помешать грабежам. Наверное, понял, что подобные действия могут не в лучшую сторону изменить отношение к нему наемников. Они ему ничего не должны. Завтра развернутся и уйдут. С кем тогда будет воевать?!
        Я еду на боевом коне, доспехи которого везет вьючная кобыла. Надо бы приобрести иноходца. Я решил не тратить деньги, а добыть его в бою. Рядом со мной скачет руссильонский рыцарь Рожер де Слор. Тоже на боевом коне, сером в «яблоках», маловатом для его веса. Роже сказал, что оба его коня, боевой и верховой, погибли в Италии во время войны с Карлом, королем Неаполитанским, а трофеев едва хватило на этого жеребца. Руссильонец из тех, кому нравится дружить со знатными людьми, а меня считают бароном. Где-то в обозе едет его содержанка - молодая смуглая и тощая сицилийка с суровым лицом, которая подолгу молчит, а потом взрывается и выпаливает за несколько минут больше слов, чем другая женщина за день. Детей у них пока нет. Рожер де Слор выкладывает мне подноготную командира Каталонской компании.
        - На самом деле его зовут Рютгер Блюм. Он поменял имя, чтобы не знали, что его отец-немец из простых, служил сокольничим у короля Сицилии, а мать - сицилийка, внебрачная дочь бедного рыцаря. Заметно, что он не благородный человек, не то, что мы с тобой. Но лучше не говорить это нашему командиру, - предупредил руссильонец. - Отец умер, когда ему было восемь. Рожеру родственник, который служил сержантом у тамплиеров, помог устроиться к ним на галеру. Она в то время стояла на ремонте неподалеку от их дома. Рожер целыми днями пропадал на галере, вот дядя и взял его в команду. Не от хорошей жизни, наверное, пошел служить в таком возрасте. Поднялся у них до командира судна, но во время осады Акры мамелюками начал вывозить не тех, кого приказывали, а тех, кто платил лично ему. За это его отлучили от церкви и выгнали из ордена Тамплиеров.
        Теперь мне была понятна реакция Рожера де Флора на мою безбожность.
        - Он добрался до Генуи. Друзья одолжили ему денег, на которые он купил галеру и начал грабить купцов, в первую очередь тамплиерские суда, - продолжил рассказ Роже. - Говорят, неплохо нажился. В то время я не знал его, так что не могу сказать точно. Потом его позвал на службу Федериго, король Сицилии. Когда мы, встретились, он уже был вице-адмиралом, владел шестью галерами. Я нанялся служить на одну из них, чтобы заработать на коня. Подо мной их так быстро убивают, что не успеваю покупать.
        - Купи броню лошадиную, - посоветовал я.
        - Осталось раздобыть на нее деньги, - печально произнес руссильонец и продолжил рассказ о нашем командире: - Когда неаполитанцы осадили Мессину, Рожер нанял у генуэзцев еще четыре галеры, нагрузил все десять зерном и отвез осажденным в сильный шторм. Неаполитанцы побоялись выйти в море и помешать ему. Зерно продал в два раза дешевле, чем купил, а мог бы сделать на нем целое состояние! - с нескрываемой горечью закончил руссильонец.
        Для простолюдина у Рожера де Флора были слишком широкие жесты. Наверное, в первую очередь его интересовали не деньги, а титулы и владения. С этим, как понимаю, ничего не получилось. После того, как Федериго Сицилийский помирился с Карлом Неаполитанским и Карлом Французским и женился на дочери последнего, услуги Рожера де Флора стали не нужны. Наемников спровадили в Ромейскую империю, бесплатно перевезя на своих судах и дав провиант на дорогу. Король Федериго мог посвятить в рыцари сына сокольничего одного из своих предшественников, но только не человека с подмоченной репутацией, отлученного от церкви. Наши промахи помнят до следующего промаха, а заслуги забывают сразу.
        Это не двенадцатый век, когда рыцарем становился любой отважный парень, у которого был конь, кольчуга и копье. Теперь оснащение и оружие отступили на второй план. Рыцарь мог временно быть без кольчуги, сражаться пешим и любым оружием, в том числе стрелковым, но обязан быть или сыном рыцаря, или потомком рыцаря по мужской линии. Если в водоем не попадает свежая вода, он сперва превращается в болото, а потом и вовсе высыхает. Этот процесс немного замедляли венценосцы, которые могли сделать исключение, посвятить в рыцари любого. Национальность кандидата пока не играла значения. В эту эпоху существует всего две национальности - знатные и прочие. И так будет до тех пор, когда среди богатых станет больше незнатных. «Национальностей» так и останется две, только будут богатые и прочие.
        Дружба со мной помогала Рожеру да Слору легче переносить трудности перехода. По крайней мере, у него было меньше забот с пропитанием. Руссильонец любил покушать, а на пир к Рожеру де Флору его приглашали не всегда. Если быть точным, редко. Видимо, сын сокольничего чувствовал скрытое презрение к нему со стороны потомственного рыцаря. Я же приглашал Рожера де Слора к столу постоянно. Меня в свою очередь снабжали мои конные лучники. Я обеспечил им заработок, который раза в четыре превосходил то, что они получили бы, охраняя купеческие караваны. Не говоря уже о дополнительных бонусах. Пользуясь тем, что все спишут на каталонцев, лучники грабили деревни, расположенные в стороне от дороги, по которой мы двигались в сторону Константинополя. Мои парни хорошо знали эти места, поэтому первыми добирались до неосвоенных и забирали самое ценное. Проблем с едой и вином у нас не было. Кое-что даже продавали менее удачливым сослуживцам. Точнее, отдавали в долг под будущую зарплату. Вскоре у нас появилась собственная телега, в которую запрягли мою кобылу и сложили наше имущество, в том числе и награбленное.
Правила телегой Лукреция - сожительница Рожера де Слора. Она же и приторговывала излишками не без выгоды лично для себя.
        В Константинополь мы въехали через Херисийские или, как чаще их называли, Адрианопольские ворота. От них начиналась (или заканчивалась) Месса - центральная улица города, самая широкая и нарядная, ведущая к императорскому дворцу. Предыдущим вечером в наш лагерь, разбитый в половине дня пути от столицы, приехали посланники императора - десять юношей из знатных семей, которые служили в его личной охране, - и согласовали порядок нашего прибытия в Константинополь. Я думал, нас расположат в пригородах. Впускать в город такую большую армию - смертельный номер. Видимо, дела у ромеев настолько плохи, что приходится рисковать. По обе стороны улицы Месса собрались зеваки, которые приветствовали нас радостными криками. Они стояли на обочинах, на балконах, нависающих над улицей, выглядывали из окон. За без малого восемьсот лет константинопольцы не изменились. Такие же крикливые и непостоянные, падкие на хлеб и зрелища. Разве что одеваться стали беднее, не в пример тому, как наряжались в прошлом. Мы были для них очередным бесплатным представлением и очередными лохами, которых так легко и забавно развести. Рожер
де Флор, который не знал повадки этой стаи хитрых и беспринципных шакалов, упивался триумфом. Он был не первым варваром, которого покупали с потрохами, заплатив блестящей мишурой.
        Наша пехота повернула налево, в казармы, расположенные неподалеку от Влахерского дворца, в районе Фанар, который находился возле бухты Золотой Рог. Рыцари и конные сержанты поехали дальше. Меня поразило, насколько запустел Константинополь. Особенно Эксокионий - район между внешними крепостными стенами и стенами Константина. Даже на Мессе были развалины, на которых стояли и сидели люди в лохмотьях - постояльцы этих шикарных апартаментов, и сады, огороды, пустыри. Казалось, что город состоит из нескольких деревень. Единственное, чего стало больше, - это церквей. К православным прибавились католические, которые легко было узнать по готическим наворотам. Впрочем, и у православных церквей появились статуи. Нам отвели трехэтажные каменные казармы неподалеку от императорского дворца, рядом с форумом Феодосия. Здесь всё рядом: Софийский собор, Акрополь, ипподром… Здание образовывало замкнутый прямоугольник с большим внутренним двором, посередине которого был круглый фонтан. В центре фонтана стояли четыре нимфы из белого мрамора, державшие на плече наклоненные кувшины, из которых лилась вода. Въезд во двор
тоннельного типа был со стороны Акрополя, закрывался двумя толстыми дубовыми воротами, оббитыми железом. На первом этаже располагались конюшни с денниками в четыре ряда. На втором - жилье командира, состоявшие из кабинета, банкетного зала, спальни и личного сортира, а также помещения для прислуги, кладовые, кухня и две столовые: командирская человек на четыреста и для рядового состава тысячи на две. На третьем этаже находились спальни - несколько больших помещений с двухъярусными нарами в четыре ряда. Проходы были только между рядами. На нарах были постелены холщовые мешки, набитые соломой. Подушки и белье отсутствовали даже в спальнях поменьше, предназначенных для командиров. Обслуживали нас ромеи, которые состояли на службе у императора. Видимо, зарплату им задерживали, потому что обязанности свои выполняли медленно, с неохотой, будто делали нам большое одолжение.
        На следующий день Рожер де Флор отправился со свитой из трех десятков самых приближенных рыцарей во дворец на встречу с Андроником Палеологом. Нашему командиру пообещали титул великого дуки - главнокомандующего императорским флотом, шестое место в табеле о рангах, - и руку Марии, дочери Ивана Асеня Третьего, племянницы императора Ромейского. Мой приятель Иван Асень Второй в гробу, наверное, перевернулся, узнав об этом. Меня не пригласили, о чем я нисколько не пожалел. Слишком я знатен, чтобы быть в свите. Могу затмить командира. Это он так считает, не подозревая, что мне до задницы многое из того, ради чего он рвет свою. Я насмотрелся за свою жизнь всяких владык, хватит.
        Я пошел к цирюльнику, чтобы снять трехдневную щетину и узнать последние городские новости. Никак не избавлюсь от привычки узнавать новости по утрам. Это был одни из немногих поводов, по которому я раньше терпел телевизор. Теперь терплю цирюльников. Брил меня тщедушный мужчина с длинным острым носом, похожим на птичий клюв. Сходство с птицей усиливалось еще и тем, что цирюльник постоянно кивал головой, словно склевывал зерна. Но работал он великолепно. О таких говорят, что имеет легкую руку. Язык у него тоже был не тяжелый. Решив, что я не имею отношения к каталонцам, первым делом подробно рассказал о нашем вчерашнем прибытии.
        - Теперь мы покажем туркам! - пообещал он и погрозил бритвой в сторону Босфора.
        Дальше были жалобы на высокие цены на продукты, на постоянное повышение арендной платы, на засилье беженцев. Под конец, сделав компресс на лицо и подбритую шею влажными теплыми и чистыми салфетками, цирюльник сообщил:
        - Сегодня генуэзцы собираются устроить шествие к императору. Хотят новых льгот. Захватили всю нашу торговлю, а всё им мало!
        - Разве не венецианцы контролируют пролив? - удивился я.
        - Венецианцев сразу после освобождения Константинополя прогнали и отдали всю торговлю генуэзцам, которые помогли победить латинян, - ответил цирюльник. - Теперь не знаем, как этих прогнать. Все наши купцы платят им. Говорят, имеют с нашей торговли раз в десять больше, чем сам император, и хотят новых привилегий. Неслыханное дело!
        Очень даже слыханное. Хотеть еще больше - это так по-человечески!
        Я вернулся в казарму, где меня ждал Тегак с оседланными лошадьми. Мы вдвоем отправились в порт. Для меня каждый город начинается с порта. Иногда им и заканчивается. Оруженосец ехал впереди и покрикивал на прохожих, которые не спешили уступать нам дорогу. Константинопольцы угадывали, что мы - приезжие, поэтому бросали вслед фразы типа «Понаехали тут!». Ничто не ново под луной. Обратил внимание, что горожане одеты не только беднее, чем раньше, но и не придерживаясь, так сказать, национальной моды. В шестом веке я по одежде мог определить, кто есть кто, а сейчас с удивлением смотрел на человека с европейским типом лица, одетого под турка или араба, и наоборот. Иногда попадались и вовсе экзотические варианты, соединяющие два, а то и три, национальные стиля. Мне показалось, что это результат бедности, выдаваемой за моду. На улицах было очень много нищих. На обочине под балконом лежал навзничь худущий старик в одной рваной и грязной рубахе, по бледному лицу которого ползали черные и зеленые мухи. Я думал, что он мертв, но заметил, что старик шевелит тонкими и бескровными губами. Наверное, на большее уже
не осталось сил. Ближе к порту, по правой от нас стороне улицы, начался генуэзский квартал, а по левой - пизанский. Около сотни нарядно одетых генуэзцев стояли на улице между крайними домами и крепостной стеной, в тени ее, и кого-то ждали. Наверное, своих земляков, чтобы отправиться к императору за новыми привилегиями.
        Мы выехали за город через ворота Неория. Охраняли их десяток стражников, вооруженных короткими копьями и кинжалами. Их металлические шлемы лежали на полке, приделанной к стене караульного помещения. Поверх рубах длиной до коленей надеты безрукавки из толстой кожи. Штанов я не увидел. Если и были, то короткие. На ногах - кожаные сандалии. На нас охранники не обратили внимание. Они внимательно смотрели, кто и что вносит в город. Наверное, есть какие-то ограничения, которые помогают охранникам переживать задержки зарплаты. Справа от ворот располагались склады генуэзцев, слева - пизанцев. Как и в шестом и тринадцатом веках весь берег бухты Золотой Рог был причалом, возле которого стояли суда со всех стран Средиземноморья, самых разных типов и размеров и с самыми разными грузами. Судов было так много, что большинство стояло вплотную друг к другу, носом к причалу. Погрузка-выгрузка происходила по двум сходням, опущенным с бака на причал. По одной спускались, по другой поднимались. Почти все грузчики работали в коротких штанах, похожих на шорты, и босые. Сходня прогибалась под мокрым от пота человеком,
который нес мешок или корзину, и казалось, что вот-вот сломается. Ни леерного ограждения на сходне, ни страховочной сетки под ней. Упал, разбился - твои проблемы.
        Я вспомнил, как во время первой практике на спасателе стояли мы в порту Новороссийск кормой к торцу причалу. С кормы на берег был подан трап. Я нес у трапа «собачью» вахту - с полуночи до четырех утра. На корме стояла парковая скамейка на чугунных ножках, на которой я и проводил эти часы, сидя или лежа. Из какого парка она была одолжена - сказать не могу, потому что случилось это до меня. Со скамейки мне видны были те, кто шел по причалу, но когда подходили к судну, попадали в «мертвую» зону. Сижу я как-то ночью и вижу, как от проходной к судну перемещается противолодочным зигзагом наш электромеханик, который, как и положено людям его профессии, был со сдвигом по фазе. Последние метры до родного судна давались ему с большим трудом. Вот он зашел в «мертвую» зону. Я ждал, что сейчас электромеханик поднимется по трапу, но этого не случилось. Мало ли какие неотложные дела могут задержать пьяного человека?! Прошло минут пять, а электромеханик все не появлялся. Я встал. Теперь мне был виден весь причал. На нем не было ни души. В тоже время я не слышал звук падения тела в воду. По неопытности я не сразу
разрешил эту мистическую задачу. Даже подумал, что задремал, и электромеханик мне приснился. Ответ был проще. Повелитель переменных и постоянных токов, свернувшись калачиком, преспокойненько спал в страховочной сетке, как в гамаке. До судна он добрался, после чего автопилот вырубился, а неуправляемое тело выпало в осадок.
        На противоположном берегу бухты Золотой Рог, как раз напротив, возвышалась каменная башня. В ней находится лебедка, которой натягивают железную цепь и закрывают на ночь или в случае опасности заход в бухту. За башней была крепостная стена, ограждавшая Галату. Это часть Перы, где испокон проживали иностранные купцы. Теперь часть этих купцов чувствовала там себя, как дома. В Галате сейчас заправляли генуэзцы.
        Мы поехали вдоль берега, мимо судов с одной стороны и крепостной стеной с башнями с другой. Башни были разной формы, построены в разное время и по разным проектам. Объединяло их одно - запущенность. Крестоносцы доказали, что все эти башни гроша ломаного не стоят без смелых защитников. Таковых в последнее время в Константинополе не наблюдалось. Горожане воевать боялись, а на наемников не хватало денег. У меня были сомнения, что с нами расплатятся по-честному. Надеялся только на трофеи. Каталонцы производила впечатление парней, с которыми можно идти в бой.
        Я остановился возле небольшой верфи, где на двух стапелях строили галеру и рыболовецкое судно, судя по выступающему с носовой части настилу, с которого будут высматривать рыбу. Руководил строительством калафат, как здесь называли подрядчика, - пожилой мужчина с короткой черной с сединой бородкой, который все время ругал плотников, брызгая слюной метра на три. Я поинтересовался у него, сколько будет стоить парусное двухмачтовое торговое судно размером со шхуну. Предупредил, что пока денег не хватает, просто прицениваюсь. Калафат долго юлил, а потом назвал цену. Даже если ее можно сбить процентов на двадцать, все равно получалось дороже, чем в Фессалонике, не говоря уже о Смирне.
        Я проехал мимо ворот Перамы и церкви святой Ирины, за которой начинались склады венецианцев. Среди судов, стоявших у причала, выхватил нос русской ладьи с фигурой в виде лошадиной головы. Купец стоял на причале и о чем-то разговаривал с венецианским коллегой. Оба остались довольны разговором, что между купцами большая редкость. Венецианец зашел внутрь двухэтажного складского здания, первый этаж которого был раза в два выше второго, а русский - осанистый бородатый мужичок в низкой червчатой шапке с беличьим околышком и червчатом летнике, не смотря на жару, - остался у сходни, ожидая, пока по ней поднимется грузчик с большим тюком.
        - Откуда приплыл? - спросил я купца по-русски.
        - Из Киева… - он запнулся, пытаясь определить мой социальный статус, а потом решил, что лучше перестараться, и закончил: - …князь.
        Я не стал опровергать, хотя по легенде был боярином.
        - Кто у вас сейчас стол занимает? - поинтересовался я.
        - Князь Иван Путивльский, - ответил купец.
        Известие настолько поразило меня, что даже купец заметил.
        - Не поделил с ним чего, князь? - спросил он, хитровато улыбаясь.
        - Наоборот, в родстве состою с путивльскими князьями, - ответил я. - А по отцу как его величают?
        - Сын Ивана, - ответил купец.
        Может быть, внук или правнук. Алика передала нашим сыновьям франкское стремление к власти. Наверное, и внуков старшего сына она воспитывала. От воспоминаний мне стало грустно, поэтому возле следующих ворот, которые носили имя Друнгария, повернул в город.
        Через венецианский квартал, следуя генеральным курсом на купол Софийского собора, добрался до форума Феодосия. Там повстречал процессию генуэзцев. Впереди ехали трое юношей на белых иноходцах и с флагами. Следом за всадниками медленно шли три солидных мужа в длинных, почти до мостовой, кафтанах из золотой парчи, застегнутых почти до низа на маленькие золотые пуговицы и с разрезанными до локтя рукавами. Мужи несли три ларца из черного дерева с золотыми или золочеными ручками. Далее степенно шагали плотной толпой сотен пять генуэзцев, разодетых в шелка и обвешанных золотом. На обочинах стояли зеваки, в основном нищета. Контраст между местными и пришлыми был разительный. Я подумал, что кичливость не доведет до добра генуэзцев, и поехал в казарму.
        Во дворе я увидел Рожера де Слора. Его тоже не пригласили на встречу с императором, чем жестоко обидели. Обиду он высказал мне, когда я собирался в порт. Я пытался объяснить ему, что для ромеев отношением к титулам предков особое. Происхождение из хорошей семьи, конечно, ценится, но в первую очередь важны личные качества.
        - Хочешь сказать, что я трусливее тех, кто поехал с ним?! - обиделся руссильонец.
        - Нет, но ты не такой льстивый, как они, - сказал я, хотя был уверен в обратном.
        Мой новый друг сразу перестал сердиться на Рожера де Флора.
        Сейчас он сидел на низкой мраморной скамейке в тени у конюшни. Увидев меня, замахал рукой, предлагая присоединиться. Я отдал коня Тегаку, чтобы отвел в конюшню, и сел рядом с руссильонцем.
        Поговорить мы не успели, потому что во двор вбежал один из часовых, выставленных в туннеле, ведущем в казарму, и проорал международный вариант начала всех войн:
        - Генуэзцы наших бьют!
        Никто не стал выяснять, за что бьют. Буквально через несколько секунд из казармы начали выбегать вооруженные альмогавары. Они сразу мчались в сторону императорского дворца, что мне показалось подозрительным. Присоединились к ним и мои люди. Я решил не останавливать их. Заплатит император или нет - большой вопрос, а в разборке с генуэзцами без добычи не останутся.
        - Видать, что-то серьезное случилось, - предположил Роже. - Скажи Тегаку, пусть принесет наше оружие.
        - Оно не понадобится, - сказал я. - Генуэзцы безоружны.
        - Чего же они тогда напали на наших?! - удивился руссильонец.
        - Подозреваю, что напали другие, но отвечать придется генуэзцам, - ответил я. - Император Андроник очень не хотел выслушивать их требования. Поэтому и позвал так рано во дворец Рожера де Флора, оставив Каталонскую компанию без командира, - объяснил я, наблюдая, как все больше альмогаваров бежит со двора в ту сторону, откуда доносятся крики людей и звон оружия. - Это столица ромеев, мой друг. Они привыкли таскать каштаны из огня чужими руками. Причем тот, кто таскает, даже не подозревает, что большая часть каштанов достанется не ему.
        - Да, мне говорили, что с ромеями надо держать ухо востро, - согласился Роже и предложил: - Пойдем посмотрим, что там происходит.
        Улица была завалена трупами генуэзцев, раздетыми донага. Рядом валялись разорванные в клочья знамена и поломанные древки. Толпа побежала вслед за уцелевшими генуэзцами в сторону их квартала. Судя по крикам, начался грабеж домов. Большую часть грабителей составляли не каталонцы, а местные жители. Увидел я среди них и своего цирюльника. Несмотря на тщедушность, он тащил большую корзину, наполненную посудой и тряпьем.
        Меня не удивило то, что грабили только правую сторону улицы, а левую, квартал пизанцев, не трогали, и что ворота Неория оказались закрытыми, а стражники в шлемах, с длинными копьями и щитами стояли перед ними в линию, то ли защищая, то ли не давая никому улизнуть из города. Уверен, что жителям столицы не поступало никаких указаний из дворца, чтобы не произошла утечка информации. Горожане сами поняли, что должно случиться, и воспользовались моментом. А спишут всё на каталонцев. Недооценил я ромеев, решив, что сильно рискуют, впуская нас в город. Наше присутствие уравновешивает силы. Поэтому нас и разместили так близко от императорского дворца, а не потому, как решили Рожер де Флор и его свита, что хотели оказать честь будущему родственнику.
        Когда мы вернулись в казарму, со двора выезжали конные рыцари и альмогавары. Они поворачивали не налево, в сторону квартала генуэзцев, а направо, к казарме, в которой разместились на постой наши пехотинцы.
        - Куда направляетесь? - поинтересовался я.
        - Захватывать Галату! Отомстим генуэзцам за нападение! - радостно сообщил мне молодой рыцарь и пришпорил коня, чтобы не упустить самую ценную добычу, которую захватят в квартале генуэзцев, если сумеют преодолеть без лестниц и осадных орудий каменные стены.
        О чем я и сказал Рожеру де Слору, который собирался скакать вслед за ними:
        - Генуэзцы уже знают о случившемся. Они приготовились к нападению в своей крепости, ждут нас, чтобы отомстить за гибель своих. Это не трудно будет сделать, потому что генуэзцы - лучшие арбалетчики Европы.
        Арбалетчик - первый враг рыцаря. Рожер де Слор хорошо это знал, поэтому сразу притих.
        - Эх, встретиться бы с ними в чистом поле! - огорченно произнес он.
        Тегак уже ждал нас. Боевые кони были запряжены, а на мраморной скамейке поджидали нас доспехи и оружие. Оруженосец очень удивился, когда я дал отбой.
        - А где Лукреция? - спросил его Роже.
        - Побежала со всеми в Галату, - ответил Тегак.
        - Отнеси наверх оружие и доспехи и принеси нам вина и фруктов, - приказал я.
        Часа через полтора начали возвращаться рыцари и альмогавары. Лица у них были, как после незаконченного полового акта. Оказывается, когда до императорского дворца дошло сообщение о походе на Галату, Андроник Палеолог приказал Рожеру де Флору немедленно остановить каталонцев. Императору Ромеи надо было одернуть генуэзцев, но воевать с ними не собирался. Генуэзский флот сейчас самый сильный на Средиземном море. Морская блокада погубила бы Ромейскую империю.
        Одним из последних приехал Рожер де Флор. В левой руке у него был довольно массивный бронзовый шестопер - гибрид булавы и топора, который русичи называют перначом, кроме данного случая, когда ударная часть из шести заточенных пластин, перьев, по числу которых и получил название. Наверное, командир каталонцев одолжил шестопер у кого-то во дворце. Следов крови на оружии не заметно. Значит, хватило авторитета, чтобы остановить толпу. Это хороший признак. Рожер де Флор сперва направлялся к крыльцу, но увидел меня и Роже и повернул коня к нам.
        Мы сидели на скамье. Между нами стояли медные кувшин емкостью литра на три с белым ароматным вином, два кубка и чаша с желто-красными сладкими яблоками. Мы были в том прекрасном расположении духа, которое возникает на втором кувшине общения.
        - А вы почему не пошли на Галату? - задал вопрос Рожер де Флор таким тоном, будто именно мы провинились больше всех.
        - Потому что уничтожение Галаты не входит в планы императора Андроника, - ответил я.
        - Откуда ты знаешь его планы? - спросил командир с настороженностью.
        Он все еще не понимал меня, а потому и не доверял.
        - Несколько раз воевал с ромеями, - ответил я. - Лучшей школы не придумаешь.
        - И что еще входит в его планы? - поинтересовался Рожер де Флор.
        - Отправить нас сражаться с маврами не раньше, чем будет улажен конфликт с генуэзцами, - ответил я. - Скорее всего, твою свадьбу отложат по какой-нибудь очень уважительной причине.
        Рожер де Флор плотно сжал губы от бешенства, а потом скривил их в зловещей улыбке и тихо произнес:
        - Уже отложили. Сказали, что надо подождать сорок дней после смерти ее отца. - Он протянул мне шестопер. - Подарок. - После того, как я взял ее, Рожер де Флор приказал: - В следующий раз заранее предупреди меня о планах императора.
        - Догадался о них, когда все началось, - произнес я в оправдание.
        - Как догадаешься, так сразу и предупреди, - молвил командир Каталонской компании и поехал к крыльцу.
        Рукоятка у шестопера была из твердого черного дерева и с темляком из переплетенных красно-черно-желтых шелковых прядей. Там, где держишь рукой, замысловато оплетена новой тонкой кожей, не захватанной еще. Выше разрисована золотистыми линиями, которые, напоминая вьюнок, обвивали ее. На каждой сужающейся к краю пластине выгравировано по шестиконечному кресту. Любовь к символизму и изображение крестов в самых неподходящих местах - в этом весь европеец четырнадцатого века. Весил шестопер килограмма полтора или немного больше, хотя выглядел тяжелее.
        Что подтвердил и Роже, помахав им в воздухе, после чего добавил:
        - Хорошая вещь. Против турок пригодится. - Вернув шестопер, спросил: - А с турками воевал?
        - Приходилось, - ответил я и, упреждая его следующий вопрос, рассказал, что знал о турках, как воинах.
        В это время к нам подошла Лукреция. Она принесла большой узел из плотной белой ткани. Поставила его на скамью, чтобы не запачкать, хотя снизу материя была в пыли. Внутри звякнуло стекло.
        - Кувшин взяла стеклянный и несколько стаканов. Все лучшее разобрали до меня, поздно пришла туда, - рассказала она таким тоном, будто ходила в лавку за покупками.
        Затем ко мне подошли мои лучники и группа альмогаваров и предложили купить за полцены двух белых иноходцев из тех, на которых ехали генуэзские юноша с флагами. Лошади были общей добычей, которая не делилась на всех. Продавать на сторону, видимо, опасались, а я был единственным во всем войске, у кого водились деньги. Я не устоял, но сбавил цену еще процентов на пятнадцать, объясняя тем, что денег не хватает. Затем помог им разделить деньги поровну. Лукреция сразу удержала с нескольких человек задолженность нам.
        Оба жеребца были не старше пяти лет. При близком рассмотрении оказались светло-серыми. Скорее всего, от одного производителя, арабского жеребца, а вот обе мамы были, как выражается руссильонский рыцарь, «из простых». Я выбрал того, который смотрел на меня с меньшей опаской. Второго отдал Роже:
        - Заплатишь, когда деньги будут.
        Руссильонец от радости полез целоваться в десны.
        11
        Дует сырой северный ветер. Из-за него я сильно продрог. Из носа ручьем текут сопли. В утренних сумерках всё вокруг кажется неприветливым и холодным. Довольно мерзкая погода для конца октября. Сегодня один из немногих дней, когда мне хочется побыстрее оказаться на суше. Наша галера с разгона вылезает носом на мелководье. От резкого торможения я подаюсь вперед, но не падаю, потому что держусь за планширь. Зато Рожер де Слор валится на сложенные горкой седла, покрытые каплями воды. Он ругается на кастильском варианте латыни. Я помогаю руссильонцу встать, взяв его за руку. Рукав кольчуги влажен, выскальзывает.
        - Наконец-то добрались! - произносит Роже с ожесточением, будто не рад, что морское путешествие закончилось.
        Рядом с нами выползают носами на мелководье другие галеры. Их много, десятков пять: ромейские, каталонские, венецианские, пизанские и еще черт знает чьи. Нет только генуэзских. С ромеями они помирились, но на каталонцев точат нож. Наш флот пробыл в море почти сутки. Вчера утром вышли из Константинополя. Засветло добрались до пролива между островом Мармара и Кизикским полуостровом, расположенном в юго-западной части Мраморного моря, где и дрейфовали до наступлении утренних сумерек. Кстати, свое название море получило благодаря острову Мармара, где до сих пор добывают красивый мрамор. Кизикский полуостров похож на головастика, который «хвостом» соединен с материком. В узком месте расположен город Кизик, а рядом с ним каменная стена, пересекающая перешеек и защищающая от нападения по суше. Полуостровом сейчас владеют турки. По данным разведки их там пять-шесть тысяч воинов плюс семьи. Они еще спят, не подозревая о грядущих переменах. Пришедшие из глубинки Малой Азии, турки привыкли к нападениям с суши, где и выставили охрану. Морской десант в тылу будет для них неприятным сюрпризом. План этот
предложили ромеи. Рожер де Флор хотел наступать из Вифинии, которая начинается на восточном берегу Босфора и в которой сосредоточены крупные силы турок.
        Матросы спустили на берег широкую сходню. Работают споро. Я приплыл на одной из шести галер Каталонской компании. Каждый матрос-каталонец получает в день двадцать пять серебряных солидов, арбалетчик - двадцать, кормчий - унцию золота, как пехотинец, а капитан - четыре унции, как рыцарь. Деньги эти уже лежат у них в карманах. Перед отплытием нам оплатили первые четыре месяца службы, главным военным достижением которых было избиение безоружных генуэзцев. Остальное время службы заняли переход из Монемвасии до Константинополя, ожидание свадьбы, то есть, примирения с генуэзцами, и само торжественное мероприятие. По мнению каталонцев, оно было грандиозное. В отличие от меня, они не видели Ромейскую империю в период ее расцвета. По моему мнению, единственное, что, точнее, кто был достоин восхищения, - это невеста Мария неполных шестнадцати лет и поразительной, тонкой красоты. Впрочем, все невесты красивы. В день свадьбы они светятся от счастья, а этот свет некрасивым не бывает.
        Сходня не достает до суши, нижняя ее часть погружена на полметра в воду. По обе стороны от нее стоят босые матросы в коротких штанах и подстраховывают рыцарей, которые с опаской и неуклюже сходят с галеры. Я снимаю поножи, сапоги и подворачиваю выше коленей шоссы и штаны. Моему примеру следуют Тегак и, после недолгого колебания, Рожер де Слор. Палуба галеры и сходня сырые и холодные. Мои ноги быстро зябнут. Я, не смотря на доспехи на теле и сапоги, оружие и щит в руках, быстро пробегаю по сходне. Вода кажется теплой. Твердая мелкая галька больно вдавливается в подошвы. Я выбираюсь на берег и, сложив ношу на покрытую моросью, пожелтевшую траву, быстро обуваюсь, потому что ноги стремительно замерзают.
        Следом осторожно спускается Тегак с моим тремя копьями и седлом. Копья теперь обзавелись чашевидной защитой для руки, стали длиннее и тяжелее. Ниже наконечника прикреплен павон - треугольный вымпел с моим гербом длиной сантиметров тридцать. Заказывал копья у миланского мастера, который первым делом спросил:
        - Какой герб изобразить на павоне господина рыцаря?
        Павон мне ничего не прибавит, но отказываться не стал. Седло у меня тоже новое и тоже от миланского ремесленника. Уроженцев этого славного города мастеров в Константинополе целый квартал, расположенный в районе Платея. Переднюю луку стали делать шире, чтобы прикрывала всадника от солнечного сплетения и почти до коленей, а заднюю изогнули по краям вперед так, чтобы охватывала бедра всадника. Не шибко крепкая защита, но, глядишь, спасет в бою.
        Руссильонец, который шел по трапу за Тегаком, пару раз приседает, чтобы не свалиться в воду. С морем и судами он не дружит. В правой руке Роже держит такое же копье, как у меня. Ни оруженосца, ни слуги у него пока нет. Обе эти обязанности выполняла Лукреция, но она сейчас далеко, в Константинополе. Левой рукой Рожер де Слор прижимает к боку горшковидный шлем, который называют топхельмом. Такие у многих рыцарей. Кольчуга руссильонца усилена металлическими пластинами на плечах и горизонтальной, высотой сантиметров десять и шириной во всю грудь, приваренной на уровне сердца, и наручами, а кольчужные шоссы - поножами. На защиту стоп не хватило, наверное, денег. Поверх доспеха накинут темно-серый шерстяной плащ с капюшоном. Ловлю себя на мысли, что и мне не помешал бы такой.
        Я выдвигаюсь метров на пятьдесят вперед, чтобы отразить нападение, если такое случится. В чем я сомневаюсь. Высадили нас на пустынном берегу километрах в двух от ближайшей деревни. Рядом со мной встает Роже и другие рыцари из нашего конруа - тактической единицы, состоящей из двух-трех десятков рыцарей. Несколько конруа образуют баталию, которых три-четыре на армию: центральная, две фланговые и иногда запасная. Рыцарское войско заметно подросло в тактическом плане за последние шестьдесят лет. Мы ждем, когда с галер сведут наших боевых коней. Остальные лошади и обоз прибудут завтра на нефах и выгрузятся в Кизике, если мы отобьем его у турок. Чем быстрее отобьем, тем быстрее воссоединятся семьи.
        Тегак подводит ко мне оседланного Буцефала, у которого новая сине-белая попона с моими гербами в самых неожиданных местах. Я сажусь в глубокое седло. Мне кажется или так на самом деле, что через одежду, шоссы, поножи и попону чувствую ногами более теплое тело лошади. Я поправляю саблю и сюрко. Тегак крепит к седлу справа и спереди шестопер, справа и сзади - два колчана со стрелами, слева и сзади - монгольский лук в налуче. В Западной Европе, не считая Англии, луки слабенькие, поэтому рыцари учились стрелять из них, поскольку обязаны были владеть любым оружием, но предпочитали более убойные арбалеты, особенно во время защиты замка. Поскольку копье в сравнении с плохим луком оказалось более эффективным оружием, на нем и остановили выбор. Это не мешало рыцарям считать равными себе знатных русских и турецких тяжелых конников, вооруженных в том числе и мощными луками. Главное - одолеть врага. Кто победил, тот и рыцарь. На втором месте теперь было происхождение, на третьем - доспехи и только на четвертом - оружие. Впрочем, по мере деградации рыцарства все станет наоборот. Наступит время, когда в рыцари
будут посвящать певцов и певичек. Последних - за количество копий, которыми их проткнули. Тегак подает мне щит, ремень которого я вешая на шею, и длинное копье. Запасные копья и еще один колчан со стрелами останутся у оруженосца, который будет двигаться позади и подавать их по первому зову.
        Две сотни альмогаваров отправляются на разведку. Ромеи поделились информацией о том, что основные силы турок расположились в Кизике и окрестностях. В городе живут знатные и их свиты, а простые воины - в деревнях, небольшими отрядами. Чем мы и постараемся воспользоваться. По приказу Рожера де Флора пехота и конница движутся к Кизику двумя колоннами, вдоль берегов, потому что в центре полуострова горы. Я в отряде, которым командует командир каталонцев. Мы движемся на юг вдоль западного берега полуострова к небольшому местечку Артак. Второй отряд идет вдоль восточного берега. Мы должны встретиться у Кизика. Впереди скачут альмогавары. Они делают за нас всю работу. Сотня-две всадников врываются в деревню, уничтожают захваченных врасплох турок и начинает сбор трофеев. Ромеев грабить нельзя, но я сомневаюсь, что альмогавары строго блюдут этот приказ. В это время другой отряд уже скачет к следующей деревне. Когда мы, рыцари, проезжаем деревню, там уже грузят на захваченные телеги, арбы и вьючных лошадей турецкое и не только барахло. На южную околицу сгоняют захваченных в плен турецких женщин и детей. Все
они будут проданы в рабство.
        Артаки - то ли большая деревня, то ли маленький город. Он окружен местами засыпанным рвом шириной метров пять, валом и наполовину разрушенной, каменной стеной высотой метра три с половиной с четырьмя угловыми башнями высотой метров пять. Две башни укорочены до уровня стен. Жители знают о нашем приближении. Из южных выехал отряд конников человек пятьсот. Они поскакали в сторону Кизика, бросив на произвол судьбы своих жен и детей. Отряд альмогаваров сходу влетел в один из проломов в стене. Вскоре открылись северные ворота, через которые рыцари въехали в город. Дома в нем были ромейские, по большей части двухэтажные, с плоскими крышами. Много брошенных домов. Мне даже показалось, что их больше, чем обжитых. Улицы вымощены. Есть канализационные стоки, но во многих местах открытые, давно не ремонтированные. Наверное, во времена римлян здесь был приятный городок. На центральной площади старая каменная православная церковь, больше похожая на большую служебную постройку, если бы не каменный крест на четырехскатной крыше. Что меня поразило - каждый каталонец крестился, проезжая мимо нее. Рожер де Флор
оставил в Артаках небольшой гарнизон - одного рыцаря и сотню альмогаваров - и повел остальных дальше.
        Город Кизик располагался километрах в пяти от Артак. Ров, защищавший его, был шириной метров семь и в хорошем состоянии. Прорыт не вокруг города, а через перешеек севернее и южнее его. С востока и запада Кизик прикрывало море. Каменные стены пятиметровой высоты, если и пострадали во время штурма города турками, сразу были восстановлены. Сложены из светло-коричневых, обтесанных, примерно одного размера блоков ракушечника, больших глыб мрамора разной величины и разных оттенков светло-желтого цвета и коричневых кирпичей. На стенах стояли воины, дымили костры. Мост через северный ров был убран. Северные ворота закрыты. Они были высотой метра три и шириной не больше двух и защищались одной прямоугольной башней, расположенной восточней. Вторая башня была на северо-западном углу города. Северо-восточный угол, расположенный на самом берегу моря, решил не усиливать. Наверное, потому, что город занимал не весь перешеек, а восточную половину и только часть западной. В тех местах, где ров впадал в море, его можно было объехать по мелководью. Что мы и сделали на западе, подальше от стен. Западную куртину,
довольно длинную, защищали всего две угловые башни. На южной городской стене к двум угловым башням добавлялась сдвоенная надвратная. В паре километрах южнее города находилась каменная стена, пересекающая весь перешеек, с восемью башнями и широкими воротами. Она была в приличном состоянии, но никем не охранялась.
        Рожер де Флор оставил там три тысячи пехотинцев, сотню рыцарей и пару сотен альмогаваров, а с остальными воинами расположился севернее города. Ему поставили шатер на холме метрах в семистах от города. Рядом с командиром разместилась и большая часть рыцарей. Пехотинцы растянулись параллельно северному рву, на удалении метров триста от него. Легкие турецкие стрелы долетали туда, но на излете, особого вреда не причиняли. Каталонцы не собирались строить укрепленный лагерь. Были уверены, что город захватят за несколько дней и что турки не решатся на вылазки. Как я понял из рассказов Роже, только нескольким старым бойцам из всей Каталонской компании доводилось осаждать города. К подобным мероприятиям, долгим и нудным, наемники относились без энтузиазма. Обычно им обещали заплатить только после захвата города, если такое случится, и во время осады кормили впроголодь, поэтому каталонцы предпочитали маневренную войну.
        Я разбил лагерь для своего отряда возле восточного берега, у подножия холма, покрытого труднопроходимым маквисом. Со стороны холма на нас точно никто не нападет. Со стороны моря такое возможно, но маловероятно. Мои лучники съездили к небольшому лесочку, растущего на склоне невысоких гор, занимающих середину острова. Вернулись с тонкими стволами деревьев, из которых соорудили навес, накрыв сверху кустарником и травой. Под навесом помещались все наши и еще оставалось достаточно места для Роже и Лукреции, которая должна прибыть через два-три дня. Лошадей погнали пастись на скошенное поле, кажется, пшеничное. Лучники где-то успели прихватить козу с длинными ушами и серой шерстью. Сейчас свежевали ее, готовясь сварить в двух котлах над кострами. Я полулежал под навесом на попоне, постеленной на охапку сена, собранного оруженосцем, и смотрел, как Аклан раздувает огонь. Сырая трава чадила, не хотела разгораться. Аклан вытирал выступившие от дыма слезы и опять дул, пока не появились тонкие желтовато-красные язычки пламени. Он улыбнулся мне, показав лишенные эмали, посеревшие зубы. Восемь унций золота,
полученные по мнению конного лучника ни за что, делали меня самым важным для Аклана человеком на земле. Таких денег плюс то, что получил от купца Фоки и за службу на галере, хватит на земельный надел и пару волов или хороший дом в пригороде и несколько коров, благодаря которым можно содержать семью. Если так и дальше пойдет, вернется домой состоятельным человеком и больше не будет шляться по миру с купеческими караванами.
        Из города выехали три всадника-парламентера. У всех троих арабские скакуны гнедой масти. Мне не помешал бы один из этих жеребцов. Средний парламентер держит флаг, красный, а не белый. Белый цвет пока не стал международным символом перемирия. И полумесяца на флаге нет. Я пока ни разу не видел изображение полумесяца у мусульман. То ли мне не везет, то ли они еще не доросли до этого символа. Парламентеры остановились на краю рва, ожидая, когда подъедут представители другой стороны. Рожер де Флор не счел нужным лично вести переговоры. Ко рву поехал ромейский чиновник, сопровождавший нас, и два рыцаря из ближнего круга командира. Рыцари вряд ли знают турецкий язык, так что не поймут, о чем при них говорят. Будут играть роль громоздкой и дорогой мебели. Состав делегации навел меня на мысль, что туркам предложат условия, на которые невозможно согласиться. Рожеру де Флору нужна не просто победа, а впечатляющая. О чем я и сказал Рожеру де Слору, который расположился рядом со мной, вернувшись из стана командира Каталонской компании.
        - По мне тоже лучше захватить город и всё, что в нем есть, - сказал руссильонец.
        - Уверен, что у тебя будет такая возможность, - сказал я.
        - Рожер сказал, что завтра подвезут осадные орудия и специалистов по осадным работам, - сообщил он.
        Обменявшись несколькими фразами, делегации разъехались в разные стороны. Второго раунда переговоров не было.
        Ночь и почти весь следующий день мы бездельничали. Кое-кто из пехотинцев ходил дразнить турок. Показывали им разные жесты и кричали всякие неприличные слова, которым их научил я, а меня когда-то в будущем в турецкой тюрьме. Как бы со временем не менялся язык, ругательств перемены коснутся в самую последнюю очередь, если вообще коснутся. Турки в ответ постреливали из луков, ранив парочку недостаточно увертливых. Вечером прибыли суда с осадными орудиями и частью обоза. На одной из галер приплыла Лукреция с телегой, в которой лежали наши вещи, в том числе и одеяла. Я пожалел, что не взял их с собой. Ночи оказались холоднее, чем предполагал. Может быть, из-за ветра и сырости.
        - А где добыча? - первым делом спросила Лукреция.
        - Какая добыча?! - возмутился Роже.
        - Весь Константинополь только и говорит о богатой добыче, которую вы захватили, - сообщила она.
        Наверное, константинопольцев навели на такую мысль турецкие женщины и дети, которые были захвачены нами в первый день и отправлены на продажу в столицу. Для небольшого отряда это, конечно, солидная добыча, а вот на всю нашу компанию маловато. Тем более, что треть заберет император, а вторую треть получат Рожер де Флор и «другие командиры». Я сейчас понял, как обидно было моим дружинникам отдавать мне большую часть добычи. Изменение социального статуса - это как перемещение в зазеркалье: всё оказывается с другой стороны.
        12
        Я стою у требюшета, наблюдаю, как в кожаный мешок пращи два ромейских солдата укладывают камень весом килограмм сорок. Это светло-коричневый ноздреватый ракушечник. Его добывают в горах неподалеку и подвозят к нам на арбах. Рядом с требюшетом лежат горкой еще десяток таких. Не думаю, что все они пригодятся нам. Стена между околоворотной башней и северо-восточным углом в одном месте разрушена почти до основания, а метрах в пятидесяти правее - наполовину. Сейчас мы произведем залп из двух требюшетов и пяти катапульт по сохранившемуся посередине отрезку стены, который держится на соплях. Я иду ко второму требюшету, в мешок которого пытаются втиснуть слишком большой камень. Сперва я списывал подобные действия ромейских солдат на неопытность или тупость, потом пришел к выводу, что это мелкий подленький саботаж. Они выполняют приказ своего бывшего командира, которого Роджер де Флор отправил в Константинополь.
        Началось всё по прибытию осадных орудий. Командовал отрядом «артиллеристов» заносчивый ромей лет тридцати, одетый так, словно собрался на прием к императору. На нем была высокая шапка с кокардой в виде серебряного двуглавого орла, и длинный, плотно прилегающий, темно-красный кафтан, вышитый серебром и застегнутый до низа на серебряные пуговицы. Такой кафтан называют кавадием. Ромей постоянно вытирал нос большим красным платком и ругал своих подчиненных, словно именно они и виноваты в его насморке. Я заметил, что осадные орудия собираются разместить с разных сторон Кизика: по требюшету и катапульте напротив северной и южной стен и три катапульту напротив восточной. Поскольку мне не хотелось долго сидеть под стенами этого города, я поехал к Рожеру де Флору, который смотрел, как перегружают разобранные осадные орудия с судов на арбы. На командире каталонцев тоже был нарядный кавадий, вышитый золотыми двуглавыми орлами, которых называли палеологовскими, поскольку Рожер де Флор теперь был родственником императора, пусть и очень дальним. Наверное, командир ждал приезда кого-то из царской семьи.
Убедившись, что никто из родственников не прибыл, делал вид, что никого и не ждал. Просто решил посмотреть, что привезли.
        - При таком размещении осадных орудий мы будем осаждать город не меньше месяца, - сказал я.
        - Я так не думаю, - уверенно произнес Рожер де Флор, а потом вспомнил нашу встречу во дворе казармы после убийства генуэзцев и спросил: - Ты опять знаешь планы императора?
        - Не уверен, но кое-какие мысли у меня есть, - ответил ему.
        - И какие? - поинтересовался он.
        - Видимо, императору надо, чтобы турки узнали об осаде и поспешили и успели на помощь своим собратьям. Пока мы будем с ними биться, его сын и соправитель Михаил, может быть, наконец-то победит тех, кто победит нас, - высказал я догадку. - Михаил сейчас в Пигах, которые на западе от нас, в двух дневных переходах. Турки тоже в двух переходах от этого города, но южнее и юго-восточнее его. После того, как они узнают об осаде Кизика, а они наверняка уже знают, им потребуется несколько дней на сборы и дорогу.
        Командир Каталонской компании, как я понял, был не силен в осадных орудиях и работах. Рожер де Флор умел вывозить гражданских лиц из осажденного города и прорываться в него с дешевым провиантом. Причем второй случай должен был загладить вину за мздоимство во время первого. Зато опыт сотрудничества с ромеями у него уже богатый.
        - Ты знаешь, как захватить город раньше и без больших потерь? - задал вопрос Рожер де Флор.
        - Дня за три, - ответил ему, - если осадными орудиями буду командовать я.
        - Мне сказали, что это лучший их командир, - сообщил он.
        - Вполне возможно, - согласился я. - Но не сказали, как именно вести осаду приказали лучшему командиру, а выполнять он будет приказ императора.
        - Как они мне надоели со своими хитростями! - вспылил Рожер де Флор. - Сказали бы, что надо отвлечь внимание турок, я бы так и сделал! Ударил бы по ним так, что забыли бы, где находятся эти самые Пиги!
        - Тогда бы ты стал автором победы, - сказал я. - Михаилу надо доказать, что предыдущие его поражения было случайностью, что он - великий полководец, достоин править империей. Иначе можно остаться без короны, которая у ромеев не всегда передается по наследству. Пока мы будем долго и нудно захватывать маленький и ничего не значащий городишко, Михаил разобьет якобы большую турецкую армию, которая напала на нас.
        - Да, повезло мне с родственниками! - сокрушенно произнес он.
        - Ты этого хотел, Рожер де Флор, - перефразировал я историческую фразу, не став объяснять ее смысл.
        Командир ромейских «артиллеристов» был тут же отправлен в обратном направлении, а все осадные орудия размещены в одном месте, указанном мной. На следующее утро начали обстреливать из них крепостные стены. Сперва камни летели с недолетом или перелетом.
        - Если будете и дальше так стрелять, не получите доли из трофеев, - предупредил я и дал несколько советов, которые показывали, что кое-что смыслю в осадных орудиях.
        Внушение подействовало. До вечера стрельба велась прицельно, в результате чего стена была частично разрушена. Она была довольно хлипкая - между двумя тонкими кладками из камня и кирпича земляная забутовка. Ночью любимец командира «артиллеристов», видимо, напомнил остальным его приказ. Не удивлюсь, если это один из тех, кто пытается зарядить слишком тяжелый камень, выдавая это за усердие. Скорее всего тот, который слаще всех улыбается мне. Я бью его в ухо. Ромей валится на землю с громкими воплями, словно его придавило камнем, который пытался втиснуть в мешок.
        - Долю в добыче ты не получишь, - говорю я ромею и приказывая каталонским пехотинцам, которые охраняли осадные орудия на случай вылазки турок. - Гоните его в шею!
        Пехотинцы с удовольствием выполнили приказ. Заносчивость трусливых ромеев бесила их. По мнению каталонцев, заносчивым мог быть только смелый человек. По мнению ромеев, таковым мог быть только образованный человек. В обоих случаях смущало то, что заносчивых было намного больше, чем смелых и образованных вместе взятых.
        На остальных «артиллеристов» процедура произвела должное впечатление. Тут же в мешок был заряжен камень нужного размера и еще раз проверен угол наклона противовеса. По моему приказу одновременно выстрелили все требюшеты и катапульты. От удара двух больших камней и пяти поменьше участок стены между двумя проемами начал медленно клониться наружу, а потом рухнул, рассыпавшись на большие куски. В этом месте можно было идти на штурм без лестниц. Я приказал ромеям перетаскивать осадные оружия к куртине, которая западнее ворот.
        Ко мне подъехал Рожер де Флор. Как и положено рыцарю, он и два метра не пройдет пешком. Даже, как мне кажется, по нужде в кусты ездит на лошади.
        - Быстро ты разрушил стену! - похвалил он. - Больше не надо, хватит и этого пролома.
        - Хватит, - согласился я, - но турки не должны об этом знать. Пусть думают, что мы собираемся сделать еще один и только потом пойти на штурм, а на рассвете узнают, что ошиблись.
        - Ромеи хорошо тебя научили, - произнес Рожер де Флор.
        Не думаю, что это комплимент.
        До темноты мы сделали два залпа по другой куртине и немного повредили ее. Ромеям я сказал, что завтра возобновим обстрел, а своим конным лучникам приказал:
        - Как стемнеет, незаметно принесите в лагерь сходню. На рассвете будет штурм, но нас не предупредят. Так что внимательно следите ночью за каталонцами. Как только зашевелятся, разбудите меня.
        Рожер де Флор не сообщил мне, что последует моему совету. Я догадался об этом по поведению рыцарей и альмогаваров. То ли командир считал, что я свое дело уже сделал, то ли хотел, чтобы лучшая часть добычи досталась отборным его войскам. В моих интересах было оказаться в городе в первых рядах. Тогда у нас будет шанс захватить что-нибудь действительно ценное и заныкать. В мои планы не входило отдавать лучшую часть добычи ромейскому императору и новоиспеченному дуку.
        Ночью дул сырой ветер. Мерзкая погода. Вроде бы и не дождь, но одеяло быстро промокает. Одна радость - Рожер де Слор не храпит под ухом. После прибытия Лукреции, он расположился рядом с другими рыцарями, забрав из нашей телеги свои манатки. Получив плату за первые четыре месяца, руссильонец рассчитался со мной за коня и решил, наверное, что теперь дружба со мной ему не очень выгодна. Ночная кукушка ему так накуковала. Лукреции пришлось бы обслуживать нас всех и делиться добычей, которой она, по ее мнению, захватит больше. Чисто французский подход: дружбе заканчивается там, где перестает быть выгодной. С этой мыслью я и засыпаю.
        - Боярин, - тормоша меня за плечо, шепотом произносит Аклан.
        - Угу, - мычу я и несколько мгновений лежу под одеялом, не желая покидать теплое убежище.
        Может, ну ее, добычу?! Пусть каталонцы бегают по сырому холоду, рискуют жизнью. Если бы не проинструктировал вчера своих бойцов, не подготовил их к штурму, наверное, так и поступил бы. Теперь придется страдать за свою инициативность. Я вылезаю из-под одеяла и первым делом выпиваю из фляги вина, чтобы взбодриться и согреться. Тегак помогает мне облачиться в кольчугу поверх стеганки, в которой я спал, и шоссы, затем в бригандину. Наручи и поножи надевать не стал, чтобы легче было идти. Я натягиваю на войлочную шапочку шлем. Оруженосец на ощупь расправляет кольчужную бармицу. Застегнув ремень, на котором висят сабля и кинжал, беру у Тегака щит.
        - Отсюда не уходи, стереги наших лошадей, - напоминаю ему.
        - Ага, - произносит оруженосец слишком быстро.
        В его возрасте я бы тоже не усидел в лагере во время штурма. Будем надеяться, что не сунется, куда не надо, и не даст ничего украсть. Сброд под названием Каталонская компания оказался вороватым. Это не монгольская армия, где за такое убили бы весь десяток, а то и сотню.
        Мои бойцы ждут меня со сходней. Это две толстые жерди, на которые набиты поперечные планки наподобие лестницы, только чаще. Нам по ним идти, а не подниматься. Каталонцы пересекут ров в том месте, где засыпали его, то есть правее проломов. Попав в город, сразу рванут к центру его, потому что там самые богатые дома. Мы вряд ли поспеем за ними. Поэтому переберемся левее. Меня интересует восточная, припортовая часть города. Там живут люди победнее, но зато расположены склады.
        Мы движемся ко рву. Слева слышатся звуки идущих людей. Стараются шагать бесшумно, однако постоянно то там, то там звякает металл о металл. Мои бойцы ставят сходню на попа и тихо опускают ее с помощью веревок. Длины ее хватило, хотя делали на глазок. Первые два лучника на четвереньках перебираются на противоположную сторону рва. Я, закинув щит на спину, следую их примеру, не понтуюсь. Если свалюсь в ров с водой в доспехах, вынырнуть уже не смогу. Дождавшись, когда переберутся все, веду к пролому в стене. На валу валяются обломки стены. Издали они казались маленькими. Теперь перелезаю через них, хватаясь руками за острые и влажные края. Небо уже посерело. Я начал различать каталонцев, которые наступали метрах в двадцати правее. Странно, что турки до сих пор не обнаружили нас. Впрочем, они никогда не отличались дисциплиной
        Только подумал это, как правее раздаются крики тревоги на турецком языке, а потом и рев каталонцев:
        - Арагон! Святой Георг!
        Мы сразу начали подниматься быстрее, не боясь привлечь внимание. Лезли на стену, а не внутрь города, где турки сражались с каталонцами. Рубка там шла жестокая. Пусть воюют. Вмешиваться я не собирался. Не для того нанялся, чтобы подставляться без нужды. Мы поднялись на дозорный путь уцелевшей части куртины. Там никого не было. Пробежали до северо-восточного угла, где повернули направо, к воротам, которые вели в порт. Впрочем, порт - это громко сказано. Галечный пляж, на который высовывали носы галеры и лодки, и производили погрузо-разгрузочные работы. Ворота были открыты. Через них промчался большой отряд всадников, которые направились вдоль берега на юг. Может быть, фактор неожиданности поможет им прорваться. Следом за ними по узкой улице от центра города скакал второй отряд, поменьше. В утренних сумерках они приняли нас, стоявших на стене, за своих и сильно удивились, когда мои лучники сбили с лошадей десяток человек. После нескольких мгновений замешательства, турки поскакали дальше, не отвечая на наши выстрелы. Среди всадников были женщины и дети. Еще кое-кому из них не повезло. Впрочем, я не
уверен, что остальным удастся прорваться сквозь позиции каталонцев, расположившихся южнее города.
        Возле ворот осталось десятка два лошадей. У некоторых к седлу были приторочены сумки и вьюки. Спустившись со стены, я показал своим бойцам на большой угловой двор, который, как разглядел сверху, был складом:
        - Все трофеи туда. И поторопитесь, пока каталонцы не прибежали.
        Одна створка толстых дубовых ворот, ведущих во двор, была распахнута. Слева от ворот был хлев для волов, сейчас пустой, если не считать кучи навоза, с сеновалом наверху, а дальше шло высокое помещение, примерно четверть которого занимала необработанная, овечья шерсть. Справа был второй склад, в котором стояли две арбы. Хотел бы я знать, зачем их туда затащили?! Напротив ворот находился жилой дом, двухэтажный, но вровень со складами. Построен из белого камня, хорошо обработанного. На первом этаже было две двери и три узкие бойницы, закрытые изнутри деревянными ставнями. Вдоль второго этажа шла галерея на каменных опорах, на которую вела деревянная лестница. Там была одна дверь и три окна, полукруглые сверху и застекленные. Стена над окнами выложена из трех рядов красновато-коричневого кирпича, образующих своеобразный узор - зубчатые дуги.
        Из двери на первом этаже робко высунулся лысый старик в рваной рубахе и подобострастно кланяясь, зашепелявил беззубым ртом:
        - Я слуга, господин, не убивай меня!
        - Турки есть в доме? - спросил я, хотя был уверен в обратном.
        - Как только сражение началось, турок сразу ускакал со своей семьей, - рассказал слуга.
        - А где твой хозяин-ромей? - поинтересовался я.
        - Убили его нехристи, когда захватили город. И его, и жену, - ответил он. - Обещали, что никого не тронут, если сдадимся. Обманули, поганые! Мой хозяин был таким богатым. Все разграбили, ничего не осталось.
        - Ты один здесь? - спросил я, чтобы прервать его причитания.
        - Нет, еще жена моя, - ответил он. - Боится, что убьете.
        - Пусть выходит и готовит нам завтрак, - приказал я.
        В это время мои бойцы начали заводить во двор лошадей, которых смогли поймать, заносить снятое с убитых оружие, доспехи, одежду, обувь, заплечные мешки. Я встал у ворот, чтобы охранять добычу, а лучников послал в соседние дома:
        - Поторопитесь, пока каталонцы не появились. Берите только самое ценное, - посоветовал им.
        Каталонцы добрались до нашего района примерно через полчаса после нас. Это были пехотинцы, которые шли на штурм во втором эшелоне. У некоторых уже было кое-что в заплечных мешках, а у остальных глаза горели от жадности: «Добыча! Добыча!». Увидев меня, побежали дальше, чтобы захватить не разграбленный двор. Навстречу им шли мои лучники с узлами барахла и подгоняли несколько турецких женщин и детей и небольшое стадо коз и овец. Такое зрелище подзадорило пехотинцев, помчались быстрее.
        Среди захваченных турок была девушка лет четырнадцати, стройная, с узким лицом и длинными волосами, заплетенными в дюжину тонких косичек, и притягивающими внимание черными глазами, большими, оленьими. На ней была просторная лазоревая рубаха до коленей, из-под которой выглядывали узкие шаровары более темного цвета. Маленькие узкие ступни были босы. Сжав пальцы рук в кулачки и понурив голову, она остановилась среди двора вместе со всеми.
        Аклан, который пригнал их, заметил мой взгляд, выдернул девицу за руку из группы, подтолкнул ко мне и, показав в улыбке порченые зубы, предложил:
        - Такая красивая как раз для тебя, боярин.
        - Пожалуй, ты прав, - согласился я и сказал девушке на турецком языке: - Иди в дом.
        - Хорошо, господин, - тихо молвила она и быстро пошла к лестнице, ведущей на второй этаж.
        Интересно, что она думает по поводу отца, который бросил ее на произвол судьбы?! Наверное, ничего плохого. Все равно ее скоро продали бы тому, кто заплатил бы калым, кого она ни разу в жизни не видела. Девки в мусульманских семьях - типа баранов, только откармливать дольше, но и стоят дороже. Я говорю на ее языке, так что со мной будет не тяжелей, чем с каким-нибудь турком. Или не легче.
        Остальных пленных я приказал отвести в пустой склад. Там, по крайней мере, будут защищены от ветра и сырости. Одного барана сразу зарезали и начали разделывать, а остальных вместе с козами загнали в хлев. Семнадцать пойманных лошадей привязали во дворе. Я отобрал темно-гнедого жеребца, самого крупного, в запасные, на замену Буцефалу, и вьючную кобылу рыжей масти. Запряжем ее в телегу в пару к той, что у нас уже есть. По одному жеребцу получат лучники, а остальных вместе с пленными турками отдадим императору и командирам.
        Имущество, захваченное у убитых турецких воинов и найденное в соседних домах сложили в кладовой на первом этаже. В седельных сумках и вьюках, кроме одежды и рулонов материи, нашли золотой бокал византийской работы с надписью на греческом языке - пожеланием пить до последней капли, два массивных серебряных подсвечника, дюжину серебряных стаканчиков емкостью грамм на сто, четыре большие серебряные тарелки, девять маленьких. Как ни странно, нашел в сумах и деньги, золото и серебро, монетами разных стран, - всего на сумму около сорока венецианских дукатов. У двух сабель были серебряные вставки в ножнах, у восьми - из позолоченной бронзы. Остальные сабли, луки, кинжалы, копья, щиты были их простых материалов, но тоже стоили денег. Турецкие луки сложносоставные, немного меньше монгольских, двояковогнутые. Сверху плечи обернуты берестой и покрыты черным лаком для защиты от влаги. Если снять тетиву, выгибаются в обратную сторону. Для натяжения приходится прикладывать немного меньше силы, чем к монгольскому луку. Я отобрал самый лучший. Буду ходить с ним на охоту. Посоветовал и моим лучникам взять по
одному, но они отказались. Слишком тугие луки для них, надо менять способ натяжения тетивы, что значит переучиваться стрелять. Турки, как и монголы, натягивают тетиву большим пальцем, на которой надевают кольцо, которое называют зекерон. У меня было такое из твердого дерева. Среди трофеев нашел зекерон из слоновой кости, который мне больше понравился.
        Об этой части добычи сообщать каталонцам я не собирался, о чем и предупредил свой отряд, чтобы случайно не проболтались. Оружие, посуда и тряпки - это не лошади и люди. Их легко спрятать. Потом продадим и поделим деньги.
        - Нам самим пригодятся, - согласились мои бойцы и начали бросать жребий, кому каким выбирать себе коня.
        Я приказал им, как закончат дележ, отогнать отобранных лошадей и овец и коз на пастбище, сменить там Тегака и сопроводить его вместе с телегой сюда. Сам сел на темно-гнедого жеребца, которому дал кличку Турок, и поскакал в центр города на поиски командира Каталонской компании. Остальные наемники называли его капитаном, но у меня язык не поворачивался таким славным словом обозначать этого человека. Хотя, говорят, капитаном галеры он был хорошим.
        Рожер де Флор расположился в трехэтажном доме бывшего ромейского наместника. Судя по следам от крепостных стен и фундаментов, дом раньше был частью цитадели, которую разрушили когда-то давно. Кроме главного здания, сохранились конюшня с казармой на втором этаже и римские термы. Во дворе солдаты свежевали баранов и коз и разжигали костры. Рыцари вместе с командиром уже праздновали победу за столом в большом зале на первом этаже. Рожер де Флор, его заместитель и лучший друг Беренгер де Энтенза - смуглый худощавый арагонец с колючим взглядом из-под густых черных бровей, четвертый сын графа, как он утверждает, - сенешаль, то есть главный администратор и судья, Корберан де Алет - невозмутимый и немного заторможенный обладатель длинной и раздвоенной бороды - и адмирал Ферран де Аренос - жилистый приземистый тридцатилетний мужчина с квадратным лицом, покрытым короткой курчавой бородкой, - сидели отдельно, за столом на возвышении. Первый - справа от командира, а второй и третий - слева. Остальные рыцари - около полусотни - разместились за двумя столами, расположенными вдоль стен. Столы были без скатертей,
посуда - глиняная. Пили белое вино, захваченное, наверное, в городе, закусывая сыром, сухарями и сушеным инжиром.
        - Барон, садись рядом со мной! - позвал меня Рожер де Флор, показав на место справа от Беренгера де Энтензы.
        Мое имя каталонцам было слишком тяжело запомнить, поэтому называли бароном.
        - Налей ему вина, - приказал командир слуге-ромею - тощему юноше с заспанным лицом, который, скорее всего, не понимал язык каталонца, догадывался по жестам.
        Слуга поставил передо мной непонятно откуда взявшуюся глиняную кружку емкостью грамм на двести, наполнил ее вином.
        - Благодаря барону мы захватили город так быстро и так легко. С сегодняшнего дня он будет одним из моих заместителей, - объявил Рожер де Флор и предложил: - Давайте выпьем за это!
        - И за победу! - добавил я, чем вызвал радостные крики сидевших за столом.
        - Мы убили пять тысяч турок, - выпив, похвастался командир.
        Думаю, что меньше, но отказываться от лишней славы не вижу смысла.
        - И взяли хорошую добычу, - сказал я.
        - Теперь твое «копье» будет отдавать только треть из добычи, императорскую долю. Вторую треть бери себе, - порадовал меня командир.
        - Думаю, император возьмет свою долю из тех пленных, что мы послали в Константинополь. Нашу долю, как догадываюсь, мы от него не скоро получим, - подсказал я.
        - А ведь верно! - согласился Рожер де Флор и тут же порадовал этим известием своих боевых товарищей.
        Получается, что я зря ныкал часть добычи. Видимо, крысятничество - не моя профессия.
        - Куда император, по-твоему, дальше пошлет нас воевать? - якобы шутливо поинтересовался командир Каталонской компании.
        - Думаю, никуда. Мы и так спутали все его планы быстрым взятием города. Пока он будет придумывать новые, начнется зима. Ни ромеи, ни турки зимой не воюют без важной причины, - высказал я свои догадки.
        - Мы создадим им такую причину, - злорадно улыбаясь, пообещал Рожер де Флор.
        - Не думаю, что это надо Андронику и особенно Михаилу. До весны ситуация с турками может измениться в лучшую для них сторону. Или для нас. Так что не спеши, - посоветовал я. - Ромеи не ценят того, кто легко соглашается.
        - Он правильно говорит, - подержал меня Беренгер де Энтенза. - У тебя молодая жена, отдохни с ней зиму. Успеем навоеваться, когда станет тепло.
        Видимо, не любит холода. Впрочем, не важно, по какой причине он поддержал меня. Главное, что не противоречит мне из ревности или неприязни. В мои планы не входили внутренние разборки. Мне надо накопить денег на судно и полный трюм товаров, после чего помашу каталонцам ручкой. По контракту я могу сделать это в любой момент и даже получить выходное пособие в размере двухмесячного жалованья. Хотя сомневаюсь, что мне его дадут. Если и дальше так будем воевать, наберу и без пособия. Надеюсь, случится это уже летом или осенью. Задерживаться надолго в Каталонской компании меня не прельщало.
        - Сидеть без дела несколько месяцев мне скучно, - возразил Рожер де Флор. - Подожду дня три и, если турки не нападут, поплыву к императору, сообщу о победе и предложу план совместной военной компании на зиму.
        Я не стал его отоваривать. Судя по тому, что и Беренгер промолчал, сделал правильно. Рожер де Флор относился к категории людей, которые слышат только то, что хотят слышать. Те, кто говорит им другое, сразу становятся врагами, особенно, если оказываются правы.
        Вернулся к своим в полдень. Тегак во дворе перекладывал наше барахло из старой телеги в двуконную турецкую кибитку, конфискованную, как доложил мне, во время перехода по городу. Семеро моих бойцов сидели под стеной склада, на солнце, ковырялись в зубах. Остальные, наверное, пасут лошадей и скот. Тощая рыже-белая собака с шерстью в колтунах, приблудная, неподалеку от кибитки грызла баранью кость. Скорее всего, угостил собаку Тегак. Он любит животных.
        - Пленных покормили? - спросил я.
        - Только твою девку, - ответил Аклан.
        - Покормите. За слабых нам меньше заплатят, - приказал я и рассказал, как теперь будем делить добычу.
        Мы тут же оценили все захваченное, не считая овец и коз, которых съедим, и разделили. Я взял треть добычи, как командир, и треть из императорской доли, то есть, чуть меньше половины: в придачу к лошадям, оружию и девушке, все золото и серебро, деньги, ткани, шелковые и льняные, и женские тряпки и обувь. Остальное поделил между своими бойцами, выдав и Тегаку половину доли конного лучника. Теперь у пацана был свой жеребец, полный комплект оружия, включая турецкий лук, стрелять из которого я научу, клинк - железный шлем с неподвижным наносником и откидным воротником и наушниками - и кожаный доспех, пока великоватый на него.
        Приказав служанке - старухе такой же беззубой, как и ее муж, - чтобы нагрела воды помыться, поднялся на второй этаж. Вход был между первым и вторым окном от лестницы. Переплеты в окнах свинцовые, а кусочки почти прозрачного стекла длиной сантиметров тридцать и шириной пятнадцать. На медной прямоугольной табличке, прибитой к двери, вычеканен Христос. Дверь вела в комнату, в которую свет попадал через среднее окно. В ней стоял стол человек на двенадцать, две лавки и два длинных и низких сундука, которые, наверное, использовали при необходимости, как кровати. Оба были пусты. Комната слева была раза в два меньше, но тоже с окном. Там стоял еще один большой и пустой сундук, маленький стол, приделанный одним краем к стене, и три четырехногие табуретки. Скорее всего, здесь был кабинет хозяина. В комнате справа, средней по размеру, была спальня. Окно в ней было наполовину завешано плотной темно-красной шторой. В спальне стояла широкая кровать, застеленная темно-красным шерстяным одеялом, и с четырьмя узкими подушками в темно-красных наволочках. Кровать когда-то закрывал балдахин, но сейчас его не было.
Судя по всему, семья была бездетная, или дети выросли и разъехались в другие края. На одеяле сидела, поджав ноги, турчанка. Девушке не положено пялиться на мужчину, особенно мусульманке, поэтому смотрела на меня украдкой, сразу опуская голову, как только я поворачивался к ней. Рядом с кроватью стоял большой и широкий сундук, такой же пустой, как и все предыдущие. Я кинул в него кожаный мешочек с деньгами, золотую и серебряную посуду, подсвечники и сабли, а закрыв, положил на крышку узел с тканями и женскими шмотками и узелок с сушеным инжиром, принесенным с пира, и сказал девушке:
        - Это твое.
        - Спасибо, господин! - поблагодарила она.
        - Как тебя зовут? - спросил ее.
        - Ясмин, - ответила она.
        Я назвал свое имя в арабском варианте, чтобы не ломала язык.
        - Тебя покормили? Не голодная? - спросил я.
        - Я поела, - произнесла Ясмин.
        - Среди пленных, которых мы захватили, есть твои родственники? - поинтересовался я.
        - Нет, - ответила она.
        Оленьи глаза девушки сразу наполнились слезами. Я не стал выяснять, сбежали они, бросив ее, или погибли, защищая. Это было в прошлой жизни. Теперь у нее начинается новая.
        - Выбери себе одежду и обувь, - сказал я, чтобы переключить ее внимание. - Переоденешься, после того, как служанка нагреет воду и помоешься.
        Услышав во дворе громкие голоса, вышел на галерею. Мои бойцы торговались с купцом-греком, который хотел купить трофеи. Обмен оскорблениями шел довольно интенсивно. Значит, скоро договорятся.
        Купец забрал всё - и лошадей, и пленных, и оружие, и доспехи, и ношеную одежду, и шерсть, и арбы, и телегу, - заплатив золотыми перперами. Купил за полцены, если не дешевле. Мои бойцы рады и этому. Каждому досталось по жеребцу и немного денег ни за что. Они выпустили по врагам всего по паре стрел, не получив ни одной в ответ. Аклан оставил себе и одну из пленниц - симпатичную женщину лет двадцати пяти с грудным ребенком, который, если не сосал сиську, то плакал. В мирной жизни такая женщина была Аклану не по карману.
        Конные лучники расположились в освободившемся помещении склада. Я сказал им, что задержимся в Кизике на несколько дней, установил графики дежурств во дворе днем и ночью и пастьбы лошадей и мелкого рогатого скота.
        - А потом дальше пойдем? - спросил Аклан.
        - Командир наш рвется в бой, - ответил я.
        - Если так воевать, то и мы не против, - показав в улыбке серые зубы, сказал он.
        - Кто бы спорил, - согласился я.
        В отличие от каталонцев, мне приходилось воевать зимой, в сильные морозы. Знаю, как с ними справляться в походных условиях. Для этого и приказал найти и конфисковать кибитку. Если в нее закинуть перину, пару одеял и подушек, то продержусь до весны. В Турции уж точно не будет таких холодов, как в Польше.
        Служанка приготовила в жарко натопленной кухне, расположенной на первом этаже, бадью метра полтора в диаметре и сантиметров семьдесят в высоту. Это бабушка ванной. В нее залили теплую воду. Рядом с бадьей Тегак поставил скамейку, на которой разложил мыло с приятным розовым ароматом, купленное мною в Константинополе у сирийского купца, хозяйское холщовое полотенце и смену чистого шелкового белья. В бадье, конечно, не поплескаешься, но, если скрючиться и погрузиться по шею, испытаешь легкое блаженство. После того, как я, чистый и разомлевший, ушел на второй этаж в спальню, служанка долила в бадью горячей воды и помогла помыться Ясмин. Затем в этой воде будет плескаться Тегак, следом - конные лучники, кто из них пожелает, а таких будет не много, и последними - слуги. Рациональность и экономия пока преобладают над гигиеной.
        Слабый солнечный свет едва просачивался через задернутую штору, благодаря чему в спальне был умиротворяющий полумрак. Или это я разомлел от теплой воды. Я лежал под толстым одеялом, которым этой ночью укрывалась турецкая пара, вдыхал горьковатый запах, который исходил от матраца, набитого сеном, и пытался не думать о Ясмин, дожидаясь, когда она наплескается и решится стать женщиной. Ей будет все внове, все интересно. Не знаю, как в эту эпоху воспитывают мусульманских девочек, но при той скученности и простоте нравов, в которых живут сейчас люди, она теоретически должна знать многое и многого хотеть.
        Ясмин бесшумно зашла в спальню в розовой шелковой рубахе, которую нашла среди трофеев. Обычно розовый цвет делает женщину глупее, поэтому и надевают розовое, когда хотят понравиться. Волосы были распущены и сухи, на щеках алый румянец то ли от купания, то ли от смущения. Девушка остановилась возле кровати, опустив голову и сжав пальцы в кулачки.
        - Ты красивая, - похвалил я. - Снимай рубаху и ложись.
        Может быть, она ждала чего-то большего, но мне так припекло с голодухи, что язык к небу присох. Сиськи у нее были маленькие и острые, напоминали конусы с черными колпачками сосков на вершинах. Пах выбрит, отчего казался припорошенным пеплом. Наверное, служанка помогла. Поэтому и возились так долго. Я приласкал ее хрупкое тело, пахнущее розовым мылом и скованное тревожным ожиданием, пока оно не расслабилось, а потом наполнилось желанием. Когда входил в нее, узкую и упругую, неподатливую, тихо пискнула. Затем лежала отрешенно, дыша часто и горячо. Наверное, как и все девушки, ждала чего-то другого, более приятного или ужасного, но не такого простого. Когда я оставил ее в покое, Ясмин прижалась щекой к моему плечу и радостно хихикнула. Видимо, новая жизнь началась приятнее, чем она предполагала.
        13
        Мы пробыли на полуострове до начала апреля. Рожер де Флор сплавал с победной петицией в Константинополь. Там его встретили, как героя. Попировав с Андроником Палеологом, наш командир отправился в город Пиги на встречу со старшим сыном и соправителем императора Михаилом, чтобы согласовать зимнее наступление на турок. Того, видать, предупредили о планах Рожер не Флор, которые не совпадали с его собственными, поэтому сказался больным и не принял. Мало того, каталонцев даже не пустили в город. Михаил не мог простить, что мы разбили турок, которым он проиграл. Командир Каталонской компании вернулся злой, как тысяча каталонских чертей, если такая их разновидность существует.
        - Лошак тупой! - обозвал он своего родственника Михаила, матерью которого была дочь венгерского короля, рыцаря и католика, то есть, благородная кобыла, а отец - православный ромей, то есть, осел.
        Если отец был рыцарем, то есть, жеребцом, а мать - ромейкой, то есть, ослихой, то от такой связи рождались мулы, которых, чтобы отличить от настоящих, презрительно называли гасмулами. В сохранившихся пока обломках Латинской империи гасмулы имели ограниченные права, правда, немного лучшие, чем ромеи. Обычно они становились наемниками, конными сержантами, или пиратами. В Каталонской компании гасмулов около сотни. Зато ромеи высоко ценят их. Говорят, экипажи кораблей Михаила Палеолога набраны исключительно из гасмулов.
        После визита к Михаилу Рожер де Флор передумал воевать зимой с турками и вызвал в Кизик из Константинополя свою жену, двух ее братьев и тещу. Наш флот под командованием Феррана де Ареноса был отправлен на остров Хиос, чтобы защитить его и прилегающие острова от нападения турок. На Хиосе добывали мастику, которая являлась одним из главных экспортных товаров империи. Сухопутное войско разместилось на Кизикском полуострове и в прилегающих районах. В доме каждого крупного землевладельца поселились двенадцать воинов. Хозяин должен был выдавать им хлеб, вино, сыр, солонину и соленую рыбу, овощи и овес, но не свежее мясо, которое должны добывать сами. Кормить постояльцев обязан с первого ноября до конца марта, после чего составить совместно с ними счет и предъявить командиру каталонцев. Деньги будут удержаны из зарплаты, которую вперед за четыре месяца нам обещали дать в конце марта. Те, кто остался жить в Кизике, как я со своим «копьем», ездили раз в неделю за продуктами на ферму, к которой были прикреплены. Мы брали не все, потому что добывали охотой много мяса, обменивая часть его на рыбу и другие
продукты у местных рыбаков и крестьян.
        Зима оказалась намного холоднее, чем были в середине тринадцатого века. В январе несколько раз выпадал снег. Растаял только в феврале. По ночам бывали сильные морозы. Мелкие реки покрылись льдом. Я думал, что нам просто не повезло, но местные жители сообщили, что в последние годы все зимы такие холодные.
        Рожер де Флор время от времени закатывал пиры, на которые приглашал и меня. Однажды меня посадили рядом с его тещей Ириной Палеолог, сестрой императора Андроника, довольно милой женщиной, недавно овдовевшей. Я должен был ее развлекать, потому что был бароном и, что главное, хорошо говорил на греческом языке, а Ирина плохо говорила на латыни. Лицо у нее было чрезмерно наштукатурено и подрисовано. Ей, конечно, было далеко до некоторых эпатажниц из двадцать первого века, но иногда мне казалось, что на лице у вдовствующей царицы маскарадная маска, которую забыли снять. Подобным дурновкусием страдают многие ромейки, особенно богатые. У бедных не хватает денег на косметику, которая в эту эпоху очень дорога. Может быть, косметикой, то есть богатством, хвастаются, а не для красоты размалевываются. Во время свадьбы и царевна Мария была также размалевана. В последнее время перестала злоупотреблять. Наверное, по требованию мужа, которому, как и всем каталонцам, боевая раскраска женщин казалась смешной. Обычно царица Ирина надевала парчовое платье с узкими рукавами и стоячим, плотно прилегающим воротником,
украшенным бОльшим количеством золотых двуглавых орлов, чем обитало в Ромейской империи одноглавых. Черные волосы заплетала в две косы, которые укладывала над ушами в спиральные пучки, похожие на улиток, покрыв тонкими сеточками из золотых нитей, украшенными жемчугом. У нее были такие же густые волосы, как у ее предка и бывшего моего приятеля Ивана Асеня. После того, как сообщил ей, что мой прадед был тем самым князем, который помог ее предку разбить деспота Эпира при Клокотнице, мое место возле царицы Ирины стало постоянным. Тем более, что я, в отличие от каталонцев, читал Гомера и пользовался вилкой. Этот предмет был пока двузубый и узкий. Те вилки, которыми пользовались мы, были серебряными и с ручками из слоновой кости.
        - Как приятно среди этих… простаков встретить образованного и культурного человека, - сделала мне комплимент вдовствующая царица.
        В моих глазах она выглядела не замысловатее.
        В марте Рожер де Флор отвез на четырех галерах своих родственников в Константинополь. Попировал там с императором, с которым у нашего командира сложились неплохие отношения. Андроник Палеолог умел найти подход к нужному человеку. Он был сугубо штатским человеком, считал, что большая армия ни к чему, что выгоднее пользоваться услугами наемников. Сейчас мы были ой как нужны ему! Пришло известие, что турки начали движение на юго-западные районы империи. Его сын Михаил хоть и выздоровел, но чувствовал себя плохо, поэтому покинул район боевых действий, перебрался в столицу. Мы были единственной силой в Малой Азии, которая могла противостоять туркам. В итоге, вернувшись пятнадцатого марта, Рожер де Флор привез нам зарплату, которую пообещал выдать после того, как мы предоставим счета за набранные за зиму продукты.
        Я встретился с греком по имени Петр, который длинной седой библейской бородой походил на апостола. Наверное, отпустил ее в честь своего имени, потому что в его поступках было мало библейского. Привыкший иметь дело с моими необразованными конными лучниками, Петр раздул счет втрое. Не учел, что я записывал, сколько и чего мы брали каждый раз, и считал лучше, чем он. Все равно за пять месяцев сумма набежала внушительная. Мои бойцы потратили большую часть того, что награбили в Кизике. Составив счет в двух экземплярах, заставил грека подписать и заверить личной печатью.
        Тридцатого марта командир Каталонской компании сидел во дворе под шелковицей на стуле с высокой спинкой, который стоял на ковре. По правую руку находилась высокая корзина, куда Рожер де Флор, просмотрев мельком, бросал счета. Рядом с деревом переминались с ноги на ногу рыцари, выполнившие свой долг. Тихо переговариваясь, ждали, когда казначей Рамон Мунтанер вычтет долг за продукты из зарплаты за следующие четыре месяца и выдаст остаток. Глянув счет подошедшего раньше меня рыцаря, Рожер де Флор произнес с ухмылкой:
        - Ты наел больше всех!
        - Не может быть! - удивился рыцарь. - Брал, как все. Не знаю, что там грек написал, я считаю плохо.
        Когда командир глянул предоставленный мною счет, у него глаза полезли на лоб.
        - Только не говори, что я наел больше всех, - предупредил его шутливо.
        - Наоборот, меньше всех, - сообщил Рожер де Флор. - Твой счет - единственный, похожий на правду. У остальных в три, а то и в четыре раза больше!
        - Это потому, что считаю лучше греков, - объяснил я.
        - Я и сам это понял, - сказал командир.
        Следующие счета он даже не смотрел, сразу швырял в корзину. Закончив их прием, подозвал слугу, того самого паренька, который нас обслуживал в день захвата города.
        - Высыпи их вон там, - показал Рожер де Флор на место в паре метрах от ковра, - и сожги. Пусть отсылают счета императору Андронику и пробуют перехитрить его чиновников.
        - Слава нашему дуку! - заорали обрадованные рыцари.
        Некоторые даже кинулись целовать ему руку. Надо было видеть лицо Рожера де Флора в этот момент. Ему, сыну сокольничего, целуют руку благородные рыцари!
        Развивая успех, он сообщил:
        - Император Андроник решил, что будет справедливо оплатить нам четыре месяца, которые мы просидели здесь, и выдать за четыре месяца вперед.
        Тут даже я заорал от радости, потому что был уверен, что кизикское сидение останется неоплаченным. Теперь понятно было, что императорская галера привезла вчера вечером Рожеру де Флору.
        - Передайте всем, что послезавтра идем воевать. Турки осадили город Филадельфия. Мы обязаны снять осаду. Будем идти очень быстро, - сообщил великий дука, заодно объяснив невиданную щедрость императора.
        Получив сразу столько много золота, каталонцы готовы были идти сражаться хоть с самим дьяволом. Заплатили нам, правда, перперами, в которых золото было низкой пробы, но никто не возмущался по этому поводу. С учетом прощения долга за питание, выходила очень солидная сумма. Даже мои конные лучники рвались в бой.
        Я немного остудил их пыл:
        - В бой сильно не рвитесь. Мы идем за добычей, а не за смертью. Если дела пойдут плохо, не геройствуйте понапрасну. Отвагу проявим, когда будем защищать себя и свое имущество.
        - Как скажешь, командир, - ответил за всех Аклан.
        Он закрепился в роли моего заместителя, стал вроде сержанта армий будущего. Его выбрали на эту должность сами конные лучники. В итоге Аклан не выполнял большую часть, так сказать, общественных работ и первым брал долю из их добычи.
        14
        Поле было широким, длинным, с невысокими холмиками, покрытое молодой зеленой травой и редкими зарослями кустарника. Лучшего для сражения не придумаешь. Поэтому турки и ждали нас здесь, в дневном переходе от Филадельфии. Их много. Как нас предупредили местные ромеи, турок здесь около восьми тысяч конных и двенадцати тысяч пеших. Среди них были родственники убитых в Кизике, которые грозились жестоко отомстить нам. Мы пришли сюда вчера поздно вечером. По пути к нам присоединился трехтысячный отряд аланов, который стоял около Пиг. Каталонцы вслед за ромеями называют их массагетами. Это уже не те аланы, вместе с которыми я когда-то воевал против гуннов. Неизменным осталось то, что воевали конными, и оружие - короткие копья, луки и сабли. Лишь у пары сотен алан были кольчуги или чешуйчатый доспехи, а у остальных - кожаные куртки, в лучшем случае усиленные металлическими бляхами. Командовал ими Гиркон, называвший себя аланским князем. Он и его подчиненные показались мне, мягко выражаясь, недостаточно воинственными. И не только мне. Поэтому Рожер де Флор разбил их на две части и поставил на флангах вместе
с альмогаварами. Наша пехота построилась в центре, четырьмя полками по тысяче человек в каждом. Расстояние между полками было метров тридцать-сорок. Перед каждым из этих просветов стоят в две шеренги в шахматном порядке арбалетчики, прикрытые большими щитами-павезами. Всего из человек пятьсот, в основном жители Болеарских островов. В шестом веке болеарцы считались лучшими пращниками. Видимо, их земля способствует любви к метательному оружию. Позади пехоты перед просветами построились по баталии рыцарей. Средней баталией командовал Рожер де Флор, правой, в которой находился и я, - Беренгер да Энтенза, левой - Корберан де Алет. Мои конные лучники стояли на правом фланге, вместе с альмогаварами, хотя по оружию место им было среди аланов. Так они были ближе ко мне. Если я драпану, они последуют за мной. Но не раньше. Надеюсь.
        Солнце недавно взошло. Сейчас оно слева от нас, прячется за небольшое облако. Если сражение затянется до полудня, солнце будет светить нам в глаза. Ветер дует с запада. Он легкий. Мешать лучникам не будет. В такой прекрасный день жарить бы шашлык на берегу реки, через которую мы переправились вчера. Какого черта меня сюда принесло?! Не деньги - это точно. Наверное, я уже подсел на войну. Без нее жизнь кажется слишком пресной.
        Турки не спешат начинать сражение. Они еще строятся. В центре пехота, отрядами по три-четыре сотни, расположенными в две линии. Конница на флангах. По большей части легкая кавалерия, лучники. Позади пехоты на холме стоит большой темно-красный шатер и несколько кибиток. Рядом с ними сотен пять всадников. Наверное, гвардия. Кто командует турками и сколько их точно - это абсолютно не интересует Рожера де Флора. Каталонцы не сомневаются в победе. Они привыкли на Пиренейском полуострове гонять мусульман при любом соотношении сил. Где кончается здоровая уверенность в своих силах и начинается нездоровая самоуверенность - покажет бой.
        Слева от меня расположился Рожер де Слор. У него новый жеребец игреневой - рыжий с дымчатыми гривой и хвостом - масти. Выменял его на предыдущего с доплатой. Заодно купил кобылу и телегу для Лукреции. Любовница отвыкла ходить пешком или ездить верхом. Да и добычи больше сможет увезти. Обзавелся он и слугой - пленным турчонком лет одиннадцати. Мальчишка выполнял и роль оруженосца. Сейчас он на верховом коне и с запасными копьями ждал указаний вместе с Тегаком и остальными оруженосцами. То, что мы будем сражаться с его родственниками, турчонка не смущало. Для него теперь свои - это те, кто рядом. Главное, что он на настоящей войне. Что еще надо пацану в одиннадцать лет?!
        Турецкая конница под бой барабанов и звон цимбал пошла в атаку. Всадники растеклись во всю ширину поля, поскакали в нашу сторону. Легкой рысью, не вырываясь вперед. Перестук копыт становился все громче, вскоре заглушив барабаны и цимбалы. Тысячи лошадей двигались на нас плотной массой. По мере того, как они приближались, создавалось впечатление, что их становится больше. Я поймал себя на том, что судорожно пытаюсь сглотнуть слюну, а рот пересох.
        Вдруг заметил краем глаза движение на правом фланге. Повернувшись в ту сторону, вижу, как аланы, набирая ход, удирают. Те, что стоят на левом фланге, тоже. Я поднимаю повыше копье, чтобы мои конные лучники увидели павон и не вздумали последовать примеру аланов.
        - Массагеты обосрались! - презрительно произносит Рожер де Слор. - Такие же трусы, как и ромеи!
        Трудно с ним не согласиться. К счастью, больше никто за ними не последовал.
        Заметив дезертирство аланов, турки громко и радостно завизжали. Метрах в ста пятидесяти от нашей пехоты они остановились и выпустили тучу стрел, которую каталонцы приняли на поднятые щиты. Наши арбалетчики ответили, причем более результативно. В отличие от турок, они стреляли из-за щитов тяжелыми болтами. Били по лошадям, зная, что спешенный турок - треть бойца. За несколько минут они здорово выкосили ряды турецкой конницы.
        Как только турки решили отомстить за это и пошли в атаку, на них напали с флангов альмогавары, которых было в несколько раз меньше. Пригнувшись почти к шее коня и прикрываясь небольшими круглыми щитами, они поскакали на врага, пользуясь тем, что турки, как и арабы, за редким исключением не стреляли по лошадям. Приблизившись к турецким лучникам вплотную, начали орудовать дротиками и короткими пиками. Атака была настолько стремительной и дерзкой, что турки не выдержали удар и начали отступать. Альмогавары догоняли их, сбивали с коней ударами пик и коротких мечей. Турецкие лучники начали поворачивать вправо и влево, чтобы обогнуть свою пехоту. Я побоялся, что альмогавары погонятся за ними и попадут в засаду. Нет, каталонцы знали правила игры. Метрах в двухстах от пехоты они резко, почти на месте, развернули коней и неторопливо поскакали в нашу сторону, подгоняя перед собой коней, оставшихся без всадников, собирая свои дротики и добивая раненых врагов. Отогнав трофейных лошадей за наши спины, альмогавары опять заняли позиции на флангах. На поле перед нами несколько десятков лошадей бродили между
сотнями трупов. Однако, неплохо! За неполных двести лет альмогавары научились воевать с мусульманами.
        Турецкая конница справилась со страхом, вернулась на фланги. Они долго ждали нашей атаки. Затем их командир со своей гвардией спустился с холма на правый фланг и повел конницу во вторую атаку. На этот раз они растянулись еще шире, чтобы охватить альмогаваров с флангов и находиться подальше от арбалетчиков. Опять застучали барабаны, зазвенели литавры. Турецкий командир вместе со своими отборными бойцами скакал на наш левый фланг. Казалось, они собираются врубиться в него. Зато все остальные турки не спешили в бой. Они опять остановились метрах в двухстах от нашей пехоты и начали обстреливать из луков. Наши арбалетчики быстро проредили отряд командира, отбили у него охоту нападать. После чего альмогавары опять понеслись в атаку, догоняя удирающих турок.
        Я с таким интересом наблюдал, как каталонцы, приблизившись на десяток метров, выпрямляются и мечут дротики, что не сразу заметил, как моя баталия начала движение. Я опустил левой рукой забрало шлема, правой поднял копье, которое упиралось пяткой в землю, догнал Рожера де Слора. Пошли вперед и другие баталии. Мы проехали между двумя полками пехоты, между ушедшими влево и вправо арбалетчиками и поскакали на турок, растягиваясь в линию. Впрочем, туркам было не до нас. Отбивались от альмогавар, они удирали за спины своей пехоты. Я прижимал копье, поднятое вверх, к правому плечу, чтобы уменьшить нагрузку на руку. Мы скакали на пехоту. Наши кони медленно набирали ход. Метрах в ста от врага опустили копья и перевели лошадей в галоп. Пришпорив коня, я бросил поводья и взял копье двумя руками. Прижимая его к правому боку, направил слева от головы Буцефала. Я уже выбрал турецкого пехотинца для удара. Он в намотанной поверх металлического шлема белой чалме и закрыт большим черным щитом, на котором то ли золотой растительный узор, то ли надпись на арабском языке. Слева и справа я слышу треск дерева, звон
железа и человеческие вопли. Наточенное острие моего копья пробивает, как мне показалось, бесшумно щит в центре верхней трети и самого пехотинца. Железо пронзает его тело, вдавливает в щит стоявшего сзади человека, смещает дальше обоих, но не ломается. Я пытаюсь выдернуть его, понимаю, что не смогу, и, перекинув через голову коня, роняю на землю. Поворачивая Буцефала влево, снимаю с крюка на луке шестопер, начинаю бить им по металлическим шлемам, заостренным и закругленным. Острые грани перьев рассекают железо, словно это тонкая консервная жесть.
        Я замечаю, что слева от меня нет рыцарей, поворачиваю коня и скачу хлынцой вслед за ними. Буцефал старательно переступает человеческие трупы. Их много. Очень много. Альмогавары прикрывают наше отступление. Убедившись, что нас никто не собирается преследовать, начинают собирать в табун бесхозных лошадей и гнать их в тыл.
        Пока они это делают, рыцари останавливаются перед пехотой, разворачиваются лицом к врагу, выстраиваются в линию. Я обнаруживаю застрявшую в коже бригандины стрелу длиной сантиметров семьдесят пять, с трехлопастным оперением. Удар ее не почувствовал, даже не могу вспомнить, когда поймал. Выдергиваю и выбрасываю. Придется менять кожу на бригандине.
        К нам подъезжают оруженосцы, дают запасные копья.
        - Флягу, - говорю я Тегаку, который протягивает мне копье.
        Оруженосец втыкает копье пяткой в землю, достает из сумки, висевшей через плечо, серебряную флягу. Я делаю несколько больших глотков терпкого красного вина, чтобы избавиться от сушняка во рту. Замечаю жадный взгляд Рожера де Слора, даю флягу ему. Руссильонец пьет и передает флягу дальше. Через пару минут она возвращается пустая. Я отдаю флягу Тегаку, беру копье.
        Словно только меня и ждали, звучит протяжный звук трубы, и все три баталии и альмогавары трогаются с места. Меня поражает согласованность действий. Каждый знает, что должен делать, и четко выполняет свои обязанности. Нет той недисциплинированности, которой страдали раньше рыцарские отряды. Не знаю, касается это только каталонцев, много воевавших с маврами, или всех европейских рыцарей, но за последние годы они явно научились ставить общие интересы выше личного выпендрежа. Теперь мы скачем плотным строем, стремя в стремя. Бить будем в центр турецкой пехоты, которая то ли поменяла местами линии, то ли дополнила переднюю бойцами из второй. На этот раз первая линия начинает пятиться по мере того, как мы приближаемся. Я ударил в красный щит, на котором была намалевана башня или какое-то здание, может быть, мечеть. Она не спасла пехотинца. Копье пробило щит и его владельца, сбило с ног еще двоих, стоявших сзади. Остальные начали пятиться быстрее, пока не уперлись во вторую линию. Я заставил Буцефала остановиться. К моему удивлению, копье легко высвободилось. Острие было красным от крови, а павон
настолько пропитался ею, что прилип к древку. Развернув коня, поскакал неспешно вместе с остальными рыцарями к своей пехоте. Альмогавары опять прикрывали нас. На обратном пути они отловили последних бесхозных лошадей, отогнали в тыл.
        Тегак подъехал ко мне с запасным копьем. Увидев, что предыдущее уцелело, спросил:
        - Что-нибудь надо?
        - Нет, - ответил я и напомнил ему: - Теперь не зевай. Копье оставишь здесь.
        - Понял, - сказал он.
        Меня предупредили, что на сражение надо иметь не меньше трех копий. Значит, следующая наша атака, скорее всего, станет последней. Будем давить турок, пока не побегут. Вот тут-то Тегак и вступит в дело. Он должен собирать золото и серебро, ценное оружие и сбрую. Запасное копье можно оставить без присмотра. Во-первых, на копье с чужим павоном вряд ли кто позарится; во-вторых, все равно оно стоит дешевле того, что на такой вес можно взять с убитых.
        Труба звучит дважды. На этот раз мы скачем медленно, и за нами, не отставая, идет пехота. Только когда до турок остается метров триста, пришпориваем коней, переводим на рысь, а потом и на галоп. Чем выше скорость, тем сильнее будет удар. Наша пехота бежит за нами с криками «Арагон! Святой Георг!»
        Первая линия турок опять полная, зато вторая заметно уменьшилась. Пехотинцы передней начинают пятиться, ускоряя движение синхронно с нами. Задние ряды разворачиваются и бегут ко второй линии, которая тоже пятится. Мне опять достается черный щит, но на этот раз без узора. Хозяин его повернулся ко мне боком, надеясь, что промажу. Но я направляю копье, ориентируясь по левой ноге, выглядывающей снизу. Острие пробивает щит и человека, валит турка, потому что за ним никого нет, и встревает в землю, выворачивая мне руку. Мне даже кажется, что это не оно трещит, ломаясь, а мои кости. Я роняю обломок, беру шестопер и скачу вслед за убегающими врагами. Турки, побросав щиты и копья, мчатся, сломя голову, в сторону темно-красного шатра и кибиток. Сотни три всадников, которые стояли там, развернули коней и поскакали на юг, навстречу солнцу. Странно, а мне казалось, что прошло самое большее час.
        Я еще метров пятьсот гонюсь за убегающими пехотинцами, рассекая шестопером металлические шлемы и кожаные шапки, пока мой конь не начинает спотыкаться. Перевожу его на шаг и разворачиваю в сторону шатра. Буцефал нервно всхрапывает и трясет головой. От него сильно воняет потом. Проезжаю мимо турецкого обоза, который грабят мои конные лучники в компании нескольких альмогаваров. Ребята действуют согласно моему совету увлекаться не погоней, а добычей.
        На холме стоит Рожер де Флор с десятком рыцарей. Любуются результатом своей работы. Имеют право. Если не считать струсивших аланов, враг превосходил нас в три-четыре раза. Конных турок спаслось всего тысячи полторы, а пехотинцев столько, сколько сумеет спрятаться в кустах и оврагах и пересидеть там до темноты. Несколько сотен турок сдалось в плен. Сидят на земле, ждут своей участи. Не умеют воевать - будут гребцами на галерах или слугами.
        Я останавливаюсь перед великим ромейским дукой, показываю ему шестопер, покрытый кровью по самую рукоять, и говорю:
        - Твой подарок хорошо послужил в этом бою.
        - Я знал, кому дарю его, - улыбаясь, произносит Рожер де Флор ответный комплимент.
        Общение с ромеями нам обоим не прошло даром.
        На поле боя появился наш обоз. Женщины и дети рассыпались в разные стороны, начали собирать трофеи, хватая все подряд. Я заметил, что Тегак уже недалеко от холма, а вьюк набит основательно и кое-что привязано к седлу его лошади и второй, караковой масти, с большой рыжей подпалиной на левой стороне головы, отчего казалось, что там ожог. Навстречу женщинам пошли пехотинцы, которые брали только ценные вещи. Вскоре начали возвращаться и альмогавары. Кое-кто вел на поводу захваченную лошадь.
        - Пожалуй, вернемся к реке и там станем лагерем, пока не соберем все трофеи, - принял решение Рожер де Флор и приказал стоявшим неподалеку пехотинцам: - Сложите шатер. Он теперь будет моим. Отвезите его в лагерь и поставьте там.
        Как ни странно, раньше шатра у командира Каталонской компании не было, ночевал во время перехода, как и большинство воинов, под открытым небом.
        Мы медленно поскакали назад, к реке, где оставили обоз. Там будем достаточно далеко от трупов, которые вскоре начнут разлагаться. К нам присоединялись другие рыцари. За нас трофеи собирали оруженосцы, слуги, наложницы. Увидел я и Ясмин, которая вместе с Ханией - наложницей Аклана - стягивала с убитого турка окровавленную одежду. Кстати, Хания значит «Счастливая». Вот и верь после этого, что имя определяет судьбу. Хотя, может, в сравнении с предыдущим мужем Аклан и есть счастье. Понимая, что женщин жестоко отрывать от такого интересного процесса, обогащающего материально и духовно, усложняю им задачу:
        - Оставьте это дешевое барахло, берите только ценные вещи.
        Они смотрят на порванные, окровавленные тряпки, потом на валяющиеся, по их мнению, сокровища, и делают правильный вывод - начинают двигаться вперед, выбирая только самое ценное. Ясмин ведет под узду лошадей, запряженных в кибитку, в которую Хания и подъехавший Тегак нагружают оружие, металлические шлемы, доспехи. Колеса кибитки переезжали через мертвые тела и лужи крови, оставляя колеи.
        Я замечаю, что рыцари повернули вправо, к краю поля боя. Там появились аланы, около тысячи человек, принялись собирать трофеи, отгоняя наших женщин и слуг. От такой наглости я опешил. И не только я. Каталонские рыцари быстро оценили ситуацию и приняли решение. Я присоединился к ним.
        Видимо, спешенные аланы не ожидали от нас ответной наглости, все еще считали нас союзниками, поэтому не сразу прореагировали на скакавших на них рыцарей. Я достал саблю, которая была длиннее, чем шестопер, догнал и снес две трусливые головы. Одна принадлежала юноше лет шестнадцати, у которого на ремне, набранном из серебряных пластин, украшенных чеканкой и чернью, висели сабля и кинжал с серебряными навершиями и в ножнах, обтянутых черным бархатом и украшенных серебряной чеканкой с чернью. Всего мы перебили сотни три-четыре аланов. Если суждено погибнуть на этом поле боя, погибнешь. Вопрос только, со славой или позором. Остальные аланы успели смыться. Общение с ромеями и для них не прошло бесследно. Я снял с молодого алана ремень с саблей, серебряный браслет с темно-синей эмалью, называемую на Руси финифтью, который был на левой руке, и с обрубка шеи залитую кровью, золотую цепочку с крестиком. Затем поймал его красивого жеребца-иноходца бурой - цвета жженого кофе - масти, у которого были украшеные серебром с чернью сбруя и передняя лука седла, и повел его на поводу, двигаясь вслед за остальными
рыцарями. Они тоже вели на поводу по одной или две лошади, ранее принадлежавших аланам.
        - Все-таки есть от массагетов какая-то польза! - пошутил Рожер де Флор.
        Вечером к нам приехала делегация из трех аланов. Поскольку они не намного лучше каталонцев говорили на греческом языке, я предложил себя в переводчики.
        - Погиб сын нашего командира и другие наши товарищи. Разрешите нам забрать их тела и похоронить, как христиан, - попросили они.
        - Пусть забирают, - разрешил Рожер де Флор, - но предупреди, что если возьмут хоть что-то из трофеев, полягут рядом.
        Я перевел и добавил от себя:
        - А вы действительно аланы или только говорите на их языке?! Я когда-то воевал вместе с аланами. Среди них таких трусов не было.
        Все трое опустили головы и ушли, ничего больше не сказав.
        Рано утром, когда мы завтракали, готовясь продолжить сбор трофеев, прискакала другая тройка аланов. Главным среди них был мужчина с широким лицом, густыми черными бровями и усами и покрытым щетиной, тяжелым подбородком со шрамом слева, частично прикрытым усом. На нем был кожаный колпак, заломленный назад, длинная просторная кольчуга с короткими рукавами, короткие кожаные штаны и тупоносые, растоптанные сапоги, которые вот-вот должны были запросить каши. На портупее висела сабля с деревянной рукояткой и в простых деревянных ножнах. Звали его Беорг.
        - Мы отступили потому, что Гиркон приказал. Я и еще тысяча человек ушли от него. Хотим служить под твоим командованием, - сказал он Рожеру де Флору.
        - Где гарантия, что вы опять не сбежите?! - презрительно произнес командир Каталонской компании.
        - Мы поклянемся на кресте, - пообещал Беорг, достал из-за пазухи медный крестик на тонкой веревочке и поцеловал его.
        - Да на кой мне ваши клятвы?! - отмахнулся великий дука.
        - Аланы - хорошие воины, если у них командир толковый, - заступился я.
        - Ты согласен стать их командиром и отвечать за них головой? - спросил Рожер де Флор.
        Я мысленно выругал себя, потом спросил Беорга:
        - Ты знаешь, как татары поступают с теми, кто сбежал с поля боя?
        - Знаю, - ответил он. - Десяток отвечает за одного, сотня за десяток.
        - Так и вы будете отвечать, если присоединитесь к нам и я стану вашим командиром, - предупредил его.
        - Нам не придется отвечать, - пообещал Беорг.
        - Я согласен, - сказал я великому дуку.
        - Что ж, пусть возвращаются, - разрешил Рожер де Флор. - Будет кому обоз охранять.
        15
        В лагере у реки мы провели восемь дней. Первые два собирали и делили трофеи, а потом ждали, когда вернутся те, кто сопровождал в Пиги императорскую долю. Она была намного меньше трети и состояла из пленных турок и самых плохих трофейных лошадей. Из Пиг и Филадельфии, из-под стен которой ушел отряд турок, осаждавших ее, приехали купцы. Они скупали все, платя пятую, а то и десятую часть цены. Я продал им только самые дешевые и тяжелые вещи, типа одежды, щитов, плохого оружия. Остальное лежало в кибитке. Также поступили и конные лучники. Теперь у них была своя двуконная кибитка, нагруженная доверху. Если не считать лошадей, добыча была дешевая, но в большом количестве. Каждый боец Каталонской компании имел, если хотел, как минимум, одного хорошего жеребца.
        Я приказал перешедшим под наше знамя аланам расположиться в стороне от каталонцев. И те, и те народ горячий, а повод для стычек есть. Я разбил отряд аланов на две части по пять сотен в каждой, назначив командиром одной Беорга, а второй - Аклана. Остальных своих конных лучников сделал сотниками. В одиннадцатую сотню, правда, набралось всего три десятка человек, но и командовал ею самый тормозной член моего бывшего отряда. Сказать, что конные лучники возгордились, - ничего не сказать. Во-первых, значительное повышение статуса; во-вторых, сотники при разделе добычи получат три доли, а мои заместители - пять. Правда, от ромейского императора они будут получать всего лишь, как конные сержанты.
        Филадельфия оказалась большим городом. Он располагался на берегу реки Когамус, рядом с горами Тмолус. Город окружал ров шириной метров двенадцать и два ряда каменных стен. Внешние стены были высотой метров пять-шесть, с круглыми башнями. Внутренние - почти в два раза выше и с башнями разной формы. Внешние были построены недавно. В них кладка из камней чередовалась кирпичной, причем даже в соседних куртинах на разных уровнях. Видать, строили стены по ситуации: прибыла партия кирпича - кладем кирпич, прибыли камни - кладем камни.
        Горожане встретили нас радостью. Они пробыли в осаде больше месяца. Мы спасли их от голодной смерти или капитуляции, которая для многих была бы гибельна. Зная повадки своей компании, Рожер де Флор приказал расположиться на постой в городе только рыцарям. Остальным разрешалось заходить в него днем, а на ночь возвращаться в лагерь, разбитый под стенами. Я остался вместе с аланами, разместив их и на этот раз в стороне от каталонцев, на берегу реки южнее города.
        В Филадельфии была типичная, унаследованная от римлян и немного модернизированная архитектура. Кварталы ничем не отличались от константинопольских или фессалоникских, разве что все дома были с плоскими крышами. В теплое время года на крышах домов спали хозяева, а слуги - на сараях и других подсобных помещениях. При ночевке на земле можно было ночью проснуться в объятьях змеи. Впрочем, они здесь не слишком ядовитые. Еще половцы научили меня огораживать место ночевки веревкой из овечьей шерсти. Такое препятствие непреодолимо для змей. Не сказали, правда, по какой причине, потому что и сами не знали. Мы продали в городе трофеи по более высокой цене, разгрузили кибитки. Продал я и серого жеребца-полукровку. Отбитый у алана иноходец мне больше понравился.
        - Это конь сына Гиркона, - сообщил Беорг.
        - Он был слишком плохим воином для такого коня, - сказал я.
        - Гиркон пообещал отомстить за смерть сына, - предупредил алан.
        - Приму к сведению, - молвил я.
        Однажды утром я занимался с Тегаком, учил владению двумя мечами. Как обычно, нас окружало плотное кольцо зевак. Никто из них не умел биться двумя руками, поэтому наблюдали с интересом, перенимали опыт. Обычно после окончания моей тренировки с оруженосцем, некоторые аланы разбивались на пары и отрабатывали движения, которые я показывал Тегаку. Бились на деревянных мечах, специально изготовленными для этого еще в Кизике. Поэтому я не сразу заметил, как к нам подъехал Рожер де Флор со свитой. Только по тому, что зеваки перестали подбадривать криками Тегака, понял, что что-то не так. Оглянувшись, увидел командира Каталонской компании, восседавшего на белом иноходце.
        - Не знал, что ты двурукий боец, - сказал он мне.
        - Не было повода сообщить об этом, - произнес я.
        - Давай сразимся? - предложил он.
        - Давай, - согласился я.
        Слышал, что у тамплиеров очень хорошая подготовка бойцов. Даже старые рыцари обязаны были каждый день, кроме воскресенья, проводить пару часов в тренировках разными видами оружия. Но ведь не так важно, сколько времени тренируешься, а то, кто тебя учит. Я был уверен, что у тамплиеров, как и в обычных замках, не столько отрабатывают технику, сколько нарабатывают выносливость. Рожер де Флор доказал, что не все так просто, тем более, что у него было преимущество - левша от рождения, как и Тегак. Обычно левши и становятся двурукими бойцами. Тренировки с оруженосцем помогли мне наработать некоторые навыки борьбы с левшами, а вот Рожер де Флор, видимо, никогда раньше не бился с двуруким правшой. Он опасался моей левой руки больше, чем правой, на чем я и поймал командира.
        - Давай еще раз, - предложил он.
        Во второй раз я победил быстрее, потому что знал, как надо действовать.
        - Когда-нибудь еще сразимся, - пообещал великий ромейский дука.
        Зря он уклонился от третьего раунда. Я бы, как обычно, поддался, чтобы немного приподнять его авторитет.
        - У тамплиеров научился? - поинтересовался он, садясь на коня.
        - Не только, - ответил я.
        - Поэтому и победил, - сделал вывод Рожер де Флор и поскакал со своей свитой дальше.
        После этого случая аланы вслед за моими конным лучниками стали называть меня «наш боярин». Они, вроде бы, начинают верить в меня, что очень важно. В критическую минуту стану для них, как я выражаюсь, поведенческим якорем - будут делать, как я. Если я не побегу - и они не побегут.
        Проведя в Филадельфии пятнадцать дней, мы пошли на запад, в Нимфею, чтобы отогнать от нее турецкие отряды. Они опустошали окрестности города, избегая столкновений с нами, потому что в турецких отрядах было от одной до трех тысяч сабель. Объединиться и напасть на нас у них после сражения под Филадельфией пропало желание. Я со своим отрядом шел восточнее основных сил, прикрывал с этой стороны обоз. Рожер де Флор все еще не доверял аланам. Вот я и решил проверить, чего стоят их клятвы на кресте и, в случае положительного результата улучшить, так сказать, их рейтинг. Когда мне доложили, что неподалеку от нас, немного отставая, действует турецкий отряд численностью около двух тысяч сабель, приказал двигаться в ту сторону. Рожеру де Флору не стал говорить. Если получится, на меня не обидятся, а если аланы опять подведут, пошлю их, а каталонцам скажу, что сбежали.
        Для засады выбрал ложбину между двумя холмами, поросшими лесом. В четырнадцатом веке в Малой Азии еще много лесов. Между холмами проходила дорога, на которой могли свободно разъехаться две арбы. Приманкой приказал командовать Беоргу, дав ему первую сотню и одиннадцатую. Остальных расставил в лесу вдоль дороги. Сам занял позицию в конце западни. Если аланы подведут, легче будет убежать. Подо мной был аланский иноходец с низким седлом, а вместо тяжелого копья - легкая степная пика, которая сейчас лежит поперек седла. В левой руке у меня монгольский лук, а в правой - стрела. Не смотря на то, что ждал в тени между деревьями, было жарковато. Я уже жалел, что надел стеганку и бригандину. Хватило бы кольчуги поверх шелкового белья. Если получится, как задумал, доспехи ни к чему, а если нет, без них коню было бы легче увозить меня от погони. Рядом со мной Аклан. Он жует сушеный виноград, выменянный в Филадельфии. Предлагает мне. Я беру несколько ягод. Виноград сладкий, вкусный, но раздражают косточки. Есть вместе с косточками, как Аклан, я не хочу.
        Ждать пришлось долго. Я уже подумал, что ничего не получится, когда Аклан сказал:
        - Скачут. Быстро скачут.
        Слух у него острее, чем у меня, хотя на свой никогда не жаловался. Если скачут быстро, значит, за ними гонятся. Будем надеяться, что никто из сидящих в засаде не выстрелит раньше времени. Я предупредил, что в таком случае вся сотня будет отправлена служить Гиркону или кому угодно. Беорг скакал замыкающим, определял темп, постоянно оглядываясь на преследователей. За ними гнался весь турецкий отряд. Они скакали плотно, занимая дорогу от края до края. Впереди - всадник в зеленой чалме поверх шлема. Конь под ним арабский, белой масти.
        Когда Беорг проскакал мимо меня, я приказал Тегаку, недавно освоившему медную трубу:
        - Сигналь, - и выстрелил из лука во всадника в зеленой чалме.
        Я был у него спереди и справа. Стрела попала в грудь, защищенную кольчугой, пробила ее насквозь, потому что влезала по самое оперение. Турок еще продолжил скакать, медленно клонясь влево, словно не хотел слышать протяжное завывание трубы. Со слухом у Тегака было еще хуже, чем у меня. Обычно именно у таких людей появляется непреодолимое желание стать музыкантами.
        С обеих сторон в турок полетели стрелы. Большая часть отряда, оказавшаяся в зоне поражения, была расстреляна за несколько минут. Только пара сотен, скакавших позади, успела развернуться и удрать. Я строго-настрого приказал не гнаться за ними.
        Всадник в зеленой чалме был еще жив. Лежал навзничь на красновато-коричневой земле. Ему лет двадцать пять, не больше. На побледневшем лице густые черные усы и многодневная щетина казались чужими. Турку было очень больно. Справляясь с очередным приступом, так напрягся, что по вискам потек пот. Приоткрыв узкие губы, турок тихо попросил на греческом языке:
        - Добей.
        Чтобы не портить кольчугу, я ударил пикой в шею, покрытую черной щетиной. Лицо напряглось в последний раз, а потом разгладилось, потеряло воинственность, мужественность. Только усы продолжали боевито топорщиться. Вот такая у нас, братцы, интересная игра. Живем недолго, зато нескучно.
        Собрав трофеи, поскакали догонять Каталонскую компанию. Почти каждый вел на поводу двух лошадей, нагруженных оружием, доспехами, одеждой, обувью. На лицах аланов наконец-то появились улыбки. В предыдущие дни поводов для радости у них не было. Снабжали их по остаточному принципу, поэтому многие жили впроголодь. Им пообещали заплатить через Гиркона после освобождения Филадельфии, а Рожер де Флор не считал нужным давать трусам аванс. Теперь многие поменяли своих лошадей, оружие и доспехи на более хорошие трофейные. Все, что взято взамен своего, трофеями не считается.
        Каталонцев мы догнали, когда компания располагалась на ночь. Рожер де Флор уже спрашивал, куда мы делись. Я уверен, что он предположил лучшее. Приказав аланам устраиваться на ночь, я поскакал с Тегаком к темно-красному шатру. Мой ординарец вел на поводу белого арабского скакуна. Великому дуку доложили о моем приближении, он вышел из шатра. Рожер де Флор был в длинной алой шелковой рубахе и босой, в левой руке держал бокал с вином. После того, как я победил его в тренировочном бою, великий дука опять стал относиться ко мне с подозрением. Наверное, уже жалеет, что доверил мне тысячу аланов, или радуется, считая их паршивыми воинами.
        Я останавливаюсь и киваю Тегаку, чтобы подвел к командиру трофейного арабского жеребца.
        - Ответный дар за шестопер, - говорю я, зная, что такого коня можно обменять на несколько десятков шестоперов, и ставлю в известность: - Мы разбили отряд турок, пару тысяч. Завтра отдадим твою долю.
        По новому уговору я отдаю Рожеру де Флору треть трофеев, из которых он выделяет императору столько, сколько сочтет нужным, треть беру себе, а остальное делю между бойцами. Предлагая такие льготные условия, командир Каталонской компании не предполагал, видимо, что мы сумеем захватить что-то стоящее.
        - Барон, ты скоро станешь более популярным командиром, чем я! - как бы в шутку говорит Рожер де Флор.
        - Не беспокойся, я не долго задержусь в твоей компании. В мои планы не входит продолжительная жизнь в Ромейской империи и служба наемником, даже великим дукой, - в тон ему сообщаю я, потому что мне не нужен смертельный враг. - Как только наберу денег, поеду дальше.
        - Куда? - спрашивает он.
        - Еще не решил, - отвечаю я.
        И не вру. Я действительно пока не знаю, где хотел бы осесть, но точно знаю, где не хотел бы. В этом списке на первом месте стоит разваливающаяся Ромейская империя. Я уже пожил в подобной империи, чуть не загнулся под ее обломками.
        16
        Мы отгоняем отряды турок от Магнезии, поворачиваем на юго-запад, на Смирну, возле которой действуют другие турецкие отряды. Рожер де Флор уже понял, что гоняться всей армией за разрозненными мелкими отрядами бессмысленно. Скорее всего, Смирна нужна ему потому, что она на берегу моря и недалеко от острова Хиос, где базируется наш флот. В последние дни Рожер де Флор осторожно расспрашивал меня о государственном устройстве Ромейской империи. Видимо, великий дука решил обзавестись собственным княжеством наподобие Ахейского. Я не стал говорить ему, что скоро вся эта территория станет частью Османской империи. Он ведь не поверит, решит, что отговариваю из зависти.
        Я бывал в Смирне. В будущем она получит название Измир. Лоцманом в порту был немец. Лоцмана-турки - это особая тема для разговора. Не будем о грустном. Пришли мы в Измир с металлолом из России. На одной стороне причала разгружали нас, а на другой в судно под голландским флагом грузили строительную арматуру, изготовленную из металлолома. Наверное, нашим сталеварам такое сложное изделие было не по плечу. Порт располагался в стороне от города. Желающих отвезли в Смирну на микроавтобусе бесплатно, но с условием, что зайдем в магазин, который обеспечил нас транспортом. Я купил в этом магазине футболку, переплатив вдвое, и пошел гулять по городу. Ко мне сразу прилип улыбчивый турок с золотыми зубами, из-за чего я сперва принял его за цыгана. Бесплатный гид на приличном английском языке с гордостью сообщил мне, что в этом городе родился Гомер, что я иду по той же улице, по которой ходил великий грек. Это было забавно слушать, потому что я знал, какую резню греков здесь устроили турки в начале двадцатого века. Кстати, греков они вырезали больше, чем армян, но весь мир знает только об армянском геноциде.
Также и русских погибло во Вторую мировую раз в десять больше, чем евреев, но об этом мало кто хочет знать. Может, потому, что греки и русские защищались, а не покорно шли на убой. Закончил добровольный гид традиционным во всех турецких городах предложением старинной бронзовой монеты времен Гомера, которую он случайно нашел во время ремонта старого дома своей бабушки. Я обидел его, сказав на турецком языке, куда он должен засунуть этот фальшак.
        В четырнадцатом веке город Смирна помешался на склоне горы Пагос. Как и Филадельфия, обнесен двумя стенами с башнями. Улицы мощеные, прямые, направленные строго с севера на юг и востока на запад. На вершине горы находилась старая крепость, а возле порта новый замок с высоким каменным донжоном, построенный генуэзцами для охраны и защиты своего квартала. Узнав о нашем приближении, генуэзцы закрылись в замке и прислали делегацию на переговоры. Не знаю, что они пообещали или дали Рожеру де Флору, но бояться перестали.
        Я с аланами расположился неподалеку от моря севернее Смирны. Слишком много у нашей армии было теперь лошадей, чтобы держать их скучено. Утром я поехал купаться. Развлечение это было непонятно ни моим конным лучникам, ни аланам. Но боярин имеет право на причуды. Я заплыл далеко, когда заметил, что к моей охране, оставшейся на галечном пляже, скачет всадник. Быстро погреб к берегу. Чертыхаясь, выбрался по крупной гальке из моря. В двадцать первом веке не понимал тех, кому нравилось отдыхать на греческих островах. Разве что для того, чтобы поесть экологически почти чистых продуктов и насладиться тишиной и скукой. В остальном это голые, прокаленные солнцем склоны гор и галечные пляжи с отвратительным заходом в море и выходом из него. Наверное, идеальное место для влюбленных: ничем, кроме как друг другом, заниматься не захочется.
        - Турки приближаются! - доложил гонец.
        Тегак уже приготовил мои доспехи и оружие. Я надел только кольчугу и шлем, взял саблю, лук и пику. Аланы ждали меня. Оставив в лагере одну сотню, поскакали в Смирне.
        Еще издали по открытым городским воротам я догадался, что все оказалось не так плохо, как подумал. Мы проскакали через город и на противоположной окраине заметили Рожера де Флора, который с небольшой свитой возвращался в город. Остальная его армия шла к своему лагерю.
        - Турок оказалось не так много, как мы подумали, - сказал мне командир Каталонской компании. - Корберан де Алет с передовым отрядом разбил их, загнал на гору. Справится и без нас.
        Так понимаю, сенешаль командира не хочет делиться трофеями. И то верно. Добычи будет мало, на всех не хватит.
        - Поехали с нами, пообедаем у наместника, - пригласил Рожер де Флор.
        Я не стал отказываться. Ясмин готовила плохо, а Хания чуть лучше, но не намного. Турецкая кухня только начала движение от примитивного кочевнического меню к продвинутому оседлому.
        Наместник Варлаам Кидонис жил в большом, оштукатуренном, каменном, двухэтажном доме. Его имя была выложено разноцветной мозаикой на глухой стене, выходившей на улицу, рядом с широкими воротами, усиленными железными полосами, которые прибиты гвоздями со шляпками большого диаметра. Двор, закрытый с трех другим сторон конюшней, птичником, амбаром, сараями и другими подсобными помещениями, был просторный. По нему разгуливали павлины в количестве не меньше полусотни. Посреди двора располагался небольшой круглый фонтанчик, в центре которого сирена, сотворенная из мрамора сливочного цвета, изблевывала чистую воду, которая поступала в город по трем акведукам, построенным еще римлянами. Вдоль второго этажа дома шла традиционная деревянная галерея на камерных колоннах, на которую вела деревянная лестница. На галерею выходили пять прямоугольных окон. Куски стекла были длиной сантиметров шестьдесят, но шириной не больше двадцати. На первом этаже располагалась просторная гостиная с мраморным полом и стенами, расписанными религиозными сюжетами, а в дальнем правом углу висела икона в серебряном окладе размером
метр на полтора. В праведности самого богатого жителя города можно было не сомневаться. Что меня позабавило - все каталонцы, включая отлученного от церкви Рожера де Флора, перекрестились на роспись стен, но не на икону.
        Стол, накрытый белой полотняной скатертью, был буквой П. За перекладиной поместились только Варлаам Кидонис - носатый ромей с гладко выбритым лицом, что было среди них редкостью, - в центре, Рожер де Флор одесную и Беренгер де Энтенза ошуюю. Я занял место рядом с последним. Этот мне пока не завидует. Или я не всё знаю. Посуда была бронзовая, в том числе и двузубые вилки, которыми каталонцы до сих пор не научились пользоваться. Мне, как и сидевшим за перекладиной, досталась отдельная тарелка, а вот моим соседям слева - одна на двоих. Сначала нам подали апельсины и свежую прошлогоднюю айву, непонятно как сохранившуюся. Затем было жареное мясо, по заверению хозяина, пятимесячного ягненка с тыквой; вымя молодой свиньи с фригийской капустой, которое слуга доставал из горшка с жиром прямо рукой; трехгодовалый павлин, откормленный особым образом, с кисло-сладким соусом из сухофруктов; кефаль с острым, ядреным соусом; омары с неизвестной мне травой, имеющей специфический запах и солоноватой на вкус; сваренные вкрутую яйца, которые подавали в голубых эмалевых подставках и с ложечками на длинных ручках. На
десерт подали мягкий сыр. Все это запивалось белым ароматным вином, довольно приятным. Я даже подумал, что зря зациклился на красных винах.
        Гости объелись так, что разговор не шел. Всех клонило ко сну. В то же время не было ни сил, ни желания добираться до кровати. Встряхнуться нам помог гонец. Сначала мы услышали шум голосов во дворе. Один человек говорил на греческом языке, а второй - на каталонском. Они не понимали друг друга, поэтому говорили громко и долго.
        В гостиную вошел слуга в сопровождении альмогавара, который с порога доложил:
        - Командир, Корберан де Алет погиб.
        - Как погиб?! - удивленно спросил Рожер де Флор.
        - Мы на гору поднимались, где турки засели. Жарко было, он снял шлем, и стрела попала в голову выше правого уха, а вышла ниже левого, - рассказал альмогавар.
        Великий дука выругался со смаком. Корберан де Алет был его любимцем и будущим зятем. Рожер де Флор собирался выдать за него свою внебрачную дочь, прижитую от какой-то киприотки. Ждали, когда девочка подрастет. Теперь придется искать другого лоха.
        Командир Каталонской компании вместе с рыцарями пошел к убитому, а я отправился в свой лагерь. Ехал и боялся заснуть и упасть. Сопровождавших меня Аклана и еще одного конного лучника тоже накормили досыта на кухне Варлаама Кидониса, но они держались лучше меня. По возвращению в лагерь я сразу завалился в тени под кибиткой. Спал так крепко, что даже мухи не мешали.
        Мы задержались в Смирне еще на неделю. Сперва возле церкви святого Иоанна похоронили Корберана де Алета и десяток погибших вместе с ним воинов. Рожер де Флор проследил, чтобы бывшему сенешалю сделали красивый надгробный памятник. Затем в порт прибыли две галеры и шесть транспортных судов, на которых приплыл один из приближенных командира по имени Беренгер Рокафорт с пополнением из двух сотен альмогаваров и тысячи пехотинцев. Лошадей всадники получили на месте от Рожера де Флора. Поскольку Беренгер Рокафорт справился с заданием великого дуки и давно уже завоевал его симпатию, то был назначен сенешалем и женихом внебрачной дочери.
        За день до нашего ухода из Смирны на одной из этих галер уплыл Беренгер де Энтенза. Тоже за пополнением, но в первую очередь за рыцарями, поскольку в отличие от своего тезки был благородным. Как догадываюсь, у Рожера де Флора появились грандиозные планы на Малую Азию. Для этих планов ему не хватало людей.
        Из Смирны мы пошли на юг, в Эфес. Было несколько мелких стычек, в которых мой отряд не участвовал. Мы охраняли обоз, двигались в хвосте армии. Мои аланы не сильно унывали. Рожер де Флор выплатил прибывшему пополнению жалованье за четыре месяца, а заодно и аланам. Теперь у него не было повода считать их трусами. Это была неплохая плата за ту непыльную работу, что мы делали. Впрочем, пыли мы поднимали много. Длинная вереница арб, телег, навьюченных лошадей, ослов, мулов и лошаков, а также тысячи женщин и детей плюс тысяча охранников поднимали облака коричневатой пыли, которая проникала повсюду, противно скрипела на зубах. Я старался двигаться впереди обоза, который возглавляла моя кибитка под управлением Тегака. Ясмин обычно ехала на следующей, вместе с Ханией. Двум женщинам всегда есть о чем поговорить, не смотря на многомесячное знакомство. Они ведь обмениваются не информацией, которая конечна, а эмоциями, которые сами же и генерируют. Ясмин была беременна, чему очень радовалась. Она даже начала носить на шее золотой крестик на золотой цепочке, который я снял с убитого алана. Мне ее
вероисповедание было безразлично, а ей нет. Ясмин была уверена, что, приняв христианство, станет мне ближе. Хания тоже считала, что надо быть одной веры с мужем. К моему удивлению, у нее сложились хорошие отношения с Акланом. Видимо, внутри он лучше, чем снаружи. Я пообещал, что при случае перекуем обеих в христианок.
        Эфес оказался большой деревней на берегу реки Квистр, а в шестом веке это был второй после Константинополя город Ромейской империи. Раньше являлся важным портом, а теперь располагался на склонах горы километрах в четырех от заболоченного побережья. О былом величии напоминали руины храмов, театров, больших зданий. Какие-то из руин были храмом Афродиты, который считался седьмым чудом света, но в историю вошел, благодаря любителю перфоменсов по имени Герострат. По преданию здесь умерла мать Иисуса и похоронен Иоанн - один из четырех победителей литературного конкурса на тему «Жизнь экстрасенса, принятого за бога». На том месте, где вроде бы похоронена Мария - километрах в семи от города, - стояла небольшая церковь. Все воины Каталонской компании и их родственники, как православные, так и католики, помолились в этой церкви. Я дал Аклану денег, чтобы он крестил там обеих женщин. То-то им память будет! Что он и сделал под радостные крики православных и католиков. Оттуда паломники отправились к базилике Иоанна. По пути находился источник, вода в котором считается святой. Само собой, отпили из него все, а
еще набрали ее в разные сосуды, ненадолго оставив жителей Эфеса без воды. Рядом с источником стоит каменная стена желаний. Надо загадать желание и закрепить узелок из любой материи на специально установленных решётках. И это сделали паломники обеих конфессий, в том числе и неофитки. Я не стал спрашивать, что загадала Ясмин. Какое желание может быть у беременной женщины?! В базилике, как мне рассказали, внизу амвона есть мраморная плита длиной двенадцать ладоней и шириной пять, в которой девять узких отверстий, из которых в день святого Иоанна - летнего солнцестояния - сыплется песок, который все, кроме того, кто его натаскал в базилику, считают манной. Утверждают, что она помогает и от лихорадки, и от камней в желчи, и при родах, и даже шторм прекратится, если бросить в море три щепотки от имени святой Троицы, девы Марии и святого Иоанна. К сожалению, мы пришли не вовремя, а то бы я набрал этой манны для борьбы со штормами.
        17
        Над Малой Азией уже которую неделю господствует антициклон. Стоит сильная жара. Многие реки пересохли, а остальные превратились в ручьи. Обливаясь потом, мы идем на восток по территории, которую уже давно захватили турки. Рожер де Флор решил отвоевать у них всю Анатолию. Время от времени разбиваем небольшие отряды врага. Занимаются этим в основном альмогавары. По их словам, турки не сильно отличаются от мавров, как манерой ведения боевых действий, так и трусостью. Местное население встречает освободителей без особой радости, потому что мы забираем все, что находим. И нам плевать, что это ромеи. Мой отряд все еще плетется в хвосте, охраняя обоз. Нам достается только то, что пропустили каталонцы. Этого хватает, чтобы прокормить не только воинов, но и семьи. К аланам приехали жены и дети. Движутся в голове обоза, а семьи каталонцев - сзади, глотая поднятую нами пыль. Это наша маленькая месть.
        В августе нам не выдали жалованье за следующие четыре месяца. Пообещали подогнать к концу срока. Я решил дождаться денег - и отвалить. Вернусь в Смирну, построю судно и займусь морской торговлей и пиратством, что в данную эпоху одно и то же. Если получу еще шестнадцать унций золота, то этого хватит и на большую бригантину, и на полный трюм недорогого груза, и останется на приличное жилье в спокойном месте на берегу, может быть, на Крите. В Смирне цены божеские и есть возможность дешево сделать подводную часть набора судна из тиса, который почти не гниет.
        Турки долго собирались, но все-таки решили дать нам генеральное сражение на подходе к перевалу Железные Ворота, который вел в Киликийское Армянское царство. Оно теперь было под турецкой пятой. Враг занял позицию на склоне горы. Примерно тысяч десять конных и в два раза больше пеших. Ночью на склоне горело столько костров, что казалось, будто там собрались турки со всей Малой Азии.
        Рано утром Рожер де Флор построил нас и двинул короткую речугу:
        - Сегодня день девы Марии! Она поможет нам победить нехристей! Если разобьем их сейчас, то нам будет открыт путь до предела турецких земель! Вперед, братья!
        Легкие победы отучили командира Каталонской компании от осторожности. Рожер де Флор поверил, что победит турок, как бы много их не было. Поэтому не стал дожидаться атак турецкой конницы, а сам пошел вперед. Турки разделили свое войско на две части. Там, где склон горы был удобен для кавалерийской атаки, поставили конницу, а слева от нее - пехоту. Рожер де Флор направил конных против конных и пеших против пеших. Впереди скакали рыцари, на флангах - альмогавары, а сзади - аланы. Пехоту повел в атаку Беренгер Рокафорт.
        Я скакал со своими аланами позади рыцарей, сместившись немного вправо, поскольку опасался, что в расположенном в той стороне лесочке может находиться засадный отряд. Турки встретили нас тучей стрел, убив несколько человек. Но это не остановило атаку. Альмогавары первыми вклинились с флангов в ряды турок, которые, прижатые к горам, не имели возможности маневрировать, а в центр ударили рыцари. Бронированный кулак вдавил легкую турецкую конницу в склон горы - и она после недолгого сопротивления побежала влево и вправо. Засады в лесочке не оказалось. Густой кустарник между деревьями был труднопроходим для всадников. Мои аланы догнали возле него убегающих турок и перебили тех, кто не успел спешиться и спрятаться в маквисе.
        Я же с другой частью отряда громил убегающую турецкую пехоту. Она не долго сражалась с нашей пехотой. Как только мимо них проскакали первые удирающие всадники, пехотинцы ломанулись следом. Большая часть драпала по дороге. Я догнал их и начал колоть пикой ближних. Никому из турок даже в голову не приходило сопротивляться. Лишь некоторые закрывали голову щитом, что не спасало. Добравшись до первого «кармана» на дороге, свернул в него, уступив место скакавшим за мной аланам и каталонцам. Пусть они насладятся безнаказанным избиением. Мне этот процесс уже перестал доставлять удовольствие.
        По пути к нашему лагерю поймал двух жеребцов и повел их на поводу. Оруженосцы, слуги, женщины и дети уже начали сбор трофеев. С радостными криками они перебегали от одного убитого турка к другому, забирали оружие, стягивали одежду и обувь. Это сладкое слово «добыча»! Встретил Тегака и Ханию. Они собирали трофеи в кибитку конных лучников. Ясмин я приказал ждать меня на месте. Мне и так достанется треть собранного моим отрядом. Не к чему жадничать.
        Ясмин сидела на передке кибитки, что-то шила из куска зеленого шелка. Немного изогнутая бронзовая игла с ниткой золотого цвета быстро пронзала материю, оставляя ровный шов. Наверное, пеленки заготавливает. Услышав топот копыт, оторвалась от шитья и радостно улыбнулась мне.
        - Ты не ранен? - спросила она, хотя прекрасно видела, что я цел и невредим.
        - Нет, - ответил я. - Налей вина.
        Я слез с Буцефала, привязал его и двух захваченных коней к кибитке сбоку, в тени, кинул им по охапке соломы, набранной на поле, мимо которого проезжали вчера. Лошади повертели мордами, потому что еда была не самая вкусная, но за неимением лучшей, принялись за эту. Выпив красного вина из серебряного бокала, отбитого у турок, я снял с головы шлем и толстый шерстяной подшлемник. Волосы были мокрые от пота. Я вытер голову полотенцем, которое протянула жена, а затем с ее помощью снял наручи, бригандину, поножи. С кольчугой и шоссами справился сам. Ясмин обращалась со мной так, будто я вернулся с работы. Съездил, помахал копьем и шестопером и вернулся с заработанным. Сколько на работе я перебил ее одноплеменников - Ясмин не интересовало. Выходя замуж, женщина меняет все, в том числе и национальность.
        18
        Мы простояли у Железных ворот восемь дней. Собирали трофеи, грабили местное население. От турок нам осталось огромное стадо скота и большой обоз с припасами. Вот мы и усваивали все это богатство, не сходя с места. Лошадей, других вьючных животных и пока не съеденный скот приходилось гонять на пастбища за несколько километров, потому что на ближних не осталось ни былинки. Пасли обычно на крестьянских полях, где осталось после уборки зерновых высокое жнивье и солома, собранная в невысокие и широкие, приваленные жердями скирды. Наш лагерь превратился в смесь пикника с базаром и борделем. Воины и их семьи ели и пили с утра до вечера, а в промежутках обменивались трофеями или продавали их купцам разных национальностей, в том числе и турецким, покупая взамен вино и другие нужные продукты, вещи, удовольствия. Настроение у всех было прекрасное. Начали ходить разговоры, что неплохо было бы получить здесь землю и осесть. Климат и рельеф местности были как раз такими, к каким привыкли каталонцы.
        Подозреваю, что идея была запушена из темно-красного шатра, поставленного на вершине холма в центре лагеря. Возле шатра соорудили длинные навесы, под которыми поставили столы. Каждый вечер там пировали рыцари, точнее, те, кто называл себя так. По большей части это были сержанты, добавившие к своей фамилии «де», как знак принадлежности к благородному сословию. По словам Рожера де Слора, настоящих рыцарей среди них было всего ничего. Ходил на эти мероприятия и я. По большей части для того, чтобы узнать, какие планы у нашего командира. Они были настолько грандиозными и многосторонними, что Рожер де Флор никак не мог выбрать, с чего начать.
        От одной идеи - вновь освободить Иерусалим - я его отговорил:
        - Захватить мы его, может, и захватим, но вряд ли выберемся оттуда. Стакой богатой добычей нас живыми не выпустят. И не только турки. Получится, что проливали кровь ради обогащения других.
        - Пожалуй, ты прав, - с сожалением согласился великий дука. - Как ты думаешь, отдаст мне император земли, которые мы уже захватили?
        - Вполне возможно, - ответил я. - Сам он их удержать все равно не сможет.
        Я не стал говорить Рожеру де Флору, что турки не позволят ему удержать эти земли. Они будут нападать постоянно. Да, турки слабее, но их намного больше. Повторится та же история, что случилась на Ближнем Востоке. Медленно, но уверенно, многочисленные слабые азиаты растворят в себе, или уничтожат, или выдавят малочисленных сильных европейцев.
        Очень укрепил планы Рожера де Флора прибывший на переговоры эмир Исам - правитель территорий, находившихся по ту сторону Железных Ворот. Это был упитанный круглолицый мужчина с густыми черными бровями и короткой бородкой, выкрашенной хной в рыжий цвет. На каждой пальце турка было по перстню, может быть, золотому и, может быть, с драгоценным камнем. Вокруг островерхого небольшого, декоративного шлема, была намотана зеленая чалма, застегнутая спереди заколкой в виде пятилепесткового цветка с красным камнем в середине. Приехал турок на красивом арабском скакуне гнедой масти. Сбруя и седло были украшены бляшками, кольцами, висюльками самой разной формы, изготовленными из желтого металла. Может быть, из золота, но в последнее время мне все чаще стали попадаться позолоченные предметы, сделанные так хорошо, что не отличишь от чистого золота. Для турок главное, чтоб блестели, как настоящее.
        У великого дуки был переводчик-ромей, которому он не доверял, считал императорским стукачом, в чем я был с ним полностью согласен, поэтому меня приглашали на важные переговоры, чтобы контролировать правильность перевода. Рожер де Флор принял эмира Исама в шатре, сидя на высоком резном кресле из красного дерева, покрытого лаком. Это кресло обнаружили в турецком обозе. Великому дуке оно очень понравилось. Слева от командира Каталонской компании стоял переводчик по имени Леонид - пожилой монах в черном клобуке и коричневатой, застиранной рясе, подпоясанной обычной веревкой. Не смотря на то, что ряса была просторная, из-под нее выпирал животик, отчего монах напоминал беременную бабу. Справа встал я. Присутствовали также четверо рыцарей, включая нового сенешаля Беренгера Рокафорта.
        Подарив командиру Каталонской компании охотничьего сокола вместе с вышитой золотыми нитками кожаной перчаткой и произнеся витиеватое приветствие, турок предложил стать союзниками.
        - Ты готов стать моим вассалом? - уточнил Рожер де Флор.
        Леонид перевел, как готовность перейти на службу империи. О чем я и предупредил командира.
        - Пошел вон! - выгнал переводчика Рожер де Флор.
        - Он неправильно переводил, - сказал я эмиру. - Великий дука спросил, готов ли ты служить лично ему?
        - Я готов вместе со своей армией перейти под командование такого великого, непобедимого полководца, но хотел бы знать, на каких условиях, - ответил эмир Исам.
        - Сколько у тебя воинов? - поинтересовался Рожер де Флор.
        - Три тысячи отборных воинов, закаленных в многочисленных походах и сражениях, - ответил турок.
        То есть, отборные и закаленные воины поучаствовали в нескольких грабительских набегах и поубивали беззащитных мирных жителей.
        - Знаем мы их, закаленных в бегстве воинов! - произнес пренебрежительно Беренгер Рокафорт.
        Я не стал переводить его слова турку, не смотря на вопросительный взгляд последнего.
        - Нам не помешала бы вспомогательная конница, - задумчиво произнес Рожер де Флор.
        - И чтобы с этой стороны на нас не нападали, - подсказал я.
        - Скажи ему, - начал великий дука, - если он совершит оммаж…
        - Они не признают оммаж, - перебил я. - Они клянутся на Коране, как мы на Библии.
        - И соблюдают эту клятву? - спросил меня Рожер де Флор.
        - Так же, как и мы, - ответил я с улыбкой.
        Командир Каталонской компании улыбнулся в ответ и сказал:
        - Ладно, пусть клянется на Коране, что став моим вассалом будет выставлять по моему зову три тысячи всадников, не пропускать через свою территорию моих врагов и ежегодно платить мне… тремя такими соколами.
        Эмиру Исаму условия показались приемлемыми. Его слуга принес Коран в чехле из светло-коричневого сафьяна, украшенного золотым растительным орнаментом. Турок, приложив рукопись к сердцу, произнес клятву, после чего поцеловал ее троекратно. Рожер де Флор обнял своего нового вассала и поцеловал в губы. У турок такая процедура не в чести, но и оскорбительной не считается, тем более, на дипломатическом приеме. Гость был приглашен за пиршеский стол. Командир Каталонской компании посадил его по правую руку, а рядом меня, чтобы переводил. В застольной беседе ничего секретного не было. Справился бы и ромейский переводчик. Впрочем, я внес лепту в установление более теплых отношений между эмиром и великим дукой. Когда турку подали серебряный бокал с вином, по напрягшемуся лицу я догадался, что Исам, как истово верующий мусульманин, не употребляет спиртное. Он искал приемлемый выход из сложившейся ситуации.
        - Аллах всемогущ. Он превратит это вино в воду, чтобы его сын не совершил больший грех - не оскорбил хозяина, не выпив, - сказал я.
        - Это он говорит твоими устами! - воскликнул обрадованный эмир Исам.
        - Что он сказал? - поинтересовался Рожер де Флор.
        - Что Иисус превращал воду в вино, а Аллах может сделать обратное, - ответил я.
        Правоверный мусульманин осушил бокал до дна. Его, непривычного к алкоголю, сильно вставило. Через полчаса эмир Исам уже сидел в обнимку с Рожером де Флором и после каждого следующего кубка лез целоваться. Командиру Каталонской компании такое поведение гостя очень понравилось. Он даже позволил турку, которого сильно развезло, переночевать в шатре, а утром проводил за пределы нашего лагеря, поскольку нам надо было срочно уходить.
        Ночью прискакал гонец от императора Андроника с сообщением, что болгарский царь Феодор Святослав вторгся в Восточную Фракию, захватил несколько городов, в том числе и Созополь. Нам приказывали быстрым маршем идти на помощь соправителю Михаилу Палеологу. Военные действия болгары начали еще весной. Императору Андронику хотелось, чтобы на болгарском троне сидели сыновья Ивана Асеня Третьего, братья жены нашего командира. Видимо, ромеи надеялись, что справятся с болгарами сами. Теперь, когда турецкий натиск был отбит, решили использовать нас. Тем более, что у Рожера де Флора в этом деле шкурный интерес. Стать зятем царя Болгарии - это неплохой запасной вариант, если в Ромейской империи не сложится.
        Утром Рожер де Флор собрал возле шатра на совет тех, кто считался рыцарями, сообщил, какой приказ получил от императора.
        - Если мы сейчас уйдем отсюда, турки опять захватят эти земли. Если не откликнемся на призыв императора, то не сдержим клятву и будем уволены со службы. Что посоветуете? - закончил командир Каталонской компании.
        - Турок мы опять прогоним, а император больше не возьмет нас на службу, - высказался Беренгер Рокафорт.
        Не удивлюсь, если узнаю, что слова эти вложил сенешалю в уста его будущий тесть. Хотя здравая мысль в них была. Видимо, также подумали и остальные рыцари, поэтому начали обмозговывать, в чем их личная выгода.
        Поскольку и мне император был важнее, чем отвоеванные у турок земли, сказал:
        - Заодно получим деньги за четыре месяца службы. Перед отправкой на болгар нам обязательно заплатят.
        Упоминание о деньгах помогло рыцарям прийти к единогласному решению.
        - Клятва важнее! - пафосно заявили они.
        Воевать с болгарами у меня желания не было, но и уходить раньше времени, не получив расчет, тоже не хотелось. Точнее, терять коллектив, к которому привык, и начинать сначала. Находил любой повод, чтобы оттянуть этот момент. Поэтому и отправился с Каталонской компанией к проливу Дарданеллы. Шли вдоль берега моря, чтобы наши галеры и транспортные суда сопровождали нас, были на виду. На них погрузили большую часть трофеев. Каталонцы, наверное, опасались, как бы суда не смылись с таким богатством. А может, потому, что на побережье было больше не разграбленных нами районов. Или, что более вероятно, Рожер де Флор специально тянул время. Пока доберемся до Галлиполя, пока переправимся на европейский берег, будет конец сентября или начало октября. Пока выбьем деньги, глядишь, настанут холода, отложим военную кампанию до весны. Ему зачем-то нужны были эти несколько месяцев. Скорее всего, ждал прибытия подмоги с Пиренейского полуострова. Часть Каталонской компании не одобрила отступление из Анатолии и откололась. В том числе и адмирал Ферран де Аренос, который поссорился с великим дукой и отправился служить
моей дальней родственнице в Ахейское княжество. Теперь у нас новый адмирал с тем же именем и похожей фамилией - Ферран де Ахонес. Видимо, Рожер де Флор не любит слишком уж резкие перемены.
        По пути мы отбирали у ромеев то, что не досталось туркам, которые сопровождали нас на безопасном расстоянии. Теперь обоз шел впереди, а вместе с ним и я с аланами, а каталонцы - сзади, прикрывая нас. Нам доставались лучшие продукты и прочая добыча, а им - трофеи, захваченные в стычках с небольшими турецкими отрядами.
        Когда до пролива Дарданеллы осталось два дневных перехода, Аклан, скакавший справа от меня и чуть сзади, как и положено заместителю, спросил:
        - Говорят, ты уходить собрался. Так ли это?
        Ясмин, наверное, по большому секрету проболталась Хание, а та по еще большему - своему мужу. Что знает женщина - знают все. И наоборот. Поэтому женщин нет и быть не может среди ученых-первооткрывателей.
        - Да, - ответил я. - Получим деньги - и сразу уйду. Хочу осесть в спокойном месте и заняться морской торговлей.
        - Знать бы, где оно - спокойное место?! - произнес скакавший слева от меня Беорг.
        - Да уж, такое место трудно найти, - согласился я. - Но точно знаю, что все эти земли скоро будут под турками, а затем и вся Ромейская империя, и Болгарское царство, и территории на западном берегу Эгейского моря. Каталонцы не спасут ромеев.
        - А что нам посоветуешь делать? - спросил Аклан.
        - Если хотите жить в этих краях, то принимайте ислам и присоединяйтесь к туркам, а если хотите остаться христианами, то уходите на север, чем дальше, тем лучше, - посоветовал я.
        - Даже не знаешь, что хуже, - мрачно произнес Беорг.
        - А к тебе на корабль можно будет устроиться? - поинтересовался Аклан.
        - Конечно, - ответил я, потому что сам собирался сделать ему такое предложение. - Мне потребуются проверенные бойцы.
        Беорг такого желания не выказал. Он не любил море. Остальные аланы тоже страдали водобоязнью, поэтому не сильно расстроились, когда Рожер де Флор предложил им пока остаться на азиатском берегу.
        Когда мы добрались до пролива, до нас дошло известие, что ромеи были разбиты болгарами неподалеку от Созополя. Вначале армия Михаила Палеолога обратила врага в бегство. Болгары переправились по мосту через глубокую и бурную речушку и повредили его. Ромеи последовали за ними. Часть переправилась на противоположный берег, а потом мост рухнул. Болгары перестали паниковать, собрались, вернулись к речушке и перебили переправившихся ромеев. Успех придал им сил и смелости. Болгары переправились через речушку и погнали ромеев, захватив в плен несколько сотен. Вот и скажи после этого, что не бывает невезучих командиров. Продуть выигранное сражение из-за моста через речушку - это надо суметь!
        Рожер де Флор разместил каталонцев на Галлипольском полуострове по двенадцать человек на зажиточное хозяйство. Только рыцари остались в городе Галлиполь, получая продукты из близлежащих хозяйств. Вместе ними и я, а вместе со мной и мои конные лучники. Они посовещались и решили не воевать с болгарами, но и не возвращаться в Малую Азию. Как только получат деньги за четыре месяца, сразу отправятся по домам, к своим семьям. За год они заработали столько, что хватит на всю оставшуюся жизнь на уровне местного среднего класса. Только Аклан, у которого не было своего угла, а жена находилась под боком, решил остаться со мной.
        - Меня никто нигде не ждет. Поселюсь рядом с тобой. Глядишь, не прогадаю! - молвил он, показав в улыбке порченые зубы.
        19
        Я живу в доме богатого торговца вином по имени Аристон. Каждый раз, называя его имя, вспоминаю стиральную машину фирмы «Аристон», которая была у меня в двадцатом веке. Иногда мне кажется, что будущего и не было, что оно только будет, и я заранее знаю, что меня там ждет. Прикидываю, что надо изменить, если такое возможно. Женился бы уж точно на другой женщине. Но стиральную машинку купил бы той же фирмы. Других хороших в то время не было в России, выкарабкивающейся из социалистического ада.
        Рожер де Флор с двумя сотнями рыцарей и пятью сотнями альмогаваров отправился в Константинополь на переговоры с императором Андроником Палеологом. У нас была постоянная связь со столицей, галеры сновали туда-сюда и привозили новости. По рассказам, каталонцем встретили в Константинополе, как героев. Им устроили триумфальный въезд. Насколько это было возможно при опустевшей имперской казне. Представляю, как распирало от гордости великого дуку Рожера де Флора, сына сокольничего, сержанта тамплиеров, отлученного от церкви. Пока он купался в почестях и славе, Ромейский император старательно уклонялся от разговора о деньгах. Ходили слухи, что Андроник Палеолог продал личные драгоценности, чтобы выкупить солдат, попавших в плен к болгарам. Царь Феодор взял деньги и согласился на перемирие. Ему не хотелось воевать с Каталонской компанией. После того, как Рожер де Флор выполнил роль пугала и острая необходимость в нем отпала, император Андроник и сообщил, что в казне есть только перперы, которыми он и готов заплатить. Загвоздка была в том, что эти монеты сильно испорчены. Только за последний год цена их
упала с двух с половиной до трех за венецианский дукат. Андроник Палеолог предлагал расплачиваться перперами с ромеями. Так бы он убил двух зайцев - заплатил меньше положенного и настроил население против каталонцев. Впрочем, Каталонскую компанию в провинции и так не жаловали. Уверен, что и с галлипольскими хозяевами мы расплатимся также, как с кизикскими, - перекинем стрелки на императора.
        Аристон, не подозревая об этом, предоставил нам с Ясмин комнату на втором этаже, в которой раньше жили его дети, теперь перебравшиеся в Константинополь, о чем он с гордостью напоминал при каждом удобном случае. Я извел в комнате большую часть кровососущей живности посредством кипятка. С оставшимися боролся с помощью шелкового белья и простыней. На них, после двух суток жутких мучений, сорвав от крика голос, Ясмин родила сына, которому я дал свое имя. Оно популярно и у православных, и у католиков, и у мусульман. Не в силах слушать крики жены, уехал с утра на охоту с Акланом и Тегаком, а когда вернулся, узнал, что в очередной раз стал отцом. Ясмин лежала на кровати с отрешенным взглядом, прилипшими к белому с синевой лбу мокрыми черными прядями и еле заметной улыбкой на приоткрытых, искусанных до крови губах. Думаю, что радовалась она не столько рождению ребенка, сколько тому, что муки наконец-то кончились.
        Через четыре дня после этого события в Галлиполь пришла эскадра судов, на которых вернулся Беренгер де Энтенза с пополнением из двадцати рыцарей, почти трех сотен альмогаваров и тысячи пехотинцев. Их разместили на постой на полуострове. Беренгер де Энтенза послал в Константинополь сообщение о своем прибытия, после чего был вызван в столицу. Вскоре мы узнали, что по просьбе или, подозреваю, требованию Рожера де Флора его заместителю был присвоен титул великого дуки, а командир Каталонской компании стал кесарем, то есть, князем. Теперь Рожер де Флор был, как здесь говорят, всего на пол-ладони ниже императора и имел право носить голубую обувь.
        Он приплыл на галере вместе с женой, ее братьями и тещей. Это был другой человек. Рожер де Флор не выдержал испытания медными трубами. У сына сокольничего закружилась голова из-за стремительного взлета. О чем я и сказал тихо его теще, когда мы сидели рядом на пиру, устроенном на следующий день.
        - Это меня и пугает, - призналась вдовствующая царица. - Он и раньше плохо разбирался в тонкостях имперской политики, а теперь и вовсе не хочет слушать ничьи советы.
        То есть, перестал слушать советы своей тещи. И зря. Она хоть и была не очень умной женщиной, но достаточно поднаторевшей в дипломатии, то есть, подковерной грызне, которую ромеи подняли до уровня искусства.
        После Рождества новоиспеченный ромейский кесарь вместе с новоиспеченным великим дукой отправились в Константинополь на переговоры с императором Андроником Палеологом. Вынуждены были сделать это под давлением рядовых каталонцев, которые требовали денег, угрожая в противном случае уйти.
        Вернулись в середине января и привезли полные сундуки испорченных перперов. Ромейский император заплатил ими за шесть месяцев. Начиная с февраля оплату каталонцы будут получать землями. Рожеру де Флору было пожаловано княжество Анатолия, которое предстояло вновь отбить у турок. Затем он раздаст своим воинам феоды, за которые они будут служить ему. Обычные воины станут рыцарями, самозваные рыцари - баронами, а настоящие - графами. Каталонцам такое предложение было по душе. Они даже не стали роптать, что заплатили им за шесть месяцев в три раза меньше.
        Я тоже не стал возмущаться. Взяв деньги, сообщил Рожеру де Флору, что покидаю его армию.
        - Зря, - сказал он. - Я бы сделал тебя графом.
        Я не стал говорить ему, что уже был графом.
        Одиннадцать моих конных лучников последовали моему совету и тоже расстались с каталонцами, которые их не сильно жаловали. Лучники понимали, что без меня с ними вообще перестанут считаться. Точно также поступили аланы. Они переправились на европейский берег пролива, получили деньги и пошли дальше на север, чтобы наняться на службу к болгарскому или сербскому царю. Теперь они были обеспечены деньгами, лошадьми, хорошими доспехами и оружием и, так сказать, имели прекрасный послужной список, поскольку разбили турок в составе Каталонской компании, так что могли рассчитывать на уважение и достойную оплату. Мои конные лучники присоединились к ним, чтобы в целости и сохранности добраться до родных краев.
        Аклан, как и обещал, остался со мной. Его Хания помогала Ясмин, которая медленно выздоравливала после родов. Жили они тоже у Аристона, только на первом этаже, в комнате для слуг вместе с Тегаком. Кстати, Хания была беременна. Весной должна родить. Надеюсь, к тому времени Ясмин будет в норме.
        Из-за болезни жены я не стал переезжать в Смирну или на остров Самос, где постройка судна обошлась бы дешевле. Денег было много, так что я решил не жадничать. В марте, когда потеплело, сплавал в Константинополь и нанял там артель кораблестроителей из десяти человек. Старшего артели они называли калафатом, что переводится, как конопатчик, смолильщик. Это был немногословный длиннорукий ромей по имени Исидор. Он, в отличие от предыдущих мастеров, без иронии, явной или скрытой, отнесся к моему заказу. Я хочу длинное, неширокое и высокое парусное торговое судно? Да пожалуйста! За ваши деньги всё, что угодно! Тем более, что я подробно объяснял, что и как надо делать. В Константинополе сейчас строили мало судов. По большей части заказчиками были итальянцы, которые предпочитали иметь дело со своими земляками. Так что ромеям было не до выпендрежа.
        Дня через три Исидор, удивленный моими познаниями в кораблестроении, спросил:
        - У тебя раньше своя верфь была?
        - И не одна, - ответил я, чтобы совсем не запутать его.
        Строили судно на стапеле под стенами Галлиполя. Подводную часть делали из тиса, который по моему заказу привезли в начале марта из Македонии. Пришлось ждать, когда он высохнет и примет нужную форму, что сильно замедлило строительство. Сначала появился остов из киля, шпангоутов, бимсов, пиллерсов, которые начали обрастать обшивкой и палубами. Я решил сделать бригантину, добавив на фок-мачте марсель. То есть, над большим прямым парусом - фоком - расположим второй, немного меньше, - фор-марсель. Для этого фок-мачту придется сделать составной. На грот-мачте будет косой, гафельный парус, а между мачтами - грот-стаксель. Благодаря длинному бушприту сможем поднимать на фока-штаге штормовой фор-стеньги-стаксель или фор-стаксель, а на леерах - кливер и летучий кливер. На корме соорудим невысокую настройка с рулевой рубкой, каютами капитана и офицеров и кладовыми, а на баке - камбуз с печью, чтобы готовить горячую пищу, и кубрик для матросов. На надстройке я собирался разместить два станковых арбалета, для которых уже выковали стальные луки и большие рычаги. Твиндек решил сделать немного выше, чем на
предыдущих своих судах, чтобы пассажиры, если будем их перевозить, перемещались в нем, не сгибаясь, а грузовой люк из него в трюм - шире, чтобы было меньше проблем с крупногабаритными грузами. Длина бригантины будет двадцать шесть метров, ширина - шесть с половиной, высота борта - около четырех и водоизмещением более ста тонн. Галлиполийки шили паруса, основные, штормовые и запасные, из полотна, закупленного мной. Заплатил за материал перперами. Ромеи кривились, но брали порченые монеты.
        Каталонцы почти каждый день приходили посмотреть на строительство судна. Особенно моряки с галер и транспортных судов из каталонской флотилии, которые осталась на зиму в Галлиполе. Они с профессиональным интересом рассматривали набор судна, румпельный руль, который уже начали использовать, но все еще был в диковинку. Бесплатно поучаствовали в установке мачт. Помогали не столько ромеям, сколько лично мне, как хоть и бывшему, но члену Каталонской компании. По моим прикидкам к концу апреля шхуна будет проконопачена, просмолена и спущена на воду. Потребуется еще пара недель, чтобы доделать и снарядить ее - и в путь. Как говорят аборигены, человек лишь вечный странник на сей земле изгнания.
        20
        В конце марта каталонцы начали собираться в поход. Из Малой Азии доходили известия, что турки опять перешли в наступление. Император Андроник Палеолог торопил Рожера де Флора. Командир Каталонской компании не спешил. Он не сомневался, что легко и быстро разобьет турок. Для него важнее было уладить отношения с Михаилом Палеологом. Наверное, не мог забыть и простить, как его не пустили в Пиги. Теперь Михаилу надо будет или снова оскорбить Рожера де Флора, но уже как князя Анатолии, или искупить вину. Сын сокольничего был уверен, что случится последнее. Ему, безродному, надо было унизить соправителя императора, чтобы поверить, что действительно стал кесарем. Жена и теща отговаривали Рожера де Флора, но ему надоело слушать их, отправил в Константинополь на четырех галерах под командованием своего адмирала Феррана де Ахонеса.
        Все это рассказал мне Рожер де Слор, когда случайно встретились на улице Галлиполя. В последнее время я был так занят постройкой бригантины, что совсем отдалился от каталонцев. На руссильонце был новый кафтан из серебряной парчи с узорами в виде рыб.
        - Послезавтра Рожер с тремя сотнями рыцарей и тысячей пехотинцев отправляется в Адрианополь, где стоит со своей армией император Михаил. Я тоже поеду, - сообщил Рожер де Слор.
        - Я бы на твоем месте завтра к вечеру заболел и слег, - посоветовал ему.
        - Почему? - спросил он.
        - Потому что знаю ромеев лучше тебя, - ответил я.
        Как ни странно, руссильонец последовал моему совету. После отъезда Рожера де Флора, он вечером приехал ко мне в гости. Мы расположились во дворе под каменной аркадой, поддерживающей галерею, на деревянной скамье за небольшим круглым мраморным столом. Аристон принес нам кувшин ароматного белого вина, а его служанка - две медные кружки и оливки и мягкий сыр на закуску. Вино напоминало мне компот, поэтому пил его небольшими глотками, заедая солеными маслинами. Я уже начал привыкать к маслинам. Вкусными не назовешь, но быстро подсаживаешься на них.
        - Где посоветуешь взять земли в Анатолии? - спросил Рожер де Слор.
        - Поближе к Константинополю, чтобы можно было продать их быстро и выгодно, - ответил я. - Христианские государства на Святой Земле были намного многочисленнее и сильнее Каталонской компании. И где они?!
        - Мы дольше продержимся, - заверил руссильонец. - Скоро еще один отряд прибудет, а потом и другие потянутся, когда узнают, что можно феод получить. Мне, как рыцарю, положено целое графство. Буду жить в замке, командовать отрядом простых рыцарей.
        - Или лежать в поле, обклеванным стервятниками и обглоданным волками и лисами, - высказал я альтернативный вариант.
        - На своих полях я не погибну! - уверенно заявил он.
        Рожер де Слор, как и его командир, относился к категории людей, которые слышат только то, что хотят слышать. Я не стал дальше отравлять мечты мрачными предсказаниями. Иначе поссоримся. Мы допили вино, посплетничали. Руссильонский рыцарь рассказал мне, что жена Рожера де Флора на седьмом месяце. Как только родит, ее перевезут в Филадельфию, а оттуда в Иконий, который будет столицей Анатолийского княжества. После того, конечно, как его захватят.
        - Когда-то в этом городе была столица султаната, - сообщил я. - Где теперь этот султанат?!
        - Советуешь продать и уехать? - вдруг спросил мрачно Рожер де Слор.
        Значит, услышал не только приятное.
        - В Каталонии на эти деньги графства не купишь, но на приличный кусок земли хватит, - сказал я в ответ.
        - Не хочу жить в деревне. Скучно, - произнес руссильонец.
        - Кучи большой дом в городе и какое-нибудь доходное дело. Назначишь управляющего и будешь заниматься, чем хочешь, - посоветовал я.
        - Доходное дело никому нельзя доверять: обворуют, - со знанием дела сообщил он.
        - Тогда будешь просто тратить деньги, пока не кончатся, - сказал я.
        - Скорее всего, так и получится, - согласился Рожер де Слор.
        Мысль о том, чтобы самому заняться бизнесом, ему даже в голову не приходила. Он уверен, что и я собираюсь заниматься исключительно пиратством, а про торговлю говорю для прикрытия. Время повальной деградации воинов в буржуа еще не наступило.
        Прошло немногим более двух недель после отъезда Рожера де Флора. Я был на стапеле, следил, как конопатят левый борт бригантины, смолят правый и грузят на нее паруса и канаты. Самое большее дней через пять спустим судно на воду. На звон колокола не сразу обратил внимание. Колокола здесь звонят день и ночь. Одни призывают на молитву, другие сообщают о начале или конце рабочего дня, третье - о наступлении или окончании сиесты… Зато мои рабочие сразу прекратили заниматься делом и испуганно уставились на меня.
        - В чем дело? - спросил я.
        - Тревога, враг идет, - ответил калафат Исидор.
        Кто мог осмелиться напасть на нас?! Решил, что перепутали отряд Рожера де Флора с врагами.
        - Оставайтесь здесь, - сказал я. - Пойду узнаю, что случилось.
        На центральной площади собрались проживающие в городе каталонцы. Было их не много, но постоянно подходили проживающие неподалеку. Все были вооружены. Мне дали пройти в дом наместника, где после отъезда будущего князя Анатолии жили великий дука Беренгер де Энтенза и сенешаль Беренгер Рокафорт. В зале на первом этаже собрались два десятка рыцарей, включая Рожера де Слора, лицо у которого было бледным. Руссильонец перекрестился и молвил мне горячим шепотом:
        - Слава богу, что я сделал, как ты говорил!
        - А что случилось? - поинтересовался я.
        - Рожера де Флора убили, - ответил он.
        Командиру Каталонской компании и его отряду устроили триумфальный въезд в Адрианополь. Михаил Палеолог принял Рожера де Флора, как почти равного и своего родственника, чтобы, как он заявил, искупить свою вину за неласковый прием в Пигах, где он лежал при смерти и никого не хотел видеть. Потом он закатил императорский пир. Шесть дней князь Анатолии пил сладкое вино и слушал сладкие речи. За это время Михаил подтянул к Адрианополю аланов под командование Гиркона и туркополов - турок, принявших христианство, - под командованием Мелика, всего около девяти тысяч человек. Видимо, ему и в голову не приходило, что кто-то может так глупо залезть в ловушку, поэтому и не приготовился заранее. На седьмой день во время пира в зал ворвались аланы и на глазах Михаила Палеолога и его жены перебили каталонцев. Рожер де Флор отбивался отчаянно, двумя мечами, убив много аланов, но был сражен стрелой в спину. В это время туркополы вырезали безоружных каталонских пехотинцев, пировавших во дворе. Спаслись только трое рыцарей, которые сумели прорваться в колокольню, где стрелой их не достанешь и мечом на узкой винтовой
лестнице без больших потерь не одолеешь. Поэтому император Михаил приказал отпустить их, дав охрану. На самом деле этот конвой мешал им добраться до Галлиполя быстрее императорского войска и предупредить нас. Аланы и туркополы, напав неожиданно, истребляли сейчас рассеянные по северо-восточной части полуострова небольшие группы каталонцев и захватывали пасущихся там лошадей. К счастью, мои лошади паслись южнее города.
        - Много их пришло сюда? - спросил Беренгер де Энтенза, который перестал быть великим дукой, зато повысился до командира Каталонской компании.
        Затрудняюсь сказать, какое из двух званий опаснее.
        - Все аланы и туркополы, что на нас напали там, тысяч десять, - ответил один из спасшихся рыцарей.
        - Ты лучше знаешь ромеев, барон, - обратился ко мне Беренгер де Энтенза. - Что посоветуешь?
        - Для начала собрать всех в городе и закрыться, - ответил я. - Аланы и туркополы брать города не умеют. Ограбят местных ромеев и поскачут дальше. Тогда и решим, где и как их наказать.
        Я опять считал себя частью Каталонской компании. Наверное, возмутила подлость, с какой убили доверившихся.
        - Так и сделаем, - согласился со мной новый командир каталонцев. - Но сначала отправим к императору Андронику посольство с объявлением войны. - Беренгер де Энтенза указал на двоих рыцарей. - Поплывете вы двое. Возьмете малую, двадцативесельную галеру. Спросите у императора, зачем он приказал перебить безоружных гостей? Послушаете его ответ, какой бы он ни был, и сообщите ему, что отныне мы с ним в состоянии войны.
        Его речь прервали крики, которые послышались с разных сторон города. Все собравшиеся подумали, что это враг ворвался в город. Мы выбежали из здания на площадь. Там было пусто. Альмогавары и пехотинцы, узнав, что произошло в Адрианополе, рассыпались по всему городу, убивая ромеев. Кровь за кровь… Заодно избавятся от потенциальных изменников в осажденном городе и уменьшат количество едоков. Меня всегда поражало в западноевропейцах то, что во всех их вроде бы эмоциональных, непродуманных поступках потом обнаруживается холодная практическая выгода.
        Я поспешил к дому, в котором жил. Во дворе увидел Аклана, который стягивал одежду с убитого Аристона. Ромей никогда не нравился моему помощнику. Впрочем, чувство это было взаимным. Тегак раздевал обезглавленный труп жены торговца вином. Кто из них убил ее, я не стал выяснять.
        - С нашими женщинами все в порядке? - спросил я.
        - А что с ними случится?! - удивился Аклан. - Они же не ромейки!
        - Выброси трупы в море и с Тегаком скачите за нашими лошадьми. Возьмите у хозяина поместья продуктов побольше. Обещайте любую цену, - приказал я Аклану.
        Сам поспешил в порт, чтобы спасти кораблестроителей. Их уже не было возле бригантины. Наверное, сбежали, решив не ждать зарплату за неполную последнюю неделю. Жаль! Я хотел с их помощью спустить недостроенное судно на воду. Пусть утонет под берегом. Потом вытащили бы на стапель и отремонтировали. Каталонцев заниматься такой ерундой не уговоришь. Они сейчас грабят дома ромеев.
        Аклан и Тегак успели вернуться в город до того, как к Галлиполю подошли аланы и туркополы. Привели наших лошадей и привезли два мешка муки и пять головок твердого сыра.
        - Пообещал за них тройную цену! - показав в злобном оскале лишенные эмали зубы, сообщил Аклан.
        Всего в городе собралось три тысячи семь воинов: рыцарей, альмогаваров, пехотинцев и моряков с пяти галер и двух транспортных судов, которые стояли на якоре на рейде. В основном это были те, кто жил в самом Галлиполе и рядом или юго-западнее города. Лошадей пригнали всего двести шесть, не считая тягловых. Большая часть альмогаваров временно превратилась в пехотинцев. По большому счету некому теперь бороться с конными лучниками.
        К вечеру Галлиполь был окружен со всех сторон аланами и туркополами. Первое, что они сделали, - сожгли недостроенную бригантину и несколько ромейских рыбацких суденышек, оставшихся без хозяев. Я смотрел, как пылает сухое и частично просмоленное дерево, паруса, канаты, и подсчитывал убытки. На другую такую бригантину у меня теперь не хватит. Придется начинать сначала. Зря не уплыл в Смирну. Хотя и там могли сжечь турки. Узнав о гибели Рожера де Флора и войне каталонцев с ромеями, они совсем обнаглеют. Остается поаплодировать мудрому и дальновидному поступку императора Михаила Палеолога. Не даром его называют невезучим. Он побеждает только там, где лучше было бы не сражаться.
        21
        Я стою на городской башне у каменного прямоугольного зубца и в просвет между ним и соседним смотрю с высоты двенадцати метров на аланов, туркополов, ромеев, которые, прикрываясь щитами, бегут ко рву. Они несут с десяток новых лестниц, сколоченных на скорую руку. Ров засыпан в нескольких местах. Поверх трупов накидали камней и бревен. Трупам уже около двух недель. Они разлагаются и жутко воняют. Первые пару дней осаждающие просили разрешение и забирали убитых и хоронили на холме, где рядом с маленькой церквушкой, похожей на сторожку, находится городское кладбище, огороженное низкой каменной кладкой. То ли на кладбище места кончились, то ли, что скорее, ромеи обленились, но забирать трупы перестали. Наоборот, скидывали в ров даже тех, кто был убит по ту сторону его. Затем присыпали трупы сверху чем попало, чтобы было удобнее проходить по ним. Бегут штурмующие без особого энтузиазма. Не то, что в первые дни. Они знали, что их больше раз в десять, чем нас, что в городе ждет богатая добыча - собранные в Малой Азии трофеи и зарплата императора, но не ожидали, что нарвутся на такое яростное
сопротивление. Уже две недели они штурмуют город дважды в день - по утренней прохладце и после сиесты, перед самым заходом солнца. От скуки, наверное. Иначе бы делали это реже и серьезнее. У меня в руке турецкий лук. К нему имеется много стрел. Каждую ночь сборщики трофеев спускаются со стен ко рву и приносят новые. Турецкие стрелы коротковаты для монгольского лука, а натягивать тетиву не до уха, сбивать руку, неохота, поэтому стреляю из турецкого, более короткого и менее тугого. С дистанции метров пятьдесят и его хватает, чтобы пробить любой доспех. Эти стрелы прошибают насквозь и большинство щитов, если попадают не под острым углом. Чвои стрелы берегу для более ответственных моментов
        Нападающие подошли к стене, начали устанавливать лестницы. Для совершения этой процедуры надо открываться. Чем я и пользуюсь, посылая одну стрелу за другой в подставившихся врагов. Бью в правый бок, в район печени. Смерть будет быстрая, легкая. А если кому-то не повезет, то помучается пару дней и все равно умрет. Корчиться и стонать будет под стеной, пока наши не спустятся ночью ко рву и не добьют раненых. Я уже стреляю на автомате, почти не целясь. Мажу очень редко. Многолетние тренировки начали давать результат. Я даже начал понимать, как поведет себя в полете стрела, которую видел впервые. Хватало одного взгляда. Тоже самое делает и Аклан, который расположился слева от меня. Сзади нас четверо арбалетчиков стреляют в поднимающихся на соседнюю куртину. Мы вдвоем справляемся быстрее, чем они вчетвером. Потеряв около сотни бойцов и побросав лестницы, осаждающие быстро убегают из зоны обстрела, а потом переходят на шаг и медленно бредут к своему лагерю, ближний край которого метрах в пятистах от нас. Мы с Акланом переходим на другую сторону башни и успеваем помочь арбалетчикам, выпускаем по паре
стрел.
        Я иду по боевому ходу к главным воротам. Прохожу мимо каталонцев, которые цепляют крюками на веревках лестницы и затаскивают их в город. Пойдут на дрова. Одному каталонцу перевязывают плечо, в которое попала стрела. Чуть дальше лежит убитый. Этому стрела угодила в переносицу. Стрелу обломали возле самого носа. Кажется, что кровь течет из зубчатого обломка стрелы. Возле головы собралась большая густая темно-красная лужа. В человеке на удивление много крови.
        Главные городские ворота, которые носят навазние Константинопольскими, защищают две круглые башни, расположенные по обе стороны от них и выступающие вперед. На дальней башне стоят тезки - командир и сенешаль Каталонской компании. Перед воротами чадит частично обгоревший таран с островерхой крышей из досок, оббитых свежими бычьими шкурами, рядом с которым валяется десятка два свежих трупов и много старых. Некоторые раздавлены колесами тарана. Это самый важный участок обороны. Здесь позиции осаждающих начинаются метрах в трехстах от ворот. Там насыпан вал утыканный кольями, наклоненными в нашу сторону. За валом стоят лучники-туркополы и арбалетчики-ромеи. Охраняют рабочих, которые собирают три требюшета и десяток катапульт. Вчера вечером осадные орудия привезли на судах из Константинополя. Командует ими наш старый знакомый ромей. Теперь у него задача захватить город как можно быстрее, поэтому сосредоточил всю «артиллерию» в одном месте.
        - Сколько они еще провозятся? - спрашивает меня Беренгер де Энтенза.
        - Из катапульт скоро уже начнут стрелять, но они много вреда не причинят, а требюшеты соберут только после обеда, если будут работать без отдыха, - отвечаю я.
        - Тогда подождем, - произносит он, соглашаясь с планом, который я предложил вчера вечером, когда увидел, как выгружают осадные орудия.
        Мы спускаемся с башни. Внизу привязаны их лошади, а меня поджидает Аклан, который держит за повод Буцефала. Мы едем вместе до центральной площади, где каталонцы сворачивают к дому наместника, переселенного в подвал, потому что за него надеются получить выкуп или обменять на попавших в плен каталонцев. Наших послов Андроник Палеолог принял и извинился за действия своего сына, уверяя, что ничего не знал о его чудовищном замысле. Готов поверить, потому что император Андроник - человек не воинственный и слабый. Ему надо, чтобы в империи было тихо и спокойно, за что готов платить деньгами, землями, титулами… Поэтому по большому счету с ним никто не считается. Что и доказали генуэзцы и жители Константинополя, убив послов на обратном пути в Родосто, и нашего адмирала Феррана де Ахонеса с его подчиненными в Константинополе, и заодно всех испанцев, проживавших в столице, разграбив испанский квартал. Память у генуэзцев хорошая. Чудом спаслись и добрались до нас всего несколько арагонцев.
        Мы с Акланом поехали к дому, который раньше принадлежал виноторговцу Аристону. Теперь его дом вместе со всем имуществом, включая запасы вина, принадлежал нам. Мы с Ясмин и сыном занимали весь второй этаж, а Аклан с Ханией и двумя детьми и Тегак хозяйничали на первом. Хания недавно родила девочку. Обе мамаши вместе возились с грудными детьми, пока мы отбивали атаки ромеев и их наемников. Женщины сперва сильно боялись, что могут потерять нас и обзавестись новыми мужьями (или ждали с нетерпением?!), но потом привыкли. К нашим отлучкам относились спокойно, будто мы поехали прогуляться, пострелять из луков. Хотя не совсем так. Тегак во время каждого штурма оставался дома и обязательно оседлывал своего и моих верхового и запасного жеребцов, чтобы в случае катастрофы посадить на них женщин и детей и приторочить самое ценное, дождаться нас с Акланом и попробовать прорваться через Морские ворота и дальше вдоль берега пролива. Так что дамам вместе с детьми приходилось сидеть на узлах и ждать окончание штурма, которое могло быть успешным или романтичным.
        Мы с Акланом снимаем доспехи и оружие и садимся за мраморный столик в тени под арками. Хания приносит белое ароматное вино, а Тегак - свежую темно-красную черешню, которую нарвал в небольшом саду в соседнем дворе, сейчас пустующем. Каталонцы предпочитали жить кучно в центре города.
        - Как думаешь, долго нас будут осаждать? - спрашивает Аклан.
        - Зависит от того, получится у нас сегодня или нет, - отвечаю я. - Если получится, то мероприятие затянется еще на месяц или два. Штурмовать, скорее всего, перестанут. Будут брать измором, пока сами не съедят все, что можно съесть неподалеку от города. Потом наемники уйдут, а ромеи побоятся осаждать сами.
        - Что думаешь дальше делать? - интересуется Аклан.
        - Деньги доставать, - отвечаю я. - С каталонцами это будет легче. Тем более, что теперь не надо ни с кем делиться. Всё, что захватим, будет наше. Как только наберу на новое судно, сразу уйду.
        - Может, лучше пойти на службу к кому-нибудь? - осторожно закидывает Аклан.
        - Мне надо больше, - говорю я. - Но ты, если хочешь, можешь после осады поискать счастья в другом месте.
        - Куда мне идти?! - отмахивается он. - Раз уж свела нас судьбы, буду и дальше тебя держаться.
        - Надеюсь, не пожалеешь, - говорю я.
        После обеда Тегак помог мне облачиться в доспехи, привел оседланного и защищенного броней Буцефала и принес щит, шестопер и степную пику. Поскольку подобное случилось впервые за время осады, Ясмин и Хания с детьми вышли на галерею, хотя было время сиесты. Я никогда не говорю жене, куда и зачем еду. Чем меньше знает, тем меньше плачет. Мы с Акланом выезжаем со двора, поворачивает к Морским воротам. К ним уже съезжаются рыцари и альмогавары, у кого есть боевые кони. Пехота, обливаясь потом, идет к Константинопольским воротам. Денек выдался жаркий. Солнце палит от души. Я чувствую, что мое шелковое белье уже мокрое, но отправляться в бой без стеганки не решился. Глупая смерть предыдущего сенешаля кое-чему научила и меня.
        Прискакали командир Беренгер де Энтенза, сенешаль Беренгер Рокафорт и казначей Рамон Мунтанер, который после смерти Рожера де Флора и адмирала Феррана де Ахонеса стал третьим по важности в Каталонской компании. Рыцари вооружены длинными копьями, которые вряд ли пригодятся сегодня. Биться короткими не умеют и учиться не хотят. Боятся, что их примут за простых альмогаваров - за тех, кем они были до недавнего времени, пока не разжились хорошими лошадьми и доспехами. Всего нас две сотни с небольшим.
        Солдаты открывают тяжелые дубовые ворота, усиленные с внешней стороны железом. Со стороны моря ромеи и их союзники не нападают. Слишком долго придется находиться под нашим обстрелом. Во время штурмов здесь на всякий случай дежурят наши легкораненые бойцы. Ромеи тоже не ждут от нас нападения с этой стороны. Одна сотня под командованием Беренгера де Энтензы поворачивает направо, вторая под командованием Беренгера Рокафорта - налево. Я скачу в первой рядом с командиром. До угловой башни добираемся хлынцой. Там еще раз поворачиваем направо и переводим коней на рысь. Пока ромеи не проснулись, не поняли, что происходит, и не подняли тревогу, нам надо добраться до осадных орудий. Мы, обогнув вал с кольями с флангов, где он не смыкается с другими валами, идущим под прямым углом к нему, должны смять лучников и арбалетчиков. Тогда пехота сможет без больших потерь добежать до вала, перебраться через него и уничтожить осадные орудия. Если бы конные надумали атаковать из Константинопольских ворот, которые постоянно под наблюдением, то не успели бы опустить подъемный мост, как попали бы под шквальный обстрел
лучников. Со стороны порта нет ни рва, ни подъемного моста, ни наблюдения. Нас заметили уже скачущими в атаку.
        Мы неслись по полю между стеной и валом, на который поднялось несколько ромеев. Они молча смотрели на нас сонными глазами. Наверное, не могли поверить, что это скачут осажденные. Или думают, что мы им приснились?! Я был уверен, что тревогу поднимут сразу же, как только заметят нас. Ничего подобного. Нам дали спокойно доскакать до вала, который был напротив Константинопольских ворот. То же самое было и со вторым нашим отрядом. Только после того, как мы с двух сторон начали колоть и рубить заспанных лучников, арбалетчиков и «артиллеристов», поднялся крик. Я миновал не полностью собранные требюшеты, которыми займутся наши пехотинцы, выбежавшие из главных ворот, подскакал к пологу, под которым отдыхал командир отряда осадных орудий. Он в одной белой рубахе сидел на толстом красно-сине-желтом ковре, на котором лежала темно-синяя большая подушка. На заспанном лице было написано тупое непонимание происходящего. Только увидев скакавшего прямо на него коня, ромей встал на четвереньки и с такого положения рванул по прямой. Я вогнал ему пику между лопаток. Выдернув ее, развернул коня, вернулся к упавшему на
бок командиру и со всего маху всадил пику в приоткрытый от боли рот. Будем считать это контрольным ударом. Затем занялся разбегающимися лучниками и арбалетчиками. Никто из них даже не помышлял о сопротивлении. Драпали быстро и без оглядки. Я убил человек двадцать, а может, и больше. Потом понял, что слишком оторвался от своих, и поскакал назад.
        Все требюшеты и катапульты были порублены и подожжены. Они сделаны из такого же сухого дерева, как и моя бригантина, поэтому горели хорошо, звонко потрескивая. Пехотинцы торопливо собирали трофеи. Проходы в валу были расчищены. Я проехал по самому широкому, который располагался напротив Константинопольских ворот. По ту сторону вала уже собралось с полсотни всадников. Мы подождали, когда подъедут остальные. Аклан вел на поводу серого длинноухого осла. Животное неспешно переставляло ноги и подергивало ушами, всем своим видом давая понять, что в его планы не входили прогулки во время послеобеденного отдыха. Оставив за собой полтора десятка костров и несколько сотен трупов, мы с триумфом вернулись в город. Во время вылазки не потеряли ни одного человека. Ромеи и их союзники, которые наблюдали за нами с других валов, даже из луков не стреляли. Наверное, боялись рассердить нас и навлечь на себя беду.
        22
        Легкая победа настроила Беренгера де Энтенза на более рисковое мероприятие. Вечером он собрал рыцарей на пир и совет, то есть, в лучших традициях раннего, рыцарского Средневековья. Пригласили и меня. Я опять был членом Каталонской компании. Причем имел важное достоинство - не рвался в командиры, что очень нравилось сенешалю. Худородный Беренгер Рокафорт так любил отдавать приказы знатным!
        - Если мы будем сидеть здесь, у нас скоро кончатся продукты, - открыл совещание Беренгер де Энтенза. - Считаю, что пора самим нападать на них. Пока вся ромейская армия здесь, другие части империи без защиты. У нас пять галер и два транспортных судна. На них поместится половина компании. Совершим налет где-нибудь неподалеку от Константинополя. Ромеи сразу перекинут туда войска. А мы вернемся сюда с захваченными продуктами и разобьем тех, кто останется.
        Всё правильно - нападай там, где тебя не ждут. О чем я и сказал каталонцам.
        - Если мы разделимся, нас легче будет перебить, - возразил Рамон Мунтанер.
        - Я уверен, что ромеи теперь не скоро осмелятся штурмовать город. Так что ты и те, кто останутся с тобой, будут в безопасности, - сказал новый командир Каталонской компании. - Ну, а те, кто поплывут со мной, воздержатся от столкновения с сильным противником. Выбирать, с кем и где воевать, будем мы.
        - Обязательно нападем на Родосто, отомстим! - пламенно предложил Беренгер Рокафорт.
        - Ты тоже останешься здесь, - быстро урезонил его командир, который недолюбливал сенешаля. - Будешь командовать гарнизоном.
        - Я умею брать города, а не защищать их, - попробовал брыкаться Беренгер Рокафорт.
        - Для защиты надо не больше ума, чем для захвата, - сказал я.
        - Если только ты поможешь, - произнес сенешаль, надеясь насолить мне.
        А я как раз и не собирался покидать Галлиполь. Не хотел оставлять Ясмин одну. Был уверен, что с ней ничего не случится, пока я буду рядом.
        - С удовольствием помогу, - сказал я.
        - Больше никто не захочет оставаться, - напророчил Рамон Мунтанер.
        - Со мной поплывут все рыцари, кто не ранен, а лошадей и альмогаваров оставим тебе. Пехотинцев поделим поровну, по жребию, - предложил Беренгер де Энтенза.
        Рамон Мунтанер, как и положено казначею, подсчитал, что в городе осталось восемь рыцарей, включая его, меня и Беренгера Рокафорта, и тысяча четыреста шестьдесят два, так сказать, нижних чина. На всех имелось двести шесть верховых лошадей.
        Ромеи, которые на следующий день наблюдали, как уплывают семь кораблей, нагруженных войсками, решили, что мы бросили город. Утром они не тревожили нас. Зализывали раны. Решив, что в Галлиполе осталось мало воинов, перед заходом солнца пошли в атаку. Шагали бодренько и в большом количестве. Мы настолько привыкли отражать штурмы, что делали это без суеты, как нудную, но нужную работу. У каждого уже было любимое место на стене. С уходом половины компании мы встали не так плотно, как раньше. Теперь позиция Аклана была не рядом со мной, а на противоположной стороне башни, где раньше стояли арбалетчики. Я отправил их к Константинопольским воротам. Там будет жарче. Зато теперь Тегак помогал Аклану. Из лука юноша пока стрелял не очень хорошо, но с малого расстояния попадет в человека. Боевой опыт дает намного больше, чем учебная тренировка. Мысль, что стреляешь во врага, который может убить тебя, если промахнешься, включает скрытые резервы. Порой я сам поражаюсь своей меткости в бою. Это притом, что стреляю быстро, не думая. Глаза выбирают наименее защищенное место, ум моментально просчитывает время и
траекторию полета стрелы и упреждение в связи с перемещение цели. Пока достаю стрелу, успеваю заметить, как предыдущая попала именно туда, куда надо, как влезла в тело, иногда прошив его насквозь, как у убитого подгибаются ноги и опускаются руки. Глаза находят следующую цель - и всё повторяется.
        Под куртиной вырос вал из трупов. Две лестницы упали вместе с теми, кто по ним поднимался, а остальные стоят, прислоненные к стене. Ромеи, аланы и туркополы бегут к своим лагерям. Я перехожу на другой край башни. Нападение на соседнюю куртину тоже отбито. Аклан со снисходительной улыбкой смотрит, как Тегак целится в убегающего врага. Мой оруженосец промахивается.
        - Зачем ты понапрасну израсходовал стрелу? - спрашиваю я.
        - У нас их много, - беспечно отвечает юноша.
        - Это сегодня много, а завтра может не хватить, - говорю я. - Стреляй только тогда, когда уверен, что попадешь. Тем более, когда атака отбита. - закончив зудеть, приказываю: - Спускайся вниз, веди наших лошадей к главной башне.
        Мы с Акланом идем по боевому ходу к Константинопольским воротам. На всем пути не попалось ни одного убитого или раненого. Неосторожных и невезучих враги уже перебили. Остались опытные бойцы. Они улыбаются мне. Радуются, что отбили очередной штурм.
        Беренгер Рокафорт, подражая знатному тезке, с важным видом смотрит с башни на отступающих врагов. Увидев меня, говорит небрежно:
        - Хорошо мы им всыпали.
        Это был его первый бой в роли командира гарнизона. Если не считать, что от его командования по большому счету ничего не зависело, то справился с задачей успешно.
        - Надеюсь, не скоро теперь сунутся, - говорю я.
        - Жаль! - искренне произносит Беренгер Рокафорт. - Без их атак будет скучно.
        - Мы не дадим им скучать, - обещаю я.
        - Что ты хочешь сделать? - спрашивает командир гарнизона.
        - Есть у меня несколько идей, которые я применял во время другой осады, - отвечаю я. - Пусть ромеи успокоятся, привыкнут, что мы не опасны, тогда найдем слабое место и ударим.
        - Зачем время попусту терять?! Давай ударим сейчас! - не терпится ему.
        - Не спеши. Слава великого полководца никуда от тебя не денется, - серьезным тоном произношу я.
        Беренгер Рокафорт смотрит мне в глаза, проверяя, не посмеиваюсь ли над ним. Убедившись в обратном, произносит:
        - Ладно, подождем несколько дней.
        Его так легко провести!
        Дома нас с Акланом ждут жены и дети. Тегак помогает мне разоблачиться. а потом расседлывает лошадей, наших и приготовленных на всякий случай для женщин. Сейчас мы отдохнем немного, выпьем легкого вина, а потом будет играть в школу. Я буду учителем, а Аклан, Тегак, Ясмин и Хания - учениками. Раз у нас есть много свободного времени, потратим его с пользой. Я решил научить их читать, писать и считать. Как ни странно, старательнее всех учится Аклан. Он вырос в семье рядового воина, то есть пастуха. Наверное, всю жизнь мечтал стать богатым и образованным. Он уверен, что образование - это не только признак богатства, но и возможность его заиметь. Перефразируя лозунг коммунистов, говоря «богатство», подразумеваем «образование», говоря «образование», подразумеваем «богатство». Первый шаг к богатству он уже сделал, накопив кое-что во время службы у ромейского императора. Теперь делал второй, обучаясь чтению и счету. Ясмин и Хания старательно отбывали повинность. Раз муж сказал, что надо, значит, надо. Женщины в эту эпоху, особенно азиатские, знают, что по каждому вопросу есть всего две точки зрения - мужа
и неправильная. Только Тегак не скрывает, что ему скучно, что с большим удовольствием помахал бы саблей или пострелял из лука. Соображал он быстрее остальных, особенно в счете, поэтому ему приходилось ждать, пока я разжую остальным.
        23
        Прошла неделя после отплытия Беренгера де Энтензы. Ромеи больше не штурмовали город. Иногда по утрам изображали намерение, но дальше проклятий и международных жестов дело не шло. Их ряды заметно поредели. Кочевникам начало надоедать сидение на одном месте. Да и еды стало мало для такой большой армии. В последнее время им ничего не подвозили по морю. Наверное, Беренгер де Энтенза позаботился.
        Я сказал Беренгеру Рокафорту, что хочу отобрать полсотни пехотинцев и совершить ночную вылазку.
        - Давай лучше днем ударим, как в тот раз, - предложил он.
        - Не получится, - заверил я. - Даже ромеи не наступают два раза на одни и те же грабли. Теперь они во время сиесты выставляют усиленные караулы.
        - Разобьем тех, кто рядом, - настаивал он.
        - Не спеши, - повторил я. - Во время ночной вылазки постараемся добыть лошадей. Если конных будет хотя бы треть отряда, больше вреда причиним.
        - Делай, как хочешь! - обиженно отмахнулся Беренгер Рокафорт.
        Скоро должен вернуться Беренгер де Энтенза, а наш гарнизон пока не совершил ни одного подвига под командованием сенешаля, поэтому он и злился.
        Я отобрал полсотни человек, ловких и с крепкими нервами. Впрочем, истериков в наших рядах не осталось. Показал им, как надо резать спящих, провел учения. Многие владели этой наукой получше меня. Таких, десятка полтора, я выделил в особый отряд. Наблюдая эти дни за отрядом туркополов примерно из тысячи сабель, который расположили рядом с морем, чтобы обстреляли нас, если решимся на вылазку, я заметил, что на ночь они отгоняют лошадей пастись куда-то на юго-запад. Видимо, в той стороне еще есть трава, в отличие от северо-восточного направления, где располагалась основная часть армии осаждающих. Эти лошади не помешали бы нам. Не повоюем на них, так съедим.
        Первая половина ночи выдалась темной. Мы бесшумно открыли Морские ворота и пошли вдоль берега к валу, за которым располагался отряд туркополов. На каждом из полусотни отобранных мною каталонцев темная одежда и обувь с мягкой подошвой. Лица испачканы сажей. Впереди движется особый отряд, а остальные отстают метров на тридцать. Идем налегке, с ножами и кинжалами. Под ногами поскрипывает галька. Ночь такая тихая, что слышно журчание морской воды. В проливе Дарданеллы сильное течение, как в широкой равнинной реке. Мы вдоль берега обходим вал. Турки спят группами по несколько человек вокруг потухших костров, на которых готовили ужин. Едят они два раза в день, утром и вечером. На завтрак доедают приготовленное вечером. Многие храпят. Кое-кто так громко, что у меня появляется опасение, что как бы не проснулись соседи, когда храпуны замолчат.
        Я показываю рукой бойцам из особого отряда, чтобы начинали. Они, разбившись на три пятерки, бесшумно расходятся и принимаются за дело. Я остаюсь на берегу пролива. Не хочу пачкать руки. Да и не положено рыцарю, тем более барону, заниматься таким грязным во всех смыслах слова делом. Операция протекает без происшествий. Дождавшись, когда бойцы особого отряда удалятся настолько, что я их уже не различаю, иду ко второй части отряда, которая поджидает перед валом.
        - Вперед! - шепотом приказываю Аклану.
        Они должны до утра найти турецких лошадей, обезвредить охрану и пригнать табун в город по расчищенному нами пути. Аклан идет впереди. Он один говорит немного на турецком и аланском языках. Если нарвутся на турок, выдаст себя за алана и наоборот. Каталонцы движутся за ним цепочкой. Они минуют вал и растворяются в ночи.
        Я похожу к ближнему кострищу, на котором стоит котел, присыпанный с боков галькой. Он менее, чем на половину, заполнен вареным мясом, еще теплым. Беру один кусок, начинаю есть стоя. Отрезаю мясо ножом перед губами. Молодая баранина. Запах вареного бараньего мяса перебивает запах свежей человеческой крови, густой и липкий. Насытившись, беру лежащую рядом с мертвым туркополом портупею с саблей в деревянных ножнах, надеваю на себя, а его щит и короткую пику отношу на склон вала. Вытягиваю кожаное седло из-под уже похолодевшей головы. Кладу седло на склон вала рядом со щитом и пикой, сажусь на него. Седло новое, сильно пахнет кожей. Если закрыть глаза, то из-за запаха кожи кажется, будто сижу в салоне дорогого автомобиля. Когда я работал на американцев, по окончанию контракта судовладелец арендовал лимузин с обтянутыми кожей сиденьями, который отвозил меня с судна в аэропорт. Утонув в мягком сиденьи и вытянув ноги в просторном салоне, я закрывал глаза и мечтал, как распоряжусь отпуском. Мечты приобретали запах кожи.
        Из воспоминаний меня выдергивают негромкие голоса, которые сразу стихают. Я научил каталонцев нескольким фразам на турецком языке. Первым делом они должны представляться аланами и говорить на турецком языке, что не понимают по-турецки. Пока туркопол спросонья разберется, что в их лагере делают ночью аланы, его убьют. Видимо, только что так и случилось, потому что больше никто не говорил и не сражался.
        Вышла луна, молодая и яркая. Она посеребрила все вокруг, словно покрыла инеем. Вижу вдалеке темные силуэты, которые ловко и бесшумно перемещаются по лагерю туркополов. Наклоняются и как бы исчезают, а через некоторое время, выпрямившись, опять появляются и движутся дальше. Если бы я увидел их сквозь сон и остался жив, то поутру, обнаружив вокруг себя мертвые тела, решил бы, что ночью нас навестили привидения. Так рождаются мифы.
        Небо начало сереть, когда бойцы особого отряда вернулись к берегу моря. Каждый нес по два седла и несколько сабель. Глаза у всех чумные, как у кокаинистов. Я отправляю их в город, чтобы отнесли трофеи и вернулись с подмогой. Тут еще много чего можно и нужно собрать.
        Топот копыт я услышал задолго до того, как увидел лошадей. Они появились из рассеивающихся, утренних сумерек. Большой табун голов на пятьсот. Его гнали вдоль берега, чтобы не сбиться с пути. Впереди на вороном жеребце скакал Аклан. Он остановился возле меня и доложил:
        - Только один табун нашли, на второй времени не оставалось. Слишком далеко их отогнали.
        - Хватит и этих, - сказал я.
        Аклан оставил мне одного коня, а остальных погнали в город. Пока я седлал его, подошел отряд из пары сотен каталонцев. Они рассыпались по лагерю туркополов, собирая в первую очередь седла. Во время внезапного нападения врагов, большая часть альмогаваров бежала в город налегке, унося только самое ценное - деньги и оружие. Теперь для захваченных лошадей нужны были седла. Заодно брали сабли, кинжалы, кольчуги, шлемы и торбы с награбленным. Действовали спокойно, не обращая внимание на расположенных неподалеку аланов. Те уже начали просыпаться. Наверное, смотрят сейчас на каталонцев в лагере туркополов, и пытаются понять, кто это такие и что там делают? Нагрузившись трофеями, каталонцы неспешно обогнули вал и пошли вдоль берега к Морским воротам. Только после этого в лагере аланов подняли тревогу. Преследовать нас не стали, потому что их лошади были на пастбище, но несколько стрел вдогонку метнули, не причинив вреда.
        Возле ворот нас встречал Беренгер Рокафорт. На его лице странным образом сосуществовали два плохо совместимых выражения - радость и зависть. Мы без потерь уничтожили крупный отряд противника, захватили много лошадей, благодаря которым половина нашего гарнизона будет конной, превратится в более грозную силу, но случилось это без участия сенешаля. Я, вопреки своему желанию, как бы подчеркнул разницу между знатным командиром и худородным. Такое не прощают.
        24
        Наша ночная вылазка привела к тому, что туркополы и почти все аланы перехотели осаждать Галлиполь и ушли в Адрианополь. Часть ромеев пошла к Константинополю, в окрестностях которого, по дошедшим до нас слухам, успешно злодействовал отряд Беренгера де Энтензы. Оставшиеся войска отодвинулись от Галлиполя на расстояние два-три километра. Они сочли, что и с такой дистанции будут успешно блокировать поставки пищи в город. Тем более, что подвозили нам продукты морем, которое они не контролировали. Занимались этим ромейские рыбаки с азиатского берега пролива. Мы платили золотыми перперами, полученными зимой от императора Андроника Палеолога. Забирали все, потому что еды в городе становилось все меньше. Жажда наживы пересиливала страх наказаний, которые грозились применить к предателям ромейские чиновники. Правда, эти грозные чиновники боялись высунуть нос из Пиг, потому что почти по всем малоазиатским территориям, которые пока числятся за Ромейской империей, свободно рыскали турецкие отряды. До нас дошли слухи, что Филадельфия опять в осаде, а вместе с ней Нимфей, Смирна и Эфес. Отступление ромеев от
Галлиполя помогло без проблем пробраться в него двум матросам из отряда Беренгера де Энтензы. Они приплыли на рыбацкой лодке, которую украли в деревушке на берегу Мраморного моря. Рассказали много поучительного.
        Отряд Беренгера де Энтензы захватил нескольких кораблей, которые везли снабжение осаждавшей нас армии, и ограбил Ираклий - небольшой городок неподалеку от Константинополя. Погрузив трофеи на суда, каталонцы поплыли к нам, чтобы поделиться продуктами. По пути встретили флотилию из восемнадцати генуэзских галер. Каталонцы высадились на берег и приготовились к сражению. В море они бы проиграли генуэзцам, а на берегу, не смотря на численное превосходство противника, шансы уравнивались. Поняли это и генуэзцы. Их командир сообщил, что не собирается воевать с каталонцами, пригласил Беренгера де Энтензу на ужин. Сын графа, воспитанный в лучших рыцарских традициях, поверил и отправился со свитой на галеру генуэзского командира. Там его повязали, а свиту перебили втихаря. К каталонским галерам подплыли генуэзцы и коварно напали. Только одна галера, которой командовал рыцарь Беренгер (мне кажется, что так зовут каждого второго каталонца!) де Вилмари, оказала достойное сопротивление, перебив сотни три генуэзцев. Впрочем, уцелевшие матросы были именно с этой галеры, так что я бы не поручился за их слова. В
результате генуэзцам досталась вся добыча, захваченная каталонцами в Ираклии и на море. В грабеже грабителей есть приятный момент - вся грязная работа была сделана до тебя. Беренгера де Энтензу они отвезли в Галату.
        Вечером Беренгер Рокафорт, ставший теперь командиром Каталонской компании, собрал на совещание всех каталонцев. Воины заполнили площадь перед домом наместника. Вместе и ним пришли жены, любовницы и дети, в том числе и погибших от рук генуэзцев. Беренгер Рокафорт стоял на крыльце, на которое вели пять ступенек. Рядом с ним - казначей Рамон Мунтанер и я. Меня пригласил туда новоиспеченный командир. Теперь ему ни к чему было завидовать мне. У обоих судьба намечалась незавидная.
        - Братья! - обратился к собравшимся Беренгер де Рокафорт. - Подлые генуэзцы перебили наших товарищей! Теперь нам никто не поможет! Продуктов осталось на несколько дней. Дальше придется резать лошадей, тем более, что кормить их нечем. А потом придется сдаться, стать рабами на галерах. Вы хотите стать рабами?!
        - Нет! - дружно выкрикнули каталонцы.
        - Я тоже не хочу, - продолжил новоиспеченный командир, ораторские способности которого оказались для меня приятным сюрпризом. - Поэтому нам остается или прорвать блокаду, или погибнуть в бою. Вы готовы показать трусливым и подлым ромеям, как погибают настоящие мужчины?!
        - Да! - проорала толпа на площади.
        - Тогда завтра утром пойдем в бой, - предложил Беренгер Рокафорт.
        - Да! - опять проорали воины.
        - Лучше в полдень, когда ромеи будут спать, - сказал я тихо, чтобы не услышали те, кто стоял возле крыльца. - Пока проснутся, мы уже доскачем до их позиций.
        Беренгер Рокафорт хотел было с презрением отвергнуть мое предложение, но слишком много выгод оно сулило. Он ловко вывернулся:
        - Утром мы отслужим молебен святому Георгу, а нападем на ромеев в полдень, когда эти бабы будут дрыхнуть. Мы их разбудим!
        - Да! - дружно проорали в третий раз каталонцы.
        Эти ребята начинали мне нравиться. Пусть они думают не головой, а сердцем, зато оно не трусливое.
        Утром они собрались на площади для коллективной молитвы. Все встали на колени. На крыльцо взошел молодой пехотинец. Ни за что не угадаете, как его звали! Правильно, Беренгер, а фамилия Вентайола. У парня был высокий чистый голос, которым он владел в совершенстве. Видимо, в детстве обучался в церковном хоре. Беренгер Вентайола пел гимн так проникновенно, что закаленные, циничные вояки обливались слезами. Или это стекали капли дождя, который вдруг полился с чистого неба. Дождь закончился вместе с гимном. Все сочли это хорошим предзнаменованием.
        В полдень Каталонская компания начала собираться перед Константинопольскими воротами. Пришли даже раненые и несколько женщин и подростков. Все понимали, что этот бой решит нашу судьбу. Я сидел на Буцефале в полном облачении, но без длинного копья. Не лежит у меня душа к нему. От степной пики больше пользы. Денек выдался пасмурным, поэтому потел не сильно. Впереди меня расположились Беренгер Рокафорт и Рамон Мунтанер, а сзади - остальные пять рыцарей. За ними выстроились альмогавары, среди которых были Аклан и где-то в хвосте Тегак. Своему оруженосцу я приказал держаться на расстоянии метров пятьдесят от сражения и стрелять из лука. Если дела пойдут плохо, сразу скакать в город. Там нас ждут возле запряженных лошадей Ясмин и Хания с детьми. Поскачем к юго-западной оконечности полуострова и, бросив лошадей, переправимся через пролив на рыбацкой лодке. Если найдем хоть одну.
        Тяжелые, оббитые железом ворота открылись со скрипом, а подъемный мост упал с грохотом. Впереди был проход в валу. Ромеи не сочли нужным загородить его. Дальше шло поле со следами лагеря, а потом холм, на склонах которого находился лагерь осаждавших, не защищенный даже валом. Нас разделяло не менее морской мили. Моя дальнозоркость - профессиональная болезнь морских штурманов - сообщала, что там все спят. Наши кони простучали копытами по деревянному подъемному мосту. Дальше поскакали хлынцой по вытоптанной земле, поднимая рыжеватую пыль. Ее глотали пехотинцы, которые бежали за конными. Двигались молча.
        Заметили нас, когда до лагеря оставалось метров триста. Точнее, услышали, потому что у Беренгера Рокафорта сдали нервы. Он перевел коня на рысь, а потом и галоп, и остальные были вынуждены сделать также. Топот нескольких тысяч копыт и мертвого разбудит. Ромеи и их союзники просыпались, тупо пялились на нас пару мгновений - и бросались наутек. Я сперва колол пикой, пока не застряла в теле тучного ромея, который крутанулся и упал на спину, сломав ее. Дальше бил шестопером. Догонял убегающего, наклонялся немного вправо и наносил резкий и короткий удар по голове. По большей части головы были без шлемов. Рубящая грань булавы рассекала волосы, русые, рыжие, черные, и проламывала череп. Я скакал и бил, скакал и бил. Чем больше сейчас перебьем, тем больше шансов будет у нас на спасение.
        Только когда Буцефал выдохся, я перевел его на шаг и повернул в обратную сторону. Навстречу мне бежали пехотинцы, ромейские и каталонские. Первые ломились с отключенными мозгами, иначе бы держались от меня в стороне. Я завалил еще пару человек, которые вбежали в зону поражения. Каталонские пехотинцы догоняли их и рубили короткими мечами. Поднявшись на вершину холма, увидел метрах в ста от берега перевернутую галеру, за которую цеплялись десятки человек. Неподалеку находилась вторая галера, набитая людьми так, что осела почти по планширь. Чудо, что и она до сих пор не перевернулась. По ромейскому лагерю двигались цепочкой каталонские женщины и подростки и не собирали трофеи, а добивали раненых и сдавшихся в плен врагов. Трупами был устелен весь холм и прилегающие к нему поля. Тысячи мертвых ромеев и аланов лежали в разных позах, а сухая земля с жадностью впитывала вытекающую из них кровь. На следующий год здесь вырастет густая трава. Иногда мне кажется, что люди воюют, чтобы побыстрее удобрить собой землю.
        25
        Рамон Мунтанер утверждает, что мы перебили шестьсот всадников и тысяч двадцать пехотинцев и захватили более трех тысяч лошадей. Я не считал убитых, поэтому не могу ни подтвердить, ни опровергнуть его слова. Трупов, действительно, очень много, но цифра в десять-двенадцать тысяч показалась бы мне более правдоподобной. Тем более, что не совпадало количество всадников и лошадей. Да и непонятно, как наш казначей отличал мертвого всадника от пехотинца. Наверное, первыми считал тех, кто в дорогих доспехах, а вторыми - всех остальных. Наши потери были один альмогавар и два пехотинца. Для мня оставалось загадкой, как они умудрились погибнуть. Разве что были затоптаны убегающими ромеями или умерли от истощения, преследуя их. Трофеи мы собирали целую неделю. Каждый брал только себе, никто никому ничего не отстегивал, но пленные, около пяти сотен, и вражеский обоз с продуктами и стадо скота стали общей добычей, из которой Беренгер Рокафорт, как командир, получил десятую часть, рыцари по четыре доли, альмогавары по две, а пехотинцы по одной. Пленных заставили расчистить ров от человеческих останков и мусора,
расширить и углубить, а потом продали турецкому купцу. Двор нашего дома был завален оружием и доспехами, а кладовые забиты мешками с мукой и бобами, бочками с солониной и корзинами с вяленой рыбой, луком и чесноком. В конюшне и в хлеву стояли наши лошади и две трофейные коровы, а в соседнем дворе - шесть трофейных лошадей и отара овец. Аклан и Тегак каждый день пасли наш скот юго-западнее города, где осаждавшие не так сильно вытоптали поля.
        Как только в городе появились первые купцы, в основном турки, болгары и иудеи, я сбагрил им по дешевке оружие, доспехи и лошадей. Мало ли, как дела повернутся, а деньги занимают меньше места.
        Рамон Мунтанер сохранил жизнь четырем жителям Галлиполя. Не думаю, что по доброте. Хотел, наверное, получить за них выкуп или обменять на пленных каталонцев. Теперь неясно было, с кем договариваться об обмене, поэтому казначей решил сделать из них шпионов. Ромеям выдали хорошую одежду и по лошади, пообещав наградить, если привезут важные сведения. Двоих послали в Константинополь, чтобы выведать планы императора Андроника, а двоих в Адрианополь, чтобы узнать, что замышляет соправитель Михаил.
        - Людей у нас маловато! - пожаловался мне как-то Рамон Мунтанер. - Можно было бы совершить налет на Галату.
        - Давайте турок позовем на помощь, - предложил я.
        - А они согласятся? - подключился к разговору Беренгер Рокафорт.
        - От добычи никто не откажется, - сказал я.
        Командир Каталонской компании решил наказать инициативу исполнением:
        - Найди их и предложи присоединиться к нам. Скажи, что всё, что захватят, будет их, но предупреди, что найдем и перебьем всех, если струсят.
        - За нашими спинами не струсят, - предположил я.
        - Если наберешь турок, будешь ими командовать и получать из их доли десятую часть общей добычи, - оказал мне честь Беренгер Рокафорт.
        - А больше и некому ими командовать, - улыбнувшись, произнес я.
        Кроме меня и Аклана, никто не умел говорить на турецком языке, а мой помощник в командиры не годился, потому что по жизни был ведомым. Но улыбка моя бывшему сенешалю не понравилась.
        - Командовать всегда есть кому, - произнес он.
        С этим трудно поспорить. Бездарных командиров найти не проблема. Впрочем, Беренгер Рокафорт хоть и не блещет умом и полководческими данными, но зажечь и повести в бой умеет. Да и удача пока на его стороне, что на войне немаловажно.
        Нас с Акланом и десятком альмогаваров перевезли вместе с лошадьми на азиатский берег пролива. Для этого наняли гребное судно длиной метров пятнадцать и шириной около шести. Затрудняюсь определить его тип. Наверное, это паром, изготовленный специально для перевозок через пролив Дарданеллы. С каждым из шестнадцати весел управлялись два гребца. Имелась и мачта с латинским парусом, толку от которого, по моему мнению, было не много. Хозяин судна, пожилой ромей с крючковатым носом, пожаловался мне, что из-за войны, то есть, из-за нашего захвата Галлиполя, остался без заказов.
        - Если моя миссия будет успешной, у тебя появится работа на несколько дней, - сказал я. - Надо будет переправить на европейский берег большой отряд турок. Не знаешь, где их найти?
        - Они теперь везде, - мрачно ответил ромей.
        Везде да не везде. Мы искали их два дня, пока не обнаружили отряд сабель на пятьсот, который грабил деревню. Занимались делом без всякой предосторожности: ни конных разъездов, ни часовых на окраинах. Уверены, что некому помешать им. Только когда заметили наш отряд, засуетились. Я послал вперед Аклана, который передал туркам мое желание переговорить с их командиром.
        Это был крепкий широкоплечий невысокий мужчина с непропорционально большой головой и тяжелым подбородком, покрытым многодневной черной щетиной. Длинные густые усы нависали над верхней губой, скрывая ее почти полностью. На голове чалма из темно-красной материи, один конец которой свободно свисал к правому плечу. Поверх красного шелкового халата надета короткая кольчуга из мелких колец. Светло-коричневые сапоги новые, из тонкой кожи, без модной, как у ромеев, так и у турок, вышивки золотыми нитками. Звали командира эмир Халил. На счет того, что он - эмир, у меня были большие сомнения. Скорее всего, сын простого воина, выбившийся в командиры.
        Выслушав мое предложение присоединиться к Каталонской компании и условия сотрудничества, он задал резонный вопрос:
        - А зачем нам это надо?! Нам и здесь неплохо.
        - Затем, что с нами возьмете больше добычи, - ответил я. - В последнем сражении мы, потеряв всего несколько человек, захватили по три коня на каждого и столько оружия и доспехов, сколько вы за всю свою жизнь не наберете.
        Грабителем движет жадность, которая насыщается только в одном случае - когда хватает себя за хвост.
        - А если вы завтра помиритесь с ромеями? - молвил Халил, хотя по его лицу было видно, что жадность уже сделала свое дело.
        - Это вряд ли. Между нами слишком много крови, - сказал я. - Даже если такое случится - каких только чудес не бывает?! - к тому времени мы все будем достаточно богаты, чтобы расстаться с каталонцами и достойно встретить старость.
        - Я так и подумал, что ты не латинянин, - произнес турок. - Болгарин?
        - Рус, - ответил я.
        - Никогда не воевал ни против русов, ни вместе с ними, - сказал он.
        - У тебя появилась возможность приобрести такой опыт, - произнес я шутливо.
        - Мои воины не привыкли, чтобы ими командовал иноверец, - сообщил Халил, что подразумевало, что командование отрядом отдавать не собирается.
        - Не бойся, я не буду заставлять вас есть свинину и пить вино! - пошутил я еще раз и добавил серьезно: - Командовать отрядом будешь ты, но делать только то, что скажу я. Думаю, скоро у нас будет несколько таких отрядов, и я буду осуществлять общее руководство.
        - Давай попробуем, - согласился он, - но если что-то будет не так, мы сразу уйдем.
        - А как же иначе?! - согласился я. - Было бы неплохо, если бы ты позвал и других командиров. Чем нас будет больше, тем крупнее добычу сможет захватить.
        - Я передам им твое приглашение, - пообещал Халил.
        То есть, он соглашался подчиняться лично мне, а не каталонцам. Турки доверяли западноевропейцам даже меньше, чем ромеям, потому что не понимали, как можно нарушить клятву ради материальной, а не моральной выгоды. Латинянам было непонятно обратное. Монголы не понимали и не прощали ни то, ни другое, а русские - наоборот. Из-за таких вроде бы ничтожных различий и возникают искры при общении, а от маленькой искры, как известно, время от времени возгорается большой пожар.
        26
        Турки переправились на европейский берег пролива Дарданеллы за день до того, как вернулись наши шпионы из Адрианополя. Халил отказался жить в Галлиполе. Вместе со своим отрядом разместился юго-западнее города, за нашими спинами. Шпионы принесли неприятное известие. На нас шел Михаил Палеолог с армией около семнадцати тысяч человек. Даже вместе с турками нас было в восемь раз меньше. Поэтому Беренгер Рокафорт опять собрал совещание. На этот раз не всех каталонцев, а только рыцарей, командиров сотен и авторитетных воинов. В итоге в зал набилось около ста пятидесяти человек. Скамей на всех не хватило, поэтому большая часть присутствующих стояла. На помосте за столом расположились командир Каталонской компании, справ от него - казначей Рамон Мунтанер и три рыцаря, слева - я, Халил и два рыцаря. Беренгер Рокафорт обрисовал ситуацию и спросил, какие будут предложения. Вариантов было два - переправится на азиатский берег и заняться там грабежом, если после турок найдем хоть что-нибудь, или дать отпор ромеям. Большая часть каталонцев склонялась ко второму варианту.
        - Мы уже один раз отбились от такого же войска, отобьемся и во второй. Городские стены крепкие, а запасов хватит на год, - сказал Рамон Мунтанер.
        - На этот раз осаждать будет сам Михаил. Наверняка привезет с собой осадные орудия и новые сделает здесь. Тогда наши стены долго не простоят, - возразил я.
        - Предлагаешь трусливо удрать?! - презрительно произнес Беренгер Рокафорт, которому очень хотелось опустить меня.
        У меня, действительно, была мысль плюнуть на Каталонскую компанию и перебраться на Пелопоннес. На бригантину сейчас денег не хватало, но на небольшую шхуну наскребу. Потом решил, что в любом случае успею это сделать. Хозяин парома за хорошую плату готов был переправить меня с домочадцами, лошадьми и кибиткой на полуостров Халкидики, от которого было рукой подать до Фессалоники.
        - Нет, - ответил я. - Предлагаю выдвинуться навстречу ромеям и ударить по ним на переходе, когда они не ждут нападения.
        - Их слишком много, - высказал общую мысль Рамон Мунтанер.
        - Нам не обязательно перебить из всех, - сказал я и познакомил их с китайской стратигемой: - Бей в голову, а остальное само развалится.
        В таких совещаниях одна красивая фраза может перевесить любые самые разумные доводы. Сказанная мною очень понравилась каталонцам.
        - Ударим в голову! - дружно заорали они.
        Дальше пошло обсуждение технических деталей. Женщин и детей решили оставить в Галлиполе. Каждый возьмет с собой только оружие и продукты на неделю. Идти будем быстро и почти весь световой день, благо ночи сейчас самые короткие в году. Впереди поскачут альмогавары, в середине пойдет пехота, сзади - я с турками. Это была маленькая месть Беренгера Рокафорта. Он подозревал, что еще одна красивая фраза - и меня выберут командиром Каталонской компании, но не догадывался, что мне такая большая честь ни к чему.
        В путь отправились на рассвете после общей молитвы. Пехотинцы захватили по одной лошади на два-три человека, чтобы везти на них припасы, оружие и доспехи. Многие теперь имели дорогие кольчуги, бригандины, шлемы. Кое-кто перешел из пехоты во всадники, хотя сражаться верхом не умели. Зато смотрелись красиво. Позолоченные доспехи сияли на солнце. Можно подумать, что это движется отряд баронов, а не простые солдаты.
        На третий день в сумерках мы встали лагерем у подножья горы неподалеку от города Апры. Я был уверен, что альмогавары высылают вперед конные разъезды, ведут разведку. Каково же было мое удивление, когда с наступлением темноты Беренгер Рокафорт срочно собрал совет и сообщил, что с той стороны горы расположилось ромейское войско. Узнали об этом по множеству костров. К счастью, кто-то поднялся на гору, чтобы посмотреть, далеко ли город. Встреча могла оказаться неожиданной для обеих армий. О чем я и сказал, добавив кое-какие соображения о том, для чего нужна разведка и как она ведется.
        - Если бы впереди шел мой отряд, такого бы не случилось, - закончил я, рассчитавшись с Беренгером Рокафортом.
        Пусть не думает, что быть командиром - это только скакать в атаку впереди отряда.
        - В следующий раз так и сделаем, - примирительно произнес командир Каталонской компании.
        - Надо бы послать шпионов, узнать, где расположился Михаил, и утром ударить по его лагерю, пока они не приготовятся к бою, - предложил я.
        - Уже послали двух ромеев, - сообщил Рамон Мунтанер. - Можешь несколько турок послать. У Михаила есть отряд туркополов, выдадут себя за них.
        На том и разошлись, решив собраться, когда вернется разведка.
        Я позвал Халила, объяснил ситуацию и приказал:
        - Отправь несколько человек. Пусть узнают, где какие войска стоят. Кого-нибудь пошли к командиру туркополов. Мол, у нас большой отряд, утром нападем, но к ним у нас претензий нет. Так что пусть постоят в сторонке, а потом примкнут к победителю.
        - А если победят ромеи?! - показав в ухмылке белые зубы, задал Халил вопрос.
        - Наш отряд они не догонят, - ответил я, точно также оскалив зубы.
        Мой ответ понравился Халилу. Турки уже поняли, что я хоть и с каталонцами, но сам за себя. Такой вариант их больше устраивал.
        Турецкие разведчики прибыли часа через два. Они рассказали, что с трудом нашли туркополов, которые стояли далеко от города. Поговорили с эмиром Меликом, пришли к соглашению о ненападении. Туркополы и не собирались сражаться. В ромейской армии они были черной костью, и из добычи им перепадали крохи - то, что оставалось после аланов. Последнее очень возмущало туркополов.
        С этими сведениями я отправился к командиру Каталонской компании. К нему вскоре прибыли шпионы-ромеи. Они рассказали, что возле Апр расположилась конница Михаила Палеолога в количестве шесть тысяч, а сам он - в городе. Жаль! Зато остальное его войско, в том числе и туркополы с аланами, стоят километрах в трех-четырех севернее, возле реки, потому что возле города на всех не хватит воды. Думаю, на счет воды - это отговорка. Просто не хотели подпускать к Апрам плохо управляемую и склонную к грабежам армию. Информация, принесенная ромеями, совпадала с полученной от турецких разведчиков.
        - Утром нападем на конницу, - принял решение Беренгер Рокафорт.
        Я понял, что сложные маневры типа заманить в ловушку он не поймет и не примет, поэтому не стал предлагать. Только сказал, чтобы не нападали на туркополов.
        - Они не будут вмешиваться в сражение, если мы их не тронем, - заверил я.
        - Наши турки тоже не будут вмешиваться?! - язвительно произнес Беренгер Рокафорт.
        - Смотря как будем сражаться, - отрезал я.
        Командир Каталонской компании решил не пререкаться со мной, потому что явно проигрывал.
        Встали мы на рассвете. Каталонцы и мусульмане основательно помолились. Первые - в сторону города Галлиполя, не знаю, почему, а вторые долго выясняли, в каком направлении находится Мекка. Поскольку солнце еще не взошло, определить это было трудно. Я показал им примерное направление. Не думаю, что правильно, но они в этом не будут виноваты. Затем приготовились к бою. В середине Беренгер Рокафорт поставил пехоту, на левом фланге - подальше от туркополов и алан - турок под моим командованием, а на правом, самом опасном, где была возможна контратака кочевников, расположился сам с рыцарями и альмогаварами. В трусости нового командира Каталонской компании не заподозришь.
        Утро было теплое. Все еще дул легкий ночной бриз с суши на море. Мы перевалили через гору, начали спускаться по ее южному склону, покрытому высокой стерней от недавно убранной пшеницы. Буцефал постоянно останавливался и срывал несколько стеблей. Турецкие кони, как и монгольские, делали это на ходу. Ехали мы медленно, чтобы пехота не отстала. Такое впечатление, что на прогулке. Наверное, так и подумали ромейские всадники, которые стояли лагерем у подножия горы. Несколько минут они смотрели на нас, не понимая, кто мы такие и куда идем. А потом заревели трубы, призывая к бою.
        Беренгер Рокафорт поскакал быстрее, заходя ромеям во фланг. Легкие альмогавары вырвались вперед. Я тоже перевел Буцефала на рысь и помахал рукой, чтобы турки следовали за мной. Они не отставали, но и не опережали. Перед нами была поставлена задача обстреливать всадников, спешивать их. Мне пришлось долго объяснять туркам, что надо убивать лошадей, что трофеев все равно будет много. Спешенных всадников легко добьют пехотинцы. На этот раз я был вооружен монгольским луком и родными для него стрелами. У меня их было три колчана. Перед походом я проверил каждую, а перед боем подточил острия. Турки, увидев мои манипуляции со стрелами и убедившись, что я неплохо справляюсь с более тугим, чем у них, луком, сильно удивились.
        - Откуда он у тебя? - спросил Халил.
        - Захватил в молодости в бою у монгольского хана, когда разбил его отряд, - ответил я.
        Турки боялись монголов даже больше, чем каталонцев. Узнав, что я побеждал монголов, стали выполнять мои приказы сразу, а не после того, как их продублирует Халил.
        Метрах в ста от ромейских всадников, которые строились в отряды, мы остановились и начали обстрел. Хоть я и говорил туркам, что стрелять надо в лошадей, сам бил по всадникам. С такой дистанции мои стрелы пробивали даже чешуйчатые доспехи, которые были на многих ромеях. После первого же нашего залпа ближние ромейские отряды смешались, потеряли строй. Раненые лошади, сбросив седоков, метались по полю, пугая жалобным ржанием остальных. Ромеи сбивались плотнее и прикрывались щитами, но в атаку не шли.
        Видимо, ромейские командиры не решались нападать без императорского приказа, иначе их объявят виновными в случае поражения, но вряд ли наградят в случае победы. Абсолютная власть порождает безынициативность. Ждали Михаила Палеолога, который только выехал из города вместе с сотней своих гвардейцев, облаченных в позолоченные доспехи. Соправитель императора поскакал на альмогаваров, которые вклинились в строй всадников, разя лошадей дротиками и короткими копьями. В это время пехота добежала до врагов и с криками «Арагон!» и «Святой Георг!» плотной стеной навалилась на них. Меня поражало то, что я никогда не видел не только совместных, но и вообще каких-либо тренировок пехотинцев и альмогаваров, но каждый из них действовал именно так, как надо, - как винтик слаженного механизма, четко знающий свою задачу. Они кололи копьями лошадей в незащищенные доспехами ноздри или глаза, заставляя запаниковать, встать на дыбы, скинуть всадника, обратиться в бегство. Шедшие в задних рядах добивали короткими мечами упавших с коней и не успевших отступить всадников. В ритмичности и холодном автоматизме их движений
было что-то кафкианское.
        В моих действиях тоже. Я посылал стрелу за стрелой. Удерживая у уха тетиву большим пальцем, на который надето кольцо, и придерживая стрелу указательным и средним, левой рукой и всем корпусом, как научил меня старый монгол, натягивал лук, прицеливался и разгибал пальцы. Тетива хлопала по левому наручу. Я доставал следующую стрелу, не чувствуя ни усталости, ни азарта. Замечал только опустошение колчана, после чего приходилось дальше тянуться до следующего. Сперва бил в грудь или голову врага, затем, когда опорожнил второй колчан и перешел к третьему, все чаще в спину.
        Движение ромеев назад, в сторону города и дальше, было еле заметным, но все-таки было. Оно усилилось после того, как альмогавары разогнали отряд Михаила Палеолога. Несколько всадников в позолоченных доспехах поскакали к открытым, городским воротом. За ними последовали другие. Удирающих становилось все больше и больше. Это напоминало разрушение плотины: тонкий ручеек промыл ее, а текущая следом вода делала отверстие все шире и вытекало ее все больше, пока не рухнула та часть, которая была над промоиной, - и хлынуло сразу всё, что удерживалось этим сооружением. Часть ромейских всадников поскакала мимо города, на восток, в сторону Константинополя, а не на северо-восток, откуда тремя колоннами подходила их пехота. Туркополы и аланы заняли позицию севернее места сражения, на невысоком и длинном холме. Нас атаковать они не собирались. В том числе и аланы, хотя им-то наше поражение нужно позарез. Видимо, выжидали, когда ромеи все-таки погонят нас, чтобы повоевать без лишнего риска.
        Выдавив с поля боя ромейскую конницу, каталонцы пошли навстречу пехоте. Та как шла тремя колоннами, так и вступила в бой, не развернувшись в фалангу. Я с турками подскакал к крайней левой колонне. Обсыпали ее стрелами. Пехотинцы дрогнули, разломали строй и начали пятиться. Стрелы у меня кончились, и я поскакал на них со степной пикой наперевес. Не оглядывался, но чувствовал, что турки не отстают. Вид приближающейся конной лавы окончательно сломил дух ромеев. Бросая щиты и копья они ломанулись туда, откуда пришли. Воинский отряд из примерно трех тысяч человек превратился в толпу движущихся мишеней.
        Вот тут и началось самое приятное. Я колол пикой, пока не сломалась, затем достал саблю. Давно ей не пользовался в бою. Привык к более тяжелому шестоперу, поэтому первое время казалось? что сабля слишком легкая. Я косил ею убегающих пехотинцев, стараясь попасть по шее, чтобы не долго мучились. Вид сверху сзади у них у всех был одинаковый. Складывалось впечатление, что я бью одного и того же человека, который несется опустив голову и ссутулившись. Я совсем позабыл, что являюсь еще и командиром отряда. Вот так и попадают в засаду.
        Эта мысль заставила меня остановиться и оглядеться. Слева и справа от меня скакали турецкие всадники, которые рубили убегающих врагов. Севернее нас каталонцы, конные и пешие, гнали другие две колонны пехотинцев, превратившиеся в одну большую толпу, обуянную страхом и лишившуюся разума. Туркополов и аланов не было ни на холме, ни где-либо в зоне видимости. Наверное, сейчас под шумок добывают трофеи. Городские ворота были заперты. На стенах стояли ромеи и наблюдали, как громят их армию. Воспользоваться выгодным моментом и ударить нам в тыл они не собирались. Поняв это, я продолжил преследование убегающих пехотинцев. Чем больше перебьем их здесь, тем меньше доберется до стен Галлиполя.
        К склону горы, с которого мы начали атаку, я вернулся, когда солнце уже садилось. По пути встретил Тегака и Аклана. Они собирали стрелы и ценные трофеи. Грузили добычу на четырех лошадей. Я тоже вел на поводу двух крепких жеребцов. Аклан приторочил к ним несколько дорогих доспехов и кольчуг. Я посмотрел на жителей города Апры, которые наблюдали за нами со стен, и спросил:
        - Не рано ли вы занялись трофеями? Сражение еще не окончено.
        - Разве?! - искренне удивился Аклан.
        Мы поднялись по склону до редкого леска, ограждающего поля, расположились там на ночь. Стреножив коней, отпустили пастись по вытоптанному полю. Тегак принес дров и разжег костер, а Аклан добил раненую лошадь и отрубил от туши несколько больших кусков мяса. Порезав их на маленькие кусочки, нанизал на шампуры из веток и принялся запекать. На склон начали возвращаться и другие воины Каталонской компании. Они были уставшими, но счастливыми. Каждый вел на поводу трофейных лошадей, которые везли захваченное оружие и доспехи. Пригнали большую толпу пленных, не меньше тысячи человек. На ночь их расположили на противоположном склоне горы, выставив охрану их полусотни пехотинцев. Надо быть конченным трусом, чтобы в такой ситуации не сбежать. На большинстве турок были дорогие доспехи и шлемы. Боятся, что придется поделиться. Доспехи и оружие на воине трофеями не считаются и разделу не подлежат. Турки расположились вокруг меня, а не как раньше с одной стороны, чтобы я был между ними и каталонцами. Вид у кочевников был такой, словно хлебнули вина, как минимум, по литру.
        - Давно мы не брали такую богатую добычу! - хвастливо произнес Халил.
        Подозреваю, что никогда раньше им не доставалось так много. В деревнях при всем желании столько не найдешь, а на города у них кишка была тонка.
        Я увидел подъезжающего командира Каталонской компании, пошел к нему. Беренгер Рокафорт тяжело слез с коня и повертел телом, разминая его. После нескольких часов верховой езды задница кажется чужой. Несмотря на усталость, каталонец светился от счастья.
        - Потрепали их здорово! - радостно произнес он. - Если и завтра вломим, можно спокойно возвращаться в Галлиполь.
        - Выстави ночью усиленные посты, чтобы не напали на нас внезапно, - посоветовал я.
        - Это само собой разумеется, - сразу согласился Беренгер Рокафорт. - И ты пошли разъезды, чтобы на нас не напали с тыла или флангов, и прикажи своим, чтобы спали, не снимая доспехов.
        В доспехах спать тяжело. Я спал вполглаза. Снилось, что ромеи бесшумно подкрадываются к нам, а я не могу пошевелиться, разбудить соратников. Несколько раз просыпался и лежал, прислушиваясь. Было тихо, если не считать храп разной громкости и продолжительности да приглушенные стоны раненых. Не помешало бы встать и проверить посты. С этой мыслью опять проваливался в тревожный сон.
        Встал на рассвете не выспавшийся, разбитый. Тело ныло, словно ночью по мне проскакал табун лошадей. Если бы сейчас ромеи пошли в атаку, не уверен, что нашел бы силы противостоять им. Убедившись, что враг не крадется к нам, сделал зарядку. После нее немного полегчало. Тегак тоже встал и разжег костер, чтобы разогреть испеченное вечером мясо. Парень растет, постоянно хочет есть. Я смотрел на просыпающийся лагерь, на воинов, которые вели себя так, будто мы заночевали во время мирного перехода. В городе Апры тоже вели себя так, словно мы не имеем к ним никакого отношения. На башнях стояло по несколько человек, но на стенах никого не было.
        Я взял кусочек холодного мяса, подгоревшего, пересушенного, пожевал, запивая водой. Вино кончилось вчера вечером, когда отмечали победу. Выпил с нами и Халил.
        - Сегодня такой день, что Аллах простит! - сказал он в оправдание.
        Увидев, что возле Беренгера Рокафорта собрались рыцари, пошел к ним. Каталонцы весело смеялись. Один из них рассказывал, как ранили Михаила Палеолога. В нашем отряде был матрос, который захватил под Галлиполем позолоченные доспехи и коня и решил, что пора стать рыцарем. Соправитель императора принял его за командира Каталонской компании и напал. Матрос воевать на коне не умел, поэтому был сразу сбит на землю. После чего достал короткий меч, которым владел намного лучше, чем длинным копьем, и сперва убил императорского коня, а потом и венценосцу нанес несколько ранений. К сожалению, один из императорских гвардейцев отдал Михаилу своего коня, а сам погиб вместо него.
        - Сегодня он от нас не уйдет! - хвастливо произнес Рамон Мунтанер.
        - Мне кажется, он уже ушел, - произнес я, глядя на спокойный, сонный город.
        - Как ушел?! - возмущенно произнес Беренгер Рокафорт, словно у него отняли заслуженную победу.
        - Ночью, тихо и быстро, - ответил я. - Сейчас, наверное, его везут в Адрианополь или Константинополь. Смотря, как сильно он ранен.
        - Так что, сражения сегодня не будет?! - не скрывая радости, молвил Рамон Мунтанер. - Можно собирать трофеи?!
        - Видимо, да, - глядя на Апры, ответил Беренгер Рокафорт и улыбнулся по-мальчишески.
        Наверное, с детства мечтал стать великим полководцем. Что ж, теперь на его счету будет победа, вырванная у намного превосходящего противника. Никто ведь не станет выяснять, что во вражеском войске людей было много, а бойцов мало. По утверждению Рамона Мунтанера мы потеряли всего девять альмогаваров и двадцать семь пехотинцев. Цифры показались мне подозрительными, но и без подсчетов видно, что потери наши малы и что со временем они увеличатся, потому что было много раненых, в том числе и тяжелых.
        Подождав еще пару часов и убедившись, что больше никто не собирается с нами воевать. Мы занялись сбором трофеев. Обнаружили огромный вражеский обоз с провиантом на всю ромейскую армию и на несколько месяцев осады. Он состоял из больших и тяжело нагруженных арб, каждую из которых тянуло четыре вола, запряженные парами цугом. Этих запасов всей Каталонской компании, включая жен и детей, хватит на несколько лет. Я в первую очередь собирал свои стрелы. С ними добуду и другие трофеи. За ночь трупы затвердели, поэтому стрелы вылезали плохо. Пару штук сломал. Еще с десяток так и не нашел. Кто-то увез их на память.
        После полудня к нам в лагерь прискакал эмир Мелик - командир туркополов. Это был худой и длинный мужчина с похожим на грушу лицом. Может быть, так казалось из-за широкой и округлой черной бороды, которая утолщала нижнюю часть лица. Темно-карие глаза были с влажным блеском, словно эмир недавно всплакнул. Они придавали лицу выражение сладкого сострадания, какое бывает у патологических садистов. Рукава и подол его кольчуги заканчивались тремя рядами блестящих колец из желтого металла. Маленький шлем был обвязан белой шелковой чалмой. Заколка на чалме была в виде овальной финифти с ликом какого-то святого. Сопровождали командира туркополов два десятка всадников, снаряженных бедненько. Если это его лучшие воины, то что тогда представляют остальные?! Видимо, платили им ромеи ровно столько, на сколько доблестно служили туркополы. Или наоборот.
        Переговоры были короткими. Эмир Мелик после многословных и витиеватых поздравлений с победой, которые я перевел одной короткой фразой, изъявил желание перейти на нашу сторону.
        - Возьмешь их под свое командование? - спросил меня Беренгер Рокафорт
        - Почему нет?! - молвил я.
        - Скажи им, что из общей добычи десятая часть принадлежит мне, а из своей десятую будут отдавать тебе, потому что ты будешь их командиром. Если их устраивают такие условия, пусть присоединяется, - сказал командир Каталонской компании и добавил: - И узнай у них, где аланы.
        Я сказал эмиру, что будет служить под моим командованием и получать долю в общей добыче, как рыцарь, а его бойцы - как альмогавары, и отдавать десятую часть мне. Сколько его подчиненные будут отстегивать своему эмиру - меня не касается. И сообщил самое тяжелое условие:
        - За невыполнение моего приказа в бою или трусость - смерть. И учти, мы - не ромеи. Обязательно найдем и накажем.
        - Ты - тот барон, который командует нашими иноверными братьями? - задал он вопрос.
        - Да, - ответил я.
        - Мы тебя не подведем. Если нам что-то не понравится, уйдем перед боем, - сладко улыбнувшись, сказал эмир Мелик.
        - Но после боя не возвращайтесь, - предупредил я и поменял тему разговора: - А куда аланы делись?
        - Испугались, что вы будете их преследовать, и ускакали, не сказав никому, куда, - ответил туркопол. Хитро улыбнувшись, он продолжил: - Но кто-то где-то краем уха слышал, что отправились они к своим семьям под Адрианополь. Собираются договориться с болгарским царем и перейти к нему на службу.
        Еще два дня мы собирали трофеи, а потом, обремененные большим обозом и пленными, медленно, с частыми и продолжительными остановками, пошли в Галлиполь. Я прикинул, что с учетом доли, которая мне причитается, как командиру отряда, денег должно хватить на новую бригантину. Только вот желания делать ее у меня пока не было. Решил нарубить капусты столько, сколько получится с Каталонской компанией. На сегодняшний день в Ромейской империи не имелось больше силы, которая могла бы нам противостоять. Обидно упустить такую возможность быстро разбогатеть на чужой беде. И куда делось всё, чему меня учили в школе и в других малоприятных местах?!
        27
        Вернувшись в Галлиполь и поделив трофеи, мы отдохнули пару недель, залечивая раны и ожидая возвращения шпионов, которые были посланы в Адрианополь, чтобы узнать, где находятся аланы. Для Каталонской компании было делом чести отомстить за убийство Рожера де Флора. Шпионы вернулись с сообщением, что аланы перешли на службу к царю Болгарии. Сейчас они якобы отправились вместе с армией Феодора Святослава на войну с гуннами. Пришлось отложить месть до более удобного момента.
        Беренгер Рокафорт собрал на совещание рыцарей, командиров каталонских сотен, отрядов турок и туркополов, чтобы решить, куда отправиться за добычей. После победы над Михаилом Палеологом он возомнил себя великим полководцем, так что совещание превратилось в утверждение принятого им решения идти на Родосто и отомстить жителям города за убийство наших парламентеров. Впрочем, всем остальным было без разницы, на кого напасть. Мне тоже. Меня даже порадовала мания величия, настигшая Беренгера Рокафорта, потому что он перестал видеть во мне конкурента и гадить мне.
        В этом походе я возглавлял не только турок и туркополов, но и наши осадные орудия. Среди пленных я отобрал около полусотни тех, кто имел представление о катапультах и требюшетах или умел работать топором. Им пообещали свободу в случае захвата Родосто. Еще мы взяли с собой сотни две пленных для земляных работ. Что меня поразило - это баранья покорность пленных ромеев. При той охране, что была к ним приставлена, я бы сбежал раз десять. Если такие смельчаки и нашлись среди ромеев, было их очень мало. Мы довели до Галлиполя почти всех, кого взяли в плен на поле боя. Большая их часть была продана турецким купцам. В Эгейском море становилось все больше турецких галер, и на каждую требовались гребцы. Обращались с гребцами так, что мало кто выдерживал более года. Предложение сильно превышало спрос. Когда турки сбили цену до перпера за голову, я посоветовал Беренгеру Рокафорту использовать пленных во время штурма Родосто. Командир Каталонской компании согласился со мной.
        Родосто находился в трех переходах от Галлиполя. Это был приморский город с населением тысяч пять жителей. Его окружали ров шириной метров десять и каменные стены высотой метров семь с прямоугольными башнями метров на пять выше. Кладка стен была типичная для Ромейской империи - ряды камней, мраморных блоков и кирпичей чередовались без какого-либо порядка или смысла. Жители города догадывались, что пощады им не будет, поэтому даже не заикнулись о переговорах. Они стояли на стенах и молча наблюдали, как мы окружаем город. Осталось их мало. Большая часть горожан, узнав о нашем приближении, сбежала в Константинополь или другие более защищенные места. Только чудом нашим альмогаварам удалось захватить в порту две сорокавесельные галеры и одну шестнадцативесельную, в которые грузились беженцы. Галеры перегнали к нашему лагерю и вытащили на берег. Шестнадцативесельная была с одной мачтой и без палуб, защищающих гребцов, а банки располагались перпендикулярно куршее, по одной на гребца. Каталонцы называют такие суда лени и используют для курьерской и патрульной службы или быстрой перевозки небольших групп
людей или партий груза. Благодаря узкому корпусу и малой осадке, лени легко разгонялись узлов до восьми-девяти. Гребцов мы оставили и дальше выполнять их обязанности, только теперь будут делать это бесплатно и прикованными. Женщин и детей отделили, чтобы потом продать, а остальных мужчин направили засыпать городской ров. Пусть свои накажут их за предательство.
        Мы привезли с собой кое-какие детали осадных машин, решив остальное изготовить на месте. Вроде бы ничего хитрого нет в требюшете. На оси между двух рам закреплено бревно-рычаг, к короткому концу которого надо прицепить противовес из шкур, наполненных камнями, а к длинному - тяги и пращу. Опускаешь длинный конец к земле, закладываешь в пращу камень и отпускаешь. Противовес идет вниз, утягивая длинный конец рычага вверх. Один конец пращи соскальзывает с крюка - и камень летит к цели. Я не знал, что главная хитрость - подобрать изгиб крюка. В итоге потерял двух рабочих и чуть не погиб сам. В последний момент отошел немного влево, чтобы посмотреть на действие орудия со стороны. Конец пращи слетел слишком рано, и камень упал на ромеев, которые работали с тягами. Один умер сразу, а второго добили, чтобы не мучился. С пятой попытки, не потеряв больше ни одного человека, опытным путем подобрали нужный изгиб крюка. Дальше занимались определением веса камней и дистанции, чтобы они попадали именно в стену, а не летели в город или падали перед ней, поражая ромеев, которые таскали в корзинах землю и камни и
засыпали ров под обстрелом своих одноплеменников, а может быть и родственников или друзей-приятелей. Второй и третий требюшет изготовили быстрее и без потерь. Как ни странно, ни Беренгер Рокафорт, ни кто-либо другой не насмехались над нами за неудачу с первым требюшетом. Для них это была слишком сложная техника. Даже рыцари смотрели на моих «артиллеристов», как на волшебников.
        Стены города хоть и были шириной метров пять, но внутри заполнены утрамбованной глиной с галькой, мелкими камнями. Как только мы разрушили передний слой из камня, мрамора и кирпича, дальше дело пошло легче. Родостцы пытались за ночь восстановить разрушенное нами днем, но их хлипкие новообразования держались не долго. Камни с грохотом врезались в полуразрушенную стену, подбрасывали вверх облака глины, камней, пыли. После каждого залпа трех требюшетов пролом становился все шире, а куртина все ниже.
        На седьмой день осады, после двух залпов, разрушивших то, что горожане навалили в месте пролома, и заметно расширивших его, Беренгер Рокафорт повел свою армию на штурм. Каталонцы, турки и туркополы побежали к пролому, напротив которого пленные ромеи еще дня два назад насыпали широкий переход через ров. Те несколько горожан, которые стояли на башнях по обе стороны от пролома, сразу исчезли. Хотя бы одну стрелу выпустили в осаждавших!
        - Разбирайте требюшеты, готовьте к переезду, - приказал я своим «артиллеристам».
        - Пойду я в город, - то ли проинформировал, то ли спросил разрешения Аклан.
        - Иди, - разрешил я. - Возьми с собой Тегака.
        Мне не хотелось смотреть, что будет твориться в Родосто. Каталонцы предупредили турок и туркополов, чтобы мужчин в плен не брали. Все особи мужского пола старше четырнадцати лет подлежали уничтожению. Женщины и дети будут проданы в рабство. Возле берега уже стояли несколько турецких галер и две венецианские большие и широкие парусные навы водоизмещением тонн на триста каждая, хозяева которых собирались купить товар по дешевке и отвезти его на Ближний Восток или в Египет и продать с большой выгодой. Одна такая ходка отобьет стоимость навы, если весь товар доживет до конца путешествия. А натрамбуют их в трюма, как селедку в бочки.
        Я объяснил Аклану и Тегаку, где и что надо искать в захваченном городе. Они оказались способными учениками, пригнали запряженную двумя лошадьми телегу, наполненную бронзовой и стеклянной посудой, дорогими тканями и двумя небольшими сундуками с перцем. Тегак отдал мне золотой браслет с пятью бриллиантами и два золотых перстня с голубыми топазами, которые встречаются очень редко. Странно, что обладатель такого богатства осталась в городе.
        - Где ты их взял? - спросил я Тегака.
        - Со старухи снял, - ответил оруженосец. - Она все равно умирала.
        Неделю мы грабили город, делили добычу и продавали ее и пленных, которых сперва заставили выбросить в море убитых. Через несколько дней трупы всплыли и прибились к берегу, так что в море нельзя было войти, пока не растолкаешь их. Купаться в такой компании у меня пропало желание.
        Следующим целью был расположенный в нескольких километрах город Панидо. Он был меньше и хуже защищен. Почти все жители сбежали, пока мы осаждали и грабили Родосто. Те, что остались, сдались без боя, выпросив неприкосновенность себе, но не имуществу. Впрочем, грабить там было нечего, если не считать церковную утварь из благородных металлов. Панидские попы были почему-то уверены, что каталонские христиане не посмеют посягнуть на святыни. Знали бы они, как эти христиане католические храмы грабят! Православные церкви для них и вообще языческие, подлежащие переориентации, возвращению в лоно истинной религии.
        Беренгеру Рокафорту город Родосто понравился. Он и больше Галлиполя, и защищен будет не хуже, если отремонтировать стены. Да и до Константинополя - места, где хранится самая ценная добыча, - ближе. Он созвал на совещание командиров и предложил перенести сюда ставку.
        - В Галлиполе будем хранить награбленное под охраной небольшого отряда, которым будет командовать Рамон Мунтанер. Если дела здесь пойдут плохо, отступим туда, - сказал он в заключение.
        - Никто не захочет там остаться, - возразил ему один из рыцарей, на вид туповатый, имевший гордое и такое любимое каталонцами имя Беренгер, а фамилию я никак не мог запомнить.
        - Если заинтересовать, то с удовольствием останутся, - сказал я.
        - А чем там можно заинтересовать?! - удивился рыцарь.
        - У нас теперь есть две галеры. Посадить на них наших матросов - и можно собирать плату за проход по проливу, как раньше делали ромеи. Два золотых с судна, - рассказал я.
        Эта идея меня давно уже осенила. Смотрел со стен Галлиполя, как мимо проходят суда, и прикидывал, сколько можно было бы с них иметь, будь у меня галера с экипажем. Купцы привыкли платить за проход по проливу, так что сильно возмущаться не должны.
        - А ты не хочешь этим заняться? - сразу предложил Беренгер Рокафорт и немного подсластил пилюлю: - Всё, что получите, будет ваше. Тебе пятую часть, Рамону Мунтанеру десятую, а остальное будете делить между матросами.
        Я изобразил колебания, чтобы не догадались, на какую золотую жилу меня обрекают.
        - А мы будем вам продукты присылать, - улучшил условия командир Каталонской компании.
        - С турками сладите без меня? - спросил я.
        - Конечно! - уверенно ответил Беренгер Рокафорт. - Они - боевые ребята! Просто командиры у них раньше были никудышные!
        Кто бы спорил!
        - Ладно, давай попробуем, - как бы нехотя согласился я.
        28
        В Галлиполе стало непривычно тихо. На опустевших улицах редко встретишь прохожего. На весь город осталось всего полторы сотни военных, их семьи и несколько ромеев, которым по разным причинам разрешили вернуться в свои дома. Днем часть гарнизона несет службу у ворот и на башнях, а остальные занимают места на двух галерах и ждут, когда дозорный крикнет о приближении налогоплательщиков. Одиночное судно встречали лени, на которой был я, и одна галера, а к каравану со мной выходили обе. Мы занимали позицию посреди пролива, носом к жертве, галеры немного позади. Я выходил на бак лени и объявлял капитану судна, что в проливе восстановлен конституционный порядок и возобновлены сборы пошлины. Ставка прежняя. Одиночные суда соглашались без лишних разговоров. Два золотых - это не та сумма, из-за которой купец станет рисковать жизнью и товаром. С караванами все было не так просто.
        Первыми оказались венецианцы. Они были нашими негласными союзниками. Караван состоял из семнадцати торговых галер. Были они больше и шире тех, что я видел раньше, и с круглой кормой и высоким тупым носом без шпирона - надводного тарана. Каталонцы сказали мне, что такие галеры называют бастардами, потому что в ней пытаются соединить быстроту и вместимость, а в итоге получается, как всегда. Весла были длинные и тяжелые. Одному человеку грести таким не под силу. Они лежали на постице - продольной балке, которая шла вдоль борта и опиралась на поперечные бакаляры. Поверх весел и постицы шел фальшборт. Он выступал за борт, нависал, как балкон, прикрывая удлиненные банки, чтобы на них поместилось по несколько гребцов для обслуживания одного весла. Мне хотелось подняться на борт и посмотреть, сколько гребцов на весле, но не стал рисковать, побоялся повторить ошибку Беренгера де Энтензы. Если бы не флаги с крылатыми львами, решил бы, что это флот другой страны. Видимо, это те самые государственные и частные галеи линии Венеция-порты Черного моря, о которых мне рассказывал патрон Лоренцо Ардисонио.
        Когда мы легли в дрейф на пути передней галеры, на ней перестали грести и посигналили красным флагом другим судам сделать то же самое. На корме галеры находилась беседка с балдахином из золотой парчи, из которой перешел по куршее на баковую площадку к стоявшим там арбалетчикам капитан каравана - сухощавый старик с боевито закрученными, седыми усами и бородой клинышком. Я объявил венецианцам условия прохода по проливу.
        - А если не заплатим, что будет?! Неужели нападешь на нас?! - спросил он насмешливо.
        - Зачем?! - спокойно ответил я. - Подождем одиночное венецианское судно и возьмем с него за всех, а вы между собой рассчитаетесь.
        - Мы за такое наказываем, - пригрозил венецианец.
        - Попробуйте. Михаил Палеолог тоже думал, что легко справится с нами, - сказал я. - Только стоит ли из-за двух дукатов превращать сильного союзника во врага?!
        - Твои доводы разумны, - согласился капитан каравана.
        Он пошел на корму, переговорил там с другими разряженными венецианцами, наверное, купцами или чиновниками, после чего вернулся на бак с мешочком дукатов. Кинув его мне, подождал, когда я пересчитаю деньги, после чего сообщил:
        - Завтра здесь пройдет караван генуэзцев. На нем повезут вашего бывшего командира.
        Я понял хитрый замысел венецианцев, поэтому показал мешочек с монетами и спросил шутливо:
        - Это плата за проход или за нападение на генуэзцев?!
        Старый капитан весело засмеялся, после чего ответил:
        - И то, и другое!
        Я приказал грести к берегу, и обе галеры ушли с пути венецианского каравана. Вот так, не сеял, не жал, а почти семь дукатов собрал. Рамон Мунтанер получит вдвое меньше, но ему для этого даже выходить из дома не надо. Остальное будет поделено между воинами гарнизона Галлиполя.
        Рамон Мунтанер занимал покои бывшего наместника Галлиполя, в которых до него успели пожить Рожер де Флор, Беренгер де Энтенза и Беренгер Рокафорт. Я бы в таком месте не поселился. Комендант города не имел понятия, что такое кабинет, поэтому принимал визитеров в, так сказать, банкетном зале, где в дальнем углу у открытого окна стоял круглый столик на гнутых ножках и с разрисованной красными розами и покрытой лаком столешницей. Возле окна стол поместили не для того, чтобы был лучше освещен, а чтобы смотреть, что происходит во дворе. В эту эпоху окно заменяло телевизор. Следует заметить, что в интеллектуальном плане качество информации, поступающей из окна, было не ниже или не выше, чем будет из телевизора. Разница была только в количестве каналов. С одной стороны стола располагалась тяжелая трехногая табуретка, с другой - стул с низкой спинкой и кожаным сиденьем, набитым конским волосом. Как ни странно, на табуретке сидел хозяин. На ней было проще повернуться к окну, когда там вдруг начинали демонстрировать что-нибудь интересное, типа ссоры двух солдатских жен.
        Услышав о том, что завтра мимо нас провезут плененного Беренгера де Энтензу, Рамон Мунтанер вскочил с табуретки и забегал возле стола. Чем-то - может быть, сухощавостью и загнутыми кверху черными усами - он был похож на капитана венецианского каравана, только вот явно отставал по сообразительности, хитрости и другим производным ума.
        - Нападем на них и отобьем нашего командира! - быстро принял решение Рамон Мунтанер.
        - Во-первых, генуэзских галер будет не меньше десяти; во-вторых, в морском бое они опытнее нас, - возразил я.
        - Нападем на одну галеру, на которой будет Беренгер, - уточнил комендант Галлиполя.
        - Как мы ее определим? - поинтересовался я.
        - Она будет самой главной, самой большой. Такая обычно идет в караване второй или третьей, - ответил Рамон Мунтанер.
        - А если его там не окажется? - спросил я.
        - Захватим генуэзцев и потом обменяем на него, - быстро нашелся комендант.
        - Захватить-то мы, может, и захватим, но к тому времени нас окружат со всех сторон и перебьют, - сказал я.
        Рамон Мунтанер нарезал пару кругов около стола и придумал другой способ:
        - Используем другую силу - деньги. Предложим за него большой выкуп.
        - Какой? - поинтересовался я.
        - Три тысячи, - выпалил он. Пройдя несколько шагов, повысил: - Лучше пять. - Подойдя к столу и сев на табурет, принял окончательное решение: - Дадим за него десять тысяч золотых. Уверен, что все каталонцы скинутся на его выкуп.
        - Каталонцы не успеют скинуться, потому что провезут его завтра, а до них два дня скакать, - напомнил я.
        - Мы заплатим, а они потом возместят, - уверенно произнес Рамон Мунтанер.
        Видимо, он был не только казначеем, но и хранителем денег каталонцев. Поэтому имел под рукой такую большую сумму и не сомневался, что платить будут все.
        - Давай попробуем, - согласился я.
        Мы на лени встретили караван генуэзцев на подходе к проливу Дарданеллы. Шло восемнадцать галер, которые умели от сорока до восьмидесяти весел. Они были старой конструкции, не такие, как венецианские. Носы традиционно для генуэзцев украшены фигурами животных и людей. Шпирон заканчивался массивным железным острием, напоминающим увеличенный в несколько раз наконечник копья. Мачты выкрашены в красно-белую - цвета их флага - горизонтальную полосу. На мачтах висели флаги республики Генуя - красные кресты на белом полотнище. У многих галер на бортах рядом с форштевнем нарисованы глаза. Судя по тому, что, увидев нас, галеры сбавили ход, генуэзцы уже знали, что мы собираем пошлину за проход по проливу.
        Поравнявшись с первой галерой, мы развернулись и пошли параллельным курсом метрах в двадцати от нее. Когда наша корма, на которой стояли мы с Рамоном Мунтанером, поравнялась с ее кормой, я спросил стоявшего там мужчину в надраенной до блеска кольчуге, который прижимал левой рукой к боку округлый шлем с гребнем из белых страусиных перьев, видимо, капитана галеры:
        - На какой галере капитан каравана?
        - Ему не о чем с тобой говорить! - высокомерно заявил генуэзец. - Платить мы вам не собираемся!
        - Это мы поняли. Поэтом сами хотим заплатить вам выкуп за Беренгера де Энтензу, - сказал я.
        - И сколько? - поинтересовался капитан галеры.
        - Это мы будем обсуждать с главным, - ответил я. - На какой он галере?
        - На третьей, - ответил капитан, махнув рукой в сторону идущих следом судов.
        Переговоры с нами вел пожилой мужчина с залысиной ото лба к макушке, старательно прикрытой длинными волосами, зачесанными от ушей. Встречный ветер отрывал волосы от черепа, отчего начес колыхался, как крыло. Капитана каравана окружал десяток роскошно одетых молодых людей, которые смотрели на нас с той смесью наглости и презрения, с какой смотрят на того, кого считают намного слабее себя. На этот раз говорил Рамон Мунтанер. Начал с трех тысяч, закончил десятью. Сумма произвела впечатление на генуэзцев, но, скорее всего, вопрос был не в их компетенции. Поняв это, каталонец закончил торг, дав слово мне.
        - Вы должны заплатить за проход по проливу по два геновито (так называлась золотая монета, которую чеканила Генуэзская республика) с судна, - сказал я.
        - А если не заплатим, что будет?! - насмешливо спросил капитан каравана.
        - Скупой платит дважды, - напомнил ему народную мудрость.
        - Ты нам угрожаешь?! - наигранно возмутился он.
        - Всего лишь предупреждаю, - молвил я.
        - Ничего не получишь! Убирайся вон, пока мы не начали стрелять! - презрительно махнув рукой, произнес генуэзец.
        На высшем уровне генуэзцы считались союзниками каталонцев, потому что в недавно закончившейся войне арагонцев с анжуйцами поддержали первых, а бойцы Каталонской компании, как ни странно, считали себя подданными Арагонского короля. Но на, так сказать, бытовом уровне всё было интереснее. Пока счет между каталонцами и генуэзцами был «одни-один». Можно было бы и помириться, освободи они Беренгера де Энтензу.
        Я дал команду гребцам лени налечь на весла. Мы легко обогнали передние галеры, с которых нам свистели и жестами демонстрировали свой уровень культуры. Наши гребцы начали было огрызаться, но я урезонил их:
        - Спокойно, ребята! У вас скоро будет возможность ответить им не словами, а мечами.
        - Что ты задумал? - спросил Рамон Мунтанер.
        - Заставить заплатить за проход по проливу, - ответил я.
        - Ты же говорил, что мы с ними не справимся! - воскликнул комендант Галлиполя обиженно, будто я обманул его.
        - Отбить пленника не сможем, но наказать за нежелание платить и оскорбления - попробуем, - произнес я и приказным тоном добавил: - Как причалим, сразу закрой все городские ворота, кроме Морских, возле которых приготовь гарнизон к бою.
        - Сделаю! - пообещал повеселевший Рамон Мунтанер.
        Караван генуэзцев проносился мимо Галлиполя в полумиле и на большой скорости. К пяти-шести узлам, которые выдавали гребцы, добавлялись пару узлов попутного течения. Дистанция между судами была около кабельтова. Две галеры, стоявшие на рейде, опасными генуэзцы не сочли. Я стоял на баке одной из этих галер в полном боевом облачении и считал суда, которые проносились мимо нас. После прохода двенадцатого приказал гребцам:
        - Начинаем движение.
        Обе наши галеры пошли в сторону Мраморного моря, навстречу генуэзцам и под острым углом к их курсу. Шли медленно, набирая скорость постепенно. На носовой и кормовой площадках воинов не было, они ждали внизу, расположившись рядом с гребцами. Я перешел на корму и показал рукой Аклану, чтобы вторая галера, которой он командовал, не жалась к нам. После прохода шестнадцатой генуэзской галеры, отжал приказ:
        - Полный вперед!
        Барабан забил чаще. Весла стали подниматься и опускаться чуть быстрее.
        - Держи вон на тот мыс, - показал я кормчему ориентир на берегу, следуя на который, мы подрежем нос восемнадцатой галере.
        Рукой показал Аклану, чтобы шел чуть левее, чем я. Ему придется атаковать ближний борт вражеской галеры.
        Генуэзцы все еще не почувствовали опасность. Слишком уверены были в своих силах. Наверное, решили, что мы собираемся пересечь пролив, но выбрали неправильный курс, из-за чего помешаем им. Восемнадцатая галера была шестидесятивесельная. Весла группами по три. Значит, вдоль бортов по десять банок под углом к куршее, по три гребца на каждой. Наша корма проскочила метрах в двадцати перед ее форштевнем деревянной фигурой дельфина. Фигура покрашена в золотой цвет, а по обе стороны от нее нарисованы большие синие глаза с пожелтевшими, как с похмелья, белками. Если бы мы не начали поворачивать влево, убирая с их пути корму, а генуэзцы вправо, то наверняка столкнулись бы. С форкастля генуэзцы проорали нам пару ласковых слов, но быстро заткнулись, потому что наши арбалетчики дружным залпом заметно сократили количество ругавшихся. Моя галера, убрав весела левого борта, продолжила поворот и прошла почти впритирку с вражеской, сломав ей последние две группы весел, после чего гулко стукнулась бортом о ее борт. Не корме вражеской галеры не осталось ни одного человека. Кто-то погиб от болтов наших арбалетчиков,
кто-то успел спрятаться. На корму генуэзцам, под навес из плотной темно-красной ткани, на постеленные там ковры, полетели глиняные горшки с зажигательной смесью, состоявшей из извести, серы и оливкового масла, которую водой не потушишь. Я понимал, что уйти с добычей нам не дадут, поэтому старался нанести максимальный урон, который должен намного превышать плату за проход по проливу.
        От удара в корму и из-за потери части весел левого борта, генуэзская галера начала поворачивать влево. В это время в нее ближе к корме врезалась носом вторая наша галера, заставив возвратиться на прежний курс и даже повернуть немного вправо, словно собиралась заглянуть в Галлиполь. И со второй галеры полетели горшки с зажигательной смесью. Огня на борту вражеского судна я пока не видел, но запах гари уже почуял. Мы продолжили разворот влево, пока не легли на обратный курс. Генуэзская галера была метрах в ста от нас. На ней убирали сломанные весла, собираясь возобновить греблю. Мы опять пошли на сближение своим правым бортом к ее левому. Вторая наша галера разворачивалась, чтобы атаковать правый борт врага. Но и генуэзцы не зевали. Они убрали сломанные весла и дружно налегли на оставшиеся.
        Я понял, что не успеем догнать генуэзскую галеру. Одно утешало - наши арбалетчики вели обстрел врага, не давая ему воспользоваться двумя парами станковых арбалетов, установленных на форкастле и ахтеркастле. Семнадцатая генуэзская галера начала разворачиваться в нашу сторону, сигналя флагами остальным. Я уже подумал, что получится не настолько хорошо, как хотелось бы, когда увидел, что жидкий дымок, подымавшийся над восемнадцатой галерой, вдруг превратился в пламя, которое за пару минут уничтожило шатер и занялось остальными сухими деревянными элементами судового набора. Мы прошли за ней еще с кабельтов, обстреливая и мешая тушить пожар, а потом повернули вправо и понеслись к Галлиполю. Семнадцатая генуэзская галера погналась было за нами, но вскоре повернула к восемнадцатой, чтобы оказать ей помощь.
        Обе наши галеры ткнулись носами в берег возле города. Матросы быстро установили сходни, по которым экипажи сбежали на галечный пляж. Арбалетчики расставили вдоль кромки прибоя большие щиты-павезы, копейщики заняли позиции на флангах. Нам на помощь выдвинулся из Морских ворот отряд Рамона Мунтанера, конные и пешие. На суше нас не страшило превосходство генуэзцев в количестве.
        Враг это знал. Остальные корабли каравана направились было в нашу сторону, но остановились метрах в трехстах от берега, выпустили по несколько болтов из станковых арбалетов, которые не причинили вреда, и пошли на помощь горящей галере. Она полыхала вовсю, медленно дрейфуя по течению. Пламя основательно поработало над кормовой частью галеры, начало смещаться к носу, благо ветерок дул свеженький и попутный, помогал ему. Для деревянных судов огонь - более страшное бедствие, чем разбушевавшееся море. И это притом, что воды для тушения - хоть залейся. Впрочем, и для железных кораблей будет также. В свое время я просматривал ежемесячную статистику Ллойда по погибшим во всем мире судам. Причины «затонуло» и «сгорело» встречались чаще всего и чуть ли не в равном количестве.
        Гребцы и матросы восемнадцатой галеры столпились на форкастле, встав вплотную друг к другу. К ним осторожно подошла семнадцатая, начала снимать бедолаг. Пылающая галера осела, накренилась на правый борт, но продолжала дрейфовать по течению, удаляясь от нас. Оставалось пожелать ей счастливого плавания!
        Мы нашли эту галеру на следующий день, притопленную на мелководье милях в пяти от Галлиполя. Вытащили ее на берег и забрали из трюма груз мокрой овечьей шерсти и кож, которые высушили на улицах города и продали пришедшим к нам каталонским купцам. Корпус оставили в назидание другим жадным или заносчивым купцам. Мы потеряли двух человек убитыми. Каковы были потери генуэзцев - не знаю, но наверняка больше, хотя бы потому, что наш первый залп был для них полной неожиданностью.
        Каким-то образом слух о нашем нападении на генуэзский караван добрался до Константинополя и до ушей купцов разных стран, так что с того дня ни одно судно, ни один караван, кому бы он ни принадлежал, даже не заикались о том, что до недавнего времени проходили по проливу Дарданеллы бесплатно. В том числе и генуэзцы. Недели через две в сторону Эгейского моря проследовал второй их караван из двадцати трех галер. Когда наш лени подошел к первой галере, с нее молча передали сорок шесть золотых геновито.
        29
        О наших подвигах прослышали не только купцы, но и некоторые наши бывшие соратники. Однажды вечером в Галлиполь прибыл на каталонской купеческой галере наш бывший адмирал Ферран де Аренос, не поладивший в прошлом году с Рожером де Флором и отправившийся служить Изабелле де Виллардуэн. Прослужил не долго, потому что Карл Анжуйский, король Неаполя, отобрал у нее княжество и отдал своему четвертому сыну Филиппу Тарантскому, который носил гордый и пустой титул Латинского или, как чаще говорили, Константинопольского императора. Новый князь Ахеи не счел нужным оставлять на службе каталонцев, поскольку не забыл, как совсем недавно они воевали против анжуйцев на стороне сицилийцев. В итоге Ферран де Аренос вернулся в Каталонскую компанию, но уже не в качестве адмирала, поскольку фактически эту должность занимал я. Он привел с собой неполную сотню каталонцев. Мы дали им лошадей и продукты и отправили к Беренгеру Рокафорту. Там и добычи больше, и жизнь интереснее. По случаю окончания навигации, доход наш упал почти до нуля, поэтому с бывшим адмиралом ушли и некоторые солдаты гарнизона.
        У Феррана де Ареноса не сложились отношения и с новым командиром Каталонской компании. Он перетянул на свою сторону сотен пять бойцов и пошел грабить окрестности Константинополя. Занимался этим так напряженно, что Андроник Палеолог вынужден был послать отряд из двух тысяч человек, чтобы отогнать каталонцев от столицы. Но не тут-то было. Ферран де Аренос смело повел свой отряд в атаку на ромеев, и те по привычке разбежались в разные стороны. В результате каталонцы перебили почти весь вражеский отряд и захватили много трофеев. Возвращаться в Родосто и делиться с Беренгером Рокафортом не захотели. Решили сделать базой небольшой городок на Галлипольском полуострове неподалеку от нас. Каталонцы называли этот городок Мадитосом. Был он мал, хорошо укреплен и жить нам не мешал, поэтому и мы его и не трогали. Ферран де Аренос подошел к Мадитосу и предложил сдаться. Ромеи легко отказались от его предложения. Вот каталонцы и расположились вокруг городка, изображая осаду.
        Зиму я провел в кругу семьи. Работал учителем на общественных началах. К весне даже не расположенный к учебе Тегак бегло читал и писал и умел не только отнимать и делить, но и прибавлять и умножать. Заодно улучшил свои навыки во владении разным оружием. Особенно ему нравилось биться двумя саблями. Так ведь мало кто умеет. Время от времени мы охотились в окрестностях города, где дичи стало больше из-за заметного сокращения населения, или ездили за натуральным оброком, которым были обложены местные землевладельцы-ромеи.
        Весной возобновилась навигация, и деньги снова потекли в наши карманы. Теперь уже без осложнений. Купцы привыкли платить за проход по проливу Дарданеллы, а от дурных привычек трудно избавиться. Я перестал сам собирать пошлину, передоверил Аклану. Бывшего охранника караванов прямо-таки распирало от гордости и удовлетворенного чувства мести, когда сдирал деньги с купцов.
        Каталонцы под командованием Беренгера Рокафорта продолжали грабить окрестности Константинополя. Нам рассказали случай, как старый альмогавар с двумя сыновьями отправился на охоту под стены ромейской столицы и поймал там двух генуэзских купцов, которые в свою очередь охотились за перепелами. В итоге купцам пришлось отстегнуть за свою свободу три тысячи золотых перперов.
        Ферран де Аренос продолжал осаждать Мадитос. Часть его отряда вернулась к Беренгеру Рокафорту. В итоге осаждать осталось около сотни альмогаваров и пара сотен пехотинцев. Осажденных было раза в два больше. В июле к нам прискакал гонец от Феррана де Ареноса с просьбой изготовить и прислать несколько «кошек». Я вместе с Тегаком поехал посмотреть, чем они там занимаются уже восемь месяцев?!
        За это время каталонцы не сочли нужным даже возвести палисад вокруг города. Только ров семиметровой ширины засыпали в нескольких местах да и то руками местных крестьян. Располагались каталонцы тремя отрядами напротив трех городских ворот. Напротив главных, Константинопольских, поставил свой шатер Ферран де Аренос. Грубая ткань шатра была пятнистой, причем пятна были самого разного цвета и происхождения. Складывалось впечатление, что раньше она служила скатертью на нескольких грандиозных попойках. Хозяин шатра лежал на грубо сколоченном ложе, выстеленном сеном. Рядом стояли еще два таких ложа и большой сундук с окованными бронзой углами, на крышке которого стоял стеклянный кувшин с белым вином и три стакана. Квадратное лицо Феррана де Ареноса изображало напряженный мыслительный процесс. Примерно так напрягается шестицилиндровый двигатель, когда пять цилиндров выходят из строя. Увидев меня, радостно улыбнулся и встал.
        - Если бы ты знал, как здесь скучно! - пожаловался он после обмена приветствиями.
        - Нашел бы дело поинтереснее, - посоветовал я.
        - Не могу. Если не захвачу этот паршивый городишко, потеряю авторитет, - честно признался Ферран де Аренос.
        За честность он и нравился мне. И еще, наверное, за то, что был моряком.
        - Ты предлагал им сдаться на хороших условиях? - поинтересовался я.
        - Разрешал даже с оружием и имуществом уйти, - ответил он. - Не пойму, что еще им надо?!
        - Слишком много предложил, поэтому уверены, что обманешь, - объяснил я образ мыслей ромеев.
        - Идиоты! - выругался Ферран де Аренос. - Всех считают такими же подлыми, как сами.
        - Благодаря этому не попадаются в примитивные ловушки, как Беренгер де Энтенза, - сказал я. - Ночью пробовал их захватить?
        - Несколько раз. У них по ночам на стенах собаки привязаны, - ответил каталонец. - Ждем, когда с голоду сожрут их.
        - При такой правильной осаде ждать придется долго. Уверен, что им по ночам доставляют продовольствие, - высказал я предположение.
        - Есть такое дело. Время от времени ловим крестьян с мешками и корзинами, наполненными едой, - подтвердил он и добавил весело: - Говорят, что нам несли!
        Мы выпили с ним вина, поболтали. Наступил полдень, и хозяин начал отчаянно зевать.
        - Давай поспим, пока жара не спадет, - предложил Ферран де Аренос. - Ложись на любую кровать.
        - Ты ложись, а я пойду посмотрю на городок, - сказал ему и вышел из шатра.
        В тени шатра на снятой с коня попоне спал Тегак, а рядом с ним - два каталонца, которые должны были охранять своего командира. На месте трусливых ромеев я бы давно уже снял осаду. Впрочем, их и самих не было видно на городских стенах.
        Я пересек лагерь каталонцев, которые кемарили под навесами из веток и травы. Ров был засыпан давно, земля просела на полметра. Я перебрался через него, подошел к стене. Издали она казалась более гладкой. Нижние метра два были сложены их плохо отесанного, светло-коричневого камня-ракушечника, верхние три - из темно-коричневого кирпича. Нагретый солнцем ракушечник был теплым. Я поднял с земли камушек, кинул в зубец ближней башни. Никто не прореагировал. Не привлекли ничьего внимания и следующие два камня.
        Ферран де Аренос спросонья долго не мог врубиться, зачем я его разбудил, предлагал поговорить потом.
        - Ты хочешь захватить город или нет?! - разозлился я.
        - Хочу, - сразу проснувшись, подтвердил он.
        - Тогда без шума поднимай своих людей, берите «кошки» и идите за мной, - предложил я.
        С этой стороны на стенах не было ни одного ромея. Шестьдесят человек без помех поднялись на них и захватили три башни - надвратную и две соседние. Я остался в надвратной, на верхнем ярусе, откуда хорошо простреливалась улица, ведущая к воротам. Была она вымощена плитами и пуста. Даже вездесущих воробьев не было ни видно, ни слышно. Война войной, а сиеста по расписанию. Каталонцы спустились вниз и открыли ворота. Только когда через них начали заходить остальные бойцы отряда, ромеи заметили нас и подняли тревогу. На большее их не хватило.
        Я по привычке занял дом купца, торгующего вином. Из каморки на первом этаже выглянул юноша лет пятнадцати, судя по одежде, слуга, и сразу скрылся, бесшумно прикрыв хлипкую дверь на кожаных петлях. Я оставил у ворот Тегака, а сам поднялся по деревянной лестнице на второй этаж, где было четверо окон с деревянными решетками, в которых просветы между горизонтальными планками были очень узкими - крупная муха не пролезет, и всего одна дверь, обитая по краю надраенной до блеска медной полосой. Вела она в проходную комнату. Там стояла широкая кровать, на которой недавно спали, а возле нее - хозяева жилья. Это был полный мужчина лет тридцати пяти, с круглым, красным лицом и рубцом от подушки на левой щеке. От испуга купец постоянно моргал и мял потными руками, унизанными пятью золотыми перстнями, подол белой шелковой рубахи, оставляя на ней пятна. Из-за купца выглядывала такая же полная женщина и в такой же шелковой белой рубахе, только более длинной. Руки с шестью перстнями, золотыми и серебряными, она держала сожженными у рта, будто не давала себе сболтнуть лишнего. Кожа на лице была дряблой. Я бы
подумал, что она старше мужа, но на шее кожа была упругая и без морщин. Наверное, перестаралась с косметикой, которая в эту эпоху бывает ядовита, а ромейки меры не знают. Чем ненатуральней выглядит, тем считает себя красивее. В следующей комнате, отделенной от первой ковром, свисающим с потолка, на более широкой кровати спали четверо детей, поровну мальчиков и девочек. В этой комнате пахло летом и детством.
        Я вернулся в первую и сказал купцу:
        - Снимайте перстни и добавляйте тысячу перперов - и ты вместе с семьей и остальным имуществом покинешь город.
        - Откуда у меня такие деньги, господин рыцарь?! - взмолился он.
        - Захочешь - найдешь, - произнес я. - И поспеши. Если мне надоест ждать и я уйду, здесь появятся каталонцы. Они с тобой церемониться не будут. Тебя и жену убьют, а детей продадут в рабство. В турецком гареме детям будет лучше, чем у такого жадного отца.
        Жена купца схватила его сзади за рубашку и требовательно подергала. У женской жадности есть надежный ограничитель - дети.
        - А где гарантия, что нас выпустят? - спросил купец.
        - Я - не ромей и не турок. Сказал, что уедете, значит, так и будет, - ответил я и, поняв, что он готов заплатить, сказал: - Прикажи слуге, пусть поставит столик и два стула под галереей и подаст лучшего ароматного вина.
        Купец вышел со мной на галерею, позвал слугу Никиту и приказал ему обслужить нас с Тегаком. Слугой оказался тот самый парень, что выглядывал из коморки. Он был худым, русоволосым и голубоглазым. Скорее всего, славянин или половец.
        - Раб? - спросил я Никиту, когда он принес из винного погреба и поставил перед нами глиняный кувшин, наполненный белым вином, от которого исходил приятный аромат трав.
        - Нет, - ответил юноша. - Отец долг не смог отдать, отрабатываю.
        Тегак быстро выпил из глиняного стакана вино и заерзал на трехногой табуретке. Ему не терпелось пойти пограбить. Со всех сторон раздавались крики, плач и звуки вышибаемых дверей - самые приятные для воина.
        - Иди поищи добычу, - разрешил я. - Захвати с собой Никиту. Вдвоем больше унесете.
        С галереи спустился купец с увесистым кожаным кошелем. Я не стал пересчитывать монеты. Положив кошель на стол, показал купцу, чтобы составил мне компанию, налив ему вина в стакан, из которого пил Тегак.
        - Никита тебе отработал весь долг своего отца, поедет домой, - обрадовал я купца.
        - Пусть едет, - смиренно произнес он, посмотрел мне за спину и побледнел.
        Я оглянулся к воротам. Во двор зашли трое каталонцев. Узнав меня, молча развернулись и ушли.
        - Господин рыцарь - их командир? - спросил купец, вытирая со лба крупные капли пота.
        - Не их, другого отряда, который в Галлиполе, - ответил я. - Как жара спадет, поеду туда. Так что приготовься, выедешь вместе со мной из города, а потом - катись, куда хочешь. Советую в сторону Константинополя не соваться. Там на турок нарвешься. Лучше поезжай к Фессалонике.
        - Туда без охраны ехать опасно, - отказался купец. - А нельзя ли мне с господином рыцарем добраться до Галлиполя и сесть на проходящую галеру? Меня тем не тронут?
        - Одного барана два раза не стригут, - произнес я цензурный вариант русской поговорки и зевнул, потому что тоже привык спать после обеда. - Скажи жене, пусть постелет мне здесь, в тенечке.
        Купчиха принесла мне перину и подушку со своей кровати. Все равно пропадут. Я заснул быстро. Поздно ложиться и спать днем - такой распорядок как раз по мне. Наверное, мои далекие предки жили на юге.
        Разбудили меня голоса. Тегак объяснял Феррану де Ареносу, что лучше меня не будить: спросонья я зол. Бывший адмирал был уверен, что я прощу его, когда узнаю, почему разбудили. Сопровождал его солдат с узлом в руке. Увидев, что я проснулся, каталонец весело выпалил:
        - Никак найти тебя не мог! Думал, ты в центре где-нибудь. Пока кто-то из солдат не подсказал.
        - Лучше бы ты и дальше меня искал, - произнес я без злости и приказал Тегаку: - Налей нам вина.
        Сев за столик, Ферран де Аренос спросил:
        - Что тебе сейчас снилось?
        - Не помню, - ответил я.
        И действительно не помнил. Где-то в глубине мозга еще мелькали бледные хвосты померкших снов, но вспомнить их не мог.
        - А мне, когда ты будил, снился святой Георг! - сообщил он. - У него была такая длинная седая борода и в руке огненный посох. Толкает он меня посохом в плечо и говорит: «Просыпайся, сукин сын!». Вещий был сон!
        - На счет сукиного сына - согласен, - пошутил я.
        Каталонец весело засмеялся, а потом радостно похвастался:
        - Всё-таки мы захватили этот город! Никто уже не верил! - и, троекратно перекрестившись, закончил: - Святой Георг услышал мои молитвы и прислал тебя!
        - Ты бы и без моей помощи захватил его, - молвил я.
        - Может, и захватил бы, но не скоро, - скромно заявил Ферран де Аренос и жестом подозвал своего ординарца: - Поэтому прими от нас подарок - самое ценное, что здесь нашли.
        Солдат поставил на стол узел из куска золотой парчи, развязал его. Внутри был золотой сервиз: поднос, на котором стоял кувшинчик литра на два с рукояткой в форме змеи, которая кусала верхний край его, и двумя круглыми барельефами на боках в виде головы Медузы-Горгоны и шесть стопок емкостью граммов сто. Подарок был символичный. Правда, я не уверен, что Ферран де Аренос знал, кто такая Медуза-Горгона.
        - Спасибо! - поблагодарил я и добавил шутливо: - Будешь осаждать следующий город, зови!
        - Обязательно позову! - пообещал он.
        Мы выпили с ним еще, на этот раз из золотых стаканчиков. В это трудно поверить, но вкус у вина был не хуже, чем из глиняных. Поболтали немного о видах на будущее. Пока ничего интересного не виделось. Пришли к выводу, что надо грабить, пока есть что, а потом поищем в другом месте.
        Ферран де Аренос ушел командовать городским гарнизоном, а я начал собираться в обратный путь. Со второго этажа спустился купец с женой и детьми. Никита запряг для них в двуколку мула, у которого было нетипично радостное для этих гибридов выражение морды, погрузил в нее ценные хозяйские вещи и посадил на них детей. На второго мула, приведенного Тегаком, были нагружены два больших тюка. Что в них набил мой оруженосец, я не стал спрашивать. У нас с ним вкусы не совпадают. Зато Ясмин наверняка похвалит его. Подозреваю, что ради этой похвалы он и старается. У пацана сейчас период влюбленности во взрослых женщин. Хотя эта взрослая старше его года на три всего.
        30
        В конце лета Беренгер Рокафорт задумал большой поход на Константинополь. К нему присоединились Ферран де Аренос со своим отрядом и часть нашего гарнизона. В Галлиполе нужды в большом отряде уже не было. Купцы всех государств безропотно платили пошлину. Занимался этим только экипаж лени под руководством Аклана. Обе галеры почти все время стояли наполовину высунутыми на берег, а члены экипажа занимались подсобными промыслами: кто-то тачал сапоги, кто-то плел рыбацкие сети, кто-то вырезал посуду из дерева. Я в нежаркие дни ездил на охоту, а в менее приятные сидел дома, читал найденные в городе рукописи на греческом языке. Больше никого они не интересовали, поэтому у меня набралась солидная по меркам этой эпохи библиотека примерно на сотню томов, если можно так выразиться, потому что некоторые рукописи были в виде свитков. Иногда попадалась такая заумь, что разгадывал ее, как ребус. Вот, оказывается, откуда растут ноги постмодернизма! В тот день полулежал в изготовленном по моему проекту кресле, которое стояло в тени под галереей, и перечитывал «Одиссею», положившую начало литературному жанру морские
приключения, если не считать байку про Ноя - вольный перевод шумерского сказание о Зиусудре. В оригинале читалось не так тяжело, как на русском языке, потому что присутствовала мелодика текста, которая теряется при переводе. Отдельные моменты с высоты двадцать первого века казались наивными. Я простил их Гомеру. Нет предела совершенству. Даже в гениальном творении можно найти изъяны. Поэтому культурный человек наслаждается шедевром, поднимаясь до его уровня, а завистливая бездарность смакует огрехи, опуская шедевр до своего уровня.
        Во двор на неоседланном коне залетел мальчишка, который прислуживал Рамону Мунтанеру, крикнул:
        - Тревога! На нас напали! - и поскакал дальше.
        Я крикнул Тегаку, который вертелся на кухне, помогая Хание, чтобы запрягал Буцефала, а сам взбежал по деревянной лестнице на второй этаж за оружием и доспехами. Ясмин играла с сыном на ковре, постеленном на полу. Она стояла на четвереньках и пыталась испугать Александра-младшего, который, смеясь, убегал от нее. Я подумал, что мама не намного дальше отошла от детства, чем сын.
        - Что-то случилось? - спросила она.
        - Наверное, - ответил я. - Собери на всякий случай ценные вещи.
        Спокойная жизнь притупила в нас чувство опасности. Даже я начал забывать, что это не мой дом, что мы в захваченном городе, что со всех сторон нас окружают враги. Поскольку не знал, кто и на кого напал, с помощью жены надел полный комплект доспехов. Ясмин столько раз приходилось помогать Тегаку, что уже лучше него справлялась.
        Мой оруженосец оседал Буцефала и своего жеребца, приготовил длинное копье и сам облачился в кольчугу и шлем и взял оружие. Я садился на коня, когда во двор вбежал Аклан.
        - Кто на нас напал? - спросил он.
        - Не знаю, - ответил я. - Приезжай на площадь.
        Площадей в Галлиполе было несколько, но так мы называли только ту, что возле дома командира гарнизона. Там собралось оба оставшиеся в городе рыцаря и с десяток альмогаваров. Они тоже ничего толком не знали. На крыльцо вышел Рамон Мунтанер, облаченный в позолоченный шлем и ламинарный доспех из покрытых красным лаком полос шириной сантиметров восемь, из-за чего напоминал вареного рака. Он и рассказал нам, что случилось.
        Время от времени командир гарнизона посылал за дровами четырех слуг под командованием своего оруженосца Марко с двумя тележками, запряженные мулами. На этот раз на них напал отряд конных ромеев, около сотни. Слуги забрались в башню в брошенном хозяевами поместье, а Марко побежал в город. Наверное, ромеи послышали, что основные силы ушли к Константинополю, и решили сделать рейд по Галлиполийскому полуострову.
        Мы пошли на них отрядом из четырнадцати всадников и двадцати пехотинцев. Я предполагал, что ромеи решили отомстить за наши бесчинства. Каково же было мое удивление, когда обнаружили этот отряд занятым не осадой брошенной башни, в которой засели слуги, а грабежом соседнего поместья, в котором жила семья ромеев. Судя по обозу из полутора десятков нагруженных всяким барахлом подвод и арб, это была не первая их экспроприация. Видимо, считали, что те, кто находятся под нашей рукой, пусть даже не по своей воле, автоматически превращаются во врагов, будь они хоть трижды ромеями. Поэтому не только грабили, но и насиловали и убивали. Из дома доносились женские стоны, а возле распахнутой двери в хлев валялся старик с рассеченной наискось головой. Кровь, смешавшись с рыжей пылью, образовала густую бурую массу, напоминающую повидло.
        Нас не ждали. Когда во двор влетели альмогавары, а за ними и рыцари, грабители бросились врассыпную. Командир отряда смылся первым, перемахнув на коне через невысокую каменную кладку, ограждавшую виноградник, который примыкал к двору. Остальных мы перебили или взяли в плен. Заодно забрали себе собранное ромеями. На следующий день продали всё, включая пленных, турецкому купцу. Доля каждого рыцаря составила двадцать восемь золотых перперов, альмогавара - четырнадцать, пехотинца - семь.
        Через два дня вернулись воины, ходившие в поход с Беренгером Рокафортом. Они захватили верфи, где строились корабли для военного флота Ромейской империи. Рассказали, что сожгли полторы сотни судов. Наверное, и лодки засчитали, включая двухвесельные тузики. Пригнали много скота и привезли целый обоз продуктов. В последнее время у нас начались проблемы со снабжением. Большая часть ромейских помещиков и крестьян сбежала в полуострова, не желая работать на нас. Мои попытки убедить каталонцев не выгребать у крестьян все подчистую результата не дали. Теперь имеем то, что почти ничего не имеем.
        Закончились поставки продуктов и с азиатского берега пролива. Там сейчас хозяйничали турки. Время от времени небольшие отряды спрашивали у нас разрешения переправиться на европейский берег и присоединиться к своим соплеменникам, воюющим под командованием Беренгера Рокафорта. Я разрешал, но ставил условие, чтобы не грабили, пока не выедут за пределы Галлипольского полуострова. По моим прикидкам, в Каталонской компании турок теперь больше, чем каталонцев, хотя и они постоянно прибывали, правда, маленькими отрядами, по десять-двадцать человек. По Юго-Западной Европе пошел слух, что мы схватили ромеев за задницу и имеем их, как хотим. Поучаствовать в подобном мероприятии с нужной стороны всегда находятся желающие.
        31
        Осень и зима прошли спокойно. Весной каталонцы и турки, разбившись на несколько отрядов, продолжили грабеж окрестностей Константинополя. Теперь им приходилось удаляться все дальше от столицы. Грабить по большому счету было уже нечего, но каталонцы продолжали сидеть на месте. Беренгер Рокафорт вел какие-то переговоры с королем Арагона, императором Андроником Палеологом, венецианцами. Подозреваю, что ему надоела роль простого грабителя. Возомнил себя великим полководцем и решил превратить свою славу в титул и достойное будущее.
        Я тоже решил, что пора подыскивать более спокойное место, пусть и не такое доходное. Через купцов передал в Константинополь, что мне требуется артель для постройки судна. Пообещал хорошую оплату. В столице сейчас работы было мало, а цены на продукты очень высоки, потому что подвоз их только по морю. Говорят, город забит беженцами с азиатского берега, которые мрут с голоду прямо на улицах.
        Прибыл мой старый знакомый калафат Исидор с артелью из четырнадцати плотников. Я обрадовался ему, потому что не надо будет во второй раз объяснять, что хочу построить, и выслушивать возражения узколобых специалистов. Про невыплаченную зарплату он даже не упомянул. Я решил, что выдам ее в виде премии, когда закончат строительство. За древесиной пришлось сплавать в Фессалию, которая расположена на западном берегу Эгейского моря. Те регионы не пострадали от наших действий, но и там наблюдались промышленный спад и сильная безработица, которой способствовал приток беженцев. Цены на сырье были низкие. Я купил уже высушенные доски и брусья из тиса, дуба и сосны и перевез в Галлиполь, сделав две ходки на двух наших галерах. Экипажам все равно нечего было делать. Так хоть размялись и подзаработали немного.
        Паруса, такелаж, два стокилограммовых железных якоря и луки и рычаги для станковых арбалетов, выкованных местным кузнецом, погибшим во время сведения счетов, у меня остались с сожженной бригантины. Они лежали в кладовых и сарае нашего дома. Денег на этот раз у меня было больше, поэтому последовал совету калафата и покрыл подводную часть судна и наружный борт сперва смесью из оливкового масла и извести, которую заготавливали из кусков мрамора. Меня заверили, что благодаря такому покрытию судно прослужит лет сто. Давать подобные обещания Исидору не трудно, потому что оба мы не протянет и половину этого срока. Но и пятьдесят лет без капитального ремонта меня бы устроили.
        Работы близились к завершению, когда в конце июня к нам прибыла вся Каталонская компания. Женщин и детей в Галлиполе стало вдруг столько, что город теперь походил на нормальный. Турки со своими семьями расположились в юго-западном конце полуострова. Прибыла эта орава потому, что каталонцы узнали, где сейчас находятся аланы, убившие Рожера де Флора. Не поладив и с болгарским царем, Гиркон отказался служить у него. Сейчас аланы расположились в долине на границе с Ромейской империей. Вели переговоры с Андроником Палеологом, намериваясь вернуться к нему на службу.
        Беренгер Рокафорт, который в последнее время стал перед своей фамилией добавлять благородное «де», созвал на совещание командиров и рыцарей. Пригласили и меня, хотя я предупредил Рамона Мунтанера, что покину Каталонскую компанию, как только дострою бригантину. Командир гарнизона тоже начал внушать всем, что он рыцарь, заставляя называть себя Рамоном де Мунтанером. Следовали внушениям только его холуи. Считал он неплохо, особенно в свою пользу, но вот уважением не пользовался, хотя не был ни подлецом, ни трусом. Вопрос мы обсуждали один: кто останется в Галлиполе охранять семьи? Все рвались в поход. Каталонцы любили месть даже остывшей. Поэтому и предложили остаться туркополам.
        - Мы не останемся, - сразу оказался командир Мелик, поблескивая влажными глазами. - Вы хотите всю добычу забрать себе!
        Командир турок Халил покивал головой, соглашаясь с этим заявлением.
        - Те, кто останутся, сколько бы их не было, получат пятую часть добычи, - предложил Беренгер Рокафорт.
        - Мы готовы отдать им пятую часть добычи, - заявил Мелик, а Халил опять покивал головой.
        Зато я не стал отказываться. В мои планы не входило отправляться в поход почти на месяц. По поступившим разведданным, аланы находились в двенадцати переходах от Галлиполя. Этим сведениям было не меньше двух недель. Где кочевники сейчас и где будут еще через двенадцать дней - трудно сказать. На то они и кочевники.
        Комендантом гарнизона оставался Рамон Мунтанер, который попытался отказаться, но не слишком настойчиво, только для приличия. Нам придавались двадцать альмогаваров и две сотни пехотинцев, которых отобрали по жребию. Утром Рамон Мунтанер насчитал всего семерых альмогаваров и сто тридцать два пехотинца. Остальные не смирились со жребием. Коменданта это не сильно расстроило, потому что увеличивалась доля каждого из оставшихся.
        Если не считать того, что в Галлиполе стало слишком шумно, наша жизнь не изменилась. Мы продолжали собирать пошлину с судов и оброк с поместий, с которых еще не сбежали хозяева. Урожай в этом году обещал быть неважный, потому что погода стояла сухая. Дожди обходили наш полуостров стороной, решив, наверное, что незачем поливать брошенные поля, поросшие сорняками. Впрочем, меня это не сильно волновало, потому что было уверен, что в начале осени отчалю в более приятные края.
        На пятнадцатый день после ухода Каталонской компании к нам на двух галерах прибыл знатный генуэзец по имени Антонио Спинола. Он потребовал от имени генуэзской колонии и императора Андроника Палеолога освободить Галлиполь и пролив, иначе будем наказаны. Рамон Мунтанер в довольно вежливой форме отказался выполнять это требование, посоветовал генуэзцам не вмешиваться в наши отношения с императором, поскольку, во-первых, мы-де ведем борьбу с язычниками, а во-вторых, Арагон и Генуя - союзники. Антонио Спиноза вызывал его на переговоры еще дважды, причем не говорил ничего нового. Видимо, три попытки должны были показать, как настойчиво нас пытались уговорить, а мы упрямо отказывались от выгодного предложения. Я смотрел с крепостной стены на этого болтуна, наряженного в кафтан из золотой парчи, и пытался понять, зачем он все это затевает? Наверное, генуэзцам надоело платить пошлину. Решили потребовать много - весь город, а потом согласиться на малое - бесплатный проход. Но Антонио Спинола убыл в Константинополь, даже не заикнувшись по поводу пошлины.
        Через два дня, в субботу вечером, к берегу метрах в восьмистах от города причалили восемнадцать генуэзских галер и семь ромейских, на которых везли, как нам сообщили с проходившего проливом нефа из Падуи, к месту нового жительства Феодора, четвертого сына императора, ставшего после смерти деда по матери маркграфом Монферрата. Наверное, считал себя самым обездоленным из сыновей императора, не подозревая, насколько более спокойная судьба его ждет. Впрочем, я не знаю историю маркграфства Монферрат. Может, там дела будут еще хуже, чем в Ромейской империи. Мы думали, что он решил по пути навестить нас и попытаться вразумить или, что скорее, попугать, поэтому на всякий случай закрыли ворота.
        Галеры ткнулись носами в берег, по сходням спустились воины, почти половина из которых были арбалетчики. Всего их было около полутора тысяч. Они неторопливо выгрузили длинные лестницы. Примерно тысяча бойцов, разделившись на три отряда, пошли к городу. Остальные устанавливали большой пурпурный шатер и несколько палаток на склоне холма. Так понимаю, там будут места для знатных зрителей, в том числе для маркграфа Монферратского, которые с удовольствием понаблюдают за взятием города. Меня всегда поражала обыденность начала осады. Все действовали спокойно, размеренно. Ни криков, ни оскорблений. Идут себе люди с лестницами, арбалетами и копьями. Такое впечатление, что несут образцы своих товаров. Коммивояжеры, твою мать!
        - Никак осаждать собрались?! - удивился Рамон Мунтанер, который стоял рядом со мной на надвратной башне.
        - Решили воспользоваться моментом, - подтвердил я.
        Один отряд генуэзцев захватил наши галеры и лени, перегнал к месту стоянки своих. Они долго рассматривали недостроенную бригантину, что-то обсуждали, темпераментно жестикулируя, а потом все-таки подожгли ее. Выпачканная смесью из оливкового масла и извести, она горела не хуже, чем предыдущая. Я смотрел, как пылают мои надежды и мечты, и подсчитывал, сколько золотых монет разных стран превращаются в дым. Как пришли, так и ушли. Если не везет, то снаряд два раза попадет в одно и тоже место.
        Поэтому не разозлился на Рамона Мунтанера, который сказал:
        - Город осаждают каждый раз, когда ты начинаешь строить корабль. Делай следующий в каком-нибудь другом городе, а?
        - Уговорил! - с наигранной шутливостью произнес я.
        Всю ночь мы дежурили на стенах. Нас было слишком мало, чтобы надежно защитить весь периметр. Облачили в доспехи часть женщин и расставили между мужчинами, чтобы казалось, что нас больше, чем есть на самом деле. Создали под моим командованием особый отряд из двадцати человек, который будет переходить туда, где ситуация осложнится.
        Штурм началась утром. Точнее, генуэзские арбалетчики заняли позиции вокруг города и принялись обстреливать защитников. У нас сразу появились убитые. По большей части это были женщины, которые, впервые попав под обстрел арбалетчиков, не знали, как надо прятаться. Рамон Мунтанер приказал женщинам перейти в башни. Часа через два все три отряда с лестницами в руках пошли на штурм. Они перебросили через ров длинные сходни, которые привезли с собой. Перебрались к стенам без проблем, но залезть на них не смогли. Я сам убил не меньше двух десятков генуэзцев. По крайней мере, столько стрел не досчитался в своем колчане. Поскольку доспехи на генуэзских пехотинцах были вшивенькие, уверен, что каждая моя стрела была если не смертельной, то ранила тяжело. Под стенами выросли горы из трупов. Часть лестниц мы затащили внутрь.
        Еще через час генуэзцы повторили атаку. На этот раз собрали на одном участке, напротив самой длинной куртины, всех арбалетчиков, которые не давали нам действовать свободно. Пехотинцы перебрались через ров, приставили к куртине лестницы и начали подниматься по ним. Вот тут-то мы их и поснимали фланговым огнем. Воин, который медленно поднимается по лестницы, держа щит над головой, - лучше мишени не придумаешь, если стоишь от него сбоку, прикрытый зубцами от вражеских арбалетчиков. Рядом со мной стояли Аклан и Тегак. Три лука плюс помощь болеарских арбалетов отбили у генуэзцев охоту штурмовать. Через несколько минут трупов под куртиной стало столько, что часть скатилась в ров.
        Пехота отбежала метров на триста от городских стен и начала стягивать кожаные и стеганые доспехи. Денек для них выдался жаркий во всех смыслах слова. К ним подошел со свитой Антонио Спинола и начал обзывать всякими нехорошими словами. На его крик никто не обращал внимание. Пехотинцы продолжали разоблачаться, не собираясь в ближайшее время идти на смерть. А может, и не только в ближайшее время. Они пришли убивать и насиловать беззащитных женщин и детей, а не погибать сотнями. Судя по всему, Антонио Спиноле посоветовали самому сходить на штурм.
        Так он и поступил. Со стороны вытащенных на берег галер к нам направился отряд сотен из четырех воинов, одетых в кольчуги, усиленные железными пластинами, или бригандины. Впереди шли пять юношей лет четырнадцати, одетые в кожаные доспехи и железные шлемы с красными гребнями из конского волоса, из-за чего напоминали римские, и несли пять знамен с красными крестами на белом поле. Следом за знаменосцами вышагивал сам Антонио Спинола в позолоченном шлеме и покрытом черным лаком доспехе, который представлял из себя кольчугу с наваренными на нее спереди четырьмя большими пластинами. В левой руке он держал небольшой овальный щит, а в правой - короткую, абордажную пику длиной примерно один метр восемьдесят сантиметров. За ним плотной толпой вышагивал, как предполагаю, цвет военно-морского флота республики Генуя.
        - Как ты говорил? Бей в голову, а остальное само развалится? - спросил Рамон Мунтанер.
        - Да, - подтвердил я и, поняв ход его мысли, спросил сам: - Ударим?
        - Ударим! - произнес комендант города с бесшабашностью, которой я от него никак не ожидал.
        Мы спустились с надвратной башни и приказали женщинам занять места на стенах, а воинам приготовиться к контратаке. Тегак подал мне длинное, тяжелое копье. Большинство наших пехотинцев поснимали железные доспехи не только из-за жары, но и чтобы быстрее бежать. Два рыцаря и семь альмогаваров - этого маловато для серьезного удара. Если наша пехота быстро не подоспеет, нас сомнут. За нашими спинами выстроились все сто тридцать два пехотинца, включая матросов со сгоревшего лени.
        Каталонцы помолились, после чего Рамон Мунтанер, перекрестившись трижды, молвил:
        - С богом!
        Женщины распахнули главные городские ворота и опустили мост. В тоннеле было прохладно. По мосту мы с комендантом проскакали бок обок, а потом немного разъехались, чтобы не мешать друг другу. До генуэзцев было метров семьдесят. Они тоже шли убивать беззащитных, никак не ожидали активного сопротивления. Юноши с флагами мигом попрятались за спины взрослых, которые в свою очередь приготовили свои короткие пики. Непривычные к бою на суше, генуэзцы попробовали построиться в колонну из десяти шеренг. Не успели.
        Буцефал разогнался не сильно. Я боялся, как бы меня или его не подстрелили из арбалета. Видимо, арбалетчики тоже решили, что Антонио Спинола справится и без них. Я скакал прямо на него. Командир генуэзцев попробовал закрыться щитом, на белом поле которого был нарисован над красным крестом летящий, золотой орел. Острие моего копья попало прямо в птицу, легко пробило щит и человека. Я протащил мертвого командира до следующей шеренги, которая сразу раздвинулась, после чего отшвырнул задравшееся вверх копье и выхватил шестопер. Тянуться далеко не надо было. Я мочил по шлемам, которые проламывались со звоном. Кто-то сзади и сбоку больно ударил меня по ноге, защищенной поножей. Я не мог оглянуться, смотрел вперед, куда протискивался мой конь, и бил всех, кто оказывался рядом. Вдруг почувствовал, что Буцефал попробовал встать на дыбы, но не смог. Жеребец начал бросаться в стороны, а затем резко припал на передние ноги, из-за чего я чуть не перелетел через его голову. Успел выдернуть ноги из стремян и выбраться из высокого седла до того, как Буцефал завалился на правый бок. Кто-то сильно ударил меня
справа и сзади по шлемы. Загудело сильно, но, к счастью, не у меня в голове. Я отмахнулся в ту сторону шестопером, в кого-то попал. Прикрыв левый бок щитом, пошел вперед. Колотил шестопером всех, кто оказывался передо мной, пока не оказался на свободном пространстве. Там повернул направо и поразил еще двоих. Больше никого рядом со мной не оказалось. Элитные генуэзские бойцы, побросав щиты и пики, толпой ломились к галерам, а за ними с криками «Арагон!» и «Святой Георг!» неслись каталонцы, конные и пешие.
        Услышав рядом всхрапывание коня, обернулся, подняв шестопер, чтобы отразить атаку. Это подъехал Тегак на своем жеребце. Отдав мне коня и подержав мой щит, пока я не сяду в седло, побежал вслед за каталонцами, которые преследовали врага. Я обогнал его, доскакал до ближней галеры первым и разогнал генуэзцев, которые пытались столкнуть ее в воду. Всего мы захватили четыре галеры. Остальные, бросив многих своих товарищей на произвол судьбы, отошли от берега. Генуэзские галеры устремились в сторону Константинополя, а ромейские - по проливу на юго-запад, увозя невезучего зрителя Феодора Монферратского в его владения. Бесплатно, гад, пройдет по проливу!
        У вечеру, когда соберем трофеи и пленные побросают трупы своих соотечественников в море, Рамон Мунтанер сообщит, что враг потерял убитыми и попавшими в плен более шестисот человек. Пленные рассказали нам, что император Андроник Палеолог пообещал Антонио Спиноле титул дуки и в жены его сыну свою племянницу, вдову Рожера де Флора. Вот почем нынче дураки. У нас потери, включая женщин, были в двадцать раз меньше, но почти все бойцы были ранены, многие тяжело. Двоих невредимых альмогаваров командир гарнизона послал к Беренгеру Рокафорту с сообщением об отбитом нападении и просьбой о помощи.
        Через три дня прискакала сотня альмогаваров, а еще через два пришли остальные с огромным обозом, большим табуном лошадей и стадом скота. Треть добычи отдали тем, кто оставался в Галлиполе. С учетом добычи, захваченной у генуэзцев, в том числе четырех галер, каждый из защитников города получил раза в три больше, чем те, кто ходил на аланов.
        32
        Рожер де Слор решил, что пора возобновить дружбу со мной. Он поселился в доме рядом с площадью, который раньше принадлежал богатому торговцу. Мы сидим в столовой, потолок которой расписан под звездное небо, а на стенах сюжеты из греческих мифов. Напротив меня нарисован Геракл, который раздирает пасть льву. Хищник намного меньше античного героя, поэтому кажется домашней кошкой, не вовремя подвернувшейся под руку хозяину. Стол накрыт скатертью из темно-коричневой плотной ткани. На нем стоит серебряный кувшин, два кубка и три миски с хлебом, мягким овечьим сыром и свежими фруктами. Мы пьем красное вино, захваченное у аланов. В походе на них Рожер де Слор был ранен.
        - Они отчаянно сопротивлялись. Давно мы не встречали такого сильного противника. С самого утра и до полудня рубились с ними. Только когда погиб их командир Гиркон и лучшие воины, остальные побежали. Мы втроем погнались за рыцарем и его женой-красавицей. У него конь был получше, а ее мы вот-вот должны были захватить. Она закричала, зовя мужа на помощь. Он подскакал к ней, поцеловал в губы, а потом одним ударом снес ей голову. Следующими ударами отрубил руку и рассек голову Гилаберту Веллверу - царство ему небесное! Ты его не знаешь, он недавно к нам присоединился. Пока мы справились с аланом, успел ранить меня в плечо и разрубить ногу Беренгеру Вентайоле, - рассказал руссильонец.
        Вентайолу я помнил. У парня красивый голос. В двадцать первом веке он стал бы поп-звездой, но, к сожалению, родился не в то время, поэтому всего лишь пехотинец, заимевший коня, но так и не научившийся сражаться на нем.
        - Я бы не смог убить такую красивую женщину, - признается Рожер де Слор.
        - Может быть, она сама не захотела достаться вам, - предположил я.
        - Все равно не смог бы, - говорит руссильонец.
        - Зато отомстили за Рожера де Флора, - меняю я тему разговора.
        - Да всем плевать было на этого немца! - пренебрежительно произносит он. - За добычей мы шли, а не мстить. Наши шпионы-ромеи сказали, что аланы хорошо поживились, воюя за болгарского царя. Мол, с золота едят. Как всегда наврали.
        - Скорее, наврал тот, кто передавал их слова, - предположил я. - Ромеям никакого интереса не было в гибели аланов.
        - Вот мы тоже так подумали, что это Беренгер Рокафорт приврал. Он ведет какие- то переговоры с болгарским царем, - сообщил Рожер де Слор. - Не удивлюсь, если узнаю, что на аланов мы напали по тайной просьбе царя Феодора.
        Интересно, кого он подразумевал под словом «мы»? Наверное, истинных рыцарей, которые недолюбливали Беренгера Рокафорта. Их опять стало много, благодаря постоянно прибывавщему пополнению. Как догадываюсь, рыцарям не нравится, что командует ими простолюдин.
        Рожер де Слор подтверждает мои подозрения:
        - Не удивлюсь, если в одни прекрасный день он предаст нас. Чего еще ожидать от крестьянского сына?! Нам нужен новый командир, знатный и опытный.
        Он смотрит на меня. Я давно ждал подобное предложение. Вмешиваться в их склоку у меня желания не было. Как только я стану их командиром, сразу выяснится, что благородный чужестранец - это тоже не совсем то, что им надо. Ведь каждому из них надо самому стать командиром.
        - Я не долго задержусь в вашем отряде. У меня своя дорога, - говорю я. - Если бы не нападение генуэзцев, уже бы уплыл искать лучшую долю.
        - У тебя что-то есть на примете? - интересуется руссильонец.
        - Пока ничего определенного, - отвечаю я. - Но и здесь торчать больше нет смысла.
        - Да это понятно, - соглашается он. - Сам бы давно уехал куда угодно. Лукреция предлагает вернуться на Сицилию и купить там землю. Но если покупать, то действительно большой феод, чтобы не думать, на что приобрести новый доспех, если старый на турнире проиграешь.
        - Разве еще не накопил на такой?! - удивляюсь я.
        - Да проигрался я в кости немного, - кается Рожер де Слор.
        Немного - это, наверное, почти всё.
        - Так ты никогда не наберешь на феод, - делаю я вывод.
        - Лукреция тоже так говорит. Только мне без игры скучно, - признается он.
        Заходит легкая на помине Лукреция, забирает опустевший кувшин, чтобы принести полным.
        Примерно через месяц после сражения с аланами к нам переправился с азиатского берега пролива турецкий эмир Исам, который когда-то - теперь казалось, что очень давно, в другой жизни, - стал вассалом Рожера де Флора. Это решение ему ничего не стоило, зато земли свои от разорения спас на несколько лет. Теперь беда пришла к нему с востока. Договориться с новым претендентом на его земли, видимо, не сумел, поэтому и вынужден был отправиться в путь вместе с воинами и семьями. Прибыл эмир со свитой из десяти своих родственников, также обвешанных блестящими предметами, как и он сам. Высказал пожелание присоединится к нам.
        Беренгер Рокафорт устроил совещание командного состава, хотя изначально было ясно, что примем турок. Чем больше будет наша Каталонско-Турецкая компания, тем на большее сможем замахиваться. К тому же, турки были согласны отдавать пятую часть добычи нам, то есть Беренгеру Рокафорту. Эмир сидел справа от него и время от времени поглаживал левой рукой выкрашенную хной бородку. Я сидел рядом с турком и переводил.
        - Будь у нас людей побольше, захватили бы Галату! - самоуверенно произнес Беренгер Рокафорт.
        Теперь мне стало понятно, что удерживает каталонцев на разоренной земле. Этот пригород Константинополя был даже более лакомым куском, чем сама столица. Ходят слухи, что годовой доход генуэзской колонии составляет около двухсот тысяч золотых перперов - раз в семь больше, чем имеет император. Странно, что он до сих пор сам не ограбил ее. Совсем слабой стала Ромейская империя!
        - Это была бы хорошая добыча, - соглашается Исам и поглаживает рыжую бороденку.
        Через два дня на европейский берег переправился отряд эмира: около тысячи всадников, пара тысяч пехотинцев и тысяч десять жен и детей. Всю эту ораву разместили неподалеку от Родосто, чтобы вместе совершать налеты. В самом городе поселился Беренгер Рокафорт. Его оппозиция, возглавляемая Ферраном де Ареносом, вернулась в Мадитос.
        Я решил остаться в Галлиполе. Мне сбор пошлины за проход проливом Дарданеллы давал не намного меньше, чем грабительские рейды обычным рыцарям. В отличие от них, я ничем не рисковал, жил в теплом доме и превосходно питался. Ромейские купцы из Фессалии наладили бесперебойное снабжение Галлиполя продуктами, которые обменивали на дешевые трофеи. Кстати, скупали они и своих одноплеменников, попавших к нам в плен, и перепродавали в рабство туркам. Продавать своих - очень доходный бизнес во все времена.
        33
        В конце весны в Галлиполь вернулся бывший великий дука и бывший командир Каталонской компании Беренгер де Энтенза. За графского сына похлопотала перед королем Арагона его мать, а тот в свою очередь - перед Папой Римским, который приказал генуэзцам отпустить пленника без выкупа и каких-либо условий, потому что мы, Каталонская компания, сеяли мечами среди ромейских еретиков доброе и светлое католичество. Вернувшись домой, Беренгер де Энтенза продал доставшиеся ему после смерти отца земли, набрал отряд и нанял в Барселоне галеры для его перевозки в Галлиполь.
        Мы встретились на пиру, который закатил Рамон Мунтанер. Беренгер де Энтенза привез новую моду на одежду. Кафтан стал короче и более облегающим. На ногах желтые чулки, пристегнутые спереди и сзади с помощью черных костяных пуговиц к темно-красным коротким, выше колен, штанам, а вместо сапог - коричневые башмаки с черными костяными пряжками. Беренгер сильно похудел, стал более хмурым и настороженным. Уверен, что темница порядком подкорректировала его рыцарский кодекс.
        Я обрадовался его возвращению больше всех. Теперь у рыцарской оппозиции был лидер. Меня оставят в покое. О чем и сказал Беренгеру де Энтензе. Надеюсь, на пиру присутствуют тайные стукачи Беренгера Рокафорта, которые передадут ему мои слова.
        - А почему ты отказался? - поинтересовался Беренгер де Энтенза.
        - Догадывался, что мне потому и предлагали, что были уверены в отказе! - отшутился я.
        - Впервые вижу человека, который может, но не хочет командовать, - признался он. - Обычно бывает наоборот.
        Интересно, понимает ли Беренгер де Энтенза, что сам из тех, кто наоборот?! Наверное, нет. Иначе бы не слушал с таким воодушевлением речи Рамона Мунтанера, который убеждал, что вся Каталонская компания с нетерпением ждала его возвращения, что все без колебания перейдут под его руку, а Беренгеру Рокафорту доверят командование сотней, потому что на большее не годен. Вот так начинается развал победоносной армии.
        Как я предполагал, Беренгер Рокафорт отказался отдавать командование Каталонской компанией Беренгеру де Энтенза. Почти месяц потратил Рамон Мунтанер на поездки в Родосто и Мадитос, чтобы уговорить каталонцев сделать своим командиром бывшего великого дуку. Ферран де Аренос не говорили ни да, ни нет, а воины нынешнего командира наотрез отказали графскому сыну. Причина отказа - неудачник. Ничего от них не добившись, Рамон Мунтанер вернулся к своим обязанностям в Галлиполе, сохранив хорошие отношения со всеми тремя сторонами. В итоге большая часть Каталонской компании под командованием Беренгера Рокафорта отправилась осаждать большой город Нона, который находился километрах в ста от Галлиполя, а меньшая с Беренгером де Энтензой - маленький Мегарикс, расположенный в два раза ближе. Ферран де Аренос с отрядом отдыхал в своей резиденции - крепости Мадитос.
        Я остался в Галлиполе собирать таможенную пошлину. Ленивый стал. Меня устраивала синица в руке. Наверное, потому, что не знал, куда податься. Судьба мне дважды намекнула, что в море отправляться пока рано. Что-то я еще не сделал на суше. Вот я и пытался понять, что именно? И потихоньку наполнял кубышку золотыми монетами разных стран.
        Не успел отдохнуть от переговоров о судьбе Беренгера де Энтензы, как к нам прибыл на четырех галерах третий и внебрачный сын короля Мальорки, двоюродный брат короля Сицилии и его вассал, инфант Фернандо. Королевство его отца состояло из Балеарских островов и нескольких графств и синьорий на континенте. Третьему сыну там ничего не светило. До превращения в место молодежных тусовок и всемирного признания Балеарским островам еще далеко. Инфант - так называли сыновей испанских королей, в том числе и внебрачных, - был анемичный мужчина из разряда «ни рыба, ни мясо», лет тридцати, с черными длинными волосами, завитыми на концах, худым и узким лицом с жидкой черной бороденкой и длинными тонкими усами, загнутыми кверху. Значительным в нем был только нос с горбинкой, тонкий, но длинный. Такой нос просто требовал, чтобы его совали, куда не надо. Кафтан на инфанте был еще уже, чем на бывшем великом дуке, а чулки алые, подвязанные выше коленей золотыми лентами. Темно-красные башмаки были с золотыми пряжками и на разные ноги.
        Увидев и у меня «разную» обувь, инфант Фернандо вместо приветствия спросил у Рамона Мунтанера:
        - Кто это такой?
        - Барон Александр, - ответил тот. - Присоединился к нам уже здесь.
        - Надеюсь, он католик? - спросил инфант его, будто меня нет рядом.
        - Почти, - уклончиво ответил командир Галлипольского гарнизона.
        Пропадал в Рамоне Мунтанере посол доброй воли в африканские племена. В придачу он буквально стелился перед инфантом Фернандо. Каталонец был из тех, кто искренне верит, что у королей голубая моча. Мне даже наблюдать такое было тошно, поэтому сразу ушел, сославшись на недомогание. Я уже приучил каталонцев, что имею проблемы с животом. Удобный повод уклоняться от неприятных мероприятий.
        Рамон Мунтанер за счет Каталонской компании снабдил инфанта Фернандо и его свиту пятьюдесятью лошадьми и мулами, упряжью, шатрами и палатками и прочей мелочью, а сам опять занялся «челночной» дипломатией. Ферран де Аренос, как и положено рыцарю и вассалу короля Арагона, сразу прибыл в Галлиполь и присягнул служить королевскому бастарду верой и правдой. Также поступил и Беренгер де Энтенза, которому ради этого пришлось снять осаду. Правда, злые языки утверждали, что осаждать ему пришлось бы еще года три. Зато Беренгер Рокафорт отказался приезжать в Галлиполь, сославшись на то, что не может снять осаду, которая приближается к концу. Мол, вся Каталонская компания рада прибытию такого знатного лидера и готова присягнуть ему, если инфант прибудет в осадный лагерь под Ноной. Наверное, надеялся, что инфант Фернандо не решится на такое путешествие. Не тут-то было!
        Инфанта сопровождали не только прибывшие с ним рыцари, солдаты и матросы, но и почти весь гарнизон Галлиполя. Я предупредил Рамона Мунтанера, что генуэзцы могут воспользоваться ситуацией и напасть на город.
        - Не нападут! - уверенно заявил он. - Ты ведь не строишь судно? Или скрываешь от меня?!
        - Скрывать нечего, - признался я, хотя мысль построить судно появилась, когда пообщался с бастардом Фернандо.
        Воевать под командованием такого чмошника у меня не было желания. Наверное, это и есть подсказка судьбы, что надо сваливать из Каталонской компании. Или я опять неправильно оцениваю ситуацию. Не нравится мне эта эпоха. Никак не пойму, что я хочу, чем мне заняться. Плыву по течению, как транспортное средство глистов.
        Рамон Мунтанер вернулся с городским гарнизоном через три недели. Первым делом он сообщил, что Каталонская компания оставляет эти разоренные земли, уходит в княжество Фессалия, богатое и пока не тронутое. Только потом рассказал, как прошли переговоры с Беренгером Рокафортом.
        - Он и его люди обрадовались прибытию инфанта Фернандо! А как же иначе?! Они ведь каталонцы и сицилийцы, преданные королю! - восторженно начал Рамон Мунтанер свой рассказ. Затем сообщил, что все было немного иначе: - Беренгер Рокафорт предложил своему отряду выбрать пятьдесят человек, которые и примут решение. Он обманул этих наивных людей, подсказав им условия, которые инфант Фернандо ни за что не примет. Представляешь, они согласились присягнуть ему при условии, что инфант отречется от своего отца и станет независимым государем! Мол, королю Сицилии они уже послужили, а как только стали не нужны, им дали по мешку зерна и послали к черту! Они забыли, что нас перевезли сюда бесплатно!
        - Неблагодарные мерзавцы! - согласился я.
        Если бы их не перевезли бесплатно, представляю, какие убытки понесла бы Сицилия от Каталонской компании, голодной и озлобленной.
        - Беренгер Рокафорт заверил этих людей, что инфанту все равно некуда деваться, вынужден будет согласиться! - воскликнул Рамон Мунтанер, бурля от возмущения. - Представляешь, целых пятнадцать дней морочили ему голову!
        - Ужас! - поддакнул я.
        Рамон Мунтанер принял меня всерьез и продолжил:
        - Я сказал то же самое и предложил инфанту Фернандо покинуть этих упрямцев. Он согласился со мной, даже похвалил за умный совет. Но как только они узнали, что инфант хочет уехать, уговорили его остаться, чтобы примирить Беренгера Рокафорта, Беренгера де Энтензу и Феррана де Ареноса и еще раз обдумать их предложение.
        Поскольку инфант Фернандо остался с Каталонской компанией, представляю, как долго он ломался. Да и что ему оставалось делать?! Возвращаться на зачуханную Мальорку и быть приживалой у братьев ему явно не хотелось. Как мне рассказали балеарские арбалетчики, его подданные, единственное развлечение на островах - охота в горах на одичавших коз.
        - Инфант Фернандо по моему совету предложил тебе присоединиться к нему. Им очень нужен будет во время осады Христополя грамотный командир отряда осадных орудий. Ни наши, ни турки не умеют стрелять из них так хорошо, как ты, - сказал Рамон Мунтанер. - Мы решили, что ты будешь иметь такую же долю, как командиры больших отрядов.
        Каталонская компания решила бросить осаду Ноны и всем вместе идти к очень большому и богатому городу Христополю. Рамону Мунтанеру приказали разрушить и поджечь Мадитос и Галлиполь и вместе с гарнизонами обоих населенных пунктов добраться до места назначения морем. Для этого все имеющиеся у нас суда, включая четыре галеры, на которых прибыл инфант, перегнали на северный берег Галлипольского полуострова, к тому месту, куда было ближе всего добираться из города по суше.
        Я решил поучаствовать в захвате Христополя. Предполагал, что случится это не быстро, к началу зимы. Пересижу в захваченном городе холодные месяцы и прикину, куда двигаться дальше. Жаль было расставаться с Галлиполем. За четыре года привык к нему и к необременительному источнику дохода - сбору пошлин. Дом виноторговца я не разрешил поджигать. Этот дом не виноват в гибели моих недостроенных судов, мстить ему не за что. Если загорится от соседних, пусть гибнет. Я в этом не буду виновен.
        Длинный караван из нагруженных всякой всячиной арб, кибиток, телег, а также навьюченных однокопытных - лошадей, лошаков, мулов и ослов, выполз из главных ворот города и направился на север. Мое и Аклана имущество везли на двух арбах две пары лошадей. В одну кибитку я погрузил оба якоря, луки и рычаги арбалетов, паруса и несколько канатов. Все еще не расставался с мечтой построить бригантину. Правил лошадьми Тегак, место рядом с которым занимала его очередная пассия. Парень вырос довольно симпатичным. Он меняет девок примерно раз в месяц, поэтому я перестал спрашивать, как зовут очередную. Второй кибиткой правила Хания, а Ясмин с детьми сидела на поклаже и смотрела в сторону Галлиполя. За нашими спинами поднимались клубы дыма. Каталонцы подожгли почти все, что могло гореть. Мне почему-то вспомнился прощальный костер в пионерском лагере, который устраивали в последнюю ночь смены. Так и хотелось запеть «Прощай, наш лагерь пионерский!».
        34
        Мы высадились примерно в двух дневных переходах от Христополя. На берегу уже поджидала нас основная часть Каталонской компании. Впрочем, Каталонской она называлась скорее по привычке. Больше половины компании - около шести тысяч - составляли турки и туркополы. Остальные тысячи четыре представляли сборную Европы, причем не только Западной, но и Восточной. Я заметил ромеев, аланов, болгар. Это не считая женщин и детей, которые представляли из себя в плане национальностей такую многокрасочную мозаику, что захочешь, не придумаешь. Каждый отряд расположился отдельно: четыре каталонских, два турецких, один туркопольский и самый маленький - осадных орудий.
        Мой отряд был единственным многонациональным. Примерно половину его составляли ромеи, которые по уровню образования значительно обгоняли другие национальности. Для управления осадным орудием надо было иметь некоторые теоретические знания. По крайней мере, так считали остальные воины Каталонской компании. Поэтому командиры катапульт, рискуя меньше остальных, получали долю альмогавара, а командиры требюшетов - рыцарскую. На вооружении отряда находилось восемь катапульт и три требюшета. Последние пока представлены в виде основных деталей: рычага, пращи, мешка для противовеса, канатов. Всё остальное будет изготовлено на месте. Обслуживали их без малого две сотни человек. «Артиллеристы» обрадовались мне. Во время осад Ноны и Мегарикса их постоянно шпыняли из-за отсутствия результата и подозревали в саботаже. Теперь у них будет громоотвод. Моим домашним тут же принесли дров для костра. В благодарность я первым делом раздолбал «артиллеристов» за отсутствие охраны.
        - Хотите, чтобы вам ночью перерезали глотки?! - язвительно поинтересовался я.
        - Так здесь же врагов нет, - робко возразили мне.
        - Сегодняшний друг может до завтрашнего утра стать врагом, - сказал я.
        Намек поняли и отнеслись к нему со всей серьезностью. Впрочем, ночь выдалась на удивление тихой, спокойной. Ни тебе попоек у костра с песнопением заполночь, ни танцулек под музыку оркестра из лютни, роты (разновидность гитары), флейты, рожка и барабана, ни тебе драк потехи ради. Такое впечатление, что из Каталонской компании вынули ее буйную душу. Это мне не понравилось. С такими тихими ребятами сражение не выиграешь.
        Утром мы двинулись в сторону Христополя. Впереди шел отряд Беренгера Рокафорта. За ним, соблюдая дистанцию, - отряд Беренгера де Энтензы. Дальше скакали и топали бойцы Феррана де Ареноса, за которыми старался не отставать отряд инфанта Фернандо. Замыкал военную часть колонны мой отряд. На широких шестиколесных платформах, запряженных двумя парами лошадей, мы везли катапульты и составные части требюшетов. За нами ехали вперемешку женщины и дети, впереди которых - две наши кибитки. Турки двигались отдельной колонной, более длинной, впереди и справа от нас, а туркополы - впереди и слева.
        В полдень остановились в долине, поросшей садами и виноградниками. Я занял дом пожилой крестьянской семьи. Судя по всему, в доме проживали и более молодые поколения. Наверное, благоразумно убежали подальше от нашего пути или спрятались в укромном месте. Дом был однокомнатный, с выложенным галькой полом. Очаг располагался на улице. Из погреба Аклан и Тегак выкатили наполовину полную бочку прошлогоднего красного вина. Ее содержимое перелили в кожаный бурдюк, закинутый на нашу кибитку, и глиняный кувшин, который поставили на стол. Столешница крепилась к двум деревянным столбам, вкопанным в землю неподалеку от очага. Эти столбы одновременно служили опорой для навеса из соломы, благодаря чему стол был в тени. По обе длинные стороны стола в землю вкопаны по лавке. Столешница была темной от времени и отполированной руками. Из сада наши женщины принесли много фруктов, часть которых раздали ребятне, часть положили на стол, а остальное погрузили в арбу.
        Я предложил крестьянину составить нам компанию. Бедолага от удивления долго упирался, пока проголодавшийся Тегак не толкнул его к лавке. У крестьянина изборожденная морщинами кожа на лице была примерно такого же цвета, как столешница. Половина зубов отсутствовала, а остальные были коричневатые. Мы угостили его копченым окороком, привезенным из Галлиполя. Видимо, крестьянин давно не ел мясо, потому что набросился на него с жадностью, перестав опасаться меня. Мы больше налегали на его вино и фрукты. Груши у крестьянина были большие и очень сочные. Когда кусаешь, липкий сладкий сок прыскает во все стороны, стекает по подбородку. Мякоть буквально таяла во рту. Когда мы закончили обедать, я отрезал кусок окорока для его жены. Крестьянин чуть не всплакнул от счастья. Представляю, с каким удивлением будут слушать его рассказ другие крестьяне этой деревни, во дворах которых сейчас бесчинствуют каталонцы.
        Покемарив пару часиков, мы двинулись дальше. Только выехали из деревни, как впереди началась заварушка. Я не мог понять, что там происходит. Двигавшиеся впереди нас бойцы отряда инфанта Фернандо, начали кричать и готовиться к бою. Врагов, с которыми они собирались воевать, я не видел. Впереди были только каталонцы, к которым с обоих флангов приближались турки и туркополы. То ли враг на подходе и пока не виден, то ли туркам надоело делиться добычей с каталонцами.
        - Телеги в круг! - крикнул я и с помощью Аклана начал расставлять платформы с катапультами по периметру.
        «Артиллеристы» начали разворачивать лошадей на виноградниках, мимо которых пролегала дорога. Лозу здесь подпирают невысокими колышками, так что она практически стелется по земле. Спелый виноград со дня на день должны были собирать. Мы подавили его раньше времени. Круг получился больше похожим на неправильный многоугольник. Обе наши кибитки поставили в тыловой части. Внутри заграждения заняли позиции «артиллеристы» и несколько каталонцев из отряда инфанта. Видимо, решили, что с нами будет безопаснее.
        - Будь готова к отступлению налегке, - тихо сказал я жене.
        Она побледнела от испуга и тут же начала суетливо собирать детские вещи. Наверное, детские игрушки - наше самое ценное имущество.
        - Деньги приготовь, - подсказал ей. - Остальное купим, если спасемся.
        Я надел шлем, который висел на передней луке седла, и бригандину, которую из-за жары вез в кибитке. Степную пику положил поперек крупа жеребца, а к бою приготовил лук. Судя по крикам и звону оружия, впереди кто-то с кем-то сражался, но кто и с кем - не поймешь, потому что всадники бастарда с Мальорки закрывали обзор.
        Заходя с флангов, к нам начали приближаться турки. Они стреляли из луков по кому-то, кто был впереди нас. Я сделал вывод, что у турок снесло башню, решили поживиться нашей добычей. Умное решение. Грабить награбленное - самое выгодное мероприятие. Вот только каталонцы - не те ребята, у которых можно что-то отобрать малой кровью. Каково же было мое удивление, когда увидел, что каталонцы нападают вместе с турками на тех, кто впереди нас. Нападали альмогавары, которые почти все были собраны в отряде Беренгера Рокафорта. Как подозреваю, возвращали в Каталонскую компанию единство и буйную душу. Вроде бы, я в претендентах на место командира Каталонской компании не значусь, так что бояться нечего. Хотя под горячую руку…
        Мимо нас проскакал отряд человек из тридцати, возглавляемый Ферраном де Ареносом. Рыцарь был без доспехов, в одной рубашке и штанах. Наверное, снял доспехи из-за жары, решив, что бояться некого. Одна ошибка породила вторую, а в итоге чуть не погиб. Спасла Феррана де Ареноса трусость, которая подсказала плюнуть на рыцарскую честь и дать драла. Турки погнались было за его отрядом, но завязли в колонне сопровождавших нас женщин и детей, которых не тронули. Это был хороший признак.
        Сражение докатилось до отряда инфанта Фернандо и потухло. С флангов его отряд и заодно нас окружили альмогавары, которые отгоняли турок. Впереди шла бурная дискуссия. Я опасался, как бы и она не переросла в сражение. Тогда нас уж точно ничто не спасет. Надеюсь, у инфанта Фернандо хватит ума поверить доводам победителей. Напряжение начало спадать. Часть альмогаваров и турок неспешно поскакали к месту стычки. Наверное, собирать трофеи.
        Я проехал между платформами, приблизился к инфанту, рядом с которым стояли все его полсотни рыцарей, готовых к бою, а за ними - пехотинцы с длинными копьями. У трусливых командиров иногда бывают очень смелые охранники. Наверное, срабатывает закон притяжения противоположностей. Хотя среди них были и Рамон Мунтанер с Рожером де Слором, которых, особенно первого, отважными парнями сложно назвать. Второй обхаживал инфанта потому, что тот был еще и сыном графа Руссильона. Разговаривал инфант Фернандо с Беренгером Рокафортом, точнее, слушал его оправдания.
        - Они первыми на нас напали! Мы только собрались двигаться дальше, как увидели, что они скачут на нас с оружием! - очень эмоционально и необычайно искренне утверждал Беренгер Рокафорт, за которым стояла большая толпа серьезных и решительных парней, готовых по мановению пальца своего командира затолкать в глотку любому несогласие с его версией.
        С такими доводами трудно было не согласиться. Без них я бы вряд ли поверил. Особенно подозрительным было участие в нападении турок, которые двигались километрах в десяти от нас. Как это они вдруг оказались в нужное время в нужном месте?! Наверное, были и другие нестыковки. Но если сейчас не погасить страсти, то развязка может быть печальной и для инфанта.
        - Мы опросим всех и разберемся, кто виноват. Да, синьор инфант? - подсказал решение Рамон Мунтанер.
        - Да, - согласился инфант Фернандо.
        - А пока успокой своих людей и уведи их в лагерь, где стояли. Все равно дальше не поедем, пока не похороним убитых, - продолжил Рамон Мунтанер.
        - Их надо похоронить с честью! - более решительно высказался инфант Фернандо.
        В разборке погибли около полутора сотен рыцарей и альмогаваров и пяти сотен пехотинцев. В основном это были бойцы Беренгера де Энтензы, включая его самого, и Феррана де Ареноса. Бывшего великого дуку и командира Каталонской компании похоронили в православной церкви святого Николая рядом с алтарем. Судьба предупреждала его, что нельзя быть слишком доверчивым. Беренгер де Энтенза не внял предупреждению. За что и поплатился. На похоронах громче всех плакали Беренгер Рокафорт и его младший брат и дядя, убившие Беренгера де Энтензу.
        35
        Мы надолго застряли в деревне. До нас дошло известие, что Ферран де Аренос и около сотни спасшихся бойцов из его отряда и отряда Беренгера де Энтензы спрятались в крепости Ксантеа. Инфант Фернандо послал к ним гонца с предложением вернуться. Обещал защиту и неприкосновенность. Ферран де Аренос знал, чего стоит защита инфанта, поэтому ответил, что не может вернуться, потому что его не выпускают.
        На третий день, после похорон погибших, инфант Фернандо собрал выборщиков, чтобы принять окончательное решение. Я не пошел, потому что собирался дождаться, когда страсти совсем улягутся, и уйти по-французски вместе со своим отрядом. Осадные орудия бросим, захватим только части требюшетов. Мы намеривались добраться до Фессалоники, а оттуда морем до Афинского герцогства, которое, как до нас дошли слухи, затеяло войну с эпирцами, или на другую сторону фронта. Специалисты по осадным орудиям всем нужны.
        Рамон Мунтанер куда-то пропал. Обычно они вдвоем с Рожером де Слором ни на шаг не отходили от инфанта. Я бы подумал, что их втихаря грохнули сторонники Беренгера Рокафорта или обойденные вниманием инфанта рыцари из его свиты, если бы не знал способность казначея Каталонской компании устанавливать со всеми дружеские отношения. Он даже со мной ни разу не поссорился за четыре года сидения в Галлиполе, хотя я частенько узурпировал его властные полномочия.
        После совещания ко мне зашел Гилберт Рокафорт, младший брат командира Каталонской компании. Это был глуповатый и, как следствие, очень самоуверенный мужчина лет двадцати семи. Волосы у него были светлее, чем у старшего брата, и лицо круглее, из-за чего с трудом верилось, что они родные и по отцу, и по матери, хотя утверждали, что именно так и есть. На шее у него висела толстая золотая цепь с крестом, которой позавидовали бы «новые русские» лихих девяностых. Четыре золотых перстня с янтарем украшали руки, по два на каждую. В эту эпоху янтарь ценился дороже некоторых драгоценных камней. Ему приписывали всякие магические свойства, причем иногда взаимоисключающие. Типа добавляет одновременно ума и счастья или денег и здоровья.
        Мы сели за столом под навесом напротив друг друга. Хания подала нам остатки вина, экспроприированного у хозяина дома, и тарелку с грушами. Гилберт пил вино маленькими глотками и часто, по-птичьи.
        - Инфант Фернандо не захотел с нами остаться, - сообщил он.
        - Ожидаемое решение, - сказал я. - В одной берлоге не может быть два медведя.
        - Про медведей не знаю, в наших краях их нет, но нам такой, как он, командир не нужен, - сказал Гилберт Рокафорт.
        - Согласен. Мне и самому он не понравился, - сказал я.
        - Так что пусть возвращается на Мальорку, - пожелал младший брат командира.
        - Но это будет обозначать войну с королем Сицилии, - предупредил я.
        - Сицилия далеко, - пренебрежительно отмахнулся он. - Или тебя пугает такое положение дел?
        - Мне плевать на всех королей вместе взятых и на каждого в отдельности, - искренне признался я.
        - Беренгер так и сказал, - сообщил Гилберт Рокафорт. - Тогда почему ты хочешь уйти?
        Интересно, кто им настучал?! Я был уверен, что среди ромеев моего отряда предателей нет по той простой причине, что они с каталонцами презирают друг друга. Видимо, мир не без добрых людей.
        - Потому что бойцы одного отряда должны доверять друг другу, - ответил я. - Завтра вы решите, что и я в чем-то виноват.
        - Не решим, - заверил он и сболтнул лишнее: - Тебя никогда не выберут командиром компании, потому что ты другой веры.
        - Это успокаивает, - шутливо произнес я.
        - И ты нам нужен для захвата Христополя. Нам очень не понравится, если твой отряд попробует уйти, - с милой улыбкой сообщил Гилберт Рокафорт и сделал предложение: - А если останетесь, будешь получать десятую часть общей добычи, как заместитель моего брата, и его треть с твоего отряда будет оставаться тебе.
        Отказаться от такого предложения было трудно и опасно.
        - У Христополя, как мне сказали, очень мощные стены. До зимы не успеем его захватить, - предупредил я.
        - Зазимуем где-нибудь в другом месте, - беспечно отмахнулся он.
        - А что нам останется делать?! - иронично согласился я, а затем сказал серьезно: - Передай брату, что я буду добросовестно выполнять свои обязанности и не лезть в его дела, а в ответ жду, что и меня напрягать не будут.
        - Он так и сказал, что согласишься именно на таких условиях, - в очередной раз проболтался младший брат командира.
        А мне придется держать в уме, что Беренгер Рокафорт, не смотря на плохую родословную и отсутствие образования, соображает и разбирается в людях намного лучше многих рыцарей и что я жив, пока нужен ему. Видимо, у командира Каталонской компании появились грандиозные планы под стать тем, что имел Рожер де Флор. Как бы и результат не получился таким же.
        На следующий вечер вернулся Рамон Мунтанер. Он ездил на побережье, чтобы договориться с командиром эскадры о перегоне судов поближе к нашему лагерю. Видимо, они с инфантом были уверены, что договориться не удастся. Или уже не хотели договариваться. Утром инфант Фернандо, его свита, добровольно примкнувшие бойцы Каталонской компании и семьи погибших пошли в сторону моря. Присоединился к ним и Рамон Мунтанер. Наверное, надеялся поиметь что-нибудь с инфанта в придачу к двум большим и тяжелым сундукам, которые набил будучи в рядах Каталонской компании. А вот Рожер де Слор остался. Видимо, не с чем ему возвращаться в Руссильон, а на Фернандо не надеется. Мало того, руссильонец решил опять дружить со мной и присоединился к моему отряду.
        - Лучше пусть мной командует барон, - сказал он в оправдание такому решению.
        Подозреваю, что дело было не в местничестве, а в примитивном страхе, что среди каталонцев его грохнут при первой же возможности. Всего лишь за то, что рыцарь. Их осталось в Каталонской компании всего несколько человек, причем остальные - лучшие друзья Беренгера Рокафорта.
        Уменьшившаяся, но сплотившаяся Каталонская компания пошли дальше на запад. Осаждать Христополь передумали, когда увидели, что он окружен двумя рядами стен. Внешняя стена была сложена снизу из каменных боков, а в верхней части из кирпича, высотой метров пять с половиной и с круглыми башнями, а внутренняя - около семи метров и с прямоугольными башнями. Чтобы пробить в них широкий пролом понадобится около двух месяцев, если не больше. О чем я и сказал Беренгеру Рокафорту. Командиру Каталонской компании нужны была быстрая и легкая победа, чтобы восстановить свой авторитет, а не затяжная осада, которая гнетуще действует на бойцов.
        Неподалеку от Христополя располагался городок Аргил. У него были старые каменные стены высотой всего метра четыре. Их давно не ремонтировали. Было заметно, что городок переживает не лучшие времена, превращается в большую деревню, которой защитные укрепления не по карману. Аргиляне отказались сдаваться. Наверное, надеялись на помощь из Христополя или Фессалоники. На изготовление требюшетов у нас ушло больше времени, чем на пролом стены. Добыча была не ахти, но и этой обрадовались. Она как бы ознаменовала конец разлада, возвращение к прежней жизни, когда, как сейчас казалось, Каталонская компания была крепким монолитом, способным разрушить любое препятствие на своем пути.
        Аргил грабили всего полтора дня. После чего пошли дальше вдоль берега моря, постепенно поворачивая на юг. По пути грабили поместья, деревни и небольшие городки, которые, узнав, что случилось с Аргилом, сдавались без боя.
        Вскоре сопровождавшие нас купцы, ромейские, турецкие и армянские, которые забирали за бесценок добычу, сообщили, что инфант Фернандо перебрался на остров Фасос, где была небольшая крепость. Чего-то ждал там. То ли попутный торговый караван, чтобы не подвергаться риску, следую всего на четырех галерах, то ли, что Каталонская компания образумится и попросит вернуться. Боюсь, что во втором случае ждать ему придется бесконечно. Зато Ферран де Аренос устроился получше. Он со своим отрядом отправился в Константинополь, где поступил на службу к Андронику Палеологу. За это ему был пожалован все тот же титул великого дуки - главнокомандующего военно-морским флотом империи и дана в жены племянница императора, молодая вдова с «приданым» - сыном Рожера де Флора, который родился через пару месяцев после смерти отца. Представляю, сколько пота и крови, своей и чужой, прольет Ферран де Аренос, отрабатывая такие щедрые пожалования.
        Через две недели мы добрались до полуострова Афон. Он был одним из трех «пальцев», самым восточным, более крупного полуострова Халкидика, который напоминал птичью лапку, окунутую в Эгейское море. Почти все земли на полуострове принадлежали Церкви. На южной его оконечности находилась гора Афон, на которой в монастырях хранилась большая часть богатств ромейской церкви. Долгогривые неплохо там устроились, отгородившись законами от баб, которые быстро бы все промотали.
        Подозреваю, что христианство - это удавшаяся попытка гомосексуалистов захватить власть и обеспечить себе сытую и спокойную жизнь. Природа (или называйте ее богом) - не русский чиновник, исключений ни для кого не делает. Если ты не болен и не ведешь половую жизнь с представителем противоположного пола, то остаются на выбор или онанизм, или гомосексуализм. Из двух бед чаще выбирают ту, которая доставляет больше удовольствия. Пусть духовная власть не такая сильная и сытая, как светская, хотя тут можно поспорить, зато и менее хлопотная, что бесспорно. И что главное - их, скажем так, психологическая особенность является не отклонением от нормы, а обязательным условием служения высшей цели. Мое скудоумие не позволяет понять, зачем богу надо, чтобы они дрочили или имели друг друга, а не производили и воспитывали детей? Может, они действительно достигли предела развития человека, причем не низшей точки, а высшей (скромняги, однако, этого у них не отнимешь!), и дальше нет смысла размножатся, как мне пытался объяснить один из них, ссылаясь на Чайковского и других гениев?! Но то, что Чайковский был
гомосексуалистом, не значит, что все гомосексуалисты - Чайковские. Среди них гении встречаются не чаще, чем среди остальных. Если не считать тех талантливых людей, которых завистливые бездари выкрашивают в голубой цвет. Ведь талантливый мужчина и красивая женщина просто вымогают банку соленой кислоты в лицо. Или хотя бы голубой краски.
        Каталонская компания разбилась на маленькие отряды и растеклась по всему полуострову, чтобы зачистить его как можно быстрее. Один из отстойников «инакосексуальничающих» занял мой отряд. Это был монастырь, расположенный на невысокой горе. Сверху открывался отличный вид на залив, отделяющий полуостров Афон от среднего «пальца» - полуострова Ситония. Монастырь имел прямоугольную форму… Во двор вели широкие ворота, в которых была узкая дверца с висевшей на веревке деревянной колотушкой. Мы постучали колотушкой по двери и нам открыли. В центре мощеного галькой двора стояла церковь с позеленевшим медным куполом, я по бокам от нее две часовенки с черепичными крышами. В дальнем углу стояла отдельно, на случай пожара, прямоугольная башня, в которой находилась библиотека. По периметру шло двухэтажное здание. На первом этаже располагались кухня, трапезная, кладовые, конюшня с мулами, мастерские и прочие подсобные помещения. Вдоль второго шла деревянная галерея, которая вела в покои игумена, кельи монахов и комнаты для гостей и путников.
        Перед входом в монастырь я провел беседу с личным составом. Поскольку большую часть моего отряда составляли православные, объяснил им, что для максимального эффекта духовной службы нужно минимальное количество материального.
        - Богу нужны молитвы, а не золото и серебро. Материальные ценности придумал дьявол, чтобы прельщать нестойкие души. Бог разгневался на сребролюбивых монахов и послал нас, чтобы мы наказали их и избавили от дьявольского искушения. Забирайте все ценное, включая кресты и оклады с икон. Пусть монахи, общаясь с богом, больше не видят суетное. От этого их молитвы станут чище.
        Бойцы встретили мою речь радостными криками. А кому не понравится оправдание твоих низменных страстей?! Теперь они выгребут из монастыря все ценное. Поскольку ночи уже холодные, а нас было много, заняли не только гостевые комнаты, но и кельи, предоставив монахам ночевать на лавках в трапезной и других помещениях. Я со своей семьей занял покои игумена - комнату метров семь длиной и пять шириной. Стены в ней были завешаны иконами, с которых только что сняли оклады. Скрытое ранее было светлее, чем остальное, из-за чего иконы казались то ли недоочищенными, то ли недозакопченными. В центре стоял обеденный стол и тринадцать стульев с кожаными сиденьями, набитыми конским волосом. Интересно было бы посмотреть, кто местные двенадцать апостолов?! Возле небольшого квадратного оконца из треугольных кусков стекла в свинцовой раме стоял маленький стол и табуретка. Вид их окна был на залив. На столе на подставке стояла большая книга в кожаном переплете. В ней автор объяснял на греческом языке, что Иисус и есть бог, а не только его сын. Меня всегда восхищало умение некоторых людей высосать из пальца проблему, а
потом и ее решение. Ведь как иначе доказать, что ты умный?! Справа у стены на невысоком помосте под черным бархатным балдахином находилась кровать, широкая, я бы сказал, трехспальная. Перина и подушки пуховые, простыни и пододеяльники льняные, одно одеяло шерстяное, а второе - лисье. Слева вдоль стены стояли три открытых, пустых сундука. Раньше в них лежало что-то ценное. Собирались и постель унести, но я вовремя пришел. Заодно спас жизнь игумену - мужчине лет сорока пяти с пухлым лицом. Или так казалось из-за густой темно-русой бороды, которая была длинной почти до пупа. Может, благодаря бороде и получил это теплое место в таком относительно молодом возрасте. Черную рясу из тонкой шерсти с него стянули. Собирались снять и белую шелковую рубаху. Я запретил. Игумен пошел к своей братии в рубахе и черном цилиндрическом клобуке, немного расширяющимся кверху, к которому снизу было прикреплено черное покрывало, спускающееся на плечи. Он что-то тихо бормотал про безбожников.
        - Нас бог послал в наказание вам за ваши грехи. Так что иди и замаливай их! - посоветовал я насмешливо и громко, чтобы услышали и монахи во дворе. - Как растрясешь жир, накопленный чревоугодием, так мы и уйдем.
        Ушли мы раньше. Добычу на полуострове Афон взяли такую богатую, что каталонцы заспешили дальше. Они думали, что и на двух соседних полуостровах ждет не меньшая. Беренгер Рокафорт прислал, как мою долю в общей добыче, два больших и тяжелых - с такими на большую дорогу можно выходить! - золотых креста с бриллиантами и три серебряных церковных сосуда. Наверное, поделился тем, чем поделились с ним турки. Я послал ему в ответ вытканный золотыми нитками на плотном темно-красном шелковом полотнище образ святого Георгия, который мы реквизировали в монастыре. Этого святого каталонцы считают своим покровителем. Предложил сделать из полотнища знамя. Командир Каталонской компании так и поступил и при встрече поблагодарил меня. Так понимаю, именно личного гонфалона ему и не хватало? чтобы почувствовать себя великим полководцем, Беренгером Македонским Разорителем. Испытание властью он явно не выдерживал. Стал слишком заносчивым, самоуверенным и требующим лести. Ему очень нравилось, когда подчиненные целовали руку, как делал он сам когда-то Рожеру де Флору и как, наверное, делали многие поколения его
предков-крестьян своему синьору. Впрочем, ему это прощали. Богатая добыча сплотила каталонцев и турок, сделала их верными своему командиру. О недавних конфликтах уже никто не вспоминал. Теперь у нас было много еды, вина и золота. Что еще надо солдату, чтобы подчиняться своему командиру?!
        На Ситонии их ждал облом. Не полный, конечно, кое-что все-таки взяли, но эта добыча ни в какое сравнение не шла с тем, что захватили на Афоне. На третьем «пальце» - полуострове Поллена - добычи тоже было мало. В самом узком месте полуостров был отгорожен от материка рвом шириной метров двенадцать и глубиной метров пять. В будущем здесь будет прорыт канал для малых судов, может быть, на месте этого рва. Я по нему не ходил, но видел издалека. Еще подумал, какие греки ленивые! Нет бы обогнуть полуостров. Не такой уж он и большой. По ту сторону рва находился город Потидея. Видимо, построили его еще древние греки, потому что стены были сложены из каменных блоков, только в нескольких местах подремонтированы кирпичами. Со стороны рва стены были высотой метров шесть и довольно толстыми. Наверное, потидеяне понадеялись на их крепость, поэтому и отказались сдаваться. Они не знали, что у Каталонской компании большие виды на этот город. Полуостров собирались сделать зимней базой, а Потидея была воротами в нее.
        По моему настойчивому требованию каталонцы насыпали на расстоянии метров двести ото рва заградительный вал, за которым мы расставили катапульты и начали собирать требюшеты. Пока по городу били катапульты, горожане покрикивали что-то остроумное с крепостных стен, но как только требюшеты сделали первый залп, выбив вмятины в куртинах, зеваки со стен исчезли. Одного дня бомбардировки хватило на то, чтобы потидеяне прислали парламентеров.
        ЭТО БЫЛИ ТРИ СТАРИКА С ДЛИННЫМИ СЕДЫМИ БОРОДАМИ, ОДЕТЫЕ БЕДНЕНЬКО. ОНИ СТАРАЛИСЬ НЕ ПОКАЗАТЬ, КАК ИСПУГАНЫ. ПОДОБОСТРАСТНО ПОКЛОНИВШИСЬ БЕРЕНГЕРУ РОКАФОРТУ, ПОПРОСИЛИ ПРОЩЕНИЯ ЗА ДЕРЗОСТЬ - ОТКАЗ СДАТЬСЯ СРАЗУ ТАКОМУ ВЕЛИКОМУ ПОЛКОВОДЦУ. ЭТА ТРАДИЦИОННАЯ ДЛЯ РОМЕЕВ ФОРМУЛИРОВКА ПРОИЗВЕЛА НА ЕЩЕ НЕ ПРИВЫКШЕГО К ЛЕСТИ КОМАНДИРА КАТАЛОНСКОЙ КОМПАНИИ СИЛЬНОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ. ЕМУ НИКТО НЕ ОБЪЯСНИЛ, ЧТО НЕЛЬЗЯ ВЕРИТЬ ИЗЛИШНЕ ПЫШНЫМ ФРАЗАМ: ИХ СЛАДОСТЬ ОТРАВЛЯЕТ РАЗУМ. БЕРЕНГЕР РОКАФОРТ ГРОЗИЛСЯ ПЕРЕД НАЧАЛОМ ПЕРЕГОВОРОВ ПРОДАТЬ ВСЕХ ГОРОЖАН В РАБСТВО, НО ПОСЛЕ ТАКИХ ИЗВИНЕНИЙ РАЗРЕШИЛ УЙТИ, ИМЕЯ ПРИ СЕБЕ ЗАПАС ПРОДУКТОВ НА ТРИ ДНЯ.
        Жителей пропустили через строй, обыскав всех по несколько раз. Особенно тщательно обыскивали красивых женщин. Нашли много чего, за что надавали провинившихся тумаков, но, как ни странно, никого не убили. Наверное, потому, что никто из наших не погиб во время осады. После этого мой отряд зауважали. И раньше понимали, что он нужен, а теперь убедились, насколько выгодней иметь требюшеты и тех, кто умеет с ними управляться.
        Два дня Каталонская компания собирала в городе трофеи. Искали спрятанные сокровища. Что-то даже нашли, но так, по мелочи. Потом двинулись дальше, чтобы занять места для зимовки. Тягать осадную технику по полуострову не имело смысла, потому что остальные населенные пункты, как нас заверили ромеи, не имели крепких стен. Да и кому-то надо было охранять покой остальных, а я был известен каталонцам, как, мягко выражаясь, перестраховщик. Один только насыпанный ими возле Потидеи ненужный вал чего стоил! Поэтому Беренгер Рокафорт предложил мне должность коменданта города, придав в помощь моему отряду две сотни пехотинцев-каталонцев.
        Я согласился. Чем дальше буду от командира, тем спокойнее. Занял самый большой дом на центральной площади напротив соборной церкви, у которой сняли двери, чтобы содрать с них бронзовые части. Так они, ободранные, и лежали на паперти. Дом был сложен из камня, двухэтажный, с плоской крышей. На той стороне крыши, что выходила на улицу, стоял крест высотой метра два, сложенный из красно-коричневых кирпичей. В правом крыле располагались подсобные помещения, в центральном, самом маленьком, - баня, а в левом на первом этаже находилась большая гостиная, белые стены в которой были расписаны красными крестами и текстами из Ветхого завета. Стол был прямоугольный и длинный, персон на двадцать, но стул всего один, во главе, а по бокам стояли лавки. Из гостиной наверх вела каменная лестница. Там были три спальни, маленькие, в каждой только кровать и сундук.
        Ясмин выбрала для нас самую просторную комнату и сразу заменила постель увезенными из монастыря периной и подушки. Вторую спальню отвели наследнику, который уже достаточно подрос, чтобы мешать родителям. В третьей разместился Тегак со своей новой пассией по имени Жакот. Девчушке было лет четырнадцать. Белокурая, светлокожая, голубоглазая, худенькая, не красавица, но с чертовщинкой, которая так нравится мужчинам. Жакот была сиротой, называла себя каталонкой, но была слишком непохожа на представительницу этой национальности. Определить ее национальность не представлялось возможным, потому что говорила на дикой смеси всех языков, которые были в ходу в Каталонской компании, место рождения не помнила, а спросить было не у кого. Жакот выживала при армии, как умела. Сейчас вот подсела на шею Тегаку. Поскольку они оба сироты, связь обещала быть продолжительной. Они хотели поселиться на первом этаже, в комнате для слуг, но я настоял, чтобы заняли спальню наверху. Все-таки Тегак без пяти минут рыцарь, как только найду нового толкового оруженосца, сразу произведу его. Жакот будет прислуживать Ясмин, потому
что Хания вместе с мужем и детьми поселилась в доме слева от нас.
        Аклан теперь большой начальник - заместитель коменданта города. Каталонцы и его уже считают своим, отделяют от прочих бойцов-православных. Ведь он был с ними еще при Рожере де Флоре. Первый командир Каталонской компании с годами приобретает все больше черт святого мученика. Свет от нимба падает и на тех, кто воевал под командованием Рожера де Флора. Дом справа от нашего занял Рожер де Слор. Он командовал отрядом каталонцев, оставленных в городе. Будут нести караульную службу, а заодно, как догадываюсь, приглядывать за мной, чтобы не сбежал.
        36
        Зима была холодная. Снег лежал больше месяца, чего в этих местах в двадцать первом веке, насколько я знаю, не случалось. В январе залив между западным и средним «пальцами» покрылся льдом, а в остальных местах ледяной припай уходил от берега метров на двести. Даже не верилось, что мы на берегу Эгейского моря, а не Азовского. Для нас это был скорее положительный фактор. В такую погоду теплолюбивые ромеи воевать не решатся. Тем более, что с моря к нам подойти было и вовсе невозможно. И местные жители, и каталонцы выходили на лед с опаской. Они плохо знали его свойства. Когда я сделал в погребе ледник - прадедушку холодильника - и продолжил пользоваться им с наступлением весны, весь гарнизон побывал у нас и посмотрел на это сооружение. Приходили в мое отсутствие. Тегак таким образом зарабатывал популярность. Кстати, каталонцы считали его своим в доску. Сам ли Тегак запустил такой слух или кто-то из них придумал, но все были уверены, что он - сын сицилийского рыцаря, погибшего на службе у Ромейского императора. По моему совету он молился по католическому обряду. Впрочем, делал он это почти также часто,
как я.
        Теплая погода установилась только к новому году, который у каталонцев начинался на Благовещенье, двадцать пятого марта. Этот день никак не отмечался, потому что для большинства каталонцев не имел никакого значения. Год для них начинался с Пасхи - самого важного праздника. В этот день они все, даже самые отъявленные негодяи и безбожники, шли причащаться. При Каталонской компании постоянно ошивалось несколько воинственных священников и монахов, которые ничего не слышали о такой ерунде, как «не убий», «не укради» и далее без остановок. Службы проводили в православных церквах, но по католическому обряду.
        Отбив на Пасху старые грехи, принялись обзаводиться новыми. Каталонская компания разделилась на несколько отрядов, которые разъехались в разные стороны для сбора добычи. Награбленное привозили в Потидею. Под стенами города почти без выходных действовала ярмарка. На ней купцы разных национальностей приобретали по дешевке привезенное и пригнанное каталонцами, туркополами и турками. Город взимал с купцов так называемый «причальный» сбор и налог с продаж, двадцатую часть, которую платил покупатель. Занимался сбором налогов Аклан, который еще в Галлиполе поднаторел в математике, даже проценты научился вычислять. Доход складывался с пятой частью от добычи, которую нас отстегивали все отряды за то, что мы охраняли их семьи и имущество, и делился между бойцами городского гарнизона. Мне доставались половина этой пятой части добычи, то есть, десятая часть общей, и треть от налогов и сборов. По пять долей получали Аклан и Рожер де Слор, по три - командиры требюшетов и пехотных сотен, по две - Тегак и новый оруженосец руссильонца, сын рыцаря, погибшего вместе с Беренгером де Энтензой, и по одной - пехотинцы.
Уверен, что нам отдавали не пятую часть добычи, а намного меньше, но на купцах мы наверстывали упущенное. Вот кто наваривался на нас! Редкая галера стояла под погрузкой больше недели. Ее набивали до отказа скупленными по дешевке товарами и увозили в разные страны, чтобы быстро распродать и опять приплыть в Потидею или на Галлипольский полуостров, на который переправились турки и захватили там крепость. Наш приятель Ферран де Аренос попробовал выгнать их оттуда, но был разгромлен. Император Андроник платил теперь туркам дань, чтобы не грабили дальше Галлипольского полуострова.
        Я в сопровождении Роджера де Слора и наших оруженосцев скачу на коне вдоль порта - берега моря, на который вытянуты носами купеческие галеры. Каких тут только нет! Вот стоит шестнадцативесельный баркас из Фессалии, в который гребцы грузят тюки шерсти. Рядом большая шестидесятивесельная турецкая галера. На нее по трапу загоняют рабов - ромейских крестьян, молодых мужчин, женщин, детей, которые идут покорно, как стадо баранов. Поскольку со стороны материка сегодня никто рабов не пригонял, я спрашиваю турецкого купца - молодого мужчину с таким заросшим черными волосами лицом, что видны только кончик крючковатого носа и карие плутоватые глаза:
        - У кого купил рабов?
        - Вон у той женщины, - показывает он на каталонку средних лет, у которой голова повязана платком из ярко-красной шелковой ткани.
        Она расплачивается с Акланом - отдает пятую часть добычи, захваченную, как понимаю, на полуострове. Оставшиеся на полуострове семьи начали продавать крестьян из деревень, в которых зимовали. Наверняка делают это с ведома мужей, то есть, по приказу Беренгера Рокафорта. Значит, проводить на полуострове еще одну зиму не собираются. Интересно, куда дальше пойдем - на запад или на север? В Каталонской компании бродят слухи, что Беренгер Рокафорт ведет переговоры одновременно и с царем Болгарии, и с герцогом Афинским, и с противником последнего - деспотом Эпирским, который, между прочим, величает себя просто царем. Насколько эти слухи верны - трудно сказать. Беренгер Рокафорт умеет преподнести сюрприз.
        Я замечаю знакомую галеру, подъезжаю к ней. Патрон Лоренцо Ардисонио вытирает круглое красное лицо большим черным платком и орет на матроса, который с тюком тряпья на спине зазевался на трапе:
        - Не стой, бездельник, не мешай людям работать! За что я плачу тебе деньги?!
        - Здравствуй, Лоренцо! - приветствую его.
        Венецианец долго смотрит на меня, прокручивая в голове картотеку, потом находит нужную карточку и расплывается в улыбке:
        - Барон! Какая встреча! - Он окидывает взглядом моего коня и свиту. - Я был уверен, что ты опять станешь знатным и богатым! Люди с таким умом и такими знаниями всегда добиваются успеха!
        - Как тонко ты мне льстишь, Лоренцо! - шутливо хвалю я в ответ.
        Он весело смеется.
        - Мне опять не удалось обыграть тебя! - честно признается купец.
        В ответ я говорю ему комплимент:
        - Ты тоже оказался достаточно умным, чтобы подняться от простого перевозчика до самостоятельного купца.
        - Да разве это торговля?! Так, мелочь! - отмахивается Лоренцо Ардисонио. - На серьезный оборот денег не хватает, а взять кредит - на банкира будешь работать.
        - А взять товар на реализацию? - подсказываю я.
        - Кто мне даст?! - отчаянно машет он рукой.
        - Приходи ко мне на обед. Стражники у ворот тебя проводят, - говорю я и еду дальше.
        Лоренцо Ардисонио соображает быстро.
        - Обязательно приду! - кричит он вдогонку.
        Я останавливаюсь перед большой лодкой, смотрю, как на нее заводят двух рабочих лошадей. Животных нервирует качающаяся поверхность, испуганно ржут. Их везут к стоящему на якорях нефу, большому и широкому, с двумя мачтами с латинскими парусами, которые сейчас подвязаны к реям, положенным ноками на ахтеркастель и форкастель. Реи у латинских парусов бывают почти равными длине судна. Грота-рей используют во время стоянок в плохую погоду для сооружения тента: кладут один нок на форкастель, а другой - на расположенные на корме, загнутые к носу стойки, напоминающие рыбий хвост, которые выше кормового капитанского шатра, и перекидывают через рей брезент и растягивают к бортам. Грузовой люк у нефа в левом борту и всего метра на полтора выше уровня воды. Когда к нефу подходит шлюпка с лошадьми, из люка спускают на нее широкий трап без лееров, по которому заводят по одной внутрь трюма упирающихся лошадей. Матросы действуют слаженно и умело. Не смотря на попытки взбрыкнуть, лошади мигом оказываются в трюме. Видимо, судно специализируется на перевозке скота. Я доезжаю до последней галеры, ромейской, на которую
грузят бочки с оливковым маслом. Наверное, из тех, что недавно привезли с Афона. Каталонцы опять там побывали и подчистили то, что не влезло в арбы и телеги осенью.
        Ко мне подъезжает Аклан. На плече у него сумка с деньгами. Каждый вечер мой заместитель высыпает ее содержимое на стол в гостиной моего дома. Я забираю треть, остальное ссыпаю в большой сундук, который стоит в углу комнаты. Бойцы гарнизона получают свою долю раз в неделю. Уверен, что каждый день несколько монет прилипает к карману Аклана. Впрочем, карманов пока нет. Деньги носят в мешочках, чаще кожаных, но попадаются и матерчатые, парчовые. Мол, золотое шитье притягивает золото. Мешочки прикрепляют к ремню под верхней одеждой, иначе можно легко с ним расстаться. Срезать кошельки здесь умеют.
        На обед у меня каплун с гранатовым соусом, молодой барашек с хреном, морской окунь с перечным соусом. К мясу красное вино, к рыбе - белое. И то и другое, ароматное, из монастырских погребов. Готовит мне повар Афанасий - мужчина немного за тридцать, худой и длинный, что большая редкость при его профессии, и жутко болтливый, что редкостью не назовешь. Его пригнали в город весной в одной из первых партий. Я проезжал мимо, когда услышал мольбу на плохом венецианском диалекте:
        - Сеньор, я - искусный повар! Возьмите меня, не пожалеете!
        Я взял и действительно не пожалел. Афанасий, который заодно и официант, ставит на стол серебряное блюдо с козьим сыром, еще одно с финиками и между ними третье - со сладким пирогом из пшеничной муки на меду и с изюмом. Сладкие пироги - моя слабость. Афанасию приходится готовить их почти каждый день. Лоренцо Ардисонио тоже сладкоежка. Обычно венецианцы заканчивают трапезу сыром, но патрон даже не обратил на него внимания, налег на пирог. Сыр он и на галере поест.
        Вытирая руки и рот белоснежной льняной салфеткой, Лоренцо Ардисонио искренне произносит:
        - Почему мы раньше не встретились?!
        - Чтобы жизнь скучной не казалась, - говорю я.
        На сытый желудок начинаю чувствовать себя самым умным. Но умнею на голодный.
        - Надо же, шесть лет назад ты командовал маленьким отрядом, а теперь тебе принадлежит город! - стараясь польстить мне, произносит венецианец.
        - Город, к счастью, принадлежит не мне, - возражаю я, - но не в этом дело. Пока я здесь, у нас с тобой есть возможность посотрудничать взаимовыгодно. Я буду давать тебе на реализацию товар. Ты продаешь его быстро и приплываешь за новым. Мне привозишь не деньги, а чек о вкладе моей доли под проценты на счет в надежном венецианском банке. О чем и заключим с тобой договор.
        - В банке тебе дадут самое большее два-три процента годовых. Можно вложить деньги более выгодно, - советует он.
        - Можно, - соглашаюсь я. - Только для этого надо постоянно контролировать их, а у меня сейчас нет такой возможности. Как ты догадываешься, другие операции мне сейчас приносят намного больше. В первую очередь мне надо разложить деньги в разные корзины. Война - очень рисованный бизнес. В случае моей гибели моя семья может в один момент остаться ни с чем.
        - Да, у каждой профессии свои издержки, - соглашается Лоренцо Ардисонио, который, видимо, тоже на сытый желудок начинает считать себя умнее. - Если цены будут приемлемыми, я готов сотрудничать.
        - С каждой операции ты будешь иметь при быстрой продаже процентов пятнадцать-двадцать, - сообщаю я.
        - Смотря какой груз. Некоторый быстро не продашь, - говорит он.
        - Я знаю, какой продается хорошо и быстро. Именно такой ты и будешь получать, - обещаю я. - Сейчас у меня большая партия воска, примерно на три галеры, немного шелка-сырца, медь в слитках и железо в полосах.
        Я взял эти товары из добычи, привозимой в город, как свою долю, или купил за бесценок у каталонцев и турок. Воск выгребли из афонских монастырей. Теперь отправится в католические храмы. Там он тоже в большой цене. Товары были сложены на складе у ворот, ведущих к «порту» - отрезку берега, к которому подходили торговые суда. Охраняли их солдаты из моего отряда.
        По тому, как жадно загорелись глаза патрона, я догадался, что предложил больше, чем он ожидал.
        - У меня в галере уже есть немного груза, - вспомнил Лоренцо Ардисонио.
        - Оставишь на хранение на моем складе, - предложил я. - Не бойся, старое тряпье даже моих солдат не заинтересует,
        - Не совсем старое… - начал было распускать хвост патрон, но сразу осекся, убедив меня, что я с ним не ошибся.
        - До вечера разгрузишься, а утром начнешь погрузку, - сказал я. - Могу прислать в помощь людей, но им придется заплатить.
        - Сколько? - спросил он.
        - Как договоришься, - ответил я.
        Я составил контракт, в котором оговорил все нюансы, в том числе указал своих наследников. Денег у меня становилось все больше. Надо было как-то подстраховаться. У меня все чаще появлялось предчувствие, что вскоре придется улепетывать налегке. В Каталонской компании опять началось брожение. Пока тихое, незаметное, но я его чувствовал. Беренгер Рокафорт поверил в свою исключительность и начал позволять себе много лишнего. Касалось это в первую очередь женщин. Ладно бы пленных. Такое бы простили. Но командир полез на жен и наложниц своих подчиненных. Кто-то попытался отстоять свою честь и погиб от рук Беренгера Рокафорта и его младшего брата. Их дядя в расправе не участвовал, потому что зимой умер от простуды. Точнее, простудился, а каталонский лекарь, пустив слишком много крови, доделал остальное. Есть три сферы, в которые командиру не советуется лезть, - деньги, семья, религия. Тебе отдали тела - ими и командуй. Беренгер Рокафорт забыл, наверное, как сам был солдатом и что для него было свято тогда.
        37
        Лоренцо Ардисонио успевал сделать рейс за три недели, так что за три месяца, что я пробыл в Потидее, мы оба неплохо заработали. Венецианец даже начал поговаривать, что пора завести новую галеру, больше и шире, которая берет примерно сто пятьдесят тонн груза. Я посоветовал ему подождать с покупкой. Добычи становилось все меньше и меньше. Крестьяне и помещики бросали земли и убегали в Фессалонику, Христополь или Серры. На восток нам теперь пути не было. По приказу императора Андроника за зиму и начало весны была сооружена стена от моря до горы. Ее, конечно, можно было разрушить, но по ту сторону стены накапливались ромейские войска под командованием нашего бывшего сослуживца Беренгера де Ареноса. Воевать с ним без особой надобности каталонцы не хотели.
        Вернувшись из очередного рейда почти без добычи, Беренгер Рокафорт пригласил меня на беседу. Из свиты при разговоре присутствовал только его младший брат Гилберт, участие в разговоре которого свелось лишь к нескольким восклицаниям, эмоциональным и искренним. Как и большинство глуповатых людей, он был честен и смел. Пожалуй, на этом его достоинства и заканчивались. Всё остальное время он пил красное вино часто и мелкими глотками, по-птичьи. Зато старший брат долго и нудно жаловался на малую добычу и неблагодарных подчиненных, которые опять начали роптать.
        - Вот заберу преданных мне и перейду служить царю Болгарии! Тогда узнают, как хорошо им было под моим командованием! - пригрозил он. - Феодор Святослав обещает мне в жены свою дочь и титул главнокомандующего его войсками!
        Если всё так просто, почему до сих пор не ушел?!
        Словно отвечая на незаданный мной вслух вопрос, Беренгер Рокафорт сообщил:
        - Надо захватить Фессалонику. Там много добычи, есть и генуэзский квартал.
        Теперь понятно, какой калым он должен заплатить за невесту и титул главнокомандующего. Второй город Ромейской империи стоит руки царевны.
        - Фессалонику не так-то просто будет взять, - предупредил я. - Ее стены выдержали осады более крупных армий.
        - Мы разбивали армии, которые были намного больше нас. Справимся и с Фессалоникой, - самоуверенно заявил командир Каталонской компании. - Продуктами на несколько месяцев мы запаслись, так что пора осаждать город.
        Теперь понятно, зачем я был ему нужен. Что ж, я тоже оказался не в убытке. Если захватим Фессалонику, то там я уж точно построю новый корабль на полученные от грабежа деньги.
        - Мне надо несколько дней, чтобы заготовить детали требюшетов, - сказал я.
        На самом деле мне надо было дождаться Лоренцо Ардисонио и отдать ему на реализацию скопившиеся товары. Все-таки большую их часть я купил.
        - Заготавливай, - разрешил командир. - Все равно придется подождать, когда соберутся все отряды. Турки сейчас чуть ли не на границе с болгарами, хотя я их предупреждал, чтобы к соседям не совались.
        Лоренцо Ардисонио прибыл через пять дней. Я отдал ему последнюю партию груза и предложил купить в том числе и на мои деньги побольше продовольствия, особенно вина, и привезти к Фессалонике. Не думаю, что мы захватим ее быстро. По крайней мере, отряд осадных орудий под моим командованием спешить не будет.
        В Фессалонике догадались о наших намерениях или ромейские лазутчики, которые наверняка есть в Каталонской компании, предупредили. Не удивлюсь, если узнаю, что стучит кто-нибудь из бойцов моего отряда. Городские стены и башни были подремонтированы, горки заготовленных для метания камней были выше зубцов, над кострами висели котлы с оливковым маслом и водой, а защитники были хорошо экипированы. На стенах много генуэзских арбалетчиков. Их легко отличить по шлемам, чем-то напоминавшим каски, которые были у немцев во Вторую мировую войну. В рукопашной генуэзцы слабоваты, зато метко стрелять из арбалетов умеют, о чем каталонцы знают не понаслышке. О штурме слету Беренгер Рокафорт даже не заикнулся. Не только простые солдаты, но и его свита не поперлась бы на верную гибель.
        - Сделай пролом в любом месте, - приказал мне командир Каталонской компании. - Тогда мы им покажем!
        И мы принялись делать этот пролом. Работали все десять катапульт и три требюшета. Стреляли редко, потому что не хватало боеприпасов. Почти всех захваченных ранее крестьян продали купцам, а ни каталонцы, ни турки добывать для нас камни не желали. Приходилось самим этим заниматься. День рубим камни, деть мечем их в городские стены. Пока добываем новую партию боеприпасов, ромеи успевают отремонтировать разрушенное. Почти месяц ушел на то, чтобы пробить пролом во внешней стене, более низкой и узкой.
        Мы придвинули осадные орудия ближе к городу, чтобы доставать до внутренней стены. Я приказал вырыть ров и сделать вал перед нашей позицией. Заниматься этим пришлось «артиллеристам». Как только я обратился за помощью к Беренгеру Рокафорту, командир на меня наорал:
        - На кой черт тебе нужны этот ров?! Кого ты боишься?! Этих трусливых шакалов, которые прячутся за высокими стенами?!
        Пришлось приостановить строительство защитных сооружений и возобновить стрельбу. Велась она ни шатко, ни валко. В Каталонской компании уже начался ропот. Всем надоело сидеть без дела, то есть, без добычи. Далеко уходить нельзя было, а рядом все обобрали до нитки. Заканчивались и продовольствие. Запасов оказалось не так много, как думал Беренгер Рокафорт. Он, видимо, считал только бойцов, а про семьи забыл. Лоренцо Ардисонио и другие купцы постоянно подвозили еду и вино, но на многотысячную ораву этого не хватало. Цены начали расти. Вместе с ними росло недовольство командиром.
        В конце августа в Каталонскую компанию вернулись Рамон Мунтанер и Гарсия де Паласин - один из рыцарей Беренгера де Энтензы. Прибыли они на двух галерах вместе с отрядом французских наемников под командованием адмирала Тибо де Сепоя, состоявших на службе у Роберта Анжуйского, недавно сменившего на неаполитанском троне своего отца Карла Анжуйского. Адмиралу было лет сорок. Холеное лицо с тонким носом выбрито, но оставлены усы, которые, видимо, начинают входить в моду. Одет в приталенный, вышитый золотом, темно-коричневый кафтан и длинные чулки из алой тонкой шелковой материи. Такое впечатление, что прибыл на бал, а не воевать. Мне показалось, что Тибо де Сепой - паркетный адмирал, специалист по решению невоенных проблем.
        Беренгер Рокафорт сразу невзлюбил его. На пиру француза и Гарсию де Паласина посадили с сержантами, ниже Аклана. Оба гостя проглотили оскорбление. Всем своим видом адмирал Тибо де Сепой показывал, как рад находиться в наших рядах, даже рыцарем среди сержантов. Я тоже был на пиру. Сидел «высоко» - рядом с Гилбертом Рокафортом, который занимал место справа от старшего брата. Это говорило о том, что я очень нужен братьям. Слева от командира Каталонской компании расположился Рамон Мунтанер. Собственно говоря, я пришел послушать, за каким чертом он вернулся?! Неужели плохо лизал инфанту Фернандо?! А Гарсии де Паласину жизнь, что ли, надоела?! Надеется, что его защитит Тибо де Сепой с его-то отрядом в сотню человек?! Что-то здесь было не так. Судя по нервному подергиванию ноздрей у Беренгера Рокафорта, командиру Каталонской компании тоже не все понятно.
        Рамону Мунтанеру было, что рассказать:
        - Зиму мы провели на острове Фасос. Весной к нам приплыл генуэзец Тичино Закария, попросил помочь отбить у родного дяди остров Хиос. Дядя воспользовался отъездом племянника и захватил власть. Нас всех возмутила такая несправедливость, и мы сразу согласились!
        Рамон Мунтанер промолчал, что остров Хиос практически монополист по добыче квасцов и мастики. Они приносят владельцам острова такой доход, что генуэзцы за свою помощь Никейской империи в освобождении Константинополя первым делом потребовали именно Хиос. Следовательно, и инфанту вознаграждение наверняка было обещано очень солидное.
        - Мы приплыли к острову вечером в Пасхальное воскресенье, - продолжил бывший казначей Каталонской компании. - Когда все были на заутрене, мы приставили лестницы к стенам замка Фоглиари и поднялись наверх. Представляете, мы застали всех защитников в храме! Безоружными! Перебили полторы сотни и человек пятьсот взяли в плен!
        Я не удивился. Большинство замков и городов захватывают не штурмом или продолжительной осадой, а благодаря разгильдяйству или трусости гарнизона.
        - На Хиосе хранятся три реликвии Иоанна Евангелиста: пересечение креста, на котором был распят Иисус; рубашка без единого шва, которую сшила ему дева Мария; и книга Апокалипсис, написанная самим апостолом, - продолжил рассказ Рамон Мунтанер. - Все это украшено золотом и драгоценными камнями. Раньше хранилось в Эфесе, но когда турки приблизились к городу, было перевезено на Хиос, чтобы не попало в руки безбожников. Первый реликт достался нам, а остальные два забрал Тичино Закария. Затем мы с инфантом отплыли в порт Алмир, который сейчас под протекторатом Афинского герцога. Там инфант Фернандо оставлял своих людей, чтобы заготовили сухари. Алмирцы их ограбили и жестоко избили. В ответ мы захватили порт, разграбили его и сожгли. Оттуда поплыли на остров Сполл.
        - А где этот остров? - поинтересовался я, потому что не знал такого.
        На меня зашикали, чтобы не прерывал такое интересное повествование.
        - На острове мы захватили и ограбили замок. Добычи почти никакой, - сообщил, махнув пренебрежительно рукой, Рамон Мунтанер. - Инфант Фернандо решил заглянуть на Эвбею. Я его отговаривал, но он настоял. Это такое опасное мероприятие - сопровождать молодых инфантов! - пожаловался Рамон Мунтанер. - Они такого высокого рождения, что уверены в своей неприкосновенности, чего о нас, обычных смертных, не скажешь. На свою беду я вынужден был последовать за ним! - произнес он чуть ли не со слезами. - Бароны острова пригласили инфанта Фернандо на пир. Я пошел с ним. В то время, когда мы сидели за пиршеским столом, к нашим галерам подошли венецианские и перебили всю команду. Кто-то сказал им, что мы везем все сокровища Каталонской компании! Они выгребли все! В том числе и мои сто тысяч золотых!
        На счет ста тысяч наверняка приврал, округлив до красивой цифры, но все равно и на половину этой суммы можно было купить небольшое графство, если бы они продавались кому ни попадя. Однако казначей нехило нажился на Каталонской компании. А ведь все время плакался, что мало получает из общей добычи. Не так уж были неправы венецианцы, когда думали, что галеры везут все сокровища каталонцев.
        - Инфанта Фернандо и десять его рыцарей схватили и передали герцогу Афинскому, который посадил их за разграбление Алмира в темницу в замке Сант-Омер, а меня отпустили к вам и дали в сопровождение отряд рыцаря Тибо де Сепоя, - показав на француза, закончил Рамон Мунтанер.
        - Не горюй, Рамон! Мы тебе поможем! - заверил Беренгер Рокафорт.
        Утром он подарил бывшему казначею боевого коня, мула, несколько мешков овса и муки и небольшую отару баранов. Командир Каталонской компании, в отличие от большинства ее бойцов, проблем с едой не имел. Турки и туркополы пригнали Рамону Мунтанеру двадцать лошадей и вручили тысячу золотых. Остальные бойцы тоже скинулись резко обнищавшему богачу. По словам Рамона Мунтанера, ему надарили на четыре тысячи золотых. Это, конечно, не сто тысяч, но тоже сумма немалая. На такие деньги можно купить очень приличный феод.
        Тем же утром Гарсия де Паласина нашли с отрубленной головой. Кто это сделал - осталось невыясненным. Зато никто не сомневался, по чьему приказу убили рыцаря. Мне кажется, именно эта ошибка и стала роковой для Беренгера Рокафорта.
        Когда собрались на совет представители от всей Каталонской компании, адмирал Тибо де Сепой объявил, что он прибыл по приказу Карла, короля Неаполитанского. Поскольку Каталонская компания рассорилась с королем Сицилии, потенциальным врагом Неаполя, им предлагали присягнуть королю Роберту Анжуйскому. Беренгер Рокафорт, убаюканный вчерашней покладистостью адмирала, не ожидал такой подставы.
        - Зачем нам нужен король Неаполя?! - воскликнул командир Каталонской компании.
        Если бы он знал заранее, то, наверное, обработал бы своих подчиненных, и они поддержали бы его. Захваченный врасплох, не нашел быстро нужных слов. Его подчиненные не имели шансов у царя Болгарии, поэтому не хотели обрывать последнюю нить, связывающую с родиной. Они ведь не зря величали себя «счастливым войском франков в Романии». Многие и так были недовольны, что не сумели договориться с инфантом Фернандо. Беренгер Рокафорт убедил каталонцев, что инфант все равно согласится на их условия, а вышло наоборот. Король Сицилии счел это оскорблением, в котором виноваты были все бойцы Каталонской компании. Теперь был шанс обрести влиятельного покровителя и восстановить связь с остальными «франками».
        - Да здравствует король Роберт! - дружно заорали каталонцы.
        Через час они поклялись служить верой и правдой своему новому сеньору. Я в этом мероприятии не участвовал. Наверное, поэтому вечером в мой шатер, стоявший на холме метрах в пятистах от позиции осадных орудий, заглянул Тибо де Сепой.
        - Ты и твой отряд - единственные, кто занимается осадой, - начал он с комплимента. Поняв, что меня такой ерундой не проймешь, перешел к делу: - Чем тебе не нравится король Неаполя?
        - Я не оперирую такими категориями, как «нравится - не нравится», - ответил ему. - В мои планы пока не входит служба твоему королю. По крайней мере, не на таких условиях. Я стою дороже.
        - Вот это разговор настоящего барона! - заулыбавшись, произнес адмирал. - Вполне возможно, что у короля Роберта найдется, что предложить тебе.
        - Тогда и поговорим, - сказал я.
        - Я слышал, у тебя не очень хорошие отношения с Беренгером Рокафортом, - закинул Тибо де Сепой.
        Я догадался, зачем он здесь, и сказал то, что он хотел услышать:
        - У меня со всеми хорошие отношения, но если с Беренгером Рокафортом что-нибудь случится, я не буду долго горевать.
        - Я уверен, даже более, чем уверен, что у короля Роберта найдется для тебя достойное предложение, соответствующее твоему положению и боевому опыту! - оскалив в улыбке все зубы, довольно белые, что редкость в эту эпоху, произнес Тибо де Сепой.
        Чего стоят обещания и улыбки французов, я помнил по двадцать первому веку. За семьсот лет ничего не изменится.
        Ночью меня разбудили крики и звон оружия. Спал я раздетый, но доспехи и оружие лежали под рукой. Быстро натянув кольчугу, подпоясавшись саблей и схватив лук, выскочил из шатра. Все три требюшета и несколько катапульт пылали, обложенные сеном. В свете пламени были видны «трусливые шакалы», как назвал горожан Беренгер Рокафорт, которые рубили остальные осадные орудия. Бойцов моего отряда не было видно. Кто-то пробежал в темноте неподалеку от меня. Наверное, это уцелевшие. Поскольку я не верил во взятие Фессалоники, мешать «трусливым шакалам» не стал. Понаблюдал, как они, отбиваясь, отходят под напором прибежавших каталонцев, и пошел досыпать.
        38
        Утром прошелся между обгоревшими остовами требюшетов. Один еще чадил. К запаху гари добавлялась вонь сгоревших конских волос, из которых были сплетены торсионы катапульт, и мяса человеческого. Трупов валялось десятка три. В основном это были бойцы из моего отряда. Примерно столько же осталось в строю. Куда девались остальные - вопрос на засыпку. Не удивлюсь, если вскоре у защитников города появятся новые требюшеты в придачу к паре уже существующих. Четыре катапульта можно отремонтировать. Надо только сплести из конского волоса новые торсионы. Лошадей у нас много. Требюшеты придется делать новые. Подбирать противовес, длину рычага и пращи, изгиб крюка. Это займет недели полторы-две. При условии, что будут хорошие плотники. В отряде остались в основном рабочие низкой квалификации.
        Я собирался сходить и сообщить эту радостную новость Беренгеру Рокафорту, но он сам приехал посмотреть на результат ночной вылазки. Остановив коня рядом со мной, командир Каталонской компании смотрел сверху вниз на обугленные остовы и молчал. Я тоже держал язык за зубами. Незачем напоминать Беренгеру Рокафорту, что он плохой командир. Все равно не поверит. Зато сразу найдет, на ком выместить зло за свой промах.
        - Будем осаждать, пока они не сдадутся и не заплатят нам за всё! - как клятву, произнес Беренгер Рокафорт.
        Стоявшие рядом с нами каталонцы услышали его обещание, но возражать не стали. Так поступают, когда ни на миг не сомневаются в своем командире или когда поставили на нем крест, но еще боятся его.
        Я приказал своим бойцам похоронить мертвых, а потом начать рыть ров, насыпать вал и ставить частокол для защиты позиции, на которой разместим новые осадные орудия. Вскоре Беренгер Рокафорт прислал сотню каталонских пехотинцев в помощь.
        - Надо было сразу это сделать! - роптали они, махая деревянными лопатами с железными наконечниками.
        Готов поспорить, что недовольны были те же самые люди, которые во время осады Потидеи обзывали меня трусом. На этот раз камни летели в Беренгера Рокафорта, который не послушал совет такого опытного командира, как я.
        Мимо нас в сторону моря двинулась процессия, провожавшая Рамона Мунтанера. Бывший казначей опять покидал Каталонскую компанию. На этот раз, чтобы вызволить из плена инфанта Фернандо и заодно вернуть свои деньги, которые отобрали венецианцы. Получалось, что приплывал он к нам, чтобы рассказать, как подло с ним поступили. Поскольку уезжал сразу после того, как каталонцы присягнули королю Неаполитанскому, у меня появилось подозрение, что ему пообещали вернуть деньги при условии, что поможет Тибо де Сепою. Самое смешное, что каталонцы еще и подкинули ему деньжат за предательство.
        Неделю обстановка в Каталонской компании была спокойной. Я уже подумал, что бойцы смирились с необходимостью осады Фессалоники, что надеются на богатую добычу. Не тут-то было. На восьмое утро наш лагерь вдруг забурлил. Каталонцы, которые помогали укреплять наши позиции, бросили работу и ушли совещаться. Точнее, командиры сотен и выборщики пришли к шатру Беренгера Рокафорта, чтобы высказать ему свое соображения о нем, как командире, и об осаде Фессалоники. Я наблюдал со стороны, боясь попасть под горячую руку. С час каталонцы кричали и размахивали руками. Потом завязалась драка, в результате которой Беренгера и Гилберта Рокафортов связали и отвели в лагерь адмирала Тибо де Сепоя, расположенный на отшибе, поближе к морю и стоявшим у берега галерам. Всю неделю по вечерам в этом лагере устраивались пиры. Главными гостями на этих пирах были командиры сотен и выборщики.
        Когда связанных братьев проводили мимо нас, старший посмотрел на меня и улыбнулся криво, словно намеривался сказать: «Ничего, придет время, и я всем отомщу!». Или мне так показалось, потому что нос у него был свернут вправо, а губы расквашены. Сплюнув сгусток крови, Беренгер Рокафорт понурил голову и пошел дальше, подгоняемый тычками пяткой дротика.
        Первым делом каталонцы разграбили и поделили имущество бывшего командира и его брата, а их наложниц выгнали взашей из лагеря, не дав даже еды на дорогу. У Беренгера Рокафорта нашли большой сундук, набитый золотом. На долю каждого пехотинца вышло по тринадцать золотых перперов, альмогавара - двадцать шесть, а немногочисленные рыцари, в том числе и французские, получили по пятьдесят два. Если бы Беренгер Рокафорт не замахнулся слишком высоко, этих денег ему хватило бы на поместье, равное по площади и доходам маленькому королевству. Сгубили амбиции.
        Я приказал своим бойцам прекратить инженерные работы и расположиться рядом с моим шатром. После ареста Беренгера Рокафорта об осаде Фессалоники можно позабыть, а вместе нам будет безопаснее в бурлящем лагере Каталонской компании.
        Вечером ко мне пришел Рожер де Слор, который прописался в лагере французов. На руссильонце были такие же чулки, как у Тибо де Сепоя. Наверное, подарок француза. Рожер де Слор объявил радостно:
        - Наконец-то мы избавились от этого негодяя! Будем судить его за все преступления!
        Радость Роже можно понять. Если бы в свое время не прилепился к моему отряду, давно был бы мертв.
        - Я бы на вашем месте не затягивал процесс, - посоветовал я. - У Каталонской компании память короткая, а симпатии меняются быстро. Завтра они решат, что Беренгер Рокафорт им нужнее и ближе, чем король Неаполитанский, и перебьют французов.
        - Тибо знает об этом! Он хитрее, чем вся эта солдатня вместе взятая! - заговорщицки улыбнувшись, сообщил руссильонец.
        Оказалось, что адмирал Тибо де Сепой хитрей и самого Рожера де Слора. Точнее, поступил с руссильонским рыцарем точно так же, как и с незнатными каталонцами. Утром мы с удивлением обнаружили, что лагерь французов исчез вместе с их галерами и братьями Рокафортами. Тибо де Сепой ушел чисто по-французски! Видимо, командир Каталонской компании и был целью его приезда, а не присяга королю Неаполитанскому.
        Я не стал ломать голову, чьи родственники заказали Беренгера Рокафорта и оплатили услуги Тибо де Сепоя. Это уже не имело значения. Теперь никто не мешал мне покинуть Каталонскую компанию. Осталось дождаться прибытия Лоренцо Ардисонио, который должен на днях привезти на продажу продукты и вино.
        В лагере Каталонской компании опять началась замятня. Предательство французов требовало отмщения. Четырнадцать командиров сотен и выборщиков, арестовавших Беренгера Рокафорта, были заколоты дротиками. Не знаю, почему перебили не всех, принимавших участие в аресте. Действия каталонцев начали смахивать на простое сведение счетов.
        Когда я увидел, что к нашему лагерю движется процессия каталонцев, приказал своим бойцам приготовиться к бою. Долго мы не продержимся, но хоть умрем, не как бараны. К сожалению, лошади наши были на пастбище. Я не предполагал такого неожиданного и стремительного развития событий. Впервые за все время пребывания в Каталонской компании испугался не на шутку. Получается, что я оказался ненамного умнее Беренгера Рокафорта. Надеялся, что, благодаря моей нейтральной позиции, забудут, что я иноземец и иноверец. Только не учел, что всегда найдется повод, чтобы напасть и ограбить богатого. Убив меня, поделят накопленное богатство. Надеюсь, что семью не тронут, а оберут до нитки и выгонят взашей из лагеря. Хватит ли у Ясмин ума и настойчивости, чтобы добраться до Венеции и забрать из банка деньги? Я объяснял ей, что и как надо делать, но не уверен, что у Ясмин получится. Разве что Лоренцо Ардисонио поможет, в чем я сильно сомневаюсь. Скорее, отберет последнее. С него станется!
        В полусотне метров от нашего лагеря процессия остановилась. Они все были вооружены и решительно настроены, но особой агрессивности я не заметил. Может быть, удастся откупиться. Отдам им золото, пусть подавятся! Положенного в венецианский банк мне хватит на небольшое судно. Займусь торговлей и/или морским разбоем.
        Вперед вышел пожилой альмогавар с длинной, библейской бородой, наполовину седой. В таком возрасте надо внуков нянчить, а не шляться по чужим странам. Хотя не удивлюсь, если узнаю, что его дети и внуки в нашем лагере, что после сражений нянчится с малышами. Каталонская компания - это не только рискованный бизнес, но и образ семейной жизни.
        - Барон, мы к тебе пришли с миром, - начал он.
        - Для мирного разговора вас слишком много, - заметил я.
        - Так этот разговор всех касается, вот мы все вместе и пришли, - сказал старый альмогавар.
        - Что вам надо от меня? - спросил их. - Я не участвовал ни в аресте Беренгера Рокафорта, ни в убийстве Беренгера де Энтензы.
        - Поэтому ты нам и нужен. Мы хотим, чтобы ты стал нашим командиром, - ответил он и сразу пообещал: - Будешь, как положено командиру, получать треть добычи.
        - А когда наберу достаточно, вы меня убьете или отдадите французам, как предыдущего, и поделите накопленное?! - насмешливо спросил я.
        - Нет, такого не будет, - пообещал старый альмогавар. - Мы решили, чтотакого больше не допустим.
        - Я для вас слишком строгий, требовательный командир. Не потерплю невыполнение приказа, самовольство. Я привык командовать армией, а не бандой, - предупредил я, надеясь, что это не понравится им, отставят меня в покое.
        - Мы это знаем, - сказал он. - Поэтому при тебе будет совет из трех человек: рыцаря, альмогавара и пехотинца. Главные решения вы будете принимать вчетвером, а потом ты будешь командовать, как надо. Нам тоже надоели разборки между своими, пора навести порядок.
        Хотел бы я знать, что они подразумевают под словом «порядок»? Уверен, что не то же самое, что подразумеваю я.
        - Сомневаюсь, что смогу стать вам хорошим командиром, - попробовал я уклониться от этого клада Нибеллунгов, который несет гибель хозяину. - Найдите другого, более достойного.
        - Ты прости нас, барон, но у нас нет выхода, нам нужен опытный командир. Ты - единственный знатный среди нас, кто умеет командовать армией, у кого от власти не закружится голова, - произнес старый альмогавар. - Так что, или ты с нами, или… - он не договорил, но и так было понятно, во что выльется мне отказ от такого лестного предложения.
        Я не нашел в себе силы отказаться. Хотелось еще пожить. Хотя не знаю, что со мной случилось бы, если бы погиб на суше. Может быть, наконец-то бы умер, а может, оказался бы сразу в своей эпохе или еще где-нибудь. Экспериментировать мне как-то не хотелось. Сейчас от меня зависели еще две жизни, которым будет сложно выкарабкаться из этой ситуации.
        - У меня одно условие: если я решу, что кто-то из членов совета не справляется со своими обязанностями, вы его сразу меняете, - попробовал я выторговать небольшое послабление.
        - Это пожалуйста! - радостно пообещал старый альмогавар.
        - Хорошо, я согласен стать вашим командиром, - произнес я.
        По крайней мере, выиграю время и подготовлюсь к побегу, если дела пойдут плохо. Больше меня не застанут врасплох, как сейчас.
        Каталонцы заорали радостно, будто случилось самое долгожданное и приятное событие в их жизни. Радовались, конечно, не мне, а разрешению кризисной ситуации. Люди Средневековья страдают стадным инстинктом, а у стада должен быть вожак. Без командира они чувствовали себя покинутыми на произвол судьбы.
        - Кого вы выбрали в совет? - задал я вопрос.
        - Пока никого, - ответил старый альмогавар и пообещал: - Сейчас выберем, это не долго.
        Рыцаря в совет действительно выбрали быстро, поскольку остался всего один - Рожер де Слор. С альмогаваром и пехотинцем решали дольше. Остановились на Джейме Сакомане - старом альмогаваре с библейской бородой, который вел со мной переговоры, и Беренгере Вентайоле - сладкоголосом певец, который теперь хромал на правую ногу, разрубленную аланом. Последний был молод для советника. Выбрали его то ли по принципу «кого угодно, только не моего врага», то ли потому, что умел писать и считать. У высокообразованного командира и советники должны быть грамотные. Впрочем, на счет Джейма Сакомана у меня были большие сомнения. Не уверен, что он сумеет даже вывести свое имя под договором. Главное, что показался мне рассудительным и спокойным человеком. Такой не будет стоять на своем только потому, что ему что-то не нравится.
        Тут же провели и первое заседание совета. Разместились у меня в шатре. Ясмин подала нам вина и холодное мясо, приготовленное вчера вечером. С продуктами в последнее время начались проблемы, поэтому альмогавар и пехотинец первым делом налегли на мясо. Мы с Рожером де Слором больше внимания уделяли красному ароматному вину. Когда каталонцы насытились, занялись решением неотложных вопросов. Сразу, без прений и единогласно, приняли решение снять осаду. Затем долго обсуждали, куда пойти дальше? Альмогавар предлагал отправиться на север, в Болгарское царство. Меня в те края ничего не манило. И не столько из-за симпатии к болгарам. Удаляться далеко от моря было рискованно для меня. По морю легче выскользнуть из дружеских объятий каталонцев. Поэтому я предложил направиться в Фессалию. Рожер де Слор поддержал меня из чисто рыцарской солидарности, поскольку понятия не имел, какая разница между Болгарией и Фессалией. Осталось воздействовать на рассудительность Джейма Сакомана, потому что Беренгер Вентайола, как догадываюсь, будет в совете «кивалой» - только подтверждать кивком головы принятые нами решения.
        - В Болгарское царство придется долго идти по горам, где ни добычи, ни пропитания. С нашим обозом это будет большой проблемой. Там нам придется сражаться с болгарской армией, которая не так слаба, как ромейская, но более многочисленная и свежая, потому что в последние годы больших войн не вела. Мы, конечно, справимся с ней, но какой ценой?! Да и зима скоро начнется, а климат в горах намного холоднее, чем здесь, - произнес я. Если не болгарская армия, то морозы их точно отпугнут. - Лучше идти на юго-запад, в Фессалию. Там много добычи, армия слабая, правит страной баба - мать их правителя, который еще под стол пешком ходит, так что справиться с ними нам будет легко. Да и в Фессалии намного теплее климат и идти туда ближе.
        - Ишь ты, а мы всего этого не знали! Думали, Беренгер Рокафорт рвется в Болгарию потому, что там лучше, - признался Джейм Сакоман.
        - Ему было бы лучше, а нам - нет, - сказал я.
        - Оно и понятно! - сразу согласился альмогавар. - В последнее время Беренгер только о себе и думал!
        - Так ему и надо! - злорадно произнес Рожер де Слор, которого направление нашего движения интересовало меньше, чем судьба бывшего командира компании.
        Вторым пунктом было решение вешать того, кто без суда убьет любого члена Каталонской компании, даже если это будет честный поединок.
        - Если кто-то что-то с кем-то не поделил, пусть выясняют отношения на кулаках. Иначе мы перебьем друг друга, - настоял я.
        Каталонцы повздыхали, но согласились.
        За третий пункт борьба шла дольше всего. Я потребовал, чтобы каждого, кто не выполнит приказ командира, выгоняли из компании.
        - Если мы хотим побеждать, в компании должна быть жесткая дисциплина. Я должен быть уверен, что каждый выполнит поставленную перед ним задачу, что мы не проиграем сражение только потому, что кто-то решит, что он умнее меня и лучше знает, что надо делать, - объяснил я свою позицию.
        - В бою да, я согласен, - сказал альмогавар. - А в остальное время нельзя так строго.
        - Тогда каждый будет сам решать, в бою он или нет, - возразил я. - Приказ командира должен быть законом в любое время. Или надо менять командира.
        Сошлись на компромиссном варианте: выгонять, но по решению суда, который будет состоять из одного рыцаря, то есть, Рожера де Слора, и по шесть альмогаваров и пехотинцев. На этом совет и закончил свое первое заседание.
        Вечером ко мне пришел эмир Исам. Поглаживая левой рукой выкрашенную хной бороду, он пожаловался:
        - Непорядок это, когда сегодня один командир, завтра другой.
        - Да уж, хорошего в этом мало, - согласился я, не понимая, к чему он клонит.
        - Теперь они выбрали достойного командира, который повеет их к победам, - лизнул турок.
        - А тебя разве не поведет? - поинтересовался я.
        - Тяжело мне стало все время кочевать. Хочется осесть на одном месте, пожить спокойно, - ответил он.
        - Если ты уверен, что тебе дадут здесь пожить спокойно, оставайся, я не против, - упредив его просьбу, произнес я.
        - Хочу вернуться туда, где мы зимовали. Земля там хорошая, защищать ее легко, - сказал эмир Исам.
        - Если она тебе нравится, бери ее, - шутливо разрешил я. - Договорись с императором Андроником, чтобы он и тебе дань платил.
        - Если Аллаху будет угодно! - молвил эмир.
        - Отряд Халила тоже останется? - спросил я.
        - Нет, он и Мелик решили идти с вами. Они хотят еще больше добычи, - с еле заметной иронией произнес эмир Исам.
        Я не стал говорить турку, что чрезмерная жадность - индикатор пассионарной энергии. Слишком долго пришлось бы объяснять, что это такое. Уходу его даже обрадовался. Раньше турок вместе с туркополами было примерно в полтора раза больше, чем каталонцев и других европейцев. Теперь будет примерно поровну. Всего чуть более шести тысяч бойцов.
        Через два дня пришла галера Лоренцо Ардисонио, нагруженная бочками с вином и солониной, мешками с мукой. Каталонцы помогли ему разгрузиться. Патрон за день распродал привезенное, потому что в лагере Каталонской компании начались проблемы с едой. Цены подросли раза в два, а на вино в три раза. Поскольку и мой капитал участвовал в этой операции, нажились мы оба.
        - Жаль, что вы уходите! - посетовал Лоренцо Ардисонио. - Еще бы пара таких операций - и мне хватило бы не только на большую торговую галею, но и на груз для нее!
        - В следующем году доберешь, - пообещал я.
        Мы с Лоренцо согласовали дальнейшие действия, после чего он отправился на Эвбею, чтобы не терять время даром. Там бы груз пшеницы на Венецию. Столица республики зависела от привозного зерна. Я же повел свою армию в сторону Фессалии. Альмогавары, турки и туркополы, разделившись на отряды, рассыпались веером грабить деревни. Обнаружив город, окружали его и ждали подхода основных сил. Ко мне скакал гонец, который сообщал размер города и примерное количество жителей. Я определял, сколько можно будет получить с города, и передавал через гонца наши требования горожанам. Когда пехота и обоз добирались до города, жители смиренно отдавали указанную нами сумму денег и продукты, и мы двигались дальше. Брали, конечно, меньше, чем при тотальном грабеже, зато двигались без задержек. До наступления холодов нам надо было запастись продуктами и найти хорошее место для зимовки.
        Пехота идет впереди и позади длиннющего обоза. Мне даже показалось, что обоз не сократился, как было бы логичнее после гибели стольких каталонцев, а наоборот увеличился. Впереди обоза движется моя кибитка, запряженная двумя парами лошадей, которыми правит повар Афанасий. Рядом с ним сидит Александр-младший, держится одной рукой за вожжи и думает, что именно он и правит лошадьми. Ясмин полулежит на вещах под тентом, накрывшись лисьим одеялом из монастыря, хотя еще не холодно. Она опять в положении. Увлеклись и забылись. Точнее, случилось то, чего Ясмин давно желала. Иметь всего одного ребенка в четырнадцатом веке не просто немодно, а считается божьей карой. Хуже только бездетность. За кибиткой идут на поводу два запасных боевых жеребца, оба гнедые. Следом движется кибитка Аклана, запряженная одной парой лошадей, которыми правит Хания. Она тоже беременна. Мне кажется, что жена Аклана, как кошка, рожает детей по два раза в год.
        Я еду рядом со своей кибиткой. Позади меня скачут Аклан, Тегак, Рожер де Слор со своим оруженосцем и Джейм Сакоман и Беренгер Вентайола. Последние двое уверены, что они обязаны сопровождать меня, чтобы всегда быть под рукой, если мне вздумается посоветоваться с ними. В общем, как мой сын, держатся одной рукой за вожжи. Все уже привыкли, что командую только я. Что примечательно - где впервые встретился с Каталонской компанией, там и возглавил ее.
        39
        С севера княжество Фессалия начинается с горы Олимп. Довольно приметный навигационный ориентир, высотой под три километра. С моря смотрится здорово. Впрочем, с суши тоже неплохо, особенно издалека. Раньше на Олимпе жили греческие боги. Потом туда добрался какой-то любознательный турист и убедился, что богов нет. Не решившись остановиться на таком крамольном утверждении, греки объединили богов в одного, но существующего все-таки в трех ипостасях, и переселили его на небо. В двадцатом веке космос вокруг планет Солнечной системы избороздили так, что спрятаться там негде. Так что в двадцать первом веке бог, сократив ипостаси до двух или - не дай бог! - до одной, переселится, скорее всего, за пределы Солнечной системы или даже нашей галактики. Как будет называться новая религия, предсказать не решусь, но надеюсь, что в ее основополагающем документе всякая чушь - а как без нее заманишь легковерных дураков?! - будет отредактирована с учетом последних научных достижений, и китам не придется проглатывать людей.
        Мы прошли вдоль берега моря, переправились через реку Пеней и двинулись в сторону Ларисы - самого крупного города Фессалии. Малолетний князь Иоанн Ангел Комнин Дука жил со своей матерью в новой столице - городе Новые Патры, расположенном на юго-западной границе. Наверное, то направление было самое атакоопасное. Рядом такие милые соседи, как Эпирский деспотат, Ахейское княжество, Афинское герцогство, Венецианская республика и Неаполитанское королевство. Всем им нужны плодородные земли Фессалии.
        Нам нужны были не сами земли, а ее плоды. Фессалийские архонты - реальные правители княжества - знали это, поэтому прибыли на переговоры, когда мы были в дневном переходе от Ларисы. Возглавлял делегацию худой старик с впалыми щеками, поросшими седой бородой среднего размера и подстриженной в форме штыковой лопаты. Одет был не очень богато, в тонкую шерсть и лен, разве что плащ подбит куньим мехом. День выдался холодноватый. Тяжело слезши с коня, он медленно разогнулся, придерживаясь за плечо молодого мужчины из своей свиты. Встретили они нас на переходе, поэтому принимал их по-походному. Бойцы приволокли два толстых бревна, которые положили параллельно, одно напротив другого на расстоянии метра три. На первое бревно сел я со своим советом, на второе - старик и двое пожилых мужчин, приехавших с ним. Остальные члены их свиты стали позади на удалении метров пять. Точно на таком же расстоянии от второго бревна разместились каталонцы. Сделали это сами, без моего приказа, бессознательно отзеркалив действия другой стороны.
        Ясмин и Хания принесли серебряные кубки и налили всем переговорщикам белого ароматного вина. Судя по скривившемуся лицу старика, он не ожидал такого жестокого наказания, но готов был пострадать ради общего дела - выпить плохого вина. Он не подозревал, что лучшее вино из реквизированного в афонских монастырях. Я берег его как раз для таких случаев. Вино архонту понравилось, допил до дна. Хания опять наполнила кубок. Старик посмотрел на вино, решая, наверное, пить или не пить. Не стал. Переведя взгляд на меня, представился на венецианском диалекте, с трудом подбирая слова:
        - Я назначен нашим князем Иоанном управлять городом Лариса. Зовут меня Теофил Хрисолор.
        Я тоже представился, но на греческом языке.
        - У тебя греческое имя и ты не похож на латинян, - перейдя на родной язык, заметил он.
        - И еще я православный, но это не повлияет на ход переговоров, - сообщил я.
        - Как знать, как знать… - молвил Теофил Хрисолор. - Нам сказали, что вы не грабите города, которые заплатят выкуп.
        - Десять тысяч золотых дукатов - и Лариса останется нетронутой, - сразу перешел я к делу.
        - Это очень большая сумма для нас… - начал он.
        - Торга не будет, - оборвал я. - Каждый мой воин должен получить хотя бы по одной золотой монете. Иначе я не смогу объяснить ему, почему мы не стали грабить такой большой и богатый город.
        - Разве можно так жестоко поступать с единоверцами?! - зашел Теофил Хрисолор с другой стороны.
        - Я и поступаю с вами, как единоверец. Вы даже не представляете, как мои воины рвутся захватить и ограбить Ларису и что они сделают с жителями. Оставшиеся после штурма в живых позавидуют мертвым, - ответил я.
        Старик тяжело вдохнул. То же самое сделали и оба пожилых переговорщика. Как одним из самых богатых людей города, им придется заплатить немалую сумму. С бедняков что возьмешь?!
        Члены моего совета заулыбались, догадавшись, о чем идет речь. Предыдущую часть разговора они переводили взгляд с ромея на меня, пытаясь догадаться, что мы говорим.
        - И вы пойдете дальше? - спросил Теофил Хрисолор с надеждой.
        - Да, - ответил я. - Двинемся на юг, соберем выкуп с других городов, сделаем запасы на зиму и остановимся, где застанут холода. Весной пойдем дальше.
        - Ахейское княжество и Афинское герцогство очень богатые, - подсказал хитрый старик, надеясь столкнуть нас со своими врагами.
        - И армии у них сильные, - возразил я. - Эпир послабее будет.
        - Пожалуй, так оно и есть, - согласился Теофил Хрисолор, потому что с эпирцами они тоже воюют постоянно, и ненавязчиво лизнул: - Сразу видно, что ты - умный и дальновидный командир.
        - И слабый на лесть, - улыбнувшись, подсказал я.
        Старик еле заметно скривил губы в ответной улыбке и предложил:
        - У нас нет дукатов. Готовы заплатить перперами.
        - Можно и переперами, - согласился я, - но за один дукат сейчас дают три перпера.
        - Такой курс только у злобных латинских менял! - воскликнул Теофил Хрисолор.
        - Именно у них мы и будем менять, так что не обессудь! - развел я руками.
        Старик медленно выпил вино из кубка и поставил его на землю у своих ног, давая понять, что больше пить не будет. Точно так же поступили и другие два переговорщика.
        - Мы простоим здесь пять дней и, если не получим деньги, пойдем штурмовать город. Потом уже моих воинов никакой выкуп не остановит, - предупредил я.
        - Бог отвернулся от нас за грехи наши тяжкие! - молвил старик, перекрестившись, и с помощью других переговорщиков встал с бревна.
        - С этим утверждением трудно поспорить! - сказал я насмешливо.
        Теофил Хрисолор опустил глаза, чтобы я не прочел в них пожелание быть наказанным не легче.
        Деньги привезли в кожаных мешках на пятый день. Тридцать тысяч золотых перперов. Каталонцам, туркам и туркополам перперы нравились больше, чем дукаты, потому что таких монет на долю каждого выходило в три раза больше. Третью часть выкупа забрал я, а остальное поделили поровну, добавив из остатка членам совета и командирам отрядов и сотен. В придачу за эти пять дней воины Каталонской компании прочесали окрестности города Лариса и подмели всё, что можно съесть или продать.
        40
        Зиму я провел в замке, расположенном на высоком холме, с которого просматривалась обширная долина с десятком деревень. Это было защитное сооружение в западноевропейской традиции - прямоугольный трехэтажный донжон высотой метров двенадцать, окруженный стеной в форме неправильной трапеции высотой метров шесть и с пятью башнями, включая надвратную. Отличием была перемычка из двухэтажных служебных построек с тоннельным проходом, которая делила внутренний двор на две части: большую хозяйственную, которая начиналась от ворот, и меньшую для, так сказать, культурного отдыха рядом с донжоном. В меньшей части стояла беседка, увитая виноградом и окруженная кустами роз, и качели со скамьей в форме лодки. Наверное, строили замок западноевропейские архитекторы. Скорее всего, хозяин - рыцарь на службе у князя Фессалии. Кстати, правители многочисленных мелких государств на Балканском полуострове называли себя королями, царями, князьями, а ромеи и латиняне обзывали их в лучшем случае деспотами, а то и вовсе графами. Хозяин не рискнул защищать свою собственность, удрал с семьей в Новые Патры. В замке остались две
пары старых слуг, которые по первому требованию опустили подъемный мост и открыли тяжелые ворота, оббитые ржавыми железными полосами. Кладовые были полны съестными запасами, винный погреб забит полными бочками, амбар - зерном? а сеновал - сеном и соломой. Не хватало только скота и птицы. В жилых помещениях была мебель, все еще убогая, и дешевая утварь, но все ценное хозяева увезли с собой. Лучшего места для зимовки трудно было найти, поэтому я, Аклан, Тегак, члены совета и остатками отряда «артиллеристов» с семьями расположились в замке, а остальные воины Каталонской компании - в деревнях в долине.
        После Рождества я провел от скуки несколько учений с каталонцами по взятию крепостей. Тренажером служил замок. Как ни странно, каталонцы с радостью приняли участия в тренировках. Им тоже было скучно. Я разбил войско на несколько небольших отрядов, которые по аналогии с рыцарским «копьями» назвал «лестницами». Такому отряду придавалась лестница, с которой они и забирались на стену. Одни держали ее, другие поднимались по ней, третьи - арбалетчики - прикрывали их, обстреливая врага на стенах и башнях. Создал я и отряд из двадцати молодых и ловких парней из бывших матросов для ночного захвата крепостей. Они научились быстро и бесшумно забираться на стены с помощью «кошек» и зачищать объект. На этих потратил больше всего времени.
        Изготовили и новые осадные орудия. Из попавших в наши руки пленных я отобрал тех, кто хоть немного разбирался в плотницком деле. С их помощью Каталонская компания обзавелась новыми катапультами и требюшетами. До весны успели опробовать осадные орудия, довести до ума. Плотники вошли в состав нового отряда «артиллеристов», причем сделали это без принуждения, когда узнали, сколько будут получать. С нами за летний сезон, не особо напрягаясь, они могли сколотить состояние, которое не набрали бы за десятки лет тяжелого крестьянского труда.
        Ранней весной к нам прибыл гонец от Готье де Бриенна, герцога Афинского. До прошлого года герцогством правил его сводный брат Ги де Ла Рош, который был и регентом при малолетнем князе Фессалии, но перед нашим вторжением умер. Нам, оказывается, повезло, что в то время в герцогстве было безвластие и даже небольшая смута, пока не прибыл наследник. Ему пришлось разбираться со своими баронами, поэтому и не пришел на помощь своему дальнему родственнику Иоанну Ангелу Комнину Дуке. Или бароны были всего лишь повод для отказа в помощи. Новый герцог Афинский предложил встретиться с ним для переговоров, пообещав неприкосновенность. Я был не настолько глуп, как Беренгер де Энтенза. На переговоры отправил Рожера де Слора. Перед отъездом проинструктировал его.
        - О чем он хочет с нами договориться? - задал я руссильонцу вопрос.
        - Наверное, выступит посредником, потребует, чтобы мы не грабили земли его родственника, князя Иоанна, - дал рыцарь чисто рыцарский ответ.
        - Во-первых, такое требует копьем, а не разговорами; во-вторых, первым должен был вступить в переговоры сам князь Фессалии, точнее, его мать-регентша, но она до сих пор этого не сделала, - возразил я. - Чего она ждет?
        - Кто ее знает?! - воскликнул Рожер де Слор. - Наверное, помощи от кого-то ждет. Скорее всего, от герцога Афинского, своего родственника.
        - Но он не спешит к ней на помощь, а хочет встретиться с нами, - сказал я.
        - Да, как-то не по-рыцарски он поступает, - сделал вывод руссильонский рыцарь.
        - Правители слово «по-рыцарски» вспоминают только тогда, когда требует к себе такое отношение, - напомнил я. - Значит, он хочет привлечь нас для войны с кем-нибудь. С кем, как ты думаешь?
        - Да с кем угодно! - весело произнес он. - Начиная со строптивых баронов и соседей и заканчивая своим сеньором!
        - Что ж, все эти три варианта нам подходят. Но если он предложит отправиться на войну за море, с турками, арабами или неаполитанцами, без разницы, сразу отказывайся. Это будет обозначать, что от нас просто хотят избавиться, надеясь, что мы уплывем туда и не вернемся, - сказал я.
        - Само собой разумеется! - согласился Рожер де Слор. - Зачем нам куда-то плыть, если рядом богатые земли без сильной защиты?!
        - Во всех остальных случаях потребуй ту же оплату, что нам давал император Андроник, аванс за четыре месяца и всю добычу, кроме городов и земель, берем себе, - проинструктировал я.
        - Мы меньше и не стоим! - заверил он.
        - Составьте предварительный контракт, который привезешь сюда. Мы его изучим, обсудим и, если совет одобрит, подпишем, - произнес я. - Сразу предупреди герцога, что ты не вправе подписывать договор, чтобы потом не возникло недоразумений.
        - Обязательно предупрежу, - заверил Рожер де Слор.
        Он поскакал в Афинское герцогство в сопровождении сотни альмогаваров. Остальное войско осталось ждать в долине. Благо с едой пока проблем не было.
        Через неделю после отъезда делегации, к нам пришло пополнение из восьми рыцарей и одиннадцати сержантов. Все они имели одинаковые шлемы-бацинеты с забралами, кольчуги хорошей работы, усиленные наплечами и пластинами на груди, сварные наручи, поножи и набедренники и по три коня, боевому, верховому и вьючному. На копьях не было ни баннеров, ни пеннонов. Отсутствовали и гербы на щитах и сюрко. Только по позолоченным шпорам можно было отличить рыцаря от сержанта. Оружие у них отобрали, рыцарей проводили в донжон для разговора со мной. Поскольку отряд почти полностью состоял из французов, я хотел сразу же завернуть их. Общение с посланниками короля Неаполитанского доставило нам немало хлопот. По слухам, король Роберт Анжуйский припомнил Беренгеру и Гилберту Рокафортам какие-то грехи времен войны с Сицилией, приказал поместить в темницу замка Аверса и уморить голодом. Впрочем, лично у меня нет причин жаловаться на неаполитанского короля. Благодаря французам, я стал командиром Каталонской компании.
        Этих я принял в свое войско потому, что была в них затравленность и безысходность, какую я видел у укрывавшихся в Ахее альбигойцев. Осенью позапрошлого года король Франции арестовал всех тамплиеров, которым был должен астрономическую сумму, и конфисковал их имущество. Сейчас они в судах хором признаются во всех грехах сорванными во время пыток голосами. Перед этим французский король ограбил и выгнал из королевства иудеев. Воспользовались моментом и другие короли, чтобы избавиться от долгов и разжиться халявным имуществом, тамплиеровским и иудейским. Как я догадался, к нам прибыли те, кому удалось выскользнуть из рук самого гуманного и справедливого королевского суда.
        Командовал отрядом пожилой мужчина с чисто выбритым, породистым лицом человека, привыкшего к беспрекословному выполнению его приказов, и коротко подстриженными, темно-русыми волосами с заметной проседью, одетый в бордовый плащ с капюшоном из плотной шерстяной ткани поверх длинной кольчуги с разрезами внизу спереди и сзади. Высокие черные сапоги были чисты, словно нет весенней распутицы. Назвался он Бенуа де Термом. Мы с ним побеседовали в моем кабинете - келье с маленьким камином и окном на галерее главного зала донжона.
        - Нам нужны хорошие воины. Рыцарь будет получать четыре доли пехотинца, сержант - две, - сказал я и предупредил: - Только учтите: каталонцы очень не любят заносчивых рыцарей и скоры на расправу. До сегодняшнего дня в Каталонской компании оставалось всего два рыцаря: я и Рожер де Слор, уехавший по моему поручению. Постарайтесь не конфликтовать с бойцами, в том числе и с турками. Если Каталонская компания примет вас, то в обиду никому не даст.
        - Так уж никому?! - как бы шутливо произнес он.
        - Никому, - подтвердил я. - Даже королю Франции.
        По тому, как напряглось лицо Бенуа де Терма, я понял, что мое предположение о том, что они - бывшие тамплиеры, было верно.
        - Нам плевать, кто вы, где жили и чем занимались раньше. Мы - наемники. Никому не подчиняемся, ни от кого не зависим. Служим тому, кто платит, и до тех пор, пока платит, - продолжил я. - Сейчас ведем переговоры с одним… правителем. Если договоримся, послужим ему. Если нет, пойдем на запад, в сторону Эпира, и продолжим грабить для себя.
        - И как долго и далеко собираетесь идти? - спросил бывший тамплиер.
        - Пока не найдем место, где нам дадут осесть на приличных условиях. Решение об этом будет принимать вся Каталонская компания. Так уж у нас заведено, - объяснил я.
        - Нас устраивают такие условия. Постараемся стать достойными членами компании, - произнес Бенуа де Терм и задал вопрос: - Оммаж будем совершать?
        - Нет, - ответил я. - Нам нужны дела, а не слова. И каждый может уйти, когда хочет. Кроме меня.
        - Почему? - поинтересовался бывший тамплиер.
        - Потому, что пока некому передать командование, - произнес я. - Если докажешь, что чего-то стоишь, как командир, с радостью передам командование тебе.
        - Впервые виду человека, которому надоело командовать! - искренне воскликнул Бенуа де Терм.
        - Всё когда-нибудь надоедает, - сказал я.
        Рыцарь собирался спросить еще что-то, но из кельи, расположенной в конце галереи, послышался протяжный женский стон.
        Упреждая его вопрос, я объяснил:
        - Моя жена никак не разродится.
        - Мы за нее помолимся, - перекрестившись, пообещал Бенуа де Терм.
        - Благодарю! - молвил я.
        Молитвы бывших тамплиеров не помогли. Ребенок родился мертвым, а Ясмин пережила его всего на несколько часов. Все это время она бредила, звала на турецком языке свою мать и нашего сына, а может быть и меня, но никого не узнавала. Расширенные от боли зрачки смотрели сквозь меня в ту даль, откуда не возвращаются. Похоронили ее под полом деревенской церкви. Хания ревела так, будто прощалась с родной сестрой. Священник, старый ромей с дребезжащим голосом, словно заразившись от нее, тоже пустил слезу.
        Рожер де Слор привез согласие Готье де Бриенна, герцога Афинского, нанять нас на наших условиях для, как он выразился, восстановления протектората над княжеством Фессалия. Оказывается, император Андроник Палеолог решил вернуть княжество в лоно своей империи. Для этого он предложил женить малолетнего Иоанна Ангела Комнина Дуку на своей внебрачной дочери. В Новых Патрах обрадовались предложению, а в Афинах - совсем наоборот. Единственной оговоркой Готье де Бриена было уменьшение аванса до двухмесячного. Поскольку больше никто ничего нам не предлагал, расширенный совет из командиров и выборщиков принял решения заключить договор с герцогом Афинским. Я подписал договор от имени Каталонской компании, отправил с Рожером де Слором нашему нанимателю, а сам повел армию в те земли, которые мы должны были отобрать у князя Иоанна Ангела Комнина Дуки и передать герцогу Готье де Бриенну. Оставаться дальше в замке мне было тяжело. Слишком многое в нем напоминало о Ясмин. Мне почему-то казалось, что это сбылось проклятие Теофила Хрисолора, правителя Ларисы. Хотелось убраться подальше от этого города.
        41
        Возле фессалийского города Фарсал Юлий Цезарь разбил Гнея Помпея. Случилось это почти четырнадцать веков назад, но жители до сих пор помнили об этом сражении. Наверное, потому, что больше ничем город не был примечателен. Его окружал ров шириной метров десять и старые, давно не ремонтировавшиеся стены высотой метров восемь и с прямоугольными башнями. Поскольку овладение Фарсалом входило в условия нашего договора с Готье де Бриенном, требовать выкуп мы не стали, предложили сдаться и перейти под руку герцога Афинского. Ответ горожан был короток и дерзок. Видимо, были уверены, что смогут продержаться до подхода помощи. В том, что такая помощь собирается прийти, я не сомневался. Слишком спокойно вел себя Иоанн Дука, точнее, те, кто правил Фессалийским княжеством от его имени. Такое впечатление, что нас принимают за мелкую банду, которая пошалит на дорогах и уберется восвояси, когда приедет наряд полиции, то есть, армия ромейского императора.
        Фарсал мы обложили по всем правилам военного искусства. Каталонцы, турки и туркополы при помощи захваченных в плен крестьян вырыли вокруг города ров и насыпали вал, по верху которого установили частокол. В валу сделали несколько проходов с воротами. Вторая защитная линия, не сплошная, была сделана на тех направлениях, с которых нас мог атаковать противник, если бы пришел на помощь городу. Заодно засыпали в нескольких местах городской ров. Поскольку большую часть работ произвели фессалийские крестьяне, каталонцы роптали не очень громко. На выбранной мной позиции установили осадные орудия и начали обстрел городских стен. Крестьяне теперь заготавливали и подвозили камни. Стены были крепки, так что осада намечалась долгая. Если, конечно, защитники не привыкнут к ней и не потеряют бдительность. Пока что они добросовестно несли службу днем и ночью. Турки и туркополы грабили деревни, снабжая нас продуктами, и вели разведку, уделяя особое внимание юго-западному направлению, где находилась столица княжества Новые Патры, и северо-восточному, откуда могли прийти ромеи. Продолжительная осада не очень
напрягала бойцов Каталонской компании, потому что мы теперь были на повременной оплате и получили аванс.
        К концу второй недели, когда фарсальцы привыкли к тому, что осада будет долгой, что нападать мы собираемся с одной стороны, с которой с едва заметным успехом долбят стены осадные орудия, во время послеобеденного отдыха отряды каталонцев пошли на штурм с противоположной стороны. Несколько сотен бойцов, якобы расположившихся в тенечке отдохнуть и переждать полуденную жару, вдруг встали, разбились на небольшие отряды, взяли лестницы и тихо, без криков, побежали к городским стенам. Горожане прозевали их рывок. Тревогу подняли, когда штурмовые отряды были уже под стенами. Я смотрел, как обученные зимой бойцы ловко взбираются по лестницам, а немногочисленные защитники не столько отбивают нападение, сколько зовут на помощь. Вот первые каталонцы добрались до боевого хода и начали теснить защитников к башням. В рукопашной схватке они были намного сильнее ромеев. Не столько мастерством владения оружием, сколько силой духа и боевым опытом. Теперь уже никто не мешал остальным атакующим подниматься на стены. Вслед за каталонцами на стены полезли турецкие пехотинцы. Звуки сражения начали перемещаться по линии
стен и внутрь города.
        Я сидел на коне напротив городских ворот, ждал, когда их откроют. Позади меня расположились рыцари, сержанты, туркопулы и часть альмогаваров. Бенуа де Терм, который занимал место слева от меня, произнес искренне:
        - Не ожидал, что возьмем город так быстро и так легко! Думал, предстоит многомесячная осада.
        - Горожане тоже так подумали, за что и поплатились, - сказал я. - Обман - соль войны.
        Городские ворота распахнулись, и мы въехали в Фарсал. Улицы были шириной метра три, выложены камнем, с канализацией вдоль глухих стен и высоких заборов. Дома по большей части двухэтажные. Только на окраине видел несколько одноэтажных лачуг и два четырехэтажных доходных дома. Там уже орудовали каталонцы и турки. Сегодня многие женщины получат больше, чем просили, а некоторые станут вдовами, даже если не просили. Посередине центральной площади был большой круглый фонтан с мраморной группой в виде четырех львов, из открытых пастей которых больше не лилась вода на четыре стороны света. Поскольку в чаше вода все-таки была, наверное, фонтан включали только утром и вечером. Предупрежденные мной, бойцы не грабили дома на площади. Эта приятная обязанность возлагалась на рыцарей и членов совета. Я направил коня к самому большому и богатому дому. Три поскромнее заняли Рожер де Слор, Джейм Сакоман и Беренгер Вентайола, а четвертый и пятый, еще скромнее, достались Аклану и Бенуа де Терму. Остальным рыцарям придется самим похлопотать о жилье на ближайшие дни и добыче.
        В воротах меня встретил хозяин - пожилой ромей с загорелой лысиной и седой бородой, одетый в красную шелковую рубаху и черные штаны. Лицо было заспанное. Мы помешали ему досмотреть сладкие сны. Согнувшись в низком поклоне, он залепетал раболепно:
        - Не убивайте нас! Забирайте всё, только не убивайте!
        Двор был широкий, с небольшим фонтаном, который действовал. Вода лилась изо рта большой рыбы, вставшей на широкий хвост. Левое и правое крыло дома были короче средней части, в них на первом этаже располагались хозяйственные помещения, а вдоль второго шла галерея на мраморных светло-кремовых колонах диаметром всего сантиметров двадцать-двадцать пять. У средней части дома галерея была в полтора раза шире. Под ней располагалась приподнятая терраса, на которой стояли длинный мраморный стол, семь мраморных лежанок для поглощения пищи по-римски, лежа, и несколько деревянных стульев с обтянутыми кожей сиденьями. Возле двери в дом стояли члены семьи - жена примерно такого же возраста, что и хозяин, их сын или зять лет тридцати пяти, невестка или дочь, которая выглядела старше мужа, и пятеро детей в возрасте от трех лет и до пятнадцати, причем между самым младшим ребенком, мальчиком, и предпоследним, девочкой, разрыв был лет в семь-восемь.
        - Забери все ценное и уведи их отсюда, - приказал я Тегаку.
        По условиям контракта мы не имели права продавать в рабство новых подданных герцога Афинского, но и смотреть на их кислые рожи у меня не было желания. Я привязал коня к перилам террасы, зашел в дом. В нем было намного прохладнее, чем на улице. Мое тело сразу покрылось капельками пота. На первом этаже была просторная гостиная, стены которой украшала роспись с довольно фривольным изображением похищения сабинянок. Видимо, хозяин дома считал себя стопроцентным ромеем, хотя, скорее всего, был этническим греком. Здесь тоже стоял стол, лежанки и стулья, но вдоль стен еще и поставцы с посудой. На самом дальнем от двери стояла золотая и серебряная, ближе - бронзовая, еще ближе - медная, а совсем рядом - с глиняной и деревянной. На втором этаже были три просторные спальни. В правом крыле - еще одна, а в левом - две комнатенки для слуг. В одной жила пожилая семейная пара, а в другой молодой парень и три молодые женщины. Неплохо он устроился. Я приказал им заняться моим конем, потом встретить кибитку с Александром-младшим и поваром Афанасием. Первого уложить спать, а второму помочь приготовить ужин. И не
перепутать.
        После чего разделся и улегся на смятую, широкую, хозяйскую постель. Подумал, что Ясмин первым делом перестелила бы ее. Никак не привыкну, что ее уже нет. Не знаю, как Хания объяснила смерть матери сыну, но он перестал спрашивать, где мама. Дети счастливее взрослых, потому что умеют быстро забывать.
        42
        Такой быстрый захват Фарсала оказался неожиданностью не только для фессалийцев, но и для Готье де Бриенна, герцога Афинского. Нам пришлось ждать три недели, пока от него не прибыла новая администрация города и гарнизон, которым мы и передали власть. Сами же двинулись на юго-восток, к городу Алмир, расположенному на берегу Эгейского моря. Совсем недавно этот город разграбил инфант Фернандо, за что и поплатился. С тез пор Алмир лишился протектората герцога Афинского. По идее с этого города мы и должны были начать военные действия, а не с расположенного дальше от нашего зимовья и вдали от моря Фарсала. Только вот мой венецианский компаньон Лоренцо Ардисонио начинал навигацию только после весеннего равноденствия. Теперь он должен был ждать меня возле Алмира. Я вез для него на десяти арбах, запряженных волами, часть добычи, захваченной в Фарсале и окрестностях.
        Город Алмир ни в какое сравнение не шел с предыдущей нашей жертвой. И по размеру меньше, и укреплен слабее. Разве что башни были круглые, лучше выдерживающие обстрел осадных орудий. Падение Фарсала избавило алмирчан от иллюзий, поэтому на подходе нас встретила делегация переговорщиков. Они без колебаний согласились перейти под власть герцога Афинского и, поторговавшись, выплатить нам семь с половиной тысяч золотых перперов за то, что мы не будем входить в город и грабить окрестности. На счет грабежа окрестностей я их сразу предупредил, что такое в принципе невозможно. Посоветовал переждать за городскими стенами, пока мы не уйдем.
        Задержались возле Алмиры на две недели. Опять ждали людей Готье де Бриенна, чтобы передать им город. Герцог Афинский явно недооценивал нас. Еще с гонцом, отвезшим мое сообщение о взятии Фарсала, я предупредил Готье де Бриенна, чтобы сразу прислал гарнизон и наместника и для Алмиры. Мне не поверили. В итоге Каталонская компания отдыхала, а деньги нам шли. Точнее, аванс мы уже отработали, так что при желании могли разорвать контракт. Впрочем, делать это никто не собирался. Приятно было грабить да еще и получать за это высокую плату.
        У патрона Лоренцо Ардисонио была новая торговая галера, большая и широкая, сорокавосьмивесельная, полезной грузоподъемностью тонн сто пятьдесят. Банки располагались перпендикулярно к куршее. На каждой сидело по три гребцы, которые работали одним длинным и тяжелым веслом, выкрашенным в темно-красный цвет, а лопасть - в синий. Две мачты с латинскими парусами тоже были темно-красные. Корпус черный, выпачканный какой-то вонючей гадостью на основе битума, вроде бы, которая должна предохранять от гниения и червей-древоточцев. На корме, по моему совету, была сооружена стационарная надстройка, частично нависающая над водой, с рулевой рубкой и каютой патрона. Руль, тоже по моему совету, сделали с прямым, а не изогнутым баллером, какие практикуют на венецианских судах. Изогнутый баллер требует приложения больших усилий для поворота пера руля и чаще ломается. Не знаю, почему венецианцам не нравится прямой баллер. Разве что не так красив. По мне, судно - не женщина, в нем практичность важнее красоты.
        - Представляешь, мне ее сделали в Венеции всего за две недели! - похвастался Лоренцо Ардисонио. - Там в Арсенале заранее заготовлены части судов. Говоришь им, что тебе надо, платишь - и быстро получаешь готовое судно. На Крите так пока не умеют! - с сожалением закончил он.
        - Перебрался бы в Венецию, - посоветовал я.
        - Есть у меня такая мысль. Только вот в Венеции надо быть патрицием, а в Совете засели одни Фоскарини, Моразини и Конарини. Чужому между ними не протиснуться! - пожаловался Лоренцо Ардисонио. - На Крите мой род имеет сильные позиции, помогаем друг другу.
        - Если станешь очень богатым, сами тебя пригласят, - подсказал я ему.
        - На это и надеюсь! - воскликнул патрон. - Если и дальше будем также успешно сотрудничать… - Он не закончил, побоявшись, наверное, сглазить.
        За два дня его судно было нагружено доверху трофеями, захваченными в Фарсале. Не только моей долей, но и каталонцы с турками продали ему много чего. Я посоветовал своим бойцам не отдавать все за бесценок купцам в Фарсале, пообещал, что в Алмире получат больше. Так и получилось. Кстати, среди купцов, скупавших у нас добычу, был и ларисский. Патриотизм в Средние века еще не стал прибежищем негодяев.
        Лоренцо Ардисонио успел сделать ходку и погрузиться во второй раз, когда прибыли люди Готье де Бриенна. Я договорился с патроном, где он должен ждать меня в следующий раз. Нам еще долго воевать. Контракт с герцогом Афинским заключен на восемь месяцев, до наступления холодов, или до окончания боевых действий, что произойдет в случае захвата всего княжества.
        Каталонская компания пошла к следующему важному городу Ламия, расположенному неподалеку от границы с Афинским герцогством и от Новых Патр. После захвата этого города, Готье де Бриенн обещал присоединиться к нам со своей армией для осады столицы Фессалийского княжества. Нашими руками сделать всю черную работу, а самому выиграть главное сражение. Мы не роптали, но шли к Ламии не напрямую, на юго-запад, а сперва на юг, а потом на запад, и все время почти параллельно берегу моря, чтобы было куда сбывать добычу. Ее, правда, было не много и не очень ценная, но все-таки была. На нашем пути находилось много мелких населенных пунктов, в которых набившие руку каталонцы, турки и туркополы находили, чем поживиться. Втихаря продавали в рабство людей. Я делал вид, что не замечаю это нарушение договора, за что получал свою треть. В первую очередь добыча продавалась Лоренцо Ардисонио. Причем остальным купцам не надо было ничего объяснять. Они быстро поняли правила игры. Терпеливо ждали, когда мой компаньон загрузится, а потом сами вступали в дело. Хватало всем.
        Обычно я вместе с рыцарями скакал впереди пехоты и обоза. Двигались мы очень медленно. За день делали не больше пятнадцати километров. Выходили рано утром, а после полудня, когда давала знать о себе жара, находили удобное место и останавливались на ночь. После сиесты пехоты отправлялась на помощь легкой коннице, которая, рассыпавшись веером, собирала трофеи и свозила в лагерь. Вместе с воинами за добычей отправлялись женщины с детьми. Эдакий семейный подряд. Выгребали всё, даже щербатую глиняную посуду. Особенно старались женщины. Мужчины с некоторым пофигизмом относились к пополнению семейного бюджета, на мелочевку не разменивались. Самое интересное, что на всё находился покупатель даже на треснувшие, глиняные тарелки. За нами следовали купцы самого разного калибра. Для кого-то и треснувшая тарелка за четверть цены был стоящим товаром. Меня удивляло, что воины никогда не грабили купцов, которые шли вслед за армией. Какой бы национальности и как бы богат не был этот купец. Наверное понимали, что грабанешь одного - и некому будет продавать добычу.
        До Ламии оставалось километров двенадцать, когда на переходе, ближе к полудню, я увидел скачущий ко мне небольшой отряд турок. Возглавлял отряд сам командир Халил. Его тяжелый подбородок, как всегда, был покрыт многодневной черной щетиной. Я ни разу не видел Халила выбритым, но и с бородой тоже. Каким-то странным образом он умудрялся держать щетину на одном уровне. Это притом, что сейчас нет электробритв с заданным уровнем срезания волос. Судя по встревоженному взгляду турецкого командира, впереди нас ждали неприятности.
        - Далеко от нас фессалийская армия? - упредил я его доклад.
        - Стоит возле города, - ответил Халил и добавил: - Большая армия. Очень большая.
        - Это хорошо, - молвил я спокойно. - А то уже думал, что выиграем войну, а стоящих трофеев так и не возьмем.
        - Их больше, чем нас, и среди них каталонцы. Те, что убежали из-под Христополя, - сообщил турецкий командир.
        - Неужели наш брат Ферран де Аренос решил воевать против своих?! - насмешливо поинтересовался я.
        - Да, - подтвердил Халил. - С ним и другие рыцари, всего сотни три.
        - Это хорошо, - повторил я. - У рыцаря и конь, и доспехи, и оружие дороже, чем у простых солдат, и выкуп за него можно получить, если не умрет раньше времени. Или ты предпочитаешь убивать рыцарей?
        Турецкий командир ухмыльнулся и произнес мечтательно:
        - Лучше выкуп богатый!
        Вот уж не думал, что он умеет мечтать! Халил производил впечатление человека, которого невозможно научить летать.
        - Они знают, что мы идем к ним? - спросил я.
        - Теперь уже знают, - ответил он.
        - Тогда останавливаемся на ночь, - решил я.
        В сторону Ламии были посланы несколько дозоров и небольшой отряд альмогаваров, которые должны были проверить сведения на счет Феррана де Ареноса и подсчитать, сколько врагов собралось, чтобы сразиться с нами.
        Вечером я собрал в своем шатре расширенный совет, в который включил Бенуа де Терма, Халила и Мелика. Афанасий приготовил нам на ужин молодого барашка с пряным соусом и испек мой любимый пирог с изюмом. Вино пили белое, потому что хорошее красное в последнее время нам не попадалось, а я уже стал таким гурманом, что даже посредственное употреблять не хотел. Джейм Сакоман, Беренгер Вентайола, Халил и Мелик, не привыкшие к таким вкусностям, работали челюстями за двоих. Мелик, как христианин, пил с нами вино, а Халил воздерживался. Когда приходил ко мне один, выпивал пару бокалов, но в присутствии туркопола старался показать себя истинным мусульманином. Я не обламывал ему удовольствие, не выдавал его тайну.
        Когда все насытились, я открыл совещание сообщением:
        - Фессалийцы ждут, что мы нападем на них и готовятся к сражению. Они собрали всех, кого могли, даже выпросили у императора Андроника отряд каталонцев, чтобы клин клином выбить. В общем, подготовились хорошо.
        - Не впервой! Разобьем их! - уверенно произнес Беренгер Вентайола.
        Меня порадовала его уверенность. Боевой дух на войне - самое главное оружие.
        - В победе никто не сомневается, - подтвердил и я. - Только, если мы ударим сейчас, когда они подготовились к сражению, то потерям много людей, - и спросил: - Нам нужны большие потери?
        - Не очень, - ответил за всех Джейм Сакоман.
        - Я тоже так думаю, - сказал я. - Поэтому сражение дадим там, где будем готовы мы, а не они, где местность будет нашим союзником. Так что завтра утром пойдем на север. Там пока нетронутые деревни, есть, что взять.
        - Непривычные мы отступать, - дипломатично произнес альмогавар.
        - В мы будем не отступать, а заманивать врага в ловушку, - возразил я. - И деньги зарабатывать. Не забывайте, что оплата у нас повременная, а не за победы, что после того, как разобьем эту армию и захватим Новые Патры, контракт закончится. У вас есть на примете новый наниматель?
        - Пока нет, - ответил Джейм Сакоман.
        - Тогда делайте, что я говорю. Мои интересы полностью совпадают с вашими. Мне нужна победа с малыми потерями, иначе вскоре не с кем будет идти в бой, - заверил я.
        Фессалийская армия три дня ждала наше нападение. Вроде бы разведка у них работала неплохо, и крестьяне доносили, что мы двинулись на север, но преследование началось не сразу. Наверное, не могли поверить, что непобедимые каталонцы отступают. Зато, когда поверили в это, рванули за нами на максимальной скорости, какую позволял им обоз. Мы тоже прибавили, чтобы дистанция между нами сокращалась не слишком быстро. Пока не добрались до подходящей долины, покрытой полями и поспевшей пшеницей. Со дня на день ее надо было косить. Боюсь, что с этих полей зерна соберут мало. Зато удобрим мы их хорошо. Это была длинная ложбина между пологими холмами. Лучшего места для атаки конницы не придумаешь.
        Фессалийская армия отставала на два дневных перехода, поэтому у нас было время провести учения. Я объяснил каждому отряду, что и как он должен делать, прорепетировал их действия по отдельности и всех вместе. Ни каталонцы, ни турки, ни туркополы, ни даже бывшие тамплиеры никогда не занимались подобной ерундой. Сражения всегда происходили спонтанно. Мне пришлось долго объяснять, что не должно быть никакой самодеятельности, только четкое выполнение моих приказов. Чтобы все прониклись, я пригрозил:
        - Если не сделаете, как я говорю, ищите себе другого командира!
        Фессалийская армия пришла в долину незадолго до полудня. Они так были рады, что догнали удирающего врага, что не стали откладывать сражение на следующий день. Примерно в километре от нас быстро построились. В центре встала глубокой фалангой пехота, на правом фланге расположилась тяжелая конница, в том числе и каталонцы под командованием Феррана де Ареноса, а на левом - легкая, как рассказал захваченный турками «язык», валашские и болгарские наемники. Резерва не было. Видимо, решили, что для этого можно будет использовать пехотинцев из задних рядов. Там ведь обычно стоят самые быстроногие. Всего пришло тысяч девять-десять, то есть, раза в полтора больше, чем в Каталонской компании.
        У нас тоже в центре стояла пехота. В первых двух шеренгах, перед склоном холма, выстроились в шахматном порядке турецкие пехотинцы-лучники и каталонцы-арбалетчики. Последние были только во второй шеренге. За ними стоял ряд телег и арб, которые будут приятным сюрпризом для вражеской конницы. Дальше выстроились пехотинцы-копейщики, оставив проходы для отступления лучникам и арбалетчикам, которые должны будут подняться выше по склону и продолжить стрельбу оттуда. Выше пехоты стояли все десять катапульт. Осадные орудия успеют сделать один, в лучшем случае, два выстрела, но они будут точными, благодаря пристрелке и выставленными на поле вешкам. На левом фланге стояла туркопольская конница, на правом - турецкая, которой было больше. Рыцари, сержанты и альмогавары находились в резерве, расположенном за пехотой, рядом с катапультами, немного ближе к правому флангу, где склон холма был более удобен для спуска.
        Дождавшись, когда враг выстроится, я приказал турецкой и туркопольской коннице начинать сражение. Рассыпавшись по бледно-желтым пшеничным полям, всадники неторопливо поскакали в атаку. Близко к врагу не приближались. Остановившись метров за триста, начали обсыпать легкими стрелами всадников, стараясь попасть в незащищенных лошадей. Это им удавалось. Правда, не долго. Первыми пошли в атаку рыцари. Легкая конница сразу поддержала их. Турки и туркополы, согласно моему приказу, начали отступать, отстреливаясь на скаку тяжелыми стрелами. Теперь уже старались бить в наездников. Болгары и валахи отвечали им. Хотя луки у них были слабее турецких, на ближней дистанции разница не была заметна.
        Со склона холма мне хорошо было видно, как две волны всадников, изогнутые, местами разорванные, накатываются на нашу позицию. То там, то там падают люди и кони. Турки и туркополы начинают смещаться на фланги. Легкая вражеская конница тожесмещается вправо, преследуя туркополов, не желая атаковать пехоту. Рыцари смещаются левее, чтобы ударить в центр нашего построения. Уверен, что многие из них не заметили, куда именно делась наша кавалерия. По себе знаю, что в бацинете с забралом видишь только то, что впереди и немного по бокам. Поэтому и не ношу его, хотя не менее надежен, чем мой шлем. Рыцари увидели впереди сквозь узкие щели цель - пехоту - и заработала забитая в мозг программа: врезаться, выставив длинное копье, прорвать строй, обратить в бегство, а если не получится, отступить, развернуться, взять новое копье и повторить атаку. Скакали они неплотным строем. Кто-то вырвался вперед, кто-то отстал. Все равно эта разогнавшаяся масса закованных в броню людей, а у некоторых и кони были защищены, внушала легкую оторопь. Тело как-то самопроизвольно начинала поворачиваться вправо, чтобы убраться с пути
этого катка из железа и мяса. Приходилось делать над собой усилие, задавливать страх.
        Первыми рыцарей встретила наша «артиллерия». Когда до передней нашей шеренги оставалось метров четыреста, в скачущих всадников полетели камни. Несколько наездников и лошадей упали, через них еще кто-то, но я ожидал большего. Тут же вступили в дело наши лучники и арбалетчики. У этих результат был намного лучше. Передние всадники словно налетели на невидимую стену. Заржали десятки раненных лошадей. Некоторые упали и начали биться. Другие налетали на них и тоже падали. Образовалась куча-мала, через которую прорвались не больше сотни рыцарей. Часть их доскакала до наших лучников и смяла их. Отступить за телеги и арбы они не успели, потому что каталонские пехотинцы, вопреки моему приказу, рванулись в атаку. Если на левом фланге, где на хвосте у туркополов сидела легкая конница врага, атака каталонцев сыграла положительную роль, то в центре из-за них погибло несколько десятков лучников и арбалетчиков. Рыцарей они добили быстро и побежали дальше, на вражескую пехоту, крича, как обычно, «Святой Георг!» или «Арагон!».
        - Пора и нам, - сказал я, опуская забрало шлема.
        Объехав линию телег и арб, наша конница поскакала по вытоптанным пшеничным полям, обгоняя бегущую пехоту. В следующем году поля нужно будет только перепахать, а засевать не обязательно, потому что зерна в них и так будет много. Впереди нас удирала оставшиеся в живых наемные валахи и болгары. Они миновали фалангу пехотинцев и поскакали дальше, не собираясь больше участвовать в таком гиблом деле. Следом за ними поскакали и десятка два всадников в красивых шлемах с гребнями и фигурами наверху, сидевшие на лошадях, укрытых длинными яркими попонами. Видимо, это отцы-командиры или наблюдатели, приданные армии регентшей, чтобы доложили ей, как выполняли свои обязанности вассалы и отрабатывали плату наемники. Увидев их дезертирство, побежала и пехота. Сперва задние ряды, а затем, как-то вдруг, и все остальные.
        Я проткнул копьем одного, еще пару завалил несильными ударами шестопера, чтобы только оглушить, и придержал коня. Не командирское это дело - трусов гонять. Зато все остальные с упоением догоняли и секли мечами, догоняли и секли. По себе знаю, что сейчас они чувствуют себя большими и сильными. Остановился я возле вражеского обоза, состоявшего из нескольких сотен всевозможнейших повозок и большой отары овец и коз. Кое-кто из альмогаваров и сержантов уже начал проверять содержимое повозок, но, увидев меня, поскакал дальше. Через несколько минут прибежала наша пехота. Остановившись возле обоза, они проревели клич победителей. Было в этом реве что-то первобытное, что там и не вытравилось из людей за тысячелетия, которые отделяли их от пещер и дубин из привязанного к палке камня. У одного на копье была наколота голова Феррана де Ареноса. За два года, что мы не виделись, лицо его не сильно изменилось. Ослабевшие мышцы придавали ему мягкость, философскую задумчивость.
        - Красиво мы их разбили, ничего не скажешь! - сделал мне комплимент Бенуа де Терм, когда, удовлетворенный преследованием и убийством, вернулся к обозу. - Так воюют на твоей родине?
        - Так воюют наши враги татары. И нас научили, - ответил я.
        - Сильный враг - лучший учитель, - согласился бывший тамплиер и добавил: - Если только останется кому усваивать урок.
        Рядом с полем боя мы простояли неделю. Собирали и подсчитывали трофеи, лечили раненых, хоронили своих погибших. Наши потери составили около сотни человек. В основном это были турецкие лучники, не успевшие отступить за заграждение. Рыцарей в плен не взяли ни одного, не смотря на мои напоминания, что можно будет получить хороший выкуп. Эта часть человечества, так любимая женщинами, у каталонских альмогаваров и пехотинцев вызывала другие эмоции. Дамы наверняка скажут, что это обычная мужская ревность к доминантным самцам. Зато вражеских пехотинцев захватили тысячи полторы. Поскольку в контракте их судьба оговорены не была, совет принял решение, что все будут проданы в рабство, а деньги поделены. Продукты, захваченные в обозе, оставили себе, а все остальное тоже продали. Для этого вернулись к берегу моря, где нас уже поджидали купцы.
        - Заменю гребцов на рабов, так выгоднее будет, - решил Лоренцо Ардисонио.
        - Рабы могут подвести в самый критический момент, - предупредил я.
        - Не поведут! - заверил патрон. - На каждую скамью посажу по два раба, а третьим - наемного гребца. Он не даст им дурить.
        Благодаря нему, Каталонская компания пополнилась сотней бойцов. Списанные на берег гребцы решили присоединиться к нам. Я зачислил их в отряд осадных орудий. Будут тянуть тросы требюшетов.
        Продав трофеи и поделив добычу, мы опять двинулись в сторону Ламии, только другой дорогой, где можно было поживиться. Шли очень медленно. Теперь уж нам точно некуда было спешить. И упрекнуть нас за медлительность никто не осмелится. Самое главное мы сделали - уничтожили фессалийскую армию. Теперь некому защищать княжество. Осталось выяснить жадность Готье де Бриенна, герцога Афинского: все княжество ему нужно или только какая-то часть его?
        43
        Город Ламия был не намного больше Алмиры, и жители его также не отличались отчаянной храбростью. Весть о нашей победе над фессалийским войском уже долетела до них. Посольство встретило нас в двух дневных переходах от города. Я провел переговоры с ними на ходу, не слезая с коня. Стать вассалами герцога Афинского они согласились сразу и без предварительных условий. После небольшого торга была согласована сумма выкупа в десять тысяч перперов и количество скота и зерна, которые должны быть поставлены в наш лагерь сразу по прибытию. За это мы не будем входить в Ламию и грабить жителей. Про деревни в окрестностях города даже не упомянули. Мол, нас это не касается, мы только о себе хлопочем.
        Расположившись юго-восточнее Ламии, на берегу моря, чтобы удобнее было продавать награбленное, каталонцы, турки и туркополы, разбившись на отряды, принялись выгребать из деревень и поместий всё, что имело хоть какую-нибудь ценность. В основном это были зерно, овощи и фрукты нового урожая. Лоренцо Ардисонио набил свою галеру доверху пшеницей, которую повез в Венецию, где она была в цене. Я заверил его, что простоим здесь долго. Готье де Бриенн, герцог Афинский, никак не мог поверить в свалившееся на него счастье. Видимо, узнав, что мы отступаем перед фессалийской армией, решил, что с нами покончено, что на этом его захваты в княжестве закончились, и распустил своих рыцарей. Мой гонец, отвозивший Готье де Бриенну сообщение, что его владения приросли городом Ламия, сообщил мне, что армия герцога не готова к походу, только начинает собираться. Мы подождем. Нам спешить некуда. Пусть по поводу нашего безделья болит голова у Готье де Бриенна, потому что каждый день нашей службы влетал ему в копеечку. Говорят, герцогство Афинское очень богато. На Балканском полуострове оно главный экспортеров шелка и
ковров.
        Ждали мы герцога полторы недели. Он привел три сотни рыцарей, две тысячи конных сержантов и тысяч пять пехоты, состоявшей из ромеев. По мнению каталонцев, пехоту набрали для количества и чтобы было кому охранять обоз. Афинская армия расположилась под стенами Ламии, а Готье де Бриенн со свитой - в доме наместника.
        Встретились мы в зале для приемов - большой прямоугольной комнате с шесть мраморными колоннами, поддерживающими высокий потолок, с которого из-за облаков присматривали за нами нарисованные бородатые мужики с золотыми нимбами и ангелы с белыми крыльями. На боковых стенах тоже были цветные картинки с библейскими сюжетами, а на дальней короткой висели четыре червчатых щита с золотыми восьмиконечными крестами. Герцог Афинский сидел на невысоком помосте под щитами. По обе руки от него вдоль стен на деревянных скамьях с низкими спинками занимали места его приближенные, десятка три рыцарей. Было Готье де Бриенну немного за тридцать. Светло-русые волосы и костистое лицо говорили о предках-северянах. Одет в алую шелковую рубаху, легкий темно-красный кафтан, коричневые короткие и широкие штаны, перехваченные внизу алыми лентами, которые придерживали черные шелковые чулки. На ногах красные башмаки с золотыми пряжками в виде летящего орла. На каждой руке на безымянном пальце по золотому перстню с красным рубином. Пояс из нашитых на кожу, золотых, овальных блях с крестами. Справа висел кинжал с рукояткой из
слоновой кости в черных лакированных ножнах, украшенных золотыми пластинками. На нас герцог Афинский смотрел так, как обожравшийся человек на что-то малосъедобное. Даже растянутые как бы в улыбке, тонкие губы не делали его более гостеприимным.
        Со мной прибыли члены совета, Аклан и Бенуа де Терм. Одета моя свита скромнее герцога, но богаче его рыцарей. Я особо не наряжался, просто надел чистое. Мне пускать пыль в глаза какому-то занюханному герцогишке не к лицу, даже не смотря на то, что он наш работодатель. За ним уже числился долг почти за три месяца.
        Готье де Бриенн, герцог Афинский, соизволил встать и обнять меня. От него пахло перегаром и мускатным орехом. Наверное, тоже верит в целебные свойства муската.
        - Как я рад нашей встрече! - почти искреннее произнес Готье де Бриенн и предложил мне занять второй стул на помосте, справа от себя
        Моя свита расположилась на скамьях, рядом с афинскими рыцарями.
        - Как добрался? Не устал в дороге? - первым делом поинтересовался герцог Афинский.
        Говорил он на каталонском диалекте без акцента. Как рассказали мои бойцы, детство Готье де Бриенн провел в Сицилии, находясь в заложниках вместо отца. Потом снова оказался там в плену во время войны анжуйцев с сицилийцами.
        - Ехать пришлось недолго, не успел устать, - ответил я и сразу перешел к делу: - Когда двинемся дальше?
        - Скоро, скоро, - торопливо пообещал герцог Афинский. - Сейчас решим несколько вопросов и пойдем дальше побеждать наших врагов.
        - Мы не против постоять, если получим причитающиеся нам деньги, - сказал я.
        - Такая грозная сила, как Каталонская компания, не имеет права долго простаивать! - напыщенно произнес он.
        Я не дал ему уйти от важной для нас темы:
        - Так когда мы получим деньги?
        - Как только их привезут, - заверил Готье де Бриенн. - Я выделил для этого большой отряд. На дорогах сейчас опасно, всякое может случиться.
        - Везти их с армией было безопаснее, - обронил я.
        - Ты что, не веришь мне?! - возмущенно произнес герцог Афинский.
        Излюбленный прием мошенников.
        - Если бы я увидел деньги сейчас, у меня не было бы никаких сомнений, - ответил я, стараясь не дать повод для ссоры, но и добиться своего. - Мои воины при задержке выплат становятся плохо управляемыми и непредсказуемыми. Если в данный момент нет под рукой денег, они готовы получить землями на отвоеванных территориях.
        Готье де Бриенн слышал, какие истории случались с командирами Каталонской компании и как она мстила своим врагам, поэтому многообещающе произнес:
        - Объяви своим воинам, что лучшие будут награждены земельными наделами и станут моими вассалами. Надеюсь это успокоит их.
        - Вполне возможно, - согласился я, решив больше не мусолить эту тему.
        Незачем напрягать отношения с герцогом из-за нескольких сотен золотых, которые он должен лично мне. Прощу ему этот долг. Важнее без проблем расстаться с каталонцами. Члены совета всё слышали. Никто не сможет обвинить меня в том, что я плохо отстаивал интересы Каталонской компании.
        - Лучше расскажи, как вы разбили фессалийцев, - подкинул герцог Афинский более интересную и менее болезненную тему.
        - Пусть Рожер де Слор расскажет. У него красивее получится, - предложил я.
        Руссильонский рыцарь, надувшись от важности, встал, чтобы усладить собравшихся рассказом о своих подвигах и попутно о наших. Начал издалека - с похвалы моих полководческих талантов. Потом быстро прошелся по достоинствам всей Каталонской компании и наконец-то подробно изложил свои яркие впечатления. И ведь не скажешь, что врет. Примерно так всё и было, но очень примерно. Главное, что на афинских рыцарей производило впечатление. Многие из них за всю свою жизнь не участвовали в таких крупных сражениях. Сейчас они вместе с Рожером де Слором скакали на фессалийскую фалангу, которая, по словам руссильонца, побежала только после того, как в нее врезались рыцари. Правда, рыцарей было всего десять человек, но слушателям не обязательно было знать это. Самое забавное, что историю испокон веку пишут именно такие вот умелые трепачи. Впрочем, и читают ее такие же.
        На пиру, который закатил герцог Афинский, я опять сидел справа от него. Значит, мы еще нужны ему. Непонятна была медлительность герцога. Он явно чего-то ждал.
        - Что собираешься делать после того, как отслужите мне? - поинтересовался Готье де Бриенн.
        Поскольку все члены моей свиты сидели далеко, не слышали наши разговор, ответил почти честно:
        - Я бы осел где-нибудь, если получится избавиться от командования Каталонской компанией.
        - А это так сложно?! - удивился он.
        - Даже сложнее, чем ты думаешь, - ответил я. - Очень им понравился, как командир.
        - После такой блестящей победы в это нетрудно поверить! - улыбаясь губами, но не глазами, произнес герцог Афинский. - У меня бы нашлось для тебя баронство в этих краях. Ты ведь барон, как мне сказали?
        - Когда-то был бароном, - ответил я.
        - Бароном перестают быть только после смерти, - заверил Готье де Бриенн.
        Видимо, подобное утверждение относится и к герцогам.
        - Желательно бы получить баронию с выходом к морю, - вымолвил я пожелание, чтобы показаться настоящим бароном.
        - Как тебе те места, где вы сейчас стоите? - поинтересовался герцог.
        - Подходят, возьму с удовольствием, - согласился я.
        Отказаться всегда успею. Потерять легче, чем найти. Разве что с Каталонской компанией получилось наоборот. Что искал, на то и напоролся.
        44
        Через два дня прибыло посольство от матери и регентши Иоанна Ангела Комнина Дуки с предложением мира. Видимо, Андроник Палеолог, император Ромейский, решил пока не выдавать свою внебрачную дочь замуж за князя Фессалии, то есть, помогать отразить нападение не собирался. Ему хватало проблем с турками, которые захватили почти все ромейские города в Малой Азии. Готье де Бриенн быстро выкрутил мамаше и ее сыну руки, отобрав все территории, захваченные нами, и восстановив свой протекторат над княжеством. После чего мы двинулись на запад, чтобы отбить у Эпирского деспотата города и замки, захваченные под шумок, когда в Афинах не было правителя.
        В Эпирском деспотате тоже заправляла баба - Анна Кантакузина, которая была родственницей Андроника Палеолога. После смерти ее мужа Никифора Ангела Комнина Дуки, родственника князя Фессалии, деспотат должен был перейти к ее зятю Филиппу Тарантскому, четвертому сыну Карла Анжуйского, короля Неаполя. Анна Кантакузина нашла повод отменить завещание мужа. Мол, ее дочь Тамару в нарушение соглашения заставили перейти из православия в католичество. После этого мамаша стала регентом при несовершеннолетнем сыне Фоме Ангеле Комнине Дуке. Она удачно отбила нападения неаполитанцев и ахейцев, кое-что прихватила у Фессалии и кое-что отдала зятю, чтобы не ныл слишком громко. Сын Фома достиг совершеннолетия, но все еще слушался мамочку, которая сейчас сватала его за дочь Михаила Палеолога.
        С нами воевать Анна Кантакузина не решилась. Видимо, пример фессалийского родственника кое-чему научил ее. Мы захватили без боя несколько десятков замков и небольших поселений, а когда приблизились к городу Навпакту, который франки называли Лепанто, к нам прибыла делегация для переговоров о мире. Переговоры длились долго и нудно.
        Каталонская компания расположилась восточнее города на берегу Коринфского залива. Каталонцы и турки принялись разорять окрестности. Так как было понятно, что эти территории останутся за Эпирским деспотатом, Готье де Бриенн не мешал моим бойцам продавать в рабство захваченных крестьян. Наоборот, поощрял наносить побольше вреда, чтобы сделать эпирцев сговорчивее. Часть добычи досталась Лоренцо Ардисонио, который, возвращаясь из Венеции, узнал, что мы вышли к берегу Ионического моря, и завернул к нам.
        - Наш дож отказался поддерживать крестовый поход на Константинополь и заключил с ромеями перемирие на двенадцать лет. Так что всем венецианским купцам запрещено торговать с вами, - рассказал патрон.
        - Неужели вас, отлученных от церкви, может что-то испугать?! - насмешливо поинтересовался я.
        Венецианская республика не поделила с Папой Римским Климентом город Феррару, за что и была отлучена от церкви весной прошлого года. Священники покинули республику. Некому стало отпевать, венчать, крестить. Мало того, каждый католик мог ограбить и даже продать в рабство венецианца без последствий на этом и том свете. Многие воспользовались такой возможностью разбогатеть. Особенно постарались «заклятые друзья» генуэзцы. Дальше Адриатического моря венецианцы отправлялись теперь очень большими конвоями, чтобы суметь защититься не только от пиратов, но и от флотов правителей разных католических стран.
        - Конечно, нет! - весело ответил Лоренцо Ардисонио. - Просто мне придется немного врать, а нашим чиновникам - делать вид, что верят мне.
        - Уверен, что ни тебе, ни им это не впервой, - высказал я догадку.
        - Что поделаешь! - согласился он. - Жить-то всем надо!
        - Напрягаться тебе придется не долго. Каталонская компания скоро прекратит свое существование, превратится в законопослушных вассалов герцога Афинского, - сообщил я.
        - Жаль! - искренне молвил патрон. - Наше партнерство было очень выгодным для обеих сторон.
        - Возможно, мы его продолжим в следующем году, но в другой форме, - предположил я.
        Мы договорились, как свяжемся весной, после чего Лоренцо Ардисонио отбыл в Венецию на нагруженной доверху галере, две трети гребцов на которой составляли рабы-ромеи.
        Готье де Бриенн, герцог Афинский, заключил выгодный договор с Эпирским деспотатом. Он вернул под свою руку все города, отобранные эпирцами у княжества Фессалия, и добавил к ним территории, захваченные нами. После чего объявил нам, что расплатится земельными наделами.
        В лагере Каталонской компании сразу началась непривычная суета. Все прикидывали, сколько получат земли и крестьян, какой будут иметь доход? Спаянный коллектив вдруг распался на небольшие линьяжи, которые хотели получить наделы по соседству. Делить пока было нечего, но уже чуть ли не до драк доходило.
        Эта ситуация напомнила мне случай из детства. Под одним из домов на соседнем квартале была дыра, в которой ощенилась дворняга. Она ушла на промысел, и пацанва решила забрать щенков. Три мальчишки постарше выманивали куском колбасы трех щенков, голодных и трусливых, а ребятня поменьше, человек семь, и я в том числе, выясняла, кому какой щенок достанется. Мы чуть не передрались. В итоге мальчишки постарше выманили щенков, взяли по одному и разошлись с ними по своим квартирам. Мы тоже разошлись, негодуя друг на друга, а не на старших ребят. Что-то подобное получилось и на этот раз.
        Герцог Афинский пригласил меня первым. Жил он в большом темно-красном шатре, который охраняли десятка два рыцарей и сотни две пехотинцев. Внутри стояли две походные кровати, застеленные медвежьими шкурами, два больших сундука с латунными углами и ручками, прямоугольный складной столик на четырех ножках и четыре складных стула, напоминающих шезлонги. На одном стуле сидел Готье де Бриенн, на втором его секретарь - худой, болезненного вида мужчина с редкой бородой и усами, скорее всего, ромей. Я сел напротив герцога. Прислуживал нам малый лет четырнадцати, явно из знатной семьи, может быть, оруженосец. Он поставил передо мной серебряный кубок, напоминающий бочонок, налили белого ароматного вина.
        - Как я и обещал, ты получишь баронию рядом с Ламией, южнее ее, на границе с венецианцами. Для того тебе придется совершить оммаж, - сказал Готье де Бриенн.
        - Не проблема, - заверил я.
        - Не совсем, - скривившись, будто именно ему в чем-то отказывают, молвил герцог. - Моим вассалом может быть только католик.
        - Не проблема, - повторил я и перефразировал Генриха Наваррского: - Барония стоит мессы.
        Мне, как атеисту, нетрудно было изображать отступника. Чтобы оправдать легкость отречения, говорю:
        - Богу без разницы, как я крещусь, справа налево или слева направо, лишь бы молитва шла от сердца.
        - Полностью с тобой согласен! - искренне обрадовался герцог Афинский.
        Видимо, ему очень не хотелось платить мне деньгами, но и ссора не входила в его планы. А так еще и втянул нестойкую душу в лоно истинной церкви.
        Секретарь вписал мое имя в пожалованную грамоту, по которой мне отходило земель на двадцать рыцарских фьефов вместе с замком, принадлежавшем ранее одному из фессалийских вельмож, погибшего в сражении с нами. За каждый фьеф я должен был выставлять на четыре месяца в году рыцаря или двоих сержантов. В случае войны срок службы увеличивался вдвое.
        - Говорят, замок требует небольшого ремонта, - сообщил Готье де Бриенн. - Надеюсь, деньги на ремонт у тебя найдутся?
        - Деньги найдутся, - ответил я, - но потребуется мое присутствие.
        - На год ты освобожден от несения службы, - сделал широкий жест герцог Афинский. - Если, конечно, на нас не нападут.
        - Вроде бы больше некому нападать, - предположил я.
        - Как знать, как знать… - уклончиво произнес он.
        Я совершил оммаж, от которого отвык за предыдущую жизнь, поцеловался с герцогом. От него опять несло мускатным орехом.
        - Я хотел бы, чтобы мой заместитель получил надел рядом со мной, - попросил я.
        Готье де Бриенн кивнул секретарю, чтобы тот выполнил мою просьбу.
        - Как его зовут? - спросил секретарь.
        - Аклан… - я запнулся, потому что знал только имя, потом вспомнил, где мы с ним встретились, - … де Варна.
        Вместе с Акланом рядом со мной по рыцарскому фьефу получили члены совета Джейм Сакоман и Беренгер Вентайола. Рожеру де Слору, Бенуа де Терму и остальным бывшим тамплиерам наделы дали рядом с границей Афинского герцогства. Видимо, они внушали герцогу больше доверия. Выделение земель остальным бойцам Каталонской компании было отложено на несколько дней, потому что утром Готье де Бриенн. Герцог Афинский, отправился на встречу с Фомой Ангелом Комниным Дукой, деспотом Эпирским, чтобы подписать мирный договор. С ним ушла и его армия, а каталонцы, турки и туркополы остались ждать под Навпактом.
        Тем же утром я вместе со своим наследником, Тегаком, его пассией и поваром Афанасием, а также Акланом с его семейством, Рожером де Слором с Лукрецией и бывшими тамплиерами, которые пока не обзавелись семьями, до сих пор не отвыкнув, наверное, что больше не члены монашеско-рыцарского ордена, убыл из лагеря Каталонской компании. Сделал это с облегчением. Наконец-то я избавился от них! Или они от меня - кто знает?! Каталонцам было не до нас. Они ходили пьяными от вина и счастья, что кончились их странствия, что наконец-то обретут постоянное место жительства и доход, который позволит им жить спокойно, не рискуя лишний раз жизнью. Веселились и туркополы, которые тоже надеялись осесть в этих краях. Только турки были не очень рады, но пока не сомневались, что с ними расплатятся деньгами. После чего они собирались двинуться в Малую Азию.
        Я надеялся пересидеть зиму в замке и за это время продать кому-нибудь баронию. Служить герцогу Афинскому у меня не было желания. С вырученными деньгами я намерен был отправиться в Венецию, получить в банке накопленное с помощью Лоренцо Ардисонио и построить новое судно, немного большее, чем делал раньше. У меня останется еще достаточно денег, чтобы приобрести в собственность баронию получше и в месте, достаточно удаленном от тех, которые вскоре захватят турки.
        45
        Я, Аклан, Тегак, Джейм Сакоман и Беренгер Вентайола сидим на стульях у большого камина в зале на третьем этаже донжона. В топке с треском горят расколотые вдоль на две половины, сосновые чурки метровой длины. Тепло и запах смолы растекаются от камина во все углы прямоугольного зала, посреди которого стоит длинный деревянный стол. В руках у нас по серебряному кубку, наполненному подогретым красным вином. Мы только что вернулись с охоты, переоделись в сухое. Отпивая вино небольшими глотками, обмениваемся впечатлениями о прошедшей охоте и ждем, когда приготовят жаркое из добытых нами косуль и позовут нас к столу. Женщины уже накрывают стол скатертью, достают посуду. В дальнем углу на толстом ковре, захваченном в афонском монастыре, Александр-младший объясняет кулаками падчерице Аклана, что он - крутой пацан, которого надо любить и бояться. Сказывается недостаток материнской ласки. У Хании со своими детьми забот хватает, а у Жакот пока плохо получается, потому что и сама выросла без матери. Девочка громко ревет, но женщины, в том числе и мать, смотрят на нее с улыбкой. Мужчины иногда так романтично
проявляют свои чувства к женщинам.
        Готье де Бриенн, герцог Афинский подсунул нам те еще фьефы. Земли, конечно, здесь хорошие, но работать на них некому. Мы сами и разграбили эти места, часть крестьян продали в рабство, а остальные разбежались. Перебрались они в том числе и в Афинское герцогство, где уже много лет не было войн. Проблемой было даже нанять прислугу в замок. Впрочем, этот донжон девятиметровой высоты с небольшим внутренним двором, огражденным местами разрушенной стеной высотой без малого четыре метра и одной шестиметровой башней возле ворот, может назвать замком только человек с очень богатой фантазией. Скорее, это убежище от небольшой банды. Я приложил максимум усилий, чтобы избавить это строение от сквозняков, но стопроцентного результата так и не добился.
        Аклану, Джейму и Беренгеру пришлось еще хуже, потому что им предстояло провести зиму в плохо защищенных усадьбах, которые находились в брошенных жителями деревнях. Поэтому я пригласил их с семьями перезимовать в замке. Они с радостью согласились. Привыкшие к шумной, многолюдной Каталонской компании, поодиночке мы чувствовали себя брошенными, беззащитными. Сбившись в небольшую группу, сразу подвоспряли духом. Обычно днем отправлялись на охоту или тренировались во дворе, чтобы не закиснуть и не потерять форму, а по вечерам, после ужина, сидели возле этого камина и вспоминали былые победы и прочие менее значительные и приятные события.
        - Герцог так и не расплатился с нашими, - сообщил Джейм Сакоман.
        Он вроде бы выезжает за пределы замка только вместе с нами, но всегда знает о делах Каталонской компании немного больше, чем остальные.
        - Этого и стоило ожидать, - произношу я. - Нельзя было отпускать его от Навпакта, пока не рассчитается со всеми.
        - Никто им не подсказал, - говорит альмогавар.
        Он не обвиняет меня, но я чувствую угрызения совести. Мне так хотелось избавиться от Каталонской компании, что не дал им хороший совет, который бы задержал меня в лагере надолго, а то и вовсе оставил без баронии. Было у меня подозрение, что герцог Афинский слишком хорошо пропитался ромейскими дурными привычками, что кинет остальных бойцов.
        Так и случилось. Кинул, конечно, не всех. Две сотни альмогаваров и три сотни авторитетных пехотинцев получили «сержантские», то есть, половину рыцарского, земельные наделы. Остальным Готье де Бриенн посоветовал убираться подобру-поздорову, особенно туркам и туркополам, а непокорных обещал повесить. Он, видимо, надеялся, что Каталонская компания будет бесчинствовать в Эпирском деспотате, где герцог оставил ее. Так и было вначале. Потом там стало нечего есть, и каталонцы, туркополы и турки начали смешаться на восток и юго-восток, на новые владения Готье де Бриенна, более плодородные и заселенные, которые он роздал своим рыцарям. Наученные мною захватывать замки, каталонцы очень быстро оттяпали у Афинского герцогства приличный кусок территории. Мало того, что разоряли захваченные владения, так еще и продавали в рабство всех жителей.
        В итоге два дня назад к нам прискакал гонец от Готье де Бриенна и уведомил, что мы должны прибыть первого марта в город Фивы, к месту сбора его армии, чтобы отправиться в ее составе на усмирение разбушевавшейся Каталонской компании. Ему даже в голову не пришло, что нам такой вызов может не понравиться. Поэтому, проводив гонца, я сказал каталонцам:
        - Люди иногда болеют в самое неподходящее время. Думаю, в конце февраля нас всех свалит с ног горячка или еще какая-нибудь напасть. Пусть герцог воюет без нас.
        - За это он может отобрать наши земли, - резонно заметил Аклан.
        - Мне не жалко их потерять. Чтобы они стали доходными, в них надо вложить больше, чем эти земли стоят, - сказал я. - Но ты, Аклан, можешь присоединиться к армии герцога. Мы отнесемся к этому с пониманием.
        У него уже четверо детей, не считая падчерицы. Рыцарский фьеф давал возможность поставить детей на ноги.
        - Куда я без вас поеду?! - возмущенно пробурчал Аклан.
        - Значит, заболеешь вместе с нами, - решил я. - А лишат нас собственности, поищем ее в другом месте. Говорят, многие итальянские города нанимают отряды кондотьеров и неплохо платят. Думаю, я наберу пару сотен отчаянных парней.
        - И не только две! - заверил Джейм Сакоман.
        Он, как обычно, знал немного больше, чем все остальные. Седьмого марта возле замка собрались все пять сотен альмогаваров и пехотинцев, получивших земли от Готье де Бриенна. С ними были и несколько человек из тех, кто получил от герцога Афинского дулю с маком. Последние были заводилами. Для разговора со мной пришли десять человек. Учитывая сразу занявших места среди них Джейма Сакомана и Беренгера Вентайолу, можно считать, что собрался весь бывший «средний» совет Каталонской компании. Существовал еще и Большой совет, в который входило около сотни человек. Я уже понял, зачем они пришли. Войти в Каталонскую компанию оказалось легче, чем выйти из нее.
        - Нам нужен командир, - сразу взял за рога быка, то есть, барона, Джейм Сакоман.
        - А когда ты успел к ним присоединиться? - из чистого любопытства поинтересовался я.
        - А я от них и не отсоединялся, - отвечает альмогавар.
        - А я вот никак не могу расстаться с вами, - говорю я с усмешкой.
        - Это будет последний раз, - заверяет меня Джейм Сакоман.
        - Вы поклянетесь на Библии? - спрашиваю я, чтобы понять, насколько решительно они настроены.
        - Да, - отвечает он. - Мы поклянемся всей Каталонской компанией, что после победы над герцогом Афинским больше никто из нас не побеспокоит тебя.
        - И никогда не будет воевать против меня, кем бы я не командовал, - добавляю я, вспомнив ситуацию с вызволенными из плена курскими и черниговскими дружинниками.
        - Наши против тебя и так никогда воевать не будут! Себе дороже! - весело замечает Беренгер Вентайола.
        - Поклянемся, - серьезно произносит Джейм Сакоман.
        - Вы хорошо представляете, во что собираетесь ввязаться? - спрашиваю я. - Если мы нападем на правителя-франка, против нас будут все католические государства. Нам придется или захватить герцогство и потом отбиваться от всех, или сразу погибнуть на поле боя.
        - Мы тоже так подумали и решили, что деваться все равно некуда. Лучше погибнуть, чем жить с таким оскорблением! - произнес альмогавар.
        Остальные члены совета закивали головами, подтверждая его слова.
        Я уже знал, что нельзя победить того, кто не боится умереть, кому нечего терять. Таких парней можно смело вести в бой. Осталось утрясти детали.
        - Мое последнее условие: решения принимаю я один, а вы точно выполняете мои приказы, какими бы странными или безрассудными они не казались, - потребовал я.
        Каталонцы переглянулись, после чего Джейм Сакоман подтвердил:
        - Так и будет.
        - Утром выступим, - сказал я, - а сейчас прошу всех к столу.
        - Нам надо сообщить остальным, что договорились, - произнес альмогавар.
        - Пусть Беренгер сбегает. Он самый быстроногий, - пошутил я.
        Хромой пехотинец засмеялся вместе с остальными, а потом отправился обрадовать своих братьев по оружию. Когда я с членами делегации садился за стол, из-под стен замка донесся радостный рёв нескольких сотен глоток.
        46
        Я не стал ждать прихода армии герцога Афинского, повел Каталонскую компанию навстречу ей, приказав задерживать и не отпускать до следующего утра всех крестьян, которые попадутся по пути, чтобы некому было доносить Готье де Бриенну о нашем передвижении. Сначала надо было найти подходящее место для сражения, где превосходство врага в тяжелой коннице не имело бы значения. Такое место мы нашли в Беотии, северо-западнее Фив, на правом берегу реки Кефис и рядом с озером Копаида. Река и озеро прикрывали нас с флангов и тыла. Заодно исключали возможность сбежать. Перед нами простиралась покрытая молодой зеленой травкой низменность с небольшими озерцами и лужами, оставшимися после весеннего разлива. Лучшего места для атаки тяжелой конницы не придумаешь. Надеюсь, рыцари не устоят против такого искушения.
        - Здесь и дадим сражение, - решил я. - Укрепим позиции вкопанными в землю в несколько рядов, длинными, заостренными кольями, а за ними поставим телегами и арбами. Они должны задержать конницу, а мы постараемся перебить ее или спешить стрелами, болтами и дротиками. Главное, чтобы эти заграждения оказались для рыцарей сюрпризом, и наши пехотинцы, как в прошлый раз, не рванулись раньше времени в бой.
        - Я поговорю со всеми, - пообещал Джейм Сакоман и подкинул рационализаторское предложение: - Возле берега реки можно не делать заграждение. Там топь, кони и так загрузнут. Оставим там свободный проход, чтобы рыцари туда сунулись.
        - А нельзя ли такую топь устроить перед всем нашим строем? - поинтересовался я.
        - Перед всем? - переспросил альмогавар.
        - Или хотя бы перед центральной ее частью, - сказал я.
        - Можно и перед всем, - ответил он. - Перепахать плугом и порыть канавки, чтобы вода из реки потекла на пашню.
        - Это слишком заметно будет, догадаются, - возразил я.
        - Если положить сверху полосами дерн с зеленой травой, никто не догадается, - предложил альмогавар.
        - Сможешь организовать это? - спросил я.
        - Конечно! - заверил Джейм Сакоман. - Мужики это мигом сделают! Ведь мы тогда… - Он не договорил, боясь сглазить.
        Армия Готье де Бриенна была в нескольких днях пути от нас. Мы разминулись. Я недоучел желание герцога, как можно скорее «разогнать эту шайку бандитов», что в устах мошенника звучало не очень логично. Я повел Каталонскую компанию вдоль берега Эгейского моря, а он свою армию - ближе к Коринфскому заливу. Мы первыми обнаружили ошибку, потому что постоянно вели разведку, допрашивали местных крестьян. Готье де Бриенн был слишком самоуверен, поэтому такими мелочами не занимался. Как нам сказали, он собирался быстренько разбить нас, а потом отправиться завоевывать Ромейскую империю. Прошлогодние победы, обеспеченные нами, он явно принял за собственные. Благодаря этому, у нас было время отдохнуть после перехода и подготовиться к сражению.
        Афинская армия прибыла во второй половине четвертого дня. У них хватило ума не атаковать нас сразу, а дождаться утра. Хотя мы были не против. Арбалетчики и турецкие лучники прятали от врага заграждение из кольев, выпачканных грязью, чтобы были не так заметны, а перед ними находилась полоса почти ровного поля, шириной метров двести и покрытого ярко-зеленой травой. Только подойдя к этому полю метров на десять, можно разглядеть, что под травой вспаханная земля, к которой по узким канавкам постоянно притекает вода из реки. Утром несколько альмогаваров поверили поле. Конь застревал в грязи даже без всадника. По моему совету альмогавары выбирались с поля, разувшись и ведя коней на поводу. Босым легче идти по грязи. Поняв это, пехотинцы, построившись вечером позади кольев, сразу разулись. Сделали это напрасно, потому что афиняне решили напасть утром.
        Афинская армия прибывала долго, последние телеги обоза подтянулись в сумерках. Разведка мне доложила, что у врага примерно семьсот рыцарей, в том числе и эвбейских, ахейских, неаполитанских, около трех тысяч конных сержантов и около четырнадцати тысяч пехотинцев - примерно в три раза больше, чем нас. Каталонцев это не испугало. Они привыкли побеждать численно превосходящего противника. Это были ветераны с десятками выигранных сражений за плечами. Каждый из них стоил трех, а то и десяти малоопытных бойцов.
        Зато туркам и туркополам количество вражеских бойцов явно не понравилось. Наверное, потому, что качественно от них не отличались. Азиаты долго что-то обсуждали, собираясь большими группами у костров. Я боялся, что, проснувшись утром, не увижу их, поэтому долго ворочался, не мог заснуть. Если они сбегут, нас станет в два раза меньше. Расклад один к шести нравился мне в четыре раза меньше, чем один к трем. Ладно, все равно у меня резвый конь. До своего замка доскачу быстрее врага, а там уже все готовы к быстрому отъезду. Отправимся куда-нибудь на север, где никто ничего не знает о Каталонской компании. Тогда я уж точно расстанусь с ней навсегда.
        Турки и туркопола не сбежали. Они были на берегу озера в своих лагерях, расположенных рядом и огороженных поставленными впритык кибитками. Им пригнали с пастбища лошадей, которых воины начали седлать. Облегченно вдохнув, я отправился к отряду катапульт, который занимал позицию позади пехоты. В этом сражении у них будет больше возможностей отличиться. Надеюсь, что успеют сделать по несколько выстрелов. Катапульты пристреляны и поставлены так, чтобы бить именно по заболоченному участку. Рядом с ними альмогавары седлали своих лошадей. Сперва им придется посражаться в пешем строю. Вот если враг побежит, тогда они сядут на коней, обогнут слева заболоченный участок и начнут преследование. Арбалетчики смазывали воском тетивы и натягивали их на луки. От них и турецких лучников сегодня будет многое зависеть. Чем больше рыцарей они перебьют или спЕшат на подходе к нашему строю, тем меньше у нас будет потерь. Копейщики разувались и прятали сапоги в заплечные мешки. Большинство из них почти всю жизнь ходили босиком, так что им не привыкать.
        Появился священник, подпоясанный мечом и с щитом и копьем в руках, и все каталонцы встали на колени. Священник положил копье и щит на землю и встал на колени лицом к бойцам. Беренгер Вентайола запел псалом. Голос восхитительный. Хочется или слушать его вечно, или погибнуть в бою.
        Во вражеском стане заревели трубы, призывая воинов к бою. Я вернулся к своему шатру, надел поверх шелковой рубахи и стеганки кольчугу и бригандину. Тегак помог закрепить наручи, набедренники и поножи. Вещи собирать не стал, чтобы не нервировать бойцов. Ничего ценного среди них нет, а налегке буду быстрее скакать. Натянул старую, испытанную тетиву на монгольский лук. Сегодня и у меня будет возможность проявить себя. В последнее время я стал стрелять заметно лучше. Сказывался боевой опыт.
        Сев на гнедого Буцефала, говорю Аклану и Тегаку:
        - Будьте все время рядом со мной.
        - Да, барон, - произносит за двоих Аклан.
        Ему не хочется погибнуть сегодня, в понедельник, пятнадцатого марта тысяча триста одиннадцатого года. Как и мне, как и остальным бойцам Каталонской компании, как и нашим врагам. Но кому-то придется умереть. Понедельник, как положено, станет для кого-то тяжелым днем. Лучше, если это будут афиняне.
        Я выезжаю на невысокий холм левее и немного впереди катапульт и позади копейщиков, смотрю на построившихся бойцов. Чего-то не хватает. Точнее, кого-то. Турецких лучников, а также турецких и туркопольских всадников. Я поворачиваюсь в сторону их лагерей и вижу, что турки и туркополы все еще там и не собираются выходить. Поскольку враг еще не построился, я скачу узнать, в чем дело.
        Внутрь турецкого лагеря мешают проехать поставленные впритык, запряженные кибитки, в которых сидят женщины и детвора. Турки приготовились драпать.
        - Позови Халила, - приказываю я турку, который сидит на лошади и смотри сквозь меня.
        - А чего звать?! - произносит турок. - Вон он едет.
        Я замечаю командира турецкого отряда, которого раньше закрывала от меня кибитка. Он в доспехе, но явно не в боевом настроении. Может, так кажется потому, что впервые вижу у него выбритый подбородок.
        - В чем дело Халил? Струсил?
        - Почему струсил?! - обиженно произносит он. - Просто мы не дураки! Поняли, что вы вместе хотите напасть на нас!
        - А что нам мешало сделать это раньше? - поинтересовался я, пораженный глупостью отговорки.
        - Потому что вас было мало, - быстро отвечает Халил.
        Я понимаю, что уговаривать его бесполезно, поэтому говорю:
        - Как только поймете, что мы побеждаем, объедите нас по левому флангу и ударите по их пехоте. Потом поделим трофеи и вы сразу уедете. Мне трусливые воины не нужны.
        - Мы давно собирались уехать! С лживыми иноверцами нам не по пути! - напыщенно произносит он.
        Я скачу к лагерю туркополов. Мелик уже ждет меня. Он, поблескивая влажными глазами, повторяет ту же дурацкую отговорку. Я приказываю ему то же, что и Халилу. Когда разворачиваю коня, слышу голос Мелика:
        - Прости, барон! Я не могу поступить иначе!
        - Я тоже! - бросаю напоследок и скачу к каталонцам.
        Когда занимаю позицию на холме, ко мне подъезжает Джейм Сакоман.
        - Струсили? - спрашивает он.
        - Справимся и без них, - говорю я, хотя без лучников нам придется тяжко.
        Рыцари построились на правом фланге широким клином, десять человек в первом ряду. Судя по знаменам, в первых рядах заняли места герцог и бароны. Всадники и кони в тяжелой броне. За баронами - простые рыцари. Сержанты и легкие конники стоят позади клина широким фронтом, без строя. Заревели трубы - и конница пошла в атаку.
        Я сам когда-то атаковал так, но впервые атаковали меня. Широкий бронированный кулак медленно набирал скорость, смещаясь влево, чтобы ударить в середину нашего строя. Топот тысяч копыт слился в монотонный гул, который становился все громче. Казалось, что дрожит земля. Я не мог отвести взгляд от надвигающейся лавины и чувствовал, как в груди растекается ледяной холод. Казалось, что остановить эту лавину не под силу никому. Теперь понятно, почему неопытная ромейская пехота начинала убегать раньше, чем мы добирались до нее, обрекая себя на гибель.
        Сперва мне показалось, что наша ловушка не сработала. Расползшийся в стороны клин добрался, как мне показалось, до вспаханной полосы и продолжил скакать вперед. Только когда передние лошади начали падать на колени и сбрасывать седоков, я почувствовал, как холод в груди сменяется теплом. Натянув тугую тетиву, выстрелил в Готье де Бриенна, на котором была покрытая черным лаком кольчуга с приваренными спереди круглыми бляхами, двумя вверху и одной, побольше, на животе. Наручи и оплечья были позолоченные. Его вороной конь, застряв в грязи, мотал головой из стороны в сторону, но не подчинялся резким и частым ударам шпор. Моя стрела попала герцогу между верхними бляхами. Готье де Бриенн выронил длинное копье и наклонился вперед, к лошадиной шее, перестав бить шпорами. Кто оказался моими следующими жертвами, я не разглядывал. Посылал одну стрелу за другой. Только раз отвлекся, когда в голову рыцаря, в которого я собирался выстрелить, попал камень из катапульты. Голову слетела с плеч так легко, будто держалась на соплях.
        Выпустив еще несколько стрел, заметил, что часть рыцарей и легких конников скачет назад, к своей пехоте. Надо развивать успех, пока не прошла паника
        - Копейщики, вперед! - крикнул я.
        Они уже поглядывали на меня, ожидая приказ. Услышав его, дружно бросились с криками «Арагон!» и «Святой Георг!» добивать раненых и спешенных врагов. Босые ноги легко шлепали по жиже, добираясь до выпачканных в грязи рыцарей, мало похожих на грозных вояк Кто-то отрубил голову Готье де Бриенну, наколол ее на пику и поднял вверх, чтобы видели и свои, и враги. Перед боем я попросил взять в плен побольше рыцарей, чтобы получить за них выкуп, но понял, что вряд ли меня послушают.
        Я повернулся к альмогаварам, которые уже сидели на лошадях, и махнул рукой:
        - Поехали!
        Когда объезжали слева затопленную и вспаханную полосу поля, к нам присоединились турки и туркополы. Им надо было искупать вину, поэтому обогнали нас и первыми врезались во вражескую пехоту, которая уже начала пятиться, а потом и вовсе побежала. Дальше была бойня. Вопреки своему обычаю, я принял в ней участие. Наверное, выплескивал страх, накопленный во время ожидания сражения, атаки рыцарей. На этот раз я рубил саблей. Пленные мне были не нужны. Чем больше перебьем сейчас, тем меньше у нас будет противников в будущем.
        Когда я возвращался к вспаханному полю, Буцефал еле переставлял ноги. Попона была мокрой от его пота и человеческой крови, прилипала к телу жеребца. Солнце находилось почти в зените, а мне казалось, что сражение и погоня продолжались не больше часа. По всей долине валялись трупы. Рядом с обозом афинской армии сидели на земле несколько сотен пленных. Охраняли их всего десяток каталонцев. Здесь ко мне присоединяются Аклан и Тегак. В начале сражения они были рядом со мной, но, когда стало ясно, что мы победили, я потерял их из виду.
        По вспаханному полю среди завалов из лошадиных и человеческих трупов бродили босые женщины и дети. Кто-то собирал трофеи, кто-то вырезал мясо из убитых лошадей. По эту сторону поля горели несколько костров, от которых шел приятный запах печеного мяса. Живые и легкораненые лошади, не расседланные, скубали неподалеку притоптанную траву Между ними и кострами лежали кучки доспехов, оружия, одежды. Отдельно лежали стопкой мои стрелы, все окровавленные, некоторые сломанные. Они длиннее, чем турецкие, ромейские или франкские, не спутаешь. Судя по толщине стопки, я внес значительный вклад в разгром вражеской конницы. Рядом сложены пары сапог с позолоченными шпорами. Куча была довольно высокой. Видимо, сегодня полег весь цвет пелопонесского рыцарства, лишь несколько человек смогли удрать. На это понадобилось меньше часа. Больше некому защищать Афинское герцогство, оно лежало у наших ног. Знал бы Готье де Бриенн, во что ему выльется жадность, заплатил бы Каталонской компании вдвойне.
        Нет, еще кое-кто уцелел. Двоих рыцарей, к моему большому удивлению, взяли в плен. Они сидели на седлах, снятых с убитых лошадей. Еще больше я удивился, когда в одном из них опознал Рожера де Слора. Наверное, по старой памяти помиловали. Он был без доспехов, с выпачканными в грязи руками. Глядел на меня настороженно, со страхом. Он вместе с бывшими тамплиерами присоединился к войску герцога Афинского, хотя я посылал к ним гонца с советом приболеть. Мои разведчики видели Бенуа де Терма среди рыцарей врага. Наверное, труп его и остальных бывших тамплиеров валяется в грязи на поле. Им не простили предательство, потому что мало знали. Бывшие тамплиеры в Каталонской компании старались держаться особняком, друзей среди каталонцев не заводили. Не догадывались, во что им это выльется. Второго рыцаря я не знал. Он был лет сорока. Светло-русые волосы наполовину седы. Выбритое лицо властно и спокойно, выдает привычку повелевать. С него сняли кольчугу, но шоссы и сапоги оставили. Правая рука выше локтя перевязана порванной на ленты, снятой с кого-то рубахой. Странна была такая забота о нем каталонцев, для
которых слова «рыцарь» и «враг» в девяносто девяти случаях из ста являются синонимами. Раненый, в отличие от руссильонца, смотрел на меня без страха, скорее с любопытством.
        - Вот так встреча! - весело произнес я. - Видимо, мне суждено все время выручать тебя, Роже!
        Рожер де Слор сразу повеселел:
        - Поэтому, барон, я всегда старался служить тебе.
        - Не только мне, - возразил я.
        Руссильонец не стал втягиваться в неприятную для него тему, сразу перевел разговор на другое:
        - Я не поверил, что ты опять командуешь Каталонской компанией! Говорили, что ты поклялся больше никогда с ней не связываться. Знал бы, что ты опять их командир, последовал бы твоему совету и заболел или еще что-нибудь придумал, но ни за что не пошел бы в поход! - хитро лизнул он. - Ты придумал эту ловушку?
        - У меня были соавторы, - признался я.
        - Говорил я герцогу, что нельзя атаковать вас в лоб. Он был так уверен в победе, что не стал даже слушать, - сообщил руссильонский рыцарь и добавил с льстивой улыбкой: - Теперь у нас новый герцог Александр.
        Я счел это неудачной попыткой польстить, но стоявшие рядом каталонцы дружно заорали:
        - Да здравствует Александр, герцог Афинский!
        Так много мне было ни к чему. С титулом герцога я уж точно никогда не избавлюсь от Каталонской компании. Тут меня и осенила интересная идея. Пока я герцог, правитель государства, использую титул для решения проблемы.
        - Позовите сюда всех членов Большого Совета, - приказал я, а потом спросил второго пленного рыцаря: - А ты кто?
        - Бонифаций де Верон, вассал Альберто Паллавичини, маркграфа Бодоницы и Негропонта, - отвечает он.
        Негропонт - это название острова Эвбея, как графства в составе Афинского герцогства, а Бодоница или, как говорят ромеи, Водоница - это область на материке через пролив от него.
        - А где сам маркграф? - интересуюсь я.
        - Там, - кивает рыцарь головой в сторону вспаханного поля, заваленного трупами.
        Ко мне подходят члены Большого совета. Они устали, но счастливы. Некоторые обмениваются фразами с Бонифацием де Вероном. Оказывается он сопровождал Каталонскую компанию по территории Афинского герцогства после высадки в Монемвасии. Вел себя с каталонцами прилично, успел подружиться с Рожером де Флором, что и спасло ему жизнь. Получалась прямо нравоучительная история: что посеешь, то и пожнешь на вспаханном поле. Оказывается, Бонифаций де Верон - не простой рыцарь, а эвбейский барон, владелец тринадцати замков.
        - Все собрались? - спрашиваю я.
        - Да! - дружно отвечают альмогавары.
        - Всем встать на левое колено! - приказал я.
        - А зачем? - спросил Джейм Сакоман.
        - Мы договаривались, что вы беспрекословно выполняете мои приказы, - улыбнувшись, напомнил я. - Выполняйте! - Повернувшись к Тегаку и Аклану, сказал: - Вы тоже.
        Больше сотни человек становятся на левое колено, смотря недоумевающее на меня. Еще больше недоумения в глазах Рожера де Слора и Бонифация де Верона, которые догадались, что сейчас будет.
        - Поскольку в данный момент я являюсь независимым правителем Афинского государства, то данной мне от бога властью имею право возвести в рыцари любого, не зависимо от его происхождения. - объявляю я, подхожу к Тегаку, шлепаю его саблей плашмя по плечу и поизношу торжественно: - Встать, рыцарь!
        Я ожидал, что сейчас кто-нибудь засмеется и сведет все к шутке, но каталонцы отнеслись к затеянному мной очень серьезно. Для них я был самым настоящим рыцарем, бароном, поднявшимся на высшую ступень и заимевшим право поднять и их. Сбывалась казавшаяся недосягаемой мечта многих из них. Их дети теперь будут потомственными рыцарями. Я произвел Аклана, Джейма Сакомана, Беренгера Вентайолу, а потом пошел вдоль стоявших кривыми рядами каталонцев, шлепая их саблей по плечу и произнося заветные слова.
        Закончив процедуру, произнес:
        - По нашему договору после победы на Готье де Бриенном я оставляю командование Каталонской компанией. Посему слагаю с себя и титул герцога Афинского. Среди вас теперь достаточно рыцарей, выберите себе достойного командира и герцога.
        - Как отказываешься?! - высказал общее удивление рыцарь Джейм Сакоман.
        - Очень просто, - отвечаю я. - Нет у меня желания управлять герцогством. Слишком много суеты.
        - И что собираешься делать дальше? - спросил он.
        - Надеюсь, вы выделите мне клочок земли в герцогстве. Буду жить на нем или продам и переберусь куда-нибудь, - ответил я.
        - Не только клочок! Мы тебе дадим целое графство! - заверил Джейм Сакоман и спросил своих боевых товарищей. - Да, бойцы?
        - Да! - дружно заорали новоиспеченные рыцари.
        - Отберите себе из трофеев позолоченные шпоры. Теперь вы имеете право носить их, - сказал я.
        Рыцари, толкаясь, как детишки, кинулись к куче шпор, начали со смехом и шутками примерять их.
        Я подошел к Джейму Сакоману и тихо посоветовал:
        - Как только выберете герцога, сразу найдите себе сильного сюзерена. Допустим, короля Сицилии. Иначе вам не дадут спокойно пожить.
        - Это понятно, - согласился он. - Только кого выбрать? Нужен рыцарь по рождению, с другим король разговаривать не будет.
        - Бонифация де Верона, - предложил я. - Он - барон, умеет править.
        - А согласится? - усомнился новоиспеченный рыцарь.
        - Если нет, тогда Рожера де Слора. Он умеет лизать задницы королям. Ему можно предложить так, чтобы побоялся отказаться, - сказал я.
        - Он предал нас, - возразил Джейм Сакоман.
        - Вот и накажите его этим выбором, - произнес я. - Ты даже не догадываешься, сколько у него будет неприятностей, когда станет герцогом.
        - Видать, ты не зря отказался! - хитро улыбнувшись, сделал вывод Джейм Сакоман.
        - Я ничего не делаю просто так, - соглашаюсь с ним, хотя на самом деле причина отказа в другом - в отсутствии моего имени в учебниках истории.
        47
        Бонифаций де Верон тоже отказался от короны герцога, что подтвердило мое мнение, что он не глупый человек. Мол, не рыцарский это будет поступок. Злые языки утверждали, что барон побоялся испортить отношения с венецианцами, которым очень не понравился захват Афинского герцогства Каталонской компанией. Может быть, это действительно навет, потому что венецианцам сейчас не до вражды с кем-либо, сами больше напоминали зайцев, которых по всему католическому миру травит свора гончих. Бонифаций де Верон рассказал мне, что мы не первые, кто отказывается от герцогства Афинского. Восемьдесят шесть лет назад подобный подвиг совершил Оттон де Ла Рош, который подарил герцогство своему племяннику и убыл с сыновьями в родную Бургундию. Видимо, предчувствовал, что счастья его потомкам оно не принесет. Рожеру де Слору отказаться не позволили. Как человек не очень умный, он особо и не сопротивлялся. В итоге руссильонский рыцарь стал герцогом Афинским до тех пор, пока не договорятся с каким-нибудь сильным королем, а потом превратится в графа Салоны. Для этого ему пришлось жениться на вдове Тома де Страмонкура,
предыдущего графа. Лукрецию он оставил при себе. Представляю, как им будет весело втроем!
        Я выбрал себе во владение маркграфство Бодоница и Негропонт. Маркграфство - это графство с особым режимом управления, более независимое, как административно, так и экономически. Обычно такая привилегия дается пограничным графствам, которым приходится часто воевать. Резиденция маркграфа располагалась на острове Эвбея в замке рядом с Халкидой. Мне давно нравился этот замок. Стоит в доходном месте и защищать его легко, если сжечь мост через пролив. Кстати, теперь я буду контролировать пролив и отдавать на откуп венецианцам пошлину за проход по нему. В этой жизни мне везет на сбор пошлин.
        Аклан и Тегак, как рыцари, получили по восемь фьефов в моем маркграфстве возле Бодоницы. Я предложил Аклану обменять его владения на мое баронство рядом с Ламией. Обмен был настолько выгодным, что новоиспеченный рыцарь Аклан де Варна не смог отказаться. Тем более, что семья его и так проживала в моем замке, который воспринимала, как родной дом. Теперь он был самым настоящим бароном, владеющим двадцать одним рыцарским фьефом и собственным замком. Где-нибудь во Франции или Англии Аклан считался бы очень влиятельным человеком. В благодарность за это он лично привез в Фивы, где мы делили герцогство, моего сына, повара Афанасия и наши вещи. Тегак, которому я тоже дал фамилию де Варна, сделав дальним родственником Аклана, выгнал из своих владений старых жен бывших владельцев, потому что обвенчался после сражения с Жакот, которая была беременна, и принял мое приглашение пожить в Халкиде. Мне нужен был хотя бы один человек, которому бы я полностью доверял.
        Жители маркграфства уже знали, кто их новый сеньор. Особой ненависти к себе я не почувствовал. Наверное, уповали на то, что я не грубый альмогавар, а барон. На мосту меня встретила делегация эвбейской знати во главе с Бонифацием де Вероном. В основном это были венецианцы, не принимавшие участие в сражении. Их было в несколько раз больше, чем людей в моей свите. Наверное, встречающих сильно удивило, что я еду почти без охраны и с малым количеством слуг.
        - Теперь вы будете моей свитой, - сказал я бывшему нашему пленнику, который, благодаря мне, выкупился всего за три тысячи перперов.
        Мои слова понравились ему и венецианцам. Наверное, предполагали, что со мной прибудет свита каталонцев, которые займут все теплые места, а местным ничего не достанется. Про погибших рыцарей никто не вспоминал. Они выполнили свой долг и умерли, как подобает рыцарям. Главное, что больше никаких неприятных перемен в жизни живых не будет.
        Бонифаций де Верон не забыл оказанную мною услугу и по пути к замку тихо посоветовал:
        - У маркграфа Альберто Паллавичини осталась молодая вдова Беатриче, внучка венецианского дожа. Если ты женишься на ней, это положительно повлияет на отношения с венецианцами.
        Как-то мне не по нутру браки по расчету, поэтому молвил тихо:
        - Насколько я знаю, Папа Климент разрешил убивать и грабить венецианцев.
        - Мы стараемся не делать это, - сказал барон.
        Замок был сложен из обтесанных, больших камней и кое-где - наверное, заделывали проломы - из кирпича. Мост шириной метра три опущен через ров шириной метров десять, ворота открыты. Стража состояла из двух дюжин бойцов, одетых в металлические шлемы и короткие кольчуги. Командовал ими старый рыцарь с бесцветными глазами, словно покрытыми бельмами. Он глянул на меня, понял, что имеет дело с бывалым воином, после чего коротко кивнул, точно соглашался с мнением внутреннего собеседника. Вымощенный каменными плитами двор был разделен на две части жилой двухэтажной постройкой с туннельным проходом. В первой, хозяйственной, части находились конюшня, сеновал, кузница, амбар, погреб и кладовые. В перемычке располагалось жилье для слуг и гостей. Во второй части был небольшой дворик, в котором по стенам карабкалась виноградная лоза, а рядом с донжоном росли два инжирных дерева. Закругленные сверху окна в донжоне располагались в пять рядов. Видимо, на втором и третьем этаже по два ряда, а на четвертом - один. Стекла вверху разноцветные, а внизу - бледно-зеленые. На невысоком возвышении перед караульным
помещением стоял мужчина лет пятидесяти с длинными седыми волосами и гладко выбритым лицом, одетый в темно-синий кафтан из тонкой шерстяной материи поверх белой льняной рубахи, темно-синие штаны и высокие башмаки с кожаными завязками. Стоявшие позади него одеты победнее, наверное, слуги.
        Он поклонился мне, произнес:
        - С приездом, сеньор маркграф! - взял за повод коня, помогая мне слезть, и представился немного подрагивающим от волнения голосом: - Я - мажордом Доменико. Если у маркграфа есть свой мажордом, готов служить, кем прикажешь.
        - Своего нет, будешь и дальше мажордомом, - успокоил его.
        - Благодарю за честь, сеньор маркграф! Постараюсь оправдать твое доверие! - заверил Доменико и спросил с присюсюкиванием: - А кто этот прекрасный мальчик?! Неужели наш виконт?! - и бросился помогать Александру-младшему.
        Когда он сделал это, я приказал:
        - Выдели лучшее помещение рыцарю Тегаку и его жене и размести и угости встречавших меня, чтобы им не скучно было ждать, когда приготовите всё для пира.
        - Сейчас сделаю, сеньор маркграф! - заверил мажордом.
        - А где… вдова? - поинтересовался я, поскольку забыл ее имя.
        - Сеньора Беатриче ждет тебя в зале, - подсказал Доменико.
        Я поднялся по винтовой каменной лестнице на высокий второй этаж с деревянной галереей вдоль стен, образующей полуэтаж, пересек его, отметив на ходу, что пол из голубовато-серого мрамора, а стены обшиты покрытыми лаком деревянными панелями. Возле винтовой лестницы, ведущей на третий этаж, находилась кухня, где суетилось человек пять мужчин и женщин и откуда тек приятный запах жареного мяса и корицы.
        - Афанасий, возглавь процесс! - бросил я через плечо своему повару.
        Может быть, эвбейцы готовят не хуже него, но проверять сейчас мне не хотелось.
        Поднявшись по многоступенчатой, лихо закрученной лестнице на третий этаж, я остановился, чтобы перевести дух. Лишний раз не захочешь выходить из донжона, чтобы потом не подниматься наверх. Лифт, что ли, завести?! Впрочем, судя по отверстию в стене рядом с лестницей, грузовой лифт из кухни уже есть.
        Стены высокого главного зала от пола и до деревянной галереи, образующей полуэтаж, расписаны библейскими сюжетами. Художник был латинянином. Ромеи изображают одежду просторной, свободно свисающей, а латиняне - как бы прилипшей к телу, словно мокрая. Пол был из циполина - полосчатого зеленовато-белого мрамора. Каминов была два, средних размеров, не сравнить с теми, что я видел в Англии. Посреди зала буквой П располагался стол человек на сорок-пятьдесят, составленный из нескольких небольших. На правой части стола лежали три свернутые, темно-красные скатерти. Видимо, мой приход помешал расстелить их.
        В дальнем конце зала на помосте стояли два стула с высокими спинками. На правом от меня сидела молодая женщина в черном платке, завязанном под подбородком, и длинном, темно-красном, бархатном, приталенном платье с довольно глубоким декольте, узкими рукавами и маленькими золотыми пуговицами, расположенными часто и от самого верха и донизу. Я прикинул, что один человек потратит несколько минут, пока расстегнет все пуговицы. Под платьем была алая шелковая рубаха. Башмаки расшиты золотыми нитками. В ушах длинные золотые сережки с двумя бриллиантами каждая, на руках по два перстня с голубыми и зелеными сапфирами. Наверное, камни для перстней под цвет глаз подобрала. Они у молодой, лет двадцать, вдовы были красивы. Тонкое лицо бледновато и с голубенькими прожилками. Тонкий ровный нос. Алые губки явно подкрашены. Траур трауром, но сейчас надо было понравиться мне, чтобы не отправиться на галере в родительский дом. Не супермодель, конечно, но довольно-таки симпатичная. Позади вдовы стояла пожилая женщина, судя по одежде, служанка, руки которой лежали на плечах девочки лет пяти, одетой в вышитое серебром,
черное, бархатное платье с серебряными пуговицами. Она смотрела на меня со всепоглощающим любопытством, на какое способны только маленькие дети. Видимо, дочь покойного маркграфа. Интересно, каких небылиц обо мне ей понарассказывали, что так пялится на меня?! Наверное, что я ем маленьких детей на закуску, после того, как подзаправлюсь их родителями.
        - Пожалуй, не стоит ссориться с венецианцами! - улыбнувшись, сказал я Бонифацию де Верону, который сопровождал меня, а затем обратился к своему наследнику, кивнув на девочку: - Александр, познакомься с сестричкой.
        - Она мне не сестричка! - дерзко произнес мальчишка, который тяжело переживал разлуку с Ханией и ее детьми.
        - Мать его умерла год назад, некому прививать хорошие манеры, - сказал я в его оправдание молодой вдове.
        - Я позабочусь о нем, - улыбнувшись, пообещала Беатриче.
        Видимо, и я оказался не так плох, как она боялась. Наверняка ей сказали, что я - барон, а не дикий, необразованный и невоспитанный альмогавар, но ведь и бароны бывают разные.
        - Переоденься к пиру. Черный цвет тебя старит, - тихо, чтобы больше никто не слышал, сказал я.
        Она, в двадцать-то лет, приняла мое замечание всерьез. У молодой вдовы порозовели от смущения щечки. Видимо, придется ей позаботиться и о манерах своего нового мужа. Или мне о её чувстве юмора.
        48
        Бонифация де Верона я назначил маршалом графства, после чего местная знать окончательно успокоилась. Даже поговаривали, что им здорово повезло. Каталонцы, получив владения, не шибко церемонились со своими подданными. Кто-то женился на вдове или дочери бывшего владельца фьефа, а кто-то, как Тегак, выгнал на улицу, не дав даже еды на дорогу. Хотя надо признать, что каталонцы и сицилийцы, а также примкнувшие к ним за время похода венецианцы, валахи, болгары, ромеи, как-то сразу остепенились и принялись налаживать хозяйство. Тем более, что началась посевная. Большинство грозных воинов было из крестьян. Они на собственном опыте знали, что надо требовать с подданных. Но в семье не без урода. Кое-кто начал продавать свои земли и не только. Говорят, в Афинах образовалась невольничий рынок. Сперва там продали пленников, не сумевших выкупиться, а теперь перешли на крестьян, которые достались вместе с земельным наделом.
        Затем я вызвал к себе эвбейского представителя венецианского банка, в котором хранились мои деньги. Банковское дело было молодо, поэтому и банкиры еще не мимикрировали, а всем своим внешним видом выдавали свою мошенническую сущность. По крайней мере, у того, что предстал передо мной, я не только подержанный автомобиль, но и подержанную телегу не купил бы. Зато улыбка у него была на зависть любому янки. Так улыбаются только лепшему френду или конченому лоху. Что удивительно - у банкира были светло-русые волосы, как и у моей новой жена. Моя память, привыкшая к тому, что подавляющее большинство итальянцев в двадцать первом веке будет жгучими брюнетами, отказывается перестраиваться на нынешнее преобладание среди них натуральных блондинов.
        Я отдал ему расписки о получении от меня денег на хранение и сказал:
        - Замени их на одну и процент не помешает повысить. Допустим, в два раза, до четырех.
        - Мы так много никому не платим! - изобразив искреннее сожаление, воскликнул банкир.
        - Тогда выплатите все деньги. Даю вам неделю, - сказал я.
        - У нас здесь нет такой большой суммы. Придется подождать не меньше месяца, пока привезут из Венеции, - сообщил он и продолжил торговаться: - Я уверен, что сеньора маркграфа устроят три процента. За несколько лет набежит значительная сумма.
        - Четыре процента, - стоял я на своем. - Не уверен, что пробуду здесь несколько лет.
        - Маркграф собирается покинуть нас?! - с прекрасно сыгранным сожалением произнес венецианец.
        - Вполне возможно, - ответил я. - Если мне предложат за маркграфство хорошие деньги, с удовольствием продам его и куплю другое в Арагоне.
        - А чем это не нравится? - поинтересовался банкир.
        - Уверен, что здесь еще долго будут воевать. Сначала между собой, а потом с турками, - ответил я.
        - У маркграфа уже есть покупатель? - спросил он.
        - Всего пять дней назад послал гонцов к нескольким правителям, - соврал я.
        - Если не секрет, к кому? - продолжил венецианец расспрашивать.
        - В том числе к генуэзцам и ромеям, - мило улыбнувшись, сказал я.
        - Зря! Они обязательно обманут! - предупредил банкир.
        - Это не так просто сделать, - сказал я и вернулся к нашим процентам: - Значит, мы договорились на четыре?
        - Придется нашему банку уступить такому важному клиенту, - согласился венецианец. - У меня будет просьба: не спеши с продажей маркграфства. Может быть, Венецианская республика тоже поучаствует в торгах и заплатит больше.
        - Мне без разницы, кто купит, - произнес я, хотя предпочел бы продать именно венецианцам. - Будешь писать об этом дожу, не забудь захватить письмо Беатриче. Она хочет похвастаться деду, что новый муж оказался не хуже погибшего.
        - Никто в этом не сомневался! - лизнул на прощанье банкир.
        Как сказать! Беатриче очень даже сомневалась. С предыдущим мужем секс не шел ей впрок. На ее счастью (или несчастье?), Альберто Паллавичини не отличался хорошим здоровьем, напрягал не часто. В плане здоровья я выглядел получше, что сперва не сильно ее радовало. Ровно до первой брачной ночи. К утру она сделала вывод, что было бы неплохо, если бы я был еще здоровее. Теперь она при каждом удобном и не очень случае подходит ко мне, чтобы хотя бы дотронуться: моё! Лиана не может долго без дерева. У женщин одно на уме. Это одно они старательно приписывают противоположному полу, чтобы не платить за свои желания, прикрываясь той частью женщин, которым не повезло встретить опытного и по-своему талантливого мужчину.
        Видимо, банкир, забирая письмо, рассказал Беатриче о моем желании продать маркграфство Бодоница и Негропонт. Она тут же прилетела в мой кабинет, который по моему приказу оборудовали в дальнем углу зала, выгородив деревянными щитами и завесив коврами. Первым делом Беатриче уселась мне на колени, окутав облаком цветочного аромата.
        - Почему ты продаешь маркграфство? - огорченно спросила она.
        - Никто ничего пока не продает, - ответил ей. - Просто я поделился с банкиром соображениями, что в Арагоне или, допустим, в Венеции жить было бы спокойнее. Или тебе хочется опять стать вдовой? Надеешься, что с третьим мужем будет еще лучше?! - шутливо произнес я.
        - Лучше уже некуда, - счастливо улыбаясь, молвила Беатриче и поерзала на моих коленях, чтобы догадался, о чем именно она сейчас думает.
        - Тем более, - сказал я. - Лучше быть счастливой патрицианкой, чем несчастной графиней.
        - А куда ты хочешь перебраться? В Арагон или Венецию? - поинтересовалась она.
        - Думаю, в Венеции было бы лучше, - ответил я. - Дожем меня, конечно, не выберут, но патрицием буду. Денег у меня хватит и на роскошный палаццо, и на красивую и спокойную жизнь. Устал я воевать.
        - Мне тоже здесь не нравится, - призналась Беатриче. - Все мои подружки и знакомые остались в Венеции. Они завидовали мне, что стала женой маркграфа.
        - У титулов есть странное свойство: не они тебе служат, а ты им. Как ни странно это звучит, но чем выше поднимаешься, тем меньше принадлежишь себе, тем несчастнее становишься, - поделился я житейским опытом.
        - Как ты решишь, так пусть и будет, - произнесла она и, судя по печальному личику, попрощалась с титулом маркграфини. - Надо написать об этом дедушке!
        - Ни в коем случае! - остановил я. - Тогда нам намного меньше заплатят.
        - И правда! Дедушку заставят сбить цену, насколько возможно, - согласилась Беатриче.
        Она мне много чего успела рассказать про управление Венецианской республикой. У них там такие строгости! Дож имеет меньше власти и прав, чем президент страны с развитой демократией в двадцать первом веке. Зарплату ему платят раз в квартал. Взятки брать нельзя, иначе повесят высоко и коротко в прекрасном месте - между двумя колоннами на Пьяцетте. Разрешается принимать в подарок розовую воду, бальзамы, лечебные травы, бочонок вина, одно животное или не более десяти птиц. Переговоры с главами других государств только с разрешения Совета десяти и в присутствии кого-либо из его членов, как и вскрывать официальную корреспонденцию. И вообще, любое решение принимается только после детального обсуждения со своими шестью советниками, Советом десяти и в присутствии государственного прокурора, который не имеет права голоса, но вносит предложения и разъясняет юридическую сторону вопроса. Важные дела и вовсе решаются на заседании Большого совета, состоявшего из пяти сотен патрициев. Самое смешное, что были желающие стать дожем. Впрочем, выбирали в дожи вне зависимости от желания кандидата. Процедура была очень
сложной и запутанной, а в конце из нескольких достойных выбирали методом жеребьевки. Отказаться нельзя, как и от назначения на любую другую государственную должность. Каждый патриций обязан был выполнять решение Совета. Утешением служила высокая зарплата. Впрочем, меня это не пугало, потому что знал, что мне, как чужаку, ничего не поручат.
        Пока венецианцы обдумывали мое предложение, я занялся постройкой судна. В Халкиде были свои кораблестроители. Поскольку заказов у них сейчас не было, я набрал артель из двадцати человек. Старшим был венецианец Россо Бутарио - темно-русый и кареглазый, что говорило об иностранных предках.
        Он выслушал мои объяснения и сделал вывод:
        - Маркграфу нужно торговое судно с корпусом, как у галеры?
        - Не совсем, как у галеры, но что-то в этом роде, - уточнил я.
        У меня уже был богатый опыт общения с безграмотными, по моим меркам, кораблестроителями, поэтому терпеливо и дотошно обучал их строить быстроходные парусные корабли. Надеюсь, мои объяснения не канут в Лету, как случилось в шестом веке в Херсоне. Странно, что забываются, теряются жизненно важные открытия. Компас, которым пользовались еще финикийцы, потом вновь изобрели норманны, а недавно это сделали итальянцы.
        Я уже заканчивал строительство бригантины, когда от венецианского дожа прибыли делегация для переговоров о судьбе маркграфства Бодоница и Негропонт. Возглавлял делегацию миссер Марко Баседжо, с которым я когда-то встречался в проливе Дарданеллы. Это он в бытность капитаном каравана согласился, что из-за двух дукатов не стоит превращать сильного союзника во врага. Несмотря на солидный возраст, седые усы у него были закручены всё также боевито. Марко Баседжо, видимо, из тех, у кого юношеский задор заканчивается только вместе с жизнью. И память остается светлой, потому что узнал меня раньше, чем я его.
        - Вот так встреча! - весело произнес глава делегации. - Где собирают пошлину за проход, там и ты!
        - А ты, как только узнаешь об этом, сразу приплываешь заплатить! - пошутил я в ответ.
        - А что мне остается делать?! Венеции не нужны сильные враги! - в тон мне произнес миссер Марко Баседжо и закончил лукаво: - Тем более, родственники нашего дожа Пьетро Градениго.
        - Да уж, не повезло ему с родственниками, - сказал я. - Или я ошибаюсь?
        - Надеюсь, что на этот раз, в порядке исключения, ты ошибаешься, - заверил меня дипломатичный венецианец.
        - С чем вы прибыли ко мне? - перешел я к делу.
        - С деловым предложением, - ответил он. - В нашей республике сейчас ситуация складывается так, что мы не можем позволить себе такую дорогую покупку. Однако мы готовы взять маркграфство в аренду на пять лет с правом последующего выкупа.
        Что ж, я не против еще пять лет оставаться маркграфом, но не заниматься управлением.
        - Через пять лет оно будет стоить дороже, - предупредил я.
        - Мы это понимаем, - сказал миссер Марко Баседжо.
        Доход, который приносило маркграфство, секретом не был. Венецианцы предложили на десять процентов меньше. Я согласился уступить всего пять.
        - Даже это будет очень большая сумма, но так уж и быть, уступлю по-родственному, - сказал я. - В придачу дадите мне гражданство с момента начала аренды, патрицианство с местом в Большом совете и палаццо на проезде от площади Сан-Марко до Сан-Пьетро ди Кастелло.
        Беатриче рассказала мне, что это самый престижный район города, один из немногих, вымощенных каменными плитами. В остальных районах в распутицу грязи по колено.
        - Гражданство и место в Большом совете - это само собой разумеется, потому что ты женат на внучке дожа, - сразу согласился миссер Марко Баседжо. - А вот на счет палаццо… Они в том районе очень дороги.
        - Я его куплю. По разумной цене, конечно. Вычтете из платы за маркграфство, - предложил я.
        Цену маркграфства Бодоница и Негропонт определили приблизительную, с учетом того, что через пять лет она все равно изменится. Миссер Марко Баседжо сказал, что отвезет мои условия в Венецию и, если их утвердит Большой совет, то вернется с договором.
        - Не ожидал, что мы с тобой договоримся так быстро, - закончил он.
        - Два разумных человека всегда быстро договариваются, - поделился я жизненным опытом. - Тем более, что делаем это не впервые.
        49
        Бригантина получилась очень ходкой. При свежем попутном ветре она в балласте разгоняется узлов до двенадцати. Может, я немного привираю, потому что не уверен, что точно определяю скорость судна. Мне изготовили ручной лаг, состоящий из поплавка, линя с узлами через четырнадцать с половиной метров и вьюшки, на которую он наматывается. Только вот я не был уверен, что между узлами именно четырнадцать с половиной метров. Использовать существующие меры длины я не мог, потому что не знал, как они переводятся в сантиметры. То есть, я помнил, что дюйм - длина верхнего сустава большого пальца - это два с половиной сантиметра, а фут - длина стопы - тридцать с половиной, но еще курсантом проверил и убедился, что у меня сустав длиной три сантиметра, а стопа сорок второго размера, двадцать семь сантиметров. Поэтому взял длину своей стопы, прибавил к ней свой дюйм и получил отрезок в тридцать сантиметров, который и использовал, как эталон. И отсчитывать тридцать секунд приходилось без помощи часов. Знаю, что за секунду произносится слово «двадцать один», и повторяю его тридцать раз. В любом случае бригантина
свободно обгоняет галеру, идущую даже на предельной скорости. Я вооружил ее катапультой, поставленной на корме по центру, и двумя станковыми арбалетами, расположенными по бортам. Впрочем, любое из этих орудий можно было легко переставить, поменять местами.
        Команду нанял из гасмулов, пять десятков отчаянных парней, готовых порвать любого за пару золотых монет. Гасмулов много в Афинском герцогстве. Франки приплывали и приезжали сюда без жен, а от природы никуда не денешься. Ребята оказались сообразительными и боевыми. Они быстро обучились работать с парусами и перебегать в доспехах по «ворону» на другое судно. Я пообещал им треть добычи. Поскольку больше никто ничего не предлагал, согласились с радостью.
        В поход вышли в середине августа. Я хотел «пощупать» генуэзцев. Они предусмотрительно обходили Эвбею да и всё Афинское герцогство восточнее, поменяв порты ночевки. В начале второй недели патрулирования мы наткнулись северо-восточнее острова Андрос на караван из двадцати двух галер, которые пересекали Эгейское море, шли к острову Хиос. Дул западный ветер, и мы находились с наветренной стороны, что способствовало нападению. Я повел бригантину на замыкающую галеру, сорокавосьмивесельную и нагруженную так, что сидела в воде по самое не балуй. Удивляюсь, как с таким перегрузом рискнули выйти в открытое море. Хотя Эгейское море язык не поворачивается назвать открытым. Сразу пять галер вышли из общего строя и рванули нам наперерез. Видимо, генуэзцы не хуже венецианцев наработали методы защиты каравана. Я не рискнул нападать, приказал изменить курс вправо. Мол, ребята, мы плывем по своим делам, до вас нам дела нет. Пять галер погнались было за нами, но быстро поняли, что не им с нами тягаться, и вернулись к каравану.
        Мы прошли еще немного на юго-восток, а потом повернули на север. Я решил крейсировать вдоль западного побережья Малой Азии, от островов Южные Спорады до острова Лесбос. Надеялся поймать турецкого или ромейского купца, которые не ходили большими караванами и не рвались защищать своих попутчиков.
        Удача улыбнулась нам в середине третьей недели. Это было судно длиной метров сорок пять, шириной около пятнадцати и надводным бортом метра два с половиной. Надстройка на баке двухтвиндечкая, на корме - трехтвиндечная. На первой находятся два станковых арбалета, на второй - четыре. Три мачты: на фоке прямой парус, а на гроте и бизани латинские. В будущем судно с прямыми парусами на передней мачте и косыми на двух задних будут называть баркетиной. Сейчас итальянцы называют их просто - корабль. Двигался корабль, в сравнении с нами, очень медленно, хотя шел в полветра - не самым плохим курсом. Его команда заметила нас, правильно поняла наши маневры и без особой суеты начали готовиться к бою. Высокий надводный борт, неудобный для атак с галеры, и большой экипаж создавали у них иллюзию неуязвимости. Только вот в балласте борт у нас был даже немного выше, а численное превосходство никогда не было решающим фактором в сражении.
        Зная, что генуэзцы считаются лучшими в Европе арбалетчиками, я повел на них бригантину встречным курсом. Так было труднее обстреливать нас. Моя команда, облаченная в доспехи, у кого они имелись, в основном в кожу и стеганки, попряталась за фальшборт, мачты, шлюпку на рострах, бухты тросов. Наша сила - абордаж. Добраться до врага, перекинуть на него «ворон» - вот тогда мы себя и покажем! Бригантина шла так быстро, а корабль был таким неповоротливым, что генуэзцы не смогли уклониться от сближения судов вплотную. В полукабельтове от цели мы быстро убрали фок и опустили грот и по инерции врезались правым носовым обводом в борт корабля в носовой его части. Поскольку трюм у нас был пустой, бригантина при ударе загудела так, будто внутри нее что-то взорвалось. Наш привальный брус заскользил по их борту, вдавливаясь с такой силой, что завоняло горелым деревом. На корабль полетели «кошки», но инерция была слишком велика. Только когда наш форштевень поравнялся с передним обрезом кормовой надстройки, скорость упала настолько, что я дал команду опускать «ворон». Он упал перед бизань-мачтой, клювом ни во что
не встрял, поэтому проехал, громко скуля, по фальшборту, пока не уперся в нее.
        Гасмулы бросились в атаку, не дожидаясь приказа. Первых троих сразили арбалетные болты, но это не остановило бегущих сзади. Они перепрыгивали на борт корабля и смело бросались на вражеских солдат и матросов, которых было раза в два больше, чем нас. Я тоже перебежал по «ворону» на корабль и повернул в сторону кормовой надстройки. Там стоял капитан, он же, скорее всего, и владелец судна, облаченный в бацинет с забралом-хоботом и длинную кольчугу. В руках держал арбалет, из которого целился в кого-то из моих бойцов. Я метнул в него степную пику. С расстояния метров пятнадцать она легко пробила кольчугу, влезла снизу вверх на несколько сантиметров в живот. Капитан успел выстрелить и сразу уронил арбалет. Что было дальше, я не видел, потому что с саблей в руке и прикрываясь щитом начал подниматься по трапу на квартердек.
        Наверху меня встретил матрос с большим топором. Босой и с обтрепанными снизу штанами желтовато-серого цвета, он стоял, широко расставив ноги, готовясь нанести удар сверху вниз, когда я поднимусь повыше. Прикрывшись щитом, я ударил первым по ближней левой ноге чуть ниже колена. Узорчатая сталь легко перерубила мясо и кость. Матрос подался вперед, падая, благодаря чему удар топора ослабел и смазался. Потеряв равновесие, матрос попытался отшагнуть назад, но сразу завалился на спину. Я рванулся к молодому человеку в кожаной куртке с нашитыми спереди, надраенными, бронзовыми, прямоугольными бляхами, который стоял рядом с валяющимся на палубе капитаном и заряжал арбалет, поставив левую ногу в стремя и зацепив тетиву крюком, свисающим с ремня. Краем глаза заметил, как поднявшийся по трапу следом за мной Тегак, отсек голову матросу с топором. Молодой генуэзец разогнулся, собираясь положить на ложе болт. Я понял, что он из богатой семьи, наверное, наследник судовладельца, поэтому решил не убивать. Приставив острие сабли к его шее слева, там, где билась сонная артерия, приказал:
        - Брось арбалет и прикажи своим людям прекратить сопротивление.
        Арбалет он уронил сразу, а вот вымолвить что-либо у него долго не получалось. Наверное, от испуга в горле пересохло, а слова без смазки не пролезали.
        - Мы сдаемся! - наконец-то выдавил он высоким, срывающимся голосом и добавил более естественным: - Бросьте оружие!
        Сопротивляться, в общем-то, было уже почти некому. С десяток генуэзских матросов закрылись в кубрике и ждали, когда вышибут дверь и доберутся до них. Как только на главной палубе затих шум боя, сразу заорали, что сдаются, на итальянском, греческом и турецком языках, чтобы не промахнуться.
        - Это твой отец? - спросил я молодого генуэзца, показав на мертвого капитана.
        - Да, - подтвердил он спокойно, будто речь шла о постороннем человеке.
        Может быть, это шок, а может классическая проблема отцов и детей, когда каждая сторона уверена, что должны ей, а не наоборот.
        - Снимай пояс с кинжалом, мешок с болтами и куртку и иди на мое судно, - приказал ему.
        Весь верхний кормовой твиндек занимала каюта капитана. В ней возле трех переборок было по широкой кровати, а между ними стояло по большому сундуку, в которых была дорогая одежда и мешочки с деньгами: золото отдельно, серебро отдельно. Надо будет найти третьего жильцы каюты, если он жив. Явно не бедный человек. В центре каюты находился длинный стол, рассчитанный на дюжину персон. К четвертой переборке рядом с дверью был приделан дедушка буфета, в котором хранилась серебряная и бронзовая посуда.
        В среднем твиндеке было три каюты, в каждой из которых располагались пассажиры, женщины и дети, человек по десять в каждой. Ревели они все вместе, поэтому я сразу спустился на нижний твиндек. В длинном и узком центральном помещении находилась рулевая рубка, в которой стояли два перепуганных и безоружных матроса.
        - Выходите на палубу, - приказал им.
        В помещениях слева и справа хранились продукты в бочках, ларях и мешках. На одном ларе сидел крупный черно-белый кот и невозмутимо вылизывался - намывал гостей. Намыл-таки на голову своего хозяина!
        Я приказал своим бойцам собрать трофеи и выбросить за борт трупы, а сам перешел на борт бригантины. Молодой пленник стоял па палубе рядом с грот-мачтой? разглядывал с любопытством мое судно. Наверное, ему понравилась наша скорость. По себе знаю, что в молодости все кажется слишком медленным. Знаю также и то, что по мере старения всё становится слишком быстрым.
        - Какой груз? - спросил его.
        - Оливковое масло, вино, квасцы, мастика, шерсть, кожи, - перечислил генуэзец.
        Корабль был водоизмещением тонн пятьсот, если не больше. Основную часть груза составляют дешевые товары, но при таком количестве добыча становилась ценной, а дорогие квасцы, которые применяются для дубления кож, изготовления свечей, протравки тканей перед окрашиванием, и мастика - бабушка жвачки - и пленники, за которых наверняка получим выкуп, делали ее просто восхитительной. С такой можно возвращаться домой.
        50
        Груз продали быстро и по хорошей цене. Почти треть груза забрал мой приятель Лоренцо Ардисонио. Как только узнал, что я стал маркграфом Бодоницы и Негропонта, сразу приплыл в гости. Тем более, что теперь никто не запрещал торговать с Каталонской компанией. Нет ее больше, а есть герцогство Афинское с новым управленческим аппаратом, с которым желательно иметь хорошие отношения, ведь мимо наших земель пролегают основные морские торговые пути венецианцев. Патрон Лоренцо привез и печальную весть о смерти дедушки моей жены. Новым дожем стал Марино Дзорци.
        Я решил, что на продаже маркграфства теперь можно ставить крест, поэтому сосредоточился на реализации захваченного корабля и получении выкупа за пленных. Такое большое судно никому на Эвбее не было нужно. Придется ждать покупателей из Венеции, Падуи, Мессины. Я передал через купцов, что жду покупателя на корабль, возьму не дорого. Пообещали передать всем, кому такое предложение будет интересно. Зато с пленными вопрос решился сравнительно быстро. Это были семьи генуэзцев, проживающих в Константинополе, точнее, в пригороде Галата. Как только им сообщили пренеприятное известие, сразу появился посредник, чтобы обсудить сумму выкупа. Я запросил мало, потому что слишком много было мороки с женщинами и детьми. В итоге каждому гасмулу вышло по тринадцать с половиной золотых дукатов. Это не считая доли в непроданном судне. По мнению гасмулов, очень хорошая плата за трехнедельную морскую прогулку, в которой погибло всего-то шесть человек и вдвое больше получили ранения. Моя доля равнялась цене самого крутого палаццо в Венеции.
        Беатриче, увидев груду золота, которую я добыл за один морской поход, вскрикнула от радости и сообщила:
        - Мой папа столько наторговывал года за три, если не дольше! - Затем с чисто женской последовательностью сделал вывод: - И действительно, зачем нам морока с этим маркграфством?! - и закончила с горечью: - Жаль, что дедушка умер!
        Меня всегда забавляло женское жонглирование темами разговора. Однажды в поезде слушал разговор двух попутчиц. Обе говорили одновременно. Одна - про смерть мужа, вторая - про свадьбу дочери. При этом обе умудрялись эмоционально соответствовать одновременно своей и чужой теме. Зато у меня через пять минут заболела голова. Пошел в тамбур позвонить приятелю. Оказалось, что мобильный телефон сел. Он разрядился, быстро переключаясь с одной базовой станции на другую. Я понял его, как никогда ранее, и простил.
        Я решил не дожидаться покупателя на корабль, сделать еще один рейд. Не успел, потому что прибыла делегация от нового венецианского дожа. Возглавлял ее по-прежнему миссер Марко Баседжо, но остальные члены делегации были новые. Как мне рассказала Беатриче, в Венеции недавно была попытка государственного переворота. Ее земляки и раньше отличались повышенной подозрительностью, а теперь и вовсе не доверяли никому, даже собственному дожу, боялись узурпации власти одним человеком. Почти во всех соседних итальянских государствах, а некоторые состояли из одного города и прилегающих к нему деревень, правили или короли, или бывшие командиры наемных отрядов. Представляю, как бдительно будут следить за мной. Теперь я уже не сомневался, что договорюсь с венецианцами. Видимо, смерть родственника сыграла мне на руку.
        Миссер Марко Баседжо сообщил то, что я надеялся услышать:
        - Республика Венеция согласна арендовать маркграфство Бодоница и Негропонт на пять лет на оговоренных ранее условиях, с возможностью продления срока аренды или выкупа. Ты не передумал?
        - Нет, - ответил я и добавил шутливо: - У меня на это есть еще пять лет.
        - Надеюсь, у тебя не будет повода передумать, - пригладив усы, сказал он.
        - Это будет зависеть от вашего отношения ко мне, - дал я понять, что им придется понянчиться со мной, как минимум, пять лет.
        Через неделю мы заключили договор. Со стороны Венецианской республики его должен был подписать «Сиятельный господин, милостью божьей дож Венеции, дука Далматинский и Хорватский, повелитель одной четверти с половиной Латинской империи Марино Дзорци». Эта одна четверть с половиной несуществующей империи глубоко характеризовала венецианцев. В церемонии принимали участие все бароны маркграфства Бодоница и Негропонт, поскольку это касалось их напрямую. Представляю, каким идиотом я выглядел в глазах баронов. Посмотрим, что они запоют, когда Пелопоннес начнут захватывать турки. Купцы привезли из Фессалоники известие, что турки уже грабят Болгарию. Царь Феодор Тертер не в силах справится с ними. Не помогают даже родственные связи с татарами.
        Кстати, турки и туркополы, с которыми мы расстались после сражение у реки Кефис, отправились в Малую Азию. Они договорились о переправе через пролив Дарданеллы с генуэзцами. Те выдвинули жесткое условие - сдать оружие на время переправы. Мол, опасаемся вас, грозных и непобедимых. Турки и туркополы такими хитрыми и недоверчивыми изображали себя перед битвой, а тут повелись, как последние лохи. Короче, как только у них забрали оружие, тут же перебили всех, хапанув богатейшую добычу, собранную трудами праведными в городах и деревнях Ромейской империи, Фессалийского княжества, Эпирского деспотата и Афинского герцогства.
        Еще неделю мы попировали в замке, а затем я начал готовиться к переселению в Венецию. Управлять маркграфством, то есть, решать вопросы с венецианцами, назначил Бонифация де Верона. Барону это очень понравилось. Есть люди, для которых управлять - значит, жить. Решился и вопрос с кораблем. Его купил Марко Баседжо, выдав мне вексель на венецианский банк.
        - Давно хотел приобрести большой судно, чтобы возить зерно и шерсть с восточного берега нашего моря, - сообщил он.
        Своим морем венецианцы называли Адриатику и Ионическое. Владея лишь частью побережья, они контролировали судоходство на этих морях, что давало им право считать их своей вотчиной.
        БОльшую часть команды бригантины я распустил, а с остальными отправился в Венецию. Трюм был забит вещами Беатриче, слугами, моими и Тегака лошадьми и бочками с вином, которое, как мне сказали, на Эвбее получше, чем на Апеннинском полуострове. Новоиспеченного рыцаря я взял с собой, сдав и его земли в аренду венецианцам и выбив для него венецианское гражданство, но не патрицианство. Подозреваю, что Тегаку было просто страшно остаться одному в своем поместье. Всю сознательную жизнь он провел в походе. Единственное, что умел делать, - воевать и грабить. Представление о том, как надо вести хозяйство, управлять крестьянами, у него было довольно смутное, а после моего отъезда не у кого будет даже совет спросить.
        В двадцать первом веке Венеция была моим самым большим разочарованием. Я столько раз видел ее по телевизору, столько читал о ней, что представлял что-то такое-разэтакое и так мечтал побывать. Впервые я оказался в ней в конце августа. Выяснилось, что в саму Венецию грузовые суда больше не заходят. Для этого есть Порто Маргера, расположенный километрах в десяти южнее. Путь к причалам пролегал по каналам, на которых работало много дноуглубительных снарядов. Имелась в порту проходная, но вахтеры отсиживались в помещении, возле кондиционера, меня никто не тормознул на мое счастье, потому что обнаружил, что забыл на судне паспорт. Возвращаться не стал. На автобусе добрался до Венеции и пошел от автостанции по стрелочкам, нарисованным на зданиях, к площади Святого Марка. В узких сырых и вонючих (а представляю, что там творилось поздней осенью и зимой!) улочках романтика чувствует себя плохо. Улицы были забиты туристами, разочарованными не меньше меня, но время от времени попадались аборигены - надутые позеры, которые курили пол стеной своего заплесневелого дома и изображали из себя истинных венецианцев.
Они казались бы смешными, если бы не вонища, которую не перешибал и дым сигарет. После долгих плутаний, когда у меня появилось подозрение, что хожу по кругу, добрался наконец-то до площади Святого Марка. Это была единственная часть Венеции, которая хотя бы частично оправдала мои ожидания. Мне стали понятны возгласы побывавших в Венеции: «А площадь Святого Марка! О-о-о!!!». Остальная часть города, видимо, должна была оттенять площадь. Не познавший венецианских улиц не возрадуется площади Святого Марка. Она так велика, что два духовых оркестра в разных концах ее не мешали друг другу. И смотрелась красиво, почти как по телевизору. Я пробыл на ней довольно долго, обошел всю и даже выпил стакан сока за пять евро. В Москве - не самом дешевом городе мира - за такие деньги можно было бы купить пять литров сока. В Венеции нет ничего дешевле пяти евро. Видимо, в цену входит надбавка за глупость. Обратно до автостанции я добирался на «морском трамвайчике» - длинной и вместительной пассажирской плоскодонке. Продавец билетов на катер - мужчина лет пятидесяти с благородной физиономией венецианского патриция, -
нагло глядя мне в глаза, не дал пятьдесят центов сдачи. Я был не настолько мелочен, поэтому только улыбнулся ему. Пусть это будет платой за избавление от мечты.
        В четырнадцатом веке Венеция выглядела иначе. Во-первых, она вся была портом. Каналы забиты судами, ошвартованными впритык друг к другу. Во-вторых, улицы шире, а потому суше и не такие вонючие, хотя намного грязнее. В-третьих, вместо толп туристов по улицам бродили стада свиней и производили санитарную чистку, оставляя только отходы вторичной переработки. Как мне сказала Беатриче, разводят свиней в монастыре Святого Антония, поэтому их никто не трогает, не смотря на отлучение Венеции от церкви. В-четвертых, венецианцы не корчили из себя венецианцев, а были ими. Очень солидарные, поскольку их все тихо и не очень ненавидели. Очень осторожные. О политике говорить не любят. К искусству относятся немного лучше, но тоже с прохладцей. Заботятся о своих, особенно о раненных на войне, платят им пенсию. Даже раненным врагам оказывают медицинскую помощь, что в те жестокие времена не просто удивляло, а прямо-таки бесило остальных воинов противника. И то верно! Как воевать с такими мерзавцами, которые потом лечить тебя будут?!
        Впрочем, большую часть стотысячного населения города составляли, как и в двадцать первом веке, приезжие, но в основном европейцы, а не негры, азиаты и латиносы, как будет в будущем. Много было иудеев. Они занимали целый остров, который даже называть стали Джудекка. Эти, как и в других городах, занимались ростовщичеством, ювелирным делом и врачеванием. Немцы были мельниками, зеркальщиками, башмачниками. Миланцы - кузнецами. Луккианцы - изготовителями шелковых тканей. Фламандцы и флорентинцы специализировались на шерстяных тканях. Греки служили учителями, переписчиками, переводчиками и художниками. Далматинцы - моряками. Албанцы - наемными солдатами.
        Всем этим занимались те, кому нечем было торговать. Купец - вот основная профессия в Венецианской республике. Все патриции, включая дожа, были купцами, а почти все богатые купцы - патрициями. Куда не пойди, везде говорили о ценах на товары и прочих, связанных с торговлей вопросах. Разговор вели спокойно, рассудительно, без эмоций и яростной жестикуляции. Как часто повторяют венецианцы, деньги не любят шум. Каждый житель города, даже нищий с маленькими деньгами, мог поучаствовать в этом большом бизнесе. Если у начинающего купца не хватало денег на раскрутку, он создавал комменду - общество на паях, в которое входили все желающие. Он вкладывал в дело треть денег, а две трети - остальные. Сделав рейс, в течение месяца купец отчитывался перед пайщиками, предоставляя все счета, а потом делили прибыль поровну. Поскольку в те времена прибыль у купцов была от тридцати до трехсот процентов, все оставались довольны. Был, конечно, шанс нарваться на пиратов и потерять всё. В свое время я доставил венецианцам немало таких неприятностей.
        В Венеции я впервые увидел ночное освещение улиц. В Константинополе в центре города возле ворот богатого дома тоже иногда светил масляный фонарь, но редко. Здесь же почти на каждом углу была часовня девы Марии или еще какого-нибудь святого, возле которой в обязательном порядке должен был ночью гореть светильник.
        Венецианская республика продала мне четырехэтажный палаццо неподалеку от площади святого Марка, в самом начале Большого канала, поэтому я смог ошвартовать бригантину прямо под своими окнами. С канала под дом вел грот, в который можно заплыть на лодке и ошвартоваться. На первом этаже палаццо находилось большое и высокое складское помещение, в котором был люк в грот и нехитрое приспособление для погрузо-разгрузочных работ - двушкивный блок, перемещающийся по деревянной направляющей, закрепленной под потолком. На втором этаже - мой рабочий кабинет, кухня, комнаты для слуг и кладовые. На третьем - банкетный зал, детская и по соседству комната, в которой женщины занимались рукоделием, то есть, сплетничали. Из банкетного зала был выход на открытую лоджию, с которой можно было плюнуть в воды Большого канала. Больше нигде в мире я не видел такого непозволительного отступления от безопасности жилища. На четвертом этаже располагались спальни хозяев, их детей и гостевые. К дому прилегал вымощенный плитами двор с колодцем, конюшней, хлевом, птичником, сеновалом, амбаром, дровней и сторожкой возле ворот. Дом
был новый. Как мне сказали, его построила республика в середине лета, собираясь сдать в аренду. Государству принадлежало много домов в городе. Говорят, за аренду в год собирали около миллиона дукатов.
        Впрочем, слово «миллион» венецианцы произносили со скрытой иронией. Для купцов это была не та цифра, которой они привыкли оперировать. Марко Баседжо, который вернулся в Венецию на моей бригантине, по пути рассказал мне, что один их купец побывал в стране, расположенной на восточной окраине земли, где людей миллионы, и даже написал об этом книгу, полную подобных же выдумок. После чего получил кличку Миллион.
        - Его не Марко Поло зовут? - поинтересовался я.
        - Да, - подтвердил Марко Баседжо. - Ты читал его книгу?
        - Конечно, - ответил я. - Но слышал о нем раньше. Наши купцы, которые бывали в тех краях, рассказывали о венецианце, который служил у китайского хана. Людей там действительно миллионы. Их там так много, особенно в городах, что Константинополь в сравнении с ними показался бы маленькой деревушкой.
        - Значит, всё, что он описал в книге, правда?! - не поверил Марко Баседжо.
        - Не всё, но большая часть, - сказал я.
        Хотел добавить, что придет время, когда вся Венеция будет торговать китайскими товарами, но побоялся получить прозвище Два Миллиона.
        51
        Конец осени и зиму я занимался обустройством дома. Обшил стены панелями из дуба и украсил мозаикой по мотивам подвигов Геракла. Выкладывали мозаику греческие мастера, которым не надо было объяснять, кто такой Геракл. В Венеции стены не расписывают из-за тотальной сырости. Пришлось мне и систему отопления переделать, заменив камины на печи со сложными дымоходами, которые обогревали весь дом. Сделали и новую мебель по моим эскизам. К жене потом долго приходили подруги и с интересом разглядывали буфеты, шкафы, письменные столы, диваны, кресла.
        Меня предупредили, что теперь не имею права грабить генуэзцев и других союзников республики Венеция, по крайней мере, открыто. Если кто-то нападет, тогда можно делать с ним всё, что сочту нужным, но если большая часть пиратов - мусульмане, лучше продавать добычу в христианской стране и наоборот. Кстати, когда венецианцы подписывали мирный договор с генуэзцами, каждого капитана заставили поклясться на Библии, что не будет нападать на суда другой стороны. Если я решу заниматься торговлей, мне будут бесплатно оказывать всяческую помощь представители республики? если таковые окажутся в порту захода. Сразу перечислили порты, в какие лучше не заходить по разным причинам. В венецианских колониях всегда есть представители банков. Они возьмут местную валюту и выдадут вексель, который можно обналичить в Венеции или любой другой колонии.
        Поэтому я решил заняться торговлей. Тем более, что в Венеции это была престижная профессия, а не подлая, как во многих странах Европы. Черное море для меня было закрыто, потому что пролив Босфор контролировали генуэзцы. Во Франции, Англии, Германии и многих других странах могли ограбить, пользуясь отлучением Венецианской республики от церкви. Оставался Ближний Восток и Египет. Я решил сходить в Александрию, посмотреть, как она сейчас выглядит. Тем более, что не был в ней почти семьсот лет и еще через столько же попаду. Хотя возможны варианты. Черт его знает, где меня будет носить следующие семьсот лет?!
        Официально навигация начинается в Венецианской республике после весеннего равноденствия. Впрочем, не все ждали эту дату. Многие отправлялись в рейс раньше, надеясь, что первому достанется больше прибыли. Я задержался до Пасхи из-за родов Беатриче. Прошли они легко. Родилась девочка, которой дали имя Томмазина в честь бабушки по матери, урожденной Морозини. Есть женщины, которые размножаются почкованием, то есть, исключительно девками. Видимо, одна из них досталась мне.
        Убедившись, что с женой и ребенком все в порядке, вместе с Тегаком, который тоже стал отцом, отправился в рейс. Трюм бригантины набил дорогими товарами, произведенными в Венеции. Заодно вошел в комменды нескольких купцов, причем у двоих был единственным вкладчиком, дав им недостающие две трети капитала. Когда денег много, можно рисковать. Это на последние надо быть предельно осторожным.
        Дул попутный северо-западный ветер, баллов пять, так что шли мы со скоростью семь-девять узлов. В одиночку, а не вместе с караваном, который мы догнали на подходе к порту Модона, где они собирались заночевать. Капитан каравана предлагал присоединиться к ним, чтобы иметь защиту, но в мои планы не входило тащиться еще почти три недели. Там, где пойду я, пираты пока не шляются. Сперва проложил курс на западную оконечность острова Крит, а затем взял восточнее, на Александрию. Здесь ветер был слабее, поэтому увидели Александрийский маяк только к концу шестых суток. Точнее, руины маяка. Он развалился во время землетрясения. На его месте построят крепость, в которой я побываю в двадцатом веке на экскурсии. Александрийская бухта сильно заилилась. Суда с большой осадкой с трудом проходили до канала, соединяющего город с рекой Нил. На берегу этого канала у венецианцев была длинная пристань, а рядом с ней - колония, огороженная глинобитной стеной высотой метров пять и двумя угловыми семиметровыми башнями, расположенными по диагонали. Провел судно к пристани венецианский лоцман - пожилой мужчина всего с
несколькими зубами в верхней челюсти, из-за чего сильно шамкал, говорил очень невнятно. Но дело знал хорошо.
        - А где бочонок вина? - спросил он, когда мы ошвартовались к причалу.
        - А зачем он нужен? - поинтересовался я в ответ.
        - Для мамелюка-таможенника, - ответил лоцман и пояснил: - Чтобы отнесся благосклонно к грузу, особенно к его количеству и цене.
        Я приказал достать из провизионной кладовой бочонок с не самым лучшим вином, которое предназначалось для экипажа. Поставили бочонок в тени у комингса трюмы, на виду.
        Мамелюк оказался блондином с явно неазиатским лицом, одетый в белую чалму и просторную накидку, подпоясанную ремнем с золотой пряжкой, на котором висела очень кривая сабля с золотой рукоятью и золоченых внизу ножнах. Таможенник настолько был похож на Тегака, что их можно принять за родных братьев. Самое интересное, что сами они этого не замечали.
        - Это мне вино? - первым делом спросил таможенник на плохом венецианском диалекте.
        - Да, для тебя, - ответил я на половецком языке, проверяя свою догадку.
        Мамелюк понял меня. После небольшой заминки, которая потребовалась ему то ли на то, чтобы справиться с удивлением, то ли для перехода на другой язык, спросил:
        - Ты - куман?
        - Рус, но среди моих предков были куманы, - соврал я и, показав на Тегака, сказал правду: - А вот он - куман из Болгарии. Вы очень похожи. Может быть, родственники?
        Оба посмотрели друг на друга с интересом. Таможенник был постарше лет на пять, так что вполне годился Тегаку в старшие братья.
        - Я плохо помню свою семью. Родители умерли, когда мне было лет десять, - сказал мамелюк.
        - У меня тоже умерли, когда я был маленьким, - сообщил Тегак.
        - Может быть, мы - братья, - с мягкой улыбкой произнес мамелюк и с долей торжественности добавил: - Я приглашаю тебя в гости. Мой дом - твой дом.
        - Поезжай с ним, - разрешил я Тегаку. - Только возьми бочку вина получше, из наших запасов.
        Они уплыли на лодке таможенника, позабыв о грузе и пошлинах. Венецианский чиновник - шустрый, пролазной малый, с круглым улыбчивым лицом, поросшим короткой светло-русой бородкой, который подошел к бригантине к концу этого разговора, произнес восхищенно:
        - Ты будешь первым, кто обхитрил местных таможенников!
        Он рассказал мне, какие цены на товары, свел с нужными купцами. Это была его обязанность, за которую получал зарплату от правительства, поэтому взятку не вымогал, но и от подарка - бочонка хорошего белого вина - не отказался. Вино здесь было самым ходовым товаром, поскольку находилось под запретом для мусульман.
        Город Александрия сильно изменился. Крепостные стены стали ниже. Многие башни и куртины требовали срочного ремонта, иначе вот-вот рухнут. Стража на воротах, шесть человек, разбившись на пары, играли в шиш-беш на деньги. На меня и мою охрану глянули мельком, поняли, что ничего не сдерут, поэтому и не стали отвлекаться от азартного мероприятия. Улицы были вымощены камнем, но водостоки, которые проходили по краям, во многих местах лишились верхних плит, из-за чего сильно воняло канализацией. Там обитало много крыс. По крайней мере, я за время прогулки по городу видел не меньше сотни хвостатых грызунов. Город сильно запустел. Много брошенных домов, а на большинстве остальных лежала печать бедности, угасания. Только рынок был все также оживлен, многолюден и шумен. Я накупил восточных сладостей и подарков для родни, после чего вернулся на судно.
        Бригантину уже разгружали. Несколько десятков грузчиков, голых по пояс, но с головами, обмотанными грязной и рваной материей, переносили большие тюки на арбы, которые выстроились на пристани. Худые жилистые смуглые тела грузчиков блестели от пота. Эти работящие мужчины так не похожи на ленивых египтян, которые будут здесь жить через семьсот лет. Может быть, потому, что пока не вошло в силу сладкое проклятие под названием нефть.
        На Венецию я загрузил полный трюм специй и благовоний: перец, гвоздику, мускатный орех, корицу, имбирь, камфару, ладан. Как я понял, буду первым в этом году, кто привезет их в республику. Караван, который мы обогнали, пока не добрался сюда, а в одиночку или малой группой купцы не отваживались отправляться в опасное плавание вдоль азиатских берегов. Плавать напрямую, по открытому морю, боялись еще больше.
        Вернулся Тегак к отплытию. Судя по помятому лицу, время со своим «братом» он провел неплохо. Мамелюк сопровождал его не только до борта судна, но и проплыл за нами на лодке, пока не вышли из бухты. Никаких пошлин, как ввозных, так и вывозных, никто с нас не взял. Мелочь, но приятно.
        52
        В Венецию мы прибыли перед самым Вознесением. В этот день дож совершает ежегодный ритуал обручение с морем. Меня пригласили принять участие. Я не любитель торжественных мероприятий, но, поскольку все еще являлся маркграфом Бодоницы и Негропонта, не имел права отказаться.
        Рано утром у причала на площади святого Марка нас поджидал «Буцентавр» - переделанная военная галера с грозным шпироном, которая использовалась раз в год для этой церемонии и изредка для встреч правителей других стран. Нос судна украшала позолоченная, деревянная, в человеческий рост фигура Правосудия с мечом у одной руке и весами в другой. На двух красных мачтах развевались длинные флаги с золотым крылатым львом на красном поле. Вдоль бортов висели гирлянды из больших золотых листьев. Весла с позолоченными веретенами и красными лопастями. На корме шатер из алого с золотом шелка.
        Первым на борт с трудом поднялся дож Марино Дзорци - немощный, сутулый старик, которого поддерживали под руки два юноши из патрицианских семей. На нем были пурпурные колпак, мантия, отороченная горностаем, и башмаки, как у византийского императора, которые, видимо, должны были обозначать владение четвертью с половиной бывшей Византийской империи. Дож был подпоясан мечом в красных с золотыми вставками ножнах. Интересно, хватит ли у него сил вынуть меч из ножен?! Подозреваю, что до следующего ритуала Марино Дзорци не дотянет. Злые языки утверждают, что стал он дожем потому, что в момент выборов проходил мимо дворца Дожей с мешком хлеба, который нес заключенным в тюрьму. Дополнительным плюсом было то, что Марино Дзорци очень богат, а значит, не склонен к коррупции.
        С чем я не согласен. Помню, работая на российском судне, пришли мы из Польши в Роттердам. Сразу нагрянула так называемая «черная таможня». Обычно в Северной Европе никто ничего не проверяет, а тут приперлось сразу шесть человек, пять мужчин и женщина, по голландским меркам, довольно красивая. Попросили разрешения подняться на ходовой мостик и переодеться. Я разрешил и через несколько минут пошел к ним узнать, что им еще надо? Я думал, они всего лишь снимут там зимние куртки, а оказалось, что переодеваются в комбинезоны. Женщину нимало не смущало присутствие мужчин. Когда я зашел, на ней ниже пояса были колготки поверх трусиков. Мои извинения они прокомментировали шутками. Контрабанду, само собой, так и не нашли.
        Я спросил одного из таможенников:
        - Что вы у нас искали?
        - Сигареты, оружие, - ответил он. - Вы ведь из Польши пришли.
        - Откуда у нас деньги на все это?! - воскликнул я и открыл ему нашу государственную тайну: - На российских судах работает одна нищета!
        - Такие очень хотят разбогатеть, - предположил голландский таможенник.
        - Разбогатеть хотят богатые, а нищета потому и нищета, что подобная умная мысль ей в голову не приходит! - возразил я.
        Вторым на «Буцентавр» поднялся епископ в сопровождении трех монахов. Этот тоже был стар, но, думаю, его хватит на несколько обручений с морем. Затем пришла очередь Совета, а за ними последовали патриции, пропустив меня первым, как самого знатного и богатого. В последнем я не уверен, но в городе ходили фантастические слухи о моем состоянии. Подозреваю, что распространял их Марко Поло, привычный к слову миллион. Дож, епископ и члены Совета расположились в шатре, а остальные - кто где нашел место, потому что народа набилось столько, что я не решился протиснуться по куршее на бак, где было посвободнее. Занял место у борта рядом с шатром, в котором дож что-то говорил слабым голосом поддакивающему епископу. Гребцы все были в красно-золотых одеждах, сшитых на собственные деньги. Даже такое участие в церемонии считалось большой честью. Некоторыми веслами управлялись довольно состоятельные граждане, но не из патрицианских семей.
        Мы выплыли из лагуны в открытое море. Правда, не далеко. Следом за нами следовала чуть ли не вся Венеция на самых разных лодках и галерах. Их было так много, что до самого города не было видно воды. День выдался солнечный. Теплый бриз гнал по поверхности моря легкую рябь. Вода казалась удивительно прозрачной, что возле лагуны большая редкость. Всё это, как положено, сочли хорошей приметой.
        Епископ, размахивая, почти как мечом, большим золотым крестом, отслужил молебен, который закончил словами:
        - О боже, даруй нам и всем тем, кто поплывет вслед за нами, спокойное море!
        Дожа и всех приглашенных епископ окропили святой водой. Досталось и мне пара брызг. Марино Дзорци подвели к краю ахтеркастля. Дрожащей рукой дож уронил в море золотое кольцо и дрожащим голосом произнес:
        - Я обручаюсь с тобой, о Море, в знак твоего безграничного могущества!
        Море не вернуло кольцо, так что обручение можно считать состоявшимся.
        Больше до конца года меня никуда не приглашали. Может, и собирались, но я редко бывал в Венеции. В том числе пропустил похороны дожа Марино Дзорци в июле и выборы нового - Джованни Соранцо, бывшего главного прокурора Сан-Марко, которому стукнуло семьдесят два года. Видимо, венецианцам понравилось каждый год хоронить старого дожа и выбирать нового.
        Тогда же до нас дошла новость из Афинского герцогства, что король Сицилии принял предложение Каталонской компании, сделал их своими вассалами. Правителем герцогства был назначен Манфред, второй сын короля. Поскольку мальчишке было всего пять лет, вместо него управлять герцогством Афинским стал присланный королем с полномочиями генерального викария Беренгер де Эстаньола. Мой приятель Рожер де Слор с удовольствием передал ему бразды правления и удалился в свое графство с немолодой женой и любовницей.
        За навигацию я успел сделать одиннадцать рейсов на Александрию. Товар в обоих портах сбывал оптом, чтобы надолго не задерживаться. Мое преимущество было в скорости. Я успевал сделать три рейса, пока «александрийский» караван еле осиливал один. Да и груза бригантина брала примерно столько же, сколько самая большая галера. Все это время натаскивал Тегака, делал из него капитана. После четырех месяцев мне начинала надоедать работа на одной линии. Сказывалась дурная привычка, приобретенная в двадцать первом веке. Там контракты у меня были продолжительностью три-четыре месяца.
        В конце ноября поставил бригантину на прикол под окнами своего дома. Самый прикольный прикол в моей жизни! Зимой занимался обучением наследника и Тегака основам навигации. Оба схватывали на лету, потому что это было им интересно. Тем более, что первому я пообещал на следующий год взять в рейс, а второму - назначить капитаном. Беатриче, подражая мне, обучала счету, письму и чтению свою старшую дочь Джемму. Девочке в мае будет восемь лет. Кстати, венецианские женщины считали не хуже мужчин. Что не удивительно. Когда венецианцам обоего пола нечего делать, они считают что-нибудь для души, а в рабочее время считают для получения барыша.
        53
        Следующий год начался для Венецианской республики с радостного события. В резиденцию Папы Римского в Авиньон был послан Франческо Дандоло с заданием любой ценой добиться отмены интердикта. Сперва посол пришел на аудиенцию с собачьей цепью на шее, что должно было обозначать смиренную покорность. Поскольку от отца ему перешла по наследству кличка Пес, на цепи он чувствовал себя прекрасно, что, видимо, не понравилось Папе Клименту. Тогда венецианский посол подкупил папскую прислугу и залез под обеденный стол, накрытый скатертью. Когда Климент сел трапезничать, Франческо Дандоло дал ему утолить первый голод, а потом начал целовать ноги и рыдать, вымаливая прощения для своей республики. Наверное, он сильно мешал Папе Римскому кушать, поэтому Венецианскую республику простили. Всего за девяносто тысяч золотых флоринов. Для примера, за в два раза большую сумму, одолженную у тамплиеров, король Франции разогнал орден и отправил на костер большую их часть. Заплатить надо было именно во флоринах. Так Папа Римский заодно помогал своим союзникам флорентинцам. Тем, правда, не удалось сильно поживиться.
Флорентийским банкирам, работавщим в Венеции, предложили быстро и недорого обменять цехины на флорины или еще быстрее уматывать из города. Флорентинцы выбрали первое.
        Для уплаты дани Папе Римскому пришлось скинуться всем гражданам. Я тоже отстегнул пятьсот дукатов - в пять раз больше, чем заплатили остальные патриции. Приходилось поддерживать репутацию самого богатого гражданина республики. Тем более, что за навигацию заработал в двадцать раз больше.
        Теперь можно было плыть в любые порты Европы, закрытые ранее. В том числе и черноморские. Поэтому я сделал пару рейсов на Александрию, закрепил у Тегака теоретические знания практикой, после чего передал ему командование бригантиной, а сам занялся строительством новой. Делал ее с учетом замечаний, накопленных на предыдущей. К началу сентября она была готова. Только сбегать в этом году на Черное море у меня не получилось.
        На восточном берегу Адриатического моря находится город Зара, который в будущем будет называться Задаром и принадлежать Хорватии. Я не бывал в нем раньше. Имел шанс попасть работать на паромную линию Анкона - Задар, но не прошел по пятой графе. Итальянские судовладельцы не решились доверить пассажирский паром русскому, тем более, что красивые жесты итальянских капитанов больше нравились пассажирам. В остальном итальянские капитаны за пределами Италии котируются ниже русских. Так вот, в городе Зара воспользовались папским интердиктом и отложились от Венеции. Теперь, когда отлучение от церкви было отменено, венецианцы решили восстановить свои права на город.
        В один прекрасный день, когда я занимался дооснащением нового судна, на него пришел мой старый знакомый миссер Марко Баседжо, который сейчас был одним из шести советников нового дожа Джованни Соранцо.
        - Дож хочет с тобой познакомиться поближе, - сообщил Марко Баседжо.
        - Очень мило с его стороны! - сказал я. - Неужели хочет выкупить маркграфство досрочно?
        - У республики сейчас нет таких денег, - возразил он.
        - Тогда зачем я ему нужен? - спросил я в лоб, понимая, что для простого знакомства приглашать не стали бы.
        - Дож хочет проконсультироваться по некоторым военным вопросам, - ответил расплывчато Марко Баседжо. - Ты - лучший полководец республики.
        Судя по комплименту, им очень нужна моя помощь.
        Так оно и оказалось. Дож Джованни Соранцо принял меня в своем кабинете - большой комнате, в которой напротив входной двери стоял на невысоком помосте стул из черного дерева с выгнутой спинкой, а вдоль стен слева и справа два десятка таких же, но со спинками пониже. Дож оказался сухоньким старичком с постоянно покачивающейся головой и внимательным, усталым взглядом. Одет он был в пурпурные колпак и мантию и вышитые золотом башмаки. Вдоль стен занимали места шесть советников дожа, в том числе и зашедший со мной Марко Баседжо, члены Совета десяти и новый прокурор Сан Марко. Меня посадили напротив прокурора. Для симметрии, наверное. И это не шутка. Никто так, как средневековые венецианцы, не любит симметрию. В будущем их кумиром станет хаос.
        - Мы хотим вернуть под свою власть город Зару, - открыл совещание дож Джованни Соранцо. - В нем сейчас около двух тысяч жителей. Городские стены и башни новые, мы их сами отремонтировали, потратив на это… - он глянул на Марко Баседжо, который, скорее всего, занимался этим ремонтом.
        - Двенадцать тысяч золотых дукатов, - ответил советник.
        - Сколько нам потребуется для этого воинов? Как долго будет продолжаться осада? - обратился додж ко мне.
        - Смотря каких воинов, - ответил я. - Если хороших, то тысячи три управятся за пару месяцев, а может, и быстрее.
        - Хорошие - это каталонцы? - задал Джованни Соранцо уточняющий вопрос.
        - Пожалуй, из них можно составить ядро и добавить более слабых, - согласился я.
        - А потом не случится то же, что с Афинским герцогством? - иронично спросил один из членов Совета десяти, тонкие губы которого были искривлены презрительной улыбкой.
        - Если им не заплатить, то можно ожидать худшего. Каталонцы очень не любят обманщиков, - проинформировал я.
        - Сколько их потребуется? - спросил дож.
        - Человек пятьсот, - ответил я.
        - Сколько им придется заплатить? - продолжил он допрос.
        - Нам нужны будут только пехотинцы, а они стоят сравнительно дешево - по восемь золотых дукатов в месяц, - сообщил я.
        - Да за такие деньги можно четырех пехотинцев нанять! - воскликнул узкогубый член Совета десяти.
        - А если очень плохих, то и вовсе дюжину, - добавил я, стараясь казаться серьезным.
        Дож Джованни Соранцо улыбнулся мне, покивал головой и принял решение:
        - Мы наймем пять сотен каталонцев и добавим к ним две с половиной тысячи солдат похуже и подешевле. Ты готов принять командование армией?
        - С удовольствием! - произнес я.
        - Если Зара не будет захвачена за два месяца, мы отстраним тебя от командования, - предупредил дож.
        - Не возражаю, - легко согласился я.
        Через два месяца начнутся холода, которые я предпочел бы провести дома, а не в походном лагере.
        54
        В маркграфстве Бодоница и Негропонт меня еще не забыли. Барон Бонифаций де Верон пришел на причал, когда ему доложили, что приближается мое судно. Они не увидели разницу между моей новой бригантиной и старой. Слишком необычными были мои суда. Первым делом Бонифаций де Верон доложил:
        - Беренгер де Эстаньола, генеральный викарий инфанта Манфреда, ждет тебя, чтобы совершить оммаж.
        - Передашь ему, что я совершаю оммаж только тем, кто выше или равен мне, - сказал я.
        - Ему это не понравится, - предупредил барон.
        - Если будет настаивать, совершишь от моего имени, - приказал я. - Вы с ним равны. Он - правая рука инфанта, ты - моя. Получится строгое соблюдение этикета.
        - Не уверен, но не откажусь, - согласился польщенный такой честью Бонифаций де Верон.
        - А как он ладит с Каталонской компанией? - поинтересовался я.
        - С трудом, - ответил барон. - Каталонцы делают вид, что подчинятся ему, а он - что управляет ими. Многие продают свои фьефы и уезжают из герцогства. Говорят, что следуют твоему примеру. Сейчас можно недорого купить землю.
        - Покупай, если считаешь нужным, - разрешил я. - Мне хлопоты с землей и вассальной службой не нужны. Видимо, я слишком пропитался духом Каталонской компании, не могу усидеть на одном месте.
        - Да, война - это такой водоворот, что приятней утонуть, чем выплыть, - согласился он.
        Я разослал гонцов по Афинскому герцогству с предложением пехотинцам отправиться со мной в непродолжительный поход. Оплата по стандартному каталонскому тарифу. Как и предполагал, желающих набралось больше, чем требовалось. Прискакали и Джейм Сакоман с Беренгером Вентайолой.
        - Я набираю только пехотинцев, на рыцарей мне денег не дают, - сообщил я бывшим своим советникам.
        - А мы не против послужить пехотинцами. Дома скучно сидеть. Пусть сыновья занимаются хозяйством. У них это лучше получается, - ответил за двоих Джейм Сакоман. - А мне, видать, суждено погибнуть на поле брани, - добавил он и перекрестился трижды.
        Наверное, чтобы не сглазить. Некоторые бояться старости с ее болячками и немощью больше, чем смерти.
        Я отобрал пять сотен каталонцев, в том числе и всех бойцов из бывшего своего спецотряда. Правда, отряд собрался не в полном составе, а всего девять человек. Остальные то ли поздно узнали о моем приглашении, то ли уехали насовсем из Афинского герцогства, то ли превратились в настоящих землевладельцев, ленивых и трусливых, во что верилось с трудом. Сто двадцать человек я погрузил на бригантину, а остальным приказал идти своим ходом до Коринфа, где их уже ждут венецианские военные галеры. В конце девятнадцатого века через перешеек, соединяющий Пелопоннес с остальной Грецией, пророют судоходный канал, который назовут Коринфским. Длиной он будет чуть более шести километров. Благодаря нему, попадаешь из Саронического залива Эгейского моря в Коринфский залив Ионического, не надо огибать Пелопоннес. Пропускают по нему суда до пяти тысяч тонн. В свое время, работая на маленьком греческом контейнеровозе, я частенько пользовался Коринфским каналом. На руле обязательно стоял служащий канала. Так греки борются с безработицей. Это довольно грандиозное и мрачноватое ущелье, порубленное в скалах. В отличие от
Беломоро-Балтийского канала, местами тоже прорубленного в скалах, у Коринфского стены были сравнительно гладкими, а не торчали острыми клыками. Но ведь и строили его, наверное, не зеки с помощью динамита и какой-то матери.
        У острова Кефалиния мы встали на якорь, поджидая галеры с каталонцами. Мне понравилось, как было организовано снабжение войска едой. Едва мы пришли на рейд, как сразу к нам подошли две большие лодки с живыми баранами и курами и свежими овощами и фруктами. Мне передали просьбу подесты острова, чтобы каталонцы не сходили на берег. У него и так неприятностей хватает. Поскольку наемникам уже шла зарплата, к запрещению сходить на берег они отнеслись с пониманием.
        К Заре мы подошли под вечер. Там на рейде уже стояли четыре двухмачтовых нефа. От них к берегу плыли лодки с воинами. Примерно в километре от города в берег уткнулись носом десяток боевых галер, с которых по сходням выгружался десант. Это были те самые две с половиной тысячами наемников, в основном албанцы, гасмулы и всякая шваль из разных уголков Европы. Они разбиты на отряды - кондоты - по две-три сотни в каждом под командованием капитана. Поскольку венецианцы жутко боялись того, что случилось во многих других итальянских городах - захвата власти кондотьерами, отряды делали небольшими, часто перебрасывали с места на место и старательно раздували между ними соперничество и даже враждебность. С таким отребьем мне пришлось бы осаждать Зару, если бы не настоял на наеме каталонцев.
        Я поставил бригантину на якорь примерно в полумиле от берега. День был ветреный, промозглый. С северо-запада шла вроде бы невысокая волна, но время от времени била в носовую часть судна с такой силой, что брызги фонтаном подлетали выше полубака, а потом, превратившись в морось, летели на палубу. Каталонцы зябко кутались в шерстяные плащи, ожидая посадку в шлюпку. Это был шестнадцативесельный ял, который брал всего десятка два пассажиров. Каталонцы недовольно бурчали, потому что им надоела теснота и малоподвижная жизнь на судне.
        - Не ворчите, ребята! - шутливо прикрикнул на них Джейм Сакоман. - Венецианцы обещали, что оставят нам немного трофеев!
        - От них дождешься! - в тон ему отвечали пехотинцы.
        Меня вместе с обоими моими бывшими советниками и новым оруженосцем (или соглядатая?!) сером Дзаном, сыном миссера Томадо Баседжо и внуком миссера Марко Баседжо переправили на берег последней ходкой. Старый капитан ненавязчиво подсунул мне этого тринадцатилетнего сорванца с конопатым носом и щеками, рожденного скорее пересчитывать яйца в птичьих гнездах, чем товары на складе. Видимо, поняли, что купец, юрист или священник из мальчишки не получится, и решили узнать, не сгодится ли хотя бы в воины? Больше ведь некуда приткнуть богатого патрицианского сына, а бездельников в Венеции не уважали.
        Ял ткнулся в берег рядом с пришедшими с нами галерами, из которых уже выгрузились каталонцы. Они расположились отдельно от остальных наемников. Кто стоял, кто сидел, кто постелил плащ на серовато-желтую траву и завалился покемарить. На судах было так тесно, что пассажиры спали по очереди. Кондотьеры поглядывали на них настороженно, будто собирались в ближайшем будущем схлестнуться. Не удивлюсь, если узнаю, что им сообщили, насколько больше будут получать каталонцы, и намекнули на возможное противостояние.
        Я подозвал командиров кондот, назначил им участки вокруг города и приказал выдвигаться туда и приниматься за работу - сооружать лагерь и рыть рвы и насыпать валы, чтобы защитить его как со стороны города, так и с тыла. Каталонцы будут заниматься обеспечением войска свежими продуктами, то есть, грабежом окрестностей, и рабочей силой.
        Город Зара был окружен рвом шириной метров одиннадцать и каменной стеной высотой семь метров. Башни нового типа, круглые и метра на три выше стен. Боевой ход и башни защищали деревянные крыши. Как мне рассказал Марко Баседжо, собирались построить вторые стены, но возникли проблемы с деньгами из-за отречения от церкви. Иначе проблемы возникли бы у нас. Горожане готовились решительно отстаивать свою независимость. Не понимали, что борются за чужие интересы. Какая выгода простому ремесленнику от смены сравнительно мягкой власти и низких налогов Венеции на диктатуру и высокие налоги какого-нибудь местного фюрера?! Лучше терпеть измывательство своего, чем доброту чужого?! И ведь срабатывает это постоянно, во все эпохи. Как только появляется активный и амбициозный любитель порулить, у всех сразу включается национальный инстинкт, направленный на самоопределение. Добившись ее и почувствовав на своей шкуре ее прелести, начинают провоцировать, чтобы их силой вернули обратно. Уверен, что не позже середины двадцать первого века среднеазиатские республики, так уж и быть, вернуться под власть России. Их
подвигнет к этому пример Чечни, которая упиралась так сильно, так сильно, что добилась от победителей выплаты ежегодной дани, после чего быстро смирилась со своей тяжкой участью. Теперь живут, как мечтали, - в богатстве и праздности, и время от времени охотятся на своих соплеменников, которые до сих пор не поняли, для чего затевалась война.
        Поэтому я приказал своим воинам:
        - Когда ворвемся в город, бедных не трогать, а всех богатых извести под корень.
        Мне ответили дружным радостным ревом. Обычно разрешают делать прямо противоположное. А что возьмешь с бедного?!
        Вот только под большим вопросом было, ворвемся ли мы в город?! Я никогда раньше не имел дела с венецианской бюрократической машиной и не имел представление, как они решают военные вопросы. Судя по тому, как нас снабдили шанцевым инструментом, едой и вином, все должно было быть на высшем уровне. На деле оказалось не совсем так и даже совсем не так. Мне пообещали, что доставят осадные орудия. Их доставили. Всего пять катапульт. Требюшетов, оказывается, у них совсем нет, потому что давно уже не брали города. Делать их никто из венецианских «артиллеристов» не умел. Правда, с топором управлялись хорошо. Что и продемонстрировали, начав изготовление по моим чертежам двух требюшетов. Мешки для противовесов, пращи, канаты пообещали доставить из Венеции. Чтобы не терять время даром, я приказал делать три подкопа. Бросать воинов на неповрежденные стены у меня не было желания. Быстрый и впечатляющий захват города откладывался. Видимо, в венецианских верхах у меня был влиятельный доброжелатель, которому очень не хотелось, чтобы Зару покорил я. Сделаю всю черновую работу, а через два месяца меня заменят на
нужного человека, которому и достанутся слава и богатые трофеи. Мне, в общем-то, было наплевать. И славы, и денег у меня в достатке. С каталонцами тоже отношения не испорчу, потому что им, чем дольше будем осаждать, тем лучше. Как с ними поступят дальше - будет не моей виной.
        Мой шатер поставили на холме с южной стороны города. Отсюда хорошо был виден рейд, на котором стояла бригантина, морской берег с тремя боевыми галерами, приданными нам, чтобы блокировать подвоз продуктов морем, сам город с постоянно, днем и ночью, дежурившими на стенах горожанами и большая часть нашего лагеря, в котором шла размеренная, устоявшаяся жизнь. Кто-то стоял в карауле, кто-то отсыпался после ночного дежурства, кто-то готовил еду, кто-то работал в тоннелях, которые медленно и уверенно приближались к городским стенам. Надеюсь, к середине второго месяца доберутся до цели. Возле двух требюшетов выгружали камни. Прошло две недели, но ни мешков, ни пращей, ни канатов нам так и не доставили из Венеции. Пришлось делать самим из подручных материалов. Только вчера собрали их, сегодня провели испытания, а завтра начнем обстрел городских стен. Я решил не напрягаться. Мне Зара не нужна. Не захвачу ее - больше ничего мне не поручат, чему буду рад.
        От скуки я через день ездил на охоту в сопровождении небольшого отряда каталонцев. Здесь в эту эпоху водилось много оленей. В удачные дни набивали их столько, что хватало на всю армию. Из оленьих шкур и пошили мешки для требюшетов и сделали пращи. Обычно после охоты у меня в шатре собирались десятка полтора каталонцев. Мы поглощали жареное мясо, запивая местным красным вином, которое нашли в погребах в поместьях, и вспоминали былые времена. Память - лазейка в молодость.
        Во время одной из таких посиделок в шатер пришел Понс Жордан, сорокадвухлетний гасмул, опытный моряк, которого я оставил за старшего на бригантине. У него были очень широкие кисти рук, словно две лопаты, которыми Понс на спор легко гнул разные металлические предметы. Я был, наверное, одним из немногих, кто разглядел в этом суровом и неразговорчивом человеке не только силача, но и толкового командира. В этот приход Понс Жордан доказал, что я в нем не ошибся. Выпив вина и закусив мясом, он изложил, зачем побеспокоил меня:
        - Ночью лодки проходят в город. Одна чуть не врезалась в нас около полуночи.
        - Разве галеры по ночам не контролируют подходы к Заре?! - удивился я, потому что каждый вечер видел, как они отправлялись на патрулирование.
        - На закате выходят в море, а как стемнеет, сразу возвращаются, - сообщил Понс Жордан.
        Я не стал выяснять, глупость это или саботаж. Пусть и дальше все так и идет, чтобы горожане не насторожились.
        - Вместе поплывем на бригантину и поохотимся ночью, - решил я.
        Ночь выдалась темная. Я стоял у борта бригантины и до боли в висках вглядывался в темноту. Дул холодный и сырой западный ветер, от которого у меня слезились глаза. И так ни черта не видно, а тут еще слезы мешают! Если бы не Понс Жордан, я бы ничего не заметил.
        - Плывут, - прошептал он и показал в темноту рукой-лопатой. - Вон там. Две лодки: большая и маленькая.
        - Постарайтесь захватить обе и обязательно возьмите пленных, - шепотом приказал ему.
        Понс Жордан спустился в ял, который стоял у борта. Там сидели группа захвата из каталонцев, а на веслах - гасмулы. Ял тихо отошел от борта и сразу растворился в темноте. Я услышал пару всплесков весел - и наступила тишина, которую иногда нарушали порывы ветра, насвистывающие в снастях тоскливую мелодию, и поскрипывание масляного фонаря, который висел на крюке над входом к капитанскую каюту. Затем послышались тихие голоса. Говорили на греческом языке. Кто-то закричал от боли, зазвенело оружие, послышались стоны и шум падающих в воду тел. Затем опять заговорили, но теперь уже громко и требовательно. Через несколько минут я услышал, что к бригантине приближаются лодки. Гребли шумно, не осторожничая.
        Первым на борт судна поднялся Понс Жордан. Обычно хмурое лицо его расплылось от улыбки.
        - Взяли обе лодки и с десяток пленных! - доложил он.
        - Молодцы! - похвалил я и сделал им небольшой подарок: - Добычу поделите между собой.
        - Да какая там добыча! - отмахнулся Понс Жордан. - Они ничего не везли.
        Пленные поднялись на борт по штормтрапу, встали возле мачты, сбившись в кучу. Они все были в черных плащах. На одном - рослом чернобородом мужчине лет тридцати трех - под плащом была кольчуга.
        - Кто такой? - спросил я.
        - Мануил Каллист, купец из Зары, - ответил он, вжав голову в плечи, будто ждал, что сейчас по ней ударят сверху.
        Было заметно, что купец сильно испуган. Значит, постарается спастись любой ценой.
        - Этого оставьте, а остальных закройте в трюме, - приказал я.
        Когда пленных увели, сказал Мануилу Каллисту:
        - Плыл ты без товара. Значит, выполнял какое-то поручение. Расскажешь всё, как на духу, останешься жив.
        - Расскажу, миссер, расскажу! - торопливо заверил он, обратившись ко мне, как к венецианскому патрицию.
        Я не стал его поправлять.
        - Наш князь посылал меня в Эпирское царство к Фоме Комнину с просьбой о помощи, - выложил Мануил Каллиста
        - А у вас уже князь есть?! - удивился я. - И как его величают?
        - Иоанн Мусурос, - ответил купец.
        - Надеюсь, он знатного рода? - поинтересовался я.
        - Не очень, - криво усмехнувшись, произнес Мануил Каллиста. - Из купцов, но утверждает, что его дед был внебрачным сыном Иоанна Асеня.
        - Что ж, ведет он себя воистину, как внук бастарда, - согласился я. - А что ответил на ваше предложение Фома Комнин?
        - Пообещал помощь при условии, что перейдем под его власть, - ответил купец Мануил Каллиста.
        - Думаешь под ним будет лучше, чем под венецианцами? - полюбопытствовал я.
        - Не моего ума это дело, - уклончиво ответил он.
        - Зато твоего кармана, - возразил я. - В Эпирском деспотате налоги намного выше.
        - Это точно, - согласился купец.
        - То есть, ты сейчас везешь ему этот ответ Фомы Комнина? - задал я вопрос.
        - Да, - подтвердил Мануил Каллиста.
        - А мог деспот послать с тобой своего представителя, чтобы провести переговоры с вашим князьком Иоанном? - поинтересовался я.
        - Наверное, мог бы, если бы захотел, - ответил он.
        - Много людей будет встречать вас? - спросил я.
        - Нет. Только ночная стража у Морских ворот. Их там человек пятьдесят, - ответил купец.
        - А как вы попадаете в город? - продолжил я допрос.
        - Когда как. Если мало народа, то на веревках поднимают, если много, лестницу спустят, - рассказал он.
        Тут меня и осенила авантюрная идея.
        - Хочешь, чтобы не тронули ни твою семью, ни твое имущество, когда захватим город? - задал я очень легкий вопрос.
        - Конечно! - легко согласился купец Мануил Каллиста.
        - Тогда мы сейчас поплывем в Зару, и ты скажешь страже, что с тобой прибыла делегация от Фомы Комнина, что нас много, пусть лестницу спустят. Мы поднимемся на стены, а ты останешься внизу, - предложил я и добавил на выбор: - Или прямо сейчас умрешь.
        - Не убивай меня, миссер, я все сделаю, как ты хочешь! - заверил купец Мануил Каллиста.
        Первым делом я послал на берег Джейма Сакомана, чтобы поднял каталонцев и без лишнего шума привел на берег моря, откуда им ближе будет добираться до Морских ворот на помощь нам, а также прислал с оруженосцем Дзаном мои доспехи и лук со стрелами. Я не взял их на бригантину? потому что не предполагал, что и самому придется сражаться.
        Выждав около часа, на яле и обеих захваченных лодках поплыли к городу. Со мной отправились каталонцы, что были на борту бригантины, и приплывшее вместе с Дзаном пополнение и часть гасмулов из экипажа - всего человек семьдесят. Сперва мы поплыли параллельно берегу, пока не увидели огонек внутри городской башни, чтобы виден был только в узком секторе. Как рассказал Мануил Каллиста, огонь в башне специально зажигали для тех, кто пробирался ночью в город. Мы повернули на свет этого маяка, пошли к берегу. С моря хорошо был виден наш лагерь. В нем горели костры, издали похожие не язычки пламени свечи. Они были слева и справа, а в середине темным пятном лежал город Зара, в котором мерцал лишь еле заметный, одинокий огонек в башне.
        Ял как-то внезапно выскочил носом на мелководье, под килем зашуршала галька. Все, кто был в яле, качнулись вперед. Гребцы с передней банки спрыгнули в воду, вытащили ял дальше на берег, чтобы пассажиры не промочили ноги. Я подождал, когда рядом пристанут остальные лодки, толкнул в бок купца Мануила Каллисту, чтобы начинал предавать своих сограждан. Он спрыгнул на гальку и, спотыкаясь, двинулся к башне, в которой горел огонь, теперь уже не видимый.
        - Эй, в башне! - тихо позвал купец.
        - Кто там? - послышался сверху грубый голос.
        - Купец Мануил Каллиста, - ответил он и потребовал: - Со мной делегация от царя Фомы Комнина, спустите лестницу.
        - А ты точно Мануил Каллиста? - спросил другой голос, звонкий.
        - Спускай лестницу, дурак! - прикрикнул на него купец. - Хочешь, чтобы нас здесь венецианцы захватили?!
        - Не бойся, не захватят! - уверенно произнес грубый голос. - Они дрыхнут без задних ног!
        Наверху послышались торопливые шаги, затем начали опускать лестницу. Она была светлая, из оструганного дерева, и двухсоставная. Перекладины уже успели отшлифовать руками. Лестница слегка прогибалась, покачиваясь, пока я поднимался один, но сразу перестала, когда за мной последовал Понс Жордан, а за ним - Беренгер Вентайола. Наверху меня подхватили под руки, помогли протиснуться между зубцами, сложенными из шершавого, ноздреватого песчаника. На боевом ходе по обе стороны от лестницы стояло примерно по десятку воинов. Один держал горящую лучину, которую поднял повыше, чтобы осветить мое лицо.
        - Ты кто? - спросил стоявший справа от меня плотный мужчина с короткой бородкой, обладатель звонкого голоса.
        - Логофет Александр Ватац, - представился я, взяв фамилию известного мне по прошлой жизни ромейского императора.
        Видимо, и спрашивавший где-то ее слышал, поэтому сразу предложил:
        - Проходи в башню.
        - Сейчас, пусть поднимутся мои люди с дарами, - сказал я, становясь так, чтобы мою спину прикрывало внутреннее ограждение боевого хода.
        Понс Жордан спрыгнул на боевой ход, огляделся и подошел ко мне. То же самое сделал, прихрамывая, Беренгер Вентайола. За ним перелезли двое каталонцев.
        - А где подарки? - с нотками беспокойства поинтересовался зарец со звонким голосом.
        - Сейчас увидишь, - ответил я, бесшумно вынимая левой рукой из ножен кинжал.
        То ли проделал это недостаточно ловко, то ли зараец нутром почуял опасность, но он попытался отшагнуть от меня. Помешал ему стоявший рядом солдат. Я ударил зарцу в правый бок изо всей силы, потому что думал, что на нем кольчуга. Ее не оказалось, и лезвие влезло в тело по самую рукоять.
        - Арагон, - тихо произнес я.
        Понс Жордан и каталонцы и так поняли, что наступил момент истины, выхватили оружие раньше, чем я вымолвил это слово, и молча бросились на врага.
        Я тоже выхватил саблю и снес ей голову солдату, который помешал продлить на несколько мгновений жизнь обладателю звонкого голоса.
        - Измена! - заорали сразу несколько зарцев и побежали по боевому ходу, вместо того, чтобы сражаться с нами, мешать остальным проникать в город.
        - В башню! - приказал я и побежал к ней первым.
        В башне имелась дверь, оставленная открытой удирающими зарцами. Внутри на столе у амбразуры стоял большой масляный фонарь, свет которого мы видели с моря. Башня была трехъярусная. На нижних двух ярусах располагались нары для бойцов и лежали связанные в пучки стрелы и болты. На столах коптили маленькие глиняные масляные светильники в форме цветка. Чувствовалось, что здесь совсем недавно были люди. Нижнюю дверь тоже оставили распахнутой. Она выходила к Морским воротам, заваленным чем-то, что я не смог рассмотреть в темноте.
        - Завалите дверь в башню и охраняйте ее, - приказал я двум каталонцам, а сам поднялся наверх.
        Там уже собрались все, кто приплыл на лодках.
        - У кого факел? - спросил я. - Зажигай и сигналь.
        Затем разделил отряд на две части, чтобы с двух сторон защищали подходы к башне, и сам занял позицию на верхней площадке, взяв у оруженосца Дзана свой лук и колчаны со стрелами. У пацана был арбалет со стременем. Дзану не терпелось поразить свою первую живую мишень, но врагов пока не было видно. Внизу возле башни слышались испуганные голоса и быстрые шаги, однако никто на нас не нападал.
        - Спустись на нижний ярус, принеси стрелы и болты, - приказал я оруженосцу, а сам перешел к внешнему краю башни.
        Рядом с приставленной к стене лестницей размахивал факелом каталонец и кричал:
        - Арагон! Арагон!..
        Топот сотен ног по гальке становился все громче. Если в ближайшие минут десять зарцы не сомнут нас, тех, кто в башне и возле лестницы, то город будет захвачен.
        Дзан принес два пучка болтов и один стрел. Из него получится настоящий боевой товарищ.
        - А почему мы не нападаем на них? - нетерпеливо спросил оруженосец.
        - Ждем твоей команды, - пошутил я. - Или когда подмога прибудет.
        - Слышу, они уже рядом! - радостно сообщил Дзан.
        Горожане осмелились напасть на нас только, когда каталонцы под командованием Джейма Сакомана начали при свете факелов оттаскивать лодки, сваленные внутри города перед Морскими воротами, чтобы открыть эти ворота. Отряд из полусотни всадников прискакал от центра города. Их встретили болтами, стрелами и дротиками. Бой был коротким и беспощадным. Всего пяток всадников умудрились удрать. Когда рассвело и через открытые ворота в город зашел купец Мануил Каллиста, в одном из убитых всадников он опознал Иоанна Мусуроса, так называемого князя Зары. Его голову отрубили, насадили на копье и выставили на башне, чтобы и дальше присматривал за городом. Три дня он будет наблюдать, как наемники грабят, насилуют и убивают горожан. Два года назад зарцы проделали то же самое с жившими здесь венецианцами.
        Я побывал на развалинах римского форума, посмотрел на четырнадцатиметровую колонну и остатки триумфальной арки Траяна. Видимо, где-то в этих местах римский император покорял даков. Помню, как с придыханием и сопереживанием смотрел об этой войне фильм «Даки». Меня поразило, что даки устраивали соревнование и приносили в жертву победителя, а проигравшие оставались живы. Поэтому римляне и уничтожили их всех.
        Я вернулся в лагерь. Мою треть добычи принесут к шатру. Каталонцы проследят, чтобы это была именно треть, не меньше. Уверен, что вторая треть, которую надо будет отдать Венецианской республике, окажется вполовину меньше моей. Я не хотел смотреть, что творится сейчас в Заре. Меня уже трудно разжалобить. Вжился в роль человека Средневековья. Как утверждают монголы, в каждом из нас достаточно сил, чтобы перенести страдания ближнего. Жители города Зара сами выбрали свою судьбу. Вот пусть и расплачиваются за собственную глупость.
        Через четыре дня с каталонцами рассчитались по-честному, погрузили на галеры вместе с награбленным ими имуществом, довольно объемным, и быстро отвезли в Коринф. «Афинский» урок усвоили все правители Средиземноморья и не только. Оставшихся в живых горожан заставили на центральной площади Зары поклясться на Библии, что больше не вздумают бунтовать, а потом выпроводили за пределы городских стен. В городе теперь будут жить только венецианцы и их союзники, в том числе купец Мануил Каллиста, а все остальные - в деревнях. Предполагаю, что через девять месяцев в окрестностях Зары появится много потомков славных каталонцев и гасмулов, а также кондотьеров. Первым делом детей научат ненавидеть родных отцов. Такова женская благодарность.
        55
        В Венецию мы вернулись героями. В том числе и кондотьеры, которые проявили себя только во время грабежа города. Особенно поразили дожа и его советников малые потери. Наверное, предполагали, что поляжет, как минимум, половина армии, и надеялись нанять новые отряды. Как и положено купцам, они недооценивали свою охрану в спокойные периоды и переоценивали в критические.
        Меня и командиров кондот пригласили на пир, который закатил дож в своем дворце. Банкетный зал вместил около сотни человек, а мог раза в три больше. Я сидел на помосте через одного человека от дожа. Человеком этим был Бартоламео Градениго, дядя моей жены. В его доме она жила, потеряв родителей, которые погибли во время наводнения. Правда, жила не долго, чуть больше года. Дедушка быстренько вытолкал ее замуж за Альберто Паллавичини, маркграфа Бодоницы и Негропонта. Дядя служил советником дожа Джованни Соранцо. Было ему под пятьдесят. Краснощекое, гладко выбритое, круглое лицо, прищуренные глаза со смешинкой, которые словно подначивали подшутить, чувственный рот сластолюбца. Пухлые пальцы его постоянно что-то трогали, если не еду, или кубок с вином, или ложку, нож, вилку, то мяли темно-красную с золотыми полосами скатерть. Кстати, посуда и столовые приборы были серебряными, а вилки всего с двумя длинными зубцами, загнутыми самую малость.
        - Быстро вы захватили город! - похвалил Бартоламео Градениго, после того, как отхлебнул их кубка ароматного белого вина и громко поплямкал губами, выражая восхищение то ли напитком, то ли победой.
        Всё-таки склоняюсь, что он восхищался вином. Оно было очень хорошим. У ромеев мне такое не доводилось пробовать. Говорят, привезли откуда-то с юга Италии. Откуда - государственная тайна.
        - Если бы нам не мешали, захватили бы еще быстрее, - сказал я.
        - А кто вам мешал?! - искренне удивился дядя моей жены.
        Я рассказал ему, с какими неприятностями столкнулся во время осады.
        - Я разберусь, кто в этом виноват! - пообещал Бартоламео Градениго.
        - Начни разбирательство вон с того, - показал я глазами на члена Совета десяти, обладателя презрительно искривленных губ.
        - Тогда все ясно! - заявил мой родственник радостно, точно дело было в мелкой шалости. - Это Джованни Кверини. Его братья Марко и Пьетро участвовали в заговоре против моего отца. Да упокоит господь их грешные души! - перекрестившись, заявил он. - Сам Джованни отказался участвовать в заговоре и даже сообщил о нем, но слишком поздно. При предыдущем доже его бы и близко не подпустили к Совету десяти, но нынешний сбежал из-под Феррары вместе с Марко Кверини, после чего они стали друзьями.
        - А почему Джованни Кверини решил нагадить мне?! - удивился я. - Я его братьев не убивал.
        - Подтверждаю! - насмешливо произнес Бартоламео Градениго, словно разговор шел о чем-то несерьезном, а не о прямом вреде Венецианской республике. - Но ты теперь из нашей семьи, довольно большой и влиятельной, и, следовательно, враг его семьи. Надо было сразу предупредить тебя об этом змеином клубке. Зайди как-нибудь в гости, я расскажу, с кем еще надо быть настороже.
        - Обязательно зайду, - пообещал я. - Тем более, что не хотелось бы остаться в долгу перед Джованни Кверини.
        - Ты прямо настоящий венецианец - такой же мстительный! - произнес Бартоламео Градениго.
        Поскольку после этой фразы он поплямкал губами, наверное, похвалил. Но возможно, я принимаю желаемое за действительное. Я пока не владею всем местным набором полутонов, намеков, недосказанностей, не требующих объяснения, который дает возможность правильно оценивать собеседника-венецианца. Полное погружение в их культуру еще не произошло и, скорее всего, никогда уже не произойдет. Для этого надо избавиться от большей части багажа, набранного мной в других культурах.
        - Не отказался бы сделать ему ответную гадость, - признался я.
        - Обязательно надо сделать! - поддержал Бартоламео Градениго. - Мы тебе поможем. Ты уже знаешь, что венецианцы, как свиньи, тронь одну, все сгрудятся вместе и бросятся на обидчика? - поинтересовался он.
        - Теперь буду знать! - усмехнувшись, ответил я.
        - Джованни Кверини был выбран на год, на второй срок остаться нельзя, - продолжил Бартоламео Градениго. - Постараемся подыскать ему какую-нибудь другую службу, не такую престижную и связанную с большим риском и меньшими доходами, чтобы прочие патриции поняли, что ты - наш, что на тебя нельзя нападать безнаказанно.
        Тут у меня появилась интересная идея.
        - А не могут его направить управляющим в какую-нибудь дальнюю факторию? - задал я вопрос.
        - Вполне возможно, - ответил Бартоламео Градениго. - Если где-то потребуется, могут и его назначить. Отказаться он не имеет права. Разве что в монастырь уйдет.
        - Собираюсь весной сплавать в Тану. Говорят, там очень дешевые меха, мед, воск, - сообщил я. - Вроде бы там пока нет венецианской фактории.
        - Действительно нет! - весело произнес дядя моей жены, словно ему самому предложили занять теплое местечко. - И главное, никто не удивится, что одного из Кверини заслали так далеко.
        - А возможность удивить играет какую-то роль при выборе кандидата? - поинтересовался я.
        - Конечно, - подтвердил Бартоламео Градениго. - Нельзя в такую дыру назначить бывшего члена Совета десяти. Только, если за его семьей числятся большие грехи. За Кверини такие имеются. Мы поможем припомнить их. Пусть и отрабатывает эти грехи в глуши, где не сможет вредить нашей семье!
        Зимой я отдал сына на обучение в школу. Точнее, мой сын стал ходить к учителям, у которых занимались еще несколько таких же оболтусов. Один учил их, как здесь говорили, счету: сначала арифметике, а потом геометрии, алгебре, астрономии, бухгалтерии, в частности, начислением и погашением процентов на проценты, калькуляции цен, системам мер и денежным различных стран, сплавам благородных металлов, межеванию земель… Теория сведена к минимуму, в основном учит чисто практическим задачам, готовит будущих управленцев. Для этого я купил сыну учебник «Книга абака» некого Леонардо Фибоначчи, жившего лет сто назад. К моему удивлению, в этом учебнике было кое-что из того, что я изучал в старших классах средней школы: дроби, квадратные и кубические корни, вычисление объема пирамиды, усеченного конуса. Этот Леонардо умудрился вычислить число ?, хотя и не совсем точно. Другой учитель преподавал латинскую грамматику по учебникам авторов, живших в четвертом и пятом веке, Доната и Присциана. В программу входили такие авторы, как Вергилий, Плавт, Гораций, Ювенал, Овидий, Саллюстий, Лукреций, Эзоп. Третий обучал
греческому языку. Мне показалось, что преподавание греческого сводилось к зазубриванию Гомера. В Ромейской империи образованным считался тот, кто знал наизусть «Илиаду» и «Одиссею». «Гомер - это наше всё!», - заявляли ромеи. Русские недоучки будут говорить подобное о Пушкине. Не считаю себя переученным, но в мое «всё» входят еще много фамилий. Кстати, сыну я дал девичью фамилию жены - Градениго. Так его быстрее начнут принимать за своего.
        В конце апреля взял наследника в рейс на Тану. Пусть на практике применит то, чему учился зимой. Отплыли на новой бригантине, которая получилась более ходкой. Трюм набил венецианскими товарами и привезенными Тегаком на старой бригантине из Александрии специями и благовониями. Предлагал на судне место Джованни Кверини, которого назначили управляющим в Тану, но бывший член Совета десяти отказался. Мол, не хочет меня обременять. Доберется на галере республики.
        В Дарданеллах никто не собирал пошлину за проход. Оба берега контролировали турки, которые были пока не морским народом. Позже греки и болгары научат их морскому делу, но пока турки предпочитали лошадей. Зато в Босфоре плату за проход повысили до трех золотых. Собирали деньги генуэзцы. Точнее, жители Перты - бывшего генуэзского квартала, расположенного в Галате, пригороде Константинополя. Они отказались платить непомерные налоги своему правительству, объявили себя независимыми. Их тайно поддерживали венецианцы и ромеи, которым не нравилось господство Генуи на море. От Босфора я пошел напрямую на Керченский пролив. Поскольку компас у нас был не самый лучший, вышли южнее, к будущей Анапе, на месте которой в четырнадцатом веке была небольшая рыбацкая деревенька. В Керченском проливе тоже никто не наживался на транзитных судах. На месте Пантикапеи были развалины. Восточнее появилось крепость и поседение рядом с ней. Как оно теперь называлось, спросить было не у кого, потому что рыбаки, завидев нас, сразу удирали под берег, на мелководье.
        Тана располагалась на левом берегу рукава, который через несколько веков назовут Старый Дон, примерно на месте будущего города Азова. Точнее сказать не могу, потому что все казалось не таким, каким помнил по двадцать первому веку и даже по шестому. В шестом в этих местах были развалины Танаиса, разрушенного гуннами. В четырнадцатом веке стоял небольшой городок, защищенный рвом и стеной высотой метров пять, сложенной из камней и кирпича, и с прямоугольными башнями. Серьезную осаду город не выдержит, но от кочевников, не имеющих осадных орудий, отобьется. Впрочем, все кочевники в этих краях были вассалами Золотой Орды, как и сама Тана. Помню, что арбалетчики из этого городка будут принимать участие в Куликовской битве на стороне монголо-татар. Генуэзцы всегда славились умением присоединиться не к той стороне.
        Мы опередили на четыре дня галеры республики, вышедшие из Венеции недели на две с половиной раньше нас. На одной из них приплыл Джованни Кверини. Я видел, как он сошел на деревянную пристань и тупо уставился на городишко Тана. Так смотрит заключенный на тюрьму. Здесь ему придется провести несколько лет. Без семьи, потому что подвергать ее опасности он побоялся. Зато здесь, по большому счету, ничего не надо будет делать. За год сюда побывают всего два венецианских каравана судов. Всё остальное время можно бездельничать. Был бы Джованни Кверини генуэзцем, начал бы писать стихи, но он - венецианец, значит, придется ему что-нибудь подсчитывать. Ворон на деревьях, которых здесь мало, и крепостных стенах, которые не создают чувства безопасности.
        Улицы в Тане были узкие и кривые, не мощеные, без канализационных стоков. В рыжеватой пыли валялись свиньи и разгуливали куры. Дома в основном из самана, но попадались и кирпично-каменные и деревянные. Генуэзцы и венецианцы превратили свои кварталы в маленькие крепости, огороженные дополнительными стенами высотой метра четыре с половиной, из-за которых выглядывали верхние части донжонов и шпили католических церквей. В остальных частях города стояло несколько православных церквей и одна мечеть. Русских и татар здесь много жило. Почти все итальянцы имели наложниц, любовниц из местных жительниц. Кстати, русских они называли белыми татарами. Итальянцы были уверены, что все вассалы правителя Золотой орды - татары, но себя почему-то таковыми не считали. Из скромности, наверное. Рядом с городом находилось несколько слобод, заселенных аборигенами - смесью разных племен: русских, татар, половцев, аланов… Они говорили на невероятной мешанине языков, отлично понимая друг друга. Километрах в шести от города был лес. Посещать его в одиночку и даже маленькими группами не рекомендовалось. Там обитали те, кто не
хотел работать, подчиняться кому-либо, платить налоги, а предпочитал добывать хлеб насущный разбоем, - в общем, предки донских казаков. Жизнь в Тане была сонная, тягучая. С приходом каравана ненадолго оживала, а потом опять превращалась в болото.
        Я быстро распродал приведенные товары. Среди купцов было много русских, в том числе и из Киевского княжества. Передал через них подарок князю Ивану от Ахейской родни. Вот он удивится! Если, конечно, знает, что у него есть родственники на далеком Пелопонесском полуострове. Накупил много мехов, а также медовухи, меда, воска, кож, пеньки, железа в крицах. Напоследок выкупил у татарского бея пленных русских, чуть более полусотни душ. Тана - это в первую очередь рынок рабов. Сюда их сгоняют со всей Золотой орды и прилегающих территорий. Покупают рабов генуэзцы и развозят по всему Средиземноморью. Русские рабы, сакалиба, очень ценятся в мусульманских странах. Мужчин делают гребцами на галерах или превращают в гаремных евнухов, женщин и девочек - наложницами, а мальчиков - мамелюками. Впрочем, возможны были самые разнообразные варианты. Кое-кому даже удавалось устроиться лучше, чем на родине.
        Татарский бей, полный круглолицый мужчина с сильной одышкой, сперва заломил за рабов немыслимую цену, но, когда я заговорил с ним на языке, которым овладел, сражаясь вместе с монголами, сразу стал вести себя разумно. В итоге сделал скидку, как оптовому покупателю. Получив от меня серебряные гривны, сразу позабыл о рабах, ускакал за новыми, позабыв развязать старых. Это сделали мои матросы.
        - Я вас отпускаю, - сказал я пленным. - Можете идти, куда хотите.
        Они смотрели на меня и не верили в собственное счастье.
        - Совсем-совсем отпускаешь? - спросил молодой парень, одетый в одну лишь рваную рубаху и босой.
        - Совсем-совсем, - насмешливо подтвердил я и посоветовал: - Прибейтесь к какому-нибудь купцу и постарайтесь больше не попадать в плен.
        Бывшие рабы сперва с опаской, а потом все смелее разбрелись в разные стороны. На месте остались лишь дюжина детей, мальчиков и девочек в возрасте лет от шести до одиннадцати. Этих я забрал с собой. Станут гражданами Венецианской республики.
        Рейс оказался очень прибыльным, но продолжительным и напряженным. У меня не было желания шляться так долго вдали от семьи, а Тегаку такие плавания пока не по плечу. Особенно трудным был участок в Эгейском море, где между островами приходилось темными ночами ложиться в дрейф, чтобы не выскочить на берег. Я решил, что лучше ходить на Александрию, где в полной мере использовалось превосходство бригантины в скорости. При попутном ветре мы добирались за четверо-пятеро суток, а галерам требовалось четыре-пять недель. Если учесть, что груза мы брали примерно одинаковое количество, бригантина приносила такой же доход, как дюжина галер. Когда мне будет скучно на берегу, сделаю рейс, дам отдохнуть Тегаку. Он уже в третий раз стал отцом и переселился из моего дворца в собственный дом.
        А я купил поместье на материке. Построил там небольшой, но крепкий замок, в котором жил с семьей с начала весны и до наступления зимы. Вариант русской дачи. Там более здоровый климат. В Венеции сыровато даже для меня, проведшего на воде большую часть жизни.
        56
        Вторая половина этого года и следующие два прошли для меня и Венецианской республики тихо и спокойно. Следующим летом составили списки тех, кто может быть избранным, то есть патрициев. Я записал своего сына, как Алексанро Градениго. Ему жить в этой республике. Пусть растет полноправным членом ее, потомком дожа.
        Еще через год случилось другое знаменательное событие - рождение трех детенышей у пары львов, которых подарил король Сицилии. Они жили в большой клетке во Дворце дожей. По такому случаю возле клетки собралась вся Венеция. Пришли даже слепые нищие, прозрев на несколько минут. Я со своим семейством тоже отдал дань любопытству. Беатриче настояла. Поскольку она находилась в интересном положении, у меня не хватило сил отказать жене. Подозреваю, что пришли мы во Дворец дожей потому, что Беатриче надо было похвастать новым платьем, сшитым по последней моде - с прорезями на боках и рукавах, в которые была видна нижняя туника другого цвета. Львята были похожи на котят, разве что очень больших. Они сосредоточенно питались, перебирая передними лапами. Львица лежала на левом боку у дальней решетки большой клетки, тепло поглядывала на сосущих ее молоко львят и, казалось, не замечала толпу зевак. Зато лев раздраженно ходил по клетке, резко махая хвостом. Грива у него была в колтунах. Оказывается, и у львов самцы не бывают чистыми сами по себе, а самке в последнее время было не до него. Время от времени лев
останавливался и давал понять, что ему не нравятся столпившиеся у клетки. Поскольку у самца струя назад, люди не понимали его намеки, только стряхивали непонятно откуда взявшиеся капли и морщились от не самого приятного аромата. Рождение львят горожане сочли хорошим предзнаменованием. Они не подозревали, какой еще подарок преподнесет им король Сицилии.
        То ли дело для меня! Следующей весной Венецианская республика, как и грозилась, выкупила у меня маркграфство Бодоница и Негропонт. Обе стороны остались довольны, потому что посчитали, что ловко надули другую. Вскоре венецианцы узнали, какой беспокойный бизнес им достался. В ноябре месяце инфант Манфред, герцог Афинский, свалился на охоте с лошади, сильно ушибся и с помощью врачей перебрался в мир иной, так ни разу и не побывав в своих владениях. Вместо него герцогство получил четвертый сын короля Сицилии инфант Гульельмо. Этот тоже не захотел ехать в глухомань, отправил в Афинское герцогство своего единокровного брата Альфонсо Фадрике. Как и положено бастарду, парень оказался ушлым. Сразу по прибытию он потребовал, чтобы венецианцы совершили оммаж за маркграфство Бодоница и Негропонт. В приданое за женой он получил кусочек острова Эвбея, став вассалом венецианцев, купивших маркграфство. На этом основании ему ответили, что не собираются становиться вассалом своего вассала. Бастард Фадрике обиделся и попробовал напасть на маркграфство. Поскольку часть владений в Бодонице и Негропонте принадлежала
каталонцам, его поданные, довольно самостоятельные ребята, посоветовали Фадрике поискать другой объект для нападения. Он предложил напасть на острова Наксосского герцогства, находящееся в зависимости от Венецианской республики, и на ее торговые суда. Часть заскучавших каталонцев не смогла отказаться от такого заманчивого предложения. В итоге начался не то, чтобы война, скорее, вооруженный конфликт.
        В сентябре меня пригласили к дожу Джованни Соранцо. Старик все также тряс головой, которая оставалась ясной.
        - Мы собираемся послать флот к берегам герцогства, чтобы наказать этого наглеца. Командовать им будешь ты, - сообщил он и объяснил выбор: - Никто лучше тебя не знает, как воевать с каталонцами.
        К тому времени Беатриче уже родила очередную дочку, которую назвали Марией в честь ее покойной матери, так что у меня не было ни повода, ни желания отказываться. Тем более, что я действительно знал, как воевать с каталонцами. С помощью других каталонцев. О чем и сказал дожу и его советникам.
        - Сколько они стоят, вы знаете, - добавил я.
        - Набирай, кого сочтешь нужным, но сделай так, чтобы они больше никогда не нападал на нас, - приказал дож Джованни Соранцо.
        - Не боитесь осложнений с королем Сицилии? - на всякий случай спросил я.
        - Нет, - ответил дож. - Король утверждает, что Фадрике действует без его ведома и одобрения.
        - В это трудно поверить, - произнес я.
        - Но придется, - молвил Джованни Соранцо. - Ни нам, ни ему не нужна большая война.
        - Как мне поступить с Фадрике? - поинтересовался я.
        - Желательно, чтобы он остался жив, - ответил дож, а подумав, добавил: - Но не обязательно.
        Когда бригантина пришла из Александрии и выгрузилась, я увеличил экипаж до ста человек, навербовав главным образом гасмулов. Они были не менее отважными, чем каталонцы, но более дисциплинированными. В Эвбее базировались три боевые галеры, которые должны была поступить под мое командование. Также я мог привлекать любое венецианское судно, государственное или частное, если потребуется.
        Я собирался добраться до Эвбеи, завербовать там каталонцев и с их помощью сбить воинственный пыл с бастарда Фадрике. Венецианские боевые гаеры встретили меня около южной оконечности острова Эвбея. Командовал ими капитан Алоиз Бафо - обладатель мощных надбровных дуг и тяжелого, широкого подбородка, из-за чего походил на человекообразную обезьяну. Насупленное выражение его лица я приписал сообщению, что поступает под мое командование. Оказалось, что причина плохого настроения Алоиза Бафо в нападении каталонцев на остров Тинос.
        - Они приплыли туда вчера вечером на трех больших галерах, захваченных у наших купцов. Их сотен шесть-семь, не больше. Местное население закрылось в крепости. Она слабенькая, долго не продержаться. Потом каталонцы, скорее всего, нападут на соседний остров Андрос, - рассказал капитан Алоиз Бафо. - Предлагаю перекрыть пролив между Тиносом и Андросом. Теперь нас больше, и в море мы сильнее их.
        Его боевой задор мне понравился. Судя по всему, Алоиз Бафо получил должность не по блату, а заслужил. Поэтому я решил изменить первоначальный план.
        - Пойдем к Тиносу, посмотрим, что там и как, а потом решим, что делать, - приказал я.
        К острову Тинос мы подошли, когда стемнело. Легли в дрейф в проливе, отделявшем его от Андроса. Я много раз проходил мимо Тиноса, не обращая на него внимания. Гористый, с оливковыми деревьями и виноградниками на склонах. Ничем не лучше соседних, разве что раза в два меньше Андроса. Богатой добычи на нем не возьмешь и удаль молодецкую не покажешь. Такие острова грабят разве что трусы или сопливые командиры, которых больше интересует сам процесс.
        С острова к нам приплыла рыбацкая лодка, в которой сидели двое, постарше и помоложе, наверное, отец и сын. Они сперва подошли к галере, откуда их направили к бригантине. На борт поднялся отец - худой и жилистый мужчина лет сорока пяти с наполовину седой и растрепанной бородой и длинными и толстыми ногтями на босых ногах. Старая рубаха была с латками на локтях.
        - Миссер, наши еще держатся в крепости, ждут вас, - сообщил он.
        - Правильно делают, - похвалили я и спросил: - А где стоят галеры каталонцев? Далеко от крепости?
        - Не очень, - ответил тиносец. - Они в бухте, стадиях в шести-семи (примерно километр) от крепости.
        - Охраны много оставили возле галер? - спросил я.
        - Кто его знает?! - пожал он плечами. - Мы там боимся появляться, на горе прячемся.
        - Сможешь сейчас довести наши лодки до той бухты? - поинтересовался я.
        Луна была старая, только узкий серпик остался на небе. Немного света давала, но остров был еле заметен.
        - А чего не смочь?! - произнес тиносец. - Могу в саму бухту, а могу и в соседнюю, а оттуда провести по берегу к галерам, - разгадал он мою задумку.
        Каталонцы никогда не отличались дисциплинированностью и предусмотрительностью. На что я и сделал ставку. Если хорошо знаешь врага и себя, умеешь использовать его слабые стороны и свои сильные, обязательно победишь. Десант поместили на три большие лодки с галер, ял и тузик с бригантины и в лодку тиносцев. Старшим я назначил Тегака, который в случае чего мог сойти за каталонца.
        - Если будет возможность взять живыми, берите, если нет, не церемоньтесь, но особо не зверствуйте, - напутствовал я.
        Они растворились в темноте, а я уже минут через двадцать пожалел, что не поплыл с ними. Все время кажется, что без меня не справятся. Такой уж я скромный человек.
        Справились, и неплохо. Под утро десант вернулся на трех больших торговых галерах. Их сразу перегнали к острову Андросу, где передали на временное хранение местным жителям.
        Тегак остался на бригантине, рассказав, как прошла операция:
        - Охраны было по пять человек на галеру. Спали они все вместе на берегу. Без шума мы бы их в плен не взяли. Пришлось перебить.
        - За сон на посту положено убивать, - согласился я.
        Оставив одну галеру в проливе, с остальными я отправился к бухте, из которой были угнаны галеры. Напротив нее, в полумиле от берега, легли в дрейф. На берегу стояло с полсотни каталонцев. Наверное, пытались угадать, кто у грабителя украл дубинку? Увидев нас, всё поняли и ушли к крепости - деревне, обнесенной каменной стеной высотой метров пять с четырьмя угловыми башнями на пару метров выше, - возле которой расположились остальные бойцы их отряда. Те тоже увидели нас. Теперь будут совещаться. Крепость они, конечно, могут захватить, но не думаю, что в их планы входит застрять на острове надолго. Во-первых, рыбацких лодок на всех не хватит: а во-вторых, надо будет суметь проскочить мимо нас. Разве что у одиночной лодки получится. От Тиноса до материка доплыть не трудно. Всего миль пятьдесят преодолеть, и есть пара островов по пути, где можно заночевать и передохнуть. И позвать на помощь. Только вот придет ли им кто-нибудь на помощь?! Сомневаюсь я, однако.
        На переговоры приплыли пятеро. Двое остались в лодке, а трое поднялись на борт бригантины. Первым ступил на палубу Беренгер Вентайола. Вид у него был, как у нашкодившего школьника. Если люди, которые не стареют внутренне. Волосы станут седыми, а в душе - пацан пацаном. Наверное, Беренгер ожидал, что я отнесусь к нему, как к предателю.
        - Кого я вижу! - радостно произнес я и обнял его за плечи, как старого друга, с которым долго не виделся. - Был уверен, что встречу тебя здесь, что не усидишь ты дома!
        - Позвали - я и пошел. Скучно дома сидеть, - честно признался Беренгер Вентайола и произнес льстиво: - Как узнал, что галеры пропали, сразу сказал, что это твоя работа.
        Я пропустил последнюю фазу мимо ушей.
        - Джейм Сакоман тоже здесь? - поинтересовался я, хотя был уверен, что услышу отрицательный ответ, потому что иначе бы прислали на переговоры и его.
        - Не захотел он, - ответил каталонец. - Сказал, что старый уже. Видать, знал, хитрый лис, что ничего хорошего из нашего похода не получится.
        Следом за каталонцем на борт поднялись двое сицилийских рыцарей, приплывших, наверное, в Афинское герцогство с бастардом Фадрике. Оба были молоды, лет двадцати, одеты в кольчуги, но без шлемов и оружия.
        - Пойдемте ко мне в каюту, - пригласил я. - Выпьем вина, поговорим.
        Я сел во главе стола. Парламентеры сели слева от меня, а места справа заняли Алоиз Бафо, Тегак и тринадцатилетний Александро Градениго. Последний - для симметрии. Дзан налил нам в серебряные кубки из серебряного кувшина ароматного вина и подал на серебряных блюдах восточные сладости, привезенные из Египта. Сицилийцы ненавязчиво разглядывали меня. Не знаю, что им рассказали обо мне каталонцы, но, видать, что-то очень интересное.
        - Будете помощи ждать, которая не придут, или сразу сдадитесь? - спросил я сицилийских рыцарей, потому что, как понял, Беренгера Вентайолу взяли только потому, что знал меня.
        - Мы не собираемся сдаваться. Будем сражаться до последнего, - с вызовом произнес один из них, который сидел ближе ко мне.
        - Если бы я хотел вас перебить, то сделал бы это ночью, - сказал я. - Знаете, почему я оставил вас живыми?
        - Нет, - ответили все трое парламентеров.
        - Потому что каталонцы поклялись, что никогда не будут воевать против меня. Следовательно, и я не могу воевать против них. А в темноте трудно было бы отличить, кто сицилиец. - объяснил я, забивая клин между ними и каталонцами.
        Беренгер Вентайола правильно понял меня. Его лицо сразу повеселело. Он показал Дзану, чтобы налил еще вина, и взял с блюда большой кусок халвы. Переговоры теперь интересовали его постольку-поскольку.
        Сицилийцы поняли это и насупились еще больше.
        - Вас я тоже выпущу с оружием и доспехами, если поклянетесь на Библии, что никогда больше не будете воевать против Венецианской республики и ее союзников, - продолжил я. - Кроме Фадрике. Он останется в плену до тех пор, пока не возместит весь ущерб, нанесенный нам.
        - Мы его не бросим! - заявили сицилийские рыцари.
        - Я не против. Можете возмещать ущерб вместе с ним, - насмешливо произнес я и посмотрел на каталонца: - Передашь нашим ребятам, что завтра утром жду их на северной оконечности острова. Без трофеев. Сдадите оружие и доспехи, а на материке получите их обратно.
        - А не получится, как с турками? - спросил Беренгер Вентайола.
        - Я уверен, что вы мне еще не раз пригодитесь, - ответил ему.
        - С тобой мы всегда готовы воевать против кого угодно! - заверил каталонец.
        - Могу вас нанять для разгрома небольшого отряда. Вашими будут все трофеи, кроме одного пленника, и по паре золотых дукатов на брата, - предложил я, словно сицилийцев не было за столом.
        - Ты всегда был щедрым! - ухмыльнулся Беренгер Вентайола и, немного отодвинувшись от союзников, заверил: - Я передам нашим твои слова.
        Сицилийским рыцарям, которые совсем загрустили, я сказал:
        - До вечера Фадрике должен быть на борту моего судна. Или у него будет возможность погибнуть завтра утром вместе с вами.
        Я не был уверен, что каталонцы согласятся воевать против сицилийцев, но и Фадрике не был уверен, что воевать они не будут. Вечером он приплыл на лодке вместе со своим оруженосцем. Бастард был довольно симпатичным малым лет двадцати двух. Кольчуга у него была покрыта красноватым лаком, шесть колец в одно. Под мышкой держал бацинет с луковичным забралом, выступающим в виде луковицы с двумя горизонтальными рядами небольших прямоугольных отверстий. Такие шлемы стали входить в моду в последнее время, встречались только у богатых рыцарей.
        Утром я выслушал клятву сицилийцев и каталонцев, что больше никогда не будут воевать с Венецианской республикой и ее союзниками, отдал приказ Алоизу Бафо доставить их на материк в целости и сохранности, а сам отплыл на бригантине в Венецию, увозя с собой внебрачного сына короля Сицилии.
        - Не в ту сторону ты пошел, - сказал Фадрике, когда завтракали у меня в каюте. - На севере слабое княжество Фессалийское. У него сейчас проблемы с византийцами. Вот бы и отхватил у него кусок для себя, стал независимым правителем.
        - Венецианцы богаче, - возразил он.
        - И сильнее. Надо выбирать добычу, с которой можешь справиться, - посоветовал я.
        Его отпустят в конце зимы по настоятельной просьбе Папы Римского и до того, как возместит весь ущерб, нанесенный Венецианской республике. Взамен его отец, король Сицилии, снизит пошлины нашим купцам. Вернувшись в Афинское герцогство, Фадрике узнает, что умер Иоанн Дука, князь Фессалии, последует моему совету и быстро захватит столицу княжества Новые Патры, а все остальные территории сдадутся без боя. Помогут ему это сделать каталонцы.

* * *
        Следующая глава в этой книге последняя. Больше книг бесплатно в телеграм-канале «Цокольный этаж»: Ищущий да обрящет!
        57
        Чем хороша жизнь моряка - это сюрпризами, которые ждут на берегу. Они бывают разными, иногда даже приятными, но иные случаются чаще. Впрочем, никогда не знаешь, какого цвета сюрприз. Думаешь, что черного, а оказывается, совсем наоборот. Помню, еще в советские времена списался я с судна в порту Поти. На поезде добираться до Одессы пришлось бы долго и с двумя пересадками, причем на следующем поезде могло не оказаться свободных мест. Тогда на железной дороге еще не было единой системы бронирования мест. Поэтому решил я лететь на самолете. Проводы были бурными, вахта забыла меня разбудить рано утром, в итоге я опоздал на свой рейс. Выйдя в аэропорту из такси, увидел, как мой борт набирает высоту. Выматерился с горя и пошел менять билет. На следующий рейс билетов не было. Мне предложили подождать. За два часа до отлета снимали бронь, которую держали для партийных и комсомольских функционеров, депутатов и прочих подонков. И вдруг народ ломанулся сдавать билеты. Оказывается, мой самолет набирал, набирал высоту, а потом взял и рухнул в болото. Погибли не все. Я видел, как выживших, окровавленные тела,
перегружали с технической машины в «скорую помощь». Я решил, что в одну воронку два снаряда не попадают в один день, купил сданный каким-то трусом билет и благополучно добрался до места назначения, поблагодарив мысленно судовую вахту за то, что не разбудила меня вовремя.
        Год я просидел на берегу, а потом от скуки смотался в Тану. Между делом выкупил там еще одну партия русских рабов и привез детей домой. Предыдущие уже выросли и стали полноправными гражданами Венеции. Дома меня ждал сюрприз, который я сперва счел темноватым. Первое, что бросилось в глаза, - напряженное поведение жены. Она чересчур обрадовалась моему возвращению. Также вела себя моя первая жена незадолго до развода.
        - Что случилось? - сразу спросил я.
        Развод так развод, хотя в четырнадцатом веке это мероприятие было не таким легким, как в двадцатом.
        - Даже не знаю, как тебе сказать. Как бы ничего хорошего, но и не очень плохое… - начала она издалека.
        - Ты можешь сказать коротко и ясно, что случилось?! - начиная сердиться, оборвал я.
        Беатриче поняла, что зашла не с той стороны, и сократила свою речь до одного короткого предложения:
        - Джемма беременна.
        - Твоя дочь нашла хороший способ порадовать всю семью, - ехидно улыбнувшись, сделал я вывод. - Придется женить ее на том паршивце, который ее обрюхатил. Или он женат?
        - Нет, - ответила Беатриче, но как-то без энтузиазма.
        - Это кто-то из слуг? - предположил я.
        От кого залетела, за того пусть и выходит замуж. Меня судьба дочери Альберто Паллавичини не сильно волновала. Было только интересно, как этот гад сумел прокрасться в спальню?! Не членов семьи никогда не оставляли наедине ни с кем из женщин.
        - Нет, - опять ответила жена.
        Уже лучше. По крайней мере, меня не будут обвинять, что выдал милую сиротку за безродного бедняка.
        - А кто? - уже более спокойно спросил я.
        - Твой сын, - произнесла Беатриче, сумев не улыбнуться ехидно.
        Теперь мне стало понятно, почему в последнее время он перестал стремиться в море. У него появилось на суше занятие послаще. Видимо, устами младенца глаголала истина, когда отказывался признать в Джемме сестру. Что ж, пусть напорется на то, за что боролся.
        - В ближайшее время обвенчаем их, - решил я. - Или ты против?
        - Нет, конечно, - ответила Беатриче. - Только они считаются братом и сестрой.
        - Но не по крови, - отмахнулся я. - Найдем священника, которому не хватает десятка дукатов, и поженим.
        Оставалось извиниться перед родителями Дзана, за которого я собирался выдать Джемму. Миссер Томадо Баседжо, узнав, за кого в срочном порядке выдают девушку, улыбнулся понимающе и произнес назидательно:
        - Девки - это такой скоропортящийся товар!
        Быстренько сварганили свадьбу. Пригласили на нее только близких родственников, то есть каких-то пару сотен человек. Все они были членами Большого совета. В этом году было принято постановление, согласно которому каждый, кто имел право быть избранным, по достижению двадцати пяти лет автоматически становился членом Большого совета.
        Джемма родила в конце зимы мальчика, которого назвали Пьетро в честь прадеда. Может, тоже станет дожем. Весной я назначил своего сына капитаном на старую бригантину, которая работала на линии Венеция-Александрия. Пусть учится обеспечивать свою семью.
        Тегака перевел на новую бригантину. Решил сходить на ней в Англию. Испанцы очистили пролив Гибралтар от мусульман, в том числе и от пиратов-мусульман, так что можно было плыть спокойно. Захотелось мне посмотреть на знакомые места и наработать новую линию. Наши купцы говорят, что в Лондоне специи и благовония стоят почти в три раза дороже, чем в Венеции. Натаскаю Тегака на этом маршруте и передам ему командование бригантиной, а себе построю другую, поменьше и побыстроходнее, чтобы время от времени развеяться, прометнуться куда-нибудь.
        В Александрие набили трюм дорогим товаром под завязку. Если не продам все в Англии, можно будет зайти во Фландрию. Говорят, в Брюгге съезжаются купцы со всей Северной Европы, даже из Новгорода.
        До Гибралтара добрались без происшествий. Сделали всего одну остановку возле западной оконечности острова Сицилия, набрали свежей воды. Я старался держаться подальше от берегов, чтобы не наткнуться на пиратов, которые промышляли на галерах и опасались выходить в открытое море.
        Перед проливом пришлось и нам поджаться к берегу. Я выбрал европейский, опасаясь пиратов-мусульман. Генуэзцы хорошенько погоняли их, но пираты - народ живучий и быстро восстанавливающийся. Всех не перебьешь. Дул легкий юго-западный ветер. Мы шли в крутой бейдевинд левого галса, делая от силы пару узлов. Впереди справа был виден высокий мыс Гата. Приметный навигационный ориентир. Через несколько веков он останется таким же.
        Из-за мыса Гата и выплыли две галеры. Если бы они были торговыми, то изменили бы курс вправо, чтобы обогнуть мыс и пойти на северо-восток вдоль берега, но галеры шли на нас и довольно быстро. Я приказал поднять венецианский флаг, приготовить в бою катапульты и станковые арбалеты и повернуть вправо, чтобы лечь на курс полный бакштаг. Матросы быстро справились с парусами и отправились снаряжаться к бою. Я тоже зашел в каюту и с помощью Дзана облачился в стеганку и бригантину. Кольчугу, шоссы, наручи и поножи надевать не стал, чтобы легче было двигаться. Все-таки не на коне буду скакать. Оружие приготовил все: и лук, и алебарду, и саблю, и булаву, и кинжал. На корме уже всё было готово к отражению нападения пиратов. Это были именно пираты. Судя по крикам «Арагон!», каталонцы. Флаг республики Венеция - союзника - их не смущал. Значит, живыми никого не оставят, чтобы некому было пожаловаться на них. Галеры разошлись, чтобы атаковать нас с разных бортов. Обе сорокавесельные, с двумя мачтами с латинскими парусами, которые сейчас были подняты. Паруса в косую красно-серую полосу. На бушпритах деревянные
мужские фигуры с мечом в руке, покрашенные в желтый цвет. Готов поставить десять против одного, что это святой Георг.
        С попутным ветром бригантина разогналась узлов до пяти. Каталонцы все еще двигались быстрее, сокращали дистанцию. Нам бы продержаться час-полтора, а там у гребцов силенок не останется грести в таком темпе, а еще через час стемнеет. Когда они приблизились метров на триста, мы начали обстрел из катапульт. Это не самое точное орудие, тем более, по движущейся цели. Попадал один из четырех-пяти камней. Если мы и наносили ущерб, то был он незаметен. Гребцов сверху прикрывали палубы. Страдали в основном арбалетчики. Они сперва очень смело выстроились на форкастелях галер и начали обстрел. Болтами из станковых арбалетов и камнями из катапульт мы заставили их вести себя скромнее.
        Галеры нагоняли нас. Постепенно дистанция сократилась метров до ста пятидесяти. Теперь и я вступил в бой, послав с десяток стрел в арбалетчиков на ближней галере. Половина достигла цели. Вот тут-то черт меня и дернул встать на бухту троса, чтобы быть повыше, видеть тех, кого прикрывал фальшборт галеры. Я послал несколько стрел под обрез палубы, убив или ранив несколько гребцов, которые гребли веслами дальнего борта. Остальные гребцы перецепились веслами с их веслами, и галера резко вильнула в сторону. Я проделал тот же фокус со второй галерой. Успел послать две стрелы, после чего почувствовал сильный удар и резкую боль в правом бедре. Болт прошил его под углом и насквозь. Наконечник был двухлопастной и с зазубринами. Тегак ножом срезал его, вытащил болт из раны. Было очень больно. И кровь хлестала так, что я решил, что перебита вена. Я сел на бухту троса, потому что от потери крови закружилась голова. Рану быстро перевязали. Каталонцы нам не мешали. Благодаря моим выстрелам, дистанция между судами заметно увеличилась. Если ветер не спадет, до темноты они нас не догонят.
        Я сидел на бухте, смотрел на рану. Опять пострадала правая нога. Боль была тягучей, будто из раны, не переставая, вытаскивают болт. Повязка вся пропиталась кровью. Слишком долго мне везло. Видимо, исчерпал лимит.
        Когда солнце зашло, каталонцы повернули к берегу. Тем более, что ветер начал усиливаться, бригантина побежала резвее, дистанция между судами увеличилась. Я собирался дождаться темноты и повернуть на юго-запад, к проливу Гибралтар, но ветер быстро раздулся до сильного, а потом и до штормового. Мы убрали рабочие паруса, поставили штормовой стаксель. Будем потихоньку двигаться на северо-восток, в сторону Лионского залива. До него далеко, ночью точно не выскочим на берег. Главное, не налететь на Балеарские острова.
        Скорее всего, мы проскочили мимо них ночью. Определить широту в полдень я не смог, потому что небо было затянуто тяжелыми, черными, низкими тучами. Ветер гнал их с такой скоростью, словно тучи были участниками ралли «Формула-1». И волну поднял высокую. Море казалось седым из-за пены, клочья которой швыряло на палубу. Убедившись, что определить широту не смогу, я сразу вернулся в каюту. За несколько минут на палубе успел промокнуть. Рана чертовски болела. Бедро покраснело и распухло. Видимо, не судьба мне добраться до Англии. Сколько раз говорил себе, не возвращайся туда, где был счастлив, но в который раз не послушался умного человека.
        Шторм продолжался всю ночь и весь следующий лень. Вечером я почувствовал, что от раны идет неприятный запах. Гангрена. Надо или ампутировать ногу, или…
        Я написал завещание, запечатал его и отдал Тегаку, который смотрел на меня со слезами в глазах. Все эти годы я заменял ему отца. Не говоря уже обо всем остальном, чего он добился, благодаря мне.
        - Когда шторм закончиться, иди этим же курсом до берега. Там будет порт Марсель. Продашь груз, купишь, что сочтешь нужным, и поплывешь в Венецию. Потом ходи только на Александрию. Денег будет меньше, зато маршрут спокойнее. Беатриче скажешь, пусть ждет меня год. Если не вернусь… Сама решит, что делать. Присматривай за моим сыном. Когда вырастет, посвятишь его в рыцари.
        Затем объяснил Тегаку, как из Марселя добраться до Венеции, и приказал:
        - Спускайте на воду тузик. Положите в него запас еды, вина, мое оружие, доспехи и спасательный жилет, а потом опустите меня.
        Я не был уверен, что без падения в воду сумею перебраться в другую эпоху, но и оставаться без ноги или умирать долго и мучительно не хотел. Дзан помог мне переодеться в чистую одежду. Меня вынесли на палубу, мокрую от заливающих ее волн. Завязав линь беседочным узлом, которому я их научил, два матроса осторожно опустили меня в тузик, бившийся о борт бригантины. Я сел на мокрую банку, развязался и крикнул:
        - Отдать швартов!
        Тузик начал отставать от бригантины. Постепенно судно растворилось в темноте, оставив меня одного в штормовом море. Холодные брызги быстро промочили одежду. Я нашел на ощупь деревянный ковшик, вычерпал со дна тузика воду, снял среднюю банку и лег ногами к корме, накрывшись спасательным жилетом. Было холодно, сыро и болела рана. Из нее все еще как бы вытягивали каталонский болт. Я подумал, что попасть в меня мог кто-нибудь из тех, кто был во флотилии Рожера де Флора. Получается, что Каталонская компания отблагодарила меня за многолетнее сотрудничество. Улыбнувшись этой мысли, я, превозмогая боль, выпрямил раненую ногу - и отрубился.
        Чернобровкин Александр
        Бриганты
        1
        Мне кажется, что я узнаю сирокко по запаху, неприятно будничному, хотя дует он не часто. Это южный ветер, знойный, сухой и пыльный. Обычно он дует весной по два-три дня, принося из африканских пустынь красную и белую пыль, которая выпадает с дождями, окрашивая их в цвет крови или молока. Дождя пока нет, а солнце припекает так, что кожа на моем лице словно бы отслоилась.
        Я открыл глаза. Солнце, недавно оторвавшись от горизонта, то появлялось над бортом тузика и слепило их, то исчезало, подчиняясь ритму невысоких волн. Сейчас часов семь утра, может быть, восемь. Я пошевелил правой ногой, поплескав водой, скопившейся на дне лодки. Боли в бедре не почувствовал. Видимо, она вся перебралась в спину, которая затекла от лежания на не самой ровной поверхности, к тому же мокрой. Схватившись за борта тузика, сел, огляделся. Вокруг меня было лазурное море, спокойное, ласковое. От вчерашнего шторма не осталось и следа. Или он уже не вчерашний, а многолетней давности?
        Первым делом снял штаны и осмотрел рану. Она затянулась, оставив шрам, еле заметный, каким должен быть через много лет. Значит, прощай Венеция! Прошлое закончилось, забудьте…
        Я установил банку на место, сел на нее, осмотрел свое имущество. Два весла, кожаный мешок с едой, бурдюк с вином, доспехи, щит, портупея с саблей и кинжалом, шестопер, степная пика и алебарда. Интересно, какая добрая душа подсунула мне алебарду?! Наверное, кто-то из матросов, на вооружении которого она состояла. Отдал за ненадобностью. Не было самого главного - спасательного жилета с запасом золотых монет. Я помнил, что укрывался им. Видать, метался в горячке и столкнул за борт. Кому-то здорово повезет. Денег в спасательный жилет я начинил столько, сколько хватило бы на постройку судна. Остался десяток золотых дукатов и несколько серебряных монет в потайном кармашке ремня. Даже на хорошего боевого коня не хватит. Придется начинать почти с нуля. Что ж, не впервой.
        Чтобы прогнать грустные мысли, достал из мешка большой кусок копченого окорока и сухари, которые, как ни странно, не подмокли, и перекусил, запивая из бурдюка белым ароматным вином, разбавленным водой. По мере утоления голода стали приходить более приятные мысли. У меня есть оружие и доспехи, есть лодка, которую можно продать, и, что самое важное, есть силы и здоровье. Я опять помолодел. Не знаю, сколько сейчас лет моему телу, но не больше тридцати. Скорее, меньше. Я расправил и надел шляпу с полями, сшитую по моему заказу, которую Дзан или Тегак сунул между бригандиной и кольчужными шоссами. Вставив весла в деревянные уключины, погреб на север, ориентируясь по солнцу.
        Где-то там должен быть Марсель. Я бывал в нем несколько раз. Однажды улетал из него домой. Пришли туда за металлоконструкциями. Не в сам, конечно, Марсель, а в порт Фосс, расположенный неподалеку, в большой, разветвленной бухте. В самом городе в тот раз был всего час, если не считать сидение в зале ожидания аэропорта. Мне прилетела замена, и агент, который утром вез меня с судна в аэропорт и матроса с нарывом на щеке в госпиталь, попросил подождать, пока он пристроит бедолагу. Высадил меня на окраине города возле гипермаркета. Я сел на терраске рядом с входом, заказал бокал сухого красного вина и принялся наблюдать быт и нравы французов. Первое, что удивило, - трое из пяти охранников в гипермаркете были женщины. Второе - отсутствие макияжа у женщин, и у охранявших, и у покупавших. Третьим интересным фактом была дама лет двадцати семи, которая подъехала на, как я называю, карманной малолитражке. У дамы были немытые черные волосы с прической «я упала с самосвала, тормозила головой». Одета в мятую, розовую футболку не первой свежести и во что-то типа коротких лосин светло-коричневого цвета, которые
пузырились на коленях, а обута в красные тапки в виде кошачьих морд. Судя по всему, она валялась на диване, а потом вспомнила, что надо бы позавтракать, и метнулась в гипермаркет за едой. Она даже удосужила меня взглядом, чисто французским, мигом подсчитав до цента мою привлекательность. Видимо, я выступал в слишком легком весе, поэтому пошла дальше. Примерно через полчаса она прикатила тележку, наполненную всякой едой, небрежно пошвыряла все в багажник и заспешила на диван, выскочив со стоянки на трассу с лихостью Шумахера и подрезав грузовую машину. Водитель грузовика, улыбаясь, помахал ей рукой. Мне бы его нервы!
        Вскоре вернулся агент и отвез меня в аэропорт, чтобы я смог долететь до Парижа, а там пересесть на московский рейс. На досмотре предложили поднять крышку ноутбука. Наверное, насмотрелись голливудских фильмов. Не найдя в ноутбуке ни взрывчатки, ни оружия, скривили лица: а так хотелось! В зале ожидания людей было мало. По своей стране французы предпочитают перемещаться на поезде, потому что дешевле и не так страшно. Одна блондинка лет двадцати пяти была довольно красива. Скорее всего, не чистая француженка. И не только потому, что блондинка. В Нормандии их очень много. Чистокровные француженки в лучшем случае симпатичные. Остальное добирают женственностью, кошачьей манерой поведения. При этой был муж, лысый и страшненький, которому явно перевалило за сорок. Часа за два, что мы ждали посадки, к блондинке подошло с десяток мужчин. Она со всеми мило потрепалась. Муж, если был рядом, тоже принимал участие в разговоре. Я представил, что бы произошло, если бы дама была русская и при русском муже.
        По залу ожидания разгуливало несколько детей разного возраста с сосками во рту. Самой старшей сосушке было лет шесть.
        Я спросил ее маму - типичную бизнес-леди лет сорока пяти, мужиковатую и огрубевшую:
        - Не пора ли ей расстаться с соской?
        Мама недоуменно пожала плечами:
        - Зачем?! Ей нравится.
        И действительно, пусть себе сосет. Никому ведь не мешает. А потом сразу перейдет на другую.
        В самолете меня накормили холодной гороховой кашей и комком чего-то пережеванного до меня, может быть, даже мясного. Остальные ели с удовольствием. Поскольку заплатили за это, будем радоваться. Утешала маленькая бутылочка вина, которую дали к этой гадости. Последней каплей Франции был негр в аэропорту Шарль де Голь, который без объяснения причин никого не пропускал к окошкам паспортного контроля. Когда стала ясно, что опоздаем на рейс, и народ зашумел, пришел белый, что-то, улыбаясь, сказал негру, который сразу побелел и исчез, и пропустил всех.
        В Шереметьево на пограничном контроле я подошел к окошку, подал паспорт женщине в форменной одежде и с форменным, угрюмым лицом и радостно сказал:
        - Добрый вечер!
        Может, мне просто не везет, но ни разу российские пограничники не улыбнулись в ответ. Мало того, пограничница посмотрела на меня так, что сразу понял, что я старый брюзга, не догоняющий скрытую прелесть французской кухни, французских женщин, французских сосок…
        2
        До берега добрался только к вечеру. Давно не греб так долго. Ладони буквально горели. Пристал напротив деревни, расположенной метрах в ста от берега и огражденной стеной высотой метра полтора, сложенной из разнокалиберных камней. На берегу лежали вверх дном два рассохшихся рыбацких баркаса. Я вытащил тузик на песчаный пляж, надел на всякий случай бригандину, поменял шляпу на шлем, взял алебарду и пошел знакомиться с селянами. Остальное барахло пусть полежит в лодке. Если знакомство состоится, крестьяне принесут, если нет, легче будет отступать.
        В Средневековье одинокий путник - потенциальная добыча для любого, готового рискнуть. Если ты не нищий, жди нападения. Сделать это может кто угодно, начиная от разбойников и заканчивая хозяином постоялого двора или крестьянином, в доме которого остановишься на ночь. Убийство одинокого путника считается даже меньшим грехом, чем браконьерство в лесу сеньора. Поскольку одиночку никто не будет искать, значит, и преступления не было. Поэтому приходится не забывать, что все люди - враги. Я могу любить отдельного человека, не зависимо от национальности, расы или вероисповедания, но как только они сбиваются в кучу, сразу перестают вызывать у меня положительные эмоции. Когда слышу, как кто-то утверждает, что любит всех людей или отдельную нацию, расу, религию, понимаю, что имею дело или с дураком, который не знает, о чем говорит, или с подлецом, который врет, чтобы поживиться за счет обманутых, или с людоедом, который предельно честен и не дурак полакомиться. Ты нужен только себе, любимому, и, если таковые имеется, своей семье и друзьям. У меня теперь нет ни друзей, ни семьи. Точнее, где-то могут быть мои
потомки, но для них я умер.
        Со стороны моря вход в деревню был через хлипкие деревянные, широкие ворота. Они были прикрыты, но не заперты. Никакой охраны, даже собак не увидел, которые обычно свободно бегают по деревенским улицам. Крайние дома были заброшены. Дальше на узкой улице сидели в пыли несколько куриц. Они подпустили меня метра на три, после чего, испуганно кудахтая, забежали во двор, огороженный плетнем. Я зашел вслед за курами во двор. Слева низкая хата из дерева, камня и глины, крытая пучками камыша. Деревянная дверь висела на кожаных петлях. По обе стороны от нее в стене по узкой щели, наверное, окна. Прямо - хлев с распахнутой дверью и сеновалом на втором ярусе, тоже крытый камышом. Сеновал был пуст. Справа - очаг, сложенная из маленьких камней труба которого пронзала навес из камыша и возвышалась над ним на полметра. Возле очага лежали горкой прямоугольные куски торфа. Земля во дворе, особенно возле очага, была утрамбованная.
        Из хлева вышел худой пожилой мужчина в старой латаной рубахе до коленей. Если и были на нем штаны, то короткие, выше коленей. Узкая голова покрыта наполовину седыми длинными волосами. Нижнюю часть лица закрывает наполовину седая, растрепанная борода. В правом ухе позеленевшая, медная серьга в виде тонкого колечка. Широкие руки были с узловатыми пальцами, кривые ноги - со словно прилипшей, загорелой и грязной кожей. Точно таких же крестьян я видел в Болгарии, Ромейской империи, Афинском герцогстве. Бедность во всех странах выглядит одинаково. В руках он держал деревянную лопату, испачканную навозом. Крестьянин смотрел на меня, как на инопланетянина, хотя я сомневаюсь, что он знает, кто это такие.
        - Принеси холодной воды, - приказал я на каталонском, чтобы вывести его из ступора.
        - Сейчас, шевалье, - произнес крестьянин на диалекте, напоминающем тот, на котором говорил Роже де Слор, прислонил лопату к стене хлева и пошел к очагу.
        Я сел на чурку с заеложенным верхом, которая стояла у стены в тени и, видимо, служила табуретом. Алебарду прислонил рядом. Снял шлем и вытер пот со лба. Сирокко продолжал гнать горячий, сухой и пыльный воздух.
        Крестьянин набрал воды в деревянный ковшик из деревянного ведра, которое стояло на другой чурке за очагом и которое стало видно мне только сейчас. Края у ковшика были неровные, словно кто-то обгрыз их с голодухи. Я сделал несколько глотков. Вода воняла болотом.
        - А где все? Почему в деревне так пусто? - спросил я, отдавая ковшик.
        - Пастухи на лугу, а остальные здесь должны быть. После мора мало нас осталось. Вот и кажется, что никого нет. Поэтому мы теперь почти ничего не сеем, рыбу не ловим, а только скот пасем. За ним присматривать легче, - сообщил крестьянин.
        - Какого мора? - спросил я.
        - Черная смерть, какой еще?! Первая раз давно была, когда у меня сын родился. Прибрал его господь вместе с женой и дочками. Лет семь назад еще раз наведалась и унесла вторую мою жену и детей. Теперь вот один живу. Старых баб в деревне совсем не осталось, а молодые с бригантами знаются, - рассказал он.
        - Кто такие бриганты? - поинтересовался я и объяснил свое невежество: - Я из Венеции.
        - Оно и видно. Наши шевалье намного беднее, - произнес крестьянин. - А бриганты - это… солдаты. Они носят бригандины, вот их и называют так.
        Я вспомнил, что тип судов бригантина получил свое название от бригантов, которые пиратствовали на них. То есть, это наемники типа Каталонской компании, которых и в начале четырнадцатого века было пруд пруди.
        - Тех, что у нас поселились, прогнали со службы. Сеньор наш умер во время последнего мора, а сеньора с маленьким сыном в Арле живет. Некому нас защитить, - продолжил он.
        - Много у вас бригантов? - задал я вопрос.
        - Чертова дюжина, - ответил крестьянин и перекрестился.
        - Командует рыцарь? - продолжил я опрос.
        - Нет. Они зовут его Жан Клинок. Говорит, что служил латником, но никто ему не верит, - рассказал крестьянин.
        - Грабят вас? - задал я провокационный вопрос.
        Крестьянин не решился на него ответить.
        - Где они сейчас? - поинтересовался я.
        - Ушли за добычей, - ответил он. - Вернутся завтра к обеду, не раньше.
        Значит, у меня есть время отдохнуть и обдумать план действий.
        - Какой город поблизости? - спросил я.
        - Арль. Если утром выйти, мы к обеду на следующий день добираемся до него, - рассказал крестьянин.
        Я помнил, что Арль - портовый город на реке Роне неподалеку от Марселя. Бывать в нем не приходилось.
        - А на лодке сколько до него? - поинтересовался я.
        - Крюк надо большой делать. Дня два потратишь, а то и больше. Грести придется по реке против течения. Зато обратно, по течению, быстрее получается, - ответил он.
        - А до Марселя далеко отсюда? - спросил я.
        - Да как до Арля, только плыть все время по морю, - сообщил крестьянин.
        - Лошадь кто-нибудь в деревне продает? - задал я вопрос.
        - Зачем они нам?! - удивился он. - На волах сподручнее. Да и сеем мы мало.
        - Почему? - поинтересовался я.
        - А зачем нам много?! - произнес в ответ крестьянин с вызовом.
        Действительно, зачем им что-то сеять, ловить рыбу, надрываться и рисковать жизнью, если всё достанется бригантам?!
        - У Клинка есть конь, но он, если и продаст, потом все назад заберет вместе с твоей жизнью, - сообщил крестьянин не без хитрого умысла.
        - Это не так-то просто сделать, - улыбнувшись, возразил я.
        - Оно и понятно. Вы все-таки шевалье, а не какой-то там бригант, - согласился крестьянин.
        - Я на берегу лодку оставил. Вытащи ее подальше, чтобы приливом не уволокло, и принеси вещи, которые в ней лежат, - приказал ему.
        Пока он ходил, я раздумывал, куда двигаться? Грести еще два дня не хотелось, но и пешком с грузом оружия и доспехов идти будет тяжело. Тем более, что банда Жана Клинка наверняка не единственная в округе.
        Во двор зашли две козы, старая и молодая, и три черно-белых подсвинка. Они сперва остановились, а потом старая коза пробежала в хлев, обогнув меня по дуге, а за ней то же самое проделала и остальная скотина. Подтянулись к дому и несколько старых мужчин. Они поглядывали на меня издали, не решаясь подойти без приглашения. Я не собирался приглашать. Их зашуганный вид меня не расслаблял. В первую очередь убивают того, кого боятся.
        Крестьянин принес мое имущество и сложил около чурки, на которой я сидел.
        - А как бриганты относятся к своему командиру Жану Клинку? Любят его? - возобновил я допрос, чтобы проверить появившуюся догадку.
        - Может, и любят, но боятся - это точно, - ответил крестьянин и пояснил: - Он - зверь лютый. С Жана Рыбака шкуру снял с живого за то, что тот не отдавал ему свою дочь на поругание, а потом тело солью посыпал.
        Значит, его отряд не долго будет горевать из-за гибели своего командира.
        Солнце уже зашло, так что я решил отправиться на покой и подумать немного в положении лежа, в котором меня чаще посещают умные, как я считаю, мысли, поэтому приказал:
        - Постели рядно на сеновале. Я там лягу.
        Остатки сена, которые крестьянин сгреб к стене, сделав мне ложе, почти потеряли запах трав. Спать на нем не так уж и приятно: и колется, и живности всякой хватает. Но не вшей и клопов, которыми наверняка полна хата. Да и безопасней здесь. Лестницу я затянул наверх. Можно, конечно, и другую принести. На этот случай я разложил у проема всякие звенящие предметы типа щита и шлема, а саблю вынул из ножен и поместил под рукой. Да, невеселое начало. Но кто говорил, что будет легко?!
        3
        Район, в котором я высадился, назывался Камарг. Был он частью графства Провансаль, которым сейчас правила Джованна Первая из анжуйско-сицилийского дома. Севернее деревни находилось болото с островками леса, которое, по словам крестьян, тянулось почти до Арля. По нему проходила всего одна узкая дорога, на которой две арбы могли разминуться только на островах. Болота здесь были не такими, как на Руси. Менее мрачными, что ли. Или так казалось потому, что день был солнечным, жарким. Впрочем, воняло это болото не лучше российских. Крестьяне по дороге ездили всего раз в год - осенью на ярмарку, чтобы продать часть урожая и приплода и купить то, что не могли произвести сами.
        Я расположился на острове - невысоком холме, поросшем осинами и кустарником, слева от старой гати длинной метров двести, настланной из бревен, камней и земли. Как сказал крестьянин, у которого я ночевал, это самый сложный участок дороги. Миновав гать, можно считать, что добрался до деревни. Обычно гать частично разбирали, чтобы чужие не могли попасть по суше в деревню. Бригантов это не остановило. Они же заставили крестьян отремонтировать дорогу. Ходили по ней на промысел в сторону Арля. Должны были вернуться сегодня или завтра. Если вообще вернуться, о чем, как догадываюсь, тайно молились крестьяне. Я занял позицию в кустах на краю острова. Отсюда вся гать была, как на ладони.
        Бриганты появились после полудня. Впереди ехал на сивом жеребце плечистый мужчина с короткими волосами и длинной, библейской бородой. Волосы такие черные, будто их подкрашивали, что в эту эпоху маловероятно. Мятая, желтовато-белая, полотняная рубаха была подпоясана широким коричневым кожаным ремнем, на котором слева висел нож, а справа, судя по ножнам, - короткий и широкий меч. На ногах были скатанные до середины голени, красные чулки, и короткие башмаки с длинными острыми носаками и железными шпорами в виде восьмизвездочных колесиков. Шлем висел на передней луке высокого седла. Он был похож на простой мотоциклетный. Венецианцы называли такие черепниками. Бригандина лежала на лошади перед седлом. Сзади к седлу были прикреплены арбалет с деревянным луком и два кожаных мешка с болтами наконечниками вверх. Спереди грудь коня прикрывал пейтраль - кожаная броня, к которой в центре была приклепана овальная стальная пластина, отражающая солнечный свет. За конем шел молодой парень лет семнадцати, худой, но жилистый, одетый в рубаху навыпуск и босой. Он вел на поводу темно-серого мула, нагруженного двумя
мешками, поверх которых были привязаны что-то типа стеганки, шлем, арбалет, мешок с болтами и меч такой же формы, что у всадника. Остальные одиннадцать человек тоже поснимали доспехи и шлемы, но несли их сами. Все были вооружены арбалетами с деревянными луками и короткими мечами.
        Я подпустил Жана Клинка метров на пятьдесят. Выпустил две стрелы, одну за другой. Первая попала в грудь, вторая - в лицо, которое командир бригантов повернул в мою сторону, уловив полет стрелы, но не успев уклониться. Первая стрела втянула в рану клочок бороды, пришпилив ее к телу, а вторая пронзила голову насквозь, из щеки, покрытой черными волосами, торчал только кончик с белым гусиным оперением. Жан Клинок начал медленно клониться влево, пока не рухнул с коня, который с безразличным видом замер на месте. Остальные бриганты, как завороженные, наблюдали за падением командира, а потом дружно развернулись и полетели со всех ног к поросшему деревьями островку на другом конце гати. Только парень, который вел мула, присел за него и попытался, не высовываясь сверху, отвязать арбалет.
        - Встань, убивать не буду! - крикнул я ему.
        Парень не поверил, но и отвязывать арбалет перестал.
        - Если не встанешь, прострелю сначала одну ногу, потом вторую, - пригрозил я и выпустил третью стрелу, которая встряла в бревно под животом мула и между ногами парня, испачканными по щиколотку в грязи.
        Мул попрял длинными ушами и попробовал пройти вперед. Ему не дали. Парень встал и посмотрел в мою сторону, отыскивая меня в кустах.
        Я вышел из-за осины и приказал:
        - Приведи мне лошадь Клинка.
        Парень быстро подошел к сивому жеребцу, взял его под узду и повел ко мне.
        Я ждал его между деревьями. До соседнего острова метров двести. Для арбалета с деревянным луком это слишком большая дистанция, но чем черт не шутит!
        Парень, подводя коня, сперва долго смотрел на мои позолоченные, рыцарские шпоры и только после перевел взгляд выше, на ножны сабли с золотыми вставками, которые висели на ремне с золотыми бляшками, на бригандину с пластинами, приклепанными к хорошо выделанной коже, на шлем необычной формы и явно не дешевый. Коня подвел так, чтобы я был слева, мог сесть в седло.
        Что я и сделал. Жеребец никак не прореагировал на смену хозяина. Стремена были коротковаты, но сейчас не время возиться с ними. Бриганты потеряли командира. Они срочно нуждались в новом. Нельзя было допустить, чтобы сделали неправильный выбор.
        - Как тебя зовут? - спросил я.
        - Жак, мессир, - ответил парень.
        - Иди к остальным, Жак, и скажи им, что я набираю отряд, мне нужны опытные бойцы, - приказал ему. - Кто пойдет со мной, не пожалеет. Остальные пусть шагают, куда хотят, и больше не попадаются мне. Если сам надумаешь поступить ко мне на службу, на обратном пути собери мои стрелы, трофеи и приведи мула.
        - Хорошо, мессир, - молвил он и пошел к своим сослуживцам.
        Проходя мимо трупа Жана Клинка, смачно плюнул в него. Если и остальные также крепко любили своего бывшего командира, то проблем с переходом под мое командование быть не должно. Жак прошел до конца гати. Его окликнули из кустов, росших справа от дороги. Парень пошел туда. Вышел минут через пятнадцать. Вслед за ним по одному появились остальные бриганты. Арбалеты они несли на плече. Тетивы были взведены, но болты не заряжены.
        Я ждал их в тени под деревом возле дороги. Лук и колчан со стрелами были приторочены к седлу, сабля находилась в ножнах. Всем своим видом я показывал, что не опасаюсь их. Скорее всего, думают, что я не один, что в кустах спрятались мои бойцы. Пока не буду их разочаровывать.
        Бриганты остановились метрах в трех передо мной. Стояли молча и разглядывали меня ненавязчиво, сразу отводя глаза, если встречались с моими. Я тоже молчал. Ждал, когда Жак закончит раздевать своего бывшего командира и привязывать его имущество к поклаже на спине мула.
        Когда он подошел к нам, я сказал насмешливо:
        - Можете спустить тетивы. Воевать больше не с кем.
        Бриганты засмеялись.
        - Переночуем в деревне, а утром пойдем в Арль. С сегодняшнего дня вы на моем довольствии. Когда поступим на службу, будете получать плату, - проинформировал я и сразу предупредил: - За невыполнение приказа или трусость в бою убью. Так что подумайте до Арля. Кому я, как командир, не по нраву, там и расстанемся. Остальные обеспечат себе спокойную старость. Если выживут.
        Бриганты опять засмеялись, хотя, по моему мнению, ничего смешного я не сказал. Наверное, хотели понравиться мне. Ничто так не льстит нам, как признание нашего чувства юмора. Особенно, если его нет.
        4
        Арль располагался на холме, на левом берегу реки Роны. Мы переправились через нее по плавучему мосту, что удивило меня, потому что река не настолько широка, чтобы не построить через нее постоянный мост. Город защищали ров шириной метров двенадцать и стены высотой метров девять с прямоугольными башнями. Снизу во многих местах сохранилась римская кладка. У длинной деревянной пристани под стенами города стояли две большие галеры, венецианская и генуэзская. У меня сердце защемило при виде красного флага с золотым крылатым львом. Всего несколько дней назад я был гражданином Венецианской республики. Хотелось подойти к галере и узнать, пережили ли мои потомки чуму? Решил не бередить душу.
        Мы расположились на постоялом дворе западнее города. Мимо него проходила проложенная римлянами дорога, хорошо сохранившаяся. Двор был типичный, разве что маловат.
        Хозяин - обрюзгший, расплывшийся, напоминающий медузу, втиснутую в просторную и длинную, до середины щиколоток, льняную белую рубаху, посеревшую от пота на боках ниже подмышек, - неторопливо подплыл ко мне и начал разводить:
        - Капитан займет лучшую комнату, да?
        Капитанами здесь называли командира отряда наемников. Так обращались ко мне и мои бриганты. Иногда называли шевалье, то есть рыцарем, или мессиром - обращение к знатному или богатому мужчине.
        - А чем она отличается от остальных, кроме высокой цены?! - ехидно поинтересовался я.
        - В ней все лучшее! - начал заверять меня хозяин.
        - Уговорил, остановлюсь в ней, но платить буду, как за обычные, в которых поселятся мои бойцы, - сказал я и, чтобы прекратить торг, добавил: - Или мы поедем на другой постоялый двор.
        - Нет-нет, я согласен! - сразу выпалил он и поплыл к лестнице, ведущей на галерею, на которую выходили двери комнат.
        Та, что была предоставлена мне, отличалась от остальных только наличием балдахина над широкой кроватью и небольшого стола у узкого окошка, которое было закрыто промасленным куском белой ткани. Мои бойцы и две деревенские девицы, отправившиеся с ними в поход, заняли три соседние комнаты: две семейные пары в одной и по пять человек в двух других. Я оставил в своей комнате вещи, назначил часовых и пошел в город, сняв саблю и засунув ее в мешок с шерстью, который нес за мной Жак. Кстати, как мне рассказали бойцы, жаком сейчас называют стеганку длиной до середины бедер и с короткими рукавами, которая завязывается на боках. Шерсть вместе с двумя козами и пятью баранами мы прихватили из деревни. Уверен, что крестьяне простят меня, ведь я избавил их от бригантов.
        Первым делом я узнал у повстречавшегося на улице священника, что сейчас тысяча триста шестьдесят девятый год от Рождества Христова. На этот раз я «прыгнул» короче. Наверное, потому, что не дотянул срок в предыдущей жизни. Запомню на будущее и постараюсь не торопиться.
        В центре города, рядом с рынком, я нашел богатого мастера-оружейника - степенного пожилого мужчину с неторопливыми и расчетливыми движениями - и договорился, что поменяет все драгоценные детали, золотые и серебряные вставки и драгоценные камни на оружии и ножнах на более дешевые, но надежные. Мастер с радостью купил эти побрякушки вместе с золотыми бляшками с моего ремня. Вычтя за работу, заплатил мне восемьдесят шесть золотых монет, которые он называл мутонами, наверное, потому, что на них был изображен агнец. Затем я быстро продал на рынке мешок с шерстью и пошел в ту его часть, где торговали лошадьми. Сивый жеребец Жана Клинка годился для сержанта, но не для рыцаря.
        Три барышника продавали десятка два лошадей. Я сразу выхватил взглядом рослого и крепкого гнедого жеребца с треугольным белым пятном на лбу. Это был иноходец-трехлетка, объезженный, но необученный для боя. В этом был его плюс, потому что научить легче, чем переучить. По людям знаю, а кони не намного умнее.
        Барышнику сказал прямо противоположное:
        - Жаль, что необученный!
        - Шевалье быстро обучит его! - предположил барышник, судя по акценту, венгр.
        - Времени нет на обучение, - возразил я и произнес с сомнением: - Разве что запасным взять?
        - Лучшего запасного не найдешь! - заверил венгр. - Я уступлю немного, возьму всего семьдесят турских ливров.
        Как мне рассказали бриганты, только очень хороший боевой конь стоит семьдесят-восемьдесят ливров. Ливр - это не монета, а счетная единица, фунт серебра. Она равна двадцати серебряным су, который в свою очередь состоит из двенадцати денье. В общем, со времен Карла Великого, который ввел такую систему, ничего не изменилось, только покупательная способность серебра упала. Несколько лет назад король Карл Пятый, чтобы выкупить из плена своего отца, ввел золотую монету, приравняв ее к одному турскому ливру. В народе эту монету называли франком. Наверное, потому, что на ней был изображен король на коне и с мечом в руке и написано «король франков». Основной серебряной монетой при Карле Пятом стал турский грош, изготовленный из чистого серебра и приравненный к пятнадцати турским денье, которые в свою очередь делали из сплава меди и серебра. Поскольку в денье меди было больше, чем серебра, монеты были темные, их называли черными, в отличие от грошей, которые звались бланами, то есть, белыми. Обычно, но не обязательно, называли цену в ливрах, когда подразумевали оплату серебром, а во франках - золотом.
        - За дурака меня держишь?! - произнес я с наигранной обидой и сделал вид, что ухожу.
        - Хорошо-хорошо, уступлю за шестьдесят пять, - начал быстро снижать цену барышник. - За шестьдесят.
        Этот конь стоил шестьдесят ливров, но я все равно шел дальше, пока не услышал:
        - Пятьдесят пять!
        На сэкономленные пять ливров купил два длинных копья, низкое седло и попону синего цвета и два треугольных флажка-пеннона для копий, договорившись, что на них нанесут мой герб и принесут на постоялый двор. У мастера по изготовлению стрел оставил свою тяжелую, заказав три десятка таких с длинными, не меньше десяти сантиметров, оперениями для прицельной стрельбы и бронебойными наконечниками двух типов: бодкин - гранеными с игловидным острием, которые не закреплялись прочно на древке, чтобы оставались в ране, и с как бы разрезанной накрест головкой, которая не соскальзывала с пластинчатого доспеха, если только не попадала в него под очень острым углом. Вдобавок, для уменьшения скольжения, бронебойные наконечники окунали в воск. Напоследок купил бритвенные принадлежности, сирийское зеленоватое мыло с запахом хвои и венецианское зеркальце в медной оправе. Здесь сейчас в моде были короткие бороды, но я решил пойти наперекор. Если не гнаться за модой, через несколько лет она, сделав круг, сама догонит тебя.
        5
        Через два дня мне вернули саблю и кинжал без драгоценных металлов и камней в рукоятках и в новых, более дешевых ножнах. Заодно к рукояти сабли мастер добавил защитную дужку, предохраняющую пальцы, и заменил истершийся мех внутри ножен, который нужен, чтобы смазанный жиром клинок не болтался и не тупился. Изготовили и заказанные мною стрелы, которые я испытал, выяснив норов каждой и сделав на древке специальные пометки. Вроде бы все стрелы одинаковые, но каждая летит хоть немного, но по-другому. Какая-то раньше начинает снижаться, какая-то отклоняется влево или вправо, какую-то легче сносит ветром. Монголы научили меня замечать эти отличия и знакам для обозначения их. Это кольца разной толщины. Их количество и толщина - характеристика стрелы. Пока я натягиваю тетиву, глаза считывают информацию с древка и мозг вносит коррективы. Уже научился делать это, не думая, на автомате. Две жизни тренировок и боев не прошли даром. Бриганты смотрят с недоумением на мои тренировки с луком. В данную эпоху лук - не рыцарское оружие. Арбалет еще куда ни шло, особенно во время осады или на охоте, а лук, требующий
многолетней специальной тренировки, стал для обленившихся рыцарей чем-то запредельным, а потому и унижающим достоинство. За что, как мне рассказали мои подчиненные, и наказывают рыцарей в последнее время английские йомены - свободные крестьяне - из длинных луков. Из-за этого в последнее время французы проиграли англичанам все важные сражения. Английские лучники теперь - самые дорогие пехотинцы. Переплюнули даже генуэзских арбалетчиков. Больше, как мне сообщили, платят только артиллеристам, но у тех и профессия намного опаснее, потому что пушки пока далеки от совершенства, а посему имеют склонность разлетаться на части, крупные и не очень.
        Теперь надо было найти работодателя. В этих краях сейчас никто ни с кем не воевал. Французы недавно заключили мир с англичанами, поэтому отряды бригантов остались без работы. Многие ушли сражаться в Испанию и не вернулись. Там шел спор между Педро Жестоким, законным королем Кастилии и Леона, и его единокровным братом, бастардом Энрике, графом Трастамирским. Первого поддерживал англичане, второго - французы. Они встретились, выяснили, что Педро круче, а заодно порешили многих бригантов. Жан Клинок сколотил отряд из тех, кому посчастливилось удрать вместе с ним. Добравшись до Франции, они нашли беззащитную деревню и сделали ее своим феодом, дожидаясь новой войны. Французы уже лет тридцать с небольшими перерывами воюют с англичанами. Наверное, это те самые события, которые историки назовут Столетней войной. Правда, французы об этом не догадываются. Точно также мой дед по отцу, который командовал взводом в отряде Ковпака, не подозревал, что участвует в Семисотлетней войне русских с немецкими агрессорами.
        Я все-таки сходил на пристань и познакомился с венецианским патроном, большая галера которого разгружалась там. Мы с ним поболтали, стоя рядом с ней, чтобы венецианец мог заодно следить за выгрузкой перца в небольших мешках. Это был степенный мужчина лет тридцати семи. Внимательный взгляд прищуренных карих глаз, немного плутоватых, длинный нос с тонкими ноздрями, аккуратная короткая темно-русая бородка. На голове темно-красный убор, напоминающий тюрбан с фестонами, который назывался шапероном. Кстати, так же именовали и налобный щиток - часть лошадиного доспеха. Какая между ними связь - я не уловил. Разве что оба предназначались для голов с одинаковым уровнем интеллекта. Поверх белой льняной рубахи на патроне было облегающее тело, шерстяное котарди - что-то типа кафтана длиной почти до коленей и с рукавами до локтей, а дальше они были порезаны на полосы. Сшит котарди из красной и черной материи: левая сторона спереди черная, справа - красная, а на спине наоборот. Застегивался спереди на много пуговиц. На широком кожаном поясе, приспущенном на бедра, как у дембеля советской армии, висит кошель из
толстой кожи и с золотой или позолоченной застежкой. Снизу под кошелем висел бубенчик. Когда венецианец двигался, бубенчик позванивал. Я сперва решил, что патрон так понтуется, а потом догадался, что такой кошель труднее срезать. На рынках и в других людных местах, включая церкви, работает много специалистов с ловкими руками. На ногах патрона облегающие алые шелковые шоссы, как теперь стали называть чулки, которые крепились завязками к коротким льняным штанам, брэ - предкам шорт, кальсонов и трусов, которые в свою очередь заправлялись внутрь шосс. Обут в башмаки с длинными узкими носаками, пулены. Среди французов бытует мнение, что именно из-за пуленов бог наслал на людей чуму. Внедряли это мнение в массы священники и монахи, которые не могли позволить себе такую обувь. В ней неудобно стоять на коленях. Мне сказали, что особенно модными пулены стали после того, как король Карл Пятый запретил их носить. Патрона звали Франческо Дзиани. Судя по фамилии, он принадлежал к патрицианскому роду. О чем я и сказал ему.
        - Да, я - член Большого совета, - подтвердил польщенный патрон.
        Я чуть не ляпнул: «И я тоже».
        - А откуда ты знаешь?! - затем удивился Франческо Дзиани.
        Я не стал возводить свою родословную от самого себя, венецианского патриция, чтобы не услышать грустные новости о своих родственниках, придумал другое:
        - Когда-то в юности был знаком со старым кондотьером, который долго служил в Венецианской республике. Он был ранен, когда отбивал атаки турецких пиратов неподалеку от острова Эвбея.
        - Мы сейчас с ними в мире, но, думаю, придется воевать, потому что напирают на наши владения со всех сторон, - глубокомысленно произнес патрон.
        - Княжество Фессалия уже захватили? - поинтересовался я.
        - Почти всё, - ответил Франческо Дзиани. - Остался небольшой район возле Новых Патр. А почему спрашиваешь?
        - У моего деда были там владения. Они перешли к старшему брату моего отца, - ответил я и сразу переменил тему разговора, чтобы меня не смогли разоблачить, если патрон окажется чересчур осведомленным: - Поэтому мне приходится зарабатывать на хлеб насущный мечом, командуя отрядом бригантов. Не знаешь, кому из купцов нужна охрана?
        - А большой у тебя отряд? - поинтересовался Франческо Дзиани.
        - Сейчас дюжина арбалетчиков, но могу набрать больше, - сообщил я.
        - Товар у меня покупает Гильом Пелестр, купец из Клермона. Я спрошу у него. Подойди завтра утром, - предложил патрон.
        Купец Гильом Пелестр оказался высокого роста и крепкого сложения. С такими данными становятся профессиональным воином. Впрочем, у купцов жизнь тоже не скучная. Борода у него каштановая, средней длины и пушистая, словно ее начесали. На голове у него была черная шляпа, похожая на невысокий колпак с полями. Богатые люди стали в обязательном порядке носить головные уборы. Простоволосость теперь - признак бедности. Несмотря на жару, одет в темно-коричневую котту - просторный кафтан длинной до середины щиколоток и с узкими рукавами темно-красного цвета. На ногах высокие черные башмаки из толстой кожи, зашнурованные сбоку. Глаза у него были темно-синие и грустные, не французские. Они смотрели на меня долго и вроде бы рассеянно. Наверное, ждал, что подскажет внутренний голос.
        Затем Гильом Пелестр кивнул головой и задал вопрос:
        - К послезавтрашнему утру наберешь два десятка человек?
        Я уже поспрашивал добровольцев. Таковых нашлось десятка три. В городе и округе не хватало рабочих рук. Многие поля позарастали, зарплата выросла за время моего перемещения двое и даже в кое-каких профессиях втрое, но молодые мужчины предпочитали воевать, а не вкалывать.
        - Да, - ответил я. - Могу и больше.
        - Хватит двадцати, - сказал купец. - Буду платить тебе десять су в день и пять пехотинцам.
        Это была стандартная оплата.
        - Трофеи все наши, - выдвинул я дополнительное условие.
        - Если обозу не будет нанесен ущерб. В противном случае возмещаете его из трофеев, - предложил Гильом Пелестр.
        - Но не больше, чем половина стоимости добычи, - сказал я.
        Купец согласился, потому что и это были стандартные условия. Некоторые купцы требовали половину добычи, но без возмещения ущерба. Самые наглые - половины добычи и полное возмещение ущерба. Впрочем, к таким нанимались те еще охранники.
        В тот же день я пополнил свой отряд восемью бойцами. Отобрал мужчин среднего возраста и хорошо экипированных. Каждый должен был иметь железный шлем, бригантину или куртку-жак, сшитую из нескольких слоев материи, проложенных ватой или пенькой и усиленную кусками кольчуги или металлическими пластинами. Обычно пластина вшивали на плечах, наподобие погон, и на груди и животе. Арбалеты у большинства были со стременем, тетива натягивалась с помощью крюка, но у двоих с помощью «козьей ноги». У этих двоих вместо широкого и короткого фальшиона - тяжелого тесака с односторонней заточкой, который расширялся к концу, благодаря чему легко разрубал кольчугу, - которыми вооружены остальные бойцы моего отряда, были клевцы - молоты с боевой частью в виде немного загнутого книзу узкого острия на рукоятке длиной сантиметров семьдесят. Клевец легко пробивал любой доспех или щит, но мог застрять в них. На следующий день я вывел свой отряд на лесную дороге и отработал схему движения и отражение нападения с разных сторон. К вечеру каждый боец теоретически знал, что надо делать, если нападут разбойники. Осталось
закрепить знания на практике.
        6
        Утром мы двинулись в путь. Обоз состоял из семи арб, запряженных парами волов, и одной телеги, которую тащили две невзрачные лошади. Груз на арбах был укрыт шкурами и надежно обвязан. На телеге везли провиант, и иногда ехал купец, привязывая своего чалого жеребца к задку. Погонщиками были его люди, облаченные в железные капелины - каски с полями - и короткие кольчуги и вооруженные короткими копьями и арбалетами. На телеге везли и мои длинные копья, степную пику, алебарду и торбу с вещами. Остальное барахло моего отряда путешествовало на муле, которого в конце обоза по очереди вели на поводу наши женщины. Захваченных в деревне овец мы уже съели, а коз продали. На сивом жеребце скакал Жак, временно выполнявший роль моего оруженосца
        Передвигались мы по старой римской дороге в северном направлении. Когда-то по этой дороге шагали легионы. Примерно километров через двадцать пять, там, где эти легионы останавливались на ночь и оборудовали лагерь, теперь находились населенные пункты, города или деревни, с постоялыми дворами, окруженными каменными стенами. Мы тоже одолевали за день расстояние между двумя бывшими лагерями легионов, прибывая на постоялый двор засветло. Сильно не уставали. Главным неудобством была жара, из-за которой к концу перехода стеганка-поддоспешник была мокрой от пота. По пути попадалось много брошенных деревень. На давно не паханых полях выросли высокие деревья. В лучшем случае на этих полях паслись овцы и козы. Коровы попадались редко. Видимо, и здесь, как в Болгарии, они не в чести.
        Постепенно дорога пошла в гору. Мы оставили слева высокую, километра полтора или больше, вершину и стали больше забирать на запад. Склоны гор по большей части были лысыми, с многочисленными гребными, напоминающими клыкастые пасти. Я ожидал в этих местах нападения горцев, но прошли спокойно. Да и не видел я в горах ни одного населенного пункта, только несколько одиночных пастушьих домиков с большими дворами со сложенными из камня оградами высотой метра два, защищающими скот от волков. Обычно домики стояли на высоком месте в долине, на которой паслась большие стада коров. Здесь в горах, в отличие от Болгарии, Малой Азии, Кавказа, предпочитали крупный рогатый скот. Твердый сыр с приятным запахом земли и сена, изготовленный из коровьего молока, мы ели каждый день, утром и вечером. Гильом Пелестр закупил большую партию в одной из долин, через которую мы проезжали. Я не большой любитель сыра, но постепенно начал втягиваться в него. До изобретения консервов, сыр будет одним из основных продуктов путешественников, в первую очередь моряков.
        Последние три дня пути запомнились большим количеством сборщиков пошлины за проезд. Каждый барон считал своим правом отщипнуть немного у купца, пересекающего его земли. В предыдущие дни Гильом Пелестр платил только за проход по мосту. В среднем по одному су с арбы или телеги. Этот платеж был понятен - отбивались расходы на строительство и ремонт моста. Столько же приходилось теперь платить и за проход мимо каждого замка. Видимо, возмещать расходы на его содержание в приличном состоянии.
        - Когда-то давно здесь было графство Овернь, часть герцогства Аквитания. Теперь территория поделена между тремя Жанами: Жаном, герцогом Беррийским, братом короля Франции; Жаном, дофином Оверни, вассалом герцога Аквитании и, следовательно, короля Англии; и Жаном де Мело, епископом Оверньским, потому что бывшая столица графства город Клермон принадлежит Церкви. Как только началась война с англичанами, бароны совсем распоясались. Никакой управы на них нет. Чуть что, сразу переходят во вражеский лагерь, поэтому сюзерены не трогают их, а нам приходится платить всем, - рассказал купец Гильом Пелестр. - Мне полегче, я всего раз в год езжу за товаром в Арль, а другим купцам приходится не сладко.
        7
        Город Клермон издали казался закопченным, как будто в нем недавно был пожар. Гильом Пелестр объяснил, что так кажется потому, что город построен из местного темного камня. Я не специалист по геологии, но, видимо, камень вулканического происхождения. Да и горы неподалеку от города похожи на потухшие вулканы. Был Клермон обнесен стенами высотой метров восемь со старыми прямоугольными башнями и более новыми круглыми, сухим рвом и палисадом - валом с деревянным частоколом на удалении метров сто-двести от стен. Наверное, палисад соорудили вместо второго кольца стен, как менее трудоемкий и более дешевый способ защиты.
        В пригороде Гильом Пелестр честно расплатился, накинув два ливра премиальных, и, что главное, пообещал замолвить за нас словечко другим купцам. В эту эпоху рекомендация уважаемого человека дорогого стоит. В чем мы убедились на следующий день. Остановились на постоялом дворе, который принадлежал вдове - властной даме с острым языком и огромным бюстом, который буквально вываливался из низкого декольте. На шуточки моих бойцов по поводу бюста она отвечала быстро и бойко, из-за чего весь вечер на постоялом дворе слышался дружный мужской гогот. Я выдал им две трети их зарплаты, удержав треть на расходы до следующего подряда. Бойцы, купив у хозяйки вина, до полуночи праздновали успешный почин в обществе дам не самого тяжелого поведения, горланили песни и дрались. Утром у нескольких человек были синяки под глазами, свернутые носы и разбитые губы, но все были довольны. У них теперь было, на что гульнуть.
        Не успели мы позавтракать, как на постоялый двор зашел худой и шебутной мужчина лет двадцати шести. На голове у него был колпак с заломленным набок верхом, из-под которого сзади свисали завязанные конским хвостом, длинные, черные волосы. Одет в плотно облегающий тело, черный, шерстяной дублет - кафтан из двух слоев ткани, обычно из шерсти с льняной подкладкой, - длиной до середины бедер и коричневые шоссы, цвет которых вызывал забавные ассоциации. Обут в темно-красные пулены, довольно потрепанные, казалось, вот-вот попросят каши. В отличие от меня, мужчина не ведал, что обувь - это иллюстрация деловых качеств мужчины. Ему о моих деловых качествах рассказал Гильом Пелестр, а мне о его - потрепанные пулены.
        Звали купца Алар Путрель. У него был обоз из десяти арб, который надо довести до Лиона. Выходить прямо сейчас, чтобы успеть одолеть перегон до темноты. Спешка наводила на мысль, что будут проблемы с оплатой. Иначе бы давно уже нанял других.
        Догадываясь, что более высокая оплата спровоцирует купца на кидалово, я не стал требовать ее, а зашел с другой стороны:
        - Оплата ежедневно, вечером по приходу на место ночевки, и возмещение твоего ущерба на сумму не больше трети добычи, если таковая будет.
        - Хорошо, - тяжело вздохнув, согласился купец.
        Судя по всему, у него напряженка с деньгами. Я решил воспользоваться моментом и предложить кое-что рискованное.
        - Ты - клермонтский купец? - спросил я.
        - Нет, - ответил он. - Лионский. Здесь бываю редко.
        - Могу обеспечить беспошлинный проход по землям баронов, если будешь отдавать мне половину суммы, - предложил я.
        - А если нападут? - усомнился купец.
        - Пусть попробуют, - ответил я. - В этом случае твой ущерб возмещу на всю сумму трофеев.
        - Я согласен, - быстро произнес Алар Путрель.
        Не удивлюсь, если узнаю, что дела идут у него плохо потому, что прибыль продувает в азартные игры.
        Примерно через час мы тронулись в путь. Мои бойцы были рады, что сразу нашли новую работу. Им бродячая жизнь была не в напряг. Да и не сильно-то мы уставали. Поскольку у меня был опыт сбора пошлин, я знал, что ответственно несут службу только первое время. Когда система наладится, когда все привыкнут платить без возражений, таможенники начинают поплевывать на свои обязанности. Трудиться будут только те, кому пришел черед в этот день собирать деньги. Силовое обеспечение найдет занятие поинтересней. Что и подтвердилось.
        Я ехал впереди обоза. Рядом с дорогой в тени толстого высокого раскидистого дуба сидели пятеро копейщиков. Они играли в «тремерель». Это игра наподобие нард, только костей три. Копья и щиты были прислоненные к стволу дерева. Только один копейщик отвлекся, чтобы взять с нас деньги. Это был пожилой мужчина с помятым лицом и рваной левой ноздрей.
        - По одному су с каждой арбы, - сказал он мне, поглядывая на игравших сослуживцев.
        - Ты что, не видишь, к кому обращаешься?! - надменно спросил я.
        Таможенник наконец-то разглядел мои шпоры и начал оправдываться:
        - Прости, шевалье, подумал, что ты купец!
        Он собрался подойти к первой арбе, чтобы потребовать деньги с купца.
        - Это мой обоз. Передашь своему сеньору, что я не собираюсь платить за проезд по дороге ни ему, ни кому бы то ни было, - сказал я.
        - Моему сеньору это не понравится, - заявил таможенник, оглядываясь на своих сослуживцев.
        Те перестали играть, но, трезво оценив соотношение сил, в бой не рвались.
        - Мне тоже много чего не нравиться, но не погибать же из-за этого! - назидательно произнес я и добавил насмешливо: - Играйте дальше, парни. Как мы проедем, побежите к сеньору. Он вас похвалит.
        Они не побежали. Один, тот самый, что говорил со мной, наверное, старший наряда, пошел неторопливо к замку, расположенному на высоком холме, к которому вела петляющая, грунтовая дорога. К воротам он добрался, когда обоз скрылся за поворотом. Я оставил на повороте Жака.
        - Стой здесь, пока не мы доедем до следующего поворота, а потом медленно скачи за нами и постоянно оглядывайся. Если будет погоня, скачи ко мне во весь опор, - приказал ему.
        Погони не было. Скорее всего, группа быстрого реагирования оказалась не готова к такой непредсказуемой ситуации. А может, рыцарю по облому было скакать в жару в полном доспехе из-за десяти су. Похожая история случилась и на остальных трех постах, которые мы миновали в тот день. Вечером на постоялом дворе купец Алар Путрель заплатил нам за первый день работы и ливр сверху - половину сэкономленного на беспошлинном проезде.
        Деньги не большие, но нарывался на неприятности я не из-за них. Надеялся, что какой-нибудь барон не устоит от искушения захватить обоз, не заплативший за проезд. Мои надежды сбылись на следующий день.
        Первый пост мы проехали без проблем, а на втором, на котором дежурило всего двое солдат, вооруженных «датскими» топорами, выслушав мой отказ, оба сразу побежали к замку. До него было далековато, километра полтора, и все время под гору. В замке службу несли исправно. Завидев бегущих таможенников, ударили в било. Тревожный перезвон разлетелся над долиной, по которой мы проезжали.
        Он всполошил Алара Путреля:
        - Как бы не напали на нас!
        - Надеюсь, что нападут, - спокойно молвил я и приказал ему: - Скачи во главу обоза и двигайся, не останавливаясь, чтобы ни случилось. Если что, вали все на меня.
        - Хорошо, - быстро согласился купец и умчался к передней арбе.
        Я в компании Жака отстал от обоза метров на пятьсот. Скакал медленно, постоянно поглядывая на замок. На повороте, за которым замок уже будет не виден, остановился. Прошло минут двадцать. Я уже подумал, что и на этот раз проскочим между долбанных, когда увидел, что из замка выезжает отряд человек в тридцать.
        - Хоть один придурок нашелся! - радостно произнес я и поскакал догонять обоз.
        Дорога проходила вдоль горного склона, поросшего деревьями и кустарником. Располагался он слева, что было не очень удобно, но выбирать не из чего. Я расставил на склоне арбалетчиков, приказав стрелять по тому, кто окажется прямо перед ними, когда я завалю лошадь рыцаря.
        - Вы стреляете только по людям. Лошадей беречь, они денег стоят, - напомнил я.
        Купеческий обоз успел скрыться за поворотом, когда появились преследователи. Впереди скакал на сером в «яблоках» жеребце-иноходце мужчина лет сорока в бацинете с открытым забралом, кольчуге, поверх которой надета бригандина с медными заклепками, наручах и поножах. На левом плече висел щит, на красном поле которого нарисована какая-то белая птица, на орла не похожая. Длинное копье рыцаря вез скакавший следом оруженосец - парень лет пятнадцати в легком бацинете без забрала и надетом поверх кольчуги, светло-коричневом пурпуэне - стеганой куртке с длинными рукавами, которая застегивалась спереди на пуговицы. Оруженосец скакал на вороном коне, красивом спереди, но с обвислым крупом. Не знаю, зачем рыцарь взял тяжелое копье. Наверное, надеялся сразиться со мной один на один. За ними двигались конные сержанты в шлемах-черепниках, коротких кольчугах или светло-коричневых жаках, вооруженные короткими пиками, дротиками, арбалетами и мечами или топорами. Кони у многих из них были получше, чем у оруженосца.
        Я попал серому в «яблоках» жеребцу в голову. Хороший был конь. Такой стоит сотню франков. Но его хозяин стоит намного дороже. По самым скромным подсчетам, пару франков в день рыцарь имеет только с дороги. Плюс доходы с крестьян, обрабатывающих его поля. Барщины, как таковой, во Франции почти не осталось. Рыцари раздали свои земли арендаторам, получая плату натурой или деньгами. Жеребец сделал еще два шага, а потом передние ноги подогнулись. Рыцарь не успел соскочить, перелетел через голову коня, упав плашмя. Второй стрелой я тяжело ранил вороного жеребца, который встал на дыбы и сбросил не ожидавшего такой подляны всадника. Следующими двумя стрелами завалил двух сержантов, попав обоим в лицо. Остальных перебили мои арбалетчики. Оруженосец, выронив копье, вскочил на ноги и первым делом бросился помогать рыцарю, который с трудом поднимался с каменных плит дороги. Щит, слетев с плеча, валялся на обочине. Левая рука рыцаря была полусогнута. То ли сломал ее, то ли потянул мышцы. Вытянув из ножен меч, он смотрел на склон, отыскивая обидчика. Оруженосец тоже вынул меч из ножен и встал рядом. Рыцарь
оттолкнул его локтем левой руки.
        - Бросай оружие и сдавайся! - крикнул я.
        - Если ты - рыцарь, выходи и сразись со мной! - крикнул рыцарь в ответ.
        - С разбойниками, грабящими в мирное время обозы, не сражаюсь, а убиваю их, как позорящих рыцарское звание, - отклонил я предложение и повторил: - Бросай оружие или умрешь!
        Рыцарь нехотя уронил меч на дорогу. То же самое сделал и оруженосец.
        - Три шага вперед! - приказал я.
        Оба пленника выполнили приказ.
        - Собрать трофеи! - крикнул я своим бойцам.
        Они спустились по склону и начали добивать раненых и раздевать убитых, привязывая добычу к седлам лошадей.
        Я тоже спустился на дорогу, остановился перед пленниками, приказав Жаку, чтобы привел моего коня. Рыцарь глянул на меня с такой ненавистью, что, наверное, сам удивился ей, потому что быстро опустил глаза. Оруженосец разглядывал с любопытством. Наверное, я не похож на рыцарей, которых он встречал раньше.
        - Помоги рыцарю снять доспехи, а потом и от своих освободись, - сказал я его оруженосцу.
        Видимо, рука у рыцаря все-таки сломана, потому что он тихо замычал, снимая с помощью оруженосца кольчугу. На нем остались белая льняная рубаха и брэ, мокрые от пота. Босые ноги были грязными. Ходить босиком рыцарь не привык, подошвы не огрубели, вот и переступал постоянно с ноги на ногу на нагретых солнцем каменных плитах, Его посадили на самую плохую лошадь, которую держал на поводу один из моих бойцов.
        Оруженосцу, который тоже остался в одной рубахе и брэ, я сказал:
        - Иди в замок и передай родственникам рыцаря, что я хочу за него шестьсот золотых франков. Буду ждать две недели, начиная с сегодняшнего дня, в… - Я запнулся, а потом спросил у своих бойцов: - Кто-нибудь знает хороший постоялый двор в Лионе?
        - У Кривого Доминика, - подсказал один из тех, кого я нанял в Арле.
        - …у Кривого Доминика, или он подскажет, где меня найти, - сказал я и разрешил: - Можешь идти.
        Юноша развернулся и зашагал по дороге мимо трупов своих сослуживцев. Смотрел на них так, будто видел этих людей впервые. Мертвые сильно меняются, не сразу узнаешь. Босиком ходить он был привыкший. Миновав моих бойцов, которые вели пойманных лошадей, разбежавшихся во время нападения, оруженосец припустил со всех ног. Наверное, только сейчас сознает, как ему повезло
        Я оставил двух бойцов, чтобы сняли с убитых лошадей шкуры и отрезали мяса на ужин, а с остальными поскакал догонять обоз. Рыцаря везли в середине отряда.
        Я при нем приказал своим бойцам:
        - Попробует сбежать, убейте.
        - Я могу поклясться, что не сбегу, - презрительно произнес рыцарь.
        - Клятвам разбойников грош цена, - малехо сбил я с него спесь.
        Когда мы догнали обоз, я сказал Алару Путрелю:
        - Дальше тебе придется платить за проезд. Я взял столько трофеев, что не стоит ими рисковать из-за пары ливров.
        Остановившись на ночевку в большой деревне, я оплатил местному кузнецу ножные кандалы и работу по заковыванию в них рыцаря, которого звали Анри де Велькур. В кандалах он не убежит далеко и на коне не ускачет. Надо было видеть злорадное лицо кузнеца! Видать, добрые дела рыцаря постучали навершием рукоятки меча во многие дома этой деревни. Деревенский коновал наложил шины на сломанную руку Анри де Велькура - четыре тонкие деревянные планки, которые обмотал повязкой из холста не первой свежести.
        У зажиточного крестьянина я выменял телегу, отдав за нее лошадиные шкуры и часть тряпья, снятого с убитых. Утром запрягли в телегу двух лошадей, сложили трофеи и посадили Анри де Велькура. Правили телегой две жены моих бойцов. Мул теперь трусил налегке, привязанный к задку телеги. Мужья скакали рядом, присматривали за рыцарем и вели на поводу еще двух лошадей. На остальных скакали другие бойцы. Теперь весь отряд был конный. Даже имелось несколько запасных лошадей. Конному охраннику платят семь-восемь су в день, а их командиру - в два раза больше. Купцу Алару Путрелю мы дослужили по старой цене.
        8
        Лион располагался на высоком холме в месте слияния рек Роны и Соны. Довольно большой город с высокими, метров двенадцать, стенами, которые сейчас ремонтировали, укрепляя слоем красновато-коричневых кирпичей. Вокруг города был ров шириной метров десять и палисад, недавно сооруженный, перед которым еще один ров шириной метров семь, а дальше стояли новые дома. Если городу будет грозить осада, эти дома разрушат. Мне непонятна была психология тех, кто их построил. Может, рассчитывают на приличную компенсацию? Город располагался неподалеку от границы со Священной Римской империей. Так ее позже стали называть историки, чтобы не путать со второй Римской империей, которую позже назовут Византийской, чтобы не путать обе с настоящей, столицей которой был Рим.
        Постоялый двор Кривого Доминика располагался примерно в километре от города, в слободе, огражденной двухметровой каменной стеной, сложенной всухую. В стене было двое ворот, расположенных на противоположных концах широкой улицы, и возле каждых днем и ночью несли службу стражники. Почти всю огражденную территорию занимали постоялые дворы. Кривому Доминику принадлежал не самый большой, но самый ухоженный. Я раньше ни разу не встречал такой чистоты и порядка на постоялом дворе. Кривой Доминик оказался широкоплечим мужчиной лет сорока восьми, босой, но в чистой белой льняной рубахе и брэ и распахнутом темно-коричневом, одноцветном котарди. Правая часть его головы, покрытой густыми светло-русыми волосами. была когда-то разрублена, скорее всего, топором. Удар пришелся наискось на лоб, правый глаз и правую скулу. На лбу вмятина была шириной сантиметра три и примерно такой же глубины. Правый глаз отсутствовал. Пустую глазницу прикрывала складка кожи, свисавшая со лба. Из-за сломанной скулы лицо справа немного уже, благодаря чему складывалось впечатление, что Доминик держит голову чуть повернутой вправо.
Как он выжил после такого удара - загадка для докторов, и не только средневековых. Видимо, рана хорошенько встряхнула мозги, научила думать, потому что Кривой Доминик, бывший наемник, купил постоялый двор и зажил мирной жизнью. Или в том бою кроме раны получил и хорошую добычу, которой хватило на приятные перемены. Обычно тяжело раненым давали две или три доли. Для многих наемников свой постоялый двор был «голубой» мечтой. Само собой, без такой раны.
        Кривой Доминик понравился мне тем, что не хитрил, не пытался надуть, хотя начал с комплимента:
        - Я смотрю, у капитана хорошая добыча!
        Говорил он на средиземноморском диалекте с легким акцентом северянина.
        - У тебя есть надежное помещение для пленника? - спросил я.
        - Конечно! - заверил они и присмотрелся оставшимся серым глазом к Анри де Велькуру. - Рыцарь?
        - Да, - подтвердил я. - Напал на наш обоз.
        - Не повезло ему, - сделал вывод хозяин постоялого двора. - Видимо, не с той стороны подъехал к удаче.
        Удачу здесь изображали едущей на коне и с обритой сзади головой, чтобы ухватить ее за волосы мог только тот, кто попался навстречу.
        Кривой Доминик сам отвел пленного рыцаря в полуподвал, в темную коморку с узкой щелью под сводчатым потолком, через которую в нее попадали свет и свежий воздух. Там стоял у дальней стены широкий топчан, застеленный соломой. Дубовая дверь была толщиной в пару дюймов и на железных петлях и закрывалась на большой и тяжелый замок, ключ от которого отдал мне. Затем Доминик приказал своей жене - маленький и забитой женщине, которую я сперва принял за прислугу, - показать мне мою комнату, а сам отправился в конюшню, чтобы проследить, как разместят лошадей.
        Моя комната располагалась на втором этаже и была чуть шире коморки в полуподвале. Узкое - даже ребенок не протиснется - окно закрывал кусок серой бумаги, пропитанной маслом, из-за чего внутри был полумрак. Там стояла широкая кровать с двумя спинками (большая редкость на постоялых дворах!) с перьевой периной и подушкой, шерстяным одеялом и простыней из небеленого, светло-коричневого холста (еще бОльшая редкость!). При этом цена была лишь немного выше той, что я заплатил в Арле. Оставив в комнате вещи, я спустился во двор.
        Кривой Доминик стоял у приоткрытой двери кладовой, куда мои бойцы сносили трофеи. Точнее, там были не только трофеи, но и их старые доспехи, которые обменяли на более хорошие, снятые с убитых. Теперь у всех моих бойцов было по добротному шлему, кольчуге и бригантине или пурпуэну. Анри де Велькур неплохо экипировал своих солдат. Что не мудрено при тех доходах, которые они обеспечивали ему. По дороге в Лион я узнал, что возобновилась война между французами и англичанами. Точнее, она никогда не прекращалась на уровне баронов, но теперь поднялась на уровень королей. Обе стороны зазывали к себе рутьеров - так теперь называли наемников. Слово происходило от названия контракта, руты, который заключал капитан отряда бригантов с нанимателем. В таком отряде, руте, должно было быть не менее тридцати бойцов.
        - Мне нужны арбалетчики, еще человек десять, - сказал я хозяину постоялого двора.
        - Конные арбалетчики? - задал он уточняющий вопрос.
        - Можно конных, можно и пеших, и пара рыцарей или оруженосцев, - ответил я.
        - На счет конных арбалетчиков не уверен, а пеших найти не трудно, - сообщил Кривой Доминик. - Рыцарей тоже не обещаю, но один оруженосец у меня есть на примете. Земляк мой, саксонец.
        - Пусть подойдет завтра, посмотрю на него, - сказал я.
        - Он у меня живет, - сообщил Доминик и позвал: - Хайнриц Дермонд!
        Из коморки рядом с конюшней, которая, скорее всего, в другое время служила кладовой, вышел высокий, худой и мосластый мужчина лет двадцати трех, белобрысый, с вытянутым, лошадиным лицом. У него была похожая на штыковую лопату борода, которая визуально еще более удлиняла лицо. Глаза белесые, лишенные эмоций. Длинный нос нависал над большим узкогубым ртом. Одет мужчина в мятую желтовато-белую холщовую рубаху длиной до коленей и с рукавами по локоть. В треугольном вырезе рубахи виден коричневый кипарисовый крестик на красном шелковом гайтане. Босые ступни были не менее, чем сорок шестого размера.
        - Чего надо? - спросил Хайнриц Дермонд низким и лишенным эмоций голосом.
        - Рыцарю нужен оруженосец, - ответил Кривой Доминик и заверил меня: - У него есть доспехи и конь, но не очень хорошие. Зато воин отменный.
        В том, что он хороший воин, я не сомневался. Глаз у меня уже наметанный на толковых бойцов. Я, правда, привык, что оруженосец должен быть намного моложе, но мне объяснили, что за последнее время изменились правила приема в рыцари. Теперь посвящать мог только рыцарь - баннерет, барон, которому не было смысла делать это. И рыцарь, и оруженосец, при наличии коня, доспехов и вооружения, считались конными латниками, только первому надо было платить в полтора-два раза больше. Поэтому дети баронов могли стать рыцарями лет в пятнадцать, а дети башелье - бедного рыцаря - в тридцать, а то и позже.
        - Перебирайся в комнату к моим людям, - сразу приказал я оруженосцу.
        - Он задолжал два ливра, одиннадцать су и пять денье, - проинформировал меня Кривой Доминик.
        - Включишь в счет, - молвил я.
        Работодатели платить будут мне, а я удержу задолженность.
        9
        По новым правилам капитан должен содержать свою руту в промежутках между контрактами. За это он удерживал из их зарплаты треть, забирал треть добычи и мог распорядиться оставшимися двумя третями в общих интересах. Новому оруженосцу я отдал доспехи рыцаря Анри де Велькура. Затем продал остальные трофеи, мула и старые арбалеты. Взамен купил себе обученного боевого коня, темно-гнедой масти, за семьдесят франков; которому дал имя Буцефал. Недоученного молодого иноходца сделал верховым конем. Язык у меня не поворачивался дать ему гордое имя, звал просто Гнедком. Еще одного боевого коня рыжей масти купил за пятьдесят франков Хайнрицу Дермонду. Он отдал своего коня одному из новых арбалетчиков. Им я купил пять жеребцов по цене тридцать пять - сорок франков. На всю руту приобрел двух кобыл по пятнадцать ливров, чтобы запрягать в телегу; три палатки вместимость двенадцать человек и одну четырехместную, короткие пики и арбалеты со стальными луками и рычагом «козья нога», которые были меньше, легче и удобнее для стрельбы верхом. Напоследок заказал всем сюрко с моим гербом, помня, что встречают, а значит, и
платят, по одежке.
        Недостающие деньги занял у ростовщика с библейским именем Соломон - рыхлого иудея с двойным подбородком и завитыми пейсами, одетого в желтый головной убор типа фески и просторный длинный, почти до земли, желтый кафтан, из-под которого выглядывали острые носы черных пуленов. Подозреваю, что что-то из его облачения - кафтан или пулены - явно достались ему от должника и не нашли покупателя, поэтому донашивал сам. Экономил, наверное, и на стирке, потому что от него сильно пованивало. Соломон появился на постоялом дворе с подачи Кривого Доминика, когда мне потребовался кредит. Ростовщик в моем присутствии пообщался с Анри де Велькуром. Кандалы и темница делают человека на удивление сговорчивым. После недолгого торга, они договорились, что, если в течение следующих пятнадцати дней не привезут выкуп, его заплатит Соломон, дав рыцарю в долг под тридцать три процента годовых. Начинался торг с пятидесяти. Мне ростовщик одолжил денег на пятнадцать дней под один процент, то есть, двадцать четыре годовых, и тоже начав с пятидесяти. Наверное, пятьдесят процентов годовых - заветная мечта ростовщика. Его потомки
осуществят ее в России в штормовые девяностые.
        Теперь Анри де Велькура стерегли, как зеницу ока. Возле двери, за которой его держали, постоянно нес караул один из бойцов. Дверь открывал только я, раз в день, утром. Один боец менял воду в ночной посудине, второй приносил еду и питье. После чего дверь запиралась на сутки. Как ни странно, Анри де Велькур не роптал. Может быть, потому, что знал, что в любом случае скоро окажется на свободе, а может, тихо копил злость, чтобы в будущем рассчитаться со мной.
        Дожидаясь выкупа, я проводил дни в тренировках личного состава. До обеда занимался развитием индивидуальных навыков, после обеда - коллективных. Для этого нашел севернее города и возле дороги заброшенное поле. Мы установили на нем десять мишеней для стрельбы из арбалетов, десять чучел из соломы и воткнули в землю десяток веток лозы. Разбив руту на три отделения, гонял их в полном боевом облачении на этом полигоне. Первое отделение скакало по кругу, стреляя из арбалета. Пока делает круг, должен был перезарядить арбалет, затем выстрелить и попасть в свою мишень. Второе скакало на чучела и поражало их пиками. Третье рубило фальшионами лозу. Это упражнение было самым трудным. Мальчик, нанятый менять срубленные ветки, не перенапрягался. Коротким мечом рубить на скаку не очень удобно. Вооружать бойцов длинные мечи я не стал. Вряд ли им придется часто использовать мечи на скаку, а в пешем и плотном срою фальшион удобнее. Когда первое отделение выстреливало по двадцать болтов, я проверял результат и перемещал отделения по кругу. После обеда отрабатывали всякие виды построений и перестроений, нападение из
засады, мнимое отступление с последующей атакой, а также визит в спящий лагерь и взбирание на стены крепости по лестнице, канату с «кошкой» или по пирамиде, составленной из бойцов. Уверен, что мои люди нашли бы более интересное занятие, но пузыри никто не пускал. Во-первых, они были должны мне за лошадей и новые арбалеты. Старые бойцы рассчитаются, если получим выкуп, а нанятым в Лионе придется еще долго отрабатывать. Во-вторых, они понимали, что, как конные арбалетчики, будут получать больше. При приеме на службу проверят, что и как они умеют делать. Набирать абы кого перестали. Всем нужны профессионалы высокого класса.
        Я еще не знал, на чьей стороне будем воевать. Моих бойцов этот вопрос интересовал меньше всего. Французы только начинали осознавать, что они выше, чем все остальные нации. С остальными европейскими нациями происходил тот же самый процесс. Скоро они начнут доказывать это с помощью оружия. Пока воевали чисто из материальных соображений. Поэтому в моем отряде была сборная солянка из людей разных регионов. Место рождения они вспоминали, чтобы различать людей с одинаковыми именами. Почти половину отряда составляли Жаки, поэтому один был Жак Бургундец, другой Жак Ломбардец, третий Жак Лотарингец… Плюс Жак Длинный, Жак Рыжий, Жак Заика. По идее надо бы нам присоединиться к победителям, англичанам. С другой стороны, побежденные всегда платят больше. Да и находились мы на французской территории.
        Пока бойцы отрабатывали индивидуальные навыки, я занимался со своим оруженосцем Хайнрицем Дермондом. Отрабатывал с ним конную атаку с длинными копьями, пеший бой плечом к плечу и спина к спине, учил сражаться двумя руками. Для последнего упражнения нам изготовили по паре тяжелых дубовых мечей. Саксонец был очень сильным малым, но не достаточно гибким, как физически, так и тактически. Мне пришлось долго учить его, что не всегда надо бить сильно, что иногда надо только показать намерение, а ударить другой рукой.
        В тот день мы с саксонцем занимались в тени деревьев ближе к дороге. Я гонял Хайнрица, заставляя двумя мечами отбивать удары двух мечей с разных направлений и на разных уровнях. Стоило ему зевнуть, как получал по руке. Бил я, как мне казалось, не очень больно. Не уверен, что мой оруженосец думал также, но от боли он не кривился, терпел. А я помнил на собственном опыте, что боль - лучший учитель. Наказав оруженосца в очередной раз, понял, что пропустил удар он потому, что смотрел мне за спину.
        На дороге стоял отряд из двух десятков всадников. Судя по знаменам, доспехам и лошадям, это богатые и знатные рыцари. Они, видимо, раньше смотрели на наш с саксонцем бой, а сейчас переключили внимание на конных арбалетчиков. Старшим был мужчина лет тридцати двух, в черном бацинете с поднятым забралом, к верхушке которого были приделан золотой дельфин. Лицо властное. Нос крупный, но соразмерный большой голове. Темно-русые широкие усы и короткая борода клинышком. По синему полю его сюрко располагались золотые, как мне показалось, ромбики, а по диагонали пересекала алая полоса. Арабский жеребец под рыцарем был редкой масти - альбиносом. Такие кони очень красивы, капризны и болезненны, поэтому стоят очень дорого. Его можно было обменять на пару хороших боевых жеребцов.
        Я пока плохо разбирался во французских гербах, поэтому спросил Хайнрица Дермонда:
        - Не знаешь, кто это?
        - Людовик, герцог Бурбонский, шурин короля, - ответил мой оруженосец.
        В это время герцог опять перевел взгляд на нас, и я, взяв в левую руку оба дубовых меча, в шутку отдал ему честь, приложив правую ладонь к шлему, а потом отсалютовав ею. Такое приветствие пока не практикуется, но Людовик, герцог Бурбонский, отнесся к нему с полной серьезностью, как к знаку уважения, и еле заметно кивнул в ответ. Он что-то сказал своей свите, судя по улыбкам, смешное, после чего кавалькада поскакала дальше.
        В это время с той стороны, откуда они прискакали, из леса выехал второй отряд всадников. Это были рыцарские «копья». Они прогарцевали мимо нас без остановки. Я приказал своим бойцам отдыхать. Спутав лошадям передние ноги и отпустив их пастись, мы разместились в тени под деревьями метрах в трехстах от дороги и наблюдали, как перед нами проходят отряд за отрядом. Сперва проскакали всадники, около тысячи. Затем прошла пара тысяч пехотинцев. За ними ехал обоз из сотни нагруженных телег. Замыкали пехотинцы, еще коло тысячи.
        - Воевать идут, - высказал я предположение.
        - Да, - согласился Хайнриц Дермонд и высказал пожелание: - Неплохо было бы присоединиться к ним. Король платит вовремя и сполна.
        - Попробуем, - произнес я.
        10
        Во второй половине дня тренировку я отменил, отправился в город, чтобы найти того, кто занимается вербовкой наемников. За неполные две недели я посещал город всего в третий раз. Первые два прогулялся по нему. Полюбовался развалинами римского амфитеатра и посетил рынок, прикупив кое-что по мелочи. Дома в городе были по большей части каменные, хотя нередко встречались деревянные второй и третий этажи. Крыты богатые дома красноватой черепицей, а бедные - соломой или камышом. В старой части улицы с «закрытой» канализацией, расположенной вдоль домов, а в новой части посередине улиц располагалась канава глубиной около полуметра, по которой вниз, в реку, стекали нечистоты. В этих канавах рылись свиньи, плескались гуси и утки. В первый раз я был в пятницу, обязательный рыбный день, когда у мясников выходной, а во второй раз рано утром во вторник или среду. В тот день по канаве посреди улицы, которая вела от мясных рядов к реке, бурным ручьем текла кровь, а свиньи, громко чавкая, жадно хлебали ее.
        Нужного человека я так и не нашел. Все командиры были приглашены на пир, который городские власти устроили в честь герцога Людовика. Меня туда не пустили. Прошли те благословенные времена, когда странствующий рыцарь был желанным гостем в каждом замке. Впрочем, я не сильно рвался, решив отложить дело на следующий день. Судя по всему, войско намерено простоять здесь долго. Поговаривали, что городские власти собираются устроить турнир, на котором померяются силами местные и прибывшие рыцари.
        Утро я попробовал встретиться с Людовиком, герцогом Бурбонским, и напрямую предложить ему услуги своей руты. Оказалось, что это не так-то просто. С кем попало герцог не встречался. Сперва я должен был встретиться с чиновником по имени Николя Лефевр, который осмотрит мою руту и решит, чего она стоит. Только после этого надо будет встретиться с герцогом, который посмотрит на меня и решит, чего я стою и стою хоть чего-нибудь. Желающих перейти на королевскую службу было много. Пробегав часа три по центру города от одного дома к другому, я выяснил, что Николя Лефевр уехал с небольшим отрядом в деревни, чтобы заключить с крестьянами договора на поставку продуктов в армию. Обещал вернуться вечером. После чего я, злой и усталый, будто все три часа махал саблей или булавой, отправился на постоялый двор.
        В центре двора меня ждала приятная новость. Это был молодой человек лет восемнадцати, высокого для этой эпохи роста - не меньше метра восьмидесяти пяти сантиметров, - крепкого сложения и с презрительным выражением на круглом, щекастом лице, покрытом редкой рыжеватой растительностью. Рыжеватые волосы на голове были длиной почти до плеч и завиты на концах. Одет юноша в красно-золотое котарди и красные шоссы, плотно облегающие ноги, довольно стройные. Обут в темно-красные пулены с острыми носами такой длины, что мне было непонятно, как в них можно ходить, а уж тем более ездить на коне, разве что стремена делать особые. К пуленам были приделаны позолоченные шпоры. Я сразу вспомнил, как первый год после мореходки присобачивал ромбик об ее окончании не только к форменному кителю, но и к пасхальному пиджаку, когда собирался выйти в нем на люди. Мне казалось, что выгляжу круто. На кожаном поясе с золотой пряжкой висели ножны с ножом, у которого рукоятка была из слоновой кости, и меч в ножнах с золотыми вставками, похожими на те, что я продал в Арле. Я еще подумал, не мои ли это?! Сопровождали молодого
рыцаря два оруженосца: один лет двадцати, низкорослый и широкоплечий, с маленькими глазами на туповатым лице, одетый в те же цвета и с небольшим кожаным мешком на плече; второй - наш старый знакомый, раздетый после боя и отпущенный за выкупом, теперь облаченный в жиппон бурого цвета и красные мешковатые шоссы, залатанные на коленях. Судя по всему, шоссы ему приходится донашивать после рыцаря. Первый оруженосец держал на поводу крупного, не дешевого вороного жеребца, наверное, принадлежавшего молодому рыцарю, и посредственного буланого, своего, а второй - серого в «яблоках», похожего на того, что я убил под Анри де Велькуром, и пегого, «коровьей», как здесь говорили, масти, причем явно не верхового. Заметив мой недоуменный взгляд на пегого коня, второй оруженосец покраснел. Представляю, как ему было стыдно ехать на таком коне по городу. Наверное, юношу обвинили в трусости за то, что не погиб вместе с остальными, позволил взять в плен сеньора, и в наказание заставили ездить на кляче. Только сопляк мог обвинить в таком другого сопляка.
        Мои бойцы стояли по периметру двора с оружием наготове. За шестьсот франков они порвут в клочья с полсотни таких рыцарей и оруженосцев. Хайнриц Дермонд с невозмутимым видом закрывал собой дверь в помещение, в котором содержался пленник. Саксонцу ничего не светило с выкупа, но он знал, что его конь куплен на заемные деньги, которые надо вернуть.
        Я слез с коня, отдал повод Жаку, который повел животное в конюшню.
        Демонстративно ухмыльнулся, поглядев на шпоры на пуленах, и спросил:
        - Выкуп привез?
        - Рыцарь должен сначала представиться! - высокомерно заявил молодой человек и добавил язвительно: - Если он рыцарь!
        - Не тебе, щенок, учить меня, как должен вести себя рыцарь, - одернул я. - Если надеешься спровоцировать меня, убить на поединке и не заплатить выкуп, ничего у тебя не получится. Я прикажу разоружить тебя, выпороть и вышвырнуть со двора. Сначала заплати, а потом, если не передумаешь, будем представляться друг другу. Повторяю, привез выкуп?
        - Да, - процедил он сквозь зубы.
        - Принесите пустую бочку и поставьте ее здесь вверх дном, - приказал я своим бойцам, вспомнив выражение «Деньги на бочку!».
        Туповатый оруженосец передал мне кожаный мешок, приятно тяжелый и еще более приятно позвякивающий. Монеты были из разных стран: французские франки, венецианские дукаты, кастильские мараведи, флорентийские, английские и германские флорины. Ровно шестьсот штук. Некоторые обгрызены, но я не стал придираться к мелочам.
        Быстро пересчитав, сложил золотые монеты в мешок и передал Жаку, сказав:
        - Отнеси в мою комнату. - Другому бойцу приказал: - Позови кузнеца с инструментом, чтобы расковал кандалы.
        Я достал из кармана ключ, который носил с собой, открыл дверь в темницу. Анри де Велькур стоял у порога. Наверное, узнал голос сына и понял, зачем тот пожаловал. За две недели рыцарь порядком поистрепался, испачкался и провонял. Переставляя мелкими шагами скованные ноги, он вышел наружу и молча обнял правой рукой своего сына. Сцена была из слезливого женского романа о рыцарях. Не хватало только статистики: сколько благородные отец и сын перебили безродных и часто безоружных мужчин, женщин и детей. Подозреваю, что с благородными и вооруженными мужчинами сражались они редко.
        Когда отец отпустил сына, тот повернулся ко мне и надменно заявил:
        - Я, рыцарь Ульфар де Велькур, вызываю тебя, не пожелавшего представиться, на поединок во время турнира, который состоится завтра!
        Интересно, когда он успел узнать о турнире?! Мне сообщили о нем самое большее часа два назад. Наверное, турниры проводят каждый раз, когда собирается много рыцарей. Им ведь надо повыпендриваться перед бабами.
        - Церковь запрещает сражаться на турнирах, - насмешливо сказал я, потому что не очень хорошо владел длинным копьем.
        - Значит, ты - не рыцарь, а нацепивший золотые шпоры, трусливый раб! - безапелляционно заявил Ульфар де Велькур.
        - Я не сражаюсь на турнирах еще и потому, что это безопасное развлечение для сопляков. Если меня кто-то пытается оскорбить, я, рыцарь Александр по прозвищу Венецианец, вызываю его на смертный бой, пешими и на мечах, - предложил я, не став придумывать фамилию, а использовав прозвище, которое дали мне мои бойцы. - Можем сразиться и во время турнира.
        - Я согласен, - быстро произнес Ульфар де Велькур. - На каких мечах будем биться?
        - На своих, какие есть, - ответил я, не поняв, к чему он спросил это.
        - Я могу выбрать любой меч? - уточнил он, глядя на меня наполненными хитростью глазами.
        - Любой, - подтвердил я, все еще не понимая, где подвох.
        - Утром твой оруженосец должен подойти с моим к герольду и подтвердить участие в смертельном поединке пешими и на любых мечах, - очень пафосно сказал молодой рыцарь.
        Наверное, это первый его серьезный поединок. Стычки на тупых и ломких копьях в счет не идут.
        - Да будет так! - насмешливо произнес я.
        В это время во двор зашел кузнец. Он быстро освободил ноги Анри де Велькура от кандалов. Жак сразу отнес кандалы в свою комнату. Наверное, верит, что это не последний наш пленник. Отец и сын сели на лошадей и в сопровождении оруженосцев ускакали со двора.
        Первым делом я послал за ростовщиком Соломоном. Он пришел в той же одежде и обуви. От нее воняло сильнее, чем в предыдущий раз. У меня появилось подозрение, что он не снимает их даже на ночь. Что при нынешней ситуации не удивительно. Во время чумы западноевропейцы завели привычку устраивать холокост. В народе ходит пророчество, что каждые сто лет должны приходить люди с железными бичами и уничтожать евреев. Чтобы случайно не пропустить этот год, мероприятие проводят при каждом бедствии. Обычно за железные бичи хватаются те, кто много должен ростовщикам. Соломон, получив долг и проценты, проверил каждую монету. С жадностью глянув на мешок с остальными, тяжело вздохнул и отправился восвояси в сопровождении двух вооруженных слуг, христиан. Я отобрал свою долю и раздал бойцам, участвовавшим в захвате пленника, то немногое, что причиталось им. Остальное они получили лошадьми, новыми арбалетами, сюрко.
        С вечера началась попойка. На постоялый двор слетелись все проститутки, которые не были заняты обслуживанием прибывшей армии. Я же лег спать пораньше. Сказать, что совсем не волновался перед поединком, совру, но и особого напряга не чувствовал. Был уверен, что этот сопляк окажется не слишком серьезным противником. Уверен, что рыцарем его сделали за папины заслуги, а в бою ими не воспользуешься.
        11
        Турнир проходил на лугу возле города. Проводили его здесь не в первой. От предыдущих остались деревянный помост со скамьями для избранных, а по обе стороны от него лавки в пять рядов для благородных. Над помостом натянули полог из синего с красными полосами - цветов герцога Бурбонского - материала. Восседавшего там Людовика Бурбонского окружала вереница дам в ярких нарядах с широкими рукавами с прорезями. Когда-то такие же рукава были на платье моей венецианской жены. То ли за полвека мода не изменилась, то ли зашла на второй круг. Много дам восседало и на лавках рядом с помостом. Мне даже показалось, что их больше, чем мужчин. Простолюдины расположились напротив, по другую сторону ристалища. Впереди прямо на земле сидела детвора, сзади стояли взрослые. Между зрителями и ристалищем не было никаких ограждения. Отсутствовал и разделительный барьер для сражающихся рыцарей. Зато много было продавцов с корзинами или кувшинами, предлагающих легкие закуски и напитки, в основном сдобу и вино.
        Рыцари, которые будут принимать участие в турнире, расположились по обе узкие стороны ристалища, границы которого были отмечены флагами, красным и синим. Хайнриц Дермонд, подававший, так сказать, мою заявку на участие в турнире, сообщил, что выбрал для меня синюю сторону, под цвет моего герба. Некоторые знатные рыцари установили рядом с ристалищем палатки, в которых готовились к поединку. Я не стал напрягать своих подчиненных. Мои доспехи, щит, саблю и шестопер вез Жак, а копье с пенноном - саксонец. Поскольку мой поединок с Ульфаром де Велькуром будет заключительным, я устроился на краю лавки для благородных, чтобы посмотреть, как будут биться другие. В эту эпоху со зрелищами проблемы. Мне кажется, что люди сейчас воюют так часто потому, что нет у них телевизоров.
        Первым был групповой поединок, шесть на шесть, местные с пришлыми. После первой стычки только два рыцаря слетели с коней, оба местные. Остальным пришлось повторять попытки. Победили пришлые со счетом шесть-три, несмотря на бурную зрительскую поддержку местных. Одного рыцаря унесли. Остальные отделались легкими ранами и ушибами. Потом были поединки один на один. Больше времени уходило на представления бойцов, их выезд на исходную позицию, поклоны дамам и прочую ерунду. И в этих поединках тоже вопрос редко решался с первого заезда. Чаще проскакивали, так и не попав даже по щиту противника. Оно и понятно. Как тут попадешь, когда конь всячески уклоняется вправо, чтобы не столкнуться с несущимся навстречу собратом?! Тем более, что нет разделительного барьера. Это тебе не в неподвижное чучело попадать. Получается, что я не так уж и плохо владею копьем. Примерно на среднем уровне.
        Мой черед подошел часа через три. Я надел поверх шелковой рубахи тонкую стеганку, кольчугу и бригандину, а поверх шелковых длинных трусов - кольчужные шоссы. Сапоги обул обычные, с тупым носком и без шпор. Жак и Хайнриц закрепили наплечи, наручи, набедренники, наколенники и поножи. Первый держал сабельные ножны, которые я отцепил от ремня, чтобы не мешали, оставив только кинжал, а второй - мой щит, изготовленный еще в Венеции. Щит весил килограмма четыре, поэтому возьму его перед самым поединком.
        Закончился предпоследний поединок турнира. «Синий» рыцарь проиграл. Его унесли четверо слуг. Рыцарь был молодой, не старше двадцати. Судя по доспехам и коню, из богатой семьи. И то, и другое должно перейти победителю, но я был уверен, что рыцарь, когда очухается, выкупит своего коня и доспехи. Во-первых, новые обойдутся дороже; во-вторых, к старым привыкаешь, не хочется менять.
        Я остановился у синего флага на краю ристалища. Ко мне подошел герольд - немолодой мужчина с окладистой бородой, одетый в сине-красное котарди и обутый в темно-красные пулены с носами чуть короче, чем я видел вчера на моем сегодняшнем противнике. Нос правого пулена кто-то оттоптал, отчего он смотрел не вверх, а вбок.
        - Александр Венецианец? - уточнил герольд сорванным голосом, сверившись с развернутым свитком из толстой бумаги желтоватого цвета.
        - Да, - подтвердил я.
        Герольд отправился к другому краю ристалища. Там у красного флага появился Ульфар де Велькур. Он был в бацинете с забралом «пёсья морда». Поверх длинной кольчуги надето что-то вроде кирасы - две стальные пластины, закрывающие грудь и спину, соединенные на боках стальными цепочками. Их дополняли подбородник, закрывающий шею спереди, наплечи, налокотники, наручи, набедренники, наколенники, поножи и сапоги-сабатоны. Скоро все это научатся сочленять, и появятся так называемые белые доспехи, благодаря которым рыцари превратятся в спортсменов. На левом предплечье, которое повернуто к благородным зрителям, завязан большой красно-зеленый бант. Представляю, как часто сейчас бьется сердце какой-то девицы. Мое тоже забилось немного чаще, потому что увидел, что Ульфар де Велькур держит в руках двуручный меч. Длина лезвия была метра полтора. Плюс рукоятка сантиметров двадцать. В прошлой эпохе я не встречал таких мечей. На коне с ним не повоюешь, а низкородному пехотинцу такой был не по карману. Рыцарь помахал мечом, хвастаясь перед зрителями. Длинная и тяжелая железяка летала в его руках, как тонкий вертел.
Девицы громко завизжали, приветствуя его. Наверное, громче всех старается та, чей бант повязан на предплечье рыцаря. То, что это смертельный поединок, что один сейчас будет убит, их не печалило. Они точно знали, кто именно останется жив.
        - «Играющий двуручным мечом», - произнес Хайнриц Дермонд, тоже любуясь Ульфаром де Велькуром.
        Суля по восхищенному тону, заиметь такой меч - его мечта.
        - И что это значит? - поинтересовался я.
        - Очень сильный боец, который таким мечом не дает никому подойти к своему упавшему или раненому сеньору, пока тому не окажут помощь, - сообщил мой оруженосец.
        Теперь мне стало понятно, почему Ульфар де Велькур делал ударение на словах «любой меч».
        Герольд убедился, что и на «красной» стороне на поединок вышел тот, кто был заявлен, и направился к центру ристалища, чтобы объявить нас.
        - Быстро снимите с меня наручи, набедренники, наколенники и поножи! - приказал я своим оруженосцам.
        - Сейчас? - удивленно спросил Хайнриц Дермонд.
        - Да! - резко бросил я. - И быстро!
        Чем легче я буду, тем проворнее, тем больше шансов победить. Заодно сбросил на землю кольчужные рукавицы. От удара таким мечом они не спасут, а без них буду крепче держать оружие. На руках у меня остались тонкие кожаные перчатки с обрезанными пальцами. Можно сколько угодно утверждать, что ты очень смелый, но руки от страха жутко потеют. Оружие может из них выскользнуть, если будешь без перчаток.
        Герольд заметил, что оруженосцы возятся с моими доспехами, решил, что поправляют их, и стал ждать, когда закончат. Вместе с ним на нас пялилась и большая часть зрителей. Поняв, что с меня снимают доспехи, начали обмениваться насмешливыми репликами. Хайнриц протянул щит, но я не взял его. Левой рукой достал из ножен кинжал, взял в правую саблю и вышел вперед, давая понять, что готов к поединку.
        Герольд, повернувшись к помосту, объявил нас, отошел к нему, развернулся и махнул рукой: начинайте!
        Я неторопливо пошел навстречу Ульфару де Велькуру. Саблю держало на виду, приковывая к ней внимание, а кинжал - в опущенной руке. Забрало опускать не стал, чтобы обзор был лучше. Если поединок пойдет не так, как я задумал, мне придется повертеться. Да и двуручным мечом попасть в лицо можно только колющим ударом, для которых он не предназначен. Разве что противник будет лежать на земле, но тогда уже будет без разницы, куда придется этот удар. Ульфар де Велькур, наоборот, опустил забрало и заспешил как можно быстрее расправиться со мной. Даже в тяжелом доспехе он двигался очень быстро.
        Мой противник спешил так, что мы встретились не напротив помоста, а ближе к синему флагу. Играючи поднял Ульфар де Велькур свой длинный двуручный меч, замахнулся и ударил сверху вниз и справа налево. Я успел нырнуть под меч и рывком сблизиться с противником, стукнувшись правой передней стороной бригандины о правую переднюю часть его кирасы, немного оттолкнув его. Левой рукой с размаху ударил кинжалом в его правый бок и снизу вверх, чтобы ребра не помешали. Лишь бы не попасть в цепочку. Дамасский клинок, звякнув, прорвал кольчугу и дальше пошел легко, влез по самую рукоятку. До сих пор поражаюсь, как мягка человеческая плоть. Ульфар де Велькур вскрикнул от боли. Не очень громко, хотя удар в область печени жутко болезненный. Я повернул кинжал влево-вправо, после чего выдернул из раны. На руку брызнула кровь, показавшаяся мне горячей. Стряхнув ее с руки и кинжала, я быстро отошел на три шага назад. Эпизод этот длился всего несколько секунд. Мы как бы столкнулись в пылу боя и разошлись. Уверен, что большая часть зрителей, даже незнатных, которые стояли слева от меня и видели мои действия, не поняли,
что произошло. Только опытный боец догадается.
        Ульфар де Велькур стоял неподвижно, уперев двуручный меч в землю спереди и слева от себя. Мне казалось, что я слышу его частое хриплое дыхание. Или я слышал это дыхание, когда стоял впритык, а сейчас оно еще продолжало звучать в моих ушах. Или это я слышу собственное дыхание, напряженное, не осознавшее еще, что смертельная опасность миновала. Подождав немного, я понял, что продолжения не будет, развернулся и медленно пошел к синему флагу, пряча кинжал в ножны. Саблю, которой я не бил, держал опущенной к земле.
        Благородные девицы не понимали, почему их герой стоит на месте, не догоняет меня и не сражает своим длинным и тяжелым мечом. И не только девицы. Кто-то свистнул, кто-то захихикал, кто-то поинтересовался, почему я удираю? Я не реагировал. Не оглянулся даже тогда, когда услышал за спиной звон доспехов и меча, упавших вместе с телом на землю. Зрители перестали свистеть и смеяться. Наступила такая тишина, что я слышал звук собственных шагов. Затем публика взорвалась. Что они кричали - я не понимал. Наверное, ругали, что обломал им представление. Они ожидали долгую и кровавую сечу, в течение которой меня пошинкуют, как кочан капусты, а тут такой быстрый облом!
        Я отдал саблю Жаку, снял шлем. Вроде бы недолго был в нем, а голова мокрая от пота.
        - Сходить за оружием и доспехами? - спросил Хайнриц Дермонд.
        Что-то в нем изменилось. Больше стало уважения ко мне, что ли. Он и раньше относился с почтением, как положено оруженосцу к рыцарю, который, к тому же, лучше бьется на мечах, но теперь добавилось восхищение.
        - Может, выкупить захотят, - сказал я. - Сколько могут стоить такие доспехи и оружие?
        - Не меньше сотни флоринов, а то и две сотни, - ответил оруженосец.
        - Запроси две, - поручил я.
        Жак помог мне снять бригандину, кольчугу, стеганку и шоссы и облачиться в бело-синий дуплет из тонкой шерстяной ткани с шелковой подкладкой и облегающие, шелковые, синие шоссы, которые я купил здесь, чтобы не сильно выделяться из толпы. Вот только башмаки у меня были с короткими и тупыми носками.
        Когда заканчивал переодеваться, ко мне подошел герольд и сорванным голосом сказал:
        - Герцог Людовик приглашает тебя на пир, который будет вечером в ратуше.
        - Передай герцогу, что это большая честь для меня, обязательно приду, - сказал я.
        Хайнриц Дермонд пришел с оруженосцем Анри де Велькура. Они принесли доспехи покойника и его двуручный меч. Клинок обоюдоострый, в сечении четырехгранный. Центр тяжести возле гарды, которая слегка спускается к клинку и украшена золотой насечкой. Под гардой кольцо, чтобы, вставив указательный палец, крепче держать. Рукоятка обмотана тонкой кожей, не сильно захватанной. Оголовье маленькое, можно сказать, что нет совсем. Хранился меч не в ножнах, а в чехле. И действительно, на ремне такой не поносишь. Видать, у отца не осталось денег на выкуп доспехов и оружия сына. Мне показалось, что оруженосец Велькуров смотрел на меня с благодарностью. В любом случае, не как на смертельного врага. Не за то, конечно, что я когда-то убил под ним коня и забрал доспехи и оружие. Видимо, многого натерпелся от Ульфара де Велькура, царство ему небесное!
        - Как тебя зовут? - спросил я.
        - Мишель де Велькур, - ответил он.
        - Родственник Ульфару? - поинтересовался я.
        - Дальний, - ответил он. - У нас общий прадед. Я из младшей ветви.
        - Не хочешь стать моим оруженосцем? - предложил я.
        - Хочу! - радостно ответил Мишель де Велькур.
        - Забирай у них свои вещи и двигай к нам на постоялый двор, - приказал я.
        Из доспехов Ульфара де Велькура меня заинтересовал только подбородник, потому что у меня такого нет. Раньше их не использовали. Или, может, они мне раньше не попадались. Кираса - вещь хорошая, но моя бригандина из «наалмаженной» стали лучше.
        - Остальное тебе, включая меч. Будешь моим «играющим двуручным мечом» - сказал я Хайнрицу Дермонду.
        - Конечно, буду! - произнес он, восхищенно разглядывая меч.
        Для оруженосца он был староват. Теперь у него есть замена, так что пусть машет двуручным мечом, облачившись в стальную кирасу. Доспех Анри де Велькура был коротковат на него, а этот будет чуть длиннее, что намного лучше.
        - Расплатишься из трофеев, а полученный ранее доспех отдашь Мишелю, - предупредил я его вопрос.
        - Ему великоват будет, - проинформировал оруженосец.
        - Ничего, на вырост, - отмахнулся я.
        Мишелю де Велькуру в ближайшее время вряд ли придется участвовать в сражениях. Основной его задачей будет обслуживать меня. Я так привык к оруженосцам, слугам, что не представлял, как буду жить, если вдруг вернусь в двадцать первый век. Все-таки, у каждой эпохи есть свои достоинства. Если ты достоин этой эпохи.
        12
        Лионская ратуша была четырехэтажным зданием, расположенным на центральной площади. Окна первого этажа были очень узкими, скорее, бойницы, и располагались высоко от земли, не заглянешь. На лестнице из семи ступенек стоял караул из полутора десятков пехотинцев, вооруженных короткими копьями или арбалетами. Из доспехов только шлемы и жиппоны - короткие стеганые кафтана, обычно надеваемые под кольчугу.
        Увидев меня, пехотинцы зашушукались:
        - Это тот самый!…
        У популярности есть маленький плюс - не надо представляться.
        Банкетный зал располагался на втором этаже. Был он длинный, с двумя рядами колон и высоким сводчатым потолком, с которого свисали на веревках параллельно полу пять крестов с перекладинами одинаковой длины. К концам перекладин крепились большие глиняные масляные светильники. Несмотря на большое их количество, в зале был полумрак, особенно по углам и за колоннами. Пол был выстелен тростником и свежими полевыми цветами, запах которых немного приглушал вонь, стоявшую в помещении. Протрубили в горн, приглашая к пиру. Гости направились к медным тазам, чтобы помыть руки. Это было то немногое, что они мыли преднамеренно, а не случайно, переходя вброд реку или попав под дождь. Тело многие, но далеко не все, благородные рыцари и дамы, особенно с Пиренейского полуострова и северо-западных регионов Европы, мыли всего три раза в жизни: после рождения, во время крещения и перед погребением. Южане пренебрегали чистоплотностью для того, чтобы их ненароком не перепутали с нехристями - мусульманами и иудеями, которые мылись регулярно, а северяне то ли из лени, то ли боясь простудиться, то ли, что скорее, были так
воспитаны. На их фоне русские крестьяне, которые ходили в баню раз в неделю, казались чистоплюями. Полотенце возле каждого таза было одно, поэтому, когда очередь дошла до меня, оно уже было мокрое. Я вытер руки своим носовым платком, чем удивил большую часть присутствующих. Между расположенными вдоль стен узкими, односторонними столами, застеленными грубым, но беленым холстом, располагался широкий, на котором были выставлены кушанья на подносах и кувшины с вином. Помост для избранных был высотой около метра. Там расположились пять мужчин и три женщины, причем две сидели рядом с Людовиком, герцогом Бурбонским. Кто были эти господа и дамы, я не знал, а спрашивать не стал. Если судьба сведет, узнаю, а если нет, то и незачем запоминать. Несколько дам сидело и рядом с менее знатными гостями. Всего гостей было человек сто. Подозреваю, что я был единственным рыцарем-башелье. Мой сосед слева - рыжеусый рыцарь с побитым оспой лицом - посмотрел на меня так, будто его оскорбили до глубины души, посадив рядом со мной. Слуги расставили перед гостями посуду. Сидевшим рядом мужчине и женщине дали одну тарелку, а
одиноким досталась отдельная. Мне тоже. Это была деревянная тарелка диаметром сантиметров тридцать. Когда-то она была разрисована и покрыта лаком, но теперь остались лишь желтые и красные фрагменты по краям. Каждому полагался отдельный стакан из мутного толстого стекла, не граненый, емкостью граммов на триста, и ложка, серебряная, бронзовая или деревянная. Поскольку я сидел в самом низу, мне досталась деревянная. Тем, кто сидел на помосте, дали еще и по двузубой вилке. Предполагая, что примерно так и будет, я захватил с собой кожаный футлярчик, в котором лежали серебряные ложка и вилка с коричневыми черенками из рога. Изготовили их здесь по моему описанию. Серебряных дел мастер поинтересовался, зачем мне такие маленькие вилы? Сказал, что буду подгребать ими сено ручному хомячку. Мастер принял мои слова всерьез и только бровями повел: мол, у богатых свои причуды. Еду разносили слуги, одетые в одинаковые коричневые жилетки поверх желтовато-белых рубах с узкими рукавами. Обычно пир начинался с фруктов, но свежих еще не было, поэтому сразу перешли к мясу. Один слуга держал поднос, а второй руками раздавал
с него печеную говядину, разложенную на подсушенные куски хлеба. Поскольку мясо было верченое, выбирать приходилось между подгоревшими и не прожаренными кусками. Я выбрал подгоревший. Слуга швырнул его на тарелку ловко, мясо не слетело с хлеба. Следом двое несли за ручки большой чан с бобами в соусе, а третий распределял их большим деревянным черпаком. За ними шел слуга с большим узкогорлым кувшином. Вино было белое, не очень хорошее, но и не плохое. Лучшее, как догадываюсь, досталось тем, кто сидел выше, поскольку наливали им из других кувшинов.
        На помосте встал пожилой мужчина с остатками седых волос вокруг большой красной лысины и провозгласил тост за здоровье гостя - Людовика Бурбонского, которого назвал принцем. Все выпили залпом. И я отдал должное вину. Затем взял нож в правую руку, вилку в левую и принялся за доставшееся мне мясо. Сосед мой ел руками и громко чавкал. Посмотрев на мои манипуляции, он презрительно хмыкнул. Я уже научился отключаться во время еды, не обращать внимание на соседей - рыцарей, которые через несколько веков станут пределом мечтаний для романтичных дур. Старался не замечать, как они во время еды рыгают, сплевывают в тарелку, сморкаются в скатерть и вытирают об нее руки, швыряют кости на пол, пердят. Я пришел сюда по делу. Мне нужно выяснить, возьмут меня на службу французы или нет? Если нет, то будем искать купеческий караван и двигаться на север, в Нормандию или Бретань, или на запад, в Аквитанию, и пытаться наняться к англичанам. Или еще к кому-нибудь. Только на войне можно быстро набрать деньги на небольшое судно. Главное - не сидеть подолгу на месте и не проедать заработанное. Все-таки мне приходилось
оплачивать питание и постой тридцати двух бойцов и жен двоих из них, которых я тоже поставил на довольствие и даже пообещал им по полпая из добычи. Взамен они будут обстирывать нас, латать одежду и готовить еду на переходах.
        Увлеченный подгоревшим мясом и собственными мыслями, я не сразу обратил внимание на то, что в зале стало необычно тихо. Примерно такая же тишина была во время турнира, когда свалился убитый Ульфар де Велькур. И на этот раз виновником тишины был я. Все смотрели, как я, не пачкая рук, ловко управляюсь с мясом и бобами с помощью ножа и вилки. Людовик Бурбонский что-то сказал молодой и симпатичной блондинке, которая сидела от него слева. Дама, глянув на меня, хихикнула и что-то проворковала в ответ, складывая губы клювиком. Остальные гости тоже заговорили, а мой сосед доброжелательно хмыкнул.
        - Левша, что ли? - поинтересовался он.
        - Нет, но умею биться обеими руками, - ответил я.
        - Ловко ты завалил того хвастуна с оглоблей! - похвалил сосед. - Я, как чувствовал, не поставил на него.
        Но и на меня не поставил, иначе бы относился лучше.
        - Все эти турниры - забава для молодежи, - начал он брюзжать. - Удачу надо беречь для боя, а не разбрасывать на поединках.
        На счет удачи я был с ним полностью согласен. Видимо, мне на каждую жизнь дается определенное ее количество. Постараюсь в будущем тратить экономнее.
        Следующим блюдом была свинина, тушенная с капустой. Я почему-то был уверен, что это чисто немецкое блюдо. Впрочем, немцев пока что нет. В маленьких королевствах уже воспринимают себя, как одну нацию, например, наваррцы, англичане, шотландцы, а в таких больших, как Римская (Священная) империя или Франция называют себя по герцогству и даже графству, в котором родились или выросли.
        В перерыве нас развлекали музыканты, акробаты, жонглеры. Оркестры теперь состояли из десятка музыкантов, а не из двух-трех, как раньше, и качество исполнения заметно повысилось. А вот акробаты и жонглеры работали на том же уровне, что и восемьсот лет назад и шестьсот лет вперед.
        Дальше мы ели гусей и кур, копченую и соленую рыбу, кренделя и булочки с медом. Все это запивалось большим количеством вина. Стоило приподнять пустой стакан, как подходил слуга и наполнял его до краев, часто переливая. Не свое, не жалко. Всего было десять перемен. В этом плане западноевропейцы заметно продвинулись в сторону Константинополя. И в умении лизнуть тоже. Было произнесено множество тостов, по большей части за здоровье герцога, его шурина Карла Пятого, короля Франции, и за победу над англичанами.
        - Я сражался с англичанами в Кресси и Пуатье, - похвастался мой сосед.
        Я удержался от вопроса, сумел ли он удрать, или сдался в плен и заплатил выкуп? Судя по тому, где сидел, напрашивался второй вариант. Наверное, пришлось продать большую часть земель, чтобы наскрести на выкуп. Звали рыцаря Тильман де Брюль. Был он баннеретом из герцогства Бурбонского. Сейчас его отряд состоял из трех «копий»: трех рыцарей, включая его самого, трех оруженосцев, трех копейщиков и двух арбалетчиков.
        - Надо было и в замке кого-то оставить, - сказал он в оправдание малочисленности своего отряда. - В последнее время чернь совсем обнаглела! В годы моей юности такое в страшном сне не могло присниться!
        После окончания пира слуги убрали столы и лавки. Пол еще раз посыпали свежими цветами. Заиграл оркестр, и гости начали танцевать. Кто с какой дамой ел из одной тарелки, тот с той и танцевал весь вечер. Перемена партнера не приветствовалось. За подобное убивали в прямом смысле слова. Один танец напоминал хоровод, в другом ходили цепочкой, в третьем разбившись на тройки - дамы отдельно, мужчины отдельно, - выплясывали друг перед другом. У дам получалось намного красивее. Поскольку нам с Тильманом де Брюлем дам не досталось, мы отошли к стене, где продолжили разговор. Я расспрашивал его о местных обычаях и традициях. Рыцарь-баннерет с удовольствием рассказывал. Как понимаю, в замке ему не с кем было поговорить. Жена и слуги в счет не идут: первая только говорит, вторые только слушают, а общение предполагает разумное совмещение этих двух процессов.
        Ко мне подошел паж - мальчик лет десяти, облаченный в котарди цветов герцога Бурбонского, красные, обтягивающие шоссы и коричневые пулены с относительно короткими носами, - и сказал:
        - Герцог желает поговорить с тобой.
        Я извинился перед Тильманом де Брюлем, что тому показалось странным, и пошел вслед за пажом.
        Герцог сидел в дальнем углу на стуле с высокой спинкой, снятом с помоста. Рядом с ним занимала другой стул та самая блондинка, с которой он разговаривал во время пира. Волосы у нее на висках были собраны в сеточки, напоминая уши спаниеля, а сзади были завиты и свободно спадали на плечи. У корней они были темнее. Значит, обесцвечивает. Перекись водорода в эту эпоху заменяет собачья моча. Интересно, помыла она голову хотя бы после процесса обесцвечивания?! Одета в розовое с синими вставками облегающее платье с большим декольте, открывающим плечи и частично грудь, и узкими рукавами до середины запястья, которые имели у локтей отвороты, а ниже - ряд золотых пуговиц. Называлось оно киртл. На каждом пальце, кроме больших, по золотому перстню с разными по цвету драгоценными и полудрагоценными камнями. На указательных пальцах в перстнях было по черной жемчужине. Судя по ценности перстней, дама должна быть из знатного рода, но что-то мне подсказывала, что она из купеческой семьи. На герцоге был синий дуплет с красными рукавами, сшитый из дорогой шелковой материи. На синем фоне были вышиты золотыми нитками
лилии, которые я издали принял за ромбики.
        - Вот он, наш победитель грозного «играющего двуручным мечом»! - представил меня герцог Бурбонский своей даме, сразу вернув свой взгляд на ложбинку, открытую декольте.
        - Я так и не поняла, как ты его убил, - произнесла она, продолжая таять под взглядом Людовика Бурбонского.
        - Своим презрением, - отшутился я.
        - А зачем ты снимал доспехи? - поинтересовался Людовик, герцог Бурбонский.
        - Я не знал, что он будет сражаться двуручным мечом. Приготовился защищаться от обычного, поэтому пришлось перестраиваться, - ответил я.
        - Сражался раньше с такими? - спросил он.
        - Этот был первым, - ответил я.
        - Ты - венецианец? - спросил он.
        - Фессалиец. Это княжество граничило с некоторыми территориями Венеции, - сообщил я.
        Видимо, в географии герцог Бурбонский был не силен, поэтому перевел разговор на то, в чем разбирался лучше:
        - Младший сын?
        - Теперь единственный, - ответил я, - но это уже не важно, потому что наши земли захватили турки.
        - Скоро мы разобьем турок, и ты получишь назад свои земли, - уверенно пообещал он.
        - Я воевал с турками, поэтому вынужден не согласиться. Они, конечно, не самые лучшие воины, но их слишком много. Боюсь, что за мою жизнь не успеем их перебить, - с грустной улыбкой произнес я.
        - С кем еще воевать доводилось? - поинтересовался он.
        - Много с кем: татарами, сарацинами, гуннами, ромеями, эпирцами, каталонцами, англичанами, - перечислил я.
        - Что скажешь об англичанах? - задал он вопрос, напрочь забыв о даме к ее большому огорчению.
        Она обиженно сложила губы клювиком, но не отважилась вмешаться в наш разговор.
        - Длинный лук - грозное оружие. Коннице лучше не атаковать их в лоб, а нападать с флангов в рассыпном строю. В лоб пусть бьет пехота, прикрытая большими и прочными щитами, - поделился я опытом.
        - Поэтому король приказал мне избегать больших сражений, изматывать врага мелкими стычками, внезапными нападениями, засадами, - рассказал Людовик, герцог Бурбонский.
        Самодовольно хмыкнув, я не удержался от хвастовства:
        - Это как раз то, что мне нравится и что я хорошо умею делать.
        - Сколько у тебя людей? - поинтересовался герцог.
        - Два латника и тридцать конных арбалетчиков, - ответил я.
        - Это ты тренировал их, когда мы двигались к городу? - спросил он.
        - Да, - подтвердил я.
        - Я тебя нанимаю на службу. Утром подойдешь к моему интенданту Николя Лефевру и скажешь, что я беру твою руту, - произнес герцог, даже не узнав, собираюсь ли я служить ему, а если да, то на каких условиях.
        Я решил, что отказаться успею и завтра. Тем более, что при даме не принято говорить о деньгах. Вернувшись к Тильману де Брюлю, расспросил его еще кое о чем, а потом ушел по-французски. Городские ворота уже были закрыты, но сработала популярность, и стража выпустила меня через калитку.
        Николя Лефевр оказался сухощавым двадцативосьмилетним мужчиной с короткими черными волосами и чисто выбритым лицом. И то, и другое сейчас было не в моде. Дуплет на нем был темно-серого цвета и с серебряными пуговицами. Шоссы тоже серые, только чуть светлее, а на ногах темно-коричневые сапоги без шпор.
        Он посмотрел на меня, прищурив подслеповатые светло-карие глаза, и сказал:
        - Мне передали, что герцог хочет нанять тебя. Сколько ты хочешь за службу?
        - Конному арбалетчику десять су в день, латникам - двенадцать с половиной, мне - двадцать пять, - потребовал я, собираясь немного уступить, и добавил пункт, о котором рассказал мне Тильман де Брюль: - Если попаду в плен, выкупить за пятьсот франков.
        Николя Лефевру мое требование не показалось завышенным. Видимо, ему приказали обязательно нанять меня.
        - Если твои люди снаряжены, как положено, и хорошо владеют оружием, то будете получать столько, - произнес он. - Контракт заключим на два месяца с возможным продлением.
        Дальше мы обсудили, что будет входить в обязанности мой руты; как будет выплачиваться аванс, потому что полный расчет выплачивался по окончанию контракта; как будет оплачиваться «ремонт» лошадей - деньги за убитых или покалеченных (арбалетчику тридцать франков за коня, оруженосцу и рыцарю-башелье - пятьдесят, командиру - семьдесят); сколько получим за подвиг (я сразу вспомнил барона Мюнхгаузена, который планировал свои подвиги); как делим трофеи (бойцы отдают треть мне, а я прибавляю свою треть и от суммы отдаю треть герцогу); как распоряжаемся пленниками (если возьмем знатного - начиная от известного полководца или графа и выше, - должны отдать его герцогу за денежное вознаграждение, а коня, оружие и доспехи оставить себе, о менее знатных должны в трехдневный срок сообщить ему, а герцог решит, нужны они ему или нет).
        Потом мы в компании четырех инспекторов приехали на постоялый двор, где мои бойцы поджидали нас в полном боевом облачении и с оседланными лошадьми. Инспекторы сперва переписали имена и прозвища бойцов, затем проверили оружие, заставив выстрелить из арбалета, доспехи, лошадей. Каждой лошади назначили цену, и тех, которые стоили дороже тридцати ливров, зарегистрировали, записав кличку, масть, особые приметы и заклеймив раскаленным тавром. Затем переписали наше снаряжение: палатки, крытый фургон, который я купил взамен телеги, припасы, седла и сбрую…
        Дотошность инспекторов мне понравилась. Она подтверждала многочисленные рассказы, что при новом короле во французской армии платят хорошо и без задержек.
        13
        Если война продолжается долго, значит, это выгодно правящим элитам. Вычислил это еще на затяжном израильско-палестинском конфликте. На Ближнем Востоке климат жаркий, работать тяжко. Вот умные и ленивые (умные и работящие перебираются в места с более приятным климатом) и живут там издревле за чужой счет - за счет рабского труда, Шелкового торгового пути, нефти или, как в израильско-палестинском варианте, спонсоров, а точнее, лохов. При этом каждая сторона разводит своих лохов: евреи - СЩА и Евросоюз, арабы - нефтяных шейхов. С первого взгляда кажется, что маленький и мирный Израиль защищается от большого и агрессивного арабского окружения. Если присмотреться получше, вдруг обнаруживаешь, что всё, если и не наоборот, то не совсем так. Как только конфликт начинает затухать, израильтяне убивают какого-нибудь известного палестинского лидера или взрывают дом малоизвестного, заранее предупредив его, чтобы успел заснять факт разрушения и показать всему миру, а заодно стал известным - потенциальной жертвой следующего мероприятия. Палестинцы, пылая праведным гневом, мстят за нарушение перемирия. Израильтяне
начинают долго и напряженно защищаться, спасать захваченного в плен ефрейтора и вообще выглядеть невинными жертвами. Поскольку на обеих сторонах хватает талантливых актеров, перед телекамерами разыгрываются спектакли на загляденье. Спонсоры (лохи) смотрят это по телевизору и отстегивают той стороне, которая, по их мнению, права. В итоге, при минимуме жертв, в основном среди глупых и работящих, элиты обеих сторон, не сильно напрягаясь, живут по местным меркам очень даже хорошо. Иногда, правда, бывают жертвы и среди халявщиков, но кто говорил, что жить за чужой счет - это безопасно на сто процентов?! Стоит перекрыть поток денег одной из сторон - и конфликт быстро прекратится. Если перекрыть обеим - враждующие элиты еще быстрее сольются в страстном порыве и примутся вместе стричь свои народы, согнанные в одно стадо.
        Столетняя война - это похожий вариант. В последние десятилетия жизнь в Западной Европе стала лучше, развились города, появилось много новых товаров, в основном дорогих, на которые не хватало доходов с феодов. Горожане, у которых теперь скапливались деньги, научились отстаивать свои права, причем не только перед мелкими сеньорами, но и перед королями. Деньги они давали только на решение конкретных задач. А что может быть конкретнее, чем защита от врага?! Благодаря войне, короли получают возможность собирать дополнительные и большие налоги, а рыцари - грабить вражеских налогоплательщиков. Свой крестьянин или ремесленник отдаст тебе только часть дохода, а у чужого можно выгрести всё имущество. Я граблю твоих налогоплательщиков, ты - моих. Потом заключаем перемирие - даем им несколько лет, чтобы обросли шерстью, - и опять стрижем. В придачу, благородные рыцари имеют возможность продаться тому, кто больше заплатит. Вот они и бегают с одной стороны на другую, богатея благодаря войне. Попадаются, правда, придурки, которые не понимают правила игры или хотят повыпендриваться, и дерутся до последнего, но
таких теперь мало. Много их станет тогда, когда это будет выгодно. Действия нынешнего короля Франции наводили на мысль, что он хочет создать именно такие условия. Карл Пятый еще не совсем отказался от рыцарей, но уже начал опираться на города, которые дают деньги, чтобы содержать наемную армию. Такая армия будет служить тому, кто платит. Ее не переманишь на свою сторону за феод, как сеньора с его дружиной, придется покупать каждого солдата, а это намного дороже и слишком хлопотно.
        Армия Людовика, герцога Бурбонского, двинулась на запад по той дороге, по которой мы пришли в Лион. В день проходили не больше двадцати километров. Моему отряду поручили охранять обоз, который стал еще больше, растянулся километра на полтора. Мы скакали за последним фургоном, нашим, перед отрядом пехотинцев. Грабить местное население без особого приказа не разрешалось, так что рваться вперед не было смысла. Нас кормили более-менее сносно, кое-что добывали охотой. По странному стечению обстоятельств нашей добычей обычно становились домашние куры, гуси, бараны. Мои люди проделывали все так ловко, что зазевавшийся крестьянин, при всем его желании, вряд ли нашел бы виновников. Да никто ради крестьянской овцы и не стал бы проводить розыск. Представляю, как нас ненавидели жители деревень. Они во все времена и во всех странах ненавидят городских. В город уходят лучшие и худшие, а в деревнях остается посредственность. Одна утешение у крестьян, которые всю жизнь ковыряются в навозе, - при встрече с горожанами, как бы невзначай, вытереть о них руки, а при удобном случае и ноги.
        Возле Клермона простояли неделю. Людовик, герцог Бурбонский, как представитель короля, принимал оммаж у местных баронов, которые вдруг поняли, что предыдущие несколько лет подчинялись не тому сеньору. Многие делали это с радостью и сразу присоединялись к нашему войску. Как я понял из разговоров, Эдуард, принц Уэльский и герцог Аквитанский, старший сын и наследник английского короля, начал требовать с подданных дополнительный налог, чтобы заплатить наемникам, которые участвовали с ним в испанском походе. Сам додумался или доброжелатели посоветовали - не знаю, зато вижу результат. К тому же, почти все должности в герцогстве достались англичанам. Это тоже не способствовало популярности Эдуарда Уэльского. Работали на нас и церковники, которым надоели английско-гасконские бриганты, которые грабили не только земли Франции, но добирались и до Авиньона, папской области. Предыдущему Папе Римскому пришлось откупаться от них. Это был один из немногих случаев, когда грабители поимели с мошенников.
        Закончив договариваться с теми, кто хотел договориться, пошли на тех, кто не хотел. Теперь мы двигались по вражеской территории. Я попросился перевести мою руту в авангард. В тылу трофеев не наберешь, а жить на одну зарплату скучно и не в духе времени. Людовик Бурбонский уважил мою просьбу. Нас начали использовать, как разведывательный отряд.
        Утром мы отправились в юго-западном направлении, чтобы посмотреть, нет ли там врагов. Географические карты сейчас встречаются редко. Обычно это рисунок владений феодала, сделанный без соблюдения масштаба и частенько без ориентации по сторонам света. Если двигаться не по римским дорогам, проложенным между бывшими римскими городами, можешь оказаться, где угодно. Чтобы точно добраться до места назначения, нужен проводник или придется спрашивать дорогу у местных жителей, которые в этом плане напоминают москвичей: одни не знают, но уверенно показывают неправильное направление, другие знают, но преднамеренно показывают в другую сторону.
        Ближе к обеду заметили дым пожара. Нам запрещено жечь деревни, даже если ее сеньор сейчас вассал герцога Аквитанского. Если мы ее захватим и оставим нетронутой, он, скорее всего, перейдет на нашу сторону, а если сожжем, станет нашим заклятым врагом. Значит, это работа англичан. Наказывают перешедшего на нашу сторону рыцаря. Я выслал двух человек посмотреть, что там происходит.
        Они вернулись через полчаса и доложили:
        - Англичан нет.
        Мы подъехали в деревне, точнее, к пожарищу. Одна улица, по обе стороны которой располагалось десятка три дворов. Большая часть строений сгорала, но кое-что крестьяне смогли отстоять. Они растаскивали горящие бревна, заливая их водой из ведер, засыпая землей или сбивая пламя ветками. Действия их казались отработанными, рутинными. Наверное, не первый раз их жгут, и уверен, что не последний. Увидев нас, крестьяне побежали через потравленное пшеничное поле к лесу. Поле было разделено на полосы узкими межами из камней или деревянных колышков. Я послал одного бойца, чтобы сказал им, что мы - люди короля, обижать не будем.
        В первом слева дворе лежал в луже свернувшейся крови труп молодого мужчины с отрубленной правой рукой и раной в груди. Отрубленная рука лежала на животе поперек тела. Еще одного убитого, старика, увидели дворов через пять. Этому разрубили топором голову. Пестрая курица жадно клевала вытекшие мозги. Это была единственная курица, которую мы увидели в деревне. Мои бойцы тут же свернули ей шею. Брезгливостью они не страдали.
        Из леса с моим бойцом пришел старый крестьянин в латаной и грязной рубахе, подпоясанной потертой бечевкой. Седые редкие волосы на голове, борода и даже брови обгорели, отчего лицо выглядело комично. Босые ноги были серо-коричневого цвета, будто долго ходил по горячему пеплу.
        - Сколько было англичан? - спросил я.
        - Много, монсеньор, - ответил он.
        Поняв, что считать он если и умеет, то только до десяти, спросил по-другому:
        - Больше нас?
        - Больше, - уверенно ответил крестьянин. - И всадников больше, и еще лучники.
        - Очень большой отряд? - уточнил я.
        - Не очень, но больше, чем вас, - произнес старик.
        Наверное, от сотни до трех.
        - Куда они пошли? - спросил я.
        - Туда, - показал он в сторону дамбы высотой метров десять, которая располагалась в дальнем конце их поля.
        Крутой склон дамбы порос зеленой травой и кустарником. По верху, как догадываюсь, проходит дорога.
        - Куда ведет та дорога? - поинтересовался я.
        - В соседнюю деревню, - ответил старик.
        - А дальше? - спросил я.
        - Дальше некуда, там река, - ответил он.
        - Значит, они будут возвращаться через вашу деревню? - уточнил я.
        - А как же иначе?! Мост ниже по реке, а другой дороги здесь нет! - произнес крестьянин язвительно, словно объяснял непонятливому дураку.
        Частенько мы считаем бестолковыми тех, кто не владеет той информацией, которая есть у нас, а понять это нам не хватает ума.
        Я подозвал Мишеля де Велькура и приказал:
        - Возьми трех бойцов и скачи во весь опор к герцогу Бурбонскому. Скажешь, что мы обнаружили отряд англичан численностью две-три сотни, нужна помощь.
        Хайнрица Дермонда я послал с пятью бойцами на разведку, приказав ни в коем случае не засветиться. Наше присутствие здесь должно оставаться в тайне для англичан.
        - Даже если тебе попадется один англичанин, ни в коем случае не трогай его, иначе остальных спугнешь, - предупредил я на всякий случай.
        - Не трону, - с неохотой пообещал оруженосец.
        Они тут все поехали на одиночных поединках. Для каждого французского рыцаря или оруженосца важна не общая победа, а личная. Это одна из причин, почему они проигрывают англичанам. У тех тоже хватает желающих прославиться, но войны с валлийцами и шотландцами, у которых важную роль играют пехотинцы, выработали у английских рыцарей командный дух.
        Мы расположились лагерем на краю деревни, рядом с лесом, чтобы быстро спрятаться в нем, если потребуется. Я опасался, что подмога не успеет, а с таким маленьким и, что главное, не имеющим совместного опыта, плохо спаянным отрядом нападать было слишком рискованно. Коней не расседлывали, держали на привязи. Бойцы нарвали им на потравленном поле недозревшую пшеницу, которую лошади ели с большим удовольствием. Жак наломал веток и сделал мне ложе в тени деревьев. Кстати, прозвище ему дали Жак Оруженосец. Постоянно подкалывают, что скоро станет рыцарем. Сняв шлем, бригандину и сапоги, я в кольчуге, шоссах и стеганке прилег, наблюдая, как мои бойцы готовят обед, как из леса все смелее возвращаются в деревню крестьяне.
        Подкрепление, почти пять сотен, прибыло под вечер. Это были четыре отряда рыцарей и оруженосцев под командованием рыцарей-баннеретов Жана де Бюэля, Гийома де Бурда, Луи де Сен-Жюльена и Карне де Бретона. Единого командира не было, поскольку герцог не соизволил назначить такового. Командиры отрядов расположились вокруг моего костра и принялись вырабатывать план предстоящего сражения. Я рассказал им, что англичане в количестве около сотни всадников и сотни лучников грабят соседнюю деревню. Она небольшая, так что надолго там не задержатся. Скорее всего, завтра утром поедут назад мимо нас.
        - Мы встретим их на этом поле и дадим сражение, - предложил Луи де Сен-Жюльен - рыцарь лет тридцати с длинными светло-русыми волосами, то ли волнистыми от природы, то ли завитыми.
        - Они перебьют из длинных луков ваших лошадей, а потом и вас, - сказал я.
        - Мы предложим им сразиться, как рыцарям! - поддержал его Жан де Бюэль, обладатель длинных усов, кончики которых свисали ниже короткой бородки и которые забавно двигались, когда он говорил.
        - А они возьмут и откажутся, а потом перестреляют вас, как делали многократно, - возразил я.
        - Он правильно говорит, - поддержал меня Карне де Бретон, круглое красное лицо и большие красные руки которого делали его похожим на мясника. - Англичане - трусы. Увидев, что нас больше, они спрячутся за ограждениями или кустами и начнут обстреливать нас из луков.
        Поскольку он был старшим по возрасту - не меньше тридцати пяти лет - и командовал самым большим отрядом - почти двумя сотнями, - от сражения на поле отказались.
        - Давайте встретим их на дамбе, - предложил я. - Спрячетесь в лесу возле нее. Как только они проедут почти до конца дамбы и их обоз перекроет путь к отступлению, ударите по ним.
        - А ты? - первым делом спросил Луи де Сен-Жюльен.
        - А я с арбалетчиками ударю по ним с тыла, отвлеку внимание лучников, которые, скорее всего, будут идти в хвосте, - ответил я. - Когда справитесь с рыцарями, поможете добить лучников.
        - Лучше, чтобы конница прошла дамбу, иначе мы потеряем количественное преимущество, - дополнил мой план Карне де Бретон.
        На том и порешили.
        - Как будем добычу делить? - спросил молчавший до этого Гийом де Бурд - хмурый и худой тип с длинной острой бородой, отчего напоминал апостола.
        - По количеству бойцов, - предложил Карне де Бретон.
        - Тогда я получу меньше всех, хотя рисковать буду больше вас, - сказал я.
        - Да какой там риск, нас намного больше! - отмахнулся Луи де Сен-Жюльен.
        - Он их обнаружил, значит, ему две доли, - предложил Гийом де Бурд.
        - Согласен, - поддержал его Карне де Бретон, который в таком случае терял меньше всех. Напоследок он потребовал, обращаясь ко мне: - Лучников в плен не брать, перебить всех!
        Командиры разошлись по своим отрядам, а я проверил караулы, после чего тоже лег спать. Сильно доставали комары, а укрываться с головой было жарко. Устав от их гудения и укусов, перелег головой к чадящему костру, после чего и заснул.
        14
        Утром в том направлении, где была соседняя деревня, мы увидели дым пожара. Значит, англичане уходят оттуда. Мой отряд оставил лошадей на поляне в лесу под присмотром Жака Оруженосца. Свой арбалет он отдал Мишелю де Велькуру, который чуть не заплакал, когда я заикнулся, что ему придется охранять лошадей, потому что мне в первую очередь нужны арбалетчики.
        - Я хорошо стреляю из арбалета! - заверил Мишель.
        Жак, в отличие от него, рыцарскими амбициями не страдал. Доля в добыче он получит такую же, как все, так что предпочел пересидеть в тихом месте.
        Мы перешли по дамбе на противоположную сторону, где я расставил бойцов с учетом того, что обоз будет длинным. Расположенными слева от дороги командовал я, справа - Хайнриц Дермонд. Лес был густой, с толстыми деревьями. Он вплотную подступал к грунтовой дороге, узкой, чуть шире одной колеи. Ездили и ходили по дороге не часто, поэтому заросла травой. Я занял позицию на опушке рядом с дамбой. Мои арбалетчики, по мере уничтожения врага, должны будут подтягиваться ко мне. Сел на вылезший из земли, толстый корень векового дуба. В двадцать первом веке таких дубов во Франции днем с огнем не сыщешь.
        Ждать пришлось долго. Крестьяне сказали, как им сказал их сеньор, что до соседней деревни примерно полтора лье - около семи километров. Видимо, столько на лошади, а пешком раза в два больше. Наконец-то по цепочке передали, что едут.
        Впереди отряда скакали два рыцаря, судя по экипировке, богатые и знатные. У обоих лошади «престижных» мастей - караковая и соловая. У второй белыми были не только хвост и грива, но и «чулки». Из-за жары оба рыцаря без шлемов, которые вместе с копьями везли их оруженосцы. За ними по два, по три скакали рыцари башелье и оруженосцы. В середине колонны двигался обоз, включая стадо овец и коз, а замыкали лучники, которые брели толпой, растянувшись по дороге. Тетивы были сняты с луков. А кого англичанам здесь бояться?! Крестьян, что ли?!
        Рыцари миновали дамбу. С нее начали уже съезжать первые телеги, когда загудел горн, и из леса начали выезжать французские рыцари.
        Они вывалились большой толпой, охватывая англичан полукругом и крича:
        - Монжуа! Сен-Дени!
        Передо мной была группа из шести лучников, облаченных в стеганые куртки, которые французы называют жаками. У всех на левом предплечье кожаная защита, а у некоторых на плечах прикреплены металлические пластинки, носящие гордое название браконьеры. Большинство лучников, следуя примеру сеньоров, сняли шлемы. Кто-то нес шлем под мышкой, кто-то - прицепленным к ремню спереди, рядом с коротким фальшионом или длинным кинжалом. Луки в узких чехлах висели через плечо за спиной. Верхний конец лука возвышался над головой сантиметров на пятьдесят-семьдесят. Справа и сзади к ремню прицеплен колчан со стрелами. Я не стал проверять, насколько надежны их жаки, выстрелил в голову. Три десятка стрел шестью рядами по пять штук были воткнуты в землю передо мной. Выбрав ряд, я делал полшага вперед. Этого времени хватило шестому лучнику, чтобы перестать возиться с луком, на который он пытался натянуть тетиву, и покатиться по склону дамбы. Дальше я стрелял в возниц, а потом убил коней под двумя всадниками, которые пытались прорваться по дамбе в обратном направлении. Кони под ними были недорогие, и их придется делить на
всех, а выкуп, за исключением трети, которую забирает командир армии, принадлежит только тому, кто захватил в плен. Мои арбалетчики перебили всех лучников, которые были перед дамбой, и начали продвигаться к ней. На той стороне дамбы все еще шло сражение. Окруженные англичане пока не сдавались.
        Я оставил лук под дубом, вышел на дамбу первым и предложил обоим английским оруженосцам, парням лет двадцати, которые, достав мечи, встали за телегой:
        - Сдавайтесь или умрете!
        - Ты - рыцарь? - спросил на плохом французском языке тот, что был длиннее.
        - Да, - ответил я на английском языке, потому что мне сказали, что англичане, даже знатные, больше не говорят на норманнском диалекте.
        - Мы тебе сдаемся, - перейдя на родной язык, который отличался от того, каким в будущем станет английский, произнес оруженосец.
        - Идите туда, - показал я им на дорогу у дамбы, где лежали убитые мною лучники, и приказал двум арбалетчикам: - Разоружите и охраняйте их.
        На другой стороне дамбы в сражении наступил перелом. Часть англичан, человек десять, включая рыцаря на соловом коне, развернулись и начали быстро спускаться по склону. Рыжая лошадь споткнулась, кувыркнулась через голову, выбросив всадника, а потом и упав на него, но остальные благополучно добрались до поля и понеслись, что есть мочи. Французы не стали рисковать, спускаться по крутому склону, поскакали по дороге через деревню, из-за чего сильно отстали.
        Мои люди первыми добежали до упавшего всадника. Его конь, как ни странно, был невредим. Зато хозяин свое отвоевал. В груди у него была большая рана. Конь ее нанес или в бою получил - это теперь было не важно. Мне подвели его рыжего коня, который никак не мог прийти в себя от испуга, тревожно дергался, пытался вырваться. Я погладил его по шее. Шкура у коня толстая, вряд ли он чувствует тепло моего прикосновения, но плавные поглаживания успокоили животное. Я сел в высокое седло, медленно поскакал к французским рыцарям, которые, убрав оружие и сняв шлемы, обменивались радостными и слишком громкими репликами, будто говорили с глухими. Рыжий конь осторожно переступал через мертвые тела.
        Рядом с французами стояли пленные, десятка полтора. Владелец каракового жеребца был среди них. И конь, и хозяин уцелели, хотя у последнего щека была в крови. Медленно произнося слова, он разговаривал с Карне де Бретоном, которому, видимо, сдался.
        - Кто этот отважный рыцарь на соловом коне? - насмешливо спросил французский баннерет.
        - Гилберт де Амфравиль, граф Ангус, - ответил английский баннерет.
        - Граф Ангус?! Шотландец?! Не может быть! - воскликнул Карне де Бретон.
        Шотландцы в этой войне союзники французов.
        - Он служит английскому королю. Король Шотландии забрал этот титул у его отца и передал Стюартам, но Гилберт-младший, считает, что это было сделано незаконно, - объяснил англичанин.
        - Разрази меня гром, но я уверен, что король поступил правильно! - воскликнул Карне де Бретоном и, повернувшись к своему оруженосцу, приказал: - Приводи сэра Саймона Барли в наш лагерь. - Затем спросил меня: - А куда английские лучники подевались?
        - Отправились в ад, - ответил я в духе времени.
        - Пленных много взял? - спросил он.
        - Двух оруженосцев, - ответил я.
        - А мне лорд Барли достался! - похвастался Карне де Бретон, как будто я об этом не догадался.
        О пленниках он спросил меня именно для того, чтобы похвастаться в ответ.
        - Тысяч десять флоринов за него получу! - радостно произнес Карне де Бретон, а немного подумав и словно отвечая на мои сомнения, подкорректировал сумму: - Ну, не меньше пяти тысяч. Саймон Барли в фаворе у Черного принца.
        Черным принцем по аналогии с Черным рыцарем называют Эдуарда, принца Уэльского. Он частенько выступал на турнирах в доспехах без герба, чтобы не узнавали и не поддавались ему. Так поступают и обычные рыцари, которые по разным причинам не хотят быть узнанными. Обычно они окрашивают щит, а иногда и доспехи, в черный цвет, откуда и пошло название.
        Тем временем наши бойцы собирали трофеи и грузили на телеги, на которых было сложено то, что англичане набрали в двух деревнях. Никто и ничего не собирался возвращать крестьянам. Как здесь говорят, добыча принадлежит не тому, кто потерял, а тому, кто захватил.
        15
        Мы движемся на юго-восток по территории бывшего графства Керси, которое теперь часть графства Тулуза. Английская часть. Нам разрешили грабить деревни, которые принадлежат сторонникам принца Уэльского, но не убивать крестьян. Что мы и делаем. Мой отряд рано утром, до восхода солнца, ворвался в эту деревеньку домой на двадцать пять. Крестьяне не успели убежать в лес вместе со скотом и ценными вещами. Теперь горько сожалеют об этом.
        Я сижу на отшлифованном задницами бревне в центре деревни, в тени под каштаном. Вокруг меня вьется туча мух и оводов. Последних больше интересуют лошади. Рядом привязаны четыре жеребца, два мои и два оруженосцев. Езжу теперь на молодом иноходце, а более опытного коня берегу для боя, если таковой случится. У него спокойный нрав, редко паникует. У каждого коня свой характер. Чему-то можно научить, но психику не переделаешь. Один конь пугливее, другой агрессивнее, третий пофигист. Буцефал относится к последним. По моему мнению, такие жеребцы лучшие для боя. Рыжий жеребец, который сбросил седока на склоне дамбы, слишком пуглив. Я пока не продаю его, оставив на всякий случай. Сейчас он в лагере, под присмотром наших дам. Французские рыцари посчитали, что я захватил рыжего коня вместе с его хозяином, одним из английских оруженосцев. Я не стал разуверять. Им и так досталось намного больше, чем мне. Они-то взяли в плен рыцарей. Я своих пленников передал герцогу Бурбонскому по его распоряжению. Наверное, будет менять на наших, попавших в плен. Оруженосцев оценили в двести пятьдесят франков каждого. Николя
Лефевр пообещал выплатить деньги после окончания контракта.
        На концах бревна, по обе стороны от меня и на расстоянии метра полтора, расположились мои оруженосцы. У Хайнрица Дермонда между ног стоит двуручный меч в ножнах. Оруженосец всегда возит его с собой, прикрепив к седлу, а как только останавливаемся, отвязывает и тренируется. Мне кажется, что с этой новой игрушкой он даже спать ложится. Мишель Велькур что-то рисует веточкой в пыли. Скорее всего, рыцаря на коне. Первый шаг к своей мечте он уже сделал - во время засады получил стрелу в левую руку у плечевого сустава. Прошла она насквозь, ничего серьезного не повредила. Как он поймал стрелу - для меня загадка. Арбалет тем и хорош, что можно стрелять из-за укрытия. Зачем он высунулся?! Разве что посмотреть, как убил врага?! Первый убитый тобой человек - это ведь так интересно. Теперь по моему совету Мишель носит железный втульчатый наконечник стрелы на льняном гайтане рядом с серебряным образком, который дала ему мать, отправляя на службу.
        Два бойца стоят на одном краю деревни, два - на другом, а остальные занимаются сбором трофеев. В центр деревни уже согнали около сотни овец, коз, свиней. Отдельно стоят шесть пар волов, запряженных в арбы, и две тягловые лошади, низкорослые, с обвисшими животами, запряженные в телеги. На арбы и телеги грузят зерно, вино, свежие овощи и всякое барахло, которое имеет ценность только для бедняков. Барахло будет оптом загнано купцам, которые следуют за армией. Часть продуктов и скота мы оставим себе, а остальное продадим Николя Лефевру. Он вычтет доли короля Карла и герцога Людовика, после чего выдаст нам остаток. За продовольствие он платит быстро, дня через два-три. Иначе никто не будет отдавать ему добычу, а армию надо чем-то кормить, иначе будет грабить местное население, в том числе и подданных короля. Для меня это в диковинку. Привык, что грабить можно и нужно всех подряд, а убивать только чужих.
        - Шевалье, а когда мы пойдем в рейд? - спрашивает Мишель де Велькур.
        Он всегда обращается ко мне, как к рыцарю, в отличие от арбалетчиков, которые чаще называют капитаном или, когда хотят польстить, сеньором.
        - А сейчас мы где?! - прикидываюсь я непонимающим.
        - Я имею в виду, воевать когда будем? - объясняет он.
        - Не спеши, еще навоюешься, - говорю я. - Если не убьют, скоро поймешь, что на войну идут за деньгами, а не ради процесса. Сейчас мы добываем деньги, и за это нам еще и платят, причем не мало.
        Разнорабочий получает не больше трех су в день, мастер - около пяти, а двенадцать с половиной, как мои оруженосцы, имеет городской чиновник или купец не из последних, у которых нет ни добычи, ни выкупов. Впрочем, у чиновников есть взятки, которые можно считать и добычей, и выкупом. Не понятно только, с кем они воюют: с теми, кто сверху, кто снизу или все люди - враги?
        Закончив сбор трофеев и отобедав зажаренными на вертелах курами и гусями, мы отправляемся в расположение армии. Она стоит под городом Релвилль. Это небольшой городишко, окруженный двумя рвами и каменной стеной высотой метров семь с круглыми башнями. Стены и башни недавно отремонтировали. Сейчас город является столицей графства Керси. В нем засел с отрядом лучников верховный сенешаль графства, английский рыцарь Томас Уолкфер. Говорят, что главная черта его характера - упрямство. Судя по его поступкам, так оно и есть. Сдаваться он не собирается, несмотря на многократное наше превосходство и желание жителей сдать город. Релвилль осаждает не меньше десяти тысяч французов. Кроме армии Людовика, герцога Бурбонского, сюда пришли брат короля Жан, герцог Беррийский, и его тесть Жан, граф Арманьякский, а также сеньоры помельче. Из Тулузы привезли четыре большие требюшета, которые мечут в город камки и толстые чурки. По городским стенам не стреляют. Наверное, потому, что они достаточно крепки. Под стены делают подкопы. Саперов работает сотен пять. Роют день и ночь. Англичане не мешают им. То ли не принимают
всерьез, то ли, что скорее, не хотят терять людей. Англичане надеются, что им на помощь придут стоявшие в Монтобане отряды Джона Чандоса, Жана де Грайи, которого чаще называли капталь де Буш, и Жискара д`Англа. У тех маловато людей, поэтому в свою очередь ждут, когда им на помощь придут Эдмонд Лэнгли, граф Кембриджский, и Джон Гастингс, граф Пембрукский, осаждающие город Бордей. Английские графы не спешили. Захватив город Бордей, они неплохо хапанут, а что им даст снятие осады с Релвилля?!
        Мои бриганты не принимают участия в осаде города. Нам поручают разведку и добычу продовольствия. Меня и моих бойцов такой расклад полностью устраивает. Не особо напрягаясь и рискуя, мы потихоньку богатеем. Нам уже выдали пять шестых зарплаты за первый месяц службы. Через три недели должны рассчитаться за весь контракт. Николя Лефевр доволен нами. Видимо, другие отряды большую часть добычи оставляли себе. Они могли себе позволить некоторые вольности, потому что контракты у них до наступления холодов, которые, независимо от температуры воздуха, наступают за две недели до Рождества, чтобы успели доскакать до дома. Если он есть. Впрочем, ходят слухи, что придется воевать и зимой.
        На следующий день мы остались в лагере. Пошел слух, что подкопы закончены, камеры под стенами заполнены соломой и сухими дровами, политыми маслом. Утром их подожгли. Результат пришлось ждать долго. Мы смотрели, сидя на склоне холма, как в амфитеатре, а тысячам трем бойцов, построенных напротив стены, под которую сделали подковы, пришлось все это время стоять в доспехах и с оружием в руках. Я пропустил начало обрушения стены. Вроде бы не было трещин, но вдруг большой кусок стены наклонился в нашу сторону, потом замер на несколько мгновений - и рухнул, рассыпавшись на обломки и подняв большое облако пыли. Все «французы» радостно заорали. Три тысячи бойцов побежали к бреши. Никто им не мешал. Англичане быстро убегали к центру города. Они знали, что пощады не будет. Если бы сдались вчера, уцелели бы, но сегодня их всех предадут мечу. Поскольку грабить горожан запретили, никто из моих бойцов в город не рвался.
        Мы простояли под его стенами еще три дня. За это время жители города Релвилль с радостью поклялись в верности королю Франции. Потом половина войска под командованием Жана, герцога Беррийского, пошла осаждать город Монтобан. Разведка донесла, что прославленные английские командиры Джон Чандос, капталь де Буш и Жискар д`Англ отозваны Эдуардом, принцем Уэльским, в Ангулем, который был столицей его владений на материке. Видимо, англичане что-то задумали. Поэтому вторая половина войск пошла под командованием Людовика, герцога Бурбонского, тоже на север, в графство Пуату. Шли мы по краю еще не отобранных у англичан владений, возвращая в лоно Франции заблудших овец и карая непонятливых.
        16
        Жизнь в графстве Пуату оказалась еще спокойнее. Всё, что легко можно было захватить, уже перешло на сторону французского короля. Остальное англичане держали крепко. К тому же, наши агенты доносили, что готовится поход большой армии. Большой по английским меркам. У принца Эдуарда были проблемы с деньгами. Он еще не расплатился за поход в Кастилию. Служили у него в основном англичане и те наемники, кому хватало одной только добычи. Им разрешалось на вражеской территории грабить всех.
        Я со своей рутой был распределен на постой в деревню, которая находилась на берегу реки Крёз, неподалеку от города Шательро. Здесь же расположились и отряды Карне де Бретона, Жана де Бюэля, Гийома де Бурда и Луи де Сен-Жюльена. По вечерам мы собирались у Карне де Бретона, чтобы за глиняной, щербатой чашей вина обсудить текущий момент. Жил он в доме деревенского старосты, самом большом, но крытом соломой. Там было две комнаты - кухня и светелка. Очаг топился по-черному. Дырка для дыма находилась в стене под стрехой. Впрочем, было еще тепло, пищу готовили на другом очаге, расположенном во дворе под навесом. На кухне ютились хозяин с женой, старшим сыном, невесткой и пятью детьми, спали на соломе, постеленной на глинобитном полу, а рыцари занимали светелку, в которой стоял стол, лавка и широкая, человек на трех, деревянная кровать. Поскольку лавка была коротковата, чтобы на ней сидели пятеро, стол придвигали к кровати, на которую садились Карне де Бретон и Гийом де Бурд.
        - Чего мы сидим в этой дыре?! Если пришли воевать, надо воевать! Надо напасть на какой-нибудь город или замок! - воскликнул во время очередных посиделок Луи де Сен-Жюльен.
        Своей тягой к бессмысленным подвигам он напоминал моего оруженосца Мишеля де Велькура. К счастью, не его слово было решающим в нашей компании.
        - У тебя есть на примете замок, который легко захватить? - без иронии спросил Карне де Бретон, потирая красной рукой красное лицо.
        Мне кажется, он вообще не знает, что такое юмор, хотя иногда смеется.
        - Ла-Рош-Позе, например, - ответил Луи де Сен-Жюльен.
        - Наверняка в нем есть, чем поживиться, - забавно двигая кончиками усов, поддержал Жан де Бюэль.
        - Если его легко взять, почему до сих пор не захватили? - задал вопрос Гийом де Бурд.
        - Потому что там гарнизон из полусотни английских лучников, - ответил Карне де Бретон. - Его попробовали штурмовать, потеряли сотню людей и оставили в покое.
        Услышав это, Гийом де Бурд сделал вывод:
        - Вряд ли там будет богатая добыча.
        - А где находится этот замок? - поинтересовался я.
        - На другом берегу выше по течению, полдня пути, - ответил Луи де Сен Жюльен и подколол: - Собираешься со своей рутой захватить его?!
        - Куда нам, маленьким и слабым?! - с веселым самоуничижением произнес я, хотя именно об этом и подумал.
        Надо было срочно как-то проявить себя, иначе останемся на зиму без заработка. Придется распустить руту до весны, а потом набирать и обучать новую. Подозреваю, что большая часть отряда не вернется. Найдут командира получше.
        Замок имел форму правильной трапеции и располагался на излучине реки, которая в этом месте была шириной метров пятьдесят. Словно тетива лука, концы излучины соединял ров, неглубокий, но шириной метров восемь. Мост был поднят, прикрывая ворота. На этой стороне, самой длинной, были две квадратные угловые башни высотой метров десять и стены высотой метров пять с половиной. С боковых сторон стены примерно на метр ниже. На короткой стороне, во всю ее длину, располагался донжон высотой метров семь, больше похожий на жилой дом с тремя низкими маленькими башенками, которые, как мне показалось, выполняли скорее декоративную функцию. На уровне чуть выше боковых стен со стороны реки в нем находились четыре узкие и высокие окна. Мы проехали мимом замка по противоположному, «французскому», берегу реки. На боковых стенах появились по паре английских лучников, которые проводили нас взглядами, но стрелять не стали, хотя могли бы добить.
        - Сколько нам заплатят за такой замок? - обернувшись, спросил я Хайнрица Дермонда, который скакал на полкорпуса сзади и справа.
        - Не меньше тысячи флоринов, - ответил оруженосец. - Только как его захватить?!
        - Сейчас узнаем, - сказал я.
        Через полчаса мы въехали в деревню, не разграбленную, как ни странно. Крестьяне на всякий случай попрятались. В домах остались только несколько дедов и старух.
        Я выбрал бабку помоложе, показал ей серебряную монету и сказал:
        - Получишь ее, если приведешь человека, который бывал в замке. Ему дам такую же, когда ответит на мои вопросы.
        - Не обманешь, сеньор? - спросила она.
        - Вот тебе крест! - поклялся я и перекрестился.
        Меня, атеиста, забавляло давать такие клятвы. Местное население об этом не догадывалось, принимало их всерьез. Бабка быстро заковыляла к лесу, который начинался сразу за виноградниками.
        Привела она мужчину лет сорока, у которого отсутствовал кончик носа. Из открытых ноздрей торчали пучки волос. Казалось, что из ноздрей вытекли густые усы, борода и волосы на груди, которые проглядывали в треугольный вырез светло-коричневой рубахи из небеленого холста. Он смотрел на меня, сидящего на коне, снизу вверх и ждал подляну. Даже монета, которую я кинул бабке, не уменьшила его подозрительность.
        - Ты часто бываешь в замке? - начал я допрос.
        - Каждую субботу. Отвожу им продукты, - ответил он.
        - Платят они исправно? - продолжил я.
        - Мало платят. В городе больше заплатили бы, но они сказали, что сожгут деревню, если не будем привозить им еду, - рассказал крестьянин.
        - Внутрь тебя пускают? - спросил я.
        - Раньше - да, а с тех пор, как вы пришли, спускают веревку, я привязываю мешки и корзины, они поднимают наверх, - сообщил он.
        - Собак много в замке? - поинтересовался я.
        - Собак? - переспросил крестьянин. - Раньше много было, когда наш сеньор там жил. Он сюда на охоту приезжал. Когда в Париж к королю поехал, всех гончих с собой забрал. А у англичан, я не видел.
        - И не слышал? - уточнил я.
        - И не слышал, - подтвердил он. - Собаки бы обязательно залаяли, когда я подхожу. Они чужого издалека чуют.
        Я дал и ему монету.
        Мы неспешно проехали мимо замка в обратную сторону. Лучники опять проводили нас ленивыми взглядами. Скучно им в карауле. Мы для них что-то вроде трейлера фильма, который придется посмотреть в будущем.
        Лодку нашли в своей деревне. Это была плоскодонка, рассчитанная максимум на четырех человек. На следующий день отбуксировали ее с помощью лошади вверх по течению, поближе к замку, спрятали в прибережных камышах. Оставил там дозор из пяти человек, чтобы кто-нибудь ненароком не свистнул ее. Деревенский кузнец выковал нам два якоря-«кошки». Я потренировал личный состав, как забрасывать «кошку». Отобрал двух человек, у которых получалось лучше.
        Вечером отправились к замку пешком. Командирам других отрядов я сказал, что хочу провести ночные учения. Карне де Бретона, Жан де Бюэль, Гийом де Бурд и Луи де Сен-Жюльен уже привыкли к моим тренировкам личного состава, посмеиваясь над ними и надо мной. По их мнению, опытный пехотинец и так всё знает, а неопытный в бою научится или погибнет. Заменить погибшего всегда есть кем. Это ведь не рыцарь и даже не оруженосец.
        Луна зашла вскоре после полуночи. Первым рейсом переправились к замку я, Хайнриц Дермонд и двое бойцов, которые лучше других умели грести. Мы с оруженосцев подошли к боковой стене между донжоном и угловой башней, которая начиналась в паре метров от воды. Стена была шершавой и сухой, но воняло от нее сыростью, гнилью. Бойцы подергали веревку, привязанную к корме плоскодонки, подав сигнал, что ее можно тащить, а потом потравливали другую веревку, привязанную к носу лодки. Я опасался, что во время переправы кто-нибудь обязательно ударит веслом по борту или громко шлепнет им по воде и привлечет внимание караула. Да и приставать в темноте будут каждый раз в другом месте. Вторым рейсом прибыли и те двое, которые лучше других управлялись с «кошками». Они сразу приступили к делу. У одного получилось зацепиться с первой попытки, у второго - с третьей. Каждый раз металл так звонко стукался о зубцы, что, чудилось, должен был разбудить даже тех, кто спал в донжоне.
        Первыми полезли мы с Хайнрицем Дермондом. Оба в черных свободных рубахах с капюшонами и длинных штанах и без доспехов. Это я придумал такую форму. Насмотрелся в двадцатом веке фильмов про ниндзя. На поясах только кинжалы. У меня на спине привязана сабля в ножнах, а у оруженосца - небольшой топор с изогнутым лезвием и обухом в виде граненого шипа. К великому огорчению моего оруженосца, двуручный меч ему пришлось оставить в лагере. Первым лезть опасно. Если караульные засекли нас, то наверху ждет удар по голове или еще что-нибудь, не менее приятное. Я быстро перехватывал руками в кожаных перчатках толстую веревку с мусингами, не помогая ногами, потому что опереться ими было не на что. Чем выше поднимался, тем сильнее становился запах гнили. Наверху было тихо. Если в замке и есть собаки, то они внутри помещений. Просвет между высокими зубцами оказался узким, я еле протиснулся боком. Подергал веревке, давая знать, что можно подниматься следующему. Вскоре поднялись еще два бойца. Они вооружены арбалетами и фальшионами. Останутся на месте, будут прикрывать нас в случае неудачи. Остальные будут ждать
внизу, пока не позовем.
        Вдвоем с Хайнрицем Дермондом мы подошли к донжону. Оба в мягкой кожаной обуви, движемся бесшумно. Со стены входа в донжон не было, поэтом мы развернулись и направились к угловой башне. Сторожевой ход был широкий, двое плечом к плечу свободно могут биться. К проходу в башне вела каменная лестница в пять ступенек, шириной в половину боевого хода и без перил. Проход был без дверей. Мы вошли в башню, замерли, прислушиваясь. Было необычно тихо. Такая тишина меня всегда настораживает. Внутри каменная винтовая лестница вела вниз, деревянная двухпролетная - вверх. Я дотронулся до теплого плеча оруженосца и подтолкнул к деревянной, а сам остался возле каменной. Хайнриц Дермонд начал подниматься по лестнице. Она пару раз жалобно скрипнула. Если бы поднимались вдвоем, шума было бы в три раза больше. Наверху он пробыл недолго. Значит, там никого нет. Я повел его ко второй башне.
        Караульного мы услышали издалека. Он глухо и часто покашливал. Скорее всего, туберкулезник. Лечить их сейчас не умеют, и о том, что болезнь заразная, не знают. Сидел он под навесом над воротами. Туда вела каменная лестница в три ступеньки. Видимо, архитектору больше нравились нечетные цифры. Поднятый мост закрывал обзор, но англичанина это не смущало. Мы долго ждали, когда он спустится вниз, потому что по обе стороны от лестницы можно был спрятаться за выступы. Увидев перед собой две черных силуэта, туберкулезниц отпрянул, но закричать не успел, потому что поперхнулся кашлем. Я зажал ему рот рукой в кожаной перчатке, а Хайнриц ударил ножом. Мы бережно положили потяжелевшее тело под стену. Я тщательно вытер обслюнявленную перчатку об одежду англичанина.
        Ко второй башне я пошел, не прячась и глухо покашливая. Наверху никого не было. Мы спустились по винтовой лестнице вниз. На следующем уровне находилась жилая комната с камином. Над камином на крючке висела глиняная масляная лампа, огонек которой сильно чадил, почти не давая света. В помещении сильно воняло подгоревшим буковым маслом. По обе стороны камина находилось по деревянной кровати. В каждой спало по два человека. Одетыми и обутыми. Мы подошли к первой кровати. Мне попался парень лет восемнадцати. Он мычал и не хотел просыпаться. Хайнриц Дермонд уже перерезал глотку своему, а я никак не мог разбудить. Наверное, видел во сне любимую женщину или родной дом. Так же долго он не хотел умирать: дергался всем телом, грыз перчатку, хватался за нее руками. Крови из него натекло раза в два больше, чем из соседа. Со второй парой разделались быстро. На нижнем уровне лежали связанные бечевкой пучки стрел, наверное, по сотне в каждом, и находился выход во двор. Мы туда не пошли, вернулись на стену.
        На походе к первой башне я услышал шаги. Кто-то, не соблюдая осторожности, шел нам навстречу. Я придержал Хайнрица рукой, чтобы оставался на месте, а сам пошел вперед, глухо покашливая.
        - Не спится, Боб? - спросил идущий на английском.
        - Да, - невнятно произнес я и глухо закашлял.
        - Пойдем в башню, посидим, - предложил он и направился в обратную сторону.
        Я догнал его и ударил в выемку на шее ниже черепа. Чтобы не промахнуться, приблизился к человеку настолько близко, что услышал его дыхание. Этому удару меня научили еще в шестом веке. Если нанесен точно, смерть наступает мгновенно. Быстро и легко убивать себе подобных люди научились раньше, чем многим другим полезным навыкам. Рука меня не подвела. Я успел подхватить падающее тело и помог ему опуститься на стоожевой ход без шума. Затем вернулся к оруженосцу и предложил следовать дальше.
        В первой башне тоже было жилое помещение с камином и двумя кроватями, но спали только на одной. Оба пожилые, бороды с сединой. Надоело, наверное, землю пахать, погнались за большими и легкими деньгами. Говорят, в предыдущие годы англичане увозили из Франции столько добычи, что даже деревенские ходили в шелках. Но колесо фортуны вертится. Если вовремя не отпустил его, вскоре окажешься в грязи под ним.
        Из этой башни мы вышли во двор замка. Ни собак, ни гусей там не оказалось. Мы подошли к караульному помещению - пристройке возле ворот. Дверь была не заперта. Внутри было темно и ни черта не видно. Зато слышен храп одного и сиплое дыхание другого человека. Потребовалось время, чтобы глаза привыкли и различили спящих. Храпун лежал с краю, поэтому я жестами дал понять Хайнрицу Дермонду, что начнем одновременно. Я беру крайнего, он - того, что под стенкой.
        Храпящий проснулся от первого моего прикосновения и успел произнести:
        - Чего…
        После моего удара в шею он нашел силы преодолеть мое сопротивление инемного приподнять голову. На этом его брыкания и закончились. Хайнриц разделался со вторым. Мы вышли на свежий воздух, который показался мне резким, отрезвляющим. От густого запаха свежей крови пьянеешь и дуреешь. Нужна постоянная тренировка, чтобы не реагировать на него.
        - Присядем, отдохнем, - шепотом молвил я Хайнрицу Дермонду.
        Мы опустились на толстое бревно, которое лежало под стеной возле первой башни. Наверное, днем английские лучники устраивали здесь посиделки. Хвастались своими подвигами, подкалывали друг друга, ссорились. Вскоре их место займут французские пехотинцы.
        Мы поднялись на стены, прошли к тому месту, где нас ждали два бойца. Оба сидели на корточках рядышком. В темноте одному даже в знакомом месте страшно, а в незнакомом - вдвойне.
        - Дайте сигнал, пусть поднимаются остальные, - шепотом приказал я.
        Остальные бойцы поднимались в доспехах, из-за чего иногда шумели. Доставили они и наши с Хайнрицем Дермондом доспехи. Мы облачились в них. Настолько привык к их тяжести, что, когда снимаю, кажется, что уменьшается земное тяготение. Хочется двигаться вприпрыжку.
        Я расставил часть бойцом на стене, чтобы могли в случае чего обстреливать весь двор замка, а с остальными спустился вниз. С внутренней стороны к боковым стенам примыкали хозяйственные пристройки: кузница, конюшня и хлев с сеновалом наверху, псарня, которую я сперва принял за кошару, кладовые. В хлеву находились две коровы и дюжина свиней, а в конюшне в денниках - девять лошадей. Они испуганно захрапели, почуяв нас. В псарне было пусто, и стоял слабый запах псины. Первый этаж донжона был глухой. На втором и третьем этажах имелись окна, округлые сверху и более широкие, чем те, что смотрели на реку. Войти в донжон можно только через одноэтажное караульное помещение, которое примыкало к нему слева. Толстая, дубовая, усиленная железными полосами дверь в караульное помещение оказалась запертой. Справа и слева от нее находилось по узкой бойнице. Из помещения не доносилось ни звука. Поскольку открыть дверь быстро мы не сможем, придется ждать, когда англичане проснутся и сами это сделают.
        Я приказал своим людям спрятаться в конюшне, вход в которую был самым ближним от караульного помещения. Там было сухо и пахло сеном, лошадьми и свежим навозом. Для людей этой эпохи, да и более ранних, запах навоза привычен и приятен, причем и для горожан тоже. Кони поволновались немного, всхрапывая и гулко переступая копытами, но вскоре успокоились. Один боец залез по лестнице в дыру в потолке, которая вела на сеновал, и скинул оттуда несколько охапок сена, судя по сильному запаху, накошенного в этом году. Бойцы расположились на охапках сена в проходе возле денников. Кто-то кемарил, кто-то что-то обсуждал шепотом. Соорудили и мне ложе из сена. Спать не хотелось, поэтому я сидел, прислонившись спиной к перегородке. За перегородкой слушалось, как стоявший в деннике жеребец жует сено, охапку которого я кинул ему в кормушке. У жеребца был очень сильный запах. Этим запахом пропитывается и наездник. Если учесть, что моются здесь редко, получается ядреный аромат, которому я дал название «Кентавр». Так что рыцарь - это довольно таки вонючее существо. Когда он, прискакав в замок, спешиваются и заходят в
жилое помещения, вежливые благородные дамы первое время закрывают носы платочками, пропитанными разными благовониями, и стараются не морщиться.
        На рассвете, еще до восхода солнца, дверь караульного помещения открылась. Во двор вышла молодая женщина в одной рубахе и распущенными длинными волосами. В руках она несла по пустому деревянному ведру. Женщина зашла в хлев.
        Я подозвал Жака и шепотом приказал:
        - Займись ей, только тихо, и без нужды не убивай.
        Бригант выскользнул из конюшни, бесшумно пошел к хлеву, а я с остальными бойцами тихо направился к двери караульного помещения. За мной шел Хайнриц Дермонд, а потом Мишель де Велькур, как наиболее умелые фехтовальщики, а за ними все остальные бойцы. В хлеву послышался женский писк и глухой удар, после чего там наступила тишина. Дождавшись ее, я рывком открыл дверь караульного помещения и влетел внутрь. Там было пусто. На всех трех двухъярусных нарах, что располагались вдоль стен, не было даже соломы. Видимо, англичане не сочли нужным держать здесь караул, понадеялись на тот, что охранял ворота.
        Мы поднялись по узкой каменной винтовой лестнице на второй этаж. Дверь в холл была закрыта, но не заперта. Внутри было тихо. Я открыл дверь. В нос шибанул запах казармы. Мне кажется, что во все века и у всех народов он одинаковый. Холл был длинный, но не широкий, и высотой метра три с половиной. Галерей не было. С той стороны, что выходила во двор, были ниши с окнами. Вместо стекол были натянутыми куски белой материи, пропитанной маслом. Света, попадавшего внутрь, хватало только на то, чтобы я мог различать силуэты. Посередине холла стоял длинный стол, составленный из нескольких, а по обе стороны его - лавки. Рядом с лавками на полу на матрацах, набитых соломой, спали лучники. Их грозное оружие стояло или лежало под стенами. Я показал своим бойцам, чтобы двигались осторожно, и первым пошел между спящими телами. Успел сделать шесть шагов, когда увидел, что на меня удивленно пялится мужчина с густой копной льняных волос на голове и кудлатой бородой. Он был очень похож на половца. В тот миг, когда мужчина начал открывать рот, я ударил его саблей и громко произнес боевой клич французов:
        - Нотр-Дам!
        И началась бойня. Англичане просыпались, вскакивали, кто успевал, хватались за оружие, кричали «Измена!» - и падали, сраженные саблей, мечами или фальшионами. Я быстро пробивался к дальнему концу холла, где была лестница на третий этаж. Короткими, резкими ударами разрубал тела, не защищенные доспехами. Несколько человек побежали к лестнице, но кто-то впереди споткнулся, и образовался затор. Я расчистил его, уложив троих. Переложив саблю в левую руку, потому что лестница была закручена по солнцу, чтобы неудобно было использовать оружие в правой руке, поднялся наверх. Там осторожно выглянул - и сразу отпрянул. В стену напротив того места, где несколько мгновений назад была моя голова, встряли две длинные стрелы.
        Я решил не рисковать и не терять зря людей, крикнул на английском:
        - Я, рыцарь Александр Венецианец, предлагаю вам сдаться. Или мы сейчас сделаем щиты - и тогда перебьем всех.
        После паузы властный голос спросил:
        - На каких условиях?
        - Условие одно - вам сохранят жизнь, - ответил я и громко приказал следовавшему за мной Хайнрицу Дермонду: - Пойди предупреди людей, чтобы следили за окнами, что выходят к реке. Пусть убивают всех, кто попытается сбежать.
        Поняли ли англичане, что я приказал своему оруженосцу, или догадались, что другим способом живыми из замка не выберутся, но после более продолжительной паузы тот же голос произнес:
        - Хорошо, мы сдаемся.
        Спрятав саблю в ножны, я одолел последние ступеньки.
        Наверху меня ждали одиннадцать мужчин и две молодые женщины. Впереди стоял мужчина лет двадцати семи в льняной рубахе до коленей, ниже которых шли кривые волосатые ноги, босые. У него были светло-русые усы и короткая бородка. В руке держал острием вниз рыцарский меч. На остальных десятерых было всего два лука, топор и ножи.
        Отдавая мне меч, англичанин представился:
        - Эсквайр Роджер Кобхэм.
        - Еще кто-то благородный есть? - спросил я.
        - Нет, - ответил он.
        - Остальных мужчин отведите и закройте где-нибудь, - приказал я бойцам, которые поднялись вслед за мной на третий этаж.
        - Внизу есть темница, - подсказал эсквайр.
        Я приказал бойцам отвести пленных в темницу, а эсквайру, как называют английский оруженосцев, и дамам разрешил одеться. Роджер Кобхэм надел дуплет из зеленой шерстяной материи, тонкой и дорогой, и пурпурные шелковые шоссы, обул башмаки с золотыми пряжками. Судя по всему, человек не бедный.
        - Как вы проникли в замок? - поинтересовался он, закончив одеваться.
        - Благодаря неправильной организации его охраны, - ответил я. - Судя по всему, ты вырос не в замке?
        - В маноре, - признался Роджер Кобхэм.
        - А почему до сих пор не рыцарь? - полюбопытствовал я.
        - А зачем?! Тогда бы мне пришлось служить королю каждый год. Как оруженосец, я остаюсь благородным человеком, но служу, когда хочу, - объяснил он.
        Я отправил половину отряда с Хайнрицем Дермондом за нашими лошадьми и обозом, а Мишеля де Велькура с тремя бойцами к Людовику, герцогу Бурбонскому с сообщением о захвате замке Ла-Рош-Позе и предложением взять его под свою защиту. Меня не прельщала роль кастеляна замка. Часть оставшихся бойцов распределил по постам, чтобы и нас не захватили внезапно, а остальные занялись сбором и подсчетом трофеев. Нам достался замок с запасами еды, которых хватило бы нашей руте на год, если не больше. В конюшне стояли два боевых коня и один верховой эсквайра Роджера Кобхэма, еще два верховых подешевле и четыре тягловые лошади. В хлеву жевали сено коровы и требовательно хрюкали свиньи, покормленные моими солдатами. Плюс оружие, доспехи и кубышки англичан. Говорят, принц Уэльский сильно задерживает выплату жалованья, но у каждого солдата было по целой горсти серебряных монет, а у некоторых и золотые.
        Мишель де Велькур вернулся во второй половине дня. С ним прибыл и сам Людовик, герцог Бурбонский, вместе с двумя сотниками латников и пятью сотнями пехоты. Сначала в замок зашла пехота под командованием рыцаря, которого я часто видел в свите герцога. Убедившись, что это не ловушка, он вернулся к Людовику Бурбонскому, после чего вместе с ним опять заехал в замок.
        - Как ты захватил его? - первым делом спросил герцог Людовик, осмотрев замок и сев за маленький столик в одной из ниш у окна на третьем этаже.
        Мне он предложил место по другую сторону стола. Поскольку за столиком поместиться могли только двое, его придворным пришлось стоять полукругом возле ниши. Слуги герцога сразу подали нам по золотому кубку, в которые налили белого шампанского. Впрочем, пока что оно называлось просто шипучим вином.
        - Божьими молитвами! - улыбнувшись, скромно ответил я.
        - Научи и меня этим молитвам! - весело попросил он.
        - Герцогу незачем их учить. У него есть подчиненные, которые знают эти молитвы, - сказал я.
        - Еще тогда, в Лионе, я понял, что ты послужишь мне на славу. И не ошибся, - признался герцог Бурбонский и, выпив одним глотком полкубка вина, предложил: - Не хочешь остаться кастеляном замка?
        - Охранять замок - это так скучно! - отказался я, попивая шампанское мелкими глотками. Употреблять его большими дозами в двадцать первом веке считалось дикостью. - Да и, сидя в нем, добычи не захватишь.
        - Это точно, - согласился он. - Находясь в моей армии, ты больше пользы принесешь.
        - Скоро у меня заканчивается контракт, - напомнил я.
        - Считай, что он уже продлен. Я скажу Николя Лефевру, чтобы повысил тебе оклад, - сказал Людовик, герцог Бурбонский.
        - Спасибо! - поблагодарил я. - Мне бы еще хотелось увеличить свой отряд, чтобы лучше служить тебе.
        - Набирай столько людей, сколько тебе надо, - разрешил он.
        Николя Лефевр прибыл вместе с герцогом Бурбонским. Он внимательно осмотрел замок. Его помощники пересчитали запасы продовольствия и фуража, а также коров и свиней. Лошадей нам разрешили забрать, как и доспехи, оружие и одежду убитых. В контракте в перечне подвигов захват замка не предусматривался. Никто не ожидал такого от небольшой руты.
        - Триста ливров серебром, - оценил Николя Лефевр «подвиг» и трофеи.
        - Даже не знаю, засмеется герцог Людовик или разозлится, когда расскажу ему, во сколько оценили действия его лучшего командира, - произнес я. - Тысячу золотых франков покажутся ему более правдоподобной цифрой.
        - Пятьсот ливров, - сразу повысил интендант.
        Сошлись на семистах пятидесяти золотых франках после того, как я предложил расписаться в получении восьмисот. Николя Лефевр сразу согласился, что замок и трофеи стоят этих денег. Еще пятьсот перепало лично мне за эсквайра Роджера Кобхэма. На этот раз обошлось без отката, потому что цену определил сам герцог Бурбонский. За пленных лучников ничего не полагалось, поэтому я отпустил их.
        - Только сперва отрубите им указательный и средний пальцы на правой руке, чтобы больше не воевали с нами, - вспомнив валлийский опыт, приказал я своим бойцам.
        Что они и сделали. Англичане, наскоро перевязав кровоточащие раны, быстро зашагали в сторону Пуату. Не уверен, что они доберутся туда. Встретить безоружного англичанина в глухом месте - это голубая мечта многих французских крестьян. Им отмщение, и они воздадут плотницкими топорами, вилами и мотыгами.
        17
        Мы едем по лесной дороге в сторону города Рошешуара. Недавно закончился дождь. С листьев еще падают капли. Хотя грозы не было, воздух наполнен пьянящим озоном. Метрах в трехстах впереди скачет разведка из четырех арбалетчиков, которыми командует Мишель де Велькур. Следом за мной едут мои новые оруженосцы. Первый - Ламбер де Грэ, уроженец графства Эно, девятнадцатилетний крепыш с густыми каштановыми волосами и широкими усами. Массивный, выпирающий подбородок он бреет. Ламберу кто-то сказал, что так он выглядит воинственнее. Не могу судить, потому что не видел его с бородой. Поскольку одни усы сейчас отращивать не принято, парень он, видимо, смелый. Под ним боевой конь Роджера Кобхэма. Второй - Анри де Халле, уроженец Брабанта. Я взял его только потому, что мне всегда везло с брабантскими рыцарями. Анри пятнадцать лет. Он русоволос, худощав и высок. Нос и щеки коричневые от веснушек. Он еще не бреется, но часто поглаживает щеки, проверяя, не пора ли начать? Под Анри де Халле второй боевой конь английского эсквайра. Тех жеребцов, на которых оруженосцы ездили раньше, я отдал новым арбалетчикам.
Увеличил их численность до пятидесяти человек. Больше брать не стал, чтобы преобладали «ветераны», сохраняли навыки и традиции отряда. От желающих служить под моим командованием отбоя не было, хотя обычно предпочитают наняться в большой отряд, в котором несколько сотен бойцов. Во-первых, у моих зарплата выше, чем в других отрядах. Во-вторых, у них тут существует теория об удачливых и неудачливых командиров. С первыми и в маленьком отряде найдешь, а со вторыми и в большом потеряешь. В-третьих, я помогал с оружием, экипировкой и конем. Если видел, что боец толковый, снабжал его всем, чего у него не хватало, чтобы соответствовать требованием, предъявляемым Николя Лефевром, который в последнее время, после того, как мы согласовали с ним схему «распилки» казенных денег, стал намного меньше придираться.
        За оруженосцами скачут три десятка арбалетчиков. В колонну по три - в лучших традициях армий будущего. Бойцы считают это моей придурью. За ними едут три фургона, в которые запряжено по паре лошадей. Правят лошадьми женщины, жены бойцов. Их теперь четыре. Как только у мужчины появляются лишние деньги, к нему сразу прилипает женщина, чтобы помочь тратить их. Дамы получают долю в добыче, но уже не полпая, как раньше, а по четверти. Так потребовали мои бойцы. Им показалось, что те суммы, которые женщины получили после захвата замка, слишком высокая плата за готовку и стирку. Мне без разницы, как они поделят свою часть добычи, поэтому спорить не стал. В первом фургоне везут мое имущество, в том числе и окованный медью сундук из красного дерева, бывшую собственность Роджера Кобхэма. В сундуке, среди прочего, лежат кожаные мешки с золотыми и серебряными монетами - моя зарплата, доля в трофеях и выкуп за пленных. Николя Лефевр до последнего су расплатился с нами за первый контракт. Кстати, по повелению герцога Людовика я теперь получаю тридцать су (полтора ливра серебром) в день.
        За обозом едут еще двадцать арбалетчиков под командованием Хайнрица Дермонда. Он теперь заместитель командира и получает пятнадцать су, как рыцарь-башелье. Я пробил ему повышение ставки, чтобы поскорее рассчитался со мной. Он только коня успел отбить, а еще надо заплатить за доспехи и двуручный меч, которым саксонец уже неплохо владеет.
        Мы едем по следам отряда Джона Чандоса, коннетабля Гиени, который недавно стал еще и сенешалем Пуату. Теперь отрабатывает новое назначение. В его отряде три сотни латников, сотен шесть-семь легкой конницы, две сотни пеших лучников и сотен пять копейщиков. Легкая конница и пехота набраны в основном из гасконцев, не считавших себя французами. Власть живущего далеко, за морем, английского короля, который не часто вмешивался в их дела, нравилась гасконцам больше, чем находившегося рядом французского. После того, как в Аквитании поселился принц Уэльский и начал, по мнению гасконцев, самодурствовать, ситуация стала меняться в другую сторону, однако оттолкнула от него еще не всех. У французов в этом регионе сил в несколько раз больше. Было бы желание, быстро выпроводили бы непрошеных гостей из виконства Рошешуар. Карл Пятый, король Франции, запретил сражаться с большими отрядами англичан, особенно, если ими командуют такие известные командиры, как Джон Чандос, участник великих побед в Кресси, Пуату и Оре. До недавнего времени виконт де Рошешуар сидел под арестом в Ангулеме. Эдуард, принц Уэльский,
заподозрил виконта в желании переметнуться на сторону французского короля. Бедолагу, который, ничего не подозревая, приехал по вызову принца, чуть не казнили. Подержали его для острастки в темнице несколько недель, а затем отпустили. Был ли ошибочным арест виконта - не знаю, но с освобождением точно лоханулись. Как только его выпустили, виконт переоделся в простого солдата и вместе с верным человеком ускакал в Париж, где сразу совершил оммаж французскому королю. Сейчас подданные расплачивались за этот поступок сеньора. Отряд сэра Джона Чандоса уничтожал всё и всех на своем пути.
        По данным разведки англичане должны быть под стенами столицы виконства. Догадываюсь, что город Рошешуар - главная цель рейда. Решили жестоко наказать изменника, чтобы другим неповадно было. Защищал Рошешуар отряд под командованием рыцарей Тибо дю Пона и Элиона де Талая - преданных виконту людей, как меня заверили. Совсем недавно меня заверяли, что англичане никогда не возьмут замок Ла-Рош-сюр-Йон, в котором кастеляном был рыцарь Жан де Блондо. У замка были крепкие стены и башни, большой отряд защитников, артиллерия и припасов на год. Продержался он чуть больше месяца. Кастелян заключил с англичанами договор, что, если в течение месяца ему не придет помощь, сдаст замок на условии свободного прохода с оружием и вещами и компенсацией за продовольственные запасы и артиллерию в сумме шести тысяч ливров серебром. У настоящего рыцаря Жана де Блондо хватило наглости или, что скорее, глупости, с чувством добросовестно выполненного долга прибыть в расположение французских войск. У герцога Анжуйского было несколько извращенное представление о рыцарском долге, поэтому Жана де Блондо, не дав покаяться и
причаститься, зашили в мешок и кинули в реку. Так обычно казнят ведьм. Людям знатного происхождения принято отрубать голову, а покаяния и причастия лишали только конченых негодяев.
        Мы въезжаем в деревню. Точнее, в то, что от нее осталось. Дома и хозяйственные постройки не успели сгореть полностью. Помешал дождь. Торчат черные, обгоревшие столбы, на грудах камней слой копоти. Сильно воняет гарью, жженым мясом. Везде обнаженные, обгоревшие трупы: старики, женщины, дети. Мужчины успели убежать. Если их можно назвать мужчинами. Когда посмотришь на это, становится понятно, почему во французской армии все чаще звучат призывы не брать англичан в плен, даже знатных. Хотя в Аквитании большую часть английской армии составляют гасконцы, бретонцы и наваррцы, их всех называют англичанами и требуют уничтожать без пощады.
        Зерновые на полях возле деревни скошены. Зерно досталась англичанам или было сожжено, как и солома, но на полях осталась стерня, которая сойдет на корм лошадям. Отсюда до города Рошешуар, как сказал мне местный житель, встреченный в предыдущей сожженной деревне, километров восемь. Если англичане решат осаждать его, мы будем достаточно близко к ним, чтобы наносить удары, и достаточно далеко, чтобы нас не обнаружили случайно. Уверен, что в этой деревне англичане больше не появятся, потому что нечего взять. Я приказываю отряду остановиться, посылаю Мишеля де Велькура осторожно разведать, что делают англичане, а нескольким бойцам - проехать по тропинкам в лес и найти там поляну, на которой можно встать лагерем. Располагаться надолго в отрытом поле у меня нет желания. Англичане ведь могут приехать сюда и не случайно, если мы хорошенько насолим им.
        Остальные мои бойцы разбредаются по сожженной деревне в поисках какой-нибудь добычи. Многие из них - бывшие крестьяне, поэтому находят пару ям, в которых спрятано зерно. Его пересыпают в мешки и грузят в фургоны. У нас с собой несколько ручных мельниц, так что пару недель будем есть пресные лепешки, которые пекут на разогретых на костре камнях. Свежими эти лепешки довольно вкусны.
        Возвращаются посланные в лес бойцы и докладывают, что нашли подходящую поляну. Я еду с ними в лес. В нем сыро и тихо. Наметанный взгляд выхватывает грибы. Люблю их собирать, но готовить не умею, поэтому в двадцать первом веке раздавал соседям. Поляна оказывается достаточно большой, чтобы поместился весь отряд. По ней протекает ручей с чистой водой, который метров через сто впадает в болото. Значит, с той стороны на нас не нападут. С других трех сторон приказываю срубить деревья, завалить подходы к поляне, чтобы было не так-то просто напасть на нас, а нашим лошадям уйти с поляны. Фургоны и палатки располагаем возле ручья, на обоих берегах. Когда заканчиваем оборудовать лагерь, возвращается Мишель де Велькур и докладывает, что англичане осадили Рошешуар, готовятся к штурму. Что ж, завтра с утра дадим им понять, что такое партизанская война.
        18
        Во главе английского отряда человек из сорока скачет на буланом коне рыцарь или оруженосец лет двадцати трех. У него тонкие черные усики и маленькая элегантная бородка. На голове бацинет без забрала, покрытый красной материей с золотым узором по краю, а тело защищает кольчуга с длинными рукавами и кольчужные шоссы, усиленные накладками из толстой кожи на плечах, локтях, запястьях и коленях. Такие доспехи обычно носят гасконцы. Сужающийся книзу прямоугольный щит разбит на четыре части. В левой верхней и правой нижней на красном поле нарисована белая тощая птица, которая кажется общипанной, а на двух других на белом поле по три красных креста, расположенных равнобедренным треугольником вершиной вверх. Грудь коня защищена кольчужным пейтралем, а голова - шанфроном из толстой кожи. Копья у командира нет, потому что уверен, что сражаться с достойным противником не придется. Наверное, за него можно было бы получить хороший выкуп, но у нас нет ни крепкого помещения, ни лишних людей для охраны, а отпустить под честное слово нельзя, чтобы англичане не узнали, кто на них нападет и сколько нас. Воины его
отряда тоже не ожидают нападения. Многие, сняв шлемы, весело болтают. Они ограбили и сожгли деревню, теперь возвращаются к Рошешуару.
        Я натягиваю тетиву, тихо говорю оруженосцу Анри де Халле:
        - Труби.
        И пускаю стрелу. Она стремительно пролетает между ветками и листьями, не задев ни один, вонзается в правую щеку гасконца рядом с носом и влезает наполовину. Наверное, острие высунулось сзади из бацинета, украшенного красной материей. Гасконец еще жив. Он хватается правой рукой за стрелу, намереваясь то ли выдернуть ее, то ли сломать, но, словно передумав, роняет руку на бедро и начинает заваливаться вперед. Высокое седло не дает ему упасть.
        В это время Анри де Халле издает очень мелодичные звуки. В кои веки в моем отряде оказался трубач, у которого есть не только желание играть, но и музыкальный слух. Одна за другой я выпускаю еще пять стрел. Последней промазываю, потому что всадник падает чуть раньше, сбитый болтом из арбалета. Несколько минут - и все бойцы английского отряда лежат на земле, мертвые или раненые.
        - Выходим! - командую я.
        Мои бойцы выбираются из леса на дорогу, добивают раненых, сноровисто стягивают с трупов доспехи, одежду и обувь, а затем оттаскивают тела, схватив за руки или ноги, в кусты, метров на десять-пятнадцать от дороги. Через несколько дней они начнут разлагаться и вонять, благодаря чему их легко будет найти, но к тому времени, как я надеюсь, их уже не будут искать. Я приказываю присыпать землей лужи крови. Ничто не должно выдать, что здесь перебили отряд. Пусть англичане поломают голову, куда он делся? Это уже второй отряд, уничтоженный нами. Первый был позавчера неподалеку отсюда. Надеюсь, что оба заподозрят в переходе на сторону врага. Англичане не доверяют гасконцам, потому что слишком много их перешло на сторону французского короля. Мы собираем верховых лошадей и разбежавшийся скот, отнятый англичанами у крестьян, разворачиваем телеги с награбленным в деревне, добавляем в них трофеи и едем в свой лагерь.
        Мои бойцы уже обжили поляну в лесу. Такое впечатление, будто мы стоим здесь несколько месяцев, а не дней. В тени под деревьями, где их меньше достают оводы, стоят привязанные лошади. На ночь их погонят пастись на крестьянские поля. Рядом стоят арбы, телеги, фургоны, наши и отбитые у англичан. Добытый скот - волы, коровы, козы, овцы и свиньи - пасется на других полянах в лесу. На нашей поляне трава уже объедена под корень. Под одним навесом, сооруженным между деревьями, сложены трофейные доспехи, оружие, одежда и обувь, под другим - съестные припасы, в основном зерно в мешках и вино в бочках. Каждый день к столу у нас свежее мясо и молоко. Такое впечатление, что мы на лесной базе отдыха, а не на войне. Бойцам здесь нравится. Потерь пока нет, а добыча есть. Ходят веселые, подсчитывают, сколько заработали за эти дни, сколько получат за трофеи.
        Я даю бойцам отдохнуть день, а на ночь веду половину отряда к Рошешуару. В лесу километрах в трех от лагеря осаждающих останавливаемся, спешиваемся. Дальше пойдем пешком, когда станет совсем темно. Я сажусь под толстый дуб, с которого нападали зеленые желуди. Рядом занимает место Хайнриц Дермонд. Я разрешил ему взять двуручный меч, поэтому у оруженосца прекрасное настроение. Хайнрицу очень хочется испытать меч в бою. Надеюсь, сегодня у него не будет такой возможности.
        - Как долго ты собираешься воевать? - любопытствую я.
        - Не знаю, - отвечает он. - Наверное, пока много денег не наберу.
        - А сколько, по-твоему, много? - интересуюсь я.
        - Не знаю, - опять произносит Хайнриц Дермонд. - Чтобы хватило на большой дом в городе и на жизнь.
        - А поместье не хочешь купить? - спрашиваю я.
        - Можно, конечно, и поместье купить, но рядом с городом, - говорит он. - В деревне я со скуки умру.
        Еще лет сто назад рыцари избегали городов, предпочитали жить в замках между крестьянских полей. Теперь доход от феодов сильно сократился, крестьяне добились больших прав, не посамодурничаешь, иначе стрелу или болт в спину получишь от них, а в городе жизнь стала безопаснее и веселее, со многими соблазнами.
        Я спрашивал его, чтобы самому определиться, где поселиться, когда наберу денег. При такой напряженной ситуации в стране покупка замка в сельской местности казалась авантюрой. Пушки пока плоховаты, но уже способны разрушить стены замка. Пожалуй, за стенами города будет безопаснее. В нем защитников больше. Осталось найти такой город на побережье. Я собирался в скором времени вернуться на море, заняться привычным делом.
        После полуночи, когда зашла луна, я приказал двигаться дальше. Пять человек остались охранять лошадей, а остальные двадцать зашагали по лесной дороге к лагерю англичан. Сейчас нам нужны именно англичане. Как донесла наша разведка, рядом с лесом, на скошенном поле слева от дороги, расположилась сотня лучников. У них всего одна палатка, видимо, командирская. Остальные сделали шалаши или навесы для защиты от дождей, которые сейчас редки, и солнца, которое днем припекает от души. Лучники - элита этого отряда, стоЯт лишь немного ниже рыцарей, но выше многих оруженосцев, не говоря уже о гасконской легкой коннице, копейщиках и арбалетчиках. Всю черновую работу выполняют гасконские солдаты. Английские лучники стоят днем в караулах, а ночью спокойно спят. Уверен, что это очень сильно не нравится гасконцам. На чем я и решил сыграть.
        Выйдя на скошенное поле, я останавливаюсь и жестом приказываю своим бойцам приниматься за дело. Они тихо подкрадываются к спящим англичанам и начинают будить их и резать. Сперва то там, то там слышится возня, тихий говор или стоны. Затем мои бойцы втягиваются, действуют увереннее и профессиональнее, если можно это слово отнести к убийству спящих. Дойдя по палатки командира, прекращают резню, возвращаются назад, собирая имущество убитых и оставляя кое-что взамен. Это ножны от кривого гасконского ножа и красная шелковая полоса материи. Такие полосы некоторые гасконцы наматывают на шею то ли как шарф, то ли это дедушка галстука. Мы взяли эти вещи у убитых в засаде.
        Я приказываю бойцам возвращаться к тому месту, где мы оставили лошадей, а сам с Хайнрицем Дермондом иду вправо от дороги, где расположились гасконцы. Метрах в ста от них останавливаюсь и выпускаю по сидящим у костра двум часовым длинные английские стрелы из своего лука. Попадаю в обоих. Одному в спину, и он, тихо вскрикнув, заваливается на правый бок, а второму - в левую сторону груди, ранив, но не убив.
        Гасконец вскрикивает, а потом орет истошно:
        - Измена! На нас напали!
        Его земляки вскакивают, хватаются за оружие и собираются возле палаток, в которых, скорее всего, живут командиры. Я выпускаю по ним три стрелы, не выцеливая, в толпу.
        - Уходим, - тихо шепчу я Хайнрицу Дермонду.
        Лагерь гасконцев бурлит. В адрес англичан звучат оскорбления и угрозы. Командиры пытаются успокоить бойцов, обещают разобраться.
        Вскоре мы удаляемся от них на такое расстояние, что голоса еле слышны, и я говорю своему оруженосцу:
        - Самые заклятые враги получаются из бывших друзей.
        Мы возвращаемся к своим лошадям, садимся на них и медленно скачем к своему лагерю на лесной поляне. Добираемся до него, когда небо начинает сереть. Я ложусь спать в командирской палатке, приказав не будить меня до обеда, если только на нас не нападут англичане.
        Проснулся я раньше. День выдался жаркий, в палатке стало душно. К тому же, в нее залетело несколько мух, жутко назойливых. Я выбрался из палатки, подошел, зевая, к ручью. Вода в нем чистая, прозрачная. На как бы отутюженном, без единой складки, песчаном дне лежат несколько темных камешков. Я набираю в ладони прохладную воду, умываюсь. Вода смывает остатки сна.
        Рядом со мной появляется Мишель де Велькур, подает белое льняное полотенце.
        Пока я вытираюсь, докладывает:
        - Недавно через деревни прошел отряд гасконцев. Можем догнать их.
        - Большой? - вопрошаю я.
        - Сотни три-четыре, - отвечает оруженосец и нетерпеливо спрашивает: - Нападем?
        - Незачем, - говорю я. - Скоро они перейдут на нашу сторону.
        - Почему? - интересуется он.
        - Потому что поняли, что они - не англичане и никогда англичанами не станут, - объясняю я.
        А что послужило гасконцам поводом для понимания своей национальной принадлежности - не так уж и важно.
        19
        Мы перебиваем еще один отряд гасконцев, ограбивших и спаливших деревню, и вырезаем два десятка английских лучников. Вторая ночная резня оказалась менее удачной. Англичане спали чутко. В итоге один мой боец погиб, двое получили легкие ранения. После этого я отменил ночные вылазки. Собирался перенести лагерь в другое место, потому что все близлежащие деревни были ограблены и сожжены. Англичане заставили меня изменить планы. Однажды утром они собрались и ушли из-под Рошешуара. Двинулись на юг, где еще остались нетронутые деревни. Мы поехали за ними.
        Когда проезжали мимо Рошешуара, на его стенах стояли защитники, которые решали, являемся ли мы арьергардом англичан, который не помешало бы разбить? Я с двумя оруженосцами подскакал к воротам. На площадке над ними стояли несколько человек в дорогих доспехах.
        - Есть среди вас Тибо дю Пон или Элион де Талай? - спросил я.
        - Мы оба здесь, - ответил мужчина в бацинете без забрала, обладатель длинной черной бороды, которая, поднятая железным подбородником, торчала вперед, параллельно земле. - Я - Тибо де Пон.
        - Я - капитан Александр Венецианец. Мой сеньор Людовик, герцог Бурбонский, поздравляет вас с успешным завершением осады! - говорю ему.
        - Передай герцогу нашу благодарность за его поздравления! - произносит в ответ Тибо дю Пон. - Он приближается к городу? Поэтому англичане и убежали?
        - Нет, герцог сейчас далеко отсюда, - отвечаю я.
        - Тебя послали на разведку? - спрашивает он.
        - Не совсем. Мы здесь занимались тем, что ссорили гасконцев с англичанами, - признаюсь я и добавляю шутливо: - Моя скромность не позволяет мне заявить, что именно благодаря нашим действиям и была снята осада.
        Тибо дю Пон тупо смотрит на меня, не въезжая в то, что я сказал.
        Поэтому меняю тему разговора:
        - В городе есть купцы, которые купят доспехи и оружие? У нас так много трофеев, что это мешает двигаться быстро.
        - Должны быть, - отвечает рыцарь.
        - Мы подождем на поле, - сообщаю я и даю команду двигаться к тому месту, где недавно был лагерь Джона Чандоса.
        Рошешуарцы провожают нас подозрительными взглядами. Проходит не менее часа прежде, чем они убеждаются, что это не ловушка. Опускается подъемный мост, открываются ворота, из города выезжает с сотню всадников. Возглавляет их рыцарь Тибо дю Пон. Он на вороном жеребце, защищенном кожано-кольчужным доспехом. Шлем другой, тоже бацинет, но с забралом «песья морда», сейчас поднятым. Черная борода заправлена под бармицу, видна только верхняя ее часть. Проезжая мимо нашего обоза, они внимательно смотрят на трофейное оружие и доспехи. Взяли мы много, а отряд у нас небольшой.
        Остановившись рядом со мной, рыцарь Тибо дю Пон сообщает:
        - Мы собираемся ударить по англичанам. Присоединяйся к нам.
        - Не буду, - говорю я. - Они перебьют вас из длинных луков.
        - Вас же не перебили, - сказал рыцарь.
        - Днем мы нападали только на гасконцев, а на англичан ночью, когда их луки не страшны, - объясняю я.
        - Это не из-за вас по ночам были заварушки в их лагере? - спрашивает он.
        - Вон там? - показываю я туда, где мы резали английских лучников.
        - Там, - подтверждает Тибо дю Пон. - Я передам виконту, что ты помог снять осаду с города.
        - Благодарю! - произношу я. - Но лучше будет, если пришлешь к нам купцов. Не хотелось бы задерживаться здесь надолго, сильно отставать от англичан.
        - Сейчас пришлю, - пообещал рыцарь и приказал своему отряду возвращаться в город.
        Купцов было четверо. Все худые, что нетипично для их профессии. Они уже знали, что осада снята с Рошешуара не без нашей помощи, поэтому торговались не долго. По-своему благодарили. Мы продали им все, что было нам не надо. Двое, которые были одеты побогаче, купили оружие и доспехи. Длинные английские луки и стрелы к ним тоже забрали. Подозреваю, что продадут англичанам. Третий купец приобрел волов, двух коров и полтора десятка коз. Свиней к тому времени мы съели, а баранов я решил оставить. Их несложно гнать и пасти. Четвертый купец купил одежду и обувь. Обе стороны остались довольны. Я разделил деньги между бойцами, взяв себе треть. Не будем беспокоить герцога из-за мелочи, он и так богатый. После чего мы поехали вслед за англичанами.
        Они медленно двигались в сторону Пуату, грабя и сжигая деревни на своем пути. В одной из пылающих деревень мы прихватили одиннадцать гасконских копейщиков. У перегруженной арбы, которую тащили две пары волов, сломалось колесо. Гасконцам жадность не позволяла бросить такое богатство, поэтому задержались, ремонтируя его. Одного по моему приказу взяли в плен. Это был мужчина лет тридцати, черноволосый, с карими глазами и бородой, заплетенной в три косички. На кожаную куртку были нашиты большие куски от кольчуг из колец разной толщины и диаметра.
        - Куда Джон Чандос ведет ваш отряд? - спросил я.
        - Домой, в Пуату, - ответил копейщик.
        - Что, награбились уже?! - удивился я.
        - Нет, но говорят, сюда идет ваш маршал Луи де Сансерр с очень большим отрядом, - рассказал гасконец.
        У меня складывалось впечатление, что лазутчиками в обеих сражающимся армиям служили одни и те же люди. Они ходили туда-сюда, рассказывали одним, что видели или узнали у других, и смотрели и слушали, чтобы было, что рассказать другим. Скорее всего, так зарабатывали на жизнь монахи нищенствующих орденов, которых не обижали воины обеих сторон.
        После допроса гасконца раздели и отдали уцелевшим крестьянам сожженной деревни. Что крестьяне с ним делали - не знаю, но орал громко. Правда, не долго.
        Мы догнали отряд англичан возле переправы через реку Крёз. На противоположном берегу начиналась «английская» территория, поэтому отряд Джона Чандоса расслабился. Рыцари, легкая конница и лучники переправились на пароме первыми. Став лагерем на противоположном берегу возле деревни, ждали, когда переправится обоз. Когда мы подъехали к реке, на нашем берегу оставалось семнадцать арб, запряженных волами. Нагружены арбы были не хуже, чем та, что мы отбили у гасконцев. Охраняли их всего с полсотни копейщиков. Они стояли, сидели или лежали на берегу и ждали, когда вернется паром, на котором помешалась всего одна арба. Мы тоже подождали паром. Он представлял собой что-то типа большого плота. С того борта, что на течение, стоят две Л-образные стойки, внутри которых пропущен пеньковый канат, привязанный к столбам, вкопанным на берегах рядом с небольшими причальчиками. Два крепких мужика на плоту тянут за этот канат, перемещая плавсредство поперек реки. При переправе на «английский» берег им помогают возничие, а обратно тянуть приходится самим, поэтому движутся медленнее. Когда паром причалил к берегу, из
леса выплеснулся мой отряд.
        - Нотр-Дам! За маршала Сансерра! - кричали мои бойцы, налетев на вражеских пехотинцев.
        «Нотр-Дам» - это общий боевой клич французов. К нему обычно добавляют имя своего командира. Пусть англичане думают, что мы - передовой отряд французского маршала. Я заколол пикой двоих гасконцев. Брать их в плен нет смысла. Выкуп не получишь, в рабство не продашь, а отпустить - опять придется с ними воевать. Зато арестовали паромщиков, чтобы не смогли перевезти врагов на наш берег. Этих не было смысла убивать, потому что самим пригодятся. Паром нужен всем. Часть моих бойцов развернули арбы и погнали их по дороге прочь от реки, а остальные торопливо собирали оружие и доспехи убитых.
        На противоположный берег выехали несколько рыцарей. Наверное, среди них и сам Джон Чандос. В лицо я его не знал, а немолодых рыцарей там было несколько, и все облачены в одинаково богатые доспехи. Один рыцарь был на соловом жеребце. Если не ошибаюсь, это фальшивый граф Ангус. Английские рыцари спокойно смотрели, как мы уводим часть их добычи. А что они могли сделать?! Переправиться через реку вплавь под обстрелом арбалетчиков?!
        Я помазал им рукой и крикнул на английском языке:
        - Передайте мою благодарность Джону Чандосу за то, что собрал для меня добычу!
        - Ты будешь жестоко наказан за эти слова, наглец! - крикнул в ответ всадник на соловом жеребце.
        - Ангус, ты мог это сделать в нашу предыдущую встречу, но трусливо сбежал! - осадил я.
        - Я вызываю тебя на поединок, подлый француз, нападающий из засад! - возмущенно крикнул он.
        - На поединок вызывают равного, а мне сказали, что ты такой же ненастоящий рыцарь, как и граф! - бросил я, отдал честь остальным английским рыцарям и не спеша поехал вслед за захваченным обозом, пропуская мимо ушей оскорбления, которые изблевывал в мой адрес самозваный граф Ангус.
        В паре лье от переправы мы отпустили паромщиков, а на следующем перекрестке повернули в сторону замка Ла-Рош-Позе, возле которого стояли отряды герцога Бурбонского. Надо было избавиться от обоза и поделить деньги, чтобы у бойцов было больше желания воевать.
        20
        Маршал Франции Луи де Сансерр оказался медлительным, если не сказать, заторможенным человеком. Такое впечатление, что к сорока годам у него почти полностью сели батарейке. Даже голову, покрытую густыми темно-русыми волосами, он поворачивал так, будто потянул мышцы шеи, боится резким движением сделать себе больно. Маршал - это пока что всего лишь командир большого отряда. Он собрал вечером нас, два десятка командиров поменьше, в холле замка Ла-Рош-Позе, чтобы обсудить план действий. Точнее, бездействий. Мало того, что сам ничего не делает, так еще и другим запрещает покидать лагерь.
        - Как сообщили лазутчики, в отряде виконта Джона Гастингса, старшего сына графа Пемброукского, три-четыре сотни воинов, в основном рыцари и оруженосцы, а нас более семисот. Они уже набрали добычи, так что движутся медленно. Людовик Бурбонский хочет, чтобы мы напали на этот отряд и взяли графа в плен. Как вы знаете, англичане захватили в плен Изабеллу, мать герцога. Можно было бы сделать размен, - рассказал Луи не Сансерр.
        Теща короля Франции скромно жила в замке вдали от мирской суеты. Была уверена, что рыцари с дамами не воюют, поэтому и гарнизон в замке был малочисленный. Мало того, что ее взяли в плен, так еще и потребовали за нее фантастически выкуп в полмиллиона франков. Англичане чаще, чем французы, забывали, когда было выгодно, что они рыцари.
        - Какие будут предложения? - задал вопрос Луи де Сансерр.
        - Догнать и разбить! - сразу выпалил Луи де Сен-Жюльен.
        Маршал смотрит на Карне де Бретона, как на более рассудительного человека. Тот смотрит на меня, как на человека, которому удалось отбить половину, как гласит молва, обоза у самого Джона Чандоса.
        - Если мы погонимся за ними, виконт Джон сможет удрать, - говорю я. - Не лучше ли устроить засаду на пути следования его отряда?
        - А как мы узнаем, куда они пойдут? - спрашивает Робер де Сансерр, кузен маршала, юноша лет девятнадцати, такой же густоволосый, но более подвижный и наряднее одетый.
        - Туда, где есть, что грабить, - отвечаю я. - В виконстве Рошешуар не так уж и много таких мест осталось.
        Все злорадно улыбаются, потому что виконт Рошешуар не пользуется популярностью в нашей армии. На словах вроде бы отважный воин, но странным образом всегда оказывается не там, где сражаются. Даже когда англичане осаждали Рошешуар, виконта там не было.
        - Другие предложения есть? - задает вопрос Луи де Сансерр.
        - Да, пожалуй, план Венецианца хорош, - медленно произносит Карне де Бретон.
        В последнее время лицо у него стало не таким красным. Я догадался, что у Карне де Бретона гипертония, посоветовал поставить пиявок.
        - Они высосут из тебя дурную кровь, - объяснил я так, как ему будет понятней.
        - Мне доктор пускал кровь. Помогает, но ненадолго, - отмахнулся он.
        Кровь тут пускают от всех болезней. Даже тем, кто умирает от потери крови.
        - Пиявки еще и сосуды тебе прочистят. Попробуй. Хуже все равно не будет, - настоял я.
        Карне де Бретон попробовал. Теперь считает себя моим должником и благодарит, как умеет.
        Утром мы отправились на поиски Джона Гастингса, виконта Пемброукского, и его отряда. Мои конные арбалетчики скакали в авангарде, вели разведку. Следом за нами двигались отряды Карне де Бретона, Луи де Сен-Жюльена, Жана де Бюэя и Гийома де Бурда. За ними шли пехотинцы под командованием кузена маршала. Замыкал колонну Жан де Вилэн - командир отряда из ста двадцати человек. Сам Луи де Сансерр остался в замке Ла-Рош-Позе, чему все мы обрадовались. Под командованием маршала мы уж точно бы не догнали Джона Гастингса. Единого командира у нас не было, но, по молчаливому согласию большинства, таковым считался Карне де Бретон, как самый старый и опытный. Знали бы они, сколько уже лет живу и воюю я!
        В виконстве Рошешуар мы не застали виконта Джона Гастингса. Или его предупредили о нас, что маловероятно, потому что мы, выйдя на следующее утро после совещания, двигались сравнительно быстро, или больше нечего было грабить. Узнав об этом, командиры собрались на совещание. Проходило оно на окраине деревни, сожженной еще отрядом Джона Чандоса. Не слезая с коней, мы встали в круг. Я рассказал, что отряд Джона Гастингса переправился через реку Крёз на «английскую» территорию. Местные жители, которые прятались в лесу, сообщили, что у англичан большой обоз, движутся очень медленно. Обоз на самом деле был так себе, но иначе было бы трудно заманить французов на вражескую территорию.
        - Догоним! - опять воскликнул Луи де Сен-Жюльен.
        - Лучше обогнать и встретить, - опять предложил я. - Они наверняка идут на Пуату. Мы можем срезать угол, если вернемся назад и переправимся через брод, который недавно миновали.
        Командиры переглянулись. Тогда нам придется сильно углубиться во вражескую территорию. Был шанс, что и нам перережут путь к отступлению.
        - Будем выдавать себя за гасконцев. Для этого придется всего лишь воздержаться от грабежа деревень. А после нападения быстро отступим, - сказал я.
        - Если Джон Чандос даст нам это сделать, - заметил Гийом де Бурд.
        - Джон Чандос в ссоре с виконтом Пемброукским, потому что тот отказался идти вместе с ним в поход, - проинформировал нас Жан де Вилэн - мужчина лет двадцати шести, на губах которого постоянно была снисходительная улыбка, даже когда смотрел на солнце.
        - Возвращаться без добычи нам все равно не резон. Пойдем наперерез виконту. Захватим его - хорошо, нет - ограбим деревни на обратном пути, - произнес Карне де Бретон.
        Остальные командиры согласились с ним.
        Мой отряд опять поскакал впереди. Хотя мы шли по вражеской территории, бойцам запрещено было грабить местное население. Жители все равно быстро убегали в лес, завидев нас. Выяснять, свои мы или чужие, у них не было желания. Проезжая через деревню, мои бойцы прихватывали домашнюю птицу, мелкий скот. Раз хозяева не спрятали, значит, оставили своей армии-защитнице.
        Мы успели перерезать путь отряду виконта Пемброукского. Вышли западнее деревни Пурьеон, в которой Джон Гастингс остановился на ночлег. Солнце еще не зашло, но, видимо, англичане отшагали положенное на день количество миль. Деревня была большая, домов на сто. На дальнем от нас конце располагался большой каменный постоялый двор с двухэтажными постройками с трех сторон и высокой стеной с четвертой. Такие постоялые дворы тамплиеры настроили по всей Западной Европе. Они располагались в дневном переходе друг от друга на основных купеческих маршрутах. Тамплиеры бесплатно пускали в них на ночь всех путников, а паломников еще и кормили. Рыцарей-храмовиков больше нет. Постоялый двор принадлежит, наверное, какому-нибудь разбогатевшему крестьянину, выкупившему его. Скорее всего, дела у хозяина идут плохо, потому что через район боевых действий купеческие караваны не ходят.
        - Надо послать пехотинцев, чтобы перекрыли дорогу с той стороны, - посоветовал я Карне де Бретону. - Когда они доберутся туда и пойдут в атаку, мы ударим отсюда.
        - Так и сделаем, - согласился он и отдал приказ Роберу де Сансерру быстро обойти по лесу деревню и ударить с той сторону.
        Остальные отряды разошлись вправо и влево, чтобы во время атаки охватить деревню со всех сторон. Я проинструктировал своих бойцов, чтобы не останавливались на окраине, скакали в центр деревни.
        - Рыцари остановились в домах у богатых крестьян. За каждого из них можно получить богатый выкуп, - объяснил я.
        Захватить в плен знатного рыцаря - мечта каждого моего бойца. За такого можно получить выкуп от пятисот золотых и до нескольких десятков тысяч. Придется отстегнуть треть мне, как командиру руты, но и оставшегося хватит на сытую и спокойную жизнь где-нибудь подальше от войны. Таким местом они считают Авиньон, где до недавнего времени была резиденция Папы Римского. В этом году Папа перебрался в Рим, напуганный недавними налетами рутьеров, которые в мирное время принялись грабить Францию. Взяли выкуп шестьдесят тысяч флоринов и с папы Римского, предыдущего. Эту сумму рутьерам заплатили якобы за то, что они нанялись на службу к маркизу Монферратскому, который увел их в Ломбардию воевать против сеньора Миланского.
        Вдруг я увидел, что отряд Луи де Сен-Жюльена выехал их леса и. набирая скорость, поскакал к деревне. Следом за ним и другие командиры пошли в атаку, хотя пехотинцы Робера де Сансерра еще даже не вышли на исходную позицию, не перекрыли пут к отступлению. Видимо, случилось что-то непредвиденное. Скорее всего, обнаружили пехотинцев. Они обходили деревню с той стороны, где стоял отряд Луи де Сен-Жюльена.
        - Вперед! - вынимая саблю, приказал я своим бойцам, и поскакал к деревне по скошенному полю.
        Англичане не ждали нас. Они настолько привыкли безнаказанно грабить французские территории, что не сразу поняли, что происходит. Я, не останавливаясь, срубил во дворе ближнего дома двух пехотинцев, которые спустились с сеновала, и поскакал к центру деревни. Англичане бежали к противоположному краю деревни, где на скошенном поле паслись их лошади. Лошадей было много. На них ездили даже лучники, поэтому отряд и двигался так быстро. Лишь несколько человек имели лошадей под рукой. Наверное, не успели отвести на пастбище. Оседлать тоже не успели, поскакали охляпкой. Я срубил еще двоих и ворвался во двор двухэтажного дома, в котором стояли две нагруженные арбы. Застал там рыцаря, блондина с длинными волосами, завитыми на концах, который выбежал из дома в рыжеватой стеганке и алых шелковых шоссах, В правой руке он держал меч в ножнах, а в левой - шлем. Впереди него мчался молодой парень, скорее всего, оруженосец, который держал в руках бригандину и кольчужные шоссы своего сеньора. Оба проскочили в просвет между домом и хлевом на огород, уже убранный, с невысокими кучами навоза там и сям. Огибая навозные
кучи, они устремились к постоялому двору, куда бежала и большая часть англичан. Я догнал рыцаря и сильно ударил его саблей плашмя по левому плечу.
        - Сдавайся или убью! - крикнул я.
        - Сдаюсь, - произнес рыцарь, останавливаясь.
        Я догнал его оруженосца, который бежал намного резвее, и повторил предложение. Оруженосец тоже не смог отказаться. Я не стал больше ни за кем гоняться. Хватит и этих двоих.
        - Возвращайтесь во двор, - приказал я им, а, поравнявшись с рыцарем, сказал: - Давай меч.
        Ножны были обтянуты сафьяном. Оконечник и кольца золотые. Оголовье рукоятки тоже золотое, в виде приплюснутого в двух боков шара. На приплюснутых сторонах барельефы в виде креста с перекладинами на концах. Клинок был старый, «франкский», из многослойной стали, шире тех, что в моде сейчас, но, по моему мнению, намного лучше. Наверное, пару веков, если не больше, переходил по наследству.
        - Я выкуплю меч и доспехи, - предупредил рыцарь, решив, видимо, что я хочу забрать меч себе.
        Он был не молод, под пятьдесят. Есть седина, но не заметна в светлых, почти белых волосах. Бородка короткая и аккуратная. Кожа на лице белая, с румянцем на щеках. Южный загар к ней не прилип. Выражение лица скорее презрительное, чем властное.
        - Я не против, если останутся деньги после того, как заплатишь выкуп за себя, - сказал я. - Как тебя зовут?
        - Гилберт де Умфавиль, граф Ангус, - ответил рыцарь.
        Я всегда верил, что, если встречаешься с человеком во второй раз, будет и третья встреча.
        - Надо же, какой приятный сюрприз! - весело произнес я. - Пару недель назад ты что-то обещал сделать мне, когда находился на другом берегу реки, а стоило мне прискакать, сразу убегаешь!
        Лицо его покраснело так, что румянец растворился. Он опустил голову, чтобы не наговорить лишнего.
        - За графов сейчас берут тысяч по двадцать флоринов, - сообщил я.
        - Столько заплатить я не смогу, - сразу сообщил Гилберт де Умфавиль. - Не больше трех тысяч.
        - Ах, да, ты же ненастоящий! - подковырнул я.
        - У меня сейчас нет возможности ответить на оскорбление! - гордо заявил он.
        - Ладно, больше не буду, - миролюбиво произнес я, поняв, что немного перегнул. У человека и так несчастье. - Заплатишь четыре тысячи. Это вместе с оружием и доспехами.
        - Договорились, - произнес граф Ангус.
        Во дворе уже шуровали мои бойцы, выгребали все ценное из дома, хотя бой еще не закончился. Возле постоялого двора звенели мечи и слышались крики «Нотр-Дам! За маршала Сансерра!». Я не стал гнать туда своих бойцов. Там и без нас справятся пехотинцы Робера де Сансерра. Нам надо захватить побольше трофеев.
        - Здесь будет ставка. Сносите все сюда, ведите пленных и лошадей. Этих двух закройте в сарае и глаз с них не спускайте! - приказал я бойцам.
        На первом этаже находилась большая кухня, которая одновременно служила и столовой. Свет в нее попадал через узкие амбразуры, закрытые натянутым на деревянную раму бычьим пузырем. Напротив двери у стены располагался высокий камин, труба которого уходила вверх, а не в стену под потолком, как у бедняков. Рядом с камином лежала связка хвороста. К стене приделаны полки. Верхние пусты, а на нижних осталась только глиняная и деревянная посуда. Стол большой и широкий, рядом с ним две широкие лавки, на которых можно лежать. В углу стояли две бочки. Одна на четверть заполнена мукой грубого помола, а другая наполовину - зерном, смесью пшеницы и ячменя. На второй этаж вела узкая деревянная лестница, по которой спустились два моих бойца с охапками тряпок. Там были две спальни, в которых стояло по широкой кровати и большому и высокому сундуку. На кроватях осталось только сено, а сундуки совсем пусты. Умеют мои ребята работать!
        Во дворе меня поджидал еще один пленник. Он был в льняной рубахе, без шосс и босой. То ли одеться не успел, то ли раздеть успели.
        - Рыцарь? - спросил я.
        - Оруженосец, - ответил он.
        - Кто захватил? - поинтересовался я.
        - Саксонец, - ответили бойцы.
        Саксонцем мои арбалетчики называли Хайнрица Дермонда.
        - А где он сам? - спросил я.
        - Атакует постоялый двор. Там много англичан засело, - ответил один из бойцов.
        Я поехал посмотреть, что там творится.
        Постоялый двор был добротен. Тамплиеры умели строить и денег не жалели. Под стеной возле ворот валялось десятка два трупов. Из некоторых торчали длинные стрелы. В метрах ста от ворот перевязывали несколько раненых. Хайнрица Дермонда среди них не было. Он стоял рядом с рыцарями. Около них ошивались и два других моих оруженосца. Видимо, у них на сегодняшний вечер запланирован подвиг. Только вот начало уже темнеть. Могут не успеть.
        Когда я подъехал к рыцарям, Карне де Бретон раздолбывал Луи де Сен-Жюльена:
        - Если бы ты не поскакал раньше времени, не пришлось бы выбивать их отсюда! Решил побольше трофеев хапануть?! Вот и атакуй их, а я своих людей на смерть посылать не буду!
        - Чего ты горячишься?! Утром захватим их, никуда не денутся, - стараясь казаться спокойным и уверенным, произнес Луи де Сен-Жюльен.
        - Виконт Пемброукский там? - поинтересовался я.
        - Да, - подтвердил Карне де Бретон. - И с ним около сотни воинов. Сдаваться не хотят.
        - Давайте обложим постоялый двор соломой и подожжем. Сразу выскочат оттуда, - предложил я.
        - А если не выскочат? - спросил Жан де Бюэй.
        - Тогда печеного мяса поедим. - пошутил я.
        Шутку не оценили. К черному юмора отношение пока мрачное.
        - Подождем до утра. Они поймут, что помощь не придет, и сдадутся, - сказал Луи де Сен-Жюльен.
        - Будем надеяться, - раздраженно произнес Карне де Бретон. - Поставь надежную охрану вокруг постоялого двора, чтобы ночью не сбежали.
        - Не сбегут! - заверил Луи де Сен-Жюльен.
        Когда мы ехали по деревенской улице, Карне де Бретон пожаловался:
        - Луи - хороший командир, смелый и опытный, в одиночку действует прекрасно, но в присутствии других рыцарей обязательно что-нибудь выкинет, чтобы показать, какой он герой.
        - Как бы нам его сегодняшнее геройство боком не вылезло, - прокаркал я. - Было бы лучше утром двинуться в обратный путь.
        - Конечно, лучше, - согласился Карне де Бретон, - но во второй раз так удачно поймать графа Пемброука у нас вряд ли получится.
        Штурм постоялого двора возобновили рано утром. Занимались этим отряды Луи де Сен-Жюльена, Жана де Бюэя и Робера де Сансерра. Остальные наблюдали, чтобы в нужный момент подключиться и захватить пленников. Почти все атакующие собрались возле главных ворот. Сзади, где были запасные ворота, сначала никого не было. Только после того, как оттуда выпустили всадника, которому удалось оторваться от преследования и ускакать, поставили и там пост. Я послал три пятерки своих конных арбалетчиков на разведку в сторону Пуату, а остальным приказал далеко не отходить от нашей ставки и быть готовыми к отступлению медленно или быстро. В последнем случае пришлось бы оставить арбы с дешевым барахлом и сматываться только с пленниками, захваченными лошадьми и ценными трофеями, в числе которых было столовое серебро виконта Пемброукского. Его нашли в соседнем доме. Джон Гастингс готовился ужинать, когда мы напали на деревню.
        Часа три наши атаковали постоялый двор. Англичане отбивались мужественно. За ночь они подготовились, запаслись камнями и бревнами из разобранных, наверное, хозяйственных пристроек. Наконец-то поняв, что лобовыми атаками ничего не добьешься, Луи де Сен-Жюльен приказал собрать со всех дворов лопаты и топоры и начать разрушать стены. Обложить постоялый двор соломой и поджечь он упорно отказывался.
        После обеда прискакали мои разведчики и доложили, что со стороны Пуату движется отряд англичан, сотни три. Я сразу поехал к Карне де Бретону, который с безопасного расстояния наблюдал за действиями Луи де Сен-Жюльена. Новость его не обрадовала.
        - Так и знал, что из-за этого идиота не успеем захватить виконта Пемброукского! - в сердцах произнес старый рыцарь, лицо которого опять стало пунцово-красным.
        - Давай встретим отряд англичан, - предложил я. - Неподалеку от деревни есть хорошее место для засады.
        - Это Джон Чандос идет, с ним лучше не связываться, - отказался Карне де Бретон.
        - Чего вы все так боитесь его?! - удивился я.
        - Слишком много раз он побеждал нас, - честно признался Карне де Бретон.
        - Значит, пришло время проиграть, - сделал я вывод.
        - Как-нибудь в другой раз. Мы и так взяли хорошую добычу, - сказал он и поделился французской народной мудростью: - Кто жаждет всего, тот всё и потеряет.
        Я оставил пятерых бойцов, чтобы проследили за действиями противника и предупредили, если он будет быстро преследовать нас. Часа через четыре они догнали нас и доложили, что отряд виконта Пемброукского, точнее, то, что от отряда осталось, вышел с постоялого двора и направился в сторону Пуату. Большинство шло пешком, а на нескольких лошадях ехали по двое. Примерно в лье от деревни они встретились с отрядом Джона Чандоса и вместе пошли в Пуату. То, что англичане не отважились преследовать нас, отбивать пленников и добычу, было хорошим признаком. Значит, они начали нас бояться.
        21
        Благополучно вернувшись на свою территорию, мы поделили общую добычу. Гилберта де Умфавиля, так называемого графа Ангуса, я уступил за четыре тысячи франков Людовику, графу Бурбонскому, который выкупил и остальных пленных рыцарей, собирался обменять их на свою мать. Денег у меня теперь столько, что в любой момент можно сделать ручкой и отправиться в более спокойные края, завести семью и заняться мирными делами. Только вот не хотелось мне спокойной жизни. Оправдывал это тем, что на всякий случай надо награбить побольше. Мало ли что случиться может?! Вдруг опять сожгут недостроенное судно?! Хотя понимал, что это все отговорки. Втянулся я в жизнь воина, стала она мне нравиться. Прав был монгольский провидец, обозвавший меня Вечным Воином.
        Пока Людовик, герцог Бурбонский, вел переговоры, мы отдыхали. Пользуясь паузой, я пополнил отряд. В бою погибли два моих арбалетчика. Пошли вместе с Хайнрицем Дермондом брать постоялый двор и не вернулись. Туда им и дорога. Дуракам нечего делать в моем отряде. Оруженосцу я сделал втык, чтобы не завлекал людей, а рисковал только своей головой. Пополняя отряд, увеличил количество арбалетчиков до шестидесяти человек. Пришлось переманить из других отрядов. Вообще-то, сманивать запрещается, но Николя Лефевр посмотрел на это сквозь пальцы, потому что я числился в любимчиках герцога Бурбонского и самому интенданту кое-что подкидывал. Увеличилось и количество баб в моем отряде. Где мед, там и пчелы. Теперь «жена» была у каждого второго. В результате женщины перестали получать долю из добычи, иначе им пришлось бы отдавать слишком много.
        Луи де Сен-Жюльен попал в категорию самых отважных командиров. Все запомнили, что он первым поскакал в атаку, увлек за собой остальных. То, что он сорвал операцию, как-то забылось. Добычу хорошую ведь взяли, а то, что виконта Пемброукского упустили, - не беда, в следующий раз захватим. Тем более, что ждать пришлось не долго.
        Джон Гастингс мог служить примером поговорки «битому неймется». Ему потребовалась пара недель, чтобы набрать новый отряд и отравиться в Анжу. Ему срочно требовалось смыть позор французской кровью. Странным образом мстил он не воинам, а безоружным крестьянам. Лазутчики сообщили нам, что на этот раз в отряде виконта около пятисот латников, трех сотен лучников и полторы тысячи пехотинцев. Грабя деревни, они добрались до города Самюра и застряли под его стенами. Пригороды сожгли, а захватить сам город не сумели. Защищал его отряд под командованием Робера де Сансерра, кузена нашего маршала. Зато англичанам удалось захватить в тех краях крупное аббатство Сен-Мор. Поговаривали, что не обошлось без измены.
        За аббатство мы отомстили быстро и симметрично. Буквально через пару дней, как по заказу, в замок Ла-Рош-Позе пришел монах. Это был довольно-таки упитанный сорокадвухлетний мужчина с безволосым, как у евнуха, лицом, на котором бросался в глаза мясистый нос с красными и синими прожилками. На макушке выбрита тонзура, вокруг которой располагались короткие темно-русые с сединой волосы. Одет в длинную рясу с капюшоном, подпоясанную бечевкой и застиранную так, что из черной превратилась в темно-коричневую, а на ногах сандалии с деревянными подошвами. Когда он шел по каменному полу в холле замка, они громко щелкали. Когда я услышал эти звуки, сразу вспомнил танцора - чечеточника, которого видел в портовом ресторане в Монтевидео. Худой и гибкий, полностью ушедший в танец и не замечающий зрителей, он так быстро отбивал чечетку, что казалось, что танцуют несколько человек. Иногда моя память выдает странные ассоциации.
        Монах попросил провести его к самому главному командиру. Поскольку монахи часто служили шпионами, его проводили к маршалу Луи де Сансерру, который пировал с командирами отрядов и рыцарями. Мы отбили у англичан много приличного вина. Монаха посадили в самом низу стола, угостили вином и мясом. Чавкал он громче, чем рыцари. Что значит - неблагородный человек!
        Когда он насытился, маршал произнес:
        - Какие новости ты нам принес? Говори, не бойся, здесь нет чужих.
        Монах помялся немного, потер нос в прожилках, а потом сказал:
        - Я могу помочь вам захватить аббатство.
        - Сен-Мор? - насмешливо спросил Луи де Сансерр, заподозрив, наверное, ловушку.
        - Нет, другое, - ответил монах. - При условии, что вы убьете аббата.
        Хотел бы я знать, за что он так возненавидел аббата?! Уверен, что началось всё из-за какой-нибудь ерунды. Типа неразделенной любви.
        - Если аббатство богатое, возьмем грех на душу, - пообещал за всех Луи де Сен-Жюльен. - Так какое аббатство?
        - Сен-Сальвен, - ответил монах.
        Все сидевшие за столом командиры сразу посмотрели на маршала Луи де Сансерра. Это, как догадываюсь, говорило о том, что аббатство очень богатое.
        - Послать туда всех я не могу, - сразу предупредил маршал. - Только два отряда: тебя, Луи де Сен-Жюльен и… - все остальные командиры напряглись, кроме меня, потому что знал, что меня не выберут, - …Карне де Бретона.
        Остальные огорченно замычали.
        - Для такого дела не помешал бы Венецианец, - предложил Карне де Бретон, которому сеансы кормления пиявок опять привели в норму кровяное давление.
        - Можете и его взять, - быстро согласился Луи де Сансерр, потому что мой отряд был одним из самых маленьких в его войске.
        Монах ушел утром, а мы выехали через день. Впереди скакали мои арбалетчики. Следом двигался отряд Луи де Сен-Жюльена, а замыкали бойцы Карне де Бретона. Все передвигались верхом. В деревне Пурьеон мы захватили много лошадей. Через вражеские деревни проезжали без остановок. Каждый боец знал, что впереди ждет богатая добыча. Не стоит заполнять переметные сумы всякой дешевкой.
        Примерно километрах в четырех от аббатства углубились в лес, остановились на поляне и принялись рубить деревца и изготавливать мостки для преодоления рва. По договоренности с монахом, он после полуночи откроет нам ворота. К тому времени мы должны незаметно подобраться к аббатству и ждать сигнал - помахивание фонарем. Мы слезли с коней, отпустили их пастись. Три командира сели под дубом на принесенный бойцами ствол упавшего дерева, от которого воняло гнилью, плесенью, хотя сверху оно было сухим и крепким.
        - А что, если там засада? - задал вопрос Луи де Сен-Жюльен.
        - Если внутри, то погибнет несколько человек, а вот если снаружи… - Карне де Бретон не договорил.
        - Давайте я пойду со своим отрядом. Если засады нет, подтянетесь вы, - предложил я.
        - Нет, пойдем все вместе, - быстро произнес Луи де Сен-Жюльен.
        Наверное, испугался, что мы ныкнем самые ценные трофеи. Мы договорились, что поделим добычу поровну, то есть, по количеству бойцов в отряде. Моему отряду достанется одна шестая. Я уже пожалел, что не увеличил отряд до сотни человек.
        Словно искупая свою подозрительность, Луи де Сен-Жюльен предложил:
        - Аббата убью я.
        - Как хочешь, - разрешил Карне де Бретон, который, для такого сурового солдата, слишком религиозный человек.
        Первая половина ночи выдалась темная, безлунная. Я выдвинулся первым. Старались двигаться бесшумно, однако получалось не всегда. Часто спотыкались и чертыхались, хотя я приказал рта не раскрывать ни в коем случае. Метрах в двухстах от главных ворот остановились. В темноте аббатство походило на большой замок. Впрочем, системой укреплений ничем от него не отличалось, разве что донжона не было. Ров шириной метров восемь и глубиной, как заверил монах, не меньше пяти. Подъемный мост поднят. Стены высотой шесть с половиной и толщиной три метра. На четырех углах прямоугольные башни высотой девять метров. Из-за стен выглядывает готический шпиль храма, который немного выше башен. В аббатстве тихо. Собак монах должен запереть в псарне. У аббата свора гончих. Сан не мешает ему лихо рассекать на коне по полям и лесам в погоне за добычей.
        Сперва я вижу желтоватый огонек, который вдруг возникает из темноты, а потом слышу скрип открывшейся двери. Поленился монах смазать ржавые петли. Как бы из-за такой мелочи не сорвалась операция. Огонек поднимается выше и начинает перемещаться влево вправо.
        - Пошли, - шепотом командую я своим бойцам.
        Главное - не свалиться в темноте в ров. В доспехах не вынырнешь, а точно узнаешь, какой он глубины. Мои бойцы находят край его, начинают устанавливать мостки.
        Монах услышал нас, перестал перемещать фонарь. Теперь держит его перед собой на уровне груди, чтобы свет был виден только спереди. Я подумал, что, если бы в аббатстве была засада, монах не стал бы так делать. Мои арбалетчики перебираются по мосткам на противоположный берег рва. Я следую за ними. Не понтуюсь, переползаю на четвереньках. Приблизившись к монаху, кладу руку ему на плечо, мягкое и теплое. От монаха сильно воняет потом. Это запах предательства.
        - Дай фонарь, - тихо говорю ему.
        У фонаря сверху медная ручка. Она теплая и влажная. Я поднимаю его и трижды перекрещиваю темноту перед собой. Это сигнал Карне де Бретону и Луи де Сен-Жюльену, что пора и им подтягиваться к аббатству.
        - Веди нас, - отдав фонарь, тихо приказываю монаху.
        Мы заходим во двор через дверь, узкую и невысокую, мне приходится наклонять голову, чтобы не цепляться шлемом за потолок. Монах открывает вторую дверь - и мы оказываемся во дворе аббатства рядом с внутренними воротами.
        - Осторожно, здесь лежит… тело, - предупреждает монах и подсвечивает фонарем.
        На каменных плитах, которыми вымощен двор, лежит, неестественно согнувшись, другой монах, на котором поверх рясы жак, а рядом валяются короткое копье и слетевший с головы черепник - маленький шлем, закрывающий только верхнюю часть головы, - с шерстяным подшлемником.
        Я показываю арбалетчикам, чтобы поднимались на стены и занимали позиции. Те, что под командованием Хайнрица Дермонда зайдут во двор последними, поднимутся в надвратную башню, опустят подъемный мост, а потом откроют ворота. Остальные будут прикрывать их.
        Когда оруженосец заходит во двор, отдаю ему фонарь и отпускаю монаха:
        - Всё, можешь идти.
        Он не хочет, чтобы его коллеги узнали, кто их предал. Уверен, что его быстро вычислят. В замкнутом коллективе даже мысли на виду.
        Я поднимаюсь на стену, занимаю позицию, с которой смогу обстреливать весь двор. Выкладываю на парапет десяток стрел, а колчан с остальными ставлю у ног. Слышу, как в надвратной башне скрипит ворот. Он вдруг начинает вертеться слишком быстро. Подъемный мост падает с грохотом. Будем надеяться, что не сломался. Внизу возятся с внутренними воротами, вынимая деревянные запоры - тонкие бревна, пропущенные в железные петли.
        Аббатство начинает оживать. В псарне загавкали собаки. На галерее второго этажа появляется человек в рясе и с фонарем и тревожно окликает:
        - Пио!
        - Да, - негромко откликаюсь я.
        - Что случилось? - спрашивает человек с фонарем, возле которого появляются еще двое.
        - Мост упал, - отвечаю я.
        - Это не Пио! - догадывается кто-то и начинает вопить: - Измена! Измена!
        Я стреляю в человека с фонарем. Мою стрелу опережает болт, который попадает монаху в грудь. Другие болты скашивают тех, кто стоял рядом и выбегающих на галерею. В аббатстве около сотни монахов. Некоторые - бывшие воины, но и остальные неплохо владеют оружием. В четырнадцатом веке без такого умения не выживешь, даже спрятавшись в аббатстве. Во двор непонятно откуда начинают выбегать люди в доспехах и с оружием. Тех, кто с фонарями или факелами, арбалетчики убивают в первую очередь. Остальные не видят, где мы, бегут к воротам, в темноту, где и мы теряем их из виду.
        Я слышу, как распахиваются внешние ворота, как стучат конские копыта по подъемному мосту. Вот во двор въезжает всадник с факелом - и тут же получает два болта в грудь. Уронив факел, он валится на плиты, громко звякнув оружием и доспехами о камень. Следом за ним въезжают и забегают другие. Они растекаются во все стороны.
        - Сен-Дени! Святой Дионисий! - кричат нападающие, чтобы свои не убили по ошибке.
        Мои люди стоят на стенах, ждут, когда закончится сражение. Так мы точно не погибнем от своих. Мы свое дело сделали. Пусть люди Карне де Бретона и Луи де Сен-Жюльена тоже проявят себя. Они разбежались по всей территории аббатства. Отовсюду слышался крики и звон мечей. Сеча идет славная. Видимо, монахам есть, что терять.
        Я собираю с парапета стрелы, складываю в колчан.
        Ко мне подходит оруженосец Хайнриц Дермонд с фонарем в руке и виновато произносит:
        - ВОрот не удержали.
        - Ничего страшного, - успокаиваю я. - Скажи своим, чтобы оставались в башне до тех пор, пока не рассветет.
        - Ага, - облегченно произносит он и уходит в надвратную башню.
        К тому времени, когда начало светать, шум боя стих. Я со своим отрядом спустился во двор. Мы прошли мимо храма, двери которого были распахнуты. Внутри кто-то что-то отдирал. Скрежетало так, будто ножницами резали жесть. Пара моих бойцов отправилась помогать святотатцам. Остальные вместе со мной прошли мимо скриптория - каменной башни-библиотеки, дверь в которую тоже была открыта, но внутри было тихо, к трехэтажному зданию, примыкавшему к стене, что напротив главных ворот. Окна были на всех трех этажах, причем на первом такие же большие, как и на верхних. Монахи были уверены в крепости стен, не предполагали, что враг сможет проникнуть внутрь. Крыльцо из трех ступеней вело к массивной деревянной двери с резным орнаментом в виде виноградной лозы.
        Дверь открылась, и на крыльцо вышел Луи де Сен-Жюльен с мечом в руке. У меча была золотая гарда. Рыцаря распирало от самодовольства. Я уверен, что захват аббатства припишут ему, а мы с Карне де Бретоном были на подхвате. Два его бойца вели под руки толстого мужчину с седыми волосами, покрытым седой щетиной лицом и кляпом во рту из куска черной материи, а третий нес горящий факел. На толстяке белая льняная ряса, не подпоясанная. Босые пухлые белые ноги напряженно ступали по холодным плитам. Скорее всего, это аббат.
        - Здесь поставьте его, - показав на край крыльца сбоку, приказал Луи де Сен-Жюльен.
        Бойцы поставили аббата на край крыльца, развернули лицом к командиру.
        Луи де Сен-Жюльен переложил меч в левую руку, перекрестился правой, затем переложил меч в правую.
        - Господи, прости меня грешного! - произнес он не без иронии и лихим ударом снес аббату голову.
        Она, разбрызгивая кровь, покатилась по ступенькам, а потом пару раз кувыркнулась по плитам, пока не замерла на левой щеке. Все это время тело продолжало стоять. Из обрубка шеи хлестала кровь, стремительно пропитывая белую рясу сверху вниз. Вдруг колени резко подогнулись - и аббат завалился вперед и вправо. Крупные брызги упали на ступеньки, начали отсвечивать огонь факела.
        - Какой стойкий! - насмешливо бросил Луи де Сен-Жюльен.
        Его бойцы угодливо засмеялись. Им нравились понты командира. Будет, что рассказать корешам за кружкой вина.
        - Чего стоите, бездельники?! - весело прикрикнул на них рыцарь. - Бегом собирать добычу!
        Бойцы опять засмеялись и зашли в здание.
        - Аббатство даже богаче, чем я предполагал! - сообщил мне Луи де Сен-Жюльен хвастливо, будто разбогатело оно, благодаря ему.
        - Бог услышал наши молитвы и решил наградить за труды наши праведные, - насмешливо предположил я.
        - Если мы здесь, значит, так оно и есть, - серьезно произнес Луи де Сен-Жюльен.
        Они тут все с полным серьезом относятся к так называемому «божьему суду». Кто победил, тот действует по воле бога, а на стороне проигравшего был дьявол. Даже если проигравшие - аббат и монахи.
        Аббатство имело прямоугольную форму. Две длинные стороны и одна короткая были трехэтажными строениями, образующими единый комплекс. Внешние стены были глухими и толщиной три с половиной метра. С четвертой стороны защищала крепостная стена с воротами. Внутри двора стояло несколько зданий: храм, две часовни и скрипторий, который всегда в стороне от остальных построек, чтобы не пострадал от пожара. На первых этажах длинных крыльев располагались хозяйственные помещения. В конюшне стояли шесть верховых лошадей, десять тягловых и два десятка мулов. В псарне громко лаяли и выли дюжина гончих. Почуяли запах смерти. В амбаре, кладовых и погребах съестных запасов было года на три. В среднем крыле на первом этаже располагались кухня и трапезная примерно на полторы сотни посадочных мест. Это были грубо сколоченные, дубовые столы и скамьи, потемневшие от времени. На вторых этажах находились кельи руководителей аббатства и гостевые. Ближе в воротом - большие, с двухъярусными нарами, застеленными соломой, для бедноты, а дальше - маленькие и уютные для знатных. На третьих этажах - монашеские кельи.
        Первым делом мы выпроводили из аббатства всех уцелевших монахов, а таковые, к моему удивлению, нашлись. Карне де Бретон сразу послал гонцов к маршалу Луи де Сансерру с сообщением о захвате аббатства Сен-Сальвен. Затем до полудня мы собирали и делили добычу. Большую часть золота и серебра составляла церковная утварь. Никого это не смущало. Как только золотая дароносица или серебряное паникадило попадали в руки солдата, они сразу теряли сакральность, превращались в куски драгоценных металлов. Забрав свою долю лошадей, вместо мулов я взял собак аббата. Мне уступили их со скидкой, потому что командиры других отрядов не увлекались псовой охотой. Я тоже брал гончих не столько для охоты, сколько для охраны. Это были собаки ростом сантиметров семьдесят, крепкие, толстомордые и тупорылые, с выпуклым лбом, длинными тонкими ушами и хвостом, короткой шерстью без подшерстка черной масти с рыжими подпалинами.
        Запасы продовольствия придется продать оптом королевским чиновникам, потому что в аббатстве наверняка оставят большой гарнизон. Англичане не смирятся с потерей такого важного объекта. Это вопрос престижа. К аббатствам отношение особое. Их ценят выше, чем крепость или небольшой город.
        Дальше мы устроили пир. Вина и еды было вдоволь. В трапезной расположились рыцари, оруженосцы и старые воины. Остальные праздновали победу в других помещениях. Благо места было много. На ночь заперли ворота и выпустили во двор собак. В караул никого не назначили. Только я выделил двух человек, чтобы охраняли часть второго этажа в левом крыле, где ночевал мой отряд.
        На следующий день, по выражению бойцов, слетелось воронье - прибыли чиновники. Так о них отзывались то ли потому, что чиновники приезжали обычно на места сражений, где было много трупов, то ли за то, что в одежде всем цветам предпочитали черный. Возглавлял их Николя Лефевр. Два дня они пересчитывали и перевешивали запасы продовольствия и вина, после чего подбили бабки. Я получил еще почти сто франков.
        Отряду Луи де Сен-Жюльена, как, по мнению командования, наиболее проявившему себя при захвате, было предложено остаться охранять аббатство до весны, а нам с Карне де Бретоном - вернуться в замок Ла-Рош-Позе, который стал резиденцией маршала де Сансерра. Там всё ещё ждали нападение виконта Пемброукского.
        22
        Джон Гастингс не осмелился напасть на замок Ла-Рош-Позе. Набрав добычи в Анжу, он отправился на зимние квартиры в графство Пуату. Маршал Луи де Сансерр ушел со своим отрядом в Париж, чтобы встретить Рождество в кругу семьи. Нам с Карне де Бретоном поручили охранять замок, но с условием сократить отряды до полусотни человек. В моем отряде быстро нашлись полтора десятка человек, которым было, где и с кем встретить Рождество. Обещали вернуться в начале марта, когда возобновятся боевые действия. Поскольку они были из тех, кого я нанял недавно, и не имели долгов передо мной, отпустил с легким сердцем. Карне де Бретон разогнал всю свою пехоту, оставил только конных латников.
        - Надо было мне остаться охранять аббатство Сен-Сальвен. Предлагали ведь, - пожаловался он. - Думал, пойдем на виконта Пемброукского, еще что-нибудь захватим.
        - Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь, - сказал я.
        Мы с ним заняли по комнатушке с камином на галерее третьего этажа донжона. На противоположной галерее поселились рыцари из отряда Карне де Бретона. Оруженосцы спали в холле, а остальные бойцы - на втором этаже. Поскольку Карне де Бретон не был силен в шахматах, играли с ним в триктрак. Когда погода была хорошей, отправлялись на охоту. К радости моих собак. Не знаю, каким образом, но они всегда верно определяли, когда их возьмут на охоту. Мы с Карне де Бретоном могли несколько раз проходить мимо кладовой, в которой их закрывали днем, и гончие вели себя спокойно. Как только мы принимали решение съездить на охоту, собаки начинали радостно лаять, стоило нам выйти из донжона. Они уже позабыли о своем былом хозяине, признали меня таковым. Жак Оруженосец хорошо управлялся с ними, поэтому я назначил его старшим псарем, освободив от остальных отрядных работ, за исключением, конечно, учений и тренировок.
        В начале года по моему стилю, потому что для остальных год начинался весной, после Пасхи, к нам прискакал гонец от Луи де Сен-Жюльена с предложением принять участие в налете на англичан. Мотивировал он тем, что нас никто не ждет, что можно будет безнаказанно ограбить несколько деревень и вернуться с большой добычей. Скорее всего, ему просто стало скучно. Маршал зря оставил Луи де Сен-Жюльена защищать аббатство. На эту роль лучше бы подошел спокойный и рассудительный Карне де Бретон. Но у первого была репутация позвонче, а скрипящее колесо чаше смазывают.
        - Поедем? - спросил Карне де Бретон, после того, как я прочитал вслух послание Луи де Сен-Жюльена.
        Он умел читать, но плохо, поэтому говорил, что проблемы со зрением. На охоте зрение у него было отличное.
        - Можно, - согласился я. - Все равно здесь делать нечего. Прокатимся на свежем воздухе. Глядишь, по несколько франков найдем.
        В последние дни случилась оттепель. Днем солнце припекало совсем по-весеннему, и дороги сильно развезло. Не пограбим, так испачкаемся.
        - Оставим здесь по десять человек, а с остальными налегке отправимся в аббатство, - решил Карне де Бретон, который был первым из нас двух равных.
        Дорога оказалась тяжелее, чем мы думали. Лошади быстро уставали, поэтому мы останавливались на отдых в каждой деревне. К аббатству добрались, когда было уже темно. Горнист Карне де Бретона долго трубил, пока не проснулась охрана и не начала расспрашивать, кто мы такие. К счастью, подошел Луи де Сен-Жюльен и распорядился, чтобы опустили мост и открыли ворота. Я подумал, что, если и англичане несет службу так же хорошо, а, скорее всего, так оно и есть, можно будет без проблем захватить какой-нибудь замок. «Кошки» мы с собой на всякий случай прихватили.
        Утром, когда мы, три командира, завтракали в бывших апартаментах аббата, пришел один их оруженосцев Луи де Сен-Жюльена и доложил:
        - Кто-то ночью пытался перебраться через ров. Следов много оставили, большой отряд был.
        - Это они наследили, - отмахнулся Луи де Сен-Жюльен.
        - Мы подъехали сразу к воротам, - возразил я и предположил: - Может, англичанам тоже стало скучно, решили отбить аббатство?
        - Вряд ли, - беспечно молвил Луи де Сен-Жюльен.
        - Надо бы послать отряд на разведку. Пусть проедут по следам, узнают, кто это был, - предложил Карне де Бретон.
        - Вот мы все вместе и поедем, - решил Луи де Сен-Жюльен. - Если их мало, разобьем, если много, вернемся и подождем в аббатстве.
        Я не стал возражать. Конь у меня хороший. Если что, рыцаря изображать не буду, быстренько смоюсь.
        С утра подморозило. Траву, местами зеленую, покрыл иней. На подмерзшей земле хорошо сохранились следы. Их действительно было много. Я не следопыт, но в нашем отряде таковых было много. Они быстро подсчитали и сообщили, что возле рва топталось около сотни человек. В этом месте было удобно забраться в аббатство, особенно, если бы изнутри кто-нибудь помогал.
        - У тебя в отряде предатель, - сделал вывод Карне де Бретон.
        - Не может быть! - возмущенно воскликнул Луи де Сен-Жюльен. - Я всех своих людей знаю, среди них не может быть предатель! - После небольшой паузы он произнес тихо и холодно: - Найду - на куски буду резать. На маленькие кусочки. Буду отрезать по несколько в день, чтобы умирал долго и мучительно.
        Судя по тому, как напряглись лица бойцов его отряда, которые сопровождали нас, к словам своего командира отнеслись с полной серьезностью.
        Следы вели к лесу, на окраине которого все было вытоптано конскими копытами, Ночью здесь побывал отряд примерно в три сотни всадников. Видимо, наш приезд их спугнул.
        - Повезло тебе, Луи! - сказал Карне де Бретон.
        - Счастливчик я, что поделаешь! - похвастался Луи де Сен-Жюльен.
        Я стараюсь не произносить подобные фразы. Как только похвастаюсь чем-нибудь, сразу случается обратное, а если пожалуюсь на что-нибудь, подобное обязательно случится еще раз.
        На всякий случай я выслал вперед разведку во главе с Ламбером де Грэ, который менее подвержен рыцарским замашкам, чем остальные мои оруженосцы. Парень тоже хочет стать рыцарем, но понимает, что мертвому шпоры не нужны. В бою не подведет, но и зря рисковать не будет.
        На перекрестке, судя по следам, отряд англичан разделился. Большая часть поехала в сторону Пуату, а меньшая - в городок Шавиньи, который располагался на берегу реки Крёз, километрах в десяти от аббатства. Населенных пунктов с таким названием много, и все незначительные. Видимо, плохое название делает их такими.
        - Поедем за малым отрядом, - предложил Карне де Бретон.
        Луи де Сен-Жюльен не стал хорохориться. Когда врагов столько же, сколько нас, или больше, его хвастливость скукоживается.
        В километре от Шавиньи, возле моста, англичане опять разделились. Человек тридцать-сорок направились в сторону Пуату по другой дороге, а с полсотни или чуть больше - в Шавиньи.
        - Куда пойдем? - спросил Карне де Бретон, остановившись возле моста.
        - Шавиньи защищен валом с палисадом, быстро не сумеем захватить, - сообщил Луи де Сен-Жюльен.
        - Разве что ночью напасть, - предложил я.
        - До ночи далеко, - сказал Карне де Бретон.
        Даже несмотря на то, что темнеет сейчас рано, ждать пришлось бы долго. За это время нас могли заметить.
        - Давайте догоним тех, что в Пуату поехали, а потом вернемся сюда, - предложил Луи де Сен-Жюльен.
        Догнали мы англичан возле следующего моста, который назывался Люссак. Это был деревянный узкий арочный мост длиной около ста метров. Две телеги на нем вряд ли разъедутся. И «горб» был такой, что стоявших на противоположном его конце не видно. А стояли там англичане. Они поняли, что удрать не смогут, поэтому заняли выгодную позицию. Наше численное превосходство сразу испарилось, потому что одновременно могли нападать только три-четыре человека. Мало того, за спинами английских латников, став повыше и спрятавшись за деревья, заняли позицию английские лучники. Достать из арбалетов латников, а уж тем более лучников, мы не могли. Как только наши отважные, то есть, безмозглые, два всадника взлетели на верхнюю точку моста, под ними первым делом убили лошадей, а потом и их самих. В итоге на мосту образовалось дополнительное препятствие.
        - Надо спешиваться и брать большие щиты, - предложил Карне де Бретон.
        - У меня таких нет, - сообщил Луи де Сен-Жюльен.
        - У меня тоже, - сказал Карне де Бретон. - Придется делать из подручных материалов. Пошлем людей в деревню, через которую проехали.
        Я послал в деревню своих арбалетчиков, приказав снять двери с домов и сараев и привезти сюда. Ожидая, когда привезут щиты, остальные бойцы Карне де Бретона и Луи де Сен-Жюльена спешились и отогнали лошадей примерно за полкилометра от реки, где начинались поля, на которых торчала недоеденная овцами и козами стерня. Мы, три командира, стояли под деревом с облетевшими листьями, и обменивались предположениями, кто командует отрядом, который пытался напасть на аббатство.
        - Мне кажется, это был сам Джон Чандос. Старый волк не любит долго сидеть без дела, - произнес Луи де Сен-Жюльен.
        - Может быть, - произнес Карне де Бретон. - На том берегу, если я правильно разглядел герб, лорд Томас Перси, сенешаль Ла-Рошели. Он обычно отправляется в поход с Джоном Чандосом. Надеюсь, что самого коннетабля Гиени здесь нет.
        - Жаль! - сказал я. - За него можно было бы получить хороший выкуп.
        - Для этого надо взять его в плен, что до сих пор никому не удавалось, - возразил Карне де Бретон.
        Наш разговор прервали мои арбалетчики, которые скакали к нам во весь опор и без щитов. За ними гнались англичане, около сорока рыцарей и оруженосцев. Они остановились на бугре метрах в шестистах от нас, а потом поскакали к нашим лошадям, чтобы мы не смогли воспользоваться ими. На белом знамени, которое держал подросток, скорее всего, паж, был изображен красный, заостренный столб.
        - Вспомнили дьявола всуе - и он тут как тут! - перекрестившись, произнес Карне де Бретон.
        - До лошадей не успеем добраться! - огорчился Луи де Сен-Жюльен.
        - Будем биться пешими. Их меньше, чем нас, и лучников вроде бы нет, - сказал Карне де Бретон, потерев рукой мигом покрасневшее лицо, и предложил мне: - Займи со своим отрядом позицию у моста, не дай англичанам переправиться, пока мы справимся с этими.
        - Хорошо, - согласился я, хотя был бы не прочь захватить в плен этого самого коннетабля Гиени.
        Я приказал прискакавшим арбалетчикам спешиться, занять позиции на краю леса за деревьями и поражать всех, кто попробует перейти по мосту, или ударить нам в спину. Сам с оруженосцами, подобно англичанам, встал на нашем конце моста. Слева от меня занял позицию Ламбер де Грэ, а справа - Хайнриц Дермонд с двуручным мечом в руках. Саксонец порывался встать впереди нас и сразить всех врагов в одиночку, но я попросил его дать и нам немного помахать оружием. Мишель де Велькур и Анри де Халле расположились позади нас, во второй линии. Лица у обоих сосредоточенные, торжественные. Наконец-то они будут участвовать в настоящем рыцарском бое, когда надо сдержать превосходящего противника или умереть с честью. Начитались рыцарских романов, точнее, наслушались, потому что многие читать-писать не умеют. Кстати, англичане менее подвержены рыцарской романтике. В обиходе - да, но в бою быстро забывают о рыцарских заморочках, если они мешают победить.
        Доски моста посередине затоптаны, темные, а по краям еще сохранились пятна инея. В лучах тусклого зимнего солнца иней казался синеватым. Таким бывает снег ранней весной в тени под елками. Здесь елок мало, особенно на равнинах. Со снегом тоже проблемы, хотя старики утверждают, что в последнее время зимы стали холоднее и длиннее. Это моя первая зима здесь в эту эпоху, но могу с уверенностью сказать, что она холоднее, чем будут в этой части Франции в двадцать первом веке. Тогда снег зимой здесь будет в диковинку.
        За нашими спинами шел бой. До нас доносились только тихие отдельные звуки, когда сталь налетала на сталь. Плеск речной воды и то громче. Из-за этого казалось, что бой вот-вот закончится. Но через какое-то время опять доносился звон стали.
        От долгого стояния на одном месте у нас начали замерзать ноги. Холод мог одолеть нас быстрее, чем англичане. Мы все пятеро переступали с ноги на ногу и нетерпеливо поглядывали назад.
        - Может, сами атакуем англичан? - предложил Мишель де Велькур.
        Я ничего не ответил, чтобы сразу понял, насколько глупо его предложение. Никак не вобью в его голову, что воевать идут, чтобы чего-то добиться в жизни, а не славно погибнуть. Впрочем, для кого-то жизнь - это минута славы. Культ «минутославцев» усиленно пропагандируют диктаторы, называя его патриотизмом и прочими красивыми словами. Это помогает им стравливать народный гнев и таким образом долго удерживаться у власти.
        Англичане на нас так и не напали. Пришли Карне де Бретон и Луи де Сен-Жюльен со своими отрядами, ведя несколько пленных рыцарей и оруженосцев. Пленные несли на плаще Джона Чандоса. На нем поверх кольчуги было белое с красным столбом на груди, парчовое сюрко, длинное, такие сейчас не в моде. Лицо залито кровью. Колющий удар, скорее всего, копьем, пришелся в правую щеку у носа и ниже правой пустой глазницы. Говорят, что глаз коннетабль Гиени потерял на охоте. Старый вояка был еще жив, но без сознания.
        - Все-таки мы взяли его в плен, пусть и раненого! - радостно сообщил Луи де Сен-Жюльен.
        - Как это тебе удалось? - поинтересовался я.
        - Не мне, а одному из моих оруженосцев Жаку де Сен-Мартену. Сэр Чандос поскользнулся, а оруженосец, который был справа, со стороны выбитого глаза, всадил ему копье под поднятое забрало, - рассказал Луи де Сен-Жюльен и торжественно пообещал: - Как только Жак де Сен-Мартен выздоровеет, произведу в рыцари! Его ранили копьем в обе ноги.
        - А Джон Чандос не просто так появился здесь. Предатель его привел. Тот самый, который собирался помочь захватить аббатство, - сообщил Карне де Бретон. - Когда проезжали Шавиньи, он там остался, доложил своему новому сеньору, что мы гонимся за английским отрядом.
        - Жаль, что он погиб в бою! - огорченно произнес Луи де Сен-Жюльен. - Он лишил меня и моих бойцов славного зрелища.
        - Мы захватили у англичан большие щиты, - сообщил Карне де Бретон. - Можно теперь и с этими, - кивнул он на противоположную сторону моста, - расправиться.
        - Давай попробуем, - согласился я.
        Мне достался большой и тяжелый щит, заостренный внизу. На щите был нарисован пеший рыцарь, который опирался на двуручный меч. Такие щиты обычно используют французы, у англичан нижняя кромка прямая. Надевался он на плечо, рука продевалась в большую скобу до локтя, а кистью держишься за вторую скобу, поменьше. Карне де Бретон встал в центре, Луи де Сен-Жюльен - справа от него, а я - слева. За нами расположились три рыцаря с большими щитами, а за ними построились те, у кого щиты были маленькие, рыцарские.
        - Наверх понимаемся медленно, а потом бежим, - предложил Карне де Бретон.
        Прикрываясь щитами, мы дошли почти до верхушки моста и остановились, разочарованные. Англичан на противоположном берегу не было. Видать, решили, что мы передумали преследовать их, и поскакали дальше.
        - Попробую догнать их со своим отрядом, - предложил я, потому что лошади остались только у моих арбалетчиков.
        - Лучше догони наших слуг и верни их сюда вместе с нашими лошадьми. Увидев англичан, эти трусы рванули так, что и след их пропал! - выпалил Карне де Бретон. - Устал я ходить пешком в доспехах.
        - Если догонишь англичан с лошадьми, пригони и их, - шутливо посоветовал Луи де Сен-Жюльен.
        Я забрал коня у Анри де Халле, пересадив его вторым к Мишелю де Велькуру. Выслав вперед разведку, поскакал в обратную сторону. Следов на дороге теперь было столько, словно здесь прошла большая армия. По пути поймали восемь лошадей. Я пересел на большого белого жеребца, который принадлежал Луи де Сен-Жюльену. Доехав до поворота на Шавиньи, мы убедились, что англичане с лошадьми укрылись за валом с палисадом. Своих слуг тоже не обнаружили. Пришлось скакать дальше в сторону аббатства, собирая по пути отставших лошадей.
        Догнали мы отважных слуг в километре от аббатства. Они решили, что господа погибли. Собирались, наверное, поделить лошадей и прочее имущество и разъехаться по домам. Поэтому долго не останавливались, несмотря на требования моих арбалетчиков. Из примерно полутора сотен лошадей, которые они погнали пастись, сохранили они не больше трети. Еще десятка два мы собрали по пути. Я послал слуг в аббатство с десятком арбалетчиков, чтобы взяли оттуда всех лошадей и следовали за нами.
        К мосту мы вернулись, когда день уже заканчивался. Там было пусто. Только раздетые трупы лежали на месте сражения. Я пытался понять, куда делись два отряда и пленные. Разминуться мы с ними не могли. В деревнях по пути их не было. Идти пешком вглубь английской территории - глупо. Разве что направились к Шавиньи.
        Загадку помогли решить двое бойцов из отряда Луи де Сен-Жюльена. Они вышли из леса, когда я приказал своим арбалетчикам следовать в Шавиньи. Оба были без копий и щитов.
        Тот, что постарше и без зубов снизу в центре, рассказал, пришепетывая:
        - Как только вы ускакали, сюда пришел большой отряд англичан. Командиры не решились вступить с ними в бой. Карне де Бретон сдался взятому им в плен Бертрану де Кассилю, а Луи де Сен-Жюльен - Джону Чамбо. Мы под шумок спрятались в лесу. Собирались до ночи пересидеть, а потом пойти в аббатство.
        Я решил не рисковать своим отрядом, не пытаться отбить сдавшихся в плен. Если они струсили, не решились занять, подобно англичанам, позицию на узком мосту и продержаться до моего возвращения, то и мне ни к чему геройствовать. Может, благодаря плену, дольше проживут. Мы опять развернули лошадей и поскакали в сторону аббатства. Возле поворота на Шавиньи встретили слуг, которые гнали еще два с половиной десятка лошадей.
        Вернулись в аббатство Сен-Сальвен в темноте. Нас опять не хотели впускать, боялись измены. Только после того, как я пообещал перевешать всех, кто там есть, если нам придется ночевать в поле, опустили мост и открыли ворота.
        Спал я в апартаментах аббата, которые до недавнего времени занимал Луи де Сен-Жюльен. Состояли они из спальни и кабинета. В кабинете был широкий, двусторонний стол, возле которого стояли одиннадцать стульев с высокими резными спинками и кожаными сиденьями, набитыми конским волосом; маленький столик у окна; два стула с низкими спинками; две скамеечки для ног; два пустых сундука, в которых, как предполагаю, раньше хранились одежда и обувь аббата; два ларя с рукописями, в основном с теологическими трудами, но было и несколько астрологических. Судя по тому, что случилось, аббат или плохо овладел астрологией, или не поверил звездам. Кровать в спальне представляла собой деревянный резной короб, у которого отсутствовала одна боковая стена. С этой стороны кровать закрывалась плотной темно-красной бархатной шторой, двигавшейся по кронштейну. К кровати вели две деревянные ступеньки, а в ногах была специальная полочка для масляного фонаря или свечи, которые принято ночью оставлять зажженными, чтобы оградить себя от появления дьявола или злых духов. Рядом с кроватью стояли сундуки Луи де Сен-Жюльена с одеждой
и обувью, утварью и украшениями из драгоценных металлов, мешочком с горстью янтаря и большими кошелями с золотыми и серебряными монетами. За время летней кампании рыцарь хапанул немало. По самым скромным подсчетам тысячи на три франков. Самое интересное, что на выкуп он не потратит ни единого су, потому что, согласно контракту, платить будет король Франции. Поэтому Луи де Сен-Жюльен и Карне де Бретон и не стали биться на смерть, а англичане, которые платят сами, сдаются только тогда, когда шансов на победу нет. Впрочем, не все.
        Я отправил маршалу Луи де Сансерру гонца с донесением о случившемся. Бойцов и слуг из отрядов Карне де Бретона и Луи де Сен-Жюльена перевел в замок Ла-Рош-Позе, а своих, которые оставались там, перекинул в аббатство, решив охранять его, пока не пришлют подмогу. Своим людям я больше доверял. Кстати, мои гончие очень обрадовались, вернувшись в родную псарню. По ночам они несли службу вместе с усиленными нарядами. Ночью я проверял караулы, что мне, «сове», было не трудно. Двоих нерадивых выпороли по моему приказы посреди двора, под шутки и смех сослуживцев, после чего застать кого-либо спящим на посту мне не удавалось.
        Через несколько дней до нас дошло известие, что Джон Чандос умер через сутки после боя, не приходя в сознание, в городе Мортемере, куда его доставили. Ему устроили пышные похороны. Поговаривали, что со старым воякой ушла и эпоха английских побед. Еще через два дня умер от ран его победитель Жак де Сен-Мартен, так и не успев стать рыцарем. Но свои три дня славы он поимел.
        23
        Карне де Бретона, Луи де Сен-Жюльена и остальных рыцарей и оруженосцев, сдавшихся в плен у моста Люссак, выкупили или обменяли через пару месяцев, к началу новой кампании. За зиму еще несколько сеньоров переметнулись на сторону короля Франции, а некоторые, боясь не угадать победителя, уехали в соседние страны в паломничество или просто погостить. Король Англии сделал правильные выводы и прислал письмо, в котором убеждал аквитанских сеньоров, что будут отменены все новые подати и прощены те, кто в течение месяца вернутся под его руку. Желающие если и нашлись, то в небольшом количестве. Общественное мнение склонялось к тому, что победит король Франции. Я не был в этом уверен, потому что знал, что окончательная победа над англичанами придет с Жанной де Арк, а эта кобыла с яйцами еще не нарисовалась. По крайней мере, я о ней пока не слышал. Значит, война закончится не скоро. Поэтому первым делом я увеличил отряд. Добыча ведь делится согласно количеству бойцов, а их качество я быстро подтянул до нужного мне уровня. Вернулись те, кого отпускал на зиму, и привели знакомых. Кое-кто перебежал из других
отрядов. Я проверил их, отсеял тех, кто не соответствовал моим требованиям, а остальных разбил на десятки, назначив командирами бойцов из первых призывов, и, подобно монголам, ввел коллективную ответственность: за проступок одного отвечает весь десяток. Трус или предатель пусть боится не меня, а своих товарищей. Каждому десятку выдал двуконный фургон для перевозки поклажи, палатку, шанцевый инструмент и всякими мелочами, необходимыми в походе. Две недели потратил на тренировки, на спайку отряда на базе общей ненависти к требовательному командиру. В итоге на смотр, который состоялся в конце марта, я представил сотню хорошо оснащенных, обученных и дисциплинированных конных арбалетчиков и четверых латников-оруженосцев. Хайнриц Дермонд и Ламбер де Грэ стали командирами полусотен. Оба отнеслись к этому, как к повышению, хотя у второго оклад не изменился.
        Луи де Сен-Жюльен очень удивился, когда, вернувшись из плена в монастырь Сен-Сальвен, обнаружил, что его личное имущество не разграблено. Не пропало ни франка. Видимо, я поступил не так, как следовало бы истинному рыцарю.
        Луи Сен-Жюльен, проверив содержимое своих сундуков, хмыкнул, посмотрел на меня недоуменно, покрутил правым указательным пальцем концы длинных светлых волос, которые начал завивать не наружу, а внутрь, по последней, видимо, английской моде, после чего произнес:
        - За то, что ты сохранил мое имущество, готов отблагодарить тебя десятой… нет, пятой частью моих накоплений.
        Я догадался, что в случае отказа меня сочтут полным кретином, поэтому торжественно произнес:
        - Это будет поступок настоящего рыцаря!
        Половину денег я забрал себе, а остальные разделил между бойцами отряда, которые зимой охраняли аббатство Сен-Сальвен, не спали по ночам и материли своего командира. В общем, неплохо простимулировал ребят.
        У моих приятелей от сидения в плену накопилось много тестостерона, поэтому я не удивился, когда в монастырь прибыли со своими отрядами Карне де Бретон и Гийом де Бурд. Первый, видимо, недавно покормил пиявок, потому что лицо и руки были бледно-красными. Второй все также походил на апостола, примерившего доспехи. Отряды теперь у них были поменьше, примерно равные моему. Пленных солдат англичане не отпускали и не обменивали, а отправляли гребцами на галеры или на какие-нибудь другие каторжные работы.
        - Надо им отомстить! - изрек Луи де Сен-Жюльен, когда мы собрались за столом в кабинете аббата. - Захватить какой-нибудь замок или аббатство, а лучше…
        Он не договорил, потому что слуга облил его руку вином, которое наливал в кубок из кувшина. Новые слуги еще не научились обслуживать гостей за двусторонним столом, поэтому часто толкали нас, подавая блюда или наливая вино.
        - У тебя есть на примете такой, который мы сможем быстро захватить? - поинтересовался Гийом де Бурд.
        - Есть, - ответил Луи де Сен-Жюльен. - Замок Томаса Перси, нового сенешаля Пуату.
        Поскольку в Европе все неподалеку, я уточнил:
        - Восточнее или западнее Пуатье?
        - Юго-западнее, - ответил Карне де Бретон. - Мы знаем все подходы к замку.
        Видимо, это тот самый замок, в котором их держали, где надо было вернуть долги за недостаточно корректное поведение. Поэтому и предлагают залезть так глубоко на вражескую территорию. Даже если мы сможем быстро захватить замок, с добычей оттуда не выберемся. И без добычи тоже. О чем я и сказал.
        - Зато как насолим англичанам! - воскликнул пламенно Луи де Сен-Жюльен и начал нервно накручивать длинный локон на правый указательный палец.
        - Уверен, что еще больше насолим им, если захватим город Шательро, - произнес я.
        Наступила пауза. Больше мои соратники удивились бы, только если бы я предложил захватить Ангулем - резиденцию Эдуарда, Черного Принца, или Бордо.
        Мысль захватить город Шательро появилась у меня в конце зимы. Он лежал в месте пересечения дороги из Парижа в Бордо с рекой Вьенна. С этого места река становилась судоходной. Я бывал в нем в двенадцатом веке. Оказался и в четырнадцатом. Совершенно случайно, во время охоты. Мои собаки погнались за кабаном, а я поскакал за ними, побоявшись, что не найдут обратную дорогу. Кабана мы догнали и убили, зато порядком попетляли, возвращаясь домой. Мы оказались на английской территории, вот я и выдавал себя за сторонника Черного Принца, узнавал дорогу на Пуатье. В итоге оказался под стенами Шательро. Мне показалось, что за двести с небольшим лет он стал меньше, хотя говорят, что город сейчас является центром оружейного дела и растет не по дням, а по часам. Наверное, прирост происходит за счет слобод на противоположном берегу реки. Город явно давно не осаждали. Стены и башни требовали ремонта, караульная служба неслась абы как. На мой небольшой отряд, который возле города выехал из леса на бывшую римскую дорогу и направился в сторону Парижа, никто не обратил внимание. О том, что Франция воюет с Англией, в
Шательро, видимо, не знали или не верили. Я нанял в разное время монаха и двух крестьян из соседних деревень, чтобы посетили город и разузнали кое-что. Все три сообщили одно и то же, из чего следовало, что в Шательро не ждут нападения.
        - У нас всего четыре с половиной сотни бойцов, - прервал паузу Карне де Бретон.
        - Горожане, я думаю, вмешиваться не будут, если не начнем их грабить, а англичан в городе в два раза меньше и расположены в разных местах. Примерно половина - у моста, который выше города, - сообщил я. - Им кажется, что мост важнее и что захватить его легче, чем Шательро.
        - А тебе так не кажется?! - ехидно поинтересовался Луи де Сен-Жюльен, который, отсчитывая «благодарность», сразу пожалел, что пообещал так много.
        - Нет, - ответил я. - Иначе бы не предлагал.
        - Пока мы будем осаждать Шательро, к англичанам подоспеет помощь, - произнес Карне де Бретон.
        - Мы не будем его осаждать, - сказал я. - Вам надо будет рано утром ворваться в город через открытые мною городские ворота и перебить англичан в трех местах, которые я укажу, а затем продержаться до подхода помощи. - Чтобы они поверили в серьезность плана, выдвинул условие: - Половина добычи и наградных - мне.
        Опять наступила пауза, которую на этот раз прервал Гийом де Бурд:
        - Треть.
        - Половина, - повторил я. - Всё самое сложное и опасное сделает мой отряд. Вам останется только размяться со спящими англичанами.
        - Если получится, англичане проклянут тот день, когда отпустили нас! - злорадно улыбаясь, молвил Карне де Бретон, что обозначало его готовность принять участие в операции и отдать половину добычи и наградных.
        - Я готов отдать всю свою долю, лишь бы увидеть морду Томаса Перси, когда ему сообщат о захвате Шательро! - воскликнул Луи де Сен-Жюльен.
        Я посмотрел на Гийома де Бурда, которого интересовал только материальный аспект плана.
        - Половина так половина, - произнес он, скривив и без того слишком хмурое лицо.
        Опасаясь предательства, я сказал:
        - Выедем завтра, а сейчас предлагаю закрыть ворота аббатства и никого не выпускать. В наших отрядах много новичков, всё может случиться. В караул я поставлю надежных людей. Или кто-то против?!
        - Нет, мы согласны, - сразу ответил Карне де Бретон.
        Ему, видимо, не хотелось еще раз попасть в плен из-за предательства.
        24
        С вечера задул холодный западный ветер. Он нес с Атлантики влажный воздух, но дождя не было. И от реки тянуло зябкой сыростью. Короткие весла с узкими лопастями тихо погружались в темную воду, которая в неярком свете молодого месяца казалась маслянистой. Со стороны реки город Шательро не имел крепостной стены. Ее заменяли стены домов, в промежутках между которыми были сложенные насухо, каменные кладки высотой метра три. Несколько кладок были полуразрушены. Горожанам лень было идти на берег в обход, ведь ворота со стороны реки были всего одни. Лунного света хватило, чтобы я разглядел одну из «народных троп» и направил к ней лодку, повернув рулевое весло вправо. Лодку мы привезли с собой. Это была плоскодонка, но побольше, чем та, что мы использовали при захвате замка Ла-Рош-Позе. В нее помещалось восемь человек. Чтобы перевезти отобранных мною бойцов, придется сделать тринадцать ходок. Остальные будут стеречь наших лошадей. Я и еще шесть бойцов высадились на берег, а один погреб вниз по течению. Берег невысокий и глинистый. Наверное, в половодье город подтапливает. Хотя в этой части реки половодий
может и не быть. Сильно воняло канализацией. Уверен, что посередине улицы, ведущей к кладке, проложен сток для помоев, который где-то здесь впадает в реку. Может быть, мы сейчас по нему и топчемся, поэтому так воняет. В лесу и на реке отвыкаешь от городских ароматов. Мы присели возле каменной кладки. Жак по прозвищу Оруженосец зажег огонь в масляном фонаре и прикрыл его одеждой так, чтобы свет был виден только с реки ниже по течению. Когда мы устроились поудобнее и затихли, послышался писк и шуршание крыс, которые хозяйничали неподалеку.
        Перевозка отряда затянулась на несколько часов. К тому времени часть бойцов успела покемарить. Я разучился спать при первой возможности и в любом месте, а в бытность курсантом умел не хуже этих пацанов. Помню, как-то зимой занесли меня черти на Молдаванку. Дама продинамила меня, так что остался я ночью на улице. Общественный транспорт не ходил, на такси не было денег, поэтому я зашел в подъезд и между вторым и третьи этажами заснул, сидя на деревянной ступеньке лестницы и прислонившись плечом к теплому радиатору.
        Утром меня разбудил дедок с тросточкой, который с трудом протиснулся мимо меня, бормоча завистливо:
        - Шоб я так спал!
        Когда переправились все, уже начало светать. Мы перелезли через полуразрушенную кладку и оказались на вымощенной булыжниками улице шириной метра два, посередине которой, как я и предполагал, пролегала сточная канава. Пошли не таясь. Да и не сильно-то затаишься, когда из каждого двора несется собачий лай. Вышли на улицу, ведущую к воротам, и повернули к ним.
        Охрана уже знала о нашем приближении. Из расположенной у ворот сторожки вышли двое в маленьких шлемах-черепниках и кожаных жаках, вооруженные короткими копьями. Опершись на копья, они смотрели на нас, пытаясь сообразить, кто мы такие и куда премся в такую рань. Это были французы. Им даже в голову не приходило, что мы - враги.
        - Открывай ворота, - приказал я.
        - А кто вы такие? - спросил тот, что стоял ближе ко мне.
        - Не твое дело! - произнес я в ответ, приближаясь к нему вплотную. - Поторапливайтесь, нам некогда ждать!
        - Сейчас я старшего разбужу, - молвил он.
        Я выхватил кинжал из ножен, приставил к его горлу и молвил тихо:
        - Не суетись. Будешь вести себя спокойно, останешься жив.
        Второго усмирил приставленный к груди меч Ламбера де Грэ.
        Хайнриц Дермонд зашел в сторожку и вскоре вытолкал из нее троих заспанных охранников. Они тоже были французами.
        - Откройте ворота, опустите мост - и у вас будет возможность завтра поступить на службу к королю Франции, - предложил я. - Или вы хотите сегодня геройски умереть за англичан?
        Умирать они не захотели и с удовольствием приняли помощь моих бойцов. Минут через десять Мишель де Велькур поднялся на надвратную башню и помахал знаменем из сюрко, привязанного к копью. Стражников заперли в сторожке. Арбалетчики заняли позиции на городских стенах, а мы, пятеро латников, остались защищать открытые ворота и опущенный, подъемный мост. Впрочем, защищать было не от кого. Из одного дома выглянул мужичок в мятой белой рубахе и босой, полюбовался нами и, зевая, начал открывать ставни. Судя по деревянному силуэту кувшина, который свисал с шеста над ставнями, это была то ли гончарная мастерская, то ли лавка по продаже гончарных изделий.
        Первым проскакал через ворота Луи де Сен-Жюльен. Он на скаку помахал мне мечом и полетел со своим отрядом дальше, до места, где находилась казарма гарнизона. Карне де Бретон сперва поскакал по улице след за ним, а потом повел свой отряд влево, чтобы захватить капитана Луи де Арктура, который жил у любовницы, богатой вдовы-купчихи. Гийом де Бурд повернул налево сразу. Его отряд застучал копытами по широкому пространству между крепостными стенами и жилыми домами, чтобы захватить остальные городские ворота. Еще минут через тридцать прибыли наши лошади. Я оставил десять человек охранять ворота, а с остальными поехал к центру города, где было тихо: ни тебе набата, ни звона оружия, ни воплей и стонов. Подозреваю, что некоторые горожане только к обеду узнают, что теперь вассалы французского короля.
        Луи де Сен-Жюльен и Карне де Бретон остановили своих лошадей на центральной площади возле ратуши - длинного каменно-деревянного двухэтажного здания, рядом с которым располагался каменный храм, построенный в готическом стиле. На крыльце храма стоял священник, чего-то ждал. Не дождавшись, молча зашел внутрь.
        - Упустили капитана Луи де Аркура! Сбежал в одной простыне и босиком по садам, заметили его только возле моста, а там английские лучники охраняют! - пожаловался Карне де Бретон. - За него можно было бы такой выкуп получить!
        - Тебе мало того, что получим за город?! - подколол я.
        - Денег лишних не бывает, - произнес Карне де Бретон и повернулся к Луи де Сен-Жюльену: - Я говорил тебе, что захватим, а ты не верил!
        - Я никогда ничему не верю заранее, - отмахнулся тот и переменил тему разговора: - Надо послать гонца с донесением о захвате Шательро.
        - Мои люди поскачут, - предложил я, - а то вся слава опять достанется тебе.
        - Всё равно достанется ему! - насмешливо и в то же время обреченно произнес Карне де Бретон.
        Луи де Сен-Жюльен самодовольно улыбнулся. Его позёрство частенько казалось смешным, но именно благодаря такому поведению постоянно пожинал плоды чужих побед. Я проинструктировал гонцов, чтобы о нем не упоминали вообще. Мол, захватил мой отряд при поддержке других, а каких точно - не знают.
        И встречать герцога Бурбонского и маршала Луи де Сансерра я выехал один. Их сопровождал отряд из пяти сотен латников и полутора тысяч пехотинцев. Наверное, думали, что городу Шательро предстоит отбиваться от англичан. Пока что враги вели себя спокойно. Может быть, Шательро был не так уж и важен для них, а может, что скорее, у них сейчас не было сил на крупную операцию.
        - Я никогда не ошибаюсь в людях! - хвастливо заявил Людовик, герцог Бурбонский, маршалу, когда они приблизились ко мне. - Когда увидел его в Лионе, сразу понял, что это именно тот командир, которого не хватает в моей армии! - Он поманил к себе Мишеля де Велькура, который держал мое копье, подчеркивая торжественность момента. - Юноша, наклони копье своего рыцаря ко мне.
        Оруженосец приблизился к герцогу и наклонил к нему конец копья. Людовик Бурбонский достал из ножен кинжал и криво отчекрыжил конец флажка, превратив из треугольного в четырехугольный.
        - Отныне ты - рыцарь-баннерет! - торжественно сообщил мне герцог Бурбонский.
        Поскольку баннерет должен командовать хотя бы одним рыцарем-башельером, я попросил:
        - Во время последних боев хорошо показал себя мой оруженосец Хайнриц Дермонд. Не окажешь ли ему честь, произведя в рыцари?
        - А кто это? - спросил герцог.
        Я показал на саксонца, который вместе с двумя другими оруженосцами стоял позади Мишеля де Велькура.
        Людовик Бурбонский окинул его оценивающим взглядом и, как человек, который никогда не ошибается в людях, произнес:
        - Пожалуй, ему пора стать рыцарем. Завтра утром устроим торжественную церемонию. Заодно и парочку своих оруженосцев посвящу.
        У Хайнрица Дермонда от счастья загорелись глаза и порозовели щеки. Мне кажется, за всю предыдущую жизнь саксонец не проявил столько положительных эмоций, сколько за последние несколько секунд.
        25
        Замок Белльперш был сооружен из обтесанных камней, подогнанных плотно. Круглые угловые башни десятиметровой высоты имели островерхие деревянные крыши. Деревянным навесом защищен был и сторожевой ход на стенах. Прямоугольный донжон имел четыре островерхие башенки на углах, выполняющие, скорее, декоративную функцию. Окружал замок сухой ров шириной метров семь. Внутренняя стенка рва была усилена дубовым частоколом, верхние, заостренные концы которого выглядывали на метр выше уровня земли. Внешняя местами обсыпалась. Поскольку ров давно не чистили, глубина его была разной, но не более трех метров.
        Замок этот принадлежал Изабелле, матери Людовика, герцога Бурбонского, тещи короля Франции. Замок внезапным налетом захватили бриганты, которые служили королю Англии, и потребовали выкуп за его хозяйку. Королю Эдуарду напомнили, что рыцари с дамами не воюют и в плен их не берут. На что король Англии заявил, что на бригантов рыцарская этика не распространяется. Мол, указывать им он не вправе. Тем более, что задолжал бригантам за несколько месяцев.
        Людовик, герцог Бурбонский, привел под стены замка большую армию, не менее пяти тысяч воинов, и несколько сотен крестьян для выполнения саперных работ. Здесь собрались его вассалы из Оверни и Форе, сеньоры Боже, Виллара и Руссильона и несколько отрядов рутьеров. В том числе, и мой. Если бы герцог сказал мне, что надо захватить замок Белльперш, я бы сделал это с одним своим отрядом. Зная отношение бригантов к дисциплине, нашел бы способ прокрасться в замок и вырезать большую их часть, а остальных перебить или взять в плен. Но Людовик Бурбонский раструбил о свое намерение на всю Францию, сзывая под свое знамя рыцарей, готовых освободить Прекрасную Даму преклонных лет. Узнали о призыве и те, кто сидел в Белльперше. Теперь их врасплох не застанешь. Замок не стали обкладывать со всех сторон. Рядом с дорогой, которая вела к воротам замка, возвели укрепленный лагерь со рвом и палисадом, будучи уверенными, что осажденным обязательно придет помощь. В лагере разместили бОльшую часть армии, обоз и осадные орудия - четыре требюшета, не очень мощные. Особого вреда крепким толстым стенам требюшеты не наносили.
В первые дни посшибали башенки с донжона, крыши с башен и навесы со стен, а потом принялись метать камни и бревна во двор, разрушая там строения и уничтожая зазевавшихся врагов. Делать подкопы не собирались. Штурм тоже не предполагался. Все понимали, что бриганты будут драться отчаянно. Им так и так погибать.
        На третий день осажденные передали просьбу герцогини Изабеллы прекратить обстрел замка.
        - Это бриганты заставили ее попросить, - отмахнулся любящий сын и потребовал: - Продолжать обстрел днем и ночью!
        Обслуга требюшетов рьяно взялась за выполнение этого приказа. Я не стал лезть к ним с советами. Поймут, что я знаю больше, чем нынешний командир «артиллеристов», - и сразу окажусь на его месте. А оно мне надо?!
        Остальная часть армии, закончив вместе с крестьянами сооружать укрепления, принялась бездельничать. Рыцари от скуки подъезжали к воротам замка и вызывали врагов на поединок. Бриганты вызов не принимали. Наверное, опасались, что в открытые ворота ворвутся зрители. Я с арбалетчиками расположился километрах в трех от лагеря, где были луга, на которых мы пасли лошадей и проводили учения. Я тренировал не столько бойцов, сколько учил Хайнрица Дермонда и Ламбера де Грэ командовать полусотнями. Вопреки моим опасениям, саксонец, став рыцарем, не зазнался, а наоборот, подрастерял рыцарские замашки. Думаю, что на него повлияло то, что много лет он отчаянно рисковал жизнью в рубках, а рыцарем стал за бескровный захват города. К тому же, еще и денег получил немного. За Шательро нам выдали три тысячи франков наградных. Согласно уговору, половина этой суммы досталась моему отряду. Треть забрал я, а остальное поделил между бойцами. Хайнриц, как рыцарь-башелье и мой заместитель, получил три доли арбалетчика.
        Англичане прибыли на третьей неделе осады. По данным нашей разведки, было их около полутора тысяч латников и легких конников, хобиларов, и тысячи три пехоты, в числе которых почти тысяча лучников. Командовали войском граф Кембриджский, и виконт Пемброукский. Они разместились напротив французского лагеря на холме, обнеся его заграждением из заостренных кольев, врытых в шахматном порядке. Перед кольями нарыли ям-ловушек. После чего прислали герольда в с предложением сразиться. Наверное, рассчитывали, как в сражениях под Кресси и Пуату перебить из луков конницу, а потом быстренько разогнать пехоту. Людовик, герцог Бурбонский, предложил англичанам самим атаковать его позиции, хоть конными, хоть пешими. Англичане не поверили, что французы поумнели, предложили еще раз, упрекнув в неподобающем рыцарю поведении. В ответ герцог Бурбонский передал, что если они такие правильные рыцари, то пусть выберут пять десятков самых отважных и сразятся с пятью десятками французских. Англичане отказались. Один французский рыцарь был сильнее одного английского, но отряд дисциплинированных англичан был сильнее двух
французских. Дальше пошла игра на нервах. Англичане каждый день делали вид, что собираются напасть на французов, и быстро отступали, а те не поддавались на провокацию. Представляю, чего стоило герцогу Бурбонскому удержать своих рыцарей!
        Мой отряд располагался вне лагеря, поэтому я действовал по своему усмотрению. Зная склонность солдат к грабежу, на следующий же день устроил засаду северо-западнее замка, на дороге, ведущей к не разграбленным районам. Местность тут была равнинная и болотистая, не самая лучшая для засад. Я нашел место, где дорога проходила по краю болота и вдоль невысокого холма, поросшего осинами и густым ивняком. Заставил нескольких арбалетчиков, которым выпали позиции в редколесье, вырыть индивидуальные окопы и замаскировать их ветками. Такой вид оборонительного укрепления пока в диковинку. Мои бойцы считают, что я научился всяким новшества на службе у ромеев, которые, несмотря на сокращение империи до размера носового платка, до сих пор служат эталоном во всем, начиная от хороших манер и заканчивая военным искусством.
        Ждать нам пришлось не долго. Я предполагал, что за добычей отправятся хобилары, поэтому сильно растянул свой отряд. Шли пехотинцы, чуть больше сотни лучников под командованием то ли рыцаря, то и оруженосца, который ехал на невзрачном рыжем жеребце. Это был блондин лет двадцати семи, облаченный в бацинет без забрала и длинную кольчугу с капюшоном и рукавицами, поверх которой надета кожаная куртка-безрукавка. Квадратный щит, на зеленом поле которого были по диагонали две желтые полосы, висел прикрепленный сзади к седлу. Я подумал, что выкуп за наездника будет даже меньше, чем стоит его лошадь, но нам требовался язык, чтобы разузнать о войске англичан, их планах, настроении. Когда жеребцу поравнялся со мной, я кивнул Анри де Халле, чтобы трубил атаку, и выстрелил животному в голову чуть ниже левого уха. Конь сразу остановился, наклонил голову и, издав протяжный звук, напоминающий захлебывающийся стон, завалился на правый бок, продолжая дрыгать всеми четырьмя ногами. Наездник успел соскочить. Он выхватил из ножен меч, присел возле коня и принялся левой рукой торопливо отвязывать щит. Я тем временем
застрелил двух лучников, которые собирались ответить моим арбалетчикам. Остальных перебили мои бойцы. Мертвые и раненые англичане лежали на дороге. Кто-то еще шевелился, кто-то стонал. Темно-серая пыль жадно впитывала горячую кровь.
        - Сдавайся, или следующая стрела будет твоя! - предложил я спешенному наезднику.
        - Я сдаюсь! - крикнул он, оставил в покое так и не отвязанный щит, выронил меч, встал.
        - Выходим! - крикнул я своим бойцам и тоже вышел на дорогу.
        Англичанин засунул свой меч в ножны и протянул его мне рукояткой вперед. Ножны были простенькие, обтянутые оленьей кожей. Костяная рукоятка красиво оплетена кожаными ремешками.
        - Оруженосец? - задал я вопрос.
        - Йомен, - ответил он.
        Йомен - это свободный крестьянин, из которых обычно состояли отряды английских лучников. Наверное, нарубил деньжат в предыдущих походах и собрал свой отряд, нанявшись с ним на службу. Наделся нарубить еще больше. Теперь ни отряда, ни лошади, ни доспехов, ни оружия.
        - А рыцарский щит почему носишь?! - гневно спросил я.
        - В бою захватил, - пряча глаза, ответил йомен.
        Во французской армии за подобное самозванство немедленно вздернули бы. Наверное, йомену очень нравилось, когда его принимали за знатного человека. Если за него не заплатят выкуп, в чем я сильно сомневаюсь, то будет повешен в назидание другим лучникам. Зря я убил лошадь, а не седока.
        Арбалетчики добили раненых, начали собирать трофеи, а голые трупы, раскачав, швырять в болото. С убитой лошади сняли шкуру, сложили в нее лучшие куски мяса, завязали, чтобы отвезти в наш лагерь и там съесть. Останки лошади тоже отправили в болото. Пленный наблюдал за их работой с интересом, точно это не его лошадь.
        Николя Лефевр пообещал за пленного всего двадцать франков. Это был не выкуп, а плата за подвиг - разгром вражеского отряда.
        26
        Две недели англичане пытались спровоцировать французов. За это время я истребил еще три английских отряда, причем один конный, благодаря чему захватили целый табун лошадей. Продали их интенданту герцога. Затем англичане перестали посылать небольшие отряды за поиски продовольствия. Им подвозили из Пуату под усиленной охраной.
        На пятнадцатый день англичане показали себя настоящими рыцарями. Я как раз был на совещании у герцога Бурбонского. Проходило оно в большом шатре синего цвета с красными диагональными полосами и желтыми символами лилий. Собралось десятка три баннеретов. Дюжина самых именитых сидела на лавках по обе стороны стола, во главе которого расположился на стуле из красного дерева Людовик, герцог Бурбонский. Остальные командиры стояли напротив него. Обсуждали, не сделать ли нам ночную вылазку на лагерь англичан? Как догадываюсь, герцог затеял это совещание, чтобы выпустить пар. Все знали приказ короля не сражаться с большими силами англичан, но рыцарям было скучно так долго сидеть без дела в лагере.
        - Тихо подойдем к ним и ударим с трех сторон, - предложил Алар де Тустанн, наместник Блуа - мужчина лет сорока с небольшим, упитанный, но довольно подвижный: сидя за столом, он постоянно поворачивался то в одну, то в другую сторону, размахивал руками, подскакивал, будто едет на лошади.
        - Тихо мы не сможем подойти, - опередил я возражения герцога. - У англичан два кольца охранения и еще выдвигают вперед небольшие дозоры, которые всю ночь следят за нашим лагерем.
        - Откуда ты знаешь?! - воскликнул Алар де Тустанн таким тоном, словно я обвинил его во вранье.
        - Несколько раз пытался подкрасться к ним ночью. Каждый раз нарывался на скрытый дозор, - ответил я.
        - Это у тебя не получалось, а мы сумеем обойти их, - уверенно произнес наместник Блуа.
        - Если он не смог, больше никто не сможет, - также уверенно сказал герцог Людовик и проинформировал присутствующих, немного преувеличив: - Он с сотней бойцов за эти две недели перебил полтысячи англичан.
        Видимо, о наших подвигах мало кто знал, потому что все командиры уставились на меня, будто увидели впервые. Я не успел в полной мере насладиться минутой славы, потому что в шатер зашел один из оруженосцев герцога - юноша лет пятнадцати в красных пуленах с длинными носами, загнутыми вверх и пристегнутыми золотыми цепочками к узкому ремню с золотой пряжкой, опушенному на бедра.
        - Прибыл английский герольд, - доложил оруженосец.
        - Веди его сюда, - приказал герцог Бурбонский.
        Герольд оказался ровесником оруженосца, но обут был в пулены с короткими носами. В длинноносых было бы трудно садиться на лошадь и слезать с нее. На белых щеках юноши горел алый румянец, который у представителя другой национальности я бы счел нездоровым. У некоторых белокожих, не подверженных загару жителей Туманного Альбиона, который так пока никто не называет, подобный румянец - признак отменного здоровья. Если их белокожесть можно считать здоровой.
        - Сеньор герцог, - обратился он к Людовику Бурбонскому, - мои сеньоры и хозяева дают знать, что раз ты не желаешь сражаться с ними, через три дня, между девятью и двенадцатью часами утра, увидишь свою мать, которую увезут из замка. Подумай над этим и спаси ее, если сможешь.
        Сообщение настолько выпадало за рамки рыцарской этики, что все присутствующие уставились на герольда, ожидая, что он скажет, что это глупая шутка. Но юноша ничего больше не сказал.
        Герцог долго молчал, утрамбовывая эмоции, а потом произнес тихо, спокойным голосом:
        - Скажи своим хозяевам, что они ведут самую бесчестную войну, какая только случалась в христианском мире. Никогда прежде в войне между рыцарями дамы и девицы не рассматривались, как пленницы. Мне, конечно, будет неприятно видеть свою мать, которую увозят таким вот образом. Но если я нападу на охрану, то подвергну ее жизнь смертельному риску. От людей без чести можно ожидать чего угодно.
        Когда герольд вышел, заговорили все сразу. Их продолжительные и гневные речи можно было выразить одной короткой фразой: «Рыцарство умерло!». Великую эпоху хоронят малые дела.
        Через три дня к девяти утра к замку подошла английская армия в боевом построении. Она остановилась примерно в километре от французского лагеря. Латники стояли в центре, а лучники - на флангах, немного загнутых вперед, воткнув перед собой заостренные колья для защиты от конницы. Горнисты громко и долго извещали о своем прибытии. Опустился подъемный мост замка, открылись ворота. Первыми выехали готовые к бою полсотни всадников в добротных доспехах. За ними рослый пехотинец вел на поводу белую лошадь, на которой сидела в низком мужском седле, сильно подогнув ноги, потому что стремена были укорочены, герцогиня Изабелла - пожилая женщина в высоком пурпурном колпаке в форме усеченного конуса, длинном пурпурном платье и накидке из горностаевого меха, застегнутой на груди большой золотой брошью. Герцогиня смотрела строго перед собой, словно справа от нее не было французского лагеря. За ней шагала сотня пехотинцев с большими щитами, длинными копьями и котомками за спиной. Дальше ехала телега немного шире и длиннее крестьянских, на которой был прямоугольный домик с плоской крышей из светло-коричневой кожи,
натянутой на раму и украшенной гербом Бурбонов, - предок кареты. Вход в домик был сзади. За ним ехал фургон с девицами, свитой герцогини. Затем два фургона с ранеными и две телеги с продовольствием. Следом шли пехотинцы - лучники, арбалетчики и копейщики - и их боевые подруги с детьми и узлами награбленного барахла.
        Гарнизон замка вместе с пленными неторопливо проследовал мимо французского лагеря, достиг построения англичан, поехал дальше. Английское войско постояло еще с полчаса, а потом последовало за ними.
        Людовик, герцог Бурбонский, облаченный в доспехи, наблюдал с верхушки вала. Руки держал за спиной, схватив правой рукой запястье левой.
        Он проводил мать взглядом, а когда ее загородили фургоны, повернулся к своей свите и молвил тихо:
        - Худшего не случилось - уже хорошо.
        - Еще не поздно на них напасть, - сказал маршал Луи де Сансерр.
        - Ты забыл приказ короля?! - насмешливо произнес герцог Бурбонский и спросил свою свиту: - Запомнили командиров бригантов?
        - Бернар де Вист, Бернар де ла Салль и Ортинго, - перечислил Алар де Тустанн, который, видимо, знал их не понаслышке.
        - Передайте всем баронам, капитанам и рыцарям, что за каждого из этой троицы, живого или мертвого, я заплачу тысячу франков, - пообещал герцог Людовик.
        Про свою мать он ничего не сказал, но, думаю, за ее освобождение заплатит в несколько раз больше. Ради такой суммы стоило рискнуть. Тем более, что в ближайшее время боевых действий, а, следовательно, и добычи, не предвиделось. Я сказал герцогу, что отправлюсь за англичанами, чтобы проследить, куда они направляются. Он отпустил меня, как и большую часть армии. Замок мы захватили, свое дело сделали. Получилось не совсем так, как хотелось бы, но победа, материальная и моральная, была за нами.
        27
        Первый день англичане двигались осторожно, поместив в арьергарде значительную часть свой армии. На второй день, убедившись, что за ними едет только разведка, начали расслабляться. Я приказал своим разъездам не светиться, следить за нами издалека, незаметно.
        На третий день, зайдя на «английскую» территорию, они расслабились окончательно. На ночлег остановились на поле возле сожженной деревни. Расставили шатры и палатки, разожгли костры. Я наблюдал за ними из леса, с той стороны, откуда было ближе до предка кареты, около восьмисот метров. Герцогиню я не увидел, но девицы из ее свиты время от времени выбирались из фургона, болтали с мужчинами. Охраняли их не бриганты, а рыцари и хобилары. Как понимаю, девицы из благородных семей. За некоторыми наверняка дадут хорошее приданое. Шанс для простого рыцаря схватить жар-птицу за хвост. Вот они и обхаживали девиц, как умели.
        - Приведи сюда группами по десять человек всех бойцов, кроме тех, что останутся охранять лошадей. Пусть посмотрят и запомнят расположение людей и фургонов, - приказал я Хайнрицу Дермонду. - Ночью наведаемся в гости.
        Луна шла на убыль, осталось меньше половины диска, и ту постоянно закрывали облака. В лагере англичан горело несколько костров, возле которых сидели по два-три человека, тихо переговариваясь. В предыдущие две ночи костров было в несколько раз больше, примерно треть войска охраняла остальных. Теперь они решили, что опасность миновала, можно отдохнуть.
        Я пошел к лагерю англичан с двумя десятками человек, имеющих опыт в подобном деле, чтобы освободить герцогиню. Остальные с Хайнрицем Дермондом отправились туда, где пасутся лошади, чтобы снять охрану и захватить ценную добычу. Каждый верховой конь - это не менее тридцати франков. Один человек может за ходку увести бесшумно только двух лошадей. Вести придется через лес, к тому полю в паре километрах отсюда, где мы оставили своих лошадей под охраной пяти человек. По темноте люди Дермонда успеют сделать не больше двух ходок.
        Мы все в темной одежде и без доспехов. Из оружия только кинжалы, ножи. Если у человека нет с собой меча или арбалета, он постарается избежать ситуаций, когда такое оружие потребуется. Идем цепью, стараясь шагать бесшумно. Достают комары. Гудят так звонко, что кажется, будто тучи кровососов вьются вокруг нас, выбирая место для нападения. Бить их опасаемся, хотя за храпом, который по мере приближения к лагерю становится все громче, наверняка никто бы не прореагировал на шлепки. Время от времени провожу ладонью по лицу или шее, сгоняя самых агрессивных. Вот в таких вот условиях приходится работать. Зато интересно. Зрение, слух и даже интуиция напряжены так, что я чувствую себя другим человеком. Создается впечатление, что это происходит не со мной, что я - только наблюдатель, который находится в этом теле.
        Вот я подхожу к потухшему костру. В золе еще тлеют несколько темно-красных угольков. Воняет дымом, лошадиным потом, немытыми телами. Вокруг костра лежат четыре человека. Я жду, когда подойдут еще трое, склоняюсь к человеку, который лежит на боку, немного пождав ноги согнутые в коленях. Он тихо сопит. У «жаворонков» в полночь самый крепкий сон. Кладу левую руку на плечо. Верхний слой стеганки их плотной ворсистой материи. Легонько трясу. Человек просыпается почти сразу. Я чувствую, как легонько дрогнуло его тело, прощаясь со сном, наверное, сладким. Есть мнение, что перед смертью всегда снится что-то очень приятное. Пока никто не подтвердил это, но и не опроверг. Я тут же перемещаю левую руку на рот и нос человека, сильно сдавливаю их, коленом прижимаю к земле тело, и кинжалом, который в правой руке, наношу удар в шею. Несколько судорожных подергиваний - и всё. В ноздри бьет острый запах свежей крови. От него пьянеешь, наполняешься бесшабашной радостью. Мы переходим к следующему костру, медленно смещаясь в сторону возка герцогини. Слева и справа от нас бесшумно передвигаются темные силуэты членов
других групп.
        Мы вырезали несколько человек возле фургона, в котором ехали девицы из свиты герцогини. Те, кто спал здесь, были в одежде из более хорошей, дорогой ткани. Наверное, оруженосцы. Даже не буду считать, какой выкуп можно было бы получить за них.
        Вдруг я услышал шорох внутри фургона и присел. Также поступили и бойцы моей группы. Из фургона вылезла девушка в светлой одежде. Она тихо спустилась на землю, оглянулась по сторонам. Бойцы других групп тоже услышали ее, присели и замерли. Она отошла метра на три от фургона, приподняла подол и присела. Зажурчала струя.
        Я сразу вспомнил, как в детстве в выходные и на каникулы меня отправляли к деду, который жил километрах в двух от нас, в своем доме. В соседних проживало еще пять мальчишек и одна девочка примерно одного возраста. Мы шлялись по окрестностям, справляя нужду без всякого стеснения. Мальчишки любили делать это толпой, чтобы струи пересекались, разбрызгиваясь. А вот девочке приходилось писать в одиночку. Она приспускала трусики и приседала. Наверное, чтобы ей было не скучно, мы тоже приседали и наблюдали процесс. Девочке нравилось наше внимание. Я помню ее счастливое лицо, острые коленки, светлые трусики, натянутые между раздвинутыми ногами, а ниже - струю, которая, как кажется сейчас, разбивалась о землю бесшумно, и легкий запах мочи.
        Сейчас звуки показались мне необычайно громкими, а вот запах мочи не почуял. Наверное, все остальные перешибал запах крови, который, казалось, набился комками в мои ноздри. Я сзади подкрался к девушке и, когда она выпрямилась, левой рукой зажал ей рот, а правой обхватил за талию и прижал к себе. Тело было худеньким, тонким. Длины моей руки хватило бы на то, чтобы обхватить три таких. От волос пахло ромашкой. Говорят, девушки моют волосы отваром этого цветка, чтобы стали светлее. Не знаю, насколько это средство помогает, однако пахнет приятнее, чем собачья моча, которой тоже осветляют волосы. Девушка задергалась, пытаясь высвободиться.
        Я прижал ее крепче и прошептал на ухо:
        - Спокойно, ничего тебе не сделаю. Я от герцога Бургундского, хочу освободить его мать.
        Она перестала дергаться.
        Я дал ей еще несколько секунд, чтобы осмыслила услышанное, и продолжил:
        - Ты хочешь помочь герцогине? Кивни головой.
        Девушка кивнула легонько, потому что больше не позволяла моя рука.
        - Тогда сейчас пойдешь к возку герцогини и тихо разбудишь ее, - продолжил я. - Всё поняла?
        Она отрицательно помотала головой.
        - Не хочешь помочь своей госпоже?! - удивился я.
        Она утвердительно закивала головой.
        Я не понял, с чем именно она соглашалась, поэтому произнес:
        - Сейчас я отпущу твой рот. Говорить будешь шепотом. Если заорешь, убью. Поняла?
        Девушка опять утвердительно закивала головой.
        Я оторвал руку от ее рта, но не убрал совсем, чтобы заткнуть, если закричит.
        - Госпожа не здесь. Она там, в другом конце, в большом шатре, но я не знаю, в каком. Нас к ней не пускают. С ней две служанки, - тихо, но быстро, затараторила девушка.
        Да, лоханулся я. Был уверен, что герцогиню везут в кожаном возке. Видимо, бриганты отказались отдавать ее под опеку рыцарей. Слишком ценная добыча.
        - А в этом шатре кто? - спросил я, повернув ее лицом к небольшому шатру, который стоял неподалеку от фургона.
        Я был уверен, что, если не в возке, то именно в этом шатре и ночует герцогиня. Слишком он мал для воинов.
        - Рыцари, которые нас охраняют, - ответила девушка.
        - Сколько их там? - поинтересовался я.
        - Четверо, - ответила она.
        - Сейчас мой человек проводит тебя к лесу, подождешь там, пока мы закончим, а потом поедем домой, - сказал ей.
        - А остальные? - спросила она.
        - Кто остальные? - не понял я.
        - Девушки, - ответила она.
        Возиться с ними мне не хотелось. Наверняка без визга не обойдется. Впрочем, главная цель операции все равно не выполнима, а второй попытки у нас не будет. Нанесем англичанам моральный ущерб. Умыкание девиц - это не какая-то там резня спящих. Его воспримут, как оскорбление мужского достоинства.
        - Тихо разбуди их. Выбирайтесь из фургона. Мои люди проводят вас. Если кто-то завизжит, бросим и уйдем, - короткими фразами, чтобы быстрее дошло, приказал я.
        Проводив ее до фургона, помог взобраться. Попка у девушки была полнее и мягче, чем остальные части тела. В фургоне послышалась возня и шепот. Я выделил двух человек, объяснил им, как вести девиц на поляну к нашим лошадям. Остальным приказал зачистить территорию вокруг шатра, а потом собраться возле него.
        Девицы выбрались из фургона. Было их восемь. Они держали в руках узелки и жались друг к дружке, испуганно поглядывая на двоих моих бойцов в черном, которые стояли рядом с фургоном.
        Я подошел к ним, спросил шепотом:
        - Все собрались?
        - Да, - ответила одна, судя по голосу, та самая, с которой я общался ранее.
        - Постройтесь цепочкой. Передняя возьмется за одежду бойца, который вас поведет, а остальные - друг за друга. Из строя не выходить, чтобы не случилось. Не визжать и не разговаривать, иначе могут выстрелить на голос и убить, - проинструктировал я.
        Они построились за моим бойцом и медленно пошли в сторону леса. Так водят по дорогам слепых, которые сбиваются в группу и нанимают поводыря. Как ни странно, девицы ни разу даже не ойкнули. Наверное, это будет самое яркое приключение в их жизни. Остается только посочувствовать родственникам и друзьям, которым придется выслушивать рассказ о нем по несколько раз.
        Закончив зачистку, мои бойцы собрались возле шатра, рядом с трупами шести оруженосцев, которые должны были бдительно охранять сон своих сеньоров. Я отобрал четыре пары самых крупных бойцов и объяснил, что им предстоит сделать: залезть в шатер и оглушить и связать рыцарей.
        - Если кто-то заорет, убивайте, - разрешил я.
        Остальные собрали оружие, доспехи и прочее имущество убитых ранее и приготовились быстро отступить.
        Сперва в шатер залезли четверо. Они распределили жертв, после чего приступили к делу. К ним сразу полезли еще четверо. В шатре послышались удары, возня, чье-то возмущенное «В чем дело?!». Кто-то попытался заорать «измена», но смолк на первом слоге. Никто из спящих англичан не прореагировал на эти звуки. Ближайшие живые враги были метрах в пятидесяти от нас. Из шатра по одному выволокли четырех рыцарей с кляпами во рту и со связанными за спиной руками. Мы подождали, когда они очухаются, забрали из шатра оружие, доспехи и седла, после чего поставили пленников на ноги и повели под руки в сторону леса. На опушке встретились с бойцами из группы Хайнрица Дермонда, которые делали второй заход за лошадьми.
        - Не задерживайтесь. Берите ближних лошадей - и быстро назад, - приказал ему.
        Девицы сидели на опушке на противоположном конце леса вокруг костра, который по моему приказу развели для них. Они напоминали стаю светлых бабочек, слетевшихся на огонь. Для них отобрали самых спокойных трофейных лошадей, оседлали, укоротив стремена. Мои оруженосцы с удовольствием помогли девицам забраться в седло. Меня поражала разница, с какой они относились к благородным и неблагородным женщинам. Первым, даже уродинам, оказывалось всяческое внимание, вторых, даже раскрасавиц, можно было бить и насиловать.
        Рыцарей, освободив от кляпов, тоже посадили на лошадей, но со связанными за спиной руками. К каждому было приставлено по два охранника: первый вел на поводу лошадь с пленником, а второй ехал сзади и присматривал.
        На всякий случай я предупредил пленников:
        - Не делайте непродуманных движений. У моих людей приказ убить вас при малейшей попытке к бегству.
        - Я - рыцарь! Могу поклясться, что не сбегу. Развяжите мне руки, - потребовал один из них, обладатель густой черной бороды, говоривший на гасконском диалекте.
        - Какой ты рыцарь?! - насмешливо произнес я. - Рыцари не воюют с дамами и в плен их не берут!
        - Я не брал их в плен, - гордо заявил он.
        - Если бы мой сеньор или кто-либо из его вассалов поступил так, я бы потребовал немедленно отпустить дам. В противном случае покинул бы войско. Мне с подлыми людьми не по пути, - поделился я своими взглядами на рыцарскую честь. - Ты остался, значит, ничем не лучше их. Поэтому обращаться с вами будут, как с людьми подлыми, не достойными уважения.
        Ночью по лесной дороге быстро не поедешь. Мы двигались шагом и плотной массой. То один, то другой боец крестился и шептал молитвы. Темноты они боялись, даже сбившись в кучу. Причем во время вылазки в лагерь врага страха этого не было. Наверное, его заглушал страх реальной опасности. Впереди ехал дозор из пяти человек, затем три десятка арбалетчиков под командованием Хайнрица Дермонда, которые сопровождали девиц, конвоировали пленных и гнали захваченных лошадей, а в арьергарде - я с остальными бойцами, чтобы встретить погоню, ежели такая будет. Всего мы захватили около трех сотен отменных жеребцов. Если доведем их и пленных рыцарей до своей территории, налет окажется очень прибыльным.
        Когда посветлело, я проскакал к голове колонны и приказал ускорить движение. Нам надо было, во-первых, как можно дальше удалиться от вражеского лагеря, а во-вторых, добраться до места, которое я приметил под засаду. Оно находилось на «французской» территории, сразу за сожженной деревней. В зоне боевых действий не осталось уцелевших деревень. Одни разорили англичане, другие - французы. Проехав мимо пожарища, по открытому месту, преследователи должны расслабиться. После чего и встретятся с нами.
        Возвращаясь в хвост колонны, я посмотрел на девиц, которые с напряженными лицами ехали на лошадях. Им всем не впервой путешествовать верхом, но, наверное, никогда раньше не катались так долго. Уверен, что растерли все, что можно. С какой из них общался ночью - определить не смог. За исключением одной пышки, все они казались худенькими, от всех воняло лошадьми, а не пахло ромашками, и все смотрели на меня с интересом. Не знаю, что именно обо мне рассказали им Мишель де Велькур и Анри де Халле, которым я поручил развлекать девиц, но явно что-то из жанра «ненаучная фантастика», к которому тяготеет слабый пол. Впрочем, женщинам не важно, что именно говорят о мужчине, лишь бы говорили эмоционально и часто. Так им легче влюбиться.
        28
        Мы благополучно добрались до места засады. Проехали немного дальше, где на заброшенном поле, которое начало зарастать березками, оставили лошадей, своих и трофейных, девиц и пленников под охраной Ламбера де Грэ и десяти арбалетчиков. Девицы слезли с лошадей с помощью оруженосцев, а потом, прежде, чем сделать первый шаг, какое-то время стояли, широко расставив ноги и немного согнувшись. Позы были очень двусмысленные. Впрочем, с голодухи мне много чего казалось двусмысленным. С остальными бойцами я вернулся к месту засады. Дорога в этом месте проходила между двумя невысокими пологими холмами, поросшими деревьями и кустарником. Арбалетчики, как на учениях, рассчитались на первый-второй и разошлись каждые на свой склон. Быстро нашли места для позиций, обеспечили дополнительное укрытие, если требовалось. Мы с Хайнрицем Дермондом прошли каждый вдоль своего склона, поверили маскировку. На этот раз я занял позицию не в конце, а в начале засады, в том месте, где лес начинал редеть, и дальше шли заброшенные поля. Оттуда хорошо просматривалось все открытое пространство. Я не сомневался, что погоня будет, но
не мог угадать, сколько человек пошлют. Надеюсь, что не всю конницу.
        Они появились часа через два. Около трех сотен всадников: десяток рыцарей и оруженосцев, две сотни хобиларов и около сотни лучников, которые использовали коней только для того, чтобы добраться до места сражения. Скакали хлынцой. Выехав из леса, они сбились поплотнее и поскакали быстрее. Разведка - отряд человек из двадцати - опережала основные силы всего метров на пятьдесят. Видимо, уже потеряли надежду, что догонят нас. Наверное, они проехали бы еще километра три-четыре и развернулись, побоялись глубоко вклиниваться на нашу территорию. Исчезновение нескольких отрядов кое-чему научило их. К счастью, не многому.
        - Приготовились! - негромко крикнул я.
        Мою команду передали по цепочке по обоим склонам. Они казались мирными, словно приглашали остановиться здесь на пикник. Оба склона у дороги покрыты зеленой травой и цветами. Выше шли кусты, не такие густые, как маквисы в горах на юге, но и редкими не назовешь. Еще выше росли деревья, сперва поодиночке, а потом все гуще. Где- то между ними прячутся мои арбалетчики. Даже мой наметанный взгляд не увидел ни одного.
        Не заметили и враги. Первыми, сбавив ход и немного растянувшись на узкой дороге, проскакали мимо меня разведчики. Это были гасконцы. Они подначивали своего сослуживца, у которого оборвалось стремя, что считается дурной приметой. Судьба иногда предупреждает нас, только мы не понимаем ее знаки. Если бы он остановился, чтобы приладить стремя, то спасся бы. Гасконец отшучивался, что и без обоих стремян обгонит любого. Сейчас у него будет возможность доказать это.
        Я приказал щадить лошадей и уничтожать наездников. С животными будет меньше мороки, чем с людьми. Когда в засаду втянулось две трети вражеского отряда, наконец-то протрубил горн. Анри де Халле позвал пионеров на завтрак. Я уже заждался, подумал, не заснули ли они там с Хайнрицем Дермондом?! Привык, что сам решаю, когда начать. Теперь буду знать, как тяжело ждать моим бойцам.
        Стрелял по лучникам, которые ехали в хвосте отряда. Они самые опасные для нас. Оказались и самыми трусливыми. Я успел свалить всего девятерых лучников, остальные успели выскочить из зоны поражения и без оглядки поскакать дальше. Они сюда приплыли безнаказанно убивать и грабить, а не погибать зазря. Я сразу переключился на хобиларов, которые последовали примеру лучников. С дистанции несколько десятков метров я бил в голову без промаха. Старался попасть в лицо, а если мне подставляли затылок, бил и в него. Шлемы на такой дистанции не спасали. Остановился, когда опустошил весь колчан. К тому времени по полям мимо сожженной деревни уматывало меньше сотни вражеских всадников, в основном лучники. Остальные лежали на дороге и в начале поля, по которому метались две раненые лошади. Еще одна лошадь билась на дороге, пытаясь встать. Болт попал ей сразу за левой передней лопаткой и перед седлом. Видимо, наездник придержал лошадь, когда болт уже летел с упреждением. Наездник лежал рядом - молодой мужчина с длинными русыми волосами, которые открыл слетевший шлем. Второй болт попал англичанину в горло спереди и
почти весь вылез сзади. По древку к земле стекала кровь, которая в ярких лучах солнца приобрела цвет киновари.
        - Спускаемся! - громко крикнул я.
        Арбалетчики быстро сбежали по склонам к дороге, занялись самым приятным для солдата делом - сбором трофеев. Разбившись на пары, они добивали раненых и ловко вытряхивали убитых из доспехов, одежды и обуви. Двое прирезали раненую лошадь, сняли с нее седло и попону, а потом и шкуру, в которую сложили порубленное фальшионами мясо, оставив на дороге груду дымящихся кишок, крупные кости, голову, копыта.
        - Отвезите мясо, пусть приготовят к нашему приходу, - приказал этим двум.
        Лошадь - это килограмм триста мяса. Всему отряду, включая девиц и пленников, хватит на сегодняшний день и немного останется на завтра. Захватим и раненых лошадей. Если раны легкие, подождем, когда выздоровеет, и продадим, если тяжелые, прирежем на днях. Я уже так привык к конине, что с удивлением вспоминаю времена, когда считал ее экзотичным продуктом.
        Девицы встречали нас, как героев. Им уже рассказали, что мы разгромили в пух и прах пятикратно - это не я придумал! - превосходящего противника. Пригнанные лошади, всего две сотни, говорили о другом, но девицы слушать подобную ерунду не желали. Их спасители обязаны быть супергероями.
        Пока доваривалось мясо, я побрился, а потом сходил к речушке, протекающей рядом с нашим лагерем, и почистил зубы толченым мелом и еловыми веточками и помылся по пояс. Оруженосцы последовали моему примеру в части мытья. Чистить зубы - это пока выше их понимания. Я частенько повторяю, что грязным и вонючим может быть крестьянин, потому что он целый день работает, ковыряется то в земле, то в навозе, а чистота - отличительная черта благородного человека. То ли мне начали верить, то ли стараются понравиться, чтобы побыстрее стать рыцарями.
        Затем мы сели за поздний завтрак или ранний обед. Для девиц и оруженосцев бойцы соорудили что-то типа стола из бревен. Каждому едоку выдали по ломтю хлеба, на котором лежал кусок горячего мясо, и налили вина в медную или оловянную кружку или бокал, у кого что было. Поскольку у девиц своей посуды не имелось, оруженосцы пили из одной на двоих с дамой, а остальным одолжили арбалетчики. Только я ел с поставленной на пенек, серебряной тарелки, орудуя ножом и вилкой, и пил из серебряного кубка. Мои бойцы уже привыкли к этому, а девицам было в диковинку. Они пялились на меня, как на жонглера. Их больше удивляло не то, что можно есть, не пачкая рук, а то, что я держал вилку в левой руке.
        - Он умеет биться сразу двумя мечами, - проинформировал свою соседку Мишель де Велькур и предложил ей с ножа кусочек мяса.
        Девушка взяла мясо двумя пальчиками. Пока она жевала, оруженосец держал наготове медную кружку с вином. Есть ему было некогда. Девушка млела от его внимания. Это она еще не видела, как лихо Мишель де Велькур насилует крестьянок во время грабежа деревень.
        Когда мы добрались до замка Белльперш, там уже начался ремонт. Людовик, герцог Бурбонский, собирался в дорогу. В Париже его ждал венценосный зять, чтобы поздравить с захватом такого крепкого укрепления. Людовик Бурбонский встретил меня, освобожденных девиц и захваченных пленников во дворе замка. Герцогу уже доложили, что мы, хотя и не смогли освободить его мать, изрядно потрепали англичан и захватили большую добычу.
        Каково же было мое удивление, когда одна из девиц, самая юная, лет тринадцати, которую я опознал по голосу, как «ночную собеседницу», подошла к герцогу и сказала:
        - Здравствуй, отец!
        - Здравствуй, Финнет! - сдержанно поприветствовал он.
        Финнет - это уменьшительное от Серафина. Так иудеи называют шестикрылых ангелов. Я знал, что Людовик Бурбонский, несмотря на свои тридцать три года, был холостым. Видимо, это его внебрачная дочь, которая воспитывалась при дворе бабушки.
        - По крайней мере, одну мою родственницы ты вызволил из плена! - шутливо произнес герцог Людовик.
        - Там было темно. Схватил, какая под руку подвернулась, - пошутил я в ответ.
        - Я так испугалась, когда он обхватил меня за талию! - восхищенно произнесла девушка.
        - Потом расскажешь, - остановил ее отец.
        Серафина мигом сникла и отступила в сторону.
        - За девиц получишь тысячу золотых, - сообщил герцог. - Но и про тех трех негодяев не забывай.
        - Не забуду, - заверил я.
        Дальше нами занялся Николя Лефевр. Он купил всех захваченных нами лошадей. Их постоянно не хватает. Погибают, травмируются. Зато у каждого моего бойца по две лошади, у оруженосца по три, а у нас с Хайнрицем Дермондом по четыре. Это не считая упряжных. Интендант заплатил за лошадей на двадцать процентов больше их рыночной стоимости. Половина надбавки осела в его кармане. Пленники оказались гасконскими рыцарями-башелье. Поскольку я объявил их подлыми людьми, то не мог отпустить под честное слово, чтоб привезли выкуп. Пришлось уступить их Николя Лефевру по триста франков за голову. Подозреваю, что он заработает на гасконцах больше нас.
        29
        Французское и английское войска разъехались по домам. Повоевали, то есть пограбили немного - пора отдохнуть. Эти парни не перетруждались. В предыдущее две жизни я привык к другим войнам. Раз уж взялись за дело, надо довести его до конца, а потом расслабляться. У меня теперь были деньги, немалые, так что не возражал бы, если бы одна из сторон одолела другую, и наступил мир.
        Людовик, герцог Бурбонский, отправился в Париж похвастаться перед зятем своей великой победой - захватом замка Белльперш. Мне с отрядом было приказано отправиться в город Шательро на помощь Карне де Бретону и там ждать дальнейших указаний. Поскольку у нас договор до зимы, аванс выплачивают исправно, я с у довольствием выполнил этот приказ. На переходе отряд напоминал цыганский табор. Баб в нем стало почти столько же, сколько и воинов, и прибавились дети. Обоз сопровождала свора собак, к которым прибились две чужие гончие, такой же стати, только масть белая с желтыми пятнами. Две суки ощенились. Щенков везли в моем фургоне. Мамаши на ходу запрыгивали сзади в фургон, кормили своих отпрысков, а потом мчались с кобелями по обочине, облаивая всех и вся, но зверя не гоняли. Вспугнут, пробегут по следу метров двести-триста, а потом возвращаются к обозу. Понимали, что мы не на охоте.
        Карне де Бретон обрадовался нашему приходу. Гарнизон увеличился почти вдвое, что уменьшало возможность нападения врага. Старый вояка начал отвыкать от военной жизни. На некоторых людей плен действует более отрезвляюще, чем даже ранения. Или это тот самый кризис середины жизни. Живут в эту эпоху меньше, вот кризис и наступает раньше.
        - Я свое отвоевал, пусть молодые помашут мечами, - сказал он мне, встретив у городских ворот. - Сегодня обустраивайся, а завтра обязательно приезжай ко мне на обед.
        Меня он поселил в доме богатой вдовы - дамы лет сорока пяти, которая никогда не поднимала глаза от пола. Наверное, чтобы в них не прочли ее грешные мысли. Одевалась она в белую рубаху и сверху что-то черное, длинное и просторное, а на голове носила подобие чепца монашек, из-под которого не видно было ни единого волоска. Судя по темным усикам над верхней губой, она - брюнетка. Жила вдова в двухэтажном каменном доме с большим внутренним двором. Мне отвела комнату на втором этаже и подальше от своей. Там стояла широкая кровать под балдахином из двух слоев полотна: красного снаружи и зеленого внутри. Перед кроватью был постелен толстый ковер, привезенный с Ближнего Востока. Такие ковры были когда-то в моем доме в Венеции. Утром, когда ступил на ковер босыми ногами, появилось ощущение, что вернулся в прошлую жизнь.
        Карне де Бретон жил неподалеку, в таком же большом двухэтажном каменном доме, который принадлежал богатому купцу Жаку Висану - дородному и плешивому мужчины лет сорока пяти, одетому в белую льняную рубаху, котту из сине-красного тонкого флорентийское сукна длинной до середины бедер, подпоясанную тонким кожаным ремешком с золотыми висюльками в виде медальонов с ликами, и шелковые красные шоссы, плотно облегающие его толстые ляжки и мешковатые ниже коленей. Угощал нас купец в большой комнате на втором этаже. Пол в ней был из плиток мрамора, темных и светлых, расположенных в шахматном порядке. Под окнами на полу лежали циновки. Три узких и невысоких, закругленных сверху окна выходили на улицу и были застеклены вставленными в свинцовые рамы кусочками зеленоватого стекла. Еще три окна были шире и выше, смотрели во двор и вместо стекол имели куски промасленной бумаги, через которую, как мне показалось, света проходило больше, чем через мутное стекло. Между этими окнами стояли два предмета мебели типа этажерок, в которых каждая нижняя полка была шире верхней. На полках стояла посуда золотая, серебряная,
бронзовая, медная, стеклянная и из глазурованной глины. Ближе к окнам, что смотрели на улицу, стоял длинный и узкий стол, накрытый длинной, почти до пола, скатертью из беленого полотна. Во главе стола находилось кресло с балдахином из плотной ткани вишневого цвета, а со стороны окон - три табурета. Для кого предназначался третий - не знаю, потому что гостей было всего двое - Карне де Бретон и я. Обслуживали нас дочка купца - невзрачная девица с оспинами на лице, облаченная, как и отец, в белую рубаху, только шелковую, и темно-синюю, приталенную, с низким лифом и короткими рукавами котту, которая доходила до середины щиколоток, - и две пожилые служанки, обе рябые. Тарелки и ложки нам дали серебряные, а кубки - золотые. Нож полагалось иметь свой, а до вилок хозяева пока не доросли. Когда я доставал из футляра принесенные с собой нож и вилку, заметил еле сдерживаемую злорадную улыбку на лице Карне де Бретона. Предназначалась она купцу, который смотрел на вилку с недоумением. Видимо, меня пригласили в первую очередь для того, чтобы одернуть купца с его богатством.
        - Разве Карне не показал тебе, как надо пользоваться вилкой?! - наигранно удивился я, хотя рыцарь имел смутное представление, как с ней обращаться. - Наверное, не хотел обидеть.
        - Да, он очень благородный человек, - туманно произнес Жак Висан.
        Вроде бы не стебался. По крайней мере, внимательно следил, как я орудую вилкой. Уверен, что с завтрашнего дня все семейство купца будет обучаться этому искусству, посчитав его обязательным для богатого человека.
        Поскольку день был постный, нам подали печеные провансальские смоквы с лавровым листом; жареного лосося с латуком, привезенным, по словам хозяина, из самого Авиньона; черепаху, которая, как и бобер, не считается животным, потому что живет в воде, с тушеной капустой; соленого угря с вареным горохом; жареных карпов и щук с перечным соусом; морскую свинью в кляре с бобами; вареных мидий, приправленных уксусом; местный вариант супа, который представлял собой жидкое пюре из протертых вареных устриц, сухарей, лука, оливкового масла, имбиря, корицы, гвоздики, шафрана, перца и кислого вина; пироги с начинкой из разных рыб. На десерт подали вафли, сахарные лепешки, апельсиновые цукаты и гипокрас - вино, смешанное с корицей, белым имбирем, кардамоном, мускатным орехом, анисом и медом. Обед продолжался часа три, если не больше, с продолжительными паузами между переменами, во время которых в бокалы наливали сладкое белое вино («Самое лучшее, из Сен-Пурсена!»). Давненько я так не обжирался! К концу пиршества понял, почему Карне де Бретон растерял воинственность. После такой трапезы предпочтешь сдаться в плен,
лишь бы не мешали переваривать натрамбованное в желудок.
        В придачу к концу обеда я узнал цены на продукты, которые продавались на рынке Шательро, потому что к каждому блюду следовал чисто купеческий комментарий Жака Висана:
        - Лосось по три су за штуку! Угорь по два су! Устрицы по три су за дюжину! Вафли по два су за дюжину! Сахарные лепешки по восемь денье! Фунт имбиря - одиннадцать су! Полфунта корицы - пять су! Унция шафрана - три су! Гипокрас по десять су за кварту!…
        Чтобы не остаться в долгу, рассказал, как захватил галеру с пятьюдесятью тоннами специй, которые продал за четверть цены, а деньги якобы прогулял в Константинополе за пару недель.
        - За четверть цены?! - ахнул пораженный купец. - Такой груз можно было продать за… - он долго считал, после чего произнес еще эмоциональнее: - Всего за две недели?!
        - Даже меньше, - признался я. - Молодой был, умел деньги тратить.
        После этого купец стал смотреть на Карне де Бретона с большим расположением. Лучше иметь старого, простого и рассудительного зятя, чем молодого и манерного транжиру. Значит, рыцарь не зря пригласил меня на обед.
        - Он хочет выдать дочку за благородного человека, обещает десять тысяч приданого и дом, что строится по соседству, - рассказал Карне де Бретон, когда мы на следующий день поехали на охоту. - Я сперва показался ему слишком старым для дочери-«красавицы», но ты здорово убедил его в обратном.
        - Надо было предупредить. Я бы сделал это еще лучше, - сказал я.
        - Разве тебе не нужна жена с таким приданным?! - удивился Карне де Бретон.
        - Я не признаю браки по расчету, - успокоил его. - Сердце считать не умеет, а что не по любви, то заканчиваются вырождением.
        - Не скажи! - возразил Карне де Бретон. - Первый раз я женился тоже по расчету. Шестнадцать лет прожили душа в душу. Потом ее и детей чума прибрала.
        Это и есть вырождение, поскольку у детей был слабый иммунитет, но говорить ему не стал.
        - Мой замок и деревни англичане сожгли, крестьяне разбежались. Пришлось опять на войну идти, - продолжил он. - Теперь есть возможность пожить в свое удовольствие. Не хотелось бы ее упустить.
        - Если будет нужна еще какая-нибудь помощь такого рода, обращайся, не стесняйся! - произнес я шутливо.
        - Нужна другая помощь, - сказал Карне де Бретон. - Бриганты, которые сидели в замке Белльперш, осели на противоположном берегу реки. Сначала своих грабили, теперь к нам начали наведываться. Не помешало бы урезонить их, но у меня людей было мало, не мог оставить город без охраны. Выше по течению есть брод. Можно переправиться двумя отрядами и ударить внезапно, как ты умеешь.
        - Одним отрядом легче ударить внезапно, - произнес я.
        - Можешь сам, - согласился он. - Мне главное, чтобы на нас не нападали. С командиром англичан, что мост охраняет, мы договорились не беспокоить друг друга. Ему тоже лишние хлопоты не нужны. А с бригантами только мечом можно договориться.
        - Не знаешь, где они держат герцогиню Изабеллу? - спросил я.
        - По слухам, в каком-то замке на берегу моря, - ответил Карне де Бретон. - Нам в плен попадались только рядовые бриганты, а они толком не знают. Но все ждут выкуп за герцогиню.
        - Надо будет у командиров расспросить, - сделал я вывод.
        - Расспроси, - молвил он. - Окажу любую посильную помощь.
        В тот день мы загнали шесть оленей. Поскольку холодильник еще не изобрели, большую часть мяса раздали своим бойцам. Это было хорошим подспорьем для них. В отличие от рыцарей и даже оруженосцев, которых угощали богатые хозяева, рядовым, размещенным на постой у бедняков, приходилось платить за питание.
        30
        На следующий день, незадолго до полудня, в город Шательро пришел проповедник. Это был монах по имени Симон, не толстый и не худой, не высокий и не низкий, не старый и не молодой. И лицо незапоминающееся, зацепиться не за что. В двадцать первом веке люди с такой внешностью считались лучшими кандидатами в шпионы. Одет в старую, порыжевшую от стирок, когда-то черную рясу из грубого холста. За плечом большая торба из разряда «Мечта оккупанта», почему-то пустая. Обычно монах, проходя через деревни, набивают торбы продуктами, выпрошенными у крестьян. Оратором он был от бога. Голос имел, как я называю, «двуоктавный», высокий и низкий одновременно, причем располагались они не рядом, а через одну октаву, из-за чего переход с одной на другую впечатлял. Начинал речь монах на низкой октаве, потом загорался, перескакивал на высокую, а в нужный момент, эмоционально напряженный, резко падал на низкую, из-за чего со слушателями случалось что-то типа катарсиса. Бабы дружно начинали реветь, мужики - смущенно тереть глаза. Он собрал на рыночной площади почти всех жителей города, от мала до велика, и начал бичевать
пороки. В первую очередь досталось модницам. И то верно! Конкуренток надо лишать главного оружия. Больше всего монаху не нравились высокие колпаки. Несколько женщин, имевшие такие и одевшие их в этот день, были изгнаны с площади.
        За нами побежала ребятня с криками:
        - Сними колпак! Сними колпак!
        Досталось и обладательницам низких декольте. Поскольку в данном случае снимать - делать еще хуже, им посоветовали прикрыться. В заключение проповедник предал анафеме жадность и сребролюбие и предложил скинуться на содержание его монастыря, расположенного где-то на юге Гаскони. Растроганные горожане поделились любимым серебром. Сделали взнос и мои арбалетчики.
        Я подозвал Жака Оруженосца, расспросил о собаках, за которыми он присматривал, а затем приказал:
        - Последи за монахом. Издалека, чтобы он не заметил. Куда пойдет, с кем будет разговаривать. Вечером доложишь мне.
        Я уверен, что к благому надо призывать делами, а словами агитируют те, кто сам так не собирается поступать. Для них благие намерения - дорога в рай при жизни.
        После проповеди монах пошел в гости к священнику, где, наверное, отобедал и поспал пару часов. После сиесты он прогулялся по городу. Больше всего проповедника интересовала та часть города, что прилегала к реке. Там сразу после нашего захвата города заделали все дыры в стенах, но лентяи напряглись и пробили новые лазы.
        Поутру монах выехал из города на муле. Направился он на восток, вглубь «французской» территории, но, когда мы его догнали, скакал уже на юг. Наверное, на следующем перекрестке собирался повернуть на запад. Завидев наш небольшой отряд, сопровождаемый сворой гончих, монах отошел на обочину и любезно заулыбался, кивая головой, как китайский болванчик. Вообще-то встреча с монахом считается плохой приметой. Правда, их столько развелось, что куда ни пойди, обязательно встретишь хотя бы одного. Так что любой неприятности было объяснение. Чтобы избежать их, надо было сделать что-нибудь плохое монаху, как минимум, плюнуть ему вслед. Я решил плюнуть почти по максимуму.
        - Сеньоры рыцари собрались поохотиться? - поинтересовался монах.
        - Надеюсь, это не грешно? - спросил я в ответ. - День сегодня вроде бы скоромный. Или я ошибаюсь?
        - Нет, шевалье не ошибся, сегодня можно есть мясное, - сказал проповедник, перестав улыбаться.
        Видимо, почувствовал, что я не отношусь к его поклонникам.
        - Повесьте его головой вниз, - приказал я арбалетчикам, сопровождавшим нас с Карне де Бретоном.
        - Чем я провинился перед шевалье?! - воскликнул монах высоким голосом, а затем продолжил низким: - Это дьявол науськивает вас на меня! Остановитесь!
        Я провел со своими бойцами разъяснительную работу, поэтому слова проповедника их не остановили. Жак Оруженосец, следуя моей инструкции, врезал балаболу в рыло, заставив проглотить пару зубов и заткнуться. Монаху связали руки за спиной, а к ногам привязали длинную веревку, которую перекинули через сук. Потянув за нее, подняли проповедника на такую высоту, чтобы голова его была немного ниже моей. Впрочем, голову закрыли опавшие вниз подолы рясы и грязной белой шелковой рубахи. Я вспомнил, как он порицал склонность к роскоши. Поэтому проповедник и прятал шелковую рубаху под грубую рясу. Прошли те времена, когда святость определялась количеством вшей и блох. Шелк за последние годы заметно подешевел, так что его могли позволить себе те, кто имел деньги и не хотел кормить кровососов. Нашему обозрению открылось и хозяйство монаха, довольно внушительное. Кому не надо, тому дается много. Подолы завернули под бечевку, которая служила вместо ремня, открыв голову монаха. Он покачивался из стороны в сторону и, пришепетывая, скулил:
        - Я - божий слуга! Напав на меня, вы выполняете волю дьявола!
        - Если бы ты был божьим слугой, нас бы уже поразила молния, - съязвил я. - Значит, дьяволу служишь ты. Осталось выяснить, как именно и за сколько серебряников?
        - У меня только один господин - всевышний! - высоким голосом произнес он и продолжил низким: - Ему служу бескорыстно и на него уповаю, чтобы вразумил вас, поднявших руку на раба божьего!
        Я кивнул Жаку Оруженосцу, который врезал проповеднику палкой по заднице, заставив завопить от боли.
        - Кто и зачем прислал тебя в город? - начал я допрос.
        - Бог меня послал, чтобы искоренил скверну в душах горожан! - пламенно, высоким голосом, заверил проповедник, лицо которого начало наливаться кровью, краснеть.
        - Сомневаюсь, что богу нужны сведения о наших крепостных стенах, - произнес я насмешливо. - Разведите под ним костер. Огонь очистит от вранья, и мы узнаем о дьявольских планах.
        Поняв, что под дурака закосить не сможет и что церемониться с ним не собираются, монах заговорил спокойно, расчетливо:
        - Если отпустите, я все расскажу, как на духу.
        - Вот это другой разговор. Если не соврешь, останешься жив, - пообещал я. - Давай, выкладывай!
        - Меня Ортинго прислал. Он хочет захватить Шательро, - быстро выпалил он.
        Ортинго - это один из трех командиров бригантов, которые захватили герцогиню Изабеллу. С выкупом у них ничего не вышло. Принц Эдуард решил обменять ее на Саймона Барли, одного из своих рыцарей. Сейчас шли интенсивные переговоры.
        - Сколько тебе пообещали? - спросил я.
        - Сто золотых, - ответил монах.
        - Подорожали Иуды, - сделал я вывод. - Где стоит отряд Ортинго?
        - Должны ждать меня в деревне Миребо, - ответил он.
        - Знаешь такую деревню? - спросил я Карне де Бретона, который был против захвата проповедника, но, услышав о намечаемом нападении на город, покраснел больше, чем допрашиваемый.
        - Примерно день пути на заход солнца, - ответил рыцарь. - Большая деревня, богатая.
        - Теперь уже бедная. Бриганты там всех обобрали, - сообщил монах, лицо которого побурело от прилившей крови.
        - Кастрируйте его и отпустите, - приказал я арбалетчикам.
        - Шевалье поклялся, что не тронет меня! - завопил монах, задергавшись не веревке, как карась на крючке.
        - Я пообещал отпустить тебя живым, - возразил ему. - Так и будет. А яйца тебе, монаху, ни к чему. Заодно избавишься от искушения и людей перестанешь прельщать дьявольским голосом. Теперь он у тебя все время будет высоким. Очень высоким.
        К тому же, с такой раной он не пойдет в Миребо, не предупредит Ортинго. Придется монаху полежать несколько дней в деревенской избе, пока заживет. На лечение оставили ему пять су. Остальные собранные им подаяния поделили между собой. Подозреваю, что арбалетчики получили то, что отдали вчера. Они, приученные кастрировать скотину, проделали все быстро. Ревущего монаха оставили под деревом, на котором он недавно висел, а сами вернулись в город, чтобы подготовиться к походу.
        31
        Деревня Миребо была большой, десятков на семь дворов. Со стороны леса ее защищала стена высотой метра два с половиной, сложенная из дикого камня. О том, что в деревне расположился отряд бригантов, говорил только табун лошадей голов на тридцать, который пасся на лугу вместе с десятком коз. Присматривали за ними трое мальчишек и две лохматые собачонки. В остальном деревня казалась вымершей.
        Из-за каменной стены вышел босой мужчина в латаной рубахе с коротким рукавом и длиной по колени и направился по извилистой тропинке к лесу. В правой руке он держал топор.
        - Приведите его, - приказал я арбалетчикам. - Только аккуратно, без битья.
        Сами бывшие крестьяне, они очень любили поиздеваться над деревенскими. С городскими вели себя скромнее. Наверное, надеялись накопить деньжат и стать горожанами.
        Крестьянин оказался мужчиной лет тридцати пяти, худой и жилистый. Длинные темно-русые волосы на голове и борода были спутаны. Такое впечатление, что он никогда не расчесывался. Открытые части рук и ног были покрыты серовато-бронзовой смесью загара и грязи. Карие глаза смотрели настороженно, с опаской.
        - Сколько бригантов в деревне? - задал я вопрос.
        - А кто их знает! - ответил крестьянин. - Много.
        - Сотня? Две? Три? - спросил я по-другому.
        - Больше сотни. Может, две, - произнес он и добавил в оправдание: - Не умею я считать.
        - Они живут кучно или по несколько человек в каждом доме? - продолжил я допрос.
        - По три-четыре человека, но не в каждом доме, - рассказал крестьянин.
        - Покажи, в каких, - потребовал я.
        - А вы напасть на них хотите? - спросил он.
        - Угадал, - ответил я.
        - Так, может, это, может, мы сами их, - предложил крестьянин. - Если вы потом грабить нас не будете.
        - А кто вам раньше мешал перебить их?! - удивленно поинтересовался я.
        - Их товарищи пришли бы и сожгли деревню. А так сочтут делом ваших рук, - ответил он. - Вы заедете утром, оружие и доспехи заберете и отправитесь дальше.
        - Я не против, но мне нужен их командир Ортинго, - потребовал я.
        - Отдадим, нам он ни к чему! - горько ухмыльнувшись, произнес крестьянин. - Только поклянись, что не будете грабить.
        - Клянусь! - перекрестившись, молвил я.
        - Приезжайте на рассвете, я вас встречу, - сказал крестьянин на прощанье и пошел в деревню, так и не срубив ничего.
        Я верил ему, но не на все сто процентов. Жизнь меня научила, что предать может любой. Иногда даже вопреки своим интересам. Поэтому оставил пять человек наблюдать за деревней, а с остальными отошел вглубь леса, где на поляне паслись наши лошади. Со мной пришли сюда восемьдесят человек из моего отряда. Остальные охраняли наше имущество в Шательро. Слишком много ценного барахла накопилось у нас, чтобы оставлять его под присмотром баб.
        Ночь прошла спокойно, если не считать массированных атак комаров. Казалось, что они слетелись сюда со всей Франции. Мои дозорные не заметили ничего подозрительного в деревне. Табун лошадей все также пасся на лугу, только не было коз. На всякий случай я разделил отряд на две половины. Вторая под командованием Хайнрица Дермонда осталась на краю леса.
        Как только мы выехали на дорогу, из крайнего дома вышел вчерашний крестьянин. На этот раз он был без топора. Засунув большие пальцы рук за веревку, которой был подпоясан, он стоял на дороге, погрузив ступни в темно-серую пыль. Виду него был спокойный, равнодушный. Такое впечатление, что встречает деревенское стадо, которое возвращается с пастбища.
        - Всех перебили? - спросил я, хотя не сомневался в ответе.
        - Да, - подтвердил он.
        - Приведите командира, - потребовал я.
        - Его тоже убили. Сопротивляться вздумал, - сообщил крестьянин.
        Уверен, что Ортинго не сопротивлялся. Наверняка прирезали его спящим. Видимо, много добрых дел было на его счету.
        - Зря! - искренне произнес я и, повернувшись к своим оруженосцам, приказал: - Найдите тело Ортинго, отрежьте голову и положите в бурдюк с вином. Отвезем герцогу Бурбонскому. Может, что заплатит за нее.
        На слово никто не верит. Вот и приходится поступать по-варварски. Впрочем, оруженосцев мой приказ не удивил и даже не покоробил. Возить на показ голову убитого вражеского командира было обычной практикой. Скорее всего, ее водрузят на кол на крепостной стене, чтобы послужила устрашением для других врагов.
        Арбалетчики рассыпались по дворам, собирая трофеи. Вскоре к ним присоединилась вторая половина отряда под командованием Хайнрица Дермонда. Часть оружия, одежды и награбленного бригантами крестьяне заныкали. Я приказал не напрягать их. Они заслужили награду, потому что сделали за нас грязную работу. Трупы бригантов крестьяне волоком доставляли к оврагу неподалеку от леса, куда сталкивали, не потрудившись даже присыпать землей. Днем трупы послужат пищей курам и свиньям, если таковые еще есть в деревне, и воронам, а ночью - лесным хищникам. Так поступают только с заклятым врагом. Хотя в отряде Ортинго были в основном гасконцы и наваррцы, их называли англичанами. То есть, для французских крестьян слово «англичанин» стало синонимом слова «бандит».
        В одно и то же слово разные народы иногда вкладывают разные смыслы. В двадцать первом веке я как-то разговорился с американским представителем миграционной службы, который проверял паспорта членов экипажа. Наткнувшись на имя Рашид - так звали нашего второго механика, - янки спросил:
        - Араб?
        - Нет, - ответил я. - Татарин.
        Американец оказался немного образованным и, перефразировав, выдал:
        - В каждом русском есть татарин, поэтому вас все боятся.
        Я не стал говорить ему, что теперь уже все боятся не нас, а их. Меня зацепило американское толкование крылатой фразы «Хорошенько поскреби любого русского - и найдешь татарина». Русские подразумевают, что у каждого из них найдется предок татарин, а американцы - что в каждом русском прячется варвар. Кстати, варвары - это тоже национальность, как и вандалы. Они были ничем не хуже нынешних рыцарей и тех, кого побеждали. Так проигравшие, сумев пережить победителей, отомстили им за свой позор.
        32
        В Париже собрались четыре брата - Карл, король Франции, и герцоги Людовик Анжуйский, Жан Беррийский и Филипп Бургундский - и решили начать наступление на англичан двумя большими армиями, северной и южной, чтобы соединиться под Ангулемом, столицей Аквитании. Первой командовал герцог Анжуйский, второй - герцог Беррийский. Ходили слухи, что общее командование будет поручено любимцу короля Бертрану дю Геклену - выходцу из бедного бретонского рода. За ним не числилось громких побед. Наоборот, он уже четырежды побывал в плену. В последний раз король Карл выкупил своего любимца за сто тысяч ливров. Командир, который имеет дурную привычку попадать в плен, не внушал мне доверия. Южная армия собиралась в Тулузе, северная - в Бурже. Пока шли сборы, свершился обмен герцогини Изабеллы на рыцаря Саймона Барли. Старушку привезли в город Мулен - резиденцию Людовика, герцога Бурбонского. Во время следования по французской территории, сопровождал Изабеллу отряд нашего приятеля Луи де Сен-Жюльена.
        Первой начала наступление южная армия, командование над которой принял прибывший из Испании Бертран дю Геклен. У него было две тысячи латников и шесть тысяч пехотинцев. Они начали сходу захватывать города и замки. Гарнизоны сдавались без боя. Узнав об этом, начала движение и северная армия под командованием Жана, герцога Беррийского, у которого было тысяча двести латников и три тысячи пехотинцев. Это не считая мой отряд. Я присоединился к ним под стенами осажденного Лиможа, с сожалением расставшись с Карне де Бретоном. Мы с ним неплохо провели время в Шательро.
        Город Лимож расположился на правом берегу реки Вьенна, возле переправы через нее. Сейчас он разделен на две части - Сите и Шато. В первой находится резиденция епископа Лиможского, во второй - замок виконтов Лиможских и английский гарнизон. Крепость на месте Шато построили еще римляне. Говорят, улицы там ровные и пересекаются под прямым углом. Защищают его крепостные стены высотой метров двенадцать с двумя дюжинами башен, круглых и прямоугольных, метров на пять выше, и восемью воротами. Перед стенами ров шириной метров двенадцать и палисад. Стены Сите ниже на пару метров, ров Уже, и палисада не было. Башни круглые. Сите собирались окружить второй стеной. Начали ее сооружать, но успели закончить всего одну куртину высотой метра три с половиной и длиной метров тридцать. Насколько тяжело было захватить Шато, настолько легко можно было это сделать с Сите.
        Армия Жана, герцога Беррийского, обложила обе части города, в том числе заняла позиции и на противоположном берегу. Осадные орудия еще не прибыли, так что брали врага измором, грабя прилегающие деревни. Я со своим отрядом тоже занялся этим прибыльным и неопасным делом. Излишки продуктов продавал Николя Лефевру, который с выгодой распределял их между другими отрядами, находившимися под командованием Людовика Бурбонского.
        Герцог отсыпал нам тысячу золотых за бурдюк с вином и головой Ортинго. Ее насадили на кол на стене его замка. Говорят, герцогиня Изабелла полюбовалась этой частью Ортинго, выставленной на крепостной стене, и даже соизволила плюнуть в обклеванный воронами череп. Видимо, командир бригантов вел себя с дамой не совсем по-рыцарски. После чего от старушки прискакал гонец и вручил мне еще пятьсот франков и передал привет от Серафины, внебрачной дочери герцога.
        Не знаю, как долго продолжалась бы осада Лиможа, если бы не прибыл Бертран дю Геклен. Меня, как и всех командиров отрядов, пригласили на встречу. Новый командующий желал познакомиться с нами. Встреча проходила в большом шатре Жана, герцога Беррийского. Шестиугольный шатер был из полотна, покрытого сверху золотой парчой. Изнутри его поддерживали восемь столбов, покрашенных золотой краской. Столы, кресло, лавки и сундуки тоже были золотого цвета. Зато в одежде герцог предпочитал синий цвет. Несмотря на жару, на голове у него была шапка из куньего меха, напоминающая ушанку-обманку, которые в двадцатом веке в целях экономии меха изготовляли на Украине и в южных областях России с пришитыми, однослойными «ушами». Из-за этой шапки Жан Беррийский напоминал мне пролетария с барскими замашками и отсутствием вкуса.
        Знаменитый полководец Бертран дю Геклен оказался ростом метра полтора, если не меньше. Злые языки утверждают, что бретонец сражается только топором, потому что меч для него слишком длинный. Бертрану дю Геклену лет пятьдесят. Крупная голова, покрытая короткими курчавыми седыми волосами, держалась на короткой и толстой шее, будто просевшей под ее тяжестью в широкие плечи. На выбритом, покрытом шрамами, невыразительном лице приплюснутый, как у профессионального боксера, нос. Тонкие губы плотно сжаты, точно боится сболтнуть лишнее. Будь бретонский полководец повыше ростом, я бы принял его за грузчика. Одет в жиппон темно-красного цвета, черные брэ и высокие темно-коричневые сапоги. Подпоясан кожаным ремнем с позолоченной пряжкой, на котором висел короткий и узкий кинжал в покрытых красным бархатом ножнах и с рукояткой из слоновой кости. По слухам, он неграмотен, не обучен манерам и не умеет вести подковерную борьбу, поэтому старается держаться подальше от королевского двора. Сейчас Бертран дю Геклен разговаривал с Людовиком Бурбонским, который, заметив меня, подозвал кивком головы.
        - Этой мой лучший командир рутьеров! - представил меня герцог.
        Бертран дю Геклен посмотрел на меня снизу вверх так, словно прикидывал, дотянется ли кулаком до моего подбородка?
        - Не советую, - тихо сказал я.
        На губах Бертрана дю Геклена сразу появилась улыбка, которая придала ему человечность, что ли. До этого он казался мне детским манекеном, которого случайно выставили в отделе одежды для взрослых. Бретонцы - потомки кельтов, вернувшихся на материк из Британии. По валлийцам знаю, что кельты, в отличие от франков и англосаксов, ставят интуицию выше физической силы. Особенно, если физические данные подкачали.
        - Мы тут обсуждали, как лучше захватить Лимож, - вмешался в наше интуитивное общение герцог Людовик. - Я считаю, что надо рыть подкоп, а он предлагает внезапный штурм. А ты что скажешь?
        Нас предупредили, что город грабить не позволят. Рисковать людьми ради сомнительной славы и небольшой награды «за подвиг» я не собирался.
        - Что осел, нагруженный золотом, откроет самые крепкие ворота, - поделился я древней мудростью.
        - Ворот здесь несколько, - усмехнувшись, произнес герцог Бурбонский.
        - У вас проблемы с ослами или золотом?! - шутливо поинтересовался я.
        - Пока хватает, особенно первых! - улыбнувшись во второй раз, сказал Бертран дю Геклен и, хитро прищурив глаза, добавил: - Только не по-рыцарски это.
        Я понял, что это тест на профпригодность, высказал свое кредо:
        - По-рыцарски надо вести себя на турнире, а на войне надо побеждать. Впрочем, в турнирах я не участвую принципиально.
        - Зато участвует в поединках насмерть. В последнем, с «играющим двуручным мечом», победил одним ударом! - похвалился за меня Людовик Бурбонский.
        Видимо, к вооруженным двуручными мечами Бертран дю Геклен испытывал особое отвращение, потому что посмотрел на меня тепло, будто опознал родственную душу.
        Последовали ли моему совету, или жители Лиможа не собирались погибать за англичан, но герцог Беррийский договорился с епископом Лиможским, и Сите сдался на хороших условиях: жителей не трогают, а взамен они совершают оммаж королю Франции. Шато остался верен англичанам. В Сите вошли только знатные сеньоры со свитами. Я с ними не поехал, потому что в это время грабил «английскую» деревню, где захватил большую отару овец. На центральной площади жители совершили оммаж, что было отмечено трехдневным пиром. На этом пиру на третий день были съедены приведенные нами овцы, которых выкупили горожане по более высокой цене, чем платил Николя Лефевр. Я баранины наелся в предыдущие дни, поэтому на пиру налегал на говядину. Лиможцы предпочитали разводить коров, как молочных, так и мясных.
        После пира, когда убрали столы и начались танцы, ко мне подошел Бертран дю Геклен. На этот раз он был в темно-красных пуленах с длинными носами, из-за чего короткие ноги казались еще короче.
        - Что собираешься делать дальше? - спросил бретонец.
        До нас дошли сведения, что Эдуард, принц Уэльский и Аквитанский, собрал армию из тысячи двухсот латников, тысячи лучников и тысячи пехотинцев и решил дать нам отпор. По приказу Карла, короля Франции, обе наши армии должны были рассредоточиться по крепостям, чтобы защитить их от англичан. Завтра утром герцог Беррийский отправится в Париж, а герцог Бурбонский - в Мулен. В Лиможе останется сотня латников под командованием Жана де Вилльмура, Юга де ля Роша и Роже де Бофора. Моему отряду предлагалось вернуться в Шательро, помочь Карне де Бретону защищать город. Скучать за не очень крепкими стенами у меня не было желания.
        - Покружу возле англичан. Может, что-нибудь отщипну, - ответил я.
        - Давай покружим вместе, - предложил Бертран дю Геклен. - У меня две сотни латников. Нужны арбалетчики, желательно конные, чтобы быстро передвигаться.
        - Как будем добычу делить? - спросил я.
        - Твоему отряду треть, - ответил он.
        То есть, мои арбалетчики будут иметь наравне с латниками. Это было щедрое предложение. Наверное, Бертрану дю Геклену нужны были в первую очередь победы, за которые он получит от короля больше, чем поимеет с трофеев.
        - Я согласен. Только надо договориться с герцогом Бурбонским, потому что у меня контракт с ним, - предупредил я.
        - С герцогом уже все согласовано. Я заключу с тобой новый контракт до зимы на тех же условиях, - сказал бретонский полководец.
        Приятно иметь дело с предусмотрительным человеком.
        33
        Мы расположились в деревне северо-восточнее Лиможа, к которому приближалась армия Эдуарда, принца Уэльского и Аквитанского. Говорят, что его везут на носилках. В Кастилии Черный Принц подхватил дизентерию. Мало того, что постоянно дрыщет, так еще и сидеть в седле не может. Его брэ сзади разрезаны, чтобы не надо было снимать. Дизентерия - болезнь веселая. Для всех, кроме больного.
        Наученные горьким опытом, англичане шли плотной колонной и не рассылали фуражиров по деревням, везли продукты с собой. Обоз охранял большой отряд лучников и копейщиков. Мы перебили десятка два пехотинцев, отставших от своих отрядов, и захватили в плен оруженосца - парня лет семнадцати, рыжего и конопатого.
        - Принц поклялся, что не уйдет от Лиможа до тех пор, пока не захватит его и не накажет жителей, - рассказал нам английский оруженосец.
        - Пусть торчит под стенами Лиможа, а мы тем временем будем захватывать города поменьше и замки, - решил Бертран дю Геклен.
        Он приказал создать десять отрядов, в каждый из которых входило два десятка латников и десяток арбалетчиков. Поскольку замки и маленькие города охраняли небольшие отряды - два-три десятка человек, бретонец предлагал нападать с нескольких сторон небольшими отрядами. Арбалетчики прикрывают стрельбой, а латники лезут на стены. Это не я ему посоветовал, хотя вполне возможно, что это дошел через века мой способ захвата крепостей.
        Первым на нашем пути был городок Сен-Ирьер. Защищал его ров и частокол из дубовых бревен. Все рыцари и оруженосцы присоединились к Черному Принцу. Городок защищать было некому. Как только мы подошли к его стенам, сен-ирьерцы сразу сдались. Они присягнули на верность Жанне, графине Пентьеврской, наследнице герцога Бретонского, вдове Карла Блуаского, под знаменем которого начинал военную карьеру Бертран дю Геклен. Шесть лет назад ее муж погиб в сражении с Жаном де Монфором, английским кандидатом на герцогство Бретонское, а Бертран дю Геклен попал в плен, после чего перешел на службу к королю Франции. Победитель оставил вдове небольшие владения в герцогстве. Сейчас бывший ее вассал увеличивал ее владения. Меня поражала преданность Бертрана дю Геклена, довольно нетипичная для рыцаря. Наверное, и в этом вопросе сказывались кельтские корни. Мы пожили в Сен-Ирьере четыре дня, пока не прибыли люди Жанны Пентьеврской. Передав им городок, двинулись дальше.
        Следующей нашей целью был небольшой замок, расположенный на невысоком холме. Вокруг холма вырыт ров шириной метров семь. Вода в нем застоялась, позеленела. Лягушки чувствовали себя привольно во рву. Стены высотой метров пять. Две круглые башни располагались на углах передней стены. С них простреливались подходы к воротам и к боковым стенам. Задняя крепостная стена была частью вместительного донжона. На уровне метров шесть над землей к этой стене по краям прилипали две каменно-деревянные пристройки типа больших скворечников с отверстиями внизу - сортиры. Бомбометание происходило в ров, в котором с этой стороны вонища была такая, что даже лягушки не водились. Охраняли замок полтора десять пехотинцев под командованием оруженосца-гасконца и десяток слуг. Сдаться кастелян отказался. Ему надо было продержаться хотя бы неделю-две, чтобы не обвинили в трусости. У нас не было столько времени. К тому же, как я понял, Бертрану дю Геклену нужна показательная расправа над несговорчивыми.
        Согнанные с близлежащих деревень крестьяне засыпали ров в нескольких местах. Это несложно было сделать, потому что глубина рва была не больше полутора метров. На замок так долго не нападали, что владелец не счел нужным вкладываться в поддержание его в приличном состоянии. Сам-то владелец сейчас осаждал Лимож, не ему защищать замок. Два наших отряда имитировали нападение на ворота, а по четыре атаковали боковые стены. Защищать стены по большому счету было некому. Донимали арбалетчики из башен. В каждой засело по четыре человека: двое прикрывали ворота, двое - стену. Защитники были уверены, что самое слабое место именно ворота. Когда они поняли свою ошибку, было уже поздно.
        Я руководил атакой левой стены. Латники приставили четыре лестницы и начали подниматься по ним. Мои арбалетчики прикрывали их, отгоняя от края стены защитников замка. Вражеские арбалетчики тоже не дремали, стреляли из башни через бойницу в виде креста. Вертикальная щель предназначалась для стрельбы из лука, а горизонтальная - для двух арбалетчиков, по одному на «перекладину» креста. За короткое время положили шестерых наших латников, которые поднимались по ближним к башне лестницам. С расстояния в десяток метров болт прошибал даже самую надежную бригандину. Из щели вылетал болт - и пронзенный латник валился на склон под стеной, а потом скатывался в ров, засыпанный в этом месте. Самих стрелков не было видно. Я заметил интервал, с каким они стреляли, и с упреждением по времени пустил в горизонтальную бойницу две стрелы. В итоге в следующий раз выстрелил всего один арбалетчик, да и тот промазал. В этот момент наши латники уже перебрались на сторожевой ход стены и начали зачищать башню и теснить защитников к донжону. Примерно через час мы с Бертраном дю Гекленом въехали в замок. По приказу бретонца
гарнизон и слуги-мужчины были перебиты, даже оруженосца не пощадили. Женщин отдали на потеху солдатам. К двум молодым в очереди стояло по полсотни человек, если не больше.
        Донжон немного отличался от тех, к которым я привык. Это уже было не просто оборонительное сооружение, но и жилье с удобствами. Он был больше. Как на втором, так и на третьем этаже появились изолированные комнаты с каменными стенами, облицованными деревянными панелями и сверху кое-где оббитыми яркой цветной материей. Раньше личное пространство выгораживали коврами или кусками плотной ткани. Больше стало мебели, и почти каждый предмет украшала красивая резьбы, что раньше встречалось только у богатых и знатных сеньоров. Впрочем, пол до сих пор устилали соломой или камышом.
        По приказу Бертрана дю Геклена из замка выскребли все мало-мальски ценное, остальное подожгли, а что не сгорело, разрушили ломами и кирками крестьяне. После нашего ухода на холме осталась груда камней, покрытых копотью. Крестьяне растаскивали их на собственные нужды. Вряд ли у владельца найдутся деньги, чтобы восстановить замок. Нет замка - нет власти, нет власти - нет денег. Что-то он, конечно, поимеет со своих крестьян, но меньше, чем раньше, потому что вынужден будет жить в защищенном месте, в городе, вдалеке от них.
        Моя эффективная стрельба из лука поразила не только латников, но и самого Бертрана дю Геклена, который берег своих бойцы, хотя время от времени цинично заявлял, что чем больше погибших, тем больше добычи достанется живым.
        - Не похож ты на рыцаря, - сделал он вывод.
        - На тех, что сейчас, - не похож, согласен, - сказал я. - Зато похож на тех, какими были рыцари лет двести-триста назад.
        - Да, славные тогда были времена! - мечтательно произнес Бертран дю Геклен.
        Я заметил, что во все эпохи люди считают, что раньше жизнь была лучше. Если бы знали, какой она была на самом деле, мечтали бы о будущем. Впрочем, вполне возможно, что информация о будущем заставила бы радоваться настоящему.
        Показательная расправа подействовала на остальных защитников городов и замков. Нам сдавались без боя. Больше времени у нас уходило на ожидание новых гарнизонов от графини Пентьеврской. Бертран дю Геклен порой оставлял своих бойцов, чтобы не задерживаться надолго. За месяц с небольшим, который принц Эдуард потратил на осаду лиможского Сите, мы захватили почти два десятка городков и замков. Как по численности населения, так и по значимости захваченного, наши победы были внушительнее.
        Впрочем, для Черного Принца важнее было наказать предателей. Умирающий старается утащить с собой в могилу как можно больше людей. Саперы сделали подкоп, обрушили часть крепостной стены. В пролом хлынули солдаты. По приказу английского принца они перебили всех жителей Сите, в том числе женщин и детей, всего около трех тысяч человек. Говорят, улицы были завалены трупами. Пощадили только епископа, который подбил горожан перейти на сторону французов, потому что за него похлопотал Папа Римский, и трех рыцарей, оставленных защищать Сите. Рыцари ведь не предавали принца Уэльского и Аквитанского. Город был разграблен, сожжен и разрушен. Такое впечатление, что принц Эдуард последовал примеру Бертрана дю Геклена. После этого Черный Принц не стал гоняться за нашим отрядом, как мы опасались, а пошел в город Коньяк, где находилась принцесса Джоанна по прозвищу Прекрасная Дева Кента и сыновья Эдуард и Ричард. Там принц распустил армию.
        Мы же продолжили отхватывать у него территорию. Нашей добычей стал город Брантом. Как ни странно, сдачу города ускорила расправа, учиненная англичанами в Лиможе. Погибших лиможцев объявили истинными мучениками. Люди этой эпохи, как и других эпох, погибать не хотели, но если смерть приобретала религиозный уклон, появлялась возможность стать мучениками, сразу находилось много желающих. Умереть за веру - это круче, чем от старости. По крайней мере, вкалывать придется меньше.
        Едва мы вышли из Брантома, как нас догнал гонец от Карла, короля Франции, с приказом Бертрану дю Геклену срочно прибыть в Париж. Возле французской столицы бесчинствовал отряд англичан под командованием Роберта Ноллиса. Не знаю, от кого узнали наши бойцы, потому что гонец ни с кем из них не разговаривал, но сразу пошли слухи, что Бертрана дю Геклена собираются назначить коннетаблем - главнокомандующим всеми французскими войсками.
        - Так ли это? - спросил я напрямую бретонца.
        - Вроде бы, - ответил он. - Только слишком большая честь для меня. Не захотят знатные сеньоры, братья короля, его племянники, кузены подчиняться худородному рыцарю.
        - Ты теперь граф Молинский, - напомнил я ему о титуле, полученном от короля Кастилии и Леона. Коннетабль любил похвастаться своим новым гербом - на серебряном поле черный двуглавый орел с распростертыми крыльями, красными когтями и лапами, а поверх красный жезл и золотая корона. - Тех, кто откажется выполнять твои приказы, будешь отправлять к королю. Пусть Карл разбирается с ними.
        - Это сколько я врагов наживу! - покачал он головой.
        - Врагов нет только у того, кто ничего не делает и ничего не говорит, - заметил я.
        - Тут ты прав, - согласился Бертран дю Геклен. - Поэтому поедешь со мной вместе с отрядом, а свой оставлю племяннику.
        Его племянник Оливье де Манни - двадцатишестилетний мужчина, стройный и среднего роста, - воинственностью пошел в дядю, но гибкости не хватает, слишком прямолинеен. Впрочем, для защиты городов большего и не надо. Бертран дю Геклен продвигал племянника по службе. В рыцари Оливье де Манни был посвящен три года назад, а его дядя - в тридцать пять лет. Теперь племянник станет баннеретом. Семейственность - одно из немногих слабых мест бретонца.
        34
        Париж оказался не таким уж грязным и вонючим, каким его изобразил в своем романе Зюскинд. По меркам двадцать первого века город, конечно, неряшлив, но не сильно выделяется в сравнение с другими городами Франции. Разве что размерами. Сейчас в нем проживало около ста тысяч жителей. Большинство - на правом берегу. На левом располагались университеты. В будущем этот район назовут Латинским кварталом. Главные улицы более-менее прямые, шириной метра три-четыре, мощеные, со сточной канавой посередине, но второстепенные Уже, попадаются грунтовые и иногда изогнутые так, что нарочно не придумаешь. Нечистоты, если их не съели свиньи или куры - а их на городских улицах тьма! - стекают в Сену, в которой пока еще водится рыба. В богатых районах дома каменные, двух-трехэтажные. Ближе к окраинам становятся каменно-деревянными, а потом и вовсе, особенно за крепостными стенами, деревянными и с соломенными или камышовыми крышами. Часто попадаются четырех-пятиэтажные дома, и даже видел в будущем Латинском квартале один семиэтажный. Кстати, некоторые лекции проводились прямо на улице. На какой-нибудь площади заберется
кандидат в профессора на перевернутую вверх дном бочку и начнет метать бисер. Вокруг него собираются школяры - так называют студентов, - желающие послушать умного и образованного человека. Или не собираются. Тогда кандидат слезает с бочки и ищет другую работу. Научную истину тоже определяли просто - путем столкновения двух или более теорий. Столкновения могли проходить в самых разных местах, в том числе и на улице, но всегда побеждал сильнейший физически. По количеству погибших и раненых судили о важности данного вопроса для науки.
        В четырнадцатом веке фраза «Увидеть Париж - и умереть» могла претвориться в жизнь, не зависимо от вашего желания, и именно благодаря школярам. По ночам кое-кто из них бандитствовал помаленьку. Университеты неподсудны светской власти, а церковная относилась к школярам-бандитам с пониманием. Должен же где-то будущий сеятель «разумного, доброго, вечного» достать деньги на обучение и существование?! Работать они не приучены, а просить милостыню отменное здоровье не позволяет. В будущем меня удивляли широкие права, которые имели университеты в Средние века и позже. Я не мог понять, как «ботаники» смогли добиться такого?! Теперь знаю, что средневековые ученые, за редким исключением, больше напоминали братков, чем «ботаников», а университеты принадлежат Церкви, готовят для нее кадры, поэтому находятся под крылом самого Папы Римского, с которым светские государи пока побаиваются связываться. Из-за этого население университетских городов побаивается студентов и, как следствие, ненавидит и мстит им при каждом удобном случае. Для добропорядочного горожанина грохнуть втихаря пару студентов - это святой долг
перед городом.
        Бертран дю Геклен со своей свитой отправился на правый берег Сены, в Лувр - резиденцию Карла Пятого, а мой отряд поселили в бенедиктинском аббатстве Сен-Жермен на левом. Такова была воля короля. О том, что это большая честь, я понял, когда въехал на территорию аббатства. Оно напоминало большую прямоугольную крепость, разве что вместо башен и донжона была высокая колокольня с остроконечной четырехскатной крышей. Заполненный проточной речной водой ров был шириной метров двенадцать. Внутренняя стена рва укреплена каменной кладкой. Перед подъемным мостом каменный барбакан, в котором несли службу пятеро монахов в кольчугах и шлемах-черепниках, вооруженные короткими копьями и фальшионами. Расположенные по периметру впритык каменные здания высотой метров девять повернуты к миру глухими стенами. Вход в аббатство туннельного типа, с двумя крепкими воротами, оббитыми железом, и железной решеткой. В просторном дворе стояли церковь с той самой колокольней, видимой за несколько километров, базилика, в которой хранилась туника святого Викентия и похоронены четыре франкских короля-Меровинга, две часовни и очень
большой скрипторий.
        Моих арбалетчиков поселили на втором этаже левого крыла, в одной огромной спальне, в которой стояли в четыре ряда длинные двухъярусные нары, застеленные соломой. Хайнрицу Дермонду и трем моим оруженосцам выделили четырехместную келью в том же крыле, а меня поселили отдельно, в центральном крыле, неподалеку от кельи аббата Эктора - рыхлого пятидесятипятилетнего мужчины, которому большая лысина давала возможность не выбривать тонзуру. Во время разговора он внимательно, неотрывно смотрел на собеседника подслеповатыми, слезящимися глазами и шевелил пухлыми губами, неестественно выпирающими вперед, потому что зубов не осталось, а ставшей великоватой коже надо же куда-то деваться. Говорил он, плямкая, очень невнятно. Мне потребовалось время, чтобы привыкнуть к его речи и научиться понимать ее. Ряса у него была из тонкой шерсти, а под ней - шелковая рубаха. Аббат мылся каждый день, и от него всегда пахло ладаном. Мы проводили с ним много времени. Он расспрашивал меня о войне и записывал услышанное, вел что-то типа исторической хроники. Если в будущем мне попадутся его записи, почитаю, что он написал обо
мне или с моих слов. Говорили с ним и о науке, литературе, особенно поэзии, которую аббат Эктор очень любил. Подозреваю, что в юности он грешил стихоплетством. Я тоже в бытность курсантом пописывал рифмованные «сатиры» на своих однокурсников. Текст состоял только из ненормативной лексики и предлогов. И как меня не убили за эти «шедевры»?!
        - Ты слишком образован для рыцаря, - в первый же день сделал вывод аббат Эктор.
        На такой случай у меня была запасена легенда, которую и выложил ему:
        - Я был третьим сыном, поэтому меня, как заведено, готовили к духовной карьере. Отец нанимал для моего обучения двух ромейских учителей и одного венецианского. Но я не хотел быть священником. Попросил бога, чтобы помог мне стать воином. Бог услышал мои молитвы. Пришли турки, убили всю мою семью и захватили наш замок и наши земли. В один день я лишился всего, что имел, кроме коня, меча и кольчуги. Так я стал воином, но больше ничего и никогда не просил у бога, кроме прощения за грехи. Видимо, он не способен дать мало, а много может оказаться мне не по плечу.
        - Надо быть готовым не только к божьей каре, но и к божьей милости, - согласился со мной аббат Эктор. - Судя по тому, что король наш приказал поселить тебя с отрядом в моем аббатстве, воином ты стал хорошим. Мне кажется, что и священник из тебя получился бы неплохой.
        Я не стал разочаровывать приятного человека признанием в атеизме, произнес шутливо:
        - Может быть, на старости лет король за ратные подвиги доверит мне аббатство. Только молить об этом не буду, а то получу целое епископство со всеми его хлопотами.
        Некоторые сеньоры становились епископами. Службу за них отправляли каноники, а епископы вели вполне светскую жизнь, используя епископство, как феодальную вотчину, довольно доходную.
        - Пути господни неисповедимы, - изрек аббат. - А епископство, действительно, очень хлопотное хозяйство. Тут с аббатством не знаешь, как управиться. Нам принадлежат двадцать семь поместий, в которых проживают две с половиной тысячи крестьянских семей. Приходится заботиться обо всех детях божьих.
        Уверен, что крестьяне считают, что это они заботятся о монахах.
        - А где вы храните временные излишки денег? - поинтересовался я. - У меня скопилось немного. Опасно возить всё с собой. Не дай бог попаду в плен - не на что будет выкупиться.
        - Нам плен не грозит, поэтому храним в подвале. Можем и твои взять на хранение за небольшую плату. Но, вообще-то, выгоднее хранить у банкиров-христиан. Они дают небольшой процент, - ответил он. - Могу порекомендовать одного венецианца. Тебя ведь и самого зовут Венецианцем.
        - К сожалению, я не венецианец, иначе бы давал деньги в рост, а не сражался, - сказал я. - Как его зовут, где живет?
        - Контора у него на левом берегу возле Греевской площади. Спросишь Джакомо Градениго, - ответил аббат.
        Контора располагалась на первом этаже каменного дома и представляла собой комнату, разделенную на две неравные части деревянной перегородкой, не доходившей сантиметров тридцать до потолка. В первой, большей части стоял стол, накрытый зеленым сукном, и пять табуреток с сиденьями из кожи, набитой конским волосом. Цвет сукна напомнил мне, что банк - это тоже казино, но похитрее. Во вторую часть вела дверь, закрытая на висячий замок. Джакомо Градениго было тридцать с небольшим. Черноволосый, кареглазый, с крючковатым носом и короткой острой бородкой, он не был похож на меня. Разве что роста выше среднего для этой эпохи. Одет в черно-белое котарди из плотной шелковой ткани и шелковые шоссы, тоже черно-белые, причем цвета располагались в шахматном порядке. Черные пулены имели длинные носы, загнутые кверху и назад и закрепленные в таком положение золотыми цепочками, пристегнутыми другим концом к золотым колечкам на подъемах. На указательном пальце левой руки массивный золотой перстень-печатка. Я не сразу понял, что на печатке изображена «роза ветров», превращенная в крест с двумя дополнительными тонкими
диагоналями, проходящими через перекрестье.
        - Мой дед воевал под командованием Александра, маркграфа Бодоницы и Эвбеи. Он был женат на дочери дожа Пьетро Градениго. Не твой родственник? - первым делом спросил я.
        - Мой дед, - гордо ответил банкир.
        - А как поживает твой отец Александр Градениго? - спросил я.
        - Умер от Черной смерти вместе с моей матушкой, - ответил Джакомо.
        - А бабушка Беатриче? - не удержался и спросил я.
        - Тоже. Она умерла самой первой. Потом матушка и отец, а мы, младшие дети, жили за городом, поэтому и не заболели, - рассказал банкир.
        - Царство им небесное! - пожелал я, перекрестившись.
        Джакомо Градениго последовал моему примеру.
        - Моему деду служба у твоего деда дала баронство. Может, и у их внуков сотрудничество получится не хуже?! - высказал я предположение.
        - Смотря, о каком сотрудничестве пойдет речь, - уклончиво произнес Джакомо Градениго. - Кредит я даю только под ценный залог и самое меньшее под двадцать процентов годовых.
        - Кредит мне не нужен, - отказался я. - Хотел бы оставить у тебя деньги на год или больше процентов под пять.
        - Под два процента. Если сумма большая, дам два с половиной, - предложил он.
        - А какая сумма считается большой? - поинтересовался я.
        - Пятьсот ливров, - ответил мой внук.
        Значит, дела у него идут не так уж и хорошо. Явно не хватает денег на раскрутку.
        - Дам тебе очень большую сумму под четыре процента, - сказал я и назвал эту сумму, хотя изначально собирался положить на счет половину ее, а вторую - в другой банк.
        У Джакомо отвисла нижняя челюсть.
        Быстро справившись с эмоциями, он произнес мигом осипшим голосом:
        - Под три процента.
        - Сойдемся на трех с половиной, - произнес я. - Уступлю тебе только потому, что твой дед помог разбогатеть моему, а я помогу разбогатеть тебе. В твой карман буду оседать шестнадцать с половиной процентов.
        - Меньше, - возразил он. - Двадцать - это начало торга. К тому же, бывают невозвраты.
        - Скажешь мне, кто не возвращает, потолкую с ним, - предложил я.
        - Это важные сеньоры, с ними просто так не потолкуешь, - предупредил Джакомо Градениго.
        - Важнее Бертрана дю Геклена? - задал я вопрос.
        - Нет, - ответил он. - Говорят, бретонец станет коннетаблем Франции.
        - А я - его баннерет, причем не самый последний, - проинформировал своего внука и крикнул в сторону входной двери: - Жак, заносите сундук!
        Жак Оруженосец и еще один арбалетчик занесли окованный медью сундук из красного дерева, бывшую собственность Роджера Кобхэма.
        Отпустив арбалетчиков, я открыл замок, поднял крышку. Золотые монеты заполняли сундук примерно наполовину. Их вид зачаровал моего внука. В бабушку пошел. Та тоже могла часами перебирать золотые монеты, любоваться ими.
        - Пересчитывай и напиши расписку, - произнес я, потому что не собирался ждать долго.
        Пересчитав монеты, Джакомо отнес их в отгороженную часть комнаты, после чего написал расписку.
        - Не боишься доверять мне такую большую сумму?! - спросил он удивленно.
        - Нет, - ответил я и добавил шутливо: - Всё равно в семье останутся.
        Мой внук не понял смысл последней фразы, но произнес торжественно:
        - Я тебя не подведу!
        Все-таки, кое-что он взял и от меня.
        35
        Мы стоим в городе Манс, который расположен на границе Мэна и Анжу. Городок так себе, серый, грязный и скучный. Может быть, так кажется потому, что пятый день идет дождь, иногда со снегом. Для первых чисел ноября погода довольно холодная. Такое впечатление, что я в средней полосе России, а не во Франции. В двенадцатом веке здесь было, а в двадцать первом веке будет намного теплее. Впрочем, в холле замка возле камина, в котором пляшет алое пламя, погода не кажется такой уж паршивой.
        У меня в руках серебряный кубок с подогретым красным вином. Я отпиваю его маленькими глотками. Теплые шарики стремительно скатываются в желудок, взрываясь там. Состояние полусонное. Я смотрю на языки пламени и вполуха слушаю разговор сидящих рядом Бертрана дю Геклена и Оливье де Клиссона - тридцатишестилетнего мужчины с классическим римским носом и тяжелым, выпирающим подбородком, покрытым рыжей щетиной. Левый глаз он потерял в сражении при Оре. Топором ударили в шлем, осколок которого и сделал знатного бретонского сеньора кривым. За спиной Оливье де Клиссона кличут Одноглазым из Оре. Назвать его так в уцелевший глаз пока никто не отваживался. В том сражении он был на стороне англичан, как и в битве при Нахере в Испании. В обеих этих битвах Бертран дю Геклен проигрывал и попадал в плен. Так что они с Оливье де Клиссоном старые заклятые друзья. По пути сюда, в городе Понторсоне, они побратались в лучших традициях кельтов, выпив чашу вина, в которую добавили свою кровь. На сторону французов Оливье де Клиссон перешел потому, что Жан, герцог Бретонский, передал замок (не город) Гавр, расположенный
рядом с его владениями, Джону Чандосу. Бретонцам не по нраву, что на их землях хозяйничают англичане, даже такие прославленные. Разрушив замок Гавр до основания, Оливье де Клиссон приказал перетащить камни для ремонта и усиления своего замка Блэ. После чего перешел сперва на сторону графини Пентьеврской, а затем и французского короля. Карл Пятый оказался более щедрым. Он одарил Оливье де Клиссона деньгами, назначил генерал-лейтенантом Турени и пообещал дать кое-какие владения в Бретани, если будут отбиты у англичан. Герб у Клиссона - на черном поле серебряный лев, который стоит на задних лапах и имеет золотые когти, язык и корону.
        - Когда вернутся твои люди? - спрашивает меня Оливье де Клиссон.
        Он пока не понимает, за что ценит меня Бертран дю Геклен, поэтому разговаривает с плохо скрытым пренебрежением.
        - До темноты, - отвечаю я.
        На ночь городские ворота закроют и до рассвета никого не впустят, даже короля Франции, так что посланные на разведку арбалетчики обязательно вернутся до наступления сумерек.
        - Надо что-то делать! - нервно произносит Оливье де Клиссон. - Надоело мне торчать в это дыре!
        - Не горячись, - спокойно произносит Бертран дю Геклен. - Узнаем точно, где стоят англичане, и нападем. Мне отсюда без победы нельзя возвращаться.
        - Да, ты должен доказать, что бретонцы больше, чем другие, достойны быть коннетаблями Франции, - сразу успокоившись, говорит Оливье де Клиссон, который небретонцев считает людьми второго, если не третьего сорта. - Но по мне лучше было бы ночью напасть на лагерь Роберта Ноллиса.
        - Они ждут такое нападение. Усилили караулы, выставили дополнительные скрытые дозоры. Надеются, что мы полезем в западню, - информирую я и отпиваю следующий глоток красного вина из серебряного кубка.
        - Не будем спешить, - поддерживает меня Бертран дю Геклен.
        - И где вы нашли друг друга?! - насмешливо произносит Оливье де Клиссон.
        - Там же, где и вы! - в тон ему отвечаю я.
        Оба бретонца начинают громко ржать.
        Мои арбалетчики возвращаются не одни. Они приводят связанного юношу с подбитым глазом и свернутым набок и припухшим носом. Судя по одежде, это слуга знатного сеньора. Видимо, ему сильно настучали по голове, из-за чего заклинило кукушку. Юноша трясет головой каждый раз перед тем, как что-то собирается сказать.
        - Я бедный человек и не воин! - первым делом заверяет он.
        - Это мы поняли, - сказал Бертран дю Геклен. - Кому ты служишь?
        - Сэру Алейну Боксхаллу, - отвечает юноша.
        - Куда и зачем он тебя отправил? - продолжает допрос коннетабль Франции.
        - Я отвозил письмо сэру Томасу Грэнстону, - отвечает пленник. - Его позвали, чтобы… чтобы отбить ваше нападение.
        - Или напасть на нас, - подсказывает Оливье де Клиссон.
        - Я не знаю, сеньор, я всего лишь слуга, - виноватым тоном произносит юноша.
        - Что велел передать Томас Грэнстон? - спрашивает Бертран дю Геклен.
        - Что сегодня же ночью выступит, чтобы утром присоединиться к нам… к ним, - рассказывает пленник.
        - Много у него бойцов? - продолжает допрос коннетабль Франции.
        - К нему должны присоединиться сэр Гилберт Гиффорд, сэр Вильям Невилл и сэр Джеффри Уорсли со своими отрядами, всего сотни две копий, - сообщает пленник и, боясь, наверное, что ему не поверят, добавляет: - Я точно не знаю, слышал, как сэр Томас говорил.
        Двести копий - это шестьсот-восемьсот бойцов, не считая пажей и слуг. У нас в два раза больше.
        - Да, примерно столько должно быть у них людей, - подтверждает Оливье де Клиссон, который лучше нас знает английских командиров и их отряды.
        - Если не обманул, отпустим, - обещает Бертран дю Геклен пленнику и машет рукой, чтобы его отвели в темницу.
        Она расположена под донжоном. Раньше такие не делали. Для пленников выгораживали помещение на первом этажу или просто сажали на цепь в углу.
        - Ты хотел напасть ночью - вот и нападешь, - говорит коннетабль своему кровному брату. - И не сидится им дома в такую погоду!
        - Они поедут через Пон-вален, будут там на рассвете, а мы намного раньше. успеем отдохнуть и подготовиться. Возле городка хорошее поле для сражения, - сообщает Оливье де Клиссон.
        - Можно и там их встретить, - соглашается Бертран дю Геклен таким тоном, словно ему по барабану, где сразиться с англичанами, хотя на самом деле он всегда тщательно выбирает место для битвы.
        - Выеду первым? - предлагаю я.
        - Поезжай, - разрешает Бертран дю Геклен.
        Оливье де Клиссон гмыкает, недовольный такой доверчивостью своего кровного брата, но ничего не говорит. Уверен, что выскажет, когда я уйду. Он не знает то, что знает Бертран дю Геклен. Я рассказал коннетаблю еще по пути в Париж, что не собираюсь перебегать с одной стороны на другую, если меня к этому не вынудят. Деньги на судно и не на одно у меня уже есть. В любой момент могу сделать ручкой обеим сторонам конфликта и отправиться куда-нибудь, где сейчас спокойно. Только вот никак не выберу, куда. Городская стража тихо материлась, открывая ворота и опуская подъемный мост. Никому не охота покидать теплое сухое помещение и идти под дождь. Впереди поскакал передовой разъезд из четырех арбалетчиков под командованием Ламбера де Рё. Остальные едут плотной колонной по три, во всю ширину грунтовой дороги, раскисшей от дождя. Отправились налегке, оставив обоз в Мансе. Арбалетчики тихо поругиваются, но общее настроение приподнятое. Никто не сомневается в победе. Нас больше раза в два, нападем неожиданно и с нами Бертран дю Геклен. Есть командиры, которые внушают солдатам доверие, не смотря на все поражения.
Может быть, бретонца любят еще и за то, что он заботится о солдатах, присутствует даже на выдаче аванса, чтобы командиры отрядов не хапанули больше положенного. Приезжал и ко мне один раз. Пробыл не долго. На меня жалоб не поступало. Я не крысятничаю, мне трофеев хватает.
        Пон-вален оказался большой деревней, защищенной рвом шириной метров пять и невысоким валом с дубовым частоколом. Заметив наш отряд, стража засуетилась, подняла тревогу, но я передал им через Анри де Халле, что нападать не будем, и посоветовал никому из города не выходить до нашего распоряжения. Впрочем, мог бы и не советовать, потому что вряд ли кто-нибудь осмелится выйти. Мы поехали дальше, в ту сторону, откуда должны прибыть англичане. Там от города к лесу шло широкое пастбище. На опушке мы и остановились. Я послал на разведку четырех арбалетчиков под командованием Ламбера де Грэ, а остальным разрешил спешиться и отдохнуть, но костры не разводить. Коней спутали и пустили пастись. Впрочем, пожелтевшая трава на пастбище была общипана под корень, напоминала хорошо подстриженный газон.
        Для меня нарубили елового лапника и сложили под дубом, голые ветки которого плохо защищали от мелкого дождя, моросившего, не переставая. Я лег, закутавшись в черный шерстяной плащ, подбитый серой западноевропейской белкой. Рыжая восточноевропейская здесь встречается реже и ценится дороже. Мех приятен на ощупь и хорошо удерживает тепло. Вспомнил, как в Ессентуках кормил белок с рук. Был там в санатории после операции. Идешь по дорожке, а по стволу дерева, головой вниз, сбежит белка, встанет перед тобой на задние лапки и потребует дань за проход по ее территории. Типичная повадка средневекового рыцаря. У меня с собой несколько грецких орехов. Отдаю один. Белка осторожно берет его двумя лапка, отходит в сторону, давая мне пройти, и приступает к трапезе. Я был уверен, что белки разгрызают орехи. Классики начитался: «…и орешки всё грызет». Оказалось, что белки прогрызают в орехе дырочку, расширяя ее по кругу, и выедают сердцевину.
        Примерно через час подошел Мишель де Велькур и доложил, что к Пон-валену прибыли Бертран дю Геклен и Оливье де Клиссон.
        - Ругаются, что их не пускают в город, - с насмешкой рассказал оруженосец.
        - Сказал, что мы здесь? - спросил я на всякий случай.
        - Конечно! - обиженно заявил Мишель.
        В его годы я тоже бурно реагировал на недооценку моих способностей. Потом стал оценивать себя трезвее и прекратил обижаться.
        Еще часа через два, когда небо начало сереть, прискакал Ламбер де Грэ и доложил коротко:
        - Едут.
        - Сколько их? - спросил я.
        - Тысяча, - быстро ответил оруженосец.
        Уверен, что он не считал англичан. Тысяча - красивая цифра, будет приятно звучать в рассказах девицам.
        - Впереди едут рыцари, за ними - пехотинцы на телегах, а сзади - лучники верхом, - продолжил он.
        - Сколько лучников? - спросил я.
        - Сотня, - ответил Ламбер де Грэ.
        Сотня - тоже красивая цифра.
        Я приказал привести коня и поскакал на нем к Пон-валену. Отряды Бертрана дю Геклена и Оливье де Клиссона расположились возле ближней к лесу стороны города. Коней отвели в тыл, готовясь сражаться пешими. Английские лучники приучили их, что верхом сражение не выиграешь. Когда стрелы попадают в коня, он, если не погибнет сразу, перестает слушать команды, мешая и другим атаковать. Поэтому французы стали сражаться в пешем строю, выставляя в первых рядах рыцарей в крепкой броне и с большими щитами.
        - Вы бы сели на коней и спрятались за город, - предложил я. - Когда англичане выйдут из леса, мой отряд нападет первым и перебьет лучников, которые скачут в хвосте. Вот тогда вы и ударьте в конном строю. Англичане верхом бьются хуже.
        - Они сразу спешатся, - уверенно заявил Оливье де Клиссон. - Поэтому и нам лучше нападать пешими.
        - Чем лучше, если у них не будет лучников? - поинтересовался я. - Наоборот, таранным ударом вы прорвете строй, а потом добьете остальных.
        - Пожалуй, он прав, - согласился со мной Бертран дю Геклен. - Давай попробуем.
        Оливье де Клиссон недовольно гмыкнул, но и на этот раз ничего не сказал, чтобы не показаться трусом.
        - Только не появитесь раньше времени или слишком поздно, - попросил я. - Выезжайте сразу после того, как протрубит мой горн.
        - Так и сделаем, - заверил коннетабль Франции и приказал своим латникам сесть на лошадей и спрятаться за Пон-валеном.
        Англичане ехали без разведки. Усталые кони еле передвигали ноги. Мокрые флаги, прилипшие к древкам, казались одноцветными, серыми. Замыкали колону лучники, которые ехали верхом. Было их от силы человек семьдесят.
        Когда последний лучник выехал из леса, я кивнул Анри де Халле:
        - Труби атаку, - и ударил шпорами коня.
        В руке у меня короткая степная пика. Давненько ей не работал. Только на учениях, когда показывал своим арбалетчикам, как надо управляться с пикой. Скачу на передних лучников. Они, услышав горн, повернули головы в нашу сторону, но продолжают неспешно ехать вперед. Ночной переход измотал их, поэтому не сразу понимают, что приближается опасность. Врубившись, кое-кто спрыгивает с коня и начинает доставать из-за пазухи сухую тетиву, чтобы натянуть ее на лук, а остальные подгоняют коней, чтобы заехать за телеги, спрятаться за них и пехотинцев. Я бью в незащищенную голову, в правый висок, спешившегося молодого парня с простоватым, крестьянским лицом. Англичанин роняет в грязь лук и так и не натянутую тетиву и пытается правой рукой защититься, не понимая, что уже получил смертельную рану. А может, и не смертельную. Раны в голову иногда заживают быстрее, чем в тело. Я бью в спину, защищенную стеганкой, второго лучника, который пытался убежать. Объезжаю телегу, с которой попрыгали копейщики и побежали вперед, к рыцарям, догоняю конного лучника и вышибаю его ударом пики из низкого седла. Рядом Хайнриц
Дермонд, Ламбер де Грэ. Мишель де Велькур, Анри де Халле и арбалетчики расправляется с другими англичанами. Лишь человек пять лучников успевают доскакать до рыцарей, которые собрались было отбить нашу атаку, но увидели второй отряд, намного больший, который выехал из-за Пон-валена, и начали спешиваться.
        Мои бойцы, действуя согласно инструкции, полученной перед боем, растянулись в цепь метрах в пятидесяти от англичан и начали обстреливать их из арбалетов. Тетивы натирают воском, чтобы не отсыревали, но все равно пенька пропитывается влагой и растягивается, теряет упругость. Крепкую броню болт сейчас не пробьет даже с такой малой дистанции, но не у всех англичан есть такая броня. В любом случае хлопот мы доставим. Я оставил свой лук в Монсе, подумав, что в дождь не пригодится, о чем сейчас пожалел.
        Английские рыцари спешились и построились. Копейщики встали за ними. Лошадей расположили сзади, чтобы прикрывали от наших арбалетных болтов. Сделали все это быстро, до того, как на них налетели построенные в два клина, французские, конные латники с длинными копьями. Удар их был силен. Оба клина прорвали строй, но завязли в нем. Впрочем, больше им помешали лошади, что стояли позади строя, чем люди. Английские копейщики побежали первыми. Правда, их сразу обогнали слуги и пажи на лошадях своих сеньоров. Мы напали и на тех, и на других. Следом побежали рыцари.
        Это уже было не сражение, а избиение толпы трусов. Так проходит большинство битв. Одна сторона не выдерживает удар и превращается в убойный скот. До последнего бьются редко. Обычно это случается, когда некуда отступить и нет надежды на милосердие победителей. Поэтому монголы всегда оставляли врагу путь к отступлению. Удирающих убивать легче и безопаснее.
        Я догоняю рыцаря, который успел сесть на лошадь. Темно-гнедой жеребец резво набирает ход. Я догоняю его и колю коня пикой в левую ягодицу. Почему-то вспоминаю, что стимулом ромеи называли металлический прут, конец которого раскаливали до бела и прикладывали к ягодице лошади, выступающей на скачках, чтобы быстрее неслась к финишу. Темно-гнедой жеребец резко подбрасывает круп, словно собирается кувыркнуться через голову, и вышвыривает всадника из седла. Звон такой, будто на землю упала стопка литавр. Рыцарь упал ниц, плашмя. Наверное, ему сейчас очень больно. Шлем-бацинет с забралом «песья морда» слетел с его головы, открыв длинные волнистые светло-русые волосы.
        Я останавливаюсь возле рыцаря, легонько бью его пикой в спину и произношу традиционную фразу:
        - Сдавайся или умрешь!
        Рыцарь шевелит головой и что-то мычит. Он тяжело переворачивается на бок, смотрит на меня снизу вверх. Лицо испачкано грязью, поэтому не могу понять, сколько ему лет.
        - Сдаешься? - спрашиваю я на английском языке.
        - Да, - с натугой, точно через кашу во рту, мычит он.
        Вот и всё, собственное задание на это сражение я выполнил, больше ни за кем гоняться не собираюсь. Я слезаю с коня, помогаю рыцарю подняться. Он на полголовы ниже меня. Одет в кольчугу с длинными рукавами и бригандину, на лицевой стороне которой ряды бронзовых заклепок. Если и пластины бронзовые, то такая бригандина стоит немало. Но, скорее всего, пластины железные. Химии, как науки, пока нет. Люди еще не знают, что некоторые металлы нельзя соединять, иначе один из них начнет быстро коррозировать. Рыцарь стирает грязь с лица. Ему лет двадцать семь. Приятное, открытое лицо с короткой бородкой. Голубоглазый. Курносый. Вызывает симпатию. Наверное, если бы мы сражались на одной стороне, то были бы, как минимум, приятелями.
        Я представляюсь.
        - Джеффри Уорсли, - называет и он свое имя и спрашивает: - Это ты взял в плен графа Ангуса?
        - Было такое, - сознаюсь я. - Наверное, жаловался, что я взял за графа такой маленький выкуп? Так ведь он граф не настоящий.
        - Он так не считает, - ответил с улыбкой Джеффри Уорсли.
        - Разве?! - наигранно удивился я. - Он ведь отказался платить графский выкуп!
        - Я не хотел бы обсуждать его поведение, - сказал английский рыцарь.
        - Тоже правильно, - согласился я. - Давай обсудим твой выкуп. Насколько я знаю, ты - знатный сеньор, баннерет. Во сколько ты оцениваешь свою свободу?
        - Три тысячи флоринов, - ответил он.
        Цифра совпадала с той, которую предложил граф Ангус. Наверное, английские сеньоры сговорились не предлагать больше.
        - Пять тысяч - и ни флорина меньше! - потребовал я.
        Джеффри Уорсли скривился, но тихо молвил:
        - Договорились.
        Всего в этом сражении мы захватили четырнадцать рыцарей и в два с лишним раза больше оруженосцев. Незнатных англичан в плен не брали. Убивали даже тех, кто сдавался. С богатыми трофеями вернулись в Манс. Население города высыпало на улицы, чтобы посмотреть на пленных англичан. Не ошибусь, если заявлю, что горожане никогда раньше не видели такого. Бертран дю Геклен, коннетабль Франции, убедительно начал исполнение своих обязанностей.
        36
        Одной нашей победы хватило, чтобы Роберт Ноллис быстренько убрался с отрядом в Бретань, в свой замок Дерваль. Там он отпустил большую часть отряда, как сейчас говорят, добывать себе пропитание и честь. Многие вернулись в Англию, потому что в Бретани грабить нельзя, а во Франции стало опасно. Узнав об этом, наше войско отправилось в Париж. Пленных везли с собой. Они дали слово чести, что не сбегут, поэтому ехали верхом вместе с французскими рыцарями и питались вместе с нами. Попав в плен, они переставали быть врагами. Вполне возможно, что кто-то из них, выкупившись, в следующем сражении окажется на нашей стороне. Они мне напоминали профессиональных футболистов из двадцать первого века. Кто больше платит, за того и играют: сегодня за одну команду, завтра за другую.
        Бертрана дю Геклена и Оливье де Клиссона встретили в столице Франции, как героев. Карл Пятый поселил их в Лувре, который при нем стал королевской резиденцией, осыпал обоих ценными подарками. Кое-что перепало и нам. Каждый арбалетчик моего отряда получил пять ливров, оруженосец - семь с половиной, рыцарь Хайнриц Дермонд - десять, а мне отвалили сотню. На пир, правда, не пригласили. Я не обиделся. Меня вполне устроило аббатство Сен-Жермен, в котором по приказу короля нас принимали по высшему разряду.
        Вместе со своим пленником Джеффри Уорсли я наведался к своему внуку Джакомо Градениго. Поскольку ни коннетабля, ни короля мой пленник не заинтересовал, я мог распоряжаться им по своему усмотрению. Мы договорились, что я отпускаю его в Англию, где Джеффри соберет выкуп. Чтобы он потом не искал меня по всей Франции, договорились, что передаст выкуп венецианскому банкиру в Лондоне, а тот перешлет вексель в Париж Джакомо Градениго, который, в свою очередь, зачислит деньги на мой счет под три с половиной процента годовых. О чем мы и подписали трехсторонний договор. Я одолжил английскому рыцарю лошадь и денег на дорогу.
        - Ты не таков, как о тебе рассказывают, - выдал на прощанье Джеффри Уорсли.
        - Наверное, ругают? - высказал я предположение.
        - Не без того, - дипломатично ответил английский рыцарь.
        - Утверждают, что я, как немцы, заковываю пленников в цепи? - подсказал я.
        - И это тоже, - подтвердил он.
        - А они не сказали, почему я заковывал их? - поинтересовался я.
        - Нет, - ответил английский рыцарь.
        - Потому что они вели себя не так, как положено рыцарю. Их неполный рассказ еще раз доказывает, что они - люди подлые, - сказал я.
        - В следующий раз я обязательно спрошу их и расскажу, как обращались со мной, - любезно пообещал Джеффри Уорсли.
        Жаль, что во Францию он вернется не скоро, пока не заплатит выкуп. На сбор денег потребуется почти год. Ему придется дождаться следующего урожая, после чего собрать деньги с арендаторов, занять у банкира недостающее. Потом зима начнется. Так что появится он на материке года через полтора.
        Проводив Джеффри Уорсли, я по приказу коннетабля Франции отправился со своим отрядом в Шательро нести зимой гарнизонную службу. Не думаю, что мы так уж нужны в этом городе. Отряд Карне де Бретона и без нас справится, тем более, что ему прислали в подмогу три сотни пехотинцев. Направление в Шательро - благодарность Бертрана дю Геклена. Контракт у нас был «до зимы», с нами полностью расплатились, так что мне пришлось бы распускать отряд. Теперь же контракт продлевался «до лета», то есть до начала боевых действий, и отрабатывать его будем в теплых квартирах, не рискуя и не сильно напрягаясь. Весной с нами заключат новый. Бертран дю Геклен намекнул, что не будет возражать, если мой отряд станет раза в два больше.
        Карне де Бретон обрадовался моему прибытию. Он все-таки женился на купеческой дочке, взял хорошее приданое, в том числе и новый дом, в котором выделил комнату для меня.
        - При тебе жена не будет шпынять меня, что веду себя не так, как подобает благородному человеку! Дожился: купчиха учит меня манерам! - весело сообщил он. - Теперь будет сама учиться у тебя. Для всей местной знати ты - образец для подражания. Они вспоминали тебя на каждом пиру. Мол, венецианцы - люди культурные, не то, что наши рыцари. Вот только я ни одного рыцаря-венецианца не встречал. Они больше дукатами сражаются. Ты бы заодно вразумил мою жену, что деньги надо экономить. Думал, что первая жена у меня была мотовка, но теперь понял, как сильно я ошибался!
        - Все познается в сравнении, - поделился я древней мудростью. - Женишься в третий раз и узнаешь, что и эта была экономной.
        - Ты точно знаешь? - вполне серьезно спросил он.
        - Уверен, - ответил я.
        Недостатки того, кто рядом, всегда выпуклее.
        Зимой умер в Авиньоне Папа Римский Урбан Пятый. Его место занял французский кардинал Пьер Роже де Бофор, который принял имя Григория Одиннадцатого. Говорят, Папой он стал не без помощи Людовика, герцога Анжуйского. Этот хитрый лис приехал в Авиньон с полными сундуками золота, а уехал с пустыми, в результате чего на папском престоле оказался преданный французской короне человек.
        Умер и старший сын Эдварда, принца Уэльского и Аквитанского, который, по слухам, и сам уже одной ногой в могиле. Ему посоветовали вернуться в Англию, что Черный принц и сделал, передав Аквитанию своему брату Джону, герцогу Ланкастерскому. Этот братец отметился в Лиможе. Говорят, лично убивал женщин и детей. Впрочем, может быть эти слухи - элемент антианглийской пропаганды.
        Наш приятель Луи де Сен-Жюльен по приказу короля Карла занимался переманиванием сторонников англичан. Поговаривали, что на эти цели каждый месяц в монастырь Сен-Сальвен привозят по сундуку золота. Впрочем, может быть эти слухи - элемент антифранцузской пропаганды. В ведении идеологической войны обе стороны поднаторели. Несмотря на отсутствие телевидения, а может, как раз благодаря этому, народ сейчас верит в самые неправдоподобные слухи и сплетни. Впрочем, и в будущем большая часть населения умнее не станет, разве что, благодаря средствам массовой информации, количество небылиц резко увеличится, поэтому не будет физической возможности реагировать сразу на все.
        Мы с Карне де Бретоном всю зиму охотились и грабили «английские» деревни. Самым трудным было найти неразграбленную деревню. Во-первых, английские и французские владения теперь располагались вперемешку; во-вторых, не только мы искали поживу. Англичане на зиму распустили своих бригантов, которые принялись грабить всех подряд.
        Зная, как бриганты относятся к дисциплине, как поплевывают на несение караульной службы, я решил устранить часть конкурентов и будущих противников. Неподалеку от нас захватил женский монастырь и расположился там со своей рутой в полсотни бригантов некто Эспьот. Изнасиловать монашек - это главная обязанность любого воинского подразделения. Впрочем, и сестры божьи не в накладе: и удовольствие получили, и не согрешили.
        Поговаривали, что Эспьот - бастард покойного Карла Блуаского, герцога Бретонского. Карне де Бретон, знавший герцога лично, сомневается, что это так. Во-первых, Карл Блуаский был не ходок; во-вторых, очень набожный человек. Освободившись из плена за выкуп в семьсот тысяч флоринов, он совершил зимой паломничество босиком из Рена в Трегье, в церковь Святого Ива, покровителя Бретани, а это сотни полторы километров. Замаливал старые грехи. В свое время он, подвигнутый, наверное, своей чрезмерной набожностью, приказал перебить две тысячи жителей города Кемпера, которые отказались сдаться ему. После этого преступления он проиграл сражение, имея четырехкратное превосходство в силе, и попал в плен. Паломничество не помогло, погиб в следующем важном сражении. Воздалось ему по грехам или набожности.
        Монастырь представлял собой каменно-деревянное прямоугольное сооружение с внутренним двором. Высота глухих снаружи стен была метров шесть. Двускатные крыши с небольшим наклоном крыты темно-коричневой черепицей. Ни рва, ни подъемного моста, ни башен. В таком сооружении укроешься разве что от шайки бродяг. Может быть, надеялись на расположенный неподалеку город Пуату. Собак в монастыре тоже не было. Не удивлюсь, если и петухов не обнаружим. Мои люди легко перебрались во двор и спрятались в хлеву, а после того, как монашки отправились на заутреню в церковь, расположенную на первом этаже левого крыла, ворвались в общую спальню, где быстро и без потерь перебили бригантов. В плен взяли только Эспьота в келье настоятельницы. Голым. Это был мужчина лет двадцати восьми, длинный, худой и мускулистый. Черные, вьющиеся волосы длиной до плеч. Длинные острые усы и короткая бородка. Он напомнил мне дона Кихота из фильма, разве что выражение лица было недоброе. Этот с мельницами сражаться не будет. Спал он с хозяйкой кельи - женщиной лет тридцати семи, имевшей приятную наружность и маленькие белые ручки, никогда
не поднимавшими ничего тяжелее ложки и мужского настроения. Скорее всего, раньше была женой состоятельного рыцаря или купца. Она успела надеть просторную белую шелковую рубаху, под которой угадывалось стройное тело нерожавшей женщины. Смотрела на нас со страхом, а на Эспьота с любовью и соболезнованием. Судя по фингалу под левым глазом, командир руты пытался оказать сопротивление.
        - Осквернителей монастырей принято вешать, - грозно изрек я, не уточнив, что правило относится только к мужским монастырям. - Или за тебя англичане заплатят выкуп?
        - Заплатят, заплатят! - ответила за него настоятельница.
        Видимо, она и будет платить.
        - Хоть ты и не благородный человек, но, думаю, такой отважный воин стоит не меньше пятисот ливров, - решил я, хотя голый мужчина, даже с мечом в руках, выглядит как угодно, но не отважно.
        - За него заплатят пятьсот ливров! - сразу подтвердила настоятельница.
        Интересно, где она возьмет деньги?! Бриганты выгребли все ценное, что было в монастыре, включая предметы культа, и то, что они не успели прогулять, теперь перешло к нам. Разве что родственников тряхнет или возьмет ссуду у ростовщиков под залог монастырских земель. Многие монастыри сейчас в долгах, как в шелках. И не только потому, что идет война. Если у настоятеля нет деловой жилки, а она у «попрошаек» встречается редко, иначе бы перековались в купцов или банкиров, то монастырь в конце концов разоряется, и монахи разбредаются по другим, если их туда примут без взноса. Легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем нищему в монастырь!
        - Буду ждать в Шательро, - сказал я настоятельнице, а ее любовнику приказал: - Одевайся, погостишь у меня.
        Задерживаться в монастыре мы не стали. Собрали трофеи, в том числе и те, что награбили бойцы Эспьота, включая монастырское имущество. Искупая вину, изнасиловали монашек. Настоятельницу я запретил трогать. Вдруг ей другой понравится и передумает платить выкуп за Эспьота?!
        Его я посадил в темницу. Раз уж у меня слава истязателя пленников, не буду отступать от роли. Выкуп за Эспьота привезли через две с половиной недели. На что только не способна любовь стареющей женщины! Командир бригантов ушел из города пешком, одетый в лохмотья, и через те ворота, от которых начиналась дорога на Анжу. В Пуатье, к настоятельнице, возвращаться он, видимо, не собирался. Благодарность стареющим женщинам никогда не была главной чертой молодых мужчин.
        37
        Следующая военная компания началась со свадьбы. Людовик, герцог Бурбонский, решил на тридцать четвертом году жизни, что пора бы ему жениться. Его лучшей половиной стала двоюродная сестра, тринадцатилетняя Анна, единственный ребенок Беро, дофина Оверни, расположенной по соседству с владениями герцога. Благодаря этому браку, владения сольются, превратившись в более могущественное государство в государстве Франция. Людовик и Анна были помолвлены года три назад. Поскольку состоят в слишком близком родстве, ждали разрешения Папы Римского на брак. И получили в конце прошлой осени. Умирающий Урбан Пятый взял грех на душу.
        К моему удивлению, я был приглашен на свадьбу. Мало того, меня еще и посадили достаточно высоко, вместе с бурбонскими баронами. Слева от меня сидела Серафина, внебрачная дочь герцога. У нас с ней на двоих одна тарелка, серебряная и большая. Недвусмысленный намек. На Финнет, как называл ее отец, под туникой из темно-красной тонкой материи, изготовленной из английской шерсти во Флоренции и расшитой золотом в виде павлинов, была белая шелковая рубаха с глубоким декольте, открывавшим два белых полушария с голубоватыми прожилками. Видимо, груди специально приподняли и увеличили подкладками. Серафина поняла, что я разгадал маленькую хитрость, но не смутилась. Она двигалась к намеченной цели и была уверена, что цель никуда не денется. От подарка герцога посмеет отказаться разве что король, да и то не каждый. Мне показалось, что это был выбор не столько самого Людовика, хотя и ему наверняка нужен удачливый командир, сколько его внебрачной дочери Серафины. Я ведь ее освободитель и прочая лабуда. На самом деле девочка почувствовала, что у нас с ней будет хорошее потомство, и начала охоту.
        Только глупый мужчина, в том числе и маньяк-насильник, думает, что это он охотится на женщин, и не подозревает, что сам является жертвой пассивной охоты. Побегал мимо - и попался. В двадцать первом веке меня забавляла борьба депутатов и чиновников с растлением несовершеннолетних. Дураков, привлеченных красивым цветком-хищником и утилизированных, еще и объявляли преступниками. Как это по-женски! Я бы посоветовал балбесам, которые ратуют за безопасность своих скромных и невинных несовершеннолетних дочерей, поговорить с ними о сексе. Узнали бы много нового. Девочка становится совершеннолетней, как только обретает способность забеременеть. У нее тут же включается инстинкт продолжения рода, по указаниям которого она и действует, соблазняя любого самца, оказавшегося в зоне поражения. Причем действует настолько ловко, что ее считают жертвой. Ей плевать на законы и наставления. Она в первую очередь обязана выполнить долг перед природой, а не перед задурманенным дурацкими идеями и идеалами обществом. Если не успеет, то ее перепрограммируют на ее беду и на беду этого самого общества. Народ, в котором
женщины начинают рожать старыми, обречен на вымирание. Что и демонстрировала в начале двадцать первого века Западная Европа и Северная Америка, где первые роды в возрасте далеко за тридцать стали нормой. Через одно-два поколения и там, и там бледнолицые растворятся в желто - и чернолицых, которые не мешают девочкам выполнять свой долг и не обвиняют их жертв в растлении несовершеннолетних.
        Свадебный пир проходит в большом парадном зале замка Бурбон-л’Аршамбо, который является резиденцией герцога. Это довольно внушительное сооружение, очень надежное и удобное для жизни. Людовик Бурбонский недавно перестроил его, расширив донжон и улучшив бытовые условия. Получилось что-то вроде дворца, к которому приделаны три высокие башни, две новые круглые и старая прямоугольная. В зале за четырьмя односторонними столами свободно посещаются сотни три гостей. Здесь собрался весь цвет Оверни и представители других территорий Франции. Лучшие гости сидят на помосте высотой с метр. Жених и невеста - на двойном кресле под синим балдахином, расшитым золотыми лилиями. Едят и пьют с золота, но руками, облаченными в лайковые перчатки. Невеста Анна примерно на год моложе Серафины, но выглядит старше. Может быть, из-за тяжелой одежды в четыре слоя, которую навешали на нее. Анна с трудом поворачивается и поднимает руки. В придачу, на голове у нее странный темно-синий убор с рожками, отогнутыми вбок, с которых, как два баннера, свисала до плеч белая кисея. Казалось, что лицо девушки в рамке, точно на
фотографии. На мужа, который старше ее в два с половиной раза, смотрит с обожанием. Теперь она стала герцогиней.
        Справа от Людовика Бурбонского занимает место его мать Изабелла. Видимо, старушка страдает близорукостью, потому что прищуривает глаза, когда смотрит в мою сторону. Серафина - ее воспитанница. Наверное, по выражению моего лица определяет, насколько хорошо внучка справляется с поставленной задачей. Я демонстративно отрезаю маленький кусочек говяжьего мяса от большого и немного пережаренного, положенного на нашу тарелку слугой, и придвигаю ножом к Серафине, предлагая отведать. Это один из способов ухаживать за дамой. Еще можно выискивать у нее на голове блох и вшей, как делают обезьяны, но это уже при более близких отношениях, после «подержаться за ручку» и перед поцелуями. Девушка берет мясо двумя пальчиками правой руки, облаченной в тонкую лайковую перчатку, у которой тыльная часть расшита красными, желтыми и зелеными нитками в виде георгина.
        - Научи меня пользоваться этой штукой, - показывает Серафина на вилку.
        Я отдаю ей вилку, показываю, как ей накалывать. Большого ума не надо, только опыт. Правой рукой у девушки получается хорошо, а вот левой - не очень.
        - Ничего, научишься, - говорю я. - Как понимаю, времени на уроки у нас с тобой будет много.
        На этот раз щечки ее предательски розовеют. Наверное, от счастья, что охота удалась.
        После пира были танцы. Я не большой любитель отплясывать, но в данной ситуации отказ поняли бы немного шире. Отказываться от Серафины я не собирался. Не скажу, что наконец-то с десятого или какого там взгляда влюбился в нее, но она мне нравилась. Тем более, что была сравнительно чистоплотна и стремилась учиться. Впрочем, до свадьбы все невесты подают надежды, а после свадьбы - милостыню.
        На седьмой день перед пиршеством, когда уставшие гости, разбившись на небольшие группы, ждали, когда уставшие слуги приготовят столы, ко мне подошел двенадцатилетний юноша в пуленах с короткими носами - паж Людовика Бурбонского - и произнес важно, стараясь казаться взрослым:
        - Герцог хочет поговорить с тобой.
        Жених был в новой темно-синей котте, украшенной золотыми лилиями. Мне кажется, в его любви к королевским символам проглядывали нереализованные мечты о троне. Герцог Людовик тоже устал. Шесть дней обжорства и пьянства кого хочешь вымотают. Утешало то, что сегодняшняя попойка будет последней. Завтра отдохнем от пира, а послезавтра отправимся в поход.
        - Я заметил, что у тебя сложились хорошие отношения с моей дочерью, - произнес Людовик Бурбонский таким тоном, будто для него это было неожиданным открытием.
        Чтобы избавить его от дальнейших маневров, я сказал:
        - Красивая и не глупая девочка. Я бы взял такую в жены.
        - Она еще молода для замужества, и я пока не решил, за кого ее выдать, - по инерции продолжил он, умолчав, что его жена моложе Серафины, а потом, устав, видимо, и от дипломатии, произнес: - Зимой решим этот вопрос. - И предупредил: - Как понимаешь, приданое будет небольшое.
        За внебрачными дочерями земли не принято давать, только деньги, которых у богатых сеньоров постоянно не хватает.
        - Родственные связи бывают важнее денег, - сказал я.
        - Это точно! - вяло улыбнувшись, согласился герцог Бурбонский и перешел ко второму важному вопросу: - Коннетабль Бертран дю Геклен хочет, чтобы ты присоединился к его армии. Договор заключишь с ним. Странная просьба, ведь мы будет воевать вместе!
        - Наверное, он опасается, что мой отряд ненароком оставят охранять какой-нибудь замок, - высказал я предположение.
        - А ты хочешь остаться?! - удивленно произнес герцог, решив, что именно на это я и намекаю.
        - Конечно, нет! - искренне признался я.
        - Ты ему нужен потому, что трофеев много добываешь, - высказал предположение Людовик Бурбонский. Наверное, судил по себе. - Бертран дю Геклен сейчас в любимцах короля, лучше с ним не ссориться. Так что отправляйся к нему хоть завтра.
        - Так и сделаю, - сказал я и, не удержавшись, признался: - Устал я уже от пира!
        - А каково мне! - воскликнул герцог так искренне, что мне стало жалко его.
        Серафина болтала с подружками неподалеку от нас. Она делала вид, что занята разговором, но, как только я отошел от ее отца, сразу оказалась у меня на пути. Мы уже прошли с ней стадию «подержаться за ручку» и, поскольку я не специалист по ловле блох, перескочили сразу к поцелуям. Впрочем, отдаться полностью этому процессу не позволяло отсутствие укромных уголков и переполненность замка гостями.
        - Сегодня последний день пира, а потом вы уйдете в поход, - начала Серафина издалека, хотя ее переполняло желание узнать, о чем я говорил с герцогом.
        - Завтра утром, - сообщил я. - Бертран дю Геклен зовет меня.
        - Об этом вы и говорили?! - произнесла она немного разочарованно.
        - Да, - подтвердил я.
        Девушка не удержалась и произнесла с ноткой обиды:
        - И больше ни о чем?!
        - Еще о разных мелочах, - решил я подразнить ее.
        - О каких? - без интереса, поддерживая разговор, спросила Серафина.
        - Когда тебя замуж за меня выдать, сколько приданого выделить, - равнодушно, будто дело касалось третьего человека, произнес я.
        - Разве это мелочи?! - возмущенно воскликнула она и сразу поинтересовалась деловито: - И что он сказал?
        - Мы договорились на зиму, - все также равнодушно произнес я и, увидев, что ее огорчил мой тон, засмеялся.
        - Ты меня разыгрываешь?! - догадалась она и заулыбалась.
        - Женщине надо поволноваться, иначе жизнь покажется скучной, - поделился я многолетними наблюдениями.
        - А какое приданое дают за меня? - деловито поинтересовалась Серафина.
        - Не знаю. Меня это не интересует, - ответил я.
        - Совсем-совсем?! - не поверила она.
        - Совсем-совсем, - подтвердил я.
        Впервые я женился еще при советской власти. Тогда не существовало даже такого понятия, как приданое. Почти все были одинаково бедными. Приданое моей жены состояло, не считая одежды и косметики, причем второе по объему было равно первому, из двух комплектов постельного белья, а я к тому времени успел заработать только на первый взнос за кооперативную квартиру. Сначала мы снимали комнату у старушки, которой очень нравилась моя жена и ровно настолько же не нравился я. На мое счастье, я бывал дома редко. При советской власти можно было работать без отпуска года два-три. Когда мне наконец-то разрешили отдохнуть, закончилось строительство кооперативного дома, и мы перебрались в собственное жилье.
        Личико Серафины засветилось от счастья. В предельно меркантильном мире Средневековья безразличие к приданому было высшим проявлением любви. Если твоему счастью не завидуют, то оно скукоживается, как минимум, наполовину, поэтому Серафина побежала к подружкам, чтобы похвастаться. Не знаю, как она пересказала мои слова, но девушки смотрели на меня так, словно и им всем объяснился в любви. Так рождаются легенды о благородных рыцарях.
        38
        Мы осаждаем замок Юзе, который англичане захватили прошлой осенью. Ров с водой шириной метров десять, каменные стены высотой метров шесть с половиной, четыре восьмиметровые угловые круглые башни и мощный донжон на метр выше. Англичане взяли замок измором. У нас не было времени на длительную осаду. Бертрану дю Геклену нужны были быстрые победы. Обороняли замок Юзе около сотни англичан, в том числе десятка три лучников. Бретонский полководец только один раз послал своих бойцов на штурм. Двадцать шесть погибли и раза в два больше были ранены. Англичане потеряли человек пять. После этого мы больше не штурмовали замок. Подкоп вести тоже пришлось бы долго, потому что почва здесь каменистая. Осадных орудий у нас с собой не было. Их вроде бы везут из Парижа. Когда прибудут - вопрос на засыпку.
        На одиннадцатую ночь, когда англичане поверили, что штурмовать их больше не будут, пока не привезут артиллерию, и немного расслабились, я решил захватить замок. Бертран дю Геклен не возражал.
        - Если получится, получишь половину добычи, - пообещал он.
        Я передал слова командующего своим арбалетчикам. Их теперь у меня две сотни. Весной набрал вторую, распределив бойцов так, что бы в каждой сотне половину составляли ветераны отряда. Первой командовал Хайнриц Дермонд, заместителем которого стал Мишель де Велькур, второй - Ламбер де Грэ с заместителем Анри де Халле. Я приучал их к тому, что рыцарь - это не индивидуальный отважный боец, а умный командир отряда. Вечером отобрал два десятка опытных бойцов. Руководить ими напросился Ламбер де Грэ. Ему не терпится прославиться и стать рыцарем. Ламбер - младший сын, наследство ему не светит, так что все надежды только на удачную военную карьеру. Он уже приобрел хорошую одежду, доспехи, оружие и лошадей и отложил немного на черный день. Если еще и рыцарем станет, то появится шанс жениться на приличном приданом.
        Ночь была темная. Молодая луна пряталась в тучах, появляясь ненадолго. Тучи гнал северо-западный ветер, солоноватый, пропахший океаном. Шум ветра заглушал негромкие звуки, что должно было помочь нам. Пошли на дело после полуночи. Бертран дю Геклен проводил нас почти до рва, засыпанного в нескольких местах. Бретонский вояка захватил несколько крепостей хитростью, затаившись ранним утром у ворот. Как только их открывали, воины, спрятавшиеся за крестьянской телегой с сеном, врывались в замок. Сейчас он хотел посмотреть, как это делается по ночам.
        Три «кошки» надежно и почти бесшумно зацепились за верхушку куртины. Три арбалетчика, облаченные во все черное, полезли наверх. Следом за ними отправилась вторая тройка, в которой был Ламбер де Грэ. Я отправился с третьей. Веревка с мусингами была тонковата, резала руки. От камней куртины шел запах пропеченной солнцем пыли и еще чего-то, что я никак не мог вспомнить. Запах был до боли знакомый, но не вызывающий ни симпатии, ни антипатии и потому ускользающий от идентификации. Я был на половине пути до вершины стены, когда наверху послышался дружный рёв англичан:
        - Святой Георг!
        Зазвенели мечи, кто-то пронзительно вскрикнул. Судя по громким крикам англичан, они побеждали. Что ж, слишком долго мне везло. Видимо, лимит закончился.
        Я мигом спустился вниз, откуда крикнул:
        - Ламбер, сдавайся! Мы тебя выкупим! - Тем, кто ждал под стеной, приказал: - Отходим!
        Бертран дю Геклен стоял на том же месте, где мы с ним расстались. Впервые меня провожали на захват, и впервые случился облом. Попробуй после этого не стать суеверным!
        - Не получилось, - констатировал факт Бертран дю Геклен.
        - В противном случае война была бы слишком скучной, - сказал я в оправдание.
        - Теперь они будут стеречь еще лучше, - сделал вывод он.
        Попробуй поспорь с ним!
        Мы потеряли четырех арбалетчиков и Ламбера де Грэ. Один арбалетчик успел спуститься вниз. Остальных убили и голые и изрубленные трупы повесили на крепостной стене. Ламберу де Грэ сохранили жизнь. По словам англичан, с которыми провел переговоры интендант нашей армии, мой оруженосец сидит в темнице. Выкупать его пока не собирались. Все еще была надежда, что захватим замок. Да и англичане не спешили с ним расстаться по той же причине. В критической ситуации они могли сдаться в плен моему оруженосцу, после чего их нельзя было бы казнить. Впрочем, это правило не всегда соблюдали. Рыцарских романов написано уже много, даже есть «Книга рыцарства», в которой ее автор Жоффруа де Шарни, носивший посмертное звание «самого безупречного и доблестного рыцаря», изложил что-то типа кодекса чести рыцаря, но мало кто соответствовал романным образцам. К кодексу относились примерно так же, как в будущем будут относиться к правилам дорожного движения: соблюдали там и тогда, когда наказание за нарушение превышало удовольствие от него.
        На пятнадцатый день осады Бертран дю Геклен оставил под стенами замка две сотни бойцов, чтобы держали взаперти гарнизон, пока не прибудут осадные орудия, а с остальной армией последовал в графство Руэрг. Все герцоги решили воспользоваться случаем, отправились в находившийся неподалеку Авиньон, чтобы засвидетельствовать свое почтение новому Папе Римскому и герцогу Анжуйскому, который там гостил. Наш полководец порадовался их отъезду. Он лучше чувствовал себя с менее знатными командирами, даже такими образованными, как я. Бретонец внимательно, с интересом слушал мои рассказы об Александре Македонском, Ганнибале, Юлии Цезаре, Чингисхане, но все, что не касалось войны, ему было по барабану, большому и тугому.
        Города и замки графства Руэрг, в которых стояли французские гарнизоны, сдавались сразу. Парламентеры встречали нас за несколько лье от населенного пункта. Зимой здесь побывали эмиссары французского короля и объяснили правила игры: кто приносит оммаж, того не трогают. В итоге поход превратился в прогулку. Даже грабить некого было. Ненадолго задержались только возле города Мийо. Сам город сдался сразу, но замок, расположенный на скале Воклер, защищал отряд под командованием сэра Томаса Уэйка, поэтому пришлось потратить на него три дня. Первые два дня возводили вокруг замка заграждение и засыпали сухой ров, а на третий вели переговоры. Англичане были выпущены с оружием, лошадьми и припасами, которые смогут унести с собой. Бертран дю Геклен говорил мне, что королю Карлу нужны не воинские победы, а возвращение земель под его руку. Давненько я не встречал такого мудрого правителя!
        Освободив от англичан графство Руэрг, мы вернулись к замку Юзе. Туда уже прибыли осадные орудия. Из Клермона привезли два больших требюшета, способных метать камни весом около ста килограмм, из Риомса - два поменьше, килограмм на тридцать-сорок, а из Парижа три артиллерийских орудия, которые носили гордое название бомбард. Это были трубы длиной метра два с половиной, сваренные из кованых полос железа. Дополнительно полосы скрепляли, как клепки у бочек, обручами. Трубы сужались к заглушенному концу примерно на половину своего диаметра, который был сантиметров двадцать пять. Лафетами служили деревянные короба. Для прицеливания короб поворачивали или поднимали на нужный угол, подкладывая клинья под один край. Говорят, стоят бомбарды недорого, всего несколько ливров. Зато порох к ним недешев, по десять су за фунт. Для одного выстрела требовалось два-три фунта. Порох делали на месте, смешивая селитру с серой и древесным углем из ивы. Лучшей считалась индийская селитра, которая и стоила на треть дороже. Правильную пропорцию пока не знали. Древесный уголь был самым дешевым компонентом, вот его и клали
почти столько же, сколько селитры. Только серы, самого дорогого компонента, добавляли мало, то есть примерно столько, сколько надо.
        Правильная пропорция - пятнадцать долей селитры, три - угля и две - серы. Я знал это потому, что в подростковом возрасте сам делал порох. В возрасте лет тринадцать-четырнадцать, вместе с пацанами со своего двора, перешел от арбалета к жигану. Так мы сокращали слово поджигало, которое обозначало трубку из твердой стали, сплюснутую и загнутую на одном конце и прикрепленную к деревянной пистолетной рукоятке. В трубку заливали немного расплавленного свинца, чтобы пороховые газы не прорвались через сплюснутый конец, после чего сверху протачивалось напильником запальное отверстие. Обычно стреляли серой, счищенной со спичек. Ее было долго заготавливать и для хорошего выстрела требовалось много. То ли дело порох. Первое время я воровал его у отца, у которого было охотничье ружье и боеприпасы. В то время заряженные патроны в охотничьих отделах магазинов продавались редко, зато порох, дымный и бездымный, причем первый ценился выше, пыжи из войлока и картона, латунные или бумажные гильзы, дробь разных номеров, картечь на волков. жаканы на кабанов и лосей имелись всегда. Охотникам приходилось самим
изготовлять патроны. Несколько раз я помогал отцу делать это: отмерял порох и дробь, подавал пыжи, закапывал сверху воском от горящей свечи снаряженный патрон, чтобы не отсырел. Хранились боеприпасы в тумбочке, а я знал, где прячут ключ от нее. В один прекрасный день батя обнаружил, что пороха стало слишком мало, и нашел для ключа более надежное место. После этого я начал делать порох сам. Правильную пропорцию знал каждый правильный пацан, поскольку передавалась она по очень большому секрету. Не меньше, чем за пару сигарет. Селитру в то время можно было купить в любом магазине «Садовод-огородник», а серу - в отделах для юных химиков. Труднее всего было достать древесный уголь, потому что его поставляли в магазины мало, использовали для приготовления шашлыков и в степном Донбассе раскупали быстро. Мы умудрялись даже зернить эту смесь. Замачивали ее, а потом выдавливали с помощью шприца без иглы тонюсенькой колбаской, которую резали на кусочки и сушили. Это был, конечно, не магазинный порох, но намного лучше серы со спичек.
        Бомбарды и требюшеты расставили вокруг замка и принялись заготавливать боеприпасы. Чего-чего, а камней в этой гористой местности предостаточно. Снаряды для бомбард обкалывали, придавая им округлую форму, чтобы не застряли в стволе. Когда приготовили три штуки, начали заряжать. Сразу собралась толпа зевак. Стояли на расстоянии метров пятьдесят. Для большинства бомбарды были чем-то мистическим и ужасным. Я подошел вплотную. В это время артиллеристы под командованием своего капитана, генуэзца по имени Алоиз Спинола - суетливого бодрячка с толстым задом и ляжками, бабьими, словно природа начала снизу делать женщину, а потом передумала и сверху сотворила мужчину. Капитан перебегал от одного орудия к другому и покрикивал на своих подчиненных, которых было по три человека на орудие. Вместо пыжа использовали обычную глину, положив между ней и порохом прокладку из пучка соломы. После чего в ствол затолкали каменное ядро и опять запыжевали глиной, тщательно утрамбовав ее.
        Эти пушки не вызывали у меня доверия. И у артиллеристов тоже. Возле каждой было вырыто по яме, в которые и спустились по артиллеристу с горящими фитилями на блинных палках. Остальные отходили метров на сто. Кроме меня. Я стоял всего метрах в двадцати, уверенный, что у их пороха не хватит мощи, чтобы не только разворотить ствол на куски, но и добросить один из них так далеко.
        - Поджигай! - скомандовал издалека Алоиз Спинола.
        Выстрелили пушки после продолжительной паузы. Такое впечатление, что они долго раздумывали, стрелять ли вообще? Тихо пошипев, трубы по очереди прогрохотали громко и протяжно. Вместе с ядрами из них вылетели комки глины, солома и клубы черного дыма. Одно ядро попало в стену, выбив щербину диаметров в полметра, а две - в донжон. От их удара на верхнем этаже выпала оконная рама с промасленным полотном вместо стекла. Вся французская рать заорала восхищенно, словно ядра нанесли непоправимый урон. Капитан артиллеристов Алоиз Спинола возвращался к бомбардам гоголем.
        Возле меня остановился и с плохо скрытой насмешкой спросил:
        - Шевалье хочет овладеть этой сложной премудростью?
        - Так уж она сложна?! - с явной насмешкой произнес я.
        - Конечно! - уверенно заявил генуэзец. - Этим знаниям надо учиться много лет под руководством опытного наставника.
        - А опытный наставник - ты?! - не поверил я.
        - Лучше меня не найдешь во всей Франции и соседних странах! - гордо заявил он.
        - Я бы поверил в это, если бы ты знал правильную пропорцию селитры, угля и серы для изготовления пороха, - бросил ему небрежно.
        Про зернение пороха я вообще молчу. До этого, наверное, им придется идти еще много лет.
        - А ты знаешь?! - не поверил Алоиз Спинола.
        - А как же я определил, что у тебя неправильная?! - ответил я вопросом.
        - Какая, по-твоему, правильная? - как бы между прочим спросил хитрый генуэзец.
        - Этим знаниям надо учиться много лет под руководством опытного наставника, - ответил я его словами, после чего пошел к своему отряду.
        Следующий залп был произведен часа через три. Столько потребовалось на ожидание, когда пушки остынут, чистку ствола и заряжание. Всего за световой день было произведено по три выстрела. От требюшетов толку было намного больше, хотя шума они производили намного меньше.
        Хотя ни бомбарды, ни требюшеты особого вреда замку не нанесли, гарнизон решил сдаться и начал переговоры. Видимо, оставленный под стенами замка французский отряд службу нес так-сяк, потому что осажденные знали, на каких условиях был отпущен сэр Томас Уэйк, и потребовали и себе такие же плюс охрану до «английских» территорий. Бертран дю Геклен согласился на эти условия.
        Ламбер де Грэ, несмотря на то, что просидел в темнице больше месяца, выглядел прекрасно. Во время ночного боя его ранили в левую руку, но не тяжело. Рана уже зажила, так что мог воевать и дальше. Я решил воспользоваться подходящим случаем и попросил Бертрана дю Геклена посвятить Ламбера де Грэ в рыцари. Командир сотни не должен быть всего лишь оруженосцем.
        - А сам почему не хочешь? - спросил бретонец.
        Я посвятил в рыцари многих, но меня постоянно мучила совесть. Ведь я - не настоящий рыцарь, не прошел обряд посвящения. Поэтому пользовался любой возможностью, чтобы уклониться от этой обязанности.
        На этот раз сыграл на честолюбии бретонского полководца, заявил:
        - Потому что он с большей гордостью будет признаваться, что посвятил его сам Бертран дю Геклен!
        - Ради такого стоит потрудиться! - произнес коннетабль Франции вроде бы шутливо, но улыбка на его губах была скорее самодовольной.
        На следующее утро Ламбер де Грэ и еще с десяток оруженосцев разных сеньоров стали рыцарями. Поход ведь удался. Завоевали большую территорию. Так что можно было раздавать награды, а потом возвращаться в Париж, чтобы и самим получить что-нибудь от короля Карла Пятого.
        Коннетабль Бертран дю Геклен уходить не хотел, тем более, что пошли слухи, что Джон, герцог Ланкастерский собирает армию, чтобы вернуть захваченное нами. Тогда на следующий год придется отвоевывать по-новой, но с бОльшими затратами. Все поймут, что французы не способны удержать захваченное, и перестанут сдаваться нам. Обеспокоенный этой мыслью, бретонец и решил поднапрячь меня.
        - Хочу, чтобы ты со своим отрядом остался здесь, - предложил он. - Будешь помогать гарнизонам городов и замков. Я слышал, у тебя это неплохо получается.
        - А гарнизоны будут большими? - поинтересовался я.
        - В том-то и дело, что у меня не хватает людей, чтобы обеспечить достойную защиту во всех пунктах, - пожаловался он. - Поэтому ты здесь и нужен. Будешь сидеть на хвосте у англичан и вредить им по возможности.
        - Если знаешь, что не сможешь защититься, нападай сам, - поделился я военным опытом.
        - Король запрещает мне вступать в сражение с англичанами, - напомнил Бертран дю Геклен.
        - Но англичане не уверены, что ты будешь строго выполнять этот приказ. Если распустить слух, что армия идет в Овернь, чтобы пополнить ряды и припасы, а потом отправится в поход на Бордо, наши враги поверят в это. Мой отряд убедит их. Я пройду рейдом по их территории, сообщая всем, что являюсь передовым отрядом французской армии. Пусть они готовятся к обороне. Пока разберутся, что к чему, упустят время, - предложил я.
        Коннетабль Франции одобрительно гмыкнул, посмотрев на меня снизу вверх, и произнес:
        - Ты даже хитрее, чем я!
        Наверное, это комплимент. Обычно командиры не любят, чтобы подчиненные в чем-то важном превосходил их.
        - И жаднее, - сказал я, преднамеренно понижая свои достоинства. - Всё, что мы захватим, будет наше.
        - Берите, я не против, - разрешил он. - Более того, если справитесь, получите наградные.
        - Семьи и обоз мы взять с собой не сможет. Их надо проводить под охраной в Шательро. Надеюсь, мы дойдет дотуда, - высказал я пожелание.
        - Хотел сказать «с божьей помощью», но подумал, что тебе, скорее, потребуется помощь дьявола, - произнес Бертран дю Геклен и перекрестился.
        Я чуть ли не впервые увидел, как он крестится. У меня даже было подозрение, что он скрытый атеист. Может быть, так оно и есть. Я ведь тоже иногда крещусь, чтобы не заподозрили в безбожности. Сейчас такое обвинение не смертельно, но чревато мелкими неприятностями.
        - Семьи проводим, не беспокойся. Я выделю надежный отряд, - пообещал бретонец.
        39
        По обе стороны грунтовой дороги растут каштановые деревья. Их здесь много. Каштаны - один из основных продуктов на столе бедняков. Их жарят, варят, размалывают на муку и добавляют в хлеб. Я никак не привыкну к вкусу такого хлеба, но мои солдаты едят его с удовольствием. Еще каштаны - излюбленная пища свиней, домашних и диких. Между прочим, леса здесь измеряют не в единицах площади, а количеством свиней, которых в нем можно пасти в течение теплого времени года. Лес на пятьдесят свиней, лес на сто свиней, лес на двести. От этого зависит и цена леса. Тот, через который мы сейчас проезжаем, стоит, наверное, дорого, хотя свиней мы в нем пока не видели. Следы попадались, но домашних или диких - сказать не могу. Своих гончих отправил с обозом в Шательро. Во время рейда они могут помешать.
        Впереди, километрах в двух, скачет дозор из пяти человек. За ними с отрядом в двадцать человек следует Мишель де Велькур. Я вместе с Хайнрицем Дермондом и новоиспеченным рыцарем Ламбером де Грэ еду впереди основной колонны. Отставая от нее метров на пятьсот, движется с двумя десятками арбалетчиков Анри де Халле. Все одвуконь. С собой у каждого только небольшой запас провизии, болтов, одеяло и кожаные мешки для добычи. Пока мешки пусты. В деревнях надолго не останавливаемся и берем только еду. Крестьян предупреждаем, что за нами идет большая армия, которая выгребет всё. Крестьяне верят и бегут в лес или ближайший город, где сообщают о приближении большой французской армии, которую пока никто не видел. Проверять сведения никто не рискует. Отсутствие карт и хороших дорог иногда позволяет даже большим скоплениям людей разминуться. Поэтому о сражении договариваются заранее, назначая место встречи. Англичане уже знают, что французы идут к Бордо. Мол, Бертран дю Геклен, чтобы ввести их в заблуждение, сделал вид, что уходит в Париж, а сам в Оверни повернул на запад. Он действительно повернул там и даже
захватил одну слабую крепость, после чего сразу направился в столицу Франции.
        Пока что на нас никто не нападал. Мы проезжали мимо нескольких городов и замков, готовых в обороне. Гарнизоны провожали нас взглядами с крепостных стен. Иногда показывали нам разные жесты и кричали слова, соответствующие степени испуга. Принимали нас за разведывательный отряд, ждали основные силы. Ждать им придется долго. При каждой возможности мы поджигали сеновалы с соломой нового урожая. Столбы густого дыма лучше всяких слов сообщали, что приближается враг. Мои солдаты не понимают, куда и зачем мы идем, как и степень опасности мероприятия, но бодры и веселы. Еды хватает, потерь нет, зарплата идет, обещаны премиальные - что еще надо солдату?!
        Разве что трофеев побольше. Именно поэтому мы и приближаемся к городу Бержераку, расположенному на правом берегу реки Дордонь, которая к северу от Бордо впадает в Гаронну и образует эстуарий - однорукавное, воронкообразное, затопляемое во время приливов устье - Жиронда, который длиной сорок морских миль. Мне доводилось по нему проходить. Приливы и отливы наблюдаются и на самой реке. В этих краях полно виноградников, и уже сейчас делают одни из лучших вин Франции.
        Ко мне скачет арбалетчик из дозора. Не спешит, значит, новость не тревожная.
        - Добрались до города, - докладывает он.
        - Скачи назад, передай, чтобы из леса никто не выезжал, - приказываю я. - И передай Мишелю де Велькуру, я его жду.
        По колонне передают известие, что добрались до цели. Арбалетчики стряхивают с себя сонную расслабленность, проверяют оружие, обмениваются шутками. В окрестностях большого города можно будет что-нибудь хапануть.
        - Со своим отрядом поедешь к городу. Подразни их, спровоцируй, а потом отступай так, чтобы не прекратили преследование, - приказываю я подъехавшему Мишелю де Велькуру.
        Поручать такое рыцарям Хайнрицу Дермонду и Ламберу де Грэ я не рискую. У них голова уже забита всякой дурью типа рыцарской чести. Скажут им что-нибудь обидное - и останутся посражаться, сорвут операцию.
        Крестьяне говорят, что в Бержераке около сотни латников и три-четыре сотни легкой кавалерии и пехоты, не считая городского ополчения. Подмога прибыла недавно, когда распространилось известие, что Бертран дю Геклен идет на Бордо.
        На поляне в паре сотен метров от окраины леса мои бойцы спешиваются, привязывают к деревьям и кустам коней. Спутывать лошадям ноги и отпускать пастись я запрещаю. Может быть, придется срочно отступать. В Бержерак могла прибыть английская армия, тягаться с которой у нас силенок маловато. Я тоже спешиваюсь, беру лук и стрелы, иду к опушке.
        Город Бержерак окружен широким рвом, соединенным с рекой, и высокой крепостной стеной с башнями, четырехугольными, пятиугольными и круглыми. О нашем приближении уже знают, трезвонит полошный колокол, расположенный на самой высокой башне, верхней угловой на берегу реки. Она круглая, недавно перестроенная. Частично внизу и полностью в верхней части камни более светлые, не успевшие потемнеть от времени. На стенах стоят воины и ополченцы, смотрят на отряд под командованием Мишеля де Велькура, который неспешно скачет по дороге. Англичане захватили город двадцать шесть лет назад. Молодежь выросла под их властью, не познав прелестей войны, а старшее поколение должно помнить французского короля и иметь горький, неудачный опыт сидения в осаде.
        Отряд Мишеля де Велькура проезжаем мимо домов пригородной слободы. Это деревянные строения с соломенными и камышовыми крышами. Обычно горожане сжигают их при приближении врага, чтобы тому негде было жить во время осады. Видимо, наше появление стало для них неожиданностью. И то правильно. Большая армия, отягощенная обозом, не может передвигаться так быстро. Остановившись метрах в двухстах от рва, вне зоны досягаемости арбалетов, мой оруженосец и его бойцы начинают задирать бержеракцев. Мне плохо видно моих бойцов, закрывают дома. Зато могу наблюдать ответную реакцию. Живут здесь очень эмоциональные люди!
        В перепалке проходит около часа. Солнце уже начинает клониться к горизонту, и я решаю, что повоевать сегодня не придется. Видимо, так же подумали и люди Мишеля де Велькура. потому что большая часть его отряда рассыпалась по домам в поисках добычи. Бержеракцы ждали, когда появятся главные силы французской армии. Поняв, что те сильно отстали от передового отряда, решили отреагировать на оскорбления. Я не заметил момент, когда начал опускаться мост через ров, но Мишель де Велькур оказался наблюдательнее. Только открылись городские ворота, как его отряд поехал по дороге в сторону леса. Неспешно, будто не боялся англичан.
        Из города выехало около полусотни всадников. Из них только человек десять были латниками. Судя по флажкам на копьях, двое - рыцари. Остальные, видимо, оруженосцы или богатые горожане. Некоторые купцы, привыкшие отбивать нападения разбойников, имеют хорошую броню и умеют сражаться верхом. Они резво преследуют отряд Мишеля де Велькура, который трусливо отступает. Вроде бы примитивный прием, а во все века попадаются на него. Человек не умнее собаки, которая несется бездумно за убегающим механическим зайцем. Если убегают от тебя, значит, боятся, значит, ты - крутой малый. Это так заводит! А эмоции имеют свойство отключать мыслительный процесс.
        Отряд Мишеля де Велькура, растянувшись по дороге, быстро скачет к лесу. Изредка оглядываются, проверяя, не слишком ли быстро скачут? В самый раз. До преследователей метров сто. Те тоже растянулись по дороге. Впереди скачут рыцари, и никто не осмеливается обогнать их. В таком порядке они и въезжают в лес.
        У ближнего ко мне рыцаря щит красный сверху и зеленый снизу с черными прямоугольниками на обеих половинах. То ли это башни, то ли еще что-то. В правой руке длинное тяжелое копье, которое смотрит в мою сторону. Шлем-бацинет с округлым выпирающим забралом. Поверх кольчуги - бригандина. На ногах сабатоны из металлических пластин. Рыцарь скачет на крупном вороном коне, защищенном металлическими шанфроном и пейтралем. Шею и бока прикрывает кожаная броня, покрытая сверху красно-зеленой попоной, которая свисает до коленных суставов животного. Жеребец нервничает, словно чует беду. У второго рыцаря поверх бригандины надето бело-желтое сюрко. Те же цвета на щите и на попоне. Бацинет у него с забралом «песья морда», в данный момент поднятым. Лицо молодое и напряженное. Или мне так кажется, потому что нижняя часть прикрыта кольчужной бармицей. Сапоги на нем обычные кожаные, частично прикрытые кольчужными шоссами. Конь под рыцарем буланый, защищенный шанфроном с острым шипом на лбу, отчего напоминает единорога. Грудь и шея животного защищены кольчугой, нашитой на кожу.
        На этот раз я расположился слева, потому что убивать рыцарей не собирался. Они нужны мне живыми, и не только потому, что стоят дороже коней. Я быстро выпускаю две стрелы: одну в вороного жеребца, другую - в буланого. Бью в незащищенное место между пейтралем и седлом. Впрочем, на дистанции тридцать метров броня не спасла бы. Вороной встает на дыбы, а потом валится на бок и бьет по земле копытами, а буланый начинает лягаться, словно отгоняет нападающих волков. Всадник только благодаря высокому седлу не упал на землю, но копье выронил. Я всаживаю в буланого жеребца вторую стрелу, которая заставляет его припасть на подогнувшиеся передние ноги, а потом свалиться на бок и замереть. В это время мои бойцы расстреливают из арбалетов всех остальных седоков. Каждому врагу достается по три-четыре болта, а некоторые «счастливчики» похожи на ежей. Никому не удалось вырваться из засады.
        - Выходим! - приказываю я.
        Первый рыцарь стоит возле вороного жеребца, который все еще скребет копытами землю. Щит и копье он уронил. Меч даже не пытается достать, понимая, что сопротивление бесполезно. Второй лежит, придавленный мертвым буланым конем.
        - Сдавайтесь или умрете! - произношу я ритуальную фразу.
        Первый рыцарь кивает головой и начинает снимать портупею с мечом в деревянных ножнах с позолоченным окончанием и верхним кольцом. Второму рыцарю мои арбалетчики помогают вытянуть правую ногу из-под коня. Какое-то время он растирает ногу, снимая боль, наверное, потом расстегивает широкий кожаный ремень с большой серебряной бляхой в виде львиной морды, на котором висят меч и кинжал в обтянутых темно-красным бархатом ножнах.
        - Командир гарнизона? - спрашиваю я на английском языке первого рыцаря, мужчину в возрасте за сорок, с черными с сединой волосами, усами и бородой.
        - Увы! - с наигранной веселостью отвечает он на гасконском диалекте. - Сэр Вильям Поннингс не счел достойным гоняться за маленьким отрядом французов.
        - Иногда спесь оказывается во благо, - говорю я и представляюсь.
        - Наслышан! - криво усмехнувшись, произносит рыцарь и представляется: - Эймери де Куртон.
        - Бартоломью Баргерст-младший, - называется второй рыцарь на английском языке.
        Англичанину лет двадцать шесть. Усы бреет, но короткая светло-русая бородка имеется. Такие бородки вскоре будут называть шкиперскими.
        Я решаю использовать свою не очень хорошую репутацию, приказываю Жаку Оруженосцу:
        - Доставай кандалы, - а потом обращаюсь к рыцарям: - Или вы согласны заплатить выкуп и не воевать против нас, пока не доставите его?
        - Смотря какой выкуп, - произносит гасконец.
        - По пятьсот флоринов за каждого, - озвучиваю я цену.
        У англичан золотая монета называется флорином, потому что скопировали ее у флорентинцев. Пять сотен - это не много, но и не мало, средняя цена рыцаря-башелье или командира руты. Наверняка эти рыцари стоят дороже, но мне надо, чтобы они вернулись в город.
        - Я готов заплатить, - соглашается гасконский рыцарь и смотрит на английского.
        Бартоломью Баргерст-младший кривится, но тоже соглашается. Примерять кандалы ему неохота.
        - Привезете деньги в Шательро. Если меня там не будет, отдадите коменданту Карне де Бретону, - говорю я после того, как они клянутся заплатить выкуп и не воевать против французской армии, пока не сделают это. Затем приказываю Мишелю де Велькуру: - Пусть приведут двух лошадей, на которых довезете рыцарей до городских ворот. Проводишь их - и сразу назад, нам пора возвращаться.
        - Далеко армия Бертрана дю Геклена? - как бы между прочим интересуется Эймери де Куртон.
        - Какая армия?! - удивленно, словно включив дурака, произношу я. - Бертран дю Геклен далеко отсюда, направляется в Париж.
        Гасконец улыбается, решив, что его пытаются одурачить. Мол, не надо нас, маленьких, дурить! Мы-то знаем, где на самом деле коннетабль Франции!
        Когда Эймери де Куртон садится на приведенного ему коня, я, точно боясь потерять деньги, пробалтываюсь, предупреждая:
        - Выкуп будете везти, на всякий случай обогните Ангулем западнее, чтобы еще раз в плен не попали.
        Пусть англичане думают, что Бертран дю Геклен распространил слух, будто идет на Бордо, а на самом деле его цель - Ангулем. Чем больше у них будет предположений, тем дальше будут от истины.
        Отряд Мишеля де Велькура провожает до городских ворот рыцарей, оставивших нам свои доспехи и оружие, а остальные арбалетчики занимаются сбором и упаковкой трофеев. Всё будет продано, а деньги, включая выкуп за пленных, поделены. Я получу треть, рыцари - по три доли, оруженосцы - по две, арбалетчики - по одной. Если получим выкуп и не потеряем трофеи, то сегодняшний бой принес нам три-четыре тысячи франков. Каждый арбалетчик получит не меньше десяти золотых монет. Крестьянину за такие деньги надо уродоваться несколько месяцев. Я в юности примерял на себя многие профессии, но никогда не хотел быть крестьянином. Впрочем, и воином тоже не собирался становиться. С другой стороны воин - это не профессия, а сущность мужчины. Он может иметь самую мирную профессию и при этом быть воином. Я имею в виду мужчин, а не особей с мужскими гениталиями.
        40
        Уже второй месяц мы перемещаемся по «английской» территории, уничтожаем небольшие отряды, поджигаем стога сена и сеновалы, грабим деревни, угоняем скот. Наши враги, кажется, поняли, что мы их дурачим, что Бертран дю Геклен не собирается нападать на них. Четыре дня назад моя разведка обнаружила большой отряд англичан, сотен пять-шесть конницы и пехоты, которые идут по нашему следу. Поэтому мы поджигаем в одном месте, а уходим в другое, постепенно смещаясь на северо-восток, к Шательро. С упорством хорошей гончей англичане распутывают наши петли и продолжают преследование. Мы пытались напасть на них ночью, но враги захватили с собой собак. Предыдущие стычки кое-чему их научили. В засады тоже не попадаются. Впереди скачет отряд хобиларов, человек двадцать-тридцать, которые проверяют все места, где их могут поджидать. Один такой отряд мы перебили, так что англичане стали еще осторожнее.
        Мы скачем по лесной дороге. Накрапывает дождик. Небо потужилось два дня и наконец-то разродилось. Пересохшая земля с жадностью поглощает влагу. Осень в этом году суховатая. Говорят, виноград набрал сладости, вино должно получиться превосходным. Я в виноделии слабоват. Когда попробую вино этого года, скажу, так оно или нет.
        Навстречу нам скачет один из дозоров, посланный утром в дальний поиск. Они спешат. Значит, везут новость, которую я жду. Англичане - не дураки и к тому же любят псовую охоту. Они знают, как надо загонять зверя, а направление нашего движения уже просчитали.
        - В нашу сторону идет большой отряд, человек пятьсот, может, больше, - взволнованно докладывает командир дозора, один из бригантов самого первого набора.
        - Далеко отсюда? - спокойно спрашиваю я.
        - Где-то около трех лье, - отвечает он.
        Примерно на таком же расстоянии и тот отряд, который идет по нашему следу. Я смотрю на солнце, которое приближается к горизонту, и произношу:
        - Сегодня уже не успеем их разбить. Придется на завтра перенести.
        Боец принимает мои слова за чистую монету и успокаивается. На втором месяце рейда настроение арбалетчиков начало меняться. Они хапанули кое-какую добычу, после чего появилось логичное желание дотащить ее до Шательро. Поэтому стали осторожнее, растеряли былую боевитость.
        На самом деле я не собираюсь сражаться с англичанами. Свою задачу мы выполнили, добычу захватили, а геройствовать понапрасну во благо французского короля у меня нет желания. Как и у остальных его подданных. Каждый выполняет свои обязанности ровно настолько, чтобы его не обвинили в трусости, не выгнали со службы. Ни о какой национальной идее пока нет и речи. Ее придумают позже, при абсолютной монархии, как бы она ни называлась, чтобы усидеть на троне.
        Мы пересекаем длинную долину, разделенную на поля, с деревней на склоне холма, минуем полосу леса шириной с полкилометра на гребне другого холма, расположенного почти перпендикулярно к дороге, въезжаем в долину покороче и пошире, покрытую виноградниками. Я собирался спрятаться в лесу, пропустить встречный отряд и поскакать в ту сторону, откуда он прибыл, но эта местность подсказала мне идею поинтересней.
        - Останавливаемся на ночь! - приказываю я, хотя до темноты еще пара часов.
        Бойцы, стреножив коней, собирают в лесу хворост, разжигают костры, чтобы приготовить ужин. Я с двумя оруженосцами и пятью арбалетчиками отправляюсь верхом изучать лес. Он смешанный и не очень густой. На лошади можно проехать, особенно, если прочисть несколько мест. Холм сходит на нет к болоту, которое сперва тянется почти параллельно дороге, а потом поворачивает от нее. Лес там становится гуще, но пройти можно. Мы возвращаемся назад, и по пути я показываю Мишелю де Велькуру и Анри де Халле, где сделать путь удобнее, где подрубить деревья, чтобы потом сделать засеки. По возвращению в лагерь оруженосцы отбирают бойцов с топорами и уводят их в лес. Оставшиеся смотрят на меня с нескрываемым восхищением. Их командир, как обычно, что-то придумал, а значит, никакие враги им не страшны. Я уже привык к таким взглядам. Богом быть не трудно.
        Занимаемся подготовкой и часть следующего утра, пока не прискакивают дозорные и не докладывают, что отряд англичан, который идет нам навстречу и который я обозначил, как северо-восточный, находится от нас на расстоянии пол-лье. Второй отряд, юго-западный, преследующий нас, должен пройти еще не меньше лье. Я приказываю Хайнрицу Дермонду с неполной сотней бойцов выдвинуться навстречу первому отряду.
        - Всадников можешь обстрелять из арбалетов, но в бой не вступай и не преследуй их, а к лучникам не приближайся ближе, чем на два фарлонга (примерно четыреста метров). Тяни время, - инструктирую его. - По сигналу горна сразу отступай, без задержек.
        - Понял, - подтверждает саксонский рыцарь.
        В последнее время Хайнриц Дермонд начинает привыкать к дисциплине, потому что она дает результат, который легко измерить в золотых монетах. Он еще мечтает о подвигах, но уже не так неистово, как в бытность оруженосцем. Теперь ему нужны деньги. Судя по тому, что саксонский рыцарь начал интересоваться ценами на недвижимость и приданым рыцарских и купеческих дочерей, следующей его целью является обзаведение собственным гнездышком и спутницей жизни. Иногда мне кажется, что немцы рождаются с планом на жизнь, где все расписано по пунктам, только точные сроки исполнения не указаны. Такие мелочи, как война, эпидемия, голод их планы не меняют, а лишь отодвигают сроки.
        Отряд под командованием Хайнрица Дермонда пересекает долину и скрывается в лесу. Возвращается в долину примерно через полчаса. На хвосте у него сидят хобилары. Выбравшись на открытое место, саксонец разворачивает сотню в цепь и останавливается, приглашая врага сразиться. Англичане на рожон не лезут, держаться вне зоны поражения арбалетов, ждут подмогу. Вскоре из леса выезжает тяжелая конница, а за ней выходит пехота, в том числе и лучники, около сотни. Поскольку мои арбалетчики не отступают, враг спешивается и строится для боя. Видимо, решили, что взяли нас в клещи.
        В это время прискакивает другой дозор и докладывает, что юго-западный отряд примерно в миле, скоро в долине появятся разведчики.
        - Как только они выедут из леса, поезжай им навстречу, - говорю я Ламберу де Грэ и перечисляю те же наставления, что и саксонцу.
        Вражеские отряды пока только догадываются, что находятся неподалеку друг от друга. На эту мысль их наводят мои арбалетчики, которые гарцуют вне зоны обстрела, но и не отступают. Значит, отступать некуда, потому что путь перекрыт с обеих сторон. Они позабыли, что сторон четыре и двигаться можно не только по наезженной дороге. Когда юго-западный отряд выстраивается для боя, я приказываю Анри де Халле трубить отступление. Две неполные сотни разворачивают коней и скачут к лесу. Там они поворачивают в сторону болота, едут по проложенному в лесу пути. Часть бойцов заметает следы и валит подрубленные деревья, чтобы затруднить движение противнику. Делают все быстро и без суеты. Добравшись до болота, мы поворачиваем налево и едем параллельно дороге на удаление километра два от нее. Я пытаюсь угадать, что сейчас делают оба английских отряда. Какое-то время они подождут, а потом вышлют разведку, чтобы убедиться, что в лесу нет засады. Может быть, они примут другой отряд за наш, может быть, нет. В любом случае у них уйдет уйма времени на то, чтобы выяснить, что впереди свои, а не враги. Не меньше времени
потратят и на то, чтобы понять, куда делись мы.
        Мы возвращаемся на дорогу километрах в трех позади северо-восточного отряда и натыкаемся на его обоз. Это десятка три телег, нагруженных провизией, запасным оружием, палатками, одеялами, котлами и прочим барахлом. У французов знатные воины возят с собой много всего, что улучшает жизнь в походе, а у англичан - вся армия. Обоз никто не охраняет. Видимо, были уверены, что враг не пройдет. Мы налетаем сходу, убиваем возничих - безоружных крестьян. Несколько человек успевают убежать в лес. Я приказываю не преследовать их. Все равно побегут не вперед, а назад, домой. Мы разворачиваем телеги и едем дальше, к ближней границе французских территорий. Движемся без остановок весь день и половину ночи, пока светит луна. Может быть, за нами и есть погоня, но сильно отстает. Рано утром возобновляем движение и к вечеру добираемся до цели.
        41
        В доме Карне де Бретона меня ждал теплый прием и письмо от Джакомо Градениго с сообщением о том, что выкуп за Джеффри Уорсли в количестве пяти тысяч флоринов был зачислен на мой счет. Надеюсь, мой внук распорядится деньгами с умом. Пишу ему такое пожелание и отправляю в Париж вместе с Мишелем де Велькуром и двадцатью арбалетчиками. Оруженосец должен доставить и второе письмо, адресованное Бертрану дю Геклену с отчетом о проделанной работе. Мы захватили неплохую добычу, но это не освобождает нас от желания получить плату за службу и наградные.
        Через шесть дней в Шательро прибыли рыцари Эймери де Куртон и Бартоломью Баргерст-младший со свитами, привезли выкуп. По этому поводу мы устроили славную пирушку в доме Карне де Бретона. До следующей весны мы не враги, а к тому времени можем стать и союзниками. Старый вояка знает гасконца, когда-то воевал вместе с его дядей, бароном, главой старшей ветви.
        - Я бы с тебя содрал не меньше тысячи монет! Тряхнул бы твоего дядюшку! - весело произнес Карне де Бретон.
        - От моего дядюшки не дождешься помощи, пришлось занимать у ростовщика, - жалуется гасконский рыцарь.
        - Мне надо было, чтобы они согласились заплатить выкуп, вернулись в Бержерак и сообщили о приближении армии Бертрана дю Геклена, - объясняю я малую сумму выкупа.
        - И все поверили! - признается Эймери де Куртон. - Старый бретонский лис опять обвел нас вокруг пальца!
        Я не признаюсь, что план принадлежал мне. Кому надо, те знают.
        - Когда ждать Джона Гонта, герцога Ланкастерского с ответным визитом? - как бы между прочим интересуюсь я.
        - Не раньше следующей весны, - признается гасконский рыцарь. - У него сейчас другие заботы. Он женился на Констанции, дочери Педро, короля Кастилии и Леона, проигравшего бастарду Энрике, чтобы иметь права на трон, а ее младшую сестру собирается выдать за своего младшего брата.
        Энрике, нынешний король Кастилии и Леона, считался союзником Франции. Трон он завоевал с помощью Бертрана дю Геклена, которого потом щедро наградил. Зря Энрике Кастильский выпустил из страны дочерей своего предшественника. Они не простые девушки, а повод для гражданской войны. Как ни жестоко это звучит, но их смерть сберегла бы много жизней. Если уж Энрике так хотелось быть благородным по отношению к племянницам, мог бы постричь их в монашки. Избавил бы себя и своих подданных от многих проблем.
        Мишель де Велькур вернулся с письмом от Бертрана дю Геклена, в котором коннетабль Франции благодарил за успешное выполнение его (!) плана и сообщал, что контракт с моим отрядом продлен на год, до начала следующей зимы. К письму прилагался интендант с сундуком золотых монет. С нами расплатились за предыдущий контракт и выдали наградные в размере месячного оклада. Мне отстегнули пятьсот франков. Второе письмо было от Людовика, герцога Бурбонского. Мой будущий тесть предлагал на Рождество прибыть в его замок Бурбон-л’Аршамбо, отметить этот праздник, а потом обвенчаться с его внебрачной дочерью Серафиной. С интендантом я передал ответ герцогу, что обязательно прибуду, если не помешают враги.
        Мешать никто не собирался. В конце сентября Джон, герцог Ланкастерский, уплыл с молодой женой и ее сестрой в Англию. Сенешалем Пуату он назначил Луи де Аркура, рыцаря, мягко выражаясь, очень осторожного.
        Узнав, об этом, Карне де Бретон облегченно вздохнул:
        - Думаю, зиму мы проведем спокойно!
        Старый вояка остепенился и обленился. Молодая жена, мягкая кровать и вкусная еда истребили в нем воинский дух. Года два назад я ни за что не поверил бы, что такое возможно. Мне казалось, что Карне де Бретон умрет на поле боя и довольно скоро. Оказывается, воинственным он был из-за отсутствия перспектив на спокойную сытую жизнь. Как только нашел тихую гавань, сразу превратился из боевого корабля в плавучую гостиницу.
        - Скоро и ты таким станешь, - напророчил он, зная о предстоящей моей свадьбе.
        В ноябре из Парижа пришло известие, что короли Франции и Кастилии и Леона подписали союзнический договор, направленный против Англии. Заключению договора очень поспособствовал Бертран дю Геклен, у которого сложились теплые, доверительные отношения с королем Энрике. Кастильцы пообещали следующим летом устроить морскую блокаду герцогства Аквитания. Флот у них мощный, чего не скажешь о Франции. Король Карл приказал построить несколько больших боевых галер, но они стояли без дела в Руане и других портах Нормандии.
        На свадьбу я поехал за два дня до Рождества с отрядом в тридцать человек из самого первого набора. Остальные под командованием Хайнрица Дермонда будут охранять Шательро. Отправились в путь со мной и два десятка гончих. Собаки на хорошей еде и из-за малых потерь, потому что охотился я не часто, начали стремительно плодиться. Я отдал дюжину Карне де Бретону, который в последний год полюбил охоту, и несколько отбракованных продал шательрским купцам, которые хотели походить на благородных, но в охотничьих собаках не разбирались. Какие охотники, такие и собаки.
        В замке Бурбон-л’Аршамбо меня уже ждали. Приготовления к свадьбе шли полным ходом. Отмечать ее собирались через неделю, когда отойдем после рождественских пиров. Герцогу Людовику не терпелось избавиться от внебрачной дочери, которая была старше его жены. В первый же день он пригласил меня в свой кабинет. Это была не коморка за камином или отгороженный коврами угол холла, а довольно просторная прямоугольная комната с большим, застекленным окном и небольшим камином. Две короткие стены завешаны коврами местной работы. На них выткали сражающихся рыцарей. Детали доспехов и оружие указаны очень точно, несмотря на то, что ткали ковры женщины. Наверное, консультировал какой-нибудь старый солдат-инвалид, которых много в замках влиятельных и богатых сеньоров. В кабинете стояли что-то типа дивана с деревянной спинкой и мягким кожаным сиденьем, четыре мягких табурета и овальный стол из красного дерева. Слуга - пожилой мужчина с искривленным лицом, будто у него болят зубы, - водрузил на стол серебряный кувшин с вином, украшенный восточным орнаментом, наверное, привезенный каким-нибудь предком,
рыцарем-крестоносцем, с Ближнего Востока, серебряную чашу со сладкими, медовыми кренделями и два серебряных бокала на высоких ножках и с надписью на боках на латыни, что истина - в вине. Мне кажется, что в этой крылатой фразе пропустили слово «утонула». Вино было белое, очень ароматное и сладкое.
        - Молодое вино, - сообщил Людовик Бурбонский. - Год выдался для меня удачным во всех отношениях!
        Мне тоже грех жаловаться на этот год, о чем я и сказал герцогу.
        - За дочерью я дам три тысячи франков, - перешел он к делу. - И свою протекцию. Выхлопочу тебе доходную должность, когда война закончится, - пообещал герцог и спросил: - Где бы ты хотел жить в мирное время? В моем герцогстве продаются несколько неплохих владений. Если купить их сейчас, обойдутся недорого.
        - Я бы хотел поселиться в городе на берегу моря. Например, в Бордо, - поделился я своими планами.
        - Если отобьем его, твоя кандидатура будет первой на должность сенешаля, - пообещал Людовик, герцог Бурбонский. - Думаю, этого назначения будет не трудно добиться, потому что ты на хорошем счету у короля. Ты - один из немногих, о ком этот бретонский выскочка отзывается хорошо, а Карл к нему прислушивается.
        Людовик Бурбонский недолюбливает коннетабля Франции. Не нравится ему, родственнику короля, подчиняться сыну бедного рыцаря-башелье. Герцогу казалось, что он справился бы с командованием армией не хуже.
        Я так не считаю, но и обижать родственника не хочу, поэтому меняю тему разговора:
        - А кто командует французским флотом?
        - Адмирал де Виенн, - ответил герцог Бурбонский. - Впрочем, он такой же адмирал, как и я. Просто у короля не оказалось под рукой никого, кто смыслил бы в морских делах, поэтому назначил верного человека.
        - Жаль, что я не оказалось в тот момент под рукой! - произнес я с шутливым сожалением. - Чем-чем, а кораблями командовать умею.
        - На море ни славы, ни трофеев не добудешь, - уверенно произнес Людовик Бурбонский.
        - Как сказать! - возразил я. - Море может кормить не хуже, чем земля. Надо только знать, где и что брать.
        - Вот станешь сенешалем Бордо - и докажешь это, - отмахнулся будущий мой тесть. - Я намекну Карлу, что именно такой награды ты и ждешь за свою службу.
        - Заранее благодарен! - сказал я.
        Наверное, подобная должность - именно то, что мне надо. После женитьбы и окончания войны придется где-то осесть. Всё говорило о том, что англичане устали воевать. Они бы с удовольствием выиграли генеральное сражение, а их изматывают мелкими стычками, налетами, что при численном и финансовом превосходстве французов гарантировало победу последним. Уверен, что скоро заключат перемирие, а потом и «вечный» мир на несколько лет, чтобы собраться с силами для следующей войны.
        С невестой мне разрешали общаться без посторонних, когда и где угодно. Видимо, никому и в голову не приходило, что я могу поматросить и бросить. С дочерями герцогов, даже внебрачными, такие номера не проскакивают. Больше всего Серафину поражают мои манеры. Она, как и американки в двадцать первом веке, удивляется, но, в отличие от них, не возмущается, когда я пропускаю ее вперед, и прямо-таки млеет, когда идет со мной под руку. Пока что галантные рыцари заходят в помещения первыми и разрешают девам идти рядом, а женам - позади, отставая не менее, чем на шаг. Наверное, чтобы дословно понимали слово «за-мужем».
        За день до свадьбы мы с Серафиной медленно скакали на лошадях по краю леса к тому месту, куда собаки выгонят на нас крупную дичь. В деле две своры, моя и герцога, которая в три раза больше, поэтому лай в лесу стоит такой, словно на нас гонят зверей со всей Франции. День солнечный и морозный, но не холодный, наверное, пара градусов ниже нуля. Снега тоже пока не много, лошади не вязнут в нем. Под девушкой серый в «яблоках» иноходец из конюшни отца. Седло мужское, только стремена укорочены. На голове Серафины красное покрывало и черная шляпка с коротким козырьком, напоминающая обрезанную бейсболку. Поверх розово-голубой котты с низким лифом и длинными рукавами, на моей невесте широкий темно-красный бархатный пелисон без рукавов, подбитый серой белкой. Он, надежно закрывая плечи и предплечья, свисает до ступней ног, обутых в черные сапожки, но ниже пояса имеет разрезы спереди и сзади, чтобы удобней сидеть в седле. К пелисону пришито несколько золотых лент, которые придают одежде праздничный вид. И то верно: она ведь не на охоту приехала, а покрасоваться перед женихом и другими мужчинами. На руках
длинные светло-коричневые кожаные перчатки с золотыми пуговками. В правой руке держит плеть с тремя хвостами. На поясе висит короткий кинжал с рукояткой из слоновой кости в ножнах, обтянутых черным бархатом. Кинжал, скорее, служит украшением, потому что толку от него не будет никакого, разве что грязь из-под ногтей выковыривать.
        - Говорят, ты очень хорошо стреляешь из лука. Я так хочу посмотреть! - заявила Серафина накануне.
        Невесты всегда хотят увидеть то, что ты делаешь хорошо, чтобы понравиться тебе. После женитьбы всё то же самое начнешь делать плохо. Я делаю вид, что не разгадал маленькую женскую хитрость, и приглашаю ее отправиться утром на охоту. Людовик Бурбонский простудился на Рождество, поэтому отказался составить нам компанию. Поехали только несколько рыцарей-башелье и оруженосцев. Они отстают от нас метров на двадцать. Понимают, что участвуют в охоте другого рода. Впрочем, охота уже закончилась. Женитьба состоится при любой погоде. Тем более, что жених и невеста не против. Я заметил, что попав во Францию, начинаю влюбляться в тех, в кого выгодно.
        Мы останавливаемся за широким голым дубом на краю широкой поляны, которая полуовалом вдается в лес. Как мне сказали, именно сюда пригонят дичь. Наш эскорт расположился в стороне. Несколько человек слезли с лошадей и приготовили арбалеты. Они вступят в дело после того, как я покажу себя. С понятием люди. Я повернул коня левым боком к поляне, чтобы удобнее было стрелять. Натянул на лук новую шелковую тетиву, обвитую темно-синей нитью, надел на большой палец нефритовый зекерон, переместил вперед колчан. В нем тяжелые стрелы с длинным оперением. Обычно я использую их против латников. Серафина внимательно наблюдает за моими приготовлениями. Жизнь у знатных женщин Средневековья скучна, событий в ней мало. Встретятся подружки - и поговорить не о чем, кроме как о семье. Рассказ об охоте с луком будет приятным исключением.
        Олень появились неожиданно. Лай собак слышался вдалеке, я думал, придется ждать еще не меньше получаса, когда увидел, как на поляну выскочил крупный самец с ветвистыми рогами. Одиночка. Весь в меня. Он остановился, окинул взглядом местность, но нас не заметил и не учуял, потому что мы были от него с наветренной стороны. Со странной, тяжелой грациозностью устремился он дальше, держась центра поляны.
        Я ждал, когда он приблизятся, готовый начать стрельбу в любой момент. Расстояние сократилось метров до восьмидесяти, когда олень заметил нас. Я привычно натягиваю тугую тетиву, краем глаза считываю пометки на стреле. Она немного забирает вправо. На автомате просчитываю упреждение и отпускаю тетиву, которая громко шлепает по кожаному наручу. Доставая на ощупь следующую стрелу, смотрю, как первая сближается с целью. Кажется, что не олень, перемещаясь вперед, выходит на нее, а стрела подворачивает, чтобы попасть точно в цель. Она вонзается в правый бок, сразу за лопаткой, влезает по самое оперение. Если попала в сердце, олень через несколько секунд упадет. Если нет, пробежит немного, пока легкие не наполнятся кровью. Олень пошатнулся на скаку, но продолжил движение, сделал еще несколько шагов, пока не подогнулись передние ноги. Он ткнулся мордой и длинными рогами в снег, но сразу же попробовал встать. Сил хватило выпрямить передние ноги. Затем пошатнулся и упал на левый бок, мелко задергав задними ногами.
        - Ты убил его! - радостно завопила Серафина и добавила слова, ради которых и напросилась на охоту: - Какой ты меткий стрелок!
        В отличие от меня, она не читала Карнеги, но действует точно по его советам. Был бы я обычным средневековым рыцарем, возгордился бы непомерно. Однако я - человек из будущего, поэтому лишь изображаю разбухшую гордыню. Незачем обижать ребенка умничаньем. Пусть думает, что делает мне приятно.
        Минут через десять появилось с полсотни кабанов. Было ли это одно стадо или собаки согнали в кучу несколько - не знаю. Впереди летел крупный черный секач с длинными белыми клыками. Ноги у него короткие, из-за чего казалось, что скользит черным брюхом по белому снегу. За ним следовало с десяток кабанов помельче и свиньи и подсвинки, которые были еще меньше и светлее. У кабанов со зрением проблемы, больше на обоняние надеются. Нас они не заметили и не учуяли, даже когда приблизились метров на пятьдесят. Я выпустил в секача две стрелы, но он упорно продолжал бежать вперед. Остальных кабанов и несколько подсвинков подстрелили из арбалетов сопровождавшие нас рыцари и оруженосцы. Олень - только для жениха, а кабанов могли стрелять все. За секачом, который, пятная алой кровью белый снег, продолжал бежать вперед, я погнался вместе с Серафиной. Невеста держалась справа от меня и немного позади. Секач то ли почуял погоню и решил сразиться с нами, то ли ослаб от потери крови, но остановился, пропустил мимо себя оставшихся в живых самок, а потом развернулся мордой к нам. Покачиваясь, он стоял на месте. Темный
пятачок двигался, будто кабан шептал молитву или проклятия. Третья моя стрела вонзилась в голову и влезла всего сантиметров на десять. Секач взвизгнул пронзительно и высоко, как-то даже несолидно для своей комплекции, а потом затряс головой, пытаясь избавиться от стрелы. Крупные алые капли крови разлетались в разные стороны, пятная чистый снег. Продолжалось это недолго. Кабан вдруг лег животом на снег и замер неподвижно. В этот момент к нему подбежали несколько собак и начали, глухо рыча, слизывать еще теплую кровь.
        - Вот и заготовили мяса для свадебного стола! - радостно произнесла Серафина.
        Кому что, а курке - просо.
        42
        В комнате, которую мне выделили в замке, горят три восковые свечи в бронзовом подсвечнике, напоминающем гарпун. Они наполняют воздух сладким, медовым ароматом. На деревянном помосте, к которому ведут две высокие ступеньки, стоит широкая кровать с сине-красным балдахином, распахнутым спереди. На кровати три большие темно-синие подушки с золотыми лилиями. Хотел бы я знать, кому предназначается третья?! Зато одеяло одно, беличье, тяжелое, мягкое и теплое, без пододеяльника. В «ногах» на широкой полке стоит масляный светильник в виде лягушки и с еле живым огоньком. Я сажусь на кровать, смотрю на Серафину, которая стоит посреди комнаты, одетая в пять слоев длинной одежды, причем верхние два из плотной ткани, украшенной золотым шитьем. Удивляюсь терпению и выносливости своей теперь уже жены, которая целый день таскала на себе эту тяжесть. Когда она ходила, поворачивалась, наклонялась, то движениями напоминала робота. Мне кажется, что мои доспехи и то легче. На лице Серафины счастливая улыбка, за которой прячутся стыдливость и жертвенность. Наверное, ждет, что сейчас наброшусь на нее и начну
удовлетворять собственные желания. Только вот желание у меня другое - полежать спокойно хотя бы полчаса. Столько раз уже женился, а все равно этот процесс не стал мне не только приятнее, но и привычнее. К концу процедуры бракосочетания чувствую себя выжатым лимоном. В жестоком бою так не выматываюсь. Но отдыхать нельзя. У девушки один из самых важных моментов в жизни. Она не виновата, что я выбрал ее умом, а не сердцем. Ловлю себя на мысли, что становлюсь совсем уже западноевропейцем, даже женюсь по расчету. Впрочем, Серафина мне нравится. Не будь у меня столько жизней за плечами, наверное, влюбился бы в нее.
        - Подойди, - подзываю ее.
        Серафина становится на нижнюю ступеньку. Теперь голова ее немного выше моей. Я начинаю расстегивать маленькие выпуклые золотые пуговки на ее одежде. Петельки узкие, нерасхоженные, пуговицы проходят туго. Серафина возится с другими. Это помогает ей справиться с напряжением. В отличие от меня, старого, бывалого циника, для нее все внове, романтично и немного страшно. Когда ее пальцы случайно сталкиваются с моими, сразу одергивает, словно обожглась. Я швыряю ее одежду на большой сундук с плоской крышкой, покрашенный в черный цвет. Нижняя белая рубашка у Серафины из льна с золотой вышивкой вокруг выреза и по краям рукавов и подола. Ткань пропиталась запахом ее тела. Соски набухли то ли от возбуждения, то ли от холода, выпирают. Я нежно провожу правой рукой по левой груди, легонько сжимаю ее, сдавливая между указательным и средним пальцами упругий сосок.
        Серафина глубоко вздыхает и задерживает дыхание. Я слышу, как часто бьется ее сердце под моей рукой.
        - Разувайся и ложись, - говорю я, встаю, отхожу к сундуку и начинаю раздеваться сам.
        Слышу, как за моей спиной Серафина сбрасывает на пол кожаные башмачки, вышитые красными нитками в виде мелких крестиков, стягивает с себя рубашку и прячет под подушку. Может быть, третья подушка для хранения под ней рубашек?! Я свою оставляю на сундуке.
        Задуваю свечи. Фитили еще тлеют какое-то время, источая медовый аромат и напоминая дракона с тремя одноглазыми головами. Теперь огонек масляного светильника кажется выше и ярче. Серафина неотрывно смотрит на него, хотя, как догадываюсь, с большим интересом она бы посмотрела на голое тело мужа. Но девушке положено быть стыдливой. Льняная простыня холодит мое тело, придавая ему бодрости. Еще больше бодрит теплое и напряженное тело жены. Когда я кладу ладонь на ее гладкий живот, Серафина напрягается сильнее. Мне трудно поверить, что она выросла во Франции. Мешает опыт из будущего, когда француженки превратятся в нимфоманок с калькулятором в самом неожиданном месте. Пока что для многих француженок секс - это малоприятная, а то и вовсе неприятная обязанность, а не главное удовольствие.
        - Не бойся, - произношу я. - Всё будет не так, как ты думаешь.
        Я не обманываю. Всё будет низменнее, природнее, а потому острее и ярче.
        - Я не боюсь, - говорит она и пытается поверить своим словам.
        Я помогаю ей в этом. Мои руки, которые знают о женском теле больше, чем Серафина, начинают открывать для нее мир наслаждений. Я умею и люблю ласкать женщин. В этом процессе важна не столько техника, сколько энергетика и интуиция, которым нельзя научиться, можно только развить, если они есть изначально. Бабник - это не тот, кто бегает все время за бабами, в большинстве случаев безрезультатно, а тот, за кем они бегают, тоже, кстати, в большинстве случаев безрезультатно. Когда есть выбор, становишься привередливым. Я стараюсь не разочаровать Серафину, знакомлю ее с тем, чему научился со многими женщинами, в том числе и с француженками, которые в большинстве своем изощрены не столько в умении ласкать, сколько в желании наслаждаться. Или мне просто не везло. Через несколько минут Серафина начинает легонько царапать мою руку и издавать звуки, что-то среднее между стонами и всхлипыванием. Она уже сама хочет, чтобы ей сделали больно, притупили разгоревшееся желание, всепоглощающее, животное. На несколько мгновений боли она замирает, а потом расслабляется и вроде бы прислушивается к тому новому, что
происходит в ее теле, к чувствам, которые постепенно смещаются ввысь. Я слышу ее частое сопение, словно бежит по крутому склону вверх. Горячие руки цепко хватаются за мои плечи. Такое впечатление, что боится упасть, если отпустит меня. Дорога в рай в первый раз пугает. Сопение сменяется тихими стонами, которые постепенно становятся громче и утробнее, а заканчиваются протяжным всхлипом.
        Я ложусь на спину рядом с Серафиной, тяжело дышу. Такое впечатление, что всю эту дорогу нес ее на руках. В переносном смысле так оно и есть.
        - Не так! - произносит Серафина радостно и коротко хихикает.
        - Что? - спрашиваю я, позабыв, о чем говорил раньше - типичный мужской послесексуальный провал памяти.
        - Как я думала! - отвечает жена и прижимается горячей щекой к моему плечу.
        Муж всегда прав - залог семейного счастья.
        - А если родится девочка? - спрашивает вдруг Серафина.
        Мы с ней ни разу не говорили на эту тему, потому что мне уже стало безразлично, кого рожают жены, лишь бы оставались живы.
        - При условии, что такая же красивая, как ты, - говорю я шутливо.
        - Я постараюсь! - искренне заверяет она.
        В пятнадцать лет все кажется легким и простым.
        - А где мы будем жить? - спрашивает Серафина.
        Женщине, как кошке, хозяин, конечно, не помешает, но в первую очередь необходимо жилье. Мужчине, как собаке, будка, конечно, не помешает, но хозяин нужен в первую очередь. Семейной паре, даже если живут, как кошка с собакой, надо и то, и другое.
        - Можем, в принципе, жить где угодно, денег у меня хватит, но, скорее всего, поселимся в каком-нибудь городе на берегу моря, допустим, в Бордо, - отвечаю я.
        - В Бордо англичане, - ставит она меня в известность.
        - Они оттуда уйдут, - заявляю я, точно зная, что так будет, но не зная точно, когда именно.
        43
        Зиму мы провели в Шательро. Я снял для нас с женой дом в центре города - двухэтажное большое здание, которое пустовало, потому что хозяин умер. Наследник, живущий в Ангулеме, продавать по дешевке не хотел, а хорошую цену никто давать не собирался. Сейчас Шательро - приграничный город. Завтра его могут захватить англичане и сжечь, предварительно перебив всех жителей, как поступили с Лиможем. Я нанял повара, двух горничных и дворника-сторожа и разрешил Серафине отрабатывать на них навыки хозяйки дома. Заодно и себе наконец-то завел слугу по имени ТомА. Это был тринадцатилетний подросток, худой, белобрысый и конопатый. Родители его умерли, вот и нанялся в услужение за стол и ночлег к предыдущему хозяину дома. Потом его оставили охранять жилье, частенько забывая снабжать продуктами. Перейдя ко мне, первые месяца два все время что-нибудь жевал, благо я разрешал ему есть столько, сколько хочет. Несмотря на усиленное питание, Тома так и оставался худым.
        Во время пира по случаю рождения наследника у Карне де Бретона познакомил Серафину с городским «высшим светом». С тех пор по утрам она возвращалась из церкви с ворохом важных новостей: кто на ком женился, кто у кого родился, кто с кем поругался или помирился… Обычно в небольших городах все друг друга знают и делятся на линьяжи, отношения между которыми самые разные. Я посоветовал Серафине не примыкать ни к какому, но быть приветливой со всеми. Дочь герцога - не чета купчихам.
        Сам же проводил время, тренируя свой отряд или в компании Карне де Бретона. В хорошую погоду ездили на охоту, а в ненастные дни сидели у камина у меня или у него и болтали. В основном рыцарь делился со мной подноготной французской и английской знати. Память на такие вещи, как и на гербы и родословные, была у него феноменальной. Военные действия мы не вели. Во-первых, зима - не самое лучшее время для этого; во-вторых, что важнее, все деревни и монастыри поблизости уже разграблены, а без материальной выгоды убивать коллег, временно оказавшихся не на той стороне, - это не по-рыцарски.
        Движение началось в начале лета, то есть, в середине мая. Ко мне прискакал гонец от Бертрана дю Геклена с приказом присоединиться к его армии возле замка Монморилон, которым в настоящее время владели англичане. Замок так себе, ничего примечательного, и стратегического значения не имеет. Подозреваю, что коннетабль Франции выбрал его для успешного начала кампании. Когда я со своим отрядом прибыл под четырех с половиной метровые и с тремя башнями стены этого давно не ремонтировавшегося сооружения, осада шла полным ходом. Крестьяне, прикрытые сколоченными из толстых досок щитами, заваливали землей, камнями и стволами деревьев ров шириной метров восемь, в котором, не обращая на них внимание, громко и без умолку квакали лягушки. Вокруг замка расположились около трех тысяч латников и в два раза больше пехотинцев, слуг, пажей. Здесь собрался почти весь цвет Франции, включая моего тестя и брата короля Жана, герцога Беррийского. Герцоги поставили свои шатры на вершине холма, с которой можно было, как в театре, наблюдать за штурмом. Театров пока что нет, вот и устраивают представления, как умеют.
        Шатер Бертрана дю Геклена стоял у подножия этого холма. Дорогой шатер, из синей ткани, расшитой золотыми лилиями, - подарок короля Карла Пятого. В прошлом году коннетабль обходился более скромным, из дешевого грубого полотна желтовато-серого цвета. Внутри стояли три большие сундука, на которых, наверное, спали слуги, две походные кровати, накрытые черными овчинами, двусторонний стол, рассчитанный человек на десять, и две лавки, на которых лежали разноцветные подушки. Хозяин сидел за столом, играл в шахматы с Оливье де Клиссоном. Красные фигурки были вырезаны из янтаря, белые - из слоновой кости. Тоже подарок короля. Как ни странно, оба командира были посредственными шахматистами. Потому и играли только друг с другом. В прошлом году коннетабль предложил мне сыграть с ним. Я собирался по привычке две выиграть, а одну проиграть, но Бертран дю Геклен играл так плохо, что пришлось наказывать его все три раза, иначе бы он счел меня беспардонным льстецом. После этого коннетабль Франции больше не предлагал мне сыграть с ним, как и его побратим Оливье де Клиссон, который наблюдал за нашим поединком.
        Ответив на мое приветствие, Бертран дю Геклен сообщил:
        - Мы тут поспорили с Оливье, сколько дней продержится замок - два или три? А ты как думаешь?
        - Что можно его взять и сегодня к вечеру. Там всего пять латников и десятка два лучников, - ответил я. - А что, сдаваться не хотят?
        - Может, и хотят, но их никто не спрашивал! - презрительно произнес Оливье де Клиссон, и оба весело заржали.
        У большинства бретонцев непреодолимая тяга к казарменному юмору и довольно таки пренебрежительное отношение ко всем остальным подданным королей Франции и Англии. Они любят обоих королей, но не хотят видеть ни англичан, ни французов на землях Бретани, поэтому с удовольствием уничтожают и тех, и других везде, где только можно.
        - Сколько ты людей привел? - спросил коннетабль Франции.
        - Как и в прошлом году: четырех латников и две сотни конных арбалетчиков, - ответил я.
        - Увеличь отряд еще на сотню, - разрешил он.
        Чем больше отряд, тем больше имеет с него капитан.
        - Как наберешь, повысим тебе жалованье до трех ливров в день, - продолжил Бертран дю Геклен.
        Вообще-то он, как и большинство бретонцев, человек скуповатый. Лишнего не заплатит, хотя строго следит, чтобы деньги получали вовремя, иногда присутствует при выдаче жалованья солдатам, чтобы капитаны не наглели. Скорее всего, это тесть замолвил за меня словечко королю.
        - Сегодня же займусь этим, - пообещал я.
        - Займись, - согласился коннетабль Франции, с самодовольной улыбкой «сжирая» ладью, которую его побратим зевнул. - Завтра твои арбалетчики понадобятся во время штурма.
        - Сколько будет штурмовых групп? - спросил я.
        - Девять, - ответил Бертран дю Геклен.
        Замок штурмовали с трех сторон, по три группы с каждой. Я разделил свой отряд на три части, каждая из которых «обслуживала» свою сторону. Штурм был короткий. Англичане просто не успевали поражать нападающих, которые взбирались на сравнительно низкие стены по нескольким деревянным лестницам. К тому же, мои арбалетчики мешали вести им обстрел. Через два часа, потеряв убитыми десятка три человек, мы захватили замок. Бертран дю Геклен выиграл пари. Всех мужчин, включая слуг, перебили. Поскольку среди женщин не было благородных, насиловали их до следующего утра. После чего оставили для развлечения новому гарнизону из десяти человек под командованием пожилого оруженосца, бретонца. Армия же отправилась дальше, к городку Шовиньи.
        Стоял он на берегу реки Крез. Отличался от остальных городков грамотно сделанным, широким рвом, по которому текла речная вода. Нам потребовалось полтора дня на то, чтобы засыпать его в нескольких местах. Поняв, что намерения у нас серьезные, горожане начали переговоры о сдаче. На следующее утро они выторговали условие, что войска не будут заходить в город, и присягнули на верность королю Франции.
        Следующей нашей целью были город и замок Люссак, которые сдались сразу же, как только мы подошли к его стенам. Показательная расправа над гарнизоном Монморилона и милостивое отношение к жителям Шовиньи начали приносить плоды. Переночевав под стенами города, отправились к другому.
        44
        Пуатье - столица одноименного графства, которое сейчас принадлежит королю Англии. Когда-то оно принадлежало знакомой мне Элеоноре Аквитанской. С тех пор город стал немного больше, а стены и башни - выше. Прежним осталось только количество ворот - шесть. Несколько лет назад неподалеку от города произошло сражение, в результате которого отец нынешнего короля оказался в плену, где и умер, дожидаясь, пока за него выплатят четыре миллиона флоринов выкупа. В нашей армии встречались участники этого сражения, причем с обеих сторон. И те, и другие не любили вспоминать о нем. Мы подошли к Пуатье во второй половине дня, расположились в виноградниках, которые начинались сразу от пригородных слобод. На городских стенах и башнях находились воины и горожане. Они догадывались, что сегодня штурма уже не будет, поэтому вели себя, как зрители, которым показывают неприятный рекламный ролик, но нельзя переключить канал. Меня сразу вызвали к коннетаблю Франции.
        Бертран дю Геклен стоял напротив так называемых «Парижских» ворот города, на удалении километра от них, ждал, когда установят его новый шатер. Рядом с коннетаблем сидел на трехногой табуретке его побратим Оливье де Клиссон. Оба держали по бронзовому бокалу с вином. Мне не предложили. Значит, прикажут что-то делать.
        - Пойдем ночью на штурм? - упредил я приказ.
        - За что ты мне нравишься, так это за шустрость! - произнес Бертран дю Геклен таким тоном, будто хотел сказать «не нравишься». - Дай тебе волю, ты бы Пуатье одним своим отрядом захватил!
        Я не стал говорить, насколько он близок к истине. У меня в последнее время пропало рвение. Выслуживаться больше не надо. Хватит наработанного ранее и влиятельного тестя. Острой нужды в деньгах тоже нет. Я был бы не против, если бы перемирие наступило завтра, но рисковать, чтобы приблизить его, не собираюсь. Оплата у меня повременная, а не по результату.
        - Ночью будь готов въехать в город через эти ворота и прорваться к замку. Может быть, удастся захватить его слету, - приказал коннетабль Франции.
        - А когда их откроют? - спросил я.
        - Когда доберется осел, нагруженный золотом! - со смешком ответил Оливье де Клиссон.
        - И большая сумма? - поинтересовался я.
        - Не очень, - ответил Бертран дю Геклен и добавил: - Ни к чему сильно тратиться на них. Король Эдуард задолжал много денег гарнизону и другим войскам в Аквитании. Многие уже сегодня бы перешли на нашу сторону, но боятся потерять заработанное в прошлом году. Как только получат английские деньги, прибегут за французскими.
        - А как только получат французские, побегут в обратную сторону?! - шутливо произнес я.
        - Это вряд ли! - уверенно сказал Оливье де Клиссон. - У короля Эдуарда в последнее время сильно сократились доходы с материковых владений и от морской торговли и выросли расходы на армию. Приходится ведь платить не меньше короля Карла.
        - В современной войне всё решают деньги, - с не меньшей убежденностью произнес Бертран дю Геклен.
        Странно, что он верит в это оправдание бездарных полководцев. Его к таковым трудно отнести, несмотря на любовь попадать в плен. Впрочем, он, скорее, тактик, чем стратег, а в тактических вопросах деньги - немаловажный фактор.
        - Хорошо, я со своим отрядом расположусь напротив ворот и буду ждать сигнал, - заверил их.
        Что и сделал. Обе мои усиленные новым набором сотни заняли позиции рядом с дорогой, ведущей к «Парижским» воротам. Лошадей не распрягали, держали привязанными к коротким кольям, которые поддерживали шесты для виноградной лозы. Пока что лоза располагается невысоко над землей. Времена стальной проволоки еще не пришли. Я лег спать, приказав разбудить, когда прибудет гонец от коннетабля.
        Проснулся рано утром, перед восходом солнца. Выбрался из фургона, в котором провел ночь на мешках с мукой, накрытых холстом. Выпачкался не сильно. Французская армия тоже проснулась, принялась готовить завтрак. На дрова пустили колышки и шесты с виноградников. Судя по всему, то ли осел не дошел, то ли золота оказалось маловато, пожадничал скупой бретонец, хотя деньги тратил не свои. Через полчаса прискакал гонец от Бертрана дю Геклена с приказом двигаться в авангарде армии в сторону замка Монкотур, расположенного километрах в двадцати пяти от Пуатье. Видимо, полководец не в духе. Иначе бы пригласил на завтрак и рассказал о планах на будущее.
        Замок Монкотур был красив. Шесть стрельчатых башен делали его похожим на те, какими будут изображать замки в мультфильмах для детей. Стены высотой более шести метров сложены из хорошо отесанного камня. Ров широкий, метров пятнадцать, и, как выяснили позже, глубокий, не меньше пяти метров. Гарнизон состоял из шестидесяти англичан под командованием рыцарей Джона Крессвелла и Дэвида Холлгрейва. Говорят, своими вылазками они сильно досаждали соседям-французам. Видимо, среди соседей был кто-то очень влиятельный, потому что коннетабль Франции заявил, что не уйдет отсюда, пока не захватит замок. Впрочем, такие заявления делали почти все командиры во время осад и обязательно так, чтобы услышал гарнизон. Это один из видов психологического воздействия на осажденных.
        Ров засыпали четыре дня. Занимались этим пехотинцы и согнанные из соседних деревень крестьяне. Поскольку грабить деревни запрещалось, я со своим отрядом вел разведку, наблюдал за перемещениями противника. Крупных отрядов поблизости не было. Лорд Томас Перси, сенешаль Пуату, увел свой отряд в Ла-Рошель. До нас дошел слух, что этот город осадили с моря наши союзники кастильцы по приказу их короля Энрике. На пятый день начался штурм Монтокура. Мои арбалетчики обеспечивали огневое прикрытие. Двоих потерял убитыми, шесть человек ранеными. Среди атаковавших замок латников и пехотинцев потери были еще больше. Слишком много в замке английских лучников. На шестой день Бертран дю Геклен изменил тактику. Воины больше не карабкались на стены по лестницам, погибая от стрел. Вооружившись кирками, топорами, мотыгами и прикрывшись толстыми деревянными щитами, пехотинцы начали делать пролом в стене. Людей меняли примерно каждый час. Поскольку лучники не могли им помешать, работа спорилась. К вечеру в стене была выдолблена ниша шириной метра три, высотой и глубиной около полутора метров. Еще день или два такой
работы - и ворвемся в замок.
        Поняли это и англичане. Что их ждет в случае захвата замка - они знали. Выкупом не отделаешься. Слишком много людей уже погибло при штурме. Такое не прощают. Утром Джон Крессвелл и Дэвид Холлгрейв прибыли на переговоры. Это были мужчины немного за сорок с грубыми лицами бывалых вояк. У обоих были красивые кони, серые в «яблоках». Английские рыцари намеривались уйти с оружием и награбленным имуществом. Бертран дю Геклен не согласился. Им показали нишу, выдолбленную в стене. Судя по тому, как помрачнели лица у обоих, Джон Крессвелл и Дэвид Холлгрейв ожидали увидеть более скромный результат нашего вчерашнего труда. После чего они согласились уйти без оружия и имущества, только с золотом и серебром. Рыцарям и оруженосцам разрешили ехать на лошадях. Остальным пришлось топать пешком до Пуатье. Сопровождать англичан поручили моему отряду. Я выделил для этого сотню под командованием Хайнрица Дермонда. Со второй сотней отправился в авангарде французской армии в сторону Сен-Севера.
        Этот небольшой город тоже был занозой в заду других важных персон - герцогов Беррийского и Бурбонского. Сен-Север располагался рядом с графствами Овернь и Лимузен, где у герцогов и их родственников были владения. К тому же, город принадлежал английскому рыцарю Джону Девро, который был сенешалем Лимузена и одним из тех, кто сопровождал Изабеллу, мать моего тестя, когда ее вывозили из замка Белльперш. Уверен, что Людовик Бурбонский с удовольствием отомстит ему. По слухам, сейчас Джон Девро находился со своим отрядом в Ла-Рошели. По его приказу гарнизон Сен-Севера возглавляли рыцарь Вильям Перси и оруженосцы Ричард Джил и Ричард Орм. Город окружал ров шириной метров десять, судя по отвалам подсохшего ила, недавно прочищенный. Стены высотой метров пять с половиной. Башни недавно подновили, приделав островерхие крыши, крытые черепицей. Поскольку осадных орудий у нас нет, придется повозиться.
        Опять прозвучала ритуальная клятва Бертрана дю Геклена, что не уйдет, пока не захватит город. К этой фразе прилагалась еще и оговорка о форс-мажорных обстоятельствах, которые отменяли клятву. К таковым обстоятельствам относились отчаянное сопротивление осажденных, приход помощи им и прочие такие же непреодолимые препятствия. Оговорку не принято было произносить вслух.
        Я вспомнил, как осаждали города монгольские войска. Сен-Север они взяли бы приступом за день-два, причем большую часть времени ушло бы на сборку и регулировку требюшетов. Мы не таскали с собой осадные орудия. Во-первых, как ни странно, не хватало опытных «артиллеристов»; во-вторых, слишком замедляли движение армии, отставали от нее и часто захватывались противником. Иногда город или крепость сдавались быстрее, чем до нее добирались требюшеты.
        Пока крестьяне и пехотинцы засыпали ров и сколачивали деревянные щиты и лестницы, моему отряду было поучено вести разведку.
        - Помощь сен-северцам может прийти только со стороны Пуатье. Я должен сразу узнать о любом большом отряде, который находится не далее двух дневных переходах от нас, - проинструктировал меня коннетабль Франции.
        - Большой отряд - это сколько? - задал я уточняющий вопрос.
        - Не меньше сотни копий, - ответил Бертран дю Геклен.
        - Такой я могу со своим отрядом уничтожить, - сообщил я.
        - Тогда сообщай о таком, какой не сможешь сам разбить, - разрешил он.
        45
        Я сижу на коне, который стоит в тени амбара на краю деревеньки из двух десятков дворов, расположенной километрах в пятнадцати от Пуатье. Рядом сидит на коне Мишель де Велькур, а возле хлева заняли позицию с полсотни спешенные арбалетчики. Через дорогу, в соседнем дворе, прячутся Ламбер де Грэ, Анри де Халле и еще с полсотни арбалетчиков. Вторая сотня под командованием Хайнрица Дермонда сидит в засаде на краю леса, от которого к деревне ведет дорога. Вокруг нас тучей вьются оводы и мухи. На моем коне сетка их ремешков, которые отгоняют этих назойливых насекомых, но только во время движения, поэтому Буцефал постоянно переступает с ноги на ногу и мотает головой. Не остается без дела и длинный хвост, которым жеребец хлещет себя. Само собой, и я помогаю ему, уничтожая зазевавшихся оводов. Когда шлепаю ладонью насекомое, оно раздавливается с хрустом, пачкая липкой жижей пальцы. Я вытираю их о гриву, густую и жесткую. Мы ждем, когда от леса до деревни доберется отряд из трех десятков копейщиков, лучников и арбалетчиков под командованием едущего впереди рыцаря без шлема, который вместе с длинным копьем и
желто-зеленым щитом везет оруженосец. Они двигаются без разведки, уверенные, что врагов, то есть нас, поблизости нет. Мои разведчики обнаружили этот отряд на лесной дороге километрах в семи от деревни, умудрились не вспугнуть и быстро доложили мне, благодаря чему мы успели подготовиться к встрече.
        Когда до рыцаря остается метров тридцать, я машу рукой Анри де Халле. Чисто и звонко трубит горн. Я несильно бью шпорами коня, чтобы выезжал на дорогу. Мишель же Велькур следует за мной. С противоположной стороны на дорогу выезжают Ламбер де Грэ и второй оруженосец. Арбалетчики выбегают из-за сараев и выстраиваются полукругом, готовые к стрельбе. Из леса появляется сотня Хайнрица Дермонда, отрезая противнику путь к отступлению.
        Рыцарь остановился. Это мужчина лет тридцати пяти. Вытянутое лицо с крючковатым носом и массивным, давно не бритым подбором, длинные темные волосы. Из брони только кольчуга, местами ржавая. Судя по бедности, башелье, навербовавший руту бригантов, оснащенных также плохо. К нему подскакал оруженосец, протягивает копье, но у рыцаря хватает ума понять, что сопротивление чревато необратимыми последствиями.
        - Предлагаю сдаться, - буднично произношу я, остановив коня посреди дороги.
        Рыцарь кивает головой, соглашаясь, а потом произносит:
        - Я - Жак де Сюржер. Кому я сдаюсь в плен?
        Я представляюсь, после чего говорю ему:
        - Прикажи своим людям сложить оружие и снять доспехи.
        - Надеюсь, им не причинят вреда? - спрашивает рыцарь.
        - Слухи о моей жестокости немного преувеличены, - ставлю в известность Жака де Сюржера, после чего жестом показываю своим оруженосцам, чтобы занялись пленными солдатами. - Не откажешься пообедать с нами? - предлагаю я рыцарю. - Вы как раз к столу подоспели.
        - Не откажусь, - соглашается Жак де Сюржер.
        Я, конечно, немного приврал, потому что обед был готов минут двадцать назад. Остыть не успел, потому что Тома не снимал котел с догоравшего костра. На обед у нас вареные гуси. Видимо, деревня специализировалась на поставке перьев для изготовления стрел. Мы ворвались в нее внезапно, крестьяне не успели отогнать в лес скот и птицу. Коз, овец и свиней мы заберем с собой, а гусей и кур придется съесть на месте.
        Тома накрывает на шесть персон на столе, вытащенном во двор из дома самого зажиточного крестьянина. Пленному рыцарю ставит глиняную тарелку, также прихваченную в доме. В погребе нашли белое вино, довольно кислое, поэтому отдали его арбалетчикам. Мы будем пить красное, захваченное вчера в другой деревне.
        Утолив первый голод, спрашиваю Жака де Сюржера, который с жадностью поглощает гусиное мясо:
        - В Пуатье шел?
        - Да, - отвечает он. - Жан де Грайи и Томас Перси вернулись из Ла-Рошели, собирают армию, чтобы снять осаду с Сен-Севера. Собрал и я отряд. Думал подзаработать.
        - Сколько у них солдат? - спросил я.
        - Сотен восемь копий наберется и лучников английских четыре сотни, - отвечает Жак де Сюржер.
        - Когда они собирается выступать? - интересуюсь я.
        - Вроде бы послезавтра, - отвечает пленный рыцарь.
        - Если за два дня соберешь выкуп, то успеешь к ним присоединиться, - предлагаю я.
        - Не успею, - отвечает он, даже не поинтересовавшись, какой выкуп я хочу получить, и добавляет огорченно: - Влез в долги по уши, чтобы выплатить предыдущий выкуп и приобрести какое-никакое снаряжение, - и опять попал!
        - А кому в предыдущий раз? - любопытствую я.
        - Амброзию де Бокканера под Ла-Рошелью, - отвечает он. - Дернул меня черт полезть в морское сражение!
        До нас уже дошли сведения, что кастильцы разбили под Ла-Рошелью английский флот, взяв в плен командира, графа Пемброука, который должен был принять управление Аквитанией, и многих других рыцарей, но подробностей мы пока не знали.
        - Расскажи, как было дело, - попросил я.
        - Да я только во второй день участвовал. Пришел туда со своим отрядом, чтобы помочь снять блокаду с Ла-Рошели. Кастильцы, десятка два галер, встали на якорь перед городом, никого не пропуская в порт. Мы думали, они собираются осаждать Ла-Рошель, а кастильцы, оказывается, ждали английский флот. Кто-то их известил. Предатели чертовы! - в сердцах произнес Жак де Сюржер.
        - Одна измена вокруг, - согласился я с ним.
        Пленный рыцарь внимательно посмотрел на меня, убедился, что я не подкалываю, продолжил более спокойным тоном:
        - Кораблей у англичан было раза в два больше.
        - Тоже галеры? - задал я уточняющий вопрос.
        - С десяток галер, а остальные круглые, купеческие, - ответил он. - Из-за них и проиграли. Кастильцы маневрировали, на кого хотели, на того и нападали, скопом на одного. В первый день захватили четыре корабля и несколько сожгли. К тому же, ларошельцы отказались помочь нам. Мол, не умеют биться на море. Пришлось без них идти на помощь. И надо было мне лезть?! Я плавать не умею, воды боюсь. Чуяло моё сердце, что ничем хорошим это не кончится…
        - Жив остался - разве это плохо?! - удивился я.
        - Одна радость! - горько согласился он и продолжил рассказ: - Ночью поплыли на четырех больших лодках со своими людьми сенешаль Ла-Рошели Джон Харпедон, сеньор де Таннэйбуто, я и Мобро де Линьер. Рассказали графу Пемброуку, что ларошельцы помогать не собираются. Он заявил высокомерно: «Без них справимся!». Вот и справились! С утра кастильцы, воспользовавшись отливом, направили на наши самые большие корабли, стоявшие на якорях, горящие лодки, и подожгли и потопили тринадцать. На этих кораблях везли лошадей. Животные почуяли запах дыма, начали биться, проломили борта и попрыгали в воду, кто успел. Мало кто смог выгрести к берегу против отлива или к островам, остальных унесло в открытое море.
        Так понимаю, кастильцы применили брандеры и довольно успешно.
        - Потом как навалились на нас, как начали из бомбард стрелять кусками свинца и железа… - продолжил пленный рыцарь.
        - Какими кусками? - перебил я.
        - Вот такими, - показал он, изобразив кистями рук, будто держит небольшой мячик.
        Пушки, которые я видел на суше, стреляли камнями, немного обработанными, более-менее круглыми. Видимо, кастильцы додумались изготавливать круглые ядра из свинца, потому что легко отливать, и чугуна, потому что дешев.
        - Как шандарахнут - так несколько человек насмерть! Никакая броня не спасала! - эмоционально произнес Жак де Сюржер и посмотрел на меня так, будто ждал возражений.
        - Да, от свинцового ядра броня не спасет, - согласился я.
        - Хоть один человек поверил! - облегченно произнес он.
        Собирался, видимо, пожаловаться на тупость предыдущих слушателей, но я направил его в нужное русло, спросив:
        - Много бомбард у них было?
        - Я не считал. На носу у них платформы были, там и стояли бомбарды. На какой галере одна, на какой три и больше, - ответил он. - Еще они горшки метали с зажигательной смесью. Многие наши корабли сожгли. В том числе и тот, на котором казну везли - двенадцать тысяч фунтов, задолженность за прошлый год.
        Жаль, не знал это в двадцать первом веке, а то бы позанимался усиленно дайвингом в окрестностях Ла-Рошели!
        - Из них сто сорок ливров причитались мне и моему отряду за прошлый год, - огорченно сообщает Жак же Сюржер.
        - Теперь не скоро получишь, - сочувственно произнес я.
        - Если вообще когда-нибудь получу! - горько произнес он.
        - И ты попал в плен к… - возвращаю его в рассказу, но никак не могу вспомнить фамилию кастильского рыцаря.
        - Амброзию де Бокканера, - подсказал пленный рыцарь. - Уговорил его отпустить меня за триста ливров при условии, что следующим утром отдам их. Большую часть занял у ростовщика под грабительские проценты. Кастильцы всю ночь праздновали победу. Утром, когда я привез выкуп, долго не могли разбудить Амброзия. В полдень дня Святого Иоанна (24 июня) они снялись с якоря и ушли в Кастилию, а вечером в Ла-Рошель прибыла подмога - Жан де Грайи, капталь де Буш, Томас Перси, Джон Девро, Вильям Фаррингтон, граф Ангус…
        - Граф Ангус все еще здесь?! - удивленно перебил я.
        - А что с ним могло случиться?! - удивился в ответ Жак де Сюржер. - В Англии сейчас воевать не с кем. Заработать можно только здесь.
        - Это точно! - опять согласился я: - Но не у англичан. Только король Франции платит исправно, без задержек.
        - Видимо, скоро придется идти на поклон к старому бретонскому лису! - горько молвил пленный рыцарь.
        Судя по говору, Жак де Сюржер - гасконец. Как и положено соседям, бретонцы и гасконцы недолюбливают друг друга.
        - Но сначала надо получить долг с короля Эдуарда, а то нечем будет рассчитываться с ростовщиками, - решает он.
        Мы с ним договариваемся на четыреста ливров выкупа, и я отпускаю Жака де Сюржера. Своих солдат он выкупать не захотел. Да и на кой они ему?! Платить им теперь за отслуженное не надо. Наймет новых. Нам же убивать их не резон: другие перестанут сдаваться. Но и отпускать нельзя, чтобы не пополнили вражеские ряды. Поэтому я приказал Мишелю де Велькуру сопроводить пленных солдат к Сен-Северу. Может, используют их на осадных работах или кто-нибудь зачислит в свой отряд. Двоих опытных арбалетчиков я взял в формирующуюся третью сотню, в которой пока неполные четыре десятка.
        46
        Вернувшись, Мишель де Велькур рассказал, что осажденные отбиваются отчаянно. Бертран дю Геклен и оба герцога, Беррийский и Бурбонский, во время штурма подъезжали к самому рву и поощряли своих солдат, понимая, что если не захватят Сен-Север в ближайшие дни, то придется отступить.
        - Он попросил, чтобы мы задержали англичан, насколько сможем, - закончил оруженосец.
        - Раз попросил, значит, задержим, - соглашаюсь я.
        - Можно будет устроить им засаду на дороге. Тут неподалеку есть хорошее местечко, - сразу предлагает Мишель де Велькур.
        Входит в роль командира. Я доверил ему командование формирующейся полусотни. Вторую возглавит Анри де Халле. Два рыцаря будут командовать сотнями, два оруженосца - полусотнями.
        В английской армии, как и говорил Жак де Сюржер, было чуть более восьмисот копий, четыре сотни лучников и сотня копейщиков, которая охраняла обоз, состоявший из шестидесяти фургонов и телег и стада бычков голов на пятьдесят. Двигался обоз в хвосте колонны, отставая от нее на пару километров. Когда разведчики сообщили мне это, я решил напасть не на авангард, а на обоз. Потеряв сотню бойцов, они продолжат путь, а вот без обоза - вряд ли. Англичане в этом плане еще большие снобы, чем французы. В поход берут столько всякого барахла, что напоминают москвичей, едущих на дачу на майские праздники.
        Рядом с деревней, в которой мы базировались, была то ли узкая речушка, то ли широкий ручей, который протекал по дну глубокого оврага. Крутые берега соединял деревянный мост шириной на две телеги. В этом месте я и решил отбить обоз. Мои люди поработали с опорами моста. Теперь его можно было быстро обрушить. Я разместил свои сотни в лесу по обе стороны дороги, а полусотня Мишеля де Велькура должна была ударить с тыла.
        Возглавлял английскую армию авангард из полутора сотен всадников, рыцарей, оруженосцев и хобиларов из состава копий. В копье было в среднем по три человека. Простолюдины воевать в долг не рвались. Четыре сотни лучников шли отдельно, отставая от всадников метров на триста. С ними следовали четыре телеги, с горой нагруженные связанными в пучки стрелами. Такого количества стрел хватит на всю французскую армию и немного останется.
        Когда они скрылись за поворотом, мои люди спустились в овраг и обрушили опоры. Полотнище моста сперва прогнулось в центре, а потом с громким треском разломалось на три части. Середина, подняв сперва облако серо-коричневой пыли, а потом брызг, упала в речку или ручей, а края легли на склоны оврага.
        Обоз подошел минут через десять, когда пыль осела. Впереди ехал на пегом коне пожилой воин в короткой кольчуге и шлеме-бацинете без забрала. Он не был похож ни на рыцаря, ни на оруженосца. Скорее всего, старый солдат, выслужившийся в командиры руты. Наверное, он командовал сотней пехотинцев, охранявших обоз. Подчиненные, под стать своему командиру, были вооружены и защищены бедненько. Только у одного старого хромого солдата имелась бригандина. Треть носила стеганки, а остальные - кожаные куртки. Складывалось впечатление, что их перед самым выходом навербовали по деревням и бедным окраинам Пуатье.
        Командир подъехал на лошади к краю оврага. Молча полюбовался, а потом плюнул в ручей. Доплюнул или нет - я не видел. К нему подошел старый хромой солдат и еще человек пять. Они пообсуждали ситуацию. Если идти в обход, то, как нам сказали местные крестьяне, потребуется часа три-четыре. Решили, видимо, частично восстановить мост, на что потребуется меньше времени и сил. Командир поручил хромому солдату руководить ремонтными работами, а сам спешился и, ведя коня на поводу, перебрался на противоположный берег. Оттуда он отдал еще пару ценных указаний и не спеша поскакал вслед за армией. Надеюсь, догонит ее на привале и предупредит, что обоз отстал, надо подождать.
        Я дал ему примерно полчаса на то, чтобы отъехал подальше и не услышал, что обрек своих солдат на гибель. Они в это время самоотверженно рубили деревья, чтобы соорудить мост. Стрельбу мои арбалетчики начали по голосовому сигналу, потому что звук горна будет слышен слишком далеко. Били не только по пехотинцам, но и по возницам, которые, скорее всего, хозяева фургонов и телег, решили подзаработать извозом. За что и поплатились. Хромого солдата в бригандине я приказал не трогать. Мне симпатичны старые вояки. У них уже нет иллюзий, желания выслужиться и бессмысленной жестокости, зато через край опыта самовыживания - идеальные солдаты. Он сразу нырнул в овраг и вылез оттуда только после моего приглашения.
        Ему под пятьдесят. Слетевший во время падения шлем, покрашенный в зеленый цвет, держит двумя руками на уровне живота, чтобы закрыться, если ударю. Пояс с тяжелым фальшионом он сразу расстегнул и бросил на землю. Волосы на голове, борода и усы седые. Бороду недавно подкорнали ножницами, довольно криво. Наверное, кого-нибудь из сослуживцев попросил, чтобы не тратиться на цирюльника. Под бригандиной стеганка с кожаными латками на локтях. Такие же латки на коленях стеганых штанов. Короткие сапоги с деревянными подошвами.
        - Как зовут? - спрашиваю его.
        - Жак Хромой, - отвечает старый вояка.
        Я мог бы и сам догадаться!
        - Из арбалета умеешь стрелять? - задаю я второй вопрос.
        - Конечно, шевалье, - отвечает он.
        - Мне нужны толковые солдаты. Конный арбалетчик получает десять су в день, - ставлю его в известность.
        - Хорошие деньги, - соглашается Жак Хромой. - Только вот у меня нет ни коня, ни арбалета.
        - Дай ему и то, и другое и назначь десятником, - приказываю Мишелю де Велькуру.
        - Спасибо, шевалье! - благодарит старый солдат и заверяет искренне: - Отслужу!
        Мои солдаты быстро собирают трофеи, присыпают пятна крови землей и отволакивают трупы в лес, где прикрывают их ветками. Пусть англичане думают, что обоз не сумел отремонтировать мост и поехал в объезд. Пока выяснят это, уйдет полдня.
        Мы разворачиваем обоз и направляемся на север. Там проходит вторая дорога, по которой можно добраться из Пуатье в Сен-Север, более длинная. Я собирался устроить на ней засаду, если англичане начнут преследование.
        Вечером, когда мы подъезжали к этой дороге, прискакал один из моих разведывательных отрядов, высланных вперед. Они привели пленных - пятерых всадников на неплохих верховых конях, в приличных доспехах и вооруженных хорошим оружием, но не воинов. Точнее, двое, скорее всего, были купцами или богатыми ремесленниками, а трое - высокооплачиваемыми конными охранники караванов.
        - Сеньор, - заискивающим тоном начал один из пленников - мужчина лет пятидесяти, закутанный, несмотря на жару, в плотный черный плащ с капюшоном, который сейчас скинул, открыв наполовину лысую голову с венцом из коротких седых волос, - твои люди сказали нам, что ты служишь королю Франции. Мы из Пуатье, едет к Бертрану дю Геклену по очень важному делу. Коннетабль сильно расстроится, если ты задержишь нас.
        Говорил он убедительно. Может быть, это те, к кому не добрался осел, нагруженный золотом. На всякий случай я приказал позвать Жака Хромого.
        - Знаешь кого-нибудь из них? - спросил я старого солдата, когда он подошел.
        - Вот этого, - показал он на говорившего со мной. - Это Шарль Туссак, купец из Пуатье, брат мэра.
        - Свободен, - отпустил я солдата, а Мишелю де Велькуру приказал: - Со своей полусотней проводи пуатьевцев к Бертрану дю Геклену. Скачите без остановок, чтобы к утру были на месте. Если соврали, повесишь их.
        Моя угроза не испугала купца.
        - Заодно расскажешь коннетаблю, что мы захватили обоз англичан, так что завтра они вряд ли доберутся до Сен-Севера, - продолжил я.
        На следующий день англичане так и не появились. Мы напрасно прождали их до вечера. Ночью я выставил усиленные дозоры и лег спать. Только заснул, как меня разбудили. Вернулась полусотня Мишеля де Велькура. И не одна. Вместе с ними ехали купец Шарль Туссак со свитой и отряд в три сотни латников под командованием самого коннетабля Франции.
        Бертран дю Геклен тяжело слез с коня, попросил:
        - Дай вина, - и пожаловался: - Старый я уже стал целый день скакать!
        Тома подал ему бронзовый кубок емкостью на пол-литра, наполненный красным вином, захваченным у англичан. Залпом осушив кубок, коннетабль отдал его слуге и жестом показал, чтобы наполнил еще раз. Второй выпил, как обычно, пятью глотками - по количеству ран у распятого Христа. Таким способом проявлял набожность. Впрочем, так делали многие.
        Отдав слуге кубок, похвастался:
        - Взяли мы Сен-Север! Вильям Перси не знал, что помощь вот-вот прибудет, утром начал переговоры о сдаче. Выпустил их без оружия, но с имуществом. Наверное, уже добрались до своих и поняли, как сглупили!
        - Англичане тут неподалеку стоят, - сообщил я.
        - Пусть стоят! - насмешливо произнес Бертран дю Геклен. - А мы поскачем в Пуатье. Надо добраться туда раньше их.
        - Бог вам навстречу! - произнес я традиционное пожелание.
        Коннетабль Франции перекрестился и тяжело залез на свою лошадь.
        - Если англичане пойдут к Пуатье или Сен-Северу, повисни у них на хвосте и потрепай, как сможешь, - приказал он мне на прощанье и пришпорил своего коня.
        Английская армия пошла в сторону Пуатье, но километрах в пяти от города узнала, что на рассвете он был захвачен Бертраном дю Гекленом. Новость эта так поразила их, что простояли на месте целый день. На следующее утро разделились. Гасконцы, пообещав и дальше служить своим союзникам верой и правдой и, как получалось, бесплатно, поехали в Туар, а англичане - в Ниор. Странным образом некоторые благородные гасконские рыцари оказались в Пуатье и по такому случаю предложили свои услуги королю Франции. Бертран дю Геклен был рад каждому из них.
        В Ниоре англичан ожидал еще один сюрприз. Жители города решили перейти на сторону французского короля. Это так рассердило англичан, что они захватили город к обедне. Всех жителей, богатых и бедных, включая женщин, детей и священников, перебили. Если после расправы с лиможцами англичан стали недолюбливать, то после уничтожения ниорцев их возненавидели. Теперь я уже не сомневался, что англичане проиграют эту войну. Можно победить армию, но нельзя победить народ. Его придется уничтожить. Если позволит.
        47
        Мы отдыхаем в Пуатье уже вторую неделю. Англичане разбрелись по городам и замкам, чтобы защищать их, а мы накапливаем силы, чтобы продолжить наступление. Планы у наших командиров грандиозные. Поговаривают, что до зимы надо очистить всю юго-западную часть Франции от англичан. Я бы сказал, что обитатели королевства Франция начали осознавать себя не только овернцами, пуатинцами, сентонжцами, гасконцами и т. д., но и французами. Мне кажется, централизация власти происходит снизу вверх, а не наоборот. Правители только реализуют запрос общества.
        Пришло известие, что кастильский флот отвез пленных своему королю и вернулся к Ла-Рошели, вновь осадив ее. Горожане тайно договорились с кастильцами и находившимся на борту французским десантом под командованием Оуэйна ап Томаса о ненападении, но в городском замке располагался английский гарнизон, который не собирался сдаваться. Для штурма Ла-Рошели силенок у франко-кастильцев было маловато, поэтому прислали гонца к коннетаблю Франции с просьбой прислать подкрепление.
        Я в это время был в гостях у Бертрана дю Геклена и слышал весь разговор.
        - Кто такой Оуэйн ап Томас? - поинтересовался я, когда гонцов отпустили отдохнуть. - Имя валлийское.
        - Он называет себя принцем Гвинеда, хотя король Эдуард не верит в это, - насмешливо ответил коннетабль Франции. - Поэтому валлиец ненавидит англичан даже больше, чем мы. Король Карл приветил его, щедро одарил. Я думаю, надеется с помощью «принца» поднять восстание в Уэльсе.
        - В моем отряде когда-то служили валлийские лучники. Очень хорошие стрелки. - рассказал я.
        - Это мы на собственной шкуре знаем! - весело заявил Бертран дю Геклен. - Сейчас они служат королю Эдуарду.
        - Я со своим отрядом мог бы отправиться ему на помощь, - предложил я.
        - Ты мне нужен здесь, - отверг мое предложение коннетабль Франции. - Туда пошлю сеньора дю Понса с тремя сотнями латников. Пусть захватит Субиз, который находится в устье Шаранты, а потом поможет ларошельцам.
        Через пять дней прискакал другой гонец с сообщением о двух сражениях. Сперва англичане и гасконцы под командованием капталя де Буша и лорда Томаса Перси неожиданно напали на осаждавшего Субиз сеньора дю Понса, захватили его и еще шестьдесят человек в плен, а остальных убили или разогнали. Этой же ночью Оуэйн ап Томас при свече фонарей и факелов переправился через Шаранту и напал на победителей, которые занимались грабежом, и повторил их подвиг. В итоге первые пленники оказались на свободе, а их место заняли бывшие победители, в том числе и оба командующих английскими и гасконскими войсками в Аквитании - капталь де Буш и лорд Томас Перси. Особенно коннетабля Франции порадовало сообщение о пленении гасконца Жана де Грайи, капталя де Буша.
        - Гасконцы лишились самого опытного своего командира! Теперь они долго не продержатся! - воскликнул он и одарил гонца сотней золотых франков.
        Еще через два дня пришло сообщение, что Субиз сдался. Англичанам из отряда лорда Перси, которые сумели спрятаться там после проигранного боя, разрешили уйти с оружием, а сеньора Субиза, вдова и регентша своего малолетнего сына, принесла оммаж французскому королю.
        Это известие застало нас под стенами Сен-Жан-д`Анжели, откуда вышла англо-гасконская армия на помощь Субизу. Это был небольшой городок с довольно таки хлипкими стенами пятиметровой высоты. Охранять его оставили гарнизон из двадцати гасконцев, которые не хотели умирать за английского короля. Как только они увидели, какое большое войско прибыло, как только поняли, что их собираются штурмовать, сразу прислали парламентеров. Не успели мы разбить лагерь, как пришло сообщение, что Сен-Жан-д`Анжели теперь под властью французского короля.
        Следующим пал Ангулем - бывшая ставка Черного Принца. Этот город немного уступал Пуатье по размеру и населению, но в политическом плане была важнее. Его падение как бы обозначало конец эпохи английского владычества в Аквитании. Делегация горожан встретила нас на подходе. Переговоры были короткие и результативные. Войскам вход в город был запрещен. Въехали только командиры, которые приняли оммаж ангулемцев и попировали с ними два дня. Я со своим отрядом был в это время вдалеке от города. Мы разоряли деревню одного из гасконских сеньоров, пользуясь тем, что он еще не успел перейти на нашу сторону.
        Затем сдались Тайлебур и Сент. Под стенами последнего мы задержались на два дня, потому что там стоял английский гарнизон под командованием рыцаря Вильяма Фаррингтона, который собирался биться не на жизнь, а на смерть. На его счастье епископ подговорил горожан. Они схватили английского рыцаря и пригрозили, что убьет его, если будет мешать переговорам. В итоге отважный рыцарь попросил выторговать ему беспрепятственный выезд из города. Его проводили в Бордо, предупредив, чтобы не задерживался там, иначе во второй раз так просто не отделается.
        В Сенте нас догнало известие, что ларошельцы выгнали англичан из своего города. Сделали это очень хитро. Жан Кадорьер, прево города, пригласил оруженосца Филиппа Манселя, кастеляна, человека, как говорят, глуповатого и неграмотного, в мэрию на торжественный прием. Во время этого приема прево вдруг - надо же, как вовремя! - принесли послание от короля Англии. Филипп Мансель убедился, что печать на послании королевская, и поверил всему, что прочитал вслух Жан Кадорьер. Король Эдуард якобы приказывал прево провести сразу по получению этого послания смотр городского гарнизона. На смотре обязан был присутствовать и отряд англичан. Когда они под командованием оруженосца Филиппа Манселя вышли из замка, то оказались окружены со всех сторон вооруженными горожанами. Англичане сдались и были отправлены морем в Бордо. Но и французов ларошельцы отказались впустить в город. Они потребовали охранные грамоты для поездки в Пуатье, где собирались провести переговоры лично с коннетаблем Франции Бертраном дю Гекленом, каковые незамедлительно получили. Ведь Ла-Рошель - по значимости второй после Бордо порт на западном
побережье.
        К моменту прибытия ларошельцев в Пуатье там уже собралась вся французская армия. Делегация состояла из двенадцати состоятельных горожан, их слуг и охраны. Выглядели они богаче многих рыцарей. Война не для всех была бедствием. Коннетабль Франции принял их в бывшей резиденции сенешаля Пуату, в большом холле замка. Бертран дю Геклен восседал на помосте в центре, а по бокам от него на стульях такой же высоты занимали места три герцога, Беррийский, Бургундский и Бурбонский, и Оливье де Клиссон. Первые два - одесную, последние два - ошуюю. Остальные знатные сеньоры и командиры отрядов сидели на лавках вдоль стен. Я сидел слева, как родственник герцога Бурбонского, между виконтом де Роганом и сеньором де Сюлли. Возглавлял делегацию ларошельцев мэр Жан Шодерон - упитанный мужчина с окладистой бородой и густыми усами, из-под которых выглядывали алые, мясистые губы сластолюбца, одетый в шапку из алого атласа и меха куницы и шитую золотом, темно-красную котту длиной почти до пола и с золотыми пуговицами везде, где только можно, в том числе и на узких черных рукавах. Вырез горловины был скреплен массивной
золотой застежкой в виде акулы, подогнувшей хвост.
        После обмена приветствиями, Жан Шодерон изложил условия, на которых ларошельцы были согласны стать подданными французского короля:
        - Мы хотим, чтобы отныне не было в городе ни одного замка. Тот, что есть, мы разрушим, и королевским указом должно быть заверено, что никакой другой замок возведен не будет. Город Ла-Рошель и прилегающая местность отныне и во веки веков останутся особым доменом и будут находиться под юрисдикцией самого короля Франции, и этот статус не будет нарушен никаким брачным или мирным договором, и никаким другим образом, какая бы судьба не постигла французское королевство. Управлять им будут два бальи - один от горожан, который будет заниматься административными и судебными делами, второй от короля, который будет ведать военными. Городу будет позволено чеканить монету: флорины, черную и белую, той же пробы и вида, что и в Париже.
        Коннетабль Франции долго молчал в ответ, потом гмыкнул два раза и произнес:
        - Я не вправе принимать такие решения. Придется вам ехать в Париж, к королю. Я выделю охрану.
        - Горожане Ла-Рошели будут благодарны тебе за это! - напыщенно произнес мэр Жан Шодерон.
        На этом аудиенция и закончилась. Бертран дю Геклен пригласил ларошельцев на пир, в конце которого, подозвав меня, приказал:
        - Проводишь их к королю. Никого к ним не подпускай, даже людей герцогов. Если что, действуй жестко, ссылаясь на меня.

* * *
        Следующая глава в этой книге последняя. Больше книг бесплатно в телеграм-канале «Цокольный этаж»: Ищущий да обрящет!
        48
        Мы едем уже вторую неделю. Впереди полусотня Мишеля де Велькура, затем сотня Хайнрица Дермонда, дальше я с делегацией, за нами сотня Ламбера де Грэ и замыкает полусотня Анри де Халле. Ларошельцы спешат, поэтому, несмотря на жару, едем весь световой день, только в полдень останавливаемся часа на два. От района военных действий мы уже далеко, так что все поснимали бригантины, кольчуги и шлемы. Чем ближе к Парижу, тем реже попадаются брошенные деревни и заросшие молодыми деревцами поля. Несколько лет без войны - и везде ухоженные поля, сады и виноградники, на которых трудятся крестьяне. Они провожают нас настороженными взглядами, но не разбегаются, завидев, как делают аквитанские. На скошенных лугах стоят копны свежего сена. На больших арбах его перевозят в деревни, замки, города. На виноградниках собирают урожай. По словам крестьян, в этом году виноград хороший, вино должно получиться отменное. Мирная, спокойная жизнь кажется мне странной, даже нереальной. Как догадываюсь по удивленным лицам моих бойцов, им тоже.
        По мере приближения к Парижу мэр Ла-Рошели Жан Шодерон стал общительнее. Сегодня даже соизволил ехать рядом со мной и беседовать на интересную для него тему - цены на различные товары. Мэр сменил тяжелую котту на легкое красно-зеленое шелковое котарди длиной до коленей и подпоясанное кожаным ремнем с овальными серебряными ликами святых. Мужик он трусоватый, поэтому каждый раз, когда впереди слышался шум, начинал правой рукой потирать серебряные лики и беззвучно молиться, быстро шевеля мясистыми губами сластолюбца. Жеребец у него изабелловой масти, очень грациозный, явно с примесью арабских кровей, однако норовистый и, как и хозяин, слишком пугливый. Мой жеребец постоянно пытался куснуть его, поэтому Жан Шодерон не прижимался ко мне, даже когда струсит. Я в свою очередь расспросил мэра Ла-Рошели о ценах на постройку судов.
        - Для рыцаря ты хорошо разбираешься и в торговле, и в судостроении! - произнес он комплимент.
        - У меня было свое торговое судно. Утонуло во время шторма возле Марселя. Один я спасся. Пришлось набирать руту и идти в наемники, чтобы накопить на новый корабль, - выдал я легенду.
        С каждым перемещением начинаю все искренне верить в то, что придумываю. Впрочем, не так уж и много неправды в сказанном мной.
        - Говорят, ты очень хороший командир, даже в артиллерии понимаешь. Враги тебя боятся, - произносит Жан Шодерон очередной комплимент. - Наверное, и добычи взял немало?
        - Хватит на новый корабль, - отвечаю я и небрежно добавляю: - С полным трюмом восточных пряностей и благовоний.
        - Здорово! - хвалит он. - Я слышал, и за дочкой герцога Людовика ты получил хорошее приданое.
        - Самая лучшая часть приданого - это сам герцог, - говорю я.
        - Тоже верно, - соглашается мэр Ла-Рошели. - После войны он даст тебе в управление какой-нибудь из своих замков или городов.
        - Если попрошу. Но я собираюсь поселиться в портовом городе, заняться морской торговлей, - делюсь своими планами. - Когда захватим Бордо, тесть обещал похлопотать перед королем, чтобы доверил город мне.
        - Бордо вы не скоро захватите. Очень крепкий город, - произнес Жан Шодерон. - Да и Ла-Рошель поважнее будет, и в ней тоже нужен будет сенешаль.
        Обычно, если бальи было двое, отвечавшего за военные вопросы называли сенешалем.
        - Это предложение? - в лоб спрашиваю я.
        - Королю решать, не нам, слугам его, - уклончиво отвечает мэр Ла-Рошели. - Только нам хотелось бы иметь вторым бальи человека, который умеет не только хорошо сражаться на суше, но сведущ и в морских делах, и в торговле.
        Не знаю, что сейчас представляет собой Ла-Рошель, но в будущем это будет небольшой порт с четырьмя гаванями. В старой гавани, которая, видимо, в четырнадцатом веке и является портом, будет небольшая марина - стоянка для яхт. Во время отливов она осыхала, и многие яхты ложились на грунт. Во второй гавани тоже будет марина, как мне говорили, вторая в Европе и первая на атлантическом побережье по вместимости, на три с лишним тысячи мест. Эта гавань будет глубоководной, как и третья с четвертой, в которых расположатся торговый и рыбный порты, оснащенные по последнему слову техники. В двадцать первом веке Ла-Рошель показалась мне милым, уютным городом. В каждом ресторане подавали свежих устриц по евро за штуку, которых разводили на многочисленных местных морских фермах. В том числе и очень крупную разновидность, называемую «лошадиное копыто». Скармливают их в основном туристам, потому что проглотить за раз такую трудно, а есть частями как-то по-живоглотски, что ли. Или мне так с непривычки показалось. Подают устрицы горячими, по-шарантски. (Регион этот называется Приморская Шаранта).
        Меня угощал ими стивидор. Я оказал ему и порту небольшую услугу, иначе у них возникли бы большие неприятности. У меня не сложились отношения с судовладельцем. Зная, что больше работать на его судах не буду, решил не рвать пукан за его интересы. В благодарность за это - французы хоть и скупердяи, но неблагодарными их не назовешь, - он свозил меня на своей машине на остров Ре, который связывает с городом платный трехкилометровый ажурный мост, где на песчаном пляже я оставил отпечаток своего тела. Правда, ненадолго. Потом мы пообедали в тихом ресторанчике вдали от туристических троп. Судя по тому, как старательно француз собирал чеки и счета, платил не он, поэтому оттянулись мы на славу. Кроме устриц, под хорошее белое вино мы съели морского окуня, запеченного в панцире из морской соли, мидий по-ла-рошельски, молодую картошку, запеченную в кожуре, пуатинский козий сыр и шарантский сливовый пирог. У вина, окуня и картошки тоже, видимо, были названия в честь какой-нибудь провинции, коммуны, города или улицы, но я их забыл.
        От воспоминаний я немного рассусолился и произнес:
        - Да, неплохо было бы пожить в Ла-Рошели.
        - Тебе у нас понравится! - сразу подхватил Жан Шодерон.
        Я не принял его слова всерьез. Для решения такого вопроса надо подключать тестя, герцога Бурбонского, а он сейчас далеко от Парижа.
        Я проводил делегацию до ворот столицы. Внутрь меня и мой отряд не пустили, отправили на постой по моей просьбе в аббатство Сен-Жермен. Аббат Эктор встретил меня, как дальнего родственника, поселил в лучшей гостевой келье. За что получил от меня бочонок хорошего красного вина, захваченный в другом аббатстве, которое никак не решалось перейти на сторону короля. С полчаса мне потребовалось на то, чтобы опять научиться понимать его плямкающую речь. Впрочем, больше пришлось говорить мне. Аббат расспрашивал о военных действиях. Пометок на этот раз не делал, память имел крепкую. Иногда даже подсказывал мне имена сеньоров по гербам, которые я запоминал лучше.
        Обычно мы садились на балконе с видом на Сену, на который был выход из кельи аббата. Там стояли два плетеных из лозы кресла с наклоненными назад спинками, отчего не сидишь, а полулежишь. Видимо, это дедушки кресел-качалок. На круглый столик юный румянощекий послушник с белокурыми кудрями, похожийна херувима, ставил серебряные кувшин с вином, бокалы и блюдо с фруктами. Пока он делал это, я пытался угадать, является ли послушник любовником аббата Эктора? Мы всегда думаем о людях лучше, чем они сами о себе. Попивая вино и любуясь рекой, пока не загаженной, по которой сновало множество плоскодонных речных суденышек разного размера, я делился воспоминаниями и впечатлениями о войне.
        - Вчера ты остановился на… - аббат слово в слово повторяя фразу, которойя закончил рассказ в предыдущий день.
        И я продолжал повествовать о войне двух королей, в которой, не зависимо от их желаний, выкристаллизовывались две нации. В дальнейшем короли еще не раз будутвоевать, но это уже будут не феодальные разборки, а столкновение этносов, и граница «свой-чужой» будет проходить не на материке, а по Ла-Маншу.
        На второй день я сходил к своему внуку Джакомо Градениго, который не подозревает о нашем родстве. В его конторе ничего не изменилось. Разве что у хозяина стало больше уверенности в себе, важности.
        - Если хочешь забрать деньги, придется подождать недели две. Они все в деле, - сразу засуетился Джакомо.
        - Пока не нужны, - успокоил я. - Может быть, зимой потребуются.
        - Для чего? - поинтересовался он.
        - Собираюсь прикупить недвижимости, осесть в приморском городе, скорее всего, в Ла-Рошели. После окончания войны займусь морской торговлей, - поделился я планами на будущее.
        - Для торговли город отличный, - согласился Джакомо Градениго.
        - А для банковского дела? - спросил я.
        - Еще лучше, но там все схвачено генуэзцами, между ними не протиснешься, - пожаловался он.
        - Даже если тебе будет покровительствовать сенешаль? - задал я провокационный вопрос.
        После разговора с Жаном Шодероном я решил не ждать, когда освободят Бордо. Во-первых, Ла-Рошель - более выгодный вариант, так как порт ближе к Англии. Во-вторых, мне уже начала надоедать война на суше. На море она не такая утомительная и с бОльшими, по моему мнению, удобствами, а про добычу вообще молчу. По возвращению в Пуатье надавлю на тестя. Пусть похлопочет за одного своего зятя перед другим, королем Франции, который женат на его сестре.
        - С такой поддержкой я бы рискнул перебраться в Ла-Рошель, - медленно произнес Джакомо Градениго и сразу спросил: - Во что мне обойдется такая помощь?
        - Будешь начислять мне пять процентов на деньги, которые оставлю на хранение, и консультировать по разным вопросам, - ответил я.
        - И всё?! - не поверил мой внук, глядя на меня с подозрением, будто предлагаю ему аферу.
        - Да, - подтвердил я и. чтобы уменьшить его подозрительность, объяснил: - Дед советовал мне: «Найди Градениго и держись их. Деньги липнут к ним, и тебе перепадет».
        - Будем надеяться, что твой дед был прав! - произнес с улыбкой Джакомо Градениго, но было заметно, что моя помощь всё ещё настораживает его. - Тебя уже назначили сенешалем?
        - Нет ещё, но, надеюсь, вопрос решится до зимы, - ответил я.
        Вопрос решился намного раньше. Делегацию ларошельцев потомили три дня, чтобы прониклись уважением к королевской власти. Или обсасывали их требования, решали, принимать или нет? На четвертый день их пригласили к королю Карлу Пятому вместе с оруженосцем Пьером Данвилльером, который захватил в плен капталя де Буша и привез его в Париж, где пленника посадили в тюрьму. Оруженосца произвели в рыцари, наградили двенадцатью сотнями золотых франков и назначили казначеем Шартра. Ларошельцам выдали хартию, подтверждающую все их требования, и наградили парчовыми нарядами и золотыми цепочками с овальными медальонами, на которых был изображен крылатый олень - один из королевских символов. Такую мелкую просьбу ларошельцев, как назначение своего дальнего родственника вторым бальи Ла-Рошели, король Франции удовлетворил, не задумываясь и даже не поинтересовавшись, хочу ли я этого? Разве кто-нибудь посмеет не обрадоваться королевской милости?! Я не рискнул. Мою радость разделил Джакомо Градениго, пообещав до зимы перебраться в Ла-Рошель и привезти туда мои деньги. Так что можно считать, что первичное накопление
капитала закончено. Пора заняться любимым делом - морским промыслом во всех его проявлениях.
        Чернобровкин Александр
        Бриганты-2
        1
        Ларошельцы в прямом смысле слова камня на камне не оставили от замка. Я даже шутливо посоветовал им посыпать солью холм, на котором он стоял, как сделали римляне на месте разрушенного Карфагена, чтобы там больше ничего не было построено. Если это, конечно, не очередная историческая байка. К моим словам отнеслись серьёзно и не пожалели соли. Благо её здесь же и производили в многочисленных солеварнях, расположенных возле прилегающих к городу болот, образованных приливами. Второй основной статьёй городских доходов было вино. Виноградников вокруг города было больше, чем полей и садов вместе взятых.
        Превратили маленькую рыбацкую деревушку в город ЛаРошель тамплиеры. Когда-то здесь была основная база ордена, сюда вели семь главных дорог Франции. Говорят, именно отсюда были увезены сокровища тамплиеров. Куда - неизвестно, хотя еще были живы несколько стариков, которые помнили храмовиков и предлагали за небольшую сумму указать место, где спрятаны сокровища. И каждый год находилось несколько дураков, которые не жалели денег на поиски клада. Видимо, тяга к кладоискательству появилась вместе с появлением денег, если не раньше. Поскольку тамплиеры много путешествовали и многому научились, ЛаРошель они построили, так сказать, с учетом научных достижений своего времени. Защищали город ров шириной метров двенадцать, который во время отливов осыхал, а во время приливов сильно заиливался, поэтому приходилось часто его чистить, и стены высотой метров семь с мощными башнями, многоугольными и круглыми, разной высоты, но все с черепичными крышами. Главные ворота располагались в мощной башне. В туннеле длиной метров двадцать находились двое толстых дубовых ворот, оббитых железными листами, недавно
покрашенными в зеленый цвет, и железной решеткой между ними. В потолке было много дыр-убийц для стрельбы по нападающим и выливания на них всяких очень горячих жидкостей. От ворот шла главная улица города Пале, мощеная, шириной метров пять, со скрытой канализацией. Во время приливов морская вода очищала канализацию, благодаря чему вони в городе практически не было, если не считать ароматы морского дна во время отливов. По обе стороны этой улицы богатеев стояли двух - и трехэтажные каменные дома. Верхние этажи нависали над частью улицы, держась на колоннах, мраморных или из ракушечника, и образовывали затененные проходы. В жаркий день можно было пересечь город из конца в конец, не выходя на солнце. Явное заимствование со Святой Земли. Восточнее и почти параллельно шла вторая по важности улица Мерсье. На ней располагалась ратуша. Между этими двумя улицами и находился элитный район города, где поселился и я с женой. Рядом располагалась улица Тамплиеров. Когда-то весь тот район принадлежал им. В двадцать первом веке мне даже показывали «штаб-квартиру» тамплиеров, но в конце четырнадцатого я не смог найти
ее. Как и место, где на вечном приколе будет стоять «Калипсо» - исследовательское судно Жака-Ива Кусто. На набережной пока не толпились по вечерам туристы, не халтурили музыканты, не каменели «живые статуи», не растекался мощным потоком сытный аромат марихуаны. Не было на входе в Старый порт и башен святого Николая и Цепной. Их только начали строить на концах молов, защищающих вход в гавань, которая пока единственная. Вход этот узок. Его сейчас по ночам и в случае опасности перекрывает заграждение из соединенных крючками дубовых бревен. Хотят защищать надежнее, цепью, как бухту Золотой Рог в Константинополе. Поскольку я знал, как башни будут выглядеть, дал несколько дельных советов. К ним прислушались. Хотел бы подчеркнуть, что ко всем моим советам, особенно по военной части, относились с уважением. Меня считали венецианцем, хотя я опровергал это, а Венеция, да и вся Италия, в четырнадцатом веке стала культурно-техническим лидером Западной и Центральной Европы, задвинув Константинополь в дальний угол. К этому времени от Римской империя, которую позже назовут Византией, осталось лишь несколько почти
автономных анклавов на европейской части - столица с пригородами и несколько крупных городов, которые из последних сил отбивался от турок-османов.
        Поселился я в трехэтажном доме, образующим прямоугольник, с большим двором в центре, в котором росли три яблони. По распоряжению Серафины рядом с ними была разбита клумба для цветов. На первом этаже находились конюшня, псарня, кладовые, погреба и кухня. На втором в одном длинном крыле располагался холл для торжественных приемов и мой кабинет, во втором - зал для пиршеств и кладовые с посудой и прочим имуществом. В коротких крыльях были помещения для женщин и детей. На третьем этаже располагались спальни семьи, гостевые и прислуги, которой у нас стало, по моему мнению, слишком много. Всю зиму я потратил на улучшение жилищных условий. Сделал печное отопление, расположив котельную на первом этаже. Оббил стены деревянными панелями. Заказал новую мебель. Серафина сперва активно мешала мне, уверенная, что помогает, но после рождения сына, которого назвали в честь деда Людовиком, полностью переключилась на материнские заботы. Заодно я прикупил немного собственности в окрестностях города: две мельницы-лесопилки, которые работали на энергии приливно-отливных течений: лес на двести свиней, который мне нужен
и для получения солонины, и для постройки кораблей; виноградник, чтобы иметь свое вино; большой луг для содержания и разведения лошадей. Бригантину собирался построить весной, если позволит ситуация.
        Сотню под командованием Хайнрица Дермонда я разместил в Ла-Рошели, чтобы охраняла город и выполняла полицейские функции. Остальных разослал по замкам и укрепленным населенным пунктам вверенного мне бальяжа для усиления гарнизонов. Мои бойцы очень обрадовались этому, потому что прошел слух, что я распущу большую часть отряда, оставлю на зиму только неполную сотню. А так проваляют дурака несколько месяцев, получая за это немного меньше, чем за участие в войне.
        В первых числах марта, когда я решил уже, что этим летом меня оставят в покое, что можно заняться бригантиной, пришел приказ от коннетабля Франции Бертрана дю Геклена прибыть после Пасхи в его распоряжение. В прошлом году, пока я шлялся по Парижам, наши забили стрелку королю Англии возле Туара. С гарнизоном города договорились, что он сдастся, если до Михайлова дня не прибудет помощь. Эдуард собирался помочь. Набрал армию и даже вроде бы погрузил ее на корабли и вышел из порта, но встречные ветры помешали пересечь Ла-Манш. Когда не хочешь плыть куда-то, все ветры становятся встречными. Особенно, если ты уже стар, а дома ждет молодая и красивая любовница. Гасконские бароны намек поняли, скопом перешли на сторону короля Франции, который был моложе и любовницы не имел, и присягнули не только за Туар, но и за множество других городов и замков. Говорят, Эдуарда Третьего это сильно рассердило. В этом году ждали его ответный удар. Оказалось, что король Англии решил ударить руками своего союзника Жана де Монфора, герцога Бретонского. Они заключили тайный договор, по которому король Англии возвращал
герцогу графство Ричмонд, конфискованное у его отца, в обмен на отказ от оммажа королю Франции. Тайное вскоре стало явным - и большинство бретонских баронов ополчились против своего сюзерена. Если он не соблюдает клятву, то и с ним можно поступать так же. В помощь герцогу были посланы английским королем четыре сотни латников и столько же лучников под командованием лорда Невилла. Бретонец Бертран дю Геклен решил помочь своим землякам, ударив по англичанам в Пуату. С четырнадцатью сотнями копий он осадил город Сиврей, гарнизоном которого командовали рыцарь Робер Микон и оруженосец Никотен л`Эско.
        Я со своим отрядом присоединился к армии коннетабля Франции возле осажденного города. Сиврей находился неподалеку от Ла-Рошели, на берегу реки Шаранта, в том месте, где через нее были брод и мост. Сам город укреплен не сильно. Ров шириной метров семь заполнен речной водой. Стены высотой метров пять с половиной, башни прямоугольные и метра на три выше. Зато замок, расположенный на холме возле города, был покрепче. Его недавно подновили, сделав на шестиметровых стенах машикули и защитив башни крышами. Штурмовать ни город, ни замок Бертран дю Геклен не собирался. По его приказу обе крепости обнесли палисадом, решив взять измором. Когда я прибыл, солдаты уже заканчивали вкапывать колья в валы.
        - Твоей задачей будет следить за Ниором, - приказал мне коннетабль Франции. - До него всего четыре лье. Там большой гарнизон. Не могут они не прийти на помощь Сиврею. Нам выгоднее разбить их в открытом поле.
        - А разобьем с нашим-то дисциплинированным войском?! - усомнился я.
        - Этим я и собираюсь заняться в ближайшее время - научить своих рыцарей выполнять мои приказы, а не геройствовать в ущерб делу, - сказал Бертран дю Геклен.
        - Бог в помощь! - не без иронии пожелал я.
        После чего со своим отрядом отправился к городу Ниору, разграбив по пути все «английские» деревни, до которых не успели добраться другие «французы». Располагался Ниор на двух холмах на берегу реки Севр-Ньортез, которая впадала в Атлантический океан напротив острова Ре. Река от Ниора и до океана была судоходна, но, поскольку устье контролировали ларошельцы, местным купцам теперь приходилось торговать через посредников. Угадайте, кто были посредниками?! Окруженный болотами, город имел форму кривого пятиугольника и защищался довольно мощными стенами и башнями, возведенными по приказу моего приятеля Генриха Плантагенета и его сына Ричарда Львиное Сердце. Самым интересным был двойной донжон - два квадратных сооружения высотой под тридцать метров, северный немного ниже, с круглыми башнями диаметром метров пять на углах, соединенные куртинами, между которыми, как мне рассказали двор замка. Такое впечатление, что строили два замка, чтобы оставить потом лучший, но понравились оба, вот их и соединили. Но выше донжона была колокольня собора Нотр-Дам с коническим шпилем и высотой примерно метров семьдесят
пять. Ниор перешел под власть англичан тринадцать лет назад по мирному договору и сейчас являлся вторым после Бордо по величине из оставшихся у них городов. Впрочем, после осеннего погрома, который учинили англичане, захватив город, население Ниора сильно сократилось.
        Базой своего отряда я сделал деревню на середине пути между Ниором и Сивреем. В ней и провели пять дней, наблюдая, как в Ниоре собираются отряды сторонников короля Англии. Два небольших отряда бригантов мы разбили из засад. Я допросил пленного пехотинца - мужчину средних лет с туповатым лицом грузчика, не похожего на профессионального военного, который быстрее всех спрятался под телегу, возле которой шагал, благодаря чему и выжил.
        - Командовать армией будут Джон Девро и граф Ангус. Сколько у них воинов, я не знаю. Наш командир говорил, что бригантов будет сотни три или больше, что заплатят нам после того, как разобьем Бертрана дю Геклена, - рассказал он и, опасаясь, видимо, за свою жизнь, добавил с натужной, непривычной для него льстивостью: - Только наши сомневались, что сумеют победить Бретонского Лиса.
        - А почему тогда шли на явную смерть?! - удивился я.
        - Посмотреть, как дело пойдет, - уклончиво ответил пленный.
        Так понимаю, бриганты собирались начало сражения отсидеться за спинами англичан, а потом примкнуть к тому, на чью сторону склонится победа. Я отправил к коннетаблю Франции сообщение, предложив до начала сражения переманить бригантов на свою сторону, пообещав заплатить им не только трофеями. В отличие от командиров короля Эдуарда, у командиров короля Карла деньги на оплату наемников водились, о чем знали бриганты обеих сторон. Просто не всем подфартило вовремя оказаться на нужной стороне. Мишель де Велькур, который ездил к Сиврею, вернулся с положительным ответом на мое предложение. Бертран дю Геклен даже пообещал каждому командиру бригантов по сотне ливров сверху, если перейдут под его руку.
        Бригантов в Ниор не пускали. Видимо, англичане не шибко доверяли неблагородным наемникам. Как будто благородные были менее продажными. Руты расположились лагерем на лугу между рекой и лесом. Подсчитать бригантов было трудно, но по количеству шалашей и палаток можно предположить, что собралось не меньше трех сотен.
        Я послал к ним пленного:
        - Найдешь командира самого крупного отряда и скажешь, что с ним хочет поговорить Венецианец.
        Судя по тому, как напряглось лицо пленника, я становлюсь популярной личностью в определенных кругах.
        - Пусть приедет сразу после захода солнца к часовне, что на перекрестке. Потолкую с ним с глазу на глаз, - продолжил я. - Если получится, в накладе не останутся все бриганты. Но больше никому и ничего не говори, иначе долго не проживешь.
        - Сделаю, как скажешь, шевалье! - радостно заверил пленный, который уже попрощался с жизнью.
        Сдавшихся «англичан», какой бы национальности они не были, в последнее время убивали без пощады. Исключение делали только для очень богатых, чтобы содрать с них огромный выкуп.
        Часовня эта сложена из серовато-желтого камня-ракушечника, а четырехскатная крыша крыта красновато-коричневой черепицей. Южная и восточная стены увиты диким виноградом. Лоза с маленькими молодыми листьями напоминали сеть из толстых прядей и с большими дырами. Говорят, построили часовню тамплиеры в память о погибшем здесь рыцаре. По одной версии он защищал какую-то реликвию, по другой, более вероятной, - деньги ордена. Обычно паломники и купцы молятся здесь, чтобы дух рыцаря охранял их в пути. Есть мнение, что дух помогает только тем, у кого баланс с богом положительный или хотя бы по нулям. Непонятным оставалось, где можно посмотреть свой баланс, чтобы не переплачивать.
        На встречу со мной прибыл отряд человек из двадцати. Двое конные, остальные добирались пешком. Вели себя суетливо. Наверное, опасались засады. Я наблюдал за ними из леса, потому что тоже не был уверен в их честности. Со мной приехала сотня Хайнрица Дермонда. Если что, они должны прикрыть мое отступление.
        - Поедешь со мной, - сказал я командиру сотни.
        Мы выбрались из чаши на лесную дорогу и неспешно поехали по ней к часовне. Недавно прошел дождь, конские копыта вязли в грязи, отчего почти не слышен был их стук. Солнце уже зашло, но было еще светло, поэтому нас заметили сразу. Когда мы удалились от леса метров на пятьдесят, навстречу нам выехали оба конника. Двигались они с переменной скоростью, чтобы встретиться с нами как раз возле часовни. Напротив меня на вороном жеребце сидел мужчина лет тридцати, коренастый, с длинным руками, заячьей губой и рыжей бородой. Поверх кольчуги надета бригандина с прорехами, края которых покрыты въевшейся, красновато-коричневой ржавчиной. На черном поле щита три серебряных равнобедренных треугольника острием вверх. Рыцарь, однако. Второму было лет двадцать пять, длинный и худой, с костистым флегматичным лицом, на котором неохотно росли усы и борода. Одет в стеганку, поверх которой коротковатая на него бригандина. Конь «коровьей» масти и такой же флегматичный. Щит выкрашен в темно-зеленый цвет, как у оруженосцев и простолюдинов.
        - Привет, Хайнриц Дермонд! - поприветствовал второй бригант моего сотника.
        - Здорово, Бартоломью де Бурн! - произнес в ответ Хайнриц Дермонд. - А говорили, что тебя убили в Пикардии.
        - Ранили в грудь, выкарабкался. Ты же знаешь, я живучий, - растянув в подобие улыбки тонкие губы, процедил Бартоломью де Бурн. - А ты никак рыцарем стал?
        - Как видишь! - гордо ответил саксонец.
        Рыжебородый рыцарь вроде бы внимательно слушал их разговор, а сам ненавязчиво изучал меня.
        - Александр Венецианец, - первым представился я.
        - Тассар дю Шатель, - назвался рыцарь.
        Судя по имени, бретонец. Если у него нет личных претензий к коннетаблю Франции, легче будет договориться.
        - Бертран дю Геклен предлагает вам перейти на его сторону. Возьмет всех. Командирам рут численность от тридцати человек после подписания контракта выдаст премиальные в сумме сто ливров, - сразу перешел я к делу.
        Видимо, бриганты ожидали меньше, потому что переглянулись и повеселели.
        Быстро справившись с положительными эмоциями, Тассар дю Шатель произнес с наигранным сомнением:
        - Надо поговорить с остальными, посоветоваться. Англичане тоже немало обещают.
        - Они только обещает, а Бертран дю Геклен платит, - возразил я. - Решение вы должны принять до начала сражения. Потом будет поздно.
        - А будет сражение? - с сомнением спросил бретонский рыцарь. - В последнее время вы прячетесь по крепостям, завидев англичан.
        - Кто-то прячется, а кто-то нет. В Нормандии мы под командованием Бертрана дю Геклена разбили у Пон-валена один из отрядов Роберта Ноллиса, - рассказал я и добавил, чтобы завлечь бригантов: - В том бою я пленил баннерета Джеффри Уорсли, получил выкуп в пять тысяч флоринов.
        - А я взял три сотни за оруженосца, - похвастался и Хайнриц Дермонд. - Сейчас езжу на его коне. - Он похлопал по шее серого в «яблоках», крупного жеребца, на котором сидел.
        На бригантов большее впечатление, чем суммы выкупов, произвел вид трофейного жеребца, стоившего франков семьдесят-восемьдесят - примерно столько, сколько оба их коня.
        - Можно, конечно, и Бертрану дю Геклену послужить, если он так хорошо платит, - с долей сомнения, как бы еще не приняв окончательное решение, хотя по загоревшимся от жадности глазам было понятно, что с англичанами он уже простился, произнес Тассар дю Шатель. - Я думаю, остальные командиры тоже согласятся.
        - Как примете решение, сразу переходите на нашу сторону, чтобы не опоздать, - сказал я.
        - Только чтоб на нас не напали, когда пойдем к вам, - потребовал бретонский рыцарь.
        - Я предупрежу Бертрана дю Геклена, - заверил его.
        После чего мы распрощались и быстро поехали в разные стороны, потому что начало темнеть. В вечерних сумерках часовня казалась покрытой паутиной.
        2
        Коннетабль Франции Бертран дю Геклен собрал в своем шатре всех командиров на совещание. Набилось человек двадцать. Бароны и командиры крупных отрядов сидели за столом или на сундуках и кроватях, остальные стояли. Я сидел за столом слева и через одного человека от Бертрана дю Геклена. Звали этого человека Ален де Бомон. Он был из так называемой «французской» ветви Бомонов, которые не последовали за Вильгельмом Завоевателем, состоял в дальнем родстве с английскими Бомонами, а следовательно, и со мной. В отличие от островных родственников на аристократа он был не похож. Если Алена де Бомона переодеть, то принял бы его за трактирщика. В придачу от него так разило конским потом и немытым телом, что я старался дышать через раз. Обычно коннетабль угощал пришедших вином, но сегодня ритуал был нарушен.
        - Англичане будут здесь не позже полудня, - сообщил Бертран дю Геклен новость, которую привезли мои разведчики. - Лежит ли у вас сердце сразиться с ними?
        - Да! - дружно ответили командиры.
        - Благодарение господу, монсеньор, мы очень этого хотим! - дал более расширенный ответ Ален де Бомон.
        - У меня условие, за несоблюдение которого будет казнен каждый, будь он сеньор или простой копейщик: никто не выходит из строя до моего приказа! - потребовал коннетабль Франции. - Повторяю: каждого, кто выйдет вперед флага, без команды бросится в атаку, прикажу повесить, как предателя!
        Слова его не очень понравились рыцарям. Как же они сумеют показать свою доблесть и отвагу, если не помчатся смело на врага?! Но спорить с Бертраном дю Гекленом никто не решился.
        - Построимся четырьмя полками: два впереди и два сзади. Правым передним будет командовать Жоффруа де Марней, - показал коннетабль на сидевшего от него справа командира, - левым передним - Ален де Бомон, правым задним - Жан де Бомануар, левым задним, - коннетабль показал на человека, который сидел справа от меня, - Ивэн де Лаконе.
        На меня командиры посмотрели так, будто моя песня спета.
        Поняв из мысли, Бертран дю Геклен объяснил:
        - У Венецианца будет особое задание.
        Все подумали, что я ударю из засады. Так оно и есть, только не по тем, кто прибудет к полудню. Мы с коннетаблем поговорили перед совещанием и пришли к выводу, что гарнизон обязательно поспешит на помощь своим, ударит нам в спину. Вот я со своим отрядом и позабочусь о них.
        Мои арбалетчики рассредоточился, спрятался за валом, телегами и в шалашах вдоль пути, по которому бросятся в атаку гарнизоны города и замка. Сделали это незаметно, во время суеты в лагере, когда наша армия начала строиться для боя. Осажденные наблюдали за нами со стен и башен. Они видели и пришедших им на помощь. Англичане остановились примерно в километре от нашего лагеря и тоже начали строиться. Только бриганты продолжали двигаться вперед. Видимо, решили остаться на стороне англичан, иначе бы прятались за их спинами. Сейчас раздразнят наших и побегут назад, увлекая преследователей в засаду. Француза знают этот дешевый прием, но каждый раз ведутся на него. Видимо, надеются, что на этот раз их удивят чем-нибудь новеньким.
        Я слишком хорошо думал о бригантах.
        Когда до строя французов стало ближе, чем до англичан, наемники остановились и дружно заорали:
        - Бертран дю Геклен, мы переходим на твою сторону, как договорились!
        Коннетабль Франции соизволил выйти из строя и прокричать:
        - Я беру вас на службу! Заходите за правый фланг и становитесь позади моих полков!
        Вести свою армию в атаку он не спешил. Справа от нас была роща. Коннетабль боялся, что там может оказаться засада. Он послал туда разведчиков, вестей от которых пока не было. Мне кажется, Бертран дю Геклен был самым осторожным, предусмотрительным из всех командиров этой войны. Даже меня переплевывал в этом плане. Только после того, как бриганты сообщили ему, что в роще нет засады, коннетабль Франции повел своих бойцов в атаку. Пешими. И сам коннетабль Франции неспешно ковылял на коротких ногах впереди, вместе с рыцарями и оруженосцами в прочных доспехах и с большими щитами. Они будут прикрывать от стрел идущих сзади.
        Зато англичане изменили своей обычной, защитной тактике и тоже пошли в атаку. Подозреваю, что их взбесила измена бригантов. В середине рыцари и копейщики, на флангах лучники. Когда дистанция между армиями сократилась метров до ста пятидесяти, лучники остановились и начали обстрел. Били не прицельно, навесом, так сказать, по площадям. Пусть небольшой, но все-таки наносили урон. Французы сразу остановились, закрылись щитами, а английские рыцари, нет бы подождать, когда лучники расстроят ряды противника, наоборот пошли быстрее, вскоре помешав им стрелять. Чем свели к нулю свое главное преимущество. Видимо, последние победы уверили англичан в том, что непобедимы в принципе, а не потому, что имеют такое оружие, как длинные луки. Коннетабль Франции Бертран дю Геклен понял их ошибку и тоже повел своих воинов в атаку.
        Я успел увидеть, как столкнулись с истошным ревом передние шеренги обеих армий. Дальше только слушал звон оружия и вопли и стоны людей, потому что сосредоточил внимание на городе и крепости. Выехало около шестидесяти всадников. Передние вооружены длинными копьями. Наверное, собираются ударить строем клин в спину нашей армии. Задумка неплохая. Только вот получится не совсем так, как они хотели.
        Впереди ехал рыцарь. Я не видел его герб, потому что был справа, зато оценил выкрашенное в красный цвет перо страуса, прикрепленное к шлему-бацинету с забралом, напоминающим тупую морду мастифа. Кстати, за одного английского мастифа здесь дают дюжину французских гончих. Поверх кольчуги с длинными рукавами на рыцаре была бригантина с основой из светлой кожи. Надеть сюрко со своим гербом он не соизволил. Наверное, и так жарко. Длинное копье с черным древком держал острием вверх и прислонив к правому плечу. Конь под ним был рыжей масти с белыми «чулками» на передних ногах. Голова жеребца защищена металлически шанфроном, шея и грудь - кринетом и пейтралем из кольчуги, нашитой на кожу. Задняя часть туловища была закрыта только попоной. Как ни жалко мне было коня, рыцарь стоил дороже во много раз. Я кивнул стоявшему рядом за высоким шалашом Анри де Халле, чтобы исполнил на горне сигнал к бою, и с первыми звуками выстрелил из лука в правый бок рыжего жеребца, возле заднего бедра. Животное от боли лягнуло воздух, из-за чего наездник выронил копье, но удержался в седле. Правда, ненадолго. Конь резко припал
на задние ноги, будто хотел сесть на задницу и немного склонился влево. Рыцарь вылетел из седла спиной вперед, упал плашмя навзничь. Шит отлетел в одну сторону, шлем - в другую, открыв крупную голову с большой лысиной на темени, напоминающей тонзуру. После такого падения очухиваются не скоро.
        Затем я стрелял только по людям. Брать в плен всякий сброд нам ни к чему. Последнюю стрелу послал в пытавшегося ускакать в город лучника. В его спине уже торчали два арбалетных болта. Наверное, стеганка хорошая, многослойная. Я выстрелил в шею, открытую, потому что шлем у лучника был маленький, не имел назатыльника. Кто к нам со стрелами пришел, тот от стрелы и погиб. До ворот лошадь доскакала без всадника.
        - Вперед! - крикнул я своим бойцам.
        Времени рассиживаться у нас нет. Рядом сеча идет лютая. Англичане прорвали передний полк правого фланга, но оказались зажатыми двумя из второй линии. Отступать им теперь некуда, поэтому рубятся отчаянно. Французы, которых больше, тоже отступать не собираются. Они давно ждали этой возможности сойтись в рукопашной и отомстить за прошлые поражения.
        Мои бойцы быстро добили раненых, в том числе и легких. Пленили только двоих командиров - рыцаря Робера Микона и оруженосца Никотена л`Эско, причем первого привели под руки, потому что покачивался, как пьяный. Из носа у него текла густая кровь, делая красными светло-русые усы и бородку в форме вытянутого полуовала.
        На вид ему было года тридцать три, а произнес обиженно, совсем, как мальчишка:
        - Это не по-рыцарски - нападать из засады!
        - А бить в спину - по-рыцарски?! - удивился я и подковырнул: - Или ты собирался объехать и напасть спереди?!
        - Вы знали, что мы нападем, - произнес он в оправдание.
        - Тогда ты глупее, чем я думал, потому что должен был догадаться, что мы встретим вас! - бросил ему и приказал своим людям: - Надежно свяжите их. Двое пусть останутся стеречь. Остальные, по коням!
        Англичане еще сражались, но было понятно, что долго не продержатся. Я повел своих бойцов в обход сбившихся в кучу, перемешавшихся англичан и французов. Где-то там, впереди, были лучники. Доспехи на них легкие, поэтому вряд ли полезут в свалку, где у них шансов маловато. Наткнулись на них сразу же, как только обогнули левый фланг французских воинов. Я недооценил лучников. Они-таки полезли в бой, помогая своим рыцарям, которых становилось все меньше. Мы ударили лучникам в спину. Я убил двоих пикой ударами в спину. В теле второго она застряла, пришлось выронить. Дальше бил булавой. По головам сверху и сбоку, в район виска, где шлем защищает слабее. Рядом кололи пиками и рубили короткими фальшионами, наклоняясь вбок, чтобы дотянуться, мои арбалетчики. В свалке грозные английские лучники превратились в легкую добычу. Мы перебили их за несколько минут, после чего поскакали к правому флангу.
        Там группа англичан, человек двадцать, медленно отступали в сторону рощи, из которой Бертран дю Геклен опасался нападения. Это были лучники, которые прикрывали с боков воина с двуручным датским топором, оба лезвия которого были в многочисленных зазубринах, отчего напоминали неумело сделанные пилы. Судя по богатым доспехам и сюрко, это знатный рыцарь. Герб так забрызган кровью, что не разберешь, что на нем изображено. Рыцарь устал махать тяжелым топором, движения замедлились. Война - это все еще тяжелый физический труд, требующий постоянных тренировок, а на них у знатных сеньоров стало не хватать времени. Рыцарь не успевал попасть в наседавшего, верткого воина с обычным мечом, скорее всего, оруженосца, но и не подпускал его близко, продолжал медленно пятиться к роще. Справа от рыцаря было свободное пространство, чтобы никто не мешал размахиваться. Я подождал, когда он махнет топором в очередной раз, рывком бросил туда коня и, поравнявшись с рыцарем, ударил шестопером сверху по шлему-бацинету, вытянутое, острое забрало которого было свернуто вправо. Таким ударом трудно убить, потому что под шлемом
сверху прокладка из войлока, часто двух-трехслойная, а на голове у многих еще и шапочка кожаная или шерстяная. Зато легко вырубить. Что и случилось. Англичанин выронил топор, но сам не упал, а только осел на землю, схватившись двумя руками за шлем. Наверное, в голове сейчас пчелы роятся.
        - Это мой! - прикрикнул я на французского оруженосца, который до этого сражался с ним, а теперь намеривался объявить своим пленником.
        Оруженосец, оценив мой шестопер, занесенный для удара, выругался и быстро побежал к другой группе англичан, которые еще пытались защищаться. Такой шанс захватить пленного и получить выкуп не скоро ведь подвернется. Не так уж и часто французы разбивают англичан. Надо было не упустить его.
        Мои бойцы перебили остальных, отступавших к роще, и, согласно данной перед боем установке, под командованием своих сотников поскакали по полю к тому месту, где англичане оставили лошадей и обоз. Туда они доберутся первыми и добычи захватят больше, чем на поле битвы.
        Я подождал, когда англичанин очухается, после чего поставил его в известность:
        - Ты мой пленник. Назовись.
        - Граф Ангус, - послышался глухой голос из-под шлема.
        - У тебя появилась хорошая привычка сдаваться мне в плен! - сказал я насмешливо, снимая свой шлем.
        Граф Ангус снимать шлем не спешил, поэтому не могу сказать, какое у него было выражение лица, когда узнал меня.
        Попал в плен и Джон Девро - второй командир пришедших из Ниора англичан, а также множество рыцарей и оруженосцев, английских и гасконских. Ни одного неблагородного воина английской армии в живых не осталось. Кроме тех, конечно, кому удалось сбежать, а таких было немного. Англичане настолько были уверены в победе, что расседлали лошадей и, спутав им ноги, отпустили пастись. Поэтому мои бойцы захватили весь табун и обоз, быстро и легко перебив слуг и пажей, оставленных охранять имущество.
        3
        Коннетабль Франции Бертран дю Геклен принимал поздравления. Запачканный кровью и грязью с головы до ног, он стоял возле своего шатра, мелкими глотками пил вино из серебряного кубка, а его слуги наливали из открытой бочки емкостью литров на сто всем, кто подходил, если было во что наливать.
        - Мы их отымели! - задорно произнес Бертран дю Геклен и жестами показал, что именно мы сделали с англичанами.
        Стоявшие рядом командиры и солдаты весело заржали. После боя смех не такой, как перед ним. Искреннее, раскатистее, громче. Это выплескивается страх, загнанный на самое дно души перед боем. В бою забываешь про страх. Иначе побежишь, управляемый им, и, если останешься жив, смеяться будешь натужно, визгливо, стрёмно.
        - Взял кого-нибудь в плен? - поинтересовался Бертран дю Геклен.
        - И не просто кого-нибудь, а графа Ангуса, рыцаря Робера Микона и оруженосцев Никотена л`Эско и Джеймса Виллоугби, - ответил я.
        Последнего, тяжелораненого, захватили мои бойцы. С графа весь выкуп достанется мне, потому что захватил его в индивидуальном бою, с остальных - треть, как командиру, а две трети будут поделены между бойцами отряда.
        - Уступи мне графа Ангуса, дам пять тысяч, - потребовал коннетабль.
        Я знал, что граф липовый, что за душой у него от силы тысяча ливров, награбленных в последнее время, но предупреждать Бертрана дю Геклена не стал. Во-первых, я могу недооценивать грабительские способности графа Ангуса; во-вторых, коннетабль - далеко не бедный человек, пять тысяч для него - не деньги; в-третьих, как я заметил, этот малорослый выходец из бедного бретонского рода дружит с манией величия, пока, на наше счастье, не в опасной форме, поэтому обожает брать в плен знатных и богатых. Сейчас он ведет переговоры об обмене Джона Гастингса, графа Пемброука, попавшего в плен под Ла-Рошелью, на свои владения и графский титул в Кастилии. У него теперь был титул французского графа де Лонгвиля, полученный от Карла Пятого. Говорят, коннетабль надеется получить за английского графа сто тысяч флоринов, но, думаю, дело не только в деньгах. Джон Гастингс - потомственный граф. Первой его женой, умершей во время родов, была дочь короля Эдуарда Третьего. И такой знатный сеньор будет пленником когда-то бедного бретонского рыцаря, теперь, правда, тоже графа.
        - Он твой, - сказал я и поделился сообщением моих бойцов: - Вроде бы ни один англичанин не ускакал в сторону Ниора, а пешие доберутся не раньше утра. Там не знают, кто победил, а гарнизон должен быть небольшой, два-три десятка человек.
        - И ты предлагаешь… - он запнулся, не договорив, потому что сразу начал просчитывать, как лучше воспользоваться ситуацией.
        Бертран дю Геклен нравился мне тем, что не страдал рыцарскими комплексами, не стеснялся использовать хитрость. Вот и сейчас глаза его загорелись. Коннетабль посмотрел на солнце, прикинул, наверное, расстояние до Ниора.
        - Если поспешить, приедете в сумерках, - подсчитал он. - Только вот откроют ли вам ворота?
        - Возьму с собой командиров бригантов, которых гарнизон знает, - предложил я.
        - Бери их знамена, переодень в их сюрко с гербами своих бойцов, которые поедут передними, - и вперед! - разрешил Бертран дю Геклен, а потом повернулся к стоявшему рядом Алену де Бомону и приказал: - Допивай вино и иди поговори с гарнизоном Сиврея. Скажи, что перебьем всех, если не сдадутся, а будут рассудительными, отпустим в Бордо с оружием, лошадьми и деньгами.
        - Уверен, что они не захотят погибать! - с самодовольной усмешкой произнес мой дальний родственник.
        С мокрыми от вина губами Ален де Бомон еще больше походил на трактирщика. Наверное, благодаря этому и пользовался расположением коннетабля Франции.
        По словам бретонского рыцаря Тассара дю Шателя, одного из командиров бригантов, перешедших на нашу сторону, который сейчас скачет рядом со мной, Ниор остались охранять гасконцы. Лишь в замке несколько англичан, в основном выздоравливающие после ранений. Ему можно верить. Тассар дю Шатель знает, что подъедет к городским воротам первым. В его интересах, чтобы нас не разоблачили, иначе первым получит арбалетный болт в какую-нибудь важную часть тела. В случае удачи ему перепадет еще сто ливров, как пообещал коннетабль Франции.
        Тассар дю Шатель еще не получил деньги за переход на нашу сторону, поэтому спрашивает:
        - Надолго задерживают выплаты?
        - Наградные обычно сразу дают, - успокаиваю я. - Аванс и расчет могут придержать недели на две-три.
        - Это нормально! - весело произносит бретонский рыцарь.
        Смотря с чем сравнивать. Если с задержкой почти на год, как сложилось сейчас у англичан, то три недели - действительно, ерунда. Меня же, привыкшего в двадцать первом веке получать день в день, любая задержка сильно раздражает. Никак не отвыкну от этой привычки, хотя от будущего меня отделяет уже черт знает сколько лет.
        Мимо часовни опять ехали в сумерках. Она была как бы опутана толстой паутиной. Тассар дю Шатель перекрестился на часовню и тихо прошептал молитву, забавно шевеля заячьей губой. Сейчас будет самый ответственный момент операции. Если хотя бы один их спасшихся англичан добрался до города, нас ждет теплый прием.
        Городские ворота были закрыты, мост поднят. На надвратной башне стояли человек пять, молча смотрели на нас. У меня появилось нехорошее предчувствие. Остановил коня метрах в десяти от того места, где будет край подъемного моста, и приготовился быстро развернуться. За спиной у меня висит надежный щит. Если не поймаю арбалетный болт грудью, есть шанс выбраться невредимым.
        - Чего ждете?! Разве так встречают победителей?! А ну-ка, быстро опускайте ворота! - прикрикнул на стражу Тассар дю Шатель.
        - Совсем обленились сукины сыны! - добавляю я на английском.
        Не успел я закончить фразу, как мост начал опускаться. Видимо, люди уже стояли наготове. Цепи, на которых он висел, звякали так, будто брашпилем майнают якорь.
        - Много взяли добычи? - на гасконском диалекте поинтересовался с башни стражник.
        - Много! Одних только пленных сотни две! - крикнул повеселевший бретонец. - Завтра увидишь!
        - Так им и надо, французским собакам! - произнес злорадно гасконец, который себя французом не считал.
        Край моста тяжело ударился о дубовый брус, служивший ему опорой. Мой конь испуганно шарахнулся. Я натянул поводья, подождал, когда он успокоится, после чего направил на мост. Подкованные копыта моего жеребца гулко застучали по сухим дубовым доскам. У Тассара дю Шателя конь был не подкован, стучал копытами глуше. Такая роскошь, как подковы, особенно летом, пока не всем по плечу. Или по копыту?! Ворота окрылись наружу. Двое безоружных стражников, придерживающих створки, без особого интереса смотрели на нас. Они опознали бретонского рыцаря, приметного из-за заячьей губы, а я мог быть из гарнизона Сиврея или из какого-нибудь отряда, примкнувшего к армии перед самым сражением. Когда они поймут свою ошибку, будет поздно.
        Впрочем, уже поздно, потому что мы с Тассаром дю Шателем миновали тоннель надворотной башни, выехали на городскую улицу, вымощенную булыжниками. Здесь стояли еще два безоружных стражника, придерживали створки внутренних ворот. Улица была пустынна. По словам бретонского рыцаря, англичане прошлой осенью перебили большую часть горожан. Зимой появились новые жители, заняли ставшее бесхозным жилье, но все равно больше половины домов пустовало. В некоторых дворах были нараспашку ворота, а в домах - двери. Такое впечатление, будто город разграбили всего несколько дней назад.
        Убедившись, что половина отряда въехала в город, я остановился и громко крикнул:
        - Начали!
        Две пары стражников на воротах, наверное, так и не поняли, за что их убили. Те трое, что были в башне, сразу сдались, включая и гасконца, который обозвал нас собаками. Его опознали по голосу и повесили на бревне, выступающем с городской стены наружу и предназначенной именно для этого. Самое интересное, что даже его сослуживцы не возмутились, что казнят сдавшегося в плен. Сам виноват, не надо было оскорблять!
        Отряды по двадцать человек поскакали к другим городским воротам, чтобы сменить караулы. Полусотня Мишеля де Велькура направилась к замку. Внутрь нас вряд ли пустят. Своих сеньоров англичане наверняка знают по голосу, а чужим ворота не откроют. Нам это и не надо. Всего лишь блокируем выход, чтобы сдуру не напали. Их там человек десять. Завтра утром выторгуют сносные условия и сдадутся.
        - Где тут можно остановиться? - спросил я Тассара дю Шателя.
        - Есть тут дом богатого купца в центре, у него обычно останавливались те, кому в замке места не хватило, - ответил он. - Лучше вряд ли найдешь.
        - Показывай, - сказал я и, чтобы отблагодарить, предложил: - Если утром поскачешь в Сиврей и сообщишь, что Ниор наш, уверен, что Бертран дю Геклен выдаст тебе наградные сразу.
        - Съезжу с удовольствием, если дашь человек десять сопровождения! - согласился бретонский рыцарь.
        - Обязательно, - пообещал я.
        Времена сейчас такие, что даже вооруженному рыцарю опасно ездить одному.
        4
        В Ниоре армия задержалась на четыре дня. Отдохнули, разобрались с пленными, разделили трофеи. Для многих сражение под Сивреем оказалось очень прибыльным. В том числе и для меня. В придачу Бертран дю Геклен отвалил лично мне пятьсот золотых за захват Ниора и еще тысячу разделили бойцы моего отряда. Кое-кто из моих арбалетчиков был уже богаче некоторых рыцарей. Впрочем, у большинства деньги надолго не задерживались. За нашей армией следовала вторая из девиц легкого поведения и маркитантов, которые быстро и ловко опорожняли карманы солдат.
        Следующим захваченным городом стал Лузиньян. Он находился километрах в двадцати пяти от Пуатье в сторону Ла-Рошели. Мои разведчики километрах в трех от города встретили дозор горожан, которые сообщили, что мэр готов передать ключи от Лузиньяна лично Бертрану дю Геклену. Что и сделал, когда коннетабль Франции с небольшим отрядом подъехал к главным воротам. Лузиньянцы присягнули королю Франции и немного заработали, продав нам продовольствие и по дешевке скупив у солдат трофеи.
        Потом мы отправились на юго-запад, где на дороге, связывающей Ангулем и Бордо находился замок Шатель-л`Аршер, а возле него обнесенный валом городок с таким же названием. Замок был окружен широким рвом и стенами высотой шесть метров. Башни имел круглые, недавно перестроенные. Гарнизон был человек сто солдат плюс часть горожан. Там мы задержались на шесть дней, но времени ушло не на осаду и штурм, а на ожидание, пока сеньора Жанна де Плэнмартен, жена Жискара д’Англа, находившегося в плену у кастильцев, повидается с Жаном, герцогом Беррийским. Ее проводил в Пуатье к герцогу эскорт из рыцарей. Там дама упала на колени перед братом короля и вымолила, чтобы ее не трогали до возвращения мужа из плена, поскольку без его ведома она не имеет права принимать решение, поклявшись, что не будет сражаться ни на чьей стороне, а также увеличивать гарнизон замка, его запасы и артиллерию. Вот такая вот странная война между сеньорами. Вполне возможно, что нам опять придется приходить к Шатель-л`Аршеру и штурмовать его, когда гарнизоном будет командовать муж, очень опытный воин.
        Дальше был город Мортмер, в котором тоже засела дама, но на этот раз вдова сеньора де Мортмера. Этой пришлось самой принимать решение, поэтому она без колебаний присягнула королю Франции, передав под его власть и свой замок Дидон. Теперь Пуату, Сентонж и ЛаРошель были полностью освобождены от англичан и их союзников. Коннетабль Франции разместил гарнизоны в городах и замках, а остальных распустил.
        - Я съезжу к королю, обсужу с ним дальнейшие действия (понимай: получу награду), после чего возобновим кампанию, - сказал он командирам рут, в том числе и мне, собрав нас в своем шатре и угостив отличным белым вином. - Вы свободны самое меньшее на месяц, а потом пойдем на север, в Бретань. Так что находитесь где-нибудь неподалеку от ее границ.
        Я со своим отрядом отправился домой. ЛаРошель, конечно, находится не рядом с Бретанью, но и не далеко от нее. Может, мне так кажется из-за привычки к российским расстояниям.
        Помню, в двадцать первом веке разговорился с голландцем, старшим механиком. Они за два года обучения в своих мореходках получают два диплома - штурмана и механика. Дослужившись до капитана, этот решил, что механиком быть лучше, и вскоре дослужился до старшего. В России на получение двух таких дипломов ушло бы больше времени, чем у него на учебу и две стремительные карьеры. И при этом голландцы считаются лучшими моряками, чем русские.
        Так вот, как-то сидели мы с ним в кают-компании за пивком и марихуаной (на голландских судах разрешено и то, и другое), и он спросил:
        - Где ты живешь?
        - Недалеко от Москвы, километров четыреста, - ответил я.
        - Четыреста?! - переспросил он.
        - Да, всего четыреста, - повторил я и вспомнил, что Голландия в длину немного больше, а в ширину меньше.
        - Я вырос в семидесяти километрах от Амстердама. Мой городок считался такой глухоманью! - сообщил он и зашелся от смеха: то ли дурь вставила, то ли осознал всю комичность своего комплекса провинциала.
        Административный бальи Ла-Рошели, бывший ее мэр Жан Шодерон, побурчав немного, разместил на постой всю мою руту, обеспечив солдат не только жильем, но и бесплатным питанием. Может быть, щедрость его объяснялось известиями, что к нашим берегам направляется большая эскадра англичан. Командовал ей Вильям Монтегю, граф Солсбери. Я помнил первого графа Солсбери. Звали его Патрик Фиц-Вальтер. В бытность констеблем Солсбери он своевременно переметнулся на сторону императрицы Мод. Предательство было оплачено вновь созданным графским титулом. Эскадра последнего графа Солсбери сожгла стоявшие на рейде Сен-Мало семь кастильских кораблей. Не лишенные скромности ларошельцы были уверены, что Эдуард Третий вознамерился в первую очередь отомстить именно им, поэтому три сотни опытных бойцов, размещенных в городе, позволяли с пренебрежительной улыбкой поминать английскую эскадру и даже самого английского короля.
        Пока мы отдыхали, до Ла-Рошели добрались важные известия. Умер король Шотландии, наш союзник. Детей у него не было, поэтому корону наследовал племянник Роберт Стюарт, у которого аж одиннадцать сыновей. Как ни странно это звучит для людей двадцать первого века, но многочисленность сыновей помогла их отцу стать королем, потому что считаются знаком божественного покровительства. Если бог невзлюбил кого-то, то детей не будет вовсе или родятся одни девки, что по меркам четырнадцатого века одно и то же. Я помнил, что Стюарты будут править Британией. Эти ли - не знаю. Второй новостью был очередной мир, заключенный между Карлом, королем Франции, и Карлом, королем Наваррским. Последний имел сомнительные права на трон и непомерные амбиции, что автоматически делало его врагом первого, и вполне реальные и немалые владения еще и во Франции, в основном в Нормандии, откуда его отряды постоянно нападали на соседей, которые отказывались признавать Наваррца своим королем. На этот раз ему пришлось оставить в заложниках двух своих сыновей, Карла и Пьера. Это назвали передачей дяде на воспитание.
        Случилось и важное событие местного масштаба. Хайнриц Дермонд женился на молодой вдове-купчихе, племяннице Жана Шодерона. Она владела домом в центре Ла-Рошели, солеварней, большим виноградником с давильней неподалеку от города и долями в двух торговых кораблях. Я заметил, что местные купцы предпочитали владеть не целым кораблем, а частями в нескольких. Раскладывали яйца в разные корзины. Потерять корабль из-за шторма или пиратов можно запросто, а так был шанс что-то сохранить. Я не удивился, когда узнал, что рыцаря распределили на постой именно к родственнице бальи. Еще меньше удивился, когда узнал, что у порядочной вдовы вдруг начал увеличиваться живот. Наверное, ветром надуло. В этих краях частые и сильные западные ветры. Решение рыцаря жениться на вдове было и вовсе само собой разумеющимся. Он ведь тоже теперь не тот бедный оруженосец, который жил на милости земляка. Думаю, эта семейка в ближайшее время прикупит еще один виноградник или солеварню и вложится в несколько торговых кораблей.
        Английская армия покидать Сен-Мало не собиралась, поэтому Жан Шодерон начал чуть ли не ежедневно напоминать мне, что пора бы рассредоточить пару сотен по другим городам. Новому его родственнику Хайнрицу Дермонду разрешалось вместе со своей сотней остаться в Ла-Рошели. Меня всегда поражало умение французов сочетать личные и общественные интересы. На счастье административного бальи вскоре пришел приказ от коннетабля Франции прибыть в Анжер, чтобы оттуда двинуться в Бретань и наказать ее правителя Жана де Монфора за измену.
        5
        Война становится скучной. Кампания больше напоминает прогулку Мы движемся в сторону Сен-Мало. Нам сдались без боя Ренн, Динан, Ванн. Я уже воевал в этих местах и примерно так же расслабленно, но на стороне Плантагенетов. Видимо, природа здесь не располагает к воинственности, поэтому жители предпочитают без угрызений совести переходить на сторону сильнейшего. Впрочем, не все такие.
        Город Люзимон мой язык не поворачивался назвать крепкой крепостью. Стены ниже шести метров и давно не ремонтированные. Башен всего семь и те прямоугольные. Гарнизон малочислен. Не знаю, на что они надеялись или что хотели доказать. Верность своему сеньору, который, как до нас дошли известия, сбежал в Англию?! Поскольку мне надоела война без трофеев, за одну зарплату, я решил ночью испытать судьбу. К тому же, война - это самый тяжелый наркотик. Подсаживаешься на нее медленно, зато потом очень трудно соскочить. Если долго не бывает мощного выброса адреналина в кровь, начинается ломка. Жизнь из цветной превращается в черно-белую и такую тусклую, что хочется удавиться.
        - Долго собираешься осаждать город? - спросил я Бертрана дю Геклена.
        - Думаю, за неделю управимся. Засыплем ров, а потом начнем штурмовать. Твои арбалетчики будут прикрывать, - поделился своими планами коннетабль Франции.
        - Осажденные могут раньше сдаться, - предположил я.
        - Я не приму капитуляцию. Город захватить не трудно, а надо кого-нибудь жестоко наказать в назидание другим, - сказал он.
        - Если я захвачу Люзимон раньше, центр города мой, - предложил я.
        - Идет, - сразу согласился Бертран дю Геклен, даже не поинтересовавшись, как я собираюсь захватить город.
        Да как обычно. Большинство крепостей захватывают не штурмом, а благодаря недочетам в обороне, среди которых главное место занимает человеческий фактор. Кому-то нужны деньги, кому-то не хочется голодать и умирать, кому-то надоедает в полной мере исполнять свои обязанности. Я обратил внимание, что на городских стенах было мало профессиональных военных, и те ушли, когда поняли, что штурм случится не скоро. Значит, ночью в карауле будут горожане, необученные и не привыкшие к службе.
        В группу захвата я отобрал двадцать человек, самых опытных. Повел их сам. Пора встряхнуться. Короткая летняя ночь была безлунна и темна. Звезды казались ближе, чем в светлые ночи. Я по привычке, не знаю, зачем, нашел Большую Медведицу и с ее помощью - пять расстояний между двумя крайними звездами ковша и по линии, проведенной через них, - Полярную. Делаю это на автомате. Даже в двадцать первом веке находил, хотя тогда она была мне абсолютно не нужна. Наверное, срабатывал инстинкт, наработанный предками, среди которых, уверен, было много моряков. Точно так же мы, проходя мимо открытой двери в помещение, даже знакомое, каждый раз будем заглядывать в него. Не из-за чрезмерного любопытства, а бессознательно предполагая возможность нападения оттуда на нас. «Кошек» у нас было две. Третью где-то потеряли или забыли. Давно не пользовались - вот и сработал человеческий фактор. Собак на стенах не было. Мы бесшумно перебрались по сколоченному днем мостику через ров возле самой высокой и крепкой куртины, которую, как я надеялся, будут охранять хуже всего. Нападение здесь ожидают в самую последнюю очередь.
Основные силы защитников сосредоточены в слабых местах. Деревянных галерей на стенах не было, поэтому обе «кошки» надежно зацепились за камни между зубцами. Два бойца в темной одежде полезли вверх по веревкам с мусингами. Наверху их никто не встретил. Я полез вторым. Шершавые камни стены еще сохранили дневное тепло, к ним было приятно прикасаться. Взобрался легко. Моему телу ведь сейчас всего лет тридцать или немного больше. Из доспехов на мне только шлем и кольчуга поверх стеганки. Вооружен луком, саблей и кинжалом. Стрел взял два колчана, но второй несет Жак Оруженосец, который поднялся вслед за мной.
        Когда вся группа взобралась на стену, я жестами показал, чтобы следовали за мной, отставая метра на три. Впрочем, они и сами это знали. Столько раз отрабатывали на тренировках. Гонял их не зря - передвигались бесшумно. То ли сказывалось мое детство в подвалах, то ли зрение у меня такое, кошачье, но ночью вижу лучше, чем многие люди, и темноты не боюсь. Сторожевой ход был разбитый, в колдобинах. Такое впечатление, что по нему на телегах ездят. Чтобы не споткнуться, я двигался медленно и плавно.
        Наверное, поэтому я первым заметил часового, который стоял полубоком ко мне, прислонившись плечом к зубцу, и смотрел на костры в нашем лагере. Короткое копье держит двумя руками и прижимает к правому плечу. Часовой без шлема, длинные волосы завязаны сзади конским хвостом. Одет то ли в короткую кожаную куртку, то ли стеганый жиппон. Я замер, ожидая, когда он повернется ко мне спиной. Наверное, часовой почувствовал мое присутствие, потому что резко повернулся ко мне всем телом и наклонил копье.
        Упреждая его крик, произнес сурово:
        - Спишь, негодяй?!
        - Нет… мессир, - запинаясь, ответил он.
        Судя по голосу, часовому лет шестнадцать-семнадцать. Опытный вояка уже бы заорал. Этот пытается сообразить, кто я такой. В осажденных городах собирается много народа, в том числе незнакомых. В первый день осады всех уж точно не знаешь.
        Не даю ему время на воспоминания, сердито спрашиваю:
        - А остальные где?
        - Там, - кивает он в сторону башни.
        - Веди! - властно приказываю я.
        Часовой совершает вторую ошибку - подчиняется приказу и поворачивается ко мне спиной, чего бывалый солдат ни за что бы не сделал. Я быстро и бесшумно приближаюсь к нему и бью кинжалом в углубление на шее чуть ниже основания черепа. Левой рукой я подхватываю тяжелое тело, которое медленно оседает, бесшумно укладываю его. Копье схватить не успеваю, и оно падает, царапнув зубец. Вроде бы шум его падения не привлек ничьего внимания. Я жду несколько минут, чтобы убедиться в этом, после чего дважды негромко щелкаю пальцами: продолжаем движение.
        В башне тускло чадит подвешенный под низким потолком, масляный светильник, наполняя помещение горьковатым запахом. Рядом с входом стоит широкая корзина, наполненная арбалетными болтами. В центре - стол, а возле него две лавки, на которых спали, подложив под голову котомки, еще два часовых, один постарше, с густой темной бородой, второй - ровесник убитого мною на куртине и с таким же конским хвостом, который свисал к полу. Я показал Жаку Оруженосцу на молодого. Старший проснулся сразу, едва я дотронулся до его плеча, словно ждал этого. В его глазах не было ни испуга, ни удивления, а сладкое прощание со сном. Я перевел взгляд на его шею. Меня учили не смотреть в глаза тому, кого убиваешь, иначе его душа запомнит тебя и будет преследовать, навещая во снах и наяву. Не знаю, так ли это, но на всякий случай взгляд отвожу. Левой ладонью я закрыл ему рот и нос. Усы и борода жесткие, колючие. Наверное, недавно подстриг. Убивал с тем же равнодушием, с каким отрезал голову живой рыбе. На войне быстро нарабатывается искренняя убежденность, что враг - это не человек. Наверное, защитная реакция. Левую ладонь
потер о рубец столешницы, соскребывая чужие слюни. Жак Оруженосец перерезал гайтан на шее убитого им стражника и спрятал в кармашек в ремне серебряный крестик, запачканный кровью.
        Часовой на верхней площадке надвратной башни спал, сидя в углу. Щит и копье стояли рядом, прислоненные к парапету. Если бы не копье, я прошел бы мимо, не заметив спящего. Этот был немолод и, скорее всего, из городской стражи. В стражники, которых в будущем будут называть полицейскими, идут те, кто хочет не просто лодырничать, а еще чтобы все боялись его. Те, кого действительно надо бояться, идут в бандиты. Я бужу его и убиваю. Пощелкав пальцами, подзываю своих бойцов.
        Город можно считать захваченным. Даже если сейчас поднимется шухер, отсюда нас не смогут выкурить до рассвета, а там помощь подоспеет. Поэтому я отправляю пять человек дальше по стене, чтобы зачистить всю эту сторону, еще пять оставляю на верхней площадке башни, а десятерым приказываю спуститься вниз и разобраться с караулом. Сам тоже остаюсь наверху, кладу лук на парапет, обращенный внутрь города, а колчан прислоняю к каменной кладке у своих ног. Жак Оруженосец прислоняет рядом второй колчан со стрелами. Отойдя от меня вбок на пару шагов, кладет на парапет свой арбалет. Остальные четверо бойцов без приказа делают то же самое. Мы будем прикрывать сверху.
        Приходит один из посланных в караульное помещение и докладывает, что оно зачищено.
        - Как только начнет светать, открывайте ворота, - напоминаю я.
        Вскоре возвращается пятерка, посланная дальше по стене. Они тоже успешно справились с поставленной задачей. Надо быть невезучим или совсем уж криворуким, чтобы сплоховать, убивая спящих. Я отсылаю их внутрь башни, к вороту, которым подымается и опускается мост.
        Я прогуливаюсь по площадке, ожидая рассвета. Больше заняться нечем. Потрепаться со своими бойцами не позволяет статус. Разговаривать можно только с равным по социальному положению. Бойцы будут коротко отвечать на мои вопросы и молча слушать любой мой бред, а это не разговор. Подходя к краю башни, обращенному к нашему лагерю, останавливаюсь, смотрю на костры. Их всего два, и оба в расположении моего отряда. Как только небо начнет сереть, оставшиеся в лагере арбалетчики приведут с пастбища и оседлают лошадей, подъедут на них ко рву напротив ворот, чтобы первыми ворваться в город. Там, разбившись на десятки, займут тридцать самых богатых домов и выгребут из них все мало-мальски ценное. Заодно расслабятся с дамами и девицами, перебив их мужей, отцов, братьев. Женщины должны рожать от победителей - таков закон природы.
        6
        Во время осады тоннель в надвратной башне между внешними и внутренними воротами принято заваливать камнями, бревнами, землей. Люзимонцы не сделали это. Видимо, собирались несколько дней изображать из себя отчаянных парей, а потом сдаться. Никто не помешал нам открыть ворота и опустить мост. В эту эпоху многие жители встают с рассветом и начинают заниматься своими делами. Этим утром город казался вымершим. Каким-то образом люзимонцы поняли, что проиграли.
        Мой отряд въехал в город строем, как на учениях. Бойцы из других отрядов нашей армии смотрели на них, не понимая, что происходит. Наверное, думали, что ночью город сдался. Я сел на Буцефала, приведенного Тома, поскакал впереди своих. Улица шириной метра три с половиной вымощена брусчаткой. По обе ее стороны одно-двухэтажные дома. Цокот копыт по камнях ударялся в стены домов, отражался, превращаясь в эхо, накладывался на новые звуки и напоминал негромкий праздничный перезвон. У кого-то сегодня точно будет праздник. Но не у всех.
        На центральной городской площади напротив двухэтажной ратуши располагался трехэтажный дом с застекленными окнами, узкими, высокими и закругленными сверху. Над каждым окном была лепнина в виде виноградной лозы. Стены из ракушечника до второго этажа облицованы темно-серыми, тщательно отшлифованными плитами. Не мрамор, конечно, но стильненько. Широкие ворота полностью оббиты медью. На каждой створке барельеф в виде лошадиной головы. Сперва подумал, что это изображение шахматный коней. Нет, обычных лошадей. Наверное, эти животные любимы хозяином дома или приносят ему доход. Я приказал бойцам, чтобы открыли ворота. Этот дом будет мой. Следующим выбирает Хайнриц Дермонд, затем Ламбер де Грэ, оруженосцы и только потом простые бойцы.
        Три другие стороны прямоугольного двора ограждали двухэтажные строения. На первом этаже в них располагались хозяйственные помещения. В конюшне стояли четыре верховые лошади, довольно приличные, и шесть рабочих. В соседнем помещении был сеновал. Дальше находился склад, наполовину заполненный большими бочками с вином. Видимо, хозяин - виноторговец, а может быть, еще и винодел. В свинарнике повизгивали нетерпеливо десятка два свиней. Вчера их не выгоняли на пастбище, сегодня тоже останутся дома. Впрочем, многие не доживут до вечера.
        - Забейте парочку, - кинул я через плечо, не обращаясь непосредственно ни к кому из сопровождавших меня.
        Они сами знают, кто лучше выполнит эту работу.
        Как ни странно, птичника во дворе не было. Обычно даже у бедняков по двору и улице рядом с домом бегает несколько кур, а тут - ни одной. Амбар был доверху набит зерном нового урожая. В кладовой по соседству были сложены в три ряда и пять ярусов мешки с солью. Один, начатый, стоял рядом. Сверху на нем лежал деревянный ковшик. В следующем помещении стояли пустые дубовые бочки.
        На первом этаже фасадного корпуса находилось что-то типа офиса. На помосте у стены - стол, кресло и большой сундук с расписками и накладными. Рядом с помостом - еще два стола и по лавке у каждого. У противоположной стены выстроены две полные бочки и две пустые. Образцов соли я не заметил. Видимо, используют ее в больших количествах на какие-то домашние нужды, может быть, заготовку солонины.
        На втором этаже был большой холл с камином, выложенным темно-синей плиткой. На полках камина стояли бронзовые статуэтки лошадей, надраенные блеска. У дальней от входа стены располагался длинный двусторонний стол и две дюжины стульев с высокими спинками. Рядом на полках чего-то, отдаленно напоминающего буфет, выстроилась посуда, серебряная, бронзовая, медная, стеклянная. Возле буфета, словно защищая его, стояли мужчина лет сорока с широкой темно-русой бородой, одетый в котту из темно-синего сукна, застегнутую на золотые пуговицы, и пухлая блондинка, которая показалась мне старше его на пару лет, облаченная в розовую тунику из тонкой шерсти поверх белой льняной рубахи. Немного позади них - девица на выданье с длинной светло-русой косой, переброшенной вперед, конец которой, перевязанный алой ленточкой, нервно теребила. В ушах золотые сережки с красными камешками, скорее всего, рубинами. Личико тонкое, аристократичное, что ли. На ней была только белая льняная рубаха с алыми манжетами и краем подола. И то верно: всё равно скоро раздеваться. Смотрит в пол. Я приподнял указательным пальцем ее подбородок.
В голубых глазах смесь испуга с любопытством и ожиданием. Видимо, засиделась в девках, никак ей не подберут богатого или знатного жениха. У купцов сейчас мода выдавать дочерей за рыцарей.
        - Эту не трогать, - бросаю я через плечо и подхожу к окну, завешенному плотной темно-синей шторой.
        На центральную площадь прискакали три всадника. Если не ошибаюсь, это люди Оливера де Клиссона. Значит, скоро прибудет и он сам в компании коннетабля Франции.
        - Начинайте, - отдаю я последнее распоряжение и спускаюсь на первый этаж, в кухню.
        Там у камина, в котором над огнем висят два котла, большой, литров на десять, и поменьше, на три-четыре, хозяйничает старуха в мятой рубаху из грубого, но беленого холста. Ей уже нечего бояться.
        - Налей мне в таз теплой воды, помоюсь, - говорю ей.
        - Сейчас, шевалье, - произносит она и продолжает помешивать большой деревянной ложкой с очень длинной рукояткой в меньшем котле.
        Постучав ложкой по краю котла, кладет ее на стол и неторопливо снимает медный таз, висевший на деревянном штырьке, вбитом в стену.
        - Давно у них служишь? - интересуюсь я.
        - Сколько себя помню. Родители нынешнего господина взяли меня девочкой, когда моя семья перемерла с голоду, - отвечает старуха.
        - Не было желания уйти? - спрашиваю я, потому что не смог бы прожить всю жизнь на одном месте, с одними и теми же людьми.
        - А куда?! - произносит она в ответ.
        И то верно. Здесь, по крайней мере, с голоду не умерла.
        Тома приносит мыло и бритвенные принадлежности. Он, кстати, умеет брить, но я предпочитаю делать это сам. Становится не по себе, когда другой человек водит по горлу острой бритвой. Слишком много видел перерезанных глоток. И еще Тома, наверное, единственный, кого не удивляет моя чрезмерная по меркам данной эпохи чистоплотность. Он считает, что чистоплотность - один из признаков знатного и богатого человека.
        Побрившись и помывшись, выхожу во двор. Там мои бойцы сортируют добычу. Самое ценное - золото, серебро, драгоценные камни, дорогие ткани, меха - будет отложена для меня. Как командир, я получу треть от всей добычи отряда и, поскольку делиться с Бертраном дю Гекленом не придется в силу нашей с ним договоренности, мне добавят еще и треть причитавшейся ему трети. Остальное бойцы поделят между собой. Двое арбалетчиков опаливают подожженными пучками соломы двух зарезанных свиней. Мертвые свиньи кажутся длиннее живых. Возле туш сидят шесть гончих, которых я взял в поход для несения сторожевой службы, провожают взглядами пучки горящей соломы. Собаки знают, что скоро им что-нибудь перепадет от этих туш.
        Тома подводит моего коня, который ел сено, привязанный возле входа в конюшню. Я вскакиваю в седло, еду поприветствовать начальство. Постоянно зеваю, но спать, как ни странно, не хочу.
        Коннетабль Франции Бертран дю Геклен уже прибыл на центральную площадь. Его сопровождают только командиры отрядов, которым не надо суетиться, и так получат свою долю. Остальные рыцари и оруженосцы разъехались по городу в поисках добычи. Город маленький, на всех не хватит, тем более, что самые жирные куски захватили мои бойцы. На крыльце ратуши стоит мужчина лет сорока пяти, с большой головой, покрытой черными с проседью, короткими, курчавыми волосами. Борода у него тоже курчавая и короткая. Желто-зеленое котарди не полностью зашнуровано. На ногах черные пулены с длинными, загнутыми вверх и назад носами, какие обычно носят молодые модники. Может быть, впопыхах сыновьи обул?! Скорее всего, это мэр города. Вчера он позволил себе высокомерно отказаться от нашего предложения сдаться. Сейчас стоит один, мнет в руках зеленую шапку. Бертран дю Геклен останавливается перед ним, что-то спрашивает. Из-за цокота копыт по брусчатке я не слышу ни вопрос, ни ответ. Ответ был неправильный, потому что Оливер де Клиссон, заехав на коне по трем каменным широким ступенькам на крыльцо, одним ударом меча сносит мэру
голову. Она катится по крыльцу, разбрызгивая алую кровь, потом прыгает по ступенькам и замирает на брусчатке. Выглядит это действо очень комично. Голова, отделенная от тела, теряет значимость, приобретая что-то шутовское. Типа жестокой сценки «споткнулся-упал», которая у наблюдателей вызывает сперва улыбку. То, что упавшему очень больно, доходит во вторую очередь. Если доходит. Наверное, забавно и самой голове. Мозг ведь еще живет, пытается понять, почему окружающая обстановка так странно вертится, а когда осознает случившееся, умирает. А может быть, не успевает осознать. Жаль, уточнить не у кого. Зато тело очень серьезно, основательно, тяжело рухнуло вперед и съехало по углам ступенек к ногам жеребца коннетабля Франции. Конь, почуяв кровь, тревожно всхрапывает и перебирает передними ногами, словно не хочет запачкать их в растекающейся, красной луже. Бертран дю Геклен разворачивает его и замечает меня.
        - Я не поверил, когда сказали, что ты уже в городе! - честно признается Бертран дю Геклен. - Как ты проник в него?
        - Как обычно - божьими молитвами, - отшучиваюсь я.
        - Ты обещал научить меня, - так же шутливо произносит коннетабль.
        - Ты их и без меня знаешь, - отмахиваюсь я.
        Польщенный Бертран дю Геклен говорит своему другу Оливеру де Клиссону:
        - Уверен, что среди его предков были бретонцы!
        Наверное, в арсенале бретонского рыцаря это высшая похвала.
        - Ты разрешишь нам поселиться в каком-нибудь приличном доме? - ерничая, продолжает Бертран дю Геклен.
        Мои арбалетчики наверняка уже выгребли все ценное из захваченных домов, поэтому говорю:
        - Занимайте любой, кроме этого, - показываю на тот, который выбрал для себя. - Я прикажу солдатам, чтобы освободили.
        - Спасибо за королевскую щедрость! - продолжает стебаться коннетабль Франции.
        У него прекрасное настроение. В Париже Бертрана дю Геклена встречали, как самого знаменитого героя за все время существования королевства Франция. Щедрость короля Карла Пятого не имела границ. В пределах разумного. Зависть знатных придворных - тоже, причем без всяких пределов. Как подозреваю, худородному бретонскому рыцарю последнее было даже важнее. И новый поход развивается как нельзя лучше. До сих пор нам просто сдавались. Теперь есть еще и быстро захваченный город не из самых слабых. В нем проведут показательную экзекуцию, после чего население других городов по мере приближения нашей армии будет проникаться всё большей любовью к королю Франции.
        - Сейчас закатим пир да такой, что враги позавидуют! - грозно обещает Бертран дю Геклен и оказывает великую честь: - Ты будешь сидеть по левую руку от меня!
        По правую всегда сидит побратим Оливье де Клиссон. Это если с нами нет никого из герцогов, которые и так делают коннетаблю одолжение, разрешая сидеть в центре. Точнее, своему родственнику Карлу Пятому, который заставил их подчиняться бретонскому рыцарю.
        - Вечером - с удовольствием! - говорю я. - А сейчас позволь мне поспать немного. Всю ночь на ногах, глаза слипаются.
        - Конечно-конечно! - позволяет он и добавляет шутливо: - Можешь спать до тех пор, пока не доберемся до следующего города!
        Командиры отрядов дружно гогочут, а потом едут вслед за своим предводителем к богатому дому, расположенному рядом с мэрией. Там во дворе мои арбалетчики грузят на телегу тюки с награбленным. Я крикнул им, чтобы уматывали с добычей оттуда, и вернулся в «свой» дом.
        Во дворе заканчивают разделывать свиней. Арбалетчикам помогают двое слуг-мужчин, покорных и суетливых. В любой момент, за любую погрешность и даже кривой взгляд их могут убить, поэтому ведут себя крайне угодливо. На втором этаже правого крыла, где находятся комнаты слуг, раздавались специфические стоны. Может быть, это ублажают жену одного из тех, кто разделывает свиней. Если не хватило смелости погибнуть в бою, защищая свою семью, место тебе под кроватью, на которой победитель будет делать с твоей женой, что захочет. И, может быть, ей это даже понравится. Шесть гончих лениво вылизывали кровь из впадин в брусчатке, не обращая внимания на сваленные кучей кишки. Обычно кишки идут на колбасу, а у бедняков и так съедаются, промытые, порезанные и поджаренные с луком. Но захватчику позволено быть расточительным.
        В холле меня ждал Тома.
        - Сеньор изволит завтракать? - интересуется слуга.
        Он упорно называет меня сеньором, хотя сеньории у меня пока нет, так, отдельные фрагменты.
        - Есть холодное мясо, копченая рыба, сыр и прекрасное белое вино, - продолжает Тома.
        Судя по его повеселевшим глазам, на счет качества вина можно не сомневаться.
        - Давай сыр и вино, - говорю я и сажусь за стол, во главе его.
        Обожаю сыр со сладким вином. Аборигенам это не кажется извращением. Они всё употребляют с вином, даже жидкую пищу, как русские всё едят с хлебом, даже макароны.
        Хозяин дома с женой и дочерью продолжают стоять у «буфета», который опустел. С родителей сняли драгоценности и верхнюю одежду, но дочь не тронули. Лицо у виноторговца бледное. Наверное, видел в окно, что случилось с мэром.
        - Садитесь, позавтракаем, - предлагаю я.
        Виноторговец занимает место справа от меня, а жена и дочь продолжают стоять.
        - Вы тоже садитесь, - предлагаю дамам.
        Как им, таким перепуганным, отказать такому галантному кавалеру?! Жена садится радом с мужем, а дочь по моему знаку занимает место слева от меня. Тома и старуха с кухни ставят на стол глиняный кувшин с вином и плоское деревянное блюдо с головкой сыра, частично нарезанного ломтиками, а потом приносят холодное жареное мясо, копченую рыбу, хлеб и травы. Я не любитель всяких трав, хотя в салатах с удовольствием потребляю, а вот местные жители без них не могут обойтись. Впрочем, сейчас им не до трав и вообще не до еды. Хороший аппетит только у меня. Остальные налегают на вино. Наверное, от страха во рту пересохло.
        Чтобы улучшить им настроение, делаю предложение главе семейства:
        - Тысяча ливров - и тебя, и твою семью не убьют.
        Наверняка мои бойцы перерыли уже весь дом и выгребли все ценное и наверняка не нашли тайники, в которых виноторговец припрятал еще более ценное. Его можно было бы допросить с пристрастием. Может быть, выдал бы один из тайников, самый маленький, а может быть, не успел бы. Мои бойцы уверены, что все такие же крепкие и здоровые, как они сами, должны выдерживать даже самые жестокие пытки.
        - Мое слово верно, - добавляю я, заметив колебания виноторговца.
        - Хорошо, сеньор, - смиренно соглашается он, обращаясь ко мне, как и Тома.
        А что ему остается делать?! Если решили убить, все равно убьем, а так есть шанс выкарабкаться. Хочется верить в последнее, поэтому глава семьи приободряется и начинает есть копченую рыбу. Его жена берет двумя пухлыми пальцами кусочек холодного мяса. Дочь продолжает пить вино. Я предлагаю ей кусок сыра. Отказаться не решается, слегка надкусывает его. Она не смотрит на меня, но чувствует мой взгляд, моё желание, догадывается, что будет дальше. Не сказал бы, что испугана, скорее, напряжена, как перед прыжком в воду в неизвестном месте. Если она вообще когда-нибудь прыгала в воду. Воспитание девиц из богатых семей проходит дома, в церкви и на дороге между этими двумя объектами. Самым важным университетом оказывается как раз дорога. Отец уже махнул на дочь рукой, смирился с неизбежным, а мать поглядывает украдкой и с беспокойством то на меня, то на дочь. Защитить ее все равно не сможет, а выбор не богатый: или со мной, или с десятком солдат. В данном случае количество вряд ли перейдет в качество.
        Закончив есть, говорю девушке, которая так и не смогла осилить кусок сыра:
        - Пойдем, покажешь мне спальню.
        Она покорно встает. Спину держит ровно, словно облачена в корсет. К счастью, это орудие пытки еще не придумали. Встают и родители.
        Я машу им, чтобы продолжали кушать, и говорю Тома:
        - Предупреди, чтобы их больше не трогали. Пусть ходят, где хотят.
        Кода мы поднимались по крутой и темной лестнице на третий этаж, я спросил девушку, которая шла впереди:
        - Как тебя зовут?
        - Мария, - ответила она, не оборачиваясь.
        Я собирался оказаться в спальне ее родителей, но понял, что привела меня девушка в свою. Интересно, о ком она мечтала в этой комнате? Наверняка не обо мне. Свет попадал в комнату через окошко шириной сантиметров двадцать пять и длиной не менее метра - эдакая бойница, через которую взрослый человек не пролезет, зато можно отстреливаться. Не знаю, от кого собирался обороняться хозяин дома, потому что выходило оно во двор. Окно было завешено полоской светлой ткани, на которой просвечивался вышитый светло-желтыми нитками силуэт какого-то святого с крестом в левой руке. Или я вижу с изнанки. Возле окна стоял большой, лакированный, красновато-желтый комод с разделенной на две части крышкой. На нем было овальное зеркало в раме и с ручкой из черного дерева. Когда-то я такие возил на продажу из Венеции. Рядом лежали две ленты, золотая и синяя. На невысоком деревянном помосте под темно-синим балдахином стояла широкая кровать, на которой могут поместиться пять девушек. Скорее всего, на ней раньше спали все дети или только девочки, смотря сколько детей и какого пола были у виноторговца. А может быть, дочь
единственная, но предполагали, что будет больше, с расчетом на это и заказали кровать.
        Мария остановилась у помоста, боком ко мне. Вся такая покорная. Только ровная спина, на которую переброшена коса, выдает напряжение. Я, присев на комод, разуваюсь. Деревянный пол приятно холодит ступни. Кстати, потолки, кроме самого верхнего, называют полом. Он ведь пол для верхнего этажа. На полу, как здесь заведено, разбросана пожухшая трава и цветы. Разбросали ее, скорее всего, позавчера, перед осадой. В богатых домах меняют каждый день, в бедных - от случая к случаю. Зачем это делают - не могу понять. Говорят, чтобы было чище и свежей, но у меня возникает чувство неубранности, неопрятности. Зимой пол усыпают соломой или устилают циновками. Мне пришлось отучать Серафину от этих посыпаний. Она смирилась только после того, как пол во всех комнатах был застелен коврами.
        Раздевшись, подхожу к Марии. Под правой ногой раздавливается стебель, смачивает подошву липким соком. Вытираю ее о другую траву, подсохшую. Коса у девушки толстая и плотная. Я убираю ее с ложбинки между лопатками, открываю низ шеи, целую теплую нежную кожу над краем рубахи. Девушка вздрагивает от удовольствия и подается телом немного вперед. Правую руку кладу на ее упругий живот и прижимаю к себе, продолжая целовать в так называемый «кошачий треугольник». Мария начинает дышать чаще и глубже. Я перебираю правой рукой подол ее рубахи, поднимая его, а потом двумя руками снимаю через голову. Приходится повозить с длинной косой. После чего разворачиваю девушку лицом к себе. Потемневшие глаза Марии налились истомой, щечки порозовели, губы влажны и приоткрыты. Розовые соски на белых с голубоватыми прожилками грудях напряглись и торчат немного вбок, поднимаясь и опускаясь в такт учащенному дыханию. Внизу живота густая курчавая поросль обесцвеченных волос. На ощупь они мягкие, пушистые. Девушка сжимает бедра, не пуская мою руку дальше. Я продолжаю давить, и она медленно раздвигает их. Кладу средний палец
на повлажневшую складку, а указательным и безымянным нежно сдавливаю большие губки и начинаю теребить их, ускоряя темп. Мария всхлипывает страстно и вроде бы удивленно, хватает двумя руками меня за плечи и всем телом прижимается ко мне. Я целую ее в губы, неумелые, но податливые и горячие. Затем беру Марию на руки и бережно укладываю на кровать. Девушка, нет, уже не девушка, всхлипывает еще раз, когда вхожу в нее.
        7
        Мы простояли в Люзимоне четыре дня. Ждали, когда подтянется обоз с осадными орудиями. Так и не дождались. Когда пришло сообщение, что он прибудет еще дней через пять, коннетабль Франции приказал двигаться дальше на север, в сторону Сен-Мало, в котором засел со своей армией граф Солсбери. За это время я отправил в ЛаРошель обоз с награбленным в Люзимоне. Охраняла его сотня Хайнрица Дермонда. Пусть покрасуется перед женой. Ничто так не возвышает мужчину в глазах женщины, как военная добыча. Я все эти дни проводил на пирах у Бертрана дю Геклена. В хлебосольности ему не откажешь. Бургунды утверждают, что скупее бретонских рыцарей только брабантские, но наш командир был, наверное, исключением из этого правила. Или, что скорее, стал исключением, когда на него полился дождь королевских щедрот.
        Ночи принадлежали Марии. На ложе, огражденном балдахином от всего остального мира, создавалась своя реальность, очень зыбкая и невероятная, - реальность любви и безмятежности. Нам обоим так не хотелось покидать ее! Я вдруг почувствовал, что действительно молод, что умею не только думать, но и чувствовать, и, как следствие, быть счастливым и глупым. Счастье умным не бывает. И продолжительным. Возникала шальная мечта оказаться вдвоем на необитаемом острове, вдали от людей с их войнами и прочими подлостями, но что-то мне подсказывало, что там даже любимая женщина вскоре осточертеет.
        - Забери меня с собой, - попросила Мария в последнюю ночь.
        - У меня есть жена, - признался я.
        - Знаю, - молвила Мария, хотя я не рассказывал ей о Серафине. - Я стану ее служанкой.
        - Боюсь, что ей не понравится служанка, которая красивее, - возразил я.
        - Я могу жить где-нибудь рядом, и ты будешь навещать меня, - предложила она.
        - Такое возможно, - согласился я. - Куплю тебе дом в Ла-Рошели, буду содержать.
        По иронии судьбы, деньги на это мне дал ее отец. Тысячи ливров хватит, чтобы содержать Марию несколько лет.
        - Но ты хорошо представляешь себе, что тебя ждет, как к тебе будут относиться люди, кем тебя будут называть? - задал я болезненный вопрос.
        Меня-то будут считать героем, а грязь и плевки достанутся ей.
        - Мне важно, как ко мне будешь относиться ты, - ответила Мария.
        - Если дождешься меня, - выдвинул я последнее условие. - До зимы наверняка буду воевать.
        - Дождусь! - произнесла она дрожащим от накатывающих рыданий голосом.
        Плакала долго. Не знаю, верила ли она сама себе?! Ведь понимала, что родители не отпустят ее, что придется выйти замуж за того, на кого укажут они. Сделают это в ближайшее время. И по финансовым причинам, чтобы избавится от лишнего рта, и по морально-этическим, если она вдруг обзавелась, ублажая меня, необязательным приданым. Я подарил Марии на прощанье золотой браслет с тремя черными агатами и перстень с коричневым топазом, которые были частью моей добычи. Кстати, браслет раньше принадлежал ее двоюродной тетке, отнесшейся несерьезно к предложению моего арбалетчика отдать драгоценности. Царство тетке небесное, богатым была человеком!
        Следующим перешел на сторону короля Франции город Жюгон. Мэр встретил нас в половине дня пути от города и первым делом заявил, как лично он и все горожане счастливы сдаться своему земляку Бертрану дю Геклену. Коннетабль повелся на эту грубую лесть и запретил солдатам заходить в Жюгон. Дальше были замки Гой-ла-Форе и Ла-Рош-дерьен, а также города Герган, Сен-Маэ и цель нашего похода - Сен-Мало. За те двести с лишним лет, что я не видел его, этот город на острове в устье реки изменился не сильно. Если бы Сен-Мало не сдался, нам бы пришлось повозиться с ним, потому что атаковать можно только во время отлива, высота которого здесь метров семь. На наше счастье, граф Солсбери вместе со своим флотом перебрался в более надежное убежище - Брест. Мы отдохнули под стенами города три дня и пошли на юго-запад, чтобы очистить от англичан и их пособников так называемую Нижнюю Бретань.
        Сначала продолжался парад лояльности Карлу Пятому. Города и замки переходили на нашу сторону один за другим. Пока не добрались до городка Кемперль, в котором засели оруженосец Джеймс Росс и три десятка английских лучников. Городок находился в месте впадения малых речушек Изоп и Эле в чуть большую Лаэту. Как мне сказал коннетабль, слово «кемпер» с бретонского переводится, как «слияние рек». Поскольку населенные пункты принято строить в месте слияния рек, чтобы иметь как минимум две дополнительно защищенные стороны, подобное название встречается в Бретани часто. Кемперль не производил впечатления крепкой крепости. Стены метров пять высотой, шесть прямоугольных башен, четыре из которых располагались на той стороне, которую не защищали реки. Скорее всего, оруженосец Джеймс Росс собирался проявить героизм, продержавшись дня три, а потом сдаться на приемлемых условиях. Он здорово просчитался.
        К тому времени нас догнал обоз с осадными орудиями. Точнее, мы с ним пересеклись. Командир обоза получил приказ двигаться строго на запад от того места, где находился, и через два дня мы встретились. Все пять требюшетов и дюжину бомбард калибра миллиметров триста выстроили напротив стены с четырьмя башнями. Подготовка заняла световой день. Рядом с бомбардами вырыли ямы, в которых будут сидеть запальщики, к требюшетам натаскали камней. Со следующего утра начали обстрел города. Коннетабль Франции Бертран дю Геклен относился к осадным орудиям с пренебрежением. Он был уверен, что любую крепость можно захватить и без них. Яркий пример чему - Люзимон. Но поскольку требюшеты, бомбарды и их обслуга влетали коннетаблю, то есть королю, в копеечку, им предложили отработать зарплату или расписаться в своей бесполезности. Требюшеты били по башням и, то ли во время промахов, то ли преднамеренно, по жилым домам в городе. Бомбарды стреляли по стене. Шесть стояли напротив одной куртины, шесть - напротив другой. Сперва выстрелили по четыре пушки из каждой батареи. Целили под основание куртины. Выстрелянные камни
выбили в куртинах глубокие оспины. Две оставшиеся пары бомбард попали в верхние части куртин. Следы от попаданий располагались на основаниях кривоватых трапеций. Как я понял, хотят подрубить куртины, а потом ударами в верхние части завалить. Что и случилось с одной из куртин в первой половине четвертого дня. Верхняя половина ее завалилась наружу, заодно засыпав ров. Когда рассеялось густое облако пыли, стали видны не только крыши крайних домов, но и стены до уровня первого этажа. В образовавшийся пролом сразу хлынули наши солдаты. Своих арбалетчиков я придержал. Все равно все ценное достанется другим.
        Бертран дю Геклен и его побратим Оливье де Клиссон тоже не спешили в город. Их шатры стояли в приятном месте на берегу реки Лаэта, а свою часть добычи и так получат. Они только подождали, когда приведут пленных англичан - восемь лучников и оруженосца Джеймса Росса - мужчину лет двадцати трех, высокого, с длинными волосами пшеничного цвета и короткой бородкой. С него, как и с лучников, уже содрали все, кроме рубахи. Вчера вечером, поняв, что стены долго не продержатся, он запросил переговоры. Ему отказали. Надо было сдаваться раньше, пока не установили осадные орудия. В отличие от своих подчиненных, оруженосец держался бодренько. Уверен, что отпустят за выкуп. Джеймс Росс демонстративно отвернулся, чтобы не видеть, как убивают лучников. Делал это лично Оливье де Клиссон. Ехал вдоль строя на коне и рубил. У него вообще тяга убивать людей. И не скажешь, что садист, получающий удовольствие от убийства. Нет, делал это без эмоций, словно добирал до установленного количества, которое должны заплатить англичане за то, что отдали другому понравившееся ему владение. Разрубал людей спатой наискось - от
правого плеча у шеи вниз через грудь. Голова с левым плечом и частью грудной клетки как бы съезжала с туловища, падала первой, брызгая кровью, а потом валилось укороченное туловище. Наблюдавшие за процессом солдаты пытались угадать, куда оно упадет: вперед, назад, влево или вправо? Чаще падали влево назад или влево вперед. Добравшись до оруженосца, Оливье де Клиссон занес спату для удара. Только тогда Джеймс Росс понял, что был слишком хорошего мнения о своих врагах. Удивление быстро сменилось возмущением. Оруженосец, подняв правую руку для защиты, собирался что-то сказать. Не успел. Спата разрубила руку в запястье и плечо, но застряла в груди. Оливье де Клиссон выдернул клинок и вновь занес его над английским оруженосцем, который еще был жив, хотя разрубленная рубаха почти вся пропиталась кровью, хлещущей из раны. Вторым ударом бретонский сеньор снес Джеймсу Россу голову.
        - Эти англичане живучи, как свиньи! - поделился Оливье де Клиссон своим наблюдением с побратимом.
        - Да уж, с некоторыми приходится повозиться! - согласился Бертран дю Геклен, после чего сказал мне: - Приезжай ко мне обедать.
        - С удовольствием! - принял я приглашение.
        Надеюсь, на обед будет не свинина.
        8
        Города Энбон мы взяли быстрее, несмотря на то, что он был больше, имел недавно отремонтированные, шестиметровые стены, крепкий замок и гарнизон из восьмидесяти человек, не считая жителей. Губернатором был назначенный герцогом Бретонским оруженосец-англичанин Томлен Убиш, но Роберт Ноллис, на которого Жан де Монфор оставил герцогство, прислал на помощь опытного рыцаря Томаса Приора.
        Горожанам передали напыщенные слова коннетабля Франции Бертрана дю Геклена:
        - Внемлите мне, вы, люди Энбона. Несомненно то, что мы должны вас завоевать, и что мы будем ужинать в вашем городе этим вечером. Поэтому, если кто-нибудь из вас будет достаточно храбрым, чтобы бросить камень, пустить стрелу или каким-нибудь иным образом повредить хоть самому меньшему из наших пажей так, что он будет ранен, то я даю обет богу, что всех вас предам смерти!
        Наверное, именно напыщенность повергла энбонцев в уныние, после чего они спустились со стен и разошлись по домам. Восьмидесяти англичанам пришлось защищать довольно таки большой периметр. Бертран дю Геклен не стал ждать, пока установят требюшеты и бомбарды, послал свою армию на штурм. Мои арбалетчики обеспечивали огневое прикрытие. Занимались этим часа два. Англичан было слишком мало, чтобы сдержать хлынувшую на них лавину. Часть их погибла, остальные отступили в замок.
        Когда открыли ворота города, коннетабль Франции Бертран дю Геклен произнес гордо:
        - Герцог Карл не смог захватить этот город, а у меня получилось!
        Он имел в виду своего предыдущего сеньора Карла Блуасского, герцога Бретонского.
        Поскольку горожане последовали совету коннетабля, мы никого не тронули, даже грабежа не было. Обожрали, конечно, пока жили там пятнадцать дней, но не думаю, что это слишком уж расстроило горожан. В сравнение с английским гарнизоном, они отделались легким испугом.
        Замок был невелик, крепок, с высокими стенами и башнями. Десятка три-четыре англичан, которые в нем засели, теперь могли держать весь периметр. Штурмовать замок - положить много бойцов. Поэтому решили сперва разрушить стену. Продержался так долго замок потому, что обстреливать его можно было только с одного места - улицы, которая вела к воротам. На ней помещалась только одна бомбард а. Сносить соседние дома и делать там позиции Бертран дю Геклен запретил. В придачу, куртины отходили от ворот под углом, поэтому стрелять по ним было бессмысленно, снаряды рикошетили. Били по воротам, которые гарнизон завалил камнями, бревнами, землей и всяким хламом, постоянно подновляя его. Время на это у англичан было. На перезарядку бомбарды уходило несколько часов. За день она успевала выстрелить от силы три раза. Коннетабль Франции никуда не спешил, поэтому и я не лез с советами. Неподалеку располагались с десяток деревень, которые принадлежали английским рыцарям. Их грабежом мой отряд и занялся.
        Как я заметил, крестьян - кормильцев человечества - не уважали во все времена, вплоть до начала двадцать первого века. Сомневаюсь, что и позже что-то изменится. В четырнадцатом веке рыцари утверждают, что даже дьяволу в аду не нужны крестьяне, потому что сильно воняют. На счет того, кто сильнее воняет, я бы поспорил, но крестьяне, конечно, были погрязней сеньоров и священников и не пользовались благовониями и духами. Я не мог понять, что удерживает людей в деревнях? Экология? В небольших городах она не хуже, особенно в Средние века и ранее. Невозможность устроиться в городе? Тоже вряд ли, особенно в будущем, когда в больших городах не будет хватать именно неквалифицированный рабочей силы. Напрашивался только один ответ: в деревне больше шансов выжить во время голода. На асфальте ничего не растет, а в сельской местности знающий человек всегда найдет, чем прокормиться. А если рядом есть лес, река или озеро, то никакие голодоморы не страшны. Чем нестабильней ситуация в стране, тем цепче люди держатся за землю, и наоборот. Если не ошибаюсь, в двадцать первом веке в США, которые к тому времени не
воевали на своей земле полторы сотни лет, в сельском хозяйстве было занято около трех процентов населения, а в беспокойной России - почти на порядок больше. Или, как утверждают некоторые ученые, крестьянами становятся люди, не имеющие энергии, способные выживать только в данном ареале, потому что научились подзаряжаться от природы ровно настолько, сколько надо, чтобы выполнять примитивную работу? И действительно, как только в деревне появляется энергичный человек, он сразу покидает ее. Среда выдавливает его по-хорошему или по-плохому.
        О приближении нашей армии крестьяне знали заранее, поэтому успели подготовиться. Всё, что можно было спрятать, спрятали. Остальное продали или съели. Только вот грабили их бывшие крестьяне, не просто энергичные, но и осведомленные, где и что прячут. Пока одна моя сотня обрабатывала деревню, две другие прочесывали соседние леса и находили там много чего. Часть трофеев мы съедали сами, остальное продавали армейским интендантам.
        Когда грабить поблизости стало нечего, я подумал, что пора бы двигаться дальше и дал артиллеристам совет:
        - Вы бы зарядили все бомбарды и стреляли ими по очереди, выкатывая по одной на позицию. Это, конечно, труднее, чем возиться с одной, но и результат будет ощутимее.
        Командовал артиллерией тот самый толстозадый генуэзец Алоиз Спинола. который собирался поучить меня, как стрелять из пушек. Он бы, наверное, послал меня подальше, поскольку действительно слыл самым сведущим пушкарем во всем королевстве, но при разговоре присутствовал Бертран дю Геклен, которого начала раздражать затянувшаяся осада. Тем более, что в Энбон прибыли со своими отрядами герцоги Анжуйский и Бурбонский, графы Алансонский и Перигорский, дофин Овернский и много менее знатных баронов. Коннетаблю Франции хотелось показать им, как он умеет воевать.
        - Делайте, как он говорит! - приказал Бертран дю Геклен.
        Когда кто-нибудь начинал упрекать генуэзца в слабых результатах стрельбы, Алоиз Спинола с улыбкой превосходства предлагал:
        - Покомандуй сам! Может, у тебя лучше получится!
        Желающих не находилось. Рыцари предпочитали обходить бомбарды стороной. Многие даже не стеснялись признаться, что побаиваются это «изобретение дьявола». Мне генуэзец не решился сделать такое предложение. Наверное, не забыл, что я знаю, в какой пропорции надо смешивать ингредиенты пороха.
        Мой совет пошел на пользу. Пока дошла очередь до двенадцатого орудия, первое уже было почти готово к следующему выстрелу. Англичане не успевали латать бреши. К вечеру ворота и стены рядом с ними превратились в груду развалин. Мне показалось, что наших «снарядов» в этой груде было больше, чем всего остального. Рыцарь Томас Приор запросил мира.
        - Сдавайтесь на милость победителя, без всяких условий! - потребовал коннетабль Франции.
        В присутствии герцогов он становился кровожаднее.
        На милость победителя - это значит, что рыцарю и оруженосцу сохранят жизнь, а всем остальным - по настроению. Поскольку остальные в большинстве своем были лучниками, от которых Бертран дю Геклен натерпелся в прошлом, угадать его настроение было не трудно. Томас Приор и Томлен Убиш понимали это, как и то, что, если не сдадутся, полягут вместе со своими бойцами. Они решили пожить еще немного. Рядовых англичан порубили латники - товарищи тех, кто погиб или был ранен во время штурма городских стен.
        Такая же история с бомбардами повторилась и под стенами Конкарно. Это был морской порт, расположенный на вытянутом острове и связанный с материком деревянным мостом на каменных опорах. Деревянный настил горожане разобрали. Пришлось нам восстанавливать его. Впрочем, к острову можно было подойти и по дну бухты во время отлива. Коннетабль Франции решил не терять зря людей, посылая их на штурм в короткий отрезок времени между концом отлива и началом прилива. С восстановленной части моста начали обстреливать город из бомбард, меняя их на позиции. Били навесом, по городским домам. На третий день командир гарнизона английский рыцарь Джон Лэнги сдался на милость победителя. За это ему сохранили жизнь и отпустили собирать выкуп всего в пятьсот флоринов.
        9
        Брест тоже не сильно изменился за два с лишним века. Семибашенная стена все также грозно высится на берегу моря, защищая расположенный внутри и окруженный рвом замок. Разве что появился второй ряд городских стен, более низких и толстых, которые сильно осложнили работу нашей артиллерии. Сделать пролом в такой или обрушить часть куртины удастся не скоро. Штурмовать тоже нежелательно. В Бресте две сотни английских лучников с огромным запасом стрел и столько же латников. Плюс горожане, которых угрозы Бертрана дю Геклена не испугали. За такими крепкими стенами, под командованием опытных бойцов Роберта Ноллиса и Вильяма Невилла, горожане не боялись никого. Тем более, что мы не могли перекрыть подходы с моря. В порт постоянно приходили корабли с провизией, оружием, солдатами.
        Коннетабль Франции Бертран дю Геклен собрал в своем шатре совет, чтобы обсудить, как лучше захватить Брест. Обычно на таких мероприятиях чукчи советуют таджикам, как справиться с сильной жарой, и дебаты идут жарче этой жары, вариантов предлагают на один больше, чем присутствующих. На этот раз совет прошел тихо. Вариант был всего один - брать измором. Внешнюю стену попробовать разрушить бомбардами и требюшетами или подкопами, а потом перейти к внутренней. На осадные орудия и подкоп никто не надеялся, но не сидеть же без дела несколько недель или даже месяцев?!
        - И попросить кастильцев, чтобы перекрыли подходы с моря, - подсказал я.
        - Кастильцы не скоро здесь будут! - пренебрежительно отмахнулся Оливье де Клиссон.
        - Мы тоже не скоро захватим Брест, - сказал я.
        - Попрошу короля, чтобы подключил кастильцев, - в кои-то веки встал на мою, а не на сторону побратима, Бертран дю Геклен.
        Оливье де Клиссону быстро наскучило торчать под стенами Бреста. Он отозвался на просьбу герцога Анжуйского, отправился осаждать замок Ла-Рош-сюр-Йон, гарнизоном которого командовал рыцарь Роберт Генакри. Сам герцог отправился домой, пообещав снабжать его отряд всем необходимым. Оливье де Клиссон забрал с собой все требюшеты, которые под стенами Бреста, по его мнению, были не нужны. Еще один отряд в количестве четырех сотен бойцов отправился осаждать замок Дерваль, принадлежащий Роберту Ноллису. Это ведь так обидно - защищать чужую собственность, когда пытаются захватить твою! Командовал гарнизоном замка его кузен Хьюго Брок. По словам бретонцев, которые его знали, не самый отважный рыцарь. Так мягко говорили о знатных трусах.
        К нашему удивлению кастильцы прибыли через три недели после того, как Бертран дю Геклен обратился с такой просьбой к королю. Пришли шесть галер под командованием Эрнандо де Леона, одного из участников морского сражения под Ла-Рошелью. Оказывается, они крейсировали возле устья реки Лауры, блокируя с моря Нант. Кастильский адмирал был курчав, черноволос, с длинной густой бородой, кряжист и невысок ростом, всего сантиметров на пять опережал коннетабля, а посему был принят благосклонно. На шее у Эрнандо де Леона висела толстая золотая цепь с овальным эмалевым образом Христа. Рукава его алой котты были разрезаны до локтей, и в прорези проглядывала черная шелковая туника. Смотрелось это стильно. Не удивлюсь, если вскоре многие бретонские рыцари обзаведутся чем-то подобным. Они, конечно, не такие отъявленные модники, как жители южных графств королевства Франция, но всё яркое обожают.
        Поскольку сидеть в осаде было скучно, «английские» деревни в округе мы уже разграбили, я спросил коннетабля Франции:
        - Нельзя ли мне поучаствовать в морской блокаде вместе с Эрнандо де Леоном?
        - Ты не боишься моря?! - не без насмешки произнес кастильский адмирал, запустив короткие и толстые пальцы левой руки в густую бороду, словно хотел выдернуть клок из нее.
        - У меня был свой корабль, на котором я плавал от Таны до Честера, - ответил я и не без насмешки спросил: - Ты знаешь, где находятся Тана и Честер?!
        - Честер знаю, а Тану нет, - честно признался адмирал.
        - А где Кафа, знаешь? - спросил я.
        - Не бывал, но слышал о ней. Генуэзцам принадлежит, - ответил он.
        - От Кафы до Таны на галере дня три-четыре пути, - рассказал я.
        - Есть хоть что-то, в чем ты не разбираешься?! - восхищенно воскликнул коннетабль Франции.
        - Разве что в блинах! - шутливо отвечаю я.
        Бертран дю Геклен не понимает всей глубины моей шутки. Бретонцы уверены, что во всем мире только они одни пекут и едят блины. Делают их двух видов: из пшеничной муки, сладкие, с добавлением меда или сахара, который пока могут позволить себе только богатые, и из гречневой, соленые, которые едят с начинкой, самой разнообразной, начиная от ломтика копченого окорока и заканчивая огурцами. Сворачивают, как и русские, треугольником, но едят обязательно с угла. На этом не заканчивается их сходство с русскими. Еще бретонцы обожают ржаной хлеб, а также склонны к алкоголизму и матриархату. Мне кажется, у нас с ними были общие предки. Не славяне и не кельты, а те, кто первыми расселились по Европе после окончания ледникового периода. Может быть, арии или киммерийцы. Большую часть их предков перебили кельты, римляне, германцы, но осколок этноса выжил в этом и других углах Европы. Возможно, Бертран дю Геклен не сильно ошибался, когда говорил, что у меня в роду были бретонцы.
        Днем кастильские галеры стояли с высунутыми на берег носами западнее Бреста. Я бы сказал, что это были немного уменьшенные копии больших венецианских галер. Двадцать четыре весла с каждого борта, по три гребца на весло. Две мачты, немного наклоненные вперед, с большими латинскими парусами, сшитыми из полос зеленого и оранжевого цвета. На носу и корме башни. В носовой стояли три бомбарды: в диаметральной плоскости большая, калибром миллиметров двести, а по бокам от нее две маленькие, «сотки». В кормовой башне располагались арбалетчики. Вдоль ее высоких бортов были сделаны вертикальные бойницы. Экипаж, включая гребцов, составлял около двухсот человек. Адмирал Эрнандо де Леон пригласил меня и десятерых моих арбалетчиков на свою галеру.
        - Ты знаешь эти воды лучше нас, будешь подсказывать, - решил он.
        Он, видимо, думал, что я давно здесь живу. Но эти воды я действительно знал лучше кастильцев. И в двенадцатом веке здесь побывал, и в двадцать первом. В будущем для захода в порт на большом судне приходилось ждать разводку моста Рекувранс - самого большого разводного моста в Европе. Он перекинут через устье реки Пенфельд, на левом берегу которой располагался город. Рядом с мостом будет стоять башня Тур-де-ла-Мот-Танги, которая есть и сейчас, но меньше, скромнее и без крыши. Более спокойное место для постановки на якорь, чем Брестский рейд, трудно найти на всем Атлантическом побережье Европы. С юга прикрывает полуостров Крозон, с севера - полуостров Леон, а шесть рукавов залива будто специально созданы природой для якорных стоянок разного типа судов. Зато подходы к порту - хуже не придумаешь. Вдоль материка разбросаны острова, скалы, подводные рифы, что в сочетании с сильными приливно-отливными течениями и туманами делает плавание в этих местах нескучным. На одной из безымянных скал, похожей на гнилой зуб и расположенной милях в тридцати от острова Уэссан, от которого, как принято считать,
начинается Ла-Манш, будет установлен самый высокий и мощный в Европе маяк. Его свет временами будет виден на британских островах Силли - северной точке начала Ла-Манша, а это без малого сто миль. Впрочем, до строительства этого маяка придется подождать еще лет шестьсот. Пока что на высоких мысах материка и заселенных островов местные жители разводят костры. Для помощи своим и гибели чужих. Выброшенные на берег после кораблекрушения грузы и трупы принадлежат или хозяину этого отрезка берега, или тому, кто первым нашел. Этот бизнес иногда бывает очень прибыльным. Говорят, после разгрома английской эскадры многие местные жители стали сказочно богаты.
        Узнав о прибытии кастильской эскадры, жители Бреста сразу прекратили сообщение с полуостровом Крозон. Может быть, ночью, несмотря на поочередное дежурство наших галер напротив крепости, и проскакивала какая-нибудь маленькая лодочка, но погоды она не делала. Мы в свою очередь сделали налет на расположенные на полуострове деревни, после чего возить оттуда стало нечего, некому и не на чем. Удача нам улыбнулась в конце второй недели. Днем в залив, не подозревая о присутствии кастильцев, зашли три торговых английских корабля. Это были одномачтовые с прямым парусом когги длиной за двадцать метров, шириной около семи и водоизмещением тонн около трехсот. Корпус собран внакрой. Форштевень резко скошен. На баке небольшая башня с зубцами. На мачте «воронье гнездо», довольно большое, на трех-четырех человек, над которым крест, покрашенный в золотой цвет. Кормовая башня или, точнее, боевая палуба, удерживалась на столбах и доходила почти до середины корабля. Руль навесной. Говорят, когги очень мореходны, выдерживают жестокие штормы, но плохо управляются и тихоходны. Сейчас их влекли к Бресту не столько паруса,
сколько приливное течение.
        - Не зря мы сюда пришли! - радостно произнес адмирал Эрнандо де Леон, когда ему сообщили, какая добыча движется прямо в руки.
        Мы с ним сидели в его шатре на корме галеры, играли в шахматы. Адмирал даже во время продолжительных стоянок продолжал жить на борту судна. Как догадываюсь, на берегу он чувствовал себя незащищенным - чувство, присущее многим морякам во все времена. В шахматы он играл отлично. Чтобы проиграть, мне не надо было поддаваться, хватало одного «зевка».
        Не зависимо от того, выиграл или проиграл, Эрнандо де Леон дергал себя за густую бороду и задорно предлагал:
        - Давай еще партию!
        Матросы с радостными криками столкнули галеры на воду. Отлично понимали, что кто-то из них обязательно погибнет, но все равно вели себя так, будто отправляются на долгожданный праздник. Впрочем, для тех, кто останется жив, будет праздник. Если захватим все три судна, на долю каждого матроса придется по несколько золотых, на которые можно нехило гульнуть. Наши маркитанты и проститутки не оставляют и кастильцев без внимания.
        Галеры разделились на пары и устремились каждая к своему коггу. Адмирал Эрнандо де Леон атаковал флагмана, который был немного больше других двух кораблей. Англичане заметили нас, начали готовиться к бою. По палубам забегали люди, несколько человек поднялись в «вороньи гнезда». Мне чаще приходилось атаковать с высокосидящего судна низкосидящее. На этот раз было наоборот. Кастильцы же привыкли, что противник выше, поэтому приготовили лестницы с крюками на верхних концах и упорами, приделанными перпендикулярно, которые не давали прижаться к борту, благодаря чему удобнее лезть, а также «кошки» на веревках с мусингами и багры. Артиллеристы или, как их будут называть в российском флоте, комендоры зарядили бомбарды свинцовыми ядрами. На цель наводили поворотом галеры. Выстрелили с дистанции метров пятьдесят. Наши - по кормовой боевой палубе, на которой толпились лучники, а вторая галера - по носовой башне. От выстрела орудия главного калибра галера вздрогнула и словно бы присела на корму. Ядро попало в борт, выломав часть его, но не задев людей. Зато обе «сотки» разрушили часть фальшборта боевой палубы
и убили и ранили по несколько человек. Вторая галера сшибла носовую башню, обломки которой вместе с людьми полетели в воду. Бомбарды больше не заряжали. Комендоры схватили мечи и топоры и приготовились к абордажу.
        Я стоял рядом с адмиралом Эрнандо де Леоном на корме. Мы прикрывались щитами от стрел, которые летели с когга. Большинство лучников целили именно в нас. Щит у меня был пятиугольный цельнометаллический, но небольшой, поэтому не тяжелый, а у кастильца - прямоугольный и высотой метра полтора, изготовленный из дерева и окованный железными полосами. Такие были у каталонских копейщиков. От моего щита стрелы рикошетили, благодаря моим маневрам, а вот его вскоре стал напоминать дикобраза. Некоторые стрелы прошибли щит насквозь, но ни одна пока не задела адмирала. Мои арбалетчики вместе с кастильскими обстреливали врага. Пока счет был в пользу англичан. И на баке, и на куршее, и на корме галеры валялись убитые.
        По команде адмирала весла правого борта были мигом убраны внутрь. Я уже предположил, что не успеют сделать это. Слаженные действия гребцов произвела на меня впечатление. Ребята на первый раз идут на абордаж. По инерции мы дошли до когга и врезались в него под острым углом. Затрещали доски, пронзительно завизжало дерево, трущееся о дерево, завоняло горелой древесиной. Теперь мы были под прикрытием высокого борта, вне досягаемости большинства английских лучников. Полетели «кошки», застучали по корпусу когга багры. Вторая галера врезалась в противоположный его борт. От сотрясения в нашу галеру свалился английский лучник, которого с остервенением порубали на куски. А не стреляй так метко!
        Несколько лестниц повисло на борту когга, и по ним ловко полезли кастильские матросы, придерживая над головами щиты. Едва голова кастильца, который поднимался первым по ближней ко мне лестнице, поднялась над планширем, как ее пробила стрела. Окровавленный наконечник вылез из шеи ниже шлема. Матрос откинулся назад и словно бы сел на плечи поднимавшегося по лестнице вторым. Затем полетел вниз, на своих товарищей, стоявших у лестницы. Второй благополучно перебрался на когг, а вот третьему тоже не повезло. Стрела попала ему в грудь, пробила кожаный доспех, стеганку и тело и вылезла сантиметров на десять в районе левой лопатки. Английские лучники понимали, что в плен их брать не будут, бились до последнего.
        Когда я поднялся на когг, его палуба была завалена трупами и залита кровью. Ни одного пленного, даже капитана убили. Он лежал на краю боевой палубы, свесив вниз правую руку, с указательного пальца которой на палубу капала кровь. Капли стремительно набухали, потом неохотно отрывались и беззвучно падали в темную лужицу на палубе. Четверо кастильцев стаскивали шлюпку с комингса трюма. Наверное, изнывали от любопытства, хотели узнать, какая добыча им досталась. Что-нибудь ценное вряд ли повезут в осажденный город. Скорее всего, продукты и стрелы для луков. Во Франции стрелы для больших английских луков не делали. Не знаю, почему, ведь от стрел для меньших луков они отличались только размером. Человек десять выносили барахло из кают на полуюте, а остальные матросы раздевали трупы и выбрасывали голые тела за борт.
        С боевой палубы спустился адмирал Эрнандо де Леон и, подергав себя за черную бороду, хвастливо произнес:
        - Остальные тоже захватили!
        Я ожидал, что он сейчас произнесет «Давай еще!». Не произнес. И на вещи, которые вынесли из капитанской каюты, глянул без особого интереса. Он наслаждался победой. Ходил по окровавленной палубе и наслаждался. Наверное, и я, захватив судно, выглядел со стороны так же глупо.
        10
        Вопреки моим предсказаниям, большую часть груза коггов составляла овечья шерсть. Видимо, купцы были уверены, что осада Бреста - это ненадолго. Был на них и провиант, в основном овес и копченые селедки, и стрелы для больших луков. Первое продали интендантам нашей армии, а стрелы сожгли, хотя за них можно было бы получить кое-что. Слишком большими оказались из-за лучников наши потери во время захвата коггов. Суда и шерсть по моему совету перегнали в ЛаРошель, где и продали при посредничестве Джакомо Градениго. Мой внук уже укоренился в городе. Как ни странно, сошелся с генуэзцами. Это на Аппенинском полуострове они враждуют, а в Ла-Рошели, вдали от родины, почувствовали себя почти родственниками. Генуэзцы выделили Джакомо Градениго, точнее, моей протекции, часть банковского рынка, где он успешно богател, заодно приумножая и мое состояние.
        За это время защитники замка Ла-Рош-сюр-Йон выторговали перемирие на месяц с условием, что, если им не придет помощь за это время, то сдадутся с правом свободного выхода в Бордо. Месяц прошел, помощь не прибыла, замок стал собственностью короля Франции, а гарнизон проследовал на юг, защищенный охранной грамотой. Окрыленный победой Оливье де Клиссон отправился помогать осаждавшим замок Дерваль. Туда же прибыли коннетабль Франции, герцог Бурбонский и другие знатные сеньоры, а вместе с ними и две трети нашей армии. Осаждать Брест остались две тысячи человек под командованием маршала Луи де Сансерра и кастильский флот. Мой отряд тоже остался. Предполагалось, что на помощь Бресту может прийти флот графа Солсбери. Мне хотелось поучаствовать в приеме английских гостей, посмотреть, что на сегодняшний день представляют их военно-морские силы.
        Увидев под стенами такую большую армию, Хьюго Брок, кастелян Дерваля и кузен Роберта Ноллиса, запросил перемирие на два месяца, с условием сдать замок, если не придет помощь. Его условия приняли, взяв в заложники двух рыцарей и оруженосца. После чего армия отправилась к Нанту - столице герцогства Бретань. Там тоже умирать не собирались, причем не только за герцога, но и против него. Навстречу коннетаблю Франции выехала делегация именитых горожан, провела с ним переговоры. В переводе на российский, их предложение звучало так: «Ребята, вы между собой порешайте, кто нас будет крышевать, тому мы и будем отстегивать, а пока наш город с краю, ничего не знаем». Бертран дю Геклен согласился с разумными доводами, после чего был впущен в город, точнее, ему разрешили поселиться в замке герцогов Бретонских, расположенном на правом берегу Луары. Сам город находится на острове и частично рядом с замком. Когда я был в тех краях в двенадцатом веке, этого замка еще не существовало. Приезжавшие от коннетабля курьеры, говорят, что очень крепкий. Штурмовать такой пришлось бы долго.
        Несмотря на то, что Брест был плотно обложен, Роберт Ноллис узнал о договоре своего кузена. Сам он не мог ни прийти на помощь Дервалю, ни позвать графа Солсбери. По слухам, последний увлекся захватом купеческих судов в Ла-Манше. Его можно было понять: дело очень прибыльное. Роберт Ноллис вызвал на переговоры маршала Луи де Сансерра и предложил перемирие на сорок дней и последующую сдачу, если граф Солсбери не придет на помощь. У маршала не было полномочий заключать перемирие, поэтому отправил делегацию англичан в Нант, к Бертрану дю Геклену. Оттуда они вернулись вместе с посыльным коннетабля Франции, который приказывал нам снять осаду Бреста и проследовать в Пикардию, где высадилась английская армия в составе трех тысяч латников и десяти тысяч лучников под командованием герцогов Ланкастерского и Бретонского. В Нант отправился лишь небольшой отряд, который повез заложников из Бреста.
        Догнали мы англичан возле Суассона. Они шли тремя полками. Первым командовали графы Варвик и Саффолк, вторым - сами герцоги, а третьим, следовавшим в авангарде, лорд Деспенсер. Шли плотным строем, одолевая за день от силы километров пятнадцать, на ночь располагались рядом и выставляли три кольца охраны. Города не осаждают, чтобы не терять время. По моему мнению, зря. Так бы хоть что-то поимели со своего похода. Грабят неукрепленные городки, деревни, монастыри. Добыча у них не ахти, потому что население предупреждено о приближении англичан. Кто-то прячется со своим скарбом в крепостях, где усиленные, надежные гарнизоны, кто-то в лесах или на болотах. Король Франции ежедневными приказами напоминает, чтобы не вступали в бой с основными силами англичан. Только уничтожать мелкие отряды, не давать им удаляться от основных сил, чтобы уменьшить зону поражения. Так же будут действовать русские во время нашествия Наполеона.
        - Пусть идут. Сжигая деревни, они не смогут лишить нас нашего королевства. Подобно ужасной буре, они пронесутся и исчезнут, не нанеся существенного вреда, - были слова короля Карла Пятого.
        Говорят, очень образованный человек, поэзию обожает.
        Мы попробовали нанести врагам ночной визит, потолковать со спящими, но нарвались на скрытый дозор, потеряли двух человек. Англичане, в отличие от французов, учатся быстрее. После чего я отказался от ночных нападений. Следуем то по пятам, то впереди, то на флангах англичан, убивая отставших и слишком смелых или глупых. У меня большое подозрение, что смелость и глупость - мать и дочь, которые меняются ролями.
        11
        Идет нудный холодный сентябрьский дождь. Создается впечатление, что капли не падают на землю, а висят в воздухе. Все вокруг мокрое и серое. Еще вчера, до дождя, деревья были выкрашены в «багрянец с золотом», а сейчас напоминают собственные тени. У такой погоды только один плюс - быстро отсыревают тетивы, даже навощенные, лишая англичан их грозного оружия. Впрочем, арбалетами тоже не воспользуешься, поэтому я со своим отрядом прячусь в лесу. Мы вступим в бой в последнюю очередь, ударим врагу в спину. Отправлять арбалетчиков в лобовую атаку на рыцарей глупо. Есть и без нас кому сделать это. Три сотни французских рыцарей и оруженосцев ждут в деревне, спрятавшись за строениями, когда к ним подъедут англичане.
        Врагов человек сто двадцать. Все конные и ни одного лучника. Они неспешно едут в деревню, чтобы забрать то, что крестьяне не успели спрятать или унести с собой. Дождь им не помеха. Привыкли к таким в Англии. Впереди скачет капитан на крупном соловом жеребце. Всадник закутан в длинный темно-серый плащ с капюшоном. Баннер на копье прилип к древку, герб не разглядишь. За ним по двое-трое едут рыцари, человек двадцать, потом - с полсотни оруженосцев, а за ними - слуги. Все, как и командир, кутаются в плащи, поэтому слуг можно отличить только по отсутствию длинных копий. Наверняка, гонит их нужда. Рассчитывали питаться за счет трофеев, но следуют по узкой полосе, на которой на всю армию еды не наберешь. Эти решили рискнуть, удалиться от основных сил на несколько километров. Не учли, что наши дозоры внимательно следят за английской армией, или поверили в собственную непобедимость. Сейчас узнаем, чего они стоят.
        Я предлагал нашим рыцарям напасть из засады, внезапно. На меня посмотрели так, будто произнес что-то до ужаса неприличное. Я решил не настаивать. Не мои люди погибнут из-за их дурацких принципов. Вот в деревне прозвучал горн - и французский отряд начал выезжать на поле перед деревней. Поскольку они знали, что к ним приближается конный отряд, и были уверены, что англичане примут вызов и сразятся, как подобает истинным рыцарям. Сражение превратится в десятки поединков одни на один. Мой отряд должен был перебить удирающих слуг. Я был лучшего мнения об англичанах - и не ошибся.
        Англичане тоже начали трубить, но призывая на помощь своих, кто находится неподалеку. По данным нашей разведки таковых поблизости нет. И спешиваться и укорачивать копья, отсекая часть мечом или топором, чтобы удобнее было отбиваться в пешем строю. А вот это они зря делали. Лучников ведь с ними не было, так что подобное построение только снижало боевой потенциал английского отряда. Впрочем, в конных поединках французы сильнее, так что шансов выиграть верхом у англичан не было, а так, может, продержатся подольше и, глядишь, помощь подоспеет. Французские рыцари поступили не умнее. Вместо того, чтобы атаковать в конном строю, тоже спешились, хотя я советовал не делать этого. Поражения французов в последних крупных сражениях случились потому, что английские лучники останавливали конную атаку, убивая и раня лошадей. Но сейчас-то лучников не было! Обе стороны привыкли к шаблону и не решились отказаться от него, несмотря на то, что вводная изменилась. Французы построились и пошли в атаку по размокшей, вязкой земле. Еще одна ошибка. Метров триста в тяжелых доспехах и с оружием в руках вымотали их
основательно. Англичане напали дружно и начали теснить, несмотря на то, что их было меньше.
        Вот тут-то я и повел в бой свой отряд. Нам надо было преодолеть всего метров пятьсот, но я приказал не гнать лошадей. Скакали хлынцой, как на прогулке. Полусотня Мишеля де Велькура устремилась к слугам, которые охраняли лошадей, а остальные ударили в тыл сражающимся англичанам. Я орудовал пикой. Всадил ее одному слуге в спину между лопатками, легко пробив суконный плащ и доспех, если таковой был, затем другому. Третьим оказался оруженосец. Этот скинул плащ, чтобы не мешал. На нем осталась кольчуга из крупных плоских колец. Она не спасла от острого граненого наконечника пики. Следующим был рыцарь. Он услышал шум за спиной и развернулся. На нем шлем-бацинет с широкими щелями для глаз, бригандина поверх кольчуги с длинными рукавами. Левой рукой держит маленький рыцарский щит с рыжим оленем на зеленом поле, в правой - длинный меч, не очень удобный в пешем бою.
        Я легонько ударил пикой по шлему и прокричал, преодолевая рев и звон оружия, традиционную фразу:
        - Сдавайся или умрешь!
        Не уверен, что рыцарь расслышал мои слова, но предложение понял и принял. Опустив меч, он шагнул к моему коню, укрывшись за ним от других бойцов моего отряда. Я с трудом развернул Буцефала и показал жестом англичанину, чтобы следовал за мной. Он и сам уже понял, что это единственный способ выбраться живым из мясорубки, поэтому не отставал. Я проводил его к отряду Мишеля де Велькура, который, согласно моему приказу, ждал возле захваченных английских лошадей. Там рыцарь отдал одному из арбалетчиков щит, меч и кинжал, снял шлем. Длинные рыжеватые волосы рассыпались по плечам. Надевая шлем, их зачесывают наверх, чтобы смягчали удары. Англичанину было лет двадцать шесть. Длинные усы ярко рыжие, а короткая борода рыжеватая, в тон волосам на голове. То ли он подкрашивает усы, что бывает, то ли по жизни такие.
        - Лайонел Далтри, - представился рыцарь.
        Я назвал свое имя.
        - Для меня честь быть пленником такого известного рыцаря! - произнес с нотками иронии англичанин.
        - Для меня не меньшая честь оказать тебе такую честь! - сказал я в тон.
        - Можно мне! - кивнув на сражавшихся, вмешался в наш разговор Мишель де Велькур.
        Там еще рубились, но теперь уже французы теснят англичан.
        - Оставь десять человек - и вперед! - разрешил я.
        Надо было видеть, как обрадовался оруженосец. С отрядом в сорок человек он поскакал навстречу Хайнрицу Дермонду и нескольким арбалетчикам, которые вели в нашу сторону пленных.
        - Еще один отряд! - крикнул стоявший неподалеку от меня арбалетчик и показал в ту сторону, откуда приехали англичане.
        Оттуда на нас неслись десятка три всадников. Впереди скакал рыцарь без шлема и бригандины, в одной только кольчуге, но с длинным копьем, на котором развевался красный треугольный пеннон. Сопровождали его конные лучники. Эти ребята в конном бою слабоваты, а спешиться мы им не дадим.
        - Охраняй рыцаря! - приказал я арбалетчику, который первым их заметил. - Остальные - за мной!
        Врагов приближалось в три раза больше, но я был уверен, что нам вскоре подоспеет помощь. Я скакал на рыцаря, командира отряда. Вспомнилась китайская стратегема «Бей в голову, а остальное само рассыплется». В данном случае ее надо было применить в прямом смысле слова. С короткой пикой против длинного копья не попрешь, поэтому, когда до английского рыцаря оставалось всего-ничего, я повернул влево и оказался от него справа. Копье на эту сторону не перенесешь быстро и коня не развернешь, если не ждал подобного маневра. Рыцарь-то думал, что все будет, как во время турнира. Я обманул его ожидания. Впрочем, огорчался он не долго. Я ударил пикой в лицо. Наше сближение произошло быстрее, чем я предполагал, поэтому попал в шею. Выдернуть не успел, сбросил петлю ремешка пики с руки и выхватил саблю. На лучниках доспехи были слабеньки, в основном кожаные. Такие лучше рубить. Первому всаднику отсек руку с фальшионом. Второму, ударившись коленом о бок его коня, рассек туловище наискось от правого плеча до позвоночника. Лезвие саблю все покрылось кровью. То ли ее вид, то ли потеря командира, то ли спешившая к
нам помощь, то ли всё вместе охладили пыл английских лучников. Оставшиеся в живых начали разворачивать коней. Следующему я рассек шею, догнав и ударив сзади сбоку. Голова в шлеме без назатыльника склонилась вперед, а из раны толчками забила густая бурая кровь. Восемь англичан сумели удрать. За ними не стали гнаться.
        Мы взяли в плен пятнадцать рыцарей и четырнадцать оруженосцев. Два рыцаря и шесть оруженосцев достались моему отряду. Наверное, им было удобнее сдаваться нам. Слуг порубили. Здешние рыцари были не так беспощадны к врагам, как сражавшиеся в Бретани, просто не считали слуг за людей. На поле боя не задерживались. Быстро обобрав трупы, поскакали в сторону небольшого городка Суси. Пленных сдали королевским интендантам. Таков был приказ короля. За каждого нам заплатили по установленному тарифу: баннерет - тысяча ливров, башелье - пятьсот, оруженосец - двести пятьдесят. На известных командиров, виконтов, графов и герцогов были особые расценки, но нам таковые на этот раз не достались.
        12
        Уже третий месяц мы сопровождаем английскую армию. Она теперь движется плотно, не растекаясь в стороны. Мне кажется, герцог Ланкастерский уже забыл, что пришел сюда сразиться с французами, нанести им непоправимый урон. Сражаться с ним, несмотря на многочисленные приглашения, никто не хочет. Такова воля короля Карла Пятого. Теперь цель Джона Гонта, герцога Ланкастерского - всего лишь повторить поход своего старшего брата, Черного Принца, добраться до Бордо.
        Из Бретани пришли новости, не очень приятные. Как только коннетабль Франции отправил часть армии в Пикардию, а остальных распустил, в Брест прибыл флот графа Солсбери. Англичане прислали к Бертрану дю Геклену герольда с требованием или сразиться с ними под стенами Бреста, или отпустить заложников. Видимо, закрепились на выгодной позиции, имея за спиной крепкую крепость, куда можно удрать, если ситуация будет развиваться вопреки справедливости и божьей воли. Старый бретонский лис сразу всё понял и потребовал, чтобы, как искони заведено, сражение произошло в том месте, где о нем договорились, то есть, неподалеку от Нанта.
        Через четыре дня герольд вернулся и сообщил:
        - Монсеньор, я повторил моим сеньорам те слова, что ты в меня вложил. Мои сеньоры сказали, что так как они были назначены нести морскую службу, то не привезли с собой лошадей, и они не привыкли ходить пешими. По какой причине они сообщают, что если ты пришлешь им своих коней, то они безотлагательно придут в любое место, которое тебе будет угодно им назначить, чтобы сразиться.
        - Мой добрый друг, - произнес Бертран дю Геклен с той любезной улыбкой, с какой он любил говорить гадости, - слава богу, мы еще не настолько расположены к нашим врагам, чтобы должны были посылать им наших лошадей. К тому же, это должно будет рассматриваться рыцарями, как оскорбление.
        - Воистину, мои сеньоры не вложили в меня больше ничего, чтобы я мог к этому добавить. Всего лишь то, что если ты не примешь их предложение, то, как они сказали, у тебя нет никакой причины удерживать заложников, и что, вернув их, ты поступишь справедливо, - добавил герольд в свое оправдание.
        Герольдов, вообще-то, не принято убивать или калечить, но в этом правиле уже было столько исключений.
        - Передай своим сеньорам, что я не хуже их знаю, что такое клятва и ее соблюдение. Я жду их на том месте, где они должны быть, согласно уговору. Там и будем сражаться, - отрезал коннетабль Франции, теперь уже без улыбки.
        Ведь герольд передаст не только слово в слово, что ему говорили, но и как вел себя говоривший, где принимал, во что был одет. Люди этой эпохи, не утонувшие в потоке информации, запоминают и оценивают все мелочи. По крайней мере, до нас переговоры дошли из третьих, если не четвертых уст, но были переданы так, будто рассказчик присутствовал при них. Еще одна характерная черта - никаких импровизаций, домысливаний. Я слышал этот рассказ потом еще несколько раз, и они совпадали слово в слово. Разными бывали только выражения рассказчиков по поводу такого наглого нарушения порядка, заведенного в стародавние времена. Действовать по древнему обычаю - основа жизни людей Средневековья.
        Подождав до условленного дня, англичане, нарушив договор, вошли в Брест. Мало того, образец рыцарства Роберт Ноллис приехал в свой замок Дерваль, усилил его гарнизон и передал коннетаблю Франции и герцогу Анжуйскому, что договор был заключен без его ведома, поэтому не имеет силы, и даже потребовал, чтобы вернули заложников. Это было настолько наглым нарушением древнего обычая, что Бертран дю Геклен и Людовик Анжуйский лично привели армию к замку в тот день, когда должна была бы совершиться сдача его. Роберт Ноллис, который в это время находился в замке, подтвердил через герольда, что соблюдать условия договора не собирается. Герцог приказал привести заложников, двух рыцарей и оруженосца. Их поставили перед воротами замка на колени, как простолюдинов (рыцарь может встать только на одно колено, произнося клятву), и отрубили головы. После чего Роберт Ноллис приказал привести на надвратную башню трех пленных французских рыцарей и одного оруженосца, привезенных из Бреста, специально, наверное, для такого случая. Всем четверым отрубили головы. Мало того, тела их бросили в ров, причем головы в одну
сторону, а туловища в другую. Так можно поступать с клятвопреступниками. Роберт Ноллис переложил свою вину на ни чем неповинных пленных. Клятвы и раньше нарушали, но никто не осмеливался поступать так с благородными пленными. Сомневаюсь, что хоть кто-то теперь поверит в клятвы англичан и захочет быть от них заложником. Поняв, с кем имеют дело, коннетабль Франции и герцог Анжуйский сняли осаду Дерваля и пошли в Шампань, где в то время находилась армия под командованием Джона Гонта.
        Мне кажется, именно этот день можно считать окончанием эпохи рыцарства. Что забавно, именно с этого периода из рыцаря начнут создавать идеал мужчины. Романтики утверждают, что из говна можно сделать конфету. При этом сами отказываются кушать такие конфеты.
        Мой отряд движется то впереди, то рядом, то позади англичан. Становится все холоднее, особенно в горах, где мы сейчас находимся. Климат во второй половине четырнадцатого века намного холоднее, чем будет в этих местах в начале двадцать первого. Конец ноября, а здесь уже выпал снег и не растаял. На ночь мы обычно останавливаемся в каком-нибудь городе или замке, где нас встречают очень хорошо. Большинству англичан приходится ночевать в поле. Мало того, что они мерзнут, так еще и голодают. Соответственно, и дисциплина катастрофически ухудшается. Солдаты отказываются слушать командиров, небольшими группами уходят из колонн, чтобы раздобыть съестное. И натыкаются на небольшие отряды французской армии, которые в плен берут только рыцарей.
        Последние два дня мы двигались впереди англичан. Добравшись до очередного пересечения дорог, я подумал, что пора бы как-то разнообразить наш поход. Убивать голодных солдат стало скучно. Да и взять с них по большому счету нечего. Я решил оторваться от вражеской армии на день пути и подготовить для нее сюрприз. В двух узких местах по обе стороны от очередного перекрестка подрубили деревья и приготовили камни, а возле него устроили засаду. План мой был прост. Обоз англичан следовал в начале арьергарда, который обычно отставал на пару километров от второй колонны. Весь обоз нам не по зубам, но часть его отхватить можно и нужно.
        Я расположился на склоне горы над дорогой. Переминаюсь с ноги на ногу под высоким дубом, чтобы согреться. Температура около ноля, но дует холодный, пронизывающий ветер. Конь привязан рядом. Он скубет сухую бледно-желтую траву, которая торчит из снега. На дороге снег смешали с грязью, превратили в светло-коричневую кашу, а здесь, между деревьями, он лежит слоем толщиной сантиметров пять. Ниже меня полтора десятка бойцов прячутся за подрубленными деревьями. Еще столько же арбалетчиков на противоположном склоне ждут мой приказ. По дороге медленно ползут груженые арбы, запряженные волами. На каждой по два англичанина. Сидят, закутавшись в плащи и тесно прижавшись друг к другу. Они не похожи на бойцов победоносной армии.
        Вот из-за поворота долго не появляется следующая арба, в колонне образуется брешь. Я машу рукой - и на дорогу падет длинная сосна, перегораживает проезжую часть. Ездовые арбы, последней проехавшей мимо этого места, даже не оборачиваются, чтобы посмотреть, что случилось. Их волы продолжают месить светло-коричневую грязь, двигаясь к перекрестку. Отставшая от них метров на пятьдесят арба останавливается перед упавшей сосной. Волы принюхиваются к хвое, решая, наверное, не пожевать ли? Оба ездовые тупо смотрят на упавшее дерево, но слезать с арбы не желают. Следовавшие за ними тоже останавливаются и чего-то ждут. И я жду, когда передняя часть обоза окажется на перекрестке и остановится, потому что впереди дорога тоже завалена. Оттуда доносится звук горна - три продолжительных сигнала.
        - Валим! - командую я.
        На дорогу падают остальные подрубленные деревья, перегораживая ее основательно. По возничим остановившихся рядом с нами арб летят болты. Уцелевшие англичане спрыгивают на землю и, прячась за арбами, бегут назад.
        - Уходим! - командую я, отвязываю коня и сажусь на него.
        Мы спускаемся на дорогу и направляемся в сторону перекрестка. Впереди еду я на коне, за мной вышагивают арбалетчики. Движемся, не спеша. Погоня за нами будет не скоро. Зато навстречу бегут четверо англичан. Нас принимают за своих.
        - Засада! Засада! - кричит бегущий первым, мужчина лет тридцати, который придерживает левой рукой полу длинного шерстяного плаща.
        Он замечет арбалетчиков, идущих за мной, останавливается. Его соратники замирают рядом с ним. Поняв, что мы не англичане, мужчина озирается по сторонам, а потом произносит:
        - Я сдаюсь! - и отпускает полу плаща, которая нижним краем касается складки грязи на дороге.
        Я молча проезжаю мимо него и остальных англичан. Слышу, как сзади меня арбалетчики рубят всех четверых фальшионами. Крики боли, ругань на английском - и всё.
        Вскоре мы догоняем хвост передней части обоза. На передке уже сидит арбалетчик, погоняет волов. На обочинах дороги валяются трупы. С них сняли всё, даже рубахи. Я подъезжаю к арбе, смотрю, что она везет. Сверху лежала лодка с остовом, сплетенным из ивы и обтянутым кожей, типа каноэ, только шире. Англичане используют их не для переправ, а для постановки рыбацких сетей. Ловят рыбу в прудах, озерах, реках, которые попадаются по пути. Сеть лежала рядом. Она была влажная, хотя в последние два дня водоемов для рыбалки не было. Рядом с сетью находился большой медный котел, закопченный снаружи. От него шел запах дыма и подгоревшей овсяной каши. Впрочем, на счет овсяной я могу ошибиться. Рядом с котлом располагались ручная мельница и духовка для выпечки хлеба, под которыми лежали перевязанные пучки стрел, в каждом с сотню. На перекрестке арба повернула направо, вслед за остальными.
        - Сколько всего? - спрашиваю я Хайнрица Дермонда, который командует движением транспорта на перекрестке.
        - Сорок шестая, - отвечает саксонский рыцарь.
        Мы едем вслед за захваченным обозом километра полтора, после чего останавливаемся на месте следующей засады. Эта на случай погони. Я, правда, сильно сомневаюсь, что таковая будет. Первые две колонны, когда узнают, что случилось, будут уже далеко, вряд ли захотят возвращаться, а третьей, после того, как расчистит завалы, надо будет догонять их и отбиваться от наседающих со всех сторон французов. Арбы под командованием Мишеля де Велькура движутся дальше, а две сотни арбалетчиков занимают позиции на склоне горы, поросшей лесом. Я с рыцарями и оруженосцем Анри де Халле останавливаемся в ложбине рядом с дорогой. Для нас разводят костер, на котором мой слуга Тома начинает разогревать копченый свиной окорок. Нарезав большими ломтями окорок и хлеб, нанизывает их по очереди на палочки, которые втыкает одним концом в землю и наклоняет к огню. Жир будет вытекать из сала и пропитывать хлеб. Очень романтичное блюдо.
        - Я думаю, тысячи на полторы ливров взяли, - говорит Хайнриц Дермонд.
        После женитьбы деньги стали значить для него больше, чем даже оружие. Я давно уже не видел, чтобы он развлекался с двуручным мечом.
        - Не меньше, чем на две, - не соглашается Ламбер де Грэ.
        После чего оба замолкают. Наверное, подсчитывают, сколько им перепадет.
        Анри де Халле тоже молчит. Ему, как оруженосцу, не положено встревать в разговор рыцарей, только отвечать на вопросы, если зададут. Пожалуй, пора его и второго оруженосца посвящать в рыцари. Чтобы разговоры у костра были продолжительнее и содержательнее.
        13
        В середине декабря мы довели потрепанную и вымотанную английскую армию до города Бержерака, который пока принадлежал им. Там и попрощались. Коннетабль Франции и герцог Анжуйский разместились на зиму в графстве Перигор. У них были на это особые причины. В последнее время между нашей армией и английской засновали переговорщики, которых возглавлял архиепископ Руанский. Прислал легатов Папа Римский Григорий Одиннадцатый, чтобы добились заключения мира между двумя христианскими королями. Поскольку Григорий был ставленником французской короны, не удивлюсь, что подсказали ему эту мысль из Парижа. Французы не только отвоевали все, что потеряли по позорному мирному договору после поражение под Пуатье, но и отхватили изрядный шмат английских территорий на материке. Пора было остановиться, пережевать проглоченное. Тем более, что обе стороны устали от многолетней войны. Переговоры шли трудно. Англичанам не хотелось юридически закреплять такие потери, а у французов не было веских причин отказываться от завоеванного.
        С моим отрядом расплатились по контракту и разрешили отдыхать до лета, то есть, до Пасхи. Две сотни бойцов считались на службе в гарнизонах Ла-Рошели и пригородах, поэтому вместе со мной последовали туда, а остальные разъехались по другим городам. Им было, на что провести зиму. Этот год был не самым удачным на трофеи, но каждый рассудительный арбалетчик обеспечил себя не на одну зиму. Мы скакали весь световой день, чтобы успеть домой до Рождества. Даже самые отъявленные богохульники два раза в году - на Рождество и Пасху - обязательно ходили в церковь исповедаться и причаститься. Эти два праздника как бы очерчивали границу мирной, домашней жизни. На Рождество благодарили за то, что не погибли и обогатились летом, а на Пасху просили заступничества и хорошей добычи в предстоящей летней кампании.
        ЛаРошель встретила нас колокольным звоном. Мы теперь были частью города, поэтому ларошельцы вместе с нами гордились нашими победами. Я заставил своих бойцов построиться в колонну по три и проехать от ворот до центральной площади. Несмотря на морозный день и пронизывающий западный ветер, горожане высыпали на улицы, чтобы поглазеть на нас. Обычно отряды едут толпой, кому как вздумается, ничем не отличаясь от банды разбойников, каковыми, в принципе, и являлись. Средневековье склонно к символизму. Двигавшиеся строем бойцы были как бы проявлением строго регламентированного ПОРЯДКА. Восторженные возгласы зевак быстро смолкли. На нас смотрели с уважением и легкой опаской, как на строгого, но справедливого родителя. Мои бойцы тоже прочувствовали момент. Скакали молча, не приветствуя знакомых, не обмениваясь с ними шутливыми репликами. Сейчас они были не обычными воинами, а частью единого целого, королевской власти, данной, как здесь считали, от бога. Четыре полусотни выехали на площадь перед мэрией, остановились, развернувшись лицом к ней. На крыльцо мэрии вышли бальи, мэр, мелкие чиновники. Такого
представления они раньше не видели.
        Я занял место между крыльцом и своим отрядом, лицом к последнему, толкнул короткую речь:
        - Мы славно повоевали этим летом, верой и правдой послужили своему королю и народу. Убили много врагов, взяли богатую добычу. От имени короля, коннетабля и себя лично благодарю вас за службу!
        Троекратного «ура» не дождался. Не знают они еще такой ритуал. Не успел научить.
        - Командиры - ко мне, а остальные - свободны! - закончил я.
        Бойцы загомонили радостно, будто случилось то, чего они ждали всю жизнь. Построение распалось, расползлось по площади и прилегающим улицам. Хайнриц Дермонд, Ламбер де Грэ, Мишель де Велькур и Анри де Халле подъехали, чтобы выслушать последние наставления по несению службы в городе и окрестностях.
        В это время ко мне подошел бальи Жан Шодерон и, смущенно покашливая, будто посмел нарушить священный ритуал, поздоровался и сказал:
        - Мы решили отметить завтра ваше возвращение с войны. Приглашаем сеньора и его командиров. Будут все именитые граждане, как положено.
        - Мы принимаем приглашение, - важно, все еще не выйдя из роли безликого представителя законности и порядка, произнес я.
        В отличие от Серафины, я еще не привык к своему ларошельскому дому. Всё время кажется, что арендую его, что в любой момент могут показать на дверь. Радуюсь не столько возвращению домой, сколько окончанию скитаний, тревог. Въехав во двор, как бы расстаюсь с войной, убываю в зимний отпуск. Дома меня ждал сюрприз. На крыльце рядом с Серафиной стояла Мария. Обе счастливо улыбались. У меня еще не до конца стерлись условности из двадцать первого века, поэтому первым делом начал соображать, как вести себя с любовницей, чтобы не обидеть ее, но и не поссориться с женой.
        - Мы уже заждались тебя! - обнимая и целуя меня, произнесла Серафина.
        Следом за ней меня обняла и поцеловала Мария. С тех пор, как мы не виделись, у нее заметно вырос живот. В годы моей юности по такому поводу говорили: «С ней пошутили, а она надулась». Судя по всему, моя жена была в курсе того, кто пошутил с Марией. Видимо, ее это не напрягало. Может быть, потому, что и сама внебрачный ребенок.
        - Ты как здесь оказалась? - спросил я Марию.
        - Отец хотел выдать меня замуж за своего помощника, но я продала перстень, что ты подарил, и тайно уехала сюда! - рассказала она с тем восторгом, с каким женщины говорят о любви.
        Серафину ее рассказ приводил в такой же восторг. Ее нисколько не смущало, что это любовница мужа. Любовь и приключения - это так романтично, прямо из рыцарского романа! Для данной эпохи поступок, действительно, не типичный. Я, человек, выросший в другой культурной среде, не до конца, наверное, осознавал решительность и смелость Марии.
        Ночью, позанимавшись любовью с Серафиной, когда мы оба лежали расслабленные, ублаженные, я предложил:
        - Если хочешь, поселю Марию в другом месте.
        - Зачем?! Нам вдвоем интереснее, - сказала Серафина. - Знаешь, как скучно ждать тебя месяцами?!
        Не знаю и знать не хочу. Поэтому и родился мужчиной. Или наоборот?!
        14
        На пиру я сидел в центре стола. Справа от меня - Серафина; Хайнриц Дермонд с женой, довольно таки симпатичной брюнеткой, улыбчивой и дерзкой, стреляющей глазами во всех мужчин; Ламбер де Грэ и оруженосцы; богатые горожане с женами. Слева - бальи Жан Шодерон с женой-толстушкой, важной и сонной; новый мэр города, имя которого я постоянно забываю, с тощей и кислой второй половиной; Джакомо Градениго с женой-блондинкой, коренной венецианкой, не красавицей, но симпатичной; и опять-таки сливки города. Сначала подавали мясо птицы: куры, утки, гуси. К каждой свой соус. Французская кузня уже начала набирать обороты. Точнее, вспоминать наследство римлян, усовершенствуя его. Далее было мясо животных, приготовленное по-разному. Затем подали рыбу: соленую, копченую, жареную. Не было только вяленой, которая считается едой бедняков. Кстати, устрицы и мидии тоже пока что пища низших слоев общества. Как и модный в двадцать первом веке французский луковый суп. Видимо, со временем низы прорываются наверх и приносят с собой дурной вкус. Такая же ситуация будет и с черной и красной икрой. В тринадцатом веке она
считалась на Руси едой голодранцев, у которых не хватало денег купить саму рыбу. Через семьсот лет у голодранцев иногда будет хватать денег на выпотрошенную, дешевую, красную рыбу, но никогда - на икру. На десерт подали выпечку разных видов, в том числе и бретонские сладкие блины. Запивали все белым сладким вином. Оно здесь ценится выше местного красного. По моему мнению, красное вино здесь слишком кислое, но я бы не взял себя на должность сомелье в приличный ресторан.
        Когда начались танцы, я разок прошелся с женой по центру зала туда-сюда и потопал ногами, как умел, после чего разрешил Мишелю де Велькуру послужить Прекрасной Даме. Они тут начитались рыцарских романов, точнее, наслушались, потому что большинство читать не умеет, и начали изображать галантность так, как ее понимают. В двадцать первом веке понимать будут по-другому. Эта галантность не мешает рыцарям колотить жен и любовниц. При этом приговаривают, что бог создал женщину из ребра Адама, а кость не чувствует ударов. Я хотел подсказать, что в ребре еще и мозгов нет, но люди этой эпохи пока не додумались, что думает человек мозгами, хотя уже знают, что травмы головы лишают человека памяти и других интеллектуальных способностей.
        Возле меня сразу оказались Жан Шодерон и Джакомо Градениго. Поскольку они принадлежали к разным кланам, разговор обещал быть интересным.
        Начал его бальи, проинформировав меня:
        - Пьер де Молеон, сеньор Ре, погиб этим летом в Бретани, воюя на стороне англичан.
        - Царство ему небесное! - даже не перекрестившись, пожелал я.
        Оба мои собеседника сочли нужным сделать это, а мой пофигизм приняли за ненависть к врагу.
        - Перед этим он попал в плен к кастильцам во время морской битвы. Жена выкупила его за две с половиной тысячи ливров, - продолжил Жан Шодерон.
        Я никак не мог понять, к чему он клонит, поэтому спросил:
        - И какое это имеет отношение ко мне?
        - Деньги эти были взяты в долг. На них проценты набежали… - начал отвечать бальи.
        - Большие проценты, - вставил Джакомо Градениго.
        - …Я пытался помочь вдове - она мне кузиной приходится, - но доходов с сеньории не хватает даже на погашение процентов. Надо бы продать ее, - закончил Жан Шодерон.
        Видимо, я - самый перспективный покупатель. Богатые горожане пока опасаются покупать сеньории целиком. Уж больно беспокойный бизнес!
        - А твой интерес в чем? - спросил я Джакомо Градениго.
        - Я выкупил часть долга, - ответил мой внук. - Эта сеньория - очень выгодное вложение денег. Она приносит почти тысячу ливров в год.
        Так понимаю, встрял он в эту сделку, уверенный, что я куплю сеньорию, а он наварится.
        - Вот и купил бы ее сам, - посоветовал я.
        - Мне она ни к чему. Собираюсь через несколько лет вернуться в Венецию, - ответил Джакомо Градениго.
        Я подумал, что сеньория пригодится мне. Не столько, как источник дохода, сколько для статуса. Александр, сеньор де Ре, - это звучит серьезнее, чем Александр Венецианец.
        - Какова сумма долга? - поинтересовался я.
        - Немногим более четырех тысяч ливров, - ответил мой внук.
        - А сколько хотят за сеньорию? - спросил я.
        - Восемь тысяч, - ответил бальи.
        Сошлись на шести. Вдова была бездетна и имела дом в Ла-Рошели, так что две тысячи ей хватит, чтобы достойно встретить старость. Если, конечно, в свои сорок с небольшим не выскочит еще раз замуж. Наверняка найдется желающий помочь ей потратить эти две тысячи.
        Сеньория занимала большую часть острова Ре, который был километров тридцать в длину и около пяти в ширину. Остальное принадлежало цистерцианскому монастырю Богоматери. Я стал собственником четырех деревень, двух солеварен и леса. В лесу имел право охотиться только на зайцев и кроликов. Таков был договор, заключенный крестьянами с одним из предыдущих сеньоров лет двести назад. В то время в лесу водились олени, охотясь за которыми сеньор со свитой вытаптывал крестьянские поля и виноградники. За отказ от охоты на оленей, крестьяне платили по десять су с каждой четверти собранного винограда и сетье пшеницы. По преданию, остров появился после землетрясения, которое поглотило римский город Антиош, но придет время, и город появится вновь, а остров исчезнет. Поскольку я знал, что случится это не раньше, чем в двадцать первом веке, пророчества этого не боялся. Отсутствие моста, соединяющего остров с материком, тоже не огорчало. Меньше непрошеных гостей будет. Впрочем, жить на острове я не собирался.
        15
        Все мои надежды на заключение мира с англичанами не оправдались. В начале апреля прискакал гонец от коннетабля Франции с приказом после пасхи прибыть в Перигё. Этот город располагался на террасе низкой горы или высокого холма, на правом берегу реки Иль. Защищен вылом, сухим рвом и двумя кольцами стен. Видимо, место здесь не самое спокойное. Издалека был виден высокий собор в честь местного святого Фронта, пятикупольный, в византийском стиле, похожий на венецианскую базилику святого Марка, которая, как мне говорили, в свою очередь являлась импровизацией на тему константинопольского храма Двенадцати апостолов. Может быть, имя святого было виной, что именно в этих местах постоянно проходила линия фронта: то между галлами и римлянами, то между римлянами и франками, то между французами и англичанами. Здесь собралась огромная для данного региона и периода армия: около шести тысяч латников, пятнадцати тысяч пехотинцев и двух тысяч генуэзских арбалетчиков, которых наняли, чтобы противостоять английским лучникам. Видимо, французы решили напрячься в последний раз и столкнуть англичан в Бискайский залив. Вся
эта орава в середине мая двинулась на запад. В кои-то веки западноевропейцы направились в нужную сторону.
        Мой отряд занимался разведкой и поставками продуктов, то есть, грабежом деревень. Грабить по большому счету было нечего. Урожай прошлого года был уже съеден, оставленное на семена использовано по назначению, а скот спрятан в крепостях или лесах. Большую часть времени мы охотились в лесах на домашний скот, используя моих собак, которых я взял с собой в поход. Серафина после свадьбы вдруг разлюбила псовую охоту. Нужного ей зверя она уже затравила.
        Первым городом на нашем пути был Сен-Сильвер, сеньором которого был аббат. То ли сан, то ли количество осаждавших принудили его вступить в переговоры, которые закончились быстро. Город не участвовал в войне ни на одной из сторон, пока граф де Фуа, сюзерен аббата, не определится, на чьей он стороне. Граф отказывался совершать оммаж как королю Англии, так и королю Франции. Нам были выданы заложники, которых препроводили в темницу Перигё.
        Следующим был город Лурд. Горожане согласились сдаться, но губернатор Арно де Вир сообщил, что сдаст город только самому графу де Фуа, который его сюда назначил. Поскольку город был слабо укреплен, а позиция графа до сих пор не ясна, коннетабль Франции Бертран дю Геклен приказал своей армии идти на штурм. Действовал по привычной схеме - в начале кампании захватить и наказать слабый город, после чего сильные начинали сдаваться быстро. Горожане в обороне не участвовали, поэтому захвачен Лурд был за день. Арно де Вир, как подобает рыцарю, погиб в бою. Захваченных в плен воинов гарнизона перебили, а вместе с ними и нескольких влиятельных горожан, сочувствовавших англичанам. Имущество их было разграблено, семьи изгнаны из города.
        Поход закончился под стенами крепкого города Со. Его защищал вал с палисадом, затем ров шириной метров двенадцать, затем стены высотой шесть метров и с двенадцатиметровыми пятиугольными башнями. Как только мы осадили город, прибыли послы от графа де Фуа с просьбой выдать охранные грамоты его вассалам, которых он приглашал на совет. Само собой, грамоты были выданы. К графу приехали сен-сильверский аббат, виконт Шательбон, сеньоры де Марсен и де л`Эскю. Совещались не долго. Решение было предсказуемо: они предлагали перемирие до дня святого Лаврентия (десятого августа), а потом совершат оммаж тому, кто окажется сильнее перед Монсаком - небольшим городком возле Бержерака. В качестве залога в выполнении этого договора граф де Фуа и другие сеньоры выдали заложников. Наша армия сняла осаду и вернулась в Перигё.
        Лето я провел, охотясь в окрестностях Перигё. Леса здесь были густые, с преобладанием дуба и пиний. В известняковых холмах много пещер. В одной из них мы прятались от дождя, и я заметил на стенах рисунки, изображавшие сцены охоты. Не знаю, кто их нанес, может быть, детишки, но приказал завалить вход в пещеру камнями. Глядишь, доживут до просвещенных времен, и археологи и историки, которые обнаружат их, помянут меня добрым словом или хотя бы не кинут в меня один из тех камней, которыми мы завалили пещеру.
        Коннетабль Франции Бертран дю Геклен и его племянник Оливье де Манни посвятили это время обмену своих владений в Кастилии на английских сеньоров, захваченных во время морского сражения под Ла-Рошелью. Первый за свое графство получил графа Пемброука, а второй за сеньорию - Жискара д`Англа, его племянника Гийома, Одо де Грансона, Жана де Гриньера и сеньора де Таннейбуто. Кастильцы доставили пленных в Перигё. Оказалось, что коннетабль Франции в финансовых делах не такой удачливый - или именно такой же?! - как в военных. За своего пенника он запросил те самые сто тысяч, которые были заплачены когда-то за него самого. Граф Пемброук оказался не таким богатым, как думал Бертран дю Геклен. У него не нашлось даже десяти тысяч на залог, чтобы освободиться из плена и отправиться собирать выкуп. Помогли миланские купцы из Брюгге. Они согласились заплатить сто двадцать тысяч ливров, когда граф прибудет к ним. По слухам, с ними он должен был рассчитаться прямыми поставками английской овечьей шерсти, которая сейчас вся шла через Кале и облагалась высоким налогом. Не успел граф Пемброук покинуть Перигё, как
заболел и в городе Аррасе помер. Зато племянник коннетабля обменял Жискара д`Англа на находившегося в английском плену сеньора де Руайе, в благодарность за что получил руку единственной дочери сеньора и хорошее приданное. Остальных своих пленников отпустил, согласовав сумму выкупа. Никто их них не умер по пути домой.
        Людовик, герцог Анжуйский, вел переговоры с Джоном, герцогом Ланкастерским. Закончились они в конце июля. Результатом переговоров стало заключение перемирия между двумя герцогами до конца августа. Они договорились встретиться в конце сентября в Пикардии и продолжить переговоры о заключении мира между королевствами Франции и Англии. После чего герцоги Ланкастерский и Бретонский с большей частью английских рыцарей и лучников отплыли из Бордо в Англию.
        А Людовик Анжуйский не спешил распускать свою армию. В начале августа мы пошли к городу Монсаку. Простояли там шесть дней, ожидая англичан. Те сочли, что заключение перемирия отменяет другие договора, и не пришли. Граф де Фуа и его вассалы так не считали, поэтому совершили оммаж французскому королю.
        В Монсаке мы постояли восемнадцать дней. Ждали, когда закончится срок перемирия. Я решил как-то разнообразить ожидание и предложил коннетаблю Франции произвести в рыцари двух моих оруженосцев. К ним пристегнули еще десятка полтора молодых людей. Процедура была скромной. В кои-то веки они помылись и провели ночь в одних рубахах в церкви. Утром их одели празднично, привели к Бертрану дю Геклену, который врезал каждому по шее. После чего вновь испеченных рыцарей опоясали мечами и украсили позолоченными шпорами. Дальше была пьянка, точнее, продолжение ее, только с большим количеством рыцарей.
        Первого сентября мы отправились захватывать другие владения англичан и их сторонников. Город Ла-Реоль сдался после трех дней осады. Им надо было время, чтобы сообразить, что гарнизон Бордо слишком мал, чтобы прийти на помощь, а герцог Ланкастерский со своей армией уже в Англии. Дальше были Лангон, Сен-Макер, Кондом (приятное название!), Базиллк, Молеон, Ла-Тур-де-Прюденс, Ла-Тур-де Дро… Стоило большому отряду приблизиться к городу или крепости, как гарнизон сдавался и совершал оммаж королю Франции. За короткий срок на сторону французов перешло сорок городов и замков. Было бы и больше, если бы Карл Пятый не отозвал брата Людовика в Париж, чтобы проинструктировать перед переговорами с англичанами. После чего с моим отрядом рассчитались сполна и отправили нести службу в Ла-Рошели.
        16
        Дома меня ждало пополнение семейства. Ровно через неделю после моего отъезда Мария родила сына. В эту эпоху большой детской смертности крестили через несколько дней после рождения, чтобы, не дай бог, младенец не умер некрещеным, поэтому моего возвращения ждать не стали. Ни один из дедов не стоил того, чтобы в честь него называть малыша, поэтому мы договорились с Марией, что назовет мальчика Жаном, а девочку Жанной. Эти имена очень нравились моей любовнице, а мне было без разницы. Увлекает выбор имен для первых десяти детей. Потом становится скучно.
        Второй новостью была беременность Серафины. Забеременела она примерно за неделю до похода, и теперь была с большим животом и равнодушным отношением к сексу. За нее с усилившимся после родов энтузиазмом отдувалась Мария. Всё-таки две жены - это в полтора раза лучше, чем одна.
        До зимы было время, поэтому я занялся строительством корабля. Раз уж мы бриганты, будет строить твиндечную бригантину. Киль заложили двадцатипятиметровый. Шириной корабль будет в пять метров, чтобы соотношение к длине было, как один к пяти. Я не знал, измеряется ли длина по килю или наибольшая. Если наибольшая, то соотношение будет еще лучше, как у клипера. На фок-мачте будут прямые паруса, фок и фок-марсель, на грот-мачте - грота-трисель и топсель. К ним добавятся стаксель и кливер, так что при хорошем ветре в балласте должна будет бежать легко и быстро. Решил поставить на нее штурвал, чтобы легче было управлять рулем. Механизм придумал самый простой. Чем проще, тем меньше поломок и тем легче ремонтировать. На всякий случай оставил место и для румпеля. В себе, как инженере-подражателе, я не очень уверен. До холодов успели сделать набор и обшить до твиндека. Остальное отложили до тепла. Здесь не Италия или Португалия, где зимы были, когда я там жил, сравнительно теплые.
        Второй вопрос, которым я занимался и в холода, была артиллерия. Пора было обзавестись пушками. Делать, как все, бомбарды из полос железа я не стал. Заказал бронзовые у литейщика колоколов. Объяснил ему, что металл должен быть не звонким, а крепким, то есть олово должно составлять в сплаве не четверть, а десятую часть. Стволы изготовил с цапфами по бокам, чтобы можно было регулировать угол стрельбы, поднимая и опуская только ствол, а не вместе с лафетом, как делают сейчас. Калибр выбрал миллиметров сто пятьдесят. Ядро из такого пробьет борт любого нынешнего судна, расшибет городские ворота и некрепкую стену. Всего мне отлили шесть обычных пушек и одну с более длинным стволом. Я решил, что сделаю по шесть пушечных портов с каждого борта. Двумя бортами редко стреляют, а на поворот оверштаг или бакштаг уходит больше времени, чем на заряжание и перетаскивание пушек. Да и приходится отвлекать на работу с парусами часть экипажа. Седьмая пушка будет стоять на баке и называться погонной. От слова «погоня». Надеюсь, нам будет за кем гоняться. Кузнецам заказал чугунные ядра, а литейщику - свинцовую картечь,
до которой пока не додумались. Заодно литейщик изготовил мне ружейный ствол с нарезами, которые поворачивались на пол-оборота, калибра миллиметров пятнадцать. Отлил он и пули свинцовые, конические и длиной три калибра. Всё-таки по броне придется стрелять, пуля должна быть тяжелой, и, благодаря такой длине, будет сжиматься в стволе, заполнять нарезы и закручиваться. Я понятия не имел, как делается кремниевый замок, поэтому винтовка получилась фитильная. То есть я знал, что в кремниевом замке такой же принцип, как и зажигалке с кремнием, но как его присобачить у отверстия, как соединить с курком - понятия не имел. Меня хватило только на систему прижимания горящего фитиля к запальному отверстию. Отталкивался от арбалетного замка. В отличие от жигана, запальное отверстие сделал сбоку, чтобы не мешало целиться, и добавил к нему чашечку, чтобы порох не высыпался, и легче было поджигать.
        На свиноферме построил барак с большой печью, в котором занялся изготовлением пороха. Я смешивал состав в нужной пропорции, замачивал его, после чего передавал рабочим. Они перемешивали, зернили, сушили и расфасовывали по гильзам из навощенной бумаги. Методом проб я определил количество, необходимое на хороший выстрел. Потребовалось больше пороха, чем я предполагал. Качество пороха было хуже, чем у того, что я делал в юности, но намного лучше того, что делали сейчас другие. Селитра отличалась от той, какую я использовал в двадцатом веке, а как ее улучшить, я не знал. Только очищал от посторонних примесей, растворяя в воде, а потом выпаривая. Начал производить и собственную селитру. Для этого навоз со свинофермы сгребали в яму, над которой на решетку накладывали солому, перемешанную с известняковой крошкой. На них и образовывался белый налет селитры. Правда, зимой дело шло плохо. Как мне сказали, надо, чтобы в яме было жарко и сыро. Пока больше использовал покупную селитру. Сперва местную, а потом перешел на кастильскую, которая, как и индийская, оказалась немного лучше, но последнюю здесь было
трудно достать.
        Зиму провел в обучении комендоров. Сперва не было желающих связываться с дьявольским творением, но, когда я сказал, что будут получать, как оруженосец и даже рыцарь-башелье, быстро набрались добровольцы. Я взял с запасом, а потом лишних, самых тупых, перевел в резерв. На каждое орудие назначил трех человек: наводчика, который будет получать, как рыцарь, заряжающего и подносчика ядер, которые будут иметь ставку оруженосца. Черт оказался не так страшен, как малюют. Уже на второй день бойцы не боялись пушек и не забывали открывать рот во время выстрела, чтобы не сильно било по барабанным перепонкам. Меткость сильно страдала, что не мудрено с гладкоствольными пушками и малоопытной обслугой. Главное, что научились быстро заряжать и стрелять.
        Всё это время до нас с запозданием на несколько дней, а то и недель, доходили новости. В середине октября, когда в Брюгге уже шли переговоры между герцогами Ланкастерским и Анжуйским, третий герцог, Бретонский, приплыл в свою вотчину с английской армией из двух тысяч латников и трех тысяч лучников, которым было заплачено за полгода вперед. Поступили так потому, что с вернувшимися из прошлогоднего рейда лучниками до сих пор не расплатились, и желающих повоевать на халяву не нашлось. Бретонские города с поразительной быстротой начали переходить на сторону своего старого сеньора. Их можно понять. Какая им разница, кому отстегивать?! Лишь бы не грабили. Правда, не все так поступали. Те, в которых стояли гарнизоны сторонников Карла Пятого, сражались до последнего.
        Получилось так, что англичане осадили Оливера де Клиссона в городе Кемпере. Обложили плотно и начали рыть подкоп. Понимая, что долго не продержится, Оливер де Клиссон начал переговоры, предлагая сдать замок с правом свободного выхода без имущества и даже с выплатой выкупа. Герцог Бретонский требовал сдачи без всяких условий. Для побратима коннетабля Франции, так любимого англичанами, это значило верную смерть. Они с трудом выпросили отсрочку на восемь дней, надеясь на чудо. И оно свершилось. Именно в это время в лагерь герцога Бретонского приехали два английских рыцаря и привезли договор о перемирии на год, подписанный в день Всех Святых (первого ноября) герцогами Анжуйским и Ланкастерским. Говорят, Жан де Монфор, узнав о перемирии, так покраснел от злости, что боялись, как бы с ним не случился удар. В сердцах он бросил свою армию, заехал в замок Орэ за женой и вместе с ней уплыл из Бреста в Англию. Оливье де Клиссон якобы даже предлагал герцогу проводить его до Бреста. Впрочем, Жан де Монфор вряд ли слышал это предложение.
        Несмотря на перемирие, французы настояли, чтобы соблюдались договора, заключенные до него. По одному из таких договоров под власть французского короля перешел замок Сен-Совьер-ле-Виконт. Карл пятый отдал его в лён своему коннетаблю Бертрану дю Геклену. Наверное, в утешение за графа Пемброука.
        В январе я стал отцом дочери, которую назвали Адель в честь бабушки по матери, умершей от чумы, когда Серафина было два года. Еще через неделю состоялись три свадьбы. Три моих рыцаря - Ламбер де Грэ, Мишель де Велькур и Анри де Халле - обзавелись лучшими половинами. В материальном плане действительно лучшими. Одна была дочерью бальи Жана Шодерона, а две другие принадлежали к Оффре и Фуше - самым богатым семействам Ла-Рошели. Самое забавное, что у меня спросили разрешением на браки, поскольку я - командир этих рыцарей. Я, конечно, разрешил. Теперь они вряд ли перейдут служить другому баннерету. Переженились на горожанках и многие рядовые бойцы моего отряда. Ребята они по местным меркам не бедные, имеют очень хорошую работу и зарплату. Сейчас получали наполовину меньше, чем в походе, но все равно больше, чем зарабатывает ремесленник средней руки. В общем, мой отряд безболезненно влился в коммуну Ла-Рошели. Горожане этому обрадовались. Теперь их уж точно будут защищать, не щадя живота своего.
        17
        Дует крепкий северо-западный ветер. Он срывает седые гребешки с высоких волн, швыряет россыпью брызг на палубу бригантины, которая с зарифленными парусами несется курсом ост-зюйд-ост за небольшим суденышком. Это двухмачтовый гукер. Поскольку передняя мачта выше задней, называются они грот и бизань. К длинному бушприту прикреплен грот-стень-стаксель и кливер. На обеих мачтах косые паруса со свободной нижней шкаториной, без гика. Здесь часто бывают сильные, резкие порывы ветра, которые могут опрокинуть судно, а такое решение позволяет быстро раскрепить парус, снять давление на него. Как проинформировал мой шкипер-ларошелец Эд Фессар - коренастый сорокадвухлетний мужчина с мясистым красным носом, длинной черной бородой с проседь и без передних зубов, выбитых в пьяной драке в одной из таверн Лондона, - обычно гукеры используют рыбаки, но этот шел от английского берега с грузом, в том числе и палубным, накрытым шкурами, скорее всего, шерстью. Вывоз шерсти из королевства Англия строго регламентирован и обложен высокими пошлинами. Кто-то пытался заработать на нарушении королевского указа. Мы гонимся за
гукером уже часа три. Дистанция между судами сокрашается медленно, но верно. Не то, чтобы мне так уж нужна эта дешевая добыча, а просто надо было сделать зачин, поднять настроение экипажу. Мы уже две недели в море. Три рыцаря, полсотни арбалетчиков и полсотни матросов последние дни сморят насуплено и говорят мало. Бунта, конечно, не будет, но репутация удачливого командира пострадает.
        Я стою на полубаке рядом с погонной пушкой. Она примерно на полметра длиннее остальных и с более толстыми стенками, чтобы выдерживала усиленный заряд. Впрочем, все пушки проверены тройными зарядами. Ни одна не подвела. С другой стороны возле орудия стоит Жак Пушкарь - мужчина двадцати девяти лет с длинными темно-русыми волосами, завязанными в конский хвост засаленной, темно-красной лентой, длинным тонким носом, большим узкогубым ртом и короткой бородкой, которая растет как-то кустиками, разделенными узкими проплешинами. Он единственный из всех комендоров получил прозвище Пушкарь, потому что самый лучший наводчик. Сперва он внимательно слушал мои объяснения и стрелял плохо, а когда я оставил его в покое, Жак начал целиться по-своему и попадать метко. До гукера кабельтова три, может, больше, потому что море скрадывает расстояние.
        - Добьем? - спрашиваю Жака Пушкаря.
        - Может, и добьем, - вяло отвечает он.
        Жак никогда не противоречит мне. Истинный ответ надо выковыривать из интонации, темпа речи.
        - Подождем еще, - соглашаюсь я.
        Мы смотрим, как гукер, переваливаясь с одного низкого борта на другой и принимая воду на палубу, стремится к показавшемуся на горизонте пикардийскому берегу, к мелководью, где мы не достанем его. На палубе три человека в длинных кожаных плащах с капюшонами: одни - на румпеле, двое - возле мачт, готовые в любой момент освободить или перенести паруса. Они не оглядываются, не смотрят на нас. Видимо, не впервой убегать.
        - Пожалуй, надо бы попробовать, - чуть живее произносит Жак Пушкарь.
        Он снимает с запального отверстия лоскут просмоленной материи, придавленной свинцовой картечиной. Заряжающий засыпает в отверстие затравку из бычьего рога с медной крышкой, проталкивая ее толстой бронзовой иглой. Наводчик приседает позади пушки, проверяет прицел. Гукер правее от нашего курса. Жак Пушкарь не меняет угол наклона ствола, ждет, когда нос судна начнет опускаться в ложбину между волнами. Выпрямившись и став сбоку, берет чадящий фитиль, прикрепленный к концу полуметровой палки. На конце фитиля сероватый пепел, напоминающий сигаретный. Наводчик сдувает его, открыв красный огонек, который быстро становится серым. Фитиль, как нос птицы, опускается в запальное отверстие. Порох вспыхивает с хлопком. Несколько секунд томительной тишины - и резкий грохот бьет по ушам. Из пушки вылетают клочья пыжей. Мне кажется, что замечаю и вылет ядра. На самом деле замечаю его в сотнях метров от бригантины, когда ядро отталкивается, как плоский камешек, от одной волны, второй, третьей, пролетая рядом с гукером.
        Пушка отъезжает назад метра на полтора и останавливается, удерживаемая двумя канатами. К ней сразу подходит заряжающий, прочищает ствол банником, намоченным в воде с уксусом. Такой раствор гасит недогоревшую селитру и лучше снимает нагар. Подносчик дает гильзу с порохом. Его засыпают в ствол, забивают пыж, закатывают ядро и добавляют еще один пыж. Пушку выкатывают на позицию. Жак Пушкарь прицеливается, а заряжающий засыпает затравку в запальное отверстие.
        - Возьми выше, - советую я.
        - Угу, - мычит с азартом наводчик.
        Второе ядро сносит парус с бизани. Лохмотья его напоминают широкий и короткий вымпел.
        Заряжающий начинает банить ствол, а подносчик достает из деревянного ящика следующую гильзу с порохом. Они уложены в ячейки, которых пять в длину и четыре в ширину.
        - Не надо, - говорю я, - и так догоним.
        Поняли это и на гукере. На нем опустили грот, а потом и кливер, оставив только стаксель, чтобы иметь движение, не развернуться бортом к волне.
        Мы догоняем гукер, швартуем лагом, левым бортом к нашему правому. По моему приказу шкипер поднимается на бригантину. Ему лет пятьдесят. Кожаный плащ и высокие сапоги, темные от воды, впитавшейся в них. Лицо у шкипера красное, обветренное. Длинная, наполовину седая борода всклокочена. Его обыскивают, забирают кожаный кошель с дюжиной золотых английских флоринов, которые в народе называют «леопардами», потому что этот зверь - герб английских королей - изображен на монетах. Шкипер с интересом рассматривает парусное вооружение бригантины. Создается впечатление, что оно интересует пленника больше, чем собственная судьба. Я не тороплю его, жду, когда налюбуется.
        - Меня никто раньше не догонял, - говорит он глухим, сорванным голосом на северном диалекте французского.
        - Когда-то это должно было случиться, - философски произношу я и спрашиваю: - Фламандец?
        - Да, - отвечает он.
        Графство Фландрия не участвует в войне, собирая пригласительные подарки с обеих враждующих сторон. Их правителя Людовика Второго не смущает, что его единственная дочь и наследница замужем за Филиппом, герцогом Бургундским, братом короля Франции. Впрочем, в последнее время, после того, как англичане обложили экспортируемую шерсть высоким налогом, чем помогли собственным производителям тканей и подложили свинью фламандцам, графство начало склоняться на сторону Франции.
        - Везешь беспошлинную шерсть? - продолжаю я допрос.
        - Надо как-то зарабатывать на жизнь, - уклончиво отвечает шкипер.
        - Да, это выгоднее, чем рыбу ловить, - соглашаюсь я и приказываю своим матросам: - Перегружайте шерсть в твиндек.
        Грузоподъемность этого гукера тонн пятнадцать-двадцать. Груз шерсти потянет на три-четыре тонны, так что на остойчивость бригантины сильно не повлияет.
        - Чем быстрее перегрузим, тем быстрее отпущу, - говорю я напоследок шкиперу.
        Он, конечно, не верит, но, спустившись на борт гукера, приказывает своим двум матросам поспешить. Шерсть связана в тюки одинакового размера. Стрелой поднимаем по четыре, отправляем в твиндек. Шерсть, перевозимая на палубе, подмокла, с нее капает морская вода. Приказываю сложить ее в кормовой части твиндека.
        Часа через два заканчиваем грузовые работы.
        Я приказываю отшвартовать гукер, советую напоследок шкиперу:
        - В следующий раз не пытайся убежать, пожалей паруса.
        Он что-то бормочет в ответ, не веря, что отделался только потерей груза. Мне его суденышко ни к чему. Возни с ним будет больше, чем денег получишь.
        - На какую сумму потянет груз? - спрашиваю своего шкипера.
        - Смотря, где продавать, - отвечает Эд Фессар. - Если в Ла-Рошели, то ливров на двести.
        С учетом того, что две трети добычи принадлежат мне, как капитану и судовладельцу, на каждого члена экипажа выйдет меньше ливра. Лиха беда начало!
        18
        Временами погода в Ла-Манше бывает восхитительной. Светит солнце, дует мягкий северо-восточный ветер, море спокойно и миролюбиво. Разве что цвет воды даже в такие дни сероватый. Может быть, из-за того, что глубины здесь небольшие. Бригантина медленно рассекает почти гладкое море, двигаясь на запад. Четвертый день мы крейсируем севернее Нормандских островов. Впрочем, пока что их так не называют. Острова существуют по отдельности, потому что принадлежат разным сеньорам. Я провожу на палубе занятия по навигации с Ламбером де Грэ, Мишелем де Велькуром, Анри де Халле, Эдом Фессаром и пятью опытными и наиболее сообразительными матросами. Рыцари слушают в пол-уха. Все, что не связано непосредственно с войной, их мало интересует. Зато шкипер и матросы не пропускают ни слова. Во-первых, я учу их тому, чего они ни от кого другого не смогут узнать; во-вторых, для них, особенно для матросов, это возможность подняться по социальной лестнице. Здесь, конечно, не Португалия, где капитан приравнивается к рыцарю, но все равно это переход на более высокий уровень. В эту эпоху капитан - не просто наемный работник, а
компаньон. Он имеет долю с прибыли, иногда сам торгует. Я учу этих ребят пользоваться картой и компасом, не бояться отрываться от берега. Схватывают на лету. В отличие от рыцарей, море - их дом родной, правда, не всегда уютный и безопасный.
        - Вижу судно! - доносится из «вороньего гнезда».
        Наблюдатель показывает на северо-запад.
        - Большое? - спрашиваю я.
        - Большое и не одно! - радостно кричит наблюдатель.
        - Ложимся на курс норд-вест! - приказываю я.
        Матросы начинают работать с парусами, меняя их положение. В полветра и так небольшая скорость бригантины становится еще меньше. Арбалетчики готовят доспехи и оружие, словно бой вот-вот начнется. Никак не привыкнут, что между обнаружением противника и боем может пройти несколько часов.
        Догнали караван под вечер. Это были три большие, «круглые» корабля с высокими бортами, одномачтовые, но с марселями выше грота и стакселями и кливерами. Начали перенимать опыт у итальянцев и фламандцев. Пока получаются странные ублюдки. На баке и корме башни для лучников. Пушек нет. По словам Эда Фессара, которому доводилось служить на английских кораблях, длинные луки считаются лучшим оружием, чем пушки. Если сравнивать с теми, можно сказать, одноразовыми для быстрого морского боя бомбардами, которые используются сейчас, лучник с длинным луком, действительно, более эффективен.
        Я приказываю перекатить все шесть пушек на правый борт, четыре зарядить ядрами, две - картечью. Сам перехожу на полубак, где Жак Пушкарь готовит к стрельбе погонную. Рукавом стеганки он стирает белесые пятна соли, оставленные высохшими каплями морской воды на надраенном до золотого блеска орудийном стволе. Это не я заставляю драить пушки, инициатива самих комендоров. Они чувствуют себя военной элитой и держатся соответственно. Пока что на их боевом счету только порванный парус. Но ведь как грохотали!
        Купеческий караван приближение бригантины не испугало. Используя благоприятный ветер, продолжают идти прежним курсом, строго на юг, чтобы пересечь Ла-Манш по кратчайшему расстоянию, зацепиться за бретонский берег и дальше пойти вдоль него. По словам Эда Фессара, направляются «купцы», скорее всего, в Бордо. Там нагрузятся вином, которое самый востребованный и прибыльный товар в Англии.
        - Даже если из Англии ничего не везти, все равно будешь с хорошей прибылью, - рассказал шкипер.
        Из погонной пушки начинаем стрельбу с дистанции два с половиной кабельтова. Пусть Жак Пушкарь попрактикуется. Целился он в носовую башню, но не сделал упреждение и взял низко, поэтому попал в борт выше ватерлинии. Ни тебе большой пробоины, ни тебе щепок в разные стороны! Ядро просто исчезло в корпусе. Наверное, застряло в грузе. Если захватим судно и откроем трюм, найдем ядро. Второе угодило под основание башни, отчего она покосилась на левый, ближний к нам борт. После этого на «купце» забеспокоились, начали менять курс вправо, уклоняться от встречи с нами. Третье ядро попало в наклоненную башню, с которой ушли лучники. С дистанции метров восемьдесят трудно было не попасть. В это время по нам начинают стрелять лучники с кормовой башни, и я приказываю всем спрятаться. Лучники продолжают обстрел. Теперь их цель - такелаж. Наконечники на стрелах в виде полумесяца. Канаты разрезают легко. Стаксель уже залопотал на ветру третьим углом.
        - Полборта влево! - приказываю я рулевому.
        После недолгого раздумья бригантина начинает поворачиваться правым бортом к купеческому кораблю, который в свою очередь поворачивается к нам кормой. «Англичанин» чуть выше, но не намного. Сейчас дистанция между судами метров пятьдесят - можно сказать, подошли на пистолетный выстрел. Стрелы летят в нас непрерывно. Хотя всем приказано спрятаться, есть уже убитые и раненые. Одного матроса пришпилило стрелой к переборке полуюта. Он отламывает оперенный конец, который торчит из живота, и подается вперед, освобождаясь. Наверное, в горячке не чувствует боли и не понимает, что долго не протянет. Я стою за грот - мачтой, противоположная сторона которой утыкана стрелами так, что похожа на расческу, поставленную на попа.
        - Цель - кормовая башня! Стреляют только пушки, заряженные ядрами! - приказываю я. Подождав, когда наводчики прицелятся, командую: - Огонь!
        Бригантина вздрагивает, смещается влево. Между ней и купеческим кораблем возникает облако черного дыма, через которое не видно ни черта. Может быть, поэтому и стрелы в нас больше не летят.
        Дым рассеивается, и я вижу раскуроченную, кормовую башню. Ядра сшибли бортовые щиты, прикрывавшие лучников. На палубе валяются убитые и раненые. Те, что уцелели, потихоньку приходят в себя, поднимают луки. В них летят болты моих арбалетчиков, которые, стоя на коленях, стреляют через щели в фальшборте
        Я вижу, как комендоры двух заряженных картечью пушек, поворачивают стволы, наводя на цель, как бы уходящую вправо, потому что бригантина обгоняет английский корабль.
        - Огонь! - командую им.
        Залп двух орудий сшибает с кормовой башни стоявших там лучников. Одного буквально разорвало пополам. Верхняя часть улетела за борт, а нижняя свалилась на палубу. Бригантина бесшумно, как кажется из-за звона в ушах, опережает «купца», который кажется вымершим. Если кто из английских лучников и остался жив, боится высунуться из укрытия. Теперь преимущество на стороне моих арбалетчиков, которым не надо подставляться, чтобы выстрелить.
        Второе купеческое судно мы как бы проскочили, оно осталось позади траверза, поэтому курсом крутой бейдевинд приближаемся к третьему. Оно чуть меньше и ниже и находится в паре кабельтовых от нас. Лучники на нем видели, что случилось с собратьями, поэтому часть ушла с башен. Два человека собираются стрелять из «вороньего гнезда».
        - Тома, подай винтовку! - приказываю слуге.
        Я научил его заряжать винтовку, но стрелять не разрешаю. Тома оченьхочется поучаствовать в сражении, что я тоже запретил. Не хочу потерять хорошего слугу и получить плохого воина. Винтовка непривычно тяжелая. Я сдуваю с тлеющего фитиля пепел, вставляю в зажим из медной проволоки. Пришлось изобретать самому, а вместо пружины использовать стальную пластинку, слишком тугую. Подождав, когда расстояние до вражеского корабля сократится метров до двухсот, кладу ствол на планширь шлюпки, которая стоит на рострах, прицеливаюсь в лучника в «вороньем гнезде». Большинство моих арбалетчиков не видели винтовку в деле, поэтому наблюдают за мной с интересом. Привычно задержав дыхание, нажимаю на курок. Фитиль подается к запальному отверстию, но малехо не дотягивается. Надавливаю сильнее. Краем заслезившегося глаза вижу, как вспыхнул затравочный порох. Не сводя мушку с размывшегося силуэта лучника и все еще не дыша, напряженно жду. В тот момент, когда у меня заканчивается терпение, раздается резкий, громкий выстрел. Плотно прижатый приклад толкает плечо. В ноздри бьет ядреный запах сгоревшего пороха. Жадно вдыхаю
воздух и тру левой рукой слезящийся правый глаз. После чего смотрю на «воронье гнездо». Человек в нем выронил лук и прижал обе руки к нижней части груди. Этот отстрелялся. Сквозь звон в ушах прорываются радостные крики моих бойцов. Они радуются моему попаданию, как собственному. Моя удача - это еще и символ того, что бог на нашей стороне, что победа будет за нами.
        - По носовой башне ядрами, - начинаю я, делаю паузу, чтобы наводчики проверили прицел, после чего заканчиваю приказ, - огонь!
        Четыре пушки грохочут вразнобой. В башню попадают всего два ядра. Одно сносит бортовые щиты, второе разламывает продольный брус, из-за чего часть верхней палуба башни наклоняется в нашу сторону, два живых лучника и один убитый или раненый вываливаются за борт.
        - Картечью, огонь! - командую я.
        На этот раз дистанция больше, поэтому картечь разлетается шире, сшибает шкоты косых парусов, кливера и стакселя. Оба паруса начинают полоскаться на ветру. Когда не надо, попадаешь точно. Ход у нас малый, сближаемся медленно. Комендоры успевают перезарядить пушки и посматривают на меня. На носовой башне, за обломками, прячутся трое лучников. Этих добьют арбалетчики. Не стоит тратить на них дорогие заряды.
        - Целиться в кормовую башню! - приказываю я.
        Следующим залпом четырех пушек разрушаем кормовую башню. Дистанция теперь всего метров сто, поэтому в цель попадают три ядра, а четвертое ниже, наверное, в каюты. Вверх и в стороны летят щепки и обломки досок и чья-то рука, причем голая. То ли кто-то из англичан сражался топ-лесс, то ли рука в начале полета освободилась от рукава. Залп картечью окончательно зачищает кормовую башню. Арбалетчики продолжают постреливать по прячущимся англичанам, которые перестали сопротивляться.
        Бригантина проходит мимо расстрелянного корабля. Я командую поворот оверштаг. Мы меняем правый галс на левый. Только маневр, приводящий к смене гласа, считается на парусниках поворотом. Маневр вроде бы не сложный, но на самом деле не так уж и прост. Нос судна приводится к ветру и замирает, не желая пересекать направление. Тянутся томительные секунды, минуты. Кажется, что бригантина передумала менять галс и сейчас начнет уваливаться. Нет, или ветер немного изменился в нашу пользу, или нос по инерции все-таки пересек направление, и мы повернули. Первыми переносятся носовые, косые паруса, затем прямые на фок-мачте, и следом - грот.
        Бригантина начинает медленно набирать ход, устремляясь за купеческим судном, которое шло в караване вторым. Оно, наплевав на остальные два, продолжает двигаться на юг. Видимо, надеются, что нам хватит уже захваченных судов. Ошибаются. Мне нужно триумфальное возвращение из первого пиратского рейда. Его обязательно запомнят. Как бы плохо потом не шли у меня дела, все будут считать, что это временное невезение, что можно и нужно выйти на одном корабле с сотней отважных парней и возвратится с добычей, которая сделает богатым даже юнгу.
        Я выхожу на полубак. Жак Пушкарь стоит возле погонного орудия и неотрывно смотрит на «купца», до которого с полмили. Затем поворачивает голову, замечает меня, спрашивает:
        - Заряжать?
        - Не надо, не будем портить собственное имущество, - шутливо говорю я.
        В кои веки на губах Жака Пушкаря появляется легкая улыбка. Он дергает одни из кустиков своей плешивой бороды, словно наказывает себя за такое непростительное проявление эмоций.
        Мы догоняем английский корабль примерно через полчаса. С дистанции метров сто расстреливаем кормовую башню, затем носовую. Комендоры бьют точнее, чем в предыдущие разы. Мы подходим еще ближе, убираем марсель, стаксель и кливер. Теперь оба корабля движутся с одинаковой скоростью. На воду спускаем ял и шлюпку, в которые грузятся абордажные команды под командованием Ламбера де Грэ и Мишеля де Велькура. Несколько взмахов веслами - и они у борта купеческого судна. Никто не мешает подняться на борт. Команды рассыпаются по захваченному судну, вытаскивают из шхер спрятавшихся англичан. Пленных раздевают и выбрасывают за борт. Плавать умеет только один. Он плывет за своим кораблем и что-то кричит. Может быть, просит убить. До берега ведь вряд ли дотянет. Хотя я бы попробовал. До ближайшего острова всего миль десять. Это меньше, чем Ла-Манш в самом узком месте, в котором его в будущем переплывет много людей, даже инвалиды и женщины.
        На захваченном корабле остаются десять матросов во главе с Эдом Фессаром и в помощь им дюжина арбалетчиков под командованием Ламбера де Грэ. После чего корабль ложится на курс зюйд-вест, на северо-западную оконечность Бретани. Мы возвращаемся к двум другим кораблям, высаживаем на них группы захвата, которые добивают раненых и выбрасывают за борт живых, а потом оставляем призовые партии под руководством опытного матроса и рыцаря.
        Не торопясь, останавливаясь на ночь, за пять суток добираемся до Ла-Рошели. Два приза оставляем на рейде, а самый крупный заводим в гавань, швартуем к пока что деревянному молу. Рядом занимает место бригантина. Из нее быстро выгружают шерсть, после чего выводят на рейд. Место бригантины у причала занимает второй приз. У обоих опорожняют трюма. В них шерстяные ткани разного цвета и хорошего качества, но похуже итальянских или фламандских, овечья шерсть, овчины, олово, свинец.
        Металлы я сразу забираю себе. Привожу Серафину, чтобы отобрала ткани. В хозяйстве пригодятся и не самые лучшие. Нам ведь надо одевать много слуг. Я замечаю, что жена словно бы не замечает зеленые ткани, которых большинство.
        - Почему не берешь их? - интересуюсь я.
        - Нам зеленые не нужны, - отвечает она.
        - Почему? - не унимаюсь я.
        - Зеленый - это цвет новой любви, а нам нужны голубые - символ верности, - отвечает она тоном, каким недалекие училки вдалбливают прописные истины бестолковым ученикам.
        Я сразу вспомнил школьные годы, класс седьмой или восьмой. Все наши девочки вдруг стали знатоками любовной символики. Одна беда - мальчики никак не хотели в нее врубаться. Так что поигрались и бросили. Ладно, эти соплюшки были, а в Лос-Анжелесе познакомился с одинокой дамой за тридцать, которая пыталась сделать карьеру в моей судоходной компании. Она мне помогла решить вопрос с утерянным сертификатом, и я пригласил ее в ресторан. Официантка посмотрела на нас «с пониманием». Дама тоже пялится на меня и чего-то ждет, а я никак не врублюсь, в чем дело? Действуя по системе поручика Ржевского и наплевав на американскую боязнь сексуальных домогательств, тупо предложил ей перепихнуться. Хотите верьте, хотите нет, но подобные предложения никогда не оскорбляют женщин, просто иногда бывают несвоевременны. Мое оказалось в масть. Уже в постели она мне сообщила, что в ресторан пришла в специальной одежде для свиданий, чтобы я не боялся домогаться. Только вот не учла, что я краем уха слышал о такой одежде, но понятия не имел, как она выглядит, потому что не собирался заводить роман с американкой: мне нужна
жена, а не партнер по бизнесу. Символизм - это жевательная резинка, когда нечего есть. Женщинам на диете она подойдет, а вот мужчины предпочитают поискать кусок мяса. Поскольку для существования символизма нужно активное участие двух сторон, как в теннисе, иначе будешь сражаться со стенкой, долго он не живет. Я посоветовал Серафине не махать ракеткой в одиночестве, а брать все цвета.
        19
        Иногда мирное время становится хуже военного. Тысячи бригантов, оставшихся без дела, начали добывать на жизнь, как умеют. Раньше они грабили только вражеские деревни, а теперь все подряд. Повторялась ситуация, сложившаяся после подписания предыдущего мирного договора между Францией и Англией. Тогда бриганты превратились в бич божий даже для Папы Римского. Пришло известие, что они захватили монастырь цистерцианцев на северо-восточной границе моего бальяжа, из которого совершают рейды на деревни. По сообщению добравшегося до Ла-Рошели монаха-цистерцианца бригантов было около сотни. Командовал ими лангедокец по прозвищу Верзила Мешен, недавно перешедший на сторону французов. О его боевых подвигах я ничего не слышал. Видимо, один из тех командиров рут, которые добычу предпочитали славе. Удаление непрошеных гостей входило в обязанности сенешаля, поэтому пришлось отложить следующий морской поход на неопределенное время.
        Мы к тому времени уже продали и поделили добычу. На свою долю каждый член экипажа мог купить домишко на окраине города, или несколько лет побездельничать, или поиграть с мошенниками в кости несколько часов. Каждый выбирал то, что ему интереснее. По моему совету рыцари взяли свои доли не деньгами, а паями в захваченных кораблях. Я тоже владел в каждом третьей частью. Остальные доли выкупили ларошельские богачи, в том числе бальи Жан Шодерон и мой внук Джакомо Градениго. Корабли будут отремонтированы и отправлены с грузом вина в Бристоль или Глостер, где вряд ли встретятся со своими бывшими владельцами, если их не было на борту во время захвата. Богатые купцы теперь все реже рискуют жизнью, предпочитают сидеть дома, доверив корабль и груз капитану.
        Мы выехали рано утром. Три рыцаря, сотня арбалетчиков. Хайнриц Дермонд, комендант Ла-Рошели, был оставлен защищать город. Добраться до монастыря до темноты мы не успели, заночевали в деревне. Я, само собой, спал во дворе. Подкармливать в крестьянских хатах клопов и вшей не собирался. Вот уж кто плодился и размножался в деревнях на зависть! У некоторых крестьян волосы на голове шевелились - столько там всякой живности было. Самое удивительное, что они считали вшей хорошей приметой: чем их больше на тебе, тем больше денег будет. Лень и нечистоплотность умеют найти себе красивое оправдание. Тем более, что денег в этом году у крестьян много не будет. Лето выдалось более жаркое и засушливое, чем в предыдущие два года, которые тоже были неурожайными. В этом году сена заготовили еще меньше, а урожай зерновых по прогнозам будет совсем плохой. В воздухе витало грозное слово «голод». Цены на зерно и муку стремительно ползли вверх. Зато урожай винограда обещал быть славным и вино хорошим. Жаль, что на одном вине долго не протянешь, хотя у некоторых алкашей получается.
        Утром двинулись дальше. Примерно в часе езды от деревни встретили одного из разведчиков, высланных к монастырю в предыдущий день. Он был из тех, кто начинал со мной. Я не помню их всех в лицо, догадываюсь по тому, как ведут себя - как «деды» советской армии.
        - Отряд ускакал куда-то, наверное, грабить. В монастыре осталось девять человек, - доложил разведчик.
        Считать ни он, ни остальные разведчики не умели, поэтому я спросил:
        - Откуда ты знаешь, что девять?
        - Монах сказал, - ответил он. - Пришел в лес за дровами, мы его и прихватили.
        - Надеюсь, не убили? - поинтересовался я.
        - А зачем?! Что с него взять?! - искренне удивился разведчик.
        - Он старый, беззубый? - спросил монах, который сообщил нам о нападении на монастырь.
        - Точно! - подтвердил разведчик. - Еле ноги передвигает.
        - Брат Теодор, - сообщил цистерцианец. - Ему поручают легкую работу.
        Цистерцианцы «специализируются» на сельском хозяйстве. Считают, что богу надо служить, выращивая богатые урожаи и подкармливая сирых и убогих. В цистерцианцы обычно идут крепкие и работящие. Отношусь к ним с уважением за то, что трудятся больше, чем молятся, и сами себя содержат, а не сидят на шее, как остальные «попрошайки».
        Пока добирались до монастыря, у меня созрел план. Я решил не ждать до ночи, захватить монастырь, пока большая часть бригантов отсутствует. Вот только днем захватить врасплох очень трудно. Как мне сказал монах, вокруг монастыря поля, огороды, виноградники, незаметно не подкрадешься. Если бриганты успеют закрыть ворота, мы понесем большие потери. Хотя их всего девять, биться будут отчаянно, потому что поймут, что живыми все равно не выберутся.
        Спешившись на лесной дороге перед поворотом, после которого был виден монастырь, с небольшой свитой и обоими монахами я прошел к опушке. От этого места до монастыря по прямой было метров восемьсот, а по дороге чуть больше. Сначала грунтовка шла между виноградниками, потом начинался огород, засаженный чахлыми тыквами с такими маленькими листьями, что больше напоминали огуречные. Только капуста, которая росла рядом с узким прудом, расположенным с нашей стороны возле монастыря и служившим заодно и рвом, поражала своей сочностью и размерами. Наверное, ее регулярно поливали водой из пруда. Подозреваю, что в этом году монастырю придется забыть о благотворительности и сосредоточиться на самовыживании.
        - Снимайте рясы. Мои люди пойдут в них в монастырь, - сказал я обоим монахам, а своим бойцам приказал: - Наберите две большие вязанки хвороста.
        Под рясами ничего больше не было, даже власяниц. Мода на них в последнее время стала проходить. Тот монах, что добрался до Ла-Рошели, был упитан, даже с небольшим животиком. Должность обязывает - он числился келарем, то есть заведовал продуктами питания. Брат Теодор был тощим, с большой розоватой лысиной, окаймленной на висках и затылке редкими седыми волосами, влажными от пота, с бурыми от загара лицом и шеей и бледным туловищем с обвисшей кожей, щедро украшенной коричневыми пигментными пятнами. Трясущимися руками он передал свою соломенную шляпу, мятую, словно ее пожевала и выплюнула корова, и темно-коричневую рясу из грубого холста арбалетчику, который вызвался идти в монастырь. Я пообещал добровольцам рыцарскую долю в добыче. Пришлось отбирать из трех десятков желающих тех, кто подходил по комплекции. В вязанки спрятали фальшионы, арбалеты и болты. Кинжалы прикрепили к левой руке, скрыв широкими рукавами ряс. Монахи закутались в выданные им одеяла. Жарковато, конечно, но хоть как-то предохраняет от туч оводов и мух, которые кружились возле нас.
        - Снимите охрану и держитесь, не давайте закрыть ворота, - проинструктировал я ряженых, догадываясь, что шансов остаться живыми у них ноль.
        Две темные фигуры с большими вязанками хвороста поплелись по дороге. Издали ничем не отличаются от настоящих монахов. Надеюсь, стражу не насторожит, что из леса возвращается не один монах, а два. Незадолго до этого из ворот вышли три монаха с мотыгами, отправились на дальнее от нас поле. Несмотря на присутствие оккупантов, монастырь продолжал жить привычной жизнью. Солдаты без жалости и страха божьей кары грабили монахов, но обычно не убивали. Ведь кое-кому из них, если не погибнет, придется доживать последние годы в монастыре. Некоторые старые солдаты не скрывали, что собирают деньги на взнос. В хороший монастырь просто так не возьмут, а в плохой лучше не попадать.
        В тот момент, когда псевдомонахи вошли в ворота, я махнул рукой Ламберу де Грэ, чтобы выезжал с отрядом из леса. Набирая скорость, всадники проскакали по лесной дороге, а потом понеслись галопом между виноградниками. Тома подвел моего коня.
        - Идите к монастырю, - сказал я монахам, и сам поскакал туда в сопровождении Мишеля де Велькура и Анри де Халле.
        Оба хоть и стали рыцарями, но еще не забыли привычки оруженосцев. Их мечта стать рыцарями исполнилась, а служба по большому счету не изменилась. Самое интересное, что они сами не хотят ее менять. Могли бы податься к знатному сеньору и попытаться схватить за хвост жар-птицу. Предпочитают синицу в руке. Точнее, жирную курицу. Они из нового поколения рыцарей, для которых рыцарские прибамбасы, конечно, важны, но деньги - важнее.
        Ворота охранял всего один человек. Остальные в трапезной играли в кости. Часового сняли без шума. Когда я въехал во двор, он сидел на земле, прислонившись спиной к стене сторожки. Голова в соломенной шляпе, одолженной у монахов, склонена на грудь. Рубаха на животе пропиталась кровью. Рядом валялись две вязанки хвороста. С остальными восемью пришлось повозиться. Услышав стук копыт и увидев въезжавших в монастырь всадников, бриганты закрылись в трапезной. К моему приезду бой уже закончился. Дверь в трапезную была разбита в щепки. На крыльце лежали два моих бойца, убитых арбалетными болтами. Один из них - в монашеской рясе. Еще пятерых раненых перевязывали. В трапезной лежали восемь тел в одних рубахах и с отрубленными головами. В дальнем правом углу было свалено награбленное: сундуки, узлы, тюки, свернутые ковры. В дальнем правом - не очень искренне ревели шесть молодых девок, тоже в одних рубахах. Судя по зашуганным лицам, деревенские, захваченные для утех. Обозные проститутки разбитные, ни солдат, ни крови не боятся.
        - Похороните убитых, а девки пусть наведут здесь порядок, - приказал я бойцам. - Потом разберитесь с трофеями, отдайте монастырское.
        Ко мне подошел настоятель - мужчина лет пятидесяти пяти, упитанный и с одухотворенным лицом, какое больше подошло бы бенедиктинцу. Ряса на нем была льняная. Крест нашейный отсутствовал. Наверное, был из благородного металла, которым, по мнению бригантов, не пристало владеть духовным лицам.
        - Шевалье из Ла-Рошели? - осторожно спросил настоятель монастыря.
        - Сенешаль Александр, сеньор де Ре, - представился я и поймал себя на том, что слово «сеньор» произношу с чувством. - Твой келарь сообщил нам о нападение.
        - Бог услышал наши молитвы! - перекрестившись, произнес настоятель. - Но это не все. Большая часть ушла грабить соседнюю деревню.
        - Мы их видели. Подождем здесь, - сказал я.
        Заодно отберем награбленное. Должны же бойцы поиметь что-то сверх жалованья.
        Бриганты вернулись вечером. Впереди скакал на мощном вороном жеребце долговязый мужчина в возрасте немного за тридцать, без головного убора, с длинными густыми каштановыми волосами, которые придавали ему благородства, и длинной бородой, которая это благородство компенсировала. Поверх алой шелковой рубахи бригантина с верхом из черного бархата. Без щита и копья, но на поясе висит меч с золоченой рукояткой, а справа к седлу приторочен топор с небольшим округлым лезвием и нетипично длинной рукоятью, наверное, изготовленной под рост бойца. За ним скакали еще десятка три всадников, не латников, а копейщиков и арбалетчиков, которые использовали лошадей только для перемещения к месту сражения. Остальные человек пятьдесят шли пешком или ехали на телегах. Вооружены и защищены плохо. Скорее всего, пьянь и трусы. Хороших бойцов хорошие командиры забирают с собой, когда их назначают кастелянами. Французы за последние годы захватили множество крепостей, и в каждую требовался отряд для охраны. Должность кастеляна не получили только самые никудышные командиры. Вслед за четырьмя телегами, нагруженными всяким
барахлом, включая деревянные лопаты и вилы, шло небольшое стадо коз, овец и свиней и две девки. Наверное, плохо прятались в лесу или любопытство подвело.
        Я выстрелил из лука прямо в лицо Верзиле Мешену, когда он остановился возле лестницы, ведущей на второй этаж, к покоям настоятеля. В этих покоях я и находился, у приоткрытого окна, в свинцовую раму которого были вставлены круглые мутно-зеленые стеклышки диаметром сантиметров двенадцать. Моя стрела попала в переносицу и вылезла сзади из шеи. Мешен издал громкий звук, что-то среднее между стоном и хрипением, и сник и словно бы расплылся в высоком седле, но не выпал из него. Следующими стрелами я поразил семерых его бойцов. Впрочем, кроме стрел в них попали и болты моих арбалетчиков. Отряд бригантов был перебит за пару минут.
        - Всего два раза успел выстрелить! - то ли хвалясь, то ли огорчаясь, воскликнул у соседнего окна арбалетчик.
        - Прости их, господи! - перекрестившись, произнес настоятель и поцеловал серебряный крест, который теперь висел у него на шее на серебряной цепочке.
        День закончился пиром. Настоятель выкатил большую бочку вина, а мы зарезали пригнанных бригантами свиней, зажарили и сварили. Заодно и монахов угостили. На их счастье день был скоромный.
        Утром одна полусотня отправилась в ЛаРошель, а вторая под командованием Ламбера де Грэ осталась по просьбе настоятеля в монастыре охранять эту часть моего бальяжа от непрошеных гостей. Он только попросил, чтобы едой их снабжали за счет казны.
        - Голодная зима ждет нас, - произнес он тоном пророка.
        Чтобы сделать такой вывод, не надо быть семи пядей во лбу, но люди, видимо, подготавливают себя морально, предрекая явные и неизбежные неприятности.
        20
        Проблема с бесчинствующими бригантами решилась в конце лета. Король Франции в очередной раз показал себя мудрым правителем. К нему обратился за помощью сеньор де Куси, который имел права на герцогство Австрийское. Бароны Австрии, правда, так не считают. Карл Пятый одолжил сеньору де Куси шестьдесят тысяч ливров, чтобы отстоял свои права на герцогство и заодно увел из Франции бригантов, оставшихся без дела. На зов сеньора де Куси собралось тысяч двадцать желающих повоевать и пограбить. В день святого Михаила (двадцать девятого сентября), отслужив молебен, эта орава двинулась в сторону Австрии, грабя деревни и монастыри, которые попадалось им по пути. Прохождение бригантов ничем не отличалось от рейдов англичан.
        Узнав, что больше нападений на вверенный мне бальяж не будет, я опять вышел в море. Рыцари, матросы и комендоры были те же, а арбалетчиков взял других, чтобы и эти приобрели опыт морских боев и подзаработали на зиму. Мне сказали, что сейчас должны идти мимо Ла-Рошели караваны из Бордо с молодым вином, поэтому решил не уходить далеко от базового порта. Крейсировали возле острова Олерон. Я предполагал, что суда из Бордо не будут здесь прижиматься к берегу, чтобы не нарваться на неприятности. Перемирие между Францией и Англией хоть и заключено, однако его не сильно-то соблюдают обе стороны. И не ошибся.
        На восьмой день нашего крейсирования дул преобладающий в этих местах западный ветер силой балла четыре, сырой и холодный. Вроде бы дождя нет, а паруса, мачты, фальшборт, палубы влажные. Волны высотой метра полтора били в правый борт как-то аккуратно, почти без брызг. Арбалетчики и свободные от вахты матросы сидели в твиндеке. Я запретил на борту азартные игры, но сомневаюсь, что приказ строго исполняется. Возле люка в твиндек обязательно сидит боец и что-то тихо говорит вниз, если я приближаюсь. Наказывать у меня нет желания, поэтому стараюсь в ту сторону не ходить, прогуливаюсь по полуюту.
        Только что закончились занятия с рыцарями и кандидатами в шкипера. Поняв, что рыцари не готовы обучаться морскому делу, разделил обязанности. Шкипера будут управлять кораблем, а рыцари - командовать в бою. Первых учил навигации и работе с парусами, вторых - тактике ведения морского боя. А перед этим тренировал будущих комендоров. Они засыпали в ствол песок из гильзы, забивали пыжи, заряжали ядро или картечь, выкатывали пушку на позицию, а потом разряжали ее, банили - и так несколько раз, чтобы в бою работали на автомате. Готовил кадры для трех новых бригантин, которые собирался построить следующим летом.
        Караван «англичан» шел плотной группой, находясь на подветренной стороне. Одиннадцать судов длиной от двадцати до тридцати пяти метров, одномачтовые, некоторые с марселями, стакселями и кливерами, но два самые меньшие только с одним прямым парусом. Сидели низко. Видимо, нагружены бочками с вином под завязку. Скорее всего, делают последний рейс в этом году. Для кого-то станет и последним в жизни.
        Я повел бригантину на самый большой корабль, который шел мористее остальных. Грузоподъемность тонн семьсот-восемьсот, если не больше. Паруса синего цвета с бледными разводами, отчего напоминали «вареные» джинсы. Наш маневр поняли правильно и засуетились. Запели горны. На носовой башне, украшенной на углах деревянными позолоченными полуголыми бабами с мечом в руке, появились люди. Наверное, лучники. Остальные корабли начали подворачивать в сторону самого большого, собираясь помочь ему отбить атаку.
        - Пушки на левый борт! - приказал я и перешел на полубак.
        Комендоры перекатили орудия к портам левого борта, вынули дульные пробки, подожгли фитили. Подносчики принесли ящики с пороховыми зарядами, а потом вместе с заряжающими подтащили корзины с ядрами и картечью. В каждой корзине пять ядер или пять зарядов картечи. Назначенные для этого арбалетчики будут подносить из кладовой замену израсходованным.
        - Заряжай ядрами! - отдаю приказ всем комендорам, а Жаку Пушкарю персональный: - Бей по башням, когда сможешь!
        Наводчик погонного орудия меланхолично кивает головой и что-то тихо говорит заряжающему. Тот только что закончил забивать затравку. Они оба смотрят на цель, после чего Жак Пушкарь приседает, целится. Подносчик и заряжающий, выполняя его тихие команды, поворачивают ствол немного влево. Наводчик встает, лениво машет рукой. Заряжающий наклоняет палку с фитилем к запальному отверстию. Первый выстрел всегда кажется самым громким. Облако черного дыма, подгоняемое ветром, ненадолго закрывает вражеский корабль. Попало ядро в башню или нет, сказать не могу, но в парус угадало. Он просто исчез. Как и не бывало.
        В ответ в нашу сторону полетел камень округлой формы и весом килограмм десять. Выстрелили его катапультой, установленной на носовой башне. На наше счастье, камень пролетел мимо. Неправильно выбрали упреждение.
        Жак Пушкарь успел сделать еще один выстрел, теперь уже попав точно в башню и, видимо, в катапульту, потому что больше она не стреляла. Вскоре мы повернули немного вправо и произвели с дистанции метров сто залп из шести орудий по носовой башне вражеского корабля. Я заметил, как выше клубов черного дыма подлетели деревянные обломки. И еще заметил стрелу, которая пролетела в нескольких сантиметрах от моей головы. Эта стрела показалась мне необычно длинной. В очередной раз выстрелила погонная пушка, теперь уже по кормовой башне, откуда, скорее всего, и прилетела стрела. Пробив защитный фальшборт, ядро разорвало одного лучника и зацепило второго, который сразу присел. Бортовой залп по кормовой башне сделать не успели, потому что комендоры не все еще заряжали орудия.
        - Целимся по следующему кораблю! - командую я.
        Этот длиной немного менее тридцати метров. Несет стаксель, но кливера нет. Может быть, потому, что бушприт короткий. Зато носовая башня у него шире, выступает за борта. На ней тоже стоит катапульта, которая метает в нас камень. Он попадает в носовую часть выше ватерлинии. Судя по треску, имеем пробоину или вмятину. Погонная пушка отвечает, но попадает выше башни, опять по парусу, порвав его.
        На этот раз я приказываю опустить фок и взять рифы на гроте, чтобы уменьшить скорость. Бригантина постепенно замедляется и хуже слушается руля. Она как бы нехотя поворачивает вправо, чтобы смогли выстрелить бортовые орудия. По моему приказу грохочет залп. Когда дым рассеялся, носовую часть купеческого корабля было не узнать. Такое впечатление, будто великан ударом огромного меча сзади вперед и вниз отсек ее вместе с башней. Строят башни из легкой и не толстой древесины, только для защиты от стрел и болтов. Опытным путем уже пришли к выводу, что повышение центра тяжести увеличивает склонность судна к опрокидыванию, поэтому стараются не утяжелять башни.
        Мы медленно приблизились к кормовой части корабля, откуда стреляли лучники, успешно поражаемые моими арбалетчиками. Комендоры успели перезарядить пушки и произвели второй залп. На этот раз получилось не так эффективно, но башню разломали основательно. Теперь с нее не постреляешь.
        - Заряжаем картечью! - командую комендорам, а матросам кричу: - Готовимся к повороту оверштаг!
        Разворачиваясь на ветер, бригантина теряет передний ход. Сейчас на нас можно было бы напасть, обстрелять или даже попробовать взять на абордаж, но «англичане» не собираются это делать. Корабли каравана дружно уходят на север, оставив на растерзание двух подбитых собратьев. Нос бригантины тяжело переваливает направление ветра. Поднимается стаксель и резко увеличивает скорость поворота. Фок придает движение вперед. Я не разгоняю бригантину. Понятно, что два подбитых корабля никуда от нас не денутся, так что можно не спешить. Мы медленно догоняем второй. Залп из шести орудий, перекатанных на правый борт, зачищает палубу «купца». Держась рядом с ним, посылаю абордажную партию. Кто-то там пытается сопротивляться, убивает одного нашего бойца, но и его самого быстро ликвидируют и выбрасывают труп за борт. Половина абордажной партии остается на захваченном корабле, находит запасной парус и начинает ставить его, остальные возвращаются на бригантину. Догоняем самый большой корабль, обстреливаем и его картечью, после чего берем на абордаж. На этотраз наши потери двое убитых и двое раненых.
        - Сильно повредили? - спрашиваю я боцмана - пожилого моряка с непропорционально широкими ладонями, напоминающими совковые лопаты.
        - Дыра выше ватерлинии. Сейчас тот борт подветренный, волна не захлестывает. Две доски надо менять, - отвечает он.
        - Поставь жесткий пластырь изнутри, - приказываю я.
        Матросов я обучил борьбе за живучесть. По моему заказу изготовили и загрузили на бригантину мягкие и жесткие пластыри, деревянные пробки, клинья, упоры, доски и цемент для изготовления цементных ящиков. Я показал, как всем эти пользоваться. Впрочем, опытные матросы и без меня знали многое.
        Я смотрю вслед купеческому конвою и решаю не жадничать. Хватит нам двух кораблей. Погода здесь меняется быстро. За пару часов может раздуть до шторма, и, если не успеем спрятаться в заливе, придется бороться за живучесть не понарошку, а всерьез.
        - Идем домой, - озвучиваю свое решение.
        Рыцари, арбалетчики и матросы тоже смотрят на купеческий караван. Наверное, прикидывают, сколько золотых и серебряных монет удирает от них. Потом переводят взгляд на захваченные корабли и начинают производить более приятные подсчеты.
        Оба корабля были проданы вместе с грузом. Часть бочек была разбита ядрами, вино вылилось. В трюмах стоял ядреный аромат. Поврежденные бочки заменили целыми и полными. За неделю подлатали оба корабля и отправили в Англию, несмотря на то, что уже похолодало. Экипажам были обещаны солидные премиальные. Обратно ведь повезут зерно и бобы, цена на которые растут у нас каждый день. В центральной и северной Англии, благодаря более жаркому лету, урожай как раз удался. Перефразируя Лескова, кажется, можно сказать: «Что для Англии хорошо, то для Франции смерть».
        21
        Зима была тяжелой. К голоду добавились сильные морозы. Правда, с наступлением холодов прекратилось распространение чумы, которая двигалась с юга Европы. Видимо, засуха повысила мобильность людей, которые, ослабленные недоеданием, сами быстрее заболевали и передавали болезнь другим. Участились случаи людоедства. Одинокий путник или небольшая группа невооруженных паломников имела шанс принести себя в жертву спасения других, которых людьми назвать трудно. Я уверен, что людоедству нет оправдания. Оно есть выбор более легкого решения тяжелой проблемы. Всегда найдешь, чем набить желудок: травой, кореньями, корой деревьев, насекомыми, червями… Да, пища будет невкусная, непривычная и, в сравнении с человечинкой, малокалорийная, только приглушит чувство голода, но этого хватит, чтобы продержаться до лучших времен, и намного лучше, чем пожирать себе подобных. Школьная учительница рассказывала нам, как во время послевоенного голода она вместе с другими детьми ела сухую траву. От этого были жуткие запоры. Дети помогали друг другу справиться с ними, выковыривая палочкой. Этот рассказ трудно назвать
педагогическим, но именно натуралистические подробности заставили нас, двенадцатилетних, бережно относиться к бесплатному хлебу в школьной столовой, которым мы ради потехи швырялись во время обеда.
        Уличенных в людоедстве казнили. За городскими стенами у Пуатьеских ворот было лобное место - деревянный помост с перекладиной на трех столбах, способной одновременно принять шесть человек, и плахой. Раньше были и другие интересные приспособления, но я приказал убрать их. Нам не надо бороться за повышение рейтинга шоу. У наших казней другие задачи. Людоедам отрубали голову, которую накалывали на крючья на городской стене, а туловище вверх ногами подвешивали на перекладине. К утру туловище исчезало. Охранники божились, что не знают, куда оно делось. Мол, нечистая сила утащила своих адептов: по слугам - и господин. Интересно, как называются людоеды, пожирающие людоедов? Людоедоеды? Квазилюдоеды? Антилюдоеды?
        Весной, ожидая начала навигации, я занимался строительством новой бригантины. Она будет такой же, как предыдущая, только доски внешней и внутренней обшивки корпуса в полтора раза толще. Это уменьшит грузовместимость судна, зато увеличит прочность корпуса, которому, как подозреваю, не раз придется выдерживать попадания камней и ядер. Скоро пушки будут на всех кораблях. Успешные действия моего флота поспособствует этому. Заодно убрал штурвал со старой бригантины. Инженер-конструктор из меня не получился. Руль и штурвал дружить не хотели. Рулить с помощью румпеля было легче и, что важнее, надежнее.
        После Пасхи пришло известие, что сеньору де Куси не удалось убедить австрийских баронов и прочих подданных в своих правах на герцогство. Используя тактику выжженной земли (все равно бриганты разграбят и сожгут), австрийцы отступили в горы и в крепкие города и замки. Орда, приведенная де Куси, штурмовать твердыни отказывалась, а грабить было нечего. Поскольку припасов с собой не везли, рассчитывали, что война будет кормить войну, начался голод, падеж лошадей и, как следствие, массовое дезертирство. Многие вернулись в знакомые места и возобновили грабежи. С теми, кто не сбежал, сеньор де Куси тоже вернулся во Францию. Долг отдавать было нечем, поэтому из двух своих сеньоров, Карла Пятого и Эдуарда Третьего, выбрал первого, отправив в Англию жену-англичанку и младшую дочь, получившую там воспитание. Его отряды разослали по гарнизонам Нормандии и Бретани. Зимой перемирие было продлено на полгода, но все понимали, что война вскоре возобновится. Обе стороны отдохнули, набрались сил, заскучали по ратным подвигам и добыче.
        Мне заскучать не дал тесть. От него прискакал гонец с предложением помочь расправиться с шайками бригантов, которые наводнили графство Овернь и соседние территории. Отказать родственнику я не мог, хотя предпочел бы заниматься пиратством: и легче, и прибыльнее. К тому же, вторая бригантина пока не была готова. Заканчивали внутреннюю обшивку трюма, а потом надо будет настелить главную палубу. С этим справятся и без меня. Хайнриц Дермонд с полусотней арбалетчиков остался поддерживать порядок во вверенном мне бальяже, хотя рвался повоевать. В море он выходить не любил, укачивался, а вот посражаться на суше всегда был рад. Только, где мне достать второго такого толкового командира гарнизона?! Его немецкая педантичность, невозмутимость и настойчивость заставляли и солдат, и горожан четко соблюдать законы и обычаи города ЛаРошель. Многие поругивали его, но никто даже не заикался, чтобы сменили коменданта.
        Людовик, герцог Бурбонский, находился в своей резиденции - замке Бурбон-л’Аршамбо. В отличие от остальных знатных сеньоров, он не рвался в Париж, поближе к королю, а предпочитал жить в собственных владениях, заниматься их развитием. Уже само его присутствие с многочисленной свитой способствовало развитию графства. Им ведь требовалось так много всего и было, на что купить. На лугу возле замка расположились несколько отрядов, которые раньше нас прибыли на зов герцога. В расставленных без какого-либо порядка палатках и шалашах обитали солдаты. Их командирам предоставили стол и ночлег в замке.
        - Сколько ты привел людей? - первым делом поинтересовался мой тесть.
        - Полторы сотни конных арбалетчиков и семь бомбард с расчетами, - ответил я, называя пушки привычно для него.
        - Маловато. Лучше бы ты вместо бомбард взял побольше арбалетчиков. Крепости мы штурмовать не будем, - не скрывая разочарования, произнес герцог Бурбонский.
        - Как знать, может, и пригодятся, - возразил я. - Много бригантов?
        - Поблизости тысячи две-три. Их трудно подсчитать, все время перемещаются, - ответил Людовик Бурбонский. - На наше счастье, они разделены на отряды по сотне-две человек, а в некоторых и того меньше.
        - Было бы лучше, если бы они собрались вместе, - опять не согласился я. - Мы бы быстрее расправились с ними.
        - С ними не так-то просто справиться! - возразил тесть.
        Его дядя, младший брат отца, Жак де Бурбон, граф Ла Марш, и кузен Пьер де Бурбон погибли, пытаясь усмирить бригантов в предыдущий мирный период. В их армии было в два, а по некоторым данным в три раза больше воинов, причем много конных латников, что не помешало им позорно продуть пехотинцам. Бриганты выбрали удобную позицию на склоне горы, где и разгромили недисциплинированное рыцарское войско, бездумно и вразнобой поскакавшее в атаку. С тех пор французские рыцари не поумнели. Мне кажется, единственный рыцарь, который сделал правильные выводы из того поражения, - мой тесть, который в то время находился в плену у англичан.
        - Недели за две здесь соберется большое войско - и займемся ими. Будем уничтожать маленькие отряды, - поделился своим планом Людовик, герцог Бурбонский.
        - А если они соберутся в большой отряд? - поинтересовался я, сдержав язвительность.
        - Тогда подумаем, как их разделить. Скорее всего, самых сильных переманим деньгами на свою сторону и натравим на остальных, - ответил он.
        - Лучше потрать эти деньги на мой отряд, и мы их разобьем, - предложил я.
        - У тебя слишком мало для этого бойцов, - засомневался герцог Людовик.
        - Да, не помешали бы еще полсотни арбалетчиков и пара сотен копейщиков, - согласился я. - Надеюсь, ты дашь их мне?
        - Конечно! - сразу согласился тесть и спросил недоверчиво: - Ты справишься с ними такими силами?
        - Не справлюсь, вы поможете, - не стал я выпендриваться. - Мне не хочется сидеть две недели в замке. Попробую уничтожить несколько отрядов бригантов. Твоей армии будет легче разогнать остальных.
        - Делай, как считаешь нужным, - согласился герцог Бурбонский. - Завтра арбалетчики и копейщики будут в твоем распоряжении.
        Вместе с пополнением прибыл и Николя Лефевр с помощниками. Они пересчитали моих бойцов, проверили и записали приметы и стоимость наших лошадей, чтобы возместить ущерб в случае их гибели. Деньги выплачивались по предъявлению лошадиной шкуры с совпадающими приметами. Впрочем, за небольшую мзду любая шкура обладала такими приметами. Со мной был заключен контракт. Мой отряд теперь служил на две ставки - королевскую мирного времени и герцогскую военного. Ни интенданта, ни герцога это не смущало, а нас - и тем более. Приданными нам пехотинцами командовал рыцарь-башелье Дютр де Шарне - тридцативосьмилетний мужчина с кустистыми черными бровями и густой бородой, которые делали его вытянутое лицо чересчур суровым. Бригандина, кольчуга и шоссы на нем не новые, но и не самые дешевые. Конь тоже ливров на пятьдесят - средний. Чувствовалась в Дютре де Шарне смиренность с судьбой младшего сына богатого сеньора. Он уже понял, что лавры великого полководца или жена с богатым приданым ему не светят, поэтому служил исправно, но безынициативно. Такие составляют не самую большую, но самую надежную и верную часть свиты
знатного человека. Я до вечера погонял их по полю, показал, как они должны будут действовать в разных ситуациях и взаимодействовать с остальными бойцами, в том числе с артиллеристами. Они мне и нужны были для прикрытия пушек.
        Утром мы вышли в поход. Впереди скакала разведка. За ними - конные арбалетчики под командованием Ламбера де Грэ. Следом шагала сотня копейщиков, за которыми ехал обоз с пушками, боеприпасами, провиантом, палатками. Замыкали колонну вторая сотня копейщиков и полусотня пеших арбалетчиков. Я расположился между первой сотней копейщиков и обозом, на передних телегах которого везли пушки. Только я знал, как использовать пушки в сухопутном сражении, поэтому старался быть поближе к ним. На суше пушки пока используют только во время осад. Рядом со мной гарцевали Мишель де Велькур и Анри де Халле, показывали мастер-класс по джигитовке. Я предложил командиру пополнения присоединиться к молодым рыцарям, но он предпочел скакать позади обоза, вместе с большей частью своего отряда.
        Первую банду бригантов обнаружили в деревне километрах в сорока от резиденции герцога. Они наверняка знали о том, что собирается армия, но, видимо, не принимали ее всерьез или не сомневались, что успеют смыться.
        - Большая деревня? - спросил я разведчика, привезшего это известие.
        - Не очень, - ответил он.
        Меня забавляло нежелание людей, не умеющих считать и читать-писать, скрывать это. Я тоже иногда разглагольствую с умным видом о том, о чем имею довольно смутное представление. Видимо, в нас заложено неистребимое желание казаться выше, вставать на мысочки. Высокие каблуки у дам в будущем из той же, наверное, оперы. Поэтому я перевожу фразу «не очень» в цифру тридцать домов. Деревня, в которой больше тридцати, считается большой и частенько защищена палисадом, а если больше пятидесяти, то это уже почти город, и палисад, а то и стены, пусть и низкие, обязателен.
        - Собаки есть? - интересуюсь я.
        Бриганты не любят это животное. Отвлекает от приятных процессов. Начав грабеж, собак убивают первым делом.
        - Вроде бы не слышно, - отвечает разведчик.
        Я отпускаю его и подзываю рыцарей для ознакомления с приказами. Они просты: подготовить тридцать групп из арбалетчиков и копейщиков, которые в час между волком и собакой войдут в деревню, окружат дома и по сигналу начнут зачистку. Ночи сейчас прохладные, поэтому бриганты наверняка спят в домах или сараях. Резать их там спящими трудно. К тому же, будет много жертв среди мирного населения, а я не совсем средневековый воин, иногда вспоминаю будущее. Еще два отряда будут контролировать с двух сторон дорогу, которая проходит через деревню. Артиллерия и обоз будут ждать завершение операции в лагере.
        Моим рыцарям все понятно. Не впервой такое делают. Зато Дютру де Шарне ничего не ясно. Он приучен, приблизившись к врагу, протрубить в трубы, построиться для боя и смело кинуться в атаку.
        - Мы не с рыцарями будем сражаться, поэтому можно отбросить некоторые ритуалы, - успокаиваю его совесть и напоминаю остальным командирам: - Поручите трем отрядам, чтобы захватили по одному живому бриганту. Остальных уничтожить.
        Этот приказ не вызывает аллергии даже у Дютра де Шарне. Выкуп за бригантов никто не заплатит, а чем меньше конкурентов, тем дороже будут ценить нас. В последнее время развелось слишком много безработных наемников, и оплата начала падать.
        Ночь выдалась темная. Мы провели ее в лесу, километрах в трех от деревни. Палатки не ставили. Расстелили их на земле и легли. Мне почему-то не спалось. Не то, чтобы предчувствие было плохое, а просто сон не шел. Вспоминал свое прошлое, которое для окружающих меня - далекое будущее. Если рассказать им, что в этих местах будет через семьсот с лишним лет, не поверят. Впрочем, если жителям двадцать первого века рассказать, что будет на месте Франции через семь веков, тоже не поверят. Интересно, на каком языке будут тогда говорить в этих краях? Арабском, китайском, каком-нибудь из африканских или неизвестном пока? Что-то мне подсказывает, что стремительное развитие технологий или вернет человечество в лоно природы, значительно сократив и упростив до минимума, необходимого для выживания в союзе с ней, или окончательно оторвет от природы, превратив в биологическое дополнение к пластико-силиконовым гаджетам. Даже не знаю, какую из этих двух бед предпочел бы. Наверное, все-таки первую. С чем и задремал.
        Меня разбудили, когда небо начало сереть. Я как раз собирался во сне поцеловать жену Серафину, у которой почему-то было тело любовницы Марии. Наверное, типичный сон для типичной французской, «треугольной» семьи. У скандинавов «треугольник» кверху основанием, на углах которого находятся по мужчине. Видимо, в холодном климате так устойчивее. У русских вообще без основания, разомкнутая фигура, вытягивающаяся в линию, чтобы потом разорваться на две части, причем располовиненным может быть как мужчина, так и женщина. У китайцев и северокорейцев - четырехугольник с коммунистической партией в самом тупом углу. У латиноамериканцев - многоугольник, постоянно меняющий конфигурацию. У папуасов подобный многоугольник превращается в круг, символизируя одновременно начало и конец развития семейных отношений.
        Разбившись на группы, бойцы уходят в сторону деревни. Говорят шепотом, словно враг рядом, тихо смеются. Бой предполагается легкий. Какая-никакая добыча перепадет. Да и всё веселей, чем нести караульную службу в крепости.
        Тома подает мне флягу с вином. Оно холодное, ломит зубы, словно вода из родника. Глотнуть перед боем стало для меня традицией. Не для храбрости. Вино легкое, вставляет слабо. Это не водки принять и озвереть. Просто наработанный ритуал скрашивает ожидание. Дав бойцам фору минут двадцать, сажусь на коня и шагом направляюсь к деревне. За мной скачет небольшая свита. Проезжаем мимо артиллеристов и обозников, которые запрягают в телеги лошадей, а в арбы - волов. Они торопятся, надеясь на добычу, хотя убитых к их приезду уже оберут, а крестьян я запретил грабить. Это подданные моего тестя или его вассалов.
        На выезде из леса к полям и виноградникам, окружающим деревню, стоит отряд под командованием Дютра де Шарне. Бойцы переминаются с ноги на ногу, согреваясь. Может, действительно, замерзли, потому что утро прохладное, а может, мандраж бьет перед боем.
        - Начнем? - спрашиваю Дютра де Шарне.
        - Пожалуй, пора, - говорит он. - Крестьяне уже проснулись.
        - Труби, - приказываю я новому горнисту - юноше лет шестнадцати, довольно хилому, но с отменным музыкальным слухом и исполнительским мастерством.
        Тихое сонное утро как бы разбивает вдребезги звонкая громкая бодрая мелодия. Деревня сразу наполняется криками и звоном оружия. Я вижу, как между домами бегают люди. Кажется, что их слишком много.
        - Поехали, - говорю я Дютру де Шарне.
        Мы трусцой въезжаем в деревню. Приземистые темные деревянные дома с соломенными стрехами напоминают русскую деревню моего детства. Только вот собаки не лают и домашней птицы нет во дворах и на улице. Прибитая росой пыль на дороге глушит стук копыт. На этом краю деревни бой уже закончился. Бойцы выносят из домов оружие и узлы с окровавленным тряпьем. В одном доме истошно воет баба. То ли успела влюбиться в кого-то из бригантов, то ли ее мужа или сына прибили по ошибке. В дальнем конце деревни еще слышится звон оружия и крики, но, когда мы туда добираемся, становится тихо.
        Я возвращаюсь в центр деревни, на небольшую площадь с колодцем-журавлем в центре. Боец вытягивает из него мокрое деревянное ведро, ставит на край деревянного сруба и, наклонив немного на себя, пьет воду. У его ног на утрамбованной земле лежит на грязном лоскуте холстины початая головка твердого сыра. Арбалет стоит, прислоненный к колодезному срубу. Тетива уже снята. Из арбалета, наверное, сегодня не стреляли.
        Ко мне подводят двоих пленных. Оба в чем мать родила. Скорее всего, их захватили тепленькими, прямо в постели, с деревенскими девками под боком. Ничто не делает человека таким слабым, униженным, как нахождение голым среди одетых. Им немного за двадцать, худые, но жилистые. Оба боятся смотреть мне в глаза, чтобы не прочесть в них смертный приговор.
        - Разве вы не знаете, что герцог Бурбонский поклялся очистить от вас свои владения? - спрашиваю я.
        Пленные молчат. Наверное, каждый надеется, что ответит другой.
        Не дождавшись, отвечают одновременно:
        - Знаем.
        - Так почему не ушли до сих пор? - продолжаю я допрос.
        - Думали, не скоро придете, - на этот раз быстро отвечает один из пленных, который выглядит поглупее.
        - Я вас отпущу с условием, что передадите всем встречным бандам, чтобы убирались с территории герцогства Бурбонского и графства Овернь, - предлагаю им.
        - Обязательно передадим, шевалье! - заверяет пленный, с трудом сдерживая счастливую улыбку.
        - Так и скажите им, что я, зять герцога Бурбонского, сеньор де Ре, известный также, как Венецианец, завтра со своим отрядом проследую за вами и уничтожу всех, кто не уберется в Бургундию, а еще лучше - в Савойю, - медленно, с расстановкой, произношу я. - Запомнили?
        - Да, сеньор! - в один голос подтверждают пленные.
        Судя по любопытству в глазах, они что-то слышали обо мне.
        - Убирайтесь к черту! - отпускаю их.
        Бриганты нерешительно разворачиваются, медленно идут по улице, загребая грязными босыми ногами темно-серую пыль и перемешивая влажную верхнюю с сухой и более светлой нижней. Миновав последние постройки, понимают, что их и вправду отпустили, припускают бегом.
        - Бриганты не уйдут, - уверенно произносит Дютр де Шарне. - Соберутся все вместе и нападут на нас.
        - Надеюсь, - говорю я. - У меня нет желания гоняться за мелкими отрядами.
        22
        Мы уничтожили еще два мелких отряда, которые не успели отступить. Остальные, как и предсказывал Дютр де Шарне, собрались вместе, чтобы дать нам бой. От них прибыл герольд - безусый юноша с нагловатым лицом, судя по всему, бастард рыцаря-башелье, которому от отца досталась старая бригандина с прорехами, будто побитая большой молью, и шлем с гребнем из выкрашенных в красный цвет, конских волос. Гребни и фигуры на шлеме уже не в моде. Некоторые сеньоры еще присобачивают сверху на бацинет какую-нибудь фигуру, чаще всего крест, но подобное считается придурью. Фигура может помешать вражескому мечу или топору соскользнуть со шлема и таким образом погубить воина. Герольд застал нас в деревне, в которой мы собирались заночевать.
        Важным тоном юноша произнес:
        - Мои сеньоры приказали мне передать, что вызывают тебя, Венецианец, на бой. Они будут ждать в дне пути на запад.
        - Передай своим голодранцам и самозванцам, что послезавтра я буду там и тех, кого не убью, перевешаю. Тебя повешу выше всех, чтобы издалека был виден твой дурацкий шлем, - произнес я.
        Герольд побагровел от смущения и обиды, но сумел справиться с эмоциями и заверить:
        - Я передам слово в слово, как ты сказал.
        - Не забудь про шлем, - напомнил я, чтобы разозлить его еще больше.
        - Не забуду! - прошипел он.
        - Проводите его до леса, чтобы кто-нибудь случайно не отнял лошадь у этого сопляка, - приказал я.
        Герольда прислали еще и на разведку. Разозлившись, он уменьшит численность моего отряда, придумает какие-нибудь подробности, чтобы сражение обязательно состоялось. Ведь ему так хочется мечом заткнуть мне в глотку мои слова.
        Видимо, среди бригантов были те, кто участвовал в разгроме армии графа Бурбонского. Опять расположились на склоне горы, перед которой была широкая и почти ровная долина, пригодная для конной атаки. Именно на эту атаку они и рассчитывали, приняв моих конных арбалетчиков за рыцарей. Разведка бригантов в последний день сопровождала нас, но на удалении. С флангов построение бригантов прикрывали густые кусты. Перед фронтом наверняка вырыли ямы-ловушки. Не удивлюсь, если за первыми рядами спрятаны вкопанные в землю под углом, заостренные колья, за которые бриганты отступят во время нашей атаки. Их было тысячи две, может, больше. Ширина фронта человек двести с небольшим. В первой шеренге стояли спешенные латники с укороченными копьями и большими щитами-павезами. Может быть, и во второй тоже, за передними не видно, а дальше еще четыре или пять - точно не могу сказать, они плохо держали строй - шеренг копейщиков в легких доспехах. За ними, не так плотно, расположились четыре шеренги лучников и арбалетчиков. Склон давал им возможность вести стрельбу одновременно. Так обычно строились для боя англичане. Я
научил их этому два века назад, а сам вычитал в будущем из книг о средневековых сражениях. Попробуй теперь пойми, кто из нас кого научил. Что ж, командиры у них опытные и не глупые. В отличие от французских рыцарей, которые из сословных предрассудков обожали по многу раз наступать на одни и те же грабли, бриганты быстро перенимали успешный опыт противника. Сегодня они еще кое-чему научатся. Те, кто выживет.
        Я построил свой отряд метрах в четырехстах от первой шеренги бригантов. Они кричали нам что-то веселое, но слов не разберешь. Наверное, радовались, что нас так мало. Впереди, по фронту метров в сто, заняли позиции семь пушек, между которыми были поставлены телеги и арбы. С них сгрузили не только пушки, но и ящики с провощенными матерчатыми картузами с порохом, по сорок зарядов на орудие, корзины с ядрами и мешочками с картечью, и того, и другого по двадцать. В деревянных ведрах развели с водой уксус, чтобы банить стволы. За арбами стояли арбалетчики, а за ними копейщики Дютра де Шарне. На флангах расположились мои конные арбалетчики. У бойцов герцога вид был не очень радостный. Во-первых, они побаивались находится так близко к пушкам. Во-вторых, не понимали, что я задумал, но явно не желали атаковать расположившихся на склоне бригантов, которых было в несколько раз больше. На конных арбалетчиков поглядывали с неприязнью, не понимая, чему те радуются. Предполагают, наверное, что арбалетчики ускачут, бросив их на растерзание бригантам. Задние пехотинцы оглядывались на лес, прикидывая, сколько до
него бежать? Невесел был и их командир, который сидел на саврасом коне по левую руку от меня, позади орудия Жака Пушкаря, которое стояло в центре наших позиций.
        - Предлагаешь отступить? - произнес я с улыбкой, угадав его мысли.
        Дютр де Шарне был рыцарем до мозга костей, которому не положено бояться черни, но и опытным солдатом, который не хотел погибнуть зазря. Сейчас эти две ипостаси боролись в нем, подыскивая компромиссный ответ.
        - Не могу понять, как ты собираешься победить их, - уклончиво ответил он.
        - Вот поэтому ты до сих пор всего лишь командир руты, - говорю я без издевки, всего лишь констатируя факт. - Готов Жак? - спрашиваю я своего самого меткого наводчика.
        - Да, сеньор! - бодро отвечает Жак Пушкарь.
        - Поорудийно, слева направо, огонь! - командую я.
        Выстреливает крайнее левое орудие. Испуганные лошади арбалетчиков ржут, но, уже приученные к стрельбе, не уносятся, обезумев от страха, куда глаза глядят. Дютр де Шарне справляется со своим испуганным коней, возвращается на нем на прежнее место. Ядро попадает ниже первой шеренги бригантов, рикошетит от склона и поражает стрелков, убив несколько человек. Наводчик второго орудия взял выше и сделал просеку в строю вражеских копейщиков. У остальных получилось немного хуже. Пока пушки банили и перезаряжали, наводчики водили поправку в угол наклона ствола, выбивая из-под глухого конца клин. Чем глубже клин забит под ствол, тем ниже угол наклона. Делали всё не спеша, потому что знали, что перерыв будет минут пятнадцать-двадцать. Бриганты не должны знать, как быстро мы можем перезарядить пушки. Пусть думают, что этот процесс занимает у нас лишь немного меньше времени, чем у осадных бомбард. На самом деле пушки у нас небольшие, порох лучше и расфасован по картузам, ядра нужного диаметра, поэтому подготовка к следующему выстрелу занимает три-пять минут, причем около половины этого времени уходит на
возвращение орудия на позицию и прицеливание.
        Так думает и Дютр де Шарне, и его бойцы. Они поглядывают на меня, ожидая приказ к атаке. Я спокойно сижу на Буцефале, который уже общипал молодую зеленую траву рядом с собой и норовит продвинуться вперед, где есть притоптанная, но не объеденная. День сегодня солнечный, с легким северо-западным ветерком, который гонит по голубому небу белые облака. Мне кажется, что небо голубее и облака белее, чем в двадцать первом веке. Может быть, это признак старости. В очередной раз пытаюсь подсчитать, сколько мне сейчас лет? Каждый раз цифра другая.
        - Зарядить ядра! - командую я и через пару минут кричу: - Поорудийно, огонь!
        На этот раз стреляют метче. Каждое ядро убивает или ранит по несколько человек. Особенно забавно смотреть, как разносит в щепки щит-павезу, сбивает его владельца и тех, кто стоял за ним. Представляю, как сейчас звереют бриганты. Нет ничего обиднее, чем погибать, не имея возможности нанести ответный удар. Зато наши пехотинцы повеселели. Они поняли, что в атаку на склон идти не придется, а нет ничего приятнее, чем безнаказанно уничтожать врагов.
        В третий раз пушки стреляют залпом, сделав семь новых просек в построении бригантов. Залповый огонь наносит вреда не больше, а психологически действует сильнее. Погибает примерно столько же, сколько при поорудийной стрельбе, но одновременная гибель нескольких десятков человек более угнетающа. Во вражеских рядах началось брожение. Они пришли сюда побеждать, а не погибать понапрасну. Наверное, командиры рут, а точнее, банд сейчас совещаются.
        Следующий залп подталкивает их к правильному, как они думают, решению. Латники бросают громоздкие, тяжелые павезы и начинают спускаться по склону. За ними движутся остальные, сужаясь по фронту. Под гору идут быстро, а потом замедляют шаг, сужая фронт до ширины нашего, уплотняясь. Они полны решимости отомстить за погибших соратников.
        - Зарядить картечью! - приказываю артиллеристам. - Арбалетчики стреляют по готовности!
        Бриганты идут без строя, толпой. В большинстве своем это опытные вояки, много повидавшие на своем веку. В них не осталось ни капли жалости. Ее место заняло умение убивать. Их всё ещё в несколько раз больше, поэтому не сомневаются, что сотрут нас в порошок. Метрах в ста пятидесяти от нас бриганты начинают орать, используя психологический прием англичан, который те в свою очередь позаимствовали у шотландцев, валлийцев и ирландцев. Кричат каждый свое, поэтому разобрать трудно, что именно. И ускоряют шаг, чтобы потом перейти на бег и врезаться в наше построение.
        - Батарея, огонь! - командую я.
        Пушки выстреливают почти одновременно. Перед нашей позицией вырастет черная туча, через которую почти не видно атакующих. Из-за гула в ушах и слышно их плохо. Впрочем, они больше не орут воинственно. Их стоны и крики прорывались даже сквозь гул от пушечного залпа, который все еще наполнял мои уши. Ветерок уносит черный дым, открыв остолбеневших бригантов. Тех, кто не пострадал. Потому что сотни две лежали на земле, неподвижно или корчась от боли. Словно гигантская коса прошлась по передним рядам и уложила почти всех, несмотря на то, что возглавляли атаку опытные бойцы в надежных доспехах. Прекратили стрелять и арбалетчики из отряда Дютра де Шарне. Они поражены увиденным не меньше бригантов. Зато конные арбалетчики продолжают поражать врагов, а артиллеристы быстро заряжают пушки.
        Не могу сказать точно, сколько продолжалось оцепенение бригантов. Может быть, минуту, может, больше. Очнувшись, они присели и закрылись щитами, образовав сплошную стену, будто готовились отразить атаку. Бриганты понятия не имели, что можно и нужно противопоставить пушкам, поэтому сделали так, как привыкли встречать другую опасность - лучников. Они не понимали, что время работает против них.
        Среди бригантов нашелся человек, который понял это и взял на себя командование:
        - Они не скоро выстрелят! Вперед! Отомстим!
        Не тут-то было. Мне кажется, бриганты просто боялись приблизиться к полосе из убитых товарищей, думая, что именно за ней находится смертельная опасность. Новый их вожак призывал, уговаривал, угрожал. Никто ему не повиновался. Не знаю, понял ли он, что пугает остальных его соратников или случайно получилось, но он пошел вперед, точно собирался напасть на нас в одиночку. Бригантам потребовалось еще какое-то время, чтобы справиться с шоком и страхом, после чего сперва несколько человек и медленно, потом всё больше и быстрее двинулись на нас, яростно крича. К тому времени очнулись арбалетчики Дютра де Шарне и возобновили стрельбу. Казалось, что они мажут - так незначителен был урон, наносимый арбалетчиками. Сейчас лавина бригантов накатится на нас и поглотит.
        В это время заражающий самой нерасторопной пушки поднял вверх банник, сигнализируя, что готовы к стрельбе. Остальные пушкари уже нетерпеливо поглядывали на меня. Прицел менять не надо, цель большая, не промахнешься, поэтому перезарядка заняло меньше времени, чем в предыдущие разы. Да и страх подгонял. Когда врагов в несколько раз больше и они совсем близко, начинаешь работать быстрее и точнее.
        - Батарея, - начинаю я и замечаю, что все наводчики уже поджигают запалы, - пли!
        Залп раздается почти сразу. Черный дым опять частично скрывает бригантов от нас и нас от бригантов. Слышны только стоны и крики, которые сливаются в протяжный вой, громкий, надрывный, истеричный. Такой вой вызывает ужас, порожденный столкновением с непонятной и непреодолимой силой.
        Дым рассеивается. Поле перед нами, поросшее невысокой молодой зеленой травой, устлано человеческими телами, словно окрашенными в красный цвет. Некоторые шевелятся, пытаются встать или уползти подальше от опасности. Уцелевшие бриганты стремительно убегают. Врассыпную, каждый сам по себе.
        - Теперь наш черед, - говорю я Дютру де Шарне, который никак не может поверить в увиденное. - Все в атаку! - кричу я и пришпориваю Буцефала.
        Мы быстро догнали удирающих бригантов. Я бью пикой в спину бегущему, выдергиваю ее, настигаю следующего. У меня богатый опыт в подобных преследованиях. Рядом орудуют мечами и булавами рыцари и пиками и фальшионами конные арбалетчики. Пехотинцы бегут за нами и добивают раненых. Удрать удается нескольким бригантам, успевшим нырнуть в густые кусты, и обозникам и табунщикам, которые ускакали на лошадях, оставив нам большую часть табуна. Возле этого табуна рыцари и конные арбалетчики прекращают преследование. Не сговариваясь, они вопят от радости и потрясают в воздухе оружием. Победители всех времен и народов ведут себя одинаково.
        Остаток этого дня и весь следующий потратили на сбор и дележ трофеев. Второе мероприятие заняло больше времени. Поделили все, включая грязные обмотки. По договору с герцогом Бурбонским, вся добыча наша. Он не надеялся, что трофеи будут, и не подозревал, что такие богатые. Бриганты успели награбить нам на несколько лет хорошей жизни. Среди добычи было много, так сказать, предметов культа, которые принято в эту эпоху изготавливать из благородных металлов. Наверное, подчистили богатый монастырь и не один. Мне принадлежала треть добычи, и я взял ее золотыми и серебряными сосудами из монастырей. Не для того, чтобы вернуть мошенникам в рясах, как подумали бойцы, а потому, что занимали меньше места. Командиры отрядов Ламбер де Грэ и Дютр де Шарне получили по пять долей, а рыцари и наводчики пушек - по три. Никого не возмутило, даже рыцарей, что наводчикам досталось, как рыцарям. Эти ребята сделали работу за всех.
        Людовик, герцог Бурбонский, был сразу оповещен о разгроме бригантов. Если бы вместо них была английская армия, я бы стал национальным героем Франции. На мое счастье, сражение отнесли к событиям местного масштаба, а тесть и так относился ко мне с уважением, иначе бы не сделал родственником. К нашему возвращению в Бурбон-л’Аршамбо, там уже не было многих отрядов. Герцог распустил их. Зачем тратить деньги, если есть такой зять?! Зато моему отряду было заплачено в тройном размере. Поскольку прослужили они всего чуть больше недели, общая сумма оказалась не такой уж и непосильной. Так, скромная добавка к захваченной добыче. Мне тесть отстегнул тысячу золотых франков, а его мать подарила своей внучке Серафине золотое колье с тремя изумрудами и двумя рубинами. Старушка, видимо, уже не надеется, что дождется законных детей от своего сына. Мне кажется, невестка еще не достигла половой зрелости. При ее худосочности это не мудрено.
        23
        В Ла-Манше дует редкий для этого пролива восточный ветер. Он сухой и не очень сильный. Течение в проливе сейчас, видимо, встречное, потому что волны образовали толчею. Они короткие и крутые, но не высокие. Две бригантины идут курсом крутой бейдевинд правого галса. Второй, точнее, старой бригантиной, командует Ламбер де Грэ. За пределами Ла-Рошели он становиться моим заместителем. Я командую новой бригантиной, построенной с учетом замечаний по первой. У нее фок-мачту сдвинули немного к корме и удлинили бушприт и утлегарь, благодаря чему стала более ходкой. В балласте при свежем попутном ветре разгоняется узлов до пятнадцати. Сейчас, при противном ветре, делает не больше трех. Мы движемся в сторону Па-де-Кале. Надеемся встретить купеческий караван, английский или фламандский.
        На главной палубе комендоры отрабатывают навыки заряжания пушек. Командует Жак Пушкарь, которого я назначил старшим комендором. Половина их - новобранцы. Ламберу де Грэ тоже ведь нужны опытные. Наверное, даже больше, чем мне, потому что впервые командует кораблем. Арбалетчики отрабатывают приемы рукопашного боя с фальшионами и пиками. Для тренировок в стрельбе на бригантине не самые подходящие условия. Я провожу занятия со шкиперами. Небо чистое, скоро полдень, поэтому учу их определять с помощью квадранта широту по высоте солнца. У каждого есть карта Атлантического побережья Европы и северных морей с параллелями, скопированная с моей, купленной еще в шестом веке. Карты четырнадцатого века пока не дотягивают до нее. Шкипера сомневаются, что моя карта правильная, хотя побережье совпадает.
        - Вижу судно! - доносится из «вороньего гнезда».
        Экипаж сразу прекращает тренировку, все смотрят на впередсмотрящего.
        - Что за судно? - спрашиваю я, потому что размениваться на рыбаков не собираюсь.
        - Галера! Большая! - Впередсмотрящий показывает на ост-норд-ост. - И не одна!
        Галер три. Они гребли от английского берега к французскому. Заметив нас, изменили курс, пошли на сближение. Все три одномачтовые, с прямыми парусами, которые сейчас наполнены попутным ветром. Передняя длиннее и шире остальных, примерно пятьдесят пять метров на десять. На высокой, метров пятнадцать, составной мачте, покрашенной в темно-красный цвет, парус в красно-черную вертикальную полосу, а с топа свисает почти до воды черно-серебряный вымпел. Восьмидесятивесельная. На баке платформа с низкими фальшбортами и двумя катапультами. На платформу вышла обслуга орудий и лучники. Готовятся к стрельбе. На корме шатер тех же цветов, что и вымпел. Там стоят латники, человек двадцать. Вторая галера с красно-синим парусом и сине-золотым вымпелом идет на шестидесяти веслах. Она взяла правее, нацелившись на бригантину под командованием Ламбера де Грэ, которому я приказал увалиться на ветер, чтобы разделить врагов. Третья галера с красно-белым парусом и пока неразличимым вымпелом, сорокавесельная, сильно отстала.
        - Начинай, как подойдут, без приказа, а потом перейдешь на палубу, - говорю я Жаку Пушкарю, который наводит погонное оружие. По пути с бака на корму приказываю остальным комендорам: - Пушки на правый борт!
        Арбалетчики и матросы уже в доспехах, в основном в ватных стеганках, которые трудно пробить стрелой. Первые готовят арбалеты и короткие пики, вторые - алебарды.
        Тома и мой новый оруженосец вынесли на палубу мою стеганку, бригандину, шлем, лук, колчан со стрелами, пику, саблю, кинжал и винтовку. Мне оруженосец был не нужен, но поскольку сеньор обязан был иметь, как минимум, одного, я не стал отказывать Госвену де Бретону, который появился в начале зимы в моем доме в Ла-Рошели. Это был младший сын моего приятеля Карне де Бретона от первого брака. Этот пятнадцатилетний юноша не страдал пока высоким давлением и вообще мало походил на отца, то есть, на мясника, а казался недоучившимся священником. Видимо, в мать пошел. При хрупком сложении он был довольно бойким, непоседливым. Сейчас он сразу позабыл, что обязан помогать мне облачаться в броню, принялся заряжать винтовку. Я научил его стрелять из винтовки, и сейчас оруженосцу не терпелось попробовать ее бою.
        Я разрешил, но предупредил:
        - По рыцарям не стреляй. Они нам нужны живые.
        Первый выстрел из погонной пушки звучит, когда я с помощью слуги заканчиваю надевать доспехи. Ядро попало в людей на носовой платформе галеры, разметало их, а потом угодило в парус, продырявив его и оборвав снасти. На галере сразу засуетились, убирая парус, а с носовой платформы полетел камень, выпущенный из катапульты, который упал с недолетом. Погонное орудие успело выстрелить еще раз, но результат я не заметил, потому что спустился с полуюта на главную палубу. В нас уже полетели стрелы.
        - Лево на борт! - командую рулевым.
        Их двое. Одному человеку трудно передвигать тяжелый румпель.
        - Цедиться в верхнюю часть галеры, по гребцам, а двум носовым пушкам - в шатер на корме! - приказываю я комендорам.
        Наводчики присели возле пушек, что-то говорят заряжающим и подносчикам, которые деревянными молотами забивают клинья под ствол, уменьшая угол наклона, а потом поворачивают лафеты.
        Когда бригантина повернулась бортом к галере, я командую рулевым:
        - Так держать! - потом матросам: - Убрать паруса! - и в заключение комендорам: - Батарея, огонь!
        Галера несется прямо на нас, словно собирается протаранить. До нее две трети кабельтова. Носовая платформа сильно повреждена. На ней только трупы и обломки катапульт. Лучники расположились на палубе правого борта, которая над головами гребцов. Не самое удачное место, потому что мы намного выше.
        От залпа шести пушек бригантина вздрагивает и кренится на левый борт. Черный дым быстро уносится за корму, открыв галеру, на которой свалило шатер и перестали грести. Весла правого борта опущены в воду, из-за чего галера медленно поворачивает вправо, несмотря на все старания кормчего. На корме, рядом с упавшим шатром, корчатся два раненых латника. Остальные перешли на палубу, готовясь к абордажу. Не боятся, уверены, что наши пушки выстрелят не скоро. Потом замечаю пробоины в правом борту, и понимаю, почему весла не гребут. Впрочем, инерции хватит галере, чтобы поравняться с бригантиной, если та будет стоять на месте. Только вот таранить не получится, потому что сбилась с курса.
        - Заряжаем картечью! - командую я.
        У бригантины инерция меньше, останавливается быстрее. Галера оказалась метрах в пятидесяти от нас и немного в корму. На ней убрали убитых гребцов и лишние весла, поворачивают, чтобы подойти левым бортом к нашему правому. Латники и матросы, прикрываясь большими щитами от арбалетных болтов, переходят на левый борт, а лучники остаются на правом, стреляют в ответ.
        На галере успевают сделать два гребка длинными черными веслами с красными лопастями. В это время по моей команде все шесть пушек стреляют по ней картечью. Свинцовые шарики поражают людей не только на палубах, но и прошибают тонкую обшивку бортов, убивают гребцов. Те, кто остались живы, попрятались. Галера прошла по инерции несколько метров и замерла совсем рядом.
        - Четный пушки заряжать ядрами, нечетные - картечью! - приказываю я и оборачиваюсь на грохот пушек бригантины под командованием Ламбера де Грэ.
        Замечаю, как летят обломки досок, как падает мачта. Галеру они подпустили слишком близко. Она успевает по инерции дойти до бригантины, ткнуться в нее носом. Надеюсь, не сильно. Но в атаку англичане не идут. То ли больше некому, то ли попрятались от страха. Думаю, Ламбер де Грэ справится с ними и без нашей помощи.
        Третья галера передумала атаковать. Она развернулась и, убрав парус, шустро погребла всеми сорока веслами против ветра. Гнаться за ней бесполезно.
        - Сдавайтесь или умрете! - кричи я на английском языке экипажу галеры, атаковавшей нас.
        - Мы сдаемся! - слышится из трюма.
        - Рыцарям и оруженосцам выйти на корму галеры и приготовится к перевозу на мой корабль! - приказываю им, а своим матросам: - Спустить на воду ял!
        Ял большой, шестнадцативесельный. Во время перехода он стоит на крышке трюма между мачтами. Есть еще трехместный тузик, закрепленный возле грот-мачты.
        Пока мои матросы раскрепляют ял, поднимаюсь на полуют. Оттуда лучше видно, что делает вторая бригантина. Она в дрейфе, подтягивает к борту шестидесятивесельную галеру. Я предупреждал Ламбера де Грэ, чтобы без необходимости не подходил к вражеским судам вплотную, переправлял призовую команду и пленных на шлюпках. Будем надеяться, что и на той галере экипаж сдался.
        С первой партией привозят командира эскадры - пожилого рыцаря с чисто выбритым лицом. Поверх кольчуги на нем черное сюрко длиной до коленей, на котором изображены три серебряные бычьи головы.
        - Генри Норбери, - представляется он.
        Я называю свое имя и не без удовольствия замечаю, что оно знакомо. Чем дальше живу в Средневековье, тем тщеславнее становлюсь. Или в двадцать первом веке у меня приличных поводов не было, чтобы раздуваться от осознания собственной значимости.
        - Куда направлялись? Или просто поохотиться? - интересуюсь я.
        - В Париж. Сообщить королю Карлу, что в Троицыно воскресенье умер его вассал, герцог Аквитанский, принц Эдуард, - отвечает он.
        - Черный принц умер?! - не верю я своим ушам.
        - Он сильно болел последнее время, почти не вставал с постели, - рассказывает Генри Норбери.
        - Души убитых по его приказу лиможцев встретят его по дороге в ад! - не сдерживаюсь я.
        - Принц поступил с ними, как и положено с вассалами-предателями, которые отвергли своего богом назначенного господина. Ибо сказано во Второзаконии (пятая книга Ветхого Завета): «А в городах сих народов, которые бог твой дает тебе во владение, не оставляй в живых ни одной души», - цитирует английский рыцарь.
        В Библии есть оправдание любой мерзости, причем в двух вариантах. Если хочешь отомстить кому-то, то «око за око, зуб за зуб», а если хотят отомстить тебе, то «ударили по левой щеке - подставь правую». Читать атеистическую лекцию я не стал. Не поймут, не оценят, не простят. И не только пленные, но и мои бойцы, ведь обидно слушать, когда тебе объясняют, что ты дурак.
        Всего мы взяли в плен девять рыцарей и семнадцать оруженосцев. Английских лучников в плен не берут в силу их высокой военной квалификации - царство им небесное! За матросов и гребцов никто нечего не заплатит, поэтому пообещал им, что будут отпущены на свободу, если без проблем доведут галеры до Руана. Плен не должен помешать послам выполнить свою миссию.
        24
        Руан почти не изменился за двести с лишним лет. Разве что обзавелся второй стеной и прирос пригородами на левом берегу Сены. В ней все еще ловят рыбу. Я сам видел, как рыбак вытягивал сеть, в которой запуталась большая щука, метра полтора длиной. Не преувеличиваю, хотя я тоже рыбак! По всей реке, до самого устья, стояли на якорях или ошвартованные к пристаням корабли, галеры и парусники. Было их очень много, под сотню. Я слышал, что в Руане по приказу Карда Пятого в срочном порядке строится флот, но не ожидал, что он уже такой большой. Догадываюсь, что король Франции не верит в продолжительный мир и готовится перенести войну на английскую землю.
        В бывшей резиденции герцога Нормандского теперь обосновался Жан де Вьен - адмирал, ни разу не выводивший в море свой флот. Путешествовал по морю только, как пленник, в Англию и обратно. Адмиралом его назначили за прекрасные организаторские способности. Ему тридцать пять лет. Среднего роста и сложения. Темно-русые волосы длиной до плеч. Спереди небольшая лысина, которая визуально увеличивает лоб, из-за чего сухопутный адмирал кажется умнее, чем есть на самом деле. Впрочем, он не глуп и хорошо, по меркам своего времени, образован. На нем поверх белой шелковой камизы пурпурная котта с узкими рукавами, перехваченная черным матерчатым поясом, к которому подвешен кошель в черно-золотую косую полосу. Ноги в синих, облегающих шоссах и черных сапожках, причем левое голенище приспущено до ступни, как сейчас носят парижские щеголи. У адмирала, видимо, хватает времени и желания не отставать от парижской моды. Я сразу вспомнил советских «дембелей», у которых голенища сапог для шика были собраны «гармошкой», но не до ступни. Мода, повторяясь, обязательно меняет какую-нибудь деталь. Мы пересекались с адмиралом в
походах. Друзьями не стали, но и не враждовали. Боец он смелый и осторожный, что среди французских рыцарей встречается редко.
        - Я готов купить у тебя обе галеры, - сразу заявил Жан де Вьен. - Большую после ремонта сделаю флагманской.
        - Не возражаю, - сказал я, потому что цену будет назначать интендант, с которым за небольшой откат договорюсь о приемлемой сумме. В этом плане средневековая Франция была копией ельцинской России. - А что с пленными?
        - Как обычно: за оруженосца - двести пятьдесят ливров, за рыцаря - пятьсот, за баннерета - тысяча, - ответил сухопутный адмирал.
        - Генри Норбери не простой баннерет. Он как бы тоже адмирал и королевский посол, - возразил я.
        - В том-то и дело, что он - посол. Короля так обрадует привезенная им весть, что отпустит всю делегацию, - улыбнувшись, объяснил Жан де Вьен.
        У него были личные счеты с Черным принцем. Теперь баланс обнулился.
        - Интересные у тебя корабли. Впервые вижу такие, - переменил сухопутныйадмирал тему разговора. - Купил у венецианцев? Или захватил?
        - Построил в Ла-Рошели по собственному проекту, - ответил я.
        - Не думал, что на торговом корабле можно захватить боевую галеру, - сказал он.
        - Это боевой корабль. Скоро все на такие перейдут, - предсказал я.
        - Не думаю, - уверенно произнес сухопутный адмирал. - У них скорость меньше и без ветра превращаются в неподвижную мишень.
        Я только усмехнулся.
        - Переговоры в Брюгге идут плохо. Думаю, скоро опять придется воевать, - опять переменил Жан де Вьен тему разговора.
        Из него получится хороший царедворец. Видимо, умение чувствовать напряжение в разговоре и менять тему сыграло важную роль в назначении Жана де Вьена адмиралом.
        - Повоюем. Нам не впервой, - произнес я.
        - Только теперь воевать будем на том берегу пролива. Твои корабли нам пригодятся, - сказал он.
        - Я не против. Только согласуй этот вопрос с Бертраном дю Гекленом и моим тестем, - предупредил его.
        - Король не будет возражать, - дал понять Жан де Вьен, что решает вопросы напрямую с самим Карлом Пятым. - К нам на помощь прибыл флот из Кастилии под командованием адмирала Фернандо Сосса.
        - Видел их галеры, когда поднимался по Сене к Руану. На каждой установлены бомбарды, а на французских - ни одной, - сказал я.
        - У нас нет маленьких бомбард, а большие ставить опасно. Обойдемся катапультами, - легкомысленно отмахнулся сухопутный адмирал.
        - Англичане тоже так думали - и попали в плен, - сообщил я.
        - Ты бы захватил их и без помощи бомбард! - продолжая улыбаться, сделал комплимент Жан де Вьен, но глаза были серьезными.
        Ему не хотелось вот так сразу отказываться от своих слов, однако был достаточно умен и осторожен, чтобы понять свою ошибку и исправить ее.
        - Бронзовые литые бомбарды надежнее железных сварных, а свинцовые ядра лучше каменных, - поделился я опытом.
        - Поговорю в Фернандо, чтобы помог переоснастить наши корабли, - произнес Жан де Вьен и добавил шутливо: - Кастильский адмирал сейчас от скуки воюет с нашими дамами. Волочится за всеми подряд! Не брезгует даже горничными!
        - Они свежее! - процитировал я русского классика, который еще не родился.
        Сухопутный адмирал оценил шутку веселым смехом.
        Я вспомнил, как учил английский на Мальте вместе с испанскими студентами. Там я сделал вывод, что молодые испанцы или идут, или целуются. Стоит парочке остановиться хотя бы на мгновенье, как сразу присасываются друг к другу. Помню, гулял ночью по Ла-Валетте, а потом пошел пешком в своей отель в Слиме. Возле марины, заставленной сотнями роскошных яхт, на автобусной остановке тусовались испанские студенты. Поскольку не все имели пару, некоторые просто болтали. Остальные, как положено, обменивалось жидкостями. Рядом с остановкой находилось здание с широким и высоким окном на первом этаже. За окном в темной комнате сидели на стульях старушки-божьи одуванчики, десятка три. Их было еле видно в свете уличного фонаря, отчего напоминали зрителей в кинотеатре в первых рядах перед ярким экраном. Сидели неподвижно, как мумии, и молча смотрели на целующуюся молодежь. Бледные лица застыли, никаких эмоций. Это были обитательницы дома престарелых, в котором можно смотреть мальтийский вариант шоу «За стеклом».
        Мы опять отправились на промысел. На этот раз пошли на северо-запад, чтобы поджаться к английскому берегу Ла-Манша, а потом пройти вдоль него. Я надеялся поймать там какой-нибудь купеческий караван. Ветер теперь дул юго-западный и свежий. Временами ветер стихал и шел мелкий и нудный, «английский» дождь. Видимо, ветер тоже не любил такие дожди. Мне кажется, поганая погода - причина больших колониальных захватов Британской империи. Каждый нормальный англичанин готов был податься на край света, лишь бы избавиться от нудных дождей, а так как в те времена путешествовать в одиночку и без оружия было опасно, отправлялись целыми армиями. Заодно завоевывали новые территории.
        Это судно мы заметили, когда приближались к островам Силли. Я собрался возле них лечь на обратный курс. Не пришлось. Впередсмотрящий радостно проорал:
        - Вижу судно! - и добавил еще радостнее. - Очень большое!
        Оно оказалось длинной почти пятьдесят метров и шириной шестнадцать. Водоизмещение тон семьсот-восемьсот. Судя по низкому надводному борту, в полном грузу. Три мачты. На двух передних - по большому прямому парусу, на бизани - маленький латинский. «Воронье гнездо» на гроте могло вместить человека три-четыре. Паруса желто-серо-белые, из плохо выделанной и некрашеной парусины, с многочисленными латками. Купцы, способные купить такой большой корабль, обычно красили паруса и мачты, а на этом явно экономили на всем. На баке не было башни. От форштевня и до бизани палуба была ровная. Затем начиналась невысокая надстройка. На палубе между мачтами стояли поперек судна три большие лодки. Я никак не мог определить, что это за судно? В двадцатом веке увлекался парусниками, посещал те, что сохранились, в разных портах мира, так что хорошо разбирался в них. Судя по парусному вооружению, это каракка. Я был на каракке «Мэри Роуз», которая стоит в сухом доке в Портсмуте. Она была намного выше этой и имела высокую и длинную кормовую и носовую надстройки. Впрочем, какие только уроды не встречаются на морских
просторах. Некоторые судовладельцы лучше судостроителей знают, каким должно быть идеальное судно. Иногда диву даюсь, увидев полет человеческой фантазии, который вопреки всем научным теориям не переворачивается и не тонет.
        Команда - человек семьдесят-восемьдесят, но лучников всего с десяток. Стрелки собрались на кормовой надстройке, а остальные, вооруженные короткими пиками, стоят на главной палубе, готовятся отбить атаку. Мы проходим мимо судна на расстоянии метров пятьдесят. По моему приказу никто не высовывается, поэтому стрелы английских лучников особого вреда не наносят. Ранили всего двух человек из обслуги пушек, которые выстрелили залпом. Палуба на надстройке сразу очистилась от лучников. Только один поднялся и, прижимая к груди окровавленные руки, медленно спустился на главную палубу. Там живых осталось побольше, но они при приближении второй бригантины сразу попрятались. У Ламбера де Грэ хватило ума не выстрелить, а развернуться носом на ветер и лечь в дрейф.
        Я развернул бригантину на обратный курс и подошел к английскому судну с подветренной стороны. От него прямо-таки разило тухлой рыбой. Видимо, загрузился свежей рыбой и не смог вовремя доставить ее на берег. К тому времени на борту приза уже хозяйничали бойцы Ламбера де Грэ. Я отправил шлюпку, чтобы привезли капитана вонючки. У меня пропало желание подняться на борт захваченного судна и посмотреть поближе, что оно из себя представляет.
        Привезли коренастого и большерукого мужчину со спутанными, длинными, светло-русыми волосами, которые торчали из-под маленькой шерстяной шапки, такой же спутанной бородой, покрывавшей большую часть бурого, обветренного лица. Он был в короткой кожаной куртке, штанах и высоких сапогах. Все засаленное. Воняло от него так, что мне пришлось сдерживать рвотные позывы.
        Прикрыв нос платочком, я спросил:
        - Капитан?
        - Нет, - ответил пленник. - Гарпунёр. Капитан мертвый. - Он перекрестился и пожелал: - Царство ему небесное, сукину сыну!
        - Что везете? - поинтересовался я.
        - Ворвань (топленый китовый жир), - сообщил гарпунер.
        Китов разделывают на палубе и там же перетапливают жир в чанах на кострах, используя вместо дров этот самый жир. Говорят, вонь такая, что глаза слезятся.
        Работал со мной матрос, который делал рейс на китобойной базе. Тогда на китобоях была самая высокая зарплата. Жир уже не перетапливали на кострах, но вони было не намного меньше. Рассказывал, что вернулся на берег через семь месяцев худой, как щепка, и проклял все заработанные деньги. С того дня, как начался промысел, почти ничего не ел и даже воду пил с трудом. От одной только мысли о еде подступала тошнота. Так бы и помер на промысле, если бы старые китобои не сжалились и не посоветовали ему спускаться в машинное отделение и кушать рядом с коптящим двигателем. Аромат выхлопных газов был за счастье.
        - Если доведете судно до Ла-Рошели без приключений, там всех отпущу, - сказал я гарпунеру.
        - Доведем, - пообещал он. - Что нам остается?!
        Своих бойцов я к ним не посылал. Пожалел. И обе бригантины шли так, чтобы призовое судно было с подветренного борта. К моему удивлению, покупатель нашелся не только на ворвань, которую использовали много где, начиная с заправки светильников, но и на китобойную базу. Причем претендентов было аж трое. Оказывается, охота на китов - очень выгодный бизнес. Их сейчас много. Встречал даже у берегов Португалии. Выигравший аукцион тут же нанял английских матросов, отпущенных мною, пополнил экипаж французами и отправил судно на промысел.
        25
        В двадцать первом веке запах сосны у меня ассоциировался с гробами, смертью. Теперь это один из самых приятных, потому что сосной пахнут новые корабли. И еще смолой. Просмолено все, что можно. Смола защищает не только от влаги, но и от гниения и червей. Просмолены и все тросы, а их на паруснике несколько десятков, а на больших - несколько сотен. И у каждого свое название. Из-за смолы они стали менее гибкими, зато более долговечными. Всеми этими запахами я наслаждаюсь на палубе третьей бригантины, недавно спущенной на воду и поставленной на якорь на рейде возле острова Ре. Командует ей Мишель де Велькур. Он гордо расхаживает по палубе и, наверное, подсчитывает будущие доходы. Капитан получает треть от захваченной добычи. Следом за ним ходит его оруженосец, четырнадцатилетний кузен Робер де Велькур, но не из богатых де Велькуров, у которых Мишель когда-то служил, а из самой младшей ветви. Весть о том, что бедный родственник стал рыцарем и богаче богатого, добралась до Оверни, и юноша прибыл на старом коне вместе с купеческим обозом в ЛаРошель, чтобы с помощью удачливого кузена и самому выбиться в
люди. Вроде бы парень толковый. Лучше иметь дело с выходцами из низших слоев, заряженных на движение вверх. Те, кто вырос в высших, имеют привычку опускаться, причем быстрее, чем бедные поднимаются.
        Рядом с нами на рейде становятся на якорь суда купеческого каравана, который вернулся из Бристоля и Глостера. Мне принадлежат доли в четырех судах. Два я вижу. Они отдали якоря, выходят на канат. Сидят неглубоко. Значит, нагружены шерстью. Часть этой шерсти будет переработана в Ла-Рошели, а остальная отправится вглубь страны. На купеческих судах заметили меня, замахали руками, привлекая внимание. Обычно я нужен, когда что-то случилось. От флагмана каравана отошла шлюпка. В ней Шарль Оффре - представитель одного из самых богатых семейных кланов Ла-Рошели, которая имеет доли почти во всех судах каравана. На голове у него шляпа с алой лентой вокруг черной тульи. Длинные хвосты ленты развеваются на ветру, придавая шляпе сходство с бескозыркой. Уверен, что скоро в таких шляпах будут ходить все, кто мечтает, но не может стать богатым. Потому и не могут, что способны только подражать.
        Шарль Оффре поднялся на борт бригантины. Ему двадцать три, поэтому и шляется по морям. Станет постарше, будет сидеть в офисе на берегу, подсчитывать, сколько ему и его родственникам заработали другие. Лицо мягкое, сладковатое, но все знают, что в этом сиропе легко завязнуть и утонуть.
        Обменявшись приветствиями, он переходит к делу:
        - Позавчера возле Бреста на нас напали англичане на пяти галерах. Захватили пять судов. В двух ты имеешь доли.
        Мог бы и не говорить о моих долях. Я бы в любом случае не оставил нападение без ответа.
        - Они пошли в Брест? - спросил я.
        - Нет, в сторону Англии, - ответил Шарль Оффре.
        Это усложняло решение задачи. В Бресте, конечно, были свои трудности, но он рядом, а так придется искать, куда увели захваченные суда. Надежда была на то, что движутся они медленно и на ночь становятся на якорь или заходят в порт.
        Вышли на следующее утро. Три бригантины были набиты моими арбалетчиками, матросами и добровольцами. Желающих отомстить англичанам и заодно разбогатетьнашлось больше, чем требовалось. Отобрали лучших. Сразу начали обучать работе с парусами и правилам ведения морского боя. Вряд ли чему-то научатся за короткий срок, зато не будут без дела шляться по кораблю, мешать матросам.
        - Как ты думаешь, в какой порт поведут захваченные суда? - спрашиваю я Эда Фессара.
        - Кто его знает! - отвечает шкипер. - Если им надо побыстрее продать добычу и вернуться за новой, то в Плимут. Он ближе.
        - Когда там будут? - задаю второй вопрос.
        - Ветер эти дни был западный и свежий, так что завтра или послезавтра должны добраться, - отвечает он.
        - Пойдем сразу на Плимут, - решаю я.
        Мы на ночь не останавливались и шли намного быстрее, поэтому добрались до рейда Плимута на следующий день. Мне показалось, что город совсем не изменился с тех пор, как я бывал здесь в двенадцатом веке. Может быть, потому, что Плимут по-прежнему защищает только вал с частоколом и деревянными башнями. Да и от кого им здесь защищаться?! Разве что от собственных баронов. Был отлив и на песчаном грунте лежали несколько торговых и рыбацких суденышек. Я не стал подходить близко. Убедившись, что ни наших судов, ни боевых галер здесь нет, легли на обратный курс. Могли ведь ночью обогнать и не заметить.
        До наступления сумерек шли на юг, а потом повернули на северо-северо-восток. Я решил пройти вдоль северного берега Ла-Манша, «заглядывая» во все порты. Если не найдем свои суда, на обратном пути заберем те, которые приглянутся. Утром мы были возле Дартмута. «Мут» переводится, как устье, а первая часть - название реки. По такому принципу названы многие английские порты. Дартмут располагался на правом берегу реки. Защищал его такой же ненадежный вал с частоколом, как и Плимут, только в дальнем от моря и реки углу - видимо, самом атакоопасном по мнению жителей - высилась не деревянная, а каменная башня высотой метров восемь. На реке стояли на якорях пять «наших» судов и пара чужих, а у пристани - пять галер. Они были ошвартованы лагом, три выше по течению, две ниже. Все большие, весел на шестьдесят, двухмачтовые. Мачты покрашены в темно-красный цвет, а корпуса - в темно-коричневый. Наверное, наложили красную краску поверх черной смеси, которой покрывают корпуса, предохраняя от гниения и червей-древоточцев. С топов мачт двух галер свисали длинные вымпелы. Один был черно-синим, другой - зелено-желтым.
Реи латинских парусов опущены и положены одним концом на кормовые ростры, напоминающие хвост ласточки. Весла на борту. В ближайшее время галеры в поход не собирались.
        Я приказал убавить ход и позвал капитанов кораблей. Ламбер де Грэ и Мишель де Велькур прибыли на шлюпках. У обоих радостный азарт на лицах. В случае удами купеческие суда будут принадлежать нам. У обоих капитанов в этих судах была небольшая доля. Теперь доли увеличатся. В том, что так и будет, рыцари не сомневались.
        - Сейчас примерно половина прилива, - начал я инструктаж. - Заходим в реку, следуем мимо галер, обстреливая их. На шлюпках отправляем десант на корабли, что стоят на рейде, а потом палим по берегу, если кто-то вздумает помешать нам дождаться отлива и выйти в море. На всякий случай будьте готовы в конце прилива буксировать шлюпками купеческие суда в море, чтобы побыстрее выбрались.
        - Можно и галеры захватить, - предложил Мишель де Велькур.
        - Можно, только где взять гребцов на них?! - произнес я. - Обстреляем их и, если не утонут, подожжем.
        На берегу нас давно уже заметили, но сперва не приняли всерьез. Командиры галер, может, и рискнули бы напасть на нас, но не захотели грести против сильного приливного течения, а потому и не собирали команды, которые, как понимаю, были отпущены на берег отмечать удачный поход. Добыча им подвалила немалая. Правда, ненадолго.
        Бригантина под моим командованием шла первой, Мишеля де Велькура - второй, Ламбера де Грэ - замыкающей. В начале отлива последний станет первым. От его маневров будет многое зависеть, поэтому назначил на эту позицию более опытного капитана. Впрочем, я посоветовал обоим капитанам не выпендриваться и слушать своих шкиперов, которые лучше освоили управление бригантинами.
        На галерах, видимо, не верили, что мы сунемся в пасть тигру. Только когда моя бригантина вошла в устье реки, на них началась суета. Командиры стоявших крайними галер сзывали на них гребцов и бойцов с соседних, чтобы напасть на нас. Из города через ворота, одна створка которых была прикрыта, бежали к пристаням люди. Наверное, члены экипажей галер. Пока что их было маловато, чтобы отойти от пристани и напасть на нас.
        Поравнявшись со стоявшими выше по течению тремя галерами, мы произвели залп из шести орудий. Били в упор, с расстояния метров двадцать. Четыре пушки были заряжены ядрами и целили в корпуса, а две - картечью, по людям. Ядра легко прошивали относительно тонкие борта галер. Их пока делают однослойными. Куски бортов и щепки полетели в разные стороны. Когда дым рассеялся, оказалось, что гребцов и лучников, которые собирались помешать нам взять галеры на абордаж, смело картечью. Убитые, раненые и живые оказались в трюме. В крайней галере ядра вышибли такие большие дыры, что начала набирать воду и тонуть. Наверное, и остальные две пострадали не намного меньше, но это пока не видно.
        Бригантина под командованием Мишеля де Велькура сделал залп по стоявшим ниже двум галерам. Результат был не хуже. Дым не мешал мне видеть, как разлетались разорванные тела вместе с обломками обшивки. Зрелище впечатляющее. Начинаешь чувствовать себя богом. Недаром артиллерию в будущем будут называть богом войны. Бригантина под командованием Ламбера де Грэ из двух пушек выстрелила ядрами по двум галерам, а из четырех - по трем. Эти ядра были явно лишними. Галеры медленно, но верно, тонули прямо у пристани. Моряки, которые бежали к ним от ворот, теперь еще быстрее неслись в обратном направлении. Когда они забежали в город, закрылась и вторая створка ворот, а потом подняли мост. Дартмутцы готовились к обороне, а не нападению.
        Мы отдали якоря. Приливное течение развернуло бригантины и купеческие суда носами на выход в море. Мои комендоры перетащили пушки на правый борт и приготовились к стрельбе. Впрочем, стрелять было не в кого. Все уцелевшие враги попрятались. Экипажи каждой бригантины подтащили к борту по две шлюпки, которые буксировали за кормой, погрузили на них абордажные группы. На купеческих судах защищаться было некому. На них несло вахту по несколько человек. Остальные были на берегу. Многолетняя мирная жизнь отучила англичан от элементарных мер предосторожности. За что и поплатились. Мы захватили все семь стоявших на рейде судов. Призовые партии сменили на них абордажные, которые подошли к пристани, собрали на тонущих галерах трофеи, после чего подожгли те части, которые еще не утонули. Жители города наблюдали за ними из-за острых верхушек частокола, но не обстреливали из луков. Наверное, понимали, что подобные действия им дорого обойдутся.
        Часа полтора-два мы ждали, когда начнется отлив. После чего снялись с якорей и вышли в море. На прощанье я приказал разрядить пушки в частокол. Хотел посмотреть, как он держит ядра. Плохо держит. Пара бревен завалилась, а остальные наклонились внутрь города так, что стали видны крайние дома. Будь у меня людей побольше, можно было бы захватить город. Придется отложить до лучших времен, потому что сейчас в нем экипажи галер, несколько сот человек, которые, наверное, горят желанием отомстить за сгоревшие суда и погибших товарищей.
        В Ла-Рошели нас ждал приказ быть готовыми выйти в поход на Бретань. Позже выяснилось, что приготовления к войне были задуманы, чтобы склонить англичан к уступкам во время переговоров. В начале зимы пришло сообщение, что перемирие продлено до первого мая тысяча триста семьдесят седьмого года. Вроде бы собирались прекратить войну, женив наследника английского трона одиннадцатилетнего Эдуарда, сына Черного принца, на дочери Карла Пятого, но без права на французскую корону и с признанием всех захваченных земель собственностью французского короля. Мне показалось, что слишком большой калым запросили за невесту.
        26
        Я оказался прав. В начале июня, когда ждал завершение работ на новой, четвертой бригантине, в ЛаРошель прибыл королевский гонец с приказом выставить от города пять торговых кораблей с командой для переброски воинов в Британию. Командовать кораблями предлагалось мне. Поскольку мой флот состоял из четырех бригантин, ларошельским купцам пришлось снаряжать всего один когг. Я удлинил его бушприт, чтобы мог нести не только стаксель, но и кливер, и нарастил грот-мачту, чтобы могла нести марсель, и добавил позади нее вторую мачту. Поскольку она была ниже передней, называлась бизанью и несла косой парус, трисель. Корабли с таким расположением мачт и парусным вооружением будут называть бомбардами. Наверное, потому, что появятся в эпоху бомбард, которыми будут вооружены. Этот класс кораблей являлись естественным усовершенствованием коггов с их расположенной посередине мачтой. Надо было увеличивать количество парусов, а для этого добавлять мачту. Ставить ее впереди грот-мачты - уменьшить роль стакселя и кливера. Поэтому ставили позади и делали ниже. Парус на бизань-мачте не только добавлял скорости, но и
улучшал управляемость корабля.
        Когда мы в середине июня прибыли на рейд порта Онфлер, расположенного в устье Сены, там уже собралось сотни полторы кораблей - галер и парусников, то есть, по старой терминологии, длинных и круглых или военных и торговых. Мачт было столько, что казалось, будто попал в лес, в котором с деревьев облетели не только листья и хвоя, но и большая часть веток.
        Резиденция Жана де Вьена располагалась в городской ратуше. Я попал на совещание. Присутствовали командиры флотов, в том числе кастильские адмиралы. Главный из них - Фернандо Сосса - оказался высоким и плотным мужчиной в котте из золотой парчи, на которой висели золотые бубенчики, позвякивающие при каждом его движении, и с золотыми перстнями на каждом пальце, кроме больших. В каждом перстне камень величиной с небольшую сливу. С такими украшениями и кастеты не нужны. Мой старый знакомый Эрнандо де Леон, на шее которого по-прежнему висел на толстой золотой цепи эмалевый образ Христа, выглядел скромнягой в сравнение со своим командиром.
        - Тебе морской бог еще не выщипал бороду, старый бродяга?! - вместо приветствия спросил я.
        - Ему некогда: за тобой гоняется! - отбился Эрнандо де Леон и объяснил остальным кастильцам: - Это тот самый Венецианец, с которым мы захватили англичан возле Бреста.
        - И тот самый, который в прошлом году захватил самую большую галеру, ставшую моим флагманским кораблем, - добавил Жан де Вьен.
        Видимо, ему очень хотелось показать, что и французы умеют воевать на море. Только зря он старается, потому что кастильцы воспринимают меня, как венецианца. Французы, по их мнению, - не морской народ. Знали бы они, что будет лет через триста!
        - Мы обсуждаем, с какого города начать нападение на англичан, - продолжил сухопутный адмирал. - Что скажешь?
        - С такой большой армией надо начинать с Лондона! - шутливо произнес я и закончил серьезнее: - Или хотя бы с Саутгемптона. Говорят, очень богатый город. Добычи на всех хватит.
        - Добычи на всех никогда не хватает, - философски заметил адмирал Фернандо Сосса.
        - В Саутгемптоне очень большой гарнизон за крепкими стенами. Пока будем его осаждать, на помощь придет король Эдуард, - высказал свое мнение Жан де Вьен. - Я предлагаю начать с небольших, слабо укрепленных городков. Посмотрим, как отреагируют англичане, и решим, на кого дальше нападать.
        - Саутгемптон стоит десятка маленьких городов, - продолжал я продавливать свой вариант. - Там не готовы к нападению, так что у нас будет шанс захватить его. Англичане вряд ли быстро соберут армию.
        - Наши шпионы сообщают, что она уже собрана. Готовятся высадиться в Кале и совершить еще один шевоше, - сообщил Жан де Вьен.
        Шевоше французы называли рейды английских армий по территории Франции. Произносили это слово с ноткой презрения. Правда, я так и не понял, кого презирали больше: врага или себя?
        - Тогда надо нападать подальше от Лондона, - согласился я.
        - Высадимся на том берегу пролива и на месте посмотрим, что делать. Если там большая армия, захватим остров Уайт и будем действовать с него, - предложил адмирал Фернандо Сосса.
        Других предложений не было. Кастильцы привыкли починяться своему командиру, а у французов пока что нет опыта в проведении морских десантов. Обычно совещания командиров проходят по одному их двух вариантов: или всем не нравятся чужие варианты и отстаивают до хрипоты свой, или опять-таки чужие не нравятся, но предложить нечего, а потому быстро соглашаются. Решили высадиться западнее Саутгемптона и разграбить всё, что сможем и успеем до прибытия английской армии. Дальше - по ситуации.
        Моим кораблям было назначено охранять на переходе флот с запада. С той стороны вроде бы некому нападать, поэтому и доверили мне. С востока, откуда вероятнее нападение, прикрывали кастильцы. Впрочем, никто на нас не собирался нападать. Англичане, скорее всего, знали, что собирается большой флот, но настолько привыкли безнаказанно нападать на французов, что не поверили в серьезность угрозы, не предприняли никаких мер.
        Мы высадились на английский берег возле маленького порта со скромным названием Рай. Он был защищен земляным валом высотой метров пять с четырехметровым частоколом. Со стороны моря вал был без частокола. Во время отлива с той стороны и напали французы с кастильцами. Горожане сопротивлялись не больше часа. Они бы, наверное, предпочли сдаться, но никто им не предложил. Мои бойцы не участвовали в штурме. Я запретил. Справились и без нас, а в таком зачуханном городке большую добычу не захватишь, только передерутся из-за старого тряпья. После окончания штурма отправился на шлюпке на берег, чтобы узнать, каковы планы у Жана де Вьена. На суше он более решительный командир.
        Улицы в Рае не мощеные. Дома деревянные. Многие с крышами из соломы или дранки. Только в центре два дома каменные и крытые коричневой черепицей. Рядом с одним из них был двухэтажный деревянный дом, возле которого врыт в землю высокий шест с большим ивовым венком. Предназначение этого здания я угадал по сильному запаху скисшего пива. Видимо, ивовый венок заменял надпись «Пивная». Внутри здания орудовали французские солдаты. Оттуда слышался надрывный женский плач, который внезапно стих. Сегодня Рай превратится для местных жителей в ад. Французы возвращали англичанам долги. Убивали всех: мужчин, женщин, детей. Даже спрятавшихся в церкви не пожалели. Наверное, и для этой жестокости есть оправдание в Библии. Типа «мне отмщение, и аз воздам». Я поймал себя на мысли, что радуюсь этому варварскому торжеству справедливости.
        Жан де Вьен расположился в ратуше, в зале на первом этаже, одном из каменных домов. Свет в помещение попадал через узкие и высокие окна, в которые вставлены растянутые в деревянных рамах, промасленные листы бумаги. Сидел он за столом, рядом с которым на каменном полу стояла открытая бочка с элем - пивом, изготовленным без хмеля, - и валялись пучки серой и черной овечьей шерсти. Видимо, ее смахнули со стола. Эль пил сухопутный адмирал. Вообще-то французы презирали этот напиток. Его считали вином для нищих. Видимо, Жан де Вьен, проведя много лет в Нормандии по соседству с англичанами, а потом них в плену, перенял дурные привычки.
        - Выпьешь «английскую радость»? - предложил он, не особо надеясь на положительный ответ.
        - Не откажусь, - удивил его я.
        Оруженосец адмирала зачерпнул мне эля глиняной кружкой объемом с пинту прямо из бочки. Эль был светлый, со сладковатым привкусом и запахом можжевельника. Эль, который будут подавать в пабах в двадцать первом веке, если и напоминал, то отдаленно, разве что тем, что похож на выдохшееся пиво, однако стал намного лучше того, что я пил у валлийцев. Впрочем, я уже с трудом вспоминал вкус не только пива, но и валлийского эля. К своему удивлению, напиток мне показался приятным. Наверное, стосковался по настоящему пиву, хотя пил его не часто. Разве что, когда работал под голландским флагом. Пиво там было халявное. Если не выпьешь, такое чувство, будто тебя обворовали.
        - У нас приятная новость, - начал Жан де Вьен и сделал паузу, чтобы новость дозрела и стала еще приятнее. - Пять дней назад умер король Эдуард! - торжественно объявил он, после чего отсалютовал глиняной кружкой с элем и пожелал: - Упокой, господи, его душу!
        - Аминь! - произнес я и тоже выпил эля.
        - Всем судам запретили выходить в море, чтобы мы не узнали о его смерти, пока не коронуют наследника, - продолжил сухопутный адмирал. - Я приказал самой быстрой галере без остановок грести в Париж. Уверен, что наш король наградит их по-королевски за такую приятную новость!
        - Да уж, англичане лишились своего самого талантливого короля-полководца за все время существования королевства. Если не считать Вильгельма Завоевателя, - поделился я личным мнением.
        - Согласен, - произнес Жан же Вьен, - хотя Ричард Львиное Сердце мне больше нравится.
        - Ричард был рыцарем, а не королем, - возразил я.
        - Вот за это он мне и нравится, - произнес сухопутный адмирал и пожелал и второму покойному английскому королю: - Упокой, господи, его душу!
        - Аминь! - повторил и я и опять приложился к кружке с элем. - Что будем дальше делать? Английской армии, как понимаю, сейчас не до нас. Двинем на Саутгемптон?
        - Сначала ограбим все, что западнее его, а потом посмотрим, - решил Жан де Вьен.
        - Для таких городков наша армия слишком велика, - сказал я.
        - Разделимся на несколько отрядов, - предложил он. - Так больше вреда нанесем и добычи захватим. Я хочу, чтобы каждый наш солдат вернулся домой, одетый в шелка и с полным заплечным мешком добычи, как когда-то возвращались из шевоше англичане.
        - Не сомневаюсь, что солдаты с радостью выполнят такой приказ! - весело произнес я и предложил: - Если придашь мне адмирала Эрнандо де Леона, мы захватим Дартмут и Плимут.
        - Поговорю с Фернандо Сосса, - пообещал Жан де Вьен. - Надеюсь, он будет не против. Кастильцы считают, что ты почти такой же хороший моряк, как они, - лукаво произнес он.
        Я не стал спрашивать, комплимент это или повод для ссоры с кастильцами.
        27
        В Дартмуте если и сделали выводы после нашего прошлогоднего нападения, то не успели претворить в жизнь. Заваленные нами бревна частокола вернули на место, но больше ничего не сделали для укрепления города. У пристани стояли под погрузкой два купеческих корабля, большие, двухмачтовые, и еще один, поменьше и одномачтовый, ожидал на якоре, когда освободится место. Мои бригантины узнали сразу и, как только увидели их, заколотили в полошный колокол. От пристани и от морского берега, где рыбаки выгружали улов из лодок, побежали люди к городским воротам.
        Кастильцы идут к берегу, торопясь, пока начавшийся отлив не набрал силу, а мои бригантины заходят в реку и становятся на якорь. Частокол находится от нас на дистанции пистолетного выстрела. Нам потребовалось сделать всего по два залпа, чтобы наделать в защитном укреплении города широких прорех. Со стороны реки частокол теперь похож на рот старика, у которого осталось несколько зубов, тонких и острых. Со стороны моря прогрохотал нестройный залп галерных бомбард. Что там у них получилось, не было видно. Под начавшимся мелким дождем мои бойцы стали переправляться на шлюпках на берег, готовясь к атаке. Высадке никто не мешал. Как и штурму. Мои арбалетчики быстро взобрались на вал, выстрелили оттуда по несколько болтов по целям на городских улицах, после чего открыли ворота и опустили мост.
        Я зашел в Дартмут через ворота в сопровождении своих рыцарей и оруженосцев. Мы прошли по немощеной улице, утопая в грязи, к центральной площади. Все шесть домов по периметру ее были с каменным первым этажом и деревянным вторым. Таких домов в Дартмуте было немало. Значит, добычи будет больше, чем в Раю, даже несмотря на то, что почти все жители сбежали через дальние от реки и моря ворота. Остались лишь старики, калеки и домашние животные. В домах уже шуровали мои арбалетчики и кастильцы.
        К нам подошел адмирал Эрнандо де Леон со своими капитанами. На нем была бригандина, обшитая темно-красным бархатом, а под ней кольчуга с длинными рукавами, у которых «манжеты» были из надраенных до блеска бронзовых колец. На портупее, украшенной золотыми шестиугольниками, висел короткий и широкий меч с золотым навершием в виде шара. Судя по тому, как топорщилась его густая черная борода, адмирал был в приподнятом настроении.
        - Мне нравится так воевать! - заявил он. - Подошли, пальнули из бомбард - и грабь без помех! Жаль только, что бабы все сбежали! Надо будет в следующий раз перекрыть им путь к отступлению.
        - Когда врагу некуда удирать, он становятся намного сильнее, - напомнил я.
        - Ладно, пусть бегут! - позволил Эрнандо де Леон. - Мои парни мне дороже баб!
        - Мне тоже, - согласился я.
        - Надеюсь, у них тут найдется приличное вино, чтобы отметить нашу победу? - произнес адмирал.
        - Судя по количеству каменных домов, должно быть, - сказал я.
        Дом, как понимаю, самого крупного городского торговца вином выходил на центральную площадь. У него был просторный двор с большим погребом, в котором в центре, как и во французских, была круглая оцементированная яма для стока вина, если вдруг разобьется бочка. Погреб был почти пуст. Всего с десяток бочек осталось. В ближней к каменной лестнице, наполовину пустой, мы и обнаружили приятное белое вино, скорее всего, из Бордо. В наземных помещениях хранились пустые бочки, еще не растерявшие специфический запах подкисшего вина, запасы муки и зерна, а также располагались конюшня, сейчас пустая, хлев, в котором была только свиноматка с дюжиной поросят, и курятник, обитатели которого разгуливали по двору, не подозревая о грядущих переменах в их жизни. Тома уже набрал зерна в карманы, чтобы подманить кур, свернуть головы и приготовить для нас обильную трапезу. На первом этаже дома располагалась контора, в которой для покупателей вместо табуреток были маленькие бочонки, кухня и кладовые. В одной висели три копченых окорока, от которых шел такой приятный запах, что у меня рот моментально наполнился слюной. На
втором этаже были четыре темные маленькие коморки-спальни, едва вмещающие по кровати под балдахином и сохранившие резкий запах своих обитателей, и холл с большим камином, украшенным голубыми плитками, на полке которого стояли фигурки зверей из цветного стекла, в большинстве мутно-зеленого, и массивный бронзовый подсвечник в виде креста с распятым Иисусом Христом. Три наполовину оплавленные восковые свечи разместились на верхушке вертикальной перекладины и на концах горизонтальной. Создавалось впечатление, что последние две держит в руках распятый. Посередине холла стоял стол со стулом с высокой резной спинкой во главе и табуретками по бокам. Табуреток было двенадцать. Я сел на стул, предоставив сопровождавшим меня стать апостолами. Мои рыцари сели слева от меня, Эрнандо де Леон и его свита - справа, а двое, которым не хватило места, перешли на левую сторону. Оруженосцы подали взятые с «этажерки» рядом с камином кубки, бронзовые, медные и стеклянные, а слуги принесли вино в глиняном кувшине емкостью литров пять. Я посмотрел на лица кастильцев и подумал, что провожу совещание в Каталонской компании.
Вроде бы Афинское герцогство еще держится.
        - Англичане частенько бывали непрошеными гостями в наших домах. Теперь наступил их черед принимать гостей. Давайте выпьем за то, чтобы наша очередь наступила не скоро! - предложил я тост.
        Его поддержали громкими одобрительными криками.
        В отличие от них, я знал, что чаще все-таки жителям материка придется принимать непрошеных гостей. И не только Европы. Наступит период, когда англичане отхапают всё, до чего дотянутся их загребущие руки. Впрочем, обитатели захваченных земель в конечном итоге отомстят, перебравшись на жительство в метрополию вместе со своими обидами, испортят англичанам спокойное проедание награбленного в предыдущие века.
        28
        У пристани стоит один из купеческих кораблей, отбитых нами здесь в прошлом году. Заканчивает погрузку трофейной шерсти. Ее в Дартмуте обнаружили столько, что хватило на полтора десятка судов. Они пришли из Ла-Рошели по моему приглашению, переданному через Ламберта де Грэ, который командовал караваном, перевозившим первую партию награбленного. Погрузка идет быстро. Шерсть легкая и занимает много места. В трюм опускают последний тюк. Сверху кидают охапки овечьих шкур, свежих, невыделанных. Их содрали в предыдущие дни. Мои бойцы, кастильцы и экипажи купеческих судов обжирались бараниной. Мы захватили много отар, больших и не очень, в деревнях рядом с Дартмутом. Я заметил, что в конце четырнадцатого века овца стала основным домашним животным в крестьянских хозяйствах англичан, потеснив корову, коня и даже коз со свиньями. Подозреваю, что в ближайшие годы, благодаря нашим стараниям, экспорт шерсти из Англии заметно упадет. Экипаж купеческого судна еще только закрывает трюм, а капитан уже командует отдать швартовы. Спешит, чтобы успеть выйти в море с отливом.
        Я тоже командую своему экипажу вирать якорь. На палубе перед фок-мачтой находится вертикальный шпиль - барабан, насаженный на бревно, нижний конец которого опирается на палубу трюма. Матросы вставляют восемь вымбовок длиной метра по два и, схватив двумя руками, налегают грудью на каждую втроем, вращают шпиль, который пронзительно скрипит. Мокрый, толстый, просмоленный, пеньковый канат, роняя капли и время от времени спрыскивая, медленно выбирается из воды. Вскоре якорь встает, и бригантину начинает сносить отливное течение, разворачивая параллельно берегу.
        - Руль лево на борт! - командую я двум рулевым.
        Бригантина медленно, неохотно разворачивается кормой к берегу. Все усиливающееся течение подхватывает ее, несет в открытое море.
        Я вспомнил, как молодым старпомом работал в каботаже. Стояли мы на рейде порта Килия на реке Дунай, ошвартованные бортом к другому судну нашей конторы и носом по течению. Мое судно передавали Ждановскому (ныне Мариуполь) филиалу нашей конторы. Прислали капитана принимать его. Я должен был остаться на перегон, списаться в Жданове. Был приятный летний солнечный день. Я, находясь на вахте, сидел на крыле мостика и наблюдал, как ниже по течению завозят якоря землечерпалке. У нее их несколько на толстых тросах, из-за чего напоминает огромного паука с длинными лапами. Потягивая и потравливая определенные тросы, перемещается, как вдоль, так и поперек, в нужное место. Из-за этого штурманов-багермейстеров, которые управляли землечерпалкой, называли штурманами поперечного плавания. Они углубили один участок, начали перемещаться на другой. На наш мостик поднялись оба капитана. Они завершили передачу судна и отметили это дело. Утром матрос привез старому капитану с берега бутылку коньяка.
        - А почему так стоите, а не на якоре? - поинтересовался новый капитан, имя которого я не помнил, но обратил внимание, что он в очках.
        В то время судоводитель обязан был иметь очень хорошее зрение, не ниже чем 1,8 на оба глаза. Представил, во сколько ему влетает ежегодная медкомиссия. Врачи тогда брали взятки с опаской и только крупные.
        - Да брашпиль у нас иногда вырубается, лучше якорь пореже отдавать, - признался старый капитан, фамилию которого называть не буду.
        - Так тоже стоять опасно, - сделал вывод новый капитан. - Мало ли что ночью случится?!
        Судном до полуночи командовал старый капитан, а утром мы без него должны были сняться в рейс. Ничего бы за ночь не случилось. По этому рукаву Дуная не так уж и много судов проходило, особенно ночью. Но старый капитан решил уважить коллегу и приказал готовить главные двигатели. Зачем он это делал - понятия не имею. Наверное, выпедриться хотел. Ведь надо было всего лишь отшвартоваться, спуститься сплавом ниже по течению и отдать якорь, после чего течение развернуло бы нас носом в обратную сторону.
        - Пусть старпом сделает, - предложил новый капитан.
        - Покажу ему напоследок, как это делается! - заявил старый капитан.
        И показал. Он не учел, что судно, имея малую скорость, долго не сможет развернуться носом против течения, что его снесет вниз и к противоположному берегу, где стояла землечерпалка. В итоге мы навалились на завозню - небольшойбуксирчик с экипажем два человека, надстройкой в носовой части и плоской кормой, на которой крепили якорь землечерпалки. Навалились кормой на корму. Завозня сделала свечку, задрав кверху нос и уронив якорь землечерпалки. До сих пор помню перепуганное лицо матроса, который крепил якорь, но вовремя оценил ситуацию, отскочил к надстройке и схватился за что-то двумя руками. Несколько секунд он висел на этом чем-то, как на турнике, и, наверное, прощался с жизнью. На его счастье завозня оказалась крепкой и плавучей. Мы слезли с нее и закончили разворот против течения, после чего встали на якорь. За подобный фокус в то время можно было остаться без диплома и отправиться на несколько лет в края не столь отдаленные. Я хотя и был на вахте, но оказался ни при чем, поскольку все произошло в присутствии свидетеля - нового капитана, который тоже еще не вступил в командование судном. Килия
была для меня по-своему удачным портом. В рейс мы снялись через два дня. За это время старый капитан замазал рты всем, кто пострадал или мог наказать, назанимав денег у кого только мог. В Советском Союзе самой главной валютой был алкоголь. Один только я дал столько, сколько хватило бы на ящик коньяка. Совместная пьянка делала невозможное возможным и наоборот. Утром третьего дня ни капитан и матрос завозни, ни капитан землечерпалки, ни новый капитан нашего судна, которому придется объяснять, откуда на корме ниже ватерлинии появилась вмятина, не могли вспомнить, за что они сердились на старого капитана. Разруливать ситуации он умел лучше, чем рулить судном.
        Бригантина поймала парусами западный ветер и побежала к остальным купеческим судам, которые снимались с якорей на дальнем рейде. От берега отходили кастильские галеры. Город Дартмут провожал нас огнями пожаров и клубами дыма. Я много раз видел подобную картину во Франции и других местах. Английская выглядела торжественнее.
        До вечера мы шли вместе, а потом купеческие корабли повернули на юг, а бригантины и кастильские галеры - на северо-запад, в сторону Плимута. Через несколько дней мы там встретимся после того, как «купцы» разгрузятся в Ла-Рошели и вернутся за новой партией товаров. Когда им еще выпадет возможность купить шерсть за четверть цены, а то и дешевле?! Мы награбили так много, что купцы забирали только самое ценное. Остальное пришлось сжечь. Надеюсь, Плимут окажется к нам так же добр.
        29
        Пока мы орудовали в западной части северного берега Ла-Манша, вторая половина нашей армии захватила и разграбила Портсмут и весь остров Уйат. Сунулись на Саутгемптон, но получили отпор. Город был хорошо укреплен и имел усиленный гарнизон. Армия под командованием Жана де Вьена отступила в Портсмут. Там мы и встретились.
        Я расположил свой флот на рейде Спитхед. В свое время частенько там стоял. Если приходишь в Саутгемптон в выходные, то обычно ждешь постановки к причалу до утра понедельника. Стоишь и любуешься, как мимо пробегают паромы судоходной компании «Red Funnel» («Красная труба»). Они работают круглогодично, кроме Рождества. У англичан трепетное отношение к праздникам.
        Адмирал Жан де Вьен, который теперь был не совсем сухопутным, принял меня на флагманской галере, когда-то захваченной мной. Ее украсили, покрыв золотой краской корму, на которой соорудили постоянное жилое помещение в форме восьмиугольного шатра, как бы сплюснутого с боков. Снаружи стены были оббиты кожей, а внутри - синей материей в золотую полоску. Большую часть «шатра» занимали две широкие кровати, застеленные лисьими одеялами и два больших сундука из черного дерева с рукоятками из слоновой кости и углами, оббитыми надраенной до блеска медью. Раньше я не видел у адмирала эти сундуки. Видимо, трофейные. Угощал он красным вином из Бордо и порядком надоевшей бараниной.
        - Я решил не тратить время на Саутгемптон, - произнес Жан де Вьен небрежно, будто причиной такого решения была его прихоть, а не сопротивление англичан. - В других местах мы за то время, что потратим на его осаду, возьмем больше добычи и меньше потеряем людей.
        На счет потерь я согласился, а на счет добычи у меня были сомнения. Богаче Саутгемптона на побережье пролива разве что Лондон, который нам и тем более не по зубам.
        - Пойдем на восток. Будем грабить всё на своем пути, - продолжил адмирал.
        - Если идти на восток, то сразу на восточное побережье Англии. Там города богатые и плохо защищенные, потому что на них давно никто не нападал, - предложил я.
        - Может быть, и туда дойдем. Наши шотландские союзники с удовольствием помогут нам разорить те края, - сказал Жан де Вьен. - Но пока займемся южным берегом острова. Король приказал не уходить из Пролива, мешать англичанам переправиться на наш берег. Да и Фернандо Сосса считает, что нашему флоту безопаснее оставаться здесь.
        Я всё время забываю, что галерам штормовая погода противопоказана. Как только волна понимается выше одного метра, сразу ищут бухту для укрытия или вытаскивают суда на берег. При этом кастильцы упорно заявляют, что галеры круче парусников.
        Сто двадцать судов, по большей части галеры, с солдатами на борту двинулись на восток. Остановку сделали возле аббатства Льюис. Пленные сообщили, что там хранятся несметные сокровища, награбленные во Франции. Мол, каждый солдат, возвращавшийся с противоположного берега пролива, жертвовал часть добычи аббатству. Церковь никогда не гнушалась брать подаяния из окровавленных рук. Не важно, как добыты деньги, важно, кем и на что будут потрачены.
        На берегу нас ждала небольшое войско, тысячи три-четыре. Их не пугало, что нас больше раза в три. Англичане уверились, что победят французов при любом соотношении сил. У них были для этого веские доводы. Войско построилось в форме месяца, рогами к нам, на поле, поросшем овсом. В этом году хозяин поля соберет урожай не зерном, а костьми. Зато удобрено будет поле на славу. Говорят, на крови растет лучше, чем на навозе. В центре стояли спешенные рыцари, вооруженные укороченными копьями, и копейщики с большими щитами. На флангах - лучники в легких доспехах, перед которыми врыты в землю заостренные колья. Стрелки составляли процентов шестьдесят войска. Против кого они приготовили колья - непонятно, потому что кавалерии у нас практически нет. Имели всего с сотню трофейных лошадей, причем не самых лучших. Англичане не мешали нам высаживаться. Наверное, решили перебить нас всех вместе, а не по частям.
        - Построим здесь основную часть нашей армии и пошлем два отряда в обход, чтобы напали на лучников с флангов, - принял решение Жан де Вьен, который на суше превращался в толкового полководца.
        - Давай сначала я покажу, на что способны мои бомбарды, а потом, если не получится, сделаем так, как ты говоришь, - предложил я.
        До адмирала дошли слухи, что я с помощью пушек разгромил превосходящие силы бригантов, поэтому возражать не стал. Я объяснил ему, как расположить войска на случай атаки англичан, чтобы не пострадали мои артиллеристы. Вдруг англичане окажутся резвее бригантов?!
        По моему приказу сняли все пушки с двух бригантин и добавили к ним погонные, как самые дальнобойные, с двух других. Расставили орудия по длине фронта англичан, на расстоянии метров четыреста от них. После чего начали пристрелку. Пушки стреляли по очереди, слева направо. Не очень точно, чаще с перелетом, однако некоторые ядра попадали в самую гущу воинов и делали в их строе кровавые просеки. Потом не спеша заряжали, убеждая врага, что у него хватит времени добежать до пушек между выстрелами. Впрочем, пока такого намерения не было. Видимо, в диковинку было применение пушек против пехоты. Раньше из бомбард все больше по крепостным стенам палили. Вторые пристрелочные выстрелы были намного точнее. Англичане не дрогнули. Они еще не поняли, что пришел конец их преимуществу в вооружении, что эра длинных луков заканчивается. Не знали и как противостоять пушкам. Поэтому ничего не предпринимали.
        В третий раз выстрелили залпом. Густое облако черного дыма, повисшее между нами и врагом, добавило элемент мистики. Где-то там, за черной пеленой, орали от боли и страха наши враги, а нас это словно бы и не касалось. Дым рассеялся, и мы увидели англичан, утаскивавших в тыл раненых, которых было очень много. Не меньше было и трупов, но их как бы не замечали. Я ждал, что французы и кастильцы радостно заорут, увидев, какой урон нанесен противнику. Не тут-то было. Они с не меньшим, чем англичане, ужасом смотрели на артиллеристов, которые сноровисто перезаряжали пушки. Я предупредил, что после первого или какого-нибудь из последующих залпов враг бросится в атаку. Никому ведь не охота погибнуть, даже не схватившись с врагом. Обидно это. Запыжевав пороховой заряд, пушкари начали посматривать на меня, ожидая команду: ядра или картечь? Ответ должен был дать противник.
        Я подождал минут пять, после чего понял, что англичане не знают, как правильно действовать в данной ситуации, поэтому не делают ничего, чтобы не получилось еще хуже. Не понимают, что бездействие и есть худший вариант.
        - Заряжаем ядрами! - скомандовал я, а когда этот приказ выполнили, отдал второй: - Залпом, пли!
        Сквозь звон в ушах я услышал крики и стоны англичан и звон оружия. Враг пришел в движение. Я решил, что они бросились в атаку и приготовился дать команду артиллеристам оставить пушки и отступить за пехотинцев. Мы свое дело сделали. Теперь черед рыцарей, копейщиков и арбалетчиков.
        - Они бегут! - заорал радостно Жан де Вьен, который сидел на коне немного позади и сбоку от меня. - Бегут трусливые англичане!
        Бежали враги стадом, но каждый сам по себе. Так удирают, а не заманивают.
        - Пора бы конницу подключить, - громким голосом, потому что в ушах еще звенело, посоветовал я адмиралу.
        - Я сам поведу их в атаку! - сразу согласился он и позвал: - За мной, рыцари!
        - Нотр-Дам де Вьен! - разнеслось над овсяным полем.
        Первыми понеслись по нему всадники, а за ними побежали пехотинцы. Всем не терпелось догнать и покарать трусов. Ломанулись и мои арбалетчики. С конкретной целью - захватить побольше добычи в аббатстве. Издалека оно напоминало усиленный манор богатого сеньора, возле которого расположены несколько каменных строений для разных хозяйственных целей. Артиллеристы начали готовиться к переезду. Если монахи закроются в монастыре, перевезем туда пушки на телегах и вышибем ворота или разломаем стену. Вскоре стало понятно, что аббатство захвачено нашими, и я приказал артиллеристам вернуть пушки на бригантины. К тому времени, когда они закончили перевозку, вернулись арбалетчики с добычей. Она была не так богата, как ожидали, наслушавшись рассказов об аббатстве. Всегда кажется, что у соседа член на семь сантиметров длиннее.
        30
        Дувр расположен в самом узком месте пролива Па-де-Кале. Отсюда до французского берега всего тридцать четыре километра. Именно в этом месте чаще всего стартуют или финишируют пловцы, пересекающие пролив. Рядом с городом белые меловые скалы высотой метров сто. Говорят, они видны с французского берега. На холме неподалеку от берега стоит древний маяк, похожий на донжон, а немного дальше - большой и крепкий замок с массивным прямоугольным донжоном с четырьмя башнями на углах. По слухам, это самый большой замок Англии. Я подумал, что мои пушки будут слабоваты против его стен. Зато город смогли бы захватить. Если бы нам не мешали. А мешать было кому. На берегу возле города выстроились латники и лучники, по данным разведки, около ста тысяч, под командованием графов Кембриджского и Бекингемского. С последним мне воевать не хотелось, потому что его потомок будет героем романа «Три мушкетера». Вот такой вот я сентиментальный.
        Жан де Вьен тоже не хотел воевать с намного превосходящим противником. Высадится спокойно на этот раз нам вряд ли дадут, и пушки использовать не получится. Можно, конечно, пострелять с бригантин, но враг выйдет из зоны обстрела, а перевезти пушки на берег не позволит. Да и не стал бы я ими рисковать. Ночь мы остались дрейфовать на глубоководье, а утром направились к противоположному берегу, к порту Кале, принадлежавшему сейчас англичанам.
        Там нас не ждали, поэтому и не обрадовались, приготовились отразить нападение. Почивший недавно король Эдуард Третий захватил этот город после годичной осады, после чего укрепил его еще лучше, с учетом личного опыта и последних технических достижений. Адмирал Жан де Вьен знал это и, хотя мечтал, наверное, о лаврах освободителя Кале, осаждать его не решился. Мы высадили десант, который почистил окрестности, но большая часть армии оставалась на кораблях. Как догадываюсь, по ночам шли переговоры о количестве ослов с золотом, которые смогут открыть городские ворота. Видимо, мнения сторон по этому вопросу слишком не совпадали, поэтому вскоре Жан де Вьен оставил Кале в покое. Посчитав, что и так сделал за лето много, он вернулся в Онфлер, справедливо рассчитался со всеми и отпустил мой флот на зиму.
        Мы провели зиму в Ла-Рошели. Перед Новым годом я в очередной раз пополнил ряды французских бастардов. Мальчику дали имя Тьерри по просьбе его матери Марии. Зима выдалась с продолжительными оттепелями. То есть, была примерно такой, какой будет в двадцать первом веке. Всю зиму мы готовились к экспедиции в Северное море. Я решил пощупать англичан с востока. Вроде бы на восточное побережье давно уже не нападали иноземцы.
        Мои планы спутал Карл, король Наварры, об одном из потомков которого, Генрихе Четвертом, я когда-то взахлеб читал романы Генриха Манна и Дюма-отца. Разведка короля Франции прознала, что его хочет отравить Жак де ла Рю, гофмейстер старшего сына короля Наваррского, тоже Карла. Помочь ему в этом должен был Пьер дю Тертр, канцлер графства Эврё, принадлежавшего королю Наваррскому. Эти ребята сопровождали Карла-сына в его путешествии в графство Эврё, полученное в ленное владение. Их перехватили в Немуре. Заодно в руки французов попала переписка Карла-отца с англичанами. Король Наваррский предлагал им в аренду на три года Шербур. Оба подозреваемые сознались прилюдно, что собирались отравить Карла Пятого, короля Франции, после чего были казнены. Я не шибко верю в признания под пытками, но Карл Наваррский, во-первых, имел в послужном списке пару громких отравлений; во-вторых, постоянно предлагал свои услуги англичанам и постоянно предавал их, как и французов; в-третьих, притязал на французский трон. Повод для войны с ним рано или поздно должен был появиться. Лучшее время для этого, чем правление
несовершеннолетнего английского короля, трудно было придумать. Король Франции приказал Бертрану дю Геклену напасть на нормандские владения короля Наварры и отобрать их все. В свою очередь коннетабль Франции призвал меня со своим отрядом присоединиться к его армии. Что я и сделал, прихватив с собой две батареи по шесть орудий.
        Присоединились мы к армии Бертрана дю Геклена возле замка Пон-о-демер, который был защищен рвом шириной метров восемь и стенами высотой метров пять, сложенными из светлого известняка, с семиметровыми прямоугольными башнями на четырех углах и двумя круглыми десятиметровыми по обе стороны ворот. Внутри находился прямоугольный донжон высотой метров пятнадцать и с двумя башенками, расположенными по диагонали на углах. Осада замка продолжалась уже вторую неделю. Французы привезли с собой пять бомбард калибра миллиметров триста пятьдесят и три требюшета, которые уже изрядно потрудились над стенами и башнями. Обычно гарнизон после такой трепки сдавался, но эти держались. Наверное, ждали помощь от своего короля или англичан.
        - Бомбарды у тебя маленькие, - сделал вывод Бертран дю Геклен, осмотрев мою артиллерию, и спросил недоверчиво: - Это с ними ты разбил бригантов и англичан?!
        - Именно с этими, - подтвердил я.
        - Против замка они слабоваты, - решил он.
        - Посмотрим, - произнес я. - Может, и они на что сгодятся.
        - Будем надеяться, - небрежно молвил коннетабль Франции. - Стреляй, не жалея зарядов. Всё будет оплачено.
        На следующий день его интенданты проверили вооружение и экипировку моего отряда, переписали приметы и оценили лошадей, пересчитали заряды к пушкам. После чего был подписан контракт на службу «до зимы» и нам сразу были выдан аванс в сумме месячного оклада. Наверное, за время перемирия у короля Франции накопилось много денег.
        Я расположил свои пушки напротив юго-западной башни, которая выглядела самой крепкой и наименее пострадавшей. Мне она таковой не показалась. Камень из требюшета или бомбарды угадал чуть выше основания и оставил глубокую вмятину. Надо всего лишь еще немного поработать над этим местом. Три пушки я поставил против южной стороны башни, три - против западной. Вторая батарея сменит их завтра. Стреляли залпами. Я стоял напротив угла и видел, куда попадали ядра всех пушек. С расстояния в двести пятьдесят метров промазать трудно. Били по вмятине, а на другой стороне - на ее уровне. При попадании ядер в башню, в разные стороны летели обломки камней и образовывалось облачко светло-коричневой пыли. Потребовалось девять залпов, после чего башня вдруг осела, расплылась в стороны и как бы испустила дух - выбросила густое и большое облако пыли. Груда камней, в которую она превратилась, была примерно на метр ниже стен. Заодно обломки камней частично засыпали ров на том участке. Осталось скинуть в ров несколько бревен и корзин с камнями и землей - и можно идти в атаку.
        Это поняли и защитники замка. Вскоре над воротами замахали флагом, предлагая переговоры. На следующий день гарнизон Пон-о-демера был препровожден в Шербур, а сам замок разграблен. Возле него оставили отряд саперов, которые должны были сравнять стены, башни и донжон с землей.
        Армия двинулась к городу Мортэну. Я скакал на Буцефале впереди своих арбалетчиков, а за нами, впереди обоза, ехали на телегах пушки и боеприпасы к ним. День был жаркий. Вокруг лошадей кружили рои тяжелых оводов. Ко мне подъехали Бертран дю Геклен и его побратим Оливье де Клиссон. Оба на вороных жеребцах, бабки которых для красоты были перемотаны белыми лентами. Свиты командиров немного отстали, чтобы не мешать нашему разговору.
        - Ты знаешь, я всегда считал, что все малое недооценивают. В случае с твоими бомбардами и сам сплоховал, - признался коннетабль Франции.
        - С кем не бывает! - шутливо произнес я.
        - Да уж, - согласился Бертран дю Геклен и посмотрел мне в глаза так, будто хотел прочитать что-то на дне глазниц. Вот только читать он не умел. Поэтому расстроено гмыкнул негромко и произнес без эмоций: - Странный ты какой-то. С одной стороны как бы не от мира сего и место тебе в келье, а с другой - воюешь уж больно хорошо. Другой с такими способностями уже бы мое место занял, а ты вроде бежишь от славы.
        - Тебе бы радоваться этому! - пробовал шутить я дальше, а сам подумал о том, что некоторые люди с сильной интуицией разгадывают то, на что у других не хватает ума.
        - Да я и не печалюсь, - сказал он. - Стараюсь понять, в чем твоя сила.
        - Может быть, в том, что другие считают слабостью? - подсказал я.
        - Пожалуй, есть такое, - согласился Бертран дю Геклен, - но это не всё. Что-то еще должно быть.
        - Когда узнаешь, скажи. Поверь, мне будет интересно! - произнес я с наигранной шутливостью, потому что стало немного не по себе.
        Не хотелось мне, чтобы малограмотный бретонец догадался, кто я такой на самом деле. Не уверен, что он сумеет нести такую ношу в одиночку, а мне не хотелось покидать эту эпоху. У меня здесь пока всё хорошо, а что-то мне подсказывало, что чем дольше задержусь в ней, тем дальше «прыгну» во времени. Хотелось побыстрее вернуться в двадцать первый век.
        31
        Мортэн сдался без боя. Вслед за ним то же самое проделали и все остальные замки и города графства Эврё. В них были разрушены стены, чтоб впредь было неповадно воевать против короля Франции. В графстве ввели административное управление короля Франции, рассадили во всех городах его чиновников и обложили население теми же налогами, что и на других территориях.
        В это время в королевство Наварра по просьбе Карла Пятого вторглись кастильцы. Впрочем, у них и у самих были претензии к Карлу Наваррскому. Если человек привык гадить, он делает это везде, отключив ради такого приятного процесса даже инстинкт самосохранения. По доходившим до нас сведениям, кастильская армия грабила королевство без всяких помех. Англичане не спешили помогать ветреному союзнику.
        Армия под командованием коннетабля Бертрана дю Геклена осадила Шербур - последний оплот Карла Наваррского во Франции. Этому городу стены построили еще римляне, которые умели возводить надежные укрепления. Не только мои пушки, но и более мощные бомбарды вряд ли причинили бы серьезный ущерб толстым и высоким стенам, за которыми прятались гарнизоны из замков и городов, захваченных нами в графстве Эврё, и пятьсот латников и пятьсот лучников под командованием рыцаря Роберта ле Ру, присланных Ричардом, малолетним королем Англии. Коннетабль Франции понял это и отказался от штурма, приказал обложить город и взять измором. Вот только со стороны моря доступ был свободен. Складывалась та же ситуация, что и два с лишним века назад, когда я помогал захватить Шербур.
        - Нужен флот, чтобы перекрыть снабжение города морем, - подсказал я Бертрану дю Геклену и предложил: - Могу привести свои четыре корабля. Они надежно закроют подходы с моря.
        - Обойдемся без кораблей, - небрежно отмахнулся коннетабль Франции, который, как и его побратим Оливье де Клиссон, недолюбливал море, несмотря на то, что оба были бретонцами.
        Поскольку небрежность в военных вопросах не была ему свойственна, я заподозрил, что главной целью Бертрана дю Геклена был не захват Шербура, а что-то другое. Что именно - спрашивать не стал, а он не захотел делиться. Странным было и то, что осажденный город не окружили валом с палисадом. Наша армия расположилась несколькими отрядами на удалении с километр от городских стен. Скорее всего, мы здесь для того, чтобы отвлечь внимание англичан от Наварры, которую сейчас громят кастильцы. Или демонстрируем силу для решения каких-то дипломатических вопросов. Поэтому я сразу выкинул из головы планы ночного захвата стен и ворот. Подождем и узнаем, что задумал хитрый бретонец.
        Осада шла не так вяло, как обычно бывает. Часто устраивались поединки, одиночные или групповые. Рыцари договаривались и сражались на нейтральной полосе. Чаще побеждали французы, поэтому вскоре поединки прекратились. Шербурцы постоянно делали вылазки, как днем, так и ночью. В первую ночную вылазку вырезали две руты бригантов, которые не позаботились о ночных караулах. После чего наши на ночь выставляли по две линии дозорных. Мой отряд стоял далеко от стен. Я заставил вырыть вокруг нашего лагеря ров и насыпать вал, по верху которого сделали частокол, наклоненный наружу. Со мной, как обычно, были собаки. На ночь их привязывали на валах. Теперь проснуться с перерезанным горлом у нас было мало шансов. Стоило днем отряду французов оказаться недалеко от каких-либо городских ворот, как они открывались, выбегали воины гарнизона и начинали сражение. Иногда увлекались и отходили от городских стен на значительное расстояние. Чем я и решил воспользоваться.
        Бертран дю Геклен жил в своем роскошном шатре на вершине холма, вокруг которого располагались шатры и палатки других командиров. Вместе с ним в шатре жил его племянник Оливье де Манни. За последние годы племянник набрал килограмм пятнадцать-двадцать и из стройного превратился в толстого. Заодно стал щеголем. На его красно-золотом котарди висело несколько золотых колокольчиков, мелодично сообщающих о богатстве их хозяина, а длинные носы пуленов казались заготовкой для лыж. Мы втроем сели за стол, овальный, из красного дерева, и слуга подал нам шампанское в серебряных кубках. Оливье де Манни обожал шипучие вина и пил их даже по утрам, несмотря на то, что, согласно русской теории, не был ни язвенником, ни трезвенником. Дядя относился к этим винам спокойно. У меня было подозрение, что Бертран дю Геклен разбирается в винах еще хуже меня. Сказывалось тяжелое детство в бедной бретонской семье, где эль был за счастье. Поданное нам шампанское я бы назвал полусладким и напоминающим то, которое пил в Советском Союзе. Во Франции двадцать первого века шампанское имело другой вкус.
        - Появилась у меня идея заманить англичан в засаду. Они частенько увлекаются и далеко отходят от города. Подошел бы к воротам небольшой наш отряд, а потом отступил в нужном направлении. Мы бы встретили врага залпом из замаскированных бомбард, а уцелевших добили бы конные латники, - поделился я своей задумкой.
        - Действуй, - разрешил коннетабль Франции. - Я выделю тебе латников, сколько скажешь.
        - Думаю, хватит полусотни. Большее количество будет трудно спрятать, - сказал я.
        - Поучаствую я со своими, - сразу предложил Оливье де Манни. - Разомнемся немного. От безделья мои бойцы уже роптать начали.
        С чего бы это им роптать?! В нашей армии рута племянника коннетабля получает больше всех. Радоваться бы надо, что загребают такие деньги за то, что целыми днями охотятся или играют в триктрак и втихаря в кости. Азартные игры запрещены, но во время затянувшихся осад Бертран дю Геклен упорно не замечает нарушителей.
        Пришлось подождать пять дней, когда кончатся дожди. Мне кажется, англичане возят их с собой в разные страны. Вот бы почаще ездили в Сахару! Ночью следующего дня мы перетащили четыре пушки поближе к городу, установили за каменной кладкой, ограждающей виноградник, сейчас вытоптанный. В кладке сделали отверстия для орудийных стволов, замаскировав пучками сена. Отряд латников под командованием Оливье де Манни спрятался в ложбине метрах в ста пятидесяти от нас, ближе к городу. На роль приманки вызвались гасконские копейщики. Они не стеснялись удирать и вызывались добровольцами на любое мероприятие, где могли захватить хоть какую-нибудь добычу. И ведь не скажешь, что Гасконь - самый бедный район Франции. Было их три десятка. Я надеялся, что на них нападет не больше сотни англичан. Залп картечью из четырех пушек с расстояния сто метров сократит количество преследователей примерно на половину, а остальных добьют конные латники.
        Едва отряд гасконцев подошел к городским стенам, изображая мародеров, желающих обобрать трупы погибших два дня назад, как обнаружилась первая моя ошибка. Из быстро открывшихся ворот по опустившемуся мосту выбежало не меньше двух сотен англичан и наваррцев. Гасконцы не стали изображать из себя героев, затрусили в заданном направлении. Только пара человек сдуру ломанулись в сторону лощины. К счастью, за ними никто не погнался. Обоих срезали лучники, которые двигались в хвосте. Они будут прикрывать отступление своих.
        Я решил, что две сотни мы потянем. Рядом с артиллеристами спрятались два десятка арбалетчиков, которые дадут возможность перезарядить пушки. Не думаю, что англо-наваррцы выдержат два картечных залпа. На пути отступления гасконцев стояла вешка - шест с ивовым венком. В этом месте мы собирались напоить врага, но не их любимым элем.
        Сначала всё шло по плану. Гасконцы неторопливо убегали, увязая в раскисшей после дождей земле. Шербурцы догоняли их. Впереди скакали десятка два латников, а за ними бежали копейщики и лучники. Вот гасконцы достигли вешки. Они должны были пробежать дальше, а после залпа развернуться и действовать по обстановке. Они и пробежали. Но из лощины вдруг выехал отряд Оливье де Манни. Мало того, они понеслись на врага, оказавшись вскоре между нами и врагом. Эта моя ошибка была посерьезней. Я несколько раз объяснял племяннику коннетабля, что их черед придет после залпа и возможно не одного. Не учел, что Оливье де Манни настолько туп и не дисциплинирован. Англо-наваррцы сразу остановились, к всадникам подтянулись копейщики и лучники. Последние, с полсотни, сделали несколько залпов по лошадям бретонцев, моментально спешив их и убив несколько человек. Остальных сноровисто перебили или взяли в плен всадники и копейщики. Гасконцы не вмешались в сражение, решив четко выполнить приказ. Залпа не было, значит, соваться им нельзя. Стрелять из пушек я не решился, чтобы не попасть в своих, захваченных в плен. Посылать
на гибель своих арбалетчиков тоже не стал. Они выпустили по несколько болтов в оказавшихся в зоне поражения врагов, даже кого-то ранили и убили. Остальные быстро отступили в город, уводя пленных и унося трофеи - снятые с убитых доспехи и оружие. Среди пленных оказался и Оливье де Манни. Лучше бы он погиб.
        В конце дня к нам прибыл герольд - юный паж, осознающий огромную важность своей миссии, - и срывающимся, звонким голосом сообщил коннетаблю Франции:
        - Мой сеньор сэр Роберт ле Ру передает тебе, Бертран дю Геклен, что если ты поведешь свою армию на штурм Шербура, твой племянник Оливье де Манни будет казнен!
        - Передай этому Роберту Ру, что я считал, что воюю с рыцарем. Теперь буду знать, что ошибался, - презрительно произнес Бертран дю Геклен.
        Паж, видимо, начитался, а скорее, наслушался, рыцарских романов, потому что смутился.
        - Я передам твое сообщение слово в слово, - заверил он менее торжественным голосом.
        Коннетабль Франции видел, как и почему его племянник попал в плен, поэтому ни в чем не обвинял меня. Зато остальные бретонцы считали, что я струсил и не помог Оливье де Манни. В лицо мне это никто не говорил, но всячески давали понять, что я теперь не из их муравейника. Поскольку уже начались холода, пока, правда, не сильные, я попросил Бертрана дю Геклена отпустить меня.
        - Все равно от моего отряда здесь никакого толка, только вред приношу, - объяснил я свою просьбу.
        Коннетабль Франции знал, в чем истинная причина, поэтому сразу приказал рассчитать нас и отпустить домой. Расставаясь с ним, я подумал, что теперь меня не скоро вызовут на войну. О чем нисколько не пожалею.
        32
        На Пасху ларошельские купцы устроили в ратуше ежегодный пир. Само собой, я с женой седел во главе стола. По правую руку занимал место бальи Жан Шодерон со своей лучшей половиной, при взгляде на оплывшее тело которой вспоминался огарок свечи. От рыцарских пиров купеческие отличались, скажем так, большим вниманием к «старшим». Стоило мне заговорить, пусть даже обменяться с соседом репликами по поводу очередного блюда, как все сразу замолкали. Причем не постепенно от ближних к дальним, а почти одновременно. Многие, в основном молодежь, уже освоили вилку и даже научились держать ее в левой руке. В отличие от рыцарей, купцы быстрее заимствовали все новое. Когда начались танцы, я вместе с бальи и представителями богатых семейств, включая Джакомо Градениго, перебрался в дальний от оркестра из семнадцати человек угол. Мой внук органично вписался в местную элиту, все реже заводя разговоры о возвращении в родной город. Наши жены заняли другой угол, где принялись обсуждать, закончатся ли танцульки женитьбой для каждой отдельной пары? Серафина опять на сносях, поэтому не рвалась танцевать.
        Я уже привык, что людям не заводят со мной разговор просто так, чтобы поболтать, убить время. Всем от меня что-то надо. Разница только в том, что одни просят рыбу, а другие - удочку. Первых я отправляю к жене. У нее паталогическая любовь раздавать милостыню. Наверное, сказывается тяжелое детство, когда самой приходилось выпрашивать подачки. Мария в этом плане более рациональна, поскольку была избалована родителями. Кстати, ее отец приходил на поклон в начале зимы. Попросил помочь протиснуться между ларошельскими виноторговцами к торговым операциям с фламандцами и немцами, на которых по случаю войны с Англией переключились французы. Я не отказал и даже помог с оборотным капиталом. Судя по тому, как поглядывают на Жана Шодерона остальные купцы, просьба будет существенной. Бальи не спешит, ждет удобный момент.
        - Что вам надо от меня? - помогаю ему.
        - Я же говорил, что он сам догадается! - лизнул Жан Шодерон, после чего спросил: - Летом ты вроде бы не пойдешь воевать?
        - Скорее всего, нет. По крайней мере, мне бы не хотелось, - ответил я.
        - Если тебя не будет в городе, то и позвать не смогут, - подсказывает бальи.
        - И где ты мне предлагаешь быть? - спрашиваю я.
        - Время сейчас трудное, на море стало так неспокойно. Даже большому каравану трудно пройти проливом без потерь, - начал издалека Жан Шодерон. - Вот если бы у нас была сильная охрана. Мы бы ничего не пожалели на нее.
        - Переходи к цифрам, - подталкиваю я.
        - Десять процентов от прибыли, - озвучивает он.
        - Это несерьезно! - цитируя я героя советской кинокомедии. - Я на захвате английских судов больше заработаю.
        - Пока мы будем торговать в Брюгге, ты сможешь поохотиться на море, - подсказывает старший клана Оффре - сухой старик с белесыми, словно покрытыми бельмами, глазами, длинными седыми усами и редкой козлиной бородкой.
        - Все равно мало, - говорю я.
        Купцы никогда не начинают с той цифры, на какой согласны остановиться. Профессия у них такая. В итоге сходимся на двадцати процентах от прибыли при условии, что охранять будут все четыре бригантины - по пять процентов на каждую. Убытки в случае потери судна делим в такой же пропорции. С чем я сразу согласился на удивление купцов. Обычно рыцари всячески открещиваются от ответственности.
        - Венецианец, - одним словом объяснил мое поведение Джакомо Градениго, хотя лучше остальных знал, что я к его городу имею косвенное отношение.
        Конвой состоял из двадцати одного судна. Все, включая бригантины, нагружены вином. В связи с тем, что возобновилась война, а большая часть герцогства Аквитания стала французской, поставки вина в Англию заметно сократились. Теперь вино шло не напрямую, а через Брюгге и другие фламандские порты, что, само собой, удорожало его. Шли мы не вдоль берега и не останавливаясь на ночь, как привыкли купцы. В Ла-Манше дул западный ветер силой балла четыре. Все четыре бригантины прикрывали торговые суда со стороны английского берега. Один раз, на траверзе Саутгемптона, появились две большие галеры, но то ли сами были купеческими, то ли не решились нападать, легли на обратный курс. Вдоль белых скал на северном берегу пролива Па-де- Кале прошли днем. Напасть на нас никто не отважился. Впрочем, в море было всего несколько маленьких рыбацких суденышек.
        Брюгге располагался километрах в пятнадцати от моря. Я бывал в нем в двадцатом веке. Стояли в новом порту Зеебрюгге рядом с городом. Пришли сюда после Роттердама. Между этими городами напрямую полторы-две сотни километров, а ритм жизни настолько разный, словно не меньше пары тысяч. Голландцы все время в поиске, где бы сэкономить или срубить пару центов, а бельгийцы - где бы расслабиться. В четырнадцатом веке порт расположен под стенами города, в двух гаванях, берега которых укреплены камнем или дубовыми бревнами. Обе гавани заполнены купеческими судами. Сам город по средневековым меркам огромен. Мне показалось, что больше Парижа и Венеции, но меньше Константинополя. Стены разной высоты, но не ниже восьми метров. Башни все круглые, возле ворот по две, а перед воротами - мощные барбаканы. У всех башен конические крыши, покрытые позеленевшей медью. Улицы шириной метра четыре-пять, мощеные. Дома в большинстве своем с первым этажом из камня и вторым из дерева. Одноэтажных почти нет. Видел несколько пятиэтажек. Много соборов в готическом стиле и колоколен, причем некоторые высотой метров сто. В центре
города четырехугольная торговая площадь. На одной ее стороне шла большая стройка. Поражало количество иностранцев, которые выделялись на фоне местных жителей, одевавшихся в яркое сукно, и нищих, которые по виду ничем не отличались от тех, что видел в других городах, зато вели себя нагловатее. Одному парализованному, приставшему ко мне, я так двинул ногой по голове, что сразу вылечил: возвращаясь в сознание, он сильно дергал парализованными ногами. Ни его наглость, ни мое жесткое с ним обращение, ни чудесное излечение не вызвали у местных жителей никаких эмоций. Брюггцы слишком заняты своими делами. Это были пока что не будущие бельгийцы, а скорее будущие голландцы.
        Мою бригантину выгрузили за три дня, после чего вывел ее в море и поставил на якорь неподалеку от берега. Продавать привезенное нами вино будут купцы, заплатив нам за доставку. Вскоре выгрузились остальные три бригантины, и мы пошли к восточному побережью Англии. В будущем здесь на мелководье будут леса из высоких металлических ветряков, вырабатывающих электроэнергию, а по всему Северному морю раскиданы хутора и небольшие деревеньки из буровых вышек, действующих и законсервированных. Проходя мимо последних, у меня возникала мысль пожить в какой-нибудь вдали от цивилизации, почувствовать себя робинзоном двадцать первого века. От вышек к разным берегам проложат трубопроводы. Их нанесут на морские карты, чтобы кто-нибудь ненароком не отдал там якорь. Если добавить к трубопроводам всевозможные подводные кабели, то кажется, что Северное море оплетено металлической паутиной.
        На подходе к порту Ярмут мы встретили купеческий караван из четырнадцати судов. Они довольно резво неслись в нашу сторону, подгоняемые свежим северо-западным ветром, а за ними гнались две галеры. Возглавляли эскадру три больших судна с таким же, как у нас, парусным вооружением, только задняя мачта, бизань, была короче передней, грота, - то есть, бомбарды, а не бригантины. Видимо, этот тип судов завоевывает признание у англичан. Остальные были одномачтовыми коггами с прямым парусом и стакселем. Галеры были сорокавесельные, с прямым парусом на одной мачте, не очень широкие и с высоким наводным бортом. Они напоминали немного увеличенные драккары викингов. Отличались от них высокой башней в носовой части.
        Я повел бригантину в атаку на флагмана купеческой эскадры. «Англичанин» не испугался. Мне показалось, что преследовавшие их две галеры купцам страшнее, чем наши четыре бригантины. Наверное, думали, что с нами легче совладать. Жак Пушкарь вторым ядром повредил им носовую башню, а потом, поравнявшись с флагманом и сбавив ход, мы подчистили его палубы картечным залпом левого борта с дистанции метров пятьдесят. Не уцелели даже те английские лучники, которые прятались за фальшбортом. Заодно картечь порвала бегущий такелаж, и грот-рей рухнул на палубу вместе с продырявленным во многих местах парусом, как саваном накрыв лежащие там трупы. Мы подрезали флагману корму, развернулись, догнали его и вторым залпом перебили тех, кто уцелел после первого. Две шлюпки с абордажными партиями подошли к борту флагмана, зацепились за него кошками. Прикрываемые тремя арбалетчиками, которые находились на увеличенной марсовой площадке, абордажные партии поднялись на вражеское судно, добили раненых. Сопротивляться там уже было практически некому. На призовом судне осталась команда, чтобы довести его до порта, а обе шлюпки
вернулись к бригантине. Их взяли на буксир и пошли за новой добычей.
        В это время остальные три мои бригантины заканчивали захват других вражеских судов. Ламберу де Грэ и Мишелю де Велькуру досталось по бомбарде, а Анри де Халле - когг. Остальные купеческие суда поняли, что мы опаснее галер, и ломанулись на юго-восток, надеясь на полную катушку использовать попутный ветер. К берегу им пришлось бы идти слишком круто к ветру, что с их парусами невозможно. Галеры догнали отстающее судно и прижались к его бортам. Я заметил, что галерники, используя благоприятный ветер, обильно сыплют во врага светлый порошок, как догадываюсь, негашеную известь. Средство простое, но на короткой дистанции очень эффективное против лучников. Попав в глаза, она надолго выводит бойца из строя. Правда, к тому времени лучники уже успели убить несколько человек.
        Мы догнали когг с сине-зелеными парусами и длиннющим вымпелом таких же цветов. Когда когг кренился на правый, подветренный борт, конец вымпела оказывался в воде. Жан Пушкарь успел вогнать два ядра в кормовую башню и изрядно повредить ее. Поэтому, когда мы догнали когг, по корме выстрелили картечью всего две пушки, а остальные четыре обстреляли носовую башню. Лучники с этой башни успели сбить с марсовой площадки двух арбалетчиков. Один свалился за борт и сразу утонул, а второй грохнулся на палубу и залил ее кровью, которая на светлых, надраенных досках казалась необычайно алой. Когг, которым никто не управлял, начал разворачиваться бортом к ветру. На него высадилась абордажная партия, быстро разобралась с выжившими.
        Моя бригантина успела захватить и третий приз, но остальным я запретил гнаться за убегающими в сторону Голландии купцами. Слишком далеко мы удалились от первых захваченных судов. Надо было выяснить, кто был соучастником нападения. Эти отчаянные ребята захватили два когга, потеряв при этом человек двадцать, если не больше. Галеры прижались в борту второго захваченного ими когга, с палубы которого в море летели голые трупы. Заметив приближение моей бригантины, обе отошли от приза, приготовились к бою. Мне понравилась их смелость. Я приказал поднять флаг французского короля - синий с золотыми лилиями. На одной из галер появился синий флаг с белым Андреевским крестом - шотландский. Оказывается, союзники. Я выслал к ним шлюпку с Госвеном де Бретоном. Оруженосец должен был пригласить на бригантину командира шотландцев и остаться на галере заложником.
        На бригантину приплыл мужчина лет тридцати восьми с длинными, густыми, спутанными, каштановыми волосами, перехваченными широкой черной лентой, которая закрывала почти весь лоб. Голубые глаза прищурены и смотрят так, будто знают о тебе всё. Борода небольшая и аккуратно подстрижена, из-за чего казалось, что принадлежит другому человеку. Поверх длинной, до коленей, кольчуги надет толстый шерстяной плащ в черную и темно-красную клетку. Юбка, если и была, пряталась под кольчугой, которая частично закрывала и голенища мокрых сапог из толстой кожи.
        Я представился.
        - Джон Мерсер, - назвался и он, как бы между прочим поглядывая на пушки, которые чистила обслуга.
        - Они получше выводят из строя английских лучников, чем известь, не правда ли?! - произнес я.
        - Где ты купил их? - сразу поинтересовался шотландец.
        - Их отлили в Ла-Рошели под моим руководством, - ответил я.
        - Не продашь мне несколько? - спросил Джон Мерсер.
        - Сейчас лишних нет, но, может быть, в другой раз будут, - сказал я и пригласил его в свою каюту.
        Она была шириной два с половиной метра и длиной четыре с половиной. В дальнем конце находились кровать и сундук, а ближе к двери стояли стол и семь банок, как на флоте называют много чего, в том числе и табуретки. Снизу к сиденьям была прикреплена цепочка, на другом конце которой имелся крючок, зацепляемый за скобы на палубе. Благодаря такому нехитрому приспособлению, банки во время шторма не носились по каюте, но и сдвинуть их с места, пока не отцепишь, тоже нельзя.
        Тома подал нам серебряные кубки, наполнив их сладким белым вином из серебряного кувшина емкостью литра три с половиной, на боках которого были два барельефа с рыцарями, скачущими, наклонив копье, навстречу друг другу. На закуску подал сладкое овсяное печенье. Я думал, овсянка сидит в печенке у шотландца, но он налег на печенье с не меньшим аппетитом, чем на вино.
        - Этот караван идет из Нориджа, - сообщил он после второго кубка вина. - Везут шерстяные ткани. Я их поджидал полторы недели.
        - А что, в Норидже делают хорошее сукно? - спросил я.
        Насколько я знал, пока что лучшее шерстяные ткани изготавливают в Италии. Фландрия занимает второе место. Третье пустует, потому что слишком велик отрыв от лидеров в качестве продукции.
        - Король Эдуард - чтоб он вечно горел в аду! - переманил в Норидж фламандских ткачей. Они и наладили там производство шерстяных тканей, - рассказал Джон Мерсер.
        - Нам остается только поблагодарить его, что обеспечил нас такой богатой добычей! - изрек я.
        - Это не самая богатая добыча. Вот перехватить бы караван с Балтики! Там одних мехов будет на целое состояние! - мечтательно произнес он.
        - Давай его встретим, - предложил я. - Где и когда он будет проходить?
        - У них охрана будет покрепче, чем у этих. Вот если бы я имел бомбарды… - стараясь казаться простаком, молвил шотландец.
        - Получишь три, - пообещал я.
        - Четыре: по две на каждую галеру. И зелье к ним, - потребовал Джон Мерсер.
        Дай шотландцу палец - отхватит руку.
        - Если караван окажется не таким богатым, как ты говоришь, заберу бомбарды, - предупредил я.
        - Не сомневайся, добыча будет знатной! - заверил он.
        - Где и когда они будут идти? - задал я вопрос.
        - В прошлом году пришли сюда на Рождество Богородицы (восьмое сентября). Они идут вдоль Фризских островов, до Тексела, а потом сразу сюда, напрямую, - сообщил Джон Мерсер. - Только вот выйти могут и севернее.
        - Так, может, лучше их возле острова Тексел встретить? - предложил я.
        - Если нас будет так много, то можно и там встретить, - согласился шотландец. - На двух галерах туда опасно соваться.
        Мы договорились встретиться возле Брюгге в конце августа, после чего разошлись в разные стороны. Шотландцы отправились к себе домой, а мы - в Брюгге, чтобы продать там часть добычи, а потом провести свой караван в ЛаРошель.
        33
        Остров Тексел - самый большой во Фризском архипелаге. На нем располагается несколько деревень, причем одна, расположенная в юго-восточной части, - большая, защищенная палисадом и рвом. Остров невысокий, с длинными песчаными пляжами и дюнами. Некоторые пляжи шириной с километр. Местные жители разводят овец и ловят рыбу, сбывая продукцию на материке. Архипелаг отделяет Северное море от залива Ваддензе, который дважды в день, во время отлива, превращается почти весь в сушу. Мы встали на якорь у северной оконечности острова, а Джон Мерсер вытащил свои галеры на песчаный пляж. У него теперь были новые суда, шестидесятивесельные и двухмачтовые. На баке оборудованы башни нового типа - ниже, что улучшило мореходность, и с крепкими переборками и подволоком, что улучшило защиту бойцов в них. Впереди и по бортам было по два порта для пушек. Как и договаривались, я дал ему по две на галеру. Их отлили из бронзы в Ла-Рошели по моему заказу. Калибр такой же, как у моих, чтобы не было проблем с боеприпасами. Порох, ядра и картечь тоже дал я. Если наше совместное мероприятие удастся, Джон Мерсер заплатит за все
втридорога.
        Сейчас Жан Пушкарь обучал шотландцев стрельбе из пушек, а я в своей каюте за бокалом приятного вина рассказывал их командиру тактику ведения морского боя с использованием огнестрельного оружия:
        - Подходи носом к борту вражеского судна и расстреливай в упор. Не только ядра, но и картечь пробьет любой доспех и фальшборт. Не спеши брать на абордаж, береги людей.
        - Новых найму, - отмахнулся Джон Мерсер и заявил хвастливо: - После того, как мы поделили прошлую добычу, нет отбоя от желающих отправиться со мной в поход!
        Вот за эту хвастливость англичане будут недолюбливать шотландцев, а те - насмехаться над зажатыми, боящимися проявлять чувства, южными соседями. Обычно, чем южнее, тем люди общительнее, эмоциональнее, но в Британии будет наоборот. Англичане и шотландцы будут уверены - и это единственное, в чем их мнения будут совпадать, - что виноваты в этом, как и во всем остальном, дожди и иностранцы, но под иностранцами будут подразумевать друг друга. Впрочем, пока что англичане, особенно незнатные, такие же хвастливые и эмоциональные, как шотландцы.
        Мы прождали у Тексела полторы недели. Заранее договорились, что население островов грабить не будем. Мы сюда пришли не за мелочевкой. Местные жители сперва прятались за палисадом, но потом поняли, что на них нападать не собираются, вернулись в свои дома. Правда, девок и молодых баб на всякий случай оставили за оградой. Никогда ведь не знаешь, что у женщин на уме. Мы покупали у крестьян свежие продукты, платили звонкой монетой. Предыдущая совместная операция сделала нас богатыми. Даже юнги с моих кораблей получили столько, сколько городской ремесленник средней руки зарабатывает за пару лет. Если дело и дальше так пойдет, в Ла-Рошели будет самое большое количество богачей на душу населения.
        Караван мы заметили во второй половине дня. Двадцать девять судов, в основном одномачтовые когги водоизмещением тонн двести-триста. Подгоняемые редким в этих краях восточным ветром силой балла три, они неспешно продвигались к острову Тексел. Как догадываюсь, собирались возле него заночевать на якорях, а поутру рвануть напрямую к своему большому острову. Шотландцы на веслах обогнали нас и первыми напали на купцов. Как и в предыдущий раз, они атаковали с двух сторон, только теперь одна галера обстреливала носовую башню когга, а вторая - кормовую.
        Я напал на второе судно. Действовал по наработанной схеме. Сначала ядрами разрушаем носовую настройку, картечью зачищаем ее от людей, потом то же самое проделываем с кормовой, а в заключение обстреливаем главную палубу и берем судно на абордаж. Перебив экипаж, абордажная партия гребла к другому судну, которое мы брали в оборот. Остальные три бригантины действовали так же. Опыт у всех уже был, поэтому получалось неплохо. До темноты мы успели захватить по пять коггов. Остальные четыре купеческих судна рванули с попутным ветром в сторону Британии. Уже в темноте мы закончили постановку на якорь призов.
        Утром приплыл на лодке Джон Мерсер. Он и раньше не любил похвастаться, а теперь его и вовсе распирало от самодовольства.
        - Один когг твой! Выбирай любой! - сделал шотландец широкий жест.
        - Мне без разницы, - сказал я. - Пусть будет ближний.
        - Как мы их, а?! Никто из шотландцев не захватывал такую богатую добычу! - провозгласил он и весело загоготал. Затем начал делиться планами на будущее: - Куплю себе неприступный замок в горах и буду хранить там самую ценную добычу, а сам буду жить в Эдинбурге, в центре города.
        - Не получится, - уверенно заявил я.
        - Почему?! - удивленно спросил он. - Денег у меня хватит на всё!
        - Не сомневаюсь, - произнес я. - Только я еще не встречал человека, который мог жить вдали от своих сокровищ. Они, знаешь ли, требуют глаз да глаз. Не ровен час, окажутся в руках более внимательного хозяина.
        - Пожалуй, ты прав, - согласился Джон Мерсер. - Ладно, буду хранить их в своем доме в Эдинбурге, но замок все равно куплю. Там будет жить старший из моих сыновей. Он сейчас присматривает за моим манором.
        - Сколько у тебя сыновей? - поинтересовался я.
        - Пятеро, - ответил он. - И три девки. Теперь будет из чего дать им приданое и породниться со знатными семьями.
        - Надо бы и остальным сыновьям купить по замку, - шутливо подсказал я.
        - Пусть сами покупают, - серьезно произнес Джон Мерсер. - Трое здесь, со мной. Получат свою долю - и пусть покупают замки в горах или дома в городе. А младшие подрастут, тоже возьму в поход.
        Экипажей на все призовые суда не хватало, поэтому каждая бригантина тащила на буксире по коггу. Ночью встали на якоря. К вечеру следующего дня, добрались до Брюгге. Там на рейде рассортировали трофеи. Когги везли меха, янтарь, серебро, оружие, доспехи, льняные ткани, пеньку, воск, мед, шкуры. Самый ценный груз и лучшие суда мы забрали с собой, а остальное продали, обрушив цены на многие товары.
        34
        Самое главное - не захватить добычу, а дотащить ее до своего убежища. Сразу появляется множество негодяев, которые хотят отнять ее у тебя. Конвой из тридцати трех торговых судов растянулся по проливу Ла-Манш мили на три-четыре. Шли курсом галфвинд правого галса. Северо-восточный ветер был силой балла четыре. Мы были примерно на траверзе острова Уайт. Бригантины, нагруженные самой ценной добычей, шли с наветренной стороны, прикрывая от нападения из Саутгемптона. Впрочем, нападать с той стороны на нас никто не собирался. Опасность приближалась с противоположной. Впередсмотрящие в «вороньих гнездах» по очереди, от флагмана конвоя к замыкающему судну, замахали красными флагами, показывая на юго-запад. Оттуда приближалась эскадра из полусотни галер и круглых кораблей.
        Во время стоянки в Ла-Рошели, а потом в Брюгге, я узнавал последние новости. Их трудно было не услышать. Каждая рыночная площадь - место встречи журналистов-международников, работающих на общественных началах. Новостей в эту эпоху мало, поэтому каждая обсуждается долго и со смаком. Во время наших стоянок обсуждалась высадка англичан под командованием Джона, герцога Ланкастерского, возле Сен-Мало и осада ими данного города. Туда же прибыл и коннетабль Франции Бернар дю Геклен. Всех интересовало, будет ли сражение и совершит ли потом герцог еще одно шевоше? В том, что англичане победят, не сомневались не только в Брюгге, но и в Ла-Рошели, хотя последние предпочли бы, чтобы выиграли французы. Поскольку данные вопросы обсуждались и в Брюгге, я понял, что Бертран дю Геклен от сражения уклоняется. Видимо, герцог Ланкастерский понял, что битвы не будет, и решил вернуться в Англию. Как-никак он сейчас первое лицо в королевстве, управляет вместо несовершеннолетнего племянника и не имеет возможности подолгу находиться вдали от Лондона.
        Когда мои бригантины прошли между купеческими судами и оказались с подветренной стороны, десятка полтора вражеских галер уже устремились в атаку, намереваясь захватить богатую добычу. Наверное, думают, что им здорово повезло. Не удалось захватить Сен-Мало, зато на обратном пути подвернулась добыча получше. Четыре бригантины, идущие навстречу, англичан не насторожили.
        Чем я и воспользовался. Ближняя галера оказалась широкой, двухмачтовой и сорокавосьмивесельной. Оба паруса были опущены, а реи лежали на рострах. С грот-мачты свисал всего лишь до палубы лазурно-серебряный вымпел. Весла покрашены в лазоревый цвет, а лопасти темно-красные. Когда между нами оставалось около кабельтова, а повернул бригантину вправо, чтобы оказаться к врагу бортом, и произвел залп из шести орудий. Все шесть ядер попали в цель, но всего два ниже того места, которое в будущем будут называть ватерлинией. Досталось и гребцам. По крайней мере, три весла правого борта остались опущенными в воду, за них зацепились соседние, пошла цепная реакция. Весла левого борта сделали еще два гребка, в результате чего галера резко развернулась вправо. Мы прошли у нее по носу, не успев всадить второй залп. Мне кажется, он и не нужен. Экипаж на галере засуетился, забегал по куршее. Лучники перестали обстреливать нас. То ли поняли, что особого вреда не причиняют, потому что все мои люди попрятались, то ли забеспокоились о собственной шкуре. В левом борту немного выше ватерлинии ядра вышибли доску обшивки.
Это место казалось более светлой полосой на фоне черного борта. Наверняка при крене на этот борт вода затекает внутрь галеры мощным потоком.
        Следующей галере, однотипной предыдущей, наш бортовой залп достался с дистанции две трети кабельтова. На этот раз и наводчики прицелились лучше, и галера на волне наклонилась от нас, поставив корпус ниже ватерлинии. Сквозь клубы дыма я заметил, как, подобно камешкам-блинам, ядра подпрыгнули на волнах метрах в двадцати от галеры и, пролетев под поднятыми темно-синими веслами с черными лопастями, прошили борт, выбросив в разные стороны обломки досок. Ниже ватерлинии образовался пролом шириной местами в одну, а местами и в две доски, и длиной метров пятнадцать. Галера накренилась на этот борт и словно бы замерла, раздумывая, крениться на противоположный борт или нет? Все-таки накренилась, но не сильно и резче, после чего опять завалилась на продырявленный борт и надолго замерла в таком положении. Я решил, что с нее хватит, после чего направил бригантину на третью галеру, чуть поменьше, одномачтовую и тридцатишестивесельную.
        Следовавший за мной Ламбер де Грэ добил первую атакованную нами галеру. Она теперь лежала на борту, медленно уходя под воду. На баке и корме толпились лучники, размахивали руками и что-то кричали. Наверное, плавать не умеют. То ли зовут на помощь, то ли проклинают своих командиров, которые на большой и маленькой шлюпках гребли к другим галерам. За этими шлюпками и погнался Ламбер де Грэ, позабыв об остальных вражеских судах. С потопленных галер что возьмешь?! А на шлюпках удирают рыцари и оруженосцы, то есть, выкуп. Зато Мишель де Велькур и Анри де Халле успешно расколошматили по большой галере и направились к следующим.
        Третий залп оказался менее удачным. Одно ядро вообще пролетело выше цели. Еще одно угодило ниже ватерлинии. Остальные попали в борт ниже того места, где по моим прикидкам сидят гребцы. Я приказал повернуть на ветер, чтобы сбавить ход и дать время комендорам на перезарядку и второй залп в эту галеру. На ней почему-то перестали грести, продолжая идти по инерции. С нее летели тучи стрел, которые метали лучники, выстроившиеся на носовой и кормовой платформах и на куршее.
        - Первая и шестая пушка, зарядить картечью! - приказал я.
        О том, что целить надо по лучникам, наводчики и сами уже знали.
        Бригантина развернулась почти против ветра. Фок лег на мачту, то есть, прижался к ней, заставляя судно идти в обратную сторону. Бригантина еще двигалась вперед, но все медленнее. Ее корпус располагался под острым углом к курсу галеры, которая медленно выходила на наш траверз и вроде бы оседала все глубже. В ближнем к нам ее борту пробоины казались неопасными, а что еще натворили ядра, не было видно.
        - Батарея, огонь! - крикнул я.
        Каждый раз во время залпа мне кажется, что бригантина подпрыгивает тяжело, как грузный старый человек. На самом деле ее всего лишь немного смещает в сторону противоположную направлению выстрела. Этот залп с дистанции метров восемьдесят оказался очень удачным. С кормовой палубы и с куршеи словно сдуло лучников, а в борту галеры на уровне воды образовалась длинная и широкая пробоина. Видимо, точно такая же появилась и в противоположном борту, потому что галера перестала крениться и начал довольно быстро тонуть. К ее корме начали подводить баркас, который тащили на буксире.
        Я оглядел «поле боя», чтобы оценить действия подчиненных и выбрать новую цель. Три другие бригантины добивали по галере. Остальные враги, развернувшись, стремительно гребли к своим «круглым» судам, которые сбивались в кучу, теперь уже готовясь не к нападению, а защите. Нападать на них я не счел разумным. Слишком большим куском можно подавиться. Нам бы доставить в ЛаРошель то, что уже захватили. Я приказал дать сигнал остальным бригантинам, чтобы оставались на месте, охраняли наши суда, которые, поняв, что опасность миновала, вновь заняли места в строю «линия» и пошли рекомендованным мной курсом.
        Мы догнали шестнадцативесельный баркас, в котором сидело десятка два человек. Судя по доспехам, на веслах сидели и оруженосцы с рыцарями. Они поняли, что не смогут удрать, и сразу перестали грести.
        Один из тех, кто сидел на баке и не греб, встал и, сложив руки рупором, крикнул:
        - Мы сдаемся!
        - Подойти к нашему борту! - приказал я.
        Когда баркас ошвартовался лагом к нашему подветренному борту, мои матросы приладили штормтрап. По нему поднялись два рыцаря и пять оруженосцев. Остальные, незнатные, остались в баркасе. Их ведь не приглашали.
        - Продырявить баркас, - приказал я своим матросам.
        Один с топором спустился по штормтрапу и сноровисто, будто всю жизнь только этим и занимался, прорубил в днище дыру. После чего быстро поднялся на борт бригантины. Швартов баркаса смотали с утки и кинули оставшимся на нем людям. Плывите, ребята, куда сможете. Они стояли в носовой части баркаса и молча смотрели, как в него стремительно, фонтанируя, набирается вода. Бросив своих на тонущих галерах, они оказались в худшей ситуации, потому что их галера, скорее всего, тонуть будет дольше.
        Мы догнали еще две лодки поменьше, с которых сняли двух рыцарей и шестерых оруженосцев. Остальным предложили продолжать плавание на продырявленных плавсредствах. Если сообразительные, додумаются заткнуть пробоины одеждой и догребут до своих, а дуракам на море делать нечего.
        Я подошел поближе к остальным бригантинам, дал сигнал привезти ко мне захваченных в плен рыцарей. Взамен отправлю им оруженосцев. Слишком много пленников на одном корабле может подтолкнуть их к бунту. Самым знатным оказался лорд Томас Эрпингем. Это он командовал первой атакованной нами галерой. На его лазоревом сюрко была изображена серебряный сокол с золотой короной. Я не силен в геральдике, не могу сказать, что это значит, но смотрелось красиво. Второго баннерета, как рассказали пленные, разорвало ядро. Миланская бригандина не спасла его, что даже им, видавшим виды воякам, показалось удивительным. Остальные рыцари были башелье.
        - Тома, угости рыцарей вином, - приказал я слуге. - У них сегодня выдался не самый удачный день.
        - Да уж, - согласился Томас Эрпингем, поглядывая на английскую эскадру, которая не спешила их вызволить. - Пошли за шерстью, а вернемся стриженными.
        - Вами командует Джон Гонт? - спросил я.
        - Герцог Ланкастерский, - уточнил лорд.
        - На каком он судне? - задал я вопрос.
        - Не помню, - мило усмехнувшись, ответил Томас Эрпингем.
        - Я не собираюсь его атаковать. У меня нет желания тащить вас в ЛаРошель и долго ждать выкуп. Хочу договориться с ним об обмене пленными, - сказал я.
        - Вон та той, самой большой галере с золотыми мачтами, - сразу показал лорд, которому тоже не хотелось тащиться со мной в ЛаРошель.
        Мои люди спустили на воду восьмивесельный ял, на котором я в сопровождении оруженосца Госвена де Бретона отправился на переговоры с Джоном, герцогом Ланкастерским, регентом несовершеннолетнего короля Англии. Гонт - это английское произношения города Гент, в котором будущий герцог соизволили появиться на свет. Титул ему достался через первую жену.
        Флагманская галера была длиной метров семьдесят и шириной около двенадцати. Семьдесят два весла, каждым из которых гребли трое. Две мачты, немного наклонённые вперед. Борт снизу черный от смеси смолы со всякой гадостью, а сверху выкрашен в коричневато-желтый - цвет детской неожиданности, который, наверное, должен был казаться золотым, но то ли потускнел, то ли краски смешали неудачно. На юте, напоминая шатер, располагалась прямоугольная надстройка высотой метра два с половиной, оббитая белой материей с красными крестами, между которыми застыли в прыжке золотые леопарды. Там стояло несколько рыцарей. На носовой платформе и куршее толпились лучники с длинными луками.
        Штормтрапа у них не было, пришлось подниматься на борт по концу с мусингами. Я подождал, когда заберется Госвен де Бретон, после чего поднялся по трапу на ют. Джон Гонт, герцог Ланкастерский, был среднего роста и сложения, черноволос, с карими, немного раскосыми глазами, длинным тонким носом и смугловатой кожей. Если бы я не знал, что он англичанин, принял бы за испанца или даже араба. Лицо его выражало уверенность, что он знает всё и лучше всех. При нахождении на верхних ступеньках социальной лестницы не мудрено подхватить такую болезнь. Надеюсь, она протекает в легкой форме. На голове шлем-черепник с золотой каймой по краям и пристегнутой снизу кольчужной бармицей. И шлем, и бармица покрыты черным блестящим лаком. Бригандина длинная, до коленей. Верхний слой из шелковых тканей: красной с вышитыми золотом леопардами и синей с вышитыми золотом лилиями, которые расположены в шахматном порядке. Центральное место в верхнем ряду занимал красный, а по бокам - узкие синие, а в нижнем - наоборот. На руках стальные наручи и наплечи, а на ногах - поножи, тоже покрытые черным лаком. Слева на приделанных к
бригандине двух позолоченных цепочках висел рыцарский меч в черных с золотом ножных, а справа - кинжал. Так понимаю, черный и золотой - любимые цвета герцога. Наверное, подражая в юности старшему брату Черному принцу, до сих пор не заметил, что и сам уже взрослый. Рядом с ним стояли несколько рыцарей, среди которых я узнал двух, побывавших у меня в плену, - так называемого графа Ангуса и Генри Норбери, неудачливого посла.
        - Александр, сеньор де Ре, известный также как Венецианец, рад приветствует тебя, Джон, герцог Ланкастерский! - приложив правую руку к груди и склонив голову, произнес я.
        - И я приветствую тебя, хотя не скажу, что рад нашей встрече! - с легкой иронией молвил он. - Что-то я слышал о тебе, не могу вспомнить.
        - Во время твоего последнего шевоше уничтожил пару отрядов и отхватил половину обоза, - подсказал я.
        - Так уж и половину?! - улыбнувшись, не согласился Джон Гонт.
        - Не будем мелочиться! - улыбнувшись в ответ, предложил я.
        - Что-то я еще слышал… - попытался он вспомнить.
        - Наверное, что с пленными рыцарями я обращаюсь, как с рыцарями, а с остальными - как того заслуживают, - высказал я предположение и обратился к одному из членов его свиты: - Не правда ли, Генри Норбери?!
        - Истинная правда! - подтвердил рыцарь, а самозваный граф Ангус засопел сердито.
        - Так это он захватил тебя в плен? - обратился герцог к Генри Норбери.
        - Я не знал, что на него лучше не нападать! - шутливо признался рыцарь.
        - Теперь не только ты это знаешь, - сделал вывод герцог Ланкастерский и обратился ко мне: - С чем ты прибыл ко мне?
        - С предложением обмена. Вы захватили в прошлом году и увезли в Англию Оливье де Манни. Готов обменять его на захваченных мной Томаса Эрпингема и тринадцать башелье, - ответил я.
        - Щедрое предложение. Разве он приходится тебе родственником? - поинтересовался Джон, герцог Ланкастерский.
        - Нет, - ответил я. - Кое-что должен его дяде Бертрану дю Геклену.
        - К сожалению, обмен невозможен, - сказал Джон Гонт.
        - Почему? - поинтересовался я.
        - Потому что Оливье де Манни заплатил выкуп и вернулся домой, - сообщил герцог. - Слишком он никудышный воин, чтобы долго держать в плену.
        - С этим трудно не согласиться, - признался я. - В их семье все воинские таланты достались Бертрану дю Геклену.
        - С этим трудно не согласиться! - весело повторил мои слова герцог Ланкастерский.
        - Что ж, придется отпустить их за выкуп, - решил я. - Заберете их сейчас?
        - Если ты их отпустишь, - сказал Джон Гонт.
        - Отпущу, если поклянутся, что заплатят, - заверил я. - Надеюсь, под твоим командованием служат настоящие рыцари, а не презренные людишки?!
        Теперь герцог проследит, чтобы выкуп заплатили все.
        - Вспомнил, что мне о тебе говорили! - воскликнул он, разгадав мой маневр. - Что ты хитрее трех ростовщиков-генуэзцев!
        - Трех - это чересчур, но на двоих соглашусь! - отшутился я.
        - Не хочешь перейти ко мне на службу? - спросил герцог Ланкастерский. - Возьму весь твой отряд и заплачу больше, чем ты получаешь у французского короля, награжу землями.
        - Спасибо за предложение, но у меня уже есть всё, о чем мечтал, и я не люблю воевать против своего сюзерена и своих друзей, - отказался я и, чтобы подсластить пилюлю, добавил: - Но могу присоединиться к твоей армии против какой-нибудь третьей страны.
        - Ответ, достойный рыцаря, - произнес Джон Гонт.
        - «Блажен муж, иже не идет на совет нечестивых и не сидит в собрании развратителей», - изрек Генри Норбери.
        Для людей Средневековья Библия - источник цитат на все случаи жизни, как собрание сочинений Пушкина для «совков» (так называли граждан Советского Союза). Послеперестроечному поколению для этих целей служила телевизионная реклама.
        Мы обговорили детали передачи пленных. Подойдет одна галера и заберет их. Остальные будут продолжать дрейфовать.
        - Опасаешься, что нападем? - поинтересовался герцог Ланкастерский.
        - У меня нет оснований не доверять тебе, но, как сказано в Библии, не вводи во искушение, - похвастался и я знанием древних текстов.
        Джону Гонту понравились мои слова.
        - Пожалуй, мы еще повоюем с тобой на одной стороне, - сказал он.
        35
        Следующее лето в Бретани шла вялотекущая война. В Шербуре, который Карл Наваррский продал англичанам, высадился их десант и начал грабить всех без разбора. Складывалось впечатление, что англичане распрощались с надеждами удержать эти земли. Хапнуть напоследок - и черт с ней, с Бретанью! Французы пользовались этим, уничтожая небольшие отряды, занятые грабежом.
        Я сделал две ходки с купеческим караваном на Брюгге. Ожидая, когда купцы закончат свои дела, пиратствовал на северном море. В первый раз захватили семь небольших галер с шерстью, овчинами и кожами, которые направлялись в Кельн. Захваченную шерсть мы отвезли в ЛаРошель, а все остальное, включая галеры, продали в Брюгге. Никто даже не поинтересовался, откуда у нас эти суда. Пока что пиратство - такой же бизнес, как и торговля. Разве что более рискованный, а потому и более прибыльный в случае удачи. Во второй раз, в сентябре, возле Фризских островов захватили «балтийский» караван. На этот раз действовали одни. Джон Мерсер свирепствовал в Ла-Манше, где шторма послабее, не так опасны для его галер. Я предположил, что в этом году английские купцы не станут идти до острова Тексел, повернут на Британию раньше, поэтому встретил их восточнее. В караване было семнадцать судов, все одномачтовые когги грузоподъемностью тонн сто-двести пятьдесят. Товар везли тот же, что и в прошлом году. Мы их заметили в первой половине дня, поэтому захватили почти все. Удрал только один когг, самый последний, который первым
лег на обратный курс и с западным, почти попутным ветром устремился к устью реки Эльба. Там, как меня предупредили шкипера, которые в свою очередь слышали это от других шкиперов, обычно дежурят несколько немецких военных галер, которые борются с пиратами. Я решил не приближаться к устью слишком близко. Не то, чтобы испугался немцев, а пока незачем было напрягать с ними отношения. Ларошельские купцы поговаривают, что пора бы наладить торговые связи и с Гамбургом, который расположен на берегу этой реки.
        Пока я шлялся по морям, жена Серафина родила второго сына, которому дали имя его прадедушки Пьера, герцога Бурбонского, погибшего в битве при Пуатье. Так что у меня теперь было четыре сына. Если в приданое дочери можно дать деньги, то сыновьям желательно иметь еще и земельную собственность. Поэтому я прикупил еще одну сеньорию в своем бальяже и две для бастардов в соседнем Сентоже. Благо посвирепствовавшая в последние два года в наших краях Черная Смерть, последовавшая за неурожайными годами, выкосила часть населения. ЛаРошель, благодаря успешным торговым операциям купцов и моим пиратским рейдам, выглядела на фоне соседних земель райским уголком. Почти все мои арбалетчики и матросы обзавелись хорошими домами и стали совладельцами или владельцами кораблей, солеварен, доходных домов, виноградников. Многие могли бы теперь бросить службу, больше не рисковать жизнью, но уж больно доходной была. На хорошем питании и болели реже. К тому же, я объяснил отцам города, что переносчиками чумы являются крысиные блохи, что надо завести в каждом доме по кошке. У меня жили кот и кошка. Плюс на бригантинах по
одному коту. Это животное не пользуется во Франции любовью, считается прислужницей ведьм. Поскольку все женщины во все века и у всех народов постоянно колдуют, как умеют, а без помощников справиться не могут, у бедных кошек, наверное, работы невпроворот. Про крысиных блох ларошельцы не очень-то и поверили, но на всякий случай богатые семьи кошек завели. То ли кошки помогли, то ли богатые чистоплотнее и питаются лучше, а потому и меньше болеют, но почти никто из них не пострадал во время эпидемии. После чего цены на кошек подскочили в несколько раз.
        Дошло до нас известие, что турки захватили Адрианополь. Ларошельцам это название ничего не говорило. Какой-то там город неподалеку от Константинополя. Они с трудом представляли, где находится Константинополь. Считали, что на Святой земле. Иначе как бы его захватили крестоносцы?! Про захват, кстати, знали многие. До сих пор ходят легенды, сколько сокровищ оттуда привезли крестоносцы. Мне же сразу вспомнились болгарский царь Иван Асень и Каталонская компания. Теперь не скоро побываю в тех краях. Становиться мусульманином в мои планы не входило. Не нравится мне биться лбом о землю, стоя на коленях. Религия должна быть гуманной к своим адептам.
        Вторая новость зацепила всех ларошельцев от мала до велика. Умер папа Римский Григорий Одиннадцатый. После него выбрали Урбана Шестого. Что-то новый Папа не поделил со своими кардиналами. Они объявили его душевнобольным, отлучили от церкви и избрали Климента Седьмого. Урбан не захотел расставаться с должностью главного мошенника и сам в отместку отлучил кардиналов. В итоге у католиков стало два Римских Папы: в Риме сидел Урбан, а в Авиньоне - Климент. Верующие разделились на два лагеря. По странному стечению обстоятельств первого поддерживали Англия, Фландрия, Италия и некоторые другие, не важные для нас страны, а второго - Франция, Шотландия, Кастилия… Оба предали анафеме друг друга, создали собственные администрации и начали требовать денег со своих сторонников. Из-за денег, как подозреваю, всё и началось.
        Третья новость - смерть французской королевы - прошла незамеченной. Умерла и умерла. Женщины в эту эпоху жили не долго. Телевизора не было, заняться по ночам нечем, кроме как зачатием детей, вот и рожали часто, и умирали из-за послеродовых осложнений или инфекций. Или муж забивал до смерти. Официально разрешалось бить жену до тех пор, пока из нее, бессознательной, не начнут выходить газы. Это же как надо любить ее!
        36
        Тысяча триста восьмидесятый год начался для меня так же, как и предыдущий. Я решил, что коннетабль не может мне простить пленение его племянника, а потому не призывает меня под свое знамя, и отправился с купеческим караваном в Брюгге. Пока добрались туда, пока разгрузились, в город прискакали гонцы с приказом Бертрана дю Геклена присоединиться к его армии в Лангедоке. С собой привести как можно больше артиллерии. Он собирался, так сказать, сократить английское присутствие в Лангедоке. Приказ пришел через день после нашего отплытия из Ла-Рошели. Пришлось мне пересадить на свою бригантину сотню арбалетчиков. Погрузить на нее еще три погонные пушки и, оставив купеческий караван под охраной трех бригантин, срочно вернуться в ЛаРошель.
        В поход я отправился с сотней конных арбалетчиков и двумя батареями орудий: в одной - шесть обычных пушек, в другой - четыре погонные, более длинные. Пушки везли на телегах, укрыв просмоленным холстом, а на четырнадцати фургонах - боеприпасы, еду, походное имущество. Шли быстро, потому что давно уже должны были присоединиться к армии. Мне не хотелось, чтобы Бертран дю Геклен принял мою задержку за нежелание воевать под его командованием. Незачем ссориться с таким влиятельным человеком. В эту эпоху можно быстро разбогатеть и прославиться, но и также быстро попасть в немилость и стать нищим, а то и вовсе короче на голову. По пути попадалось много брошенных деревень и запущенных полей, садов, виноградников. В этих местах уже несколько лет не было войны, зато были чума и голод. В заселенных деревнях крестьяне поглядывали на нас как-то не по-божески. Так понимаю, если бы нас было поменьше или вооружены похуже, то до следующей деревни не доехали бы.
        Армия коннетабля Франции Бертрана дю Геклена стояла под городом Шатонеф-де-Рандон, который располагался на невысоком плоском холме. Рядом, на другом холме, меньшем и с крутыми склонами, скорее всего, искусственном, высился массивный замок с донжоном в форме ромба, высотой под двадцать метров, окруженном шестиметровыми толстыми стенами с семью круглыми башнями. Две башни стояли рядом и между нами находились ворота. Вокруг второго холма и расположилась французская армия. Город Шатонеф-де-Рандон для них словно бы не существовал. Горожан тоже не было на стенах, хотя ворота закрыты и мосты подняты. Не трудно догадаться, что горожане заключили сделку с Бертраном дю Гекленом: если он захватит замок, они сразу совершат оммаж королю Франции. Армия тоже была в расслабленном состоянии. Скорее всего, с гарнизоном замка договорились, что сдастся, если до определенного дня не подоспеет помощь. Подоспеть ей было неоткуда. Гарнизон это отлично понимал, но должен был изобразить отчаянное сопротивление. Сдались бы быстро - превратились бы в предателей, а через месяц их никто не упрекнет.
        Возле шатра коннетабля Франции толпились знатные сеньоры и баннереты. Судя по кислым физиономиям, собрались не на пирушку. Я подошел к Оливье де Клиссону, поздоровался.
        - Прибыл со своим отрядом и пушками, - сообщил ему и, упреждая упреки в опоздании, добавил: - В плавании был, узнал поздно. Надеюсь, коннетабль простит за опоздание.
        - Он уже всех просил: третьего дня причастился, - с болью произнес Оливье де Клиссон.
        - Что с ним случилось? - спросил я. - Ранен?
        - Заболел. День был жаркий. Он после штурма искупался в холодной воде - и слег, - рассказал побратим коннетабля. - Врач ему сейчас кровь пускает.
        Этот коновал и добьет Бертрана дю Геклена. Я хотел вмешаться, сказать, что потеря крови только усугубит болезнь, но сдержался. Если коннетабль не выживет, меня же и обвинят в его смерти. Мол, помешал врачу вылечить. Тем более, что, по мнению многих, у меня был повод отомстить Бертрану дю Геклену. Ведь это я из-за него якобы оказался в опале. Им не объяснишь, что мне служба в армии в тягость. С большим удовольствием занимался бы морским разбоем и охраной купеческих караванов.
        Коннетабль Франции Бертран дю Геклен умер утром тринадцатого июля. В обед пришли парламентеры из замка, чтобы уточнить детали передачи его французской армии. Они положили символический ключ от замка на свежий сосновый гроб, в котором лежал покойный. Тело собирались отвезти в Бретань и там похоронить. Из-за сильной жары уже к вечеру оно начало сильно вонять. Утром следующего дня повозка с гробом тронулась в путь. Над ней кружилась огромная черная туча мух. Солдаты говорили, что это души убитых врагов провожают Бертрана дю Геклена в последний путь.
        Поскольку военная компания на этом и закончилась, я вместе с отрядом в тот же день отправился в обратную дорогу. Ехали позади телеги с гробом, на приличном удалении от нее, чтобы не нюхать вонь и не подвергаться атакам мух. На территории графства Пуатье к нам прибыл королевский гонец с приказом вести труп Бертрана дю Геклена в Париж. По повелению Карла Пятого коннетабль будет похоронен в королевской усыпальнице в монастыре Сен-Дени. Большая честь для бедного бретонского рыцаря, который вернул королю значительную часть его королевства.
        Я успел к выходу купеческого каравана во второй рейс на Брюгге, по возвращению из которого узнал, что вслед за коннетаблем умер и король. Он почил шестнадцатого сентября, в возрасте сорока двух лет. Как сказал какой-то поэт, а вслед за ним с придыханием повторяли многие, в этот день лилии отпечаталась в сердце каждого француза.
        37
        Новым королем Франции стал Карл Шестой - двенадцатилетний юноша. Обеими воюющими королевствами теперь управляли несовершеннолетние. В ноябре Карл был произведен в рыцари и коронован в Реймсе. По этому случаю были устроены гулянья во всех городах, через которые юный король возвращался в Париж. В столице тоже оттянулись на славу. Три дня там поводили турниры, на улицах играли оркестры, а из фонтанов лилось вино и молоко. Правда, я так и не встретил ни одного человека, который пил вино или молоко из этих фонтанов, хотя некоторые утверждали, что видели своими глазами, но не смогли протолкаться. Гулянья влетели казне в копеечку. Говорят, что старший из дядьев Людовик Анжуйских под это дело грабанул казну на семнадцать миллионов франков. Видимо, взял аванс за предстоящее ему регентство.
        Впрочем, меня вся эта суета не касалась. Новым коннетаблем Франции стал Оливье де Клиссон, который с одной стороны не имел причин недолюбливать меня, потому что недолюбливал Оливье де Манни, а с другой завидовал моим успехам. Я намекнул ему, когда королевский гонец вместе с приказом везти тело Бертрана дю Геклена привез и второй о назначении коннетаблем побратима покойника, что буду рад, если меня оставят в покое, не будут вызывать на службу из-за всякой ерунды.
        - Нападут англичане - и я послужу, а месяцами осаждать замки - это не для меня, - сказал ему.
        - Да мне и самому не нравится, - признался новый коннетабль, - но я теперь не смогу отказаться.
        После чего он перестал вызывать меня с отрядом для участия в мелких сражениях в Бретани и Лангедоке. Я полностью сосредоточился на флоте. Зимой на стапелях внес некоторые конструктивные изменения в корпус бригантин, увеличил перо руля, сделал фальшборт выше и толще, чтобы надежнее закрывал пушкарей от английских лучников.
        В начале весны, за две недели до Пасхи, Мария родила дочь, которую назвала Серафиной. Моя жена и любовница относятся друг к другу уже лучше, чем ко мне. По крайней мере, ссорятся чаще, чем со мной. Теперь количество и качество детей у жены и любовницы совпадало, поэтому я решил, что хватит им рожать. Черт его знает, может быть, четвертый ребенок и их убьет.
        Когда потеплело, большой купеческий караван, нагруженный бочками с вином и другими товарами местного производства, отправился под охраной четырех бригантин в Брюгге. Не только арбалетчики, но и рыцари уже так свыклись с этой прибыльной и не очень напряжной работой, что больше не заикались о сухопутных сражениях.
        Выгрузившись в Брюгге, вернулись в пролив Па-де-Кале. В это время между Дувром и Кале сновали корабли, нагруженные шерстью, которую настригли весной. Английская шерсть, не считая контрабандной, шла только через Кале. Так королю было удобнее взимать высокие пошлины. На второй день мы заметили у английского берега караван из девяти небольших одномачтовых судов грузоподъёмностью тонн пятьдесят каждое, которые шли с запада. Шерсть - груз легкий, а эти суда сидели в воде основательно. И паруса у них странного темно-серого цвета с черными разводами. Экипажи на этих судах были небольшие, десятка по полтора человек. Сопротивления они не оказывали, сразу спустили флаг и убрали парус, сдаваясь. Я положил бригантину в дрейф возле флагмана, отправился на шлюпке посмотреть, что они везут.
        Если ты вырос в Донбассе, то о каменном угле знаешь почти всё, даже если не работал шахтером. Там угль не только под землей и возле шахт, но и практически везде. Угольная пыль покрывает листья деревьев, отчего они кажутся серыми. И белая рубашка за пару часов превращается в серую, поэтому в Донбассе белый цвет не в моде. Одного взгляда на палубу судна и одежду моряков мне хватило, чтобы понять, какой груз в трюме и откуда его везут.
        - Куда везли уголь? - спросил я старого, беззубого шкипера с траурными каемками под толстыми плоскими ногтями.
        - В Лондон, - ответил он на английском с валлийским акцентом.
        - Печи топить? - поинтересовался я.
        - Печи, да только литейные, - ответил шкипер с ухмылкой, будто я жутко лоханулся.
        - Литейщики есть и в Брюгге, - сказал я. - Туда теперь и повезем уголь.
        Оказалось, что в Брюгге высокий спрос на уголь. Не такой, конечно, как на шерсть, но у нас быстро забрали весь груз. Без проблем продал и суда. Их, конечно, придется долго отмывать, зато дешевые. Как раз для купцов, которые уже приподнялись, но не настолько богатые, чтобы купить большой когг.
        Во время второго рейса на Брюгге отправились к Фризским островам в надежде перехватить там «балтийский» конвой. То ли он прошел в этом году раньше, то ли английские капитаны предпочли от Датских проливов идти к Британии напрямую, через Северное море, но прождали мы напрасно. Захватили шесть суденышек со шпринтовыми парусами, которые везли бочки с соленой рыбой, пойманной на Даггер-банке. Улов и суденышки продали в Брюгге, рыбаков отпустили.
        В следующем году, не получив вызов на войну, я после Пасхи повел в Брюгге купеческий караван, который с каждым годом становится все больше. Добрались благополучно, захватив между делом в проливе Па-де-Кале два когга с шерстью. Как обычно, мои бригантины вошли в гавань и стали под разгрузку, чтобы налегке отправиться на промысел в Северное море. На захваченные когги положили глаз наши купцы, а шерсть собирались продать в Ла-Рошели. Как ни странно, порт был пуст. Обычно к нашему приходу здесь уже стояла пара судов из Нормандии.
        Шарль Оффре в своей шляпе с развевающимися на ветру лентами первым сошел на берег. Путешествовать в Брюгге и обратно он предпочитает на моей бригантине. Считает, что так безопаснее. В сопровождении слуги - туповатого малого с комковатым, бледным лицом, будто слепленным из прокисшего теста, - купец пошел к пакгаузу, расположенному на причале, высокому, одноэтажному зданию, сложенному из красновато-коричневый кирпичей и крытому красно-коричневой черепицей, чтобы арендовать помещение. Продавать привезенный товар купцы будут долго, чтобы выжать максимальную цену. Большую часть французского вина купят их английские коллеги, продав взамен товары из Британии. Война не мешает им вести дела, разве что заставляет отстегивать фламандцам за посредничество. Матросы в это время снимали с крышек трюмов брезент, открывали их и снаряжали грузовые стрелы крюками, шкив-блоками, талями.
        Меня удивило, что в порту не было грузчиков. В предыдущие разы они сразу подходили к судну и предлагали свои услуги. Иногда мы нанимали несколько человек катать бочки до пакгауза. Я решил, что в городе праздник какой-нибудь или другое зрелищное мероприятие типа казни. Один раз мы слышали, как казнили фальшивомонетчика. Его медленно, ногами вниз опускали в чан с кипящей водой. Я сразу вспомнил ощущения, когда медленно заходишь в холодную воду, особенно погружение низа живота. Погружение в кипяток, наверное, вызывает больше эмоций. Мероприятие происходило за воротами с противоположной стороны города, но и нам было очень хорошо слышно.
        Из открытого трюма сразу пошел густой запах вина. Обычно все бочки благополучно переносят плавание, потому что в сильные шторма мы прячемся в укрытиях, но из трюма всегда идет такой аромат, будто несколько разбилось или дало течь. Чтобы матросы не воровали вино и не портили бочки, одну им купцы выставляют на палубе. Пей, сколько хочешь, но если будешь плохо выполнять свою работу, в следующий рейс не пойдешь. А за лето обычный матрос зарабатывает столько, что хватает содержать семью весь год. Им ведь разрешается приторговывать, каждый матрос может перевозить двенадцать фунтов собственного груза. Про матросов с бригантины я вообще молчу. Эти за удачный сезон становятся обладателями дома в Ла-Рошели. Из-за этого недвижимость и земельные участки в городе резко подорожали.
        Обратно Шарль Оффре шел слишком быстро, растеряв обычную степенность. Тормозной слуга на этот раз не отставал от своего хозяина, буквально наступал ему на пятки. Это было настолько необычно, что даже матросы перестали заниматься своими делами, молча уставились на купца, который взлетел по трапу на судно.
        - Что случилось? - поинтересовался я.
        - Горожане восстали против Людовика де Маля, своего графа, - выдохнул купец и, перекрестившись, добавил с нотками бабьего кликушества: - Что теперь будет?!
        - Нам-то какое дело?! - не сразу въехал я.
        - Граф обратился за помощью к нашему королю, - ответил Шарль Оффре.
        Тут и я понял «комичность» ситуации. Если король Франции - союзник графа, значит, можно грабить французских купцов. Тем более, дураков, которые сами приперлись. Правда, пока никто не пытался сделать это. Я подумал, что нам, как старым торговым партнерам, решили простить такую оплошность, дали время на ее исправление.
        - Передать на остальные суда: убираем трап, отдаем швартовы, выходим в море! - приказал я, а потом на всякий случай добавил: - Пушки приготовить к бою!
        Оказалось, что я слишком хорошего мнения о горожанах. Видимо, они не ожидали, что мы не в курсе последних новостей. Потребовалось время, чтобы набрать достаточно сильный, по их мнению, отряд. Это было городское ополчение, сотни три человек. На головах шлемы из кожи, натянутой на каркас из металлических прутьев или пластин. Тело защищено кольчугой или стеганкой, лишь у человек десяти сверху еще и бригандины. На руках перчатки с нашитыми пластинами из китового уса, а на ногах кожаные поножи. У многих большие щиты-павезы. Вооружены арбалетами, копьями, топорами с узким лезвием и - большинство - годендагами. Это дрын длиной примерно в средний рост людей этой эпохи, расширяющийся кверху, где он окован железом и имеет железное острие разной формы и длиной сантиметров от пятнадцати до тридцати-сорока. То есть, им можно и колоть, как пикой, и бить, как булавой или дубиной. Брюггцы настолько быстро, насколько позволяли доспехи и оружие, шагали к бригантинам, которые отдали швартовы, но были рядом с причалом. К счастью, шлюпки, которые заводили суда в гавань, все еще были на воде. На них опять крепили
буксирные тросы, чтобы вывели бригантины в море. Первой уходила бригантина под командованием Анри де Халле, зашедшая в гавань последней. По гребцам ее буксировочной шлюпке брюггские арбалетчики начали стрельбу. Остальные ополченцы, прикрывшись павезами, остановились на причале, что-то или кого-то ожидая. Скорее всего, лодок, чтобы добраться до нас. Вид у них был мирный. Такое впечатление, что собрались на прогулку по реке.
        - Батарея, по арбалетчикам целься! - скомандовал я, а после паузы, когда наводчики прицелились: - Огонь!
        Залп пушек отодвинул бригантину от причала еще на пару метров. Легкий теплый юго-западный ветерок отнес густой черный пороховой дым. Расстояние между бригантиной и брюггцами было слишком маленьким, картечь разлетелась широко и поразила многих, но стоявших спереди нашпиговали основательно. Щиты их не спасли. Залп шести орудий буквально выкосил всех арбалетчиков и ближний к ним фланг годендагамцев. На причале лежал слой окровавленных тел. Некоторые еще копошились, стоная, вопя, ругаясь. Уцелевшие и легкораненые какое-то время смотрели на них, осмысливая произошедшее. Затем, как по команде, развернулись и, побросав щиты, толпой понеслись к воротам. Мои арбалетчики послали им вдогонку несколько болтов, которые добавили трупов на причале, а матросы засвистели и заулюлюкали, показывая разные замысловатые жесты. Как только последний брюггец забежал в город, ворота сразу закрылись.
        В это время на реке прогрохотал еще один залп. Стреляли пушки бригантины под командованием Анри де Халле. Били по лодкам, заполненным вооруженными людьми, которые плыли к гавани сверху. После залпа судно начало поворачивать вправо, на выход в море. Через несколько минут бригантина под командованием Мишеля де Велькура тоже выстрелила из пушек и пошла в море. Следом вывел корабль Ламбер де Грэ. Этот не стал переводить понапрасну порох и свинец. Только его арбалетчики постреляли немного вдогонку уплывающим лодкам. Когда моя бригантина вышла из гавани, мимо нас медленно проплыла, влекомая недавно начавшимся отливным течением, перевернутая вверх дном плоскодонка длиной метра три с половиной. К черному днищу были прибиты два параллельные, светлые сверху бруска, напоминающие полозья. Остальные лодки, большие, средние и малые, заполненные вооруженными людьми, быстро удалялись вглубь материка.
        Выйдя в море, мы легли в дрейф рядом со стоявшими на якорях судами нашего каравана. К моей бригантине сразу устремились шлюпки с купцами и капитанами. Они по звуку пушечных выстрелов догадались, какой прием нам оказали в Брюгге. Поскольку места в моей каюте на всех не хватало, совещание провели на главной палубе. Шарль Оффре сообщил, какие изменения произошли во внешней политике за то время, пока мы добирались до Брюгге. Точнее, изменения произошли раньше, но не успели добраться в Ла-Рошели до нашего отплытия.
        - Что будем делать, мессиры? - закончил свою речь Шарль Оффре.
        Купцы и капитаны загомонили, обсуждая варианты. Основных было три. Самый плохой - вернуться в ЛаРошель. Второй чуть лучше - плыть в Шотландию. Только вот народ там бедный и везти оттуда по большому счету нечего. Самым лучшим сочли порты, расположенные восточнее, в герцогстве Нижняя Лотарингия или графстве Голландия. Там тоже народ не самый богатый, но и не такой бедный, как шотландцы.
        - А может, отправимся в Гамбург? - предложил я, вспомнив, как гонялся за английскими купцами в тех краях. - Доведу вас туда.
        Никто из собравшихся на совещание не бывал в Гамбурге, но многие покупали в Брюгге товары оттуда и продавали немцам вино. Из герцогства Саксония поставляли изделия из разных металлов: железа, меди, бронзы и серебра. После короткого совещания купцы приняли мое предложение. В его пользу было то, что цены на вино в Гамбурге выше, чем даже в Брюгге, и на металлических изделиях можно неплохо заработать.
        С рекой Эльбой у меня связаны приятные воспоминания. В Северном море, особенно зимой, шторма случаются часто. Качка, удары волн и прочий дискомфорт в больших дозах раздражают. Но вот ты приближаешься к устью Эльбы - и узнаешь, что между адом и раем всего несколько миль. На реке ни волн, ни качки, и даже ветер вроде бы не дует. Эльба широка и глубока, на многих участках можно идти на авторулевом. А можно нанять матроса-рулевого. В двадцать первом веке экипажи были сокращены до минимума, только офицеры и кок, поэтому некоторые нанимали для прохода по Эльбе рулевых. Чаще заходил в нее, чтобы пройти Кильским каналом в Балтийское море. Вход в канал ниже Гамбурга. Запомнился канал речными трамвайчиками, которые пересекают его поперек у тебя под носом, и лебедями и дикими гусями и утками, которые как бы нехотя, делая большое одолжение, отплывали с пути судов, абсолютно не боясь их. Прется. понимаешь, какой-то гусь лапчатый непомерных размеров! Так и быть, уступлю ему дорогу. Бывал и в самом Гамбурге. Тогда он располагался на обоих берегах реки и на островах, застроенных закопченными, краснокирпичными,
пяти-шестиэтажными складами. Мостов в нем было, говорят, больше, чем в Венеции и Лондоне вместе взятых. Так ли это - сказать не могу, но что много - подтверждаю.
        Сейчас Гамбург располагается только на правом берегу, возле впадения в Эльбу притока Альстер. Видимо, именно эта часть будущего Гамбурга будет называться Старый город. Мостов в нем пока что мало. Зато есть крепостные стены высотой метров восемь с круглыми башнями. Над всеми воротами изображена дева Мария - покровительница города и герб - кусок стены с тремя башнями, средняя из которых увенчана крестом, потому что город епископский, а над крайними - шестиугольные звезды покровительницы. Улицы в городе вымощены, широкие и чистые. Дома в основном каменно-деревянные, крытые черепицей или даже медью, но на окраинах попадаются деревянные с камышовыми крышами.
        Шарль Оффре арендовал склад для хранения привезенных нами товаров. Сразу приступили к выгрузке.
        - Придется надолго задержаться здесь. Вторую ходку в этом году не успеем сделать, - пожаловался купец. - Местные всё не заберут, если цену не скидывать. Придется ждать, когда о нас узнают купцы из городов выше по течению и приплывут за товаром.
        - Что ж, подождем, - сказал я.
        Мы договорились о предполагаемой дате возвращения в ЛаРошель, после чего, выгрузившись, вывел бригантины в море. Вышли и сразу вернулись на реку, потому что на море штормило. Возвращаться - дурная примета. Если бы были возле Ла-Рошели, я бы отменил поход. Постояли шесть дней на якорях, ожидая у моря погоды. Наловили сетями рыбы речной. Чужим запрещают ловить рыбу сетями, но нам никто не отважился сделать замечание. Даже на двух военных галерах, которые стояли у пристани неподалеку, делали вид, что не замечают браконьерство. Оно им надо - связываться с нами?! Не их собственную рыбу ловим, а епископ, которому принадлежал этот участок Эльбы, не обеднеет.
        Поскольку фламандцы объявили нас своими врагами, я повел эскадру к Брюгге. Каждый наш заход в этот порт у меня появлялась мысль, что в Брюгге можно взять очень хорошую добычу. Теперь был шанс проверить это. На рейд пришли вечером. На ночь встали на якоря. Поутру снялись. Дрейфовали, ожидаю добычу или нападение фламандского флота. У графства большой торговый флот. С Францией они сейчас не торговали, значит, многие остались без дела.
        Добыча пришла со стороны Англии. Караван из четырнадцати коггов медленно приближался к нам, не подозревая об опасности. Они приняли нас за купцов, ожидающих, когда освободится место у причала в гавани. Пока англичане приближались, я успел собрать капитанов бригантин и обсудить с ними план нападения.
        Дул свежий западный ветер. Мы были на подветренной стороне. Когда до флагмана английского каравана оставалось с полмили, я приказал ставить и поднимать паруса. Остальные бригантины последовали моему примеру. Двумя парами пошли на сближение с коггами. Поравнявшись с передним, я обстрелял его картечью и пошел дальше. Вторая бригантина из моей пары обстреляла этот когг картечью с другого борта. Так мы и шли. Рядом то же самое делала вторая пара. «Причесав» все четырнадцать коггов, сделали поворот фордевинд и легли на обратный курс. Теперь уже действовали поодиночке. Поравнявшись с жертвой, обстреливали ее, если сопротивлялась, после чего абордажная партия на шлюпках добиралась до него и расправлялась с уцелевшими. Экипажи наши были опытны, поэтому действовали быстро и слажено. Часа через три весь английский караван был захвачен. Вез он традиционный груз: шерсть, овчины, шкуры. Вести добычу в Гамбург далеко, да и товар этот им не особо-то и нужен, поэтому пошли в порт Булонь.
        Располагался он на берегу Ла-Манша, на холме возле впадения в пролив речушки Льян. Его каменная сторожевая башня была видна издалека. Неподалеку находился замок, в котором обитал владелец графства Жан Оверньский. Раньше я в Булонь не заходил, потому что в двадцать первом веке это будет рыбный порт. Но пока это еще и торговый порт, причем довольно крупный. Специализировался он на контрабанде французского вина в Англию и английской шерсти во Францию. Война делала этот бизнес рискованнее и прибыльнее. В городе было много купцов, которые купили весь захваченный груз вместе с коггами. Подозреваю, что когги перепродадут бывшим хозяевам. Графа в замке не было. Как мне сказали, Карл Шестой, несовершеннолетний король Франции, созывал вассалов для похода на Фландрию. Надо было спешить, пока в Англии чернь бунтует, и королю Роберту Второму не до войны с Францией.
        К Брюгге мы вернулись рано утром и застали выход в море фламандского торгового каравана. Сколько всего в нем было судов - точно не скажу. Мы успели захватить девять. Остальные успели удрать под городские стены. Я не стал жадничать, гнаться за ними, рисковать командой. Мы зачистили от посторонних захваченные суда и, встав на якоря, занялись их инвентаризацией. Караван направлялся на Балтику, вез ткани, зеркала, изделия из стекла, кожи, китового уса, оружие и доспехи. Большая часть доспехов была миланской работы. На Балтику они добирались довольно таки кружным путем. Я решил, что в Гамбурге все это тоже купят с удовольствием, а нет - отвезем в ЛаРошель. Однако не срослось.
        Переговорщики приплыли на десятивесельной плоскодонке длиной метров пять. Их было трое. Одного я раньше видел. Он часто заходил к Шарлю Оффре. Это был мужчина лет пятидесяти, седоволосый и седобородый, тучный, с тяжелой отдышкой. Одежда из дорогих тканей черного и темно-красного цветов. Фасон старый, мешковатый и без излишеств. Башмаки тупоносые. Я уже так привык к длинноносым пуленам, что любая другая обувь кажется диковинной. Поднявшись на борти по штормтрапу, купец достал из кармана черный носовой платок размером со среднее полотенце, вытер мокрые от пота, болезненно-бледные лоб и лицо, после чего высморкался в платок.
        Дождавшись, когда поднимутся остальные парламентёры, и отдышавшись, начал издалека:
        - Власти города не собирались нападать на вас. Вы - наши старые торговые партнеры. Многолетнее взаимовыгодное сотрудничество предполагает закрывать глаза на некоторые политические моменты. К сожалению, нашлись люди, которые вопреки приказу мэра решили поживиться…
        - Сколько? - перебил я его.
        - Что сколько? - спросил он.
        - Сколько заплатите за то, что сниму блокаду с Брюгге? - шире и четче сформулировал я вопрос.
        - Десять тысяч золотых экю, - ответил фламандец. - Включая плату за захваченные тобой суда.
        - Не смеши меня! - с издевкой произнес я. - Одни суда стоят больше!
        - Хорошо, двадцать тысяч, - быстро удвоил он цену.
        - Сто тысяч, - резко поднял я.
        После долгого торга сошлись на тридцати пяти. Судя по тому, что лица переговорщиков были не слишком кислые, примерно такую сумму они и собирались заплатить. Деньги привезли через пару часов в семи кожаных мешках. В каждом было по пять тысяч золотых фландрских монет. Надо было видеть лица арбалетчиков и матросов, которые наблюдали за пересчетом денег. Столько золота они видели впервые в жизни. В быту у них главная крупная монета - серебряный блан. На каждую бригантину, после вычета моих двух третей, получится немного меньше трех тысяч экю. На один пай - около тридцати монет. Даже юнги, получающие полпая, станут сказочно богаты.
        Я решил не испытывать судьбу лишний раз, вернулся с эскадрой на Эльбу, где в безделье прождали, когда купцы распродадут привезенный товар и закупятся на обратную дорогу. Нагрузили товаром и все четыре бригантины. Мы ведь еще и долю с прибыли получим.
        38
        В Ла-Рошели меня ждал приказ Оливье де Клиссона незамедлительно присоединиться к французской армии, которая собиралась в Лилле, чтобы отправиться во Фландрию. Особого желания воевать с фламандцами у меня не было. Я с них свое получил. Но и напрягать отношения с бывшим побратимом Бертрана дю Геклена и, соответственно, с юным королем Франции не хотелось. Поэтому с двумя сотнями конных арбалетчиков отправился в Лилль. Пушки не брал. Без них передвигаться будем быстрее. В случае отступления это может оказаться решающим фактором. В памяти французских рыцарей еще свежи были воспоминания о сражении при Куртре, в котором фламандская пехота надрала им задницу и вывесила снятые с убитых, позолоченные шпоры в городской церкви. Я уже знал, что, чему бы грабли не учили французских рыцарей, их сердца продолжают верить в чудеса.
        Город Лилль располагался на острове между двух рукавов реки Дёль. Защищали его стены высотой метра четыре с половиной. Башни прямоугольные. Машикули отсутствовали. Такое впечатление, что здесь ничего не знали о последних достижениях в укреплении оборонительных сооружений. Мы переправились по деревянному мосту на каменных опорах на противоположный берег, где и встали лагерем на скошенном поле, рядом с другими рутами. Поскольку уже темнело, доклад о своем прибытии коннетаблю Франции я отложил на утро. Соседи сказали, что тронемся в путь не скоро. Ждали прибытие короля.
        Утром в сопровождении рыцарей и оруженосцев я поехал в город, чтобы сообщить о своем прибытии коннетаблю Франции. Встретил Оливье де Клиссона у городских ворот. Он выехал с большой свитой на охоту. Не останавливаясь, коннетабль жестом показал, чтобы я приблизился к нему и ехал рядом.
        - Сколько привел людей? - спросил он.
        - Как обычно: две сотни конных арбалетчиков, - ответил я.
        - Бомбарды свои взял? - спросил Оливье де Клиссон.
        - Нет. Думал, у вас своих хватит, - сообщил я.
        - Может, и хватит, а может, и нет, - сказал он. - Когда вернусь, пошлю своего интенданта, чтобы проверил твой отряд и составил контракт.
        - Буду ждать, - заверил я.
        Коннетабль Франции жестом показал, что я могу быть свободен, и пришпорил коня, позабыв пригласить на пир. Обычно во время сбора армии пировали каждый день. Приглашали если не всех рыцарей, то всех сеньоров. Что ж, я знал, что Оливье де Клиссон не испытывает ко мне симпатии. Раньше нас соединял Бертран дю Геклен, а теперь остались только разъединяющие моменты.
        Интендант Бодуэн Майяр оказался угрюмым человеком лет сорока с небольшим. У него были черные густые, кустистые брови, которые нависали над карими глазами, спрятанными в глубоких глазницах, отчего напоминали мышат, выглядывающих из норок. Длинный нос нависал над узкогубым ртом. Щеки и подбородок брил дня два назад. Черная щетина подросла и придала лицу разбойность. Я бы не удивился, услышав от интенданта фразу типа «Кошелек или жизнь!». Одет, правда, скромно: котта из коричневого сукна не самого лучшего качества, а поверх нее черный плащ с капюшоном, подбитый серым кроличьим мехом. С ним прибыли три писца, такие же недовольные жизнью. Вчетвером они тщательно осмотрели всех наших лошадей, записали их приметы и цену, занизив ее процентов на десять. Только моих лошадей оценили по достоинству. Еще внимательней осмотрели вооружение и доспехи арбалетчиков. Проверяли все, вплоть до количества болтов, которых должно быть у каждого четыре связки по восемнадцать штук. Мои арбалетчики имели по пять связок с двадцатью болтами в каждой. После чего одни из помощников написал договор. Я уже собирался подмахнуть,
не читая, но заметил, что цифры ниже тех, что нам платили раньше.
        - В чем дело? - задал я вопрос.
        - Приказ коннетабля, - коротко ответил Бодуэн Майяр.
        Я не стал скандалить, догадавшись, что режим наибольшего благоприятствования закончился. Для меня, да и, думаю, для моих солдат, оплата была не так уж и важна. На море мы намного больше добываем. Главное - вернуться живыми и здоровыми. В отместку не пошел встречать кортеж юного короля и на пир по случаю его прибытия, сославшись на болезнь. Простудился, понимаешь. Все-таки ноябрь месяц, дожди, холодно и всё такое прочее…
        Восемнадцатого ноября двинулись в поход. Лил дождь, мелкий и вроде бы бесконечный. Я ехал в фургоне, лежал на мешках с провизией, изображая больного. Не хотелось мокнуть под дождем. Мой отряд входил в третью, замыкающую, колонну, поэтому можно было расслабиться. Вместо меня командовал Хайнриц Дермонд. Пришлось его взять, иначе бы он смертельно обиделся. Бедолага и так оставался в стороне от добычи, захватываемой на море. Следить за порядком в Ла-Рошели я назначил Ламбера де Грэ. Под унылое скрипение колес фургона и чавканье грязи, которую они месили, я думал о том, как мне всё это надоело. Или это во мне обиженное самолюбие ворчит?! Наверное, не только оно. Какой мне толк от этого похода да еще в такую мерзкую погоду? Фламандцы, в отличие от англичан, на ЛаРошель не нападут. Трофеев много не захватишь. Хороших денег не заплатят. Выслуживаться больше незачем. У меня уже есть всё, что мне надо, и даже больше.
        Вечером подошли к реке Лис, мост через которую оказался разобран. Узнали об этом только сейчас, когда подошли к нему. Для его захвата высылали отряд. Куда делся этот отряд - непонятно. Если его разбили фламандцы, то кто-то ведь должен был уцелеть. Наверное, рыцарей-командиров убили, а рядовые разбежались или перешли на сторону врага. Впрочем, ремесленники и крестьяне северных районов поддерживали фламандцев, и те врагами их не считали. Из воды торчали деревянные опоры, а настил моста был содран. На восстановление потребовалось бы несколько часов, если бы не мешали фламандцы. Их было много, говорят, тысяч шесть. Имели на вооружении бомбарды и рибадекины - прадедушки пулеметов. На тележке крепили несколько железных стволов калибра полтора-два дюйма и стреляли из них залпом или по очереди. Грохота от рибадекинов было меньше, чем от бомбард, и вреда тоже. Когда к мосту подъехал отряд французских латников, фламандцы разрядили в них с десяток рибадекинов. Лошадей испугали, а одну даже ранили. В ответ рыцари произнесли много эмоциональных фраз и показали разные жесты, которые были понятнее слов.
        Говорят, что весной именно благодаря рибодекинам был разбит французский отряд. Наверное, в тот раз стреляли с более близкого расстояния. Судя по всему, французские рыцари никаких выводов из весеннего поражения не сделали. Воюя с фламандцами, они всячески старались показать свое презрительное отношение к ткачам. Что не помешало им взять на войну орифламму - священное знамя французского джихада. Это красная хоругвь с тремя зубцами на конце, на которой вытканы золотом солнце и языки пламени, отлетающие от него. В походе ее на своем теле несет почетный хоругвеносец и поднимает на копье только во время боя. Как мне рассказали, по вопросу «брать орифламму или нет?» дебаты длились неделю. Решили взять, поскольку фламандцы поддерживают не того Папу Римского, являются еретиками, а значит, война с ними типа Крестового похода. Мол, мы не грабить вас идем, а заставить признать Климента Седьмого Папой Римским.
        К моему фургону прискакал гонец и передал приказ прибыть на совет к коннетаблю Франции. Оливье де Клиссону, видимо, не хватает своих мозгов для решения задачи или требуется принять непопулярное решение, ответственность за которое надо разделить с другими командирами.
        Королевский шатер еще не закончили устанавливать, поэтому совещание проходило во временном жилище коннетабля. Его шатер был не меньше королевского, только не синий с золотыми лилиями и крылатыми оленями, а красный с белыми львами с золотой короной на голове и высунутым золотым языком, напоминающим змеиный. Львы на задних лапах шагали справа налево, то есть, в прошлое. Присутствовало человек сорок, включая юного короля Карла Шестого. Это был щуплый четырнадцатилетний подросток с бледным и явно не воинственным лицом. Ему бы в келье сидеть или у ног прекрасной и недоступной дамы. Впрочем, его отец тоже не отличался ни статью, ни воинственностью, а сумел вытащить Францию с самого дна болота, одолеть прежде непобедимых англичан. Карлу Шестому пока что всё было интересно. Он с любопытством подростка, попавшего в компанию взрослых мужчин, разглядывал собравшихся и что-то шепотом спрашивал стоявшего рядом маршала Луи де Сансерра. Наверное, кто есть кто? Маршал тихо и коротко отвечал.
        - Нам надо попасть на противоположный берег реки, но вброд ее не перейдешь, потому что из-за дождей уровень воды поднялся. Ремонтировать мост под обстрелом глупо, - начал совещание Оливье де Клиссон. - Какие будут предложения?
        Мне показалось, что он разыгрывает представление перед юным королем. Поскольку мне пока не было понятно, зачем он это делает, решил не лезть с советами. Остальные тоже оказались не глупее меня. Пауза затянулась. Тишину нарушали только капли дождя, которые били по матерчатой крыше шатра.
        - Надо привезти лодки из Лиля и переправиться, - предложил Луи де Сансерр.
        - Они будут здесь не раньше, чем завтра к вечеру, - возразил коннетабль Франции. - К тому времени у моста соберется вся взбунтовавшаяся чернь.
        - Сделать плоты где-нибудь подальше отсюда, чтобы фламандцы не слышали стук топоров, - предложил кто-то из командиров.
        - Придется отойти на пару лье. Ночью слышимость очень хорошая, особенно у воды, - привел контраргумент Оливье де Клиссон.
        Тут он прав. Помню, как-то летним вечером у себя в деревне в Тверской области поплыл я на лодке на плёс ловить лещей в ямах. Плес был широкий и длинный. Один берег пологий, другой - высокий и обрывистый. На краю обрыва поставили палатки на ночь туристы-байдарочники, две супружеские пары. Жены варили ужин на кострах, а мужья на байдарках ловили рыбу метрах в двухстах от них. Я был еще дальше, но слышал разговор женщин так, будто вели его в метре от меня. Они делились опытом, как надо дрессировать мужей. Я слушал и вспоминал свою бывшую жену: надо же, как одинаково действуют все стервы! Мужья наслушались и, не сговариваясь, перестали рыбачить и поплыли к берегу. Я отправился домой, в другую сторону, чтобы не попасть в свидетели двойного убийства. Не знаю, что там было на краю обрыва ночью, но когда я приплыл на плес ранним утром, еще до восхода солнца, палатки и байдарочники исчезли.
        - Зачем нам здесь переправляться?! - вмешался Оливье де Манни, который заискивал перед коннетаблем и, скорее всего, озвучивал его решение. - Надо идти вдоль реки до Гента. Там и переправимся.
        - У кого-нибудь есть другие предложения? - спросил Оливье де Клиссон.
        Все поняли, что он хочет сразу идти на Гент, поэтому промолчали. Наверное, мечтает грабануть город и порезвиться от души, оправдать свое прозвище Одноглазый Мясник. Мне почему-то очень захотелось сделать что-нибудь наперекор коннетаблю.
        - На другом берегу наверняка есть лодки. Надо переправить вплавь небольшой отряд, чтобы нашел их и перегнал к нашему берегу, а потом переправить на них отряд латников и внезапно напасть на фламандцев, - предложил я.
        Юный король, глядя на меня, шепотом спросил что-то у маршала Луи де Сансерра. Тот, как я прочел по губам, назвал мое имя. Карлу Шестому оно ничего не говорило. Тогда маршал добавил еще пару фраз. После них взгляд короля стал заинтересованнее.
        - И кто же переправится в холодной воде? Уж не ты ли?! Неужели выздоровел?! - насмешливо произнес Оливье де Клиссон.
        Я демонстративно шмыгнул носом и сказал:
        - Если в твоей армии больше нет отважных рыцарей, могу и я.
        - Пожалуй, не помешало бы поискать лодки на том берегу, - поддержал меня маршал Луи де Сансерр. - Возле Гента все равно придется переправляться, а там река еще шире и глубже.
        - Да, надо переправиться здесь! - радостно произнес юный король.
        После его слов сразу нашлось несколько отважных рыцарей, которые заверили Карла Шестого, что, выполняя его волю, переплывут реку и найдут лодки.
        - Что ж, подождем, - согласился коннетабль Франции. - Может, и вправду найдут.
        - Не помешало бы постоянно тревожить фламандцев, изображать, что вот-вот начнем ремонтировать мост и переправляться по нему, чтобы они не разбрелись по окрестностям и случайно не наткнулись на наших людей, - подсказал я.
        - Твоя болезнь не помешает тебе сделать хотя бы это? - ехидно поинтересовался Оливье де Клиссон.
        - С такой простой задачей справится и мой заместитель, - ответил я, догадавшись, что заимел влиятельного врага.
        - Вот и действуй! - приказал коннетабль Франции.
        Я решил временно выздороветь, чтобы Хайнриц Дермонд, стараясь выслужиться, не положил зазря людей. Было у него стойкое убеждение, что рядовые бойцы - расходный материал. Убьют одних - наберём других. То, что эти опытны, а новых придется обучать, его не смущало. Я приказал арбалетчикам оставить лошадей на пастбище и предупредил их, чтобы зря не рисковали.
        - Наша задача - всего лишь держать врага в напряжение, - объяснил им.
        Мои бойцы уже поняли, что я больше не в фаворе, что напрягаться не собираюсь, поэтому и сами делали только то, что надо, чтобы их не обвинили в саботаже или трусости. Пока саперы рубила деревья, обтесывали и подтаскивала к мосту, арбалетчики постреливала по фламандцам, которые осмеливались приблизиться на дистанцию выстрела. Дистанция эта сильно сократилась, потому что опять пошел дождь, тетивы отсырели, хотя и покрыты воском. Их обычно делают из льна, который очень гигроскопичен. Нет худа без добра: и рибадекины не стреляли из-за дождя. Основные удары наносились словами и жестами, в чем обе стороны демонстрировали высочайший профессионализм.
        Переправившиеся на противоположный берег люди маршала Сансерра нашли возле водяных мельниц три затопленные лодки. Для этого им пришлось энергично потолковать с мельниками, которые и показали, где затопили свое имущество. Лодки были маленькие, четырехместные. К ним привязали по два каната - один спереди, другой сзади - и начали перетягивать от одного берега к другому. Не обошлось без инцидента: одна лодка перевернулась, и три латника их четырех утонули. На противоположный берег перебросили шесть сотен латников, которые под командованием старого вояки Жана, сеньора де Сампи, в темноте незаметно подошли к лагерю фламандцев, не ожидавших нападения и даже не выставивших постов. Сеча была короткая. Потеряв около тысячи человек и бросив бомбарды, рибадекины и обоз, фламандцы драпанули в разные стороны. Мои люди сразу отправились отдыхать. Саперы остались работать при свете факелов, благо дождь прекратился. Заснул я под стук их топоров.
        Разбудили меня звуки трубы. Она призывала к бою. Я вылез из фургона. Опять накрапывал дождь. Небо было серым, затянутым тучами. Серым было и все вокруг меня. Такое впечатление, словно я проспал не только ночь, но и весь день, и наступил вечер. Терпеть не могу просыпаться рано утром, особенно, если оно дождливое и холодное.
        Рубились на противоположном берегу реки. Отряд Жана де Сампи стоял на удалении метров сто от моста, загнув фланги к реке. На него навалились фламандские пехотинцы, вооруженные пиками и годендагами. Фламандцев было в несколько раз больше, нападали они несколькими разрозненными группами. Французы стояли плечом к плечу, легко отбивая атаки. Отряд латников состоял из бывалых вояк.
        Половина моста уже была восстановлена полностью, но на второй половине только по одному краю была проложена полоса в три бревна шириной. По ней торопливо и с опаской, скользя на мокрых бревнах, цепочкой спешили на помощь пешие латники. На восстановленной половине моста стояли в ожидании своей очереди еще около тысячи пеших воинов. Возле моста расположились всадники - король и коннетабль Франции со своими свитами.
        Земля, покрытая желто-серой травой, размокла настолько, что казалось, будто идешь по болоту. Я решил не рваться на противоположный берег, дождаться, когда мост восстановят настолько, что можно будет переехать на лошади. Тома помог мне облачиться в бригантину, пристегнул наручи, набедренники и поножи. Оруженосец Робер де Велькур подвел моего оседланного коня. Шерсть животного была темной от дождя. Мокрым было и седло. Я почувствовал, как холодная влага напитывается в кожаные штаны.
        Ко мне подъехал Хайнриц Дермонд. Вид у него был невозмутимый, будто нет ни дождя, ни сражения рядом. На спине висел двуручный меч, который я давненько уже не видел. Мне казалось, что рыцарь вволю наигрался им и забросил подальше за ненадобностью. Оказывается, я недооценивал своего заместителя.
        - Как понимаю, в бой наш отряд пока не пойдет, - начал Хайнриц Дермонд.
        - Разве что фламандцы прорвутся к мосту, в чем сильно сомневаюсь, - сказал я.
        - Может, я схожу на ту сторону, подерусь? - произнес он таким тоном, точно сбирался прогуляться.
        - Сходи, - разрешил я и, упреждая просьбы остальных, добавил: - Захвати с собой Мишеля и Анри, а оруженосцы вместо вас останутся.
        Рыцари подъехали к мосту, где передали своих коней слугам, а сами встали в очередь, чтобы перейти на противоположный берег. Я в сопровождении двух оруженосцев подъехал к королю и коннетаблю Франции, графу Фландрии и его зятю и наследнику Филиппу, герцогу Бургундскому.
        Карл Шестой смотрел на сражение, затаив дыхание, как в будущем дети дошкольного возраста будут поглощать телевизионную рекламу. Затрудняюсь сказать, какое из зрелищ хуже. Просмотр обоих будит темные инстинкты. Маршал Луи де Сансерр расположился позади короля. Мне показалось, что он дремлет. Опытный вояка понял, что фламандцы, несмотря на численное превосходство, не одолеют французских рыцарей, а когда последних станет больше, исход сражение будет предрешен. Вообще-то маршала зовут Людовик, но все называют его Луи. Может быть, потому, что в отличие от многих других командиров он знатен и богат с рождения. Будь он решительнее и кровожаднее, давно бы стал коннетаблем.
        - Пожалуй, не успеют мост отремонтировать, - сказал он тихо, не поворачивая в мою сторону головы, но обращаясь явно ко мне.
        Саперы укладывали рядом с первой вторую полосу в три бревна. Рыцари, переходившие на противоположный берег, мешали им работать.
        - Могли бы не спешить, не мешать рыцарям, - согласился я. - Все равно сегодня дальше не пойдем.
        Надо ведь будет похоронить своих погибших и ограбить чужих.
        - Удивляюсь, как они проиграли ткачам при Куртре?! - произнес маршал таким тоном, словно с момента того сражения прошло восемьдесят дней, а не лет.
        - Недооценили противника, - высказал я свою точку зрения.
        - На этот раз ткачи недооценили, - сделал вывод Луи де Сансерр.
        Судя по тому, что фланги отряда Жана де Сампи начали выпрямляться, готовясь контратаковать, маршал прав. Фламандцы решили, что сбросят их в реку без проблем, поэтому навалились, не построившись и не все сразу, а по мере подхода отрядов. Наш левый фланг, на котором по приказу командира сгруппировалась большая часть перебравшихся через реку по мосту, двинулся вперед, тесня врага. Среди наступавших я заметил своего заместителя. Хайнрица Дермонда трудно было не заметить, потому что другие рыцари держались подальше от него, чтобы не стать жертвами «дружественного удара». Хайнриц Дермонд разил длинным двуручным мечом направо и налево, быстро и на разных уровнях. Одни фламандцы падали с рассеченными до плеч головами, потому что шлемы у них не очень крепкие, из кожи, натянутой на металлический каркас, другие - оставшись без руки или ноги. Выходит, не зря Хайнриц Дермонд столько лет тренировался.
        Обратил на него внимание и Карл Шестой, король Франции, и спросил у маршала Луи де Сансерра:
        - Как зовут этого рыцаря - «играющего двуручным мечом»?
        Тот пожал плечами, потому что не мог рассмотреть герб.
        - Это мой заместитель Хайнриц Дермонд, - сообщил я и добавил: - Он славно служил твоему отцу, а теперь громит и твоих врагов, мой король.
        - Надо будет наградить его, - пожелал Карл Шестой.
        Коннетабль Оливье де Клиссон был не в восторге от того, что в центре внимания оказался именно мой рыцарь, но все же произнес:
        - Это мудрое решение. Надо поощрять молодых рыцарей учиться военному делу и смело идти в бой.
        И короля лизнул, и камень в мой огород бросил, потому что я не молод и не участвую в сражении. Уверен, будут камни и покрупнее.
        Фламандцы начали пятиться. Вот-вот побегут. Вдруг вперед выскочила крупная баба с распущенными, рыжими волосами, отчего напоминала ведьму, облаченная в просторную и слишком длинную стеганку. В руках она держала знамя города Гента, на котором на черном поле изображен серебряный лев с красным языком и когтями и в золотой короне. Такое впечатление, что гентцы скопировали свой герб с герба Оливье де Клиссона, только фон поменяли. Заподозрить коннетабля Франции в подобном я не решился.
        - Лев Фландрии! - визгливым голосом орала она клич фламандцев и неслась на рыцарей, увлекая за собой пристыженных мужчин.
        Наверное, была уверена, что рыцари будут обращаться с ней, как с дамой. Не учла, что у Хайнрица Дермонда, который был впереди всех, проблемы с куртуазностью. Молодой солдат не знал слов любви, был не в ладах с поэзией и частенько колотил жену. С рыжей ведьмой он сделал то, что, догадываюсь, мечтал сотворить с женой, - одним ударом наискось рассек ее и древко знамени на две части. Верхняя часть туловища, отрубленная руки с нижним куском древка и верхняя часть древка со знаменем сразу упали на землю, а нижняя часть туловища продвинулась немного вперед и, как мне показалось, упала только потому, что ноги запуталась в сползшем подоле стеганки. Бежавшие за ней фламандцы сразу остановились. Они смотрели на труп рыжей ведьмы, ожидая, наверное, что ее части сейчас чудным образом срастутся и опять побегут в атаку. Чуда не случилось. Зато Хайнриц Дермонд приблизился к ним и рассек голову вместе со шлемом ближнему «ткачу». Остальным стало жалко своих шлемов и/или голов, поэтому развернулись и понеслись в обратную сторону с еще большей скоростью, теряя щиты, копья, годендаги. Латники погнались было за
врагами, но вскоре поняли, что не догонят, остановились.
        - Победа! - радостно завопил Карл Шестой, король Франции.
        Это его первая победа. Будем надеяться, что не последняя.
        39
        Сказать, что Хайнриц Дермонд стал самым знаменитым рыцарем нашей армии - ничего не сказать. Король вручил ему тысячу золотых франков, пообещав, что на этом не остановится. Моего заместителя даже пригласили отужинать за королевским столом. Хайнрицу Дермонду рассказали, что я всячески хвалил его, поэтому и он сообщил Карлу Шестому, как у него оказался двуручный меч, акцентировав внимание на том, что победа досталась мне с одного удара, а потом и вовсе заявил, что я лучший фехтовальщик во Франции и не только. Оливье де Клиссона решил, что подобные похвалы в мой адрес - это немного чересчур, так что первое приглашение за королевский стол стало для Хайнрица Дермонда и последним. Зато все остальные сеньоры и особенно маршал Луи де Сансерр были рады видеть его в своих шатрах.
        На следующий день мы подошли к Ипру. Я помнил, что здесь в Первую мировую войну будет впервые применен отравляющий газ, который в честь города назовут ипритом. Город был не меньше Брюгге. Его защищали два рва шириной метров десять каждый, между которыми палисад на высоком валу, а за ними каменные стены высотой метров девять с двумя ярусами деревянных галерей сверху и круглыми башнями высотой метров двадцать. Если бы и горожане были под стать укреплениям, мы бы никогда не взяли город, даже несмотря на наличие трех огромных бомбард калибра миллиметров пятьсот, каждую из которых тащили двадцать четыре лошади, запряженные цугом. Ипрцы мудро решили не рисковать. Бучу затеяли гентцы. Вот пусть и расхлебывают. Чем сильнее пострадает Гент, тем больше выиграет Ипр. Делегация горожан встретила нас за милю от города. Одеты все были роскошнее, чем патриции Ла-Рошели. Жаль, день был пасмурный, а то бы мы ослепли от блеска золота на их нарядах. Они согнулись перед королем Франции и графом Фландрии и заверили их, что нечистый опутал, что больше такое не повторится. По крайней мере, до тех пор, пока французская
армия будет во Фландрии. Карл Шестой, то есть, Оливье де Клиссон, и Людовик де Маль сделали вид, что поверили им. Они тоже понимали, что на осаду Ипра уйдет слишком много времени и сил. Ипрцы согласились заплатить штраф в пятьдесят тысяч флоринов при условии, что в город войдут только король и граф со свитами.
        Мой отряд расположился на лугу возле леса километрах в двух от Ипра. Оттуда было удобно совершать налеты на деревни, которые пока были на стороне мятежников. Фламандские деревни богаче французских и английских. Большая часть домов каменные, хотя леса вокруг пока много. Лидер фламандцев Филипп ван Артевельде заверил своих сторонников, что мы не сумеем перейти через реку Лис, поэтому крестьяне не успели спрятать ценные вещи, урожай этого года и девок и молодых женщин. Часть захваченных продуктов мы оставляли себе, а остальное продавали коннетаблю. С продуктами в армии начались перебои, потому что парижане задержали обоз со снабжением для армии. Жителям французской столицы не по душе была война с жителями фламандской столицы. Когда я предложил Бодуэну Майяру наработанную с другими интендантами схему по распилу казенных денег, интендант решил, что плохое отношение ко мне коннетабля - не помеха для его личного обогащения. Правда, приветливее лицо интенданта не становилось, даже когда пересчитывал откат. Угрюмой рожей он напоминал мне российских чиновников, особенно силовиков
        На пятый день, когда мы грабили очередную деревню, прискакали трое дозорных.
        По скорости, с какой они влетели в деревню, я догадался, какую новость везут, поэтому сразу спросил:
        - Много их?
        - Много, - ответил один дозорный.
        - Очень много, - добавил другой.
        Много - это больше, чем нас, то есть, три-четыре сотни, а очень много - не меньше тысячи. Я подумал, а не устроить ли им засаду?
        Словно угадав мои мысли, третий дозорный сообщил:
        - За ними еще один отряд идет.
        - Тогда нам пора возвращаться в свой лагерь, - решил я.
        Коннетабля Франции Оливье де Клиссона сообщение о приближении армии противника обрадовало.
        - В поле их легче разбить, чем осадив в Генте, - сказал он юному королю.
        Тот посмотрел на меня, ожидая, наверное, возражений.
        У меня их не было, только предложил подобрать место для сражения.
        - Этих ткачей мы разобьем в любом месте! - хвастливо произнес Оливье де Клиссон.
        - Тогда лучшего места, чем под Куртре, не придумаешь, - не удержался я от подколки.
        - Надо подобрать поле, на котором наша кавалерия успеет разогнаться, - поддержал меня Людовик де Маль, граф Фландрии, которого этим летом хорошенько проучили взбунтовавшиеся подданные. - Есть такое неподалеку, возле деревни Розбек.
        Армии встретились вечером двадцать шестого ноября. Французов было около восемнадцати тысяч, причем половина - конные латники в хорошей броне, а фламандцев - раза в два больше, но все пехотинцы. Фламандцы построились углом, острие которого смотрело в нашу сторону, а между крыльями находился пологий холм. На ближнем к нам краю холма стояли бомбарды и рибадекины, а позади артиллерии - шатры командиров и был вкопан высокий шест со знаменем города Гента. Для защиты от конницы фламандцы поставили перед строем телеги и частокол из наклоненных вперед, заостренных кольев. Я был уверен, что французы сразу ломанутся в атаку, но летнее поражение графа Фландрского их чему-то научило. По приказу коннетабля Франции Оливье де Клиссона армия долго строилась, якобы готовясь для атаки, а в это время в его шатре проходило совещание. Как ни странно, меня тоже пригласили. Видимо, на роль адвоката дьявола, чтобы беспощадно громил их планы.
        - Сегодня сражение начинать поздно. Подержим фламандцев в напряжении до темноты, а нападем утром, - открыл совещание коннетабль Франции. - Построимся полумесяцем, чтобы охватить их фланги. В первой линии будут спешенные латники. Пехота ненадежна, поставим ее во вторую линию.
        Затем он указал, где какой отряд будет стоять. Моему отводилось роль запасного отряда.
        - У кого-нибудь есть другие предложения? - закончил он вопросом и посмотрел на меня.
        Если бы он этого не сделал, я бы промолчал. План нормальный. Такой бы предложил любой средний командир, каковым на самом деле и являлся Оливье де Клиссон. Но поскольку мне бросили перчатку, я ее поднял.
        - Спешивая латников, мы ослабляем их на две трети, если не больше. Тяжелая конница - наше превосходство, которым надо воспользоваться, - заявил я.
        Коннетабль Франции улыбнулся, точно услышал именно ту глупость, которую и ожидал, после чего посмотрел по очереди на графа Людовика де Маля, Филиппа, герцога Бургундского, маршала Луи де Сансерра, призывая их в свидетели.
        - Ты предлагаешь в конном строю налететь на колья и телеги?! - язвительно произнес Оливье де Клиссон.
        - Я не настолько глуп, - сказал ему. - Мы сымитируем такую атаку центральным полком. Как только конница подойдет поближе, наверняка выстрелят бомбарды и рибадекины. Лошади испугаются и понесутся назад. Уверен, что вид убегающих врагов лишит фламандцев разума. Когда они отбегут от своих укрытий, ударим конницей в их фланги, а потом развернется и нанесет удар и отступающий полк. Если сумеем его остановить! - насмешливо добавил я.
        - Сумеем! - заверил герцог Бургундский. - Я сам поведу этот полк!
        - План в духе Бертрана дю Геклена, - как бы между прочим произнес маршал Луи не Сансерр.
        Опытный царедворец знал, что надо сказать. Покойный коннетабль Франции с каждым годом становился всё более легендарным. Казалось, все забыли, сколько сражений он проиграл и сколько раз попадал в плен. Одного упоминания его имени хватило, чтобы мой план одобрили все, даже Оливье де Клиссон.
        Правда, он попытался поменяться со мной ролями, выступить адвокатом дьявола:
        - А если фламандцы не погонятся?
        - Повторим еще пару раз, а потом вернемся к твоему плану, - ответил я.
        40
        Утром был туман. Казалось, что вместе с воздухов вдыхаешь висящие в нем капли воды. Воины, жуя по ходу дела краюхи хлеба с сыром и запивая вином из оловянных кружек, неспешно облачались в доспехи, седлали лошадей, проверяли оружие. Я приказал добавить и лошадям в воду вина, чтобы стали резвее и смелее. Все понимали, что сражение не начнется, пока не рассеется туман. Это случилось как раз в тот момент, когда из обоза принесли орифламму. Едва ее развернули, как на небе появилось солнце и задул легкий ветерок. Это сочли хорошим предзнаменованием.
        Рыцари Хайнриц Дермонд, Мишель де Велькур, Анри де Халле и оруженосцы Робер де Велькур и Говен де Бретон, вооружившись длинными копьями, отправились в полк Филиппа Бургундского. Это было его предложение. В отличие от коннетабля Франции, герцог относился ко мне хорошо. Как-никак мы из одного линьяжа. Я вместо копья взял степную пику. Решение оставить мой отряд в запасе Оливье де Клиссон не изменил, так что вступим мы в дело в самом конце. Нам придется или догонять удирающих фламандцев, или удирать от догоняющих фламандцев.
        Когда французская армия начала строиться, фламандцы уже были готовы к сражению. Они стояли за повозками и кольями и призывали французов быть смелее, не уподобляться женщинам. В центре нашей армии встал конный полк Филиппа, герцога Бургундского. Правым флангом командовал его тесть Людовик де Маль, граф Фландрский, а левым, ближним к моему отряду, - второй Людовик, который де Сансерр. Оба фланга были лишь немного загнуты вперед, чтобы не отпугнуть фламандцев. Во второй линии стояли копейщики и арбалетчики. Боевого азарта в их глазах я не заметил. Скорее всего, побегут сразу, как только запахнет жареным.
        Затрубили горны и трубы. Каждый музыкальный взвод исполняла свой мотив. В итоге получился рев, который больше всего соответствовал предстоящему мероприятию. Полк герцога Бургундского пошел в атаку. Скакали медленно. Впереди - латники в лучших доспехах и на лошадях, защищенных броней. У большинства жеребцов шанфрон был железный, а кринет и пейтраль - кольчужные или из толстой кожи. Когда до фламандцев оставалось метров сто, с вершины холма загрохотали бомбарды и рибадекины. Черного дыма они напустили много, а вот толку было мало. Упало всего с десяток рыцарей и немного больше лошадей. Остальные животные испугались грохота и поскакали в обратную сторону. За ними ковыляли четыре рыцаря, которые стали безлошадными и смогли подняться. Именно за этими рыцарями и погнались стоявшие в первых линиях фламандцы. За ними потянулись и остальные, которые решили, что враг струсил, что пора догонять и добивать удирающих. Все четыре рыцаря пали под ударами годендагов. Это еще больше раззадорило фламандцев. Они побежали быстрее, крича «Лев Фландрии!». На то, что их с флангов охватывают крылья нашей армии, фламандцы
не обращали внимания. Может быть, это заметили их командиры, но остановить разогнавшуюся толпу, поверившую в победу, уже было невозможно. Оба крыла конных рыцарей разогнались и врезались в бегущую толпу. В этот момент радостные крики сильно разбавили вопли боли. При таранном ударе длинное копье рыцаря пробивает двух-трех человек и еще примерно столько же сбивает с ног. Дальше в ход идут мечи, булавы, топоры.
        Наши пехотинцы ничего не знали о плане сражения и уже собирались развернуться и драпануть впереди полка герцога Бургундского, который остановился перед ними и начал разворачиваться. Маневр конницы остановил их. Если латники не бегут, значит, ничего пока не ясно. Пехотинцы решили посмотреть, что будет дальше. Можно ведь удрать и от победы с добычей. Тем более, что по крикам догадались, что наша конница врезалась во фламандцев. Удар «бургундцев» был не так силен, потому что не успели разогнаться, но и такой оказался неожиданностью для врага. Началась сеча, лютая, беспощадная. Рыцари знали, что фламандцы в плен не берут, поэтому инстинкт самосохранения подсказывал биться до последнего. Наши пехотинцы тоже передумали удирать, начали подтягиваться к сражающимся. Наверное, поняли, что, несмотря на численное превосходство, пешие, хуже экипированные и слабо подготовленные «ткачи» не справятся с рыцарями.
        В этот момент я и решил подключиться к битве. Вклиниваться в свалку у меня не было желания, поэтому повел свой отряд в обход сражавшихся, к холму. Там артиллеристы заряжали свои орудия. Не знаю, в кого они собирались стрелять. Обе армии так перемешались, что трудно разобрать, где свои, а где чужие. Нас артиллеристы заметили, когда мы были метрах в двадцати. Несколько человек, судя по одежде, были итальянцами, скорее всего, генуэзцами или миланцами. Наверное, командиры орудий. Из брони на них только шлемы и стеганки, а из оружия - ножи в ножнах на поясах. Может, где-то лежало и другое оружие, но воспользоваться им артиллеристы не успели. Я заколол троих, после чего остановился перед шестом, на котором развивалось знамя города Гента.
        - Срубить шест и завалить все шатры! - приказал я своим бойцам.
        После того, как они выполнили мой приказ, отдал второй:
        - А теперь дружно наш старинный боевой клич!
        - Монжуа! Сен-Дени! - заорали две сотни глоток.
        Фламандцы из задних рядов, которые пока были не при деле, оглянулись, чтобы узнать, кто кричит. Вместо шатров и знамени они увидели французских конников. И сделали правильный, по их мнению, вывод.
        - Измена! Нас окружили! - заорали фламандцы из задних рядов и начали разбегаться, огибая холм с двух сторон.
        Заметили нас и французы.
        - Монжуа! Сен-Дени! - заорали и они и надавили на врага с новой силой, потому что поняли, что победили.
        Я оставил полсотни арбалетчиков охранять захваченные на холме трофеи, а с остальными погнался за разбегающимися врагами. Уже затрудняюсь сосчитать, сколько раз я это делал. Каждый раз меня переполнял такой же восторг, как и в первый. Скачи и руби. Одни бегут быстрее, другие медленнее, но никто не сопротивляется. Мне кажется, они не понимают, куда бегут. Подгоняемые инстинктом, ломятся напропалую. Лишь некоторые, услышав стук копыт или, что скорее, почуяв опасность, прикрывали голову руками, как будто это спасет. Я бил по этим рукам шестопером, отсекая пальцы, а затем проламывая шлем и череп. Может быть, этот человек был хорошим ткачом, отцом семейства, сердобольным христианином, но захотел получить больше того, что имел, не важно, что именно. Получить это можно, только отобрав у других, то есть, у таких, как я. На этот раз у них ничего не вышло. Мы пока сильнее.
        41
        В сражении погибло около тридцати тысяч фламандцев. Там, где бились яростнее всего, трупы лежали в несколько слоев. Среди них нашли и Филиппа ван Артевельде. Людовик де Маль, граф Фландрский, приказал повесить труп предводителя мятежа на городской стене Куртре, который мы захватили слету. Фламандцы были настолько уверены в победе, что даже не усилили караулы на воротах и не поспешили их закрыть, увидев приближающийся отряд всадников с их знаменами. Решили, наверное, что это везут им весть о победе над слабаками-рыцарями. Филипп, герцог Бургундский, первым делом провел в городе розыск. Его интересовали письма парижан, которые бы помогли определить изменников-французов и жестоко покарать. Не знаю, с какой стати письма искали в Куртре. Если они были, то наверняка находились в Генте. Оставалось предположить, что здесь их искали потому, что искать там, где надо, не было возможности.
        Вместо писем нашли в церкви Богородицы семь сотен пар позолоченных шпор, снятых с убитых рыцарей восемьдесят лет назад. Правнуки и праправнуки тех рыцарей разбирали эти шпоры на сувениры. Делали это и новоиспечённые рыцари. Почти пять сотен оруженосцев в этот день были посвящены прямо на поле боя. В том числе и один из моих оруженосцев Госвен де Бретон. Ему здорово повезло. Так бы еще несколько лет мыкался в оруженосцах, но оказался в нужное время в нужном месте. Зато второму оруженосцу Роберу де Велькуру и рыцарю Анри де Халле не повезло. Оба оказались в ненужное время в ненужном месте, где и полегли, как герои.
        В Куртре к нам прибыла делегация из Брюгге. Как и ипрцы, они покаялись в грехах, заверили, что в будущем будут служить верой и правдой, отреклись от Урбана Шестого, низложенного Папы Римского, и союза с Англией и согласились заплатить до Пасхи сто тысяч золотых флоринов штрафа. Брюггцев, конечно же, простили. Все наши помыслы и силы были направлены на то, чтобы наказать зачинщиков мятежа, гентцев.
        К Генту мы подошли через два дня. Он находился в месте впадения в реку Шельду реки Лис, через которую мы так героически переправлялись. Город оказался внушительных размеров. Французы утверждают, что он меньше Парижа, но гентцы, услышав подобное, многозначительно улыбаются. Меня удивило, что рядом находятся сразу три очень больших города - Гент, Брюгге и Ипр. В Средневековье редко встретишь такие густонаселенные районы, особенно в местах с рискованным земледелием. Зато в двадцать первом веке мало кто, кроме бельгийцев, будет знать, где находятся эти города. На этот счет у меня есть теория, согласно которой населенные пункты возникают там, где из недр земли прорывается энергия. Количество жителей не может превышать количество энергии. Мало энергии - появляется деревня, много - город. Со временем энергия или усиливается или слабеет, а населенный пункт или растет, или уменьшается.
        Защита Гента была подобна ипрской, разве что башни стоят реже, но между ними расположены башенки, которые как бы выпочковываются из верхней трети куртин. Как догадываюсь, позаимствовали идею башенок у замка графа Фландрии, расположенного на противоположном берегу реки Лис. Говорят, в этом замке родился Джон Гонт, герцог Ланкастерский. Людовик де Маль замком не пользовался, считая его непригодным для комфортного жилья. До мятежа там находился монетный двор графства. Только со стороны реки, наверное, чтобы не сразу догадались о плагиате, защита была проще и хуже. Ту стену, невысокую, с длинными куртинами, низкими прямоугольными башнями и без башенок межу ними, что проходила по берегу, мой язык не поворачивался назвать надежной. Если бы армией командовал Бертран дю Геклен, я бы помог ему захватить Гент быстро и малой кровью. Делать выдающегося полководца из Оливье де Клиссона у меня желания не было.
        Наша армия обложила Гент. Горожанам предложили прощение, если заплатят триста тысяч экю. Гентцы подумали и отказались. Как догадываюсь, сумма была великовата. Да и не верили, наверное, что им простят все грехи. Поэтому затягивали переговоры, надеясь на помощь англичан. Коннетабль Франции понял это и приказал установить бомбарды, в том числе и отбитые у фламандцев, и начать обстрел города. Несмотря на ужасающий вес и калибр, толку от бомбард было маловато. С палисадом они справились, а вот стены оказались им не по зубам. Только деревянные галереи посбивали кое-где. После чего принялись вести навесной огонь по домам в городе. Результат этой стрельбы мы не видели, поэтому казалось, что напрасно тратим порох и каменные ядра. Дни становились все короче, а ночи мало того, что всё длиннее, так ещё и холоднее. Что тоже наводило солдат на грустные мысли. К этому надо добавить перебои с поставками еды и фуража и, самое главное, приближение Рождества. Началось повальное дезертирство. Никому не хотелось встречать один из главных праздников в поле под стенами Гента. В том числе и Карлу, королю Франции, и
Филиппу, герцогу Бургундскому, и маршалу Луи де Сансерру. Они собрались на совет и приняли правильное решение, которое не совпадало с мнением Оливье де Клиссона.
        Я узнал об этом решении поздно вечером, когда уже стемнело. Утром приказал своим бойцам готовиться к переходу, а сам отправился к Бодуэну Майяру, чтобы получить расчет за контракт. За годы правления Карла Пятого настолько привык, что деньги платятся вовремя, что не сразу сообразил, почему возле шатра интенданта так много рассерженных командиров рут.
        - Денег нет, - вместо приветствия произнес Бодуэн Майяр, когда я вошел в шатер.
        - Никому нет? - задал я уточняющий вопрос.
        - Приказ коннетабля, - ответил интендант.
        Подобный ответ мог значить что угодно, но я перевел его, как «нет для всех, кроме бретонцев».
        - Могу удержать долг из налогов со своего бальяжа? - поинтересовался я.
        - Можешь, но лучше этого не делать, - сказал Бодуэн Майяр.
        Я вернулся к своему отряду, который уже был готов отправиться в путь, и сообщил им две новости, неприятную и приятную. Второй было мое обещание заплатить всем по приезду в ЛаРошель. Я решил не напрягать отношения с королевскими чиновниками, не изымать часть налогов, а заплатить своими деньгами. В таком случае бойцы будут верны только мне - тому, кто их не обманывал. Когда отряд опять потребуется, а это, как подозреваю, случится очень скоро, долг сразу погасят. Подожду, не горит. Но неприятный осадок остался. Такое впечатление, будто я не заметил, что поменялась козырная масть, продолжил играть прежнюю, теряя взятки. Обязан ведь был догадаться, что при смене короля меняется и королевская тень.
        42
        Расплачиваться за недогадливость пришлось и по возвращению домой. Мы славно отпраздновали Рождество. Ларошельские купцы преподнесли мне в подарок сундук из черного дерева с позолоченными углами и ручками, на боках которого золотые бригантины громили серебряные галеры англичан. Наполнить сундук пообещали в ближайшее время, если наше сотрудничество продолжится. Обеим моим женам преподнесли по золотому колье с бриллиантами, но Серафине более дорогое. Плюс всякие мелочи типа бочек вина и соленой рыбы, мешков муки, корзин овощей и фруктов, говяжьих и бараньих туш, связок гусей, уток, кур, голубей. Продукты питания в основном поступали от мелких купцов. Мол, чем богаты… Типа задабривали в лице начальства судьбу. Благодаря мне, навигация прошла без потерь, если не считать когг, который сорвало с якоря на рейде Ла-Рошели и выбросило на берег во время шторма. Торговля с Гамбургом оказалось не такой выгодной, как с Брюгге, потому что делали всего один рейс, но прибыль с рейса была выше. Ларошельские купцы начали было обдумывать, как наладить постоянную торговлю с немцами. Переход Брюгге на сторону
французского короля избавил их от лишних хлопот.
        Неприятности продолжились после Нового года. В сопровождении своих рыцарей, нескольких купеческих сыновей и слуг я возвращался с охоты на волков. День был солнечный, с легким морозцем. Всё вокруг было покрыто чистым белым снегом, из-за чего казалось, что нахожусь на Руси. Мы неспешно скакали по дороге к городу. Впереди бежали охотничьи собаки, усталые и довольные. Потерю трех своих бойцов стая не заметила. За нами на двух телегах всхрапывающие лошади, которых нервировал запах волков, везли шкуры убитых зверей. Набили мы с сотню хищников. И удовольствие получили, и крестьянам помогли. Из-за войн и эпидемий волков расплодилось слишком много. Большие стаи хищников, подобно шайкам бригантов, не боясь никого и ничего, врывались в деревни и пожирали всех, до кого могли добраться, включая собак и людей. Мы основательно проредили несколько стай. Те волки, которые уцелели, теперь если и сунутся в деревню, то осторожно, скрытно.
        Нас нагонял отряд из одиннадцати всадников, которые спешили в ЛаРошель. У переднего был королевский вымпел. Везут приказ короля или, что вероятнее, коннетабля Франции. Приказы у Оливье де Клиссона однообразные: идти на войну. Только непонятно, с кем он собирается сражаться зимой?! Разве что с тюшенами - бандами из крестьян-бездельников и безработных наемников, размножившимися в центральной и южной Франции. Этим и зимой надо было добывать пропитание, а потому грабили круглогодично.
        - Твоя очередь оставаться в Ла-Рошели, - остановившись, сказал я Мишелю де Велькуру.
        - Почему моя?! - совсем по-детски насупился молодой рыцарь, которому не давала спать недавняя слава Хайнрица Дермонда. - Пусть Госвен остается!
        - Ему еще рано доверять такой пост, - возразил я. - Тем более, твоя жена скоро родить должна.
        - Она и без меня справится! - огрызнулся Мишель де Велькур, но уже не так категорично.
        Когда королевский гонец - молодой человек с тонкими усиками, на которых под носом намерзли два зеленоватых комочка соплей, и жидкой короткой бородкой - подъехал к нам, я спросил:
        - Кому приказ везете?
        - Бальи Ла-Рошели, сеньору де Ре, - ответил он.
        - Это я, - сообщил ему и протянул руку, чтобы получить приказ.
        Гонец подозрительно посмотрел на меня, на мою свиту и. убедившись, что перед ним богатый человек, решил поверить мне. Он достал из-под толстого суконного черного плаща кожаную сумку, висевшую через правое плечо, а из нее - деревянный лакированный тубус, который и вручил мне.
        Тубус был теплый, будто хранили его на теле. Внутри лежал свернутый рулоном лист плотной бумаги не самого лучшего качества. На такой ведут бухгалтерию купцы средней руки. К бумаге был приделана на льняном шнурке королевская печать. Значит, приказ не от коннетабля. Моя свита молча смотрела на рулон в моей руке, ожидая, когда разверну его и прочитаю. Для кого-то этот лист бумаги мог стать началом последнего пути. Я неспешно развернул приказ. Быстро пробежав глазами текст, перегруженный завитушками, я тряхнул головой и перечитал еще раз, медленнее и спокойнее. Закончив читать, саркастично гмыкнул.
        - На войну идем? - спросил Хайнриц Дермонд, которому по статусу разрешалось задавать мне вопросы.
        - Не совсем, - ответил я. - Прими мои поздравления! В награду за военные заслуги ты теперь бальи Ла-Рошели!
        - Да не хочу я с бумагами возиться! Я ни считать, ни писать-читать толком не умею! - сразу отказался рыцарь, решив, что его назначают вместо Жана Шодерона.
        - Ты будешь военным бальи, сенешалем, вместо меня, - успокоил его.
        - А ты кем? - спросил Хайнриц Дермонд, смутившись, будто это он пристроил мне подляну.
        - Свободным человеком, избавленным от ненужных хлопот, - ответил я, не сильно погрешив от истины.
        Эта должность давала мне пятьсот ливров в год, которые в последнее время задерживали на несколько месяцев, и примерно на такую же сумму взятки или, как их называли, подарки. За это я должен был по первому зову отправляться в поход, причем в последний раз за свой счет. Получив этот приказ, я вдруг понял, что он был в последнее время моей мечтой. Уйти с королевской должности по собственному желанию можно, но не желательно. Короли меньше обижаются, когда им не дают, чем когда у них не берут.
        - За что тебя так?! - с искренним огорчением, но позабыв о субординации, задал вопрос Мишель де Велькур.
        - Официально - за то, что имею земли в бальяже, - ответил я.
        По королевскому ордонансу бальи не разрешалось иметь земельную собственность в своем бальяже. Таким способом боролись со злоупотреблениями. Но строгость королевских ордонансов, как обычно, смягчалась необязательностью их выполнения. О том, что я владею сеньорией в Ла-Рошели, знали еще при покойном короле. Тогда я был нужен Бертрану дю Геклену, а следовательно, и Карлу Пятому, поэтому про королевский ордонанс забыли. Теперь стал не нужен - сразу вспомнили.
        - Оливье де Клиссон убил сразу двух зайцев: насолил мне и наградил по приказу короля рыцаря, отличившегося в последнем походе, - сделал я вывод и, обращаясь к Хайнрицу Дермонду, добавил: - Давай не дадим ему возможность убить третьего зайца - поссорить нас с тобой.
        - Я не буду с тобой ссориться! - заверил бывший мой заместитель, а теперь сенешаль Ла-Рошели.
        Будешь, если прикажут, куда ты денешься! Хорошо, если сам не проявишь инициативу.
        Сразу по возвращению в город я сделал то, что давно собирался, - погасил из налогов все долги королевства передо мной. Теперь ни я им, ни они мне ничего не должны.
        43
        В конце зимы пришло письмо от тестя. Герцог Бурбонский приглашал, как только кончится весенняя распутица, приехать к нему и помочь справиться с тюшенами. Я понял, что тюшены - это предлог. Людовику Бурбонскому надо было с глазу на глаз перетереть кое-какие вопросы. Скорее всего, мою отставку. Я - его родственник. Понижение моего статуса нельзя оставить без внимания, иначе вскоре то же самое проделают и с ним самим, а тесть сейчас член регентского совета при несовершеннолетнем короле. Заодно я решил отвезти к нему старшего сына Людовика. Пришло ему время становиться пажом, а лучшего места, чем служить у влиятельного деда, приближенного к королю, не придумаешь. Я договорился с ларошельскими купцами, что в первый рейс их поведет Ламбер де Грэ, которому я запретил заниматься пиратством, приказал тупо ждать на рейде, пока купцы не закончат свои дела. Что-то мне подсказывало, что мои рыцари еще не освоили специфику морского разбоя и уже не освоят. Грабить на суше им привычнее.
        С собой в Бурбо?н-л’Аршамбо взял полсотни арбалетчиков. Они почти все уволились с королевской службы. У меня парни зарабатывали намного больше, а рисковали меньше. Хайнрица Дермонда это не сильно расстроило. Он чисто по-рыцарски считал безродных никудышными бойцами, которых можно и нужно менять, как перчатки. Хотя в последнее время зарплату воинам гарнизонов начали задерживать, отбоя от желающих послужить королю не было. Война сейчас велась вяло. Многие бриганты остались без дела. Работать они уже не умели и не хотели. Война приучает к мысли, что можно разбогатеть, не шибко напрягаясь. Если, конечно, повезет.
        Людовик, герцог Бурбонский, встретил меня тепло. Видимо, как зять, я оправдал некоторые его надежды. Выполнив ритуал встречи, мы удалились в кабинет тестя, который находился в средней круглой башне донжона. Меня почему-то раздражают круглые помещения. Может быть, отсутствие углов порождает чувство незащищенности. В случае опасности некуда будет забиться, уменьшить сектор нападения. Напротив большого камина стоял квадратный стол, накрытый скатертью из синей льняной ткани. Синюю краску изготавливают из вайды - травы, которую здесь культивируют. Срезают с нее листья по несколько раз за сезон, сушат, а потом готовят массу, с помощью которой окрашивают ткани. Это один из основных экспортных товаров Южной Франции. Ларошельские купцы тоже продают ее. Растет она и в северных районах Франции, но там качество похуже. В бывшем моем Путивльском княжестве это растение тоже выращивали, называя синячником. Возле стола стояли четыре стула из красного дерева с низкими резными спинками и кожаными сиденьями, набитыми смесью овечьей шерсти и конского волоса. Три больших сундука из красного дерева с углами и
рукоятками из бронзы казались чужеродными возле изогнутых стен. Зато что-то типа этажерки приделали так удачно, словно сама по себе выросла из стены. На трех верхних полках стояли рукописи в дорогих сафьяновых переплетах и с медными замками, а на трех нижних - серебряная посуда. Из бездействующего камина сильно воняло гарью. Слуга налили нам вина из серебряного кувшина и сразу ушел.
        - Я узнал, что это Оливье де Клиссон добился твоей отставки, - сообщил тесть. - Говорят, во время похода ты с ним поссорился.
        - Я с ним не ссорился. Я щелкнул его по задранному слишком высоко носу, - уточнил я.
        - Такое не прощают, - поделился жизненным опытом Людовик Бурбонский.
        - Пытаясь сделать мне хуже, он помог избавиться от ненужной должности, - пренебрежительно отмахнулся я. - Я не собираюсь больше воевать под его командованием. Буду жить в свое удовольствие.
        - Эта должность приносила немалые деньги, - сказал тесть.
        - На море больше добуду. В отличие от большинства рыцарей, у меня проблема не с тем, где достать денег, а с тем, куда их вложить, - похвастался я.
        - Слышал, ты прикупил несколько мелких сеньорий, - с долей восхищения произнес он.
        Сеньории бывают разные. В одной всего лишь деревянный, полусгнивший замок и деревня из нескольких, таких же полусгнивших домов, а в другой - половина графства. Так что фраза «купил сеньорию», хоть и звучит громко, на самом деле частенько лишь громкий звук. Впрочем, в моем случае звучало не слишком печально.
        - Да. И собираюсь еще купить. У меня ведь шестеро детей. Хотелось бы хорошо обеспечить каждого, - поделился я.
        - Слушай, у меня тут гостит Жанна, сеньора де Крюссоль, дама преклонного возраста. У нее не осталось прямых наследников. Хочет продать свою сеньорию за двадцать тысяч ливров, на вырученные деньги основать женский монастырь и посвятить остаток жизни богу. Предлагала мне, но у меня нет столько денег, - рассказал герцог Бурбонский.
        - Хорошая сеньория? - поинтересовался я.
        - Да вроде бы неплохая. Мощный каменный замок в неприступном месте, на высоком и крутом берегу Роны, напротив Валанса, одна деревня рядом и еще восемь неподалеку, большой лес и несколько мельниц на том же берегу реки. Утверждает, что получает с сеньории до полутора тысяч ливров в год, - ответил тесть бодренько, будто сам продавал сеньорию.
        - Надо бы посмотреть, - сказал я. - С близкого расстояния всё оказывается не настолько прекрасным, как издалека.
        - Завтра во время обеда сведу тебя с ней. Если хочешь, съезди туда, посмотри. Представим эту поездку, как охоту за тюшенами, - предложил он.
        - Сильно достают тюшены? - поинтересовался я.
        - Не очень, но если их не станет, будет лучше, - ответил герцог Бурбонский.
        Жанна де Крюссоль оказалась полной пожилой женщиной с глазами на мокром месте. Каждый ее монолог заканчивался слезами и крестным знамением. Разве что во время еды не ревела, только крестилась. Поесть она любила. Как и нарядно одеться. Тяготела к красному цвету. Наверное, уже заказала несколько ряс из красных дорогих тканей. Будет надевать их под простенькую верхнюю. Вместо власяницы, которые вышли из моды. Своей чрезмерной набожностью она нагоняла тоску на веселый двор герцога. Спровадить ее никак не могли, потому что отказывалась ехать без большой охраны, боялась тюшенов. Тесть шепнул мне, что будет очень благодарен, если я съезжу вместе с ней посмотреть ее владения и оставлю Жанну де Крюссоль в ее замке. Куплю я сеньорию или нет - его не очень интересовало.
        В путь мы отправились через день. Людовик Бурбонский дал мне в помощь семь латников. Поскольку они мне были не нужны, приказал им не отходить от возка сеньоры. Переднюю половину возка занимала будка, обтянутая толстой кожей, в которой, полулежа, путешествовала Жанна де Крюссоль, заднюю - сундуки и баулы с ее барахлом. Четыре служанки, такие же старые, как их госпожа, ехали на обычной телеге. Рядом со мной скакал старший сын Людовик. Если куплю сеньорию де Крюссоль, то будет принадлежать ему, обе ларошельские сеньории, которые вдвоем дешевле этой, перейдут Пьеру, а детям Марии достанутся владения в Сентоже.
        Замок Крюссоль располагался на скале, на краю известнякового плато, которое обрывалось в реку Рону. Орлиное гнездо, однако. Уже за одно это его стоило купить. Вид на реку с высоты метров двести был замечательный. Как предполагаю, замок построили здесь, чтобы контролировать реку, то есть, собирать дань за перемещение по ней. В первом варианте это, скорее всего, был деревянный мотт и бейли. Потом, награбив денег, его перестроили в камне, но он по-прежнему состоял из двух частей. В нижней располагался хозяйственный двор, а в верхней, над обрывом, - донжон двадцатиметровой высоты. Обе части защищали сложенные из серо-белого известняка стены разной высоты, в зависимости от рельефа скалы, и по две круглые башни. Еще двумя прямоугольными башнями был увенчан донжон. С трех сторон был вырублен сухой ров шириной метров семь, который давно не чистили. Подъемный мост был старый, из потрескавшихся дубовых досок. Поднимался с помощью толстых канатов, изрядно забахромевших. Их пора было заменить, а то могут порваться в самый неподходящий момент. Стены и башни тоже не помешало бы подремонтировать. О чем я и
сказал вдове, чтобы сбавить цену.
        Охрана и дворня были в большинстве своем преклонного возраста. Такое впечатление, что они родились вместе с замком и умрут вместе с ним. На хозяйственном дворе располагались конюшня вместимостью на полсотни лошадей, хлев, птичник, сеновал, амбар, кузница, кладовые, над которыми находилось жилье слуг и стражников. В верхней части возле углов донжона были два окруженные бортиками отверстия в подземные емкости, куда стекала дождевая вода и роса. Все остальное пространство занимала площадка для военных упражнений. Ни деревца, ни кустика. Под донжоном находился винный погреб и камера для пленных. На первом этаже - кладовые с запасами еды, оружием и старым барахлом. На втором - холл высотой метров шесть с деревянными галереями на высоте метра три, напомнивший мне английские замки двенадцатого века. Камин был поменьше, чем делают в Англии. На третьем этаже располагались спальни. Раньше, видимо, это была одна большая комната, но потом ее разгородили на отсеки деревянными перегородками. Один из таких отсеков отвели нам с сыном. Там стояла всего одна кровать, но в ширину имела метра три.
        - Ты купишь этот замок? - спросил Людовик перед сном.
        - А ты хотел бы здесь жить? - в свою очередь спросил я.
        - Конечно! - произнес он восхищенно.
        - Тогда всячески изображай, что он тебе не нравится, - сказал я. - Иначе у меня не хватит денег на него.
        Денег у меня хватит на пару таких сеньорий, но пусть учится не переплачивать зря. Людовик отнесся к моим словам с полной серьезностью. С утра он ходил насупленный и повторял, как здесь плохо в сравнении с тем, что у нас дома. Я оставил его на попечение сеньоры Жанны, а сам с ее управителем - таким же пожилым и толстым, но не слезливым и не набожным, - проехался по деревням и прочим владениям. Местность здесь, конечно, не самая благоприятная для земледелия и скотоводства. Положительными моментами были река, на которой крестьяне ловили рыбу и подрабатывали разным образом, и соседство с большим городом, который принадлежал епископу, что гарантировало более редкое участие в феодальных разборках. Рыцари не любили связываться со святошами. Слишком много вони.
        Вернувшись в замок, я потребовал бухгалтерские книги. Управляющий включил дурака и подсунул мне ворох счетов.
        - Еще раз попытаешься поиграть со мной в слишком умного, отрублю голову, - пообещал ему, после чего получил то, что хотел.
        Велась отчетность отвратительно. Видимо, чтобы скрыть воровство. По моим подсчетам сеньория давала доход чуть больше тысячи ливров. Плюс пару сотен воровал управляющий. Про подвиги управляющего я промолчал, зато остальное очень доказательно объяснил Жанне де Крюссоль.
        - Не ожидала, что рыцари так хорошо умеют считать! - произнесла сеньора таким тоном, будто я уличил ее в воровстве.
        - Меня научили в Венеции, когда служил там, - сказал ей.
        В итоге мы сошлись на семнадцати тысячах ливров серебром. Сделку оформили у нотариуса в Валансе, который располагался на левом, низком берегу Роны. Я бывал здесь во время сопровождения купеческого каравана из Арля в Клермон. Небольшой городок, уютный и тихий. В присутствии двенадцати уважаемых жителей города мы подписали договор купли-продажи. Оформили сеньорию на Людовика. Я выписал три векселя на пять тысяч каждый и одни на две тысячи ливров. Теперь уже просто Жанна отнеслась к ним с недоверием, потребовала наличные. Свидетели сделки, местные купцы, которые знали обо мне больше, чем она, заверили старушку, что в любой момент обменяют эти клочки бумаги на серебряные монеты.
        - Передай Джакомо Градениго, что мы безмерно счастливы иметь дело с его банком! - заверил меня один из валанских купцов.
        Оказывается, ларошельские купцы ведут дела с местными. Часть операций обеспечивает деньгами мой внук.
        Через три дня будущая аббатиса покинула замок вместе со старыми служанками. Мои арбалетчики проводили ее до Валанса, где она купила четыре дома, собираясь перестроить их в монастырь.
        Я провел беседу с управляющим, предупредив, что воровать надо в меру, оплатил работы по ремонту и переделки замка в более пригодное для жилья место, после чего вместе с сыном отправился в обратный путь.
        44
        Мы ехали по горной дороге вдоль склона, поросшего зеленым максвисом. День был солнечный, но не жаркий. Поскольку обоз остался в замке, перемещались намного быстрее. Оводы и мухи еще не расплодились в непомерном количестве, поэтому лошадей доставали не сильно. Я рассказывал сыну, как вести войну в горах, как устраивать засады, как не попасть в них самому. Может быть, не забудет. Обычно мы много чего нужного вспоминаем, когда припечет. Проехав поворот, мы остановились.
        Впереди на дороге лежало около полусотни голых трупов: мужчины, женщины, дети. Скорее всего, большую часть убитых составляли паломники, примкнувших с небольшому купеческому обозу. На них напали из зарослей, в которых заранее были сделаны проходы и позиции. Судя по ранам, сначала обстреляли из луков и арбалетов, а потом добили копьями, мечами, дубинами. В живых остался светло-русый худой мальчишка лет десяти. Лицо и руки поцарапаны, старая, латаная рубаха, наверное, перешитая из отцовской, порвана в нескольких местах. Он сидел на корточках возле трупа мосластой женщины. Она лежала на боку, и плоские груди свисали, напоминая уши спаниеля. Рядом с ее грязными ногами валялись деревянные сабо. Мальчишка не плакал и словно бы не замечал нас. Он неотрывно смотрел на рану на голове матери, на комок из русых волос и почерневшей, запекшейся крови.
        - Подведите его, - приказал я своим бойцам.
        Один из арбалетчиков спрыгнул с коня, дал повод напарнику, а сам взял мальчишку за плечи, заставил подняться и подойти ко мне. Мальчишка не сопротивлялся, но делал все механически.
        - Вы с обозом шли? - спросил его.
        - Да, - ответил он тихим голосом, почти шепотом. - С купцом.
        - Сколько было телег у купца? - продолжил я опрос.
        Мальчишка показал три пальца.
        - Запомнил хоть кого-нибудь из нападавших? - задал я следующий вопрос, не надеясь на положительный ответ.
        - Да, - ответил он. - Одного, который мою маму раздевал. У него шрам здесь, - показал мальчишка на своем лице полосу, идущую справа налево ото лба до нижней челюсти.
        С телегами разбойники уйти далеко не могли. Скорее всего, до ближайшей деревни. Я разбил отряд на четыре отделения, проинструктировал их. Три отделения поскакали вперед, а четвертое, самое большое, осталось со мной.
        - Возьми мальчишку на коня, - приказал я арбалетчику.
        - Я здесь останусь, с мамой, - попытался отказаться мальчишка.
        - Ее привезут в деревню, там и похороним на кладбище, - пообещал я.
        Деревня лежала на краю долины. Небольшая, всего одиннадцать домов. Дворы огорожены невысокими стенками, сложенными из камней. Дома тоже каменные, с соломенными крышами. К деревне примыкали поля, разделенные на полосы и покрытые зелеными всходами, и ровные ряды виноградников. На противоположном склоне, выше полей, паслась отара овец голов на сто. Сейчас отара, подгоняемая двумя пешими пастухами и двумя конными арбалетчиками, двигалась к деревне, которую со всех сторон оцепили мои бойцы.
        - Пройди с ним по всем домам, - кивнув на мальчишку, приказал я арбалетчику. - Может, опознает кого.
        Остальные арбалетчики искали телеги, лошадей, товары и окровавленную одежду и приказывали крестьянам запрягать волов в арбы, чтобы перевезти сюда убитых. Я был уверен, что кое-кто из крестьян участвовал в нападении, но сомневался, что хоть кого-то опознаем. Напрашивалось самое простое решение - перевешать всех мужчин. Потом то же самое проделать в соседних деревнях, потому что в нападении участвовало десятка три человек, а в этой столько отчаянных парней не наберется.
        Сперва мои арбалетчики привели двух мужчин, в домах которых нашли окровавленную одежду. Телег, коней и товары не обнаружили.
        - Обработайте обоих. Когда сломаются, приведите ко мне, - приказал я.
        Сейчас их будут бить, жестоко и больно. Ничего не спрашивая и не требуя. Потом сделают перерыв. После чего сделают вид, что собираются продолжить. Слабые жертвы ломаются, просят пощады, каются в грехах. После чего отвечают на вопросы без запинки.
        Третьим ко мне подвели плечистого мужчину невысокого роста с курчавыми, светло-каштановыми волосами и старым, побелевшим шрамом через лицо. Было ему лет сорок. Одет в старую рубаху и застиранные порты, превратившиеся из черных в серые. Судя по нагловатому выражению лица, бывший бригант.
        - Здравствуй, шевалье! - поприветствовал он с нагловатой усмешкой, за которой прятал страх. Ему хорошо были слышны стоны двух подельников, обрабатываемых моими людьми. - Зачем я тебе понадобился?
        - Хотел повесить за разбой, но, думаю, мы с тобой договоримся, - ответил я.
        - О чем? - поинтересовался бывший бригант.
        - Сдашь мне всех, кто участвовал в нападении, покажешь, где прячете награбленное, отпущу, - пообещал я.
        - Я бы поверил тебе, да не дурак! - сплюнув, произнес он.
        - Зря, - сказал я. - Ты когда-нибудь слышал, чтобы Венецианец нарушал свое слово?!
        Разбойник посмотрел на меня с интересом.
        - Воевал я против тебя в Руэрге, - признался он.
        - Бог даст, еще раз повоюешь, - молвил я. - Так что?
        - Тогда мне сюда возврата не будет, - сказал разбойник.
        - А тебя здесь что-то держит?! - поинтересовался я.
        Бригант - это стиль жизни, который требует постоянного перемещения в пространстве. Оседают только покалеченные и старые. Да и то обычно в монастырях. Если не накопил сам, товарищи скидываются ему на вступительный взнос.
        - Да не так, чтоб очень, - ответил он.
        - Покажи, кто еще из этой деревни, а когда привезут и похоронят убитых, поедем дальше, - предложил я.
        - А чего, покажу! - отчаянно произнес он. - Надоели мне эти крестьяне!
        На каштане, который рос на краю деревни, мы повесили четверых участников нападения, включая двоих, порядком избитых. Остальные привезли на трех арбах трупы, которые похоронили в наскоро вырытой братской могиле на склоне выше деревни. Там было небольшое кладбище. Вместо крестов в изголовье стояли камни с обтесанной передней стороной, но без имен. Наверное, на всю деревню ни одного грамотного. Пока все это делалось, мои бойцы зарезали несколько баранов, сварили и запекли мясо и отобедали на славу. Прихватили мяса и в дорогу.
        Следующая деревня лежала посреди большой долины. В этой было два с половиной десятка домов. Мы оцепили ее и до темноты зачистили, повесив еще полтора десятка человек. Жители деревни отнеслись к казни с тупой покорностью и нескрываемым любопытством. У них тут жизнь скучная. Телеги с товаром так и не нашли.
        - В горах они, в пещере, - объяснил разбойник. - Там основное ядро шайки. Когда собираются напасть, сзывают помощников из деревень, а, поделив добычу, расходятся по домам.
        Поэтому так долго и не могут извести тюшенов. Небольшому отряду на лошадях легко уйти от погони отряда тяжеловооруженных латников или спрятаться, а временные члены шайки выдают себя за обычных крестьян.
        - Утром покажешь, где они, - решил я.
        - Показать-то можно, да только к ним незаметно не подойдешь, а место там такое, что маленький отряд от целой армии сможет отбиться, - хитро ухмыляясь, сказал разбойник.
        Я правильно понял его ухмылку, спросил:
        - Что ты предлагаешь?
        - Я могу провести к ним ночью, когда будут спать, если отдадите мне часть добычи, - предложил он.
        - Получишь две доли бойца, - пообещал я.
        Ночь была лунная, светлая. Чтобы меньше было шума, в горы пошли всего десять человек, не считая меня и разбойника. Логово тюшенов, действительно, располагалось в труднодоступном месте. Сначала мы шли по узкой дороге по ущелью. В конце его, под навесом из веток, стояли несколько телег. Дальше шла узкая тропа, по которой нам пришлось идти цепочкой. Ни караула, ни собак тюшены не имели. Неподалеку от пещеры на небольшом плато десятка два лошадей со спутанными ногами ели сено из двух стожков. Один жеребец заржал, почуяв нас. Его хозяин не услышал предупреждение или не обратил на него внимание. Конь решил, что сделал всё, что был обязан, после чего вернулся к сену.
        Вход в пещеру был завешен невыделанной, воловьей шкурой. Она плохо гнулась и сильно шумела. Внутри было темно, воняло дымом, прокисшим вином и еще чем-то неприятным. В пещеру полез один разбойник. Он ночевал здесь несколько раз, знал, кто и где спит. Работать ножом тоже умел. Вернулся минут через двадцать. Дышал тяжело, будто таскал в пещере тюки с товаром. От него сильно разило потом и кровью.
        - Вроде бы всех порешил, - сообщил он, вытирая длинный нож о воловью шкуру.
        Когда рассвело, мы сняли шкуру. Пещера была длинная, из двух вытянутых камер, соединенных узким проходом. В первой камере, ближе к входу, находился очаг, сложенный из камней. Дальше на пучках сена, застеленных шкурами, лежали четырнадцать разбойников с перерезанными глотками. Крови с них натекло столько, что во впадине посреди пещеры образовалась большая лужа. Вдоль стен стояло оружие: луки, арбалеты, пики, фальшионы, щиты. На колышках, вбитых в стену, висели доспехи: шесть бригантин, четыре кольчуги и полтора десятка стеганок и шлемов. Один шлем - бацинет с округлым забралом, покрытый черным лаком и украшенный золотой насечкой, висел выше остальных. Во второй камере лежала добыча - тюки и мешки с товарами, узлы окровавленной одежды и обуви. Мои бойцы выгребли все, навьючили на лошадей и спустили к телегам, на которые и перегрузили.
        Вернувшись в деревню, я спросил разбойника-предателя:
        - Хочешь сейчас получить свою долю или в городе?
        - Лучше в городе, - ответил он. - Без вас я отсюда не выберусь.
        - Как хочешь, - сказал я.
        - Могу показать логова еще двух шаек. Только за три доли от добычи, - предложил он.
        - А потом покажешь еще два, но за четыре доли?! - пошутил я.
        - Нет, больше не знаю! - ответил весело разбойник. - А в этих двух доводилось бывать.
        - Хорошо, веди нас к ним, - согласился я.
        В Бурбон-л’Аршамбо мы вернулись с двадцатью двумя телегами и фургонами, доверху нагруженными добычей. Особо ценного ничего не захватили, если не считать несколько небольших золотых и серебряных предметов культа, но поскольку отряд был маленький, а моя доля составляла всего треть, каждый боец отряда получил неплохое дополнение к зарплате. Они думали, что получат намного меньше, чем соратники, отправившиеся в плавание, а всё оказалось не так уж и плохо. Я оставил у дедушки вновь испечённого сеньора де Крюссоля, чтобы послужил пажом, потом оруженосцем и, в конце концов, стал рыцарем. Дома его научили читать, писать, считать, фехтовать и, самое главное, думать. Здесь пусть учится повадкам знати и придворным играм. Во Франции это самые главные науки во все времена. Мальчишку, которого мы подобрали на дороге, сделал слугой своего сына Людовика. Упав на дно, имеешь возможность оттолкнуться и подняться выше, чем был до падения. Надеюсь, мальчишка не упустит свой шанс.
        45
        Мы вернулись за неделю до того, как прибыл торговый караван из Брюгге. Все корабли были в целости и сохранности. Чего не скажешь об экипажах. Вопреки моему приказу, Ламбер де Грэ решил на обратном пути немного разжиться. Им попались две галеры, которые шли со стороны Англии к Бретани. В итоге одну галеру затопили, а вторую захватили, взяв на абордаж и перебив весь экипаж. Вторая галера шла в балласте, так что вся добыча была - она сама и вооружение и доспехи экипажа. За всё за это заплатили двумя десятками жизней и полусотней раненых. Ранили и самого Ламбера де Грэ. Стрела попала в правую руку, пробив насквозь железный наруч. Среди англичан попадались отличные лучники. Стрелу удалили, но началось воспаление. К моменту прибытия в ЛаРошель стало понятно, что руку надо ампутировать. Что и сделал местный врач. Рыцаря напоили вином и под таким наркозом отрезали руку по локоть. Когда я наведался к нему, Ламбер де Грэ лежал на кровати с осунувшимся, желтоватым лицом. Догадываюсь, что его больше угнетала не боль, а мысль, что, как рыцарь, он теперь никто. Зато его жена, выросшая в купеческой среде, с
трудом скрывала радость. Теперь ее муж не будет шляться где попало и рисковать жизнью.
        - Мне нужен кастелян в замок Крюссоль, - предложил я. - Замок большой и крепкий. Рядом город. Его сеньор, мой старший сын, не скоро станет совершеннолетним, так что мешать не будет.
        - Никогда не хотел быть кастеляном, - признался Ламбер де Грэ.
        - Потому что догадывался, что придется, - шутливо произнес я.
        - Да уж, без правой руки лучшего места не найдешь, - согласился он.
        - А где этот замок? - спросила его жена, пухленькая и розовощекая, которая провожала меня к воротам.
        - На реке Роне, напротив города Валанса, - ответил я.
        - Надо же, мой дедушка перебрался из Валанса сюда, а теперь мы поедем туда! - воскликнула она.
        - Видимо, душам твоих предков стало скучно, - пошутил я.
        Госпожа де Грэ приняла мои слова всерьез. Французские христиане такие же наполовину язычники, как и русские.
        От коннетабля Франции пришел приказ сенешалю Ла-Рошели Хайнрицу Дермонду прибыть с отрядом в Пикардию, куда вторгся отряд англичан. Мишель де Велькур и Госвен де Бретон сразу отпросились у меня в этот поход. Денег у них теперь было много, а вот воинской славы не хватало. Наверное, и сами хотели отличиться на поле боя и получить от короля в награду место бальи. Я с легким сердцем отпустил их. Слишком им нравилось сражаться врукопашную, а мне такие командиры сейчас ни к чему. Пусть лучше бригантинами командуют более осторожные и менее самоуверенные шкипера.
        Во второй рейс я сам повел торговый караван. В Брюгге на причале встретил того самого посла, который договаривался со мной о снятии блокады с порта.
        - Не хочешь перейти на службу в наш город? Платить будем щедро, не пожалеешь, - вытирая потное лицо большим черным платком, спросил он.
        Никто не ценит нас так высоко, как проигравшие нам враги.
        - Нет, спасибо! Я достаточно богат, чтобы не менять независимость на лишний золотой, - отказался я.
        - Золотой никогда не бывает лишним. Его может только не хватать, - нравоучительно, как старший младшему, произнес купец.
        Советы мы даем тем, кого считаем глупее себя, но чаще всё оказывается с точностью до наоборот. Про то, насколько я больше его прожил, и вовсе молчу.
        Пока наши купцы занимались своими делами, я провел свой флот из четырех бригантин вдоль восточного побережья Англии. Попадались нам только маленькие рыбацкие суденышки, которые я запретил трогать. Нравятся мне пахари моря. В отличие от крестьян, они добывают свой кусок хлеба, рискуя жизнью. Купеческие суда исчезли бесследно. Даже в портах, мимо которых мы проходили, не видел их. То ли мы и шотландские пираты захватили все, то ли прячутся на реках, ждут, когда мы уберемся восвояси. Наверняка у них есть агенты в Брюгге, которые сообщают о нашем прибытии.
        Были везде агенты и у ларошельских купцов. После Рождества они начали говорить, что скоро будет заключено перемирие между Англией и Францией. Понятия не имею, откуда они получали сведения, ведь зимой купцы сидели по домам, а почты, как таковой, пока не существовало. Письма отправляли с надежным человеком, который ехал в нужный город, и платили ему за это хорошие деньги. Как бы то ни было, но слухи подтвердились. Оба короля согласились, что пора сделать передышку, поднакопить деньжат для следующего этапа войны. Как следствие, ларошельские купцы решили, что им больше не нужна моя охрана. Или что не стоит платить человеку, который больше не бальи. Теперь они старательно вылизывали Хайнрица Дермонда, поход которого в Пикардию кончился ничем. Англичане отступили в Кале при приближении французской армии. Король не расплатился с Хайнрицем Дермондом, а тот в свою очередь не стал платить отряду из своих денег. До весны долг так и не был погашен, поэтому почти все бойцы его отряда начали проситься на службу ко мне. Приходилось отказывать, потому что и сам сокращал экипажи. Я решил переключить бригантины на
торговлю с Англией. В таком случае охранять придется только самих себя, лишние бойцы ни к чему.
        Поразмыслив немного, я пришел к выводу, что выгоднее плыть не в Лондон или Саутгемптон, через которые вели торговлю почти все французские купцы, а в Бристоль или Глостер. Добраться туда я мог напрямую, намного быстрее плывущих вдоль берега купцов, а цены там должны быть выгоднее. Что и проверил весной, сразу после Пасхи.
        Бристоль теперь был самостоятельным графством. Город расширился за счет предместий. Говорят, сейчас в нем проживает не менее пятнадцати тысяч жителей. Через реку Эйвон появился каменный мост. Некоторые пристани стали каменными, а на берегу реки появилось много каменных складов. Нашему приходу очень обрадовались. Мы были первыми в этом году, кто привез вино. Взамен нагрузились свинцом, кожами и шерстью. Несмотря на высокие пошлины, торговать с Бристолем оказалось намного выгоднее, чем с Брюгге.
        Я передал командование эскадрой шкиперу Эду Фессару. Он управлялся с бригантиной не хуже меня и намного лучше моих рыцарей. К тому же, был не так агрессивен, как они. Я запретил нападать на чьи бы то ни было суда, только отражать нападения. Ежели кто-то еще не знает, на что способны мои бригантины, с тем расправиться быстро и жестоко и получить за это часть добычи. Впрочем, никто на нас не нападал. Как догадываюсь, у английских купцов, которые частенько грешили пиратством, были свои источники информации, как и у ларошельских. Видимо, эти источники подсказали им, что лучше держаться от моих судов подальше.
        Лето я провел на суше. Охотился, занимался делами. Приобрел еще собственности. Теперь был самым крупным землевладельцем в этих местах. Деньги ведь надо было куда-то вкладывать. Не хранить же в сундуках?! Тем более, что они и так не успевают пустеть, несмотря на старания обеих моих жен. Человеку двадцать первого века не трудно стать богатым в четырнадцатом. По уровню образования и информированности я на голову превосхожу самых ученых людей этой эпохи. Про боевой опыт вообще молчу. У меня его теперь на четыре с лишним обычные жизни. Это не считая теоретической подготовки в будущем. Единственное, в чем позволяю им быть выше, - это теология. Что мне, как атеисту, не обидно. Кроме знаний, требуется, конечно, и удача, но она мимо дураков скользит без остановки, а к умным любит приласкаться. Главное, успеть схватить ее за волосы, пока лицом к тебе. Я в этой эпохе успел.
        Зима прошла тоже без происшествий. По весне, еще до Пасхи, вопреки обычаю, повел свой флот в первый рейс в Англию. Повезли вино и вайду. Англичане уже с тех времен обожали ткани синего цвета. Добрались мы благополучно, несмотря на то, что в Кельтском море немного потрепало. Западный ветер нагнал высокую волну, которая сделала переход нескучным. В Бристоле нас не ждали так рано. Вину, конечно, обрадовались. Теперь им будет, с чем разговляться на Пасху.
        На второй день стоянки в порту на пристань прибыла кавалькада благородных всадников. Впереди скакал Джон, герцог Ланкастерский, регент короля Англии. Конь под ним был вороной, а сбруя, седло, попона - золотые. Он оставался верен своим любимым цветам. Я встретил герцога у фальшборта своей бригантины. Так наши головы находились примерно на одном уровне. Если бы я спустился на пристань, пришлось бы смотреть на герцога снизу вверх, что мне претило.
        - Когда мне сказали, что в порт пришли странные корабли из Франции, я так и подумал, что это твои! - произнес Джон Гонт радостно, будто к нему прибыл близкий родственник или лучший друг.
        - В мирное время чем только не займешься! - пошутил я в свое оправдание.
        - А у меня как раз есть для тебя интересное предложение, - сказал он. - Сколько человек ты сможешь взять на свои корабли и как быстро перевезешь их в Лиссабон?
        - Сотни по полторы на каждое. Перевезу за неделю, - ответил я.
        - Всего за неделю?! - удивился герцог Ланкастерский.
        - Если не будет шторма, то дней за пять-шесть, - признался я. - В это время года возле Иберийского полуострова часто дуют так называемые португальские норды - сильные северные ветра, попутные, благодаря которым быстро доберемся до Лиссабона.
        - Ты не откажешься помочь моим союзникам португальцам в их борьбе с вашим союзником кастильцами? - поинтересовался Джон Гонт.
        - Я теперь сам по себе. Мой союзник тот, кто мне платит, - произнес я слова, ласкающие слух любого феодала. - Тем более, что с португальцами и меня раньше были очень хорошие отношения.
        - Я готов заключить с тобой два контракта, - сказал герцог Ланкастерский. - Один - на перевозку шести сотен моих лучников в Лиссабон, а второй - на наем на все лето тебя вместе с твоими людьми и бомбардами для участия в войне в Португалии. Что ты на это скажешь?
        - Что дело только в цене, - ответил я.
        Вечером на мою бригантину привезли мешки с серебряными монетами - оплата перевозки войск, аванс за контракт на службу отряда из ста человек и двенадцати пушек, которые в договоре были названы бомбардами, вместе с обслугой и оплата всего привезенного на четырех бригантинах груза. Как только последняя бочка с вином коснулась днищем пристани, на бригантины началась погрузка английских лучников. Командовал ими Ричард Пембридж - старый вояка с небольшим отростком, оставшимся от левого уха. Как ни странно, он не прятал изуродованное ухо под длинными темно-русыми волосами, собирал их сзади в конский хвост, перевязывая алой ленточкой, довольно чистой. Борода у него была короткая, какие обычно носили рыцари из Гиени.
        - Служил в Аквитании? - спросил я Ричарда Пембриджа.
        - Угу, - промычал он.
        Что ж, неразговорчивый попутчик лучше навязчивого болтуна.
        46
        Город Лиссабон теперь столица королевства Португалия. Может, он и стал больше, но это не было заметно. Все прошлое лето его осаждали кастильцы, которые, уходя, сожгли предместья. Помогла осажденным не столько их стойкость, сколько чума, разразившаяся в лагере осаждавших. Нет пока и Иисуса Христа на мысе на противоположном берегу Тежу. Монумент будет сделан по образу и подобию бразильского, что высится над Рио-де-Жанейро, только меньшего размера, так сказать, пропорционального территории страны. В порту стояло много судов, которые португальцы называли просто нао (корабль), а я классифицировал, как каравеллы. Они были небольшие, около двадцати метров в длину и пять-семь метров в ширину, то есть, соотношение длины к ширине было примерно, как три к одному, и имели по три-четыре мачты с латинскими парусами. У некоторых на фок-мачте был прямой парус. Следуя по заливу Мар да Палья, я обратил внимание, как ловко маневрируют каравеллы, какой у них легкий ход, если так можно выразиться. Единственная страна, где мой опыт по строительству судов не был забыт полностью. Разве что триселя заменили на латинские
паруса и корпус сделали шире, чтобы суда стали более остойчивыми.
        Английских лучников, а вместе с ними и нас, лиссабонцы встретили радостно. Может быть, немалую роль в этом сыграло то, что прибыли мы на Пасху. Эдакое очень символичное появление. Не думаю, что мы являлись такой уж грозной военной силой. Важен был сам факт помощи со стороны герцога Ланкастерского. Именно герцога, а не Англии. В Португалии опять был «защитник отечества». На этот раз им стал Жуан, магистр Ависского ордена, бастард, сводный брат короля Фердинанду Первого, почившего два года назад и не оставившего законного наследника мужского пола. На трон Португалии претендовал зять покойного короля Хуан, король Кастильский. Португальцы произносили и его имя, как Жуан, так что это была битва тезок. Население королевства разделилось на два лагеря. Как я понял, португальцы сражались в данном случае не за кандидата на престол, а за слияние двух королевств или независимость. За слияние была знать, за независимость - горожане и крестьяне. Опыт научил меня, что выигрывает тот, на чьей стороне знать и горожане, а проигрывает тот, на чьей стороне крестьяне. В данном случае мой опыт подсказок не давал.
        Я снял двенадцать пушек с кораблей, по три с каждого, и большую часть пороха, ядер и картечи, а также сократил на них количество арбалетчиков на сотню человек и артиллеристов на четыре десятка. Все четыре бригантины пойдут в балласте в ЛаРошель, где пополнят количество пушек, боеприпасов и членов экипажа, после чего возобновят торговлю с Бристолем, где, благодаря герцогу Ланкастерскому, для моих кораблей введен льготный режим пошлин и гарантирована неприкосновенность в случае начала войны между Англией и Францией. Осенью или раньше, если я дам знать, одна бригантина прибудет в Лиссабон и заберет нас.
        Два дня мы провели в наполовину разрушенной деревне рядом с Лиссабоном. Меня так и подмывало сходить в город, посмотреть на бывшие свои дома, узнать, что стало с моими потомками. Удерживал принцип не возвращаться туда, где был счастлив. Да и нет пока знаменитых лиссабонских трамваев, в которых, по моему глубокому убеждению, приучают жителей города с детства к штормовой качке, а подниматься на Замковый холм пешком как-то не по кайфу. Лошадьми нас снабдили только перед самым выходом. Мне, по моему требованию, привели темно-гнедого жеребца, крупного. На этом его достоинства и заканчивались. Скотина была норовистая и ленивая. Как догадываюсь, второе порождало первое. Первые два дня пути я только тем и занимался, что вбивал жеребцу плетью и шпорами, что я упрямее и ленивее. На третий день он смирился со злой долей. Арбалетчикам достались неказистые низкорослые лошаденки. На таких когда-то скакали местные альмогавары. Видимо, с тех пор португальцы так и не научились выращивать хороших лошадей. В пятнадцать телег, которые нам выделили под пушки и боеприпасы, запрягли и вовсе по паре мулов. Утешало только
то, что командиру английских лучников Ричарду Пембриджу конь достался еще хуже, чем мне, а поклажу его лучников везли мулы и ослы. Вышедшие с нами лиссабонские ополченцы и вовсе сами тащили свои вещи. На примерно тысячу человек было не больше десятка ослов и мулов и всего одна кляча, которая с трудом тащила двуколку, нагруженную вяленой рыбой - основной едой этих солдат. Нам, в отличие от них, выдали еще и муку, из которой мои арбалетчики на привалах пекли лепешки и угощали ими ополченцев. Я догадывался, что снабжение будет на подобном уровне, поэтому взял с бригантин запасы еды и прикупил в городе четырех бычков - по одному на каждый день перехода.
        Путь наш был на Коимбру. Там сейчас находился вновь испеченный король Португалии, и там собиралась португальская армия, чтобы дать отпор кастильцам. Говорят, у Хуана Кастильского очень большая армия, к которой присоединился двухтысячный отряд французских латников. Дома, из-за перемирия с Англией, им делать было нечего, а здесь маячил шанс разбить и разграбить слабого противника. Впрочем, ради шанса легко разбогатеть французские латники забили бы на войну с англичанами.
        Бывшая столица королевства, потеряв свой статус, начала увядать. Видимо, источник энергии начал иссякать. Вроде бы домов в ней стало больше и постройки дороже, а всё равно складывалось впечатление, что это блестящая пудра, маскирующая морщинки. Разве что университет придавал городу немного бодрости. Студенты здесь были такие же шумные, как парижские, но менее агрессивные. А может, забияки подались на войну, причем на разные стороны баррикад. Гражданская война - это когда правой рукой бьешь себя по левой щеке, а левой рукой - по правой щеке. Разместив свой отряд на равнине неподалеку от города и рядом с лесом, чтобы не было проблем с дровами, я вместе с Ричардом Пембриджем отправился на встречу с Жуаном Первым, новым королем Португалии. Пока мы добирались до Коимбры, здесь собрались так называемые представителя народа Португалии, то есть, приверженцы великого магистра Ависского ордена, и доверили ему управлять собой и страной. Жил Жуан Первый в том же скромном жилище, что и его предок Афонсу Первый. Мне показалось, что с тех пор не поменялось ничего, даже мебель та же самая.
        Когда мы вошли в здание, я на автомате подсказал Ричарду Пембриджу, шагавшему впереди:
        - Налево.
        Сопровождавший нас фидалгу английский язык не знал, но понял, что я сказал, и посмотрел на меня подозрительно. Как понимаю, здесь опасались наемных убийц, которых мог заслать Хуан Кастильский. Этот простой и эффективный способ решения проблем уже был в ходу в Западной Европе. Крестоносцы познакомились с ассасинами на Ближнем Востоке и переняли их результативные методы ведения войны. Благодаря ли моей подсказке или здесь со всеми так обращались, нас заставили сдать кинжалы охране.
        Трон тоже был старый. Может быть, тот же самый, но с уверенностью сказать не могу. На нем сидел мужчина двадцати восьми лет с гладко выбритым и, как мне показалось, бабьим лицом. Скорее всего, такое впечатление сложилось из-за черной шапки, напоминающей перевернутый горшок. Во Франции в подобных ходили женщины. У самозваного короля были немного выпученные, темно-карие глаза, тонкий, не очень длинный, острый нос, узкие поджатые губы, небольшой округлый и выпирающий подбородок. По виду скорее монах, чем рыцарь. Поскольку духовные ордена в последнее время не воевали, в роли магистра он был на своем месте. Усидит ли Жуан на троне - я с уверенностью сказать не мог. Помнил, что Португалия какое-то время была частью Испании, но запамятовал, когда началась и закончилась оккупация. Одет король в красную шерстяную котту, длинную, напоминающую рясу. На ногах пулены с золотыми пряжками. Из украшений имел три золотых перстня: печатка на среднем пальце правой руки и два с красными гранатами на указательном и безымянном левой. Слева от него, возле стены сидели на лавке, покрытой ковровой подстилкой, два епископа
и два аббата, а справа - пять рыцарей. Кресты у священнослужителей были серебряные, у епископов чуть большего размера. Рыцари одеты в котты короче, чем у короля, но тоже красные, причем шерстяная ткань была не самая лучшая. Большая часть ларошельских купцоводевалась и украшалась богаче, чем король Португалии, не говоря уже про его свиту.
        - Я рад, что мой брат Джон, герцог Ланкастерский, регент короля Англии, прислал вас на помощь мне и моему народу, ведущему жестокую войну с агрессором, который, вопреки закону, посягает на наши земли! - ответил Жуан Первый на наше приветствие (его речь на английский язык переводил монах в скромной черной рясе, стоявший слева и чуть позади трона), после чего предложил нам занять места перед его рыцарями.
        Там на лавке лежали две маленькие красные подушки, как догадываюсь, положенные специально для нас. Ричард Пембридж сел ближе к королю.
        Расспросив моего попутчика о здоровье Джоан Гонта и Ричарда Второго, король Португалии обратился ко мне:
        - Мне сказали, что ты француз. Так ли это?
        - Нет, - ответил на португальском языке, который немного изменился с тех пор, как я здесь не был. Грубо говоря, в нем стало больше звуков «у», «ж» и «ш». - Меня называют Венецианцем, хотя и это не совсем верно. Я вырос рядом с землями республики.
        - Мне без разницы, кто ты, если будешь служить верно и храбро, - сказал он, хотя было заметно, что мои слова и особенно знание португальского языка уменьшили его подозрительность. - Ты привез двенадцать бомбард?
        - Да, - подтвердил я. - Только они мало подойдут для разрушения стен замков. Их лучше применять против солдат.
        Португальские рыцари переглянулись. Я видел здесь рибадекины, которые используют против живой силы, но, видимо, бомбарды, по их мнению, предназначены только для захвата крепостей.
        - Герцог Джон на личном опыте убедился, как я умею их использовать, после чего нанял меня и прислал сюда, - рассказал я.
        Ричард Пембридж кивнул, подтверждая мои слова. Наверное, был на одном из кораблей герцога, когда мы встретились в Ла-Манше. За все время путешествия английский рыцарь не обмолвился об этом ни полслова, хотя виделись мы каждый день, ел он за моим столом. Зато во время рейса внимательно и подолгу разглядывал пушки, не задавая вопросов. Я пушки не прятал, потому что секрет был не в них, а в порохе.
        - Нас ждет тяжелая и продолжительная война. Жуан Кастильский имеет большую армию. Тех, кто поможет мне одолеть ее, отблагодарю по-королевски, - сообщил король Португалии.
        На счет тяжелой и продолжительной войны я не сомневался, а вот щедрость по-португальски могла оказаться с сюрпризами, скорее, неприятными. Утешало то, что со мной расплатится герцог Ланкастерский. Не понимаю, зачем он оказывал помощь португальцам?! Я давно убедился, что помогать людям глупо: получится - не запомнят, не получится - не забудут.
        47
        Странная у меня память. Я быстро забываю лица и имена, но никогда не перепутаю голоса и клички; через несколько дней не смогу вспомнить номер дома и название улицы и района, в которых побывал, но, попав туда через несколько лет, сразу найду этот дом. Вот и сейчас я точно знал, что был здесь раньше. По этой дороге я ездил завоевывать себе новые владения в Португалии. Интересно, кому они сейчас принадлежат?
        Рядом со мной скачет Жуан Фернандеш Пашоку - командир португальского отряда. Ему тридцать два года. Черноволос и кареглаз, но лицо круглое и нос картошкой. Он постоянно шмыгает этим носом, хотя сопли вроде бы не текут. На нем поверх кольчуги из тонких колец бригандина такого же качества, как у моих арбалетчиков. На ногах сварные набедренники и поножи. Шлем-бацинет без забрала висит на передней луке седла, старого и потертого. Вооружен саблей, топором, кинжалом и четырьмя дротиками, сумка с которыми приторочена к седлу сзади и справа. Португальцы не используют длинные копья, которые хороши против построенной пехоты или всадника, скачущего на тебя с таким же копьем, но не против легкого и подвижного всадника, который уклоняется от столкновения, как обычно воюют арабы. Кроме командира, в полутысячном отряде еще два рыцаря, сотня альмогаваров, а остальные - пехотинцы, вооруженные и защищенные очень плохо. Это добровольцы из провинции Бейра, по которой мы движемся, горожане и крестьяне. С одной стороны их трудно считать хорошими воинами, а с другой - морально-волевые качества иногда важнее оружия и
брони. Я надеюсь, они не разбегутся сразу, продержаться хотя бы несколько минут, прикрывая мои пушки. Мы направляемся к городу Визеу, который захватили кастильцы. Как сообщил гонец, врагов около тысячи: сотня рыцарей, две-три сотни альмогаваров и пехота. Это один из отрядов, направленных королем Хуаном, чтобы наказать непокорных подданных, коими он считает португальцев. Ричард Пембридж пошел отбивать нападение другого такого отряда. Ему тоже придали полтысячи португальских добровольцев. Впрочем, хотя командиром нашего отряда считаюсь я, мои приказы выполняются только после того, как продублирует Жуан Пашоку, хотя отдаю их на португальском языке.
        Судя по клубам дыма на горизонте, город уже разграблен и подожжен. Португальцы стараются не смотреть на дым. Среди них есть жители Визеу. Кто-то наверняка потерял родных и близких. В таких случаях свойственно предполагать худшее и надеяться на лучшее. «Не замечает» клубы дыма и Жуан Пашоку. Только шмыгает чаще, чем вчера, когда дыма не было видно. Глаза его уперлись на дорогу впереди, наезженную, с тремя колеями от колес арб. Средняя колея более широкая и глубокая, поскольку по ней проезжают левые колеса арб, движущихся в оба направления. Склоны слева и справа от дороги покрыты густым и пока еще зеленым максвисом.
        - Мне сказали, что все знатные присоединились к кастильцам, - говорю я Жуану Фернандешу Пашоку, - а ты почему с нами?
        Своим вопросом я как бы делаю ему комплимент, причисляя к знатным, а с другой как бы даю понять, что не очень ему доверяю. Это маленькая месть за то, что не доверяет мне.
        Португальский командир два раза шмыгает носом, после чего признается:
        - Не люблю кастильцев.
        Португальцы, несмотря на свою бедность, а может быть, именно благодаря ей, менее расчетливы, чем французы или англичане. Симпатии-антипатии для них важнее денег. Впрочем, дело может быть всего лишь в количестве монет. Не хотят размениваться из-за мелочевки.
        Скакавшие впереди альмогавары остановились, разъезжаются к краям дороги, образуя посередине проезд, по которому к нам скачут двое разведчиков. Скачут давно, кони устали.
        Оба резко останавливаются перед Жуаном Пашоку, докладывают ему:
        - Кастильцы вышли из Визеу с большим обозом и пленными, направляются к себе.
        Португальский командир задумывается. Мы собирались захватить врага возле города, надеялись на помощь жителей. Теперь надо менять план. Жуан Пашоку явно не знает, что предпринять, но не хочет в этом признаться.
        - По ходу их движения есть долина, удобная для конной атаки? - спрашиваю я.
        Португальский командир ненадолго задумывается и отвечает:
        - Есть. Возле Транкозу.
        - Мы успеем добраться туда раньше их? - задаю я второй вопрос.
        - Успеем, - уверенно отвечает один из дозорных - молодой мужчина с наглым, разбойничьим лицом. - Они очень медленно движутся.
        - У нас меньше конницы, - напоминает Жуан Пашоку.
        - Поэтому нам и нужна такая долина, - говорю я, не собираясь объяснять ему свой план. - Веди нас туда.
        Он дважды быстро шмыгает носом и кричит передовому отряду альмогаваров, чтобы на следующем перекрестке повернули налево, в сторону Транкозу.
        Долина была идеальна для моего плана. Она даже немного наклонена в нашу сторону, чтобы врагу было легче разогнаться. Португальский командир порывался объяснить мне, что на такой позиции кастильцы сомнут нас в два счета, но спокойствие моих людей останавливало его. Артиллеристы успели установить пушки и сделать невысокие бруствера из земли и бревен. Они расставили бочки с уксусом, разведенным водой, ящики с порохом и картечью, сложили горкой ядра. Действовали уверенно и неторопливо, благо время на подготовку у нас было. Португальские пехотинцы расположились между орудиями и позади них, а альмогавары - на флангах. Наблюдали за артиллеристами, как за колдунами. Пока что пушки для местного населения - это что-то сверхъестественное.
        Кастильцы двигались без разведки. Уверенные в собственной безопасности, они сильно удивились, заметив впереди наш отряд, который перекрыл им путь. Солнце уже клонилось к горизонту, а кастильцам надо было еще добраться до Транкозу, чтобы не ночевать в поле, поэтому они быстро перестроились для атаки. Вперед выдвинулись рыцари. За ними и на флангах сгруппировались легкие кавалеристы. Пехота шла сзади. Обоз из нескольких десятков арб и телег, большое стадо скота и толпа пленных остались на краю долины под охраной полусотни пехотинцев.
        Сперва рыцари двигались медленно, чтобы пехота не отставала. Они о чем-то весело переговаривались, уверенные в быстрой победе. Легкий ветерок развевал разноцветные баннеры и пенноны. Казалось, к нам приближается праздничная процессия, может быть, свадебная. Что ж, некоторые поэты сравнивают сражение со свадьбой. Свадьбой со смертельным исходом. Когда до нас осталось метров двести, всадники начали медленно разгоняться. Копыта стучали вразнобой, поэтому гул был не очень громкий.
        Португальцы напряглись, выставили вперед пики, готовясь отразить навал конницы. Пики у них короткие, всего метра два с половиной. Такими бронированного коня и всадника не остановишь. Да и копье у рыцаря в полтора раза длиннее. Разогнавшись, он протаранит все четыре шеренги пехотинцев.
        - Первая батарея, огонь! - приказал я.
        Пушки двух батарей я поставил через одну. Так будет шире зона поражения во время залпа каждой батареи.
        Прогрохотало так, что почти все португальские пехотинцы пригнулись, а привязанные позади строя лошади забесились, причем одна оборвала повод и дернула наутек. Нестройный залп выбросил клубы черного дыма и порции свинцовых шариков. В рядах кастильцев раздались крики, стоны, ржание раненых и испуганных лошадей. Сквозь просветы в быстро рассеивающемся дыму было видно, как бьются на земле раненные лошади и люди, как уцелевшие, но испуганные животные скачут в обратную сторону, не слушая седоков, как статуями замерли пехотинцы.
        Обслуга первой батареи сноровисто и быстро перезаряжает пушки, словно не замечая врагов, мечущихся метрах в ста пятидесяти от них. Время работает на нас.
        Суета и паника постепенно ослабевают. Кастильский рыцарь на крупном гнедом коне, уцелевший во время залпа, громко крича, сзывает к себе солдат. Ему удается увлечь за собой людей.
        В тот момент, когда кастильцы начинают движение вперед, я кричу, чтобы преодолеть еще не затихший в ушах звон:
        - Вторая батарея, огонь!
        Второй залп, как мне кажется, наносит еще больше урона. Всадников осталось всего человек двадцать. Остальные либо сбиты с коней, либо лишились их. Основательно поредели и ряды пехоты. Теперь уже некому звать кастильцев в атаку, но и отступать они пока не решаются. Может быть, от удивления и испуга потеряли способность соображать разумно. Проходит минуты полторы-две. За это время артиллеристы первой батареи заканчивают заряжать пушки.
        - Первая батарея, огонь! - ору я.
        Второй батарее стрелять еще раз не понадобилось. Оставшиеся в живых несколько кастильских всадников и сотни три пехотинцев, побросав щиты и копья, побежали в сторону своего обоза. Бежали плотной толпой, не догадываясь, что так становятся более удобной мишенью. Впрочем, тратить на низ картечь или ядра я не счел нужным.
        - Альмогавары, в атаку! - приказал я.
        Оба португальских рыцаря, командовавшие каждый своим флангом, казалось, не услышали мой приказ. Они зачарованно смотрели на гору трупов и раненых людей и лошадей, которая шевелилась и стонала, ржала, рыдала, материлась…
        - В атаку! - задорно, звонким юношеским голосом крикнул Жуан Пашоку, который стоял неподалеку от меня, и побежал за удирающими кастильцами, не дожидаясь, когда приведут его лошадь.
        Вслед за ним побежали пехотинцы. Только после этого очухались альмогавары и поскакали за врагом. Они быстро настигли кастильских пехотинцев и принялись колоть дротиками и рубить саблями склоненные головы и ссутуленные спины. Спаслось не больше сотни кастильцев, причем половина из них - охранники обоза, которые, обрезав постромки, высвободили упряжных лошадей и ускакали на них. Португальские пехотинцы занялись добиванием раненых кастильцев. Перерезали глотки всем подряд, и простым солдатам, и рыцарям. В плен никого не брали.
        Мои артиллеристы тем временем чистили стволы пушек. Они знали, что не лягут спать, пока не сделают это, поэтому спешили закончить по-светлому. Несколько арбалетчиков пошли на поле боя, чтобы отрезать у убитых лошадей лучшие куски мяса и приготовить ужин. Было понятно, что застрянем здесь до тех пор, пока не соберем трофеи. У кастильцев и броня, и оружие получше. Уверен, что к следующему бою отряд Жуана Пашоку будет снаряжен намного достойнее, как и положено отважным победителям.
        48
        После сражения под Транкозу больше никто из португальцев не смотрел на меня с плохо скрытой подозрительностью и приказы мои выполняли сразу, не дожидаясь дублирования Жуаном Пашоку или другим португальским рыцарем. Наш отряд теперь называли «Венецианскими дьяволами». О том, что я не венецианец, никто и слушать не хотел. Такими опасными орудиями могли управлять только образованные и хитрые венецианцы. Даже если они приплыли из Ла-Рошели. Нам заменили лошадей и телеги на лучшие, предоставили удобное жилье и отменное питание. Больше месяца мы только тем и занимались, что ели и спали. Ждали, что предпримут кастильцы.
        По данным разведки, король Хуан Первый собирал в приграничном районе свою армию, готовясь к нападению. К нему присоединились три тысячи французских латников и много рут бригантов, оставшихся во Франции без работы. Португальцы пытались угадать, куда поведет армию король Кастилии - на Коимбру или опять на Лиссабон? Большая часть командиров высказывалась за второй вариант и предлагала отправиться в столицу и подготовить ее к осаде. За крепкими городскими стенами наша маленькая армия имела шанс отразить нападение. Меньшая часть, включая коннетабля Португалии, носившего титул «Защитник Отечества», Нуну Альвареша Перейру - двадцатипятилетнего мужчину, худощавого, высокого, с черными волосами, усами и бородкой клином, тонким длинным носом, впалыми щеками и чувственными губами - считала, что столица не выдержит вторую осаду, что лучше встретить врага в поле. Спросили и мое мнение.
        Поскольку я видел, чем может закончиться осада Лиссабона, а вовремя смыться оттуда шансов не будет, потому что кастильский флот перекроет подходы с моря, поддержал коннетабля:
        - В Лиссабоне они возьмут нас измором, а на открытой местности будет возможность для маневра. Не сумеем выиграть сражение (в чем я не сомневался), будем уничтожать их армию, нападая на отдельные отряды, обозы, как французы поступали с английскими шевоше. Вы ведь лучше знаете местность, и поддержка населения обеспечена. Сделаем так, чтобы у них земля под ногами горела, чтобы из лагеря выходили только очень большими отрядами. Оставшись без продовольствия и добычи, кастильцы и особенно французы сразу захотят вернуться домой. Они ведь идут сюда не для того, чтобы умереть зазря.
        - Отступить в Лиссабон мы всегда успеем, - сделал вывод король Жуан Первый.
        - Как только узнаем, куда они пойдут, встретим их в удобном для нас месте и дадим бой, - предложил Нуну Перейра.
        - Выдвигайся в город Томар с основной частью армии, а мы присоединимся к тебе, когда станет понятно, что решили кастильцы, - приказал король Португалии.
        Кастильцы решили напасть на Коимбру, старую столицу Португалии. Видимо, не сумев захватить Лиссабон, Хуан Первый решил короноваться в Коимбре. По данным нашей разведки, более пятнадцати тысяч конных и пеших с огромным обозом двинулись от Селорику-да-Бейры в нашу сторону. За день проходили не более пятнадцати километров, грабя и сжигая все на своем пути. Впереди них двигалась большая толпа беженцев. Многие мужчины примыкали к нашей армии, а женщины и дети шли дальше, в Лиссабон. Король Жуан послал делегацию к королю Хуану с предложением мира, но на условии отказа от притязаний на корону Португалии. Предложение сочли признаком слабости. Пока делегацию мурыжили в ставке короля Кастилии, его армия медленно и уверенно продвигалась в сторону старой столицы.
        Португальцы решили встретить врага возле селения Алджубаротта, неподалеку от города Лерия. Там было прекрасное место между двумя холмами. Выбор одобрили все командиры. Ричард Пембридж предложил нарыть перед нашими позициями рвов и ям-ловушек. В долине недавно скосили пшеницу, оставив высокую стерню, так что замаскировать ловушки будет не трудно. Англичане стали большими специалистами в таких делах. Не зря я учил их этому много лет назад.
        Я вспомнил, как воевал в Англии, и предложил усовершенствовать ловушку:
        - Давайте оставим проход между ямами и с помощью отступающего отряда заманим на них кастильских рыцарей. Пометим проход прутами, которые будут лежать на земле. Рыцари вряд ли заметят их.
        - Наши тоже могут не заметить в высокой стерне, - возразил Нуну Перейра. - Лучше воткнуть вешки, а замыкающие выдернут их и отшвырнут подальше.
        На том и сошлись. За исключением отряда альмогаваров, которые должны будут заманить врага в ловушку, остальные всадники перед боем спешатся и займут позиции впереди и в центре построения, между моими пушками и португальскими рибадекинами и позади нас. За ними встанут пехотинцы-копейщики, а выше по склону - арбалетчики. Английские лучники, разделенные на два отряда, расположатся на флангах.
        Пока что солдаты и крестьяне из соседних деревень рыли и маскировали рвы, большие и глубокие «волчьи ямы», в дно которых втыкались заостренные колья, и множество маленьких ямок, рассчитанных на попадание в нее лошадиной ноги. Даже если у боевого жеребца срастется такой перелом, для боя конь уже будет не годен. Дождей давно не было. Рыжеватая земля тверда, как камень. Да и камней в ней многовато. Представляю, каково крестьянам обрабатывать такие поля. Зато не могу представить, каково это быть крестьянином. Ни за что бы не согласился. Лучше уж кочевником. Перед пушками и пехотинцами соорудили частокол из кольев и установили телеги и арбы, нагруженные камнями. Колеса поставленных рядом телег связали веревками. Главное было остановить навал рыцарской конницы. С пехотой будет легче разобраться.
        Кастильская армия прибыла на следующий день. Ближе к полудню появилась разведка - десятка два альмогаваров. Они приблизились метров на четыреста, остановились. Рассматривали внимательно и долго. Казалось, хотят на всю жизнь запомнить нашу позицию. Потом три человека развернулись и поскакали в обратную сторону, а остальные медленно отъехали на противоположный край долины, который был примерно в километре от нас.
        - Пора отправлять альмогаваров, - сказал Нуну Перейра, который стоял рядом с королем немного выше склону.
        - Делай, как считаешь нужным, - разрешил ему Жуан Первый и сказал кому-то из своей свиты, не видимому мне: - Пусть откроют бочки с вином и напоят солдат.
        Отряд альмогаваров находился сейчас за нашим правым флангом. Им первым налили вина. Заодно напоили им лошадей, чтобы бегали резвее. Наблюдая за португальскими альмогаварами, я вспомнил Каталонскую компанию. Издали португальцы были похожи на каталонцев. Такие же седла с короткими стременами, такая же посадка, такое же вооружение и такие же невзрачные лошаденки. Быстро разогнавшись, они поскакали за кастильскими разведчиками, которые сразу драпанули к своей армии, оставляя за собой облачко рыжеватой пыли. Португальские альмогавары подняли еще больше пыли. Вскоре она совсем закрыла их, а когда осела, в долине не было уже ни одного всадника. Они скрылись за поворотом дороги, которая огибала холм.
        Тома подал мне серебряный кубок с белым вином. Я отсалютовал им королю и коннетаблю Португалии. У первого в руке был золотой кубок, у второго - серебряный. Они молча отсалютовали мне в ответ. Все их внимание было сосредоточено на дороге, по которой ускакали наши альмогавары. Вино было теплое и не очень хорошее, с кислинкой. Я пил его небольшими глотками. С кислым вином у меня всегда ассоциируется одесский пляж Ланжерон, на который мы, курсанты мореходки, ходили купаться. По пути покупали в магазине сухое вино, дешевое и низкокачественное, которое мы называли «кисляком». Оно был разлито в бутылки емкостью по семьсот грамм. Такая бутылка свободно помещалась в, казалось, безразмерный карман хлопчатобумажных штанов рабочей формы, только часть узкого горлышка торчала наружу. Мы прикрывали горлышко подолом фланки, не заправленной, вопреки уставу, в штаны. Все-таки мы не салаги какие-то, чтобы строго соблюдать форму одежды! Новую темно-синюю форму мы получали в начале учебного года, осенью, а к лету она становилась бледно-голубой, издали похожей на модные тогда потертые джинсы. Обувь на весь год была
одна - черные ботинки из кожзаменителя, тяжелые и теплые. Летом через полчаса ходьбы в них носки становились мокрыми. На пляже мы выбирали место на гальке, подальше от курортников, чтобы не травить их казарменными ароматами, и, искупавшись в море, лихо пили кислое вино из горлышка, чувствую себя бывалыми морскими волками, у которых грудь поросла водорослями, а задница - ракушками.
        Португальские альмогавары появились внезапно. Они словно бы материализовались сразу метрах в ста от поворота дороги. Может быть, так показалось потому, что они остановились. Ждут отставших кастильцев.
        - Приготовиться к бою! - приказал я своим артиллеристам и приданным мне португальским рибадекинистам.
        Пушкари засыпали порох в запальное отверстие и зажгли фитиля. Всё остальное уже давно готово. Пушки заряжены картечью, рибадекины - круглыми тяжелыми пулями, по одной на ствол. С их плохим порохом такая пуля на расстоянии метров тридцать-сорок прошибает любой доспех. Я им дал своего пороха на три заряда. Теперь могут увеличить дистанцию верного поражения метров до ста.
        Кастильские латники скакали плотным строем. Точнее, значительную часть их составляли французские и португальские рыцари. Знатные фидалгу за редким исключением приняли сторону Хуана Кастильского, а горожане - Жуана Португальского. Так что это была война не только за португальский престол, но еще и между старой силой - рыцарями и новой - купечеством и мастеровыми. Увидев наши позиции кастильцы не остановились, как мы опасались. Они продолжили скакать за удирающими, португальскими альмогаварами. Не возникло у них мысли и спешиться. Видимо, французские рыцари после разгрома фламандцев опять уверовали в непобедимость тяжелой конницы, а остальные постеснялись отстать от них. Как бы там ни было, лавина из пяти-шести тысяч защищенных броней всадников неслась в нашу сторону, медленно набирая скорость. Стук копыт слился со звоном металла, создавая неповторимый гул, от которого у меня раньше учащенно билось сердце. Теперь я слушал эту мелодию войны спокойно. Знал, что в моих силах изменить ее.
        Альмогавары проскочили, сделав два поворота, по узкому проходу между ямами и рвами. Замыкающие повыдергивали вешки, оставив преследователей без ориентиров. Впрочем, я уверен, что кастильские латники не заметили эти маневры. Обзор из шлема не такой уж хороший. Видишь только крупные цели. Отряд португальских альмогаваров и наши позиции они видели и скакали в нужном направлении.
        Ямы-ловушки были вырыты на разном удалении от наших позиций, поэтому лошади падали не одновременно. Только добравшись до первого рва, который был длиной метров восемьсот, сразу почти вся первая линия наступающих вдруг как бы исчезла на время. Сквозь гул копыт прорвался громкое, пронзительное ржание лошадей, раненых и покалеченных. Из всех звуков войны этот был для меня самым неприятным.
        - Первая батарея, огонь! - скомандовал я.
        Пушки выстрелили немного вразнобой, но эффект был всё равно впечатляющий. Передние кастильские латники словно врезались в невидимую стену. Попадали лошади и всадники. Уцелевшие попытались развернуться и ускакать подальше из этого ужаса, но на них напирали задние.
        Я подумал, что среди наступавших могут быть мои наследники. В Коимбре я достал книгу с перечнем рыцарских родов Португалии. Оказывается, мои потомки здорово расплодились за двести с лишним лет. Многие были сейчас на стороне кастильцев. Возможно, наступают в первых рядах.
        - Вторая батарея, огонь! - отдал я второй приказ.
        Даже сквозь клубы черного дыма было видно, что этот залп оказался еще эффективнее. Несколько сотен всадников посыпались на землю, словно яблоки с тонкой яблони, которую сильно тряхнули. В придачу с двух сторон на них летели тучи длинных стрел. Лучники стреляли так быстро, что в воздухе образовался как бы подвижный мост из летящих стрел, соединяющий английских лучников и кастильских латников. Начали стрельбу и мои и португальские арбалетчики. Болты летели не так часто, зато поражали точнее и сильнее.
        - Рибадекины, огонь! - приказал я.
        Залп восьми рибадекинов впечатления не произвел. Пули затерялись среди болтов и стрел, а грохот выстрелов - в криках и стонах людей и ржании лошадей.
        Месиво из людей и животных всё ещё продолжало ползти в нашу сторону, но медленнее. Оно доползло до второго рва, который был метрах в пятидесяти от наших позиций. К тому времени первая батарея успела перезарядить пушки. Залп в упор выкосил в рядах наступавших шесть впадин. Вторая батарея сравняла «гребенку», из-за чего создалось впечатление, что пушечные выстрелы отбросили наступающих на несколько десятков метров. Но это не остановило кастильцев. Они продолжали движение вперед. Спешенные вопреки своему желанию рыцари, прикрывшись щитами, медленно продвигались к нам. Пули из рибадекинов, болты и стрелы не могли остановить их. Это сделал третий залп из пушек, на этот раз из всех одновременно.
        От их грохота у меня окончательно заложило уши, больше ничего не слышал, а дым, точно черный занавес, скрыл наступающих врагов. Я смотрел, как суетливо и беззвучно перезаряжают пушки артиллеристы, на стреляющих арбалетчиков, на выставивших наклоненные копья, спешенных рыцарей и пехотинцев, понимал, что враг там, за черным занавесом, но в голове настойчиво вертелся вопрос: а с кем они воюют?! Дым начал рассеиваться. Его место как бы занимали возвращавшиеся звуки. Стоны и ругань от боли. Они вылетали из покрывшего землю, толстого слоя окровавленных тел, человеческих и лошадиных. Слой этот вздувался и опадал, напоминая кипящую, густую жидкость. Изредка из него вырастал человек и тут же падал сам по себе или сраженный болтом. Лишь метрах в двухстах от наших позиций брели, покачиваясь, как пьяные, несколько рыцарей и хромали жеребцы, оставшиеся без всадников. Те, под кем лошади уцелели, быстро скакали к противоположному краю долины. Их осталось тысячи две. Теперь они двигались не плотной массой, а врассыпную, каждый сам по себе.
        Король Жуан Первый, коннетабль Нуну Альвареш Перейра, португальские и английские командиры и солдаты смотрели вслед удирающим рыцарям кастильской армии и пока не понимали, что выиграли сражение. Они ждали, когда подойдет кастильская пехота, ждали продолжения сражения, так успешно начатого. Пехотинцы добили раненых врагов. В плен брали только французов. Лучники и арбалетчики собрали стрелы, чтобы было чем отражать следующую лавину. Но солнце клонилось к горизонту, а кастильская армия не появлялась. Вернулись разведчики и доложили, что кастильцы отступают. Эту весть встретили оглушительным и продолжительным ревом.
        Я подумал, что это капитализм, используя вместо фанфар пушки, заявила о своем приходе. Появление нового оружия породило новые экономические отношения. Теперь для победы не нужны дорогой конь, доспехи, оружие и многолетние тренировки, чтобы умело пользоваться всем этим. Пушка стоит намного дешевле, а артиллериста можно обучить за несколько дней. В новом обществе рыцари из грозной силы превратятся в ряженых клоунов, которых почему-то еще долго будут принимать всерьез. Так уж повелось, что в прошлом даже подлецы и трусы героичнее, а после нас может быть только хуже.
        49
        Люди Средневековья привыкли во всем видеть промысел божий. Раз кастильцы проиграли сражение, умея большую армию, значит, их дело неправое, значит, бог на стороне португальцев. Следовательно, христианин обязан быть на стороне победителя. К королю Жуану Первому на поклон потянулись знатные сеньоры и бедные рыцари, представители городов и сельских общин, ранее поддерживавших кастильцев. У короля не случилось головокружения от победы. Он милостиво прощал раскаявшихся и награждал отличившихся. Само собой, не забыл и обо мне.
        - У меня не хватит денег, чтобы оплатить твой вклад в победу, поэтому готов пожаловать тебе богатую сеньорию. Мой мажордом покажет тебе список сеньорий, конфискованных у предателей, выбери себе три любые, - предложил он.
        Я выбрал и попросил вернуть их владельцам, простив предательство.
        - Мне еще заплатит герцог Ланкастерский, так что в накладе не останусь, - сказал я.
        - Почему ты это делаешь?! - удивился король Португалии.
        - Они - мои дальние родственники, - ответил я. - У нас общий предок - мой тезка, первый граф Сантаренский, который получил этот титул, служа Афонсу, первому королю Португалии.
        - Ты знаешь, я сразу почувствовал, что ты здесь не просто так. Сначала думал, что ты сторонник кастильцев, но потом, после победы при Транкозу, понял, что ошибался, - признался Жуан Первый.
        - Я действительно не случайно здесь, - согласился с ним. - Хотел повстречаться со своими родственниками. К сожалению, встреча произошла на поле боя. Надеюсь, никого из них не убили мои пушки!
        - Хорошо, я помилую всех потомков графа Сантаренского и верну им имения, если принесут мне оммаж, - пообещал король Жуан Первый. - В ближайшее время я оповещу их об этом.
        Времени у него теперь было много. Армия под командованием Нуну Альвареша Перейры вторглась на территорию Кастилии, принуждая противника к миру, а король мог заниматься наведением порядка на своей земле. Теперь все беспрекословно выполняли его приказы.
        Больше месяца мы провели в Коимбре, ожидая, что предпримут кастильцы. Противник бездействовал. После поражения, король Хуан Первый сначала бежал в Сантарен, а потом перебрался в Севилью. Он и раньше был не шибко воинственным, а теперь и вовсе стремительно превращался в пацифиста. Его армия разбрелась по домам залечивать раны, физические и душевные.
        Поняв, что мои пушки в ближайшее время не понадобятся, я попросил короля Португалии отпустить меня в Лиссабон, куда со дня на день должны были прийти две мои бригантины. Мы тепло попрощались. Я пообещал, что в следующем году, если потребуется, приплыву снова и с большим количеством пушек. Нас снабдили на обратную дорогу продуктами и вином и выдали моим солдатам премиальные, по три золотых на брата. Монеты были порченые, с сильно заниженным содержанием золота. Нас утешала мысль, что Джон Гонт расплатится полновесными.
        Бригантины уже стояли на рейде. По приказу короля Жуана Первого, городские власти щедро снабдили экипаж едой и виной, в портовых тавернах было много девиц, готовых за пару серебряных монет одарить любовью союзников, так что матросы согласны были ждать нас сколь угодно долго. Я нагрузил суда португальскими товарами. Купил заодно пробку, чтобы изготовить новый спасательный жилет. До часа Х оставалось еще несколько лет, но я привык готовить сани летом.
        Обратная дорога не задалась. Опять-таки из-за португальских нордов. Теперь они дули навстречу и довольно сильно. Пришлось идти галсами. Ночью мы шли на северо-запад, в открытый океан, со скоростью три-четыре узла, а днем - на северо-восток, к Пиренейскому полуострову. Выйдя в районе порта Виго, я решил заглянуть в него. Может, какую добычу найдем. Всё интереснее, чем сражаться с противным ветром.
        Город расположен в глубине бухты. Я заходил в этот порт в двадцать первом веке. В будущем здесь будут проживать тысяч триста ленивых и болтливых. В старой части города много узких улочек. Дома с плоскими крышами. Много старинных, причем давно не ремонтированных, иногда складывалось впечатление, что здесь недавно бомбили. Люди постарше сидят на террасах, потягивают винцо, сравнительно дешевое, а молодежь, как положено, целуется без перерыва на обед и прочую ерунду. Есть две примечательные статуи: единственная в мире сирена мужского пола и «Пловец» - тонкие, покрытые патиной, зеленоватые ноги, а рядом, мордой в каменную плиту, безрукое, цвета меди туловище с головой. Даже не могу представить, сколько нужно хлебнуть портвейна, чтобы так плыть. На горе старая крепость, но меня сломало туда переться. Зашел в морской музей, где за три евро нашел кое-что интересное - работающий дальномер. Стоял он возле окна, выходящего на бухту, так что я смог проверить его в действии. Это, конечно, не радиолокатор, но всё точнее, чем глазомер. Через бухту будет сооружен длинный подвесной мост. Пока что его нет. Зато
есть три острова, на которые будут ходить паромы, возить любителей пляжного отдыха. Мне было не до пляжей, поэтому не посещал их.
        Сейчас возле одного из островов, забыл, как он называется, стояли на якорях две небольшие трехмачтовые каравеллы. Они были похуже моих бригантин, но намного мореходнее и быстрее коггов, которые использовали ларошельские купцы. Я решил, что мне не помешает парочка таких. Когда мы приблизились к ним, на ходу пересаживая в баркасы группы захвата, две шлюпки отошли от каравелл, увозя на остров человек по пять в каждой. Ребята поняли, что к ним направляются с серьезными намерениями, и решили не подставляться за чужую собственность. Остальные члены экипажа, видимо, оттягиваются на берегу. Вот они обрадуются, когда обнаружат, что суда вместе с их барахлом исчезли!
        Я тоже отправился на каравеллы, чтобы посмотреть, чем они загружены. Оказалось, что в трюмах обеих пшеница нового урожая. И крысы, черные, толстые. Где зерно, там и они. Отъелись так, что еле лапы переставляют. В порту стояло несколько судов, как парусных, так и гребных, но ни одно не осмелилось дать нам бой. Я оставил на каждой каравелле по десять матросов, чтобы следили за буксирными тросами и ставили/поднимали и убирали/опускали паруса. Обе каравеллы были взяты на буксир, после чего мы еще медленнее отправились сражаться с португальскими нордами. Благо до мыса Финистерре оставалось миль сорок, а дальше можно было ложиться на курс норд-ост и следовать им почти до Ла-Рошели.
        На четвертый утро следования этим курсом ко мне в каюту пришел шкипер Эд Фессар. Я впервые видел его таким испуганным. Решил, что к нам приближается большой флот кастильцев.
        - Много их? - спросил я.
        - Пока один, - ответил шкипер.
        - Всего один?! - удивился я, а потом начал понимать, что Эд Фессар имеет в виду не корабль. - Что случилось?
        - Матрос заболел из тех, что были на каравелле. Черная смерть, - доложил шкипер.
        - Ты не ошибся? - спросил я.
        - Нет, - уверенно ответил он. - Вся моя семья от нее перемерла, один я выжил.
        Матрос лежал на полубаке. Его вынесли из кубрика на куске брезента. Лицо потемнело, под глазами черные круги, а сами глаза расширенные и свирепые, как у разъяренного быка. Больной сипло и коротко дышал, часто кашлял, разбрызгивая красную от крови слюну. Остальные члены экипажа старались не приближаться к нему.
        - Ложимся в дрейф, - приказал я. - Всем раздеться, искупаться в море и опустить в воду одежду, чтобы передохла вся живность.
        Матросы опустили за борт старый парус для тех, кто не умел плавать. Они боязливо бултыхались в этом варианте бассейна. Вода уже была холодновата, но умирать никто не хотел. Всю одежду, связав линями и подвесив груз, опустили в море. Через несколько минут под водой передохнут вши, блохи, клопы и что там еще мои солдаты насобирали во время похода. Замочили и мою одежду, а я переоделся в шелковую рубаху и трусы.
        С одной из захваченных каравелл никто не отзывался. На второй все были живы и здоровы. Я приказал обрубить буксир первой и поджечь ее. На тузике к ней подплыли два матроса и закинули на палубу горящие факела. Через несколько минут судно запылало. Ветер прижимал черный дым к синей воде. Может быть, кто-то из экипажа был еще жив, может быть, одолел бы болезнь, но кому суждено погибнуть в огне, тот не умрет от чумы.
        Я был уверен, что меня болезнь не тронет. Во-первых, мои предки пережили ее и выработали иммунитет, который должен был перейти ко мне. Во-вторых, каких только прививок мне не делали в первой моей жизни! Иногда по несколько в день. Мне кажется, не осталось ни одной инфекционной болезни, от которой бы меня не привили. И всё-таки у меня появилось нехорошее предчувствие. На всякий случай я написал письмо-завещание и приказал лечь на курс ост, чтобы поджаться к берегу.
        К вечеру ветер сменился на западный и усилился до штормового. Глядя, как подрастают волны, бьющие в корму бригантины, как высоко взлетают брызги, я вдруг почувствовал озноб. От нехорошей мысли тело мое мигом покрылось испариной. Как-то сразу я ослабел настолько, что с трудом поворачивал голову, словно налившуюся свинцом.
        - Приготовь к спуску тузик, - приказал я Эду Фессару.
        В расширившихся от страха глазах шкипера я прочитал свой диагноз. Попытался улыбнуться. Гримаса, видимо, получилась еще та, потому что Эд Фессар сразу отвел глаза. С трудом переставляя ноги, зашел в каюту, быстро, боясь потерять сознание, собрал то, что мне пригодится в следующей эпохе. Опоясался ремнем с кинжалом и саблей, пристегнул к нему серебряную флягу с вином. За пазуху засунул тубус с картой. Из брони взял только шлем и бригандину, а из оружия - еще лук со стрелами и винтовку с боеприпасами. Прихватил и туго набитый, кожаный мешок с золотыми франками, чтобы сразу построить судно и заняться мирной торговлей. Или почти мирной.
        Тузик уже подвесили к стреле, чтобы опустить за борт. В него положили бочонок с водой и мешок, в котором, наверное, продукты. Я сам дошел до него, из последних сил переместил тело через борт, тяжело сел на дно.
        В глазах было темно, поэтому я закрыл их и отдал последние приказы шкиперу Эду Фессару, который, в чем я был уверен, стоит рядом:
        - На столе в каюте письмо. Отдашь его моей жене, - тяжело закашляв и чуть не захлебнувшись слюной, произнес тихо: - Опускайте тузик за борт.
        Я чувствовал, как поднимаюсь в воздух. Кто-то придерживал лодку, чтобы она не раскачивалась. Затем был быстрый спуск, шлепок об воду, холодные брызги, которые, как мне показалось, с шипением ударились о мое раскаленное лицо. Вслед за ними на мое тело упали тали. Тузик дважды стукнулся бортом о борт бригантины, а потом свободно заколыхался на волнах. Меня словно бы убаюкивали, но я никак не мог заснуть. Мешал кашель, и рот наполняла солоноватая слюна. Я пытался вытолкнуть ее изо рта пересохшим языком, который она не увлажняла. Так и не смог, потому что потерял сознание.
        Чернобровкин Александр
        Морской волк
        1
        Я и море - нас трое. Когда остаюсь наедине с морем, меня не покидает чувство, что рядом еще кто-то, какая-то сущность, одновременно и самостоятельная, и часть водной стихии, не божественная, но разумная. Она смотрит на меня снизу, из воды, и при этом свысока. В ее взгляде - нет, не взгляде, а в наблюдении - спокойная мудрость. Так старый дед смотрит на маленького, неразумного внука. Смотрит и молчит. Знает, что все равно не пойму. А я знаю, что простит, чтобы я не натворил. Мудрость - это умение прощать.
        Меня всегда удивляло способность маленьких лодок, яхт выдерживать шторма. Большое судно может разломиться или перевернуться на высоких волнах, а тузик, в котором я не могу даже ноги вытянуть, настолько он мал, скользит по ним, поднимаясь-опускаясь. Только брызги, сорванные ветром с седых верхушек волн, залетают в него. Впрочем, не могу с уверенностью сказать, что я видел шторм наяву. В моем больном мозге выл ураганный ветер и вырастали громадные волны, но так ли было на самом деле - затрудняюсь сказать. Когда я очнулся, ветер уже убился, а на море была мертвая зыбь - высокие, но пологие волны, которые, как мне показалось, заботливо опускали и поднимали лодку.
        Привела меня в чувство вода, плескавшаяся на дне тузика. Ее набралось порядочно. Вся моя одежда и обувь были мокры. Я принялся руками выплескивать воду за борт. Утешало то, что вода была теплой. Солнце пригревало совсем по-летнему. Странно, ведь я попал в эти места в конце октября. Потом вспомнил, что новая эпоха всегда начинается в конце апреля. И еще я выздоровел и помолодел. Послеоперационный шрам остался, значит, больше двадцати четырех лет, но не намного. Это один из моментов, который меня радует в моих странствиях по эпохам.
        Первым делом обнаружил отсутствие доспехов, мешка с продуктами и мешочка с монетами. Скорее всего, мои верные подчиненные решили, что мертвому броня, еда и деньги ни к чему. Хорошо, что всё остальное не забрали. Надо будет учесть это во время следующего перемещения. В ремне в потайном кармане спрятано несколько золотых и серебряных монет, которых мне должно хватить на первое время. С постройкой судна придется повременить.
        Вычерпав воду и определив по солнцу, где находится восток, я сел на весла и погреб в том направлении. Мне кажется, у всего мира установка «наш путь на восток». Важно оказаться с нужной стороны от заманчивой цели.
        Земля показался часа через четыре. Судя по песчаным дюнам, это Серебряный берег. В будущем здесь будут знаменитые курорты, особо любимые сёрферами. Проходил мимо несколько раз по пути из Ла-Рошели в Сан-Себастьян и обратно. Тогда Серебряный берег был застроен виллами и гостиницами. Сейчас он пуст. Желтая полоса песка, а за ней стена зеленой растительности.
        Я погреб вдоль берега на север, намереваясь добраться до Жиронды, а по эстуарию - до Бордо. К тому времени я порядком натер руки веслами, поэтому, увидев в песчаной косе фарватер, ведущий, как я предполагал, в Аркашонский залив, повернул туда. Благо начался прилив, который со всё увеличивающейся скоростью понес меня к берегу. Помогал и попутный бриз, правда, несильный, балла два-три. Я удачно проскочил мимо песчаной косы и оказался внутри залива. Волн здесь не было, но прилив был сильный, узла три-четыре. Подгоняемый им, погреб между южным берегом и небольшим островом, на котором пасся табун неказистых, рабочих лошадей голов на двадцать. Скорее всего, это племенные кобылы с жеребцом. Я прикинул, что в конце отлива можно будет легко переправить их на материк. Поймал себя на мысли, что думаю, как типичный уголовник, то есть, рыцарь. Вдоль берега, по мелководью, передвигался на ходулях и с короткой пикой в руке мужик в соломенной шляпе с низкой тульей и узкими, загнутыми вниз полями, и желтоватой длинной рубахе, которая скрывала порты, если они были. На спине у него висел кожаный мешок, заполненный
наполовину. С помощью пики мужик собирал что-то со дна. Увидев меня, заторопился на сушу, где остановился, выжидая. Стоял неподвижно, благодаря чему походил на прикорнувшую цаплю. Значит, неподалеку должен быть населенный пункт. Я погреб дальше, не обращая внимания на ходульника. В городах, где улицы не мощеные, после дождя жители часто ходят на ходулях или подвязав к обуви деревянные платформы, чтобы не утонуть в грязи. Эти платформы иногда бывали такой высоты, что ходить на них не легче, чем на ходулях. Когда вернусь в будущее, буду смотреть на модниц в обуви на высокой платформе с легкой насмешкой: куда вам до предков!
        Берег повернул вправо, на юг, и. обогнув мыс, я увидел населенный пункт, обнесенный пятиметровым валом. Из-за вала выглядывали каменная колокольня с часами и несколько крыш, крытых коричневой черепицей. У часов имелась только часовая стрелка. В предыдущую эпоху часы были не во всех больших городах, а в таких маленьких, как этот, о них и не мечтали. От берега в море уходил деревянный пирс длиной метров пятьдесят, к которому была ошвартовано одномачтовое судно длиной метров двенадцать, с прямой кормой, высоким ютом и низким баком с длинным и массивным бушпритом. Судно лежало на грунте. Прилив только начал поднимать его. С помощью сооруженной на причале, деревянной стрелы с противовесом на коротком конце, подобии колодезного «журавля», четверо мужчин в таких же соломенных шляпах и грязных и мятых рубахах длиной до коленей, как у ходульника, грузили в трюм рогожи с вяленой рыбой. Груз привезли на арбе, запряженной двумя волами светло-серой масти и с длинными, загнутыми рогами. Животные стояли неподвижно, тупо смотрели перед собой. Рядом с причалом колыхалось на волнах несколько лодок, привязанных к
опорам или воткнутым в грунт шестам, а на берегу лежали еще две, перевернутые вверх дном.
        На одной из лодок сидел старик в латанной рубахе, чинил старую рыбацкую сеть, сноровисто продевая в петли деревянный челнок с желтовато-белой нитью, который держал узловатыми темно-коричневыми пальцами. Из-под шляпы выглядывали седые волосы. Кустистые седые брови почти наполовину закрывали глубоко посаженные глаза. Длинный нос, узкое, загорелое, небритое лицо, впалые щеки, узкогубый рот, собранный гузкой, морщинистая шея, покрытая длинными седыми волосинами. Работал старик настолько сосредоточенно, что не сразу обратил на меня внимание. Его взгляд прошелся по мне снизу, с позолоченных шпор, прикрепленных к сапогам, вверх, до макушки моей головы, коротко стриженой. Старик сразу встал, поклонился, улыбаясь угодливо.
        - Чего изволите, шевалье? - произнес он на гасконском диалекте, который, как мне кажется, ближе к испанскому языку, чем к французскому.
        В предыдущую эпоху холуи начали обращаться к очень важным людям на «вы». Мода прижилась. В дальнейшем переберется и в другие страны, в частности в восемнадцатом веке докатится до России.
        - Что это за селение? - спросил я.
        - Ла-Тест, - ответил старый рыбак.
        - Кому принадлежит? - продолжил я опрос.
        - Капталю де Бушу, - ответил он.
        - Потомку Жана де Грайи? - поинтересовался я.
        - Шевалье слышал о Жане де Грайи?! - удивился старик и добавил сокрушенно: - Наша молодёжь уже не знает, кто этой такой!
        - Мой дед мне рассказывал, знал его лично, - сказал я, не уточняя, что воевал с ним, потому что мне неизвестно, кто здесь сейчас хозяйничает. - В Бордо правят англичане?
        - Какие англичане?! Давно их прогнали! Мы сейчас под Карлом, братом короля Людовика, - рассказал старый рыбак.
        - А до Людовика кто был королем? - спросил я.
        - Известное дело - его отец Карл, который и прогнал англичан! - произнес он с таким видом, будто я сморозил несусветную глупость.
        Спрашивать у него, какой сейчас год, бестолку, поэтому задал другой вопрос:
        - Где здесь можно безопасно переночевать?
        - Трактир у нас всего один, Безухого Жака, с той стороны, возле дороги на Бордо, - ответил старик. - Только с оружием тебе придется в обход идти.
        - Ничего, прогуляюсь, - произнес я. - Далеко отсюда до Бордо?
        - На коне за день доберетесь, - ответил он.
        - Постереги мою лодку. Утром получишь денье, - предложил я, забирая из тузика оружие и вещи.
        - Хорошо, шевалье! - радостно согласился старый рыбак.
        Уже отойдя от берега метров на пятьдесят, я обернулся и крикнул:
        - Если в течение трех дней не появлюсь, лодка твоя!
        - Как скажите, шевалье! - еще радостней произнес старик.
        2
        Когда я добрался до таверны, уже смеркалось. Мне кажется, что все таверны похожи и запахи в них одинаковые. Эта была со сложенным из желтоватого камня-песчаника первым этажом и деревянным вторым. Внутрь вела лестница в три ступеньки. Рядом были ворота, ведущие во двор, сейчас закрытые. Хозяйственные постройки одноэтажные. Во дворе задиристо заржал жеребец. Видимо, почуял кобылу. Внутри таверны стояли два длинных стола, один у дальней стены, а второй посреди помещения. За дальним столом, на краю возле угла, сидел мужчина лет тридцати пяти, с гладко выбритым лицом и затылком. Светло-русые волосы остались только сверху. Стрижка «под горшок». Так в шестом веке стриглись готы. Мясистый нос, розовые щеки, пухлые губы, маленький и, как мне показалось, безвольный подбородок. На правой руке на указательном пальце золотая печатка, а на безымянном - перстень с черным агатом овальной формы. Одет мужчина в темно-синюю верхнюю одежду с раздутыми у плеч рукавами, напоминающими буфы, под которой что-то типа жиппона темно-красного цвета с высоким стоячим воротником и прорезью и шнуровкой на груди. В прорезь
проглядывала белая рубаха. Перед ним стояли глиняные тарелка с кусками мяса, кружка грамм на двести пятьдесят и кувшин емкостью литра на два. Мясо он накалывал ножом. Когда я вошел, он как раз собирался откусить мяса, но замер, настороженно уставившись на меня и что-то перемещая левой рукой под столом, наверное, меч. За вторым большим столом сидели двое то ли рыбаков, то ли крестьян, одетых так же, как и люди на причале. Оба брюнеты с длинными, почти до плеч волосами и короткими бородками. Эти пили вино из таких же глиняных кружек, как и мужчина в углу, наливая его из такого же глиняного кувшина. Они тоже уставились на меня, но без опаски, чисто из любопытства. Дальше была деревянная лестница, ведущая на второй этаж. Перила захватаны до черноты, а ступеньки с как бы слизанными углами. По другую сторону от лестницы за столом поменьше, на котором стоял глиняный кувшин литров на пять и большая глиняная миска с большими ломтями хлеба, сидел тучный мужчина лет пятидесяти. Левое ухо отсутствовало, а большое правое лопухом торчало из черных курчавых волос, что улучшало имидж трактирщика, потому что оба уха
отрезали ворам-рецидивистам. Орлиный нос нависал над густыми усами, но тяжелый подбородок был выбрит. Поверх холщовой рубахи на нем было что-то типа кожаного жилета со шнуровкой спереди, которая была не затянута и не завязана. Позади него располагался камин. Над малым огнем висел закопченный, медный котел литров на семь, накрытый крышкой. В трактире, как и во многих других, пахло печеным мясом и скисшим вином.
        Догадавшись, что сидевший за малым столом - трактирщик Безухий Жак, я подошел к нему, поздоровался:
        - Благослови тебя господь!
        - Добро пожаловать, шевалье! - ответил трактирщик.
        - Могу получить здесь постель? - спросил я.
        - Конечно, хорошую и чистую, - ответил Безухий Жак.
        - Поесть тоже найдется? - продолжил я.
        - Да, в достатке, слава богу, хватит на дюжину! - пошутил он.
        - Нет, я один, - сказал ему. - Какое мясо у тебя есть?
        - Могу быстро приготовить кролика, - предложил трактирщик.
        Есть кроликов в трактирах я не рисковал. Частенько они мяукнуть не успевали перед тем, как оказывались на вертеле.
        - Лучше курицу, - произнес я.
        - Только если всю закажите, - предупредил Безухий Жак.
        - Конечно, всю, - заверил я. - Сейчас не справлюсь, доем утром. И сыра и красного вина, самого лучшего.
        - Другого не держим! - заверил трактирщик, но плутоватые глаза говорили об обратном.
        Я сел возле другого угла дальнего стола, чтобы не мешать ужинавшему за ним мужчине. Никак не мог определить, к какому сословию он принадлежит. Для рыцаря жидковат во всех отношениях. Для чиновника слишком угодливо улыбается. Для купца старается смотреть слишком высокомерно. Я сделал вывод, что этот человек волею судьбы перебрался из одного сословия в другое, а вот из какого в какое и вверх или вниз, понять не смог. Он перестал есть мясо, отодвинул от себя лишь наполовину осиленную порцию крольчатины. Теперь пил вино из кружки, поглядывая на меня уже без опаски и с легкой насмешкой, которую старательно прятал. Видимо, одет я слишком старомодно. Сделал вид, что не замечаю насмешку. Ссора мне сейчас ни к чему. Вот если завтра встретимся на лесной дорог. Судя по всему, это его жеребец подавал голос в конюшне. Грести на тузике до Бордо мне не вставляло. Пришлось бы делать порядочную петлю, двигаясь сперва на север, а потом на юго-восток. Трактирщик положил передо мной прямоугольную дощечку с кусок твердого ноздреватого сыра, источавшим ядреный аромат, поставил щербатый глиняный кувшин с красным вином и
кружку и ушел во двор через вторую дверь, которая находилась рядом с камином. Вино оказалось не самым лучшим, но с сыром шло на ура. Тем более, что последний раз я ел… не знаю, сколько лет назад.
        Во дворе послышалось кудахтанье, резко оборвавшееся. Безухий Жак вернулся с безголовой черной курицей. Из перерубленной шеи на глиняный пол, покрытый сухим камышом, капала кровь. Кинув тушку в медный таз, залил кипятком, который набирал деревянным ковшом из котла, висевшего над огнем. Затем унес таз на двор.
        Я хотел расспросить соседа по столу о том, какой сейчас год, что происходит во Франции за время моего отсутствия и много о чем другом, но мужчина всячески давал понять, что общаться со мной не желает.
        Когда Безухий Жак вернулся с уже насаженной на вертел курицей и стал прилаживать ее над огнем, мужчина сказал с фламандским акцентом:
        - Отведи меня спать, я устал. Расплачусь утром.
        - Как пожелаете, мессир! - произнес трактирщик и крикнул в сторону двери, ведущей во двор: - Жаннет, проводи мессира наверх, принеси горячей воды помыть ноги и укрой его одеялом!
        Жаннет оказалась женщиной лет под пятьдесят, такой же тучной, как муж. Волосы спрятаны под коричневый платок, завязанный сзади. Поверх полотняной белой рубахи повязан кожаный фартук, вышитый по краю красными нитками в виде крестиков, к которому прилипли несколько мокрых черных перьев. Под носом черные густые усики. На левой щеке возле рта темно-коричневая бородавка с черными волосинами. Руки большие, с толстыми короткими пальцами. Босые ноги опухшие, в синих и красных жилках. Она набрала в таз, в котором раньше была курица, горячей воды. Звонко шлепая босыми ногами по ступенькам, Жаннет отвела мужчину на второй этаж, а когда спустилась вниз, убрала посуду, которой он пользовался, и опять ушла во двор.
        Вскоре покинули трактир и оба рыбака. Безухий Жак закрыл за ними дверь на запор, убрал кувшин и кружки. Повернув вертел, чтобы курица запекалась равномерно, посмотрел на меня заинтересованно. Ему явно хотелось поболтать, узнать, кто я и как здесь оказался.
        - Я плыл из Венеции в Ла-Рошель. Корабль затонул в шторм, я один выплыл на лодке. Оставил ее на берегу, - проинформировал его, чтобы завязать разговор.
        Насколько я знаю, трактирщик - это одно из средств массовой информации. Занимает второе место после цирюльника и специализируется больше по междугородным и международным новостям.
        - Да, шторм сильный был. Говорят, воды в залив столько нанесло, что остров почти весь затопило. Лошади на самой верхушке пережидали, - рассказал трактирщик. - А по какому делу направлялись в Ла-Рошель?
        - Найти богатого сеньора и наняться к нему на службу. Много лет воевал с турками, но теперь там дела совсем плохи, решил вернуться на родину, - на ходу сочинил я.
        - Никто их, проклятых, остановить не может! Прогневили мы бога, отвернулся от нас за то, что не помогли защитить Константинополь с его христианскими святынями! - уверенно заявил Безухий Жак.
        Я перевел разговор на Францию и узнал, что примерно в то время, когда турки захватили Константинополь, здесь закончили освобождать страну от англичан. Сделал это отец нынешнего короля Карл Седьмой, сын Карла Шестого, который в молодости, после моего исчезновения, сошел с ума, из-за чего и начались междоусобицы, в результате которых Францией какое-то время правил английский король. Потом, как предсказывали ясновидцы, появилась Орлеанская Дева и помогла Карлу Седьмому взойти на престол и освободить страну. Местных жителей это не сильно обрадовало, потому что стали платить больше налогов.
        - Что ты слышал о нынешнем короле Людовике? - поинтересовался я.
        - Говорят, очень религиозный человек. Много жертвует храмам и нищим, - ответил трактирщик.
        Короли все хорошие. Плохи всегда королевские советники. Как говорили на советском флоте, хорошее судно - хороший капитан, плохое - плохой старший помощник капитана.
        - В Бордо в ближайшее время кто-нибудь поедет? - спросил я.
        - В пятницу рыбу повезут на ярмарку, - ответил он.
        - А сегодня какой день? - поинтересовался я.
        - Вторник, - сообщил Безухий Жак.
        - А год от рождения Христа какой? - задал я более сложный вопрос.
        - Вроде бы тысяча четыреста семьдесят первый или второй, - поморщив лоб, ответил трактирщик. - Нет, все-таки второй.
        - Тоже все время путаюсь, - произнес я в свое оправдание. - Лошадь здесь можно купить?
        - Хорошую - вряд ли. У нас тут знатных людей нет, на хороших ездить некому, - рассказал он, - но простенькую, за десять-двенадцать экю, купить можно.
        Видимо, так уж повелось, что авантюристы из Гаскони приезжают на убогих лошадях.
        - Расскажи мне последние новости, законы, цены, - попросил я.
        Безухий Жак обрадовался свободным ушам и затарахтел без умолку. При этом не забывал поворачивать вертел. Когда курица была готова, подал ее в глубокой глиняной миске с синим орнаментом на боках в виде незамысловатых цветков. К тому времени потемнело, и он зажег лучину и воткнул ее в щель в стене у стола. Пришла и его жена. Она мыла посуду и участие в разговоре не принимала, только кивала головой, словно подтверждала слова мужа.
        Я съел примерно половину курицы, после чего в сопровождении Жаннет отправился наверх. Она привела меня в узкую комнату, которую почти всю занимала кровать. Стояла там еще и табуретка с дыркой, под которой располагалась пузатая глиняная посудина с широким горлом. Я снял сапоги и выставил их за дверь, чтобы не задохнуться от вонищи. Жаннет, воткнув лучину в стену, помыла мне ноги теплой водой из медного таза. Руки у нее были нежные, заряженные сексуальной энергией, которая стремительно перетекала в мое тело. Я заметил, что женщины с заметным дефектом лица более женственные и сексуальные, чем остальные, не зависимо от того, красивые или нет. Бог метит шельму, а дьявол - шлюху.
        3
        Проснулся я, когда в трактире еще было тихо. Отлив в широкогорлый кувшин под табуретом, опять лег. Начал думать, чем заняться в эту эпоху? Капитаном меня никто не возьмет, пока не докажу, что достоин этой должности. Придется наниматься на корабль охранником и зарабатывать деньги на собственный. Я решил продать тузик и, добавив денег, купить лошадь, на которой добраться до Бордо. В большом городе ответ на многие вопросы выживания можно встретить прямо на улице. В одиночку, конечно, рискованно путешествовать по лесным дорогам, но сидеть здесь до пятницы не хотелось. Тогда уж лучше плыть в Бордо на тузике. Где-то в пятницу вечером и доберусь.
        Внизу послышалось шлепанье босых ног, потом зазвенела крышка котла. Хлопнула дверь во двор. Я полежал еще немного, вдыхая запах сена, которым набит матрац. Запах этот возвращал в будущее, в деревню, в которой я проводил отпуска. Наверное, мой дом уже разграбили. У крестьян во все времена и во всех странах непрошибаемая уверенность, что обворовать горожанина - это правое дело.
        Внизу послышались тяжелые мужские шаги. Наверное, это Безухий Жак. Пора и мне вставать. В моей комнатушке было маленькое прямоугольное окошко, закрытое деревянной заслонкой, за которой не было ни стекла, ни хотя бы промасленной ткани. Небо было чистое. День обещает быть солнечным и теплым.
        Приоткрыв дверь, я крикнул:
        - Жаннет, принеси воды для умывания!
        - Сейчас принесет, шевалье! - послышался снизу голос Безухого Жака.
        Жаннет принесла теплую воду в том же тазике и кусок холста, заменяющий полотенце. Поставив тазик на табуретку и положив полотенце на кровать, молча посмотрела на меня, ожидая дальнейших указаний.
        Я не знал, какие дополнительные опции входят в плату за ночевку, поэтому сказал Жаннет:
        - Можешь идти.
        Я неторопливо побрился, затем умылся, используя свое мыло и радуясь, что впопыхах положил его и бритвенные принадлежности не в мешок с продуктами, а вместе с боеприпасами для винтовки. Когда плескался, услышал в коридоре шаги. Второй постоялец, которого я окрестил Фламандцем, ночевал в какой-то из соседних комнат, но это были первые шумы, которыми он обозначил себя. Странный тип. Мне пришло на ум, что он бегает от кредиторов.
        Фламандец сидел за столом на прежнем месте, медленно, даже как-то лениво, доедал вчерашнее крольчатину, запивая вином из глиняной кружки. На нем была кираса, покрытая черным лаком. У каждого свой утренний халат. Слева от тарелки занимал место шлем с длинным назатыльником и полями сбоку, прорезями для глаз и опускающимся забралом, которое закрывало нижнюю часть лица и верхнюю часть шеи. Раньше я такие не видел. Рядом со шлемом - кожаные перчатки с металлическими защитными пластинами. Справа от тарелки лежал меч длиной с метр в черных ножнах с золотыми деталями и позолоченной рукояткой. В ромбовидное навершие вставлен черный агат, похожий на тот, что в перстне. Странно было видеть обладателя такого дорогого оружия в таком дешевом трактире.
        Я прислонил к стене винтовку в чехле, сагайдак с луком и колчан со стрелами, положил рядом сумку с боеприпасами и бритвенными принадлежностями, а на стол под правую руку, подражая незнакомцу, - саблю в ножнах. Черт его знает, что у него на уме!
        Безухий Жак поставил передо мной глиняную миску с разогретой, недоеденной вчера курицей, дощечку с новым куском ноздреватого и дурновато пахнущего сыра и двумябольшими ломтями пшеничного хлеба, кувшин с красным вином и глиняную кружку, которую сам и наполнил.
        - Приятного аппетита, шевалье! - пожелал он.
        - Спасибо! - ответил я и принялся за еду.
        Я с превеликим удовольствием, точно наверстывая за пропущенные годы, налег на мясо и сыр. Обычно на завтрак ем мало, а в это утро быстро смолотил курицу и, добивая сыр, подумывал, не заказать ли еще кусок? От тяжелого выбора меня избавил шум на улице. К таверне подскакали всадники, не менее трех. Я слышал, как они спрыгнули с лошадей, привязали их к коновязи, которая слева от двери. Не придал бы этому значения, если бы не заметил, что сосед по столу, позабыв о еде, в которой ковырялся с неохотой, быстро надевает шлем и перчатки.
        В трактир зашли трое. На них были округлые шлемы с низким гребнем посередине, наносником, круглыми большими отверстиями для глаз и выступающими вперед, защищающими щеки боковыми частями, а над ушами были нашлепки, напоминающие большие наушники, благодаря которым воины напоминали чебурашек. В предыдущую эпоху такие шлемы назывались барбютами и встречались редко, обычно у незнатных охранников богатых сеньоров. На всех трех поверх кольчуг с длинными рукавами надеты кирасы, обтянутые черной тканью и черные шерстяные дорожные плащи, длинные, почти до пола. Подолы кольчуг, разрезанные спереди и, наверное, сзади, свисали до коленей, прикрывая верхнюю часть тупоносых сапог из толстой кожи. У среднего шпоры были позолоченные, у остальных - железные. Вооружены мечами, висевшими на перевязи, вышитой золотыми нитками у рыцаря и красными и синими у его подчиненных, и кинжалами. Остановившись на мгновение в дверях, они осмотрели зал и, доставая на ходу мечи из ножен, молча направились к нашему столу. Двое - к незнакомцу, а крайний правый, подчиняясь жесту рыцаря, ко мне. В этот момент хлопнула вторая дверь,
ведущая во двор, закрывшись за выскочившим от беды подальше Безухим Жаком. Поведение трактирщика заставило меня как можно быстрее вынуть саблю и кинжал из ножен.
        Стол был шириной сантиметров семьдесят, массивный, тяжелый. Нападавшему приходилось тянуться через стол, чтобы достать меня. Фехтовальщик он был посредственный. Я мог бы убить его быстро, но решил не слишком испачкать кровью одежду и доспехи. Поэтому, обойдя край стола вдоль стены, сам приблизился к нему. Отбив сильным ударом меч, прижался к врагу почти вплотную и левой рукой воткнул кинжал под подбородок и дальше. У нападавшего были темно-карие глаза. Они стали почти черными из-за расширившихся от боли зрачков. Глухо захрипев, он приоткрыл побледневшие губы, показав кончики пожелтевших зубов, сильно стертых, и из обоих уголков рта потекла алая кровь. Я повертел кинжал в ране, пока хрипение не затихло, выдернул его, почувствовав, как руку залила теплая кровь, и толкнул умирающего на стол, чтобы не валялся под ногами, не мешал биться.
        Фламандец пока держался. Его спасал стол, обойти который вдоль стены мог только один человек. Рыцарь пытался дотянуться до него через стол, но попадал в кирасу, не причиняя вреда.
        - Шевалье! - окликнул я его, хотя мог бы ударить исподтишка.
        Рыцарь мигом повернулся ко мне и нанес размашистый удар мечом. Я отпрянул и зашел за его правую руку. Следующий удар рыцаря был слева направо и снизу вверх. Я подправил его меч саблей, чтобы летел чуть выше и дальше, и шагнул право и вперед ровно настолько, чтобы загнать острие сабли ему в шею над металлическим ожерельем, прикрывающим ее, чуть выше кадыка. Он еще был жив, поэтому я отбил левой рукой его правую с мечом, а потом воткнул кинжал в желтоватый глаз. Лезвие кинжала царапнуло шлем, издав неприятный, скрежещущий звук. Рыцарь зарычал по-медвежьи, обдав меня вонью перегара. Я отпрянул, словно вонь могла ранить и физически. Рыцарь все еще был жив. Он собирался отомстить мне. Умереть, но отомстить. Удар нанес размашистый и сильный. Я опять отпрянул, а потом зашел за правую руку. Впрочем, это уже было ни к чему. Меч будто бы утянул рыцаря за собой, заставив повернуться ко мне правым боком, и упасть, ударившись головой в шлеме о лавку, которая стояла по эту сторону стола.
        Фламандец был таким же никчемным фехтовальщиком, как и его противник. Они бы, наверное, еще долго выясняли, кто бьется хуже, если бы я не ударил саблей плашмя по столу рядом с нападавшим. Он сразу повернулся ко мне и приготовился к защите. В этот момент и получил от Фламандца колющий удар в лицо, в рот. От боли он закрыл рот рукой в обычной кожаной перчатке. Второй удар, на этот раз рубящий, пришелся по перчатке. Меч разрубил ее и кисть до рукоятки другого меча. Раненый уронил оружие и опустил искалеченную руку, после чего получил несколько быстрых колющих ударов в лицо. Каждый следующий раз меч Фламандца втыкался все глубже. Его жертва не защищалась. Видимо, сознание уже отключилось, но тело не сразу поняло, что пора падать. Некоторые люди на удивление живучи. Особенно дураки. Подозреваю, что у них тело не сильно зависят от мозга, поэтому какое-то время могут обходиться без головы. В будущем будут утверждать, что блондинка, лишившись головы, еще неделю бегает по магазинам и примеряет шляпки. После очередного тычка Фламандца тело наконец-то поняло, что пора заканчивать, и завалилось назад, на
стену, по которой и сползло на пол, устланный грязным, затоптанным до трухи камышом.
        - Благодарю, шевалье! - произнес громким, на грани истерики голосом Фламандец.
        Я бы не удивился, если бы он заплакал от счастья.
        - Не за что, - бросил я, вытирая кровь с сабли и кинжала о стол.
        Прикрепив саблю к ремню, занялся убитыми мной. Снял с них шлемы, плащи, кирасы, кольчуги, сапоги. Грязные рубахи и короткие порты, похожие на семейные трусы, оставил. У солдата в поясе были спрятаны шесть денье, а вот в кожаном кошеле, висевшем на поясе рыцаря, монет было много, золотых и серебряных. Две золотые монеты были французские. На аверсе у них изображен щит с тремя лилиями, над ним корона, над ней солнце с шестью изогнутыми лучами, напоминающими хвосты головастиков, а на реверсе - крест, концы которого заканчивались лилиями. Как рассказал мне вчера Безухий Жак, это экю - новая монета, введенная Людовиком Одиннадцатым. Франк все еще равен ливру и состоит из двадцати су, а су - из двенадцати денье, но теперь он, как и ливр, счетная единица. Курс экю плавающий. На сегодняшний день один экю приравнивался к одному франку и восьми су. Третьей золотой монетой был английский розенобль с изображенной на обеих сторонах розой. По словам Безухого Жака, розенобль равен десяти серебряным шиллингам. Такие монеты вроде бы перестали чеканить, но они еще в ходу. Четвертой золотой был тоже английским,
назывался ангелом и весил примерно вдвое меньше розенобля. По заверению трактирщика, это самая популярная монета в Англии. Само собой, среди богатых. Свое название получил из-за изображенного на реверсе архангела Михаила, поражающего мечом дракона. На аверсе - корабль с мачтой в виде креста и надпись на латыни «По Креста твоего, избавь нас, боже, наш искупитель». Ангел равен шести шиллингам и восьми пенсам. Пятый золотой оказался гульденом города Любека с лилиеобразным крестом на одной стороне и мужиком с ногами-спичками на другой. Серебро представляли турские гроши (гро турнуа), равные двенадцати денье, его собратья английский гроут с головой в короне с четырехрадужным обрамлением на аверсе и крестом на реверсе и пражский грош с короной на одной стороне и шагающим на задних лапах львом на другой, а также семь наполовину медных денье. Безухий Жак просветил меня, что король строго-настрого запретил хождение иностранных монет во Франции. Их надлежало обменивать у назначенных королем менял по установленному курсу, явно заниженному, но, как понимаю, многие не знали о королевском указе и знать не хотели. Я
решил, что пражского гроша с лихвой хватит на оплату моего пребывания в трактире, поэтому кинул его на стол рядом с куриными костями. Заодно избавил себя от необходимости лишний раз нарушать королевский указ. Поскольку Фламандец сразу после боя стремительно вышел из зала во двор, я обобрал и третий труп. У этого денег было еще меньше, всего три денье. Шлем, кирасу и плащ рыцаря надел, остальное завернул и завязал в другие два плаща. За две ходки вынес на улицу трофеи и свое оружие.
        К коновязи были привязаны три лошади. В центре - вороной жеребец, скакун среднего качества, а по бокам - соловый и рыжий, оба намного хуже. Лодка мне теперь ни к чему. Старый рыбак вчера оказался в нужное время в нужном месте и стал богаче, потому что подобное произошло со мной сегодня. В переметной суме, прикрепленной к седлу вороного, был большой кусок копченого окорока и каравай хлеба. Я приторочил трофеи к седлу рыжего, а винтовку и сагайдак с колчаном - к седлу вороного. Соловая лошадь как бы трофей Фламандца.
        Он выехал со двора на сером жеребце, дорогом иноходце, остановился, наблюдая за мной.
        Когда я привязал повод рыжего к седлу вороного и сел на последнего, Фламандец спросил:
        - Третьего оставил мне?
        - Его хозяина убил ты, - ответил я.
        - У меня к тебе предложение: если проводишь меня до Тура, получишь и третьего коня, - сказал он.
        - Мне показалось, что ты кому-то очень сильно мешаешь. Рядом с тобой может случиться так, что мне и одной лошади будет много, - сказал я.
        - Добавлю десять экю, - повысил Фламандец.
        - Тридцать, - потребовал я.
        Сошлись на двадцати пяти. Звали его Жаном Дайоном, сеньором дю Людом. Я подумал, что сеньоры в эту эпоху измельчали.
        - Мне кажется, нам надо поторопиться, - сказал он после того, как мы познакомились.
        - Тебе виднее, - произнес я.
        Называть его на «вы» у меня язык не поворачивался. Льстить ему мне ни к чему. Провожу до Тура - и разбежимся. Я отправлюсь в Ла-Рошель, попробую там найти применение своим талантам.
        Мы поскакали по дороге. Вскоре пересекли вброд реку. Дальше дорога пошла между болот. Засаду на них не устроишь, поэтому я снял шлем, вытер большим темно-синим носовым платком мокрые от пота волосы.
        - Откуда ты приехал? - поинтересовался Жан Дайон.
        - Из Болгарии, - ответил я. - Воевал там с турками.
        - Святое дело! - уважительно произнес мой работодатель.
        Мне показалось, что он пытается льстить. Наверное, дела его совсем плохи. Вряд ли он отправился в путь один. Значит, у сопровождавших появлялись веские причины расстаться с ним или с жизнью.
        Часа через два мы въехали в лес. По обе стороны дороги росли высокие деревья, в тени которых было не так жарко. Я на всякий случай приготовил лук. Сеньор де Люд рассматривал его с интересом.
        - Турецкий? - спросил он.
        - Татарский, - ответил я. - Турецкие меньше, другой формы и не такие тугие.
        - У меня не хватило терпения научиться стрелять из лука, - произнес он таким тоном, что непонятно было, огорчается или хвастается.
        - Всему не научишься, - утешил его.
        В полдень мы сделали остановку на берегу широкого ручья. У Жана Дайона, сеньора дю Люда, с собой был приличный запас еды: копченый окорок, вяленая рыба, вареные яйца, сыр, хлеб, бурдюк с белым вином, очень хорошим.
        - Ешь, сколько хочешь, - предложил он. - В Бордо пополню запасы.
        - Нам лучше не заезжать в Бордо. Там нас будут искать, - сказал я.
        - В деревнях еще опаснее ночевать, - возразил Жан Дайон.
        - Согласен. Поэтому будем ночевать в лесу, - решил я.
        - В лесу еще опасней! - воскликнул он. - Разбойники, хищные звери!
        - Летом самый страшный хищник - это человек. Да и зимой тоже. А лесные разбойники по ночам спят. У них днем слишком много работы, устают сильно, - объяснил я. - Если боишься меня, то можешь ночевать в трактирах, а утром будем встречаться возле городских ворот и ехать дальше. Погибать из-за трусливого дурака я не хочу. Выбери что-то одно - страх или глупость, приняв к сведению, что если бы я хотел убить тебя, то давно бы сделал это.
        Судя по тому, как напряглось его лицо, именно этого сеньор дю Люд и опасался не меньше, чем преследователей.
        - Мы с тобой заключили договор. Пока он действует, можешь спать спокойно. Я доставлю тебя в Тур или куда там тебе надо. При условии, что будешь делать, что скажу, - добавил я.
        - Мне остается только поверить тебе на слово! - произнес он со льстивой улыбкой, хотя заметно было, что не верит мне. - Если сдержишь его, не пожалеешь.
        Часа через два мы обогнали купеческий обоз из двух десятков арб, нагруженных большими бочками с вином. Обоз охраняли десяток конных и десятка два пеших воинов. Службу выполняли ни к черту. Мы приблизились к последней арбе метров на двадцать, после чего нас наконец-то заметили. Убедившись, что нас всего двое, опять расслабились.
        - Давай присоединимся к ним. Так безопаснее будет, - предложил Жан Дайон.
        - Нет, - ответил я, не посчитав нужным объяснять свой отказ.
        Мы обогнали обоз. Я специально придержал лошадь, поравнявшись с командиром охранников, пожилым латником в шлеме-барбюте и кирасе с вмятиной на левом боку.
        - Далеко до Бордо? - спросил я.
        - Два лье осталось или чуть больше, - ответил командир охранников.
        Значит, примерно девять километров. Пора подыскивать место для ночевки. Обогнав обоз и проскакав еще с километр, въехали в большую деревню дворов на пятьдесят. Вот уж что не меняется веками! И дома, и крестьяне остались такими же, какими были почти сто лет назад. Возле двора побогаче я предложил остановиться и попить молока. Его в глиняном кувшине емкостью литра на три, две глиняные кружки и буханку свежего хлеба принесла нам хозяйка - пожилая женщина в старой полотняной косынке и рубахе, босая. Она молча наблюдала, как мы пьем молоко. То же самое делали и соседи, а детвора сбежалась, наверное, со всей деревни. Мы для них что-то типа рекламного ролика о предметах роскоши в скучном и однообразном течении бедной жизни. Осилив кувшин и треть буханки хлеба, остальные две трети забрали с собой. Жан Дайон заплатил женщине три денье. Судя по ее лицу, это было ровно столько, сколько надо. Благородный человек дал бы или больше, или ничего. Крестьяне-мужчины проводили нас внимательными взглядами. Два богатых путника - заманчивая добыча.
        Отъехав от деревни километра на три, мы пересекли очередную узкую и мелкую речушку, и я предложил остановиться на ночлег.
        - Рано еще! - попытался возразить сеньор дю Люд.
        - Переехать на ту сторону Гаронны до темноты мы не успеем, а ночевать в Бордо опасно, - объяснил я на этот раз свое решение. - Мы ведь договорились, что ты полностью доверяешь мне.
        - Хорошо, будь по-твоему, - согласился он.
        Мы свернули в лес. Я проследил, чтобы не осталось следов. Лес был густой, поэтому пришлось спешиться и вести лошадей на поводу. Преобладали сосны и дубы. Через несколько столетий на месте этих лесов будут в лучшем случае виноградники. Вскоре вышли на поляну, на которой расседлали лошадей, спутали им ноги и отпустили пастись. Я снял шлем и кирасу, чтобы легче было двигаться, взял лук и стрелы и вернулся к дороге. Если крестьяне отправились за нами в погоню, они могли засечь, где мы свернули в лес.
        Оказалось, что я был о крестьянах слишком хорошего мнения. Вместо них по дороге проехал тот самый обоз с вином. Я подумал, что, имея пять-семь отчаянных парней, без особых проблем захватил бы его. Видимо, криминогенная обстановка в королевстве Франция заметно улучшилась.
        Я уже собирался вернуться к месту ночевки, когда услышал стук копыт. Скакали небыстрой рысью. Десять латников и командир-рыцарь. Они были словно братья-близнецы тех, что напали на нас в таверне. Видимо, форменная одежда вошла в моду. Подняв фонтаны брызг, всадники пересекли речушку и понеслись в сторону Бордо. Надеюсь, командир охранников обоза подскажет им, что именно туда мы и поскакали. Мне даже стало интересно, кому это так много и на какое неожиданное место насыпал соли мой попутчик?!
        Он нарвал травы и соорудил себе ложе, накрыв одним из трофейных плащей, который выделил я. Для человека явно не военного, не имеющего богатого опыта походов и ночевок под открытым небом, сделал он это достаточно умело. Подозреваю, что он выходец из низших слоев, скорее всего, из разбогатевших крестьян.
        - За тобой гонится отряд из одиннадцати человек. Только что проскакали в сторону Бордо, - сообщил ему.
        Жан Дайон, сеньор дю Люд, мигом побледнел. Если хочешь что-то выведать у человека, задавай вопросы, когда он в возбужденном состоянии. Причем обращать надо внимание не на то, что он отвечает, а на то, как реагирует на вопросы.
        - Задолжал кому-то большую сумму? - предположил я наиболее распространенный вариант.
        Еще до того, как он ответил, я понял, что промазал.
        - Я никому ничего не должен, - заверил Жан Дайон.
        На втором месте после денег в причинах грехопадения идет секс.
        - Чью-то дочку испортил? - спросил я.
        Опять мимо.
        - Нет, - коротко ответил он и насторожился.
        Я понял, что третий вопрос будет лишним.
        - Мне плевать, что и кому ты сделал, - сказал я. - Не судите, да не судимы будете!
        - Аминь! - перекрестившись, согласился он.
        - Я скоро вернусь, а ты набери дров для костра, - приказал ему.
        - Хорошо, - покорно произнес Жан Дайон.
        Я прошел к реке, а потом вдоль ее берега. Смеркалось. Сейчас животные придут на водопой. Я собирался найти место, где к берегу выходит звериная тропа и сесть там в засаде. Добыча оказалась намного ближе. Косуля-самец выскочила из травы метрах в пятнадцати от меня. Издавая звуки, напоминающие собачий лай и высоко вскидывая круп, поскакала прямо. Если не повезет, то и косуля облает. Первая стрела попала ей в шею у спины. Косуля «клюнула» головой и продолжила бег. Вторая стрела вонзилась чуть ниже головы. У животного еще хватило сил подпрыгнуть, но потом завалилось головой вперед, высоко вскинув задние ноги. Когда я подошел, она еще была жива. Попыталась встать, но ноги не слушались. Глаза большие и взгляд совсем человеческий. Мне показалось, что она плачет. Некоторых животных мне убивать тяжелее, чем людей. Наверное, потому, что от них меньше вреда. Я перерезал ей горло, чтобы не мучилась и стекла кровь, выдернул обе стрелы. Одна была сломана. Придется заказывать новую. Такой длины, как у меня, массово не производят.
        Жан Дайон не только насобирал хворост, но и развел костерок и разложил еду, приготовившись поужинать.
        Увидев косулю, он плутовато улыбнулся и сообщил:
        - Король запретил всем подданным охотиться в его лесах. Нарушителю на первый раз отрубают правую руку, а на второй - голову.
        - Если ты не расскажешь, он и не узнает, - шутливо отмахнулся я.
        - Не расскажу, - заверил Жан Дайон.
        К нему вернулось чувство юмора, значит, справился со страхом.
        Самый лучший шашлык получается из парного мяса. Мне кажется, вместе с парным мясом запекается и частичка души животного. Она и придает неповторимый вкус. Никакие маринады не способны на такое.
        Жан Дайон собирался сделать мне одолжение, отведав запеченного на углях мяса, но быстро распробовал и с жадностью проглотил несколько порций. Я только успевал нанизывать мясо на шампуры их веток березы.
        - У турок научился так готовить мясо? - поинтересовался он.
        - Да, - ответил я.
        Всё равно он не знает, где находятся Кавказские горы и какие народы там живут.
        После ужина я сказал:
        - Спи. Когда взойдет луна, поедем дальше.
        - Ночью?! - возмущенно воскликнул он.
        - Ночью, - подтвердил я. - Нам надо по темноте проехать мимо Бордо. Возле него повернем на восток, на Лангон, а там переправимся через Гаронну и поедем на Бержерак, Перигё, Лимож. Нас наверняка будут искать на дороге на Ангулем.
        - Как скажешь, - не стал спорить сеньор дю Люд и поделился наблюдением: - Для иностранца ты хорошо знаешь наше королевство.
        Он уже выслушал мою историю о кораблекрушении и о том, что я сын фессалийского рыцаря, изгнанного из своего феода турками.
        - Бывал в этих краях в детстве и юности вместе с отцом, - пояснил я. - Он со своим отрядом охранял купеческие караваны, пока не погиб от стрелы разбойника. После чего я взял его доспехи и оружие и отправился воевать с неверными.
        Эта версия объясняла не только хорошее знание географии, но и языков. Произнося ее, поймал себя на мысли, что верю в то, что придумал. В мечтах мы проживаем вторую жизнь, в которой есть всё, чего не хватает в первой, включая приятные неприятности.
        4
        До Лиможа мы добрались без приключений. Ночевали в лесу. Продукты покупали в деревнях. Платил Жан Дайон. Ровно столько, сколько надо. Но ели мы столько, сколько хотели, не экономили. Я охотился, в основном на фазанов. Готовил их, запекая в глине, чего мой попутчик раньше не умел, но быстро научился.
        Я собирался в очередной раз заночевать в лесу, но Жан Дайон, сеньор дю Люд, уверенно произнес:
        - Здесь нам уже нечего опасаться. Заночуем в городе.
        Я ему поверил.
        Лимож если и изменился с тех пор, как я присутствовал при его осаде, а потом Черный Принц навел здесь конституционный порядок, уничтожив всех жителей, то я не заметил этого. Разве что пригороды увеличились и стали богаче. Мы остановились в большом и чистом трактире, в котором подстилка на полу была сравнительно свежая, а матрацы набиты пером. Впрочем, на количество клопов это никак не повлияло. Мое шелковое белье с трудом отражало их атаки. Наших коней накормили овсом, а мы поели вареной говядины, потому что печеное мясо порядком надоело. И вино заказали самого лучшее. То, что покупали у крестьян в деревнях, было слишком далеко от совершенства.
        Утром мы присоединились к купеческому обозу, направлявшемуся в Тур. Жана Дайона, сеньора дю Люда, словно подменили. Чем дальше мы отъезжали от Лиможа, тем высокомернее становился. Впрочем, выпендривался он перед купцами, возницами и охранниками, со мной вел себя корректно. Наверное, предполагал, что я еще пригожусь.
        Районы Франции, через которые мы проезжали, стали многолюднее. Все поля засеяны, виноградники ухожены. Кстати, поле может быть не огорожено, а виноградник обязательно обнесут кладкой из камней или на худой конец оградой из жердей. На холмах сады, оливковые и каштановые рощи. На лугах и полях под паром пасется упитанный скот. В дубовых рощах стада свиней, мало отличавшихся от диких. Появилось много новых замков. Они были теперь не только и не столько убежищем от врага, сколько удобным и богатым жильем. По словам Жана Дайона, многие замки построены чиновниками, купцами и даже разбогатевшими ремесленниками. В предыдущую эпоху некоторые очень богатые чиновники с позволения короля тоже возводили замки, но им обычно давали и рыцарское звание. Теперь строили все, у кого водились лишние деньги и понты. В двадцать первом веке я был уверен, что в Средневековье замки строили только рыцари. Новоделы более поздних эпох в счет не шли. Наверное, спорил бы до хрипоты, если бы мне сказали обратное. Нахватав верхушек из книг по истории, в которых излагается обычно наиболее вероятная версия, мы считаем, что все было
именно так. При этом забываем, что предложи трем человекам описать, допустим, как выглядит и одевается типичный москвич или парижанин в начале двадцать первого века, получишь три разных варианта. Про законы и их исполнение я вообще молчу. С историками ситуация и еще замысловатее. Когда встречаются два историка, у обоих сразу возникает по каждому вопросу не менее трех вариантов: собственный, неправильный и компромиссный. Последний вариант обычно и попадает в учебники.
        За время моего отсутствия мода изменилась. Говорят, законодателем моды последние десятилетия было Бургундское герцогство - самая богатая территория во всей Западной и Центральной Европе. Основным верхним платьем теперь стал гаун, длинный или короткий, чаще однобортный. Это его длинные рукава собирались у плеч, образуя подобие буфов, которые назывались мауатр. Стали делать разрезы, вертикальные и горизонтальные, чтобы была видна рубашка из тонкой ткани. Я сразу вспомнил джинсы с прорехами, чтобы была видна красивая кожа или какая-нибудь. Котарди сменили куртки без рукавов - джеркин и жакет. Жиппон превратился в дублет с высоким воротником, подбитыми ватой или пенькой грудью и плечами, плотно облегающий торс и с разрезом спереди, зашнурованным слабо, чтобы была видна рубаха. Такое впечатление, что эта мода придумана для того, чтобы показывать, что рубаха имеется. Все еще в моде обтягивающие шоссы (чулки), но теперь к ним добавился гульфик. Носы пуленов стали длиннее, хотя, казалось бы, куда еще?! Но попадались и туфли с грубо скошенными, короткими, тупыми носами. По-прежнему носят капюшоны, но все
чаще под или над шляпой. Головные уборы стали, так сказать, хитом этой эпохи. Каждый выпендривался, как хотел. Шляпы были самых разных фасонов и размеров и из самых разных материалов. На них перебрались плюмажи со шлемов. Богатые носили обрезанные страусовые перья, бедные - фазаньи, орлиные, петушиные. Ленты на тулье украшали драгоценными камнями и медальонами из благородных металлов, часто с ликами святых. Многие отрезали поля спереди и заполняли просвет шнуровкой из золотых или шелковых тесемок, обычно разноцветных. Одежда женщин, как ни странно, почти не изменилась. Только в шляпках дамы и отводили душу. Женские шляпы стали выше и шире, обзавелись проволочными каркасами, на которых натягивалась кисея. Каркасы наклоняли назад под углом сорок пять градусов. Такой фасон назывался «бабочка», хотя часто был в виде улья или корзины. Второй распространенной разновидностью были рогатые шапки, эннены, а третьей - высокие островерхие колпаки, в которых в двадцать первом веке было принято изображать средневековых волшебников. Наверное, догадывались, что колдовство - дело не мужское. Волосы у замужних женщин
спрятаны, а девушкам все еще разрешено рекламировать товар. Когда среди встречных попадалась девушка, наши возницы и охранники обязательно высказывались по поводу ее волос.
        Еще возницы и охранники развлекались в пути пением песен, особенно по утрам, когда было не жарко. В основном пели ядреные сатирические куплеты, в которых высмеивали всех, начиная со своего сословия и заканчивая королем. Последний, по их мнению, драл со своих подданных три шкуры и раздавал деньги фаворитам и толстопузым святошам. К вечеру затягивали что-нибудь лиричное. С каждым днем, по мере удаления от дома, песни становились все грустнее. Тексты были примитивные, скомпонованные без оглядки на логику и размер, но, как ни странно, цепляли за душу. Поэзия - шут математики.
        При этом короле во Франции появились почтовые станции. Они располагались через каждые километров двадцать пять. Это были каменные здания с защищенным высоким каменным забором двором, в котором была большая конюшня со сменными лошадьми. Каждый день мимо нас проносились гонцы. Судя по ним, государственная машина работала исправно.
        Тур тоже изменился не сильно, в основном прирос пригородами. Перед городом к обозу подъехал отряд из двух десятков латников. Отец нынешнего короля завел регулярную армию. Тех, кто в ней служил, называли жандармами. В мирное время их привлекали для выполнения полицейских функций. Жандармы внимательно осмотрели всех охранников и возниц, о чем-то переговорили с купцами. Затем направились к нам с Жаном Дайоном, сеньором дю Людом. Я предположил, что сейчас будет долгий и нудный разговор, если не сойдемся в цене. У меня с собой нет никаких документов. Паспортов в эту эпоху не было, но человек с оружием обязан был иметь клочок бумаги с печатью знатного сеньора, в которой указывались имя, приметы, маршрут и цель путешествия. В противном случае могли обыскать и задержать на неопределенный срок, пока кто-нибудь уважаемый не подтвердит, что знает тебя. К рыцарям обычно не приставали, но те и не путешествовали в одиночку, без слуг и охраны. Эпоха донов Кихотов еще не наступила.
        У Жана Дайона бумага была и довольно серьезная, судя по тому, как надменное выражение лица капитана жандармов - крупного, красномордого мужлана, явно не благородного, - сменилось на угодливое.
        Капитан перевел взгляд на меня и спросил:
        - Он с вами, сеньор?
        - Да, - подтвердил Жан Дайон, после чего тоном, не терпящим возражений, произнес: - Подождите, поводите меня в Плесси.
        - Как прикажите, сеньор! - бодро согласился капитан жандармов и отъехал к своим подчиненным, чтобы не мешать нашему разговору.
        Мне кажется, французы, даже крестьяне, рождаются с чувством такта. Они и подойдут неназойливо, и поговорят ненапряжно, и отвалят вовремя. Если, конечно, дело не касается денег. Тогда французы становятся чересчур настырными и скандальными. Особенно ярко это будет проявляться у официантов, которым недодашь чаевые, не зависимо от того, по делу или нет. С другой стороны, французы, чтобы не испортить тебе настроение, ни за что не укажут на твой промах, дефект в одежде и прочие мелочи, но и насмехаться по этому поводу будут только в своем кругу.
        Сеньор дю Люд - в чем я больше не сомневался - достал из потайного кармана гауна кожаный кошель, вышитый золотыми нитками в форме двух сердец, пересекающихся краями, отсчитал и отдал мне двадцать пять золотых монет, после чего отвязал второго коня и вручил мне повод.
        - Как договаривались! - торжественно молвил он.
        - Всё правильно, - подтвердил я и предложил: - Будет нужна высокооплачиваемая помощь, всегда готов!
        Я преднамеренно назвал его на ты. Пусть он и сеньор, но, скорее всего, нувориш, а я, как-никак, столько жизней в рыцарях, был и князем, и герцогом.
        - Несколько дней пробуду в Туре, а потом поеду в Ла-Рошель, наверное, - предупредил я.
        - Думаю, понадобишься, и в ближайшее время, - сказал он и посоветовал: - Остановись в трактире у Долговязого Шарля. Купцы покажут. - После чего бросил: - До встречи! - и повернул на дорогу, ведущую от города.
        Жандармы последовали за ним.
        Купцы мне показали трактир Долговязого Шарля. Кстати, Шарль - это так стали произносить имя Карл. Трактирщик был лет сорока пяти от роду, худ и высок, не меньше метра восьмидесяти пяти сантиметров, что для данной эпохи редкость. У него были широкие скулы и поросшие рыжеватой щетиной впалые щеки. Нос небольшой и конопатый, что тоже редкость в этих местах. Видимо, или он сам, или его предки перебрались сюда из Германии или Швеции. На голове у него, несмотря на жару, была вязаная, шерстяная шапка, скрывающая рыжие волосы, а поверх длинной полотняной рубахи надет короткий кожаный жилет. Были ли на нем порты - сказать не могу, потому что рубаха доходила до середины голеней, но чулок точно не носил. Покрытые густыми рыжими волосами ноги были обуты в сандалии с петлями для больших пальцев. В его трактире было три стола, за одним из которых перед большим кувшином вина сидели четверо гуляк, и что-то типа стойки, за которой рыжеволосая девушка лет шестнадцати мыла посуду в деревянном ушате, поставленном на короткую лавку.
        - Шевалье хочет жить в лучшей комнате? - с легким, почти незаметным акцентом спросил после обмена приветствиями Долговязый Шарль.
        - Шевалье предпочитает разумное соотношение комфорта и цены, - ответил я.
        Он правильно понял мою заумную фразу и сообщил:
        - Есть и такая. Пять денье в день, еда отдельно.
        - Приготовь мне курицу. И я хотел бы помыться с дороги, - сказал я.
        - Сейчас приготовим бадью с горячей водой, - пообещал Долговязый Шарль и приказал рыжеволосой девушке: - Розали, проводи шевалье в угловую комнату.
        У рыжих всегда резкий запах тела. Или так кажется потому, что сильно отличается от тех, что имеют брюнеты и блондины. Иногда он мне приятен, иногда нет, в чем они для меня не отличаются от брюнетов и блондинов. У девушки был приятный, сексуальный. Поскольку она поднималась по лестнице на второй этаж первой, ее довольно таки выпуклая задница была у меня прямо перед глазами. Когда мы пошли по коридору, я хватанул рукой за упругую выпуклость. Розали придурковато хихикнула. Видимо, это была обязательная часть ритуала поселения в трактире.
        Кровать в комнате была рассчитана не менее, чем на троих. Две большие подушки лежали поверх двух шерстяных одеял, небольших, которых едва хватило, чтобы закрыть матрац, набитый пухом. Кроме табуретки с дыркой и ночной посудиной в углу у двери, был еще и ларь с висячим замком. Ключ торчал в замке.
        - Если сеньору перед сном что-нибудь понадобится, я могу прийти, - сообщила Розали и, чтобы понял, что мне может понадобиться, добавила: - Три су.
        Столько, как меня просветил Жан Дайон, получал в день пехотинец. Так у него и работа была легче, безопаснее и приятнее. Скорее всего, она - дочь Долговязого Шарля. Хорошо он наладил семейный бизнес.
        Я теперь был богатеньким буратиной, поэтому согласился:
        - Приходи.
        Сложив в ларь трофеи, кроме кирас, которые все не влезали, и верхнюю одежду и большую часть денег, закрыл на замок и спустился вниз. В глухой подсобке, освещенной лучиной, меня поджидала большая бадья с горячей водой и Розали с куском вонючего мыла и большим полотняным полотенцем. По собственной инициативе она принялась намыливать меня. Действовала умело. Настроение у меня поднялось моментально. При этом взгляд у нее был спокойный, рассудочный, как на добычу, которая уже в капкане, никуда не денется. Так смотрят женщины, не имеющие понятия ни о вагинальном оргазме, ни о боли при соитии. Наверное, она ждала, что прямо сейчас заработает несколько монет. Я пересилил себя. Секс на бегу - деньги на ветер. Разочарованная Розали вытерла меня полотенцем, помогла одеться.
        Не меньше был разочарован и Долговязый Шарль, не услышав возню в подсобке. Он молча подал мне вино, курицу, сыр, соленые маслины и хлеб, после чего ушел во двор. Делать в зале ему больше нечего было, потому что четверо пьяниц расплатились и разошлись по домам. Наверное, трактирщик отправился в конюшню, чтобы дать сена моим лошадям. Я решил не продавать солового жеребца и остальные трофеи, а сформировать рыцарское «копье», с которым легче устроиться на службу. Оно теперь состоит из шести человек: самого рыцаря; кутильера (оруженосца), который назван так по кинжалу для добивания раненых врагов и который сопровождал рыцаря в бою; пажа, который вез пеннон или баннер и выполнял обязанности слуги; трех конных лучников. Рыцарь обязан снабдить их всех оружием и доспехами. У меня пока что лощадей хватает только на одного помощника, а доспехов и оружия - на двоих
        В трактир зашел мужчина лет тридцати двух, одетый прилично, но не богато. Я почему-то подумал, что он - бастард. У внебрачных детей до старости остается привычка тянуться вверх.
        - Сеньор, у меня такое несчастье… - начал он.
        Я решил, что сейчас услышу жалостливую историю и в конце ее просьбу «сколько не жалко». Оказалось, что я недооценил этого бастарда.
        - …Я то ли здесь, то еще где-то в другом месте потерял золотую цепочку с образом святого Мартина, - он описал, как выглядит медальон с изображением покровителя города Тура. - Если вдруг найдете, я заплачу за него десять экю. Это намного больше, чем стоит золото, из которого они изготовлены. Семейная реликвия, понимаете?
        - Понимаю, - произнес я, продолжая поглощать курицу и вино и наслаждаясь его актерским талантом.
        Как рассказал Жан Дайон, постоянно действующих театров пока нет, но в городах часто сооружают подмостки с декорациями и показывают мистерии религиозного содержания, прерывая их комическими сценками. Обычно это вольный пересказ Библии. Причем всей. Такие представления длятся по несколько дней, и смотрит их весь город. Актером может стать любой, хотя уже появились полупрофессиональные труппы, которые исполняют одно и то же произведение, перемещаясь из города в город и перевозя с собой часть декораций.
        - Я зайду завтра вечером, - пообещал бастард и ушел.
        Подельник появился примерно через полчаса, когда я, сытый и довольный, потягивал белое сладковатое вино, скорее всего, местное. Если проживу во Франции еще лет двадцать, научусь по вкусу определять, из какого региона вино. Второй мошенник был лет двадцати, с кудлатой головой, одетый в грязную рубаху и босой.
        - А где трактирщик? - убедившись, что Долговязого Шарля нет, спросил он.
        - На дворе, - ответил я. - А ты хочешь продать найденную золотую цепочку с образом святого Мартина?
        - Да, - после паузы, признался он.
        - И за сколько? - поинтересовался я.
        - За пять экю. Она стоит намного дороже… - начал было мошенник, но сразу запнулся.
        - Если дашь мне посмотреть цепочку, разрешу доесть курицу, - предложил ему.
        Он положил на стол передо мной тонкую золоту цепочку с овальным образком, на котором был изображен мужик с поднятой вверх рукой, а я придвинул к нему тарелку с остатками курицы. Цепочка и медальон тяжеловаты. Или действительно золотые, или умело позолотили другой тяжелый металл. В любом случае цена этому изделию - не больше двух экю. Я отдал ее неудачливому мошеннику.
        - Забирай ее, курицу и хлеб и вали отсюда, - предложил я.
        - Спасибо, сеньор! - пробурчал кудлатый малый набитым ртом, повесил цепочку с образком на шею, зажал в руках кусок курицы и ломоть пшеничного хлеба и пошел к двери на улицу.
        В это время в зале появилась Розали. Мне показалось, что она удивилась, увидев золоту цепочку на шее мошенника.
        - Зачем шевалье угощает всяких попрошаек?! - воскликнула девушка, когда он вышел из трактира.
        - Затем, что я умнее его, твоего отца и тебя, - ответил я и предупредил на всякий случай: - У меня здесь назначена встреча. Если меня не найдут, вы с отцом будете висеть на площади.
        В прошлую эпоху ходило много рассказов о том, как тот или иной трактирщик разбогател на одиноких путниках. Тела скармливали другим постояльцам или свиньям. Поэтому я в трактирах из мясных блюд заказываю только птицу.
        - Как вы могли такое подумать, шевалье! - очень даже искренне возмутилась Розали. - Мы - честные люди, а не убийцы какие-нибудь!
        - Тебе виднее, - сказал я. - Убирай со стола и приходи ко мне.
        Сиськи у нее были конусами, с большими упругими сосками на верхушках. Она тихо и, как мне показалось, удивленно постанывала, когда я целовал их и одновременно ласкал рукой промежность. Видимо, привыкла к сексу по-солдатски, грубому и быстрому. Сейчас я покажу ей, как много нам открытий чудных готовит интернета дух. Годам к сорока я был уверен, что знаю о сексе всё. Потом интернет достиг уровня всепланетной помойки, в которой я нашел много жемчужных зерен, касавшихся, в том числе, и сексуальных отношений. Впрочем, освоив технику, становишься ремесленником, а чтобы превратиться в мастера, чувствующего партнершу, умеющего повести ее за собой, требуются исходные данные. Если они есть, их можно развить, а если их нет, никакие мануалы не помогут. Розали стонала всё громче и даже пыталась вырваться. Пока не кончила первый раз. Дальше она только стонала. Представляю, каково сейчас ее папаше, с которым, я уверен, она тоже кувыркается. Нет ничего больнее ранящего самолюбие, чем осознание, что твоей женщине с другим лучше, чем с тобой. Поревев затем от счастья, Розали сделала мне большое одолжение, оставшись
бесплатно до утра. Женщины любят делать подарки мужчинам. За счет мужчин.
        5
        Утром Долговязый Шарль старался не встретиться со мной взглядом. Это было не трудно, потому что обслуживала меня за столом его дочь. Вся еда была похожа на вчерашнюю, но намного вкуснее. То ли мне после разговения жизнь стала казаться ярче, то ли Розали поскребла по отцовским сусекам и выставила всё самое лучшее.
        После завтрака я отправился в город. В прошлую эпоху бывал здесь проездом. Тогда город имел две стены и два рва. Внешнюю, малую стену сделали ниже и толще, присыпав к наружной стороне землю, поэтому стала похожа на вал, на вершине которого соорудили площадки для артиллерийских орудий. Сейчас пушек на позициях не было. Над башнями и сторожевым ходом были крыши из гонта - деревянных дощечек. Ворота охраняли воины в железных шапках с широкими и опущенными вниз полями и кирасах, вооруженные короткими пиками и топорами. На меня не обратили внимание. Стражников больше интересовали те, кто нес или вез в город какой-нибудь товар. За каждый надо было заплатить пошлину.
        Центральна улицы была вымощена и без канавы в центре, по которой стекают помои. При этом мостовая относительно чистая. Видимо, домовладельцев заставляют убирать ее, а они - люди не бедные. Улица была шириной метров пять, но только на уровне первого этажа. Каждый следующий этаж на полметра-метр выступал наружу. Делали эти выступы не столько для того, чтобы увеличить площадь жилья, сколько для того, чтобы дождевая вода не размывала нижние стены. Дома были фахверковые: каркас из толстых деревянных стоек, балок и раскосов, а стены из плетеного основания из лозы, заполненного саманом из глины, армированной соломой или камышом. Щели заделывали овечьей шерстью, смешанной с известью. Потом стену штукатурили и белили. Каркас оставляли на виду. Он визуально расчленял белые стены, придавая домам выразительность. Несмотря на свою хлипкость, некоторые такие постройки дотянут до двадцатого века, и я увижу их в Германии и подивлюсь долговечности, понимая, конечно, что дома много раз подновлялись.
        Центральная площадь была неправильной формы. На ней было два узла притяжения - в одном конце ратуша с колокольней, на которой были большие круглые часы с одной часовой стрелкой и римскими цифрами, а в другом - высоченный кафедральный собор Сен-Гатьен, построенный в честь миссионера Гатьена, который основал здесь христианскую общину в третьем веке. Потом в четвертом веке здесь обосновался архиепископ Мартин, которого позже причислили к святым. Базилика с его мощами - один из самых важных паломнических центров Европы. Мне даже показалось, что паломников здесь больше, чем местных жителей.
        Чем пользуются мошенники. Еще в прошлую эпоху город Тур называли столицей мошенников. Как я вскоре убедился, с тех пор ничего не изменилось.
        Ко мне сразу прицепился пожилой бородатый монах (подозреваю, что псевдомонах) в грязной рясе и с мощным выхлопом перегара:
        - Шевалье, купите соломинку из Вифлеемских яслей. Она защитит в бою и спасет от всех болезней. Есть еще перо из крыла архангела Михаила. Благодаря ему сразу вознесетесь в рай.
        - А есть какое-нибудь средство, которое защитит от приставания мошенников? - поинтересовался я.
        - Это вряд ли! - ухмыльнувшись, произнес монах и пошел искать лоха.
        Пока бродил по торговым рядам, мне предлагали много всяких артефактов, начиная с щепки от Ноева ковчега и заканчивая кусочком кожи от сапога святого Мартина. И ведь кто-то всё это покупает, иначе бы не продавали. Местным жуликам создавали конкуренцию международные - цыгане, которых здесь называли египтянами. В прошлую эпоху их здесь не было. Наверное, приход цыган - индикатор стабилизации политической ситуации в стране. Это как наличие мафии свидетельствует о демократической форме правления. При диктатуре мафии быть не может в принципе: два медведя в одной берлоге не уживаются. Методы работы цыган ничем не отличались от тех, что будут в будущем. Если бы не незначительные различия в фасоне одежды, при той же любви к ярким цветам, я бы решил, что нахожусь на площади трех вокзалов в Москве.
        Имелся здесь и двухэтажный магазин - предок универмага. На первом этаже торговали тканями со всего мира, мехами и изделиями из них, дорогой обувью, как мужской, так и женской. В большинстве случаев она была на левую и правую ногу, но попадались и взаимозаменяемые пары. На втором этаже продавали товары для женщин. Оно и правильно. Нормальный мужик ради барахла по лестнице карабкаться не будет. Там продавались шляпки, перчатки, кисеи, покрывала, платки, гребни, зеркала, косметика, духи, украшения из благородных металлов и драгоценных камней.
        Я приобрел кусок «сарацинского» мыла, которое было зеленого цвета и пахло хвоей, изготовленное, наверное, с использованием хвои ливанского кедра, три пары шелковых чулок, двое портов и рубах, черные кожаные башмаки на толстой подошве, с тупыми носами и шнуровкой сбоку, шерстяные темно-синие дублет и длинный гаун и черную фетровую шляпу с широкими полями и белым страусовым пером, которое как бы пыталось обвиться вокруг тульи. Кстати, при изготовлении фетра используется ртуть, поэтому шляпники считаются самыми веселыми парнями в городе. Чертей они видят чаще, чем алкоголики, поэтому до старости доживают редко.
        Рядом с ратушей было лобное место - каменно-деревянный помост с виселицей на четыре персоны, сейчас пустовавшей, железной клеткой, в которой, как догадываюсь, отсыпались два ночных буяна, дубовой плахой диаметром около метра и тремя колодками - деревянными конструкциями с прорезями для головы и рук. Одна была в работе. Парень лет шестнадцати с красивыми каштановыми волосами, густыми и волнистыми, узким лицо, покрытым пушком над верхней губой и на подбородке, стоял на коленях по одну сторону крайних слева колодок, а его голова и кисти рук торчали по другую. Возле головы кружилась черная муха. Как только она садилась на покрытые потом лоб или лицо, юноша дул в ту сторону или тряс головой, сгоняя ее. Муха взлетала, кружилась немного и снова садилась. Еще несколько мух облюбовали спину. Этих было труднее прогнать. На преступнике была длинная грязная полотняная белая рубаха, задранная верх, чтобы солнце сильнее припекало тело и мухам было привольней. Правая штанина коротких портов была мокрая, прилипшая к бедру. Судя по отсутствующему взгляду преступника, наказание длилось не первый день. В колодки
заковывали обычно мелких преступников. Наказание было не столько болезненным, сколько унизительным, делающим посмешищем.
        - За что его? - спросил я стражника - мужчину лет тридцати, без доспехов, но с дубиной, - который стоял в тени и поглядывал на часы на башне ратуши, ожидая, наверное, пересмены.
        - В трактире переночевал и «заплатил обезьяньей монетой» (не заплатил, удрав, используя какую-то уловку), торговцу вином глаз подбил, за то, что тот не наливал бесплатно, а судье говорил, что он - школяр из Парижа, но бумага от декана оказалась поддельной, - рассказал стражник.
        Какая многогранная личность этот юноша! Странно, что оказался в колодках. Школяры считались людьми церкви и подлежали только ее суду. Видимо, слишком нагло начали себя вести, вот власть и заставила деканов отвечать за своих подопечных, выдавая документ-поручительство, а те стали осмотрительнее. Этому школяру такое поручительство не досталось. Как догадываюсь, за всё хорошее. Я и сам был в его возрасте разгильдяем, поэтому такие парни мне по душе.
        - Как тебя зовут? - спросил я на латыни, чтобы проверить, действительно ли он школяр.
        Лицо преступника сразу ожило. Он посмотрел на меня снизу вверх, отчего его синие глаза почти спрятались под набровными дугами. Смазливый малый. Наверное, очень нравится девкам.
        - Лорен Алюэль, - ответил он.
        - На кого учился? - задал я второй вопрос.
        - На физика, - ответил Лорен.
        Физиками называли врачей.
        - Не устал так стоять? - с легкой иронией поинтересовался я.
        - Хочешь постоять за меня?! - вяло улыбнувшись, тихо вымолвил он.
        Если человек в такой ситуации не потерял чувство юмора, значит, с ним можно иметь дело.
        - За сколько его можно выкупить? - спросил я стражника.
        - Экю судье, экю торговцу, семь су трактирщику и нам пять, - ответил он.
        - Вам хватит и три, - сказал я. - Итого два экю десять су. Правильно?
        - Не силен я в счете, - признался стражник. - Сейчас сержант со сменой прибудет, с ним договаривайся.
        Сержант оказался пожилым воякой в железной широкополой шапке, стеганке с короткими рукавами, портах и сапогах с отворотами. Вооружен жезлом с цветком лилии на верхушке - атрибутом власти, поскольку городская полиция пока не обзавелась форменной одеждой. Приехал сержант на гнедом жеребце, который по лошадиным меркам был его ровесником. Обменявшись взглядами, мы оба поняли, что визави знает о войне не понаслышке. Поэтому торга не было. Сержант взял деньги и приказал освободить Лорена Алюэля.
        - Зачем он вам нужен, шевалье? - спросил старый вояка.
        - Попробую сделать из него кутильера, - ответил я.
        Он посмотрел на юношу, покачал головой:
        - Шибко грамотный, сбежит.
        - Если не убьют раньше, - сказал я.
        Сержант посмотрел на меня с пониманием. Наверное, принял за «живодера». Так теперь называли бригантов и других разбойников. Впрочем, заметной разницы между солдатом и разбойником до сих пор не было. Грабили и насиловали и те, и другие. Просто в определенный момент оказывались по разные стороны баррикад. Зато изменилось само отношение к людям с оружием. Если в прошлую эпоху граница между знатным и незнатным воином была заметна, то сейчас она почти стерлась. Как объяснил мне Жан Дайон, военный человек стал благороден по определению. Происходило возвращение к началу рыцарства, когда каждый, кто становился воином, превращался в благородного человека. Впрочем, и тогда, и сейчас пропасть между богатым воином и бедным была больше, чем между бедным воином и крестьянином. По пути сюда я видел несколько жилищ рыцарей, которые от крестьянских изб отличались только наличием деревянного донжона, маленького и низкого, больше похожего на недостроенную колокольню. Да и рыцари попадались редко. По крайней мере, те, кто носил позолоченные шпоры. Сеньоров стало больше, а рыцарей - меньше. Простой воин с аркебузой
теперь ценился выше, потому что был сильнее.
        6
        В трактире меня поджидали четверо жандармов и их красномордый капитан. Они сидели во дворе, смотрели, как пять жеребцов уминают халявное сено, а их командир - внутри, где поглощал халявное вино. Долговязый Шарль из кожи лез, чтобы угодить ему. Видимо, были причины опасаться жандармов.
        - Вот он! - воскликну трактирщик, увидев меня. - Я же говорил, он в город пошел!
        - Тебя хотят видеть в Плесси, - произнес капитан тоном, который не подразумевал уточняющие вопросы.
        Я узнал, что Плесси - это одна из резиденций короля Франции. Видимо, сеньор дю Люд порекомендовал меня кому-то из более важных персон. Обижаться на меня ему вроде бы не за что.
        - Оседлай мою лошадь, - приказал я Долговязому Шарлю, а его дочери: - Принеси чистую кружку.
        Я сел напротив капитана и, когда Розали принесла кружку, налил себе вина из того кувшина, из которого угощался он.
        - Проводи его в мою комнату, пусть оставит там покупки, а затем помой его и накорми за мой счет, - показав девушке на Лорена Алюэля, распорядился я. - И не приставай, платить ему нечем.
        Капитан жандармов весело заржал. Наверное, и с ним расплачивались сладким бартером.
        - Кто хочет меня видеть? - спросил я, отпив вина, которое оказалось хуже того, что утром Розали подала мне.
        - Там узнаешь, - ответил капитан.
        Мне показалось, что он и сам не знает.
        - Сколько тебе платят? - поинтересовался я, чтобы не скучно было ждать.
        - Две выплаты по пятнадцать экю в месяц, - ответил капитан жандармов.
        Скорее всего, рядовой жандарм получает в два раза меньше. Не густо. Как я узеал, свою руту набирать тоже нет смысла. В мирное время их больше не нанимают, а в военное предпочитают те, что набраны местными сеньорами, которые потом будут отвечать за своих солдат. Натерпелись от «живодеров», вот и приняли меры. Жан Дайон сказал мне, что в Италии или Германии города нанимают отряды для охраны и защиты, но трофеи там вряд ли будут, а жить на одну зарплату я уже разучился.
        - Лошадь готова! - просунув голову в приоткрытую дверь, сообщил Долговязый Шарль.
        Наверное, торопился, как мог. Каждая лишняя минута стоила ему денег.
        Капитан жандармов налил себе еще вина и выпил залпом, после чего мы вышли во двор. Сев на лощадей, поскакали в ту сторону, куда уехал вчера сеньор де Люд. Туда вела новая, мощеная дорога шириной метра четыре. По пути мы обогнали несколько арб и повод, которые везли кирпичи и обтесанные камни.
        Плесси оказался замком нового типа. Я называю такие «замок-дворец». Точнее, дворцов два. Каждый защищен рвом с подъемным мостом и валом с палисадом. В первом дворе, проходном, по бокам два крыла из двухэтажных каменных построек, соединенные стенами с воротами. По словам командира жандармов, в нижних этажах и полуподвалах располагались хозяйственные помещения, в том числе большая конюшня, псарня и сокольня. На вторых этажах жили придворные, слуги и охрана из французских жандармов и лучников. По двору разгуливали борзые в кожаных ошейниках, украшенных золотыми заклепками. Наверное, когда король охотился на оленей, крестьяне охотились на его собак. Второе здание было из трех крыльев, а с четвертой была стена с воротами, через которые мы въехали. Здесь тоже в полуподвалах были служебные помещения: кухня, кладовые, погреба, в том числе и большой винный. В правом крыле жили советники, самые приближенные слуги короля и герцог Людовик Орлеанский, кузен и зять короля. По словам командира жандармов, король имел основания всегда держать этого родственника на виду. В центральном, с башнями по бокам, острые
шпили которых заканчивались позолоченными крестами, помещались охранники шотландцы - традиционные союзники французов. Король жил в левом крыле, в трех комнатах на втором этаже. Над входом в крыло была стеклянная галерея. Наверное, чтобы видеть, кто заходит. Подозреваю, что король Людовик Одиннадцатый не понаслышке знает, что такое мания преследования. По двору разгуливали с десяток павлинов. Красивые птицы. Жаль, голос мерзкий. Видимо, когда раздавали голоса, павлины стояли в очереди за яркими перьями. Построено это всё было недавно. Везде валялись камни, кирпичи, бревна, высились кучки песка и извести. Сейчас вокруг обоих строений возводили стену с башнями.
        Возле вторых ворот несли службу десятка два шотландцев, вооруженных короткими пиками и мечами. Одеты охранники одинаково, в бело-синие сюрко поверх кирас и синие килты длиной ниже коленей, до сапог из мягкой светло-коричневой кожи. Они предложили мне спешиться и отдать кинжал, а жандармам возвратиться к себе. У входа в левое крыло стояли еще с десяток шотландцев, На первом этаже меня обыскали, после чего провели по широкой и красивой лестнице на второй. Обстановка во дворце была не бедная, но и не королевская. Разве что гобелены на стенах дорогие. Сюжеты религиозные. Я не большой знаток Библии, но не удивлюсь, если узнаю, что вся она передана в гобеленах. К вопросам религии люди Средневековья подходили по принципу «чем больше, тем лучше». И грешили так же много. В комнате, где за низким столиком возле окна трое мужчин, безоружных и явно не военных, играли в карты, обмениваясь не словами, а жестами, довольно оскорбительными, а четвертый, Жан Дайон, стоял рядом и, ухмыляясь, наблюдал за игрой, сопровождавшие меня два шотландца остановились. На моем бывшем работодателе на этот раз был ярко-зеленый
дублет из дорогой шелковой ткани, сиреневые шелковые чулки и черные тупоносые башмаки с золотыми пряжками в виде летящих птиц.
        - Можете идти. - сказал сеньор дю Люд шотландцам, после чего обнял меня за плечи, как старого друга: - Я же говорил тебе, что мы еще встретимся! - и прошептал мне на ухо: - Надеюсь, ты не забудешь, кто тебе помог?!
        - Не забуду, - шепотом пообещал я.
        Услышав то, что хотел, Жан Дайон отпустил меня, подошел к темно-коричневой и покрытой лаком, резной двери, ведущей в соседнюю комнату, тихо приоткрыл, потянув за позолоченную рукоятку, и сказал кому-то внутри:
        - Он пришел. - затем, повернувшись ко мне, пригласил: - Заходи.
        Я вошел вслед за сеньором де Людом в соседнюю комнату. Она была раза в два больше предыдущей и настолько же темнее, потому что окно было почти полностью закрыто плотными темно-красными шторами. Складывалось впечатление, что здесь уже наступил вечер. На стенах шпалеры с изображением молодых дам. Они были одеты, но что-то, может быть, моя извращенная психика, придавало им фривольность. Так зарождалась порнография. Под потолком - две большие позолоченные клетки. В одной скакали, напевая, лимонные канарейки, а во второй сидел на позолоченной жерди большой серый попугай с загнутым, черным клювом и пурпурно-красным хвостом. Если не ошибаюсь, это жако. У дальней глухой стены за широким столом, причем не во главе его, а посередине длинной стороны, сидел мужчина лет пятидесяти, полный и невысокий, с длинным мясистым носом, по обе стороны которого располагались глаза, казавшиеся в сравнении с ним непропорционально маленькими. Взгляд изучающий и недоверчивый. Рот тоже казался меньше, чем был на самом деле. Обвисшие щеки и вялый подбородок выбриты. На голове надета красно-коричневая фетровая шляпа с загнутыми
вверх короткими полями, обрезанными спереди. Тулья была со всех сторон обвешана многочисленными образками и крестиками из дерева и кости. Ладно бы украшенными драгоценными металлами и камнями, а то ведь простенькими, дешевыми, которые продают возле каждой церкви в свечных лавках. Черные волосы были длиной до плеч. Одет в темно-красный дублет из тонкой шерсти. Грудь и плечи подбиты, благодаря чему мужчина кажется массивнее. Рукава сужены на запястьях. Никаких украшений, даже перстня-печатки нет. Пухлые руки, в отличие от неподвижного лица, суетливо перемещались по столу, дотрагиваясь до предметов на нем: книг, свитков, листов бумаги, серебряной чернильницы и серебряного высокого стакана с пучком гусиных перьев. Руки жили собственной жизнью, не зависящей от вроде бы спокойного тела. Если бы я встретил этого человека на улице, то не поверил бы, что это король, но двое придворных, наряженных в украшенные горностаем дублеты из дорогого красного и синего бархата, которые стояли по обе стороны стола, смотрели на сидевшего с собачьей преданностью и всем своим видом советовали мне поступать так же.
        Я поклонился, как Жан Дайон. Не люблю это делать, поэтому и стараюсь держаться подальше от коронованных особ.
        Кроль Людовик Одиннадцатый хмыкнул и воскликнул радостно:
        - Я тебя не таким представлял!
        Могу себе представить величину его самомнения, если ошибки начинают радовать.
        Черт меня дернул произнести:
        - Взаимно.
        Людовик Одиннадцатый весело засмеялся. Наверное, ему нравилось быть не похожим на короля.
        Он лукаво посмотрел на меня и сказал:
        - Я собираю образа святых. Нет ли у тебя случайно святого Мартина?
        - Увы! Не стал покупать его, - ответил я, и опять черт дернул меня добавить: - Не знал, что вы в доле.
        Король с приоткрытым ртом уставился на меня, то ли всё ещё осмысливая услышанное, то ли уже решая мою судьбу. По тому, как накалилась атмосфера в комнате, я догадался, что его холуи готовы вмиг порезать меня на куски. Для этого у них есть кинжалы. Хотя, скорее всего, мне разрешат выйти из комнаты, а порубят топором на городской площади за покушение на монарха.
        - А ты дерзок, иноземец! - молвил король Людовик тоном, не предвещавшим ничего хорошего. - Умен и дерзок, - продолжил он немного мягче. - Мне такие нравятся. - После чего пожаловался на жизнь совсем уж доверительным тоном: - Такова доля государя - отвечать за грехи всех своих подданных. Кто бы что ни сделал в моей стране, виноват всегда я.
        Прямо-таки «пред всеми людьми за всех и за вся виноват».
        - Пойдешь ко мне на службу? - спросил король, внимательно глядя мне в глаза.
        - Разве умный человек откажется от такого предложения?! - улыбнувшись, ответил я вопросом.
        - Как сказать! - хмыкнув, произнес Людовик Одиннадцатый. - При выполнении некоторых моих заданий можно остаться без головы.
        - Большие деньги без риска не добудешь, - поделился я жизненным опытом, - а кто заплатит больше короля?!
        - Тут ты прав! - самодовольно согласился Людовик Французский. - Плачу я щедро. Будешь верно служить, не пожалеешь.
        Вообще-то, история убеждает, что при тесном общение с монархом пожалеешь в любом случае, но сейчас была не та ситуация, чтобы отказываться, иначе, как здесь говорят, твоя шея узнает, сколько весит твой зад.
        - Надо доставить в Памплону, столицу королевство Наваррского, письмо. Сделать это незаметно. За этим человеком следят люди короля Хуана, убивают каждого, кто с ним общается, - сообщил король задание. - Мэтру Жану Ловкачу, - кивнул он на сеньора дю Люда, - не удалось это сделать, еле ноги унес. С твоей помощью. Его опознали, а тебя никто не видел при моем дворе. Передашь послание Луису де Бомонту, графу Лерину. Было бы желательно дождаться ответ, но если станет опасно, уедешь сразу. Сможешь выполнить?
        - Постараюсь, - ответил я. - Проникну туда с купеческим караваном, как командир охранников. Если поможете мне устроиться на такую должность, доставлю послание быстрее.
        - Это не трудно, - сразу согласился король и повернулся к тому из своих холуев, который стоял слева: - Сделай ему охранную грамоту, как моему послу, и напиши Франческино Нори в Лион, чтобы устроил в первый же караван, который пойдет в Наварру. Если такой в ближайшее время не намечается, пусть организует. И вексель выпишет. Если вексель перехватят, трудно будет доказать, что деньги мои.
        - Со мной кутильер, - подсказал я.
        - Напиши «со свитой», - приказал Людовик Французский холую слева, а правому: - Выдай ему двадцать экю на дорожные расходы.
        На такую сумму можно съездить в Памплону и обратно несколько раз. Если, конечно, не шиковать.
        - Сукин сын! Укр-р-рал деньги! - вдруг проорал попугай голосом, очень похожим на королевский, и закивал головой, словно подтверждая факт кражи.
        От неожиданности я вздрогнул.
        Король Франции засмеялся, как маленький ребенок. Жан Дайон угодливо подхихикнул ему.
        - Это говорящая птица, - проинформировал меня Людовик Одиннадцатый.
        - Знаю, - сказал я. - Видел их в Африке.
        В буйные девяностые многие наши моряки занимались контрабандой попугаев. Прибыльный был бизнес. За пару попугаев можно было купить квартиру в провинциальном городе.
        Мое признание разочаровало Людовика Одиннадцатого.
        - Выполнишь задание - получишь в десять раз больше, - пообещал он огорченно, будто именно я и есть тот самый сукин сын.
        - Постараюсь оправдать доверие! - бодро ответил я.
        - Долговязому Шарлю скажешь, что ты теперь служишь мне, иначе еще какого-нибудь мошенника подошлет и со мной не поделится! - иронично произнес Людовик Французский.
        Значит, мои слова его цепанули. Будем надеяться, что забудет их за то время, пока буду ездить в Наваррское королевство. По себе знаю, что руководитель с хорошей памятью лишний раз не наградит, а наказать не забудет.
        7
        Город Лион немного изменился. Стены и башни стали выше, ров шире. Наверное, встречали непрошеных гостей, слишком многочисленных, чтобы от них откупиться. Лион - город купеческий, а это сословие предпочитает воевать монетами. Видимо, в цене не сошлись с нападавшими, поэтому решили потратиться на городские укрепления. Франческино Нори оказался ровесником Людовика Одиннадцатого и обладателем такого же длинного носа, но узкого и сильнее загнутого, орлиного. В отличие от короля, украшений на нем было несколько килограммов. К тулье шляпы, обтянутой алым атласом, приколот эмалевый образ святого Луки, вставленный в золотую оправу с десятью рубинами. В правом ухе висела массивная золотая серьга с розоватым бриллиантом грушевидной формы. Из-за нее мочка левого уха стала на пару сантиметров длиннее мочки правого. Впрочем, оба уха были такие большие, что это не сильно бросалось в глаза. На шее висели три золотые цепи: тонкая и короткая с крестиком, средней длины и толщины с медальоном в виде сердечка, в центре которого был красный гиацинт, и свисавшая почти до пупа и способная выдержать собаку средних
размеров, на которой висела эмалевая дева Мария, окруженная жемчужинами, вправленными в золото. Семь из десяти пальцев рук были украшены перстнями с бриллиантами, рубинами, изумрудами и, как ни странно, два с янтарем, причем в одном застыла какая-то букашка. Пояс из чередующихся, золотых кружков и ромбов. В центре первых были фиолетовые аметисты, в центре вторых - синие сапфиры. Бляха в виде морды льва с глазами из черных агатов. С пояса на золотой цепи свисал кинжал с золотой рукояткой с черным ониксом в навершии и в ножнах из светло-коричневых костяных пластин, соединенных золотыми скрепами и украшенных резьбой - сценой травли оленя собаками. На башмаках застыли по золотому дельфину с жемчужинами вместо глаз. Подозреваю, что этому человеку надо было демонстрировать свое богатство, чтобы отвлечь внимание от его низкого происхождения и нищего детства.
        - Нашему королю всё и всегда надо прямо сейчас! - с наигранным возмущением воскликнул банкир на итальянском языке, прочитав переданное мной послание. - Нет бы предупредить за несколько дней, а лучше недель!
        - Он и сам узнал только в тот день, - возразил я на его языке.
        Окинув меня удивленным взглядом, Франческино Нори произнес на северном диалекте французского:
        - Я думал, ты - бретонец.
        Бретонцы славились лингвистическим кретинизмом. Наверное, потому, что, когда им надо, не понимали ни французский, ни английский, ни любой другой язык. Впрочем, очень часто они забывали выйти из этой роли.
        - Ладно, через два дня обоз на Памплону будет готов. Повезете туда шелковые ткани, изготовленные здесь. Наш король решил сделать Лион столицей шелкоткачества. Только вот качество пока хромает, а себестоимость так высока, что дешевле возить шелк из Италии. Может быть, в Наварре удастся заработать на ней, - сказал он и, хитро улыбнувшись, добавил на итальянском языке: - Король обеспечит прибыль!
        Обоз был из двенадцати телег с высокими бортами. В каждую запряжено по паре лошадей. Груз обтянут брезентом и обвязан веревками. Охрана отвечает за целостность груза, поэтому каждый вечер я лично проверяю крепления. Охрану составляли десять конных и двенадцать пеших воинов. Последние ехали на телегах рядом с возницами, тоже вооруженными. К нам присоединились два мелких торговца на своих «однолошадных» подводах, которыми сами и правили, и толпа паломников, направлявшихся в Сантьяго-де-Компостела поклониться могиле святого Иакова. В местах, по которым проходил наш маршрут, давно не было войн. Не было и больших банд бригантов, а мелкие не решались нападать на нас. Так что переход в столицу королевства Наваррского оказался не сложным. Разве что попотели от души в доспехах. Летом в этой части Франции жарковато.
        Лорен Алюэль все время держался рядом со мной. Я сказал ему, что за время нашего путешествия отобьет мои затраты на его освобождение, а потом пусть решает, остаться или нет. Силой держать не буду. Первое время ему было неуютно в стеганке, кольчуге и кирасе, но со временем пообвык. По пути я учил его сражаться на коне и в пешем строю, фехтовать мечом и кинжалом. Это ему было интересно. Подозреваю, что не зря он недоучился на врача. Его путь - поставлять врачам пациентов. Лучшие убийцы получаются из недоучившихся врачей, как лучшие атеисты - из недоучившихся семинаристов, а лучшие бандиты - из недоучившихся полицейских. Впрочем, тяга к знаниям у Лорена Алюэля не пропала. Его больше притягивало ко мне не мое умение фехтовать двумя руками, а то, что я был образованнее даже его бывших преподавателей, в том числе и в медицине. Полежал бы он с моё в советских больницах, где надо было подсказывать врачам свой диагноз!
        Столица королевства Наваррского оказалась небольшим городком у подножия Пиренеев на берегу реки Агры. Сухой ров, стены не более пяти метров высотой, прямоугольные башни. Даже цитадель казалась легкой добычей. Так понимаю, защищала город смелость горожан, а не укрепления. Большую часть горожан составляли баски. Городские не сильно отличались от испанцев и французов, а вот при взгляде на горных, которые привозили на ослах или мулах в Памплону продукты на продажу, на ум сразу приходили кавказцы. Так и хотелось привычно воскликнуть: «Понаехали тут!». В двадцать первом веке где-то читал гипотезу, что баски - родственники армян. Наверное, ее придумали армяне, чтобы получать в Испании вид на жительство. Кстати, эти самые баски замочили графа Роланда, с песни о котором, по моему мнению, начинается французская литература. Короли Наварры в последнее время жили в своей резиденции в Олите. Говорят, у них там красивый и мощный замок. Лет пятнадцать назад Хуан Наваррский стал заодно и Арагонским и перебрался туда на ПМЖ. Сейчас в Наварре рулила его дочь Элеонора, которая была замужем за французом Гастоном де
Грайи, графом де Фуа, который враждовал с Людовиком Одиннадцатым. До середины мая граф гостил в Гиени у Карла Беррийского, младшего брата короля Франции. Принц ни с того, ни с сего (по заявлению старшего брата, не ладившего с ним) взял и умер. Наверное, специально, чтобы старшего обвинили в его отравлении. После чего граф де Фуа срочно перебрался во владения жены. Видимо, это и продлило его жизнь, но, как догадываюсь (не зря же я приехал!), ненадолго.
        Обоз расположился на постоялом дворе на окраине города, а паломники потопали дальше. Двор был типичный, разве что все построено из камня. Дерево использовали самую малость, хотя в горах его валом. Хозяин был баском, одноглазым и молодым, не больше двадцати двух лет. Судя по шраму через вытекший левый глаз и щеку, кривым стал в бою. Скорее всего, саблей рубанули, но шлем спас от смерти. Помогала ему жена, коротконогая и широкобедрая, которая казалась моложе мужа лет на пять, хотя уже родила троих детей. У древних народов мужчины красивы, а женщины не очень. Она очень вкусно готовила. Баскская кухня сильно отличается от испанской и французской. Во-первых, они едят всё только свежее, никаких солений, копчений, маринадов. Во-вторых, никаких специй, даже перец не используют, без которого не обходится ни одно блюдо у соседних народов. В-третьих, предпочитают вареную и тушеную еду жареной. В-четвертых, готовят очень много десертов из молока, орехов, фруктов и ягод. Самый «фирменный», что ли, называется мамия и готовится из овечьего молока, которое скисает в деревянных ёмкостях, стоящих на горячих камнях,
из-за чего приобретает аромат дыма.
        Пока купцы торговали, охранники отдыхали. Я выставлял для охраны товаров днем трех человек, а ночью пятерых. Свободные от вахты отдыхали, как умели. Я много ходил по узким кривым улочкам между двухэтажными каменными домами с плоскими крышами. Одевался в то, в чем приплыл в эту эпоху. Так меня легче было запомнить и труднее принять за француза. Пусть думают, что я - любопытный бездельник. В первый же день во время странствий нашел жилье Луиса де Бомонта, графа Лерина. Оно было внушительных размеров, с пяток обычных домов. Больше ничего сказать не могу, потому что первый этаж был глухой, на втором окна закрывали деревянные жалюзи, а ворота в арке, ведущей во двор, заперты. В тени возле ворот стояли и лениво рассматривали прохожих три солдата, облаченные в шлемы-барбюты и кожаные куртки и штаны и вооруженные короткими копьями и мечами-фальшионами. На меня они посмотрели с интересом и обменялись репликами. Судя по появившимся на угрюмых лицах улыбках, я потешил солдат. Мимо этого дома я стал проходить каждый день. Впрочем, город был так мал, что я почти мимо всех домов проходил каждый день. Менял
время, пока не увидел рано утром, как из арки выезжает на белом иноходце Луис де Бомонт. Судя по фамилии, мы с ним в дальнем родстве. Правда, абсолютно не похожи. Граф малоросл, сухопар, черноволос. Длинный нос с горбинкой. Тонкие усы и короткая бородка. На голове черная шляпа с черным страусовым пером. Черный гаун просторен не по моде. Не удивлюсь, если скрывает кольчугу. Сопровождал графа отряд из десятка всадников, которыми командовал мужчина со сросшимися, густыми, черными бровями и лихо закрученными вверх черными усами. Щеки и подбородок были выбриты. Наверное, чтобы не отвлекали внимание от таких шикарных усов. Процессия отправилась в кафедральный собор на центральной площади, которая с утра была рыночной. Крестьяне продавали горожанам дары полей, садов и рощ. Две группы стражников, в каждой человек по десять, стояли по обе стороны от собора. Они внимательно смотрели на подскакавших всадников. Половина свиты осталась охранять лошадей, а вторая половина зашла в храм вместе с Луисом де Бомонтом.
        Я тоже зашел. В храме было прохладно, пусто и тихо. Пройдя через разноцветные стекла витражей, преображенный солнечный свет создавал странный полумрак. Казалось, что в воздухе витают разноцветные души. Граф в гордом одиночестве стоял на коленях перед распятием, расположенном слева от амвона. Христос был из желтоватой слоновой кости, крест - из красного дерева. Создавалось впечатление, что крест окрасила кровь, вытекшая из ран. Справа была деревянная статуя девы Марии, ярко разрисованная. Усач подозрительно посмотрел на меня, на мою старомодную одежду, обратил внимание на шпоры. Может быть, благодаря им, сделал шаг в сторону, разрешая пройти к деве Марии. Я встал на колени перед ней, пошевелил губами, якобы молясь. Когда Луис де Бомонт поднялся и направился к выходу, я занял его место. Подождав минут десять, тоже вышел.
        Графа и его свиты уже не было. Да и торг на площади заканчивался. Крестьяне привязывали пустые корзины к спинам ослов и мулов. Один отряд стражников исчез, а второй разделился на две половины. Одна продолжала стоять возле собора, вторая ходила между торговцами.
        На следующий день я оказался в соборе раньше Луиса де Бомонта, графа Лерина и занял его место. Старый седой священник понаблюдал за мной, понял, что его помощь не нужна, и ушел. Изображать кающегося грешника мне пришлось долго. Я даже подумал, что пришел напрасно, что пора сваливать. Однако услышал шум шагов сзади. Они замерли. Пауза длилась не меньше минуты. После чего ко мне приблизился один человек и встал рядом на колени.
        Я дал ему время пообщаться со своими заблуждениями, после чего прошептал:
        - Привет от Паука.
        Паук - кличка Людовика Одиннадцатого. Признание его умения плести интриги. Купцы рассказали мне, что ни одни монарх Европы не умеет так ловко столкнуть лбами своих врагов, а потом помирить их и получить с каждого за помощь.
        Луис де Бомонт услышал меня и перестал молиться. Я не смотрел на него, он - на меня, но я чувствовал, как граф напрягся.
        - Мальчик предложит твоему Усачу купить мамию, - продолжил я.
        Луис де Бомонт немного расслабился. Он ждал, что я еще что-нибудь скажу, но я для приличия пошевелил губами еще с минуту, после чего встал и пошел мимо него и его свиты на выход. Усач что-то заподозрил, потому что посмотрел мне в глаза. Я улыбнулся ему уголками губ. Выйдя из собора, нырнул в толпу продавцов и покупателей. Или покупцов и продавателей?! Задержался на противоположном от собора конце площади, в начале улицы, которая вела к постоялому двору. Если план провалится, успею добраться туда. С оружием и на коне меня трудно будет взять. Лореном Алюэлем придется пожертвовать. Если его не убьют сразу, попробую через несколько дней вытащить из тюрьмы.
        Мой кутильер стоял возле торговца небеленым холстом, с умным видом мял товар рукой и одновременно следил за мальчишкой с мамией в деревянной миске. Пацану было лет десять. Худой и чумазый, в одной рубахе, латаной и мятой. Ему за работы предложили серебряный наваррский грош, который во Франции обменивался на два су и шесть денье. За такие деньги его отец, если он жив, вкалывает целый день, а то и два.
        Луис де Бомонт вышел из собора. Под внимательными взглядами стражников, сел на своего белого иноходца. Свита последовала его примеру. В том числе и Усач. В этот момент к нему и подошел мальчика с деревянной миской в руках.
        Я не слышал, что он сказал, но знал, что что-то типа:
        - Сеньор, купите мамию! Очень вкусная! Отдам не дорого!
        Усач забрал у него миску с мамией и швырнул на брусчатку мелкую билонную монету. Она подпрыгнула и покатилась в сторону стражников. Пока мальчишка ловил ее, кавалькада всадников покинула площадь. Затем продавец мамии подошел к Лорену Алюэлю и получил еще одну монету, побольше. После чего три счастливых человека покинули рыночную площадь. Уверен, что и граф Лерин обрадовался, отведав мамию. В ней были спрятаны свернутые в трубочку и залитые воском записка с именем «Гастон» и вексель на пять тысяч золотых экю.
        8
        Гастон де Грайи, граф де Фуа, умер через два дня. Утром поехал на охоту, и по пути ему стало дурно. Остановились в деревне Ронсеваль, в хосписе для паломников, идущих в Сантьяго-де-Компостела. Местный священник успел исповедать и причастить умирающего. К полудню у французского короля стало на одного врага меньше. Кстати, деревня находится в том самом ущелье, где погиб граф Ролан. Видимо, Ронсевальское ущелье - роковое место для французских графов.
        На третий день я заметил слежку за собой. Невзрачный мужичок, мелкий и тщедушный, каких никто не опасается, прилепился неподалеку от дома Луиса де Бомонта. С высоты двадцать первого века и голливудских фильмов, работал он грубовато. То ли навыки слежки еще не наработаны, то ли специально светился. Я подумал, что врагам французского короля следить за мной ни к чему. Они бы сразу пришли на постоялый двор большой компанией и задали бы оставшимся в живых вопросы, на которые никто не отказался бы ответить. Поэтому я делал вид, что не замечаю «хвост». Даже помог ему не потерять меня, когда прошел через рыночную толпу. Довел мужичок меня до постоялого двора, в который заглянул, но заходить не стал, отправился в обратный путь. Вместо него ближе к вечеру появился мальчишка, такой же худой и чумазый, как нанимали мы. В руках он держал нашу миску со свежей мамией.
        - Шевалье, купите мамию! Очень вкусная! Отдам не дорого! - произнес он, как пароль.
        Я заплатил мальчишке грош - раз в тридцать больше, чем стоит десерт. Наверное, столько же пацаненок получит от того, кто послал. Скорее всего, от крестьянина, стоявшего метрах в ста от постоялого двора, на перекрестке, и поглядывавшего на коллег с легким презрением воина. Внутри мамии было письмо, залитое воском. Я забрал письмо, а десерт отдал своим стражникам. Никто из них не умер.
        - Пора нам в обратный путь, - сказал я купцам за ужином.
        Они были проинструктированы Франческино Нори, что выгода вторична, ее возместят с лихвой, а первичны мои приказы. На следующий день купцы со стенаниями о бедной своей доле и жалобами на неблагодарных покупателей сбагрили по дешевке остатки товара и нагрузили телеги закупленными ранее наваррскими, в основном кожами, вяленой морской рыбой, привезенной с побережья, и местным вином в бочках. Несмотря на то, что во Франции производили много своего вина, неплохо продавалось и испанское, португальское, итальянское и даже греческое, которое считалось самым лучшим и стоило дороже. Подозреваю, что именно турецкая оккупация Греции помогла французам подвинуть греческие вина с первого места и прочно закрепиться на нем.
        Обратный путь был скучен. Перевелся бригант в этих краях! В Памплоне к нам присоединилась толпа паломников, возвращавшихся их Сантьяго-де-Компостела. У каждого на шляпе был медальон с ликом святого Иакова, чтобы все знали, что данный человек совершил паломничество в Сантьяго-де-Компостела. Типа медали «За отвагу» - хвастайся и гордись. Благодаря паломникам, каравану разрешали бесплатно ночевать в хосписах при монастырях. Паломники и питались там на халяву, но купцам приходилось платить за еду и фураж.
        Франческино Нори в Лионе не было. Он отправился по делам в Женеву. Я не стал дожидаться. Присоединившись к каравану, идущему на Париж, добрался до Буржа. Там отдохнул два дня и с другим караваном отправился в Тур. Прибыли вечером, но Жан Дайон предупредил меня, что король не любит ждать. Поэтому я сразу отправился в Плесси.
        Шотландские гвардейцы, охранявшие короля, доложили обо мне, получили приказ пропустить, после чего проводили в кабинет. На этот раз Жан Дайон, сеньор де Люд, ждал меня в кабинете, стоял справа от стола, за которым сидел Людовик Французский. На короле была шляпа с более высокой тульей (наверное, разжился новыми образками, а на предыдущей все не помещались) и дублет из алого атласа, отороченный соболем. Некоторые люди умудряются даже в дорогой одежде выглядеть, как в лохмотьях. По самодовольной улыбке короля я догадался, что здесь уже знают о смерти Гастона де Грайи, графа де Фуа.
        - Я был уверен, что ты справишься! - сказал король, взяв письмо, которое я нашел в мамии.
        Я не удержался и прочел его, а потом по-новой залил воском. Вдруг везу просьбу отрубить мне голову?! В письме были безадресные пожелания долгих лет жизни и напоминание о долге в пять тысяч экю - видимо, второй части платы за смерть врага. Надеюсь, второй вексель доверят везти кому-нибудь другому. Теперь слежка за Луисом де Бомонтом будет не такая строгая.
        Жан Дайон по знаку короля дал мне тяжелый кожаный мешочек с монетами. Я сразу почувствовал себя большим и сильным.
        - Готов ли ты выполнить еще одно задание, посложнее, а потому и щедрее оплачиваемое? - лукаво улыбаясь, поинтересовался король.
        - Всегда готов! - по-пионерски ответил я.
        - Должен умереть Пьер де Бофремон, граф де Шарни. Он сейчас в Тоннере, в Бургундии, гостит у Жана де Сен-Эньяна, графа Тоннерского. Думает, что там я его не достану. Мэтр Жан Ловкач даст тебе яд, очень сильный. Хватит одной капли на бокал вина - и человек умрет через несколько часов. Если влить больше, то не протянет и часа, - сказал король.
        Сеньор де Люд шутливо поклонился, давая понять, что с радостью снабдит меня отравой.
        Мне показалось, что и король говорит не очень серьезно. Такое впечатление, что передо мной разыгрывают типичную сценку. Наверное, у них уже наработан ритуал проверки на вшивость и преданность, и я сейчас участвую в нем, не подозревая об этом. Точнее, не должен был подозревать. Хотел бы я знать, какой результат проверки им нужен? Впрочем, это не важно, потому что знаю, какой результат нужен мне - остаться живым и здоровым.
        - Граф де Шарни обязательно должен умереть от «болезни» или возможны варианты? - задал я уточняющий вопрос. - Слишком много времени и денег потребуется, чтобы договориться с его поваром.
        И слишком мало шансов будет унести оттуда ноги.
        - Мне без разницы, как он умрет. Если решат, что это сделано по моему приказу, буду только рад. Сторонники Карла Бургундского должны знать, что я найду их везде. Нельзя допустить, чтобы хоть один злодей избежал наказания! - отчеканил король. - Пристроить в купеческий обоз не смогу, но дам письмо к графу Неверскому. Он - мой союзник, всегда поможет, - продолжил Людовик Французский и закончил с язвинкой: - Если ты не знаешь, я сейчас воюю с Карлом Бургундским.
        - Слышал краем уха, - улыбнувшись, признался я. - Даже собирался набрать руту и поступить к вам на службу, но денег не хватало. Теперь они есть.
        - Обойдусь и без твоей руты. Наемники мне не нужны, - отмахнулся Людовик Французский. - Если убьёшь Пьера де Бофремона, больше пользы принесешь, - и отпустил меня: - Подожди в приёмной.
        Когда я шел к двери, услышал, как он приказал Жану Дайону:
        - Выпишу ему подорожную до Невера и дай двадцать экю на расходы и сотню аванса.
        В приемной у окна те же три типа играли в карты. Что за игра, я понять не смог. Да и карты были странные, не разделенные напополам и красиво разрисованные. Тот игрок, возле которого я остановился, чтобы понаблюдать за игрой, покосился на меня и наклонил свои карты так, чтобы я не видел, что у него на руках. Я не стал его напрягать, перешел в другой конец комнаты, где присел на что-то типа короткой кушетки с кожаным сиденьем, набитым чем-то помягче конского волоса.
        Сеньор дю Люд вышел минут через десять. Он отдал мне темно-зеленый стеклянный флакончик с жидкостью, заткнутый пробкой из пробкового дерева, охранную грамоту и мешок с монетами:
        - Сотня экю в счет аванса.
        - А куда делись двадцать на дорожные расходы? - поинтересовался я.
        - Ты же говорил, что не забудешь, кто тебе помог устроиться на службу к королю! - обиженно произнес Жан Дайон. - Двадцать экю - не большая плата за такую услугу!
        Мне рассказали, что король Людовик ненавидит знать и привечает презренных людишек, которые, в силу полной зависимости от него, становятся преданными ему до гробовой доски, своей или его. Уверен, что Жан Дайон - выходец из крестьян или бедных ремесленников. У таких на всю жизнь остается привычка воровать по мелочи. Что и губит их. Крестьянский сын Александр Меньшиков, став князем и одним из самых богатых людей Российской империи, погорел на том, что, случайно встретив в коридоре дворца маленького наследника короны, отнял у него золотую безделушку.
        - Значит, ты оцениваешь спасение своей жизни всего в пять золотых?! - вспомнив, сколько он мне заплатил, насмешливо поинтересовался я.
        - И еще конь, - приплюсовал сеньор дю Люд.
        Его безграничная щедрость порадовала меня.
        Лорен Алюэль ждал в трактире, потягивая вино и болтая с Розали. Совмещение двух приятных процессов не мешало ему получать удовольствие от обоих. За соседним столом сидели восемь паломников, которые приперлись сюда из Руана. Это мне сразу сообщила дочка трактирщика, подавая копченых угрей и жареную щуку со свежими огурцами. Сегодня постный день. Мы с Лореном с утра об этом не помнили. Мой кутильер на счет религии не шибко заморачивается. До атеизма он еще не дозрел, потому что образования не хватает, но о боге вспоминает только, когда запахнет жареным. По его словам, самые отъявленные богохульники учились в университете на теологическом факультете, а физики шли на втором месте.
        В конце ужина, когда паломники поднялись в свои комнаты, а рыжеволосая красавица вышла во двор, я построил перед Лореном Алюэлем два столбика из золотых монет, по десять в каждом:
        - Это тебе за службу. Больше ты мне ничего не должен. Если хочешь, можешь вернуться в университет. Этих денег рачительному человеку хватит на год учебы.
        Мой кутильер был младшим сыном виноторговца из большой деревни, расположенной километрах в пятнадцати севернее Тура. Старший брат должен был наследовать отцовское дело, а младшего решили выучить на врача. Самое забавное, что в российских деревнях дети-врачи тоже были гордостью родителей. Учителя или инженеры котировались ниже. Когда Лорен учился в Париже, его отец и старший брат повезли туда вино на продажу. И сгинули, оставив вдове долги за вино, взятое на реализацию. Без поддержки родителей учиться было трудно. Ловкости рук тоже не хватало, поэтому вылетел из университета после того, как поймали на краже. От отрубания правой руки церковники спасли - и на том спасибо! Можно было доучиться в другом университете: в Орлеане, Пуатье, Бордо… Их теперь стало много. Даже в Бурже, зачуханном городке, и то недавно открыли университет.
        - Перехотелось мне учиться! Врачом я так быстро и так много не заработаю, - честно признался юноша. - Лучше тебе послужу.
        - Как хочешь. Только учти, что в моей профессии колодками не отделаешься. Могут повесить так высоко, что завтрашний день не увидишь, - сказал я.
        - Лучше висеть с полным желудком, чем разгуливать с пустым, - поделился жизненным опытом мой кутильер.
        Его философское отношение к жизни меня порадовало.
        - У нас три дня на отдых, а потом поедем в Бургундию. Так что можешь гульнуть на славу, но на четвертый день утром должен быть здесь, - разрешил я.
        - Я лучше домой съезжу, - сказал Лорен Алюэль. - Коня и доспехи можно взять?
        - Конечно! Иначе никто не поверит, что ты теперь важная птица! - насмешливо произнес я и серьезно поставил условие: - Только сперва сделай копию охранной грамоты.
        В Памплоне он по моему приказу сделал копию предыдущей. Я не заметил разницы. Видимо, колодки пошли впрок. Без подорожной сейчас путешествовать трудно. Идет война, все засылают шпионов, которые, из-за отсутствия раций, вынуждены переправлять информацию с гонцами. Тех ловят время от времени и поступают с ними жестоко, как с предателями, какой бы национальности и чьими бы подданными они не были. Поэтому на дорогах возле городов обязательно встретишь отряд жандармов, которые старательно обыщут всех подозрительных. За поимку шпиона или гонца им назначена большая премия, сумма которой зависела от важности перехваченного сообщения. Так что взятку предлагать было бесполезно: король заплатит больше. Кстати, к шпионам в эту эпоху относились без романтизма. Их считали слугами дьявола. В чем, по моему мнению, правы. Деятельность шпиона, как и дьявола, заключается в том, чтобы найти нестойкого человечишку и совратить его, заставить продать душу. Это у шпионов настолько в крови, что, поменяв работу и даже став президентом России, все равно продолжают совращать всех, подвернувшихся под руку, начиная со своей
команды. Рыба на крючке плывет туда, куда хочет рыбак.
        9
        От въезда на территорию Бургундского герцогства у меня осталось примерно такое же впечатление, как в будущем от пересечения российско-норвежской границы. По одну сторону подозрительность, шпиономания, куча жандармов, постоянные проверки, а по другую - спокойная, ненапряжная жизнь. Следуй, куда хочешь, если не нападаешь на других. На всякий случай я проехал сначала на восток, вглубь герцогства, а потом повернул на северо-запад, чтобы подъехать к Тоннеру с юго-востока. По придуманной мной легенде, я, фессалийский рыцарь, следую к герцогу Карлу Бургундскому, который сейчас со своей армией во Фландрию или Пикардии, чтобы предложить ему свои услуги. На мне опять та самая одежда, в которой я попал в эту эпоху. Именно она, как я заметил, делает мою легенду правдоподобной. Только человек из далекой и дикой провинции может так вырядиться! Еду на иноходце, купленном за семьдесят экю в Туре. Это четырехлетка темно-гнедой масти с узкой белой полоской - проточиной - на голове, от глаз к ноздрям. Второго коня, боевого, которых сейчас называют баядерами, купленного за шестьдесят пять экю, массивного семилетку
гнедой масти с черным «ремнем» на хребте, ведет на поводу кутильер Лорен Алюэль. Он теперь едет на моем бывшем скакуне, а второго жеребца, навьюченного нашим барахлом, тоже ведет на поводу. Того кона, которого мне «подарил» Жан Дайон, я продал всего за восемнадцать экю.
        Народ в Бургундии богаче. Если во Франции изредка попадались брошенные поля, то здесь все земли в деле. Деревни многолюдны. Крестьяне общительны и деловиты. Много зажиточных, которые одеваются не хуже, чем французские купцы средней руки. Тут все пытаются выглядеть богаче или хотя бы ярче, быть не похожими на остальных. Уж какое разнообразие шляп во Франции, а здесь еще больше. Что значит несколько десятков лет без войн!
        Когда мы повернули на север, то догнали обоз из пяти арб, запряженных волами, и полусотни паломников, которые возвращались из Осера, где в аббатстве Сен-Жермен поклонялись мощам святого Аарона, епископа Осерского. Средневековье - это период, когда дороги христианских стран заполнены придурками, которые шляются от одного разрекламированного муляжа к другому, надеясь, что это решит их проблемы. На арбах везли вино в Тоннер, выполняли заказ графа. Старшим был пожилой мужичок в самой странной шляпе, которую я только встречал в эту эпоху. Она была обрезана не спереди, как у многих, а с боков и сзади. Поля спереди напоминали козырек бейсболки. Благодаря этому козырьку, глаза владельца шапки, которого звали Жак Гюло, постоянно были в тени. Видимо, глаза больные, не переносят солнечный свет, а солнцезащитные очки пока не придумали. Он был довольно болтливым малым. Уже к концу первого дня я знал о графстве Тоннер не меньше, чем его жители. Жану де Сен-Эньяну было под семьдесят. Правил он жестко, но справедливо. Именно так всегда характеризуют тех правителей, при которых часть высоких налогов расходуется на
поддержание нормальной жизни на вверенной территории. Зато его сын Шарль предпочитал пировать и охотиться. Жители Тоннера молились, чтобы старый граф прожил как можно дольше.
        Мы встретили виконта Шарля на подъезде к городу. Он со свитой из десятка дворян, двух десятков слуг и трех десятков собак возвращался с охоты. На трех телегах везли добычу: на передней несколько косуль, на второй - двух кабанов, на третьей - медведя средних размеров. Понятия не имею, зачем они убили косолапого, летний мех которого никуда не годится, а мясо не самое вкусное. Скорее всего, ради забавы. Виконт, которому было лет сорок пять, скакал на красивом сером иноходце. На его холеном и гладко выбритом лице самодовольство соревновалось с самолюбованием. Дублет из красной в золотую диагональную полоску ткани с подбитыми ватой плечами и грудью плотно облегал его толстое тело, делая еще толще. Поскольку попона на коне тоже красная в золотую полоску, это, скорее всего, цвета герба. На сапогах с высокими голенищами были позолоченные или золотые пластины, защищающие стопы и голени. Когда скачешь по лесу, есть шанс удариться ногой об дерево. Иногда такие столкновения заканчиваются переломами.
        Наш обоз сразу съехал на обочину и остановился, пропуская охотников. Остановился и я.
        Когда Шарль де Сен-Эньян поравнялся со мной, приподнял свою шляпу и поприветствовал его:
        - Добрый день, граф!
        Мой обращение польстило.
        Виконт придержал коня и спросил:
        - Ты кто такой?
        - Странствующий рыцарь. Ищу сеньора, которому нужен смелый воин, - ответил я и спросил сам: - Графу не нужен верный рыцарь?
        Я собирался устроиться на службу к его отцу, присмотреться и найти способ убрать графа де Шарни. Во Франции отец нынешнего короля запретил сеньорам иметь собственные отряды, но в Бургундии это пока разрешалось.
        - Мне никакие рыцари не нужны. Пусть воюют те, кому больше нечем заняться! - беспечно ответил он и, чтобы смягчить отказ, спросил скакавшего рядом мужчину - своего ровесника и такого же толстого, одетого в просторный темно-коричневый гаун из дорогой фламандской шерсти, под которым угадывалась кираса: - Пьер, а тебе не нужен этот славный вояка?
        - Мне нужны аркебузники, - ответил его приятель, как я догадался, Пьер де Бофремон и спросил меня: - Есть у тебя аркебуза?
        Моя винтовка была спрятана в поклаже, поэтому позволил себе произнести с наигранной обидой:
        - Я - рыцарь!
        - Вот ответ истинного шевалье! - похвалил Шарль де Сен-Эньян и поскакал дальше.
        В предыдущем веке было принято приглашать проезжего рыцаря в гости, кормить, поить и слушать его рассказы. Видимо, от меня не ждали ничего интересного. Из-за этого сорвался мой план проникнуть в замок графов Тоннерских. Хорошо, что хоть представили Пьера де Бофремона.
        - А кто такой этот Пьер? - на всякий случай спросил я Жака Гюло.
        - Граф де Шарни, - ответил купец. - Прячется у нас от своего сюзерена, французского короля.
        - А чем он не угодил королю? - поинтересовался я, изображая иноземца.
        - Кто его знает! - ответил Жак Гюло. - Говорят, королю угодить трудно. Он такой кровопийца, что всё время с кем-нибудь воюют. Если не с другими правителями, то со своими подданными. И возит с собой железные клетки, в которых держит провинившихся.
        Про клетки я слышал, хотя не видел их.
        - Еще он страсть как любит разрубать врагов на части, которые отправляет в разные города, где они должны быть прибиты к главным воротам или выставлены на центральной площади, - продолжил купец. - Одно слово - изверг!
        Сгнившие конечности, прибитые к воротам, я видел. На главных воротах Тура висела чья-то левая рука. От нее остались только кости, которые держались на вбитом между ними гвозде.
        - Теперь понятно, почему мне все советовали идти на службу к вашему герцогу, а не к французскому королю! - поделился я и перевел разговор на интересующую меня тему: - Молодой граф, видать, обожает охоту.
        - Да, через день ездит. День охотится, день пирует. А что ему еще делать?! Старый граф власти ему не дает, - ответил Жак Гюло. - На наше счастье! - закончил он и перекрестился.
        На ночь мы остановились в убогом трактире. Других здесь не было. Принадлежал он старой семейной паре, но всю работу выполняла служанка - крупная деваха с красным лицом и руками, которая ходила в просторной и несвежей рубахе, перевязанной широкой желтой лентой под большими, как два арбуза, сиськами. Подозреваю, что, если бы не лента, они свисали бы до пупа или ниже. Поскольку мне надо было задержаться в городе на день, придумал подковать боевого коня. Летом это делать, по большому счету, ни к чему. Разве что после обильных дождей на размокшей глине скользили бы копыта. В случае с боевым конем такая мера не казалась кузнецу излишней. Наверное, предполагал, что на поле боя конь перемещается, как минимум, по бабки в крови. Пока Лорен занимался этим, я на иноходце проехал по окрестностям в той стороне, откуда возвращался Шарль де Сен-Эньян. Обнаружил там речушку, достаточно глубокую, чтобы нельзя было переехать ее на коне, а только переплыть, нашел и место, где от дороги до нее было всего метров двести и всё по густому, смешанному лесу.
        Когда я вернулся в трактир, боевой конь уже стоял в стойле подкованный, а мой кутильер ушел посмотреть местные достопримечательности - целебный источник и построенную рядом с ним полтора века назад больницу. Говорят, эта больница - самая большая в Европе. По словам Лорена Алюэля, в ней трудились несколько его приятелей по университету. Я посоветовал ему отметить встречу в нашем трактире, чтобы утром не искал его по всему городу.
        Приятелей у него набралось человек десять. Их количество пропорционально твоей наличности. У Лорена деньги были. Я поужинал и ушел спать, а они куролесили до середины ночи, несмотря на то, что трактир положено закрывать по звону колокола, который оповещает, что всем пора спать. Утром никого искать не пришлось, потому что все спали на полу вокруг стола, за которым пировали ночью.
        10
        В бандитские девяностые двадцатого века, когда я учился в институте, мне, как меткому стрелку, предлагали подзаработать. Один выстрел мог бы обеспечить семью на несколько месяцев, а то и лет. К тому времени мои флотские накопления, благодаря инфляции, превратились в труху. Мы кое-как существовали на зарплату жены и мою стипендию. Тогда я устоял перед искушением. Не мог убить человека. Не мог - и всё. Теперь, растеряв во время странствий по прошлому всю цивилизационную накипь, относился к заданию, как к опасной работе. Я жил по законам общества, в которое попал. Они не ценили человеческую жизнь - и я больше не считал ее священной. Мне надо было прожить здесь, как можно дольше. Прозябать в нищете не хотелось. Начинать карьеру матросом при том, что знаю больше, чем все местные капитаны вместе взятые, тоже не собирался. Раз уж вы тут занимаетесь самоистреблением, то и я буду вести себя так же. С рыцарями жить - по-рыцарски бить. Впрочем, это уже были не рыцари. Оболочка осталась, а сердцевина сгнила.
        Я лежу в засаде, оборудованной на склоне невысокого холма. Она в кустах между деревьями, метрах в десяти от опушки леса. Надеюсь, дым от выстрела не будет виден, а по звуку определят только общее направление, где находится стрелок. Ждать скучно, но не в напряг. В тени не жарко и насекомые не сильно достают. К счастью, в августе их становится меньше.
        С моей позиции хорошо видна грунтовая дорога шириной метра четыре. По ней рано утром уехал на охоту Шарль де Сен-Эньян со своими друзьями и слугами. Поехал вместе с ним и Пьер де Бофремон. Убедившись в этом, я расплатился с трактирщиком, расспросив напоследок о дороге в Пикардию, где по слухам находился Карл, герцог Бургундский. Я со своим кутильером поехал на север, в сторону Фландрии, а потом сделал полукруг, оказавшись в лесу на берегу речки. Мы нашли два сухих ствола, сделали из них легкий плот, чтобы переправить сухими одежду, винтовку и боеприпасы. Лорен Алюэль остался охранять лошадей, а я переплыл через реку, толкая перед собой плот. На противоположном берегу протащил его выше по течению, чтобы на обратном пути, с учетом дрейфа, оказаться в нужном месте. Затем отправился к дороге, к намеченному вчера месту, где и подготовил снайперскую лежку. У меня еще оставалось время, поэтому прошел к реке и обратно, расчистив и обозначив метками на стволах деревьев маршрут отступления.
        Сначала я услышал лай собак. Сразу вспомнились фильмы о немцах, которыес ищейками прочесывали леса, отыскивая партизан. Эти собаки не притравлены на людей, гнаться за мной не будут. Вот если бы на мне была волчья или медвежья шкура… Иногда здесь развлекаются таким способом: привяжут шкуру, связав заодно и руки, и разрешают убежать. Спасешься - твое счастье. Насмерть гончие редко загрызают. Порвут обе шкуры, а потом учуют человека и оставят в покое, но раны будут жутко болеть и долго заживать.
        Вот всадники появились из-за поворота. Впереди скакали два охранника, вооруженные короткими копьями. Обычно такие копья использовали для расчистки пути на городских улицах, ударяя древком по головам раззяв. Следом ехали виконт и граф. Пьер де Бофремон - по дальней стороне дороги. Он был в том же просторном гауне. Граф слушал треп виконта Тоннерского, изредка кивая головой и произнося короткие фразы. Я подпустил их метров на семьдесят. Выстрелил в живот. Пуля была со стальным сердечником, который на такой дистанции прошьет и бригандину, и кольчугу. Макать ее в яд не стал. Не уверен, что отрава сохранит свои свойства после обжига раскаленными, пороховыми газами. Да и в эту эпоху проникающее ранение в живот смертельно без всяких дополнительных поражающих факторов.
        От грохота выстрела вскинулись лошади, в том числе и графа де Шарни. Из-за этого я не сразу понял, попал или нет. Всадники, знать и слуги, сбились в кучу и приготовили оружие. Привыкнув к спокойной жизни, не знали, что дальше делать. Шарль де Сен-Эньян явно не годился в командиры. Я торопливо забивал в ствол новый заряд и следил за ними, прикидывая: может, не рисковать, не стрелять во второй раз? И когда уже загнал в ствол второй пыж, удерживающий пулю, заметил, как Пьер де Бофремон уронил повод и прижал левую руку к животу.
        Я сразу перестал заряжать винтовку, пошел к реке, согнувшись и стараясь не шуметь. Удалившись метров на пятьдесят, выпрямился и пошел быстрее, а потом и побежал. Позади слышались голоса и лай собак. Идущие по следу лают не так. Плот был на месте. Я положил на него винтовку, сумку с боеприпасами и башмаки. Снимать одежду не стал. На противоположном берегу переоденусь. Вода показалась мне холоднее, чем была рано утром. Дно у берега было глинистое, вязкое. Ноги цеплялись за какие-то растения, которые резали пальцы. Я зашел по пояс и поплыл, толкая перед собой плот. Рука упиралась в неровные концы бревен, сверху светло-серые и теплые, нагревшиеся на солнце, а внизу холодные и потемневшие от воды. Снесло меня не так сильно, как предполагал, поэтому немного дольше прогулялся в башмаках, обутых на мокрые босые ноги.
        Лорен Алюэль спал на ложе из травы и лапника. После ночной гулянки его бы и выстрел из пушки не разбудил. Будь здесь побольше бандитов, уже бы не проснулся.
        Я буцнул его по бедру и спросил:
        - Где лошади?
        - Там, на поляне, - широкорото зевая, ответил кутильер.
        - Если еще раз заснешь на посту, прикажу выпороть, - пригрозил я.
        - Угу, - равнодушно промычал он.
        За маленькие радости мы готовы платить большую цену. И наоборот.
        11
        До Тура мы добрались без проблем. Короля не оказалось в Плесси. Он уехал к своей армии, которая воевала с Франциском Бретонским. Мне сказали, что вот-вот должен вернуться. Я решил подождать в трактире. Там меня обслуживали, как чиновника короля, то есть, по высшему разряду, а по ночам бесплатно и в ущерб другим постояльцам. Розали предпочитала получать удовольствие, а не зарабатывать отцу деньги. Как заведено у женщин, называла это любовью. Для них любовь - всё, что бесплатно и приятно. За время нашего отсутствия в трактире появился новый работник - племянник Долговязого Шарля, сын его младшей сестры, скоропостижно скончавшейся. Копна рыжих волос на голове и обильные веснушки четырнадцатилетнего парнишки по имени Тома служила лучшим подтверждением родства. Он работящ, хорошо готовит, но поручения выполняет медленно. Ничто не могло заставить Тома двигаться быстрее. Брань дяди и двоюродной сестры отлетала от него, как плевки от работающего вентилятора. Наверное, его мать в этом плане стоила ее брата и племянницы вместе взятых. Купила ли меня невозмутимость парнишки, или его умение вкусно готовить,
или имя слуги, к которому привык в предыдущую эпоху, но я взял Тома в пажи. Парень не возражал. Как догадываюсь, ему без разницы, чем заниматься, лишь бы был сыт, одет и ночевал в тепле. Долговязый Шарль отпустил племянника с радостью. Прогнать сироту он не мог, а терпеть было уже не по силам. Тома перебрался в комнату Лорена Алюэля. Я так и не привык спать со слугами в одной постели. Здесь это делают все, начиная с короля. Никакой голубики, это вопрос доверия. Люди Средневековья, за исключением отшельников, привыкли даже ночью находиться в стаде, большом или маленьком. Предложение переночевать на одной кровати воспринимается, как знак доверия.
        Может быть, у меня это возрастное. В молодости относился спокойнее. Помню, в бытность курсантом добирался на практику в Ялту на пассажирском судне «Адмирал Нахимов», упокоившемся через девять лет после того на дне Цемесской бухты возле Новороссийска и утянувшем вместе с собой сотни человеческих жизней, наверное, по количеству врагов, потопленных адмиралом в сражениях. Направлялись туда четверо курсантов, а билеты были только у меня и моего корефана Володи Бондаренко по кличке Бендер. Он и предложил братьям-близнецам Манивым, Роману и Ростиславу, пролетевшим с билетами из-за нерасторопности начальника практики, не ждать следующий рейс, который был бы через две недели, а подняться с нами на борт, как провожающим, и позабыть сойти до отплытия. Даже если их обнаружат в море, лайнер возвращаться в Одессу все равно не будет, а следующий порт - Ялта. В то время к курсантам на флоте относились очень хорошо, потому что почти все члены экипажа побывали в курсантской шкуре. Никто не стал выяснять, сошли на берег все провожающие или нет. Каюта была шестиместная, с тремя двухъярусными койками. Четыре места
занимали две семейные пары. Койки задергивались шторками. Время после отплытия и до полуночи мы провели в баре, где братья выставили щедрую благодарность. Спали по двое. Я с одним из братьев на верхней койке. Ничего, никаких напрягов, как будто так и надо. Утром нижняя пара проснулась, умылась и ушла гулять на палубу, а мы подремали еще с полчасика. Я сначала не врубился, почему наши соседи, люди в возрасте немного за сорок, смотрят на нас вылупленными глазами.
        - Извините, вы же полчаса назад ушли! - справившись с удивлением, промолвил один из мужей. - Или нет?
        - Или да, - подсказал я третий вариант.
        Мы с Бендером не были похожи, но братья - как две капли воды. Я их путал до конца учебы. Не мудрено, что и наши соседи не врубились. Мы посмеялись, а потом объяснили, в чем дело. До Ялты оставалось несколько часов, а там нам в любом случае сходить. Соседи, правда, не стуканули. В то время весь советский народ, включая большую часть коммунистов, был в оппозиции к правящей коммунистической партии, поэтому к любому виду стукачества относился резко отрицательно. Так что члены экипажа не узнали, что провезли двух «зайцев».
        Ждали мы короля Франции почти две недели. За это время мой кутильер дважды проведал мать и младших сестер, а Тома научился готовить любимые мною блюда и наслушался матов на русском языке из-за того, что тормозит не только телом, но и мозгами. В минуты особого раздражения я до сих пор употребляю сокровища русского языка. На других языках не так глубоко чувствую сакральный смысл заповедных слов. Французы считают, что ругаюсь на турецком. Для них непонятное и турецкое - синонимы. Во время очередного визита в Плесси я узнал, что король сейчас в городке Пон-де-Сэ ведет переговоры с бретонцами, и правильно предположил, что это надолго, а потому пора Магомету идти к горе. Тем более, что до Тура добралась новость, что на Шарля Тоннерского совершили покушение неблагодарные подданные, выстрелив из аркебузы, но промазали и случайно попали в гостившего у него Пьера де Бофремона, графа де Шарни. Пуля, пробив кирасу, угодила в живот. На черта эти кирасы покупать, если не спасают?! Граф де Шарни помучился три дня - и отправился кататься на санках по Млечному Пути.
        Пон-де-Сэ можно, конечно, назвать городом, но, по моему мнению, к нему больше подходит слово бастида, то есть, большое село, кое-как укрепленное. Был ров шириной метров пять, вал примерно такой же высоты с палисадом поверху и две надвратные башни на одной улице, в противоположных ее концах. Под стенами бастиды расположилась лагерем часть французской армии. Солдаты жили в одинаковых палатках, расставленных ровными рядами. Как мне рассказали, теперь ядро армии составляли регулярные войска - ордонансные роты, в которых было по пятьдесят, сто или двести «копий», и вольные стрелки. К последним относились все пехотинцы: лучники, арбалетчики, аркебузиры, пикинеры, алебардщики, артиллеристы. Вольными их называли потому, что были освобождены от налогов. Кстати, аркебузы все еще были с коротким стволом, иначе не зерненым порохом трудно заряжать, и без плечевого приклада, а с подмышечным коромыслом. Стреляли из них с упора. Прочие отряды, набираемые временно, включая рыцарей, решали второстепенные задачи. Простолюдин, служивший жандармом в ордонансной роте, теперь был важнее рыцаря. Да что там жандарм! Любой
артиллерист котировался выше рыцаря. Благородное сословие было опущено ниже плинтуса. Именно в это время игры в рыцарей были на самом пике.
        Король остановился в доме виноторговца, а не в замке Бриссак, расположенном неподалеку от Пон-де-Сэ. Сбор винограда только начался, так что в доме было много свободного места. Приемная находилась на первом этаже, в конторе виноторговца. В ней был любимый королем полумрак, а на стенах висели любимые шпалеры, те самые, с фривольными фифочками, что я видел в Плесси. Другим был человек возле Людовика Французского. Место Жана Дайона занял невысокий тип с волнистыми рыжеватыми волосами, закрывающими уши, большим лбом, умными глазами под высоко расположенными бровями, из-за чего глаза казались совиными, длинным тонким носом с горбинкой и маленькими ртом и подбородком. Верхняя часть лица была намного больше нижней. Будем надеяться, что увеличение употреблено для размещения дополнительного мозгового вещества. Одет секретарь был богаче короля, причем по бургундской моде. Таких высоких воротников, больших буфов и коротких гаунов французы пока не носят.
        - Я не сомневался, что ты выполнишь задание, но не догадывался, что выстрелом из аркебузы, - сказал Людовик Одиннадцатый, после обмена приветствиями. - Кто стрелял?
        - Такие важные дела никому не доверяю, - сообщил я.
        - С какой дистанции? - продолжил допрос король.
        - Футов триста пятьдесят, - приврал я.
        - С такого расстояния никто из моих аркебузников в лошадь не попадет! - восхищенно воскликнул Людовик Одиннадцатый.
        - И кирасу не пробьет, - подсказал новый секретарь.
        - У меня аркебуза из Венеции, изготовленная по заказу, а порох из Индии, - объяснил я.
        Иностранное и особенно заморское по определению лучше местного.
        - Наверное, дорого заплатил? - поинтересовался король Франции.
        - На оружии не экономлю. От этого зависит моя жизнь, - добавил я.
        - И правильно делаешь! - похвалил он. - А я не экономлю на умелых исполнителях моих приказов. Как ты хочешь получить вознаграждение: землями или деньгами?
        Поскольку земли предлагались первыми, правильнее было бы выбрать их. Дадут фьеф с двадцатью ливрами дохода, который побоишься продать при жизни короля. Зачем мне такое счастье?!
        - Лучше деньгами, - ответил я и подсластил пилюлю, объяснив: - Собираюсь построить корабль и послужить вам, воюя с вашими врагами на море.
        - Ты и кораблем умеешь управлять?! - удивился король.
        - У меня много скрытых талантов, - признался я без ложной скромности.
        - Филипп, выдай ему тысячу экю, - приказал Людовик Одиннадцатый секретарю и посмотрел на меня.
        Это был верхний предел суммы, на которую я рассчитывал, поэтому не удивился и не сильно обрадовался.
        - Сейчас, мой король, - произнес секретарь и пошел в угол комнаты, к стоявшему там большому черному сундуку с медными углами, ручками и петлями и пластинами для двух замков.
        - Собираешься построить большую галеру? - поинтересовался Людовик Одиннадцатый, чтобы заполнить время, пока секретарь отсчитывает деньги.
        - Нет, парусник, и не большой, потому что денег не хватит, - ответил я.
        - А на что уйдет их больше всего? - спросил он.
        - На доски, паруса и пушки, - коротко ответил я, догадываясь, что от меня не ждут лекцию по кораблестроению.
        Ко мне подошел секретарь с десятью кожаными мешочками с монетами. Проверять содержимое я не решился. Если и обманут, то не намного.
        - Филипп, напиши в Онфлёр адмиралу Жану де Монтобану, чтобы бесплатно выделил ему на королевской верфи место для постройки корабля и выдал лес, паруса и две бомбарды из моих запасов, - распорядился король.
        Я не сразу поверил. Потом у меня отвисла от радости челюсть. Теперь я знал, что такое королевская щедрость! Правда, бомбарды мне ни к чему, но их можно переплавить в пушки.
        Выражение моего лица понравилось Людовику Французскому.
        - Я умею награждать нужных людей! - самодовольно произнес он.
        - Теперь буду рассказывать об этом всем! - искренне заверил я.
        - И учти, нападать можно только на тех, с кем я воюю. Иначе будешь наказан, - предупредил король.
        - Учту, - пообещал я.
        - И постарайся не попадаться англичанам. Они приняли закон, по которому пиратов вешают без суда, - предупредил Людовик Одиннадцатый.
        Есть у англичан дурная манера принять закон, а потом всем скопом броситься нарушать его.
        Во дворе ко мне подошел Жан Дайон, сеньор дю Люд. Взгляд у него был грустный. Наверное, хотел отщипнуть немного, но по моему взгляду понял, что ничего не получит.
        - Как тебя наградил король? - спросил он.
        Я рассказал.
        - Зачем тебе корабль?! - фыркнул он. - Мог бы получить сеньорию! Я похлопотал за тебя, подобрал две на выбор, обе с плодородными землями…
        - А кто теперь секретарь короля? - перебил я.
        - Филипп де Коммин, бывший секретарь Карла Бургундского, - злобно ответил Жан де Дайон. - Король наградил его за предательство двумя тысячами ливров и ежегодным пенсионом в шесть тысяч, сеньориями Тальмон и Туар и несколькими фьефами в Пуату, Анжу и Берри. Нашел, кого награждать! Герцог Карл частенько лупил его сапогом в праведном гневе за тупость, из-за чего у этого иуды было прозвище Голова в сапоге.
        - Предатели долго не живут, - произнес я в утешение сеньору де Люду, хотя знал, что жизнь убеждает в обратном.
        12
        Адмирал Жан де Монтобан оказался из тех стариков, которые с годами усыхают. При этом все зубы у него были целы, только пожелтели. Я не смог определить, сколько ему лет. Можно было дать и шестьдесят, и семьдесят, и больше. Он сделал военную карьеру при отце нынешнего короля. Поскольку Людовик Одиннадцатый, даже не читая Фрейда, ненавидел своего предка, заняв престол, уволил всех его выдвиженцев, в том числе и Жана де Монтобана. Потом поостыл, подумал и вернул их назад. Жан де Монтобан получил спокойное и денежное место адмирала королевского флота в проливе Ла-Манш. Как я догадался, напрягаться и тем более оспоривать королевские приказы адмирал не собирался.
        - Если король так желает, освободим тебе место на стапеле и снабдим всем необходимым, - сказал он. - С бомбардами будет сложнее. Остались только такие, которыми никто не заинтересовался. Новые подвезут следующим летом.
        Я не сомневался, что адмирал хитрит. У него имеются хорошие бомбарды, не хочет отдавать.
        - Если дадите бронзовые, то можно в любом состоянии, - предложил я. - Всё равно переплавлю их на меньшие.
        - Бронзовые бомбарды и так не большие, - предупредил он.
        - Какие есть, - согласился я.
        Чугунные и железные мне были не нужны. Слишком часто они разрывались. Это при том, что сейчас бомбарды стали делать со съемными каморами. Заряжают камору порохом, вставляют в ствол, расклинивают и стреляют. К каждому орудию по нескольок камор, так что стрельба теперь ведется намного быстрее. Порох все еще плохой. Его теперь смешивают не перед выстрелом, а заранее. Замочив смесь селитры, древесного угля и серы, изготавливают лепешку нужного объема, сушат, а перед заряжанием разминают на мелкие части.
        Одна из предложенных адмиралом Жаном де Монтобаном бомбард была с трещиной, а у второй кривой ствол. Были они калибром миллиметров двести пятьдесят и весом около трех тонн. После переплавки из каждой получилось по три пушки калибра сто двадцать миллиметров или, переводя в вес снаряда, двенадцатифунтовые и более короткие и тонкостенные. Порох я изготовил сам. Точнее, сам смещал ингредиенты в нужной пропорции, замочил, после чего поручил рабочим размешивать, зернить, показав, как, и сушить.
        Видимо, от радости, что избавился от висевших на балансе непригодных бомбард, адмирал дал мне столько леса, сколько я просил, причем лучшего качества. Я решил построить трехмачтовый корабль длиной тридцать шесть, шириной восемь, осадкой четыре метра и грузоподъемностью около пятисот тонн. Как не воспользоваться халявой! На фок-мачте и грот-мачте будут прямые паруса, включая марселя, а на бизань-мачте - косые, трисель и топсель. Благодаря длинному утлегарю, будем поднимать фор-стеньги-стаксель, средний кливер, кливер и бом-кливер. Носовая и кормовая надстройки будут низкими, чтобы не создавали дополнительную парусность, не ухудшали маневренность. Само собой, будет твиндек и вертикальная водонепроницаемая переборка в районе грот-мачты, которая будет делить трюм и твиндек на две части. Так повысится живучесть корабля. Борта будут немного наклонены внутрь, чтобы мешать взятию на абордаж. В фальшборте сделают пушечные порты, по шесть с каждого борта, на двенадцать пушек, которые будут стоять на главной палубе. Две длинноствольные пушки установим на полубаке, а на корме - две короткоствольные калибра
двести миллиметров, изготовленные по принципу карронад для стрельбы картечью по противнику, идущему на абордаж. Я видел такие в Великобритании на паруснике-музее. До них додумаются лет через триста. Итого шестнадцать пушек. Для данной эпохи не самое мощное судно, уже есть и покруче, с полусотней и даже более орудий. Зато корпус будет надежнее самых надежных современных кораблей. Обычно обшивку набирают из досок толщиной два дюйма. Я решил сделать обшивку трехслойной, что в сумме составит пятнадцать сантиметров. Все-таки стрелять по нам будут из пушек, пусть пока и плохоньких. Проломить такой борт им будет трудно даже с близкого расстояния. Такое усиление произойдет за счет уменьшения грузоподъемности, но безопасность для меня важнее. Надводный борт и паруса выкрасили в светло-серый цвет с более темными пятнами. Так нас будет труднее заметить и определить направление нашего движения. По классификации, которая будет в будущем, мое судно - барк. Местные корабелы величали его караккой. Слово пошло от куркура - так арабы величали «круглые» суда. Отличия моего корабля в виде низких надстроек и более узкого
корпуса в расчет не принимались. Я не стал спорить. Пусть будет каракка, лишь бы ходила быстрее и маневрировала лучше, как барк. По моим прикидкам, корабль обошелся нам с королем тысячи в три золотых экю. Как маленькая сеньория. Надеюсь, что я не прогадал.
        Корабль был спущен на воду в середине апреля и к концу мая доведен до ума. По требованию корабелов был приглашен за десять золотых священник, который окропил палубу красным вином. Видимо, вино заменило кровь жертвенных животных или людей. Затем адмирал Жан де Монтобан пожелал кораблю долгих лет плавания и выпил вино из нового, специально купленного, серебряного кубка, который зашвырнул далеко в море. Полет кубка проводило множество пар глаз. Во время отлива здесь будет много желающих разбогатеть.
        Теперь барк был готов отправиться в поход. Кладовые заполнили оружием, боеприпасами, доспехами, запасными материалами, едой и бочками с водой. Экипаж из тридцати матросов, пятидесяти комендоров и двадцати морских пехотинцев - арбалетчиков и аркебузиров - обучен и размещен в каютах и кубриках. Матросы и арбалетчики будут получать по четыре экю в месяц, аркебузиры и комендоры - по пять, младший командный состав - по семь, а офицеры - по десять. На корме с правого борта находилась моя большая каюта с кабинетом, спальней и санузлом, с левого - каюты поменьше для двух шкиперов, которые выполняли обязанности лейтенантов, а между ними - совсем маленькая для Лорена Алюэля и Тома. Под нами были винный погреб и каюта для «унтер-офицеров»: боцмана и его помощника, двух старших комендора, по одному на каждый борт, сержанта морских пехотинцев, счетовода, плотника и лекаря. Рядовой состав располагался в двух кубриках в носовой части, матросы отдельно от пехотинцев. Так им будет легче враждовать и труднее сговориться.
        К тому времени с Карлом, герцогом Бургундским, было подписано перемирие, но началась война с Хуаном, королем Арагона, Наварры и Сицилии, из-за графства Руссильон. Несколько лет назад Людовик, король Франции, одолжил ему денег, взяв в залог это графство. Король Хуан считает, видимо, что долги возвращает только трус. Руссильонцы поддерживали то одну сторону, то другую. Я сразу вспомнил Роже де Слора, родившегося в Руссильоне и ставшего графом Афинским. Он тоже всё время старался поддерживать ту сторону, которая, по его мнению, сильнее. Знал, где родиться.
        Перед отплытием адмирал Жан де Монтобан вручил мне грамоту, которая свидетельствовала, что я служу королю, а потому имею право захватывать суда воюющих с ним стран. В благодарность за нее придется отдавать десятую часть добычи. Из оставшегося две трети заберу я, как капитан и судовладелец. Команде достанется маловато. Я предупредил об этом. Народ поворчал, но никто не ушел. В прошлом году, во время войны с Бургундией, базировавшиеся здесь корабли захватили около полусотни фламандских «купцов». Добычу пропивали всю зиму. Те, кто поумнее, вложились в недвижимость, взвинтив цены на нее в Онфлере и окрестностях. Готовились и в этом году подразжиться, но перемирие сломало их планы. Отправиться, подобно мне, на Средиземное море, чтобы пограбить арагонцев, никому из местных капитанов и в голову не приходило. Так что с наймом команды у меня проблем не было, отбирал лучших
        В Бискайском заливе нас прихватил шторм. Потрепало не долго, но от души. Барк держался молодцом. Воду брал в меру. Для многих членов экипажа высокие океанские волны были в новинку. В первый день шторма многие валялись пластом и все без исключения молились. На второй пообвыклись, молиться стали реже. На третий, последний день шторма, только крестились, когда высокая волна ударяла в корпус, поднимая фонтаны брызг. К тому времени между тучами появились просветы, через которые солнце выглядывало посмотреть, как мы тут поживаем. В его лучах мириады мелких брызг загорались радугами, веселя глаз. Потом мы поймали сильный «португальский норд» и полетели со скоростью, иногда доходившей до четырнадцати узлов. Мои шкипера, да и многие опытные матросы, были приятно удивлены. То, что барк уверенно прошел через шторм, они оценили, но не сильно удивились, а вот скорость, которую развил корабль, показалась им запредельной.
        - От нас ни один купец не убежит! - уверенно произнес сорокадвухлетний шкипер Антуан Бло - коренастый мужчина с ногами такими кривыми, словно полжизни держал между ними бочонок, и длинными, черными с сединой волосами и бородой.
        - А мы от кого хочешь удерем! - подержал его шкипер Жакотен Бурдишон, который был на два года моложе, выше и толще и заплетал темно-русые волосы на голове и бороду в две косички, перевязывая их черными ленточками.
        Как он рассказал мне, недавно у шкипера умерла жена, четвертая по счету. После возвращения из похода собирался жениться в пятый раз, причем на девице, а не вдове.
        - Если возьмем хорошую добычу, отбоя от невест не будет! - не сомневался Жакотен Бурдишон.
        Гибралтар теперь контролировали христиане. Африканский берег лет шестьдесят назад захватили португальцы, а европейский вместе с Гибралтаром несколько лет назад - кастильцы, хотя мусульманский Гранадский эмират на Пиренейском полуострове еще существовал. Шли мы ближе к европейскому берегу. Из порта Гибралтар наперерез нам выскочила небольшая сорокавесельная галера под кастильским флагом, но ее капитан неправильно рассчитал упреждение, а скорость у нас была больше на пару узлов, поэтому для меня осталось загадкой, чего они хотели? Скорее всего, денег. Вопрос только, плату за проход или сразу все? Оба мои шкипера понятия не имели, платят тут кому-либо или нет. Французские купцы только недавно, по инициативе Людовика Одиннадцатого, стали осваивать Средиземное море, интересуясь в первую очередь Египтом и Ближним Востоком. Возили оттуда пряности, благовония, ковры и прочие сарацинские товары.
        Первая добыча попалась нам неподалеку от Болеарских островов. Это было одномачтовое суденышко дедвейтом тонн двадцать с большим латинским парусом. Оно везло пшеницу из Валенсии. Гнались за ним полдня. Заметив нас, арагонцы сразу повернули круто к северо-западному ветру, довольно свежему. Надеялись, что мы таким курсом быстро идти не сможем. Уверен, что от других кораблей, включая весельные, они при свежем ветре убегали в лёгкую. Мы догнали. Зачин нельзя упускать, иначе удачи не будет. Экипаж состоял из четырех человек: капитана-судовладельца лет двадцати пяти, двух пожилых матросов и мальчишки лет десяти. У меня с прошлой эпохи настороженное отношение к зерну. Узнав, какой везут груз, первым делом проверил, не болен ли кто их экипажа, нет ли дохлых крыс? Все четверо были здоровы. Часа за три мы перегрузили зерно в трюм барка. Большую часть продадим в порту, а остальное перемелем и отдадим пекарям, чтобы заготовили нам сухари.
        После чего пошли на север, в район Барселоны. Я предполагал, что там будет добыча получше. И не ошибся. Эти три судна впередсмотрящий заметил около полудня. Они шли навстречу, но ближе к берегу. Одна четырехмачтовая каракка и две трехмачтовые каравеллы. По крайней мере, так их классифицировали мои шкипера. Каракка была примерно тридцать метров длиной, десять шириной, высотой надводного борта около шести и грузоподъемностью, по определению моих шкиперов, около трехсот тонн, как я перевел с мюидов - французской меры объема сыпучих тел. На фоке и первом гроте - прямые паруса и трапециевидные марселя, на втором гроте и бизани - латинские. Под бушпритом висел почти до воды парус, называемый блиндом. На мачтах широкие площадки для стрелков. На баке и корме высокие, сужающиеся кверху надстройки, причем кормовая - четырехпалубная. Каравеллы были длиной менее двадцати метров и шириной около пяти. На всех мачтах латинские паруса, у которых реи фока и бизани повернуты нижним концом вправо, а грот - влево, бабочкой, и площадки для стрелков. Надстройки высокие. Поняв, что мы идем на сближение и явно не для
того, чтобы спросить, в каком направлении Барселона, обе каравеллы заняли позицию ближе к берегу, предлагая каракке первой вступить в бой. На ней готовились дать нам отпор. Пушек несет много. Все стояли на главной палубе или верхних палубах надстроек.
        Я знал, что главное - не подставиться под первый залп. Второго. Скорее всего, не будет. Поэтому повел барк так, чтобы подрезать нос каракке и, не попадая в зону обстрела, самому прочесать ее палубы картечью. Ее капитан разгадал мой маневр и начал поворачивать корабль вправо. При попутном ветре и такой парусности корпуса это было сделать нелегко. Тем более, что помешали мои погонные орудия, которые первым же залпом снесли парус на фок-мачте. В тот момент, когда каракка развернулась к нам левым бортом, барк был к ней носом. Арагонские орудия загрохотали вразнобой. Басовито ухнул главный калибр, менее внушительно - пушки поменьше и совсем уж несерьезно - фальконеты. Между кораблями повисло черная туча, которую быстро унес ветер. В корпус попали всего два ядра, оба в левый борт, но парусам и рангоуту досталось. Оба прямые паруса стали похожи на решето. Члены моего экипажа, которые во время вражеского залпа прятались, сразу выскочили из укрытий и начали восстанавливать повреждения. По ним открыли огонь стрелки из луков, арбалетов и тяжелых аркебуз с марсовых площадок. У нас появились первые раненые и
убитые. Барк тем временем начал поворачивать влево, в обратную сторону, и нагонять вражеский корабль. Когда развернулись к каракке правым бортом, она была на дистанции метров сто пятьдесят и поворачивалась к нам кормой, но делала это очень медленно.
        - Правый борт, огонь! - скомандовал я.
        Наш залп был намного дружнее. Пушки, расположенные на главной палубе от миделя в нос, стреляли по носовой надстройке и главной палубе до первой грот-мачты, а расположенные в корму - от второй грот-мачты до кормовой надстройки. Обе карронады лупили по марсовым площадкам на мачтах. Рассеивание у них такое, что каждая захватила сразу все четыре мачты и палубы на надстройках. Стрелки с марсовых площадок посыпались, как переспелые яблоки. Досталось и тем, кто был на палубе. Фальшборты на каракке были тонкие. Исходили из того, что ядро пробьет и толстые доски, но не учли, что по ним будут стрелять крупной картечью. С такого близкого расстояния наши свинцовые шарики прошивали тонкие доски и косили прятавшихся за ними людей. Заодно снесли почти весь рангоут. Реи первого и второго гротов упали на палубу вместе с парусами, а латинский парус развернулся ноком под ветер, потеряв его. Не все погибли на каракке. Кто-то еще постреливал из аркебуз и арбалетов. Один болт просвистел рядом со мной. Поэтому я повел барк на абордаж. Каракка продолжала по инерции поворачиваться вправо, на ветер. Пришлось и нам убирать
паруса. Погонные пушки выстрелил еще раз, почистив кормовую надстройку. Сближались мы так медленно, что хотелось затопать от ярости ногами. Каракка казалась вымершей. Уверен, что на ней еще много живых. Заныкались по шхерам, ждут нас.
        Наш удлиненный утлегарь зацепился за носовую надстройку и захрустел, ломаясь. На каракку полетели «кошки». Матросы и солдаты работали слаженно. Им помогали комендоры с обоих бортов, кроме тех, что заряжали карронады. Вскоре суда сблизились настолько, что стало возможно перекинуть трапы.
        - Карронады, огонь! - приказал я.
        Обе короткоствольные пушки большого калибра выплюнули по сотне свинцовых пуль в надстройки. Только щепки полетели! Такое впечатление, что палят из нескольких пулеметов. Если кто-то прятался в каютах, я им не завидую.
        - В атаку! - приказал я и сам пошел к ближнему трапу, перекинутому на каракку.
        Корабли продолжали сближаться, и дальний конец трапа все больше смещался по планширю и поднимался вверх, потому что каракка была выше примерно на метр. По нему уже карабкались на четвереньках арбалетчики, облаченные в шлемы-салады и кирасы и с фальшионами в руках. Эти короткие и тяжелые мечи оказались самым лучшим оружием для абордажного боя. Ими легко фехтовать в ограниченном пространстве и при этом способны разрубить доспех. Двигались арбалетчики осторожно. Свалиться в воду боялись больше, чем получить болт. Только очень хороший и расторопный пловец сумеет освободиться от кирасы и вынырнуть. Те, кто перебирался на каракку, устремились или к кормовой надстройке, или к носовой. Когда я вступил на главную палубу вражеского корабля, она была залита кровью. Под фальшбортом лежали или сидели, вроде бы безмятежно прислонившись к нему, десятка два убитых и раненых. Еще столько же валялись возле мачт. Кто-то протяжно стонал. Мои солдаты добивали таких из жалости.
        На каракке были четыре двадцатифунтовых бомбарды, шесть двенадцатифунтовых пушек и десять фальконетов от трех до одного фунта плюс десятка полтора аркебуз калибра миллиметров тридцать. Бомбарды и пушки стояли на главной палубе, а фальконеты - на надстройках. Внутри кормовой надстройке располагались каюты. На нижних трех палубах - узкие, с двухъярусными кроватями, которые занимали почти все место, только боком протиснуться можно. Под нижними кроватями стояли сундуки с нехитрым барахлом. На четвертой палубе была всего одна каюты, от борта до борта, капитанская. Кровать здесь была одна. Треть места занимал приделанный намертво к палубе прямоугольный низкий стол. Возле него стояли две низкие и широкие лавки с толстыми ножками и во главе - табуретка с красной бархатной подушкой на сиденье. Возле переборки занимал место большой ларь с ровной верхней крышкой, на которой валялся на боку продырявленный, медный, пузатый кувшин и по которой растеклось красное вино, частично стекшее на палубу. Рядом с ларем стоял сундук с бронзовыми углами и ручками. Сундук показался бы большим, если бы не такое соседство.
Сверху в нем лежали накладные и сшитые суровой ниткой листы бумаги с цифрами - что-то типа бухгалтерской книги. Бухгалтерия велась двойная: в левом столбике приход, в правом - расход. Судя по накладным, суда везли вино и мед в бочках, медь в слитках, шерстяные ткани в рулонах и доски. Под накладными - астролябия и портоплан Средиземного моря в четырех томах. Зачитан всего один том, в котором описывалось африканское побережье от Гибралтара до Карфагена. Еще ниже находился кожаный кошель с полусотней кастильских золотых монет с крестом и головой короля на аверсе и куфической надписью на реверсе, которые я видел еще в предыдущей «жизни». Назывались они альфонсино, видимо, по имени короля, и во Франции в приказном порядке обменивались на сорок су. Во втором кошеле, побольше, лежали серебряные и биллонные монеты разных стран. Я представил себе восторг нумизмата из двадцать первого века, если бы ему вдруг достался такой кошель.
        Хозяин этой каюты лежал на палубе кормовой настройки. Было ему лет тридцать семь, сухощав, с короткой черной бородкой, в которую натекло крови из-под шлема-армэ с поднятым забралом. Картечина или пуля пробили шлем возле левого уха. Еще пара продырявили кирасу с выпуклым крестом на груди, покрытую темно-зеленым лаком. Или это черный так отсвечивал на солнце.
        В носовой надстройке находились матросские кубрики и кладовые. Ничего ценного там не было, если не считать дюжину матросов, живых и даже не поцарапанных. Их заставили раздевать и выбрасывать за борт своих сослуживцев, убитых и раненых. Возиться с чужими ранеными в этих краях не принято. Это вам не Венеция! Мои матросы и солдаты восстанавливали рангоут и меняли паруса на барке. Обе каравеллы сражаться с нами не пожелали. Они резво с попутным ветром удалялись на юг. Пока устраним повреждения, пока отцепимся от каракки, каравеллы уже будут далеко. Пожалуй, хватит и одного приза. Нам с ним далеко тащиться, миль двести пятьдесят, до самого Марселя. Кастильские и гранадские порты были ближе, но я не знал, как нас там встретят, а Рене Анжуйский, король Иерусалима и Сицилии, которые давно уже не принадлежали его семейству, владеющий сейчас только Провансом, - друг короля Франции. Моего знание будущей судьбы Прованса говорит, что Рене не везет с друзьями. О Людовике Одиннадцатом даже его родной отец, когда сын сбежал от родительского гнева в Бургундию, сказал: «Мой бургундский кузен приютил лиса, который
передушит всех его кур».
        13
        В будущем о Марселе у меня было двоякое впечатление. С одной стороны районы малоэтажной застройки возле Старого порта были заселены «стопроцентными» французами - именно такими, какими я их тогда представлял себе. Единственное, что немного резало глаз, - веревки с сохнущим бельем, перетянутые через узкие улицы. С другой стороны, стоит сунуться в Арабский квартал - и такое впечатление, что ты в Александрии или Тунисе. Сплошные кальянные, кофейни, хахяльные магазины и мусор, мусор, мусор… В домах у большинства арабов идеальная чистота, а вот за его пределами как бы начинается вражеская территория, где чем хуже, тем лучше. Радовало только отсутствие мечетей. Как рассказывал мне судовой агент, мэр запрещает. Благодаря проклятиям мусульман, этот мэр выигрывает выборы в первом туре.
        Марсель пятнадцатого века совершенно другой. Жутко маленький. У меня о многих городах, в которых я бывал в будущем, сейчас такое впечатление, точно их сократили до небольшого исторического центра, в котором провели декорационные работы. Уже на подходе к порту заметил сокращения. На знаменитом острове Иф, что примерно в миле от Марселя, нет крепости-тюрьмы. Той самой, в которой якобы сидели Эдмон Дантес, граф Монте-Кристо, и Железная Маска, брат-близнец короля Франции. Первый никогда не существовал, а второй никогда в ней не бывал. Это не помешает в будущем тысячам туристов ежегодно посещать тюрьму и смотреть камеры, в которых мотали срок литературные герои. Красивая выдумка интереснее некрасивой правды. В самом городе арабы пока не живут. Они и иудеи расположились в пригороде, в кварталах, окруженных высокими стенами. В это трудно поверить, но в пятнадцатом веке арабы и иудеи лучше относятся друг к другу, чем к грубым и грязным французам. Нет еще на входе в Старый порт фортов и на вершине холма нет собора Нотр Дам де ла Гард и позолоченной девы Марии с младенцем на руках. Она будет считаться
покровительницей не только города, но и всех моряков. Наверное, потому, что заметный навигационный ориентир, видна издалека. Разглядел ее в шторм - и понял, что спасение совсем близко. Уже есть аббатство Сен-Виктор с высокими стенами и прямоугольными башнями и узкие кривые улочки, завешанные сохнущим бельем. Пока что местные жители не научились готовить свое фирменное блюдо «буйабес» из нескольких сортов рыбы, морепродуктов, овощей, сначала обжаренных и тушеных, а потом уже вареных, и различных специй, набор которых в каждом ресторане будет свой. Одинаковыми во всех ресторанах будут подаваемые к супам, обжаренные багеты и чесночный соус «руй», название которого легко запоминают русскоязычные. В пятнадцатом веке марсельцы, в основном, бедняки, едят похожие рыбные супы и не считают их чем-то выдающимся. Потому что Александр Дюма еще не родился.
        В городе заправлял Антонио де Маре, наместник Рене Анжуйского, - плотный мужчина с низким хриплым голосом, безвольным, гладко выбритым лицом и покатыми плечами, которым не помогала даже набивка из ваты, одетый в шелка темно-красного и алого цветов. Первым делом он проинформировал меня, что треть добычи придется отдать герцогу. Я в порядке обмена информацией дал ему королевскую грамоту, в которой Людовик Французский недвусмысленно давал понять, с кем мы обязаны делиться. Антонио де Маре, изучая текст, четыре раза медленно опустил голову, читая, а потом поднимал глаза к его началу. Пятой попытки не потребовалось. Смышленый малый.
        - Пришлю тебе три бочки вина, - произнес я в утешение.
        - В субботу (через четыре дня) у меня будет пир, приглашаю, - сделал он ответный жест.
        - Если к тому времени не уйдем, - предупредил я. - Время сейчас горячее, некогда развлекаться.
        Так оно и получилось. Покупатель на судно вместе с грузом нашелся быстро. Это была компания из арабских и иудейских купцов. Они скинулись и выложили две с половиной тысячи золотых французских экю. Другие монеты я отказывался брать. Это было, как минимум, на половину меньше реальной цены, поэтому сделку провели в течение следующего дня. В тот же день намололи муки из трофейного зерна, а остальное продали крупному французскому хлеботорговцу. После вычета королевской и моих долей, на один пай вышло около шести с половиной экю. Это на тридцать су больше, чем получает вольный лучник за месяц, а мы в походе всего три недели.
        На следующее утро, поручив оставленным в порту, бывшим пленным арагонцам попрощаться за нас с Антонио де Маре, мы опять отправились к вражескому берегу. На этот раз я решил прогуляться севернее Барселоны, возле Руссильона. Несмотря на задувший мистраль - холодный северо-западный ветер, который поднял волну, но снизил жару, мы довольно быстро обрались до того места, где в Средиземное море впадает река Тет. На ее берегу, в трех лье от моря, и находится Перпиньян, столица Руссильона. Нам повстречались только рыбацкие лодки с латинскими парусами. Рыбаков было много. Видимо, миграция рыбы связана с мистралем. Собирать мелочь в дырявых карманах - это не для меня, тем более, сейчас, когда не бедствую. Увидев барк, рыбаки прыснули к берегу и в реку. Наверняка сообщат о появлении неизвестного большого корабля, так что болтаться там не было смысла. Мы пошли на юг, медленно и стараясь держаться в пределах видимости берега.
        Следующий приз заметили через день. Экипаж как раз пообедал и собрался расположиться на послеобеденный сон, когда из «вороньего гнезда» донесся радостный крик впередсмотрящего.
        Это был галеас - большая галера с мощным парусным вооружением. В них решили соединить достоинства галеры и парусника. По моему мнению, этот бастард взял у родителей только недостатки. Он был под арагонским флагом. Точнее, длинных арагонских вымпелов, свисавших с топов мачт и почти до палуб, было три, по одному на каждую мачту. На фок-мачте галеас нес прямой парус, а на гроте и бизани - большие латинские. И мачты, и паруса были в красно-желтую горизонтальную полосу. Фок-мачта ниже грота, хотя на галерах обычно наоборот. Длина галеаса метров пятьдесят, ширина около восьми, высота надводного борта три с половиной. По двадцать четыре весла с каждого борта. Впереди торчал длинный шпирон - надводный таран. Использовали его не для потопления вражеского корабля, а для перехода по нему абордажного отряда. Дальше шла башня-форкастель, в которой продольно стояли три бомбарды: средняя калибром около тридцати двух фунтов, а по бокам двадцатичетвёрки. Вдоль бортов на палубах над головами гребцов стояли фальконеты. В ахтеркастле, который был выше, тоже стояли бомбарды, но они нацелены назад. Заметив барк под
французским флагом, галеас начал менять курс в нашу сторону и убирать паруса, потому что с утра задул редкий в этих местах восточный ветер.
        Галеасы тяжелее галер, соотношение длины к ширине меньше, а потому не такие маневренные и скоростные. Этот приближался к нам со скоростью узла четыре. Самые опасные пушки у него стоят в форкастле. Их я и решил обезвредить в первую очередь. Из-за плохого пороха бомбарды сейчас стреляли максимум метров на четыреста. Мои пушки били раза в полтора дальше. Я развернул барк левым бортом к противнику, подождал, когда он приблизится.
        - Руль право на борт! - приказал я рулевому, а пушкарям: - Левый борт, залп!
        Шесть орудий отгрохотали почти одновременно, выбросив вместе с ядрами черную тучу. В форкастель галеаса попало всего одно ядро. Еще одно прошило борт ниже шпирона, выбросив кучу щепок, а два пролетели выше, угодили в ахтеркастель, завалив в каюты переднюю переборку.
        Барк повернул на северо-северо-запад, быстро набрал скорость, оторвавшись от галеаса до того, как он приблизился на дистанцию выстрела. За это время комендоры вновь зарядили пушки. Мы опять развернулись к врагу левым бортом, подпустили его и всадили два ядра в форкастель, одно ниже шпирона и одно в ахтеркастель. Опять поворот вправо, набор скорости, отрыв от преследователя, поворот влево и очередной залп. Два ядра в форкастель, два в ахтеркастель, два в молоко.
        На этот раз галеас огрызнулся, выстрелив из главного калибра. Ядро из бледно-желтого ракушечника упало метрах в тридцати от нашего борта, подняв фонтан брызг.
        Барк уже начал разворачиваться. Я повел его на северо-запад, прикрикнув комендорам, чтобы заряжали побыстрее. Им помогали коллеги с правого борта. Морские пехотинцы давали остроумные советы. Сражение для них пока что - забавное зрелище. После следующего залпа в форкастель залетело сразу три ядра. Его крыша осела, придавив обслугу, а центральная, самая крупная бомбарда повернулась влево.
        Теперь можно сближаться бортами. Фальконеты большого вреда не нанесут. Я не стал поворачивать вправо, повел барк на запад, в сторону берега, дожидаясь, когда зарядят пушки. Галеас тоже повернул и с упорством бультерьера погнался за нами. Я приказал рулевому повернуть влево, матросам убрать косые паруса, комендорам прицелиться в ахтеркастель. На этот раз мы подпустили врага метров на двести.
        - Левый борт, залпом пли! - скомандовал я.
        Пять из шести ядер попали в цель. Ахтеркастель, расставшись с множеством щепок и обломков досок, которые разлетелись в разные стороны, превратился в груду обломков. Выстояли только бортовые переборки. Галеас по инерции продолжалдвигаться в нашу сторону.
        В это время мы медленно, слишком медленно поворачивали вправо. Я собирался оторваться от врага и повторить маневр, но заметил, что галеас тоже поворачивает, но влево. На нем начали ставить и поднимать паруса. Поскольку бортовой залп у галеаса слабенький. Значит, паруса нужны не для маневров в бою, а чтобы удрать, огрызаясь из кормовых бомбард. Поворачивался он медленнее нас.
        - Правый борт, целиться в верхнюю часть корпуса, где гребцы! - приказал я.
        На галеасе опустили весла правого борта в воду, чтобы ускорить разворот. Хотя мы еще не полностью развернулись к нему правым бортом, я не удержался и крикнул:
        - Правый борт, залпом пли!
        С такой близкой дистанции трудно было промахнуться. Все шесть ядер попали в корпус галеаса. Сколько из них в гребцов - не знаю, но грести арагонцы прекратили. Опущенные в воду весла замерли, заставляя галеас поворачивать в нашу сторону. С его пушечной палубы рявкнули фальконеты, но особого вреда нам не причинили, только стоячий такелаж повредили. Ванта грот-мачты упали прямо на головы комендоров, так удачно только что выстреливших. Открыли стрельбу и наши аркебузники и арбалетчики, заставив врагов действовать осмотрительнее. Попрятались и арагонские матросы, так и не установив фок. Видимо, галеасом некому теперь командовать. Затих, ожидая продолжения.
        Барк тем временем продолжил поворачивать вправо. Он медленно пересек носом линию ветра, а потом начал уваливаться всё быстрее. И опять пришел черед батареи левого борта. Она долбанула ядрами по верхней части корпуса галеаса. В районе мидель-шпангоута образовалась большая дыра, через которую было видно нутро вражеского корабля. Там была куча из обломков и человеческих тел. Кто-то вытаскивал из-под обломков раненых. Дыры поменьше образовались и в других частях корпуса галеаса.
        - Следующий заряд - картечь! Нечетные целят по палубе, четные - в пробоины! - отдал я приказ.
        Барк под острым углом приближался к жертве. Казалось, наш корабль тоже понял, что дело сделано, что можно безнаказанно расправляться с врагом. С расстояния метров тридцать мы всадили шесть порций картечи в галеас. Из него вырвался истошный вопль боли. С палубы исчезли последние отчаянные бойцы. Экипаж галеаса попрятался, кто где мог. Следующий залп не потребовался, потому что выше планширя появилась рука с белой в красных пятнах крови рубахой и принялась размахивать ею.
        - Мы сдаемся! - прокричали на испанском и французском.
        Я приказал лечь в дрейф и спустить на воду баркас. Призовая партия из двух десятков матросов и морпехов под командованием Антуана Бло отправилась на галеас. Они должны были переправить на барк командиров и рыцарей, если таковые имелись, узнать, откуда и куда следовали, какой везут груз, сколько осталось живых.
        Вернулся шкипер примерно через полчаса с пятью большими сундуками с железными углами и рукоятками, закрытыми на большие висячие замки. Привез и испачканные кровью ключи от этих замков. Сундуки были заполнены биллонными арагонскими монетами, по двадцать тысяч в каждом. Называли эти монеты новенами. На аверсе голова короля в короне и надпись «Король Хуан», а на реверсе крест и надпись «Король Арагона». Примерно на половину они состоят из серебра. Во Франции обменивались по приказу короля на семь денье. Это почти три тысячи экю. Плюс галеас тысячи на полторы-две потянет.
        - Везли из Валенсии в Перпиньян, - доложил Антуан Бло. - Наверное, чтобы повысить боевой дух руссильонцев.
        - А знатных рыцарей там нет? - шутливо поинтересовался я. - Еще пара тысяч экю нам бы не помешала!
        - Все погибли, - ответил шкипер. - Они были в фор- и ахтеркастлях.
        - Сколько живых осталось? - спросил я. - Грести есть кому?
        - Конечно, есть! - воскликнул Антуан Бло. - Их там еще около сотни живых и здоровых!
        Бей по командирам, а остальные в плен сдадутся.
        - Возвращайся на галеас, наведи там порядок и двигайся за нами, - приказал я. - Скажешь арагонцам, что в Марселе всех отпущу.
        - Ребята говорят, что пленных можно продать в Гранаде, что гребцы там в большой цене, - подсказал шкипер.
        - Не будем гневить бога, продавая единоверцев, - отверг я предложение.
        На самом деле я хотел, чтобы арагонцы узнали, что мы отпускаем пленных. Тогда будут сдаваться быстрее. Они благоразумно решат, что погибать за чужое имущество - слишком глупо. Жестокий выигрывает первое сражение, милосердный - решающее.
        14
        Галеас оказался разбитым сильнее, чем я думал. За время перехода в Марсель его немного подремонтировали, но все равно впечатление производил печальное. Продать его удалось всего за тысячу двести экю. Зато арагонские монеты здесь шли по восемь денье. В итоге то на то и вышло. Я оставил королевскую долю в арагонских монетах. Уверен, что Людовик Французский найдет, кого на них купить. Экипажу тоже выдал их долю новенами. В биллонных монетах добыча казалась солиднее. Даже юнгам досталось по целой кубышке новенов. Я дал морякам неделю на то, чтобы уменьшить нагрузку на кошелек и некоторую часть тела. Гулянка шла сразу во всех тавернах города. Я не предполагал, что здесь так много проституток. Подозреваю, что часть безутешных вдов и целомудренных дев не устояли перед звоном биллонных монет.
        Я решил обменять свою долю на золотые монеты, которые занимают меньше места и не так подвержены колебаниям курса. Мелким менялам такая сумма была не по плечу, поэтому обратился в банк. Их в Марселе было несколько. Все итальянские. Парни с Апеннинского полуострова потеснили иудеев, подмяли под себя этот бизнес почти во всей Западной Европе. Один из банков принадлежал семейству Градениго. Располагался он в красивом доме, сложенном из красно-коричневого кирпича. Окна застеклены и защищены дубовыми ставнями, покрашенными в темно-синий цвет и сейчас открытыми. Мраморное крыльцо из трех ступеней вело к дубовой двери, оббитой полосами надраенной меди. Стены большого офиса украшены росписью на библейские сюжеты. Напротив входа стоял длинный стол, накрытый темно-красной скатертью, перед которым стояла длинная лавка, заяложенная задницами клиентов, и за которым сидели на стульях с низкими спинками два клерка, оба лет сорока, итальянцы, черноволосые и крючконосые. Гены германских предков вымыло окончательно, остались только римские. Справа на невысоком помосте стоял стол поменьше, за которым сидел мужчина
лет тридцати с гладко выбритым лицом. Черные волосы до плеч, спереди выстрижены скобкой, открывая высокий лоб. Кожа смугловатая. Нос большой, с горбинкой. Сочные губы. Выпирающий подбородок. В жизни бы не подумал, что это один из моих потомков. Он просматривал какие-то бумаги, отпивая вино из серебряного кубка емкостью грамм двести. Перед его столом находился стул с кожаной подушкой. Видимо, для важных клиентов. К нему я и направился.
        - Какие дела привели ко мне шевалье? - душевным, вкрадчивым голосом поинтересовался банкир, обменявшись со мной приветствиями. - Хотите получить кредит?
        - Нет, - ответил я. - Хочу обменять арагонские биллоны на золотые экю.
        - Мои помощники с удовольствием помогут вам, - попытался он отфутболить меня, решив, наверное, что передним ним в лучшем случае командир руты.
        - Не уверен, что это в их компетенции, - сказал я и назвал сумму, которую надо будет обменять.
        Мой потомок сразу преобразился, став слаще меда, и представился. Звали его Гвидо Градениго.
        - Только придется подождать, когда наберем нужное количество экю, - предупредил он. - Но если возьмете венецианские цехины или флорентийские флорины, поменяем сразу.
        - Мой дед имел дела в Ла-Рошели с банкиром Джакомо Градениго. Не ваш родственник? - поинтересовался я.
        - Мой прадед! - горделиво ответил Гвидо Градениго. - Он основал наш банк. Теперь у нас офисы по всей Европе!
        - А где еще? - спросил я.
        - Кроме Ла-Рошели, где наше главное отделение, и Марселя, еще в Париже, Бордо, Руане, Лондоне, Брюгге, Гамбурге, Любеке, - перечислил он.
        Видимо, охватили всех членов Ганзейского союза и ее основных партнеров. Оставалось только порадоваться за них.
        - А в Новгороде есть? - перебил я.
        Гвидо Градениго немного смутился, будто я обвинил его во лжи:
        - Есть у нас планы открыть офис и в Новгороде, но пока не дошли руки.
        - Жаль! - сокрушенно произнес я, словно офис в Новгороде и был тем делом, из-за которого пришел в банк.
        - У нас там есть деловые партнеры, купцы из Любека, можем через них оказать любую посильную помощь, - предложил банкир.
        - Я напрямую к ним обращусь. Давай поговорим о другом деле. Я готов положить эти деньги и еще кое-какие в ваш банк под проценты. Смогу потом получить их в любом из ваших офисов? - поинтересовался я.
        - Конечно! - заверил он.
        - Какой дадите процент? - спросил я.
        - Два, - сразу ответил Гвидо Градениго, но когда узнал, о какой сумме пойдет речь, поднял до трех с половиной.
        Я решил оставить в банке почти все, что добыл на службе у короля Людовика Одиннадцатого. Договор занимает намного меньше места, да и какие-никакие проценты набегут. Правда, есть шанс потерять деньги из-за банкротства банка, но кто не рискует, под того вода не течет и портвейн не просачивается.
        На следующий день мои матросы принесли в банк два сундука с арагонскими монетами и мешок с золотыми экю и «альфонсинами». Деньги были пересчитаны трижды, проверена каждая монета. После чего составили договор.
        - В наших французских офисах будут предупреждены о договоре недели через три-четыре, а в Англии, Фландрии, Римской империи узнают позже, по мере того, как туда доберутся мои письма, - предупредил Гвидо Градениго.
        - Мне не к спеху, - сказал я. - Еще какое-то время побуду здесь и, даст бог, пополню счет.
        - Наш банк всегда рад таким клиентам! - заверил он.
        Я бы сильно удивился, если бы они были не рады. Из того, что я слышал, самый низкий процент, под который давали деньги, да и то королю, равнялся четырнадцати. Остальным кредит обойдется еще дороже. Так что на моих деньгах они заработают раз в пять-шесть больше, чем я. Торговать деньгами - самое выгодное дело: зарабатываешь на чужой нужде, которая трудится за тебя, не зная сна и покоя.
        15
        Мы опять бороздим Средиземное море возле Арагона. Оно пустынно. Вчера купеческий караван из шести судов, заметив нас, сразу развернулся и успел спрятаться в порту Барселона. Численное преимущество не подтолкнуло их к безрассудным действиям. Наверное, кое-кто из экипажа захваченного нами галеаса уже вернулся домой и рассказал об удивительных приключениях на море и непохожем на остальные корабле, быстром, маневренном и грозном. Я приказал лечь на курс зюйд и проследовать в виду берега, чтобы арагонцы убедились, что мы отправились искать счастье в другие края. Ночью мы повернули на восток и прошли таким курсом до рассвета. Весь день пролежали в дрейфе.
        Погода была чудесная. Дул легкий северо-восточный ветерок. Волна высотой полметра, не больше. Я разрешил снарядить из запасного паруса бассейн возле борта барка. Отважные вояки плескались в нем, как ребятня, с радостными криками, визгом и смехом. Сам, встав на планширь, красиво нырнул с другого борта. Погрузившись под воду, увидел корпус корабля. Был он темен и недружелюбен. Я видел под водой корпуса многих судов, своих и на которых был капитаном. Все они под водой почему-то казались мне неприветливыми, даже если надводные части нравились. На ум приходило сравнение с сознанием и подсознанием. И то, и другое необходимо, но ко второму почему-то принято относиться с подозрением. Скрытое и тёмное оно.
        На следующее утро мы медленно, не ставя марселя, пошли курсом норд-вест к берегам королевства Арагон. На ночь опять легли в дрейф, а утром продолжили путь. К вечеру вышли немного севернее Руссильона. Ночь продрейфовали, а поутру повернули и на всех парусах понеслись, благодаря усилившемуся западному ветру, на юг. После полудня, миновав устье реки Тет, заметили купеческий караван из девяти судов. Это были те самые, что прятались в Барселоне, и три других. Флагманом была трехмачтовая каракка длиной метров двадцать семь и шириной около восьми. На фок-мачте и гроте паруса прямые, на бизани - косые и все в бело-желтую косую полосу. Следом шли каракка чуть меньше и тоже трехмачтовая и с такими же бело-желтыми парусами. За ней - трехмачтовые каравеллы длиной около двадцати метров и с латинскими парусами, которые были тоже в косую полоску, но красно-зеленую. Замыкали две двухмачтовые, которые были немного короче и намного уже, с соотношением длины к ширине, как четыре или даже четыре с половиной к одному.
        Увидев нас, купеческий караван дружно развернулся на обратный курс. Видимо, у них было желание рвануть к берегу, но мешал встречный ветер. Скорость у них была намного ниже нашей. Только двухмачтовые бежали почти так же резво, как мы.
        Часа через три догнали флагманскую каракку. Поняв, что не убежит, она развернулась к нам левым бортом и встретила почти дружным залпом из пяти бомбард с дистанции метров четыреста. Я предполагал, что подпустят поближе. Одно ядро угодило в корпус возле форштевня и сломало доски внешнего и среднего слоев обшивки и вмяло внутрь доски внутреннего, из-за чего образовались щели. Через них стали брать воду, не много, но все равно неприятно. Мой экипаж был обучен борьбе за живучесть. Боцманская команда сразу приступила к установке жесткого пластыря. Еще одно ядро сорвало средний кливер и стаксель. Я приказал ответить из погонных орудий, которые сорвали парус на фок-мачте, а затем повернул барк влево и, приблизившись к каракке метров на двести, выстрелил в нее три ядра и пять зарядов картечи, задействовав и карронады. Ядра угодили в кормовую настройку, образовав широкую дыру неправильной формы, из которой свисали желтовато-белые тряпки, наверное, простыни, а картечь зачистила главную палубу и площадки для стрелков на мачтах и заодно посекла такелаж, стоячий и бегучий, из-за чего упали паруса грот-мачты и
бизани, остался только марсель на фоке. Каракка сразу потеряла ход. Я тоже приказал убрать верхние паруса и грот.
        Наши арбалетчики и аркебузники завязали перестрелку с вражескими. У нас появились первые жертвы. Болт попал одному аркебузиру в голову и застрял в ней. Раненый в горячке начал бить ладонью по хвосту болта, проталкивая его вперед, а затем рухнул на палубу бездыханный. Еще одному наш лекарь - тщедушный мужичок, цирюльник по профессии - перевязывал руку. В эту эпоху цирюльнику подрабатывали помощниками лекарей и стоматологов и при отсутствии последних выполняли их работу. Особенно хорошо цирюльникам удавались ампутация конечностей и кровопускание. Никто из лекарей не согласился отправиться в поход. Они и на берегу зарабатывали немало.
        Мои комендоры быстро перезарядили пушки. Второй наш залп вогнал по три ядра в кормовую и носовую надстройки. Щепки подлетели выше фок-мачты. Может быть, их полет и вразумил арагонцев.
        - Не стреляйте, мы сдаемся! - послышались крики с каракки.
        Мои матросы быстро спустили на воду баркас, в который погрузилась призовая партия под командованием Антуана Бло, хорошо говорившего на том испанском, на каком сейчас общались жители Арагона и Кастилии. Вернулся он минут через двадцать с пленным капитаном и его помощником. Оба были лет пятидесяти, с наполовину седыми бородами средней длины. Баркас догнал нас, когда барк, обогнув каракку, набирал ход, догоняя вторую. У этой кормовая надстройка - квартердек - доходила до грот-мачты. Короткая бизань-мачта с латинским парусом торчала из шканцев - верхней палубы квартердека. После того, как выстрелом из погонных пушек сбили латинский парус, капитан каракки приказал убрать и прямые и спустить длинные узкие арагонские флаги в красно-желтую горизонтальную полоску. Баркас, который мы тащили на буксире, подвели к нашему борту, посадили в него призовую партию и отправили к каракке, чтобы снять с нее капитана и других командиров. Барк тем временем продолжил погоню.
        Мы захватили еще и две каравеллы. За остальными я решил не гнаться, потому что солнце уже приблизилось к горизонту. Барк лег на обратный курс, сгоняя к бывшей флагманской каракке остальные трофейные суда. Ночь провели в дрейфе. За это время на поврежденной каракке восстановили такелаж и заделали часть пробоин. Я назначил капитанами на каракки своих шкиперов, а на каравеллы - опытных матросов. Поврежденная каракка, самая медленная, пошла первой. Остальные трофейные корабли двигались за ней строем линия. Барк сопровождал их, находясь с наветренного борта. Так и шли, ложась ночью в дрейф. На третий день увидели Марсель.
        Мои матросы и морпехи все эти дни и ночи никак не проявляли положительные эмоции. Наверное, боялись спугнуть удачу. Уж больно богатой была добыча. Как только впередсмотрящий прокричал сверху «Вижу Марсель!», экипаж барка заорал во всю глотку. Мне доводилось что-то подобное слышать после побед в больших сражениях и на футбольных матчах. Впрочем, на стадионах орали громче. Там ведь повод был серьезнее.
        16
        Продажа добычи заняла почти три недели. Я не спешил, ждал, когда дадут хорошую цену. Из захваченного конфисковал всю селитру, десять мешков. Она другая, похожа на индийскую. Добывают не из навоза, а из месторождения где-то на Пиренейском полуострове. Взял и полсотни бочек с вином для экипажа. Остальное, включая корабли, продали купцам, местным и иностранным, в том числе арабам, которые забрали обе каравеллы и остальное вино. Истинные мусульмане умеют договориться с аллахом, чтобы не замечал их мелкие прегрешения. В итоге добыча потянула почти на четырнадцать тысяч экю. Часть ее осела в карманах марсельцев, благодаря щедрости моего экипажа. Пять тысяч из своей доли я положил в банк своего потомка. Надеюсь, и ему помогу разбогатеть.
        За время стоянки отремонтировали корпус барка. Вмятину заделали так, что и не найдешь, где была. Пошили новые кливера и стаксели. Я решил попробовать поднимать стакселя между мачтами. Так пока никто не делает.
        За день до намеченной даты выхода на борт корабля прибыл Антонио де Маре. По его ехидной улыбке, которую наместник пытался выдать за доброжелательную, я догадался, что новости будут неприятные. Подумал, что его правитель договорился с французским королем о доле в добыче. Мне, в принципе, без разницы, кому отдавать, если процент будет одинаков.
        - Мне приказано сообщить тебе, что Людовик, король Франции, подписал мирный договор с Хуаном, королем Арагона, Наварры и Сицилии, - торжественно заявил Антонио де Маре. - Посему мой повелитель велел передать, что он не вправе помешать тебе захватывать арагонские суда, но продавать добычу в его владениях не позволяет, дабы избежать осложнений с королем Хуаном.
        Я мысленно выругался. Надеялся, что до зимы, то есть, до середины осени, которой, как времени года, все еще не существует, сумею захватить несколько арагонских купеческих судов. Можно было, конечно, наплевать на перемирие. Шкипера мне рассказывали, что король сквозь пальцы смотрел на подобные прегрешения, но время от времени устраивал показательную расправу. Не хотелось бы мне, чтобы части моего тела оказались прибитыми к воротам разных городов королевства Франция. Я пока не знаю, что случится со мной, если умру на суше. Как бы меня не огорчали перемещения во времени, они интереснее, чем окончательная смерть. Тем более, что с каждым разом всё ближе подбираемся к двадцатому веку, в котором я родился и прожил большую часть первой (или как ее назвать?!) жизни.
        Что ж, нельзя грабить арагонцев, займемся мусульманами. На них можно нападать всегда. Как и им на христиан. И ведь и те, и другие искренне верят, что именно их религия истинная. Вера есть - ума не надо. Именно поэтому конкурентная борьба между группировками мошенников - самая кровопролитная.
        Из Марселя мы пошли на юг, между Болеарскими островами и Сардинией. Дул легкий западный ветер, которому римляне дали название Зефир. Может, мне так показалось, но у ветра был легкий сладковатый запах меда. Он неспешно гнал барк к африканскому берегу. Вторая половина сентября. Бархатный сезон. В двадцать первом веке в это время на Ибице оттягивалась в ночных клубах и на пляжах бедная молодежь, зацикленная на модной музыке, а на Сардинии пожилые миллионеры неспешно прогуливались по тенистым аллеям, вспоминая свою нищую молодость на Ибице. От одного острова до другого рукой подать, а попробуй переберись! Самое смешное, что обитатели островов завидуют друг другу. Но третий остров, расположенный между ними, для молодых здоровых богатых, не предусмотрен человеческой натурой.
        В том месте, где мы вышли к африканскому берегу, он был пустынен. И в будущем будет таким же. На европейском берегу Средиземного моря тоже попадаются необжитые участки, но редко и небольшие. Здесь же в течение нескольких часов можешь не увидеть ни одного сооружения, ни одного человека. Правда, в будущем, каждый раз, когда мы проходили здесь, над нами обязательно пролетал, как минимум, один военный самолет. Причем очень низко, чтобы от его рева уши заложило. Мол, бойтесь меня, сильного и ужасного. Ведь для отважного арабского воина что самое главное? Чтобы никто не догадался, что он - трус.
        Я собирался, пользуясь попутным ветром, повернуть на восток и пройти до Карфагена, а может, и дальше, но задул сирокко - знойный и пыльный южный ветер, который образуется в этих местах. Жители Алжира будут называть этот ветер чечили. Когда он дует, у людей начинает ехать крыша. У кого-то медленно, у кого-то быстро. И на приборы он действует не лучшим образом, забивая их мелкой пылью. Впрочем, приборов у нас пока нет, если не считать компас, который закрыт герметично. Чечили может дуть несколько дней, поэтому я решил поберечь людей, повернул на запад. Попадется добыча - хорошо, а нет - дня за два добежим до Гибралтара, а в Атлантике дуют свои ветра.
        Атаковали нас утром. Из-за мыса выскочила целая эскадра небольших парусно-гребных судов. Они были длиной метров двенадцать-пятнадцать и шириной около четырех. Две мачты с латинскими парусами, которые все одного цвета - желтовато-белого, то есть, из невыделанного и некрашеного холста. По восемь-десять весел с каждого борта. Беспалубные. Только на баке и корме небольшие площадки. На баке по кулеврине калибром около фунта. Название свое (с французского «уж») такие пушки получили потому, что были сварены из железных полос и скреплены железными обручами, из-за чего напоминали ужей, овившихся вокруг ствола. Суденышки, благодаря малой осадке, были ходкие. Мои шкипера не знали, как называется этот тип судов, видели их впервые, а я определил его, как скампавея, хотя мог и ошибаться. Вот такая сейчас жизнь на море: или ты нападаешь, или на тебя нападают. Разойтись мирно пока плохо получается.
        У нас было время подготовиться к встрече. Я разъяснил комендорам, что стрелять надо в корпус. Одного-двух наших ядер хватит, чтобы пустить скампавею на дно. Борта у нее тонкие и прочность слабенькая, как поперечная, так и продольная. Чтобы не промахнуться, лучше бить, когда просядем в ложбину между волнами. Тогда ядра полетят над самой водой, иногда подпрыгивая на волнах, как «блины». Пушки левого борта разбил на три пары и каждой назначил цель. Карронады выступят в дело, если враг приблизится слишком близко.
        Скампавеи, а я насчитал их одиннадцать, начали расходиться в стороны, из-за чего те, что на краях, немного отстали. В центре двигались самые большие. Когда они приблизились кабельтова на три, я подождал, когда барк опустится в ложбину между волнами, приказал:
        - Огонь!
        Ни разу еще не было, чтобы пушки выстрелили одновременно. Каждый раз какая-то поспешит, а какая-то опоздает. В итоге залп превращается в продолжительный гул, более сильный в середине. На одной скампавее ядро сбило оба паруса, они улетели за борт вместе с реями. Второй ядро угодило в корпус и завалило наружу дальний борт, из-за чего суденышко начало стремительно тонуть. Третья пара ядер попрыгала к берегу, преодолев больше километра, после чего затонула.
        Наш залп не образумил пиратов. Наверное, обкуренные, море по колено. Они продолжали довольно быстро приближаться, стреляя на ходу из кулеврин. Ядра были каменные и плохо обточенные. Пара ударилась о корпус, но особого вреда не причинила. Второй залп мы произвели с дистанции в один кабельтов. Он был намного удачнее. Две скампавеи развалились и начали тонуть, а на третьей экипаж принялся заделывать пробоины снятыми парусами. Залп из двух карронад с дистанции в полкабельтова буквально вычистил еще две скампавеи. На них не осталось ни одного невредимого человека. Каждому из двух дюжин пиратов досталось по несколько шариков свинца. Только у одного из них была кольчуга, а на остальных - ватные халаты. Впрочем, ватные стеганки лучше защищают от пуль. Я читал, что во время Второй мировой войны пули из немецкого автомата не всегда пробивали обычную фуфайку, которые зимой носили наши бойцы. У нас не автоматы, а пушки, и вес пули намного больше, так что никакие халаты не спасут. Остальные скампавеи, обстрелянные арбалетчиками и аркебузирами, нападать передумали. Они развернулись к берегу, спустили паруса,
чтобы не мешали идти против ветра, и налегли на весла. Третий наш бортовой залп потопил еще одну скампавею.
        Я развернул барк и пошел под углом к берегу, чтобы собрать трофеи. Сперва догнали скампавею с пробитыми бортами. Она взяла много воды, сильно осела, поэтому двигалась очень медленно. В ней осталось человек двадцать живых, одна половина которых вычерпывала воду, а вторая налегала на весла. Мое предложение сдаться, произнесенное на арабском языке, им не понравилось, но возражать никто не решился. Бросив весла и напялив на выбритые налысо головы кожаные шапки, которые перед этим служили черпаками, пираты по одному поднялись на барк по штормтрапу. Мои морпехи обыскали каждого и проводили в трюм. Два матросов спрыгнули на осевшую почти по планширь скампавею, успели привязать трос к стволу кулеврины и затащить ее на барк. Глядишь, получим за нее экю или даже два. Затем мы прошлись и подобрали тех, кто бултыхался, уцепившись за обломки судов. Собрали еще около полусотни и отправили сохнуть в трюм. После чего пошли в сторону Гибралтара на таком удалении от берега, чтобы он был виден.
        Ночью лежали в дрейфе, боясь в темноте проскочить мимо добычи, но днем так и не сподобились. Даже пираты больше не нападали, хотя вряд ли слух о нас распространялся так быстро. Вечером третьего дня увидели белесую скалу высотой немного более четырехсот метров, на вершине которой старая арабская крепость и внизу возле которой небольшое поселение. Это место древние называли одним из Геркулесовых столпов, а сейчас - Гибралтаром. Здесь в бухте парусные суда ждут попутный ветер, который поможет преодолеть течение из Атлантического океана. Поскольку в этих местах преобладают западные ветра, ждать иногда приходится долго. Сейчас всё ещё дул чечили, но слабенький. При таком громоздкие, с высокими бортами и надстройками суда не преодолеют встречное течение.
        Сейчас в бухте стояли две четырехмачтовые каракки под кастильским флагом - золотой трехбашенной крепостью на красном фоне. На них засуетились, готовясь к бою. Я приказал поднять французский флаг. Суета на каракках не прекратилась, но темп заметно спал. Только после того, как мы встали на якорь, кастильцы успокоились. На песчаный берег была вытащена носом большая галера, передняя мачта у которой была выше задней. Длинные тяжелые весла, выкрашенные в темно-красный цвет, лежали на постицах. Управиться с таким веслом могли только человек пять. С галеры выгружали бочки, мешки, рогожи. Все это складывали на арбы, запряженные длиннорогими волами: одна стояла под погрузкой, а две ждали своей очереди. Видимо, привезли продукты для гарнизона крепости и жителей поселения. Земля здесь скудная. Известковая почва быстро впитывает воду, так что растут на скале и рядом с ней только самые неприхотливые растения. В будущем для нужд города будут использовать опресненную воду.
        Я бывал в Гибралтаре несколько раз. Большую часть заходов бункеровались на рейде топливом перед выходом в океан. Один раз стоял в ремонте две недели. Начал барахлить главный двигатель, механики побоялись пересекать на таком Атлантику. Судовладелец разрешил встать на ремонт. Весь Гибралтар в будущем будет заточен на обслуживание морских судов. Еще немного дохода будут давать туристы. На этих шести с половиной квадратных километрах, большую часть которых занимает скала, зарабатывать больше нечем. Все пространство вокруг скалы будет застроено домами. Появится свой аэродром со взлетной полосой, насыпанной в море. Через эту полосу пройдет шоссейная дорога, связывающая Гибралтар с испанским городом Ла-Линеа, в который я ходил пешком. Когда самолет взлетает или садится, дорогу перекрывают шлагбаумами. Авиационный переезд. Благо самолеты будут взлетать и садиться всего пару раз в сутки. В скале нароют пещер и тоннелей общей протяженностью километров семьдесят. Она будет служить фортом. В то время, когда я там был на экскурсии, вояки использовали только нижние уровни. А может, и верхние, туристов не везде
пускают. От арабской крепости в форме неправильного четырехугольника с угловыми башнями останутся руины. По ним будут скакать макаки. Впрочем, обезьян тут можно будет встретить везде. Попрошайничают у туристов. Святое место пустым не бывает. Их будут усиленно охранять. По преданию, Великобритания будет владеть Гибралтаром до тех пор, пока жива хотя бы одна макака. Их сейчас больше, чем будет в двадцать первом веке, несмотря на отсутствие туристов, а британцев нет ни одного. У меня возникло подозрение, что общее количество британцев и макак (а испанцы их не различают) - величина постоянная, поэтому испанским Гибралтар станет тогда, когда обезьяны восстановят свою численность. Во что я не верю. Макаки так зажрались и обленились, что даже в вопросе воспроизводства ждут помощь туристов.
        К нашему борту сразу подошли несколько лодок с продуктами и вином. Подозреваю, что обслуживанием судов здесь существовало вечно, с тех пор, как на полуострове обосновались финикийцы, а может, и еще раньше. Цены были довольно высокие, но кто-то из матросов что-то покупал. Я приказал своему экипажу не расслаблять, потому что от кастильцев можно ждать чего угодно, а сам отправился на берег с небольшой охраной. Уверен, что и кастильцы такого же хорошего мнения о нас. По крайней мере, караул на палубах обеих каракк усиленный.
        Патроном галеры оказался маленький пухлый мужчина лет тридцати четырех, улыбчивый и крикливый. Он не мог находиться в состоянии покоя. Даже когда стоял, дергался и размахивал короткими руками, которые торчали из очень широких рукавов алой шелковой рубахи. Матросы делали свое дело, абсолютно не реагирую на крики патрона. Наверное, воспринимают его, как обязательное звуковое сопровождение работы.
        Я облегчил их труд, спросив патрона:
        - Тебе гребцы нужны?
        Он сразу перестал давать ценные указания, но, задавая вопрос, руками размахивать продолжил:
        - Что за гребцы?
        - Пленные мусульмане. Шестьдесят восемь человек, - ответил я.
        Везти их дальше у меня не было желания. Даже при ограниченном рационе, на них уходило много воды и еды. Плюс опасность бунта. Я не был уверен, что морские пехотинцы охраняют их так, как мне хотелось бы, поэтому ночью запирал дверь каюты изнутри. Мысль проснуться от того, что тебе перерезают глотку, казалось не такой уж и неосуществимой.
        - И почем? - спросил патрон.
        Я не знал, сколько стоят рабы. Члены моего экипажа предполагали, что не меньше сотни экю за голову, но цену определяют не мечты продавца, а возможности покупателя.
        Я ответил уклончиво:
        - Если заберешь всех, отдам на четверть дешевле. Оплата только золотом.
        - Нет, это слишком дорого! - воскликнул он, замахав руками еще быстрее. - Дам по пять альфонсино! Не больше!
        Я предположил, что пять - это половина цены, и потребовал семь. Сошлись на шести с половиной золотых монетах за одного раба.
        - Четыреста сорок два, - подсчитал я в уме. - Пусть будет четыреста сорок альфонсино.
        Кастилец посмотрел на меня с ужасом, будто увидел дьявола.
        - Так быстро даже сарацины считать не умеют! - справившись с отрицательными эмоциями, произнес он восхищенно.
        В это трудно поверить людям из будущего, но в пятнадцатом веке арабы были намного образованнее западноевропейцев.
        - Меня учил константинопольский грек, - сказал я.
        - А-а, тогда понятно! - произнес патрон.
        Пара часов у него ушла на то, чтобы взять в долг недостающие деньги у генуэзского менялы. В итоге я получил увесистый мешок с золотыми монетами разных стран. Поскольку заработали их не на арагонцах, я решил, что король Франции перебьется, забрал свою долю, а остальное поделил между членами экипажа. Это было что-то вроде маленькой премии. Добавка к взятой ранее добыче и зарплате, которую они получат по приходу в Онфлер.
        17
        Во время нашего отсутствия Людовик, король Франции, продолжал устанавливать абсолютную монархию. Был взят приступом замок Жана, графа Арманьяка, самого отъявленного сторонника герцога Бургундского. Во время штурма граф погиб. Ходили слухи, что случилось это позже, что его, закованного в цепи, утопили в яме с фекалиями. Видимо, почетная смерть в бою считалась слишком легкой для отъявленного преступника. Он был дважды отлучен от церкви личными указами Папы Римского за то, что женился на родной сестре, использовав подложное разрешение, и прижил с ней троих детей. Говорят, сестра была самой красивой женщиной Франции. Вторую его жену, дочь графа Фуа, заставили выпить снадобье, чтобы выкинула ребенка, которым была беременна. Король хотел, чтобы у Жана Арманьякского не осталось ни одного законного наследника. За это он выделил бывшей жене графа солидную пенсию.
        Я отправил Людовику Одиннадцатому его долю от добычи - сундук с золотыми альфонсино и биллонными монетами. Примерно через месяц получил письмо с благодарностью и подарок - свой сундук, из которого забрали только золото. Знал бы, всю королевскую долю отправил бы в новенах. Онфлерский меняла с удовольствием обменял их по курсу семь французских денье за одну.
        Зиму я провел в Онфлере. Снял две комнаты в большом доме пожилого купца-вдовца. Его семья перемерла два года назад от чумы. Эта болезнь стала возвращаться каждые три года, а каждый тридцать третий свирепствовала с утроенной силой. Такая регулярность считалась знаком свыше, наказанием за грехи, но за какие именно - мнения расходились. Каждый священник находил свое объяснение в Библии. Это при том, что все соглашались, что и черт умеет иной раз сослаться на священное писание. Купец после такого удара стал жутко богомольным. Часто и подолгу паломничал, так что мы оставались в доме одни, на попечении его слуг, пожилой супружеской пары, Робина и Агнес. Старик был англичанином. Остался здесь, когда его армия вернулась на остров. Он был тощ и туг на оба уха. Легче было объяснить ему жестами, чем докричаться. Старуха была толстой и болтливой. Подозреваю, что из-за ее безостановочной болтовни и оглох Робин. В хорошую погоду я ездил на охоту, а в плохую, которая была чаще, преподавал Лорену Алюэлю основы навигации и судовождения. Парень был головастый, схватывал на лету.
        Барк зиму провел у деревянного причала, ложась на илистое дно во время отлива. На нем постоянно жили и несли вахту три матроса, которым я платил по три экю в месяц. За две недели до Пасхи, когда потеплело, судно вытащили на стапель, дали просохнуть, а потом поконопатили и по-новой засмолили и покрыли смесью от древоточцев, очень вонючей. Подозреваю, что именно из-за этой вони насекомые не точили барк. После Пасхи его спустили на воду.
        В это время в городе случились два интересных для меня события. Судили и наказали двух преступников. Первым был богохульник. Точнее, хулил он не столько бога, сколько священника. Богу досталось за компанию. Виновника, привязанного почему-то к лестнице, провезли в телеге по городу. Каждый мог плевать в него и бросать нечистоты и маленькие камни. Затем на месяц посадили на хлеб и воду в темницу под ратушей. Напоследок раскаленным железом прижгли губы до зубов. Уровень цивилизации определяется изощренностью издевательств над себе подобными. Вторым преступником была свинья. Они здесь шляются по улицам с утра до вечера. Одна укусила за щеку мальчишку. Хозяин свиньи утверждал, что исключительно в целях самозащиты. Вполне возможно, потому что детвора любит кататься на этих животных. Едешь не долго, зато визгу много, и всем смешно. Я тоже пробовал, когда мне было лет пять. Дольше смеялся, свалившись со свиньи, чем ехал на ней. На беду этой свиньи, мальчишка умер от заражения. За это бедное животное было сожжено на костре за городом, на лобном месте возле Руанских ворот.
        Обращение с животными, как с людьми, меня не сильно удивило. Как-то стоял под погрузкой в Гамбурге и смотрел местные новости, которые информировали законопослушных немцев о суде над шофером грузовика, задавившем кошку. Хозяйка животного подала в суд на изувера. Немецкий судья вынес немецкий приговор: немецкая кошка перебегала немецкую дорогу в неположенном месте, не по немецкому пешеходному переходу, нарушив немецкий закон, поэтому немецкий шофер не виновен.
        Пасху я отмечал в ратуше. Меня пригласили отцы города. Все уверены, что я - фаворит короля. По их понятиям, не может быть такой заслуги, за которую бесплатно предоставят стапель и дадут материалы на постройку большого корабля. Такие подарки делают только фаворитам. Дают очень много и незаслуженно. Впрочем, после прошлогоднего рейса местные моряки стали относиться ко мне с уважением. Мои шкипера рассказали всем, что я хоть и рыцарь, но знаю не меньше профессиональных моряков. Я сидел на возвышении, слева от адмирала Жана де Монтобана. Ели и пили мы с ним из серебряной посуды, захваченной в позапрошлом году у фламандцев. Купеческое судно везло серебряные изделия из Брюгге в Кале, чтобы расплатиться за овечью шерсть и овчины. На подходе к порту назначения их и встретили французские пираты. Капитан, взявший этот приз, купил на свою долю поместье и отошел от дел. Сейчас сеньорию вместе с феодальными правами мог купить любой. Дворянское сословие перестало быть замкнутым. Дверь открыта, как на вход, так и на выход.
        - Будет война с бургундами? - поинтересовался я у адмирала, который с тихим рычанием грыз верченую говядину.
        Жан де Монтобан отвлекся от увлекательного процесса, вытер жирные губы тыльной стороной ладони, густо поросшей темными длинными волосинами, и рассказал:
        - Вряд ли. Думаю, король продлит договор о перемирии. Герцог Карл собирается воевать с немцами. Не стоит ему мешать.
        - Жаль! - искренне произнес я. - С удовольствием бы поохотился на фламандских купцов.
        - А кто тебе мешает?! - хитро прищурив глаза, молвил адмирал. - Сдай королевскую грамоту и действуй на свой страх и риск. Англичан не трогай - и король понятия не будет иметь, кто ты такой. Особенно, если будешь отдавать положенное ему и его адмиралу.
        - Это само собой! - радостно сказал я.
        Мы договорились с адмиралом Жаном де Монтобаном, что он будет получать двадцатую часть от добычи, то есть, пять процентов. Я решил отдавать их из своей доли. Экипажу и так мало достается.
        Нанял всех, кто был в прошлом году. Новенькие заменили погибших и нескольких, кто не прибыл вовремя. Поскольку экипаж был обученный, я провел только одно учение со стрельбами по плотам из бревен и пустых бочек. Извели по три комплекта боеприпасов на каждое орудие. Точность желала лучшего. Будем надеяться, что виновато в этом продолжительное отсутствие практики.
        В поход вышли пасмурным утром, под мелким дождем, который начался ночью. Дул несильный западный ветер. Море было серым, неприветливым. Отливное течение подхватило барк, понесло от берега. Корабль, медленно переваливаясь с борта на борт, устремился на северо-восток. Город начал растворятся в серой пелене. Как говорил Вергилий устами Энея, мы отплываем из гавани, и земля с городом удаляется от нас. Сначала исчезли колокольни и верхушки башен, потом то, что располагалось ниже, а не наоборот, как бывает в ясную погоду.
        В Па-де Кале крейсировали три английских корабля: две трехмачтовые каракки и большое двухмачтовой судно с высокими надстройками-башнями на баке и корме и парусом блиндом под бушпритом. Оно мне напомнило средиземноморские нефы. У одной каракки с грот-мачты свисал красный вымпел с золотыми леопардами. Видимо, королевская. Заметив барк, обе каракки пошли на сближение. Ветер к этому времени усилился баллов до шести, так что мы легко оторвались от погони. Если бы не приказ короля не трогать англичан, я бы с удовольствием потолковал с этими отчаянными парнями.
        Вечером того же дня заметили фламандский купеческий конвой из двух десятков судов. Они, нагруженные, возвращались домой. Шли плотно. Мы не успели догнать их до темноты, поэтому я взял мористее и пошел в сторону Брюгге, чтобы обогнать фламандцев, а потом встретить их. Ночью ветер подутих. Мы делали узла четыре или немного больше. После полуночи пошел дождь, и ветер совсем стих. Пригнулись и волны, начавшие было вздыбливаться днем.
        - Разбудишь меня, когда рассветет, - приказал я шкиперу Жакотену Бурдишону.
        - Хорошо, - произнес он и высморкался в конец красного шарфа, который был обмотан вокруг шеи.
        С момента выхода из Онфлера шкипер, как мне кажется, не снимал верхнюю одежду и, следовательно, этот шарф. Как ни странно, шарф выглядел чистым, в отличие от длинной кожаной куртки с капюшоном, у которой был такой вид, будто ее вместе с телом долго таскали по мокрой палубе.
        Утром ветер начал заходить по часовой стрелке и опять усиливаться. Дождь прекратился, стало холоднее. Волны подросли и заимели седые чубчики. Мокрые паруса звонко хлопали. Матросы, зевая, сидели на свернутых в бухты швартовах. Они только что выбрались из душного, но теплого кубрика. Сырой холодный ветер быстро выдувал из них остатки сна.
        - Убрать марселя и кливера, на остальных взять по одному рифу! Ложимся на курс зюйд-ост! - приказал я.
        Боцман засвистел в свисток, которым его снабдили по моему распоряжению. Матросы медленно поднялись, разошлись по своим постам. Марсовые полезли на мачты. У них самая опасная работа, поэтому среди них нет новичков, и с этого рейса получают на пол-экю больше обычного матроса. Работают босыми. Я вижу снизу темные подошвы красных от холода ступней, которые перемещаются по пертам - тросовым подвескам под реями. Волнение и ветер пока не очень сильные, поэтому марсовые быстро убирают верхние паруса. Кливера опускают еще быстрее. На остальных парусах берут рифы, уменьшая площадь. Барк сразу теряет половину скорости. Спешить нам некуда. Подойдем к берегу на дистанцию видимости и повернем навстречу добыче. Закончив работу с парусами, матросы готовят оружие. Скорее всего, им не придется участвовать в сражении, но, видимо, приятно чувствовать себя грозными вояками.
        Купеческий караван встретили часа через три. К тому времени ветер уже был северный и силой баллов шесть. На каракках убрали бонеты - куски парусины, которые пришнуровываются снизу к главному парусу, чтобы увеличить его площадь, и блинды, которые висели под бушпритами, удерживаемые в натянутом положении двумя тяжелыми грузами, подвешенными к нижним углам. На высокой волне блинды погружались в море, поэтому снизу в них были отверстия для стока воды. Сейчас блинды, наверное, слишком часто ныряли, поэтому их и убрали. Впереди шла четырехмачтовая каракка, с парусами в сине-зеленую горизонтальную полосу на черных мачтах и реях. Форкастель трехтвиндечный частично нависает над бушпритом. В верхнем твиндеке стоят фальконеты. Грузоподъемность этой каракки тонн шестьсот-семьсот. Судя по малой осадке, груз легкий. Скорее всего, английская овечья шерсть. Это она и на палубе в тюках. Загромоздили все свободное пространство. Представляю, каково матросам работать с парусами, протискиваясь между тюками!
        Как мне объяснили мои шкипера, на палубе обычно перевозят «старую» шерсть, то есть, привезенную в Кале еще в прошлом году и не распроданную до весны. Ее навязывают покупателям силой, заставляя брать на три новых тюка один старый. Поскольку английские торговцы шерстью состоят в одной компании, им не трудно договориться и выкрутить руки покупателям. Королевские таможенники в торговлю не вмешивается. Они только распаковывают все тюки с шерстью, привезенной из Англии, проверяют качество, после чего запаковывают, маркируют и берут пошлину. За счет шерсти живет - и неплохо живет! - вся страна. Маркируют и овчины. Летние буквой «О», зимние - «С». Последние считаются лучше.
        Я направил барк на эту каракку, приказав комендорам погонных орудий первый залп по форкастлю произвести ядрами, а второй, если успеют, картечью. Если нет, тогда пусть стреляют по палубе или марсовым площадкам. На каракке поняли наши намерения и засуетились. Экипаж у нее не меньше нашего. Наверное, надеются и на помощь других судов. Мои бойцы тоже забегали, таская из крюйт-камеры порох и мешочки с картечью. Ядра лежат на палубе в больших коробах, сколоченных рядом с комингсами трюмов. В пушки обоих бортов забили порох. Теперь ждут, моей команды, что заряжать - ядра или картечь. Решу по ситуации. Зато карронады уже заряжены картечью. Они стоят выше пушек, почти на одном уровне с верхними палубами фор- и ахтеркастеля каракки. Их и будут зачищать. Часть арбалетчиков и аркебузиров поднялась на марсовые площадки, чтобы дать достойный ответ вражеским стрелкам. У экипажа приподнятое настроение. То, что вражеских судов в двадцать раз больше, их не смущает. Раз я веду корабль в атаку, значит, не сомневаюсь в победе.
        Комендоры погонных орудий произвели первый залп, когда до цели было не меньше трех кабельтовых. В форкастель не попали, но нижний парус на фок-мачте оборвали, затрепетал на ветру, как большая простыня, вывешенная на просушку. Обычно, если ядро попадает в лицевую (обращенную к корме) сторону паруса, то не только продырявливает, но и срывает его и частенько уносит за борт, а если в изнаночную, то может сорвать, а может только продырявить, иногда еще и оборвать шкоты, галсы, булини, да и то не все. Шкоты служат для управления прямыми нижними парусами и косыми, тянут их к корме; галсы тянут углы нижних парусов к носу; булини расположены на боковых шкаторинах внизу прямых парусов и предназначены для растягивания паруса на ветер, чтобы судно могло идти круто к нему. Для работы с парусами есть еще гордени и гитовы, но они служат для подбирания нижних и боковых шкаторин и шкотовых углов при уборке парусов и взятии рифов. Успели сделать из погонных орудий и второй залп, картечью. Ответили на выстрел из трех фальконетов, каменные ядра из которых порвали наш нижний парус на фок-мачте и убили двоих матросов.
Одному ядро снесло шлем вместе с половиной черепа. Вывалившиеся на палубу мозги напоминали густой комок серо-красной пены.
        Мы прошли мимо каракки вдоль ее наветренного борта на дистанции полкабельтова и произвели залп картечью из шести пушек и двух карронад. На верхних палубах и марсовых площадках всех, как посдувало. Заодно посрезали снасти. Попадали все паруса, кроме латинского на бизани. Одновременно выстрелил и враг из четырех восьмифунтовых пушек. Они били кусками свинца неправильной формы, которые летели намного медленнее наших ядер. Три попали в корпус, не причинив ему серьезного вреда, четвертое проломило фальшборт и ранило в ногу комендора. Бедолага упал на палубу, схватившись за окровавленную ногу двумя руками и жутко завывая.
        Не останавливаясь, мы пошли к двум караккам примерно такого же размера. Я направил барк между ними, чтобы выстрелить с обоих бортов. Мои матросы закончили менять порванный фок, скорость немного подросла. Дело опять начали погонные орудия. Они выстрелили картечью по ближней, расположенной слева каракке. С нее прилетели два куска свинца, которые опять порвали нижний парус на фок-мачте и угодили в нее, но не сломали. Дальше был залп левым бортом по расположенной слева каракке, а потом правым - по расположенной справа. Карронады поддержали правый борт, потому что были повернуты в ту сторону. На этот раз дистанция была с треть кабельтова. Из надстроек обеих каракк полетели щепки. Надеюсь, наша картечь пробила переборки и уничтожила тех, кто за ними прятался.
        - Право на борт! - приказал я рулевым, которые вдвоем поворачивали длинный и тяжелый румпель, а матросам крикнул: - Поворот оверштаг!
        Это значило, что будем пересекать линию ветра носом. При сильном ветре это сложный манёвр, но мне надо было вывести барк из купеческого каравана, чтобы на нас не навалилось сразу несколько судов. Все мы не одолеем. Да и не хватит на все экипажей. Разобраться бы с тремя, которые уже обработали. Мы прошли по корме у третьей каракки, выскочили за пределы каравана и, теряя скорость, продолжили поворот. Матросы убрали все паруса и замерли, ожидая приказ поставить их вновь. Форштевень, замедляясь, добрался до линии ветра, замер на мгновенье и пошел дальше.
        - Поднимаем стаксель! - приказал я.
        После поворота оверштаг паруса ставятся от бушприта к корме. Мои матросы быстро справились с ними. В бою они работают на удивление слаженно. Если в мирной обстановке иногда делают ошибки, то в бою почти никогда. Понимают, наверное, что от их действий зависит и их жизнь в том числе. Поставили и нижний парус на фок-мачте. В нем две большие прорехи от шва до шва. Больше запасных парусов такого размера у нас нет, придется пользоваться этим, пока не залатают предыдущий. Случится это только после боя.
        Мы быстро догнали третью каракку, которая еле ползла. Другие суда обгоняли ее, но не останавливались, чтобы помочь. На каракке с десяток членов экипажа пытались поднять главные паруса - нижние прямые на фок- и грот-мачтах. Завидев барк, заныкались по шхерам. Пушки и карронады всадили еще один залп в фор- и архтеркастли. Кто не спрятался - мы не виноваты! Теперь не осталось ни одного действующего паруса. Фок свисал за борт, грота лежал на палубе, а бизань отправилась в автономное плавание.
        Я не стал высаживать на каракку призовую партию, потому что неизвестно, что нас ждет дальше. Мы подрезали ей нос и направились ко второй подбитой жертве. Залп произвели с расстояния метров пятьдесят. Картечь пообрезала часть снастей, продырявили обе надстройки и набились в тюки шерсти на палубе. Это будут наши свинцовые подарки ткачам.
        По носу у нас была трехмачтовая каракка меньшего размера. Она сразу стала поворачивать вправо, в сторону берега, решив, что собираемся напасть и на нее. Оказать сопротивление ее капитану даже в голову не приходило. Мы не погнались за ней, а повернули немного влево, чтобы пройти вдоль правого, неповрежденного борта первой каракки. Каково же было мое удивление, когда увидел, что от борта каракки отчалили две лодки, большая, человек на тридцать, и поменьше. Обе заполнены людьми. Они направлялись к другой каракке, примерно такой же длины, но трехмачтовой. Наверное, увозят много золотишка, но я не стал гнаться за ними. Хватит нам и самого судна с грузом. Я приказал взять левее, чтобы подойти к наветренному борту каракки, которая, неуправляемая, стала медленно разворачиваться бортом на ветер. Мы легли в дрейф возле нее. Призовая партия под командованием Антуана Бло отправилась принимать каракку под свое командование.
        Остальные суда купеческого каравана проходили мимо нас и двух других подбитых каракк, словно их это не касалось. Только одна трехмачтовая, причем латинский парус был и на грот-мачте под прямым марселем, приняла на борт сбежавшие экипажи двух каракк. Примерно через час в этом районе остался только барк и три захваченных, купеческие судна, на которых призовые партии ставили паруса. Вторым призом командовал Жакотен Бурдишон, третьим - Лорен Алюэль. Пора моему кутильеру проверить на практике полученные зимой теоретические знания.
        18
        В проливе Па-де-Кале нас встретили две английские каракки. Третий английский корабль отсутствовал. Я предполагал, что могу встретить их, но не решился проскочить пролив ночью, не был уверен в капитанах призов. На обоих берегах Па-де-Кале есть маяки, довольно яркие, но туманы тут часты. Был шанс, что какое-нибудь судно отстанет и потом в одиночку вряд ли доберется до Онфлёра. Экипажи на них минимальные, только для работы с парусами. Обе каракки ждали, когда мы приблизимся, окажемся у них с подветренной стороны. Ветер теперь дул северо-восточный, силой балла четыре. Для лихой атаки маловато.
        Я понял их намерение, поэтому, когда они оказались на траверзе, приказал взять рифы на парусах, пропустить призы вперед. Англичанам придется сначала атаковать барк. Что они и сделали, решив взять в «клещи». Первым шел обладатель королевского вымпела. Паруса у него были желтовато-белые, с большим пузом. У местных моряков бытовало мнение, что чем больше пузо у паруса, тем лучше. При слабом попутном ветре - да, а на острых углах - помеха. Впрочем, опытный капитан любой парус заставит работать на полную силу.
        Я подпустил королевскую каракку на пару кабельтовых, после чего приказал комендорам правого борта:
        - По парусам, огонь!
        Пушки были заряжены цепными книппелями, изготовленными зимой по моему заказу. Я собирался использовать их при стрельбе из погонных орудий. Это два ядра, соединенные цепью, а не жестко штангой, как у обычных книппелей, похожих на гантель. Впрочем, пока что не знают никаких. Длина цепи может быть различной. Видел в музее метровые, а читал, что были и длиннее. У изготовленных по моему заказу цепь была примерно двадцатисантиметровая. Книппеля вертятся в полете, захватывают широкую полосу, срезая стоячий и бегучий такелаж, разрывая и обрывая паруса. По такой большой цели, как паруса, трудно промахнуться. Шесть цепных книппелей буквально «раздели» каракку. Только блинд под бушпритом и марсель на грот-мачте и королевский вымпел уцелели. Заодно и несколько матросов убили или покалечили. Каракка по инерции еще шла вперед, но быстро теряла скорость. С нее выплюнули, выпустив густое облако черного дыма, большое ядро из бомбарды, установленной в форкастле, но оно пролетело мимо, за нашей кормой.
        Вторую каракку это не образумило. Она упорно шла на нас. Пока мои комендоры перезаряжали пушки, каракка приблизилась примерно на полтора кабельтова. С ее марсовых площадок в нас полетели стрелы из луков. Долетали на излете. Мои матросы криками предупреждали друг друга и уклонялись от них, смеясь, развлекаясь. Аркебузиры выстрелили в ответ, но результат был не лучше. Зато залп из шести пушек напрочь снес все паруса на фок- и грот-мачте и блинд. Остался только небольшой латинский парус на бизани, который используется больше для маневрирования.
        - Отдать рифы! - приказал я матросам.
        Чем жутко разочаровал их. Экипаж готовился захватить еще два приза.
        - Наш король развешает нас на реях этих каракк, чтобы избежать войны с англичанами, - насмешливо объяснил я. - Подождите, они скоро сами нападут, тогда и захватим.
        Команде барка осталось только пообсуждать, кому какое место выпало бы на рее.
        Не успели мы встать на якоря на рейде, как на барк прибыл на шлюпке адмирал Жан де Монтобан. На нем была новая черная фетровая шляпа с двумя белыми страусовыми перьями. Одно обхватывало тулью слева, другое - справа. Заметив его, я приказал готовить беседку, чтобы на ней поднять гостя на борт, но адмирал бодренько взобрался по штормтрапу. Я пригласил его в свою каюту, где угостил трофейным белым испанским вином, немного напоминающем прекрасный херес, который пил в двадцать первом веке.
        - Славную добычу захватил! - похвалил Жан де Монтобан. - С шерстью?
        - И овчинами, - добавил я.
        - Наш уговор в силе? - поинтересовался адмирал.
        - Конечно, - ответил я. - Или что-то изменилось?
        - Пока ничего! - довольно усмехнувшись, ответил он. - У тебя есть покупатели на шерсть?
        - Найду, - произнес я.
        - Я помогу. Пошлю гонца в Руан, чтобы известил тамошних купцов, - предложил Жан де Монтобан. - Корабли не спеши продавать. Еще одного гонца пошлю к королю, предложу выкупить их. Напишу, что именно таких нам не хватает, чтобы стать самыми сильными в Проливе. Король заплатит за них больше, чем купцы.
        - Подожду, - согласился я и рассказал об инциденте в Па-де-Кале.
        - Молодец, правильно поступил! И нос им утерли, и придраться не к чему! - опять похвалил адмирал. - Напишу об этом королю, чтобы знал, если вдруг англичане пожалуются. Его эта новость порадует!
        - Всегда готов сделать приятное нашему королю! - проявил и я верноподданнические чувства.
        Решение короля пришлось ждать три недели. Он был на охоте, которая является его самым любимым развлечением, если не считать интриги. Во время этого процесса беспокоить Людовика Одиннадцатого из-за всякой ерундой не разрешалось. Гонец привез приказ руанскому отделению банка Франческино Нори заплатить за каракки и награду за щелчок по носу англичанам в размере тысячи английских золотых монет, «полу-ангелов», которые были вдвое меньше «ангелов» и примерно на четверть меньше венецианских дукатов и флорентийских флоринов. Фламандские каракки обошлись королю процентов на двадцать дороже, благодаря чему адмирал Жан де Монтобан получил не пять, а десять процентов от их стоимости. Шерсть и овчины продали четырем руанским купцам. Королевская доля от этой операции пошла на оплату каракк.
        Остальное поделили. На долю матроса, которая была принята за одни пай, пришлось пятьдесят пять экю. Остальные получили больше, за исключением юнг и моего слуги, которым полагалась половина пая. Тома, став обладателем сказочного, по его мнению, богатства, целый вечер пересчитывал монеты. Он медленно перекладывал золотые из одной кучи в другую и еще медленнее шепотом считал: «Один, два, три…». Лорен Алюэль получил шкиперскую долю. Не пересчитывая, закинул деньги в кожаный мешок, с которым путешествовал, и, отпросившись на неделю, ускакал к матери на взятом в аренду жеребце. У него три младшие сестры. Одна давно уже подросла, даже засиделась в девках. Пора выдавать замуж за порядочного, то есть, не бедного, человека, а приданого нет. По словам моего кутильера, сотни экю хватит, чтобы старший сын соседа-виноторговца влюбился в старшую сестру Лорена с первого взгляда. Или со второго. Я свою долю разместил под три процента в банке Франческино Нори. Его людям не пришлось везти очень крупную сумму в Онфлер. Вместо золотых монет они вручили мне лист плотной почти белой бумаги, самой лучшей, которую в то
время можно было достать в Европе, на которой очень красивым почерком было написано, кто, когда и на каких условиях поверил в честность Франческино Нори.
        Сразу по прибытию в порт я распустил большую часть экипажа, чтобы не платить им зарплату. После раздела добычи дал неделю на активный отдых, после чего опять нанял. Думал, что многие не вернутся, удовлетворятся уже полученным. Не тут-то было! Все готовы были рискнуть жизнью еще раз и стать еще богаче. Замена убитым тоже быстро нашлась. Прослышав о богатой добыче, в Онфлер сбежались авантюристы со всего севера Франции, включая Бретань. Из бретонцев я набрал дополнительно десять матросов, чтобы было кому работать на призовых судах. Они - хорошие моряки. Даже в двадцать первом веке большинство французов, а их на флоте очень мало, с которыми мне доводилось плавать, были из Бретани. Наверное, надоело им гречку сеять.
        19
        Погода на Северном море может поменяться за сутки несколько раз. Утром туман и тихо, к обеду солнечно и ветрено, с вечера дождь зарядил, а к утру разыгрался шторм. За двое суток он отнес нас к английскому берегу, в район Ярмута. Затем опять вышло солнце, ветер сменился на южный и убился, стало тепло и тихо. Пора было возвращаться к фламандскому берегу. Там действовало десятка три наших французских коллег разного размера, но с одинаковым желанием разбогатеть. За ними надо было поспеть. Я решил пойти на восток, чтобы потом подобраться к фламандцам с неожиданной стороны.
        Не успели мы отойти от берега, как увидели флотилию небольших рыболовецких суденышек. Было их десятка два. С одной мачтой, на которой шпринтовый парус, удобный в этом районе, где ветер меняется быстро и также быстро надо убирать паруса. Некоторые несли еще и стаксель. Корпус широкий, чтобы не опрокинуло на высокой волне, а осадка маленькая, для мелководных прибережных районов. Водоизмещением тонн двадцать-тридцать. Шли они со стороны Доггер-банки. Это самая большая банка Северного моря, расположенная между Англией и Данией, начинается примерно милях в сорока от их берегов. Глубины на ней от пятнадцати до тридцати метров. В двадцать первом веке на Доггер-банке иногда собиралось столько рыболовецких суденышек, что ночью их можно было принять за огни большого города. Ловили на банке в основном селедку атлантическую и треску. Эта флотилия возвращалась с уловом домой, во Фландрию. То ли не знали о том, что их герцогу покой лишь только снится, то ли надеялись проскочить незамеченными. Не получилось.
        Мой экипаж уверен, что я знал об этой флотилии, поэтому во время шторма и отдрейфовал к Англии. Они ко мне относятся со смесью восхищения и ужаса. Поскольку я в церковь не хожу, крещусь и даже богохульствую только в порядке исключения, постоянно и с малыми потерями захватываю богатые призы и, что самое, по их мнению, главное, вожу корабль в открытом море днем и ночью и оказываюсь именно там, где надо, матросы сделали вывод, что я продал душу дьяволу. Этот вывод помогает им ничего не бояться. Они уверены, что погибнут только те, кто не выполняет мои приказы или сомневается в моих способностях. В дьявола надо верить даже искреннее, чем в бога.
        Фламандские рыбаки попробовали разбежаться в разные стороны, но суда эти не для гонок строились. Холостого выстрела из погонного орудия хватило, чтобы большая часть опустила паруса. Самых резвых догнали наш баркас и шлюпка. Капитанам сделали внушение жестоким методом, придуманным не мной. Провинившегося брали за руки и ноги, раскачивали возле мачты и били об нее промежностью. В ближайшие дни, а может, и всю оставшуюся жизнь, наказанный интересоваться женщинами не будет. Зато жив остался. Рыболовецкие суденышки согнали к барку, который встал на якорь. Они швартовались к нашим бортам и отдавали улов. Работали мы двумя стрелами, по одной на каждый борт. Рыба была в бочках емкостью литров около ста. Бочки, включая железные обручи, хорошо просмолены. Люки у суденышек узкие, пролезает только одна бочка, поэтому работа шла медленно.
        Капитану первого разгруженного судна - седовласому и седобородому обладателю бурого, обветренного лица с носом-картошкой - я сказал:
        - Не печалься! Всё, что ни есть, к лучшему! - и объяснил: - На подходе к вашему порту вас бы перехватили другие наши корабли. Вас бы перебили, а суда бы отвели в Онфлер. Так что, повстречав меня, вы легко отделались.
        - Как знать, - пробурчал фламандец, хотя имел желание сказать совершенно другое.
        - Идите в Ярмут, берите в кредит бочки и продукты и до зимы продавайте там улов, - посоветовал я. - Домой возвращайтесь, когда совсем холодно станет, когда французы уплывут восвояси.
        - А ты, значит, не француз? - не столько вопросительно, сколько утвердительно произнес капитан.
        - Я на службе у французского короля, - проинформировал его.
        Последние суда разгрузили поздно ночью, при свете факелов, благо ветра почти не было. Ночь пролежали рядышком в дрейфе. Утром фламандцы подождали, когда мы отойдем на несколько миль, после чего дружно пошли на запад, к Ярмуту. Может быть, послушали мой совет, а если нет, пусть им будет хуже!
        20
        Купеческий караван был большой, три с лишним десятка судов, каракки и нефы, как я продолжал квалифицировать большие одномачтовые корабли с прямыми парусами, которые теперь обзавелись марселями и блиндами. Они шли на северо-восток вдоль берега графства Голландия, на удалении мили три-четыре от него. Ветер был южный, отжимной, баллов пять. Двигались медленно. Что каракки, что нефы - суда тяжелые, неповоротливые. Зато груза много берут и тонуть не спешат. Паруса у них были самых разных расцветок, довольно ярких. Такое впечатление, что на карнавал спешат. На фоне серого моря, серого берега и серого неба смотрелись приятно.
        Их флаги мне были не знакомы, поэтому спросил своих шкиперов:
        - Кто это такие нарядные?
        - Ганзейцы, - ответил Жакотен Бурдишон.
        - Из Любека, Висмара, Ростока и Данцига, - дополнил его ответ Антуан Бло. - Они в прошлом году помирились с англичанами.
        - Жаль, что наш король с ними не воюет! - произнес я.
        - Надо бы подсказать ему, - пошутил Жакотен Бурдишон.
        Мы были милях в трех мористее каравана, шли встречным курсом, острым бейдевиндом, к Брюгге, намереваясь там поживиться. Полные трюма бочек с соленой рыбой не казались моему экипажу достойной оплатой лишений и страданий, выпавших на их долю в этом спокойном, я бы даже сказал, туристическом походе. Главной неприятностью было плохое вино, которое нам подсунул онфлерский купец. Утверждал, что продает самое лучшее. В той бочке, что открыли на пробу, вино, действительно, было хорошее, а вот в остальных, правда, не во всех, оказалось слишком кислым. Я не буду перечислять, что пообещали сделать с купцом мои матросы, но они точно больше никогда и ничего не купят у него. Для французов еда - это вино и что-нибудь к нему. Что-нибудь можно улучшить соусом, а с вином этот номер не проходит.
        От купеческого каравана отделились три каракки и направились к нам. Явно не дорогу спросить. Наверное, решили подстраховаться, отпугнуть нас. Я решил не связываться с ними, изменил курс вправо, до полного бейдевинда. Скорость сразу подросла. Раньше мы делали узла два, а теперь разогнались аж до трех. Мы прошли замыкающее судно каравана, а каракки не отставали. Видимо, у ганзейских купцов нескромные амбиции.
        - Опустить стаксель и кливера и взять рифы на фоке и гроте! - приказал я, чтобы уменьшить скорость барка.
        Людовик, король Франции, запретил мне нападать на тех, с кем он не воюет, но разрешил отбивать атаки тех, кто нападает. Они шли строем уступ. Не специально. Просто те, что двигались мористее, отставали от идущего ближе к берегу. И потихоньку догоняли барк. Наверное, уже подсчитывают добычу.
        Я тащил их за собой часа полтора, пока купеческий караван не исчез за горизонтом. Виднелись только топы мачт замыкающих нефов. У меня не было желания связываться с тремя десятками судов. Всё равно все не доведу до Онфлёра, а бросить будет жалко.
        - Лево на борт! После смены галса отдать рифы, поднять стаксель! - приказал я.
        У ближней каракки паруса были в черно-синюю вертикальную полосу. Фок с большим пузом. Визуально казалось, что этот парус немного свисает за борт, как складка живота закрывает ремень у некоторых толстяков. Два тяжелых груза, прикрепленных к нижним углам блинда, сшибали верхушки волн. Ее капитан не ожидал такого маневра, поэтому не успел отреагировать. Впрочем, ничего путного на таком неповоротливом судне он предпринять не успел бы. Мы прошли вдоль ее левого борта, метрах в пятидесяти, закрыв ветер, и залпом из пушек и карронад зачистили палубы и надстройки. Ответить каракка не успела. Только с ахтеркастля изрыгнули небольшие клубы черного дыма два кулеврины. Те четыре человека, что стреляли из них, полегли рядом со своими орудиями, а сверху их накрыла косая бизань, упавшая с мачты.
        Мы повернули влево, подрезали корму каракки и пошли на сближение с двумя другими. Они пытались повернуться к нам левыми бортами, но для каракк поворот оверштаг слишком труден. Обычно они кормой пересекают линию ветра. Так получается дольше, но зато намного легче, и есть гарантия, что повернешь. Я видел, как суетятся на каракках матросы, опуская реи с парусами. У второй паруса были в серую и желтую диагональную полосу.
        Ей достался залп из пушек нашего правого борта и карронад, которые успели перезарядить. В карронаду забивают меньше пороха и возни с картечью меньше, потому что калибр больше. Один заряд пришелся в парус грот, сделав из него сито. Нижние углы освободились, и парус затрепетал на ветру. Вторая каракка успела подготовиться к встрече и ответила вразнобой тремя кулевринами калибра три-пять фунтов и тремя - один-два. Одно ядро проломило борт шлюпки, которая стояла на рострах на крышке первого трюма, второе сломало доску фальшборта, а остальные гулко стукнулись о корпус барка. Три слоя дубовых досок оказались им не под силу.
        У третьей каракки паруса были в красно-зеленую вертикальную полосу. Впрочем, их все успели убрать, готовясь к повороту. Мы подрезали нос второй, после чего сделали поворот фордевинд и прошли мимо третьей на дистанции метров восемьдесят, обменявшись залпами левых бортов. Наш был более результативным. Потом был еще один поворот фордевинд и залп из правого борта в ее левый с дистанции метров двадцать. После чего легли рядом с ней в дрейф. Абордажная партия на баркасе отправилась посмотреть, как там дела у ребят. Арбалетчики и аркебузиры постреливали по тем, кто высовывал нос из укрытий. Впрочем, сопротивления уже не было.
        На баркасе перевезли на барк капитана каракки - мужчину лет двадцати пяти, розовощекого блондина в темно-красном гауне с золотыми пуговицами и высоких черных сапогах, которые используют для верховой езды. Его отправили в каюту унтер-офицеров, предварительно сняв гаун. Пришитые к нему пуговицы тянули на годовой заработок подмастерья. В эту эпоху купцы начали подражать дворянству, выпячивать свое богатство. Причем делают это с таким же безвкусием. По их мнению, красиво - это дорого, много и ярко.
        На второй каракке десятка два матросов ставили паруса. Они уже передумали делать поворот оверштаг. Собирались, наверное, выкинуться на берег. Не успели. Еще один залп картечи кого-то убил, а остальных разогнал по шхерам. Давать отпор абордажной партии стало некому. Командовал судном сын погибшего от нашей картечи капитана - юноша лет пятнадцати, худой, сутулый блондин с подслеповатыми глазами и красными бугорками выдавленных угрей на бледных щеках. Выглядел он книжным червем, не шибко расстроенным смертью отца и потерей судна. У меня появилось подозрение, что юноша просил в молитвах избавления от морской лямки - и бог услышал.
        На первую каракку тратить еще один заряд картечи не пришлось. Как только мы повернули к ней, на форкастле появился человек с куском желтоватой парусины. Она нужна была, чтобы просигналить о сдаче в плен. На этом судне погибли все командиры, а у матросов не было желания сложить собственные головы за чужое добро.
        Все три судна везли английское сукно. Раньше фламандцы покупали шерсть, делали из нее ткани и продавали в Англии, приговаривая, что купили у англичан лисью шкуру за ломаный грош и продали им хвост этой шкуры за гульден. Королю Эдуарду Третьему это не понравилось, поэтому переманил в Англию фламандских ткачей, которые за сто с лишним лет наладили производство шерстяных тканей, по качеству не уступавших материковым. По словам капитана и одновременно собственника третьей каракки, английские товары очень подешевели. Блокада фламандского побережья, которую устроили французские пираты, свела на нет морские перевозки английской овечьей шерсти, овчин и сукна, а у сухопутных купцов не те объемы.
        И эти каракки выкупил у нас король Франции по настоятельной и не бескорыстной просьбе адмирала Жана де Монтобана, а груз с удовольствием забрали руанские купцы. Из-за морской блокады цены на сукно на материке сильно выросли. Купцы как раз успели подвезти купленный у нас товар к началу ярмарки Сен-Ромен в Руане, которая проходила в ноябре в течение шести рабочих дней. Так что и мы, и они неплохо наварились на английском сукне. Единственным не очень приятным моментом было то, что ответ от короля ждать пришлось долго, до наступления зимы, из-за чего мы так больше и не вышли в море в этом году.
        Людовик Одиннадцатый был в Лионе, занимался казнью своего коннетабля Людовика де Люксембурга, графа де Сен-Поль, де Бриенн, де Конверсано, де Гиз, де Линьи, де Суассон и де Марль, который решил, что он настолько богат и могущественен, что пора стать независимым правителем, а потому постоянно стравливал королей Франции и Англии и герцога Бургундии. Говорят Людовик Одиннадцатый спрятал в своем кабинете послов герцога Бургундии и дал им послушать, что предлагают послы графа де Сен-Поля. После этого Карл Бургундский коварно схватил коварного Людовика де Люксембурга и передал коварному королю Франции. Дипломатия - та еще помойка. Отдохнув немного в Бастилии от суеты, граф де Сен-Поль и вовсе избавился от нее, став на голову короче. Поскольку он был женат на сестре королевы Франции, Людовик Одиннадцатый пожертвовал храмам крупные суммы денег на помин души свояка. Подозреваю, что со словами: «Я часто был несправедлив к покойному».
        За этими приятными хлопотами король Франции не забывал и о других важных делах: заключил союзные договора с императором Фридрихом и швейцарцами, которые перед этим вместе с австрийцами напихали герцогу Бургундскому полную пазуху символов мужского превосходства. Людовик Одиннадцатый готовился к войне с англичанами и бургундами, которые заключили союз тремя месяцами раньше. В том, что война с ними будет и очень скоро, не сомневался никто. Король Франции понимал, что эту войну выиграет тот, кто будет контролировать пролив Ла-Манш, поэтому и купил у нас каракки по высокой цене. На радость мне, моему экипажу и адмиралу Жану де Монтобану. Нам теперь было с чем достойно провести зиму.
        21
        После Пасхи король Франции во главе большой армии направился в Пикардию, навстречу английскому десанту, высадившемуся в Кале. Нам была дана отмашка: грабьте англичан и бургундов! Десятки кораблей, капитаны которых получили королевские патенты, отправились добывать себе и короне славу и деньги.
        Отправился и я на барке. Зимой изготовили и установили на нем четыре новые карронады калибра триста миллиметров. Их поместили на корме, а старые, двухсотмиллиметровые, - на баке. Для стрельбы картечью они намного лучше. Я пришел к выводу, что морские баталии с целью потопления вражеского флота нам, скорее всего, вести не придется, а портить ядрами купеческие суда не рационально. Нам надо уничтожить живую силу противника. Всё остальное можно и нужно продать.
        Вышли из порта рано утром во вторник. По понедельникам и пятницам я стараюсь не начинать большие дела и не отправляться в путь. По моему мнению, выходные назначили на субботу и воскресенье именно потому, что надо очухаться после одного тяжелого дня и подготовиться к другому. Дул свежий и сырой западный ветер. В двадцать первом веке я не замечал, а сейчас кажется, что этот ветер в Ла-Манше пахнет гнилыми досками и тряпками. Может быть, потому, что всё судно, включая экипаж, быстро становится влажным. В свое время у меня была теория, объяснявшая, почему англичане имели огромные заморские территории. Чтобы не жить в столь мерзком, сыром климате. Потом я побывал на острове Тасмания, где погода не лучше, разве что теплее, и с удивлением узнал, что там жило больше англичан, чем на всем, расположенном рядом, материке Австралия. Да и на материке многие селилось в Мельбурне, что через Бассов пролив с Тасманией. После чего сделал вывод, что англичане, как плесень, без сырости не выживают.
        Первой на следующий день нам попалась маленькая бригантина, если исходить из парусного вооружения. Правда, имела она высокие фор- и ахтеркастли, длиной была метров шестнадцать, а шириной - около пяти, из-за чего ходила медленно и маневрировала плохо. Мы заметили ее миль за восемь и догнали за пару часов. Это оказалась старая лоханка дедвейтом тонн семьдесят, на которой недавно поменяли такелаж. На бортах возле форштевня были прикреплены черные доски, на которых белой краской в два ряда написано «Маргарет Сели». Имела на вооружение кулеврину. Стрельнули из нее разок по нам, но, на их счастье, промахнулись. Вступать в рукопашную и вовсе отказались. Экипаж состоял из капитана, боцмана, кока и шестнадцати матросов. Еду готовили на жаровне - чугунном котле, который располагался в ящике с песком, стоявшем па палубе между грот-мачтой и кормовой надстройкой. Трюм до отказа был забит шерстью. Несколько тюков лежали на палубе, накрытые брезентом и закрепленные тросами. Капитану было лет сорок. Он прочно стоял на палубе короткими и толстыми ногами. Туловище было нормальной длины. Компенсацию за ноги получила
голова, которая была раза в два длиннее, чем у большинства людей. Темно-русая борода визуально увеличивала ее еще сантиметров на десять. На капитане был плащ с капюшоном, но без рукавов, с прорезями для рук, изготовленный из куска брезента, к которому пришили подкладку из старой парусины. На ногах сапоги, которые обычному человеку доходили бы до коленей, а в данном случае - до кожаного гульфика.
        - Твоё судно? - спросил я.
        - Нет, братьев Сели, - ответил капитан хриплым, простуженным голосом, обдав меня ароматом пивного перегара.
        - Маргарет - жена одного из них? - продолжил я допрос.
        - Нет, их мать покойная, - перекрестившись, ответил капитан. - Только купили это судно, в первый рейс отправили. Говорил я им, что нельзя выходить в рейс в среду!
        В прошлом году День невинно убиенных младенцев (28 декабря), который считается несчастливым, выпал на среду, поэтому в течение двенадцати месяцев начинать важные дела рекомендовалось только в любой другой день недели. Священники верили в это не меньше своей паствы. Каков приход, таковы и попы.
        - И за сколько купили? - поинтересовался я, чтобы знать, за сколько можно будет продать.
        - Всего за двадцать восемь фунтов! - воскликнул обиженно капитан.
        Наверное, сам бы купил, но не поспел за шустрыми братьями. И выиграл в конечном итоге. Хотя, возможно, будь судно его, не попался бы нам.
        - Новый такелаж и обработка корпуса обошлись им чуть дешевле! - продолжал он выплескивать обиду.
        Это капитан, конечно, загнул с горя. Хотя черт его знает, какие цены и зарплаты в Англии! На островах всегда всё дороже, кроме морской воды.
        Мы проводили приз до Онфлера, где по-быстрому продали. Стоимость груза в несколько раз превосходила стоимость судна. Наши коллеги уже назахватывали столько таких посудин, что цена их резко упала. Как мне рассказал адмирал Жан де Монтобан, за два дня до нашего прихода в Онфлер привели шесть судов и в другие французские порты на берегу пролива не меньше. Англичане начали перевозить на материк шерсть весенней стрижки, овчины и шкуры крупного рогатого скота, забитого зимой. Везли из всех английских портов. Кстати, многие из этих портов в будущем превратятся в неизвестные морякам деревушки, в которых самым крупным плавсредством будет яхта хозяина паба, на которой будут путешествовать кто угодно, кроме него самого. Ему некогда совершать морские прогулки. В английской деревне паб - культурно-спортивный центр, а бармен - хранитель общественного мнения и рефери, обязанный отличаться от остальных - иметь яхту. Нет яхты - нет бармена, нет бармена - нет паба, нет паба - нет деревни, нет деревни - нет яхты. Идиотизм деревенской жизни основан на круговороте.
        Пополнив запасы воды и еды, снова отправились к противоположному берегу Ла-Манша. На этот раз ветер был северо-западный, похолодней и посуше. Я повел барк к проливу Па-де-Кале. Все пути английских перевозчиков шерсти ведут к порту Кале. Там и будем их встречать, а заодно и тех, кто эту шерсть повезет дальше.
        Эту флотилию мы заметили под вечер. Она шла из Дувра в Кале, пользуясь хорошей погодой и легким попутным северо-западным ветром. Около полусотни плоскодонных беспалубных судов длиной метров двадцать, шириной около семи и высотой надводного борта не больше метра, с прямым парусом на низкой мачте и двумя десятками весел. В прошлую эпоху я видел такие во Фландрии и Голландии. Их использовали для речных перевозок и называли скютами. Люди Средневековья - отчаянные ребята. Выйти в открытое море на такой лоханке не каждый отважится. Или они решили, что Ла-Манш - это широкая река?!
        Впрочем, я как-то на российском речном судне, которому приварили по бортам по продольной стальной балке и под них за взятку оформили морской регистр, в начале зимы совершил переход из Архангельска в ирландский порт Уиклоу. День шли, два дня прятались в шхерах. Если было, где спрятаться. В противном случае слушали, как волны бьются в иллюминаторы кают и даже ходового мостика. Иллюминаторы оказались крепкими. Не выдержало стекло бортового сигнального фонаря, установленного на крыле мостика. При этом представитель судовладельца звонил, если были недалеко от берега, или присылал радиограммы с требованием двигаться быстрее. Заткнулся только после того, как я предложил ему прилететь к нам и подтолкнуть.
        Охраняли флотилию два галиота - небольшие двадцатичетырехвесельные одномачтовые галеры, у которых на баке стояло по бомбарде, а на корме - по четыре кулеврины. Оба сразу устремились к барку, надеясь на свое преимущество при слабом ветре. Шли резво, не меньше шести узлов. Одна нападала с левого борта, вторая - с правого. С расстояния в полкабельтова выстрелили из бомбард каменными ядрами. Брали на испуг. Одно, из свето-коричневого известняка, встряло в корпус, напоминая гнойный нарыв, второе порвало нижний парус на грот-мачте и, подняв фонтан брызг, плюхнулось в воду в паре кабельтовых от барка. Мы ответили чугунными ядрами. Я приказал целиться как можно ниже. С короткой дистанции все ядра нашли свою цель. Тот галиот, что нападал справа, получил два ядра на уровне ватерлинии и стал быстро набирать воду. Второму ядра наделали дыр выше и попали, видимо, в гребцов, потому что часть весел так и осталась опущенными в воду, а остальные замерли параллельно воде. Залпы картечью из карронад, которые я распределил поровну на каждый борт, смели с тонущего галиота матросов и гребцов, собравшихся на носовой и
кормовой платформах, и умерили пыл экипажа второй. Она по инерции еще скользила в сторону барка. Должна была пройти у нас по корме.
        - Кормовым карронадам целиться внутрь галиота! - приказал я.
        Видимо, капитан вражеского судна понял, что их ждет, и принял трезвое решение, потому что английский королевский бело-красный вымпел, конец которого свисал почти до палубы, начал спускаться.
        Я подошел к фальшборту, крикнул:
        - Капитану на бак!
        От красно-белого шатра, установленного на кормовой платформе, быстро пошел по куршее на носовую платформу галиота грузный мужчина в шлеме-саладе, покрытом черным лаком, и длинной, до коленей, бригандине с четырьмя вертикальными рядами заклепок спереди. На темно-коричневой кожаной перевязи висел короткий меч в темно-синих ножнах. Капитан придерживал меч левой рукой. Он остановился возле бомбарды, рядом с покромсанными картечью телами комендоров. Короткая прогулка далась ему тяжело. Капитан никак не мог перевести дыхания. Или это от страха.
        - Следуйте ко второму галиоту. Снимите его экипаж. Потом сдадите все ручное оружие и порох и будете идти замыкающим, помогать отстающим скютам, - приказал я и добавил: - Надеюсь на вашу порядочность.
        - Это могли бы не говорить! - пробурчал капитан и быстро пошел на корму своего судна.
        Он снял с тонущего галиота десятка два уцелевших членов экипажа, после чего передал на наш баркас оружие и два сундука с лепешками пороха.
        Скюты даже не пытались сопротивляться. Их экипажи состояли из фламандцев и голландцев, подданных герцога Бургундского, который, по словам пленных, прислал пять сотен судов английскому королю, чтобы помогли союзнику переправиться на материк. На скютах везли лошадей. Как доложили те, кто осматривал призы, это были верховые жеребцы, в том числе и очень дорогие боевые кони.
        - Вот так подфартило! - высказал общее мнение шкипер Антуан Бло. - Дотащить бы их до Онфлера!
        До Онфлера не дотащили. Погода начала портиться, когда были на траверзе Дьеппа. Я решил не рисковать. Мы зашли в порт и начали выгрузку лошадей, которым очень не нравилась качка. На плоскодонных судах болтает сильнее.
        В будущем я не бывал в Дьеппе. Несколько раз проходил мимо, рассматривал от скуки в бинокль замок на холме. Замок и сейчас есть, но, вроде бы, не такой. Город тоже изменился. Сейчас он меньше и обнесен валом с палисадом. Был прилив, так что мы без проблем подвели скюты к песчаному берегу, где они через несколько часов, при отливе, сели на оголившийся грунт. Тогда и начали выгрузку лошадей. Дальше их погнали по суше в Онфлер под командованием Жакотена Бурдишона. Я выделил для этого всех морских пехотинцев. Скюты через четыре дня, когда море подутихло, повели в Руан. Возле устья Сены я передал их под командование Антуана Бло, приказав продать в столице Нормандии. На реке на них найдутся покупатели, хотя и заплатят мало. Построить такую калошу - не надо ни ума, ни больших денег. Барк вместе с галиотом пошли в Онфлер.
        Адмирал Жан де Монтобан встретил нас с улыбкой до ушей. Поскольку галиот не мог быть причиной такой впечатляющей радости, я предположил, что лошадей уже пригнали сюда.
        Адмирал подтвердил это, сразу сообщив:
        - Вчера к королю ускакал гонец с сообщением о захваченных тобой лошадях. Я осмотрел их. Это именно то, что сейчас надо нашей воюющей армии. С дня на день жду ответ.
        - Будем надеяться, что наша добыча поможет королю разгромить врагов, - пожелал я.
        - Давно такую богатую добычу никто не захватывал! - похвалил Жан де Монтобан. - О твоей удачливости уже легенды ходят!
        - Удачу хватает за волосы тот, кто бежит впереди нее, - поделился я жизненным наблюдением.
        - Не всем это удается! - произнес он с сожалением, хотя, по моему мнения, ему-то жаловаться на удачу грешно, потому что имеет немало, ничем не рискуя, наслаждаясь жизнью в тепле и покое. - Я решил часть своей доли взять лошадьми. Там есть несколько прекрасных жеребцов.
        Я тоже присмотрел несколько боевых коней. У меня появилась мысль, что пора заводить семью и постоянную базу на берегу. Если добычу удачно продадим, в чем я не сомневался, то вырученных денег хватит на очень большую сеньорию и кое-что останется. Займусь по старой привычке разведением лошадей на ее полях и лугах. Я отобрал трех боевых коней и трех иноходцев и отправил пастись на ферму тестя Антуана Бло, который продал в Руане скюты и приехал в Онфлер.
        Или захваченные нами лошади были не совсем то, что сейчас надо французской армии, или у короля были заботы поважнее, но ответ мы ждали две с половиной недели. Он был положительный. Вместе с гонцом прибыли два интенданта, которые дотошно осмотрели, оценили и зарегистрировали каждого жеребца. Сумма получилась ниже той, с которой адмирал Жан де Монтобан ожидал получить свой процент. Мои потери частично возместили королевские наградные в тысячу экю и пожелание Людовика Одиннадцатого служить ему так же верно, за что меня будут ждать и другие материальные поощрения.
        Половину вырученных денег я поместил в руанском отделении банка Градениго, а вторую отдал на хранение в монастырь бенедиктинцев. Монахи научились зарабатывать на деньгах, не отдавая в рост, что им было запрещено, а сберегая чужие за плату. Я привез им сундук с монетами, закрытый на замок и опечатанный. Два монаха в сопровождении аббата - худого суетливого мужчины лет сорока восьми, у которого волосы вокруг тонзуры были черные, а ниже седые, - отнесли сундук в подвал. Кстати, аббат был одет в длинный красный однобортный гаун. Мода на сутану еще не наступила. Клириков отличала от мирян только тонзура. За хранение сундука я должен был платить по экю в месяц. Я заплатил вперед до декабря. Не думаю, что перемирие подпишут раньше, чем станет холодно воевать. Западноевропейские вояки все еще путают войну с приятным путешествием. Из-за этого проиграют и Наполеон, и Гитлер.
        22
        Ла-Манш и южная часть Северного моря опустели. Англичане и бургунды боятся высунуть нос из порта. Десятки французских каперов, поодиночке и эскадрами, крейсируют в этих водах, разыскивая добычу. В последнее время стали захватывать даже рыбацкие лодки, чтобы хоть как-то вознаградить себя за потерянное время. Мы тоже прошлись дважды по проливу с запада на восток и обратно и не встретили ни одного вражеского судна. Сообщение Англии с материком было прервано. Наши коллеги сообщили, что несколько дней назад английский флот из двух десятков кораблей вернулся в Лондон из Кале, куда отвозил подкрепление и припасы английской армии, расположенной в Пикардии. Видимо, сейчас грузятся для новой ходки. Собраться вместе и напасть на англичан французские каперы не решались. Нападать в одиночку не имело смысла. Захватить, может, кого-то и сумеем, но увести не дадут. Надо было искать добычу в другом месте. Вариантов было два - восточное или западное побережье Англии. Мы на ночь легли в дрейф в проливе Па-де-Кале, чтобы поутру сделать выбор. Если не знаешь, куда плыть, положись на ветер.
        Утром он задул с юго-востока, и мы пошли на запад. Ла-Манш был необычно пуст даже по меркам этой эпохи. Мы заметили только пару небольших кораблей, скорее всего, французских, потому что, заметив барк, повернули на юг, к нормандскому берегу. Возле острова Уйат шуганули английских рыбаков на баркасах и больших лодках. Они повытаскивали свои плавсредства на берег, наблюдая с суши за нами. Наверное, матерят. Наверху вняли их проклятиям и наслали на нас встречный западный ветер и течение. Дальше мы пошли галсами, приближаясь то в бретонскому берегу, то к английскому. Обогнув мыс Лендс-Энд, пошли к Бристольскому заливу. Меня тянуло в знакомые места. Шли в пределах видимости берега. На нем стало больше деревень, чем было сотню лет назад и будет в двадцать первом веке. Меньше стало лесов и больше пастбищ. Скоро Англия превратится в огромное пастбище для баранов. А кто еще захочет жить в таком климате?!
        На этот караван каравелл мы наткнулись сразу после утренних сумерек. Их было дюжина. Двух- и трехмачтовые, с красно-бледно-желтыми латинскими парусами. Наверное, португальские. Самые большие длиной метров пятнадцать. Скорее всего, продали англичанам вино, а домой везут ткани. Не думаю, что португальцам нужна английская шерсть. Своя у них, конечно, хуже, но и мастеров делать высококлассные ткани у них нет. Видимо, лежали в дрейфе, ждали, когда рассветет, а теперь двинулись дальше, как раз нам навстречу. В сумерках барк с парусами и корпусом, выкрашенными в шаровый цвет, заметили только, когда между нами оставалось мили три. Отреагировали быстро. Развернулись на обратный курс и начали поджиматься к берегу. Мы погнались за ними.
        Ветер все еще дул западный. Ночью стихал баллов до двух, а с утра раздувался, добираясь к обеду до четырех-пяти. Во второй половине дня обычно шел дождь, убивая ветер и волну. Из-за дождя барк не просыхал. Казалось, деревянные детали корпуса настолько пропитались влагой, что стукни кулаком по любой - и полетят брызги. Зато с пресной водой не было проблем. Пей, сколько хочешь, мойся, стирайся. Правда, никто особо не увлекался водными процедурами. Люди в эту эпоху стали чистоплотнее. В городах много бань, а в богатых домах ванные комнаты с большими деревянными лоханками. Говорят, у очень богатых имеются мраморные ванны, какие были у константинопольских вельмож, но я сам не видел. Наверное, богатые ромеи, разбежавшиеся по всему миру после захвата их империи турками, принесли с собой и моду на частое и комфортное мытье.
        Примерно часа через полтора, когда до замыкающей каравеллы оставалось кабельтовых пять-шесть и комендоры погонных орудий уже готовились сбить у нее паруса, мы сели на мель. Получилось это плавно, даже я не сразу понял, что случилось. Грунт здесь илистый, мягкий. Вминаешься в него и застреваешь. Паруса наши были наполнены ветром, а кильватерный след исчез. Появились другие следы - отливного течения, воды которого огибали корпус барка по носу и корме. Легкие мелкосидящие каравеллы быстро удирали. «Всё пропало, гипс снимают, клиент уезжает!».
        - Кажется, сели, - произнес шкипер Антуан Бло.
        Он предупреждал меня, что здесь мелковато. Я и сам знал, поэтому не придал значения его словам. Увлекся погоней, слишком приблизился к берегу, решив, что, раз они проходят, значит, и мы проскочим, позабыв, что у барка, даже в балласте, осадка, как минимум, на метр больше.
        Если бы я сел здесь на теплоходе, то дал бы сейчас самый полный назад и начал перекладывать руль с левого борта на правый и обратно, «раскачивать» судно. Уверен, что через несколько минут слезли бы с мели без тяжких последствий. На паруснике дать задний ход, когда ветер дует в корму, не получится. Надо или якорь с кормы заводить и вытягиваться шпилем или спускать на воду баркас, чтобы взял на буксир. Можно совместить оба способа. Но лучше дождаться полного прилива, который сам снимет нас с мели. Сейчас примерно половина отлива. Значит, можно отдохнуть часов семь-восемь.
        - Убрать паруса! - приказал я.
        Каравеллы уходили всё дальше и забирали мористее. Наверное, поняли, что с нами случилось. Возвратиться и напасть вряд ли рискнут. Могут и сами сесть рядышком.
        Я убедился, что они не настолько глупы или отважны, и приказал Жакотену Бурдишону, показав на деревню, которая была примерно в двух милях от нас:
        - Спускай баркас и шлюпки и отправляйся с десантом на берег. Разграбьте деревню. Далеко не уходите. Если выстрелим из пушки, сразу возвращайтесь.
        - Сделаем! - радостно откликнулся шкипер.
        На берег желали отправиться все, в том числе и комендоры. Однообразная, скучная жизнь на корабле надоела всем, кроме меня. Я в море, как дома, а на берегу уже через месяц начинаю дуреть от скуки. Может, поэтому и воюю на берегу часто.
        Уже через час баркас вернулся, нагруженный живыми овцами. Несколько штук тут же зарезали, освежевали и начали из них готовить обед. Шкуры развесили на стоячем такелаже. Когда высохнут, на них будут спать матросы. Я сразу вспомнил, как неподалеку от этих мест с валлийскими подростками воровал овец и использовал овчины вместо матрацев. Мне показалось, что это было совсем недавно, всего лет десять назад. Две шлюпки привезли свежие огурцы, серую муку с остюками, наверное, смесь ржаной с овсяной, копченую рыбу и прокопченные головки овечьего сыра. От сыра шел такой тягучий аромат, что я не удержался и отрезал кусок. Вкус оказался хуже аромата. Кстати, в шашлыках запах мне тоже нравиться больше, чем само мясо. Второй и третьей ходкой баркас привез еще овец, а шлюпки - прошлогоднюю солому, чтобы было, чем их кормить. Потом они все начали переправлять на барк всякое барахло, найденное в деревне. Я отказался от своей доли, разрешил поделить награбленное между собой.
        К концу прилива барк уже колыхался на волнах. Экипаж, который приятно провел время на берегу, поделил добычу и наелся мяса от пуза, слаженно поставил паруса. Увидев, что я положил барк на обратный курс, никто не скривился от раздражения. Они стойко верят в знаки судьбы. Если на пути много препятствий, значит, надо менять направление.
        23
        На обратном пути нам никто не попался, а в Онфлёре череда неприятностей продолжилась. Обычно я стараюсь встать на якорь в стороне от всех, но тогда бы пришлось слишком долго добираться до берега. На рейде стояло десятка два каперских судов. Я решил, что им удача тоже не улыбнулась. Был отлив. Течение с легким гулом уносило воду от берега. Наши два якоря, носовой и кормовой, поползли. Я заметил не сразу, из-за чего навалились на каракку, захваченную нами и проданную королю в прошлом году. Ей порвали стоячий такелаж фок мачты, а себе сломали утлегарь. С капитаном каракки вопрос решили быстро, всего за пять экю. На заказ и установку нового утлегаря потратил в четыре раза меньше.
        После чего я отправился к адмиралу Жану де Монтобану, чтобы огорчить его отсутствием отката. Адмирал жил в доме богатого купца на центральной городской площади, напротив ратуши. Первый этаж дома был каменный, а второй деревянный. На балке, выступающей из угла дома возле широких ворот, висела большая деревянная вывеска, на которой на синем фоне была изображена серебристая треска с раззявленной пастью. Зубы у трески были огромные. Если бы такие имела настоящая треска, то не смогла бы захлопнуть пасть. Хозяин дома был рыботорговцем. Впрочем, не брезговал и другими товарами, покупал у нас овечью шерсть и овчины. Жан же Монтобан занимал одну комнату на первом этаже, где была его приемная, и две на втором, где находились гостиная и спальня. Меня он принял в гостиной. По пути в нее я прошел через музыкальную комнату, в которой висели на стенах разные струнные инструменты, а у стен стояли низкие табуретки с сиденьями из темно-красного бархата. Адмирал мне рассказывал, что купец играет на всех. Самому Жану де Монтобану медведь на ухо наступил, но слушать музыку любил.
        Сейчас адмирал полулежал на кушетке, застеленной ковром, положив под спину большую подушку в алой наволочке. Рядом на низком столике стояли на серебряном подносе серебряный кувшин и два серебряных кубка с черным узором в виде виноградной лозы. По другую сторону столика располагалась низкая табуретка с темно-красным бархатным сиденьем, сестра тех, что в музыкальной комнате, на которую мне и предложили присесть после обмена приветствиями. Слуга адмирала - полный, но очень подвижный малый с кучерявыми темно-русыми волосами и конопатым лицом - налил мне вина. Это был гренаш - розовое сладкое вино из крупного черного винограда, который выращивают в Руссильоне, Арагоне. Жан же Монтобан обожал это вино, покупал его даже тогда, когда король Франции воевал с руссильонцами. Мне оно тоже нравилось. После каждого глотка немного терпкая сладость покрывала небо и язык и как бы медленно впитывалась в них, оставляя после себя привкус знойного лета.
        - Должен тебя огорчить, - начал адмирал после того, как я насладился вином. - Наш король заключил перемирие с королем Англии и сейчас договаривается с герцогом Бургундским. Приказано англичан не трогать вообще, а с бургундами подождать. Если не договорятся, тогда продолжите нападать на них.
        Теперь было понятно, почему весь флот стоит на рейде.
        - Наш король купил английского за пятьдесят тысяч экю. За эти деньги король Эдуард предал своего союзника, - продолжил Жан де Монтобан. - Две наши армии сразу же вторглись в Бургундию. Одна захватила Бар-сюр-Сен и сейчас под Дижоном (столица герцогства), а вторая осаждает замок Шинон. Уверен, что герцог Карл поступит рассудительно, несмотря на свое прозвище Безрассудный.
        Я запил горькие известия сладким вином и понадеялся, что герцог Бургундский оправдает свое прозвище.
        Увы, адмирал Жан де Монтобан оказался прав. Он ведь знаком с герцогом, часто встречался с ним, знает, что безрассудность того - результат малого ума. Карл Бургундский разогнал всех своих французских советников после того, как лучшие из них переметнулись к королю Франции, и стал слушать советы иностранцев, в основном итальянцев. Эти ребята не умнее местных, но интерес у них другой - хапануть побольше и вернуться домой. По словам адмирала, Людовик Одиннадцатый, как никто, умеет прокладывать золотыми монетами дорогу к сердцам таких советников. Сейчас королю Франции нужен был мир - и герцог Бургундии внял советам итальянцев. Тринадцатого сентября было подписано перемирие на девять лет между королевством Франция и герцогством Бургундия.
        Я распустил большую часть своего экипажа, погрузился в Руане зерном, чтобы заодно и заработать немного, и отправился в Бордо. Хотелось мне прикупить сеньорию возле этого города. Удобный порт на реке, не сильно зависящий от приливов-отливов. Климат приятный, с мягкой, дождливой и тёплой зимой и не слишком жарким летом. Примерно одинаково как до Ла-Манша, так и до Гибралтара, если вдруг возобновится война с англичанами или арагонцами. Можно будет наладить поставки вина в Англию в мирное время, а в военное отправляться туда за добычей.
        Бордо не сильно изменился с тех пор, как видел его в двенадцатом веке. Те же римские крепостные стены, только еще выше надстроенные и дополненные машикулями. Несколько башен стали круглыми. Порт там же, на изгибе реки, из-за которого Бордо называют Портом Луны. Нет пока ни одного из четырех мостов, которые появятся в будущем. Нет и арабов с неграми в том количестве, в каком будут через пятьсот лет. Зато есть замок в центре города - бывшая резиденция английского правителя Аквитании.
        Привезенное мною зерно забрали местные купцы в обмен на вино, которое я собирался отвезти в Гамбург и выгодно продать. Здесь всегда были проблемы с зерновыми. В близлежащих районах почвы больше подходят для виноградников. Местные жители делали вино, выгодно продавали его в Англии, а обратно везли зерно и муку. Война прервала взаимовыгодные торговые отношения, склады были забиты бочками с прошлогодним вином. Кстати, преобладают здесь пока белые вина. Красные составляют едва ли десятую часть и не пользуются тем спросом, который ждет их в будущем. Цвет бордо тоже еще не существует.
        Пока выгружали зерно и грузили бочки с вином, я разузнал, какая здесь продается земельная собственность и почем. В радиусе одного дневного перехода все скуплено горожанами. Дальше есть сеньории, которые хозяева готовы продать, но слишком маленькие. В Перигоре, говорят, и вообще можно купить замок за сотню ливров. После того, как эти земли перешли под власть французского короля и закончились военные действия, замки, а их в Перигоре несколько сотен, стали не нужны. Для жилья они не пригодны, потому что слишком малы и неуютны, а перестраивать дорого. За деньги, потраченные на перестройку, можно купить хороший особняк в городе. Да и не желает нынешнее перигорское дворянство жить в глухомани. Все рвутся в города. Мне тоже не хотелось отрываться от цивилизации. Я узнал, что неподалеку от Бордо есть несколько сеньорий, которые принадлежат короне. Оставалось договориться с Людовиком Одиннадцатым.
        24
        В Нормандии погода поздней осенью бывает совсем английской. Нудный мелкий холодный дождь моросит сутки напролет. Кажется, что желто-красные листья падают с деревьев от тяжести капель, скопившихся на них. Дороги раскисли. Две пары волов с трудом тянут арбу, нагруженную рулонами фламандской ткани, накрытыми брезентом и обвязанными толстыми веревками. Колеса, благодаря налипшей на них грязи, стали раза в три шире. Эта грязь поднимается вверх и частично падает, а внизу на ее место налипает новая. Я еду на коне вслед за последней арбой купеческого каравана. Уздечку накинул на переднюю луку седла, а руки спрятал в накладные карманы гауна, пришитые по моему требованию. Карманы пока не в моде, хотя складывать в них есть что. Мой конь без понуканий и подсказок старается двигаться по обочине, где желтая трава еще не вытоптана, где копыта не тонут по бабки в грязи. Присоединился я к купеческому каравану в Руане. Собирался отправиться в Реймс, но узнал, что короля там уже нет, что Людовик Одиннадцатый отправился в замок Плесси возле Тура. Следом за мной едут мой кутильер Лорен Алюэль и слуга Тома. Последний
надвинул капюшон плаща на лицо, выглядывает только подбородок. Время от времени из-под капюшона вылетают ленивые плевки. Зато кутильеру дождь не мешает радоваться жизни. Лорен Алюэль или насвистывает что-то задорное, или беззлобно переругивается с возницей последней арбы. Он надеется, что сможет заскочить домой, пока я буду делать дела. За лето Лорен Алюэль получил столько, что хватит на приданое, с которым не только его сестер, но и мать заберут замуж. Свою прошлую мечту стать врачом он теперь вспоминает, как дурной сон. Сейчас его мечта - стать шкипером и захватить бесчисленное множество английских и фламандских купеческих судов. О том, что англичане вешают пиратов без суда и следствия, Лорен Алюэль знать не желает. В молодости кажется, что не умрешь никогда, а в старости удивляешься, что до сих пор жив.
        По пути нам часто попадаются одиночные фермы. Обычно это одноэтажный дом фасадом на юг и с двумя крыльями, в которых служебные помещения. Окна только во двор, где копошатся свиньи, куры, утки, гуси. Постройки ограждает вал высотой метра три-четыре. На валу в два-три ряда и очень плотно растут деревья: вязы, буки, дубы. Они как бы живой стеной загораживают ферму. Рядом сад яблочный шириной метров сто. Нормандцы предпочитают сидр. Затем идет пастбище, на котором пасутся лошади, коровы, быки, козы, овцы. Климат позволяет пасти скот практически круглый год, поэтому животноводство преобладает над выращиванием зерновых. Поля не огорожены. Как мне сказали, после сбора урожая каждый может пасти свой скот, где пожелает. В оплату удобрит чужое поле. Язык, на котором говорят местные крестьяне, сильно отличается от французского парижан, как и диалекты крестьян южных провинций. В городах разница не так заметна.
        Дождь прекратился, когда приближались к Вандому. Все сразу повеселели, хотя дорога оставалась такой же малопроезжей. Даже Тома скинул капюшон, открыв на всеобщее обозрение свои рыжие волосы и конопатое лицо. На постоялом дворе, где мы ночевали, купец выставил своим возничим и охранникам два дополнительных кувшина вина. Правда, вино было такое паршивое, что этот дар больше напоминал скрытую месть.
        В Тур прибыли в воскресенье вечером. Судя по отсутствию жандармских караулов на дорогах, короля в Плесси уже или еще нет. Долговязый Шарль, у которого я остановился, подтвердил мои опасения.
        - Уехал король, - сообщил трактирщик. - Третьего дня уехал. Со всей своей свитой и двумя железными клетками на телегах.
        В клетках Людовик Одиннадцатый возил своих заклятых друзей. Кого смог поймать.
        - Куда именно - никто не знает, но говорят, что в Лион, - добавил Долговязый Шарль и тяжело закашлялся, прикрыв рот ладонью.
        После того, как откашлялся, заглянул в ладонь, скривился, будто увидел старого и назойливого приятеля, и вытер ее о рубаху на бедре. Там уже было много бледно-красных полос подсохшей крови. Скорее всего, туберкулез в открытой форме. Я предупредил своих помощников, чтобы держались от него подальше. Как ни странно, недоучившийся врач отнесся к моим словам с пренебрежением. Он уверен, что болезни разносит ветер, а в трактире только сквозняки бывают и то редко.
        С улицы в зал зашла Розали со свертком в руках. Лицо у нее было припухшее, со светло-коричневыми пятнами. Черный шерстяной плащ распахнулся, и стал виден выпирающий живот. Вряд ли это Долговязый Шарль напортачил. Скорее всего, заслуга какого-нибудь залетного купца.
        Наверное, в одни прекрасный день Розали обрадовала Долговязого Шарля:
        - Я беременна, можешь выдавать меня замуж.
        - А за кого? - спросил рассерженный папаша.
        - Да за кого хочешь! - разрешила любящая дочка.
        Покрывать девичий грех выбрали молчаливого придурковатого парня, который отводил наших лошадей в конюшню. Бьюсь об заклад, что он из деревни. Городские уже не умеют с таким безразличием ходить босиком в такой холод. Видимо, трактирщик понял, что долго не протянет, и нашел дочке мужа-слугу.
        - Шевалье надолго к нам? - спросила Розали, призывно стрельнув глазами.
        - Завтра узнаю, - сухо ответил я.
        Не являюсь любителем беременных женщин на последних месяцах. Не покидает ощущение, что занимаешься сексом сразу с двумя, причем кто-то сачкует.
        На следующий день я поехал в Плесси, чтобы узнать, где находится король. Сопровождал меня Тома. Лорена я отпустил к родне, чтобы помог сестрам обустроить личную жизнь, а заодно и покрасоваться. На часть добычи он накупил себе одежды из тонкой шерстяной ткани и шелка и обуви из мягкой кожи. Предпочтение отдавал черному и красному цветам и их оттенкам - подражал знатным. На пальцах красуются золотой перстень-печатка, на котором изображен крест, обвитый виноградной лозой, и второй с рубином, снятый с убитого ганзейского капитана. Я никогда не беру себе трофейные драгоценности, обязательно продаю или дарю их. Ромеи в шестом веке уверили меня, что украшения связаны с хозяином, помогают или вредят. Если предыдущий владелец погиб, то и нового может ожидать такая же судьба. Поэтому украшения надо покупать. Тогда они получают новый заряд и оказываются или твоим другом, или врагом, или остаются нейтральными, смотря, как будешь обращаться с ними.
        В Плесси закончили строить защитные укрепления, принялись за возведение часовни. Теперь резиденция короля была обнесена двумя валами с палисадами и каменной стеной с башнями, на которых несли караул лучники. Я прошел через трое ворот. Возле первых и вторых несли караул швейцарцы с алебардами в руках и длинными кинжалами на поясе. В одежде предпочитали темно-красный и белый цвета. Только в третьем дворе охрана по-прежнему была из шотландцев. Командир караула - коренастый шатен в синем гауне с серебряными пуговицами, килте в бело-синюю клетку и черной кожаной портупее с серебряными круглыми бляшками с ликом святого Андрея, вроде бы, на которой висел короткий и широкий меч, наверное, фальшион, - поприветствовал меня, как старого знакомого. Сделал он это на родном языке. В предыдущий визит я поздоровался с ним на шотландском. В моем словарном запасе было всего с сотню шотландских слов, но и тех, что произнес, хватило, чтобы шотландцы считали меня чуть ли не земляком.
        - Прискакавший вчера гонец сказал, что король сейчас в Сен-Флоране под Сомюром, но собирается перебраться в Бурж, а потом вроде бы в Лион, чтобы быть поближе к тем местам, где воюет герцог Бургундский. Так что можешь до весны гоняться за ним и так и не догнать. Как-то раз итальянские послы не могли полгода его догнать, - рассказал мне командир караула. - Лучше жди здесь. Рано или поздно король приедет сюда. Он мне сам говорил, что только в Плесси чувствует себя в безопасности.
        Была у короля привычка общаться накоротке с простыми смертными. Он мог поговорить о жизни и даже спросить совет у нищего на паперти и зайти выпить вина в обычный трактир, угостить там всех и заплатить в несколько раз больше счета. Беднякам и среднему классу это импонировало, богатые купцы считали умелым, как будут выражаться в будущем, повышением своего рейтинга, а сеньоры - придурью.
        То же самое мне посоветовал и Жан Дайон, сеньор дю Люд. Он якобы был оставлен в Плесси для выполнения личных указов короля, которые нельзя было доверить абы кому. Так в эту эпоху называли опалу. Она пошла Жану Дайону впрок. По крайней мере, самодовольство и заносчивость вернулись на тот уровень, что был в Ла-Тесте во время нашего знакомства.
        - Сейчас к королю лучше не соваться. Он не умеет жить спокойно. Всё время должен охотиться или на зверей, или на людей, воевать с кем-нибудь. Нет внешних врагов - найдет внутренних, нет внутренних - займется личным окружением. Я даже рад, что сейчас вдалеке от него, - объяснил сеньор дю Люд и добавил злорадно: - Вот увидишь, скоро будет наказан кто-нибудь из его нынешнего окружения!
        Я даже знаю, чьего наказания он желает больше всего - нового фаворита Людовика Одиннадцатого, сеньора де Аржантона, как теперь называли Филиппа Коммина, бывшего секретаря герцога Бургундского.
        Король Людовик прибыл в Плесси в конце марта. За это время Розали успела родить рыжеволосую девочку, а Долговязый Шарль исхудал и обессилел настолько, что почти не выходил из своей коморки на втором этаже. Оттуда все время доносился глухой кашель. Все его обязанности теперь выполнял зять, которого звали Рыжий Шарль. Действительно ли зятя звали Шарль или получил это имя в придачу к трактиру - не знаю. В отличие от короля Франции, мне рейтинг повышать не надо, поэтому с бедняками без дела не общаюсь.
        О приезде Людовика Одиннадцатого сообщила Розали, которая судачила у входа в трактир с молочницей.
        Она вбежала в зал с кринкой молока и громко крикнула мне, завтракавшему холодной курятиной и сыром:
        - Король едет в город! Пошли смотреть!
        Мне кажется, владык заводят для того, чтобы была возможность устраивать бесплатные зрелища. Поскольку король мне был нужен по делу, я оторвался от еды и вышел на улицу.
        Впереди ехал отряд из полусотни латников-шотландцев. Одеты они были одинаково - в шлемы-армэ с поднятыми забралами, кирасы, наручи и поножи. Вооружены копьями длиной метра три с треугольными пеннонами, на синем поле которых были разбросаны золотые кляксы лилий, длинными мечами и кинжалами. Следом ехал на белом иноходце, у которого сбруя была увешана золотыми висюльками, а длинная темно-синяя попона вышита золотыми лилиями, Людовик Одиннадцатый, король Франции, облаченный в высокую шляпу с короткими полями, обрезанными спереди, тулья которой была обвешена дешевыми образками, длинный, до ступней, и с разрезом сзади, бордовый гаун с золотым шитьем в виде лилий на тонких стеблях, отороченный темно-коричневыми соболями, и украшенные жемчугом, черные сапоги с округлыми носами. Впервые видел его таким нарядным. За королем ехал Филипп де Коммин, сеньор де Аржантон, потом десяток других холуев, а за ними еще полсотни конных латников-шотландцев.
        Я поприветствовал короля поклоном головы. Он улыбнулся в ответ и легонько кивнул, хотя мне показалось, что не узнал меня. Я крикнул Тома, чтобы догнал меня на моей лошади, и пристроился к толпе народа, который валил вслед за своим владыкой. Подозреваю, что мой конь будет оседлан к тому моменту, когда король проедет здесь в обратную сторону. Лорен Алюэль сделал бы быстрее, но он сейчас гостит у матери, которая, выдав, благодаря ему, замуж всех дочерей, теперь живет одна. Так и мне меньше расходов, и ему интереснее. Наверняка завел шашни с дочерью какого-нибудь богатого виноторговца. С дня на день жду, когда приедет за разрешением жениться, хотя я разрешил это заранее.
        - Это твое личное дело, - сказал я, - но учти, женатый кутильер мне не нужен. Подожди, когда я куплю сеньорию и осяду. Может, в тех краях невесты будут покрасивее и побогаче.
        Самые привлекательные девушки всегда живут там, где нас нет.
        Король Франции остановился у первой же церквушки, довольно скромной. Часть стекол витражей в окнах были заменены на промасленную бумагу. На паперти сидели всего двое нищих - с одной стороны безногий мужчина с длинными, почти до земли, седыми волосами, грязными и нечёсаными, с другой - старуха с огромным зобом, напоминающая жабу. Людовик Одиннадцатый бухнулся на колени между ними, перекрестился, поклонился до земли, прижимая правой рукой к груди снятую шляпу, опять перекрестился. После чего встал и, открывая дверь церкви, оглянулся.
        Не знаю, почему, но мне показалось, что он дурачится. Как-то всё было немного чересчур. Но толпе понравилось. За моей спиной послышался восторженный гомон. А я не удержался от ухмылки. Король Франции зашел в церковь, оставив дверь открытой, чтобы все видели, как он опять упал на колени и перекрестился. Так, на коленях, он добрался до распятия, возле которого начал отбивать поклоны. Продолжалось всё это минут пятнадцать. Больше никто в церковь не заходил. Не давали шотландцы, занявшие подходы к паперти. Выйдя из церкви, Людовик Одиннадцатый дал по золотому экю нищим. Блеск монет вызвал у толпы одновременный вздох то ли восхищения, то ли зависти.
        Сев на коня, король жестом подозвал меня и спросил, хитро прищурив глаза:
        - Чему ты улыбался?
        - Радовался тому, что не король, и могу делать то, что хочу, точнее, не делать то, чего не хочу, - ответил я.
        - Странно, что ты до сих пор живой! - шутливо произнес он.
        В каждой шутке есть доля шутки. Осталось понять, какая именно. У диктаторов чувство юмора специфическое. Впрочем, мы хорошо понимаем и по достоинству оцениваем только собственные шутки. Мне почему-то перехотелось встречаться с королем и покупать у него сеньорию. Я послал Тома на рынок, чтобы нашел там торговца из той местности, где жил мой кутильер, и передал через него, что пора Лорену в путь. Черт с ней, с большой сеньорией! Куплю несколько маленьких, а со временем объединю их.
        К обеду в трактир приехали четверо жандармов под командованием того самого красномордого капитана, который приглашал меня в Плесси в первый раз. В тот раз все кончилось хорошо, поэтому я без особой опаски поехал с ними на встречу с королем.
        Меня сразу провели к нему. С Людовиком Одиннадцатым был Филипп де Коммин. Если бы я не знал, кто из них кто, то по более роскошному одеянию принял бы секретаря за короля. Кроме них в кабинете присутствовали два каракала - хищника из семейства кошачьих, которых из-за кисточек на ушах часто путают с рысью. На севере Африки их и называют берберийской рысью. Эти животные меньше рыси, весят килограмм пятнадцать. Окрас похож на лисий, но на верхушках черных с наружной стороны ушей находятся черные кисточки длиной около пяти сантиметров, из-за которых турки и назвали их каракалами - черноухими. Нападают из засады и догоняют жертву длинными прыжками, но гонятся не долго. Когда я был в Малой Азии с Каталонской компанией, там местные жители охотились с каракалами на зайцев, мелких антилоп, лисиц, фазанов, павлинов. Оба королевских каракала сидели рядом с клеткой и неотрывно смотрели на попугая. Жако молча вертел головой, наклоняя ее параллельно жердочке, на которой сидел. Такое чрезмерное внимание его явно смущало.
        Заметив мой интерес к хищникам, король Франции спросил:
        - Никогда не видел таких рысей?
        - Почему же, видел, - ответил я. - Просто там, где они обитают, их называют гепардами для бедных. Их заводят те, кто не может позволить себе охотничьего гепарда.
        - Вот тебе раз! - воскликнул король радостно, будто услышал самую приятную новость в жизни. - А меня сарацинский купец убеждал, что с этими рысями охотится сам турецкий султан!
        - Всё может быть. У правителей свои причуды, - сказал я.
        - В следующий раз буду советоваться со знающим человеком, - решил король.
        - Всегда готов помочь вам! - искренне заверил я.
        - А пока что тебе нужна моя помощь. Так мне передал мэтр Жан Ловкач, - произнес Людовик Одиннадцатый. - Что тебе надо?
        - Хочу купить большую сеньорию неподалеку от Бордо. Мне сказали, что такие не продаются, но есть несколько, которые принадлежат вам, - ответил я.
        - И сколько ты готов заплатить за сеньорию? - поинтересовался он.
        - Смотря за какую. За хорошую тысяч десять-двенадцать, - сообщил я.
        - Ты неплохо нажился на этой войне! - иронично порадовался за меня Людовик Одиннадцатый.
        - Я доблестно служил своему королю! - в тон ему ответил я. - То, что я приобрел, потеряли ваши враги, а чем богаче подданные, тем богаче правитель.
        - Да, отбитые тобой лошади нам пригодились, - согласился король Франции и сделал жест Филиппу де Коммину.
        Тот подошел к столику, на котором стоял серебряный кувшин и четыре серебряные чаши без ручек. На боку кувшина чернью был изображен, судя по нимбу, какой-то святой. Вино было белое.
        Пока секретарь наливал вино, Людовик Одиннадцатый произнес тихо, почти шепотом:
        - Ты получишь две сеньории возле Бордо, если убьешь еще одного человека.
        Я почему-то подумал, что за такую плату убрать надо будет короля Англии, и сразу решил, что соглашусь, но выполнять не стану. С историей Англии у меня слабовато, понятия не имею, когда и как умрет нынешний английский король. Может быть, он доживет до глубокой старости. В таком случае покушение не удастся.
        - Карла Бургундского, - назвал король имя жертвы.
        Я про себя облегченно вздохнул. Герцог - это полегче, можно попробовать.
        - Согласен?? - задал король вопрос, беря поданную секретарем чашу с вином.
        Вторую Филипп де Коммин дал мне. Сам пить не стал.
        Я попробовал вино. Хорошее. Особенно приятно послевкусие, напомнившее о минувшем лете.
        - Он сейчас в Лозанне, собирает новую армию. Предыдущую разгромили швейцарцы возле Грансона, - проинформировал Людовик Одиннадцатый.
        - Убить его, наверное, не трудно. Сложность в том, чтобы уцелеть самому, иначе не смогу насладиться королевским подарком, - ответил я. - Он постоянно окружен солдатами. Они порвут убийцу на клочья.
        - Да уж, лучше им не попадаться! Но уверен, что ты достаточно умен, чтобы вовремя унести ноги, - произнес Людовик Одиннадцатый и поднял цену: - Три сеньории, самые лучшие.
        Теперь уже отказываться было опасно. В таком случае надо выигрывать время.
        - Я попробую, но это будет не быстро. Может потребоваться несколько месяцев. Надо будет последить за ним, узнать его привычки, где и когда он бывает с малой свитой, - сказал я.
        За несколько месяцев кто-то из нас троих - меня, короля Франции и герцога Бургундии - может умереть или оказаться очень далеко от остальных двоих.
        - Он часто ездит с десятком латников, даже ночью может отправиться в расположенную в другом месте часть своего войска, - подсказал Филипп де Коммин.
        - Это облегчает задачу, но быстрый результат все равно не гарантирую, - сказал я.
        - У тебя время - до следующей моей войны с ним, - поставил условие король Франции. - Если не успеешь, лучше не появляйся мне на глаза.
        Последнюю фразу мог бы не говорить. Я не настолько глуп, чтобы приехать и сообщить, что задание не выполнил.
        - Постараюсь, чтобы вам больше никогда не пришлось воевать с ним, - произнес я и сделал большой глоток вина, потому что во рту пересохло.
        Сзади меня послышался тихий специфический звук вынимающегося из ножен клинка. Я поперхнулся вином. Брони на мне нет. Все мое тело, ожидающее удар сзади, мигом наполнилось жаром. Горячая волна прокатилась откуда-то из центра туловища, может быть, из солнечного сплетения, к кончикам пальцев рук и ног, покалывая их изнутри множеством тоненьких иголочек, словно пробивало отверстия, чтобы вырваться наружу. Удара не последовало. Я кашлянул два раза, выплевывая недопитое вино, и оглянулся. Сзади никого не было, если не считать каракалов и попугая. Первые два сидели неподвижно и смотрели на третьего, предвкушая, сколько приятных мгновений преподнесет им его теплая тушка. Я вспомнил, что у одной моей московской знакомой говорящий попугай умел изображать скрип открываемой двери. Она сперва решила, что сходит с ума, потом - что в квартире завелось привидение, и только с третьей попытки угадала.
        Людовик Одиннадцатый и Филипп де Коммин захохотали с детской беспощадностью.
        - Испугался, да?! Признайся, испугался?! - прицепился ко мне король.
        - Было дело, - подтвердил я. - Вы бы скормили эту птицу каракалам. И вам было бы хорошо, и им.
        - Ни за что! - воскликнул король. - Этот сукин сын умеет рассмешить меня!
        - Сукин сын! - повторил жако королевским голосом и переступил с лапы на лапу. - Укр-р-рал деньги!
        Людовик Одиннадцатый весело загоготал. Вёл он себя совершенно не по-королевски. Как и положено королю.
        В следующее мгновение он стал совершенно серьезным и произнес:
        - Я советую тебе поступить к нему на службу. Набери «копье» и поезжай в Лозанну. Карл предпочитает набирать иностранцев. Не доверяет своим, считает, что я всех купил. - Он подленько хихикнул. - Если бы у меня было столько денег! - После чего приказал секретарю деловым тоном: - Выдай ему тысячу экю на экипировку и прочие расходы.
        Чего у Людовика Одиннадцатого не отнимешь - так это королевской щедрости. Из меня хороший король не получится.
        25
        В Лозанне я был впервые, поэтому отсутствовало то дурацкое ощущение, что попал куда-то не туда. Город расположен на холме Ситэ и обнесен стеной высотой метров семь. Через него протекают две речки, которые служат сточными канавами. В центре расположены заметные издалека кафедральный собор с острыми шпилями и замок Сен-Мер, напоминающий куб, в котором резиденция епископа Джулиано делла Ровере, генуэзца, племянника Сикста Четвертого, нынешнего Папы Римского. Лозанна пока что епископский город, хотя горожане усиленно борются с этим. Между городскими стенами и северным берегом Женевского озера на холмах Бур и Сан-Лоран находится пригород, называемый Нижний город. На холме, который метрах в двухстах от озера и ниже, развалины предыдущей, римской версии Лозанны. Местные жители разбирают развалины на стройматериалы, не подозревая, что за это археологи будущего отругают их матерно и неоднократно.
        Лагерь Карла, герцога Бургундского, располагался на берегу озера километрах в трех от города. Я распрощался с купцом, который мы сопровождали до Лозанны, получив с него небольшую плату, чтобы не вызывать подозрения, и повернул иноходца с дороги к палаточно-шатровому городу. За мной ехали: кутильер Лорен Алюэль, который вел на поводу первого моего боевого коня; слуга Тома, который вел второго моего боевого коня; три конных лучника из Прованса; аркебузир, которого называли стрелком из ручницы, и арбалетчик, оба генуэзцы; и копейщик-немец. Последние трое - пехотинцы, ехали на вьючных лошадях и вели на поводу еще по одной, нагруженной нашим багажом. Кроме палатки, одеял, котла и посуды, я захватил вино и продукты для нас и овес для лошадей. Где большая армия, там всегда перебои со снабжением, а грабить мирное население начали запрещать. Все нанятые мной солдаты плохо говорили на французском языке, так что у Лорена Алюэля и Тома будет меньше шансов проболтаться о том, что я служил королю Франции. Это, конечно, не преступление. Наемник служит тому, кто платит, переходя из одной армии в другую, но могут
копнуть поглубже и узнать, что служил я не простым латником.
        Палатки и шатры стояли ровными рядами, образовывая улицы и переулки такой ширины, чтобы свободно разминулись две арбы, запряженные волами. Перед въездом на территорию лагеря находился караул из десятка пикинеров, судя по акценту, фламандцев. Они были в шлемах-саладах и длинных бригантинах, поверх которых накинуты плащи в красно-зеленую вертикальную полоску, у всех одинаковые. На шлемах, плащах, бригантинах и шоссах нашиты красные косые кресты, бургундские, как их сейчас называют. Обуты в сапоги с тупыми носами и со шнуровкой сбоку, с внешней стороны. Командовал ими латник в кирасе, который полулежал на низком, грубо сколоченном кресле с наклонной спинкой. Ноги в высоких сапогах для верховой езды и с железными шпорами-звездочками покоились на чурбане, поставленном перед креслом, а шлем-барбют был надет на кол, вкопанный слева от него. Латник жевал бутерброд из мяса, завернутого в хлеб, напоминающего хот-дог. Если бы командир караула произнес на американском варианте английского языка «Хэлло, браза! (Привет, братан!)», я бы не удивился.
        Я остановил коня рядом с креслом, поздоровался первый и спросил на фламандском языке:
        - К кому обратиться, чтобы наняться на службу?
        - Едь прямо, а на площади повернешь налево, к двум красно-синим шатрам. В них Джакомо Галеотто, граф Кампобассо, - показав рукой с бутербродом себе за спину, ответил набитым ртом командир караула.
        Возле шатров графа Кампобассо находился еще один караул из двух десятков итальянцев, арбалетчиков и гвизармников. Гвизарма - это разновидность алебарды. У этих она имела длинный трехгранный шип, как у алебарды, но без топорика, а крюк увесистей и заточенный по внутренней стороне, чтобы перерезать сухожилия лошадям. Я слез с лошади, передал ее, шлем и ремень с саблей и кинжалом кутильеру. На мне остались кираса, оплечья, наручи, набедренники и поножи, соединенные кусками кольчуги или толстой кожей. Полный доспех мне не по карману, согласно той роли, которую играю.
        - Где граф? - спросил я караульных.
        Они показали на правый шатер.
        Докладывать пока что не принято, поэтому я зашел внутрь без приглашения. Джакомо Галеотто, граф Кампобассо, сидел за столом в компании четырех человек. Они ели мясо из медной миски диаметром с метр, которая стояла посреди стола, накалывая кинжалами. Запивали вином из оловянных кружек. Одному как раз слуга - черноволосый и кареглазый мальчишка лет двенадцати - наливал из большого медного кувшина с узким горлом. Стульями им служили чурки, только графу достался настоящий, с высокой спинкой. Джакомо Галеотто было под сорок. Черные волосы длиной до плеч тронула седина. Густые, сросшиеся брови. Узкое лицо с острым подбородком покрыто щетиной. Нос с горбинкой, не очень длинный, если исходить из итальянских стандартов. Рот широкий, губы тонкие и бледные. Темно-карие глаза, наполненные веселым блеском, постоянно дергались из стороны в сторону, словно кто-то толкал графа Кампобассо в плечо: тело и голова оставались неподвижны, а реагировали только глаза. У него одного была бронзовая вилка с двумя зубцами. Он держал ее узкой рукой с длинными сухими пальцами, у которых сильно выпирали суставы, будто на них
вовсе не было мяса, только тонкие кости, обтянутые тонкой кожей. Возле боковых и задней «стен» шатра стояли по две походные кровати на низких ножках. Одна была застелена покрывалом из медвежьей шкуры. Возле каждой кровати - по большому сундуку с плоской верхней крышкой и стойке-вешалке, напоминающей манекены из-за надетых на них доспехов.
        - Добрый день! Приятного аппетита! - произнес я на итальянском языке.
        Едоки ответили вразнобой и довольно приветливо.
        - Наниматься? - сразу спросил граф Кампобассо.
        - Да, - подтвердил я.
        - Полное «копье»? - спросил он.
        - Да, - повторил я.
        - Иди в соседний шатер, скажи Луиджи, чтобы, если всё в порядке, зачислил в двадцать восьмую роту к Россо Малипьеро, - произнес Джакомо Галеотто и наколол следующий кусок мяса, даже не подумав пригласить гостя к столу.
        То ли не заметил мои позолоченные шпоры, то ли, что скорее, нравы поменялись. Теперь рыцарь не считал другого рыцаря, не зависимо от богатства и титула, своим названным братом.
        Луиджи слышал слова графа, потому что вышел из шатра мне навстречу. Это был пожилой мужчина с типичным для интенданта крысиным лицом. И одет, как положено интенданту, в просторный и длинный, темно-коричневый гаун из дорогой тонкой шерстяной ткани. На голове черная шапка-горшок без полей, но с беличьим мехом по околышку. В руках держал черную грифельную доску и кусок мела. Он без лишних слов приступил к делу. Сперва проверил лощадей, записал возраст, масть, приметы, попробовав занизить их цену. Поскольку я играл роль не шибко богатого рыцаря и понимал, что людей, судя по всему, не хватает, сразу вступил с ним в перепалку, использовав те богатства итальянского языка, которые почерпнул в Венеции.
        Видимо, заодно и акцент перенял, потому что интендант спросил:
        - Служил у венецианцев?
        - Да, - подтвердил я, но в подробности не стал вдаваться, чтобы не проколоться.
        Луиджи они не интересовали. Он сразу повысил цену моих лошадей до рыночной, а оружие и доспехи осмотрел мельком. Есть - и хорошо, а какого качества - не важно.
        Сделав пометки мелом на грифельной доске, интендант сказал:
        - Договор подпишем завтра после обеда. Тебе - пятнадцать золотых дордрехтов (названный так в честь города, в котором чеканился, бургундский аналог французского экю; по приказу короля Людовика за него давали всего шестнадцать-восемнадцать парижских су) в месяц, кутильеру - семь с половиной, конным лучникам - пять, стрелку из ручницы, арбалетчику и копейщику - четыре, слуге - два. Сейчас поезжай вниз, к озеру, до последней улицы. Там повернешь налево и спросишь Россо Малипьеро. Возле его шатра должен быть красный баннер с желтой цифрой двадцать восемь. Ты цифры знаешь? - спросил он, видимо, на всякий случай.
        - Ты не поверишь, я даже считать умею! - произнес я иронично.
        - Всяких я тут повидал, - без обиды отмахнулся интендант. - Скажешь Россо Малипьеро, что ты зачислен в его роту.
        Командир роты оказался рослым и склонным к полноте тридцатилетним неаполитанцем с мясистым большим носом, из-за которого, как я позже узнал, его называли Слоном, хотя, как догадываюсь, настоящего слона видел мало кто из его подчиненных. Просто слышали, что у этого животного очень длинный нос, то есть, хобот. Россо Малипьеро был в мятой и несвежей льняной рубахе навыпуск, о подол которой и вытер жирные руки, встав из-за стола - широкого чурбана, на котором стояла деревянная миска с обглоданными костями, и пустая медная кружка. Вторая чурка, пониже и потоньше, служила ему табуреткой.
        Обменявшись приветствиями, он окинул меня взглядом и спросил:
        - Давно воюешь?
        - Всю жизнь, - ответил я, имея в виду нынешнюю.
        - Откуда родом? - поинтересовался командир роты.
        - Мой дед был фессалийским бароном, а я родился в Константинополе, в Галате, где в то время мой отец служил генуэзцам, - рассказал я.
        - Да, напирают турки, придется нам с ними еще не раз воевать, - произнес Россо Малипьеро с печалью в голосе, будто именно ему и придется все время отражать натиск неверных. - Иди по этой улице до конца и там ставь свою палатку. Хочешь слева, хочешь справа, но обязательно вровень с соседней, иначе будешь переустанавливать. Герцог любит, чтобы всё было ровно. Завтра получишь сюрко и плащи в красно-синию полосу и с бургундскими крестами для себя и своих воинов. Носить их обязательно. Это тоже требование герцога. Он должен знать, под чьим командованием вы служите. Утром ваших лошадей отведут на пастбище и вас на довольствие поставят, а сегодня опоздали, мы всё уже поделили и съели, - закончил он извиняющимся тоном, хотя, как догадываюсь, Россо Малипьеро - не рыцарь.
        Палатку мы поставили слева, на несколько метров дальше от Женевского озера, от которого тянуло сыростью и холодом. До темноты мои солдаты натаскали веток, сделав «подушку» под днище палатки, и соломы - недобитый стог был возле лагеря, наверное, специально привезли, - набив ею холщовые мешки, на которых будем спать. Лошадей спутали и отпустили дощипывать молодую траву, порядком вытоптанную вокруг лагеря. На пальцах выкинули, в какой очередности будут караулить ночью. Они - опытные солдаты, делают все быстро, сноровисто и без моих приказов.
        Поужинали уже в темноте, когда наши соседи легли спать. Правда, не все. На соседней улице несколько пьяных голосов орали песню на итальянском языке. Ели мы молча. Обговаривать пока нечего. Первые впечатления поверхностны. После еды все, кроме караульного, отправились на боковую. Спали одетыми, только разулись. К ночи воздух стал еще прохладнее и насыщеннее влагой. Казалось, что и холодное шерстяное одеяло отсырело. Я лежал и под сопение и тихий храп починенных думал о том, что влип в историю из-за жадности. Купил бы маленькую сеньорию возле Бордо, занялся бы торговлей вином с англичанами, женился бы на красивой купеческой дочке - и горя бы не знал. А с другой стороны, люди все еще ходили бы на четвереньках, если бы их желания не превышали их возможности.
        26
        С девятого июня мы осаждаем городок Муртен. Он небольшой, может быть, на тысячу или полторы жителей. Защищен рвом с водой и стеной высотой метров семь, сложенной из камня-известняка, надстроенной кирпичной кладкой и усиленной деревянными крытыми галереями с бойницами и машикулями. Шесть круглых башен и пять прямоугольных. Последние на той стороне, что обращена к Муртенскому озеру, причем две на концах сложенных из кирпича крыльев, отходящих от стен к берегу и защищающих порт. У порта есть и гавань, огражденная частоколом из вбитых в дно, дубовых свай. В нее заходят лодки с припасами и пополнением для осажденных, так что измором их трудно будет взять. У нас лодок нет, помешать не можем. Наши саперы обнесли город с трех сторон валом с наклоненным в сторону города палисадом, на котором выстроили орудия. У бургундцев своя градация, в зависимости от веса пушки, а не калибра. Самые большие, весом более десяти тысяч фунтов (более четырех тонн), называют бомбардами. От трехсот фунтов до десяти тысяч - птицеловы. Затем идут «жабы», которые называли так потому, что с утопленными в лафет стволами казались
как бы сидящими на корточках. Эти весили от ста фунтов. Затем от тридцати фунтов шли кулеврины (ужи), причем весившие ближе к ста фунтам назывались серпентами (змеями). Я, чтобы не путаться, буду делить их по калибру на бомбарды, пушки и фальконеты. Небольшие орудия изготовлены из бронзы и на колесных лафетах и с рычагом и планкой с дырочками и штырем для изменения угла наклона. Большие бомбарды и пушки в лафетах из выдолбленных колод. Они всё еще из сваренных, железных полос, закрепленных обручами. Угол наклона меняют, подгребая под переднюю часть землю или отгребая. Позади бомбард вбивают сваи, чтобы принимали на себя отдачу. Многие орудия казеннозарядные. К каждому прилагается по две-три каморы. Их набивают порохом и привинчивают или пристыковывают с помощью замка сзади к стволу или вставляют в прорезь в нем, расклинивая. С утра до вечера наша артиллерия ведет обстрел города. Порох и ядра им подвозят каждый день. Служба снабжения у герцога Бургундского работает на удивление хорошо. Ни разу не было задержек ни с провиантом, ни с фуражом. Лошадей мы держим рядом с поставленными ровными рядами
палатками. Второй вал защищает уже нас от вражеских войск, ежели придут. Поскольку рядом с городом местность идет на подъем, по приказу герцога вторая защитная линия отодвинута на один-два километра, на вершины холмов. На наиболее опасном направлении, северо-восточном, расположен укрепленный лагерь герцога, а на втором по опасности, восточном, перед широкой равниной, которая называется Вильским полем, сооружены редуты и выставлен отряд из двух тысяч пехотинцев, трехсот латников и пары десятков пушек и фальконетов.
        Моя рота в составе отряда Джакомо Галеотто, графа Кампобассо, расположилась напротив юго-западной стены, на самом спокойном месте, если, конечно, враг не зайдет нам в тыл. Как и большинство итальянцев, наш командир умел надувать щеки настолько правдоподобно, что ему верят, и надувать поверивших, рискуя по минимуму, а получая по максимуму. Делать нам пока что нечего, поэтому каждый день, как и во время стоянки под Лозанной, в течение часа-двух, Джакомо Галеотто, а чаще кто-нибудь из его заместителей, проводит с нами учения, отрабатывает слаженность действий. В каждой роте по двадцать пять «копий»: четыре эскадрес по шесть «копий» и двадцать пятое - командирское. Мы строимся в пять шеренг: в первой - латники или, как их теперь называют, жандармы, во второй - кутильеры, в последних трех - конные лучники. Атакует первая шеренга, остальные поддерживают ее. Отрабатываем атаку в плотном строю, повороты и развороты, разделение на роты, на эскадрес и соединение. Получается красиво, а посему производит впечатление на герцога Бургундского, который щедро платит за блестящую мишуру. Ему только непонятно, как
такое бравое и правильно организованное войско умудрилась три месяца назад проиграть швейцарской пехоте, набранной из крестьян. Бытует мнение, исходящее из шатра герцога, что швейцарские крестьяне воюют неправильно. По моему мнению, швейцарцы действуют неправильно потому, что воюют, в отличие от Карла Бургундского, ради победы, а не самого процесса, который должен быть опасным и красивым.
        Остальное время все свободные от караульной и разведывательной службы отдыхают, как умеют. Кстати, каждой роте придано по тридцать - не больше! - проституток. Именно проституток, которые обслуживают любого, кто заплатит. Женщину для личного пользования иметь запрещается, чтобы из-за них не было разборок. Я отдыхаю по-своему - каждый день купаюсь в озере и загораю. Погода стоит теплая, но вода все еще бодрящая. Кроме меня никто не отваживается залезть в нее глубже, чем по колено. И валятся голышом на солнце тоже никому в голову не приходит. Мне прощают эту слабость, потому что фехтую лучше всех и даже умею двумя мечами. Правда, не уважаю двуручный меч, который теперь стал очень моден. Хорошие доспехи можно расколошматить только таким мечом, да и то не с первого удара. Из-за шрама на животе у меня появилось прозвище Счастливчик. Можно считать, что латники нашей роты приняли меня в свои ряды, хотя сначала относились не то, чтобы настороженно, а держали дистанцию, как с чужаком.
        Людовик Одиннадцатый снабдил меня стеклянным флаконом темно-зеленого цвета, в котором бурая жидкость, по его словам, очень ядовитая. Не пробовал, поэтому верю на слово. Королю Франции очень хочется, чтобы отраву отведал герцог Бургундский, но я пока не нашел возможность угостить его. К поварам не поступишься. Вокруг шатров герцога, а их семнадцать - по четыре на каждой стороне квадрата и один в центре, днем и ночью два кольца охраны из английских лучников. Пропускают внутрь только избранных. Ночью охрана стреляет на любой шорох и без предупреждения. Несколько пьяных дураков погибли, выбрав в потемках неправильный курс к своей палатке. Английских лучников в нашей армии около тысячи. Получают, как кутильеры, за что их ненавидят не только кутильеры.
        Двенадцатого числа разведка донесла, что приближается Рене, герцог Лотарингский, сеньор Муртена, с Сигизмундом, герцогом Австрийским, и швейцарскими союзниками. Наша пехота после обеда пошла на штурм города. Видимо, герцог Карл надеялся захватить его до подхода Рене Лотарингского. Атаковали вяло и, встретив дружный отпор, быстро откатились за первый вал. Со стороны штурм выглядел немного комично. Когда сам участвуешь, так не кажется. Карл Бургундский наблюдал за штурмом со склона холма, сидя на массивном белом жеребце. Облачен в полный латный доспех, вороненый и украшенный орнаментом из позолоты. Говорят, миланской работы, стоит полторы тысячи золотых. Поверх доспеха, наверное, чтобы не сильно нагревался, надето черно-фиолетовое сюрко с белыми бургундскими крестами на груди и спине. На жеребце длинная фиолетовая попона с вышитыми золотом косыми крестами. Защитных доспехов на лошади нет. Их теперь не применяют. Во-первых, рыцарям почти все время приходится сражаться пешими, а верхом только гоняются за убегающим врагом, для чего доспехи не нужны, только мешать будут. Во-вторых, от огнестрельного
оружия эти доспехи не защищают. Герцога Бургундского сопровождали его гвардейцы - сотня конных английских лучников в черно-фиолетовых с белыми бургундскими крестами ливреях, у которых высокие стоячие воротники. Говорят, воротники сшиты из двенадцати слоев ткани, причем три пропитаны воском, чтобы держали форму. Каждый гвардеец получает, как латник, - пятнадцать золотых в месяц. Тоже повод для зависти и, как следствие, неприязни.
        На следующее утро мы построились для боя. Отряд графа Кампобассо находился в резерве, за артиллерийскими позициями. Мы должны были ударить во фланг наступающим или туда, куда прикажет герцог Бургундский. Прождали часов до четырех дня, пообедав прямо на позициях. Нам выдали по большому куску копченого окорока, полкаравая хлеба и примерно литр вина на человека. Поняв, что сражения не будет, отпустили отдыхать. История повторилась на второй и третий день. Начиная с четвертого, нам было приказано облачаться в доспехи и седлать лошадей, но находится в палатках или рядом. Было забавно смотреть, как облаченные в доспехи латники играют в триктрак или кости.
        В ночь на двадцать второе июня - памятный день для русских - шел проливной дождь. Закончился часам к десяти утра. Герцог Бургундский был уверен, что враг не захочет месить грязь, и разрешил нам отдыхать. День был пасмурный, поэтому я искупался по-быстрому в озере и пошел в палатку, чтобы написать ответ Жакотену Бурдишону. Я назначил его капитаном барка и поставил на линию Бордо-Саутгемптон, чтобы возил англичанам вино, французам зерно, овчины и шкуры, а мне деньги. Вчера я получил от него письмо с сообщением, что цены на вино растут в Бордо и падают в Саутгемптоне, а цены на зерно и шкуры растут в Саутгемптоне и падают в Бордо, и вопросом, не лучше ли цены в Лондоне? Если бы письмо прочитал посторонний человек, то решил бы, что я вложил деньги в бизнес английского купца. Шкипер получает процент от прибыли, поэтому и проявляет инициативу. Он не знает, где я нахожусь, передает и получает корреспонденцию через адмирала Жана де Монтобана. Тот тоже не знает, где я, но догадывается, что выполняю поручение короля, потому что отправляет мою почту через королевских курьеров. Я написал Жакотену Бурдишону,
чтобы не совался в Лондон. На подходе к устью Темзы кочующая, песчаная банка, на которой уже погибло и еще погибнет много судов. Я не был уверен, что шкипер достаточно опытен, чтобы разминуться с ней.
        Я уже собирался отнести письмо командиру обоза, который утром пойдет в Дижон, но услышал выстрелы из пушек и фальконетов. Стреляли не те, что стояли вокруг города, а те, что прикрывали подход к нашему лагерю с востока. Видимо, двадцать второго июня всем не терпится повоевать. Тревоги в нашем лагере еще не подняли. Наверное, ждали сообщение с редутов, прикрывающих подход по Вильскому полю. Я ждать не стал, приказал своим седлать лошадей и надевать доспехи. Может быть, напрасно, потому что стрельба быстро закончилась.
        - Видать, лотарингцы выслали разведку, чтобы прощупала наши позиции. Получила свое и удрала, - сказал командир роты Россо Малипьеро, который шел мимо моей палатки от шатра графа Кампобассо.
        - Распрягать лошадей? - спросил Лорен Алюэль.
        Получив аванс, он стал постоянным клиентом проституток, причем решил перепробовать всех, прикрепленных к нашему отряду. В его возрасте кажется, что все женщины разные. Даже если это так, ты всё равно со всеми одинаков.
        - Подождем немного, - решил я.
        Вражеская армия была примерно на треть больше нашей. Основное ее ядро составляли швейцарцы, у которых в активе победа над бургундами. Говорят, что наняты швейцарцы на деньги - и не малые! - французского короля. Я не сомневаюсь, что так оно и есть. И не сомневаюсь, что деньги они отработают, чтобы Людовик Одиннадцатый нанял их еще не раз. Наверняка все десять дней стояния неподалеку от нас изучали наши позиции, искали слабые места. На их месте я бы ударил именно сегодня, после дождя, когда их не ждут, когда у артиллеристов проблемы с быстро отсыревающим порохом. Артиллерия у герцога Бургундского, по меркам этой эпохи, превосходная, как в количественном, так и в качественном отношении. Говорят, он обожает огнестрельное оружие, считает, что за ним будущее. Я знаю, что он прав, но остальные так не думают. Аркебузы, которые называют ручницами, кульверинами и разными непристойными словами, пока что чаще пугают лошадей, чем убивают всадников. За такое издевательство над животными аркебузирам, попавшим в плен, частенько отрубают правую руку, чтобы не брали в нее всякую гадость. Кстати, швейцарцы в плен не
берут, даже ради выкупа, и сами в плен не сдаются. Они пока что, подобно спартанцам, искренне верят, что трусу незачем жить.
        Появление из леса квадратной колонны с длинными пиками, которые торчали во все стороны, были для всех нас полной неожиданностью. Швейцарцы называют такое построение баталией или ежом. В первых рядах идут под бой барабанов облаченные в тяжелые и прочные доспехи пикинеры, а за ними - алебардисты в легких доспехах. Первые давят на врага, вторые рубят алебардами провравшихся между пиками. В центре на коне едет командир и несут знамя. Баталия медленно и уверенно спускалась по склону к нашему лагерю. Атаковать их в конном строю было глупо, в пешем - не намного умнее. Никому не приходило в голову развернуть бомбарды, направленные на город, или хотя бы построить английских лучников и достойно встретить швейцарцев. Артиллеристы отдыхали, а английские лучники охраняли лагерь герцога Бургундского. Наш отряд находился в стороне от направления главного удара врага, так что в запасе у нас было минут двадцать-тридцать. В зависимости от стойкости остальных отрядов.
        Я не сомневался в том, что Джакомо Галеотто, граф Кампобассо, не бросится ценой своей жизни спасать Карла Бургундского, а мне и подавно было без разницы, кто победит в этом сражении, поэтому крикнул своим пехотинцам и слуге:
        - Срочно седлайте вьючных лошадей и грузите на них наши вещи!
        Палатку пришлось бросить, хотя можно было взять не только свою, но и чужие. К тому времени, когда мы собрали и погрузили на лошадей остальные наши вещи, в лагере уже не осталось никого. Отряд графа Кампобассо дружно удирал по дороге вдоль берега Муртенского озера в сторону Лозанны. Поскакали по дороге и мы. Следом за нами бежали артиллеристы и пехотинцы, осаждавшие город. За ними гнались осажденные, ударившие в тыл бургундам. Возле лагеря герцога Карла вроде бы кто-то еще сражался. Пожелаем им мужества, чтобы мы спели ускакать подальше.
        Впрочем, убегать далеко я не стал, потому что заметил слева невысокий холм, поросший лиственными деревьями и кустами. Перед ним дорога шла почти прямо метров сто, а потом огибала холм. Миновав его, я приказал своим людям спешиться и, ведя лошадей на поводу, подняться на холм. Конные лучники посмотрели на меня так, словно я сошел с ума.
        - Можете удирать, я вас не держу, - спокойно сказал им.
        Моя уверенность помогла им справиться со страхом. Коней мы расположили на дальнем склоне холма, а сами устроились на том, к которому вел прямой отрезок дороги. Аркебузир приготовил свое шумное и неточное приспособление, которое мой язык не поворачивался назвать оружием, арбалетчик - арбалет, лучники - луки, а я - и винтовку, и лук. Кутильер с моим копьем и пикинер должны были прикрывать нас, если враг прорвется через кусты.
        - Стрелять первым буду я и в того, кого сочту достойной добычей. Вы добиваете остальных. В лошадей не стрелять, они денег стоят, - предупредил я своих подчиненных, изображая жадного наемника. - Надеюсь, вам все равно, на ком поживиться?
        Молчание - знак согласия.
        Само собой, добыча меня интересовала мало. Я надеялся, что Карл, герцог Бургундский, если не погибнет в бою и не попадет в плен, поскачет по этой дороге. Один удачный выстрел из винтовки - и я получу больше, чем можно снять с сотни трупов отважных рыцарей. Бойцам моего копья знать это ни к чему, хотя Лорен Алюэль наверняка догадывается, зачем мы здесь. Он парень сметливый.
        Мимо холма группами и поодиночке скакали всадники и пробегали пехотинцы с косыми крестами бургундов на одежде. Нет ничего более похабного, чем удирающие солдаты. И более легкую добычу трудно найти. На дороге появились три английских лучника в плоских черных шляпах, напоминающих береты, красных стеганках до середины бедра, прошитых так, что образовались вертикальные валики, и черные шоссах, заправленных в низкие светло-коричневые сапоги. Из-за спин выглядывали длинные луки. Колчан со стрелами был только у одного. Лучники постоянно оглядывались. Значит, погоня близко, следовательно, герцога Бургундского можно не ждать. Обидно, досадно, но ладно!
        - Приготовились, - тихо приказал я своим бойцам.
        Метрах в пятидесяти от холма английских лучников догнали семь лотарингских латников, на разноцветные сюрко которых нашиты белые простые кресты. На скакавшем впереди на вороном боевом коне, очень крупном, который стоит сотню экю, если не больше, был полный готический доспех, так называемый «белый», то есть не покрытый краской или тканью, на остальных - кирасы, дополненные наручами и поножами. Я подождал, когда всадники расправятся с англичанами. Пусть мои бойцы порадуются. Не любили английских лучников в нашем войске. И не только за ночную стрельбу. Напившись, они вели себя очень непристойно. Хуже вели себя только пьяные немцы, которые получали не больше остальных, а потому подлежали прощению. Так будет и в будущем, хотя немцы в двадцать первом веке начнут получать больше англичан и прощения лишатся.
        Лотарингцы лихо посносили головы лучникам, после чего пришел их черед. Я выстрелил во всадника в белом доспехе. Я хотел проверить, пробьет ли его пуля со стальным сердечником? Проверял на пустом доспехе. С дистанции сто метров такая пуля прошивала насквозь. Может, с заполненным доспехом она поведет себя иначе?!
        От грохота выстрела черный жеребец встал на дыбы и сбросил всадника, поэтому я не понял, поразил его или нет. Перезаряжать винтовку времени не было, дальше стрелял из лука. Аркебузир ни в кого не попал, только испугал лошадей еще больше, они развернулись и понеслись в обратную сторону. Две без всадников. Еще одного завалил арбалетчик. Затем лучники свалили двоих, а я вогнал стрелу в спину третьему. Двое скрылись за поворотом дороги. Я подождал немного, чтобы узнать их дальнейшие планы. Видимо, возвращаться они не собирались.
        - Тома, беги по краю леса к повороту и веди там наблюдение. Будут скакать враги, кричи нам и сразу прячься в лесу, - приказал я своему слуге.
        Когда он встал на стреме, пикинер, Лорен и аркебузир спустились на дорогу, чтобы поймать лошадей и снять доспехи с убитых, в том числе и англичан. Дольше всего возились с белым доспехом. Слишком много на нем застежек и завязок, а снимали аккуратно, чтобы не испортить дорогой товар. К счастью, никто им не мешал. Видимо, уцелевшие предупредили своих, что впереди засада. Пуля пробила переднюю часть кирасы, поддоспешник, тело и сделало вмятину на задней части. Результат меня устроил. Даже если у герцога доспех потолще, моя пуля со стальным сердечником должна пробить и такой. Буду целиться в живот, чтобы даже несквозное ранение стало смертельным. Погрузив на трофейных лошадей трофейные доспехи и оружие, мы поскакали за удирающей, доблестной, бургундской армией.
        27
        Моё «копье» опять в бургундском лагере, в новой палатке на одной из идеально ровных «улиц». На этот раз мы неподалеку от местечка Ла-Ривьер, расположенного на склоне холма. В нем проживает всего сотен пять-шесть жителей. Защитные укрепления - вал с палисадом и надвратная башня, наполовину деревянная. От грозной армии остались одни ошметки. Кто-то погиб, кто-то подался домой или перешел на сторону победителей. Впрочем, «копий» всё еще много, тысяча сто, правда, многие не в полном составе. Моя рота сократилась примерно на четверть. Поскольку никто из нашего отряда не сражался под Муртеном, причиной сокращения было дезертирство или предательство. Я теперь ветеран, поглядываю свысока на новых наемников, которые стекаются к герцогу со всей Европы, потому что Карл Бургундский со всеми подписывает контракт на год и за три месяца дает авансом. Денег у него было много, и об этом знали все. Я тоже получил на свое «копье» сполна за путешествие от Лозанны до Муртена, а потом сюда, и аванс за следующие три месяца.
        То, что я приехал с трофеями, удивило командира моей роты.
        - Мы думали, ты отстал и попал в руки швейцарцам, - признался Россо Малипьеро. - А ты оказался шустрее нас всех!
        Еще больше поразило его то, что я продал «белый» доспех одному из заместителей графа Кампобассо. В нашей армии каждый бедный латник мечтает обзавестись таким доспехом, чтобы повысить свои шансы на выживание. Мои же шансы повышались способностью быстро смотаться с места преступления. Лощадей продал интенданту, а остальное - маркитанту, пожилому миланцу. В итоге сражение под Муртеном сделало мое «копье» богаче на почти восемь сотен дордрехтов, из которых я взял треть, а остальное разделил между бойцами согласно их окладу. Россо Малипьеро намекнул, что не помешало бы отдать треть графу Кампобассо и взамен, возможно, получить под свое командование роту, но для меня продвижение по службе было бы помехой, а деньги много места не занимают. Лорен Алюэль теперь стал постоянным клиентом проституток, немец-пикинер - маркитанта, торгующего вином, а Тома - покупал сахар, который был кусковой и сероватого цвета. Мой слуга потреблял его с хлебом. Грыз с таким хрустом, что лошади неподалеку от палатки испуганно вздрагивали. Провансальцы и генуэзцы были людьми степенными, деньги экономили. Они уверены, что на зиму
нас распустят. Трофейных денег и заработанных им должно было хватить на покупку приличного жилья или доходного дела у себя на родине.
        Оставшуюся часть лета и половину осени Карл, герцог Бургундский, занимался пополнением армии и изготовлением новой артиллерии. Битому неймется. Благодаря двум проигранным сражениям, он значительно увеличил артиллерийский парк своих врагов, а сам остался ни с чем. Сделал он и вывод из поражений - следующий свой удар направил в другую сторону, подальше от швейцарских земель. Шестого октября Нанси, столица герцогства Лотарингского, была отвоевана ее сеньором, герцогом Рене. Двадцать второго октября город осадила бургундская армия. Рене Лотарингский вынужден был отступить, потому что большая часть его армии, давно не получавшая жалованье, воевать отказалась, занялась мародерством - более доходным и менее рискованным делом.
        Стены и башни Нанси были изрядно подпорчены предыдущей осадой. Отремонтировать их не успели, только заделали пролом в стене, которую я обозначил западной. Планировка города была явно не в духе герцога Бургундского, отличалась нелюбовью к длинным прямым линиям, напоминала кривую цифру восемь. Только ров был почти идеальной овальной формы и шириной метров десять. Наша армия обложила Нанси со всех сторон. Соорудили вал, на котором установили новые бомбарды, и принялись разрушать то, что не удалось лотарингцам в предыдущую осаду. Гарнизон в городе был большой и опытный, поэтому герцог решил взять Нанси измором и обстрелами. Упрямство было второй отличительной чертой Карла Бургундского. Он, наверное, не знал поговорку, что бог любит троицу, а может, считал, что распространяется она только на швейцарцев.
        Джакомо Галеотто, граф Кампобассо, опять расположил свой отряд в наиболее безопасном месте - севернее города, а наш лагерь опять был реализацией любви герцога Карла к симметрии. Моя палатка теперь стояла неподалеку от командирской. Так распорядился Россо Малипьеро. Он уже не сомневался, что прозвище Счастливчик я получил не зря, и надеялся, что часть моей благодати снизойдет и на него. Мое «копье» теперь реже посылали в караулы и разъезды и никогда - сопровождать обозы. Последнее мероприятие не тяжелое, но приходилось проводить несколько дней в пути, ехать по раскисшим от дождей дорогам, ночевать в душных постоялых дворах, переполненных клопами, вшами и блохами. Да и можно было не попасть на разграбление Нанси. Карл Бургундский пообещал, что на три дня город будет в нашем распоряжении. Всех мужчин перебьем или утопим в реке, а женщин сделаем на три дня счастливыми.
        Видимо, жители Нанси узнали об этом, потому что сдаваться не собирались. По ночам они восстанавливали то, что наши бомбарды разрушали за день. Осада затягивалась. Среди солдат начались разговоры, что удача отвернулась от герцога Бургундского. С наступлением холодов участились случаи дезертирства. Если бы не своевременные выплаты жалованья, давно бы разбежалась вся армия.
        Первый снег выпал в начале декабря, но пролежал не долго. Зато в середине месяца навалило его от души, и таять этот снег не собирался. Посреди нашей палатки день и ночь чадила жаровня. Выдал ее интендант. Он же снабжал нас древесным углем, которого не хватало. Приходилось моим солдатам ходить в лес за дровами. Благо, находился он рядом.
        На Рождество грянул мороз градусов до десяти-двенадцати. Обстрел Нанси прекратился. Среди артиллеристов бытовало мнение, что в сильный мороз пушки взрываются. Поэтому праздновали мы в тишине. Сидели в палатке вокруг жаровни. Наш праздничный стол со столешницей из трех досок, положенной на две чурки, украшал гусь, купленный мною у маркитанта и испеченный на кухне герцога. Я таки нашел подход к одному из поваров Карла Бургундского. Правда, готовил он для охранников. Это был фламандец Симон Пикар (Пикардиец) двадцати трех лет от роду, пухлый, румянощекий и с белокурыми курчавыми волосами. Лицо было кукольное, как по красоте, так и по отсутствию интеллекта. Если бы не рост где-то метр семьдесят и не вес за центнер, Симона Пикара можно было бы принять за ангела. Зато над его душой явно поработал дьявол, вложив в нее непомерную алчность и чревоугодие. Я договорился с ним, что будет готовить и для меня. Мол, надоело мне питаться, чем попало. Заодно рассказывал ему, как много вкусного и красивого можно купить на три тысячи экю. Именно в такую сумму я решил оценить его участие в убийстве герцога
Бургундского. Симон Пикар слушал с удовольствием и постоянно задавал вопрос, где и как я собираюсь раздобыть такие деньги? Я пока не отвечал. Ждал, когда его переведут на обслуживание герцога. По моим прикидкам, это должно было случиться очень скоро. Чем сильнее становились морозы, тем больше людей сбегало из бургундской армии или увольнялось из-за обморожений.
        Третьего января разведка сообщила, что Рене, герцог Лотарингский, с большой армией расположился в деревне Сент-Николас дю Порт, которая находилась километрах в десяти к югу от Нанси. Гарнизон города, который уже начал налаживать контакт с нашим предводителем, чтобы договориться о сдаче, потому что сильно голодал и замерзал, не успев запастись дровами на зиму, сразу воспрял духом и позволил себе покричать грубости в адрес Карла Бургундского и его армии. На что герцог пообещал, что не просто убьет, а утопит горожан в реке. Однажды он уже так расправился с жителями другого города, поэтому ему сразу поверили и оскорблять перестали.
        На следующее утро герцог Бургундский, оставив под стенами города небольшой отряд, повел свою армию навстречу врагу. Он занял позицию у притока реки Мерц, берега которого были покрыты густым кустарником. Впереди поставил тридцать пушек, а за ними построил пехоту. Кавалерия должна была занять места на флангах. Так рассказал мне Россо Малипьеро, вернувшись от графа Кампобассо.
        - Снимайте палатки, пакуйте вещи, - приказал он и объяснил: - Возможно, ждать там придется несколько дней. Ездить туда-сюда некогда будет.
        Россо Малипьеро человек прямой, хитрить не умеет. По его лицу было видно, что что-то не договаривает. Я подумал, что собрать вещи он приказал, чтобы не потерять их, удирая после разгрома. За вчерашний день выяснилось, что вражеская армия раза в два больше нашей, причем половину ее составляли швейцарцы, которые уже заработали репутацию непобедимых и беспощадных бойцов. Эта новость увеличила дезертирство из бургундской армии на порядок.
        День выдался теплый. Температура была около ноля, судя по подтаявшему снегу. Мы построились в колонну и поехали, но не на юг, по дороге на Сент-Николас дю Порт, а по дороге, ведущей на запад. Шла она через лес. На опушке было много свежих пней и снег вытоптан. Сюда наши солдаты ходили за дровами. Я никак не мог понять, куда мы движемся? Собираемся спрятаться в лесу и оттуда внезапно напасть на врага? Слишком много здесь было лиственных деревьев, которые сейчас голые, поэтому большой отряд не спрячешь. Совершаем рейд в тыл врага? Но зачем тогда тащим с собой барахло?! Спрашивать у Россо Малипьеро не стал. Если бы он мог, то сказал бы уже.
        - Лорен, незаметно предупреди наших, чтобы были готовы отделиться от колонны, - тихо сказал я своему кутильеру.
        Выехав из леса, отряд повернул на юг. Вскоре пересекли мелкую речушку, берега которой поросли густыми кустами. Видимо, это тот самый приток Мерца. Я думал, мы повернем налево, к позиции герцога Бургундского, но отряд продолжал двигаться прямо. Солдаты начали негромко переговариваться. Никто не понимал, что происходит, куда мы едем. Попасть в плен к швейцарцам никто не хотел.
        Видимо, ропот достиг графа Кампобассо. Выехав на широкое поле, мы остановились. Джакомо Галеотто со свитой из трех десятков жандармов проехал по полю примерно к середине колонны, остановился и повернулся к ней. На графе было сразу два длинных толстых плаща темно-коричневого цвета и без косых бургундских крестов.
        - Друзья мои, я узнал, что король Франции объявил войну герцогу Бургундскому, - начал он.
        Это была явная ложь. Королю Франции незачем было посылать на герцога армию. Вместо солдат отлично воевали его деньги, на которые герцог Лотарингский и нанял швейцарцев.
        - Поскольку я - вассал Рене, короля Неаполитанского, а он сейчас - вассал короля Франции, то обязан сражаться с его врагом, то есть, герцогом Бургундским, - продолжил граф Кампобассо.
        Как вовремя он это вспомнил! Меня всегда забавляла дискретность памяти трусов и предателей.
        - Я принял решение перейти на сторону Рене, герцога Лотарингского. Кто верен мне, тот последует за мной. Остальные могут ехать, куда хотят. Возвращаться к Карлу Бургундскому не советую. Я не сомневаюсь, что он проиграет. Вы же не хотите погибнуть, друзья мои?! - произнес он в заключение тоном закадычного друга.
        - Нет! - дружно закричала его свита и кое-кто в колонне.
        Остальные молчали, обдумывая услышанное.
        Я тоже обдумывал. В том, что Карл Бургундский проиграет, я не сомневался. Оставалось решить, где мне лучше находится в тот момент, когда побежит его армия и наш герой впереди нее? Пожалуй, на стороне швейцарцев у меня будет больше шансов выполнить задание и остаться в живых. Глядишь, они не дадут герцогу убежать и сделают за меня грязную работу. Не получится у лотарингцев со швейцарцами, тогда вернусь в бургундскую армию и расскажу, как меня подставил коварный граф Кампобассо и как я остался верен контракту.
        Какие аргументы привели для себя другие - не знаю, но почти все последовали за Джакомо Галеотто, графом Кампобассо. Наверное, решающим было то, что Карл Бургундский выдал аванс за три месяца вперед, чтобы войска не разбегались, а теперь появился уважительный повод разбежаться вместе с деньгами. Лишь несколько «копий» развернулись и быстро поскакали в сторону речушки. То ли возвращались в бургундский лагерь, то ли просто удирали. За ними никто не погнался.
        С лотарингцами, видимо, было договорено, потому что нашу колонну встретил отряд из полусотни латников. Их командир коротко переговорил с графом Кампобассо и повел нас к своему лагерю. Я заметил, что наши соседи на ходу срывают с одежды бургундские кресты, и посоветовал то же самое сделать и своим бойцам.
        Лагерь бывших наших врагов был намного больше и состоял из трех частей. В большей стояли огромные шатры в пять линий, очень ровных, словно для того, чтобы порадовать глаз Карла Бургундского, в которых разместились швейцарцы. В двух поменьше, в таких же палатках и шатрах, как у бургундцев, но расставленных без всякой системы, - лотарингцы и немцы. Везде горели костры, на которых запекали мясо. Шкуры недавно убитых быков лежали высокими стопками на берегу реки. Свора охотничьих собак грызла свежие кости и таскала потроха, вываливая темную массу из желудков и кишок на розовый от крови снег. В этом лагере царила уверенность в победе.
        Нам указали место в стороне от всех, возле леса. Солдаты сразу отправились рубить ветки, лапник, чтобы подстелить под палатки и шатры. Я слез с коня, помахал ногами, разминаясь. Всё-таки я - не кочевник. Видимо, конституция таза у меня не такая, чтобы поводить жизнь на спине другого живого существа.
        На нас сперва не обратили особого внимания. Прибыл еще один отряд - и хорошо. Кто-то подошел к нам, спросил, кто такие и откуда? Поделился услышанным со сослуживцами. Весть о перебежчиках быстро разнеслась по армии. Я заметил, что в швейцарском лагере началось бурление. Когда долго воюешь, начинаешь быстро, по незначительным деталям понимать настроение в войсках. То, что происходило у швейцарцев, меня насторожило.
        - Не распаковывайте пока вещи, - приказал я своим бойцам. - Будьте готовы к быстрому отъезду.
        Они сразу поняли, что я имел в виду. Что бы ни говорили о наемниках, но свой кодекс чести у них был. Нам заплатил герцог Бургундский, а мы оказались на стороне его врагов. Во всем виноват, конечно, Джакомо Галеотто, граф Кампобассо, но все равно каждый чувствовал, что поступил не по совести. Если бы мы просто удрали, сославшись на морозы, - это одно, это в пределах кодекса наемников, которые не обязаны умирать в небоевых условиях, а вот то, что мы перебежали к врагу, собираясь воевать против того, кто нам заплатил, - это уже совершенно другое, подрыв основы контрактной службы. В таком случае надо быть готовым к тому, что с тобой поступят, как с предателем.
        Насторожились и в других «копьях». Суета с разбивкой лагеря сразу пошла на убыль. Солдаты стояли рядом со своими лошадьми и ждали, поглядывая в сторону лагеря герцога Лотарингского, куда с небольшой свитой ускакал граф Кампобассо. Не было его около часа. К тому времени многие швейцарцы уже облачились в доспехи и приготовили оружие. Они пока не выходили за пределы своего лагеря, но смотрели в нашу сторону внимательно и молча. Их молчаливость наводила нас на грустные мысли. Вернувшись, Джакомо Галеотто собрал командиров рот, что-то обсудил с ними, не слезая с коня, после чего первым поехал по той дороге, по которой мы прибыли. Когда граф Кампобассо проезжал мимо, я заметил на его лице мефистофельскую ухмылку и подумал, что мы сейчас вернемся к герцогу Бургундскому и расскажем ему, что хитрым образом провели разведку сил противника.
        Реальность оказалась прозаичнее.
        - Швейцарцы настояли, чтобы мы убирались к чертовой матери! Не хотят идти в бой вместе с предателями! - с нотками самобичевания рассказал мне командир роты Россо Малипьеро. Не все итальянцы - кампобассы. - Поедем в замок Конде. Он возле переправы через какую-то реку. Граф уверен, что остатки бургундской армии побегут туда. Неплохо поживимся.
        Убить и ограбить разбитого в сражении работодателя - это уже в рамках кодекса чести, я бы даже сказал, что это святая обязанность честного наемника. Мол, если взялся командовать, то воюй хорошо или обижайся на себя, а мы должны или погибнуть, или вернуться домой богатыми. Второе предпочтительней.
        - Поедем последними, - тихо сказал я бойцам своего «копья».
        В бургундскую армию возвращаться уже поздно. Там нас, скорее всего, примут за шпионов. Сидеть с графом Кампобассо в замке тоже не резон. Если Карл Бургундский действительно побежит в ту сторону, они его не упустят. Джакомо Галеотто живой герцог не нужен, потому что выкупится из плена и обязательно отомстит. Но побежать может и в другую сторону, где неплохо было бы оказаться мне.
        Наш отряд проехал по краю леса, потом по лесной дороге и на перекрестке, на котором мы утром повернули налево, опять повернул налево и поехал от бургундского лагеря. Я придержал своего коня, чтобы отстать, как можно больше. Скорее всего, всем по барабану, поеду я с ними или нет. Никто за нами гнаться не будет. Когда хвост отряда скрылся в лесу за поворотом, я продолжил путь прямо. Эта дорога проходила мимо Нанси, на расстоянии несколько километров от него. Была она Уже той, что шла вдоль реки Мерц, и не такой наезженной. Видимо, соединяла деревни с городом. Мы добрались по ней до узкой речушки или широкого ручья. У берегов образовался тонкий ледок, который со звонким треском ломался под копытами лошадей. Середина была чиста. Вода там казалась необычно темной и глубокой, хотя лошадям было всего по колено. Дальний берег медленно поднимался вверх. Возле речушки росли покрытые белым снегом кусты, за которыми, метрах в тридцати от воды, шли невысокие лиственные деревья с черными кривыми ветками и несколько лохматых елок.
        - Здесь и остановимся, - сказал я своим бойцам.
        Никто не возражал. Им уже ясно, что дороги назад нет, а уехать домой, не прихватив добычи, не по-наемничьи. Они доверяли мне, считая таким же охотником за добычей, как и сами. В прошлый раз неплохо поживились. Даст бог, и в этот раз что-нибудь захватим.
        Мы проехали вперед, а потом свернули с дороги вправо, углубились в лес метров на сто, до ложбины, в которой и остановились. Лорен Алюэль и Тома принялись устанавливать палатку. Арбалетчика я послал замести наши следы. Лучники, аркебузир и пикинер пошли со мной к речушке. На краю леса я заставил их сооружать снежную стенку. Они катали комы из мокроватого, липкого и тяжелого снега и устанавливали их между деревьями. Стенка нужна была не для защиты, а для маскировки. Сложили ее высотой до уровня груди лучников, чтобы им удобно было стрелять. Для меня и аркебузира сделали бойницы. Спереди в нее натыкали еловых веток. Внимательный глаз, наверное, заметит, что здесь что-то не так, но не думаю, что удирающие будут пристально вглядываться.
        Мы накормили лошадей овсом из моих припасов, поужинали копченым окороком, купленным вчера у маркитанта. Зарядив жаровню тлеющими углями, поставили ее з палатке возле выхода, а сами набились в нее и улеглись одетыми и прижавшись друг к другу, как привыкли в последнее время. Караульного я выставлять не стал. Возле палатки привязаны наши лошади. Они лучше любой собаки почуют приближение человека и начнут фыркать или ржать. Спим мы чутко. На войне восстанавливаются многие инстинкты, приглушенные так называемой культурой. Ночь была тихая. Где-то вдали выли волки, и наши лошади испуганно всхрапывали.
        - Чуют смерть, - произнес арбалетчик, питающий склонность к мистике, как и большинство людей этой эпохи. - Завтра будет сражение.
        Если бы волки не выли, сражение все равно бы случилось. Герцогу Лотарингскому надо как можно скорее использовать наемников, пока деньги не закончились. Да и у швейцарцев, наверное, руки чешутся от желания в третий раз надрать задницу герцогу Бургундскому и набить карманы трофеями. Говорят, они после первой победы, не имея представления о ценности вещей, потому что в своих горных деревнях таких не видели, продавали за гроши то, что стоило целое состояние. Бриллиант герцога, самый крупный из тех, которые были у западноевропейских владык, равный по цене небольшому графству, был продан всего за один золотой флорин. Иногда судьба преподносит нам подарки такие большие, что мы не можем разглядеть их ценность.
        28
        Под утро задул ветер. Сквозь сон я слышал, как хлопали по холсту палатки концы завязок, а над ней со стеклянным звоном сталкивались ветки деревьев. Проснувшись, долго лежал с закрытыми глазами. Вылезать из-под одеяла не хотелось. Мои бойцы тоже проснулись. Они знали, что я не сплю, ждали мой приказ, который выгонит их из вонючей, но теплой, палатки на холодный ветер. Я не спешил. Наш будильник - бургундская артиллерия - еще не подал сигнал.
        Первым полез на четвереньках Тома. Он лежал ближе всех к чадящей жаровне и выходу.
        - Снег идет! - воскликнул он радостно, высунув голову наружу.
        Снег - это и хорошо, и плохо. Он заметет наши следы и присыплет стенку, замаскирует ее, но и отложит сражение, потому что рыцари в такую погоду не воюют.
        Вслед за слугой полез кутильер, а потом и все остальные. Я выбрался последним, когда в снегу возле палатки было уже восемь желтых скважин, пробитых горячими струями. Добавив к ним еще одну, разделся по пояс и обтерся снегом. Эта процедура вгоняла в тоску западноевропейцев, что в двенадцатом веке, что в пятнадцатом, что в двадцать первом. Наблюдая за мной, они кривились так, будто им за пазуху сыплют снег. Это при том, что мороз был слабенький, градусов пять всего. Западноевропейцам трудно понять такое утонченное удовольствие. Приятнее только упасть в снег, выскочив из парной, когда кажется, что он шкварчит под твоим телом, как на раскаленной сковородке. Обтирание снегом придает такой заряд бодрости, что можно смело садиться завтракать.
        Тома отрезал нам по куску копченого окорока и ломтю хлеба, налил по полкружки вина. Обычно солдаты разбавляют вино водой, чтобы было больше, но ждать, когда разгорится костер и растопится в котелке снег, никто не захотел. Ели молча и торопливо, словно боялись опоздать. Потом я пошел с двумя лучниками к сооруженной нами стенке, а остальным приказал разгребать снег на склонах ложбины в поисках сухой травы для лошадей, которые копытить не научены. Неизвестно, сколько нам еще придется здесь ждать, а овса осталось мало.
        Наверху ветер был сильнее. Он швырял в нас сухой колючий снег. Такое впечатление, что я в России, а не во Франции. Нашу стенку присыпало основательно. Теперь уже даже очень внимательный взгляд не отличит ее от соседних бугров. Я приказал расчистить подходы к ней, чтобы завтра или послезавтра меньше работы было.
        Лучники принялись отгребать снег своими щитами, а я уже собрался вернуться к палатке, когда услышал приглушенный рокот бомбард. Видимо, в отличие от рыцарей, для швейцарцев погода оказалась в самый раз. У них в горах такая зимой считается очень хорошей. Да и метель позволит им подойти незамеченными к врагу и создаст проблемы бургундским артиллеристам. Следующий залп прогрохотал минут через тридцать. Был он пожиже. Третий оказался совсем слабым.
        Я оставил у стенки одного лучника следить за дорогой, а со вторым пошел в палатке. Там уже все были облачены в доспехи и готовы к бою. Тома помог мне экипироваться и остался присматривать за костром, на котором в большом медном котле с закопченными боками варилась мешанина из гороха и порезанного кусочками копченого окорока, и лошадьми со спутанными передними ногами, которые жадно щипали сухие серо-желтые былинки на расчищенных от снега склонах ложбины.
        Первые всадники, около полусотни, появились у речушки часа через два. Они были из отряда, оставленного осаждать Нанси. Обломав с громким хрустом лед, пересекли речушку и поскакали дальше, оставив на дороге широкую полосу следов. Примерно через четверть часа пронеслась вторая группа, десятка полтора. Мы бы с ними легко справились. Мои бойцы поглядывали на меня, ожидая приказ. Не дождались. Мне нужна добыча покрупнее.
        Ждать ее пришлось еще с час. Я узнал Карла, герцога Бургундского, по доспеху, покрытому черным лаком. Забрало шлема-армэ было поднято, но лицо просматривалось плохо. Поверх доспеха была шуба из соболей, накинутая на плечи. Конь под ним тот же, массивный, белой масти. Сопровождали его лучники в фиолетовых ливреях со стоячими воротниками. Поверх ливрей надеты шерстяные черные плащи без капюшонов. Наверное, чтобы не мяли воротники - особую гордость. Было лучников всего человек двадцать. Они держались позади герцога Бургундского.
        С дистанции метров сорок я попал ему точно в лицо. Испугавшись выстрела, белый жеребец шарахнулся влево, а после выстрела моего аркебузира рванул вверх по склону. Примерно на середине склона всадник выпал из седла. Шлем слетел с головы, застрял в снегу, напоминая горшок. Рядом с ним упал лучник, который хотел помочь своему господину. Стрела вошла спереди в открытую шею, пронзила ее и стоячий воротник, отогнув его назад. Дальше по склону никто не прорвался. С такого близкого расстояния наши стрелы и болты легко пробивали доспехи, которые были на лучниках. Они не сопротивлялись. Может быть, после смерти герцога их жизнь теряла смысл? Такой красивой, как раньше, она уж точно не будет. Только один успел развернуться и ускакать, увозя воткнувшуюся в спину стрелу.
        - Оставайтесь здесь. Если что, прикроете, - приказал я трем своим лучникам, а с остальными бойцами вышел на дорогу, чтобы собрать трофеи.
        Первым делом поймали белого жеребца. Он горячился, норовил укусить. Как только я сел в седло и уверенно натянул повод, сразу успокоился. Приблизившись к телу своего бывшего хозяина, недовольно всхрапнул, но, повинуясь моим командам, остался на месте. Я впервые видел Карла Бургундского так близко. Темные волосы средней длины, немного волнистые. Узкое лицо с карими глазами, которые смотрели в серое небо, и ровным носом. Тонкая верхняя губа и потолще нижняя. Бледные щеки и подбородок покрыты темной щетиной, на которую присели мелкие белые снежинки. Пуля попала возле носа, справа, и пробила не только голову, но и заднюю стенку шлема. Крови вытекло мало.
        На этот раз мои бойцы справились с доспехом быстрее. Сняли и обувь, и всю одежду, обнажив мускулистое тело с волосатой грудью и ногами. Соболиную шубу, золотую цепочку с крестиком, в центре которого был алмаз, и золотой перстень-печатку отдали мне. Перстень представлял собой камею с гербом Бургундии - лилиями и шагающими львами - и вырезанными агнцем и огнивом - эмблемой бургундского ордена Золотого Руна.
        - Оттащите тело в реку, - приказал я.
        Что и сделали арбалетчик и пикинер. Дотащив тело до воды, первый разрубил ему голову ударом фальшиона, а второй несколько раз проткнул тело пикой. Подозреваю, что сделали это, чтобы отомстить за перенесенные унижения от других знатных господ.
        На убитых лучниках оставили рубахи. Уж больно грязные. Подозреваю, что не меняли рубахи все время осады. Остальную одежду и обувь вместе с оружием завязывали в плащи и прикрепляли к седлам. За три захода отвели лошадей в лес, где к нам присоединились лучники, после того, как замели ветками следы. Я оставил их наверху у ложбины в дозоре.
        Гороховая каша с кусочками окорока была готова. Вроде бы незамысловатая пища, а с дымком пошла на ура. Мои бойцы наминали ее за обе щеки, обмениваясь скабрёзными шуточками. Посмеивались над пикинером, описывая, что сейчас вытворяют с его женой любовники, которых не меньше дюжины. Делают это уже несколько месяцев, но он все еще относится к этим выдумкам серьезно, причем сердится не на рассказчиков, а на жену, обещая поотрывать ей все выступающие части тела.
        Весь день по дороге удирали и догоняли. Мы больше не трогали ни тех, ни других. Того, что взяли, хватит моим бойцам, чтобы начать новую жизнь, тихую и сытую. Если сумеют. Кто попробовал войну, тому кажется, что в мирной жизни прозябаешь.
        29
        По слухам, которые ходили в бургундском лагере, Людовик, король Франции, находился в Жуанвиле. Он старался быть поближе к месту боевых действий своего родственника, ныне покойного. К ночи метель затихла, и поутру мы двинулись в путь. Выдавали себя за сторонников герцога Лотарингского. Богатые трофеи подтверждали наши слова. На третий день мы были под стенами Жуанвиля - небольшого французского города, обнесенного низкой стеной со старыми, прямоугольными башнями. Там нас встретил патруль из пяти жандармов. У командира были шикарные черные густые усы с загнутыми кверху концами, что в эту эпоху, когда предпочитали бородатые или бритые лица, было редкостью. Он поднял руку, предлагая остановиться. Обычно «копье» не вызывает у жандармов желание удовлетворять любопытство. Видимо, привлекли внимание наши трофеи.
        - Откуда едете? - спросил командир жандармов.
        - Нанси, - ответил я.
        - На чьей стороне воевали? - задал он второй вопрос.
        - На своей, - дал я второй ответ и сам спросил: - Король здесь?
        - Уехал позавчера, сразу, как узнал о поражении бургундов, - ответил командир жандармов, пригладив согнутым указательным пальцем правой руки сначала левый ус, а потом правый.
        - Куда? - поинтересовался я.
        - Кто его знает?! - честно ответил он. - В сторону Труа, а куда дальше - нам знать не положено.
        - Проводи меня к сенешалю, - потребовал я. - Выполняю королевский указ.
        Бальсарен де Трес, сенешаль Жуанвиля, - пожилой и скользкий тип из тех, что ошиваются в обозе, а потом взахлеб рассказывают о своих героических подвигах, - жил в двухэтажном каменном доме, расположенном между ратушей, которая была немного ниже, и храмом, который, само собой, был намного выше. Строить дома выше главной городской церкви пока не положено. Принял он меня в небольшой и жарко натопленной комнате на втором этаже, в присутствии двух солдат в кольчугах и с короткими мечами на поясе. Четыре человека - это было многовато для такой маленькой комнаты. Моя сабля и кинжал остались на первом этаже, где сидели в такой же маленькой, но душной и полутемной комнате еще четверо солдат. Стул с высокой спинкой, на которой висел темно-синий плащ, подшитый кроличьим мехом, был в комнате один и сидел на нем хозяин. Располагался стул рядом с небольшим камином, в котором горели сосновые дрова, источавшие тягучий аромат подгоревшей смолы. На каминной полке стояли бронзовый двурогий подсвечник с двумя огарками и, вроде бы, гипсовая, разрисованная фигурка рыцаря, который положил руки на рукояти меча, упертого
острием в подставку. Будь рыцарь из золота, принял бы за голливудского Оскара, но здесь пока не знают такой осквернитель прошлого, настоящего и будущего, как кинематограф. С другой стороны камина стояли козлы небольшого стола, а столешница была прислонена к стене. Судя по размеру столешницы, сенешаль предпочитал питаться в гордом одиночестве.
        Поздоровавшись и представившись, я сказал ему:
        - Надо срочно отправить кое-что королю.
        - Я не могу использовать королевских курьеров для переправки чего бы то ни было, кроме королевских документов, - медленно, будто говорит с тупым, произнес Бальсарен де Трес.
        - Выполняю личное поручение короля, - проинформировал я сенешаля.
        - Есть у тебя какой-нибудь документ, подтверждающий это? - спросил он.
        - Конечно, нет, - ответил я. - Как ты думаешь, что бы сделали со мной бургунды, если бы нашли такой документ?!
        - Ничем не могу помочь. У меня приказ короля, - медленно процедил Бальсарен де Трес.
        Я знал, что только страх сбивает спесь с таких типов, поэтому пригрозил:
        - Если король в ближайшее время не получит мое послание, всю оставшуюся жизнь, довольно короткую, ты будешь сопровождать его, сидя в клетке!
        Эти клетки своей непривычностью и изощренной жестокостью наводили ужас на королевских чиновников. К отрубанию головы или повешенью они относились более спокойно. Бальсарен де Трес не был исключением.
        - Зачем мне грозить?! - произнес он с напускным возмущением. - Если послание действительно очень важное, так и быть, отправлю курьера. Что надо отослать?
        Я дал ему перстень герцога Бургундского, завязанный в клок фиолетовой материи, оторванной от ливреи одного из его охранников.
        - А письмо? - спросил сенешаль.
        - В нем нет необходимости, король и так всё поймет, - ответил я. - Никто не должен видеть, что здесь завернуто.
        - Я положу его в ларец и опечатаю, - пообещал Бальсарен де Трес и потребовал: - Будет лучше, если до получения ответа ты останешься в городе. Возле Северных ворот хороший постоялый двор.
        - Не возражаю, - молвил я.
        Нам все равно надо было продать трофеи. Передвигаться с табуном навьюченных лошадей было утомительно. Мы оценили добытое, после чего поделили. Себе я оставил белого жеребца, доспех и оружие герцога Бургундского, чтобы показать их королю Людовику, как еще одно доказательство смерти его заклятого родственника. О поражении бургундов здесь уже знали, но о том, где герцог, что с ним, никто понятия не имел. Видимо, тело еще не нашли или не опознали. Бойцы моего копья продали здесь только доставшуюся им одежду и оружие и самых плохих лошадей. На хороших в Жуанвиле не нашлось щедрых покупателей. Я не жадничал, поэтому быстро избавился от всего лишнего, продав и доли Лорена Алюэля и Тома. Кутильеру разрешил оставить одну лошадь. Он хочет подарить ее матери. Говорит, его мать, выросшая в благородной семье, любит ездить верхом. Что ж, пусть ездит. У вдовы тоже должны быть маленькие радости.
        Ответ пришел через два дня. Бальсарен де Трес лично приехал на постоялый двор, чтобы сообщить об этом, потому что в присланной подорожной было указано, что все королевские подданные обязаны оказывать мне любую помощь, способствовать выполнению королевского поручения.
        - Король едет в Тур, приказывает и вам следовать туда. Я выделю охрану, чтобы проводили вас до Труа, - любезно предложил сенешаль.
        Я не стал отказываться. На дорогах сейчас спокойнее, чем лет сто назад, но еще пошаливали.
        В Орлеане я расстался со своими лучниками, арбалетчиком, аркебузиром и пикинером. Они мне больше не нужны. Дождутся здесь попутный караван и поедут домой или куда хотят. Предложил им держать язык за зубами о своей причастности к смерти герцога Бургундского. О ней уже знали. Хищники обгрызли голову герцога, которая торчала из воды, так что опознать Карда Бургундского смог только его личный врач по старым шрамам на теле. Кто-то запустил версию, что убили герцога Бургундского его английские охранники. В подлых поступках всегда виноваты иностранцы. В данном случае так и было, хотя обвинили не тех.
        В Туре я по привычке остановился у Рыжего Шарля, поскольку Долговязый Шарль перед Рождеством отмучился. Впрочем, заправляла Розали, а муж выполнял ее поручения. Под глазом у него был огромный синяк. Судя по размеру, синяк - дело нежной женской руки, вооруженной тяжелым предметом. На мой вопрос, за что его так любит жена, Рыжий Шарль промычал что-то невразумительное и сразу ушел во двор. У Розали я спрашивать не стал, потому что не собирался часа три выслушивать жалобы на мужа. Быстрее ни одна жена не расскажет. Они ведут бухгалтерскую книгу семейной жизни, приписывая все добрые дела себе, а все плохие - мужу. В итоге приход и расход равны. Если нет, то тот, у кого меньше, уйдет.
        Отпустив утром кутильера Лорена Алюэля к матери, я вместе с Тома поехал в Плесси. Слуга вел на поводу трофейного белого жеребца, нагруженного доспехом, покрытым черным лаком. День выдался солнечный, теплый. Воздух пах холодной свежестью. В носу свербело, из-за чего постоянно хотелось чихать, но только хотелось. С крыш капало. На улицах была каша из мокрого снега. Горожане ходили, привязав к обуви деревянные платформы.
        В Плесси меня встретил Жан Дайон, сеньор дю Люд. Вид у него был унылый, не по погоде.
        - Король на охоте, волков травит, - порадовал он меня. - Когда вернется - не знает никто.
        - Охота - более опасное мероприятие для королей, чем даже война, - похвастался я знанием истории. - Но на чужом опыте учиться не желают.
        - Что ты имеешь в виду? - спросил настороженно Жан Дайон.
        - Что на месте короля нашел бы развлечение не такое опаснее, - ответил я.
        - Я тоже советовал ему больше времени птицам уделять. С ними спокойнее, - сказал сеньор дю Люд. - Третьего дня его рыси разломали клетку и сожрали попугая говорящего. Король очень расстроился и заказал, чтобы привезли новых попугаев, сразу трех.
        - Если их посадить в одну клетку, то говорить не будут, - предупредил я.
        - Почему? - не поверил он.
        - Потому что им будет с кем говорить на родном языке, не надо учить иностранный, - ответил я.
        - Обязательно скажу королю! - радостно произнес Жан Дайон.
        Ему, наверное, позарез нужен был повод напомнить Людовику Одиннадцатому о себе.
        - Думаю, король и сам это знает, - сказал я.
        В отличие от тебя, деревенского парня, он вырос во дворце, где попугаи - не в диковинку.
        Жан Дайон, сеньор дю Люд, наверное, понял, что именно я не договорил, и сменил тему разговора:
        - Что это за конь и доспехи?
        - Они принадлежали одному знакомому короля, - ответил я. - Он хотел на них посмотреть.
        - Случайно не…? - он запнулся и посмотрел на меня со смесью восхищения и страха.
        Они тут считают всех правителей, даже вражеских, помазанниками божьими, поднять на которых руку - что на самого бога. Мне, атеисту, не дано их понять.
        - Продай мне и коня, и доспехи, - попросил Жан Дайон.
        - Если король не захочет забрать их себе, то почему нет?! - произнес я. - Триста экю - и они твои.
        - Согласен! - не торгуясь, что было странно, сказал он.
        Наверное, из фетишистов, которые в будущем будет покупать на аукционах за бешенные деньги ношеные вещи знаменитостей.
        - Оставь мне коня и доспехи. Я сам покажу их королю и уговорю уступить мне, - предложил сеньор дю Люд. - Если он согласится, отдам тебе деньги.
        Так понимаю, ему позарез нужен повод напомнить королю о себе. Тиран не может без холуев, но и холуям жизнь не в радость без тирана.
        - Хорошо, - согласился я.
        Во-первых, если бы король забрал коня и доспехи, то я не получил бы за них ничего, вошли бы в плату за выполнение задания. Во-вторых, не надо будет водить коня туда-сюда. В-третьих, сэкономлю на корме для коня и оплате места в конюшне. Живя среди французов, и сам становлюсь мелочным.
        - Когда король вернется, дай мне знать, - попросил я на прощанье. - Я остановился у Рыжего Шарля.
        - Передавай привет Розали! - игриво произнес Жан Дайон, сеньор дю Люд.
        У меня закралось подозрение, что половина турских мужчин приходятся мне молочными братьями, потому что сосали ту же сиську.
        30
        Король вернулся с охоты через два дня. За мной приехали жандармы в количестве десяти человек плюс красномордый командир, мой старый знакомый. Судя по эскорту, я становлюсь важной персоной. Еще пару герцогов завалю - и за мной будут присылать роту. Я как раз заканчивал обедать. Угостил и капитана вином. Оно было куплено мною у виноторговца вместе с тарой - пятиведерной бочкой. Не допью здесь, заберу в Онфлер.
        Со вчерашнего вечера ударили морозы. По российским меркам - так, ничего серьезного, но для местных были проблемой. Из всех труб валил густой дым. Дороги обледенели. Даже подкованные копыта иногда соскальзывали, поэтому ехали мы медленно.
        Меня сразу провели к королю. В кабинете вместо Филиппа Коммина холуйничал Жан Дайон, сеньор дю Люд. Одет он был в новенький гаун из темно-красной тонкой шерстяной ткани, вышитой золотыми узорами в виде кленовых листьев. Гаун был слишком узок, поэтому в движениях Жана Дайона была некоторая механичность, словно он неудачно пытался изобразить робота. Пустая клетка с погнутыми прутьями стояла в углу. В другом углу стоял на коленях Людовик Одиннадцатый. Молился он, не снимая шапки с узкими полями и высокой тульей, украшенной образками. Мой приход не оторвал его от столь приятного мероприятия. Я не мог понять, зачем эта клоунада? Моя преданность ему базируется не на религиозных заблуждениях.
        - Как умер герцог Бургундский? - спросил меня Жан Дайон, сеньор дю Люд.
        Так понимаю, он выполняет записанную в блок памяти программу. Ответы слушать будет король.
        - Пуля попала ему в лицо и прошла навылет, - ответил я. - На шлеме сзади осталась вмятина с дыркой.
        - Ему разрубили голову алебардой и покололи пиками, - возразил Жан Дайон.
        - Не алебардой, а фальшионом. Уже мертвому, - уточнил я, говоря в спину Людовику Одиннадцатому, плечи которого напряглись. - Солдаты не удержались.
        - А может, ты нашел его мертвым? - с ехидцей в голосе спросил сеньор дю Люд.
        - Может быть, - произнес я, стараясь быть спокойным. - Это что-нибудь меняет?
        - Сумму оплаты, - ответил он, продолжая ухмыляться.
        Его ухмылка не понравилась мне. Как и молчание короля. Я умею слышать молчание. Королевское бормотало немного нараспев, словно молилось, но несло что-то агрессивное.
        - Я не настаиваю на оплате. Будем считать, что не выполнил задание, - сказал я.
        - Получишь сполна, - тихо молвил король и приказал своему новому старому секретарю: - Проводи его.
        Выйдя из кабинета, я облегченно вздохнул. Из-за чего-то, пока неизвестного, отношение ко мне сильно изменилось, но, кажется, пронесло. Надо срочно прорываться в Онфлер, к барку, и искать менее агрессивного и более предсказуемого правителя.
        Когда мы спускались по лестнице на первый этаж, в караульную комнату, в которой я оставил пояс с кинжалом, спросил королевского секретаря:
        - Что с конем и доспехами?
        - Королю они не нужны, - ответил Жан Дайон.
        - Когда получу за них деньги? - поинтересовался я.
        - Вместе с королевской платой, - ответил он и кивнул командиру жандармов, который вместе с десятком подчиненных находился в караульной комнате.
        Они действовали быстро: двое завернули мне руки за спину, еще один быстро связал их колючей пеньковой веревкой, затянув ее очень сильно. Остальные подстраховывали, вытянув из ножен короткие мечи. Меня не обыскивали. Кошель с деньгами не забрали. Значит, не все еще решено.
        - За что?! - удивленно воскликнул я.
        Жан Дайон, пряча от меня бегающие глаза, ответил:
        - Ты обманул короля.
        Он врал и понимал, что я догадываюсь об этом. Муки совести, если она была у него с тех пор, как совершил первую подлость, сразу сменились наигранной бравадой.
        - Ты слишком много захотел, чужеземец! - с вызовом произнес сеньор дю Люд и приказал жандармам: - Отвезите его в городскую тюрьму!
        Хорошо, что не в клетку. Не хотелось оказаться в роли говорящего попугая.
        Меня вывели на улицу, помогли забраться в телегу, выстеленную старой, измочаленной и грязной соломой. Тома стоял посреди двора, держа на поводу наших лошадей, и с приоткрытым ртом смотрел на меня.
        - Забери мой кинжал и поезжай за нами до трактира. Там дождешься Лорена и скажешь ему, чтобы пришел ко мне в городскую тюрьму с двумя одеялами, едой и вином, - приказал я слуге.
        В тюрьмах в эту эпоху не кормят. Или покупаешь сам, или ждешь, когда какая-нибудь добрая душа пожертвует заключенным еду. Как ни странно, таких добрых было немало, но обычно они приносили только хлеб. Считалось, что на хлебе и воде быстрее приходишь к раскаянию.
        Со связанными руками было тяжело удерживать равновесие в тряской телеге, поэтому я лег на бок. Перед моими глазами был борт телеги, изготовленный из досок, которые потемнели от времени. Я почему-то вспомнил, как школьником во время экскурсии в Ясную Поляну выкарябал ржавым гвоздем свое имя на такой же темной доске, но колодца, который был среди голых деревьев вдали от господского дома. Был конец марта, и между деревьями еще лежал грязный снег. Место располагало к писанию и увековечиванию своего имени.
        Тюрьма находилась в пятиугольной башне, к которой было пристроено каменное двухэтажное караульное помещение. Меня высадили из телеги и завели на первый этаж, где у камина за столом играли в кости трое - пожилой грузный мужчина с короткой шеей и густой бородой, которая, как казалось, начиналась на шее; худой и длинный, лет тридцати пяти, с плохо выбритым лицом, похожим на зубило, на голове которого была шапка-колпак, натянутая почти до бровей и закрывающая волосы и уши; и кучерявый брюнет с многодневной щетиной на круглом лице с яркими сочными губами. Пожилой сразу поднялся. На нем была грязная рубаха и кожаный жакет на завязках, сально поблескивающий. На широком поясе с медной застежкой висела связка больших ключей. На каждый ушло не меньше железа, чем на амбарный замок. Припадая на правую ногу, пожилой мужчина выбрался из-за стола, подошел ко мне, окинул внимательным взглядом.
        - Наверх? - спросил он, обращаясь к командиру жандармов и обдав меня такой вонью изо рта, будто недавно сожрал падаль.
        - Угадал, Эмбер! - произнес красномордый командир с таким восхищением, точно начальник тюрьмы проявил незаурядные умственные способности.
        Хотя, смотря с кем сравнивать.
        - Пойдем, - сказал мне Эмбер тоном доброго дядюшки, дождавшегося в гости любимого племянника.
        Наверх вела узкая деревянная лестница, но подтолкнули меня к двери, которая располагалась напротив входной. Она была толстой, дубовой, оббитой железными полосами. Мы оказались в темном коридоре, заполненном густым запахом мочи, как арки одесских дворов рядом с пивбарами. По каменной лестнице без перил поднялись на второй этаж. Там было светлее, благодаря бойнице, закрытой промасленным листом бумаги. Узкий проход вел между двумя камерами к третьей. Внутренние стены сложены из кирпича. Двери из толстых железных прутьев, между которыми свободно пройдет рука, и с висящими снаружи большими замками. Камеры справа и по центру пусты, а в левой стоял у двери, схватившись за прутья руками, рослый блондин, начавший обрастать бородой, явно благородный по рождению, но одетый, как подмастерье, в мятые и грязные рубаху и штаны из полотна и кожаный дублет с высоким воротником и ослабленной шнуровкой.
        - Привел тебе соседа, Реньо Фюллолю! - весело сообщил ему Эмбер, а меня спросил шутливо: - В какой камере шевалье желает поселиться?
        - Напротив него, - ответил я. - Предпочитаю видеть лицо собеседника.
        - Как пожелаете! - продолжил ерничать начальник тюрьмы, открывая дверь правой камеры.
        Когда я зашел в камеру, он закрыл дверь и приказал:
        - Подойди, повернись спиной!
        Я выполнил приказ. Поцарапав длинным ногтем мою правую руку, он развязал веревку. Мои кисти сразу наполнились колючим теплом. Я потер их одну о другую.
        - Если хочешь заказать еду или вино, давай деньги, - предложил Эмбер.
        - Скоро мой кутильер должен привезти еду и вино, - предупредил я.
        - Как хочешь, - молвил он. - Если еще что-то надо будет, бабу, допустим, зови.
        - Обязательно, - сказал я.
        Никогда не знаешь, чего захочешь, сидя в камере.
        - За что тебя? - спросил Реньо Фюллолю, когда начальник тюрьмы ушел.
        - За верную службу королю, - ответил я с горькой иронией.
        - Меня тоже, - сообщил он. - Служил писарем в ратуше. Всего раз ошибся - и оказался здесь!
        - Намного ошибся? - поинтересовался я.
        - На двести экю, - ответил он.
        - Стоило из-за такой мелочи рисковать?! - произнес я насмешливо.
        - Для тебя, может, и мелочь, а мне бы хватило начать новую жизнь! - озлобленно произнес Реньо Фюллолю.
        Продолжать с ним разговор мне перехотелось, поэтому отошел вглубь камеры, за стену из кирпича. Там на каменном полу лежала солома, такая же измочаленная, как в телеге. Я сгреб ее, чтобы под телом был слой потолще, лег на спину и начал решать задачу, за что оказался здесь? Неужели кто-то доказал, что именно он, а не я, убил герцога Бургундского? Судя по тому, что Жан Дайон, сеньор дю Люд, теперь в фаворе, он как-то причастен к моему аресту. Неужели из-за нежелания заплатить за коня и доспехи?! С него станется…
        Лорен Алюэль приехал часа через три. Эмбер привел его к камере, а сам отошел к бойнице. Мой кутильер смотрел на меня со смесью удивления и испуга. Видимо, не ожидал, что я могу последовать по его стопам. Лорен Алюэль просунул между прутьями одеяла, узел с жареным мясом, кусок сыра, вареные яйца, каравай хлеба, который пришлось сильно приплюснуть, и бурдюк с вином емкостью литра на три, наполовину пустой, благодаря чему легко пролез между прутьями.
        - Половину они забрали, - кивнув на тюремщика, сообщил кутильер.
        - Ничего страшного, - успокоил я. - Отливай им каждый раз половину, чтобы бурдюк пролезал между прутьями.
        Мои слова понравились Эмберу. Он посмотрел на моего соседа с таким презрением, с каким молодой жених смотрит на старого монаха.
        Я перечислил Лорену Алюэлю, что мне надо принести завтра. Перечень был длинный. Это при том, что в тюрьме, как нигде, понимаешь, как много не надо человеку. Большая часть этих предметов нужна мне будет для того, чтобы покинуть тюрьму, не попрощавшись. Я уже вспомнил варианты побегов, о которых читал когда-то в будущем. В чистом виде ни один не подходил, но ведь и у меня кое-какие идеи имеются. Кстати, побеги в эту эпоху случаются часто. Тюрем, как таковых, пока нет. Под них используют подвальные помещения, крепостные башни и другие строения с толстыми стенами. Под нашей башней большой погреб, в котором раньше хранились стрелы, болты, чаны для кипячения воды и масла и прочий инвентарь. Все это вынесли, поставили дверь покрепче. Теперь там держат преступников из низших слоев общества. В тюрьме знатные находятся выше в прямом смысле слова.
        31
        Через два дня, рано утром, в гости к нам пришел Людовик Одиннадцатый, король Франции. На нем была та же дурацкая шляпа с образками и бордовый плащ, подбитый соболями. Сопровождал его Жан Дайон, сеньор дю Люд, на котором был плащ подбитый лисами. Это был один из немногих случаев, когда он выглядел беднее своего сеньора. Привел их начальник тюрьмы Эмбер, который суетился, стараясь угодить такому важному гостю. Я уже знал от Реньо Фюллолю, что на ночь Эмбер остается здесь один, запирает дверь в вонючий коридор и отправляется спать на второй этаж караульного помещения. По утверждению моего соседа, Эмбер выходит в город только два раза в год - на Рождество и Пасху, чтобы причаститься и исповедаться. Покупки для него делают два охранника, которые на ночь уходят домой, но не всегда. Время от времени они продают часть пожертвований для заключенных и устраивают попойки. Набираются так, что на следующий день просыпаются чуть ли не к обеду. Так что заключенным перед таким днем надо запасаться продуктами.
        - За что сидит этот красавец? - спросил король, остановившись возле камеры Реньо Фюллолю.
        - Подделал вексель на двадцать экю, - ответил начальник тюрьмы.
        Значит, мне Реньо Фюллолю соврал, увеличив сумму на порядок. Даже в грехах мы стараемся выглядеть значительнее.
        - И что, некому его выкупить? - поинтересовался Людовик Одиннадцатый.
        - Есть, мой король! Моя мать собирает деньги, обещает до Пасхи внести! - горячо затараторил мой сосед.
        Мне показалось, что он врал.
        Наверное, и Людовику Одиннадцатому тоже, потому что произнес:
        - Если не успеет, после Пасхи отрубим тебе руку, которой подделывал, - решил король. - Ты - правша?
        - Левша, - после небольшой заминки ответил Реньо Фюллолю.
        И опять король заподозрил вранье, произнес со смешком:
        - Всё равно отрубим правую: так палачу привычнее!
        Убедившись, что в центральной камере никого нет, Людовик Одиннадцатый подошел к двери моей. От него сильно пахло ладаном. Наверное, пришел сюда прямо из церкви. Кожа на лице потеряла упругость, начала обвисать. Карие глаза с авантюрным блеском, какой бывает при легкой степени опьянения. Под глазами темные полукружья. То ли плохо спал, то ли проблемы с почками. Уверен, что именно я - цель его визита. Что-то было ему не ясно.
        Король Франции посмотрел мне прямо в глаза. Взгляд напористый, давящий. Я всё же переглядел его. Не самое мудрое действие, но не удержался от маленькой мести. Пусть почувствует себя обвиняемым.
        - Прав мэтр Жан Ловкач. Ты слишком заносчив для простого рыцаря, - произнес Людовик Одиннадцатый. - Ты не бастард короля или герцога?
        Если он хотел меня обидеть, то промахнулся. Я не стал говорить ему, что был князем, герцогом, графом, что прихожусь ему дальним родственником. Всё равно не поверит.
        - Это надо было спросить у моей матери, - ответил я.
        - Значит, умрешь, так и не узнав правду о себе, - пренебрежительно молвил король.
        - Вряд ли об этом пожалею, - сказал я. - Меня больше интересует, в чем моя вина?
        - В том, что без тебя будет спокойнее, - ответил Людовик Одиннадцатый.
        - Не понял, - произнес я.
        - Охотиться мне будет спокойнее, - зловеще улыбаясь, произнес король Франции.
        Теперь мне стало ясно, как Жан Дайон, сеньор дю Люд, вернул себе расположение короля. Что ж, я сам виноват. Надо было меньше болтать. Или не спасать всякую мразь.
        - Я знаю только одного человека, который способен заказать и оплатить вашу смерть. Судя по всему, вы не собираетесь это делать, - сказал я.
        - А вдруг найдется еще кто-нибудь?! - вроде бы в шутку бросил король и пошел к выходу.
        Жен Дайон, опередив начальника тюрьмы, открыл перед ним дверь. На меня сеньор дю Люд посмотрел со злорадным торжеством, как на поверженного врага. Достойная плата за спасение его ничтожной жизни.
        Вечером пришел Лорен Алюэль с продуктами. Эмбер, как обычно, отошел к бойнице. Реньо Фюллолю, как обычно стоял у двери, вцепившись руками в прутья. Ему никто не носил еду, перебивался людской милостью.
        - Налей вина моему соседу, дай мяса и хлеба, - приказал я кутильеру.
        Я не воспылал любовью или жалостью к своему соседу. Он теперь становился частью моего плана побега. Пусть поест вдоволь перед смертью.
        Когда Лорен Алюэль передавал мне бурдюк, я тихо проинструктировал его. В глазах кутильера тоже появился авантюрный блеск. Он еле заметно кивнул, подтверждая, что все понял, выполнит.
        Людовик Одиннадцатый, король Франции, отправился на следующий день в Пикардию, чтобы вернуть земли, отданные герцогу Бургундии по Аррасскому договор. Я сделал вывод, что меня не казнят до тех пор, пока он не вернется, а вернется король не скоро, поэтому решил не спешить, подготовиться лучше. Ждал двенадцать дней, пока какой-то турский купец не пожаловал заключенным не только хлеб, но и трех баранов.
        - Завтра тюремщики напьются, послезавтра не увидим их до обеда, - предупредил меня Реньо Фюллолю.
        Он теперь относился ко мне очень хорошо. Каждый день Лорен Алюэль давал ему часть принесенного, обязательно угощая и хорошим вином. По моему приказу кутильер купил и принес две деревянные чашки, тарелки и ложки. Один набор для меня, второй - для моего соседа. Иметь металлическую посуду, даже оловянную, в тюрьме запрещалось. Эмбер теперь сам не сопровождал Лорена Алюэля, доверял самому молодому из своих помощников. Тому было лень подниматься по лестнице, сразу возвращался в караульное помещение.
        На ворчание начальника отвечал шутливо:
        - Оттуда только один путь, а мимо нас не проскочат!
        Взяв у кутильера продукты и вино, я тихо сказал:
        - Завтра.
        32
        Последнюю ночь в тюрьме я спал спокойно. У меня появилась уверенность, что рожденный утонуть на плахе не погибнет. Впервые мне было не холодно. Наверное, грела мысль, что завтра буду на свободе.
        Лорен Алюэль пришел раньше обычного. К нам он поднялся один. Первым делом показал мне наполовину пустой бурдюк и кивнул.
        - Налей Реньо, - приказал я.
        Кутильер налил моему соседу полную чашу красного вина. Тот жадно ее выпил, а потом принялся закусывать хлебом и жареной курицей. Аппетит у него был отменный. Я вино пить не стал. Кинул бурдюк на пол у стены, рядом положил вторую половину курицы и хлеб.
        Лорен Алюэль стоял возле двери моей камеры и смотрел на меня взглядом нашкодившего школяра, уверенного, что вину его доказать не сумеют. Подозреваю, что я сделал благое дело, не дав ему стать врачом. У каждого лекаря есть свое кладбище из убитых пациентов. У Лорена Алюэля оно было бы огромным. Слишком ему нравится убивать.
        Реньо Фюллолю вдруг громко захрипел и схватился двумя руками за горло. Мне показалось, что хрипит он именно потому, что сам себя душит. Лицо вороватого писца стремительно побагровело. Еще чуть-чуть - и брызнет кровь. Продолжая хрипеть, но уже тише, он осел на пол, а потом завалился на бок, и согнулся, поджав ноги. Так, в позе эмбриона, и умер. Вино с ядом для герцога Бургундского впрок ему не пошло. Реньо Фюллолю с таким вниманием слушал мои рассказы о Карле Бургундском, жалел, что никогда его не видел. Стихли голоса и внизу, в караульном помещении.
        Я подождал еще минут пять и приказал кутильеру:
        - Принеси ключи.
        Открыв двери обеих камер, он помог перетащить Реньо Фюллолю в мою и переодеть в одежду, принесенную несколькими днями раньше. Это были мои старые рубаха, штаны и дублет. Лицо у покойника было синевато-бордовым. К утру, наверное, почернеет. Вряд ли кто-нибудь опознает в нем писца. Родственников в Туре у него нет, а тюремщиков самих будут завтра опознавать. Пусть подумают, что отравление организовал Реньо Фюллолю, и начнут искать его. Мы закрыли мою камеру, а его камеру оставили открытой.
        Я проводил Лорена Алюэля в караульное помещение. Там на полу лежали три скрюченных тела с побагровевшими лицами. На столе стояли глиняный кувшин с вином и деревянная посуда, скорее всего, оставшаяся от заключенных. Двухведерный бочонок вина занимал место в дальнем от камина углу. Его даже не откупорили. Решили начать с хорошего и халявного. Впрочем, и за бочонок они заплатили не свои деньги.
        Мой кутильер сходил во двор, где стоял у коновязи его конь, и принес длинную веревку, скойланную в лучших морских традициях. Взамен я дал ему плащ и шляпу одного из мертвых охранников, чтобы выбросил по пути во двор где-нибудь на бедной окраине. Пусть поищут там Реньо Фюллолю. Выбираться из города через ворота я не рискнул. У людей этой эпохи очень хорошая зрительная память. Меня помнят многие и знают о том, что сижу в тюрьме по королевскому приказу. Прорываться с боем было глупо. Мой план строился на том, что сочтут меня отравленным и дадут добраться до Онфлера. Лорен Алюэль отправился в трактир Рыжего Шарля один, как обычно. Разве что немного раньше. После его ухода я запер дверь на толстый засов и сел за стол в караульном помещении, чтобы поужинать. Трупы на полу не портили мне аппетит. Привык уже к смерти. Сейчас с грустной улыбкой вспоминаю, как боялся своего первого убитого. К чужой смерти привыкаешь быстро. Это к своей невозможно привыкнуть.
        На ратуше прозвенел колокол, известивший, что честным людям пора заканчивать дела, возвращаться домой и ложиться спать. Я подождал примерно час, после чего вышел из караульного помещения. На улице было зябко. В последние дни температура поднялась немного выше нуля, снег растаял, напитав землю. Под подошвами сапог чавкала липкая грязь. Каменная лестница, которая вела на крепостную стену, была узкой и мокрой. Испачканные грязью сапоги соскальзывали. Левой рукой я придерживался за неровную стену, шершавую, мокрую и холодную. Наверху гулял сырой ветер. В обе стороны сторожевого пути ни души. Дозорные сидят в своем караульном помещении, не собираясь шляться ночью по крепостной стене. Война шла слишком далеко от Тура, где-то в Бургундии, которую соседи рвали на части. Лорен Алюэль рассказывал, что король Франции вернул уже всё, что отдал раньше Карлу Бургундскому, и теперь пытается захватить остальное.
        Я завязал веревку на себе беседочным узлом. Это один из первых морских узлов, который я выучил. Боцман заставил на первой плавпрактике в малом каботаже. Звали боцмана Гриша Манолия.
        На забавном диалекте, на котором говорят в Одессе все, кроме коренных одесситов, он поучал меня:
        - Рыба моя, смотри сюдою. Тебе кинут такой кончик, когда свалишься за борт, а ты таки когда-нибудь свалишься, я тебе обещаю!
        В предыдущий день мы красили борт судна рядом с капитанской каютой. Я сверху, с палубы, он снизу, с плотика. Бадейку с черной краской я поставил на планширь, как раз над головой боцмана, но теплоход качнул не я. Капитан, вышедший из каюты, чтобы послушать доносившийся снизу высокохудожественный мат-перемат, лишенный одесского акцента и юмора, увидев боцмана, заверил, что негры позавидуют.
        - Ты хватаешь его левой рукой и тянешь на себя, как хохол сало, а правой берешь свободную часть и делаешь вот так, - продолжил Гриша инструктаж. - ПонЯл?
        - Не-а, - честно признался я.
        - Я через вам удивляюсь! - воскликнул он. - Повторяю для бестолковых… Смотри сюдой, а не тудой!
        «Тудой» шла молодая и красивая женщина в сопровождении своего мужа, моряка-загранщика, который тащил баулы со «школой», как тогда называли вещи, купленные на перепродажу. Напоминал он навьюченного осла, которого ведут на поводу.
        Боцман тоже проводил женщину взглядом, вздохнул глубоко и произнес убежденно:
        - Нам так не жить, а если жить, то не долго!
        На счет меня он ошибся. И за борт тоже таки не выкинул, хотя беседочный узел завязывать научил.
        Я обвел веревку вокруг мерлона - части парапета между двумя амбразурами, которую часто путают с зубцами, - и начал спускаться по стене. Альпинистский опыт у меня никакой, поэтому ободрал руки веревкой, пытаясь не дать своему телу спуститься слишком быстро. Под стеной лежал снег. Эта стена северная, солнце сюда не заглядывает. Я смотал веревку, спустился в ров. Лед в нем еще был крепкий, но сверху покрыт слоем воды. Сапоги на нем скользили, я с трудом удерживал равновесие. С другой стороны ко рву примыкал вал, присыпанный к внутренней стороне второй, малой стены и покрытый снегом только у основания. Спуск с малой стены прошел успешнее. Впрочем, она была высотой всего метра три с половиной. Во втором рву лед тоже выдержал меня. Правда, сапоги промокли окончательно.
        - Лорен, - позвал я тихо.
        - Я здесь, - послышалось из темноты.
        Я пошел на голос. Мой иноходец, почуяв меня, всхрапнул то ли радостно, то ли грустно. Кончилась его безделье. Несколько дней придется потрудиться. Я погладил коня по теплой шее, покрытой короткой густой шерстью, по гриве из длинных и жестких волосин. От него шел густой запах, который раньше немного напрягал меня, а сейчас показался очень приятным. Такое впечатление, что именно коня мне и не хватало все предыдущие дни, проведенные в камере.
        - Достань сапоги, переобуюсь, - приказал я Тома, который держал повод коня.
        Пока слуга искал их в бауле, я спросил Лорена Алюэля:
        - Подорожную сделал?
        - Да, вот она, - передал он мне свернутый трубочкой лист плотной, дорогой бумаги.
        Такую используют королевские секретари. В свое время я купил целую пачку.
        - Я уеду отсюда навсегда. Можешь поехать со мной, а можешь проводить до Онфлера, а потом вернуться домой. Денег на безбедную жизнь я тебе дам, - сообщил я своему кутильеру.
        - Нет, я лучше с вами. Здесь скучно! - признался Лорен Алюэль.
        - Я тоже с вами! - отдавая мне сухие сапоги, торопливо произнес Тома, словно боялся, что его оставят одного в темноте.
        - Не пожалеете! - пообещал я, переобуваясь.
        Скучно им уж точно не будет. Жизнь в двадцать первом веке, которую я тогда считал такой суматошной, теперь кажется тягучей, монотонной, занудной, и такое впечатление, что за всю жизнь делаешь всего четыре шага: детство - учеба - работа - могила. И на каждом шаге спотыкаешься.
        33
        В тюрьме я сопоставил факты и пришел к выводу, что все мои беды начались после того, как оставил деньги на хранение в монастыре бенедиктинцев. Нельзя атеисту вести дела с мошенниками. Если не они, так жизнь обманет.
        Аббат, у которого полоса черных волос вокруг тонзура стала Уже, удивился, увидев меня. Выглядел он неважно. Наверное, болеет. Впрочем, старость - это и есть болезнь, от которой не вылечишься.
        - Ходили слухи, что у вас… неприятности, - произнес он дипломатично.
        - Если слухи ходят, значит, они кому-то нужны, - насмешливо бросил я и показал ему королевскую грамоту.
        Аббат, щуря глаза, внимательно перечитал ее, потер между пальцами бумагу, удовлетворительно хмыкнув.
        - Хорошая бумага, - произнес он. - Нам бы такую.
        - Намек понял! - произнес я шутливо и добавил серьезно: - Куплю и пришлю при оказии.
        - Будем очень вам благодарны! - произнес аббат.
        Деньги мои были в целости и сохранности. Наверное, аббат решил подождать подтверждения слухов и убедиться в отсутствии у меня наследников. Я доплатил за хранение денег после декабря, пожертвовал сотню экю на молебен по убиенным в бою друзьях и врагах и поехал к адмиралу Жану де Монтобану. Он ведь все равно узнает о моем прибытии. Чем наглее буду себя вести, тем скорее мне поверят. У меня была уверенность, что беды, после того, как расстался с монахами, будут ко мне не так внимательны.
        Адмирал сидел на низком кресле у камина, в котором весело горели березовые дрова. Нижняя часть тела Жана де Монтобана была накрыта толстым шерстяным одеялом в красно-зеленую клетку. В руках он держал серебряный кубок, украшенный барельефом с прыгающими рыбами, наверное, лососями. Судя по отекшему лицу и покрасневшему носу, адмирал тоже плохо справлялся со старостью. Позади него стоял слуга - крепкий малый с рубленным, туповатым лицом, одетый в черно-желтую ливрею. Увидев меня, Жан де Монтобан взял кубок левой рукой, правой достал из левого рукава утирку - черный клок мягкой материи величиной с маленькое полотенце, которое в данную эпоху заменяло носовой платок, и громко высморкался.
        Немного гундося, он начал:
        - А до меня дошли известия…
        - …что я попал в опалу, - закончил я, подавая ему развернутую подорожную.
        Адмирал Жан де Монтобан посмотрел на нее скользь и кивнул, подтверждая, что ему и так все ясно.
        - Надеюсь, и враги короля узнали об этом, - продолжил я. - А чтобы у них не возникло никаких сомнений, надо, чтобы отход моего корабля оказался для вас полной неожиданностью.
        - Как это? - спросил он.
        - Я предполагал, что завтра утром вы отправитесь на охоту, а когда вернетесь, обнаружите, что корабль ушел, но теперь вижу, что будет лучше, если вы завтра занеможете и пролежите в кровати до вечера, а то и вовсе дня два-три, - сказал я.
        - Мне кажется, если я слягу, то на целую неделю! - произнес адмирал с горькой иронией. - Совсем раскис! - добавил он и еще раз громко высморкался.
        - Чем дольше, тем лучше, - поддержал я.
        - И куда направишься? - поинтересовался Жан де Монтобан.
        Я не ответил, только заговорщицки улыбнулся.
        - Понятно, - покивав сухой головой, произнес он, отпил большой глоток вина и протянул себе за спину, слуге, чтобы наполнил. - Выпьешь со мной?
        - Не могу, - ответил я и объяснил: - Чем меньше здесь пробуду, тем лучше.
        - Что ж, можешь идти, - разрешил он и снова высморкался.
        Была вторая половина отлива. Барк уже лежал на брюхе между двух вбитых в грунт, деревянных столбов. Выглядел он нормально, срочного ремонта вроде бы не требовал. Иначе Жакотен Бурдишон написал бы мне. Я решил перебраться на корабль утром. Пока не стемнело, съездил на ферму, где находились мои лошади, выбранные из добычи на племя. Не хотелось оставлять их адмиралу Жану де Монтобану.
        Переночевал в трактире возле порта, приказав принести в мою комнату две жаровни. От них к утру угорел немного, зато отогрелся. В пути я основательно промерз. Чем ближе к Проливу, тем больше сырости. На подъезде к Онфлеру мы уже двигались в мелкой и вроде бы неподвижной мороси.
        Сев завтракать кровяной колбасой, жареной треской и сыром, поспросил трактирщика - разбитного малого с длинными, ухватистыми руками:
        - Пошли слугу к шкиперу Жакотену Бурдишону. Пусть скажет ему, что судовладелец зовет.
        - Не могу, - ответил трактирщик.
        - Найми кого-нибудь, я заплачу, - сказал я.
        - Не могу, - повтори он. - Шкипер с неделю назад продал свой дом и уехал из города. Куда - никто не знает.
        Искать другого лоха, который доверит ему такую же большую сумму денег. Судя по отчетам, у него должно быть около шести тысяч экю. Этих денег хватит на небольшое поместье и спокойную старость. Да здравствует новый французский дворянин Жакотен Бурдишон!
        - Тогда пошли за шкипером Антуаном Бло, - приказал я. - Или он тоже исчез?
        - Нет, в городе он. Дня два назад видел его на рынке, - ответил трактирщик.
        У Антуана Бло вид был виноватый, будто это он сбежал с хозяйскими деньгами. Наверное, посыльный просветил его.
        - Прошли слухи, что у вас неприятности. Мы думали, что он поехал к вам, - сказал Антуан Бло.
        - Я его найду! - произнес я уверенно, хотя отлично понимал, что во Франции, если и появлюсь, то не раньше, чем умрет Людовик Одиннадцатый. - Найми экипаж: матросов и пару пушечных расчетов. Остальные пока не нужны. И сразу наберите воды на пару недель и приготовьтесь к погрузке продуктов. Я сейчас куплю их. С началом отлива выйдем в море.
        - Куда пойдем? - поинтересовался шкипер.
        - В Португалию, - ответил я.
        На самом деле, когда Онфлер скрылся за горизонтом, я приказал повернуть в сторону Па-де-Кале. В Испании, Португалии, Провансе, Италии Людовик Одиннадцатый, король Франции, найдет меня и убьет руками такого же, как я, наемника. То же самое случится во Фландрии и Голландии. Надо перебираться дальше на восток, где у него нет интересов, где некому будет опознать меня и донести ему. Я решил отправиться на Балтику, посмотреть, что там творится. А может, меня инстинктивно тянет на восток, в родные края?!
        Дул западный ветер. Курсом бакштаг мы неслись по серому морю. Мокрые паруса почти не хлопали. Я разрешил матросам спрятаться в кубрике, а сам стоял на мокрой палубе, вдыхал морской воздух, который казался мне, как никогда, приятным. Только теперь я почувствовал себя свободным. В море на корабле не страшен мне никакой король, никакая погоня.
        34
        В Гамбурге было необычно тихо и вроде бы малолюдно. Раньше я приходил сюда летом, когда река была заполнена судами, берега - купцами и грузчиками, а улицы - разным людом. Хватало и сейчас плавсредств, в основном небольших, но они стояли у пристаней, по несколько штук лагом друг к другу, а плоскодонные и совсем маленькие были вытащены на берег. Никто не грузился и не выгружался, пакгаузы были закрыты. Несколько человек, в том числе и вооруженных, понаблюдали, как барк становится на якорь, и ушли. Судно в балласте их не интересовало.
        Я остановился в трактире на берегу реки за городской стеной. Хозяином в нем был пятидесятилетний крепкий жилистый белобрысый немец с короткой бычьей шеей. Лицо у него было белым, с румяными щеками и конопатым носом, а шея, особенно сзади, красная, будто хомутом натер. Звали его Иоганн. Помогали ему жена-ровесница Марта - низенькая белокурая толстушка со звонким голосом и привычкой смеяться без всякого, по моему мнению, повода, шестнадцатилетний сын Марк - молчаливый худой и хрупкий юноша с томными васильковыми глазами - и дочь Мария - склонная к полноте, не по годам рассудительная девушка лет тринадцати. Пятеро их старших детей жили отдельно, о чем мне несколько раз сообщала Марта. Наверное, чтобы не забыл. Она хорошо готовила. Пища была незамысловатая, но вкусная. Повариха вкладывала в нее свою легкую, незлобивую душу. Мария больше занималась уборкой, мытьем посуды, стиркой. Марк помогал всем, выполняя работу с отрешенным видом. Мне показалось, что в юноше умирает поэт. Ему бы разводить солнечных зайчиков.
        Я снял для себя самую большую комнату, светлую и теплую, потому что имела собственный маленький камин. Шкипер Антуан Бло, Лорен Алюэль и Тома жили через стенку. Мой камин грел и их комнату, поэтому все трое следили, чтобы Марк хорошо его протопил. В конюшне получили место наши иноходцы. Боевые кони стояли в другом трактире, подешевле и подальше от города, рядом с пристанью, которую я арендовал и ошвартовал к ней барк. Там жили матросы. По шесть человек, меняясь через сутки, они несли вахту на корабле. Остальные занимались, чем хотели. В основном пили местное пиво, поругивая его. По их мнению, пиву до вина было так же далеко, как немцам до французов. Немцы думали иначе, из-за чего время от времени кто-то из матросов обзаводился синяком или терял пару зубов. Я сказал им, что простоим здесь до наступления тепла, а потом отправлюсь в рейс. О том, что в рейс отправлюсь без них, умолчал. Я им щедро заплачу при увольнении. Мне надо, чтобы они попали во Франции не раньше, чем барк уйдет из Гамбурга, и не имели представления о том, куда он следует.
        В трактире проживал в одной комнате с подмастерьем и учеником датский купец Йенс Нильсен - сорокадвухлетний мужчина со светло-русыми волосами, бровями и короткой бородой, которая частично скрывала пухлые, как у хомячка, щечки. Нильсен - это отчество. Датчане пока не перевели отчества в фамилии. Когда это случится - не знаю, но до конца двадцатого века, когда я впервые попал в Данию, в порт Нюкёбинг.
        Городов с таким названием тогда было три. Я оказался в том, что на острове Фальстер. Агентом у нас был старый мужчина, за семьдесят. В молодости он учился год в Питере, хорошо говорил по-русски. Конторка его - застекленный скворечник - располагалась прямо на причале. Впрочем, причал был пешеходной частью городской улицы. Ни забора, ни охраны. По вечерам мимо судна прогуливалась молодежь. Судовой мусор мы выбрасывали в городские урны, которые располагались через каждые метров двадцать. С чистотой улиц у них был порядок. Как-то я зашел в конторку и увидел книгу в мягкой обложке, роман Дика Френсиса на датском языке. Разговорились со стариком о литературе. В Дании интеллектуалом считается любой, кто хоть что-нибудь читает. Оказалось, что я прочитал больше романов данного автора и не только его.
        - Да вы настоящий русский! - восхищенно произнес датский агент.
        До меня не сразу дошло, что это значит. Потом понял, что настоящими русскими датчане, да и другие западноевропейцы, называют интеллектуальную элиту России, тех, кто образованнее, талантливее и культурнее их. Остальные русские, получается, ненастоящие, хотя их во много раз больше. У меня на этот счет обратная точка зрения.
        Уходили мы из Нюкёбинга утром. Лоцманом был мужчина лет тридцати. Ночью он, видимо, нехило оттянулся, потому что постоянно пил минеральную воду, полуторалитровую бутылку которой принес с собой. Он сам сел за штурвал, хотя в его обязанности это не входило, и передал только после того, как без проблем прошли старый разводной мост с очень узким пролетом. Наверное, при этом приговаривал про себя: «Надо меньше пить! Надо меньше пить!». Как русский человек, прекрасно знающий тяготы похмелья, предлагал ему принять на грудь сотку. Лоцман отказался, но презент за стойкость - бутылку русской водки - взял.
        Я еще много раз бывал в Дании, в разных портах. Страну можно разделить на три части, совершенно не похожие друг на друга: полуостров Ютландия, острова и Копенгаген. В Ютландии, даже в городах, а они там небольшие, в основном живут немного тормозные крестьяне, которые никогда не дают прямой ответ. Вместо «нет» они говорят «я бы не сказал «да», а вместо «да» - «я бы не сказал «нет». Жителей островов и особенно Копенгагена они считают жуликами, трепачами и лодырями. Жители островов согласны с ними на счет копенгагенцев, а ютландцев считают дураками, у которых не хватает ума понять даже такую заметную разницу между ними и жителями столицы. Копенгагенцы согласны с жителями островов на счет ютландцев, но и островитян любят вышучивать за тупость. Столичные жители в любой стране считают себя самыми умными. Только дураки живут за пределами столицы! Несмотря на эти различия, все пять с половиной миллионов - или сколько было в начале двадцать первого века датчан? - это экипаж одного драккара. Они степенны, рассудительны и трудолюбивы. Никто не пытается выделиться. Действует принцип «Чем выше обезьяна
заберется на пальму (первенства?!), тем виднее будет ее голая задница». У всех одно хобби - обмануть налогового инспектора, что не мудрено при таких сумасшедших налогах. Одеваются практично. Как ни странно, женщины носят натуральные тюленьи шубы, и никто, как это делают в других западноевропейских странах, не распыляет на них краску из баллончиков, потому что таким образом датчанки поддерживают народные промыслы Гренландии. Правильный пиар - вот что отличает нарушителя от благотворителя, убийцу от героя, бездаря от гения… Летом дамы не носят трусы и ездят на велосипедах. Если сидишь на скамейке, у проезжающих мимо датчанок хорошо видны выбритые места - зрелище, разящее наповал изголодавшихся моряков. По вечерам на улицах валом зазывно улыбающихся малолеток. Осчастливят бесплатно, но если попадешься… Говорят датчане обо всем без всякого стеснения. Если пообщаешься с ними долго, в России на тебя начинают посматривать косо. Кухня у них тоже незамысловатая. На первое соленая селедка, на второе копченая селедка, на третье жареная селедка. Причем все три перемены в виде бутербродов. На кусок ржаного хлеба -
он медленнее черствеет - кладут селедку, а сверху еще несколько слоев чего угодно. Высота бутерброда определяется размером рта, который у всех датчан разный только до первого в жизни поедания бутерброда. Потом, как принято, не выделяются. В мой рот пролезала только половина бутерброда. Мне, иностранцу, можно было забираться на пальму. И самое главное - датчане самый жизнерадостный народ на планете. В других странах с таким диагнозом закрывают, а датчанам без этого никак, иначе не переживешь такие высокие налоги и зиму, которая длится полгода, как и русская, но не такая холодная. Иначе бы тоже стали занудами. У датчан со Средних веков так и останется всего два равных времени года - зима и лето. Разница между ними в длине светового дня, а не температуре. Кстати, на счет зимы датчане считают, что, в отличие от налогов, ее вполне реально сократить, надо только дружнее налечь на весла.
        Судя по купцу Йенсу Нильсену, в конце пятнадцатого века датчане или, по крайней мере, ютландцы, откуда он был родом, уже закончили превращаться в экипаж драккара - жизнерадостную нацию, лишенную комплексов и предрассудков. В первый же вечер, попивая мое вино, он сообщил всё, что знал, о Ютландии, своей семье и всех родственниках от библейских времен, ценах на товары, полученной и предполагаемой прибыли, болях в пояснице и жидковатом стуле. Последний пункт изложил особенно подробно. Датский язык - не самый легкий. В нем слишком много гласных звуков, поэтому плавный и замедленный, особенно, когда говорят ютландцы. Они сами будут шутить, когда научатся выращивать картошку и делать из нее бутерброды, что говорят с горячей картофелиной во рту. Но, в общем, датский язык похож на английский, на который сильно повлиял, и много слов позаимствовал из немецкого. Мне, знающему в разной степени эти три языка, после небольшой адаптации стало понятно, что он говорит.
        Я не перебивал Йенса Нильсена. Общаясь, мы решаем свои внутренние проблемы. Мой тюремный собеседник не располагал к беседам. Глядишь, привык бы к нему, пожалел - и не сумел бы удрать из Франции. С подчиненными тоже не пообщаешься: залижут. Приходится искать собеседника, с которым ничего не связывает. Ведь общение не нужно только тому, у кого нет проблем. Если такие люди существуют в принципе и свободно гуляют по улицам.
        - Как только начнется навигация, погружу на корабль купленные товары и повезу в свой Ольборг, - сообщил он мне на второй день.
        В двадцать первом веке я бывал в Ольборге несколько раз, привозил уголь для электростанции и контейнера. Мне понравился этот тихий городок на берегу длинного и ветвистого Лим-фьорда, нанизавшего на себя несколько озер. В двадцать первом веке он уже будет проливом, соединяющим Северное море с Балтийским, а северная оконечность полуострова превратится в остров. Случится это, если не ошибаюсь, в девятнадцатом веке. Приливы там незначительные, около метра, глубины безопасные для моего барка. Я подумал, что можно сходить туда. Груза у купца было тонн семьдесят. Я решил и сам прикупить кое-что, продать там или обменять на соленую селедку в бочках, которую отвезти на восток, в Ригу или Ревель. Там наберу местного товара и привезу в Гамбург или Любек. Так и буду мотаться, пока не найду, где осесть. Надеюсь, в тех краях король Франции меня не достанет.
        35
        В середине марта, когда потеплело настолько, что в море потянулись рыбацкие баркасы и начали формироваться первые сухопутные караваны, я рассчитал своих матросов и шкипера Антуана Бло. Выдал им зарплату за два месяца вперед, чтобы не поминали меня злым словом, пожелал благополучно добраться по суше до Франции и посоветовал забыть меня. Сказал по секрету шкиперу, что выполняю задание короля. Уверен, что секрет через пару дней будет известен даже юнгам. Уволенный экипаж присоединился к купеческому каравану, который шел на Кельн. Там найдут другой и доберутся до Онфлера.
        На следующий день начал набирать новый экипаж на барк. С матросами проблем не было. Сложнее оказалось с пушкарями. Здесь артиллерийское дело не так хорошо развито, как в Бургундии и Франции. Шкиперов не стал нанимать. Справимся вдвоем с Лореном Алюэлем. Теоретически он был подкован лучше многих местных специалистов, а опыта наберется.
        В море нас прихватил небольшой шторм. Ветер был западный, нес нас в сторону ваттов - мелководных морских участков. Они тянутся вдоль юго-западного берега полуострова Ютландия. В будущем этот район будут называть Ваттовым морем. Мы благополучно дотянули до пролива Скагеррак, повернули на северо-восток, а потом и на восток. Место, где сливаются Балтийское и Северное моря, видно визуально - сталкиваются воды разного цвета. Обогнув северную оконечность полуострова, оказались в проливе Каттегат. Ютландия плоская, от ветра не закрывает, но волны высокой в проливе не было. Проследовав между материком и островом Лесё, добрались до Лим-фьорда. Возле входа в него встали на якоря, ожидая смены ветра. Заходить во фьорд при сильном встречном ветре я не рискнул.
        Купец Йенс Нильсен нетерпеливо бегал по палубе, поругивая противный ветер. Время от времени он останавливался возле меня и рассказывал, что будет делать с женой, когда дорвется до нее. Я уже подробно знал, как она ведет себя во время занятий сексом - спокойно, стараясь угодить мужу. Ее этот процесс интересовал только для продолжения рода и поддержания благоприятного психологического климата в семье.
        - Хорошая у меня жена! - каждый раз заканчивал купец.
        У него всё было хорошее, кроме погоды.
        Через два дня наладилась и она. Ветер подутих и сменился на северо-восточный. Мы благополучно добрались до города Ольборга. Коварных опасностей во фьорде нет. В будущем лоцманская проводка будет не обязательная для судов менее восьмидесяти метров длиной, если не идут через разводной железнодорожный мост. Будет еще и автомобильный мост, связывающий расположенный на южном берегу Ольберг с расположенным на северном берегу Нёрресуннбю. Пока что мостов нет, как и ветряков для выработки электроэнергии, угольной электростанции, элеваторов, контейнерного терминала и королевского фахверкового замка Ольборгхус, а на северном берегу всего лишь небольшая деревня. Город Ольборг защищен рвом шириной метров восемь и валом высотой три с половиной и с дубовым палисадом поверху. На пяти углах по каменно-деревянной прямоугольной башне и три надвратные: Водная, Лесная и Орхусская. Судя по всему, здесь давно не было войн. Все воинственные викинги разбрелись по Европе. Дома оставались мирные и трудолюбивые.
        Причал был сооружен из толстых дубовых бревен, вбитых в дно у берега. Лесов здесь пока много, подступают к городу с трех сторон. Все население города собралось на берегу, чтобы посмотреть на диковинный корабль. Мужчины и женщины стояли большими группами и громко обменивались мнениями. В основном решали вопрос: дойдет ли такая громадина до Англии, не перевернется ли, не разломается на высокой волне или лучше использовать ее на Балтике, где волны пониже? Когда на причал свели моих лошадей, наступила тишина. Если стоимость барка была чем-то далеким, нереальным, то цену жеребцам определили сразу: каждый, по меркам большинства зевак, стоил целое состояние. Теперь никто из них не сомневался, что в Ольборг приплыл настоящий рыцарь, знатный и богатый, а не какой-то купчишка. Датскому дворянству пока позволено лезть на пальму, если задница прикрыта шелковыми штанами, а купцам - нет, не зависимо от штанов. Йенс Нильсен рассказал им услышанное от меня, что я служил в Бургундии командиром отряда и делал это так хорошо, что герцог Карл щедро наградил меня, а король Людовик возненавидел.
        Смотрины продолжались все дни, пока мои матросы разгружали корабль. У них тут так мало новостей! Сперва выгрузили товары купца Йенса Нильсена, а потом занялись моими, перевозя их на большой постоялый двор, расположенный в городе. Мы были первым торговым судном, пришедшим в порт в этом году, поэтому проблем с наймом склада не было. Хозяин постоялого двора Педер Аксельсен был таким же болтливым пухлощеким весельчаком, как Йенс Нильсен. Он, наверное, соскучился без дела за зиму, потому что помогал городским чиновникам взвешивать и пересчитывать груз, а моим матросам - укладывать в большом и высоком, сложенном из песчаника пакгаузе. После окончания разгрузки дотошные чиновники сообщили мне сумму, которую придется выплатить, если продам здесь весь груз, и минимальную партию каждого товара, разрешенную к реализации. Я мог торговать только оптом. За продажу в розницу будет наложен высокий штраф и конфискован товар. Так поступали и в других странах, поддерживая собственных мелких торговцев. Впрочем, я не собирался заниматься розничной торговлей. И так придется задержаться здесь надолго, потому что первая
ярмарка будет только после Пасхи, через полторы недели. После чего по Ютландии разлетится слух, что я привез почти четыреста тонн всякой всячины, которой не хватает местным жителям, и в Ольборг потянутся купцы. Закончив выгрузку, я поставил барк на якорь, освободив причал. Матросы остались на корабле, общаясь с берегом с помощью шлюпки. Лорен и Тома поселились вместе со мной на постоялом дворе, в соседней комнате.
        Город, конечно, сильно изменился с тех пор, как я здесь был в последний раз, лет пятьсот с лишним вперед. Он намного меньше. Вымощены только главные улицы и центральная площадь, на которой проходят ярмарки. Мне показалось, что площадь эта стала больше. Ратуша на ней пока каменно-деревянная и маленькая и нет напротив нее дома, на которой барельеф в виде головы человека, показывающего язык городским чиновникам. Говорят, хозяина дома не выбрали в совет, вот он и показал, что думает об остальных советниках. В будущем этот дом будет туристической фишкой города. Умеют датчане делать туристические блёсны. Уже есть собор, но он ниже и вроде бы меньше, хотя рядом с невысокими соседними домами кажется выше и больше. Нет улицы забегаловок, которую будут называть самым длинным баром Европы. Кабаки хаотично разбросаны по всему городу. Стоит на прежнем месте больница братьев монашеского ордена Святого духа, еще не огороженная каменной стеной и не превращенная в монастырь. Если не считать луж на немощеных улицах, чистота в городе на прежнем уровне. В отличие от многих европейских городов, мусор здесь на улицы не
выбрасывают и безнадзорные свиньи по ним не шляются.
        За два дня до Пасхи ко мне в гости приехал на убогом коне коровьей масти мужчина лет сорока восьми, среднего роста, плотный, с густыми русыми с сединой волосами, подстриженными «под горшок», круглым румянощеким лицом с короткими усами и бородкой. Одет он был в гаун длиной до коленей, сшитый из добротной, но не дорогой, шерстяной материи темно-синего цвета и застегнутый на темно-коричневые пуговицы из рога, наверное, лосиного, и черные штаны, заправленные в сапоги из мягкой кожи, голенища которых спереди закрывали колени, а сзади были укорочены сантиметров на пять. На поясе с надраенной медной бляхой в форме медвежьей головы висел кинжал с рукояткой из такой же кости, что и пуговицы, и ножнами, обтянутыми желтоватой кожей. Я понаблюдал за ним через прямоугольную амбразуру, которая служила окном и закрывалась на ночь ставнем. Решил, что какой-то купец приехал арендовать склад, и забыл о нем. Зашел он в мою комнату без стука. Я, сняв башмаки, как раз лег одетый на застеленной кровати после сытного обеда, состоявшего из соленой, копченой и жареной сельди, потому что был большой пост, и порядочного
куска копченого окорока, потому что атеист. Ремень с кинжалом висел на колышке, вбитом в стену. Впрочем, вид у гостя был не агрессивный.
        - Я - Нильс Эриксен из рода Гюлленстьерне, - представился он.
        Судя по наличию родового имени, он - знатный человек. Я, встав и обувая башмаки, назвал свое имя, предложил гостю присесть на одну из трех трехногих табуреток, которые стояли возле низкого трехногого стола.
        - Тома, у меня гость! Принеси вино и сладости! - крикнул я.
        Пока ждали слугу, обсудили погоду, ненавязчиво изучая друг друга. Поскольку погода в Дании бывает только плохая или очень плохая, тему исчерпали быстро, остановившись на первом варианте.
        Чтобы заполнить паузу, Нильс Эриксен из рода Гюлленстьерне спросил:
        - Ты женат?
        - Вдовец, - ответил я. - Семья утонула вместе с кораблем во время шторма, один я выплыл.
        - Значит, боги моря любят тебя, - сделал вывод датский дворянин.
        Я заметил, что каждый народ, принявший христианство, не расстался со своими древними богами. Что-то типа двойного гражданства: где будет лучше, туда и переберемся. И еще понял, что если пожилой мужчина спрашивает, женат ли ты, значит, у него есть дочка на выданье. Молодых мужчин твое семейное положение не интересует. У них еще всё впереди.
        Тома принес серебряный кувшин с барельефом в виде виноградной лозы на боках и белым вином из Бордо внутри, два серебряных кубка с барельефами в виде шестилепестковых цветов и серебряную чашу с узором из волнистых линий, наполненную финиками и сушеным инжиром, которые купил в Гамбурге у турецкого подданного, армянина, принявшего ислам, но, по его словам, тайно исповедовавшего христианство по армянской версии.
        Попробовав вино, мой гость крякнул от удовольствия, после финика - во второй раз, после инжира - в третий. Я пожалел, что Тома не принес и халву. Слуга оставил ее для себя. Они с Лореном слопали большую часть этой восточной сладости, купленной у того же армянина.
        - Говорят, ты воевал в армии герцога Бургундского, - осушив бокал, закинул Нильс Эриксен.
        Я рассказал ему о двух сражениях, в которых участвовал в составе бургундской армии. Подвигами не хвастался. Сказал лишь, что взял в обоих случаях большую добычу.
        - Война - дело такое: сегодня ты, завтра тебя… - сделал вывод датский дворянин и задал вопрос: - Значит, торговлей решил заняться?
        У датчан занятие торговлей не считалось предосудительным для дворянина. Раньше викинги возили товары на продажу, а заодно грабили на море и на суше. До сих пор купец наполовину воин, а воин наполовину купец.
        - Да, решил подзаработать, пока не найду, где осесть, - ответил я.
        - Есть какие-то наметки? - спросил он.
        - Нет, - честно признался я и пошутил: - Поэтому мне любой теплый ветер - попутный!
        - Хороший воин всегда найдет доходное место, - сказал Нильс Эриксен.
        - Нигде тут война не намечается? - поинтересовался я.
        - Да вроде бы Ливонский орден собирается воевать с безбожниками-русами. Еще немцы всегда между собой воюют, - ответил он. - Только ливонцы платят землей, которую захватят, а немцы - добычей. Дело это ненадежное.
        Я полностью с ним согласился:
        - Не стоит к ним соваться. Поторгую, подожду, когда начнется что-нибудь серьезное.
        К тому времени мы опустошили кувшин и чашу со сладостями. Поскольку слугу я не звал, чтобы принес еще, гость понял, что пора уходить.
        - Послезавтра в обед пришлю слугу. Проводит тебя ко мне. Отметим воскрешение Иисуса, господа нашего, - пригласил он, не перекрестившись при упоминании бога.
        Это мне понравилось, поэтому сразу согласился.
        - Со мной будет оруженосец, - на всякий случай предупредил я.
        - А как же без него?! - произнес Нильс Эриксен из рода Гюлленстьерне, хотя сам приехал ко мне один.
        36
        Жил он в двухэтажном доме неподалеку от центральной площади. Первый этаж был сложен из плохо обработанного камня, второй - из брусьев. Щели между брусьями были замазаны саманом. Двор маленький, телега с трудом развернется. Одна, повернутая оглоблями к воротам, стояла в дальнем конце, возле входа в конюшню. Туда отвел наших лошадей слуга - парнишка лет семнадцати. У него была кудлатая голова, а на босых ногах - цыпки. Он шел пешком впереди нас, меряя каждую лужу.
        Нильс Эриксен встречал меня на деревянном крыльце, крепком, из толстых дубовых брусьев и досок. На этот раз на датском дворянине был дублет из такого же сукна, что гаун в прошлый раз, и те же черные штаны. Он крикнул слуге, чтобы задал лошадям сена, и повел меня и Лорена Алюэля в дом.
        На первом этаже справа находилась кухня с большим камином и столом, возле которых суетились три женщины, две молодые и одна пожилая. Оттуда горячей волной вырывались ароматы печеного и вареного мяса. Слева был дверной проем, завешанный куском небеленого холста, наверное, спальня прислуги. На второй этаж вела широкая лестница, такая же добротная, как и крыльцо. Холл располагался над кухней. Был он маловат. В нем стоял стол буквой П с узким проходом между боковыми перекладинами. Сиденьями служили лавки. Налево была спальня с тремя широкими кроватями без балдахинов и высоким и большим ларем. Между кроватями и ларем толпились гости - десятка два мужчин и женщин, в основном ровесников хозяина. Молодых девиц было две. Обе голубоглазые блондинки с толстой длинной косой, закинутой на грудь, очень похожие, наверное, дочери хозяина. Одной лет шестнадцать, второй не больше четырнадцати. Старшая дочь одета наряднее: в длинную белую рубаху с алым кантом по краям округлого выреза, рукавов и подола и сверху темно-красный упленд с воротником и без рукавов, длиной до коленей, с обтянутыми черной материей
пуговицами. На узкой талии завязан сплетенным из кожи ремешком, концы которого заканчивались надраенными, медными висюльками, похожими на пули. На ногах тупоносые кожаные сапожки на пробковой подошве. Пробка здесь редкость, стоит дорого. Наверное, башмаки надеваются только по торжественным случаям и ходят в них только по дому. Не удивлюсь, если узнаю, что они перешли от матери или даже от бабушки. Лицо у девушки было озорное. Она всячески старалась не смотреть на меня, изображала девичью скромность, но любопытство было сильнее. Мельком глянув на меня и встретившись с моим взглядом, сразу потупилась и улыбнулась. Так думаю, я оказался не слишком уродливым. Она мне тоже понравилась. Младшая дочь была серьезная и сосредоточенная. Она посмотрела на меня без всякого смущения и не проявила никаких эмоций. Не ей ведь выходить за меня замуж. Зато Лорен Алюэль ей явно понравился. Одет он был по последней бургундской моде в том понимании, какое о ней имел, поскольку пошито всё было в Гамбурге. Позолоченных пуговиц на его одежде было в три раза больше, чем на моей. Если он вздумает обзавестись гербом, посоветую
ему сороку. По легенде он сын бедного рыцаря, погибшего в бою.
        Хозяин представил нас мужчинам, называя их имена и степень родства. Каждому пришлось пожать руку. Давили они сильно, словно проверяли на слабО. Я сразу запутался в их именах-отчествах. Надеюсь, простят, если назову не так. С женщинами здороваться не потребовалось. Нильс Эриксен только показал на каждую и назвал имя, начав со своей жены Барбары, улыбчивой женщины с вроде бы натуральным румянцем на щеках, и дочерей Хелле и Ханне.
        Пожилая женщина принесла медный таз с теплой водой и длинное полотняное полотенце. Все всполоснули руки по очереди, сперва хозяин, потом мы с Лореном, потом остальные мужчины и последними - женщины, а затем перешли в холл и заняли места за столом. Хозяин сел во главе стола, жена - слева от него, я - справа за боковой перекладиной, рядом со мной - Хелле, потом Лорен Алюэль с Ханне. Остальные заняли места, согласно степени родства и достатка. Как рассказал мне хозяин постоялого двора Педер Аксельсен, линьяж этот самый влиятельный в округе. Его члены - местная знать, собственники земли, которую сдают в аренду, не платят налоги, но обязаны прибыть с оружием по зову короля. У Нильса Эриксена двадцать три арендатора, у остальных меньше. Кое у кого два-три, а кто-то и вовсе сам обрабатывает землю. Здесь принято делить землю между сыновьями, выделяя старшему чуть больше. За дочерями дают деньги, потому что по закону, введенному почти век назад королевой Маргретой, земля, проданная или отданная в приданое, сразу переходила в разряд обычной, облагаемой налогами. Мудрая королева таким образом усмиряла
рыцарскую вольницу и приобретала деньги на содержание регулярной армии. Я подсчитал, что двадцать три арендатора обрабатывают участок примерно равный одному рыцарскому фьефу. Большая часть арендной платы вносится натурой. Значит, местным дворянам есть, что кушать, но не хватает денег на всё остальное. Для всего остального потребовался я, по ютландским меркам - сказочно богатый человек и при этом не купец. Такие рыбины заплывают в местные воды редко.
        Угощали нас обильно. Верченые и вареные говядина, свинина, баранина, гуси, утки, куры. Не было только рыбы. Видимо, за время поста она уже у всех в печенках сидела. Раздавала еду та же пожилая женщина, что приносила таз с водой. Помогала ей одна из молодых. В первую очередь давала хозяину и хозяйке, потом нам с Хелле, потом всем остальным. Деревянные блюда были по одному на двоих, но глиняная кружка объемом с пол-литра у каждого своя. Запивали пивом. Я никак не мог понять, какое сейчас хуже - английское или датское?
        В будущем мне больше нравилось датское пиво. Может быть, потому, что оно первым попало в Советский Союз. Его продавали морякам загранплавания за чеки Внешторгбанка, выдаваемые взамен нерастраченной заграницей валюты, в специальных магазинах «Альбатрос». В этом магазине банка датского пива стоила двадцать инвалютных копеек, водка «Столичная» - пятьдесят пять копеек, коньяк «Арарат» - рубль и пять копеек. В обычном магазине бутылка водки стоила четыре рубля двенадцать копеек, а армянский коньяк, как и баночное пиво, можно было достать только с переплатой. Матрос получал в загранрейсе двадцать два инвалютных рубля в месяц, капитан - пятьдесят-шестьдесят. Инвалютный рубль на черном рынке стоил в разное время от десяти до пятнадцати обычных рублей.
        В будущем Ольборг будет славиться еще и аквавитом (на латыни «аква вита» - «живая вода»). Это картофельный спирт, разведенный до сорока-пятидесяти градусов и настоянный на разных травах, отчего имеет янтарный цвет, как у коньяка. Та еще отрава!
        Мы с Хелле быстро нашли общий язык. Минут через пять она уже прыскала, слушая мои рассказы о бургундах и французах. Смеяться громко в компании взрослых ей, незамужней, пока не разрешалось. Лорен Алюэль с таким же успехом окучивал младшую сестру, хотя по-датски знал всего несколько слов. Зато смазлив. Что еще надо романтичному сердцу серьезной девушки?! Остальные гости обменивались понимающими взглядами: дело на мази! В общем, они не ошибались. Я подумал, что Ольборг будет не самым плохим местом для обустройства. Город небольшой, все друг друга знают. От короля Франции далеко. Французские купцы здесь почти не бывают. Если войду в самый влиятельный линьяж, мне будет обеспечена всесторонняя поддержка, что в эту эпоху часто важнее денег. Да и невеста приятна во всех отношениях.
        Танцев после пира не было. Когда все наелись, женщины помыли руки и ушли в спальню. Мужчины остались обсудить дела. Лорена Алюэля я послал в трактир, чтобы привез вина. Травиться пивом мне стало невмоготу.
        Нильс Эриксен предложил мне пересесть на место его жены и сразу перешел к делу:
        - Сыновей у меня нет. Два умерли маленькими, а два погибли. Наследником будет сын старшей дочери. Я усыновлю его, чтобы земля не ушла под корону. Запишем это в контракт при заключении брака.
        О том, что мне может не понравиться вариант усыновления моего сына, ему даже в голову не пришло. Ведь так выгоднее. Впрочем, я не возражал.
        - Другого приданого за Хелле дам не много, в основном скотом и продуктами, - продолжил он. - Дом, который в деревне, будет ваш, а этот оставлю младшей дочери. Ей тоже надо приданое. Стоит ее выдать за твоего оруженосца?
        - Не возражаю, - ответил я. - Парень он с головой и не бедный. У меня на сохранении его тысяча золотых экю. Еще две отданы в рост банкиру венецианскому. Можно получить в Гамбурге или Любеке.
        Это были мои наградные Лорену Алюэлю за спасение из тюрьмы. Правда, мой кутильер еще не подозревал, что так богат. Мне не хотелось, чтобы он все деньги потратил на проституток.
        - У твоего оруженосца три тысячи золотых экю?! - удивленно воскликнул мой будущий тесть.
        Все сидевшие за столом посмотрели сперва на меня, потом в сторону лестницы, по которой ушел Лорен Алюэль, потом опять на меня. На их лицах был вопрос: если так богат оруженосец, то сколько денег у тебя?!
        - Мы неплохо повоевали, взяли хорошую добычу на суше и на море. Даже копейщики, служившие у меня, увезли домой около тысячи, - не удержался и приврал я.
        - Отдавать деньги банкирам опасно. Они жулики еще те! - произнес Нильс Эриксен.
        - А что делать?! В поход их с собой не возьмешь. Сам знаешь, военное счастье переменчивое. Попадешь с ними в плен - и выкупиться будет не на что, - сказал я.
        - Да, тут ты прав. Когда я к гольштейнцам в плен попал, пришлось половину земли продать, - рассказал он и вернулся к женитьбе: - Надо вам семьи, дома заводить и там хранить деньги.
        - Кто же спорит?! - произнес я. - Вот мы и подыскивали место, где нам будутрады.
        - Считайте, что вы такое место нашли, - заявил Нильс Эриксен из рода Гюлленстьерне. - В Ольберге и округе мы - главная сила. А с вашими деньгами - и во всей Ютландии будем заправлять.
        Хорошо, что он на всю Данию не замахнулся.
        - Если согласен взять мою дочь в жены, после путины справим свадьбу, - перешел он к делу.
        - Согласен, - сказал я. - А когда путина?
        - Со дня на день селедка должна подойти к берегу, - ответил он. - Оруженосца твоего женим на Ханне следующей весной, когда она подрастет.
        За Лорена Алюэля мне было еще легче согласиться. Тем более, что приятнее отдавать деньги и передавать знания родственнику. Когда он вернулся с двумя бурдюками вина, начали относиться к нему без былого легкого пренебрежения. За три тысячи экю здесь можно купить несколько таких участков земли, как у Нильса Эриксена. Правда, с них придется платить налоги. Зато служить королю не надо.
        37
        Я раньше не видел идущую на нерест сельдь. Она двигалась колоссальной плотной массой. Рыбы было столько, что нижние выдавливали верхних из воды, которая потемнела и запахла не то, чтобы неприятно, но как-то так, не очень. Запах этот был слышен вдали от берега фьорда. Все население Ольборга и деревень этой части Ютландии ловило сельдь. В узких местах ее брали в прямом смысле слова руками. Сельдь перебирали и самую жирную и крупную зябрили - вырезали ножом жабры - и засаливали в бочках, кадках, коробах и прочих емкостях из разного материала. Остальную коптили. Несколько дней путины обеспечивали всех датчан пищей на целый год и приносили немалые деньги. Лучшую засоленную сельдь скупали купцы, чтобы отвезти на продажу в другие страны. В эту эпоху, когда количество постных дней было почти равно скоромным, рыбы требовалось очень много.
        Участвовали в путине и мои матросы. Я отдал их в распоряжение будущего тестя. Сам скупал бочки с сельдью у других рыбаков, заполняя склад на постоялом дворе. Расплачивался товарами. Теперь мне можно было торговать в розницу. Весь город знал о предстоящей свадьбе и считал меня членом рода Гюлленстьерне.
        Вечера проводил со своей будущей женой. Нас оставляли одних. Как догадываюсь, если бы я захотел, то мог бы переспать с невестой до свадьбы. Этому не придавали особого значения. Мы помолвлены, что почти то же самое, что женаты. Зато Лорену Алюэлю приходилось общаться со своей невестой в присутствии Барбары или служанки. Может, потому, что не производил впечатления серьезного человека, а может, потому, что у девушки еще не было месячных. Считалось, что начинать раньше опасно для ее здоровья.
        Свадьба состоялась в середине мая. В России женились в мае редко. Женишься в мае - будешь маяться всю жизнь. В Дании такого поверья нет. Да и время поджимало. Почти весь привезенный товар я продал, а трюм судна набил бочками с сельдью. Надо было везти ее на продажу. Можно было в Гамбург, а можно на восток, в Ригу или Нарву, где ее покупали русские купцы и везли вглубь материка. На Руси соленая селедка пользовалась особым спросом. Там были проблемы с солью.
        Обвенчались мы в соборе. На свадьбе присутствовал весь Ольборг и его окрестности, то есть, все те, кто участвовал в путине. Невеста была необычайно нарядна. Я подарил ей задолго до свадьбы по отрезу кисеи, алого и белого атласа и золотой парчи, из которых она вместе со служанками сшила роскошный подвенечный наряд, а также башмачки, вышитые золотом в виде цветков, и золотые сережки с бриллиантами и цепочку с крестиком, в центре которого был небольшой, но розовый бриллиант. Венчал священник лет тридцати пяти, дородный и тормозной. Как мне сказали, племянник орхусского епископа. Двигался он медленно, словно во сне. Короткая процедура из-за него стала раза в два продолжительнее. Пока что много времени на венчание не тратили.
        Когда мы вышли из собора, Лорен Алюэль по моему приказу начал рассыпать в толпу мелкие монеты. Раньше здесь такого обычая не было. Да и потом не будет. Давка была такая, что нашу свадьбу не забудут много лет. Если раньше меня считали очень богатым, то теперь - очень богатым и расточительным, если выражаться мягко. Но иностранцам разрешалось лезть на пальму.
        Пир проходил в большом и высоком помещении городского склада. Из него вынесли во двор бочки с сельдью, а взамен расставили столы, которые собрали, как догадываюсь, со всех ближайших дворов. Вместилось сотни полторы гостей. Поскольку рыбой уже все объелись, подавали только мясо, печеное и вареное. Гости вверху стола пили вино, остальные - пиво. Впрочем, многие из знатных тоже предпочитали пиво. Вино здесь не пользовалось особой популярностью. Скорее, подчеркивало статус. На этот пир были приглашены музыканты, певцы, акробаты, шуты. Особенно мне запомнился молодой поэт Андерс - обладатель длинных волос, настолько светлых, что казались седыми, и худого вытянутого лица со впалыми щеками. Он нараспев, тягуче воспроизвел длинную балладу, как я с трудом понял, о несчастной любви. О счастливой любви никто слушать не будет, слишком скучно. Стих был построен не на рифмах, а на аллитерациях - повторение одинаковых или однородных согласных (на дворе трава, на траве дрова). Из-за этого и понимал я с трудом. Голос у Андерса был душевный и намагниченный. Мне кажется, слушателей больше очаровывал именно голос, а
не текст, который, скорее всего, посредственный. В талантливых стихах нет места для музыки или голоса чтеца. Любая добавка их портит. Поэта похвалили громкими криками и посадили за стол, в самом низу.
        Там и случилась драка, без которой свадьба не свадьба. Побили душевноголосого поэта. Не завистливые коллеги, а один из гостей. За то, что Андерс приставал к его жене. Или жена приставала - попробуй разберись! Вломили ему от души. Как мне сказал тесть, не впервой. Поэт Андерс был охоч до чужих баб. Я послал бедолаге, который во дворе отмывал окровавленное лицо, пять экю. Этих денег хватит здесь на несколько месяцев приличной жизни.
        После чего я подумал о том, где проходит грань между почитанием таланта и правами его бездарных современников? Ведь всё хорошее талант отдает людям, а остальное - тем, кто рядом. Поэтому далекие в пространстве и времени люди уверены, что таланту надо прощать всё. Тем, кто рядом, и другим недалеким так почему-то не кажется. В итоге Пушкин белый и пушистый, а Дантес черный и колючий, хотя на дуэли первый был в темном, а второй - в белом. Потомки уверены, что Дантес обязан был прощать «солнцу русской поэзии» любые оскорбления. Их бы в салон, где слово честь - не пустой звук. Посмотрел бы я, как они выслушивали бы оскорбления в свой адрес. А наш гений делал это с гениальной изощренностью. Особенно любил в обществе показывать за спиной рога мужьям соблазненных им жен. На дуэль его вызывали более тридцати раз. Тех, кто простил наглеца, было, наверное, на порядок больше. Почти все дуэли заканчивались примирением или выстрелами в воздух. Никто не хотел убивать гения. Пушкин знал, что так и будет, и наглел дальше. Только на последнюю дуэль он ехал именно убивать, потому что на этот раз смеялись над ним. Не
Дантес смеялся, но из-за Дантеса. От примирения «наше всё» благородно отказалось. Что должен был сделать Дантес? Молча и покорно умереть? А что бы вы сделали на его месте? Может быть, так же, как и он, выстрелили в ногу убийце, чтобы остановить его? Дантес ведь не знал, что секунданты, желая сделать, как лучше, уменьшили наполовину заряд пороха в обоих пистолетах. Получилось, как всегда. Пуля Дантеса попала в кость, не смогла пробить ее и срикошетила в живот. Зато ответный выстрел из-за уменьшенного заряда не убил Дантеса. Гения погубило желание спасти его. Впрочем, у меня есть теория, что поэт не имеет права пережить свой талант. Даже не теория, а подмеченная трагическая закономерность. К моменту дуэли Пушкин, как поэт, уперся в потолок. Кто-то должен был убить его, иначе Пушкину пришлось бы сделать это самому. Дама пик выпала Дантесу.
        В конце пира были танцы, довольно незамысловатые. Я называю такие «два притопа, два прихлопа». Жениху с невестой танцевать не положено, поэтому мы с Хелле наблюдали, сидя за столом. Она выпила вина и захмелела. Задора в глазах стало в два раза больше обычного. Ей явно не терпелось стать женой во всех смыслах слова.
        Спать мы с Хелле отправились на постоялый двор. В комнате стоял сильный запах свежескошенной травы, которой усыпали пол. Кровать застелена новым и чистым льняным бельем. Рядом с ней на трехногой табуретке стоял подсвечник с двумя свечами. Их зажгли перед нашим приходом. Свечи были восковые, распространяли сладковатый медовый аромат, который с трудом пробивался сквозь запах травы.
        Хелле без всякого стеснения и моей помощи стянула с себя верхнюю одежду и обувь, оставшись в белой длинной шелковой рубахе.
        - Рубаху снимать? - спросила она.
        - Как хочешь, - ответил я, занятый стягиванием узких сапог.
        Давно их не носил, предпочитал башмаки.
        - Не буду, - решила Хелле. - Пусть все знают, что ты у меня первый.
        Для меня было важнее, чтобы я это знал. О чем и сказал ей.
        - Всё равно, пусть все знают, - настояла она.
        Видимо, в городе пошли разговоры, что мы не удержались до свадьбы. Или что она одна не удержалась. Тогда пусть будет в рубашке. Результативнее всего авторитет мужчины подрывает непутевая жена.
        Я у нее был первый. Впрочем, мне это стало уже безразлично. Одной больше, одной меньше… Понимая, как важен первый раз для Хелле, а в конечном счете и для меня, постарался сделать ей эту ночь запоминающейся. Она потом долго то ли хихикала, то ли всхлипывала, то ли чередовала эти два процесса.
        - Я похожа на твою бывшую жену? - спросила она, когда я уже собирался заснуть.
        - Нет, - вяло ответил я, пытаясь понять, какую жену имею в виду.
        - Совсем-совсем не похожа? - не унималась Хелле.
        - Немного похожа, - признался я. - Она тоже задавала слишком много глупых вопросов.
        После чего меня оставили в покое.
        Пир продолжался еще два дня. Тесть настаивал на неделе, но я сократил количество пыточных дней заявлением, что мне надо набрать и обучить команду. Матросы у меня были толковые, а вот комендоров и аркебузиров не хватало. Я объяснил Нильсу Эриксону, кто мне нужен и сколько буду платить.
        - Думаю, наводчиками и аркебузирами станут сыновья наших родственников. Они считать умеют. - решил тесть. Видимо, на умении считать образование дворянских сыновей и заканчивалось. - Остальных наберем из сыновей моих арендаторов,
        Тоже правильно. Арендную плату тесть в кои-то веки получит не только продуктами, но и деньгами.
        Мне было без разницы, из кого набрать команду. Предупредил только, что за тупость буду переводить на менее оплачиваемую работу. Видимо, предупреждение сработало, потому что прислали ко мне три десятка моих новых родственников и три десятка сыновей арендаторов. Первые быстро научились стрелять из аркебуз и пушек. Сперва я всех сыновей дворян обучал и тому, и другому, а потом наводчиками сделал лучших, а аркебузирами - остальных. Сыновья бедняков стали заряжающими и подносчиками. Нанял и местного шкипера на роль лоцмана. Звали его Ларс Йордансен. Это был сорокачетырехлетний коренастый мужчина с кривыми ногами и густой рыжеватой бородой и усами, над которыми нависал мясистый красный нос, похожий на недозрелую сливу. Говорил он очень громко. Привык перекрикивать шум ветра и волн. Я его постоянно просил, чтобы не орал возле уха. Ему я положил тот же оклад, что и Лорену Алюэлю - десять экю в месяц. Точнее, эквивалент английскими золотыми розеноблями или серебряными датскими грошами - небольшими монетами с короной на одной стороне и буквой Е, крестом и местом чеканки на другой. Их называли нипеннингами -
девять пфеннигов, на которые они менялись. Матросам, аркебузирам и комендорам платил меньше, чем когда-то французским, но все равно для них это были большие деньги. Здесь столько нигде не заработаешь. К тому же, им светила еще и треть добычи на всех. Не знаю, что насвистел экипажу Лорен Алюэль или ольборгцы сами домыслили, но многие соглашались служить бесплатно, только за долю от добычи. Как мне рассказали, в конце прошлого века и начале этого здесь процветали так называемые виталийские братья - местное название пиратов. Кое-кто из них неплохо нажился на грабеже торговых судов, пользуясь войнами между правителями государств, расположенных на берегах Балтийского и Северного морей. Потом ганзейцы поняли, что пираты мешают торговле, и быстро вывели большую их часть. Пиратов, как и тараканов, всех не выведешь.
        38
        Балтийское море, конечно, более приятное для плавания. Высоких волн здесь не бывает, потому что негде разогнаться, да и мелковато. Штили случаются редко. Зато дожди идут часто, и зимой прибрежные районы покрываются льдом. Впрочем, зимой я собирался сидеть у камина в новом трехэтажном доме, который сейчас строили на месте купленных мною двух дворов, расположенных рядом с центральной площадью Ольборга.
        Проследовали проливом Эресунн или Зунд. В самом узком месте его, где между берегами чуть более двух миль, пока не было замка Кронборг, но пошлину уже собирали. С иностранных кораблей брали по пять с половиной марок за каждый ласт - сорок квадратных футов - груза. Нас пропустили неощипанными. Несмотря на то, что с грот-мачты свисал длинный красно-белый датский флаг, к нам подошел двенадцативесельный баркас с чиновником на борту. Ларс Йордансен прокричал ему, что судно принадлежит ютландскому дворянину Нильсу Эриксену из рода Гюлленстьерне. Этого хватило, чтобы нас оставили в покое. Или вид пушек сделал чиновника более покладистым. Я приказал на всякий случай приготовить их к бою. В узкостях мало времени на раздумья и подготовку. Копенгаген пока сокращен до размеров исторического центра и обнесен каменной стеной с круглыми и прямоугольными башнями. Нет моста, соединяющего столицу Дании со шведским Мальмё. Впрочем, пока что Дания, Исландия, Норвегия и Швеция - одно государство, называемое Кальмарской унией. В будущем в проливе движение будет, даже после постройки моста, - мама, не горюй! Транзитные
суда идут в обоих направлениях, а наперерез им паромы, катера, яхты. Проскакивать пролив надо с закрытыми глазами, не обращая внимание на, как я их называл, суда поперечного плавания. Получалось не у всех. Каждый год происходило по несколько столкновений. Залатывали пробоины, которые напоминают акулью пасть, на судоремонтном заводе, который тут же, рядом. В общем, пролив Зунд приносил выгоду во все времена, только разными способами.
        До Финского залива нас довел теплый и сухой южный ветер - большая редкость в этих местах. Потом сменился на северо-западный, и задождило. По Финскому заливу шли и днем, и ночью, несмотря на сложную навигационную остановку. Ночи были «белые», точнее, серые. Такое впечатление, что небо заволокли серые тучи, потому и не видно солнца. Я вел барк в Нарву. Раз уж соленая сельдь - товар для русских купцов, надо везти ее поближе к ним. До Новгорода добираться не рискнул. В Неву, может, и найду путь, хотя подходные каналы к ней пока не прорыли, а вот дальше лучше на гребном судне добираться. Зато Нарва соединена рекой с Псковом. По рассказам Ольборгских купцов, там большой русский гостиный двор с собственной каменной церковью, которую используют и как склад. Каменные здания более надежны при пожарах, которые в эту эпоху случаются часто.
        Нарва располагалась на левом берегу реки с одноименным названием. Ее защищали ров шириной метров одиннадцать и каменно-деревянная стена высотой метров шесть. Сейчас шло строительство дополнительной каменной стены, которая охватывала большую площадь, пригородные слободы. На холме высился каменный донжон высотой метров двенадцать, возле которого тоже шло строительство. Скорее всего, там будет замок. Я помнил, что напротив эстонской Нарвы будет русский Ивангород. Пока его даже не начали строить. На правом берегу была небольшая деревенька. Нарвская пристань была длинная. Возле нее стояли две одномачтовые русские ладьи и несколько плоскодонных парусно-гребных суденышек.
        Барк еще на подходе встретила лодка с местным таможенным чиновником - рослым скуластым блондином с длинными усами, который приказал сразу становиться к пристани. Видимо, не терпелось поскорее нас обобрать. Барк привез раза в три больше груза, чем обе ладьи и все суденышки вместе взятые. Только мы ошвартовались, как сразу пришли местные купцы. Торговать придется через них. Иностранцам запрещено вести дела между собой. Поскольку в ассортименте у меня было только одно наименование, купцы выяснили, сколько всего бочек, поделили их между собой и забрали все. Цену, конечно, дали не очень хорошую, но почти вдвое больше, чем стоила сельдь в Дании. В Пскове она будет стоить еще вдвое дороже. Часть бочек тут же перегрузили на ладьи. Русские купцы заплатили за них на треть больше, чем местные. Вот так - не сеяли, не жали, ничем не рисковали наровчане, а навар получили.
        Когда перегружали бочки на ладьи, на барк пришел русский купец - степенный мужчина лет тридцати трех, обладатель кустистых бровей, под которыми глаза были еле видны, и густой темно-русой бороды, одетый, несмотря на теплую погоду, в черную шапку с загнутыми вверх и разрезанными спереди полями, и темно-зеленый кафтан из плотной шерстяной ткани. Говорил он на немецком языке медленно, словно перед тем, как произнести слово, проверял, не бракованное ли? Купец внимательно осмотрел и простучал бочки, которые предназначались ему, две потребовал вскрыть. Порывшись в них и убедившись, что рыба хороша не только сверху, приказал закрыть. При этом на все время бурчал на русском языке, что все латиняне - жулики и воры. Обычно мы свои достоинства приписываем другим. Если буду покупать у него товар, тоже проверю все досконально.
        Я на немецком языке пригласил его в каюту выпить вина. Купец согласился только после того, как все проданные ему бочки были перегружены на ладью. Зайдя в каюту, поискал взглядом икону, не нашел и перекрестился в дальний угол. Мы сели за стол. Тома подал вино и жареную миногу, купленную у местных рыбаков. Это паразит, который впивается в тело рыбы и высасывает из нее кровь, мясо, мышцы. Величиной в среднем сантиметров тридцать. У него нет ни желчи, ни желудка, так что можно готовить целиком, только отмыть соленой водой от слизи. Довольно вкусное блюдо.
        Когда Тома, наполнив серебряные кубки вином, вышел из каюты, я поднял свой и пожелал на русском языке:
        - Будь здрав, купец!
        Он от удивления аж вздрогнул и пожелал в ответ:
        - Будь здрав, боярин!
        Мы выпила, закусили миногой.
        - Откуда язык наш знаешь? - поинтересовался купец.
        - Мамка-кормилица научила, - ответил я. - Она была из-под Рязани. Девушкой попала в плен к туркам. Мой отец купил ее в Константинополе.
        - Да уж, куда только людей судьба не заносит! - произнес купец.
        - А тебя сюда откуда занесло? - спросил я.
        - Из Новгорода я, - ответил он. - Антип, сын Федора Булавы.
        Я назвал ему свое имя-отчество, выдав за русский аналог датского.
        - Не нравится мне, Антип Федорович, отдавать нарвским купцам часть прибыли и налоги платить им не хочется, - сказал я.
        - А что поделать?! Они здесь хозяева, как порешили, так и будет, - произнес он. - Плетью обух не перешибешь.
        - Нам не обязательно здесь встречаться. Можно где-нибудь на Неве. Я привезу туда товары, которые ты закажешь, а ты - которые мне нужны. Обменяемся и оба неплохо заработаем, - предложил я.
        - Так, конечно, выгоднее будет, да только места там глухие. Мало ли чего случится?! - возразил купец.
        - Если дурить не будешь, ничего не случится. Мне хватит того, что по-честному заработаю. Тебе, надеюсь, тоже, - сказал я.
        - Подумать надо, - произнес Антип Федорович Булава, сверля меня глазами, которые выглядывали из-под кустистых бровей.
        - Подумай, пока я грузиться буду. Меня интересуют меха, воск, мед, железо, канаты и веревки. Взамен могу предложить вино, соль, рыбу соленую, ткани шерстяные, олово, свинец, и деньги серебряные и золотые.
        - Корабельники? - спросил он.
        - Что за корабельники? - не понял я.
        - Монеты золотые с кораблем, - ответил Антип Федорович.
        Я догадался, что это нобли английские, и подтвердил:
        - Могу ими, могу экю французскими, - предложил я.
        - Лучше корабельниками, - сказал купец.
        Значит, уже решился. Я не стал торопить. Человек он степенный, пусть подумает еще, прикинет, сколько наварит, миновав жадных нарвских купцов и таможенников.
        Пришел он ко мне через день, когда я купил у нарвских купцов меха, привезенные русским купцом: рыжую белку, куницу, лису, бобра, соболя, горностая, песца. Мех песца в Западной Европе в особой цене. Белый цвет, то есть, отсутствие цвета, символ чистоты, начал входить в моду.
        С песцами я впервые столкнулся в порту Зеленый мыс, расположенном на правом берегу Колымы, в нескольких километрах от ее впадения в Восточно-Сибирское море. Там на пристани был большой мусорник, в котором по ночам и рылись песцы. Я по ночам стоял на вахте у трапа и от скуки гонял их. По виду они что-то среднее между собакой и лисой. В темноте глаза горят красным цветом. Пока не перелиняют, шерсть грязная, серовато-белая. Людей не шибко боятся, поведением напоминают бездомную собаку. Отбежит на два-три метра и тявкает. Отойдешь - опять в мусоре рыться начинает. Когда перелиняют, сразу уходят в тундру. Знают, что в ценной шубе долго среди людей не походишь.
        Мы посидели с купцом Антипом Федоровичем Булавой, выпили вина, составили списки, кому чего и сколько надо, договорились о ценах и дате встречи возле острова Котлин, на котором в будущем построят военно-морскую базу Кронштадт. Одному купцу загрузить мой барк не под силу. В ладью влезает в среднем около пятидесяти тонн груза. Придется компанию собирать.
        - Давай договоримся сразу: не жульничать, - предложил я. - Если товар с подвохом, предупреди. Обманешь один раз - больше торговать с тобой не буду. Ты будешь старшим в вашей компании, дела буду вести через тебя, но и ответишь за всех. Согласен?
        - А если ты обманешь? - задал он резонный вопрос.
        - Тогда тоже больше не торгуй со мной. Но и меня могут обмануть. Обнаружишь порчу, вернешь товар, а я - деньги, - предложил я. - Отвезу этот товар тому, кто мне его подсунул, и заставлю заплатить штраф.
        - А заплатят? - не поверил купец.
        - Заплатят. За этим цехи и компании следят, - ответил я.
        На самом деле и в Западной Европе попадались непорядочные торговцы, но с крупным оптовым клиентом, каковым являюсь я, они такие номера редко откалывали. Себе дороже.
        - Нам бы такой порядок! - вздохнул Антип Федорович.
        Знал бы он, что и в двадцать первом веке всё ещё будут так вздыхать русские, причем не только торгаши.
        39
        Возле Моонзундского архипелага, когда я решил, что дальше будет открытое море, что можно отдохнуть, от острова Хийумаа или, как его сейчас называют, Дагё, нам наперерез выскочили четыре одномачтовых драккара: три двадцативесельные и один двадцатичетырехвесельный. Борта их были наращены деревянными щитами, чтобы защитить гребцов. Ветер дул северо-западный, мы шли курсом острый бейдевинд со скоростью два-три узла. Пираты паруса не поднимали, шли на веслах. Острые курсы не для их прямых парусов. Ходко шли, узлом шесть-семь. Не думаю, что такую скорость продержат долго. Можно было бы изменить курс, пойти на север и даже северо-восток, пока не утомятся и не отстанут, но я решил, что пора моему экипажу приобрести морской боевой опыт. На учениях всё легко и просто. Посмотрим, как покажут себя в бою.
        - Корабль к бою! - приказал я и пошел в каюту, чтобы облачиться в доспехи и взять оружие.
        Пиратам потребуется минут двадцать-тридцать, чтобы сблизиться с нами метров на четыреста. Раньше открывать по ним стрельбу - понапрасну тратить боеприпасы.
        Когда я вышел из каюты, экипаж барка был уже готов к бою. Аркебузиры заняли места на марсах, на крышках трюмов, используя для защиты и упора стоявшие там на рострах шлюпки, и на баке и корме. Матросы стояли у мачт, готовые мигом убрать или поставить паруса. Комендоры приготовили пушки и боеприпасы, ожидая команду заряжать.
        Пираты шли строем фронт, правда, кривовато. Видимо, хотели напасть одновременно. Дерзкие ребята. Нападать с низкого судна на высокое - рискованное мероприятие. Когда-то сам был таким. Только вот у тех, на кого я нападал на ладьях, не было пушек. Я разбил пушки левого борта на три пары, приказал заряжать ядрами и целиться каждой в указанный мною, двадцативесельный драккар. Самый большой решил не топить. Он будет не слишком богатой добычей, но экипаж должен почувствовать вкус легких денег.
        Я подпустил пиратов метров на триста, чтобы комендоры попали наверняка. Драккары шли под острым углом к курсу барка - не самый удобный ракурс для стрельбы. Весла мерно поднимались из серой воды и опускались в нее. Завораживающее зрелище.
        - Огонь! - крикнул я.
        Знаю, что выстрел будет не сразу, что это не капсульные ружья, к которым я привык в будущем, но все равно каждый раз, когда наступает пауза между моим приказом и грохотом орудий, мне кажется, что случилась осечка, потому что отсырел порох или еще почему-то. Так бывает только перед первым залпом. Потом становлюсь спокойнее.
        Орудия отгромыхали почти одновременно. Барк резко качнулся на правый борт, а возле левого образовалось облако черного дыма, которое полетело в сторону пиратов. Куда попали ядра, я не заметил, но на двух драккарах перестали грести. Они еще шли по инерции вперед, теряя скорость. Два других наоборот понеслись к нам быстрее. В эту эпоху перезарядка фальконетов со съемными каморами занимает не меньше десяти-пятнадцати минут, а пушек и бомбард - намного больше. Наверное, надеялись за это время поджаться к борту барка, оказаться в мертвой зоне. Не догадывались, что их ждет сюрприз.
        - Убрать паруса! - приказал я, чтобы потом не далеко было возвращаться к подбитым драккарам.
        Когда до пиратов оставалось метров сто пятьдесят, выстрелили карронады. На этот раз я видел результат. На обоих драккарах посшибало щиты. Многие пираты попадали убитыми или ранеными. Оставшиеся невредимыми гребцы сразу сбились с ритма. Тут еще по ним начали стрелять аркебузиры. Не очень метко, но время от времени попадали. Драккары продолжали приближаться к нам, хотя их экипажам, уверен, уже перехотелось нападать. Только вот никак не могли возобновить греблю. Заведут весла для гребка - и падает очередной гребец, сраженный пулей из аркебузы, а его весло становится помехой для остальных.
        Заряжающие просигналили банниками, что пушки готовы к стрельбе.
        - Первые с носа три орудия стреляют в правый драккар, остальные - в левый. Целься! - распределил я и, дав наводчикам с минуту, скомандовал: - Огонь!
        После этого залпа вряд ли на борту драккаров остался хотя бы один невредимый человек. С дистанции менее ста метров картечь легко прошивала тонкие борта и щиты. Кто-то там еще шевелился, пытался подняться. Потом дернулся от попадания пули из аркебузы, наверное, и затих. О том, что аркебузиры стреляли, я догадывался по движениях стрелков. В ушах стоял гул от пушечных выстрелов, остальные звуки не пробивались.
        - Спустить шлюпки с правого борта и снарядить абордажные партии! - проорал я матросам, а комендорам: - Расчетам орудий правого борта сменить расчеты левого и зарядить ядрами! Цель - дальние два драккара!
        Пусть и они потренируются. Стрельба по живым людям более интересна, чем по пустым бочкам.
        Оба поврежденные пиратские корабля пытались удрать. Они сидели глубже, чем хотелось бы экипажам, поэтому гребли не все. Часть пиратов занималась заделыванием пробоин и вычерпыванием воды. Насосов у них не было, использовали кожаные ведра, котелки и прочие более мелкие емкости. Поскольку оба были теперь на дистанции метров четыреста пятьдесят, я успевал заметить полет ядер. Из первого залпа попали в цель всего два ядра и оба в один драккар. Остальные ядра попрыгали по волнам и отправились мерять глубину. Для драккара эти два ядра оказались роковыми. Вскоре над водой торчали задранная вверх носовая часть и наклоненная к воде мачта, за которые цеплялись несколько человек. Из второго залпа в цель - удирающий драккар - попали два или три ядра. Легли рядом, выломав большой кусок борта. Несколько обломков подлетели вверх, а мачта завалилась вперед. Создавалось впечатление, что кто-то откусил кусок борта, открыв разбитые банки и окровавленные тела. Вода стремительно хлынула внутрь. Драккар медленно и печально пошел ко дну. Хоть и вражеское судно, а мне все равно жалко его. Меня не покидает уверенность,
что корабли живые. У каждого свой характер и своя судьба. Этому не повезло.
        Абордажные партии из матросов и аркебузиров, поменявших свое главное оружие на короткие пики, добрались до драккаров, оставшихся на плаву. Сопротивляться там было некому. Вскоре за борт полетели окровавленные, голые тела. Словно неопытные ныряльщики, они падали в воду спинами, поднимая фонтаны брызг, и сразу тонули. Бог моря милостиво принимал жертвы. Трупы съедят рыбы, которых в свою очередь поймают и съедят родственники пиратов, которые таким образом вернутся домой, но не в самом лучшем виде и не в самое лучшее место. Трофеи были рассортированы и оставлены в большом драккаре. К нему лагом ошвартовали второй и взяли на буксир.
        Когда мы поставили паруса и легли на прежний курс, я заметил, что несколько пиратов, держась за обломки драккаров и весла, пытались доплыть до берега, до которого было мили три-четыре. Вода сейчас градусов тринадцать-пятнадцать. Я бы доплыл даже без вспомогательных средств. Может, и они доберутся. Я искренне пожелал им удачи. Все-таки коллеги.
        40
        Оба захваченных драккара мы продали на рейде Копенгагена. Мне сказали, что в Ольборге за них дадут меньше. Да и буксировать драккары было напряжно. Из-за них мы теряли примерно треть скорости. Матросы под командованием шкипера Ларса Йордансена вытащили оба драккара на берег, чтобы покупатели смогли осмотреть их со всех сторон. Сам шкипер прошелся по знакомым купцам и рассказал, что можно недорого приобрести хорошее судно. Торговался тоже он. Я отсыпался после перехода, потому что много времени проводил, так сказать, на ходовом мостике. Учил шкипера и Лорена Алюэля управлять кораблем.
        Во второй половине дня Ларс Йордансен вернулся вместе с матросами и привез кожаный мешок, наполненный серебряными монетами. Я опечатал мешок и приказал отнести в офицерскую каюту, чтобы не было подозрений в крысятничестве. Захваченное оружие, доспехи, одежда и обувь были сложены в подшкиперской на баке. Решили, что продавать их не будем, а оценим и поделим между матросами, комендорами и аркебузирами.
        В Ольборге у причала стояли две фламандские каракки, грузились селедкой в бочках. Места нам не хватало, поэтому встали на якорь на рейде. Там поделили добычу, после чего ютландцы - аркебузиры и комендоры - были отпущены на берег. Матросы-немцы остались на борту. Они знали, что следующим портом захода будет Гамбург, берегли деньги. Я решил заменить их на датчан. Остаться предложил только боцману Свену Фишеру - требовательному, грубому и горластому типу с крупной и шишковатой головой, массивным, тяжелым подбородком и еще более тяжелыми, каменными кулаками. Ростом он был не больше метра шестидесяти и весил килограмм восемьдесят, но среди членов экипажа не находилось ни одного, даже более крупного мужчины, кто отважился бы подраться с ним. Мы договорились, что боцман перевезет в Ольборг свою семью - жену и шестерых младших детей. Старшие шестеро уже жили отдельно.
        Я поселился на постоялом дворе, чтобы не стеснять тестя. Занял три комнаты: одну для нас с женой, вторую для Тома, третью для двух служанок жены. Лорен Алюэль был оставлен на барке за старшего, с правом днем съезжать на берег на свидания со своей будущей женой и другими местными дамами, которые обходились ему дешевле. Хелле сообщила мне радостно, что беременна.
        - Мы назовем сына Эриком, - проинформировала она, уверенная, что вынашивает именно мальчика. Наверное, только начавший развиваться плод сказал ей это по секрету. - У нас в роду все старшие сыновья носят имя Эрик, если отец Нильс, и наоборот.
        - А если старший сын вдруг умрет? - поинтересовался я.
        - Тогда следующий возьмет его имя. Мои старшие братья все побывали Эриками, - ответила Хелле.
        Счастливыми их это имя не сделало. Ладно, посмотрим, как сложится судьба нашего старшего сына. Если и для него окажется роковым, то следующий будет носить имя, данное при рождении мною.
        Мой дом уже обзавелся первым этажом. На стройке народа работало много, дело кипело. Во дворе лежали блоки известняка, нарезанные в карьере далеко от города. Оттуда их возили на арбах, запряженных парами волов. Я решил, что и дом, и все подсобные помещения будут из камня. Трехэтажный дом будет в Ольберге первый, но в Копенгагене есть уже четырех- и даже пятиэтажные дома. Три крыла моего жилища будут двухэтажными. В правом крыле оборудую большой склад, в левом - кухню, кладовые и погреба, конюшню с сеновалом, дровню, а в крыле, расположенном напротив жилого дома, будет въезд тоннельного типа, сторожка, псарня и жилье для слуг. Особенно строителей забавляла система отопления печного типа. Котельная будет на первом этаже, а печные трубы, изгибаясь, пройдут по всему зданию. Такие здесь пока не делают. Датчане уверены, что камин намного надежнее, тепла от него больше и, что немаловажно, на огонь можно смотреть, а большой расход дров пока их не смущал. Мне тоже иногда топка камина напоминает экран телевизора.
        Пока я был в рейсе, тесть по моей просьбе разузнал, где и какая земля продается. В эту эпоху земля была самой надежной собственностью. Ее в кармане не унесешь, в огне не сгорит и всегда накормит. Придется платить за нее налоги, но я, в отличие от датских дворян пятнадцатого века, к налогам относился спокойнее. Это ведь не те налоги, которые будут здесь через пятьсот лет.
        - Много земли продается, - рассказал тесть. - Всем нужны деньги, все хотят жить красиво!
        - Поможем им, - сказал я. - Сколько участков и на какую сумму ты нашел?
        - Участков почти полсотни, но они разные. От одного надела до восьми. И в разных местах, - рассказал Нильс Эриксен. - Всего тысячи на три с половиной золотых.
        - Если они недалеко от города, то куплю все, - решил я. - Договорись с продавцами. Я заберу в Гамбурге деньги у банкира и по приходу составим купчие.
        - Как раз к тому времени они урожай соберут, ждать не придется, - сказал тесть.
        Здесь принято продавать землю после сбора урожая и до начала посевной, чтобы новый собственник заключил договора с арендаторами. Если арендаторов не устроит плата, то уйдут к другому землевладельцу. Я не собирался повышать плату, поэтому подобных проблем не опасался. И вообще, земля мне нужна была постольку-поскольку, на всякий случай и для повышения статуса. Да и деньги надо было куда-нибудь вложить. Хранить их в банке - не самое надежное и прибыльное мероприятие во все времена. Я застал в будущем, как честные и законопослушные западноевропейцы, уважающие право собственности, общипали вкладчиков кипрских банков. Ограбить ближнего - это хобби законопослушных граждан во все времена. Меняются только способы.
        Причал освободился, и я ошвартовал к нему барк. Выгрузили часть купленного. В основном дешевые товары. Народ здесь бедноватый и, как следствие, скуповатый. Восковым свечам предпочитают лучины, а вместо дорогих мехов носят овчины. Я оставил для нужд семьи воска и меда и соболиные меха на шубу жене и подбивку плаща мне, куньи - теще и тестю и лисьи - свояченице. Хелле растаяла от счастья, потому что в соболиной шубе ей не будет равных в Ольборге и, думаю, не только в нем. Может быть, в Копенгагене найдётся пара-тройка соперниц из очень знатных родов или, что скорее, жены богатых купцов, потому что датское дворянство начало захиревать. Освободившееся место в трюмах забили бочками с селедкой. Я пополнил экипаж датскими матросами и снялся на Гамбург.
        На этот раз Северное море встретило нас приветливо. Дул сырой западный ветер силой балла четыре. Мы неспешно шли на юг, «держась» за берег, милях в пяти от него. Ближе к суше, на мелководье, попадалось много дрифтеров. Это рыболовецкие суда с низким надводным бортом, чтобы удобнее было вытягивать сети, которые высотой пять-семь метров и длиной по достатку владельца судна, иногда по несколько сот метров. Сеть вытравливают за борт и дрейфуют, волоча ее за собой. Если судно большое, дрейфуют по несколько дней, выбирая сеть раз или два в сутки, пока не заполнят все бочки пойманной рыбой, пересыпав ее солью. Если судно маленькое, выбирают сеть и сразу везут улов на берег.
        В Гамбурге я рассчитал немецких матросов. Боцмана Свена Фишера отпустил на три дня, чтобы приготовился к переезду. Покупателей на товар нашел быстро. Забрали всё, что привез, благо цену я не заламывал. Застревать надолго в Гамбурге не входило в мои планы. Здесь разрешалось торговать оптом напрямую с иностранными купцами, только пошлину заплати, поэтому большую часть товара, за исключением селедки и части воска и меда, забрали английские купцы-авантюристы. Пока что слово «авантюрист» имело положительный оттенок. Взамен я купил у них шерстяных тканей среднего и высокого качества, олово и свинец. У французских приобрел вино в бочках, а у испанских вино, селитру и серу. Последние два товара для себя, чтобы делать порох. Расходуется он очень быстро. Часть свинца тоже пойдет на восстановление запасов картечи.
        За день до отплытия я нашел отделение банка своего венецианского потомка. Офис располагался рядом с центральной площадью, на первом этаже крепкого каменного двухэтажного дома с двумя узкими окнами, через которые человек не пролезет. Рядом с входом на крыльце из трех каменных ступенек стоял, опершись на двухметровую пику, рослый охранник в железном шлеме-саладе и кожаном доспехе длиной до коленей. На поясе висел короткий меч в деревянных ножнах. Деревянная рукоятка меча была обмотана кожаным шнуром, захватанным до черноты.
        Окинув меня внимательным взглядом, охранник сказал:
        - Один слуга пусть с вами зайдет, а остальные здесь подождут.
        Я взял на всякий случай, кроме Тома, двух членов экипажа, вооруженных кинжалами. Заходить в город с другим оружием можно только по особому разрешению.
        - Останьтесь здесь, - приказал я матросам.
        Внутри было не так роскошно, как в марсельском отделении. В небольшой комнате за дубовым барьером высотой примерно по грудь сидели за длинным столом два кареглазых и длинноносых брюнета. В углу на табуретке восседал рослый полноватый охранник в таком же шлеме-саладе, но облаченный в бригандину. Рядом с ним была прислонена к стене пика, а меч в ножнах лежал на коленях. Одному из сидевших за столом было лет двадцать, а второму под сорок. Я бы решил, что это отец и сын, если бы старший не был одет намного богаче и, судя по всему, в том числе и в короткую кольчугу, которая угадывалась под просторным гауном. Обычно сыновья расходуют больше денег на тряпки и имеют склонность к ношению доспехов. То ли криминогенная ситуация в Гамбурге, как и во все времена, не самая спокойная, то ли, что вероятнее, с кого-то банкиры содрали на одну шкуру больше, чем следовало бы.
        - Я хотел бы получить деньги по вкладу, - обратился я к старшему и протянул ему договор.
        Он собрался было поручить меня своему помощнику, но, видимо, догадался, что я - не мелкий клиент. Дважды перечитав договор, банкир посмотрел на меня настороженно.
        - Где вы делали вклад? - спросил он.
        - Там же написано, в Марселе, - ответил я. - Взял их у меня лично Гвидо Градениго. Еще мой дед вел свои дела в Ла-Рошели с основателем вашего банка. Описать внешность Гвидо? Или вы ищете повод, чтобы отказаться выполнять свои обязательства?
        - Нет-нет, что вы! - бурно зажестикулировав, ответил итальянский банкир. - Просто у нас были сведения, что вы погибли.
        - У меня есть дурная привычка опаздывать на собственные похороны, - пошутил я.
        Знал бы он, сколько раз меня хоронили!
        - Мне бы такую привычку! - искренне пожелал банкир.
        - Надеялись, что не придется возвращать деньги? - с подковыркой поинтересовался я.
        - Нет, что вы! Мы всегда выполняем свои обязательства! - смутившись и зажестикулировав еще энергичнее, заверил итальянец. - Деньги все равно пришлось бы отдавать вашим наследникам, - пояснил он и сразу сменил тему разговора: - Сколько хотите забрать?
        - Всё, - ответил я. - Перебираюсь в Ригу. Там у вас отделения нет, а платить посредникам не хочу.
        Они узнали, что я погиб. Значит, могут сообщить Людовику Одиннадцатому, что я скорее жив, чем мертв. Если такое случится, пусть люди короля Франции ищут меня в Риге. По слухам, Людовик Одиннадцатый сейчас с Римским императором делит Бургундское герцогство, не до меня ему. Вот когда этот интересный процесс закончится, и королю Людовику станет скучно, наверняка ему напомнят обо мне, чтобы отвлечь внимание от себя.
        - Мудрое решение, - без особого энтузиазма похвалил банкир. - Мы собираемся завести филиал в Риге, но всё никак не получается.
        - А могу обналичить у вас вексель банкира Франческино Нори? - поинтересовался я.
        - Конечно! - быстро ответил банкир. - Только придется запалить комиссию в два процента.
        - Уверен, что в другом банке согласятся и на один процент, - предположил я. - Франческино Нори - очень известный и богатый человек.
        - О какой сумме идет речь? - сразу деловито спросил итальянец.
        Я дал ему лист плотной белой бумаги, полученный в Руане.
        - О, с такой суммы, конечно, хватит одного процента! - воскликнул банкир. - Давно к нам не приходил такой состоятельный клиент!
        - Вы тоже Градениго? - перебил я, потому что подтёки лести смывать трудно.
        - Нет, я - зять Гвидо Градениго, женат на его старшей сестре, - ответил он.
        - Когда я смогу забрать деньги? - спросил я.
        - Смотря, какими монетами, - ответил он. - Если французскими золотыми экю, то придется подождать дня три-четыре.
        - Меня устроят любые золотые монеты Франции, Англии, членов Ганзейского союза. Треть могу взять немецкими серебряными монетами, - сказал я.
        Серебро пригодиться для покупки земли и выплат экипажу. Датчане с опаской относятся к золотым монетам, потому что большинство никогда не имело с ними дело. Серебро, особенно немецкое, им привычнее.
        - Это облегчает нашу задачу. Завтра к обеду приготовим всю сумму, - заверил банкир.
        На следующий день я пришел в банк с десятком матросов, которые несли два сундука. В тот, что больше, сложили серебряные монеты разных немецких земель, а в меньший - золотые разных стран, расположенных на берегах Северного и Балтийского морей. Попытались мне подсунуть порченные монеты, но без возражений заменили их.
        - Мы всегда будем рады снова помочь вам! - заверил меня банкир, провожая на улицу.
        Я по наивности был уверен, что сам помог им. Скромные мы все, не отнимешь.
        41
        В Ольборге мы выгрузили то, что я собирался продать здесь или купил для себя, а взамен взяли селедку в бочках. Я сразу вспомнил проклятие «новых русских», гулявшее в середине девяностых двадцатого века: «Чтоб ты селедкой торговал!». Не самый плохой, кстати, бизнес. В Гамбурге навар был примерно семьдесят процентов, в Нарве за сто перескакивал, а если сладимся с новгородским купцом, то и все сто пятьдесят будут.
        Я выдал тестю деньги на покупку земли и оставил у него на хранение бОльшую часть своего золота и те три тысячи, что причитались Лорену Алюэлю. На руки ему не давал. Что-то мне подсказывало, что у него золотые монеты будут между пальцами проскакивать. Получит деньги после свадьбы на Ханне. Жена и тесть не позволят ему швыряться золотом.
        - Присмотри и для второго зятя земельные наделы и участок в городе под строительство дома, - посоветовал я Нильсу Эриксену.
        - Тут рядом купец продает дом. Собирается в Копенгаген перебраться. Там торговля лучше, - рассказал тесть.
        Я отпустил Лорена Алюэля посмотреть вместе с Нильсом Эриксеном дом и, если понравится, договорится о цене. Я не видел, в каком доме вырос мой кутильер, но не думаю, что он сильно отличался от местных купеческих. Так оно и оказалось. Вернувшись со смотрин, Лорен Алюэль рассказал, что дом почти такой же, как его родной, только чуть больше. Видимо, отец моего кутильера был мелким виноторговцем, продавал чужое вино, на котором много не заработаешь. Сторговались за двести золотых, которые и были выплачены перед самым отплытием. Купец пообещал в течение двух недель освободить дом, а Нильс Эриксен - нанять новую прислугу и проследить, чтобы дом содержался в порядке.
        В проливе Эресунн к нам не подплывали за пошлиной. Корабль у меня приметный, не перепутаешь. К тому же, выкрашен в серый цвет, что не принято пока. Местные судовладельцы как только не выпендриваются, чтобы разукрасить свои суда. И носовую фигуру делают побольше и покрывают ее золотой краской, и кормовую надстройку украшают замысловатой резьбой, и паруса у них разноцветные, приметные, чтобы издалека узнавали. Не понимают, что на блестящие предметы морские хищники бросаются чаще.
        Возле Моонзундского архипелага прошли спокойно. Здесь, видимо, тоже запомнили барк. Было у меня желание смотаться на шлюпке на берег и узнать, спасся ли кто-нибудь из пиратов? Ей богу, дал бы такому золотой за выносливость и жажду жизни. Кстати, эту часть залива называют горлом, а крайнюю восточную - вершиной. Видимо, пираты хотели быть костью в горле. Не вышло.
        До меридиана Нарвы шли и по ночам. После него только днем. Здесь глубины резко уменьшаются, много островов и банок. Возле острова Котлин встали на якорь. За островом начиналась самая мелководная часть залива. Одно время она носила название Маркизова лужа. Был в начале девятнадцатого века министром морского флота России какой-то иностранный маркиз, который считал, что российским морякам дальше заплывать вредно и опасно.
        Как-то, будучи в Кронштадте, я пошел купаться на городской пляж. Поскольку не люблю плавать, касаясь руками дна, решил зайти на глубину. Шел долго. Уже берег почти не видно, а глубина всего по грудь. Плюнул я и пошел в обратную сторону, чтобы больше никогда не посещать пляжи на острове Котлин.
        Попал я в Кронштадт на переподготовке. Время от времени меня, как офицера запаса военно-морского флота СССР, загоняли под власть министра обороны. Вояки делали вид, что чему-то учат меня и других офицеров торгового флота, а мы, посмеиваясь над их тупостью, делали вид, что чему-то учимся. На самом деле это был отдых за государственный счет. По месту работы мне выплачивали средний заработок. Поскольку в то время я мыкался в каботаже, меня это мероприятие устраивало. Чего не скажешь о моряках-загранщиках. Они деньги делали на перепродаже заморских шмоток, рублевая зарплата их интересовала постольку-поскольку. Собрали нас около сотни человек со всей страны, выдали офицерскую форму, поселили в казарме и начали читать лекции, знакомя в основном с допотопным оружием. Не могли они доверить главные военные секреты страны каким-то «шпакам». Я однажды спросил, зачем они это делают?
        - Когда мы погибнем, вы займете наше место! - пафосно заявил мне преподаватель, капитан первого ранга.
        Хотел я ему сказать, что после гибели армии война сразу закончится. Ведь война - это производная от армии, а не наоборот. На самом деле ребята заимели теплое местечко, с которого поплевывали на собственную армию. Тихая, спокойная жизнь в экологически чистом во всех отношениях месте - в закрытом городе с военными патрулями вместо милиции. Ни преступников, ни туристов. Попасть в Кронштадт можно было только на катере, имея пропуск. На причале их проверяли. У кого не было - сразу ехал в обратную сторону. В магазинах изобилие и отсутствие очередей, в отличие от Ленинграда, куда приезжала вся область и еще из соседних, чтобы отстоять несколько часов и наконец-то узнать вкус колбасы и почувствовать нежное прикосновение туалетной бумаги. Сейчас воспоминания о гримасах социализма кажутся нелепой и смешной фантазией, но ведь был этот маразм, был. И многие «совки» были уверены, что это и есть рай на земле, что в капиталистических странах живут хуже. Они ведь никогда не бывали по ту сторону «железного занавеса», а тех, кто бывал, слушали с пренебрежением: «Мели Емеля, твоя неделя!».
        Купец Антип Федорович Булава предупредил меня, что, как только мы встанем на якорь возле острова Котлин, к нему в Новгород сразу помчится гонец с этой вестью, и примерно через неделю туда прибудет караван новгородских купцов, В ожидании их, часть матросов занималась перевозкой на берег бочек с селедкой, чтобы освободить трюм. Куда-то ведь надо будет грузить то, что привезут русские купцы. Селедка - тяжелый и занимающий много места товар, но не самый ценный. Если что-то случится и потеряем ее, долго горевать не буду. Остальные члены экипажа в свободное от вахты время ловили рыбу, охотились на морского зверя, нерпу и тюленя, и на островах собирали ягоды и грибы и охотились на птицу. Конец лета - самое время заниматься этим. Пернатой дичи здесь было валом. Утки и гуси кормились большими стаями. Мои матросы били их из луков и арбалетов, используя стрелы с толстыми и тупыми наконечниками, которые не столько пробивали птицу, сколько ломали ей кости. Еду теперь готовили на берегу, так что экипаж ел много свежего вареного и печеного мяса и рыбы.
        За тюленями и нерпами приходилось погоняться. Впервые я видел нерпу в море Лаптевых. Мы стояли на якоре на баре реки Яны, перегружали лес на речные самоходные баржи. Пищевые отходы кок выбрасывал за борт. Вышел я после обеда на корму перекурить и потрепаться. Вдруг вижу, из воды голова усатая торчит, похожая на человеческую, облаченную в каску, и смотрит на меня внимательно, не мигая, черными круглыми глазами. Температура воды была минус три градуса. Я в конце каждой вахты звонил в машинное отделение, чтобы узнать температуру забортной воды и записать в судовой журнал.
        Догадавшись, что это не человек, я спросил:
        - Чего надо, братан?
        - Пожрать приплыл. Харч у нас отменный, таки да, - ответил за нерпу старший матрос, одессит, который работал здесь каждый сезон, длившийся от силы три месяца, а оставшуюся часть года отдыхал в любимом городе.
        Оказывается, нерпы знали судовое расписание и приплывали перекусить деликатесами, выбрасываемыми за борт. У каждого свой вкус. Потом эту нерпу пристрелил шкипер одной из барж, приехавший из Ленинграда на сезон за длинным рублем. В сырой северной столице шапки из водоотталкивающего меха нерпы были в цене.
        Я тоже съездил на остров Котлин, пособирал грибы. Говорят, я на них фартовый. И это несмотря на то, что любил спать после обеда. Сосед в деревне рассказал мне примету: если на Пасху ляжешь спать после обеда, не видать тебе грибов, как своих ушей. Видимо, эта примета была придумана не про атеистов. Часть острова покрыта сосновым бором, часть - смешанным лесом. В бору нашел много белых грибов, а в смешанном лесу - черники, над которой, как положено, кружили эскадрильи комаров. Вернулся на барк с темно-синими пальцами и губами.
        Там меня ждал гость - местный житель, приплывший на кожаной лодке, напоминающей каноэ. Это был низкорослый худой блондин с длинными волосами, схваченными сзади в конский хвост, и белесыми, рыбьими глазами. Одет он был в кожаную рубаху длиной до коленей и кожаные штаны. И то, и другое было грязное и воняло дымом и еще чем-то кислым, неприятным. В руке он держал зимние беличьи шкурки, сорок штук. Столько в среднем идет на шубу, поэтому и продают белку сорокАми.
        Так понимаю, это представитель той самой чуди белоглазой, которая в будущем обретет государственность и возьмет гордое имя финны. Когда-то я работал в Беломоро-Онежском пароходстве, жил в Карелии и водил знакомство с финнами. Правда, на флоте встречались они редко. Да и в Карелии тоже. Раньше республика называлась Карело-Финской, но потом переписали население и выяснили, что в ней осталось всего два финна - фининспектор и Финкельман. Позже выяснилось, что это одно и то же лицо, и республику переименовали в Карельскую.
        - Что ты за нее хочешь? - хотя я знал ответ, все-таки спросил на русском, медленно произнося слова.
        - Медовуха! - весело улыбаясь в предвкушении неземного удовольствия, произнес абориген.
        Кто бы сомневался! До сих пор помню Невский проспект ночью, заваленный бесчувственными телами пьяных финнов. Они приезжали в Россию на выходные, чтобы наверстать упущенное за пять рабочих дней. Одна радость - за редким исключением, финны не агрессивные по пьяни. Выпил-упал-проснулся-выпил…
        Ученые утверждают, что у многих северных народов отсутствует какой-то ген, который предназначен для борьбы с алкоголем. Наверное, он перепрофилировался на борьбу с переохлаждением тела. Помню, на многих самоходных баржах, в которые мы перегружали лес на баре реки Яны, работали экипажи из местных. Муж - шкипер, жена - кок, дети - матросы. Ожидая морские суда, они ловили сетями красную рыбу и вялили, обменивая потом у моряков на водку. Я собирался приобрести несколько рыбин, для чего и затарился водкой. Тот самый одессит, старший матрос, показал мне тогда, как надо торговаться. Перебрались мы на баржу, зашли в каюту шкипера - мужчины неопределенного возраста, с пожухшим от пьянок лицом. В каюте были его жена, у которой лицо наоборот припухло, старший сын лет пятнадцати, достаточно свежий в силу возраста, и на кровати лежал и все время орал грудной младенец. Старшая их дочь, тринадцатилетняя, в это время училась азам любви на нашем судне, а дети поменьше ходили по коридорам и просили жевательную резинку. Они были уверены, что все морские суда ходят заграницу и экипажи привозят оттуда только жвачку.
Первую рыбу, почти метровой длины и распластанную, одессит сторговал за две бутылки водки. Открыли бутылку, разлили на пятерых. Нам со старшим матросом по чуть-чуть, а остальное в три стакана поровну. Муж, жена и сын выпили залпом. Закусывать на стали.
        - Разливай вторую! - потребовал шкипер.
        Пока одессит снимал с бутылку пробку из фольги, которая из-за наличия язычка именовалась «бескозыркой», жена пожевала хлебный мякиш, завязав получившееся узелком в носовом платочке, довольно грязном. Когда ей налили, обмакнула узелок в водку, а потом сунула в рот грудному младенцу вместо соски. Тот сразу замолк, радостно зачмокав. Дети тут с младенчества познавали радости жизни. Раздавив вторую бутылку, перекурили, лениво обмениваясь фразами.
        - Еще рыба нужна? - спросил шкипер.
        - Нужна, - ответил одессит и начал торговаться.
        За третью бутылку я получил три рыбы, за четвертую - четыре, за пятую - пять…
        Бревна мы грузили в порту Тикси по осадке, то есть, по весу, а здесь сдавали почему-то по счету. Один тальман был с нашей стороны, второй должен был быть из экипажа баржи. В нее влезало примерно пять тысяч бревен. По документам мы втиснули в баржу девять тысяч. Шкипера это не шибко волновало. Когда его растолкали пьяного и потребовали отойти от борта, он начал бегать по нашему судну, разыскивая жену и старшую дочь. Обеих дам, пьяных и удовлетворенных, передали ему в прямом смысле слова из рук в руки. То-то мне показалось странным, что дети мало похожи друг на друга и совсем не похожи на отца.
        Я приказал налить прибалтийскому аборигену пол-литровую чашу испанского крепленного красного вина. Длинный тонкий бледный нос гостя забавно дернулся, почуяв запах алкоголя. Видимо, вино раньше не пил, потому что посмотрел на напиток с недоумением.
        - Медовуха? - спросил он, отдавая мне беличьи шкурки и забирая чашу.
        - Лучше! - улыбнувшись, заверил я и показал жестом, что могу отпить, если он боится отравы.
        Абориген отмахнулся: мол, самому мало. Он сделал большой глоток, убедился, что на вкус не такое сладковатое, как медовуха, но и не противное, после чего осушил чашу залпом. Кончик носа и щеки сразу покраснели, а бледные, рыбьи глаза потемнели и наполнились влагой, через которую окружающая действительность виделась намного прекраснее. На мокрых губах заиграла блажная ухмылка. Сейчас целоваться полезет.
        - Привози еще меха, - предложил я, показав связку шкурок.
        - Белки нету, - развел он руками.
        Я показал на туши тюленей и нерп, которые разделывали мои матросы:
        - Привози это.
        - Да! - радостно согласился абориген и спустился по штормтрапу в свой кожаный челнок.
        Весло у него было двухлопастное. Загребая то с одного борта, то с другого, он быстро поплыл на север, в сторону островов, которые в будущем будут финскими.
        На следующее утро оттуда приплыла целая флотилия таких же челноков, нагруженных тюленьими и нерповыми шкурами и жиром. Они получали чашу вина примерно на четверть литра за тюленью шкуру, двухсотграммовую за нерповую и четырехсотграммовую за бочку жира. Сколько шкур и жира привез, столько чаш и выпил. Один осилил аж литра три. Никакие другие товары их не интересовали. Аборигены приплывали к нам еще четыре дня, после чего сгинули. Наверное, отправились добывать морского зверя. Жир мы перевезли на остров, где куски разных оттенков коричневого цвета перетопили в котлах над кострами в ворвань, которая пойдет на обработку кож, заправку светильников, смазку тележных колес, разных механизмов и обуви, чтобы не промокала. Во время перетопки вонь была такая, что невмоготу становилось даже на барке, стоявшем на якоре кабельтовых в трех от острова.
        Купец Антип Федорович Булава прибыл, как и обещал, на восьмой день. Его ладья была флагманом каравана из десяти судов. Они шли друг за другом, маневрируя между отмелями. В будущем будет прорыт канал и огорожен буями, а сейчас приходилось двигаться осторожно, постоянно меряя глубину. Я нанес на план их маршрут. Не точно, но теперь хотя бы буду иметь представление, где находится судовой ход. Может, когда-нибудь придется заходить в Неву.
        Я приказал экипажу приготовиться к бою, зарядить аркебузы и пушки. Черт его знает, что у купцов на уме. Богатый и слабый просто заставляет напасть на него и ограбить. Я расставил людей так, чтобы они не мешали грузовым работам и им никто не мешал открыть огонь в случае нападения.
        Намерения у купцов оказались мирными. Флагманская ладья ошвартовалась к борту барка, а остальные встали на якоря неподалеку. Антип Федорович поднялся на борт, поздоровался со мной, как с закадычным другом, обняв и похлопав по спине. Я похлопал в ответ и пригласил его в каюту.
        Выпив вина за встречу, купец признался:
        - Не верил я, что приплывешь. Среди ваших много людей недостойных.
        - Не меньше, чем среди ваших, - улыбнувшись, произнес я.
        - В семье не без урода, - согласился Антип Булава.
        Он рассказал мне, чего и сколько они привезли, а я - о своих товарах. Согласовали цены, договорились, как будем заниматься перегрузкой. На барке было две грузовые стрелы, так что я мог работать сразу с двумя ладьями.
        - Селедку будете получать на острове, - проинформировал я. - После выгрузки подойдете в балласте к берегу, возьмете бочки и вернетесь к барку за остальными товарами.
        - Можно и так, - согласился купец.
        Из привезенных ими товаров я осматривал только меха. Все были зимние, хорошо выделанные, без прорех и плешин. На меде, воске, канатах и железе в крицах много не намухлюешь. Купцы осматривали мои товары долго и придирчиво. Не укладывалось у них в голове, что можно торговать честно, всё искали подвох. Особенно тщательно проверяли золотые монеты, которыми я доплачивал разницу. Мехов русские купцы привезли много. Видимо, где-то им перекрыли рынок сбыта. Скорее всего, ливонцы или тевтонцы опять полезли на восток. Никак не поумнеют.
        42
        Дул свежий юго-западный ветер. Обычно такой приносит сухой теплый воздух, но сегодня было пасмурно и прохладно. Курсом бейдевинд и на удалении миль семь от материка мы шли домой со скоростью узлов пять. Часа два назад миновали остров Нейссаар, который в будущем будут называть сухопутным дредноутом Таллинна, потому что прикрывал подходы к порту. Пока что Таллинн русские называют Колыванью, немцы - Ревалом, а датчане - Линданисе. В советское время на острове Нейссаар была военно-морская база. Сейчас на нем рыбацкая деревенька - полтора десятка приземистых деревянных избушек, крытых тростником. Завидев барк, несколько рыболовецких лодок устремилось к острову. Переждав на берегу, опять вернулись к лову рыбы. Заготавливают треску на зиму. Если бы я ел круглый год треску, тоже стал бы делать все очень медленно. Мне кажется, жир трески имеет те же свойства, что и тормозная жидкость.
        - Вижу корабли! - заорал из «вороньего гнезда» звонким голосом юнга.
        Наверное, скучно бедолаге сидеть там одному. Тесно, неудобно, ветрено. Хорошо, сейчас качки нет, а то на верхушке мачты угол крена кажется намного больше. В шторм лезут туда, как на казнь.
        - Сколько кораблей? - спросил я.
        - Вот столько! - прокричал юнга, показывая руку с растопыренными пальцами.
        Я научил свой экипаж считать до десяти, а самых продвинутых - до сотни.
        Караван из пяти каракк шел строем линия ближе к берегу. Паруса в белую и красную вертикальную полосу. Скорее всего, ливонцы. Идут в Ревал или Нарву. По моим прикидкам, мы должны были разойтись на расстоянии мили две-три, поэтому я решил не менять курс, не напрягать матросов. Они на славу потрудились на грузовых работах. По предварительным подсчетам на этом рейсе я заработаю тысячи две экю прибыли. Я все еще считал в экю, никак не мог перестроиться.
        - Они повернули нам наперерез! - прокричал сверху юнга.
        Я отправился на бак, чтобы лучше рассмотреть действия встречного каравана. Все пять каракк повернули на северо-северо-восток и пошли на сближение вплотную. Теперь ветер был им попутным. На всех парусах они неслись к добыче. Что ж, если захватят нас, куш получится неплохой. Я бы на их месте тоже не удержался бы.
        - Корабль к бою! - крикнул я.
        Боцман Свен Фишер по немецкой привычке протрубил в свою медную дудку, которую постоянно носил на шее на медной цепочке, призывая тех, кто отдыхал после вахты. Дудка и цепочка были надраены. Боцман сам заботился о них. Он мог часами возиться со своей дудкой. Подозреваю, что мечтал стать музыкантом, но жизнь распорядилась иначе.
        Чем хороши морские сражения - есть время обдумать ситуацию и принять верное решение. В рукопашном бою за доли секунды должен решить и выиграть или поплатиться. В море все намного медленнее. Когда я облачился в доспехи, взял оружие и вышел на палубу, каракки были еще вне зоны уверенного поражения наших пушек. Мой экипаж приготовился к бою. В пушки забиты заряды пороха. Малые бочки с уксусом, разведенным водой, и корзины с ядрами, книппелями и картечью стоят рядом. Заряжающие ждут, какой заряд выберет командир. Аркебузиры заняли места на марсах, баке, крышках трюма и корме. Матросы стоят у мачт, готовые убрать паруса или перенести их. Я вижу в их глазах тревогу. На нас идут пять кораблей, каждый из которых не меньше нашего. В отличие от меня, экипаж пока не знает, насколько барк сильнее каракк. Если бы я сомневался в победе, то изменил бы курс и легко ушел от погони.
        Вместо этого произношу то, что они хотят услышать:
        - Добыча сама плывет к нам в руки! Из этого рейса вы вернетесь богатыми!
        Экипаж дружно и радостно орет, словно уже выиграл сражение.
        - Пушки левого борта, зарядить книппели! - приказал я.
        Мы проскочили на большом расстоянии по носу у первых трех каракк. Я бы и четвертую не тронул, но оказалась на дистанции примерно полтора кабельтова. Она могла бы помешать нам разделаться с пятой караккой.
        - По парусам целься! - отдал я первый приказ и, после небольшой паузы, когда каракка была на траверзе, второй: - Огонь!
        Шесть книппелей, вертясь со свистом в воздухе, полетели в сторону вражеского корабля. Впрочем, свист я не слышал, только догадывался о нем, потому что в ушах стоял гул выстрелов. Судя по вырвавшимся клубам черного дыма, выстрелили и из форкастля каракки. Одно орудие большого калибра выстрелило раньше, два поменьше, расположенные по бокам от него, - с опозданием на пару секунд. Ядро из светло-коричневого камня, наверное, известняка, попало в фальшборт, проломило его и, рассыпавшись на осколки, убило заряжающего и ранило наводчика и подносчика этого орудия и двух матросов, стоявших неподалеку. Еще одно ядро прошло выше. Наш залп оказался удачнее. Мачты словно по мановению волшебной палочки остались почти без всех парусов, если не считать лохмотья, которые трепетали на реях. Уцелел только косой парус на бизани.
        - Расчету с правого борта перейти на левый! Зарядить книппелями! - приказал я комендорам. - Взять пол румба вправо! - последовала команда рулевым.
        Матросы унесли в кубрик раненых, а убитого положили у комингса трюма, чтобы не мешал. В груди у него торчал осколок ядра величиной с кулак, который снизу потемнел, пропитавшись кровью, а сверху, на изломе, был светел и чист. Стоявшие рядом комендоры и матросы старались не смотреть на него. Многие впервые видели смерть в бою хорошего знакомого или даже друга. До первого серьезного боя кажется, что с тобой ничего не случится. Потом уверенность начинает стремительно улетучиваться. На смену ей приходит надежда, что с тобой ничего не случится.
        С пятой караккой мы обменяли залпами на дистанции менее кабельтова. Она была четырехмачтовой. Длиной метров пятьдесят пять и шириной около пятнадцати. Грузоподъемность тонн восемьсот, а может, и больше. Корпус усилен фендерсами - вертикальными ребрами жесткости на внешней стороне борта. Форкастель сильно сдвинут вперед, нависает над водой. В нем тоже стояли три пушки: бомбарда калибра миллиметров двести пятьдесят и по бокам от нее два фальконета. Ее ядро пришлись нам в левый борт, не пробив его и никого не ранив. Мы снесли паруса блинд, фок, грот и косой на бизани. Уцелели оба марселя и косой на четвертой мачте, которую принято называть малой бизанью (бонавентурой).
        - Право на борт! Поворот фордевинд! - отдал я приказ. - Пушки правого борта, зарядить ядра!
        Мы развернулись рядом с пятой караккой, которая все еще продолжала сближаться с нами. Видимо, капитан решил захватить барк любой ценой. Ему ведь надо получить возмещение за порванные паруса и такелаж. Вот только скоростенки ему не хватало. Четвертая каракка лежала в дрейфе. Ее экипаж ремонтировал такелаж и доставал запасные паруса. А первые три, к моему величайшему удивлению, отказались участвовать в сражении. Они дружно вернулись на прежний курс и пошли в сторону порта назначения, словно рядом не было никакого сражения. Иногда западноевропейский рационализм мне не сразу понятен. Дикие монголы за подобное поведение казнили с пролитием крови, как недостойных оказаться на том свете в компании порядочных людей.
        Мы легли на обратный курс, убрали паруса и, двигаясь по инерции, всадили в форкастель пятой каракки залп из шести пушек с дистанции чуть меньше кабельтова. Обломки и щепки полетели во все стороны. Фальконет, который стоял слева от бомбарды, подняв фонтан брызг, отправился знакомиться с рыбами. Вслед за ним упало туловище без головы. Одно или два ядра долетели до ахтеркастля, потому что и там подлетел вверх, а потом упал в воду обломок доски. Затрещали выстрелы из аркебуз. Мои солдаты били по вражеским арбалетчикам, которые стреляли с марсовых площадок, более широких, чем наши.
        - Носовые и кормовые карронады, огонь! - приказал я.
        Заряды картечи посметали арбалетчиков с марсовых площадок и убили несколько матросов, которые вытаскивали раненых из-под обломков форкастля.
        - Пушки правого борта, зарядить картечью! - приказал я.
        Мои комендоры шустро принялись выполнять приказ. Потянулись медленные минуты ожидания. Каракка плавно разворачивалась левым бортом к ветру, то ли подчиняясь рулю, то ли предоставленная сама себе. На ее палубах почти не видно было людей. Дистанция между кораблями была метров сто, так что мои аркебузиры иногда попадали в тех, кто высовывался из укрытия.
        Мы сделали два залпа картечью из пушек и карронад по пятой каракке. Ближний фальшборт превратили в сито и изрядно подпортили ахтеркастель. Каракка теперь лежала правым бортом к нам и казалась покинутой экипажем.
        - Спустить баркасы! - приказал я и повернулся к Лорену Алюэлю: - Возглавишь абордажную партию.
        - Хорошо, сеньор! - радостно согласился он.
        Война пока что казалась ему увлекательным приключением. Комендоры правого борта и аркебузиры, оставшиеся на барке, стояли в готовности возобновить стрельбу, если нашим десантникам окажут сопротивление, а остальные занялись убитыми и ранеными. Оказывается, вражеские арбалетчики убили еще троих и ранили восемь человек, причем двоих серьезно, не выживут. Я в пылу боя не заметил этого. Что ж, не большая плата за такой ценный приз. Впрочем, каракка еще не наша. Абордажная партия подошла к его бортам, закинула «кошки», вскарабкалась наверх. Корпус у каракки луковичного типа, с заваленным внутрь бортами. Уже начали употреблять абордажные сети, но на этом корабле не успели натянуть. Картечь помешала.
        Никто десанту не оказал сопротивления, хотя уцелело двадцать три человека - больше половины вражеского экипажа. Капитан погиб, в него попало ядро. Помощников посекла картечь. Посылать на смерть стало некому, вот команда и решила побыть живыми шакалами, а не мертвыми львами. Орудий на ней оказалось всего два - бомбарда и фальконет, установленные на форкастле. Наверное, жизнь на Балтийском море намного спокойнее, чем на Северном и Средиземном. Незачем тратить деньги на пушки, возить лишний груз.
        С каракки на барк привезли два сундука из капитанской каюты. В одном лежали деньги, золото и серебро, разложенное по кожаным кошелям. В каждом кошеле монеты одной страны и одного достоинства. Примерно около тысячи экю. Во втором сверху лежали расписки. В Любек отвезли и продали те же товары, что и мы купили у русских купцов, а наполнили трюм вином в бочках, солью в мешках, шерстяными тканями в разного качества в тюках, английскими, фламандскими и немецкими, стеклом разного цвета в деревянных коробах, переложенном соломой, бумагой в стопках и доспехами: шлемами-саладами и железными шапками, кирасами, наручами и поножами. Отдельная купчая была на три турнирных доспеха, белых, которые изготовил какой-то Кольман из Аугсбурга. Они обошлись купцу в две тысячи пятьсот золотых гульденов города Любека. Рядом с купчими лежала Библия на немецком языке, отпечатанная на бумаге. Кожаный темно-коричневый переплет был украшен с обеих сторон большими золотыми крестами, составленными из маленьких крестиков. Местами краска немного поплыла, но прочитать текст было можно. Дальше была сложена одежда на полного человека
среднего роста, который отдавал предпочтение белому льняному белью и тонкой английской шерсти бордового цвета, который здесь принято называть цветом крови дракона. Видимо, многие местные жители видели драконов, а некоторые даже успели нанести им раны и полюбоваться цветом крови.
        На четвертой каракке поставили парус-фок и медленно пошли вслед за остальными тремя, которые уже удалились на пару миль, если не больше. Я решил, что не зря мы потратили на нее книппеля, что легко догоним. Оставив на призе десять бойцов под командованием Лорена Алюэля и приказав пленным матросам восстановить такелаж и достать запасные паруса, погнался за вторым призом. До него было немного больше полумили. С попутным ветром мы сразу увеличили скорость узлов до семи-восьми. С дистанции кабельтова два или чуть больше, открыли огонь ядрами из погонных пушек по четвертой каракке.
        - Цельтесь с парус, - приказал я наводчикам.
        Ребятам не терпелось показать свое мастерство. В предыдущих стрельбах они не принимали участия. Одно ядро попало в парус, не сорвало его, но сделало дыру, которая быстро расползлась до швов. На каракке тут же убрали парус и спустили белый вымпел с красным косым крестом. На корму вышел человек с белой тряпкой и замахал ей из стороны в сторону.
        - Стоп заряжать! - остановил я расчеты погонных орудий.
        Мы легки в дрейф метрах в пятидесяти от каракки. На нее отправились на баркасе, не считая гребцов, десять человек под командованием шкипера Ларса Йордансена. Им помогли подняться на борт. Баркас вернулся с капитаном каракки, двумя его помощниками и пятью сундуками. Капитану было лет тридцать семь. Рыжеватые волосы длиной до плеч, короткая светло-русая с рыжинкой борода, молочно-белая кожа, покрытая веснушками. Покрыты короткими рыжеватыми волосинами и веснушками были и руки с короткими и толстыми пальцами, ногти которых были удивительно чисты. Траурная каемка под ногтями была для мужчин этой эпохи чуть ли не хорошим тоном. У женщин дело обстояло не так трагично. На капитане расстегнутый, темно-синий немецкий вариант гауна, более просторный, под которым кожаная жилетка и белая льняная рубаха. Видимо, он недавно снял доспехи, потому что ворот рубахи по краю был серым от пота. Темно-серые шерстяные шоссы имели черный гульфик. Судя по размеру гульфика, даже слон должен позавидовать. На ногах невысокие черные башмаки на тонкой подошве, с тупыми носками и серебряными пряжками в виде летящей птицы, может
быть, чайки. Один из его помощников, лет девятнадцати, такой же рыжеватый, был, скорее всего, сыном или племянником, а второй, лет тридцати, судя по спокойному взгляду, наемным работником.
        Поздоровавшись, пленный капитан, льстиво улыбаясь, произнес:
        - Предупреждали меня, чтобы не связывался с Морским Волком! Вот и поплатился!
        Не знал, что у меня появилось такое оригинальное прозвище. Оно вроде бы пока не в ходу, и звучать на западноевропейских языках будет, как морская собака.
        - А почему Морской Волк? - поинтересовался я.
        - Масть волчья, - показав на паруса, ответил капитан, добавив льстиво: - И смелость.
        Он боялся за свою жизнь. С экипажами захваченных судов не принято церемониться. Так меньше мороки. Да и взбунтоваться будет некому.
        - Если ты готов заплатить три тысячи золотых гульденов выкупа, то останешься жив, - предложил я.
        Пленный капитан сразу подобрался, перестав льстиво улыбаться. Торг был его работой.
        - Это много, - начал он. - Мне не из чего заплатить столько. Всё, что имею, вложено в товар.
        - Как хочешь, - небрежно молвил я и повернулся к боцману, словно намеривался дать команду отправить пленных на корм рыбам.
        - Я согласен! - быстро произнес капитан. - Но мне надо будет свидеться с купцами из Любека. Они должны помочь.
        Если надеялся, что я повезу его в Любек, то ошибся.
        - В Копенгагене у тебя будет такая возможность, - заверил я и приказал боцману: - Закрой их в подшкиперской и поставь караул из двух человек. Людей подбери надежных.
        Последнее мог бы не говорить. Боцман догадывался, что корабли и груз стоят дорого, но сколько именно - не представлял, а то, что не подсчитано, кажется не совсем реальным. Зато три тысячи золотых гульденов выкупа - это предельно ясно и уже почти осязаемо. Вряд ли он знал размер своей доли из этой суммы, но не сомневался, что будет немалой.
        Потом похоронили погибших. Врагов раздевали догола и выбрасывали за борт, а своих завернули в куски парусины, положив в ноги по каменному ядру, взятому на каракках. Чугунное ядро стоит пять су, а каменное - всего два. Покойников положили на широкие доски, один край которых опирался на планширь, а второй держали двое сослуживцев. Боцман прочитал молитву. Я дал ему Библию, чтобы прочитал нужное место. Свен Фишер взял ее двумя руками и, произнося текст по памяти, трижды перекрестил книгой мертвых. После чего сослуживцы подняли края досок. Завернутые в парусину тела съехали по доскам и нырнули в воду ногами вперед. Какое-то время они будут стоять на дне. Хорошо, что мне не придется там прогуливаться.
        На пятой каракке мои матросы не сразу разобрались, как рулить. Там был установлен колдершток. Я видел такой в будущем на каракке-новоделе, копии «Mayflower», стоявшей в порту Плимут штат Массачусетс, на которой прибыли из английского Плимута на американский континент колонизаторы-протестанты. Тогда не хватило любознательности посмотреть, как действует колдершток. Сплавал на тузике и посмотрел сейчас. Ничего сложного. К концу короткого румпеля присоединен длинный вертикальный шток, который через отверстие в подволоке выходит на следующую палубу. Там стоит рулевой, который наклоняет верхний конец штока влево или вправо, благодаря чему отклоняется румпель. Поскольку рычаг большой, требуется меньше усилия для перекладки руля. У меня на румпеле работали по два рулевых, а с колдерштоком один управляется. Да и рулевая рубка стала намного меньше, потому что румпель короче. Один недостаток - малый угол перекладки руля, градусов пятнадцать-двадцать, то есть, «полборта». Румпель ведь движется по дуге, а шток - по прямой, из-за чего их пути при больших углах расходятся. Прямо, как муж с женой в гипермаркете.
        43
        На рейд Копенгагена ближе к вечеру первой зашла трехмачтовая каракка под командованием шкипера Ларса Йордансена. Она шла медленнее всех, поэтому возглавляла караван. Второй неподалеку от нее встала на якорь четырехмачтовая каракка под командованием Лорена Алюэля. Несмотря на мои опасение, первое его командование кораблем прошло удачно. Барк встал на якорь последним, мористее обоих призов. От берега к нам сразу направилась шестивесельная шлюпка с десятком пассажиров. Для обычного таможенного досмотра это было многовато. Они подошли к ближней каракке, трехмачтовой, но не задержались там, сразу отправились к барку. Видимо, Ларс Йордансен объяснил им, кому надо задавать вопросы. Скорее всего, вопросы будут интересные.
        - Команде демонстрировать мирное настроение, но иметь оружие и доспехи под рукой и быть готовыми к бою, - приказал я своему экипажу.
        Отдавать добычу кому бы то ни было я не собирался. Судя по решительным взглядам, мои люди тоже не собирались опять становиться бедняками. Пойдем в Ольборг и там продадим. Королевская власть в Дании сейчас слабая. Ее сильно ограничивает Ригсрод (Королевский совет), который, к тому же, избирает короля. Не думаю, что в планы короля Кристиана входит осложнить отношения с такой большой территорией, как Ютландия, из-за агрессивных любекских купцов. Тесть меня заверил, что на полуострове найдется немало отважных мужчин, которым не нравятся королевские чиновники, наглые и высокомерные.
        Чиновников на шлюпке было двое: таможенник лет тридцати четырех, невысокий и кругленький, ни одного острого угла во всем теле, что не вязалось с его должностью, и его помощник лет восемнадцати, худой, длинный и костлявый. Я вспомнил гравюру из книги «Дон Кихот» и подумал, что сеньор поменялся фигурой со слугой Санчо Пансой. Вслед за ними на борт поднялись два немецких купца, обремененных осознанием своего богатства и важности. Я слышал, что купцы из Любека обустроились в Копенгагене основательно. Любую дверь открывают ногой. Ведь за ними стоит весь Ганзейский союз. Оба были в плащах, подбитых куницей, и гаунах из шерстяной ткани высокого качества, скорее всего, фламандской, только у одного алого цвета, а у другого синего. С ними приплыли пятеро солдат в железных шапках и кожаной броне, усиленной на груди железной пластиной. Каждый вооружен кинжалом и глефой - насаженным на древко длиной метра полтора лезвием длиной с полметра и шириной сантиметров шесть, наточенным с одной стороны, от тупой стороны которого, ближе к древку, отходил шип под почти прямым углом. Лезвием наносили рубящие удары, а
шипом - колющие. Особенно хороша глефа для перерубывания лошадиных шей. Впрочем, и рыцарскими шеями не брезговала. Не знаю, зачем чиновники взяли с собой солдат. Таких количеством нас не испугаешь. Разве что для солидности.
        - Любекские купцы, - кивнув на двух купцов, начал таможенник, - утверждают, что те два корабля принадлежат членам Ганзы. Ты напал на них, совершил разбойное действие, за что должен ответить.
        - А если бы они напали на меня, то я тоже должен был бы ответить? - спросил я насмешливо, обращаясь к купцам.
        - Если бы они напали на тебя, тоже бы ответили, - произнес купец в алом гауне.
        - Тогда я ставлю вас в известность, что неподалеку от Линданисе на меня напали пять ваших кораблей. Два я захватил, а остальные успели удрать, - мило улыбаясь, сказал я.
        - Такого не могло быть! - воскликнул купец, одетый в синий гаун.
        - Чего именно? - прикинулся я непонимающим. - Разве они никогда и ни на кого не нападают?
        - Напасть могут, - сознался он. - Но впятером они бы с тобой справились! - уверенно закончил купец в синем.
        Купец в алом посмотрел на серые паруса, подвязанные к реям, на меня. На строгом и важном лице с короткой и наполовину седой бородкой появились признаки мыслительного процесса. Мне даже показалось, что слышу, как скрипят его заржавевшие извилины, делая неприятный вывод.
        - Морской Волк, - тихо подсказал я и скомандовал боцману: - Приведи пленного капитана!
        Произнесенное мною прозвище заставило заткнуться купца в синем, а таможенник посмотрел на меня с интересом.
        - Подданные короля Кристиана могут постоять за себя в море, - сказал я таможеннику.
        Тот улыбнулся и кивнул, то ли соглашаясь с моими словами, то ли радуясь, что хоть кто-то утер нос любекцам, которых, уверен, копенгагенцы недолюбливают. Ютландцы тоже их не жалуют, но серьезного конфликта интересов нет, поскольку на полуострове нет больших денег, а потому нет и большого количества иностранных купцов.
        Когда привели пленного капитана, который на ходу приглаживал рукой взлохмаченные, рыжеватые волосы, купец в синем первым делом спросил:
        - Сколько кораблей было в вашем караване?
        - Пять, - ответил капитан.
        Больше вопросов ему не задавали. Иначе пришлось бы повесить капитана за пиратство.
        - Обсуди с ними условия выкупа себя и, если хочешь, своего корабля, - предложил я, - а мы пока обговорим с таможенником наши дела.
        - А груз тоже можно выкупить? - спросил пленный капитан.
        - Конечно, - ответил я. - И второй корабль вместе с грузом. Если в цене сойдемся.
        Мы зашли с таможенником в мою каюту. Тома сразу налил нам в серебряные кубки трофейного красного вина, немецкого. Таможенник пил мелкими глотками, по-птичьи, громко плямкая после каждого.
        - Прикажу матросам погрузить в шлюпку бочонок вина для тебя, - сказал я.
        - Не откажусь! - не скрывая радости, произнес он.
        - Десять процентов от добычи устроят короля Кристиана? - задал я вопрос.
        - Думаю, да, - ответил таможенник.
        - От себя добавлю турнирный белый доспех работы некоего Кольмана из Аугсбурга ценой в тысячу двести гульденов, - произнес я, указав розничную цену.
        Второй доспех решил подарить тестю, а на третий положил глаз Лорен Алюэль. Видел, как мой кутильер во время перехода учился ходить в доспехе по палубе трофейной каракки. Потом приплыл на шлюпке и попросил уступить ему. Я согласился. У него есть деньги, и Лорен вправе тратить их, как хочет. Покупка доспеха - не самое неразумное вложение денег. В большом городе на доспех всегда найдется покупатель.
        - Это очень известный мастер, - сообщил таможенник. - Наш король не любитель турниров, но такой подарок ему понравится.
        - Буду рад, если так и случится, - признался я.
        Набиваться в свиту короля я не собирался. Хватит мне французского горького опыта. Власть у Кристиана Первого не такая абсолютная, как у Людовика Одиннадцатого, однако лишние враги мне ни к чему.
        После этого я пригласил в каюту купцов вместе с пленным капитаном. Они удивились, увидев, какая она большая и удобная. У капитана на каракке раза в два меньше моей. Пока что в первую очередь думают о грузе, а об экипаже, включая капитана, во вторую. Я угостил их трофейным вином и положил перед ними купчие на товары с обоих призов. Чем хороши западноевропейские купцы, у них на каждую торговую операцию по бумажке. Русский купец держит все в голове. Думает, что так надежнее. Я предупредил, что заберу турнирные доспехи, шлемы, кирасы и часть вина, бумаги и стекла. Шлемы и кирасы раздам членам экипажа. Почти у всех только кожаные шапки и куртки. Кое-кто из погибших в бою мог бы уцелеть, если бы имел железные доспехи. После продолжительного и жаркого торга мы сошлись на тринадцати с половиной тысячах золотых гульденов за капитана и обе каракки с грузом. На тысячу триста пятьдесят сразу выписали вексель таможеннику. О том, что мы захватили наличность на обеих каракках, я умолчал. Хватит королю и того, что получит.
        Любекцы предложили и мне векселя. Вообще-то, они надежные торговые партнеры, но данный случай был особый, поэтому я не стал рисковать.
        - Возьму половину, но не вашими векселями, - отказался я. - В городе должны быть итальянские банкиры. Желательно, те, которые сужают деньги королю. Венценосные особы не спешат возвращать долги, следовательно, и заимодавцы не спешат сбежать из страны. Договоритесь с двумя или тремя, пусть приплывут ко мне.
        В это время мои матросы погрузили бочонок вина в судовую шлюпку. Бочку поставили в центре между банками, на одну из которых сели чиновники. Любекские купцы и выкупленные пленники отплыли вместе с солдатами на своей. Солдат высадили на четырехмачтовую каракку. Там же остался купец в синем гауне, чтобы проследить, как бы мои матросы не забрали что-нибудь сверх оговоренной части добычи.
        Банкиры приплыли следующим утром. Один был миланец Антонио Спини, а второй - Паоло Саккетти из Лукки. Оба в шелках и беличьих мехах. Белку южане любят больше остальных мехов. Наверное, потому, что в ней не так парко и в тоже время богато. То ли одинаковая профессия наложила отпечаток, то ли все черноволосые и горбоносые итальянцы стали для меня на одно лицо, но мне показалось, что они родственниками. Различал их только по диалектам итальянского языка. Луккец говорил мягче. И они сразу поняли, что я говорю на венецианском диалекте.
        - Долго служил у венецианцев, - объяснил я.
        - Теперь понятно, откуда такие хорошие морские навыки! - похвалил миланский банкир.
        - И богатая добыча! - не отстал и луккский банкир.
        - Я готов взять у вас два векселя по три тысячи гульденов и оставить эти деньги у вас под четыре процента годовых, - предложил им, зная, что больше трех процентов дают очень редко. - Уверен, что вы ссудите эти деньги немцам процентов под двенадцать, если не больше, так что все будем не в накладе. Впрочем, я могу и сам ссудить им эти деньги, но решил разделить риски с вами.
        - Чувствуется венецианская выучка! - начал Антонио Спини с похвалы, а потом перечислил, почему четыре процента - это неподъемно для них.
        В умении торговаться итальянцы превосходили немцев. Сражался с ними не столько ради выгоды, сколько перенимая опыт. Поучиться было чему. Уверен, что они не договаривались заранее, но работали согласованно, как два крепких преферансиста, к которым подсел поиграть лох с деньгами. Я уступил им полпроцента за науку.
        - Остальные шесть тысяч я хотел бы получить напополам золотом и серебром и как можно скорее, - сказал им напоследок.
        - Если согласишься взять четыре тысячи серебром, то привезем завтра утром, - предложил Паоло Саккетти.
        Золото они придерживали потому, что с ним убегать легче.
        - Пусть будет четыре, - согласился я.
        Все равно эти деньги пойдут на выплату экипажу.
        Только проводил их, как увидел, что к барку приближается двадцатичетырехвесельная галера. Борта ее выше ватерлинии были выкрашены в золотой цвет с двумя красными горизонтальными полосами. В желто-красную горизонтальную полосу была и мачта, установленная немного впереди миделя. Ни рея, ни паруса на ней не было. С клотика свисал длинный широкий флаг, разбитый на четыре сектора белым простым крестом. В левом верхнем секторе на желтом фоне изображены три бегущих, синих вроде бы льва в золотых коронах. В правом верхнем - три золотые короны на синем фоне. В левом нижнем - на красном фоне шагающий влево, в прошлое, золотой лев в короне, с высунутым языком и занесенным топором в лапах. Не знаю, кому он показывал язык и грозил топором. Надеюсь, не одному и тому же лицу. В правом нижнем секторе на красном фоне вышагивал тоже влево, высоко задирая правую лапу, золотой дракон, хвост которого был загнут кольцом. Представляю, как ему больно. Наверное, поэтому и пасть открыта. На двадцати четырех гребцах были желто-красные шапки-колпаки и ливреи. Так же были одета и дюжина солдат, вооруженных глефами. Доспехов
на них не было. Видимо, церемониальное воинство. Командовал галерой молодой человек лет восемнадцати, одетый в красный гаун, который был коротковат, по бургундской моде, и желтые шоссы, плотно облегающие мускулистые ноги. Красный гульфик нормальных размеров. В восемнадцать лет свое достоинство демонстрируют в постели, а не в гульфике. На коротких светло-коричневых сапожках были бляшки в виде серебряных звездочек с короткими зубцами, напоминающих шестеренки. На поясе у него висел в ножнах, обтянутых черным бархатом, короткий, полуметровый, парадный меч. В последнее время такие мечи стали входить в моду в Бургундии.
        Когда галера подошла к борту барка, молодой командир крикнул:
        - Позовите капитана!
        - Я тебя слушаю! - крикнул я в ответ.
        - Кристиан, король датчан, шведов, норвежцев и вендов прислал меня, чтобы позвать тебя к нему! - торжественным тоном объявил молодой человек.
        - Подожди, сейчас переоденусь и спущусь на твою галеру, - сказал я спокойно, после чего приказал Лорену Алюэлю: - Тоже переоденься во все лучшее, будешь моим оруженосцем. - И боцману: - Спусти на галеру доспех.
        Как мне сказали, король немного выше среднего роста, поэтому отобрал ему самый большой из трех захваченных. Если что не так, местные кузнецы подгонят под фигуру. Турнирный доспех был аккуратно завернут в трофейную синюю шерстяную ткань, углы которой завязали накрест, и подвешен на шест. Честь нести подарок выпала двум рослым аркебузирам из дворян. Впрочем, свое оружие они оставили на барке.
        Когда я спустился на галеру, молодой человек представился:
        - Андерс Йенсен из рода Брок.
        Я назвал свое имя.
        - Я слышал, вы сражались под Нанси, - закинул он.
        Тема была щекотливая, поэтому я ответил коротко:
        - Да.
        - Мы шли из Дижона с обозом. Весть о поражении настигла нас на полпути, - рассказал он.
        - Повезло, - сказал я.
        - Герцог Карл был великим и отважным воином! - не унимался Андерс Йенсен.
        - Великие воины не проигрывают одному и тому же противнику три сражения подряд, - возразил я.
        Молодой человек сразу насупился. Видимо, я опустил его кумира. Меня поражает, что во все времена яркую бездарность ценят выше скромного таланта. Подозревая, что предком большей части людей была обезьяна краснозадая.
        Король жил в замке на острове Слотсхольмен. Это был не тот дворец, в котором в будущем обоснуется датский парламент. Я ездил поглазеть на него на велосипеде. В Копенгагене создадут множество велосипедных стоянок. Бросаешь монету в прорезь ящика, отсоединяешь муниципальный велосипед из целого ряда и едешь по своим делам, а потом оставляешь его на любой стоянке и получаешь монету назад. Датчане такие жадины, что даже из-за мелкой монеты не украдут велосипед. Все автомобилисты уступают тебе дорогу, а ты - всем пешеходам. Частенько они катят тележку из супермаркета, наполненную пустыми бутылками. Везут сдавать. В основном из-под пива. Оно в Дании только в стеклянных бутылках. В алюминиевых банках идет на экспорт. С такими дикими налогами приходится экономить на всем.
        Сейчас замок намного меньше и ниже. Он огорожен каменной стеной высотой метров шесть. Четыре башни старые, пятиугольные, сложенные из больших камней, плохо обработанных. Именно в таком замке я бы снимал фильм «Гамлет». Впрочем, во времена Гамлета такое сооружение казалось бы верхом совершенства. На входе стояли десяток глефников в железных шапках и кирасах. На нас посмотрели лениво и бескорыстно, как городские стражники на уезжающих, деревенских торговцев. Во дворе, вымощенном каменными плитами, шестеро юношей лет пятнадцати ездили на лошадях по кругу. Жеребцы были крупные и какие-то нескладные. Вроде бы ничего лишнего, а такое впечатление, что не помешало бы обрезать килограмм сто мяса, чтобы стали легче и грациознее. Мы обогнули всадников вдоль стены длинной конюшни, из которой шел сильный запах навоза и свежего сена. Перестроенный донжон был четырехэтажным, без караульного помещения и со входом на первом этаже. Невысокие и закругленные сверху окна застеклены разноцветными кусками с преобладанием темно-зеленого. С уровня четвертого этажа и почти до входной двери свисал широкий королевский флаг.
Он был плохо натянут и закреплен, пузырился, из-за чего казалось, что львы, драконы и даже короны куда-то бегут.
        На первом этаже в просторной комнате находилось десятка полтора мужчин не старше тридцати и явно благородных. Все были вооружены короткими мечами, а примерно половина облачена в шлемы-барбюты и кирасы. Они осмотрели наш груз, пообсуждали, сколько стоит такой доспех, не сильно ошибившись, но у меня цену не спросили. После чего четверо повели нас на второй этаж по винтовой каменной лестнице, расположенной в дальнем правом углу здания. На втором этаже была анфилада из четырех комнат разного размера и высотой метров пять. В каждой по высокому камину. Стены оббиты деревянными панелями. Ни ковров, ни штор. Мебель добротная и без изысков. Пол деревянный, покрытый соломенными циновками, грязными и измочаленными.
        Король находился в дальней комнате, самой большой. И камин в ней был самый большой. Возле него стояли трое слуг в желто-красных ливреях. С десяток придворных расположились на удалении метра два-три от овального стола, за которым Кристиан Первый играл в карты с тремя придворными, своими ровесниками. Ему было лет пятьдесят. Длинные густые светло-русые волосы, тронутые сединой. Полноватое, вытянутое лицо с оленьими глазами, прямым большим носом, маленьким ртом с почти незаметной верхней губой и круглым безвольным подбородком, под которым вырос второй и уже наметился третий. В другом месте я бы принял его за не очень удачливого купца, которому все-таки один раз крупно повезло - женился на богатой наследнице. Судя по тому, как летали вверх-вниз брови, король проигрывал.
        Заметив нас, он сразу бросил карты и радостно объявил:
        - Вот он - долгожданный гость! - и приказал мне: - Подойди к нам!
        Придворные расступились.
        Я подошел к столу, поклонился с достоинством и произнес торжественно, подражая Андерсу Йенсену:
        - Мой король, окажите мне великую честь - примите этот скромный подарок!
        Аркебузники, проинструктированные мною на галере, положили позвякивающую ношу неподалеку от стола и быстро развязали материю. Сложенные в кучу доспехи выглядели не так красиво, как надетые, но те, кто их разглядывал, знали толк в таких вещах.
        - Похоже, что их действительно изготовил Кольман из Аугсбурга, - сказал один из игроков - плешивый мужчина без передних зубов, и-за чего губы западали в рот и речь была с подфыркиванием, что ли.
        - Поручиться не могу, но, по крайней мере, так написано в купчей, - сообщил я шутливо.
        Король Кристиан взял переднюю часть кирасы, приложил к полноватому туловищу. Она была немного великовата. Впрочем, под ватную стеганку будет в самый раз.
        - На меня сделан! - радостно сообщил король, после чего приказал слугам унести подарок. - Завтра надену его и проедусь, - пообещал он, после чего спросил меня: - Ты действительно победил пять любекских кораблей?
        Мне показалось, что он задал этот вопрос, чтобы ответ услышал кто-то из присутствующих, поэтому ответил развернуто:
        - Напали они впятером, но, когда увидели, как я разделался с двумя, остальные передумали и удрали.
        - Я рад, что у меня появился такой отважный подданный! - искренне произнес Кристиан Первый. - Как я могу тебя отблагодарить?
        - Ваша похвала - и есть подарок! - припомнив византийский опыт, молвил я.
        - А все-таки? Нужна тебе в чем-нибудь моя помощь? - настаивал он.
        Видимо, никогда еще не получал такие ценные подарки от своих поданных.
        Я решил дать ему возможность проявить королевскую щедрость:
        - Мне пока не нужна, а вот моему тестю Нильсу Эриксену из рода Гюлленстьерне, который верой и правдой служит вам, хотелось бы занять место ленсмана Ольборга.
        Ленсман был административным представителем короля на данной территории. Следил за исполнением законов, взимал штрафы и подати, назначал фогтов - руководителей окружных сотен. Мой тесть постоянно жаловался на нынешнего, который всё пытался ущемить права дворянства, имевшего такую же власть над своими крестьянами. Если он займет этот пост, то своих точно напрягать не будет.
        Король посмотрел на плешивого, который еле заметно кивнул.
        - Ольборг достанется твоему тестю. На днях получишь мой указ, - сообщил Кристиан Первый.
        - Благодарю, мой король! - поклонившись еще раз, произнес я.
        - Пора нам пообедать, - решил король.
        Слуги засуетились, доставая козлы и столешницы. За несколько минут был сооружен типичный П-образный стол с перекладиной, расположенной на помосте. Его накрыли сперва полотном плохого качества и свисающим почти до пола, а сверху - темно-красным, более дорогим и коротким. На помосте поставили пять стульев с высокими спинками, причем центральный был с самой высокой, а внизу - длинные лавки. Стулья заняли король и его партнеры по игре в карты. Стул слева возле короля осталось свободным. Меня посадили на лавку справа от короля, третьим сверху, среди датских дворян, что, как догадываюсь, большая честь. Напротив нас расположились ганзейские купцы, в основном, любекцы. Они были одеты заметно богаче дворян, если не считать нас с Алюэлем, который по цене и яркости одежды превосходил купцов. На помосте ели из серебра, в верхней части стола - из олова, в нижней - из керамики и дерева. Вилок пока нет, а ложки не требовались, потому что жидкой пищи не готовили. День был постный, поэтому ели рыбу, приготовленную по-разному: соленую, маринованную, копченую, жареную, запеченную в пирогах. Запивали немецким белым
вином среднего качества. Во Франции такое пьют деревенские священники и розничные торговцы. Не было ни певцов, ни акробатов, ни даже шутов, без которых в эту эпоху не обходился ни один богатый сеньор. Из чего вытекал вывод, что король Дании Кристиан Первый таковым не был. Видимо, в этом зале королевским является только мой подарок. Надо было попросить за него больше, вот только я пока не знал, что именно.
        - Так ты говоришь, пять любекских кораблей тебе не страшны? - произнес король, обращаясь ко мне, хотя ничего подобного я не говорил.
        - Если нападут, мало им не покажется, - самоуверенно заявил я, хотя если и приврал, то не сильно.
        - Значит, если дать тебе несколько кораблей, ты справишься с большим их флотом? - как догадываюсь, продолжал он продвигать нужную информацию в нужные любекские уши, которые я пока не смог идентифицировать.
        - После небольших совместных учений, гарантирую, что мы заставим всех на Балтийском море бояться и уважать датского короля, будь это любекские купцы, будь английские или фламандские. Мне приходилось учить уму-разуму и тех, и других, и третьих, и еще испанских и сарацинских, - подыгрывая королю, хвастливо заявил я.
        На самом деле я так не считал. Пришлось бы еще и перевооружать всю эскадру и давать ей хороший порох, что я не собирался делать. Сегодняшний союзник завтра мог превратиться во врага.
        - Это очень хорошо! - радостно произнес Кристиан Первый, поглядывая на сидевших слева от него купцов, а потом сказал мне: - Приказ о назначении твоего тестя ленсманом получишь завтра утром.
        Любекские купцы исподтишка наблюдали за мной. Это опасные враги. У них много золотых гульденов, на которые можно нанять и солдат, и наемных убийц. Надеюсь, король Дании не затеет с ними войну в ближайшее время. Впрочем, если бы действительно собирался воевать с ними, не стал бы светить главный козырь, приберег на самую важную взятку. Скорее всего, он блефовал. Карта на руках плохая, но не настолько, чтобы сыграть мизер. Распассы были бы идеальным вариантом. Надо убедить противника, что у тебя сильная карта, что сыграть им не дашь - и посадить на распассах. Надеюсь, мои слова помогли Кристиану Первому. В таком случае он будет заинтересован, чтобы я жил долго и счастливо.
        Возвращаясь на барк, я спросил Андерса Йенсена:
        - У короля были трения с любекскими купцами?
        - Многим купцам не нравится Эресуннская пошлина, - уклончиво ответил живой поклонник мертвого бургундского герцога.
        Я вспомнил, как облагал пошлиной суда в Дарданеллах, и подумал, что Кристиан Первый устроился даже лучше меня. Впрочем, пошлину ввел не он, а Эрик Померанский много десятилетий назад. Шлагбаум - самое прибыльное изобретение человечества.
        44
        Трудно сказать, чему больше обрадовался тесть - доспеху или указу о назначении его ленсманом. Я выложил и то, и другое одновременно. Нильс Эриксен рассматривал доспех, держа в левой руке указ с висевшей на толстой нити, большой, свинцовой печатью с королевским гербом. Печать плавно покачивалась при каждом его жесте.
        - Да в таком доспехе ничего не страшно! - самоуверенно заявил тесть.
        - Могу доказать обратное, простелив его насквозь с сотни шагов, - предложил я.
        - Я с тобой воевать не собираюсь! - в кои-то веки пошутил он.
        Когда Нильс Эриксен налюбовался новой игрушкой, обсудили наши дела.
        - Теперь весь север Ютландии будет под нами! - уверенно заявил тесть. - Я подобрал тебе несколько участков на юге нашего лена, возле орхусского. В Орхусе наш родственник главным судьей. Если ты не передумал покупать.
        - Не передумал, - сообщил я. - Деньги надо куда-то вкладывать, иначе утекут бесследно.
        - Да, есть у них такая особенность: Приходят трудно, а уходят незаметно, - согласился он. - Но с такой добычей, как ты на этот раз взял, они не скоро переведутся!
        Каждый матрос получил по пятьдесят шесть с половиной золотых гульденов, а комендоры, аркебузиры и, само собой, командный состав, еще больше. За такие деньги можно было купить дом в Ольборге, или три пары волов, или участок земли, способный прокормить семью.
        - Некоторые наши бедные родственники хотели бы пристроить своих сыновей на службу к тебе, - продолжил Нильс Эриксен.
        - Могу взять еще десяток арбалетчиков, - согласился я.
        Экипаж и так великоват. Приходилось брать меньше груза, чтобы разместить всех.
        - Они готовы хоть матросами, хоть кем угодно, - сообщил тесть.
        - Если согласны матросами и обслугой к пушкам, могу взять на замену погибшим и раненым, - предложил я.
        - Я передам им. Завтра придут, отбери, кого сочтешь нужным, - сказал тесть.
        Живот у Хелле заметно увеличился. Она перебралась ко мне на постоялый двор, но мысленно уже была в нашем новом доме. Он рос быстро. Строители уже делали третий этаж жилого корпуса, а на двухэтажных устанавливали стропила для крыши. Крыть ее будут глиняной черепицей, привезенной из Гамбурга. Местная меньше, но толще и тяжелее, поэтому немецкая считается лучше. Иностранное всегда кажется лучше. Потому, что дороже. Мои матросы выгрузили и отнесли на стройку трофейное стекло, которое вставят в высокие окна с двойными рамами, чего пока никто не делает. Правда, в служебных помещениях и у слуг рамы будут одинарные и небольшие. Для слуг, по мнению местных, стеклянные окна - и так слишком жирно. На склад, который пока без крыши, сложили товары, не боявшиеся сырости: бочки с вином, металлы, доспехи. Остальные товары, которые будут проданы в Ольборге, поместили на постоялом дворе. На барке оставили только то, что повезем в Гамбург, и добавили бочки с селедкой. Это были последние из весеннего улова. Со дня на день намечался ход сельди в проливе Эресунн, и многие ольборгцы отправились туда на лодках и
небольших судах, нагруженных пустыми бочками и солью. Говорят, там рыбы будет еще больше, хотя я не мог представить, куда же больше?!
        В Северном море нас подхватил северо-западный ветер силой баллов шесть и быстро понес к устью реки Эльба. На подходе ветер усилился баллов до семи, поэтому я приказал убрать марселя и взять рифы на главных парусах. Мне нравится заходить из штормового моря в реку. Всего несколько кабельтовых отделяют яростные морские волны от спокойной и гладкой речной воды. С сильным попутным ветром мы легко преодолели течение и добрались до порта.
        Торговые связи в Гамбурге у меня были налажены, цены оговорены. Сильных и непредвиденных колебаний цен не было. Немного подешевела селедка, потому что слишком богатым был улов в этом году. Договариваться пришлось только по поводу тюленьих и нерповых шкур и жира. Раньше я их сюда не привозил. И шкуры, и жир забрали охотно и заплатили неплохо. Я заработал на них бОльшую прибыль, чем даже на мехах. Заполнил трюм немецкими и французскими вином в бочках и солью в мешках, английскими и фламандскими тканями, немецкими изделиями из железа и стали, английским свинцом и оловом, индийской селитрой, чудом оказавшейся в этих краях, сирийскими и турецкими коврами и сушеными фруктами. Часть этих товаров предназначалась для личного использования. Впереди долгая зима. Чтоб жизнь казалась слаще, буду, сидя в теплой комнате, пить сладкое вино и закусывать сладкими финиками, изюмом и сушеным инжиром.
        В Ольборге мы выгрузили часть привезенного и взяли взамен селедку нового улова. Когда проходили проливом Эресунн, там уже кончилась путина. Лишь несколько небольших рыбацких суденышек добирали опоздавшую селедку. Таможня на нас не прореагировала. Уже запомнили. На переходе к Финскому заливу немного потрепал сильный норд-ост. В открытом море отштормовали без проблем. Хуже было бы, если бы такой ветер застал в заливе, особенно в восточной части его, полной островов и мелей. Оставшуюся часть перехода нас поливал дождь при слабом северо-западном ветре. Мы еле ползли, хотя надо было бы поторопиться. Началась осень. В этих краях она как-то вдруг переходит в зиму.
        Стоило нас встать на якоря возле острова Котлин, как со всех сторон к барку полетели кожаные лодки аборигенов. Они привезли кожи и жир морского зверя. Обменивали на вино. Гулянка продолжалась два дня, после чего резко закончилась. Видимо, характер у местных жителей был под стать климату: не любят затягивать переход от хорошего к плохому и наоборот. Я обговорил с ними, что привезти весной, кроме алкоголя. Они пообещали заготовить для меня меха. Мои матросы отправились на остров Котлин, где занялись перетопкой жира. Остальные рыбачили и охотились. Дичи еще было много, но перелетные птицы уже сбились в стаи, готовясь к продолжительному путешествию.
        Купец Антип Федорович Булава прибыл с той же флотилией ладей. На этот раз обмен пошел быстрее. Русские купцы уже не так дотошно осматривали мой товар. К тому, что работает на твою лень, быстро привыкаешь. Быстрее только к тому, что работает на твою жадность. Договорился с ними, чем поменяемся весной, составив списки с каждым отдельно. Вести совместный бизнес они не умели и не хотели.
        - На острове твои люди жир топят? - поинтересовался купец Булава.
        - Да, - подтвердил я. - Добыли морского зверя, пока вас ждали, и немного обменяли у местных.
        - А на что меняли? - спросил он.
        - На вино, - ответил я.
        - Избалуешь ты их! - пожурил шутливо Антип Федорович. - Наши их брагой почтуют, а медом вареным только за особо ценные меха.
        - Каждый ведет дела, как умеет, - с усмешкой произнес я.
        - И то верно, - согласился русский купец.
        В Ольборг мы вернулись во второй половине октября. Было еще не очень холодно, однако световой день уменьшился основательно. Впрочем, совсем темно здесь даже по ночам не бывает, как и днем не бывает совсем светло. В течение суток преобладают разные оттенки серого цвета. Экипаж был немного расстроен, что на нас никто не напал. Мы тоже ни на кого не напали, потому что всего раз видели вдали на горизонте купеческий караван из десятков двух судов. Я не рискнул с ними связываться. Не потому, что испугался, а потому, что не знал, как прореагирует на морской разбой датский король. Как догадываюсь, ганзейские купцы имели на него сильное влияние. Подождем, когда он поссорится с ганзейцами. У королей дурная привычка ссориться с теми, кто богаче их и кажется слабее.
        Барк разгрузили полностью. Часть груза, самое ценное, перевезли на склад в моем доме, а остальное сложили на постоялом дворе. Две упряжки из двенадцати запряженных цугом попарно волов каждая и при помощи людей, которые, натягивая канаты, не только тащили, но и не давали судну накрениться и лечь на борт, вытащили пустой корабль на берег. В мероприятии участвовало все мужское население Ольборга и окрестностей. Женщины наблюдали со стороны. День был объявлен заранее, поэтому любители зрелищ собрались ранним утром и прождали не меньше трех часов, пока запрягали волов и закрепляли канаты. Есть что-то противоестественное в корабле, выползающем на сушу. Иллюстрация к профессиональному кошмару капитанов. И еще иногда киты выбрасываются на берег по непонятным людям причинам. Барк был больше самого большого кита и выполнял человеческую волю. На мелководье он притормозил, почти застопорился, но потом пополз дальше, скрипя дубовым килем по насыпанным заранее гальке и песку. Когда мокрый снизу корпус, покрытый бурой шерстью водорослей, оказался на суше, под изогнутые борта подложили кильблоки, чтобы стоял
прочно, не боялся сильного ветра. Из корабля еще долго вытекала грязная вода. Удивительно, как много балласта мы возили.
        Дом мой был почти готов. Строители заканчивали крыть черепицей крышу трехэтажной части. В конюшне уже стояли верховые лошади, на которых зимой буду ездить на охоту, и жерёбые кобылы. Сеновал был забит сеном, дровня - дровами, амбар - зерном и мукой в ларях. В погребе стояли бочки с вином, соленой рыбой и овощами, а кладовые наполнены копченостями, свежими и сухими овощами и фруктами. Тесть проследил, чтобы его дочь и зять не оголодали длинной зимой. Тем более, что тратил не свои деньги. В жилых комнатах развесили на стенах и постелили на полу ковры, что местным показалось непозволительной роскошью, а на окна - шторы, что тоже было в диковинку. Изготовленная по моим эскизам мебель и вообще поразила их непонятными излишествами. Зачем нужны шкафы и кровати, если одежду можно сложить в сундук и лечь на нем спать?! И удобно, и надежно, и экономно. Ольборгцы считали, что эту моду я завез из Бургундии. О богатстве и придури бургундцев здесь ходили легенды. Я был подтверждением этих легенд.
        Просидев два дня в кабинете, подбил итоги года. Пиратство принесло мне больше, чем торговля. Впрочем, на красивую жизнь мне хватит и одной торговли. Знал бы, давно уже расстался бы с королем Франции и перешел под руку короля Дании. Умная мыслЯ приходит опослЯ. Пришла - и на том спасибо. Теперь у меня будет возможность более спокойно и рационально провести время в этой эпохе.
        45
        В тех местах на корабле, куда попадает вода и не добирается постоянно свежий воздух, древесина начинает гнить. Этот запах теперь мне кажется самым противным из существующих. Гниет мой корабль - друг и помощник. Я стараюсь бороться с гнилью при каждой возможности. Как только барк оказался на стапеле, я облазил весь трюм вместе с боцманом и местными корабелами. Они не умеют строить такие большие корабли, но для ремонта много ума не надо. Ребята сноровисто отрывают доски палубы трюма, из-под которых просачивается запах гнили, быстро находят поврежденное место, обмеривают с помощью веревки, разбитой на дюймы. Таких мест набралось немало. Я объясняю корабелам, какую взять древесину, как ее закрепить.
        - В важных местах будете крепить бронзовыми нагелями, в остальных - дубовыми, - отдаю я распоряжение и показываю, где и какие использовать.
        Затем перемещаемся выше ватерлинии. Там надо понадежнее заделать пробоины от вражеских ядер. Работа эта полегче, поэтому особо не разжевываю. Корабелы и сами сообразят, какие доски использовать и как их крепить. Заодно установим колдершток. Рулевая рубка заметно уменьшится, благодаря чему увеличится моя каюты. Впрочем, мне и раньше места вполне хватало.
        Напоследок идем на бак. Я решил приделать к форштевню под бушпритом волчью морду. Раз уж корабль называют «Морским Волком», пусть и выглядит соответственно. Тем более, что потомкам викингов этот символ близок.
        - С открытой пастью? - уточняет старший корабел Элиас Густавсен - мужчина лет сорока, худой и жилистый, с длинными прямыми светлыми волосами, подстриженными дугой над бровями и завязанными сзади конским хвостом, и короткими обрубками вместо указательного и среднего пальцев на левой руке - по определению столяров двадцать первого века, специалист второго разряда. Самый высокий разряд - десятый, но обычно после потери пяти пальцев - пятого разряда - меняют работу.
        - С закрытой, - отвечаю я. - Первым не нападаю, а только защищаюсь.
        - Все бы так защищались! - шутливо произносит старший корабел, а его подчиненные весело ржут.
        Никто в Ольборге не сомневается, что это я напал на купцов. Так им кажется романтичнее. Тем более, что добычу взяли, по местным меркам, очень богатую и почти без потерь.
        Корабелы принимаются за работу. Я какое-то время наблюдаю за ними. Дома сидеть скучно. Вот Элиас Густавсен берет дубовый брусок, внимательно осматривает его, поглаживает левой рукой, на которой не хватает пальцев. Что-то ему не нравится, откладывает и берет другой. Подносит к самому лицу. Мне показалось, что обнюхивает. Только зачем? Брусок свежий. Подгнить у него не было времени. Да и лежал брусок под навесом на деревянном настиле, обдуваемый всеми ветрами. Старший корабел прикладывает брусок к плечу и словно прицеливается. Видимо, остался доволен, потому что откладывает брусок в другую сторону и берет следующий. Движения неторопливы, предельно рациональны. Мастер, познавший все тонкости своего дела. Если выполнит работу хорошо и в срок, возьму его в море. Пора барку обзавестись штатным плотником. Боцман в плотницких работах не силен, а на паруснике всегда есть, что починить.
        Хелле покрикивает на служанок, которые, как всегда, запаздывают с обедом. Мне кажется, опаздывают они потому, что моя жена отвлекает их своими командами. Ей скучно. Я навез ей разных тканей, чтобы сшила одежду себе и будущему ребенку. На себя шить не хочет, потому что фигура после родов изменится, а на ребенка нельзя: вдруг не угадаешь с полом? Придется ему в монастырь уходить, потому что по примете обретет неправильную сексуальную ориентацию.
        Мне тоже скучно, поэтому обучаю Лорена Алюэля, шкипера Ларса Йордансена и четверых своих новых родственников азам навигации, лоции, мореходной астрономии, кораблевождению и чтению карт. Мне изготовили шесть копий карты, купленной в Александрии в шестом веке. Она до сих пор точнее тех, что есть сейчас. Нынешние больше похожи на миниатюрные картины, на которых изображен берег без соблюдения проекции и пропорций. Лучше обстоит дело с лоциями. Они есть на все побережье Европы от Новгорода до Константинополя. Говорят, есть и африканский берег Средиземного моря, но на арабском языке. Это увесистые книги, в которых изложена самая разнообразная информация, начиная от навигационных ориентиров, глубин и течений и заканчивая ценами на товары и обменным курсом валют. Написаны они на хорошей бумаге и дополнены самыми разнообразными рисунками. Я купил в Гамбурге все лоции, имевшиеся у торговца. Никогда не знаешь, куда черти занесут.
        Вторым развлечением была охота. Я купил лес, возле которого располагались мои сельскохозяйственные угодья, и две дюжины гончих, причем собаки обошлись дороже. В компании с тестем, Лореном Алюэлем и парой-тройкой бедных родственников охотился на благородных оленей и кабанов. Они еще не перевелись в Ютландии, потому что лесов пока что много. Кстати, крестьянам запрещалось пасти скот в лесу. Если они имели коз или свиней, обязаны были оградить пастбище для них, чтобы те случайно не покусились на мою собственность. Разрешалось бесплатно собирать валежник, а четверть собранных грибов и ягод отдавать сеньору. Добытых животных я раздавал родне или жертвовал больнице. Охотились не так часто, как мне хотелось бы. Если в двадцать первом веке температура зимой колебалась здесь около ноля градусов, то сейчас около минус семи или даже минус десяти. Часто шел снег или снег с дождем. Если случался теплый день, то на следующий был густой туман, в котором все казалось сказочным. Недаром на этой земле родился и вырос Ганс Кристиан Андерсен.
        Хелле родила сына седьмого января. Мальчик оказался крупным. Роды были тяжелыми. На следующий день его крестили на дому, использовав вместо купели серебряную чашу, в которой обычно размешивали вино со специями. Назвали Эриком Нильсеном и записали сыном Нильса Эриксена из рода Гюлленстьерне. На следующий день на новорожденного было составлено завещание, по которому после смерти отца, то есть, деда, мальчик становился обладателем земель, освобожденных от всех налогов. За это он должен будет прибыть на службу королю Дании конно, в доспехе, при оружии и с оруженосцем и пешими копейщиком и арбалетчиком или выставить вместо себя другого латника с такой же свитой.
        Хелле оклемалась только к Масленице. За город, где проходили народные гуляния, она поехала на телеге. Ей обязательно надо было побывать на этом мероприятии. От русского праздника датский отличался только тем, что не лазали на столб за призом, а били палками по бочке, свисавшей с прибитой к столбу перекладины. Бочка была старая, а внутри нее сидела черная кошка. Юноши по очереди скакали на неоседланных лошадях, в основном рабочих, мимо столба и били толстой палкой по бочке. После чьего удара кошка выскочит из бочки, тот и получит приз - пирог с рыбой от гильдии рыботорговцев и золотой гульден от меня.
        Эта игра мне напомнила те, в которые играли противолодочники СССР и США в годы холодной войны. Как будущий офицер военно-морского флота, я попал на стажировку на малый противолодочный корабль Краснознаменного Черноморского флота. Командир боевой части один (штурманской) рассказал мне, как за несколько месяцев до моего прибытия они были в походе на Средиземном море. В задачу трех малых противолодочных кораблей (МПК) входило обнаружить подводную лодку блока НАТО и заставить ее всплыть, то есть, рассекретиться. Американские противолодочные корабли точно так же гоняли наши субмарины, только в других районах Мирового океана. Для этого на кораблях стояли гидроакустические пушки. Они стреляли звуковыми волнами вразнобой. Волны били по корпусу подводной лодки. Говорят, уже через несколько минут от этой какофонии экипаж начинает сходить с ума. Наши подводники держатся до последнего, иначе командир поставит крест на своей карьере, а янки сдавались на вторые сутки. Субмарина всплывала и следовала на базу в надводном положении, сопровождаемая кораблями противника. Ее фотографировали с разных ракурсов и
отправляли снимки в разведотдел флота. Удачливые командиры МПК шли на повышение - на сторожевики или даже на большие противолодочные корабли.
        Обычно кошка выбиралась на свободу тогда, когда бочка начинала разваливаться. Потомки сегодняшней кошки, видимо, эмигрируют в США, потому что она выскочила раньше. Приз получил юноша лет четырнадцати, наш, как заверила Хелле, родственник. У меня все больше складывалась впечатление, что я теперь в родстве почти со всеми жителями Ютландии или, по крайней мере, ее северной части.
        Во время поста я, не афишируя, но и не шибко скрываясь, ел скоромное. Это списывали на легкомысленность бургундов. Кстати, мне тут дали прозвище Бургунд. Наверное, за умение пользоваться вилкой. В церкви я тоже редко бывал. Осенью пожертвовал собору сотню золотых, после чего священник не задавал глупые вопросы типа «когда придешь исповедаться?». Вместо меня ходила Хелле. Занимала место впереди, рядом с родителями и сестрой. Рассказывала, что городское купечество начало было отодвигать их, но теперь подобные поползновения прекратились. Ее муж, по мнению ольборгцев, был самым богатым человеком если не во всей Дании, то во всей Ютландии точно. Само собой, с божьей помощью. Значит, его жене положено место поближе к священнику и, следовательно, к богу.
        Через два дня после Пасхи женили Лорена Алюэля на Ханне. Свадьба проходила в том же помещении, что и моя. Я подарил на это мероприятие пять бочек вина, а новобрачным - ткани и коня-иноходца. Не обошлось без драки и на этот раз. Опять побили поэта Андерса из-за женщины. Мне кажется, дамы наговаривали на него, давая таким способом понять, кем Андерсу надо заняться, а потом просто давали.
        Сразу после свадьбы снялись в рейс. К тому времени барк был отремонтирован, законопачен, просмолен и спущен на воду. В трюма погрузили товары, бочки с пресной водой, еду и боеприпасы. За зиму под моим руководством изготовили большое количество хорошего пороха. Отмерял и смешивал ингредиенты я, а остальное делали рабочие. Обращались с порохом довольно безалаберно. К счастью, полетать рабочим так и не случилось.
        46
        Первый переход после отпуска для меня всегда самый волнительный. Такое впечатление, что вернулся домой после скитания на чужбине. На берегу я везде чувствую себя гостем. Второй и последующие переходы, если не случится что-нибудь чрезвычайное, быстро сотрутся из памяти, а первый задержится в ней до следующего возвращения из отпуска.
        На флоте работают восхищенные романтики и трезвые прагматики. Я из первых. Потом узнал, что романтикой принято называть очень скучные и часто неприятные процессы. Удовольствие они доставляют, когда заканчиваются. Несмотря на долгие годы в профессии, романтизм из меня полностью не выветрился. Кстати, большая часть новичков на флоте - романтики, а ветеранов - прагматики. Штормовые ветра быстро выдувают всякую дурь. Она вернется, когда потрепанный романтик осядет в спокойном месте на берегу и начнет вспоминать суровые морские будни. Волны сразу станут выше, капитаны - злее, закаты - багровее, а портовые проститутки - обворожительнее и дешевле. Часть романтиков не сможет устроиться на берегу и перелиняет в прагматиков, превратившись в наказание для всего экипажа, особенно, если займет командную должность. Романтиков они будут ненавидеть за отсутствие прагматизма, а прагматиков - за отсутствие романтизма. Чаще других этим страдают русские. Все приходят на судно, чтобы заработать денег, а наши - чтобы поиздеваться, побрызгать ядовитой слюной, поворовать. Одно время менялся я с русским капитаном, который
первым делом уменьшал рацион питания экипажа вдвое, чтобы было, что украсть, и списывал кого-нибудь с судна. Обычно это был второй помощник, или второй механик, или оба сразу. С рядовыми связываться западло, а старшему помощнику и старшему механику замену трудно найти. Я никого не списывал, но иногда просил судовладельца больше не присылать данного товарища на судно под моим командованием. Обычно это были перелинявшие романтики.
        До Финского залива нас подгонял свежий северный ветер. Дальше он сменился на слабый западный, принесший дождь. Лило почти без перерывов. Мокрые серые паруса сливались с серым морем и небом. Я почти не выходил из каюты. Посреди нее стояла большая жаровня с тлеющими древесными углями, которая давала достаточно тепла, чтобы я не мерз, но слишком мало, чтобы успевала высохнуть мокрая одежда. Представляю, что творится в кубрике на баке, где иметь жаровню я запретил. При таком скоплении народа в тесном помещении ее обязательно кто-нибудь перевернет - и сырое дерево вдруг загорится на удивление быстро. Я видел, как в Онфлере полыхало одномачтовое судно. Его резко качнуло на волне, упала масляная лампа - и через несколько минут огонь охватил всю надводную часть.
        На якорь возле Котлина встали под вечер. Дождь к тому времени прекратился, но с острова несло сыростью и гнилью. Видимо, снег здесь сошел всего несколько дней назад. На ночь поставили сети, чтобы утром поесть свежей рыбы. Датчанин без нее, как узбек без дыни.
        На следующее утро к барку потянулась на кожаных лодках чудь белоглазая. Вместе с мужчинами приплыли женщины и дети. Они привезли меха белки, горностая, куницы, лисы, бобра, волка, медведя и шкуры оленей, тюленей, нерп. На этот раз меняли не только на алкоголь. Сперва брали муку, соль, ножи, железные наконечники для копий и гарпунов, котелки, яркие и дешевые ткани, Но большая часть привезенного все равно уходила на вино. Пили всей семьей, включая маленьких детей. Это был их праздник окончания зимы. Мои матросы опускали бесчувственные тела в кожаные лодки, которые затем буксировали к острову и вытаскивали на мелководье. Грабить пьяных я запретил. Когда меха и шкуры закончились, аборигены начали возить тюлений жир. Его хватало только на опохмелку. Мои матросы перетапливали жир на острове в больших котлах на кострах. Остальные занимались перевозкой бочек с сельдь на остров, чтобы освободить трюма, а обратно везли бочки с ворванью. К моменту прихода флотилии новгородских купцов, трюма барка были заполнены этими бочками примерно на четверть.
        Купец Антип Федорович Булава первым прибыл на барк. Наметанным взглядом он оценил сложенные возле кормовой надстройки шкуры, покивал головой, соглашаясь со своим внутренним собеседником. Наверное, ему сообщили, что я вел торговлю с аборигенами.
        У меня в каюте, выпив вина за встречу, Антип Булава спросил:
        - Меха у чуди тоже ты купил?
        - Да, взял немного, - признался я. - А что, нельзя?
        - Мне без разницы, я с ними не торгую, - ответил он.
        Купец сообщил, сколько и чего привез. Я проинформировал о своем грузе.
        - В прошлом году пчел много передохло, воск и мед подорожали, - начал было Антип Федорович.
        - Ты не поверишь, но овец тоже много передохло, ткани подорожали, - насмешливо произнес я и закончил серьезно: - Но я цены не поднимаю. Как договорились, так и продаю, что и тебе советую.
        - Это не я, это мои компаньоны потребовали, чтобы сказал тебе. По мне, как договорились, так и сторгуемся, - сообщил купец Булава.
        - Разумное решение, - поддержал я. - Компаньонам передай, что меня на слабО не возьмешь. Мне и так часть груза придется на палубе везти. Могу от некоторых ваших товаров отказаться.
        - Обязательно передам, - заверил он.
        Антипу Федоровичу Булаве, как понимаю, осложнять отношения со мной ни к чему. Он берет мой товар первым и самое лучшее. Наверное, что-то имеет и с остальных, как организатор каравана. За одну короткую ходку и без особого риска зарабатывает столько, что хватит несколько лет жить безбедно. Впрочем, у жадности только один достойный конкурент - глупость.
        Обмен товарами прошел быстро и без проблем. Больше никто не заикался о повышении цен. Мой товар осматривали не так дотошно, как в прошлом году. Разве что возле пушек долго вертелись. Антип Федорович в прошлом году заказал мне десять бронзовых пушек, стреляющих девятифунтовыми ядрами. На ладьях использовались трехфунтовые фальконеты, поэтому я поинтересовался, зачем ему пушки?
        Он помялся немного и сообщил:
        - Ливонцы собираются в гости к нам пожаловать. Надо будет встретить их с честью.
        - Уверен, что они не забудут ваше гостеприимство! - пошутил и я, знавший, что Ливонский орден до Пскова и Новгорода не доберется, и пообещал привезти пушки.
        Отлили их в Ольборге этой зимой под моим руководством. Раньше там такие большие из бронзы не делали, а клепали из железных полос, которые стягивали кольцами. Две бронзовые пушки после испытаний пришлось переливать, но со второй попытки сделали, как надо. Теперь можно будет им заказывать и двенадцатифунтовые пушки. Заодно изготовили и лафеты на колесах, чтобы возить четырьмя лошадьми, запряженными цугом.
        - Наши мастера делают позатейливее, с узором всяким, - немного покривившись, высказался о пушках купец Булава.
        - Вы будете ими хвастаться перед ливонцами или стрелять? - поинтересовался я. - Если стрелять, то без узора надежнее.
        - Пожалуй, что так, но с узором они бы дороже стоили, - поделился он.
        - Дорога ложка к обеду. Придержи до прихода незваных гостей - покупатели заберут пушки по хорошей цене, - посоветовал я.
        К лафетам у него замечаний не было. Здесь пока не научились делать такие. Стволы укладывали в выдолбленные бревна и перевозили на телегах. Я объяснил, как готовить пушки к бою, сделал из каждой по одному пробному выстрелу по деревьям на острове. Ядра долетели до них и даже завалили пару сосен.
        - Ишь, какие! - подивился Антип Федорович. - Наши так далеко стрелять не умеют.
        Я не стал говорить ему, что у них порох намного хуже, чем у меня. Дарить секрет изготовления гранулированного пороха высокого качества не собирался. С теми опасностями, которые предстоят Руси, справятся и без него.
        Мы договорились, что привезем в следующий раз, после чего отправились в разные стороны. Палуба барка была заставлена бочками с воском и завалена шкурами и линями, канатами, тросами. В бою они были бы серьезной помехой. На мое счастье и к огорчению экипажа, никто не отважился напасть на нас.
        47
        В последние годы в двадцать первом веке я работал на линейных судах. Обычно это два или три порта захода. За время контракта побываешь в них несколько раз, хорошо их изучишь. Иногда я советовал лоцману, если считал его недостаточно опытным, сесть в углу ходовой рубки и попить чайку или кофе, а не лезть с советами. Лоцмана попадались - диву даешься, почему до сих пор в профессии?! Наверное, срабатывает принцип «дуракам всегда везет». Порой мне казалось, что лоцмана воплощают все отрицательные черты своего народа. Русский и финн должны обязательно выпить во время проводки, но и пузырь в презент тоже возьмут; араб не уйдет без блока сигарет, а лучше трех; африканец возьмет всё, что дашь и за чем не углядишь; француз поговорит о бабах; янки - о деньгах; англичанин - о погоде; латиноамериканец - обо всем понемногу и при этом успеет выпить и покурить на халяву; японец будет упорно молчать, а если предложишь презент, посмотрит взглядом отъявленного интернационалиста. Впрочем, это, так сказать, усредненные данные. Жизнь многообразнее. Можно было в Западной Европе нарваться на африкано-японский вариант.
        В пятнадцатом веке лоцмана были, если можно так выразиться, внутренне похожими друг на друга - молчаливыми, неизбалованными и при этом высокопрофессиональными. Что не удивительно, потому что за гибель судна могли заплатить головой в прямом смысле слова, и никто бы за них не заступился. За помадку судна на мель капитан имел полное право отвести лоцмана на бак и отрубить ему голову, но именно на баке. Несмотря на то, что я вторую навигацию работал на линии Ольборг - устье Невы - Ольборг - Гамбург, в устье Эльбы взял лоцмана - пожилого сутулого мужчину лет пятидесяти, бурое, обветренное лицо которого казалось выдолбленным из гранита. Он подплыл на двухвесельном тузике, сообщил, что уровень воды в реке очень низкий, и предложил свои услуги за пять бургундских серебряных су. Видимо, меня и в Гамбурге считали бургундом. Когда есть деньги, а сейчас они были, я старался помогать труженикам моря. Лоцман сам встал к колдерштоку и уверенно повел барк. Ветер был почти попутный, поэтому мы легко преодолевали течение. Не выпендриваясь, лоцман выпил предложенное вино и съел бутерброд с копченой селедкой. Немного
удивился, когда я заплатил на одни су больше. Чаевые пока что не вошли в моду.
        - Ты хорошо справился со своей работой, - объяснил я.
        - Если я буду нужен, Свен Фишер знает, где меня найти, - сказал на прощанье лоцман.
        Во время проводки оба немца делали вид, что незнакомы. Почему они держали это в секрете - понятия не имею. Может, чтобы Свену Фишеру было легче отрубить голову лоцману, если тот не справится со своими обязанностями. Боцман теперь выполнял одновременно роль судового палача и священника. Как палач он больше орудовал «кошкой» - плеткой с тремя хвостами, которой воспитывал нерадивую молодежь, а на роль священника попал, благодаря Библии, которую взял на свою долю добычи. Кстати, оценили ее в десять золотых гульденов. Наверное, думали, что позарюсь я. Не стал им говорить, что атеист. Они пока не знают такое ругательное слово. Уверены, что все верующие. Только не все выбрали правильного бога и, что важнее, правильных священников.
        Поскольку я был первым, кто привез товары из Руси, распродал их быстро и по высокой цене. Накупил то, что заказывали русские купцы, и кое-что для себя и родни. В том числе крупного жеребца и трех кобыл на племя. Присматривать за ними будут мои арендаторы. Видимо, выпало на мою долю не только продвигать мореходство в массы, но и способствовать разведению элитных пород лошадей. Если с первой задачей я справлюсь успешно, то с лошадьми дела в двадцать первом веке будет обстоять хуже. Поголовье их сильно сократится. Что-то мне подсказывает, что в двадцать втором веке лошадей опять станет много. Жаль, не доживу. Хотя, как знать…
        Члены экипажа тоже прикупили товары на продажу. Матросу разрешается перевозить десять фунтов. Остальным - пропорционально окладу: юнгам - вдвое меньше, унтер-офицерам - вдвое больше, а офицерам, как я называл Лорена Алюэля и Ларса Йордансена, - втрое. Некоторые, имеющие торговую жилку, делали на этом вторую зарплату.
        В Ольборге выгрузили часть привезенного, взамен взяли селедку в бочках. Путина прошла мимом нас, о чем многие члены экипажа искренне горевали. Как матросы, они получают раза в два больше, чем имели бы во время лова селедки, но им по привычке кажется, что упустили выгодную работу.
        Хелле совсем выздоровела. Она теперь много времени проводит с Ханне, обучая младшую сестру навыкам ведения хозяйства по-бургундски. Обе уверены, что стали женами бургундских дворян. Я уже знал, что нельзя разрушать женскую мечту, иначе будет из-за чего и чем бодаться, поэтому не опровергал эту легенду.
        Тесть был поглощен исполнением обязанностей ленсмана. Ему, как и его старшей дочери, очень нравилось командовать. Теперь все относились к нему с уважением. Раз Нильс Эриксен заимел такого богатого зятя, значит, его поцеловал бог. Глядишь, немного удачи перепадет и тем, кто с ним знается. Кстати, так оно и получалось. Благодаря мне, в Ольборге, в том числе и в городской казне, стало больше денег. Теперь источниками дохода были не только селедка и сельскохозяйственная продукция, но и интенсивная торговля. Многие купцы стали ездить за товаром не к немцам, а в Ольборг. Во-первых, намного ближе; во-вторых, меньше затрат на налоги и всевозможные дорожные пошлины и расходы; в-третьих, безопаснее. В Ютландии на дорогах шалили редко. Рыцарей-разбойников здесь давно вывели, а с остальными справлялись быстро. Если нет поддержки населения, долго партизанить не получится.
        48
        Уже неделю стоит солнечная, жаркая погода. Я всегда удивлялся, если в Питере в течение двух и более дней не шел дождь. Как будто на небесах отключили водопровод на время ремонта. При этом жара переносилась здесь тяжелее, чем на юге. Про огромное количество комаров и прочей гнуси вообще молчу. Я лежал одетый на кровати, изнывая от безделья. Вытянутое пятно солнечного света, проникшее через стекло прямоугольного иллюминатора, выходившего на главную палубу, бесшумно перемещалось по гладким доскам палубы между столом и кроватью. Наверху что-то поскрипывало. Во время перехода я не обращал внимания на скрипы, потрескивания, позвякивания, а на стоянке раздражает каждый звук. Безделья делает нас восприимчивее. У занятого человека не остаётся сил на эмоции. Следовательно, поэт - производная от лени. Остатки мехов, шкур и тюленьего жира скупил у чуди белоглазой в первые два дня стоянки. Мои матросы уже перевезли на остров бочки с селедкой, перетопили купленный жир и занялись охотой и рыбалкой. Я съездил одни раз, пострелял уток, покормил комаров - и решил больше не покидать каюту без необходимости.
        Может, научить своих офицеров играть в преферанс? Игральные карты уже были в ходу. Правда, они сильно отличаются от тех, в которые привык играть я. Сейчас их больше, в некоторых колодах до девяноста восьми карт, и размер их больше, неудобно в руке держать. Тасовать тоже неудобно, потому что не глянцевые. Картинки в полный рост и у каждой свое имя, обычно исторического или мифического персонажа. Масти разных цветов и с другими символами. Основных колод три: итальянская, французская и немецкая. У каждой свое количество карт, название фигур и обозначение мастей. Ближе всех к тем, что будут в будущем, французская. В ней основная колода из пятидесяти четырех карт. Масть пики - копье, трефы - меч, бубны - орифламма, черви - щит. Если убрать лишние карты и договориться о названии мастей, то сойдут и такие. Сдерживало то, что я ввел запрет на азартные игры на борту корабля. Скопление на таком малом пространстве такого большого числа молодых и энергичных парней и так чревато постоянными выяснениями отношений, а если добавить игры на деньги - и вовсе станет весело.
        - А куда им силы девать на переходах? - задал вопрос шкипер Ларс Йордансен.
        - Пусть играют в пиратскую канасту, - ответил я и объяснил правила игры: - Несколько челочек садятся за круглый стол, в центре которого отверстие. Каждый привязывает к своему концу линек, проводит под столом и высовывает наружу через отверстие. Линьки перемешиваются, чтобы не угадать, где чей. По команде каждый хватает одни линек и тянет, пока кто-нибудь не закричит. Слабака наказывают.
        - Так можно оторвать! - воскликнул пораженный шкипер.
        - Боишься - не садись играть, - сказал я.
        - Да, крутые ребята эти пираты! - сделал вывод Ларс Йордансен.
        Здесь джентльменов удачи называют витальерами. Слово «пират» пока не прижилось. Впрочем, я уверен, что придумали эту игру не пираты, а матросы торговых парусников, надолго попавшие в штиль в тропиках. От влажной жары и безделья еще и не до такого додумаешься! Пиратской игру назвали за жестокость. Самое забавное в пиратской канасте - можешь тянуть свой линек. Тянуть со всей силы и терпеть из последних сил. На барке игра не прижилась. Наверное, из-за отсутствия круглого стола.
        - Купцы плывут! - послышался крик из «вороньего гнезда».
        Я обрадовался, потому что ждал их дня через два. Вышел на квартердек с листом бумаги, на котором зарисовал маршрут движения ладей от устья к острову, чтобы сверить, внести поправки, если обнаружатся. Ладей было всего восемь. Первой шла не купца Булавы. Это мне показалось странным, но не насторожило. Пока не понял, что следуют они новым маршрутом, почти напрямую. Тут только заметил, что ладьи идут в балласте.
        - Боевая тревога! Пушки к бою! Вира якорь! - закричал я и поспешил в каюту снарядиться к бою.
        Пронзительно загудели дудки, сзывая членов экипажа, которые отдыхали в кубрике после вахты, и тех, кто был на острове или рыбачил с лодок. В нашем распоряжении было минут двадцать-тридцать. За это время успели выбрать якорь и зарядить пушки.
        Я не хотел убивать своих. Хотя, какие они свои?! Плывут ведь убить и ограбить меня. Когда до передних ладей было кабельтова три с половиной, приказал пушкам правого борта выстрелить по ним ядрами. Барк вздрогнул и начал поворачивать влево. Попали всего два ядра из шести. Одно вроде бы серьезного вреда не нанесло, а второе остановило ладью. Весла на ней замерли, поднятые параллельно воде. Остальные семь стремительно приближались. Мы медленно сделали поворот бакштаг и с дистанции около одного кабельтова дали залп из шести орудий левого борта, заряженных картечью. На этот раз грести перестали сразу на семи ладьях. На каждую пришлось по несколько десятков крупных свинцовых пуль. Они легко пробили фальшборты, прикрывающие гребцов. Все семь ладей, теряя скорость, продолжали двигаться к барку, который как бы нехотя набирал скорость. Восьмая ладья в это время направлялась к острову Котлин. То ли ремонтироваться, то ли за бочками с селедкой, которые там ждали купцов. Когда комендоры левого борта перезарядили пушки ядрами, до галер было уже два кабельтова.
        - Цель на выбор! Огонь по готовности! - приказал я.
        На этот раз только два ядра прошли мимо. Остальные наделали отверстий в корпусах ладей. Одно попало в форштевень, вмяло его, отчего разошлись доски обшивки. Нос ладьи стал похож на распускающийся цветок. Впрочем, любовались мы им не долго, потому что быстро ушел под воду. На задранной кверху корме копошились люди, пытаясь удержаться. Еще одна ладья, быстро оседая, погребла к острову. Остальные рванули к устью Невы.
        Я подвел барк к тонущей ладье. С нее сняли восемнадцать уцелевших ушкуйников, как, насколько помню, новгородцы называли пиратов. Их быстро раздели до рубах и поставили на колени, а руки предложили держать на затылке. Поза, способствующая интенсивным размышлениям о смысле жизни. Йога отдыхает!
        Барк пошел к острову Котлин, возле которого на мелководье стояли две ладьи. Экипажи не заинтересовались селедкой в бочках. Увидев, что мы приближаемся к острову, ушкуйники скрылись в лесу. Я высадил на остров десант под командованием Ларса Йордансена. Шкипер осмотрел обе ладьи и пришел к выводу, что их можно быстро починить. Чем и занялись матросы под руководством плотника - бывшего старшего корабела Элиаса Густавсена, который теперь полноправный член экипажа в чине унтер-офицера. Пленные русские грузили на лодки бочки с селедкой. Не хотелось оставлять ее ушкуйникам. Часть бочек погрузили на ладьи, которые мы взяли на буксир. Я решил не ждать купцов. Они знали о готовящемся нападении, но не предупредили. Подставили один раз, подставят во второй. Пленных оставил на острове. Пусть покормят комаров, поживут на природе. Глядишь, поумнеют.
        Я повел барк в Нарву. Там очень обрадовались, увидев трофейные ладьи. Отношения между ливонцами и русскими напряженные. Враг моего врага - мой друг. Но и налог с продаж ладей взяли. Купили суда псковские купцы. Продал им через нарвских посредников и весь груз, привезенный новгородским купцам, набрав взамен меда, воска, канатов, мехов.
        - Антипа Федоровича Булаву знаете? - спросил я.
        - Встречались, - ответил старший из псковских купцов, обладатель длинной и густой темно-русой бороды.
        - Передайте ему, что дурак богатым не бывает, - попросил я.
        - Да вроде бы он не дурак, - возразил псковский купец.
        - Был бы умным, много лет продавал бы мой товар без особого риска и с хорошей прибылью, - сказал я.
        Воевать с русскими мне не хотелось, поэтому решил освоить новую линию. Скорее всего, буду ходить на Нарву или придумаю что-нибудь интереснее и прибыльнее.
        49
        В Гамбург нас вел тот же лоцман, что и прошлый раз. Уровень Эльбы был высокий, но я решил помочь коллеге. От меня не убудет, а ему хватит на несколько дней, а может, и недель, если живет один. Его неухоженность наводила на мысль, что присмотреть за ним некому. Вдовец или бобыль. У моряков во все времена семейная жизнь кривая.
        Когда опять заплатил ему на один су больше, лоцман тихо, чтобы слышал я один, сказал:
        - Купец какой-то, вроде бы француз, выспрашивал о тебе, хорошие деньги предлагал.
        Я дал ему золотой бургундский дордрехт и попросил:
        - Если увидишь его, узнай, где обитает, скажи мне - и получишь десять таких.
        - Хорошо, капитан, - согласился он. - Только я не мастер на такие дела.
        - Кто бы сомневался! - шутливо произнес я.
        Лоцман так и не пришел за наградой. Видимо, не встретил любознательного купца. А жаль! Мне хотелось узнать, кто и почему интересуется мной? Если простой французский купец - это одно, если друг любекцев - другое, а если агент Людовика Одиннадцатого - третье и самое неприятное.
        Видимо, пора организовывать новую линию. Я подумал, не смотаться ли в Архангельск? Уверен, что западноевропейские купцы еще не проложили туда дорогу. Только вот успею ли обернуться до холодов? Там ведь быстро и с выгодой товар не распродашь, потому что город наверняка еще мал. Зимы сейчас стали холоднее и продолжительнее. Зазимовать во льдах Белого или Баренцево моря меня не прельщало. Все-таки барк - не ледокол. Решил отложить на следующий год. Купил товары в расчете на Нарву. В том числе и вино французское, которое ценилось у русских и ливонцев дороже немецкого. Взял и для себя бочонок хорошего сладкого розового вина, гренаша, которое так любит адмирал Жан де Монтобан. Надеюсь, Хелле оно тоже понравится.
        Продал мне вино фламандский купец - жизнерадостный пухлый мужчина в полном расцвете сил. От Карлсона его отличало только отсутствие пропеллера на спине. Узнав, что возьму много вина, он сделал скидку, а гренаш и вовсе отдал бесплатно.
        - Все равно варвары-немцы не смогут оценить всю прелесть этого напитка! - сказал купец.
        Я согласился с ним. Людей, пьющих немецкий уксус, который почему-то называют вином, правильно считать варварами. Вино на продажу погрузили в трюм, а бочку с гренашем поставили в кладовой, входить в которую имели право только мой слуга Тома и кок - льстивый малый, весельчак и пустобрех, совершенно не похожий на датчанина. Может, поэтому и готовил лучше своих земляков.
        Мы удалились от устья Эльбы миль на пятьдесят, когда мне доложили, что кок заболел. Лекаря на судне не было, поэтому, если кто-нибудь заболевал, я ставил диагноз и выбирал способ лечения. Выбор был небогатый, перечисляю последовательность применения: морская вода или акулий жир в больших дозах, голодание, ампутация. Зная, что дальше лечение будет только неприятнее, больные быстро выздоравливали. Процент летальных исходов был на уровне среднего провинциального врача двадцать первого века. Кока лечить не пришлось. Когда я пришел в кубрик, льстивый малый уже хрипел, схватившись руками за шею, а лицо было багрового цвета. Умирающий стал удивительно похож на Реньо Фюллолю в последние мгновения жизни. Видимо, яд был такой же.
        - Кто-нибудь еще пил вино из кладовой? - спросил я.
        Вопрос был, конечно, интересный. Тот, кто пил, ответить не смог бы. Поняв это, я приказал открыть бочонок с гренашем и выкинуть его за борт. Поплавав в море, может, избавиться от яда и кому-нибудь послужит. Остальное вино, купленное у фламандца, вылили в Ольборге, а бочки сожгли.
        Не думаю, что все вино было отравлено, потому что слишком много яда потребовалось бы, а он пока товар дефицитный. Этот мой поступок показал ольборгцам, насколько серьезно я отношусь к покушению. В городе знали, что у меня есть влиятельный враг, но не ожидали, что Людовик Одиннадцатый будет действовать так коварно. У людей Средневековья идеалистическое представление о королях. Не удивлюсь, если узнаю, что они думают, будто у королей нет анального отверстия. Наверное, поэтому в венценосных особах с годами накапливается столько дерьма. Я еще раз проинструктировал тестя, а он - своих подчиненных. Поскольку большая часть горожан, да и всей Северной Ютландии, заинтересована в том, чтобы со мной ничего не случилось, подобраться в Ольборге ко мне будет трудно, а Гамбург я больше ни ногой. Да и в другие города постараюсь не заходить регулярно.
        В Нарве шла подготовка к войне с русскими. Это не мешало ливонцам торговать с псковичами. Точнее, выступать посредниками. Я быстро продал привезенное, закупил товары с расчетом на то, что продавать буду в Копенгагене и Ольборге. Выгоды будет меньше, зато и шансов быть отравленным тоже снизятся.
        Я испугался. Черт его знает, успею ли прыгнуть в море, когда пойму, что выпил яд? Что со мной будет, если не успею? Узнавать не хотелось. Наверняка фламандский купец уже добрался до Плесси и доложил, что задание выполнил. Получит наградные и, может быть, успеет их потратить до тех пор, пока не станет известно, что я остался жив. Иначе я ему не завидую. Если я не буду светиться в североевропейских портах, весть о моем спасении доберется до французского короля не скоро. Что ж, придется поменять район плавания.
        Большую часть груза я продал в столице Дании любекским купцам. Сказал им, что собираюсь завязать с плаванием, осесть на берегу. Мол, денег заработал, а бродячая жизнь надоела. Мне подумалось, а вдруг яд - это их рук дело? Не похоже, конечно, но любекским купцам моя смерть выгодна, значит, нельзя скидывать их со счетов.
        В Ольборге простояли почти месяц. Готовились к длительному походу. Я решил отправиться на Средиземное море. Туда руки Людовика Одиннадцатого вроде бы пока не дотянулись. Там уж я точно не буду заниматься торговлей, так что найти меня будет трудно. Трюм набили селедкой в бочках. Решил продать ее в Лиссабоне. Пусть и без большой выгоды, лишь бы не идти туда в балласте. Пополнил экипаж, взяв еще дюжину арбалетчиков. Наверняка будут потери, а набирать чужих не хотелось. Я уже и сам начал осознавать себя родственником всех ютландцев.
        50
        Почти все члены моего экипажа не видели раньше океан. Они привыкли, что от одного берега до другого не больше двух дней пути, а тут идем уже пятые сутки, а берега все не видно. И волны намного выше. С запада идет зыбь высотой метра четыре. Наверное, отголосок шторма. Ветер дует с северо-запада, балла два, не больше. Мы еле ползем. Каждый полдень я пытаюсь измерить высоту солнца и определить широту с помощью сделанного по моему заказу квадранта. Это четверть круга с разбивкой на градусы, двумя планками-радиусами, на одном из которых визиры, и отвесом, прикрепленном в углу, центре круга. Прицеливаешься на солнце или звезду - и отвес делит четверть круга на две части. Дальняя от глаза наблюдателя часть дуги - широта. Потом наклоняешь квадрант, чтобы отвес лег на него, и снимаешь показания. Точность не ахти, зависит от опытности наблюдателя. Но есть еще две неизвестные величины - когда наступает полдень, поскольку хронометра у меня нет, и какова величина склонения? Только в дни осеннего и весеннего равноденствия высота солнца равна девяносто градусов минус широта. В остальные дни надо делать поправку.
От осеннего до весеннего равноденствия склонение прибавляют, а в другой половине года - отнимают. Я, конечно, составил таблицу склонений, но точность ее не гарантирую. Ночью вожусь с Полярной звездой. С ней тоже не без проблем. Она находится не точно в полюсе мира, а выше или ниже его, что определяется по другой звезде Малой Медведицы, название которой я не помнил, а местные астрономы называли Стражем. Они уже изобрели «ночные» часы. Это не прибор, показывающий время, а, грубо говоря, вращающиеся диски, совмещение которых дает приблизительную величину отклонения Полярной звезды от полюса мира. Сейчас максимальная величина - три с половиной градуса. В двадцатом веке, когда я последний раз пользовался секстантом, она была менее одного градуса. Я выводил среднее арифметическое между дневным и ночным наблюдением и получал приблизительную широту. Иногда получалось, что мы идем в обратную сторону. Во время этих моих манипуляций матросы смотрели на меня, как на колдуна. Мне кажется, если бы я снял Полярную звезду с неба и засунул в карман, они бы не сильно удивились.
        Только когда мы обогнули северо-западную оконечность Пиренейского полуострова, задул «португальский» норд. Он подхватил барк и повел со скоростью узлов восемь на юг. Экипаж сразу взбодрился, повеселел. Ветер заодно и жару уменьшил. Не привыкшие к таким высоким температурам, датчане стали напоминать снеговиков в оттепель. Почти все ходили с обгоревшими лицами и облупленными носами.
        На подходе к Лиссабону мы разминулись с караваном из дюжины каравелл. Может быть, тех самых, за которыми когда-то гонялся в Бристольском заливе, потому что они дружно поджались к берегу. Потом стали попадаться часто. Одиночные и малыми группами, маленькие и побольше. Первые называют «каравеллетами», а вторые - «каравеллоне». По парусному вооружению они делятся на каравеллы-латинас, несущие латинские паруса на всех мачтах, и каравеллы-редондас, несущие на фоке и гроте прямые паруса, причем марсель есть только на передней мачте. Почти у всех каравелл фендерсы - наружные шпангоуты. Я вспомнил, что до того, как вместо кранцев стали повсеместно использовать автомобильные покрышки, часто кранцы делали из дерева. Привяжут бревнышко за один конец и повесят за борт. Когда наваливались бортом на бетонный причал, деревянные кранцы повизгивали по-собачьи, подымался синеватый дымок и воняло гарью. Издали эти кранцы были похожи на фендерсы. Лиссабонские суда можно узнать по деревянной статуе святого Винсента - покровителя города - на палубе возле грот-мачты и по деревянным воронам на носу и корме.
        В порту Лиссабона стояло много судов. Кто-то грузился, кто-то выгружался, кто-то ждал очереди. С одной каравеллы сгоняли на берег негров, мужчин, женщин и детей. Все абсолютно голые. Бледнолицые не считали чернокожих людьми, а животным одежда не нужна. Так понимаю, большая часть португальцев подалась в моряки. На флоте есть возможность быстро заработать. Да и работа полегче, чем ковыряться в земле с утра до вечера. Опаснее, конечно, но люди Средневековья дружили с фатализмом. Вместо них на полях трудились черные двуногие животные.
        Как ни странно, селедка ушла на ура. Купили ее испанцы, чтобы перепродать своим монахам. В Португалии тоже не атеисты живут, но такого мракобесия, как у соседей, у них нет. В Каталонии и Арагоне, говорят, набирает силу инквизиция. Некоторые народы находят оригинальные способы для самоуничтожения.
        Избавившись от груза и пополнив запасы еды, вина и воды, я решил отправиться по следам португальцев и попробовать себя в роли приобщителя негров к благам европейской цивилизации. Ведь они растворятся в местном населении, вольют в него свежую африканскую кровь. Их потомкам придется прорываться в Европу самыми разными хитрыми способами. На утлых суденышках, перегруженных вдвое, если ни втрое, рискуя жизнью, они будут добираться до Италии, Испании, Франции. Особенно много их будет в Тунисском проливе и Гибралтаре, где расстояние между Африкой и Европой минимальное. Судовладельцы рекомендуют капитанам не замечать такие суденышки и ни в коем случае не оказывать им помощь. Если возьмешь на борт этих незаконных мигрантов, потом от них не избавишься. Можешь и в историю влипнуть. Один такой пролез незаметно на судно в африканском порту. В море его обнаружили члены экипажа и по прибытию в европейский порт сдали полиции. Тот рассказал, что был не один, что остальных команда убила и выкинула за борт. При этом зачем-то оставили живого свидетеля. Тупые, наверное. Европейские полицейские оказались не острее.
Поскольку экипаж был русскоязычный, всех посадили в тюрьму и продержали несколько месяцев, пока не убедились, что черная сволочь пытается задержаться у них любым способом. После этого случая я выставлял в африканских портах дополнительных вахтенных, а перед выходом заставлял тщательно обыскать судно. Каждый раз пресекали по несколько попыток тайно проникнуть на судно, а один раз обнаружили и сдали властям «зайца». Полицейские начали бить его на борту. Спустившись на причал, он еще кое-как держался на ногах, но до полицейской машины дойти не смог. А может, притворялся. Его еще минут пять пинали ногами, заставляя подняться, после чего оставили на причале в луже крови. Что с ним было дальше - не знаю, потому что мы отшвартовались и вышли из порта.
        До места, где можно захватить рабов, на этот раз мы не добрались. Удача поджидала нас сразу после Касабланки. Точнее, сейчас она называется Анфа. Лет десять назад португальцы захватили и разрушили ее. Мы проходили милях в пяти от берега, поэтому я смог полюбоваться руинами. Город, конечно, во много раз меньше. Занимает ту часть, которая в будущем будет называться мединой. У меня сложилось впечатление, что руины не уберут до двадцать первого века. Будущая новая часть города пока пустырь. Нет ни маяка, ни Великой мечети Хасана Второго, которая как бы нависает над краем океана. Арабы - те еще работяги, поэтому в порту я стоял подолгу и имел возможность погулять по городу, поудивляться некоторым местным особенностям. Овощи - картошку, капусту, морковку - уличные торговцы продают по одной цене, очень низкой. Набираешь их все вперемешку в корзинку, отдаешь торговцу, он взвешивает и говорит цену. Одного моего кока, филиппинца, очень это забавляло. Чуть ли не каждый день ходил в город, чтобы купить свежих овощей. Куры продаются живыми. Показываешь, какая тебе приглянулась, - и через минут десять получаешь
ее ощипанной и выпотрошенной. Это одна из немногих мусульманских стран, где алкоголь продается свободно, хотя и в специально отведенных местах, и не по бешеным ценам. Местные такси, видимо, попали сюда с евросвалок. Ни поворотников, ни стекол на фарах, ни клаксона, ни спидометра и других приборов. Иногда передний щиток просто заклеен бумагой. Дверцы есть. Повороты показывают руками, сигналят жестами и криком, а такого понятия, как ограничение скорости, не существует в принципе. Наверное, исходят из того, что развалюхи не могут ехать быстрее шестидесяти километров в час. Правила движения какие-то, видимо, существуют, но не похожи на те, по которым ездит остальное человечество. Поездка напоминает прорыв вражеской обороны. У меня сложилось впечатление, что местные таксисты - это недоучившиеся шахиды. Мой совет тем, кто захочет проехать на марокканском такси: садитесь, говорите, куда отвезти, закрывайте глаза и уши и открывайте их не раньше, чем услышите требование оплатить поездку. Нервные клетки не восстанавливаются, а выбрать за час многолетний ресурс - глупо. Зато это чуть ли не самое дешевое такси в
мире.
        Навстречу нам двигался караван из девяти небольших - пятнадцать-двадцать метров - двухмачтовых судов с латинскими парусами, более высокими, чем у галер, бортами и при этом с двумя десятками весел каждое. Гибриды галеры и нефа. Видимо, это шебеки или ее предки. Судя по отсутствию крестов на парусах, мусульмане. У португальцев и испанцев крест нарисован везде, где только можно. Они словно сами себя хотят убедить, что не мусульмане. Двигался караван строем кильватер. Барк они не испугались, но и нападать не собирались. Задние подтянулись, ожидая, что предприму я.
        Решил напасть. Мы ведь за добычей пришли. Да и не хотелось двигаться дальше на юг, во все усиливающуюся жару. Курсом полный бейдевинд пошел на купеческий караван. Шебеки сразу повернули в мою сторону и перестроились полумесяцем, предлагая барку оказаться в их дружеских объятиях. После эгоистичных североевропейских индивидуалистов, слаженные маневры мусульман производили приятное впечатление. Я повел корабль прямиком в ловушку. Пусть нападают с трех сторон. Так все пушки будут в деле.
        - Картечью заряжай! - приказал я комендорам.
        Мусульманские суда были ниже барка метра на два. Когда они приблизились на дистанцию около кабельтова, стали видны главные палубы с тентами вдоль бортов. Под тентами сидели гребцы-рабы. По двое на весло. Белые и негры. Скорее всего, христиане и язычники. Единоверцев нельзя держать в рабстве. На баке установлены фальконеты, один или два. Еще по два или три - на корме. Странно, пушки пришли к европейцам от арабов. Ученики улучшили пушки и стали использовать массово, а учителя теперь перенимают у них опыт, но как бы нехотя. И это в вопросе жизни или смерти.
        Я указал каждому орудию цель.
        - Батареи, огонь! - скомандовал я.
        Орудия прогрохотали немного вразнобой, словно закутав барк в тучу черного едкого дыма. Сквозь звон в ушах я услышал треск аркебуз. И увидел стрелы. Они как бы рождались из дыма. С марса упал прошитый стрелой арбалетчик.
        Дым рассеялся. Шесть шебек еще шли к барку, но теперь только под парусами. Гребцы лежали на палубах в лужах крови. Над ними трепетали на ветру лохмотья тентов и продырявленные во многих местах паруса. Еще одно судно, которое было прямо по курсу, начало заваливаться на ветер, то ли собираясь загородить нам путь, то ли выходя из боя. Слева и справа от него шли в атаку две неповрежденные шебеки. Одной достался залп из двух кормовых карронад, которые я придержал на такой случай, а вторая, которая нападала с этого же борта, успела поджаться к нашему и закинуть пару «кошек», которые были с четырьмя зубьями. Они зацепились за фальшборт. Те, кто их бросил, дружно ухватились за лини и начали подтягивать свое судно к нашему борту. На баке шебеки собрались, прикрываясь небольшими круглыми щитами, десятка два отважных усатых парней в белых чалмах поверх шлемов и кольчугах и бригандинах поверх толстых ватных халатов. Такой халат пуля из аркебузы вряд ли пробьет и не каждый болт арбалетный сумеет. Я говорил аркебузирам и арбалетчикам, что стрелять лучше в голову, но в бою все советы улетучиваются мигом, а тело
- мишень побольше.
        - Обрезать «кошки»! - крикнул я матросам, потому что барк, обзаведясь «прицепом», стал заваливаться влево.
        Несколько матросов схватили укороченные алебарды и бросились выполнять мой приказ. Один сразу свалился. Стрела попала ему в лицо. Мусульманский лучник был более опытным бойцом. Я никак не мог обнаружить его.
        Лини обеих «кошек» перерубили, но теперь уже оба судна были вплотную. Шебека оказалась в мертвой зоне для пушек. Благо, арбалетчики и аркебузиры стали бить точнее, а матросы с алебардами зарубили мусульманина, которого подсадили его товарищи и который успел ухватиться за планширь.
        Мы все-таки разошлись с этой шебекой. И вовремя, потому что к нам приближались сразу четыре другие. На наше счастье они шли под дырявыми парусами и курсом полный бейдевинд двигались медленно.
        - Лево на борт! Приготовиться к повороту на другой галс! - скомандовал я рулевым и матросам, а комендорам на юте и на главной палубе на правом борту приказал: - Быстрее заряжаем карронады! Стрельба по готовности по ближней цели!
        Шебеки медленно приближались к нам, а мы медленно поворачивали. и комендоры быстро заряжали орудия. Аркебузиры и арбалетчики обстреливали врага, но результат их действий не впечатлял. Когда шебекам оставалось пройти метров тридцать, громыхнула первая кормовая карронада. Она смела арабов с носа ближней шебеки. Выстрел второй карронады сделал то же самое с другой. Потом начали стрелять пушки правого борта. Она не только поубивали всех, кто был на палубах шебек, но и сшибли паруса.
        Зато у барка паруса почти не пострадали. Только в фоке была овальная дыра. Я похвалил себя, что заставил прошить паруса на маленькие прямоугольники. Продырявленные, они теперь рвались не слишком сильно. Видимо, попали в парус из фальконета, хотя я не заметил, когда это случилось. Слишком много всего происходит в бою, выхватываешь только самое важное, а вспоминаешь потом самое ерундувое.
        Мы повернули еще влево и пошли на две шебеки, поврежденные первым залпом, экипажи которых оклемались и опять устремиоись в атаку. Видать, мусульмане приняли лекарство растительного происхождения, которое помогает воспринимать со смехом разные невзгоды. Я их подпустил на полкабельтова. В каждую всадили по три заряда картечи. После чего пошли к тем, которые пока не получили вторую дозу свинца. Сдаваться они не собирались, а удрать не могли.
        Вскоре на невысоких океанских волнах, удивительно чистых и мягкого аквамаринового цвета, колыхались девять судов с дырявыми парусами. У всех весла были опущены в воду. Призовые команды добрались до каждой шебеки, добили раненых мусульман и негров, оказали первую помощь христианам. После чего отбуксировали призы поближе к барку, а два - сразу к его бортам, чтобы начать перегрузку. Тащить до ближайшего христианского порта все захваченные суда было неразумно. В трюмах у них было тонн по сорок-пятьдесят красного и черного дерева и слоновых бивней. Груз тяжелый, компактный. Перегружали его быстро. Из капитанских кают, маленьких, тесных, душных, провонявших неприятным кислым запахом, извлекли сундуки капитанов и доставили мне. В каждом была сменная одежда и кожаные кошели с золотыми и серебряными монетами и самородное золото - песок с добавлением небольших зернышек. Всего килограмма полтора. С учетом комиссии за обмен потянет где-то на четыреста экю. Я решил не менять, а оставить себе. Переплавлю в слиток. Места будет занимать мало, а стоить дорого. В одном сундуке нашел двадцать семь необработанных
алмазов, не крупных и не очень чистых. И их оставлю себе. Найду толкового огранщика, отдам ему алмазы на обработку, а потом закажу у ювелира колье для своей жены. Даже у жен богатых ютландских купцов я не видел украшений с бриллиантами. Про датских дворян и вообще молчу.
        Перегрузку закончили на следующий день. Я отобрал три самые большие шебеки. Их ошвартовали лагом друг к другу и взяли на буксир. Остальные пусть дрейфуют. Кто найдет - тому и счастье.
        51
        Захваченные суда мы продали в Лиссабоне. Покупатели нашлись быстро. Видимо, это именно то, что нужно купцу средней руки. Все три новых хозяина шебек оказались удивительно немногословными. Даже торговались как бы нехотя. Подозревая, что повышенная болтливость - это признак начинающих или очень богатых бизнесменов. Первые постоянно делятся опытом, а вторые - хвастают здоровьем.
        Груз повезли в Копенгаген. В Ольборге на такой вряд ли нашлось бы достаточное количество покупателей. Заплатил там налоги, как за обычный товар. Сообщать, что это добыча и обогащать короля Кальмарской унии я не стал. Хватит ему полученного в прошлом году. Продали слоновую кость и красное и черное дерево двум любекским купцам. Один был немногословен, а второй, в возрасте лет пятидесяти, уже начинал утверждать, что чувствует себя лет на двадцать. Я вот ни разу в жизни не встречал двадцатилетнего, который чувствует себя лет на двадцать. Как минимум, на двадцать пять. Нам все время хочется быть впереди или сзади. Расплатились купцы золотыми гульденами, иначе пришлось бы возить большое количество серебра. Я продал товар на двадцать процентов дороже оптовой цены в Лиссабоне. Оба купца утверждали, как обычно делают, обжулив, что сделка выгодна для меня. Значит, очень выгодна для них.
        Часть черного и красного дерева оставил на облицовку собственного жилья. Черные панели придали холлу и моему кабинету торжественность, а красные сделали веселее помещения для женщин и детей. У меня начала проявляться тяга к украшательству жилья. Наверное, действую в духе эпохи, в которой живу. Правда, сперва у меня было желание пустить эту древесину на ремонт корабля. Она очень плотная, тяжелая, почти не гниет. Была бы очень хороша для обшивки корпуса ниже ватерлинии.
        Деньги от продажи добычи поделил, согласно окладам. Получилось очень даже неплохо. Если и дальше так будет продолжаться, то Ольборг станет гнездышком для богачей Дании.
        Зиму провел, обучая личный состав морской премудрости и стрельбе из огнестрельного оружия. На порох теперь деньги были, так что не жалел его. Время от времени в компании тестя и других родственников отправлялся на охоту. Моя свора собак уже сработалась. Даже гавкать стали похоже. Раньше я слышал несколько голосов, а теперь они сливаются в один. Когда гонят кабана, лают звонче, агрессивнее.
        За неделю до начала пасхального поста собаки обнаружили стадо кабанов и погнали на нас. Обычно я охочусь с луком, а на этот раз взял винтовку. Хотел проверить новый тип пуль. Все пока отливают их круглыми. Диаметр формы был равен калибру, но при остывании свинец уплотнялся, и в ствол пулю загоняли, обернутой в бумагу или клочок тряпки. Точность была еще та. Я делал конические и длиной три калибра, чтобы сжималась и заполняла нарезы, благодаря чему закручивалась. На этот раз изготовил с разрезанной накрест головкой. Свинцовые пули, не имеющие пока оболочку из более твердого металла, и так при попадании сплющиваются, и возникающая при этом ударная волна разрушат плоть на значительном расстоянии вокруг раны, а с разрезанной головкой в придачу «раскрывается», как бутон цветка, и рвет плоть каждым лепестком, нанося еще больше повреждений.
        Кстати, местные лекари считают, что пуля заносит заразу в рану, потому так плохо и заживает, и обрабатывают раны кипящим оливковым маслом. Раненые больше боятся этого масла, чем пули. Я попытался втолковать лекарям, как французским, так и датским, что от масла только хуже становится. И те, и другие не поверили. Мол, рану все равно надо обработать. Посоветовал делать это морской водой. Если не поможет, то и не навредит. Датские лекари проверили, убедились, что после обработки морской водой раны заживают быстрее, и стали применять.
        Мы расположились в небольшом островке лиственных деревьев, метрах в ста пятидесяти от леса. Ждали, когда дичь выскочит на нас. Судя по собачьему лаю, это должно было случиться скоро. И все равно я упустил момент, когда из леса выскочил вожак - массивный вепрь с длинными, немного загнутыми назад клыками. Следом за ним бежал кабан помельче, а потом две крупные, старые самки и пять молодых. Снег был неглубокий, поэтому бежали быстро. Собаки отставали метров на пятьдесят, но постепенно сокращали разрыв.
        Вепрь почему-то напомнил мне пригнувшегося к рулю, толстого байкера на шоссейном мотоцикле. Была в нем какая-то показушность. Наверное, мне так чудилось потому, что необычно крупный, килограмм на триста, если не больше, и при этом трусливо удирает от собак. Моя пуля попала ему позади левой лопатки. Я это точно увидел. А вот реакцию кабана - нет. Как несся по лугу, как по шоссе, так и продолжил, не сбавляя скорость, не сворачивая и даже не качнувшись. Перезарядить винтовку и выстрелить второй раз я не успел, а остальные не решились посягнуть на право своего командира. Ютландцы тоже умеют льстить, но не словами, а делами. Двух старых кабаних отпустили, а молодых и второго кабана завалили выстрелами из аркебуз и арбалетов. В молодого кабана попало сразу пять болтов и три или четыре пули. Насчет пуль несовпадения было потому, что в попадании признались четверо аркебузиров, а пулевых отверстий обнаружили всего три. На счет приврать ютландцы не отличались от охотников других стран. Сошлись на том, что две пули, вопреки поверью, попали в одно место. Вся свора собак сразу закружила вокруг убитых зверей,
принялась слизывать кровь с ран и глотать окровавленный снег. Гнаться за живыми не собирались. На охоту собак брали голодными, чтобы лучше зверя чуяли и резвей бегали. Вот они первым делом и утоляли голод. Сытые собаки предпочитают охранять диван. Впрочем, диваны здесь пока не в моде.
        Путь, протоптанный в снегу убежавшими кабанами, был изрядно забрызган кровью. Справа крови было больше. Мы проехали километра два, пока не наткнулись на вепря. Он лежал на левом боку. Рядом стояли обе старые самки. Завидев всадников, они побежали дальше, а кабан попробовал встать, но не смог. Только черная шерсть на загривке стояла дыбом. Загнутые клыки ходили вверх-вниз, будто невозмутимо жевал резинку. Кинуться в атаку у него не было сил, поэтому смотрел маленькими глазками на нас и как бы сквозь нас. Мне кажется, зверь понимал, что умирает. Наверное, ему больно и холодно. Когда теряешь много крови, замерзаешь. Вторая моя пуля, обычная, чтобы не смазать эксперимент, попала ему под острым углом в спину перед крестцом. У вепря мелко задергались задние лапы. Он попытался было еще раз встать, приподнялся на передних лапах и как-то слишком медленно, картинно завалился на левый бок. Рана в правом боку - выходное отверстие от первой пули - была диаметром сантиметров десять. Отсутствовал кусок плоти вместе со шкурой. Что ж, прибережем такие пули для особых случаев.
        Я подошел к зверю, достал кинжал из ножен. Здесь, как и на Руси, принято, чтобы убивший кабана отрезал ему яйца. Говорят, что делается это для того, чтобы мясо не воняло. Но я знаю, что мясо вонять не будет, если кастрировать кабана, как минимум, за два месяца до убоя. Видимо, это какой-то древний обычай, смысл которого позабыли. Яйца у кабана были большие. По ним ползало столько блох, что казалось, будто яйца шевелятся. Блохи удирали с быстро холодеющего тела, искали новое прибежище. Я отсек яйца одним ударом. Они упали на снег, истоптанный и залитый кровью.
        Вепря запекли на вертеле целиком. Такой здесь обычай. Видимо, порезанный на куски зверь становится менее вкусным или теряет ауру, которую должен передать едокам. Эти два обычая - то немногое, что осталось у датчан от сильных и свирепых, как вепрь, викингов.
        52
        После Пасхи я повел барк к устью Невы. Не ради новгородских купцов, а ради чуди белоглазой, которой прошлой весной пообещал, что привезу им товары. Наверное, обдираю я их не так жестоко, как мои соплеменники, поэтому просили, чтобы приплыл и на следующий год. Повез им наконечники для гарпунов и копий, топоры, ножи, изготовленные из хорошего, твердого железа. Те, что я видел у них, были из мягкого. Такие легко гнутся и тупятся. Наверное, русские купцы на всякий случай не продавали им хорошее оружие. А мне было все равно. Это будет моя последняя ходка к ним. Не буду мешать соплеменникам зарабатывать на жизнь, обирая наивных людей.
        Пришли мы в дождь. Эта весна была более теплой. От островов уже не шел неприятный запах гнили. Или это дождь прибивал его. Лило серьезно. В ватервейсах, в которые стекала вода с главной палубы, журчали ручьи. Шпигатов не было. Слишком мудреное приспособление. За борт вода стекала через прорези в фальшбортах. Рыбу выгружать на остров не надо было, поэтому матросы, свободные от вахты, спрятались в кубрике. Весь переход они обсуждали, нападут на нас русские или нет? Им хотелось, чтобы напали. Тогда будет добыча.
        Я слышал их разговоры, лежа в своей каюте. Стоило мне закрыть дверь за собой, как экипаж считал, что в каюту не проникает ни звука. Сразу вспомнил одного капитана, у которого работал вторым помощником. У него была поразительная способность говорить по секрету гадости о человеке именно в тот момент, когда данный персонаж оказывался за его спиной. При этом капитан абсолютно не смущался, когда узнавал, что секретность не была достигнута. И не скажешь, что совсем уж толстокожий. Поэтому я, чтобы не услышать комплименты в свой адрес, увидев спину капитана, сразу сообщал ей о своем присутствии.
        Аборигены появились на следующее утро. Их лодки были заполнены пушниной и шкурами. В этом году они привезли раза в два больше, чем в прошлом. То ли зима была удачная, то ли проданное мною оружие помогло, то ли русские купцы недоработали, погибнув во время нападения на барк. Привезли и десяток шкурок песцов, хотя в этих широтах песцы вроде бы не водятся. Обмен проходил быстрее, чем процедура распития вина. Глава семейства торжественно принимал примерно литровую чашу вина, жадно припадал, выцеживая за раз чуть ли не половину, а потом не менее торжественно передавал другому члену своей семьи, жене или сыну. Впрочем, при распитии второй чаши торжественность исчезала. Вместо нее была пьяная веселая расслабленность. Видимо, целый год аборигены мучились ради одного дня блаженства. На следующий день они привозили шкуры и жир. На третий и четвертый - только жир. Из-за дождя, который лил с короткими перерывами, перетапливать не было возможности, поэтому грузили в трюма, так сказать, полуфабрикат ворвани.
        Утром пятого дня снялись на Ольборг. Заходить в Нарву я не захотел. В Ютландии были гонцы из Ливонии. Приглашали рыцарей поучаствовать в нападении на Псков. Кое-кто поехал. Бедность, как ничто другое, придает решительности и любви к перемене мест. Глядишь, что-нибудь награбят. Или станет безразлично, беден или богат.
        В Ольборге дождя не было, поэтому быстро перетопили тюлений жир. В Лиссабоне на него был спрос, несмотря на то, что португальцы охотились на китов, которые заплывали и в их теплые воды. В последнее время они забросили этот вонючий бизнес. То ли китов стало мало, то ли налогами задавили китобоев, то ли, что скорее, они нашли более прибыльную работу на торговых судах. Догрузили трюма бочками с сельдью весенней путины. Часть мехов я оставил дома. Как ни странно, в жаркой Португалии меха в большой цене. Служат они не для утепления, а для обозначения высокого статуса владельца. Песцов отдал Хелле, чтобы сшила себе шубу. Такого наряда, скорее всего, не будет ни у кого в Дании, включая королеву. Хелле, правда, в ближайшее время будет не до нарядов. Моя жена опять беременна, а ее младшая сестра родила девочку за два дня до нашего прихода.
        Линьяж Гюлленстьерне не только увеличивается, но и крепнет материально. Мой тесть нашел несколько участков земли в Средней Ютландии, выставленные на продажу. Пришлось их купить. Мне бы хватило и той земельной собственности, что уже есть.
        У тестя другая точка зрения:
        - Земли много не бывает. Она - богатство, сила, власть!
        Так понимаю, у него это навязчивая идея. Видимо, с детства мечтал разбогатеть, а теперь реализует эту мечту моими деньгами. Не сумев чего-то добиться в жизни, мы начинаем напрягать детей, внуков и других зависимых родственников, чтобы они сделали это. Нас абсолютно не интересует, нужна ли наша мечта этим людям. Моя мать мечтала научиться играть на фортепиано. Осуществляя ее мечту, я насиловал музыкальный инструмент четыре года. И он меня.
        Провожал нас весь Ольборг. Горожане собрались на набережной, как на праздник. В то, что кто-то может не вернуться, никто не хотел верить. Нам желали удачи и богатой добычи. Мы ведь все в одном драккаре под названием «Северная Ютландия». У каждого местного жителя среди членов экипажа есть родственник, или друг, или просто знакомый. Привезенные нами деньги растекутся по всей округе, прямо или косвенно подправят финансовое положение многих.
        В Ла-Манше нас накрыл густой туман. В предыдущий день была жара и легкий ветерок, который к вечеру стих. Утром у меня было впечатление, что попали в мешок с ватой. Лишь слабенькое плескание воды о борт корабля убеждало в обратном. Течение медленно сносило нас на восток, в обратном направлении. Поскольку по корме до берега было десятка три миль, я не беспокоился. Чтобы размяться, походил немного по квартердеку, покрытому ядреными каплями росы. Наверное, вид у меня был очень заумный, потому что матросы поглядывали то на меня, то на туман. Подозреваю, что думали, что я колдую. Вот пройдусь от борта до борта еще пару раз - и туман как ветром сдует. Увы! Примерно через полчаса я спустился в каюту.
        Туман рассеялся около полудня. Задул юго-западный ветер и разогнал его. Мы поставили паруса и медленно пошли на запад. Я приказал матросам посвистеть на правом борту, чтобы ветер поменял направление на противоположное и задул сильнее. К моему приказу отнеслись с полной серьезностью. Десяток молодых оболтусов собрались возле бизань-мачты и начали выдавать рулады на любой вкус.
        Занимались этим не долго, потому что впередсмотрящий прокричал с грот-мачты:
        - Вижу корабль!
        Цель была впереди и справа. Небольшая каракка с тремя мачтами, причем на бизани латинский парус был совсем маленький, словно дань типу корабля или моде. Обшивка внакрой. Марселей нет, но есть блинд под бушпритом. Такие корабли здесь чаще называют хулками. Шел хулк из какого-то английского порта в сторону Кале. Видать, из-за слабого ветра не успел вчера пересечь пролив. Судя по нагромождению груза на главной палубе, везет шерсть.
        Мы взяли больше вправо, благодаря чему скорость немного выросла. На хулке поняли наш маневр и тоже повернули, но влево, в сторону английского берега. Преследование длилось часов пять, пока расстояние между нами не сократилось кабельтовых до четырех. Я приказал открыть огонь из погонных орудий. После четвертого залпа одно ядро сорвало бизань и продырявило грот возле самой реи. Еще один залп прогремел, когда дистанция сократилась до трех с полутора кабельтовых. В грот попало сразу два ядра, которые и сорвали его. Пока экипаж поднимал парус, мы сократили дистанцию еще на кабельтов и сбили фок.
        Хулк был вооружен десятком трехфунтовых фальконетов. В последние годы войн с Францией не было. Никто в Ла-Манше не нападал, вот и сократили вооружение до минимума. В трюме легкая шерсть, а тяжелые пушки на палубе явно не способствовали безопасности мореплавания. Поскольку на английском корабле были лучники с блинными луками, я приказал своим арбалетчикам и аркебузирам спуститься с марсовых площадок. Будут стрелять из укрытий. В отличие от лучников, им не надо стоять в полный рост во время стрельбы. Спрятался и я за фальшборт, потому что английские лучники стреляли залпами, трудно уклоняться.
        Поравнявшись с хулком, врезали в него бортовой залп картечи с расстояния метров семьдесят. Ни на марсовых площадках, ни на палубах не осталось ни одного лучника. Живые опасливо выглядывали из укрытий. Стрелять по нам никто из лучников больше не хотел. Зато их комендоры пальнули из двух фальконетов и снесли ванты правого борта грот-мачты.
        - Убрать паруса, кроме стакселя! - приказал я своим матросам.
        Хулк еле перемещался, благодаря блинду. С одним стакселем мы шли вровень с вражеским кораблём. Комендоры перезарядили пушки и по моему приказу произвели второй залп. Били по фор- и ахтеркастлю ядрами. С такой короткой дистанции ядра прошивали надстройки насквозь. Обломки досок и щепки посыпались в воду. Англичане сдаваться не собирались, поэтому произвели мы по ним еще и залп картечью карронадами. После чего на воду был спущен баркас, в который села абордажная партия под командованием Лорена Алюэля. Несколько гребков веслами - и баркас подошёл к борту хулка. Три «кошки» зацепились за планширь заваленного внутрь фальшборта, над которым была натянута абордажная сетка, сильно поврежденная. Первые бойцы, поднявшиеся по тросу с мусингами, фальшионами прорубили в сетке отверстия. Одному не повезло - получил стрелу в голову. Лучник был классный: наконечник стрелы пробил шлем сзади и вылез на пару дюймов. Сразу прогрохотал ответный залп из нескольких аркебуз. Я не видел лучника, но, судя по тому, что больше никто не мешал моим бойцам подниматься на борт каракки, в него попали. Видимо, смерть товарища
разозлила моих ребят, потому что через несколько минут они доложили, что ни одного живого англичанина на борту каракки нет.
        Мне привезли сундук капитана. В нем лежали расписки на груз - овчины летние и котсволдскую шерсть. Поскольку шерсть имела название, наверное, высокого качества. Денег было всего семь гроутов и десять полугроутов. Это серебряные монеты равные четырем и двум пенсам соответственно. На аверсе портрет короля в короне, расположенный в центре креста из полукругов, а на реверсе крест от края монеты до края. Гроуты стали немного легче, чем при короле Эдуарде Третьем. Инфляция в Средние века имела реальный вес. Еще в сундуке лежала сменная рубаха и черный льняной мешочек с мелкими косточками, то ли птичьими, то ли лягушачьими. Наверное, талисман. Не надел его капитан - вот и погиб. Впрочем, если бы надел, тоже не спасся бы. Видимо, лоханулся с талисманом.
        Лорен Алюэль остался на хулке капитаном. Направленные к нему матросы достали и поставили запасные паруса, после чего мы пошли на запад еще медленнее. Острыми курсами захваченный корабль ходил плохо. Нам на барке пришлось взять рифы на нижних парусах, а марселя и вовсе не ставить. Местные моряки пока не привыкли к высоким скоростям.
        53
        Мы стоим у мола в Лиссабоне. Матросы выгружают селедку в бочках. Новый владелец ее - купец из Коимбры - заставляет открывать каждую и демонстрировать товар. Это старый иудей, скупердяй и зануда. Говорят, их выдавливают из Кастилии. Я бы такого тоже выдавил. Чтобы не тратить на него нервы, приказал Лорену Алюэлю заниматься грузом, а сам сошел на мол, прогулялся до соседнего судна, небольшой трехмачтовой каравеллы-латинас. С нее выгружают тростниковый сахар в мешках. Кстати, сахар сейчас называют сладкой солью и используют, как приправу, потому что дорог. Содержимое мешков не видно, но я определил по запаху. При советской власти в Одессе каждый, кто проходил неподалеку от Старого порта, обязательно нюхал этот тягучий аромат. Желтовато-коричневый сахар-сырец везли с Кубы. Больше у революционного народа брать было нечего, а снабжали мы его лучше, чем собственный. Во время выгрузки сахар сыпался на пирс, в море. Мне казалось, что рядом с пирсом плещется не вода, а бражка, потому что постоишь рядом несколько минут - и сразу настроение становится приподнятым. С каравеллы на мол было оборудовано два
трапа. По одному трапу грузчики, в основном негры, поднимались на судно, по другому спускались с мешком на спине. Привычная картина. В двадцать первом веке грузчики в Европе, за редким исключением, будут из Африки или Латинской Америки. Мешки складывали на арбу, запряженную двумя серыми волами, у которых были тупые морды, словно им кастрировали заодно и мозги. Возле арбы стоял португалец с черной дошечкой, на которой мелом отмечал, сколько мешков погружено. Был он молод, смуглолиц, с тонкими черными усиками и короткой бородкой. Он больше походил на араба, чем многие арабы.
        - Откуда сахар? - спросил я.
        Юноша окинул меня взглядом, оценил, как мне показалось, с точностью до мараведи мое социальное положение и решил не дерзить:
        - Мне запрещено рассказывать, откуда груз. Спросите у капитана, - кивнул он в сторону каравеллы.
        Капитан, перегнувшись через комингс трюма, что-то кричал, наверное, работающим там грузчикам. Я неплохо понимаю нынешний португальский, но многие слова оказались неожиданными. В каждом языке есть постоянные ругательства, а есть временные. Причем иногда это слова, которые раньше имели положительный смысл. Когда в Ромейской империи осваивал греческий, с удивлением узнал, что идиот - это всего лишь человек, который не принимает участие в общественных делах. Таких в Древней Греции было мало. В двадцать первом веке их станет процентов девяносто, а поскольку меньшинству свойственно презирать большинство, слово «идиот» приобретет отрицательный смысл. Я не стал беспокоить человека, занятого усовершенствованием португальского языка, отправился в ближайшую таверну.
        Припортовые забегаловки в разных странах и в разные эпохи выглядят по-разному, но публика в них собирается одинаковая. Кто-то убивает время, ожидая судно, кто-то пропивает заработанное в рейсе, кто-то пришел вспомнить молодость, а кто-то - таких большинство - ловят удачу, как умеют. И разговоры разговаривают во всех тавернах одинаковые. Меняются лишь названия портов и судов. Пока что не хватало табачного дыма. Америку еще не открыли. Надо бы найти Колумба и поторопить, а то впечатление немного смазывается: как будто в Средние века в припортовых тавернах собираются несовершеннолетние морские волки, которым курить мама не разрешает.
        Когда я зашел в полутемное помещение, провонявшее кислым вином и перегаром, гул голосов немного стих. Видать, такие важные птицы сюда редко залетают и еще реже вылетают живыми и здоровыми. За тремя длинными узкими дубовыми столами сидели на дубовых лавках, отшлифованных задами, люди разных возрастов и национальностей. Они пили вино из деревянных стаканов емкостью граммов сто пятьдесят. На три стола было всего два глиняных кувшина емкостью литров пять и всего одно блюдо с козьим сыром, порезанным тонкими ломтиками, и хлебом, поломанным руками. Возле блюда и одного из кувшинов с вином сидели четверо, одетые немного получше остальных. На этом различия и заканчивались. Между ними и сидевшими за тем же столом был зазор, небольшой, не заметный не наметанному взгляду. И в будущем я мог сразу определить в группе ожидавших рейдовый катер, кто старший комсостав, кто средний, кто рядовые. Эти четверо явно не матросы, но и на судовладельцев не тянут.
        Стойку пока не придумали. Вместо нее использовали прямоугольный высокий стол. Хозяином таверны был кургузый и улыбчивый брюнет с косым шрамом через губы, справа налево вниз, из-за чего черные с сединой усы и борода были разделены на две неровные части и делали лицо комичным. Может быть, улыбался не тавернщик, а я, глядя на него.
        - Фидалгу желает выпить и перекусить? - сразу затараторил он. - Самое лучшее вино и самое нежное мясо в городе! Будет готово мигом!
        - Я не голоден. Горло пересохло. Налей стакан вина, - заказал я.
        Тавернщик зашел в закуток возле стола, принес оттуда медный кувшин и медную чашу емкостью граммов на триста. В кувшине было красное вино, а остальные посетители пили белое.
        Чашу наполнил до краев, придвинул ко мне и сразу произнес:
        - Два мараведи.
        Столько стоил кувшин вина.
        Вино было не слишком поганое. На этом его достоинства заканчивались.
        Я достал серебряную монету, на которую можно купить бочонок такого вина, поставил ее на рубец, придавив пальцем, и спросил:
        - Откуда пришла каравелла с сахаром?
        - С островов, - быстро ответил тавернщик, не отрывая взгляда от монеты.
        - С каких? - задал я второй вопрос, наклонив монету к себе.
        - Не знаю, фидалгу, богом клянусь! - еще быстрее затараторил он. - Если хотите, сейчас сына пошлю, он все разузнает!
        Я хотел произнести, что хочу, но сзади раздался хрипловатый мужской голос:
        - Могу не только рассказать, откуда привезли, но и показать дорогу туда. Не бесплатно, конечно.
        Это был один из четверых «офицеров». Лет тридцати, немного выше среднего роста, крепкий, с кривоватыми ногами, расставленными на ширину плеч, словно и на суше качало. Волосы черные и курчавые. Лицо дерзкое и не глупое. Карие глаза. Крупный загнутый нос с подрагивающими ноздрями, точно никак не разберутся, что за запах их беспокоит? Усы и борода недавно подстрижены, но щеки не подбривал дня два или три.
        - Показывать не надо, сам найду дорогу, а если скажешь, поделишь монету с ним, - предложил я.
        Сжевав наметившуюся было презрительную ухмылку, подошедший сообщил:
        - Каравелла прибыла из Фунчала.
        Я положил монету на стол и переместил ее, чтобы находилась между тавернщиком и информатором. Видимо, последний был уверен, что название мне ничего не говорит, потому что смотрел на меня, ожидая следующий вопрос. Первый воспользовался моментом и накрыл монету рукой, но утянуть ее не успел. Кулак второго придавил его руку к столешнице.
        - Фидалгу не хочет узнать, где находится Фунчал? - обратившись ко мне с большим уважением, спросил информатор.
        Если бы он знал, сколько раз я бывал в этом порту! Уверен, что больше, чем он.
        - На Мадейре, - ответил я. - На южной стороне острова.
        От удивления он ослабил давление, и тавернщик стремительно утащил монету и сразу на всякий случай отшагнул от стола.
        - Налей и капитану вина, - приказал я шустрому тавернщику, догадавшись, что проинформировал меня безработный коллега.
        - Как скажите, фидалгу! - быстро произнес обладатель юморного шрама и налил вина из медного кувшина в деревянный стакан.
        Выпив сразу полстакана, португальский капитан поинтересовался небрежно:
        - Откуда ты знаешь о Фунчале?
        - Я много чего знаю. Давно живу, - честно признался я.
        Он счел мои слова шуткой и изобразил губами улыбку, но взгляд был серьезный, изучающий. Его карие глаза проводили чашу с вином, которую я поднес ко рту, задержались на перстне. Наверное, прикидывает, за сколько его можно будет продать. Осталось всего-ничего - попробовать убить меня и снять перстень.
        Видимо, он угадал мои мысли, опять изобразил улыбку, но на этот раз смущенную, и произнес:
        - Такой же герб был у одного из моих предков.
        - У кого именно? - поинтересовался я.
        - Графа Сантаренского, - ответил он.
        Надо же, еще один потомок!
        - Алехандру? - задал я на всякий случай проверочный вопрос.
        - По-нашему так звучало его имя, - подтвердил он, а потом спросил удивленно: - А ты откуда знаешь?!
        - Он и мой родственник. Я из английской ветви его потомков. После смерти жены он уплыл в крестовый поход. По пути принял участие в освобождении этого города и остался здесь, завел новую семью, - рассказал я.
        - Все верно! - подтвердил португальский капитан. - Теперь понятно, откуда ты знаешь о Фунчале!
        А вот я не понял, какая тут связь. Разбираться не стал. Назвал свое датское имя.
        - А я Фернан Кабрал, - представился он.
        - Без работы сидишь? - поинтересовался я.
        - Работа есть, но не та, что мне по нраву, - высокомерно ответил он, не желая сознаваться, что оказался на мели.
        - Может, у меня найдется?! - говорю я шутливо. - Пойдем ко мне на корабль, поговорим.
        Я решил нанять его лоцманом до Мадейры. И без него добрался бы, но дам возможность потомку заработать несколько золотых монет.
        - Друзья, я заплатил за всё! - крикнул он с порога тем троим, с которыми до этого сидел за столом.
        Видимо, понял, что тавернщик делиться с ним не захочет, вот и нашел способ поиметь хоть что-то. Его сообразительность меня порадовала.
        Когда моряки с других судов впервые попадают на борт барка, они с профессиональным интересом рассматривают его. Сильно отличается от тех кораблей, на которых приходится работать им. Фернан Кабрал особого любопытства не проявил, что меня немного задело.
        - Видел мой корабль раньше? - поинтересовался я, остановившись перед входом в свою каюту, чтобы дать гостю возможность все-таки подивиться увиденному.
        - Нет, другой, похожий на твой, - ответил португальский капитан.
        - И кому он принадлежал? - полюбопытствовал я.
        - Французу одному, Жакотену Бурдишону, - ответил мой потомок.
        Я постарался точно также не выказать удивление.
        - Давно ты его видел? - как можно равнодушнее спросил я.
        - Несколько дней назад он был здесь, - ответил Фернан Кабрал и сам задал вопрос: - Ты его знаешь?
        - Он служил у меня капитаном, а потом прихватил всю выручку за летнюю навигацию и исчез, - рассказал я.
        - Много прихватил? - иронично улыбаясь, спросил мой потомок.
        - Тысяч шесть экю, - сообщил я.
        Я таки заставил его удивиться.
        - За одну навигацию? - уточнил Фернан Кабрал.
        - Да, - подтвердил я, открывая дверь в каюту, и приказал слуге: - Тома, принеси вино и сладости.
        По приходу в Лиссабон я первым делом покупаю восточные сладости. Наверное, чтобы жизнь казалась слаще. Или работает привычка закусывать вино чем-нибудь сладким, приобретенная в детстве. Всем лучшим, что имеем, мы обзаводимся до пяти лет, когда с трудом отличаем хорошее от плохого. И ведь не ошибаемся, берем только нужное и немного другого про запас! Меня дед с трех лет приучил заедать пиво конфетами. Он брал меня с собой, когда шел в так называемый буфет, который располагался на первом этаже двухэтажного здания. На втором был ресторан, где оттягивались шахтеры-эстеты. Менее заковыристые забойщики и проходчики так высоко подняться не рисковали, поэтому пили в буфете. Там продавали пиво, вино и водку на розлив и холодные закуски к ним, в том числе и конфеты «Мишка косолапый», самые дорогие и, по моему тогдашнему мнению, самые вкусные на свете. Стоя в очереди, дед держал меня на руках, и я мог сверху вниз смотреть на стеклянную вазу, наполненную с горкой конфетами, которая стояла за выгнутым стеклом витрины. Рядом еще что-то лежало, но что именно - не запомнил. Наверное, пирожки, котлеты в тесте,
бутерброды с колбасой и сыром. В то время снабжение в Донбассе было почти таким же хорошим, как в Москве. Дед покупал пару бокалов пива и пару конфет. Мне разрешалось сделать первый глоток из бокала. Особенно мне нравилась пена, белая и воздушная. Я помню, как жадно хватал ее губами, пока не добирался до пива. Сняв пробу, давал деду допить, я сам принимался за конфеты. Вкусней того, что ел в детстве, больше никогда и нигде не попробуешь.
        Тома поставил на стол между мной и гостем серебряные блюда с халвой и пахлавой, налил в два серебряных кубка красного вина.
        - Ты знаешь, куда поплыл Жакотен Бурдишон? - задал я вопрос своему потомку.
        - Может быть, - ответил он, медленно отпил вина, отведал пахлавы и только потом объяснил: - Всякая информация стоит денег, а ты, как понимаю, человек не бедный.
        - Ты не ошибся, - подтвердил я, закусывая халвой. - А еще я могу быть щедрым. Если поможешь схватить Жакотена Бурдишона, его корабль станет твоим.
        Фернан Кабрал посмотрел на меня, как на неопытного мошенника, после чего спросил иронично:
        - И даже вместе с грузом?!
        - Нет, груз пойдет на погашение его долга, - ответил я. - Можем составить договор, можем сходить в собор, где я поклянусь на любой реликвии, можешь сам предложить любую гарантию.
        - Да какие в море гарантии?! - отмахнулся он. - Не захочешь платить - не заплатишь. Никакие клятвы не остановят.
        - Не суди всех по себе, - теперь уже я иронично улыбнулся. - Мне нужен Жакотен Бурдишон. Желательно живой. Корабль он у меня не воровал, так что заберешь ты, а я - груз и получу выкуп за Жакотена. Наверняка он приумножил украденное.
        - Да, дела у него идут неплохо! - подтвердил Фернан Кабрал. - В прошлый раз он повез в Бордо полный трюм сахара, тысячи на две экю, не меньше.
        - Он пошел в Фунчал? - спросил я.
        - Да, - подтвердил португальский капитан. Видимо, «да» - его любимое слово. - Взял здесь пассажиров-переселенцев. Самый выгодный груз в ту сторону.
        Когда-то я возил переселенцев сюда. Теперь начался исход.
        - Можем и мы взять, - продолжил он. - Желающих уехать на новые земли пол Лиссабона!
        - Не хочу с ними возиться, - отклонил я. - Мне нужен Жакотен Бурдишон.
        - Да, месть - дорогое удовольствие! - произнес Фернан Кабрал и спросил: - Когда собираешься сняться в рейс?
        - Как только выгружусь, - ответил я. - Скорее всего, послезавтра вечером, - и сам спросил: - Застанем его в Фунчале?
        - Смотря, как быстро будем идти, - ответил мой потомок. - Думаю, застанем. Грузят там медленно. Сахар привозят из разных мест небольшими партиями. Складов в порту пока не хватает.
        - Послезавтра утром жду тебя, - сказал я.
        - А аванс не дашь? - произнес он. - Мало ли, сколько мы будет гоняться за Жакотеном Бурдишоном, а у меня семья здесь, надо им на жизнь оставить.
        - Большая семья? - поинтересовался я.
        - Жена, сын Педру и три дочери. Сыну уже двенадцать. Скоро буду брать его в море! - с теплыми нотками в голосе рассказал Фернан Кабрал.
        - На корабле отца и отправится в первый рейс, - пожелал я, вставая.
        В углу каюты, высвобожденном благодаря установке колдерштока, стоял большой сундук с судовой кассой, закрытый на бронзовый замок, начищенный так, что отсвечивал. Тома почти каждый день возится с замком. У меня сперва возникло подозрение, что хочет подобрать отмычку и украсть деньги. Потом понял, что ему просто нравится быть рядом с деньгами. Тома считает их как бы своими. Ведь, по мнению слуги, хозяин принадлежит ему со всем тем, что имеет.
        Я достал из сундука кожаный кошель с монетами. У золота приятная тяжесть, согревающая руку. Монеты мелодично звякнули, когда я уронил кошель на стол рядом с гостем.
        - Сотня любекских золотых гульденов. Этого твоей семье должно хватить надолго, - сказал я.
        - Спасибо, фидалгу! - сдавленным голосом произнес португальский капитан, сграбастав кошель со стола.
        Мне показалось, что он наконец-то поверил, что сможет получить корабль в награду. На его лице ирония сменилась лакейской улыбкой. Я купил его с потрохами. Наверное, продажность передалось ему по материнской линии. Меня с потрохами никто и никогда не покупал. По крайней мере, так думаю я.
        54
        Мы стоим на якоре возле селения Санта-Крус. В будущем здесь будет аэропорт, с которого я однажды летел в Лиссабон, чтобы там пересесть на московский рейс. Здание аэропорта походило на салон по продаже автомобилей. Впрочем, я попадал в сараи и пожестче. Взлетная полоса проходила по берегу, располагалась частично на бетонных сваях и заканчивалась над морем, что меня радовало. Почему-то казалось, что падать в море будет не так больно, как на землю. Пока что здесь только раскиданные по склону горы деревянные хижины с крышами из веток и сена. В нескольких местах горят костры. Это сжигают срубленные деревья, очищают землю от тропического леса, чтобы посадить сахарный тростник, пшеницу, овощи. Климат на Мадейре один из лучших на планете - не жарко и не холодно. В двадцать первом веке у меня была мысль поселиться здесь. Смущало то, что такая же мысль приходила в голову многим африканцам, которые умудряются даже в раю сделать жизнь себе и другим такого же цвета, как их кожа.
        Фернан Кабрал позавчера утром был отвезен на берег, где нанял лошадь и поскакал в Фунчал. Будущая столица острова находится на берегу соседнего залива, милях в пятнадцати-двадцати от нас. По суше, наверное, придется проехать больше. В будущем дорога будет извиваться мимо террас, на которых местные жители выращивали фрукты и овощи для туристов. На Мадейре делали остановку все пассажирские лайнеры, следующие из Европы на Карибские острова и обратно. Туристы сходили на берег, чтобы купить сувениры и отведать натуральной мадеры. Она сильно отличалась от той мадеры, которую я пил в Советском Союзе. Умеет социализм извратить внутреннюю сущность не только понятий, но и предметов. В СССР даже солнце светило другое, более красное.
        От безделья экипаж плещется в бассейне, сооруженном из запасного паруса, опущенного за борт. Плавать почти никто не умеет. Научиться было негде. В северных морях шибко не поплаваешь. Крика и визга из бассейна, как в детском саду. Порой ютландцы бывают не похожи на себя.
        Я ныряю в воду с другого борта. Вода здесь не очень прозрачная. Поскольку острова вулканические, в воде много темной взвеси. Говорили, что дайвинг здесь не самый лучший, но я не проверял. Мне больше нравится просто плавать. Такое впечатление, что подзаряжаюсь в морской воде. Оставляю в ней все заботы и болезни, а взамен беру жизненную энергию. Уплываю далеко. Там долго лежу на спине и смотрю на белое солнце на глубоком голубом небе.
        Фернан Кабрал вернулся вечером. По улыбающейся физиономии я понял, что привез он хорошие новости. За время перехода мой потомок стал относиться ко мне с доверием и уважением, потому что я знал, как капитан, намного больше, чем он. Когда подходили к Мадейре, рассказал ему об Америке.
        - Если плыть дальше на юг, будет еще один островной архипелаг, - начал я.
        - Знаю, - сказал он. - Его испанцы захватили.
        - Южнее этих островов начинается зона ветров, которые дуют с востока. Они приведут к материку, который больше, чем Европа, - продолжил я.
        - Говорят, что так можно попасть в Индию, но я не верю, - поделился Фернан Кабрал.
        - Можно, только сперва надо обогнуть этот материк, - поделился я. - Обратно лучше возвращаться, проплыв сначала на север до широты Азорских островов. Там преобладают западные ветры.
        - Это я знаю. Бывал на Азорах. Пшеницу оттуда возил, - рассказал он.
        В двадцать первом веке пшеницу будут возить в обратном направлении.
        Сейчас Фернан Кабрал быстро поднялся по штормтрапу, постукав балясинами по борту.
        Вытерев пот со лба загорелой рукой, оскалил в улыбке острые зубы и сообщил:
        - Там он. Грузится сахаром. Дня через два-три закончит.
        - Много судов будет в караване? - спросил я.
        - Мне сказали, что он один ходит, напрямую, а не вдоль берега, как все, - ответил Фернан Кабрал. - Это ты его научил?
        Мы сюда шли тоже напрямую. Мадейра есть на моей карте.
        - Да, - соврал я. - И не только этому. За что меня и отблагодарили.
        - Теперь ты его отблагодаришь! - льстиво произнес португальский капитан.
        Я говорил ему, чтобы приберег патоку для других. Не помогает. Льстят тому, кого недолюбливают. У Фернана Кабрала пока нет оснований относиться ко мне хорошо. Дальнее родство в расчет не принимается.
        - Заканчиваем купание, снимаемся с якоря! - командую я.
        - Возле северной стороны острова будем его ждать? - интересуется Фернан Кабрал.
        - Нет, возле Порту-Санту, - отвечаю я.
        Порту-Санту - это второй по величине остров архипелага. Вдруг Жакотен Бурдишон выйдет из порта не один? Мы справимся и с несколькими судами, но не хотелось бы обострять отношения с португальцами. Лиссабон очень удобен для продажи попутных грузов и трофеев. Возле Порту-Санту нам никто не помешает захватить французский корабль.
        Он появился на четвертый день. Уменьшенная копия моего барка. Нет, вроде бы немного шире. Жакотен Бурдишон решил пожертвовать немного скорости ради большей мореходности. Юго-восточный ветер гнал его мимо юго-западной оконечности острова Порту-Санту. Мы ждали в проливе между этой оконечностью и маленьким островком. Когда вышли из-за островка, до жертвы было мили две.
        Заметили нас не сразу. Несколько минут мы шли курсами, ведущими к сближению вплотную. Затем корабль Жакотена Бурдишона резко повернул влево, в сторону Америки. Надеюсь, мы догоним его раньше. Все-таки мы в балласте, а он в грузу. Что и подтвердилось через часа полтора. Дистанция между кораблями сократилась до трех кабельтовых. Я приказал открыть огонь из погонных орудий. Первый же залп из двух пушек снес косой парус с бизань-мачты. В ответ прогрохотала большая бомбарда. Каменное ядро сделало пару прыжков по волнам и ушло под воду в полукабельтове от носа моего брига. У Жакотена Бурдишона всегда была любовь к количеству, а не к качеству. Впрочем, с тем порохом, что у него, из моих пушек не постреляешь. Второй наш залп из погонных орудий особого вреда не нанес, хотя, как мне показалось, одно ядро пронеслось рядом с мачтами. В третий раз мы выстрелили книппелями. Главные паруса с грот- и фок-мачты упали на палубу. Остались только дырявые марселя и стаксель. На них далеко не убежишь. Ответный выстрел, прозвучавший почти одновременно с нашими, попал нам в фок-мачту, не свалил ее, но убил двух человек и
ранил еще двоих осколками, на которые разлетелось каменное ядро. Один из убитых вроде бы мой родственник. Он был с аркебузом, а все на борту моего барка, кто вооружен огнестрельным оружием, состоят со мной в дальнем родстве. Еще несколько родственников среди наводчиков пушек.
        Корабль Жакотена Бурдишона быстро потерял скорость. Оставшиеся паруса помогали ему держаться на курсе, но не более того. Видимо, ждали, что мы сойдемся борт к борту и померяемся силами. Тогда у врага будет преимущество, потому что пушки у него большего калибра, а на малой дистанции трудно промахнуться. Одного их залпа в упор может хватить, чтобы потопить мой барк. Только я не стал это делать, решил познакомить его с продольным огнем. Метрах в семидесяти от вражеского корабля мы повернули вправо и дали залп из шести орудий левого борта. Шесть ядер разметали кормовую надстройку. Все поперечные переборки и квартердек обрушились. Через груду бревен и досок просматривалась главная палуба. Обломки, щепки и какие-то тряпки заколыхались на синеватых невысоких волнах. С небольшой задержкой, будто потратив время на глубокий вдох перед отчаянным прыжком, в воду свалилась железная бомбарда, ствол которой был скреплен обручами. Часть брызг, поднятых ею, окропила развороченную корму.
        Мой экипаж заорал радостно, словно сражение уже закончилось. Только у Фернана Кабрала взгляд был грустный. Это ведь его корабль пострадал. Следующие два залпа произвели картечью, перебив тех, кто не успел спрятаться. Последний заряд был явно лишним. К тому времени на барке Жакотена Бурдишона не видно было ни единой живой души. Никто не хотел погибать.
        - Спустить баркас! Абордажной партии приготовиться к высадке на вражеский корабль! - скомандовал я.
        Меня поражало, как слажено выполняется приказ спустить баркас для абордажной партии. Ни разу не было ни одной заминки. В любом другом деле время от времени случаются какие-нибудь неприятности, а в этом - никогда. Повиснув на талях за бортом, баркас быстро пошел вниз, опустившись в воду плавно, без брызг. Тут же его провели вдоль борта к лацпорту, уже открытому и с закрепленным штормтрапом. Вооруженные холодным оружием члены абордажной партии один за другим, чуть ли не наступая предшественнику на голову, быстро спустились на баркас. Последним - Лорен Алюэль.
        - Убивай только тех, кто сопротивляется. Жакотена постарайся взять живым, - напутствовал я свояка.
        Никто и не сопротивлялся. Половина экипажа была убита или тяжело ранена. Остальные решили не рисковать. Жакотен Бурдишон отделался легкой раной в левую руку у локтя. Рану успели перевязать куском полотна, который пропитался темной кровью. Беглый вор горевал не только по поводу встречи со мной. Погиб его старший сын, командовавший комендорами на корме. Второй сын по имени Пьер - молодой человек лет девятнадцати, который заплетал волосы и бороду в две косички, подобно отцу, но перевязывал их красными ленточками, - отделался царапинами. Щепка разодрала ему висок и правое ухо.
        - Что скажешь в свое оправдание? - спросил я, когда отца и сына со связанными руками поставили передо мной.
        - А что говорить?! - пробурчал он раздраженно. - Пришло известие, что тебя посадили в тюрьму и собираются казнить. Адмирал Жан де Монтобан собирался руку наложить на все твое богатство. Вот я и решил, что имею на него больше прав.
        - Ты мог бы найти меня, когда узнал, что меня не казнили, - сказал я.
        - Я узнал только год назад. Хотел заработать немного, а потом вернуть тебе твое, - промямлил он не очень убедительно.
        Скорее всего, надеялся, что никогда не встретимся. Море большое. Правда, не для всех.
        - Теперь у тебя будет возможность вернуть украденное. Сына я отпущу, чтобы собрал деньги и привез в Ольборг, где ты будешь дожидаться его в темнице. Корабль и груз конфискую в счет процентов, набежавших по долгу, - порадовал я пленника.
        - У меня нет столько денег! - жалобно произнес он.
        - Продашь купленное на украденные деньги, недостающее возьмешь в долг, - посоветовал я. - Или сгниешь в темнице.
        - Чуяло мое сердце, что все так и кончится! - скорее с огорчением, чем виновато, произнес Жакотен Бурдишон.
        - Закрой этих двоих в кладовой и выстави караул, - приказал я боцману.
        - Он мне рассказывал, что скопил деньги на корабль, перевозя грузы из Бордо в Брюгге, - сообщил Фернан Кабрал. - Я еще подумал тогда: «Что ж это у меня не получается скопить хотя бы на каравеллету?!»
        - Теперь будешь знать, как заработать на собственный корабль! - произнес я шутливо. - Отправляйся на него. Скажи пленным матросам, что в Лиссабоне отпустим их. Командовать до прихода в порт будет Лорен Алюэль, а после того, как выгрузимся, делай с ним, что хочешь.
        - Ремонтировать буду, хотя и не хочу! - произнес он радостно.
        С призового судна привезли вещи капитана-судовладельца. В большом сундуке Жакотена Бурдишона, изготовленном из красного дерева, я обнаружил без малого шестьсот экю в золотой и серебряной монете, массивный пузатый серебряный кувшин с барельефом в виде двенадцати апостолов, три гуана из плотной темно-красной шелковой ткани, скорее всего, итальянской, три комплекта льняного белья и копию моей карты. Я сам дал ее. Думал, будем сотрудничать долго и взаимовыгодно. По распискам на груз, узнал, что Жакотен Бурдишон закупил сахара на две с лишним тысячи экю. В Копенгагене или Любеке этот груз будет стоить раза в два дороже. Сахар там еще в диковинку. Так что будет из чего заплатить матросам призовые. На выкуп они права не имеют, да и не претендуют. От Лорена Алюэля экипаж узнал, почему я напал на этот корабль. Наказать вора - это правое дело. В Дании попавшемуся на краже отрубают в первый раз правую руку, во второй - левую. Как наказывают в третий раз - никто не знает, потому что прецедентов пока не было.
        55
        Жакотена Бурдишона поселили в самом главном здании Ольборга, но в самой нижней его части - в подвале мэрии. Тесть для этого использовал свое служебное положение, поскольку понимал, что выкуп пойдет на усиление рода Гюлленстьерне. Да и пленнику там будет веселее в компании коллег, в смысле преступников. В эту эпоху ограбление чужих считается благим делом, а своих - страшным грехом. В России всегда было наоборот. Я проинструктировал Нильса Эриксена, как вести себя с Пьером Бурдишоном, если привезут выкуп в мое отсутствие.
        В Ольборге мы выгрузили примерно четверть сахара и все португальское вино, которое я купил, чтобы заполнить трюм. Ютландия пока не тот регион, где сахар по карману многим. Оказывается, стоит он здесь в три с лишним раза дороже, чем на Мадейре. Остальной сахар повез в Копенгаген. Продавал его, как обычный груз, чтобы не платить королевскую долю. Как дворянин, от налогов я был освобожден. Заплатил только портовые пошлины, несколько гульденов. Почти весь товар купили у меня любекские купцы. Единственный датский купец, которому я продал немного сахара, по секрету сообщил, что в том же Любеке сахар даже оптом стоит, как минимум, вполовину дороже. После чего я решил завязать на время с пиратством, стать купцом.
        В Ольборге я сократил экипаж до разумного предела, погрузил селедку в бочках и повез ее в Лиссабон. В Северном море, как только удалились от пролива Скагеррак, попали в шторм. Трепал он нас славно. Мы дрейфовали с отданным плавучим якорем. Ветер снес нас на Доггер-банку, где мы составили компанию паре десятков мелких рыбацких суденышек, тоже дрейфовавших, пережидая непогоду. Как ни странно, им было легче. Рыбацкие суденышки были короче длины волны, поэтому их меньше захлестывало. На палубу барка залетала каждая высокий вал, не обязательно девятый. Морская вода, громко плеская, прокатывалась от бака до кормовой надстройки, вылизывая палубу. Вахтенные матросы сидели на крышках трюма, прячась за баркас и мачты. Они в рабочей одежде, пропитанной горячим воском, чтобы не промокала. Остальные пережидают в кубрике. Там, кстати, довольно весело. Волны сильно бьют в корпус. Гул в кубрике от этих ударов такой, что кажется, будто доски обшивки треснули, сейчас внутрь хлынет вода.
        Как-то я работал на теплоходе, у которого надстройка была низкой и находилась на баке. На таком судне ни в каюте, ни на мостике не слышишь работу двигателей, что делает жизнь немного приятнее, зато во время шторма волны лупили в иллюминатор. «Броняшек» - толстых металлических защитных закрытий - не было. Вместо них предлагали использовать прямоугольные щитки, которые надо было вставлять в пазы и прикручивать, что долго и хлопотно, поэтому никто ими не пользовался. К концу четырехмесячного контракта я все-таки привык, но первое время долго не мог заснуть. Койка была напротив иллюминатора, и мое тело подсознательно при каждом ударе волны готовилось к незапланированной помывке. В дальнейшем отказывался от предложений на суда с носовым расположением надстройки.
        Когда шторм утих, продолжили плавание. В проливе Па-де-Кале разошлись с двумя английскими военными пятидесятивосьмивесельными галерами. На обеих перестали грести, предлагая пересечь их курс по носу и на приличном расстоянии. Значит, уважают. В эту эпоху путь уступали только тому, кого боялись. В Ла-Манше была возможность захватить несколько небольших судов, перевозивших шерсть, но, к большому огорчению экипажа, я не стал размениваться. Не хотелось терять из-за мелочи свежий северо-восточный ветер, который нес нас по проливу со скоростью узлов двенадцать.
        Столько показывал наш логлинь, за точность которого я бы не поручился головой. Моих матросов очень завораживал процесс измерения скорости. Один матрос держал песочные часы на полминуты, которые я соорудил сам, исходя из того, что одна секунда тратится на произнесение цифры двадцать один. Второй матрос бросал с кормы в воду дощечку, привязанную к длинному линю. Третий потравливал этот линь. Дощечка имела плавник, который ее удерживал, как мог, на месте. На лине через каждые четырнадцать с половиной метров были узлы с зубчатыми кожаными флажками, на которых написаны цифры по порядку. Сколько узлов уйдет в воду за тридцать секунд, с такой скоростью движется барк. На самом деле расстояние между узлами должно быть на несколько сантиметров меньше, но я не помнил, на сколько. К тому же, не был уверен в том, что отмерил точно четырнадцать с половиной метров. К сожалению, линейки с сантиметровой разбивкой у меня нет, а местные дюймы у каждого свои. Чей верный - попробуй угадай.
        В Лиссабоне у мола стоял под погрузкой другой барк, поменьше, теперь принадлежащий Фернану Кабралу. Кормовая надстройка была новая и на одну палубу выше. Привык португальский капитан к высоким надстройкам каравелл. Не понимает, что такие надстройки ухудшают мореходные качества судна. Там, где на моем барке капитанская каюта, стало три маленьких для пассажиров. Верхний твиндек занимала капитанская. Подволок в ней был ниже и дверной проем тоже, поэтому я с непривычки стукнулся головой о притолоку, чего со мной давно уже не случалось.
        - Вот так ты встречаешь гостей! - сказал я шутливо.
        - Это не я, а корабль не может простить тебе прошлые обиды! - пошутил в ответ Фернан Кабрал.
        На нем поверх льняной рубахи синий короткий жакет. Вместо шосс короткие, до коленей, штаны, напоминающие узкие шорты, тоже синие. Наверное, материал красили французской вайдой.
        Каюта разделена на две неравные части. В первой у передней переборки, справа от двери, приколоченные намертво узкий стол и скамья; у переборки левого борта - что-то типа этажерки с планочками, которые не давали свалиться деревянной и медной посуде; у кормовой переборки - два больших сундука, закрытые на слишком большие замки. Над сундуками на стене висел лик Иисуса, вытканный золотыми нитками на черной ткани. Видимо, капитан - человек предусмотрительный и религиозный - не вводит во искушение. Слева была переборка, отделявшая спальню. Штора из плотного черного холста, в обязанность которой входило закрывать проход в спальню, поднята и закреплена на крюке, поэтому видна была незастеленная кровать и сарацинские остроносые кожаные тапки с вытесненным, черным, растительным узором.
        В каюту зашел мальчик лет двенадцати, сын капитана, как я сразу догадался по чистой льняной рубахе с расшитыми красным крестиком прямоугольным воротом и рукавами. Он был худенький, с вытянутым лицом, похожий на отца только курчавыми черными волосами. Педру принес медный кувшин вина емкостью литра на два. Поставив его на стол перед нами, снял с полки две медные кружки, передал отцу. Затем сел на один из сундуков, уставившись на меня с детской назойливой непосредственностью, но в наш разговор не вмешивался, молчал.
        - Повезу переселенцев на Мадейру, - рассказал Фернан Кабрал, налив вина мне и себе.
        Вино было белое крепленое. Наверное, это уже тот самый португальский портвейн, хотя называют его пока просто вином.
        - Наверное, тоже возьму переселенцев и последую за тобой, - сообщил я.
        - Я тебя порекомендую, - пообещал мой потомок.
        - Спасибо! - поблагодарил я.
        - Обратно повезу сахар. Куплю сам на все деньги, что будут, и догружу трюм чужим, - поделился он и посмотрел на меня ожидающе.
        - Я догружу твой корабль. Продашь этот сахар, возьмешь свое за перевозку, а остальное отдашь мне, - предложил ему. - Успеешь к тому времени, когда я приду в Лиссабон?
        - Конечно, успею! Фламандцы и англичане забирают весь сахар, который мы привозим. Покупают, не торгуясь, - заверил Фернана Кабрал. - Тогда на следующий рейс у меня уже хватит своих денег. Вот, что значит, удача улыбнулась - встретил родственника!
        Зал бы он, кем я ему прихожусь! Пугать его, сообщая правду, не стал.
        - Надеюсь, ты теперь быстро разбогатеешь, - предположил я.
        - Постараюсь! - искренне заверил мой потомок. - Вот если бы еще и земли новые открыть… - он опять посмотрел на меня ожидающе.
        Колумб еще не добрался до Америки, так что наша экспедиция не состоится, даже если захотим.
        Поэтому я попробовал отговорить Фернана Кабрала:
        - Сначала разбогатей, обеспечь семью. Из такого плавания можно ведь не вернуться. Плыть придется месяц или больше. И земля там не очень богатая.
        Территория будущей Бразилии, которую откроют португальцы, конечно, богата разными полезными ископаемыми, но добывать их пока не имеют. Золота там вроде бы мало. По крайней мере, не так много, как испанцы захватят у майя, инков и ацтеков.
        - Да, - почесав затылок, произнес Фернан Кабрал, - отложим это мероприятие до лучших времен.
        - Ты на сахаре больше заработаешь, и риска меньше, - предположил я.
        - Тоже верно, - согласился он и добавил мечтательно: - Все равно хотелось бы побывать в неведомых землях!
        Весь в меня пошел. Внутренне. У меня тоже шило в заднице. Не могу долго сидеть на одном месте. Кстати, по гороскопу ацтеков мой знак «движение». Двигаюсь - значит, существую.
        Я заметил, что Педру слушает наш разговор с глазами, затуманенными мечтами. И этот в меня. Что ж, ветер им в паруса и семь футов под килем.
        Продав селедку, я взял на борт две сотни переселенцев с барахлом. Фернан Кабрал выполнил обещание, поручился за меня перед знакомыми, те передали другим людям, так что пассажиры набежали быстро. Перевоз взрослого стоил два золотых, ребенка - один. У каждого пассажира был баул или сундук со шмотками и инструментом, которые погрузили в трюм. Пассажиры разместились в твиндеке и на палубе. Питались своим. Мы давали им только воду.
        Вечером пятого дня встали на якорь на рейде Фунчала. Пассажиры с радостным гомоном перебирались на баркас, чтобы добраться до берега. Они уверены, что на Мадейре их ждет богатство и счастье. Наверное, кого-то ждет, но не всех.
        В любом случае, если дома дела идут плохо, надо менять место. Вдруг повезет?! Помню, когда я студентом подрабатывал охранником на автостоянке, ставил у нас две машины, свою и жены, итальянец пожилой. Жена у него была из Крыма, лет двадцати пяти, ногастая красавица, на голову длиннее его. До этого сеньор Джованни, как он нам представился, пошлялся по всему миру, работая шеф-поваром. Удачу там не встретил. Приехал он в Москву в лихие девяностые. Сначала работал в чужом ресторане, потом открыл свой. Тогда рестораны в Москве, а уж тем более итальянские, можно было по пальцам пересчитать. Как только Джованни оброс купюрами, сразу появилась и та, которая стала их стричь. Она ведь тоже приехала в Москву за удачей.
        Ко времени нашего прихода Фернан Кабрал нагрузил свой барк на треть и ждал меня. Я оплатил остальные две трети груза. Привозили сахар на арбах, запряженных волами. Мне показалось, что у животных были счастливые глаза. Наверное, жуют сладкий жом сахарного тростника. Как только мой потомок освободил место у деревянного причала, отправившись в Лиссабон, встал и я под погрузку. Фернан Кабрал свел меня с продавцами, дал хорошие рекомендации, просветил о ценах и уловках - в общем, отбил часть расходов на него.
        Грузились мы две недели. Все эти дни было жарко и сухо. По всему острову горели большие костры. Это старые и новые переселенцы расчищали участки от леса. Другие рыли каналы, которые здесь называют левадами. На Мадейре вода располагается неравномерно, поэтому переселенцы перегоняют ее из одного места в другое. Используют для полива полей, огородов, садов. Мой экипаж уже привык к жаре. Кое-кто поглядывал на остров мечтательно. После холодной и дождливой Дании Мадейра должна казаться раем. Как ни странно, никто не сбежал.
        Фернана Кабрал ждал меня в Лиссабоне. Он отдал деньги за проданный сахар, все до последнего мараведи.
        - Не хочу, чтобы и за мной гонялся Морской Волк! - произнес он шутливо, после того, как я пересчитал и спрятал деньги в сундук. - Это ведь тебя Морским Волком зовут?
        - Да вроде бы, - ответил я.
        - Слышал много о тебе. Чего только не рассказывают! Вот и представлял тебя совершенно другим, - признался он. - А ты вот какой!
        - И какой именно? - поинтересовался я.
        - Другой, - ответил просто Фернан Кабрал.
        56
        Весь сахар я продал в Копенгагене любекским и датским купцам. Забирали его, не торгуясь. Видимо, неплохо наварят на сахаре. Можно было бы и самому отвезти в тот же Любек, но это заняло бы время. Да и налоги пришлось бы заплатить немалые. Овчинка не стоила выделки.
        В Ольборге меня ждали две хорошие новости.
        Хелле родила второго сына. Ждали меня, чтобы выбрать ему имя Нильс. Так у них повелось в роду: старший сын получает имя деда по отцу, второй - деда по материнской линии и только третьего можно называть, как заблагорассудится. Мне оставалось только кивнуть в знак согласия. Так что окрестили мальчика Нильсом Александерсеном из рода Гюлленстьерне. Его сын и мой внук, если таковой будет, станет Александром Нильсеном.
        Второй новостью был выкуп, привезенный Пьером Бурдишоном. Привез наличными. Видимо, не приучен доверять векселям. На корабле Пьер Бурдишон добрался до Гамбурга, а оттуда по суше до Ольборга. Повезло дураку, что никто не догадался, как много денег он везет. Монеты пересчитывали у меня дома в присутствии тестя. Нильс Эриксен, как подозреваю, отродясь не видел такого количества золотых монет. После чего стал глядеть на меня по-другому, более уважительно, хотя и раньше относился с почтением. Он знал, что я очень богат по датским меркам, но, увидев груду золотых монет, понял, насколько.
        Жакотен Бурдишон в сопровождении двух охранников поджидал во дворе моего дома. Пускать его внутрь я запретил. Слишком он был грязен, завшивлен и вонюч. Темница надломила его. Это уже был не бравый и грубый шкипер, а смирившийся с невзгодами старик, хотя ему меньше пятидесяти. Впрочем, может, оклемается на воле и воспрянет. Он ушел вместе с сыном на постоялый двор. Оба шагали с опущенными головами. За ними бежали ребятишки и свистели и улюлюкали. Не каждый день пацанам выпадает возможность безнаказанно оскорблять взрослых - как ей не воспользоваться?!
        Я опять нагрузил барк селедкой в бочках и отправился в Лиссабон. Рейс прошел спокойно. В Ла-Манше спугнули караван суденышек, которые везли шерсть в Кале. Завидев барк, они развернулись в сторону родного берега и врассыпную понеслись к нему. Примерно на траверзе Бреста поймали сильный норд-ост и понеслись к Пиренейскому полуострову. Там нас подхватил чистый норд. В итоге добрались на два дня быстрее, чем в предыдущий раз.
        В Лиссабоне опять встретились с Фернаном Кабралом. Когда заканчивали выгрузку, он пришел в порт с полным трюмом сахара. Теперь уже весь груз был его.
        - Еще пара таких рейсов - и куплю дом на горе! - мечтательно произнес мой потомок.
        - Если не ошибаюсь, вон те дома, - показал я на расположенные на самом верху, возле крепости, - когда-то принадлежали нашему предку.
        - Откуда ты знаешь? - удивился Фернан Кабрал.
        - У моего деда хранилось письмо от графа Сантаренского, написанное сыну Ричарду. Граф приглашал сына в гости и объяснил, как найти его дом, - на ходу придумал я. - Но Ричард так и не приехал. Война помешала.
        - Если дела пойдут и дальше так же хорошо, можно будет и там купить, - сказал Фернан Кабрал. - Хотя мне больше хочется иметь поместье рядом с Сантареном.
        - Купи, - пожелал я.
        - И куплю! - задорно произнес он.
        Мы взяли на борт переселенцев и отправились на Мадейру. Там, в отличие от сонного Лиссабона, жизнь бурлила. Стучали топоры, горели костры, по извилистым дорогам плелись волы, тянувшие арбы с сахаром или пшеницей. На новые места отправляется самая активная часть населения. У них нет права на проигрыш, поэтому бьются изо всех сил и до последнего. Я косвенно помог им, купив полный трюм молодого вина и сахара.
        Обратно пошли без захода в Лиссабон. На подходе к Ла-Маншу попали под затяжной дождь, благодаря которому пополнили запасы воды. В Северном море два дня штормовали. К концу шторма барк начал течь сильнее. Приходилось откачивать воду не раз в сутки-двое, как раньше, а по несколько раз в сутки. Что не помешало нам благополучно добраться до Копенгагена. Там я продал большую часть сахара. Остальной и все вино повез в Ольборг.
        К тому времени температура уже упала до нуля. Время от времени налетали заряды снега. Мой экипаж, зная, что будет отпущен на зиму, быстро разгрузил барк. Три бочки вина и мешок сахара отправились в дом Лорена Алюэля, пять бочек и два мешка - тестю, семь бочек и три мешка - в монастырскую больницу. Остальное было перевезено в мой винный погреб и склад.
        Барк с помощью членов экипажа, горожан-добровольцев и двенадцати пар волов был вытащен на берег. Здесь им займутся корабелы. До наступления тепла заменят подгнившие доски, с корпуса соскоблят наросшие ракушки и водоросли, а потом заново проконопатят, просмолят и покроют вонючим составом, который держат в секрете. Черви-древоточцы, если и знают, что этот состав должен отпугивать их, то явно не все. Водоросли точно не знают. Уже через несколько дней в теплых водах подводная часть корпуса судна покрывается зеленой шерстью, которая растет стремительно.
        Зимой я научил ольборгцев делать леденцы и глинтвейн. Не совсем леденцы, конечно. Плавишь сахар на сковородке, и получается сладкая тягучая масса с привкусом подгоревшей карамели. Остынув, она становится твердой и хрупкой. Такие конфеты делала мне в детстве в доме у деда его младшая дочь, моя тетка. Она уже была почти взрослая, поэтому на конфеты не могла рассчитывать. Делала как бы для меня, но большую часть съедала сама. Зато глинтвейн готовили самый настоящий. Берешь красное вино, добавляешь сахар и специи по вкусу, а потом нагреваешь, но не до кипения. Я обычно добавлял имбирь, черный перец, изюм и/или лимонные корки. Самое эффективное средство от простуды и насморка! После первого же глотка сопли разбегаются в разные стороны и возвращаться не желают. И леденцы, и глинтвейн очень понравились ютландцам. Поскольку я угостил ими всех желающих во время рождественских гуляний, глинтвейн стали называть рождественским вином, а леденцы - рождественским льдом. Что не помешало ольборгцам есть леденцы и пить глинтвейн круглый год.
        Я тоже пристрастился к глинтвейну. Вернусь с охоты уставший, замерзший, сяду у камина в кресло-качалку, сплетенное по моему заказу из лозы, протяну к веселому огню ноги, а Хелле подает мне чашу с теплым напитком. Делал глинтвейн Тома, но подавала всегда жена. Наверное, чтобы не забыл, что она у меня есть. Или чтобы сама не забыла, что я у нее есть. Впрочем, это я наговариваю на Хелле. В отличие от датчанок двадцать первого века, которые предпочитают быть партнершами, а не женами, в пятнадцатом веке муж по определению царь и бог. Библейская заповедь здесь имеет форму «Не создавай себе кумира, если ты не жена». Хелле уже обжилась в роли хозяйки дома и, как следствие, пришла к выводу, что умнее всех. Это не мешает ей по несколько раз в день искренне говорить самой себе: «Какая же я дура!».
        57
        Весной мы задержались с выходом в море до конца путины. Она оказалась удачной. Старожилы утверждали, что не помнят такого большого улова. Так много ловили только во времена их дедов и прадедов. Предполагаю, что эти самые деды и прадеды тоже говорили, что во времена их предков… Получается, что пару тысяч лет назад селедки в морях и океанах было больше, чем воды.
        Я набил трюм бочками с новым уловом и отправился по знакомому маршруту. Никто на нас не напал, поэтому и мы никого не тронули. Погода была хорошей, ветер не сильно отклонялся от золотой середины. На подходе к Пиренейскому полуострову повстречали зыбь, покачались на высоких, округлых волнах. Мне почему-то нравится мертвая зыбь. И не опасно, и какое-то разнообразие. Да и спится в такую качку отменно.
        Моего потомка в Лиссабоне не было. За неделю до нашего прихода он повез на Мадейру переселенцев. Интересно, а назад кто-нибудь уже вернулся? Представляю, как на середине пути между Лиссабоном и Фунчалом встретились бы два корабля, один с переселенцами, а второй с возвращенцами, и пассажиры обоих, глядя на встречных, крутили бы палец у виска. Продав селедку, я тоже взял пассажиров. Пусть едут. Если некуда возвращаться, везде будет лучше.
        В Фунчале тоже не застали Фернана Кабрала. Ушел в Лиссабон. Видимо, ночью разминулись. Я набил трюм барка бочками с вином, а в твиндек погрузили сахар навалом. Вот где крысам будет раздолье! Интересно, у них кариес бывает? Так и не смог представить крысу с больными зубами.
        Обратный путь тоже оказался не напряжным. В Копенгагене меня уже ждали любекские купцы, которые забрали весь груз, поторговавшись только для приличия. В Ольборге я еще раз убедился, что, если все слишком хорошо, значит, скоро жди перемен.
        Едва мы ошвартовались к причалу, как на борт барка поднялся тесть Нильс Эриксен. По насупленному лицу я сразу догадался, что у него плохие новости. Подумал, что касаются моей семье.
        - Что случилось? - спросил я, когда мы остались в моей каюте вдвоем.
        Нильс Эриксен выпил вина, налитого Тома, поскреб верхними зубами нижнюю губу, что обычно делал, когда никак не мог принять решение, и сообщил:
        - Купец в городе появился. Говорит, из Прованса. Товара привез много, но продавать не спешит. И много вопросов задает, в том числе и о тебе.
        Я предупреждал тестя, что по мою душу могут пожаловать наемники Людовика Одиннадцатого, короля Франции, что, скорее всего, это будет купец, странствующий рыцарь или монах. Не ожидал, что так быстро вычислят Ольборг. Подозреваю, что не обошлось без Жакотена Бурдишона. Наверное, по пути в Бордо заглянул в Плесси и сдал меня за пригоршню золотых. Надо было не жадничать, не требовать выкуп, а убить его.
        - Мои люди следят за ним каждый день, - продолжил тесть. - К твоему дому он пока не приближался. Может, действительно обычный купец?
        - Он, может быть, и не подходил, а кто-нибудь из его людей нашел и совратил моего повара или слугу, - сказал я. - Давай не будем гадать, а проверим его. Если не виновен, я заплачу ему за беспокойство, жаловаться не будет.
        - Если и пожалуется, тоже не беда, - отмахнулся тесть. - Наш король не любит купцов чужестранных. Да и своих не любит, но хотя бы считается с ними.
        Провансальский купец Гильом Гийонне жил на постоялом дворе Педера Аксельсена в самой дорогой комнате, как и я когда-то. Это был тридцатипятилетний поджарый мужчина невысокого роста со смугловатой кожей, вьющимися черными волосами, тонкими усиками и короткой бородкой, которая напоминала плохо размазанную, черную пену. На щеке под левым глазом был небольшой старый шрам, бледная кривая линия которого придавала купцы воинственности. Одет он был в черный бархатный жилет поверх алой шелковой рубахи, а шоссы в желто-красную полоску были собраны гармошкой у ступней, обутых в кожаные сандалии, которые здесь в диковинку. Гостей он явно не ждал, но не удивился и не испугался.
        - Сеньоры пожаловали за товаром? - мило улыбнувшись, спросил он на немецком языке с сильным провансальским акцентом.
        Голос был бархатистый, обволакивающий. С таким голосом надо не торговать, а девок соблазнять. Впрочем, одно другому обычно не мешает.
        - Мы пожаловали узнать, зачем ты сюда приехал, - ответил я.
        - А зачем приезжают купцы?! - продолжая мило улыбаться, молвил Гильом Гийонне. - Продать привезенный товар, как можно дороже, и купить местный, как можно дешевле. Такая вот у купцов работа.
        Говорил он без фальши. Я подумал, что зря наехали на него. И потому, что так подумал, заподозрил сильнее. Людовик Одиннадцатый не прислал бы во второй раз туповатого исполнителя.
        - Начинайте обыск, - приказал я боцману Свену Фишеру и двум матросам, которых он сам отобрал.
        Я объяснил боцману, что надо искать и как это делать. В свое время начитался полицейских детективов.
        Свен Фишер и два матроса начали прощупывать и осматривать все, что есть в комнате, передвигаясь по часовой стрелке от двери вдоль стены. Каждый осмотренный предмет ставили на место. Особенно тщательно перерыли сундук, в котором кроме одежды лежали три кожаных кошеля с золотыми монетами и всего один с серебряными. У меня серебра всегда больше, хотя продаю крупным оптом, а не мелким, как он. В сундуке ничего не нашли. В кровати тоже. Ничего подозрительного не было и на столике, где стояли пустая оловянная кружка и медная чаша с огрызком хлеба и хвостом копченой селедки. На каминной полке боцман поправил лик Христа, написанный на дощечке из красного дерева, перекрестился на него. И тут я заметил, что купец опустил глаза. До этого он отслеживал каждое движение моих людей, не спускал с них глаз.
        Подставкой для иконки служил пузырек из темно-зеленого стекла, заполненный почти доверху и заткнутый пробкой. Такой пузырек в свое время давали и мне.
        - Что это такое? - спросил я купца.
        - Снадобье из трав, - ответил Гильом Гийонне. - С желудком у меня нелады, приходится лечиться.
        - Принеси кружку воды, - приказал я одному из матросов. - Сейчас проверим это снадобье на купце. Что-то мне подсказывает, что изготовили его в Плесси.
        Шрам на смуглой щеке купца стал менее заметен, словно начал растворяться в ней.
        - Не надо воду! - остановил я матроса и приказал боцману: - Ведите его в темницу, в пыточную.
        - Я ничего не сделал! Я ни в чем не виновен! - сразу подсевшим голосом залепетал Гильом Гийонне.
        - Ой, ли?! - воскликнул я насмешливо. - Уверен, что раскаленное железо освежит твоя память, и ты припомнишь, как минимум, один свой грех.
        Пыточная располагалась под зданием мэрии. Это небольшая комната с дыбой, колодками, небольшим горном и столом, на одном конце которого лежали плеть, нож, клеши, а за другим сидели мы с тестем Нильсом Эриксеном и пили вино из серебряных кубков. Боцман и два матроса стояли у стены, ожидая наших распоряжений. Обязанности палача выполнял кузнец - горбун с широкими плечами и непропорционально большой головой, на которой русые волосы росли кустиками. От одного его вида становилось не по себе. Палач раздувал небольшими мехами пламя в горне, где среди черных кусков древесного угля лежали два металлических прута. Из колодок торчали голова и кисти купца Гильома Гийонне, который мог наблюдать приготовления горбуна. Света от масляного светильника и огня в горне для этого хватало.
        Ожидание страшнее самых страшных пыток. Пока не знаешь, что тебя ждет, предполагаешь самое жуткое. К боли потом привыкаешь, а к ожиданию - нет. Черные волосы на мокром от пота лбу купца прилипли к коже. Может быть, из-за полумрака, а может, от страха, лицо Гильома Гийонне уже не казалось смуглым. Шрам под глазом будто рассосался. Кисти рук мелко подрагивали.
        Мы с тестем молчим. Не надо отвлекать человека от диалога со своим страхом. Обычно на это нет времени, всё случается слишком быстро. Гильому Гийонне не повезло.
        Кузнец достал из горна металлический прут, конец которого стал ярко-красным. Повертел его в воздухе, оценивая готовность, потом опять сунул в жар и зашумел мехами. Купец, неотрывно наблюдавший за ним, сейчас, неверное, чувствовал себя мышью, попавшей в кузнечные меха: ветер дул с двух сторон. Осталось угадать, с какой стороны ветер слабее. Горбун положил клещи на самый край стола и, поворачиваясь к горну, зацепил их бедром. Клещи упали, громко звякнув о каменный пол. Гильом Гийонне вздрогнул так, будто упали ему на голову.
        - Если я все расскажу… - хриплым голосом молвил он.
        - Отпущу живым и невредимым, - закончил я.
        - Побожись, - потребовал купец.
        - Хватит моего слова, - сказал я. - Тем более, что ничего нового ты мне не расскажешь. Единственное, чего я не знаю, - это сколько тебе пообещал король Франции за мою смерть.
        На самом деле мне нужно было всего лишь его признание. И тесть, и члены моего экипажа не до конца верили, что купец прибыл, чтобы отравить меня. Слишком это было замысловато для них. Они привыкли убивать в бою, глядя врагу в глаза.
        - Десять тысяч, - тихо произнес Гильом Гийонне.
        - Золотых экю? - потребовал я уточнения.
        - Да, десять тысяч золотых экю, - подтвердил он.
        По взгляду, который кинул на меня тесть, я понял, что теперь в Ольборге меня будут уважать еще больше. Если такое в принципе возможно. За десять тысяч золотых одна половина ютландцев перебьет другую и немного соседям достанется.
        - Ты должен был отравить меня или убить другим способом? - спросил я, чтобы добавить подробностей к легенде, которая рождается прямо сейчас.
        - Как угодно, лишь бы ты умер, - рассказал Гильом Гийонне.
        В ближайшие дни жители Ольборга будут обсуждать, как можно было бы заработать десять тысяч золотых, если бы король Франции обратился не к неумелому провансальцу, а к кому-нибудь из них.
        - Переведи его в общую камеру, - сказал я тестю.
        - Сеньор обещал отпустить меня, - жалобным голосом напомнил Гильом Гийонне.
        - Отпустишь его через неделю после того, как я уйду в рейс, - сказал я Нильсу Эриксену. - Товары его конфискуй и продай, а вырученные деньги… - я вспомнил, что вокруг монастырской больницы будет каменная стена, - …отдай в монастырскую больницу. Пусть огородят свою территорию каменной стеной.
        - Товаров у него много, хватит не только на стену, - сказал тесть.
        - Остальные пусть потратят на постельное белье и питание для больных, - решил я, после чего подошел к колодкам и сказал зажатому в них провансальцу: - Передашь Людовику Одиннадцатому, что мне нет до него дела. Я больше не служу никому, только себе. Если будет еще одна попытка убить меня, я сделаю так, что больше некому будет посылать ко мне убийц. И у меня получится с первой попытки. Запомнил?
        - Да, - коротко ответил купец.
        Мы с тестем вышли на свежий воздух.
        Нильс Эриксен посмотрел на меня смущенно и признался:
        - Когда ты говорил, что король Франции охотится за тобой, я не то, чтобы совсем не верил, но не думал, что это серьезно. Чем ты так насолил ему?
        - Убил его заклятого друга, - ответил я. - Теперь ему скучно одному.
        - Да, за друга надо мстить, - назидательно произнес тесть, по-своему понявший услышанное.
        58
        Мы опять шли на Лиссабон. В последний раз. Наверняка Гильом Гийонне узнал, откуда я вожу сахар. Через пару недель он доберется до Плесси и расскажет об этом Людовику Одиннадцатому, королю Франции. Так что, если я появлюсь в Лиссабоне еще раз, меня там может поджидать сюрприз с предсказуемым финалом. Придется сидеть в Ольборге. Там до меня труднее добраться. Все население города уже знает, что на меня охотятся. Поскольку жизнь многих ольборгцев напрямую зависит от меня, они постараются сделать так, чтобы я прожил как можно дольше. Да и родственников среди них много. Впервые я порадовался этому обстоятельству. Надеюсь, продолжаться это будет недолго. Говорят, король Франции в последнее время часто болеет. Была и вторая мысль - наведаться к нему в гости и снять проблему одним выстрелом. Сдерживала то, что я слишком популярен в тех краях. Был шанс, что меня опознают и предупредят короля. Тогда выбраться живым из Франции шансов у меня не будет. За награду в десять тысяч экю за мной будет охотиться вся Франция и прилегающие страны.
        В Лиссабоне встретился с Фернаном Кабралом. Он только пришел из Мадейры с грузом сахара и встал под выгрузку. Поручив сыну контролировать этот процесс, Фернан Кабрал пригласил меня в свою каюту, угостил белым крепленым вином, налитым в бронзовый кубок. Уверен, что в следующем году мой потомок будет пить и есть уже с серебра.
        - Я тут поговорил с нашими купцами. Они хотят составить компанию и отправиться на запад, чтобы добраться до Индии и островов, на которых растут специи, - сообщил он. - Было бы неплохо, если бы ты возглавил экспедицию. За это мы отдадим тебе четверть прибыли.
        - Если плыть на запад, вы не попадете в Индию. Между Европой и Индией еще они материк, очень большой. Если его огибать, уйдет слишком много времени. Быстрее обогнуть Африку, - рассказал я.
        - Разве ее можно обогнуть?! - не поверил Фернан Кабрал.
        - Читал, что египтяне сделали это тысячи три лет назад, - ответил я. - Только они плыли с другой стороны, из Красного моря, а потом вернулись к устью Нила.
        - Давай поплывем вокруг Африки! - сразу загорелся мой потомок. - Доберемся до Индии, набьем полные трюма пряностями и благовониями и станем богатыми!
        - Дорога туда-обратно займет пару лет. Если по пути не попадем в шторм, а они возле южной оконечности Африки бывают жестокие, и не утонем, если не заболеем или не умрем от влажной жары, если мирно сторгуемся с туземцами, а не погибнем в стычке с ними, то заработаем не намного больше, чем спокойно и без напряга перевозя два года сахар из Мадейры, - урезонил я. - Пусть рискуют те, у кого ничего нет, а у тебя павлин в руках. Стоит ли отпускать его, чтобы в лучшем случае поймать такого же и ворону в придачу?!
        - Думаешь, не стоит рисковать? - печально задал он вопрос.
        Я думал, что можно было бы, конечно, смотаться в Индию. За два года король Франции мог умереть или решить, что умер я. Только вот согласно учебникам истории путь вокруг Африки откроет Васко да Гама. Значит, с нами что-нибудь случится до того, как доберемся до мыса Доброй Надежды. Впрочем, такое название мыс пока не получил.
        - Сначала обеспечь семью всем необходимым на тот случай, если не вернешься, а потом рискуй, если так хочется, - посоветовал я. - Ты уже купил дом в Лиссабоне?
        - Нет, - ответил Фернан Кабрал. - Я решил поселиться в Сантарене. Все-таки это наше родовое гнездо. Да и жизнь там спокойнее.
        Я заметил, что авантюристы всегда ищут спокойное место для поселения. Наверное, заряжаются там скукой, которая погонит искать приключения по всему свету.
        - Вот и купи дом в Сантарене и доходное поместье неподалеку. Вдруг ты не вернешься?! - сказал я. - В ближайшие годы меня здесь не будет, но если появлюсь, предложу тебе более прибыльный маршрут.
        - Куда именно? - поинтересовался он.
        - На север, к русам, за мехами, - ответил я.
        - На мехах тоже можно много заработать, - согласился Фернан Кабрал. - Ладно, так и сделаем. Скажу своим компаньонам, пусть плывут без меня.
        Я продал селедку, взял переселенцев и отправился на Мадейру. Там быстро погрузил вино в трюм, а потом долго и нудно забивал твиндек сахаром. Мои матросы, разомлевшие от жары, не спеша пересыпали его в твиндек. Они еще не знали, что не скоро появятся здесь.
        На обратном пути нас потрепало в Бискайском заливе. Я даже подумал, не по мою ли душу этот шторм, не пора ли мне перемещаться в другую эпоху? Даже надел новый пробковый спасательный жилет, начиненный деньгами, и приготовил оружие и карту. Привык, что перемещают меня именно в тот момент, когда жизнь наладилась, когда остаётся только пожинать плоды. Увы, на этот раз пронесло.
        Только я успокоился и расслабился, как в Северном море, уже на подходе к проливу Скагеррак попали во второй шторм, покруче. В первой половине дня была хорошая погода, ничего не предвещало беды, а во второй с северо-востока начали наползать низкие, свинцовые тучи и налетел ураганный ветер, холодный, быстро выдувший из наших тел жару, накопленную в теплых краях. Мы успели снять марселя и взять рифы на главных парусах. Я надеялся, что прорвемся в пролив, подожмемся к северному берегу, где ураган будет не так страшен. Не получилось. Примерно через полчаса убрали главные паруса. Чтобы нас не снесло слишком далеко, я приказал отдать плавучий якорь. Матросы быстро выполнили приказ. Барк рывком вышел на якорный канат и задергался на нем, как норовистый конь. Рывки были очень мощные.
        - Боцман, приготовь еще один плавучий якорь, - распорядился я. - Сделай его потяжелее.
        Экипаж успел приготовить второй якорь до того, как оборвало первый. Этот закрепили двумя канатами. К тому времени ветер завывал в такелаже, как тысяча чертей и десять тысяч чертенят. Волны становились все выше. Они ударяли в нос судна с такой силой, что брызги подлетали чуть ли не до верхушек мачт. Я подумал, что на этот раз не доберусь до Ольборга, что завтра придется начинать сначала и на новом месте. Если завтра для меня наступит. До ближайшего берега несколько десятков миль и все против ветра, а до того, куда принесет ветер, - в несколько раз больше. Так что волны могут прибить к берегу труп в спасательном жилете, начиненном золотыми монетами. Вот кому-то будет счастье!
        Второй якорь продержался часа три. Сперва оборвался один канат, а еще через несколько минут и второй. Барк начало разворачивать бортом к ветру и кренить с такой силой, что не возможно было устоять на палубе.
        - Боцман, страви с кормы пару швартовых, - приказал я. - Будем штормовать под рангоутом.
        Благодаря потравленным в воду швартовым, корабль начал быстро разворачиваться кормой к ветру. Вскоре ветер дул нам справа в корму и нес в сторону юго-восточного берега Британии. Волны теперь били в корму, брызги обильно орошали квартердек. Я приказал измерить скорость лог-линем. Три с половиной узла. От пролива Скагеррак до Па-де-Кале примерно триста пятьдесят миль. Значит, у нас в запасе примерно четверо суток. Надеюсь, ураган закончится скорее. С этой мыслью я ушел в каюту, проинструктировав вахтенного офицера Ларса Йордансена, чтобы постоянно откачивали воду и не беспокоили меня из-за всякой ерунды. Мое спокойствие передалось экипажу. Если я пошел спать, значит, шторм не так уж и опасен. Кто-кто, а капитан-то знает, когда можно спокойно спать, а когда нельзя!
        Заснуть я не смог. Во-первых, мешали волны, которые настойчиво долбили в корпус. Мне казалось, что после каждого удара в каюте повисает водяная пыль, которая просочилась между разошедшимися от ударов досками, хотя луж в каюте пока не было. Во-вторых, в голове вертелась мысль: «Может, пора?». Можно ведь и в шлюпку сесть. Надеюсь, ее не перевернет. Скорее всего, после моего перемещения шторм быстро закончится, экипаж благополучно доберется домой. Молодая вдова поплачет и выйдет замуж за другого. У такой богатой невесты отбоя от женихов не будет. Осознание того, что кто-то будет жировать на накопленное мной, а я, если выживу, начну накапливать по-новой, встряхнуло меня и посоветовало не спешить. Вот если барк начнет разваливаться на части, тогда и сигану за борт.
        Ураган бесновался всю ночь и весь следующий день. Начиная с утра, матросы откачивали воду без перерыва, меняясь каждый час. В трюме у нас бочки с вином. С ними ничего не случится. А вот сахар имеет шанс оправдать свое нынешнее название, стать обычной солью. Вечером ветер начал слабеть и заходить против часовой стрелки. Он был еще достаточно силен, поэтому я решил подождать до рассвета.
        С первыми солнечными лучами ветер утих до умеренного и сменился на западный. Волны присели примерно до метровой высоты и начали избавляться от седой пены. Берега не было видно ни на востоке, ни на западе, ни на юге. Яприказал измерить глубину лот-линем. Получилось примерно восемнадцать метров. Значит, мы над Доггер-банкой. Скорее всего, над северо-восточной ее частью. Рыболовецкие суденышки, если они здесь были, отнесло к английскому берегу. Тут мне и пришла в голову идея, чем заняться в ближайшие годы.
        59
        Больше в этом году я не выходил в море. Сахар и вино выгрузил в Ольборге. Продал только часть сахара и еще часть раздал экипажу в счет зарплаты. Остальное самому пригодится. Неизвестно, когда следующий раз окажусь на Мадейре. Барк вытащили на берег и приступили к ремонту. Подгнивших досок было мало, а вот конопатить пришлось почти весь. Два шторма порядком расшатали доски обшивки и повыбивали пеньку из пазов.
        Одновременно шло строительство нового корабля. Я решил сделать его на пять метров длиннее и на метр шире. Благодаря этому, грузоподъемность увеличится тонна на пятьдесят или больше. Добавлю по две пушки на каждом борту и две карронады на корме. Итого будет двадцать четыре орудия. По меркам этой эпохи довольно мощно, если учитывать вес залпа. Ларс Йордансен рассказывал мне, что есть корабли, вооруженные сотней и даже более орудий, но большую часть их составляют фальконеты малого калибра. Располагать пушки ниже главной палубы и стрелять через прорезанные в бортах порты еще не научились, а надводный борт и надстройки сейчас делают высокими, на них чревато устанавливать что-либо тяжелое. Это у моих кораблей центр тяжести низок, могу позволить на главной палубе серьезные аргументы для перепалок с противниками.
        Параллельно занимался созданием собственного рыболовецкого флота. Я решил построить два десятка дрифтеров и заняться ловом рыбы на Доггер-банке. Местные рыбаки доплывают до нее, набивают трюм рыбой и везут ее домой. Переход туда-обратно занимает больше времени, чем лов рыбы. Они пока не додумались использовать судно-базу, на которое можно сдавать улов, а взамен брать тару, соль, воду, продукты. А я одно время работал на рефрижераторе. Возле берегов Перу забирал улов с траулеров и вез в Южную Корею, Таиланд или Аргентину. Погрузка производилась силами экипажа. Из техники были задействованы только судовые подъемные краны. В трюме пачки мороженой рыбы разносили вручную. Работа была адская, но, по российским меркам, хорошо оплачиваемая - восемь долларов за погруженную тонну рыбы в придачу к зарплате. Впрочем, я особо не перенапрягался, потому что старший комсостав - капитан, старпом, стармех и второй механик - стояли на вахте. Еще кок трудился не в трюме, а на камбузе, но кормил круглосуточно. Вот эту идею я и решил внедрить в экономику Дании. Пока один барк стоит на Доггер-банке и принимает улов,
второй отвозит рыбу в Ольборг. И при морском деле буду, и посещать другие, опасные порты не потребуется.
        В Ольборге шло строительство стены вокруг монастырской больницы. Я рассказал, какой высоты она должна быть, из чего сложена. Бригадир каменщиков долго морщился, потому что лучше меня знал, какой она должна быть. Монахам было все равно. Они осваивали деньги, которые были даны им на закупку продуктов и хозяйственных товаров. Я подкинул им еще и сахара и вина. У местных уже появилось стойкое мнение, что глинтвейн - лучшее лекарство от всех болезней, включая кариес. Впрочем, про кариес они пока ничего не знают. У большинства очень хорошие зубы, а остальным не позавидуешь. Рвут зубы железными клещами прямо на улице, возле врытого в землю столба. Дантист дергает, ассистент держит пациента, который сидит на табуретке. Очень сильных и нервных больных привязывают к столбу. Ходит легенда, что один пациент не выдержал мучений и сбежал вместе со столбом.
        Зима показалась мне на удивление продолжительной. Она и так здесь не короткая, а если еще и слишком долго сидишь на берегу. Зато Хелле радовалась. Было кого пилить. У женщин, как у крыс, если долго не стачивать зубы, то потом рот закрыть вообще не могут. Чтобы передохнуть от счастливой семейной жизни, отправлялся на целый день на охоту вместе с Нильсом Эриксеном, Лореном Алюэлем и другими родственниками. У меня теперь свора из двух дюжин гончих. Собаки крупнее французских, но хуже выучены. Еще по дюжине у тестя и свояка. Так что, когда мы отправлялись на охоту, весь город сразу узнавал об этом, благодаря многоголосому собачьему лаю.
        В начале марта у Лорена родился сын, которого в честь деда по отцу нарекли Карлом Лоренсеном. Я стал крестным отцом. Во время выполнения этой обязанности был окроплен малышом. Он, видимо, почувствовал, что я - атеист, поэтому на этот раз истина глаголила не устами младенца.
        Весенний нерест сельди оказался не самым удачным. Наловили ее, конечно, много, на всю Ютландию и ближайшие окрестности, но дальним продадут мало. Ольборгцы приуныли. Цены на рыбу сразу поднялись. Если еще и урожай в этом году будет плохой, то регион ждет голод. В начале весны желающих поработать на моих дрифтерах было мало, а после путины стало слишком много.
        Я разделил экипаж старого барка на две неравные части. Меньшую перевел на новый корабль, который назвал «Морской Волк-2», а большую оставил на старом, доверив его командование шкиперу Ларсу Йордансену, произведенному мною в капитаны. Это слово было здесь в диковинку, но все согласились, что таким большим и грозным кораблем должен командовать именно капитан, а не шкипер. Оба экипажа дополнил новичками. Желающих служить на барках было хоть отбавляй. Не перевелись еще викинги в Ютландии!
        Наш переход к Доггер-банке напоминал плавание семьи серых гусей. Впереди взрослые, а за ними гуськом детишки, два десятка. Шли медленно, чтобы никто не отстал. На дрифтерах всего одна мачта с прямым парусом и стакселем. На ночь легли в дрейф. Впрочем, более-менее темно было всего часа два. Приближался сезон белых ночей. Как только видимость улучшилась, двинулись дальше, пока не добрались до северо-восточной части Доггер-банки.
        Там оба барка встали на якорь на расстоянии мили три друг от друга. Глубины были от метров пятнадцати до тридцати. За пределами банки - от пятидесяти. Дрифтеры разошлись в разные стороны и начали выметывать сети. Я не пожадничал, снабдил их сетями семь метров высотой и длиной около пятисот. Хотел сделать длиннее, но побоялся, что их не смогут вытянуть из воды. Механических лебедок пока что нет.
        Потекли скучные промысловые будни. Рыбаки дважды в день выбирали сети. Рыбу - в основном треску и сельдь - сортировали и складывали в бочки, пересыпая солью. Как мне рассказали, здесь много так называемой жирной сельди, которая лучше всего просаливается и хранится. Она в возрасте три-четыре года и длиной сантиметров двадцать-двадцать пять. На втором месте преднерестовая и нерестовая сельдь в возрасте пять-восемь лет и длиной сантиметров до тридцати пяти. Моложе трех лет и меньше двадцати сантиметров считается самой плохой. Ее выбрасывают чайкам, которые кружатся над дрифтерами во время выбирания сетей. Остальное время чайки летают где-нибудь в другом месте или покачиваются на волнах.
        Когда пустых бочек на дрифтере не оставалось, он подходили в барку Ларса Йордансена, сдавал улов, получая взамен пустые бочки, соль, питьевую воду и продукты. Мой барк грузить будем во вторую очередь. На третий день после нашего прихода на горизонте появился небольшой хулк водоизмещением тонн сто двадцать. Повертелся на удалении миль пять-семь и исчез, чтобы появляться через каждые два-три дня. Скорее всего, голландский или английский. Наверное, охраняет своих рыбаков и гоняет чужих. Нападать на нас боится и опасается, как бы мы не напали. Я делаю вид, что не замечаю его, хотя Ларс Йордансен присылал человека на тузике с вопросом, не надрать ли этому хулку корму? Я решил, что толку с хулка будет мало, а внимание к себе привлечем. Лишнее внимание мне сейчас ни к чему.
        Через шестнадцать дней, в течение которых стояла прекрасная погода, трюм старого барка был забит бочками с соленой рыбой, и Ларс Йордансен повел корабль в Ольборг. Там он выгрузит улов и погрузит тару и продукты. Теперь дрифтера начали подходить к нашему борту. Обленившиеся, заскучавшие матросы получили работу. Одна грузовая стрела работала с дрифтером, стоявшим у правого борта, вторая - со стоявшим у левого. Цепляли по две бочки и отправляли в трюм. Там матросы вручную перемещали бочки к бортам и переборкам. Затем перегружали на дрифтера тару и припасы. Работали весело. Особенно говорливы были экипажи дрифтеров. В каждом всего три человека. Болтать друг с другом надоело, вот и общаются с экипажем барка. Всё какое-то разнообразие. Тем более, что у каждого на браке если не родственник, то друг, приятель или сосед.
        Мы заканчивали погрузку на очередной дрифтер, когда из «вороньего гнезда» прокричали:
        - Вижу корабли, идут к нам!
        Шли с юго-запада, со стороны Британии, подгоняемые западным ветром. Каракка и два хулка. На грот-мачте каракки английский королевский флаг, бело-красный, длиной до главной палубы. Один хулк был тот самый, что следил за нами, а второй побольше, тонн на двести. Они шли слева и справа от каракки. Группа поддержки, так сказать. Дождались, когда барк останется один, и решили втроем вытеснить конкурентов со своей поляны.
        - Отпускаем дрифтер! Вира якорь! Корабль к бою готовить! - приказал я
        Отдав швартовы дрифтеров, матросы вставили в вертикальный шпиль вымбовки и, напевая тягучую песню о красавице, которая ждет их на берегу, начали выбирать якорь. Комендоры молча и быстро выкатили пушки, сняв с них брезентовые чехлы и вытянув из стволов пробки, к портам в фальшбортах. Рядом поставили ящики с пороховыми зарядами, завернутыми в провощенную бумагу и корзины с картечью в холщовых мешочках и ядрами. Часть расчетов новички. Им интересно. Раньше они стреляли только на учениях, которые я устроил во фьорде перед выходом в рейс. Теперь увидят, как это выглядит в бою. На их лицах больше любопытства, чем страха или напряжения. Пока не увидят, как убивают их боевого товарища, кровь, боль, происходящее будет казаться им забавным приключением.
        Я повел барк на юг, курсом галфвинд, чтобы набрать скорость и увести врага от дрифтеров, которые, пока не выберут или не обрубят сети, можно считать неподвижными целями. Враги поняли и приняли мой маневр. Они были уверены, что надо сперва разделаться с барком, а дрифтера никуда не денутся. Второй хулк вырвался чуть вперед и оказался первым на нашем пути.
        - Батарея правого борта, зарядить книппеля! - приказал я комендорам, которые уже забили в пушки заряды пороха и пыжи. - Целься по парусам ближнего корабля!
        На фок- и грот-мачтах паруса были прямые, в черную и зеленую горизонтальную полосу и с красным крестом посередине. На бизань-мачте небольшой латинский парус, зелено-красный. Ни марселей, ни блинда. Сидел хулк не глубоко, поэтому двигался быстрее остальных. Обычно у английских и голландских судов днище делают максимально плоским, чтобы осадка была меньше, ведь отмелей здесь много, а скорость больше, и во время отлива устойчиво лежали на грунте.
        Дистанция сократилась до двух кабельтовых, и я приказал:
        - Батарея правого борта, огонь!
        Фок снесло к чертовой матери, лишь его обрывки затрепетали на рее, а грот справа от креста порвало на ленты, а слева заимел большую дыру. Красный крест, как ни странно, почти не пострадал. Представляю, как сейчас возликовали верующие. Бизань обзавелась несколькими дырами, которые расползлись по вертикали. Хулк сразу потерял скорость и будто присел. С него выстрелили из фальконета каменным ядром, которое пролетело у нас по корме. С большой марсовой площадки трое лучников пустили в нас стрелы. Две воткнулись в фальшборт, а третья - в корпус ниже привального бруса. Больше они стрелять не стали, потому что расстояние между судами начало увеличиваться.
        Каракка выстрелила первой. Большое каменное ядро, выпущенное из бомбарды, установленной на форкастле, зацепило косой парус на бизань-мачте и оборвало гика-шкот, из-за чего гик развернулся, и парус заполоскал. Наш залп оставил ее без парусов на фок-мачте и главного паруса на грот мачте. Марсель на грот-мачте хотя и обзавелся дырой почти в центре, но еще держался.
        Второй хулк, который шел справа от каракки и позади нее, поменял курс влево, чтобы спрятаться за ее бортом. Я не стал ее преследовать и подставляться под бортовой залп каракки. Мы сделали поворот фордевинд и легли на обратный курс, немного скорректировав его, чтобы пройти по носу обстрелянных судов.
        - Орудия левого борта, зарядить картечью! - отдал я приказ.
        Форкастель каракки мы обстреляли до того, как подрезали ей нос и оказались в зоне поражения бомбарды. Может быть, внесла свой вклад картечь, а может, вражеские комендоры не успели перезарядить ее, но ответного выстрела не последовало. Только единственный уцелевший на марсельной площадке лучник успел выпустить несколько стрел и ранить одного аркебузира, пока не получил пулю в живот. Выронив лук и прижав к ране обе руки, он присел и закачался вперед-назад, будто убаюкивал боль.
        Второй залп картечью мы произвели по хулку. На нем суетились матросы, пытаясь поставить запасные паруса. Видимо, решили, что мы не успеем перезарядить пушки, или необстрелянные еще, поэтому не спрятались при нашем приближении. Картечный залп скосил всех, кто был на форкастле и главной палубе. В голову одного матроса попало, видимо, сразу две или три картечины, потому что она разлетелась на куски.
        Мы сделали еще один поворот фордевинд и по второму разу прошлись мимо двух вражеских кораблей. Третий - меньший хулк - стремительно удалялся на юго-юго-запад, передумав сражаться с нами. Заряд картечи с дистанции метров восемьдесят покрыл оспинами корпус большего хулка. Никакого движения на нем я не заметил. Там наверняка были живые, но воевать они передумали. Зато на каракке еще не сдались. Мы врезали в нее два залпа картечи, пока на форкастле не замахали куском паруса, сообщая, что больше ничего не хотят. Лорен Алюэль отправился на каракку с абордажной партией.
        Слабо им пока что воевать со мной. Они никак не научатся пользоваться преимуществом артиллерии. Воюют по старинке: залп - и на абордаж. Впрочем, с их пушками и порохом делать ставку на артиллерийский залп, действительно, рановато. Хотя и абордаж уже не спасает их. Быстро маневрировать неуклюжие, широкие корабли тоже не умеют. Может быть, научатся, глядя, как я разделываюсь с ними. Сильный враг - самый лучший учитель.
        Минут через двадцать шлюпка каракки привезла капитана - коренастого мужчину лет двадцати трех, с узким, недавно выбритым лицом, голубоглазого и розовощекого, с белыми и тонкими руками с золотыми перстнями на безымянных пальцах: на правом - печатка, на левом - с янтарем. На капитане была темно-серая шляпа с низкой тульей и короткими полями, украшенная фазаньим пером, темно-синий дублет длиной до середины бедер, с высоким воротником, подбитой грудью, вертикальным разрезом спереди посередине, зашнурованным красным шнурком, и по три горизонтальных на плечах, узкой талией и рукавами. В разрезы проглядывала белая рубаха из тонкого полотна. На ремне с золотой или позолоченной прямоугольной бляхой с барельефом в виде скачущей лошади висел в кожаных ножнах длинный нож с рукояткой из оленьего рога. Ноги обтянуты чулками в сине-белую горизонтальную полоску и обуты в тупоносые черные башмаки. Так понимаю, переоделся после боя. Видимо, решил, что его пригласили на бокал вина.
        - Генри Уилкинс, эсквайр, - представился он.
        - Александр Гюлленстьерне, - назвал я свое датское имя и добавил иронично: - рыцарь.
        Британцы перестали гоняться за статусом рыцаря. Слишком обременителен. Лучше быть эсквайром - просто знатным и богатым. Пройдет пара веков - и быть рыцарем опять станет мечтой карьериста. Затем снова всего лишь почетно. Его начнут присваивать всяким знаменитостям, даже если они будут отбиваться, как делают теперешние эсквайры.
        Генри Уилкинс сделал вид, что не услышал последнее слово.
        - Это не тебя называют Морским Волком? - улыбнувшись, как старому знакомому, поинтересовался он.
        - Людям нравится давать прозвища другим, - в тон ему ответил я.
        - Я так и понял, - сказал Генри Уилкинс, эсквайр.
        - Зачем тогда нападал?! - удивился я.
        - Было бы неплохо стать победителем такого известного командира, - ответил эсквайр.
        - Уверен, что неплохо и побывать в плену у такого известного командира, - сказал я. - Надеюсь, тысяча золотых ангелов выкупа не будет обременительной для твоей семьи?
        В таком возрасте получить под командование каракку можно только по блату. Бедный получил бы, несмотря на многочисленные заслуги, только на старости лет.
        Судя по скривившемуся лицу эсквайра, сумма будет слишком обременительной. Только вот признаться в этом гордость не позволит. Так оно и случилось.
        - Тысяча так тысяча, - тоном отъявленного фаталиста молвил Генри Уилкинс.
        - Забери у него нож и посели в вашей каюте, - приказал я боцману.
        С человеком, который должен тебе тысячу золотых монет, надо обращаться уважительно.
        В сундуке капитана были две чистые и одна грязная рубахи, еще одна пара чулок в сине-белую полоску, кошель с двумя розеноблями, шестью гроутами и двумя десятками пенсов и рыцарский роман из разряда «трезвым не придумаешь, умным не прочтешь». Если бы не читал такую муть, не попал бы в плен. Писатели зарабатывают на глупых и ленивых мечтателях.
        На бОльшем хулке капитан погиб. Как мне рассказали, в него попали несколько картечин, и капитан буквально плавал в луже собственной крови. У этого в сундуке было только одна запасная рубаха и кошель с семью серебряными гроутами и двумя пенсами. Остальное место занимал мешочек с черным перцем. Интересно было бы узнать, кому он здесь собирался продавать специи? В рассол к селедкам перец пока не добавляют, поскольку он стоит дороже, чем остальное содержимое бочки.
        Оба корабля были в балласте. В трюме каракки стояла дюжина бочек соленой рыбы, но это, как понимаю, была дань или взятка. Мы поставили ее на якорь рядом с барком, а хулк - примерно в миле от нас. Забрав с хулка паруса и лодку, разместили на нем без охраны оставшихся в живых английских матросов. Не думаю, что кто-нибудь из них рискнет отправится вплавь на берег, которого не видно даже с самой высокой мачты.
        Когда пришел старый барк, мы загрузились примерно на треть и только в трюм. Все равно я отправился в Копенгаген, оставив Ларса Йордансена охранять рыбаков. Вряд ли англичане рискнут напасть во второй раз. В таких случаях они обычно говорят: «Было бы из-за чего связываться!». Пленных английских матросов разместили в твиндеке барка. На призы назначил команды из своего экипажа. Брать людей у Ларса Йордансена не стал. Как в штурмане, я в нем не сомневался, а вот командир он был недостаточно боевитый.
        В Копенгагене я не сходил на берег и не ел ничего, что продавали местные торговцы, подплывая к нам на лодках. Обычно муж сидел на веслах, а жена торговала, хотя бывали исключения. Однажды молоко и сыр нам предлагал мальчишка лет одиннадцати, а гребла его мать. Я купил у него все и раздал экипажу. Каракку продали любекским купцам, а хулк - датскому, тому самому, что покупал у меня сахар.
        - Думал, ты сахар привез, - с сожалением молвил купец.
        - Теперь не скоро привезу, - сказал я и на ходу придумал, почему: - У меня испортились отношения с португальцами после того, как они попытались захватить мой корабль.
        - Можно у кастильцев купить, - подсказал он.
        - Кастильцы еще раньше пытались сделать это, - сообщил я.
        - Каждый хочет стать богатым легко и быстро! - произнес датский купец таким тоном, будто только что узнал об этом грехе человеческом.
        В порту грузился небольшой двухмачтовый корабль из Англии. Через его капитана я передал письмо отцу Генри Уилкинса, эсквайра, с предложением завезти в Ольборг тысячу золотых монет и забрать непутевого сына. Письмо на этот корабль отвез Лорен Алюэль.
        По возвращению свояк рассказал, что английский капитан - старый, седой моряк - спросил его:
        - Это не он командовал приведенной вами караккой?
        - Он, - подтвердил Лорен Алюэль.
        - Так ему и надо! Теперь папаша поймет, что должность можно купить, а опыт - нет! - произнес английский капитан.
        - Ты знаешь его отца? - поинтересовался мой свояк.
        - Я знаю всех старых купцов-авантюристов и почти всех молодых, - ответил капитан. - Постоянно вожу их грузы.
        Услышав это, я не удержался и спросил Генри Уилкинса, называвшего себя эсквайром:
        - Так твой отец - купец?
        Молодой человек смутился слегка и после паузы проявил английскую честность:
        - Начинал он, как купец, но потом купил большое поместье и стал лендлордом.
        У меня в двадцать первом веке было подозрение, что вся английская знать - потомки купцов. Выходит, если я и ошибался, то не сильно. Наработанная за последние «жизни» кастовость не позволила мне поселить в своем доме молодого во всех отношениях эсквайра, как я собирался сделать раньше. Определил его в городскую тюрьму, причем в камеру к простолюдинам. Он мечтал о приключениях. Вот пусть и получит их. Только вряд ли будет ими хвастаться.
        Отец Генри Уилкинса приплыл в Ольборг в сентябре на одномачтовом корабле водоизмещением тонн семьдесят, наполненном английским сукном разного качества. Я в это время был в городе, выгружал улов. На сына купец был похож только коренастой фигурой. Одевался просто и добротно, перстней не носил, багровое лицо не брил и говорил зычно, будто старался перекричать шум штормового моря, и в выражениях не стеснялся. Отсчитав тысячу золотых монет, Уилкинс-старший отправился в тюрьму, где высказал сыну всё, что думает о нем, обо мне и об остальных датчанах. Они поднялись на борт корабля и отправились в Любек, чтобы хотя бы частично отбить выкуп. Что-то мне подсказывало, что Генри Уилкинс, так называемый эсквайр, в ближайшие годы будет командовать не кораблем (ship), а овцой (sheep).
        60
        Больше на нас никто не нападал. До середины осени мы ловили и привозили в Ольборг соленую рыбу. Мой тесть занимался ее реализацией, получая свой процент от сделок. Для рыцаря он неплохо умел это делать. Когда начались жестокие шторма, вернулись с промысла. Рыбаки с дрифтеров получили кучу денег, даже больше, чем члены экипажа старого барка. Мой экипаж неплохо приподнялся, благодаря призовым. Теперь было с чем встретить долгую датскую зиму.
        Прошла она скучнее предыдущей. Самым значительными событиями, если не считать рождественские гуляния, были очередные беременности Хелле и Ханне. Сестры изо всех сил старались увеличить род Гюлленстьерне. Кому-то ведь надо будет управлять теми землями, которые тесть покупал для нас с Лореном.
        Как-то я шутливо спросил Нильса Эриксена:
        - Остались еще в Датском королевстве хоть какие-то земли, которые не принадлежат нашему роду?!
        - О-о, много еще! - с сожалением ответил тесть. - Я попросил одного купца разузнать, что продается на островах Фюн и Лолланн. На Зеландии есть, что купить, но там цены задраны безбожно. Копенгагенцы - такие наглые пройдохи!
        Ютландцы почему-то всех жителей острова Зеландия называли копенгагенцами, по столице, расположенной на нем. Видимо, это слово указывало не на территориальность, а на свойства характера. В ответ жители даже самой глухой зеландской деревушки считали ютландцев деревенщиной. И в двадцать первом веке тоже. Датчане, конечно, все плыли в одной лодке, но зеландцы сидели на руле, а ютландцы гребли на передних банках, где чаще забрызгивает. Жители ютландского города Сконе и вовсе не вылезали из анекдотов, им даже весла не доверяли.
        Зимой я увеличил флот дрифтеров вдвое, чтобы не надо было подолгу ждать, когда они наловят рыбы и загрузят трюм барка. Покупателей на соленую рыбу хватало, потому что народ пока верующий, блюдет посты. Экипажи набрал быстро. Крестьяне, привыкшие горбатиться за гроши, готовы были отправиться на несколько месяцев в море, рискнуть и разбогатеть. Само собой, разбогатеть по их меркам. Заодно и меня сделать богатым по моим меркам.
        Отправились на Доггер-банку после селедочной путины. Она в этом году получилась удачной. Так что до следующей весны будет из чего делать бутерброды. Шли гуськом, но все равно флотилия растянулась на пару миль. В этом году Северное море встретило нас не очень ласково. Дул северо-западный ветер силой баллов семь. За световой день не успели добраться до места лова, так что пришлось ночью дрейфовать. Утром долго ждали, когда подтянуться дрифтера, которые отнесло к ютландскому берегу.
        На Доггер-банке нас встретил старый знакомый хулк, успевший в прошлом году вовремя смыться. Он повертелся на горизонте, убедился, что будем ловить на своем краю, к английскому берегу не полезем, и исчез, больше ни разу не появившись. На всякий случай я поставил свой барк на якорь на западной границе нашего района лова, чтобы первым встретить непрошеных гостей. Ларс Йордансен разместился посередине.
        Потянулись однообразные скучные будни. Рыбаки ловили рыбу, сортировали ее, раскладывали по бочкам, пересыпая солью. Когда вся тара была занята, подходили к борту старого барка и сдавали на него улов, забирая взамен тару, соль, продукты и воду. Экипаж моего барка следил за обстановкой. В «вороньем гнезде» несли вахту по два юнги. Изредка они докладывали, что видят чужой дрифтер, английский или голландский. Военные или торговые корабли здесь не появлялись. Пересекать Северное море отваживались только от Ярмута до Фризских островов, а дальше шли вдоль берега на северо-восток, а потом на север до пролива Скагеррак.
        На девятый день старый барк снялся с якоря и отправился в Ольборг сдавать рыбу моему тестю Нильсу Эриксену, а новый барк занял его место в центре района лова. Теперь уже к нашим бортам швартовались дрифтера и выгружали улов. Здесь тоже сельди было много в этом году. Рыбаки мне рассказывали, что два-три года уловы будут большие, а затем опять случится провальный год, каким был прошлый. В такой год обычно случалась и чума. Как между собой были связаны селедка и чума - никто понятия не имел. Шутливо говорили: «Бог знает, ибо он человек в годах!»
        Старый барк вернулся через неделю, а еще через два дня я повел новый барк в Ольборг. Отсутствовали всего чуть больше трех недель, но радости было и у моряков, и у членов семей столько, будто не было нас три месяца. Хелле тоже обрадовалась, хотя ей сейчас не до меня, на последних неделях, если не днях. Лицо у нее сейчас одновременно важное и умиротворенное, потому что, даже когда ничего не делает, все равно выполняет самую важную функцию - продолжение жизни на Земле. Хелле уверена, что живет на плоском острове, который плавает в океане на спинах китов, но откуда-то знает, что нет ничего важнее во Вселенной, чем вынашивание и выращивание потомства.
        Родила она в конце июня. Двойню, мальчика и девочку. Когда Хелле забеременела в третий раз, рассказал ей о якобы предсказанных мне трех детях. Она поверила. Поэтому очень хотела, чтобы родилась дочка. Ей пошли навстречу - добавили девочку.
        - В нашем роду часто двойни рождаются! - похвасталась теща. - У моей прабабки даже тройня была!
        Я сперва огорчился. Потом вспомнил, что сам и придумал это предсказание. С другой стороны, жизнь научила меня, что просто так мы ничего не придумываем. Четвертого ребенка от Алены я так и не увидел. Мне кажется, мы знаем свою судьбу при рождении, но потом забываем. Иногда она напоминает о себе странными предсказаниями, которые, как выяснится после нашей смерти, были пророческими. В море я отправился с опаской. И зря. Погода была на удивление хорошей. После чего я успокоил себя мыслью, что двойняшек надо рассматривать, как одного ребенка.
        В середине августа, когда я в очередной раз привел в Ольборг барк, наполненный бочками с рыбой, тесть, как обычно встречавший нас на причале, новом, построенном по моему проекту, широком и крепком, с дубовым настилом на каменных опорах, известил меня, лукаво ухмыляясь:
        - К тебе тут в гости старый знакомый пожаловал! Угадай, кто?
        Я надолго задумался, перебирая в уме, кто из старых знакомых мог приехать сюда?
        - Все равно не угадаешь! - не выдержав, произнес Нильс Эриксен. - Купец провансальский Гильом Гийонне!
        Да уж, на него бы я подумал в самую последнюю очередь!
        - Неужели ему жить надоело?! - удивился я.
        - Говорит, что нет, - продолжая улыбаться, сообщил тесть. - Утверждает, что ты ему обрадуешься.
        - Разве что он свежего яда привез, - пошутил я.
        Таки он меня порадовал. Не ядом, конечно. Жил Гильом Гийонне на постоялом дворе, под охраной городской стражи и без права выхода в город. Еще ему запрещено было общаться с кем-либо, кроме хозяина постоялого двора Педера Аксельсена. Купца это, как я догадался, не напрягало. Он встретил меня с радостной улыбкой. Такое впечатление, что в прошлый раз я его угощал, как самого почетного гостя, а не собирался испытать огнем.
        - Я по поручению короля Людовика, с наградой для тебя, - сразу сообщил он.
        - Мне ничего от него не надо. Боюсь, что окажется слишком много для меня, - сказал я.
        - Ты не знаешь, от чего отказываешься! - произнес купец Гильом Гийонне с таким выражением лица, с каким хохлы заставляют есть вареники цыгана, который раньше их не пробовал.
        - И знать не хочу! - заявил я. - Возвращайся назад и передай королю Франции, что мне от него ничего не надо.
        - Если я вернусь, не выполнив и на этот раз его задание… - Гильом Гийонне замолчал, не закончив фразу.
        Конец ее мне был известен. Варианты могли быть только в том, как закончит жизнь провансальский купец. Людовик Одиннадцатый в этом плане был затейником. Ему бы в двадцать первом веке работать аниматором в пятизвездочном турецком отеле.
        - Зачем он тебя прислал? - сжалился я над купцом.
        - Награду тебе передать, - ответил Гильом Гийонне, протягивая вексель. - Ты должен знать, за что. Мне он не сказал.
        Вексель был на лионский банк Франческино Нори - наверное, самый надежный банк Франции на данный момент. На тридцать тысяч золотых экю. Я хотел было гордо швырнуть вексель на пол и послать короля Франции подальше, но здравомыслие победило. Иначе мне пришлось бы еще усиленнее прятаться от наемных убийц. Чтобы воевать с королем, надо самому быть королем. Или нищим. В одну сторону мне слишком далеко, а во вторую слишком неохота.
        - С чего это он вдруг расщедрился?! - не удержался я и произнес язвительно.
        - Болеет он в последнее время все чаще. Из Плесси никуда не выезжает. Охрану втрое увеличил. На стенах ночью арбалетчики стоят, стреляют в любого без предупреждения. Принимает только по самым неотложным делам, в основном божьих людей, - рассказал Гильом Гийонне.
        - Решил грехи искупить?! - насмешливо произнес я. - Слишком много их, весь французский клир не отмолит.
        Меня всегда забавляли старые грешники, которые перед смертью стараются сделать так, чтобы в аду было не хуже, чем по пути к нему. Либо надо верить в существование ада и не грешить, либо не верить до конца.
        - Не нам, малым и грешным, судить о делах помазанника божьего! - трижды перекрестившись, изрек провансальский купец.
        Хотел ему сказать, кого и чем мажут, но сдержался. Все равно не поверит.
        - Хорошо, я возьму награду, - сказал ему и забрал вексель.
        - Напиши расписку, - потребовал купец.
        Вот тут я и решил отыграться:
        - Не буду.
        - Почему? - удивился Гильом Гийонне.
        - Потому что не хочу, - ответил я. - Слишком долго ждал эту награду. Так и передашь королю.
        - А что мне делать?! Как я докажу, что отдал тебе деньги?! - испуганно воскликнул провансальский купец.
        - Очень просто, - ответил я. - Передашь ему от меня: «Сукин сын! Украл деньги!» - произнес я, стараясь как можно точнее передать голос серого попугая жако.
        - Тогда король меня точно повесит! - обреченно произнес Гильом Гийонне.
        - Не повесит, - уверенно произнес я. - У короля своеобразное чувство юмора.
        - Да, шутки у него… - опять не закончил он фразу и попросил жалобно: - Напиши расписку, а?
        - Напишу, если не хватит тех слов, что сказал, - заверил я.
        - Придется мне ехать сюда еще раз, - мрачно молвил купец и опять перекрестился трижды.
        - Если придется, отвезу тебя на своем корабле в Руан, - пообещал я.
        Мое обещание не сильно обрадовало Гильома Гийонне. По его лицу можно было прочитать, что он проклинает тот день, когда поддался искушению, вознамерился нарушить заповедь «Не убий». Профессию надо менять в молодости, пока не оброс дурными привычками предыдущей.

* * *
        Следующая глава в этой книге последняя. Больше книг бесплатно в телеграм-канале «Цокольный этаж»: Ищущий да обрящет!
        61
        Гильом Гийонне больше не приезжал. Надеюсь, его не повесили. Зла на провансальского купца я не держал. Сам ведь начинал в этой «жизни» наемным убийцей, не мне кидать в него камень. Вексель я обналичил в Копенгагене у итальянских банкиров, заплатив за операцию один процент от суммы. Пять тысяч взял на постройку нового барка, а остальные, разделив на две равные части, оставил у них под три с половиной процента годовых.
        Третий барк построил по проекту второго и вооружил его так же мощно. Капитаном назначил Лорена Алюэля. Сказал, что третий корабль нужен, чтобы на промысле постоянно дежурили два. Вдруг англичане пришлют большой флот?! Хотя сомневался в этом. Нет пока у них грозного флота, нет и опытных моряков. Британии понадобится еще несколько веков, чтобы стать владычицей морей. На самом деле мне просто стало скучно ловить селедку. Зарабатывание денег ради денег меня никогда не прельщало. Хотел уплыть в теплые края, где много солнца. Удерживало то, что я не до конца верил, что король Франции оставил меня в покое, ждал, когда он загнется. Встреченные мною в Копенгагене, французские купцы подтвердили, что Людовик Одиннадцатый в последнее время сильно болеет, чуть ли не при смерти. Однако я знал людей, которые лет по двадцать были при смерти и по несколько раз переписывали завещание, потому что наследники умирали раньше. Выбрал компромиссный вариант - отвез улов в Гамбург, когда наступил мой черед.
        Король умер в предпоследний день лета. Узнал я об этом через три недели, когда выгружал бочки с соленой рыбой в Гамбурге. Новым королем стал его сын Карл Восьмой. Я заметил, что французские короли с четными номерами были несчастьем для своей страны. Впрочем, судьба Франции меня не интересовала, как и Францию теперь не интересовала моя. Я знал, что в ближайшее время, пока не появятся гугеноты, в ней все будет более-менее хорошо. Зато я теперь мог спокойно заходить во французские порты и любые другие, не боясь, что какой-нибудь коллега заработает на моей смерти. Посему, придя на Доггер-банку, я забрал улов и повез его в Лиссабон. Надо было пополнить запасы вина и сахара и отогреться после продолжительных датских зим.
        Фернана Кабрала я встретил в порту Фунчал. Он нагружал свой корабль сахаром. Лицо моего потомка покруглело, что говорило о достатке. Он принял меня в своей каюте, угостил вином из серебряного кувшина, которое налил в серебряные кубки, копию моих.
        - Купил поместье под Сантареном? - поинтересовался я.
        - Конечно, - ответил Фернан Кабрал без энтузиазма.
        Стоит мечте осуществиться, как она перестает нравиться.
        - Помнишь, мы говорили с тобой о пути в Индию вокруг Африки? - сменил он тему разговора. - Меня не покидает желание сплавать туда. Только одному страшновато. Давай вместе, а?
        - Чингисхан утверждал: «Если боишься - не делай, если делаешь - не бойся», - сказал я.
        - Это турецкий правитель? - спросил Фернан Кабрал.
        - Почти, - ответил я и спросил насмешливо: - У тебя есть лишняя пара лет и куча денег на снабжение экспедиции?!
        - Не такая уж и большая куча нужна, - отмахнулся он. - Потратиться придется только на еду и другие припасы. На одного человека в день надо полфунта солонины, или рыбы, которую будем ловить по пути, или четверть фунта сыра, который съедим в первую очередь, чтобы от жары не пропал, четыре горсти сушеного гороха или чечевицы, которые будем варить, две кружки вина и четыре воды. Добавим немного оливкового масла, лука, чеснока и сушеного чернослива. Время от времени будем подходить к берегу и покупать еду у дикарей или охотиться. Для экипажа в полсотни человек эти припасы займут примерно половину трюма. Вторую половину можно заполнить товарами. Говорят, там хорошо продаются льняные ткани.
        - А зарплату экипажу? - напомнил я.
        - Пообещаем матросам по пять крузадо в месяц и долю в прибыли. Расплатимся по возвращению, - ответил он и заверил меня: - На такие деньги сбежится половина Лиссабона!
        Португальцы начали ввозить золото из Африки, и у них появилась своя золотая монета - крузадо или альфонсино. Первое название получил из-за креста на реверсе, а второе - в честь короля Альфонсо, который ввел монету в оборот. На аверсе изображен герб Португалии. Пять золотых в месяц плюс доля от прибыли - это много. Я своим матросам меньше плачу. Правда, у меня призовые бывают большие.
        Расспрашивал я его для того, чтобы понять, насколько серьезно он подготовился к авантюре, стоит ли с ним связываться? Вроде бы толковый мужик. Мне хотелось побывать в Индии, посмотреть, какая она в пятнадцатом веке. Только вот путь вокруг Африки открыл Васко да Гама. Или я буду первым, но промолчу об этом? Тогда Фернан Кабрал не вернется.
        О чем я и попробовал предупредить его:
        - Ты даже не представляешь, какая там жара, неизвестные нам болезни. Очень многие, если не все, не вернутся из этого плавания.
        - Трусу в море делать нечего! - отрезал мой потомок.
        Трудно было не согласиться с ним.
        - Что ж, - решился я, - давай рискнем. После Пасхи я приплыву в Лиссабон. Льняные ткани привезу я. У нас они дешевле. Ты закупи горох, чечевицу, чернослив, лук, чеснок и оливковое масло на два корабля.
        - На три. Еще один капитан, мой друг, тоже хочет отправиться в Индию, - сказал Фернан Кабрал.
        - Ладно, пусть присоединяется, - согласился я.
        Раз человек хочет погибнуть, мешать не буду.
        Через две недели, погрузив вино и сахар, я отправился в Ольборг. Было уже начало ноября. Возле Пиренейского полуострова долго сражались с «португальскими» нордами, шли галсами, продвигаясь вперед миль на шестьдесят за сутки. Зато Бискайский залив проскочили удачно. Дул западный ветер баллов шесть. Волна была невысокая и длинная. Качало, конечно, хорошо, но шли узлов по семь-восемь. В Ла-Манше встретили флотилию одномачтовых судов, везущих на материк шкуры. Увидев барк, они дружно повернули в обратную сторону. Гоняться за ними не стал. В Ольборге своих шкур хватало. Там осенью тоже забивали скот или гнали двухлеток на продажу в Германию. Правда, последние два года стали перегонять годовалых бычков и телок весной. Немцы до осени откармливали их на своих пастбищам, а осенью забивали.
        Северное море встретило нас ураганом. Такого шторма в эту эпоху я еще не видел. Первый плавучий якорь продержался минут десять. Второй я решил не отдавать. Дрейфовали под такелажем, стравив за борт три швартовых конца. Все равно время от времени барк разворачивало бортом к волне. По закону подлости чаще всего это были те самые девятые валы. Ветер буквально воет в снастях, зато волны поднимается бесшумно. Серые, бесчувственные, они подрастали вверх выше наших мачт и обрушивались на барк, обрастая звуком - тяжелым грохотом. Казалось, что корпус корабля ушел под воду и больше не вынырнет. Барк выныривал. Тяжело, с неохотой. Вода толстым слоем перекатывалась по главной палубе, разыскивая шпигаты и любые другие отверстия. Не успевала она уйти, как обрушивалась следующая волна.
        У меня появилось предчувствие, что ураган по мою душу. Сбылась примета о трех детях? Или я полез не туда, куда надо, решилв переписать историю? Или выполнил миссию, но какую? Мне показалось, что второе. Я попытался сказать, что передумал, что в Индию не поплыву. Только непонятно было, кому давать обещание и как: вслух или про себя? На всякий случай облачился в спасательный жилет, заряженный деньгами, взял тубус с картой, подпоясался ремнем с кинжалом, надел через правое плечо ремень сумки с бритвенными принадлежностями и серебряными вилкой, ложкой и флягой, наполненной вином, а через правое - портупею с саблей и сагайдак. Доспехи и винтовку решил не брать. В следующей эпохе они, скорее всего, будут уже не нужны. С луком не расставался потому, что это подарок потомка Чингисхана. Представляю, какой музейной ценностью он будет, если дотащу до двадцать первого века. Зато коллекцию старинных монет, которую собирал в этой эпохе, захватить не смогу, потому что оставил дома. Не ожидал, что придется уходить так рано.
        Ветер гнал барк в сторону голландского берега, который находился милях в пяти от нас. Возле берегов этого графства много мелководий. Можем оказаться на одном из них, и волны быстро раздолбают корабль. Что ж, будет шанс добраться до берега на лодках. Именно поэтому я приказал закрепить тузик, который сорвало с ростров. Он был принайтован надежно, по-штормовому, но волна умудрилась оборвать крепления и сбить его. Тузик застрял, удерживаясь носом на планшире, а кормовой частью - на крышках трюма. Однажды я видел, как волна сорвала пятитонную крышку первого трюма старого греческого сухогруза, на котором я был капитаном. Крышка трюма подлетела, как жестяная консервная крышечка с банки со вздувшимися соленьями, и ухнула в океан. В жизни бы не поверил, если бы сам не увидел. Хорошо, что первый трюм был плотно набит пиломатериалами, а насосы быстро откачивали попадавшую в него воду. Образовался небольшой дифферент на нос, но, благодаря этому, нас стало меньше колбасить. Сейчас нам никакой дифферент не поможет. Надо было подумать о предстоящей эвакуации на берег.
        - Разверните шлюпку, чтобы опустилась между комингсом трюма и фальшбортом! - прокричал я матросам.
        Они выглядывали из кубрика, боясь выйти на главную палубу. Я решил показать пример, подошел к тузику, попробовал сдвинуть его. Понял, что легче будет сперва столкнуть кормовую часть, поэтому залез на крышки трюма. Там меня и настигла очередная волна. Я оказался в бурлящем потоке, который приподнял и понес тузик, а заодно и меня, судорожно уцепившегося за планширь.
        Удар о воду я не почувствовал. Просто понял, что уже не на судне. И понял, что продолжаю держаться за шлюпку, и что она вроде бы пока не тонет. Нас обоих вышвырнуло на поверхность. Я жадно хапанул ртом резкий, просоленный ветер и приготовился к очередному погружению. Оно не случилось. Тузик и меня вместе с ним плавно подняла волна. Я осмотрелся. Вокруг было пустынное серое море, размеченное белыми гребешками волн. Барк исчез. Прощайте, Хелле, дети и сытая и богатая жизнь!
        Я забрался в шлюпку. Она примерно на треть была заполнена водой. Ковшика не нашел, поэтому принялся вычерпывать воду руками. Я вычерпывал, а она опять захлестывалась. Зато весла были на месте - привязаны снизу к банкам, поэтому их и не смыло. Используя одно весло вместо руля, я повернул нос тузика в сторону берега, кормой к волнам. Теперь заливать стало меньше. Прижимая весло локтем к боку, продолжил вычерпывать воду. Вскоре осталась она только на дне. Заодно и согрелся. После чего еще раз огляделся по сторонам. Ни одного корабля поблизости не было.
        Я и море - нас опять трое.
        Чернобровкин Александр
        Морские гезы
        1
        Голландский берег, плоский и голый, продуваемый всеми ветрами, нагоняет скуку и тоску. Трудно во всем мире найти более заурядный, непримечательный пейзаж. Даже североафриканское пустынное побережье кажется приятнее. Может, благодаря яркому солнцу. Голландский берег даже в солнечную погоду выглядит на удивление серым, тусклым.
        Приливное течение подгоняло к нему мою шлюпку. Я помогал редкими гребками. Устал чертовски. Не могу сказать, сколько уже часов гребу, но ладони, несмотря на обмотанные тряпками валики весел, горят так, что мне кажется, если опустить их в воду, зашипят, испуская пар. Впереди широкое устье с островами. Надеюсь, его образовали, слившись, Рейн и Маас, то есть, это пролив Маус-Лек. В будущем он заилится, и голландцы пророют канал Ньиве-Ватервег, который соединит порт Роттердам с Северным морем. Впрочем, себя они называют нидерландцами. Голландия - всего лишь одна из провинций королевства. Но весь остальной мир настолько туп, что не может понять это, поэтому называет их голландцами. В этом вопросе я останусь на стороне большинства.
        На подходе к каналу поставят судно-матка, с которого на надувных моторных лодках лоцмана - мужчины лет двадцати пяти-тридцати - будут доставляться на суда, следующие малым ходом в Европорт и к другим портовым районам Роттердама, и забираться с вышедших в море. Движение там такое интенсивное, что суда в обе стороны идут буквально вереницей. В других портах лоцман прибывает только на специально оборудованном катере, да еще и выпендривается, что штормтрап не так оборудован, а эти ребята с рюкзачком за спиной днем и ночью, в любую погоду, кроме сильного шторма, подходят на низенькой моторке, хватаются за нижние балясины, которые при крене погружаются в воду, и быстро забираются на борт судна.
        - Привет, капитан! Увеличиваем ход! - бодро произносят лоцман, заходя на мостик.
        И я добавлял ход, чтобы быстрее добраться до места швартовки.
        Зато к диспетчерам у меня были претензии. На подходе связываешься с ними, докладываешь, что и кому привез, кто агент. Как-то я пришел уже во втором часу ночи. Не хотелось по темноте заходить в порт, швартоваться. Это мероприятие затянулось бы до утра. Решил встать на якорь на рейде и возобновить движение после завтрака. К обеду как раз бы и встали к причалу. Сообщил диспетчеру о своем намерении встать на якорь до утра. Его это никаким боком не касалось, но уже минут через десять со мной связался агент и раздраженным голосом, потому что разбудили среди ночи, потребовал, чтобы я заводил судно в порт. И кто ему стуканул?!
        Сейчас диспетчеров нет. Скорость добавлять тоже нечем. Двигатель в одну человеческую силу с трудом перемещает весла. Вся надежда на прилив. Как только он станет слабее речного течения, вытащу лодку на берег и буду отдыхать, пока не начнется следующий. Он нес меня мимо островов, которые были по правому борту, и дамбы на материке по левому борту. Берег здесь укреплён просмоленными бревнами, вертикально вбитыми в дно. Склон дамбы покрыт молодой зеленой травой, а на вершине растут плакучие ивы.
        Справа, в проливе между низкими островами, поросшими ивами и кустами, метрах в ста от меня, плавала пара крякв. Когда я приблизился, заторопились в камыши. Если бы не устал так сильно, подстрелил бы их из лука, чтобы было из чего приготовить ужин. В двадцать первом веке живность здесь станет доверчивой. В парках Роттердама дикие утки и кролики подпускали меня на метр, и только потом удалялись вальяжно и оглядываясь, скорее, не испуганно, а с вопросом: «Чего надо-то?!». Я тогда представил, через сколько дней или даже часов они исчезли бы из парков русских городов. Да что там из городов! На пруду неподалеку от моей деревни однажды весной поселилась дюжина лебедей. Пруд был длинный и широкий. Большие белые птицы грациозно плавали по нему, радуя глаз. Через неделю остался одни лебедь. Он подолгу держался на одном месте на середине пруда. Плыть ему было не с кем и некуда. Выглядел очень грустным. А может, это мне было грустно смотреть на одинокого лебедя. Вскоре и его сожрали.
        Сзади, непонятно откуда, потому что в море я их не видел, появились два шестивесельных яла. У каждого на мачте шпринтовый парус. На пару весел по одному человеку, а четвертый рулил и управлял парусом. Они довольно резво догоняли меня. Я переместил саблю и лук под правую руку, чтобы без затруднений воспользоваться ими, и прижался к дамбе. Прилив еще был не полный, но я смог бы без напряга выбраться на высокий берег. Ведь я опять помолодел. По моим ощущениям, мне сейчас где-то лет двадцать пять. Впрочем, мне лет до сорока кажется, что не больше двадцати пяти. Потом лет десять - что не больше тридцати. Только разменяв полтинник, начинает казаться, что перевалил за тридцать.
        Нападать на меня люди на ялах и не думали. У них в носовой части лежали высокой горкой мокрые сети, а между банками стояли корзины с речной рыбой. Рулевой первого посмотрел на меня с ненавязчивым любопытством усталого человека и что-то тихо сказал гребцам, когда ял обгонял меня. Взгляды гребцов я почувствовал спиной. Не напряжные, не воинственные. Лет сто назад меня бы грохнули, не задумываясь. Или мне просто повезло, или нравы начали меняться в лучшую сторону. Видимо, я значительно переместился во времени.
        Когда второй ял обгонял мою лодку, спросил рулевого - круглолицего лохматого малого с лицом, покрытым белесым пушком, - на том немецком языке, на котором говорили в Гамбурге в прошлую эпоху:
        - До Роттердама далеко?
        - Если наляжешь на весла, до конца прилива догребешь! - повернув ко мне голову, ответил вместо него загребной - пожилой мужчина в серой шерстяной шапке, натянутой на уши, и с растрепанной русой бородой.
        Я не сразу понял, что деревянные дома, одно - и двухэтажные, - это и есть окраина Роттердама. Уже привык, что попадаю не в те огромные города, какими они будут в будущем, а в более скромное поселение, но Роттердам оказался еще меньше. Не сильно ошибусь, если скажу, что ему предстоит расшириться раз в сто. Он, как и в будущем, вытянут вдоль берега реки. Набережная вымощена булыжниками, но большая часть улиц - нет. Много каналов разной ширины и длины.
        Каналы сохранятся до двадцать первого века. Еду, бывало, по городу на велосипеде. Вдруг впереди опускается шлагбаум перед каналом. Мост поднимается, по каналу проходит низкая широкая и длинная баржа. Велосипед можно было взять на прокат на несколько часов или дней. По всему городу велосипедные дорожки и пристегнутые к деревьям или ограждениям велосипеды с передним или задним колесом, перееханным автомобилем. Почему никто не убирал сломанные велосипеды - не знаю, но голландцы ничего просто так не делают. Какая-то экономическая выгода, непонятная неизвращенному скупердяйством мозгу иностранца, в этом обязательно была.
        Жадность голландцев, которую они сами называют практичностью и возводят в ранг национальной религии, иногда поражала даже мой изобретательный и практичный ум. Мне кажется, они ничего не делают, заранее не просчитав до цента цену каждого движения. Более того, им непонятно, когда другие не поступают так же. В соседней деревне жила голландка, вышедшая замуж за русского. Молодая симпатичная женщина. Могла бы и на родине найти хорошего мужа. Хотя она была баптисткой, а они на людях другой конфессии не женятся. Они с мужем занимались фермерством, не зарегистрировавшись, что в моих краях было нормой. Как-то встретившись на почте, которая обслуживала несколько деревень, в том числе и наши, я поинтересовался, почему она не увозит мужа в Голландию, а живет в этом богом забытом медвежьем углу, где заканчиваются железная дорога, газопровод, электрификация и даже однопартийная диктатура?
        - У вас здесь лучше! - искренне ответила она. - Не надо налоги платить!
        Наши женщины считают, что в России лучше, чем в Голландии, по другой причине. Работавший со мной голландец, тот самый, который дорос до капитана, а потом до старшего механика, собирался жениться на русской в самом начале девяностых, когда Советский Союз превратился в груду развалин и пыль еще не осела. Его выбор пал на русскую не потому, что русские женщины красивы, а потому, что не такие требовательные, как голландки. Он был уверен, что на нашей сэкономит кучу денег. Я, когда услышал это, даже не засмеялся. Познакомились они, когда его судно работало на линии Роттердам-Санкт-Петербург. Он сделал ей марьяжную визу и даже оплатил перелет, о чем горевал больше всего. В Голландии ей все нравилось, пока не пошли знакомиться с его родителями. После чего она сразу уехала. Он не мог понять, почему?
        - У нас же рай в сравнение с Россией! - не унимался голландец.
        Я расспросил, как проходил визит к его родителям. Оказывается, для встречи сына и будущей невестки они накрыли на стол салат из свежей капусты и вареную картошку. Ровно четыре картофелины, по одной на каждого. Бутылку вина принес сын.
        - По мнению русских женщин, рай - это не то место, где по одной картошке на человека, - как можно проще объяснил я.
        В эту эпоху (пока не знаю, какой сейчас год) голландцы уже обрели национальную религию, если судить по узким фасадам домов. В жилых помещениях голландцев нет такого места, где бы два человека могли разойтись, не повернувшись друг к другу боком. Стены или покрыты смолой, или покрашены в один цвет, синий, зеленый, коричневый. Наверное, при такой влажности дерево быстро гниёт, поэтому их смолят или красят. Ни одного красного деревянного здания я не увидел. Может, мне не повезло. Зато все каменные дома были сложены из кирпича разных оттенков красного цвета. Стоят дома плотно, но общих стен нет, обязателен зазор хотя бы в несколько сантиметров. Крыты чем попало: на бедных окраинах - соломой или камышом, ближе к центру - гонтом или черепицей. Богатые дома и склады каменные, в два и даже три этажа. Окна узкие и высокие, со свинцовыми рамами, в которые вставлены разноцветные куски стекла бОльших размеров, чем были раньше. Впрочем, у бедняков в окнах чаще была просмоленная бумага или белая ткань. Часть домов с полуподвалами. Там и входная дверь. У богатых вход всегда над землей, с каменным крыльцом перед
дверью. На двери висит молоточек на цепочке, чтобы гости могли известить хозяев о своем прибытии. В одном доме молоточек был серебряный. Второй этаж обычно нависает над улицей. Если нет, то между этажами приделан навес. Некоторые ремесленники трудились, сидя на лавке под навесом. В чердаке у многих жилых домов, стоявших на берегу канала, есть дверь, над которой торчит балка с нехитрым подъемным устройством. Благодаря этому устройству, два человека поднимали на чердак мешки с ошвартованной к берегу канала баржи или лодки. Видимо, на чердаке склад товаров. На берегу реки часто попадались водяные мельницы, которые кажутся приземистыми в сравнение с многочисленными высокими ветряными, раскиданными по всему городу и окрестностям. Догадываюсь, что большая их часть предназначена не для помола зерна, а для каких-то иных работ. В здании, пристроенном к одному ветряку, что-то очень громко стучало.
        Возле складов стоят примитивные подъемные краны, которые не отличаются от тех, что я видел раньше. Обрабатывали эти краны ошвартованные к набережной суда. По большей части это были широкие плоскодонные речные баржи, которые таскали бурлаки, волы или лошади. Увидел и несколько морских судов, которые я отнес к трем типам. Первое было гукер. Побольше того, что я когда-то перехватил в Ла-Манше с грузом шерсти, тонн на сто двадцать. У этого добавились паруса: на грот-мачте появился третий, брамсель, на бизань-мачте ставят крюйсель - небольшой прямой парус, а к удлиненному бушприту крепился еще и бом-кливер. В обращенном к реке фальшборте были четыре порта для пушек. Еще столько же должно быть на другом борту. На корме и баке орудий я не заметил. Может быть, там ставят легкие фальконеты, которые сейчас за ненадобностью спрятали. Зато увидел большой штурвал. Наверное, такой крутят сразу два рулевых. Второй тип судов я определил, как пинк. Он напоминал двухмачтовую шебеку, но был чистым парусником грузоподъемностью тонн семьдесят и кроме того выше, имел более плоское днище, выпуклые бока и узкую корму.
Паруса на нем были не латинские, а косые, шпринтовые, в виде неправильной трапеции. Такой парус крепится передней шкаториной к мачте, а верхнюю и заднюю растягивают длинным шестом, шпринтовом. Нижним концом шпринтова упирается в стропку, которая находится на мачте немного выше палубы. Вооружен он был фальконетами калибра два-три фунта, которые крепились на вертлюгах, вделанных в палубу на корме и баке. Наверное, были и обычные фальконеты, которые я не заметил. Третьим типом был галеон длиной метра тридцать два, шириной около десяти и грузоподъемностью тонн шестьсот-семьсот. Он явно был потомком каракки. Удлинили бушприт и добавили на нем парус бом-блинд, который не свисал вниз, а поднимался вверх на короткой мачте. Сильно изогнутый форштевень напоминал галерные и был украшен деревянной фигурой - дамой с крестом, выкрашенной в золотой цвет. Форкастель сделали ниже и сдвинули к корме. Он больше не нависал над форштевнем. На грот-мачте ставили брамсель. Борт судна от киля к грузовой ватерлинии имел большой развал, а к верхней палубе - завал. В борту были вырезаны порты для восьми пушек и в фальшборте еще
для шести. На баке и корме стояли фальконеты. Ахтеркастель остался высоким и сужающимся кверху, но ахтерштевень заимел сильный наклон. Кроме того корма была украшена замысловатой резьбой и обзавелась балконом, примыкающим, как догадываюсь, к капитанской каюте. Стояла и одна каравелла. Она была раза в полтора больше самой большой из тех, что я видел в прошлую эпоху. Мачты выше, и на фоке и гроте брамселя. В бортах и фальшбортах пушечные порты. Выгружали из нее зерна какао, которые рассыпались по набережной из порвавшегося мешка. Значит, Колумб уже открыл Америку. Можно будет и мне туда смотаться.
        2
        Полюбовавшись кораблями, я повернул в канал, который вел вглубь города. На его берегу над входной, выкрашенной в темно-зеленый цвет, дубовой дверью двухэтажного, покрытого смолой, деревянного дома я заметил висевший на короткой железной цепочке темно-коричневый деревянный силуэт кружки. Наверное, трактир. Возле него в канале был «карман» длиной метров пятнадцать и шириной два с небольшим, сейчас пустующий. В канале от воды попахивало болотом. Рядом с «карманом» плавал раздутый труп серо-белого котенка. Я привязал тузик к толстому чугунному рыму, приделанному к деревянной просмоленной свае. Надев на всякий случай портупею с саблей и кинжалом, все остальное имущество оставил в лодке, накрыв его спасательным жилетом. Я не был уверен, что этот трактир - именно то, что мне надо. Подойдет - вернусь и заберу вещи. Вид у жилета непритязательный. Вряд ли кто-то догадается, как ценна его начинка. Лестница на набережную была деревянная и очень крутая. Забирался я по ней почти, как по стремянке, с помощью рук. Ступеньки были сырые. От них тянуло гнилью.
        Фасад трактира был шириной метра три с половиной. Дверь была смещена от центра немного вправо, а в левой части находилось узкое окно, через которое протиснется разве что маленький ребенок. Кусочки мутного стекла были разной высоты. Второй этаж на полметра выступал вперед. Окно в нем тоже было смещено влево и застеклено разнокалиберными кусками. К входной двери вели две ступеньки - на плиту из известняка положили вторую, немного уже. Деревянная рукоятка заяложена до черноты. Дверь немного клинило, поэтому открылась с трудом, коротко взвизгнув.
        В нос мне ударил сильный дух скисшего пива и знакомый запах, который я определил не сразу, - запах горевшего торфа. Помню его с детства. Торфом топилась русская печь в доме моей бабки по отцу. Я помню черно-коричневые прямоугольные брикеты, которые горели в топке. Мне, привыкшему к каменному углю, казалось, что горит торф печально, давая больше дыма, чем тепла. Именно этот запах придавал домашнему хлебу, который пекла бабка, неповторимый вкус.
        Пол в трактире был земляной, плотно утрамбованный и, словно бы, недавно подметенный - ни соринки. Слева от двери, торцом к узкому проходу, который шел вдоль правой стены, стояли два стола и по две лавки возле каждого. Над дальним столом висела на веревочке, привязанной к балке потолочного перекрытия, модель гукера, очень точная, с парусами и рангоутом. За этим столом сидели четверо мужчин в черных головных уборах с узкими полями и низкими коническими тульями. Одеты в коричневые кожаные или темно-синие шерстяные жилеты поверх желтовато-белых полотняных рубах. Мужчины пили пиво из глиняных кружек емкостью грамм сто пятьдесят. Закуска отсутствовала. Дальше была еще не стойка, но массивный стол с обшитой досками почти до пола, боковой стороной, обращенной к входу. На одном краю стола находился бочонок литров на двадцать пять, а рядом - с десяток перевернутых глиняных кружек. У дальней стены комнаты находился камин, в топке которого чадили сложенные колодцем брикеты торфа. Над огнем висел закопченный котел емкостью литров пять, закрытый крышкой. На каминной полке стояла гипсовая статуэтка какого-то
святого с прижатыми к груди сложенными ладонями и большие песочные часы, рассчитанные примерно на половину суток. По часам, видимо, определяли, сколько еще осталось работать. Справа от камина были прибитые к стене полки, на которых построена чистая посуда, оловянная, глиняная и деревянная. Слева находилась закрытая дверь, ведущая, видимо, во двор, а рядом с ней - крутая деревянная лестница на второй этаж. Между стойкой и камином стояла большая бочка, литров на двести. В бочке что-то перебирал на самом дне мужчина. По крайней мере, так я понял по кожаной жилетке и темно-зеленым коротким штанам, потому что голова находилась в бочке.
        Четверо выпивох сразу замолчали. Они не смотрели на меня, но я чувствовал напряжение. Вспомнилось, как в двадцать первом веке во время прогулки по Роттердаму зашел в интернет-салон. На моем судне тогда еще не было интернета, приходилось пользоваться городским. В салоне было человек десять. Все, включая сотрудника, из Африки, Азии или Латинской Америки. Заведение это находилось почти в центре города, но когда я гулял в том районе, то не встретил ни одного белого. Приятно было почувствовать себя в Европе расовым меньшинством. Посетители салона тоже сразу замолчали, и я тоже почувствовал напряжение. Стоило мне сказать на английском, что хотел бы посидеть полчасика в интернете, как напряжение спало. Один из посетителей произнес на испанском языке слово, которое на латиноамериканском жаргоне обозначало алкаша - так выходцы из Латинской Америки в Западной Европе называют наводнивших ее поляков. Посетители коротко хихикнули. В Западной Европе, пока молчал, меня принимали за немца, а когда начинал говорить - за поляка. Если я сообщал, что русский, очень удивлялись. Это при том, что у меня типичная русская
физиономия. Наверное, их вводило в заблуждение то, что я не бываю слишком пьяным, не курю, говорю на английском и не только и смотрю на мир без агрессии и вечной тоски. Последнее - самое важное.
        - Я не алкаш, друган, - улыбнувшись, поделился я на испанском языке знаниями латиноамериканского жаргона, которому меня научил старпом-аргентинец.
        Все посетители весело заржали.
        - Лишь бы не голландец! - нимало не смутившись, произнес латиноамериканец.
        Голландцы, конечно, очень толерантные, но чрезмерный наплыв иммигрантов начал их доставать, после чего они в свою очередь начали доставать чужестранцев. Помню, гуляя поздно вечером по парку, а их в городе много и все ухоженные, я обогнал голландца, молодого и изрядно пьяного, который перемещался противолодочным зигзагом. Во рту он держал незажженную сигарету. Когда я проходил мимо, парень попросил огоньку. Я сказал на голландском языке, что не курю, и пошел дальше. Видимо, по акценту он догадался, что я иностранец, почему-то сразу перешел на английский, которым все встречавшиеся мне голландцы владели в совершенстве, и начал перечислять, что они очень скоро сделают с неграми, латиноамериканцами, азиатами и - на закуску - с поляками. Что у трезвых на уме, то пьяный выпалил мне в спину.
        Молчание завсегдатаев заставило хозяина таверны оставить бочку в покое. Ему было лет тридцать семь. Волосы светло-русые и курчавые, подстрижены под горшок. Усы и короткая бородка. Щеки румяные и нос красный то ли от выпивки, то ли кровь прилила, когда возился в бочке. Серые глаза глуповаты, но смотрят внимательно и расчетливо. Уверен, что он сейчас с точностью, как минимум, до флорина просчитает мою кредитоспособность.
        - Добрый вечер, сеньор! Желаете выпить пива или поужинать? - обратился трактирщик ко мне.
        Я поздоровался в ответ и спросил:
        - Постояльцев принимаешь?
        - Конечно. У меня есть комната для иностранцев. Три стювера или патарда за ночь. Питание отдельно, - ответил он.
        В прошлую эпоху серебряные стюверы были монетой графства Голландия, а равные им патарды ходили в Бургундии, Брабанте и Фландрии. Золотой флорин равнялся тридцати четырем патардам. Если это соотношение не изменилось, то жизнь сильно подорожала. Раньше в подобных трактирах я платил патард за две комнаты.
        Трактирщик догадался, что цена показалась мне слишком высокой, сказал без издевки, по-доброму:
        - Дальше по нашему каналу, почти на окраине, есть еще один трактир. Там возьмут два стювера.
        И наверняка все будет в три раза хуже.
        - У тебя остановлюсь, - решил я. - У меня там лодка. Ее можно пристегнуть на замок, чтобы не украли?
        Трактирщик посмотрел с добродушной улыбкой на посетителей за столом. Мол, каких только чудаков не бывает среди чужестранцев!
        - Не бойтесь, не украдут! - заверил он. - Можете на всякий случай весла занести. Поставите возле двери.
        - Так и сделаю, - решил я.
        - А откуда приплыл сеньор? - поинтересовался трактирщик, причем лицо его выражало готовность не обидеться, если я скажу что-нибудь типа «не твоё дело!».
        - С моря, - ответил я. - Корабль утонул. Один я спасся. Сумел лодку вплавь догнать.
        - Шторм вчера был лютый! Я думал, ставни не помогут, стекла повылетают! - произнес трактирщик восхищенно, будто это было самое приятное событие в его жизни. - А куда шел корабль?
        - Из Венеции в Любек, - ответил я и, упреждая следующий вопрос, рассказал: - Вез на своем корабле товар венецианских купцов. Теперь ни корабля, ни товара, ни купцов…
        - Жив остался - уже хорошо! - попробовал утешить он, а потом сказал, перейдя на «ты»: - Могу найти покупателя на лодку. Продашь - и рассчитаешься со мной.
        - Пока не надо, - отклонил я. - У меня есть немного денег.
        - Как хотите! - вернувшись к «вы», произнес повеселевший трактирщик, который, видимо, решил сначала, что я потерял во время шторма всё-всё, и сменил тему разговора: - Так вы, стало быть, венецианец?
        - Не совсем, - ответил я, - но это уже не важно. Теперь я никто.
        - А как зовут сеньора? - поинтересовался трактирщик.
        - Александр Чернини, - после короткого раздумья придумал я себе новую фамилию, которая звучит на итальянский лад.
        Трактирщик догадался, что это не настоящая фамилия, но, судя по понимающему взгляду, согласился, что судовладелец, потерявший корабль с грузом, имеет право считаться утонувшим.
        - А меня Петер Наактгеборен, - представился трактирщик.
        Если я не ошибаюсь, его фамилия значит «Рожденный голым». Видимо, это очень редкий случай, поэтому и стал фамилией.
        - Я бы поел, - сказал ему.
        - Есть снерт, - предложил трактирщик, показав на котел на огне. - Это суп гороховый. Будете?
        - Буду, - согласился я. - И пива налей.
        - Одинарного или двойного? - спросил он.
        Я подумал, что двойное будет покрепче и получше, хотя и дороже:
        - Давай двойное.
        Я забрал из тузика свои вещи и весла. Последние поставил в углу у двери. Остальное положил на лавку среднего стола, за который сел. Трактирщик поставил передо мной большую глиняную тарелку, наполненную гороховым пюре с кусочками копченого окорока. Деревянная ложка, воткнутая в центре блюда, стояла. Я сразу вспомнил украинский борщ, в котором ложка тоже должна стоять. Наверное, это своего рода знак качества. Порадовало и количество еды. В будущем голландцы и немцы в этом отношении не изменятся. Одного блюда будет хватать, чтобы наелся досыта. Это тебе не французская или итальянская кухня, рассчитанная на несколько перемен, поэтому порции - воробью два раза клюнуть. Про качество умолчу. Голландская кухня, как таковая, не сложится. Будет привычка готовить из овощей и мяса что-то среднее между пюре и густым супом, будет множество сортов сыра и шоколада и - приятное исключение - будут стропвафли, состоящие из двух кружочков вафель с начинкой из карамели. Глотание голландцами, подобно пеликану, сырой селедки, взяв ее за хвост и уронив в рот при запрокинутой голове, я считаю не едой, а экстремальным
видом спорта, как поедание японцами ядовитой рыбы фугу. Для гостей из других стран голландцы вживят в свою культуру индонезийскую кухню. Индонезийские ресторанчики будут разбросаны повсюду. Правда, для голландцев в них будут готовить по-голландски. Это когда от карри остается только желтый цвет.
        Хлеб оказался непонятно из какой муки. Мне показалось, что из смеси ржаной, ячменной и овсяной. Он был черный, глевкий и плотный. Создавалось впечатление, что откусываешь мыло. Тем более, что и вкус не сильно отличался. Суп оказался получше. Я умолол всю тарелку, запивая напитком, который мой язык не поворачивался назвать пивом. Но крепок, не отнимешь. И в нос шибает, напоминая шампанское. Я выдул три кружки. И захмелел немного, и восстановил водный баланс. Теперь не мешало бы покемарить.
        За это время четверо посетителей ушли. Трактирщик забрал их кружки и поставил на край стола.
        - Спать хочу, - сказал я.
        - Антье! - позвал Петер Наактгеборен, а когда через дверь, которая, как я предполагал, вела на улицу, а оказалось, что в другую комнату, зашла низенькая полная женщина с улыбчивым румяным лицом, представил ее с гордостью: - Моя жена.
        - Очень приятно! - вежливо произнес я.
        - Александр Чернини поживет у нас. Корабль его утонул, он один спасся, - рассказал жене трактирщик.
        - Святой Николай помог ему! - уверенно произнесла женщина и перекрестилась.
        На голове Антье был белый чепец, скрывающий волосы. Белая полотняная рубаха имела спереди неглубокий разрез, завязанный красными завязками, и красный кант по вороту и на концах рукавов, сужающихся к запястьям. Зеленая шерстяная юбка была длиной до середины голеней. Сверху темно-зеленый фартук, плотно облегающий ее тело. На ногах деревянные сабо. Она поздоровалась и остановилась рядом со мной, чего-то ожидая.
        Я посмотрел на Петера Наактгеборена, надеясь на подсказку.
        Он улыбнулся и сказал жене:
        - Сколько раз тебе говорил, что иностранцы не знают, что у нас принято целоваться со знакомыми!
        Нимало не смутившись, она пожала плечами, забрала грязную тарелку и кружку, вернулась к столу, прихватила и там грязные кружки и понесла в соседнюю комнату.
        - Приготовь ему ведро и кувшин, - приказал ей вдогонку муж, а мне сказал: - Пойдемте, покажу комнату.
        Если бы мне раньше не приходилось пользоваться крутыми судовыми трапами, то по этой лестнице я бы поднимался на четвереньках. Во время подъема перед моими глазами были подошвы деревянных сабо и грязные, потресканные пятки трактирщика. Наверху было четыре комнаты: две выходили на канал, две - во двор. Каждую пару разделяла деревянная перегородка, которая начиналась от окна. Половина окна находилась в одной комнате, половина - во второй. Сразу вспомнил советский лозунг «Экономика должна быть экономной». Уверен, что Карл Маркс подцепил социализм проездом в Голландии. Поскольку окна были расположены не по центру, комнаты были разной величины. В меньших было что-то типа утопленного в стену шкафа без дверцы. На полке длиной не больше метра и шириной полметра постелен коричневый матрац, на котором лежало скатанное в рулон, коричневое одеяло. Дальше в стену были вбиты два деревянных колышка, чтобы вешать одежду, на полу стояла табуретка с дыркой посередине - стульчак, а в углу была приделана треугольная полочка, на которую ставят кувшин с водой для умывания. Между кроватью и перегородкой мог пройти
человек средней комплекции. Уверен, что Антье протиснется только боком. В больших комнатах у стены стояли кровати длиной метра два и шириной около метра, а у перегородки хватало места не только на стульчак, но и на узкий и высокий сундук. Впрочем, между сундуком и кроватью жене трактирщика тоже придется пробираться боком. На кроватях во всю их длину лежали коричневые матрацы, а на них - коричневый валик диаметром сантиметров двадцать и длиной почти на ширину кровати, служивший, видимо, подушкой, и рулон коричневого одеяла.
        - Это комнаты для иностранцев, - показал Петер Наактгеборен на бОльшие. - Выбирайте любую: хотите - на канал, хотите - во двор.
        - А эти для детей? - поинтересовался я, показав на маленькие комнаты.
        - Нет, это для взрослых, - ответил он и уточнил: - Для голландцев.
        - А как же они спят?! Сидя, что ли?! - пошутил я.
        - Да, - вполне серьезно ответил трактирщик. - У спящего сидя дьявол не может похитить душу.
        Видел я сидячие ванны, но чтобы спать сидя, надо быть отъявленным голландцем. Умеют они придумывать для своей скупости интересные объяснения.
        Я выбрал комнату с видом на канал. Вода, особенно малоподвижная, убаюкивает меня. Да и не верилось, что лодку не свистнут. Не думаю, что услышу, как это будут делать, скорее, собственную жадность успокаиваю.
        Антье принесла деревянное ведро, заполненное на треть водой и полный глиняный кувшин емкостью литра на три. Ведро она поставила под стульчак, а кувшин - на полочку.
        - Пусть бог охраняет ваш сон! - пожелала она, перекрестилась и закрыла за собой дверь.
        - Аминь! - произнес я, воздержавшись от рукоблудия.
        Ни щеколды, ни замка на двери не было. Я сложил в сундук свои вещи. Спасательный жилет - на самый низ. Тех денег, что у меня в ремне, должно хватить на первое время. Его вместе с кинжалом на всякий случай положил на крышку сундука. Сняв одежду, повесил ее на колышки, а потом умылся.
        Матрац, подушка-валик и одеяло были набиты перьями. Одеяло с непривычки показалось мне слишком толстым и тяжелым. Зато теплое. За время путешествия в лодке по морю я порядком промерз. Особенно ноги, которые в гребле почти не участвовали, разве что упирались в дно тузика. Я по очереди прижимал холодную ступню одной к теплой лодыжке другой, согревая. На мягком матраце будущее казалось не слишком мрачным. Денег у меня много. Построю корабль, найму экипаж и отправлюсь отбывать срок в новой эпохе. Глядишь, окажусь на пути у удачи и смогу ухватить ее за волосы. С этой мыслью я и заснул. Сквозь сон слышал, как за окном кто-то чем-то трещал, а потом сообщал, какой сейчас час, и в этот же момент издали доносился звук горна. Видимо, это был современный вариант часов с боем и голосовым сообщением времени.
        3
        Утро во всех христианских городах начинается одинаково. Зазвенел один колокол, второй, третий… Каждый звонарь старался дозвенеться до ушей каждого горожанина и сообщить, что труд делает человека свободным. От сна. На первом этаже трактира простучали деревянные сабо, открылась входная дверь. Петер Наактгеборен поздоровался с кем-то, наверное, с соседом, который ему ответил. Они обсудили виды на погоду и пришли к выводу, что день обещает быть ясным, но ветреным.
        С конца улицы послышались голоса булочника, зеленщика и молочницы:
        - Свежий хлеб! Горячий, прямо из печи!.. Свежие овощи! Только что с грядки, еще роса не обсохла!.. Парное молоко! Жирное, одни сливки!..
        - У тебя пшеничный хлеб есть? - спросил трактирщик.
        - Булки только, пять штук, - ответил булочник.
        - Давай все, - потребовал Петер Наактгеборен. - У меня генуэзец остановился. Наш хлеб ему не по нраву.
        Я что-то не припоминал, чтобы говорил ему, что из Генуи. Наверное, трактирщик считает, что моряками могут быть только жители этого славного города.
        - Генуэзцы - они такие привереды! - высказался булочник. - Им бы только деньгами швыряться!
        - Да пусть швыряются! - разрешил Петер Наактгеборен. - А мы подберем!
        Они весело засмеялись.
        Я лежал под тяжелым одеялом, не желая покидать теплое и спокойное место. Выпитое вчера пиво, точнее, то, что от него осталось, просилось на волю. Я терпел из последних сил. Мне всегда казалось, что, встав из постели, попадаешь в другой мир, менее приятный, поэтому, если была возможность, не спешил. Кстати, и родился я с опозданием на две недели. Видимо, в утробе было еще лучше.
        Встал я только после того, как внизу Петер Наактгеборен громко заявил, что пора бы постояльцу спуститься вниз, позавтракать и расплатиться. Долго отливал, наблюдая через окно, как мимо трактира пятеро бурлаков тянут по каналу небольшую баржу, нагруженную досками. Бритье заняло меньше времени. Что меня поражает - это то, что бритва не тупится во время путешествий во времени. Тома правил ее перед штормом. Судя по остроте лезвия, это было дня два назад.
        Когда я спустился вниз, Петер Наактгеборен разжигал торф в камине, сложив его колодцем и оставив щели, чтобы тяга была лучше. Живя в Дании, где торфа тоже много, я так и не научился топить им. Предпочитал дрова. В отличие от бедняков, у меня был собственный лес. Интересно, кто сейчас им владеет? Ладно, не будем о грустном.
        - Доброе утро! - поздоровался я с трактирщиком.
        Он ответил, но целоваться не полез.
        - Могу предложить на завтрак копченую селедку, сыр и пиво или молоко, - сказал Петер Наактгеборен.
        - Пиво, - выбрал я, - одинарное.
        Сегодня у меня будет много важных дел.
        Трактирщик поставил передо мной тарелку с двумя копчеными селедками преднерестового возраста и сыром, нарезанным толстыми ломтями, и положил на столешницу две большие круглые булки из пшеничной муки, от которых шел приятный аромат. Рот сразу заполнился слюной от предвкушения, как сейчас вопьюсь зубами в хрустящую корочку. Кружку с пивом он принес второй ходкой.
        Я положил на стол золотой экю Людовика Одиннадцатого:
        - Возьмешь такой?
        - Лучше поменяйте у банкиров на наши, - сразу потеплевшим голосом предложил Петер Наактгеборен.
        - На стюверы или патарды? - спросил я.
        - Без разницы, - ответил он. - Можно и испанскими реалами.
        - Вы сейчас под властью испанцев? - поинтересовался я.
        - Нами правит Филипп Второй, который король многих стран, в том числе и Испании, - ответил трактирщик. Наверное, разговор о короле его не вдохновлял, потому что сразу поменял тему: - Сеньор сегодня съедет или поживет еще?
        - Схожу сейчас, узнаю, что и как. Если не наймусь на корабль или не найду другое дело, то поживу у тебя, - ответил я. - Только переберусь в комнату, что во двор выходит. Ночью треск и крики меня все время будили.
        - Это ночная стража, - объяснил Петер Наактгеборен. - Если мешает, перебирайтесь. Мы привыкли, не замечаем.
        Булки были даже вкуснее, чем я предвкушал. Может быть, так казалось в сравнение со вчерашним хлебом. Завтракая, задавал трактирщику вопросы о порядках в городе, законах, ценах. Петер Наактгеборен на несколько секунд задумывался, будто ждал, когда откроется нужная страница энциклопедии, а потом отвечал толково и коротко.
        Он сообщил, что в позапрошлом тысяча пятьсот шестьдесят шестом году у них тут вспыхнуло восстание кальвинистов и лютеран, которых позже будут называть протестантами, и анабаптистов, которые потом доберутся и до Донбасса, их дети будут учиться со мной в одной школе. Восставшие разрушили много католических храмов, разбили статуи святых и сожгли иконы. Испанцы ответили в духе времени. Количество повешенных, обезглавленных и сожженных исчислялось десятками тысяч. В августе прошлого года на усмирение еретиков из Испании прибыла восемнадцатитысячная армия под командованием Фернандо Альвареса де Толедо, герцога Альба. Вильгельм, князь Оранский, статхоудер (правитель) провинций Голландия, Зеландия и Утрехт, и его брат Людовик Нассауский - лидеры восстания - эмигрировали в Нассау, свои германские владения. В сентябре были коварно арестованы члены Государственного совета граф Ламораль Эгмонт, статхоудер Фландрии и Артуа, и Филипп де Монморанси, граф Горн, статхоудер Гелдерна и Зютфена и адмирал Фландрии, тоже приложившие руку к беспорядкам, и были обвинены в государственной измене. Сейчас они сидели в
тюрьме. Опасаясь репрессий, вместе с вельможами страну покинули и люди других сословий. Они осели в Германии и Англии, откуда делали вылазки. Недавно князь Оранский вторгся с небольшим отрядом на территорию Нидерландов, но проиграл сражение и отступил. В лесах прячутся отряды еретиков, которые нападают на испанцев. Их называют гёзами - нищими бродягами. Герцог Альба огнем и мечом наводит порядок в стране. Инквизиция лютует. Испанцы решили ввести в Голландии такие же налоги, как и у себя, - однопроцентный со всего имущества, пятипроцентный - с продажи недвижимости и алькабалу - десятипроцентный с продажи движимости. Видимо, не могли поверить, что Голландия - не чета нищей Испании и что во все времена она - страна перекупщиков. Такой налог увеличит в несколько раз цены на товары и, как следствие, количество безработных и нищих. Местным жителям это будет не по душе.
        Поскольку я помнил, что в Голландии будет первая буржуазная революция, которая сделает страну свободной от испанцев, отнесся к этим новостям без интереса. Идти служить в испанскую армию я не собирался, потому что сомневался, что меня назначат командиром, а бесплатно воевать за свободу Голландии и вовсе не хотел. Да и жизнь изменилась. Военные теперь не элита общества. В почете трусливые буржуины. Значит, и я займусь мирной рубкой бабла. Или почти мирной. Не помешает воспользоваться сложившейся ситуацией. Голландия полыхает, а китайская стратегема гласит: «Грабь во время пожара».
        Блок экономических новостей оказалась для меня важнее. Хлынувшее из Ост-Индии и Вест-Индии золото и серебро сильно обесценили благородные металлы. Цены выросли в несколько раз, и, как следствие, я стал намного беднее. Пять с небольшим сотен золотых монет, которые в прошлой эпохе казались мне достаточным стартовым капиталом, потеряли половину, если не больше, своей покупательной способности. Их может не хватить на корабль, пригодный для дальних плаваний. Болтаться в каботаже у меня не было желания. Хотя, смотря чем заниматься. Наверняка есть товары, которые нельзя беспошлинно ввозить или вывозить. Мне давно хотелось побывать в шкуре контрабандиста. В двадцать первом веке возил через границу кое-что незадекларированное по мелочи. Помню, как адреналин переполнял кровь, когда проходил мимо таможенников. Это, конечно, не боевые эмоции, но все равно делают жизнь ярче.
        Под конец я узнал у трактирщика, где находятся меняла и верфь.
        - Сеньор на лодке поплывет? - подробно ответив на вопрос, поинтересовался в свою очередь Петер Наактгеборен.
        - Нет, по суше прогуляюсь, - ответил я. - Так натер руки веслами, что до сих пор горят.
        - Привычки нет, вот и натер. Наши рыбаки и перевозчики каждый божий день гребут с утра о вечера - и ничего, - рассказал он. - Тогда я весла отнесу во двор, чтобы здесь не мешали?
        - Отнеси, - разрешил я.
        Наверняка уловил, что рост цен испортил мне настроение. Боится, что я уплыву, не расплатившись. Лодка возместит ему потерю денег за много дней моего проживания и питания.
        Улицы Роттердама были чище французских и даже датских. Их пока не моют с шампунем, как будет в двадцать первом веке, но убирают хорошо. Свиньи, куры, гуси и утки не шляются за пределами дворов. Там, где улица шла не вдоль канала, она имела наклон от центра к краям, где были канавки для стока нечистот, накрытые досками. Эти доски заодно служили тротуарами. Нечистоты стекали в каналы или сразу в реку.
        При всем при этом, сами горожане выглядели, мягко выражаясь, не очень чистыми. Когда я расходился с тремя рыбаками, которые несли сеть к баркасу, стоявшему у берега канала, от них так воняло тухлой рыбой, что я чуть не расстался с завтраком. Впрочем, люди побогаче выглядели почище. Они носили плоские шляпы с короткими полями, которые я сперва принял за берет с полями, узкие и короткие дублеты с плоеным воротником, пока нешироким и открытым спереди, и странные короткие штаны, раздутые, как шар, или грушевидные, расширяющие книзу, из-за чего складывалось впечатление, что хозяин не успел добежать до туалета и снять их. Штаны были с вертикальными разрезами, открывавшими подкладку другого цвета, более яркого. На уровне коленей к ним были пришиты или привязаны шерстяные чулки, чаще серые или черные, и зачем-то имелись подвязки, ярко-красные или желтые. Наверное, чтобы похвастаться умением завязывать замысловатые банты. Гульфик стал больше. Подозреваю, что его размер обратно пропорционален размеру того, что скрывал. Пулены исчезли. Теперь обувьимела немного заостренные или округлые носы. Богатые ходили в
кожаных башмаках, украшенных по достатку, бедные - в деревянных сабо, покрашенных в черный или желтый цвет. Только всадник был обут в высокие сапоги со шнуровкой с внешней стороны голенища. Стриглись все одинаково коротко, под горшок. Зато бороды были самые разные: длинные, короткие, узкие, широкие, раздвоенные, эспаньолки. У всех состоятельных в руках трость с набалдашником, а вот кинжалы или ножи на поясе попадались редко. Изменилась женская мода. Лиф теперь образует корсаж, оканчивающийся внизу мыском. Дуговидное декольте дополнено прикрывавший вырез вставкой из другой материи. Иногда лиф закрытый, но все с высоким воротником в сборку на жесткой основе. У состоятельных дам юбка напоминает колокол. В подол вставлен обруч из металла вроде бы. По крайней мере, мне так показалась, когда одна пожилая дама в одежде, обильно украшенной жемчугом, зацепила мою ногу подолом своей юбки. Даже богатые носили передник, белый, фиолетовый или черный. Видимо, цвет передника определялся статусом. Чулки у женщин были разных цветов, обязательно ярких. Чепчики у замужних стали закрывать не всю голову, дозволяя узнать
цвет волос хозяйки. Мне попадались простоволосые крестьянки разного возраста. Волосы у них были зачесаны назад и собраны в узел на затылке. У состоятельных горожанок появились румяна, белила и черные мушки, которые лепили на самые неожиданные места.
        Первым делом я заглянул к меняле. Это был обычный каменный дом. Я бы прошел мимо, если бы не заметил вывеску в виде флорина. В небольшой комнатушке у окна за узким столом сидел пожилой еврей, худой, смуглокожий, с крючковатым тонким носом и пухлыми губами. Пейсов не имел, стрижка была короткая, как у местных. На голове черная шапочка, похожая на турецкую феску. Одет в черный гаун без украшений, хотя в комнате было не холодно. Меняла что-то подсчитывал, делая записи мелом на аспидной доске. Отложив ее, улыбнулся приветливо и поздоровался на голландском языке с сильным испанским акцентом.
        - Поменяешь французские экю? - спросил я на испанском языке.
        - Конечно! - радостно ответил он на испанском. - Кабальеро не похож на испанца. Часто там бывали?
        - Заходил на своем корабле в испанские порты, - ответил я, высыпав перед ним два десятка золотых монет Людовика Одиннадцатого.
        - Сейчас редко такие встретишь. Даже не знаю, смогу ли их обменять, - сказал меняла. - Разве что с большой скидкой.
        - Всегда меняю их без скидки, - уверенно заявил я. - Где здесь рядом другой меняла?
        - Даже не знаю, кого посоветовать. Такие монеты никто не захочет брать, - начал он.
        - Я схожу к французскому меняле. Наверняка он по достоинству оценит деньги своей страны, - произнес я, сгребая монеты со стола.
        - Подождите-подождите, зачем так спешить?! Давайте обсудим наши дела спокойно… - предложил меняла. - Какими монетами вы бы хотели получить?
        - Местным серебром: стюверы, патарды, - ответил я.
        В ходу была и более крупная монета - серебряный талер, который здесь называли филипсдаальдером из-за погрудного портрета короля Филиппа и обменивали на тридцать два стювера или патарда. Мелкие монеты занимают больше места, зато расплачиваться ими удобнее.
        - Если на серебро, тогда можно и без скидки, - согласился он. - Я дам за каждую тридцать два стювера или патарда.
        Вообще-то талер был серебряным аналогом золотого флорина, но в последнее время золото подорожало относительно серебра. Наверное, серебра везут из Америки больше, чем золота. Петер Наактгеборен сообщил мне, что золотой экю сейчас меняют на тридцать четыре стювера, о чем я в свою очередь сказал меняле.
        - Ведь мы договорились менять без скидки, - добавил я. - Или мне все-таки идти к другому меняле?
        - Молодежь такая быстрая! Всё куда-то спешите! - побрюзжал он, после чего умерил свою жадность: - Хорошо, тридцать три.
        Я счел, что менее трех процентов - допустимая плата за обмен, но предупредил:
        - Порченые монеты не возьму.
        - У меня таких нет, - заверил меняла, осмотрел каждую золотую монету, после чего унес их в соседнюю комнату, в которую вела узкая дверь, расположенная за его спиной.
        Пока он отсутствовал, я взял аспидную доску, которую оставили на столе тыльной стороной вверх. Интересно было узнать, какими цифрами он пользовался и какими суммами оперировал. На лицевой стороне не было ни одной цифры. Только рисунки - карикатурные портреты мужчин и женщин, выполненные мастерски. В двадцать первом веке меняла стал бы известным карикатуристом. Что значит, родиться не в то время или не в том месте! Интересно, чем бы занимались и сколько зарабатывали в эту эпоху профессиональные спортсмены или кинозвезды из двадцать первого века?!
        Вернулся меняла минут через десять с двумя кожаными мешочками серебряных монет, высыпал их на стол передо мной. Я отсчитывал по десять и перекладывал в кожаную сумку, в которой отправились со мной в путешествие во времени бритвенные принадлежности и прочие мелочи, оставленные в трактире. Ровно шестьсот шестьдесят стюверов и патардов. Интересное число. Несколько монет были с изъянами, но не существенными. Мелкие серебряные деньги заполнили сумку примерно наполовину. Теперь буду чувствовать себя большим и сильным.
        - Сможешь поменять еще пятьсот таких на местное золото и серебро? - спросил я. - Без скидки.
        Глаза у банкира жадно загорелись.
        - Мне надо будет несколько часов, чтобы подготовить такую большую сумму, - сказал он.
        Видимо, сам не тянет, хочет договориться с единоверцами. Каждый еврей обязан помогать другому еврею, если их интересы не пересекаются. Интересы пересекаются всегда.
        - Не сегодня. Может, через несколько дней, если решу строить здесь новый корабль, - сказал я.
        - На хороший корабль пять сотен не хватит, - предупредил он. - Могу дать кредит. Всего под три процента. В месяц.
        - Одна десятая процента в день звучит еще привлекательнее! - шутливо произнес я.
        Он улыбнулся в ответ и произнес с ноткой презрения:
        - Мало кто здесь имеет понятие о десятых долях.
        - Поэтому здесь лучше вести дела, чем в Испании? - поинтересовался я.
        - Не только, - после паузы ответил он.
        - Инквизиция? - ткнул я наугад.
        В немного выпуклых черных глазах банкира появился даже не страх, а ужас. Он смотрел на меня так, будто я достал кинжал и приставил к его горлу.
        - Не бойся, я не отношусь к почитателям этой шайки, - успокоил его. - Как короче пойти к верфям?
        - Через мост и налево, а потом через Рыбный рынок наискось в правый угол к каналу, и он приведет к верфям, - торопливо и подрагивающим голосом ответил банкир.
        Краем глаза заметил, как он облегченно вздохнул, когда я выходил на улицу. Наверняка нарисует сейчас карикатуру на меня. Может быть, изобразит горящим на инквизиторском костре.
        Рыбный рынок я учуял метров за пятьсот. Воняла не только тухлая рыба, но и полтора десятка человеческих голов, насаженных на шесты, вкопанные в землю рядом с церковью. Тучи мух ползали по гниющему мясу. Некоторые головы были обклеваны птицами до кости, а одна совсем свежая. Потускневшее лицо с закрытыми глазами казалось восковым. Позади этой головы на стене церкви был барельеф святого, у которого отбили голову, руки и верхнюю часть туловища. Так понимаю, испанцы наказывают тех, кто не хочет содержать их мошенников. Рядом со святым на стене церкви изображен корабль. Скорее всего, это храм святого Николая - покровителя моряков и рыбаков. У каждого святого своя специализация. Винсент заботится о торговцах вином, виноделах, виноградарях, потому что в его имени есть «вино». Иоанна сварили в кипятке, поэтому опекает изготовителей свечей, которые кипятят сало. Себастьяна расстреляли из лука, значит, является защитником ткачей, работавших толстыми спицами, похожими на стрелы, и торговцев металлическими изделиями, ведь наконечники были железными. Северин исцеляет лошадей, поэтому на дверях его церквей
вешают подковы, чтобы конь не спотыкался. Петр обслуживает мясников, следовательно, стены украшают изображениями быков, которых лечат, прикладывая к телу раскаленное железо в форме ключей от рая, находящихся в распоряжении святого. Ключи изготовлены по описанию очевидца. Мне, правда, не совсем понятно, что это за рай, если закрыт на замок?! При прикосновения раскаленных райских атрибутов быки сразу исцеляются. По крайней мере, убегают быстро.
        Возле церкви с деревянным шпилем толстый монах продавал индульгенции - листки бумаги разного размера с каким-то текстом. Они лежали в деревянной коробке с невысокими бортиками, которая висела на ремне, надетом на толстую и короткую красную шею. Низ коробки опирался на выступающий живот. Ряса у монаха была из черной тонкой шерстяной ткани, которая по карману только состоятельному человеку. За возможность носить такую стоит отрубать головы всяким кальвинистам, лютеранам, анабаптистам.
        - Покупайте индульгенции, братья и сестры! Вы можете получить отпущение грехов на сто, двести, триста и даже тысячу лет! Прощение самых страшных грехов будет стоить вам всего тридцать флоринов! - рекламировал монах свой товар.
        Сумма сделки с дьяволом осталась прежней, изменился только металл. Покупать клочки бумаги никто не спешил.
        - Ваши деньги пойдут на помощь братьям-госпитальерам, изгнанным с Родоса неверными! - продолжил монах.
        - А давно их изгнали с Родоса? - полюбопытствовал я.
        - В тысяча пятьсот двадцать втором году от рождества Христова, - ответил он. Видимо, монаху надоело зазывать покупателей, захотелось поболтать, поэтому продолжил, мелко крестясь после каждой порции слов: - Восемь лет наши братья жили в Витербро, а потом император Карл Пятый - царство ему небесное! - подарил им остров Мальту. Вот уже тридцать семь лет братья-госпитальеры обустраиваются на этом безжизненном острове. Каждый христианин обязан помочь им! - пламенно произнес монах и ожидающе посмотрел на меня.
        Я не считал остров Мальта безжизненным, но дал монаху патард за полезную информацию. Благодаря ей, я придумал себе новую легенду. Теперь буду внуком родосского помещика, сбежавшего в Италию от неверных.
        - Вот тебе индульгенция с прощением грехов на десять лет, - предложил мне монах клочок исписанной бумаги.
        - Оставь себе. Я перебил столько неверных, что могу грешить всю оставшуюся жизнь, - отказался я и пошел к рыбным рядам.
        - Бог тебе навстречу! - вдогонку пожелал монах.
        На шести рядах каменных прилавков была разложена самая разная рыба, морская и речная, раки, моллюски. Рыба была свежая, соленая, копченая, вяленая. Между рядами ходили многочисленные покупатели, в основном женщины с плетеными корзинами. Торг шел спокойно. Складывалось впечатление, что торговцы и покупатели первым делом боялись обидеть друг друга, а не продать подороже и купить подешевле. В прошлую эпоху в других странах голландцев считали - и по делу - алчными жуликами. Говорили, где пройдет голландец, там травинки не найдешь. У себя дома они оставались такими же алчными, но жульничали как можно тише.
        Дальний конец рынка упирался в широкий канал. Там с нескольких рыбацких лодок и баркасов выгружали ночной улов. За рыбаками присматривал чиновник. Наверное, чтобы продавали улов только оптовикам, которые продадут розничным продавцам, а те - покупателям. В итоге король получит налог с каждой сделки. Чиновник был в черной шапке с фазаньим пером, темно-красном дуплете и черных штанах, напоминающих тыквы, как по форме, так и благодаря вертикальным разрезам, через которые проглядывала алая подкладка. Под коленями алые подвязки. Чулки в черно-красную горизонтальную полосу. На черных кожаных башмаках сбоку золотая шнуровка. На вышитой золотом перевязи висела рапира длиной немногим более метра. Ножны черные, скорее всего, из крашеного дерева. Позолоченный эфес сложной формы: крестовина усилена щитком и двумя полукруглыми дугами, кисть защищена дужкой. Рапира намного легче меча и сабли. Следовательно, мне надо купить ее и пройти курс повышения квалификации, потренироваться с новым оружием. Я ведь знаю, что рапира, боевой вариант которой в России будут называть шпагой, надолго станет основным холодным
оружием, особенно у дуэлянтов. Что-то мне подсказывало, что не раз придется отстаивать с рапирой свое право быть вечным.
        Мне показалось, что верфи находятся в том самом затоне, в котором будет судоремонтный завод. Я стоял в нем две недели. На судне меняли механизм закрытия крышек трюма и сами крышки. Хотя возможно, что ошибаюсь. Я знаю, что во время Второй мировой войны Роттердам интенсивно бомбили сперва немцы, а потом союзники, уничтожив исторический центр, но по пути к верфям у меня несколько раз появлялось ощущение, что я в этом месте уже был. Особенно остро стрельнуло, когда проходил мимо богатого каменного дома и услышал, как из приоткрытого окна - рама была на полметра поднято вверх, работала по принципу гильотины, - послышались звуки играющего клавесина. Однажды я в двадцать первом веке гулял по городу и слышал из приоткрытого пластикового окна - верхняя его часть была наклонена наружу - эту же мелодию и исполняемую именно на клавесине. Неклассический случай дежавю - воспоминание о будущем.
        На верфях строили каравеллу, уже доводили кормовую надстройку, и два пинка, которые пока что напоминали скелеты рыб. Один стапель пустовал. Рядом с ним находился небольшой деревянный домик с узким окошком, закрытым промасленной белой материей. Дверь была без ручки, а открывалась наружу.
        Я постучал в дверь и громко спросил:
        - Хозяин стапеля здесь?
        В домике что-то заскрипело, то ли стул, то ли кровать, послышались тяжелые шаги. Дверь резко распахнулась. На пороге стоял массивный мужчина с приплюснутой головой на короткой шее. Большие уши напоминали пожухшие лопухи, из-за чего я подумал, что передо мной профессиональный борец. Впрочем, такой профессии пока нет. Да и борьба в Северной Европе не в почете. На голове что-то типа обычного берета темно-зеленого цвета. Усы и короткая борода недавно подстрижены, волосины еще топорщатся. Они такие светлые, что седина почти не заметна, а ее много. Поверх несвежей белой полотняной рубахи с треугольным вырезом, из которого выглядывал клок седых волос, на мужчине был кожаный жилет, расстегнутый до пупа, и короткие темно-зеленые штаны без чулок. Толстые волосатые ноги были кривы, будто служили образцом для изготовления корпуса судна. На ногах деревянные сабо, некрашеные.
        - Чего надо? - спросил мужчина, выдохнув свежий пивной перегар.
        - Хотел узнать, сколько возьмешь за постройку пинка, - ответил я.
        - Смотря, за какой, - произнес он. - Если за такой, - кивнул на ближний строящийся, - то не меньше тысячи. Это если без излишеств. Паруса и такелаж отдельно.
        Лезть в долги не хотелось. Тем более, что нужны будут деньги и на покупку товара. Вряд ли кто-нибудь доверит ценный груз иностранному капитану, утопившему предыдущее судно. Придется строить небольшое и быстроходное. Скорость - залог выживания. Не можешь отбиться - умей удрать.
        - А небольшое судно по моему проекту сделаешь? - спросил я.
        - Да какое угодно, если толково объяснишь, что тебе надо, - ответил корабел.
        - Давай нарисую, - предложил я.
        Он принес черную доску наподобие той, на которой рисовал меняла, и кусок мела. Сыроватый мел оставлял слабый след, а когда я нажимал сильнее, крошился. Я сделал набросок судна типа бермудский иол. Это двухмачтовое, точнее, полуторамачтовое судно, у которого задняя мачта, бизань, ниже передней, грота, и расположена позади головки руля. Длиной восемь метров по килю и десять с половиной наибольшей, шириной - два метра, осадкой - немного больше метра и водоизмещение тонны четыре-пять. Мачты придется делать невысокие, чтобы не перевернуться при резких порывах ветра. Иначе для улучшения остойчивости потребуется большой киль, залитый свинцом, а это увеличило бы осадку, что не рекомендуется в здешних мелких водах, и лишило бы возможности ложиться на грунт во время отлива, что тоже не есть хорошо для контрабандиста. Корпус я предложил сделать расширяющимся до ватерлинии, а потом сужающимся, как у флейтов, которые пока не видел. Не для того, чтобы уменьшить налог, который берется исходя из площади главной палубы - для чего и придумали флейт жадные голландцы, а чтобы улучшить остойчивость и смягчить удары
волн о корпус. В кормовой части расположил кокпит - углубление, где будет находиться штурвал, нактоуз и место рулевого. Из кокпита будет лаз в маленькую каюту для двух членов экипажа - меня и матроса. Там установим поперек судна двухъярусную узкую кровать и рундук для запасов еды и воды. Питаться в море будем всухомятку. Переходы предполагаются короткие, так что потерпим. Между кокпитом и грот-мачтой сделаем комингс трюма, низкий, чтобы не закрывал обзор рулевому, В носовой части соорудим люк для запасных парусов и второй, поменьше, для якоря и якорного каната. Фальшборта не будет. Вместо него установим релинги - ограждение из бронзовых стоек, соединенных тросами. Сделаю ограждение повыше, чтобы опять не свалиться за борт. Парусное вооружение будет состоять из грота, бизани, грота-стакселя, бизань-стакселя и спинакера - шарообразного паруса, который применяется при слабых попутных ветрах. На иолах площадь бизани составляет от силы десять процентов парусности судна. Это скорее воздушный руль, чем парус. С таким расположением второй мачты лучше обзор рулевому и легче работать с парусами.
        Корабел, которого звали Трентье Шуурман, рассматривал мой чертеж и слушал объяснения с нескрываемым интересом. С таким типом судов он сталкивался впервые.
        - Ты собираешься плавать на нем по реке или дальше? - поинтересовался он.
        - Намного дальше, - ответил я.
        - Разве что в тихую погоду и вдоль берега, - саркастично произнес Трентье Шуурман. - Во время первого же шторма оно перевернется и утонет.
        - А тебе-то что с того?! - также саркастично бросил я.
        - И то верно! - согласился он и выпалил: - Четыреста флоринов.
        - Работы и материалов потребуется не больше, чем на две сотни. Еще двадцать добавлю, если сделаешь быстро и хорошо, - сказал я.
        - Пятьдесят, - потребовал он.
        Сошлись на двухстах тридцати. Еще двадцать флоринов заплачу за чугунный балласт, паруса, основные, запасные и штормовые, и такелаж, стоячий и бегучий. Трентье Шуурман заверил, что сам проследит за их изготовлением. Договорились, что завтра выдам аванс в сто флоринов, следующие сто - когда будут обшиты досками борта и последние пятьдесят - после спуска судна на воду и ходовых испытаний.
        - Французские золотые экю возьмешь? - спросил я на всякий случай, хотя трактирщик предупреждал, что хождение иностранных монет запрещено.
        - Золото возьму любое, - ответил Трентье Шуурман. - Если не фальшивое.
        - У тебя будет время проверить каждую монету, - подсказал я.
        - Это точно, - согласился он. - Сейчас закажу материалы, найму людей и завтра утром начну строить, - пообещал Трентье Шуурман и спросил напоследок: - Где ты учился кораблестроительному делу?
        - В Венеции, - ответил я, вспомнив, что в прошлую эпоху венецианцы считались законодателями моды во всем, включая морское дело.
        - Тогда понятно! - пренебрежительно произнес Трентье Шуурман. - Привыкли в своей луже плавать!
        Подразумевал ли он под лужей Адриатическое море или Средиземное тоже - не знаю. Зато мне стало понятно, что моряки и кораблестроители Северной Европы превзошли своих южных учителей.
        4
        Литейная мастерская располагалась неподалеку от верфи. Я вырос в городе, где был огромный металлургический завод. Кто-то очень умный и дальновидный построил его в центре города. Трамвай, огибая небольшую часть завода, преодолевал этот путь минут за двадцать, не меньше. Было время полюбоваться его высоким каменным забором и высокими корпусами, домнами, трубами. Частенько приходилось наблюдать багровые закаты, когда из домен выливали расплавленный металл. В такие часы соседка-астматичка задыхалась. Роттердамская мастерская показалась мне слишком маленькой. Конусообразная печь была одна, высотой всего метров пять. Ближе к воротам возвышалась небольшая горка металлолома, а возле печи - древесного угля и песка. Во дворе находились трое мужчин. Все в передниках и шапках из толстой кожи, покрытых пятнами ожогов. Двое деревянными лопатами перемешивали что-то черно-бурое в каменном корыте, а третий, видимо, хозяин, - тучный мужчина лет сорока трех с побитым оспой, красным лицом - стоял рядом и что-то тихо говорил им. Увидев меня, он ладонью размазал на шее и лице капли пота, вытер ее о передник и довольно
быстро для своего тяжелого тела подошел ко мне.
        - Чего надо? - спросил он грубо.
        Видимо, я не походил на типичного заказчика или поставщика.
        - Якорь хочу заказать, - ответил я.
        - Кузница дальше, - произнес он. - Пойдем, покажу.
        Кстати, все голландцы показывали дорогу с удовольствием. Иногда у меня складывалось впечатление, что они выходят из дома именно для того, чтобы показать чужаку правильное направление. Могут бросить работу и пройти с тобой пару сотен метров, чтобы ты уж точно не заблудился.
        - Мне нужен не кованый, а литой, - остановил его.
        - Литой? - переспросил хозяин мастерской и посмотрел на меня с вопросом: не шучу ли?
        - Именно так, - серьезно ответил я.
        - Какого веса? - спросил он.
        - Фунтов на сто пятьдесят и особой формы, - сказал я. - Есть грифельная доска? Или на земле начертить?
        - Черти здесь, - притопнул он по покрытой серой пылью земле ногой, обутой в закрытое сабо, подпаленное в нескольких местах.
        Я взял железный прут из горки металлолома, начертил в пыли якорь Холла в сборке, а потом отдельно четырехгранное веретено, лапы с приливами и соединительный болт. Такой якорь хорошо держит на мягких, песчаных грунтах, которые преобладали в этих водах. К тому же, его удобно укладывать в люк.
        - Сможешь такой сделать? - задал я вопрос, закончив чертить.
        Литейщик гмыкнул, посмотрел на меня с интересом, словно только сейчас заметил, сдунул каплю пота с кончика носа, и произнес с нескрываемым любопытством:
        - Думаешь, такой надежнее?
        - Держать он будет слабее, зато выбирать и укладывать удобнее, - рассказал я.
        - Отольем и соберем, не проблема, - молвил литейщик. - Десять даальдеров. Шесть вперед. Остальное, когда будет готов.
        - Семь, - начал я торг.
        - Десять, - твердо повторил он. - Слишком сложную форму придется делать.
        Я согласился и спросил:
        - А с бронзой работаешь?
        - Конечно, - ответил он. - Колокол нужен?
        - Пушку небольшую. Вот такую. - Я начертил короткую карронаду калибра шесть фунтов или девяносто пять миллиметров, вид сбоку и спереди. - И еще шток, и приспособление для изменения угла наклона.
        - С такими тонкими стенками разорвет, - предупредил литейщик. - Да и ствол надо подлиннее, иначе весь порох не успеет сгореть.
        - Стрелять на дальность не собираюсь, буду использовать для ближнего боя, с уменьшенным зарядом пороха, - сказал я. - Мне надо, чтобы два человека могли быстро принести ее и установить.
        Литейщик гмыкнул еще раз и задал вопрос:
        - Для чего тебе нужен корабль?
        - Деньги зарабатывать, - честно признался я.
        - Понятно, - произнес хозяин литейной мастерской, хотя по лицу было видно, что ничего ему не понятно. - Бронза обойдется в двенадцать даальдеров, оплатишь сразу, а потом пять за работу.
        На этот раз я не стал торговаться.
        - Возьмешь французские золотые экю? - спросил я.
        - Нет, лучше нашим серебром, - отклонил он.
        Серебром так серебром.
        - Завтра утром принесу деньги, - пообещал я.
        Литейщик кивнул, после чего смахнул ладонью пот с лица и вытер ее о передник.
        Выходя со двора литейной мастерской, я увидел, что хозяин ее тупо смотрит на мои чертежи. Складывалось впечатление, что он заметил их только сейчас. Если есть люди, которые медленно думают, наверное, есть и такие, которые медленно видят или слышат.
        5
        Следующим пунктом моего маршрута была оружейная лавка. Точнее, это была целая улица оружейных мастерских. Под навесами, прикрепленными к стенам домов между первым и вторым этажом, сидели на низких деревянных табуретках рядом с низкими трехногими столами мастера и подмастерья и собирали оружие: правая сторона улицы - холодное, левая - огнестрельное. Было несколько перебежчиков, но они не портили общую картину. Здесь занимались именно сборкой. Ни одного кузнеца или столяра на этой улице я не заметил. На ставнях и подоконниках открытых окон висела или лежала готовая продукция. На первых же ставнях на левой стороне улицы висели пистолеты, в каждом ряду по три одинаковых. Пистолеты были калибром миллиметров пятнадцать-семнадцать при длине ствола не менее пятнадцати калибров. Гладкоствольные. Справа у ствола нарост - металлическая коробочка непонятного мне назначения, скорее всего, система поджигания пороха. Рукоятка и ложе покрыты лаком. На конце рукоятки большой бронзовый шар.
        - Зачем он нужен? - спросил я мастера-оружейника - мужчину лет двадцати восьми, конопатого и курносого, облаченного в передник из более тонкой, чем у литейщика, кожи, который, сидя за меленьким столиком рядом с окном и наблюдая за мной краем глаза, приделывая к стволу бронзовый шар.
        - Как зачем?! - удивился мастер. - Чтобы взять за ствол и ударить врага по голову.
        - А не лучше ли выстрелить во врага? - иронично молвил я.
        - Выстрелить, конечно, лучше, только попасть труднее. Шаром скорее попадете! - закончил он весело.
        - Тогда зачем пистолет вообще нужен?! - продолжил иронизировать я. - От булавы больше проку будет.
        - Сеньору виднее! - дружелюбно согласился мастер-оружейник. - Мы ими не пользуемся. Выбирайте любые три. Отдам недорого. Пороховница и шомпол входят в цену.
        - А почему три? - поинтересовался я. - Может, мне один нужен.
        - Можно один, но обычно по три берут, - ответил он.
        - Почему? - спросил я.
        Мастер-оружейник опять посмотрел на меня удивленно, убедился, что я не разыгрываю, и объяснил:
        - Господа кавалеристы два держат в седельных кобурах, а третий засовывают в голенище правого сапога. В бою не всегда есть время на перезарядку, а так у них три выстрела в запасе.
        Я все никак не привыкну, что огнестрельное оружие сейчас однозарядное.
        - А это что за штуковина? - поинтересовался я, показав на коробочку.
        - Замок колесцовый, - ответил он, не удивившись на этот раз. - Заводите ключом, а потом нажимаете на спуск - и огниво, - показал он на зубчатое колесико, - начинает вертеться, высекать искры из кремня и поджигает порох. Итальянцы придумали.
        Наверное, это то самое единственное полезное изобретение Леонардо да Винчи. Только война оценивает гениев по достоинству.
        - Осечки часто дает? - спросил я.
        - Первые двадцать, а то и тридцать выстрелов не бывает вовсе, но потом надо разобрать и почистить. Засоряется пороховой гарью и осколками кремня, - рассказал оружейник. - За безотказность и стоит дороже простого кремниевого.
        - А кремниевый менее надежен? - поинтересовался я.
        - Конечно. И осекается чаще, и ломается быстрее, и размера большего, - ответил мастер.
        - И сколько такой пистолет стоит? - полюбопытствовал я.
        - Три отдам за двадцать пять даальдеров, а один - за десять, - ответил он.
        - Денег пока на них нет, но, когда будут, куплю, - пообещал я и пошел на другую сторону улицы.
        Там на ставнях были развешены рапиры разной длины, палаши, фальшионы, кинжалы. Я прошел до конца улицы. Искал эфес с чашей. Не обнаружил. Поэтому вернулся к мастеру, который в это время возился с двулезвийным (заточенным с обеих сторон) клинком примерно метровой длины, с долами и ребрами. Это был пожилой мужчина со впалыми щеками, покрытыми длинной щетиной, почти бородой.
        - Мне нужен эфес с чашей, чтобы закрывала руку, - сказал я и объяснил, какой она должна быть.
        - Я закажу кузнецу, изготовит завтра, - пообещал мастер и предложил: - Рукоятку могу из золота или серебра сделать. Ножны тоже украшу по желанию.
        - Украшений не надо, - отклонил я. - Всё должно быть просто и надежно. Мне рапира нужна для защиты, а не для хвастовства.
        Мужчина посмотрел на меня с одобрением. Простота и надежность - девиз голландцев. Расточительность - самый тяжкий грех.
        - Если простую, то будет стоить четыре даальдера, половину вперед, - сказал мастер-оружейник.
        Я отсчитал ему шестьдесят четыре стювера.
        После чего перешел к торговцам аркебузами и мушкетами. Вторые были большего калибра - около двадцати пяти миллиметров, длиннее - пятьдесят-шестьдесят калибров, тяжелее - килограмм восемь-десять и требовали подставку. Приклады и у тех, и у других короче, чем будут в двадцать первом веке. Замки у всех фитильные, но полочка уже сбоку и с защитной крышечкой. Приклады и ложе украшены растительным орнаментом и мудрыми изречениями на латыни. Одно гласило: «Легка дорога, ведущая в ад». Уверен, что тот, кто нанес ее, вряд ли понимал латынь и глубокий смысл расположения этого изречения именно на оружии. Некоторые мушкеты и аркебузы были нарезные, но нарезы прямые. Жаль. Придется заказывать у литейщика бронзовый ствол с винтовой нарезкой, у столяра - приклад и ложе, а потом приносить сюда, чтобы собрали и прикрепили колесцовый замок. С фитильным я намучился в прошлую эпоху. Больше не хочу.
        6
        Вино здесь продается в аптеках, как и специи с благовониями, и - что еще более удивительно - тортами, фруктовыми, похожими на те, что я ел в двадцать первом веке, а также с мясом, рыбой и - куда в Голландии без него?! - сыром. Почему - не знаю. Аптекарь - благовидный мужчина с тусклыми глазами - тоже не знал. По его мнению, такой ассортимент в аптеке был всегда. Аптека больше напоминала склад. В большой комнате на полу стояли сундуки, бочки, ящики, а на широких полках вперемешку лежали образцы товаров, по которым ползали мухи. Запах специй был настолько силен, что у меня заслезились глаза. Основной вклад вносила ваниль. Наверное, у аптекаря нюх притуплен, если может весь день терпеть такое.
        - Есть у тебя вино гренаш? - спросил я.
        - Нет, - ответил он. - Слышал, что испанцы делают такое, но никогда не пробовал. Никто раньше не спрашивал. Наши предпочитают пиво или водку можжевеловую.
        Покорнейше прошу не предлагать мне можжевеловую водку! Хуже нее только анисовка и абсент. Мне кажется, подобные напитки пьют для того, чтобы поиздеваться над собой.
        - Есть красное вино из Бордо, очень хорошее, - продолжил аптекарь. - Могу дать попробовать.
        - Давай, - согласился я.
        Вино оказалось просто хорошим и при этом очень дорогим. Наверное, поэтому и продавалось в аптеке. Я купил пятиведерную бочку. Мне здесь долго еще сидеть. Если не осилю на берегу, добью в море. За бочку оставил залог в даальдер. Заодно купил немного перца и изюма, который почему-то считался лекарством. Когда аптекарь и чай, вроде бы черный, назвал лечебным растением, я не удивился. Как и перечню из двух десятков болезней, включая близорукость и чуму, которые чай вылечивает, но только при приеме в больших дозах. Принимать советовалось в виде отвара или жевать сухие листья. Последнее якобы хорошо помогало еще и при поносе. Листья были спрессованы в плитки, похожие на те, какими в двадцать первом веке будут продавать шоколад, только немного толще. Весила плитка четверть фунта и стоила три даальдера.
        - Из самой Ост-Индии привезли, поэтому и стоит так дорого, - сказал в оправдание аптекарь и, чтобы я не передумал, предложил: - Сейчас мой помощник вернется и бесплатно отвезет все покупки… Куда их доставить?
        - В «Глиняную кружку» Петера Наактгеборена, - ответил я.
        - Через час всё будет в трактире в целости и сохранности! - заверил аптекарь.
        Я быстро расплатился и выскочил из лавки, потому что начало зудеть тело - явный признак аллергии. Отбежав от нее метров на пятьдесят, перевел дух. Зеленщик, возле которого я остановился, посмотрел на меня с понимающей улыбкой.
        На соседней улице, где были лавки портных, купил три белые полотняные рубахи, короткий темно-синий дублет и двое черных штанов-чулок, не слишком широких в бедрах и заказал из толстой кожи плащ и шляпу с широкими полями, а из тонкой мягкой - куртку и длинные штаны, которые попросил пропитать воском. На яхте водные процедуры - обязательная часть плавания. С сапожником договорился о двух парах высоких сапог. Иногда воды в кокпите бывает больше, чем хотелось бы. Запасная сухая обувь не помешает. Если промокает одежда, я могу простудиться, а могу и нет, а вот в мокрой обуви - обязательно.
        В сумке осталась всего несколько монет. Я потратил одну на кольцо кровяной колбасы и пшеничную булку и, жуя на ходу, отправился знакомиться с городом. Пытался угадать, где будет железнодорожный вокзал, где - телевышка, напоминающая Останкинскую, где - мост-Лебедь. Так прозовут мост из-за изогнутых вантовых опор. Точно определить места не смог. Может быть, нынешний центр города не совпадает с будущим. Впрочем, в Роттердаме во все времена центр города - это река.
        На этой площади я оказался случайно. И ведь хотел повернуть в другую сторону. Привлекли гудение труб и звон литавр. С одной стороны площади, вымощенной красно-коричневым кирпичом, была двухэтажная ратуша, сложенная из него же. Из-за этого казалось, что площадь - часть ратуши. На ступеньках ратуши стоял профос (полицейский) с надраенным жезлом в правой руке. На верхушке жезла был шагающий на задних лапах лев. На профосе был черный берет, как бы раздутый, напоминающий шляпку гриба, и черный длинный гаун, подпоясанный широким кожаным ремнем с рапирой в позолоченных ножнах. Возле крыльца стояли два десятка пехотинцев в шлемах-морионах с высокими металлическими гребнями и сильно загнутыми спереди и сзади полями и в кирасах. Вооружены гвизармами и длинными кинжалами. Впереди них на сером коне сидел, как мне подсказал зевака, прокурор - пожилой чернобородый мужчина в высокой красной шапке, напоминающей епископскую, и темно-красном дублете, расшитым золотыми нитками в виде горизонтальных волнистых линий. В левой руке он держал развернутый бумажный свиток и монотонно читал обвинительный приговор. Справа и
чуть дальше от ратуши стоял палач в обычной черной войлочной шапке, шерстяном черном жилете поверх белой рубахи и черных штанах до коленей, без чулок. На ногах покрашенные в черный цвет сабо. В руке он держал горящий факел, от которого шел черный дым. Обвиненный - мужчина в возрасте Христа с опухшим и посиневшим от побоев лицом, облаченный в длинный полотняный балахон, на котором нарисовали красные языки пламени, - стоял возле каменного столба посреди площади. На мужчины был железный ошейник, соединенный цепью с железным кольцом на столбе. На расстоянии метра полтора от столба были сложены по кругу охапки сена и валежника. Осужденный, понурив голову, тупо смотрел себе под ноги. Казалось, он не слышит прокурора, и всё происходящее на площади не имеет к нему, «закосневшему в ереси», никакого отношения. По краю площади стояли люди разного возраста и социального положения. Их становилось все больше, поэтому передних подталкивали вперед, свободное пространство между кострищем и зеваками становилось все меньше.
        - … Отныне всем и каждому возбраняется печатать, читать, хранить и распространять писания, книги и учения Мартина Лютера, Иоанна Виклифа, Яна Гуса, Марсилия Падуанского, Эколампадия, Ульриха Цвингли, Филиппа Меланхтона, Франциска Ламберта, Иоанна Померана, Отто Брунсельсия, Юста Ионаса, Иоанна Пупериса и Горциана, а равно и Новый завет, изданный Адрианом де Бергесом, Христофом да Ремонда и Иоанном Целем, каковые издания полны Лютеровой и прочих ересей, за что богословский факультет Лувенского университета осудил их и запретил, - бубнил прокурор. Сделав паузу и прочистив горло, он продолжил: - Заподозренные в ереси и в помощи еретикам подлежат наказанию: мужчины - казни, женщины - погребению заживо. Те, кто донесет о еретиках, получит имущество изобличенных, если стоит не дороже ста флоринов, и десятую часть того, что больше.
        Дальше он перечислил грехи обвиненного - принадлежность к анабаптистам - и меру наказания - сжигание на костре. Анабаптисты грешили тем же, что и ариане. Они считали, что для общения с богом посредники не нужны, отказывались содержать мошенников в рясах. Поэтому расправлялись с анабаптистами с такой же беспощадностью.
        - На малом огне или большом - пусть выбирает сам, - закончил прокурор и кивнул палачу.
        Тот прошелся по кругу и поджег солому. Загорелась она легко. Пламя быстро перекинулось на валежник, который затрещал громко.
        Осуждённый сперва стоял неподвижно, вроде бы не замечая ни огонь, ни дым. Когда пламя разгорелось сильно, вдруг рванулся к нему, намереваясь упасть на горящий валежник. Длина цепи не позволила. Еретик повис на ней, наклонившись верхней частью тела к огню.
        - На быстром огне решил, - тоном знатока произнес стоявший рядом со мной мужчина, от которого сильно воняло прокисшим пивом.
        Сперва пламя пробежало по бороде и усам, будто слизав их, перекинулось на волосы. Осужденный отшатнулся инстинктивно, а потом опять наклонился к огню. Языки пламени и дым скрыли еретика от меня. Я почуял сильный запах паленой шерсти и мяса и подумал, что на его месте уже бы заорал благим матом. Лучше погибнуть в бою…
        Закосневший еретик все-таки закричал, но не от боли и не ругая судей и палача, а прощаясь с жизнью.
        Там, где я вырос, была колония баптистов. Они жили компактно, в своих домах, огороженных высокими заборами, на одном переулке. Я часто ходил мимо их домов и ни разу не видел ни пьяного веселья, ни драк. Да и обитателей колонии редко встречал на улице. Мои кореша, которые из любопытства ночью заглядывали к ним в окна, рассказывали, что баптисты собираются у кого-нибудь из своих и читают какие-то книги. Мы все были атеистами, и нам это казалось смешным и глупым. Одна девочка из колонии - не помню ни имя ее, ни фамилию - училась в параллельном классе. Она была тихая, покорная, никогда не давала сдачи и даже не ругалась. Когда над ней издевались мальчишки, а учителя «не замечали» это, молча смотрела на обидчиков с виноватой улыбкой. Тогда я и понял, что нельзя сломать не только очень твердое, но и очень мягкое. Впрочем, били ее редко, потому что не интересно издеваться над тем, кто не ревет от боли и не сопротивляется. В нашей школе после уроков каждый день оставляли мальчика и девочку, чтобы подмели пол в классе. Подметали, конечно, девочки. Мальчики в лучшем случае давали ценные советы. Однажды
учительница по русскому языку в какой уже раз задержала меня после урока, чтобы втолковать, что надо быть таким, как все. Я послушал ее, поугукал, изображая согласие и готовность вернуться в стадо, если не прямо сейчас, то к следующему ее уроку, после чего пошел домой по пустому школьному коридору. В одной аудитории дверь была открыта. Баптистка, наклонившись, подметала веником белые крошки мела на полу возле черной школьной доски. Во время этого процесса на лице девочки было столько радости от выполнения своего долга, точно делала что-то святое или очень важное для всего человечества. Такой она мне и запомнилась на всю жизнь - согнутой и счастливой.
        7
        Из комнаты, в которую я переселился, виден двор с садом и огородом, огражденный каменной кладкой высотой метра полтора. От двери до дальней стены ограды ведет ровная дорожка, выложенная булыжниками. Возле самого дома справа от дорожки стоит вкопанный в землю деревянный стол и две лавки вдоль длинных сторон его, а слева растут два больших куста роз. Дальше справа яблоня, а слева - слива и вишня. Первое дерево было в бело-розовых цветах, а остальные уже отцвели. Между деревьями расположены грядки с чесноком, капустой, вроде бы, и еще чем-то, что я идентифицировать не сумел. Земля старательно обработана. Вокруг деревьев неглубокие воронки примерно метр в диаметре. Каждое утро Антье обходит сад и огород, осматривает чуть ли не все растения. Такая дотошность останется у голландцев и в будущем. На судах под их флагом у каждого члена экипажа, кроме старшего комсостава, есть дополнительные обязанности. Допустим, второй помощник капитана должен каждый день смазать все палубные механизмы и винтовые запоры. Голландский капитан обязательно проследит, чтобы эти обязанности были выполнены. Русский капитан
обязательно проследит, чтобы это было сделано перед заходом в голландский порт, куда могут заявиться проверяющие от судовладельца.
        Я прижился в трактире. Хозяева воспринимают меня почти, как дальнего родственника. Я даже стал целоваться по утрам с Антье. До Петера Наактгеборена пока не докатился. Поскольку я плачу исправно, весла вернулись в угол у входной двери. Я иногда езжу на лодке на охоту. Стреляю из лука уток и гусей, пополняю рацион свежим мясом. Петер Наактгеборен кормит меня солониной или копченостями. При этом он уверен, что действует во благо мне. Ведь свежее мясо такое дорогое!
        Я чмокаю Антье в румяную упругую щеку, здороваюсь с ее мужем и сажусь за стол завтракать. Мне подают яичницу из полудюжины яиц с ливерной колбасой, гентской, по заверению трактирщика. Она была длиной не меньше метра, но мне досталась четверть. Само собой, был и сыр. Запивал я собственным вином. Петер Наактгеборен не возражал. Я был единственным постояльцем до прошлой ночи. Вчера в трактир набились приезжие из других городов провинции. В полпервого пополудни забили все городские колокола, извещая о начале весенней ярмарки, которая будет продолжаться две недели. Колокольный звон продолжался полчаса. Сегодня и завтра в городе выходные дни, чтобы горожане затарились на полгода, до осенней ярмарки. Остальные постояльцы уже позавтракали и ушли продавать или покупать. Трактирщик с женой тоже ждут, когда я доем, чтобы отправиться на центральную городскую площадь за покупками.
        - На ярмарке будут соревноваться лучники. Победитель получит бочонок пива, - рассказал мне Петер Наактгеборен, убирая грязную посуду. Поскольку я возвращаюсь с охоты с добычей, трактирщик сделал вывод, что стрелять из лука умею. Однако лучше голландцем никто ничего не умеет делать, поэтому предупреждает: - Выиграть приз будет трудно. Соберутся лучшие стрелки со всех Нидерландов.
        - Что ж, поучусь у них, - смирено произношу я, допивая вино из оловянной кружки емкостью граммов триста.
        Я купил две такие. На море глиняная посуда долго не живет. Петер Наактгеборен забирает пустую кружку, моет ее и ставит на полку у камина рядом со второй. Обращается с ними бережно, как с собственными.
        Я беру в комнате лук, колчан со стрелами, защитную кожаную муфту на левую руку и нефритовое кольцо-зекерон, выхожу на улицу. Там пусто. Все ушли на ярмарку. Я тоже иду к центру города. Чем-то же надо заниматься целый день. Корабелы и литейщики сегодня отдыхают, в моих советах не нуждаются. Подозреваю, что я чертовски им надоел за предыдущие дни.
        Вся центральная площадь города заставлена палатками, столами с навесами, а некоторые разложили товар прямо на земле. Толчеей, многоголосицей и разнообразием товаров ярмарка напомнила мне одесский Привоз. Я не знал, что будет ярмарка, поэтому уже купил всё, что мне надо. Просто прогулялся, посмотрел, что и почем продают. Задержался только возле булочников. Они продавали плоские слоеные пироги овальной формы, покрытые глазированным розовым сахаром, на которых белым кремом было написано «С любовью», или «От всего сердца», или «С надеждой». Антье посоветовала мне купить такой пирог и подарить девушке, которая мне нравится. Она даже указала, какой именно - живущей по соседству дочери бондаря, страшненькой, явно засидевшейся в девках. По мнению трактирщицы, лучшего не достоин даже состоятельный вдовец-иностранец. Я рассказал ей, что жену и двоих детей чума прибрала в прошлом году. Западные европейцы всегда были отъявленными националистами, но со временем научились прятаться за красивые слова. На второе воскресенье с начала ярмарки надо было прийти к девушке и узнать, оставила ли она хоть кусочек пирога?
Если да, то доедать сухарь придется много лет вместе с ней. Я купил пирог с надписью «С праздником». Для себя. Люблю свежую сдобу.
        Соревнование лучников проходило на пустыре в пригороде. Я вовремя успел. Еще минут пять - и пролетел бы. Собралось человек сто лучников и раз в десять больше зевак. Луки были разные: короткие, средние, длинные английские. Никто их не осматривал и никаких требований не предъявлял. Лучники были разных национальностей. Много французов, хотя, как мне рассказали, Карл Девятый, король Франции, заменил в своей армии лучников на аркебузиров. За участие в соревновании надо было заплатить стювер. Я прикинул, что городские власти не только окупят приз, но и наварят неплохо. Как это по-голландски! Заодно народ повеселят. Мишенями служили дюжина деревянных попугаев высотой сантиметров тридцать пять и шириной туловища около десяти, раскрашенных по-разному. С этой птицей у меня связаны противоречивые чувства. В моей голове сразу прозвучал картавый голос: «Сукин сын! Украл деньги!».
        В первом раунде стрелять надо было тремя стрелами с пятидесяти шагов. Попасть всеми. Это оказалось не трудно почти для всех участников. Стрелки выходили на линию и посылали стрелы без команды. Тетиву большинство натягивало щипковым способом, двумя пальцами. Я таких стразу вычеркивал из списка конкурентов. Такой способ хорошо только на малой дистанции. Выпустив по три стрелы, выдергивали их из мишеней или искали в траве, благо она пока не высокая. Я вышел на линию в предпоследней дюжине. Попугай мне достался с желтой головой, красным туловищем и черным хвостом. Я выбрал легкие стрелы с коротким оперением и всадил по одной в каждый цвет. Они выстроились почти по прямой вертикальной линии. Из моей дюжины только один стрелок выбыл. Он попал в мишень, но стрела упала.
        Для второго раунда попугаев перенесли на двадцать пять шагов дальше. Вот тут и выбыли многие из тех, кто стрелял щипковым способом. Выстрелу не хватало мощности, а большинству стрелков - умения сделать верную поправку по высоте. Трудно попасть, если целишься не в попугая, а выше него.
        В итоге до третьего раунда - дистанция сто шагов - добрались, включая меня, одиннадцать лучников. У двоих были длинные английские луки, у остальных - средние. Все натягивали тетиву средиземноморским способом, тремя пальцами. Я поменял стрелы на тяжелые, с длинным оперением. Такие быстрее теряли высоту, но меньше отклонялись в сторону. Обладатели длинных луков сделали то же самое, а остальные продолжили стрелять легкими стрелами. Я без проблем всадил в черно-зелено-белого попугая три стрелы. На этот раз не выпендривался, бил в широкое туловище.
        В третьем раунде надо было сделать три подхода по три стрелы в каждом. Сработала магия цифр - к третьему подходу нас осталось трое. Оба мои противника были англичанами, обладателями длинных луков. Мы построились на линии. Если раньше зрители громко подбадривали криками стрелков или давали дурацкие советы, то теперь все молчали. Я стоял крайним слева. Передо мной был зелено-красно-синий попугай с порядком раздолбанным туловищем. Сосед справа - невысокий широкоплечий рыжеватый парень лет двадцати, обладатель длинных и мускулистых рук, - встав на позицию, выбил пятками углубления в земле, повертел ступнями. Две стрелы он броском воткнул в землю перед собой, а третью осмотрел внимательно, будто не стрелял ею в предыдущем раунде. Я, приученный стрелять с коня, упору ног уделял меньше внимания. Вторую и третью стрелу поместил на колчане, который лежал справа от меня на траве. Оба англичанина смотрели на меня, предлагая начать первым. Особое внимание уделяли моей манере натягивать тетиву. Наверное, видели такой способ впервые. Я натянул тетиву, на автомате считывая с древка информацию о стреле. И так
знал ее «повадки», но это уже действует на уровне инстинкта. Хлопок тетивы по муфте-наручу - и стрела с тихим звуком, средним между свистом и шуршанием, полетела в цель. Тихий удар - и она замерла, воткнувшись в красную грудь попугая. Несколько зрителей одобрительно крикнули. Наверное, меня поддерживали французы, которые до сих пор не забыли добрые дела английских лучников. После того, как выстрелили и попали англичане, закричали все остальные. Голландцы считали англичан своими союзниками. Многие голландские кальвинисты и анабаптисты, сбежав от инквизиции, осели на северном берегу Ла-Манша. По слухам, Елизавета Первая, королева Англии, тайно помогала всем, кто выступал против испанцев.
        Вторую и третью стрелу я послал одну за другой, не дожидаясь англичан. Обе попали в туловище. Все три торчали рядышком. Видимо, это подстегнуло англичан. Они решили показать, что умеют стрелять так же быстро. В итоге крайний лучник последнюю стрелу послал за молоком.
        Вместе с нами к мишеням пошли и обслуживающие соревнование юноши. Пока мы выдергивали стрелы, они занялись шестами с мишенями. Нам с англичанином разрешили выбрать себе мишени. Я остановился на желто-красно-черном, в которого стрелял в первом раунде. Отойдя еще на двадцать пять шагов, юноши вкопали шесты, притоптав вокруг них землю.
        Мы англичанином вернулись на позицию, приготовили по три стрелы. Он посмотрел на меня, предлагая стрелять первому.
        - Теперь ты начинай, - сказал я на английском языке, который сильно изменился, стал легче, что ли, приблизился к тому, на котором я говорил в двадцать первом веке.
        Он кивнул и не спеша натянул лук, прицелился, выстрелил. Стрела попала в нижнюю часть туловища, почти у хвоста. Я учел это и взял выше. Пока она летела, понял, что ошибся. У меня выстрел мощнее, поэтому стрела угодила в шею, отколола щепку и полетела дальше. Зрители дружно засвистели, заулюлюкали, пожелали научиться стрелять. Решив, что проиграл, я быстро выстрелил еще две стрелы. Обе попали в туловище. Англичанин выстрелили вторую вместе с моей третьей, а последней долго выцеливал. Не знаю, куда он хотел попасть, но угодила она в нижнюю часть туловища, воткнулась слабо и через мгновение начала клониться, а потом упала. Видимо, волнуется, поэтому целится долго, а не знает, что, когда долго держишь тетиву натянутой, рука немного, на самую малость, смещается вперед. Этой малости и не хватило стреле. Зрители дружно выдохнули, а потом высказались витиевато.
        Во втором подходе я выстрелил быстро. Все три стрелы попали в красное туловище, причем две воткнулись так близко, что одна чуть не помешала другой. Англичанин стрелял медленно. Мне показалось, что, в отличие от меня, ему жизненно важно выиграть это соревнование. Наверное, поэтому третью стрелу передержал. Она попала в тонкий край хвоста, отколола его и полетела дальше. Порадовались лишь несколько зрителей. Видимо, они сделали ставку на меня и выиграли по несколько монет.
        Распорядитель соревнования - тучный мужчина лет пятидесяти, который при ходьбе громко сипел, - подошел ко мне, спросил имя, после махнул двум трубачам и барабанщику.
        Музыканты исполнили что-то воинственное, после чего распорядитель сиплым голосом объявил:
        - Соревнование лучников выиграл Александр Чернини с Родоса! Бочка пива присуждается ему!
        На этот раз почти все зрители поздравили криками победителя.
        - Угощаю этим пивом всех лучников, участвовавших в соревновании! - крикнул я.
        Не знаю, откуда взялись в таком количестве кружки. Может быть, из соседних домов. Пили из них по очереди. Только на мою, оловянную, емкостью грамм на двести пятьдесят, которую мне вручил распорядитель, никто не зарился. Юноши, которые переставляли мишени, теперь наливали пиво всем желающим, не спрашивая, стрелки они или зрители. Я не возражал. Пусть пьют все, кто хочет. Авось запомнят мою доброту и отблагодарят чем-нибудь.
        Ко мне подошел английский лучник, участник финала, и попросил извиняющимся тоном, готовый к категоричному отказу, показать лук. Я дал ему. Все секреты в луке спрятаны под толстым слоем лака и обмоткой.
        Англичанин это понял, поэтому осмотрел со всех сторон и спросил:
        - Турецкий?
        - Татарский, - ответил я.
        - Можно натянуть? - попросил он.
        - Кончено, - разрешил я.
        Английский лучник встал в позицию, натянул тетиву средиземноморским способом, медленно ослабил, повторил процедуру.
        - Очень тугой, - сделал он вывод и предложил: - Можешь посмотреть мой.
        - Я стрелял из такого, - отказался я. - Из испанского тиса?
        - Из английского, - ответил он.
        - Из испанского лучше, - сказал я.
        - Знаю, - согласился англичанин. - Денег не хватило.
        - Тебе надо было обязательно выиграть? - поинтересовался я.
        После паузы он ответил:
        - На службу бы взяли.
        - Всё, что ни есть, всё к лучшему, - поделился я жизненным наблюдением. - Может быть, на этой службе тебя бы убили.
        - Может быть, - согласился английский лучник, - но перед этим я бы хорошо пожил.
        Я понял, что он сидит на мели. В кармане у меня лежала пара даальдеров, не потраченные на рынке. Забирая лук, я вложил в руку англичанину тяжелые серебряные монеты.
        - Отдашь, когда будут, - произнес я, упреждая отказ.
        - Спасибо… - он запнулся, - … милорд!
        Если учесть, что нынешние лорды считают западдо стрелять из лука, это был двусмысленный комплимент. Надеюсь, я понял правильно.
        Когда я добрался до трактира «Глиняная кружка», там уже знали, что их постоялец выиграл соревнования лучников. Петер Наактгеборен поздравил меня и собрался угостить пивом. Я предложил обмыть победу вином. Трактирщик не отказался. В последнее время он все чаще порывается угостить меня пивом.
        Антье Наактгеборен, увидев у меня пирог с надписью на глазури «С праздником», полюбопытствовала:
        - Это для Марии?
        Так звали дочку бондаря.
        - Нет, сам съем, - разочаровал я жену трактирщика. - Надо сперва деньги заработать, а потом жену заводить.
        - Тоже верно! - поддержал меня Петер Наактгеборен. - Нечего нищету плодить!
        Выпив вина, он становился героем, даже жену не боялся.
        8
        Наверное, раньше это был склад. Просторное помещение метра четыре шириной и метров шесть длиной. Пол из тщательно подогнанных кирпичей. Узкие окна только с одной стороны, ведущей во двор. Сейчас рамы были вынуты, в помещение было много света. В нем мелкими искорками загорались пылинки, которые парили в воздухе. Иногда лучи света попадали на отшлифованные клинки и как бы заряжали их. В дальнем конце у стены стояли два стола. На одном лежали черный дублет и широкополая шляпа с белым страусовым пером. На второй - песочные часы, рапира в ножнах, два кинжала, два щита-баклера, напоминавших крышки от небольших кастрюль, и два черных плаща. Слева от двери у стены стояла деревянная лавка, на которой лежал зеленый дублет. Хозяин этого дублета - юноша лет пятнадцати, коротко стриженный блондин с холеным лицом, одетый в чистую белую полотняную рубаху, темно-зеленые штаны, напоминающие пару груш, и коричневые чулки и обутый в коричневые кожаные башмаки с костяными застежками, - стоял посередине помещения, держа в руке учебную рапиру длиной около метра, с тупыми лезвиями и бульбочкой на конце. Учил его
итальянец лет тридцати двух, худощавый, гибкий, с длинными стройными ногами, которого, как мне сказали, зовут миссер Сорлеоне ди Негро. Одет в белую рубаху из тонкого полотна и с кружевным воротником и обтягивающие черные штаны, перехваченные ниже коленей бордовыми лентами. Чулки белые. Туфли кожаные черные, с большими застежками из желтого металла, похожего на золото, но, судя по размеру, бронзовые. Длинные темно-каштановые волосы учителя были зачесаны назад и перехвачены бордовой ленточкой, образуя конский хвост. Смугловатые щеки гладко выбриты. Над верхней губой остались тонкие усики, а на подбородке - аккуратная эспаньолка. Длинными и тонкими, как у пианиста, пальцами он сжимал рукоять второй учебной рапиры. Действовал ею грациозно, словно красота движений была ему важнее результата.
        - Не так! - раздраженно произнес Сорлеоне ди Негро на плохом голландском языке. - Смотри внимательно, как делается купе-отсечь. - Он переносит скольжение своего клинка на другую сторону клинка противника через острие. - Понял?
        Ученик кивает головой - и опять ошибается.
        Итальянец делает глубокий вдох, чтобы успокоиться и не наорать. Он смотрит в пол, в котором, как мне кажется, сейчас появятся две оплавленные лунки. Юный голландец тоже смотрит в пол, а щеки его наливаются краснотой.
        Я догадываюсь, что у юноши та же проблема, что и у меня. Иногда мне надо не объяснить или показать, а проделать моей рукой, чтобы она запомнила.
        Я подхожу к ученику и говорю учителю на итальянском языке:
        - Разрешите помочь ему?
        Не дожидаясь ответа, становлюсь сзади юноши, сжимаю его руку, теплую и влажную от пота, которая напряженно держит рукоять рапиры, говорю Сорлеоне ди Негро:
        - Нападай.
        Итальянец действует медленно, чтобы мы успели. Я также медленно выполняю купе-отсечь. Он делает быстрее - и я ускоряюсь.
        После третьего раза, отпускаю руку юноши и говорю ему на голландском языке:
        - Теперь сам.
        Ученик делает все правильно.
        - Я думал, никогда не научу! - облегченно улыбнувшись, произносит Сорлеоне ди Негро на голландском языке, а потом спрашивает на итальянском: - Ты его родственник?
        - Нет, - отвечаю я. - Мне сказали, что здесь дает уроки фехтования превосходный мастер. Я пришел, чтобы поучиться у него.
        Итальянца падки на лесть. На любую, даже самую грубую.
        - Мне кажется, ты и так неплохо фехтуешь, - улыбнувшись самодовольно, произносит он ответный комплимент.
        - В последние годы я все больше пользовался саблей или обычным мечом, - говорю я. Рапиру сейчас называют парадным или малым мечом. - Да и всегда найдется, чему поучиться у такого мастера!
        - Мои уроки стоят дорого - десять стюверов за час, - предупреждает Сорлеоне ди Негро.
        - Я как-нибудь наскребу на десяток уроков, - говорю шутливо.
        - Когда хочешь начать? - спрашивает учитель.
        - Могу прямо сейчас, - отвечаю я.
        Итальянец смотрит на песочные часы. Песка в верхней емкости осталось минут на пять.
        - Подождешь немного, пока закончу этот урок? - спрашивает Сорлеоне ди Негро.
        - Конечно, - отвечаю я и иду к скамье.
        До конца урока они отрабатывают купе-отсечь. Юноша приободрился. Даже пытается пырнуть учителя. Тот делает рипост - ответный укол после ухода движением с линии удара противника. Бульбочка наверняка оставит синяк на теле молодого голландца. Что ж, быстрее научится. Боль - самый лучший учитель.
        - На сегодня всё, Ян ван Баерле, - произносит итальянец, когда последняя песчинка пересыпается из верхней колбы часов в нижнюю.
        - Можно мне остаться посмотреть? - просит юноша.
        Сорлеоне ди Негро смотрит на меня.
        - Мне нечего скрывать! - улыбнувшись, говорю я.
        Учитель и ученик идут к столу, кладут на него оружие. Итальянец берет другую пару рапир. Эти чуть длиннее и тяжелее, а бульбочки на них меньше. Ни защитных масок, ни курток у него нет. Наверное, чтобы быстрее научить.
        Я оставляю дублет на скамейке, выходу на середину помещения. Рапира после меча или сабли кажется слишком легкой и несерьезной, что ли. Понимаю тех, кто считает ее оружием для детей. Я купил две книги по фехтованию: итальянца Мароццо, изданной, кстати, в Венеции, и испанца Каррансы. У первого узнал названия ударов, стоек, частей рапиры и кое-что из теории. У второго теории было слишком много. Такое впечатление, что автор попробовал геометрией разъять фехтование. Даже меня, изучавшего высшую математику, книга вогнала в тоску. Поэтому я решил попрактиковаться с итальянцем, хотя вРоттердаме мастера фехтования из Испании считались лучшими. Я уже потренировался в саду трактира с изготовленной по моему заказу рапирой. Пока что рапирой наносят в основном рубящие и режущие удары, поэтому многое из того, что я умел делать обычным мечом, годилось и для рапиры. До сих пор считается, что безопасный способ вести бой - это предвосхитить действия противника в ходе атаки; что лучшая защита - это нападение; что любую атаку, если ее нельзя отразить щитом, плащом или кинжалом, нужно встречать контратакой или
уклоняться от нее, перемещая тело; что, даже не делая шаг в сторону, удар, аналогичный удару противника, умело нанесенный над слабой часть его клинка, пригодится, как в качестве защиты, так и атаки. Нападали, делая шаг вперед или в сторону, а контратаковали - назад или в противоположную сторону. Осталось усвоить это на практике.
        - Я хотел бы проверить, что ты умеешь, - предложил Сорлеоне ди Негро.
        - Не возражаю, - согласился я.
        Пока что нет церемониала, салютов и прочей лабуды. Мы становимся друг против друга. Рапиры в правой руке. Помню, как в кино показывали продолжительные схватки на рапирах. На то оно и кино, чтобы быль сделать сказкой. Настоящие поединки заканчиваются быстро. Если нет щита, то обычно первая ошибка становится и последней. Итальянец поймал меня на том, что я отвык отдавать предпочтение колющим ударам. Я думал, он рубанет, а вместо этого получил укол в грудь, довольно болезненный. Во втором раунде я поймал его. Когда Сорлеоне ди Негро переходил с ударом направо, я сделал батман - отбив клинок клинком, что пока практикуется редко, а потом произвел стоккато (укол) под рукой. Надеюсь, такой же болезненный, как и пропущенный мною. Итальянец сердито гмыкнул. Привык, наверное, оставаться безнаказанным. В третьем раунде он перекинул рапиру из правой руки в левую и рубанул меня по правому боку. Я такого не умел. Обычный меч или сабля тяжелы для быстрого перебрасывания из руки в руку. Противник может оказаться шустрее. Теперь буду знать, что такое возможно, и научусь делать.
        - Теперь поработаем с баклером, - предложил Сорлеоне ди Негро. - Умеешь им пользоваться?
        - Нет, - признался я.
        - Очень удобная и полезная вещица, - поставил меня в известность мастер фехтования.
        Назвать баклер щитом у меня язык не поворачивался. Эта, по моему мнению, крышка от кастрюльки годился только против рапиры. Удар нормального меча или сабля баклер не выдержал бы.
        - Держи его, как можно дальше от себя, всегда перемещай руку и баклер так, будто они одно целое, и обязательно поворачивай поверхностью к противнику, чтобы щит закрывал всю руку, - проинструктировал меня Сорлеоне ди Негро.
        Несмотря на отсутствие опыта с таким маленьким щитом, у меня получалось лучше, чем у итальянца. Видимо, сказывалось то, что опыта сражений со щитом, пусть и другого размера, у меня больше. Как и с кинжалом в левой руке. Я даже показал ему, как сражаться с кинжалом в правой руке, а рапирой в левой. Итальянец так не умел, поэтому свел проверку в этих двух поединках к минимуму. А вот использовать сара (плащом) не умел я.
        - Берешь его за капюшон и вот так, - сделал он резкие круговые движения, - обматываешь дважды вокруг левого предплечья. Часть, не меньше половины короткого плаща, должна висеть свободно.
        Наматывание плаща напомнило, как в бытность курсантом использовал ремень от формы. Ударом двух рук по ремню расстегивал его, левой хватал возле большой и тяжелой бляхи, иногда дополнительно залитой свинцом, а правой резко бил по свисающему ремню. Нижний его конец обматывался вокруг запястья и захлестывался, поэтому вырвать ремень было практически невозможно. При хорошем размахе бляха набирала такую скорость, что мало не казалось. Помню, в Алупке, когда я был там на практике, нарвались на меня двое верзил. Первый получил бляхой в лоб и опустился на пятую точку. Второй успел закрыться рукой. Бляха попала рубцом и рассекла кожу, потекла кровь. Оба нападавших сразу ретировались.
        - Сара ты можешь остановить удар, защититься от укола, запутать острие. Главное - никогда не ставь вперед ногу с той же стороны, что и плащ. Он перестает быть защитой, если за ним твое тело, - проинструктировал Сорлеоне ди Негро.
        С сара он работал намного лучше меня.
        Убедившись в этом, итальянец сделал вывод:
        - Тебе есть, чему учиться. Так что приходи завтра в это же время.
        О том, что и ему есть, чему учиться, он скромно помолчал.
        Зато наблюдавший за нами Ян ван Баерле сделал правильный вывод.
        Выйдя из тренировочного зала вместе со мной, он спросил:
        - Сеньор не согласится позаниматься со мной? Я буду платить вам столько же, сколько и Сорлеоне ди Негро.
        - Он лучше меня владеет рапирой, - признался я.
        - Если я достигну вашего уровня, мне и этого хватит! - восхищенно произнес юноша. - И потом, я не понимаю его объяснений, а вы показали - и всё сразу стало ясно.
        Я решил, что деньги не помешают. Компенсирую расходы на итальянского мастера фехтования. Мы договорились, что встретимся на следующий день дома у юноши.
        9
        Ян ван Баерле жил с матерью Маргаритой, старшей сестрой Моник и служанкой Энн вдали от реки, рядом с городскими воротами, которые называли Гаудскими, поскольку от них начиналась дорога к городу Гауда. Типичный голландский двухэтажный дом с высокой крышей и узким фасадом, разве что сложен из камня и на первом этаже гостиная и кухня, а не мастерская или торговая лавка. Пол выложен каменными плитами, черными и белыми, в шахматном порядке, и не усыпан свежей травой. То ли трава вышла из моды, то ли не ждали гостей. Стены гостиной обиты синей материей с красными цветочками, местами изрядно подпорченной молью. На стене над камином, из которого исходил запах перегоревшего торфа и окалины, висел герб семьи - желтое поле с черной горизонтальной полосой в нижней половине. На полках буфета много стеклянной и бронзовой посуды. Стол застелен длинной темно-синей скатертью. Стулья с высокими спинками и кожаными сиденьями. Возле узкого окна из одинаковых кусочков желтоватого стекла стоял второй стол, поменьше, и рядом с ним табурет с сиденьем, обтянутым темно-синим бархатом. На этом столе лежал прямоугольный ящик
с приделанными сбоку клавишами. Это верджинел - клавишно-струнный щипковый инструмент, прадед фортепиано. Внутри ящика одинарные струны, расположенные по диагонали, слева направо. Звучит глуше, мягче, чем фортепиано. Я подумал, что если бы грохнул в прошлую эпоху или раньше создателя этого инструмента, то мне в двадцатом веке не пришлось бы четыре года мучиться в музыкальной школе. Впрочем, амбиции матерей такие мелкие препятствия не останавливают. Наверняка учился бы играть на баяне или скрипке - не знаю, что хуже.
        В доме семейства Баерле чистенько, ухожено, но все равно чувствовался упадок. Юноша рассказал мне, что он - сын дворянина, служившего Вильгельму, князю Оранскому, и недавно погибшего в сражении с испанцами. Как я догадался, юноша учился фехтованию, чтобы отомстить испанцам. Поэтому и выбрал учителя-итальянца. При этом его семья оставалась католиками. Жили они на доход от сдаваемых в аренду земель на территории Утрехтского епископства - приданого Маргариты ван Баерле. Судя по всему, доход этот весьма скромен, и уроки фехтования семье явно не по карману.
        Когда мы пришли, мать и дочь занимались рукоделием - плели черные кружева. У обеих кружевные воротники черных лифов были белые. Видимо, по случаю траура надо носить все черное, а денег на покупку черных кружев не хватает, вот и плетут сами. Рите было тридцать четыре года. Блондинка с голубыми глазами и вздернутым носиком. Не расплывшаяся. Не красавица, но симпатичная и очень женственная. От нее прямо исходили флюиды желания. Есть такие женщины, истекающие невидимым соком, на аромат которого сбегаются кобели со всей округи в надежде полизать. Теперь она вдова. Значит, подождут, пока кончится траур, и побегут за ней стаей. Мой дерзкий взгляд рассердил ее. Хороший признак. Если бы ответила милым и приветливым взглядом, я бы поставил крест на своих желаниях. Семнадцатилетняя дочь походила на маму, даже была красивее, но не такой притягательной. К тому же, ей очень хотелось нравиться, а я отношусь к той категории мужчин, которых раздражает женская агрессия в любом проявлении.
        Мы прошли с Яном ван Баерле в сад, который разделяла на две половины дорожка, вымощенная серыми каменными плитами. По обе стороны дорожки росли цветы и по одной яблоне. Мой ученик приготовил две деревянные рапиры с тупым острием. Я не собирался издеваться над учеником. Проверив, что он умеет, начал показывать, как и что делается. Брал его руку с рапирой и производил нужное действие, повторяя по несколько раз, пока в его подсознании не закладывался алгоритм движения. Бой на рапирах быстрый, скоротечный. Думать некогда. Движения должны быть доведены до автоматизма.
        Через мои руки прошло уже столько учеников, что я знал, кому и как преподавать. Ян ван Баерле оказался не самым плохим. Он догонял не сразу, но запоминал намертво. Позанимался с ним часа полтора. На каменной скамейке возле двери стояли песочные часы, рассчитанные на один час. Я видел их, а мой ученик - нет. Поэтому погонял его подольше. Видел и два женских лица у окна, которые с интересом наблюдали за нами, позабыв о кружевах. Я не спешил уходить из этого дома. Может быть, потому, что понравилась хозяйка, а может быть, что скорее, появилось щемящее чувство, что вернулся домой. Правда, не мог понять, в какой именно дом - ольборгский или ларошельский. Предыдущие уже забылись. Память не должна быть слишком хорошей и потому жестокой.
        Когда мы вернулись в гостиную, на столе стоял кувшин с пивом, четыре оловянные кружки емкостью в четверть литра и тарелка с бутербродами с сыром, копченым окороком и рыбой. Мать незаметно передала сыну деньги. Он отдал их мне с такой важностью, будто заработал монеты непосильным трудом.
        - Пора поверить в себя и перестать придавать значение таким мелочам, - тихо сказал я юноше. - В следующий раз пусть сама отдает. Тогда я сочту тебя уверенным в себе человеком.
        На самом деле его уверенность меня волновала в последнюю очередь. Мне хотелось дотронуться до Маргариты, проверить, будет ли «контакт»? Если она та, что мне нужна, случится короткое замыкание, обещающее продолжительные и приятные отношения.
        - Присаживайтесь, выпьете с нами пива, - предложила Маргарита ван Баерле.
        - С удовольствием! - согласился я
        Пиво было хорошее. В деревнях варить пиво запрещено, значит, купили здесь. Надо будет узнать, у кого? В Роттердаме, что ни пивовар, то собственный сорт пива, а то и несколько.
        Первым делом я предложил перейти на «ты» и рассказал им свою легенду о Родосе, рыцарях-госпитальерах, турках, Мальте, якобы погибшей от чумы семье и утонувшем судне. Поскольку никто из них не бывал за пределами Голландии, слушали меня с открытыми ртами. Я даже подумал, не написать ли мне несколько рыцарских романов? Они здесь в большой цене. Жаль, не люблю писанину. Заполнение судового журнала в советское время было для меня пыткой. На подфлажных судах писать в журнале надо было намного меньше. На них оставалась другая пытка - заполнение кучи ежемесячных и ежеквартальных отчетов. Впрочем, в то время уже были компьютеры, которые менее способствовали развитию графомании. Или более? Кто знает…
        - Ты - католик? - спросила хозяйка дома.
        - Да, - сказал я, потому что такой ответ от меня надеялись услышать, но не удержался и полюбопытствовал: - А богу это не безразлично?!
        Мои слова смутили мать и дочь и заинтересовали сына. Видимо, его напрягало верить так же, как испанцы, и не хотелось не так, как родственники.
        Я опустил крамольное вступление «если бог есть», произнес:
        - В отличие от людей, он милосерден. Ему без разницы, где и как ты молишься, лишь бы молитва шла от сердца.
        - Почему же он позволяет испанцам сжигать еретиков? - спросил Ян ван Баерле, испугав свою мать.
        Если я донесу, этого вопроса хватит, чтобы ее сына в лучшем случае привязали на площади к столбу и сожгли на его голове пучок соломы. Говорят, у многих после этой процедуры волосы начинают расти внутрь черепной коробки, вытесняя оттуда мозги, и человек превращается в дебила. Образное это выражение или верят, что так и есть, но с ума сходят многие, перенесшие подобное наказание.
        - А тебе не приходило в голову, что ими движет не бог?! - ответил я вопросом на вопрос и обеспечил себе место у столба рядом с юношей, которого мой вопрос заставил задуматься.
        - Ты долго еще пробудешь в Роттердаме? - спросила его мать, уводя разговор с опасной темы.
        - Недели через полторы-две закончат постройку моего нового судна, после чего отправлюсь в море, - ответил я. - Через какое-то время вернусь. Собираюсь сделать Роттердам своей базой.
        - На Мальту не хочешь возвращаться? - поинтересовалась Маргарита ван Баерле.
        - Мне не к кому туда возвращаться, - сообщил я, посмотрел ей в глаза и произнес с улыбкой: - Надеюсь, здесь появится к кому.
        - В нашем городе много молодых и красивых девушек, - произнесла она, потупив глаза.
        Что значило: «Мне нужен мужчина постарше, но если ты будешь настаивать…»
        Знала бы, во сколько раз я старше ее! Мое тело сейчас соответствует тому возрасту, в котором я себя считаю в любом возрасте, но прожитые годы, накопленный опыт и стариковская шкала ценностей дают о себе знать. Если бы не болячки, жизнь стариков была бы слишком скучной. У меня болячек пока нет, но скуки и эмоциональной лени уже с избытком. В таком состоянии юные жены начинают раздражать. Впрочем, может быть, я заблуждаюсь, потому что пока не встретил в этой эпохе юную зазнобу.
        Мы еще поболтали о том о сем, после чего я засобирался домой, пообещав на прощанье:
        - У меня есть хорошее вино. Завтра угощу вас.
        - Я забыл предупредить, что завтра урока не будет, - сообщил Ян ван Баерле. - Я поведу Моник в собор. Она там играет на клавесине. Приходи послезавтра.
        - Значит, завтра по пути на верфи оставлю вино у вас, а послезавтра выпьем, - как можно безразличнее произнес я, глядя в глаза Маргарите.
        Ее смутил мой напор. Наверное, ждала, что я, подобно другим роттердамским мужчинам, похожу кругами, поуговариваю. Время помогло бы ей разочароваться во мне и остаться верной вдовой назло самой себе. На ее беду я знал о женщинах слишком много, чтобы тратить время на преодоление сложностей, которые они придумывают и которым потом и сами не рады.
        На следующий день я стоял рядом с лавкой кондитера, в сотне метров от дома Маргариты ван Баерле, и ел десерт из вафель, молока, меда, взбитых белков, корицы. Вкус был специфический. Доедал третий. Не скажу, что мне очень понравилось, но надо ведь было как-то объяснить мое пребывание в этом месте. Ян с Моник вышли из дома, когда я решал, не перейти ли мне к лавке булочника? От сладкой пищи меня уже начало воротить. Теперь начинаю понимать, как хорошо было раньше, когда сахар был в дефиците. Я подождал, когда брат с сестрой скроются за поворотом, и не спеша пошел к их дому.
        На двери у них был маленький бронзовый молоточек на цепочке, тщательно надраенный. Каждое звено цепочки тоже блестело. Про бронзовый кружок, прибитый к двери, по которому надо было стучать, и вовсе молчу. В него можно было смотреться, как в зеркало.
        Открыла служанка Энн. Это была женщина лет сорока пяти, невысокая и пухлая, с очень широким задом, напоминающая снеговик. При таком комплекции она умудрялась передвигаться почти бесшумно и оставаться незаметной. Одета была в черное, хотя родственницей своим хозяевам не приходилась.
        - Молодой господин ушел, - поздоровавшись, сообщила она, явно не собираясь впускать меня в дом.
        - Он мне не нужен, - сказал я. - Я вино принес Маргарите.
        - Кто там, Энн? - послышался с лестницы, ведущей на второй этаж, голос хозяйки дома.
        - Да этот, иностранец, - пробурчала служанка и отступила в сторону, давая мне зайти.
        Вроде бы ничего не изменилось ни в наряде Маргариты ван Баерле, ни в прическе, ни в макияже - или я не замечал?! - но я сразу понял, что прихорошилась к моему приходу. Она не хотела, чтобы я пришел, и надеялась, что приду. Это ж столько эмоций! Воспоминаний о них на несколько лет хватит.
        - Вино принес, как обещал, - сказал я, отдавая бурдюк с пятью литрами вина служанке.
        Энн взяла его и понесла на кухню.
        - А Ян с Моник ушли, - произнесла Маргарита ван Баерле, стараясь не встретиться со мной взглядом и таким тоном, будто не знала, что я знаю это.
        Я подошел к ней и поцеловал в щеку, как обычно делают голландцы. В прошлый визит обошлось без поцелуев, но теперь я уже знакомый. Щека у нее была теплая и нежная, с сухой шелковистой кожей. Разряд был несильный. Может, потому, что мой мозг уже взорвался от аромата женщины. Я обнял Маргариту за талию, прижал к себе и поцеловал в губы, влажные и сперва твердые. Она уперлась руками в мои плечи, вроде бы отталкивая, но голову не отклоняла. Ее тело затряслось, словно в ознобе. Я покрыл поцелуями ее лицо, перебрался на шею.
        - Не здесь! Не здесь! - еле слышно прошептала она.
        Мне уже было без разницы, где и как, я пытался просунуть руку под лиф.
        - Пойдем наверх! - обдав горячим дыханием мое ухо, тихо взмолилась она.
        Я опять поцеловал ее в губы, а потом взял за руку и повел к крутой и узкой лестнице на второй этаж. Нести по такой лестнице женщину на руках не получится. Я вел ее за собой, шагая через ступеньку. Как ни странно, Маргарита не отставала. Другой рукой она придерживала подол платья, чтобы наклоненный обруч позволил пройти по узкому пространству между стеной и деревянными перилами, покрытыми черным лаком.
        Наверху было одна комната, разделенная деревянной перегородкой на две равные части. В левой стояла широкая кровать под темно-зеленым балдахином с золотыми кистями и два больших сундука, а в правой - две кровати поменьше с такими же балдахинами и один сундук. Маргарита ван Баерле повернула налево. С одной стороны балдахин был раздвинут, открывая две большие подушки и одну маленькую, сложенные горкой на стеганом темно-красном одеяле. Я повернул Маргариту лицом к себе и попробовал разобраться с завязками корсажа. Получалось у меня плохо.
        - Я сама, - произнесла она и быстро избавилась от корсажа, а потом развязала что-то на поясе - и юбка осела на пол, тихо звякнув обручем.
        Маргарита стояла передо мной в одной белой рубахе, под которой быстро поднимались и опускались груди, напряженные соски которых бугрились под тонкой материей. Я подхватил ее на руки и положил на кровать, развалил горку подушек. На прелюдию не осталось терпения. Я стремительно вошел в нее, упругую, давно не знавшую мужчины. Маргарита напряглась и тихонько пискнула, а потом расслабилась и задышала все быстрее. Ее правая рука заскользила по моей спине, легонько царапая ее, а левую она закусила у большого пальца, чтобы не стонать громко. Во время оргазма заколотила меня правым кулачком по спине, а затем разжала пальцы и плавно провела ладонью от лопатки к ягодице и обратно.
        Когда я лег рядом с ней, Маргарита хихикнула немного истерично и тихо произнесла:
        - Как мне стыдно!
        - Разве любить - это стыдно?! - удивился я.
        - Кем ты теперь будешь меня считать?! - не унималась она.
        Так понимаю, стыдно ей, что так быстро уступила, что я могу принять за шлюху.
        - У тебя давно не было мужчины, - сказал в утешение ей.
        - С тех пор, как… - она не закончила, не решившись поминать покойного мужа всуе.
        - Пусть мертвые хоронят мертвых, - поделился я с ней житейской мудростью. - Живые должны жить и любить.
        Маргарита еще раз хихикнула, теперь уже радостно и поцеловала меня в плечо.
        - Иногда мне кажется, что ты старше меня, - произнесла она извиняющимся тоном, то ли прося прощения за то, что старше, то ли боясь, что ее слова обидят.
        - Мне тоже, - произнес я и засмеялся тихо.
        - Что в этом смешного?! - удивилась Рита.
        - Ничего, - ответил я. - Это я смеюсь от радости, что ты моя.
        От радости смеяться мне разрешили и даже поддержали.
        - Для голландки ты очень темперамента, - сделал я комплимент.
        Сравнивал, конечно, с будущими обитательницами этой местности.
        - У меня мама бургундка, - сообщила она не без хвастовства.
        Великого герцогства давно уже нет, а эхо его прошлого величия еще разносится по Западной Европе.
        - Я буду называть тебя Ритой, - предложил я. - Не возражаешь?
        - Называй, как хочешь, - проворковала она.
        Уходя от Риты ван Баерле, я попросил:
        - Яну будешь говорить, что отдала мне деньги за урок. Сделала это незаметно, чтобы не расстраивать его.
        - Хорошо, - пообещала она, не выпендриваясь, и спросила: - Ему еще долго надо учиться?
        - До среднего уровня - года два-три, - ответил я.
        - Ох! - расстроено воскликнула она, подсчитав, наверное, сколько денег придется заплатить за уроки. - Ты ему поможешь?
        - Могла бы не спрашивать, - молвил я.
        На улице я сдерживал себя, чтобы не побежать. Старый ум не давал молодому телу проявить себя.
        10
        Маартен Гигенгак был сыном сестры Антье Наактгеборен. Это был восемнадцатилетний юноша, высокий и худой, с коротко стриженными, светло-русыми волосами, тонкими бровями, жиденькой растительностью на впалых щеках и выпирающем подбородке. Бледно-голубые глаза сидели глубоко и настороженно смотрели на меня. Одет он был в суконную шапку-колпак без полей, старую полотняную рубаху с кожаными латками на локтях, кожаный жилет со шнуровкой и темно-коричневые штаны до коленей, без чулок. Обут в некрашеные сабо. Кисти казались слишком широкими для его рук. Ладони мозолистые, шершавые. Пожатие крепкое, но не пытался передавить. Руку для приветствия протянул не сразу, а только после того, как убедился, что я хочу поздороваться именно таким образом.
        Вчера в обед я сказал Петеру Наактгеборену, что мне нужен матрос, крепкий и не обязательно очень опытный, лишь бы умел работать с парусами и держать курс по компасу.
        - Есть у меня такой на примете, - сразу сообщил трактирщик. - Парень работящий, толковый. Отслужил три года юнгой на буйсе (так здесь называли рыболовецкие суда), теперь ищет место матроса на хорошем судне, где будут платить не меньше пяти стюверов в день.
        Безработных рыбаков и моряков сейчас было много, так что опытного можно было нанять и за четыре стювера в день. Для меня лишний стювер не играл роли. Мне нужен был надежный матрос, умеющий держать язык за зубами. О чем я и сказал Маартену Гигенгаку.
        - Я не любитель болтать, - проинформировал он.
        - Если это так, будешь еще и премии от удачных сделок получать, - пообещал я.
        Мой иол был уже спущен на воду. От него шел приятный запах сухого дерева и лака, который не перешибали даже ароматы стоячей воды в заливе, сдобренной отбросами и помоями, и защитной смазки, покрывавшей корпус ниже ватерлинии. Иол стоял у мола верфи, оснащенный парусами, якорем, карронадой, продуктами, водой и боеприпасами. Кстати, порох уже научились не только зернить, но и шлифовать. Засыпают зерненый в кожаный мешок, кладут туда же два-три медных или бронзовых шара, подвешивают и вертят. Шары, перекатываясь, уплотняют порох, делают его качественнее. Жаль, не знал этого раньше.
        Мы с Маартеном Гигенгаком провели ходовые испытания в затоне. Судно мне понравилось. Легкое, быстро набирающее скорость, маневренное. Наверное, это все-таки яхта, но поскольку я намеривался использовать иол для перевозки грузов, а не для прогулок, то считал его судном.
        Расплатившись с Трентье Шуурманом, я повел иол сперва в реку, а потом в один из каналов, на берегу которого стоял большой склад с выходившими на берег тремя двустворчатыми воротами. Принадлежал склад Рольфу Шнайдеру, уроженцу немецкого города Везеля, степенному, полноватому мужчине тридцати восьми лет, обладателю густой темно-русой округлой борода, из-за чего напоминал русских купцов. Говорил он медленно, тщательно подбирая слова, будто за двадцать лет, что живет в Роттердаме, так и не выучил толком голландский язык. К немцам здесь отношение хорошее. В будущем не сильно изменится, но при звуках немецкой речи голландцев будет перемыкать. Уподобившись детям, они будут орать немцам: «Где мой велосипед?!». Во время Второй мировой войны, оккупировав Голландию, немцы конфисковали у местного населения все велосипеды на нужды своей армии. Подозреваю, что им будут припоминать это даже тогда, когда все уже забудут, что такое велосипед. Самая длинная память - у жадности.
        - Это и есть твое судно? - удивленно спросил немецкий купец, когда я ошвартовал иол возле его склада.
        Мы познакомились с Рольфом Шнайдером на товарной бирже. Так называлась небольшая площадь на берегу реки, где обычно разгружались корабли с грузами из испанских колоний. Там, под открытым небом, собирались купцы и продавали оптом товары. Акций пока что нет. По крайней мере, я о них не слышал. Так что биржа чисто товарная. Я пришел туда, чтобы узнать, что можно купить по дешевке и с выгодой продать в Англии. От хозяина литейной мастерской я узнал, что англичане научились отливать чугунные пушки, которые менее надежны, чем бронзовые, зато стоят раза в три дешевле. Недостатком чугунных пушек был вес. Они были тяжелее бронзовой пушки такого же калибра на треть, а то и на половину. Чугун - металл хрупкий, поэтому стенки ствола делали толще. Испанцы покупали английские пушки в любом количестве и платили хорошие деньги, в два-три раза больше, чем стоили в Англии. Вот только вывоз пушек из Англии был запрещен королевой. Не хотела она вооружать потенциальных противников. Лили чугунные пушки и сами испанцы, и французы, но почему-то и у тех, и у других получались намного хуже, быстрее разрывались, иногда даже
во время испытаний. Говорят, дело в металле: в Британии он лучше.
        Меня проблемы английской королевы не интересовали, поэтому решил помочь вооружению испанской армии. Пушки отливали в Суссексе и Кенте. Это в юго-восточной части Британии. Туда я и решил наведаться. Заодно привезти что-нибудь на продажу, чтобы не вызывать подозрений и заработать немного. Остановил свой выбор на сыре, которого здесь делали так много, что был дешев и не облагался вывозной пошлиной, в отличие от многих других товаров. Да и налог на продажу сыра был низок.
        Когда я спросил на бирже, у кого можно купить сыр, мне сразу задали встречный вопрос:
        - Какой именно?
        - Не знаю, - честно признался я. - А какой выгоднее возить в Англию?
        - Иди к Рольфу Шнайдеру. Он тебе все объяснит, - посоветовали мне и показали его.
        - Сколько ты собираешься купить? - первым делом спросил немец.
        - Точно не знаю, - ответил я. - Сколько влезем в трюм. Сотни две головок, может, больше или меньше.
        - Ты на буйсе собираешься возить? - удивленно спросил купец.
        - Типа того, - ответил я.
        - Если намочишь сыр, испортишь его, никто не купит, - предупредил Рольф Шнайдер.
        - Не намочу, - заверил я. - Судно у меня хоть и маленькое, но палубное и с прочным корпусом.
        - Дело твое, - произнес купец и рассказал: - В Лондоне хорошо идет тминный сыр из Рейланда и Делфланда, зеленый и пряный сыры из Фрисландии.
        - Я повезу в Сэндвич, - сообщил я. - Туда ближе и, говорят, безопаснее, чем в Лондон.
        На самом деле мне сказали, что в Сэндвиче осело много беженцев из Голландии. Надеюсь, среди них найдется купец, у которого выгода пересилит страх перед указом английской королевы.
        - На буйсе опасно, куда не поплыви, - изрек Рольф Шнайдер. - Если собираешься в Сэндвич, тогда бери наши сыры или гаудские. Там живут выходцы из этих мест. У меня есть тминные, пряные и обычные сыры.
        - Возьму половину груза тминными сырами и по четверти остальных, - решил я.
        Тминный сыр нравился мне меньше, чем пряные и обычные. Первое правило торговли гласит: торгуй тем, что тебе не нравится.
        - Заодно почту можешь захватить, - предложил купец. - Я предупрежу людей.
        - А сколько платят за доставку? - поинтересовался я.
        - В Лондон - пять стюверов, а в Сэндвич - не знаю, наверное, четыре или три, - сообщил он.
        - Выгоднее письма возить! - пошутил я.
        - Если бы ими можно было заполнить весь трюм, то да, - произнес Рольф Шнайдер.
        Головки сыра были весом килограмм двенадцать. Грузчики купца подвозили их на тележке четырехколесной из склада. Один грузчик оставался на берегу, второй вставал на борту иола у комингса, а матрос Маартен Гигенгак спустился в трюм. Передавая сыры по цепочке, начали погрузку. Я, так сказать, тальманил - ставил на аспидной доске сперва четыре точки по углам маленького квадрата, потом соединял их четырьмя линиями, а потом проводил две диагонали. Всего получалось десять.
        Рольф Шнайдер тоже считал, но ставил черточки. Из-за чего постоянно путался. Понаблюдав за мной, перенял мою систему счета.
        - Так удобнее, - согласился он и изрек с умным видом: - Итальянцы - мастера считать!
        Он был уверен, что я - итальянец. Разубеждать его не стал, раз уж считает их мастерами.
        После окончания погрузки, он передал мне шесть писем и перечислил по памяти, кому надо доставить. Это были обычные листы бумаги, сложенные несколько раз и скрепленные воском или просто перевязанные ниткой. Сверху были написана имена, а на одном письме добавлено «В доме возле Рыбацких ворот». Оплатит доставку почты получатель.
        Мы перегнали иол к таверне Петера Наактгеборена. Маартен Гигенгак остался охранять его, а я пошел позаниматься с Яном ван Баерле и заодно попрощаться с его матерью.
        Служанка Энн прекрасно знает, как мы с ее хозяйкой проводим время. Как ни странно, относится к этому спокойно. Я бы даже сказал, что ко мне стала относиться лучше. Моник тоже догадалась. Мне кажется, она ревнует меня к матери. Постоянно вмешивается в наши разговоры и пытается перетянуть внимание на себя. Время от времени я легонько флиртую с ней, чтобы поревновала мать. Впрочем, если Рита и ревнует, вида не показывает. Ян подозревает, что у нас с его матерью всё не просто, но пока не знает, насколько сложно. Он весь из противоречивых желаний. С одной стороны надо продемонстрировать, что для него важна честь семьи, а с другой - не хочет ссориться со мной. Я нравлюсь ему, как старший брат, много повидавший, который делится с ним знаниями. Да и выиграть на дуэли со мной у него шансы минимальные.
        Мы вышли с ним в сад, позанимались часа полтора. Он уже кое-что умеет, поэтому уверен, что умеет почти всё.
        Закончив тренировку, я сказал ему:
        - Уверен, что ты хочешь, чтобы твоя мать была счастлива.
        - Конечно, - согласился Ян ван Баерле.
        - Тогда не лезь в ее жизнь, пока твоей помощи не просят, - посоветовал я. - Она - взрослая, неглупая и воспитанная женщина, сама примет правильное решение.
        - Но приличия требуют… - начал юноша.
        - Приличия придумали, чтобы отравлять жизнь другим, - поделился я житейской мудростью. - Прибереги их для соседей и знакомых.
        - Мне порой кажется, что твоими устами говорит дьявол! - произнес он вроде бы шутливо. - Я бы так и подумал, если бы твои советы постоянно не оказывались верными.
        Ян ван Баерле, оказывается, немного умнее, чем я думал. О чем и сказал ему, добавив:
        - Если я и слуга дьявола, то прислан сюда, чтобы помочь твоей семье, а не навредить ей.
        - Я это понял, - уверенно произнес юноша.
        Его мать, когда мы ненадолго остались в гостиной одни, спросила:
        - О чем ты с ним говорил?
        - О жизни, - ответил я.
        - В последнее время он смотрит на меня… - не закончив, она заявила со смесью стыда и жалости, но не к себе, а к сыну: - Он догадался обо всем!
        - Еще нет, - успокоил я свою любовницу. - И если догадается, то отнесется к этому спокойно.
        - Ты так думаешь?! - не поверила она.
        - Уверен, - ответил я. - Он взрослее и умнее, чем ты думаешь.
        Слово «умнее» подчеркнул. Не одному же мне ошибаться!
        11
        Иол получился славным судном. Руля слушается хорошо. При свежем попутном ветре с грузом сыра он разогнался до шестнадцати узлов. Впрочем, попутным ветер был не долго. К обеду он подутих и зашел по часовой стрелке, сменившись на южный. Теперь мы шли курсом галфвинд со скоростью семь-восемь узлов. Поскольку переход намечался короткий, я менялся с Маартеном Гигенгаком через два часа. Сменившись, не уходил с кокпита, сидел на откидной скамье на левом борту, чтобы уменьшить крен на правый. Кокпит переводится, как петушиная яма. На парусных судах так будут называть самое кормовое помещение на самой нижней палубе - самое гиблое место, где селили мичманов. Видимо, молодые парни часто выясняли отношения, за что место боев и получило название. Хотя есть и другие варианты.
        Я учил своего матроса определять, как работают парусами. На них нашиты колдунчики - пряди. Если парус работает правильно, колдунчики находятся в горизонтальном положении, перпендикулярно плоскости паруса. Если нет, тогда все сложнее. Мы подняли четыре паруса: грот, бизань и два стакселя. С маленького судна море кажется другим. Вода вот она, рядом. Если перейти на правый борт, то, постаравшись, можно побултыхать в ней рукой или ногой. Волна низкая, не захлестывает. Пока шли без происшествий. Повстречали несколько судов, но ни одно не напало на нас. Может быть, потому, что поняли, что не догонят.
        Я спустился в каюту, отрезал четыре ломтя хлеба и сделал два сэндвича с сыром. Один круг гаудского обычного сыра я пустил на питание экипажа. Сыр желтоватый, с маленькими дырочками и приятным сливочным вкусом. Раз уж идем в порт Сэндвич, будем есть сэндвичи. От обычного бутерброда отличаются тем, что начинка располагается между двумя кусками хлеба. Подозревая, что придумали его в порту, в который мы идем. Маартен Гигенгак умолачивает свой раза в два быстрее меня. Аппетит у него будь здоров. Я тоже не жалуюсь на свой, особенно в море, на свежем воздухе и при интенсивных физических нагрузках, но этот парень, как мне кажется, готов постоянно есть не только во время бодрствования, но и во сне. В благодарность за хорошую кормежку он готов стоять на руле, не сменяясь. Его удивляет, что я меняю точно по часам, с последними, так сказать, песчинками.
        Перед самым заходом солнца мы увидели светлые клифы английского берега. Клиф - это обрывистый берег, образованный прибоем, который постепенно смещается вглубь острова. По идее, через несколько тысяч лет остров Британия должен исчезнуть. Впрочем, я читал, что индийские ясновидцы предсказывали, что низменные части море затопит раньше, превратив большой остров в несколько маленьких.
        До темноты подошли к берегу и встали на якорь. Сэндвич стоит милях в трех выше по течению реки Стаур. Я не рискнул идти туда в темноте. Заодно решил проверить, как держит якорь. Заканчивался прилив. Он здесь высотой два-три метра и скоростью около двух узлов. И то, и другое может сильно измениться в зависимости от фазы Луны, атмосферного давления, направления и силы ветра. Как мне рассказали, время от времени особенно высокие приливы подтапливают прибережные города. Якорь держал хорошо. Если при отливе поползет, это не страшно.
        Стояли мы в виду города Рамсгит. Он расположен в устье реки Стаур. Сейчас Рамсгит вместе с Сэндвичем входит в союз Пяти портов, который был образован еще до Вильгельма Завоевателя. На эти порты возлагалась защита королевства от нападений с моря, за что они имели значительные привилегии. Теперь портов в союзе стало в три раза больше, а привилегии исчезли, потому что был образован королевский флот. Я оставил Маартена Гигенгака, снабдив его едой, дремать в кокпите и следить за обстановкой, а сам спустился в каюту. Она тесная. Двоим здесь не развернуться. Один должен или выйти, или лечь на койку. Она узкая и с высоким бортиком, чтобы не выпасть при качке. Заснул я с мыслью, что опять в море.
        Маартен Гигенгак разбудил меня в начале прилива. Уже начало светать. Можно было различить светлый клиф на фоне серого берега. Дул легкий ветер, южный. Но сырой. Или мне так показалось спросонья после теплой каюты. Небольшая масляная лампа, подвешенная к подволоку, за ночь неплохо нагрела помещение. Мы позавтракали копченым окороком и сыром, запивая одинарным пивом. От вина мой матрос быстро пьянел и становился слишком рисковым парнем, поэтому я убрал этот напиток из рациона.
        - Выбирай якорь, - приказал я матросу.
        Брашпиля на иоле нет, а вместо якорной цепи пеньковый, просмоленный канат. Маартен Гигенгак выбирает его и складывает колышками в канатный ящик. Звякает якорь, ударившись о борт судна.
        - Якорь чист! - докладывает матрос, как я его научил.
        Чист - это значит, что ни за что не зацепился, а грязь на нем в расчет не принимается. Маартен Гигенгак с трудом принял эту нелогичную, по его мнению, команду. Он убеждается, что якорь чист и в прямом смысле слова, после чего опускает в канатный ящик, в центр уложенного колышками каната, закрывает люк. Мы поднимаем главные паруса и, подгоняемые приливным течением, заходим в реку Стаур. Она неширока, неглубока и с пологими берегами. То там, то там видны дома фермеров, которые стали больше и некоторые заимели стеклянные окна. Только хозяйственные постройки с соломенными крышами, а жилые дома обзавелись серо-коричневой черепицей. Жилые дома к тому же оштукатурены, чего раньше не было. Время от времени попадались водяные мельницы. Видел на берегу и ветряные, но, в сравнении с Голландией, казалось, что их здесь почти нет.
        Мы прошли мимо рыбака, который выбирал сеть. Лодка плоскодонная, с тупыми, словно обрубленными, носом и кормой одинаковой ширины. Рыбешки в ячейках были мелкие. Скорее всего, это не профессиональный рыбак, а фермер решил разнообразить свой рацион. А может, не только свой. Помню, в юности был я в гостях у родни в деревне. На реке в камышах у них стояли вентеря. Каждое утро нам с троюродным братом, младшим сыном хозяев, моим ровесником, приходилось трусить вентеря. В них попадалось рыбы от половины до двух третей ведра. Съесть столько семья вместе с гостем была не в силах, да и желания не имела, поэтому большая часть улова шла свиньям, курам, уткам, кошке.
        Пристань располагалась ниже деревянного моста на каменных опорах. Со стороны города перед мостом стоял каменный барбакан с двумя башнями. От моста гравиевая дорога вела к каменной надвратной башне с двумя жилыми ярусами выше ворот. Как мне сказали еще в Роттердаме, эти ворота и назывались Рыбачьими. Вал еще остался, но палисада уже не было. Вместо него на валу росли деревья и кусты. На месте рва было углубление, тоже поросшее кустами и молодыми деревцами. Город подобно подошедшей квашне вылез за пределы вала. Большинство домов в пригороде были новые и отличались от старых узкими фасадами и высокими крышами. Наверное, построены беженцами из Нидерландов. У верхнего конца длинной, метров сто, пристани стояло небольшое одномачтовое судно, с которого с помощью береговой грузовой деревянной стрелы выгружали каменный уголь. Я ошвартовал иол у нижнего конца, чтобы не испортить груз угольной пылью. Здесь тоже была грузовая стрела, но для моего груза она не требовалась.
        К нам сразу подошел мужчина в высокой черной шляпе с широкими полями и темно-коричневых дублете и штанах, без чулок, в башмаках на толстой пробковой подошве. В левой руке он держал черную трость с покрашенным в желтый цвет набалдашником в виде зверя из семейства кошачьих. Скорее всего, это так любимый английским королевским домом леопард.
        - Что привез? - позабыв поздороваться, задал он вопрос на английском языке,
        - Сыр из Роттердама, - ответил я, догадавшись, что передо мной таможенный чиновник.
        - Пошлина - двадцатая доля от продаж, - проинформировал чиновник.
        В Роттердаме брали десятую.
        - Хорошо, - сказал я. - Если найду покупателя, заплачу.
        - Вон в том пабе, - показал он на каменный двухэтажный дом, над входом в который висел ивовый венок, - собираются купцы, в том числе и ваши.
        Наверное, принял меня за голландца. Я не стал его разубеждать. Мальту рыцари-госпитальеры получили от испанцев, которые пока не враги англичанам, но уже и не друзья. Может быть, подданным короля Филиппа Второго здесь надо платить более высокие пошлины или вовсе запрещено торговать.
        Улица была не мощеная. Посередине ее прорыта канавка, по которой в реку стекали помои и содержимое ночных горшков. Вонь от канавки, видимо, не смущала жителей улицы. Напротив паба канавка была шире. Как догадываюсь, было это дело рук, точнее, струй, посетителей паба. Несмотря на ранее утро, в зале уже сидело человек двадцать. Они потягивали эль и, разбившись на группы, тихо обговаривали свои дела за пятью дубовыми столами, с каждой стороны которого могло сесть по пять-шесть человек. Одним торцом столы упирались в стену, а другой через проход смотрел на дубовую стойку, уже почти похожую на те, что станут классическими в английских пабах. Пока что две бочки спивом не стояли на полу, а лежали на дальнем конце стойки, немного наклоненные внутрь, и имели медные краны. Из обоих кранов через короткие промежутки времени капал эль с подставленные внизу оловянные кружки емкостью в пинту (немного меньше пол-литра), сужающиеся кверху. Бармен, плечистый и мускулистый, со свернутым носом, больше напоминал вышибалу. На нем поверх несвежей полотняной рубахи был кожаный передник.
        Я поздоровался с ним на английском языке, положил на прилавок гроут - серебряную монету в четыре пенса с портретом нынешней королевы на аверсе - и попросил по привычке из будущего:
        - Налей кружку темного.
        Моя просьба не удивила. Бармен наполнил оловянную кружку элем из бочки, поставил ее передо мной, после чего дал сдачу три серебряных пенса и монету в три фартинга, равную трем четвертям пенса. По словам голландцев, в Англии эль очень дешев в сравнении с вином. Бочка вина не самого лучшего качества стоит двадцать шиллингов, хорошего - пятьдесят, а слабого эля - четыре шиллинга четыре пенса, крепкого - семь шиллингов. Монетки были очень маленькие, легкие. Говорят, в последние годы в Англии из-за проблем с серебром перестали выпускать серебряные монеты - шиллинги, гроуты, пенсы, - но в ходу были выпущенные предыдущими правителями, хотя среди них было много порченых, с низким содержанием благородного металла.
        - Кто из них, - кивнув на посетителей за столами, - голландские купцы? - спросил я.
        - Вон те, что за столом у двери, - показал бармен на троих мужчин, молча цедивших эль.
        Я сел за их стол, но с другой стороны, чтобы видеть лица, поздоровался на голландском языке. Всем троим было за сорок. Одеты в темное недорогое сукно. Раз уж протестовать, так против излишеств во всем, начиная с ярких цветов ткани. Бороды имели длинные. Наверное, чтобы даже случайно их не приняли за испанцев, которые сейчас полюбили бороды-эспаньолки.
        - Откуда приплыл? - спросил сидевший посередине.
        - Из Роттердама, - ответил я. - Нет ли среди вас… - перечислил имена. - Письма им привез.
        - Я - Ханс ван Асхе, - представился именем из моего перечня сидевший посередине.
        - Готовь четыре стювера, - сказал я и спросил: - Не подскажите, кому сыр продать?
        - Мне и продашь, - ответил Ханс ван Асхе. - Могу взамен отгрузить необработанное сукно.
        У англичан пока плохо получалось доводить шерстяные ткани до высокого качества. Видимо, нынешние беженцы из Нидерландов со временем научат, но пока необработанные ткани отвозили на материк. Так их покупали с удовольствием и своим трудом увеличивали стоимость в разы.
        Цедя сладковатый и почти не газированный эль, я рассказал им роттердамские новости. Знал я не много. Сообщил главное - испанцы всё еще лютуют, восстанавливают конституционный порядок, как назвали бы их действия в двадцать первом веке доброжелатели, или производят религиозные чистки, как окрестили бы недоброжелатели. У западноевропейцев стакан всегда наполовину полон, но, в зависимости от политической конъюнктуры, медом или говном.
        По пути к пристани, я закинул Хансу ван Асхе:
        - С удовольствием бы купил несколько пушек. Нет у тебя случайно?
        - Случайно нет, но мог бы найти, если сойдемся в цене, - произнес он.
        Как мне рассказали в Роттердаме, железные пушки в Англии продавались на вес. Переведя на привычные для меня меры веса, выходило, что центнер стоил примерно пять флоринов. Шестифунтовая чугунная пушка весила семь-восемь центнеров, трехфунтовая - около пяти. Испанцы платили за первые сто флоринов, за вторые - шестьдесят. Я предложил Хансу ван Асхе шестьдесят и сорок. Готов был брать зараз по четыре шестифунтовых или шесть трехфунтовых. Он поторговался для приличия и согласился.
        - Когда ты приплывешь в следующий раз? - спросил купец.
        - Дня через четыре или пять, если погода позволит, - ответил я.
        - К следующему твоему приходу я все разузнаю, а потом и куплю, сколько и какие скажешь, - пообещал Ханс ван Асхе.
        - Для начала возьму пару шестифунтовок и пару трехфунтовок, - сказал я. - Проблема в другом. Где и как грузить их будем?
        Вручную, особенно шестифунтовые, не так просто будет засунуть в трюм иола. Потребуется человек десять. Я потому и не заикался о пушках большего калибра.
        - Здесь, на пристани и погрузим ночью, - заверил Ханс ван Асхе. - Горожане по ночам здесь не бывают.
        - А чиновники со стражей не могут нагрянуть? - поинтересовался я.
        - Вряд ли, но если вдруг прихватят нас, с чиновником я договорюсь, - заверил купец.
        В двадцать первом веке с британскими чиновниками было труднее договариваться.
        Ханс ван Асхе первым делом посмотрел накладную на сыр.
        - У Рольфа Шнайдера брал? - задал он вопрос, хотя по накладной и так понял.
        - Да, - подтвердил я и спросил в свою очередь: - Ненадежный человек?
        - Наоборот, - ответил Ханс ван Асхе, но каждый круг сыра проверил.
        Если не считать несколько помятых, придраться было не к чему. После уплаты пошлины оказалось, что я заработал тринадцать процентов. Если столько же подниму и на сукне, то удвою капитал за четыре ходки в Сэндвич и обратно, каждая из которых при желании и благоприятной погоде займет не больше недели. Правда, прибыль будет оставаться на одном уровне, и на большое судно мне придется корячиться несколько лет. Пушки могли сократить этот срок до нескольких месяцев. И картины. Купец попросил привезти из Голландии картины с жанровыми сценками, пейзажами. Не важно, кто художник и талантливо или нет.
        - Англичане полюбили картины вешать на стены, - сообщил купец и добавил насмешливо: - Грязные пятна закрывают.
        Мы обговорили размер и количество полотен и цену, по какой Ханс ван Асхе согласен их покупать. Я не интересовался, почем сейчас в Роттердаме живопись для народа. Есть мысль вложиться в известных в будущем художников, но боюсь, что мои потомки, если такие будут, вряд ли сохранят полотна до двадцатого века, когда за них начнут платить серьезные деньги.
        Ночью, во время отлива, я повел иол на выход в море. Трюм был набит штуками сукна, которые я из вредности осматривал с умным видом и такой же дотошностью, что и Ханс ван Асхе сыр, хотя разбираюсь в тряпках слабо. Осадка была небольшая, поэтому посадки на мель не боялся. Да и на иоле сесть я мог только в тех местах, где экипажу не трудно стать на дно рядом с судном, уменьшив его осадку, и столкнуть с мели. Ветер сменился на юго-западный, усилился до пяти баллов и курсом полный бакштаг погнал нас в сторону Роттердама со средней скоростью двенадцать узлов. Утром мы уже были у дельты Рейна и Мааса, у западной оконечности острова Остворн.
        12
        В будущем я бывал в Антверпене несколько раз. На подходе к устью Шельды брал голландского лоцмана, морского, а потом, на реке, бельгийского, речного. Вроде бы эти два народа живут рядышком, до конца шестнадцатого века были одним государством, а разница заметна. Первые, как я называю, немецко-ориентированные, работяги. У морскихлоцманов жесткий график, отдыхают мало. Вторые франко-ориентированные. Эти живут и работают в свое удовольствие. Один лоцман мне рассказал, что провел судно в море, теперь доведет мое до мола в гавани-доке - и пять дней будет отдыхать. Я подумал, что он отгулы накопил. Спросил у другого. Тот подтвердил, что они не переутомляются. Стоял не в самом городе, а в искусственных гаванях, которые не шибко работящие бельгийцы умудрились нарыть. Гавани большие, на несколько десятков судов. Глубины восемнадцать метров. Никаких проходных. Заходи-выходи, кто хочет. Правда, ночью по территории порта ездила машина с охраной.
        Как-то встали мы к причалу в начале ночи. Я как раз собирался лечь спать, уверенный, что иммиграционные власти прибудут утром. Нет, приехали часа через полтора после швартовки. Парень и девушка. Обоим немного за двадцать. Он сладковато красив, она мужественна и строга. Черные штаны на девушке висели мешком и были порядком потерты. Ремень с кобурой постоянно сползал. Или ей нравилось поправлять кобуру с пистолетом, чтобы казаться еще мужественнее и строже. Видимо, в тот день я излучал сексуальную энергию, потому что глазки мне строили оба представителя иммиграционной службы.
        До города было далековато. Нас туда, в клуб моряков, возили на маршрутке за один евро с носа. Остальное доплачивал международный профсоюз моряков. Там были бар, спортзал, бассейн, халявный интернет. Можно было уйти в город и к назначенному времени вернуться. Я съездил пару раз, прошелся по городу, а потом стал гулять возле гавани. Не люблю суеты, толчею. Рядом с гаванью было село небольшое. Поля не огорожены, но везде таблички, запрещающие прогулки верхом на лошадях. Чистые ухоженные улицы. Маленькие садики возле домов. Два футбольных поля с подогревом, на которых каждый день играли школьники. Несколько маленьких баров. Мэрия, школа, культурный центр с библиотекой. Тихая, размеренная жизнь и улыбчивые лица.
        Проходя мимо неогороженного дома на окраине, я увидел, как хозяин - мужчина лет тридцати - несет в хлев перевязанный тючок сена, хотя вокруг хватало зеленой травы. В отрытую дверь хлева был виден круп коровы, такой широкий, что я сперва решил, что их два.
        Когда мужчина вышел из хлева, я спросил на английском языке:
        - Можно посмотреть?
        - Пожалуйста! - ответил он на французском языке.
        Коров в хлеву было всего четыре, но такие здоровые, что занимали место, как восемь в моей деревне. Автодоилки были соединены с компьютером. Если я правильно понял, каждая корова давала в день тридцать пять литров молока.
        - За счет них и живешь? - спросил я.
        - Нет, еще поле есть, - ответил мужчина.
        Что он выращивает на этом поле, я допытываться не стал, потому что фермеру некогда было долго болтать со мной.
        В шестнадцатом веке коровы паслись на лугах по обоим берегам реки Шельды. Коровы были мельче, зато их было намного больше. Были и лоцмана, но мне их услуги ни к чему. На иоле я и сам доберусь до Антверпена. Сейчас это самый крупный порт Северной Европы, а может, и всей. Пристани и пакгаузы на обоих берега. Множество судов самых разных типов и размеров. Известная мне классификация судов разбивалась вдребезги. Каких только гибридов я там увидел! Каждый судовладелец кроил на свой лад. Я вспомнил, как работал на судне одного ростовского судовладельца. Оно не имело крыльев мостика. По судовой легенде, судовладелец попросил дочь начертить макет, а она понятия не имела, что нужны крылья, сделала ходовую рубку от борта до борта.
        Городские стены еще целы. Со стороны реки были высотой метров шесть, с круглыми десятиметровыми башнями, увенчанными острыми крышами. Трое ворот выходили на берег. Возле них стояли караульные с пиками и гвизармами.
        Я ткнулся к концу пирса позади четырехмачтового судна с высокими бортами и сужающейся кверху надстройкой. Две орудийные палубы с портами на шестнадцать орудий на каждой и с каждого борта. Грузоподъемность не меньше тысячи тонн. Это не каракка, не каравелла и не галеон, а что-то предельно индивидуальное, скроенное из трех этих типов. Испанцы, не мудрствуя лукаво, по старинке называют такие суда «нао».
        Не успел я выбраться на высокий причал, как ко мне подошел мужчина лет сорока двух в светло-коричневом дублете с гофрированным белым воротником, темно-коричневых штанах-тыквах с вертикальными разрезами, в которые проглядывали прорези желтой подкладки, и оранжевых чулках. На голове черная шляпа с короткими полями, загнутыми вверх, и обрезанным пером павлина. На широкой темно-коричневой кожаной перевязи, украшенной вышивкой золотыми нитками, висела рапира с позолоченной рукояткой. За ним шагали два стражника, похожие обмундированием и оружием на тех, что разгуливают по Роттердаму. И физиономии у них такие же усталые, будто целый день бревна таскали.
        - Чего здесь встал? - сразу накинулся на меня чиновник. - Эта пристань не для мелких торговцев! Отправляйся на противоположный берег!
        - Даже если я привез груз для герцога Альбы?! - нагло поинтересовался я.
        - Какой груз? - сразу присмирев, спросил чиновник.
        - Пушки, - ответил я.
        - Пушки?! - переспросил он, удивленно глядя на иол.
        - Да, - подтвердил я. - Английские чугунные пушки. Две шестифунтовые, две трехфунтовые. Мне сказали, что герцог покупает их у каждого, кто бы ни привез.
        - Все верно, - произнес чиновник. - Только никто их не привозил раньше.
        - Кому-то же надо было начать, - сказал я и спросил: - Не подскажешь, к кому мне обратиться?
        - Старшим интендантом у герцога служит Диего де Сарате, - сообщил чиновник. - Мой солдат проводит тебя в ратушу.
        Ратушу я видел в будущем. Нынешняя была похожа на нее. По крайней мере, имела столько же этажей - четыре - и башню по центру. Опознал и замок Стен, который сейчас часть городской стены, и кафедральный собор с длинной, острой, в стиле пламенеющая готика северной башней и недостроенной южной. Самый выдающийся долгострой в мире. В двадцать первом веке южную башню все еще не достроят. Наверное, решили, что две башни - это непозволительная роскошь, сэкономили немного. Солдат рассказал мне, что два года назад, во время иконоборческого путча, в соборе все перебили, переломали, разграбили и сожгли. Я заверил его, что все будет восстановлено, и собор станет еще краше. Рубенс постарается. Солдат не знал человека с таким именем.
        Улицы в городе мощеные. Сточных канав две, проложены вдоль домов и прикрыты каменными плитами и кое-где досками. Город растет в высоту. Одноэтажные дома не встретил даже на окраине, а двухэтажные стали редкостью. В основном трех-, четырех-, пятиэтажные. На первых этажах лавки и мастерские, но не везде. Некоторые дома используются только под жилье. Здание ратуши было пышно украшено гербами маркграфа Антверпенского, герцога Брабантского и Римского императора. Я сразу вспомнил времена, когда брабантские рыцари были готовы служить любому из них за гроши. Сейчас Антверпен - экономическая столица Европы.
        Возле входа в ратушу несли караул два десятка солдат. Судя по смуглой коже, выходцы из южных областей, исповедующих католичество. Поскольку я шел в сопровождении солдата, никто меня не остановил и ничего не спросил. Главный интендант Диего де Сарате занимал просторное помещение на втором этаже. Там стояло с десяток столов, за которыми скрипели гусиными перьями мелкие чиновники. Их руководитель сидел в дальнем конце у окна за широким и длинным столом, накрытом темно-красной скатертью, длинной, почти до пола, на стуле с высокой резной спинкой. В резьбе цветы чередовались с крестами. Диего де Сарате не было и тридцати. Мне показалось, что его черные волосы завиты, а не кудрявы от природы. Тонкие усы-стрелки подносом на узком смуглом лице, а на подбородке черный «плевок» волосин. Дублет золотого шитья с длинными рукавами и прорезями на плечах, белым гофрированным воротником шире тех, что носили в Роттердаме и уже закольцованным спереди, и белыми кружевными манжетами. На левой руке три золотых перстня с рубинами, а на правой - два с коричневыми гиацинтами. На столе по левую руку лежала трость из
черного дерева с позолоченным набалдашником в виде земного шара, по которому плыла каравелла, а по правую стоял массивный серебряный кубок емкостью в пол-литра, в который наливал белое вино из серебряного кувшина пожилой слуга в золотой ливрее.
        - Добрый день, синьор де Сарате! - поздоровался я на испанском языке.
        Главный интендант снисходительно кивнул в знак приветствия и спросил:
        - Кто ты такой?
        Я представился подданным испанского короля с острова Мальта, оказавшимся здесь волею разгневанного моря. Главный интендант что-то слышал про скитания рыцарей-госпитальеров. Он счел, что я такой же ревностный католик, как и они, после чего посмотрел на меня все еще сверху вниз, но под менее острым углом.
        - До меня дошел слух, что нашему королю нужны английские чугунные пушки, что он платит по сто флоринов за шестифунтовую и шестьдесят за трехфунтовую. Я привез по две, - сказал в заключение своего рассказа.
        - Тебе все правильно сказали, - подтвердил Диего де Сарате. - Мы купим у тебя пушки после того, как испытаем их.
        Поскольку он даже не заикнулся об откате, пушки испанцам нужны, видимо, позарез. У себя они никак не могут наладить литье таких. Местные мастера делать хорошие не умеют, а специалисты из Англии не хотят ехать в Испанию ни за какие деньги, боятся инквизиции. Это меня порадовало. Были сомнения, что действительность окажется не такой радужной, как мне рассказывали по поводу пушек в Роттердаме. Я бы, конечно, продал пушки роттердамским купцам, которым тоже надо чем-то вооружать свои корабли, но получил бы меньше. Прибыль не окупила бы риск. Проще заниматься продажей сыра и сукна.
        - Как вы понимаете, у меня не было возможности проверить пушки, - предупредил я. - Продавец сказал, что испытывал их, что согласен взять назад, если окажутся плохими.
        - Среди англичан много жуликов, за ними нужен глаз да глаз! - поделился жизненным наблюдением главный интендант.
        То же самое англичане говорят об испанцах. По-моему, правы и те, и другие.
        - Нам очень нужны пушки калибра двадцать четыре фунта, полуторные и даже двойные, - сообщил он.
        Пушкой сейчас принято называть именно двадцатичетырехфунтовку (калибр сто пятьдесят миллиметров). Ядро в одиннадцать без малого килограмм пробивало на малой дистанции борт любого нынешнего корабля. Полуторная - это тридцать шесть фунтов, а двойная - сорок восемь. Двенадцатифунтовые назывались полупушками. Калибром менее двенадцати фунтов именовались фальконами или - совсем маленькие - фальконетами, и последнее название часто заменяло предыдущее. Впрочем, это была английская классификация, которая и приживется, а так в каждой стране были свои обозначения. В основном исходили из длины ствола в калибрах. Назову усредненные данные и наиболее часто встречающиеся названия: до десяти калибров - мортира, до пятнадцати - гаубица, до тридцати - пушка, более - кулеврина. Последняя из ручного оружия превратилась в пушку, но сохранила свое название из-за длинного ствола. Я буду придерживаться английской классификации.
        - Купим в любом количестве, - добавил главный интендант.
        - У меня слишком маленький корабль, чтобы возить большие пушки, - сообщил я. - Попробую полупушки (двенадцатифунтовки) достать. Сколько будете платить за них?
        - По две сотни золотых за каждую, - ответил Диего де Сарате.
        Двенадцатифунтовая пушка весит немного более тонны. Три будут на пределе возможности иола, но рискнуть стоит. С погрузкой, как выяснилось, проблем нет. Ночью, когда жители славного города Сэндвича легли спать, а ночной дозор не собирался выходить за пределы городских стен, на пристани в пригороде иммигранты из Нидерландов с помощью грузовой стрелы и при свете масляных фонарей, быстро и безопасно опустили в трюм пушки, цепляя их парами. На то, чтобы закидать их сверху кусками необработанного сукна, забив трюм до отказа, ушло больше времени. Можно будет платить пошлину за сукно, чтобы таможенный чиновник не задавал глупые вопросы, и не брать его. Все равно никто не проверяет иол, а выгода от сукна мизерная, несоизмеримая с хлопотами. Если буду покупать двенадцатифунтовые пушки по сотне флоринов или даже по сто двадцать, то выгоднее возить по три таких, чем четыре шестифунтовки и одну трехфунтовку, примерно равные им по весу.
        Главный интендант понял мое молчание по-своему и повысил цену:
        - По двести двадцать.
        - Договорились! - радостно произнес я. - В следующий раз привезу маленькие и договорюсь на счет больших.
        - Если привезешь десять дюжин двенадцатифунтовых пушек, получишь пожизненную ренту в двести двадцать флоринов годовых, - пообещал он.
        - Десять дюжин я буду возить до конца жизни! - произнес я шутливо.
        - Хорошо, восемь дюжин пушек и двести флоринов ренты, - уменьшил он. - Договорились?
        - Постараюсь! - заверил я. - Надеюсь, англичане не помешают нашей сделке.
        - Да уж, постарайся не попасться им! - произнес иронично Диего де Сарате. - Иначе будешь висеть у городских ворот, и тебе будет безразлично, открыты они или нет.
        Я хихиканьем отреагировав на его шутку, иначе бы меня сочли слишком тупым.
        Пушки проверили прямо на пристани, забив в них двойной заряд пороха. Проделали это солдаты-артиллеристы, итальянцы, под присмотром испанского офицера, молодого человека лет двадцати с такими же усиками и «плевком» на подбородке, как у Диего де Сарате. Не удивлюсь, если окажется, что он родственник важного чиновника. У испанцев считается хорошим тоном проталкивать своих на теплые места, невзирая на деловые способности родственника. Все орудия выдержали экзамен, после чего их увезли в неизвестном направлении, а один из клерков главного интенданта отсчитал мне триста двадцать золотых монет.
        Куски необработанного сукна, под которыми прятались пушки во время перехода, я повез в Роттердам. Можно было бы продать их здесь и, наверное, немного дороже, но не хотелось задерживаться в Антверпене из-за мелочи. В Роттердаме меня ждала женщина, с которой приятней потерять, чем найти без нее.
        13
        В трактире Петера Наактгеборена появились постояльцы, англичане: мужчина лет тридцати пяти, судя по манерам и властному взгляду, знатный, среднего роста и сложения, с темно-русыми волосами, постриженными под горшок, и холеным лицом с короткой бородкой, какую в будущем будут называть шкиперской; его сорокалетний слуга, длинноволосый и длиннобородый, худой, сутулый, с немигающим взглядом бледных рыбьих глаз и тонкими губами, которые я очень редко видел разомкнутыми, отчего казалось, что и говорит он - а говорил очень редко - с закрытым ртом; мужчина лет пятидесяти пяти, полноватый, со спокойным, смирённым взглядом, аккуратно и старомодно одетый, с бородкой, заплетенной в две косички, что я здесь видел впервые, и из-за чего у меня складывалось впечатление, что он прибыл сюда вслед за мной из прошлого столетия; молодой человек лет девятнадцати, высокий, крепкий, длиннорукий, подвижный, с приятным открытым лицом правдолюбца и максималиста, наголо выбритом, потому, наверное, что темно-русые волосы на нем росли пока не достаточно густо. В этой четверке юноша работал, видимо, специалистом по шумовым
эффектам. По крайней мере, слышно было только его. Остальные, как я догадался, старались привлекать к себе как можно меньше внимания. Судя по тому, как предупредительно обращался с ними Петер Наактгеборен, проблем с деньгами у них не было. Англичане занимали обе комнаты, выходящие окнами на канал. Мне было интересно узнать, от кого и почему они здесь прятались, но все мои попытки познакомиться и пообщаться были пресечены на корню. Знатного они называли милордом, слугу - Джоном, молодого - Ричардом, а пожилого - мистером Бетсоном.
        Нет так нет. Я шибко не набивался. Мне надо было подождать несколько дней, пока Ханс ван Асхе купит и привезет в Сэндвич три двенадцатифунтовых пушки. На это у него уходила неделя. Я уже продал испанцам полдюжины таких пушек и четыре шестифунтовки и пять трехфунтовок и не только отбил расходы на иол, но и заработал на киль и несколько шпангоутов будущего корабля. Я был уверен, что к возвращению из следующего рейса англичан в трактире уже не будет.
        У меня были дела поинтереснее. Почти все свободное время проводил в доме Маргариты ван Баерле. Там меня уже считали чуть ли не членом семьи. Рита не принимала никаких решений, не посоветовавшись со мной, и, что важнее, делала, как я говорил. Ян получил бесплатного учителя фехтования, благодаря чему у него появилось больше карманных денег и возможность тратить их на возлюбленную - дочь таких же обедневших дворян, родители которой пока не давали согласия на брак, надеясь на более выгодную партию, но и не отказывали категорично. Первое время Моник надувала губки, но я подарил ей овальное зеркало на подставке и в оправе из черного дерева, украшенного резьбой в виде обезьян, каждая из которых держала переднюю за хвост, и набор косметики и мушек. Теперь жизнь девушки состояла из двух этапов - продолжительного нанесения макияжа и не менее продолжительного выслушивания восхищенных и не очень возгласов родственников, соседей и, что важнее, подружек. Мне кажется, многие женщины забывают, что наносят макияж, чтобы понравиться мужчинам, и радуются, когда заставят подружек завидовать. Возможно, поступают так
потому, что мужчины чаще всего не заметят, что для них старались, а задушевные подруги никогда не пропустят и обязательно изойдутся ядом от зависти. Женская дружба - это интенсивный обмен эмоциями, не важно, какими.
        Все-таки пути мои с англичанами пересеклись. Случилось это утром. Я договорился с Яном ван Баерле отправиться на охоту на уток, поэтому встал раньше обычного и раньше англичан. Собирался пристрелять новую винтовку, а заодно пополнить запасы мяса. Я сидел в зале за столом, ждал, когда Петер Наактгеборен приготовит мне яичницу.
        Первым вниз спустился молодой англичанин.
        Он пошевелил носом, учуяв запах яичницы, и произнес повелительно на плохом голландском языке:
        - Подай нам белое мясо.
        Белым мясом англичане почему-то называли все молочные продукты и яйца. Молоко подходило по цвету, а вот по какой причине причисляли яйца, мой логичный ум не смог найти ответ, потому что знал, что английские куры несут яйца со скорлупой не только белого цвета.
        - Сейчас, сеньору подам, - показав глазами на меня, произнес Петер Наактгеборен.
        - Лодочник подождет, - надменно произнес юноша.
        Мой иол стоял в «кармане» под окнами трактира, и англичане могли видеть, как я возился на нем, проверяя паруса и такелаж. Наверное, по их мнению, именно так выглядят лодка и лодочник.
        - Сперва обслужишь милорда, - продолжил юноша.
        Милорд и остальные члены их группы как раз спускались по лестнице.
        - Мои предки были рыцарями-крестоносцами, а не разбогатевшими лавочниками, как твои, сопляк, - произнес я спокойно на английском языке.
        Судя по тому, как моментально побагровела его физиономия, я если и ошибся, то не сильно.
        - За эти слова ты заплатишь кровью! - сжав кулаки, патетично произнес Ричард.
        Чувствовалось дурное влияние искусства, которое прививает людям способность отрываться от реальности и дорого платить за это.
        - Собираешься подраться, как крестьяне в пабе?! - язвительно поинтересовался я. - Никто из твоих предков-торгашей не сумел показать тебе, с какой стороны надо держать рапиру?!
        Умею я прогуляться по больным мозолям!
        Милорд, слышавший наш диалог, произнес строго:
        - Ричард, заткнись!
        Даже если бы он проорал это юноше прямо в ухо, тот все равно бы не услышал.
        - Мы будет драться на рапирах прямо сейчас, и один из нас умрет! - еще патетичнее заявил молодой англичанин.
        - Прямо сейчас не получится, - спокойно сказал я и выпендрился в свою очередь: - Сперва мне надо позавтракать - я не убиваю дураков натощак - а потом подождать, когда прибудет мой секундант, чтобы меня не обвинили в убийстве безоружного.
        За поединки пока не наказывают. Считается, что два мужчины имеют право выяснить, кто круче, на кулаках или с применением оружия. Лишь бы были свидетели, что бой был честным.
        Милорд хотел что-то сказать, но воздержался, поняв, что уже поздно.
        Петер Наактгеборен поставил передо мной яичницу-глазунью, как я просил, потому что обычно здесь готовят мешанину, подал хлеб, сыр и вино из моего бочонка, стоявшего в кладовой.
        Я положил на стол дуат - медную монету, равную четверти стювера, - и сказал:
        - Пошли соседского мальчишку к Яну ван Баерле. Пусть срочно придет сюда. Зачем - не говори.
        Мой ученик прибыл через полчаса. К тому времени я, позавтракав, лежал на кровати в своей комнате. Не скажу, что совсем уж был спокоен - всякое может случиться, но и особо не переживал. Противник мой был слишком горяч для хорошего бойца и, как догадываюсь, не имел боевого опыта. Уверен, что Ричард еще верит, что никогда не умрет. Когда я после завтрака поднимался по лестнице, милорд сказал своему молодому подопечному, что тому придется очень постараться, чтобы остаться живым. В ответ Ричард обругал меня. Значит, боится.
        Дуэль проходила в саду на дорожке. Милорд, мистер Бетсон и слуга Джон стояли возле входа в дом, а Ян ван Баерле - в другом конце дорожки, у забора. Петер Наактгеборен и его жена наблюдали из комнаты на втором этаже, которая через стенку с моей. Мы с Ричардом сняли дуплеты, чтобы не стесняли движения. Рубаха у него была не первой и даже не второй свежести. Англичане пока что даже бОльшие грязнули, чем голландцы. Длину рапир не мерили. У кого какая есть, тот той и сражается. У противника была длиннее на дюйм или больше и руки у него длиннее моих. Преимущество вроде бы на его стороне. В чем Ричард не сомневался. Но уже по тому, как он держал рапиру, как ставил ноги, я понял, что передо мной малоопытный боец. Как рассказал мне итальянский учитель фехтования Сорлеоне ди Негро, англичане не уважают рапиру, предпочитают тяжелый меч или сражаются на палашах на худой конец, которыми, по их мнению, знай себе руби.
        Милорд, с моего согласия ставший судьей, произнес спокойно, будто на кону не стояла человеческая жизнь:
        - Начинайте.
        И действительно, чего ему переживать?! Ведь не его жизнь подвергнется риску!
        Ричард стремительно бросился в атаку. Видимо, считал, что стоит ему быстро ткнуть вперед вытянутой, более длинной рукой с рапирой - и противник, как куропатка, сам насунется на вертел. Уверен, что за плечами у него десятка два-три уроков у мастера фехтования и разминки с такими же опытными, как он сам, приятелями. Первая его ошибка стала и последней. Я сделал кроазе - выбил его рапиру, мгновенным ударом по ее слабой части. После чего сделал быстрый шаг вперед и приставил острие своей рапиры к его подбородку снизу. Там нет жизненно важных органов. Даже если острие вонзиться на сантиметр-два, это обычно не смертельно. Вот если дальше пойдет, тогда шансов выжить не останется. По моему клинку живенько потекла темная кровь. Вторая струйка побежала по бледной шее к вороту желтоватой, грязной рубахи. Юный Ричард задрал нос к небу и привстал на мысочки, после чего замер неподвижно в этом довольно таки шатком положении. Молодой англичанин пытался увидеть мою рапиру, отчего веки судорожно дергались.
        - Никто не хочет прислать сотню золотых ангелов, чтобы душа грешника не отправилась в ад? - шутливо задал я вопрос.
        - Я пришлю, - произнес милорд спокойно, будто не сомневался, что именно так и закончится дуэль.
        Я убрал острие своей рапиры от подбородка Ричарда, после чего подцепил им рукоятку его рапиры, подкинул ее в воздух и поймал на лету левой рукой. Не умеешь биться - не достоин оружия. Покупай новое.
        Молодой англичанин молча взял свой дублет со скамьи и стремительно ушел в дом. Наверное, если бы его тяжело ранили, отнесся бы с меньшим огорчением. Я одел свой дублет во дворе. После чего поднялся в свою комнату, оставил там обе рапиры и взял винтовку, сумку с боеприпасами и сагайдак. Винтовку я собирался только пристрелять. Тратить порох и пули на уток нецелесообразно.
        Ян ван Баерле ждал меня внизу, сидел за одним столом с милордом, который говорил с ним на голландском языке, медленно подбирая слова. Обсуждали погоду - вечную английскую тему.
        - Подождите немного, - попросил меня милорд.
        Я сел напротив него и приказал Петеру Наактгеборену:
        - Подай нам вина.
        - Мигом, сеньор! - произнес трактирщик с таким видом, будто только сейчас узнал, что в облике его скромного постояльца скрывался не меньше, чем граф.
        Вчера вечером Петер Наактгеборен считал, что англичане более достойные люди, чем я.
        - Молод еще, - сказал милорд о своем подопечном. - Язык обгоняет ум.
        - Этим в молодости страдают все, но некоторые успевают повзрослеть, - поделился я собственным наблюдением.
        - Спасибо, что не убили его! - поблагодарил английский сеньор.
        - Моего сына звали Ричард, - произнес я словно бы в оправдание своего милосердия. - Умер восьмилетним от чумы.
        Я поймал себя на мысли, что верю тому, что говорю.
        - Дети попадают в рай, - сказал милорд.
        В таких ситуациях люди обычно говорят банальности. Может быть, потому, что другого от них не ждут, а может, потому, что банальность не требует душевного напряжения от обеих сторон.
        К нам подошел мистер Бетсон и положил на стол кожаный кошель, набитый монетами. Это были золотые «ангелы». Они стали легче, но стоили полфунта или десять шиллингов. Я отсчитал девять десятков и пересыпал их в карман штанов, сшитых по моему заказу именно с внутренними карманами, а последний десяток переместил по столу к Яну ван Баерле.
        - Твоя десятая доля, как секунданта, - сказал я.
        На самом деле такого обычая нет, а секунданты - всего лишь свидетели. Может быть, выкуп кто-то когда-то и берет, но уж точно не делится ни с кем. Мне надо было позолотить руку Яну, чтобы поменьше прислушивался к сплетням о своей матери, которые уже поползли по городу. Деньги имеют удивительную способность уменьшать недостатки того, кто дарит их тебе. Ян ван Баерле понятия не имел, есть такой обычай или нет, но, как истинный голландец, считал существующим и правильным любой обычай, который делает богаче.
        - Хочу купить пистолет, - поделился он планами на полученные деньги. - Научишь меня стрелять?
        - Конечно, - согласился я. - Купим три: один тебе, а два мне. Так дешевле получится. Закажем с нарезными стволами, чтобы метче стреляли.
        - Здорово! - обрадовался юноша.
        Он еще не наигрался с оружием. В его возрасте это простительно.
        14
        Вернулись с охоты мы во второй половине дня. Набили два десятка уток, крякв и чирков. Поскольку Рита вам Баерле встала на текущий ремонт, я не пошел в гости. Пусть сын расскажет ей о моей победе. У него лучше получится: скромность не будет мешать. По пути зашли на улицу оружейников и заказали три пистолета с колесцовыми замками и нарезными бронзовыми стволами. По поводу стволов пришлось договариваться с литейщиком, изготавливавшим мелкие поделки из цветных металлов.
        Отдавая свою часть добычи Петеру Наактгеборену, я увидел вернувшихся с прогулки милорда и мистера Бетсона. По словам трактирщика, Ричард весь день не выходил из комнаты.
        - Удачно поохотился, - сказал я им. - Господа согласятся разделить со мной ужин?
        - Не откажусь, - произнес милорд.
        - Приготовь уток на четверых, - сказал я Петеру Наактгеборену.
        - На троих, - поправил милорд и, улыбнувшись, объяснил: - Мне кажется, Ричард постится.
        Я не сомневался, что мой бывший противник откажется разделить со мной трапезу, под четвертым подразумевал слугу Джона. Видимо, слуг принимать в расчет не принято.
        Милорд оказался милым собеседником. Он и на английском языке говорил так же медленно, словно подбирал нужные слова. Только к концу ужина, выпив изрядное количество моего вина, заговорил быстрее.
        - Говорят, ты возишь грузы в Англию? - произнес он.
        Англичане отказались от местоимения «вы (vois)», чтобы не утруждать себя выбором. Теперь ко всем обращаются на «ты».
        Я сделал вид, что не понял, как подумал, скрытый намек на недостойное для знатного человека занятие, сказал в ответ:
        - Да, зарабатываю на большое судно, чтобы вернуться на Средиземное море. Мое предыдущее лежит на дне неподалеку отсюда.
        - У тебя быстрое судно? - спросил милорд.
        - Пока что меня никто не догнал! - весело ответил я. - Иначе не сидел бы здесь. Я потому и построил маленькое судно, чтобы быстрее бегало по волнам.
        Повадки капитанов сильно изменились. Три века назад на меня напал бы каждый встречный корабль, два века назад - два из трех, век назад - каждый второй, а теперь - всего два из нескольких десятков. Один раз я оторвался, благодаря тому, что шел острее к ветру, а во второй удрал по мелководью.
        - А не мог бы ты доставить нас в Англию? - поинтересовался милорд с таким видом, словно это праздное любопытство.
        Оказывается, мой способ зарабатывать на жизнь интересовал его не из скрытого ехидства. У меня было подозрение, что им надо тайно вернуться на свой остров. Видел, как милорд разговаривал с капитаном судна, возившего грузы в Лондон. Наверное, не сошлись в цене. Или капитану было не по пути. Так понимаю, моим сотрапезникам надо высадиться в тихом месте.
        - Куда именно? - спросил я.
        Милорд и мистер Бетсон переглянулись.
        - Меня не интересует точное место. Назовете его, когда будем в море, - сказал я. - Мне надо знать, на восточный берег, южный или западный? Если восточный, будет дешевле, а если по проливу идти, то дороже. Там много английских военных кораблей.
        На самом деле мне плевать было на военные корабли. Им не угнаться за моим иолом. Просто набивал цену.
        - На восточный берег, - ответил милорд.
        - Мне придется идти без груза сыра, чтобы было, где разместить вас. На нем я бы заработал тридцать шиллингов. Еще двадцать за риск и потерянное время, - назвал я цену. - Ведь вам, как понимаю, надо не в Сэндвич, и встреча с английскими властями не входит в ваши планы?
        - Нам надо немного севернее, - коротко ответил милорд. - Желательно бы отправиться дня через три. Нам надо уладить здесь кое-какие дела.
        - Договорились, - согласился я, потому что мне тоже надо дождаться, когда изготовят пистолеты
        Наверняка англичане догадались, что я занимаюсь контрабандой, наношу урон их родной стране, но, если меня до сих пор не поймали, значит, мои грехи не так уж и велики. Западноевропейцы пока не избавились от средневековой уверенности, что материальное благополучие, вне зависимости от того, честным путем оно было достигнуто или не очень, является доказательством божьей милости. Разорение и смерть от руки палача, даже если ты не виновен, считаются отсутствием милости. Так что греши, но не попадайся.
        15
        В Северном море преобладающие ветры в течение года меняются по часовой стрелке. Зимой и в начале весны чаще дуют северные и северо-восточные. Летом, не задерживаясь на восточных и юго-восточных, перескакивают на южные и юго-западные. Осенью преобладают западные и северо-западные. Впрочем, ветры западных румбов дуют весь год, но осенью чаще. Сейчас был юго-западный, силой баллов шесть. Волна уже подросла метров до полутора. Разбиваясь о борт, они подбрасывали мириадами брызг, которые осыпались на палубу и на меня, стоявшего у штурвала в кокпите. Пока не вошли в реку, я порядком промок, несмотря на длинный кожаный плащ. Название реки мне не сказали. Милорд показал днем ее устье. Мы прошли немного дальше, а потом в сумерках вернулись сюда. До полуночи ждали, когда прилив наберет силу. В трех сухопутных милях выше по реке, на ее левом берегу, должна быть небольшая деревянная пристань, рядом с которой на холме развалины манора. Там моих пассажиров должны были ждать сообщники с лошадьми. Луна была почти полная и светила ярко, придавая пейзажу кинематографичность. Я бы не удивился, если бы по небу
пробежали белые буквы титров. В лунном свете плакучие ивы на берегах казались покрытыми серебряным налетом, а замершие крылья ветряной мельницы - огромным серебряным крестом.
        - Маартен, вытащи пушку, установи на правом борту и заряди ее, - приказал я своему матросу, который выглядывал их люка трюма. - Возьми Ричарда в помощь.
        Милорд путешествовал в каюте, а остальные члены его группы и мой матрос спали в трюме. Обоим парням чертовски надоело валяться или сидеть на соломе, которой застелена палуба трюма. Для прогулок там места нет. Они с радостью перебрались в кокпит, а потом Маартен спустился в каюту, где под нижней кроватью лежала карронада и боеприпасы. Есть особый кайф спать над зарядами пороха, которых хватит, чтобы разнести на мелкие кусочки не только тебя, но и весь иол. Вдвоем парни вытаскивают тяжелый ствол в кокпит, где Маартен, наученный мною, сноровисто забивает пороховой заряд, пыж, картечь, второй пыж. Толкая меня локтями, устанавливают штырь карронады в гнездо на правом борту. Такое же гнездо есть и на левом. Теоретически мы может вести огонь на все триста шестьдесят градусов, но прямо по носу и по корме я бы не стал стрелять, чтобы не повредить мачты и такелаж.
        - Мою винтовку и пистолеты принеси сюда вместе с сагайдаком и саблей, - шепотом приказываю я своему матросу.
        Винтовка и пистолеты зарядил еще на берегу. Осталось только засыпать порох на полочки. Полного доверия к пассажирам-англичанам у меня нет. Милорд расплатился со мной сегодня вечером, когда дрейфовали напротив устья реки. Деньги у него водятся, судя по тяжести небольшого сундука, который поставили в каюте. Второй сундук, большой, два кожаных баула и две аркебузы везли в трюме. Радости во время передачи денег милорд не проявил, что и понятно, но и не горевал особо, что не понравилось мне. Может быть, милорд не сомневается, что деньги вернутся к нему? Вряд ли кто-нибудь будет искать убийц, когда обнаружат дрейфующий в море иол с двумя мертвыми голландцами, судя по одежде. Да и у милорда, как догадываюсь, и так проблемы с английскими властями. Одним грехом больше, одним меньше - уже не существенно. Хотя во время перехода, когда мы, лежа в каюте на койках и убивая время, болтали о том о сём, милорд обмолвился, что возвращение в Англию поможет ему снять обвинения. Я еще не встречал преступника, который бы не утверждал искренне, что ни в чем не виноват.
        Пристань я заметил не сразу, чуть было не проскочил мимо. Сперва увидел на холме двухэтажное здание без крыши. Искал развалины манора, а оказалось, что стены еще стоят. Тогда и причальчик деревянный заметил. Он был на пару метров короче иола. По краям его было по столбу высотой около метра, которые использовались для швартовки. Маартен с бака ловко накинул швартов на нижний и, дав метра два слабины, успел закрепить на утке. Благодаря этому, иол, подгоняемый приливом, поджался к причальчику, пронзительно провизжав мокрым деревом корпуса по сухим бревнам, расколотым напополам, и погасив скорость. Мой матрос завел с кормы второй швартов, а потом перезавел первый на столб, расположенный выше по течению.
        Я наощупь нашел рукоятку пистолета, лежавшего на полочке сбоку от штурвала, а потом открыл дверь в каюту и тихо сказал:
        - Кажется, прибыли, милорд.
        Он выбрался из каюты, глянул на холм и произнес облегченно:
        - Да, это он.
        - Ваш? - поинтересовался я.
        - Здесь жил мой дед, - ответил милорд. - Мой отец построил новый дом в… в другом месте.
        - С прибытием в родные места! - шутливо поздравил я.
        - Я здесь не был лет двадцать, - сообщил он
        - Когда я возвращаюсь в то место, где родился, в моей жизни начинается новый этап, - поделился я.
        - Будем надеяться, что и в моей так случится, - одновременно с надеждой и грустью произнес он. - Началось неплохо - прибыли без приключений. Сейчас мои люди выгрузят наши вещи - и можете отчаливать.
        - Не могу, - возразил я. - Еще часа два-три придется ждать, когда отлив начнется.
        - Здесь место тихое, никто вас не побеспокоит, - заверил милорд.
        - Вот этого, как раз, и не боюсь, - сказал я.
        - Да, я заметил, что вы привыкли к опасностям. Может быть, мне еще раз потребуются ваши услуги, - сказал он.
        - Пока у вас есть деньги, всегда рад! - заверил я. - Где меня найти, вы знаете.
        - Надеюсь, мы еще увидимся, - произнес милорд, когда его люди выгрузили из иола сундуки, баулы и аркебузы.
        - Я тоже, - обронил в ответ, хотя был уверен, что наши пути больше не пересекутся.
        Встревать во внутрианглийские разборки у меня не было желания. Сейчас страной правит Елизавета. Вроде бы это та самая елизаветинская эпоха, золотой век Великобритании. Мои пассажиры явно не на стороне королевы, а с лузерами мне не по пути.
        Под холмом было темно, поэтому англичане как бы растворились в ночи. Какое-то время я еще слышал их тяжелые шаги и негромкие чертыхания. Подниматься на холм с сундуками, баулами и оружием - не самая приятная прогулка.
        Я положил пистолет на полочку и сказал Маартену Гигенгаку:
        - Сделай по бутерброду с сыром и налей вина.
        Надо отогнать сон. Здесь не то место, где можно расслабиться. Только выйдя в море, я почувствую себя в безопасности.
        Я уже доедал бутерброд, когда на вершине холма раздались громкие голоса, а потом выстрелы из пистолетов и аркебуз.
        - Они побежали к реке! Догоните их! - приказал властный грубый голос.
        - Зажигай фитиль, - приказал я своему матросу.
        Маартен Гигенгак нырнул в каюту, где горела масляная лампа со стеклянным колпаком. Я тем временем направил ствол карронады на склон холма, по которому бежало много людей, больше четырех. Отсечем преследователей, заберем своих пассажиров и повезем в другое место. За что сниму с милорда еще пару десятков золотых монет.
        Он оказался на причальчике первым. Мистер Бетсон и Ричард бежали за ним. Тяжело дыша, они остановились перед иолом. Молодой человек тащил малый сундук, остальные несли аркебузы. Большой сундук и слуга Джон, который его нес, как понимаю, попали в руки врагам.
        - За нами гонятся! - подрагивающим от страха голосом сказал милорд.
        Оказывается, он способен чувствовать!
        - Уже догадался, - шутливо сказал я и предложил им: - Спускайтесь в трюм.
        - Мы лучше наверху побудем, - отказался милорд. - Отплывайте быстрее!
        - Успеем, - произнес я и приказал Маартену Гигенгаку: - Поджигай.
        Карронада рявкнула звонко и громко. Меня будто двумя ладошками хлопнули по ушам, отчего в обоих зазвенело. Пламя вырвалось из ствола и на мгновение осветило сбегающих по склону солдат. Что с ними сделала картечь, мы не увидели, но услышали. Заорали сразу несколько человек. Один выл протяжно и долго. Где-то совсем рядом кто-то тихо стонал, и с каждым разом звук становился все тише. Зато я совсем не слышал, как мы с матросом заряжаем карронаду. Эти звуки мои барабанные перепонки почему-то не воспринимали. А вот нос четко улавливал запах пороховой гари. До появления огнестрельного оружия сражения для меня не имели запахов. В бою я воспринимал много запахов, но почти все они были из мирной жизни. Разве что дурманящий аромат свежей крови, который нависал над полем боя после окончания сражения. Сейчас из ствола карронады шел густой, резкий запах, который заставлял мой мозг работать быстро и четко. Я развернул карронаду параллельно борту. Маартен мигом прочистил ствол, затолкал в него заряд пороха в вощеной бумаге, забил войлочный пыж, засыпал из деревянного стакана свинцовые шарики диаметром миллиметров
пять-шесть, потом затолкал второй пыж. Я в это время пробил бронзовым шилом через запальное отверстие вощеную гильзу, чтобы был доступ к пороху, и досыпал еще из рога, заполнив доверху воронку в стволе.
        В это время на склоне холма пришли в себя.
        Тот же властный грубый голос заорал:
        - Куда, трусы?! Догоняйте их! Иначе всех перевешаю! - Видимо, отчаянных парней среди его солдат не осталось, поэтому командир привел другой аргумент: - Вперед, пока они не перезарядили фальконет!
        Вот тут он ошибался. У меня не фальконет, а карронада, которая уже перезаряжена. Я навел ее на голос командира и выстрелил во второй раз.
        Больше никто не призывал ловить беглецов и не обещал повесить в случае неповиновения. Мы с Маартеном Гигенгаком еще раз зарядили карронаду. Оказалось, что стрелять из нее больше не в кого. Только стоны нарушали тишину.
        Я подождал минут пять, после чего сказал милорду, который стоял на палубе, держась левой рукой за грот-мачту:
        - Больше никто за вами не гонится.
        - Все равно, давайте отплывем побыстрее, - нервно потребовал он.
        - Не получится, придется ждать отлив, - отказал я. - Спускайтесь в каюту, отдохните, а мы пока соберем трофеи.
        - Пожалуй, я лучше наверху побуду, - уже спокойнее сказал милорд.
        - В первую очередь бери оружие и доспехи, а потом одежду и обувь. Кидай все в трюм. Рассортируем в море, - проинструктировал я своего матроса. - Ты покойников не боишься?
        - А чего их бояться?! - удивился Маартен Гигенгак.
        - Не знаю, - ответил я, - но некоторые боятся.
        В двадцать первом веке одна моя знакомая, пожилая женщина, рассказывала, как ее, когда была маленькой девочкой, заставили потрогать холодную ногу умершего деда. Чтобы не боялась покойников. Она всю жизнь со страхом вспоминала то прикосновение.
        Я прошел на звук стонов, перерезая кинжалом сонные артерии раненым. Удар милосердия. Хотя, может быть, кто-то из них выжил бы. Помучился и выжил. Всего было около двух десятков трупов. Большая часть полегла от первого выстрела. Выше по склону трупов было мало. Я подобрал четыре аркебузы, отнес их на иол. Затем начал собирать пики, палаши, кинжалы. За ними наступил черед доспехам. В основном это были шлемы. Только у троих имелись кирасы. Наверное, командиры. Тела их лежали в том месте, откуда слышался властный голос, выше по склону. Когда снимал третью кирасу, услышал удары сердца. Я достал кинжал, чтобы добить раненого.
        - Не убивай, - тихо попросил юношеский голос.
        - Если ты расскажешь, кто донес о нашем прибытии, - выдвинул я условие.
        - Я не знаю, - ответил юноша. - Нам сказали, что надо арестовать лорда Вильяма Стонора и его племянника Ричарда Тейта.
        Что ж, отсутствие информации об одном члене группы - это тоже информация.
        - А ты кто такой? - поинтересовался я.
        - Роберт Эшли, - ответил он.
        - Имеешь какое-нибудь отношение к сеньории Эшли в Лестершире? - задал я вопрос.
        - Да, она принадлежит моему отцу, лорду Эшли, - признался он неохотно.
        Наверное, думает, что потребую выкуп за его освобождение. Такое еще практикуется, хотя уже не приветствуется.
        - Тогда мы с тобой родственники. Я из португальской ветви потомков барона Беркета, графа Сантаренского, - сообщил ему.
        - Очень приятно встретить родственника в таком месте и в такой ситуации! - молвил он с легкой иронией.
        - Ты даже не представляешь, как тебе повезло, - произнес я вполне серьезно.
        - Представляю, - возразил он. - Моя мама говорит, что я самый везучий из ее детей.
        - Куда тебя ранило? - спросил я.
        - В голову, болит жутко, - ответил он.
        Картечина содрала кожу с черепа над левым ухом, но вроде бы не проломила его. Видимо, мой потомок получил сотрясение мозга, потерял сознание и вовремя очнулся
        - Голова - это не самый важный орган, - поделился я знаниями медицины. - Идти сможешь?
        - Попробую, - ответил юноша и попытался встать.
        Я поддержал его.
        - Мне бы до манора добраться, там мой конь, - сказал Роберт Эшли.
        По пути мы наткнулись на большой сундук и баулы моих пассажиров. Рядом лежал труп слуги Джона. Его тоже не собирались задерживать. Слуга - это что-то типа сменной обуви.
        Три жеребца стояли в конюшне, дверь в которую отсутствовала. В помещение еще сохранился легкий запах сена и сухого навоза. Его не перешибал даже ядреный запах лошадей. Я помог оседлать солового иноходца из среднего ценового диапазона. Видимо, дела у лорда Эшли идут не лучшим образом.
        - Скажешь, что, получив ранение, потерял сознание, а когда очнулся, здесь никого уже не было. Обо мне лучше никому и ничего не рассказывай. Не поверят, решат, что ты вступил в сговор с нами. И лицо не умывай. В таком виде ты похож на тяжелораненого, - проинструктировал я своего потомка.
        - Надеюсь, у меня будет возможность отблагодарить тебя! - церемонно заявил Роберт Эшли.
        - Надеюсь, не возникнет такая ситуация, когда мне потребуется твоя помощь! - шутливо произнес я.
        Он шагом начал спускаться с холма по дороге, которая вела от реки, а я пошел в противоположную сторону. По пути оттащил сундук и баулы в кусты. Если бы эти вещи были позарез нужны моим пассажирам, не бросили бы их.
        Лорд Вильям Стонор, мистер Бетсон и Ричард Тейт все еще стояли на палубе с оружием наготове. Первые двое держали заряженные аркебузы, а третий - палаш. Наверное, никак не поверят, что им больше ничего не угрожает. Маартен Гигенгак стягивал одежду с убитых нами солдат.
        - Капитан, не пора ли нам отплывать? - задал вопрос милорд. - Прилив вроде бы закончился.
        - Куда нам спешить?! - возразил я. - Здесь больше никого нет и до рассвета, думаю, не будет. Да и куда вам плыть?!
        - Назад, в Роттердам, - ответил милорд. - Я заплачу еще пятьдесят шиллингов.
        - А не хочешь приобрести за сотню золотых ангелов пару прекрасных жеребцов? - поинтересовался я. - Могу уступить.
        На счет прекрасных я, конечно, приврал. Жеребцы были хуже солового, на котором ускакал Роберт Эшли. Но в данной ситуации даже чахлая кляча стоила полсотни золотых монет.
        - Я покупаю их, - быстро согласился милорд. - На одном поеду я с сундуком, а на другом - вы вдвоем, - сказал он своим спутникам.
        - Буцефал двоих не выдержит, - процитировал я. - Предлагаю одного человека оставить здесь.
        - Почему? - спросил милорд.
        - Тебе не приходило в голову, лорд Вильям Стонор, что кто-то предал? - поинтересовался я.
        - Приходило, - ответил он. - Наверное, кто-то из тех, кто встречал, или… - Он запнулся. - Откуда ты знаешь мое имя?
        - Один из раненых перед смертью назвал, - ответил я. - И еще он сообщил, что задержать они должны были тебя и твоего племянника, а мистера Бетсона трогать не собирались.
        Пауза тянулась несколько секунд.
        Первый взорвался Ричард Тейт:
        - Я же говорил, что он предатель, а ты мне не верил! Это из-за него мы все время попадаем в ловушки!
        - Что скажешь, Томас Бетсон? - обратился лорд Стонор к своему пожилому спутнику.
        - Милорд, все неприятности у нас из-за твоего племянника, из-за его длинного языка! - слишком торопливо и горячо начал оправдываться мистер Бетсон.
        - Ах, ты, сволочь! - воскликнул Ричард Тейт и рубанул пожилого англичанина палашом.
        Этим оружием он орудовал лучше, чем рапирой. Мистер Томас Бетсон похрипел несколько секунд перерубленной не до конца шеей и умер на палубе возле грот-мачты. Вытекающая из трупа кровь казалась черной на светлых досках.
        - Ричард, ты, видимо, никогда не научишься сначала думать, а потом делать, - устало произнес лорд Стонор. - Теперь мы не узнаем, кто ему платил за предательство.
        - Никогда не доверял старым авантюристам. Безрассудство - это удел молодых, - поделился я жизненным опытом.
        - Мне тоже показалось странным, что он не покинул меня в трудной ситуации. Я подумал, что надеется получить деньги от меня, а он решил подстраховаться… - печальным голосом произнес лорд Вильям Стонор и приказал племяннику: - Достань из сундука кошель с «ангелами».
        Пока они рылись в сундуке, я приказал своему матросу:
        - Выкинь труп за борт, чтобы не пачкал судно.
        - Сначала раздену, - сказал Маартен Гигенгак.
        Голландская душа не позволяла ему выбрасывать ценные, по его мнению, вещи, даже испачканные кровью.
        После того, как мне отсчитали сотню золотых монет, я проводил лорда и его племянника к конюшне, где стояли лощади. Там мы попрощались, пожелав друг другу удачи. На обратном пути я захватил оба баула, а потом сходил с матросом за большим сундуком. В этом сундуке лежали одежда, обувь и четыре рыцарских романа, а в баулах, кроме одежды, еще и две рапиры. На англичанах я в который раз неплохо заработал. Богаче стал и Маартен Гигенгак, которому досталась вся трофейная одежда и обувь, несколько шлемов, часть холодного орудия и одна аркебуза. На вырученные деньги мой матрос первым делом купил двувесельную лодку. Голландец без лодки, как кочевник без коня.
        16
        После занятий любовью Маргарита ван Баерле обычно ложится на бок и, подперев голову рукой, согнутой в локте, молча смотрит на меня. Такое впечатление, что она должна запомнить каждую черточку моего лица, чтобы опознать в аду, куда мы, по ее мнению, попадем оба. На этот раз ее взгляд был печален, словно убедилась, что я не так красив, как ей казалось раньше.
        - Что тебя мучает? - поинтересовался я.
        - Люди говорят, что ты слишком часто бываешь у нас, - ответила она.
        - Тебя это сильно напрягает? - спросил я.
        - Не сильно, но… - она виновато улыбается.
        - Выходи за меня замуж, - предлагаю я.
        Она счастливо улыбается и говорит:
        - Тебе нужна молодая жена. Она родит тебе детей.
        - Мне не нужны дети, - сообщаю я.
        Знала бы она, сколько у меня уже детей! Я со счета сбился!
        - Это сейчас не нужны, а потом захочешь. Без детей - это не жизнь, - произносит она таким тоном, будто я отказался жениться на ней.
        - Если передумаю, отправлю тебя в монастырь и женюсь на молодой, - шутливо обещаю я.
        - Не хочу в монастырь, - серьезно произносит она.
        Рита знает, о чем говорит. Два года она проучилась в монастырской школе.
        - Я нашла тебе жену, - сообщает она.
        - И кого? - любопытствую я.
        - Моник, мою дочь, - отвечает Маргарита ван Баерле. - Ты ей нравишься, ты благородный, не бедный и вдобавок хороший любовник. Лучшей пары ей не найти. У Моник нет приданого, выдавать за ремесленника или лавочника я не хочу, а ей уже семнадцать, давно пора иметь семью. Если ты меня любишь, женись на ней.
        Впервые мне выдвигали такое требование. Самое интересное, что оно совпадало с моими желаниями. В последнее время у меня появлялась мысль углубить отношения с Моник. При этом я не собирался расставаться с ее матерью. По опыту знал, что две женщины - это в полтора раза лучше, чем одна. При условии, что жить вместе. Если жить на два дома, то в два раза хуже. Видимо, Рита почувствовала это и сыграла на опережение.
        - При условии, что ты будешь жить с нами, - потребовал я. - Куплю или построю дом, и будем жить там втроем. Этот оставим Яну.
        - Я была уверена, что ты скажешь именно так! - сообщила она радостно.
        Я так и не понял, что именно ее обрадовало: что угадала мою реакцию или требование жить втроем?
        - Осталось выяснить, как Моник отнесется к такому сожительству, - сказал я.
        - Она согласна, - сообщила Рита.
        Я попытался представить, как мать и дочь обговаривали эту ситуацию. Наверное, во время совместного рукоделия. Обсудили мои и свои плюсы и минусы - и сделали правильный вывод. Девушке, действительно, хорошая пара не светит, а превращаться в служанку тупого бюргера не хочет.
        - Кончится траур по твоему мужу - и женюсь на ней, - пообещал я.
        - Мой муж очень переживал, что не может обеспечить дочери хорошую партию. Он бы одобрил, так что не будем ждать окончания траура. Желательно бы вам пожениться в ближайшее время, до рождественского поста, - предложила она и небрежно, как второстепенный аргумент, добавила: - И пересуды тогда сразу прекратятся.
        Спать с вдовой - это грех, а с тещей - дело семейное. Зять тещу не продерет - в рай не попадет.
        - Наш сосед слева дом продает. Построил себе новый, побольше и ближе к центру, - рассказала Маргарита ван Баерле. - Дом в хорошем состоянии, внутри такой, как наш, может, немного меньше. Сосед просит за него тысячу даальдеров, но никак не найдет покупателя. В прошлом году многие уехали заграницу, дома сильно подешевели. Уверена, уступит за семьсот.
        В мои планы покупка дома не входила, как и свадьба. Я уже продал испанцам двадцать семь двенадцатифунтовых пушек. На это у меня ушло пять месяцев. До зимних холодов и штормов успел бы, наверное, довести счет до трех дюжин. Заработанных денег хватило бы на постройку корабля грузоподъемность тонн триста, на котором за пару рейсов можно было бы довезти остальные пять дюжин двенадцатифунтовых пушек и обеспечить себе пожизненный годовой доход в двести золотых. Примерно столько зарабатывают пять матросов за год. С такими деньгами можно было бы сидеть дома, вести праздную жизнь дворянина. Я понимал, что никогда не буду вести такую, но меня почему-то постоянно тянет повернуть в ту сторону. Женитьба, которая вроде бы способствовала такому повороту, в то же время отодвигали его на несколько месяцев. Наверное, поэтому я и согласился. Выдвинул только одно условие: никаких шумных, многолюдных церемоний.
        - В нашей среде не принято широко гулять на свадьбе. Мы не худородные, - успокоила меня Маргарита ван Баерле.
        На следующий день она объявила о помолвке своей дочери со мной, мальтийским дворянином, и договорилась с соседом о продаже дома за семьсот пятьдесят даальдеров. У меня в очередной раз появился свой дом. Пока я отвозил сыр в Сэндвич, а потом пушки в Антверпен, мать и дочь на оставленные мною деньги наполнили дом всем, что они считали обязательными атрибутами семейной жизни. В первую очередь широкой кроватью. Одной. Маргарита ван Баерле настояла, что пока, до женитьбы сына, поживет в своем доме.
        Через неделю после моего возвращения из рейса, католический священник обвенчал меня с Моник в нашем доме. Кроме матери и брата невесты, на свадьбе присутствовали три супружеские пары, дворяне-католики, прихожане той же церкви, куда ходила Маргарита ван Баерле. Церемония и свадебный пир прошли скромно, без драк и сюрпризов. За столом говорил в основном священник, который убеждал нас в том, что скоро в Голландии не останется ни одного еретика.
        - Мы изведем эту заразу огнем и мечом! - кричал он.
        Никто с ним не спорил, хотя, по словам Риты, местное католическое дворянство уже забыло, как его напугала взбунтовавшаяся чернь, и желало освободиться от испанского ига. Я тоже молчал, потому что знал, что скоро в Голландии, действительно, не останется еретиков, потому что кальвинизм станет государственной религией. Жадные голландцы не могли тратить на бога столько же, сколько расточительные испанцы, итальянцы, французы… Их бог был скромен, требовал больше молитв и меньше денег.
        17
        Зима прошла в тихих семейных радостях. Я учил Моник искусству любви. Она оказалась способной ученицей. Вся в мать. Иногда я путал, с кем сейчас, называя одну именем другой. Обе делали вид, что не обижаются.
        После завтрака мы с Моник, Маргаритой и Яном катались по покрытым льдом каналам на коньках, которые были деревянными со стальными лезвиями внизу, загнутыми спереди. С помощью кожаных ремешков их привязывали к обуви. Такие коньки в моем детстве называли «снегурочками». Наверное, потому, что Снегурочку часто изображали на них. «Снегурки» предназначались для начинающих и девчонок. Правильные пацаны катались на «хоккейных». В Роттердаме чертили коньками лед все от мала до велика. Шубы здесь не в чести. Чтобы не замерзнуть, надевают по несколько рубах, жакетов, дублетов, гаунов и штанов или юбок, напоминая кочан капусты. Зато бегать на коньках удобно, одежда не сильно стесняет движения. Поскольку минус пять-семь градусов для меня вообще не мороз, я по меркам голландцев катался раздетым и почему-то не простуживался.
        Мало того, когда выпадал снег, я по утрам обтирался им, вгоняя в тоску новых родственников и служанок. Мы тоже завели служанку по имени Лотта - круглолицую пухленькую тридцатипятилетнюю бездетную вдову из деревни. После смерти мужа она ушла из дома его старшего брата, где они обитали на правах бесплатных работников. У нас она получала стювер в день и была уверена, что до старости накопит на собственный домик и сытую старость. Я не стал ее разубеждать. Она была очень опрятная, буквально помешанная на чистоте. Надо было видеть ее счастливую улыбку, когда находила где-нибудь пыль или соринки. Правда, готовила Лотта препаршивейше, поэтому дома мы только завтракали, а обедали и ужинали у тещи.
        Во второй половине дня я занимался фехтованием с Яном ван Баерле и его другом Дирком ван Треслонгом, который платил мне за уроки по восемь стюверов. Я готов был учить его и бесплатно, но нарвался на дворянскую щепетильность, так несвойственную остальным голландцам. Как друг Яна, он согласился на скидку в два стювера. Отца юноши казнили вместе с двумя главарями восстания по приказу герцога Альбы. Старший брат отца Вильям де Блуа или на голландский манер Биллем ван Треслонг сейчас был заместителем командира морских гезов Вильяма ван дер Марка, барона Люме, о жестокости которого ходили невероятные слухи. Говорят, он сдирал с живых монахов кожу и отпускал их в монастырь замаливать грехи. Пока ни один не дошел.
        Дирк был высоким, стройным и красивым юношей с густыми каштановыми волосами и голубыми глазами. В двадцать первом веке он, скорее всего, стал бы киноактерам и геем, что почти одно и то же. Он был католиком, но священников и особенно инквизиторов не переваривал, поэтому в шестнадцатом веке шансов обзавестись нетрадиционной сексуальной ориентацией у Дирка ван Треслонга было мало. Фехтовал он лучше Яна. При жизни отца его семья была богаче, с двенадцати лет Дирк занимался с учителями фехтования, судя по всему, не самыми плохими. Час я занимался с ним, час с Яном и еще час они сражались друг с другом, а я был судьей и указывал на ошибки.
        Вечера я проводил с Моник и юношами у камина, попивая глинтвейн и рассказывая байки о подвигах своих предков, которые где только не повоевали. О своих подвигах помалкивал, чтобы не запутаться и не быть пойманным на лжи. Только сказал, что у меня есть опыт, как сухопутных, так и морских сражений.
        Когда они уходили, Моник играла на верджинеле, перебравшимся вместе с ней в мой дом. Моя жена исполняла на нем простенькие мелодии, которые на этом инструменте звучали душевнее. Как-то я пробрынькал на верджинеле одним пальцем «Жили у бабуси два веселых гуся». Это первая мелодия, которую осилил в музыкальной школе и запомнил на всю оставшуюся жизнь. Об остальных хранил лишь запах нот. Именно нот, а не страниц, на которых они были напечатаны. Понимал, что так не может быть, но для меня ноты имели запах. Не пугающий, но вызывающий настороженность. Еще помню уроки сольфеджио, на которых меня заставляли петь, а я жутко стеснялся, хотя голос имею певческий. После ломки он превратился в тенор. Лучше бы он достался какому-нибудь российскому эстрадному певцу из двадцать первого века. На радость слушателям.
        - Ты умеешь играть на верджинеле?! - удивилась Моник.
        - И даже на той, что играет на верджинеле, - отшутился я.
        В середине марта, когда растаял лед в каналах, я сходил на верфь. Мой иол зимовал на берегу рядом со стапелем, на котором Трентье Шуурман строил гукер для роттердамского купца. Корабел выделил двух рабочих, которые вместе с моим матросом Маартеном Гигенгаком до вечера законопатили его, а на следующий день, в четверг, просмолили и спустили на воду. Я оставил иол у причала верфи. В пятницу я в рейс не выхожу. В субботу не имело смысла, потому что пришел бы в Сэндвич в воскресенье утром, в выходной. Понедельник тоже тяжелый день, который потратим на погрузку сыра на иол. Денег на сыре, в сравнение с полупушками, зарабатывал мало, но с нетяжелым грузом иол почти не терял скорость и при этом лучше слушался руля. Так что первый рейс в этом году намечался на вторник.
        На два дня, что возился с иолом, я отменил уроки фехтования. Вернувшись вечером домой, застал там одного Яна, что мне показалось странным. В последнее время юноша не расставался со своим другом. После замужества сестры у него появилось больше карманных денег, и друзья знали, как их потратить. Как только я занял место у камина на кресле-качалке, сплетенном из ивовых прутьев по моему заказу, и пару раз качнулся, поскрипев, как старый парусник, Моник сразу ушла на кухню проследить, как служанка Лотта приготовит нам глинтвейн, чего раньше никогда не делала.
        - Когда ты собираешься в море выйти? - спросил Ян ван Баерле.
        - На следующей неделе, во вторник, наверное. Если погода будет хорошая, - ответил я и, предполагая его просьбу, предупредил: - Тебя без разрешения матери в рейс не возьму.
        - Я знаю и не собираюсь с тобой плыть! - искренне выпалил он. - Я хотел попросить у тебя пистолеты. Мы в субботу хотим пойти в лес, пострелять. Порох и пули будут наши.
        - С Дирком пойдете? - задал я вопрос, на который и сам знал ответ, чтобы выиграть время, справиться с нежеланием давать им пистолеты.
        Почему-то мне не хотелось это делать, но и жлобом быть не нравилось.
        - И с ним тоже, - после запинки ответил Ян.
        Я почувствовал, что что-то не так, и спросил:
        - Вы что, поссорились?
        - Нет, - ответил юноша и, поскольку не был мастером вранья, выложил: - Его схватила инквизиция позавчера. Он сказал… Ну, не важно, что. На него донес один подлец, которого мы считали своим другом, доверяли ему…
        - Предать могут только друзья, - поделился я. - И где сейчас Дирк?
        - В темнице монастыря доминиканцев, что возле Рыбного рынка, - ответил Ян ван Баерле.
        Я часто проходил мимо этого монастыря, даже заглядывал внутрь, когда ворота были открыты. Типичная для средневековья планировка - прямоугольный двор окружен с трех сторон двухэтажными строениями из камня и дерева, а с четвертой - кирпичная, более новая, стена с воротами и дверью в них. Скриптория не было. Над центральным корпусом возвышалась деревянная колокольня высотой метров семь. Во время религиозных волнений монахам досталось больше всего. Их всех изгнали из города, а имущество монастырей разграбили. Теперь им отмщение и они воздают, усердно помогая инквизиции. Посчитали, что подставлять другую щеку - это не по-христиански.
        - Матери Дирка сказали, что он во всем сознался и в субботу будет наказан на городской площади. Его сожгут, - сообщил Ян ван Баерле.
        - И ты в это время будешь с друзьями стрелять из пистолетов в лесу?! - поинтересовался я насмешливо.
        Юноша засопел смущенно. Врать дальше было бессмысленно, а говорить правду не имел, видимо, права.
        - Сколько вас человек? - спросил я.
        - Семеро, - после паузы и неохотно ответил он.
        - Все твои ровесники? - продолжил я допрос.
        - Двое старше немного, - ответил Ян ван Баерле.
        - И вы всемером собираетесь перебить два десятка стражников, не считая инквизиторов и прочих доброжелателей?! - поинтересовался я иронично.
        - Мы нападем из переулка, когда Дирка будут проводить мимо. Освободим его и убежим, - выложил Ян ван Баерле их план. - Нам пистолетов не хватает, чтобы стражников отпугнуть.
        Роттердамские стражники такие же смелые, как их коллеги в других городах, так что план был вполне реален.
        - Вас опознают, - предупредил я. - Придется исчезнуть из города.
        - Мы лодку приготовили. Поплывем в… - он запнулся. - Нам есть, где укрыться.
        Поскольку Моник до сих пор не вернулась из кухни, она знает о предстоящем мероприятии. Не удивлюсь, если и Рита в курсе. Меня то ли сочли не достойным местных разборок, то ли, что скорее, не пожелали втягивать, чтобы не лишиться кормильца. Я расспросил, где именно в монастыре держат Дирка. Оказалось, что в винном погребе, разделенном для этого кирпичной стеной на две неравные части. В большей хранят вино, которого теперь надо намного меньше в связи с резким уменьшением количества монахов, и пытают, а в меньшей содержат обвиненных или заподозренных в ереси.
        - Хорошо, в субботу утром дам тебе пистолеты, чтобы вы сходили пострелять в лесу, - согласился я и позвал: - Моник, неси глинтвейн!
        Брат улыбнулся и еле заметно кивнул, когда Моник давала ему серебряную кружку с горячим напитком. Видимо, она должна была повлиять на меня, если бы не согласился дать пистолеты. Я тоже решил поиграть с ними втемную.
        Когда Ян ушел, я сказал Моник:
        - Хорошо, что ты помогаешь брату, но не забывай, что ты теперь моя жена, мать нашего будущего ребенка.
        Она была на третьем месяце беременности.
        - Если у них не получится, и в руки инквизиции попадут мои пистолеты, очень оригинальные, которые сразу опознают, мне вряд ли поверят, что не знал, как их собирались использовать, - продолжил я. - Поэтому завтра вечером отправлюсь в рейс, а послезавтра утром пусть Ян заберет пистолеты. Тебе он якобы сказал, что я разрешил взять их, но ты не уверена, что именно так и было, просто не смогла отказать брату.
        - Так и сделаю, - виноватым голосом пообещала она.
        Наверное, жалеет, что муж у нее не такой романтичный герой, как брат и его друзья.
        18
        Я лежу в каюте иола, слушаю шаги Маартена Гигенгака в кокпите. Три коротких шага от одного борта до другого и обратно. Наверное, мерзнет, несмотря на кожаный плащ. На реке воздух сырой и холодный. Над морем он будет суше и теплее. А может быть, мне так кажется, потому что море люблю больше. Кстати, моряки называют речников жабодавами. Еще слышу плесканье речной воды. Значит, начался отлив.
        Недавно стража оттрещала и оповестила о полуночи. Я ждал, когда наступит суббота. Стараюсь ничего важного не начинать в пятницу - моряк обязан быть суеверным, чтобы иметь хоть какое-то достоинство. Днем мы погрузили сыр, а потом перешли сюда, к Рыбному рынку, якобы ждать ночного отлива. Отсюда ближе к моему дому, где я и пробыл до наступления темноты, а потом вернулся на иол.
        - Маартен! - позвал я.
        Матрос в кожаном плаще с толстой ватной подкладкой протиснулся с трудом через узкую дверь. Нос и щеки у него красные от холода.
        - Снимай плащ, - приказываю я и достаю два куска черной материи.
        Одним обматываю свою голову и лицо, оставив открытыми только глаза. Другой протягиваю Маартену Гигенгаку и предлагаю сделать то же самое. В темноте открытое лицо слишком заметно, а разрисовывать его углем мне не по душе. Устроим монахам маски-шоу. Наверняка они никогда не нарывались на это российское представление. Цепляю на свой ремень кинжал и показываю матросу, чтобы взял свой нож.
        - Попрыгаем, - предлагаю ему.
        В кармане у матроса звенят монеты. Заставляю выложить их на полочку.
        - Сейчас сходим в монастырь, потолкуем по-тихому с инквизиторами, - ставлю его в известность. - Если боишься, можешь остаться.
        - С тобой не боюсь, - льстит Маартен Гигенгак.
        Я уверен, что он самый высокооплачиваемый матрос во всей Голландии. Подтверждение чему - женское внимание к матросу. Год назад Маартен жаловался, что для девок он, нищий, не существует. Теперь от них отбоя нет. Маартен ищет такую, за которой дадут дом. Не хочет тратить деньги на покупку собственного. Лелеет мысль потратить накопленное на новый буйс. Не сейчас, а когда я перестану нуждаться в его услугах. По его словам, у меня матрос получает больше, чем имеет хозяин небольшого буйса.
        Я отдаю ему якорь-«кошку». Мы выбираемся на причал, идем мимо рыбных рядов. Сильно воняет тухлой рыбой. Возле каменных прилавков шуршат и пищат крысы, разбегаясь при нашем приближении. В одном месте блымнула зелеными глазами кошка и тоже убежала. На улице темно и пусто. Стражники недавно прошли по ней, так что вернуться не скоро. Тихое эхо от наших шагов разбивается о стены домов с закрытыми ставнями. Если кто-то и слышит нас, примет, скорее всего, за врача или священника, которого родственник или слуга ведет к больному или умирающему. Только они имеют право ходить ночью по городу, но обязательно с факелом или фонарем. Чтобы в темноте не испугали ночной дозор. Возле монастырской стены я приседаю на корточки. Подождем, послушаем, что делается за ней. Может быть, монах-сторож не спит. Они только недавно отслужили полунощную., если относятся к своим обязанностям так же ревностно, как средневековые монахи, в чем сильно сомневаюсь. Стена высотой метра четыре. Кирпичная кладка неровная. Такое впечатление, что спешили закончить побыстрее.
        Выждав минут десять и не услышав ничего подозрительного, раскручиваю «кошку» и забрасываю на стену. С первой попытки она цепляется крепко, но при этом звенит так, что должна разбудить всю улицу. Жду еще несколько минут, чтобы убедиться, что монахи и горожане спят крепким сном. Мое вновь помолодевшее тело легко взбирается по веревке с мусингами на стену. Сажусь на нее, холодную и шершавую, шириной в два кирпича, и жду, когда поднимется матрос. После чего перецепляем «кошку» и перебрасываем веревку на другую сторону стены. Я тихо спускаюсь во двор. Собак здесь нет - я проверил днем. То ли их перебили во время погрома, а монахи не завели новых, то ли вообще не держат. Этот вопрос решает настоятель. Нынешний пожалеет, что отказал в любви четвероногим братьям.
        Сторожка - деревянная будка - располагалась по другую сторону от ворот. Из нее слышался тихий храп, прерывистый. На очередной руладе я открыл тонкую легкую дверь, поморщился от тяжелой вони, смеси перегара и немытого тела, по звуку нашел голову и пошлепал пальцами по щеке, поросшей густой жесткой бородой.
        - А-а? - промычал, просыпаясь, сторож.
        Я наработанным движением закрыл ему рот ладонью и перерезал горло. Подождал, когда прекратится хрипение и бульканье, вытер кинжал и руку о грубую рясу и закрыл дверь в сторожку и открыл дверь в воротах, отодвинув тяжелый дубовый засов.
        - Спускай «кошку», - шепотом приказал я матросу.
        Маартен Гигенгак отцепил якорь и спустил во двор. После чего повис на руках, а потом спрыгнул. Я подхватил его на лету, так что приземлился он почти бесшумно.
        Мы прошли по вымощенному булыжниками двору к входу в винный погреб. Я опасался, что дверь будет закрыта на висячий замок. Оказалось, что всего лишь на засов. Внутри было темно и тепло, пахло торфяным дымом и скисшим вином. Я прикрыл за нами дверь, а Маартен Гигенгак зажег маленький факел - палку полуметровой длины, на конце которой была намотан пучок пеньки, облитой буковым маслом, используемым для заправки судовой лампы.
        Неяркий огонь высветил слева от двери большие, не меньше, чем на тонну, бочки, которые лежали на деревянных ложах вдоль стен, торцами к ним. Между двумя рядами бочек был проход, по центру которого пролегал желоб, ведущий к оцементированной, аварийной яме, расположенной напротив двери, но ближе к дальней от нее стене. Справа бочки и ложи убрали. У ближней стены стоял стол, два стула и лавка, а у дальней находилась дыба, колодки, маленький кузнечный горн с ручными мехами, трехногий столик с клещами и железными прутьями, кучка торфа и поленница дров. От приделанного к стене ржавого железного кольца свисала к каменному полу толстая ржавая цепь. Для чего ее использовали, я так и не догадался. Дальше шла поперечная стена, сложенная из светло-коричневых кирпичей. Они еще не успели потемнеть от времени. В стене была узкая и низкая дверь, сработанная из толстых досок, скрепленных железными полосами. Закрывалась она на деревянный засов, пропущенный в железные дужки.
        Открыв дверь, я скривился от густой сортирной вони. Она так шибанула в ноздри, что аж глаза заслезились! Я взял у матроса факел, поднял повыше, освещая помещение. Бадейка с испражнениями располагалась рядом с дверью, справа от нее. Слева стояло деревянное ведро с водой, почти пустое, в котором плавал деревянный ковшик. Еретики лежали на полу у дальней стены. Их было человек двадцать, мужчины и женщины разного возраста и один ребенок лет двух-трех, закутанный в тряпки. Они проснулись. Кто-то привстал, чтобы рассмотреть диковинных визитеров, появившихся в неурочное время.
        Распознать среди них нужного мне человека я не смог, поэтому позвал:
        - Дирк ван Треслонг.
        - Да, - отозвался один, поднимаясь.
        С грязными спутанными волосами, чумазый, в покрытой разноцветными пятнами, когда-то белой рубахе, юноша растерял красоту и вместе с ней словно бы ушли и уверенность в себе, и жизненные силы. Движение Дирка ван Треслонга были вялы, будто находится в вязкой среде.
        - На выход! И побыстрее! - произнес я на голландском языке с испанским акцентом.
        Акцент все равно никуда не денешь, но пусть думают, что я испанец.
        - Прощай, брат! - тихо произнес кто-то из еретиков.
        Дирк ван Треслонг ничего не сказал ему. С трудом доковылял он до двери, согнувшись, перешел в соседнее помещение.
        Я закрыл за ним дверь и произнес тихо:
        - Идти можешь побыстрее?! Если будешь так плестись, то мы до утра не выберемся из монастыря.
        Юношу словно током долбануло.
        - Это ты?! - молвил он удивленно и посмотрел на Маартена Гигенгака, пытаясь угадать в нем Яна ван Баерле.
        - Твои друзья ничего об этом не знают. Они собираются напасть завтра, когда тебя поведут на казнь, и благородно погибнуть в бою, - просветил я его и не удержался, добавил: - Придурки!
        - Ты не имеешь право говорить так о них! - возмутился Дирк ван Треслонг.
        - Серьезно?! - произнес я иронично. - Тогда возвращайся в камеру. Завтра погибнешь вместе с ними.
        Возвращаться ему явно не хотелось.
        - Лучше скажи, если знаешь, где находится кельи инквизиторов? - спросил я. - Кстати, сколько их здесь?
        - Старший инквизитор Урбано Руис занимает келью настоятеля. В первый день он разговаривал со мной там, предлагал стать предателем и обещал взамен легкое наказание. А здесь меня пытали три его помощника. Где они живут, я не знаю, - рассказал юноша.
        - Где келья настоятеля? - спросил я
        Она находилась на втором этаже центрального корпуса, вход в который был закрыт. Дирк ван Треслонг подсказал, что можно зайти через церковь, расположенную в правом крыле. Его отец в свое время много жертвовал монастырю, дружил с предыдущим настоятелем, часто бывал у него в гостях вместе с сыном. Знал бы он, какую роль монастырь сыграет в жизни его сына.
        - Ждите меня здесь, - приказал я Дирку ван Треслонгу и Маартену Гигенгаку. - Если поднимется шум, бегите к судну, меня не ждите. Я прорвусь.
        В церкви было пусто и тихо. Пахло сухим деревом, ладаном и гарью сальных свечей. По скрипучей, узкой, деревянной лестнице я поднялся на второй этаж. Узкая коридор, по одну сторону которого была стена с узкими, закругленными сверху окнами, а по другую - кельи, закругленные сверху проходы в которые завешены темной материей. В большинстве келий было тихо, из некоторых доносился храп разной громкости, а из одной - детское лепетание говорящего во сне взрослого человека.
        Келья настоятеля имела широкую и высокую, закругленную сверху и украшенную резьбой деревянную дверь. На мое счастье и на несчастье старшего инквизитора, оказалась незапертой. Открылась без скрипа. В келье стоял сильный запах винного перегара. Кровать с балдахином. Внутри, видимо, в ногах на полочке, горел маленький масляный светильник. Возле него на ткани балдахина высвечивалось красное пятно. К ложу вели две деревянные ступеньки, на которых стояли кожаные тапки без задников. Старший инквизитор Урбано Руис спал на спине, накрытый толстым ватным одеялом темно-красного цвета. Его черная густая борода лопатой лежала поверх одеяла. На голове был колпак из мягкой светлой ткани. Из широких ноздрей массивного носа торчали пучки черных волос. Подушек было две. Я бесцеремонно вытянул ближнюю и накрыл ею голову испанца, который не хотел просыпаться. Теперь это уже было не важно. Крики его все равно никто не услышит. Он успел схватиться двумя руками за мою руку с кинжалом в тот момент, когда я уже резал горло. Хватка была цепкая, сильная. Ослабла только после того, как тело перестало дергаться. На правой
руке был перстень с голубым лазуритом. Говорят, что этот камень темнеет, если рядом нечистая сила. Видимо, я к нечисти не отношусь.
        Положив перстень в карман, я взял бронзовый масляный светильник, который напоминал низкий заварной чайник, осмотрел келью. На стене возле кровати висело деревянное распятие, которое раньше загораживал балдахин. Под распятием стоял большой сундук. Он был на треть заполнен рясами и рубахами из дорогих тканей и обувью из мягкой кожи. Время церковников-самоистязателей кануло в Лету. Сверху лежал мешочек с сухими травами, от которых исходил приятный запах. Наверное, заменяли духи. На самом низу были спрятаны четыре кожаных кошеля: один, заполненный наполовину, с золотыми флоринами, второй, почти полный, с серебряными голландскими даальдерами и испанскими песо, третий, набитый до отказа, с серебряными голландскими стюверами и испанскими реалами и четвертый, тоже полный, с золотыми и серебряными украшениями, по большей части, недорогими, наверное, снятыми с приговоренных к смерти еретиков. Возле окна на столе лежала открытая Библия и на самом краю - холщовая сумка, а рядом стояли керамическая чернильница и оловянный стакан с гусиными перьями. Сумка была пустая. С такими здесь ходят нищие, а с недавнего
прошлого - и все те, кто против католической Испании, кто называет себя гёзами (нищими). Видать, конфискована, как улика.
        Я собирался сложить в сумку кошели с деньгами и драгоценностями, но потом решил придать нападению политический характер. Положил ее на грудь мертвому старшему инквизитору, а сверху его руки, которые как бы пожимали одна другую. Как мне рассказал Ян ван Баерле, это был тайный символ гёзов.
        Маартен Гигенгак и Дирк ван Треслонг не теряли время зря. Они попробовали монастырского вина и позабыли закрыть кран. В свете догорающего факела было видно, как вино хлещет из бочки, стекает по канавке в яму.
        - Пошли, - позвал я их.
        - А нельзя ли отпустить остальных узников? - задал вопрос Дирк ван Треслонг.
        - А кто их держит?! - иронично произнес я. - Все двери открыты. Пусть идут, куда хотят.
        - Так я им сейчас скажу! - радостно воскликнул Дирк и побежал к двери в вонючий ад, чтобы сообщить еретикам, что у них есть шанс перебраться в чистилище или хотя бы помыться.
        - Скажи им, пусть подождут немного и потом выходят по два-три человека, а не все сразу, - приказал я.
        После чего мы втроем проделал путь от монастыря до иола. Ночной дозор нам не повстречался. Наверное, отрабатывают дыхание в положении лежа в каком-нибудь укромном месте. Отлив к тому времени уже набрал силу. Мы отдали швартовы и, подгоняемые речным течением и морским отливом, быстро понеслись к морю. Появилась ущербная, в последней четверти луна, неяркого света которой вполне хватало, чтобы разглядеть берега и не выскочить на них. Я стоял на руле, а мой матрос помогал бывшему еретику умыться речной водой и переодеться в мои старые шмотки, специально принесенные из дома. Я предполагал, что темница - не самое чистое место, а мне придется много часов провести с Дирком ван Треслонгом в маленькой каюте.
        Через сутки с небольшим мы были в Сэндвиче. Там я дал юноше горсть даальдеров и стюверов - его долю из захваченной в монастыре добычи - и пожелал больше не попадаться в лапы инквизиции.
        - Мне сказали, что твой дядя в Лондоне. Поезжай туда, найди его, - посоветовал я. - И запомни: ты не знаешь, кто тебя спас. Тебя ночью вместе с остальными беглецами погрузили в трюм рыбацкого буйса и выпустили из него только возле английского берега, на который отвезли на лодке, - сочинил ему легенду. - Твое молчание - залог моей жизни. У инквизиции много осведомителей. Они могут оказаться и среди людей, которым ты доверяешь.
        - Я уже убедился в этом! - с горечью молвил Дирк ван Треслонг, после чего поклялся, что отблагодарит меня.
        - Если у тебя будет возможность ударить меня безнаказанно, удержись, не сделай этого. Большей благодарности мне не надо, - пожелал я.
        - Слишком малая плата за спасение моей жизни! - не согласился юноша.
        - Ты даже не догадываешься, как это много и как трудно выполнить, - произнес я.
        19
        Я перестал набивать в трюм ткани поверх пушек. Незачем возиться с лишним грузом, от которого прибыли всего-ничего, а иол и так загружен по самое не балуй. Оставлял таможеннику деньги на пошлину за покупку тканей, семь шиллингов, - и все были довольны. В Антверпене меня вспомнили и сразу отсчитали по двести двадцать монет за каждую из трех привезенных двенадцатифунтовых полупушек. Их мигом выгрузили и отвезли на склад гарнизона. Наверное, пойдут на вооружение нового корабля. Главный интендант Диего де Сарате подтвердил наши прошлогодние договоренности. Еще четыре и три четверти дюжин пушек - и пожизненная рента моя.
        - Можешь и дальше возить. Будем все покупать. У нашего короля большая армия, требуется много пушек, - сказал Диего де Сарате. - Заработаешь еще одну ренту.
        - К тому времени я построю большой корабль и начну возить более мощные пушки, - поделился я планами.
        - За них и платить будем больше. - пообещал главный интендант.
        Мы расстались удовлетворенные друг другом.
        Когда я вернулся домой, Ян ван Баерле сразу пришел в гости и сообщил смущенно:
        - Твои пистолеты не пригодились.
        - Что, передумали нападать? - прикинулся я несведущим.
        - Не передумали, но ночью Биллем ван Треслонг, дядя Дирка, напал со своими людьми на монастырь, перебил монахов и освободил всех заключенных, - с гордостью, словно проделал это сам, заявил Ян ван Баерле.
        - Не думаю, что это был дядя Дирка, - возразил я. - Когда мы пришли в Сэндвич, Вильям де Блуа находился в Лондоне. Его видели там в пятницу днем. От Лондона до Роттердама больше суток хода на быстром судне и при условии, что на Темзе попадут в отлив, а здесь в прилив.
        - Значит, не он сам, а его люди, - не стал спорить шурин. - Всё равно они - герои!
        Я тоже не стал оспаривать последнее утверждение.
        - Инквизиторы испугались, перебрались в казарму гарнизона и перестали хватать благородных! - заявил Ян вам Баерле с таким видом, будто это была его заслуга.
        Этот милый юноша искренне верил, что люди делятся на три сорта: высший, в котором течет королевская кровь, средний - с дворянской и низший - с плебейской.
        Его мать Маргарита ван Баерле оказалась более прозорливой. Когда ее сын волочился за девицами, она у себя дома бурно и очень эмоционально, как обычно после разлуки, позанималась со мной любовью. Потом лежала боком ко мне и поглощала меня затуманенным взглядом. Казалось, что на меня смотрят еще и ее соски, все еще набухшие, твердые. Мне всегда хотелось узнать, о чем она думает в это время? Дважды спрашивал, но вразумительный ответ не получил. Подозреваю, что ни о чем. Наверное, гоняет по кругу эмоции, которыми только что подзарядилась, пока они не затрутся, не потеряют сладкий вкус.
        - Это ты спас Дирка? - спросила она вдруг.
        Мы с ней даже не разговаривали на эту тему, некогда было.
        - Это имеет какое-то значение? - ушел я вопросом от ответа.
        - Для меня имеет, - ответила она. - Теперь я не так сильно боюсь за сына. Ты и его спасешь.
        - Если успею, - сказал я. - Пора бы ему чем-нибудь заняться, а то от безделья в беду попадет.
        - Он хочет перебраться в Везель, вступить в армию Вильгельма, князя Оранского, - сообщила она.
        У князя прозвище Молчун. Из рассказов о нем я сделал вывод, что говорит Вильгельм Оранский мало потому, что с трудом принимает решение открыть рот, как и любое другое решение.
        - Нечего ему там делать. Судя по тому, как легко их бьют испанцы, там собрался всякий сброд, руководят которым бездарные командиры, - поделился я мнением.
        - Я тоже против, но меня он не слушает, - пожаловалась Рита. - Скажи ты ему. Ты для него авторитет в таких вопросах.
        - Хорошо, - пообещал я. - Но он что-нибудь другое придумает. Может, пусть со мной поплавает? Сделаю из него капитана.
        Маргарита ван Баерле не умеет плавать, жутко боится воды и уверена, что ее сын обязательно утонет, как только окажется на глубоком месте. Это при том, что плавает он неплохо, как и большинство голландцев. В теплое время года местная ребятня проводит в каналах, реках, озерах почти весь день.
        - Ладно, возьми его в следующий рейс, - решается она. - Когда он с тобой, мне спокойнее будет.
        Ян, конечно, обрадовался. За всю вою жизнь он всего лишь раз бывал за пределами Роттердама, ездил с отцом в имение матери. Рассказ об этом путешествии я слышал от него несколько раз. Теперь у него появилась возможность побывать в другой стране, а потом в Антверпене - самом богатом городе Северной Европы. Многие друзья Яна ван Баерле, в том числе Дирк ван Треслонг, бывали в Антверпене и рассказывали много интересного. Действительно, Роттердам пока сильно отстает, кажется большой деревней, которая, правда, стремительно разрастается. Вокруг Роттердама много болот. Добраться до него по суше - большая проблема. Это избавляет город от частых визитов крупных воинских подразделений, что служит залогом более спокойной жизни. Даже приход мирной армии - пока что бедствие для населения. Солдат размещают на постой в домах горожан и частенько еще и кормить заставляют. В придачу солдаты - народ грубый, склонный к пьянкам, дебошам и насилию, а за всеми и при желании не уследишь. Обычно наказывают только за убийство, тяжелое увечье и крупную кражу. Изнасилование считается мелким хулиганством, если жертва не из
благородных. Зато пойманных преступников карают жестоко - вешают быстро, высоко и коротко.
        20
        Рейс этот пошел наперекосяк с погрузки в Сэндвиче. Вторая пушка оборвалась со стрелы и упала в трюм с высоты метра три. Днище не проломила, но доски обшивки разошлись. Иол шел тяжело. Воду приходилось откачивать каждую вахту. Поскольку нас теперь было трое, на руле стояли по два часа через четыре. Ян вам Баерле делал уже шестой рейс, так что навыками рулевого овладел и поднимать паруса научился. Я потихоньку обучаю его на вахтенного помощника, хотя шурин упрямо твердит, что на флоте он временно, что заработает денег, купит коня и ускачет в Везель, под знамя доблестного Вильгельма, князя Оранского, который пока что разит врага только памфлетами. Я не мешаю юноше мечтать. В юности без мечты, как в старости без денег.
        Дул южный ветер силой баллов пять. Мы шли курсом галфвинд правого галса, когда Ян позвал меня наверх. Впереди справа, со стороны Грейт-Ярмута, шел корабль, трехмачтовый ублюдок непонятного типа: на фок-мачте был один прямой парус, на грот-мачте косой, трисель, и марсель, а на бизань мачте - латинский. Видимо, это смесь каравеллы с баркетиной. Резво шел, тем более, что ветер ему был попутный. Флаг пока не было видно, но, судя по большому красному кресту, нашитому или нарисованному на желтовато-белом фоке, англичанин, а поскольку идет в балласте, скорее всего, вояка. Пиратство в Англии карается сурово, если жертва - английское судно, а по отношению к другим флагам возможны варианты. Как только увидят, что в трюме английские пушки, запрещенные к вывозу из королевства, капитан с чистой совестью повесит нас, а иол и пушки конфискует.
        Я принес из каюты бронзовый пеленгатор, изготовленный по моему чертежу, установил его на магнитный компас и показал Яну, как брать пеленг. Объяснил, что если пеленг не меняется, то, при сохранении курса и скорости, корабли сблизятся вплотную, то есть, столкнутся, а если меняется нам в корму, то другой корабль пройдет у нас по корме, а если в нос, то по носу. Этому мы подрежем нос. Судя по тому, что пеленг менялся медленно, на малой дистанции. Я решил увеличить ее, но заметил, что корабль меняет курс. У капитана, видимо, были проблемы с абстрактным мышлением или малый опыт, потому что повернул влево, надеясь побыстрее сблизиться с нами. Я не стал менять курс. По моим прикидкам получалось, что теперь разминемся на дистанции полтора-два кабельтова.
        Капитан английского корабля понял свою ошибку, когда между нами было от силы полмили, и начал поворачивать вправо. Его команда засуетилась, работая с парусами. Опоздали, потому что мы проскочили у них по носу на дистанции больше кабельтова. Прогрохотал выстрел из погонной пушки. Судя по ядру, шестифунтовка. Прицел взяли низко. Ядро первый раз коснулось воды метрах в ста от носа корабля, попрыгало на волнах и занырнуло, не добравшись до иола. Второго выстрела не последовало. Видимо, всего одно погонное орудие. Вместо того, чтобы развернуться и дать по нам бортовой залп, а судя по портам, на каждом борту у него по семь пушек, английский капитан приказал поворачивать вправо, в нашу сторону. Я тоже начал поворачивать вправо, на ветер. Уверен, что этот ублюдок не сможет идти так же круто к ветру, как иол. Что вскоре и подтвердилось. Когда между нами было семь-восемь кабельтовых, погонная пушка выплюнуло еще одно облако черного дыма и шестифунтовое ядро, которое на этот раз было направлено выше, но мимо. Настырности капитану было не занимать. Еще около часа он гнался за нами, пока дистанция между судами
не увеличилась миль до трех, но больше не стреляли, понимая, что попадут только в случае огромной удачи. Если бы она была на их стороне, уже бы захватили иол.
        Часа два я шел этим курсом, чтобы уж точно оторваться от преследователя, а потом лег на прежний. Так мы выйдем к материку западнее, чем надо, зато на мелководье больше шансов убежать от больших кораблей.
        До Антверпена добрались поздно вечером. Городские ворота уже были закрыты. Я ошвартовал иол на нашем постоянном месте в нижнем конце пристани. Ночь разбил на две вахты. Первую будет стоять Маартен Гигенгак, а вторую, более тяжелую, - Ян ван Баерле. Матросу утром работать на выгрузке, а шурин будет отсыпаться.
        В последние два раза пушки не проверяли. Видимо, среди предыдущих не оказалось ни одной бракованной. Появилась другая проблема. Главный интендант Диего де Сарате начал вести разговоры о том, что в казне мало денег, что им удобнее платить оптом, за дюжину. Я сразу прекратил их, предупредив, что после первой неоплаченной партии больше ничего не привезу. Я ведь жил в двадцать первом веке в России и познал на собственной шкуре, что такое «долговой крючок». Чем больше тебе становятся должны, тем труднее уйти, а судиться с властью что тогда, что сейчас себе дороже. Приготовился и на этот раз твердо отстаивать свою позицию. Как ни странно, заплатили мне сразу и без разговоров. Видимо, пушки нужны позарез.
        - Мне надо сходить в город, - сказал Ян ван Баерле, когда закончилась выгрузка. - Повидать знакомого.
        В Сэндвиче у него завелись приятели из эмигрантов-протестантов. Ян частенько сидел с ними в пабе. Наверняка и в Антверпене уже есть. В его возрасте положено сбиваться в стаю, чтобы чувствовать себя взрослыми. Я не мешал. Пусть поговорят о революции. Когда-то она случится, правда, забыл, когда именно. Помню, что в следующем веке Голландия будет воевать с Англией. Надеюсь, без моего участия.
        - Иди, - отпустил я. - Самое позднее через час ты должен быть здесь. Начнется отлив.
        - Успею! - заверил юноша.
        Он надел свою самую нарядную темно-коричневую шляпу, напоминающую лаваш на плоском круге и украшенную пером фазана, и засунул за пояс свой пистолет, спрятав рукоятку под дублет. В город разрешалось заходить только с ножом или кинжалом на поясе и посохом или тростью. Все остальное стража могла конфисковать. То, что Ян ван Баерле взял с собой пистолет, насторожило меня. Просто так рисковать такой ценной игрушкой он бы не стал. Значит, идет не на встречу с приятелем, а я пообещал Маргарите ван Баерле оберегать этого самоуверенного сопляка. Жена и теща не простят мне, если он во что-нибудь вляпается.
        - Маартен, я тоже пойду в город. Если услышишь стрельбу, заряди пушку, но из каюты не вытаскивай, - приказал я своему матросу, засовывая за пояс штанов стволы и пряча под дублет рукоятки двух пистолетов и напяливая на голову матросскую соломенную шляпу с узкими полями, наподобие тех, в каких в годы моей советской юности ходили пенсионеры.
        Я был уверен, что шурин осядет в какой-нибудь таверне неподалеку от порта. Оказалось, что ему надо дальше. Причем, судя по тому, что постоянно спрашивал дорогу, раньше там не бывал. О конспирации Ян ван Баерле не имел никакого представления. В отличие от меня, он не смотрел фильмы про шпионов, поэтому ни разу не оглянулся и не проверил, нет ли «хвоста». Так что зря я напяливал шляпу матроса. Шурин не заметил бы меня, даже если бы я отставал всего на пару метров. Его целью был двухэтажный каменный дом в тихом районе. Дома здесь с более широкими фасадами, чем в Роттердаме, и чаще встречаются с выступающими вперед верхними этажами. Иногда верхний этаж настолько выдавался вперед, что живущие напротив могли бы, вытянув руку из окна, пожать соседскую. Ян ван Баерле постучал бронзовым молотком на бронзовой цепочке по бронзовому кругу, прибитому к двери. Дверь открылась, и юношу впустили внутрь.
        Решив, что шурин пойдёт назад той же дорогой, я прошел мимо дома и остановился на следующем перекрестке, где в углу дома была ниша со статуей девы Марии, у ног которой чадил маленький масляный светильник. Пока что это единственный вид ночного уличного освещения. В таких местах обычно назначают встречу. Вот я и изображал человека, который нетерпеливо, нервно расхаживая туда-сюда, ждет кого-то.
        Ян ван Баерле появился минут через двадцать. И не один. Первым из дома вышел инквизитор в белой рясе, поверх которой верхнюю часть туловища закрывала черная накидка типа обрезанного плаща. За ним шел солдат в шлеме-морионе и кирасе, вооруженный коротким мечом, висевшем в ножнах на широком кожаном ремне, который придерживал черные штаны-тыквы. За пояс был заткнут колесцовый пистолет с нарезным стволом, изготовленный по моему заказу. В правой руке солдат держал веревку, другим концом которой были завязаны руки моего шурина, бывшего владельца этого пистолета, потерявшего, к тому же, и свою шикарную шляпу. Как понимаю, арестовали его не за ношения оружия. Дворянина за такое обычно журили, в худшем случае штрафовали на десяток патардов. Последними вышли два солдата в шлемах и кирасах, вооруженные аркебузами, которые несли на правом плече, придерживая у приклада правой рукой. Процессия направилась в мою сторону. На лице Яна ван Баерле, вокруг левого глаза, успел налиться ярким синим цветом большой фингал. Разбитые нос и губы были в уже подсохшей крови. Вид у юноши был испуганно-растерянный. Уверен, что
он немного иначе представлял себе сражения. Он скачет на белом коне, машет мечом направо-налево, а убитые враги падают штабелями. Ему никто не удосужился объяснить, что романтика - это только то, что до и после сражения.
        Меня Ян ван Баерле если и заметил, то не узнал. Ни монах, ни солдаты тоже не обратили на меня внимания. На перекрестке они повернули налево, в сторону центра города.
        Я пропустил процессию. Достав из штанов пистолеты, догнал солдат с аркебузами. Стрелял с двух рук в упор. Целился в шею в просвете между кирасой и шлемом. Солдаты, если и услышали срежет колесиков, среагировать не успели. Левый пистолет выстрелил на доли секунды быстрее. Пламя, вырвавшееся из стволов, опалило волосы, обогатив запах сгоревшего пороха паленой шерстью. Я уронил пистолет из правой руки на выложенную булыжниками дорогу, выхватил из ножен кинжал и рванулся к третьему солдату. Он обернулся, сразу оценил ситуацию, выпустил веревку и потянулся за мечом. Я швырнул в него второй пистолет. Солдат инстинктивно отбил пистолет правой рукой, потеряв доли секунды, которых мне хватило, чтобы двинуть ему ногой по яйцам, а затем всадить кинжал в левый глаз, показавшийся в тени шлема, с черным зрачком почти во весь белок. Вогнал лезвие глубоко. Солдат левой рукой схватился за мое правое предплечье и выдохнул мне в лицо мерзкую смесь чеснока и винного перегара. Хватка была судорожная, цепкая. Я с трудом повертел кинжалом в черепушке, после чего пальцы солдата ослабли. Я выдернул кинжал, покрытый
розоватой слизью, очистил лезвие о щеку солдата, поросшую курчавой черной бородой, в которую ручьем потекла алая кровь. Я оттолкнул тело, которое, расслабившись, начало оседать и наклоняться вперед, на меня. Солдат упал навзничь, раскинув в стороны руки ладонями кверху, словно показывал, что в них нет ничего. Инквизитор оказался самым шустрым. Приподняв руками полы рясы, он, не оглядываясь, уже летел по улице и кричал: «Гезы! Гезы!». Черная накидка на бегу подлетала и опадала, напоминая взмахи вороньих крыльев.
        Ян ван Баерле стоял на месте, тупо глядя на упавшего навзничь солдата. Даже не попытался развязать руки.
        Я разрезал веревку кинжалом, приказал:
        - Подбери мои пистолеты и спрячь их под дублет.
        После чего вынул из-за пояса убитого солдата третий пистолет. Он был заряжен. Я засунул его в свои штаны. Вполне возможно, что он пригодится в ближайшее время. Из домов выходили люди, смотрели настороженно на нас, то ли пытаясь понять, что произошло, то ли раздумывая, напасть или нет?
        - Иди за мной, - приказал я шурину, напялив низко ему на голову шляпу Маартена Гигенгака, чтобы хоть немного прикрыть синяк.
        Мы повернули за угол и побежали. На следующем перекрестке опять повернули и пошли шагом. Здесь было много мастерских шорников. Они слышали выстрелы и крики, догадались, что это наших рук дело, но все отводили глаза, стараясь не замечать нас.
        Когда я остановился на перекрестке, решая, куда идти дальше, шорник из крайней мастерской, изготовлявший седло, сидя на табуретке у открытого окна, показал рукой налево и сказал:
        - А потом направо и выйдете к городским воротам.
        - Спасибо! - поблагодарил я.
        Стража у ворот наверняка слышала выстрелы, но, поскольку крики прекратились, решила, наверное, что и без них разобрались. Двое, сняв шлемы, сидели в тени караульного помещения, играли в триктрак, еще двое солдат, опершись на гвизармы, и младший командир с коротким мечом, как у убитого мной, стояли возле открытых ворот и смотрели на заезжающую в город телегу, запряженную серым мерином, которой управляла полная пожилая женщина с красным лицом. Поклажа на телеге была накрыта старым холстом с прорехами. Наверное, пытаются угадать, что везет женщина, сколько надо взять с нее пошлины и сколько скрысить, пока отсутствует налоговый чиновник. До выходящих из города мужчины и юноши им не было дела.
        Пройдя по деревянному мосту над сухим и мелким рвом, поросшим зеленой травой, я повернул в сторону реки.
        - Зачем ты ходил в этот дом? - спросил я шурина.
        - Меня попросили письмо передать, - ответил Ян ван Баерле.
        - Всего лишь письмо? - не отставал я.
        - Да, - ответил Ян, понял, что я догадался, что он врет, и наклонил голову.
        - Выкладывай всё, - потребовал я.
        - Меня попросили узнать, почему не отвечают на их письма. Дали еще одно. Я должен был отдать его и потребовать плату. Если пойму, что там все в порядке, передать еще кое-что на словах, - выложил он.
        - А они тебе не подсказали, что сперва надо последить за домом, расспросить соседей, послать туда какого-нибудь мальчишку, чтобы проверил, нет ли там засады? - язвительно поинтересовался я.
        - Нет, - печально ответил Ян ван Баерле.
        - Те, кто послал тебя, или подлецы, или такие же дураки, как ты. Не знаю, что хуже, - сказал я. - В следующий раз, когда кто-нибудь попросит тебя выполнить какое-нибудь поручение, даже самое невинное, направишь его ко мне. Понял?
        - Да, - промямлил юноша.
        Маартен Гигенгак ждал нас со стороны Речных ворот, поэтому заметил не сразу. Мы подошли по берегу, порядком испачкавшись во время пересечения ручьев с помоями и отбросами, которые вытекали в реку из города.
        - Пушка заряжена, - первым делом доложил матрос.
        - Хорошо, - произнес я. - Отдавай швартовы.
        Иол медленно развернулся лагом к течению. Какое-то время перемещался так, не слушаясь руля. Только когда поднятый парус наполнился ветром, иол развернулся полностью и быстро пошел вниз по течению. Я смотрел на пристань, которая, как казалось, удалялась от нас. В ближайшие месяцы нам сюда хода нет. Наверняка инквизитор запомнил меня. Встретит случайно на улице, когда пойду в ратушу к главному интенданту, или выйдет на пристань, когда будем разгружать иол, - и гореть мне на костре. Как говаривал один мой однокурсник по институту, не ведавший радости матерных слов, символические парадигмы модернизации культурного пространства не соответствуют моему виденью проблемы. Так что про ренту в двести флоринов можно забыть. Будем считать, что она накрылась медным юношеским романтизмом.
        21
        Иол пострадал не сильно. Подконопатили его немного, просмолили - и перестал течь. В положенное время я отправился на нем в Сэндвич с грузом сыра. Обратно повез пушки для роттердамского купца, которому надо вооружить достраиваемый гукер. Заплатит он за каждую всего на пятьдесят флоринов больше, чем обойдется мне, так что на этом рейсе я заработаю в два раза меньше, чем на предыдущем. Голландские купцы, в отличие от испанских военных, в пушках нуждались не очень сильно, переплачивать не желали. Что ж, полторы сотни золотых за три-четыре дня - тоже не плохо. Если бы не продолжительные перерывы между рейсами, и вовсе было бы хорошо.
        Ян ван Баерле знает о моих потерях, поэтому старается всячески угодить. Даже внимательно слушает мои наставления по судовождению и навигации. В Сэндвиче он встретился со своими единомышленниками и, как рассказал потом, передал им всё, что я о них думаю. Больше ему никаких заданий не давали. Может быть, еще и потому, что в Антверпен мы перестали ходить.
        Поняв, что на иоле я теперь слишком долго буду зарабатывать на большой корабль, начал строительство среднего. Заказал Третье Шуурману. Он уже знает мои требования и не спорит, когда не понимает, зачем надо эдак, а не так, как он привык делать. Строю трехмачтовую марсельную шхуну, которую в будущем будут называть джекасс (осел). Подразумевали мула из-за смешанных парусов: все косые - я остановился на бермудских, - кроме марселя на фок-мачте, но с английским языком и тогда у многих моряков были проблемы, посему перепутали. Косые паруса легче обслуживать, надо меньше команды, и они позволяют идти круто к ветру. Главный недостаток их - на высокой волне при попутном ветре шхуна сильно рыскает. Лекарством от этого будет прямой марсель на фок-мачте. Длина джекасса будет двадцать два метра, ширина пять, осадка около полутора, грузоподъемность тонн сто пятьдесят. Такое сможет ходить довольно быстро, в том числе и по мелководью, - главные условия, которые необходимы небольшому и потому слабо вооруженному судну в этих водах. Поскольку я после женитьбы на Моник ван Баерле стал своим для роттердамских купцов,
надеюсь, будет что перевозить, если у самого денег не хватит на груз. А их не хватит, даже с учетом тех, что заработаю на перепродаже пушек, пока будет строиться джекасс. Я решил вооружить его бронзовыми тремя двадцатичетырехфунтовыми карронадами и двумя полупушками с удлиненными стволами, одну из которых буду использовать, как погонную, а другая будет служить для поражения догоняющих кораблей. Плюс порох, пыжи, уксус, ядра, картечь, книппеля. На вооружение уйдет немного меньше денег, чем на само судно. Надо ведь иметь хоть какую-то защиту. Топить вражеские корабли на большой дистанции я не собирался, но перебить картечью пиратов, устремившихся на абордаж, карронады смогут.
        До осени, пока строили марсельную шхуну, работал на линии Роттердам-Сэндвич. Туда возил сыр, обратно - ткани и пушки, заказанные голландскими купцами. Чаще заказывали шести-восьмифунтовки. Они меньше, легче и в то же время достаточно мощны, чтобы на малой дистанции нанести урон противнику. На купеческих судах пушки устанавливают только на главной палубе. Трюм весь используется для груза. На них я зарабатывал меньше, чем на полупушках, но выбора не было. В середине августа джекасс был спущен на воду и в начале сентября подготовлен к выходу в море. Я получил на него государственное свидетельство, как гражданин графства Голландия, которое обошлось мне в двадцать флоринов. Судовладельцем значился Александр ван Баерле. Решил на всякий случай взять фамилию жены. Главный интендант Диего де Сарате знал меня, как мальтийца Александра Чернини. Вдруг инквизиция докопается, что капитан иола - и есть тот самый гёз, который убил трех солдат и освободил пленника?!
        Иол я собирался поставить на прикол. Не надеялся, что кого-то заинтересует такое необычное судно. Покупателем оказался купец Рольф Шнайдер. Он немного огорчился, когда узнал, что я больше не буду покупать сыр.
        - Жаль! Ты был хорошим деловым партнером, - сказал купец. - Что теперь будешь возить?
        - Пока не заработаю деньги, все, что предложат, - ответил я.
        - Сколько ты за раз сможешь взять? - поинтересовался он.
        - Где-то ластов семьдесят, - ответил я.
        Ласт - это немецкая мера корабельного груза, около двух тонн.
        - Моему земляку надо доставить товар в Гамбург, ластов пятьдесят-шестьдесят, а обратно повезет полный трюм зерна. Если хочешь, порекомендую тебя, - предложил Рольф Шнайдер.
        - Сведи нас, - согласился я. - Может, договоримся.
        - Приходи завтра утром, - сказал он. - А со старым судном что собираешься делать?
        - Продам, - ответил я, догадавшись, что не зря он спросил. - Торговля сыром, - ухмыльнулся я, - оказалась выгодным делом.
        Рольф Шнайдер знал, что основные деньги я делал не на сыре, а на пушках.
        - Вот и я подумал, не заняться ли и мне сыром?! - ухмыльнувшись в ответ, признался купец. - Есть у меня надежные ребята, которые хотят заработать. Я куплю твое судно и заплачу хорошие деньги, если покажешь, как управлять им, и сведешь с нужными людьми в Сэндвиче.
        В последний рейс на иоле я отправился без Яна ван Баерле. Вместо него Маартену Гигенгаку помогали два немца, отец и сын. Первый был лет тридцати семи, напоминал внешностью и дотошностью моего датского боцмана, а второй был настолько не похож на отца и лицом, и телом, и характером, что я предположил наличие ветвистых рогов у кого-то в их семье. Я свел отца с сэндвичским купцом, которому еще в прошлом рейсе рассказал о грядущих переменах в моей жизни. Теперь уже немцы заказали ему три полупушки. Подозреваю, что пойдут они через Роттердам в Антверпен. Рольф Шнайдер вместо меня получит пожизненную ренту в двести флоринов. Купец отвалил мне за иол столько, сколько я затратил на его постройку. Я забрал только карронаду. Немцам она ни к чему, потому что стрелять не умеют.
        Купец Андреас Циммерманн оказался худым и длинным мужчиной сорока одного года. На узком лице сильно выпирал узкий тонкий нос, крюком нависающий над тонкогубым ртом. Темно-русая борода имела форму острого клина. Ходил он в высокой черной шляпе с узкими полями, обрезанными сзади, что встречается сейчас редко, длинном темно-коричневом гауне из недорогой шерстяной ткани и растоптанных, черных, кожаных сапогах размера сорок седьмого, если не больше. Андреас Циммерманн, казалось, не знает состояния покоя. Он даже сидеть на стуле не мог спокойно, все время дергался и подпрыгивал, будто едет на телеге по кочкам. Кисти рук, которые были такие же большие, «растоптанные», как стопы ног, постоянно что-то вертели, крутили, на худой конец, мяли полы гауна. Наверное, если его обездвижить, сдохнет, как акула.
        Мою шхуну Андреас Циммерманн набил самыми разными товарами местного производства и привезенными из колоний. Погрузка заняла неделю. Я не торопил, потому что договор у нас был посуточный. Во время погрузки я обучал Яна ван Баерле премудростям грузового помощника капитана, готовя из него старпома с прицелом в капитаны. В свободное от погрузки время, чтобы матросы не дурили от безделья, занимался с ними. За исключением двенадцатилетнего юнги Йохана, младшего брата Маартена Гигенгака, все остальные новые семь матросов были опытными моряками. Еще я нанял кока - тщедушного типа, который сам ел мало, но готовил отлично, плотника - степенного двадцатипятилетнего мужчину, такого опрятно одетого и с такими аккуратно постриженными и причесанными волосами и бородой, что я сразу зачислил его, и боцмана Лукаса Баккера - сорокалетнего крепыша с обвисшими бульдожьими щеками и пудовыми кулаками, густо поросшими рыжими волосами. Крепкие кулаки считаются сейчас главным достоинством боцмана.
        Таких классных специалистов удалось мне нанять только потому, что торговля в последнее время сбавила обороты из-за испанского налогового бремени. Матросы изредка требовались на большие суда, которые ходили в колонии. Во время рейса многие умирали от болезней. Все равно желающих попасть на такие суда было валом. Не пугало и то, что рейсы длились по несколько месяцев, а то и лет. Платили, кстати, там меньше, чем в каботаже, но разрешали провозить свой товар, несколько килограмм. Обычно покупали в колониях специи или благовония, которые весят мало, а прибыль приносят большую. Допустим, перец по пути от Индии до Роттердама дорожал раз в двадцать-тридцать. За один рейс матрос мог заработать на дом или несколько лет хорошей жизни.
        Джекасс прекрасно показал себя на море. В полном грузу при свежем попутном ветре он разгонялся до пятнадцати-шестнадцати узлов. Новые члены экипажа и купец Андреас Циммерманн не скрывали удивления. Пока что средняя скорость судов узлов семь-восемь. Рыбацкие буйсы могут в балласте разогнаться до десяти-двенадцати. То, что нас очень трудно догнать, придало бодрости купцу и экипажу. Никто не хотел умереть от рук пиратов.
        - Думал, ты привирал, когда говорил, что за полтора суток доберемся до Гамбурга! - восхищенно произнес купец Андреас Циммерманн, расхаживая по квартердеку.
        Ему не сиделось в унтер-офицерской каюте, в которой я выделил ему место в компании Яна ван Баерле, боцмана и плотника. Она располагалась под моей с правого борта. С левого была кладовая для съестных припасов и вина. Моя каюта была от борта до борта, имела гальюн - небольшую башенку, прилепленную к корме ближе к левому борту. Открываешь дверь и, пригнувшись, садишься на сиденье с дыркой. Ноги остаются внутри каюты. Во время шторма возможны незапланированные омовения. По центру в кормовой переборке был пушечный порт, сейчас закрытый. Бронзовая полупушка на лафете с четырьмя колесиками, была крепко принайтована возле порта. Треть каюты у правого борта занимала спальня, отгороженная тонкой переборкой. В ней стояла кровать с высокими бортиками. Вход в нее закрывала штора из плотной темно-синей ткани. В носовой переборке каюты были три иллюминатора с толстыми стеклами: два по обе стороны входной двери, а третий - в спальне. У левого борта находился платяной и оружейные шкафы и небольшой, надежно приделанный к палубе ларь с висячим замком, в котором я хранил деньги и ценные вещи. Рядом с одним
иллюминатором располагался штурманский стол с ящичками, заполненными навигационными инструментами, картами и лоциями, рядом со вторым - обеденный, за которым вместе со мной принимали пищу Ян ван Баерле и Андреас Циммерманн. Кстати, карты стали заметно лучше. Они еще не дотягивали до той, что была у меня, больше напоминали картинки берегов, поэтому неплохо дополняли ее.
        По Эльбе шел без лоцмана. Пока не на что изображать благотворителя. Город разросся. Теперь не было разницы, живешь ли ты под защитой крепостных стен или нет? Пушки сделали всех одинаково беззащитными. Преобладали строения из красного кирпича, крытые красноватой черепицей. Улицы были грязнее роттердамских, но чище антверпенских. Впрочем, Роттердаму в плане санитарии очень помогали каналы, в которые сваливали все ненужное. Во время отлива весь мусор устремлялся в море.
        Выгрузка и погрузка заняли почти три недели. Все это время купец Андреас Циммерманн, размахивая «растоптанными» кистями, бегал по палубе, по пристани, по пакгаузам и подгонял грузчиков, ругался с моими матросами, торговался с гамбургскими купцами. Мне казалось, что он умудряется быть одновременно в нескольких местах, как Юлий Цезарь умел делать одновременно несколько дел.
        За время этого рейса я заработал примерно на треть больше, чем за такой же период на иоле, занимаясь контрабандой пушек. Единственный минус - дома бывал реже. За время моего отсутствия Моник родила дочку. Дождавшись меня, новорожденную крестили, назвав Маргаритой в честь бабушки. Это Моник предложила, а я не возражал.
        До холодов мы с купцом Андреасом Циммерманном успели сделать еще один рейс на Гамбург. Туда с сукном, музыкальными инструментами, картинами, стеклянной посудой местного производства и фарфоровой китайской, сахаром, патокой, специями и благовониями. Давно я не грузил судно такими разнородными товарами. Пришлось основательно пободаться с купцом, пока объяснил ему, что такое остойчивость судна, что грузы надо класть ниже или выше, исходя из того, сколько они весят, а не сколько стоят, что есть совместимые и нет, что некоторые склонны к подвижке, из-за чего судно может опрокинуться. Андреас Циммерманн реагировал бурно. Размахивая руками, он яростно доказывал свою точку зрения, но потом соглашался и, что приятно, больше в подобном случае не возникал. При кажущейся безалаберности и частичной неадекватности, он очень быстро учился. Рольф Шнайдер сообщил мне по секрету, что Андреас Циммерманн приехал лет двадцать назад в Роттердам с тремя флоринами, а теперь один из богатейших купцов города. В Роттердам вернулись с грузом ячменя. Выгрузка затянулась, потому что шел то дождь, то снег, то дождь со снегом,
приходилось закрывать трюма, чтобы зерно не подмокло.
        На зиму джекасс поставил в затоне возле верфи. Там зимовало несколько купеческих судов. Хозяева скинулись и наняли общую охрану, благодаря чему каждый сэкономил несколько даальдеров. Я заметил, что люди любят экономить на мелочах. Большими суммами разбрасываются куда свободнее. Может быть, потому, что понимаем реальную цену мы только того, что тратим на ежедневные нужды, а суммы на два-три порядка выше уже становятся абстрактными. Три флорина мы может перевести на буханки хлеба, круги колбасы, бочонки пива, а три тысячи - уже нет. Поэтому тысячей флоринов больше, тысячей меньше из трех тысяч - не так важно, как одним из трех.
        22
        Зима выдалась кислая. Мне кажется, климат начал теплеть. На коньках, конечно, покатались, но только в январе. Причем в середине месяца выдалась неделя с плюсовыми ночными и дневными температурами. В конце февраля я начал готовить свою марсельную шхуну к навигации. По просьбе купца Андреаса Циммерманна, который, как догадываюсь, засиделся дома. Его кипучая немецкая натура требовала извлечения прибыли. Текла шхуна в меру, поэтому вытаскивать на стапель и конопатить и смолить подводную часть не стал. Обработали с плотов то, что выше воды. Поскольку судно было в балласте, не подремонтированной осталась лишь малая часть.
        Нагрузились, как и предыдущие разы, всякой всячиной с преобладанием колониальных товаров. По моему требованию Андреас Циммерманн заранее сообщил, что и в каком количестве он собирается грузить в трюм. Я составил карго-план в лучших традициях советского флота. Его и придерживались. Получилось, как обычно, не совсем по плану, но лучше, чем в предыдущие разы. В море выяснилось, что старался я не напрасно.
        Не успели мы подойти к Западно-Фризским островам, как давление начало стремительно падать. Я такие перепады хорошо чувствую, сразу становлюсь, как снулая рыба. Восточный ветер сменился на юго-восточный и начал крепчать. К вечеру небо заволокло тяжелыми, черными тучами, которые перемещались так низко, что казалось, до них можно дотронуться, если залезть на топ грот-мачты. Полил дождь. Сперва падали редкие крупные капли. Потом уменьшились в размере, но увеличилось количество. Вскоре дождь лил, как из огромной бочки. Видимость стала нулевой. Полную темноту время от времени рассекали серебристые молнии с многочисленными щупальцами. Их вспышки расцвечивали море, которое, чудилось, дымило, как недавно потушенное пожарище. Как ни странно, волны были невысокие, баллов пять от силы. Затем ветер зашел к югу и задул с такой силой, что загудел такелаж. Я приказал убрать штормовой стаксель и вытравить с кормы три швартовых конца. Нас несло в открытое море, так что я не сильно переживал. Джекасс плавно переваливался с борта на борт, гудя такелажем и скрепя деревянными деталями.
        Матросы попрятались в кубрике. Только впередсмотрящий в широком брезентовом плаще торчал черной вороной на марселе. Судно иногда накренялось так сильно, что казалось, сейчас черкнет мачтой по волнам. Наверное, впередсмотрящий материт меня, на чем свет стоит. Я расположился в каюте у приоткрытой двери. Пил крепкий чай, чтобы не клонило в сон. Я - единственный опытный судоводитель на шхуне, так что придется нести вахту до конца шторма. На всякий случай облачился в спасательный жилет и нацепил на себя оружие и котомку с вещами. Вроде бы рано мне отсюда смываться. С другой стороны, жизнь наладилась. Самое время подляну мне подсунуть.
        Ветер начал стихать на рассвете и заходить на запад, а потом и на северо-запад, уменьшившись баллов до четырех. Дождь закончился как-то вдруг. Лил-лил - и перестал. Тучи посветлели и поднялись выше, кое-где в них появились проплешины. Море было седое от пены, но волны высотой не более пары метров. Я приказал боцману свистать команду наверх, поднимать паруса и ставить марсель. Вахтенным назначил Яна ван Баерле.
        - Разбудишь меня, если погода опять начнет курвиться или какой-нибудь корабль вздумает напасть, - предупредил его.
        В Северном море погода за сутки может поменяться раза три, а то и четыре. И пираты в нем завелись. Вильгельм, князь Оранский, проиграв все сухопутные сражения, решил отквитаться на море. Говорят, он, как суверенный правитель, дает всем желающим каперские патенты, разрешающие нападать на испанские суда. За это полагалось отдавать ему треть добычи. Вторую треть забирал судовладелец, а третья доставалась офицерам и матросам. Если попадешь в плен к испанцам, такой патент не спасет от виселицы. Они всех голландцев считают своими поданными, а потому разбойниками. Зато в портах других государств тебя не обвинят в пиратстве, разрешат продать добычу. Окультурились, однако. Грабить и убивать теперь надо по правилам, а не как раньше - как кому и кого вздумается.
        В Гамбурге купец Андреас Циммерманн управился на неделю быстрее, чем в прошлом году, потому что вместо зерна взяли железо в прутьях. В пучке было примерно полтонны. Подвозили их по четыре на телегах, запряженных парами битюгов. Раньше на таких рыцари в тяжелых доспехах скакали на врага. Доспехи еще остались, и турниры изредка проводились при королевских дворах по торжественным случаям, типа свадеб венценосных особ, но проявлять выносливость на них лошадям не надо. Всего-то с сотню метров одолеть. Для этого сгодится и средний иноходец, благо на нем скакать и направлять копье в цель удобнее.
        Едва мы вернулись в Роттердам и начали выгрузку, как на пристань пришел купец Рольф Шнайдер. Остановившись возле шхуны, он повертел головой и только потом поднялся по трапу.
        - Поговорить надо, - не поздоровавшись, шепотом молвил он.
        Я жестом пригласил его в каюту.
        - Вина или пива? - спросил я, жестом приглашая сесть.
        - Нет-нет, я ненадолго! - произнес он испуганным голосом, будто я, угрожая оружием, потребовал кошелек.
        - Я пушки испанцам перепродавал. Они меня спросили, откуда и на чем вожу? Я рассказал, что купил судно у тебя. А на прошлой неделе зашел ко мне инквизитор со стражниками, спросил, где тебя найти? Я сказал, что ты в Гамбург ушел, а когда вернешься - не знаю. Он потребовал, чтобы я сообщил ему сразу же, как ты появишься, - торопливо выложил Рольф Шнайдер. - Решил тебя предупредить. Только ты не говори им.
        - Я с ними не только говорить, но и встречаться не собираюсь, - поставил его в известность. - Мне бы выгрузиться успеть. Не хочу Андреаса Циммерманна подводить, но и тебя тоже. Можешь на пару дней уехать из города, чтобы не знать, что я вернулся?
        - Только на одни. Завтра в обед должен быть здесь, - ответил купец.
        - Хорошо, завтра во второй половине дня доложишь инквизитору, что тебе сказали, что я прибыл из Гамбурга, выгружаюсь здесь, - сказал я. - А если они меня здесь не застанут, это уже не твоя вина.
        - Они вину всегда найдут… - тяжело вздохнув, молвил купец Рольф Шнайдер.
        Первым делом я позвал в каюту Яна ван Баерле и сообщил ему:
        - Нас ищет инквизиция.
        Лицо у юноши моментально вытянулось, побледнело и поглупело.
        - Возьми пистолеты, юнгу и одного матроса и быстро иди домой. Первым пусть зайдет юнга, проверит, нет ли там засады. Пока он не вернется и не скажет об этом, в дом не заходи. Прикажешь Моник быстро собрать только самые нужные вещи, взять деньги и прийти сюда с дочкой. Матери своей расскажешь, что и как. Ее вряд ли тронут, но, если захочет, пусть присоединяется к нам, - проинструктировал его. - Нигде не задерживайтесь. Попробуют остановить, прорывайся с боем. Главное, чтобы Моник с ребенком не попали к ним в руки, а тебя я вытащу из любой темницы, - пообещал ему, хотя не был в этом уверен.
        Наверняка инквизиторы сделали выводы из предыдущего нападения. Теперь с ними легко не справишься.
        Ян ван Баерле рассовал три пистолета под гаун, который накинул, несмотря на теплую погоду, и с юнгой и матросом ушел на берег.
        Вторым был проинструктирован Маартен Гигенгак:
        - Возьми матроса в помощь, зарядите нашу малую пушку картечью, установите в сторону пристани и накройте чем-нибудь, чтобы не привлекала внимание. Потом приготовите к бою три большие и подкатите к борту, но не открывайте порты. Стой возле малой и держи наготове огонь и фитиль, чтобы быстро мог выстрелить.
        - А что случилось? - не удержался и спросил он.
        - Пока ничего, - ответил я. - Может, ничего и не случится, но будь готов.
        - Ага, - кивнул Маартен Гигенгак и пошел выполнять приказ.
        Матросы выгружали пучки прутьев на пристань, в арбу, запряженную парой волов. По шесть пучков. Их отвозили в пакгауз, который располагался на второй линии от реки. Примерно полчаса на ходку. В таком темпе выгружать будем дня три.
        Когда арба поехала в пакгауз, я приказал матросам:
        - Выгружайте прямо на пристань.
        - Ты что, сдурел?! - накинулся на меня чуть ли не с кулаками Андреас Циммерманн. - На какую пристань?! Только в арбу!
        - Как хочешь, - спокойно ответил я. - Скоро ко мне пожалуют инквизиторы. Разговор у меня с ними будет горячий. После чего я сразу уйду отсюда. Груз свой получишь в Схидаме или Брилле.
        Первый порт находится ниже по течению, а второй - на острове Остворн, уже можно сказать в море. Придется нанимать речную баржу, чтобы доставить груз в Роттердам. Маартен Гигенгак и еще одни матрос, которые устанавливали на кронштейн карронаду, окончательно убедили купца в правдивости моих слов. Андреас Циммерманн сразу обмяк и схватился двумя руками за полы гауна.
        - А нельзя решить с ними по-хорошему? - с надеждой спросил он.
        - Я-то не против, но они не простят гибель трех своих солдат, - ответил ему.
        - Я попробую договориться с ними, - предложил купец. - Когда они придут?
        - Надеюсь, не скоро, - сказал я.
        То ли Рольф Шнайдер не сдержал слово, то ли у инквизиторов были и другие осведомители, в чем я не сомневался, но заявились они до того, как закончили выгрузку, и, к счастью, после того, как на судно прибыли Моник с маленькой Ритой, служанкой Лоттой и кучей узлов со всяким барахлом, которые несли Ян ван Баерле, матрос и юнга. Я как раз показывал им, где и что положить, когда услышал с палубы крик Маартена Гигенгака, что к нам идут непрошенные гости.
        Их было больше двух десятков. Впереди вышагивали два инквизитора в белых рясах и черных накидках на плечах, а за ними строем в колонну по два - солдаты с аркебузами и гвизармами. Грузчики, которые принимали пучки с прутьями, сразу исчезли.
        Я встретил гостей у установленной на кронштейн и накрытой брезентом карронады. На поясе у меня сабля и кинжал, за поясом - два пистолета. Винтовка стояла рядом, прислоненная к фальшборту. Маартен Гигенгак стоял по другую сторону карронады с тлеющим фитилем в руке. Рядом с ним занял позицию Ян ван Баерле. Остальным членам экипажа я не предлагал поучаствовать, потому что не был в них уверен. Связываться с инквизицией многие боялись. Один вид инквизитора действовал на некоторых людей, как взгляд удава. Они цепенели и теряли способность мыслить и защищаться.
        Поскольку трап был убран, процессия остановилась напротив меня. Солдаты встали позади инквизиторов. В первой линии вооруженные гвизармами, во второй - аркебузиры. Инквизиторы были похожи, как братья-близнецы. У обоих вокруг загорелых тонзур росли короткие курчавые черные волосы, лица круглые, откормленные, носы крючковатые. Возможно, один из них удирал от меня в Антверпене, но головой не поручусь. Они обменялись взглядами, после чего стоявший справа инквизитор кивнул. Видимо, это он удирал тогда, а теперь опознал меня.
        - Именем короля и церкви, ты арестован за убийство трех солдат! - провозгласил стоявший слева и потребовал: - Сойди на пристань. Мы доставим тебя в трибунал, где тебя будут судить.
        У них не было ни грамма сомнения, что я тут же выполню приказ. Недавние погромы ничему не научили инквизиторов.
        Я кивнул Маартену Гигенгаку, который снял брезент с карронады и направил ее на инквизиторов и солдат, после чего проинформировал:
        - После ее выстрела вас обоих разнесет на клочья и погибнет половина солдат.
        Солдаты сразу поверили и начали потихоньку пятиться.
        - Ты не посмеешь! - как-то не очень уверенно воскликнул стоявший слева инквизитор, глядя в довольно широкое отверстие ствола карронады, а его коллега мигом побледнел.
        - Еще и как посмею! - насмешливо сказал я, взял из рук матроса чадящий фитиль и сделал вид, что подношу его к запальному отверстию карронады.
        Оба инквизитора мигом рухнули на доски пристани. Их примеру последовали несколько солдат, а остальные развернулись и понеслись туда, откуда пришли.
        - Обоих инквизиторов на борт! - приказал я Маартену Гигенгаку и своему шурину.
        Матросы установили трап, по которому оба пленника были доставлены на квартердек, где их привязали к фальшборту, лицом к берегу, чтобы их опознали те, кто вздумает стрелять по шхуне. У солдат забрали оружие и разрешили убраться по добру по здорову. Городской гарнизон в Роттердаме почти весь был из местных. Я не хотел нападать на них первым.
        - Продолжаем выгрузку - приказал я матросам и прикрикнул на грузчиков: - Эй, бездельники, вы где там попрятались?! За что вам купец деньги платит?!
        После небольшой раскачки, выгрузка возобновилась. Пучки прутьев двумя стрелами переносили из трюма на пристань, где сваливали в кучи. Когда кучи стали слишком высоки, появился риск, что прутья могут упасть в воду, я приказал перетянуться вдоль пристани. К тому времени на обоих ее концах, на удалении метров двести от шхуны, стояли отряды солдат. Судя по всему, нападать им не приказывали. Так они там и простояли до вечера, пока мы не закончили выгрузку. Андреас Циммерманн произвел со мной окончательный расчет, после чего сошел на берег, пожелав счастливого пути. При этом он всем своим видом показывал инквизиторам, что был таким же заложником, как и они.
        Отлив уже заканчивался, но я приказал отшвартовываться. Джекасс развернулся носом по течению и, медленно набирая скорость, пошел в сторону моря. Инквизиторов перевели на правый борт, чтобы служили живым щитом. Впрочем, никто по нам не стрелял. Что-то мне подсказывало, что роттердамский гарнизон не сильно огорчился, избавившись от этих двух типов.
        Когда я убедился, что нам ничего уже не угрожает, приказал развязать инквизиторов.
        - Плавать умеете? - спросил их.
        - Нет, - ответил тот, что на пристани стоял слева, а правый лишь помотал головой.
        Наверное, жалеет уже, что запомнил мое лицо. Хорошая память - это не всегда достоинство.
        - Придется научиться, - произнес я и приказал матросам: - За борт их!
        Инквизиторы не сопротивлялись. Может быть, надеялись, что попугаю и отпущу. Они ведь инквизиторы, их все боятся! Только когда их перекинули через фальшборт, оба заорали истошно. Плавать они так и не успели научиться. Их стихией был огонь, который с водой не дружит.
        23
        Своей базой я решил сделать Сэндвич. Надеялся, что помогут связи, которые завел здесь раньше. К сожалению, доверять мне свой груз никто не решался, несмотря на то, что в городе оставалась моя семья.
        Мы поселились на постоялом дворе за городскими стенами, на берегу реки неподалеку от пристани. Я снял две соседние комнаты. В одной жили мы с Моник, а в другой служанка Лотта с маленькой Ритой. Ян ван Баерле жил на шхуне. Не знаю, на что он тратил жалованье, но денег у него никогда не было. Моник втихаря от меня подкидывала ему из тех, что я давал на булавки. Они пока что обычные, с круглой головкой, а не те, что будут называть английскими, хотя изобрел их не англичанин.
        Хозяином постоялого двора был степенный пятидесятидвухлетний Гарри Лоусон, обладатель окладистой бороды и непомерной религиозности протестантского толка, что, впрочем, не помешало ему поселить у себя семью католиков. По утрам в воскресенье в обеденном зале собирались жители близлежащих домов и вместе с семейством Лоусон распевали хором религиозные псалмы. Кстати, хоровым пением здесь страдали многие. Второй фишкой англичан, которая доживет до двадцать первого века, стали сады. Настоящие сады были только у богатых, но каждый владелец собственного дома имел хотя бы пару квадратных футов земли, на которых росло что-нибудь чахлое или не очень. По выходным, после или перед пением, каждый хозяин возился со своими растениями. Выращивали не только местные сорта, но и завезенные из других стран. Под окном нашей комнаты цвела белая персидская сирень, которую раньше я в Англии не видел.
        Не найдя купца, который доверил бы мне свой груз, я заказал Хансу ван Асхе семь полупушек. Еще на полсотни золотых куплю штуки сукна и прикрою ими контрабандный товар. Поскольку в Голландию мне теперь дороги не было, решил отвезти в Ла-Рошель. Во Франции сейчас католики и протестанты истребляют друг друга, заливают кровью пассионарный перегрев. Испания и Португалия выбрасывают лишнюю энергию в колонии, а остальные страны Западной Европы, пока лишенные такой возможности, потратят ее на своих. Во Франции это назовут религиозными войнами, в Голландии и Англии - буржуазной революцией. Пушки во Франции позарез нужны обеим воюющим сторонам, но я решил отвезти в Ла-Рошель, а это был протестантский город. Когда я сказал об этом Хансу ван Асхе, купец пообещал поставить мне пушки вне очереди. Роттердамские немцы, снабжающие испанцев, подождут. При этом самого купца нимало не смущало, что он зарабатывает на поставках оружия своим врагам. Остальные протестанты, бежавшие из Голландии, тоже относились с пониманием. Война войной, а бизнес бизнесом.
        В рейс снялись днем во время отлива. Команда была прежняя. Я сказал им, что каждый может получить расчет и устроиться на другое судно или вернуться домой пассажиром. Никто не захотел. То ли боялись преследования инквизиции, хотя были ни при чем, то ли боялись, что другую работу не найдут, что вероятнее, а я платил хорошо и без задержек. Да и судно было новое и быстрое.
        На подходе к Ла-Рошели нас прихватил шторм. Ветер был восточно-северо-восточный, с берега. Я не решился поджаться к подветренному берегу, потому что глубоководные подходы к Ла-Рошели могут быть очень бурными, когда ветер дует против течения, а был отлив. Ушел штормовать в океан. К вечеру следующего дня ветер утих. Пошла высокая зыбь. В океане она не опасна. Разве что гики надо крепить намертво, иначе будут гулять. И паруса обвисают и хлопают. Кстати, на зыби в штилевую погоду паруса и такелаж изнашивается сильнее, чем во время шторма. Еще она способствует морской болезни. В моем экипаже страдающих ею не было. Ян ван Баерле и юнга Йохан Гигенгак взбледнули немного, но это с непривычки.
        Порт Ла-Рошели остался прежним, если не считать, что судов у мола и на рейде стояло больше. Город основательно выполз за городские стены. Там, где раньше был выпас и виноградники, теперь стояли дома. Прибывший на судно на двухвесельной шлюпке таможенный чиновник - семнадцатилетний юноша с тонкими усиками на узком бледном лице, которое затеняла черная фетровая шляпа с широкими полями и белым страусовым пером - первым делом поинтересовался, нет ли на судне больных?
        - Слава богу, нет! - порадовал я.
        - Откуда пришли и что привезли? - задал он второй вопрос.
        - Привезли английские чугунные двенадцатифунтовые пушки, - ответил я.
        Пусть сам догадывается, откуда.
        - Сколько штук? - спросил таможенник с неподдельным интересом.
        - Семь, - ответил я.
        - Мало! - возмущенно произнес юноша.
        - Если найду хорошего покупателя, привезу больше, - заверил я.
        - Сейчас они приплывут к тебе, - пообещал он.
        Больше ничего не спросив и не посмотрев, таможенный чиновник спустился в свою шлюпку и приказал двоим гребцам быстро везти его в порт.
        Примерно через час к джекассу подошел восьмивесельный ял. На нем прибыл мужчина лет двадцати семи, выше среднего роста, с темно-русыми волосами длиной до плеч, тонкими острыми усиками и бородкой клинышком. Одет был в темно-синий дублет с белым гофрированным воротником толщиной сантиметров пять и вырезом спереди, вертикальными разрезами на рукавах, в которые проглядывала алая рубаха, и темно-красные штаны-«тыквы», в вертикальные разрезы которых проглядывала синяя подкладка. Довольно объемный гульфик был вышит золотыми нитками в виде виноградной лозы. Доминантный самец, однако. Белые чулки были подвязаны под коленями алыми лентами. На ногах тупоносые черные башмаки с золотыми или позолоченными пряжками в виде дельфинов, поджавших хвост к брюху. На шитом золотом широком ремне с золотой тонкой пряжкой висела в ножнах из черного дерева с позолоченным наконечником рапира с замысловатым эфесом, в котором к защитной дужке крепилась ветвь, а к ней отходило аж три прутка. За ним по штормтрапу поднялся полный мужчина с плоским носом, через который воздух проходил со свистом. Этот был одет простенько, в
темно-коричневое и черное. На слугу не похож. Наверное, мелкий чиновник или торговец.
        - Я - Пьер де Ре, командир городского гарнизона, - представился первый посетитель.
        Я назвал свое голландское имя и спросил, кивнув в сторону острова Ре:
        - Ваша сеньория?
        - Уже нет, - криво улыбнувшись, ответил Пьер де Ре.
        Видать, я наступил ему на больную мозоль. Интересно, кто из моих потомков промотал имение и как?
        - Тогда мы с вами в родстве, - сообщил я. - Ваш предок, купивший при Карле Пятом эту сеньорию, был братом моего предка, оставшегося на Родосе.
        - Действительно, мой предок был из морейских рыцарей-крестоносцев! - любезно улыбнувшись, подтвердил Пьер де Ре, но по холодным глазам было заметно, что относиться ко мне лучше не стал.
        Надо же, а я и не знал, что был крестоносцем в Морее! Подозреваю, что такую же корректировку своих родословных произвели многие дворянские роды. Раньше предками делали богов, а теперь - воинов божьих.
        Я пригласил Пьера де Ре в каюту, где угостил испанским вином, купленным еще в Роттердаме.
        - Заранее извиняюсь за его качество, но в Англии купить приличное вино очень трудно! - произнес я.
        Отпив глоток, Пьер де Ре любезно молвил:
        - И это не плохое.
        - Что привело на мой корабль командира гарнизона? - задал я вопрос, хотя знал ответ.
        Раз уж он не страдает любовью к родственникам, пусть проявит интерес к пушкам и тем самым повысит их цену.
        - В последнее время привозят много всякой дряни, называя английскими пушками. Хотел бы посмотреть на привезенные и предупредить, что плохие нам не нужны, - мило улыбнувшись, нашелся мой потомок.
        - Пушки хорошие. Можем испытать их тройным зарядом, - заверил я и, мило улыбнувшись, не остался в долгу: - Только не уверен, что они вам по карману.
        Пьер де Ре вдруг засмеялся и очень искренне или хорошо сыграл искренность:
        - Теперь я вижу, что мы родственники!
        Если даже это была игра, все равно ход хороший и проделанный мастерски.
        - Перейдем на «ты»? - предложил он.
        - Не возражаю, - согласился я.
        - Сколько ты хочешь за пушку? - поинтересовался он.
        - Испанцы в Антверпене покупают их по двести двадцать экю за штуку, - ответил я. - Если будете платить по двести тридцать, буду возить вам.
        - Из-за десяти экю ты согласен везти их так далеко?! - с шутливой наигранностью воскликнул он.
        - Не только. Здесь смогу взять хорошее вино и неплохо заработать на нем в Англии, - проинформировал я.
        - Тогда сойдемся на двухстах двадцати, - предложил Пьер де Ре. - Мы же все-таки родственники!
        - Уговорил, родственник! - шутливо произнес я.
        - Но с небольшим условием. По договору продавать ты их будешь по вести тридцать, а десять возвращать мне, - предложил Пьер де Ре.
        - Зачем мне это?! - произнес я, порадовавшись, что мой потомок освоил систему откатов. - Разве что пять буду отдавать. При большом количестве пушек сумма будет набегать немалая.
        - Я соглашусь на пять, если их будет много. Мне сказали, что у тебя их всего семь, - продолжил он. - Сколько еще сможешь привезти?
        - Сколько надо, столько и привезу, только небольшими партиями. Иначе привлеку внимание английских властей, - сказал я, не желая признаваться, что у меня мало оборотного капитала.
        - А бОльшего калибра можешь привезти? - поинтересовался мой потомок. - Адмиралу Колиньи требуются большие пушки для осады Парижа.
        - Разве он осадил Париж?! - удивился я, потому что слышал, что предводитель гугенотов сейчас вроде бы воюет в Бургундии.
        - Нет, но скоро осадит, - самоуверенно заявил мой потомок.
        - Попробую достать, - сказал я, - если сойдемся в цене.
        В цене мы сошлись. С учетом отката, который значительно подрастал на пушках большего калибра.
        Заодно Пьер де Ре пообещал свести меня с купцами, которые заберут сукно и продадут мне вино и морскую соль. Я решил засыпать ее между бочками. В Англии, Голландии и Германии предпочитали французскую морскую соль при засолке сельди. Стоила она недорого, много на ней не заработаешь, но после продажи пушек и покупки вина у меня останется немного денег. Заодно корпус просолю. Соль, впитавшись в древесину, делает ее менее подверженной гнили.
        Человек, который приплыл с Пьером де Ре, оказался не чиновником, а артиллеристом. Он внимательно осмотрел пушку, которую по моему приказу достали из трюма, подтвердил, что английская. Мы испытали ее тройным зарядом пороха, установив на краю квартердека, а запал подожгли с главной палубы фитилем на длинном шесте. Если ее разорвет, люди не пострадают. Двенадцатифунтовка достойно выдержала испытание. Облако черного порохового дыма снесло ветром на проходивший мимо рыбацкий баркас, вычернив частично его прямой желтовато-белый парус. Войлочный пыж пролетел метров сто и плюхнулся на воду. Обычно пыжуют, чем попало, даже соломой, а потом глиной, но я использовал только войлочные, вырезанные по диаметру ствола. Привык к таким с юности.
        Когда Пьер де Ре пришел за откатом, мы посидели за кувшином вина, поговорили за жизнь.
        - Ты - католик, а почему помогаешь гугенотам (так называли французских протестантов)? - поинтересовался он.
        - Помогаю тем, кто платит, и религию исповедую ту, которая выгоднее, - сообщил я и добавил крамольное: - Богу все равно, по какому обряду ты молишься. Не все равно тем, кто живет за его счет.
        - Здравое отношение к жизни! - улыбнулся мой потомок. - Судя по всему, ты скоро станешь протестантом!
        - Если буду жить в Голландии или Англии, то стану протестантом, - согласился я. - А если во Франции, то католиком.
        - Почему? - поинтересовался он.
        - Потому что один очень почитаемый в Уэльсе друид предсказал, что Англия и Франция будет по-разному молиться богу, - поделился я понятным для данной эпохи вариантом знания будущего, потому что за многие жизни убедился, что во все времена людьми движут невежество и мракобесие.
        - Я бы не стал верить всяким друидам! - пренебрежительно отмахнулся Пьер де Ре, лишний раз подтвердив, что имеет такой же рациональный ум, как и его предок, якобы морейский рыцарь.
        - Я тоже верю всяким предсказателям с оглядкой, - согласился с ним. - Поэтому попросил у него доказательства. Друид предсказал, что в ближайшие годы в ночь на святого Варфоломея в Париже вырежут всех гугенотов. Уничтожат несколько десятков тысяч. Трупами будут завалены улицы. Потом будут убивать гугенотов по всей стране. Это растянется на много десятков лет. Последней падет Ла-Рошель.
        Я не стал ему говорить, как во время учебы в начальной школе выпросил у одноклассника роман «Три мушкетера». Вернуть книгу надо было на следующее утро. Читать я начал еще на уроках в школе, а закончил дома под утро. Дочитывал в кровати, накрывшись одеялом и при свете карманного фонарика, чтобы родители не заметили свет в моей комнате и не отобрали книгу.
        - Так что, если жизнь приведет тебя в Париж, постарайся в эту ночь оказаться или за его пределами, или католиком, - посоветовал я своему потомку.
        - Пожалуй, лучше оказаться там католиком, - произнес он и задумался о чем-то.
        - Вождь гугенотов и будущий король Франции Генрих Наваррский в эту ночь, вскоре после своей свадьбы с Маргаритой, дочерью нынешнего короля, перейдет в католичество, - вспомнил я еще один роман, прочитанный в юности.
        - Генрих Наваррский станет королем Франции?! - удивился Пьер де Ре.
        - Да, - подтвердил я. - Так что поступи к нему на службу, пока не поздно, но не забудь своевременно перейти в католичество.
        - Постараюсь, - шутливо произнес он.
        Я хотел было предложить ему отнестись к моим словам более серьезно, но следующая фраза убедила, что он сделал правильные выводы.
        - Хорошо было бы, если бы в Париже в эту ночь оказались мои кредиторы-гугеноты, - таким же шутливым тоном выдал Пьер де Ре.
        Французы всегда отличались большей практичностью, чем русские.
        24
        В Ла-Манше за нами погналась испанская каравелла. Ветер дул западный, попутный, при котором суда с косыми парусами идут хуже, чем с прямыми, а каравелла была к тому же в балласте, а мы в грузу, так что не отставала долго… Скорее всего, это был не торговый, а военный испанский корабль с усиленным вооружением и увеличенным экипажем. Наверное, прислали сюда для борьбы с гёзами, которые в последнее время захватили несколько испанских купеческих судов. Раньше военными кораблями здесь были только галеры, английские и французские. Теперь и парусники появились, причем из дальних стран. Джекасс и на этот раз не подвел. Теперь мой экипаж был уверен, что нас никто и никогда не догонит.
        Купец Ханс ван Асхе, услышав пожелание адмирала Колиньи иметь пушки большого калибра, сразу загорелся:
        - Какие ему нужны? Сорокавосьмифунтовые?
        - Любые, и чем больше, тем лучше, - ответил я. - Только вот грузить большие ночью будет трудно.
        - Для гугенотов можно будет грузить и днем! - хитро подмигнув, поставил меня в известность Ханс ван Асхе. - Много наших и англичан сейчас воюют добровольцами под его знаменем. Королева Елизавета приказала не замечать, если пушки будут вывозить гугенотам. Так что можешь взять их полный трюм.
        - На полный трюм у меня денег не хватит, - сообщил я.
        - Могу свести с банкиром, который даст денег под божеский процент, - предложил Ханс ван Асхе.
        - И сколько сейчас по-божески? - полюбопытствовал я.
        - Всего два процента в месяц, - ответил купец.
        Разделенным на месяцы бог выглядел не таким устрашающим, но в годовом исчислении было не так уж и мало. Я, конечно, обернусь за месяц-полтора, но все может случиться. Тогда моей жене придется идти в служанки, если не выберет более легкий и приятный способ зарабатывания на жизнь.
        - Не буду рисковать, - решил я. - Возьму столько, на сколько денег хватит. Лучше сведи меня с купцами, которые купят французское вино и соль.
        - Вино я заберу, а соль - мой кузен, - предложил Ханс ван Асхе. - У него три рыбацких буйса. Хорошая соль позарез нужна.
        Пушки пришлось ждать две недели. Это были шесть двадцатичетырехфунтовок, каждая весом под две тонны, и две тридцатишестифунтовки, каждая весом около трех тонн. На большее у меня не хватило денег. Я приказал надежно закрепить их. Если такая дурында начнет носиться по трюму, мало не покажется. За ними будет кому присматривать. Мне поступило предложение перевезти в Ла-Рошель три десятка добровольцев. За каждого платили по десять шиллингов. Свободного места в трюме было много, поэтому я взял их.
        Это были англичане. Половина вооружена длинными луками, а остальные - мушкетами. Это гладкоствольное ружье калибра миллиметров двадцать-двадцать пять. Пуля к нему весит пятьдесят-шестьдесят грамм. Цифры разные, потому что и мушкеты разные. Пока только пушки иногда делают стандартными, а ручное оружие каждый мастер изготавливал, как бог на душу положит. Пули для одного могли не подходить для другого, поэтому каждый мушкетер сам отливал их, для чего носил с собой формочки и свинец. Уже научились делать патроны, которые тоже каждый изготавливал для себя сам. Брали обычную бумагу, склеивали ее клейстером, закладывали в нее пулю и пыжи, засыпали порох, а потом заворачивали открытый конец и - так делали не все - опускали готовый патрон в растопленный воск, чтобы не отсыревал. Перед зарядкой мушкета большим пальцем или зубами сковыривали завернутое, отсыпали немного пороха на полочку, а остальное - в ствол, и потом заталкивали шомполом в ствол пулю и пыжи вместе с бумажной оберткой. Говорят, на дистанции до ста метров мушкетная пуля пробивает любой доспех и даже останавливает скачущую лошадь. Главное -
суметь попасть на такой дистанции. Примитивный прицел я видел только на одном мушкете. Отдача при этом такая, что неопытных сбивает с ног. Обычно мушкетеры на правую сторону груди вешают кожаную подушку, чтобы смягчить удар.
        Питались пассажиры своими продуктами, в основном сыром, копченым окороком и селедкой. Я еще припомнил, что в России селедку не коптят, употребляют в основном соленой, изредка жареной. Я обязан был снабжать их только водой, но разрешал пользоваться нашим камбузом и даже подкармливал вареными бобами и гороховой кашей.
        Пьер де Ре проверил каждую пушку на берегу. Заряд использовал двойной. Не в его интересах было, чтобы они разорвались во время испытаний, которые завершились благополучно. За каждую двадцатичетырехфунтовку мой потомок положил в свой карман десять экю, а за тридцатишестифунтовку - пятнадцать. Я сообщил ему, что королева Елизавета не возражает против поставок им пушек, поэтому в следующий раз привезу в два раза больше.
        - Поторопись, - предупредил Пьер де Ре. - Ходят слухи, что наш король хочет заключить перемирие, разрешить нам свободу вероисповедания.
        - Поверь мне, пушки еще не раз пригодятся гугенотам, - сказал я.
        - Никто в этом не сомневается, - согласился он. - Но деньги на войну дают купцы. Нет войны - нет денег.
        Времена, когда война сама себя кормила, начали уходить. Порох, ядра и пули стоят дороже, чем стрелы и болты. Да и на одну пушку уходит столько металла, сколько раньше тратили на доспехи для сотни рыцарей. При этом железные доспехи теперь носят даже пехотинцы.
        Я опять купил у ларошельских купцов вино и соль, которые благополучно доставил в Сэндвич. Испанская каравелла, которая гонялась за нами в предыдущем рейсе, больше не появлялась. Наверное, перебралась охотиться в другое место.
        В Сэндвиче меня уже ждали две сорокавосьмифунтовые пушки, шесть тридцатишестифунтовых и шесть двадцатичетырехфунтовых. Первые весили под четыре тонны каждая. Я боялся, как бы они не оборвались во время погрузки. Такая, упав даже с высоты два-три метра, без труда проломит днище судна. К счастью, погрузка прошла без происшествий.
        В Ла-Манше мы поймали попутный, северо-восточный ветер силой балла четыре, который погнал нас со средней скоростью одиннадцать узлов. При таком ветре, обычно холодном, погода стояла на удивление солнечная, жаркая и сухая. Складывалось впечатление, что я в Средиземном море. По пути встретили караван испанских галеонов, основательно потрепанных. У двух были сломаны грот-мачты, еще у одного - бизань-мачта. Наверное, возвращаются из Индии, которых сейчас две - Восточная, которая и есть Индия, и Западная - Америка. Видимо, по пути попали в знатный шторм. На нас никак не прореагировали. Когда у тебя в трюмах товара на десятки, если не сотни тысяч золотых, на всякую мелочевку типа джекасса размениваться не будешь.
        В Ла-Рошель пришли четвертого августа. Только встали на якорь на рейде, как сразу прибыл Пьер де Ре на восьмивесельном яле. На этот раз он был без артиллериста, из-за чего у меня появилось нехорошее предчувствие, что придется искать другого покупателя на пушки.
        - Вовремя ты прибыл! - правильно угадав мои мысли, сразу произнес мой потомок. - Король Карл Девятый испугался, что адмирал Колиньи захватит Париж, и в столице идут мирные переговоры. Пока они будут болтать, я куплю у тебя пушки. Сколько и какие ты привез?
        Я ответил.
        - Сто девяносто экю мне, - мигом подсчитал он. - Округлим до двухсот, потому что мне надо будет дать кое-кому, чтобы не передумали покупать пушки.
        Думаю, что он соврал про взятку, но после продажи этой партии пушек десять экю не играли для меня роли. Теперь мне будет, на что наполнить трюм. Пусть и не очень ценными товарами. Огорчало, что опять придется налаживать новый маршрут. Что-то не везет мне в эту эпоху. Только налажу дело, только пойдут деньги - и на тебе, вали отсюда!
        25
        Купец Ханс ван Асхе купил у меня французское вино, а его кузен - соль. Пока шла выгрузка, я прикидывал, какой и куда повезти товар? Можно было мотаться в каботаже по Северному морю или и дальше возить вино из Франции, но денег много не заработаешь. Больше принесут сахар и вино из Мадейры, но был риск нарваться на испанские военные корабли. Попадешь в штиль неподалеку от берега - и станешь добычей военной галеры, отбиться от которой силенок маловато. Как и от пиратов на Балтике, особенно в узком Финском заливе, если попробовать торговать с русскими. Говорят, они уже построили Иван-город напротив Нарвы, в котором взимают щадящие пошлины с английского сукна и чугунных пушек.
        Сомнения мои разрешились в последний день выгрузки. Матросы уже зачищали трюм, сметая остатки соли к середине его, чтобы погрузить в «парашют» - квадратный кусок брезента на стропах, прикрепленных одни концом к углам, а другим зацепленным на крюку грузовой стрелы. На пристани появилась процессия из трех человек с рапирами на поясе, как здесь ходили только знатные на службе у королевы. Впереди вышагивал рослый и плотный мужчина лет двадцати восьми без головного убора, с длинными, спутанными, черными, курчавыми волосами, обрамляющими круглое лицо с длинной бородой, скомканной, будто ею недавно протерли стойку в пабе. Короткий плащ, дублет и штаны, простые, не раздутые на бедрах, из серой материи, как у гёзов (нищих), но лучшего качества. На ногах сапоги из тонкой кожи для верховой езды. Ногти на пальцах рук были длиной на зависть модницам двадцать первого века с их накладными ногтями, но маникюр был нанесен только под кончики изнутри и имел черный цвет. Судя по волосам и ногтям, это адмирал Вильям ван дер Марк, барон Люме. Адмиралом сейчас называют любого, у кого под командованием больше одного
корабля. Говорят, Вильям ван дер Марк поклялся не стричь волосы и ногти до тех пор, пока не очистит Нидерланды от испанцев. Чего только люди не придумают в оправдание своей лени и нечистоплотности! А может, старался походить на своего предка-тезку, рыцаря-разбойника по кличке Арденнский Вепрь. Тот в прошлом столетии почти всю сознательную жизнь провел в Арденнском лесу, пытаясь завоевать место Льежского епископа, пока не был схвачен и казнен по приказу императора. Рядом с ним вышагивал длинный тип лет сорока, в небольшой черной шляпе с узкими и загнутыми вверх полями и тремя яркими разноцветными перьями, выдернутыми из хвоста какой-то тропической птицы, неизвестной мне. На типе был серебристый дублет с белыми гофрированными воротником и манжетами, вышитый золотыми нитками елочкой, красновато-коричневые штаны, расшитые тройками вертикальных полос, двумя золотыми и между ними серебряная, бледно-синие чулки с серебристыми подвязками и серебристые башмаки с пробковыми подошвами. Всё дорогое, но давно не стиранное. Чулки и туфли заляпаны грязью, скорее всего, вчерашней, потому что сегодня дождя не было.
Это, видимо, Биллем ван Треслонг по кличке Долговязый. Буду называть его на голландский манер Биллемом, потому что имя Вильям стало слишком популярным среди дворян. За ним шел племянник Дирк, выглядевший намного лучше, чем во время нашей последней встречи. Он был весь в черном, кроме белых чулок и белых гофрированных воротника и манжет. Племянник, увидев меня, что-то сказал своему дяде, а тот адмиралу. Наверное, подсказал, кто из находящихся на палубе джекасса капитан и судовладелец по имени Александр ван Баерле.
        - Я приветствую отважного борца с инквизицией! - начал с этой фразы наше знакомство Вильям ван дер Марк, после чего назвал свое имя.
        - Приветствую грозу испанского флота! - произнес я в ответ.
        Адмирал обнял меня и поцеловал по голландскому обычаю. Следом за ним это проделали Треслонги, дядя и племянник. Дирк остался на палубе общаться с другом Яном, а старшие товарищи зашли со мной в каюту. Там уже стоял на столе серебряный кувшин с красным французским вином. Йохан Гигенгак добавил три серебряных кубка, наполнил их вином и сразу покинул помещение. Кувшин и полдюжины кубков я купил в Ла-Рошели после того, как со мной расплатились за пушки. Гости выдули вино залпом. Адмирал смачно крякнул.
        - Что привело командиров морских гезов на мой корабль? - начал я разговор, наполняя бокалы гостей по-новой.
        Вильям ван дер Марк не стал ходить кругами, сразу перешел к делу:
        - Говорят, ты захватывал большие турецкие корабли.
        Говорил об этом я сам. Как-то после тренировки с Яном и Дирком похвастался подвигами на Средиземном море. Само собой, вражеские корабли в моих рассказах стали турецкими.
        - Было дело, - не стал я отказываться. - Захватывал галеасы, каравеллы, галеоны. Только корабль у меня был больше, и нападал не один.
        - Оно и понятно! - воскликнул адмирал. - Галеон в одиночку не захватишь!
        Я не стал разубеждать его, иначе примет за трепача.
        - А у нас ни у кого нет такого опыта, - признался Вильям ван дер Марк. - Мелкие суда мы научились захватывать, а к галеону сунулись - девять буйсов потеряли, оба гукера повредил и людей положили больше сотни.
        Да, галеоны захватывать - это вам не одномачтовых купчишек шмонать!
        Гостям я сказал другое:
        - Так понимаю, вам нужен мой опыт. Какую оплату за него предлагаете?
        - С первых трех захваченных галеонов или каравелл десятая часть твоя. Плюс доля твоего корабля. Он будет иметь, как гукер - три доли буйса, - перечислил адмирал. - Только команду тебе придется пополнить, мы людей пришлем.
        Предложение было заманчивое.
        - В бою командую я. Если не будете в точности выполнять мои приказы, сразу уйду, - потребовал я.
        - Конечно! - согласился он и поставил меня в известность: - Мы собираемся через три дня выйти на промысел.
        - Сначала я должен осмотреть ваши корабли, потом оснастим их нужными приспособлениями и проведем тренировки, - сказал я.
        - Некогда нам ждать! В бою потренируемся! - самоуверенно заявил потомок Арденнского Вепря.
        Меня опередил Биллем ван Треслонг, молчавший до этого и ненавязчиво и внимательно посматривавший на меня:
        - Он дело говорит. Надо потренироваться, иначе опять зазря потеряем суда и людей.
        - Ладно, потренируемся, - сразу сник Вильям ван дер Марк.
        Подозреваю, что от Арденнского Вепря ему досталась только любовь к грязи.
        - Где сейчас ваш флот? - спросил я.
        - Стоит на рейде возле устья, - ответил Биллем ван Треслонг. - Мы на небольшом буйсе добрались. Утром пойдем обратно.
        - Я присоединюсь к вам, - пообещал им.
        Утром шел дождь, мелкий и нудный. Англия привычно окрасилась в традиционный серый цвет. Буйс был беспалубный, с небольшим навесом над местом рулевого, который медленно поворачивал штурвал, казавшийся неприлично большим для такого корыта. Наверное, позаимствовали с большего судна. Ветра почти не было, поэтому парус не поднимали. Он был рейковый. Мачта одна, почти посередине буйса. Примерно от начала второй трети ее к бортам шли две деревянные подпорки. Голландским рыбакам в отваге не откажешь. Я бы на таком суденышке не рискнул выйти в Северное море, особенно осенью. Хотя, скорее всего, этот буйс раньше занимался прибережным ловом и в штормовую погоду его вытаскивали на берег. Отливное течение медленно несло его в море. Адмирал и его заместитель сидели на банке, закутавшись в серые шерстяные плащи. Дирк ван Треслонг остался в Сэндвиче. Мы договорились, что он перейдет на мой корабль, будет командовать десантом. Может быть, заодно и за мной присматривать. Но лучше он, чем пастор, который на каждом большом судне должен вдохновлять экипаж умереть за свободу Нидерландов. Комиссаров изобрели не
большевики.
        Меня рассказали, что дисциплина у гезов жесткая. Устав им написал сам Вильгельм, князь Оранский. Кто не умеет воевать, тот пишет уставы. Каждый гёз обязан был убить труса, если таковым вдруг окажется его товарищ. За сон на вахте в первый раз выпорют. Во второй раз еще и три раза скинут в воду с мачты. В третий накинут на шею петлю и поволокут за лодкой к берегу, где и оставят живого или мертвого. Кто поднимет оружие на своего, этим оружием его руку пригвоздят к мачте. Само собой, наказывали за богохульство, но меру избирал капитан, а не пастор. Иначе не с кем будет идти в бой. Зато первому ступившему на борт вражеского корабля полагалась двойная доля из добычи. Если учесть, что первый редко доживал до раздела добычи, князь Оранский - неглупый человек. Самое забавное, что в морские гезы запрещено было зачислять пиратов. Поскольку я захватывал турецкие корабли, пиратом, видимо, не считаюсь.
        Флот адмирала Вильяма ван дер Марка состоял из двух гукеров и примерно трех десятков разнокалиберных буйсов. Первым делом я осмотрел гукеры, показал, где на них надо будет установить «вороны». Решил использовать старое изобретение римлян. Буйсы были слишком малы для такого изобретения. Я отобрал самые большие буйсы с палубами, на которых стояло по два-три фальконета калибром один-три фунта. Всего одиннадцать, чтобы количество паев равнялось двадцати, легче было делить добычу. Остальные посоветовал оставить в Сэндвиче, распределив пушки и матросов на отобранные суда. И одиннадцать, в общем-то, слишком много, только мешать будут друг другу, но надо было показать ребятам, как захватываются большие корабли. Продемонстрировал им маленький якорь-кошку с концом с мусингами и начертил схему деревянного трапа с железными крючьями сверху, чтобы зацеплять за фальшборт, и упорами, чтобы не прижимался в борту судна. На каждом буйсе должен быть два трапа и три-четыре якоря-кошки, а на гукерах - вдвое больше и того, и другого плюс один «ворон». Когда все приготовят, пусть позовут меня. Я буду в Сэндвиче
оборудовать свою шхуну. Тогда и займемся тренировками.
        Меня выслушали внимательно. Никто не перебивал, не возражал, не пытался внести коррективы. Может быть, Дирк ван Треслонг присочинил, рассказывая о моих подвигах; может быть, подействовала моя уверенность; может быть, почувствовали, что имеют дело с профессионалом. Мне пообещали, что через несколько дней все будет готово, и отвезли на шлюпке в город. После того, как у меня появились деньги в таком количестве, при котором перестаешь бояться завтрашнего дня, мне все больше нравилось проводить время в кругу семьи. Старею, наверное. Пора бы к концу, какая там у меня по счету жизнь?
        26
        Дует западный ветер силой баллов пять или чуть меньше. Небо сплошь покрыто высокими серыми облаками, которые нехотя плывут на восток. Джекасс только под главными парусами, чтобы не отстали другие корабли эскадры, идет курсом галфвинд правого галса. Следом за ним - оба гукера и одиннадцать буйсов. Им приказано держать мачты шхуны в створе, то есть, следовать строем кильватер. Пусть учатся держать строй. Зачем это надо - скоро узнают.
        Справа от нас курсом полный бакштаг идет трехмачтовый испанский галеон длиной метров сорок, шириной - десять и водоизмещением около тысячи тонн. Вообще-то, испанцы называют такие суда нао (корабль). Галеонами их обзывают англичане, причем только испанские корабли такого типа. Для своих у них другие названия и сразу несколько. Самые распространённые - большой военный и большой купеческий корабль. Под бушпритом у галеона парус-блинд, на фоке и гроте прямые главные паруса и марселя, на бизани - латинский. Носовая надстройка ниже, чем у каракк, но все еще немалая, а кормовая - такая же высокая и сужающаяся кверху. В кормовой надстройке находятся каюты капитана, офицеров и знатных пассажиров, ради комфорта которых стоит немного пожертвовать остойчивостью и управляемостью корабля. Две орудийные палубы. На левом борту на нижней палубе - гондеке - восемь портов, на верхней - опердеке - семь и еще три в кормовой надстройке. Итого на корабле их тридцать шесть. Плюс фальконеты и тяжелые мушкеты. Экипаж на таких судах не меньше сотни человек. Мои матросы утверждают, что такие галеоны обычно ходят в
Вест-Индию. Вчера мы видели караван из дюжины галеонов. Напасть не рискнули. Гёзы даже не порывались сделать это. Недавнее поражение кое-чему их научило. Наверное, этот отстал. Сейчас узнаем, на свою беду или на нашу.
        Я в очередной раз беру пеленг на галеон. Пеленг не меняется - идем на сближение вплотную. На галеоне пока не заметно суеты. Мы ведь идем не на них, а в сторону устья Шельды, как и они, только с севера. Наверное, считают, что мы пересечем их курс по носу, а если не успеем, то уступим дорогу. Экипаж джекасса, облаченный в доспехи, у кого они есть, и вооруженный, переводит взгляд с галеона на меня и обратно. Может быть, в душе тайно надеются, что я дам отбой, изменю курс. Рядом со мной стоят Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг. Оба в трофейных испанских шлемах-морионах и кирасах. У юношей глаза горят огнем. Они уверены, что победа будет за нами. Самоуверенность обратно пропорциональна возрасту. Клинические случаи не в счет. На мне тоже надета кираса, но шлем пока висит на утке для крепления гика-шкота. И то, и другое получил в дар от барона Люме. Надел их на всякий случай. Скорее всего, в абордаже нам участвовать не придется, но кроме меня никто на джекассе не знает об этом.
        Испанцы осознали свою ошибку, когда между кораблями осталось с полмили. На палубе галеона забегали члены экипажа. На второй палубе ступенчатой кормовой надстройки появилась группа офицеров. Они пока что без доспехов. Ведут себя спокойно. Наверное, тоже не сомневаются, что победа будет за ними. Начали открываться порты, в которых появились стволы пушек. На нижней палубе стоят, если не ошибаюсь, тридцатифунтовые. На верхней шестнадцати- или восемнадцатифунтовые. Скорее всего, итальянские. Итальянцы предпочитают именно такие калибры. В кормовой надстройке - двенадцатифунтовые, скорее всего. Пушки на переходе держат постоянно заряженными. Процесс этот пока что слишком продолжительный, занимает с тяжелой пушкой минут пятнадцать-двадцать, поэтому подготавливаются к бою перед выходом в море.
        - Всем в укрытие! - командую я.
        Усиленный экипаж марсельной шхуны быстро ныкается по шхерам, подобранным заранее.
        - Вас это тоже касается, - говорю я шурину и его другу.
        Оба кривятся от обиды, но спускаются в офицерскую каюту.
        На палубе остаюсь я и два матроса-рулевые. Дистанция до галеона немного более трех кабельтовых. Я слежу за вражескими офицерами. Один из них, наверное, капитан, машет рукой.
        - Ложись! - кричу я рулевым и сам падаю на палубу.
        Испанские пушки грохочут вразнобой. Джекасс дергается, будто собрался встать на дыбы. Трещит дерево, сыплются обломки, что-то тяжелое падает на палубу, полощется оборвавшийся парус, рядом кто-то кричит от боли.
        Я встаю, осматриваюсь. Один рулевой сидит на палубе возле штурвала, держится за окровавленный обрубок руки. Обрезало ее выше локтя. Наверное, остался стоять или всего лишь присел - и поплатился за любопытство рукой. Второй, целый и невредимый, лежит на животе и тупо смотрит на своего товарища.
        - К штурвалу! Лево на борт! - командую я ему, а потом остальным членам экипажа: - Все наверх! Расчеты к пушкам! Мушкетерам открыть огонь!
        Черный дым обгоняет галеон, открыв его левый борт. Судя по исчезнувшим пушечным стволам из портов верхней палубы, пушки нижней не стреляли. Жаль!
        Все три наших карронады и обе полпушки стоят на правом борту. Повыскакивавшие из разных укромных мест комендоры занимают места возле них. Матросы бросаются к парусам. Испанские ядра оборвали фок и грот, причем последний упал вместе с гиком. Уцелели только марсель на фоке и бизань. Порвана часть такелажа. Полубак превращен в груду обломков. Удивляюсь, почему бушприт до сих пор не отвалился.
        Зато следовавшие за нами гукеры почти не пострадали. У переднего дыры в парусе-гроте, но идет резво. Второму гукеру и буйсам из этого залпа вроде бы ничего не досталось. Они продолжают идти прежним курсом.
        Выбравшийся из трюма матрос докладывает:
        - В корпусе пробоина выше ватерлинии.
        - Аварийной партии в трюм! - командую я.
        Джекасс в полукабельтове от галеона повернулся к нему правым бортом. Я слышу отрывистые, резкие выстрелы наших мушкетов и свист вражеских пуль. Одна попала в переборку рядом со мной, выбив длинную щепку. На темной переборке появилась светлая выемка.
        - Батарея, огонь! - командую я.
        Три двадцатичетырехфунтовые карронады и две полупушки выплевывают в сторону галеона заряды картечи. Кажется, что и облака черного порохового дыма дотягиваются до вражеского корабля. Когда его относит, замечаю, что на марсельных площадках галеона не осталось уцелевших мушкетеров. Парочка там еще вошкается, но им явно не до стрельбы.
        Такая дерзость не может остаться безнаказанной.
        - Ложись! - кричу я.
        Мой приказ запаздывает. Именно в этот момент галеон дает залп из пушек нижней палубы. Джекасс вздрагивает и клонится на левый борт. Летят обломки досок, щепки, катятся по палубе по отдельности шлем и человеческая голова. Раздается протяжный скрип - и грот-мачта падает верхней частью на квартердек и замирает в таком положении. Нижний конец оборванных вант плюхается на палубу рядом со мной, и я вижу более светлые, срезанные, разлохмаченные каболки.
        Я встаю, оцениваю повреждения. На палубе неподвижно лежит с десяток убитых или тяжелораненых. Еще несколько человек в крови, своей или чужой, сидят, приходя в себя от испуга или болевого шока. На правом борту нет половины фальшборта, а на левом три широких пролома. Ял, который был закреплен на крышках трюма, теперь плавает верху килем рядом с джекассом. Срезало и бизань-мачту. Она лежит под грот-мачтой, образуя косой крест. На наше счастье, испанские комендоры, видимо, редко стреляли по близким целям, прицел взяли высоковато.
        Из трюма вылезает боцман Лукас Баккер и докладывает:
        - Всего пять пробоины. Два ядра прошли насквозь, убив одного матроса, который заделывал пробоину, что получили от первого залпа. То ядро задержали бочки с водой. Переколошматило половину их, весь трюм водой залит. От второго залпа три пробоины высоко, а одна, большая, начинается дюймах в десяти над водой, волны заплескивают.
        - Ставьте на нее пластырь, а остальные заглушите пробками, - приказываю я.
        Пластырь и деревянные пробки были заготовлены в Сэндвиче. Я провел с экипажем теоретические занятия. Сейчас закрепят материал на практике.
        Джекасс продолжает делать поворот фордевинд. Мы выходим из боя. Мавр сделал свое дело - принял на себя бортовой залп галеона. Теперь пусть повоюют другие. Я приказываю убрать марсель и заняться ремонтом шхуны. Матросы начинают выполнять приказ, при этом постоянно поглядывая на галеон. По нему производит залп из пушек правого борта первый гукер, после чего немного опережает галеон и начинают прилипать к нему. В это время палит второй гукер и тоже мостится к левому борту галеона. Передние два буйса идут к гукерам, чтобы ошвартоваться к ним и вместе пойти на абордаж, а задние, постреливая из фальконетов, обходят галеон с носа и кормы, но не подставляются под пушки правого борта. Как только первые буйсы высадят десант на гукеры и отойдут, их сменит следующая пара
        Первый гукер под командованием адмирала Вильяма ван дер Марка ударяется правой скулой о левую галеона, проходит немного вперед, пока оконечность его кормы не оказывается примерно посередине межу фок-мачтой и грот-мачтой. При этом стеньга его грота цепляется за фок-парус галеона и обрывает его. В таком положении гукер и замирает, благодаря якорям-кошкам. С его высокой кормы начинают заводить на галеон «ворон» и лестницы.
        В это время второй гукер под большим углом врезается в борт вражеского корабля, ломая себе бушприт. Обломок утлегаря подлетает высоко вверх. Гукер проходит вперед и врезается в корму своего собрата, на котором от толчка с трапа падают в воду два человека, после чего останавливается. С его бака пытаются завести «ворон», но у них никак не получается. «Ворон» постоянно соскальзывает по борту. Зато крюки трех лестниц цепляются за фальшборт галеона. Гёзы, вооруженные палашами и топорами, карабкаются по трапам. И все это под треск фальконетов, мушкетов, аркебуз, пистолетов. Но тяжелые пушки не стреляют. И теперь уже вряд ли выстрелят, потому что нижние порты закрыты корпусами гукеров, а в верхние тычут пиками матросы гукеров.
        Все больше гезов поднимается на галеон и все тише становится стрельба. Бой перемещается в корабельные помещения и наступает тишина. Она кажется неуместной. Затем на палубу надстройки выскакивает гез с испанским флагом, желтым с красным крестом, начинает размахивать им, что-то крича. Так понимаю, празднует победу.
        - Наши сбоку, ваших нет, - вспоминаю я выражение из хулиганской юности.
        Те, кто стоял на палубе, тоже правильно понимают пляску геза с флагом и орут от радости. Только Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг грустны. Им не посчастливилось поучаствовать в абордаже. Мне бы их грусть…
        27
        Оба гукера и захваченный галеон пошли в Лондон, а полуживой джекасс и буйсы отправились в Сэндвиче. Моя шхуна пострадала больше всего. На мой экипаж приходится и четверть людских потерь. Тяжелораненые получат две доли из добычи, а родственники убитых - по три. На починку джекасса доплаты не будет. За это судовладелец и получает треть добычи. Мне, к тому же, перепадет десятая ее часть. Судя по купчим, добыча нам досталась знатная. Десятой ее части хватит на два таких джекасса, если не больше. Смотря, как продадут ее. Впрочем, я не сомневался, что продадут выгодно. Торгуют голландцы намного лучше, чем воюют. На галеоне я оставил Яна ван Баерле, чтобы проследил за разделом добычи, напомнив ему, что интересы семьи важнее войны с испанцами.
        В Сэндвич перебралось много голландских корабелов. Работы у них здесь мало, поэтому я быстро набрал бригаду для ремонта своей шхуны. После того, как они узнали, где она заработала пробоины и прочие повреждения, топорами и киянками застучали энергичнее. Все здесь были уверены или показывали вид, что скоро вернутся домой, что испанцев прогонят из Нидерландов. Кто это сделает - вразумительного ответа я ни от кого не сумел получить. Некоторые упоминали Вильгельма, князя Оранского, но как-то так, без особого энтузиазма.
        Заодно я прикупил ниже по течению реки небольшой участок бросовой земли, песчаники, которые мне продали по дешевке. Начал там строить сухой док длиной сорок метров, шириной двенадцать и глубиной три. Для этого в земле надо было вырыть котлован и соединить каналом с рекой. Котлован от канала будут отделять ворота. Во время прилива высота воды в канале будет немного больше двух метров. Как раз хватит, чтобы вывести судно в реку. Стенки котлована и канала будут укреплены сваями, вбитыми в грунт, а дно котлована выложено камнями. Одновременно рядом с котлованом строились небольшой барак для рабочих, навес для хранения материалов, а на самом его краю установят две высокие грузовые стрелы. Нанятые мной строители заверили, что котлован будет готов через месяц. С каналом можно было не спешить.
        Купец Ханс ван Асхе, оглядев повреждения моей шхуны, полюбопытствовал не без ехидства:
        - Уж не из тех ли пушек стреляли, которые ты отвез испанцам?!
        - Вполне возможно, - сказал я. - Могу продать им эти пушки еще раз и опять отбить.
        - Да ты самый ловкий купец! - сделал вывод Ханс ван Асхе.
        Это шутка стала хитом в местных пабах.
        Стоило мне зайти в какой-нибудь, как слышал предложение:
        - Капитан, продай испанцам пушки!
        Вильгельм ван дер Марк, барон Люме, и Биллем ван Треслонг прибыли в Сэндвич через две недели. Я как раз был на джекассе, следил за тем, как набивают талрепа вант новой грот-мачты. Их буйс ошвартовался к пристани ниже по течению. Вместе с командирами на нем приплыли Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг. Юноши вдвоем несли кожаный мешок, небольшой, но увесистый.
        Я пригласил всех в каюту, угостил вином. Ян и Дирк пили стоя, хотя место за столом было.
        Утолив жажду, адмирал сообщил:
        - Груза на пятьдесят восемь тысяч флоринов и галеон оценили в восемь. Всего шестьдесят шесть тысяч флоринов. Твоя десятая часть шесть шестьсот и доля на корабль пять шестьсот десять.
        Из доли корабля я получу половину, две тысячи восемьсот пять флоринов, как судовладелец, и из второй половины - капитанскую долю, равную пяти долям матроса. Добавить то, что накопил раньше, продать джекасс - и можно строить большой корабль.
        - Галеон стоит всего восемь тысяч?! - удивился я.
        - Англичане так оценили, - ответил барон Люме. - Мне тоже показалось, что это слишком мало. Решил оставить галеон князю Вильгельму, в счет его доли. Назвал корабль «Князь Оранский», - и добавил хвастливо: - Сами на нем повоюем! Теперь я знаю, как захватывать галеоны!
        - На нем трудно будет захватывать корабли, потому что он слишком тихоходен, - предупредил я.
        - Вот и мы так подумали и решили, что на него нужен опытный капитан, - поделился Вильям ван дер Марк. - Предлагаем тебе стать им.
        - Разве что на пару походов, пока не захватим еще два испанских корабля, за которые мне положена десятая доля, и ты не освоишься на галеоне, - произнес я. - Потом хочу сделать свой военный корабль, большой, быстрый, сильно вооруженный и крепкий, чтобы в одиночку мог справиться с галеоном.
        - Говорил я тебе, что он, если и согласится стать капитаном галеона, то ненадолго?! - радостно, будто выиграл пари на огромную сумму, заявил адмирал Биллему ван Треслонгу.
        - А почему? - поинтересовался я из любопытства.
        - Ты - рисковый, как мой предок Арденнский Вепрь, а таким всегда надо много, - ответил Вильгельм ван дер Марк.
        Своего предка он поминал при каждом удобном случае. Наверное, это был его самая лучшая похвала.
        - В первый поход с тобой на галеоне пойду я, а во второй, когда захватим еще один, - он, - показал адмирал на своего заместителя Биллема ван Треслонга.
        - Я хотел бы, чтобы в первый поход вы оба отправились на галеоне, - предложил я.
        - А на гукеры назначим нашу молодежь, - предложил адмирал, показав на Яна ван Баерле и Дирка ван Треслонга, которые мигом порозовели от радости.
        Я опустил их на землю, заявив:
        - Гукеры и буйсы оставим здесь. Их экипажи переведем на галеон. Потребуется сотни две бойцов. Наберете?
        - Без проблем! - заверил барон Люме. - А что ты задумал?
        - Потом узнаете, - ответил я.
        - Когда выходим? - спросил он.
        - Сначала надо потренировать экипаж, а потом подождать нужную погоду, - ответил я.
        - А какая погода тебе нужна? - спросил Вильям ван дер Марк таким тоном, будто имел прямую телефонную связь с гидрометеоцентором.
        - Мне нужен шторм, - ответил я. - Желательно с южным или юго-восточным ветром.
        Адмирал Вильям ван дер Марк тяжело вздохнул, словно шторма именно с такими ветрами у него не оказалось в запасе.
        28
        Перед впадением в море река Шельда делится на широкие восточный и западный рукава и несколько узких, образуя эстуарий с островами, которые все вместе носят гордое название графство Зеландия. На острове Валхерен, мимо которого протекает так называемая Западная Шельда, как раз при впадении ее в Северное море, находится порт Флиссинген. В будущем остров соединят дамбой с материком и превратят в полуостров, а порт будет в основном обслуживать рыбаков. В городе будет построен приметный небоскреб овальной формы, который будет наводить меня на мысль, что у архитектора проблемы с потенцией. Сейчас Флиссинген имеет старую гавань и недавно вырытую новую, которую называют Мусорной или Английской. Как эти два названия связаны между собой - не знаю, но эта связь не кажется мне надуманной. В экипаже не было уроженцев этого славного города, чтобы объяснил тонкий голландский юмор. К гаваням ведет подходной канал, прикрытый двумя дамбами. Сам город защищен недавно сооруженными стенами, невысокими, но широкими, способными выдержать продолжительный артиллерийский обстрел. Восточнее порта частенько стоят на якоре
суда, следующие в море из Антверпена и других портов Шельды, пережидают шторм. Вот и мы направлялись туда, чтобы спрятаться от разбушевавшейся стихии.
        Штормило при юго-юго-западном ветре силой баллов семь. Волны, правда, были всего балла четыре. Они уже выгнули спины и обзавелись белыми барашками, но еще не набрали высоту. Курсом бакштаг галеон с зарифленными парусами медленно, преодолевая недавно начавшийся отлив, вполз в пролив. Здесь волн не было, поэтому пошел немного быстрее, полоща на ветру двумя испанскими флагами. На палубе было только несколько матросов, готовых мигом выполнить мой приказ. Остальные, облаченные в доспехи и вооруженные, осторожно выглядывали из корабельных помещений, ожидая приказ. Рядом со мной стоял Биллем ван Треслонг. Вильяма ван дер Марка я попросил удалиться в каюту. Слишком он приметный. Яна ван Баерле и Дирка ван Треслонга адмирал забрал с собой, чтобы составили ему партию в карты. Матросам играть в азартные игры было категорически запрещено.
        Рядом с узким проливом, который разделял остров Валхерен и Зюдбевеланд, стояли на якорях шесть галеонов, не меньше двух десятков каравелл и гукеров. Скорее всего, это несколько караванов и одиночных судов, решившие переждать шторм. Галеон «Князь Оранский» медленно приближается к ним, демонстрируя намерение встать на якорь. Мол, по пути куда-то севернее прихватило нас, вот и собираемся переждать здесь, среди своих. Я начал маневрировать, чтобы встать на якорь рядом с большим галеоном, загруженным так, что нижние пушечные порты были всего в полуметре от воды. Он держался на двух якорях, смещаясь то влево, то вправо и напоминая собаку на коротком поводке. Галеон «Князь Оранский» был в балласте, поэтому руля слушал плохо. Его сильно сносило ветром. Со стороны, к тому же, должно показаться, что и капитан на нем малоопытный. Вот он не сумел вывернуться против ветра - и корабль понесло на соседний.
        На испанском галеоне поняли, что мы сейчас навалимся на них. На палубе кормовой надстройки появился капитан и несколько пассажиров, а по главной забегали матросы, доставая кранцы, сплетенные из старых тросов. Их вывесили на правом борту, чтобы смягчить удар. Испанский капитан что-то орал мне, показывая на мои паруса и свой корабль. Судя по всему, он был очень сердит на кретина, из-за которого его галеон может быть поврежден. Такое случается время от времени, так что экипажи других кораблей наблюдали с интересом, не подозревая подвоха.
        Я тоже бегал по палубе и орал на матросов, показывая на паруса и на испанский корабль. Матросы бросались выполнять мой приказ, начинали ставить паруса, потом убирать, потом опять ставить. Ничего не помогло. Галеон «Князь Оранский» навалился левым бортом на правый борт испанского галеона и начал смешаться вдоль него. Древесина трещала и визжала. Кранцы помогали мало. Испанский капитан заткнулся. Он молча наблюдал, как обрываются ванты грот-мачты, как проламывается фальшборт, на который мы налегли своим более высоким бортом. Наверное, подсчитывает, сколько снимет с меня за нанесенные повреждения.
        - Вперед, - тихо говорю я Биллему ван Треслонгу, который только сейчас поверил, что мой план получился.
        Еще минут десять назад лицо у него было такое, точно собирается застрелить меня за предательство.
        Биллем ван Треслонг машет рукой сигнальщику, и тот колотит в рынду - судовой колокол. Продолжительный перезвон доносится до всех корабельных помещений. Из них начинают выбегать вооруженные гезы. Одни закидывают на испанский галеон якоря-«кошки», другие устанавливают переходные мостки, третьи перепрыгивают с нашего планширя на вражеский, а потом на его палубу. Там никак не поймут, что происходит. Только после того, как падает сраженный ударом топора испанский матрос, остальные начинают прятаться, крича «Измена!».
        Испанский капитан тупо смотрит на меня. Наверное, осознает, кто из нас двоих на самом деле кретин. Я, улыбаясь, отдаю ему честь, хотя стою без головного убора. Испанский капитан наконец-то понимает, что произошло, и исчезает в надстройке вслед за своими пассажирами. Надеюсь, побежал он не за пистолетом, чтобы застрелить меня. Я бы посоветовал ему самому застрелиться. Гезы испанцев в плен не берут. Как и испанцы гезов. Я вижу, как адмирал Вильям ван дер Марк в сопровождении Яна ван Баерле и Дирка ван Треслонга врываются в каюту в кормовой надстройке. Раздается пистолетный выстрел. Может быть, это выстрелил мой шурин, которому я отдал один свой пистолет, или его друг, которому достался второй. Наконец-то сбылась мечта юных героев. Сейчас они узнают, как это прекрасно - убивать людей.
        На других кораблях, наверное, пытаются понять, что произошло. Два корабля столкнулись и их экипажи передрались? Такое случается, но не между кораблями под одним флагом. Впрочем, нет правила без исключения. Главное, что их это не касается, что можно издали наблюдать за дерущимися придурками. Хоть какое-то развлечение в однообразной морской жизни.
        Сражение длилось не долго. Захваченный врасплох, испанский экипаж не смог организовать сопротивление. Его быстро перебили. Часть гезов начала раздевать и выбрасывать за борт трупы, часть - перерубать якорные канаты, а остальные занялись парусами и пушками. Ведь остальные испанские корабли могли напасть.
        Впрочем, я не следил за сражением до конца. Как только абордажная партия из полутора сотен матросов перебралась на испанский галеон, приказал ставить фок и грот. Ветер силен. Есть риск потерять паруса, но нам надо быстро набрать ход, иначе ветер выбросит на берег. «Князь Оранский» с трудом оторвался от испанского корабля. Нос начал уходить под ветер. Курсом бейдевинд мы медленно пошли по проливу в сторону моря. Остров Валхерен был неприятно близок. Нас спасала малая осадка и высокая вода, потому что отлив только начался. Он и помог галеону набрать ход и отжаться от берега. Мимо дамб подходного канала порта Флиссинген мы прошли уже на расстоянии около кабельтова. На ближней дамбе стояли офицер и несколько солдат. Сильный ветер раздувал их серые плащи, отчего казалось, что сейчас взлетят и превратятся в летучих мышей. Офицер что-то кричал. Наверное, хотел понять, кто мы такие и почему так себя ведем. Ветер сносил его слова. Я похлопал себя по ушам, давая понять, что не слышу. Матросы поглядывали на меня, ожидая команду выстрелить по испанцам. Я пожалел вражеских солдат. Они мне ничего плохого не
сделали.
        А адмирал Вильям ван дер Марк не пожалел. Он не мог пропустить такую возможность отомстить испанцам за конфискованное поместье. Бывший испанский галеон нес только зарифленный фок и штормовой стаксель, но быстро догонял нас, благодаря тому, что сидел глубоко, и отливное течение несло его в море. Испанский офицер и у них попытался что-то узнать. Ответила ему одна из пушек приза, выплюнув заряд картечи. Солдаты, стоявшие позади, упали сраженные, а офицера даже не задело. Он развернулся и побежал по дамбе в сторону города. Офицер как-то по-бабьи откидывал ноги вбок, будто заодно отбивался от стаи шавок, которые гнались за ним. Раздалось несколько выстрелов из аркебуз и мушкетов, но никто так и не попал в испанского офицера. Видать, сегодня не его день умирать.
        29
        Трюм захваченного галеона был набит бочками с сельдью, ящиками с бумагой, зеркалами, дорогими тканями и кружевами, красителями. Все это мигом раскупили лондонские купцы. Правда, получили мы меньше, чем за груз предыдущего приза, всего тридцать семь тысяч флоринов. Зато на этот раз продали галеон за двенадцать тысяч. Адмирал Вильям ван дер Марк заявил лондонским торгашам, что собирается включить корабль в эскадру князя Оранского, после чего на галеон сразу нашелся покупатель. В торговле голландцы всегда утирают нос англичанам. Голландцы во все времена - купцы, а англичане - лавочники.
        Все это я узнал со слов Яна ван Баерле, который привез мою долю в Сэндвич. Теперь можно было построить новый корабль, не боясь, что на него уйдут все деньги. В достроенном сухом доке заложили киль тридцатиметрового фрегата. Я решил построить именно военный корабль, поэтому и остановился на фрегате. Он будет трехмачтовый, с прямыми парусами. Именно такие плавсредства и называют кораблями. В двадцатом веке кораблем будут называть любой военный, а торговый - судном, но еще в конце девятнадцатого века вас бы подняли на смех, если бы вы назвали военный одномачтовик или даже двухмачтовик кораблем. Язык стремится к упрощению. Меня всегда забавляло, когда вернется недоучка со срочной службы в военно-морском флоте на вопрос «Куда ты плавал?» презрительно процедит: «Плавает говно в проруби, а я ходил!». Он не знает, что ходят корабли и суда по морям и свиньи по лужам, а моряки плавают, а пассажиры ездят. Правильно говорить «Мы (корабль и я, как член экипажа, вместе с ним) ходили», но «Я плавал».
        Как только гезы после продажи приза прибыли в Сэндвич, галеон «Князь Оранский» под моим командованием снялся с якорей и пошел в сторону острова Валхерен. Надо было спешить. Середина осени. Скоро наступят холода. Так что этот рейс будет последним. Впрочем, для меня он в любом случае будет последним на этом галеоне. На новый корабль и спокойную зиму я уже награбил, так что можно провести ее у камина, попивая горячий глинтвейн и проклиная сырую английскую погоду. Тем более, что адмирал Вильям ван дер Марк, барон Люме, заявил мне, что и сам теперь легко справиться с управлением галеоном. Особенно, если рядом будет стоять и подсказывать его заместитель Биллем ван Треслонг. У меня были сомнения, но дальнейшая судьба галеона «Князь Оранский» и его экипажа меня мало интересовали. Ян ван Баерле тоже делает последний рейс на галеоне. Я пообещал Маргарите ван Баерле в присутствии ее сына, что Ян будет служить только под моим командованием. Он, конечно, не рад, но не возникает.
        Милях в пятнадцати юго-западнее устья Западной Шельды и милях в двенадцати от материка, чтобы нас не было видно с берега, галеон убирает паруса и отдает плавучий якорь. Буйс, который на этот раз сопровождает нас, уносится на юго-запад на разведку. День прохладный, но солнце больше светит, чем прячется в белых тучах. Дует северо-западный ветер силой балла четыре. Несмотря на якорь, он будет потихоньку сносить нас в сторону острова Валхерен. Экипаж - две сотни человек - почти весь разместился на палубе. Кто-то разговаривает, кто-то мастерит что-нибудь из каболок старого швартова, кто-то лежит, разглядывая пушистые облака. Офицеры тоже вышли из кают, которых на галеоне много. Вильям ван дер Марк и Биллем ван Треслонг занимают, как и я, отдельные каюты, Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг живут вдвоем, а в остальных по несколько человек поселились капитаны буйсов, которые оставили свои суда в Сэндвиче, и мои унтер-офицеры, как я называю боцмана и плотника с джекасса.
        Буйс вернулся на следующей день. Экипаж галеона как раз собирался обедать, когда из «вороньего гнезда» доложили о приближении разведчика. Капитан - красномордый гигант с длинными густыми белокурыми волосами, развевающимися на ветру, - стремительно поднялся по стационарному трапу - скоб, прибитых к борту - на галеон. Он знал, что решение буду принимать я, но все равно доложил адмиралу Вильяму ван дер Марку.
        - Идет караван из тринадцати галеонов. Черт меня побери, если это не ост-индийцы! - выпалил капитан буйса.
        - Не поминай черта всуе, сын мой! - назидательным тоном пастора помянул и барон Люме нечистую силу.
        Ост-индийский караван обычно приходил в конце августа или начале сентября. В этом году он почему-то задержался. Я был уверен, что он проскочил, когда мы продавали предыдущий приз. Большая часть ост-индийского каравана выгружается в Испании, но несколько кораблей - в этом году тринадцать - идут на Нидерланды, которые на данный момент находятся под властью короля Филиппа, и антверпенские купцы имеют право торговать с колониями империи.
        - Жаль, что их так много! - произносит адмирал и добавляет мечтательно: - Захватить бы хотя бы один…
        Ост-индийские корабли обычно нагружены пряностями, которые по мере удаления от Индии дорожают во много раз. В портах Ближнего Востока или в Александрии перец стоит уже в десять раз дороже, в Антверпене - в двадцать-двадцать пять, в Гамбурге или Лондоне - в тридцать.
        - Раз ты так сильно хочешь, захватим! - говорю я шутливо.
        Вильям ван дер Марк улыбается, решив, что я шучу. По его - и не только его - мнению нападать на караван из тринадцати галеонов может только сумасшедший.
        - Выбираем плавучий якорь! - командую я и с улыбкой наблюдаю, как на лицах адмирала, его заместителя и остальных членов экипажа шутливое выражение меняется на, мягко говоря, удивленное.
        Задавать вопросы никто не решается, чтобы не приняли за труса. В своем поведение взрослые бандиты ничем не отличается от подростков. И тем, и другим постоянно надо доказывать, что ты достаточно крут, чтобы находится в банде. Или хотя бы не проявлять трусость, за которую может быть принят любой вопрос. Надо быть очень сильным, чтобы не бояться показаться слабым, высказывать сомнения. Среди экипажа галеона «Князь Оранский» таких нет, хотя трусами их не назовешь.
        - Уйди мили на три вперед и займись ловом рыбы, - приказываю я капитану буйса. - Ты нас не знаешь. Присоединишься, когда все закончится.
        - А что закончится? - любопытствует он.
        - Скоро увидишь, - отвечаю я, после чего приказываю зарядить пушки картечью и книппелями, изготовленными по моему требованию в Сэндвиче.
        Когда на юго-западе показываются марселя флагмана ост-индийского каравана, мы тоже ставим паруса и начинаем движение в сторону острова Валхерен. Хотя ветер нам более благоприятный и мы в балласте, движемся намного медленнее испанских галеонов, которые идут туда же. Если ничего не изменится, наши курсы пересекутся в паре миль от Западной Шельды.
        Капитаны ост-индийского каравана еще не слышали о галеоне-оборотне, потому спокойно отнеслись к нам. Да и кого им бояться?! Их тринадцать против одного и рядом свой берег. Тем более, что мы не демонстрируем воинственность. Пушечные порты закрыты, на палубе всего несколько невооруженных матросов. Приблизившись на полмили, мы начали изменять курс влево и брать рифы, чтобы уменьшить скорость и пристроиться им в хвост. Скорее всего, принимают нас за своего собрата, который выполнял какое-то задание короля Филиппа в Англии или Шотландии.
        Мы движемся под острым углом к курсу каравана, постепенно поджимаясь. Испанские галеоны один за другим минуют нас. Когда это делает двенадцатый, между ним и нами уже около двух кабельтовых. Замыкающий галеон мог бы тоже проскочить мимо нас на расстоянии одного кабельтова. Это четырехмачтовый корабль длиной метров сорок, шириной около тринадцати и водоизмещением не меньше тысячи двухсот тонн. На двух передних мачтах прямые паруса, на задних - латинские. Лицевая сторона парусов, обращенная вперед, из золотистого материала, явно не из дешевой холстины. На них нашиты большие, от кромки до кромки, красные кресты, немного напоминающие мальтийские. На галеоне две орудийные палубы. На гондеке одиннадцать пушечных портов, на опердеке двенадцать. Надеюсь, мы не узнаем на собственной шкуре, какого калибра стоят там пушки. Еще пять портов, судя по размеру, для шестифунтовых фальконетов, на палубах кормовой надстройки. Вот испанский галеон выходит нам на траверз.
        - Открыть пушечные порты! - приказываю я.
        Приказ выполняется мигом. Стволы пушек высовываются из портов, целясь в замыкающий галеон. Комендоры заранее проинструктированы, кто какую цель должен поразить. Пушки, заряженные книппелями, бьют по парусам, заряженные картечью - по людям.
        Эти люди - испанские офицеры, матросы и пассажиры - смотрят на нас, пытаясь угадать, зачем мы приготовили пушки? Сейчас природа нашими руками, то есть пушками, произведет естественный отбор тех, кто соображает быстрее.
        Дав комендорам время на прицеливание, командую:
        - Огонь!
        Первыми стреляют шестнадцатифунтовки с опердека и кормовой надстройки, а также легкие фальконеты и тяжелые мушкеты. До гондека приказ доходит чуть позже, зато тридцатифунтовки грохочут басовитее и чугуна, свинца и дыма выпускают больше. Галеон «Князь Оранский» лихорадочно трясется во время стрельбы. Густой черный дым сносится ветром на наш корпус, на желтовато-белые паруса с большими красными крестами, добавляя им черные полосы и пятна.
        Испанский галеон не узнать. Он напоминает обсыпавшуюся елку. Не осталось ни одного целого паруса. Их лохмотья и обрывки рангоута трепетали на ветру. Попрятались и люди, кто успел.
        - Убрать паруса! - командую я.
        Инерции хватит, чтобы остановиться перед форштевнем испанского галеона и продолжить его расстрел.
        Остальные двенадцать галеонов ост-индийского каравана продолжали двигаться прежним курсом. Чтобы помочь тринадцатому, надо лечь на обратный курс. Круто против ветра галеоны идти не могут, а на выписывание галсов уйдет слишком много времени. Так что отбивайся сам. Только двенадцатый галеон пальнул в нас из двух кормовых пушек. Для очистки совести. Оба ядра пролетели мимо. С дистанции более трех кабельтовых из нынешних пушек попасть трудно даже по такой большой цели, как галеон. Нагреваясь во время стрельбы, металл пушек расширяется, поэтому ядра делают Уже. Они ударяются во время выстрела о стенки ствола, каждый раз по-другому, поэтому невозможно точно угадать, о какую ударится в последний раз и куда начнет отклоняться. Чем больше дистанция, тем больше будет отклонение. Зато ядра из, вроде бы, двенадцатифунтовой пушки и двух шестифунтовых фальконетов, установленных на баке тринадцатого галеона попали в цель. С дистанции в кабельтов трудно промахнуться. Двенадцатифунтовое ядро пробило корпус выше ватерлинии, одно шестифунтовое застряло в нем, а второе продырявило фальшборт и зацепило ногу комендору.
Насколько серьезно - я не заметил, потому что раненого сразу унесли в кубрик.
        Потянулись минуты ожидания, когда перезарядят пушки. Испанский галеон начало разворачивать бортом к ветру. Я приказал положить грот на мачту, чтобы наш галеон начал смешаться назад, все время находясь в таком положении, чтобы мы могли обстреливать врага, а он нас бортовыми пушками - нет. Фальконетам я приказал по готовности стрелять по носовой надстройке, мешать испанским комендорам перезаряжать пушки. Фальконеты первыми и возобновили обстрел. Поработали на отлично, поскольку испанцы больше не отвечали,
        У испанцев пушки стоят на двухколесных лафетах, длинных, неудобных. Чтобы подкатить такую к порту, надо несколько человек. Поэтому испанцы обычно стреляли всего раз. Матросы выкатывают пушки на позиции и оставляют комендоров одних, уходят на палубу, чтобы участвовать в абордаже. Правда, некоторые пушки на захваченном нами галеоне оказались казнозарядными, со сменными казенными частями, что увеличивало темп стрельбы, но часть пороховых газов выбрасывало через щели, из-за чего падала мощность выстрела. Обычно такие пушки ставили там, где было мало места для отката, приходилось частично высовываться из порта, чтобы пробанить ствол, затолкнуть и запыжевать ядро. По моему требованию были изготовлены короткие четырехколесные лафеты, к которым прикрепили канаты, чтобы гасили откат и помогали через блоки подкатывать к порту. Благодаря этому заряжание тридцатифунтовых пушек уменьшилось минут до десяти, а шестнадцатифунтовых - до восьми.
        Они и приготовились ко второму залпу первыми. В этот момент мы находились под тупым углом к левому борту испанского галеона. Я приказал целиться в кормовую надстройку. Цель большая, слабозащищенная и важная, потому что там прячутся капитан и офицеры. Бей в голову…
        Залп шестнадцатифунтовок срубил бизань-мачту и наделал в кормовой надстройке пробоин, как подозреваю, сквозных. Куча обломков, щепок полетело в разные стороны, и часть их потом заколыхалась на волнах. Через несколько минут будут готовы тридцатифунтовые пушки гондека, наш главный калибр, после удачного залпа которых, а промахнуться с такой дистанции трудно, от кормовой надстройки останется груда обломков. Это поняли и на испанском галеоне. Вид уходящего все дальше каравана добавил им пессимизма. На средней из семи палуб кормовой надстройки появился юноша с куском белой материи.
        - Шлюпку на воду! Доставить сюда испанского капитана и офицеров! - приказал я.
        - Жаль, что сдались! - с сожалением произносит барон Люме. - С удовольствием бы вздернул их на реях!
        Трудно с ним не согласиться. Если капитана и офицеров мы передадим князю Оранскому, чтобы обменял на своих офицеров, попавших в плен, то испанских матросов придется высаживать на берег. На обмен они не годятся, а тащить их в Англию нет смысла. Там ведь придется отпустить, поскольку королева Елизавета не воюет с королем Филиппом. Я приказываю подать сигнал буйсу, чтобы подошел к призу, забрал с него пленных матросов и отвез на берег.
        - Кто из вас будет командовать призом? - спрашиваю я командира гезов.
        Адмирал смотрит на своего заместителя. Видимо, не хочет перебираться на корабль, где в каютах дыры в переборках, а палубы завалены обломки и запачканы кровью.
        - Я, - соглашается Биллем ван Треслонг.
        - Пленных офицеров не надо сюда тащить. Пусть их буйс заберет и сразу отвезет в Эмден, - предлагает Вильгельм ван дер Марк.
        Эмден - это город-порт в графстве Восточная Фрисландия, части Священной Римской империи, где сейчас находится Вильгельм, князь Оранский, и руководит действиями своих сторонников. Пока что все его руководство состоит из выдачи каперских патентов и сбора долей от добычи. На суше испанцы бьют его, как сопливого мальчишку. Не мудрено, ведь свои армии он формирует из добровольцев типа Яна ван Баерле, у которых горячее сердце и пустая голова, и наемников, немецких рейтаров и ландскнехтов, у которых голова и сердце холодные, настроенные только на получение денег и сохранение собственной жизни и здоровья. Первые погибают зазря, а вторые зазря получают деньги, потому что, как только становится горячо, сразу разбегаются. А горячо становится быстро и часто. Противостоит им дисциплинированная регулярная испанская армия, хорошо обученная, оснащенная и спаянная в боях в Италии. Говорят, сейчас она - самая лучшая армия в Европе.
        Когда мы на баркасах и буйсе перевезли на берег испанских матросов, от ост-индийского каравана и след простыл. Они зашли в Западную Шельду. Может быть, доложили коменданту Флиссингена о нападение гезов, а у того под рукой не было парочки военных кораблей, а может, и не докладывали. Чем меньше привезет караван груза в Антверпен, тем дороже продаст.
        30
        Груз захваченного нами ост-индийского галеона потянул на семьдесят три тысячи флоринов. Его трюма были набиты пряностями и благовониями, которые лондонские купцы раскупили мигом. За поврежденный галеон, как сказал адмирал Вильгельм ван дер Марк, предлагали всего шесть тысяч, поэтому был поставлен на ремонт, после чего будет включен в эскадру князя Оранского. Судя по тому, как напористо убеждал меня барон Люме, цену такую назначил он сам. Захотел командовать двумя большими и грозными кораблями. Я не стал доказывать, что за испанский галеон можно было бы получить раза в два больше. Мне хватит и тех семи тысяч девятисот флоринов, что я получилот этого приза согласно нашей договоренности. Поскольку это был третий приз, и адмирал решил, что он и сам с усами, мы расстались.
        Я занялся постройкой фрегата. К тому времени по моему заказу в Сэндвич привезли отличные дубовые брусья и доски для изготовления судового набора и обшивки корпуса, сосновые доски для настила палуб, шотландские сосны на мачты. Говорят, деревья, выросшие на севернее, лучше держат нагрузки на изгиб. Я приказал их вымочить в морской воде, чтобы набрали еще чуток гибкости. Стеньги уже научились делать, так что мачты будут составными. Собственно говоря, мачтой называется только нижняя часть, которая крепится шпором в степсе на киле корабля. Потом к ней с помощью эзельгофта - железной пластины с прямоугольным и круглым отверстиями - крепится стеньга. Прямоугольное надевается на нок мачты, а в круглое, располагаемое по направлению в нос корабля, вставляют стеньгу. Точно так же к стеньге потом крепится брам-стеньга, а к ней бом-брам-стеньга. Впрочем, последней на моем фрегате не будет. Грубо говоря, на фок-мачте и на грот мачте прямые паруса будут в три яруса - главный, марсель и брамсель. На бизань-мачте нижний парус будет косой, трапециевидный, то есть косая бизань, а с помощью крюйс-стень-эзельгофта к
ней прикрепится стеньга для установки прямого паруса, который называется не марселем, а крюйселем. Между фок-мачтой и бушпритом будут подниматься фока-стаксель, фор-стеньга-стаксель, кливер и бом-кливер. Стакселя будут и между мачтами: грота-стаксель, грота-стеньга-стаксель, грот-брам-стаксель между фок-мачтой и грот-мачтой и апсель (нижний) и крюйс-стеньга-стаксель между бизань-мачтой и грот-мачтой. Высота грот-мачты определяется, как полусумма длины (тридцать метров) и ширины (шесть метров, чтобы соотношение к длине было, как один к пяти) минус одну девятую на топ. В моем случае получалось шестнадцать метров. Я помнил, что фок-мачта короче на одну девятую, то есть, до топа грот-мачты, а бизань - на одну седьмую. Для обслуживания фрегата потребовалось около полутора сотен тросов разного диаметра и длины: фалы для подъема рей, бегущие кверху по эзельгофтам или блокам; ракстали для поднимания и опускания раксов; брасы для поворота парусов на ветер; шкоты для притягивания нижних углов паруса к борту, палубе или ноку нижележащего рея; гитовы для подтягивания кверху нижних углов паруса во время взятия
рифов или при уборке; гордени для подтягивания паруса к рее; швартовые, буксирные, якорные и многие-многие другие. Причем каждый имел свое название. Я их все не помнил. Надеюсь, матросы придумают. Если ошибутся, не беда. Все равно доживут правильные и через века доберутся до меня, а я большую часть опять забуду.
        Я попробовал научить голландских корабелов определять, где будет ватерлиния. Пока что сперва строят судно, спускают на воду, нагружают, а потом прорубают нижние порты на шестьдесят-восемьдесят сантиметров выше ватерлинии и оборудуют гондек. Опердек закладывают сразу, но оставляют про запас место для нижней палубы. Мало ли, где она окажется?!Я сразу рассчитал, где делать гондек и порты, благодаря чему корпус получится крепче. Его приказал сделать из трех дубовых досок, каждая толщиной два дюйма (пять сантиметров). Когда в двадцать первом веке в Англии был на экскурсии на линейном корабле начала девятнадцатого века, то экскурсовод заверял, что корпус из пяти слоев, что не каждое сорокавосьмифунтовое ядро пробивало такой, только на малой дистанции. Я решил, что пять - многовато, а три - в самый раз. Сделал корпус с острыми обводами, к чему придут не скоро. Так будет бегать быстрее. По той же причине не было высоких надстроек, ни носовой, ни кормовой, привычных корабелам шестнадцатого века. Имелся низкий полубак, потом шла главная палуба, ровная, а не поднимающаяся к корме, как делают сейчас. Между
фок-мачтой и грот-мачтой стояли на рострах двадцативесельный баркас, двенадцативесельный катер и четырехвесельный ял. Дальше шел полуют, на котором находился квартердек или шканцы. В полуюте располагалась капитанская каюта. Она состояла из трех комнат - столовой, кабинета и спальни. В первой оборудовали накрепко приделанные к палубе стол и банки с круглыми сиденьями, буфет со специальными полками для посуды и кладовая для продуктов и вина. Во втором - широкий штурманский стол, шкаф для книг и ларь для навигационных приборов. В третьем, у правого борта, стояла широкая кровать с рундуком для постельных принадлежностей и шкаф для одежды. Из спальни вторая дверь вела в двухъярусную раковину, приделанную к закруглённой корме с правого борта. На верхнем ярусе находилась медная ванна и умывальник, а на нижнем, поменьше, гальюн, то есть, посадочное место с дыркой. С левого борта находилась вторая раковина, одноярусная, в которой располагался гальюн для офицеров. Ванна им не полагалась. Офицерская каюта находились под моей. Это было помещение со столом в центре, а вдоль бортов находились отсеки с кроватями,
закрываемые плотными шторами. Хоть какое-то, но уединение. Остальные члены экипажа возможности для уединения не имели, и отхожее место для них было на баке, на гальюне, благодаря чему и получило такое название.
        Для гондека я заказал шестнадцать бронзовых двадцатичетырехфунтовых пушек. Они, конечно, дороже, но зато легче. К тому же, на их вывоз не надо разрешение английских чиновников. Бронзовые пушки можно вывозить свободно, потому что такие же могут отлить в любой стране. На опердеке поставил восемнадцать бронзовых карронад такого же калибра. Они ведь будут стоять выше и отрицательно влиять на остойчивость корабля, поэтому должны быть как можно легче и располагаться как можно ближе к продольной оси корабля, благодаря заваленным внутрь бортам. Еще четыре двадцатичетырехфунтовые карронады, по две на каждый борт, стояли на квартердеке. Кстати, три из них я снял с джекасса, а полупушки с него поставил на баке фрегата, чтобы служили погонными. Там же установил и восемь шестифунтовых фальконетов, по четыре на каждый борт, для поражения живой силы противника при абордаже. Итого тридцать восемь двадцатичетырехфунтовых пушек и карронад. Шестифунтовки в расчет не брал, слишком малы, а установленные на баке полупушки считать не принято, потому что направлены вперед, в бою не участвуют.
        Джекасс я продал весной. Купец Андреас Циммерманн, когда я возил его товары на линии Роттердам-Гамбург, закинул, что купит джекасс, если надумаю продать. Уж больно ему понравилось, что никто не может нас догнать. Я передал Андреасу Циммерманну через людей Рольфа Шнайдера, которые все еще возили в Сэндвич сыр, а обратно пушки испанцам, что готов расстаться с джекассом, если получу достойную плату, на десять процентов большую, чем потратил я. Мои ноу-хау стоили этих денег. Купец приплыл следующим рейсом на иоле. В результате продолжительного торга он снизил цену на пять процентов - и мы ударили по рукам. После чего он по моему совету вооружил свой корабль десятью полупушками. Как раз такое количество пушечных портов имелось на джекассе. Их хватит, чтобы у небольших судов не возникло желание напасть, а от больших марсельная шхуна легко убежит.
        Увидев, какой корабль я построил для себя, купец Андреас Циммерманн первым делом спросил:
        - Он будет таким же быстрым?
        - Увы! - ответил я. - Зато он будет самым грозным в этих водах.
        - Ну и хорошо! - произнес купец облегченно, будто предполагал, что я обязательно нападу на него и отниму джекасс.
        Весной адмирал Вильям ван дер Марк на двух галеонах, бОльшим из которых, четырехмачтовым, нашим последним призом, командовал он сам, и в сопровождении двух гукеров и пары десятков буйсов совершил несколько походов за добычей. В первый раз они вернулись здорово потрепанными. Как рассказал Дирк ван Треслонг, плававший на втором галеоне, которым командовал его дяди, они решили прикинуться испанцами и напасть на большой караван. Оказалось, что испанцы - не те ребята, которые по два раза наступают на одни и те же грабли. За зиму весть о галеоне под испанским флагом и с гезами на борту разнеслась по всем портам империи. Так что спасло гезов только то, что испанцы начали обстреливать их с дальней дистанции и не стали догонять. После чего адмирал переключился на малые суда. Гукеры и буйсы догоняли их и задерживали до подхода галеонов, после чего жертвы сдавались. Еще он нападал на прибережные деревни и монастыри. В деревнях разорял церкви и вешал на колокольне священника, а в монастырях выгребал всё, изуверски убивал монахов и поджигал строения. Добычи было не так много, как при захвате испанских
галеонов, но на жизнь хватало. Да и потерь почти не было.
        Правда, не всем гезам это нравилось. Поэтому, когда я кинул клич, что набираю экипаж на фрегат, отбоя от желающих не было. Я отобрал лучших. Две недели тренировал их в порту. Ставить и убирать паруса научились быстро. Дело привычное. С комендорами было сложнее. На каждую пушку я назначил по четыре человека, а карронаду - три. Сперва только заряжали, выдвигали на позицию, целились, потом якобы стреляли, отодвигали, банили и начинали сначала. Наверное, ругали меня по-черному, но никто не ушел, хотя я сразу предупредил, что никого не держу. Еще неделю тренировались на рейде. Теперь уже стреляли по-настоящему. Мишенями были плоты из бревен, досок, старых бочек, щитов. Из карронады пальнули по разу, чтобы комендоры знали, как ведут себя эти непривычные для них орудия, а пушки с гондека сделали по десять залпов. Я не пожалел на обучение ни пороха, ни ядер. Заодно засек время на перезарядку. Лучший результат был пять минут. Карронады перезаряжали за три с небольшим.
        Кстати, в моей каюте на кормовой переборке висели часы с гирями. Через каждые семь дней гири надо было поднимать вверх, чтобы они, опускаясь, двигали часовой механизм. Примерно такие же висели в доме моей бабки. Только были еще и с кукушкой. В шестнадцатом веке до кукушек пока не додумались. Когда впервые увидел часы с гирями в конторе купца Рольфа Шнайдера, появилось приятное чувство приближения к цели. Будущее, в котором я вырос, уже рядом.
        31
        Мы идем малым ходом, только под марселями и кливерами, подгоняемые легким северо-западным ветром, параллельно западному берегу Пиренейского полуострова, на удалении миль пятьдесят от мыса Сан-Висенти - крайней юго-западной его точки. Я решил не мелочиться, а напасть на караван, который идет из Ост-Индии или Вест-Индии в Испанию. Как рассказали мне знающие люди, самые ценные грузы везли в порт Кадис. Три недели назад фрегат с полным запасом воды и еды вышел из порта Сэндвич. По Ла-Маншу шли галсами, борясь со встречным западным ветром, который потом, сменившись на северо-западный, резво погнал нас по Атлантическому океану. В отдельные часы фрегат разгонялся до двенадцати узлов, но в среднем шел около девяти. Теперь спешить было некуда.
        Пятый день мы ходим галсами от траверза мыса Сан-Висенти до траверза пролива Гибралтар и обратно. На мысе стоит необычная крепость. Она на скале, три склона которой отвесные, высотой метров семьдесят. С четвертой стороны каменная стена высотой метров десять и с надвратной башней. Интересно, захватывал ли ее кто-нибудь? При каждом приближении к мысу у меня появляется шальная мысль: а не штурмануть ли крепость?! Останавливает то, что добычи там кот наплакал, а людей могу положить много. Поэтому решаю атаковать в следующий раз, если не попадется испанский корабль. Он всё не попадается, а я всё не решаюсь штурмовать.
        Эти широты называют «конскими». Летом возле Азорских островов часто и надолго располагается центр антициклона. Устанавливается жаркая и безветренная погода. Она может продолжаться неделями. Для теплохода, имеющего кондиционеры, лучшей погоды не придумаешь. Океан спокоен, гладок. Вода прозрачна и наполнена солнцем. Переход радует сердце. Зато для парусников - это беда. С каждый днем дрейфа запасы пресной воды стремительно уменьшались. Первыми жертвами становились лошади, которых частенько перевозили в Америку. Их убивали и съедали, если не брезговали. Конина у западноевропейцев в последнее время стала выходить их рациона, особенно у горожан. Или выбрасывали животных за борт. Как представлю коня, плывущего по бескрайнему океану к своей смерти, - сердце кровью обливается. Лучше бы съели - всё меньше мучился бы.
        - Вижу паруса! - слышится радостный крик впередсмотрящего из «вороньего гнезда». - Много парусов!
        - Где? - спрашиваю я.
        Он показывает рукой на северо-запад.
        Значит, вест-индийский караван встретили. Что ж, посмотрим, что сейчас возят оттуда. С высоты мачты караван можно заметить миль за пятнадцать, если не больше. Средняя скорость у галеонов узлов семь. В нашем распоряжении часа два.
        Нам надо остаться на наветренном борту у каравана, поэтому командую:
        - Убрать паруса!
        Фрегат теряет скорость, дрейфует под такелажем. Экипаж собрался на полубаке и у бортов, а самые нетерпеливые залезли на мачты. Все хотят увидеть добычу. На борту две с половиной сотни человек. Каждый из них мечтает стать богатым. Кому-то из них уже перепало с предыдущих трех испанских галеонов, так что знают вкус легких денег.
        Я ухожу в каюту, ложусь одетый на кровать. Не первый раз иду в бой, а все равно мандраж слегка пробивает. Говорят, он именно таким и должен быть - легким. Если колотит сильно или совсем ничего не чувствуешь, то погибнешь. Этот мандраж включает что-то там в подсознание и спасает тебе жизнь. В каюте душно, несмотря на открытый лючок, выходящий на квартердек. Через него доносятся голоса матросов. Они уверены, что я молюсь богу, чтобы дал победу. Впрочем, некоторые предполагают, что служу я дьяволу, иначе бы мне не везло так. Я не опровергаю обе точки зрения, поскольку они помогают экипажу смелее идти в бой. За связь с дьяволом отвечать буду я один, а они сейчас послужат истинной религии. Меня забавляет то, что, несмотря на огромное количество религий, каждый считает истинной только свою. Остальные молятся неправильному богу, даже если их намного больше. Точно так же каждый считает самой лучшей свою страну. Иногда с оговорками, но не потерпит, если на эти же недостатки укажет чужестранец. Впрочем, бывают и перебежчики, как религиозные, так и светские. Есть люди, которые родились не в той стране или
религии, и им так и не удается найти своё.
        В караване три с половиной десятка галеонов. Они идут, разбившись на две неравные группы. Впереди меньшая. Большая отстает примерно на милю. В ней два с лишним десятка кораблей. Как говорят мои матросы, это «Серебряный флот» и «Золотой флот». Оба отправляются весной в Америку. Первый идет в Веракрус, где грузится много чем, но главный груз - серебро, а второй следует в Картахену за золотом и сопутствующими товарами. Затем они встречаются в Гаване и вместе возвращаются в Испанию. Какая из встреченных нами групп везет серебро, а какая золото, никто из моих матросов не ведал. Что к лучшему. Может быть, золото везут корабли первой группы, а напасть нам удобнее на вторую. Будем надеяться, что идут корабли вперемешку, и что нам крупно повезет.
        На галеонах заметили фрегат, который приближался к ним под всеми парусами с красными крестами и испанскими флагами, свисающими с топов мачт до палубы. Наверное, пытаются понять, что это за урод? Они ведь уверены, что их корабли - верх судостроительной мысли. Опасения у них мы не вызываем, пока дистанция не сокращается до мили. Им становится ясно, что мы пройдем слишком близко. Наверное, капитаны уже слышали о коварных голландцах, да и корабль странный, непохожий на те, что бороздят океаны под испанским флагом. С одного галеона стреляет пушка. Ядро пролетает на приличном расстоянии от фрегата. Это нам предлагают убрать паруса и подождать, когда пройдет караван. По моему приказу матросы лезут по вантам. Изображаем готовность выполнить приказ. В придачу фрегат начинает медленно менять курс вправо, якобы намереваясь уступить дорогу. На самом дела я просчитал, что прорежем караван не там, где мне надо. Теперь мы идем так, чтобы пройти между замыкающим кораблем и предпоследним. Впрочем, предпоследних два, и меня начинают мучить сомнения, какой выбрать? Размеры у них примерно одинаковые. Оба
трехмачтовые. Ближний сидит глубже, значит, больше будет добычи. К тому же, он, сукин сын, начал открывать пушечные порты.
        Первым выстрелил по нам галеон, следовавший перед этими двумя. Сразу из всех пушек двух палуб и фальконетов. Почти все тяжелые ядра прошли мимо. На галеоне не учли боковое смещение фрегата. Лишь тяжелое ядро ударилось о борт фрегата и срикошетило, а несколько малых наделали дырок в парусе-бизани. Потом выстрелил ближний из пары предпоследних. Этот был точнее. Несколько ядер попали в борт и сорвали фок.
        - Что в трюме? - крикнул я своему заместителю Яну ван Баерле, который стоял у люка, ведущего на нижние палубы, чтобы репетовать приказы.
        - Пробоин нет! - доложили через минуту.
        Не зря я потратился на прочный корпус.
        Повернув еще вправо, чтобы быть бортом к цели, мы всадили в этот галеон залп из всех пушек и карронад левого борта. Заряжены они были книппелями и картечью. Первые сделали свое дело, оставив в рабочем состоянии только блинд и фор-марсель. Остальные паруса или сорвало, или превратило в лохмотья. Результат действия картечи я не заметил, хотя уверен, что и он долен быть. Мы меняем курс влево и всаживаем залп орудий правого борта в замыкающий галеон. Этот в момент залпа расположен носом к нам. Книппеля расправляются со всеми его парусами, за исключением латинской бизани, а картечь отбивает охоту у канониров на баке выстрелить по нам из трех чугунных полупушек, может быть, купленных у меня.
        Мы продолжаем следовать прежним курсом, пока не раздается залп пушек замыкающего галеона. Два ядра попадают в кормовую надстройку в районе офицерской каюты. Еще два угодили в корпус выше ватерлинии. Только одно из них, тридцатишестифунтовое, пробивает три слоя дубовых досок, но на этом его разрушительное действие и заканчивается.
        - Право на борт! Поворот оверштаг! - командую я.
        Часть матросов быстро карабкается по вантам на марсы, остальные работают на палубе с бегучим такелажем. Пока мы делаем поворот и ложимся на курс ост, оказываемся в кабельтовых в трех позади замыкающего галеона. На нем матросы снимают испорченные паруса, чтобы заменить на запасные. Завидев приближающийся фрегат, который быстро набирает ход курсом бакштаг, спускаются и готовятся к абордажу. Наверное, не сомневаются, что пушки заряжать мы тоже не будем, а врукопашную они покажут нам, где омары нерестятся. Поскольку стволы пушек правого борта еще не торчат из портов, что говорит о неготовности к стрельбе, я смело провожу свой корабль на расстоянии метров пятьдесят от них. Мои пушки и карронады левого борта уже заряжены. По приказу они выплевывают заряды картечи по палубам и открытым портам замыкающего галеона. Весь темный борт покрывается светлыми оспинами, наделанными свинцовыми шариками весом грамм двадцать. С палубы словно сдувает людей. Всего пара человек в окровавленной одежде, пошатываясь, бредут в сторону носовой надстройки. Наверняка попали мы и во вражеских комендоров.
        Затем догоняем предпоследний галеон. Его уже начало разворачивать бортом к ветру. На галеоне матросы тоже занимались заменой парусов, но тоже быстро приготовились к абордажу. У этого мы проходим вдоль левого борта и обстреливаем картечью из орудий правого. Отразить идущих на абордаж на испанском галеоне становится по большому счету некому. На их счастье никто не собирается перебираться к ним на борт.
        Остальные галеоны удалились примерно на милю. Три замыкающих поворачивают вправо, намереваясь совершить поворот фордевинд и прийти на помощь своим товарищам. Они предполагали, что мы встанем с обстрелянным галеоном бортом к борту и схватимся врукопашную. Другие галеоны подойдут на помощь своему собрату, и более опытные испанские солдаты надерут задницы пиратам. Однако фрегат продолжает идти вперед, на них. Я приказываю выстрелить по парусам ближнего разворачивающегося галеона из погонных полупушек. Одно ядро попадает в грот, делает в нем небольшую дыру. Капитан галеона намек понял и начал возвращаться на прежний курс. Два других выстрелили в мою сторону, не причинив урона, и тоже решили не рисковать. Как бы самим не остаться без парусов и не превратиться в неподвижную мишень.
        Фрегат делает поворот фордевинд, идет курсом острый бейдевинд к двум получившим взбучку галеонам. На обоих вражеских кораблях нет матросов на мачтах, никто не пытается заменить паруса. Хороший признак. Перед носом предпоследнего я начинаю уваливаться под ветер, пока не поворачиваемся бортом к нему. С дистанции полкабельтова производим залп по кормовой надстройке. Первыми бьют пушки ядрами. Они делают новые отверстия в надстройке. Следом стреляют карронады, посылают в эти отверстия картечь.
        Едва отгремел второй залп и рассеялся черный дым, как на квартердеке галеона появился, судя по богатой одежде, офицер и замахал руками над головой, давая понять, что продолжать бой они не желают.
        - Катер на воду! Доставить капитана и офицеров на фрегат! - приказываю я.
        Пока спускают катер, фрегат возвращается на курс бейдевинд, ровняется с галеоном, проходит вдоль его левого борта, на котором пушечные порты уже закрыты. Испанские матросы устанавливают короткий трап у фальшборта между фок-мачтой и грот-мачтой. Там самый низкий надводный борт и на нем сделаны скобы-ступеньки на обоих бортах, чтобы подниматься на корабль. Штормтрапы пока не в моде. Ян ван Баерле легко переступает с катера на бортовой трап галеона, ловко поднимается по нему. Получится из него моряк. В последнее время он перестал мечтать о конных атаках и прочей лабуде сухопутных войн.
        На замыкающем галеоне поняли, зачем мы к ним приближаемся, и приняли правильное решение. Тем более, что у них был дурной, а потому заразительный пример собрата по несчастью. На баке появился плотный мучжина, одетый в красную шляпу с короткими полями, загнутыми кверху, красно-золотой дублет с белым гофрированным воротником и черные штанах с разрезами и белой подкладкой. Он дал понять, что готов продолжить наше знакомство в более спокойной обстановке.
        - Убрать паруса! - приказал я.
        Фрегат замер между двумя галеонами, один из которых был повернут к нему носом, а второй кормой, украшенной резьбой, изображающей морских змей, и покрытой золотой краской. На первом спустили восьмивесельную шлюпку. В нее погрузился тот самый плотный мужчина, предложивший прекратить военные действия, а следом за ним шесть офицеров и священник. Последний, видимо, тоже считает себя офицером. Живет и ест он ведь вместе с ними. Для некоторых этого достаточно, чтобы чувствовать себя вояками.
        На фрегате стационарных трапов на бортах нет. Мои матросы вооружили на левом борту штормтрап для Яна ван Баерле и его гребцов. Я услышал, как о левый борт корабля стукнулась бортом шлюпка. Гез у фальшборта поймал конец с нее и намотал на утку. Застучали по корпусу балясины штормтрапа. Над планширем показалась красная шляпа с короткими полями, потом круглое, покрасневшее от натуги лицо с длинными острыми черными усами и короткой острой бородкой. Капитан с трудом перекинул толстое тело через фальшборт, а, оказавшись на палубе, вытер левой ладонью мокрое от пота лицо. Первым делом он взглядом профессионала оценил такелаж фрегата.
        Определил меня, как капитана, он спросил на испанском языке:
        - На каком основании вы напали на корабль испанского императора? Кто вы такие?
        - Мы - подданные Вильяма, князя Оранского, который в состоянии войны с Испанией. Воюем на основании каперского патента, выданного им, - ответил я и поинтересовался в свою очередь: - А вам не все равно?
        Так понимаю, ему всё равно, поскольку догадался, что убивать не будут, но надо ведь о чем-то поговорить.
        - Ваш князь - вассал короля. Вы будете обвинены в пиратстве и понесете заслуженное наказание, - уверенно произнес испанский капитан.
        Наверное, держал марку перед своими подчиненными, которые тоже поднялись на борт фрегата и встали кучкой за его спиной. Самым испуганным был священник в широкополой черной шляпе. Гезы убивали священников, а инквизиторов рвали на куски в прямом смысле слова.
        - Если доживем до суда! - насмешливо произнес я и приказал: - Отведите их в кормовой карцер.
        На фрегате было два помещения для пленных: малое на корме и большое в передней половине. Первое было рассчитано на два десятка человек, второе - на сотню нетребовательных пленных или полторы сотни очень нетребовательных.
        Пока я разбирался с этими пленными, к борту фрегата подошел катер с Яном ван Баерле и офицерами со второго приза. Что-то он привез необычное, потому что все находившиеся на палубе матросы перешли к фальшборту. Смотреть так неотрывно и с деланным равнодушием, как они сейчас, могли только голодные удавы.
        - Опустите беседку! - потребовал снизу мой шурин.
        Беседка - это сиденье на веревках, напоминающее качели. Его используют, чтобы поднять на борт тех, кто сам не может: раненых, стариков, женщин, детей. Я решил, что кто-то из пленников тяжело ранен. Каково же было мое удивление, когда в беседке подняли даму лет двадцати двух, жгучую брюнетку с узким белым лицом, на котором выделялись большие темно-карие глаза и тонкий нос с горбинкой и нервно подергивающимися ноздрями. На даме была широкая черная шляпа с покрашенным в золотой цвет, страусовым пером, черное платье без декольте, с туго зашнурованным лифом, белым гофрированным воротником вокруг шеи и без обруча внизу. Наверное, в узких судовых помещениях он мешал перемещаться, поэтому был удален. На маленьких ножках без чулок были черные бархатные башмачки на невысоких каблуках из пробки. Женщина судорожно держалась двумя руками за тросы, на которых висела беседка. Подозреваю, что она оцепенела от страха свалиться с такой высоты в воду. Сразу несколько матросов бросились к ней, чтобы помочь встать с беседки. Я ошибался: матросы пялились не как удавы, а как мартовские коты. Разве что любовные серенады
не выли.
        Дама поблагодарила кивком головы. Встав на палубу, она сразу ожила. Первым делом отряхнула платье, будто к нему прилипли крошки от липких взглядов, и поправила шляпу.
        Поскольку я был единственным прилично, по ее мнению, одетым человеком на палубе фрегата, обратилась с вопросом:
        - Вы капитан?
        - Да, так случилось, - шутливо произнес я.
        - Надеюсь, вы - благородный человек? - задала она второй вопрос.
        - И в этом мне повезло, - ответил я. - И вам тоже.
        - Я - Тереза Риарио де Маркес, - представилась она. - Вы должны доставить меня в Кадис.
        Я назвал свое голландское имя, после чего сообщил ей:
        - К сожалению, нам в Кадис не по пути. Высажу вас в Ла-Рошели, а оттуда доберетесь в Испанию.
        - Вы не можете везти меня в это гнездо безбожников! - воскликнула она.
        - Я могу высадить вас где-нибудь на пустынном португальском берегу, где много бандитов-католиков, - предложил я.
        - Вы надо мной смеетесь?! - капризно надув верхнюю пухлую губку, над которой были еле заметные, обесцвеченные усики.
        - Как я могу позволить себе такую дерзость в обращении с такой прекрасной дамой! - постарался я быть предельно галантным. - Вам, наверное, трудно представить подобное, но приближаться к испанскому берегу нам смертельно опасно. При всем уважении к вам, я не могу рисковать кораблем, экипажем и призами. Так что или Ла-Рошель, или намного позже Англия.
        - Тогда уж лучше Ла-Рошель, - тяжело вздохнув, согласилась она, явно привыкшая, что ее желания - приказ для всех мужчин.
        В то время на палубу опустили в беседке вторую женщину, лет тридцати, судя по одежде, служанку. Она вобрала в себя все физические недостатки, которые причитались ее синьоре. У служанки было бесформенное тело и некрасивое лицо со смуглой и пожухшей кожей. Создавалась впечатление, что она стареет за себя и за синьору, потому так быстро. Служанка держала на коленях узел из красно-синего платка. Никто из матросов не бросился помогать ей. Такое впечатление, будто она и не женщина вовсе.
        - Это моя служанка Хуанита, - представила Тереза Риарио де Маркес. - Пусть доставят сюда мои остальные вещи. Они в моей каюте.
        Уверен, что бесполезно спрашивать, какая именно каюта ее. Синьоре Маркес и так понятно, а если мы тупые, то спросим у испанских матросов.
        - Как прикажите! - улыбнувшись, согласился я.
        - Проводите меня в мою каюту, - потребовала вдова.
        - Должен вас огорчить, но это боевой корабль, на нем нет кают для пассажиров. Придется вам поселиться в моей, - сказал я.
        Тереза Риарио де Маркес поморщилась и посмотрела на галеон, с которого прибыла. Наверное, решила вернуться на него.
        Я ухмыльнулся, представив, что с ней сделают изголодавшиеся матросы, для которых любой офицер, кого бы я туда ни назначил капитаном, - не авторитет. Даже у Яна ван Баерле хватило ума перевезти ее на фрегат. К сожалению, дисциплина на корабле держится только на моем профессионализме и фартовости.
        Вдова угадала мои мысли и смутилась, отчего щечки малость покраснели, но быстро справилась и произнесла таким тоном, будто делала мне огромное одолжение:
        - Ладно, поселюсь в вашей каюте.
        - Это большая честь для меня! - произнес я как можно галантнее, но при этом с трудом сдерживая смех.
        Я приказал Йохану Гигенгаку, который исполнял роль моего слуги, проводить дам в каюту, заменить на постели белья и заняться ужином на две персоны.
        Когда женщины зашли в каюту, взял у Яна ван Баерле сундук капитана, который, как оказывается, поймал слишком много картечин. В сундуке под Библией в кожаном переплете с позолоченными уголками лежали накладные на груз. Медь и серебро в чушках, последнего около двух тонн, красный перец, бобы какао и сахар в мешках, красители индиго и кошениль в бочках. Что ж, неплохо. Жаль, золота нет.
        - Принимай командование вторым галеоном. Возьми с собой тридцать матросов. Из тех, что на нем, отберешь в помощь своим человек десять-пятнадцать из пленных, не испанцев, а остальных переправь сюда. Вместе с ними пришли документы на груз и личные вещи капитана и офицеров, - приказал я своему шурину. - Сразу ставьте паруса и ложитесь на курс бейдевинд левого галса, настолько крутой, насколько сможете.
        Более поврежденный галеон доверил Матейсу ван Лону - добродушному и непробиваемо спокойному бородачу, бывшему хозяину и капитану буйса, потопленного испанцами во время неудачной атаки галеона. У него больше опыта в управлении кораблем - ему и задача посложнее.
        Испанских матросов, которых в живых осталось сотни полторы, перевезли, за исключением оставленных помогать гезам, на фрегат и закрыли в носовом карцере. Оба галеона поставили запасные паруса и медленно пошли на северо-северо-восток, под острым углом к португальскому берегу. Там пополним запасы воды, потому что на галеонах ее осталось в обрез, да и нам свежая не помешает. Затем будем галсами идти вдоль западного берега полуострова, а дальше изменим курс вправо и, поскольку ветер станет более попутным, быстрее пойдем на Ла-Рошель, столицу гугенотов. Если, конечно, ветер не изменится.
        32
        Тереза Риарио де Маркес умеет пользоваться вилкой, но орудовать одновременно ею и ножом пока не научилась. Служанка порезала ей мясо на маленькие кусочки на серебряном блюде из моего сервиза, после чего синьора накалывала их серебряной вилкой и тщательно пережевывала, запивая иногда белым вином, которое нравилось ей больше. Западная Европа еще не знает, что мясо надо запивать красным вином. Ест синьора с удовольствием, потому что мясо свежее, а не солонина, которой ее пичкали на галеоне.
        Утром мы забили бычка, предпоследнего из тех, что взяли в рейс. Путешествовали бычки в трюме, в специально оборудованном хлеву, вместе с баранами и свиньями. Рядом был птичник, заполненный петухами и курами. Холодильников пока что нет. Приходится возить живых животных и птиц. Под утро петухи кукарекали, из-за чего мне снилось, что я в тверской деревне.
        Тереза Риарио де Маркес сидит в серебристо-сером платье с серебряными пуговицами везде, где только можно. Два больших сундука с ее вещами привезли с галеона. Я сразу предложил ей переодеться во что-нибудь посветлее.
        - Черный цвет наводит на грустные мысли. С такими за стол садиться нежелательно, - аргументировал я свою просьбу.
        - Синьора Тереза - вдова! - вступилась служанка. - Она обязана ходить в черном в память о покойном муже!
        - На моем корабле ей незачем хоронить себя. Она молода и красива и должна радоваться жизни. Играть безутешную вдову будет в Испании, - сказал я, догадавшись, что молодая вдова не сильно огорчена смертью мужа, и заверил: - Я никому из ее знакомых не расскажу об этом.
        Служанка собиралась еще что-то сказать, но Тереза Риарио де Маркес распорядилась:
        - Достань мое серебряное платье.
        Хуанита пошла к сундуку, бурча на ходу тихо, но так, чтобы я услышал:
        - Настоящий идальго никогда не позволили бы себе сказать такое даме!
        Видимо, мы с ней знаем этих идальго с разных сторон. Она видела их только в салонах, а я еще и в походах. Какие из них были настоящими - затрудняюсь сказать.
        - Заодно можете принять ванну, - предложил я.
        - У вас есть ванна на корабле?! - удивилась Тереза Риарио де Маркес.
        - Вон там, - показал я на дверь. - Сейчас прикажу слуге, чтобы наносил горячей воды.
        Выходя из каюты, услышал, как она наставляла служанку, чтобы та вела себя со мной поосторожнее:
        - От этих еретиков всего можно ожидать.
        Что ж, всего так всего. Оправдаем твои ожидания.
        Перед едой синьора Тереза помолилась и перекрестилась. Я не последовал ее примеру.
        - Ты лютеранин? - просила она.
        К тому времени мы уже перешли на «ты».
        - Еще нет, - ответил я.
        - А почему воюешь на их стороне? - полюбопытствовала Тереза Риарио де Маркес, с тщательно пережевывая мелкими острыми зубками кусочек жареной говядины с горчичным соусом.
        - У меня возникли некоторые разногласия с инквизицией, - проинформировал я.
        - По какому вопросу? - продолжила синьора Тереза допрос.
        - По вопросу «жить ли моему шурину или умереть». Этот тот юноша, что перевозил тебя. Я решил, что пусть поживет еще. После этого нам пришлось покинуть Голландию, - рассказал я.
        - Я тоже боюсь инквизицию, - призналась она.
        - Что случилось с твоим мужем? - полюбопытствовал в свою очередь я.
        - Умер от лихорадки за месяц до прихода каравана. Мы должны были вместе вернуться домой, но бог решил по-другому. - Вдова перекрестилась и похвасталась: - Мой муж был командиром гарнизона в Сантьяго.
        - В Сантьяго-де-Куба? - уточнил я.
        Как я слышал, этот город сейчас - столица острова Куба. Командир столичного гарнизона, даже если это столица острова, - круто по нынешним меркам. Особенно для провинциального дворянина, каковым, как я догадываюсь, был синьор Маркес.
        - Да, - подтвердила синьора Тереза. - Ты бывал там?
        - Когда-то давно, - ответил я. - Там уже построили крепость на мысу, выступающем в море?
        Это было самое яркое мое воспоминание о Сантьяго. Крепость находилась в нескольких километрах от города. Я ездил на такси - шикарном линкольне пятидесятых годов, диване на колесах, в котором под капотом что-то звонко тарахтело, словно волочили по асфальту привязанную, консервную банку. Пройдя сквозь ряды торговцев, продававших всякие поделки на пиратскую тему, добрался до шаткого мостика через ров, тогда сухой. Мостик был стремный. Пару раз мне казалось, что сейчас я вместе с ним окажусь на дне рва. Может быть, поэтому и еще благодаря высокой цене на входной билет все остальное показалось мне очень реальным, даже пластиковые священник в часовне и заключенный в гауптвахте. Мощная крепость. Несколько уровней террас с каменными стенами и казематами с бойницами. Старинные чугунные пушки все еще стояли на позициях. Некоторые помещения вырублены в скале. Поэтому местные называли крепость Скалой, хотя у нее было длинное официальное название, которое я не запомнил. Зато в память врезалась фраза, которую о крепости якобы сказал пират Генри Морган: «Для ее защиты хватит одного солдата и одной собаки».
Предполагаю, что в обязанности солдата входило бы своевременное кормление собаки.
        - Нет, только начали строить, - ответила Тереза Риарио де Маркес. - Несколько лет назад на город нападали. Это не ты был?
        - Увы! Я был в Сантьяго с мирными целями, привозил груз из… - я чуть не ляпнул «из России», - …из Италии. Тогда я служил капитаном на чужом корабле.
        - А этот твой?! - удивилась она.
        - Благодаря инквизиции, я поменял торговый флот на каперство и стал богат настолько, что смог позволить себе такой корабль, - рассказал я. - Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Иногда и от инквизиции бывает польза.
        - С ее помощью мы избавляемся от врагов веры, - твердо заявила синьора Тереза.
        Переубеждать верующего бесполезно. Вера построена на чувствах, а не умеющего думать нельзя переубедить. Он может только одно чувство (веру) поменять на другое (другую), как случилось с протестантами, коммунистами, сайентологами… Переубеждать женщину и тем более бессмысленно. Или она с тобой - и тогда твоя вера или безверие автоматически становятся и ее, или с другим и его верой или безверием. Правда, иногда попадаются мужественные женщины, которые, как и все исключения, подтверждают правило.
        - Правильно делаете! - поддержал я. - Чем больше подданных короля уничтожите, тем слабее станете, тем легче будет победить вас.
        - Испанская армия непобедима! - с ноткой обиды заявила Тереза Риарио де Маркес.
        - Я это заметил сегодня, - сказал я и сменил тему разговора: - Давай лучше поговорим о том, какие у тебя красивые глаза.
        Еще не встречал женщину, которой эта тема была бы неинтересна. Они могут сомневаться на счет любой другой части своего тела, кроме глаз.
        - Когда гляжу в них, мне кажется, что оказался в бездонном омуте и тону, тону, тону… - выдал я.
        Если вы восхищаетесь женщиной, можете говорить ей любые банальности, безвкусицу и даже пошлости. Вам простят все, если верите в то, что говорите. После трех недель воздержания я верил во всё.
        Судя по порозовевшим щечкам, Тереза Риарио де Маркес простила мне насмешки над испанской армией, нелады с инквизицией и даже нападение на галеоны. Ужин мы закончили восхищенные едой и друг другом.
        - Твоя служанка будет спать здесь, - сказал я. - Ей постелют на полу.
        - А ты где? - задала она вопрос, не поднимая глаз и водя тонким пальчиком по белой скатерти.
        - А ты как думаешь? - ответил я вопросом.
        - Я думаю, что ты - благородный человек, - тихо молвила она.
        - Ты даже не догадываешься, насколько ты права! - произнес я шутливо, после чего вышел из каюты, чтобы дать распоряжения ночной вахте.
        К вечеру ветер ослабел баллов до двух. Галеоны теперь шли со скоростью не больше трех узлов. Фрегат нес только марселя и зарифленный грот, чтобы не отрываться от них. Таким темпом мы доберемся до португальского берега не раньше, чем к полудню. У обоих галеонов на марсе фок-мачты были установлены фонари, а мы несли на корме аж два, чтобы не потеряться в темноте. Ночь была лунная, с яркими звездами. Они казались больше и ближе, чем обычно. Кстати, по ночам корабли все еще не ходят, ложатся в дрейф до рассвета. Разве что в открытом океане могут позволить себе такую роскошь. Я своих приучил, что темнота нам не помеха. Можем на ночь лечь в дрейф только в узостях или когда долго шли по счислению и точно не знаем, сколько до берега.
        - Хорошую добычу взяли, капитан? - осмелился спросить боцман Лукас Баккер.
        Так понимаю, вопрос этот интересует весь экипаж. Наверняка на боцмана надавили, чтобы задал его. Сам бы он не решился, хотя в бою очень смелый.
        - Настолько хорошую, что даже боюсь говорить, - ответил я. - Подсчитаем, когда доберемся с призами до Ла-Рошели. Если дотащим их в целости и сохранности.
        Во втором галеоне груз был такой же, только количество отличалось. Кроме серебра. Видимо, испанцы распределили его поровну на каждый корабль, чтобы в случае гибели одного не потерять всё.
        - Тоже верно! - согласился боцман и перекрестился.
        Вслед за ним перекрестились и все матросы, которые слышали наш разговор. Уверен, что и остальные сделают так же, когда им передадут мои слова. Суеверность матросов равна только вере в бога. При этом не сомневаются, что одно дополняет другое.
        Закончив инструктаж, я вернулся в каюты. Хуанита лежала на полу в столовой на тюфяке, на котором обычно спал Йохан Гигенгак. Значит, меня правильно поняли. Служанка пошевелилась, давая, видимо, понять, что не спит, что готова прийти на помощь госпоже, если потребуется. Миновав ее, пересек кабинет, открыл дверь в спальню. Запоров на внутренних дверях каюты нет, только на входной.
        Тереза Риарио де Маркес лежала спиной к двери, делала вид, что спит. Свет маленькой масляной лампы, подвешенной к подволоку, наполнял тусклым светом черные волос на белой подушке. Пока я раздевался, синьора Тереза ни разу не пошевелилась.
        - Подвинься, - сказал ей тихо.
        После паузы она отодвинулась к переборке, но ко мне не повернулась. Я знаю, что она хочет даже больше меня. Нравы в Западной Европе заметно полегчали, особенно в Италии и Франции. Испания немного отстает только потому, что женщины часть страсти расходуют на религию. Сопротивляются они только для того, чтобы мужчина не догадался, что лезет в ловушку. Я знаю, куда и зачем лезу, поэтому на кажущуюся холодность не обращаю внимание.
        Она была в тонкой льняной рубашке. Теплое тело напряжено. Сердце колотится часто. Груди небольшие и упругие. Живот гладенький, не познавший вынашивания ребенка. Волосы на лобке густые, жестковатые. Тереза сжала ноги, пытаясь помешать моей руке. Я все-таки протиснул пальцы до горячей и влажноватой промежности и умело приласкал. Испанская синьора вздрогнула, тихо пискнув от удовольствия. После чего, поверив в опытность партнера, расслабилась и раздвинула ноги. Губы у нее были горячие и сухие. Левой рукой она схватила меня за правое плечо и заскребла его острыми ноготками в такт движениям моей правой руки, которая ласкала ее промежность. Представляю, как при ее темпераменте страдала на галеоне от отсутствия дерзости у испанских офицеров и прочих попутчиков-мужчин. Тихо и сладко застонав, когда я входил в нее, Тереза Риарио де Маркес превратилась в страстную, чувственную женщину. Какая барыня не будь, всё равно её деруть. Постанывая низко, утробно, она царапала мою спину обеими руками, а кончая, вцеплялась острыми зубками в мою грудь. Укусила несколько раз.
        Обессиленный, я лег рядом с ней, вытер пот со лба и висков. В каюте душновато, за день нагрелась. Иллюминатор открыт, но он с подветренного борта. Я провел рукой по животу Терезы. Рубаха была влажная от пота. Подол подобран к тазу и зажат между ногами. От моего прикосновения по ее телу пробежала дрожь. Тереза крепко сжала мою руку своей, поднесла к губам и поцеловала нежно.
        - Я сразу поняла, что мне с тобой будет хорошо, - тихо молвила она.
        - А я сразу понял, что ты поняла, - шутливо прошептал я.
        - Это было так заметно?! - игриво поинтересовалась она.
        - Даже я сумел разглядеть, - ответил ей в тон.
        - Твоя жена - счастливая женщина, - решила Тереза.
        - Надеюсь, - сказал я.
        - Дети есть? - спросила она.
        Уверен, что о детях интересуется не только из любопытства. От бездетной женщины легче увести мужчину.
        - Дочь, скоро год будет, - ответил я.
        - Я думала, ты давно женат, - удивленно произнесла Тереза.
        - Это второй брак, - сообщил я. - Первая семья погибла во время шторма.
        - Прости! - прошептала она и поцеловала меня в плечо.
        - А у тебя почему нет детей? - поинтересовался я.
        - Бог не дал, - ответила она. - В наказание за мои грехи!
        - И часто ты грешила? - полюбопытствовал я, хотя знал, что слушать рассказ о ее подвигах мне будет неприятно.
        - Не с мужем - впервые, - призналась она.
        Может быть, соврала, но поступила правильно. В будущем мне часто попадались идиотки, которые начинали отношения с того, что подробно рассказывали о предыдущем мужчине. Наверное, думали, нет, если бы думали, так бы не делали, скорее, были уверены, что мужчина выслушает с таким же удовольствием, как и подружка. К сожалению, мужчина - далеко не подружка. Он выслушает, виду не подаст, потому что не получил пока то, что хочет, но когда-нибудь припомнит каждое слово. Нет, каждую букву и даже каждый интервал между словами и даже буквами.
        33
        В полдень, когда мы поджались к португальскому берегу, ветер сменился на чистый норд и усилился баллов до четырех. Мы легли в дрейф напротив устья небольшой речушки. Я отправил баркас с пустыми бочками за водой. Бункеровка заняла часа два. После чего пошли курсом бейдевинд правого галса, прочь от берега. После полуночи повернули на бейдевинд левого галса. На рассвете справа по борту увидели гористый испанский берег, северо-западную оконечность Пиренейского полуострова. После чего пошли полнее к ветру и быстрее. Впрочем, максимум мы делали узлов пять. Поскольку шли не вдоль берега, другие корабли не видели. Только на подходе к Ла-Рошели заметили несколько рыбацких лодок.
        Рейд Ла-Рошели был заполнен купеческими судами. Они возили вино в разбогатевшую Англию, причем купленное не только у гугенотов, но и у католиков. Мы встали на якоря немного в стороне от них. Галеоны - мористее фрегата. Они сидят глубже и удирать, если что, будут медленнее. Мои матросы сразу повеселели и на Терезу Риарио де Маркес стали смотреть без былого вожделения. Скоро они разгрузятся на берегу. Французские проститутки помогут. В ближайшие дни в Ла-Рошели будет праздник День пирата.
        Первым на фрегат прибыл Пьер де Ре. У него была новая шляпа с широкими полями и страусовым пером, выкрашенным в синий цвет. Ветер был свежий, все пытался сорвать шляпу, поэтому мой потомок постоянно придерживал ее рукой. Когда поднимался по штормтрапу, чуть не свалился в воду сам, не давая это сделать шляпе.
        - Я так и подумал, что это ты! - произнес он, мило улыбаясь. - Больше ни у кого нет таких необычных кораблей! - и полез обниматься и целоваться в щеку.
        Богатого родственника любят все.
        Дав ему проявить родственные чувства, пригласил в каюту. Йохан Гигенгак подал нам испанское вино, конфискованное на призовом галеоне.
        - Могу шоколадом угостить, - предложил я.
        Шоколад пока только пьют. Бобы какао прожаривают, размалывают, разводят водой, причем не всегда кипятком, добавляют ваниль, сахар, мед по вкусу или, как индейцы, красный перец. Удовольствие это доступно только богатым, потому что считается, что шоколад лечит раны и болезни, усиливает мужскую силу и возвращает молодость.
        - Не откажусь попробовать! - согласился Пьер де Ре.
        Пока мой слуга готовил напиток, я проинформировал потомка, что с этих кораблей ему ничего не обломится:
        - Я отдаю треть добычи Вильяму, князю Оранскому, и больше никому и ничего не плачу.
        - В Ла-Рошели его брат Людовик Нассауский. Продает купцам охранные грамоты для защиты от гезов и каперские свидетельства всем желающим и на вырученные деньги набирает армию для похода на испанцев, - сообщил Пьер де Ре. - Слышал, он от имени брата ведет переговоры с нашим королем и английской королевой. Предлагают первому за помощь в войне с испанцами Геннегау, Артуа и Фландрию, а второй - Голландию и Зеландию. Сам князь хочет стать всего лишь курфюрстом Брабанта.
        - Что-то мне подсказывает, что себе он оставит намного больше, - сказал я.
        - Советуешь присоединиться к его армии? - спросил Пьер де Ре.
        - Война - дело прибыльное, но рискованное, так что решай сам. Если надумаешь, замолвлю за тебя словечко, - пообещал я. - Уверен, что Людовик Нассауский прислушается к человеку, который привез его брату столько денег.
        - А большую добычу взял? - поинтересовался мой потомок.
        - Больше двухсот тысяч, - ответил я. - Сколько точно - узнаем, когда продадим ее.
        Пьер де Ре присвистнул от удивления и восхищения.
        - Можешь не сомневаться: к твоему слову прислушаются здесь многие! - заверил он и принял решение: - Если князь получит тысяч семьдесят и даже больше, есть смысл присоединиться к его армии.
        - Ты собирался поступить на службу к Генриху Наваррскому, - напомнил я.
        - Я-то собирался, а он не проявил интереса к моей особе. В моем послужном списке нет участия в славных походах и битвах, - признался он. - Разве что в армии князя Оранского добуду славу.
        - Не помогло даже то, что мы его родственники? - спросил я.
        - Есть семейная легенда, что мой предок был женат на внебрачной дочери герцога Бурбонского, но Генрих Наваррский не верит в нее, - ответил Пьер де Ре.
        - Напрасно. У нас хранилось письмо - я сам его читал - об этой свадьбе. Мы очень гордились таким родством. К сожалению, во время многочисленных переездов потеряли его. Но там было написано, что брак был заключен в замке Бурбон-л’Аршамбо. Не думаю, чтобы герцог позволили в своем замке венчаться не члену семьи, - проинформировал я.
        - Интересные сведения! Возможно, они произведет впечатление на Генриха Наваррского, - произнес мой потомок. - При встрече расскажу ему. Глядишь, сочтет родственником и возьмет на службу. Но пока помоги устроиться к Людовику Нассаускому.
        Он отпил глоток шоколада с сахаром. Наверное, вкус оказался не таким, как предполагал. Отхлебнул еще раз, поплямкал, улыбнулся вежливо. Мол, гадость, конечно, но, как человек вежливый, не признаюсь.
        - Постараюсь, - пообещал я.
        - Ходят слухи, что в Нидерландах его поддержит местное население. Герцог Альба ввел налог, алькабалу, взимает десятую часть с любой торговой сделки. Говорят, что там сразу прекратилась торговля. Много простолюдинов остались без работы. Горят желанием выступить против испанцев, - сообщил Пьер де Ре.
        - Друид сказал мне, что не все нынешние Нидерланды, а северная часть их, Голландия в том числе, освободится от испанцев, но промолчал, когда именно это случится, - рассказал в свою очередь я.
        - Тогда я на стороне князя Оранского! - воскликнул Пьер де Ре и залпом осушил бокал шоколада.
        Облизав коричневые губы и вернув им первоначальный бледно-красный цвет, сразу запил испанским вином.
        - У меня сегодня важный поединок, - сообщил он. - Надо не подкачать.
        - Надеюсь, твое копье много раз пронзит твоего соперника! - пожелал я и проводил его до фальшборта.
        - Кто это был? - спросила Тереза Риарио де Маркес, которая все это время вместе со служанкой находилась в спальне, выбирала, в каком платье сойти на берег.
        Выбрала изумрудного цвета и с обручем внизу, который служанка поднимала и наклоняла, чтобы госпожа могла пройти в дверной проем. Поскольку нам обоим не хотелось расставаться, я предложил высадить ее на испанском берегу во время следующего похода, а она милостиво согласилась, несмотря на то, что море, теснота корабля, порядком надоели. На время стоянки в порту мы решили поселиться в трактире в соседних комнатах. Не думаю, что наша связь для кого-то секрет. Не афишируя ее, мы как бы признаем существующие моральные нормы и как бы не нарушаем их.
        Остаток предыдущего дня я потратил на переезд в трактир, расположенный неподалеку от бывшей резиденции тамплиеров и бывшего моего дома, и переговоры с шестью купцами, в которых принимали участие Ян ван Баерле, капитан Матейс ван Лон и боцман Лукас Баккер - по одному представителю от каждого корабля. Собственно говоря, торговался один Матейс ван Лон. Делал он это так умело, что нам оставалось только кивками подтверждать его слова. Груз раскупили быстро. Если количество и качество товаров совпадет с указанными в накладных, мы получим двести сорок тысяч золотых экю. С галеонами вышла заминка. Купцам цена в пятнадцать тысяч за каждый показалась завышенной. Предлагали двенадцать, что не устраивало Матейса ван Лона.
        - За двенадцать без пушек, - предложил я. - Думаю, Людовик Нассауский с удовольствием возьмет их в счет своей доли, чтобы вооружить свое войско.
        - Совсем без пушек они нам не нужны, - возразил купец Симон Шодерон, похожий на своего предка, бывшего мэра Ла-Рошели. - Забирайте тяжелые, с нижней палубы. Они нам ни к чему, только место занимают. Мы туда переставим те, что на верхней. За это добавим тысячу экю на каждый галеон.
        - Хорошо, вы добавляете по тысяче, а мы забираем тяжелые пушки, - произнес я тоном, не терпящем возражений.
        О том, что на галеонах почти не осталось пороха, потому что был перевезен на фрегат, они узнают, когда будет уже поздно.
        Купцы согласились на мои условия.
        - Надо было еще поторговаться. Продавили бы и на четырнадцать тысяч, - произнес Матейс ван Лан, когда они ушли.
        - Мы продадим эти пушки Людовику Нассаускому за пять тысяч - и окажемся в выигрыше, - пообещал я.
        - А он согласится? - спросил боцман Лукас Баккер, который был уверен, что с высокородными господами торговаться нельзя.
        - Куда он денется?! - произнес я шутливо. - Я скажу, что команде и так не нравится, что приходится отдавать треть добычи.
        Команде это действительно не нравилось. На мою треть, как судовладельца, они не замахивались, потому что понимали, что захватили призы без потерь только благодаря фрегату. Отдавать же князю так много казалось им верхом несправедливости. Тем более, что он - католик и не проявил себя, как полководец.
        Я встретился с Людовиком Нассауским на следующее утро. Жил он в доме, который когда-то принадлежал Хайнрицу Дермонду. Дом этот остался внешне таким же, а внутри его разделили на комнаты. Меня принимали на первом этаже, где раньше была контора купца. Людовику Нассаускому было лет тридцать. Среднего роста, с русыми волосами, тонкими усами и короткой бородкой, немного похожей на модную сейчас эспаньолку. Испанцы - враги, но куда от моды денешься?! На нем был дублет и штаны-тыквы горчичного цвета с вертикальными полосками, вышитыми золотыми нитками. Вокруг шеи гофрированный воротник золотого цвета. В прорези штанов проглядывала черная подкладка. Под коленями подвязки из лент золотого цвета. Чулки и кожаные башмаки на довольно высоком пробковом каблуке были черного цвета. Несмотря на каблуки, ноги казались коротковатыми для его туловища.
        Обняв меня и облобызав в обе щеки, брат князя Оранского сразу приступил к делу:
        - Говорят, что ты захватил добычи на полмиллиона экю.
        - Я всегда молил бога, чтобы он сделал меня таким богатым, как обо мне думают другие! - произнес я шутливо. - На самом деле добыча составит не больше двухсот шестидесяти шести тысяч. При условии, что груз не подпорчен. Мы ведь захватили его после жаркой перестрелки, - соврал я.
        Впрочем, у каждого свое представление о том, что такое жаркая перестрелка. Вполне возможно, что, по мнению моего собеседника, она именно такой и была.
        - Все равно это самая богатая добыча, которую захватывали корабли моего брата! - воскликнул Людовик Нассауский.
        - Корабль не его, а мой. Его только каперский патент, - уточнил я. - Так что получит ваш брат без малого восемьдесят девять тысяч экю.
        - Что ж, тоже не малые деньги, - произнес немного разочарованно брат князя.
        - Из них без малого пять тысяч получите тяжелыми пушками с галеонов. Купцам они не нужны, а вам они пригодятся при осаде городов. Пушки стоят дороже, поэтому не прогадаете. В придачу это будет уступка моему экипажу, которому кажется, что отдают слишком много, - сообщил я. - Итого получите деньгами восемьдесят четыре тысяч.
        - Чернь всегда чем-нибудь недовольна! - раздраженно произнес Людовик Нассауский. - Хорошо, я возьму пушки. Все равно мне надо будет вооружать свою армию. Многие гугеноты согласны вступить в ее ряды, но не имеют оружие. Станут артиллеристами.
        - По этому поводу у меня к вам личная просьба. Не могли бы вы взять в свою армию командиром отряда моего родственника, местного дворянина Пьера де Ре? - вежливо, но так, чтобы он понял, что отказ меня очень огорчит, произнес я.
        - Так вы его родственник?! - произнес приятно удивленный Людовик Нассауский. - Вот бы ни за что не подумал!
        - Дальний, - уточнил я, - но в нашем роду принято помогать своим родственникам, даже дальним.
        - В нашем тоже, - поддержал он. - Я завтра же зачислю Пьера де Ре в свою армию. Он будет офицером моей свиты.
        Место не очень опасное, всегда на виду, в тепле и при хорошей кормежке - о чем еще может мечтать такой разгильдяй, как мой потомок?!
        - Надеюсь, он сумеет проявить себя в будущих сражениях, - пожелал я.
        - Он производит впечатление отважного человека, - сказал Людовик Нассауский.
        Впечатление производить Пьер де Ре умеет, не отнимешь. Впрочем, и мой собеседник показался мне малость показушным. Может быть, такое мнение у меня сложилось всего лишь из-за высоких каблуков. Но ведь человека и надо просчитывать на мелочах, в которых труднее скрыть свои большие комплексы.
        34
        Вот так бывает - случайно встретишь человека, пройдешь с ним по жизни какое-то недолгое время, понимая, что совместного будущего у вас нет, а потом не можешь забыть его. Мне кажется, каждая женщина, расставаясь, уносит с собой частичку моего сердца, ничего не оставив взамен. Им, наверное, кажется то же самое.
        Мы высадили Терезу Риарио де Маркес на берегу Кадисского залива, рядом с замком на холме. Он был похож на тот, что я захватил и ограбил в этих краях в двенадцатом веке по наводке Карима, своего родственника по португальской жене Латифе. По словам Терезы, в этом тоже был водоканал, по которому детвора выбиралась тайно за крепостные стены. Теперь замок назывался Маркес и принадлежал моей любовнице. Бывшей любовнице. Она сидела на баке катера, лицом ко мне, и грустно улыбалась. Гребцы налегали на весла, увозя ее всё дальше. Создавалось впечатление, что наши взгляды соединены невидимым потоком энергии, который становился все тоньше, пока не исчез окончательно, когда я перестал различать ее глаза. В этот миг мне стало грустно до тошноты. Любовь - это сражение, в котором выигрывают обе стороны, пока оно длится, и проигрывают тоже обе, когда оно заканчивается.
        Две с половиной недели, которые мы простояли в Ла-Рошели, и еще одна, потраченные на переход сюда, пролетели, как один день. Точнее, как одна ночь, сумасшедшая, бурная, эгоистичная и щедрая одновременно. Мы понимали, что расстанемся, поэтому не пытались быть предусмотрительными, радовались жизни здесь и сейчас. За что и поплатились. Хотя это можно считать и наградой.
        - Я беременна, - поставила меня в известность Тереза, когда мы вышли из Ла-Рошели.
        Несмотря на то, что я уже много раз слышал эти слова, на этот раз не сумел отнестись к ним спокойно.
        - Я был бы рад, если бы это не осложнило твою жизнь, - произнес я.
        - Я тоже рада! - произнесла она, печально улыбаясь.
        Эта улыбка словно прилипла к ее губам с тех пор, как мы вышли из порта.
        - Думала, что не могу иметь детей, - призналась Тереза. - Оказывается, дело было не во мне.
        - Внебрачный ребенок сильно осложнит твою жизнь, - предупредил я.
        - Почему внебрачный?! - искренне удивилась она. - Он родится через восемь месяцев после смерти моего мужа и будет синьором Маркесом, наследником его состояния.
        - В восемь месяцев ты уже не уложишься, даже если роды будут преждевременными, - подсчитал я.
        - В моем замке они произойдут тогда, когда надо, - уверенно произнесла Тереза Риарио де Маркес. - В ближайшие два года я не собираюсь бывать у соседей и принимать кого бы то ни было. Никто и не осмелится нарушить траур молодой вдовы. А потом трудно будет определить, сколько месяцев моему сыну.
        - Ты уверена, что родится сын? - спросил я.
        - Я так хочу, - ответила она.
        - Пусть твое желание сбудется! - сказал я.
        Катер подошел к берегу. Матросы вытянули его нос на сушу, помогли синьоре Маркес ступить на ее владения. Они взяли ее сундуки и понесли к замку. В одном из этих сундуков лежат десять тысяч золотых дукатов - мои алименты. Служанка Хуанита идет замыкающей. Все эти дни она паразитировала на чувствах своей госпожи и, как мне показалось, получала не меньше удовольствия. Надеюсь, заберет часть мук во время родов.
        Возле ворот замка Тереза Риарио де Маркес остановилась и помахала мне белым кисейным шарфиком. Я помахал в ответ шляпой и приказал выстрелить из фальконета. Северо-западный ветер подхватил облачко черного дыма и понес его к замку. Матросы оставили сундуки возле ворот, из которых выходили слуги, и побежали к катеру.
        - Ставим паруса, ложимся на курс зюйд! - приказал я.
        Пока поставим паруса и фрегат наберет скорость, катер легко догонит нас. Задерживаться в этих водах опасно. Я и так сильно рисковал, приблизившись к берегу. Здесь часто ходят испанские корабли, которых вряд ли обманут испанские флаги на наших топах. Экипаж это понимал, но никто не возбухнул. После того, как на матросский пай вышло три сотни с хвостиком золотых монет, унтер-офицеры получили в два раза, а офицеры в три раза больше, авторитет мой стал непререкаемым.
        Фрегат, словно застоявшийся конь, резво побежал в сторону Кадиса. Я надеялся перехватить какое-нибудь испанское судно на подходе к нему. Не удалось. К вечеру ветер покрепчал до штормового. Я приказал убрать паруса, поставить штормовой стаксель и курсом крутой бейдевинд повел фрегат штормовать в океан.
        - Красотка увезла с собой хорошую погоду! - шутливо произнес кто-то из матросов, когда я зашел в каюту.
        - Хорошо, что капитана оставила! - в тон ему ответил другой, после чего несколько человек громко заржали.
        Смешно дураку, что член на боку.
        На третьи сутки ветер поменялся на юго-западный и стих до трех баллов. Темные тучи убежали в сторону Пиренейского полуострова. Волна еще была высока, но уже без белых гребешков. Фрегат повернул на курс галфвинд правого борта и неспешно пошел в сторону пролива Гибралтар.
        Матросы работали на ручной помпе, откачивая воду из трюма, и драили палубу, на которой после шторма остались белесые полоски соли. Я проводил занятия по судовождению с офицерами Матейсом ван Лоном и Яном ван Баерле. Они слушали очень внимательно. Среди голландцев бытует мнение, что итальянцы лучшие штурмана в Европе, что значит, и во всем мире. Самое забавное, что итальянцы умудрятся убеждать в этом всех до конца двадцатого века. Потом то ли им эта профессия станет неинтересна, то ли повлияют несколько крупных кораблекрушений по вине итальянских капитанов, но на флоте их почти не останется. В основном будут работать в каботаже и на коротких линиях из итальянских портов по Средиземному морю.
        До наступления темноты до берега не добрались, и я приказал лечь в дрейф. Утром ветер сменился на юго-восточный, принес сухую, летнюю жару. Для начала сентября неподходящая погода. Голландцы сразу приуныли, стали напоминать сонных мух. Холод они переносят легче. Ближе к полудню взбодрил их крик впередсмотрящего, который увидел корабль.
        - В каком он направлении и что за корабль? - спросил я.
        Впередсмотрящий показал на северо-восток и сообщил:
        - Вроде бы галеас.
        Да, это был галеас - помесь галеры с парусником. Длиной метров шестьдесят, шириной около десяти. Борта высокие и вверху заваленные внутрь. Впереди шпирон - что-то типа тарана с металлический наконечником. Им врезались во вражеский корабль, сцепляясь крепко, и по нему переходил десант. Три мачты. На фоке и гроте прямые паруса с марселями, на бизани - латинский. Попутный ветер наполнял их. На баке и корме орудийные башни. С каждого борта по тридцать два длинных тяжелых весла, которые сейчас лежали на постицах. С таким один человек не справится. Надо не меньше пяти на каждое. Странно, что шли они в отрыве от берега. Наверное, решили с попутным ветром проскочить напрямую к устью Гвадианы или собирались обогнуть полуостров и выйти к его северному берегу.
        С попутным ветром мы быстро догнали галеас. Когда дистанция сократилась до мили, с его кормы выстрелили холостым из фальконета. Наверное, предупреждали, чтобы мы не приближались. Я демонстративно повернул левее, показывая, что всего лишь иду в том же направлении. Мне не поверили. На галеасе началась предбоевая суета. Стрелять, правда, не спешили. Не потому, что приняли за своих. Тяжелые пушки на галеасе стоят в форкастле и ахтеркастле, а на бортах, на палубе над банками гребцов, - легкие. Пока они приготовили пушки к стрельбе, мы уже были вне зоны обстрела кормовых и еще вне зоны обстрела носовых, а из бортовых палить по нам не сочли нужным. Пригодятся, если пойдем на абордаж. Они не подозревали, что у нас такого намерения нет. Мы начали обгонять галеас по его левому борту на дистанции немного меньше кабельтова. Видны были воины в шлемах-морионах и кирасах, не меньше двух сотен, которые стояли вдоль левого борта и возле ахтеркастля.
        - Приготовиться к стрельбе! - приказал я.
        Цели комендорам я всегда объясняю заранее. Карронады заряжены картечью для поражения живой силы противника. Пушки будут стрелять ядрами по носовой башне по мере выхода на нее. Комендоры уже раскрепили орудия. Нет ничего страшнее сорвавшейся пушки, особенно во время шторма. Ее смертельная пляска иногда заканчивается тем, что ныряет в море вместе с куском борта. Палуба возле пушек смочена водой и посыпана песком, чтобы ноги не скользили. Приготовлены ядра и книппеля, мешочки с зарядами пороха и фляжки с порохом для затравки, тали, банники, ведра с уксусом, разведенным водой, зажжены фитиля. Обычно канониры раздеваются по пояс, потому что им скоро станет очень жарко, и повязывают голову косынками, чтобы пот не заливал глаза. После выстрела часть порохового дыма попадают внутрь корабля, так что после трех-четырех залпов лица и торсы становятся черными, как у шахтеров. Дым этот ест глаза, они слезятся. К нему добавляется еще и испарившийся уксус, которым тушат в стволе недогоревший порох и остатки пыжа. Уксус, правда, первым делом лезет в нос, но слезу тоже вышибает.
        Когда мы поравнялись с галеасом, на нем начали убирать марселя и зашевелись весла. Их опускали к воде. Видимо, решили сами пойти на абордаж.
        - Карронады, залпом пли! - скомандовал я.
        Фрегат качнулся во время залпа. Облако черного дыма полетело в сторону вражеского корабля. Казалось, именно дым разогнал воинов с палубы и заставил гребцов уронить несколько весел в воду. Следом рявкнули две пушки. Одна всадила ядро в корпус позади форкастля, а вторая попала прямо под основание башни. Мы обгоняли галеас, а наши пушки по одной-две продолжали стрельбу. Точность была не ахти, но пара ядер угодила прямо в середину форкастля, из-за чего у него обрушился подволок.
        Мы обогнали галеас и начали уходить влево, чтобы совершить поворотфордевинд и поприветствовать противника левым бортом. Когда мы были впереди него кабельтовых в полутора, галеас повернулся к нам носом, и из форкастля выстрелила тяжелая пушка калибром не меньше тридцати фунтов. Судя по звуку, ядро угодило в корму в районе руля и застряло в корпусе.
        - Как руль? - спросил я рулевого.
        - Слушается нормально! - доложил он.
        Это хорошо. Иначе бы пришлось рулить парусами, что сложно даже в мирной обстановке. Мы обогнали галеас почти на милю, после чего начали поворот. Матросы у меня опытные, работают быстро. Особенно, когда чуют запах денег.
        Галеас шел прямо на нас, собираясь вонзиться шпироном в борт. Я подпустил его кабельтова на полтора, после чего приказал встретить залпом из пушек. Ядра окончательно разрушили форкастель, сломали фок-мачту и грот-мачту и изрядно повредили ахтеркастель. За облаком дыма нас упустили из виду или с рулевыми что-то случилось, но галеас не подвернул влево. Мы проскочили у него по носу метрах в ста. После залпа карронад почти все весла левого борта так и остались опущенными в воду. То ли борт слишком тонок, то ли картечь залетала через весельные порты.
        Фрегат начал поворачивать право, чтобы лечь на обратный курс и возобновить обстрел орудиями правого борта. Галеас, лишенный мачт и, как догадываюсь большого количества гребцов левого борта, потерял инерцию переднего хода и замер. К тому моменту, когда мы развернулись, вражеский корабль сумели развернуть к нам носом, чтобы уменьшить площадь обстрела. Форкастель превратился в груду обломков, но шпирон торчал боевито.
        - Пушки, по кормовой надстройке, огонь! - скомандовал я.
        В цель попало не меньше трех ядер. Вверх подлетел и потом упал в воду большой кусок переборки, матрац в желтоватом наматрацнике, судя по плавучести, набитый соломой, обломок скамьи и какие-то тряпки. Поскольку галеас больше не двигался, легли и мы в дрейф бортом к нему, ожидая, когда перезарядят пушки.
        На галеасе, видимо, решили, что перезаряжать их будем долго, и, подгребая веслами правого борта, повернулись им в нашу сторону.
        - Всем укрыться! Карронады, огонь! - приказал я и сам присел за фальшборт.
        Залп карронад совпал с залпом десятка, если не больше, фальконетов.
        Я встал. Между кораблями повисло облако густого черного дыма. На палубе фрегата лежали два раненых матроса. Ядро из фальконета попало в порт карронады и одному разворотило бок, не жилец, а второму зацепило руку, крови было мало.
        Пороховой дым разогнал ветер. Правый борт галеаса был в светлых метках от картечин. На палубе не было видно ни одного человека. Потянулись минуты ожидания.
        - Пушки заряжены! - продублировал доклад с гондека Ян ван Баерле.
        - Целиться по ахтеркастлю галеаса! - приказал я.
        Когда через полминуты поступил доклад, что ахтеркастель взят на прицел, я отдал приказ:
        - Огонь!
        На этот раз враг нам не ответил. Примерно две трети наших ядер попали в ахтеркастель и кормовую часть корпуса галеаса. Обломков полетело столько, что я подумал, что вражеский корабль сейчас пойдет ко дну. Не пошел, хотя с правого борта в надстройке и корпусе появилась большая пробоина с кривыми краями. Стали видны люди, которые лежали па палубе в каютах. Никто из них не шевелился. Некоторые ядра прошили галеас насквозь.
        Я подождал немного, а потом крикнул на испанском языке:
        - Будете сдаваться или решили погибнуть?
        С минуту никто не отвечал. Я уже было решил дать по галеасу залп из карронад, когда на палубе появился матрос и замахал руками.
        - Мы сдаемся! - крикнул он.
        - Офицерам прибыть на мой корабль! - крикнул я.
        - Офицеры все погибли! Самый старший я, боцман! - сообщил испанец.
        - Отбери три десятка человек и принимай командование призом, - приказал я Матейсу ван Лону. - Найди документы на груз и перешли сюда. Испанскому экипажу пообещай, что всех, в том числе рабов и каторжников, отпустим в португальском порту Фару.
        Людовик Нассауский не заплатил нам за испанских офицеров и матросов, сказав, что обменяет их на своих соратников, попавших в плен. Мол, наживаться на таком грешно. При той сумме, что мы получили за два приза, мелочиться из-за нескольких сот золотых было бы, действительно, слишком по-голландски. Но и бесплатно возить ему испанцев ни у меня, ни у экипажа желания не было. Гребцами сейчас служили вольнонаемные, которых было мало, рабы, которых было чуть больше, и каторжники, которые обычно составляли примерно половину. У всех на шее висел кляп, который по команде надо было засунуть в рот, чтобы прекратить разговоры. Вторые и третьи были прикованы к банкам, на которых сидели. Кстати, рабов в море могли расковать, а каторжников - никогда. Галеас нам попался не вонючий, значит, гребцы справляли нужду не под себя. Прогресс, однако. По поводу каторжников экипаж считал, что враги испанского короля - наши союзники. Рабов они, может, и перепродали бы, но я всегда освобождал. До сих пор не привыкну, что рабство - это естественное состояние для многих людей.
        - Будет сделано! - произнес Матейс ван Лон и в свою очередь приказал спустить на воду баркас.
        Документы на груз не нашли, потому что его не было.
        - Они шли в балласте в Севилью. Там должны были взять два миллиона серебряных песо для выплаты жалованья армии и флоту в Италии, - доложил матрос, присланный Матейсом ван Лоном.
        Да уж, здорово нам не повезло! Серебряный испанский песо равен голландскому даальдеру. Тысяч семьсот достались бы мне. С такими деньгами в эту эпоху можно купить крепкий замок и всю оставшуюся жизнь на широкую ногу праздновать в нем захват богатого приз и поплевывать поверх мерлонов на окружающую действительность. Матросы тоже подсчитали, сколько бы перепало на их долю, и скривились. Самое интересное, что никто из них не умеет подсчитать свою долю, но каким-то образом все примерно знают, сколько получат.
        В Фару я раньше не бывал. Проходили мимо, видел в бинокль марину, заполненную яхтами, церкви какие-то. Больше ничего не запомнилось. Сейчас вместо марины порт, а церквей, как мне показалось, больше.
        На берег я не сходил. На борт прибыл таможенный офицер, похожий на испанца больше, чем многие испанцы, несколько раз перечитал каперское свидетельство, выданное князем Оранским и написанное на голландском, английском, немецком и испанском языках. Как минимум, один язык ему был знаком.
        - Таможенный сбор с проданных товаров, пять процентов, все равно придется заплатить, - предупредил он.
        - Груза нет, только галеас, - сообщил я.
        - С галеаса и заплатите, - сказал чиновник.
        Продавали галеас шесть дней. Сперва на него не было покупателей. Португальских купцов галеасы не интересовали. Слишком дорог в обслуживании. За это время мы успели выковырять ядро, застрявшее в корме и напоминавшее ржавый нарыв, и заделать вмятину. К счастью, ядро повредило только первые два слоя обшивки.
        Потом объявился человек, назвавшийся португальским купцом Педро Родригешом. Это был мужчина лет сорока, поджарый, с крючковатым носом, нависающим над густыми черными усами, и бородой-эспаньолкой. Одет в черную шляпу с черным пером, но не вороньим, лазоревый дублет и темно-красный штаны-тыквы, в прорези в которых проглядывала лазоревая подкладка. Черные подвязкиподдерживали чулки в черно-желтую косую полоску. Обут в черные башмаки с золотыми или позолоченными крючьями для шнурков.
        Я впервые видел купца с таким властным взглядом, поэтому поинтересовался:
        - А в свободное от торговли время кем вы служите у испанского короля?
        - Это имеет значение? - ни мало не смутившись, спросил он.
        - Никакого, - ответил я.
        Разве что цена галеаса будет выше. Уже собирался продать его местным купцам за тысячу серебряных песо, чтобы переделали в парусник, но теперь начал торг с десяти тысяч, а закончил на четырех с половиной плюс пять процентов таможне. Торговался псевдокупец не хуже настоящего. Если он воюет так же хорошо, как торгует, постараюсь не встречаться с ним в море.
        - Передайте королю Испании, что я очень огорчен, что захватил галеас до того, как он побывал в Севилье, - сказал я, улыбнувшись.
        - Вы даже не догадываетесь, как вам повезло, - произнес, мило улыбаясь, «португальский купец». - Вас бы нашли даже в аду, притащили на этот свет, чтобы после долгих пыток вернуть назад.
        - Что-то я не заметил, чтобы вы нашли хотя бы одного английского капитана, которые захватывают ваши корабли и грабят вест-индийские города, - воткнул я шпильку.
        - Их черед скоро придет. Всех сразу, - заверил он.
        Я вдруг вспомнил, что Великая Армада попробует атаковать Англию. Правда, забыл, когда это случится. Вполне возможно, что не застану. Пока что английская королева делает все, чтобы не рассердить испанского короля. Мне стоило большого труда удержаться и не предупредить этого «купца», чтобы не участвовал в нападении на Англию. Мне нравилось быть предсказателем будущего, хотя иметь дар ясновидения не хотел бы - за что мне такое наказание?!
        35
        Вторую неделю мы бороздим Кадисский залив. За все это время не встретили ни одного приличного приза. Попадались только рыбацкие лодки, а я противник грабежа без особой нужды этих пахарей моря. То ли испанцы предупредили о фрегате своих купцов, то ли нам просто не везет. На этот раз, поскольку задул нор-ост, я решил пройти дальше вдоль африканского берега. Надеялся, что испанцы решат, что мы ушли, и на обратном пути прихватим кого-нибудь.
        И сразу нам улыбнулась удача.
        - Вижу корабль! - рано утром раздался радостный крик из «вороньего гнезда».
        - Большой? - спросил я, потому что от скуки впередсмотрящие начали кораблями называть рыбацкие баркасы.
        - Большой! Галеон! - доложил впередсмотрящий.
        От пленных испанцев мы узнали, что ост-индийский караван уже пришел. Вполне возможно, что это португальский корабль, который трогать нельзя, даже если очень хочется. У португальцев сложные отношение с испанцами, а враг твоего врага грабежу не подлежит.
        - Это не португальцы? - спросил я впередсмотрящего.
        - Похож на испанца, - неуверенно ответил он.
        - Готовимся к бою, но пушки не заряжать, - приказал я.
        Сближались с кораблем мы часа полтора. С близкого расстояния по крестам на парусах определили, что это испанский галеон. У португальцев кресты проще. У галеона была сломана грот-мачта. На обломке высотой метра четыре, который торчал из палубы, висел рей с зарифленным парусом. На фок-мачте не было марселя, а под бушпритом - блинда. И матросов на палубе не видно. При этом пушечные порты закрыты, экипаж к бою не готовится. Я решил, что нас ждет какая-нибудь подляна, и приказал убрать паруса и лечь в дрейф прямо по курсу галеона, левым бортом к нему, чтобы поприветствовать залпом. Карронады приказал зарядить через одну книппелями и картечью. Я решил подпустить испанца кабельтова на полтора. Галеон идет курсом крутой бейдевинд со скоростью не больше двух узлов, так что успеем выскочить из-под его носа, если потребуется.
        Стрелять не пришлось. Когда дистанция между кораблями сократилась до пары кабельтовых, на баке появился человек с желто-красной тряпкой, может быть, испанским флагом, и начал размахивать ею. В это время их фока-рей упал на палубу. Затем также бесцеремонно был убран грот и опущена латинская бизань. Галеон остановился и начал медленно разворачиваться правым бортом к ветру. Пушечные порты были закрыты.
        - Абордажную партию на баркас! - приказал я и проинструктировал Матейса ван Лона: - Отправляйся на галеон, но будь осторожен. Пусть сначала на борт поднимется один матрос, убедится, что нет засады. Если действительно сдаются, отправишь сюда офицеров, а второй ходкой - матросов. Оставишь себе в помощь человек десять-пятнадцать.
        - Будет сделано! - рявкнул он почти как советский прапорщик.
        Баркас подошел к галеону, закачался на невысоких волнах у его борта. Один матрос поднялся по трапу на борт. Его не было минут пять, после чего появился у трапа и замахал рукой, приглашая остальных. Еще минут через пять в баркас спустился всего один испанец, которого и повезли на фрегат.
        Это был юноша лет шестнадцати с худым лицом, обтянутым тонкой загорелой кожей. Тонкие усики казались чужими на юном лице. Он был без головного убора. Черные густые волнистые волосы были так пышны, что казались париком. Малиновый дублет висел на нем мешком. Такое впечатление, что взял поносить у старшего брата. Гофрированного воротника не было. Темно-коричневые штаны-тыквы были без разрезов и сильно измяты. Чулки отсутствовали, а обут в кожаные сандалии.
        - Ты кто? Где капитан? - спросил я.
        - Наверное, я капитан, - скривив тонкие бледные губы в подобие улыбки, произнес он виноватым тоном. - Я остался единственным офицером на корабле.
        - А что случилось с остальными? - поинтересовался я, уже догадываясь, что услышу в ответ.
        - Умерли от черной рвоты. Она началась с месяц назад, после того, как взяли воду из реки. Заболели все. Пока в живых двадцать три человека, но ходячих только шестеро, - рассказал он и попросил жалобно: - Дайте воды, пожалуйста!
        - Йохан, принеси воды, - приказал я слуге.
        - Мы вылили воду, что набрали из реки, а другая кончилась четыре дня назад. Все это время не было дождей, и на берег некого было послать, все слишком слабы, - продолжил рассказ испанский юноша.
        Мне показалось, что он рад, что попал в плен. Любой исход, лишь бы закончился тот ад, в котором он находился. Кружку воды он осушил мигом. Йохан Гигенгак додумался принести в кувшине еще. Третью испанец выцедил с трудом. Лицо его сразу покрылось крупными каплями пота. Он размазал их грязной левой рукой и улыбнулся виновато.
        - Если вас не затруднит, пошлите воды моим людям, - попросил он.
        - Пошлем, не беспокойся, - заверил я и приказал Яну ван Баерле: - Накорми его и размести в вашей каюте.
        Скорее всего, испанцы подцепили желтую лихорадку. Воду вылили зря, потому что болезнь разносят комары. Люди этой эпохи считают, что разносчиками болезней являются ветер и вода, а не насекомые. Доказывать им что-то бесполезно. Во все эпохи лечить и учить умеют все. Меня прививали от желтой лихорадки. Говорят, иммунитет после прививки на всю жизнь. Надеюсь, моим матросам она не страшна. Здесь уже не жарко, комаров нет, а пойдем мы на север.
        Испанских матросов оставили на галеоне. Их мало, еле передвигаются после болезни. Вряд ли вздумают бунтовать. Я приказал отправить на приз несколько бочек с водой и продуктами, в том числе свежими овощами. Обратным рейсом привезли два сундука из капитанской каюты. В одном лежала одежда, довольно богатая. Капитаны ост-индийских галеонов зарабатывают много. Если остаются живы. Во втором сундуке, небольшом, лежала Библия в кожаном переплете и с золотыми углами, документы на груз, отвезенный туда и нагруженный в обратную сторону и два кошеля с золотыми и серебряными монетами. Как ни странно, первых было больше даже по количеству. В Испанию галеон вез специи, благовония, слоновую кость, шелковые ткани и олово. По самым скромным прикидкам, тысяч на семьдесят золотых экю.
        Не знаю, от кого узнали матросы, что везет галеон, но уже подсчитали, сколько получит каждый. Ошибались не сильно. Я услышал этот разговор, когда лежал в каюте. Иллюминатор, выходящий на шканцы был закрыт только деревянными жалюзи, чтобы в каюту поступал свежий воздух, и получался «эффект уха» - я слышал все так, будто говорят рядом со мной.
        - Вот видишь, дело не в той бабе, - обсудив долю в добыче, сказал один матрос другому. - Просто мы должны были дождаться удачи.
        - Может, и не в ней, - согласился второй и произнес мечтательно: - Если доведем приз до Ла-Рошели, куплю дом в Сэндвиче. Видать, на родину мы уже не вернемся. Надо в Англии обживаться.
        - Вернемся, - не очень уверенно произнес первый и, разозлившись, наверное, на собственные сомнения, повторил зло: - Вернемся, вот увидишь!
        А я бы и в Англии остался. Только у них революция скоро должна случиться. Королю голову отрубят. И, что особенно неприятно, не только ему. Так что надо поискать страну поспокойнее, если таковые вообще есть в данную эпоху.
        36
        Испанских матросов и их шестнадцатилетнего капитана мы высадили на берег неподалеку от Виго. Я дал им продуктов на дорогу и несколько серебряных монет из трофейного кошеля. Юноше разрешил забрать его сундук с вещами. За время перехода испанцы немного оклемались. С голландцами распрощались, как со старыми друзьями. Каждый из них потерял всё, что заработал за рейс, но зато остался жив. За спасение из ада стоит заплатить.
        В Бискайском заливе нас прихватило. Из-за шторма задержались в пути на несколько дней, потому что уходили штормовать в океан, на запад. Как ни странно, для парусника в шторм самое страшное - берег с подветренного борта. Не ровен час, выкинет на него. Поэтому, чем дальше от берега, тем спокойнее. Галеон без проблем выдержал трепку. В сравнении с фрегатом он кажется уродцем нежизнеспособным, что не мешает ему жить-поживать и океаны пересекать.
        На рейде Ла-Рошели опять стояло много купеческих судов. Привезли зерно из Англии, а здесь купят вино. Хлеб меняют на катализатор зрелищ. Наверное, последнюю ходку делают. Уже конец октября. Пока дойдут, разгрузятся, пора будет становиться на прикол на зиму. В холодное время года все еще по морям не шляются. Мы встали поближе к гавани, чтобы купцам легче было добираться до галеона, смотреть его и груз.
        Первыми к нам в гости пожаловал сам Людовик Нассауский, младший брат князя Оранского. На этот раз на нем был фиолетовый дублет, украшенный жемчужинами, и черные штаны, в разрезы которых проглядывала синяя подкладка. На черных башмаках были застежки в виде пушек, золотые или позолоченные. Что-то мне подсказывало, что третья часть нашей добычи, отданная князю, пошла без остатка именно и только на наем и вооружение армии-освободительницы от испанского ига. Сопровождал Людовика Нассауского мой потомок Пьер де Ре. Этот тоже приоделся в новый бордовый дублет с самым большим гофрированным воротником, какие я только видел в эту эпоху, но поменьше тех, размером с мельничное колесо, которым удивлялся, глядя на старинные картины в музее в двадцать первом веке.
        Меня тогда волновал вопрос: а не мешал ли им воротник на пиру падать мордой в салат?! Что в эту эпоху случается частенько. Пьют западноевропейцы, особенно северяне, безбожно. Впрочем, они и в двадцать первом веке будут напиваться вусмерть, только медленнее, чем русские, поэтому будут считать себя более культурными. Самое типичное зрелище на английских улицах по вечерам в выходные - мужчина, который, покачиваясь, тащит на плече свою вырубившуюся даму. Я как-то подсказал одному такому, что резиновая женщина легче, поить не надо, голова у нее никогда не болит, а разницы, что с ней, что с этим бревном, никакой. Он обдумывал мои слова минут пять, но добычу не выбросил, понес дальше. Подозреваю, что сработал инстинкт охотника. Алкоголь помогает некоторым вернуться к себе настоящему.
        - Вижу, вам опять улыбнулась удача! - сказал после обмена приветствиями Людовик Нассауский.
        - Мы не сидим на месте, не ждем ее, вот и попадается нам время от времени, - подколол я в ответ.
        - Мы тоже не сидим! - с нотками обиды произнес младший брат князя. - В этом году уже не успеем, а в следующем обязательно пойдем воевать. Солдат набрали, теперь надо их обучить. Зимой будем этим заниматься.
        Солдат теперь обучают. Начинают с муштры, потому что пехота строится теперь в колонны, которые состоят из пикинеров и мушкетеров. Первых все еще больше. Они прикрывают мушкетеров от вражеской конницы. Впрочем, конница тоже строится в колонны, только менее широкие. Приблизившись к противнику, первая шеренга разряжает в него пистолеты, уходит направо-налево и занимает место в конце колонны. Пока опять наступает ее черед, пистолеты уже заряжены. Результативность мизерная, зато шума и движения много.
        Я рассказал Людовику Нассаускому, какая добыча нам досталась и сколько примерно перепадет ему, то есть, его брату.
        - Значит, весной точно выступим! - радостно произнес он.
        - Тяжелые пушки с этого галеона помогут вам осаждать города, - сказал я.
        - Это вряд ли! - раздраженно произнес Людовик Нассауский. - Они очень плохого качества. Половина вышла из строя, пока обучали стрелять из них.
        - Продайте их свои врагам, а взамен купите английские меньшего калибра, - подсказал я.
        Во Франции сейчас так называемое Сен-Жерменское перемирие, но обеим сторонам ясно, что продлится оно не долго, поэтому усиленно вооружаются.
        - Мы именно такое решение и приняли, - высокомерно заявил младший брат князя Оранского.
        Видимо, мое нежелание видеть в нем пуп земли и оказывать должное почтение, заставили Людовика Нассауского свернуть визит и убыть на берег.
        Пьер де Ре задержался.
        - Не знаю, как отблагодарить тебя за протекцию! - начал он разговор, когда мы зашли в каюту и выпили красного вина, поданного Йоханом Гигенгаком в новых серебряных кубках, купленных во время предыдущего захода.
        - Помоги моему шурину найти невесту из благородной семьи и с приданым, - попросил я. - Мать у него бургундка. Вот и он хочет жену-француженку.
        В прошлый заход я отказывался от всех приглашений на пиры и прочие мероприятия, потому что приглашали меня без Терезы Риарио де Маркес. Не потому, что мы не женаты. Это, как раз, всем было по барабану. Но она была испанской католичкой. К английским или голландским католикам гугеноты относились с сочувствием, к французским - с негодованием, а к испанским - с ненавистью. Скорее всего, благодарить за это надо инквизицию. Соответственно, и мои офицеры не бывали на приемах. А Яну ван Баерле по меркам этой эпохи пора уже обзавестись семьей. Тем более, что деньгами он обзавелся. К тому же, имение и дом матери достанутся ему. О чем я и рассказал своему французскому потомку.
        - С удовольствием! - согласился Пьер де Ре. - Вечером намечается пир по случаю… - он так и не вспомнил, по какому, и произнес легкомысленно: - Да не важно! Главное, что соберутся лучшие люди города и окрестностей. Там будет несколько дам достойных внимания. Приходите и вы.
        - Я не приду. Не люблю сборища, а жена у меня уже есть, - отказался я. - Поплывешь на берег, захвати Яна ван Баерле.
        - Обязательно! Я ведь твой должник! - мило улыбаясь, заверил он.
        Наверное, решил таким способом отработать долг. Плата, конечно, не равноценная, но с родственной овцы хоть шерсти клок.
        - А ты почему не женат? - поинтересовался я.
        - Раньше мое положение не позволяло добиваться руки богатой наследницы, - честно признался Пьер де Ре и произнес самодовольно: - Зато теперь, когда я в свите князя…
        Допустим, не князя, а его младшего брата, но для местных богатых купцов, на дочерей которых, как догадываюсь, охотится мой потомок, это было не важно. Видимо, фраза «Были на пиру у князя» дает возможность каждой девице почувствовать себя княгиней.
        Затем Пьер де Ре рассказал мне последние новости. Сперва французские, в основном грязные сплетни о короле и герцогах Гизах, а потом главную международную. Правда, начал мой потомок издалека.
        - Знаешь, где находится Лепанто? - спросил он.
        - Бывал в тех краях, - ответил я, но промолчал, что делал это вместе с Каталонской компанией и герцогом Афинским.
        - Красивое там место? - поинтересовался Пьер де Ре.
        - Уверен, что местным нравятся, - сказал я. - Хочешь перебраться туда? Учти, там сейчас турки.
        - Конечно, нет! - искренне отказался мой потомок. - Возле Лепанто недавно морское сражение было. Мы там разгромили турецкий флот! Весь!
        - А кто это - мы? - полюбопытствовал я.
        - Христиане, конечно! - удивившись моему вопросу, ответил он. - Венецианцы и другие.
        Под другими, как догадываюсь, скрываются, в том числе, и испанцы. В борьбе с мусульманами им прощают такие мелочи, как католицизм и инквизиция. Ничто так не сближает врагов, как более опасный общий враг.
        - А что за флот был? - поинтересовался я. - Галеры, небось?
        - Конечно, - подтвердил он. - С нашей стороны было двести две галеры и два больших галеаса, а у турок - двести пятьдесят галер. Восемьдесят наши потопили, сто тридцать взяли в плен, а остальным удалось сбежать. Теперь Средиземное море будет принадлежать христианам!
        Поскольку цифры потерь турок были круглые, поверить в них трудно. Западноевропейцы приврать любят не меньше азиатов.
        - Сомневаюсь я, однако, что справились с турками. Новых галер наделать - не проблема, - сказал я. - Впрочем, перебить их тоже особого труда не составляет. Еще бы пару таких кораблей, как мой, и мы бы одни потопили весь турецкий флот.
        - Не может быть! - не поверил мой потомок.
        - Если не веришь мне, поговори с португальцами, - предложил я. - Они хорошенько погоняли мусульман в Красном море и у берегов Индии. Португальцы были на парусных кораблях, а врагов было во много раз больше, но на галерах. Весельные суда - это вчерашний день.
        Пьер де Ре в морских делах специалистом не был, поэтому не стал спорить. Или просто не счел нужным спорить с человеком, одного слова которого хватает, чтобы изменить его судьбу в лучшую сторону.
        Три дня я занимался продажей трофейного груза. Точнее, торговался Матейс ван Лон. Я только контролировал и утверждал сделки. Вечером третьего дня на корабль вернулся мой шурин. Вид у него был потрепанный, но довольный.
        Войдя в мою каюту, он прямо с порога сообщил:
        - Я познакомился с прекрасной девушкой! Зовут ее Женевьева! Я женюсь на ней!
        - И она уже согласилась?! - иронично произнес я.
        Если да, то ее надо гнать в шею.
        Ян ван Баерле, ни мало не смутившись, произнес:
        - Нет еще, но сказала, что я ей нравлюсь.
        - Прямо так и сказала? - не поверил я.
        - Не совсем так… - замялся он. - Она сказала, что надо с отцом ее поговорить.
        - Что ж, тогда это именно та девушка, которая тебе, легкомысленному, нужна, - сделал я вывод. - Сколько за ней дают приданого?
        - Не знаю, - ответил шурин. - Разве это важно? Ты ведь женился на моей сестре не из-за приданого.
        Я не стал говорить, почему женился на его сестре.
        - Если не сказали сумму приданого, значит, пока не решили, стоит ли тебя брать в зятья, - проинформировал я. - Кто ее отец?
        - Виноторговец Жан де Бетизи. Они живут рядом с центром города в большом доме, - ответил Ян ван Баерле. - Он сказал, что завтра я… что мы с тобой можем прийти к нему на обед. Ты должен пойти со мной, иначе мне не отдадут Женевьеву!
        - Хорошо, сходим, - согласился я, иначе бы превратился во врага на всю жизнь.
        Виноторговец Жан де Бетизи жил в бывшем моем доме. Вот так накопленное непосильным трудом наследники расфинькивают за два-три поколения. Дом, правда, подремонтировали и перестроили немного, расширив склад за счет подсобных помещений, хлева и частично конюшни. Купец принял нас в холле на втором этаже. В углу там стоял шкаф с часами с гирями. Стрелки и цифры на циферблате были позолоченные, а цепочки и гири, скорее всего, из надраенной бронзы. Рядом с ними стоял у стены большой буфет, который был из двух частей. Верхняя, поуже, с двумя дверцами, за которыми на полках стояла посуда, фарфоровая, стеклянная, бронзовая. В нижней было шесть выдвижных ящиков. Там, видимо, хранились мелкие предметы. На противоположной стене висела картина с портретом человека в рыцарском белом доспехе, который держал шлем на согнутой в локте руке. Больше шансов, что это мой потомок, а не предок купца. Стол был овальный, на гнутых ножках, накрытый плотной темно-зеленой скатертью, из-за чего у меня появилось впечатление, что попал в казино или бильярдную. Будем надеяться, что сегодняшний визит закончится забиванием кием
шаров в лузы, а не «кручу-верчу, запутать хочу; смотри внимательно, выиграешь обязательно; кто шарик найдет, сто тыщ отгребет». Стулья с низкими спинками и мягкими сиденьями, обтянутыми такой же темно-зеленой материей.
        Жан де Бетизи оказался плотным мужчиной с выпирающим животиком. Есть такая категория мужчин, у которых живот, как у беременных женщин. У него была большая лысина, благодаря которой казался умнее. Остатки волос на висках посеребрила седина. Попадалась она и в бороде средней длины, не модной. Серые глаза терялись по обе стороны длинного и мясистого носа. На купце был черный дублет с серебряной шнуровкой и белым гофрированным воротником с разрезом спереди и черные штаны, не слишком широкие и без разрезов. Единственной деталью, выпадающей из строгого стиля, были алые банты, которые поддерживали темно-серые чулки. Черные башмаки были на пробковой подошве. Жена его умерла три года назад от оспы, поэтому за хозяйку дома была старшая дочь Мари, обладательница такого же выдающегося носа, как у отца. И вид у нее был такой же непривлекательный, то есть умный. Хорошо, что и лысина не перешла к ней по наследству. Может быть, всё ещё впереди. Младшая дочь Женевьева, судя по всему, пошла в мать. Не красавица, но симпатичная. Она, улыбаясь, забавно морщила небольшой остренький носик. Глаза при этом становились
узкими и хитрыми. Обе дочери были сероглазыми блондинками, скорее всего, ненатуральными. На обеих платья из шелка, только у старшей черного цвета, а у младшей темно-красного.
        В гостях у них уже находился Пьер де Ре, как претендент на руку старшей дочери. То-то мне показался слишком коротким поиск невесты для Яна ван Баерле!
        - Это большая честь для меня - принимать в своем доме такого известного капитана, грозу испанцев-еретиков! - начал разговор Жан де Бетизи.
        - Мне не менее приятно быть гостем отца таких прекрасных дочерей! Я даже пожалел, что уже женат! - произнес я ответный комплимент.
        После обмена любезностями нас пригласили к столу. Еду приносили с кухни и раздавали две пожилые служанки. Обе явно волновались. Видимо, давно живут в этом доме, и судьба девушек им не безразлична. Женщины удивительно умеют паразитировать на чужих ответственных моментах.
        Начали с супа из гороха и слив, сдобренного имбирем и черным перцем, причем последнего, на мой вкус, явно переложили. Продолжили жареной свининой с капустой и изюмом, бараниной под мятным соусом, рубленой говядиной со сливами и под патокой и телячьим языком с зелеными яблоками. На десерт подали пирожки с вареньем из орехов, вафли с жирным и сладким кремом, лепешки с медом. Вино было красное и очень хорошее, хотя виноторговцы обычно не разбираются в своем товаре. Мужчины и старшая дочь наминали за обе щеки. Младшая ела мало. Ей больше нравилось наблюдать за нами и морщить носик. Представляю, как после нашего ухода она будет высмеивать все наши промахи.
        Встретившись с ней взглядом, я также сморщился и подмигнул. Девушка не сдержалась и громко прыснула. Отец не обратил внимания, продолжил есть. Зато старшая сестра посмотрела на нее с укором. Лицо младшей сразу стало ангельски невинным. Пожалуй, я был не против того, чтобы видеть это личико почаще.
        После трапезы молодежь ушла в соседнюю комнату, а мы с купцом остались за столом. Он долго ковырялся в зубах и втягивал между ними воздух, чтобы прочистить. Завершив сие важное действо, сразу приступил к делу.
        - Что у Яна за душой? - спросил он.
        - Именье матери в Утрехтском епископстве, дом в Роттердаме, около двух тысяч экю наличными и богатый зять, у которого он служит офицером, - рассказал я.
        - Последнее, пожалуй, самое важное, - на полном серьезе произнес купец.
        - А что достанется мужу Женевьевы? - поинтересовался в свою очередь я.
        - Меньше, чем я даю за старшей, всего три тысячи экю, - ответил Жан де Бетизи. - Примерно столько же, сколько имеет и твой шурин.
        Видимо, сумма приданного зависела от состояния жениха. Интересно, что купцу наплел Пьер де Ре, если получает больше. Или это ему за вредность, то есть, за некрасивость невесты доплачивают?!
        - После моей смерти получит еще, - продолжил купец.
        - Уж не этот ли дом? - поинтересовался я.
        - Нет, - ответил он. - Дом получит Мари, а Женевьева деньгами.
        - Что ж, дом вернется в семью сеньоров де Ре, - сказал я.
        - Откуда вы знаете, что это их дом?! - удивился Жан де Бетизи.
        Я предложил ему перейти на «ты». Он согласился, но продолжал «выкать».
        - Мы ведь с ним в дальнем родстве, - ответил я.
        - Серьезно?! - еще больше удивился купец. - Я думал, он, как всегда, сочиняет!
        - На этот раз - нет, - сказал я. - Наши прапрадеды были родными братьями. Мой остался владеть отцовским феодом на Крите, а его отправился искать денег и славы на чужбину, сделал карьеру на службе у Карла Пятого.
        - Да-да, я знаю, - несколько небрежно произнес Жан де Бетизи. - Меня вот что интересует. Ян - католик, а моя дочь - гугенотка.
        - Уверен, что скоро он станет гугенотом. Молодая жена поможет ему выбрать правильную религию, - сказал я.
        - Не поможет - тоже не беда, - молвил купец.
        Подозреваю, что гугенотом он стал только потому, что в Ла-Рошели так выгодней. Единственная религия, которой западноевропейцы не изменяют ни при каких обстоятельствах, - это золотой телец.
        - Он согласится, если обвенчает пастор, или лучше подыскать католического священника? - деловито поинтересовался отец невесты.
        - Наверное, лучше будет не давить на Яна сразу, - предложил я. - Пусть привыкнет к мысли, что грех молиться так же, как испанцы.
        - Пожалуй, ты прав! - наконец-то снизошел на «ты» мой будущий родственник.
        Свадьбу мы собирались организовать после возвращения из следующего похода, перед отплытием в Англию на зимовку. План этот пришлось срочно менять по требованию экипажа.
        Когда закончили продажу груза и начали отправку на берег тяжелых пушек, которые были не нужны новому владельцу галеона, ко мне в каюту пришел Матейс ван Лон. Он был немного смущен, будто собирался признаться, что втихаря отпил вина из моего бочонка, который стоял в той же кладовой, где хранились офицерские припасы.
        - Команда хочет, чтобы мы вернулись в Англию, - поставил он в известность. - Мы неплохо нажились, надо бы отдохнуть. Уже холодно становится, и парни соскучились по семьям.
        Я вспомнил, что тоже соскучился по Моник, что награбил столько, что хватит на всю оставшуюся жизнь, что… И все же мне не хотелось так рано возвращаться в Англию.
        - Еще месяц не потерпят? - спросил я.
        - Не желательно, - виновато улыбаясь, произнес Матейс ван Лон. - Зато весной мы все с радостью отправимся в новый поход.
        - Хорошо, пусть будет по-вашему, - сказал я. - Но тогда нам придется задержаться в Ла-Рошели еще на недельку. Я меня здесь есть кое-какие неотложные дела.
        - Яна женить? - улыбнувшись уже весело, поинтересовался он.
        - И это тоже, - ответил я.
        - Ради такого дела парни потерпят, - уверенно произнес Матейс ван Лон.
        Венчание проходило в доме купца Жана де Бетизи. Сперва пастор окрутил старшую дочь и Пьера де Ре, а потом католический священник - Женевьеву и Яна ван Баерле. Во время свадебного пира «мошенники» сидели рядом и мило трепались. Обоим неплохо перепало, так что злиться на конкурента было не из-за чего. Мошенники предпочитают воевать чужими руками. Они же не дураки, знают цену своим байкам.
        37
        Зима прошла скучно. Даже на охоту не ходил. Леса вокруг Сэндвича порядком проредили, а в тех, что остались, охотиться было запрещено. Проводил время с Моник и дочкой. Этого оказалось недостаточно. Наверное, от скуки я и полез на Женевьеву. Впрочем, уверен, что не обошлось и без ее действий, пусть и пассивных. Если женщина хочет тебя, уловишь это на подсознательном уровне. Благодаря хорошей акустике на постоялом дворе, я знал, что с мужем у нее сексуальные отношения складывались неважно, а она была в курсе, как все хорошо у нас с Моник.
        Началось всё в первое воскресенье после Рождества. В Англии подданные королевы, не зависимо от вероисповедания, обязаны были ходить на воскресную службу к пастору. После чего католики шли к своему священнику. Нас это не касалось, поскольку считались подданными князя Оранского, но дамы все равно придерживались ритуала. Хоть какое-то разнообразие в однообразной семейной жизни. Женевьеву после службы Ян ван Баерле провожал на постоялый двор, а потом шел с сестрой и нашей служанкой на католическую. Я не ходил на обе. Именно в тот день черт дернул меня зайти к невестке. Может быть, услышал зов ее тела. Их служанка куда-то испарилась, хотя пришла вместе с хозяйкой со службы. Женевьева была в одной рубашке. Могла бы одеться, а потом только разрешить мне войти в комнату, но решила не делать ненужную работу. С фигурой ей не повезло. Сестрам де Бетизи достался один комплект красавицы на двоих. Тело отошло старшей. Поэтому, наверное, Женевьева стояла у кровати, куда не падал свет из окна. Я хотел было извиниться и выйти, но почувствовал, что неслучайно застал ее, по меркам этой эпохи, раздетой. Она не
сопротивлялась, не изображала жертву, молча подчинялась мне. В ее бездействии была уверенность человека, который знает, что и зачем не делает. Раскрывалась сначала медленно, не доверяя мне, а потом распробовала и пошла за мной смело и все быстрее. Была в ней ненасытность в наслаждении, что не вязалось с тонким, хрупким телом. Мы расстались с ней минут за десять до возвращения Яна и Моник. Уже минут через десять после их прихода, стало слышно, как Женевьева отрабатывает с мужем приобретенное со мной умение наслаждаться.
        Моник сразу догадалась, кто был виновником таких перемен. Если до этого она недолюбливала невестку, то теперь ненавидела, причем тихо, не проявляя открыто эмоции. Обычно так ведут себя перед нанесением смертельного удара. Женевьева это поняла. При встрече дамы очень мило улыбались друг другу.
        Был и положительный момент. Теперь Ян стал постоянно забывать о сестре. Как и положено мужу, он единственный на постоялом дворе, а может, и во всем Сэндвиче, не подозревал об изменах жены. Весь мир для него уменьшился до размеров хрупкого тела Женевьевы. Моник пришлось перераспределить на меня и дочь любовь и ласку, которые раньше тратила на брата. Большая часть досталась дочери, но кое-что перепало и мне.
        Месяца через полтора после Рождества я проснулся из-за кошмара. Обычно я помню, что снится. Не всё, кончено, а самые яркие эпизоды и сюжет, который всегда страдал полным отсутствием логики, последовательности. На этот раз не мог вспомнить ничего, кроме чувства смертельной опасности, так и не исчезнувшего вместе с неприятным сном. Затем понял, что эмоцию эту генерирует лежавшая рядом Моник. Она тоже не спала.
        - Всех убьешь или Яна пожалеешь? - спокойным тоном спросил я.
        Моник вздрогнула испуганно, будто заговорил покойник, хотя, уверен, знала, что я проснулся. Видать, я правильно угадал ее желания.
        - Мы можем расстаться, если ты хочешь, - произнесла жена виноватым тоном, будто обвинил ее в супружеской измене, а не в чем-то более страшном. - Я уеду к маме в Роттердам.
        Впрочем, убийство мужа - предел супружеской измены.
        - Я не собираюсь с тобой расставаться. С чего ты взяла?! - удивился я.
        Она не ответила. Может быть, обвинив меня в связи с Женевьевой, она сделала бы эту связь легальной, что ли. Ведь пока что все на уровне догадок. Как ни странно, мы с любовницей ни разу не попались, хотя порой вели себя очень неосмотрительно.
        - Когда ты выходила за меня замуж, ты ведь знала о моих отношениях с твоей матерью. Тебе это не мешало, - сказал я.
        - Это ведь мама, - произнесла она таким тоном, словно измена с ее матерью таковой не являлась.
        - Не важно, кто. Или ты заполняешь всего мужчину, или свободное место займет другая. Ты не стала бороться, отдала излишки любви брату и продолжила так делать даже после того, как мы уехали из Роттердама, - поделился я своими наблюдениями.
        - Разве грешно любить брата?! - возразила она.
        - Нет, но ему надо отдавать только то, что не поместилось в мужа, - сказал я.
        Несмотря на все обвинения в адрес мужчин, женщины прекрасно понимают, что в развале семьи виноваты сами. В женитьбе всегда виноват мужчина, а в разводе - женщина. Обвинения - это поиск причины, которую надо устранить, чтобы семья восстановилась. Судя по дальнейшим действиям Моник, она нашла причину. Мы позанимались любовью так бурно, с такой жадностью, будто не виделись несколько лет.
        - Давай переедем в Лондон, - предложила жена, когда мы немного успокоились.
        - Если будешь и дальше продолжать также страстно, то это будет ни к чему, - заверил я.
        - Я не потому, - молвила Моник, хотя я понял, что именно потому. - Там не так скучно, как здесь, товаров красивых больше.
        В Сэндвиче она уже скупила все мало-мальски красивое. С любой прогулки по городу ее служанка тащила ворох всяких вещей, по большей части абсолютно не нужных. Следом на постоялый двор подтягивались продавцы с ее расписками. Я сделал ошибку, оплатив их в первый раз. Теперь у моей жены неограниченный кредит во всех лавках города.
        - Друид мне рассказал, что скоро в Англии начнется война пострашнее той, что сейчас идет в Голландии. Он не сообщил, когда она начнется. Может быть, после нашей смерти. И еще он сказал, что после того, как Голландия освободится от испанцев, она превратится в богатую и сильную страну, - рассказал я. - Так что давай держаться от Лондона подальше, а к Роттердаму поближе.
        - Мама говорит, что это не друид тебе рассказал, что это ты - колдун, - заявила Моник.
        - Я - не колдун. По крайней мере, не в том смысле, как ты думаешь. Просто умный, образованный и много знающий человек, - возразил я.
        - А если и колдун, ничего страшного, - произнесла жена.
        Будь не таким, как все - и женщины будут любить тебя вопреки всему.
        38
        В начале марта я занялся фрегатом. Корабль стоял в сухом доке. Его проконопатили, покрыли борт смолой, а потом начали наносить мазь грязно-белого цвета. Состояла она из серы, сала, свинцовых белил, масла буковых орешков и рыбьего жира, смешанных в определённой пропорции, которую корабелы держали в тайне. Жучки-древоточцы, правда, не ведали, что эта мазь вредна им. Сколько бы ее не наносили, все равно при плавании в теплых морях доски обшивки быстро становились пористыми.
        День был теплый, солнечный. Я стоял на краю котлована, наблюдал, как внизу рабочие макали в чан, подвешенный над небольшим костерком, большие кисти на длинных рукоятках и наносили мазь на подводную часть фрегата. Мазь воняла так, что даже на приличном удалении от котла меня подташнивало. Мое присутствие на краю котлована гарантировало, что рабочие не схалтурят. Стук копыт оторвал меня от этого приятного во всех отношениях мероприятия.
        Под Вильямом ван дер Марком, бароном Люме, был вороной фризский жеребец, довольно крупный и очень нервный. В эту эпоху крупных фризских лошадей стали использовать, как гужевых. Покажи мне своего коня, и я сажу, кто ты. Биллем ван Треслонг ехал на сером «в яблоках». Третьим на саврасом коне скакал Ленарт ван Грефф - мужчина лет тридцати пяти, полный, с круглым лицом с ярким и, по-моему, нездоровым румянцем. Одет он был во все черное. Так обычно одевались те из голландских кальвинистов, кто поклялся умереть или прогнать испанцев. Злые языки утверждали, что это траур по должности вице-генерал-капитана Амстердама, которую у Ленарта ван Греффа отняли испанцы. Само собой, не потому, что он не справлялся со своими обязанностями. Сопровождали их с десяток английских кавалеристов, вооруженных пистолетами и мечами. Что-то мне подсказывало, что это не охрана, а замаскированное конвоирование.
        Обменявшись приветствиями, Вильям ван дер Марк спросил:
        - Скоро корабль будет готов к выходу в море?
        - Через неделю, - ответил я. - А что - не терпится надрать испанцам задницы?!
        Все трое улыбнулись.
        - Никуда они от нас не денутся! - заверил барон Люме и, посмотрев в сторону английских кавалеристов, добавил: - И никто нам не помешает!
        - Англичане собираются помешать? - догадался я.
        - Не совсем помешать, - ответил он. - Три галеона с ценным грузом, захваченные тобой у самых берегов Испании, вывели короля Филиппа из себя. Он потребовал, чтобы Бесси (так любя называли свою королеву англичане) выгнала нас из своих портов, а она не готова сейчас к войне с испанцами.
        Теперь буду знать, что именно из-за меня так плохо поступила английская королева с голландскими кальвинистами. В отличие от голландцев, я знаю и другое: плохо иметь англичан врагами, но еще хуже - союзниками. Если решат, что не сможешь им отомстить, предадут обязательно.
        - Сколько людей ты можешь перевезти на своем корабле за один раз? - спросил Вильям ван дер Марк.
        - Смотря куда, - ответил я. - Если в Эмден, куда самое большее двое суток хода, то можно сотни четыре или даже пять набить в трюм и на палубу, а если в Ла-Рошель, то на палубу лучше не брать. В океане можем в шторм попасть.
        - В Эмден пойдем, - сообщил барон Люме. - Там тоже не очень рады будут нам, но потерпят, пока мы новое место найдем. Людовик Нассауский скоро начнет наступление из Франции. Как только захватит какой-нибудь порт, сразу переберемся туда.
        Значит, в Эмдене застрянем надолго.
        - Хочешь, чтобы перевез ваших людей с семьями? - спросил я.
        - Да, - ответил Вильям ван дер Марк. - Мужчины переправятся на буйсах, а женщин и детей собираемся отвезти на галеонах и твоем корабле. Пойдем все вместе. У Флиссингена стоит испанский флот. Знают, что мы вынуждены уйти из Англии, хотят перехватить.
        - Когда в путь? - спросил я.
        - Все корабли под флагом князя Оранского, которые застанут в английских портах первого апреля, будет арестованы, - проинформировал он. - Так что выйдем в конце месяца.
        - Фрегат к тому времени будет готов к бою и походу, - заверил я. - Воду мы возьмем, а едой и матрацами и подушками пусть сами запасутся.
        - Они сами о себе позаботятся, - сказал барон Люме. - Два дня как-нибудь потерпят.
        По закону подлости в последние дни марта разгулялся шторм. Северо-восточный ветер силой баллов девять пригонял к нам довольно высокие волны. Из-за нагона поднялся уровень воды в реке, сведя почти на нет отлив. Мы ждали улучшения погоды до тридцать первого марта. Поскольку оно не наступило, приняли решение выйти в море, попробовать добраться до родных берегов и там, возле острова Остворн, подальше от испанской эскадры, переждать плохую погоду. Только в самую сильную фазу отлива кораблям эскадры удалось выйти в море. Оно встретило нас неласково, будто запрещало уходить из Англии.
        39
        Курсом крутой бейдевинд эскадра идет в сторону материка. Впереди фрегат, за ним два галеона, дальше - стайка буйсов. На борту фрегата сокращенный экипаж и около трех сотен женщин и детей. Они заполнили все пустые пространства трюма, твиндека, надстроек. В некоторых местах я с трудом протискивался между сидящими или лежащими людьми, большинство из которых болезненно реагировало на качку. В помещениях стояла густая вонь рвоты. Меня не хватило на обход всего корабля. Добравшись до трапа, быстро выскочил на главную палубу. Хлесткий холодный ветер показался мне за счастье.
        - Боцман, назначь матросов к каждому люку, чтобы не выпускали детвору на палубу, - приказал я напоследок и пошел в каюту.
        В спальне разместилась моя жена Моник с дочерью, в кабинете - любовница Женевьева, а в салоне - их служанки. Йохан Гигенгак был изгнан в матросский кубрик. Качка примирила женщин. Все четыре лежали пластом. Только дочь спала, тихо посапывая. Укачивание для нее было привычно. Скоро у нее появится братик или сестричка. Возможно, их будет больше. Женевьева тоже беременна. Мне говорит, что от меня, Яну - что от него. При этом Женевьева уверена, что не врет обоим. Мне все равно. В любом случае ребенок будет родственником.
        Берег мы увидели на следующее утро. Вышли немного южнее, возле острова Вестворн. Ветер к тому времени зашел немного против часовой стрелки, сменившись на норд-норд-ост. Мы благополучно миновали этот остров и обогнули с севера следующий, Остворн, оказавшись в эстуарии Рейна и под прикрытием материка. Низкий берег не защищал от ветра, но волн не было. Я поставил фрегат на два якоря кабельтовых в трех севернее порта Брилле. Он представлял собой неправильный пятиугольник, обнесенный каменными стенами высотой метра четыре. На каждом углу было по прямоугольной башне плюс две надвратные. Одни ворота выходили к каналу, который проложили от эстуария к городу, а вторые располагались с противоположной стороны, вели вглубь острова. Оба галеона стали немного дальше от берега, а буйсы - ближе. Вряд ли гарнизон Брилле осмелится напасть на нас. Скорее всего, дрожат от страха, чтобы мы на них не напали.
        С галеона Вильяма ван дер Марка просигналили, чтобы капитаны прибыли к нему на совещание. Я приказал спустить на воду катер. Капитану такого грозного корабля не пристало перемещаться на тузике. Носовая банка была влажная и холодная. Я сидел спиной к ветру, смотрел на напряженные спины гребцов. Они понадевали на себя по несколько рубах и жилетов и все казались толстяками. На руле сидел и задавал ритм Маартен Гигенгак. Несмотря на молодость, он один из рулевых фрегата - матросская элита. Получил эту должность за выслугу лет под моим командованием.
        Трап на галеоне был еще мокрее и холоднее. Я чуть не сорвался, когда решил показать удаль, подняться по нему стремительно. Матрос с галеона успел схватить меня за плечо, помог перебраться через фальшборт. Если не забуду его, возьму с собой в поход за добычей. Все матросы предпочитают служить на фрегате. Служба на нем не легче, но добычи больше.
        Остальные капитаны уже набились в просторную капитанскую каюту. Большинство стояло вокруг стола, рассчитанного на восемь персон. Сидели семеро. Во главе - барон Люме. Место справа от него было свободно. Оно предназначалось мне.
        - Все собрались? - произнес Вильям ван дер Марк, хотя отлично знал, что все в сборе. - Тогда начинай, Биллем, - приказал он своему заместителю.
        Биллем ван Треслонг сидел слева, напротив меня. Он поскреб нижними зубами верхнюю губу, словно счищал с нее что-то налипшее, окинул взглядом собравшихся. Казалось, мы все чертовски надоели ему, но не имеет возможности выгнать нас.
        - Испанская эскадра скоро узнает, что мы здесь, - начал Биллем ван Треслонг. - Во время шторма они вряд ли нападут. Выйти в море или пройти между островами против ветра побоятся. Появления их надо ждать, когда улучшится погода. Нам надо уйти отсюда раньше. На всякий случай выставим несколько дозорных буйсов во всех проливах. Другие предложения есть?
        Других предложений не было. После того, как распределили дозорные буйсы по проливам, занялись другими вопросами.
        - Мои люди хотят высалиться на берег, повидаться с родственниками в Брилле, - сказал один из капитанов, растрепанная рыжая шевелюра которого напоминала львиную гриву.
        - Их могут схватить испанцы, - возразил Биллем ван Треслонг.
        - В городе нет испанцев, ушли в Утрехт, - сообщил рыжеволосый капитан.
        - А почему бы нам не захватить город и не переждать в нем шторм? - предложил я, чтобы хотя бы на время избавиться от пассажиров. - Направим на него пушки и предложим сдаться. Не думаю, что они захотят погибать за испанского короля и его непомерные налоги.
        - Точно не захотят! - уверенно произнес рыжеволосый капитан. - В Брилле из-за этих налогов почти все сидят без работы. Купцы перестали покупать рыбу, и рыбаки остались без дела, только для себя ловят.
        - Ты же из Брилле? - обратился к нему Вильям ван дер Марк.
        - Да, - ответил рыжеволосый капитан.
        - Вот и пойдешь к ним парламентером, - решил барон Люме. - Скажешь, что я предлагаю им почетную капитуляцию. Горожан не тронем. Разорим только церкви и монахов.
        - Монахи нам не нужны, забирайте, - сообщил рыжеволосый капитан.
        - Заберем, - пообещал адмирал. - Отправляйся в город, а мы тебя здесь подождем, - приказал он.
        Ждали мы рыжеволосого капитана часа два. За это время перетерли массу других вопросов. В основном обсуждали, что нас ждет в Эмдене. Всем было понятно, что ничего хорошего. Поэтому и говорили долго, стараясь убедить друг друга в обратном. Слушая их, подумал, что мне лучше перебраться в Гамбург. Никогда не любил беспокойных соседей.
        Капитан вернулся с приятной новостью:
        - Горожане не хотят сопротивляться, но боятся мести испанцев. Было бы хорошо, если бы мы выломали ворота и ворвались в город. Никто не будет нам мешать.
        - Точно не будут? - спросил Вильям ван дер Марк. - Если погибнет хоть один человек, мы накажем сотню.
        - Они это знают, поэтому все будут сидеть по домам, готовиться к приему постояльцев, - заверил рыжеволосый капитан.
        Тут же были сформированы два отряда по сто человек, потому что у города двое ворот. Отрядам было придано по запасной мачте на роль тарана и по трехфунтовому фальконету на тот случай, если силенок не хватит. Первым отрядом командовал Биллем ван Треслонг, а вторым - Ленарт ван Грефф.
        Я наблюдал за ними с фрегата. Большая часть пассажиров тоже заняла места на главной палубе, а пацанята забрались на мачты. Не каждый день увидишь, как штурмуют город. Штурм, правда, выглядел блекло. Пройдя по каналу, на берег у ближних к нам ворот высадился с баркасов отряд под командованием Биллема ван Треслонга. Матросы приладили к запасной мачте канаты, чтобы раскачивать ее, и начали вышибать ворота. Ветер сносил звуки ударов, поэтому казалось, что бревно не достает до ворот. Никто им не мешал, поэтому стучали неторопливо и долго, пока не вышибли одну половину ворот. Спокойно, по-хозяйски, гезы зашли в город. На прямоугольной каменной колокольне зазвонил колокол. Делал это явно не звонарь. После шестого или седьмого удара колокол смолк. В это время по каналу к молу у ворот подошли два буйса, начали высадку пассажиров. Видимо, никто не сомневался, что сопротивления не будет.
        - Баркас на воду! Отвезти пассажиров на берег! - скомандовал я.
        Женщины и дети, стоявшие на палубе фрегата, радостно загомонили, будто добрались до пункта назначения.
        - Боцман, потом организуй чистку помещений и хорошенько проветри их, - приказал я Лукасу Баккеру.
        - Да, насвинячили они порядком, - произнес боцман грустно, точно самому, а не матросам, придется убирать.
        Матейс ван Лон отвез свою семью на берег, и сам остался там ночевать. Ян ван Баерле забрал Женевьеву и ее служанку в офицерскую каюту. Наконец-то в моей каюте появилось место - кабинет, где я могу побыть один. Не могу подолгу быть в стаде.
        Ветер убился к вечеру следующего дня. Меня опять пригласили на совещание капитанов на флагманский галеон. На этот раз отсутствовала половина, если не больше, капитанов буйсов. Вильям ван дер Марк и Биллем ван Треслонг сидели насупленные. Поскольку только они были не в духе, я предположил, что поссорились между собой.
        - Что вы не поделили? - поинтересовался я у заместителя.
        - Он предлагает остаться в Брилле. Укрепить его, сделать нашей базой, - ответил вместо него адмирал. - Я говорю, что мы его не удержим. Испанцы захватят город самое большее через неделю. Скажи ему, может, тебе поверит.
        - И даже быстрее, - сказал я и добавил: - Если сумеют подвезти войска и пушки.
        - Вот и я говорю, что не сумеют подвезти, мы не дадим! - ухватился за мои последние слова Биллем ван Треслонг. - Испанцы хорошо воюют на суше, а в море мы с ними легко справимся, - и обратился ко мне: - Ты ведь поможешь нам?
        - Конечно, - согласился я. - Только надо экипаж пополнить.
        - На счет экипажа можешь не сомневаться, - заверил заместитель адмирала. - Половина буйсов решила остаться здесь и кое-кто из горожан готов помочь нам.
        - Я обещал князю, что приведу флот в Эмден, - вяло вымолвил барон Люме последний аргумент.
        - Вместо флота вернешь ему город Брилле, - предложил я. - Пусть перебирается сюда.
        - Не захочет он жить в этой дыре, - уверенно произнес Вильям ван дер Марк, - но захват города должен ему понравиться. Ладно, будь по-вашему! - махнул он рукой. - Если не удержим, пойдем в Эмден.
        - Удержим! - уверенно произнес Биллем ван Треслонг. - Отправим гонцов во все прибрежные города - и скоро к нам присоединятся те, кто хочет сражаться с испанцами, но не имел денег перебраться в Англию.
        Он не ошибся. Мало того, захват Брилле послужил сигналом к началу восстания по всей стране. Вот так, благодаря штормовому ветру, из случайной искры разгорелось пламя.
        40
        Искра эта чуть не погасла в самом начале. На следующий день, ближе к обеду, я занимался подбором экипажа на фрегат. Меня не устраивало, что матросы решают, когда отправляться в поход, а когда возвращаться домой. Маартен Гигенгак заложил мне, кто был заводилами в предыдущем экипаже. Эти люди в новый не попали. Остальных подбирал чисто интуитивно: нравится-не нравится. Заодно думал, куда отвезти семью - в Эмден или Ла-Рошель, склоняясь к последнему варианту.
        - К нам лодка идет, - оторвал меня от собеседования с очередным кандидатом вахтенный офицер Ян ван Баерле.
        На четырехвесельной лодке прибыл Биллем ван Треслонг. Я встретил заместителя адмирала у штормтрапа. Озабоченное выражение лица гостя говорило, что испанцам не понравился захват Брилле.
        Когда мы в каюте сели за стол и Йохан подал вина, Биллем ван Треслонг сообщил:
        - К нам из Мидделбурга идет дюжина баркасов с испанскими солдатами и легкими пушками. Будут здесь часа через два. Их не меньше пяти сотен, а у нас в городе всего сотни три. Остальных адмирал разослал по городам, чтобы призвали сюда наших сторонников. Нам придется забрать твоих матросов.
        - Барон решил дать бой на суше? - спросил я.
        - Это мое решение, - сказал Биллем ван Треслонг и, немного смутившись, соврал: - Адмирал заболел.
        До меня доходили слухи, что Вильям ван дер Марк время от времени напивается вусмерть. Обычно это случается после карательной акции. В Брилле он по привычке отпустил монахов на все четыре стороны, оставив себе на память содранные с них шкуры. Наверное, пожертвует шкуры сироткам на сапоги. Мне показалось, что его паталогическая ненависть к монахам зиждется на нереализованной мечте стать миссионером. Алкоголь и наркотики разлагают пассионарную энергию и помогают пережить серые будни или неудачи, возникающие при расходовании ее не на свое призвание. Допустим, когда художник решает стать композитором или, как в случае с бароном Люме, миссионер - полководцем.
        - А почему бы нам не встретить их на подходе и не дать морской бой? - задал я вопрос.
        - Их же слишком много, могут взять на абордаж, - ответил он.
        - На абордаж они смогут взять буйсы, а у моего корабля высокие борта, без специальных приспособлений с баркаса не заберешься, - сказал я. - Не думаю, что они взяли такие.
        Биллему ван Треслонгу не хватает лидерских качеств и сообразительности, зато есть умение понять, принять и выполнить чужой хороший совет.
        - Я могу снарядить еще один галеон. Надеюсь, мы успеем перехватить их в проливе Флакке, - предложил заместитель адмирала.
        Этот пролив отделял остров Остворн от островов Вестворн и Зюдворн, между которыми придется пройти испанцам, чтобы добраться до Брилле. Лишь бы они не высадились на юго-западной оконечности Остворна. Туда ближе доплыть, но оттуда далеко идти до города. Понадеемся, что решающее слово будет за ленью.
        - Надеюсь, хватит моего фрегата, - предположил я, потому что на подготовку галеона уйдет время, а потом он будет тащиться, как черепаха. - Ты займись укреплением города, сооруди позиции для фальконетов. Большие пушки не снимай с галеона. Толку от них в полевом бою мало, только порох зря будете расходовать.
        - Если не справишься с ними, возвращайся сюда, - произнес он.
        - Справиться должен, но могу не успеть. Или они уклонятся от морского боя, высадятся на берег. Тогда тоже высажу десант и ударю им в тыл. У меня и опыт наземных сражений немалый. Будь готов поддержать меня со своей стороны, - сказал я.
        Мы обговорили систему сигналов на случай сухопутного боя, после чего я проводил гостя до трапа и приказал выбирать якоря, зачислив в экипаж всех, кто в данный момент был на борту, в том числе и не прошедших отбор. В бою и решим, чего они стоят.
        Ветер был западный. Пришлось уйти в море, а потом повернуть на другой галс, чтобы попасть в пролив Флакке. Испанские баркасы мы встретили, когда он миновал остров Вестворн и взял курс на север, чтобы обогнуть Остворн и высадиться возле Брилле. Я как-то пытался подсчитать, из-за чего чаще гибнут люди: глупости, жадности или лени? Так и не выяснил, хотя склонялся к мысли, что последние два порока - порождения первого.
        На фрегат испанцы сперва не обратили внимание. Видимо, среди них не было моряков, ничего не слышали о моем корабле. Или только слышали, но никогда не видели. Может быть, их ввели в заблуждение испанские флаги, хотя на эти тряпки я особо не надеялся, приказав поднять их всего лишь для понта. Мол, под вашим флагом вас же и поколотим. Шли баркасы колонной. Передний был больше остальных, человек на семьдесят, включая гребцов. Остальные человек на сорок-пятьдесят. С первого мы и начали, приблизившись к нему на кабельтов.
        - На гондеке, начинайте по выходу на цель с носового орудия! - приказал я.
        Первое ядро пролетело мимо, метрах в десяти по носу баркаса. Зато второе попало ближе к корме, сломало фальшборт высоко над водой и убило несколько гребцом и солдат. Следующие две пушки выстрелили одновременно, когда фрегат находился во впадине между волнами. Оба ядра запрыгали по волнам, как блины. Одно угодило на уровне ватерлинии почти по центру баркаса, а второе - ближе к корме. Этого хватило, чтобы кормовая часть баркаса отломилась. Нос задрался кверху - и гребцы и солдаты посыпались в воду. Затем он начал быстро тонуть. Наверное, на нем везли фальконеты и ядра.
        - Целься по второму! - приказал я.
        На этом баркасе сообразили, что их ждет, начали поворачивать в нашу сторону. Я думал, собираются идти на абордаж. Оказалось, что хотели лечь на обратный курс. Мы потратили на него пять ядер. Одно прошло на уровне голов гребцов правого борта и снесло несколько. Третий баркас разгромили тремя ядрами, но до него и дистанция была уже меньше кабельтова. Остальные в это время развернулись и понеслись в обратную сторону. Западнее был остров Вестворн, испанцы могли пойти туда против ветра, чтобы мы не преследовали, и высадиться на берег, но почему-то не захотели, а в полветра мы их быстро догоняли.
        Минут через пятнадцать настигли четвертый баркас и влепили в него два ядра с дистанции в полкабельтова. Обе погонные пушки выстрелили почти одновременно. Ядра прошили борта и людей, вышвырнув одно тело в воду. Этот баркас разломился на три части. Еще минут через десять догнали пятый. Он вместе с остальными наконец-то додумался, что спасение на берегу, но в отличие от них не успел добраться до острова. Одно ядро угодило в транцевую корму, убило рулевого и еще несколько человек, после чего баркас начал уходить под воду кормой вперед. По членам экипажей остальных баркасов, которые успели добраться до берега, мы влупили бортовой залп картечью, выкосив с полсотни человек. Оставшиеся невредимыми, побросав свои плавсредства и тяжелое оружие, побежали врассыпную вглубь острова.
        Я послал на берег десант во главе с Матейсом ван Лоном. Они отобрали три самые лучшие баркаса, погрузили в них трофеи - фальконеты, мушкеты, боеприпасы и провизию, включая бочку испанского вина. Одежду и обувь снимать с трупов не стали. Значит, Темные века в Западной Европе заканчиваются. У остальных баркасов пробили днища, так что теперь они годились только на дрова.
        Мы взяли три целых баркаса на буксир и резво, с попутным ветром, побежали назад, на рейд Брилле. Пока добрались туда, в городе уже знали, что случилось с испанским десантом. Нас поприветствовали холостыми выстрелами из фальконетов. Если принять во внимание, что лишнего пороха у них нет, нам оказали большую честь.
        - Теперь нас никто отсюда не выбьет! - уверенно произнес Биллем ван Треслонг, прибыв на борт фрегата, когда мы становились на якоря способом фертоинг.
        Поскольку здесь сильные приливно-отливные течения, а вокруг много мелких банок, я отдал один якорь по направлению прилива, а второй - по направлению отлива. При их смене корабль будет описывать малый круг, переходя с одного якоря на другой. Чтобы не запутались якорь-цепи, их соединили специальным вертлюгом, изготовленным по моему чертежу. Может быть, это изобретение приживется уже сейчас, а может, его изобретут позже. Я убедился, что все новое пробивается с большим трудом, особенно, если не очень-то и нужно.
        41
        На следующий день в Брилле стали прибывать добровольцы. В основном это были рыбаки и моряки, которые из-за введения алькабалы остались без работы. Оружия почти ни у кого из них не было, если не считать топоры и ножи. Их обучали стрелять из фальконетов и тяжелых мушкетов, которых у нас, благодаря испанскому десанту, стало много. Наблюдая за ними, я подумал, что огнестрельное оружие изменило войну коренным образом. Раньше преобладал силовой поединок двух мужчин. Ты смотрел врагу в лицо, чувствовал его энергетику и порой даже запах тела. Побеждал более сильный, быстрый, ловкий. Бойца готовили много лет, начиная с детства. Теперь убивать себе подобных можно было научить за несколько дней. Поединок происходит на расстоянии. Ты можешь даже не видеть того, кого убиваешь, и, будучи доходягой, завалить великана и не одного. Физические качества стали не так уж и важны. На первый план выходит умение быстро подсчитать угол наклона орудийного ствола и упреждение. То есть, раньше больше воевало тело, а теперь - мозг. В будущем, с появлением ракет и беспилотников, воином сможет стать любая домохозяйка, потому
что не нужна будет не только сила, но и мозг. Даже эмоций не будет. Обнаружила пыль - нажала на кнопку пульта дистанционного управления - пыли нет. Ни страха, ни ярости, ни боли, ни радости победы, ни угрызений совести. Только удовлетворение от хорошо сделанной работы.
        Я хотел уйти в Ла-Рошель, но экипаж фрегата в этом вопросе подчинялся только адмиралу Вильяму ван дер Марку. Разговор наш произошел утром, когда у барона Люме болела с похмелья голова. Сперва он вообще не мог понять, почему я собрался куда-то уходить. Адмирал был уверен, что фрегат, хоть и принадлежит мне, на самом деле является собственностью князя Оранского, поскольку я его вассал.
        - Я не служу никакому сеньору. Я сам по себе. Сегодня здесь, завтра в Ла-Рошели, а послезавтра на Мальте. Он всего лишь выдал мне каперскую лицензию, за которую отдаю ему треть добычи. Причем побольше некоторых, - попробовал объяснить я.
        - Зато матросы - вассалы князя и хотят служить ему. Значит, и тебе придется послужить, - упрямо заявил Вильям ван дер Марк. Вспомнив, наверное, что его матросы без меня и фрегата гроша ломаного не стоят, сменил тон на доброжелательный: - Я докладывал князю о тебе. Он пообещал наградить всех отличившихся, когда мы избавимся от испанцев.
        - Неужели вернет часть денег, которые я ему отдал?! - произнес я с издевкой.
        - Деньги вряд ли вернет, - честно признался адмирал, - но вот должность хорошую может дать, или освобождение от налогов и пошлин, или еще что-нибудь. Ты же знаешь, у правителя всегда есть возможность отблагодарить подданного, не потратив денег.
        Это я знал. Только вот что мне мог предложить князь Оранский?! Вид на жительство в Голландии?! Так пока что с этим проблем нет, если есть деньги. Впрочем, и в двадцать первом веке голландцы с удовольствием будут давать гражданство людям с деньгами. Разве что сумма увеличится.
        - Помоги нам закрепиться на островах. Как только подоспеет помощь из Франции и Англии, я тебя сразу отпущу, - попросил он.
        Я согласился. А что мне оставалось делать?!
        Весть о разгроме испанского десанта ускорила переход на нашу сторону не только отдельных граждан, но и целых городов. Первым стал Флиссинген. Пятого апреля оттуда прибыла делегация горожан. Они сообщили, что решили перейти на сторону князя Оранского и выгнали из города испанский гарнизон. Им нужна была помощь. Флиссингенцы отлично понимали, что испанцы не отдадут без боя такой важный город. Кто владеет Флиссингеном, тот держит за горло Антверпен.
        Шестого апреля утром наш флот снялся с якорей и отправился на новую базу. Флиссинген и больше, и защищен лучше, и до Англии ближе. В Брилле остался небольшой отряд, в основном местные жители. Мы пришли к выводу, что у испанцев теперь будет головная боль посильнее, вряд ли сунутся сюда. Ветер был попутный, так что добрались быстро и без происшествий. К вечеру возле южной оконечности острова Валхерен в проливе Доллард стояли на якорях фрегат, два галеона и десятка три буйсов. К нам присоединились оставшиеся без работы рыбаки. Большая часть личного состава отправилась в город, чтобы разместить там семьи. Я свою оставил на корабле. Что-то мне подсказывало, что во Флиссингене в ближайшее время будет слишком интересно.
        Два дня прошли спокойно. Как доносила наша разведка, испанский флот стоит на якорях восточнее, в самом начале эстуария, возле Зандвлита, готовится к прорыву блокады. Скоро к ним должны подойти пехотные части, которые погрузят на корабли и перевезет на остров Валхерен, чтобы очистить его от бунтовщиков. Нашей задачей было не позволить ему пройти в порт Мидделбург, расположенный на востоке острова, неподалеку от Флиссингена. В Мидделбурге был сильный гарнизон. Туда перешли и испанские солдаты, выгнанные из Флиссингена. Мне было интересно, есть ли среди них тот самый офицер, который бегал хоть и по-бабьи, но таки резво?!
        На третий день, около шестнадцати ноль-ноль меня срочно вызвали на флагманский галеон. Как рассказал посыльный, к нам с моря приближается караван испанских каравелл. Скорее всего, идут они с севера Испании, везут вино, оливковое масло, кожи, овчины, овечью шерсть, селитру. Испания сейчас - сырьевой придаток Нидерландов. Испанская шерсть хуже английской, зато намного дешевле. Хитрые валлоны смешивают обе, грамотно перерабатывают и выдают сукно за изготовленное только из английской. С селитрой другая история. В Испании есть месторождения ее. Говорят, она такая же хорошая, как индийская, и намного лучше той, что получают с помощью ям с навозом. Поверх ям кладут солому или опилки, смешанные с толченым известняком. Испаряющийся метан вступает с ними в реакцию - и получается селитра. Ее надо очистить от примесей, растворив в горячей воде и засыпав золу. Зола вступает с ними в реакцию и оседает на дно котла. Раствор процеживают, выпаривают и получают более чистую селитру. Вот только порох, изготовленный из нее в Испании, получается плохой, а изготовленный в Антверпене - хороший. И это при том, что
технология и там и там одинаковая. В двадцать первом веке такие же чудеса будут со сборкой автомобилей. Собранные в Германии будут лучше, чем собранные в России или Турции, хотя везде одинаковы и комплектующие, и конвейеры, и везде работают на конвейерах турки и русские.
        В каюту адмирала набилось столько капитанов, что я с трудом протиснулся к столу. Место справа от Вильяма ван дер Марка было свободно и предназначалось для меня. Значит, он считает, что ситуация серьезная.
        - Нам нельзя пропустить эту эскадру в Антверпен, - открыл совет барон Люме, который уже вышел из запоя, и лицо его из жалкого превратилось в заносчивое. - Если это случится, нас перестанут бояться. Тогда долго здесь мы не продержимся.
        - Сколько идет кораблей? - поинтересовался я.
        - Четырнадцать больших каравелл, - ответил он.
        Такой флот был нам явно не по зубам, что понимали все.
        - Нам не обязательно захватывать все четырнадцать. Хватит и трех, чтобы больше никто не рискнул пройти мимо нас, - предложил я.
        - Предлагаешь выйти им навстречу и дать морской бой? - спросил Биллем ван Треслонг.
        - Зачем?! - произнес я. - Подождем их здесь, стоя на якорях. Уверен, что они не знают, что Флиссинген захвачен нами, что это стоят корабли гезов. Они ведь будут уверены, что опасности позади, что можно расслабиться. Когда поймут, что ошиблись, будет уже поздно для кое-кого. Если человек не готов к бою, то при внезапном нападении он сперва убегает. Наше дело - позаботимся, чтобы уцелевшим испанцам было, куда убегать, чтобы не пришлось им вступать с нами в затяжной бой, который нам не нужен.
        Биллем ван Треслонг утвердительно кивнул и посмотрел на адмирала.
        - Другие предложения есть? - задал вопрос Вильям ван дер Марк, хотя отлично понимал, что от капитанов рыбацких буйсов ничего умного не услышит.
        Они умели воевать только с треской и селедкой. Если бы он спросил, как лучше засолить селедку, то услышал бы подробнейшую инструкцию. Поэтому других предложений не было. Мы разделили буйсы на несколько групп. Будут брать на абордаж каравеллы, поврежденные большими кораблями. Обговорили систему сигналов.
        42
        Через два часа, когда испанцы вошли в пролив Доллард, там стояли на якорях в линию два галеона и фрегат, а за ними лежали в дрейфе буйсы с абордажными командами. Я отдал на них и часть своего экипажа. С парусами нам, надеюсь, работать не придется. Прилив только начался, поэтому каравеллы приближались к нам медленно. Первой шла трехмачтовая, с прямыми парусами на фоке и гроте и латинским на бизани. Паруса новые, с яркими красно-золотыми крестами во всю высоту и ширину. Испанцы любят бога количественно. Длиной каравелла была метров двадцать пять, шириной шесть-семь. Одна пушечная палуба, с каждого борта по двенадцать портов. Плюс фальконеты на надстройках. Шедшие за ней были меньше, причем место в строю определялось тоннажем: наименьшие шли замыкающими. Красиво шли. В полветра, подгоняемые приливным течением, с величавой плавностью лебедей. И в такую красоту мы сейчас будем стрелять.
        Когда флагманская каравелла приблизилась к нам, я скомандовал трубачу, приданному нам адмиралом:
        - Начинаем.
        Я не лез в руководители этой операции, но адмирал и его заместитель самоустранились. Видать, действовали по принципу «инициатива наказуема исполнением». Придумал план - вот и командуй.
        Звонкий сигнал разлетелся над проливом. С последними его звуками загрохотали пушки. Карронады фрегата через одну были заряжены книппелями и картечью. Первые били по парусам и рангоуту флагманской каравеллы, вторые - по палубам, на которых, правда, матросов было немного. Пушки с гондека ударили по надстройкам. Черный дым лететь против ветра не захотел. Его снесло на фрегат, на носовую его часть, а на корму принесло другое облако, со стоявшего справа от нас галеона, который разрядился во вторую каравеллу. Наибольший урон мы нанесли парусам и кормовой надстройке, заделав в ней большую дыру. Наверное, два ядра попали рядом. В дыру был виден полураздетый человек, лежавший на палубе в каюте. Белая рубаха на нем стремительно краснела, пропитываясь кровью. Каравелла, медленно теряя ход, прошла мимо нас. За ней последовала вторая, тоже лишенная парусов и получившая несколько ядер в обе надстройки и в корпус выше ватерлинии. У третьей, в которую стрелял галеон под командованием Биллема ван Треслонга, кормовая надстройка была разворочена основательно. Пострадал или рулевой, или рулевой устройство, потому что
корабль начал уходить вправо, от нас. Следовавшие за ними каравеллы начали обгонять ее по левому борту, а потом уходить вправо, чтобы спрятаться за первыми двумя. Они не знали, что их ждет впереди, предполагали худшее. Мы успели перезарядить карронады и лишить парусов еще две каравеллы, восьмую и тринадцатую. Последней досталось еще и от наших пушек. Галеоны из пушек больше не стреляли, зато из фальконетов палили часто и по всем подряд каравеллам, даже по тем, которые мы уж точно не захватим.
        Когда замыкающая каравелла вышла на траверз фрегата, я приказал трубачу:
        - Давай сигнал буйсам.
        Рыбацкие суденышки резво рванули к пяти каравеллам, которые приливное течение сносило по проливу к материку. На палубах появились лестницы с крючьями и упорами, которые до этого прятали в трюмах. С обеих сторон загрохотали фальконеты, тяжелые и легкие мушкеты, аркебузы, пистолеты. В абордажном бою испанцы показывали себя лучше. Впрочем, сопротивлялись не долго. Как мне сказали, матросы на этих каравеллах - в основном жители Нидерландов, которым нападавшие были все-таки ближе. В любом случае, погибать за испанцев они не собирались. Сражались только испанские солдаты и офицеры, которых было мало. По моему совету им кричали, что сохранят жизнь. Это ли помогло, или гезы научились брать на абордаж большие корабли, но справились быстро. К вечеру две наиболее пострадавшие каравеллы уже стояли в порту под разгрузкой, а остальные - на якорях рядом с нами.
        Когда я прибыл на флагманский галеон, у адмирала Вильяма ван дер Марка на столе уже лежали документы на груз со всех призов. У гёзов была тайная надежда, что на каравеллах окажется серебро и золото. Увы, из металлов была только медь в слитках и той немного.
        - Груз на каждой потянет тысяч на двадцать пять-тридцать. За каравеллы получим около восьми. Продадим три, которые больше всего пострадали. Остальные пополнят нашу эскадру. Одной будет командовать Ленарт ван Грефф, а второй… - барон Люме виновато улыбнулся мне, - …придется забрать у тебя Матейса ван Лона. Среди наших больше ни у кого нет опыта командования большим кораблем.
        - Вместо него к тебе перейдет мой племянник Дирк, - предложил Биллем ван Треслонг.
        Заместитель и своему командиру помог, и о родственнике позаботился. У меня Дирк ван Треслонг заработает больше, чем на его галеоне. Даже в этом бою я добился, чтобы фрегату выделили четыре доли, а не три, как галеонам. Судя по результату, надо было просить девять долей.
        - Теперь мимо нас никто не проскочит! - хвастливо произнес Вильям ван дер Марк. - Пусть стоят в Антверпене, пока мы не добьемся независимости от испанцев!
        - Лучше так не делать, - сказал я.
        - Почему? - спросил адмирал.
        - Потому что эти корабли помогают богатеть многим антверпенцам и не только. Если ты лишишь их источника дохода, они перейдут на сторону испанцев и помогут им захватить Флиссинген, - ответил я.
        - Они этого не сделают! - эмоционально, но не очень уверенно произнес барон Люме. - Мы ведь боремся и за них, чтобы могли торговать без алькабалы! Они будут на нашей стороне!
        - У денег нет национальности, и они всегда на той стороне, где им дают расти сейчас. Завтрашние проблемы они будут решать завтра, - поделился я жизненным наблюдением. - Пусть лучше антверпенские купцы дают нам деньги на войну с испанцами. Обложим корабли пошлиной, как в Датских проливах. Купцам это, конечно, не понравится, но лучше отдать малую часть, чем потерять всё.
        - Пожалуй, он прав, - поддержал меня Ленарт ван Грефф, который теперь будет командовать каравеллой, бывшей флагманской, и добавил злорадно: - Заставим антверпенских богачей раскошелиться на правое дело!
        - Надо послать кого-нибудь в город, чтобы передали судовладельцам наши условия прохода по проливу Доллард, - сразу предложил Биллем ван Треслонг.
        - Сколько будем с них брать? - задал вопрос адмирал.
        - Как в Датских проливах, - предложил его заместитель.
        - Этого будет мало, - возразил Ленарт ван Грефф. - Пусть платят в три раза больше!
        Интересно, чем ему насолили амстердамские богачи, что рад отомстить даже антверпенским?! Или это зависть торжествует?!
        - В три - это много, - произнес Биллем ван Треслонг. - Могут не согласиться.
        - Будут платить в два раза больше, чем в Датских проливах, - решил Вильям ван дер Марк.
        - И не помешало бы оборудовать на берегу пару позиций для артиллерийских батарей, - посоветовал я. - Можно поставить там пушки с каравелл, которые будете продавать.
        - Без пушек их не купят, - возразил адмирал. - Скоро из Англии сюда должны прибыть добровольцы и привезти большие пушки, - и добавил иронично: - Эти пушки вроде бы делали для королевы, но чем-то не понравились. Она приказала убрать их с глаз долой, куда-нибудь подальше, на материк, к гезам.
        На следующий день в Антверпен отправили гонцов, которые передали судовладельцам, как они будут помогать гезам, как и где будет производиться обмер судов, сбор пошлин, как будет проходить мимо города. Я сразу вспомнил спокойную и сытую жизнь в Галлиполе. Правда, теперь золотой ручеек тек не в мой карман. Нам доставались только капли.
        43
        Герцог Альба заявил, что освободит Флиссинген за три дня. Видимо, рабочий график у него был сильно загружен, потому что так и не нашел на нас эти три дня. А мы его так ждали! Прибыли пушки из Англии и вместе с ними английские добровольцы. Вслед за ними приплыли гугеноты из Ла-Рошели. Правда, всего полсотни человек или чуть больше. По моему совету на атакоопасных направлениях были сооружены земляные брустверы с амбразурами для стрельбы из пушек. Пока что не вошло в моду применять пушки против пехоты, но больших специалистов артиллерийского дела среди гезов не было, поэтому к моим советам прислушались. Может быть, наши приготовления, а может, череда бунтов в городах по всем Нидерландам, отбили у герцога Альбы охоту нападать на остров Валхерен. Ведь вскоре на нашу сторону перешел и второй город острова - Феере. Бургомистр был против, но горожане открыли ворота отряду гезов.
        Гугеноты прибыли под командованием брабантского дворянина Жана Тсерертса. Это был худой тип с узким лицом. У него были шикарные темно-каштановые густые усы, которые казались раза в два шире лица, а вот бородка напоминала помазок для бритья. По моде гугенотов он был одет в черное, только гофрированный воротник белый. Брабантский дворянин был назначен князем Оранским комендантом Флиссингена и всего острова Валхерен. Человек Жан Тсерертс был сухопутный, флот не жаловал, а потому сразу отказался содержать его.
        - Можете плыть, куда хотите, - заявил он на встрече с капитанами морских гезов. - Теперь мы и без вас справимся. Вильям Нассауский вошел с гугенотами на территорию Нидерландов с юга, а сам князь скоро придет со своей армией с севера.
        Все это время моя семья жила на фрегате. Переселять их на берег я не решался. Мы были уверены, что герцог Альба обязательно нападет. Человек он очень решительный, слов на ветер не бросает. Как ни странно, Моник на фрегате очень понравилось. Может быть, ее радовали жадные мужские взгляды. На корабле у женщины начинает стремительно развиваться мания величия. Она вдруг понимает, что самая красивая. Других женщин ведь на корабле нет, если не считать служанку. Нет худа без добра. Как положено, моя жена самой последней, но все же узнала, что ее муж - герой. Грохот пушек во время обстрела каравелл сказал ей это лучше всяких слов. К тому же, Дирк ван Треслонг проболтался Моник, кто спас его от казни.
        - А почему ты мне тогда не рассказал? - спросила жена.
        - А ты бы мне поверила? - задал я встречный вопрос.
        Судя по ее смущению, сочла бы беспардонным вруном.
        - А мама знала? - поинтересовалась Моник.
        - Догадывалась, - ответил я.
        - Теперь я понимаю, почему она тобой все время восторгается! - произнесла моя жена радостно, будто наконец-то выведала самую главную тайну семейной жизни.
        Видимо, восторгов Маргариты ван Баерле мне и не хватало. Я решил вернуться в Роттердам. Этот город тихо перешел на сторону князя Оранского. По большому счету никуда он не переходил. Испанского гарнизона в Роттердаме не было, а инквизиторы и монахи, когда узнали о восстаниях в соседних городах, сбежали в Амстердам, который, что как-то не к лицу будущей столице Голландии, до сих пор самый надежный оплот испанцев. Просто на башнях Роттердама поменяли испанские флаги на флаги князя Оранского. Первые сложили в кладовой. Вдруг испанцы окажутся сильнее?! Гезов в город не приглашали, но и не прогоняли. При них ведь не надо платить алькабалу. Меня такой расклад устраивал полностью.
        Маргарита ван Баерле все еще выглядела прекрасно. Я заметил, что больше всего старит женщин бурная сексуальная жизнь. Если таковой нет, женщина дольше выглядит молодой. Невестке она не обрадовалась, тем более, что сразу почувствовала соперницу. Та, правда, в долгу не оставалась. Я постоянно оказывался в неприятной ситуации. Не говоря уже о том, что неприятно смотреть, как сорятся твои любовницы, в придачу каждая требовала, чтобы я встал на ее сторону. Не знаю, на каком году существования в разных эпохах я наконец-то сделал вывод, что жена и две любовницы - это немного чересчур. Или мне просто не повезло - подобрал однотипных, которые по закону физики усиленно отталкиваются.
        - Не мог найти моему сыну жену получше! - возмущенно произнесла Рита, когда мы остались одни.
        - Он сам нашел, а я не мог отказать, потому что ее старшая сестра замужем за моим родственником, - придумал я оправдание, после чего рассказал ей легенду о двух братьях-рыцарях, умном и оставшемся на Крите.
        Как ни странно, красивая байка избавила меня от дальнейших упреков со стороны любовницы. Родство среди дворян до сих пор весомо. Помогать члену линьяжа - святая обязанность, особенно, если ничего тебе не стоит.
        - Мы теперь с тобой родственники с двух сторон! - радостно произнесла Рита.
        Возможно даже с трех, если Женевьева беременна от меня. Но точный ответ мы никогда не узнаем. Генетическую экспертизу пока что проводить не умеют. В любом случае ребенок будет родственником Маргариты ван Баерле.
        Первым делом я занялся решением жилищного вопроса. Старый дом меня теперь не устраивал. Я купил три, стоявшие рядом, хозяева которых, кальвинисты, уехали в город Везель, расположенный выше по течению реки Рейн, в немецком герцогстве Клеве. Здесь оставили своих приказчиков, которые отправляли им груз на речных баржах, а заодно должны были продать дома. Приказчикам чужую собственность было не жалко, поэтому три дома обошлись мне по цене одного до начала восстания. Я нанял архитектора Жана Лижье из Антверпена - стройного и очень подвижного мужчину сорок двух лет, одежда которого поражала чистотой и неизмятостью, так редко встречавшихся в эту эпоху. Я объяснил ему, что хочу жить в трехэтажном доме с высокими потолками и окнами, множеством отдельных комнат, туннельным въездом во двор, в котором будут, кроме обычного набора подсобных помещений и сада, еще и конюшня, каретная и псарня.
        - Сеньор хочет дом во французском стиле, - сделал вывод архитектор.
        - Во французском, но с некоторыми дополнениями, - сказал я, не зная, что он подразумевает под французским стилем.
        - Да-да, я понял, - заверил меня Жан Лижье.
        Через три дня он принес мне карандашные эскизы фасада дома и комнат. Количество лепнины превосходила все мои ожидания.
        - Не слишком ли будет вычурно?! - спросил я.
        - Наоборот, - возразил он. - Вам ведь нужен дом из самых дорогих материалов, а внутренняя отделка должна соответствовать наружной.
        Я вообще-то сказал делать из самых лучших материалов. Для некоторых людей лучший и самый дорогой - синонимы.
        - Делай, как считаешь нужным, - махнул я рукой.
        В бытность старшим помощником капитана я наработал железное правило: знаешь, как грузить данный груз, контролируй всё, не знаешь - положись на грузчиков. За редким исключением правило работало прекрасно.
        У меня были заботы поважнее. Я набирал экипаж фрегата. Многие мои матросы остались защищать Флиссинген. Кое-кого я сам оставил там воевать. Мне нужен экипаж, который беспрекословно выполняет приказы, а не решает, что будет делать, а что нет. Затем неделю потратил на обучение новичков. Подвигав пушки на гондеке, они на почве общей ненависти ко мне и другим командирам спаялись со старыми матросами в монолит. Я на новеньких даже больше рассчитывал, потому что бедны, в море идут за большими деньгами. Они наслушались рассказов о моей фартовости. Наверное, видят во снах полные пригоршни золотых дукатов, флоринов, крон… Возможно, получат их и поймут, что этого мало, что надо было мечтать о полных сундуках, а еще лучше - кладовых.
        44
        Дует свежий юго-западный ветер. Волны уже подросли метров до полутора, обзавелись белыми гребешками. Фрегат идет в полветра, сильно кренясь на левый борт, в сторону африканского берега. В Северном море большинство судов под испанским флагом ходят теперь с охранными грамотами от князя Оранского. Стоит грамота не дорого, в зависимости от тоннажа. Те купцы, которые покупают разрешение на проход мимо Флиссингена, получат ее и вовсе бесплатно. Суда, идущие с Атлантики, имеют такую же грамоту от Людовика Нассауского. Нападать на них нельзя. Подходить и проверять наличие такой грамоты - процесс рискованный. Поэтому я привел фрегат сюда, к северо-западному берегу Африки. Здесь уж точно ни у кого нет охранных грамот князя Оранского. На шестой день крейсирования увидели добычу - караван из одиннадцати галеонов. Идем на сближение. На этот раз моя цель - флагман. Это самый большой корабль каравана, четырехмачтовый, с латинскими парусами на втором гроте и бизани. Надеюсь, на нем самый ценный груз.
        На галеонах засуетились, но пушечные порты пока не открывают. Капитаны не верят, что я рискну напасть на такой большой и грозный караван. Они бы не отважились. Не догадываются, что я намного сильнее, чем кажусь, потому что пользуюсь знаниями, которые им пока не доступны. Ни один из них не смог бы правильно рассчитать курс, чтобы пройти по носу у флагмана на заданной дистанции, ни на одном галеоне нет карронад, заряженных книппелями, ни один из их кораблей не может ходить так быстро и круто к ветру и легко маневрировать.
        Мы под острым углом приблизились к флагману на дистанцию полкабельтова и произвели залп из всех орудий правого борта. Карронады били книппелями по парусам и такелажу и картечью по матросам, а пушки с гондека - ядрами по носовой и кормовой надстройкам. С такой дистанции трудно промахнуться по такой большой цели. Из парусов уцелели блинд, марсель на втором гроте и оба латинские. Носовой надстройке досталось не сильно, а вот в кормовую влетело не меньше трех ядер. Одно вошло под углом в переднюю переборку каюты на третьей сверху палубе, завалив переборку внутрь, и вышло через правый борт, прихватив солидный кусок его. Мы подрезали нос галеона метрах в тридцати, если не меньше, после чего начали поворот фордевинд. Наша жертва сразу сбавила ход, а другие галеоны решили обогнать ее, причем шедший вторым в караване - по правому борту, на нас, а шедший третьем - по левому.
        По окончанию поворота мы оказались на дистанции два с половиной кабельтова от четырехмачтового галеона, с которой и произвели по нему залп левым бортом. Пара ядер угодила в носовую надстройку, изрыгнувшую в этот момент по нам желтовато-серые каменные ядра из двух пушек калибра не менее шестнадцати фунтов и чугунные из трех фальконетов. Одно наше попало в кормовую, а книппеля превратили в лохмотья марсель на втором гроте и оба латинские паруса. Только блинд остался практически неповрежденным. Два небольших отверстия не в счет. Каменное ядро из галеона ударилось под углом о левый борт фрегата, раздробилось и осколками разлетелось в разные стороны, ничего и никого не повредив. После чего фрегат, убрав главные паруса, только под марселями и кливерами, лег на курс полный бакштаг и, подгоняемый попутным ветром, начал удаляться от поврежденного корабля, якобы опасаясь другие галеоны, которые расходились влево-вправо, чтобы вместе навалиться на нас. Скорость у них была чуть-чуть больше, поэтому медленно и уверенно нагоняли фрегат.
        Ян ван Баерле, командующий орудиями правого борта, и Дирк ван Треслонг, командующим орудиями левого, доложили, что готовы к стрельбе. Оба не понимали, что я задумал, поэтому наблюдали с любопытством. В отличие от матросов, им хотелось не только денег, но и стать такими же опытными, знаменитыми, добычливыми капитанами. Время шло, мы удалялись от обстрелянного галеона со скоростью узлов пять-шесть, его собратья помаленьку догоняли нас, а я не отдавал никаких приказов. На их лицах читалось: «Неужели хочет сразиться сразу со всей эскадрой?!»
        Только минут через сорок, когда до ближнего галеона оставалось пара кабельтовых, я распорядился:
        - Ставим главные паруса!
        Тяжелая трехслойная светло-серая пеньковая парусина с рыжеватыми пятнами ржавчины, которая непонятно как попадает на них, полопотала на ветру, а потом, растянутая шкотами и галсами, расправилась под ветром, выпятила пузо. Фрегат сразу прибавил хода и уже через несколько минут разогнался узлов до восьми.
        - Полборта влево! - приказал я рулевому, а матросам, которые работали с парусами, крикнул: - Ложимся на курс галфвинд, а потом бейдевинд!
        По дуге мы обогнули галеоны, преследовавшие нас, на дистанции около полумили. Два галеона выстрелили по нам из всех пушек левого борта, но лишь одно ядро из фальконета попало в парус-бизань. Разминувшись с ними, мы сделали поворот оверштаг и курсом крутой бейдевинд правого галса пошли в обратную сторону. В этот момент между самым медленным галеоном эскадры и поврежденным нами, на котором только поставили запасные паруса, было не меньше трех миль.
        Испанцы решили не бросать своего в беде. Они упрямо стали делать поворот фордевинд, чтобы прийти к нему на помощь. Только вот идти они будут не так круто к ветру, а значит, удаляться от него дальше, чем фрегат, и делать это намного медленнее.
        Сделав еще один поворот, мы легли на курс крутой бейдевинд левого борта и пошли на сближение с целью. Оказались немного меньше, чем в кабельтове, по носу у него, откуда и произвели залп левым бортом. И на этот раз блинду чертовски повезло! Все ядра прошли выше или рядом. Они разворотили носовую надстройку, откуда успели выстрелить фальконеты, продырявив нам в двух местах парус-грот, и сделали еще пару дыр в кормовой надстройке. Книппеля же порвали в клочья нижние паруса на передних мачтах и подпортили на задних.
        Фрегат сделал поворот фордевинд и замер на дистанции кабельтова два перед носом галеона, собираясь разрядить в него пушки и карронады правого борта. В это время остальные испанские галеоны находились все еще милях в двух от нас, но только не по курсу своего собрата, а ближе к берегу. До нас они доберутся часа через полтора-два. Видимо, капитан нашей жертвы понял это и приказал спустить испанские флаги, а на гальюне появился матрос с белой тряпкой в руке, которой он размахивал очень быстро. Наверное, боялся, что сейчас окажется на линии полета ядер.
        - Отправляйся с призовой командой. Захватите наши запасные паруса, - приказал я своему шурину. - Капитана и офицеров отправишь сюда, а сами сразу ложитесь на курс галфвинд левого галса и уходите в океан. Я буду идти за вами, прикрывать.
        Капитан галеона оказался мужчиной лет пятидесяти, грузным и медлительным, с загорелым пухлым лицом с глубокими складками, придававшими ему выражение властности и жестокости. Кончик носа, крючковатого, тонкого, словно бы чужого на пухлом лице, легонько дергался над тонкими и короткими черными усиками. В черной бороденке-эспаньолке выделялись несколько седых волосин. На нем была черная фетровая шляпа с широкими полями, на которых лежало белое пушистое страусовое перо, дублет в красно-синию вертикальную полосу и с белым гофрированным воротником, красные штаны-тыквы без разрезов, белые чулки с синими подвязками. На ногах тупоносые черные башмаки на высокой пробковой подошве.
        - Это ты - тот самый мальтиец, изменник нашего короля? - с вызовом произнес он вместо приветствия.
        - Видимо, я, хотя никогда не был подданным вашего короля, а посему не могу быть изменником, - шутливо ответил я. - А тебе приятней было бы сдаться именно изменнику?
        - Я сдался потому, что на корабле много женщин и детей, несколько уже погибли от ваших ядер, - произнес испанский капитан.
        Женщины и дети - самое лучшее оправдание трусости.
        - Надо было защитить их своими телами, а не прятаться за них, - сказал я.
        Лицо испанца побагровело так, что я подумал, что его сейчас хватит удар.
        - Отведите пленных в карцер, - приказал я.
        Остальные испанские галеоны поняли, что помощь их запоздала, а догнать нас вряд ли смогут, и начали поворачивать на прежний курс, к родным берегам.
        Пленных мы высадили на берег неподалеку от мыса Финистерре - северо-западной оконечности Пиренейского полуострова - и рядом с дорогой, ведущей в Сантьяго-де-Компостела. Сотню матросов и офицеров и около полусотни женщин и детей. Это семьи погибших в Индии сухопутных офицеров и солдат. Индусы в последнее время начали все чаще сопротивляться оккупантам. Мы помогли бывшим пленникам совершить паломничество и поблагодарить святого Иакова за спасение из рук еретиков, индийских и голландских.
        45
        В захваченном нами галеоне была партия слоновой кости, много перца и тюк чая. Покупателя на чай мы так и не нашли, поэтому я забрал его себе, причем бесплатно. Не стал говорить своему экипажу, что скоро на этих невзрачных сухих листьях их земляки будут делать состояния. Остальное распродали быстро и по хорошей цене, в том числе и галеон. Вышло на шестьдесят семь тысяч флоринов. Треть пришлось отдать Людовику Нассаускому. Одна радость - по уже установившейся традиции всучили ему тяжелые пушки с галеона в счет его доли. Точнее, его представителю, немецкому купцу. Сам брат князя сейчас сидел в осажденном испанцами городе Монсе, столице графства Геннегау. Захватить сумел, а вот удержать - вряд ли получится. Говорят, испанцы обложили его плотно. Людовик Нассауский послал во Францию за подкреплениями графа Жанлиса. Тот недавно побывал в Ла-Рошели и увел всех воинственных гугенотов, поэтому в городе было необычайно безлюдно, тихо. Мои матросы немного расшевелили это спящее царство, когда я, выдав им доли от добычи, разрешил три дня активно отдохнуть.
        Я и в этом году решил перехватить вест-индийский флот. В начале июля мы начали патрулирование неподалеку от мыса Сан-Висенти - юго-западной оконечности Пиренейского полуострова. Световой день шли на юг, на ночь ложились в дрейф, а на следующий день направлялись на север. Раз в три-четыре дня «цеплялись» за берег, чтобы определить место корабля. Стояла сильная жара. Днем и первую половину ночи в каюте невозможно было находиться. Мне соорудили тент на квартердеке, где я и проводил время, играя в шахматы, конфискованные с захваченного галеона, с Дирком ван Треслонгом. Белые фигурки были из слоновой кости, черные - из эбонита. Доска теперь черно-белая, но пока не складывается, превращаясь в коробку для фигурок. Игра уже начала обретать тот вид, в каком будет в двадцатом веке, когда я увлекся ею. Мой шурин шахматистом был неважнецким. Слишком часто зевал фигуры. Подозреваю, что мысленно он сейчас рядом с молодой женой. Если не научится отключать ее на время рейса, в море ему делать нечего. Пусть сидит дома под каблуком. Ступая на палубу корабля, каждый истинный моряк объявляет себя холостяком.
        Три недели крейсирования результата не принесли. Такое впечатление, что испанские капитаны по обе стороны Атлантического океана предупреждены о фрегате, что обходят этот район стороной. За все это время мы видели только небольшие рыбацкие суденышки, когда приближались к берегу. В очередной раз подойдя к мысу Сан-Висенти, я приказал лечь на курс ост. Надо набрать свежей воды.
        Как раз во время набора воды, когда фрегат лежал в дрейфе в полумиле от берега, а баркас с полными бочками возвращался к нему, впередсмотрящий проорал из «вороньего гнезда» долгожданные слова.
        - Всего один? - спросил я.
        - Да, - подтвердил он.
        - Большой корабль? - с надеждой задал я вопрос.
        - Не очень, - ответил впередсмотрящий.
        Это оказалась двухмачтовая каравелла с латинскими парусами и длиной метров шестнадцать, вооруженная восемью фальконетами. Впрочем, у капитана хватило ума не стрелять из них. Увидев фрегат, он изменил курс и устремился к испанскому берегу. Каравелла была в полном грузу, сидела глубоко, поэтому догнали мы ее быстро. После первого выстрела из погонного орудия, ядро которого продырявило грот, оба паруса были мигом опушены, и каравелла легла в дрейф.
        Капитан оказался тридцатилетним бодрячком с тонким высоким голосом. Казалось, молчать капитан не умеет. Когда говорил, густые усы и борода средней длины забавно двигались, как бы существуя отдельно от лица. Прибыв на фрегат, он сразу сообщил, что ни каравелла, ни груз сахара не принадлежат ему, что отец пятерых детей, беден, на выкуп денег нет. Мог бы и не рассказывать. Его одежда сказала лучше всяких слов. Если зеленый в желтую полоску дублет на капитане был не слишком стар, то когда-то красные штаны с проглядывающей в разрезы, черной подкладкой, стали светло-коричневыми с серой подкладкой.
        - Мне твой выкуп не нужен, - успокоил я. - Сейчас высадим тебя и команду на берег.
        - Спасибо, синьор! - поблагодарил испанский капитан. - Я и вся моя семья помолимся за вас!
        - Откуда сахар? - поинтересовался я. - С Канарских островов?
        - Нет, из Вест-Индии, - ответил он. - Неделю назад пришел караван, из трюма в трюм перегружали. Один подъем оборвался, почти весь упал между бортами. Убытки на двоих разделили. Слава богу, - капитан перекрестился, - на стреле не мои матросы работали, а то бы пришлось и мне платить!
        Я ругнулся про себя. Прозевали добычу. Что ж, продадим каравеллу, а потом вернемся сюда караулить ост-индийский караван.
        В Ла-Рошели первым на борт фрегата прибыл Пьер де Ре. На этот раз, как частное лицо. На нем был новенький серебристый дублет и штаны-«груши», широкой частью вниз, с голубой подкладкой. На черном кожаном ремне с позолоченной застежкой висела рапира с позолоченной рукояткой. Женитьба явно пошла моему потомку на пользу.
        - Ты же служишь в свите Людовика Нассауского, а он вроде бы в Монсе! - удивился я.
        - Он отправил меня с графом Жанлисом за подмогой, а на обратном пути нас разбили испанцы, - сообщил Пьер де Ре. - Людовик настаивал, чтобы граф соединился с князем Оранским и вместе ударил по врагу, но, увы, его не послушались. В Монс прорвалось всего с сотню наших. Остальные или погибли, или попали в плен, или, как я и еще пара сотен, успели отступить.
        По моему мнению, слово «отступить» придумали застенчивые трусы.
        - Теперь я служу Генриху Наваррскому. На днях отправлюсь к нему в Париж на свадьбу. Король Наварры - наш с тобой родственник - женится на сестре короля Франции! - хвастливым тоном продолжил мой потомок. - Твоя информация о месте свадьбы моего предка подтвердилась. Меня признали родственником, пусть и очень дальним. Это чертовски здорово - быть родственником короля! Уже думаю, не поспешил ил я с женитьбой?! Как родственник короля, мог бы и побогаче невесту найти!
        - Жена может заболеть и умереть, - подсказал я.
        - Да, такое случается, - заговорщицки подмигнув мне, согласился он. - Но отец у нее - очень дотошный и мстительный человек. Ему не составит труда нанять дюжину наемных убийц, с которыми я один не справлюсь.
        Я видел, как он фехтовал с Яном ван Баерле. Средний уровень. Не справится даже с двумя наемными убийцами, среди которых, как мне говорили, встречаются хорошие мастера.
        - Я хотел у тебя узнать о ночи на Варфоломея, - сменил он тему разговора. - Ты точно знаешь, что резня будет именно в эту ночь?
        - Да, - подтвердил я. - Это случится через несколько дней после свадьбы.
        - Свадьба назначена на восемнадцатое августа, а Варфоломей - двадцать четвертого, - сообщил Пьер де Ре. - Всё совпадает.
        - У тебя есть планы на эту ночь? - поинтересовался я.
        - Есть желание избавиться от долгов и… тестя, - ответил мой потомок. - Ему очень хочется присутствовать на королевской свадьбе. Как-никак, теперь это и его родственники!
        - Бог в помощь! - шутливо пожелал я.
        Пьер де Ре перекрестился с серьезным выражением лица и произнес:
        - Надеюсь, он мне поможет.
        Меня всегда поражала в западноевропейцах надежда на бога в самых подлых делах. С другой стороны, а как на него не надеяться, если знает и не останавливает?!
        46
        На этот раз мы крейсируем возле африканского берега. Пошла третья неделя, но пока ничего достойного нам не попалось. Забрали груз черного дерева с одномачтового суденышка дедвейтом тонн пятнадцать. Само суденышко отпустили. Мороки с ним больше, чем денег получишь. Кстати, каравеллу вместе с грузом мы продали всего за девять тысяч экю. Я-то получил приличный куш, а вот матросам досталось маловато, особенно в сравнение с прошлогодней добычей. Они начали поговаривать, что удача отвернулась от меня. Или я от нее. Когда у тебя много денег, пропадает азарт, а ненависти к испанцам у меня нет. Ничего плохого они мне сделать не успели. Если не считать каталонцев, ранивших меня два с половиной века назад.
        - Вижу паруса! - доносится долгожданный крик из «вороньего гнезда».
        - Много кораблей? - спрашиваю я.
        - Пока вижу один! - докладывает впередсмотрящий и показывает рукой на юго-запад: - Вон там!
        - Право руля! - командую я рулевому.
        Дует северо-восточный ветер силой балла четыре. Видимо, наша цель идет галсами против ветра, поэтому и оказалась так далеко от берега. Солнце уже зашло. Еще светло, но до темноты вряд ли догоним.
        Это была трехмачтовая каравелла с прямыми парусами на фоке и гроте и латинским на бизани, и длиной метров двадцать, а шириной не меньше семи. Уже начали делать корабли с соотношением ширины к длине, как один к трем с половиной и даже четырем. Этот парусник, видимо, сделал старый корабел, для которого мореходность важнее скорости. На каравелле заметили фрегат и легли на курс полный бакштаг, уходя в океан. До наступления темноты дистанция между кораблями сократилась миль до трех. Потом силуэт каравеллы растворился во тьме. В безлунные ночи она здесь кромешная. Зато звезды необычайно яркие и близкие. Кажется, залезь на мачту, помаши длинной палкой - и собьешь несколько штук.
        Я начал гадать, что бы предпринял на месте капитана каравеллы? Паруса он не убрал. Ложиться на ночь в дрейф уж точно не будет. Значит, или пойдет этим же курсом дальше в океан, или повернет назад и к берегу, или пойдет вперед, против ветра, медленно, зато по направлению к порту назначения. Ветер немного убился, стал балла два, но часов за десять темноты каравелла уйдет миль на пятнадцать-двадцать, а с попутным ветром и дальше. Что-то мне подсказывало, что выберет он третий вариант. На пути к дому опасности кажутся менее страшными.
        - Делаем поворот фордевинд и ложимся на курс крутой бейдевинд правого галса! Оставить только нижние паруса и взять рифы! - приказал я.
        Когда легли на новый курс, я сказал вахтенному офицеру Дирку ван Треслонгу:
        - Вахте слушать и смотреть внимательно. Когда начнутся утренние сумерки, разбудить меня.
        Перед сном я принял решение вернуться в Роттердам, если упустим этот корабль. Черную полосу лучше пережидать на берегу.
        Светлеет в тропиках также стремительно, как и темнеет. Кажется, только что была тьма непроглядная, и вдруг уже светло. Впрочем, конец этой ночи я проспал. Меня разбудили, когда уже было совсем светло.
        Вахтенный офицер Ян ван Баерле прервал чудный сон, в котором я в очередной раз вел балкер-сорокатысячник по узкому извилистому ручью и умудрялся не выскочить на берег, отчего меня переполняла смесь из тревожного предчувствия жуткой аварии и восхищения самим собой.
        - Испанец мористее и чуть впереди нас, милях в двух! - радостно доложил вахтенный офицер. - За полчаса догоним!
        Догоняли почти час. Трижды стреляли книппелями из погонных орудий, сбив латинский парус и наделав дырок в двух других. Только когда приблизились кабельтова на полтора и я приказал поворачиваться бортом к каравелле, чтобы всадить в нее бортовой залп, испанцы сдались. Опустив флаг и паруса, легли в дрейф.
        Капитан без приглашения прибыл на фрегат на четырехвесельном яле. Он был толст и седоволос. Правда, волос на голове осталась самая малость. Загорелая широкая лысина тянулась ото лба и почти до затылка. Широкополую соломенную шляпу капитан снял сразу же, как только вступил на борт фрегата. Следующим движением он пригладил седую бороду, длинную, из разряда библейских. Я заметил, что некоторые лысые борются с собственными комплексами с помощью бороды, хотя, по утверждению ученых, обильная растительность на лице способствует выпадению волос на других частях головы. Темно-синие дублет на капитане был не нов, как и темно-красные штаны, не слишком раздутые, но я был уверен, что он не беден.
        - Какой груз везешь? - первым делом спросил я на испанском языке.
        - Черное дерево, - ответил он.
        Что-то нам везет в этом рейсе на черное дерево. Видимо, черная полоса способствует этому.
        - И как много? - спросил я.
        - Сто двадцать голов, - ответил испанский капитан.
        - Каких голов? - сперва не понял я, а потом догадался: - Чернокожих рабов везешь?
        - А какие еще бывают?! - удивился он.
        Я не стал информировать, что среди его предков, если копнуть достаточно глубоко, наверняка было немало рабов. Как, скорее всего, и среди моих, и любого другого человека на планете.
        - Они же не люди! - презрительно произнес капитан. - Рабочая скотина, хуже лошади.
        Голландские моряки рассказывали мне, что испанцы и португальцы кормят собак и свиней мясом негров и индейцев - одних животных другими. Что ж, как аукнется, так и откликнется: человечество сделает виток по спирали времени, пересечет Зазеркалье - и в двадцать первом веке собак и свиней будут кормить белыми западноевропейцами.
        - Сколько они стоят в Испании? - поинтересовался я.
        - По-разному, - ответил он. - В среднем около ста песо за голову.
        Я подумал, что в Ла-Рошели рабов в таком количестве будет трудно продать. Хотя я мог кое-чего не знать, а проверять не хотелось.
        - Сейчас мы пойдем в порт Фару, чтобы продать добычу. Ты сможешь связаться с ростовщиками и выкупить корабль и груз, - предложил я. - Мне некогда их по отдельности продавать.
        - За сколько? - спросил он.
        Я прикинул, что рабы и каравелла тянули, как минимум, тысяч на пятнадцать песо. Сторговались на двенадцати, если выкупит в течение недели.
        В Фару на борт фрегата прибыл тот же самый таможенный офицер. Он попросил каперское свидетельство, но, убедившись, что его не отобрали у меня, читать не стал.
        - Пять процентов от суммы продажи, - напомнил таможенник и отправился на берег.
        Испанский капитан попросил его пригласить на борт фрегата местных ростовщиков, которые и прибыли часа через два. Это были два иудея в черных дублетах и штанах, у которых на груди висели серебряные кресты, настолько большие, что можно было разглядеть за милю. Оба говорили на испанском языке без акцента. Видимо, выросли по другую сторону границы, но там их крестам не верили, поэтому сбежали в Португалию. Если не им, то их потомкам придется бежать дальше, потому что Испания захватит Португалию, и инквизиция покажет себя здесь во всей красе. Даже в двадцать первом веке, когда большая часть европейских стран сплетется в один клубок и объявит свой террариум единым и неделимым, для некоторых португальцев слова «испанец» и «инквизитор» будут синонимами. Я отправил ростовщиков в офицерскую каюту, где обитал на правах дорогого в прямом смысле гостя испанский капитан. Судя по выкрикам капитана, его убедили, что инквизиция в вопросе о евреях безусловно права. Не буду повторять, что он потом сказал мне о ростовщиках. Испанского языка не хватало, чтобы передать всю гамму эмоций, а русского мата капитан, к
сожалению, не знал, поэтому монолог был продолжительным. Он уже пожалел, что согласился выкупить корабль и груз.
        Настоящее черное дерево я решил не продавать здесь. Отвезем в Роттердам. Там оно будет стоить раза в два дороже. Часть возьму на панели и мебель для своего нового дома.
        Деньги привезли ровно на седьмой день. Представители команды пересчитали их, отложили двадцатую часть португальской таможне. Остальное разделили на три равные части: одна - князю Оранскому, вторая - мне, третья - команде. На пай вышло чуть более пятнадцати песо. Не скажу, что экипаж сильно обрадовался, но разговоры о моей невезучести прекратились.

* * *
        Следующая глава в этой книге последняя. Больше книг бесплатно в телеграм-канале «Цокольный этаж»: Ищущий да обрящет!
        47
        Разговоры эти возобновились через две недели, когда мы захватили двухмачтовую каравеллу-латинас с грузом вина с Канарских островов. Судно было длиной метров четырнадцать, шириной около четырех, очень старое и плохо законопаченное. Нижний ряд бочек сантиметров на тридцать был в воде. Как сказал капитан, не менее старый, его матросы не успевали откачивать воду. Матросов было всего восемь человек.
        - Не пора ли и тебе, и кораблю на покой? - спросил я, когда перегружали вино в трюм фрегата.
        Он посмотрел на меня печальными карими глазами из-под седых кустистых бровей и произнес:
        - У меня на содержании две невестки с пятью детьми. Сыновья утонули. Служили в эскадре Педро Менендеса.
        - Что за эскадра? - поинтересовался я.
        - Состояла из двенадцати небольших галеонов, теперь девять осталась. Организовали ее, чтобы с вами бороться в Новом Свете, - рассказал капитан.
        - Пусть там борются, а мы здесь перехватим ост-индийский караван, - произнес я.
        - Не перехватите, - уверенно заявил капитан. - В тот день, когда я пришел на Тенерифе, они пополнили запасы и пошли дальше.
        - И сколько дней ты простоял там? - спросил я.
        - Шесть, - ответил капитан.
        Если учесть, что в темное время испанцы ложатся в дрейф и что у фрегата скорость раза в полтора больше, они оторвались на пару суток. Не догоним - домой вернемся. Рейс не задался. На зиму денег награбили - и хватит.
        - Быстрее перегружаем! - крикнул я своим матросам. - Есть шанс захватить добычу посерьезнее!
        Их можно было не подгонять. Наш разговор с испанским капитаном слышали несколько человек. Минут через пять уже весь экипаж знал, что мы прозевали ост-индийскую эскадру, что погонимся за той ее частью, которая идет на Антверпен. Чтобы им было не слишком обидно и грустно, я приказал открыть одну бочку трофейного вина и выставить на палубе. Вино, кстати, хорошее. На мой вкус слишком сладкое, но многим такое нравится. Пусть каждый выпьет столько, сколько успеет за остальными. Бочки большие, примерно на тысячу литров, так что успеть должны почти все. Правда, сперва заставил поставить паруса. Дул северо-восточный ветер силой около четырех баллов. Курсом крутой бейдевинд правого галса мы побежали на север.
        Возле Пиренейского полуострова мы нарвались на сильный «португальский норд». Пришлось идти галсами, забирая все дальше от берега. В Бискайском заливе дул свежий западный ветер, благодаря которому фрегат разогнался до девяти узлов. Шли бы и быстрее, если бы не высокая зыбь - отголосок недавнего шторма. С попутным западным ветром мы вошли и в Ла-Манш.
        Севернее Олдерни, одного из Нормандских островов, я приказал захватить и доставить на фрегат местного рыбака. Они здесь ловят рыбу на небольших лодках с высокими бортами. Посудины медленные, плохо управляемые, зато шторм им не страшен, если, конечно, на выбросит на скалы. Рыбак был сухой, с продубленной смуглой кожей, обтягивающей костлявое лицо. Если бы не голубые глаза и темно-русые волосы, принял бы его за жители Средиземноморья. На нем была помятая и грязная желтовато-серая рубаха с латками на локтях и порты. Босые ступни были с выпирающими плюсневыми костями и напоминающими копыта, серо-черными пятками. Он смотрел на меня с тупым равнодушием. Наверное, не понимал, зачем мне потребовались его старая лодка и рваные сети?
        - Здесь в последние дня три проходил караван больших испанских кораблей? - спросил я.
        - Ост-индийцы, что ли? - переспросил рыбак.
        - Они самые, - подтвердил я, поразившись, что рыбаки на забытом богом острове знают о существовании ост-индийской эскадры.
        - Нет, не проходили еще, - сообщил он.
        В будущем остров Олдерни станет оффшорной гаванью для транснациональных компаний. В отличие от Гернси, в юрисдикцию которого он входит, и соседнего Джерси, Олдерни менее на слуху, хотя, как говорят специалисты по уходу от налогов, более привлекателен. В придачу регистрация компании на нем считается признаком респектабельности. То есть, на Олдерни грязная, вонючая и беспринципная крыса сразу превращается в милого, чистенького и всеми уважаемого хомячка. Остров очень полюбили компании по азартным играм в интернете. Я заходил в порт Сент-Анна на британском костере и даже разок менялся там. Небольшой скалистый остров с вкраплениями песчаных пляжей и пастбищ. Главная достопримечательность - волнорез, который, как говорят, самый длинный под властью британской королевы. За день остров можно обойти несколько раз и, начиная с первого, не увидеть ничего интересного, кроме железной дороги длиной в три километра и с двумя станциями, которая функционирует, как музейный экспонат, по выходным и праздникам, когда пассажиров набирается больше, чем обслуживающего персонала, и развалин фортов, которые понастроили в
девятнадцатом веке, изображая готовность защищаться до последнего. Во Вторую мировую сдались без боя. Здесь были концентрационные лагеря, в которых содержали пленных, в том числе и русских. Лоцман мне сказал, что его дедом был русский офицер, военнопленный, который не пожелал возвращаться в коммунистический рай. Жить там будут тихо и размеренно в небольших уютных домиках на мощеных булыжниками улочках, радуясь тому, что солнечных дней раза в два больше, чем в Англии, - аж около сотни. Кстати, себя они не считают британцами. Гернси - коронное владение Великобритании, но якобы не ее часть. У британцев поразительная способность придавать законность любому жульничеству. У Олдерни даже будет своя валюта, фунт стерлингов, которая, по невероятному стечению обстоятельств, ничем не будет отличаться от британской, кроме внешнего вида и нумизматической привлекательности. Глядя на неброские домики, трудно будет поверить, что в них зарегистрированы компании, которые могут прикупить остров на сдачу от мелкой сделки. С Сент-Анны я улетал на небольшом самолетике в Саутгемптон. В аэропорту службы ютились на задворках
магазина дьюти-фри. Из трех взлетно-посадочных полос две были травяными, и на них паслись палево-белые коровы местной породы. Говорят, они дают самое желтое коровье молоко. Может, их подкармливают британскими газетами?!
        Я дал рыбаку серебряный шиллинг за хорошую новость и отпустил. Теперь испанцы мимо нас не проскочат. Остров обходят только с севера. Южнее между ним и материком очень сильное и коварное приливно-отливное течение и много скал, на которые оно с удовольствием выбросит любой корабль. Даже в двадцать первом веке туда не рекомендовали соваться. К английскому берегу пролива, до которого миль девяносто, испанцы тоже вряд ли будут прижиматься.
        Мы обогнали ост-индийскую эскадру на сутки. Как догадываюсь, задержал ее шторм в Бискайском заливе. Девятнадцать галеонов шли компактной группой, подгоняемые слабым западным ветром, который принес морось. Она приятно освежала. Мой экипаж, уставший от тропической жары, радовался такой погоде, как мне показалось, даже больше, чем испанским кораблям. Курсом крутой бейдевинд левого галса я повел фрегат в сторону английского берега, ничем не проявляя интереса к галеонам. Мол, иду галсами против ветра. Разойдусь с вами - и сделаю поворот. С флагманским кораблем мы разошлись на дистанции мили полторы. Я заметил, что пушечные порты на нем открыты. Как и на остальных галеонах. Вот они - издержки популярности! Что ж, если нас опознали, обойдемся без лишних церемоний.
        Фрегат прорезал хвост ост-индийской эскадры. По правому борту оказалось сразу два корабля, но они шли так близко друг к другу, что проскочить между ними было бы трудновато. Ближний немного отставал, поэтому выстрелы его погонных орудий остались безнаказанными. Два его каменные ядра попали нам в корпус выше ватерлинии и разлетелись на осколки, не нанеся серьезного ущерба. Мы всадили залп из орудий правого борта в опережавший его на полкорпуса галеон, а из орудий левого - в третий с хвоста. Стреляли с дистанции кабельтова полтора. В результате книппеля из карронад правого борта оборвали блинд и «раздели» грот-мачту и бизань-мачту. Фок-мачта упала, но срубили ли ее книппеля или ядра - не знаю. Видел, что ядра порядком разворотили форкастель галеона, откуда по нам успели выстрелить из пяти пушек разного калибра, выломав кусок фальшборта и убив двух матросов и двух ранив. Книппеля левого борта превратили в лохмотья паруса на бизань-мачте и грот-мачте и основательно продырявили на фок-мачте другого галеона, а ядра словно вырубили овальное отверстие высотой около двух метров в ахтеркастле.
        Фрегат прошел вперед еще с полмили. Вслед нам дали по бортовому залпу оба замыкающие галеона. На этот раз ядра были не только каменные, но и чугунные. Одно, калибра не менее тридцати шести фунтов, застряло в корме на уровне офицерской каюты. Видимо, кто-то из ее обитателей притягивает их. Еще одно ядро порядком повредило косую бизань и сделало прореху в гроте. Зная, что испанские пушки, так сказать, одноразовые, я смело развернул фрегат и повел его на сближение с подбитыми галеонами, на которых поспешно меняли паруса. Товарищи решили не бросать их в беде. Вся эскадра начала поворачивать вправо, в нашу сторону, готовясь встретить пушечными залпами. Из-за слабого ветра они не сильно оторвались от атакованных мною кораблей. Поэтому я первым делом зашел за корму замыкающего галеона. Убрав паруса, медленно занял позицию в полукабельтове по корме, дал канонирам время хорошенько прицелиться, после чего произвел залп из пушек. Обломки досок подлетели выше черного облака порохового дыма. Их было так много, словно развалился весь ахтеркастель. Дело обстояло не совсем так, но незапланированных проектом
отверстий в нем мы наделали много. После чего рявкнули две карронады, подчистив картечью людей, которые решили выглянуть через эти отверстия.
        Испанцы ждали абордажа, готовились умереть с честью. Морские рукопашные более жестоки, чем сухопутные. В море некуда убегать, а если уж помирать, то, как говорится, с музыкой. Я не собирался терять людей ради того, чтобы испанцы смогли проявить доблесть. Покачиваясь на невысокой волне, мы зарядили пушки вновь - и ахтеркастель галеона до уровня главной палубы превратился в груду обломков. После чего последовал залп карронад, заряженных картечью. Еще не прошел звон в моих ушах, когда на обломках ахтеркастля появился человек с белой тряпкой.
        - Принимай командование призом, - приказал я Яну ван Баерле. - Капитана и офицеров на фрегат. Матросов пока загони в кубрик. Когда захватим второй галеон, заберу их. Ставь паруса и курсом галфвинд следуй на север.
        Пройдя вдоль левого борта захваченного приза и прикрываясь им от пушек кораблей ост-индийской эскадры, мы вышли к корме второго подбитого галеона. Он медленно двигался к своим, благодаря уцелевшим парусам на фок-мачте и запасной латинской бизани. До них оставалось кабельтовых пять-семь, когда наши книппеля порвали все паруса, а ядра расширили пробоину в ахтеркастле, превратив из овальной в неправильную трапецию. Свои были рядом, но, чтобы оказать серьезную помощь им придется уйти в сторону островов, а потом лечь на другой галс и приблизиться. При таком слабом ветре на маневр у галеонов уйдет часа полтора-два. За это время наши пушки превратят галеон в груду обломков и поубивают многих членов экипажа. Капитан, видать, предположил, что среди трупов может оказаться и он сам, после чего решил пожить еще немного. Новым капитаном этого галеона стал Дирк ван Треслонг. Первым делом он заменил паруса и повел галеон на север.
        Остальные корабли ост-индийской эскадры популяли в нас из пушек для очистки совести. Несколько каменных ядер долетели, попали в корпус, не пробив его, а чугунные отправлялись мерить глубины раньше. Видимо, порох плохой или заряды отсырели. Как ни конопать запальное отверстие, а внутри ствола все равно образуется конденсат. Поэтому я на переходе пушки держу разряженными.
        Ост-индийский караван мы обогнали ночью, когда он лежал в дрейф. На следующий день увидели караван по корме. Представляю, сколько проклятий испанцы послали нам вдогонку! Ветер усилился сперва до трех баллов, потом до четырех, а на следующее утро, когда мы за ночь основательно оторвались от каравана, до пяти.
        Добычу повели в Роттердам. Там нам заплатят процентов на двадцать больше, чем в Ла-Рошели и, как минимум, на десять, чем в Англии. Судя по документам, в каждом галеоне груза тысяч на семьдесят флоринов или больше. Плюс сами галеоны. Ахтеркастли у них порядком подпорчены, но тысяч за восемь-десять кто-нибудь да купит. Рассуждения среди членов экипажа о том, что удача отвернулась от меня, сменились другими: не всем дано предугадать зигзаги удачи, а капитан знает, как после долгих мытарств оказаться впереди нее и схватить за челку.
        Чернобровкин Александр
        Капер
        1
        Больше в тот год я не выходил на промысел. Решил не напрягать удачу. Тем более, что было много хлопот со строительством дома. Я ведь решил сделать в доме канализацию и водопровод, а архитектор понятия не имел, что это такое. Если дом достоит до двадцатого века, историки сильно удивятся.
        Фрегат вытащили на стапель. Работы на верфи почти не было. Никто не хотел заказывать новые корабли, потому что был риск пострадать от одной из воюющих сторон. Испанцы тоже начали выдавать каперские свидетельства желающим поохотиться на корабли под флагом князя Оранского. Желающих нашлось немало. Правда, по большей части это были владельцы небольших торговых или рыбацких судов. Впрочем, и добыча была в большинстве случаев не крупнее.
        За то время, пока мы захватывали испанские галеоны, случилась Варфоломеевская ночь, а князь Оранский и его брат проиграли по сражению. Первого ночью захватил врасплох отряд из шести сотен мушкетеров. Наемники князя несли дозорную службу, как хотели, в итоге испанцы без шума сняли часовых и начали резать спящих. Сноровки в этом деле у них было поменьше, чем у моих солдат в разные эпохи, кто-то успел закричать, поэтому погибла не вся армия Вильгельма Оранского, а всего-то человек восемьсот. Нападение полностью деморализовало наемников, и князю пришлось ни с чем вернуться на территорию Римской империи. Его младший брат, не дождавшись подмоги, сдал Монс. Зато морские гезы захватывали один город за другим. Стоило их маленькому отряду подойди к какому-нибудь населенному пункту, как горожане тут же сдавались на волю такой грозной силы. Поэтому князь Оранский прибыл в Лейден, где его объявили статхоудером (правителем) Голландии, Зеландии и Утрехта. Вильгельму Оранскому не очень хотелось получать власть из рук купечества, но сам захватить не сумел, а больше никто не предлагал. Он издал памфлет, в котором
гарантировал католикам неприкосновенность и призывал в борьбе с… герцогом Альбой - «преступным сатрапом, обманывающим короля Филиппа и злоупотребляющим его доверием». Хороший корабль - хороший капитан, плохой корабль - плохой старпом, то есть, герцог.
        Хотя все эти события происходили не так уж и далеко от Роттердама, нас они словно бы и не касались. В городе смена власти оживила торговлю. Богатые старались заработать как можно больше, чтобы было, на что жить в эмиграции, а бедные надеялись, что испанцы не вернутся. Я с семьей и тещей поселился в своем старом доме. Маргарита предпочла жить в доме зятя, а не с невесткой в своем. Меня это устраивало. В начале ноября Моник родила очередную дочь, которую назвали Хелле по моему желанию, в память о предыдущей датской жене, а Женевьева еще через две недели - сына, названного Жаном в честь деда по матери. Все женщины, как обычно, утверждали, что мальчик похож на отца, но опять-таки, как обычно, не уточняли, кто именно отец.
        В ноябре на небе появилась необычная звезда. По блеску она была похожа на Веенру, когда та на минимальном расстоянии от Земли. Я видел ее даже днем, а ночью ее свет пробивался сквозь густые облака, когда другие звезды были не видны. Сразу пошли разговоры, что это не к добру. Словно в подтверждение мрачным толкованиям, испанцы начали наступление на нидерландские города. Первым был захвачен Мехелен. На три дня его отдали солдатне, которая с одинаковым усердием убивала, насиловала и грабила и протестантов, и католиков. Тут существует мнение, что лошадь может лягнуть хозяина, но убивать ее из-за этого не следует. Видимо, восставшие лягнули испанского короля слишком больно и в нежное место. Семнадцатого числа армией в тридцать тысяч человек испанцы взяли Зютфен и уничтожили всех жителей. Первого декабря зазвонил колокол по жителям Нардена. Одиннадцатого декабря осадили город Гарлем. Фердинанд, сын герцога Альбы, командовавший армией, хвастливо заявил, что захватит город за неделю. Ему ведь противостояло всего четыре тысячи человек, включая женщин и детей. Правда, маркиз не учел, что эти люди решили,
что раз уж умирать, то лучше в бою. Осада затянулась. Князь Оранский собрал четырехтысячный отряд и послал его под командованием Вильяма де ла Марка помочь осажденным. Испанцы разбили отряд в пух и прах, после чего барон Люме, сбежавший с поля боя, лишился всех своих постов. Второй отряд численностью в две тысячи человек и с семью пушками под командованием какого-то Батенбурга постигла та же участь.
        Я не собирался вмешиваться в испано-голландские разборки, но слишком напряжно было сидеть дома в окружении баб, одна из которых постоянно плачет или сосет сиську, вторая, чуть старше, донимает вопросами «а почему?», третья, взрослая, требует ласки и внимания, четвертая - ее мать - хотя бы чего-нибудь одного, а две служанки, Лотта и Энн, достают заботливостью. Повод улизнуть из дома подкинула Рита-старшая.
        - Ян хочет вместе с Дирком отправиться в Лейден, - сообщила она в начале января. - Отговори их. Меня они не хотят слушать.
        - А зачем отговаривать?! - возразил я. - Пусть едут. И я с ними съезжу, пригляжу, чтобы не погибли по глупости.
        Маргарите ван Баерле не удалось отговорить и меня. Осенью я прикупил пару темно-гнедых иноходцев, чтобы ездить по делам и на охоту. Пока не построили новый дом, арендую для них стойла в конюшне, где зимуют лошади, которые в теплое время года буксируют речные баржи. Второго коня дал Яну ван Баерле. Шурин хотел купить такого же, но молодая жена решила, что смена интерьера их дома важнее. Не могла же она жить в той же обстановке, что и свекровь! Для слуги Йохана Гигенгака я арендовал спокойного саврасого мерина. Я заказал пику, которую мне сделали за день. Длинные кавалерийские копья вышли из употребления у западноевропейских кавалеристов. Теперь строй пехоты прорывают выстрелами из пистолетов. Взял и я с собой пистолеты, винтовку, саблю, кинжал и, на всякий случай. запас еды на неделю и овса для лошадей. Мои спутники взяли еды на день. На мешок с продуктами и фуражом, притороченные к седлам моего коня и мерина слуги, посмотрели с такой же усмешкой, с какой я - на их рапиры.
        - Вы собираетесь этими спицами сражаться с испанскими пикинерами в кирасах?! - язвительно поинтересовался я. - Абордажные палаши больше бы подошли.
        Но палаши выглядят не так аристократично, как рапиры. В молодости понты важнее жизни.
        До Лейдена добрались часов за пять. Мороз, усилившийся в последние дни, сковал льдом все водные препятствия, так что не петляли между каналами и болотами, как пришлось бы летом, а частенько ехали напрямую. Лошади звонко стучали подкованными копытами по льду. Мои ноги сильно мерзли. Время от времени я слезал с лошади и шел пешком, чтобы согреться. Ян и Дирк не позволяли себе такие проявления слабости. По пути мы обогнали длинный обоз из нагруженных саней. Во Франции и Англии я сани не встречал. Там даже зимой перевозили грузы на телегах или арбах. Обоз шел на Лейден, вез туда муку из Гааги.
        В будущем я не бывал в Лейдене. Сейчас стены и башни были присыпаны снегом, из-за чего издали он казался русским городом. Стоял Лейден на берегу одного из рукавов Рейна. Как принято в большинстве городов Голландии, основными магистралями в нем служили каналы. Они покрылись льдом, превратились в гладкие шоссе, по которым местные жители разъезжали на коньках, маневрируя между нагруженными санями. Город был забит санями и солдатами. Мы с трудом нашли свободную комнату на постоялом дворе и поселились в ней втроем. Кроватей в комнате было две - и обе для любителей спать сидя. Я так не умел, поэтому мне принесли тюфяк, набитый соломой, чтобы спал на полу. Йохан и вовсе будет ночевать в обеденном зале на полу вместе с солдатами. Быстро поев тушеного мяса с бобами, которое, как выяснилось позже, было фирменным и единственным блюдом трактира, если не считать сыр, мои спутники отправились разыскивать Биллема ван Треслонга, а я поднялся в комнату и завалился отдохнуть. После долгой езды верхом на лошади чувствовал себя расшатавшимся. В положении лежа части тела быстрее возвращались на свои места.
        От тюфяка пахло летом. Приятный запах навеял приятные мысли - воспоминания о доме в российской глубинке. Во время сенокоса поспевала земляника. Колхозы к тому времени перемерли. Поля стояли заброшенные. На них начали расти березки и земляника. Ягоды на полях стало столько, что местные жители заготавливали земляничное варенье на зиму в трехлитровых бутылях. Земля, изможденная за предыдущие десятилетия, если не века, благодарила за отдых. И живности сразу развелось много. Если во время существования колхоза я встречал зайца или лису от силы раз в неделю, то потом стали попадаться каждый день. Лисы повадились инспектировать деревенские курятники. Мы с соседом каждое лето отстреливали по несколько молодых лис, которые внаглую наведывались днем. Старых сосед отстреливал зимой, когда у них был хороший мех. В то время в Москве в моде были женские безрукавки из четырех лисьих шкурок, и заезжие коробейники с охотой скупали сырье для изготовления их.
        Друзья вернулись с Биллемом ван Треслонгом, на котором был серый плащ, подбитый серым беличьим мехом, довольно невзрачным. При любви к роскоши Биллему ван Треслонгу не хватало хорошего вкуса и умения носить одежду. Впрочем, и у меня оба эти пункта хромают, и к тому же я всячески сопротивляюсь попыткам жен внести коррективы.
        - Князь Вильгельм хочет познакомиться с тобой, - сообщил Биллем ван Треслонг после того, как мы обменялись приветствиями и прочими ритуальными фразами. - Он приглашает тебя на ужин.
        От приглашений князей отказываться не принято, хотя я и сам бывал князем, и именно сегодня у меня не было никакого желания общаться с титулованными особами. Тюфяк с соломой настроил меня на лирические воспоминания, для которых требуется одиночество. Но представил, что меня ждет на ужин в трактире, - и согласился.
        Вильгельм, князь Оранский, жил в двухэтажном, узком, но длинном доме богатого купца. Хозяин с семьей перебрался в дом своих родственников, чтобы не мешать правителю. В холле на первом этаже был большой камин, облицованный голубоватой плиткой. На полке стоял бронзовый подсвечник на две свечи, которые как бы держал в поднятых вверх руках монах - современный вариант Прометея. Слева от камина стоял деревянный лакированный резной короб с большими часами с гирями. На циферблате, возле каждой цифры, был нарисован один из двенадцати апостолов. Справа от камина располагался буфет, украшенный замысловатой резьбой из деревьев, цветов, птиц и животных. Верхние дверцы были открыты, и можно было увидеть серебряную посуду. Посреди комнаты стоял двусторонний прямоугольный стол и одиннадцать стульев с низкими спинками - пять с одной стороны и шесть с другой - и один, во главе стола, с высокой. Мне кажется, избыточный религиозный символизм у некоторых компенсирует несоблюдение библейских заповедей. Стол был накрыт на шесть персон.
        Вильгельм Оранский оказался сорокалетним мужчиной среднего роста и сложения, темно-русый, кареглазый, с узким лицом. Крупный крючковатый нос с горбинкой нависал над усами, боевитыми на самую малость, а бороденка была короткая, скромная. На голове шапочка типа ермолки. Одет в темно-зеленый дублет, с тисненным растительным узором и золотой вышивкой по швам и вокруг золотых пуговиц. Белый гофрированный воротник большего диаметра, чем я видел у кого-либо раньше, за исключением моего французского потомка. Штаны-«тыквы» черного цвета с разрезами и ярко-зеленой подкладкой. Чулки белые, с золотыми подвязками. Тупоносые туфли черного цвета, с золотыми пряжками в виде летящих орлов. Общее впечатление от его одежды и обуви - не броско, но дорого и со вкусом. Судя по тому, как напряженно рассматривал меня статхоудер, в людях он разбирается плохо. В отличие от его помощника и, видимо, советника по имени Филипп ван Марникс, который из-за крупного крючковатого носа казался родственником князя. На этом одежда - темно-красный дублет и темно-синие штаны с алой подкладкой - сидели мешковато, зато взгляд был короткий
и как бы расслабленный, но я сразу почувствовал, что во мне основательно порылись. Надеюсь, не очень глубоко.
        Биллем ван Треслонг представил меня и моих спутников - Яна ван Баерле и Дирка ван Треслонга. Парней тоже пригласили на обед. Князь слыл простым в общении, вежливым со всеми, включая слуг. Он никогда, по крайней мере, с малознакомыми людьми, не повышает голос и не ругается, хотя, как говорят, мог бы это делать на восьми языках, которыми владеет в совершенстве.
        Поздоровавшись, князь Оранский сразу перешел к комплиментам:
        - Вы один добыли призов на бОльшую сумму, чем весь остальной мой флот! О вас уже ходят легенды!
        - Людям всегда надо кому-нибудь завидовать, иначе пропадает интерес к жизни, - произнес я, стараясь понять, что ему так сильно требуется от меня, если начал с похвал?
        - А вы разве никому не завидуете? - спросил он.
        - А зачем?! Мне и так не скучно, - ответил я.
        - А мне иногда бывает скучно, - признался Вильгельм Оранский и пригласил нас к столу.
        Меня посадили по левую руку от него, напротив Филиппа ван Марникса. После меня сели мои юные офицеры, а рядом с советником князя - Биллем ван Треслонг, судя по скованным движениям которого, большая и редкая честь для него. Посуда был серебряная, с выгравированным гербом Оранского дома - рог на ремешке с петлей. Начали с козленка с перечным соусом. Затем был каплун в винном соусе, запеченные куропатки, маринованные угри. На десерт - пироги с изюмом и цукатами, миндальные пряники и миндальное желе в форме желтого щита, на котором лежал синий рог с красным ремешком. Судя по всему, князю очень нравился герб Оранского дома, который, по слухам, достался ему не по праву. Запивали основные блюда малиновым греческим вином, очень легким и приятным, а десерт - сухим белым вином с острова Капри. Обслуживали нас слуги в желтых ливреях с синими кантами.
        Несмотря на прозвище Молчун (или благодаря ему?!), Вильгельм Оранский оказался болтуном. Он умел поддерживать застольный разговор. Добился даже того, что мои молодые спутники справились со скованностью, поскольку впервые сидели за одним столом с князем, произнесли по паре реплик.
        - Как вам греческое вино? - поинтересовался Вильгельм Оранский на итальянском языке, потому что считал меня итальянцем.
        - Просто прелесть! - похвалил я на итальянском и, играя роль, добавил: - Сразу вспомнил детство и юность! - Затем, перейдя на голландский, сказал: - Если подскажите поставщика, куплю несколько бочонков.
        - Я приобрел его в Эмдене, - сообщил князь и произнес иронично: - Если вдруг опять там окажусь, пришлю вам пару бочонков.
        - Надеюсь, этого не случится, - сказал я.
        - Я тоже, но пока дела складываются не очень хорошо, - произнес князь Оранский.
        - Разве?! - возразил я. - Испанцы обещали взять Гарлем за неделю, а пошел уже второй месяц. Выставить маркиза Фердинанда (сына герцога Альбы) наглым хвастуном - уже победа.
        - Это так, но, если мы в ближайшее время не поможем осажденным, город сдастся, И наступит черед Лейдена, - рассказал он. - Я приказал нанять в Восточной Фрисландии отряд рейтаров, чтобы прорвать осаду. Желающих сражаться с испанцами, да еще зимой, найти трудно, а весной будет поздно.
        Наем теперь производился по-другому. Правитель, который назывался генералом, выдавал какому-нибудь военачальнику, генерал-лейтенанту, патент на право набора войска и деньги на выплату аванса и прочие расходы. Тот в свою очередь нанимал командиров полков, полковников, а они - капитанов, формировавших роты. У капитанов были заместители лейтенанты, которые и занимались вербовкой. В каждой роте назначался прапорщик, который носил ее прапор, фельдфебель, заведовавший имуществом, ротмистры, командовавшие взводами, и капралы - командиры десятков. В роте было около четырехсот человек, а в полку - от десяти до тридцати рот.
        - Сколько у вас сейчас людей? - спросил я.
        - Всего одна рота. Слишком мало, чтобы прорвать осаду, - ответил князь Вильгельм. - Мы дважды пробовали большими силами. Не получилось.
        - Вам надо прорвать осаду или доставить в осажденный город продукты, боеприпасы и солдат? - уточнил я.
        - Одно без другого невозможно, - ответил он.
        - Почему? Наверняка испанцы не создали сплошную оборону. Зимой это трудно, особенно им, не привычным к холодам. Насколько я знаю, Гарлем находится рядом с озером, на котором уж точно врагов нет, - возразил я.
        - Мы доставляем им припасы малыми партиями по льду озера и реки Спарне, на берегах которого он стоит, - произнес скрипучим голосом до сих пор молчавший Филипп ван Марникс. - Испанцы выставили там патрули, которые обстреливают наших людей днем и ночью.
        - А вы не пробовали их убрать? - поинтересовался я.
        - А смысл?! - пожал плечами советник князя. - Как только начнется перестрелка, им сразу придет подмога из лагерей, расположенных неподалеку.
        - Убрать можно без шума, особенно ночью, и провести обоз в город по руслу реки, - подсказал я.
        - Интересная мысль! - сразу ухватился Вильгельм Оранский. - Надо поискать среди наших солдат таких, кто способен это сделать.
        - Дайте мне десяток опытных солдат с крепкими нервами, и я их обучу, как это делается, - предложил я. - В юности мне приходилось несколько раз снимать турецкие караулы.
        - Может, вы и возглавите операцию по проводки обоза и солдат в город? - задал вопрос Филипп ван Марникс.
        - А что, это хорошая мысль! - моментально отреагировал князь. - Назначаю вас командиром этого отряда.
        - Я готов доставить в Гарлем обоз и солдат, но оставаться там до конца осады не входит в мои планы. На море больше пользы принесу, - сказал я.
        - До конца и не надо. Проведете обоз - и возвращайтесь, - разрешил князь Оранский.
        - И еще одно условие: никто не вмешивается в мои действия. Где, когда и как - решать буду один и отвечать за успех операции тоже один, - потребовал я.
        - Мы согласны, - торжественно произнес князь Вильгельм. - Завтра утром уточним, сколько саней и солдат пойдут в город. Сколько вам потребуется времени на подготовку?
        - Дня три, - ответил я и попросил: - Было бы хорошо, если бы за это время разнесся слух, что мы собираемся в очередной раз пойти на прорыв в том же месте, где и в предыдущие. Наверняка у испанцев здесь есть осведомители.
        - Точно есть! - весело согласился князь. - Можете не сомневаться, завтра весь лагерь будет знать о готовящейся очередной попытке, а некоторые - еще и о месте, где попробуем прорваться. Оно будет с противоположной от озера стороны.
        2
        Падает снег. Лохматые снежинки опускаются медленно, плавно. Ветра нет, поэтому иногда кажется, что они висят в воздухе, не собираясь опускаться на землю. Потеплело, поэтому снег не скрипит под ногами. На белом фоне силуэт водяной мельницы кажется огромным темным валуном. Вдоль стены, обращенной к реке, движется часовой. На левом плече у него висит аркебуза, ремень которой испанец придерживает левой рукой, а в правой держит зажженный фитиль. Я вижу только еле заметный бордовый огонек на кончике фитиля. Смена караула была с полчаса назад. Часовой еще не устал и не замерз, прохаживается туда-сюда. В сторону реки, как мне кажется, не смотрит. Так понимаю, ему плевать, что какой-нибудь конькобежец проскочит в город с мешком продуктов. Видимо, испанцы уверены, что несколько мешков с едой ничего не решат, что город скоро капитулирует.
        Часовому надоедает ходить. Он останавливается у стены, прислоняется к ней левым плечом. Бардовый огонек поднимется вверх, на уровень головы. С него сдувают пепел. Огонек ненадолго становится ярко-красным, освещает лицо с черными усами и бородой. В этот момент из-за угла дома бесшумно выходит белый силуэт, приближается к часовому, замирает. Я нарядил свой «спецназ» в белые маскировочные халаты, которые пошили горожанки Лейдена из простыней. Когда испанец отрывает плечо от стены, чтобы пройти вперед, к нему сзади прилипает белый силуэт. На часовом кираса и шлем-морион с широкими полями, что усложняет убийство. Резать горло надо спереди. Я слышу только сдавленное хрипение и вижу, как огонек, вновь ставший бардовым, падает в снег и исчезает. Рядом укладывают мертвого часового, забирают его шлем, кирасу, аркебузу, сумку с патронами и запасными фитилями, короткий меч. К белому силуэту присоединяются еще четыре. Они бесшумно открывают дверь в жилую часть мельницы, заходят внутрь. Тянутся долгие минуты. Мне кажется, что я сделал бы все намного быстрее. Вот они выходят, нагруженные трофеями. Наверное,
перерыли всю мельницу и выгребли всё мало-мальски ценное.
        Я с Яном ван Баерле, Дирком ван Треслонгом и еще пятью «спецназовцами» подхожу к ним, и мы вместе идем в сторону следующей водяной мельницы. Их на правом берегу три. Еще одна была на левом, метрах в ста от городской стены, но ее сожгли осажденные, чтобы не служила укрытием для испанцев. Вторая пятерка выдвигается вперед, чтобы показать себя в деле. Это ландскнехты - немецкие наемники-пехотинцы. Бойцы опытные, привыкшие к крови, не знающие жалости. За медную монету они вырежут деревню, а за серебряную - город.
        Часовой на посту возле второй мельницы стоит лицом к реке, поставив аркебузу прикладом на снег и держась обеими руками за ее ствол. Огонек фитиля почти не виден под толстым слоем пепла. Испанец то ли задумался, то ли высматривает жертву на речном льду. Он не слышит человека, подошедшего сзади, а потом, уронив аркебузу и фитиль, вскидывает обе руки к шее. Поздно хвататься за шею, когда ее перерезали до позвонков. Во второй мельнице возятся еще дольше и выходят нагруженные еще больше. Не удивлюсь, если узнаю, что один из мешков набит отходами помола полуторамесячной давности. Но я не возникаю. Ребятам пообещали, что все трофеи будут их. Это в придачу к десяти даальдерам на каждого.
        Часовой у третьей мельницы негромко вскрикнул, когда ему перерезали горло. Мертвое тело опустили на снег, а потом ждали минут пять, как я учил. Из мельницы никто не выглянул. Наверное, спят. Зимой спится крепче, чем летом, и сны снятся реже. Всё замерзает, даже мечты.
        Когда пять человек заходят внутрь мельницы, я говорю Яну ван Баерле:
        - Иди к обозу. Пусть начинают движение, - а потом поворачиваюсь к Дирку ван Баерле: - А ты - в город. Пусть открывают ворота, готовятся к встрече.
        Река делит город на две неравные части. БОльшая - слева от нас. В Голландии грунтовые воды близко, поэтому высокие стены здесь не строят, зато роют очень широкие рвы. Обе части города защищает ров шириной пятнадцать метров, сейчас покрытый льдом, и каменные стены высотой метров пять и с многочисленными круглыми башнями с высокими острыми крышами, из-за чего напоминают наточенные карандаши. Гарнизоном командует Вигбольт ван Рипперда, ставленник князя Вильгельма, предупрежденный о нашей ночной операции.
        Оба юноши растворяются в темноте. Они спешат выполнить важное задание, внести посильный вклад в благородное, даже святое, по их мнению, дело. Я пытался объяснить им, что революция - это передел собственности, который совершают старые подлецы руками молодых придурков. Не поверили. В их возрасте максимализм считает, что скачет на идеализме, не подозревая, что тащит его на горбу. Да и неприятно сознавать, что ты - дурак, которого используют втемную.
        Я подхожу к мельнице, жду, когда оттуда выйдут мои ландскнехты.
        - Двое останутся здесь со мной, а остальные могут зайти внутрь и отдохнуть, - разрешаю я. - Но будьте наготове.
        - Да, шевалье, - произносит капрал Бадвин Шульц - рыжеволосый и конопатый здоровяк.
        Меня весь обоз называет шевалье, хотя отлично знают, что я не французский рыцарь. Видимо, у них благородный иностранец, хороший воин, ассоциируется именно с шевалье.
        Первыми, примерно через час, подходят четыре сотни солдаты. Я выстраиваю три сотни на берегу справа, а четвертую - слева. Фитили потушены, но в каждой сотне есть медный сосуд с горящими углями, чтобы быстро поджечь их, если враг пойдет в атаку. Мимо солдат начинают проезжать нагруженные сани. Двигаются молча и быстро, чтобы успеть до рассвета. Обоз длинный, сто семьдесят саней. На них хлеб, мука, бобы, соленая и вяленая рыба, оружие, порох, несколько фальконетов и клетка с почтовыми голубями. Птицы считаются более надежными почтальонами, чем люди. Они не предают и не могут заблудиться.
        Возвращается Дирк ван Треслонг и докладывает:
        - Голова обоза уже в городе. Вигбольд ван Рипперда передал послание князю, - и протягивает мне свернутое трубочкой письмо.
        - Оставь у себя, - говорю я. - Если начнется заварушка, сразу уходи к лошадям и скачи в Лейден, нас не жди. Письмо не должно попасть к испанцам.
        - Хорошо, - неохотно соглашается Дирк ван Треслонг.
        Ему, видимо, хочется пострелять из пистолетов, подаренных дядей и сейчас заткнутых за пояс. Кобура пока не прижилась. Кроме меня, никто ею не пользуется.
        Мимо нас проезжают одни за другими сани. Кажется, что никогда не кончатся. Слышно только всхрапывание лошадей и изредка щелчки кнута. До ближайшего лагеря испанцев метров восемьсот. Пока там тихо. Зимой теплолюбивые испанцы теряют половину боеспособности. Мне кажется, часовой, услышав шум на реке, не будет поднимать тревогу. Иначе придется переться куда-то, мерзнуть вместо того, чтобы, сменившись с поста, спать в теплом помещении. Часовые на мельницах не стреляют, значит, все в порядке.
        Ян ван Баерле сопровождал последние сани.
        - Все прошли! - докладывает он радостно.
        Я жду минут десять, после чего приказываю ландскнехтам:
        - Поджигайте мельницы и догоняйте меня.
        Незачем оставлять испанцам теплые блок-посты у реки. Пусть несут службу в восьмистах метрах от нее. Так будет удобнее обеим сторонам конфликта.
        Снег все еще падает, медленно и, как мне кажется, печально. Я иду по дороге, накатанной и натоптанной на льду десятками саней и сотнями людей, к тому месту, где стоят наши лошади. Сбиться невозможно. К утру следы немного присыплет, но испанцы все равно поймут, что прозевали помощь осажденным. Наказывать будет некого. Часовые исчезнут бесследно. Разве что весной обнаружат недогоревшие кости. За мной идут Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг. Судя по репликам, которыми они обмениваются шепотом, оба с одной стороны довольны, что поучаствовали в такой операции, а с другой расстроены, что не остались в городе.
        Вскоре нас догоняют десять подготовленных мною ландскнехтов. Я оборачиваюсь. Сквозь пелену снега горящие, водяные мельницы кажутся тусклыми, покрытыми пеплом огоньками на концах фитиля.
        3
        У князя Оранского прекрасное настроение. Наконец-то удалась операция, которой руководил он. В народе уже пошли слухи, что статхоудер Вильгельм проклят за то, что перешел в католичество, чтобы получить в наследство княжество Оранское. Если войсками командует его брат Людовик Нассауский, то хоть что-то получается, а если возглавляет князь, жди провала. Теперь появился новый слух, что проклятие снято, что у Вильгельма Оранского будет получаться всё. Он уже планирует весеннее нападение на испанцев, деблокаду Гарлема. Осталось нанять побольше рейтаров - так называют немецких конных наемников. Статхоудер Голландии, Зеландии и Утрехта больше доверял немецким наемникам, чем голландским добровольцам. Он был невысокого мнения даже о голландских дворянах, предпочитал им немцев, французов, итальянцев, на худой конец брабантцев.
        - Итальянцы умеют воевать, - сказал князь обо мне после того, как был доставлен обоз в Гарлем. - Не то, что наши торгаши!
        В благодарность за такое лестное мнение о них, торгаши в будущем сделают князя Вильгельма национальным героем Голландии. Народ уважает тех, кто его презирает.
        У ночной операции был и второй плюс. Лейден сразу опустел. В трактире появились свободные комнаты. Я снял отдельную для себя, а на свое место на полу переселил Йохана Гигенгака. Рядом со мной поселился Биллем ван Треслонг. Он выполнял обязанности начальника разведки при князе Оранском. На постоялый двор каждый день приходили местные жители и рассказывали, что знали об испанцах. У начальника разведки был план города Гарлема и окрестностей, довольно подробный, но без соблюдения масштаба. Это план Биллем ван Треслонг ни от кого не скрывал, что мне, приученному к секретности, казалось странным. Скорее всего, прав был он, потому что ничего секретного для испанцев на этом плане не было.
        - А как снабжается испанская армия, осаждающая Гарлем? - поинтересовался я, когда мы в комнате начальника разведки попивали греческое малиновое вино, бочонок которого подарил мне князь Оранский. - Чтобы прокормить тридцать тысяч, надо уйму продуктов.
        - Почти каждый день подвозят продукты и пригоняют скот из Антверпена, - ответил Биллем ван Треслонг.
        - Но не каждый день. Значит, где-то возле города у них есть склад и, наверное, не один, - сделал я вывод.
        - Да, вот здесь, - показал на плане начальник разведки, - на амстердамской дороге, большой склад в нескольких постоялых дворах, а вот здесь, на постоялом дворе севернее города, возле реки, еще один, поменьше.
        - Они хорошо охраняются? - спросил я.
        - Большой охраняет полурота, а второй - с полсотни солдат, но неподалеку от обоих складов лагеря, а в них по несколько тысяч, - рассказал он.
        Скучно мне было сидеть в Лейдене без дела, а уезжать в Роттердам до ледохода приличия не позволяли.
        - Почему бы нам не наведаться на малый склад?! - произнес я. - За счет испанцев поможем осажденным.
        - У нас сейчас не больше сотни солдат, - проинформировал Биллем ван Треслонг.
        - Больше и не надо, - сказал я. - Сможешь согласовать действия с Вигбольдом ван Риппердой? Им надо буде ночью подъехать по речному льду к сладу и забрать продукты, сколько смогут.
        - Конечно, могу! - заверил Биллем ван Треслонг. - Сегодня ночью в Гарлем побежит курьер, передам с ним послание командиру гарнизона. А что ты задумал?
        Я рассказал ему свой план в общих чертах и закончил словами:
        - Надо, чтобы они были готовы подъехать ночью на санях к складу и быстро и без лишнего шума погрузить добычу.
        - Это им не трудно, - заверил начальник разведки. - Я сегодня же напишу Вигбольду ван Рипперде. Ответ он пришлет голубем утром или с гонцом на следующую ночь.
        Ответ прилетел рано утром. На клочке бумаги было всего одно слово «да».
        4
        Зимы в Голландии короткие. В начале февраля по ночам температура ниже ноля, а днем - выше. Снег начал таять, на дорогах превратился в кашу. Лед еще держит, но уже потрескивает, когда по нему едут нагруженные сани. Мы шли налегке, но я на всякий случай рассредоточил свой отряд. Несколько человек несли копья. Не для боя, а чтобы помочь выбраться из полыньи, если кто-нибудь провалится. Днем мы обошли Гарлем по большой дуге, а теперь, ночью, приближались к нему с севера по руслу реки Спарне. С этой стороны испанцев раньше не беспокоили, часовых здесь нет.
        К постоялому двору мы вышли со стороны реки. Это был узкий двухэтажный каменный дом с двумя широкими и длинными крыльями-складами такой же высоты. С четвертой стороны были дубовые ворота. Перед ними часового не было. Не было и собак во дворе. Двух ландскнехтов подсадили товарищи, помогли перелезть через ворота. Несмотря на тренировки, оба наделали столько шума, что я удивился, почему часовой не услышал. Они долго не открывали ворота, запертые изнутри на засов. Я уже подумал, не перебили ли их втихаря?!Потом заскрипело дерево, трущееся о другое дерево и железо.
        - Часового долго не могли найти. Спал в углу за бочками, - шепотом доложил один из ландскнехтов, открывших ворота.
        Наверное, испанский солдат радовался, что попал служить в такое хорошее место. Служба легкая и с едой нет проблем. Только вот многие из тех, кто попал в более опасные места, выживут, а он здесь погиб. Сейчас придет черед и его товарищам. Дверь в жилую часть была не заперта. Внутрь вошли десять человек. Вернулись они минут через пятнадцать с завязанными в узлы трофеями и горящими факелами и масляными лампами.
        - Отправляй гонца в город, а остальные пусть идут сюда, - приказал я Яну ван Баерле.
        Гонец с Дирком ван Треслонгом и большей частью нашего отряда ждал на берегу реки.
        - Открывай двери складов, - скомандовал я капралу Бадвину Шульцу.
        Оба склада были заполнены доверху бочками, мешками, корзинами. Чего в них только не было! Мои солдаты смотрели на это богатство круглыми от удивления глазами.
        Точно так же я когда-то пучил глаза, когда впервые попал на продуктовый склад Черноморского флота. Только в одном отсеке было столько всякой жратвы, сколько мы, пять курсантов, отправленных с корабля в роли грузчиков, не смогли бы сожрать за всю жизнь, даже если бы только этим и занимались сутки напролет. Я тогда незаметно набил оба кармана шинели изюмом, картонный ящик которого вскрыл кто-то до нас. Для справки: в один карман шинели влезает бутылка вина, буханка хлеба и кусок вареной колбасы. Впрочем, бутылки мы обычно носили в рукаве, придерживая согнутой ладонью, чтобы не выпала. Там она не бросалась в глаза. Еще лучше было засунуть бутылку в рукав сверху, горлышком вниз, чтобы оно упиралось в локтевой сгиб. Дежурный офицер мог остановить подозрительного курсанта, заставить поднять руки и обхлопать тело, но так и не обнаружить бутылку в рукаве. Такое впечатление, что офицеры не были курсантами.
        Ландскнехты первым делом нашли бочку с вином. Кто-то принес оловянные и глиняные кружки, копченый свиной окорок, два каравая хлеба и две головки сыра - и начался пир. Первым угостили меня. Вино было белое и слишком кислое. Я отдал недопитую кружку, взял большой ломоть хлеба, кусок сыра и вышел во двор. Пусть ребята оттянутся. Они заслужили.
        Часть правого склада занимали конюшня и сеновал над ней. В конюшне, рассчитанной на десять лошадей, было занято шесть денников. Это были тягловые кони фризской породы - вороной масти, рыхловатые, не очень крупные, но длинноногие. Длинные и густые щетки, фризы, покрывают костистые мощные ноги от скакательного до запястного сустава и ниспадают на большие черные копыта. Я угостил ближнего жеребца хлебом. Он аккуратно взял еду с моей ладони, а съев, коротко всхрапнул, предлагая дать еще. Что я и собрался сделать, сходив в соседнее помещение, но услышал выстрел из аркебузы. Стреляли в той стороне, где город.
        - Всем приготовиться к бою! - приказал я солдатам.
        Пикинеры сразу заняли позиции у ворот, а аркебузиры и мушкетеры зажгли от ламп и факелов фитили и отошли вглубь двора, к трем пустым саням, которые там стояли.
        Возле города прозвучал еще один выстрел, потом еще. Прошло несколько минут - и началась почти беспрерывная стрельба. Теперь палили с двух сторон. Я догадался, что горожане умудрились нарваться на испанского часового, который поднял тревогу, и ему на помощь подоспели солдаты из лагеря. Теперь буду знать, что их надо водить за ручку. Прав был князь Оранский - торгаши, а не воины. Операцию можно считать проваленной.
        - Быстро выводите из конюшни лошадей, запрягайте их в сани, грузите продукты, которые полегче, - скомандовал я Бадвину Шульцу. - Несколько человек выдели, чтобы полили все оливковым маслом, подготовили к поджогу.
        Жаль, конечно, уничтожать еду да еще в таком количестве, но иначе она достанется нашим врагам. Мои солдаты нагрузили трое саней и набили свои заплечные мешки. Кое- кто тащил окорока или круги сыра на плече или под мышкой. Кормили их неважно. Солдаты часто подворовывали у горожан. Если дотащим добычу до Лейдена, несколько дней не будут ломать голову, что и где украсть и съесть?
        Запасы разгорались долго. Мы уже были в паре километрах от склада, когда я заметил красные языки пламени, вырвавшиеся из-под черепичной крыши. Ветер подул в нашу сторону, и я учуял запах подгоревшего мяса. Почему-то вспомнилось, как однажды ранней весной ездил в Подмосковье на шашлыки. Машина - старенькие «жигули» - застряла в не дотаявшем снегу. Пока выталкивали ее, чертовски промокли, замерзли и запачкались, а потом упустили шашлыки, мясо подгорело. С тех пор для меня неудачи имеют запах подгоревшего мяса.
        5
        Вильгельм Оранский отнесся к провалу операции спокойно. Точнее, он назвал ее успешной. Худо-бедно, а несколько вражеских солдат убили и склад сожгли. Продуктов в нем было на несколько дней на всю осаждавшую армию. Теперь придется покупать новые. Воюют не только солдаты, но и финансы. Испанские солдаты тоже не любят задержки еды и зарплаты. Могут взбунтоваться.
        Во второй половине февраля начался ледоход на реках. На озере лед стал таким тонким, что по нему перестали ходить. Снабжение Гарлема прекратилось. Князь Оранский нанимал очередной отряд, чтобы доставить помощь осажденным. Денег у него было мало, поэтому наем шел туго. Я воевал на его стороне бесплатно, ничего не был должен. Сражений в ближайшее время не намечалось, а сидеть без дела было скучно. В конце ледохода я засобирался домой.
        - Я запомню твою помощь. После победы над испанцами будешь щедро награжден, - пообещал мне князь.
        Поскольку победой и не пахло, обещать он мог легко.
        Я все же не стал отказываться. Кто знает, как жизнь повернется?! Может быть, в тот момент, когда удача повернется к нему, она отвернется от меня.
        - Надеюсь, ты захватишь летом много богатых призов, - пожелал Вильгельм Оранский на прощанье.
        - Постараюсь, - произнес я.
        В море я вышел только в середине июля. Занимался новым домом. Постоянно обнаруживались какие-то недоделки. Впрочем, и я вносил немало сумятицы, меняя первоначальный план. Сначала заставил расширить окна, потому что в комнатах было мало света. В Голландии есть налог на застекленные окна, который начисляется с их площади. Не мудрено, что окна здесь стараются делать как можно ниже и уже, выдавая скаредность за моду. Затем я приказал переписать роспись потолков, показавшуюся мне слишком мрачной. Мебельщики тоже плохо понимали, что именно я хочу. Привыкнув к тяжелой, добротной мебели с ящиками, в которые все складывали, они, как когда-то мои русские поданные, не понимали, зачем вешать одежду? Чтобы моли было удобнее пожирать ее?! Кстати, с молью боролись сушеными травами, ни вид, ни название которых мне ничего не говорило.
        В конце марта амстердамцы, которые были на стороне испанцев, ввели на озеро флотилию лодок и баркасов и плотно перекрыли подвоз продуктов в Гарлем. В городе начался голод. Дошло до того, что перебили всех пленных, чтобы не тратить на них еду. Поговаривают, что были случаи людоедства. Подозреваю, что голландские историки будут всячески замалчивать непатриотичное поведение своей столицы. То ли дело русские. Жители города Козельска до начала двадцатого века не торговали и не роднились с жителями деревни по соседству, которые во время осады города монголо-татарами поставляли врагам фураж.
        В начале июля Вильгельм, князь Оранский, собрал армию в пять тысяч человек и вместе с четырьмя сотнями подвод с провиантом послал на помощь осажденным. Командовал опять Батенбург, у которого было то ли несколько имен, то ли каждый рассказчик придумывал свое, и с которым мне так и не довелось встретиться, потому что, когда я был в Лейдене, он в Германии нанимал солдат. Испанцы сбили голубя, который нес сообщение об этой операции, и устроили засаду. Четыреста подвод с провиантом компенсировали им сгоревшее на складе зимой. Тринадцатого июля Гарлем сдался. Командир гарнизона Вигбольт ван Рипперда и его лейтенанты стали короче на голову, а простых солдат утопили в реке Спарне, связав по несколько человек. После чего пошли осаждать Алкмар.
        Экипаж на фрегат я набрал быстро. Были в него включены и десять обученных мною, немецких ландскнехтов под командованием капрала Бадвина Шульца. Хотя бы немного усилил абордажную партию. Голландцы были прекрасными моряками и комендорами, но в рукопашном бою сильно уступали испанцам. Заодно ландскнехты исполняли роль корабельной полиции. У них сразу не сложились отношения с голландскими матросами, чем я был доволен. Так уменьшалась вероятность бунта. Кончились те времена, когда авторитет благородного человека был практически непререкаем. Теперь приходится считаться с мнением экипажа.
        Возле острова Остворн повстречали эскадру буйсов. Они шли на северо-восток. Я приказал поприветствовать их холостым выстрелом из фальконета. Нам ответили выстрелом из мушкета и помахали шляпами. Мои матросы помахали в ответ.
        На выходе из Ла-Манша я заметил на западе сплошной облачный покров, а перед ним перистые облака. Такая облачность обычно предвещает ухудшение погоды. Шторм разыгрался ночью. Мы были далеко от берега, ветер дул северо-северо-западный, поэтому легли в дрейф под рангоутом.
        К утру шторм набрал силу. Когда я после завтрака вышел на квартердек, то увиделпокрытый белой пеной океан. Крутые волны высотой пять-шесть метров перемещались под углом не менее девяноста градусов друг к другу, иногда ударяли с траверза, что было связано с поворотом ветра, который заходил против часовой стрелки. Сейчас он дул с запада. Если встать лицом к ветру, то центр циклона окажется справа под углом примерно сто градусов. Обычно в северном полушарии циклон смещается с запада на восток и немного на север. Получалось, что самое страшное уже позади. О чем я и сказал Яну ван Баерле и Дирку ван Треслонгу, а затем прочитал им лекцию о природе циклона. Пока что они слушают меня с интересом. Неудачи сухопутных армий князя Оранского и его брата все больше склоняют моего шурина и его друга к службе на флоте. Да и добыча здесь пожирнее.
        К ночи ветер начал стихать. Волны стали длиннее, ниже и более пологими. Я решил, что продолжим плавание утром. Незачем ночью гнать матросов на мачты. Спешить нам некуда.
        Утро началось с крика впередсмотрящего:
        - Вижу галеон!
        Был он юго-западнее нас. Видимо, во время шторма отбился от эскадры, отнесло в океан. Шел курсом галфвинд правого галса. Серые паруса были с большими красно-золотыми крестами. На каждой мачте по длинному испанскому флагу. Мачт было четыре. На фоке и первом гроте прямые паруса в три яруса, на втором гроте и бизани - латинские. Имелся и блинд под бушпритом. Галеон был длиной метров пятьдесят и шириной около двенадцати. Судя по портам, две батарейные палубы. На гондеке одиннадцать орудий с каждого борта, на опердеке - тринадцать. Имелись по четыре небольшие порта и в кормовой надстройке, на нижней из семи палуб.
        Мы пошли наперерез ему. Юго-восточный ветер был нам попутный, поэтому быстро набрали скорость. На галеоне заметили нас, засуетились, начали открывать пушечные порты. Ветер сильно кренил галеон на левый борт, поэтому, несмотря на относительно высокую волну, пушки правого борта на гондеке не заливало. Они выстрелили, когда между кораблями было около трех кабельтовых. Побоялись, что позже мы выйдем из зоны поражения, потому что я собирался провести фрегат по корме галеона. Наш корабль находился под острым углом к их борту и пушки из-за крена были направлены высоко, поэтому пострадали только наши верхние паруса. В них попали два большие ядра и три или четыре из фальконетов. Мы прошли по корме на дистанции около двух кабельтовых и всадили залп ядрами из пушек правого борта по кормовой надстройке, а книппелями из карронад - по парусам и рангоуту. То ли ядро удачно попало, то ли книппеля, но бизань рухнула на левый борт галеона. Изрядно порванный парус лег на воду. Досталось и остальным парусам. Латинский на втором гроте упал на палубу вместе с реем, марселя на двух передних мачтах превратились в
лохмотья, а брамселя сильно пострадали. Зато нижние паруса остались целыми, благодаря высокой кормовой надстройке. В нее попала пара ядер, наделав дырок. Из верхней каюты, капитанской или гостевой, выпала белая простыня, повисла, зацепившись за вывернутый наружу обломок доски с острыми зубьями. Я было подумал, что сдаются, но дальнейшие действия испанцев убедили меня в обратном.
        Мы начали поворот оверштаг, а галеон - фордевинд, чтобы разрядить в нас пушки левого борта. Что он и сделал. К тому времени дистанция между кораблями была кабельтова четыре-пять. Лишь одно тяжелое ядро допрыгало по верхушкам волн и врезалось в борт фрегата выше ватерлинии, не пробив насквозь и даже не застряв в досках обшивки. После чего галеон начал возвращаться на прежний курс.
        Во второй раз я очень медленно подвел фрегат к корме галеона на дистанции менее кабельтова. На палубах испанского корабля толпились матросы и солдаты, готовясь отразить абордажную атаку. Наш залп оказался для них неприятным сюрпризом. Наверное, решили, что мы так же, как и они, стреляем только раз, а потом схватываемся врукопашную. Пушки правого борта почти без промаха всадили ядра в кормовую надстройку, пронзив ее насквозь, а карронады выкосили картечью людей и книппелями сильно повредили нижние паруса на передних мачтах. Теперь испанцы не смогут маневрировать.
        Я приказал убрать верхние паруса и положить главные на мачту. Пока комендоры заряжали пушки и карронады, мы медленно смещались задним ходом к галеону. Первыми были готовы карронады. Они и выстрелили по испанским матросам, которые пытались поднять латинский парус на втором гроте, и по солдатам, которые обстреливали нас с палуб и марсов из фальконетов, мушкетов и аркебуз. Солдат на галеоне было многовато. Утешало, что стреляли неточно. У нас был всего один раненый в грудь матрос, который упал вниз головой с перта фор-марса-рея на палубу. Когда его подняли, был еще жив. Мои матросы тоже палили по испанцам из мушкетов и аркебуз и с такой же точностью. Зато азарта и шума было много.
        Залп пушек окончательно разрушил верхние четыре палубы кормовой надстройки и порядком повредил нижние. Видимо, пострадало и рулевое устройство. Несмотря на все еще целый блинд, галеон начал поворачиваться бортом к ветру. Нам пришлось переместиться немного вперед, чтобы быть строго за кормой вражеского корабля. Заодно немного приблизились к нему. Теперь дистанция между кораблями была не больше ста двадцати метров.
        - Карронадам по готовности стрелять картечью, а пушкам взять ниже, на уровень опердека и гондека противника! - приказал я. - Не торопиться, целиться тщательно!
        Спешить нам теперь незачем. Будем вести продольный огонь, пока противник не сдастся. Карронады начали стрелять вразнобой, не давая экипажу галеона поставить паруса и поражая солдат, которые упорно обстреливали нас из-за укрытий, в том числе - из-за груд обломков, в которые все больше превращалась кормовая надстройка. Наши пушки били ниже. Ядра проломили в корме кривую фигуру, вытянутую по вертикали. Стали видны пушки на опердеке и гондеке. Картечь выгнала оттуда комендоров и тех, кто там прятался. На палубах возле пушек осталось много трупов. Но враг не сдавался.
        После восьмого залпа я приказал сделать перерыв. Пусть орудия остынут. Заодно дадим испанцам шанс сдаться. Ждал минут двадцать. Галеон казался вымершим. Такое впечатление, что на нем не осталось ни одного человека, способного помахать белой тряпкой и крикнуть, что сдаются.
        - Пушкам возобновить обстрел! Карронадам стрелять по очереди и только в случае появления людей! - приказал я.
        Порох дорог, не будем переводить зазря.
        Белый флаг, точнее, чью-то рубаху, испачканную кровью, показал нам подросток лет четырнадцати, одетый в такую же, только без красных пятен. Он взобрался на гору обломков, в которые превратилась надстройка, и несколько раз махнул рубахой, причем не над головой влево-вправо, а перед собой и вверх-вниз, словно вытряхивал из нее пыль.
        - Оставишь в помощь своим десятка два испанских матросов, а остальных переправишь сюда. Офицеров и пассажиров - в первую очередь, - отдал я распоряжение Яну ван Баерле. - Потом ставь паруса, ложись на курс норд-ост и заколачивай пробоины, начиная снизу.
        Будем надеяться, что нас по пути до Ла-Рошели не прихватит шторм. С такими пробоинами галеон долго не продержится.
        Ян ван Баерле вернулся на фрегат с пленными офицерами. Уцелело их всего два. Один был артиллеристом, а второй - капитаном роты, которую перевозили на галеоне. Точнее, рота охраняла груз.
        - Они везли деньги! - захлебываясь от радости, выпалил мой шурин, едва ступил на палубу. - Много денег, несколько сундуков золотых дукатов!
        Не сундуков, а сундучков, покрытых красно-золотым лаком и с бронзовыми замками и рукоятками. В каждом лежало десять тысяч золотых цехинов или, как их называли чаще, дукатов. Все монеты были новые, недавно отчеканенные.
        - Эти деньги заняли у венецианцев, - рассказал капитан испанской роты, - чтобы выплатить зарплату солдатам, которые воюют в Голландии.
        Что ж, получилось, что мы нанесли испанской армии два удара. Во-первых, оставили ее солдат без зарплаты и сильно понизили их боевой дух; во-вторых, князю Оранскому теперь будет на что нанять новую армию. Впрочем, у меня было подозрение, что и на этот раз князь потратит деньги впустую, доверив командование Батенбургу или другому такому же удачливому, если ни сказать обиднее, командиру.
        6
        В Ла-Рошели на борт фрегата прибыл Пьер де Ре, облаченный в красные в синюю полоску дублет и штаны. Последние были немного уже и длиннее, почти до середины голени, и подвязаны золотыми лентами. Чулки были синего цвета, а башмаки - темно-красного. Шляпу с широкими полями, на которых лежали два страусовых пера, одно покрашено в красный цвет, а другое - в синий, он держал в руке. Наверное, боялся, что такая ценная вещь сорвется и упадет в воду. На поясе с золотой бляхой в виде оскаленной морды волка висела рапира с позолоченным эфесом и в ножнах из черного дерева с золотыми деталями. В нем появилась уверенность в себе и вальяжность. Прибыл Пьер де Ре, как частное лицо.
        - Ты оказался прав на счет Варфоломеевской ночи! - начал он, когда мы остались в моей каюте одни. Отхлебнув из серебряного кубка вина, конфискованного с испанского галеона, мой потомок хвастливо сообщил: - В эту ночь погибли мой тесть и все мои кредиторы! Я проследил, чтобы никто из них не спасся!
        - А как спасся ты? - спросил я.
        - Принял католичество днем, - ответил Пьер де Ре.
        - И как к этому отнеслись ла-рошельские гугеноты? - поинтересовался я.
        - Сказал им, что перешел в католичество притворно, чтобы избежать смерти. Теперь я опять гугенот, - рассказал он и, ухмыльнувшись, добавил: - Пока не вернусь в Париж.
        - А что тебя здесь держит? - задал я вопрос.
        - Жена болеет, - весело ответил мой потомок. - Врач говорит, долго не протянет. Он пускает ей кровь каждый день.
        - Тогда точно не протянет, - согласился я. - Надеюсь, ты не забыл, о той части наследства тестя, которая отходит его младшей дочери?
        - Именно поэтому я здесь. Готов передать ему всю сумму, - произнес Пьер де Ре. - Он здесь?
        - Да, командует захваченным галеоном, - сообщил я.
        - Еще я хотел спросить, что ты знаешь по поводу Генриха Наваррского? Что-то у него дела складываются не очень хорошо, сидит пленником в Лувре, - сказал он.
        - У него еще долго дела будут идти плохо, пока не перемрут короли династии Валуа. Он будет менять религию, воевать с Гизами и бывшими союзниками гугенотами, но все равно станет королем, основателем династии Бурбонов, - рассказал я. - Так что в ближайшие годы не трать на него много времени, но отношения поддерживай дружеские.
        - Родственные! - улыбнувшись, поправил Пьер де Ре. - Мы ведь с ним родственники.
        - Да, это так, - согласился я. - Лишь бы он об этом не забыл.
        - Я буду постоянно напоминать, - заверил мой потомок и сменил тему разговора: - Говорят, вы захватили богатую добычу.
        Я не стал говорить ему, насколько богатую. Всем членам экипажа дана инструкция не болтать об этом. Я не собираюсь отдавать долю князя его брату Людвигу Нассаускому. Думаю, Вильгельм Оранский распорядится деньгами толковее. Продадим в Ла-Рошели захваченный галеон и пойдем в Роттердам. Не будем искушать судьбу. На этот год мы уже выбрали удачу.
        - Я тоже подумываю, не купить ли ваш приз, нанять отчаянных парней и не заняться ли каперством? - как бы в шутку произнес Пьер де Ре.
        Видимо, это и есть главная причина его прибытия на фрегат.
        - Я бы на твоем месте не стал это делать. Все не так просто, как ты думаешь. Отчаянных парней ты наберешь без проблем. Но еще нужен быстрый корабль. Галеон на эту роль не годится. И толковый капитан, который умеет не только управлять кораблем, но и вести морской бой, - рассказал я.
        - А ты не мог бы посоветовать мне такого капитана? - спросил он.
        - Могу, - ответил я. - Служил у меня Матейс ван Лон. Думаю, он подойдет. Когда вернусь в Роттердам, попробую разыскать его. Уверен, что он согласится, если пообещаешь десятую часть добычи.
        - Тогда я куплю захваченный вами корабль, - предложил Пьер де Ре. - Сколько вы за него хотите?
        - Ему нужен основательный ремонт кормовой надстройки, поэтому собираемся продать его за восемь тысяч экю, - ответил я и предложил: - Если привезешь деньги сегодня, отдадим за семь.
        - Самое большее через три часа я привезу деньги за корабль, - заверил мой потомок, вставая из-за стола.
        - Не забудь привезти наследство, - напомнил я.
        - Как я могу забыть о такой ерунде?! - с наигранной легкомысленность молвил Пьер де Ре.
        Деньги он привез через четыре часа на двадцативесельном баркасе. Вместе с ним прибыл новый экипаж галеона. Пересчитывая деньги, я пришел к выводу, что моей задачей в этих путешествиях во времени стала помощь потомкам из предыдущих эпох. Наплодил - вот и помогай!
        7
        После этого рейса я стал самым богатым жителем Роттердама. Про популярность и вовсе молчу. Часть денег я вложил в осушение болота, чтобы построить там коневодческую ферму. Тому, кто осушает болото, дается право использовать эти земли, не платя налоги, тридцать лет. Богатыми стали и члены моего экипажа. Даже сопливый юнга мог купить себе приличный дом. Цены на жилье сразу подскочили. Князь Вильгельм обрадовался своей доле добычи так, что решил сделать меня адмиралам его военно-морских сил. Я наотрез отказался. Не хватало мне мороки с его флотом! Эту должность получил брабантский дворянин Луи де Буазо - долговязый тип с кустистыми бровями и длинным носом. Моряком он был не очень опытным, зато, как говорили, отваги ему было не занимать. Луи де Буазо был одинакового роста и сложения с Биллемом ван Треслонгом, и со спины их часто путали. Часть денег князь Оранский отправил своему брату Людвигу Нассаускому, чтобы нанял новую армию. Надо было выручать осажденный Алкмар. Если испанцы захватят и его, остальные города начнут сдаваться без боя. Никто не хочет умирать зазря.
        В конце сентября ко мне в гости прибыли Луи де Буазо и Биллем ван Треслонг. Оба были настроены решительно. Угостившись греческим малиновым вином, три бочки которого прислал мне князь Оранский, они переглянулись, после чего Луи де Буазо кивнул, давая понять, что начнет он.
        - В Зейдер-Зе собирается караван испанских кораблей, десятка три. Пойдут на Испанию, нагруженные под завязку. Говорят, на каждом галеоне товаров тысяч на семьдесят. Командует караваном граф Максимилиан Буссю, испанский наместник Голландии и Зеландии - сообщил адмирал.
        Зейдер-Зе - это залив, на берегу которого находится Амстердам и несколько портов поменьше. В будущем его отгородят от моря дамбой и превратят в пресноводное озеро, в котором нароют каналов для судов с большой осадкой. Пока что вода в Зейдер-Зе солоноватая, каналов нет, а максимальные глубины пять-шесть метров. Фрегат в балласте должен пройти, если на борту будет опытный лоцман.
        - Этот граф - испанец? - поинтересовался я.
        - Из Геннегау, - ответил Биллем ван Треслонг.
        - Тогда морского опыта у него должно быть маловато, - предположил я.
        - Да, он прославился в сухопутных сражениях, как и я, - улыбнувшись виновато, подтвердил мое предположение Луи де Буазо.
        Что ж, сражаться с сухопутными крысами на море намного легче, чем на суше.
        - А сколько кораблей у вас? - поинтересовался я.
        - Десятка два с половиной наберем, - ответил Луи де Буазо.
        - Большинство из них - буйсы, - уточнил Биллем ван Треслонг. - Все наши галеоны несут службу возле Флиссингена.
        - Когда караван отравится в путь? - спросил я.
        - Обычно выходят в первой половину октября, - ответил адмирал. - Я готов уступить тебе командование нашим флотом, и твой корабль получит треть от всей добычи.
        Предложение заманчивое. К тому же, мне наскучило сидеть дома. Первые несколько недель занимался украшением дома и вложением денег, потом переключился на охоту, но всё уже чертовски надоело. Не могу я долго сидеть на берегу. Рожденному плавать скучно ползать.
        Фрегат стоял в затоне, ошвартованный к молу. Паруса сложены в трюме. Голые мачты издали казались обвитыми паутиной. Ему, наверное, тоже не терпелось отправиться в плавание. Мне во все эпохи казалось, что корабли живые. Или ты находишь с кораблем общий язык, и тогда он верой и правдой служит тебе, или нет, и тогда не миновать беды. Впрочем, к большинству членов экипажа отношение у корабля нейтральное. Наверное, так собака относится к блохам, которые, конечно, раздражают немного, но привыкла уже к ним, вычесывает только самых надоедливых.
        Нанять экипаж и погрузить снабжение заняло два дня. Только по городу разнеслась весть, что я собираюсь в поход, утром на фрегат прибыли почти все участники предыдущего. Отсутствовали лишь те, кто уехал из города по делам. Провожать вышел весь город. Роттердамцы вообще-то привычны к кораблям, каждый день кто-то приходит в порт, кто-то уходит, но фрегат был источником богатства многих его жителей.
        Свежий западный ветер быстро пригнал нас к острову Тексел. Пришлось подождать прилив, чтобы пройти проливом между островом и материком. Приливно-отливное течение здесь очень сильное. Флот гезов стоял на якорях севернее острова Виринген. Это были рыбацкие буйсы разного размера. Большие оснащены «воронами». Надеюсь, и пользоваться ими умеют.
        Луи де Буазо предлагал провести совещание на берегу, но я предпочел собрать капитанов на фрегате. В каюте было бы слишком тесно, поэтому провел совещание на палубе. Секретов от экипажа у нас нет. Испанцы знают об этом флоте и не боятся его. Уверены, что голландцы разбегутся, когда испанская эскадра подойдет сюда. Я смотрел на красные, обветренные лица рыбаков. В том, что касается плавания в этих водах, многие могли бы поучить меня, а вот боевого опыта у них на всех вместе кот наплакал. Они смотрят на меня доверчиво, как дети, и ловят каждое слово, хотя я говорю им то, что они и сами уже знают.
        - Запомните самое главное: без моей команды не нападать. Даже если вам покажется, что захватите испанский корабль без потерь. Ждите и не жадничайте, иначе погибнете бестолку, - заканчиваю я.
        О дне выхода испанской эскадры мы узнали заранее. Такое не утаишь. Многие матросы на галеонах - местные жители. Нам придется убивать их, а им - нас. Гражданская война самая бессмысленная, а потому и самая жестокая. Испанские корабли снялись с якорей рано утром, чтобы успеть выйти в море с отливом. Дул западный ветер, сырой и хлесткий, наверное, силой баллов пять, но в мелководном заливе, где волнам негде набрать высоту, казался слабее. Если бы пошел дождь, стало бы совсем хорошо. Комендорам в закрытых помещениях он не помеха, зато мушкетерам на палубах и марсах подмачивал бы порох, уменьшал мощность выстрела. К сожалению, воздух был наполнен только водяной пылью, которая словно бы не решалась слиться в крупные капли.
        Возглавлял эскадру четырехмачтовый галеон длиной метров шестьдесят, шириной около восемнадцати и грузоподъемностью тысячи две тонн. Когда-то я работал в этих местах на голландском костере такого тоннажа. На борту было два судоводителя - капитан и старший помощник - и еще механик, боцман и кок-матрос. Вахту мы со старпомом стояли шесть через шесть. Плюс швартовки, которых в удачный день было по две, причем обе на вахте старпома, и мне приходилось просыпаться и подниматься на мостик. Старпом был филиппинцем, который за два года получил диплом вахтенного помощника в «академии» у себя на родине и еще через два года поменял на диплом старшего помощника. Его опыт был равен его образованию. Платили ему за наличие диплома и знание английского языка. Мне приходилось делать не только свою работу, но и обучать старпома. Что радовало - филиппинец усваивал если не со второго, то с третьего раза, и ни разу не пускал пузыри. Пальцы загибал только перед боцманом и коком-матросом, своими соплеменниками. За четыре месяца этого контракта я научился ругаться на английском языке с филиппинским акцентом в течение
десяти минут без повторов, а потом первый месяц отпуска тупо отсыпался. По ночам мне снилось, что звонит судовладелец и голосом старпома-филиппинца говорит, что замены нет, что придется работать еще пару контрактов.
        Под бушпритом флагмана испанской эскадры висит почти до воды блинд. Два чугунных груза оттягивают его нижние углы. На фок-мачте галеон несет главный парус и марсель, на грот-мачте есть еще и брамсель, а на второй грот-мачте и бизани - латинские. Паруса редкого голубого цвета с золотыми крестами. Кресты большие, от кромки до кромки, и из широких полос. Казалось, ими хотят защитить корабль. В эту эпоху еще верят в чудеса и с тупой монотонностью наступают на одни и те же грабли. Лбы у людей пока что очень крепкие. Пушки стоят на двух палубах, всего пятьдесят шесть. Плюс фальконеты, которые трудно пересчитать. Их установили везде, где только можно. Думаю, фальконетов не меньше сотни. Возле каждого по два комендора в шлемах-морионах и кирасах. На палубах и марсах мушкетеры и аркебузиры. Их много, несколько сотен. Над фальшбортами натянуты противоабордажные сети. Наверняка приготовили известь, чтобы швырять в глаза атакующим. Пожалуй, гезы смогли бы захватить такой корабль, только положив две трети, если не больше, своих людей.
        За флагманом шли галеоны поменьше, четырех- и трехмачтовые. Строя не придерживались, двигались кучкой. Испанцы были уверены, что никто не способен остановить их эскадру, поэтому на появление у них по курсу фрегата реакции не было.
        Я надел на голову шерстяную шапочку-подшлемник, отсыревшую за время ожидания вражеской эскадры. Йохан Гигенгак подал шлем-морион, украшенный золотой гравировкой в виде пикирующих соколов. На металле морось сбилась в небольшие капли, словно шлем ронял скупые мужские слезы по тем, кто погибнет в предстоящем бою. Тяжесть шлема напрягла мышцы шеи, от них сигнал пошел дальше - и все тело сразу настроилось на бой. Кирасу, украшенную золотыми силуэтами сцепившихся соколов, надел давно, однако такой реакции не было. Видимо, мое тело уверено, что, пока не надену шлем, бой не начнется. Я натянул узкие кожаные перчатки. Они приятно облегали ладони и словно бы наполняли их силой. Пошевелил пальцами, будто играл гамму на фортепьяно, а затем потряс кисти в воздухе, снимая напряжение, как учили в секции по вольной борьбе, в которой я занимался с полгода лет в пятнадцать, научившись нескольким приемам, умения падать и - самое важное - снимать напряжение перед поединком. Я положил правую руку на рукоятку сабли, проверил, легко ли клинок выходит из ножен. Следующими были рукоятки пистолетов в кобурах, которые
висели на кожаном поясе с приклепанными к нему золотыми прямоугольничками и застежкой в виде сокола, раскинувшего крылья. Шлем, кираса и пояс трофейные, с последнего приза. Наверное, предыдущий их хозяин обожал соколиную охоту. Я уже не брезгую носить чужие вещи. Даже появилась необъяснимая уверенность, что мне они послужат лучше, чем предыдущему хозяину.
        Рядом со мной стоят Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг. Они внимательно следят за мной и бессознательно повторяют мои движения. Это помогает им справиться со страхом, который, судя по напряженным и побелевшим лицам, полез их всех щелей, будто громадина испанского флагмана навалилась на тот отдел мозга, где таился страх. Не помогло и то, что я приказал выдать всем по двойной порции крепкого испанского вина. Кстати, смелость пьяных испанцы презрительно называют «голландской храбростью».
        - Пора по местам, - говорю я своим молодым офицерам.
        Оба спускаются на опердек. Один будет передавать мои приказы канонирам обеих нижних палуб правого борта, второй - левого.
        - Открыть порты, выдвинуть орудия! - командую я.
        Слышатся глухие удары, визг дерева о дерево, короткие реплики.
        - Порты открыты! - первым докладывает с правого борта Ян ван Баерле.
        Через пару секунд его слова повторяет Дирк ван Треслонг.
        - Карронадам целиться по парусам, пушкам - по носовой надстройке! - приказываю я.
        Офицеры дублируют команды. Впрочем, целиться пока не по кому, испанский флагман прямо по курсу у нас. Дистанция между кораблями сокращается будто бы прыжками.
        До галеона остается около трех кабельтовых, когда я отдаю следующий приказ:
        - Лево на борт! Приготовиться к повороту фордевинд!
        Фрегат начинает медленно поворачивать. Вот корма пересекает линию ветра. Корабль замирает, словно решая, поворачивать дальше или нет? На баке поднимают стаксель, который как бы нехотя наполняется ветром. Корабль выходит из ступора, продолжает поворот. Когда он поворачивается к испанской эскадре бортом, до флагмана остается чуть больше кабельтова. Даже через просветы между стволом пушки и краями пушечного порта галеон должен быть виден хорошо. Волн в заливе нет, так что не надо рассчитывать, чтобы выстрел произошел из впадины между ними.
        - Огонь! - командую я.
        Залп орудий растягивается на несколько секунд. Я вздрагиваю при первых звуках его. Я всегда вздрагиваю при первом залпе. Во время остальных - редко, только после продолжительных пауз. Клубы черного дыма заполняют все пространство между кораблями. Я хватаю ноздрями запах порохового дыма. Он резкий, острый. Бьет по ноздрям, подобно кокаину, и точно так же просветляет сознание. Словно благодаря ему, а не ветру, черное облако рассеивается, и открывается вражеский корабль. У него исчез блинд вместе с длинным куском бушприта, сорвало нижние паруса на двух передних мачтах, порядком продырявило остальные и срубило бизань-мачту. Носовая надстройка напоминает свалку бревен и досок, из которой торчит вверх, напоминая мортиру, верхняя часть ствола шестнадцатифунтовой пушки, так и не успевшей выстрелить. Обрывки стоячего и бегучего такелажа развеваются на ветру, напоминая тонких длинных змеек с защемленными хвостами. На марсовых площадках копошатся окровавленные тела. Один мушкетер смог встать, но тут же потерял равновесие и полетел на палубу плашмя. Я как представил, как он сейчас шмякнется, - и мышцы моего
пресса моментально напряглись. Впрочем, мушкетер уже, наверное, мертв, ничего не чувствует. Флагман испанской эскадры продолжал двигаться вперед, теряя инерцию.
        Фрегат тоже продолжал движение, поворачиваясь к нему левым бортом. Делалось это медленнее, чем мне хотелось бы. И не только мне. Те члены экипажа, кто работал с парусами на палубе и реях, сжав кулаки, нетерпеливо переминались с ноги на ногу. Страх у них уже прошел. Наверное, успокоительно подействовал вид изрядно потрепанного флагмана испанской эскадры. Если с ним справились, справимся и с другими. Да и запах порохового дыма является хорошим лекарством от трусости. Он словно бы дает сигнал, что есть чем защищаться, что ты силен, способен убить врага.
        После залпа орудий нашего левого борта на испанском галеоне завалилась фок-мачта. Упав, она оборвала грота-рей. Парус марсель на грот-мачте превратился в несколько полос разной длины и ширины, которые развевались на ветру, а брамсель обзавелся несколькими дырами разной формы. На второй грот-мачте сорвало латинский парус, вместе с реем выбросило за борт. В кормовую надстройку угодило несколько ядер. Одно выбило дверь в каюту второй сверху палубы и пробило кормовую переборку, так что помещение теперь просматривалась насквозь. Людей на палубах не было видно. Наверное, попрятались по шхерам. Понимают, что следующий залп будет не скоро, но так не хочется покидать безопасное укрытие!
        - Право на борт! Приготовиться к повороту! - командую я.
        Мы теперь будем маневрировать перед испанской эскадрой, выписывая восьмерки и обстреливая ее из орудий то одного, то другого борта. Два испанских четырехмачтовых галеона грузоподъемностью не меньше тысячи тонн каждый обогнали флагмана, один по левому борту, второй по правому. Наверное, решили помочь ему в случае абордажной атаки. «Левый» выстрелил по нам из погонных орудий, не попав, а за ним и «правый» проделал то же самое, но с немного лучшим результатом. Его ядро калибра, если не ошибаюсь, восемнадцать фунтов застряло в нашей корме выше ватерлинии. От удара фрегат недовольно загудел пустым трюмом.
        Мы ответили в обратном порядке. Сначала подпортили носовую надстройку, паруса и такелаж на «правом» галеоне, а затем на «левом». На последнем наши ядра сбили обе передние мачты. Если нет мачт, расположенных в передней половине судна, оно не может двигаться вперед. Паруса на мачтах за мидель шпангоутом лишь помогают передним. Описав «восьмерку», влепили им еще по одному залпу, оставив оба галеона практически без парусов, с развороченными носовыми надстройками и подпорченными кормовыми.
        Флагман испанской эскадры к тому времени встал на якоря. Ветер начал сносить его к восточному берегу залива, а им требовалось немало времени, чтобы заменить паруса и такелаж. Теперь он был правым бортом к нам. Из открытых портов выглядывали стволы орудий. Встали на якоря и остальные поврежденные галеоны. Фрегат от них на дистанции кабельтова три, а от флагмана - все четыре. На такой дистанции попасть в корабль, повернутый к ним носом, теоретически было возможно. Проверять это испанцы не собирались. Они ждали, когда мы пойдем на абордаж, не понимая, что кто-то может вести морской бой по-другому. Остальные корабли испанской эскадры дрейфовали позади этих трех, готовые в любой момент прийти на помощь. Только вот никто на них не нападал. Наверное, по их мнению, я воюю неправильно. Осталось достать меня и наказать за это. Фрегат дрейфовал на безопасном расстоянии, демонстрируя готовность напасть, как только испанцы расслабятся. Они не расслаблялись - мы не нападали. Время работало на нас. Пушки и карронады остыли. Теперь мы могли дольше стрелять, не боясь, что порох вспыхнет во время заряжания.
        Так прошло несколько часов. Закончился отлив. Вся испанская эскадра встала на якоря, чтобы дождаться следующего. Пушечные порты не закрывали, все еще надеясь, что мы нападем.
        В полдень я скомандовал:
        - Всем, кроме наблюдателей, обедать!
        Мой экипаж обменивается шутками и язвительными замечаниями в адрес испанцев. Они поверили, что враг не так страшен, как казался перед боем, что шансов вернуться домой живыми и здоровыми намного больше, чем они думали. Надеюсь, этого заряда бодрости им надолго хватит, когда наши дела пойдут хуже.
        Я обедаю в своей каюте в компании Яна ван Баерле и Дирка ван Треслонга. Обслуживает нас Йохан Гигенгак. День сегодня постный. Начали обед с соленой селедки. Ее здесь едят немного реже, чем в Дании. Мне кажется, что голландцы - это датчане, которые половину любви к селедке отдали сыру. Потом были копченые угри, жареная скумбрия, плоские слоеные пироги с разнорыбицей. На десерт Йохан Гигенгак подал нам глазированные каштаны по-французски и вафли с медом. Запивали сухим белым вином с острова Капри, которое я купил у венецианского купца незадолго до выхода в рейс.
        - Когда мы нападем на испанцев? - поинтересовался мой шурин, с хрустом разломав вафлю и зачерпнув куском её мед из серебряной чашки.
        Он обожает мед, может съесть один всю чашку и при этом ни разу не поморщиться, а я, с тех пор, как сахар стал широко распространен, охладел к меду. При этом оба мы - сладкоежки.
        - Мы уже напали, - отвечаю я.
        - В смысле, когда пойдем на абордаж, - уточняет мой шурин.
        Ян ван Баерле тоже пока не понимает, что морской бой - это в первую очередь дуэль комендоров, а абордаж - крайняя мера. Воспитанный на романах о рыцарях-рубаках, он не представляет, что бой можно выиграть, даже не увидев лицо противника и не услышав его проклятия.
        - А у нас есть шанс захватить приз? - спрашиваю я.
        - Если все наши корабли подойдут, то пару галеонов можем захватить, - отвечает Ян ван Баерле.
        - И сколько при этом погибнет наших людей? - задаю я вопрос.
        - Победа важнее! - уверенно заявляет Дирк ван Треслонг.
        - Один древний полководец, выиграв крупное сражение, заявил: «Еще одна такая победа - и мне некого будет вести в бой», - рассказываю я и добавляю шутливо: - Да и всего из-за пары галеонов, которые придется делить на такую ораву, как наша, я бы не стал напрягаться.
        Буйсы дрейфуют в проливе между островом Виринген и материком, ждут мой сигнал. Там мелко, галеоны в пролив не сунутся. Наверное, экипажи буйсов тоже рвутся в бой, но я предупредил, что будет он продолжительным, а они должны вступить только по моему сигналу. Поскольку у меня репутация фартового капитана, никто не возражал открыто, и пока что мой приказ выполняется.
        Испанская эскадра начала движение за час до начала отлива. Солнце уже приблизилось к горизонту, и им надо было по-светлому выйти в открытое море. Первым шел четырехмачтовый галеон грузоподъемностью тонн девятьсот. По бокам его и отставая на пару корпусов, двигались два трехмачтовых галеона. Остальные отставали корпусов на пять и шли плотной группой, кроме трех поврежденных нами, которые легли на обратный курс, решив вернуться в порт. Бывшего флагмана и два потрепанных корабля тащили на буксирах баркасы.
        Когда испанцы поняли, что фрегат не собирается удирать от них, то начали поворачивать вправо, чтобы повернуться к нам левым бортом и встретить залпом из пушек. Мы тоже повернули, но влево, и так и остались у них по носу, но теперь уже бортом к галеонам. Первый залп произвели по правофланговому трехмачтовику с дистанции кабельтова полтора. Он был повернут к нам немного левым бортом, поэтому наши ядра не сильно повредили надстройки галеона, несколько попали в борт, зато книппеля хорошенько порвали такелаж и паруса. Набирая скорость, фрегат пошел дальше и через несколько минут, перезарядив пушки и карронады, обменялись залпами еще с одним трехмачтовым галеоном, который шел с правого края и почти в хвосте эскадры. Разошлись с ним на дистанции около одного кабельтова. Наши ядра в нескольких местах продырявили его борт и кормовую надстройку, а книппеля порвали все нижние паруса и марселя. Испанские ядра не смогли пробить нашу обшивку, за исключением одного тридцатишестифунтового, которое убило двух комендоров на опердеке, а несколько из фальконетов наделали дырок в наших парусах. Больше всего досталось
косой бизани, и я приказал заменить ее. Одни матросы начали снимать парус, а другие - доставать из кладовой новый.
        - Поднять флаг! - приказал я.
        К топу грот-мачты полетел привязанный к фалу, желто-синий флаг князя Оранского. Достигнув топа, полотнище развернулось на всю свою трехметровую длину и двухметровую ширину и заполоскало на ветру. Это был сигнал буйсам, чтобы атаковали два подбитые только что галеона. Нам возиться с ними некогда, есть цели поважнее.
        Фрегат тем временем продолжал движение курсом зюйд-зюйд-ост, миновав испанскую эскадру, стремящуюся выйти в открытое море. В нас разрядил свои пушки замыкающий галеон и единственный остался без ответа, потому что наши комендоры не успели перезарядить орудия. Первым мы настигли бывшего флагмана. Обогнали его на удалении около трех кабельтовых. Капитан галеона не удержался и разрядил в нас пушки левого борта. Всего два ядра попали нам в борт, но особого вреда не причинили. Мы ответили не сразу и выстрелили картечью из фальконетов по баркасу, который буксировал корабль. Пара зарядов попала удачно, убив и ранив десятка два человек. Внесли свою скромную лепту и мушкетеры с аркебузирами. Стрелять сверху по беззащитным людям в баркасе - одно удовольствие. Кстати, гребцами были в основном голландцы. Поэтому, наверное, их убивали с особым удовольствием. Бей своих, чтобы чужие боялись!
        Затем мы догнали галеон, который остался без передних мачт. На задних заменили паруса, к обломку фок-мачты приделали стоймя рей, на котором подняли штормовой стаксель. Подойдя к галеону с кормы почти вплотную, развернулись к нему левым бортом и разворотили надстройку ядрами, а потом прошили ее картечью. Заодно пообрывали паруса. Потребовался еще одни бортовой залп, после чего на галеоне подняли белый флаг, а баркас отдал буксир и быстро погреб в сторону Амстердама.
        - Принимай командование, - приказал я Дирку ван Треслонгу. - Испанских офицеров переправишь сюда, а затем становись на якорь. Не забудь флаг князя поднять, чтобы свои не напали.
        На ходу спустили на воду катер, в который погрузилась призовая команда из офицера и десяти матросов. Дирк ван Треслонг сел на носовую банку и положил на колени аккуратно сложенный, сине-желтый флаг. Голландцы пронесут любовь и уважение к князьям Оранским через века. Может быть, потому, что любовь эта безответна.
        Фрегат погнался за третьим галеоном. Несмотря на отсутствие фок-мачты, испанский корабль успел оторваться мили на полторы. Нам потребовалось около часа, чтобы нагнать его. Помогли комендоры, которые выстрелами из погонных орудий сбили латинские паруса на бизани и втором гроте. К тому времени солнце уже зашло и начало темнеть. Поняв, что не убежит, галеон начал с помощью баркаса разворачиваться к нам левым бортом, чтобы встретить бортовым залпом и потом раствориться в темноте. Скорость у него была маленькая, а парусность высокого корпуса большая, поэтому маневрировал он прескверно. Галеон упорно хотел повернуться бортом к ветру, а не к противнику. Мы подошли к нему с кормы и с дистанции метров семьдесят пять всадили один бортовой залп, второй, третий. В наступившей темноте к грохоту выстрелов и черному дыму добавились алые всполохи пламени, вырывавшегося из стволов. Первыми стреляли пушки ядрами, разрушали переборки, а следом - карронады картечью, уничтожая людей. Фальконеты и стрелки не давали врагу покоя во время перезарядки орудий, заодно уничтожая и своих земляков в баркасе. После третьего
залпа с галеона донеслись крики на голландском, что они сдаются. Позже выяснилось, что капитан и офицеры погибли от первого залпа, некому было объявить о капитуляции, поэтому галеон и продержался так долго, до тех пор, пока матросы не решились сами позаботиться о себе. Те, кто остался жив на баркасе, отдали буксир и смылись.
        - Боцман, отдать два носовых якоря! - приказал я. - На сегодня отвоевались.
        Услышав мои слова, стоявшие рядом матросы исполнили победный рев, который прокатился с квартердека на главную палубу, оттуда на опердек, а затем на гондек. Орали не хуже тех, кто выигрывал сражение врукопашную. Выплескивали недодавленный страх.
        С той стороны, где дрейфовал бывший флагман испанской эскадры, донеслись выстрелы из фальконетов, мушкетов и аркебуз. Сперва мы видели блымнувший в темноте алый огонек, а через несколько секунд слышали звук выстрела. Видимо, это буйсы берут его на абордаж. Судя по отсутствию выстрелов тяжелых пушек, гезы подошли к галеону, как я учил, с носа и с кормы. Все равно много людей поляжет с обеих сторон. Впрочем, нас это не касалось. Мои матросы уже подсчитывали, сколько примерно добычи на пяти захваченных галеонах и сколько получит каждый. Фрегат получит треть от всего, так что сумма выходила неплохая. И это при том, что людей потеряли мы, наверняка, меньше, чем буйсы.
        8
        В Роттердаме праздник. Добыча продана и поделена. На фрегат вышло без малого сто семьдесят тысяч даальдеров, а на матросскую долю - сто семьдесят шесть. Это зарплата матроса на торговом судне за три с половиной года. Матросы с буйсов получили в три раза меньше, но тоже немало. Вопреки моим предположениям, погибло их не много. Испанцы сопротивлялись не слишком отчаянно. Дополнительным поводом для радости было взятие в плен командира эскадры графа Максимилиана Буссю. Впрочем, радость была омрачена тем, что граф оказался приятелем князя Оранского, и, как следствие, выкуп за него не получили. Я с грустью вспомнил старые добрые рыцарские времена, когда знатный пленник мог обеспечить тебя на всю оставшуюся жизнь.
        Победа была приписана Луи де Буазо. Я не возражал. Лавры грозы испанского флота мне ни к чему. Мне хватит денег. До Рождества я только ими и занимался: подыскивал даальдерам места, где они будут прирастать. В воюющей стране это не так уж и просто. Благо рядом были Франция и, как мне казалось, бесчисленные немецкие княжества, которым позарез нужны были деньги и которые взамен отдавали права на сбор налогов и пошлин. Оставалось только подыскать человека, который бы занимался их сбором и воровал в меру. На эту роль подошли бедные родственники Маргариты ван Баерле. Дворянская честь не возражала против такой службы, она не дружила только с физическим трудом.
        Пока мы воевали с испанцами на море, на суше их отогнали от Алкмара. Голландцы прорыли плотины и открыли шлюзы, вода затопила местность вокруг города. Как сказал князь Оранский, лучше погубить землю, чем потерять ее. С речевками у него получалось лучше, чем с командованием армиями. После семинедельной осады испанцы вынуждены были отступить ни с чем.
        Эта маленькая победа вдохновила князя Вильгельма перейти в протестантство. Его примеру последовали многие дворяне, в том числе и мои офицеры Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг. Впрочем, Женевьева была уверена, что это она привела мужа на путь истинный, гугенотский.
        Еще одним следствием этой победы стала отставка герцога Альбы. Его отозвали в Испанию. Новым наместником Нидерландов стал великий командор дон Луис де Рекесенс-и-Суньига, который сразу начал с князем Оранским переговоры о примирении. Он сделал широкий жест - дал время тем, кому не нравится католичество, на продажу имущества и отъезд в какую-нибудь протестантскую страну. Иначе это имущество будет конфисковано. Испанцам оставалось только захватить его. В ответ князь Вильгельм запросил самую малость - свободу вероисповедания, которую имел де-факто на освобожденных территориях. На этом переговоры и закончились.
        В середине января ко мне опять наведались адмирал Луи де Буазо и его заместитель Биллем ван Треслонг. На этот раз их предложение было менее заманчивым.
        - Мы осадили Мидделбург на острове Валхерен. Наши агенты сообщают, что испанцы готовят флот, чтобы снять осаду. Командовать флотом назначен дон Хулио Ромеро. Говорят, он выиграл несколько сражений, - рассказал адмирал.
        - Морских или сухопутных сражений? - полюбопытствовал я.
        - Сухопутных, - ответил Биллем ван Треслонг.
        - Тогда можно считать его новичком, - решил я.
        - У нас там девять галеонов и десятка четыре буйсов, но не помешал бы и твой корабль. С тех призов, которые будут захвачены благодаря тебе, получишь треть, - предложил Луи де Буазо.
        - Как я понял, это будут военные корабли, в балласте, а не купеческие с грузом, - сказал я.
        - Именно так, - подтвердил адмирал. - Такой добычи, как мы взяли осенью, не ожидается.
        - Тогда проще уничтожить испанский флот, - предложил я.
        - Если сумеешь, мы не против, - улыбнувшись, произнес Луи де Буазо. - Для нас главное - не пропустить врага в Мидделбург.
        - Пожалуй, попробую, - решил я. - Скучно сидеть дома.
        Зима в этом году была мягкая. Мне кажется, климат начал меняться в лучшую сторону - в сторону потепления. В день отхода из Роттердама шел снег. Снежинки были крупные. У меня они почему-то ассоциировались с цыплятами-бройлерами, которых в двадцать первом веке каждое лето выращивал мой сосед в деревне, а осенью пускал под нож, набивал тушками большой морозильник и всю зиму ел. Может быть, из-за крупного размера, может быть, из-за белого цвета, а может быть, из-за бесцеремонности, с какой снежинки, как и цыплята, проникали во все щели. Снежинки лежали толстым слоем на реях, планширях, кнехтах, палубах, бухтах тросов и даже на натянутых штагах. По реке шло «сало». Фрегат с трудом раздвигал его корпусом. Несмотря на отлив и свежий ветер, шли по реке медленно. Спешить нам некуда. До острова Валхерен идти световой день, если не меньше, а по данным нашей разведки, испанцы собираются напасть дней через пять, не раньше.
        У князя Оранского разведка работает отлично. Говорят, есть шпионы даже при испанском королевском дворе. Они своевременно информируют князя о замыслах Филиппа Второго, в том числе и о наемных убийцах. Вильгельм Оранский получает информацию об убийце раньше, чем тот добирается до его резиденции. Иначе уже был бы мертв. Я заметил, что в эту эпоху вошло в моду решение проблем с помощью наемника с кинжалом или ядом. Говорят, что особенно хороши для такой работы испанцы и итальянцы. Киллеров развелось столько, что цены сильно упали.
        Я предупредил экипаж, что этот поход денег не принесет. Бесплатно отработаем на благо Голландии и князя Оранского. Никто не отказался. Они тут, особенно в сельской местности, привыкли работать бесплатно на строительстве и ремонте дамб. В трюм погрузили бочки с порохом и разными растительными маслами. Подарок купцов. Я предложил им скинуться на войну с испанцами. Порох дали без разговоров, а по поводу масла любопытство заело.
        - Если скажу вам, завтра будут знать испанцы. Так что не обессудьте! - отказался я выдавать свой план и пообещал: - Скоро узнаете, зачем оно нужно.
        Голландский флот стоял на якорях в проливе между островами Валхерен и Зюдбевеланд. Адмирал Луи де Буазо держал свой флаг на том самом большом галеоне, захваченном в Зёйдер-Зе. Переборки каюты, расположенной на самой верхней палубе ахтеркастля, были завешены коврами. Еще один ковер, толстый, с длинным ворсом, устилал палубу. Ковры остались от прежнего владельца, как и серебряная посуда. На боках тяжелого кубка, в который слуга адмирала налил мне белого вина, были барельефы в виде четырех крестов, напоминающих мальтийские. На закуску предлагалась копченая треска. Гурманство от прежнего владельца каюты не перешло к новому.
        - Испанская эскадра с десантом на борту стоит сейчас на якорях в эстуарии Шельды, возле порта Зандвлит. Двадцать восемь галеонов и каравелл. На днях к ним должны присоединиться еще шесть кораблей, после чего пойдут на прорыв блокады, - рассказал Луи де Буазо. - Если не сумеем остановить их, то надо хотя бы изрядно потрепать, чтобы у них не хватило сил снять осаду Мидделбурга.
        - Насколько я помню, вы уже с год осаждаете этот город, - сказал я, с трудом глотая вино, оказавшееся слишком кислым.
        - Стены у города высокие и крепкие, гарнизон сильный. Если штурмовать, потеряем много людей. Решили взять измором. На суше напротив ворот соорудили несколько лагерей, которые не дают выйти из города, а на море буйсы крейсируют. Но частенько буйсы требуются в других местах, и за время их отсутствия враг подвозит продовольствие и боеприпасы, - проинформировал адмирал. - Если к Мидделбургу прорвется большой отряд, нам придется не только снять осаду, но и самим запереться во Флиссингене.
        - Думаю, не прорвутся, - произнес я. - Мне потребуются с десяток больших лодок и по несколько отчаянных парней на каждую.
        - Парней могу дать хоть сейчас, а лодки будут только к завтрашнему утру. За ними надо послать во Флиссинген, - сказал Луи де Буазо.
        - Пусть нагрузят в них соломы, сколько поместится, - предложил я.
        - Соломы?! - произнес удивленно адмирал, а потом догадался, для чего она потребуется, и высказал свое мнение: - Соломы будет мало.
        - Все остальное я привез, - поставил его в известность.
        Первую половину следующего дня, солнечного и теплого, мои матросы и добровольцы с других кораблей снаряжали большие лодки. Из Флиссингена их пригнали одиннадцать штук, конфисковав у местных рыбаков. Заплатить пообещали после продажи трофейных кораблей, если какой-нибудь уцелеет. На дно каждой лодки поставили по бочонку с порохом, сверху наложили соломы и сухих веток, которые полили буковым маслом. Во второй половине дня буйсы отбуксировали эти лодки поближе к Зандвлиту. Каждой лодке был придан двухвесельный тузик и на каждую назначены два-три отчаянных парня. В добровольцах недостатка не было. У многих погибли все близкие в захваченных испанцами городах, и для этих людей смыслом жизни стала месть.
        К утру над рекой повис густой туман. Видимость - метров пятьдесят. Я хотел отменить операцию, потому что не был уверен, что в таком тумане лодки найдут цели.
        - Рыбаки привыкли к туманам, не заблудятся. Так даже лучше: меньше жертв будет с нашей стороны, - сказал адмирал Луи де Буазо.
        В середине прилива, когда скорость у него наибольшая, наша эскадра подошла поближе к тому месту, где стояли на якорях испанские корабли. Ветра не было, мы просто сплавились, благодаря приливному течению. Часто двигались, не видя берега из-за тумана. Примерно в миле от испанской эскадры наши корабли встали на якоря, а лодки-брандеры продолжили свой путь. Создавалось впечатление, что в тумане звуки должны становиться глуше, но они наоборот звучали резче, отчетливей. Вроде совсем рядом становился на якорь другой корабль, а когда туман возле нас ненадолго рассеялся, выяснилось, что до него не меньше кабельтова.
        О действиях брандеров тоже узнали по звукам. Лодку, нагруженную горючими и взрывчатыми веществами, надо было подвести как можно ближе к вражескому кораблю, желательно бортом к форштевню, чтобы течение прижимало, поджечь груз, пересесть в тузик и удрать. Проделывать это все приходилось под обстрелом испанцев. Шансы выжить у добровольцев - минимальные. Сперва мы услышали крики часовых и выстрелы из мушкетов. Крики становились все громче, а выстрелы звучали чаще. Несколько раз рявкнули фальконеты. Потом стрелять стали реже, зато кричать еще громче. Загрохотали взорвавшиеся бочки с порохом. Ветра все еще не было, но запах гари добрался до нас.
        - Кого-то подожгли! - радостно произнес Ян ван Баерле, который стоял неподалеку от меня на квартердеке фрегата, повернутого кормой в ту сторону, где была испанская эскадра.
        Кроме нас двоих на квартердеке стояли Дирк ван Треслонг, боцман Лукас Баккер и капрал Бадвин Шульц. Последние два - отдельно, возле трапа левого борта. Субординация, однако. Я не запрещал рядовым подниматься на квартердек, но стоило мне там появиться, как они сразу уходили, а офицеры перемещались к кормовому фальшборту или к трапам, чтобы не мешать мне прогуливаться от борта до борта. Как привык в двадцатом веке на вахте челночить на ходовом мостике, так и осталось на все мои жизни. Поскольку я стоял на месте, оба офицера подошли поближе, как будто несколько метров давали возможность увидеть сквозь туман, что происходит в нескольких кабельтовых от нас.
        Вдруг загрохотало так, что у меня в ушах зазвенело. Следом прилетела взрывная волна, наполненная ядреным запахом сгоревшего пороха.
        - На каком-то корабле пороховой погреб рванул! - радостно прокомментировал Ян ван Баерле.
        - Вот бы на них сейчас напасть! - воскликнул Дирк ван Треслонг.
        В мои планы взятие испанских кораблей на абордаж не входило, поэтому сделал вид, что не слышал молодого офицера.
        Видимо, идея напасть на испанцев осенила не только Дирка ван Треслонга. Я договаривался с адмиралом Луи де Буазо, что нападем на уцелевшие испанские корабли, когда подует ветер и рассеется туман. Фрегат обстреляет их с дальней дистанции, а потом наши галеоны и буйсы пойдут на абордаж. Запах пороховой гари ударил в головы бравых голландцев. Буйсы без команды стали сниматься с якорей и двигаться в сторону испанской эскадры. Адмирал не решился остановить порыв народных масс. Наоборот, вслед за буйсами потянулись и галеоны, в том числе и флагман нашей эскадры. Один галеон прошел метрах в десяти от нас, чуть не зацепив ноками реев ванты нашей грот-мачты.
        Оба моих офицера проводили его взглядами, а потом посмотрели на меня, ожидая команду сниматься с якоря. Я не давал ее. Рисковать фрегатом из-за сомнительного шанса захватить вражеский корабль без груза в мои планы не входило.
        - Пойдемте в каюту, выпьем глинтвейна, а то что-то я озяб, - предложил им.
        Когда Йохан Гигенгак подавал нам чаши с горячим напитком, донесся грохот пушек. Уверен, что противники обменялись бортовыми залпами на короткой дистанции. Это у них что-то типа прелюдии перед абордажем. Причем результат обстрела не очень важен. Разрядили пушки - и схватились в рукопашной. Чем ближе к врагу в бою, тем быстрее насыщается месть. Самый эффективный способ удовлетворить ее - задушить врага голыми руками, услышать, как хрипит, задыхаясь, почувствовать, как дергается в конвульсиях, расставаясь с жизнью.
        - А подождали бы, когда задует ветер и рассеется туман, добились бы того же результата, если не лучшего, с меньшими потерями, - произнес я.
        Мои молодые офицеры потупили глаза, будто я предложил им трусливо сбежать с поля боя. В их возрасте процесс важнее результата. Впрочем, некоторые и в зрелом возрасте не умнее.
        Еще часа три до нас доносились звуки выстрелов из фальконетов, мушкетов, аркебуз. Затем стрельба стихла. Наступившая тишина казалась неестественной.
        Мы вышли из каюты, поднялись на квартердек. Прилив сменился отливом, подул западный ветер, туман начал рассеиваться. Течение еще не набрало силу, поэтому фрегат развернулся носом почти против ветра и перегородил часть эстуария, по которому мимо нас медленно проплывали обгоревшие доски, а сверху приближались самосплавом несколько кораблей, сцепившихся друг с другом крепко, как в страстном танце.
        - Снимаемся с якоря, - приказал я боцману Лукасу Баккеру.
        Мы успели отойти в восточную протоку между островом Зюдбевеланд и материком, откуда и наблюдали, как мимо проходят победители с призами. Я послал Яна ван Баерле на флагманский галеон, который лишился фок-мачты, к адмиралу Луи де Буазо, чтобы узнать результат сражения.
        - Потопили девять кораблей и захватили шесть: два галеона и четыре каравеллы. По словам пленных, их флагманский галеон был подожжен брандером и взорвался. Командующий дон Хулио Ромеро вплавь добрался до берега. Остальные испанские корабли успели удрать к Антверпену. Закончившийся прилив не дал нам догнать их, - рассказал, вернувшись, мой шурин. - Адмирал Луи де Буазо передал, что он доволен результатами сражения, что обязательно упомянет в докладе князю о твоей роли в победе. В ближайшее время испанцы вряд ли нападут, так что мы может вернуться в Роттердам. В случае надобности нас позовут.
        Так понимаю, Луи де Буазо решил, что дальше он справится и без моей помощи, не придется отдавать мне часть добычи, что увеличит его долю. Или славы побольше захотелось.
        - А что адмирал сказал по поводу призовых? - поинтересовался я.
        - Как только призы будут проданы, нашу долю передадут в Роттердам, - ответил Ян ван Баерле.
        Видимо, адмирал решил напасть на испанцев в ближайшее время. Не хочет, чтобы я даже случайно принял участие в этом мероприятии. Что ж, не буду ему мешать в таком благородном деле.
        9
        На полученные призовые я в начале весны нанял рабочих, чтобы осушили два болота неподалеку от Роттердама. Это очень выгодное вложение денег. Во-первых, осушенные земли на тридцать лет освобождаются от всех налогов. Во-вторых, когда-нибудь город поглотит их, и мои потомки, если не продадут раньше, хорошо заработают на этих участках. Да и сейчас цены на землю здесь очень высокие. Арпан (примерно треть гектара) целины стоит от тысячи двухсот даальдеров, пашни - от двух тысяч, сада - от двух с половиной тысяч. Распорядился засеять осушенные земли льном, который пока что здесь редкость, любит более теплые места. Из льняных семян давят масло, а стебли идут на изготовление тканей, которые очень ценятся в жарких странах. Да и на севере тоже, особенно летом. По цене льняные ткани уступают только шелковым.
        В конце февраля Людовик Нассауский с армией из трех тысяч кавалеристов и шести тысяч пехотинцев пошел на помощь старшему брату. Он не смог переправиться через Маас из-за ледохода. Испанцы потрепали его войско, заставили отступить, а когда он в середине апреля сделал вторую попытку, разбили в пух и прах возле деревни Моок. Людовик Нассауский погиб в этом сражении, что, по моему мнению, сыграло положительную роль в освобождении Голландии от испанцев. Теперь князю Оранскому не надо было надеяться на брата, тратить деньги на наемников, от которых никакого толку, а пришлось положиться на гезов, лесных и морских.
        Я собирался отправиться в поход после Пасхи, которая в этом году поздняя, но в конце апреля прибыл гонец от адмирала Луи де Буазо. До меня доходили слухи, что его флот сжег брандерами еще два испанских галеона и захватил одну каравеллу. Потом испанцы приняли меры - стали перегораживать реку бонами, изготовленными из бревен, соединенных цепями. Боны охраняли баркасы с фальконетами и мушкетерами. Да и флот испанский находился неподалеку, имел возможность подержать своих артиллерией и десантом. Гезы пару раз попытались прорваться через боны, но потеряли много людей и несколько лодок и буйсов.
        Голландский флот стоял на якорях возле юго-восточной оконечности острова Зюдбевеланда. Он пополнился трофейными галеонами и одной каравеллой, видимо, захваченной недавно. Кораблей было так много, что перегораживали эстуарий от острова до материка на юге. Становилось понятно, почему испанцы даже не пытались прорваться к осажденному Мидделбургу или в открытое море. Флагманский галеон стоял посередине эстуария и чуть впереди остальных кораблей, демонстрируя готовность первым вступить в бой. Я поставил фрегат позади него и сразу приказал спустить на воду катер, чтобы отправиться к адмиралу Луи де Буазо, превратившемуся в последнее время чуть ли не в самого знаменитого флотоводца. Жаль, что случился разгром турецкого флота при Лепанто, затмивший подвиги голландских моряков.
        Адмиральская каюта по размеру уступала моей, зато украшена богаче. Переборки теперь оббиты темно-красным бархатом. На одной висит картина, на которой девица с распущенными рыжими волосами вгоняет себе нож под обнаженную левую грудь, а позади нее мужчина в черном плотоядно улыбается, словно собрался повампирить. В левом ближнем углу на болванку надеты кираса и шлем, покрытые красным лаком и золотым узором в виде сидящих орлов. Мебель из красного дерева с резными деталями. Стулья с низкими спинками и мягкими черными подушками. Овальный стол застелен плотной черной материей. На нем стояли глубокое золотое блюдо с булочками, золотой кувшин емкостью литра два и четыре золотых кубка на высоких ножках и с широкими поддонами в виде цвета с шестью лепестками. За стол сели, кроме хозяина каюты и меня, Биллем ван Треслонг и мой бывший шкипер Матейс ван Лон, который теперь командовал одним из трофейных галеонов, третьим по размеру и огневой мощи, что можно считать признанием его заслуг. Мой потомок так и не смог переманить его к себе на службу. Вино было белое, итальянское, среднего качества. Луи де Буазо
разбирался в винах даже хуже меня. Вдобавок он по принятой здесь моде щедро добавлял в вино сахар, из-за чего складывалось впечатление, что пьешь чай, холодный и кисловатый.
        - Нам надо срочно разбить испанский флот на Шельде, - начал он разговор. - Испанцы не выпускают из Антверпена купеческие корабли, требуют, чтобы присоединились к их флоту и вместе напали на нас. Купцы пока не соглашаются. Им выгоднее не рисковать, платить нам пошлину за проход. Долго так продолжаться не будет. Каждый день простоя уменьшает их прибыль. Если купцы объединятся с испанцами, мы их не остановим.
        В этой войне побеждает тот и только тот, кого поддерживают купцы. Видимо, адмиралу приказано ни в коем случае не ссориться с ними. Если купцы пойдут на прорыв вместе с испанским флотом, их, скорее всего, пропустят без боя и уплаты пошлины. Такое может понравиться и войти в привычку.
        - Найдешь способ уничтожить испанский флот - треть добычи твоему фрегату, - огласил Луи де Буазо самый весомый, по его мнению, аргумент.
        - Командовать нашим флотом будешь ты, - упредил мой вопрос Биллем ван Треслонг.
        Видимо, адмиралу было тяжело произнести такие слова.
        - Хорошо, - согласился я. - Утром схожу туда на катере, посмотрю, что и как. Может, что-нибудь придумаю.
        В том месте, где стоял на якорях испанский флот, Шельда была шириной около полутора кабельтовых. Перед кораблями русло пересекало боновое заграждение из соединенных цепями бревен. Сейчас был отлив. Заграждение выгнулось в нашу сторону, а испанские корабли повернулись к нам кормой. В первой линии стояли три галеона. Начиная со второй - каравеллы, по три-четыре. Всего я насчитал шестнадцать кораблей.
        На корме стоявшего посередине галеона появились офицер в широкополой шляпе с тремя перьями цапли и с длинной рапирой, висевшей в ножнах на поясе. Он посмотрел на наш катер, который подошел к боновому заграждению, что-то крикнул, сложив руки рупором, в сторону правого берега реки. Там был вытянут носом на песчаный пляжик баркас, а рядом десятка три испанских солдат, разбившись на группы, играли в кости. Офицеру пришлось крикнуть еще дважды, пока игроки решили сделать перерыв и выяснить, кто им мешает.
        - Возвращаемся на фрегат, - приказал я гребцам.
        Я узнал всё, что хотел, а сражаться с испанскими солдатами желания не имел. Впрочем, и они не собирались гоняться за нами. Как только увидели, что мы разворачиваемся, сразу вернулись к игре, несмотря на крики офицера с галеона. Их поведение подтверждало слухи, что начались перебои с выплатой денег солдатам, из-за чего дисциплина стремительно ухудшалась. Радовало, что проблемы с деньгами начались у испанцев не без нашей помощи.
        Вернувшись к голландскому флоту, провел вторую встречу в том же составе на флагманском корабле. Пили то же самое подслащенное вино, но закусывали на этот раз копченой, солоноватой селедкой. Это сочетание сладкого и соленого было для меня неожиданным, а потому показалось забавным. В двадцать первом веке был у меня знакомый, склонный в промежутках между запоями к гастрономическим экспериментам, который любил делать «ёрш» из пива и водки и закусывать шоколадными конфетами «Белочка». Утверждал, что черти являются ему исключительно шоколадного цвета.
        - Надо будет, чтобы на корабле Матейса ван Лона пушки на одном борту все были английские и такой длины, чтобы их было легко заряжать, и зарядов на каждую не меньше двадцати, - открыл я совещание.
        - У меня почти все именно такой длины, - проинформировал мой бывший шкипер. - Я обменял большие на более удобные.
        - Вооружи ими свой правый борт и приготовься к постановке на шпринг, - приказал я. - Помнишь, как это делается?
        - Конечно, помню! - с ноткой обиды воскликнул Матейс ван Лон.
        - Порохом, ядрами и картечью мы обеспечим его, - заверил Биллем ван Треслонг.
        - В первой фазе операции будут участвовать и ваши два галеона. Вам потребуется побольше картечи, - продолжил я. - Встанете на якоря возле берега и будете обстреливать испанцев на суше, если вздумают нам помешать снять боновое заграждение.
        - А потом пойдем все вместе на абордаж? - спросил Луи де Буазо.
        - Не сразу, не все и только по моему приказу, - ответил я. - И самое главное: операцию начнем в воскресенье утром, когда испанцы отправятся в церковь.
        - Воевать в воскресенье грешно! - пламенно возразил адмирал.
        - Грешно терять людей из-за предрассудков, - сказал я. - Особо набожные могут не участвовать в операции. Но если их будет слишком много, я откажусь от командования, вернусь в Роттердам.
        - Мы поговорим с людьми, - пообещал Биллем ван Треслонг.
        Отказавшихся согрешить ради победы над врагом и, что главнее, ради добычи, можно было по пальцам пересчитать. Подозреваю, что и этими двигала не столько религиозность, сколько боязнь погибнуть. Предыдущее нападение на испанскую эскадру слишком дорого обошлось гезам.
        В этих местах сильные приливно-отливные течения, поэтому жизнь моряков и рыбаков подчинена их циклам. Испанцы знают, что при слабом ветре мы можем напасть на них только во время прилива, в середине его, когда прилив сильнее течения реки. В остальное время корабли придется буксировать с помощью баркасов, что практически сводит на нет их возможность вести бой, а в середине отлива баркасы и вовсе не потянут. Утро было безветренное, с легким туманом, поэтому, переждав середину прилива, испанцы расслабились. Большая часть матросов с кораблей и солдат с береговых постов ушла на воскресную службу. Мы подошли к испанской эскадре в самом конце прилива, когда его силы были равны течению реки. То есть, морская и речная вода на этом участке реки остановились, напоминая двух баранов, упершихся лбами. Боновое заграждение было вытянуто почти в прямую линию, а испанские корабли повернуты к нам бортами. Впрочем, из-за тумана заметили мы их и они нас только, когда фрегат подбуксировали к самому боновому заграждению. На палубы испанских галеонов стали выходить офицеры и матросы. Наверное, пытаются понять, что мы
собираемся делать
        - Отдать якорь! - приказал я.
        Якорь-цепи у меня железные. Звенья с контрфорсами, чтобы не сжимались. Голландские судовладельцы и корабелы приходили, смотрели, соглашались, что так надежнее, но заказывать такие не спешили, обходились по старинке обычными тросами. Слишком дороги такие цепи.
        Юнга ударил один раз в рынду, сообщая, что ушла одна смычка - двадцать пять метров - цепи. Сейчас ее задержат стопором, после чего к цепи присоединят скобой трос, шпринг, заведенный с кормы. Потом продолжат травить якорь-цепь, пока от носового клюза до скобы не будет столько же, какой длины шпринг от скобы до кормы. В результате корабль, стоя на якоре, будет не носом против течения, а бортом. Рядом с нами точно также становится на шпринг галеон под командованием Матейса ван Лона. Оба баркаса, буксировавшие нас, отправились один к правому, а другой к левому берегу, чтобы разогнать испанские посты и взять под контроль боновое заграждение. Разгонять там, в общем-то, некого. На постах осталось человек по десять, которые, заметив, что гезы направляются к ним, похватали оружие и пожитки и побежали в сторону Антверпена. Повышенная религиозность сыграла с испанцами злую шутку. Хотя, с другой стороны, те, кто сейчас в церквах, останутся живы и здоровы. Позади нас становились на якоря обычным способом остальные корабли гезов.
        Пока испанцы соображали, чего мы приперлись, открывали порты и выкатывали пушки на позиции, речное течение осилило прилив. Испанские корабли развернуло кормой к нам, приблизив и лишив возможности сделать хотя бы один залп. Они стреляли только из фальконетов и мушкетов, в основном, по баркасам, не причиняя сильного вреда.
        Стрельба нашей артиллерии оказалась более результативной. Расстояние до галеонов первой линии было менее кабельтова, цели почти неподвижны, достаточно большие, так что промазать трудно. Безнаказанный продольный огонь на малой дистанции - мечта каждого капитана. Комендоры фрегата и галеона под командованием Матейса ван Лона, не торопясь, принялись за дело. Ядра проламывали кормовые и внутренние переборки, сбивали мачты, разрывали на части людей, которым некуда было спрятаться. Представляю, как обидно испанцам погибать, не имея возможности ответить. И уйти из-под обстрела тоже не могут. Ветер подул, но пока легкий, на таком течение не одолеешь. Почти все плавсредства с этих кораблей стояли у берега, куда отвезли богомольцев, так что и буксировать против течения эти корабли было нечем и некому.
        Боновое заграждение убрали, освободив оба его конца и оттащив за один вверх по течению, благодаря чему оно прижалось к берегу. Несколько баркасов с абордажными партиями с других наших кораблей устремились к трем испанским галеонам первой линии, разбитым и почти без экипажей. Наш баркас вернулся к фрегату, на него начали заводить буксир. К тому времени матросы отсоединили шпринг, приготовились выбрать якорь.
        Я собирался провести фрегат выше по течению, поставить на шпринг перед второй линией испанских кораблей и точно так же обстрелять их. Не довелось. Экипажи каравелл, догадавшись, что их ждет, с помощью оставшихся шлюпок перебрались на берег и рванули в сторону Антверпена. Я посигналил адмиралу Луи де Буазо, что теперь его очередь, а мы постоим на якоре, подождем, когда соберут для нас добычу. Гезы на проходивших мимо нас буйсов и баркасов махали шляпами и орали нам всяческие приятные слова. Матросы фрегата и галеона Матейса ван Лона махали и орали в ответ.
        Радоваться было чему. Удрали от нас только четыре каравеллы, стоявшие выше всех по течению. Их экипажи прибежали из церкви и, несмотря на обстрел гезов, успели утащить корабли к Антверпену. Мы не ожидали, что победа достанется так легко, поэтому подготовили мало абордажных партий. Пропустив вперед призы, фрегат и галеон под командованием Матейса ван Лона не спеша сплавились вниз по течению, которое, благодаря отливу, усиливалось, к острову Валхерену. Нападать испанцам больше не на чем, а купцы вместо них сражаться не будут.
        Все корабли были без груза, поэтому больших денег на них не заработали. На треть, причитавшуюся князю Оранскому, отдали часть денег от продажи каравелл и три галеона, порядком разбитые нашими ядрами. Всё равно за них много не заплатят. После вычета денег на ремонт галеонов князю остались гроши, на которые наемников не наберешь. Каравеллы купили антверпенские купцы. Они прибыли во Флиссинген на следующий день. Заодно порешали вопрос о проходе торговых кораблей. После разгрома испанского флота такса за проход мимо Валхерена немного подросла, чтобы хватило денег на содержание увеличившейся эскадры гезов.
        10
        Эта каравелла повстречалась нам севернее впадения в океан реки Дору. Она шла галсами против «португальского» норда, в тот момент правым, от берега. Благодаря латинским парусам на всех трех мачтах, двигалась довольно остро к ветру. Паруса были в косую зелено-желтую полосу, и только на фоке имелся красный крест, перекошенный, словно наклонившийся от ветра. Длиной каравелла была метров двадцать, шириной около шести и водоизмещением тонн двести пятьдесят. На одной батарейной палубе стояло на каждом борту по восемь чугунных полупушек, явно английских, и десятка полтора бронзовых фальконетов было натыкано во всех остальных местах. Заметив фрегат, каравелла развернулась и довольно резво понеслась к устью реки. Наверное, надеялась подняться поближе к Порту и там переждать.
        Мы догнали ее примерно в миле от мутной речной воды, которая огромным светло-коричневым пятном выделялась на голубой поверхности океана. Наши погонные орудия сшибли паруса с бизани и грота, после чего испанцы развернулись к нам правым бортом, собираясь, как у них принято, сделать залп из орудий, а потом со всем ожесточением схватиться врукопашную. Их бортовой залп с дистанции немногим более кабельтова не нанес нам существенного вреда, если не считать порванные ванты фок-мачты. Мы подошли ближе и с сотни метров начали методично громить сперва носовую надстройку, а потом кормовую, заодно поливая картечью палубы. Когда кормовая надстройка, точнее, груда обломков, стала почти вровень с главной палубой, испанцы запросили пощады. Мне показалось, что бой длился минут пятнадцать, хотя на самом деле в два раза больше.
        Командовал каравеллой мужчина лет тридцати пяти, крепкий, жилистый, с курчавыми черными волосами, бородой - эспаньолкой и густыми и длинными усами, кончики которых были заведены за уши. Замысловатый вид усов начал опять входить в моду. Что только с ними не вытворяли, завивая, напомаживая, подкрашивая! В правом ухе капитана была массивная золотая серьга с розовой жемчужиной. Видимо, во время боя капитан был в кирасе, а потом снял ее и остался в белой льняной рубахе с серыми пятнами пота ниже подмышек. Загорелые, покрытые густыми черными волосами руки резко контрастировали с белыми рукавами, не доходящими до запястий. Штаны-груши были черного цвета, а в разрезы проглядывала золотистая подкладка. Подвязки, конечно же, алые. Чулки в черно-желтую горизонтальную полоску, из-за чего ноги напоминали тела ос. Кожаные башмаки с высокой платформой из пробки украшали, как предполагаю, позолоченные застежки в виде крабов. Держался капитан самоуверенно и даже дерзко.
        - Это корабль принадлежит самому герцогу Альбе! - вместо приветствия заявил он. - За нападение вы будете жестоко наказаны!
        - Мне сразу испугаться или можно немного подождать?! - насмешливо поинтересовался я.
        Мои слова сбили с капитана дерзость, но не самоуверенность.
        - Герцог доберется до вас, где бы вы ни скрывались! - пригрозил он.
        - Передашь герцогу, что он может найти меня в Роттердаме, - сказал я. - Если не повешу тебя. Меня раздражают самоуверенные дураки.
        Капитан каравеллы тряхнул головой, словно избавляясь от глупости, и правый ус выпал из-за уха.
        Испанец привычным движением вернул ус на место, после чего довольно любезно произнес:
        - Я не хотел обидеть синьора, просто сообщил, кому служу.
        - Будем считать, что я тебе поверил. Что и куда вез? - спросил я.
        - Индийскую селитру из Кадиса в Виго. Там у герцога пороховая мастерская, - ответил капитан.
        Порох из индийской селитры считается самым лучшим, даже если его изготовят испанцы.
        - Возле Виго тебя и остальную команду каравеллы высажу на берег. Передашь герцогу Альбе, что порох, сделанный из его селитры, поможет гёзам выгнать испанцев из Голландии, - сказал я, не подозревая, что мои слова окажутся пророческими.
        В Роттердам мы вернулись в конце июля. Часть своей доли я взял селитрой. Отдал ее изготовителям пороха. Его постоянно не хватает, особенно хорошего. Точно так же распорядился своей долей добычи и князь Оранский. Точнее, от его имени адмирал Луи де Буазо, который находился в Роттердаме. Вильгельм Оранский, подхватив лихорадку, отлеживался в монастыре святой Агаты в Делфте. Говорят, после гибели в сражении под Мооком двух его младших братьев князь сильно сдал. Адмирал прибыл в Роттердам на заседание Генеральных Штатов, которые руководили восставшими городами. Как понимаю, будут решать судьбу осажденного Лейдена.
        Первый раз испанцы осадили Лейден в октябре прошлого года. В марте этого года сняли осаду и повели войска навстречу Людовику Нассаускому. Разгромив его и утихомирив взбунтовавшихся испанских солдат, которые требовали «не обещаний, а денег», в конце мая вернулись. У Лейдена было почти два месяца на то, чтобы подготовиться к новой осаде, но горожане почему-то уверовали, что на них больше не нападут. Мало того, что не пополнили запасы продуктов и боеприпасов, так еще и отпустили часть гезов. На этот раз испанцы не штурмовали Лейден, а обложили его со всех сторон. Город находится посередине концентрического кольца каналов, на берегах которых несколько деревень. В каждой деревне и в промежутках между ними испанцы соорудили укрепления, всего шестьдесят два, и, не напрягаясь, ждали в них, когда лейденцы сдадутся или перемрут от голода. Горожане прислали с голубем сообщение князю Оранскому, что смогут продержаться всего три месяца, до конца августа. Только вот у Вильгельма Оранского было мало войск, чтобы снять осаду.
        Флот адмирала Луи де Буазо, за исключением кораблей, занятых сбором дани в эстуарии Шельды, стоял у причалов или на рейде Роттердама. Флагманский корабль ошвартовался неподалеку от Рыбного рынка и моего нового дома. Я навестил адмирала, чтобы отдать ему деньги - долю князя Оранского за каравеллу.
        Угощая меня подслащенным вином, он рассказал последние новости:
        - Князь Вильгельм боялся, что из-за амнистии многие покинут наш флот. Я ему говорил, что гезы не подведут, а он не верил. Позавчера князь сам вспомнил наш разговор и похвалил меня за дальновидность!
        В июне дон Луис де Рекесенс объявил амнистию всем участникам восстания и подтвердил свое давнее разрешение тем, кто не был католиком, продать имущество и покинуть земли, находящиеся под властью короля Филиппа. Как будто они не могли сделать это раньше и без его разрешения. Не знаю, на что наделся испанский наместник. Я сразу понял, что амнистия уберет из рядов восставших только самых слабых, разуверившихся, без которых гезы станут сильнее.
        - Предложил князю нашу помощь в снятии блокады Лейдена. Если Генеральные Штаты согласятся пробить плотины вдоль Исселя и Мааса близ Роттердама, Шидама и Делфта, то мы сможем подойти к Лейдену на мелкосидящих судах, - продолжил Луи де Буазо.
        - Думаешь, они согласятся? - задал я вопрос.
        Такой вариант помощи Лейдену обсуждается уже давно. Князю Оранскому позарез нужна победа, снятие осады любой ценой, иначе остальные города начнут без боя переходить на сторону испанцев. Тогда ему придется убираться к немцам и на этот раз уже навсегда. Цена устраивала не всех голландцев. Придется затопить примерно половину провинции. Вода может разрушить дома и другие постройки. Еще она пропитает солью поля и луга, и несколько лет они будут непригодны. Тысячи людей окажутся без крова и возможности заработать на жизнь.
        - Мы им поможем принять правильное решение! - ухмыляясь, заверил меня адмирал.
        - Потребуется много плоскодонок, - сказал я.
        - Наши корабелы знают, как их строить. Ждет решения Генеральных Штатов, - сообщил он.
        Решение было принято тридцатого июля. Говорят, обсуждение было долгим и очень жарким. Главным аргументом в споре стали гезы, которые окружили ратушу, где проходило заседание Генеральных Штатов. Совершенно случайно депутаты узнали, что решение не затоплять Голландию может стать последним в их жизни.
        На следующий день на всех верфях Роттердама и близлежащих городов начали строительство плоскодонных барж, перемещаться которые будут по каналам с помощью конной тяги, а на открытом пространстве - шестами. Упираешься шестом в дно и толкаешь баржу в нужном направлении. На каждую устанавливали несколько фальконетов. Соорудили и так называемый «Делфтский ковчег» - прямоугольное корыто с толстыми, пуленепробиваемыми фальшбортами и тремя парами гребных колес, которые вертелись вручную. На нем стояло два десятка полупушек и фальконетов, а экипаж насчитывал почти две сотни человек.
        Постройка мелкосидящего флота растянулась до конца августа. За это время жители Лейдена прислали князю Оранскому голубя с сообщением, что начали есть лошадей и собак, что долго не протянут.
        Поскольку все мои матросы решили принять участие в сражении за Лейден, я провел этот месяц дома, пытаясь не разорваться между тремя женщинами. Время от времени устраивал себе отдых, отправляясь на свои поля. Они затоплению не подлежали. Урожай льна на них удался славный. Я продал его на корню роттердамскому фабриканту. Фабрика его представляла собой три сарая, в которых работало около полусотни человек, в основном женщины и дети. Некоторым детям было от силы лет семь. Это сироты. Фабрикант одновременно выступал в роли благодетеля, обеспечив их жильем, питанием и одеждой. За это они всего лишь от зари до зари работали на него в меру сил.
        11
        Небо заволокли тучи, скрывшие полную луну. Дует восточный ветер, швыряя в лицо мелкие капли дождя. В темноте кажется, что капли не падают сверху, а летят по горизонтали. Мой кожаный плащ, пропитанный смолой, не справляется с дождем. Влага проникла под него и кирасу, пропитала стеганку и шелковое белье. Я стараюсь не шевелиться, потому что при каждом движении под плащ проникают новые капли. Сижу на носовой банке плоскодонки, перевозящей шестнадцать человек. Она замерла у низкого берега канала. Четверо гезов под командованием капрала Бадвина Шульца покинули плоскодонку, ушли к плотине Ланд-Шидинг. Она в полумиле от нас и милях в пяти от Лейдена, самая большая в этих краях. Возле нее на нашем берегу расположен испанский пост - хибарка, в которой несут службу девять солдат и офицер. Ночью двое солдат в карауле возле хибарки и еще один - на другом конце плотины. По обе стороны от плотины и примерно метрах в пятистах находится по деревне, в которых на постое по роте испанцев. Если караульные поднимут тревогу, нам придется несладко. Нам - это двум с половиной тысячам гезов под командованием Вильгельма,
князя Оранского. Точнее, князь лежит в одной из плоскодонок под специально сделанным навесом в конце каравана. Назвать наши плавсредства эскадрой у меня не поворачивается язык. Князь очень болен, по суше перемещается на носилках, поэтому командует адмирал Луи де Буазо. Еще точнее, адмирал расположился на другой плоскодонке рядом с Вильгельмом Оранским, а операцией командую я.
        Из темноты возникает бесшумно подошедший капрал Бадвин Шульц и докладывает шепотом:
        - Все в порядке, всех перебили.
        - Запрыгивай, - говорю я ему и командую экипажу своей плоскодонки и стоящей за нами: - Вперед!
        Гребля плотины возвышается над водой примерно на метр. Она поросла травой и кустарником. Только посередине гребли пешеходы и телеги набили дорогу, которая более светлая, выделяется. Посередине и поперек гребли проложена труба из выдолбленных колод. На противоположной стороне она выпирает метра на полтора. По трубе вытекает лишняя вода, которая падает с высоты метров семь в канал. Склон крутой, но тоже поросший травой и кустами.
        Два десятка гезов с лопатами и кирками пускаются по склону почти до основания гребли и рядом с водопадом начинают копать лаз. Три человека с большими фонарями подсвечивают им. Работают молча. Лишь иногда кто-нибудь ругнется беззлобно. Сперва собирались прорыть плотину насквозь, чтобы вода хлынула через дыру и размыла остальное. Работать пришлось бы долго, до утра, а то и до полудня, и при этом отбивать атаки испанцев. Нет уверенности, что размоет плотину основательно, что смогут пройти наши плоскодонки. Тогда придется расширять лопатами и опять-таки под обстрелом испанцев. Я предложил использовать порох. Во взрывных работах я не специалист, как и остальные мои соратники, но, в отличие от них, хотя бы теоретически подкован.
        Где-то через час докопались до деревянной основы плотины и повернули влево. Там выроют камеру на пять бочек пороха. Я не знаю, много это или мало. Взрыв покажет. Одни роют, другие вытаскивают в корзинах землю, высыпают ее в канал. Работают по очереди, потому что внутри, как говорят, тяжело дышать. Может, это от страха замкнутого пространства.
        Закончили к началу утренних сумерек. Пять бочек с трудом протолкнули в камеру, частично завалили лаз, чтобы поменьше взрывной волны ушло впустую. Вместо бикфордова шнура использовали обычный фитиль для мушкета. Горел он долго. К тому времени совсем уже рассвело. Правда, из-за дождя видимость была плохая. Испанцы заметили наш караван только после взрыва.
        Как ни странно, сначала я увидел взрыв - как вспучивается плотина посередине, рядом с трубой. Складывалось впечатление, что внутри нее лежал великан, который решил встать и стряхнуть с себя землю. На мгновение позже услышал грохот. Несмотря на то, что находился метрах в трестах от плотины, меня будто ударили ладонями по ушам, резко и больно, из-за чего в них зазвенело, а потом звук отключился. В наступившей тишине я смотрел, как подлетают вверх тонны земли, бревен и воды, как комья и обломки падают в канал совсем рядом с моей плоскодонкой, поднимая фонтаны брызг. Заряд был явно великоват. Средняя часть плотины исчезла вместе с трубой. Вода хлынула в образовавшийся пролом, утягивая за собой наш караван. Уровень воды в канале начал стремительно опускаться. Когда нас принесло к пролому, он упал метра на два. Наша плоскодонка без проблем проскочила между склонами, из которых, будто сломанные кости, торчали обломки бревен, а из земли исходил то ли пар, то ли белесый дым, и шлепнулась в канал, подняв брызги. Вода продолжала нести нас вперед, можно было не грести. Следом за нами через пролом в плотине
проскочили и остальные суда. Испанским солдатам, бежавшим к плотине с обеих сторон, оставалось помахать нам ручкой и сообщить своему командованию о происшествии.
        Плотина Гринвей располагалась в километре с небольшим от Ланд-Шидинг и была ниже и уже. Вода здесь сильно поднялась. До верха плотины оставалось сантиметров двадцать пять. Если и располагался на плотине караульный пост, к нашему приходу все разбежались. Гезы с шанцевым инструментом высадились на берег и пошли рыть в плотине нишу для закладки пороха. Я сделал выводы из предыдущего взрыва, приказал рыть ее всего на три бочки. Наш караван выстроился в канале на удалении метров триста от плотины. Многие вылезли на берег, чтобы размяться и поглазеть на работающих, дать им такие необходимые ценные советы.
        Вскоре дождь перестал. Выглянуло солнце и зажгло радугу в той стороне, где находится Лейден. К плотине подошел адмирал Луи де Буазо в сопровождении Биллема ван Треслонга, Матейса ван Лона, Дирка ван Треслонга, Яна ван Баерле и нескольких офицеров из свиты князя. Они были вооружены только рапирами, из-за чего казались франтами, прогуливающимися на природе. Процессия остановились на краю плотины. Дальше начиналось Пресноводное озеро. На самом деле это было болото, в дальнем северо-восточном конце которого был прорыт канал, ведущий к Лейдену. По данным нашей разведки на обоих концах канала испанцы соорудили по форту, усиленному батареями шестнадцатифунтовых пушек и фальконетами. С плотины смутно просматривался ближний форт. Там было тихо и спокойно,
        Зато юго-восточнее плотины наши дозоры заметили движение. Оттуда к нам приближались в походном строе две роты испанцев. Шли налегке, без обоза и пушек. Впереди каждой роты скакал командир, причем оба на серых лошадях.
        - Не вовремя они, - с сожалением начал адмирал Луи де Буазо и продолжил увереннее, - но всего две роты, справимся! Проверим, на что способен наш «Делфтский ковчег».
        Это уродливое творение под командованием Матейса ван Лона, вооруженное полупушками и шестифунтовыми фальконетами, перегнали ближе к плотине. Рядом с ним поставили еще три большие плоскодонки, вооруженные фальконетами разного калибра. Остальные суда каравана поджались к противоположному берегу канала, высадив десант. Гезы построились на середине плотины. Вооружены они были короткими пиками, мечами, причем некоторые - двуручными, аркебузами и мушкетами. Гезы с огнестрельным оружием встали впереди. Воткнув в землю сошки, прилаживали на них мушкеты, поджигали фитили. Саперы выбрались на гребень плотины, встали позади строя, вооруженные шанцевым инструментом. Как ни странно, смешными они не казались.
        Метрах в пятистах от плотины передняя рота испанцев остановилась и перестроилась в четыре шеренги по человек девяносто в каждой. На флангах стояло по два десятка мушкетеров в две шеренги. Задняя догнала ее и тоже перестроилась, отправив своих мушкетеров на помощь передней, которые добавили на флангах еще по две шеренги. Загремели барабаны - и первая рота, наклонив вперед пятиметровые пики, пошла к плотине. Вторая рота отпустила ее метров на пятьдесят и пошла следом. Шли красиво. Местность здесь ровная, трава низкая, общипанная коровами, только кое-где возвышались нетронутые репейники. Солдаты затаптывали их. Создавалось впечатление, что именно для того испанцы и идут по лугу.
        Метров за четыреста от плотины их встретил залп из полупушек «Делфтского ковчега». Цель крупная, промазать трудно. Я наблюдал немного сбоку, поэтому вырвавшиеся клубы густого черного дыма не помешали мне увидеть, как шесть двенадцатифунтовых ядер пробили просеки в обеих ротах. Ближнее ко мне ядро полетело низко над землей, на уровне коленей. Солдат из первой шеренги, в которого оно попало, от удара как бы подпрыгнул и упал плашмя, выронив пику. Он повернулся на бок, попытался встать. Никто ему не помог. Испанские солдаты продолжили движение, словно ничего не случилось. Солдаты в шеренгах сомкнулись, как бы залатав прорехи. Затем выстрелили фальконеты. Трехфунтовые ядра вдвое легче, но их намного больше. В основном от этих ядер пострадали солдаты первой роты, до второй добралось всего штуки три, и те смогли сразить только пикинеров из первой шеренги. Урон в первой роте был таков, что она остановились. Командир, скакавший позади своих солдат, что-то кричал им. Я видел, как распахивался его рот, как шевелились длинные концы черных усов, но слов не слышал, потому что в ушах стоял грохот пушек. Идти на
пушки шагом, в полный рост и плотным строем - это, по моему мнению, было смесью тупости и героизма. Впрочем, как я заметил за свою долгую жизнь, в большинстве случаев второе - детище первого.
        Прошло с полминуты прежде, чем испанцы сомкнули ряды и пошли дальше. Метрах в ста от канала их встретил залп картечью из полупушек и фальконетов. Передние две шеренги скосило полностью. Уцелело лишь по несколько мушкетеров на флангах. В двух задних шеренгах урон был меньше, но вид убитых и раненых товарищей и смерть офицера, сбитого с коня, сломили их дух. Они ломанулись сперва в обратном направлении, потом заметили направленные на них пики и начали огибать вторую роту, которая прошла еще метров десять и остановилась.
        Я вдруг понял, в чем основное отличие рыцаря от пехотинца. Каждый рыцарь - индивидуальный боец, способный сражаться автономно. Даже когда рыцарь идет в атаку в строю, все равно он один, сам себе командир, и победа зависит только от его морально-волевых и физических качеств, а общая победа - это сумма индивидуальных. А пехотинец становится воином, только когда он часть подразделения, когда стоящие рядом соратники просто физически не дают ему струсить, убежать, не выполнить приказ. Он идет вперед, как бы становится смелым, подталкиваемый сзади и с боков, механически выполняя чужое решение. Его моральные качества отключены, пока давление не уменьшится до определенного уровня. Остаются только физические. Смелого можно заменить на труса - и ничего по большому счету не изменится. Выигрывает не индивидуум, а коллектив, и общая победа образуется из умелого применения сгустков грубой физической силы. В нашем случае их применили глупо.
        На плотине загрохотали выстрелы из мушкетов. От отдачи мушкетер дергались так, будто его с маху двинули толстым бревном. В первой шеренге второй роты упал один человек, присел, схватившись за ногу, второй, сделал шаг вперед, а потом завалился на бок третий… На приказы офицера наступать никто не обращал внимание. После выстрела двух фальконетов, который пробили по бреши в рядах пикинеров, испанские солдаты, стоявшие в первой шеренге, начали пятиться. Давление передалось задней шеренге, и те, кто стоял подальше от командира, подчинились закону физики - начали движение по пути наименьшего сопротивления, догоняя удирающих солдат первой роты. За ним последовали стоявшие в первых трех шеренгах. Еще два выстрела из фальконетов убили и ранили несколько человек и придали ускорение уцелевшим. Командир роты пытался остановить их, что-то кричал, размахивая длинным мечом, но его никто не слышал. Поняв бесполезность своих усилий, испанский офицер развернул коня и трусцой, демонстрируя пренебрежение к врагу, поскакал за бегущими солдатами. По нему стреляли наши мушкетеры, но никто не попал.
        Гезы с плотины добили раненых испанцев. Кое-кто, перерезая глотку беспомощному врагу, кричал: «Это тебе за Гарлем!». В плен никого не брали. Трупы вытряхнули из доспехов, одежды и обуви и оставили на съедение хищникам.
        Саперы опять принялись за дело. Работали споро. Им помогали гезы, подменяя уставших.
        - Когда предыдущую плотину взрывали, я подумал, что пришел Судный день! - услышал я слова одного из них. - Недаром говорят, что Мальтиец с чертями знается!
        Это прозвище у меня появилось в последнее время. Видимо, гезам кто-то сведущий пересказал мою легенду, из которой выдернули самое диковинное для них.
        Плотину взорвали после полудня, распугав стаю воронов и ворон, слетевшихся со всех сторон на обильную трапезу. Черные и черно-серые птицы, напоминающие инквизиторов, перескакивали с трупа на труп, выклевывая в первую очередь самое вкусное - глаза. Потом принимались за губы, языки и другие менее лакомые части. На этот раз взрыв был слабее, разметал землю и обломки бревен всего в радиусе метров двести. Морская вода устремились в брешь, размывая ее, мощной волной пошла по поверхности озера, которое теперь много лет не назовешь Пресноводным.
        Моя плоскодонка, саперов и еще одна с порохом, попав в озеро, легла в дрейф, пропуская вперед суда с десантом. Мы свое дело сделали. Теперь пусть другие повоюют, захватят форты на канале. Канал узкий, на одно судно. Бортом к форту в нем не развернешься, а стрельбой из носовых орудий передового судна большого вреда не причинишь. Если в фортах много пушек и солдат, а говорят, что их много, захват канала обойдется нам дорого. Теперь роли поменяются, и у испанцев будет шанс рассчитаться за поражение у плотины. Рядом с нами остановились суда с припасами. На них везли провиант и боеприпасы для осажденного Лейдена. Судя по лицам, экипажи этих судов не сильно расстраивались, что им не придется лезть под испанские ядра и картечь.
        Я пристроился полулежа на носовой банке, чтобы покемарить, наверстать упущенное ночью. Вырубился сразу. Сквозь сон слышал приглушенные выстрелы из пушек и мушкетов. Проснулся, когда начало сереть. Моя плоскодонка находилась на прежнем месте. В дно воткнули шест, вокруг которого завели кончик с бака. Типа встали на мертвый якорь. Глубина здесь около полуметра. Дальше, за пределами канала, еще меньше, даже на наших мелкосидящих посудинах не пройдешь, а им всего-то надо сантиметров тридцать-сорок. Рядом стояли суда с припасами. Ближе к каналу - наш грозный военный флот с флагманом «Делфтский ковчег».
        - Не взяли форт? - спросил я капрала Бальвина Шульца, который по корабельной привычке охранял мой сон и покой.
        - Нет, - ответил он. - Как только вошли в канал, их обстреляли из пушек, потопили две лодки. Остальные сразу погребли в обратную сторону. Сейчас совещаются, решают, что дальше делать.
        Решили выбраться на берег и подождать, когда сменится ветер и пригонит в озеро морскую воду, поднимет уровень. Возле берега мои матросы разулись, закатали штаны и выбрались из плоскодонки. Тяжело переставляя ноги в вязкой грязи, протащили ее вместе со мной к полуострову, который возвышался над водой сантиметров на двадцать. Там мы и расположили свой лагерь. Мало того, что защищены с трех сторон водой, так еще и сразу узнаем, когда уровень воды поднимется более, чем на двадцать сантиметров.
        12
        Нам пришлось неделю ждать, когда задует сильный северо-восточный ветер и погонит морскую воду по канал через разрушенные плотины в Пресноводное (точнее, теперь уже Малосоленое) озеро. За это время мы убедились, что испанцы не собираются атаковать нас, решив, видимо, дождаться падения Лейдена, а потом уже навалиться всеми силами на тех, кто спешил на помощь горожанам. Вильгельм, князь Оранский, и адмирал Луи де Буазо перебрались в деревню неподалеку от полуострова. Вокруг них расположилась лагерем и большая часть гезов. На полуострове остались только наши суда и их охрана. Я жил в доме сыродела, пропахшем скисшим молоком, в узкой комнатушке на втором этаже. Спал на полу, а в короткой кровати-нише ночевал, полусидя, мой слуга Йохан Гигенгак. Спросонья и не поймешь, кто из нас слуга! Он меня и проинформировал первый, что ночью, в прилив, вода поднимется на полметра, не меньше. Даже живущие не на берегу моря голландцы точно знают время прилива и отлива, при каком ветре первый будет выше, а второй ниже.
        Ближе к вечеру меня позвали в штаб, расположенный в доме мельника. Мельница была ветряная, сейчас не работала. Расположенный при ней каменный двухэтажный дом был самый большой в деревне. Совет проходил в комнате на первом этаже, узкой и длинной, почти все пространство которой занимал стол, две лавки и буфет с оловянной посудой. Меня посадили по левую руку от князя Оранского, ниже его главного советника Филиппа ван Марникса. Места напротив нас заняли адмирал Луи де Буазо, который теперь был главнокомандующим военно-морских сил Голландии, и его заместитель Биллем ван Треслонг. Ниже них сидели Матейс ван Лон и другие капитаны, а после меня - сухопутные офицеры-иностранцы, в основном немцы. Вильгельм Оранский все еще доверял иностранцам больше, чем голландцам. Выглядел он неважно: глаза потускнели, словно внутри погас огонь, остались только затухающие головни, бледные щеки запали, а на кончике заострившегося носа постоянно появлялась зеленоватая капля. Своим видом он как бы олицетворял состояние дел в восставшей Голландии. Один его слуга поставил перед каждым оловянную кружку, в которую второй налил
белое греческое вино из серебряного кувшина емкостью литра четыре. Налил всем - и ушел, чтобы наполнить кувшин по-новой. Бочки с княжеским вином везли на отдельной плоскодонке и охраняли так же строго, как бочки с порохом.
        Князь Оранский медленно повернул голову к Филиппу ван Марниксу и еле заметно кивнул. Говорят, что князь так ослаб, что по дому перемещается с помощью двух слуг, а на большие расстояния - на носилках.
        - Местные жители сообщили нам, что между деревнями Зетермеер и Бентуйсен есть плотина, к которой можно будет добраться при подъеме воды. Если плотину пробить, то можно обойти озеро и выйти примерно в полутора милях от Лейдена. В обеих деревнях стоит по роте испанцев. В последние дни они укрепили позиции рвами и брустверами, на которых установили фальконеты, - проскрипел нам своим немелодичным голосом главный советник.
        За столом начались бурные дебаты. Причем выбирали не деревню, а тащить с собой всю артиллерию или только фальконеты? Большинство склонялось к первому варианту.
        Мне надоело слушать их спор, поэтому произнес:
        - А зачем там нужна артиллерия?! Ночью толку от нее все равно будет мало.
        Все сразу смолкли и посмотрели на меня так, будто сморозил несусветную глупость. Даже князь Вильгельм малость приободрился.
        - Ты предлагаешь штурмовать испанские укрепления без поддержки артиллерии? - медленно произнося слова, задал он вопрос, после чего вытер большим бордовым платком зеленоватую каплю, появившуюся на кончике носа.
        - Да, - ответил я. - И мушкеты оставим на судах. Возьмем только пистолеты и холодное оружие.
        - Погибнет много людей, а у нас их и так мало, - возразил адмирал Луи де Буазо.
        Я не стал говорить ему, что для сражения со всей испанской армией, осаждающей Лейден, их и сейчас слишком мало.
        - Не обязательно, - сказал я, - если нападем внезапно. Вы, наверное, забыли, что у меня есть люди, которые умеют бесшумно снимать часовых.
        - А если не получится? - задал вопрос осторожный Биллем ван Треслонг.
        - Тогда вам никто не помешает притащить пушки, - ответил я.
        - Надеюсь, обойдемся без пушек, - произнес адмирал. - Чтобы не потерять эффект внезапности, нападать надо одновременно на обе деревни. Один отряд поведу я, второй - ты.
        - Хорошо, - согласился я.
        Безделье меня порядком достало, решил размяться.
        Мы разделили гезов на два отряда, обговорили систему сигналов. Верхняя точка прилива будет примерно в три часа ночи. К тому времени мы должны захватить обе деревни, а до утра - разрушить плотину и двинуться дальше. Иначе придется долго отбивать нападения испанцев.
        13
        До полнолуния оставалось пять дней, и луна светила ярко, когда ее не закрывали облака. Небольшие и плотные, они быстро неслись по небу, закрывали часто, но ненадолго. В лунном свете голландские пейзажи кажутся нереальными, нарисованными, и настолько умиротворенными, что не верилось, что здесь идет война. Я стою под дубом, толстостволым, с широкой кроной. Когда переступаю с ноги на ногу, чувствую желуди под подошвами сапог. Непозволительная расточительность. В мирное время голландцы собирают все плоды, даже ранние, которые обычно слабые, больные, скармливают их свиньям и сами едят. Отмачивают два дня в воде, а потом высушивают, перемалывают и добавляют в тесто при выпечке хлеба. Наверное, и я ел такой хлеб, даже не подозревая о его «дубовости». Дерево растет на склоне низкого холма в гордом одиночестве, посему является хорошим ориентиром. Я жду под дубом возвращение моих «спецназовцев». Здесь орудует половина их, а остальные ушли с отрядом адмирала Луи де Буазо.
        В очередной раз луна появляется из-за облака, выкрашивает все вокруг серебром, - и передо мной возникает капрал Бадвин Шульц. Несмотря на внушительные габариты, он умеет двигаться совершенно бесшумно. Нарушителям дисциплины на фрегате очень не нравилась это его умение.
        - Всё в порядке, сняли все четыре караула, - шепотом докладывает капрал, хотя до вражеских укреплений метров триста, и живые там спят.
        - Молодцы! - шепотом хвалю я и тихо зову, обернувшись: - Ян!
        Шурин вышагивает, как городской стражник, - громко, чтобы преступники услышали и успели убраться с его пути.
        - Дай сигнал и дождись ответ, - приказываю я ему.
        Он уходит за холм, чтобы оттуда просигналить фонарем второму отряду, что мы готовы к штурму. Когда и они будут готовы, посигналят в ответ - и оба отряда пойдут на штурм укреплений. Нас почти втрое больше, чем испанцев, а спецназовцев слишком мало, поэтому я решил не рисковать, не вырезать спящих врагов, а разгромить их внезапным налетом.
        Ян ван Баерле возвращается минут через двадцать, докладывает:
        - Они готовы.
        - Начинаем движение, - приказываю я.
        Луна скрылась за облаком, стало темно, однако я все равно вижу будто бы плоские силуэты, которые с разной степенью шума перемещаются в сторону укрепленной деревни, и сам иду в том же направлении. Возле рва гезы сбились в три кучки, каждая возле своего переходного мостика, сколоченного на скорую руку из подсобных материалов несколько часов назад.
        Меня пропускают без очереди. Мостик хлипкий, прогибается и шатается. На середине его я приседаю, чтобы не свалиться, и дальше передвигаюсь на четвереньках. Как-то не очень хочется свалиться в холодную воду, заполнившую ров. Я уже не говорю о том, что плавать в доспехах - не самое забавное развлечение. Крутой бруствер недавно подсыпали. В некоторых местах земля сползает под ступнями, катится вниз, падает в воду, глухо булькая. Высотой он метра три с половиной. Я выбираюсь прямо на позицию шестифунтового орудия. Рядом с ним, на специально оборудованной площадке, сложены пирамидой ядра и стоят небольшой, закрытый бочонок, в котором, наверное, вода с уксусом, и прислоненный к нему банник.
        Сразу за позицией начинается садик, примыкающий к двухэтажному дому. Укрепления сооружены вокруг десятка дворов. Еще примерно столько же домов на другом холмике, который малость ниже этого, располагается метрах в трехстах от него и не защищен, потому что испанцев там нет. Они выбрали этот холмик, выгнав хозяев домов и реквизировав скот, птицу, запасы продовольствия и ценные вещи со всей деревни. Испанское командование не разрешает грабить мирных жителей, но в связи с задержками зарплаты вынуждено на многое закрывать глаза. Как нам рассказали местные, собак в этой части деревни нет. У голландцев, что сейчас, что в будущем, отношения с собаками не складываются. Они, конечно, есть и будут, но не в таком количестве, как во Франции, где в двадцать первом веке невозможно было прогуляться по городу и ни разу не влипнуть в «шоколад». Так французы любовно называют собачьи экскременты.
        Я подхожу к дому, стоящему в центре холма, жду, когда бойцы окружат остальные, приготовятся к штурму. Дом ничем не отличается от соседних, хотя, как нам сказали, здесь жил самый богатый крестьянин деревни. К входной двери ведет крыльцо в две ступени - на одну каменную плиту положили вторую, более узкую. Дверь темная, а висящий на ней деревянный молоток светел, наверное, недавно изготовлен. Меня прямо черт подталкивает взять молоточек и постучать по двери и на вопрос «Кто там?» ответить по-одесски «А там кто?». От искушения меня спасает звук шагов за дверью.
        Это был солдат в кирасе, но без шлема. В правой руке он держал глиняный масляный светильник, который, как мне показалось, освещал только лицо, заросшее черной густой бородой. Испанец вздрогнул, увидев меня, и собрался что-то спросить, но его опередил щелчок ударного механизма пистолета. Между этим звуком и выстрелом пауза в доли секунды. Опытный солдат успевает среагировать. Испанец, хоть и был не молод, то ли недавно завербовался, то ли спросонья оплошал, но вместо того, чтобы захлопнуть дверь, только отпрянул. Или настолько опытен, что успел сообразить, что дверь не спасет. Я целил в грудь, но отдача оказалась сильнее, и пуля попала в лицо, чуть ниже носа. Голова солдата дернулась, а затем начала медленно наклоняться вперед. Светильник упал, но не потух. Он лежал на полу, и язычок пламени становился шире, перебираясь вслед за выливающимся маслом, судя по запаху, льняным.
        - Князь Оранский! - раздались крики со свет сторон.
        Затрещали доски, зазвенело бьющееся стекло, прогремел один выстрел, второй, третий. Я стоял сбоку от крыльца, ожидая, когда из дома начнут выскакивать испанцы. Заходить внутрь и искать их в темноте было глупо, а со светильником в руке - типа «Вот он я, стреляйте!» - еще глупее. Пришедшие со мной гезы тоже не решались соваться в дом. Мы слышали голоса и шаги внутри дома. Там может быть с полсотни человек, хорошо вооруженных и способных постоять за себя.
        - Сдавайтесь или мы подожжем дом! - кричу я на испанском языке.
        В доме становиться тихо. Если и переговариваются, то шепотом.
        Я жду пару минут, после чего приказываю на испанском:
        - Поджигайте дом!
        Кое-кто из гезов говорит на испанском, но понимают, что мои слова предназначены не им, поэтому не спешат выполнить приказ.
        - Мы сдаемся! - доносится из дома.
        - Бросайте оружие, снимайте доспехи и выходите с поднятыми вверх руками! - командую я.
        Капрал Бадвин Шульц зажигает факел и подходит к крыльцу. Огонь разгорается медленно, громко потрескивая и распространяя запах сосновой смолы.
        На крыльцо выходит мужчина лет тридцати трех, невысокий и с брюшком. Длинные усы боевито торчат параллельно земле, а на подбородке клинышек черных волос острием вниз. Судя по белому гофрированному воротнику, это командир роты. Его подчиненным слишком хлопотно в боевых условиях гоняться за модой. Щуря глаза, он смотрит на держащего факел геза, затем переводит взгляд на меня.
        - Надеюсь, вы благородный человек? - произносит испанский командир.
        - Вы не ошиблись, - говорю я и добавляю: - Гарантирую жизнь вам и вашим солдатам.
        Вильгельм Оранский приказал не убивать пленных. Они нужны для обмена. В результате сражения при Мооке в плену оказались несколько знакомых князя.
        Командир испанской роты кивает головой, подтверждая, что услышал то, что хотел, после чего спускается с крыльца и останавливается возле меня. За ним по одному из дома выходят его солдаты, которых подгоняют древками пик к дороге, ведущей к плотине. Испанцы сносят удары молча. Туда же сгоняют и плененных в других домах. Умереть геройски никто не захотел.
        - Мы ждали вас завтра утром, - буднично произносит испанский командир.
        Именно на утро адмирал Луи де Буазо и назначил вчера вечером начало операции, о чем и проинформировал гезов. Он знал, что в наших рядах есть предатель, возможно, не один. Интересно, заплатили испанцы предателю или должен был получить после провала операции, из трофеев? Я не стал напрягать честь благородного испанцы таким неблагородным вопросом.
        - Поджигай дома, - приказал я капралу Бадвину Шульцу.
        Таково решение адмирала Луи де Буазо. Жители Лейдена должны увидеть, что помощь приближается. Ночью им покажется, что горит совсем рядом, что скоро их спасут. Мы тоже были уверены, что прорвемся к осажденным в ближайшие день-два.
        На рассвете убедились, что это не так. Примерно километрах в двух от Лейдена канал заканчивался, переходил в болото, на котором высота воды была сантиметров двадцать, а нам требовалось, как минимум, вдвое больше. К тому же, на нашем пути находилась укрепленная деревня Зетервуде, соединенная гатями с другими опорными пунктами испанцев. Здесь мы опять застряли надолго. Как назло, все время дул восточный ветер, при котором море не спешит затопить Голландию.
        Больной, беспомощный главнокомандующий Вильгельм, князь Оранский, убыл в Роттердам. Этим поступком он повысил моральный дух гезов. Мало того, что его вид нисколько не ободрял подданных, так еще за ним укрепилась репутация неудачника. Причем только в военных делах. Как политик и администратор, он все еще ценился высоко. Наверное, потому, что гезы не верили в слухи о его презрительном отношении к голландцам и желании отдать часть их родины кому угодно за помощь в борьбе с испанцами.
        14
        Северо-западный ветер задул утром первого октября. К обеду он усилился и начал заходить против часовой стрелки, сменившись к вечеру на юго-западный. Во второй половине дня, подгоняемая приливом, морская вода хлынула через разрушенные плотины. К вечеру уровень воды на нашем болоте поднялся на полметра, не собираясь останавливаться на достигнутом.
        Весь наш караван пошел на штурм Зетервуде. Плоскодонки маневрировали между торчащими из воды деревьями, строениями, верхушками холмов и обстреливали испанцев из пушек, мушкетов и аркебуз. Отряд под командованием Биллема ван Треслонга высадился на один из холмов между деревней и городом, сбил находившийся там дозор в полсотни человек, после чего разрушил гати, чтобы испанцам не пришла помощь. Гарнизон Зетервуде оказался в осаде. Часть его на лодках попыталась вырваться из окружения, но их расстреляли из фальконетов, а уцелевших перекололи пиками. Забаррикадировавшихся в домах сожгли вместе со строениями. На этот раз в плен никого не брали.
        Моя плоскодонка внесла посильный вклад в победу. Двумя однофунтовыми фальконетами, установленными на ней, мы поддержали атаку Биллема ван Треслонга - расстреляли на гатях шесть мушкетеров, которые попытались помочь своим сослуживцам, и забрали их оружие, доспехи, одежду и обувь. Война без добычи - это хобби. Тем более, для такого рачительного народа, как голландцы.
        Окрыленные победой, наши плоскодонные суда пошли к Лейдену. Метрах в трехстах от города находилась последняя линия испанских укреплений. Нам надо было прорваться мимо укрепленных пунктов Ламмен и Лейдердорп. В первом находился штаб командующего испанской армией дона Франциско де Вальдеса, поэтому суда под командованием адмирала Луи де Буазо атаковали второй. Атака сразу же захлебнулась. На бастионах стояла мощная артиллерия. Некоторые пушки были калибром не менее тридцати шести фунтов. Одного такого ядра хватило, чтобы разнести в щепки плоскодонку, которая следовала метрах в пятидесяти впереди нас. Выжившие гезы стояли по грудь в воде среди плавающих обломков и в бессильной злобе грозили кулаками в сторону испанских пушек. Мы подобрали вымокших вояк и быстро погребли в обратную сторону, вслед за остальными уцелевшими судами.
        На следующий день пошел дождь, и вода продолжила прибывать. В середине прилива она двигалась с тихим рокотом. Несколько наших лодок рыскали возле Ламмена и Лейдердорпа, пытаясь найти безопасный проход. Безрезультатно. Испанские солдаты обстреливали их из мушкетов и фальконетов, кричали интересные слова и показывали не менее интересные жесты, а лейденцы, выстроившись на крепостных стенах, наблюдали молча. Говорят, многие из осажденных уже познали вкус человечинки.
        Поздним вечером адмирал Луи де Буазо созвал совет в захваченном Зетервуде. Там уцелел один дом. От других остались только покрытые копотью камины с трубами да кусок стены, сложенной из камней. В комнате на первом этаже, где мы собрались, было сильно натоплено и стоял ядреный запах высыхающей одежды, причем давненько не стираной. Вино на этот раз не подавали. Князь Оранский увез свое, а у адмирала то ли не было, то ли экономил. Настроение у собравшихся неважное. Лезть на испанские пушки никто не хотел.
        Адмирал посмотрел на меня, предлагая в очередной раз стать палочкой-выручалочкой. Я ничего не мог предложить ему. Наверняка в обоих укреплённых пунктах выставлены усиленные караулы. Бесшумно к ним не подплывешь. Прорвем мы осаду или нет, все равно гезы победят, так что рисковать не хотелось. Ну, как ранят меня?! Придется убираться из этой эпохи в тот момент, когда у меня здесь всё очень даже хорошо. Или вовсе убьют. Впрочем, во мне все больше крепла юношеская уверенность, что никогда не умру. Точнее, пока не попаду в двадцать первый век.
        - Есть какие-нибудь предложения? - спросил Луи де Буазо, обращаясь к остальным.
        - Придется утром опять идти на штурм, - ответил за всех Матейс ван Лон.
        Больше никто ничего не сказал, но и из-за стола не встал. Несмотря на вонь, здесь было лучше, чем на свежем, сыром и холодном воздухе. Я смотрел на мрачные, но решительные лица этих людей и думал о ничтожности роли лидера, как сильного, так и слабого, в судьбоносных для страны событиях. Он - всего лишь пена на вершине высокой волны. Куда бы ветром не понесло пену, волна продолжит движение в прежнем направлении и обязательно разобьется о берег. Правда, в любом случае это назовут заслугой пены. И напрасно. Уверен, что если бы Ленин не умер в двадцать четвертом году, в тридцать седьмом его бы расстреляли, как немецкого агента.
        Со стороны испанских укреплений донесся грохот настолько громкий, раскатистый, что услышали даже мы, сидящие в помещении. Все командиры вскочили с мест.
        - В атаку пошли? - высказал предположение Биллем ван Треслонг.
        - Черт их знает! - произнес Матейс ван Лон и одним из первых выскочил во двор.
        Грохотало в Ламмене, как рассказал нам часовой - обладатель большого носа, похожего на картофелину, так любимую в будущем, но пока не освоенную голландцами. В испанском форте сейчас мелькало множество огней. Наши враги делали что-то, причем очень интенсивно.
        - Может, у них порох взорвался? - с надеждой молил Биллем ван Треслонг.
        - Нет, на взрыв не похоже было, и пламени я не видел, - ответил часовой.
        - Что бы они ни делали, им сейчас не до нас, - сделал вывод адмирал Луи де Буазо. - Так что давайте отдохнем. Завтра будет тяжелый день.
        Отдохнуть все сразу согласились и отправились к своим суденышкам. Большинство гезов предпочитало спать не на берегу, а в своих плоскодонках, в которых спать можно только сидя. Большинство морских гезов - это рыбаки. Привыкли ночевать на буйсах. Наверное, кровати у них в домах короткие, чтобы и на суще не забывать о море.
        К утру дождь прекратился, выглянуло солнце. Оно почти не грело, но настроение подняло. Я сделал зарядку, чтобы размять затекшее тело. Спал на плоскодонке, вытянувшись во весь рост, а такое впечатление, будто сидя да еще и в неудобной позе. Йохан Гигенгак подал мне кружку пива, ломоть черствого хлеба и такого же размера кусок сыра. Я все больше убеждаюсь, что голландцы едят не хлеб с сыром, а сыр с хлебом. Рядом со мной торопливо жевали свои порции члены моего экипажа, а те, кто уже позавтракал, проверяли оружие и морально готовились к тяжелому бою. Перед атакой страшнее, чем во время нее. В испанских фортах было тихо. Наверное, тоже завтракают или готовятся к схватке. Им тоже сейчас страшно.
        Прозвучал сигнал горна, бодрый, я бы даже сказал, веселый. Экипаж моей плоскодонки занял места на банках, приготовил весла. На мелководье мы отталкивались шестами, но сейчас, несмотря на отлив, уровень воды был выше метра. Я сел на корме, рядом с рулевым. Мой слуга устроился на баке, чтобы помогать комендорам. Вчера ему даже разрешили поднести фитиль к затравке, о чем он рассказывал всем подряд, пока не уснул с открытым ртом.
        Наш караван направился к Лейдердорпу, который выглядел слабее. Там было тихо. Испанцы, видимо, затаились, надеясь подпустить нас поближе и встретить залпом картечи. На мне панцирь, а под ним стеганка, но все это вряд ли спасет от крупных свинцовых и чугунных шариков, вылетевших с большой скоростью из пушечного ствола.
        - Смотрите! - крикнул Йохан Гигенгак, показывая в сторону Ламмена.
        Там на бруствере размахивал своей курткой человек, не похожий на испанца. Так машут от радости. Наши суда остановились. От них отделилась небольшая лодка, которая быстро полетела к испанскому форту. Они высадились на берег рядом с машущим человеком, вместе с ним спустились внутрь укреплений, а минут через пять появились вновь на бруствере и все вместе замахали руками и что-то радостно заорали. Кажется, боя сегодня не будет.
        - Плывем туда, - приказал я своему экипажу.
        Оказалось, что вода подмыла испанские укрепления, и часть их, со стороны города, рухнула. Грохот от их падения мы и слышали после совещания. Испанцы тут же подались с вещичками на выход - дон Франциск де Вальдес приказал своей армии отступить от Лейдена.
        Наши плоскодонки подошли к городским стенам и начали швырять горожанам караваи черствого хлеба. Лейденцы разламывали караваи на ломти и жадно набивали рты. Ели и плакали от счастья.
        А потом дружно орали:
        - Слава Вильгельму, князю Оранскому!
        Он прославился, благодаря тому, что вовремя убрался в Роттердам.
        15
        За снятие осады с Лейдена Генеральные штаты пожаловали Вильгельму, князю Оранскому, абсолютную власть и верховное командование над всеми делами провинций без исключения. В ответ он хотел освободить Лейден от налогов, но князю намекнули, что такая несправедливость очень расстроит другие города. После небольшого совещания с городскими чиновниками, Лейдену было пожаловано право основать университет. Наверное, горожане решили, что на студентах больше заработают. Заодно, глядишь, и сами чему-нибудь полезному научатся.
        До конца октября мы ждали, что испанцы контратакуют или осадят другой город. Этого не случилось. Потеряв много времени, солдат и денег под Лейденом, дон Луис де Рекесенс решил перейти к активной обороне. Его отряды беспокоили «оранжистов», как теперь стали называть сторонников князя Вильгельма, но дальше локальных стычек дело не шло. У короля Филиппа появились проблемы поважнее Голландии. Основные силы испанцев были сосредоточены на Средиземноморье, где напирали турки. Нехристи уже отобрали Тунис и решили не останавливаться на достигнутом.
        В ноябре я вернулся в Роттердам. Город стал многолюднее. Сюда вместе с князем Оранским пришли его холуи и не захотели вместе с ним уходить. Город в стороне от военных действий, достаточно большой, чтобы найти, где и с кем развлечься, хорошо снабжается, что немаловажно, учитывая, как пострадали другие районы Голландии от затопления и нашествия испанцев. Моя жена начала устраивать приемы в нашем новом доме. Приглашала только дворян. Даже очень богатые простолюдины такой чести не удостаивались. Она могла себе такое позволить, потому что ее муж, по слухам, - самый богатый в городе и, уже не по слухам, в любимцах у князя. Вильгельм Оранский, в отличие от народных масс, был уверен, что освобождение Лейдена - заслуга не адмирала Луи де Буазо. В итоге я познакомился с местной знатью. Или она со мной - кто знает?!
        В отличие от жены, я не чурался общения с неблагородными, но богатыми. Особенно, если они предлагали принять участие в коммерческом проекте, сулящем хорошую прибыль. У меня было много денег, которые отсыпались в сундуках, вместо того, чтобы работать и приносить прибыль. Я заболел «голландскойболезнью» - начал получать удовольствие от бессмысленного накопления денег. Зачем мне еще больше?! Все равно в другую эпоху все не утащу, а то, что оставлю, быстро растратят наследники. Что легко достанется, то легко утечет. К тому же, тратить будут мои зятья - чужие люди. Впрочем, Моник опять на сносях. Может быть, что-то придется тратить моему сыну.
        За двенадцать дней до Пасхи начал готовить фрегат к походу. За зиму его подремонтировали, законопатили, просмолили, а сейчас обмазывали вонючей смесью, от которой больше вреда экипажу, чем древоточцам. Несмотря на то, что у гезов теперь много кораблей и почти все они занимаются пиратством, проблем с наймом экипажа на фрегат не было. Я отдавал предпочтение участниками предыдущих походов. Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг отказались от командования буйсами, которые им доверил адмирал Луи де Буазо, и перешли ко мне офицерами. У обоих семьи и неистребимое желание стать богатыми, которое на буйсе претворить в жизнь проблематично, даже в должности капитана.
        В воскресенье утром, за неделю до Пасхи, Йохан Гигенгак, который служил мне и на берегу и проживал в моем доме, доложил, что меня хотят видеть два знатных иностранца. Для Йохана знатные все, кто носит гофрированный воротник. Я решил, что пришли немецкие или французские купцы с предложением поучаствовать в каком-нибудь проекте. С первыми я иногда соглашался иметь дела, со вторыми почти всегда отказывался. У французов, особенно знатных, склонность к мошенничеству начала становиться тотальной.
        - Приведи их в кабинет и принеси нам белого греческого вина, - приказал я.
        В моем кабинете стены обшиты панелями из черного дерева на высоту два метра, а дальше выкрашены в белый цвет, как и потолок. Мебель - Т-образный стол, семь стульев, диван и два шкафа - тоже из черного дерева. Кожа на диване и сиденьях стульев белого цвета. Пол паркетный, в виде белых и черных ромбов. Не скажу, что мне нравится сочетание этих двух цветов. Это я так прививаю голландцам деловой стиль оформления офиса. В будущем видел такое в одной голландской крюинговой компании. Правда, там вместо черного дерева и белой кожи был пластик таких цветов. Теперь вот гадаю, может хозяином крюинга был мой потомок?!
        Каково же было мое удивление, когда в кабинет вошли лорд Вильям Стонор и его племянник Ричард Тейт. Оба в бордовых дублетах с золотыми шнурами и штанах-«тыквах» без разрезов, но у племянника воротник был по последней моде - в диаметре, как мне показалось, не меньше полуметра и толщиной в пару дюймов - и рапира длиннее сантиметров на десять.
        Заметив мое удивление, лорд произнес, улыбнувшись:
        - А я вот нисколько не удивился, когда узнал, что именно ты командуешь самым странным и самым известным в наших водах кораблем.
        - Какими судьбами? - поинтересовался я, обменявшись приветствиями и подождав, когда слуга нальет нам вина. - Опять не совпали взгляды с королевскими?
        - С королевой Елизаветой у нас теперь совпадают взгляды по всем вопросам, - ответил Вильям Стонор и уточнил: - По всем важным вопросам.
        - Долгих ей лет! - пожелал я и отпил несколько глотков вина, каждый из которых словно бы взрывался у меня в желудке, разлетаясь на тысячи горячих искорок.
        Мне кажется, что греки умудряются зарядить в белое вино кусочек солнца.
        - Отличное вино! - похвалил и лорд Стонор и перешел к делу: - Ты что-нибудь слышали о капитане Дрейке?
        - Что-то слышал, - усмехнувшись, ответил я.
        В мореходке фразу Френсиса Дрейка «Кому суждено болтаться на рее, тот не погибнет от пули» курсанты произносили при каждом удобном и не очень случае. Это при том, что в пираты подаваться никто не собирался да и в Советском Союзе не имел возможности попасть. Разве что кое-кому - и мне в том числе - удалось пройти проливом Дрейка. Я попал в этот пролив на рефрижераторе с грузом мороженой рыбы, взятой с траулеров возле берегов Перу. Судовладелец запретил идти Магеллановым проливом. Я так понял, что боится, что обвинят в нелегальной скупке рыбы у аргентинских рыбаков или арестуют судно за какие-то старые грехи.
        - В прошлом году, в начале августа, он пришел в порт Плимут с полным трюмом драгоценных камней, золота и серебра. Захватил на Панамском перешейке испанский «Серебряный караван». Теперь Дрейк - самый богатый капитан в мире, - рассказал Вильям Стонор.
        - Передайте ему мои поздравления! - вполне серьезно произнес я, хотя был уверен, что самый богатый капитан - другой человек.
        - Обязательно передам, когда встречусь с ним при дворе, - сказал мой гость. - Он теперь в фаворе у королевы.
        - Дрейк высадился на тихоокеанском побережье или на атлантическом? - поинтересовался я.
        Судя по выражению лица, мой вопрос вогнал лорда в непонятное.
        - Он высадился возле Номбре-де-Диос, - ответил молчавший до сих пор Ричард Тейт.
        - Значит, на атлантическом, - сделал я вывод и спросил шутливо: - Вы хотите повторить его подвиг?
        - Именно так, - ответил Вильям Стонор. - Причем захватить весь груз. Дрейку пришлось оставить почти половину серебра, потому что не на чем было увезти.
        - То есть, вам нужен мой корабль, чтобы вывезти испанские сокровища, - сделал я вывод.
        - Не только, - сказал он. - У нас много отличных солдат, но не хватает опытных моряков. Лучше голландцев не найдешь. И, само собой, нужен капитан, который бы провел наш флот туда и обратно.
        - Большой у вас флот? - спросил я.
        - Два галеона. Один берет сто сорок ластов (примерно двести восемьдесят тонн) груза, вооружен двенадцатью полупушками и четырнадцатью фальконетами и имеет команду в сто тридцать человек, другой - сто десять ластов (примерно двести двадцать тонн), десять полупушек и десять фальконетов и сто пять человек, - рассказал Вильям Стонор.
        - Мой корабль больше ваших двух по всем параметрам, - проинформировал я.
        - Мы видели твой корабль, - сказал он.
        - Надеюсь, добычу будем делить не поровну? - поинтересовался я.
        - Ты, с учетом доли командующего эскадры, получишь три пятых, мы - остальное, - ответил лорд. - Свою часть каждая сторона будет делить по своему смотрению. Твои матросы, которые будут служить на наших кораблях, будут получать из твоей доли, а наши солдаты, если возьмешь их на свой корабль, из нашей.
        - Я готов выделить вам на каждый корабль по три десятка матросов, а взамен взять шестьдесят солдат. Было бы неплохо, если половина их будет лучниками, - предложил я.
        Английские солдаты отчаяннее голландских, но хуже дисциплинированных немецких, а английские лучники до сих пор лучше аркебузиров и мушкетеров.
        - Не уверен, что наберем три десятка лучников. Их становится все меньше. Молодежь не хочет тратить годы на обучение. Быстрее и легче выучиться стрелять из мушкета, - пожаловался лорд Стонор.
        Тут он прав. Мне потребовалось лет десять, чтобы достигнуть уровня посредственного монгольского лучника, и еще столько же, чтобы подняться выше.
        - Капитанами на ваших кораблях будут мои офицеры, - выдвинул я последнее условие и подсластил пилюлю: - Ваши капитаны станут моими вахтенными офицерами, а лично вам двоим будет выделена отдельная каюты на моем корабле.
        - Я как раз и хотел попросить тебя о таком одолжении, - признался Вильям Стонор. - На твоем корабле я бы чувствовал себя… - он повертел в воздухе кисть правой руки, словно отыскивал там нужное слово, - …увереннее. К тому же, я - хозяин и капитан галеона «Золотой сокол», большего.
        В эту эпоху капитан - это не всегда тот, кто разбирается в судовождении, кто ведет корабль, а иногда и не тот, кто командует им в бою. Обычно это судовладелец, который занимается административно-финансовыми вопросами, а судовождение - дело наемных шкиперов, которых позже начнут называть штурманами. Кстати, в торговом флоте такое сохранится до середины двадцатого века, когда будут приняты международные правила. Они и обяжут капитана быть не только директором, но и опытным судоводителем, имеющим соответствующий диплом.
        - Главным пайщиком галеона «Святой Иероним» является лорд Эшли, поэтому командует кораблем его младший сын Роберт, - продолжил лорд Стонор. - Ты удивишься, но этот молодой человек участвовал в нападении на нас в ту самую ночь, был тяжело ранен в голову, чудом выжив. Кто бы тогда мог подумать, что мы станем компаньонами!
        На этот раз была моя очередь не удивиться. Я не стал рассказывать, благодаря кому выжил Роберт Эшли.
        - А если бы я не согласился, вы бы все равно отправились бы в Америку? - полюбопытствовал я.
        - Конечно, - без колебаний ответил Вильям Стонор. - Поискали бы другого голландского капитана, а если бы не нашли, все равно рискнули бы. Это сейчас единственный шанс изменить свою жизнь к лучшему. Передряги последних лет повлияли не в лучшую сторону на мое финансовое положение. «Золотого сокола» я снарядил по большей части на приданое жены.
        - Будем надеяться, что черная полоса в твоей жизни закончилась, - произнес я.
        Лорд Стонор мелко перекрестился и, улыбнувшись, сказал:
        - После прошлой нашей встречи моя жизнь резко изменилась к лучшему. Буду признателен, если это станет традицией.
        Они остались у меня на обед. Нам составили компанию моя жена, теща и Ян с Женевьевой, которые пришли в гости. Англичане были приятно удивлены гастрономическими шедеврами моего нового повара Жака Делестра, провансальца. День был постный. Обед начали с маринованных оливок, которые хорошо шли под белое вино с берегов Роны. Затем был буйабес - уха из семи сортов рыбы. Сперва подали густой бульон, а потом варенную рыбу с соусом из ароматных трав, которые Жак Делестр кладет при приготовлении, связанными в пучок, а сняв котел с огня, вынимает. Впрочем, повар утверждал, что это не настоящий буйабес, потому что в нем не было рыбы-скорпиона. За вареной рыбой последовала печеная треска с чесночно-оливковым соусом. Далее были жареная рыба разных сортов, замаринованная в уксусе, и тушеные овощи. На десерт нам подали луковый пирог, который напомнил мне пиццу, булочки с цукатами и миндальное печенье. Мне показалось, что к концу обеда у англичан появился еще один пункт, который надо будет претворить в жизнь, когда разбогатеют.
        Осоловевший от вина и еды лорд Вильям Стонор произнес, лениво, словно с трудом выталкивая слова изо рта:
        - Умеют итальянцы наслаждаться жизнью.
        Для англичан и других североевропейских народов центр цивилизации теперь переместился из Константинополя в Италию. Затем двинется дальше на запад.
        16
        Подготовка к походу в Америку заняла три недели. Одно дело отправиться на промысел на месяц-два, а другое - на полгода, если не больше. Тем более, что большая часть плавания будет проходить в тропиках, где из-за отсутствия холодильников многие продукты будут портиться стремительно.
        С английскими галеонами мы встретились возле острова Уайт. На них перебрались шестьдесят голландских матросов, а на фрегат прибыли шестьдесят англичан, из которых двадцать три были стрелками из больших луков. Они поступили под командование Бадвина Шульца, которого я перевел в офицеры, а находившихся ранее под его командованием «спецназовцев» - капралами. Так мне будет легче держать в узде англичан, смутно представляющих, что такое дисциплина.
        Я быстро завоевал у них авторитет. На второй день, когда мы, прячась от штормового норд-оста, стояли под берегом неподалеку от Плимута, английские лучники от скуки устроили соревнование по стрельбе из лука. Дистанция была всего метров двадцать, поэтому мишенью служило небольшое железное кольцо, подвешенное на кончике перед доской на баке. Кольцо покачивалось вместе с кораблем, усложняя задачу. Надо было попасть в него, не зацепив. Лучники скинулись по пенсу, так что победителю достанется два шиллинга без одного пенса.
        Я подключился к соревнованию, когда осталось одиннадцать лучников:
        - Не возражаете, если и я присоединюсь?! Как опоздавший, поставлю шиллинг.
        Мне, конечно же, разрешили. Тем более, что мой лук казался таким маленьким и никчемным в сравнение с их длинными. Предполагалось, что я вылечу после первого выстрела. Я продержался немного дольше. Моя стрела зацепила кольцо, когда нас оставалось всего трое. Через раунд выбыл еще один стрелок, и победитель, которого звали Джон Булфорд, заграбастал почти три шиллинга. Он первым и попросил меня показать «турецкий» лук.
        - Какая тугая тетива! - искренне удивился английский лучник. - То-то ты стреляешь не по-нашему, как язычник, сэр.
        Вслед за ним тетиву понатягивали и остальные лучники, согласившись, что она туже, чем у длинных луков.
        - Как много у тебя способностей, - посматривая на меня так, будто увидел впервые, с легкой иронией произнес лорд Вильям Стонор, когда мы сели с ним на шкафуте в плетеные кресла-качалки и получили от Йохана Гигенгака по серебряному кубку с красным вином из Бордо.
        - Мне приходилось учиться многому и в самых неожиданных местах, - также иронично признался я.
        На следующее утро мы снялись с якорей и направились к северо-западной оконечности Пиренейского полуострова. Шли днем и ночью, используя сигнальные фонари. По ночам первым шел галеон «Золотой сокол», как самый тихоходный.
        К вечеру второго дня увидели испанский караван из дюжины каравелл. Ветер поменялся на северо-западный, и они шли курсом галфвинд в сторону Ла-Манша. Обычно такие караваны ходят вдоль берега, как я шутил, придерживаясь за него рукой. Видимо, штормом их отнесло в океан. Завидев нас, сразу изменили курс вправо и понеслись с попутным ветром к испанскому берегу. Само собой, мы погнались за ними. Несмотря на то, что наши галеоны шли в балласте, несли дополнительные паруса - стакселя между мачтами, которые англичане раньше не использовали, но по моему совету согласились попробовать, а к прямым пристегнули бонеты - полосы парусины, которые добавляются снизу при попутном ветре, все равно скорость у них была всего на узел-полтора больше, чем у каравелл.
        Фрегат, поставив все паруса, сразу оторвался от галеонов и через пару часов догнал замыкающую каравеллу. В данном случае добыча для меня была вторична. Вряд ли на каравеллах что-то ценное. Надо было потренировать экипажи кораблей. Поэтому перед ее высокой, сужающейся кверху кормой мы изменили курс влево и всадили бортовой залп из всех орудий. Как обычно, карронады били книппелями по парусам, а пушки - ядрами по кормовой надстройке. Испанцы, собравшиеся на палубах и марсах и ожидавшие абордаж, были несказанно огорчены. С марсов наши книппеля посбивали почти всех и заодно порвали в клочья марсель на фок-мачте и верхние части латинских парусов на гроте и бизани, а ядра порядком подпортили кормовую надстройку и убили несколько человек. Одного вышвырнуло за борт. Не знаю, куда его ранило, но сразу пошел на дно, а вода в том месте помутнела от крови. Мы продолжили поворот, сделали циркуляцию, вернувшись на прежний курс примерно в полумиле от поврежденной каравеллы. После чего легли в дрейф.
        - Почему мы не нападаем? - спросил Вильям Стонор. - Мы бы могли быстро захватить его и погнаться за следующим.
        - И потерять много людей, потому что испанцы будут защищаться отчаянно. Надеюсь, это не последний испанский корабль, повстречавшийся нам, - сказал я. - К тому же, нам надо потренировать экипажи галеонов.
        Галеонам потребовалось с полчаса, чтобы догнать каравеллу. К тому времени на ней заменили поврежденные латинские паруса и попробовали удрать. Первым догнал их «Святой Иероним» под командованием Дирка ван Треслонга, вновь повредил книппелями паруса и ядрами нанес урон кормовой надстройке, после чего уступил место «Золотому соколу». Второй галеон стрелял ядрами и картечью. Затем оба повернулись к каравелле другим бортом и всадили в нее еще несколько килограмм чугуна и свинца. Поняв, что их не собираются брать на абордаж, а будут безнаказанно расстреливать на малой дистанции, испанцы сдались. Я послал на каравеллу призовую команду.
        Обратно катер привез испанского капитана, безоружного и без шлема, но в кирасе, на которой в районе живота была свежая вмятина от картечины. У капитана была широкая борода, что казалось неестественным в сочетании с длинными острыми усами. Я уже привык, что к таким усам «прилагается» бородка-эспаньолка. Штаны-«тыквы» на нем были голубого цвета, а в разрезы проглядывала желтая подкладка, из-за чего у меня появилась шальная мысль, что сшиты они из украинского флага. Увы, капитан, если судить по спесивости, был чистокровнейшим испанцем
        - Голландцы настолько трусливы, что даже не способны сражаться, как мужчины! - с вызовом бросил он мне в лицо.
        - Как с мужчинами мы сражаемся только с мужчинами, а с теми, кто быстро сдается, не считаем нужным, - заявил я в ответ.
        Не знаю, от каких именно чувств побагровело лицо капитана, но стало такого цвета, будто объелся помидорами. Кстати, я уже ел помидоры в Голландии. Один куст выращивали в горшке на подоконнике, как экзотическое растение. О том, что довольно мелкие плоды съедобны, хозяева не догадывались, пока я не продемонстрировал, схрумкав парочку.
        Пленного капитана отвели в судовую тюрьму, а я посмотрел документы на груз. Каравелла везла ртуть антверпенским шляпникам, металлургам, косметологам и врачам. Металлурги научились с помощью ртути извлекать металлы из руды, назвав такой способ амальгамацией. Косметологи добавляют ее в мази для отбеливания кожи. Поскольку пораженная ядовитой ртутью кожа действительно бледнела, мази были в цене. Правда, никто не догадывался, какой именно ценой достигался результат. Врачи использовали ее в основном для лечения сифилиса. Эта болезнь стала очень популярной в Европе. Говорят, завезли ее из Америки. Больному намазывают ртутью все тело или одни только ноги. Некоторые выживали и даже вылечивались, несмотря на все старания врачей.
        Каравеллу вместе с грузом мы продали в Лиссабоне за тридцать две тысячи флоринов. Часть денег потратили на покупку вина и свежих овощей и фруктов. И то, и другое нужно для борьбы с цингой. Голландские и английские моряки уже знают о ней, некоторые могут похвастать почти полным отсутствием зубов, но пока не понимают, почему она появляется. Считают, что виноват тропический климат. Остальные деньги поделили и частично пропили, хотя я приказал на берег никого не отпускать. Вокруг наших кораблей вертелось много лодок, с которых продавали все, что душа пожелает. В некоторых лодках находились проститутки, которые там же, под навесом, и обслуживали клиентов. На борт корабля пониматься отказывались, потому что могли против своей воли отправиться в рейс и вернуться через несколько месяцев, ничего не заработав, а то и не вернуться. В Лиссабоне мы отпустили пленных испанцев, потому что не нашли посредников, которые захотел бы на них заработать. У португальцев сейчас очень напряженные отношения с испанцами, пахнет войной. Испанцы решили, что им ни к чему конкурент при ограблении обеих Индий и прочих вновь
открытых земель. Поэтому португальцы ведут себя с ними предельно аккуратно, помня, что большие рыбы пожирают малых.
        17
        Я много раз проходил мимо островов Зеленого Мыса или Кабо-Верде, как позже назвали расположенную на них страну, но ни разу не посещал порты. Как-то так не сложилось. Тогда острова были практически безлесными, только в долинах немного растительности. Небольшие городки издали казались пустыми. Сейчас острова принадлежат Португалии. На них еще есть леса и практически нет поселений. Климат был таким же - сухим и нежарким, чему способствовали сильные ветра. Мы встали на якорь в удобной бухте, которая, скорее всего, образовалась из затопленного кратера потухшего вулкана. Мои матросы после долгих поисков все-таки нашли на острове небольшой ручеек, из которого в течение двух дней наполнили пустые бочки водой. Заодно порыбачили, наловили зеленых черепах диаметром с метр и настреляли коз, которых здесь было много. То ли коз кто-то выпустил, чтобы плодились и размножались и служили пищей экипажам проходящих мимо кораблей, то ли жители соседнего острова, большего по размеру, использовали этот, как пастбище. Свежее мясо тоже хорошее средство от цинги. Во время стоянки и в последующие дни мы ели суп из мяса
черепахи и козы. Козье мясо пришлось засолить, а черепах добывали живыми и везли их, перевернув на спину, чтобы не ползали по трюму, и потребляя по мере надобности. Так сказать, живые консервы.
        Первый раз я попробовал черепаховый суп в Шанхае. Пригласил в ресторан свою будущую подругу, и она заказала этот суп. Стоил он дороже, чем все остальное, что мы съели и выпили. Сперва официант подал нам по две чашки. В одной была кровь черепахи, а во второй - ее желчь, разбавленная водкой, которая помогла мне проглотить содержимое обеих чаш. Суп был зеленоватого цвета и очень густой. Может быть, таковым он мне показался из-за чрезмерного количества трав. На вкус ничего, приятно. Говорят, потенцию повышает. Впрочем, китайцы утверждают, что в их кухне каждое блюдо ее повышает. Судя по количеству китайцев, так оно и есть. У меня в тот день от воздержания рвало башню и кошелек, так что черепаховый суп ничего не мог добавить, а деньги убавлял безболезненно. Китаянку же он убедил в серьезности моих намерений, то есть, в моей щедрости.
        От островов мы пошли на запад, подгоняемые пассатом - сильным и постоянным северо-восточным ветром. Первым шел «Золотой сокол», фрегат - вторым, а замыкал «Святой Иероним». На ночь не останавливались. Ураганы нас миновали, поэтому добрались до Америки без проблем, не потеряли друг друга. Вышли к острову Барбадос. Впередсмотрящий издалека разглядел невысокую гору, которая примерно в центре острова. Мы добрались до него к вечеру, легли в дрейф у южной оконечности, а с рассветом прошли вдоль западного берега к тому месту, где в будущем будет Бриджтаун. Сейчас не то, что города, а даже маленькой деревеньки нет, хотя, как мне сказали, на острове живут индейцы и испанцы. Наличие последних вскоре приведет к полному исчезновению первых.
        В Бриджтауне я бывал пару раз. К двадцать первому веку индейцев здесь не останется. На острове будут жить негры и немного белых и метисов. Белые - в основном англичане, которые считают Барбадос чем-то вроде дачи. Это ведь их бывшая колония, и центральная площадь получит и сохранит гордое название Трафальгарская, поскольку будет сделана по образу и подобию лондонской. Тропическую растительность на острове вырубят почти всю и заменят плантациями сахарного тростника. Из этого тростника будут гнать чудный ром. Знатоки говорили, что он даже лучше ямайского. Я не специалист по рому, поэтому оставлю это утверждение на их совести. Зато кухня мне не понравилась. Каждое блюдо состоит из - перечисляю по количеству в сторону уменьшения - красного перца, кукурузной муки и чего-нибудь еще. Запомнилось блюдо, в котором что-нибудь было крупными креветками, и только потому, что называлось «ку-ку».
        Мы простояли у острова три дня, отдохнули после перехода через океан. У моряков сразу поднялось настроение. Большинство пересекло Атлантический океан впервые. Наверное, они считали, что это очень сложное мероприятие. Кстати, в будущем английские моряки придумают для плавания через Атлантический океан пренебрежительное выражение «перепрыгнуть большую лужу».
        Лорд Стонор, увидев остров Барбадос, два дня вел себя, как расшалившийся мальчишка. Он даже съездил со мной на берег, где, подражая мне, искупался и позагорал на мелком белом песке. Пока мы плескались, матросы набрали свежей воды, насобирали фруктов и напилили и накололи дров. Стволы деревьев здесь облеплены другими растениями, напоминающими бороды, отчего складывалось впечатление, что стоят шеренги леших. Нежная белая кожа Вильяма Стонора мигом сгорела, и он сразу стал степенным, а его мрачное лицо опять служило рекламой английской погоды. Кстати, в двадцать первом веке англичане постоянно упрекали русских в неулыбчивости. Посмотрели бы они на своих предков!
        Мы прошли между Наветренными островами и правее Подветренных, которые вместе будут называться Малыми Антильскими. Сейчас все острова называются Антильскими, как и море, которое позже станет Карибским. Вел я нашу маленькую эскадру к тому месту, где в будущем появится город Колон (так по-испански звучит Колумб) и будет начинаться Панамский канал. Там должен быть порт Номбре-де-Диос, куда привозят с тихоокеанского побережья сокровища, предназначенные для отправки в Испанию. Мы обогнали испанский флот на подходе к островам Зеленого Мыса. Он должен появиться в этих краях недели через полторы-две. В будущем мне попадалось название Номбре-де-Диос, но где - хоть убей, не помню! В порту с таким названием я точно не бывал, хотя облазил почти все дыры на Карибском море и в Мексиканском заливе. Как мне пересказали слова одного из участников экспедиции Френсиса Дрейка, этот порт находится примерно в девяноста километрах от Панамы. То ли его переименовали, то ли перестал пользоваться популярностью в связи с постройкой Панамского канала и зачах.
        Мы вышли к материку миль на восемьдесят западнее Колона, после чего пошли вдоль берега. Дул легкий юго-западный ветер, поэтому одолевали от силы пару миль в час. Вскоре добрались до залива, который будет называться Сан Блас и на его берегу появятся порты Мандинга и Эль-Порвенир. Я посещал оба. Ничего не запомнилось. Мы встали на якоря ближе к тому месту, где на оконечности полуострова расположится Эль-Порвенир. Пока что на этом месте девственные джунгли. Всю ночь из них доносились разнообразные и непривычные звуки. Видимо, их издавали птицы и животные, но вот какие - этого я не знал.
        Утром два шестивесельных яла отправились на разведку. Командовали ими Ричард Тейт и Роберт Эшли. Они должны были идти вдоль берега на запад, пока не обнаружат порт Номбре-де-Диос. Остальные члены экипажа занялись привычной заготовкой воды, еды и дров. Я сходить на берег не захотел. Места здесь болотистые, гнилые. Подцепить какую-нибудь заразу - это запросто. Да и жара здесь влажная, тяжело переносимая. Отлеживался весь день в каюте, а на палубу выбирался только после захода солнца. Сяду в кресло на квартердеке с кубком вина и, потягивая его потихоньку, слушаю, как резвится в джунглях всякая живность. Рядом так же философски коротал жизнь лорд Стонор.
        Ялы вернулись через день.
        Поднявшись на борт фрегата, Ричард Тейт доложил:
        - Я думал, это большой город, как Портсмут, а это так, - он пренебрежительно махнул рукой, - городишко на сотню домов.
        - Укрепления есть? - спросил я.
        - Со стороны моря нет. С трех остальных - валы с частокол, а на холме восточнее города стоит батарея из шести девятифунтовок, вроде бы. Наверное, это та самая батарея, которая в прошлом году, во время нападения, на берегу моря располагалась, - сообщил он.
        - С холма можно простреливать весь город и подходы к нему со стороны джунглей, - дополнил его ответ Роберт Эшли.
        - Следующей ночью будем брать, - огласил я решение.
        - Может, лучше днем? - задал вопрос лорд Стонор. - Там должно быть около сотни солдат, а нас в пять раз больше, справимся быстро. Корабельные пушки поддержат десант.
        - Тогда много горожан сбежит, унеся самое ценное имущество, и сообщит в Панаму о нас, - возразил я. - Если сделаем все тихо, можно будет захватывать караваны прямо в городе.
        Из Панамы постоянно шли в Номбре-де-Диос караваны с грузами на Испанию. Один такой в прошлом году и стал добычей Френсиса Дрейка. Он и город захватил, но был ранен, поэтому отступил.
        Утром мы снялись с якорей и перешли поближе к Номбре-де-Диос. Остановились возле устья небольшой речушки, которая располагалась милях в десяти от города. Спустили на воду все наши баркасы, катера, ялы, назначили на каждый команду. По моему приказу лопасти весел обмотали тряпками, чтобы меньше производили шума при гребле.
        Вечером десант выдвинулся на исходную позицию, расположенную милях в пяти от города, пристал к высокому берегу. Дальше плыть было опасно, потому что испанцы могли заметить со сторожевой вышки, которая стояла на холме. Я был на десятивесельном катере вместе с командиром роты морских пехотинцев лейтенантом Бадвином Шульцем, десятком его лучших подчиненных и дюжиной комендоров. Вильям Стонор командовал двадцатидвухвесельным баркасом с фрегата, в который набилось без малого шестьдесят человек. Двумя шестнацативесельными баркасами с галеонов командовали Роберт Эшли и Ричард Тейт. В этих баркасах было человек по сорок. Остальные десантники разместились на катерах и ялах. Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг, несмотря на мольбы включить их в десант, остались на кораблях, чтобы привести их в порт, когда рассветет. Часть десантников вышла на берег. Костры разводить я запретил, поэтому они разлеглись на узкой полосе пляжа, на еще горячем песке и камнях. Я остался на катере.
        - Разбудишь меня, когда взойдет луна, - приказал лейтенанту Шульцу, устраиваясь на носовой банке, тоже нагретой за день.
        От банки пахло йодом и сухим деревом. Запах казался связанным с каким-то приятным воспоминанием, но я никак не мог вспомнить, с каким именно, что почему-то не раздражало. Как и разговоры «спецназовцев» Бадвина Шульца, которые уже тратили еще не захваченную добычу. Впрочем, мечты у них были скромные, не в пример моим.
        18
        В тропиках луна кажется ярче, чем в северных широтах. Ее дорожка дробилась на низких волнах, и при этом создавалось впечатление, что осколки подрыгивают. Наш катер почти бесшумно продвигался под самым берегом к холму, на котором располагалась батарея. На верхней трети холма деревья вырубили и из стволов соорудили домик для артиллеристов и рядом с ним вышку, которая всего метра на три превышала плоскую крышу из веток и тростника, как доложил Роберт Эшли. С четырех сторон насыпали бруствер. На трех сторонах бруствера установили по две пушки. С четвертой находился город. Оттуда нападения не ждали. Ниже деревья и кусты оставили, чтобы затруднить захват батареи. Лезть ночью через джунгли и не шуметь - это под силу разве что суперспецназовцам, которых под моим командованием нет. Следовательно, надо найти тропу, ведущую на вершину холма. Наверняка она со стороны города. Поэтому я, сидя на руле, и вел катер к месту на берегу между городом и холмом.
        Возле самого берега что-то заскребло по днищу катера. Может быть, кораллы или камни, покрытые ракушками. Два десантника спрыгнули в воду и рывком затащили нос катера на берег. Звук был такой, будто комод волокут по булыжной мостовой. В городе загавкала собака. Ее поддержала другая, но вскоре обе смолкли. На холме было тихо.
        Один десантник остался возле катера, а остальные двадцать четыре человека пошли вслед за мной. Передвигались медленно. Лунного света не хватало, чтобы разглядеть все неровности земли, а спотыкаться, падать, звенеть оружием было нежелательно.
        Тропу на вершину холма нашли легко. Это была не просто тропа, а дорога шириной полтора метра. Если мои ноги не ошиблись и правильно опознали колею, грузы наверх возили на колесном транспорте, скорее всего, на двуколке, запряженной ослом или мулом. Бадвин Шульц с десятком «спецназовцев» пошел наверх, а комендоры, разделившись на два отряда, заняли позиции по обе стороны от дороги, готовясь отразить нападение со стороны города. У всех была уверенность, что с вершины холма атаковать не будут. Новоиспеченный лейтенант установил такую суровую дисциплину на фрегате, что никто из матросов и морских пехотинцев не сомневался в том, что кара неизбежно настигнет испанских артиллеристов.
        Я опасался, что на батарее будут собаки и помешают моим людям. На наше счастье и на несчастье испанцев, никто не залаял и не предупредил дремлющего часового о надвигающейся опасности. Остальные храпели на лежанках возле домика. В том числе и сержант, командовавший батареей. Им всем без шума перерезали глотки. Так мне доложил лейтенант Шульц.
        - Пошли человека на берег, пусть даст сигнал нашим, - приказал ему, а комендорам: - Поднимайтесь на холм. Как начнет светать, зарядите пушки и направьте на город. Без приказа не стрелять.
        К тому месту, где мы высадились, подошли баркасы, катера, ялы, высадили десант. Отряды в темноте начали окружать город, в котором все чаще лаяли собаки. Зато в джунглях вокруг города стало тихо. Дикие животные и птицы перебрались подальше от людей, которые, спотыкаясь, матерясь и позвякивая оружием, передвигались в темноте. Тревогу в городе никто не поднимал. Может быть, часовые приняли нас за небольшой отряд марунов (симарронов), как здесь называют беглых рабов-негров и их потомков от смешанных браков с индейцами, которые занимаются мелким воровством и грабежом. Кстати, у англичан пока союзнические отношения с марунами. Общий враг - испанцы - сдружил. И это несмотря на то, что большая часть негров-рабов попала сюда из Африки, благодаря англичанам-работорговцам.
        В тропиках утро начинается внезапно. Вроде бы только что было темно - и вдруг, почти без перехода, без утренних сумерек, становиться светло. Ночные птицы и звери умолкают, а вместо них вступают в дело дневные, которых намного больше, отчего их пение, крики, свист сливаются в гул, в котором трудно вычленить отдельные звуки. Разве что крики городских петухов прорывались да лай собак.
        По моему сигналу большая часть десанта, разбившись на отряды, начала наступление со стороны порта сразу по всем городским улицам, ведущим к центру. Остальные заняли позиции возле трех ворот - восточных, южных и западных, чтобы никто не улизнул. На холме пушки уже смотрели в сторону города, а рядом с ними стояли комендоры с дымящимися фитилями, готовые открыть огонь в любой момент. Номбре-де-Диос сразу наполнился звуками: собаки залаяли взахлеб, зазвенел колокол, протрубил горн, оборвавшись на середине сигнала, прогремел выстрел из пистолета, но кто стрелял - наш или враг - было непонятно. Через какое-то время послышалось сразу несколько выстрелов из пистолетов, аркебуз и мушкетов - и тишина минут на десять, а потом повторение, после которого больше не стреляли.
        Я догнал отряд лорда Стонора, который шел по улице к центру города. Город разбит на прямоугольные кварталы. Улицы шириной метров двенадцать, вымощены булыжниками и со сточной канавой посередине. Канавы были сухи. По обе стороны улицы дома и высокие заборы из серовато-желтого камня, словно выгоревшего на солнце. Возле порта дома были одноэтажные, ближе к центру все чаще стали попадаться двухэтажные, а на центральной прямоугольной площади находился трехэтажный дом алькальда. Дом, вместе с двором, огражденным невысокой металлической решеткой в виде соприкасающихся спиралей, занимал одну из длинных сторон площади. Длина площади относилась к ширине примерно, как полтора к одному. Напротив дома алькальда располагались арсенал с казармой и таможня, огражденные каменным забором высотой метра три. Ворота были заперты. Так понимаю, гарнизон решил защищать только себя, а таможня давала нам добро. Мудрость испанских солдат и таможенников меня порадовала. На правой стороне площади находилась мэрия - двухэтажное здание с колоннами. Мне кажется, у чиновников всех стран непреодолимая тяга к фаллическим символам.
Слева располагалась церковь со шпилем-колокольней, на которой молодой мужчина в одной белой рубахе бил в набат. Колокол был небольшой, подцепленный за корону на штангу, на которой и раскачивался. В России раскачивают «язык», а в Западной Европе и ее нынешнем продолжении Латинской Америке - сам колокол. От каждого угла площади отходило по две улицы, всего восемь.
        Подойдя к воротам арсенала, я крикнул:
        - Позовите командира на переговоры!
        - Я здесь! - послышался из-за ворот голос явно не молодого мужчины.
        - У меня каперский патент князя Оранского. Мне ваши жизни не нужны. Если сдадитесь, будете военнопленными, вас никто не тронет, - начал я.
        - Мы готовы сдаться, - после недолгого размышления согласился испанский командир.
        - Сложите все оружие и боеприпасы по эту сторону ворот, а сами оттуда не выходите, пока мы не уплывем, - предложил я.
        - А когда вы уплывете? - спросил командир гарнизона.
        - Мы недолго здесь пробудем, - заверил я.
        Объяснив лейтенанту Бадвину Шульцу, что сделать с оружием испанцев и как организовать их охрану, я пошёл в дом алькальда. Ворота во двор были нараспашку. Недавно по двору прошел конь и оставил свежие «каштаны», вокруг которых уже вились мелкие серые мухи. Крыльцо в пять ступенек сверху защищал деревянный навес. Дверь с надраенной бронзовой рукояткой, но без молотка, была не заперта. Внутри дома стоял прохладный полумрак. Из вестибюля влево и вправо шли анфилады в три комнаты, судя по скромной обстановке - столы, стулья и по одному шкафу на комнату - рабочие места местных чиновников. Из крайних комнат наверх вели деревянные лестницы. Мы с лордом Стонором поднялись по левой и попали в богато обставленный кабинет, окна которого были закрыты деревянными ставнями-жалюзи. Стены и мебель здесь были оббиты тканями. Спинки стульев украшены позолотой. На овальном столе стоял золотой подсвечник на две свечи в виде женщины, поднявшей руки, а рядом - золотой колокольчик. На полках буфета выстроились два серебряных кувшина, дюжина кубков и две стопки по шесть тарелок в каждой. Но все-таки главным украшением
комнаты были подвешенные к потолку и поэтому, как бы парящие, чучела местных птиц, яркие разноцветные перья которых не приглушал даже полумрак, стоявший в комнате.
        Я взял колокольчик и позвонил. Он был тяжелее, а звон чище и громче, чем я предполагал. Видимо, из чистого золота.
        В соседней комнате послышались шлепающие, неспешные шаги. Дверь, ведущая в ту комнату, осторожно приоткрылась, в щель просунулась курчавая голова негра. Выпученные глаза, которые, чудилось, состоят из одних белков, уставились на нас с лордом. На лице не было никаких эмоций, а в глазах - мыслей.
        - Заходи, не бойся, - пригласил я на испанском языке.
        На среднего роста, худом негре была холщовые рубаха с короткими рукавами и короткие штаны, серовато-желтые, словно их долго терли о камни, из которых сложены городские дома. Босой. Ступни широкие и, судя по тому, как они шлепали по полу, у раба плоскостопие.
        Он поклонился нам и, не разгибаясь, произнес:
        - Чего изволите, синьоры?
        - Позови алькальда, - распорядился я.
        - Его нет, - сообщил негр.
        - Разогнись! - приказал я, а когда он выполнил приказ, спросил, глядя рабу в выпученные глаза: - Где он?
        - Синьор ускакал, синьор, - ответил негр, честно пялясь в мои глаза. - Как услышал выстрелы, приказал привести коня и ускакал на неоседланном.
        - Кто еще в доме? - спросил я.
        - Только слуги и женщина синьора, - ответил он.
        - Сеньор бросил жену?! - удивился Вильям Стонор.
        - Она не совсем жена, синьор, - пояснил негр. - Из местных.
        - Пригласи ее сюда и принеси нам вина, - отдал я распоряжение.
        - Какого вина, синьор? - поинтересовался раб.
        - Любимое вино твоего бывшего синьора, - ответил я.
        Заодно узнаю, что за человек алькальд Номбре-де-Диос. Скажи, какое пьешь вино, и я скажу, кто ты.
        Мы с лордом сели за стол. Подушка на стуле была очень мягкая. Не удивлюсь, если узнаю, что алькальд страдает геморроем. Вильям Стонор взял подсвечник. Судя по гримаске, вес предмета удивил его.
        - Я думал, позолоченный! - радостно произнес лорд. - Слухи о богатстве здешних испанцев подтверждаются, - сделал он вывод. - Если не возражаешь, возьму подсвечник в счет своей доли.
        - Можешь и колокольчик захватить, тоже золотой, - предложил я.
        - Так и сделаю, - согласился он.
        Серебряный кувшин емкостью литров на пять принесла индианка лет пятнадцати, гибкая, с почти плоской грудью. Черные густые волосы собраны на макушке в замысловатое сооружение, из которого свисали назад два хвостика. Лицо со смугловатой кожей казалось закаменевшим, а большие черные глаза смотрели как бы сквозь нас. Одета в красно-сине-зелено-желтую рубаху навыпуск и длинную черную юбку из тонкой материи, которая прилипала к стройным ногам. Тоже босая. Маленькие узкие смуглые ступни, как бы выныривавшие из-под юбки, бесшумно касались пола, который был то ли из красного дерева, то ли покрашен в красный цвет. Она поставила на стол кувшин с вином, затем взяла с полки два серебряных кубка.
        - Я бы такую красивую не бросил на расправу солдатне, - сказал я Вильяму Стонору на английском языке.
        Не думаю, что индианка понимает по-английски, но, видимо, уловила смысл фразы, потому что налила вина и подала сперва мне, а потом только лорду, хотя он сидел ближе. После чего отошла к буфету и стала там, сложив руки на плоском животе.
        Вино было крепленое и излишне сладкое. Значит, алькальд был слюнявым самодуром. Наверняка он уже мертв, иначе бы его привели сюда. Вильяму Стонору вино понравилось, хотя на слюнтяя не похож. Или я не все о нем знаю. Если вино понравилось англичанину, француз пить не будет. Я не стал привередничать, допил кубок и показал индианке, чтобы наполнила по-новой.
        - Как тебя зовут? - спросил я.
        - Синьор называл меня Юдифь, - ответила она.
        - Не удивлюсь, если нам сейчас принесут его голову, - пошутил лорд Стонор, протягивая ей и свой кубок.
        - Давно живешь у него? - поинтересовался я.
        - Столько лун, - ответила Юдифь, показав восемь пальцев.
        - А как попала сюда? - спросил я.
        - Синьор напал на мое племя, убил мужчин, а женщин и детей привел сюда, - рассказала она.
        Послышались громкие шаги - кто-то бегом поднимался по лестнице на второй этаж. Дверь распахнулась, и в комнату влетел Ричард Тейт. Выражение лица, как у кокаиниста в первые секунды после втягивания «дорожки».
        - В подвале золото и серебро! Много! - радостно проорал он от двери.
        - Не кричи, а то распугаешь его, - тихо попросил дядя и жестом приказал Юдифи, чтобы наполнила вином еще один кубок. - Много - это сколько?
        - Штабель золотых слитков и штабель серебряных. Золотые весом фунтов по двадцать пять, их немного, а серебряные весом по тридцать пять-сорок фунтов и штабель из них длиной футов шестьдесят пять, шириной десять и высотой двенадцать. И еще два сундука с изумрудами и один с жемчугом, - отрапортовал неудачливый дуэлянт.
        Вильям Стонор сразу растерял свое равнодушие и позабыл о вине.
        - Охрану выставил? - первым делом спросил он.
        - Нет, - виновато ответил племянник и собрался было рвануть исправлять ошибку
        - Выпей вино, - разрешил дядя, вставая из-за стола.
        В подвале было прохладно и пахло сыростью. Свет, падающий через открытые двери, словно наполнял пламенем золотые слитки, из-за чего серебряные, до которых он не добирался, казались обычными кирпичами из белой глины. Перед слитками стояло десятка полтора англичан, голландцев и немцев. Они неотрывно смотрели на слитки и не шевелились, словно были уверены, что могут вспугнуть мираж и расстаться с ним навсегда. Сундук с жемчугом был больше двух соседних и наполнен доверху. Жемчужины среднего качества, но попадались и крупные, а также розовые и черные. Я не был любителем жемчуга, потому что жил в те времена, когда научились делать искусственный, но в таком большом количестве даже мне показались сказочным сокровищем. Один из сундуков с изумрудами был набит до краев, а второй заполнен всего на две трети. Камни необработанные. Некоторые большого размера. Даже если потеряют при огранке треть или половину, все равно будут великоваты для перстня или сережек.
        - Пусть сюда снесут все драгоценности, которые захватят в городе, и здесь их поделим, - предложил я.
        - Согласен, - хрипло, будто сорвал голос, произнес Вильям Стонор.
        - Назначь смешанные караулы, чтобы было по одному человеку с каждого корабля, - приказал я Бадвину Шульцу. - Что-либо выносить из подвала только в присутствии меня и лорда.
        - Будет сделано! - также хрипло произнес лейтенант.
        Наверное, уже подсчитывает, сколько перепадет ему. По самым скромным прикидкам, за вычетом доли английской королевы и оранского князя, каждый матрос получит слиток серебра и что-нибудь еще, а офицер в три раза больше.
        Выйдя из подвала, лорд Стонор вытер пот со лба, молвил тихо:
        - Только бы домой довезти, - и перекрестился.
        19
        Грабеж города продолжался до вечера. Золото, серебро и драгоценные камни сносили в подвал дома алькальда. Тряпки, обувь и прочие мелочи я разрешил оставлять себе, но не более десяти фунтов на человека, иначе в кубриках негде будет повернуться. Случилось только два конфликта. В доме неподалеку от Панамских (южных) ворот голландские матросы зарубили хозяина-испанца. Среди тех, кто попытался убежать через эти ворота, были слуги, индейцы и негры. Кое-кто их них погиб. Испанец в своем дворе под навесом подвесил за ноги труп индейца и начал срезать куски и кормить мясом собак. Голландцы, которые еще не познали радости колониализма и не проведали, что индейцы и негры - не люди, жутко возмутились и убили его. Еще они собирались убить католического священника, пожилого мужчину с трясущейся головой то ли от страха, то ли от старости. Я приказал отвести его в казарму к испанским солдатам, чем сильно огорчил своих подчиненных. В открытую никто не возникал, но я слышал, как за спиной меня обозвали католической собакой.
        - «Свяжем праведника; он не нужен нам, и даже смотреть на него тяжело», - шутливо процитировал по этому поводу лорд Стонор, стоявший рядом.
        Ночью мы улучшали местный генофонд. Некоторых женщин осчастливливали сразу по несколько человек. Мужья в это время ублажали сами себя. Если ты мужчина, защити свою женщину или умри, а если нет, то и женщина тебе не положена. Я провел ночь с Юдифью в спальне алькальда, которого опознали среди убитых возле Панамских ворот. При нем нашли сумку с золотом и изумрудами, прихваченными из подвала. Наверное, собирался на нас списать. Кровать была широкая, что вдоль ложись, что поперек. Пять подушек. Никогда не мог понять, зачем количество подушек превышает количество голов?!
        Юдифь легла со мной без проявления каких-либо эмоций. Такое впечатление, будто отреклась от своего тела: делайте с ним, что хотите, мне все равно, потому что ничего изменить не могу. Оказалась не совсем плоскогрудой. Просто сиськи были перетянуты материей. Наверное, таким образом понижала сексуальный интерес к себе. Мне было забавно наблюдать, как она возвращается в свое тело под действием моих рук. Сперва крепилась, стараясь не издать ни звука, только, когда было очень приятно, сжимала ноги, вдавливая мои пальцы глубже и делая себе еще приятнее, затем изгибалась, пытаясь увернуться. Когда я обхватил губами ее напряженный, словно резиновый, сосок и медленно, растягивая его, как бы сдоил, Юдифь тихо всхлипнула - и перестал сопротивляться и сдерживаться. Кончая в первый раз, она, раскидав руки, как распятая, схватилась обеими за льняную простыню и так громко проскребла по ней ногтями, что мне показалось, что порвала. В последующие разы скребла потише, зато всхлипывала громче. Когда я, удовлетворенный и обессиленный, отпал от нее, села на согнутые в коленях ноги, лицом ко мне, положила мою правую
руку себе на бедра рядом с треугольником черных густых волос, которые, когда индианка наклонялась, щекотали мне пальцы, накрыла двумя своими руками и, медленно покачиваясь вперед-назад, начала говорить быстро и нараспев. Я не понимал слов, но, судя по эмоциональному заряду, это была песня любви. Лицо ее ожило, поглупев от счастья, а глаза, трудно различимые в темноте на смугловатом лице, теперь смотрели не сквозь меня. Я кожей чувствовал теплоту ее взгляда.
        На следующий день поделили добычу. Кроме капитанов, от каждого корабля присутствовало по три представителя. Золота оказалось около двух тонн, а серебра - почти триста сорок. Их и драгоценные камни из сундуков поделили быстро. Зато ценности, отобранные у местных жителей, и оружие гарнизона делили очень бурно. Жадность голландцев наткнулась на жадность англичан. Потребовалось вмешательство мое и лорда Стонора, чтобы союзники не стали врагами. Затем собрали со всего города гужевой транспорт и начали перевозить добычу на пирс, а оттуда на ялах и катерах - на корабли. Золото и серебро погрузили на дно трюмов.
        На следующий день драгоценные металлы завалили мешками с красным перцем и кошенилью (киноварью), которые обнаружили в большом каменном складе возле пирса. Кошениль была в виде порошка, полученного из сушеных насекомых. В Европе ее обработают и получат красный краситель тканей, ковровой пряжи. Стоила она дороже перца, поэтому в первую очередь поделили и погрузили ее. Перцем заполнили все свободные помещения и даже часть сложили на главных палубах кораблей, но все равно много пришлось оставить.
        Кое-кто предлагал поджечь склад, но я запретил, сказав шутливо:
        - Где они будут хранить нашу следующую добычу?!
        Закончив погрузку, пополнили запасы пресной воды, набрали кукурузной муки, свежих фруктов и овощей, в том числе сладкого картофеля - батата, который больше похож на репу и весит до нескольких килограмм. Мякоть у него сочная и разного цвета - от белого до фиолетового. Вареный батат по вкусу напоминает сладковатый, подмороженный картофель, за что и получил свое название. В сыром виде он и по цвету, и по вкусу напоминает морковь, а жареный похож на жареную тыкву. Он неплохо хранится, поэтому послужит нам хорошим средством от цинги. Забили всех волов, коров, овец и коз, засолив мясо в бочках. Всю птицу и часть мелкого скота съели в предыдущие дни. Оставшихся в городе лошадей, лошаков, мулов и ослов отдали бывшим рабам, неграм и индейцам. Я приказал отпустить рабов и даже разрешил им забрать из имущества хозяев все, что понравится, но не трогать их самих. Индейцы и негры ушли из города рано утром одним отрядом, увозя на вьючных животных кучу хозяйского барахла, в основном металлическую посуду, орудия труда, одежду, обувь. Вместе с ними уехала на коне алькальда Юдифь. Попрощавшись со мной, она ни разу
не оглянулась, хотя уверен, что чувствовала мой взгляд.
        В ночь перед отъездом она сказала:
        - Забери меня с собой. Я буду твоей женой.
        - У меня есть жена, - сказал я. - Второй христианам не положено иметь.
        - Тогда я стану твоей наложницей, - предложила Юдифь.
        - У меня уже есть две наложницы, - признался я.
        - Я так и думала, - печально произнесла она и добавила с вымученной улыбкой: -Всё равно я рада, что встретилась с тобой.
        На рассвете мы позанимались любовью, спокойно, как старые супруги, у которых уже много таких ночей позади и еще больше впереди. Я помог ей упаковать вещи, которые Юдифь решила забрать с собой, и сесть на лошадь, проводил до Панамских ворот.
        Там индианка в последний раз посмотрела мне в глаза своими большими черными и пообещала уверенно:
        - Я рожу от тебя сына, и он станет таким же отважным воином, как ты!
        После чего пришпорила коня и возглавила отряд бывших рабов. Англичан и голландцев удивило мое желание отпустить индейцев и негров на свободу. Они привыкли уважать частную собственность, которую не могут отнять или унести.
        - Хозяевам придется купить новых рабов у ваших земляков, - придумал я объяснение своему поступку.
        Работорговлей сейчас занимаются в основном англичане и французы. Власти запрещают покупать у них рабов, но плантаторам нужна рабочая сила. Поэтому разыгрывают спектакль. Корабль работорговцев грозит обстрелять город из пушек, если испанцы не купят привезенный товар. Алькальд делает вид, что испугался, и разрешает совершить сделку. За это получает откат, в основном натурой - «черной костью», как здесь называют негров.
        Мы пробыли в Номбре-де-Диос еще часа два, потому что был штиль. Затем задул южный ветер. Корабли снялись с якоря и, возглавляемые «Золотым соколом», пошли на северо-северо-восток, в сторону Наветренного пролива, который находится между островами Куба и Гаити.
        Лорд Стонор, который стоял рядом со мной на квартердеке, посмотрел на удаляющийся Номбре-де-Диос и произнес самодовольно:
        - Мы захватили больше добычи, чем Френсис Дрейк!
        - Не говори «Гоп!», пока не перескочишь, - сделав вольный перевод на английский язык, предупредил я.
        Вильям Стонор сразу стал серьезным, что-то пробормотал себе под нос и трижды мелко перекрестился. Он жутко суеверен, как и большинство людей его эпохи. Даже хорошее чувство юмора не помогает ему, хотя обычно оно лечит от любого мракобесия.
        20
        Обойдя большую часть Багамских островов с востока, мы поджались к материку, где «поймали» Гольфстрим. Течение добавило нам пару узлов скорости. Чтобы не выпасть из него, сперва пошли на север, придерживаясь материка. Нам не повстречалось ни одного корабля. Как мне сказали, на территории будущих Соединенных Штатов Америки уже появилось несколько поселений европейцев, но все они на полуострове Флорида.
        Возле Внешних отмелей, напротив впадения в океан реки, название которой я не мог вспомнить, мы легли в дрейф, чтобы пополнить запасы пресной воды. Эти песчаные отмели - несколько узких островов общей длиной километров триста - образовались из-за того, что здесь встречаются теплый Гольфстрим и холодное Лабрадорское течение. Отсюда Гольфстрим начинает поворачивать на восток. Места здесь опасные в навигационном отношении. Помню, на карте было много отметок затонувших судов. Поэтому на острове Хаттерас, который будет считаться самым длинным в США, построят самый высокий маяк этой страны, обвив по спирали черной полосой белую башню и сделав ее похожей на конфету из моего детства. Уамериканцев всё только самое-самое, не важно, хорошее или плохое. Если совсем уж нечего сказать, обзовут самым не самым.
        От этого места мы легли на курс норд-ост и, подгоняемые холодным северо-западным ветром и теплым Гольфстримом, начали удаляться от земли. Впереди почти четыре тысячи миль по океану. При средней скорости семь узлов тащиться будем три с половиной недели. Если бы фрегат был один, мы бы преодолели это расстояние, как минимум, на неделю быстрее. Потянулись монотонные будни. Матросы и солдаты развлекались, как умели. Обычно подсчитывали, сколько придется на одну долю. Каждый раз цифра получалась другая, но большая, чем предыдущая. В любом случае каждый по прибытию в Голландию становился богачом.
        - Если не секрет, как собираетесь распорядиться своими долями? - поинтересовался я у лорда Стонора, Ричарда Тейта и Роберта Эшли, когда мы после сытного обеда из вареной солонины, наперченной так, что вкус мяса не чувствовался, сидели в креслах на квартердеке и перекидывались ленивыми фразами.
        В начале похода мы с моим потомком разыграли спектакль, якобы только что узнав о нашем дальнем родстве и порадовавшись, что не убили друг друга той ночью на берегу реки. Лорд Стонор вроде бы поверил.
        - Отдам долги, куплю дом в Лондоне, построю корабль, похожий на твой, и снова отправлюсь в Америку, - начал он и спросил шутливо: - Не хочешь составить мне компанию?
        - Может быть, - уклончиво произнес я.
        Еще не определился с планами на будущее. Таскаться по океану вместе с тихоходными галеонами меня не прельщало. За то время, что мы потратим на этот поход, я мог бы захватить несколько испанских кораблей возле берегов Европы. Добычи было бы меньше, зато чаще бывал бы дома.
        - Я тоже куплю дом в столице и ферму неподалеку, на которой буду разводить лошадей, - огласил свою мечту Ричард Тейт.
        - А я куплю сеньорию и женюсь, - признался, покраснев, Роберт Эшли.
        - Есть невеста? - поинтересовался я.
        - Как сказать… - замялся он. - Ее отец был против моей кандидатуры, потому что я недостаточно богат. Теперь, надеюсь, он изменит свое мнение.
        - Особенно, если твоя сеньория будет больше, чем у него, - подсказал Вильям Стонор.
        - У него нет сеньории, - сообщил мой потомок, но не стал уточнять, к какому сословию относится его будущий тесть.
        Первую неделю ветры были попутными, западных румбов. Наши матросы когда-никогда подправляли паруса, не особо напрягаясь. К концу второй недели ветер начал заходить против часовой стрелки и усиливаться, и я почувствовал, что стремительно падает давление. Все указывало на циклон, которые в этих широтах раскручиваются на несколько тысяч километров и набирают немалую силу. Я успел предупредить Яна ван Баерле и Дирка ван Треслонга, капитанов «Золотого сокола» и «Святого Иеронима», о проближающемся шторме и напомнить, как они должны действовать во время него и после. На фрегате команда убрала верхние паруса и взяли рифы на нижних, закрепила всё по-штормовому, обтянула стоячий такелаж и приготовила запасные тросы, чтобы стравить их в воду с кормы и дать возможность кораблю дрейфовать кормой к ветру. На всякий случай приготовили и штормовые стакселя.
        Ветер набирал силу долго, почти весь световой день, и к ночи раздулся до штормового. В этом был плюс для неопытных моряков. Когда не видишь высокие волны, они кажутся не такими страшными. Впрочем, новичков всех загнали в кубрик. На вахте были только опытные моряки. Дел у них было не много. Основное занятие - откачка воды из трюма. Корабль был хорошо проконопачен и просмолен, к тому же, оброс ракушками и шубой из водорослей, так что воды брал мало. На волне вел себя нормально, раскачивался не сильно, потому что был загружен, сидел глубоко. Некоторые очень высокие волны заливали палубы, включая квартердек, но случалось это не часто. Морская вода какое-то время металась от борта к борту, вытекая через шпигаты. К концу второго дня экипаж пообвыкся, на палубе начали появляться и салаги. Отважные забирались на мачты, чтобы зарядиться адреналином. Чем ты выше, тем больше амплитуда качки. Иногда фрегат наклонялся так, что, казалось, вот-вот чиркнет ноками рей по верхушкам волн. В такие моменты с мачт доносился рев - смесь ужаса и восторга.
        На шестой день шторм начал стихать, полил дождь. Мы пополнили запасы пресной воды. Экипаж помылся и постирался. К ночи ветер ослабел баллов до шести, но мы продолжили дрейфовать. Утром задул западный ветер силой баллов пять. На бак вытащили большой медный котел, в котором развели костер из сена и веток, запасенных в Номбре-дел-Диос. Их смачивали водой, чтобы валил густой дым. Так мы давали знать галеонам, где находимся. Оба корабля уже на второй день шторма исчезли из зоны видимости. Парусность у них больше, дрейфовали быстрее.
        «Святой Иероним» заметили во второй половине дня севернее нас. До наступления темноты он приблизился к фрегату и в паре кабельтовых лег в дрейф. Дирк ван Треслонг прибыл на яле, доложил, что корабль в порядке. Во время шторма галеон брал много воды, поэтому дрейфовал медленнее, чем «Золотой сокол». Груз перца и кошенили вроде бы не подмок, а слиткам серебра, которые лежало на дне трюма, вода не страшна. Мы прождали еще один день. Второй галеон так и не появился. Лорд Стонор сразу погрустнел. Ему достанется часть добычи со «Святого Иеронима», но это будет намного меньше, может не хватить на все его планы. С наступлением сумерек перестали жечь костер, поставили паруса и легли на курс норд-ост.
        Больше штормов не было. Два дня дул встречный ветер, шли галсами. На двадцать седьмой день увидели землю. Это была Ирландия. Мы вышли к ней немного севернее залива Дингл. Спустились южнее, к архипелагу Бласкет. Он состоит из пяти островов и нескольких скал, которые острыми зубьями торчат из воды. Вроде бы все острова необитаемы. На самом западном будет построен маяк, огонь которого я частенько наблюдал по ночам. Мы встали на якорь возле острова Большой Бласкет, самого большого из них. Он покрыт зарослями вереска, дрока и высокого кустарника. На самом высоком холме острова матросы развели большой костер из этого кустарника. Днем делали так, чтобы давал побольше дыма, ночью - чтобы ярче горел. Я был уверен, что мы обогнали «Золотого сокола». Ян ван Баерле знал, что мы будем ждать его у берегов Ирландии и подавать сигналы пять дней. На второй день возле острова появилась лодка с рыбаками. Наверное, их послали на разведку. Может быть, думали, что мы потерпели кораблекрушение, и хотели помочь, а может, что скорее, собирались ограбить. Два больших корабля, целые и невредимые, показались им слишком
большим кушем, поэтому убрались восвояси, даже не пообщавшись в нами. На всякий случай я усиливал на ночь караулы, но никто не напал.
        «Золотой сокол» появился на четвертый день. Услышав крик наблюдателя из «вороньего гнезда», лорд Стонор выбежал из каюты на квартердек и простоял там, продуваемый сильным ветром, до тех пор, пока корабль не приблизился настолько, что был опознан.
        - «И к смеху примешивается печаль, концом же радости плач бывает», - процитировал Вильям Стонор.
        Он был напичкан цитатами из Библии, которые, по моему мнению, употреблялись не всегда к месту. Но настаивать не буду, потому что, в отличие от лорда, прочитал Библию всего раз. Никогда не был любителем ненаучной фантастики.
        21
        Мы расстались возле острова Уайт. Галеоны «Золотой сокол» и «Святой Иероним» пошли в порт Саутгемптон, а фрегат - дальше по Ла-Маншу. Лорд Вильям Стонор, Роберт Эшли, Ричард Тейт и английские солдаты убыли на галеоны, а Ян ван Баерле, Дирк ван Треслонг и голландские матросы вернулись на фрегат. Сразу за проливом Па-де-Кале нам повстречался караван из дюжины каравелл. Когда не надо, добыча сама плывет в руки. Они сразу свернули к берегу, чтобы оторваться от нас на мелководье. Я не стал их преследовать. Довезти бы награбленное.
        В Роттердаме мы встали к молу неподалеку от Рыбного рынка, возле складов купцов, торгующих заморскими товарами. Купцы были приглашены на борт фрегата. Им показали перец и кошениль, которые без ущерба качеству пережили переход, договорились о цене. Серебро я решил отдать в слитках. Пусть каждый продает сам. Такое количество обрушит рынок, а при дележе посчитали его по высокой цене. Я взял свою долю золотом, изумрудами, жемчугом и двумя центнерами серебра, которое пойдет на изготовление столового сервиза, подсвечников и прочих мелочей для дома.
        Князю Оранскому тоже отдам его долю серебром в слитках. Если начеканит из серебра монеты со своим профилем, то почти не потеряет на падении цены этого металла. Поехал к Вильгельму Оранскому на следующий день в сопровождении Яна ван Баерле, Дирка ван Треслонга, Бадвина Шульца и десяти конных солдат. Лошадей для солдат арендовали. Каждый теперь мог купить себе лошадь и не одну, но еще не успели.
        Князь Оранский принял нас в своей резиденции в монастыре святой Агаты в Делфте. Это была гостевая келья из двух комнат, расположенная на втором этаже. В первой комнате с узким окном, зарешеченным и застекленным разноцветными кусочками разной формы, стоял прямоугольный дубовый стол с покрытой лаком столешницей, не застеленной, и чертовой дюжиной стульев с высокими спинками. Позади стула, которое занял князь, не стене висело распятие из дерева, может быть, черного, а может быть, покрашенного в черный цвет. Вход во вторую комнату был завешен тонким ковром с изображением сражающихся галеонов. Видимо, в честь одного из выигранных князем Оранским сражений, ведь все победы приписываются ему. Возле входа стояли два охранника-немца в кирасах, но без шлемов, вооруженные короткими мечами. Еще два охранника охраняли вход в келью. Они забрали у нас кинжалы. Видимо, король Испании все еще тратит деньги на наемных убийц. На Вильгельме Оранском был красно-золотой дублет и темно-коричневые штаны-«груши» без разрезов, но с золотыми кантами по швам. Выражение лица хмурое, несмотря на то, что дела, как я слышал, идут
неплохо. Испанцы свирепствуют севернее Амстердама, который до сих пор под их властью, но на юг, где расположился князь, не суются. По правую руку от него сидел Филипп ван Марникс. Меня и моих офицеров посадили по левую руку. Слуги подали нам французское белое вино, довольно средненькое и налитое в зеленоватые стеклянные кружки емкостью граммов на двести.
        - До меня уже дошли слухи, что вы вернулись с богатой добычей, - начал Вильгельм Оранский разговор. - Привезли мою долю?
        - Нет, - ответил я, - приехали договориться, как вы будете ее забирать. Вам придется нанять возы, запряженные волами.
        - Даже так?! - воскликнул сразу повеселевший князь Оранский.
        - В монастыре есть два воза, - подсказал князю Филипп ван Марникс.
        - Двумя возами вы будете слишком долго перевозить, - сказал я.
        - А что за груз и сколько его? - деловито спросил Филипп ван Марникс.
        - Серебро в слитках, тридцать восемь ластов, - ответил я.
        - Сколько-сколько?! - не поверил советник князя и с открытым от удивления ртом уставился на меня.
        Я повторил.
        - Даже так?! - опять воскликнул Вильгельм Оранский, но немного громче.
        - Да, так вот получилось, - скромно подтвердил я и позволил и себе улыбнуться.
        - Мы спасены! - шлепнув ладонью по столу, радостно объявил князь Оранский.
        Что им угрожало, он не сказал. Зато поделился планами о найме рейтаров в Германских княжествах. Собрался набрать их целую армию.
        - С сегодняшнего дня ты - командующий всеми моими вооруженными силами! - объявил он.
        - Спасибо, князь! - поблагодарил я. - Только кто же будет добывать деньги на содержание этой армии?! Мне кажется, как капер, я принесу больше пользы.
        - Он прав, - поддержал меня скрипучим голосом Филипп ван Марникс.
        - Но я должен наградить тебя! - воскликнул князь Оранский. Подумав, принял решение: - После того, как я стану полноправным правителем Нидерландов, ты получишь графский титул и земли, соответствующие ему!
        Поскольку в Нидерландах бесхозных земель давно уже нет, если не считать болота, мне отдадут конфискованные у врагов, то есть, у католической церкви. Дар, конечно, интересный.
        - А твоих офицеров я прямо сейчас произведу в рыцари! - продолжил он.
        И произвел. Прямо в келье, взяв меч у одного из охранников. Это ему ничего не стоило, а им давало всего лишь некоторые привилегии при уплате налогов на недвижимую собственность, возможность иметь свой герб и, что самое главное, задирать нос. Уверен, что за семьдесят шесть тонн серебра князь произвел бы в рыцари всех членов экипажа фрегата.
        Не забыть бы по возвращению в двадцать первый век наведаться в Голландию и потребовать компенсацию за превращение ее в независимое государство. Глядишь, за тонны серебра выделят пенсию, которой хватит на проживание в доме престарелых. Как-то во время прогулки по Роттердаму случайно попал в район, где расположены эти дома, посмотрел, как молодые мужчины катают в колясках стариков по аллеям, между аккуратно подстриженными кустами. И меня бы так катал санитар - какой-нибудь поляк или прибалт с высшим образованием, которые там за мытьем туалетов познают прелести евроинтеграции, а я бы с сочувствием приговаривал: «Ты этого хотел, пан!» Что еще надо одинокому капитану, чтобы достойно дождаться смерти?!
        22
        В ноябре Моник наконец-то родила сына. Назвали его Яном, в честь ее брата. Я не возражал. По такому случаю подарил ей колье из изумрудов и черных и розовых жемчужин, изготовленное местным ювелиром. Голландские ювелиры уже добились мирового призвания, которое сохранят до двадцать первого века. Через месяц и Женевьева родила сына. Назвали его Александром. Ян ван Баерле уверен, что в честь дяди, а его жена - что в честь отца. Она тоже получила от мужа в подарок колье из изумрудов, правда, более скромное.
        Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг начали строить для себя новые дома по образу и подобию моего, но немного меньше. Они ведь теперь богатые люди и, к тому же, рыцари. Видимо, я стал основоположником нового архитектурного стиля, который потомки назовут роттердамским.
        Я приказал на зиму вытащить фрегат на стапель. Его подводная часть покрылась толстым слоем ракушек и водорослей. Их содрали, заменили подгнившие доски, а подводную часть корпуса начали обшивать медными листами. Я вспомнил, что медь хорошо защищает от обрастания. Это очень дорогое удовольствие, но деньги на всякие излишества у меня теперь были. Такого количества меди в городе не оказалось, пришлось везти из Намюра. Усовершенствование было в новинку голландским металлургам и корабелам, листы требовались большого размера, поэтому модернизация фрегата затянулась.
        В конце февраля пришло письмо от лорда Вильяма Стонора. Он сообщал, что купил и перестроил галеон, уменьшив высоту надстроек, носовой и кормовой. Весной собирается отправиться в Америку на трех кораблях. Мне предлагалось присоединиться на своем фрегате и возглавить эскадру. Я написал лорду Стонору, что буду готов к походу не раньше середины мая.
        Пятого марта умер наместник Нидерландов дон Луис де Рекесенс-и-Суньига. Временно власть перешла к Государственному Совету. Видимо, этот орган не внушал доверия испанским солдатам, давно не получавшим зарплату, поэтому в середине апреля часть их взбунтовалась и начала грабить всех подряд, в том числе и города, лояльные испанскому королю. В Амстердаме их сумели выдворить из города, заплатив откупные, сумма которых менялась в зависимости от того, насколько богат был рассказчик - чем богаче, тем больше. Амстердамский гарнизон и примкнувшие к нему части растеклись по Голландии в поисках добычи, медленно смещаясь с севера на юг. При этом севернее Амстердама все еще продолжалась осада испанцами города Зирик-Зее. Там бунтовать не спешили, потому что солдатам пообещали отдать город на разграбление на три дня.
        Вскоре стало известно, что большой отряд испанцев, грабя и сжигая все на своем пути, движется к Роттердаму, надеясь неплохо поживиться. Мэром города сейчас был мой старый знакомый купец-немец Рольф Шнайдер. Он и пришел ко мне с предложением, от которого я не сумел отказаться.
        - Говорят, ты хорошо воюешь не только на море, но и на суше, - начал он с комплимента. - Город предлагает тебе возглавить оборону. Тебе будут подчиняться городская стража, все отряды гильдий и гезов. Я думаю, это и в твоих интересах - защитить Роттердам. Если его захватят, пострадает и твое имущество.
        Я и сам подумывал, что надо бы предпринять что-нибудь, чтобы испанцы не ворвались в Роттердам. Я много раз видел, на что способна неуправляемая солдатня, захватившая город. Я-то, конечно, спущу на воду не полностью обшитый медью фрегат и увезу семью и ценности, но дом наверняка загадят, и пострадают предприятия, которые принадлежат мне полностью или частично, и те, с которыми у них тесные партнерские связи. От князя Оранского помощи не дождешься. Получив свою долю добычи, он принялся вербовать рейтаров в немецких княжествах. Воевать с испанцами неоднократно битые ими рейтары не хотели, поэтому требовали слишком высокую плату и, взяв аванс, многие сразу дезертировали.
        - Готов снять со своего фрегата пушки, но потребуются специальные лафеты, изготовленные по моим чертежам. Их надо будет сделать быстро, - сказал я.
        - Сделаем, - пообещал Рольф Шнайдер. - Привлечем лучших специалистов.
        Пока что пушки перевозят, погрузив в телегу, запряженную лошадьми, если не слишком тяжелая, или волами. До лафетов с большими колесами, с помощью которых можно катить орудия не только по палубе, но и по дороге, еще не додумались. Я решил снять с фрегата только карронады, потому что они намного легче. Пара лощадей будет легко возить их по местным грунтовым дорогам. Я не помнил точно, как будут устроены лафеты в будущем, поэтому набросал эскизы и рассказал кузнецам и столярам, какие задачи придется решать этим устройствам. Они меня поняли и сделали пробный экземпляр, который оказался даже лучше, чем я задумывал. Получив одобрение, приступили к изготовлению остальных девятнадцати для карронад и двух для полупушек.
        Я тем временем осмотрел защитные сооружения города. В двух местах приказал соорудить бруствера и окопы для батарей пушек и фальконетов. Каменные стены уже не в цене. Против пушек надежней земляной вал. Он почти без последствий поглощает ядра.
        Затем приступил к набору и обучению солдат. В опытных артиллеристах недостатка не было. Карронады обслуживали комендоры с фрегата. Они быстро научились работать с пушками на колесных лафетах.
        - И целиться легче, и поворачивать, да и места здесь больше, чем на корабле! - высказал общее мнение одни из командиров расчетов.
        С пехотой было сложнее. Из городских стражников и морских гезов набрал две сотни немцев и три сотни голландцев. Последние в основном были стрелками из аркебуз и мушкетов, для рукопашной с испанцами они не годились. Неделя тренировок научила их ходить не стадом, а строем, пусть и кривым, и стрелять почти по команде. Занимался с ними лейтенант Бадвин Шульц, новоиспеченный рыцарь и богатый горожанин. Он разбил заряжание мушкета и аркебузы на несколько последовательных приемов, выполнение которых и вбивал в тупые головы подчиненных.
        - Целься в ноги! - кричал он солдатам, которые собирались разрядить мушкеты и аркебузы в деревянные мишени размером в человеческий рост.
        Отдача при выстреле такая, что, прицелившись в ноги, попадешь в грудь, а то и в голову. Многие никак не могут смириться с этим, целятся в грудь - и промазывают.
        Я написал своим английским компаньонам, что вынужден задержаться в Голландии, предложил отправиться в поход без меня и пожелал удачи и большой добычи. Ответ не получил. Наверное, обиделись.
        По моему приказу были высланы разведчики. Они докладывали о передвижении врага. Доблестная испанская армия развалилась на несколько отрядов численностью от двух-трех сотен человек до двух-трех тысяч. Мелкие занимались грабежом деревень, а крупные еще и собирали дань с городов. Кто был уверен, что отобьется, посылал их подальше. Остальные платили. Один такой отряд численностью около трех тысяч человек осаждал город Гауда, расположенный неподалеку от Роттердама. Несколько лет назад я продавал их сыр, а также, много лет вперед, жил во времена, когда Гауда станет всемирно известной торговой маркой. Испанцы не то, чтобы осаждали Гауду, скорее, стояли лагерем рядом с городом, свозя туда добычу из близлежащих деревень и демонстрируя намерение пойти на штурм крепостных стен. Гаудцы платить не хотели, но воевать - еще меньше. Шел напряженный торг. Сыроделы умудрялись все предыдущие годы не вмешиваться в конфликт ни на чьей стороне, продавая сыр всем, кто платил, а сами платить не желали. Они прислали к нам посла, предлагая своими жизнями сберечь их деньги.
        Рольф Шнайдер, не меньший хитрец, чем гаудцы, озвучили послу сумму, которую придется заплатить за нашу помощь. При этом успех не гарантировал.
        Выслушав его, гаудец почесал затылок и изрек:
        - Пожалуй, нам надо еще подумать. Если решим, я приеду к вам.
        Предполагаю, что испанцы запросили немного больше, зато была гарантия, что снимут осаду. Правда, не было гарантии, что не придет другой отряд. Наверное, гаудцы припугнут испанцев нашей помощью, собьют цену и заплатят, а потом подскажут им, где можно взять выкуп побольше.
        Как только гаудский посол отправился восвояси, я с отрядом пошёл вслед за ним. Я не собирался проливать кровь за производителей известного сыра. Хотел устроить испанцам засаду на пути к Роттердаму. Незачем подпускать их слишком близко. Если запомнят дорогу, придут еще и не раз.
        23
        Дороги в Голландии паршивые - обычные проселочные, по большей части песчаные. Местные жители предпочитают путешествовать на баржах по каналам. В баржу, в зависимости от размера, запрягают одну, две, три пары лошадей, которые и тащат ее, вышагивая по края канала. В барже не трясет, не качает, много свободного места, чтобы разложить снедь и неспешно перекусить, и попутчиков, которые сократят дорогу вдвое, если верить поговорке. Ночью прошел дождь, песок намок и стал плотнее, благодаря чему колеса не сильно грузли в нем. По две пары лошадей, запряженных цугом, тянули телегу, в которой были бочки с порохом, картечью и уксусом, а также шанцевый инструмент и запасы еды, и карронаду, хвост лафета которой был зацеплен за специально приделанные к кузову железные крюки. Всего было двадцать телег и карронад. Рядом с ними шагали восемьдесят бывших комендоров, теперь превратившихся в обычных артиллеристов. Впрочем, они что на море, что на суше называли себя пушкарями. Впереди них шагал отряд из двух сотен пехотинцев-немцев под командованием лейтенанта Бадвина Шульца, а позади - две сотни пехотинцев-голландцев
под командованием Яна ван Баерле и Дирка ван Треслонга. Оба сотника скакали на лошадях и казались сами себе бравыми вояками.
        Чем хороша сейчас Голландия в военном плане - это тем, что с врагом трудно разминуться. Испанцы предпочитают передвигаться по суше, а из Гауды в Роттердам ведет всего одна дорога. Некоторые ее участки проходят по дамбам. Возле одной такой дамбы, которая была длиной метров пятьсот и отделяла неглубокое озеро от болота, я и решил встретить испанцев. С нашей стороны возле дамбы был жиденький лесочек. В нем вырыли окопы для карронад и стрелков из мушкетов и аркебуз, замаскировав их ветками. Листья еще маленькие, но закрыть надо всего лишь стволы, которые выглядывают из окопов. Десять карронад стоят справа от дамбы, десять - слева.
        Оба склона и верхушка дамбы покрыты низкой, молодой, ярко-зеленой травой, словно обрызганной желтыми кляксами цветущих одуванчиков. Поверху посередине проходит светло-коричневая полоса, набитая колесами телег и ногами лошадей и волов. Над цветами летают бабочки и пчелы. Последних очень много. Пасеки на последних километрах пути нам не попадалась. Наверное, дикие пчелы. Ян ван Баерле, заслышав их жужжание, начинает испуганно вертеть головой. У него аллергия на пчелиный яд, от укуса в любую часть тела разносит лицо, глаза заплывают, становятся узкими, как у азиата.
        На первой практике был у меня боцман, у которого от укуса первой в году пчелы разносило пораженную часть тела. Пришли мы в Новороссийск, встали там, как судно-спасатель, на дежурство на месяц. Боцман поймал пчелу, заставил ужалить его в левую кисть. Через час она стала толще почти вдвое.
        Пришел боцман к старпому и говорит:
        - Случайно молотком ударил, в больницу бы надо.
        В СССР на каждом предприятии была ежемесячная отчетность о производственном травматизме. Ежели такой имел место, трудовой коллектив лишали месячной премии и прочих материальных благ.
        - Боцман, может, без больницы как-нибудь, а? Погуляй дня три. Если не заживет, отправим к врачу, - сразу предложил старпом.
        Боцман поломался для приличия и согласился. Поскольку я был его единственным непосредственным подчиненным, а оставлять меня без надзора было рискованно для всего экипажа, три эти дня гуляли мы вместе. Погудели славно. Сейчас как вспомню эти дни, так вздрогну.
        На противоположном склоне дамбы появились два всадника. Это наши разведчики. Они рысью скачут к нам. В эту эпоху каждый мужчина умеет ездить на лошади, но сразу заметно, кто проводит в седле много времени, а кто садится в него изредка. Нет у большинства голландцев, даже у дворян, «влитости» в седло, какую я видел у кочевников да и у латников еще век назад.
        - Идут! - докладывает разведчик, улыбаясь так, будто к нему на свидание девки топают.
        - Сколько их? - спрашиваю я.
        - Много! Весь отряд! - уверенно произносит разведчик.
        Образованных людей стало в Европе намного больше, но, по моему мнению, количество не умеющих считать тоже возросло.
        - Разведка есть? - задаю я вопрос.
        - Нет, - отвечает разведчик. - Все вместе идут, толпой.
        - Обоз с ними? - спрашиваю я.
        - Да, в хвосте тащится, - докладывает он.
        Я предполагал, что обоз будет в середине колонны, поэтому приказываю перенацелить карронады и еще раз напоминаю расчетам, какая четная и стреляет первой, а какая нечетная и должна выстрелить второй. После чего занимаю позицию за деревьями возле дороги, откуда просматривается вся дамба.
        Испанцы, действительно, идут толпой. Большинство без доспехов, в которых жарко и тяжело, но все с оружием. Две трети вооружены пиками и мечами, а у остальных мушкеты и аркебузы. Последние в загнутыми прикладами, которые надо зажимать под мышкой, из-за чего точность, и так низкая, становится еще хуже. Уверенно попадают в человека только метров с сорока-пятидесяти, не больше. Мушкетеры, которые упирают приклад в плечо и стреляют с опоры, попадают метров с семидесяти-восьмидесяти. Это, конечно, усредненные данные. Некоторые стрелки и с тридцати метров умудряются промазать по строю солдат, а некоторые угадывают одиночной цели в голову метров со ста. День выдался жаркий, испанских солдат разморило. Шагают медленно, строй не соблюдают, громко переговариваются. Отсутствие офицеров, дисциплины превратило лучших солдат Европы в шайку разбойников.
        Я жду, когда до них останется метров пятьдесят, после чего приказываю горнисту:
        - К бою!
        Звучит резкий и короткий сигнал. На позициях справа и слева от дамбы быстро убирают маскировку, которая мешает стрелять.
        Шагавшие впереди испанские солдаты остановились, соображая, что происходит, а задние продолжают идти.
        - Нечетные орудия, огонь! - командую я.
        Сигнал горна - и через несколько секунд десять карронад с грохотом выплевывают густой черный дым и заряды крупных свинцовых и чугунных шариков. В это трудно поверить, но по передней части колонны будто прошлась гигантская коса. Верх дамбы покрылся толстым слоем человеческих тел, которые, шевелясь, стонали, звали на помощь, матерились. Начинаешь понимать, почему в эту эпоху артиллерию считают богом войны. Во второй половине двадцатого века ее место займет авиация, а в двадцать первом - ракеты, беспилотники и прочий, летающий без человека металлолом.
        Всё-таки испанцы не зря считаются лучшими пехотинцами. Внезапное нападение не ввергло их в панику, не заставило убегать. Они мигом построились и, выставив пики, быстро двинулись на врага, не обращая внимания на стрельбу наших мушкетеров и аркебузиров.
        - Четные орудия, огонь! - скомандовал я.
        Второй залп десяти карронад нанес еще больший урон, потому что испанцы стояли плотнее. Из продырявленных картечью тел на дамбе образовался длинный завал. Много убитых и раненых скатилось по склонам к озеру и болоту. Уцелевшие начали пятиться.
        - Стрельба по готовности! - приказываю я.
        Нечётные карронады, которые успели перезарядить, стреляют вразнобой, подгоняя испанских солдат, которые все быстрее отступают. Они огибают телеги, только въехавшие на дамбу, и бегут дальше. Возничие начинают разворачивать телеги. Места на дамбе мало, а убегающих солдат много и они нетерпеливы и безжалостны, сметают все на своем пути, поэтому три телеги съезжают на боку по склону, увлекая за собой упавших и бьющихся лошадей. Картечь и пули подгоняют отстающих.
        Вскоре на дамбе и ее склонах остаются только мертвые и тяжелораненые. Уже никто не ругается и не просит о помощи, только стонут. Да раненые лошади ржут. Лошадей мне жалко.
        - Добейте лошадей и солдат и уберите их с дороги, - приказываю я лейтенанту Бадвину Шульцу.
        Его люди привычнее к такой грязной работе. Оставив в окопах пики и огнестрельное оружие, они выходят на дамбу. Спокойно и методично перерезают шеи раненым животным и людям. С первых снимают седла и сбрую, со вторых - доспехи, одежду и обувь. Трупы испанских солдат сталкивают в болото. Они быстро катятся по крутому склону, словно радуясь, что их оставили в покое. Позже с убитых лошадей снимут шкуры и вырежут лучшие куски мяса, а остальное скинут к человеческим трупам.
        Между немцами проезжают два конных разведчика. Они возвращаются, когда верхушка дамбы почти вся очищена от трупов, а немцы сортируют и пакуют трофеи.
        - Разбежались все. Мы долго ехали, никого не встретили, - докладывает разведчик.
        - Почистить оружие и отдыхать, - приказываю я своему отряду. - Постоим здесь несколько дней. Может, еще кто захочет познакомиться с нами.
        Солдаты весело смеются. Врагов накрошили несколько сотен, взяли трофеи, а сами не потеряли ни одного человека. Век бы так воевать!
        24
        Больше испанцы не совались в сторону Роттердама. Мы прождали полторы недели, съели убитых лошадей и привезенные с собой припасы, после чего вернулись в город. Нас встречали так, словно мы в многодневном и жесточайшем сражении, потеряв уйму боевых товарищей и получив множество ран, одолели несметные полчища врагов. Всем солдатам и офицерам выдали двойное жалованье за этот поход, а мне - тысячу даальдеров. Когда денег много, они начинают прирастать без твоей помощи.
        Пока мы воевали с испанцами на суше, Луи де Буазо решил с моря помочь осажденному Зирик-Зее. За два дня до нашего возвращения из похода, все корабли гезов ушли из Роттердама. Мне оставили письмо от адмирала с предложением присоединиться к эскадре. Передал ему, что в ближайшее время помочь не смогу. Фрегат все еще не обшили медными листами. Пока меня не было, темп работ сильно упал. Испанцы перехватили баржу, на которой везли медь для корабля, а без меня решить этот вопрос было некому. Пришлось заказывать новую партию металла, отправлять в Намюр гонца с письмом-заказом и векселем. Я разрешил Яну ван Баерле, Дирку ван Треслонгу и гезам из своего отряда отправиться на двух буйсах в Зирик-Зее. Остальные несли службу в городе - стояли в караулах и занимались строевыми занятиями, получая жалованье, как на войне. Обычно жадные роттердамские купцы безропотно платили за чувство безопасности, которое им внушал мой отряд, разбивший, по городской легенде, бесчисленное множество непобедимых ранее, испанских солдат. Обывателям свойственно преувеличивать победы, к которым имеют косвенное отношение. Впрочем, и
мои солдаты тоже не скромничали, описывая свои подвиги. Каких только баек не приносила с рынка наша служанка Лотта. Иногда даже казалось, что мой отряд участвовал еще в одном сражении, которое я по непонятным причинам пропустил.
        Ян ван Баерле, Дирк ван Треслонг и гезы на двух буйсах вернулись в середине июня. Адмиралу Луи де Буазо не удалось помочь осажденному Зирик-Зее.
        - Испанцы перекрыли канал боновым заграждением из бревен и соорудили на обоих берегах по земляному форту, на которых установили пушки крупного калибра. Мы потеряли шесть буйсов, пытаясь прорвать заграждение, - рассказал Ян ван Баерле. - Адмирал хотел повторить штурм, но гезы отказались подчиняться его приказам.
        Бунт - заразное поветрие, поражает обе воюющие стороны, только с разной силой.
        Двадцать первого июня город Зирик-Зее сдался на милость испанцам. На три дня город для голландцев превратился в ад. Добычи там оказалось намного меньше, чем предполагали испанские солдаты. Почти все ценное было за время осады вывезено из города богатыми горожанами, проплатившими безопасные тропы. Испанцы с инквизиторской жестокостью пытали оставшихся, надеясь выведать, где они спрятали ценности? Так и не найдя достойной, по их мнению, добычи, и эти солдаты взбунтовались. Они перебили часть своих офицеров, не успевших вовремя унести ноги, и двинулись на юг, где больше богатых городов.
        Мой отряд во второй раз вышел из Роттердама, чтобы дать отпор грабителям. Заняли ту же позицию возле дамбы. Место хорошее, мимо нас по суше не пройдешь. К тому же, не надо рыть окопы, а только подправить старые. На этот раз я захватил и обе полупушки, поставил их первыми от дамбы, чтобы ядрами проводили убегающих по ней врагов. В том, что побегут, не сомневался.
        Мы прождали почти месяц. Испанцы так и не появились. Видимо, побывавшие на дамбе ранее, рассказали сослуживцам, какой горячий прием ждет их здесь. Когда разведка донесла, что основные силы взбунтовавшейся солдатни переправились через Рейн возле Схонховена, взяв с города выкуп, и направились в сторону Антверпена, я приказал возвращаться в город. Как ни странно, на этот раз нас приветствовали с большим ликованием, хотя знали, что мы ни с кем не сражались. Наверное, исходили из того, насколько большую опасность мы отвели от Роттердама на этот раз. Солдатам и офицерам выдали тройное жалованье, а меня еще и пожизненно избавили от городских налогов. Они не слишком высокие, но при том количестве имущества, которое я имею в Роттердаме, ежегодно набегала немалая сумма.
        К тому времени была закончена обшивка медными листами подводной части фрегата. Его спустили на воду. Теперь он в балласте сидел немного глубже. Я начал снаряжать его для похода на юг, надеясь перехватить вест-индийский или ост-индийский караван испанцев. Пришлось отложить, потому что прискакал гонец от князя Оранского с предложением прибыть в его резиденцию в Делфте.
        Принял он меня одного, хотя я приехал со своими офицерами. Аудиенция проходила в той же келье, что и прошлый раз. При разговоре присутствовал только Филипп ван Марникс. На князе был фиолетовый дублет с диагональными серебряными полосками и черные штаны-тыквы с проглядывающей в разрезы подкладкой серебристого цвета. Видимо, наличие большого количества серебра заставило Вильгельма Оранского полюбить этот цвет. Филипп ван Марникс был в черном, без излишеств, в духе отъявленных кальвинистов. Только массивный золотой перстень с бриллиантом на среднем пальце левой руки выдавал его любовь к роскоши. Вино нам подали итальянское розовое, немного суховатое, но с очень приятным ароматом. Кубки были серебряные, новые, вместимостью грамм триста и с широкой круглой подставкой. На боках кубков нанесены чернью гербы князя Оранского.
        - Я нанял роту - четыре сотни - черных рейтаров и три роты ландскнехтов, - сообщил Вильгельм Оранский.
        Рейтаров - немецких конных латников - называли черными потому, что у них шлемы и кирасы, а злые языки утверждали, что и души, покрыты черным лаком. Вооружены тремя пистолетами, длинным мечом и пикой. Получали они по десять даальдеров в месяц. Ландскнехты - немецкие пехотинцы - обязательно имели шлем, но вместо кирасы могла быть кольчуга, бригантина или просто кожаная куртка. У кого на какой доспех хватило денег, тот в том и ходил, пока не раздобудет в бою получше. Вооружены пикой длиной три-пять метров, или алебардой, или глефой, или длинным двуручным мечом, или аркебузой, или мушкетом. Огнестрельное оружие обычно у каждого пятого, если не десятого. Аркебуза, а тем более, мушкет, и заряды к ним не многим по карману. Получал ландскнехт всего четыре даальдера в месяц - как голландский рыбак. Слишком много было не желающих трудиться в поте лица своего. Наверное, немцы прослышали, что испанская армия взбунтовалась, и стали смелее наниматься на службу в Голландию.
        - Они сейчас стоят лагерем возле Клеве, - продолжил князь Оранский. - Ждут мой приказ, чтобы выдвинуться в Брабант и помочь жителям тамошних городов изгнать испанские гарнизоны, если таковые есть, и отбиться от испанских банд. Я никак не могу найти для этого войска командира. Единственный человек, который неоднократно проявил себя, как талантливый полководец, и которому я доверяю полностью, - это ты. Предлагаю тебе стать моим генерал-лейтенантом и возглавить войско.
        В эту эпоху генералом являлся сам суверен, а чин генерал-лейтенанта носил непосредственный руководитель армией, которого раньше величали коннетаблем или маршалом. Я не устоял перед соблазном покомандовать сухопутным войском, вспомнить былые подвиги на службе у французского короля и не только.
        - Согласен при условии, что буду единоначальником, - произнес я.
        - Обещаю. Я на днях уплыву во Францию, а потом в Англию на переговоры, - заверил князь Оранский и добавил как бы шутливо: - Никто не будет тебе приказывать или советовать, если будешь побеждать чаще, чем проигрывать.
        - Войско надо бы увеличить, - выдвинул я второе условие.
        - Можешь добавить к нему тех, кого завербуешь в Голландии или любом другом месте. Особенно нужны артиллеристы и мушкетеры. Платить им буду по пять даальдеров в месяц. За пушки отдельно. При заключении контракта получат аванс в размере месячного жалованья, - сказал Вильгельм Оранский. - Нанимай столько, сколько сочтешь нужным. Благодаря твоим заботам, нужды в деньгах нет.
        - Как будет организовано снабжение? - спросил я.
        - Этим будет заниматься генерал-старшина Шарль де Гарнье, французский дворянин, гугенот, которого я взял на службу, - ответил князь. - Он сейчас в лагере под Клеве, занимается набором войска.
        - Моя задача - очистка от испанцев герцогства Брабантского? - уточняю я.
        - Это было бы хорошо. Пусть не все герцогство, но хотя бы небольшие города, в которых слабые испанские гарнизоны, - говорит Вильгельм Оранский, не сильно, как догадываюсь, веря в возможность такого успеха. - Если наткнешься на сильное сопротивление, иди в графства Фландрия или Геннегау, поближе к Франции, где будет поддержка гугенотов.
        Как я догадался, моя армия должна стать шилом в заднице испанцев. Будем оттягивать на себя их силы, не давать напасть на графства Голландия, Зеландия и Фрисландия, в которых преобладают протестанты, желающее освободиться от испанского ига, а потому лояльные князю Оранскому.
        25
        Лагерь наемников находился на лугу в лье на запад от Клеве. Ровными рядами шатров он напомнил мне армию герцога Бургундского. Со всех четырех сторон были выставлены дозоры, а километрах трех от лагеря нас встретил конный разъезд. Судя по всему, Шарль де Гарнье кое-что смыслил в военном деле.
        Он оказался сорокавосьмилетним мужчиной среднего роста, полноватым, с густыми, вьющимися, черными с сединой волосами, грубым, «мужицким», лицом, которое немного смягчал двойной подбородок. Густые черные усы на концах были лихо загнуты кверху и ни одного седого волоска не имели. У меня появилось подозрения, что усы подкрашены. Подбородок выбрит не по моде. Поверх бордовой рубахи надета кожаная безрукавка с длинными полами, тоже не модная. Штаны-тыквы темно-коричневые, без разрезов и подвязок, заправлены в высокие черные сапоги. На широком кожаном поясе с надраенной, бронзовой застежкой висит рапира с позолоченной гардой и обмотанной чистым, незахватанным, кожаным шнурком рукояткой. В большом его шатре стояло всего две кровати. Вторая, судя по постельным принадлежностям, для двух человек, судя по всему, писца и слуги. Первый сидел на низком табурете за низким круглым столиком возле приоткрытого входа, там, где падал свет, а второй зашел в шатер вслед за мной, держа в руках медный кувшин с вином и деревянную миску с жареной курицей, поломанной на куски. Поставил все на прямоугольный стол, за которым
могли поместиться самое большее шесть человек, но табуреток возле него стояло восемь. У задней стенки шатра находился большой ларь, недорогой, такой можно увидеть в доме ремесленника. На ларе поместились два сундука, дорогой и не очень. На крышке первого, черного, был нарисован разноцветный герб князя Оранского.
        Мы с генералом-старшиной сели за стол, выпили приятного белого вина из Лотарингии, закусили жареной курицей. Шарль де Гарнье все время мило улыбался, но смотрел настороженно, словно ждал подвох. Как мне сказал князь Оранский, француза наняли именно генералом-старшиной, поэтому видеть во мне конкурента он не мог. Хотя, кто знает, какие были надежды у Шарля де Гарнье?!
        - Я завербовал еще три десятка рейтаров и полроты ландскнехтов, в основном пикинеров, только у дюжины аркебузы, - рассказал он. - Если простоим еще неделю, доберу ландскнехтов до роты.
        - Неделю точно простоим, - сказал я. - Хочу разбавить набранные роты приведенными аркебузирами и мушкетерами и потренировать их.
        Немецкий строй обычно состоял из трех колонн пикинеров шириной до ста человек и глубиной не менее пятидесяти, которые называли баталиями и впереди которых или на флангах размещались аркебузиры и мушкетеры. На флангах пехоты становилась кавалерия. Испанцы строили пикинеров в квадраты до тридцати человек в ширину и глубину, терции, благодаря чему были более маневренны. Обычно терции составляли два крыла по три линии в каждом. В крыле (или, как иногда называли на римский манер, в легионе) они стояли в шахматном порядке: в первой линии - одна терция, во второй - две, в третьей - одна. Итого в авангарде и арьергарде оказывалось по две терции, а главные силы состояли из четырех. Легионов могло быть и больше, но в каждом четыре терции, построенные именно так. Стрелки окружали терцию со всех сторон или выстраивались в промежутках между ними. Конница располагалась на одном или обоих флангах главных сил. Артиллерия что у немцев, что у испанцев, что у остальных европейцев всегда стояла впереди. Она делала один залп, если противник атаковал, после чего артиллеристы бросали пушки и улепетывали в тыл. Если
противник держал позицию, стреляли до тех пор, пока их армия не переходила в наступление, но обычно не более трех раз. В полевом сражении пушки пока что играли роль пугала, сеяли панику в рядах противника. Стреляли издалека, поэтому даже по такой большой цели, как баталия, попадали редко. Зато, если попадали, ущерб наносили значительный. При таком плотном строе одно ядро могло убить два-три десятка человек
        Я решил модернизировать строй, сделать шириной в тридцать человек и глубиной всего в шесть и перемешать пикинеров со стрелками. Первым было тяжело отбиваться от конных стрелков, а вторым - от конных пикинеров. В смешанном строю им не были опасны ни те, ни другие. Поскольку из роты получалось два с хвостиком таких отряда, назвал их полуротами. В результате у меня хватало солдат, чтобы против испанского двукрылого и трехлинейного построения выставить шесть полурот в первой линии и пять - во второй. Вместо мушкетеров и аркебузиров между полуротами первой линии разместил карронады, полупушки и фальконеты, которые мы привезли из Роттердама. Пехотинцы будут защищать артиллеристов во время атаки врага, давая им возможность вести стрельбу практически до момента столкновения двух армий. Рейтаров, разбив на две неполные роты, расположил на флангах.
        На переобучение ушло десять дней. Ландскнехты были приучены к сложным перестроениям, движению в составе колонны, поэтому быстро схватывали, а вот с голландцами, по большей части мушкетерами и аркебузирами, пришлось повозиться. Поскольку их перемешали с ландскнехтами, обучали немецкие командиры. Делали это, как умели, то есть, дубинами и другими подручными предметами, а потому очень эффективно. Еще в советской армии я убедился, что дисциплина, обучение и боевой дух подразделения держатся на младшем командном составе. Нынешние армии уже обзавелись командирами всех уровней. Колонной командовал колонель (полковник). Ротой - капитан, у которого был заместитель лейтенант, командовавший в бою второй полуротой. Полурота делилась на три усиленных взвода, за которые отвечали ротмистры, а самым нижним уровнем командиров были капралы, командовавшие своим десятком. Вопросами снабжения рот занимались старшины и сержанты, подчинявшиеся генерал-старшине.
        На одиннадцатый день мы свернули лагерь и отправились на территорию герцогства Брабант. Обоз был раза в два длиннее, чем колонны солдат. На каждых десять пехотинцев, пять всадников и одно орудие полагалось по телеге. Плюс припасы. За армией следовали слуги и содержанки солдат, маркитанты, проститутки. Хотя грабить население строго-настрого запрещено, после нас не оставалось ничего, что можно украсть или отнять без большого шума. Теперь население деревень не убегало в лес, как раньше, а присматривало за своим имуществом. За большим войском не уследишь, и крестьяне приходили ко мне жаловаться.
        - Вы хотите, чтобы испанцы навсегда ушли с вашей земли? - спрашивал я жалобщиков.
        - Хотим, - отвечали они.
        - Тогда присоединяйтесь к нам, - предлагал я.
        Присоединяться им не хотелось.
        - Или помогите, чем можете, - говорил я.
        Помочь крестьяне соглашались и, тяжело вздохнув, начинали с гордостью считать украденное у них своим вкладом в дело освобождения страны от оккупантов. Каждый наш поступок имеет два цвета - черный и белый, и умный человек - это тот, кто умеет поменять их местами.
        26
        Первое время нам попадались только небольшие отряды испанцев. В деревне много не возьмешь, на большой отряд добычи не хватит. Обычно они разбегались, увидев рейтаров, скакавших в авангарде. Только два отряда решили оказать сопротивление. Один засел на постоялом дворе и сразу сдался, когда увидел, что мы устанавливаем пушки, а второй занял оборону в брошенном военном лагере, окруженном рвом и валом с частоколом. С этими провозились немного дольше. Когда наши орудия разбили в щепки деревянные ворота и сделали несколько проломов в частоколе, испанцы сдались на нашу милость. У этих в возмещение ущерба - потраченного пороха и ядер - забрали не только оружие, доспехи и награбленное, но и сняли одежду, оставив только нижние рубахи. Поскольку трофеи были никчемные, я отказался от своей доли, и ее, как и долю князя, который тоже решил не жадничать, поделили на всех. Кстати, в каждой роте есть официальная выборная должность «грабежных дел мастер», который и занимается дележом трофеев.
        Генеральное сражение нам дали в одном переходе от Антверпена, возле сожжённой деревни, на скошенном поле, разделенном межами из камней на прямоугольники разной величины. Чем хороши Нидерланды - это обилием равнин, удобных для битвы. День был пасмурный, и я боялся, как бы не пошел дождь и не оставил нас без возможности применить огнестрельное оружие. Остановить наше продвижение решил два легиона из четырех терций каждый, но без пушек и конницы. Испанцы все еще считают, что артиллерия хороша только в обороне, поэтому нецелесообразно тащить ее на поле боя ради того, чтобы сделать один залп. А может, были проблемы с тягловой силой. Пока что они перевозят пушки погруженными на большую арбу, в которую запрягают по несколько пар волов. Конница, видимо, уклонилась от сражения по классовым причинам. В ней по большей части служат обедневшие дворяне и младшие сыновья дворян побогаче, которым не по пути с голытьбой-пехотинцами. Все равно испанцев было около семи тысяч - в два с лишним раза больше, чем нас.
        От пленных мы знали, что уцелевшие испанские офицеры разбежались кто куда, следовательно, этими легионами командовал кто-нибудь из ротмистров, а то и вовсе капралов, но построились они для боя примерно в километре от нас, на краю небольшого леса, по всем правилам, в три линии. Сказывалась многолетняя служба, богатый боевой опыт. Мушкетеры и аркебузиры встали на флангах. Им, видимо, отводилась вспомогательная роль. И сразу под бой барабанов восемь терций, построенных в три линии, пошли в атаку. Длинные пики, поднятые вверх, покачивались мерно, будто от ветра.
        Я сижу на коне позади нашей первой линии из шести полурот, за позициями артиллеристов, которые стоят между третьей и четвертой. Там четыре карронады, две полупушки и шесть фальконетов. Между остальными полуротами тот же комплект орудий, за исключением полупушек. За моей спиной еще пять полурот, которые стоят напротив просветов первой линии. Если полуроты второй линии пройдут вперед, то обе линии сольются в одну. На флангах расположились две неполные роты рейтар. Одной командует капитан Ян ван Баерле, второй - капитан Дирк ван Треслонг. Оба горды своими должностями, хотя в этом сражении кавалерии отводится вспомогательная роль. Капитан Бадвин Шульц командует стоящими в центре двумя полуротами, третьей и четвертой. Вот кто будет играть в предстоящем сражении одну из главных ролей. Генерал-старшина Шарль де Гарнье сидит на коне слева от меня и на полкорпуса позади. Узнав из сообщения разведчиков, что испанцев намного больше, чем нас, он предлагал отступить и подождать подкрепление. Откуда оно должно было прибыть, генерал-старшина не знал, но верил князю Оранскому на слово. Чтобы оправдать свою
трусость, во что только не поверишь!
        Саврасый жеребец моего заместителя, не высокий, но ладно сложенный, общипывает, как и мой, короткую пшеничную стерню. Оба коня побывали в бою, наверное, догадались, зачем мы здесь, однако ведут себя спокойно. Моего жеребца больше волнует скошенная соломина с колосом, до которой я не позволяю дотянуться. То ли россказни о развитом предчувствии у животных - вымысел, то ли нам попались лощади, лишенные этого дара, то ли ничего опасного нам не грозит. В последнее трудно поверить, глядя, как к нам приближаются квадратные терции испанских солдат.
        Когда дистанция до них сокращается метров до восьмисот, я отдаю приказ:
        - Фальконеты, огонь!
        Заждавшиеся артиллеристы сдувают с чадящих фитилей пепел, подносят их к запальным отверстиям, заполненным затравочным порохом. Он с хлопком загорается - и через несколько секунд вразнобой грохочут три десятка фальконетов и две полупушки. Несколько ядер из фальконетов не долетают и, подпрыгнув несколько раз, зарываются в землю, некоторые ударяются о землю близко от вражеских солдат, рикошетят и врезаются в них, убив по несколько человек, а примерно треть попадают в цель на уровне ног и выкашивают неглубокие просеки в терциях. Оба ядра из полупушек попадают на уровне груди и делают более глубокие просеки. Причем создается впечатление, что стоявших рядом с убитыми словно бы отбрасывает взрывной волной. Вместе с ядрами вылетают облака черного дыма, из-за чего испанцы не должны заметить, что карронады не стреляли.
        Терции продолжают движение. Из-за гула в ушах мне кажется, что маршируют они беззвучно. Это придает им некую мистичность. У меня по спине, по позвонкам, пробегает сверху вниз холодная волна страха. Наверное, не только у меня. Несколько солдат из последних шеренг и крайних рядов оглядываются, проверяя, на месте ли я? Демонстративно достаю из подсумка серебряную флягу, отпиваю из нее терпкое красное вино из Прованса, предлагаю Шарлю де Гарнье. Генерал-старшина смотрит на флягу, будто пытается понять, что это такое, потом делает два больших глотка. Красная капелька вина, похожая на кровь, стекает на выбритый подбородок. Мой заместитель вытирает ее левой рукой. Его конь пользуется тем, что отпустили поводья, делает вперед два шага и, радостно фыркнув, подбирает пучочек соломы.
        Фальконеты продолжают стрельбу отдельными батареями по готовности. Впрочем, разницами между залпами батарей всего в несколько секунд. Полупушки стреляют отдельно и реже. Зато их ядра наносят больше урона. Они бьют сразу по двум терциям второй линии, которые идут посередине. Расстояние между этими терциями всего метров двадцать. Две терции первой линии, в которых самые большие потери, замедлили шаг. Их догнала вторая линия и образовала одну.
        С флангов испанцев атакуют рейтары четырьмя полуротами, построенными в колонны по четыре. Передняя шеренга приближается метров на двадцать к врагу, разряжает в него по два пистолета и двумя парами, повернувшими в разные стороны, скачут в хвост своей колонны. Встав за последней шеренгой, медленно продвигаются вперед, заряжая пистолеты. Такой маневр называется караколированием. Бьют рейтары в первую очередь по вражеским стрелкам - своим главным врагам. Те отвечают и результативно. Я вижу, как бьется на земле раненая лошадь.
        Фальконеты успевают сделать по три залпа ядрами, полупушки по два, пока дистанция до врага не сократилась метров до двухсот. Теперь поговорим с испанцами более серьезно.
        - Карронады, огонь! - командую я.
        Они заряжены картечью. В зарядах увеличенное количество пороха и свинцовых шариков. Карронады грохочут басовитее и громче. Дыма выплевывают тоже намного больше. Те терции, что идут прямо на нас, скрывают облака черного дыма, но я могу наблюдать, что творится с другими. Картечь не делает глубоких просек. Она поражает солдат в передних двух-трех шеренгах, зато область поражения шире. Каждый заряд убивает или ранит несколько десятков человек. Кто-то падает, кто-то приседает, кто-то бросает оружие и зажимает руками рану. Терции замирают на месте, чтобы справиться с шоком. Испанский арьергард догоняет их и тоже останавливается.
        Вражеские солдаты справляются со страхом и возобновляют движение, понимая, что, схватившись с нашими ландскнехтами, они перестанут быть мишенью для артиллерии. Картечные залпы фальконетов наносят им намного меньше урона, но тоже останавливают, правда, всего на самую малость. Затем вступают в дело наши мушкетеры. Цель большая, промахнуться трудно. Они тоже караколируют, хотя в пехоте это пока не заведено. Я, видимо, буду тем командиром, кто вел это.
        Испанцы наклонили свои длинные пики и, теряя солдат, продолжили упрямо переть на нас. Кажется, нет в мире такой силы, которая бы остановила их. Это тебе не трусливые вояки американских колоний. Нас атакуют опытные солдаты, поучаствовавшие во многих сражениях и редко познававшие горечь поражений.
        Но и их сломил второй залп карронад с пистолетной дистанции, с которой картечь разрывала человеческие тела на куски. Жуткое зрелище даже для меня, повидавшего немало. После этого залпа в терциях осталось меньше половины солдат. При этом среди них много раненых. Странным образом в мозгу сразу многих испанских пикинеров как бы раздался щелчок - и они все вдруг уронили свои длинные и тяжелые пики, мушкеты, а потом развернулись и понеслись стремглав по скошенному полю, топча мертвых и раненых своих сослуживцев, обтекая две терции арьергарда, сохранявшие какое-то время строй. Видимо, перекошенные ужасом лица и выпученные от страха глаза удирающих сослуживцев слоили и их боевой дух. Обе терции арьергарда тоже побросали тяжелое оружие и понеслись к лесу, возле которого строились перед началом сражения. Вслед им летела картечь и пули, а потом ядра, а с флангов нападали рейтары, которые рубили мечами, стараясь угадать между шлемом и кирасой.
        - Артиллерия, прекратить огонь! - приказал я.
        Порох нынче дорог, и запасы его небольшие у нас.
        Орудия замолчали не сразу. Некоторые расчеты вошли в раж, не услышали команду. Когда смолкли все фальконеты, ландскнехты заорали во всю глотку. Сколько раз я уже слышал такой рев, но все еще поражает меня его звериная, первобытная энергетика. Иногда кажется, что вижу, как, словно старая и ненужная одежда, спадают с этих двуногих тысячелетние наслоения культуры. Если можно так выразиться, в бою мы становимся цивилизационными нудистами.
        Рейтеры преследовали удирающих испанцев до леска, где остановились. Я думал, не хотят соваться в лес, хотя он и редкий, но все оказалось прозаичнее: на окраине леса стоял испанский обоз. Рейтары решили, что там будет больше добычи. Ошиблись. Там была только провизия, палатки и прочий лагерный инвентарь.
        Как только испанцы скрылись в лесу, ландскнехты, не дожидаясь моего приказа, сломали строй и вышли на поле боя. Там валялось несколько тысяч убитых и раненых. Последних добивали, порой жестоко. Немцы вымещали горечь былых поражений, а голландцы благодарили за инквизицию и непосильные налоги. За налоги - с особой изощренностью. Если бы у испанцев был знатный полководец, эта победа, а вместе с ней и я, вошла бы в историю Нидерландов. Но получалось, что мы победили банду грабителей, пусть и многочисленную. Так что рассчитывать можно только на благодарность местных жителей и, может быть, князя Оранского. Надеюсь, генерал-старшина Шарль де Гарнье напишет ему подробный отчет о сражении, в котором упомянет не только свои подвиги, но и мое участие.
        С трупов стягивали доспехи, одежду и обувь, раскладывая по отдельным кучам. Все это будет поделено. Почти честно. Я взял только дорогое оружие и доспехи. Один комплект доспехов был украшен серебряной чеканкой, изображавшей скачущих рыцарей с копьем наперевес. Наверное, доспех раньше принадлежал знатному и богатому человеку. Интересно было бы узнать, каким судьбами он оказался на испанском солдате? Доспех сберег его тело от картечи и пуль, от которых остались несколько вмятин, но внутри, в верхней части спереди, был запачкан кровью, натекшей из шеи или головы.
        Большая часть трофеев была тут же продана маркитантам, как следовавшим за нашей армией, так и за испанской. Последних во время сражения не было видно даже возле испанского обоза, но, когда начался дележ добычи, появились неизвестно откуда. До середины ночи шла попойка, сопровождавшаяся, судя по звону оружия и крикам, выяснением отношений. Поскольку мой шатер стоял в стороне от лагеря и был окружен палатками бывших матросов с фрегата и роттердамцев-артиллеристов, я не вмешивался в празднование победы. Пусть выплеснут страх, накопленный во время сражения.
        Утром к моему шатру пришла делегация из представителей почти всех рот. Вожаком был рослый немец с буйной рыжей шевелюрой и круглой конопатой мордой, на которой растопорщенные усы и борода казались приклеенными.
        - Генерал, у нас принято после победы выплачивать жалованье за месяц и начинать новый отсчет, - сообщил он.
        - Да, знаю, - подтвердил я. - С артиллеристами так и поступлю. А вам-то за что?! Вы вроде бы только наблюдали, как они стреляют.
        - Мы тоже стреляли, у нас убитые есть и раненые, - продолжал гнуть свое рыжий здоровяк.
        - Не смеши меня! - попросил я иронично. - Иначе я уступлю артиллеристам и разрешу им взять такую часть добычи, какую они заслужили. Они считают, что вам досталось слишком много, а это не справедливо. Ты этого хочешь?
        Сомневаюсь, что артиллеристам удалось бы забрать у ландскнехтов уже поделённую добычу, но это наверняка не последнее сражение. При следующем разделе добычи я могу увеличить доли артиллеристов вдвое или втрое, и никто не вякнет, потому что так будет по справедливости. У людей, часто глядящих в глаза смерти, обостренное желание, чтобы мир был справедлив. Именно поэтому и я не хотел платить им, хотя денег князя Оранского мне не жалко.
        - Нет, - ответил вожак делегации.
        - Тогда возвращайтесь в роты и расскажите всем, что награду надо заслужить. Проявите себя в бою - будете награждены, - говорю я и задаю следующий вопрос: - Или вам хотя бы раз задержали положенную выплату?
        - Нет, - во второй раз произносит он.
        Слово «нет», произнесенное не мной, а им самим, теперь западет в голову не только ему, но и другим делегатам. Это не я отказал, а они как бы сами признали, что премия им не положена. Они люди темные, не знают техники оболванивания, придуманные в двадцатом веке.
        - Можете идти, - разрешаю я.
        Делегация молча разворачивается и идет к своему лагерю. Наверное, кое-кто выскажет возмущение по поводу отказа, но бунта явно не будет.
        27
        Я лежу на походной кровати - воловьей шкуре, натянутой на деревянную раму. Рядом на трехногой табуретке стоит сальная свеча в деревянном подсвечнике. Она дает достаточно света, чтобы я мог читать сборник трудов Эразма Роттердамского, уроженца города Гауда, но сильно чадит, из-за чего прочитанное как бы приобретает неприятный, сальный душок. Кстати, свечи сейчас не отливают, а сворачивают вокруг фитиля, поэтому частенько, как и сейчас, свеча тает криво, а потому сгорает быстрее. На противоположной стороне шатра, на составленных вместе двух сундуках, спит на матраце, набитом соломой, слуга Йохан Гигенгак. Он - «жаворонок», после захода солнца, если не спит, превращается в комок манной каши. Перед входом в шатер стоят в карауле два солдата из роты капитана Бадвина Шульца. Еще двое охраняют мой покой позади шатра. Они изредка прохаживаются, но разговаривают между собой только шепотом, чтобы не мешать мне. Уверены, что я придумываю план, как захватить город. О том, какую поимеем в Антверпене добычу, говорят с придыханием. Это при том, что все знают, что грабить горожан им не позволят. Зато можно будет
ограбить испанцев, которые ограбили антверпенцев.
        Возле Антверпена мы стоим уже вторую неделю. Лагерь окружён рвом и валом, на котором стоят карронады, полупушки и фальконеты. Мы готовы в любой момент отразить нападения испанцев. По данным наших антверпенских осведомителей, вражеских солдат в городе много. Одни говорят, что пять тысяч, другие - десять. Здесь спрятались все банды, которые рыскали неподалеку в поисках добычи. Есть там и командиры, и кавалеристы, и артиллерия. Прибежали в Антверпен и те, кто сумел удрать от нас на поле боя. Наверное, их рассказы об устроенном нами побоище и сдерживают испанцев от нападения. Сутки напролет они дежурят на высоких и прочных крепостных стенах Антверпена, готовые дать отпор. Вот только штурмовать такой большой и укрепленный город силенок у нас маловато. Можно было бы ночью забраться на стены, захватить и открыть ворота, но пришлось бы вести уличные бои, в которых наше преимущество в артиллерии сводилось бы практически к нулю, а без нее более опытные в рукопашных схватках и численно превосходящие испанцы задавили бы нас. Нужна помощь горожан. Этим и занимается сейчас генерал-старшина Шарль де Гарнье.
Ночью в его шатер дозоры приводят каких-то людей, явно не военных. О чем они там договариваются - я не знаю. Самоустранился от этого процесса, заявив, что в дипломатии не силен. Вильгельм Оранский прислал письмо с приказом генерал-старшине организовать в Антверпене восстание. Вот тогда моя армия и придет на помощь горожанам.
        Ночь тиха. Я слышу, как кто-то торопливо шагает к моему шатру. Караул молчит. Значит, идет кто-то из командиров. Судя по подволакиванию ног, это Шарль де Гарнье. В такое время привести его в мой шатер может только очень важное известие.
        - Не спит? - тихо спрашивает генерал-старшина у караульного.
        - Вроде нет, - также тихо отвечает солдат.
        - Заходи, - громко говорю я, садясь на кровати, которая скрипит при этом, как парусник во время шторма.
        Генерал-старшина садится на вторую трехногую табуретку и, перекрестившись, сообщает:
        - Завтра утром, во время мессы.
        Завтра воскресенье. Если не все, то большая часть испанцев-католиков пойдет в церковь. Само собой, без оружия. Пойдут не потому, что такие уж религиозные, а чтобы инквизиторы не заподозрили в ереси. На войне, конечно, атеисты - большая редкость, потому что мало кому удается не давать эмоциям взять верх над умом, но и до монахов солдатам очень далеко, молятся только перед боем.
        - Откроют ворота, что возле реки, - продолжает Шарль де Гарнье. - Их охраняет мало солдат, а рядом лесок, где можно спрятать целую роту.
        - Рано утром незаметно перекину туда роту Бадвина Шульца, - обещаю я.
        - Горожане просят, чтобы сразу прорывались в центр города, где больше всего испанцев, - рассказал генерал-старшина.
        - Так и сделаем, - говорю я, хотя солдатам прикажу не спешить.
        Пусть и антверпенцы повоюют за свою свободу.
        Шарль де Гарнье уходит, и я опять ложусь на кровать. Читать перехотелось. Смотрю на догорающую свечу и думаю о том, что бои на суше начали мне нравиться не меньше, чем на море, а ведь я даже мальчишкой не мечтал стать военным. Как и космонавтом, хотя в годы моего детства это была самая модная профессия. Впрочем, и о морской карьере тоже не мечтал. Наверное, я бы выбрал другую профессию, если бы мой одноклассник, который поступил в мореходку после восьмого класса, не приехал в отпуск и не рассказал, что по окончанию учебы ему присвоят офицерское звание, не надо будет служить в советской армии с ее «дедовщиной». Может быть, я стал бы геологом - сухопутным бродягой. Кому суждено шляться по свету, тот придумает себе профессию.
        Под утро пошел дождь. Сквозь сон я услышал, как барабанят крупные капли по плотной материи шатра, и подумал, что нам это на руку. Испанцы не смогут применить против нас пушки, установленные на башнях. На рассвете дождь ослаб, но не прекратился.
        - Оставьте мушкеты и аркебузы, - приказал я роте Бадвина Шульца. - Налегке быстрее добежите до ворот.
        Капитан кивнул, соглашаясь со мной, но не обрадовался. Его солдаты лишились одного из преимуществ, поскольку стреляют лучше врага. Испанцы считаются самыми плохими в Западной Европе стрелками из огнестрельного оружия. Впрочем, из луков они стреляли не намного лучше. Разве что пращники с Болеарских островов ценились высоко, но болеарцы даже в двадцать первом веке не считали себя испанцами.
        Вслед за ротой Бадвина Шульца из лагеря несколькими небольшими отрядами выехали рейтары. Они каждый день патрулируют окрестности города, так что подозрения не должны вызвать. Надеюсь, испанцы не придадут значения тому, что сегодня патрули многочисленнее. Рейтары должны будут первыми ворваться в город и защитить ворота до подхода пехоты. Оставшиеся в лагере собрались возле своих командиров рот, ожидая приказ. Ночные караульные, слышавшие наш с генерал-старшиной разговор, наверняка проинформировали сослуживцев о том, что их ждет утром. По крайней мере, обсуждают солдаты, где в городе больше всего добычи?
        Я поднялся на вал, откуда город виден лучше. Глина размокла, скользит под ногами. Возле орудий нет расчетов, только часовые на углах лагеря, под деревянными навесами. В атаку пойдут все, кроме охраны лагеря, потому что людей мало.
        Захожу под навес, где стоит молодой румянощекий мужчина с лицом простака, но себе на уме. У таких поразительная способность объегоривать самих себя. Он что-то медленно жует и делает вид, что не замечает меня. Вдруг изо рта выплескивается длинная коричневая струя, разбивается о глиняный склон вала. Видимо, жует табак. Европейцы пока что не курят табак, а жуют.
        - Был со мной в Америке? - спрашиваю я, потому что не могу вспомнить, видел этого солдата на фрегате или нет.
        - Брат мой был, младший. Богачом вернулся, дом новый купил, женился раньше меня, - рассказывает часовой. - Он всюду умудряется пролезть вперед меня.
        - Младшие братья - они такие, - соглашаюсь я.
        Обычно младший брат - экстраверт, который суется во всякое новое дело раньше старшего брата, интроверта.
        - Сеньор, возьмите меня в следующий поход в Америку, - просит он.
        - Если будет место, возьму, - говорю я, подозревая, что места не будет.
        До меня дошли слухи, что боцман Лукас Баккер берет с новичков мзду за право оказаться под его командой на фрегате. Платить обязаны вперед, не зависимо от того, какая будет добыча и будет ли вообще, и сумма, как подозреваю, не маленькая, поэтому не каждый желающий становится членом экипажа.
        Рота Бадвина Шульца дошла до лесочка и спряталась в нем. Рейтары доехали до реки, постояли на берегу. Наверное, любовались, как прозрачные дождевые капли разбиваются о серую речную воду и добавили в нее свои плевки. Медленно двинулись в обратную сторону. Едут спокойно, хотя внутренне, скорее всего, напряжены. В любой момент могут открыться ворота, и рейтарам придется скакать в город и принимать бой. Причем контакт будет плотный, придется орудовать не пистолетами с дистанции, а короткими пиками или мечами против, скорее всего, длинных пик и глеф. В такую погоду из пистолетов удастся выстрелить всего раз и то при условии, что порох в стволе и на полочке не отсырел. Муторно идти в бой, знаю, что на этот раз твои шансы выжить намного ниже.
        Я иду по валу до следующего часового, возвращаюсь к первому. Месса уже должна закончиться, а сигнала все нет, городские ворота закрыты. Спускаюсь с вала и иду к воротам, возле которых сидит на своем ладном коне Шарль де Гарнье. Лицо у него насупленное. Может быть, так кажется из-за шлема-мориона, низко надвинутого на лоб. Раньше генерал-старшина носил другой шлем, более дешевый и без двух золотых лент, привязанных сзади, отчего напоминает бескозырку.
        - Не срослось? - говорю я без раздражения.
        - Измена! - с натугой, словно бросает тяжелый камень, произносит Шарль де Гарнье.
        - Пойдем ко мне, в триктрак сыграем, - предлагаю я.
        Шахматы стали слишком сложной игрой для дворян. Подозреваю, что вскоре такая же участь постигнет и триктрак. За умственное развитие станут отвечать только карты, причем самые простенькие игра.
        - Мне надо выяснить, кто нас предал, - говорит генерал-старшина.
        - У кого?! - язвительно интересуюсь я. - У испанцев на стенах?!
        - Ночью обязательно разузнаю, - как клятву произносит он.
        И разузнает, и опять припрется ко мне среди ночи. На этот раз его лицо будет просветленным, будто наконец-то познал все глубины подлой человеческой души.
        - Дворяне и богатые горожане отказались поддержать восстание. Дворяне - католики и предатели! Чего еще от них ждать?! - Он вдруг вспоминает, что я тоже вроде бы католик и поправляется: - Почти все предатели. Поэтому они на стороне испанского короля. Говорят, он пообещал нидерландским дворянам новые привилегии.
        - А как с богатыми горожанами?! Они вроде бы лютеране, - с усмешкой интересуюсь я.
        - Купцам веры нет. Профессия у них жульническая, слово никогда не держат, - изрекает Шарль де Гарнье.
        Подписываюсь под каждым его словом.
        - Завтра ночью сюда должны прийти другие люди, истинные гугеноты, - продолжает генерал-старшина. - Буду с ним договариваться.
        - Сколько потребуется времени? - спрашиваю я.
        Шарль де Гарнье задумывается. Мне кажется, что слышу, как скрипят его не креативные извилины.
        - За несколько дней управлюсь, - дает он неопределенный ответ.
        - А будет гарантия, что и эти не подведут? - задаю я следующий вопрос.
        Извилины генерал-старшины начинают скрипеть медленнее, но громче. Он с трудом врет, но еще труднее решается произнести неприятную правду. Интересно, что в финансовых вопросах он соображает быстро. Может быть, потому, что цифры редко пересекаются с эмоциями, особенно, если оперируешь чужими деньгами.
        Не дождавшись ответа, я решаю:
        - Завтра снимаемся, идем на Гент. Времени сидеть здесь у нас нет. Октябрь на дворе, скоро разойдемся на зимние квартиры.
        Гент был второй целью в списке князя Оранского. Третья - Брюгге. Ему надо было зацепиться за большой город во Фландрии, перенести туда ставку, чтобы своим присутствием поднимать боевой дух восставших. Загвоздка в том, что чем южнее, чем больше процент католического населения, тем меньше боевого духа. Да и, насколько я помню, у фламандцев всегда были проблемы со смелостью. Ее ведь нельзя купить.
        28
        Опять я возле Гента, но на этот раз сам командую войском. Мы расположились на поле примерно в километре от города, на берегу канала, благодаря которому моим солдатам пришлось меньше рыть землю, чтобы укрепить лагерь. В город нам запретили входить. Гент в руках горожан, но замок в центре города занят испанцами. Замок крепкий. Даже небольшой гарнизон сможет защищать его долго. В городе собрались представители семнадцати провинций Нидерландов. Пытаются договориться. Знатным и богатым надоела революция, которая мешает зарабатывать деньги. Переговоры идут тяжело. В северных провинциях преобладают лютеране, считающие испанскую армию врагом, а в южных - католики, считавшие до недавнего времени испанскую армию своим защитником. Претензии именно к армии. Ни те, ни другие не отрекаются от подданства испанскому королю. Вильгельм Оранский тоже считает себя его вассалом.
        Гент разросся пригородами, но по количеству жителей перестал быть одним из самых больших городов Европы. С тех пор, как я здесь не был, гентцев еще дважды усмиряли. В тысяча четыреста пятьдесят восьмом году это сделал герцог Филипп Бургундский, который отменил многие городские привилегии и заставил явиться к нему с повинной знатных горожан, одетых лишь в нижнее белье и с петлей на шее. В тысяча пятьсот тридцать седьмом году эту процедуру заставил повторить император Карл Пятый, уроженец этого города и потому хорошо знавший его историю. С тех пор у гентцев появилось прозвище, которое я бы вольно перевел, как висельники. В придачу Карл Пятый снес в центре города аббатство святого Бавона и на его месте построил замок, в котором сейчас прятался испанский гарнизон.
        Вильгельм Оранский оказал мне большую честь, навестив в лагере. Приехал он на коне, масть которого я определил с трудом. Корпус серый без «яблок», а голова ноги и хвост черные. Наверное, разновидность мышастой. Масть необычная, редкая, и конь казался элитным. Мне сразу подумалось, что князь Оранский выложил за жеребца столько серебра, сколько весило если не все животное, то, как минимум, его туловище. На князе был темно-фиолетовый дублет с алым узором и черные штаны, напоминающие китайские фонарики, благодаря алой подкладке, выглядывавшей через разрезы. Черные сапоги высокие, до штанов, и с позолоченными шпорами в виде шестеренок. Ремень с овальными золотыми пластинками и бляхой в виде стилизованного замка. Рапира и кинжал с золотыми вставками в ножнах и рукоятках. На скакавшем рядом с князем Филиппе ван Марниксе верхняя одежда была черного цвета, но с золотыми кантами везде, где только были швы. Ремень с золотой или позолоченной бляхой в виде льва, наклонившего голову, будто обнюхивает чужую кучу. Оружие тоже с золотыми вставками в ножнах и рукоятках. Видимо, сеньор заказал на двоих. Наверное,
думает, что привезенного мной серебра ему хватит на всю оставшуюся жизнь или что я буду и дальше привозить в таком же количестве. Вильгельма Оранского сопровождала свита из полусотни человек, судя по тому, как неказисто сидели на лошадях, богатые горожане. В шатер зашли только сам князь и его помощник Филипп ван Марникс. Остальные ждали в проходах между палатками, окруженные моими солдатами. Обе стороны разглядывали друг друга с нескрываемым презрением, только в одном случае основой служила зависть, а в другом - страх.
        - Я в тебе не ошибся! - начал разговор князь Оранский.
        Если разговор начинается с комплимента, следом будет плохая новость.
        - Я нанял английских и французских солдат, больше пяти тысяч. Хотел, чтобы ими командовал ты, но они против. Доверяют только своим командирам. Я не смог их переубедить, - продолжил Вильгельм Оранский, всем своим видом показывая, как ему не нравится такое упрямство наемников.
        - Я сам не хочу ими командовать. Серьезных противников не осталось, так что и без меня разберутся. С удовольствием отправлюсь домой и займусь подготовкой фрегата к новому походу, - сказал я.
        - Правда?! - произнес князь Оранский, глядя на меня с недоверием.
        Видимо, быть прославленным полководцем - его заветная мечта. Нас всегда тянет в чужое болото, потому что в своем трудно утонуть.
        - Мне больше нравятся морские сражения, - ответил я, чтобы совсем уж не разочаровывать его.
        - Само собой, наступит час - и твои заслуги будут оценены по достоинству, - сообщил князь, как он думал, в утешение.
        Если когда-нибудь еще раз пообещает это, пойму, что никаких наград мне не светит.
        - Могу прямо завтра передать командование Шарлю де Гарнье, - предложил я.
        - Нет, побудь здесь, пока не придут англичане с французами. Они будут здесь через неделю или даже раньше, - сказал Вильгельм Оранский. - В замке сидит испанский гарнизон. Мало ли, что им в голову взбредет?!
        - Могу их выкурить оттуда, - предложил я.
        - Сражение в центре города заденет интересы многих знатных горожан, - дипломатично огласил он запрет гентцев на проведение такой операции. - Испанцы сами сдадутся, когда кончатся продукты, или поймут, что помощь ждать неоткуда.
        Йохан Гигенгак подал нам вино в серебряных кубках большего размера, чем у князя. Это был розовый гренаш из Руссильона, так полюбившийся мне в прошлом… даже не знаю, как правильно назвать мои перемещения во времени.
        - Какая прелесть! - похвалили вино Вильгельм Оранский. - Гренаш очень ценится в моем княжестве, а здесь не в моде. Где ты его достал?
        - Отбили у испанцев, - ответил я. - К сожалению, всего одну бочку, причем не полную, так что поделиться не смогу.
        - Нет-нет, мне на днях должны привезти несколько бочек. Могу прислать пару тебе, - предложил он.
        - Не откажусь, - молвил я.
        С паршивой овцы хоть шерсти клок. Деньги предлагать мне князь, видимо, стесняется. Ведь получил их от меня. Или считает - и правильно считает, - что у меня денег все равно больше.
        Словно догадавшись, что я подумал о деньгах, князь Оранский пожаловался с горькой иронией:
        - Приходится тратить много денег на представителей провинций. Каждый вопрос обходится мне чуть ли не в ласт серебра, - и уже без иронии добавил: - Все хотят иметь права, но никаких обязанностей!
        - Я страшусь людей, которые думают наоборот, - попытался утешить его.
        Князь Оранский или не понял, или сделал вид, что не понял, продолжил:
        - Северные провинции требуют одно, южные - другое. Никак не могу примирить их.
        Поскольку я помнил, что южная часть нынешних Нидерландов станет Бельгией, дал ему совет:
        - Я бы отпустил южные провинции и стал правителем северных. Лучше меньше, но верных.
        Видимо, то же самое советовал князю и Филипп ван Марникс, потому что раздвинул губы в скупой улыбке, кивнул мне, как единомышленнику, и сказал своему сеньору:
        - Вот видишь, а его к врагам не отнесешь.
        - Не могу я отдать испанцам южные провинции! - тоном обиженного ребенка заявил Вильгельм Оранский.
        - Они недолго будут испанскими, - уверенно предрек я.
        - Почему ты так думаешь? - спросил князь Оранский.
        - Потому что между ними и Испанией слишком большое расстояние, - ответил я.
        - Между Испанией и Америкой расстояние еще больше, - похвастался он знанием географии.
        - Да, - согласился я, - но между Испанией и Америкой нейтральный океан, а не агрессивная Франция.
        - Думаешь, Генрих Третий оккупирует южные провинции, если мы выгоним отсюда испанцев? - мрачно интересуется Вильгельм Оранский.
        В том, что король Франции способен на такую подляну, у него, видать, нет сомнений, как и в том, что выгонит испанцев из Нидерландов.
        - Не думаю, что это случится так быстро, при Генрихе Третьем, но есть все предпосылки: живут на юге в основном католики, для многих французский язык родной, - ответил я.
        Филипп ван Марникс опять кивнул.
        Не забыть бы передать голландцам в двадцать первом веке, кому они обязаны своей независимостью. Так ведь не поверят же. Вильгельм Оранский станет для них героем, отцом-основателем нации и страны. Какая страна, такой и герой.
        В лагере послышались громкие голоса. Кто-то срочно хотел увидеть князя Оранского.
        - Пойди узнай, в чем дело? - приказал Вильгельм Оранский своему помощнику.
        Филипп ван Марникс вышел из шатра.
        - В последнее время я перестал доверять ему, - тихо признался мне князь Оранский. - Думал, что его подкупили богачи из северных провинций.
        Да, не позавидуешь князю. Главная обязанность правителя - не верить никому.
        - Считаешь, что лучше отказаться от южных провинций и оставить себе только северные? - спросил он.
        - Да, - подтвердил я. - Пользуясь слабостью испанцев, провозгласить их независимым государством и стать королем.
        Лицо Вильгельма Оранского напряглось, словно разгадал во мне провокатора, но потом, наверное, вспомнил, как много хорошего я сделал испанцам, и расслабился, но ничего не сказал.
        В шатер вернулся Филипп ван Марникс, доложил:
        - Курьер с письмом из Антверпена. Говорит, что передать может только лично в руки.
        - Пусть войдет, - разрешил князь Оранский.
        Это был юноша лет шестнадцати, с узким лицом, покрытым белесым пушком над верхней губой и на подбородке. От курьера разило ядреным лошадиным ароматом. Видать, всю дорогу гнал коня. Опознав князя Оранского, юноша достал из-за пазухи свернутое трубочкой, помятое послание, поклонился и молча передал ему.
        Вильгельм Оранский прочитал письмо раз, второй и сморщился так, будто внезапно заболели зубы, причем все сразу.
        - Испанцы грабят Антверпен, - тихо сказал он Филиппу ван Марниксу. - Начали вчера в полдень.
        - Не может быть! - не поверил помощник.
        - Ты сам видел? - спросил князь Оранский курьера.
        - Нет, - ответил юноша, - но тот курьер, что передал мне письмо, сказал, что в городе ужас что творится: всё горит, улицы завалены трупами. Испанцы убивают мужчин и насилуют женщин, не разбираясь, какого сословия человек, забирают всё, что найдут, а потом поджигают дома.
        - Можешь идти, - отпустил его Вильгельм Оранский, а когда юноша вышел из шатра, сказал Филиппу ван Марниксу: - Возвращаемся в Гент. Пошли гонцов, чтобы срочно сзывали Генеральные Штаты. По пути расскажи свите об Антверпене, добавь побольше ужасных подробностей.
        Позабыв обо мне, они вышли из шатра.
        А я подумал об антверпенцах, что труса бьют с удвоенной жестокостью.
        29
        Седьмого ноября, после полудня, в лагерь прискакал гонец с приказом князя Оранского взять штурмом замок. Сделать это предлагалось, как можно скорее. Видимо, гентские богачи резко поумнели, узнав, какая участь постигла Антверпен. Теперь их не смущали разрушения, которые возникнут в связи со штурмом замка.
        Только вот мне не очень-то хотелось воевать в этот день. Седьмого ноября для меня навсегда останется днем, в который я объедался мороженым. Несмотря на осенние каникулы, мы приходили в школу к девяти утра и длинной колонной шагали к центру района, чтобы принять участие в демонстрации. В одной автобусной остановке от пункта назначения, которая называлась «Военкомат», мы долго ждали начала торжественного мероприятия. Рядом с остановкой находился гастроном. Там я и набирал на выделенный мне родителями по случаю праздника рубль фруктовое мороженое по цене семь копеек. Гулять так гулять! Это самое дешевое мороженое мне нравилось больше всего. Брикетик розового цвета в бумажной обертке, покрытой инеем. Оно было замерзшее, твердое. Не разворачивая, я мял и ломал его. Пальцы сводило от холода. Затем глотал мороженое, почти не жуя, потому что зубы стыли и болели. Ничего вкуснее в то время для меня не существовало. Когда школьная колонна начинала движение, я был уже безмерно счастлив, несмотря на сопли, которые вдруг потекли из носа, и липкие пальцы и губы, которые негде было помыть. Мы проходили мимо
трибуны, на которой стояло районное начальство, человек десять. Кто-то на трибуне в мегафон выпаливал лозунг о единстве коммунистической партии и народа, а демонстранты кричали вразнобой «Ура!», хотя никто уже в этот бред не верил. У начальства были смурные лица и красные от холода носы. Они ведь долго стояли на одном месте и не могли поесть мороженое, которое в холода так согревает!
        Замок окружал ров шириной метров двадцать, используемый, как канал. Каменно-кирпичные стены высотой метров восемь с многочисленными бартизанами - сторожевыми башенками, расположенными на куртинах между угловыми башнями. Впрочем, и угловые башни тоже были, хоть и больше, но не до фундамента. Их, как и бартизаны, поддерживали снизу каменные опоры, как бы выступающие из стены. На донжоне угловые башни тоже были в виде бартизанов. Наверное, архитектор или заказчик считал их наилучшим оборонительным сооружением. Амбразуры бартизанов имели деревянные, наклоненные навесы, которые защищали от выстрела по прямой. На стенах и в башнях стояли испанцы в кирасах и шлемах-морионах, поглядывая на нас без особого страха. Они понимали, что выкурить их из замка будет не просто. Со стен доносился собачий лай. Значит, и захватить гарнизон ночью врасплох будет не легче.
        Я приказал прямо на берегу канала сооружать длинную баррикаду из бревен, щитов, камней, а также бочек, корзин и мешков, наполненных песком или землей. Несмотря на обстрел испанцев из аркебуз, мушкетов и фальконетов, солдатам помогали горожане. На баррикаде установили карронады, полупушки и фальконеты. Я сосредоточил все орудия напротив одной куртины. Решил со следующего утра бить по ней, пока не проломлю брешь, а потом на плотах пересечем канал и схватимся врукопашную. Местные металлурги пообещали к утру отлить ядра для карронад, которые не предназначены для разрушения стен, но с дистанции метров тридцать должны нанести урон.
        Ночевал я в доме рядом с баррикадой. Принадлежал он богатому суконщику и имел широкие и, благодаря высоким окнам, светлые комнаты. Мебели в них больше, чем у голландцев, и была она изящнее, легче. Стены оббиты материей разных цветов: красная комната, синяя, зеленая… Меня поселили в коричневой. В отличие от голландцев, фламандцы предпочитали спать лежа, а не сидя, посему кровать была длиной метра два с лишним и такой же ширины. Балдахин тоже был коричневого цвета. Я даже пожалел, что не сохранил летний загар, чтобы соответствовать комнате. Разобравшись с тремя одеялами - коричневым ватным и двумя шерстяными - и четырьмя подушками, я заснул под сопение Йохана Гигенгака, расположившегося на тюфяке, постеленном на полу.
        Утром хозяин - бодрый толстячок с хомячьими щечками - накормил меня говядиной с бобами и жареной речной рыбой. Был еще и сыр, но его даже упоминать здесь не принято. Как русские едят все с хлебом, даже макароны, так и нидерландцы не трапезничают без сыра. Такое может себе позволить разве что нищий. Вино было белое и слишком кислое, наверное, позапрошлогоднее, которое жаль вылить, но и самому пить неохота. Завтракавший с нами хозяин запивал молоком, ссылаясь на какой-то зарок. Есть у католиков любовь к ограничениям ради спасения души. Отказываются обычно от того, что не мило.
        На баррикаде все было готово к обстрелу. Рано утром гентцы подвезли нам чугунные ядра для карронад, отлитые ночью. Мои артиллеристы как раз заканчивали их выгрузку. Пришлось всего по пять ядер на карронаду, но в течение дня обещали подвезти еще.
        Я собрался было приказать зарядить орудия, но на стене появился испанский солдат с белым флагом и прокричал:
        - Комендант замка хочет поговорить с вашим командиром у ворот!
        Видимо, количество и калибр наших орудий подсказали испанцам мудрое решение. Они ведь не знают, что карронады не предназначены для разрушения крепостных стен, что добились бы мы результата только после многодневного обстрела. При условии, что хватило бы пороха и ядер.
        Комендант оказался долговязым и худым. На вытянутом лице красовались длинные рыжие усы, нацеленные под углом вниз. Когда вижу испанца с такой фигурой и в доспехах, сразу вспоминаю дон Кихота. Кстати, роман пока не написан или еще не добрался до Нидерландов. Комендант пытался казаться грозным и неуступчивым, с трудом переплевывал через губу слова.
        - Мы предлагаем избежать ненужного кровопролития. Мои люди согласны покинуть Гент со всем своим имуществом и оружием, - огласил он условия сдачи замка.
        - Не думаю, что с нашей стороны прольется много крови, - возразил я. - Наши пушки до вечера превратят стену в груду обломков и перебьют большую часть гарнизона. На следующий день разрушим донжон. Поэтому могу выпустить вас без оружия, только с личными вещами. Офицерам разрешу уехать на лошадях.
        Как я догадался, именно на такие условия и рассчитывал комендант. Он еще немного попускал пузыри и пробил условие, что их проводят под охраной до городка Дейнсе, где находился большой отряд испанцев. Местные крестьяне с удовольствием уничтожали безоружных испанских солдат. Один из ранее сдавшихся нам и отпущенных без оружия испанских отрядов так и не добрался до своих. На их трупы мы наткнулись, когда на следующий день пошли по той же дороге. На некоторых телах было не меньше десятка ран, а из отрезанных голов сложили пирамиду на ближайшем перекрестке. Наверное, чтобы другие испанские отряды сразу поняли, что надо разворачиваться и убираться восвояси.
        К полудню я уже был в лагере, в своем шатре. Возвращение в лагерь артиллерии контролировал генерал-старшина. Драгуны Дирка ван Треслонга сопровождали сдавшихся, безоружных испанцев. Ян ван Баерле был отправлен с докладом к князю Оранскому. Судя по тому, что до сих пор не вернулся, его доклад очень понравился. Наверное, Вильгельм Оранский пригласил моего шурина на обед. Яну нравится есть с княжеской руки, даже крохи, а князю нравится его кормить и чувствовать себя правителем. Со мной у Вильгельма Оранского это получалось плохо. Может быть, потому, что я богаче его, что он зависит от добытых мной денег, а не наоборот.
        Вечером стало известно, что Генеральные штаты Нидерландов подписали соглашение, которое назвали «Гентским умиротворением». Северные и южные провинции объявили самим себе и заодно гезам амнистию, отменили все приказы и конфискации герцога Альбы и договорились совместно воевать с испанскими отрядами. Только с солдатами, а король Филипп по-прежнему оставался их синьором и главнокомандующим. Отменялись также законы против еретиков, но южане оставались католиками, а северянам разрешалось быть протестантами. В городе началось празднование по случаю, как думали гентцы, окончания войны. Поскольку я знал, что мир настанет не раньше, чем северяне и южане разбегутся в разные стороны, участие в народных гуляниях не принимал.
        Через день прибыли англо-французские наемники. Их тоже разместили за городом, но с противоположной стороны. У наемников разных национальностей есть непреодолимое желание постоянно выяснять, кто круче. Туда были переведены сперва мои рейтары, а потом и ландскнехты. Голландские пехотинцы и артиллеристы отправились со мной в Роттердам. Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг остались служить командирами рот. Почему бы не послужить, если воевать не с кем?!
        30
        Зиму я провел в делах праздных и потому интересных. Иногда, правда, отвлекался на решение бизнес-вопросов, в основном на ввод капитала в дело. Текущими вопросами занималась теща. У нее получалось лучше, потому что знала местные повадки и тряслась над каждым даальдером. Она успевала заниматься своим имением, моими многочисленными предприятиями в различных сферах и небольшим бизнесом сына. Женевьеву ни к делам, ни к деньгам не подпускали. Судя по любви к мотовству, ей надо было родиться дворянкой, а ее мужу-скупердяю - купцом. Поэтому они вместе.
        Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг вернулись домой в конце зимы. Испанский король назначил в Нидерланды нового наместника Хуана Австрийского, своего единокровного брата, рожденного вне брака дочерью бургомистра. Как и положено бастарду, Хуан Австрийский проявил себя на войне. Это под его командованием европейский флот разбили турецкий при Лепанто. Бил он турок и на суше, захватив Тунис, который испанцы не смогли или не захотели удержать. Новый штатгальтер сумел договориться с князем Оранским о ненападении. Обоим надо было выиграть время. Хуану Австрийскому - чтобы дождаться денег и утихомирить испанскую армию, а Вильгельму Оранскому - чтобы навербовать побольше сторонников в Нидерландах и наемников в протестантских странах. Посему князь отпустил из своего войска всех голландцев, правильно считая их хорошими моряками, но плохими солдатами.
        В конце марта мне пришло письмо из Англии от лорда Эндрю Эшли. В первых строках своего письма он признавал наше родство. Мало того, заверял, что рад иметь такого родственника. Во вторых строках объяснялась причина такого великодушного снисхождения. Роберт Эшли, лорд Вильям Стонор и Ричард Тейт попали в плен к испанцам. По сведениям на сентябрь месяц, пленные находились в тюрьме города Картахена. Выкуп за них не требовали. Как пиратов, их собирались повесить. Ждали монаршего разрешения на проведение этого развлекательного мероприятия, которое должно было прийти в начале лета. Повесить тройку благородных англичан любо каждому испанцу, как знатному, так и не очень. Лорд Эндрю Эшли предлагал мне спасти его сына и сообщал, что благодарность убитого горем отца будет безгранична, но в пределах двадцати тысяч крон (пяти тысяч фунтов). По моим подсчетам, доля Роберта Эшли по результатам нашего совместного похода составляла намного большую сумму, а уж его отец, как судовладелец, и вовсе получил треть от добычи всего корабля. Видимо, лорд Эндрю Эшли хотел сохранить деньги, а не сына, но убедить всех в
обратном. Это и подтолкнуло меня отправиться весной к берегам Америки, а не поджидать испанские караваны в Кадисском заливе.
        Фрегат, днище которого было обшито медными листами, стал меньше течь и быстрее ходить. При попутном свежем ветре мы порой разгонялись до тринадцати-четырнадцати узлов. Такая скорость была в диковинку даже для бывалых голландских моряков. Возле Пиренейского полуострова мы поймали «португальский» норд. Слегка накренившись на левый борт, корабль, казалось, летел над волнами. Ход был настолько хорош, что я решил не отвлекаться на небольшую каравеллу, которая шла встречным курсом ближе к берегу. К тому же, она могла оказаться португальской.
        От островов Зеленого мыса повернули на запад, поймали пассат и со средней скоростью узлов восемь рванули через океан. Погода благоприятствовала нам. Ни штормов, ни штилей. К полудню ветер раздувался баллов до пяти, а к полуночи ослабевал до двух. Глас не меняли ни разу, так что с парусами матросы почти не работали. Наученный предыдущим рейсом, боцман Лукас Баккер набрал старых тросов и парусов, переработкой которых и занимался экипаж, чтобы не одурел от безделья. Из тросов плели сети, как рыболовные, так и грузовые, коврики, маты, гамаки. Последние, изобретенные индейцами, уже начали приживаться на флоте. С него труднее вывалиться во время шторма, чем из обычной кровати. Помню, работал я на сухогрузе датской постройки, на котором кровати были очень высокие. Стармех, пожилой хорват, однажды во время крепкого шторма, вывалился из кровати, подпортил себе портрет, после чего до конца контракта спал или на диване, или на полу. Кусками старых парусов латали более новые и шили из них рабочую одежду. Получалась она неказистой, но выпендриваться на корабле не перед кем. К приходу в Карибское море почти все
матросы и солдаты щеголяли в парусиновых рубахах без рукавов и с прямоугольным вырезом и в коротких штанах. Кое-кто обзавелся парусиновым колпаком, который, залезая на мачты, где ветер сильнее, натягивали по самые брови.
        В Картахене я бывал в будущем. Первый раз прилетел в нее на самолете. На выходе из зоны прилета охранники проверяли бирки на чемоданах, чтобы кто-нибудь не прихватил чужой. Столкнулся с таким впервые, хотя летал много и в разные страны. Потом убедился, что предосторожность не лишняя. Воровство в Колумбии и во многих других латиноамериканских странах - хобби, плавно перетекающее в профессию. На ночь мы приподнимали трап, чтобы на судно никто не мог зайти. Могла ворваться вооруженная шайка, вынести все ценное и избить тех, кто не хотел расставаться с любимым ноутбуком или мобильником.
        В порту, посреди гавани, напротив контейнерного терминала, на высоком постаменте посреди гавани стояла белая статуя какой-то святой. Или святого в длинной одежде. Видел издали, поэтому за половую принадлежность не ручаюсь. На территории был сад с попугаями и розовыми фламинго. Впервые видел этих прекрасных птиц так близко. Цвет оказался не совсем розовым, скорее, морковным. Все равно впечатлили.
        Картахена делилась на три части: старый город между портом и холмом, застроенный двух-трехэтажными каменными домами, покрашенными в разные и очень яркие цвета; район небоскребов, которые, как мне кажется, размножаются почкованием, а потому похожи на построенные в других городах; район трущоб, куда мне посоветовали не соваться, и, не поверите, я внял совету, поэтому видел его только со стен каменного фортаСан-Фелипе-де-Барахас, расположенного на холме. По утрам обычно лил дождь, проливной и теплый, поэтому я редко выбирался в город в светлое время суток. В старом городе сохранились крепостные стены и пушки. Поразило количество статуй, в том числе бронзовых. У каждой какое-нибудь место натерто на счастье до блеска. Не буду говорить, что натерли лежащей на боку, голой бабище. Впечатлили огромные бронзовые башмаки, стоптанные, не зашнурованные, правый стоит, а левый лежит на боку. Такое впечатление, что их скинули с ног только что. Я даже оглянулся: нет ли поблизости хозяина-великана? В правый залезают туристы и фотографируются. Женщины погружаются в него по самые вторичные половые признаки. На каждой
улице и на пляжах продают фрукты с лотков или из мисок, которые частенько носят на голове. Занимаются этим женщины. Ни одного торговца мужчины не заметил. Может быть, они стыдливо пряталась, завидев меня. Да и вообще, найти в Картахене работающего мужчину очень трудно. Видимо, все изгои находились в порту, вкалывали грузчиками. Городской пляж с темно-серым песком представлял собой смесь дискотеки с базаром, на которую время от времени заходят высокие длинношеие белые птицы, похожие на аистов. С интересом полазил по форту Сан-Фелипе-де-Барахас. В то время подобные сооружения были мне в диковинку. Неприятный осадок оставили толпы туристов и цена входного билета почти в десять американских баксов, что по местным меркам большие деньги. Так ведь аттракцион для залетных лохов. Колумбийцы непоколебимо уверены, что все европейцы и янки - лохи, которые только и ищут, кто бы их развел. Назойливые жуликоватые египетские торговцы и таксисты в сравнение с колумбийскими кажутся скромнягами.
        В последней четверти шестнадцатого века Картахена не имела ни небоскребов, ни района трущоб, ни каменного форта. Был только старый город, сильно не похожий на тот, что я видел. Разве что крепостные стены и темно-серый песок на берегу залива показались знакомыми. Дома пока все одного цвета - серовато-желтого, потому что сложены из песчаника. На холме было сооружение из земли и бревен, которое не казалось таким неприступным, как Сан-Фелипе-де-Барахас. Еще два таких же укрепления на входе в залив. Захватить укрепления - не проблема, а вот на город у нас силенок маловато. Да и я помнил, что Картахену захватывали пять раз, что самым удачливым был Френсис Дрейк, содравший с горожан выкуп в десять миллионов золотых, но среди захватчиков не было голландского капера с патентом от князя Оранского. Посему прошли мы мимо Картахены, полюбовались ею, убедились, что в лоб не возьмем, и решили отложить атаку до лучших времен. Направились в сторону Номбре-де-Диос, чтобы опять захватить его, еще раз выпотрошить и взять пленников, которых потом обменять на англичан.
        На следующий день случилась встреча, изменившая наши планы. С утра шел дождь. К полудню распогодилось, стало сыро и жарко. Я сидел в кресле под навесом на шкафуте, плескаясь в собственном соку, который истекал из всех частей моего тела. Не спасал даже юго-западный ветерок. Кондиционер казался мне самым выдающимся изобретением. Расстраивало то, что создали это чудо слишком поздно.
        - Вижу корабль! - донеслось из «вороньего гнезда. - Большой!
        Я предупредил впередсмотрящих, чтобы из-за всякой ерунды типа рыбацких лодок или маленьких купеческих баркасов меня не напрягали. Корабль оказался каравеллой с латинским парусами на всех трех мачтах, водоизмещением тонн сто и десятком фальконетов, шести- и трехфунтовых. Большие красные кресты на парусах сообщали, что корабль испанский. Мне очень не хотелось надевать доспехи в такую жару, но упускать плывущую прямо в руки добычу было несерьезно. Удача не любит ленивых.
        Капитан каравеллы понял, что встретил не тех, кого хотел бы, начал менять курс в сторону берега. Наверное, надеялся оторваться на мелководье или вовсе выброситься на рифы, чтобы корабль и груз не достались врагу. К его сожалению, ветер благоприятствовал нам. Часа через три мы догнали каравеллу. Залпа из двух погонных пушек, ядра которых сорвали парус с бизань-мачты, хватило, чтобы капитан передумал и опустил флаг, а потом и уцелевшие паруса.
        С призовой партией отправился Дирк ван Треслонг. Между ним и моим шурином был уговор: кто стоит на вахте, тот и отправляется капитаном на захваченный корабль. Обратно баркас привез не только испанского капитана - молодого, не старше двадцати пяти, но уже растерявшего половину зубов и верхние фаланги на указательном и большом пальцах левой руки, но и тощего монаха лет тридцати с загорелым, выбритым лицом, и мужчину лет сорока, усатого и бородатого, на круглом лице которого тонкий, длинный и загнутый нос казался чужим и нелепым, и женщину лет двадцати, на узком и вытянутом лице которой подобный, правда, более короткий нос казался естественным и не очень уродливым. Если бы не черные усики под этим носом, даму можно было бы назвать красивой. Впрочем, на втором месяце рейса любая женщина кажется красавицей. На монахе соломенная шляпа очень искусной работы и с черной ленточкой вокруг тульи, новая черная ряса из тонкой ткани, подпоясанная плетеным кожаным ремешком. На мужчине - шляпа была фетровая, с тремя яркими разноцветными птичьими перьями, гофрированный белый воротник, не самый большой из тех, что
мне довелось видеть в эту эпоху, и дублет и штаны-тыквы из золотой парчи. Пояс набран из золотых восьмиугольных пластинок, а золотая бляха в виде тигровой пасти, причем вместо глаз маленькие рубины. Наверное, испанец собирался произвести на меня впечатление, но так упрел в этой одежде, что еле стоял на ногах. Дама была в алом чепчике с широкими, наклоненными вниз полями, которые прикрывали лицо от солнца и розово-зелено- желтом платье без обруча внизу. Вся одежда очень ярких цветов, под стать местной природе. В эту эпоху цвета в одежде и не только сочетали по принципу «чем неожиданней, тем лучше». У латиноамериканцев этот принцип доживет до двадцать первого века. В руке у женщины был большой китайский веер с нарисованными, изящными птичками, сидящими на стеблях бамбука. Дама то раскрывала, то складывала веер, но ни разу им не обмахнулась. Грудь у нее была плоская. Скорее всего, перетянута материей, чтобы не прельщать мужчин, не делать их грешниками. Судя по решительному выражению ее лица, в их семье, а я не сомневался, что они муж и жена, кто-то - не буду показывать пальцем - был подкаблучником.
        Капитана звали Луис Перес, монаха - Хосе Рамон.
        - Я - дон Селио Мартинес де Сан-Хуан, а это моя супруга донья Анхелес, - представился мужчина.
        Я улыбнулся, потому что уменьшительные имена - Чело - у них совпадали, и тоже представился. Затем сообщил, что являюсь капером князя Оранского, из чего следовало, что они - мои военнопленные.
        - Откуда и куда вы плыли? - поинтересовался я у капитана.
        - Из Номбре-де-Диос в Картахену, - ответил он.
        - Надо же, а мы двигались в прямо противоположном направлении! - шутливо произнес я, а потом спросил серьезно: - Давно был в Картахене?
        - С месяц назад, - ответил Луис Перес.
        - Я слышал, там английские пираты сидят в тюрьме, - закинул я.
        - Да, - подтвердил капитан. - Матросов отправили на золотые копи, а командиров держат в темнице. Говорят, их или в Картахене повесят, или в Кадисе. Как наш король решит. Дай бог ему здоровья и долгих лет жизни! - пожелал он и перекрестился.
        Вслед за ним перекрестились и остальные наши пленники.
        - Какой груз везете? - поинтересовался я.
        - Немного серебра в слитках, кожи и перец, - ответил Луис Перес.
        - А что, в Номбре-де-Диос уже негде складывать серебро?! - удивленно спросил я.
        - Теперь серебро, золото и драгоценные камни сразу отправляют в Картахену. Там надежнее. Так приказал адмирал Альваро де Басан, маркиз Санта-Крус, - рассказал капитан.
        Лет пятнадцать назад адмирал Педро Менендес де Авилес по приказу короля Филиппа создал флот из небольших галеонов водоизмещением тонн двести пятьдесят, хорошо вооружил их и взялся наводить порядок в Вест-Индии. Это он уничтожил французский форт Каролина во Флориде, перебив пленных, благодаря чему на много лет отодвинул французскую колонизацию Северной Америки. Года три назад он умер, но эскадра продолжила свое существование. Сейчас ей командовал Альваро де Басан, маркиз Санта-Крус. Судя по принятым управленческим решениям и судьбе моего английского потомка, человек неглупый и боевой.
        - А что вас подвигло отправиться в путь? - спросил я супругов.
        - Моего мужа перевели в Картахену начальником таможни, - не без хвастовства ответила донья Анхелес Мартинес де Сан-Хуан.
        Впрочем, испанские дамы иногда добавляли к фамилии мужа еще и девичью, особенно, если она была более знатная.
        - Поздравляю! - искренне сказал я. - С удовольствием доставлю вашего мужа к новому месту работы! Мы как раз собираемся решить некоторые вопросы в Картахене.
        - Надеюсь, вы не будете держать в плену даму? - развернув веер, строго спросила она.
        - Конечно, нет! - заверил я. - Только вашего мужа, причем ненадолго. Но вы ведь не бросите его одного в таком тяжком испытании?!
        Судя по тому, как она резко схлопнула веер, еще и как бы бросила и даже похлопотала бы, чтобы его не вызволяли из плена.
        - Надеюсь, это будет не очень трудно. На моем корабле вам будет предоставлена более просторная, удобная каюта, - продолжил я и приказал своему слуге: - Йохан, проводи донью Анхелес и ее мужа в офицерскую каюту.
        Капитана я приказал отвести в корабельную тюремную камеру, а с монахом решил познакомиться поближе. До недавнего времени в Вест-Индии королевским указом разрешалось проповедовать только трем монашеским орденам: доминиканцам, францисканцам и августинцам. Хосе Рамон явно не принадлежал ни к одному из трех, для простого монаха был слишком хорошо одет, и лицо незапоминающееся, как у шпиона. К тому же, монах был сильно напуган, хотя старался не показывать это. Выдавали губы, которые время от времени дергались. Наверное, молился про себя. С католическими монахами и священниками протестанты были также жестоки, как инквизиция с инаковерующими.
        - Орден святого Игнатия? - спросил я в лоб.
        Хосе Рамон опустил глаза, чтобы скрыть появившийся в них испуг. Иезуиты уже успели заработать репутацию беспринципных подонков, поэтому разделывались с ними с изощренной жестокостью.
        - Синьор очень наблюдательный и умный человек! - льстиво улыбнувшись, лизнул он.
        - И, к тому же, не падкий на лесть, - добавил я. - Орден приложит усилия, чтобы освободить тебя?
        - Наш орден беден, чтобы выкупать простого монаха, - смирено произнес Хосе Рамон.
        - Ты же сам сказал, что я наблюдательный и умный человек, а ведешь себя со мной, как с дураком, - строго сказал я. - Если ты не представляешь для ордена никакого интереса, то сейчас тобой займутся мои матросы-кальвинисты. Я не буду им мешать, только прикажу, чтобы тебе сначала заткнули рот. Душераздирающие вопли отвлекают меня от осмысления библейской заповеди «не убий».
        Монах перестал улыбаться, молвил уверенно:
        - Орден заплатит за меня небольшую сумму.
        Это значило, что не простой монах нам попался.
        - Уже лучше, - сказал я. - Ордену не придется платить, потому что я собираюсь обменять тебя, капитана и таможенника с женой на английских пленников. Твоему руководству надо будет подсказать алькальду Картахены правильное решение. Напиши им письмо. Я прикажу, чтобы тебе дали бумагу, перо и чернила.
        - Лучше передать на словах, - предложил монах. - На том корабле остался мой помощник, который точно выполнит мое поручение.
        - Можно и так, - согласился я. - Когда подойдем к Картахене, пришлю его к тебе. Сидеть будешь в одной камере с капитаном. Охранять вас будут католики.
        Протестанты монаха уж точно не доглядят. Он ни с того ни с сего решит сигануть в море - и будет зверски замучен при попытке совершить побег.
        - Неужели среди вас есть истинно верующие?! - удивился Хосе Рамон.
        - И не мало, - ответил я. - Сейчас все истинно верят только в Золотого Тельца. Даже монахи.
        - И воздаст нам бог по грехам нашим, - театрально вздохнув, изрек монах и трижды перекрестился.
        - И начнет с иезуитов, - подсказал я.
        - Кого любит, того и наказывает, - смирено произнес Хосе Рамон, видимо, поднаторевший в диспутах на религиозные темы.
        Я отправил его в тюремную камеру, чтобы сразу и познал божью любовь. Камера на нижней палубе. Там духота жуткая, потому что вентиляция практически отсутствует. Если добавить ароматы параши, которую выносят раз в сутки, по утрам, заключение в камеру можно считать одной из инквизиторских пыток.
        31
        Фрегат лежит в дрейфе неподалеку от Картахены. Дует юго-восточный ветер силой балла три, постепенно относит нас от берега. Недавно закончился дождь, и теперь влага испаряется с главной палубы, делаю жару еще более тяжелой. В горячих доспехах чувствуешь себя шпротиной в консервной банке, подогреваемой на малом огне.
        Вчера Ян ван Баерле отверз в город помощника Хосе Рамона и одного испанского матроса с предложением об обмене пленниками. Я потребовал лорда Вильяма Стонора, Роберта Эшли и Ричарда Тейта, а взамен предлагал всех захваченных в плен испанцев, включая матросов. Выручать английских матросов у меня не было желания. Пусть добывают для нас золото и серебро на рудниках. Я дал алькальду на размышление сутки. Предупредил его, чтобы не вздумал шалить, иначе повешу пленников и начну с инквизитора. Моему предупреждению вняли. Все пять испанских небольших галеонов стоят на якорях в заливе, изображая полное безразличие к вражескому кораблю, дрейфующему неподалеку. От берега к фрегату идут два двадцатичетырехвесельных баркаса. Идут медленно, потому что гребцов ровно на половину весел. Такими силами фрегат не захватишь. На первом везут трех английских пленников.
        На палубе у фальшборта стоят важные испанские пленники. Испанские матросы ждут внизу. Дон Селио Мартинес де Сан-Хуан что-то тихо говорит супруге донье Анхелес. Они болтали все три дня нашего совместного путешествия. Такое впечатление, что раньше им некогда было поговорить. Впрочем, разговор был классический семейный - по большей части болтала жена, а муж кивал, но не соглашаясь, а лишь отмечая окончание очередной порции словесного поноса. Монах Хосе Рамон стоит с закрытыми глазами и быстро перебирает тонкими и длинными пальцами пианиста четки из черного дерева. Наверное, молится, благодарит за избавление от пыток жарой и духотой. Мне показалось, что за три дня он сильно спал с лица, стал больше похож на монаха. Трудности делают нас тем, кем мы должны быть. Рядом с ним облокотился на планширь капитан Луис Перес. Этот привычней к жаре, но и у него рубаха ниже подмышек темна от пота. Да и разрешал я ему раз в день на пару часов подниматься на палубу. Мои матросы воспринимали его в первую очередь, как коллегу, а не как католика-испанца. Капитан с интересом изучил такелаж, стоячий и бегучий, и даже
изволил один раз подняться на грот-мачту, посмотреть, как ставятся брамсели. Надеюсь, плен повысил его профессиональный уровень.
        Первый баркас бьется бортом о борт фрегата. Мои матросы ловят кончики, брошенные с бака и кормы, крепят их на «утках». За борт, стуча балясинами о корпус фрегата, разматывается штормтрап. Корабль в балласте, поэтому нижняя балясина на полметра выше воды. Лорд Вильям Стонор поднимается первым. У него длинная грязная борода, которая на фоне бледного лба и носа кажется черной. Грязный и помятый, когда-то красный, а теперь темно-коричневый дублет расстегнут, а под ним когда-то белая, а теперь пятнистая рубаха с разорванным воротом. Черные штаны с разрезами лишились по несколько полос, из-за чего грязно-красная подкладка кажется латками. На ногах деревянные сабо. Подозреваю, что лорд носит их впервые в жизни. От него воняло немытым телом и сырой землей, будто только что был выкопан из могилы. Ступив на палубу, Вильям Стонор смотрит на меня глазами, наполненными слезами, но не дает воли чувствам.
        Обменявшись со мной вялым рукопожатием, произносит хриплым голосом:
        - Когда несколько дней назад охранники сказали, что возле Картахены появился странный трехмачтовый корабль, я сразу догадался, кто это, и начал молиться. Бог услышал меня, - и процитировал из Библии, как обычно, по моему мнению, не к месту: - «Не оставляй старого друга, ибо новый не может сравниться с ним».
        Роберт Эшли выглядел получше. Растительности на его голове и лице было меньше. Кто-то недавно подстриг его и постирал рубаху.
        - Какой испанской синьоре ты вскружил голову? - шутливо поинтересовался я, чем смутил молодого человека.
        Англичане так и останутся до двадцать первого века вроде бы чрезмерно раскованными и при этом жутко стеснительными.
        - В него влюбилась дочка одного из охранников, - ответил за моего потомка лорд Стонор.
        - Клянусь, что не проболтаюсь об этом твоей жене! - иронично заверил я.
        Как написал лорд Эндрю Эшли, его младший сын предыдущей зимой женился, а этой, находясь в тюрьме, стал отцом. Мальчика назвали в честь деда. О чем я и сказал Роберту Эшли.
        - Я был уверен, что у меня родится сын! - заявил он высокомерно, чтобы скрыть желание зареветь от счастья.
        Ричард Тейт выглядел получше дяди, но похуже Роберта Эшли. Он где-то обзавелся шрамом, который шел слева направо вниз, начинаясь на лбу, через нос, разделенный теперь на две неравные части, и заканчивался на щеке, теряясь в темно-русой бороде, не шибко, правда, густой. Скорее всего, рубанули палашом, но успел отпрянуть, поэтому и не погиб.
        - Сэр, вам, видимо, предназначено постоянно спасать мне жизнь! - гундося, совершенно незнакомым голосом, произнес он с наигранной шутливостью, потому что, как догадываюсь, стеснялся поблагодарить просто.
        - Надеюсь, ты не упустишь шанс ответить тем же! - сказал я в тон ему.
        - Клянусь, что не упущу! - на этот раз предельно серьезно заверил Ричард Тейт.
        Тем временем мои матросы на беседке, напоминающей сиденье карусели, спустили на баркас донью Анхелес Мартинес де Сан-Хуан. Ее супруг перебрался по штормтрапу, пропустив вперед капитана и монаха. Перебравшись через планширь, дон Селио судорожно вцепился в трос между балясинами. Лицо бледное, словно решается прыгнуть в бездну. Закрыв глаза, он опускает ногу на следующую балясину. Наверное, не умеет плавать, поэтому приближение к воде - приближение к опасности. У каждого своя фобия. Они делают жизнь выпуклой. Побледневшее лицо опускается ниже, скрывается за планширем.
        - Выпускайте матросов по одному, - приказываю я.
        Эти ребята привычны к трапам. Они быстро поднимаются по обычному на главную палубу, останавливаются на мгновение, привыкая к яркому солнцу, а потом идут к фальшборту, ловко спускаются по штормовому в баркас. Первый, заполненный до отказа, отходит от фрегата. На носовой банке сидят супруги и монах. Теперь говорит последний, а чета Мартинес кивает одновременно. Капитан Луис Перес сидит на корме, рулит, что-то рассказывая испанскому офицеру, который расположился на соседней банке, между гребцами.
        К борту фрегата швартуется второй баркас. На него перебираются остальные испанские матросы. Баркас отваливает от фрегата, разворачивается. Уставшие от безделья матросы, сев на весла, дружно налегают на них. Нос баркаса легко рассекает невысокие волны чудного бирюзового цвета.
        - Испанские корабли в гавани начали движение! - докладывает Ян ван Баерле.
        Кто бы сомневался, что на нас нападут сразу же, как только произведем обмен пленниками?!
        - Пожалуй, и мы начнем, - говорю я. - Командуй, Ян, - передаю управление кораблем шурину и приглашаю бывших пленников в каюту: - Выпьем за ваше освобождение.
        - Надеюсь, они нас не догонят, - глядя на гавань Картахены, произносит лорд Стонор и крестится.
        - А я уверен в обратном, - говор ему, заходя в каюту.
        В ней душно, но солнце не печет, а когда фрегат наберет ход, еще и ветерок начнет задувать, проникая через открытый верхний люк и иллюминатор. Йохан Гигенгак подает нам заранее приготовленные бокалы с белым вином, разведенным наполовину водой, чтобы быстрее утолили жажду.
        - Как вы попали в плен? - спрашиваю я, отпивая сразу полбокала.
        - Шли вдоль берега к Номбре-де-Диос на трех кораблях. Я снарядил два, вторым командовал Ричард. Ветер был противный, двигались медленно. Перед полуднем увидели паруса. Это были три испанских галеона. Они были больше наших, но я решил, что мы осилим их. Поравнялись, обменялись залпами и пошли на абордаж. Оказалось, что на галеонах усиленные экипажи. На каждом было раза в два больше солдат, чем на моем. Тем более, что пара испанских галеонов сперва с двух сторон навались на мой корабль. Он, двигаясь быстрее, оторвался примерно на милю. К тому же, оказалось, что испанские экипажи опытнее в абордаже. Их мушкетеры первым же залпом перебили треть моей команды. Когда подоспели Ричард и Роберт, на моем корабле сражаться уже было некому. Остальные два наших корабля продержались еще меньше, - рассказал Вильям Стонор, запивая каждое предложение глотком вина.
        - Говорил же вам, что испанцев на абордаж лучше не брать. Надо расстреливать их с дистанции, пока не сдадутся, - сказал я.
        - Я подумал, что англичане в рукопашной будут получше голландцев, - честно признался лорд Стонор. - Теперь знаю, что испанцы еще лучше.
        - Идите отдохните, - предложил я им. - Испанцы догонят нас часа через три, не раньше. У вас будет возможность убедиться, что голландцы лучше испанцев в морском бою.
        - С удовольствием понаблюдаю, как вы надерете им задницу! - произнес мстительно Вильям Стонор, в кои-то веки позволив себе эмоциональную вспышку.
        32
        Захваченная испанская каравелла под командованием Дирка ван Треслонга поджидала нас милях в двадцати от Картахены. Именно туда я и заманиваю испанцев. Не для того, чтобы хотя бы немного уравнять силы, а чтобы потом вместе отправиться дальше. Испанцы идут ломаным строем, напоминающем урезанное построение их сухопутных легионов - два галеона впереди, три сзади. Все пять кораблей одинакового водоизмещения, тонн на двести пятьдесят. На фок- и грот-мачте по два прямых паруса с большими красными крестами, на бизань-мачте - латинский. Плюс впереди блинд. По словам лорда Стонора, это именно военные корабли. Вооружение: на гондеке двенадцать тридцатифунтовых пушек, на опердеке - шестнадцать восемнадцатифунтовых и на верхних палубах большое количество фальконетов и тяжелых мушкетов. Экипаж - двести-триста человек. Видимо, это часть эскадры адмирала Альваро де Басана, маркиза Санта-Крус. Поскольку ни на одном из галеонов нет второго флага, такого же длинного, почти до воды, как королевский, сам адмирал участие в сражении принимать не будет. Наверное, со второй частью эскадры охраняет порт Сантьяго на острове
Куба. Там через два-три месяца соберется весь испанский флот, чтобы вместе вернуться в Испанию. До передних испанских галеонов расстояние кабельтова три, около полукилометра. Странно, что их не настораживает то, что мы даем себя догнать, не ставим все паруса. Уверены в победе. Левый галеон из первой пары немного вырвался вперед. На носовой надстройке стоят несколько человек в шлемах-морионах и кирасах. Один показывает рукой в нашу сторону и что-то говорит. Наверное, объясняет, как надо будет забираться на борт фрегата, когда догонят нас. Пожалуй, пора начинать, пока испанцы не разуверились.
        На фрегате все готовы к бою. Мушкетеры уже взобрались на марсовые площадки, хотя, скорее всего, им вряд ли удастся сегодня пострелять. Часть пехотинцев спустилась на гондек. Будут помогать двигать тяжелые пушки. Остальные стоят возле фальшбортов, вглядываясь настороженно в испанские галеоны. Все-таки преследуют нас пять кораблей, пусть и не такие большие, как наш. О том, что ждет экипаж в случае поражения, они уже знают. Сдохнуть на золотом или ртутном руднике, наверное, хуже, чем погибнуть в бою. Хотя о вкусах не спорят…
        - По местам стоять, к повороту приготовиться! - приказываю я.
        Все и так находятся там, где должны быть по боевому расписанию, составленному мной. За этим следит боцман и два его помощника с линьками. Нерасторопным и бестолковым всыплют без задержки и колебаний. И никто не будет роптать, потому что от ошибки одного могут пострадать многие
        - Лево на борт! - командую я рулевому.
        Фрегат послушно уваливается влево.
        Я не даю ему разогнаться, кричу рулевому:
        - Одерживай!
        Фрегат замирает, повернувшись бортом к испанскому галеону, который левее на дистанции около полутора кабельтовых. Я даю время комендорам прицелиться в его паруса. Это не так просто. Приходится поворачивать тяжеленую пушку, поднимать ствол, забивая под заднюю часть дубовый клин. За это время галеон преодолевает полкабельтова или даже больше. Кажется, что он приближается бросками, перепрыгивая с волны на волну.
        - Левый борт, огонь! - приказывая я комендорам, рулевому: - Право на борт, ложимся на прежний курс! - а матросам: - Поднять стакселя!
        Грохочет залп пушек и карронад. Изрыгнув клубы черного дыма, фрегат как бы отпрянул вправо, чтобы самому не испачкаться. Дым закрывает галеон до уровня марселей. Со шканцев я вижу, как книппеля рвут в клочья верхние паруса и такелаж. Когда ветерок рассеивает дым, я одобрительно киваю. Паруса фок, грот и бизань, точнее, их лохмотья, упали вместе с реями на палубу, марселя превратились в несколько развивающихся на ветру полос и только блинд обзавелся всего одной дырой в верхней половине. Галеон еще движется вперед, но все медленнее.
        Зато второй галеон успел подобраться к нам слишком близко. До него меньше полукабельтова. Если мы сейчас повернем вправо, то, может, и успеем выстрелить, но галеон навалится на нас. До подхода остальных не успеем избавиться от него - и тогда нам труба.
        Фрегат, как мне кажется, слишком медленно набирает ход. Из-за еще не исчезнувшего гула в ушах я не слышу звук выстрелов, но вижу, как на марсовой площадке и на носовой надстройке галеона появляются небольшие черные облачка дыма. Стреляют из мушкетов, в том числе тяжелых. На такой дистанции пуля из тяжелого мушкета пробьет кирасу насквозь, оставив в теле большую, рваную рану. На форкастле появляются два черных облачка побольше. Это, видимо, стреляют из фальконетов. Одно ядро попадает в голову матроса, который обслуживает косую бизань. Бац - и только окровавленные ошметки полетели во все стороны, в том числе и на Вильяма Стонора, который стоял между мной и погибшим. Лорд брезгливо, кончиками пальцев, сбивает со своей кирасы красные сочные кусочки мяса и серые влажные комочки мозга. Безголовое туловище падает на спину, и на начищенной, бледно-желто-серой палубе растекается из укороченной шеи темная, густая кровь. Мне не жалко этого матроса. Он приплыл сюда убивать, но схлопотал сам. Моя память мигом вычеркивает его, и я не могу вспомнить, как выглядел матрос.
        Фрегат наконец-то набирает ход и быстро отрывается от галеона. По нам больше не стреляют. Вскоре дистанция увеличивается до полутора кабельтовых.
        - Право на борт! - командую я рулевому.
        Мы поворачиваемся правым бортом ко второму испанскому галеону и с дистанции менее кабельтова расстреливаем книппелями из пушек и карронад его парусу. На это раз блинду достается слишком много, он падает в воду. Паруса фок, грот и бизань порвали на полосы и лоскуты, но не сбили реи. Марселя почти не пострадали. Благодаря им, галеон сумел приблизиться к нам метров на пятьдесят и обстрелять из фальконетов и мушкетов, убив еще одного матроса и ранив двух пехотинцев. Мои мушкетеры с марсов ответили. Насколько результативно - не видел. По моей команде рулевой вернул фрегат на прежний курс.
        Остальные три галеона отставали от передних кабельтова на три, поэтому я приказал убрать часть дополнительные парусов, чтобы догнали нас побыстрее. Мы увели их мили на полторы от двух поврежденных. Я учел ошибку, совершенную вовремя первых двух залпов, и эти три обстрелял в большей дистанции. Результат был похуже, но скорость галеонов снизилась настолько, что мы успели расстрелять ядрами и картечью вырвавшийся вперед галеон, пока два других подранка добирались до него. Окончательно лишив их парусов залпами из карронад, принялись и их расстреливать продольным огнем с близкого расстояния. Ядрами из пушек разрушали надстройки, а картечью из карронад уничтожали живую силу противника. Первый долго не сдавался. Мы сравняли его высокую, пятипалубную кормовую надстройку вровень с главной палубой, и только тогда королевский флаг пополз вниз, а на обломках носовой надстройки появился офицер с большой белой тряпкой, то ли простыней, то ли скатертью. Другие два галеона сдались быстрее. Они поняли, что подмога, поставившая запасные паруса, не успеет, а если и успеет, то вряд ли спасет, поэтому после третьего
нашего залпа сдались. Заметив это, подмога легла на обратный курс.
        Я назначил капитанами сдавшихся испанских галеонов Яна ван Баерле, Роберта Эшли и Ричарда Тейта, выделив им по две дюжины матросов.
        - Испанцев на баркасах отправить на берег, - показал на темно-зеленую полосу джунглей, которые начинались милях в трех от нас. - Всех, в том числе и офицеров. На их обмен у нас нет времени. Дайте им штук пять пик, чтобы не так страшно было добираться до Картахены.
        Перевозка пленных на берег заняла часа два. Несмотря на наш интенсивный обстрел, испанцев погибло не много. Человек - поразительно живучее существо. За это время наши матросы приготовили запасные паруса. Обрывки предыдущих не выбрасывали. Во время перехода будут зашивать и латать их.
        Еще полтора часа нам потребовалось, чтобы добраться до того места, где неподалеку от впадения в море небольшой речки стояла на якоре каравелла под командованием Дирка ван Треслонга. Хотя она была меньше захваченных нами галеонов, я не стал менять капитана, потому что на каравелле был ценный груз. Все три галеона были в балласте. Даже провизии на них было всего на неделю. Правда, из расчета на две с половиной сотни человек. Экипажу из двадцати пяти этого хватит на десять недель.
        33
        Несмотря на сиесту, почти все население Номбре-де-Диос высыпало на берег, чтобы поприветствовать испанскую эскадру из трех галеонов и каравеллы. В их колониальном захолустье так мало событий. Скуку время от времени разбавляют прибытие сухопутного каравана из Панамы или кораблей из Картахены, Сантьяго или - о великое событие! - прямо из метрополии. В том, что прибыли именно испанцы, никто не сомневался. Они ведь знают эти корабли, что называется, в лицо. То, что галеоны немного пострадали в бою, никого не насторожило. Галеоны встали на якорь, а каравелла сразу пошла к молу. Вслед за ней к берегу устремились три баркаса, по одному от каждого галеона, наполненные солдатами в испанских шлемах и кирасах. Наверное, кому-то показалось странным, что солдаты вооружены до зубов, но тревогу никто не поднял. Только когда эти солдаты, разбившись на отряды, молча побежали к холму, на котором стояли пушки, к Панамским воротам, к арсеналу, зеваки завопили и бросились врассыпную. Десантники быстро разогнали небольшую группу солдат из местного гарнизона, которые пришли в порт, а остальных разоружили и блокировали в
казарме, пригнав туда и артиллеристов с холма, которые не успели сделать ни одного выстрела из дюжины новых чугунных английских пушек, которые, как позже выяснил лорд Стонор, были сняты с его корабля «Золотой сокол». Сам корабль теперь принадлежал какому-то испанскому купцу, купившему его на аукционе и, скорее всего, переименовавшему, и находился неведомо где.
        Когда мой фрегат встал на якорь на рейде, в Номбре-де-Диос было тихо и спокойно, будто ничего и не произошло. Наши солдаты деловито обыскивали дома и выносили все ценное на улицу. Там добычу грузили на телеги и отправляли в порт, на территорию склада, заполненного почти полностью мешками с перцем и кошенилью. Вильям Стонор, командовавший этой операцией, находился в доме алькальда, в той самой комнате, в которой мы пили вино в прошлый раз. Выпили и на этот раз, причем в компании нового алькальда, старого человека, переставшего удивляться чему бы то ни было. На его сухой узкой голове, покрытой коричневыми пигментными пятнами, осталось несколько перьев седых волос, которые, впрочем, торчали в разные стороны очень боевито, а вот седые длинные усы и коротенькая жиденькая бороденка свисали обреченно.
        - С эскадрой из Кадиса мне должна приплыть замена. Жаль, что вы опередили ее, - сказал он спокойно, точно замена всего лишь опоздала к нему на обед. - Хочу умереть на родной земле.
        - Мы не будем этому мешать. Подремонтируем корабли, погрузим добычу и тоже отправимся домой, - заверил я. - Когда будет следующий караван из Панамы?
        - Только вчера ушел, так что не скоро, - ответил алькальд.
        - В подвале около двадцати ластов серебра и фунтов триста золота, - сообщил лорд Стонор. - Ни изумрудов, ни жемчуга на этот раз нет.
        - По распоряжению губернатора золото, серебро и драгоценные камни сразу переправляются в Картахену или Сантьяго. Там гарнизоны больше, - рассказал алькальд. - Вам повезло, что не успел отправить привезенное последним караваном.
        - Зато на этот раз выгребем весь перец и кошениль. Тоже неплохая добыча, - сказал я.
        Вильям Стонор выдавил кислую улыбку и выдал цитату из Библии, как обычно, не в масть:
        - «ВО ВРЕМЯ СЫТОСТИ ВСПОМИНАЙ О ВРЕМЕНИ ГОЛОДА, ВО ВРЕМЯ БОГАТСТВА - О БЕДНОСТИ И НУЖДЕ».
        ЗА ПЯТЬ ДНЕЙ МЫ ПОЧИНИЛИ ГАЛЕОНЫ НАСТОЛЬКО, ЧТОБЫ ДОТЯНУЛИ ДО ЕВРОПЫ. В НАШЕМ РАСПОРЯЖЕНИИ БЫЛО МНОГО БЕСПЛАТНЫХ СПЕЦИАЛИСТОВ, КОТОРЫЕ ТРУДИЛИСЬ НЕ ЗА СТРАХ, А ИЗ ЖЕЛАНИЯ ПОСКОРЕЕ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ НАС. ВСЕ ЗОЛОТО, СЕРЕБРО, В ТОМ ЧИСЛЕ ЗАХВАЧЕННОЕ НА КАРАВЕЛЛЕ И ОТОБРАННОЕ У МЕСТНЫХ ЖИТЕЛЕЙ, ПУШКИ И ОРУЖИЕ ПОГРУЗИЛИ НА ФРЕГАТ. НИКТО НЕ ВОЗРАЖАЛ, ПОТОМУ ЧТО У ФРЕГАТА БОЛЬШЕ ШАНСОВ ДОБРАТЬСЯ ДОМОЙ, А, СОГЛАСНО УГОВОРУ, ЗА ПОГИБШИХ ВО ВРЕМЯ ВСЕГО ПОХОДА ИХ ДОЛЮ ПОЛУЧАТ РОДСТВЕННИКИ, ПРИЧЕМ В ТРОЙНОМ РАЗМЕРЕ. СВЕРХУ ЗАВАЛИЛИ МЕШКАМИ С КОШЕНИЛЬЮ И ПЕРЦЕМ. ОСТАЛЬНОЕ ПОГРУЗИЛИ В ГАЛЕОНЫ И КАРАВЕЛЛУ. ПОСЛЕДНЮЮ ЗАПОЛНИЛИ ВСЕГО НА ДВЕ ТРЕТИ, ПОЭТОМУ Я НАЗНАЧИЛ НА НЕЕ КАПИТАНОМ РИЧАРДА ТЕЙТА. ОН САМЫЙ БОЕВИТЫЙ ИЗ МОИХ МОЛОДЫХ ПОМОЩНИКОВ, НО ПРИ ЭТОМ И САМЫЙ ПЛОХОЙ СУДОВОДИТЕЛЬ. ВИЛЬЯМ СТОНОР ПРЕДПОЧЕЛ ОСТАТЬСЯ НА ФРЕГАТЕ. ОПЕРАЦИЮ ПО ЗАХВАТУ НОМБРЕ-ДЕ-ДИОС ОН ПРОВЕЛ ВЕЛИКОЛЕПНО, ОДНАКО В МОРСКИХ СРАЖЕНИЯХ ПРЕДПОЧИТАЛ БЫТЬ НАБЛЮДАТЕЛЕМ.
        - «ВСЕ МНЕ ПОЗВОЛИТЕЛЬНО, НО НЕ ВСЕ ПОЛЕЗНО», - ОПРАВДАЛ ОН СВОЕ ПОВЕДЕНИЕ ЦИТАТОЙ ИЗ БИБЛИИ.
        ЭТО БЫЛ ПЕРВЫЙ СЛУЧАЙ, КОГДА, ПО МОЕМУ МНЕНИЮ, ЦИТАТА ЛОЖИЛАСЬ НА ТЕМУ.
        34
        Атлантический океан на этот раз пересекли, не потеряв никого. В шторм попадали дважды, но оба раза, сделав выводы из предыдущего перехода, я приказывал время от времени поднимать штормовой стаксель и перемещаться поближе к галеонам и каравелле, которые штормовали под такелажем. В итоге все вместе вышли немного южнее Ирландии. В Кельтском море нас потрепало в третий раз, но не сильно и всего сутки, снесло к юго-западной оконечности полуострова Корнуолл. Мы обогнули его и на следующий день оказались возле острова Уайт. Лорд Стонор попросил высадить его вместе с собратьями по плену в Саутгемптоне. Я решил заодно продать там часть добычи. В Саутгемптоне цены были выше. Да и если все продавать в Роттердаме, придется делать большую скидку.
        По предложению Вильяма Стонора мы с ним перебрались на постоялый двор неподалеку от пристани. Эти заведения во всех странах строятся одинаково, лишь с небольшими поправками на климат, и не меняются веками. Этот был большой, ухоженный, с каменным первым этажом и деревянным вторым. По заверению лорда Стонора - лучший в городе. Обслуживание в нем было на высоте. Едва мы вошли на территорию постоялого двора, как к нам сразу бросились трое слуг. Двое попытались отнять багаж у наших слуг, но получили достойный отпор. Вильям Стонор предупредил, что обслуга на постоялых дворах - сообщники разбойников. Первым делом по весу багажа пытаются определить, нет ли в нем большой суммы денег: золото и серебро при малом объеме весят много. На постоялом дворе не украдут, с этим здесь строго, но наводку кому надо дадут. Хотя у нас с собой не было крупных сумм денег и отправляться дальше по суше мы не собирались, наши слуги отнеслись к предупреждению со всей серьезностью. Третий слуга провел нас с лордом на галерею, где открыл две комнаты, большие и светлые. В каждой было по большому окну с деревянной рамой, в которую
вставлены прямоугольные куски стекла размером сантиметров двадцать на пятнадцать, почти прозрачного. Возле правой стены находился небольшой камин, чисто для обогрева помещения, и табурет с дыркой и широкогорлым глиняным кувшином под ней. Возле левой стены, на которой висел ковер с тремя девицами на лугу, находилась кровать под коричневым балдахином, с тремя подушками и двумя шерстяными одеялами темно-синего цвета, а рядом - невысокий комод с прямой крышкой. Вслед за мной в комнату ввалились двое слуг, которые до этого порывались отнять мой багаж у Йохана Гигенгака. Один тут же начал растапливать камин, хотя день был сырой, но не холодный. Топили камин каменным углем, для чего переделали решетку. Второй слуга предложил мне сесть на кровать и ловко стащил с меня сапоги, пообещав мигом начистить их до блеска. Едва он вышел из комнаты, как ввалился тучный мучжина лет сорока трех, страдающий отдышкой. Сальные волосы на голове блестели, как мокрые. Блестело и сальное круглое лицо с короткой бороденкой, раздвоенной не по моде. Поверх вылинявшей красной рубахи надета черная кожаная безрукавка. На левом
запястье тонкий серебряный браслет, напомнивший мне о турецких и египетских отелях «все включено»: сейчас и мне наденут на руку такой браслет, после чего буду бесплатно есть и пить на постоялом дворе всё, что захочу и сколько захочу.
        Поприветствовав меня, мужчина представился Уилом Бретеном, хозяином постоялого двора, после чего поинтересовался:
        - Мистер иностранец будет кушать в комнате или за общим столом? Если за общим, то шесть пенсов, а если закажет что-то особое, то как выйдет. Кухня работает целый день, приготовит любой заказ. Можете прямо сейчас заказать. Есть жареный каплун и свинина.
        Англичане, по их мнению, пока питаются лучше, чем остальная Западная Европа. В их рационе много мяса и рыбы и мало каш и бобовых. Даже бедняки, живя в халупах, едят не хуже королей. Мясо здесь дешевле, чем на материке. Причем птиц едят всех, за исключением падальщиков. Дороже всех ценился лебедь - шесть с половиной шиллингов. Аист стоил четыре шиллинга, пеликан - два, гусь - полтора, цыпленок - четыре пенса, черные дрозды - шиллинг за дюжину, жаворонки - восемь пенсов за дюжину,
        - Буду есть в комнате, вместе с лордом Стонором, - ответил я. - Пока не голоден.
        С удовольствием бы помылся в ушате, но такую услугу на английских постоялых дворах пока не оказывают. Дожди здесь идут так часто, что непонятно, зачем еще дома мыться?!
        - Милорд так и сказал, но я решил уточнить, - улыбаясь так, будто путем непомерного насилия мозга правильно вычислил мой ответ, произнес Уил Бретен. - Музыкантов будете заказывать? Их надо предупредить заранее.
        - Избави бог! - молвил я.
        Хозяин постоялого двора опять улыбнулся правильности своих прогнозов, после чего вручил мне ключ от висячего замка, на который закрывалась комната, пожелал приятного отдыха под крышей его заведения и ушел.
        Я подождал, когда слуга принесет начищенные чем-то жирным сапоги. Он долго объяснял мне, что теперь они не пропустят ни капли влаги, пока я не догадался и не дал ему маленький и легкий серебряный пенни.
        Вечером на постоялый двор прибыли три фургона, пассажиров которых я из-за громких криков и позерства принял бы за цыган, если бы не имели чисто английскую внешность. Я в это время сидел после сытного ужина на галерее, выковыривал из зубов остатки оленины в перечном соусе и размышлял о тяге некоторых людей к бродяжничеству. Сам принадлежу к таким. Если мы существуем, значит, это зачем-то надо природе. Вот я и думал, зачем? От купцов, ученых и даже воинов хоть какая-то польза есть, но ведь многие шляются просто так, без смысла и без цели.
        - Вы кто такие? - крикнул я с галереи.
        - Слуги графа Пембрука, милорд! - ответил высоким, бабьим голосом молодой мужчина с безволосым лицом.
        И действительно, на фургонах были нарисованы, а на плащах на левом плече у некоторых нашиты гербы графа Пембрукского, которые я не сразу опознал.
        - А где сам граф? - поинтересовался я.
        Интересно было бы сравнить, похожи ли потомки на Гилберта Фиц-Гилберта из младшей ветви Клеров, для которого и создал этот титул король Стефан во время Анархии, как теперь называют его войну с императрицей Мод, и с которым я мог породниться?
        Молодой человек улыбнулся и ответил весело:
        - Кто его знает, милорд! Скорее всего, в Лондоне!
        Мне показалось странным, что слуги путешествуют без сеньора. Решил, что перевозят его имущество в какое-нибудь из его владений в этих краях. Недоразумение объяснил лорд Стонор, который как раз вышел на галерею из своей комнаты.
        - Это комедианты, - объяснил он. - Занятие у них не достойное порядочного поданного королевы, поэтому приравниваются к бродягам. За бродяжничество в первый раз бьют плетьми и клеймят раскаленным железом левое ухо, а во второй раз вешают. Вот они и выпрашивают у вельмож не ниже барона патент называться его слугами. За это два-три раза в год по назначенным дням прибывают к нему и бесплатно развлекают.
        На следующий день было воскресенье. Бродячая труппа устроила после обеда представление на постоялом дворе. Возле центральной части здание поставили пустые бочки, на которые положили доски. Это была сцена. С галереи свесили декорации - три холста один за другим. На первом был нарисован лес, на втором - замок, на третьем - холл замка. Стоявший на галерее мальчик по команде поднимал или опускал холсты, меняя место действия. Актеры выходили на сцену из-за декораций. Богатые зрители, заплатившие по три пенса, располагались на той части галереи, откуда была хорошо видна сцена. На нашем крыле галереи лучшие места занимали мы с лордом Стонором и прибывшие к нам в гости Ян ван Баерле, Дирк ван Треслонг, Роберт Эшли и Ричард Тейт. На противоположном сидели местные купцы, которым мы перед обедом сообщили, сколько и чего привезли и за какую цену согласны продать. Купцы пообещали в понедельник утром озвучить свои намерения в отношении груза и выставленных на продажу галеонов. Заплатившие два пенса сидели на четырех длинных лавках перед самой сценой. Те, кто расщедрился всего на один пенни, стояли позади лавок,
заполнив все свободное пространство. Ворота закрыли, чтобы никто не приобщился к прекрасному на халяву.
        На сцену вышел герольд, протрубил в трубу, к которой был прикреплен баннер с гербом графа Пембрукского, и изложил сюжет предстоящего зрелища. Нам предстояло увидеть, как вернувшийся с похода рыцарь заподозрит, что жена изменяет ему с бродячим менестрелем, поселившимся во время его отсутствия в замке, и как сладкая парочка ловко убедит рыцаря в чистоте своих отношений и опять отправит на войну, чтобы не мешал отращивать ему рога. Я наконец-то понял, откуда появились те, кто сначала читает, чем закончится роман, а потом переходит к его началу.
        Что можно сказать о представлении, которое состоялось за несколько веков до рождения Станиславского?! Чем-то мне оно напомнило зрелища, которые устраивали продвинутые театральные режиссеры в двадцать первом веке, после того, как Станиславский перевернулся в могиле. Бессюжетная и бессмысленная череда сцен, в которых много крика, кривляния, шуток уровня «торт в рыло», постановочных потасовок и натужное желание поразить и показаться оригинальным. Жену рыцаря играл тот самый молодой человек с бабьим голосом и лицом. Как ни странно, в парике, с «нарисованным» лицом и накладным бюстом он стал больше похож на мужчину. Может быть, сказывалось то, что в двадцать первом веке я видел много таких перевертышей на английских и не только улицах, по походке и размеру ступни быстро определяя, что это не женщина.
        Но зрителям нравилось. Они смеялись, кричали, ругались, комментировали, свистели, напоминая будущих футбольных болельщиков на стадионе. Одни подсказывали рыцарю, где собака зарыта, другие предупреждали об опасности жену и ее любовника. Театральные критики тут же выражали свое мнение по поводу представления, швыряя в актеров огрызки яблок, груш, которые принесли с собой, чтобы смешать пищу духовную с материальной, а из первых рядов могли вульгарно плюнуть. Актер, игравший рыцаря, - крупный мужчина с длинными усами, которые казались бутафорскими, - время от времени отправлял огрызки в обратном направлении, а одного назойливого зрителя, который дергал его за плащ, огрел деревянным мечом по голове, да так сильно, что бедолага потерял сознание. Это безмерно развеселило остальных зрителей, и у меня появилось подозрения, что была подстава. После окончания представления зрители долго не хотели расходиться, а часть зашла в обеденный зал постоялого двора, где до ночи пьянствовала вместе с актерами и дралась друг с другом по-настоящему, стирая грань между искусством и реальностью.
        35
        Весь понедельник мы занимались продажей добычи с двух галеонов и их самих. Корабли продали быстрее, чем перец и кошениль. Так понимаю, в Англии началась «пиратская лихорадка», и мы внесли в ее распространение посильный вклад, как этими галеонами, так и сразу появившимися слухами о сказочной стоимости захваченной нами добычи. Что ж, для кого-то стоимость перца с одного только галеона была фантастической суммой. Кстати, испанские галеоны англичане пока ценят выше, чем построенные на отечественных верфях. От желающих купить перец тоже отбоя не было, но торг шел жестче. Нам повезло в том, что цена на перец поднялась до двух с половиной шиллингов за фунт. Я продал в Саутгемптоне перец и с остальных кораблей, а вот с кошенилью сложилось иначе. На привезенную одним галеоном нашелся покупатель, а со второго пришлось перегружать на другие корабли. Вильям Стонор сразу самоустранился от этого процесса, поскольку английский лорд не должен проявлять торговую жилку, даже если имеет ее. Оплату получили золотыми монетами разного достоинства: новыми золотыми соверенами, равными тридцати шиллингам и старыми,
отчеканенными во времена короля Генриха Восьмого и равными двадцати шиллингам; введенными королевой Елизаветой золотыми фунтами, равными двадцати шиллингам; золотыми полуфунтами, равными золотым «ангелам»; золотыми кронами в пять шиллингов и равными им монетами в половину «ангела»; золотыми половинами крон и равными им четвертями «ангела».
        Я выдал Вильяму Стонору, Ричарду Тейту и Роберту Эшли их доли из добычи, включая пока не проданную. Получилось не так много, как в предыдущий раз, но тоже солидная сумма. Мой потомок и племянник лорда оказались с наваром, потому что, попав в плен, потеряли не много. В снаряжении экспедиции они деньгами не участвовали. Первый потратил деньги от предыдущего похода на поместье и женитьбу, а второй - на дом в Лондоне, расположенный неподалеку от дядиного, и водяную мельницу, на которой делали войлок и которая приносила доход, позволяющий содержать этот дом в отсутствие хозяина. Лорд Стонор оказался в большом убытке, что не сильно его огорчило.
        - «ВОЗДАЙ КАЖДОМУ ПО ДЕЛАМ ЕГО», - ПРОЦИТИРОВАЛ ОН, ПОСЛЕ ЧЕГО ПОДЕЛИЛСЯ ПЛАНАМИ НА БУДУЩЕЕ: - Хочу в следующем году еще раз сплавать в Америку. Для этого нужен хороший корабль, как у тебя. Здесь такие не умеют делать. Не поможешь мне построить такой в Голландии?
        - Могу предложить другой вариант. Покупай мой корабль, а я построю себе новый, - сказал я.
        - Так даже лучше! - радостно согласился лорд Стонор.
        Мы договорились с ним о цене. Лорд тут же отдал мне свою долю, как аванс за фрегат, и пообещал приплыть весной в Роттердам, привезти остальную часть суммы и на уже своем корабле отправиться вместе со мной в Америку.
        Узнав об этом, Роберт Эшли сказал мне:
        - Я поговорю с отцом, чтобы тоже заказал такой корабль, как у тебя. Ты ведь не откажетесь помочь своим родственникам?
        - Еще и как откажу! - заявил я и рассказал Роберту, во сколько отец оценивал жизнь своего сына, сделавшего его богачом.
        - Это стоимость купленного мною поместья, - печально произнес он. - Из своих денег он не дал бы ни пенни.
        - Тогда и не стоит делать его богаче. Пусть сам рискует или наймет кого-нибудь, - сделал я вывод. Стараюсь никогда не давать советы, потому что их обязательно извратят, а потом тебя же обвинят, но здесь не удержался: - Служи офицером у лорда Стонора. Иметь будешь не меньше, зато и не разоришься, если опять удача отвернется.
        - Я бы не сказал, что удача отвернулась от меня! - самодовольно заявил мой потомок. - Посидел немного в тюрьме - не велика беда. Зато вернулся с богатой добычей. Теперь можно будет купить дом в городе. Моей жене скучно в деревне. Она выросла в городе.
        - Если отец потребует уплатить за потерю корабля, скажи ему, что полученное в прошлый раз окупило все его потери, - дал я второй совет.
        - Так и сделаю, - пообещал Роберт Эшли. - У меня и раньше с ним отношения не складывались, а после того, что ты сообщил о сумме выкупа, я больше никаких дел с отцом вести не буду.
        Поскольку Роберт - любимец матери, старина Зигмунд Фрейд радостно заявил бы, что сын с отцом ее и не поделили. Красивой байке легко стать научной теорией. Я был абсолютно равнодушен ко всем мужчинам моей матери, а отца не любил потому, что он диктовал правила игры, а мне приходилось подчиняться. Как только вырвался из-под его диктата, так сразу поменял злость на легкое презрение, потому что мой отец после каждого продолжительного запоя искренне удивлялся, что у него, оказывается, есть дети.
        Из Саутгемптона мы отправились на трех кораблях в Роттердам. Дул попутный западный ветер и временами лил холодный дождь. Уставшие от жары и теплых дождей экипажи радовались такой погоде. В чужих краях понимаешь, что дома плохой погоды не бывает.
        Нас встречал весь Роттердам. Здесь уже знали, что мы захватили хорошую добычу, но увеличили ее вдвое. Впрочем, узнав, сколько на самом деле мы захватили, никто не огорчился. Вопреки моим опасениям, на кошениль сразу нашлись покупатели. Галеон и каравеллу купил мэр города Рольф Шнайдер напополам со мной. Мы с ним владеем разными долями в нескольких кораблях. Занимается ими мэр. Пока что это не считается предосудительным. Городской казне это ведь ничего не стоит, а чиновник, живущий на одну зарплату, в эти времена вызывает подозрение. Значит, что-то где-то все-таки ворует, но так много, что боится сознаться.
        Вильгельм, князь Оранский, находился в Брюсселе. Говорят, собрал там большую армию. Недавно к нему прибыли шесть тысяч английских наемников. Треть от нашей добычи даст ему возможность содержать эту ораву несколько месяцев. Тащиться в Брюссель у меня не было ни желания, ни возможности, поэтому отправил долю князю Оранскому с отрядом, которым командовал Ян ван Баерле. Пусть шурин зарабатывает у князя очки. Глядишь, получит какое-нибудь теплое местечко, когда надоест шляться по морям. Да и не будет мешать нам с Женевьевой. Я время от времени заглядывал к ней, чтобы освежить отношения с Моник. После этого жена казалось немного чужой и потому более интересной. Свидания с Маргаритой такого эффекта не давали.
        Сразу по прибытию я начал строить новый фрегат. Решил сделать его на пять метров длиннее и на метр шире, благодаря чему корабль прибавил примерно полторы сотни тонн грузоподъемности. Добавил и по две пушки на каждый борт гондека и по две карронады на каждый борт опердека. В итоге на восемь орудийных стволов будет больше. И мачты удлинил: на три метра грот, на два с половиной фок и на метр бизань. По такому случаю добавил четвертый ярус парусов, бом-брамсели. Роттердамские корабелы поспорили, перевернутся такой корабль при внезапном сильном порыве ветра или я действительно знаю о кораблестроении намного больше них? Корпус делали трехслойным. Внешний слой был из мореного дуба, пролежавшего несколько веков под водой. Рос он на берегу реки или озера, течение подмыло берег или ветер свалил великана, но дуб оказался под водой, где без доступа воздуха почти не гнил, и сердцевина стала твердой, как камень. Мореный дуб - одна из самых крепких древесин. Доски из него черные с серебристыми прожилками. Подводную часть обшили медью, чтобы не обрастала и древоточцы не портили корпус.
        Бронзовые пушки и карронады на корабль я заказал в Льеже - столице Льежского епископства. Оно являлось самостоятельной территорией и, в отличие от соседей, ни с кем не воевало. На него никто не нападал, потому что хорошее оружие нужно всем. Где нет войны, туда собираются мастера с беспокойных мест. Они специализировались в основном на ручном оружии, но и пушки делали бронзовые. Получались у них лучше, чем у других. Говорят, благодаря формам для литья, которые делает очень тщательно, некоторые - годами. Пробовали льежцы изготавливать чугунные пушки по заказу великого командора дона Луиса де Рекесенс-и-Суньига, даже сманили английских литейщиков. Все изготовленные ими пушки взорвались во время испытаний. Видимо, дело не в мастерстве, а в металле, который в Англии лучше. Льежский предприниматель, взявшийся выполнить заказ, чуть не поплатился головой.
        В конце января до нас дошло известие, что возле Жемблу испанцы в очередной раз в пух и прах разгромили оранжистов. Силы были примерно равны - по двадцать тысяч с каждой стороны, но у испанцев было больше артиллерии и две тысячи кавалеристов, которых у голландцев почти не было. Кавалерия и решила исход сражения.
        - Мы отступали к Брюсселю, искали удобное поле для сражения, а испанская конница ударили нам в тыл, разбила арьергард и погнала его на нашу пехоту. Та сразу побежала, решив, что сражение проиграно. Мы потеряли треть армии, - рассказал Ян ван Баерле, который спасся только благодаря хорошему коню.
        Уверен, что наемная армия князя Оранского проиграла потому, что никто из ее солдат не верил, что испанцев можно победить на суше.
        Постройка нового фрегата затянулась до середины июня, и денег на него ушло на треть больше, чем я предполагал. Зато, когда он был спущен на воду, я был счастлив и горд. Назвал его «Роттердам».
        Моему старому фрегату Вильям Стонор дал название бывшего своего галеона «Золотой сокол». Лорд прибыл в Роттердам вместе с Ричардом Тейтом и Робертом Эшли. Его племянника и своего потомка я взял офицерами на свой фрегат, а лорду отдал Яна ван Баерле и Дирка ван Треслонга. Так я был спокоен, что «Золотой сокол» не потеряется по пути. Матросов Вильям Стонор набрал в Голландии, а морскую пехоту навербовал в Англии, когда мы по пути в Америку остановились на три дня возле острова Уайт. Там уже поджидали приглашенные лордом Стонором авантюристы, которые ради шанса вырвать перо из хвоста удачи готовы были растерять все собственные перья.

* * *
        Вест-индийский испанский флот пришел в Америку раньше нас. Смысла идти в Номбре-де-Диос или другой какой порт на материке не было. Оттуда уже все выгребли. Поэтому я сразу повел наши фрегаты к острову Куба, где на рейде его столицы, порта Сантьяго, собирались испанские галеоны перед отправкой в Европу.
        Встали на якорь милях в тридцати от него, в удобной бухточке возле высокого, гористого берега, который защищал нас от северных ветров. Здесь не было никаких поселений, так что некому будет донести испанским властям о появлении двух непонятных кораблей. Да и вряд ли такое известие испугало бы испанцев. Я отправил на яле Дирка ван Треслонга с отрядом аркебузиров, чтобы посмотрели, что творится на рейде Сантьяго. Только они удалились мили на три, как хлынул тропический ливень, бессмысленный и беспощадный. Ял сразу повернул к берегу, чтобы переждать под густой листвой. Пока добрались, ливень прекратился также резко, как и начался. Мокрые и злые разведчики поплыли дальше.
        Они вернулись на следующий день к вечеру. Вид у Дирка ван Треслонга был не радостный. Я подумал, что упустили вест-индийский караван, что по каким-то причинам он ушел в Европу раньше обычного.
        - На рейде одиннадцать больших галеонов грузоподъёмностью на четыре-пять сотен ластов, шесть поменьше, как те, что мы захватили в прошлый раз, два еще меньше, ластов на пятьдесят-семьдесят, и с десяток мелких судов, - доложил он и, не удержавшись, высказал свое мнение: - Слишком много, мы с ними не справимся.
        - Мы и не собираемся с ними со всеми справляться, - сказал я шутливо. - Зачем нам так много?! У нас людей не хватит на экипажи для всех призов. Захватим столько, сколько сумеем дотащить до Англии.
        Повеселевший Дирк ван Треслонг в знак согласия процитировал голландскую пословицу:
        - Мир - это стог сена: каждый берет из него то, что удается ухватить.
        Как я собираюсь ухватить свой пучок сена, он не стал спрашивать. Привык уже, что на море для меня нет неразрешимых проблем.
        Это сделал Вильям Стонор:
        - Неужели нападем?!
        - Послезавтра утром, - проинформировал я.
        - А почему не завтра? - спросил он.
        - Потому что завтра суббота, а испанцы - не иудеи, у них обязательный религиозный день - воскресенье. Завтра вечером большую часть солдат и матросов отпустят на берег, чтобы ночью нагрешили, а утром отправились на мессу замаливать грехи. Так у них заведено. Поблагодарим за это инквизицию, - объяснил я.
        - «Упорство невежд убьет их, а беспечность глупцов погубит их», - процитировал из Библии лорд Стонор.
        Снялись мы ночью. Дул попутный западный ветер, который со скоростью узлов пять понес нас в сторону Сантьяго-де-Куба. Я заложил пару часов на то, что ветер ослабеет, поэтому добрались слишком рано, когда было еще темно. Легли в дрейф, не зная точно, насколько мы далеки от цели.
        Когда рассвело, увидели, что дрейфуем милях в двух от ближнего корабля. Это был галеон длиной метров тридцать пять, шириной десять и водоизмещением около тысячи тонн, четырехмачтовый, с сотней артиллерийских стволов разного калибра. Если я ошибся, если экипаж не отпустили на берег, то на галеоне может быть сотни две человек, которые просто так не сдадутся. Рядом с ним расположились еще три таких же больших четырехмачтовых галеона. Остальные корабли стояли на якорях ближе к берегу.
        Я приказал просигналить лорду Стонору, чтобы атаковал ближние два, а свой фрегат повел к дальним. Мы подняли только главные паруса и фока-стаксель и кливер. Я решил не загонять матросов на марсы, не ставить верхние паруса. Большая скорость нам ни к чему, проскочим мимо цели, а люди пригодятся для атаки вражеских кораблей. Фрегат как бы нехотя набрал ход. На буксире он тянул баркас, катер и ял, в которых сидели морские пехотинцы, вооруженные пистолетами и холодным оружием. Пистолеты были у всех, кто делал не первый рейс со мной. Их покупали первым делом. Мазали пистолеты безбожно, однако шума производили много, вгоняли противника в замешательство. Шли мы тихо. Наверное, нас заметили вахтенные на испанских кораблях, но приняли за своих. Кто же на двух кораблях будет нападать на такую мощную эскадру?!
        Фрегат миновал первые два галеона, на которых на палубах стояли немногочисленные члены экипажей, почесывали разные части тела, развлекая вшей и блох, и пытались сообразить с похмелья, кто мы такие? Ответ они получили, когда фрегат поравнялся с третьим галеоном. На нем на палубе возле фок-мачты стояли десятка два человек, кого-то или что-то ждали. Между кораблями было метров тридцать, и я слышал гул их голосов. Испанцы были чем-то или кем-то недовольны. Сейчас мы решим их проблему кардинально.
        - Карронады левого борта, огонь! - приказал я.
        Когда расселся черный густой дым, я увидел, что залп картечи смел с палуб всех людей, наделав много отверстий в фальшборте и переборках надстроек.
        - В атаку! - крикнул я и рукой показал на обстрелянный галеон Бадвину Шульцу, командовавшему абордажной партией на баркасе.
        Они сразу освободились от буксира и, сделав пять гребков, оказались у борта галеона. Четыре «кошки» зацепились за планширь, и по тросам с мусингами начали ловко подниматься абордажники. Им никто не мешал. То ли мы перебили всех, кто остался на галеоне, то ли живые попрятались, решив не погибать сдуру.
        Позади нас прогрохотал залп карронад «Золотого сокола», обстрелявшего другой галеон. Наверное, чтобы не промахнуться, они подошли очень близко, поэтому после залпа оба корабля окутались облаками черного дыма.
        Я повел свой фрегат так, чтобы следующая цель оказалась у нас справа, хотя за те минут десять, пока мы до нее добирались, комендоры левого борта успеют зарядить по-новой карронады. На этом галеоне зевак на палубах не было. Такое впечатление, что на корабле ни души.
        - Убрать паруса! - скомандовал я матросам, а комендорам: - Стреляют только нечетные орудия!
        Теряя ход, фрегат медленно поравнялся с испанским галеоном, затихшим, словно вымершим.
        - Правый борт, огонь! - рявкнул я.
        Выстрелили все нечетные карронады и одна четная.
        - Выясни, кто этот балбес, - приказал я Роберту Эшли, а Ричарду Тейту, командовавшему второй абордажной партией, плывшей на катере и яле, приказал: - Вперед!
        На катере и яле освободились от буксирных концов и погребли к галеону. Их меньше, чем в первой абордажной партии, но могут рассчитывать на нашу помощь. Мушкетеры стоят вдоль борта и на марсах, готовые пристрелить любого, кто выйдет на главную палубу и попробует помешать нашим абордажникам. Если врагов окажется много, в дело вступят фальконеты, заряженные картечью. На дистанции «пистолетного выстрела» фальконеты очень хорошее средство против живой силы противника. Впрочем, никто не собирался мешать нашим парням. Они быстро поднялись на борт галеона, разделились на две группы и пошли зачищать кормовую и носовую надстройки. Отряд, направившийся в кормовую, возглавил Ричард Тейт. Перебитый нос требовал отмщения.
        Позади нас прогрохотал второй залп, произведенный фрегатом «Золотой сокол». Изо всех карронад и опять с близкого расстояния. Лорд Стонор пороха не жалел.
        На галеоне, на который высадилась абордажная партия под командованием Бадвина Шульца пленные испанские матросы уже, ухватившись за вымбовки, вращали шпиль, выбирая якорь.
        - Отправляйся на галеон, принимай командование, - приказал я Роберту Эшли.
        Моего потомка на «тузике» отвезли на галеон, а Бадвин Шульц вернулся на фрегат.
        На берегу собрались испанские матросы и солдаты. Почти все были безоружные. Они грузились в самые разные плавсредства, чтобы добраться до своих кораблей. К обстрелянным нами галеонам идти никто не осмеливался. Понимали, что живыми не доберутся.
        На всех обстрелянных нами четырех галеонах выбрали якоря и поставили паруса. Вместе с двумя фрегатами они пошли вдоль берега на восток, в сторону Наветренного пролива, отделявшего остров Куба от острова Гаити. Когда мы удалились миль на пять от рейда Сантьяго, я приказал высадить на берег пленных испанцев. Корабли продолжали идти, а баркасы курсировали между ними и берегом, отвозя пленных. Было их немного, десятка по два-три на каждом галеоне. Их смерть мне не нужна, а везти с собой в Европу незачем.
        Вечером мы прошли Наветренный пролив и легли в дрейф. Ходить в темноте между Багамскими островами слишком рискованно. Утром перегрузили на фрегаты пушки с захваченных галеонов. Все равно на призах слишком малочисленные экипажи, некому стрелять из пушек. Убрав по несколько тонн груза с пушечных палуб, мы улучшали остойчивость галеонов, а погрузив его в трюма фрегатов, увеличивали их осадку, улучшая мореходные качества в штормовых условиях. Правда, качка будет резче, что хуже для страдающих морской болезнью. Брали только стволы, по большей части бронзовые, хотя попадались и чугунные, в том числе английские. Громоздкие двухколесные лафеты я приказал оставить на пушечных палубах. Весят они мало, а возни с ними будет много. Закончив перегрузку, поставили паруса и пошли на север, к полуострову Флорида, чтобы войти там во Флоридское течение, а потом вместе с ним оказаться в Гольфстриме, который вместе с ветром понесет нас в сторону Европы.
        36
        Захваченная нами добыча, включая галеоны, тянула примерно на шестьсот тысяч фунтов стерлингов. Поскольку у нас были документы на груз, поделили его еще во время перехода. Не поровну, а по-братски: пятьдесят пять процентов - старшему брату, моему фрегату, сорок пять - «Золотому соколу». В Саутгемптоне мы расстались, оставив лорду Стонору два галеона, предварительно продав с них свою часть груза. Со своими двумя галеонами благополучно прибыли в порт Роттердам в начале сентября.
        Первым на борт фрегата прибыл мэр города и мой компаньон Рольф Шнайдер. Одет он был в багровый с золотыми полосками дублет и огромным гофрированным воротником и черные с ядовито-желтой подкладкой штаны-тыквы с таким большим гульфиком, что в нем можно было спрятать хобот слона. Год назад он стал вдовцом, а перед самым нашим выходом в рейс женился во второй раз на молодой девице. Судя по наряду, ему не позавидуешь.
        Обменявшись приветствиями. Рольф Шнайдер заявил:
        - Именно такие галеоны и нужны нам с тобой. Если продашь их по дешевке, купим напополам.
        - По дешевке не получится, - сказал я. - Экипаж уже знает, сколько за такой галеон предлагают в Англии. Там сейчас скупают любые корабли, способные добраться до Вест-Индии.
        - Чертовы англичане! - ругнулся мой компаньон. - Из-за них цены на корабли взлетели!
        - Это золото и серебро подешевело из-за притока из Вест-Индии, - возразил я.
        - Какая разница! - отмахнулся он, потому что, будучи купцом, умудрялся не верить в рассказываемые мною, экономические теории. Может быть, потому, что считал меня никудышным, но удачливым купцом. - Тогда моя доля будет ниже.
        Рольф Шнайдер стал собственником тридцати процентов каждого трофейного галеона. Заодно вместе со мной приобрел весь перец на перепродажу, тут же перегрузив на речные баржи и отправив вверх по Рейну в Везель, Дюссельдорф, Кельн, Бонн. Там перец оптом на четверть дороже, чем в Роттердаме, а в розницу - на половину.
        Разделив вырученные деньги между членами экипажа и сделав их сказочно богатыми по меркам Голландии и прилегающих территорий, я повез в Делфт долю князя Оранского. Благодаря бумажке с его печатью, князь заимел отличный источник дохода. Толку мне от нее - лишь спасение от виселицы, если попаду в плен к испанцам. За те деньги, что я выплатил за нее, весь персонал испанской тюрьмы устроил бы мне побег и лично бы проводил из Америки до Голландии.
        Резиденция князя Оранского все еще была в монастыре святой Агаты, в гостевой келье на втором этаже. С жителями Фландрии отношения у него так и не сложились. Не нравятся им перевёртыши и бездарные полководцы.
        Часто брюггцы или гентцы при встрече ехидно спрашивали князя Вильгельма:
        - Вы уже кальвинист или еще католик?!
        Или:
        - Это правда, что вы опять победили испанцев?!
        В свою очередь Вильгельм Оранский презрительно называл своих подданных самым испорченным народишкой во всем мире и бунтовщиками, которые куражатся, лишь покуда пьяны. В наблюдательности ему не откажешь. При этом князь ни за что не хотел признавать, что каждый правитель достоин своего народа и наоборот. Самое смешное, что в двадцать первом веке Вильгельм Оранский станет национальным героем Голландии, белым и пушистым, точнее, оранжевым и толерантным. Будущие жители этой страны полюбят его также сильно, как нынешние презирают.
        Теперь келью охраняли четыре немца-наемника в черных шлемах и кирасах, вооруженные короткими фальшионами. Поскольку Бадвин Шульц, сопровождавший меня, когда-то служил с одним из них, сразу завязал разговор, шум которого постоянно отвлекал меня во время беседы с Вильгельмом Оранским. На этот раз князь, одетый скромно и во все черное, наверное, встречался утром с отъявленными кальвинистами, общался со мной один. Филипп ван Марникс выполнял в Генте секретную миссию, о которой не знали только гентцы, - пытался перессорить их, чтобы потом помирить и захватить власть в городе.
        - Лавочники и ремесленники, быдло тупое и своевольное! - обругал их князь Оранский. - Хотят сделать меня номинальным правителем, своим слугой!
        И ведь сделают! Я помнил, что королевская власть в Голландии станет всего лишь туристической достопримечательностью.
        - Хорошо, что ты привез деньги, - сказал он уже спокойно. Получение денег каждого человека делает мягче, добрее. - Теперь я смогу нанять новую армию, и командовать ею будешь ты. Хуан Австрийский теснит нас в южных районах. Надо его остановить.
        - Остановить его можно, - сказал я. - Только нужно ли? Эти районы населены католиками, которые будут поддерживать испанского короля.
        - Ты считаешь, что за них не стоит бороться? - спросил Вильгельм Оранский.
        Я знал, что Фландрия станет частью Бельгии, поэтому ответил:
        - Зачем отнимать и ремонтировать здание, которое смоет приливом?!
        - Если бы мне сказал это кто-то другой, я бы счел его испанским шпионом, - печально улыбнувшись, произнес он, - но ты слишком дорогой шпион даже для испанского короля.
        - Благодарю за признание моих скромных достоинств! - шутливо молвил я.
        - Допустим, я не буду мешать Хуану Австрийскому захватывать территории, населенные католиками, - сказал князь Оранский. - Он ведь потом пойдет на север. Рано или поздно нам придется с ним воевать.
        - Не обязательно воевать с его армией. Можно убить его самого, - подсказал я. - Как я слышал, у него сложные отношения с полубратом (так называют здесь единокровных братьев), а Филипп славится умением подсылать убийц к неугодным. Все подумают, что это его рук дело, что позавидовал военным успехам Хуана Австрийский. Человек с пузырьком яда будет стоить дешевле, чем армия с пушками и мушкетами, а эффект будет одинаковый.
        - Хуан знает, что полубрат хочет его смерти, к нему просто так не подберешься. У меня есть подозрение, что мой осведомитель при дворе Филиппа заодно служит и Хуану, - возразил Вильгельм Оранский.
        - Он ждет удар со стороны Мадрида, а не из Голландии. Если какой-нибудь фламандский дворянин сдаст ему небольшой город, то его наверняка приблизят, наградят. Надо всего лишь подобрать беспринципного, ловкого и жадного и пообещать ему сумму, больше той, которую способен дать Хуан Австрийский. Уверен, что она будет меньше, чем наем и содержание армии, которая разбежится при первом же ударе испанцев.
        - Проклятые трусы! Я потратил на них столько денег! - воскликнул князь Оранский, вспомнив, наверное, поражение при Жемблу. Добавив еще несколько ругательств, он успокоился и произнес твердо: - Есть у меня на примете такой человек. Не приближаю его к себе, потому что боюсь, что куплен Филиппом. Я предложу ему больше. Намного больше.
        Хуан Австрийский скоропостижно скончался от неизвестной болезни первого октября, на тридцать втором году жизни. Умер он своей смертью, убил ли его наемник короля Филиппа или Вильгельма Оранского - не знаю. С князем об этом мы никогда не говорили. Зато уверен, что кто-то получил солидное вознаграждение, благодаря этой смерти. Может быть, награждены были двое, каждый своим заказчиком, причем один - незаслуженно, а может быть, один человек заслуженно поимел с обоих правителей.
        На посту наместника Хуана Австрийского сменил маркиз Алессандро Фарнезе, сын Оттавио Фарнезе, герцога Пармы и Пьяченцы и Маргариты, внебрачной «полусестры» короля Филиппа. Папаша Карл Пятый был тот еще ходок! Кстати, Маргарита была наполовину фламандка и правила Нидерландами до начала восстания гезов, передав потом власть герцогу Альбе. Сын ее знал фламандцев лучше своего покойного «полудяди», который был моложе «полуплемянника» на два года. Он быстро договорился с католическими южными провинциями Эно, Артуа и Дуэ, пообещав, что выведет с их территории испанские войска. Результатом чего стало заключение этими провинциями шестого января тысяча пятьсот семьдесят девятого года Аррасской унии. Они отделялись от северных провинций, признавали суверенитет короля Филиппа, объявляли католицизм единственной религией. За это дворянству этих провинций сохранялись все привилегии. То есть, в Эно, Артуа и Дуэ дворяне одолели буржуинов, вернули себе власть. В середине мая, дождавшись решения своего второго «полудяди» Филиппа, Алессандро Фарнезе подписал с ними официальный договор, после чего увел испанскую армию
на север. Впрочем, армия у него была небольшая, всего тысяч пятнадцать, и, что важнее, большую ее часть составляли не испанцы, а фламандцы-католики, не самые стойкие бойцы. Поэтому маркиз занимался осадами небольших городков и не мечтал о генеральном сражении.
        В ответ на Аррасскую северные провинции Голландия, Зеландия, Утрехт, Гельдерн и Гронинген заключили двадцать третьего января собственную унию, Утрехтскую. Теперь у них была общая финансовая система, армия и внешняя политика, но две религии, католицизм и кальвинизм. В начале февраля к ним присоединился Оверэйсел, а в марте - Фрисландия и некоторые города южных провинций. Сувереном этих провинций все еще оставался король Испании, хотя многие были против этого, предлагали Вильгельму Оранскому возглавить унию. Как ни странно, князь отказался. Не захотел становиться номинальным правителем, понадеялся добиться большей власти. В политике успехов у него было не больше, чем на поле боя. Когда я в конце мая уходил в рейс, Алессандро Фарнезе медленно, но уверенно подчинял королю Филиппу мятежные города, а Вильгельм Оранский интригами усмирял непокорный Гент. В интригах ему иногда везло.
        37
        Привыкаешь ко всему, даже к влажной жаре. Чтобы облегчить себе жизнь, пользуюсь старым советским способом: перед сном замачиваю обе простыни, ложусь на одну и укрываюсь второй, только вместо вентилятора мою кровать обдувает ветер, залетающий через открытый иллюминатов в переборке и люк в подволоке. Испаряющаяся влага понижает температуру тела градусов на пять. Надо успеть заснуть, пока простыни не высохли. Во сне жару переносить легче, разве что немного напрягают кошмары на высокотемпературные темы.
        Фрегаты «Роттердам» и «Золотой сокол» вчера прошли между островами Тринидад и Тобаго. Эти два острова и еще несколько совсем маленьких в будущем станут независимым государством, членом Британского содружества. Я несколько раз бывал в Порт-оф-Спейн, столице государства. Это курорт для богатых, не любящих шум и сутолоку. Его особо не рекламируют, чтобы беднота не наползла. Природа почти не тронутая, особенно на Тобаго, куда я летал на экскурсию. Самолеты туда летают чуть ли не каждый час, но почему-то не достать билет. Имея советский опыт, я накинул десять баксов судовому агенту - и сразу билет нашелся. Народ там ленивый, почти все заведения закрываются в два часа дня. После сиесты работают только совсем уж несчастные. Как заведено в тропиках, жизнь начинается после захода солнца. На улицы выпархивают «ночные бабочки» обоего пола и самые разные промежуточные варианты. Везде оркестры из музыкантов, колотящих по пустым бочкам и прочим металлическим бытовым предметам. Как ни странно, выдают очень мелодичные звуки. Здесь проводится карнавал, который местные считают вторым после бразильского. Я знаю еще
несколько стран, где утверждают подобное. Много мелких воришек и мошенников, предлагающих карты сокровищ, старинные монеты и обмен американских долларов на местные по выгодному курсу. Это при том, что почти везде можно расплачиваться американскими. Каждый раз судовой агент - тип со странно скошенным сзади, словно усеченным черепом - очень настойчиво предупреждал нас, что по ночам лучше не носить с собой ценные вещи и крупные суммы денег, а если нападут грабители, ни в коем случае не сопротивляться, отдать всё и быстро убежать. Видимо, и в этом хотят занять второе место после Бразилии. Только вот разница в том, что в Рио-де-Жанейро в фалевах проживает около трех миллионов отчаянных людей, а во всем Тринидаде и Тобаго - чуть больше миллиона расслабленных и избалованных туристами жителей, все друг друга знают, и фавел здесь нет.
        Как-то ночью я решил срезать угол и пошел по не самой освещенной улице. Путь мне преградил опереточный грабитель - не крупный, гибкий, чернокожий, но с почти европейскими чертами лица. В руке он держал опереточный нож - такой большой, чтобы видно было даже с галерки.
        Выдохнув свежий перегар местного рома «Ангостура», не самого плохого из тех, что делают почти во всех странах Центральной Америки, грабитель потребовал грозным голосом:
        - Гони бабки, гринго!
        Я на чистом русском языке посоветовал ему совершить индивидуальный эротический пеший тур.
        - Чего?! - произнес он удивленно, продолжая вертеть большим ножом возле моего небольшого носа.
        Я выдал ему английскую версию своего совета, менее обидную. Английский язык, как и все остальные, в плане ненормативной лексики сильно уступает русскому. Впрочем, я владею не всеми языками и могу немного ошибаться.
        Опереточного злодея перемкнуло. Наверное, пытался сообразить, кто из нас грабитель?! Я был уверен, что дальше понтов дело не пойдет хотя бы потому, мелкий грабеж - это одно, а убийство или ножевое ранение - это вряд ли надо курорту для богатых, и нарушителя имиджа отыщут быстро, о чем абориген должен знать лучше меня. Поэтому спокойно пошел дальше. В спину мне полетели проклятия на местном диалекте английского, сдобренного непонятными словами, наверное, из языка местных индейцев.
        Минут через десять на хорошо освещенной улице, заполненной гуляющими туристами, меня догнал полицейский на скутере, тоже чернокожий, но толще и вальяжнее, и, выдохнув перегар «Ангостуры», потребовал предъявить документы. В Центральной Америке убеждаешься, что ром делает из обезьяны человека и наоборот. Паспорт у меня был с собой. Полицейский долго вертел его с таким видом, словно не умел читать.
        - Из России? - наконец-то спросил блюститель порядка.
        - Да, - подтвердил я и задал встречный вопрос: - Он с вами делится?
        - Кто? - прикинулся непонимающим полицейский.
        Я улыбнулся.
        Он улыбнулся в ответ и радостно произнес:
        - Россия! Мафия!
        После чего мы расстались чуть ли не друзьями.
        Кстати, это был не первый случай нетипичного отношения к гражданам нашей страны. На Тобаго я решил сфотографировать местного жителя, который вел, держа за рога, двух козлов в ресторан. Нет, не кормить их там. В этой стране очень хорошо готовят козье мясо. Крайние козлы упирались, тянули в разные стороны, но средний был не менее упрям.
        Завидев направленный на него фотоаппарат, предводитель козлов быстро выпалил:
        - Десять долларов!
        Я произнес на английском языке бледный аналог русской фразы «А личико не треснет?!».
        - Ты откуда? - спросил абориген, догадавшись по акценту, что я не гринго.
        - Из России, - ответил я.
        - Можешь фотографировать бесплатно, - разрешил он и замер между козлами с таким видом, будто и сам имел рога.
        Может, и имел. Нравы на всех Антильских островах - легче не придумаешь.
        Судовой агент долго чесал свой усеченный череп, но не смог придумать правдоподобное объяснение такой любви к русским. Я уверен, всё дело в том, что местные ненавидят и презирают богатых и высокомерных янки, а враг моего врага…
        Пока что острова не освоены европейцами, в чем мы убедились, пройдя мимо того места, где в будущем появится Порт-оф-Спейн. Затем пошли к материку. У меня не было жесткого плана на этот поход. Так сказать, что бог даст. Пройдем вдоль берега, посмотрим, где что плохо лежит. Может, корабль попадется, а может, городишко ограбим.
        Едва мы приблизились к берегу, который издали казался изумрудным, как заметили дымы двух костров. Вскоре западнее задымили еще два. Местный телеграф сообщал о нашем приближении. Теперь жители прибрежных поселений соберут ценные вещички и спрячутся в джунглях или крепостях. Мы пройдем и посмотрим на эти крепости. Если крепкие, поищем другие, а если не очень, уйдем в открытое море и через несколько дней вернемся на рассвете и скажем местным жителям: «Доброе утро! А мы к вам!»
        38
        Нас встретили на траверзе Куманы. Бывал я в этом порту, грузился кофе. Видел старую крепость, но посетить ее не удалось. Той крепости пока нет. Есть каменные стены, защищающие город. С удаления мили три они показались низкими. Впрочем, разглядывать их у меня не было времени. Навстречу нам, подгоняемые юго-юго-западным ветром силой балла четыре шли семь галеонов из эскадры адмирала Альваро де Басана, маркиза Санта-Крус. Судя по вымпелу на одном из галеонов, командовал эскадрой сам адмирал. Шли они стадом, но, увидев нас, перестроились полумесяцем, чтобы напасть сразу с трех сторон. Видимо, адмирал сделал кое-какие выводы из предыдущего сражения с моим фрегатом. Сейчас он узнает, что и на этот раз выбрал неверную тактику.
        Галеоны приближаются медленно, поэтому я успеваю спокойно объяснить лорду Стонору нашу тактику в предстоящем сражении. Его фрегат, поравнявшись с моим, идет метрах в пятидесяти слева. Разговор ведем с помощью медных рупоров, изготовленных по моему заказу. Другие до такого пока не додумались, используют приложенные ко рту ладони.
        - Атакуй их правый фланг, начинай с крайнего корабля! - кричу я Вильяму Стонору.
        - Понял! - подтверждает он.
        - Близко не подпускай и на абордаж ни в коем случае не иди! - предупреждаю я.
        - Не подпущу! - заверяет лорд Стонор.
        Про абордаж можно было бы и не говорить. Против этого способа ведения морского боя у Вильяма Стонора пожизненная прививка. Но он мог погибнуть в бою, а офицерами на «Золотом соколе» молодые и глупо отчаянные Ян ван Баерле и Дирк ван Треслонг. Предупреждение в первую очередь предназначалось для них. Роберт Эшли и Ричард Тейт служили на «Роттердаме». Обучал их науке «Кораблевождение».
        Фрегаты расходятся в разные стороны. Я веду свой к левому флангу противника. Мои комендоры уже открыли порты, зарядили орудия книппелями, выкатили на огневую позицию. Матросы и солдаты облачены в шлемы самых разных моделей, причем много испанских морионов, кирасы, кольчуги или куртки из толстой воловьей шкуры - у кого что есть. У новичков похуже, а у тех, кто совершает со мной не первый поход, получше. Мушкетеры и аркебузники взобрались на марсы и рассредоточились на носовой и кормовой надстройках. Курсом крутой бейдевинд мы очень медленно идем навстречу противнику. Время до первого выстрела - самое напряженное и неприятное. Ловлю себя на том, что постоянно пытаюсь сглотнуть слюну, хотя во рту сухо.
        - Йохан, принеси вина, разбавленного водой, - приказываю слуге.
        Он в шлеме-морионе и кирасе, новеньких. Драит их чуть ли не каждый день, чаще, чем мои доспехи. На поясе висит короткий фальшион, а за пояс заткнуты два пистолета с колесцовыми замками, только, в отличие от моих, гладкоствольные. В общем, выглядит браво. Наверное, потому, что ни разу не участвовал в рукопашной. Он приносит серебряный кувшин с белым вином и кубок. Оба сосуда новые, отлиты зимой. На них барельефы с моим гербом и монограммой. Йохан Гигенгак наполняет кубок, отдает мне. Вино теплое и какое-то «не мокрое».
        - Дай им, пусть пьют, - говорю я слуге, кивнув на солдат и матросов, что на квартердеке.
        Кувшин идет по кругу и быстро опустошается. Получив его обратно, Йохан Гигенгак заглядывает внутрь сосуда. Вид у слуги огорченный, словно обижен, что ему не оставили ни капли. Это при том, что весь экипаж знает, что большую часть моего запаса вина выпивает слуга, а не я.
        Наш маневр расстроил первоначальный замысел испанцев. Целей теперь две. Какое-то время они шли прежним строем. Наверное, решали, что предпринять. Затем разделились на две части. Первая из четырех галеонов под командованием адмирала пошла на фрегат «Роттердам», а вторая из трех - на «Золотой сокол». На всех кораблях очень много солдат. Плавание намечалось короткое, вот и набрали, сколько влезет, надеясь, что пригодятся во время абордажа.
        Четыре галеона приближаются к нам строем полумесяц, желая охватить с боков. Мы начинаем менять курс вправо, поворачиваться левым к крайнему левому в их строю галеону. Я решил не рисковать. Когда дистанция до него сокращается до полутора кабельтовых, производим залп из всех орудий левого борта. Бьем книппелями по парусам и рангоуту. Бушприт и фок-мачту «раздеваем» полностью, а на грот-мачте и бизань-мачте всего лишь наделали дырок в парусах и оборвали часть такелажа. Лишняя сотня метров значительно снижает результативность стрельбы. Все равно этот галеон выведен из боя. Ближайший полчаса-час он будет двигаться двое медленнее, чем остальные, а ждать его никто не собирается.
        Фрегат «Роттердам» продолжает поворот, пересекает кормой линию ветра, ложится на другой галс и курсом бакштаг, используя попутный теперь ветер, начинает набирать ход. За это время три неповрежденных галеона приблизились к нам ближе, чем на кабельтов. Я жду, когда дистанция увеличится до полутора кабельтовых, поворачиваю немного вправо. Крайний правый галеон оказывается у нас на траверзе.
        - Батарея правого борта, огонь! - командую я комендорам, а рулевому: - Лево на борт!
        Корпус корабля дрожит во время залпа, прогремевшего почти одновременно. Черный густой дым сносит вперед, пачкая стакселя и кливера. На желтовато-серо-белом полотнище появляются черные кривые длинные полосы, будто великан вытер о паруса грязные лапы. Парусам галеона досталось больше. Блинд не пострадал, а вот у фока вырвало середину, где был нашит красный с золотым крест. Остались только концы перекладин, продырявленные в нескольких местах. На грот-мачте марсель снесло полностью, а нижний парус сильно порвало.
        Сила отдачи толкает фрегат на прежний курс, помогая рулевому. Мы движемся вытянутой змейкой - опять меняем галс, курсом бакштаг отрываемся от противника, а потом поворачиваемся левым бортом к галеону, который слева, хотя удобнее было стрелять в правый, флагман, который я оставляю на закуску. На этот раз дистанция около кабельтова. Залп из всех орудий левого борта превращает в лохмотья все паруса, кроме блинда, в котором всего одна прореха, но от верха и до низа, а с бизань-мачты сбиваем латинский парус. Рей падает на палубу, а парус частично оказывается в воде.
        Опять поворот на другой галс, увеличение дистанции на этот раз до кабельтова, изменение курса вправо, чтобы испанский флагман оказался на траверзе, - и залп из всех орудий правого борта с дистанции метров сто пятьдесят. На этот раз пообрывали все паруса и большую часть рангоута и срубили фок-мачту. Она упала в воду с правого борта, повиснув на канатах. Галеон начало разворачивать вправо, бортом к ветру. Чтобы не оказаться под ударом его пушек, я не повернул фрегат на другой галс, продолжил идти тем же курсом, приказав убрать верхние паруса и зарядить пушки правого борта ядрами, а карронады - картечью. Мы медленно вышли на позицию по носу флагманского галеона и продольным залпом из пушек разворотили его носовую надстройку, откуда по нам выстрели из двух шестнадцатифунтовок и нескольких фальконетов, не причинив особого вреда. Залп картечью из карронад смел уцелевших солдат и матросов с обеих надстроек и марсов.
        Три другие галеона идут на помощь флагману так быстро, как могут, то есть, узла два, не больше. Ближнему надо преодолеть с полмили. За это время мы успеваем сделать два залпа из пушек и три из карронад. Флагманский галеон лишился бушприта, носовая надстройка теперь напоминает кучу мусора на полубаке, а кормовая обзавелась несколькими дырами от ядер и бесчисленным количеством оспин от картечин. На палубах ни души.
        Мы оставляем его в покое, проходим немного вперед и с дистанции кабельтова два, чтобы не подставиться под бортовой залп флагмана, бьем книппелями по парусам спешащего на помощь галеона. Это был тот, который мы обстреляли первым. На нем только успели заменить фок на запасной парус, на котором почему-то не было традиционного креста. И этот парус превратился в лохмотья, а вместе с ним и остальные стали совсем уже нерабочими. Галеон быстро потерял ход и начал разворачиваться бортом к ветру в полукабельтове от флагмана.
        Мы прошли дальше и влепили книппелями по парусам еще одного галеона, который спешил на помощь флагману. Это был тот, который мы обстреляли третьим. Он идет под двумя парусами - фоком и бизанью, запасными, без крестов, которые, как догадался, спарывают со старых и перешивают на новые, но сейчас на это нет времени. Оба паруса сорвало. На фок-мачте осталось только два лоскута, которые затрепетали на ветру.
        Галеон, который мы обстреляли вторым, передумал нападать. Курсом полный бакштаг левого галса он настолько быстро, насколько это возможно с его неполным парусным вооружением, драпает с места сражения. Мне кажется, это один из тех, что сбежал от нас в прошлый раз. Тем же курсом следует один галеон из напавших на «Золотой сокол». У этого корабля паруса и вовсе целы и невредимы. Бьюсь об заклад, что и он встречался с нами раньше.
        «Золотой сокол» тем временем лупит ядрами и картечью по одному из двух галеонов, которым отсутствие парусов не дает удрать с поля боя. Все говорит о том, что с этими двумя он справится и без меня. Лорд Стонор оказался хорошим учеником. Непродолжительные тюремные посиделки вырабатывают у человека привычку думать и учиться не только на своих ошибках.
        Мы сделали поворот фордевинд и вернулись к флагману испанской эскадры. Он кажется вымершим. Дистанция между кораблями стала метров пятьдесят. Теперь за дело взялись остывшие пушки и карронады левого борта. После первого залпа пушек доски обшивки вражеского корабля повыскакивали из форштевня, напоминая уродливый цветок. Из дыр вывалились в воду обрывки канатов, куски парусов, матрасы, набитые сеном, и что-то тяжелое, вроде бы ядра или какие-то другие железяки, которые сразу понеслось мерить глубину. Из дыры высунулась голова человека в шлеме-морионе и исчезла после того, как рядом просвистели несколько пуль из мушкетов. И вовремя, потому что в дыры и не только полетела картечь. После следующего залпа карронад с мачт начали спускаться оба флага, королевский и адмиральский, которые чудом оставались целы, а на обломках носовой надстройки появился офицер в черном шлеме и кирасе и со светлым лоскутом паруса в левой руке.
        - Не стреляйте, мы сдаемся! - прокричал он на голландском языке.
        - Катер на воду! Доставить сюда офицеров! - приказал я.
        Выполнять приказ отправились десять человек под командованием Бадвина Шульца. У немца маниакальная любовь к захвату пленных. Сопровождавшие его солдаты утверждают, что в момент, когда сдавшийся капитан отдает ему свое личное оружие, Бадвин Шульц чуть ли не лопается от напыщенности.
        Фрегат «Роттердам» возвращается к галеону, с которого мы начали сражение. Заняв позицию у него по носу, мы дали один залп из пушек ядрами и два из карронад картечью, после чего на корабле опустили флаг. За пленными отправился боцман Лукас Баккер. Этого тоже не корми - дай пленного захватить.
        Третий фрегат сдался после первого залпа. Поскольку стрелять больше не в кого было, я отозвал с опердека Роберта Эшли и послал его на галеон за офицерами. Вслед за ним на главную палубу поднялись комендоры. Лица у них были черные от пороховой гари, отчего были похожи на шахтеров, поднявшихся на-гора. Многие в одних только коротких штанах, тоже испачканных черным и мокрых от пота. Во время стрельбы на нижних палубах не сладко и в умеренных широтах, а в тропиках - сущий ад. Комендоры смеются, радуясь в первую очередь не добыче, а тому, что пытка закончилась. Для них открывают бочки с пресной водой, чтобы помылись. У тропиков в сезон дождей есть и достоинство - изобилие воды: трать - не хочу.
        К фрегату подошел катер под командованием Бадвина Шульца. Первым по трапу поднимается на борт испанский адмирал Альваро де Басан, маркиз Санта-Крус. Ему за пятьдесят. Выглядывающие из-под широкополой фетровой черной шляпы волосы седы, как и боевито закрученные кверху усы и козлиная бородка. Широко расставленные, карие глаза, узковатые для европейца, смотрят цепко. Уверен, что и лет через десять адмирал опишет меня так подробно, с такими точными деталями, словно встречался со мной час назад. На нем темно-красный дублет без узоров и с небольшим белым гофрированным воротником и темно-коричневые штаны без подкладки. Такое впечатление, что он старается не отставать от моды и одновременно не забывать привычное в юности. Кожаный ремень с золотой бляхой, на которой барельеф в виде замысловатого креста Великого военного ордена Меча святого Иакова Компостельского или, как его называют чаще, ордена Сантьяго. Это самый богатый орден Испании. Ему принадлежат несколько десятков командорств, два города и много чего менее значительного.
        Адмирал Альваро де Басан приподнимает шляпу, продемонстрировав покрытую потом лысину, и приветствует меня, назвав по имени. Я приветствую в ответ, не забыв упомянуть не только его имя, но и титул. Он первый маркиз Санта-Крус. Получил этот титул, благодаря женитьбе на кузине, сестре герцога Пеньяранда, тоже первого. Их потомки привыкнут к титулу и будут относиться к нему спокойно, но первым обладателям очень нравится, когда им напоминают, чего они добились в жизни. Не устоял и маркиз Санта-Крус. Глаза его потеряли цепкость и наполнились тщеславием.
        Я приказал испанских офицеров закрыть в карцере, а адмирала пригласил расположиться в одном из двух кресел, которые стояли на главной палубе под навесом. Йохан Гигенгак сразу подал нам белого вина, разведенного водой. Отпив глоток из серебряного кубка, Альваро де Басан, маркиз Санта-Крус, вскинул седые и редкие брови, одобряя качество вина.
        - Недурно, - молвил он, после чего задал вопрос: - Вы ведь не голландец?
        - Нет, - ответил я. - Вырос в Италии, потом жил на Мальте.
        - Итальянцы - хорошие моряки, - сказал Альваро де Басан и добавил презрительно: - Не то, что эти торгаши из Нидерландов и Англии!
        Если бы он сказал это еще век назад, я бы с ним согласился, но теперь ситуация изменилась на прямо противоположную, по крайней мере, в отношении голландцев. Спорить не стал. Если ему приятнее попасть в плен к итальянцу, пусть будет так.
        - Думаю, у вас нет желания плыть с нами в Нидерланды, предпочтете заплатить выкуп и остаться здесь, - высказал я предположение.
        - Смотря, какой выкуп, - сказал адмирал.
        - Все запасы, которые ждут вест-индийскую эскадру в Кумане, а королю доложите, что я ограбил город, - предложил я.
        - Только запасы, город грабить не будете? - спросил он.
        - Не будем, - ответил я и уточнил: - Если ничего не утаите. Три мои офицера войдут в город, перепишут, сколько и чего на складах, в первую очередь золото, серебро, драгоценные камни.
        - Золота здесь нет, - сообщил маркиз Санта-Крус.
        - Тогда то, что есть. После чего я отпускаю ваших матросов и солдат, и они помогают в ремонте кораблей и погрузке. Вы и офицеры останетесь до конца ее. Чем быстрее погрузят, тем быстрее окажитесь на свободе, - изложил я условия. - К тому же, я уверен, что у вас нет желания, чтобы мы встретили здесь вест-индийскую эскадру и захватили еще несколько кораблей. Не правда ли?!
        - Сущая правда! - улыбнулся Альваро де Басан.
        - И еще одно. Наверняка в городе и окрестностях есть пленные голландцы, англичане, французы и немцы. Они все должны быть доставлены ко мне, - потребовал я.
        На пять захваченных кораблей требовались экипажи. Чем больше на них будет людей, тем лучше.
        - Ваши предложения разумны, - произнес адмирал Альваро де Басан, маркиз Санта-Крус. - Я согласен на них.
        Еще бы он не согласился! Из своих денег ведь не заплатит ни медного реала.
        39
        Духота стоит жуткая. Уже неделю штиль. К обеду немного подует легкий ветерок - и всё. Моя эскадра из двух фрегатов и пяти галеонов лежит в дрейфе у северо-западной части залива Карьяко возле полуострова Арая. Корабли нагружены по ватерлинию. В подвале дома алькальда мы обнаружили тринадцать ластов серебра, большой сундук необработанных изумрудов и немного меньший, заполненный жемчугом. В порту на сладах лежали перец, кошениль, бобы какао и махагони - красная древесина, попиленная на длинные доски. У этой древесины коричневато-красный цвет, а если отполировать, приобретает красивое красное сияние. Она очень плотная, тяжелая, без пустот и вкраплений, хорошо обрабатывается и, что важно, устойчива к гнили. Из нее изготовляют дорогую мебель, музыкальные инструменты и, кому по карману, корпуса кораблей или хотя бы подводную их часть. На моем фрегате из красного дерева изготовлены нижние части шпангоутов и кое-какие детали в местах, куда вода попадает чаще, чем воздух, где обычное дерево сгнивает за несколько месяцев. Серебро, изумруды и жемчуг погрузили на мой фрегат, а остальное распределили между
всеми кораблями.
        Из испанского плена мы освободили почти полторы сотни человек. Больше половины составляли англичане. Все они были с корабля «Святой Иероним» лорда Эндрю Эшли, но не того, которым командовал когда-то его сын Роберт, а нового, снаряженного в этом году и прибывшего сюда на месяц раньше нас. Поскольку сын предпочел отправиться в Вест-Индию с нами, командовал галеоном плимутец Джон Лолингтон - опытный штурман, но, как оказалось, прескверный командир. Я доверил ему командование бывшим флагманским галеоном - наиболее пострадавшем из всех пяти призов. Корабль немного подлатали во время стоянки в порту, заделали дыры возле форштевня и нагрузили его в основном древесиной, чтобы имел дополнительную плавучесть. Экипаж весь был из бывших пленников. Они были рады и такому шансу вернуться домой. Если Джон Лолингтон все же утопит галеон - невелика потеря.
        Мы с Вильямом Стонором сидим под навесом на главной палубе моего фрегата, потягиваем разбавленное винцо. Лорд доволен. Если дотащим добычу до Англии, у него будет, с чем встретить старость. И даже у его внуков и правнуков. Впрочем, судя по моим потомкам, не всем дано приумножать оставленное родителями.
        - Чувствую себя раздавленным, - слабым голосом жалуется лорд Стонор.
        - Падает атмосферное давление, - объясняю я, потом вспоминаю, что моему собеседнику эти слова ничего не говорят, и сообщаю пренеприятное известие: - Скоро будет очень сильный шторм. Ветер будет такой силы, что деревья согнутся до земли. Индейцы называют его ураганом.
        До сих пор нам везло. Чаще всего ураганы в Карибском море случаются в сентябре, но бывают и в другие месяцы с мая по ноябрь.
        - Это очень опасно? - спрашивает Вильям Стонор.
        - Нам - нет, потому что мы возле берега, от которого они обычно начинаются. Если бы были сейчас где-нибудь в районе Кубы, то досталось бы крепко, - отвечаю я.
        - Зря я ругал штиль! - еле заметно улыбнувшись, произносит он и цитирует: - «Будь благодарен за малое - и будешь достоин иметь большее».
        Задуло во второй половине дня, с юга. Ветер быстро усилился метров до тридцати в секунду и начал заходить против часовой стрелки. Хлынул такой ливень, что вода не успевала стекать с главной палубы за борт, словно забились все шпигаты. Дождевая вода перекатывалась от фальшборта к фальшборту, увлекая за собой всё, что позабыли закрепить. Одна радость - вода эта была прохладной. Матросы голяком выбирались из кубрика и по несколько минут стояли под мощными струями, чтобы охладиться. Заодно и мылись. С гигиеной что у голландцев, что у англичан большие проблемы. Мои регулярные купания считают придурью богатого человека. Я приказал всем кораблям вытравить с кормы за борт по два-три каната. Так мы и дрейфовали в сторону Каракаса до утра.
        Утром дождь прекратился, а ветер, дувший теперь с юго-запада, убавился баллов до шести. Только высокие волны и ветки деревьев, плавающие на них, напоминали о вчерашней свистопляске. Нас прихватила лишь южная часть урагана, причем не очень большого. Я приказал поставить зарифленные паруса и лечь на курс норд-норд-вест, чтобы покинуть Карибское море, пройдя между островами Гаити и Пуэрто-Рико. В Атлантике нас подхватит Антильское течение, которое возле полуострова Флорида сольется с Флоридским, а потом оба станут частью Гольфстрима.
        Посередине океана нас догнал второй шторм, примерно такой же сильный. Прятаться было негде, поэтому четыре дня мы носились по высоким волнам, со страшной силой кренясь с борта на борт. Даже бывалые моряки, увидев встававшую перед фрегатом огромную волну, начинали креститься и шептать молитву. Бывший флагманский галеон набрал много воды, но, благодаря плавучему грузу, не утонул. После окончания шторма на него перевезли еще две помпы и совместными усилиями откачали воду.
        Через месяц и два дня мы увидели острова Силли. Когда впередсмотрящий прокричал, что видит землю, экипаж фрегата дружно заорал от счастья. Здесь им уже было ничего не страшно. Таких штормов, как нас прихватывали у берегов Южной Америки и посередине Атлантики, в Ла-Манше точно не будет. Впрочем, не случилось вовсе никаких. Мы спокойно добрались до Саутгемптона. Там задержались на десять дней, продали захваченные корабли и добычу с них. В Англии цены на корабли выше, особенно на построенные специально для войны, которые хороши для пиратства и перевозки рабов. Англичане пока посредственные кораблестроители и навигаторы, учатся у голландцев и французов.
        - До мая месяца? - прощаясь, спросил я Вильяма Стонора.
        - Не знаю, - ответил он и процитировал: - «ЛУЧШЕ ГОРСТЬ С ПОКОЕМ, НЕЖЕЛИ ПРИГОРШНИ С ТРУДОМ И ТОМЛЕНИЕМ ДУХА».
        ВСЕМ БЫ ТАКИЕ ГОРСТИ, КАКИЕ ОН НАГРЕБ В ЭТОМ ПОХОДЕ! ВПРОЧЕМ, Я НАГРЕБ ЕЩЕ БОЛЬШЕ.
        - Я НАПИШУ В КОНЦЕ ЗИМЫ, КАКОЕ ПРИМУ РЕШЕНИЕ, - ПРОДОЛЖИЛ ЛОРД СТОНОР.
        НЕ ЗАХОЧЕТ - И НЕ НАДО. МНЕ ТОЖЕ НАЧАЛО КАЗАТЬСЯ, ЧТО НЕ СТОИТ ГОНЯТЬСЯ ЗА ОЧЕНЬ БОЛЬШИМИ ДЕНЬГАМИ У БЕРЕГОВ АМЕРИКИ, ПОПАДАТЬ В УРАГАНЫ И ОБЫЧНЫЕ ШТОРМА. МОЖНО ВЗЯТЬ ПРОСТО БОЛЬШЕ ДЕНЬГИ ПОБЛИЖЕ, В МЕСТАХ ПОСПОКОЙНЕЕ.
        40
        В РОТТЕРДАМЕ НА ФРЕГАТ ПЕРВЫМ ПРИБЫЛ МОЙ КОМПАНЬОН РОЛЬФ ШНАЙДЕР. УСЕВШИСЬ У МЕНЯ В КАЮТЕ ЗА СТОЛ, ОН ОСУШИЛ БОКАЛ ВИНА И ЖЕСТОМ ПОКАЗАЛ ЙОХАНУ ГИГЕНГАКУ, ЧТОБЫ НАПОЛНИЛ ПО-НОВОЙ. РОТТЕРДАМЦЫ СЧИТАЮТ МЭРА ВТОРЫМ БОГАЧОМ ГОРОДА. ЭТО НЕ МЕШАЕТ РОЛЬФУ ШНАЙДЕРУ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЛЮБОЙ ХАЛЯВОЙ, КАКАЯ ТОЛЬКО ПОДВЕРНЕТСЯ. ЧЕМ БОГАЧЕ ОН СТАНОВИТСЯ, ТЕМ СКРОМНЕЕ ОДЕВАЕТСЯ. ЕДИНСТВЕННОЕ УКРАШЕНИЕ - ЗОЛОТАЯ ЦЕПЬ, НА КОТОРОЙ ВИСИТ ОВАЛЬНАЯ ЭМАЛЬ С ГЕРБОМ ГОРОДА.
        ПОГЛАЖИВАЯ ОКЛАДИСТУЮ ГУСТУЮ ТЕМНО-РУСУЮ БОРОДУ, МЭР МЕДЛЕННО, СЛОВНО ТАК И НЕ ОСВОИЛ ГОЛЛАНДСКИЙ ЯЗЫК, ПРОИЗНОСИТ:
        - НАШ КНЯЗЬ ПОСЛОВ ОТПРАВЛЯЛ К АНГЛИЙСКОЙ КОРОЛЕВЕ. ХОЧЕТ ПОД ЕЕ РУКУ.
        - И ОНА СОГЛАСИЛАСЬ? - ПОИНТЕРЕСОВАЛСЯ Я.
        - ПОКА НЕТ, - ОТВЕТИЛ ОН И ПОВТОРИЛ: - ПОКА.
        - НЕ ДУМАЮ, ЧТО ОНА СЕЙЧАС ГОТОВА ВОЕВАТЬ С ФИЛИППОМ. ИНАЧЕ БЫ НЕ ВЫГНАЛА ГЁЗОВ ИЗ СВОИХ ПОРТОВ, - ПОДЕЛИЛСЯ Я СВОИМИ СООБРАЖЕНИЯМИ.
        - ЕЩЕ НАШ КНЯЗЬ ВЕДЕТ ПЕРЕГОВОРЫ С ФРАНСУА, ГЕРЦОГОМ АНЖУЙСКИМ, КОТОРЫЙ СЕЙЧАС ЖЕНИХАЕТСЯ К КОРОЛЕВЕ. ПРЕДЛАГАЕТ ЕМУ СТАТЬ НАШИМ СЕНЬОРОМ. НАДЕЕТСЯ ЧЕРЕЗ ГЕРЦОГА, ЕСЛИ ОН СТАНЕТ МУЖЕМ, ВТЯНУТЬ КОРОЛЕВУ ЕЛИЗАВЕТУ В НАШУ ВОЙНУ, - ПРОДОЛЖИЛ РОЛЬФ ШНАЙДЕР.
        Я ПОМНИЛ, ЧТО КОРОЛЕВА ЕЛИЗАВЕТА БУДЕТ ПРАВИТЬ В ТО ВРЕМЯ, КОГДА АНГЛИЧАНЕ ОТРАЗЯТ НАПАДЕНИЕ ИСПАНЦЕВ, ИХ ВЕЛИКОЙ АРМАДЫ. СЛЕДОВАТЕЛЬНО, ВОЙНА МЕЖДУ ИСПАНИЕЙ И АНГЛИЕЙ ВСЕ-ТАКИ БУДЕТ. ТОЛЬКО НЕ ИЗ-ЗА ГЕРЦОГА. У ЕЛИЗАВЕТЫ БУДЕТ ПРОЗВИЩЕ КОРОЛЕВА-ДЕВСТВЕННИЦА. ЕЙ УЖЕ СОРОК ШЕСТЬ. ПО ПОВОДУ ЕЕ ДЕВСТВЕННОСТИ ХОДИТ МНОГО АНЕКДОТОВ, ГЛАВНЫЙ ГЕРОЙ КОТОРЫХ - РОБЕРТ ДАДЛИ, ГРАФ ЛЕСТЕР. ПОСКОЛЬКУ ОДИН ИЗ АНЕКДОТОВ РАССКАЗАЛ МНЕ ВИЛЬЯМ СТОНОР, НЕ СКЛОННЫЙ К СПЛЕТНЯМ, КОРОЛЕВА ЕЛИЗАВЕТА МОЖЕТ СИЛЬНО РАЗОЧАРОВАТЬ СВОЕГО МУЖА В ПЕРВУЮ БРАЧНУЮ НОЧЬ. НАВЕРНОЕ, ИМЕННО ПОЭТОМУ И НЕ ВЫЙДЕТ ЗАМУЖ, СКРОМНЯЖКА.
        - НАМ ПОМОЩЬ АНГЛИИ НЕ ПОМЕШАЛА БЫ, - СКАЗАЛ Я.
        - ЗА КОРОЛЕВСКУЮ ПОМОЩЬ ПОТРЕБУЮТ КОРОЛЕВСКУЮ ПЛАТУ, - РЕЗОННО ЗАМЕТИЛ МЭР РОТТЕРДАМА. - ПЛАТИТЬ ЕЕ ПРИДЕТСЯ ВСЕМ НАМ, - И, ВИДИМО, С ГОРЯ ЗАЛПОМ ОСУШИЛ КУБОК ВИНА И ПОКАЗАЛ МОЕМУ СЛУГЕ, ЧТОБЫ ЕЩЕ РАЗ НАПОЛНИЛ.
        ЗНАЧИТ, СЕЙЧАС РОЛЬФ ШНАЙДЕР ГОВОРИТ СО МНОЙ ОТ ЛИЦА НИДЕРЛАНДСКИХ ОЛИГАРХОВ, КОТОРЫЕ ПЛАТИТЬ НЕ ЛЮБЯТ ЕЩЕ БОЛЬШЕ, ЧЕМ БЕДНЯКИ.
        - ЗАЧЕМ НАМ СИЛЬНЫЙ СЕНЬОР?! - ПРОДОЛЖИЛ ОН. - ВИЛЬГЕЛЬМ ОРАНСКИЙ НАС БОЛЬШЕ УСТРОИТ. И ТЕБЯ ТОЖЕ.
        - ДОПУСТИМ, - СКАЗАЛ Я. - И ЧТО ТЫ ПРЕДЛАГАЕШЬ?
        - ПОГОВОРИ С НИМ, УБЕДИ СТАТЬ НАШИМ СУВЕРЕНОМ, - ПРОИЗНЕС МЭР.
        РОТТЕРДАМЦЫ УВЕРЕНЫ, ЧТО Я ИМЕЮ ВЛИЯНИЕ НА КНЯЗЯ. ОНИ НЕ ХОТЯТ ПОНЯТЬ, ЧТО ВИЛЬГЕЛЬМ ОРАНСКИЙ ПОДДАЕТСЯ ВЛИЯНИЮ, НО ОНО ДОЛЖНО БЫТЬ ПОСТОЯННЫМ. ЧТОБЫ ФЛЮГЕР В НУЖНЫЙ МОМЕНТ ПОКАЗАЛ НУЖНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ ВЕТРА, НАДО ПОСТОЯННО ДЕРЖАТЬ ЕГО РУКОЙ ИЛИ ПРИКОЛОТИТЬ НАМЕРТВО.
        ВИЛЬГЕЛЬМА, КНЯЗЯ ОРАНСКОГО, Я НАШЕЛ В ЕГО РЕЗИДЕНЦИИ В ДЕЛФТЕ, КУДА ОН ПРИБЫЛ ВСЕГО ПАРУ ДНЕЙ НАЗАД ИЗ АНТВЕРПЕНА. БЫВШИЙ ЦЕНТР МЕЖДУНАРОДНОЙ ТОРГОВЛИ ВСЕ НИКАК НЕ МОГ ПОДНЯТЬСЯ С КОЛЕНЕЙ ПОСЛЕ РАЗГРАБЛЕНИЯ ИСПАНЦАМИ. И ЭТО НЕСМОТРЯ НА ТО, ЧТО ГЕЗЫ ДАВНО УЖЕ СНЯЛИ МОРСКУЮ БЛОКАДУ И ДАЖЕ ПЕРЕСТАЛИ БРАТЬ ПОШЛИНУ ЗА ПРОХОД МИМО ОСТРОВА ВАЛХЕРЕН. ОХРАНА КЕЛЬИ УВЕЛИЧИЛАСЬ ЕЩЕ НА ДВА ЧЕЛОВЕКА. КОРОЛЬ ИСПАНИИ, ВИДИМО, НАЧАЛ СЕРЬЕЗНО ОТНОСИТЬСЯ К СВОЕМУ СТРОПТИВОМУ ВАССАЛУ. КНЯЗЬ БЫЛ В ФИОЛЕТОВОМ ДУБЛЕТЕ, УКРАШЕННОМ ВЫШИВКОЙ КРАСНЫМИ И ЗОЛОТЫМИ НИТКАМИ В ВИДЕ ТО ЛИ ЛИСТЬЕВ, ТО ЛИ ЯЗЫКОВ ПЛАМЕНИ, И ЧЕРНЫХ ШТАНАХ-«ТЫКВАХ» С ЖЕЛТОЙ ПОДКЛАДКОЙ. В ЧЕРНОМ НА ЭТОТ РАЗ БЫЛ ЕГО ПОМОЩНИК ФИЛИПП ВАН МАРНИКС. НАВЕРНОЕ, СТРАВЛИВАЕТ МЕЖДУ СОБОЙ КАЛЬВИНИСТОВ В АМСТЕРДАМЕ ИЛИ КАКОМ-НИБУДЬ ДРУГОМ СЕВЕРНОМ ГОРОДЕ, ГДЕ С ПРОХЛАДЦЕЙ ОТНОСЯТСЯ К КНЯЗЮ ОРАНСКОМУ. ПОСЛЕ ТОГО, КАК ОТЦЫ ГОРОДА ПЕРЕДЕРУТСЯ, ПРИДЕТ ВИЛЬГЕЛЬМ ОРАНСКИЙ И ПОМИРИТ ИХ, ПОСТАВИВ САМЫХ НЕПОКОРНЫХ В УГОЛ.
        - КАЖДЫЙ РАЗ, КОГДА Я РЕШАЮ, ЧТО СИТУАЦИЯ БЕЗВЫХОДНАЯ, ПОЯВЛЯЕШЬСЯ ТЫ С ДЕНЬГАМИ! - ИСКРЕННЕ ПРОИЗНЕС КНЯЗЬ ОРАНСКИЙ. - МНЕ УЖЕ ДОЛОЖИЛИ, ЧТО ТЫ ВЗЯЛ БОЛЬШУЮ ДОБЫЧУ.
        - НЕ ОЧЕНЬ БОЛЬШУЮ, НО НАНЯТЬ АРМИЮ ХВАТИТ, - СКАЗАЛ Я.
        - ТАК Я И СДЕЛАЮ, - ПООБЕЩАЛ ОН. - АЛЕССАНДРО ФАРНЕЗЕ НИКАК НЕ УЙМЕТСЯ. ОТНИМАЕТ У МЕНЯ ОДИН ГОРОД ЗА ДРУГИМ, УКЛОНЯЯСЬ ОТ ГЕНЕРАЛЬНОГО СРАЖЕНИЯ.
        - А ПОЧЕМУ БЫ ВАМ НЕ ДЕЙСТВОВАТЬ ТАКЖЕ? - ЗАДАЛ Я ВОПРОС. - ОТНИМАЙТЕ У НЕГО ОТНЯТЫЕ ГОРОДА. ДУМАЮ, ПОСЛЕ ЕГО ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОЙ ОСАДЫ ВАМ ОНИ БУДУТ СДАВАТЬСЯ БЫСТРЕЕ.
        - ИНТЕРЕСНАЯ МЫСЛЬ! - ВОСКЛИКНУЛ ВИЛЬГЕЛЬМ ОРАНСКИЙ И СРАЗУ ПОДТВЕРДИЛ ПРАВИЛО, ЧТО ЛЮБАЯ ИНИЦИАТИВА НАКАЗУЕМА ИСПОЛНЕНИЕМ: - ПРЕДЛАГАЮ ВАМ ВОЗГЛАВИТЬ МОЮ АРМИЮ.
        - ЭТО БУДЕТ ОЧЕНЬ СКУЧНОЕ ЗАНЯТИЕ, НЕ ТРЕБУЮЩЕЕ ОСОБЫХ ПОЛКОВОДЧЕСКИХ ТАЛАНТОВ. СПРАВИТСЯ ЛЮБОЙ, - ОТКАЗАЛСЯ Я ОТ ТАКОЙ УТОМИТЕЛЬНОЙ ЧЕСТИ. - МНЕ БЫ ХОТЕЛОСЬ ОТДОХНУТЬ ПОСЛЕ ТЯЖЕЛОГО ПОХОДА.
        - ВЫ ЗАСЛУЖИЛИ! - КИСЛО УЛЫБНУВШИСЬ, ПРОИЗНЕС КНЯЗЬ, НЕ ПРИВЫКШИЙ К ОТКАЗАМ. - Я НАЙДУ ДРУГОГО КОМАНДИРА.
        ПОСЛЕ ЧЕГО МЫ МИЛО РАСПРОЩАЛИСЬ. ОБЕЩАНИЕ РОЛЬФУ ШНАЙДЕРУ ОТГОВОРИТЬ КНЯЗЯ ОРАНСКОГО ОТ ПЕРЕХОДА ПОД РУКУ АНГЛИЧАН ИЛИ ФРАНЦУЗОВ Я ВЫПОЛНЯТЬ НЕ СТАЛ. Я НЕ ПОМНЮ, КАК ИМЕННО БУДЕТ, НО МОИ СОВЕТЫ ТОЧНО НЕ ПОВЛИЯЮТ НА ХОД ИСТОРИИ.
        41
        ЗИМУ Я ПРОВЕЛ В РОТТЕРДАМЕ. ОХОТИЛСЯ, ПИРОВАЛ С ГОРОДСКОЙ ЗНАТЬЮ, ЗАНИМАЛСЯ ДЕЛАМИ. ЗОЛОТО И СЕРЕБРО БЫСТРО ОБЕСЦЕНИВАЛИСЬ, БЛАГОДАРЯ НЕКОНТРОЛИРУЕМОМУ ВВОЗУ ИЗ АМЕРИКИ, ПОЭТОМУ ВКЛАДЫВАЛ ДЕНЬГИ В САМУЮ РАЗНУЮ СОБСТВЕННОСТЬ. В ДВАДЦАТЬ ПЕРВОМ ВЕКЕ МЕНЯ БЫ НАЗВАЛИ КРУПНЫМ ИНВЕСТОРОМ В РАЗВИВАЮЩУЮСЯ СТРАНУ С ВЫСОКИМИ ПОЛИТИЧЕСКИМИ И ВОЕННЫМИ РИСКАМИ. МОЙ ВКЛАД ПОМОЖЕТ ГОЛЛАНДИИ ВСКОРЕ СТАТЬ ОДНИМ ИЗ МИРОВЫХ ЛИДЕРОВ. В БЛАГОДАРНОСТЬ ЗА ЭТО В БУДУЩЕМ ГОЛЛАНДЦЫ ПОЗВОЛЯТ МНЕ ПОРАБОТАТЬ КАПИТАНОМ В ИХ СУДОХОДНОЙ КОМПАНИИ НА ЗАРПЛАТУ, ЗАМЕТНО ОТЛИЧАЮЩУЮСЯ В ХУДШУЮ СТОРОНУ ОТ ТОЙ, ЧТО ПОЛУЧАЛИ МЕСТНЫЕ КАПИТАНЫ.
        МОЙ ШУРИН ПОРУГАЛСЯ С ЖЕНОЙ И ОТПРАВИЛСЯ ВОЕВАТЬ С ИСПАНЦАМИ. ВО ВРЕМЯ НАШЕГО ОТСУТСТВИЯ ЖЕНЕВЬЕВА НЕ СКУЧАЛА. ПОСКОЛЬКУ ОНА НЕ МОЯ ЖЕНА, МЕНЯ ЭТО ЛИШЬ ПОЗАБАВИЛО, А ЯН ВАН БАЕРЛЕ ПРИНЯЛ СЛИШКОМ БЛИЗКО К СЕРДЦУ. НА РЕЗКИЕ ПОСТУПКИ ОН ОКАЗАЛСЯ НЕ СПОСОБЕН, ПОЭТОМУ ДЕЛО ОГРАНИЧИЛОСЬ ПОСТОЯННЫМ, НУДНЫМ НЫТЬЕМ. ЖЕНЕВЬЕВЕ ЭТО БЫСТРО НАДОЕЛО. ЧТО ОНА СКАЗАЛА МУЖУ - НЕ ПРИЗНАЕТСЯ, НО ЯН С ГОРЯ ОТПРАВИЛСЯ НА ВОЙНУ. НЕ ПИЛИТЕ СУК, НА КОТОРЫХ СИДИТЕ.
        В НАЧАЛЕ МАРТА ПРИШЛО ПИСЬМО ОТ ВИЛЬЯМА СТОНОРА. ЛОРД ИЗВЕЩАЛ МЕНЯ, ЧТО ПО ВЕЛЕНИЮ КОРОЛЕВЫ ЕЛИЗАВЕТЫ СТАЛ КОНТРОЛЕРОМ КОРОЛЕВСКОГО ФЛОТА. ОН БУДЕТ РУКОВОДИТЬ РЕМОНТОМ И ОБНОВЛЕНИЕМ ВОЕННЫХ КОРАБЛЕЙ. КОРОЛЕВА ПРЕДПОЧЛА ЕГО ВТОРОМУ КАНДИДАТУ НА ЭТУ ДОЛЖНОСТЬ ДЖОНУ ХОКИНСУ, НЫНЕШНЕМУ КАЗНАЧЕЮ КОРОЛЕВСКОГО ФЛОТА. ПРО ДЖОНА ХОКИНСА Я СЛЫШАЛ, ЧТО ЭТО САМЫЙ ИЗВЕСТНЫЙ ПИРАТ-НЕУДАЧНИК АНГЛИИ, КОТОРЫЙ СДАЛ СВОИХ СОУЧАСТНИКОВ ПО ЗАГОВОРУ ПРОТИВ КОРОЛЕВЫ ЕЛИЗАВЕТЫ, ЧЕМ И ЗАСЛУЖИЛ ЕЕ МИЛОСТЬ. В ОТЛИЧИЕ ОТ ДЖОНА ХОКИНСА ЛОРД СТОНОР ЧИСЛИЛСЯ УДАЧЛИВЫМ ПИРАТОМ, НЕСКОЛЬКО РАЗ ПОБЕЖДАВШИМ ИСПАНЦЕВ. ДЕЛОВЫЕ КАЧЕСТВА ПЕРЕВЕСИЛИ СТУКАЧЕСКИЕ. МОЯ РОЛЬ В ЭТИХ СРАЖЕНИЯХ, ЕСЛИ НЕ УМАЛЧИВАЛАСЬ, ТО СВОДИЛАСЬ К ВЫПОЛНЕНИЮ ПРИКАЗОВ ВИЛЬЯМА СТОНОРА. АНГЛИЧАНЕ ВСЕГДА УМЕЛИ ПРИПИСЫВАТЬ СЕБЕ ЧУЖИЕ ЗАСЛУГИ, А СВОИ НЕУДАЧИ - ВРАГАМ.
        В КОНЦЕ АПРЕЛЯ Я ВЫШЕЛ НА ФРЕГАТЕ «РОТТЕРДАМ» В ОДИНОЧНОЕ ПЛАВАНИЕ. АМЕРИКА С ЕЕ ВЛАЖНОЙ ЖАРОЙ МЕНЯ БОЛЬШЕ НЕ ПРИВЛЕКАЛА. ОТПРАВИЛСЯ КРЕЙСИРОВАТЬ ВОЗЛЕ ПИРЕНЕЙСКОГО ПОЛУОСТРОВА. В ПОРТУГАЛИИ СЕЙЧАС ПРОИСХОДИЛА ОЧЕРЕДНАЯ СМУТА. В ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ЯНВАРЯ УМЕР КОРОЛЬ ЭНРИКЕ, НЕ НАЗНАЧИВ НАСЛЕДНИКА. НА ТРОН ПРЕТЕНДОВАЛИ ЗАКОННОРОЖДЕННЫЙ ВНУК ПОРТУГАЛЬСКОГО КОРОЛЯ МАНУЭЛА ПЕРВОГО И НЫНЕШНИЙ КОРОЛЬ ИСПАНИИ ФИЛИПП ВТОРОЙ, КОТОРОГО ПОРТУГАЛЬЦЫ НЕ ЖЕЛАЛИ ИМЕТЬ СВОИМ ПРАВИТЕЛЕМ, И ЕЩЕ ТРИ ЧЕЛОВЕКА: РАНУЧЧО, ОДИННАДЦАТИЛЕТНИЙ СЫН АЛЕССАНДРО ФАРНЕЗЕ И ЗАКОННОРОЖДЕННЫЙ ПРАВНУК МАНУЭЛА ПЕРВОГО; ЖУАН, ГЕРЦОГ БРАГАНСА, ВНЕБРАЧНЫЙ СЫН ПОРТУГАЛЬСКОГО КОРОЛЯ ЖУАНА ТРЕТЬЕГО, СЫНА МАНУЭЛА ПЕРВОГО; И АНТОНИО, ПРИОР МАЛЬТИЙСКИХ РЫЦАРЕЙ, ВНЕБРАЧНЫЙ СЫН ИНФАНТА ЛУИША, ДРУГОГО СЫНА МАНУЭЛА ПЕРВОГО. У АЛЕССАНДРО ФАРНЕЗЕ ХВАТИЛО УМА ИЗБАВИТЬ СЫНА ОТ НЕПОСИЛЬНОЙ НОШИ, ЧЕМ ЗАСЛУЖИТЬ БЛАГОДАРНОСТЬ КОРОЛЯ ИСПАНИИ. БАСТАРДЫ, КАК ОБЫЧНО, НЕ УСТОЯЛИ ПЕРЕД ИСКУШЕНИЕМ. ВОЙНА ПОКА НЕ НАЧАЛАСЬ, НО ПОНЯТНО БЫЛО, ЧТО БЕЗ НЕЕ НЕ ОБОЙДЕТСЯ.
        Этот галеон мы чуть не попустили. Ночью шли на зарифленных парусах со скорость узла два в сторону Гибралтара. В предрассветных сумерках впередсмотрящий разглядел у нас по корме силуэт корабля, мимо которого мы проскочили в темноте. У вахтенного офицера Матейса ван Лона, которого я взял в рейс вместо Яна ван Баерле, хватило отваги разбудить меня. Мой шурин, зная, как я зол спросонья, вряд ли бы так поступил.
        - Что за корабль? - спросил я, не открывая глаза.
        - Галеон, большой, - уверенно ответил Матейс ван Лон и менее уверенно добавил: - Испанский.
        - А не португальский? - задал я вопрос, смиряясь с необходимостью вставать с кровати.
        - Испанский, - уже твердо произнес вахтенный офицер.
        Не знаю, на чем основывалась его уверенность. Может быть, на желании захватить такой большой корабль. С убранными парусами и флагами португальские галеоны не отличаются от испанских. Тем более, что построить могли в одной стране, а эксплуатировать под флагом другой.
        - Идем к нему, - приказал я.
        Матейс ван Лон быстро вышел из каюты. Загудела боцманская дудка, объявляя аврал. По палубам зашлепали босые ноги матросов, готовящихся к работе с парусами при повороте корабля на обратный курс.
        Я полежал еще минут пять. Появилось огромное желание послать все к чертовой матери и приказать возвращаться в Роттердам. При этом я понимал, что уже на полпути домой передумаю. Иногда мне кажется, что, проведя на суше больше четырех месяцев, я начинаю углубляться в землю, сам себя хороню. Море - это продолжение жизни. Как выяснилось теперь, море - это еще и дорога в вечность.
        Галеон мы догоняли больше часа. Ветер был всего балла три, и нам пришлось идти острее, чтобы обогнать галеон до того, как он приблизится к берегу. Не знаю, зачем он туда рвался. Осадка примерно такая же, как у нас, если не больше, потому что в полном грузу. Значит, мелководье его не спасет. Может быть, решили высадиться на берег, надеясь избежать плена.
        Догнали примерно в миле от берега. Кабельтова за два начали обстреливать галеон из погонных орудий. Успели сделать четыре залпа, но всего два ядра попали в латинский парус на бизань-мачте и сделали в нем по прорехе. Зато бортовой залп книппелями с дистанции один кабельтов оказался намного результативнее. Латинский парус не только превратили в лохмотья, но и сбили рей на палубу; продырявили верхушки и бока нижних парусов, не прикрытые ахтеркастлем; верхние паруса на грот-мачте и фок-мачте порвали основательно, причем грот-марсель заполоскался на ветру, как порванная простыня на бельевой веревке; перебили фал испанского флага, который упал за борт - дурная примета. Галеон сразу потерял ход, продолжая держаться на курсе. Борта ощетинились кончиками пушечных стволов, выглядывающих из портов. На палубах появилось много солдат с короткими пиками. Испанцы ждали абордажной атаки. Мы огорчили их, сделав поворот и обстреляв кормовую надстройку с дистанции полкабельтова. Примерно половина ядер влетело в нее, разбрасывая в разные стороны обломки досок, щепки. В закругленной корме между первой и второй палубой
семипалубного ахтеркастля образовалась рваная пробоина, в которую наполовину высунулся матрац, у которого из порванного, темного чехла выглядывало плотно сбитое, светло-желтое сено. Следом громыхнули карронады, сбивая картечью стрелков с палуб и марсовых площадок.
        Капитан испанского корабля понял, что абордажа не будет, попробовал повернуться к нам бортом, чтобы нанести ответный удар. Галеоны и с полным парусным вооружением маневрируют плохо, медленно, а уж лишившись почти всех парусов, и вовсе больше слушаются ветра, чем руля. Фрегат, конечно, тоже не такой маневренный, как винтовое судно, но руля слушается намного лучше. Я держал его строго за кормой галеона, дожидаясь, когда комендоры перезарядят орудия. В это время мушкетеры и аркебузиры обоих кораблей сводили счеты. На верхнюю палубу ахтеркастля испанцы притащили два однофунтовых фальконета и успели выстрелить из них, убив одного и ранив двоих моих матросов. Следующий залп из карронад смел испанских фальконетчиков и сильно сократил количество вражеских мушкетеров и аркебузиров, а пушки довели размер пробоины в высоту до четвертой палубы ахтеркастля, а в ширину - от борта до борта. На открывшихся палубах кают лежали несколько трупов в кирасах и шлемах, наверное, офицеры. Видимо, перебили не всех, потому что испанцы не сдавались. После третьего залпа наших пушек верхние палубы ахтеркастля рухнули вниз.
За борт вместе с обломками досок полетели разные предметы обихода, в том числе сундук, который быстро пошел ко дну. Только после этого на обломках ахтеркастля появился солдат со шлемом-морионом в руке. Размахивая шлемом, он сообщил, что все офицеры погибли, а солдаты и матросы сдаются.
        Призовую партия возглавил Дирк ван Треслонг. Он переправил на берег большую часть пленников, оставив в помощь своим матросам полтора десятка испанцев, и на фрегат - два сундука, набитые серебряными песо. По заверениям пленных, был еще и третий сундук, заполненный золотыми монетами. Правда, никто монеты не видел, судили по весу сундука. Наверное, это был тот самый, который предпочел утопиться. В трюме галеона были шлемы, кирасы, мушкеты, пики, мечи, полсотни фальконетов, одно- и трехфунтовых, ядра к ним и порох в бочонках емкостью литров на двадцать. Куда это везли - матросы и солдаты не знали. По слухам, если бы мы не помешали, до вечера были бы на месте, то есть, где-то на территории Португалии. Скорее всего, груз предназначался португальским союзникам испанского короля Филиппа.
        Тащить в Роттердам раздолбанный галеон у меня не было желания. К тому же, я решил из вредности доставить груз врагам испанцев. Для этого отвели галеон в Лиссабон. Там на рейде перегрузили на фрегат фальконеты и ядра к ним, мушкеты и порох. Отдам их князю Оранскому в счет его доли. Он несколько раз жаловался мне, что не хватает хорошего огнестрельного оружия. Его интенданты постоянно закупают плохое, потому что зарабатывают на этом хорошо.
        Остальную добычу мы продали лиссабонским купцам. Цены на корабли здесь были ниже, чем в Англии, зато доспехи и оружие ценилось выше. Недавно в Сантарене португальцы провозгласили королем Антонио, приора мальтийских рыцарей, незаконнорожденного сына инфанта Луиша, внука короля Мануэла Первого. Лиссабонцы, поддержав бастарда, теперь излучали браваду. У них появился на горизонте шанс в открытую сразиться с испанцами. Видимо, многие давно уже мечтали об этом. Отношения между соседними странами всегда, как между супругами: от любви до ненависти один шаг.
        42
        Я собирался отправиться в рейс рано утром. На ночь отпустил большую часть экипажа на берег, чтобы облегчили карманы и еще кое-что. Забегаловок в порту стало больше, а проституток в них - не перечесть. Мне кажется, они приносят прибыли государству, сопоставимую со сборами с торговых кораблей, количество которых тоже заметно увеличилось. Много галеонов из Америки и Ост-Индии. Больше стало и рыбаков. Когда небольшой рыбацкий баркас подошел к нашему борту, я решил, что его владелец хочет продать нам свежую рыбу. По штормтрапу поднялся пожилой мужчина с очень темной кожей. Я сперва подумал, что это негр, но черты лица были европейскими и кожа на плешивой голове светлая. Португалец показал мне плешь, сняв соломенную шляпу с желтой лентой вокруг тульи и поклонившись. Нос у него был крючковатый и с подрагивающими ноздрями, благодаря чему напомнил мне моего потомка Фернана Кабрала. Рубаха из грубого белого полотна на нем была грязной и мятой. Короткие, до коленей, прямые черные штаны подпоясаны широким кожаным ремнем с простой медной застежкой, позеленевшей от времени. Кривые ноги ниже коленей густо
покрыты черными волосами, а босые ступни были так темны, будто на них засохла черная грязь.
        Заискивающе улыбаясь, он сказал:
        - Если благороднейший фидалгу не пожалеет десять золотых крузадо, я сообщу ему информацию, которая сделает его еще богаче.
        Крузадо - простонародное название португальского аналога флорина, который я помнил, как альфонсино. На аверсе изображен герб страны, на реверсе - крест в четырехугольнике. От креста и пошло это название.
        - Какого рода информацию? - спросил я. - Может, она не стоит и десяти реалов.
        Португальские реалы сейчас чеканили из меди. Монета в десять реалов была довольно большой и тяжелой, с гербом на аверсе и номиналом на реверсе.
        - О трех испанских каравеллах, которые отважному фидалгу будет не трудно захватить, - ответил владелец рыбацкого баркаса.
        - Пожалуй, такая информация стоит десяти крузадо, - согласился я. - Говори.
        - Я не хотел бы обидеть фидалгу, но, услышав новость, он может позабыть о бедном рыбаке, - жалобным голосом произнес он.
        - Йохан, принеси кошель с золотом, - приказал я слуге.
        - У фидалгу большой красивый и мощный корабль, - сказал португалец, заполняя паузу.
        - Каждый имеет такой корабль, какого достоин, - произнес я шутливо.
        Владелец рыбацкого баркаса смирено улыбнулся и молвил:
        - Этот баркас перешел ко мне от отца и, даст бог, достанется моему старшему сыну. Мы - бедные люди, кормимся с моря.
        Что ж, сегодня у португальца из-под морского плуга вывернется небольшой клад.
        Йохан Гигенгак подал мне кожаный кошель с французскими золотыми экю. Я отсчитал десять монет. Португалец следил за моей рукой, шевеля тонкими губами, почти неразличимыми между густыми черными с сединой усами и бородой. Наверное, считал монеты про себя. Получив их, засунул в широкий кожаный ремень.
        - Три большие груженые каравеллы идут галсами на север. Сейчас приближаются к берегу в нескольких милях севернее нашей бухты. Должны заночевать там, а могут на ночь лечь на другой галс и утром вернуться к берегу еще севернее, - рассказал владелец рыбацкого баркаса и сразу попятился к фальшборту.
        Сегодня дул частый в этих местах «португальский» норд силой около пяти баллов. Любой другой корабль вряд ли бы догнал каравеллы. Португалец это понимал, поэтому и боялся, что заберу деньги. Он, скорее всего, не знает, что фрегат ходит почти так же круто к ветру, чем каравеллы, и быстрее их, так что у нас есть шанс догнать. А может, и знает, но боится, что обманем.
        - Если догоним их, получишь еще десять монет, - пообещал я, чтобы он успокоился.
        - Фидалгу очень щедр! - льстиво улыбаясь, произнес он, перелезая через фальшборт и, судя по выражению лица, не шибко-то веря, что получит еще десять монет.
        Мы догнали каравеллы на следующий день к вечеру. В сравнение с рыбацким баркасом они, конечно, были большими, но в сравнение с фрегатом - маленькими, водоизмещением тонн по пятьдесят. С латинскими парусами на всех трех мачтах. Вооружены дюжиной фальконетов каждая, стрелять из которых испанцы не решились. Как только они убедились, что не смогут убежать от фрегата, услышали первый выстрел из погонного орудия и увидели скачущее по невысоким волнам ядро, специально посланное мимо, на всех трех каравеллах опустили паруса. Они везли из Генуи в Корунью дешевые зеркала, стеклянную посуду, ткани, парусину, тросы разного диаметра, железный сельскохозяйственный инвентарь. В последние годы Испания всё меньше товаров производит сама и всё больше покупает заграницей. Мощный приток золота, серебра, драгоценных камней и специй отучил испанцев работать и угробил их промышленность и сельское хозяйство. Не удивлюсь, если они вскоре даже вино начнут покупать у соседей.
        Мы пролежали ночь в дрейфе, а утром с попутным ветром вернулись в Лиссабон. Там на рейде перегрузили в трюм фрегата всю парусину и тросы. Этот товар в Роттердаме всегда в цене. Остальной груз и каравеллы продали. Корабли ушли влет, за хорошие деньги, несмотря на то, что все три были далеко не новыми. Лучшего корабля для каботажных перевозок трудно найти, особенно начинающему купцу. Груз тоже разобрали быстро. У португальцев и раньше промышленность была не на самом высоком уровне, а сейчас, как и у испанцев, еле дышала, держались на плаву только за счет рабов-негров.
        На пятый день стоянки, после сиесты, к борту подошел тот самый рыбацкий баркас. Его хозяин приплыл за вознаграждением.
        - Фидалгу обещал мне десять крузадо, если захватит богатую добычу, - напомнил он.
        - Всё верно говоришь, - подтвердил я, - но только каравеллы оказались маленькими и добыча бедной. Если бы знал, какие они, с места бы не сдвинулся. В следующий раз говори правду - и получишь соизмеримое вознаграждение.
        - Фидалгу так богат, что то, что мне кажется сокровищем, для него всего лишь мелочь! - как бы оправдываясь, лизнул владелец рыбацкого баркаса.
        - Тут ты прав, Эйнштейн, - согласился я.
        - Если фидалгу заплатит мне двадцать золотых крузадо, я подскажу ему, где захватить по-настоящему богатую добычу, - предложил лукавый португалец.
        - Десять сейчас и десять, если она окажется богатой и по моему мнению, - сказал я и приказал слуге: - Йохан, принеси кошель.
        Льстиво улыбаясь и заглядывая мне в глаза своими темно-карими и плутоватыми, он произнес:
        - Фидалгу очень хитрый человек, его не обманешь!
        Хитрец называет хитрым того, кого не смог объегорить.
        - Говорил горшку котелок: «Уж больно ты черен дружок!», - познакомил я его с мудростью народа, живущего далеко от Португалии, но тоже не лишенного хитрецов.
        Получив монеты, владелец рыбацкого баркаса сообщил:
        - Утром мимо нас прошли на юг, в Марокко, три сарацинские шебеки и большой галеон, который они захватили. У фидалгу быстрый корабль, должен догнать их.
        Арабы тоже подключились к грабежу торгового флота Испании, Португалии и других христианских держав. Раньше они не выходили за Гибралтар, но сейчас в Марокко выдающийся султан Ахмад Второй по прозвищу Победитель, сумевший с помощью европейцев, принявших ислам, создать не только сильную армию, но и флот, и выдавить португальцев из нескольких районов Африки.
        - Откуда ты знаешь, что идут в Марокко? - спросил я.
        - По шебекам видно. У алжирских палуба не так сильно выступает за корму, - ответил он.
        Я тут же послал катер, чтобы привезли всех отпущенных на берег матросов и солдат, дав на это час, который потребуется, чтобы выбрать якорь, развернуть фрегат носом на выход из бухты и набрать скорость. Катер догнал нас уже за пределами лиссабонского рейда. Восемь человек найти не успели. Будут дожидаться нашего возвращения. Надеюсь, лиссабонские трактирщики обслужат их в долг. Экипаж фрегата у них на хорошем счету, много денег оставив по разным забегаловкам.
        Я повел фрегат не вдоль берега, как все еще ходят корабли, а напрямую к Африке, чтобы выйти в районе Танжера, который пока что принадлежит португальцам. Шли всю ночь, благо дул попутный ветер сильной балла четыре. На следующий день увидели по курсу землю. На удалении миль пять от нее легли в дрейф, поджидая добычу. Поскольку князь Оранский не воевал с Марокко, каперский патент не защищал меня и экипаж и освобождал от выплаты за него. В данном случае мы будем обычными пиратами. Если нас захватят марокканцы, поступят, как с разбойниками. Если мы захватим марокканцев, Вильгельм Оранский не получит ничего. Необычным будет лишь то, что собираемся напасть на своих коллег.
        Они появились утром. Наверное, ночевали неподалеку от нас. Галеон и три шебеки длиной метров тридцать пять, шириной около семи и с осадкой метра три. Подводная часть очень острая, борта развалены. Фок-мачта наклонена вперед, а бизань-мачта - назад. Паруса латинские. Большой фок крепился к длинному бушприту. При таком корпусе и большой площади парусов шебеки должны быть быстроходными. Сейчас они делали узла полтора-два, чтобы не отрываться от галеона. Курс был крутой бейдевинд. На шебеках опустили паруса на грот-мачтах и бизань-мачтах и убрали весла, которые имели десятка по два. Вооружение - четыре полупушки по бортам на приподнятой корме, по восемь шестифунтовых фальконетов на каждый борт на палубе и по два восьмифунтовых на баке. Одна шебека шла впереди галеона, две - по бокам его. Такое впечатление, что боялись, как бы этот тихоход не сбежал.
        Галеон показался мне знакомым. Я когда-то уже захватывал его.
        - Это ваш «Амстердам», который ходил на Бордо за вином, - сразу определил Матейс ван Лон, который успел поработать капитаном на моих галеонах, поэтому знал их лучше меня.
        Корабль был мой на три четверти. Одна четверть принадлежала Рольфу Шнайдеру. Теперь будет принадлежать только мне. Правда, придется отдать треть его стоимости экипажу фрегата, как призовые.
        Пираты не испугались фрегата. Они еще не имели дела с таким кораблем, не знали его огневую мощь, поэтому смело пошли в атаку, подняв все паруса и помогая веслами. Может быть, надеялись захватить еще один приз. Шли строем клин. Мы поставили паруса и двинулись им навстречу, пользуясь попутным юго-восточным ветром. Кабельтовых в трех от шебек остановились, повернулись к ним правым бортом, подождали, когда дистанция сократится до одного кабельтова. Залп из пушек оказался не очень результативным. Две шебеки получили по одному ядру в корпус, которые не причинили особого вреда, а третья - одно в корпус, а второе в фок-мачту, которая сразу завалилась вперед, превратившись то ли в таран, то ли во второй бушприт. Пираты, привыкшие, что испанцы делают всего один залп, решили, видимо, что больше стрелять не будем, и дружнее налегли на весла. Все остальные члены экипажа собрались на баке и палубах у фальшбортов, готовясь к абордажу. На многих были испанские шлемы-морионы, поверх которых намотана белая чалма, из-за чего смуглокожие лица с черными усами и бородой казались еще темнее, и кирасы, надетые на халаты
разного цвета. У некоторых за широким поясом, преимущественно из красной материи, торчали пистолеты. На корме стояли несколько человек, вооруженных аркебузами или мушкетами. Из холодного оружия - короткие пики, сабли, кинжалы, топоры. В общем, от европейских пиратов отличались только чалмами. Со всех трех выстрелили во фрегат из носовых фальконетов. Борта у нас прочные, из таких слабеньких орудий не прошибешь. Досталось только одному молодому матросу, который зачем-то вылез на полубак. Ядро оторвало ему правую ногу ниже колена, но не полностью. Бедолага в горячке самостоятельно спустился с полубака, волоча оторванную часть ноги, которая заливала кровью надраенную палубу и ступеньки трапа.
        Мы подпустили их на полкабельтова. Я лично указал, какая карронада в какую шебеку стреляет. Залп карронад оказался для пиратов неожиданным и губительным. Почти всех, кто был на открытых палубах, посекло картечью. На баках тела лежали кучками. Из под них вытекала ручьями алая кровь. Досталось и гребцам. Сверху их защищала палуба, но доски были не толстые. Весла сразу перецепились и замерли, опущенные в воду. Наши мушкетеры и аркебузиры доделывали то, что не смогли карронады, отстреливая любого, кто шевелился. Били и через палубу. Тяжелые мушкетные пули пробивали ее и поражали спрятавшихся гребцов, комендоров, матросов. Шебеки быстро потеряли ход, закачались на волнах.
        Фрегат неторопливо сделал поворот у них перед носом. Сарацинские пираты за это время убрали с банок убитых гребцов и посадили на их места других. Людей не хватало, поэтому по несколько весел втянули внутрь. Они попытались развернуть шебеки и удрать. До ближней было метров сорок, а до остальных двух - шестьдесят-семьдесят. На такой дистанции крупные свинцовые шарики легко пробивали доски обшивки. Залп картечью из карронад левого борта перебил гребцов и тех, кто прятался за фальшбортами. Все три шебеки продолжили по инерции и очень медленно продвигаться в сторону фрегата. Опущенные в воду весла не давали продырявленным во многих местах парусам разогнать шебеки. После этого залпа на шебеках если кто и остался жив, то не шевелился, чтобы не погибнуть от пуль мушкетеров и аркебузиров.
        - Абордажная партия, вперед! - приказал я Бадвину Шульцу. - Пленных не брать. Если будет сопротивление, на рожон не лезьте, отступайте. Добьем их из карронад.
        На каждой шебеке сопротивление оказали лишь несколько человек. Бадвин Шульц счел ниже своего достоинства отступать перед горстками смельчаков, перебил их, потеряв одного солдата. Пять солдат были ранены. Зато, как они считали, заслужили пропуска в рай за убийство мусульман. Трупы врагов выбросили в море на радость акулам, устроившим пиршество. Их было несчитано, будто со всего Атлантического океана собрались.
        Галеон «Амстердам» сопротивления не оказал. На нем было всего пять сарацинов, которые командовали остатками голландского экипажа и который их и перебил, когда понял, что победа будет за нами. Капитана галеона, пухлого голландца лет сорока, я допросил с пристрастием. Он так и не смог объяснить, как пираты захватили большой корабль, вооруженный пушками и обеспеченный ядрами, картечью и порохом на несколько часов непрерывного боя.
        - Они так быстро напали! - повторял капитан в свое оправдание.
        Лучше бы честно признался, что быстро струсил. Тогда бы до возвращения в Роттердам покомандовал галеоном. За вранье я перевел его в матросы. Капитаном галеона назначил Матейса ван Лона. Капитанами шебек стали Дирк ван Треслонг и два шкипера с буйсов, которые служили на фрегате матросами.
        43
        В Лиссабоне готовились к войне. В город прибыл Антонио, новый король Португалии, а местные богачи, как дворяне, так и буржуа, убежали, подались на поклон к королю Испании. Это мне напомнило ситуацию, в которой я принимал участие два века назад. Только тогда Испания была намного слабее, а Португалия сильнее. Поэтому желания принимать участие в очередной гражданской войне у меня не было. Впрочем, меня на этот раз и не приглашали.
        Здесь до нас дошло известие о том, что ФИЛИПП ВТОРОЙ, КОРОЛЬ ИСПАНИИ, ОБЪЯВИЛ КНЯЗЯ ОРАНСКОГО ВНЕ ЗАКОНА, ИЗМЕННИКОМ И ИЗУВЕРОМ. ОБЫЧНО СВОИМ ВРАГАМ МЫ ПРИПИСЫВАЕМ СОБСТВЕННЫЕ ДОСТОИНСТВА. КОРОЛЬ ИСПАНИИ РАЗРЕШИЛ ЛЮБОМУ ЧЕЛОВЕКУ ОГРАБИТЬ И УБИТЬ КНЯЗЯ ВИЛЬГЕЛЬМА И ПОЛУЧИТЬ ЗА ЕГО ГОЛОВУ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ В ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ ТЫСЯЧ ЗОЛОТЫХ ЭКЮ. ОБЫЧНОМУ МАТРОСУ ПОНАДОБИЛОСЬ БЫ РАБОТАТЬ БЕЗ ВЫХОДНЫХ И ОТПУСКОВ ПЯТЬСОТ ЛЕТ, ЧТОБЫ СКОПИТЬ ТАКУЮ СУММУ. ПРЕДСТАВЛЯЮ, СКОЛЬКО ПОЯВИЛОСЬ ЖЕЛАЮЩИХ ПОЛУЧИТЬ ТАКИЕ ДЕНЬГИ!
        Мы продали шебеки. Покупатели на них нашлись быстро, потому что война с Испанией позволяла португальцам в открытую захватывать испанские корабли. В мирное время за такое можно было даже в своей стране очутиться на рее с петлей на шее. Предыдущие короли Португалии благоразумно избегали любого повода для ссоры с могущественным соседом. Испанцы и во время войны будут считать захватчиков их кораблей не военнопленными, а пиратами, и расправляться быстро и жестоко.
        Галеон и груз с него продавать здесь я не собирался. Как ни странно, французское вино португальцы считают посредственным, уступающим местному, красному, грубому и высококислотному, но более крепкому. Это вино плохо переносило перевозку морем, поэтому на севере Европы было практически неизвестно. Моим матросам оно нравилось. Наверное, потому, что храбрыми становились при меньших дозах, чем при употреблении французского вина.
        Чтобы не возвращаться домой в балласте, я наполнил трюм фрегата бразильским красным деревом, сердцевину которого использовали для покраски тканей, хлопком, перцем, корицей и сахаром. Цены на товары были очень низкие, потому что ходили слухи, что с юга в Португалию вторглась испанская армия под командованием герцога Альбы - того самого, которого не скоро забудут жители Нидерландов. Что-то мне подсказывало, что и португальцы запомнят его надолго. Я пожелал им дожить до моего следующего прихода в их чудный порт, после чего отправился в Роттердам.
        В Бискайском заливе нас изрядно потрепало. Я уже было подумал, что пришло время отправляться в следующую эпоху. Как-то слишком уж сытая жизнь стала у меня здесь. На пятый день шторм прекратился, оставив после себя высокую и крутую зыбь. Качка на ней была резкая, выматывающая. Часть матросов и солдат позеленела и слегла, хотя народ привычный, бывал в переделках и покруче. Отпустило только в Ла-Манше.
        - Я уж думал, что больше не увижу этот галеон! - первым делом заявил Рольф Шнайдер, когда мы прибыли в Роттердам. - Мне доложили, что его захватили сарацины. Как он оказался у тебя?
        - Не захотел расставаться с таким хорошим хозяином, - пошутил я, а потом рассказал, как мы отбили галеон.
        Мэр Роттердама слушал меня очень внимательно, уточнял подробности, чего обычно не делал. Его, в отличие от большинства мужчин, абсолютно не интересовали подробности сражений. Такое поведение показалось мне странным.
        - Что случилось? - спросил я и требовательно добавил: - Говори!
        Рольф Шнайдер с некоторым облегчением выпалил:
        - Ограбили и убили Женевьеву де Баерле!
        - Кто? - задал я вопрос.
        - Подозревают моего земляка Свена Крюгера. Он служил офицером в городском ополчении, был знаком с ней. Его видели в тот день входящим в дом, а вечером он выехал на своем коне из города и не вернулся. На следующий день в доме Баерле обнаружили убитыми Женевьеву и двух служанок. Пропали ее драгоценности и серебряная посуда. Из-за них, видать, и убил, - рассказал роттердамский мэр.
        Женевьеве всегда нравились военные. Подозреваю, что Ян ван Баерле уехал воевать, чтобы понравиться ей. И зря. У Женевьевы было большое сердце и не только оно. Скорее всего, убили мою и не только мою любовницу не ради грабежа. Наверное, Свен Крюгер узнал, что не один пользуется ее благосклонностью. Некоторые мужчины такие эгоисты!
        - Ян уже знает? - поинтересовался я.
        - Да, - ответил Рольф Шнайдер. - Его, раненого в бедро, привезли на следующий день после ее похорон. Рану он получил в день убийства жены - вот такое вот совпадение!
        Маргарита ван Баерле и моя жена Моник носили траур по невестке. Не думаю, что обе горевали по Женевьеве. Многие женщины считают, что черное им к лицу, но в северных странах его не принято носить просто так. Ян уже шел на поправку. Он передвигался с помощью трости и слуги. Ранили его пикой. Сдуру подъехал слишком близко к испанской пехоте. В итоге потерял лошадь и чуть не расстался с жизнью.
        - Клянусь, я найду и убью этого негодяя! - заверил меня шурин.
        Несмотря на многочисленные измены жены, он все равно любил ее и был уверен, что и она его любит. Мне кажется, он приписывал Женевьеве достоинства своей матери, а себе - достоинства своего отца, как говорят, смелого воина.
        Маргарита де Баерле отнеслась к его клятве серьезно.
        Когда мы, удовлетворенные и расслабленные, лежали в ее спальне, просторной и светлой, со стенами, расписанными узорами в виде больших и ярких сине-красных цветов, она сказала:
        - Этот человек (она ни разу при мне не назвала Свена Крюгера по имени) - наемный убийца. Ян с ним не справится.
        Рита посмотрела мне в глаза. Они показались мне необычно мудрыми. Такие за одну жизнь, довольно сытую и спокойную, не приобретешь. Может, она тоже из будущего? Может, я не один шляюсь по эпохам? Проделывать это в женском теле, наверное, намного сложнее. Хотя, как знать…
        - Я не хочу, чтобы мой сын погиб, - доносится до меня голос моей любовницы, возвращая в шестнадцатый век.
        - Угу, - мычу я.
        Если Маргарита ван Баерле из будущего, то правильно выбрала ангела-хранителя для своей семьи. Она хорошо меня знала, поэтому больше ни разу не заводила разговор на эту тему.
        Шестнадцатый век историки, наверное, назовут «золотым веком» наемных убийц. У многих появились деньги и пропало желание самим рисковать. Есть спрос - есть предложение. В Голландии, стране торгашей, любой переход денег создает специализированную площадку. В Роттердаме неподалеку от Рыбного рынка есть таверна «Серебряная сельдь», которая является негласной биржей работников кинжала и яда. Есть мастера на все руки, есть узкие специалисты. Избить, сделать калекой, убить быстро, или медленно и мучительно, или так, чтобы приняли за болезнь. Последние были самыми дорогими. Мне нужен был специалист, так сказать, среднего ценового диапазона.
        В таверне воняло скисшим пивом и табачным дымом, от которого я отвык. Показалось, что вернулся в пивнушку моей первой молодости. Курят обычно свернутые табачные листья, но видел уже и глиняные или деревянные трубки. Пока что курильщики в диковинку. Если такой идет по улице, за ним частенько бежит детвора и орет: «Горит! Потушите его!». За шестью длинными дубовыми столами со столешницами, потемневшими от времени, ерзанья рук и посуды, пролитого пива, а может, и крови, сидели небольшими группами или поодиночке человек двадцать. Свет, попадавший внутрь помещения через два узких окошка рядом со стойкой, почти не добирался до посетителей, отчего они казались безликими силуэтами. Только с расстояния метра два можно было разглядеть лицо. Может быть, именно поэтому таверну полюбили представители опасной и неблагодарной профессии.
        Хозяин таверны - меланхоличный, полноватый блондин с круглым бородатым лицом, одетый в рубаху из плотного беленого полотна и темно-коричневый кожаный фартук, - стоял, положив пухлые белые руки на темно-коричневую, почти черную стойку. Справа от него выстроились трехъярусной пирамидой глиняные кружки емкость грамм в четыреста, а слева было широкое деревянное блюдо с хлебом, нарезанным тонкими ломтиками. На полу справа от него находилась дубовая бочка емкостью литров триста, наверное, с пивом. Стойка была покрыта тонким, едва ощущаемым слоем жира.
        Я толкнул по ней медную монету, даут, равный двум пфеннигам, и сделал заказ:
        - Две кружки.
        Тавернщик небрежным жестом как бы смел монету со стойки, после чего взял с верхушки пирамиды две глиняные кружки.
        Я - человек знатный, поэтому ждать не обязан. Заказ принесут туда, где сяду. Расположился напротив длинного и худого мужчины с вытянутым, лошадиным лицом, на котором коротко подстриженные, густые, светлые усы напоминали щетку. Одет в черный дублет, недорогой, без украшений, но чистый. У меня есть теория, что неряха никогда не сделает чисто работу, на выполнение которой есть всего одна попытка. Чем-то этот мужчина напомнил мне Хайнрица Дермонда, любителя двуручных мечей. Его кружка была почти пуста. Давно, наверное, сидит. И здесь, и без денег. На меня он посмотрел с деланным равнодушием, но длинные пальцы на коричневой рукоятке кружки напряглись и побелели.
        Тавернщик принес и поставил две кружки пива передо мной. Пены на местном пиве пока маловато. Зато недолива не бывает.
        - Сеньор перекусить не хочет? - елейным голосом спросил тавернщик.
        Видать, опознал меня. Его бизнес держится на умении держать язык за зубами, так что ничего страшного в этом не было. Его угодливость не ускользнула от моего визами.
        - Могу быстро пожарить рыбу или порезать селедку, - продолжил тавернщик.
        Сегодня постный день. Меня уже накормили соленой селедкой на завтрак.
        - Не голоден, - отказался я и махнул рукой, чтобы тавернщик отстал.
        Что он и сделал сразу же.
        Я пододвинул одну кружку через стол к своему визави. Из второй кружки сделал пробный глоток. Напиток был так себе, кисловат, на любителя. Я поставил кружку на стол, вытер губы тыльной стороной ладони.
        Мой визави допил то, что было в его кружке, после чего перелил в нее содержимое из предложенной мной. После чего молча уставился на меня. Взгляд его бледно-серых глаз не выражал никаких эмоций.
        - Знаешь Свена Крюгера? - спросил я.
        - Видел как-то, - ответил он. - Говорят, его нет в городе.
        - А где он сейчас, не говорят? - поинтересовался я.
        - Может, и говорят, но я ничего не слышал, - ответил мужчина и отпил изрядно из кружки.
        Значит, врет. Впрочем, правдивый ответ мне не нужен. Я не собираюсь ехать на поиски убийцы моей невестки и любовницы.
        - Привезешь его голову - получишь тысячу золотых флоринов, - спокойно, словно дело шло о рыбьей голове, произнес я.
        - Именно голову? - спросил он.
        - Да, чтобы убедиться, что умер именно этот человек, - ответил я. - Положишь в бочонок с мёдом для сохранности. За мёд получишь отдельно.
        - Свен Крюгер наверняка спрятался, пережидает, долго надо будет искать, а на это нужны деньги, - глядя поверх кружки, которую держал у рта, произнес мой визави.
        Я достал из кармана и положил на стол перед ним мешочек с монетами:
        - Здесь двадцать даальдеров на дорожные расходы. Срок - месяц. Если не уложишься, поищу другого, более расторопного.
        Он сгреб мешочек под стол, после чего отпил большой глоток пива и произнес:
        - Постараюсь управиться. У меня еще одно условие.
        - Какое? - спросил я.
        - Возьмите меня в следующий поход, - ответил мой визави.
        Теперь было понятно, почему он не спросил, куда прийти за вознаграждением.
        - Морской болезнью не страдаешь? - задал я вопрос, потому что не хотел его брать.
        - Не знаю, - честно признался он и допил залпом содержимое своей кружки.
        Его честность мне понравилась.
        - Хорошо, - согласился я.
        Опытный боец не помешает. Вдруг придется врукопашную схватиться?!
        - Месяц, - напомнил я, вставая, и пошел на выход.
        Перед дверью обернулся и увидел, как наемный убийца переливает початое пиво из моей кружки в свою. Наверное, и мёд съест, после того, как вынет из него голову.
        44
        Голова с медом была доставлена ко мне домой через двенадцать дней. Ее обмыли и показали Маргарите ван Баерле, опознавшей Свена Крюгера. Я передал тысячу золотых флоринов исполнителю, которого, словно бы в насмешку, звали Йорг Кляйн (Маленький). Где он нашел убийцу моей невестки и как добрался до головы, я не спрашивал. И Рита не спрашивала, кто принес ее. Известила сына, что убийца его жены мертв, после чего приказала голову сжечь, а пепел выбросить в канал. При этом я уверен, что она была безмерно благодарна Свену Крюгеру. Маргарита ван Баерле так ненавидела Женевьеву, что ни разу не говорила о ней со мной. В отличие от своей дочери, которая поливала невестку грязью при любом удобном и не очень случае.
        Ян ван Баерле не сильно огорчился, что отомстил не он. Нога зажила. Он уже ходил без трости, но немного прихрамывал, поэтому редко покидал дом. Чтобы ему было не скучно, сестра часто приходила в гости с подругами. В последнее время ее подругами стали исключительно девушки на выданье из хороших голландских семей и все, как одна, страшненькие. Наверное, чтобы я не заинтересовался. Не знаю только, почему она думала, что брат заинтересуется?!
        Желая избавить Яна ван Баерле от некрасивых девиц, взял его в следующий поход. На корабле офицеру много ходить не надо. Когда шурин был на вахте, ему приносили из моей каюты плетеное кресло-качалку. Иногда я составлял ему компанию.
        Однажды, когда был виден остров Уайт, Ян ван Баерле сказал, глядя в ту сторону:
        - Лорд Стонор говорил, что ему очень понравилась Женевьева.
        - Она всем мужчинам нравилась, - произнес я.
        - У тебя было что-нибудь с ней? - спросил шурин, глядя на носы своих черных сапог.
        - Так ли это важно?! - молвил я. - Ты был счастлив с ней, и она была счастлива с тобой.
        - Нет, она все время упрекала, что я не люблю ее, - возразил он.
        - Чтобы ты почаще говорил, что любишь ее, - подсказал я. - Она была очень не уверена в себе, как женщина. Отсюда и такая жадность к вниманию мужчин. Тебе надо было поколотить ее пару раз. Тогда бы она поверила в себя.
        - Правда?! - удивился Ян ван Баерле. - А я боялся ударить ее.
        - Поэтому она и не считала себя твоей, - сказал я. - Ты должен сломать женщину. Иначе она сломает тебя и не простит тебе этого.
        - Странно! - печально улыбаясь, произнес он и сделал типичный глупый вывод: - Женщины - загадочные существа.
        Так кажется, если у тебя ума столько же или меньше, чем у нее. Если больше, загадочным становишься ты. Впрочем, иногда я соглашался, что женщины непонятны. Когда хотел сэкономить деньги.
        Испанские корабли мы встретили немного южнее устья реки Дору, на правом берегу которой расположен город Порту. Это были три галеона водоизмещением тонн по четыреста. Дул свежий «португальский» норд, и они шли курсом крутой бейдевинд со стороны океана к берегу. Скорее всего, направлялись в Порту. Один корабль заметно отставал.
        Заметив фрегат, курс не изменили. Видать, в их планы не входило нападение на голландский корабль, что мне показалось странным. За несколько дней, что мы шли сюда, испанцы вряд ли признали независимость Северных провинций и подписали с ними мирный договор. Тем более, что появился еще один игрок - Франсуа, герцог Алансонский и Анжуйский, которого Генеральные штаты признали своим сувереном и «Протектором свободы Нидерландов». По слухам, тип очень чванливый и взбалмошный. По крайней мере, так мне его охарактеризовал Филипп ван Марникс, когда я отвозил князю его долю с призов. Сам Вильгельм Оранский помалкивал о своем новом суверене, оправдывая свое прозвище Молчун. Мне только непонятно было его нежелание самому становиться независимым правителем. Впрочем, на тех условиях, что князю Оранскому предлагали буржуины, я бы тоже отказался. Может, князь надеялся, что герцог Франсуа умерит аппетит своих новых подданных, а потом можно будет его отодвинуть? Тогда он сильно ошибался. Француза легче отодвинуть от женщины, чем от - перечисляю по степени важности - обеда, денег, власти.
        С попутным ветром мы пересекли курс галеонов, обстреляв книппелями с дистанции около кабельтова ближний из орудий правого борта, а потом второй - из орудий левого. Оба испанских корабля остались практически без парусов. В ответ по нам выстрелили из погонных орудий, довольно мощных, калибра тридцать фунтов. Одно ядро сорвало косую бизань вместе с реем. Парус упал на шкафут, накрыв меня и лишив фрегат на несколько минут моего чуткого руководства. У парусины был странный запах гниющих водорослей.
        Мы вернулись к галеонам и расстреляли ядрами и картечью первый, у которого с грот-мачты свисал не пострадавший, длинный флаг адмирала. Враг не сдавался, ждал подмогу - третий галеон. Дождался и увидел, как мы оставили без парусов и этот, после чего опять вернулись к первому. Ядра из наших пушек, разбрасывая деревянные обломки и щепки, крушили высокие надстройки, а картечь из карронад выкашивала экипаж. Мы так увлеклись обстрелом, что не заметили, как второй галеон развернулся к нам левым бортом и залпом из одиннадцати тридцатишестифунтовых и девяти двадцатичетырехфунтовых орудий немного подпортил корпус и такелаж. К счастью, несущественно. Два ядра застряли в трехслойной обшивке между гондеком и опердеком, а еще два проломили фальшборт напротив фок-мачты и убили одного матроса и ранили второго. После следующего нашего залпа на первом галеоне спустили флаг.
        Я послал на сдавшийся корабль призовую команду, а сам повел ко второму, недавно отстрелявшемуся. Этому мы сравняли ядрами фор- и ахтеркастли с главной палубой, и только после этого он сдался. Поскольку капитана не оказалось среди доставленных на фрегат офицеров, сдался галеон после его гибели и именно из-за нее.
        Третий галеон продержался всего два залпа. Капитаном на нем был молодой мужчина с милой улыбкой на холеном лице. Усы на концах были закручены петлей. Не знаю, с помощью каких средства он умудрялся придавать усам такую форму, но им явно отводилось больше времени и внимания, чем командованию кораблем. Дублет на нем был из золотой парчи с тисненым узором в виде крылатых львов. Белый гофрированный воротник размером чуть ли не с тележное колесо. Штаны-тыквы красного цвета с черной подкладкой, проглядывающей в узорные разрезы. Верх башмаков был из черного бархата, на который нашиты жемчужины. Пять золотых перстней с изумрудами украшали пальцы рук. Различались перстни только огранкой камней. В Западной Европе сейчас считается, что изумруд способствует в любви. Видимо, у капитана большие проблемы с женским вниманием, несмотря на то, что человек явно не бедный.
        - Мой отец - алькальд Кадиса. Он заплатит за меня хороший выкуп, - хвастливо заявил обладатель замысловатых усов.
        - Даже уверен, что он будет рад это сделать, - сказал я, - но мы не пираты. Тебя передадут князю Оранскому. Скорее всего, будешь обменян на пленных голландцев.
        - Пусть будет так, - легкомысленно произнес он и то ли пригладил усы, то ли проверил, не потеряли ли они заданную форму.
        - Откуда и куда шли, какой груз везли? - задал я вопрос.
        - Из Лиссабона в Опорто, - ответил он. - Груза никакого нет, только солдаты и их оружие и боеприпасы. На моем галеоне было пять сотен солдат. Несколько человек погибли. На других меньше, потому что еще и лошадей везли.
        - Из Лиссабона?! - удивился я.
        - Да, - подтвердил капитан галеона. - Герцог Альба захватил его. Португалия наконец-то присоединилась к нам. Теперь весь полуостров принадлежит нашему королю Филиппу, - гордо, будто хвастался собственными успехами, рассказал он. - Самозванец Антонио спрятался с кучкой сообщников в Опорто. Мы должны были захватить его.
        Вот и случилось объединение. Не думаю, что большинство португальцев рады этому. Мы помогли северным районам побыть еще немного независимыми. Солдат высадили на берег. Их было больше тысячи. Везти такое количество в Роттердам было рискованно. Офицеров, оружие, боеприпасы, провизию и лучших лошадей перегрузили на фрегат. Галеоны подремонтировали и повели в Саутгемптон. Продать их в Лиссабоне мы уже не могли, а в Опорто вряд ли найдутся покупатели на все три. Пленных офицеров отдадим князю Оранскому в счет его доли. В среднем они оценивались по тысяче флоринов за голову. Вильгельм Оранский менял их на своих офицеров, попавших в плен к испанцам. Потом его офицеры опять сдавались в плен, а он их освобождал. Так они и воевали за него.
        До Саутгемптона добрались без происшествий, если не считать противный северный ветер, который заставлял идти галсами. Галеоны оторвали у нас с руками. Припортовые таверны были забиты искателями приключений, готовых по зову любого судовладельца отправиться куда угодно, где можно быстро разбогатеть или сложить голову. Больше времени заняла продажа лошадей. На фрегате для всех не было места, поэтому худших решил реализовать в Англии. Боевые кони перестали цениться высоко. Теперь удачу можно было догнать только на корабле.
        Пока мы занимались этим, в Саутгемптон пришел гукер, и с него на фрегат приплыли на черном восьмивесельном катере, у которого вальки и веретена были покрашенными в желтый цвет, а лопасти - в красный, мой бывший компаньон Вильям Стонор, а с ним казначей королевского флота и три корабела. Джон Хокинс оказался поджарым мужчиной лет пятидесяти с бледным и конопатым лицом меланхолика, если не сказать тормоза. Может быть, такое впечатление складывалось из-за контраста между маленькими, узкими глазами и длинным носом и темно-русыми волосами на голове и рыжеватыми бровями, бородой и усами. Я бы подумал, что усы и борода подкрашены хной, но брови пока не принято подкрашивать в рыжий цвет, даже у женщин. И лорд Стонор, и его спутники были в черном, без украшений, а белые гофрированные воротники небольшого диаметра, так сказать, по-пуритански, разве что ткани у корабелов были дешевле, чем у их начальников.
        - Инспектирую порты и стоящие в них корабли королевского флота, - рассказал Вильям Стонор. - Хорошо, что застал тебя здесь, иначе бы пришлось плыть в Роттердам.
        - Зачем я тебе понадобился? - спросил я. - Неужели опять в Америку собрался?
        - Нет, отправил туда вместо себя племянника Ричарда Тейта и твоего родственника Роберта Эшли. Я уже старый и богатый, чтобы самому страдать от жары и штормов, - ответил лорд Стонор. - Разреши нашим корабелам осмотреть твой корабль. Я пытаюсь убедить королеву, что надо строить именно такие, а не те, что сейчас заказывают для королевского флота.
        - Такой и стоить будет дешевле, - вмешавшись в наш разговор, блеснул знаниями Джон Хокинс.
        - Как сказать… - начал было я, но развивать мысль не стал.
        Лорд Стонор отлично знает, насколько дороже мой фрегат такого же по артиллерийской мощи и тоннажу галеона. Если он не поддержал разговор о цене, значит, у него на это имеются причины.
        Корабелы облазили мой фрегат от киля до клотика. Потом я ответил на их вопросы, рассказав, каким должно быть соотношение длины к ширине, какой высоты должны быть мачты и где располагаться и много чего другого. Насколько я знаю историю, мои советы так хорошо послужат усовершенствованию английского флота, что он на несколько веков станет самым сильным в мире. И еще я знаю, что автор этого вклада останется неизвестным.
        45
        После Рождества женили во второй раз Яна ван Баерле. Его мать решила не ждать окончания траура по невестке, выбить клин клином. Девушка была из обедневшей дворянской семьи, не красавица, но ямочки на упругих румяных щёчках делали ее довольно милой.
        - Такая дурить не будет. Побоится потерять богатого мужа, - объяснила свой выбор Маргарита ван Баерле.
        Мнение сына ее не сильно интересовало. Он уже доказал, что выбирать не умеет. Я был уверен, что задурить может любая. Всё зависит от мужа. Поскольку Ян относится ко второй жене без трепета, как к первой, вполне возможно, что семья будет прочная.
        Детей от первого брака Маргарита ван Баерле забрала к себе, то есть, в мой дом. Она уверена, что это мои дети. У меня на этот счет большие сомнения. Мне даже кажется, что я заплатил за смерть Свена Крюгера, чтобы отомстить не только за Яна ван Баерле. Хотя и не был мужем Женевьевы, но иногда казалось, что и моя голова обзавелась костяными наростами, довольно ветвистыми.
        Зиму я провел в разных праздных делах. В основном охотился неподалеку от Роттердама в собственном лесу, который прикупил после возвращения из похода. В Голландии еще есть леса, а в них еще встречаются олени и кабаны. Последние мелковаты, не тянут на тех гигантов, которых я убивал в Ютландии.
        В начале мая отправились в очередной поход. В Америку я уже не рвался. Больших денег и сопутствующих им лишений мне не надо. Вместо меня туда отравилась эскадра из четырех кораблей, которой командовал Матейс ван Лон. Один корабль эскадры принадлежал мне. Если повезет, другие натаскают мне каштанов из огня. Дома тоже сидеть не хотелось. В отличие от жены, мир для которой заканчивался за стенами Роттердама, а цивилизованный - за стенами нашего дома, мне не сиделось в Голландии. Мало в этих землях солнца во всех смыслах. Все-таки я вырос намного южнее.
        В Северном море и Ла-Манше испанские корабли перестали появляться. Возле Пиренейского полуострова тоже никого не встретили. В Лиссабон теперь не зайдешь, чтобы подождать, когда осведомитель сообщит о потенциальной жертве. Столица Португалии стала базой вражеского флота. В апреле португальские кортесы собрались в городе Томар и провозгласили Филиппа Второго своим королем. Новый король пообещал им, что не допустит назначение испанцев на государственные должности в Португалии. Говорят, пока держит слово. И вообще, в Португалии он вел себя не так, как в Нидерландах. Армии было запрещено грабить местное население, даже сторонников Антонио. Сыграло ли роль то, что португальцы были католиками, или сделал правильные выводы после изгнания из Нидерландов - не знаю. Все мы - и короли в том числе - полосатые и пятнистые; не выделишь один цвет - белый или черный.
        Мы прошли мимо Кадиса. Наверное, захваченный в прошлом году испанский капитан, обладатель замысловатых усов, уже дома. Князь Оранский быстро договорился с Алессандро Фарнезе об обмене пленными. Попались нам несколько мелких судов, но я решил не размениваться.
        При подходе к Гибралтару задул западный ветер. Приняв его за подсказку судьбы, я повел фрегат в Средиземное море. Пролив миновали без проблем. Видели много рыбацких суденышек, которые сразу устремлялись к берегу. В будущем рыбаки станут головной болью торгового флота. Капитаны и штурмана сейнеров и траулеров слышали что-то о МППСС (Международных правилах по предупреждению столкновений судов), но то ли слишком мало, то ли не приняли всерьез. Перефразируя Карла Маркса, скажу: «Нет такого правила, которое не нарушил бы рыбак, ведущий промысел». Хорошо знают только те, которые дают им преимущества. По одному из них надо уступать дорогу рыбаку, который ловит тралом. Однажды на дальнем Востоке шел я пересекающимся курсом с траулером. Он должен был уступить мне дорогу. Смотрю, включает огни, обозначающие, что тянет трал, а сам шпарит полным ходом.
        Я связался с ним, говорю:
        - Ты меня за лоха не держи. На десяти узлах тралы не тягают. Уступай дорогу.
        - А ты не с рыбаков перешел на торговый флот? - спросил капитан траулера.
        - Нет, - ответил я. - Сразу умным родился.
        Мы с помощью ветра и течения благополучно миновали мыс Гибралтар и милях в десяти юго-восточнее попали в штиль. Ветер стих внезапно, словно наверху решили отключить кондиционер и щелкнули тумблером. Фрегат лежал в дрейфе милях в шести от берега. Было жарко, но сухо, поэтому не так напряжно, как в тропиках. По моей каюте летала целая эскадрилья серых мух. Мы подхватили их где-то в этих краях, хотя все время шли от берега в нескольких милях. Йохан Гигенгак развлекался, убивая их хлопушкой, изготовленной им же из палки и куска кожи. Достойное занятие для одного из богатых граждан славного города Роттердама. Мой слуга оказался более предприимчивым, чем его старший брат. Грамотно вкладывая деньги, полученные в походах, Йохан Гигенгак превратился в довольно состоятельного человека. Что не мешало ему оставаться моим слугой. В таком статусе он не участвовал в сражениях, рисковал меньше остальных, но долю имел, как матрос или солдат. При этом питался лучше их, а уж про то, сколько он выпил моего вина, байки ходили по всему городу. Стоит признать, что выпитое вино делало его энергичным. Дернув втихаря
кружку вина, он, напевая пресквернейшим голосом незамысловатую песенку, начинал что-нибудь делать, старательно и долго. Убивать мух на худой конец.
        Испанский галеас появился перед заходом солнца. Шел он с северо-востока и ближе к берегу. Длиной метров шестьдесят, шириной около десяти. Нижняя часть корпуса серая, верхняя - черная с желтыми полосами. Три мачты с огромными латинскими парусами, сейчас свернутыми, подвязанными к рю, которые в свою очередь поставлены вертикально возле мачт и принайтованы к ним, и шестьдесят четыре красные весла, которые в такт погружались в воду и поднимались из нее, роняя капли воды. Спереди торчал шпирон. На форкастле установлено двенадцать пушек: четыре тридцатидвухфунтовые куршейные и по четыре двадцатичетырехфунтовых бортовых. На фальшбортах десятка по полтора легких фальконетов на поворачивающихся вилках. На ахтеркастле еще десять пушек двадцатичетырехфунтовых, все бортовые. Кораблестроитель не предполагал, что его детищу придется от кого-нибудь убегать и отстреливаться. Обычно на галеасе экипаж состоит из капитана, двух шкиперов, четырех офицеров, священника, врача, боцмана, плотника и около тысячи гребцов, матросов, комендоров и солдат. Не мудрено, что вся эта орава решила, что им по плечу захватить фрегат
под голландским флагом, который покачивался на невысоких волнах, ожидая, когда задует ветер.
        Дуть ветер не собирался, поэтому я приказал спустить на воду баркас. С бака на него завели буксирный трос. Баркас развернул фрегат левым бортом к приближающемуся галеасу, после чего спрятался за корпус корабля, ожидая следующий приказ.
        Испанцы выстрелили первыми с дистанции кабельтова два. Только одно тридцатидвухфунтовое ядро попало в борт на полметра выше ватерлинии. Еще одно оборвало грота-ванты левого борта. Пальнули, как понимаю, ради форса. Уверены, что захватят приз абордажем. На форкастле скопилось около сотни солдат, вооруженных короткими пиками и мечами.
        Залп наших пушек был более результативным. С дистанции чуть больше кабельтова они разворотили форкастель, превратив ее в нагромождение убитых и раненых людей, орудийных стволов и обломков бревен и досок. Эта куча шевелилась, из нее выползали окровавленные люди и скатывались на куршею. Одно ядро угодило в правую скулу возле закрепленного там якоря с металлическими лапами и деревянным штоком. Ядро пробило в корпусе небольшую дыру. Якорь от сотрясения сорвался и смайнался в воду на длину якорного каната, второй конец которого был надежно закреплен на форкастле или привален пушкой и обломками бревен. Видимо это ядро или какое-то другое, угодило в гребцов правого борта, потому что ближние к нам три весла остались опущенными в воду. За них зацепились другие и тоже остались в воде, из-за чего галеас резко повернулся к нам левым бортом. Испанцы сперва разрядили в нас бортовые фальконеты, а когда галеас полностью повернулся к нам бортом, пальнули из пушек на корме. Двадцатичетырехфунтовые ядра проломили в двух местах фальшборт и поразили несколько человек. Одному матросу оторвало ноги выше коленей. В
горячке он пытался встать, и его руки соскальзывали на мокрой от крови палубе.
        Испанский десант вышел на верхние палубы, готовясь к атаке. Несколько человек стреляли по нам из тяжелых мушкетов, положив их на планширь. Испанцы были уверены, что все наши пушки разряжены, что не успеем выстрелить еще раз до того, как они окажутся на нашем корабле.
        Дождавшись этого, я приказал:
        - Карронады, огонь!
        Залп картечью смел испанских десантников с верхних палуб и заодно досталось многим гребцам левого борта. Кому-то картечина прилетела через порт для весла, кому-то - через борт, по сравнению с нашим, трехслойным, - очень тонкий, потому что данный тип кораблей не предназначен для плавания в штормовую погоду. Они редко выходят в открытое море и обычно ночуют в портах. Снесло и полосатый зелено-синий шатер, который стоял на ахтеркастле. Наверное, капитанский. Сидеть в каюте в такую жару тяжко.
        Галеас про инерции прошел вперед, оказался у нас по корме и вне досягаемости наших орудий. Я приказал баркасу развернуть фрегат правым бортом к противнику. Маневр занял несколько минут. За это время галеас удалился от нас кабельтова на полтора. Ядра из пушек пробили в корпусе несколько дыр, а ближе к корме и чуть выше ватерлинии - довольно внушительную. Стали видны бочки, стоявшие в трюме. Судя по цвету вытекающей из дыры жидкости, в бочках было красное вино. Мне показалось, что это галеас истекает кровью.
        Испанцы опять наступили на те же грабли - оставшиеся в живых выбрались на главную палубу, решив, что следующий залп будет не скоро. У меня есть подозрение, что время, за которое избавляются от стереотипа, равно времени, за которое его наработали. Залп картечью из карронад помог им сократить это время до минимума. Тем, кто выжил.
        По моей команде матросы на баркасе налегли на весла и развернули фрегат левым бортом к противнику. Как ни странно, пока никто из гребцов баркаса не пострадал. Я боялся, что испанцы перебьют их из фальконетов и мушкетов. Видимо, сидящих в баркасе не сочли достойной целью.
        После следующего залпа пушек и карронад, которые выстрелили сразу, не дожидаясь, когда испанцы наступят на те же грабли в третий раз, галеас начал крениться на левый борт, продырявленный во многих местах. Видимо, несколько ядер попали ниже ватерлинии, и вражеский корабль начал набирать воду. На ахтеркастле появился человек без шлема, но в дорогой кирасе с барельефом спереди в виде орла, раскинувшего крылья. В левой руке он держал белое полотнище, запачканное кровью, может быть, кусок старого паруса. Окровавленную правую руку он прижимал к боку.
        - Прекратить огонь! - отдал я приказ.
        Уцелевших испанских матросов, солдат и канониров я приказал отвезти на берег. Не стал брать в плен и единственного живого офицера, раненого в руку. Не уверен, что на берегу у него больше шансов вылечиться, потому что основным методом лечения является кровопускание, но этот грех будет не на моей душе. С наполовину затонувшего галеаса забрали всё, что смогли, после чего подожгли его. То, что не сгорело, медленно пошло ко дну вместе с трупами погибших.
        Утром задул северо-восточный ветер, и мы пошли к африканскому берегу, чтобы найти добычу получше.
        46
        Этот караван мы заметили на рассвете и догнали его только во второй половине дня. Шесть каравелл водоизмещением от сотни до двухсот тонн и с мусульманскими экипажами. На самой большой на фок-мачте был прямой парус, а на гроте и бизани - латинские. У остальных все паруса были латинские. Я сперва подумал, что это испанские или португальские корабли, но, подойдя ближе, заметил, что на парусах нет крестов, а с топов мачт не свисают длинные флаги, красно-золотые или красно-зеленые. Их вообще не было, никаких. Каравеллы довольно резво шли курсом крутой бейдевинд и строем кильватер.
        Завидев фрегат, повернули к берегу. Улизнуть на мелководье не успели. Мы догоняли каравеллы по одной и, не обращая внимания на их фальконеты и полупушки, обстреливали из карронад книппелями. Обгоняли поочередно по левому и правому борту, чтобы комендоры успевали перезарядить орудия. Мусульмане стреляли неважно, а небольшие ядра вреда нам не причиняли. Несколько ядер из фальконетов просто отскочили от нашего борта. Видимо, не хотелось им застревать в досках. Только на флагмане, самой большой каравелле, которую мы догнали милях в двух от голого африканского берега, пушки были восемнадцатифунтовые и комендоры не из худших. Их стрельба обошлась нам в сбитый вместе с парусом фока-рей, несколько порванных тросов и трех раненых матросов. Наш залп, по иронии судьбы, порвал все паруса и посбивал реи, кроме фока-рея.
        С флагмана мы и начали обстрел ярами и картечью. Остановились у него по корме и всадили залп из пушек, а потом из карронад в ахтеркастель. После первого же враг запросил пощады. Я послал на флагман катер за капитаном и офицерами, если таковые есть, а сам повел фрегат ко второй каравелле. На ней не стали испытывать судьбу, сразу сдались. На остальных четырех тоже.
        Катера привезли на фрегат комсостав каравелл с документами на груз. Три каравеллы, самые маленькие, везли сахар. Две средние - красное дерево, слоновую кость, шкуры разных животных, в том числе жирафов, зебр, львов. Сейчас в Западной Европе модно иметь ковер из шкуры заморского зверя. Может быть, и турки тоже не отстают от моды. Эскадра ведь шла на Стамбул, как теперь назывался Константинополь. На флагмане везли рабов. В основном испанцев и португальцев, членов экипажей захваченных пиратами кораблей. Набили их в трюм так, что сидели впритык друг к другу. Обычно из моряков-христиан делают гребцов на галерах. Из-за тяжелого труда и плохой кормежки смертность среди гребцов такая, что редко кто полирует задницей банку больше двух лет. Этим несказанно повезло. Хотя мы с ними и воюем, я решил отпустить несостоявшихся рабов, когда будет проходить мимо Пиренейского полуострова. Предполагал, что моему экипажу, по большей части кальвинистам и баптистам, такое решение не понравится, но никто не возбухнул.
        Их больше интересовала судьба капитана флагманской каравеллы. Это был голландец, принявший мусульманство. Лет сорок, полноватый, с выбритым круглым лицом. Одет в белую чалму с золотой заколкой спереди, белую шелковую рубаху, поверх который вышитая золотыми нитками, светло-коричневая, кожаная, короткая безрукавка, и темно-красные шаровары. На ногах остроносые кожаные тапки без задников.
        - Я рад, что попал в плен к своим землякам! - первым делом заявил он на голландском языке. - Вы ведь союзники турецкого султана!
        Враг испанского короля автоматически становился другом гезов, даже если он мусульманин. Впрочем, оказалось, что турки помогали только на словах, поэтому всерьез их, как союзников, в Голландии не воспринимали.
        Члены моего экипажа тоже были рады, что им попался ренегат. Не знаю, когда они договорились, но ко мне подошел бывший наемный убийца, а теперь морской пехотинец Йорг Кляйн, ставший негласным лидером полубака, как называли живущих в носовой части фрегата всех рядовых членов экипажа.
        - Мы решили повесить этого выродка, - твердо заявил он.
        Лучше всех следят за чужой нравственностью те, у кого своих грехов с избытком.
        - Только не на фрегате, - выдвинул я условие.
        У меня не было желания ссориться с экипажем из-за перебежчика, но и без оговорки уступить их требованию я не мог.
        - Нам без разницы, где его вздернуть, - сказал Йорг Кляйн.
        Голландца-мусульманина отвезли на флагманскую каравеллу, где и повесили на уцелевшем фока-рее. Не снимали его до следующего утра, пока не стал пованивать.
        А вот остальных пленников-мусульман я приказал отвезти на берег и отпустить на все три стороны. Князь Оранский их не возьмет, потому что обменивать не на кого, у турок наших пленных нет, а продать мусульман можно только португальцам, но теперь нам закрыт доступ во все порты Пиренейского полуострова. Кое-кому мое решение не понравилось. Бунтовать не решились. Им хватило зрелища повешенья ренегата.
        Каравеллы я решил продать в Англии. Они ходят быстрее галеонов, поэтому пользуются большим спросом. Осенью прошлого года в Роттердам пришло известие, что после трехгодичного плавания пришла в Плимут «Золотая лань» под командованием Френсиса Дрейка и привезла награбленной в Америки добычи на сумму, по разным сведениям, от шестисот тысяч до двух с четвертью миллионов фунтов стерлингов. Половину награбленного капитан отдал королеве, за что сын священника был сразу, прямо на борту корабля, посвящен в рыцари. В чем все рассказчики были единодушны - в передачи слов, сказанных вахтенным, который не узнал поднимающуюся по трапу королеву и гаркнул: «Куда прешься, шлюха!». Королевой-девственницей Елизавету назовут потомки, а современники были о ней противоположного мнения. Она это знала, поэтому сделала вид, что не услышала вахтенного. Иначе пришлось бы наказать за правду, что подданные не одобрили бы.
        47
        В Саутгемптоне мы застряли на три недели. Сперва продали груз, а потом ждали серьезных покупателей на каравеллы. Отдавать по дешевке не хотелось, даже несмотря на то, что князю Оранскому не придется отдавать треть. Грабеж мусульман патента не требует. Мало того, является чуть ли не святым деянием. Хоть убей, не хотелось мне отдавать Вильгельму Оранскому треть добычи. Слишком жирно ему будет! Видимо, проживание в Голландии не проходит бесследно для жадности. В благоприятных условиях она разрастается без оглядки на нравственные принципы, заложенные в детстве в других краях.
        По приходу в Роттердам мы узнали, что двадцать шестого июля Генеральные штаты северных провинций опубликовали эдикт о низложении Филиппа Второго, как тирана, поправшего обычаи и законы страны, и о том, что отныне их правителем становится Вильгельм, князь Оранский. Давно уже надо было сделать это. Как ни странно, причиной задержки был сам Вильгельм Оранский, которого в будущем объявят основателем Нидерландов. Будь его воля, они бы никогда не стали независимым государством. Благодаря его интригам, в южных провинциях правителем стал Франсуа, герцог Алансонский и Анжуйский. Там преобладали католики, которых правитель-единоверец больше устраивал. При этом все крупные города не позволили герцогу Франсуа обосноваться у них, разместить французские гарнизоны.
        Вот так и закончилась первая буржуазная революция. Толстосумы руками морских гезов расчистили себе дорогу в светлое капиталистическое будущее. У большинства морских гезов жизнь лучше не стала. Когда вернусь в это будущее, потребую от правительства Голландии, чтобы поставили мне памятник в Роттердаме за неоценимый вклад в эту самую революцию и экономику страны. Представляю, как их будет давить жаба от нежелания выкидывать деньги на ветер. Предложу им использовать мой памятник для привлечения российских туристов. По мнению голландцев, русские приезжают заграницу с полными карманами долларов, которые расшвыривают в самых неожиданных местах. Обкуренный имеет право на веселую точку зрения по любому грустному вопросу.
        После двухнедельного ремонта и отдыха я повел фрегат за новой добычей. Собирался опять наведаться в Средиземное море, пощупать мусульман, но, приближаясь к Пиренейскому полуострову, наткнулся на два четырехмачтовых галеона грузоподъемностью около тысячи тонн, отбившихся, видимо, от вест-индийской эскадры. Скорее всего, их отнесло штормом далеко на север, а теперь тупо шли на юго-юго-восток, пока не уткнутся в берег. Долготу определять еще не научились (с обычными часами не получается, нужен точный хронометр), поэтому не знают, что уже проскочили мыс Финистерре, западную оконечность полуострова, что этим курсом окажутся у берегов Франции, а если повернут на юг, то намного быстрее доберутся до Испании. Оба галеона были основательно потрепаны. На каждом была сломана мачта, только на одном это был фок, а на другом - второй грот. Из запасных бревен соорудили временные мачты, на которых подняли латинские паруса. Если случай с латинскими парусами на двух задних мачтах был естественен, то на фоке такой парус был редкостью. Впрочем, каких только вариантов парусного вооружения я ни встречал. Иногда
попадались такие гибриды, что только диву давался, а уж понять, к какому типу кораблей их отнести, и вовсе было невозможно. Для таких кораблей у меня было простое и емкое определение «столько-то мачтовый корабль», которым в основном и пользовались моряки всех стран. Мне кажется, названия типам парусных кораблей придумают в конце восемнадцатого или начале девятнадцатого веке, когда их эра подойдет к концу, когда появятся пароходы.
        Завидев фрегат, галеоны поравнялись, а потом встали «валетом» - корма одного к носу другого - и убрали паруса. Наверное, решили нападать и защищаться вместе. Не сомневаюсь, что опознали мой корабль. Или видели раньше, или узнали по описанию. Таких пока два, и оба построены под моим руководством. Испанцы усвоили уже, что привычным абордажем со мной не справишься. Решили попробовать новое. На палубы галеонов высыпали матросы и солдаты. Мушкетеры и аркебузиры полезли на марсы. На фальшбортах появились вилки, на которых устанавливали фальконеты и тяжелые мушкеты.
        Что ж, бой будет жарче, но короче. Я повел фрегат на сближение с целью. Нас разделяло мили три, что при силе ветра балла три должно было занять не меньше получаса. Минут через десять заметил, что с одного из галеонов на воду спускают катер десятивесельный. Для разворота такой махины, как галеон, катер маловат. На него спустился офицер в шлеме и кирасе и с испанским флагом на древке. Встав на баке катера, офицер стал размахивать флагом. Видимо, парламентер.
        - Убрать паруса! Ложимся в дрейф! - приказал я.
        На катере прибыл адмирал Альваро де Басан, маркиз Санта-Крус. Его шлем и кираса покрыты черным лаком, а по краям украшены золотом. На кирасе спереди присобачена золотая птица, наверное, орел, хотя мне показалось, что петух. Может быть, действительно представитель отряда куриных. В Западной Европе петух не является оскорбительным прозвищем для мужчины. Кожаные штаны длиной до колена подвязаны черными лентами. Белые шелковые чулки довольно грязные.
        - Что-то в последнее время мы слишком часто встречаемся! - начал с шутки адмирал.
        - Видимо, предыдущая встреча понравилась обоим, - сказал я и жестом пригласил его сесть в кресло-качалку, пару которых Йохан Гигенгак вытащил из каюты на квартердек. - Какое вино хотите, красное или белое?
        - Любое и обязательно развести напополам водой, - улыбаясь, ответил Альваро де Басан, маркиз Санта-Крус.
        Большой кубок с красным вином и водой он осушил залпом. Острый кадык быстро дергался под тонкой кожей, поросшей длинными седыми волосинами. Допив, он протянул кубок слуге, чтобы наполнил еще раз, а сам снял шлем-морион, открыв загорелую лысину, покрытую от лба к затылку крупными каплями пота, и слипшиеся перьями седые волосы по бокам от нее. Вторую порцию пил медленнее, причмокивая.
        - Французское вино? - спросил он, осушив кубок.
        - Из Бордо, - ответил я.
        - Крепости не хватает, как и тем, кто его делает, - изрек адмирал Альваро де Басан и посмотрел на меня так, словно я - француз и должен сильно обидеться.
        - Согласен, - произнес я. - Французам присуще избегать крайностей. Разве что в рассказах о победах на любовном фронте их заносит.
        - Да уж, про баб они могут трепаться бесконечно, - в свою очередь согласился адмирал.
        - Надеюсь, не французы привели вас на мой корабль? - пошутил я.
        - В какой-то степени, да. Я задержался, чтобы разделаться с двумя их кораблями, и так и не догнал свою эскадру. Иначе бы мы не встретились, - ответил он.
        - Но мы все-таки встретились, - сказал я.
        - Увы! - молвил Альваро де Басан, маркиз Санта-Крус. - После победы над французскими пиратами у меня началась черная полоса. Сперва попали в штиль, почти три недели дрейфовали, истратив две трети запаса пресной воды. Потом был ужасный шторм, какого я никогда прежде не видел. Мои матросы откачивали воду без остановки. Думали, утонем. Бог услышал наши молитвы! - он перекрестился, но как-то небрежно. Подозреваю, что передо мной скрытый атеист. - А напоследок - вы!
        - Даже затрудняюсь сказать, какая из напастей хуже! - поёрничал я.
        - Первые две одолели. Надеюсь и с третьей как-нибудь справимся, - хитро улыбнувшись, сказал адмирал.
        - Какие есть предложения? - поинтересовался я.
        - Мы отдаем вам все серебро, десять ластов, а вы взамен даете нам десять бочек воды - и на этом расходимся, - предложил он. - По ласту серебра за бочку - думаю, не самая плохая сделка.
        - Мы и так заберем не только серебро, но и остальной груз, - возразил я.
        - Не заберете. Я прикажу взорвать оба корабля, - заверил Альваро де Басан.
        - А экипажи куда денете? - полюбопытствовал я. - На всех баркасов и катеров не хватит.
        - Остальные погибнут за своего короля, - спокойно произнес недавно испеченный маркиз Санта-Крус и посмотрел мне в самую душу своими слишком узкими для европейца глазами.
        Видимо, среди его предков были не только христиане. Догадываюсь, кто именно. Значит, торг уместен.
        - Все серебро и сундуки с изумрудами и жемчугом, - потребовал я, хотя не был уверен, что везут и драгоценные камни.
        - Изумруды уступлю, а жемчуг везем для украшения храма в Сантьяго-де Компостела, - сказал адмирал и напомнил: - Вы ведь, как я знаю, католик, не будете грабить Церковь.
        Его осведомленность заставила меня отнестись к Альваро де Басану с уважением. Чем больше полководец знает о противнике, тем больше шансов победить. Судя по тому, что адмирал уклонился от боя, затеял переговоры и как их ведет, знал он обо мне много. Пожалуй, не стоит встречаться с ним в третий раз.
        - Договорились, - произнес я.
        Мы обговорили детали обмена серебра на воду. Теперь уже я проявил максимум осторожности. Может быть, Альваро де Басан, маркиз Санта-Крус знает обо мне даже больше, чем мне хотелось бы. Обидно будет получить пулю в затылок, когда буду любоваться блеском трофейного серебра. Чтобы этого не случилось, до конца перегрузки адмирал должен был находиться на фрегате.
        Продолжалась она до вечера. В деле были все малые плавсредства галеонов и фрегата. Мои комендоры и стрелки все это время оставались на боевых постах. Адмирал Альваро де Басан внимательно наблюдал за ними и за мной. Надеюсь, дисциплинированность произвела на него впечатление. У испанцев с дисциплиной туговато. В бою - да, терции действуют, как отлаженный механизм, а в моменты перемирия на всю включается южная безалаберность. Южанину анатомия хребта не позволяет долго быть однообразным.
        Прощаясь с адмиралом, дал ему совет:
        - Ложитесь на курс зюйд и идите всю ночь. Если ветер не изменится, завтра к полудню будете возле Ла-Коруньи.
        - Мы в Бискайском заливе?! - удивленно воскликнул Альваро де Басан, маркиз Санта-Крус. - Значит, этот сопляк был прав…
        «Этот сопляк», как догадываюсь, - молодой штурман, который точнее всех определил широту, но она не совпала с более «авторитетной». Надеюсь, он будет не слишком строго наказан за это. Ведь если бы испанцы дня три назад поверили ему и взяли южнее, то не встретились бы с нами, потому что уже были бы у берегов Португалии, которая теперь часть Испании. Португальцы не забудут об этом периоде до двадцать первого века, а может, и дольше. Слово «испанский» станет для них ругательным, а выигрыш в футбол у любой испанской команды приобретет статус национального праздника. Большая ненависть страдает мелочностью.
        48
        Я решил, что десять ластов серебра и два сундука с изумрудами являются прекрасным заключительным аккордом навигации этого года. Больше в море не выходил, распустив экипаж и поставив фрегат на текущий ремонт. Надо было поменять несколько подгнивших, деревянных деталей. Заодно крыс потравили. Эти гадины по швартовам забираются на борт корабля, обживают его. Грызут все подряд, кроме железа и стекла. К фрегату было приписано несколько котов, но все они исчезали в море, несмотря на то, что я пообещал повесить того, кто выбрасывает их за борт. Голландские моряки уверены, что коты - слуги дьявола. Судя по тому, как мало котов я видел в Голландии в двадцать первом веке, от этого суеверия селедкоеды не вылечатся никогда. Хотя у меня было подозрение, что котов уничтожали потому, что были конкурентами в поедании селедок.
        Вильгельм, князь Оранский, получил свою треть добычи натурой - слитками серебра и необработанными изумрудами. После чего сразу стал воинственным. Его враг Алессандро Фарнезе медленно и уверенно отвоевывал один город за другим. В апреле овладел довольно крупным - Турне. У князя появилось желание и возможность отомстить обидчику.
        - Не хочешь покомандовать моей армией? - предложил он.
        - Нудные осады - это не для меня, - отказался я. - Уверен, что среди ваших немецких друзей найдется много специалистов осадного дела.
        - Хороших специалистов много, но среди них мало надежных, - пожаловался Вильгельм Оранский.
        Да уж, ему не позавидуешь. Король Испании может предложить больше любому, кого наймет князь Оранский, переманить на свою сторону. Многие из окружения Вильгельма Оранского, узнав, как мало власти и денег у него, сразу вспомнили, что они - католиками и что менять веру и сеньора, как сделал он, - смертный грех, поэтому разрешает и вассалам князя поступать также.
        Я свою долю вложил в самые разные предприятия. Подбором их занималась моя теща и по совместительству любовница Маргарита ван Баерле. Ей это нравилось, и она обладала предпринимательским чутьем. Мне зарабатывание денег ради денег было неинтересно, поэтому с удовольствием передоверил ей финансовые вопросы. Себе оставил только ведение переговоров и заключение договоров. Рита, как вдова, имеет право участвовать в заключении сделок, но только распоряжаясь своим имуществом.
        Первым делом мой главный компаньон и мэр Роттердама Рольф Шнайдер пожаловался на то, что в восточной части Средиземного моря пираты напали на наш караван и захватили один галеон с грузом. Прибыль за рейс на этой линии была раза в два меньше, чем на «ост-индийской», но зато время рейса было в три раза короче и, как мы думали, маршрут пролегает по более безопасному региону. По поводу штормов - так оно и есть, а вот пиратов в Средиземном море пока что больше, чем во всем Индийском океане и южной части Атлантического. Я пообещал Рольфу Шнайдеру, что весной займусь этим вопросом. Заодно посмотрю, что сейчас творится в памятных мне местах.
        Вышли в рейс после Пасхи. Сейчас уже не придерживаются этой традиции, корабли ходят круглый год, но мне спешить было некуда. Я ведь в последние годы в этой эпохе для развлечения ухожу море, а не деньги добываю. Голландцы уверены, что я самый богатый человек страны, что Вильгельм Оранский воюет только благодаря моим займам. Я в ответ улыбаюсь и пытаюсь понять, почему в двадцать первом веке так и не стал богачом? Наверное, потому, что не убивал и не грабил. В основе каждого богатства лежит преступление и часто не одно.
        В Атлантике нас хорошенько потрепало. Как только начинается шторм, я надеваю спасательный жилет и нацепляю на себя всё то, что может пригодиться в следующей жизни или с чем не хочу расставаться. Допустим, с монгольским луком. Наверное, мог бы обойтись без него, но стрельба из лука стала моим хобби. Зимой часто ходил на стрельбище возле Роттердама, издавался над деревянным попугаем - мишенью. Мой экипаж считает, что это у меня такой ритуал для защиты от шторма. Ведь каждый раз, в какой бы страшный ураган мы не попадали, выбирались благополучно, и так получалось только благодаря моему странному облачению.
        Гибралтар прошли при северо-западном ветре и сильном попутном течении. На северо-востоке заметили караван из пяти каравелл, но я приказал не менять курс. Сперва отомстим за захваченный галеон.
        Первую эскадру морских разбойников повстречали в Тунисском проливе, который итальянцы называют Сицилийским, на траверзе мыса Бон, одноименного с полуостровом, северным окончанием которого является, - самой близкой к Сицилии точке африканского побережья. Полуостров высокий, узкий и заостренный, из-за чего у меня иногда появляется подозрение, что это Африка показывает язык Сицилии. Смущает только серый цвет скал с редкими зелеными плешинами кустов и травы. Из-за полуострова, подгоняемые попутным южным ветром силой балла три, выскочили восемь шебек наперерез одинокому христианскому торговому кораблю. И поживятся, и богу послужат. Религия - лучшая отмазка для преступников. Паруса у всех грязно-серого цвета. Наверное, чтобы незаметны были на фоне скалистого берега.
        На дистанции чуть больше кабельтова их встретил залп из пушек нашего правого борта. Стреляли низко. Я заметил, как рыжеватые, ржавые ядра «прыгали» по невысоким ярко-синим волнам. Пять шебек обзавелись пробоинами в корпусе, причем две - ниже ватерлинии. Обе остановились и занялись борьбой за живучесть. Еще у одной ядро, подпрыгнувшее слишком высоко, сшибло фок-мачту. Она упала за борт, повиснув на такелаже. Экипаж принялся вытаскивать мачту, потеряв интерес к добыче. С высокими, ровными и гибкими столбами в этой части Африки проблемы. Завозят из Европы, большая часть которой принадлежит врагам мусульман, что сильно удорожает цену товара.
        Фрегат сделал поворот фордевинд и с дистанции менее кабельтова обстрелял пиратов из пушек левого борта. На этот раз три шебеки обзавелись пробоинами ниже ватерлинии. У одной ядро попало прямо в форштевень, из-за чего доски обшивки повыскакивали из пазов, и носовая часть стала напоминать начавший распускаться цветок. Шебека принялась довольно быстро тонуть. Если бы была не из дерева, уже бы только весла остались на поверхности. Наши мушкетеры и аркебузиры открыли стрельбу по членам экипажа, мечущимся по палубе. Уверен, что большинство пиратов не умеет плавать. Две менее поврежденные шебеки решили, что не справятся с таким большим кораблем, и легли на обратный курс. Гребли при этом так, что против ветра шли быстрее, чем на парусах при попутном. Им вдогонку, а также по занятым ремонтом пиратским кораблям, полетела картечь из карронад.
        Потом мы спокойно, как на учениях, перезарядили пушки и расстреляли ядрами пять поврежденных шебек. Еще одна, у которой сшибло фок-мачту, обрубила канаты, чтобы освободиться от нее, и налегке погребла к берегу. Посланные ей вдогонку два ядра прошли мимо. Затем мы спустили на воду баркас с карательным отрядом. На носу его стоял однофунтовый фальконет, из которого почти в упор расстреливали пиратов, которые теснились на оставшихся над водой частях шебек. Тех, кто уцепившись за обломки досок и бревен бултыхался в воде, солдаты под командованием Бадвина Шульца хладнокровно добивали мечами, топорами, короткими пиками. Затем полузатопленные пиратские корабли подожгли. Добычей стало лишь небольшое количество оружия, в основном холодное. Экипаж фрегата не ворчал, потому что знал, что сперва разберемся с пиратами, а потом сами ими станем.
        Дальше мы направились к Бейруту, который теперь важный перевалочный порт Османской империи. В него по суше доставляли товары из районов, расположенных на берегах Индийского океана. Там эти товары закупали наши торговые представители и отправляли в Голландию на наших галеонах.
        Во время перехода, когда я прогуливался по квартердеку, ко мне подошел командир морских пехотинцев Бадвин Шульц. Судя по его смущенному лицу, разговор должен быть интересным.
        - Что случилось? - спросил я.
        - Пока ничего, - ответил он и, прочистив горло, пожаловался тихо, чтобы не услышали матросы, стоявшие неподалеку: - Йорг Кляйн отказывается выполнять мои приказы.
        - Не знаешь, как заставить?! - удивился я.
        Бадвин Шульц покраснел так, будто его обвинили перед строем в трусости.
        - Почему же, знаю, - набычившись, произнес Бадвин Шульц. - Только он говорит, что вы ему многим обязаны, и поэтому я приказывать ему не имею права.
        - Даже так?! - удивился я еще больше.
        Видимо, Йорг Кляйн возомнил, что я буду платить ему всю оставшуюся жизнь, мою или его. Решение напрашивалось само.
        - Я не расстроюсь, если в следующем бою он погибнет, - сказал я тихо, чтобы слышал только Бадвин Шульц.
        Командир морских пехотинцев оскалил зубы, коричневые от постоянного жевания табака, и кивнул, одновременно подтверждая, что правильно меня понял, и одобряя выбранное решение.
        Я запретил курить на фрегате, поэтому пристрастившиеся к никотину жуют порезанные листья табака, часто сплевывая светло-коричневую слюну. Сплевывают строго за борт, за чем усердно следят не страдающий подобной зависимостью боцман Лукас Баккер и его помощники. Пойманного на месте преступления сперва возят мордой по плевку, а потом привязывают к мачте и десять раз плетью закрепляют пройденный урок. За курение на борту - тридцать плетей. Пока к такому запрету относятся спокойно, потому что любителей табака мало. Жизнь научила меня, что любой наркотик невозможно остановить. Сначала на него не обращают внимание. Потом борются с разной степенью жестокости. В конце концов, легализуют, очерчивая довольно гибкие границы. Видимо, это одно из орудий естественного отбора, а с природой бессмысленно спорить и уж тем более воевать.
        49
        Чем хороши пираты - их не надо искать. Иди себе по торговому пути - и не разминешься. Они выскочили из залива. Двадцать одно судно разного размера и типа, с количеством мачт от одной до трех, но все парусно-гребные. Шебеки с младшими братьями и сестрами, причем от разных отцов. Одиннадцать собрались перерезать нам курс по носу, остальные - по корме. Они шли против ветра, довольно крепкого, хотя и не поднявшего пока волну. Десятки весел мерно поднимались и опускались, толкая суда к цели. В двадцать первом веке я бы подумал, что случайно оказался в районе проведения регаты. Сейчас век шестнадцатый, воинственный, не до мирных соревнований. Именно в этом районе и захватили наш галеон. Сейчас мы постараемся объяснить пиратам, что зря они это сделали. Возвращение на место преступления - пагубная привычка.
        Экипаж фрегата, облачившись в доспехи, занимает места по боевому расписанию. Народ у меня бывалый, никому ничего не надо объяснять. Комендоры расположились возле орудий. Открывают пушечные порты, вытягивают из стволов деревянные пробки, заряжают ядрами или картечью. Книппеля сегодня не пригодятся. Мушкетеры и аркебузиры лезут на марсовые площадки. Матросы стоят возле мачт, готовые мигом выполнить мой приказ. Все понимают, что бой будет жестоким. Пираты в плен не сдаются, предпочитают умереть в бою, а не с петлей на шее.
        Приказываю повернуть острее к ветру, от берега. Пусть пираты думают, что пытаюсь удрать. Мне нужно растянуть их, чтобы нападали не все сразу. Те одиннадцать, что собирались перерезать нам курс по носу, теперь ближе. Они в свою очередь разделились на две группы, чтобы напасть одновременно с обоих бортов.
        Я жду, когда эти группы разойдутся пошире, после чего приказываю повернуть вправо. Шесть шебек - ядро пиратского отряда, - идущие плотной группой, оказываются на прицеле у наших пушек. После залпа черный густой дым сдувает в сторону пиратских судов. Кажется, что именно этот дым и принес ядра, которые разбивают корпуса трех шебек. В ответ летят ядра из полупушек и фальконетов. Целились в корпус, надеясь пробить его. Тогда бы фрегат набрал воды и замедлил ход. Пираты не учли, что борт моего корабля может прошибить только тридцатишестифунтовое ядро или больше и только на «пистолетной» дистанции. Фрегат поворачивается левым бортом ко второй подгруппе, в которой двухмачтовые суденышки, и точным залпом с дистанции около кабельтова основательно повреждает четыре из пяти.
        После чего мы идем на сближение со второй часть пиратской эскадры, которая должна была напасть на нас с кормы. В ней преобладают небольшие суда, одно- и двухмачтовые. У многих нет палубы, поэтому я приказываю приготовиться к стрельбе и карронадам. С дистанции метров сто пятьдесят производим залп из всех орудий левого борта. Одно ядро угодило так удачно, что суденышко переломилось на две части. Быстро задравшиеся вверх носовая и кормовая части стали напоминать странные деревянные вешки. Еще пять тоже начали тонуть, но медленнее. И на всех вражеских кораблях в живых осталось меньше половины экипажа. Тех, кто уцелел, расстреливали с марсов наши мушкетёры и аркебузники.
        Фрегат ложится в дрейф, ожидая, когда перезарядят орудия левого борта. В это время к нашему правому борту усиленно гребут уцелевшие суда из первой части пиратской эскадры. В настырности им не откажешь. Наверное, решили, что мы, как испанцы, стреляем из пушек всего раз, после чего идем на абордаж. Повторный залп нашего левого борта они, видимо, приняли за разделенный первый. Мы подпускаем их на полкабельтова, после чего расстреливаем из пушек и карронад. Огонь наш настолько губителен, что на плаву остается два судна, палубы которых покрыты окровавленными трупами, среди которых копошатся несколько раненых. Еще один залп из пушек и карронад левого борта - и точно такая же картина со второй частью пиратской эскадры. Всего одна шебека и пара одномачтовых суденышек, основательно подпорченных, стремительно улепетывают в сторону берега.
        - Спустить на воду баркас и катер! - приказываю я.
        Две команды солдат отправляются добивать уцелевших пиратов. Делают это быстро и жестоко. Сарацины - это ведь не люди: даже не могут определить правильную религию. Побежденные по определению поклонялись неправильному богу. Судя по результатам сражений, боги в каждой отельной местности дежурят по очереди.
        В это день не оказалось здесь и ангела-хранителя Йорга Кляйна. Мушкетная пуля попала ему в спину, пробив насквозь кирасу и тело. Приятели наемного убийца пришли к выводу, что пираты стреляли из тяжелого мушкета, потому что из обычного надо было бы выстрелить метров с десяти-двадцати, чтобы нанести такие повреждения, а пираты так близко к фрегату не приближались, после чего отнесли раненого в лазарет, который располагался на гондеке.
        - Рана тяжелая, не выкарабкается! - доложил мне Бадвин Шульц, показав в злобно-торжествующем оскале коричневые зубы. - Я прослежу, чтобы его хорошо лечили.

* * *
        Следующая глава в этой книге последняя. Больше книг бесплатно в телеграм-канале «Цокольный этаж»: Ищущий да обрящет!
        50
        Это судно мы заметили, когда уже смеркалось, причем вдали от берега. Четырехмачтовое, похожее высокой кормовой надстройкой на галеон. На передних двух мачтах прямые паруса, но марсель только на первом гроте. На втором гроте и бизани - латинские паруса. Они сшиты из синих и зеленых кусков, вроде бы хаотично, но уверен, что есть какая-то закономерность, непонятная европейцам. Длина судна метров сорок, ширина около девяти, осадка примерно четыре с половиной. Водоизмещение тонн восемьсот, может, больше. Одна орудийная палуба. На ней с каждого борта по двенадцать тридцатидвухфунтовых пушек, плюс несколько шестифунтовых фальконетов. Этой своей версии галеона турки дали название карамуссал. В западной части Средиземного моря она почти не встречается, поэтому и не попадалась мне раньше. Карамуссал шел со стороны дельты Нила к острову Кипру, поэтому и удалился так далеко от берега. Один шел, как догадываюсь, потому, что был уверен, что серьезных врагов на своем пути не встретит. Возле африканского берега и кипрского наверняка есть береговая охрана на больших и быстрых галерах, а в открытом море местные
пираты пока не шляются.
        До темноты мы не успели его догнать. Нас разделяло мили три, когда стало так темно, что добыча словно бы растворилась. Мы прошли в ту же сторону еще часа два, после чего я приказал лечь в дрейф. Будем надеяться, что капитан карамуссала тоже не рискнет идти ночью. Не думаю, что турок точно знает, сколько миль осталось до острова Кипр. Не ровен час, выкинешься в темноте на берег.
        На рассвете меня разбудил вахтенный офицер Дирк ван Треслонг. Он хорошо выполняет свои обязанности, но нет в нем морской жилки. Капитан из него не получится, а толковый сухопутный командир - да. По возвращению в Роттердам сосватаю его князю Оранскому в командиры артиллерийской батареи.
        - Сарацинский корабль в миле от нас. Ветра нет, лежит в дрейфе, - доложил он.
        После душной каюты, так и не остывшей полностью за ночь, на палубе дышится легче. Кажется, что на открытом воздухе холоднее градусов на десять. На бронзовых деталях осели капли росы. Небо только начало светлеть.
        Карамуссал левым бортом к нашему правому и на расстоянии мили полторы, если не больше. Дирк ван Треслонг так и не научился определять расстояние на море. Забывает делать поправку на скрадывание.
        - Спускай на воду баркас с гребцами, потянет нас к призу, - приказываю я и поворачиваюсь к командиру морской пехоты Бадвину Шульцу: - Выдели человек десять аркебузиров на всякий случай и толкового командира, чтобы смогли отбиться, если на них нападут.
        - Я сам с ними отправлюсь, - предлагает он.
        - Как хочешь, - говорю я.
        Баркас грузовой стрелой поднимают вверх, проносят над фальшбортом, с плеском опускают на воду. Матросы по штормтрапу спускаются в него. Двигаются медленно, сонно, хотя многие привыкли вставать в такую рань, до восхода солнца. Некоторые без доспехов или только в шлеме. Фатализм зашкаливает. Вскоре баркас перемещается к носу судна, принимает конец толстого буксирного троса, закрепляет на корме. Гребцы налегают на весла. Кажется, им не по силам сдвинуть такую громадину, как фрегат. Буксирный трос набился, как струна, а потом немного прогнулся. Значит, корабль пошел вслед за баркасом. Постепенно скорость увеличивается. Делаем не больше одного узла, но кажется, что движемся быстро.
        - Подавай завтрак, - говорю я Йохану Гигенгаку, вернувшись в каюту.
        Для завтрака рановато, но лучше поесть сейчас. Неизвестно, сколько времени займет захват приза. Может растянуться и до обеда.
        Слуга подает холодное говяжье мясо, сыр, с которого срезан верхний, подплесневевший слой, сухари и красное вино, разбавленное водой. Хуже холодной говядины только очень холодная говядина. Я с трудом съедаю три кусочка мяса и большой кусок сыра, осушив два бокала разведенного вина. Оно словно взрывается в животе и нагревает мое тело изнутри, отчего меньше чувствую жару и духоту в каюте. Мне не хочется вставать из-за стола, но слышу грохот вражеского фальконета. Наверное, стреляют по баркасу. От страха, видимо, потому что попасть с дистанции около мили теоретически можно, а вот практически даже по такой большой цели, как фрегат, мажут. Да и толку от ядра на излете будет не много.
        - Давай кирасу, - говорю я слуге.
        Йохан Гигенгак подает кирасу и шлем, а потом портупею с саблей и кинжалом. Когда он помогает мне приготовиться к бою, у меня создается впечатление, что слуга - единственный человек на корабле, которому я нужен живой и здоровый. При этом понимаю, что в случае гибели помнить меня будут не дольше месяца. Йохан Гигенгак сразу осядет на берегу и начнет посылать в море других. Недавно он спрашивал у меня, сколько стоит небольшая каравелла? Скорее всего, купит ее вскладчину с братом и еще кем-нибудь, но все равно будет числиться судовладельцем и вести себя соответственно. Уж он-то припомнит подчиненным годы своей службы слугой. В будущем у меня была теория, что, если выпускник мореходки проработает матросом больше года, хороший капитан из него не получится. Он станет матросом с лычками.
        Фрегат медленно приближается к карамуссалу. Там уже поняли, что мы задумали. Спускают на воду свой баркас, чтобы с помощью буксирного троса поворачивал корабль бортом к нам, чтобы мы не смогли безнаказанно обстреливать его, зайдя с кормы. Их бортовой залп прозвучал, когда между нами было кабельтова два. Нервы, видать, не выдержали. Одно ядро ударилось о скулу фрегата, срикошетило и полетело дальше, а еще одно угодило в орудийный расчет на полубаке, разорвав на части комендора, легко ранив второго и разбив лафет полупушки. На нашем баркасе продолжили грести, не обращая внимание на обстрел из фальконетов, мушкетов и аркебуз. Когда дистанция между кораблями сократилась до одного кабельтова, на баркасе появились убитые и раненые. Из-за этого дважды весла перецеплялись, и он отклонялся от курса.
        - Повернуть фрегат правым бортом к противнику! - приказал я, решив не терять зря людей.
        Баркас развернул нас и спрятался за корпус фрегата. В дело вступили пушки и карронады. От их одновременного залпа фрегат затрясся, как в лихорадке, и немного удалился от врага, в высоком борте которого появились две пробоины. Картечь изрешетила фальшборт и переборки надстроек. Людей на палубах и марсах карамуссала не было. Они попрятались перед нашим залпом и не появились после него. Надеюсь, что хоть кого-то наша картечь нашла.
        - На гондеке, брать выше, по палубе и надстройкам! - скомандовал я пушкарям.
        Предполагал, что сарацины ответят залпом из своих пушек, но так и не дождался. Наверное, придерживаются тактики одного залпа и последующего абордажа. После второго нашего залпа на ахтеркастель поднялся человек в белом тюрбане поверх шлема и кирасе поверх длинного халата в сине-белую вертикальную полосу, замахал куском желтоватой материи.
        - Мы сдаемся! - прокричал он на венецианском диалекте итальянского языка.
        - На баркасе, отдать буксир и передать на фрегат убитых и раненых! - приказал я.
        Среди раненых и Бадвин Шульц. Пуля пробила левую руку возле плечевого сустава и вошла в грудь через проем в кирасе. Ее уже сняли, рану на руке перевязали бинтом из льняной материи, а на груди приложили тампон, которые набух от крови. Легкое вроде бы не задето, дышит легко и без хрипа. Командир морских пехотинцев, превозмогая боль, пытается улыбаться.
        - Удача отвернулась, - сделал вывод Бадвин Шульц.
        - Ненадолго. Сейчас лекарь вынет пулю, зашьет рану, и через несколько дней опять будешь воевать, - подбадриваю я и приказываю матросам: - Срочно несите в госпиталь и предупредите, чтобы кровь не пускали!
        Лекарей у нас двое. Один - хороший диагност, а второй - хирург. Оба получают офицерские доли и соглашаются со мной, что кровопускание вредно, кроме случая, когда у человека высокое давление. Поскольку давление мерять пока не умеют, высокое почти у всех, кто попадает в госпиталь. Экипаж считает, что офицерскую долю лекари получают зря. Сегодня у них будет шанс доказать обратное.
        - Принимай командование призом, - говорю я своему шурину. - Офицеров и часть матросов, если их там много, отправишь сюда.
        - Хорошо! - бодро соглашается Ян ван Баерле.
        Ему нравится командовать кораблем. Я еще в двадцать первом веке заметил, что хорошие капитаны получаются из тех, у кого плохо складываются отношения с женщинами. Себя в последнее время я стал относить к исключениям из этого правила.
        Офицер на карамуссале оказался всего один, тот самый, что запросил пощады. Он рассказал, что капитан погиб от первого нашего залпа. Две картечины пробили тонкую ставню на иллюминаторе в его каюте и обе угодили в капитана. Одна - в голову, так что он умер сразу. Корабль вез пшеницу из Египта на Кипр, который одиннадцать лет назад стал частью Османской империи. Груз малоценный, а переход предполагался короткий и безопасный, поэтому матросов было минимальное количество. Судовладелец экономил на всем.
        Я решил продать груз и корабль в Венеции - ближайшем государстве, которое не подчинялось ни турецкому султану, ни испанскому королю. Осталось дождаться хоть какого-нибудь ветра. Обычно к обеду ветер усиливался, а в этот день даже намека не было. К полудню припекало так, что даже в тени было тяжко.
        Задуло после трех часов пополудни. Северо-восточный ветер налетел порывом таким резким, что фрегат сильно накренился. От неожиданности я еле удержался на ногах. Через несколько секунд корабль накренил следующий порыв ветра, после чего задуло потише. Впрочем, ветер постепенно усиливался. Я приказал ставить штормовой парус и держаться против ветра, чтобы не быстро сносило к африканскому берегу.
        Через час небо покрылось черными тучами, ветер усилился баллов до десяти, поднялась волна. Сразу стало не жарко. Я по традиции облачился в спасательный жилет и навесил на себя всё то, что пригодится в следующей эпохе, в том числе и оба пистолета. Никак не мог решить, брать винтовку или нет? Помог боцман Лукас Баккер, влетевший в мою каюту без стука, что считалось смертным грехом. Судя по дикой гримасе на его лице, у него был веский повод согрешить.
        - Капитан, пожар! - заорал боцман, чтобы перекричать свист ветра.
        - Где? - спросил я.
        - На нижней палубе, возле крюйт-камеры! - ответил Лукас Баккер.
        - Как там могло загореться?! - удивился я. - Я же запретил туда ходить!
        - Йорг Кляйн поджег, - ответил боцман. - Думали, он уже не жилец, оставили без присмотра, а он перерезал глотку Бадвину Шульцу, который рядом лежал без сознания и с масляной лампой дополз до крюйт-камеры и поджег ее.
        - Пожарная команда там? - спросил я.
        - Туда не пройдешь, дыма много. По дыму и догадались, что горим, - рассказал Лукас Беккер.
        - Все плавсредства на воду, экипажу приготовиться к эвакуации на карамуссал! - приказал я и вышел вместе с боцманом из каюты.
        Почти все члены экипажа столпились в кормовой части судна - подальше от крюйт-камеры, которая располагалась в носовой, через переборку с форпиком, где в три яруса стояли бочки с пресной водой. Из люка, ведущего к крюйт-камере, шел дым. Сильный ветер сдувал его, поэтому казалось, что пожар не сильный. По приказу боцмана матросы побежали к баркасу, катеру и ялу, чтобы спустить их на воду.
        Я надел винтовку так, чтобы не слетела, и поднялся на квартердек. Там стоял Дирк ван Треслонг с вытянутым от испуга лицом.
        - Быстро собери свои ценные вещи, - сказал я.
        - Да, - коротко молвил он и метнулся к своей каюте, буквально скатившись по трапу.
        В это момент и прогрохотал взрыв. Точнее, сперва я увидел, как в носовой части фрегата вспучивается главная палуба, медленно, очень медленно, словно нехотя, а потом стремительно, резко. В воздух выплеснулись пламя и черный дым, а вместе с ними подлетели доски и люди. После чего загрохотало с такой силой, что я оглох. Невидимая рука беззвучно подхватила меня и легко и как бы небрежно подкинула вверх. Удивление и непонятный восторг во время взлета было последним, что я ощутил.
        Чернобровкин Александр
        Казачий адмирал
        Глава 1
        Комок тошноты плавно перекатывался из стороны в сторону где-то в районе моего пищевода, не просясь наружу и не опускаясь ниже. В голове стоял тихий звон, протяжный, на одной ноте, которая умудрялась не вызывать ни раздражения, ни приятных эмоций. Лежала голова на чем-то мягком. В отличие от тела, которое от лежания на твердой ровной поверхности затекло, накопило тупую боль в районе лопаток и немного ниже. Так я чувствовал себя в первую ночь в реанимации, когда обязан был лежать строго на спине. Появилась радостная мысль, что я опять в больнице, что вернулся в двадцать первый век…
        Сквозь звон в голове я вдруг услышал плескание волн о корпус судна. О деревянный корпус. По металлу бьют не так, резче, громче. Следом различил полоскание паруса. То ли флюгер плохо приколотили, и поэтому ветер не соблюдает нужное направление, то ли рулевой плохо держит курс. Затем услышал голоса. Говорили на языке, похожем и на турецкий из будущего, и на тот, на котором говорила моя жена-турчанка Ясмин. Скорее всего, переходный вариант от второго к первому.
        - Зачем хозяин его везет?! Надо было раздеть и выбросить в море! Только место в тени занимает! - повозмущался один турок, обладатель звонкого голоса.
        - Может, очухается, и тогда его продадут, - предположил второй, судя по голосу, пожилой. - Молодой и крепкий, за него много дадут.
        Сначала я подумал, что говорят не обо мне. Я ведь уже не молодой. Потом вспомнил, что после перемещения становлюсь моложе. Так что возможны варианты.
        Рядом прошлепали по деревянной палубе босые ноги. Мой нос уловил запах дыни. Представил, как впиваюсь зубами в ее сочную мякоть - и чуть не захлебнулся слюной, закашлял. И открыл глаза.
        Небо было чистое. Много солнечного света, но само светило не увидел. Я лежал в тени у передней переборки полуюта, которая была высотой около метра, ближе к правому борту, на седловатой главной палубе двухмачтового судна с парусами в бело-желтую вертикальную полосу. На грот-мачте был латинский парус, а на фок-мачте - брифок, летучий прямой парус, который поднимают при попутном ветре на брифок-рее на судах, не имеющих постоянного фока. Рю - рей латинского паруса, собранный из двух деревьев, - стоял принайтованный к своей фок-мачте, и был выше нее. С прямым парусом на фок-мачте судно лучше слушается руля при попутном ветре и идет быстрее. Паруса были старые, латанные-перелатанные, из-за чего полосы кое-где не совпадали. Курс - фордевинд. Скорость, если не ошибаюсь, не меньше десяти узлов. От меня до короткого бушприта было метров пятнадцать. Еще несколько метров добавляет полуют. Ширина судна по разваленному мидель-шпангоуту - метров пять с половиной. В бортах по восемь закрытых сейчас кусками кожи отверстий для весел. Скорее всего, это шебека - любимое судно средиземноморских пиратов. Восемь весел
были принайтованы к люку трюма, расположенного между мачтами. Наверное, столько же весел закреплено и на левом борту. Люк размером метра три в длину, два в ширину и около метра в высоту был накрыт чехлом, сшитым из кусков воловьей кожи. Чехол в нескольких местах был привязан к комингсу просмоленными кончиками. На люке трюма, в тени от паруса грот-мачты, лежали с десяток мужчин разного возраста, с густыми бородами и усами разной формы и длины, но все, как одни, брюнеты со смуглой кожей. На них были черные круглые шапочки, напоминающие тюбетейки, и серовато-белые холщовые рубахи с короткими рукавами и овальным вырезом и штаны длиной до середины голени. Ни одной пары обуви я не увидел. Впрочем, и на моем фрегате матросы обувались только, когда отправлялись на берег. На пиратов отдыхающие на люке трюма не были похожи. Я уже научился с первого взгляда определять, воин передо мной или не очень. В этих брюнетах не было дерзости. Лежавший ближним ко мне, пожилой мужчина встретился со мной взглядом, пустым, как на неодушевленный и ненужный предмет, и повернул голову вверх, словно надеялся увидеть в небе
что-нибудь поинтереснее. Моя голова покоилась на подушке-валике длиной сантиметров сорок. От подушки тянуло кизячным дымом и еще каким-то «восточным» запахом, который я никак не мог идентифицировать. На мне из одежды остались только шелковые рубаха и трусы. Пропал перстень с александритом. Босые ноги находились за пределом тени, рядом со свернутым в бухту, просмоленным тросом с голландским огоном, который обычно крепят на ноках реев. Бухта находилась рядом с трапом без ограждения, который вел на палубу полуюта.
        Я оперся ладонями о гладкую палубу, отшлифованную волнами и босыми ногами, сел, а потом и встал, придерживаясь рукой за переборку полуюта. В голове застучала кровь, тошнота подпрыгнула вверх, но не выплеснулась наружу, сдержанная плотно сжатыми губами. Меня немного повело и отпустило. Видимо, во время взрыва заработал сотрясение мозга. Утешало, что мозг все-таки остался. Нос опять уловил аромат дыни, и голова повернулась в ту сторону.
        На полуюте, палуба которого выступала за корму метра на три, был навес из прямоугольного куска плотной материи странного бурого цвета с более светлыми пятнами, растянутого веревками, привязанными к углам и посередине между ними, от низкой бизань-мачты с маленьким латинским парусом к фальшбортам. Под навесом дремал, сидя в низком и широком кресле и немного запрокинув голову, толстый сорокалетний мужчина с густыми широкими черными усами, которые были загнуты кверху и переходили в низкие бакенбарды. Сросшиеся, кустистые брови наполовину закрывали глазницы. Ноздри горбатого носа были вывернуты наружу, и из них торчали пучки черных волос. Пухлогубый рот приоткрыт. В верхней челюсти не хватало примерно половины зубов, а сохранившиеся были коричневатыми. Сколько зубов в нижней, мне не было видно. Мужчина напоминал шарпея количеством складок кожи: три узкие на лбу, ниже курчавой черной шевелюры, торчавшей из-под красной фески, три более широкие под давненько не бритым подбородком, три толстые на расплывшемся брюхе под натянувшейся, белой, полотняной рубахой, довольно грязной. Может быть, есть складки и на
ногах, согнутых в коленях и раздвинутых, но их скрывали широкие шаровары из красной материи. Рядом с маленькими, не соответствующими телу и грязными ступнями стояли на палубе светло-коричневые кожаные шлепанцы с острыми и загнутыми кверху носами и заяложенными до черноты стельками. Обувь, как признак классового различия. Даже в двадцать первом веке статус человека будут визуально определять в первую очередь по обуви, во вторую - по аксессуарам и только в третью - по одежде. Рядом с креслом стоял такой же низкий трехногий столик, на котором и находилось деревянное блюдо с нарезанной ломтиками дыней. Как догадываюсь, принес блюдо мальчишка лет двенадцати, худой и белобрысый, с глуповатым, заторможенным лицом, который расположился позади столика. На слуге была лишь рубаха с короткими рукавами и длиной до середины бедер, такая же грязная, как и на хозяине. В метре позади кресла, но в тени под навесом, стоял рулевой - пожилой жилистый мужчина в низко надвинутой, соломенной шляпе с узкими полями и длинной и просторной рубахе с овальным вырезом и короткими рукавами, босой. Перо руля он поворачивал с помощью
деревянного румпеля. Перемещаясь по планширю, румпель тихо скулил.
        Очередное скуление и разбудило толстяка. Он тяжело разлепил веки и посмотрел на меня темно-карими глазами так, будто я ему приснился. Скорее всего, именно так он и подумал, потому что вновь закрыл глаза, а потом открыл немного быстрее. Я не исчез. Толстяк шумно втянул воздух вывернутыми ноздрями и лениво почесал толстыми и короткими пальцами с обгрызенными ногтями все три подбородка.
        - Добрый день! - поздоровался я на турецком языке.
        Толстяк ее заметно кивнул и спросил:
        - Ты кто?
        Мне показалось, что говорит он на турецком языке с легким, едва заметным акцентом.
        - Капитан голландского корабля, - ответил я, не уточняя национальность, и назвал свое голландское имя.
        - А я вот не только капитан, но и судовладелец, - произнес он не без хвастовства. - Мусад Арнаутриомами меня зовут.
        - Грек? - поинтересовался я на греческом языке.
        - Мусульманин, - ответил судовладелец на турецком.
        Хочешь казаться турком - флаг тебе в руки. Я буду говорить с тобой по-турецки, но вести себя, как с греком. Опыт общения с греками у меня богатый, что в прошлом, что в будущем. Эта нация займет прочные позиции на торговом флоте и в портах по всему миру. Греки будут помогать друг другу. Греческий капитан всегда найдет работу и попутный груз и, отработав несколько лет на ходовом мостике, легко возьмет кредит в «греческом» банке и станет судовладельцем. Обычно такие капитаны покупали, что подешевле - металлолом, чудом не утонувший до момента покупки и еще пару лет после нее, если не удалось застраховать на солидную сумму. Тогда нанимался капитан другой национальности, который за вознаграждение отправлял металлолом на дно неподалеку от берега, чтобы экипаж не пострадал. Греки покупали суда, когда те дешевели, потому что даже в трудное время, благодаря своим, находили груз, и продавали, когда дорожали. Как мне рассказывали подчиненные, греческие капитаны делятся на две категории: с первыми контракт превращается в праздник каждый день, со вторыми - ни дня без скандала. Сейчас определим, к какой
относится Мусад Арнаутриомами.
        Я поднялся по трапу на полуют, зашел под навес, в тень, где, благодаря еще и ветру, было намного приятнее, чем на главной палубе. Не спрашивая разрешения, взял кусок дыни. Сочная сладкая мякоть буквально растаяла в моем рту. Ничего вкуснее я не ел последние…
        - А какой сейчас год? - спросил я.
        Мусад Арнаутриомами скривился, будто я ем именно тот кусок дыни, который он хотел взять себе, но ничего по этому поводу не сказал, взял другой, ближний. Понюхал его, поднеся к носу так близко, словно хотел пощекотать черными волосинами, торчащими из ноздрей, и вернул на деревянное блюдо. Значит, относится к первой категории греческих капитанов.
        - Тысяча двадцать второй от переселения пророка Мухаммада - да благословит его аллах и приветствует! - из Мекки в Ясриб, - ответил судовладелец.
        - А у христиан какой? - полюбопытствовал я, потому что так и не научился пользоваться арабским лунным календарем с его тридцатилетним циклом, состоящим из девятнадцати обычных и одиннадцати високосных лет, и меньшим количеством дней в них.
        Перелинявший грек задумался ненадолго и сказал неуверенно:
        - Вроде бы тысяча шестьсот четырнадцатый.
        Надо же, как слабенько прыгнул я на этот раз! Наверное, потому, что слишком малую часть до нужного возраста пробыл в предыдущей эпохе.
        - А где мои вещи? - спросил я, доев ломтик дыни и вышвырнув за борт кожуру, желтую с серой «сеточкой».
        - У тебя теперь нет вещей. Ты теперь мой раб, - благодушно произнес Мусад Арнаутриомами, вновь поднеся к носу тот же ломтик дыни, но на этот раз все же откусив от него.
        - Это вряд ли, - сказал я, беря следующий с деревянного блюда. - По прибытию в порт я договорюсь с каким-нибудь купцом-христианином, и он заплатит за меня выкуп. Сколько ты хочешь получить?
        - Десять тысяч золотых дукатов! - быстро выпалил судовладелец ртом, набитым дыней.
        Видимо, столько ему не хватает, чтобы осесть на берегу и послать вместо себя в плавание другого.
        - Не смеши! - сказал я. - Тысяча - самое большее, что ты сможешь получить за меня.
        И сколько мне будет не слишком напряжно потом вернуть с учетом того, что в спасательном жилете спрятаны три сотни золотых флоринов. Надеюсь, грек-мусульманин отдаст мне жилет, как и оружие, за которое придется доплатить. Не люблю расставаться с вещами, к которым привык. У меня появилась мысль выдать себя за своего родственника с Мальты, в семью которого доставили меня, тяжелораненого, подобранного в море, где я и умер, написав прощальное письмо с просьбой возместить убытки и отблагодарить. Родственники помогавших мне не шибко надеялись получить деньги, поэтому раньше и не беспокоили, а тут оказались в Голландии и решили проверить. Надеюсь, Моник еще жива. Узнает мой почерк и не пожадничает, отстегнет две-три тысячи золотых. Для правдоподобности намекну на то, что знали только мы с ней, да и оружие мое должна опознать. Или не захочет расставаться с деньгами, и тогда мне придется добыть деньги другим каким-нибудь способом.
        - Ты заплатишь, сколько я сказал, или будешь моим рабом! - надменно произнес он.
        - Ты получишь тысячу или приму мусульманство - и останешься ни с чем, - насмешливо сказал я.
        Мусульманин не имеет права держать в рабстве единоверца.
        - Ты примешь мусульманство?! - удивился Мусад Арнаутриомами.
        - А почему нет?! Чем я хуже тебя?! - со стебом произнес я.
        - Ты будешь притворяться мусульманином, а на самом деле останешься христианином! - возмущенно молвил он.
        - Я буду таким же правоверным мусульманином, как и ты, - продолжил я насмехаться.
        Рулевой, который слышал наш разговор, улыбнулся, продолжая пялиться на сиденье высокого трехногого табурета, стоявшего перед ним. В центре сиденья была круглая дыра, в которую был вставлен компас - бронзовая чаша, сужающаяся книзу и с отогнутыми краями, исписанными арабскими закорючками, не цифрами, заполненная на две трети водой, в которой плавал узкий кораблик без мачт.
        Мусад Арнаутриомами от возмущения понадувал щеки пару минут, а потом успокоился и с хитрой улыбкой произнес:
        - Христиане стали такие продажные!
        - Нам ли с тобой их осуждать?! - произнес я, взял с блюда очередной ломтик дыни и сказал слуге: - Тебе не кажется, что мне надо присесть?
        Малый тупо уставился на меня, потом перевел взгляд на хозяина.
        Грек, не поворачивая к слуге голову, приказал:
        - Саид, принеси стул этому хитрому ренегату.
        Слуга прошлепал босыми ногами на главную палубу, с которой зашел через наклонную дверь, больше похожую на крышку люка, в каюту в полуюте.
        - Сколько стоит твоя шебека? - полюбопытствовал я.
        - Это не шебека, а тартана! - произнес Мусад Арнаутриомами таким возмущенным тоном, словно я понизил, а не повысил класс его судна.
        - Получишь выкуп - купишьшебеку, - пожелал я.
        - Я подумаю, - произнес он и швырнул за борт дынную кожуру.
        Слуга принес второе кресло, наверное, запасное, такое же низкое, с сиденьем из слабо натянутого куска кожи, в центре которого была круглая дырка, и тощую черную подушку. Перед тем, как положить подушку на сиденье, юноша взбил ее. Сидеть в кресле было непривычно, потому что колени располагались слишком высоко, но это было лучше, чем стоять, когда у тебя голова, подобно сфере недавно включенного гирокомпаса, еще не вернулась в меридиан.
        - Давно вы меня подобрали? - спросил я.
        - Рано утром, - ответил Мусад Арнаутриомами.
        - Откуда и куда идете? - поинтересовался я.
        - Из Александрии, - ответил он.
        Не дождавшись названия порта назначения, предположил, что им будет Стамбул, поэтому задал следующий вопрос:
        - Со специями?
        Мне показалось, что судно сидит не глубоко. Значит, груз легкий или трюм не полный.
        - Без груза, - сообщил судовладелец.
        Обычно в балласте идут, когда не могут найти попутный груз или когда фрахт в одну сторону большой и не имеет смысла тратить время на погрузку-выгрузку дешевого товара в обратную сторону.
        - Кто у вас сейчас султаном? - поинтересовался я.
        - Ахмед, - ответил Мусад Арнаутриомами и тут же искренне воскликнул: - Долгих лет ему жизни!
        - С кем воюете? - спросил я.
        Большая империя всегда с кем-нибудь воюет. Такова ее сущность. Если нет внешнего врага, находит внутреннего.
        - Позапрошлой осенью подписали мирный договор с персами. С тех пор ни с кем не воюем, если не считать нападения морских разбойников на наши города. Прошлым летом всё побережье в Крымском юрте ограбили, - рассказал он.
        Судя по названию, речь идет о Крымском полуострове.
        - Что за разбойники? Откуда приплывали? - задал я вопрос.
        - С севера, - ответил судовладелец. - На легких галерах приплывали. Тяжелые галеры султана - долгих лет ему жизни! - не могли их догнать.
        - Наверное, казаки запорожские? - предположил я.
        - Их называют черкасами, врагов нашей веры, но и так, как ты сказал, тоже, - подтвердил Мусад Арнаутриомами. - Они служат то нашему повелителю, то его вассалу крымскому хану Джанибеку Гераю, то польскому королю Сигизмунду. Кто больше заплатит, тому и служат.
        - Самое разумное правило, - сказал я
        В перечне отсутствовал русский царь. Вроде бы Смутное время закончилось в тысяча шестьсот тринадцатом году избранием в цари Михаила Романова. Помню, как в России праздновался четырехсотлетний юбилей дома Романовых. То, что многих Романовых почти на век раньше перестреляли за никчемное правление, никого не смущало. Еще меня забавляли призывы некоторых продвинутых государственников к возвращению монархии. Дурная шея без хомута скучает. Представляю, как их прадеды, свергнувшие самодержавие, переворачивались в могилах. Наверное, крутились, как лопасти вентилятора.
        Глава 2
        В трюме жарко и душно. Только оказавшись в нем, понял, что судно специализированное - предназначено для перевозки рабов. Трюм разделен на две части поперечной переборкой, немного не доходящей вверху до главной палубы. Просвет сантиметров в десять оставлен, видимо, для вентиляции. Оттуда и еще через щель между неплотно положенными лючинами в трюм попадает немного света. Я нахожусь в кормовой его части. Вдоль бортов, оставляя по центру проход шириной чуть больше метра, по три яруса нар. На них можно или лежать, или сидеть согнувшись. Я лежу на самом верхнем ярусе по правому борту, на голых, заеложенных человеческими телами досках, от которых воняет мочой и смертью. На палубе в проходе стоит с десяток бочек. От скуки вскрыл одну. Она заполнена не обжаренными, кофейными зернами. Так понимаю, этот напиток начал победное шествие по европейскому континенту. В прошлую эпоху встречал кофе очень редко, в основном у богатых арабских купцов.
        Рядом с бочками снуют крысы. В полумраке я замечаю только тени, но слышу писк и возню. Видимо, все еще не отказались от мысли прогрызть дырку в бочке. Проводят симпозиум, как это лучше сделать. Ученые утверждают, что после ядерной войны в живых останутся только один вид разумных существ - крысы и два неразумных - тараканы и люди. В институте на пару курсов младше меня училась москвичка, у которой была ручная крыса. Все бы ничего, но девушка так любила крысу, что таскала ее в институт, чтобы та, наверное, тоже получила высшее образование. И в институтскую столовую приносила. Ели они из одной тарелки. Парни относились к этому с юмором, а вот девушки, в силу врожденной стервозности, решили, что две крысы за одним столиком - это немного чересчур, и одну оставили недоучившейся. Какую именно - не помню.
        Сижу в трюме уже часа четыре, если не больше. По приказу Мусада Арнаутриомами меня поместили сюда перед самым Стамбулом. Наверное, испугался, что я заявлю таможенникам, что готов принять ислам, и оставляю хитрого грека без выкупа. Тартана идет на веслах. Я слышу их скрип и плескание воды. По моим подсчетам, мы давно уже прошли бухту Золотой рог. Наверное, невольничий рынок теперь где-то в пригороде, дальше по проливу.
        - Суши весла! - послышалась команда Мусада Арнаутриомами. - Поднять паруса!
        Наверху загомонили гребцы, радуясь окончанию тяжелой работы. По палубе зашлепали босые ноги. Заскрипели тали, залопотала под ветром парусина. Кто-то поднял край лючины, переложил на соседнюю. Широкий луч яркого света упал в трюм, осветив бочки. Я замечаю пару крыс, которые неторопливо перебираются в затемненные зоны. Сдвигают вторую лючину, просвет становится широким. В нем появляется глуповатое лицо слуги Саида.
        - Гяур, вылезай, - произнес мальчишка без эмоций, механическим голосом.
        Я, согнувшись, переместился к просвету. Верхний деревянный брус комингса трюма был горячим, обжигал ладони. Я долго тер их, после того, как спрыгнул на палубу. Заодно осмотрелся. Тартана уже приближалась к выходу из Босфора. На холмистых берегах светлые домики с плоскими крышами, одно- и двухэтажные. Издали они ничем не отличались от тех, что я видел здесь в прошлом и будущем.
        Мусад Арнаутриомами, как обычно, сидит под навесом в низком кресле на полуюте. Занимает его рано утром и покидает с заходом солнца, когда судно на ночь ложится в дрейф или становится на якорь. Справляет нужду, не вставая, в низкий и широкогорлый глиняный сосуд с морской водой, который подносит и держит слуга, или подсовывает под кресло, под дырку в центре сиденья, вытянув из-под хозяина кожаную подушку и приспустив ему шаровары. Вечером с помощью слуги грек покидает кресло, перемещается в каюту, дверь в которую запирает изнутри. Видимо, у него есть основания не доверять своему экипажу. На столике стоит деревянное блюдо со свежей земляникой. Куплена у торговцев, которые на лодках подплывали в тартатне. Я слышал, как грек торговался с ними. Ягоды крупные и сочные. Не знаю, где их хранили, но нагреться не успели. Мусад Арнаутриомами провожает взглядом взятую мной ягоду, тяжело вздыхает, но ничего не говорит. Наверное, вспомнил, сколько земляники можно купить на тысячу дукатов.
        - Думал, мы в Стамбул идем, - сказал я.
        - Зачем мне в Стамбул?! - удивился грек. - Здесь дорогой товар, ничего не заработаешь.
        - А где дешевый? - интересуюсь я.
        Мусад Арнаутриомами задумывается ненадолго, видимо, решает, выдавать ли мне коммерческую тайну, потом вспоминает, что я и так ее узнаю, и сообщает:
        - В Каффе.
        Каффа - это Феодосия. Там европейские купцы вряд ли сейчас бывают. Их еще в прошлую мою эпоху в Черное море перестали пускать. Так понимаю, купец собираются прикупить там моих соплеменников для перепродажи в Александрии. Как мне рассказал Мусад Арнаутриомами, у крымских татар рабство не в почете. Убедились, что рабский труд не эффективен, а иногда и вовсе убыточен. Пленник, если его сразу не продали работорговцам, вкалывает на хозяина года три-четыре, чтобы проникся прелестями истинной религии и сделал правильный выбор. Принявших ислам освобождали сразу. Приятно осознавать, что не один ты влип. Если пленник упрямился, его отпускали на свободу. Некоторые не меняли веру, но оставались работать вольнонаемными. Крым всегда притягивал людей. Зато турки и арабы без рабов никак. Лучше жить беднее, но не работать. Помню, в начале перестройки азербайджанские предприниматели нанимали торговцами русских или украинских женщин. Сам сидит рядом, следит, чтобы ничего не украла, но платит ей деньги, чтобы работала за него. Чувство превосходства обходится дорого.
        - А что, нельзя было зайти в Стамбул на пару дней?! - возмущаюсь я. - Или тебе не нужна тысяча дукатов?!
        - На обратном пути зайдем, сейчас некогда, - извиняющимся тоном произносит грек.
        Этот тон наводит меня на мысль, что врет Мусад Арнаутриомами, как сивый греческий мерин. Поэтому делаю вид, что поверил и меняю тему разговора.
        - На Каффу напрямую пойдешь или вдоль берега? - интересуюсь я..
        - Сначала вдоль берега, а потом пойду на север через море, - отвечает он.
        - А почему не сразу на Каффу? - говорю я. - Ветер попутный. На день раньше придешь, а то и на два. Я всегда напрямую ходил.
        Для меня каждый день неволи в тягость. Чем скорее придем в Стамбул или чем скорее станет понятно, что задумал хитрый грек, тем лучше для меня.
        - Ты бывал в Каффе?! - удивляется Мусад Арнаутриомами.
        - Я много где бывал, - отвечаю с хитрым видом, подхожу к рулевому и показываю ему на компасе с арабскими каракулями курс норд-ост: - Держи вот так.
        Матрос ждет, не отменит ли хозяин мой приказ, а потом меняет курс. Юго-юго-западный ветер теперь становится попутным, и по команде Мусада Арнаутриомами матросы меняют латинский парус на фок-мачте на брифок. Тартана сразу разгоняется узлов до восьми-девяти. Тень от паруса грот-мачты теперь падает на люк трюма, где и укладываются матросы, чтобы отдохнуть после многочасовой гребли.
        Мусад Арнаутриомами напоминает мне одного капитана, под чутким руководством которого я начинал штурманскую карьеру. После войны, когда была напряженка со штурманами, он закончил шестимесячные курсы и получил диплом. Вместо знаний к диплому прилагалось иезуитское умение использовать недостатки людей, благодаря которым этот тип не только стал капитаном, но и продержался на этом посту почти до пенсии. Он даже не умел сделать прокладку на карте, чему учат на первом курсе мореходки. На мостик поднимался только во время швартовки или постановки на якорь и при этом обязательно советовался, но не со штурманами, а со своим друганом боцманом, которого считал наиболее опытным судоводителем. Обычно в отпуск они уходили вместе. Кстати, оба были крымчанами, из Керчи. Однажды боцман заболел, попал в больницу - и под Батуми судно выбросило штормом на берег, потому что капитан самостоятельно выбрал место для якорной стоянки.
        У Мусада Арнаутриомами советчиком служит молчаливый рулевой. Мне кажется, умение держать язык за зубами - его самая сильная сторона, как судоводителя. Ему не нравится, что хозяин перестал с ним советоваться, безоговорочно соглашается со мной, но вида не показывает. Я ведь надолго не задержусь на судне, так что интриговать против меня смысла нет.
        Глава 3
        Мы вышли к Крымскому полуострову немного западнее мыса Меганом. Приметное место. Когда полуостров будет в составе Украины, здесь установят много ветряков, чтобы вырабатывали электроэнергию. Что-то у них не заладится, и часть ветряков перестанет работать. Местные жители порежут их на металлолом. А ветряки эти не дешевые. Помню, как-то возил на балкере винты из Канады в Европу. В трюме по одному винту, всего восемь, и больше никакого груза. Дешевку так не возят. Пока что на Меганоме ничего не построили, но растительности на нем уже нет. В будущем это будет одно из немногих мест в Крыму на берегу моря, где даже в курортный сезон туристы будут шляться редко.
        - Ты смотри, не обманул меня! - искренне обрадовался Мусад Арнаутриомами, заметив этот приметный мыс.
        Повод радоваться у него был - сэкономили не меньше суток.
        Вечером того же дня мы были на рейде Каффы. Спускающийся к морю город показалась мне огромным амфитеатром, а гавань с разнокалиберными плавсредствами была сценой. Каффа принадлежит турецкому султану, как и остальные прибрежные города, кроме Гёзлёва (Евпатории), которым вместе со степной частью полуострова владеет крымский хан, и входит в Каффинский эйялет. Турки называют город Маленький Стамбул, или Крым-Стамбул, потому что большой и многолюдный, вроде бы второй по величине в Османской империи. В шестом веке Каффа была в упадке, небольшим поселением, где проживали оседлые аланы и скифы, а также тавры и греки. В тринадцатом здесь появились венецианцы, и город начал расти. Потом за дело взялись генуэзцы, построили цитадель и обнесли город крепостной стеной высотой метров тринадцать, сложенной из обработанного камня разного размера, некоторые очень большие, в сотни килограмм весом, и с многочисленными - несколько десятков - башнями самой разной формы, но с преобладанием трехъярусных прямоугольных высотой метров семнадцать. В двадцатом веке то, что останется от оборонительных сооружений, казалось мне
намного ниже. Со стороны моря городская стена одинарная, а с трех остальных - двойная. Цитадель, или, как ее называют турки, Франкская (для них все западноевропейцы - франки), или Внутренняя крепость находится в восточной части города, и одна ее стена общая с городской прибрежной. В цитадели обитает руководство города. Христианам и иудеям жить там запрещено и заходить могут только с разрешения властей. На остальной огороженной территории, называемой Внешней крепостью, могут жить все, но, как обычно, дома там принадлежат только богатым. Со стороны суши город защищен сухим рвом метров десять шириной и метров семь глубиной, который служит еще и для стока в море помоев и дождевой воды. Возле восточного угла на скалистом холме располагается еще одна крепость, небольшая, но довольно крепкая. Раньше там была резиденция крымского хана, а теперь, как мне сказали, проживает только гарнизон с семьями. Западнее находится пригород Топраклык. Там живет в основном беднота, большая часть домов крыта дерном, а не красно-коричневой черепицей, как в городе. Защищают пригород две круглые башни: одна стоит на берегу моря,
а вторая прикрывает с запада. За ней стоят кибитки бедных татар, у которых не хватает денег даже на дом в пригороде, и цыган, которые еще в предыдущую мою эпоху стали обязательной деталью пейзажа каждого пригорода. Возле города протекает мелководная речушка, точнее, широкий ручей, и несколько ручьев узких, из которых набирают питьевую воду. Говорят, ближе к морю вода в колодцах солоноватая, но чем дальше, тем лучше, поэтому поля, огороды и сады начинаются выше города и уходят в сторону Согдеи (Судака). Сады смотрятся очень красиво, потому что сейчас цветут яблони. Как мне рассказал Мусад Арнаутриомами, яблоки из Каффы отправляют в Стамбул самому султану и его двору. Купец возит их и в Александрию в подарок чиновникам. На полях выращивают в основном просо. По заверению грека, склонного к преувеличениям, урожай проса собирают сам-пятьдесят и даже сам-сто. Оно является главным продуктом питания у татар, особенно бедных. По его же словам, в городе и пригороде десять соборных мечетей и тридцать квартальных, которые и дают имена своим кварталам. Первые крыты свинцом, а последние, в зависимости от богатства
квартала, свинцом или черепицей. Медь здесь то ли не в почете, то ли слишком дорога. Наверное, бывший мой медный рудник истощился. При пяти соборных мечетях располагаются медресе, где зубрят Коран и учатся еще чему-нибудь и как-нибудь. Есть в городе и две православные церкви, которые называются греческими, одна армянская и одна синагога. Что интересно, греками турки называют всех православных, кроме русских, потому что Московское царство не смогли завоевать.
        Со стороны моря в городской стене девять ворот. Те двое, которые вели к молу, были высокими и широкими, двустворчатыми, оббитыми железом. Охраняли каждые по дюжине солдат. Остальные семь ворот поменьше, телега с трудом проедет, причем двое были закрыты. Для швартовки на моле были приделаны железные кольца толщиной в руку взрослого мужчины и диаметром с полметра - мальчишки свободно пролезали. Они поглядели на наше судно, обменялись пренебрежительными репликами и побежали на дальний от нас конец мола, где стоял уменьшенный вариант моей последней добычи в предыдущую эпоху.
        Первым на судно прибыл таможенник - мужчина лет двадцати семи, но уже толще, чем Мусад Арнаутриомами. Он приехал на двуколке с большими колесами, запряженной одногорбым верблюдом, которой управлял худой старик в серой войлочной шапке с обвислыми полями, отчего напоминала колокол. На таможеннике были белая чалма с золотой заколкой в виде цветка, темно-красный шелковый халат, подпоясанный черным кушаком, темно-красные шаровары и плетеные кожаные темно-коричневые шлепанцы с немного загнутыми вверх носаками. Заглянув в пустой трюм, он подождал бакшиш (подарок) - мешочек с кофейными зернами, после чего сошел на берег. Если чиновнику ничего не давать, он разучится ходить. Громко сопя, таможенник с помощью старика-возницы забрался на сиденье двуколки, деревянное, на котором лежала большая коричневая кожаная подушка. Двуколка была без верха, но и ехать на ней предстояло не далеко. Здание таможни находилось сразу за воротами, метрах в двухстах от нас.
        Еще две такие двуколки, запряженные верблюдами, стояли в тени у городской стены. Мусад Арнаутриомами помахал призывно рукой, и хозяин одной из них, обладатель такой же войлочной шляпы, похожей на колокол, быстро подъехал к нам.
        - Поедешь со мной в баню, гяур? - спросил меня грек.
        За время пересечения Черного моря я заверил его, что в Каффе мне делать нечего, мусульманином в ней становиться не буду, потерплю в неволе до Стамбула, но не дальше. После этого Мусад Арнаутриомами стал относиться ко мне с меньшей подозрительностью и большим радушием. Впрочем, у меня было предположение, что и то, и другое напускное.
        - Конечно, поеду, - согласился я.
        Заметил, что неряхи очень любят ходить в баню. Как грешники на исповедь по большим праздникам. При этом даже неряхи-мусульмане невысокого мнения о чистоплотности нерях-франков. На это у них есть веские причины. То, что я каждый вечер после того, как ложились в дрейф, и каждое утро перед тем, как поднимали паруса, купался в море, было для всех членов экипажа тартаны не менее удивительным, чем для голландцев и англичан в прошлую мою эпоху.
        Мусад Арнаутриомами сторговался с возницей за два акче туда и обратно. Акче - это мелкая серебряная монета. Восемь акче равны одному дирхему. В Каффе ходили как турецкие, так и крымско-татарские акче. Крымский хан переплавлял чужие серебряные монеты и чеканил свои такого же веса, как турецкие, чтобы не было путаницы. От возницы сильно воняло кизяком, которым беднота отапливает свое жилье. Богатые покупают дрова. Лесов в горной части Крыма все еще много.
        В городе улицы вымощены каменными плитами. Канализация закрытая. Ее наличие выдает только вонь, изредка прорывавшаяся в щели между каменными плитами, прикрывавшими сточные канавы. Дома двухэтажные, с плоскими крышами, а все дворы, в том числе и в христианском квартале, мимо которого мы проезжали, с высокими дувалами, не заглянешь внутрь. В каждом дворе растет не меньше двух деревьев, в основном черная шелковица. В одном месте увидел осла, который ходил по кругу, вращая мельничное колесо. До этого не видел ни одного ветряка, а водяные мельницы здесь негде ставить, из-за чего думал, что все пользуются ручными. Разного рода транспортные средства тянули волы, верблюды, ослы, мулы, но ни разу не видел упряжной лошади. Даже лошаки не попадались. Раз встретили двух навьюченных лошадей, но все остальные использовались только для верховой езды. Видимо, в Крыму конь, как и татарин, для работы не создан, только для скачек. На улицах женщины встречалось очень мало. Никогда поодиночке, и у всех нижняя часть лица по самые глаза была скрыта платком. Мужчины были разных национальностей, как обычно в большом
городе, но одеты почти все одинаково, на турецкий лад. Различия были чисто социального плана. Скифов, готов, не говоря уже о таврах, я не сумел выделить. Православные и армяне отличались от мусульман только наличием бород, а караимы - еще и длинными, завитыми пейсами. Последние, как я помнил, происходили от отцов, исповедовавших иудаизм, и матерей других конфессий, то есть, иудеями не считались, за что и были изгнаны из Хазарии. Как подозреваю, их потомки станут одной из ветвей ашкенази, которых истинные иудеи, западноевропейские сефарды, своими считать откажутся.
        В моей группе на курсах английского на Мальте был испанский сефард Виктор, фамилию которого я запамятовал. Он настолько отличался от российских ашкенази, страдающих еврейской манией величия, для раздувания которой и получения дополнительных бонусов надо обвинять всех гоев в антисемитизме, что я не сразу поверил в его национальность, которую Виктор не скрывал и не выпячивал. Он учился на инженера-строителя, но собирался стать кинорежиссером. Кое-что общее у этих профессий есть - групповая безответственность, при которой награждают одного, а ругают всех остальных. Я знал о кино (и не только) намного больше наших одногруппников-испанцев, поэтому мы с Виктором часто и подолгу общались, заодно практикуясь в английском.
        Как-то рассказал сефарду о его российских дальних, как я тогда считал, родственниках, и он дал мне дельный совет:
        - Когда какой-нибудь ашкенази обзовет тебя антисемитом, отправь его к психиатру: манию величия сейчас лечат.
        Я думал, он малость преувеличивает, но потом нашел в интернете результаты научных исследований ДНК, согласно которым ашкенази не относятся к галлогруппам семитов, даже в близком, по историческим меркам, родстве не состоят. Это инородцы, выходцы из Средней Азии, принявшие вероисповедание и культуру иудеев. То есть, с таким же основанием русские, взявшие у Византии православие и культуру, могли бы называть себя эллинами, потомками Гомера и Сократа. Кстати, ашкенази из Белоруссии и Польши больше славяне, чем русские.
        Попались нам по пути и два дервиша - патлатые и бородатые типы неопределенного возраста, одетые в рубища, босые, грязные и вонючие. Я сразу вспомнил столпников из шестого века. Религия дает возможность лодырям и неряхам казаться достойными людьми. На самом деле, природа считает, что некоторым нельзя иметь потомство, поэтому делает их алкоголиками, наркоманами, гомосексуалистами, монахами, дервишами…
        Баня Татлы, которая, по заверению Мусада Арнаутриомами, лучшая во Внешней крепости, была высокая, с двумя куполами, изнутри покрытыми особым лазурным свинцом. Стены отделаны неполированным мрамором, который в каждой из шести кабин другого цвета. Мы с греком заняли кабину с желтовато-красными стенами. Обслуживали нас два голых молодых мужчины, выбранные нами из десятка сидевших на мраморной скамье у входной двери. У всех тела и лица были безволосые, но евнухи они или нет - сказать не могу, потому что хозяйство прикрывали полоски плотной желтовато-белой ткани, свисающие со шнурка, завязанного на талии. Мусад Арнаутриомами обоих называл гулямами (мальчиками, рабами, слугами). Себе он выбрал поляка, более женственного и упитанного, похлопав его по толстой заднице. Они улыбнулись друг другу, как старые знакомые. Я выбрал крепкого, жилистого валаха, потому что мне нужен был всего лишь массажист. В кабинете я лег на теплый низкий мраморный стол - и через несколько минут забыл обо всех превратностях судьбы, выпавших на мою долю за последние дни и даже десятилетия. Турки стали наследниками
римско-византийской банной культуры и даже привнесли в нее приятно пахнущее мыло и более разнообразный массаж. Валах мял и сгибал меня так, что кости хрустели. Мне даже показалось, что ноги в коленях сгибаются в обратную сторону. Мое молодое тело гнулось хорошо. Оно лишилось послеоперационного шрама, из чего я сделал вывод, что мне теперь меньше двадцати четырех лет. Поскольку татуировкавсе еще была, мне больше двадцати одного. Прекрасный возраст: еще есть время исправлять ошибки, поэтому можно их совершать.
        После того, как валах поизгалялся надо мной от души, я отправился в бассейн, чтобы не мешать играм Мусада Арнаутриомами и гуляма-поляка, которые становились все откровеннее. Я подозревал, что Саид обслуживает капитана не только днем, но и ночью. Недаром же грек иногда называл его Саида - женским вариантом имени Саид. В бане убедился, что не ошибся. Бассейн был прямоугольный, метров пять на четыре и глубиной метра полтора, со скамьями под водой вдоль длинных стенок, наполненный теплой водой, в которой я сразу разомлел. Посему уселся на подводную мраморную скамью и впал в блаженное состояние полусна, когда мечты кажутся правдоподобнее реальности.
        Мусад Арнаутриомами приполз примерно через полчаса. Гулям высосал из него не только деньги, но и все силы. У меня появилось предчувствие, что грек сейчас упадет обессиленный и утонет. Видимо, эта мысль пришла в голову и Мусаду Арнаутриомами. Он быстро ополоснул толстое, «складчатое» тело, белое и поросшее черными курчавыми волосами, лег на одну из мраморных лавок, стоявших вдоль стен купальни, и позвал лекаря. Минут через пять - видимо, или работал в бане, или жил неподалеку, - пришел караим лет двадцати с кожаным мешочком, из которого достал ножичек с серо-белой костяной рукояткой и медную чашу, похожую на большую пиалу, и пустил греку кровь из вены на левой руке, что-то тихо бормоча на языке, который напоминал половецкий. На двуколку Мусада Арнаутриомами погрузили с помощью двух гулямов, а на судно его, как огромный мешок, взяв за конечности, перенесли четверо матросов. Судя по тому, как привычно они это делали, я понял, что на похороны грека не попаду. И действительно, на следующее утро он выбрался из каюты побледневший, но полный сил и энергии.
        Глава 4
        Невольничий рынок находился возле обувного. Может быть, потому, что все рабы были босыми. Продавали по большей части подданных польского короля и русского царя. Половину горемык составляли молодые женщины, и примерно по четверти молодых мужчин и детей обоего пола. Продавцами были караимы и армяне. Скорее всего, скупали товар оптом у татар, ходивших в набеги. Крымских татар пока что среди продавцов нет. Наверное, потому, что, как заверил меня Мусад Арнаутриомами, почти все ни считать, ни писать не умеют. Зато луком, саблей и арканом орудуют хорошо.
        Грек сперва отбирал детей, советуясь со своим рулевым, которого вместе с еще пятью матросами взял на рынок. Отдавал предпочтение мальчикам. Торговался долго и результативно. В этом деле ему ничьи советы не нужны были. Я послушал, как он делает это, поучился уму-разуму, после чего прошелся по рядам, рассматривая выставленных на продажу людей. Почему-то они казались мне манекенами. Может быть, из-за потухших глаз. Рабы стояли группами, большими и не очень. Грязные, вонючие, одетые за редким исключением в одни рубахи. У крепких мужчин руки связаны за спиной. Дети жались к взрослым, не баловались и почти не шевелились, опасливо поглядывая на нагайки в руках работорговцев. Я смотрел на этих людей и пытался угадать, как они попали в плен и что их ждет?
        Мой взгляд зацепился за разорванный ворот грязной и мятой рубахи, в который проглядывали упругие груди с темными сосками. Девушка пыталась прикрывать их руками, но работорговец-армянин несильно бил по ним рукояткой нагайки, чтобы убрала. Он знал, чем заинтересовать покупателя. У девушки были густые темно-каштановые волосы, заплетенные в толстую косу длиной до ягодиц, округлое лицо с голубыми глазами, вздернутым носиком и сочными губами. На левой щеке серый след от подтека, расположенный не вертикально, а горизонтально, словно текло от носа к уху или наоборот. Что ж, при глубоком декольте можно не тратить время на макияж. Ей было от силы лет пятнадцать. Не скажу, что она мне очень уж понравилось, но почему-то очень захотелось, чтобы остальные свои годы - сколько их там выпадет?! - девушка провела не в гареме.
        - Выкупи ее для меня, - попросил я Мусада Арнаутриомами. - Заплачу тебе за нее двойную цену, только поторгуйся, как умеешь.
        Грека польстило мое признание его торгового таланта. Мусад Арнаутриомами сбил цену с тысячи дирхемов до двухсот, а затем приобрел еще шесть девушек, двух юношей и с десяток детей и получил скидку, как оптовый покупатель. Правда, на мою девушку скидка не распространялась.
        - Заплатишь за нее четыреста дирхемов, как договаривались, - потребовал грек.
        - Хорошо, - сказал я.
        Поменяв хозяина, девушка первым делом прикрыла груди, а потом начала исподтишка изучать меня. Догадалась, что купили ее не на перепродажу. Наверное, пытается угадать, как надо вести себя, чтобы понравиться мне. В отличие от мужчин, женщины подстраиваются под окружающую среду, а не пытаются изменить ее. Да и права на выбор у них до сих пор нет. Если бы не попала в рабство, родители выдали (продали) бы ее замуж черт знает за кого, и пришлось бы точно так же подстраиваться под совершенно незнакомого и нелюбимого человека. По крайней мере, я не стар, не уродлив и даже не мусульманин. Случилось главное - в ее жизни наконец-то появился мужчина, а всё остальное отрегулирует закон продолжения рода, который является основным для женщины. Соблюдение этого закона даже дает женщине, как она считает, моральное право нарушать все остальные.
        Когда Мусад Арнаутриомами расплачивался с продавцом, я заметил, что платит он золотыми монетами, моими. Армянин сперва отказывался их брать, требовал скидку на обмен. Короткий, всего минут на десять, и очень пламенный торг закончился незначительной уступкой грека. Он достал золотые гульдены и начал отсчитывать. В потайном кармане моего ремня лежало штук пять таких. Еще несколько монет могло быть в карманах моих штанов. Все равно их было меньше, чем сейчас выложил Мусад Арнаутриомами. Кажется, он оказался умнее, чем я думал, нашел тайник в спасательном жилете, что резко уменьшало мои шансы на освобождение из плена. Эта мысль поглотила меня настолько, что я позабыл о девушке
        Ее вместе с остальными девочками, девушками и молодыми женщинами поместили в носовую часть трюма, большую. Мужчин и мальчиков - в кормовую, меньшую. Мусад Арнаутриомами ходил на невольничий рынок еще три дня, и каждый раз возвращался с новыми рабами. Матросы, обсуждавшие его покупки, говорили, что на этот раз грек накупил намного лучшего товара, чем в предыдущие, заработает больше денег. Значит, мой стартовый капитал накрылся… рабами.
        Я делал вид, что не догадываюсь об этом. Мы с Мусадом Арнаутриомами съездили в баню еще раз. Теперь он был не так неистов в любви, поэтому обошлось без кровопускания. На обратном пути заглянули в буза-хане. Это местное питейное заведение, отличающееся от пивных только тем, что сидят на пятках перед низенькими столиками. Посетителей в помещении было много, поэтому грек потребовал место на галерее, которая шла вдоль второго этажа. Бузу принесли в глиняном кувшине емкостью литра три, а чашки были из толстого темно-зеленого стекла. Вино мусульманам пить запрещено, а на счет бузы Магомет ничего не говорил. Это густой, мутный, желтоватый напиток, по виду похожий на непроцеженный квас или брагу, сладкий и потому довольно приятный на вкус. По крепости, как слабое пиво. Хотя, говорят, делают и очень крепкую бузу, но стоит такая дорого. В буза-хане продавали по два акче за окка (немного больше литра). К напитку нам подали шашлык из конины, овечий сыр и пресные лепешки. Конина здесь считается самым лучшим мясом. Попробовав шашлык, я согласился с этим утверждением.
        Когда мы наслаждались бузой, мясом и сыром, во двор буза-хане заехал на вороном коне татарин, вооруженный луком и саблей и с круглым щитом, закинутым за спину, но без твердого доспеха, только в толстом стеганом темно-синем халате, скорее всего, ватном. Бросив слуге - русскому юноше - серебряную монету в десять акче, потребовал бузы. Ее принесли в бурдюке из козьей шкуры. Не слезая с коня, татарин выдул все пять с лишним литров. Швырнув пустой бурдюк на щербатые каменные плиты, которыми был выложен двор, лихо гикнул и ускакал.
        - Варвар, - с легким пренебрежением молвил Мусад Арнаутриомами. - Уже несколько поколений живут в городе, а так и остались кочевниками.
        - Много лет назад эти земли принадлежали твоим предкам, культурным и образованным, - иронично напомнил я.
        - Всё меняется, - многозначительно произнес он.
        - Кроме варваров, побеждающих культуру, - возразил я.
        - Горе побежденным! - шутливо воскликнул грек и спросил: - Не хочешь стать моим компаньоном? Я собираюсь построить большой корабль и наладить торговлю с франками.
        - Для этого, как минимум, я должен заплатить выкуп и стать свободным, - сказал я.
        - Выкуп отработаешь, - предложил Мусад Арнаутриомами.
        - Можно попробовать, - согласился я, хотя у меня уже были другие планы, в которые не входил труд на кого бы то ни было. Скитание по эпохам научило меня работать только на себя. - В море обговорим этот вопрос.
        - Хорошая здесь буза, - произнес грек и показал слуге, чтобы тот принес еще один кувшин.
        Глава 5
        Мне иногда кажется по ночам, что чувствую дыхание моря. Вдох-выдох, вдох-выдох… Не так часто, как человек, и намного глубже. Особенно это чувство обостряется во время штиля. Море гладкое, вроде бы спокойное - и в то же время медленно поднимается и опускается вместе с твоим судном.
        Тартана лежит в дрейфе милях в пятнадцати от Крымского полуострова. Вечером еще была видна гора Ай-Петри. Из Феодосии вышли рано утром. Ветер дул северо-западный. Шли в полветра со скоростью узлов пять-шесть. По моему совету взяли сразу на Босфор, но до мыса Меганом оба маршрута совпадали, пролегали вдоль берега. Сейчас, примерно в полночь, на тартане тихо. Весь экипаж - классические жаворонки - дрыхнут, посапывая и похрапывая. Спит и вахтенный матрос, вооруженный дубиной и ятаганом, который заткнут за кушак. Ятаган - это что-то среднее между тесаком и саблей. Однолезвийный клинок имеет двойной изгиб, благодаря чему очень удобен для нанесения ударов снизу вверх. Говорят, умелый боец умудряется наносить таким клинком две раны за один удар. Правда, я сам не видел. Недостаток такого изгиба - клинок во время удара норовит выскочить из руки, поэтому эфес лишен гарды, а у оголовья рукоять имеет упор, который охватывает низ ладони и называется «ушами». В ножны ятаган обычно засовывают по середину рукоятки. Как-то в Роттердаме взял несколько уроков у араба, но душа моя не приняла ятаган. Слишком легкий он
для пробивания хорошего доспеха. Сабля в этом отношении намного лучше. Когда мы погрузили рабов, все матросы сразу достали из кладовой свои ятаганы, но быстро утомились таскать их. Только вахтенный не расставался. Он должен присматривать за рабами, но, едва стемнело, прислонил дубину к комингсу, сел рядом на палубу на правом борту, чтобы не было видно с левого, куда выходит дверь из каюты капитана, и засопел в обе ноздри.
        Левой рукой я беру дубинку, увесистую, переставляю ее дальше от спящего вахтенного. В правой руке у меня нож, которым Саид нарезает еду для хозяина. Вечером взял у него нож якобы для того, чтобы вырезать из дощечки новое, более удобное, ложе для магнитной иглы компаса. В открытом море от меня не ждут подляну, надзор снимают. Мусад Арнаутриомами на моем месте ничего бы не предпринимал, пока не доберемся до берега, поэтому и от меня не ждет ничего интересного.
        От спящего вахтенного идет бражный дух. Во время ужина матросы добили бузу, которую им перед самым отплытием доставили на судно. Я дотрагиваюсь до плеча, легонько толкаю. Сквозь грубую ткань рубахи ощущаю тепло тела. Вахтенный что-то тихо бормочет сквозь сон. Толкаю еще раз и, почувствовав, как вздрогнуло тело, расставшись со сном, закрываю левой рукой рот, а заодно и колючие усы, и ножом режу шею. Давно это не делал. Получилось не так ловко, как раньше. Вахтенный, тихо мыча и слюнявя мне ладонь, вертит головой. Обеими руками он хватается за мою, закрывавшую рот, но пальцы его быстро слабеют, опадают. Я вытираю влажную ладонь о грубую ткань рубахи, перевожу дыхание. Сердце мое колотится так, будто зарезал впервые.
        Жду несколько минут, чтобы успокоиться, затем забираю ятаган. Теперь меня трудно будет взять в плен этим неопытным фехтовальщикам. Я перехожу к матросу, который спит на лючинах трюма крайним. С этим получается сноровистее. Руки вспомнили наработанные когда-то движения, начали действовать уверенно и точно. Остальных убиваю на автомате. А ведь когда-то для меня было проблемой зарезать курицу.
        Мою руки и нож морской водой, зачерпнутой кожаным мешком-конусом на длинной веревке, сажусь на палубу рядом с дверью в каюту капитана, прислоняюсь спиной к нагретой за день деревянной переборке. Дубину вахтенного матроса ставлю рядом, а ятаган в ножнам кладу на колени. Закрываю глаза и пытаюсь думать о будущем. Мысли в головке путаются, не хотят выстраиваться в логические цепочки, возвращаются из будущего в настоящее из-за сильного запаха крови. Тартану словно бы накрыло этим запахом. Мне даже кажется, что и воздух стал солоноватым, не благодаря морю. Путь к свободе пахнет кровью. С этой парфюмерной мыслью я и заснул.
        Разбудил меня Саид, открывший дверь каюты ударом ноги. Руки у него заняты: в правой - медная тарелка с изюмом, а в левой - подушка с капитанского кресла. Ночует подушка вместе с хозяином в каюте. Наверное, чтобы никто не подсидел. Широкорото зевая, мальчишка проходит мимо меня, поднимается по трапу на полуют. И останавливается, увидев, что у рулевого перерезано горло.
        Это тип всегда спал отдельно от матросов. Они ведь ему не ровня. Помню, шли мы как-то по Суэцкому каналу. На входе берешь на борт лоцмана, электрика и матросов. Второй помощник капитана, недавно выпулившийся из мореходки и еще не постигший тонкости восточного политеса, разместил матросов в day-room (комнате отдыха). Электрик потребовал себе отдельное помещение. Свободных на судне больше не было, о чем ему и сказали, предложив расположиться вместе с матросами. Все равно ведь ни черта делать не будут, прокатятся и деньги заработают. Электрик пожаловался лоцману, тот попробовал наехать на меня. Я напомнил, что по правилам Суэцкого канала отдельное помещение положено только лоцману. Если хочет, может уступить свою каюту электрику, которому вообще-то положено быть на баке, рядом с носовым прожектором, чтобы в темное время суток подсвечивать края канала. Лоцман побухтел и потребовал еще один блок сигарет «Мальборо». Суэцкий канал называется у моряков Мальборо-канал. Так повелось, что каждому лоцману надо дать презент - блок именно этих сигарет. Обычно их покупают на входе в канал, изготовленные в
Египте, довольно паршивые, но красиво упакованные. Для понтов сгодятся. Лишнего блока у меня не было. Лоцман дулся на меня до тех пор, пока кок не принес на мостик чай и бутерброды с сыром и колбасой. Колбаса была из свинины, но лоцман об этом так и не узнал. А электрик весь переход провел на палубе, как ему и положено, не стал вместе с матросами смотреть фильмы в комнате отдыха. Гонор стоит жертв.
        Я показал Саиду рукой, чтобы молча положил подушку и сел на нее. С перепуга мальчишка начал есть изюм, приготовленный для хозяина. Наверное, так слаще молчать.
        Мусад Арнаутриомами выбрался из каюты, кряхтя и почесываясь. Увидев меня, зевнул широкорото, показав коричневатые зубы. Глаза зажмурил так сильно, что в уголках появились слезинки.
        - Доброе утро! - произнес я.
        На этом всё доброе для Мусада Арнаутриомами заканчивалось.
        - Иди к шлюпке, сейчас будем спускать ее на воду, - сказал я.
        - Зачем? - удивился он.
        - Чтобы рабы не порвали тебя на части, - ответил я. - Все-таки ты спас мне жизнь, а я не привык оставаться в долгу.
        - Какие рабы? - задал он вопрос, а потом заметил, что случилось с его матросами. Грек посмотрел на ятаган у меня в руке и молвил тоном фаталиста: - Чувствовал я, что от тебя одни беды будут. Не надо было тебя спасать.
        - Ни одно доброе дело не остается безнаказанным, - согласился я и приказал Саиду: - Помоги хозяину.
        Спустить четырехвесельную шлюпку на воду они смогли только с моей помощью. При этом мальчишка старался не смотреть на трупы, а случайно ступив босой ногой на пятно подсохшей крови, долго тер ступню о палубу, словно боялся заразиться. Разрешил ему отправиться в путь вместе с хозяином - не стал разлучать любящие сердца. Я дал им в дорогу бурдюк с водой, изюм и куски лепешки, которые лежали в ящике возле трюма - остаток вечерней трапезы матросов.
        - Держите на гору Ай-Петри, - показал я им приметный навигационный ориентир. - Берег рядом. Если поспешите, до обеда успеете добраться.
        Море было спокойное, волны еле заметны. Стихший ночью ветер только начал набирать силу. В общем, самая та погода для морской прогулки. Греб только мальчишка, а Мусад Арнаутриомами сидел на корме и постоянно оглядывался. Наверное, прощался с хорошей жизнью. Так иногда случается: сегодня - пан, а завтра - пропал. Теперь ему придется начинать сначала, а уже не молод. Утешал я себя мыслью, что бизнес у него был гнусный. Чужие пороки - лучшее оправдание собственных.
        В его каюте две трети места занимала низкая кровать, на которой лежали темно-синий тюфяк, две зеленые подушки и тонкое одеяло из верблюжьей шерсти. Постельного белья не было. Вот тебе и чистюля, которым Мусад Арнаутриомами любил изображать себя! Под кроватью лежало мое оружие, верхняя одежда, башмаки и спасательный жилет, вспоротый, без золотой заначки. Слишком много я туда положил, жилет стал тяжеловат, вот хитрый грек и догадался. Благодаря моим деньгам, накупил дорогих рабов, на которых собирался разбогатеть и построить новое судно и начать торговлю с франками. Не срослось.
        Рядом с кроватью стоял сундук, в котором сверху лежали два кожаных кошеля, простых и потертых: один с семью золотыми гульденами, остатком моей заначки, и моим перстнем с александритом, а второй с серебряными турецкими и крымско-татарскими монетами, полученными, видать, на сдачу. Ниже была одежда грека, всё почти новое и чистое, в Каффе отдавал в стирку старой армянке, а на самом дне - новенький Коран в кожаном переплете. Судя по чистоте страниц, открывали его не часто. Часть каюты занимала кладовая, в которой хранились пять мушкетов калибра миллиметров двадцать пять и с кремневыми замками, бочонок с порохом и кожаный мешочек с пулями, а также съестные припасы, предназначенные только для капитана: изюм, сушеный инжир, финики, грецкие орехи, сыр, бастурма (вяленое мясо). В носовой части судна были принайтованы к рымам на комингсе трюма два фальконета трехфунтовые, а в подшкиперской хранились порох для них и ядра. Оружие, как догадываюсь, пользовались очень редко. Видимо, турки в своих территориальных водах навели порядок, искоренили пиратство, как явление.
        Я переоделся, перекусил по-быстрому, после чего вооружился саблей и кинжалом, зарядил винтовку и пистолеты турецким порохом и собственными пулями, два десятка которых захватил с собой в путешествие во времени, натянул тетиву на лук. Черт его знает, чего ждать от казаков. Может быть, договоримся, а может быть, окажутся слишком бестолковыми.
        Лючины лежали так, что снять их можно только по одной, от кормы к носу. Крайнюю на ночь еще и закрепили кончиком. Из-за этого в трюме наверняка душно. Днем крайние лючины снимали, чтобы рабы могли подышать свежим морским воздухов. Вчера в обед в обе части трюма опустили корзины с едой и бурдюки с пресной водой, а вечером два раба вытащили две деревянные бадьи-параши и вылили их содержимое за борт. Сегодня распорядок будет другой. Я снял крайнюю лючину и еще одну над кормовой частью трюма, чтобы свободно мог пролезть человек. В нос ударила ядреная вонь испражнений и пота - аж глаза заслезились. Потерев их, заметил хмурые человеческие лица, которые смотрели на меня настороженно.
        - Кто-нибудь умеет с парусами работать? - спросил я на русском языке.
        Рабы разговаривали на мешанине из русских и украинских слов, как и их потомки в двадцатом веке, но иногда разбавляли татарскими и польскими.
        - Да, - послышались несколько голосов со среднего и самого нижнего ярусов.
        - Нужно четыре человека, вылезайте, - сказал я и пошел на корму, где рядом с любимым креслом предыдущего капитана лежали на палубе винтовка, лук и колчан со стрелами.
        Из трюма по одному вылезли четверо мужчин. Интересно, они действительно умеют работать с парусами или просто захотели подышать свежим воздухом? Пару минут каждый привыкал к солнечному свету, а потом замечал трупы и переводил взгляд на меня. Я в это время занял капитанское место и, изображая спокойствие и уверенность, взял из медной тарелки горсть изюма, приготовленного Саидом для Мусада Арнаутриомами.
        - Выбросите их за борт, - приказал я, - а потом поднимайте паруса, начиная с носовой мачты.
        Не уверен, что они знают франкские названия мачт и парусов. Буду отдавать приказы, оперируя понятными им терминами. Тартана дрейфовала правым бортом к северо-западному ветру. Так и пойдем. Нам надо миновать южную оконечность Крыма, которая в будущем станет знаменитой курортной зоной Южный Берег Крыма или Большой Ялтой, а потом повернем на северо-запад и пойдем на веслах или галсами под парусами. Через Босфор ведь не проскочишь. Днем пролив патрулируют военные быстроходные галеры, а на ночь его в прямом смысле слова замыкают на цепь, натянутую в узком месте от берега до берега. Это завели еще византийцы. Все побережье Черного и Азовского морей тоже контролируют турки или их союзники. Прорваться можно или по Дунаю, где охрана, уверен, не хуже, чем на Босфоре, или по Днепру, где у турок экономических интересов нет, а значит, и военных кораблей меньше. Да и знал я Днепр получше. Вариант с переходом в Азовское море, а потом в Дон и высадкой на берег где-нибудь в глухом месте и последующим переходом по суше я оставил на крайний случай, как самый ненадежный.
        Как ни странно, все четверо имели понятие, как поднимать латинские паруса. Справились быстро. Когда закончили с бизанью, я подозвал самого расторопного и молчаливого, лет двадцати пяти, обладателя темно-русого остатка оселедца или хохла на давно не бритой голове, четырехугольного скуластого лица с серыми глазами, густой щетиной и усами подковой. Наверное, благодаря усам звали его Петром Подковой.
        - Рулить умеешь? - спросил я.
        - Приходилось, боярин, - ответил он.
        - А по компасу - вот по этой штуке, - показал я на арабский навигационный прибор, - умеешь курс держать?
        - Объяснишь, сумею, - ответил Петро Подкова.
        Он быстро уловил, как это делается, но не сразу научился предугадывать поведение судна при перекладке руля. Из-за слабого ветра тартана пока что еле ползла, так что время на учебу было. Когда я понял, что рулевой справится и без меня, подозвал остальных троих.
        - Спуститесь в трюм и расскажите, что все свободны. Идем на Сечь. Как поменяем курс, нужны будут шестнадцать гребцов, а пока пусть по очереди вылезают на палубу проветриться небольшими группами, человек по пять, чтобы не мешали работать с парусами, - сказал я и спросил: - Сечь сейчас на острове Хортица?
        - Не, боярин, там при дедах наших была, потом ниже по течению, на острове Томаке, а сейчас еще ниже, на острове Базавлуке, - ответил казак лет двадцати двух, высокий, с вытянутым лицом, обрезанным черным оселедцем, осталось всего сантиметров пять, и длинными усами, концы которых были заправлены за уши, каждый за ближнее. - Только на подходе к Днепру турецкие галеры дежурят, не прорвемся в одиночку, а если и получится, то в Аслан-городе гарнизон большой, пушек много.
        - Если все перекрыто, как же вы в море выходите?! - удивился я.
        - Аслан-город ночью проходим. Они пока услышат нас, пока пушки зарядят. Да и ночью темной трудно попасть, палят наобум, попадают редко. С галерами ихними еще проще: если малым войском идем, то тоже по ночам, а днем в плавнях прячемся, а если большим, то они боятся нападать на нас, как и гарнизон Аслан-города. Издали постреляют - и уходят, - рассказал казак.
        - Вот и мы попробуем ночью. Не прорвемся по реке, пойдем по суше, - проинформировал я.
        - В степи такой толпой незаметно не пройдешь. Татары нападут и кого постреляют и порубят, а кого в плен опять возьмут, боярин, - мрачно возразил он.
        - Тогда давай не будем напрягаться, прямо здесь и утонем на радость нехристям, - предложил я.
        - Тонуть тоже неохота! - улыбнувшись, произнес другой казак, лет двадцати, низкий, плотный, мускулистый, похожий на культуриста. Остаток обрезанного темно-русого хохла на его голове напоминал помпон. - С божьей помощью, может, и прорвемся!
        Как рассказал Мусад Арнаутриомами, турки и татары первым делом обрезают казакам хохлы. Типа лишают их силы и отваги, а на самом деле тупо унижают.
        После того, как матросы обрадовали своих собратьев по несчастью, я распорядился выдать завтрак всем. Мусад Арнаутриомами набил трюм до отказа, купив почти полторы сотни рабов: больше половины - дети, десятка четыре девушек и молодых женщин, остальные - молодые мужчины. Из кладовой на баке достали зачерствевшие лепешки и вяленую рыбу, разделили их на порции, после чего опустили в трюм вместе с двумя бурдюками с пресной водой. Я разрешил снять все лючины, чтобы внутрь задувало получше.
        После завтрака народ потянулся на свежий воздух. Через час наверху находилось человек двадцать пять взрослых и с десяток мальчишек. Возвращаться в трюм никто не хотел. Поднялась наверх и моя симпатия. Она, встав на палубе так, чтобы никто не закрывал ее от меня, всем своим видом давала понять, что никак не вспомнит, благодаря кому оказалась на борту тартаны. Ей явно не давала покоя порванная рубаха. Женщина, в отличие от мужчины, предпочтет попасть в нелепую и даже смешную ситуацию, чем оказаться плохо одетой.
        Я спустился с полуюта, подошел к ней. Грязного подтека на щеке девушки уже не было.
        - Как тебя зовут? - спросил я.
        - Оксана, - ответила она, улыбнувшись радостно, как будто случилось именно то, о чем долго мечтала.
        Я назвал свое имя.
        - Не хочешь переодеться? - предложил я. - В каюте бывшего судовладельца есть кое-какие вещи.
        - Хочу, - сразу согласилась она.
        Оксана выбрала красную шелковую рубаху, почти не ношеную. Сказать, что рубаха Мусада Арнаутриомами была ей велика - ничего не сказать. В каждую могли влезть три, а то и четыре девушки такой комплекции, как Оксана.
        - Ее бы подшить, - предположила девушка.
        Иголку нашли в кладовой на баке. Большую, изогнутую, бронзовую, для ремонта парусов. Была там и толстая просмоленная нить, но Оксана сказала, что нитки из обрезков надергает. Я оставил ее рукодельничать в каюте, а сам пошел на палубу, чтобы положить тартану на новый курс.
        Вдоль бортов установили съемные скамьи для гребцов. Мальчику постарше вручили барабан на подставке и колотушку, чтобы задавал ритм, а шестнадцать молодых мужчин взялись за весла. Грести казаки умели. К тому же, они понимали, что каждый гребок приближает их к дому.
        Я вернулся на полуют, устроился в кресле Мусада Арнаутриомами. Уже привык, что колени оказываются почти на уровне головы. Я повернул кресло так, чтобы видеть рулевого, и начал расспрашивать его о политической ситуации в данном регионе и окружающих землях и о казаках. Я не собирался надолго задерживаться в этих краях, но не помешало бы добыть стартовый капитал для налаживания жизни в другом месте. Петро Подкова объяснил, что продать тартану вряд ли получится. Казакам она ни к чему, предпочитают большие лодки-чайки, но наверняка найдутся желающие сплавать на тартане к татарам или туркам за добычей.
        - Кликнешь охотников - и плыви с ними, куда пожелаешь. В Сечи всегда много народа без дела и денег сидит. Хоть к черту за пазуху полезут, лишь бы разбогатеть, - рассказал он, а потом и сам спросил: - А ты из какой страны и какой веры будешь, боярин? Ты вроде не лях (поляк) и не московит (русский), а по-нашему говорить умеешь.
        То, что меня называли боярином, стало основой моей легенды на нынешнюю жизнь:
        - Православный я. Мой дед был боярином у царя Ивана Грозного. Сбежал от его гнева к ляхам, а потом перебрался дальше на запад, в Голландию. Там я и вырос, выучился на капитана. На корабле моем пороховой погреб взорвался, я один спасся. Меня подобрал в море хозяин этого корабля, собирался отпустить за выкуп в Стамбуле, а я решил деньги сэкономить.
        - И правильно сделал! - похвалил Петро Подкова. - А то бы мы в неволе так и остались!
        Да уж, ничего приятного им не светило. В лучшем случае стали бы гребцами на галерах, а в худшем - кастрированными евнухами. Хотя у них могло быть другое мнение о том, что лучше. В любом случае, со свободой они распрощались бы надолго, если не навсегда.
        Глава 6
        Подвешенная к подволоку масляная лампа дает желтоватый тусклый свет, который, из-за легкой качки словно перекатывается аморфным телом с боку на бок по каюте, заполняя собой то одну ее часть, то другую. Где-то под палубой поскрипывает деревянная деталь, но кажется, что это свет жалуется на маету. Этот скрип удерживает меня на грани полусна. И еще мысли. Не то, чтобы неприятные, скорее, нудные. Опять начинать сначала, опять заботиться не только о себе…
        Оксана лежит на правом боку слева от меня. Ее левая рука на моей груди. Время от времени пальцы сживаются плавно, словно преодолевая сопротивление резинового мячика, и также медленно разжимаются. Наверное, снится что-то неприятное. Я легонько сжимаю ее пальцы, успокаивая. Оксана вздрагивает и просыпается. Заспанное лицо напрягается от испуга, становится резче, жестче, некрасивее. Затем вмиг расслабляется, бледные губы приоткрываются в виноватой улыбке, будто это она разбудила меня, а не наоборот.
        - Почему не спишь? - спрашивает Оксана.
        - Думаю, как добраться до Сечи, как потом жить, - отвечаю я.
        - У моей сестры поселимся, у нее дом большой, а потом свой построим, - предлагает Оксана.
        В том, что турки нас не захватят, она не сомневается.
        - А где твоя сестра живет? - интересуюсь я.
        - В селе Царичанка, вотчине князя Вишневецкого. Это где-то выше порогов, на речке Орель, которая с татарской стороны впадает в Днепр. Муж у нее купец, возит товары черкасам в Сечь. На обратном пути закупал у нас шкуры, шерсть, пеньку, воск. Настя ему приглянулась, посватался. Отец не хотел родниться с купцом, но мама его уговорила, - рассказывает Оксана, после чего начинает шмыгать носом.
        Отец, мать и два брата погибли во время налета татар. Никто не ждал, что они придут ранней весной. Обычно нападали или зимой, когда реки льдом скованны, или с конца весны, когда вода в реках спадет и молодая трава покроет степь, и до осенних дождей, а тут нагрянули в самую распутицу. В итоге от хутора на два десятка домов осталось пепелище. Мужчин, стариков и старух перебили, а молодых женщин, девушек и детей угнали в Крым, где продали перекупщикам.
        - Не уживусь под ляхами, - высказываю я предположение.
        - Зять Мыкола говорит, что православных притесняют, конечно, но не сильно. Богатых и вовсе не трогают, - сообщает она.
        - Так он богатый? - спрашиваю я.
        - Не очень! - хихикнув, признается Оксана. - Отец говорил, что за один поход больше привозит, чем Мыкола Черединский за пять лет наторговывает. На что мама говорила, что зять на чужбине не погибнет
        - А там, где вы жили, ляхи тоже правили? - спрашиваю я, чтобы отвлечь ее от воспоминаний о погибших родителях.
        - Нет, мы сами по себе жили, никто нам не указ был. Отец потому там и поселился, что не хотел ни перед кем шею гнуть, - говорит она.
        - Это далеко от Сечи? - задаю я вопрос.
        - Выше Сечи, на левом, татарском берегу Днепра. На лодке от нас до Сечи за полдня добирались, даже быстрее, а обратно - за день, смотря, как гребли, - отвечает она.
        - Вот я и думаю, где бы поселиться. На татарском берегу слишком беспокойно, - говорю я. - А на правом как?
        - На турецком, говорят, раньше ляхи донимали, но если поближе к Сечи, то там спокойнее, - рассказывает Оксана.
        - Может быть, на правом поселимся, - предполагаю я. - Поживем, пока денег не накопим, а потом переберемся на запад, к франкам.
        - Говорят, они там все безбожники, живут в грехе, - сказала Оксана.
        Хотел сказать, что гей-парады они пока не проводят, это еще впереди, но потом решил, что ей такие знания ни к чему.
        - Люди везде одинаковые, а там жизнь спокойнее. По крайней мере, татар и турок нет, - говорю я. - Ладно, чего сейчас гадать. Сначала надо добраться до Сечи.
        - Доберемся, - уверенно произносит она.
        Случилось главное в жизни женщины - ее выбрал мужчина. Значит, и всё остальное будет хорошо. Теперь надо влюбиться в него. Или возненавидеть, что, в принципе, одно и то же. Вечером я предложил ей остаться ночевать в каюте. Девушка посмотрела мне в глаза и кивнула. То, что я с ней делал потом, очень понравилось Оксане, а мне - ее эмоциональность во время занятий любовью. Мои голландские женщины были в этом плане немного сдержаннее.
        - Давай спать, - предлагаю я.
        Оксана соглашается и быстро засыпает. Вскоре опять начинает давить пальцами невидимый резиновый мячик. Впрочем, резины пока еще нет. Мячики делают из кожи. Получаются не очень круглыми.
        Я лежу в полусне, слушаю, как поскрипывает дерево, как невысокие волны тихо разбиваются о корпус тартаны. На ночь ветер убился. Пришлось лечь в дрейф, потому что гребцов всего одна смена. Они и так устали за день. Завтра, если ветер не изменит направление, будут опять грести. Надо поскорее добраться до Тендровской косы, пополнить там запасы пресной воды и еды. Мусад Арнаутриомами, видимо, собирался держать рабов впроголодь, а я слишком щедро начал кормить их. Еды в таком режиме хватит еще на пару дней. Надеюсь, за это время доберемся до пустынного берега, где татары не будут мешать нам. На тартане есть рыбацкая сеть метров пятьдесят длиной. Да и подстрелить какую-нибудь дичь постараемся. По моим расчетам, тартана идет на веслах против ветра со скоростью узла три. Завтра должны выйти к косе, если я не ошибся в расчетах. Всё-таки не был здесь с первой половины тринадцатого века.
        Затем надо будет решить вторую проблему - прорваться через Днепро-Бугский лиман в Днепр. По словам казаков, которые себя пока что величают черкасами, как когда-то берендеи, в лимане дежурят восемь галер и три парусника «больше твоего раза в два». Базируются они в Очакове, но могут находиться, где угодно. Вот будет интересно, если они окажутся в ненужное время в ненужном месте.
        Глава 7
        Турецкий флот стоял на якорях возле острова Березань. Семь галер длиной метров пятьдесят и с двумя мачтами каждая, немного наклоненными вперед, под латинский парус, и две парусника типа каракк, с высокими, сужающимися кверху кормовыми надстройками, небольшие, тонн на триста водоизмещением. Наши паруса они наверняка заметили издалека, но никаких действий не предпринимали. Ждут, когда приблизимся. Нам по-любому идти мимо них, другого водного пути здесь нет. Скорее всего, принимают нас за купеческое судно, которое досмотреть надо, чтобы получить бакшиш, но опасным не считается. Именно на это я и рассчитывал. Заправившись на Тендровской косе водой, свежей рыбой и убив несколько дроф, мы отошли на веслах на запад, а потом под парусами, курсом полный бейдевинд, направились к лиману. Я приказал взять рифы на парусах, поэтому идем медленнее, чем на веслах, чтобы до темноты не добраться до турецкого флота. Солнце уже зашло, осталось подождать самое большее полчаса. Как обычно в таких ситуациях, время тянется, будто не разжёванная ириска.
        - Опустить паруса! - приказываю я.
        Четверо матросов в шапочках и рубахах убитых мною матросов, чтобы издали походили на мусульман, сноровисто опускают рю, крепят к ним паруса, укладывают вдоль судна. От нас до ближней турецкой галеры мили три. Вряд ли на такой дистанции разглядят, кто во что одет на тартане, на всякий случай подстраховался. Мы ложимся в дрейф до утра. По крайней мере, я надеюсь, что турки именно так и подумают. Судя по тому, что к нам не направилась ни одна шлюпка, эта часть моего плана удалась.
        На банках вдоль бортов сидят гребцы, держа весла наготове на тот случай, если бы нам пришлось быстро удирать. Они молча смотрят на меня, ждут команду. Высокий фальшборт скрывает их от турок и вражеские корабли от казаков, поэтому не знают, как обстоят дела. Матросы, разобравшиеся с парусами, тоже не видят, потому что стоят возле полубака, у фальконетов, заряженных картечью. Пять мушкетов и порох и пули к ним лежат на закрытых лючинах трюма. Женщины и дети сидят в трюме. Кроме Оксаны, которая прячется в капитанской каюте.
        - Можете положить весла, - разрешаю я, убедившись, что никто не собирается к нам плыть.
        Лень в очередной раз спасала жизнь некоторым туркам.
        - Отдыхайте, пока не станет совсем темно, - говорю я и беру по магнитному компасу пеленг на северную оконечность Кинбурнской косы, мыс Кинбурнский, мимо которого нам надо будет пройти ночью.
        На мысу деревянная башня высотой метров семь, а рядом с ней деревянная платформа, на которой, как сказали казаки, стоят несколько пушек большого калибра. Там несет службу отряд турок, человек пятьдесят.
        Между косой и Очаковским мысом, расположенным на северном берегу лимана, расстояние около двух миль - самое узкое место. В будущем на обоих мысах установят маяки, а пока что никто не решается облегчить жизнь судоводителям. Матросы смотрят на меня, как на колдуна. Им не понятно, как я сумел в отрыве от берега довести судно сперва до Тендровской косы, а потом опять уйти в отрытое море, сделать крюк и оказаться именно в том месте, где надо. Сколько «жизней» уже наблюдаю такое отношение ко мне, а все никак не перестану наслаждаться. Тешит это мое профессиональное самолюбие. Даже победы в боях доставляют меньше радости. Капитанами рождаются.
        Луна только старая, недавно было полнолуние. Появиться на небе должна после часа ночи. К тому времени нам надо быть как можно дальше от острова Березань, чтобы турки не погнались.
        - Ну, товарищи, с богом! - произношу я принятую у них фразу.
        Шестнадцать молодых мужчин, перекрестившись, берутся за весла. Полусонный мальчик монотонно и негромко отбивает ритм. Тартана медленно разгоняется. Точно не могу сказать, потому что лага на судне нет, но по ощущению она делает на веслах около пяти узлов. Это по спокойному морю и в безветренную погоду. На волне скорость падает наполовину. Весла скрипят так, что слышно должно быть даже на материке, а не только на рейде острова Березань. Зато гребут казаки молча, даже не кряхтят.
        Мы уже прошли траверз на турецкую эскадру, когда оттуда пальнули из пушки. Били на звук. Ядро пропрыгало у нас за кормой. Следом с турецких кораблей донеслись грозные крики, но слова я не разобрал. Их глушил скрип наших весел и плескание воды. Вспышка помогла мне подкорректировать курс. Я взял лишнее вправо, подальше от турок, поэтому могли выскочить на Кинбурнскую косу. Так и шли до восхода надкушенной справа луны, которая пряталась в тощих облаках. Ее блеклого, жиденького света хватило на то, чтобы разглядеть по левому борту берег. В отличие от низкого песчаного берега по правому борту, этот высотой метров двадцать-тридцать, поэтому хорошо различим даже при таком освещении.
        Где-то там должен быть порт Очаков. Основали его генуэзцы, которые в последствие стали вассалами молдавских господарей. Потом город захватили крымские татары, а сейчас им владеют турки и называют Ачи-Кале. Наверное, от турецкого названия и возникнет русский вариант Очаков. Говорят, сейчас в центре его, на холме, каменный замок со стенами высотой метров десять, а сам город, расположенный на склонах холма, огорожен стенами пониже.
        В Очакове родится и вырастет старшина моей группы, который явно ошибся с выбором профессии. Попав по распределению в Дальневосточное пароходство, бывший старшина прямо на вокзале Владивостока нашел собутыльников, выпил с ними за приезд - и утром очнулся в каком-то парке без вещей, документов и денег. Бывшие однокурсники скинулись ему на обратный билет, чтобы в Одессе восстановил диплом. Не знаю, восстановил он штурманский диплом или нет, но во Владивосток больше не ездил. Устроился в Очакове в рыбнадзор. Предпочел напрягать жизнь браконьерам, а не морякам. Так что недаром говорят, что море выплюнет неуча.
        Я приказал немного сбавить темп гребли. Днепро-Бугский лиман длиной миль тридцать. С учетом встречного течения, пусть и слабого, грести придется всю ночь. Чем ближе к Днепру, тем больше становилось комаров. Мы с рулевым Петром Подковой все чаще стали шлепать себя по открытым частям тела, а вот гребцы не могли в полной мере последовать нашему примеру. Весла тяжелые, одной рукой не погребешь. Казаки пытались отогнать кровососов матами, но те по-русски не понимали.
        В Днепр мы вошли в предрассветных сумерках. Еще с час двигались вверх по реке, пока не обнаружили протоку между левым берегом и островом. И берег, и остров были покрыты густыми и высокими зарослями камыша, между которыми возвышались плакучие ивы с широкими кронами. Пока не стал жить в деревне, я был уверен, что название плакучие ивы получили из-за наклоненных к земле, тонких веток, напоминающих струи. Потом увидел, что летом с этих деревьев капает жидкость. Капли были с пенкой и великоваты, из-за чего мне показалось, что ивы не плачут, а плюются. Так что правильнее было бы назвать плюючими ивами. За группой из трех таких ив, растущих на острове, мы и встали на якорь. Я приказал положить руль лево на борт, чтобы судно поджало к острову и к деревьям. Мачты тартаны были немного выше ив, но, надеюсь, окажутся на их фоне не слишком заметными. Выставив караул и запретив женщинам и детям без крайней необходимости выбираться из трюма, я отправился в каюту отсыпаться после бессонной ночи.
        Глава 8
        Разбудила меня Оксана, как бы случайно столкнув с сундука саблю. При бряцанье оружия я просыпаюсь мгновенно. И также мгновенно становлюсь готовым к бою, то есть агрессивным и настороженным.
        - Что случилось? - спросил я сердито.
        - Они уйти хотят, - извиняющимся тоном ответила Оксана.
        - Кто и куда? - не понял я.
        - Мужчины. Они решили добираться до Сечи по суше. Думают, что по реке турки не пропустят, - рассказала она. - Нас хотят здесь оставить, а потом вернуться за нами с большим отрядом.
        - Пока они вернутся, вы уже опять будете в Каффе на невольничьем рынке стоять. Не уверен, что вам и во второй раз повезет, - сказал я, вставая и одеваясь.
        - Мы тоже так подумали, - призналась Оксана.
        Кто именно «мы» - не уточнила. Наверное, подружки по несчастью. Любую группу баб, как образованных, так и не очень, я называю коллективным бессознательным. Как ни странно, но в вопросах, которые чреваты приключениями на разные части тела, эти группы, даже не приходя в сознание, в большинстве случаев принимают верное решение. В данном случае - разбудить меня, чтобы принял за них решение.
        Оксана хотела еще что-то рассказать, но я делал вид, что слишком занят обуванием башмаков. Спешить было некуда. Лодок на судне нет. На берег можно попасть только на самой тартане, а она, в чем я был уверен, все еще стоит на якоре. Кстати якорь - это чугунная дуга с заостренными концами, похожая на простенький лук, только намного толще, и дубовый шток, к которому прикреплен толстый пеньковый канат. К чугунной части привязан линь с поплавком, чтобы не потерять якорь, если канат порвется.
        Вопреки моему приказу, на палубы были не только все мужчины, но и много женщин. Первые кучковались в носовой части судна, подальше от капитанской каюты, вторые - в кормовой, поближе к ней. Казаки сидели и стояли, образовывая неправильный круг, и все еще спорили. Решали, кто будет командиром. Вопрос для них предельно сложный, потому что где два украинца, там три гетмана. Завидев меня, замолчали.
        - Мне сказали, что вы собираетесь по суше пойти, бросив здесь женщин и детей, - говорю я и окидываю их взглядом, стараясь угадать, все ли поддерживают это предложение?
        Я уже привык, что женщин и детей, особенно чужих, за людей не считают. Чаще всего этим страдают рыцари и прочие благородные вояки.
        - С ними мы не прорвемся, - ответил за всех Матвей Смогулецкий, младший сын быдгощского старосты, который, по его словам, оказался у казаков, чтобы овладеть «лыцарским боем».
        Младшие сыновья богатых и бедные шляхтичи отправляются в Запорожскую Сечь, чтобы набраться боевого опыта. После этого их берут на незначительные посты в королевскую администрацию или в личную гвардию богатых вельмож. Усы у Матвея Смогулецкого были с острыми концами и не свисали книзу, и не были заправлены за уши, как у большинства казаков, а боевито торчали в стороны. Телом не очень крепок, но гибок. Держится с гонором. К моему удивлению, ему это прощают. Наверное, за то, что, как говорил мне Петро Подкова, в бою дерзок до безрассудства. Вот только непонятно, как такой дерзкий в плен попал?!
        - Тогда они опять в рабстве у мусульман окажутся, - напоминаю я.
        - Может, и не окажутся. Мы быстро доберемся до Сечи и вернемся с подмогой, - сообщает младший сын быдгощского старосты.
        - Уверен, что не успеете, турки быстрее их обнаружат, - предполагаю я. - Так зачем добру пропадать?! Давайте продадим их туркам, - предлагаю как бы всерьез и, заметив, что мое предложение кое-кому нравится, заканчиваю еще серьезней: - Если уж быть Иудой, то за тридцать серебряников.
        Сравнение с библейским героем заставляет смутиться нынешних, но не всех.
        - Вам никто не говорил, что на корабле только один командир - капитан, и все выполняют его приказы? - продолжаю я.
        - Нам чужие законы не указ! - возражает Матвей Смогулецкий, которому очень хочется покомандовать и которого, как я понял, смутить трудно.
        - Но и в чужой монастырь со своим уставом не лезут. Вы, видать, не знаете, но на флоте принято, что капитан на корабле - второй после бога, - ставлю их в известность. - Так что, пока не доберемся до Сечи, будете выполнять мои приказы.
        - А если откажемся?! - задал Матвей Смогулецкий с издевкой вопрос и окинул взглядом казаков, приглашая повеселиться вместе с ним.
        - Кто откажется, тот выходит с саблей против меня, - предложил я. - Если останется жив, будет командовать.
        Матвей Смогулецкий продолжает кривить губы в презрительной ухмылке, но задора в глазах уже нет. Видимо, не ожидал, что я попру буром на таких крутых пацанов. Сын старосты понятия не имеет, насколько хорошо я владею саблей, а проверить во время поединка не готов. Видимо, дерзость в плену подпрела.
        - Братцы, человек он знатный, боярский сын, к тому же, нас из неволи вызволил, - ему и командовать, - разряжая обстановку, предлагает Петро Подкова.
        Поскольку никто из них не хочет, чтобы атаманом был такой же простой казак, как он сам, соглашаются подчиняться мне.
        - Не прорвемся мы в одиночку мимо Аслан-города! - уже поняв, что проиграл, произносит Матвей Смогулецкий.
        - Попытаться все равно надо. Получится - хорошо, нет - степью пойдем, - говорю я и добавляю любимую поговорку Лаврентия Берии: - Попытка - не пытка.
        Поговорка пришлась казакам по душе.
        - Стоять здесь будем до середины ночи, - информирую я. - Чем бездельничать, вы бы лучше сети поставили и сплавали на остров за сухим тростником, чтобы ночью было на чем рыбу отварить.
        Днем дым костра выдаст нас, а ночью, даже если турки заметят огонь, побоятся проверять, кто его разжег, будут ждать до рассвета.
        Как понимаю, дурные мысли у них родились от безделья. Появилось занятие - и сразу забыли о своем плане идти по суше. Часть занялась сетью, а остальные, сняв шаровары, но оставшись в рубахах, отправились вплавь на остров. Впрочем, переплыть надо было всего метров десять. Дальше начиналось мелководье.
        - Тут раки есть! - радостно сообщил один из казаков, отправившихся на остров, и продемонстрировал темно-зеленого членистоногого длиной сантиметров двадцать.
        Это было именно то, чего сейчас не хватало казакам. Сразу прекратив обсуждение планов на будущее и позабыв о тростнике для костра, они бросились ловить раков. Сработал инстинкт добытчика. Я тоже не утерпел. Дно у острова было с обрывчиком, в котором раки и нарыли нор. Ныряешь, засовываешь руку в нору. Обычно они достаточно широки, чтобы пролезла моя рука, и глубиной мне по локоть, иногда меньше или больше. Если там есть рак, то сразу уцепится в руку клешнями. Неприятно, но терпимо. Тут главное - сжать пальцы, чтобы рак не вцепился в перепонки между ними. Иначе будет больно. Раки были крупные и один в один. Видимо, мелкие жили в менее престижном и защищенном районе, под камнями и корягами. В двадцатом веке я таких ловил только раз, в пруду возле птицефермы, расположенной на обрывистом его берегу. Куры частенько перелетали через ограду и оказывались в пруду, так что у раков постоянно на обед было свежее мясо. Хотя предпочитают они падаль. Мне мать рассказывала, что во время войны в реке Молочной было много утопленников, как наших, так и немцев. С каждого снимали по паре ведер раков. Их варили и
продавали на железнодорожной станции солдатам, едущим на фронт. Точнее, обменивали на хлеб, сахар, консервы. Солдаты разбирали раков в охотку. Может быть, таким образом присоединялись к поеданию своих врагов, а может быть, своих собратьев. Мне даже приходила мысль, что кто-то мог съесть рака, который ел его родственника.
        После захода солнца, пока было светло, я разрешил развести на острове костры и сварить раков и пойманную в сети рыбу. Если нас и заметят, то до темноты вряд ли доберутся. Да и не думаю, что кто-то, на ночь глядя, попрется разузнать, кто и зачем жжет костры на необитаемом острове. Ужинали в темноте, при свете факелов из сухого камыша. Настроение у всех было радостное. Женщины делали вид, что позабыли, как их пытались бросить здесь на расправу татарам. После ужина они долго гомонили, сидя на палубе и отгоняя комаров ивовыми ветками.
        Луна стала еще меньше, чем вчера, но облаков почти не было, поэтому светила ярко и с короткими и редкими перерывами. Ее серебристый свет выкрасил реку и берега, придав им схожесть с черно-белым фильмом. Меня не покидало чувство, что я уже видел этот фильм, только не мог вспомнить, где и когда.
        Мы снялись с якоря и пошли вверх по реке на веслах. Гребцы работали молча, без обычной веселой и беззлобной пикировки. Днем не успели отдохнуть, и теперь это сказывалось. Впрочем, грести им не долго. До утренних сумерек оставалось часа три. В светлое время суток опять будем прятаться в камышах. И ловить раков, чтобы в голову не приходили мысли о предательстве.
        Глава 9
        Аслан-город турки и татары называют Ислам-Керменом. Кермен - крепость. Она находится на берегу реки Конские Воды или Конки, которая шириной метров сто и отделяет от татарского берега остров Тавань. Река впадает в Днепр чуть выше острова, поэтому ею называют и этот проток. Конка мелководна, летом ее переходят вброд. Длина острова километров пять, а ширина максимальная метров пятьсот. В этом месте самая удобная переправа в нижнем течении Днепра. Во-первых, всего в дне пути от Крыма; во-вторых, напротив острова русло его шириной всего метров триста пятьдесят-четыреста. Город окружен валом высотой метров пять, по верху которого стена высотой метра четыре из бревен и самана и с девятью прямоугольными башнями, одна на самом берегу Конки. Напротив города, в верхней части острова Тавань, находится деревянная широкая и низкая башня. На башне установлены орудия большого калибра, которые обслуживают наемники-христиане. Татары с презрением относятся к огнестрельному оружию. Это, в конечном итоге, и погубит их. На правом берегу Днепра, напротив нижней оконечности острова, находилась деревня Кизы, огражденная
земляным валом высотой метра три. Тех, кто переправлялся с татарского берега сначала на остров Тамань, а потом на правый берег Днепра, течение сносило как раз к этой деревне. С правого берега стартовали напротив башни на острове и прибивались к нижней его оконечности. На более узкой и мелкой Конке течение было слабее, поэтому переправлялись через нее в любом месте. Это касалось только тех, кто пересекал реку самосплавом, не хотел платить перевозчикам - владельцам плавсредств разного размера, от двухвесельной плоскодонки до баркасов-паромов, способных взять на борт арбу, запряженную парой волов. Сейчас на реке была всего одна четырехвесельная лодка с двумя гребцами, которая перевозила с Тавани в Кизы мужчину, женщину и стоявшего в носовой части барана с шерстью редкого светло-коричневого цвета. Баран смотрел прямо по курсу, неотрывно, так сказать, взглядом бывалого лоцмана. Полдень, солнце припекает почти по-летнему, поэтому без острой нужды из дома не хочется выходить. Ни на крепостных стенах города, ни на деревянной башне ни одной живой души, даже часовых не видно. Нет людей и на длинной деревянной
пристани у деревни, к которой ошвартовано с десяток лодок и паромов разного размера, причем почти все, в несколько рядов, у верхней ее части. На острове Тавань деревянная пристань намного короче и расположена возле башни.
        Мы неспешно следуем на веслах вверх по течению, придерживаясь середины реки. Казаки рассказали мне, что к ним частенько приплывают купцы-христиане, подданные турецкого султана. По большей части из Аккерманна (будущего Белгород-Днестровского). Привозят соль, вино, оливковое масло, ткани и даже оружие и порох. У казаков покупают в первую очередь трофеи, а догружают судно вяленой и соленой рыбой, шкурами, шерстью и зерном, если урожай хороший. Вот мы и изображаем подданных султана, ведущих бизнес с казаками. Надеюсь, что так подумают наемники, которые несут службу в башне. Если же они окажутся наблюдательными, придется нам грести в обратную сторону и намного быстрее. Я, сидя в кресле на корме под навесом, играю роль купца и судовладельца. На голове у меня парадная белая чалма Мусада Арнаутриомами, на которой спереди приколото позолоченной застежкой в виде жука-скарабея длинное и узкое, полосатое, желто-черное перо, выдернутое, наверное, из хвоста цапли. Одет в яркую красную рубаху грека, в которой поместится еще один человек такого же сложения, как я. Его шаровары напяливать не стал, потому что
слишком уж широкие, запутаюсь, если придется двигаться быстро. Надел свои штаны. Думаю, с берега не заметят такое грубое нарушение национального костюма. На палубе рядом с креслом лежат по левую руку лук и колчан со стрелами, а по правую - винтовка и пистолеты. Позади меня стоит на руле Петро Подкова. Он тоже облачен под турка. Возле его грязных босых ног лежит увесистая дубина длиной метра два. Он ее сам изготовил вчера. Целый день возился, словно нужна будет всю жизнь. На палубе у полуюта возле фальшборта сидят пятеро казаков. Пять мушкетов лежат пока на палубе. Еще два человека с дымящимися фитилями прячутся на баке возле заряженных картечью фальконетов. Остальные казаки гребут, прислонив к банкам ятаганы, кому хватило, или длинные жерди, заточенные с одного конца. С таким оружием долго мы не продержимся, но и умрем не зазря. Женщины и дети сидят в трюме, хотя и среди них были желающие поучаствовать в сражении. В эту эпоху мальчиков с малых лет учат владеть оружием, и женщины часто сражаются плечом к плечу с мужчинами.
        На высоком правом берегу остались следы от паводка, по которым заметно, что уровень воды снизился на полметра, если не больше. Вода мутная, желтоватая. Глубины здесь небольшие, поэтому течет быстро. Тартана движется со скоростью узла полтора, хотя складывается впечатление, что стоим на месте, несмотря на все усилия гребцов. Они налегают на весла уже четвертый час без перерывов. Полчаса назад мальчик сунул каждому в рот кусок хлеба, смоченного в воде. Вина у нас нет. Минут через пять рубахи у всех гребцов на груди и спине стали еще мокрее от пота. Время от времени то один, то другой быстрым движением руки смахивает капли пота с лица, угрюмого, застывшего. Подозреваю, что казаки уже не рады, что согласились подчиняться мне, исполнять мой план.
        Во рту у меня пересохло. Беру со столика чашку из зеленого стекла, наполненную водой, теплой и с привкусом глины, делаю пару глотков. Вода кажется не мокрой, еще больше пить хочется.
        - Не прижимайся к правому берегу, - тихо говорю я рулевому, не поворачиваясь к нему.
        Петро Подкова инстинктивно пытается провести тартану подальше от башни с пушками. На такой дистанции разница в полсотни метров не имеет значения. Наоборот, картечь разлетится шире и обязательно зацепит нас.
        - Да, боярин, - еле слышно произносит рулевой.
        Ниже башни на берег реки, к переправе, выехала дюжина всадников-татар, у которых было по две-три запасные лошади, причем каждая следующая привязана к хвосту предыдущей. На запасных лошадей будут грузить добычу, а к хвосту замыкающей привяжут пленных. Судя по отсутствию железных доспехов и количеству лошадей, направляется за добычей крымская беднота. У богатых налетчиков по пять-семь, а то и по десятку запасных лошадей. Эти одеты в суконные шапки малахаи с лисьей или волчьей опушкой, прошитые ватные халаты или суконные кафтаны, шаровары и низкие сапоги. К седлу приторочена дубленка или бурка, которые ночью служат одновременно и матрацем, и одеялом, причем дубленку, в зависимости от погоды, кладут кожей или шерстью вниз, во время дождя - навесом, а в бою бурка - еще и дополнительный доспех, потому что стрела и даже пуля не пробивают свободно висящий войлок. Оружие - турецкий средний лук со стрелами и средне загнутая сабля, которую называют клихом, с длинной, заточенной елманью, прямым перекрестьем и роговой рукояткой с навершием в виде птичьей головы. У некоторых есть щиты из воловьей кожи,
натянутой на ивовый каркас, и у всех вместо шпор плетка, которую впоследствии станут называть нагайкой, хотя правильнее было бы называть татаркой. Как мне рассказали казаки, припасов в налет кочевники берут минимум: просо и сухой творог, точно такой же, как был у монголов четыре века назад. Лошадей откармливают месяц до похода, а потом переводят на подножный корм. Ночью запасных лошадей, спутав передние ноги, отпускают пастись, а верхового коня держат на длинном поводу, чтобы в случае тревоги сразу вскочить на него. Если конь захромает, его режут и съедают, причем часть мяса отбивают под седлом, как это делают кочевники испокон веку. Остановившись на берегу реки, татары начали снимать с замыкающих запасных лошадей кожаные мешки, набитые сеном, и привязывать их к седлам верховых так, чтобы буксировались метрах в трех позади. Кони поплывут сами и заодно потащат мешок, за который судорожно вцепится кочевник, не умеющий плавать. Обратно, если поход удастся, будут переправляться на пароме. В воду зашли, не раздеваясь и не разуваясь. Заодно и постираются. Они проплыли метрах в пятидесяти у нас по корме.
Лица у всех напряженные, застывшие. Уверен, что от страха тартану, может, и заметили, а вот меня - вряд ли. Так что тревогу не поднимут.
        Впрочем, караульных на башне с пушками все равно нет. В жерла пушек вставлены деревянные пробки. Чтобы зарядить пушку и выстрелить потребуется немало времени. Я пока не знаю, насколько расторопны нынешние пушкари, но опыт мне подсказывает, что мы успеем удалиться если не на безопасное расстояние, то на такое, где картечь будет не страшна, а ядром трудно попасть в судно, повернутое к тебе кормой. Видимо, не ожидают от казаков такой наглости.
        У пристани стояла плоскодонка двухвесельная, из которой пожилой мужчина, одетый только в черные, подвернутые до коленей шаровары, вычерпывал воду деревянным ковшиком. Приостановив это увлекательное занятие, мужчина выпрямился и уставился на нас. Выражение лица было такое, будто никак не мог вспомнить, где и когда видел нас раньше. Так и не вспомнив, дождался, когда мы пройдем мимо, и вернулся к своему занятию.
        Гребцы с левого борта видели, что мы миновали башню. Они сообщили это гребцам с правого и начали обмениваться веселыми репликами. Решили, что самое страшное уже позади.
        Я счел их радость преждевременной, поэтому приказал мальчишке, который обслуживал гребцов:
        - Дай им еще по куску хлеба.
        Я уж было вздохнул облегченно, когда услышал крики на турецком языке. Со стороны Аслан-города к нам летела шестивесельная лодка с тремя гребцами и рулевым, а в носовой части стоял худой турок в высокой белой шапке с черным бубоном и широкой золотой полосой в нижней части ее и длинном красном кафтане с золотистыми пуговицами, который Мусад Арнаутриомами называл собраманом, подпоясанным широким куском материи черного цвета. За поясом у него торчал кинжал в черных с золотой насечкой ножнах. Придерживаясь левой рукой за плечо ближнего гребца, правой он быстро махал в воздухе и кричал, чтобы мы остановились.
        - Сбавить темп! - приказал я гребцам, а вооруженным мушкетами казакам: - Без моего приказа не стрелять. Попробуем взять их без шума.
        Казаки молча кивнули. Брать без шума - основа их тактики.
        - Ты что, первый раз здесь, не знаешь, что надо сбор заплатить?! - прокричал возмущенно худой турок, приблизившись к нам метров на тридцать.
        - Уважаемый, я действительно здесь впервые! - с нотками заискивания произнес я на турецком языке. - Без груза иду. Зачем останавливаться?! На обратном пути заплачу.
        - Откуда мне знать, что ты без груза?! - уже спокойнее произнес турок, как понимаю, таможенник, которому за державу обидно. - Должен был остановиться, чтобы я проверил.
        - Против течения трудно плыть. Если остановимся, потом долго ход будем набирать. Гребцы такие лодыри, сам знаешь, - объяснил я и предложил: - Проверь на ходу, а я за хлопоты отблагодарю.
        Жадность сгубила таможенника. Это у них профессиональная болезнь во все времена и во всех странах. Лодка поравнялась с тартаной. Михаил Скиба поймал кончик, брошенный таможенником, закрепил его, после чего лодка поджалась к борту. У тартаны на бортах перед кормовой надстройкой сделаны трапы - приколочены деревянные скобы. Турку, видимо, не впервой было подниматься по ним. Перевалившись через планширь, он собрался подняться по трапу на корму, но тут ему в грудь уперся ствол мушкета, приклад которого держал под правой мышкой Матвей Смогулецкий, а левой рукой вытягивал кинжал у турка из-за пояса. Таможенник недоуменно уставился на казака, а потом перевел взгляд на меня.
        - Ты попал в плен к казакам, - тихо просветил его я. - Скажи, чтобы и остальные поднялись на борт. И без шума, иначе все погибнете.
        Таможенник прочистил горло, после чего немного истерично крикнул:
        - Эй, поднимайтесь сюда, поможете мне!
        Гребцы, наверное, догадались, что дело неладно. Подниматься на тартану они не захотели, попробовали отшвартоваться.
        - Припугните их! - приказал я казакам.
        Вид направленных на них четырех мушкетов отбил у гребцов и рулевого желание геройствовать. Они по одному подняли на борт. Их быстро обыскали, ничего не найдя.
        - Вы черкасы, что ли?! - произнес на таком же суржике, на котором говорили казаки, один из гребцов - пожилой мужчина с впалыми щеками. - Мы тоже христиане. Меня татары семь годов назад в плен захватили, отдали ему, - кивнул он на таможенника, - в рабы. И он раб, - показал на коренастого брюнета с туповатым лицом. - валах. А остальные - вольные, греки, живут здесь.
        Эти греки были больше похожи на славян. Наверное, потомки тех, что встречал здесь еще в шестом веке, которые тоже считали себя греками, чем смешили византийцев до икоты.
        - Отплывем подальше от города, отпущу вас, - пообещал я. - Только сборщика подати заберем. За него выкуп дадут, - и спросил турка на его родном языке: - Заплатишь выкуп?
        - А сколько? Я человек бедный, много не смогу… - сразу начал он торг, льстиво улыбаясь.
        - Врет, богатый он! - опроверг раб. - Дом у него большой, четыре жены, лошадей табун и баранов отара.
        - Придется твоим женам продать и табун, и отару, и много чего еще, чтобы ты вернулся домой живым, - напророчил я таможеннику, который перестал улыбаться.
        Преодолев еще километров пять, мы встали на якорь за небольшим островом, поросшим ивами и камышом. Там и переночевали. «Греков» утром отвезли на их лодке на левый берег Днепра и отпустили. Бывшие рабы остались с нами, подменив двух казаков на веслах.
        - Вот уж не думал, что так легко проскочим! - сказал Петро Подкова, перемещая поскрипывающий румпель.
        - Так обычно и бывает. Там, где ждешь сложностей, всё проходит легко, и наоборот, - сказал я. - Турок вот думал, что сейчас быстренько возьмет у нас бакшиш и вернется к своим четырем женам, а получилось намного интереснее.
        - Как они с четырьмя женами живут?! - удивился рулевой. - Мне на одну терпения не хватает!
        - Говорят, что один черт, что одна, что четыре. Когда жен четыре, они три четверти своего яда друг на друга тратят, а по четверти тебе скидываются, - поделился я жизненным опытом.
        Глава 10
        Остров Базавлук, на котором сейчас располагалась Запорожская Сечь, находился у правого, высокого берега, напротив впадения в Днепр рек Чертомлык, Скарбная и Подпольная. Днепр в этом месте был шириной километра два, если не больше. У обоих берегов было много маленьких островов, поросших камышом, из-за чего трудно было определить, где начинается материк. Многие островки были низкие, почти вровень с водой, не поймешь, где камыш растет на мелководье, а где на суше. Протоки между островами были узкие и в большинстве мелкие. Если бы не подсказки казаков, я бы не смог провести тартану к Базавлуку, посадил бы на мель. Этот остров по форме напоминал прямоугольный треугольник с катетами длиной километра два и прямым углом вверху и возвышался над водой в некоторых местах метров на пятнадцать-двадцать, благодаря чему его не весь затапливало во время весеннего половодья. Лагерь казаков находился на самом высоком месте, на гипотенузе, омываемой рекой Чертомлык. Обнесен земляным валом высотой метра три, с дубовым частоколом и надвратной и пятью угловыми, широкими и невысокими, метра на четыре выше вала,
деревянными башнями, на которых стояло по несколько орудий разного калибра. Выше частокола и башен была только квадратная деревянная колокольня с четырьмя - на каждую сторону - бойницами ярусом ниже колокола, в которых стояло по шестифунтовому фальконету. Вход в паланку, как называли свое поселение казаки, был один, с западной стороны, метрах в семидесяти от берега реки Чертомлык.
        На берегу напротив ворот была деревянная пристань длинной метров сто, возле которой стоял под разгрузкой шестнадцативесельный и одномачтовый парусно-гребной беспалубный бот грузоподъемностью тонн пятнадцать. Хозяином его был армянин Егия Навапян из Гезлёва. Приходил он сюда уже несколько лет и не реже раза в месяц, поэтому его знали все казаки, и он их, причем помнил имя каждого и никогда не путал. Он был основным поставщиком соли и вина, ему продавали трофеи, заказывали нужные товары, договаривались о выкупе или обмене пленных. Судя по всему, имел Егия Навапян неплохо, но почему-то не обзаводился судном большего водоизмещения.
        - С ним и договоримся о выкупе турка, - предложил Петро Подкова. - Он может сразу заплатить, но меньше. Мы порешили, что ждать не будем
        На переходе мы договорились, что я получу треть суммы, а остальное поделят между собой казаки. Требовать половину не стал, потому что, чем ближе к Сечи, тем самоувереннее, если не сказать наглее, становились они. Вот и с выкупом порешали без меня. Зато о судьбе женщин и детей заморачиваться не стали. Поняв, что продать в рабство я не позволю, сразу потеряли к ним интерес.
        - Пусть идут, куда хотят! - высказал общее мнение Матвей Смогулецкий, к которому вернулся весь его гонор и, как мне показалось, немного добавилось от других казаков.
        Он вместе с тремя казаками отправился к армянскому купцу на переговоры. Поскольку пану не пристало торговаться, договорились на треть суммы, которую можно было бы получить за турецкого таможенника. Я не стал качать права. Нам этот турок легко достался - легко и ушел. Переговорщики вернулись на тартану с Егией Навапяном - носатым коротышкой с широкими и густыми черными усами, одетым под турка. Купец нес большой потертый кожаный кошель, наполненный золотыми венгерскими флоринами и серебряными польскими флоринами и германскими талерами, имевшими одну стоимость.
        Я поздоровался с купцом на его родном языке.
        - Откуда ты знаешь наш язык?! - удивился он.
        От однокурсника по институту. Только вот Егия Навапян наверняка понятия не имеет, что такое институт.
        - Знаю всего несколько слов. Торговал с армянскими купцами, - ответил я на турецком языке.
        - Приятно встретить образованного человека! - искренне произнес армянин.
        Вообще-то в Армении образованным человеком считается тот, кто одного покупателя сумел обжулить дважды. Посему следил за его руками внимательно. К моему удивлению, казаки предпочли серебряные монеты. Скорее всего, их реже подделывают. Я взял пополам теми и другими, потому что мне на ближайшее время вся сумма не пригодится, а золотые занимают меньше места
        - Судно это не хочешь продать? - поинтересовался Егия Навапян.
        - Не сейчас, - ответил я.
        - Как надумаешь, дай знать, - сказал он.
        - Для себя возьмешь? - спросил я.
        - Нет, на перепродажу, - ответил армянский купец. - Меня и моё полностью устраивает.
        - На большем и прибыль была бы больше, - предположил я.
        - Как сказать! - хитро улыбнувшись, произнес Егия Навапян.
        Казаки, получив свою часть выкупа, отправились в паланку. Кстати, свой лагерь они называют еще и кошем, но именно, как местонахождения войска. Где расположилось войско, там и кош. К тому времени спасенные из рабства женщины и дети ушли в северную часть острова, где на другом холме, пониже, было небольшое поселение - несколько постоялых дворов, торговых лавок, кузниц и разных мастерских, где готовы были изготовить все, что угодно заказчику. Там же делали и порох. Селитру для него добывали где-то неподалеку. На тартане, кроме Оксаны, остались два мальчика, один лет двенадцати, а другой девяти, и девочка лет восьми. Старшего звали Иона, младшего - Мирча, а девочку - Марика. Говорили на вульгарной латыни. Выросли вдали от моря, в деревне, принадлежащей господарю Валахии. Сейчас им был турецкий ставленник Раду Михне. Захватили их в плен и продали в рабство свои, воины Раду Щербана, который недавно был изгнан из господарей турками, но никак не хотел смириться с этим. Я решил оставить детей у себя. Будут прислугой. Это лучше для них, чем рабство у турок. Я, по крайней мере, не оскоплю мальчиков, а
девочку, когда подрастет, выдам замуж.
        По пути казаки мне рассказали, что делятся они на низовых, то есть истинных запорожцев, и реестровых (около двух тысяч человек) или городовых, которые состоят на службе у польского короля Сигизмунда Третьего, владеют городом Трахтемиров и казаками считаются постольку-поскольку. Запорожцы относились к ним примерно так же, как к бедным шляхтичам. В свою очередь, низовые делятся на собственно лыцарство или товарищество (неженатых, проживающих в Сечи постоянно) и зимовых - женатых и присоединяющихся к первым на время походов, чаще всего летом, а на зиму разъезжающихся по своим домам в города и деревни. Зимовые частично поражены в правах, имеют голос только в походах, но, в отличие от остального населения, проживающего на землях Войска Запорожского, налоги не платят. Поскольку у меня уже есть жена, дорога в лыцарство закрыта. Да и не имел желания вступать в него, потому что надо было бы преодолеть испытательный срок, иногда лет семь, а дедовщина у казаков на уровне советской армии периода застоя. Налоги тоже платить я не желал, поэтому оставался путь только в зимовые. Для этого надо было получить
разрешение кошевого атамана. Я попросил Петро Подкову похлопотать за меня.
        Пришел мой бывший рулевой часа через два. Уже поддатый и веселый. Даже усы топорщились от радости. Видимо, только пройдя ворота паланки, поверил, что высвободился из рабства.
        - Кошевой атаман Петро Сагайдачный хочет поговорить с тобой, - сообщил Петро Подкова.
        Настоящая фамилия атамана Конашевич. Происходил он из мелких шляхтичей. Отсюда, видимо, и тяга к громким титулам - писал себя в грамотах «Гетман обеих сторон Днепра и всего Войска Запорожского». Казаки, видимо, из вредности называть его гетманом отказывались.
        У ворот, расположенных в разрыве вала, несли службу с десяток казаков. Еще пятеро стояли на верхней площадке высокой прямоугольной надвратной башни с островерхой крышей и двумя бойницами на каждом из двух ярусов, из которых торчали дула трехфунтовых фальконетов, заткнутые деревянными пробками. Поскольку я шел вместе с Петром Подковой, никто ничего у меня не спросил. Внимание уделили только моей одежде и особенно черным башмакам с округлыми носами и золотыми пряжками в виде бригантин. Здесь такую обувь никто не носит. Ходят или в остроносых сафьяновых сапогах разного цвета, но чаще красного или червчатого, или босиком.
        Внутри находилось около трех десятков куреней - домов длиной метров около тридцати и шириной четыре-пять, с камышовыми крышами и стенами, сплетенными из лозы и утепленными саманом. Вход был с одной из узких сторон. Проходя мимо, я заглянул вовнутрь. Там вдоль длинных стен располагались двухъярусные сплошные нары, выстеленные сеном, кое-где накрытом кожухами. Ни подушек, ни постельного белья не было. Для приема пищи посередине куреня собирали стол, кладя столешницы на козлы. Сидели во время еды на нижних нарах. У дальней короткой стены печка-каменка для отопления. В каждом таком доме жили члены одного куреня. Зимой это было несколько десятков человек, а летом, перед походом, - от нескольких сотен до двух-трех тысяч. Каждый курень имел свое название. Обычно по местности, откуда происходила большая часть его бойцов (Каневский, Корсунский), или фамилии первого атамана, или прилепившегося прозвища, не всегда красивого (Лягушкинский). Рядом с каждым куренем по примитивному очагу для приготовления пищи. Повар у каждого куреня свой. Сейчас, подкидывая в топку пучки сухого камыша, варили в котлах, судя по
запаху, пшённую кашу. Стояли куреня без порядка, но входная дверь всегда смотрела в сторону центральной площади, на которой располагалась сложенные из бревен церковь, пушкарня для хранения запасного оружия и боеприпасов и жилье кошевого атамана. Кстати, атаман - слово тюркское. Казаки не только в одежде и прическе подражают своим заклятым врагам, но и используют много тюркских слов, в том числе половецких. Казак по-половецки - дозорный, выдвинутый вперед. На площади рядом с домом атамана под навесом из камыша стояли литавры - медный полукруг с натянутой сверху кожей, в которую лупили колотушками, сзывая товарищество на раду или оповещая о нападении. Напротив церкви был вкопан столб, к которому утром привязывали преступника, и стол, на котором ставили выпивку. Пожелавший выпить, должен был сперва огреть палкой преступника. Поскольку казаки были не дураки выпить, редкий преступник доживал до захода солнца, когда наказание заканчивалось.
        Дом кошевого атамана, обязанности которого ныне исполнял Петр Сагайдачный, был на фундаменте из дикого камня, с низкой подклетью и резным крыльцом с навесом. Двускатная крыша из гонта и с низкой трубой на дальней стороне. С нашей стороны была видна только верхушка трубы, сложенная из плохо обработанного песчаника. По два окна с шестью грязными стеклами в каждом располагались по обе стороны двери, причем справа были дальше от нее и ближе друг к другу. Возле дома несли службу пятеро казаков, вооруженных только саблями. Все босые. Они тоже не поинтересовались, кто я и зачем пришел.
        Внутри две перегородки делили помещение на три части. Справа проем был завешан белым рядном с красными полосами внизу, а слева, видимо, вход в атаманскую спальню, - красной шерстяной тканью. У стены напротив входа располагалась каменная печь для обогрева, точно такая же, как в куренях. В средней части, ближе к левой, стоял длинный и узкий стол, во главе которого на стуле с высокой резной спинкой сидел кошевой атаман Петр Сагайдачный, он же Конашевич. Это был полноватый мужчина лет сорока с длинными светло-русыми волнистыми волосами, зачесанными назад, короткими усами и длинной, широкой и лохматой бородой, что совершенно не соответствовало казачьей моде на выбритые головы и подбородки и длинные усы. Наверное, таким образом подчеркивал, что не простой казак, а шляхтич, пусть и мелкопоместный. На нем был розовато-красный жупан - короткий приталенный кафтан, верхняя часть которого до пояса застегивалась на большое количество пуговок, расположенных почти впритык друг к другу, а ниже пояса расклешался. Обычно жупаны шьют из сукна, но этот был из атласа. Пуговки золотые. Верхние пять расстегнуты. Под
жупаном белая рубаха с красной каймой по овальному вороту. Широкий пояс был из коричневой шелковой материи. Без оружия, но на столе слева от атамана лежала булава с бронзовой грушевидной головкой, на которой было шесть вертикальных рядов округлых шипов, из-за чего напоминала шестопер. Рукоятка обтянута сафьяном, а темляк из сплетенных, разноцветных, шелковых прядей. На среднем пальце левой руки Сагайдачного массивный золотой перстень-печатка. Одесную располагался на лавке, которая была во всю длину стола, толстяк с выбритой наголо, даже без намека на хохол, головой, широким круглым красным морщинистым лицом, на котором жидковатые седые усы терялись в складках, и короткой шеей, одетый в темно-зеленый шерстяной жупан с широким поясом из красной шерстяной материи. На подходе к дому Петро Подкова проинформировал меня, что на этом месте будет сидеть судья Онуфрий Секира. А ошуюю располагается есаул Игнат Вырвиглаз - крепкий и высокий мужчина с лошадиной головой, с выбритой макушки которой свисал длинный темно-русый с проседью оселедец, заправленный за левое ухо. Длинные усы внизу были обгрызены.
Темно-синий жупан на нем был с деревянными пуговицами, расстегнутыми почти до пояса из черной шерстяной материи. За пояс небрежно заткнут кинжал с рукояткой из желтовато-белой кости, скорее всего, слоновой, и перекрестьем из металла желтого цвета. Когда есаул шевелился, казалось, что кинжал вот-вот выпадет из-за пояса. Под жупаном грязная и мятая рубаха из полотна желтоватого цвета. В низу стола сидели писарь и подписарь. Кто из них кто, я так и не понял, потому что обоим немного за двадцать, скорее всего, ровесники. Оба узкоголовые, с черными хохлами и усами, с тонкопалыми белыми руками, не приспособленными ни для плуга, ни для оружия, и оба одеты в одинаковые ярко-красные шерстяные жупаны с коричневыми костяными пуговками и черными поясами, отчего казались братьями-близнецами. Может быть, и братья, но сразу не догадаешься, потому что, как я понял по умолчанию своего бывшего рулевого, их имена мне знать ни к чему. И не только мне. Между сидевшими в верхней части стола находился глиняный кувшин литров на пять, наполненный, судя по запаху, вином. Глиняные кружки довольно грубой работы и емкостью грамм
на триста стояли перед всеми, сидевшими за столом.
        - Вот, атаман, тот человек, что вызволил нас, - представил меня Петро Подкова и сразу пошел на выход.
        - Ну, здравствуй, добрый человек! - усмехнувшись, произнес Петр Сагайдачный.
        - Здравствуй, гетман! - поприветствовал и я, лизнув ненавязчиво.
        В двадцать первом веке ученые утверждали, что мнение о человеке у нас складывается в первые двенадцать минут. Судя по самодовольной улыбке «гетмана обеих сторон Днепра и всего Войска Запорожского», первую из двенадцати минут я вел себя очень правильно.
        - Садись к столу, выпей с нами вина, - пригласил он.
        Я занял место рядом с судьей. Белого вина из кувшина мне налил есаул. Плеснул от души, немного через край перелилось.
        - За здоровье всех присутствующих! - пожелал я и мелкими глотками осушил кружку.
        Вино было хорошее. Напомнило мне то, что делали в Херсоне десять с лишним веков назад. Теперь, как мне рассказали, от города остались руины, которые растаскивали на постройку домов на месте будущего Севастополя.
        - Из татарских земель вино? - поинтересовался я.
        - Егия утверждает, что лазы делают, живущие неподалеку от Балаклавы, - ответил Петр Сагайдачный и сам задал вопрос: - Приходилось пить его раньше?
        - Да, - подтвердил я. - Бывал несколько раз в тех краях на своем корабле, когда торговал с турками.
        - Мне сказали, что ты - сын боярский, - произнес кошевой атаман, внимательно глядя мне в глаза.
        - Мой род идет от князей Путивльских, - повысил я себе на всякий случай социальный статус, - но дед не ужился с царем Иваном.
        - Говорят, лютый был царь! - воскликнул восхищенно судья Онуфрий Секира, который до этого словно бы не замечал меня.
        - А в каких местах еще в турецких землях бывал? - сменил тему разговора Петр Сагайдачный.
        - Проходил вдоль всего побережья моря, но в портах не во всех был, - уклончиво ответил я, потому что в эту эпоху был только в Каффе, а что сейчас творится в других портах и как они выглядят, понятия не имел.
        - Значит, дорогу к южному берегу знаешь? - задал он уточняющий вопрос.
        Я понял, что это не праздное любопытство, и сообщил:
        - Могу привести вас к Трапезунду, Синопу, Стамбулу. Только я поплыву на своем корабле, а вы - на чем хотите.
        - Сколько придется плыть от татарских земель до южного берега? - спросил Петр Сагайдачный.
        - Если в самом узком месте, до Синопа, то на веслах дня за два-три можно добраться. Смотря, какая погода будет. А потом повернуть на восток, к Трапезунду, или на запад, к Стамбулу. До последнего еще дня два-три идти, - рассказал я.
        - В том районе много больших военных турецких кораблей? - задал кошевой атаман следующий вопрос.
        - Я бы не сказал. В бухте Золотой Рог наверняка стоят несколько, а вот в самом проливе и в море возле него не видел ни одного. Им нужен попутный ветер, чтобы против течения выйти в наше море, а юго-западные ветра там редко бывают, или на буксире галерой вытащить, что займет световой день. На ночь пролив и бухту Золотой Рог на цепь закрывают, - проинформировал я и полюбопытствовал: - А что, собираешься на Стамбул напасть?
        - Хотелось бы! - мечтательно произнес Петр Сагайдачный. - Жаль, силенок маловато!
        - На разграбление окрестностей турецкой столицы много сил не надо, - подсказал я. - Они там не пуганые, живут без страха и осторожности.
        - Не будем загадывать. К концу лета решим, - сказал он и опять сменил тему разговора: - Мне сказали, ты хочешь в наших землях поселиться.
        - И не только поселиться, но и поучаствовать в набегах на неверных, восполнить потерянное во время кораблекрушения, - ответил я.
        - Люди, знающие морское дело, нам нужны, - произнес кошевой атаман. - Селись, где хочешь, а после сбора урожая позову. Вместе отправимся на богоугодное дело.
        Да, недаром в честь этого человека назовут флагман украинского военно-морского флота. Украинские власти тоже любой грабеж будут называть угодным богу.
        Глава 11
        Мой новый дом-пятистенок стоит на левом берегу реки Чертомлык, самый нижний по течению. В нашем поселении, которое еще три года назад было хутором казака Кандыбы, всего шесть домов. В соседнем обитает Петро Подкова, перебравшийся сюда в прошлом году, незадолго до того, как попал в плен. Он и предложил мне поселиться здесь. Место тихое. С юга от нападений татар защищают плавни и болота, а с севера от поляков - смешанный лес шириной километров пятнадцать, через который дорог нет и в легко проходимых местах сделаны засеки. Дом и хозяйственные постройки возвели казаки, привезенные мною из Сечи. Почти все были из тех, кого я освободил из плена. В поход пока никто не собирался, а сидеть без дела и без денег им не хотелось. Да и подзаработать на оружие или хотя бы одежду тоже надо было. И то, и другое, если понадобится, им дадут и из запасов куреня, но придется потом оплатить. Сначала они сделали фундамент их камней. На него поставили сруб, к стенам которого с внешней стороны прибили дубовыми шпильками наискось ивовые прутья. Эти прутья послужили основой для самана, которым обмазали стены. Такой дом
летом хорошо держит в доме прохладу, а зимой - тепло. Для обогрева в первой комнате у пятой стены, чтобы грела и горницу, сложили печку по моему проекту. Пока что она стояла недоделанная. Ждем, когда привезут заказанные мною чугунные колосники, дверцы для топки и поддувала и плиту с двумя отверстиями, закрываемыми кольцами, чтобы можно было вставлять в них котлы разного размера. В обеих комнатах по небольшому окну, выходящему во двор, в которые пока вставлены листы промасленной бумаги. Стекло тоже подвезут. Кроме жилого дома, возвели конюшню, хлев, птичник, сеновал, амбар, кладовую, дровяной сарай, вырыли погреб и колодец, ведро из которого достается с помощью «журавля» - жерди с противовесом. Строения образуют замкнутый прямоугольник, попасть в который можно или через главные ворота, или через запасные, поменьше, выходящие в огород, по границе которого поставлен плетень. Между огородом и лесом находится поле площадью гектара три. Там была целина, которую вместе с огородом распахали тяжелым плугом. Тянули плуг три пары волов, запряженных цугом. Плуг такой один на наш разросшийся хутор, называемый
Кандыбовкой. Есть еще пара легких, которыми пашут на освоенных полях. Зато волов в каждом дворе не меньше пары. Кроме моего двора, конечно. Сам пахать не собираюсь. На огороде Оксана посадила всякие овощи, а поле пока гуляет. Сажать яровые уже поздно. Договорился, что осенью его засеют озимыми. Я купил у казаков верхового коня гнедой масти, двух черно-белых коров с длинными рогами, пятнистых поросят, рябых кур, серо-зеленых уток и серо-белых гусей, чтоб всё было, как у людей. Хозяйством занимается Оксана. Мирча, Иона и Марика помогают ей. Для выполнения тяжелых мужских работ нанимаю соседей. Они с удовольствием откликаются, потому что плачу наличными. Как и положено крестьянам всех времени и народов, наличных денег у них никогда нет, и сами платят только продуктами или отрабатывают.
        Я, как и положено боярину, провожу дни на охоте или рыбалке. Петро Подкова, который еще и кузнец, помог мне сделать спиннинг и блесны из олова. Сейчас испытываю их с кормы тартаны, нос которой вытянут на мелководье напротив моего дома. Река Чертомлык возле Кандыбовки шириной метров сто и глубиной метра три с половиной. К концу лета должна стать мельче на метр-полтора, в зависимости от дождей. Вода мутноватая, с желтоватым оттенком. Упав в нее, блесна сразу исчезает из виду. Я даю ей опуститься, после чего рывком отрываю от дна и тяну к тартане. Почти сразу чувствую удар. Тонкая бечевка, которая служит леской, натягивается. Попавшийся хищник начинает метаться из стороны в сторону - и бечевка зигзагом рассекает поверхность реки. Я с трудом преодолеваю сопротивление рыбы. Кажется, что она килограмм на десять, не меньше. На самом деле до одного не дотягивает. Это светло-зеленый окунь с ярко-красными плавниками, который сильно загибает хвост, не желая выбираться из воды. Я опускаю его на палубу, легонько придавливаю левой ногой, чтобы не дергался, и начинаю доставать из зубастой пасти крючок-тройник.
Окунь судорожно дергается, растопыривает колючий спинной плавник. Расставшись с крючком, затихает. Я бросаю его в стоящую у фальшборта новую корзину, сплетенную моим бывшим рулевым, мастером на все руки, - и окунь опять начинает отплясывать, растопыривая плавники и загибая хвост. Оксана раньше не любила окуней. Их очень тяжело чистить. Я показал ей, как удалять чешую вместе со шкурой, что делается за полминуты, после чего моя жена сразу подобрела к этой рыбе.
        Рыбы и раков в реке валом. В затонах, которых на Чертомлыке хватает, ее иногда столько набивается, что начинает дохнуть. Мои соседи ловят рыбу бреднями, вытаскивая за заход не меньше пуда. Мелочь скармливают свиньям и птице, а крупную вялят или солят в бочках на зиму. С солью здесь проблемы, поэтому чаще вялят, используя в качестве консерванта поташ - золу. Я приобрел у купца Егии Навапяна два мешка соли, поэтому засолил несколько бочек разнорыбицы и навялил лещей. Последних предпочитаю вялеными. Особенно с пивом. Здесь этот напиток пока делать не имеют. Предпочитают брагу, бузу, варёный мед и водку. Вино пьют редко. Сами делать не умеют, а привозное дорого. Разве что в походе получится захватить в таком количестве, что не успеют выпить все до возвращения домой.
        Снизу плывет двенадцативесельный баркас с невысокой мачтой, рей которой, с привязанным к нему парусом, лежал вдоль диаметральной плоскости поверх мешков и корзин. На каждое весло по гребцу, еще один человек сидит на корме, рулит коротким веслом, а на баке стоит четырнадцатый, одетый в серую шапку с волчьей выпушкой и серо-голубой жупан, подпоясанный тёмно-красной материей. Усы длинные, казацкие, но и волосы длинные, не казацкие. Двумя руками он держится за короткую пику, которая стоит вертикально, наконечником вверх, и смотрит в мою сторону. Судя по всему, купец. Выше по реке поселений больше нет, значит, к нам. Купцы здесь появляются один-два раза в месяц. Привозят заказанные товары и обменивают на местные. Бартер торжествует. Деньгами расплачиваюсь только я. Это не тот купец, которому я заказал детали для печи и стекла. На всякий случай взвожу курки на обоих пистолетах, которые лежат на палубе рядом с корзиной, а саблю в ножнах прислоняю к фальшборту, чтобы была под рукой. Здесь из дома без оружия не выходят.
        Когда баркас приблизился к тартане, стоявший на баке мужчина спросил:
        - Ты - боярин?
        Так меня называют все казаки. Причем, это не столько социальный статус, сколько прозвище.
        - Да, - согласился я.
        - Мы с тобой свояки! Я - Мыкола Черединский! - сообщил он так радостно, будто всю жизнь мечтал породниться со мной.
        А может, так и есть. Все-таки, не у каждого купца среди родственников, пусть и не кровных, имеются бояре.
        - Заходи в дом, гостем будешь! - пригласил я, наматывая бечевку на катушку.
        Баркас подошел к берегу. Гребцы отложили весла, спрыгнули в воду и вытащили его носом на берег ниже тартаны. После чего на сухое спрыгнул мой свояк. Отдав распоряжение своим работникам, подошел ко мне и, сняв шапку, поклонился и поздоровался.
        Не зная местных обычаев, я кивнул в ответ и протянул руку для пожатия. Мыкола Черединский не сразу понял, зачем я это сделал. Возникла неловкая пауза, которую я собрался уже было трактовать в лучшую сторону и вводить ответные санкции, но купец улыбнулся радостно, схватил мою руку двумя своими и затряс так энергично и продолжительно, будто из рукава должны были посыпаться золотые монеты. С трудом высвободив правую руку, левой я приобнял его за плечи, чтобы не начал трясти и ее, и повел к дому.
        По местному обычаю гость должен был подойти ко двору и трижды прокричать «Пугу!». Это такое приветствие у казаков. Хозяин должен повторить приветствие дважды. Потом гость произносит; «Черкас с лугу!». Вот тогда его и приглашают войти: «Повесьте там, где наши». То есть, привязывайте лошадей рядом с хозяйскими и заходите в хату, а на самом деле выходил или сам хозяин, или его дети, слуги, брали лошадей у гостей и отводили в конюшню. Поскольку гость мой - купец, а не казак, да и я не стопроцентный хохлоносец, обошлись без этого сложного ритуала.
        Оксана уже знала, что пожаловал родич. На реку смотрит глухая сторона дома, но моя жена, как и остальные женщины поселения, моментально узнает о прибытии купцов или других заезжих. Мне иногда кажется, что у местных женщин есть мобильные телефоны. Полетели куриные головы, распахнулись двери кладовой и погреба, заплясало пламя в очаге летней печки, сложенной во дворе под навесом. Гостя здесь принято кормить и поить до отвала. В том числе и тех, кто с ним приехал. Заодно и соседей-казаков. Причем приглашать три раза. Первые два раза гость должен отказаться, а на третий согласиться со словами: «Раз вы так настаиваете…».
        Пировали за столом, вкопанным под навесом рядом с летним очагом. Всем места не хватило, поэтому для гребцов прикатили чурки, на которые положили доски, соорудив еще две лавки и стол. Оксана, несмотря на мое приглашение, сесть за стол отказалась. По местному обычаю бабам на пиру места нет. Я сидел во главе стола, Мыкола Черединский - одесную, а Петро Подкова - ошуюю. Угощал гостей вином, пока не кончилось, а потом бузой и польской водкой, то есть самогонкой из зерна, которые принесли соседи. Так здесь принято - на чужой пир со своей выпивкой.
        - Приплыл в Сечь, а мне там говорят, что Оксана жива-здорова, из плена вернулась и не одна, а с мужем. Решил проведать. Думал, у людей живете, хотел к себе позвать. Да смотрю, вы тут не хуже меня устроились! - рассказал свояк.
        Уверен, что ему еще в Сечи рассказали, как мы живем. Может быть, именно поэтому и приплыл. Бедных родственников навещать не любят.
        - А как ты через пороги прошел? - поинтересовался я, чтобы увести разговор с темы, вызывающей у меня не самые приятные мысли.
        - С божьей помощью! - перекрестившись, признался Мыкола Черединский. - На Ненасытном высадился я на татарский (левый) берег, ожидая, когда байдак (так здесь называют небольшие парусно-гребные суда, которые я именую баркасами) перетащат. Смотрю, а на холме разъезд татарский, четверо. Мы сразу за ручницы схватились и помолились. Две недели назад на том месте двенадцать городовых (реестровых) черкес перебили и скарб весь забрали. На нас не напали нехристи, бог защитил! - сообщил он и перекрестился еще раз. - Переночевали на острове, а утром дальше поплыли. На Вороньей заборе байдак Андрюшки Затурского налетел на камень и затонул. Людей спасли всех, но товар утоп. Потому пошел Андрюшка пешком в обратную сторону. А нечего моих покупателей сманивать! - радостно произнес свояк, перекрестившись в очередной раз. - Я тоже обратно по суше двину, волоком по татарскому берегу.
        - А если большой отряд татар туда придет? - спросил я.
        - Глаза боятся, а руки тянутся! - отшутился Мыкола Черединский. - Там отряд черкасов охраняет, которым мы, купцы, платим. Они в обиду не дадут!
        Интересно, сколько уже веков зарабатывают на порогах бурлаки и охранники? Наверное, с тех самых, как в этих краях зародилась торговля.
        Затем разговор перешел на князя Вишневецкого, во владениях которого живет мой родственник.
        - Ты теперь его родственник, - порадовал я свояка. - Мой род, как и его, - младшая линия последних киевских князей-русичей, которые из путивльских князей.
        - Что, правда?! - удивился он.
        - Вот тебе крест! - произнес я и перекрестился.
        Клятва атеиста, конечно, гроша ломаного не стоит, но ведь я и правда родственник последних киевских князей, только был зачинателем рода, а не их потомком.
        Мыкола Черединский сразу приосанился. Наверное, представил, как сообщит эту новость князю Вишневецкому. Сомневаюсь я, однако, что князь отнесется к его словам всерьез. За последние годы в Московии двух лжецарей грохнули, а уж мошенников поменьше развелось немеряно.
        Сидели за столом до тех пор, пока не начало темнеть. Двое гребцов отправились на берег охранять ночью баркас с товаром, а остальных увели к себе ночевать мои соседи. Мыкола Черединский спал на второй, «гостевой» кровати в горнице. Храпел так, что я долго не мог заснуть. Детей у него нет, и мне на ум приходила мысль, что именно из-за храпа. Недостатки должны держаться за руку.
        Глава 12
        В поход мы отправились в конце августа. Кроме моей тартаны, вышли почти восемь десятков чаек. Это был гибрид ладьи и высокобортных лодок, которые я в этих краях встречал в шестом веке - беспалубные суда длиной метров от двенадцати до восемнадцати, шириной до трех с половиной и высотой борта до двух. Выдалбливалась из вербы или липы основа, на которую ставили шпангоуты и набивали борта из гибких сосновых досок внахлест. Снаружи выше ватерлинии к бортам крепили сухой камыш, связанный липовым лыком в толстые, с полметра, снопы или фашины. Они увеличивали плавучесть, не давали чайке перевернуться и служили защитой от пуль и малых ядер. По десять-пятнадцать весел с каждого борта. Плюс спереди и сзади по рулевому веслу, чтобы, не разворачиваясь, плыть в любую сторону. Мачта одна, съемная, с прямым парусом. Ставили ее только при попутном ветре. Внутри, в лучших традициях будущего, прямо как из наставления по борьбе за живучесть судна, чайка была разделена на отсеки деревянными поперечными переборками. Поверх каждой переборки скамья для гребцов и пассажиров. На дно чайки складывали запасы еды и воды в
мешках и бочках, оружие и боеприпасы. Никакого алкоголя, даже бузы не было. Так приказал кошевой атаман, возглавивший поход. Казаки пороптали, но смирились. Экипаж чайки от сорока до семидесяти человек. Артиллерийское вооружение - три-пять фальконетов малого калибра. Обычно в море шли, придерживаясь рукой за берег, и ночевали на суше.
        Вышли утром, после молебна на площади возле церкви. Поп окропил водой, называемой почему-то святой, отважное воинство и их суда. Поскольку воинов и чаек было много, процедура растянулась часа на два. По Днепру тартана шла примерно в середине эскадры. Не знаю, как пригрозили татарам, или они сами решили зазря головы не класть, но при проходе мимо башни на острове Тавань в нас ни разу не выстрелили, хотя все орудия были готовы к стрельбе, а пушкари поглядывали на нас из бойниц. О дальнейшем нашем продвижении сообщали сигнальные костры, которые дымили на обоих берегах Днепра. В результате селения, которые попадались нам по пути, были пусты, и возле острова Березань не оказалось ни одной турецкой галеры. Мы беспрепятственно вышли в Черное море.
        Кошевой атаман Петр Сагайдачный вместе с есаулом, писарем и своей гвардией разместился в трюмах тартаны. Судья и подписарь остались в Сечи на хозяйстве. Все бойцы на нашем судне имели самопалы или ручницы - так казаки называли любое ручное огнестрельное оружие от пистолета до гаковницы - тяжелого мушкета с гаком, которым зацеплялись за крепостную стену или борт судна, чтобы уменьшить отдачу. Аркебузы, мушкеты, гаковницы и фальконеты калибра до трех фунтов еще называли пищалями. Пистолеты были тяжелые, с кремневым или фитильным замком и со слабо загнутой рукояткой, которая заканчивалась «яблоком», чтобы использовать их, как булаву. Колесцовый замок здесь был известен, но встречался очень редко. К самопалу прилагались пороховница, обычно в виде деревянного рога изобилия, обтянутого кожей; натруска с пороховой пылью для подсыпания на полочку, иногда деревянная, иногда костяная, чаще в виде коня; кожаный мешочек с пулями. У некоторых были металлические или кожаные, покрытые сверху воском, ладивницы - коробки со спаянными в обоймы металлическими трубочками, в которые вставляли ладунки - готовые
бумажные патроны. Как ни странно, несмотря на более высокую скорострельность и удобство, ладункам предпочтение отдавали не многие. Для каждого выстрела количество пороха и пуля подбирались индивидуально. Иногда пуль загоняли в ствол по две, что, по моему мнению, на точность не сильно влияло. Все это хозяйство крепилось к узкому ремню, который застегивался поверх широкого матерчатого, «лыцарского», обозначавшего принадлежность к касте воинов, за который засовывали только пистолеты. На второй такой же узкий пояс цепляли саблю, нож, баклагу деревянную. Через плечо вешали торбу кожаную. В ней хранили всякие нужные мелочи, среди которых обязательно была деревянная ложка. У кого не было огнестрельного оружия, тот стрелял из лука или, видел всего два, арбалета. Иногда вместо сабли был топор с более длинным топорищем или клевец. Почти все имели короткие пики, очень похожие на те, что были на вооружении у половцев. Кстати, судя по употреблению большого количества половецких слов, многие запорожцы - потомки половцев, переживших нашествие монголо-татар. У богатых воинов тело защищали металлические - твердые -
доспехи: кирасы, бригантины, кольчуги, наручи и поножи. У бедноты были мягкие - кожаные куртки или ватные халаты, чаще татарские. Зато металлические шлемы были почти у всех, правда, разного качества и формы. Кто не смог разжиться шлемом, тот носил шапку из сукна или овчины, иногда с нашитыми металлическими бляшками или кусками кольчуги. На ногах сапоги или лапти с онучами. Правда, лапотники чаще ходили босиком. Среди таких бытовала поговорка, что отправляются в поход за сапогами, а остальные отправлялись за зипунами. У многих имелась опанча - плащ из толстого сукна, пропитанного олифой, чтобы не промокало, и с меховым - чаще овечьим - воротником, или овечий тулуп, как у татар. Кстати, среди казаков я видел несколько тюрков, возможно, татар. Казаки принимали в свои ряды бойцов любой национальности, лишь бы те соглашались подчиняться их уставу и по торжественным случаям креститься справа налево, изображая православных.
        Казачья походная артиллерия состояла из бронзовых и чугунных фальконетов и мортир малого калибра. Самый большой фальконет был калибром три фунта. Мортиры, напоминавшие криво поставленные высокие горшки, были большего калибра, пара - шестифунтовки. Более тяжелые орудия оставили в Сечи. На чайках и так много груза. Унификацию пока не провели, поэтому для каждого орудия были свои ядра, по большей части чугунные, но попадались и каменные.
        Наша флотилия растянулась на пару миль. Ветер дует встречный, к тому же в этих водах и течение в сторону будущей Одессы, так что идем на веслах, делая не больше трех-четырех узлов. Я сделал лаг, с помощью которого иногда меряю скорость. Не столько для дела, сколько от скуки, потому что идем вдоль берега. Или чтобы почувствовать себя в роли колдуна, за коего меня начинают принимать казаки. От мыса Тарханкут мы пошли напрямую, по компасу, и вышли неподалеку от руин Херсонеса. Раньше казаки добирались сюда только вдоль берега Евпаторийского залива.
        В двадцать первом веке сейчас бы здесь был бархатный сезон - самое лучшее время года в этих краях. Курортники с детворой уже уехали, благодаря чему шума и суеты на улицах городов и пляжах стало на порядок меньше, погода все еще теплая, можно загорать и купаться, а магазины и рынки забиты свежими фруктами и овощами - бери-не-хочу! В семнадцатом веке курортов нет. В деревнях вдоль берега моря по большей части живут перемешанные потомки народов, которые заносило на эту благодатную землю до татар. Кочевники предпочитают степную часть Крымского полуострова. На склонах гор, спускающихся к морю, все еще стоят каменные сторожевые башни. Рядом с ними горят сигнальные костры, испускающие густые клубы белого дыма. Наверное, сухой хворост, подпалив, полили водой. Население прибережных деревень уходит в горы, унося ценные вещи и угоняя скот. Вереницы людей тянутся по полям, виноградникам, садам. Большинство убегающих - христиане, но ничего хорошего от единоверцев-казаков не ждут, потому что казаки признают своим только того, у когда нечего или очень трудно отнять.
        - Эх, догнать бы их! - мечтательно произносит есаул Игнат Вырвиглаз.
        - Зачем нам эта мелочь?! - пренебрежительно произносит Петр Сагайдачный. - Мы возьмем добычу получше.
        - Да скучно плыть, - говорит в оправдание есаул.
        - Ничего, скоро разомнемся! - уверен кошевой атаман.
        Мы приближаемся к мысу Сарыч - самой южной точке Крымского полуострова. От него до турецкого мыса чуть больше ста сорока миль. Это самое узкое место Черного моря. Говорят, в хорошую погоду с гор виден турецкий берег. Я несколько раз поднимался на гору Ай-Петри, но с погодой мне постоянно не везло, хотя, как и большинство штурманов, склонен к дальнозоркости. Мы заночуем у мыса, чтобы рано утром отплыть строго на юг, к турецкому берегу.
        - Дай бог, чтобы такая погода продержалась еще два дня! - перекрестившись, высказывает общее пожелание Игнат Вырвиглаз.
        Кошевой атаман и все казаки, которые слышали его слова, но не гребут веслами, тоже перекрестились.
        Денек сегодня, действительно, чудесный. На небе почти нет облаков, солнце припекает, но не сильно, ветерок метров пять в секунду, волны высотой ниже полуметра. А была бы и похуже погода, на тартане нам было бы не так грустно, как в чайках. Пассажиры тартаны, видимо, никак не поверят в это.
        Примерно часа за три до вечерних сумерек поворачиваем к берегу. Чайки выскакивают носами на мелководье, где с них спрыгивают в воду казаки и начинают вытягивать дальше, чтобы прибоем не снесло в море. Справившись с этим, сбиваются в несколько отрядов и отправляются на промысел. Я ставлю тартану на якорь. К борту подтягивают шлюпку, которую тащили на коротком буксире. На ней кошевой атаман и его свита переправляются на берег. Там им привычнее ночевать. Да и стараются быть чаще среди казаков. Мол, мы - часть товарищества, первые среди равных. Повышают рейтинг. Должности ведь все выборные. Потерять их - раз плюнуть. Что-то не понравится товариществу - и станешь рядовым казаком.
        Во время перехода мне все время казалось, что всё это уже было в моей жизни. Не сразу вспомнил, где и когда. Каталонская компания - вот что напоминали мне казаки. Такие же отмороженные, жадные и беспощадные бандиты, живущие по понятиям. Подчиняются только тем, кого сами выбрали, и выполняют только те приказы, которые понравились большинству. Если у меня раньше и были мысли сблизиться с казаками, то теперь, вспомнив, сколько проблем у меня было с каталонцами, решил не делать это. Награблю вместе с ними на хороший корабль и полный трюм груза - и расстанусь. Мне, как капитану, положили три доли из добычи. Столько получает куренной атаман. Плюс, как хозяин тартаны, получу десятую долю того, что привезу на ней в Сечь. Не много, конечно, но других предложений пока нет.
        К сумеркам отряды вернулись, нагруженные всякой всячиной. В основном вино в бурдюках, домашняя птица, свежие фрукты-овощи и зерно нового урожая, пшено и пшеница. Развели костры, начали готовить ужин. Ожидание заполнили распитием вина. Как ни борется Петр Сагайдачный с пьянством в походах, результаты у него скромные. С собой не берут, но захваченное у врага выпивают обязательно. С криками, потасовками, песнями. Веселились допоздна. Я сквозь сон слышал, как пьяные выясняли, кто круче. На кулаках. Дуэли в коше запрещены. Если все-таки случается, то победивший позавидует погибшему. Как и обычного убийцу, его положат в могилу, а сверху поставят гроб с покойником и засыплют землей.
        Глава 13
        В двадцать первом веке я бывал в Синопе пару раз. Этот порт очень любили ростовские жабодавы. Три дня туда, два-три дня выгрузка, три дня на обратную дорогу - и дома. Городок маленький, в России такие называют поселками городского типа. Расположен на перешейке, соединяющий мыс с материком. Две бухты - северная и южная. Порт в южной. Там и произойдет Синопское сражение, которое закончится победой русского флота и тотальным разрушением города. Сохранятся крепостные стены с прямоугольными башнями, построенные царем Митридатом. Впрочем, часть защитных сооружений была возведена еще до него. Гид в городском музее рассказал мне, что по одной версии Синоп был основан греками в восьмом веке до нашей эры, а потом захвачен и разрушен киммерийцами, по другой - в седьмом и разминулся с киммерийцами.
        Лоцман, который заводил мое судно в порт, придерживался третьей версии, по которой город основали в девятом веке до нашей эры, и предлагал мне чудом сохранившуюся монету той поры. Самое забавное, что он понимал, что я не поведусь на такое фуфло, но продолжал втюхивать. Как я подозреваю, продажа фальшивых старинных монет - что-то типа хобби у местного населения. И не только у турок. В Афинах возле развалин Акрополя греческий мальчишка лет десяти прямо на глазах немцев-туристов и моих нашел старинную медную монету и после короткого торга загнал ее за сотню евро толстому немцу, страдающему отдышкой и слабоумием. Поскольку я посещал Акрополь несколько раз, могу засвидетельствовать, что умные шведские туристы, а других в Швеции нет, покупают у мальчишки такую же монету всего за полсотню евро.
        Мы вышли к Синопу в вечерние сумерки. Сам город закрывал от нас высокий холм на полуострове, но вид суши обрадовал кошевого атамана Петра Сагайдачного и его свиту. К полудню начал раздуваться северо-восточный ветер, поднимать волну, из-за чего у многих казаков на чайках сразу испортилось настроение. Они начали подходить к тартане и задавать одинаковые вопросы. И ответ я давал им одинаковый: если струсили, пусть разворачиваются и гребут в обратную сторону. Представляю, каким количеством врагов я обзавелся за несколько часов!
        Сам кошевой атаман небрежно поинтересовался:
        - А куда ближе?
        - Смелому всегда ближе вперед, - ответил я.
        Больше Петр Сагайдачный ничего у меня не спрашивал, но тихо сказал что-то своим приближенным, после чего они печально посмотрели на меня и скорбно покивали. Другому человеку мы первым делом приписываем недостатки, словно надеемся, что тогда их не хватит на двоих.
        Примерно в миле от мыса, который был еле виден в темноте, я положил тартану в дрейф. Вокруг нас, как птенцы возле мамаши, расположились чайки. Северо-восточный ветер будет гнать суда к берегу, а западное течение - относить от него.
        - На рассвете нападем на город, - принял решение кошевой атаман.
        - Лучше ночью, - возразил я. - Со стороны северной бухты турки не ждут нападения. Там берег не очень удобный, на тяжелой галере не подойдешь, но на чайке, уверен, получится. Послать вперед небольшой отряд на лодке, чтобы тихо поднялся на стены, снял дозорных и подал сигнал. У меня для этого заготовлены два якоря-кошки на длинных тросах с мусингами. После полуночи выйдет луна. Она сейчас почти полная, светит ярко. Несколько чаек по сигналу тихо подойдут к северному берегу. Их экипажи поднимутся на стены, а потом захватят ворота, которые ближе к порту. Ворот в Синопе всего двое, не ошибутся. В это время остальные чайки зайдут в южную бухту, ошвартуются к причалу и высадят казаков.
        - Можно и так, - согласился Петр Сагайдачный и приказал: - Ты придумал, ты и выполняй. Отбери людей, сколько и каких надо, - и вперед!
        Отвык я от таких мероприятий. Тем более, карьеру делать в Сечи не собираюсь. Но и отказаться нельзя было. Хороший послужной список не помешает. Мало ли, как дела в будущем пойдут. Я взял с собой двоих - Петра Подкову и Михаила Скибу. Чем меньше людей, тем меньше шума. У последнего за лето чуб немного отрос, но до нормального казацкого еще не дотягивал. Скиба гостил в Кандыбовке пару недель, помогал пшеницу косить. Заодно показал себя умелым убойщиком скотины. Быка зарезал так быстро, что мне показалось, что не только я, но и бык не заметил, как это случилось.
        С тартаны спустили с подветренного борта четырехвесельную шлюпку. Изготовлена по моему проекту, легкая, маневренная, мореходная. Она стала биться о борт из-за поднявшейся волны, наполняя трюм гулом. Первыми спустились по шторм-трапу, тоже изготовленному по моему проекту, казаки, сели на весла. Я занял место на кормовой банке, став рулевым. Едва отошли от тартаны, как волны стали перехлестывать через борт шлюпки. Брызги казались холодными, хотя температура воды наверняка около двадцати градусов. Берег уже не виден, но я еще в светлое время взял пеленг по компасу, а потом по нему нашел нужную звезду первой величины на небе. Пока добирались до берега, пытался вспомнить, как называется хотя бы созвездие, в котором она самая яркая. Так и не вспомнил. Давно не пользовался секстаном, все повылетало из головы. Впрочем, и держалось там, только благодаря картам звездного неба. Определять место судна по звездам во времена спутниковых навигационных систем стало несерьезно. Возле берега налетели на камень, но без последствий. Оба казака спрыгнули в воду и вытащили шлюпку носом на берег, поскрипев килем по
гравию. Звук отвратительный, раздражающий. У меня даже зубы сжались до скрежета.
        Рва с этой стороны не было. Стена находилась всего в нескольких метрах от моря. Высокая, метров двенадцать. Из песчаника, шершавого и теплого, почему-то пахнущего сеном. Может быть, запах исходил от сухой травы, что росла на узкой полоске берега. Странно, что скотина не общипала ее. Обычно возле городских стен трава словно подстрижена, только где-нигде высокий и несъедобный репейник торчит. На стенах было тихо. Собак не слышно. Турки, как и арабы, не жалуют это животное, считают грязным. Хотел бы я знать, сколько жизней они потеряли из-за этого предрассудка?! Что интересно, иногда роль сторожевого животного у них выполняют ослы, к которым трудно подкрасться незаметно. Завидев или учуяв человека, начинают орать громко и паскудно. Впрочем, на крепостных стенах их не привязывают. Наверное, трудно заталкивать туда.
        Ни Петро Подкова, ни Миша Скиба раньше «кошками» не пользовались, только прослушали мои наставления, но у обоих зацепились с первой попытки. Я подергал трос с мусингами, повис на нем, проверяя. Вроде бы держит. Если нет, будет очень больно. Полез первым. С непривычки было тяжело. Доспехов на мне нет, но за спиной висят сабля и сагайдак с луком и стрелами, а на поясе - нож. У моих помощников только сабли, ножи и по незажженному факелу. Огнестрельное оружие я брать запретил. Выстрел разбудит весь город, а залог нашего успеха - тишина. Пусть спят синопцы, не догадываясь, что утром их жизнь резко изменится. Как скажут им святоши, будут наказаны за грехи свои. Главный их грех - они богаче казаков. Богатые грабить бедных не ходят. За исключением империй перед тем, как их самих начнут потрошить молодые, бедные и голодные этносы. Я видел, как турки грабили надорвавшуюся во время грабежей бедных соседей Византийскую империю, а теперь приближается их черед. Для кого-то из синопцев эта ночь станет последней, кто-то превратится из богача в бедняка, кого-то всего лишь ограбят и/или изобьют. Уверен, что всех
молодых и не очень девушек и женщин изнасилуют. Они должны рожать от победителей. Таков закон природы. Может быть, именно ради этого мы здесь и оказались, хотя считаем, что пришли за добычей.
        Наверху было тихо и пусто. Дующий с моря ветер казался здесь теплее и суше. Дозорный ход был шириной метра полтора. На нем два-три умелых бойца могли бы задержать до прихода помощи целый отряд врагов. Десятки лет на этот город никто не нападал, вот городская стража и потеряла бдительность. Они привыкли, что получают деньги за то, что ночуют не дома и не в мягких постелях. Первого стражника мы нашли на верхней площадке башни. Спал на циновке, укрывшись шерстяным плащом и тихо похрапывая. Если бы не храп, не обнаружили бы его. Михаил Скиба сноровисто перерезал ему глотку. Большинство людей просят у судьбы быструю смерть. Просьба этого турка была выполнена. Нет бы попросить не глупую смерть или хотя бы естественную без мучений. В башне больше никого не было. Дверь, ведущая с нижнего яруса в город, была открыта. Мы закрыли ее и подперли изнутри лавкой с шатающимися ножками. Наверное, стражник спал на этой лавке холодными ночами.
        В следующих трех башнях никого не было. Зато на верхней площадке надвратной спали сразу четверо стражников. Еще пять человек храпели в караульном помещении ярусом ниже. Там горел светильник - глиняная плошка в виде широкой лодки, подвешенный к балке, что поддерживала потолочные перекрытия. Помещение было наполнено горклым запахом подгоревшего растительного масла, но не букового, оливкового. Подсолнечник пока не добрался сюда. Выгодный все же обмен сделали европейцы: всю свою мразь отправили в Америку, а оттуда привезли много полезных растений и индюков, которых сейчас называют испанскими курами, и пару вредных исключений - табак и колорадских жуков. Все пятеро стражников умерли в полусонном состоянии. Никто не успел поднять тревогу.
        Еще двое сидели на лавке возле ворот. Прислонив к стене короткие пики, они тихо обсуждали, сколько калыма взять за дочерей? Столько лет их кормили-поили и одевали-обували - и вот приблизился долгожданный момент продажи. Самое забавное - вырученные деньги должны были пойти на покупку жен для сыновей. Так что получится обмен, а не продажа. Стражники так были увлечены разговором, что заметили нас, только когда мы оказались рядом.
        - Вы что здесь делаете?! - удивленно, но не испуганно успел спросить один из них.
        Ответили ему ножом в шею. Он попытался закричать, но из горла вырывались только булькающие звуки и кровь.
        В следующих двух башнях никого не было, поэтому мы пошли в обратную сторону, к тому месту, где поднялись на стены, и дальше. Там тоже две следующие башни были пусты, с закрытыми дверьми. Дальше я решил не ходить. Мы опять пришли в начальную точку. Луна еще не взошла, но Петро Подкова по моей команде зажег свой факел, опустил его огнем вниз, чтобы виден был только тем, кто за пределами городских стен, и, когда пламя разгорелось, начал махать из стороны в сторону.
        Чайки подошли к берегу у северной стены минут через двадцать после того, как взошла луна. Наверное, начали движение сразу, как увидели наш сигнал. Михаил Скиба зажег второй факел и подсветил казакам тросы с мусингами, по которым мы поднялись на стены. Казаки привезли с собой несколько лестниц, но все оказались слишком коротки. Две самые длинные поставили возле тросов. Казаки поднимались до конца лестницы, а дальше - по тросу. Петро Подкова повел первую сотню к зачищенной надвратной припортовой башне. Михаил Скиба со второй сотней отправился другую сторону, чтобы захватить городские ворота, ведущие вглубь материка, и не дать синопцам сбежать с ценным имуществом, теперь уже принадлежащим казакам. Я подождал, когда на городскую стену поднимутся остальные, и повел их вслед за Подковой.
        В южную бухту чайки вошли в предрассветных сумерках. Двигались быстро и тихо. Приткнувшись вторым бортом к стоявшим у причала разнообразным судам, первым делом быстро перебили на них экипажи, а потом молча побежали к открывающимся воротам. Ни рва, ни подъемного моста здесь не было. Казаки ворвались в просыпающийся город и, разделившись на группы по восемь-десять человек, рассыпались по улицам. С добрым утром, Синоп!
        Глава 14
        В порту под погрузкой-выгрузкой стояли два тяжелых галеаса, шестидесяти четырехвесельный и пятидесятишестивесельный, ранее принадлежавшие одному хозяину, генуэзцу-ренегату, два тартаны побольше моей и восемь одномачтовых судов разной длины, но не более пятнадцати метров, как палубных, так и беспалубных. Это не считая лодок, в основном рыболовецких. Тартана ошвартована лагом к шестидесятичетырехвесельному галеасу, в который грузят киноварь в бочках. Этот минерал добывают где-то неподалеку от Синопа. Казаки сперва не хотели ее брать, но я объяснил, что ее используют, как краситель, и из нее извлекают ртуть, которой лечат сифилис. Последнее их впечатлило больше. Болезнь уже добралась и до этих краев. Среди казаков я видел пару человек с «проваленными» носами, то есть на последней стадии болезни. Никто их не чурался, потому что не знали, что сифилис передается не только половым путем. Впрочем, я тоже не шибко верю в другие пути. Грузят киноварь бывшие рабы-христиане, гребцы с галер. Среди них казак, пробывший в рабстве девятнадцать лет. Такова судьба разбойничья: мед пьешь или кандалы трешь. Обычно на
галере дольше двух лет никто не выдерживает, а этот хоть и ходил сейчас с трудом, враскорячку, но грузы таскал не хуже остальных. Работают споро. Чем быстрее погрузят, тем быстрее сядут на весла и погребут на север, на волю.
        Трюм тартаны уже забит всяким барахлом, награбленным в городе. Пять рулонов дорогой шелковой материи и кожаный мешочек с золотыми и серебряными украшениями и золотыми монетами - моя личная добыча - лежат в каюте. И то, и другое нашел в доме в западной, «греческой» части Синопа. Жил там богатый купец - усатый грузный грек лет пятидесяти - с молодой красивой женой, которую до моего прихода группа товарищей пропустила сквозь строй. Муж был опечален этим фактом больше, чем жена. И зря. Детей у него с женой нет, а теперь жизнь в этом плане может измениться к лучшему. Заодно казаки прихватили все ценное, что сумели найти. То, что грек - единоверец, их нимало не смущало. Поскольку они выросли в деревенских срубах или вовсе мазанках, искать не умели. Дом отличался от того, какой я имел в Херсоне, только окнами большего размера и с более прозрачными стеклами, поэтому я сразу обнаружил тайник. Он был в спальне, в стене за барельефом в форме креста. Есть взяться за правую лапу креста и потянуть на себя, откроется ниша, в которой и были сложены драгоценности и золотые монеты разных стран, почти сотня.
Серебряные монеты, лежавшие, как догадываюсь, почти на виду, стали добычей казаков. На меня больше разозлилась жена.
        - Тебе нельзя злиться. Это может повлиять на будущего ребенка, - сказал я шутливо.
        Она отнеслась к моим словам с полной серьезностью. Наверняка уверена, что не беременела раньше по вине мужа. Кстати, к военным байстрюкам все, насколько я знаю, народы относятся хорошо. Особенно ранее бездетные пары. Считается, что это бог исполнил их молитвы через наказание. Богу всегда приписывают мстительную щедрость.
        Грабеж Синопа продолжались четверо суток. На пятое утро с попутным юго-юго-западным ветром караван из чаек, галеасов, тартан и прочих более мелких плавсредств, нагруженных трофеями и освобожденными из рабства христианами убыл в сторону полуострова Крым. Погода нам благоволила. Ветер был не сильный, поэтому гребцы не скучали. На моей тартане сидели на веслах освобожденные из рабства. Кошевой атаман и его свита расположились на полубаке и крышках трюма. Во взглядах, которые они бросали на меня, больше не было ничего неприятного. Своим все еще не считают меня, но я уже и не чужой, тем более, что очень нужный специалист, другого такого у них нет. По их словам, восемь лет назад они захватили и ограбили Варну, но добычи там взяли меньше, чем в Синопе.
        Видимо, в благодарность за такую богатую добычу, Синоп подожжен в нескольких местах. Самый сильный пожар на судоверфи, как говорят, самой большой в Османской империи. Горят недостроенные суда и запасы древесины, парусов, канатов, смолы… Второй по величине прощальный костер в районе арсенала. Из него выгребли все оружие и часть боеприпасов. Пороха там хранилось так много, что на него не хватило места на судах, хотя считался если не самой ценной добычей, то и не бросовой. Остальной взорвали. Обломки арсенала разлетелись по всему городу, от них занялись другие строения. Над Синопом повисли клубы темного дыма. Представляю, как кашляя из-за дыма, нас проклинают местные жители: и мусульмане, и иудеи, и православные христиане.
        Глава 15
        Обратный путь оказался в два раза продолжительнее, несмотря на попутное течение. К вечеру первого дня задувал встречный ветер, поднимал волну, но ночью стихал. Наша флотилия днем растягивалась мили на три. Впереди шли быстрые чайки и трофейные галеры, постоянно оглядываясь на тартану, которая задает курс. Я учу казаков пользоваться компасом. Наука не сложная. Тем более, что сделал карту Черного и Азовского морей, пусть и не очень точную, поскольку художник я не ахти, но курс проложить по ней можно. За тартаной двигаются всякие разные суденышки, в основном рыбацкие, на которых бегут из неволи те, кому не хватило места на чайках и галерах. Они перегружены, идут медленно, особенно при волнении, из-за которого пара лодок затонула. Чайкам приходится грести вполсилы, чтобы не оторваться от них.
        Когда добрались до Тендровской косы, одна чайка ушла в отрыв, на разведку. Вернулась к вечеру с плохой вестью.
        - Турки там, в горле, много, на весельных и больших парусных кораблях, - доложил прибывший на тартану капитан чайки-разведчика - седоусый казак в алой шапке, похожей на загнутый клык и явно добытой у турок, может быть, в Синопе. - Нас ждут. Мы еле убёгли!
        Казаки стараются не принимать бой в открытом море, где у турецких тяжелых галер и высоких и многопушечных парусных кораблей явное преимущество. Тем более, сейчас, когда чайки перегружены и лишились своего главного преимущества - более высокой скорости.
        - Попробуем пройти через затоку, - решает Петр Сагайдачный и говорит мне: - Поворачиваем направо.
        Справа от нас Ягорлыцкая затока, а немного южнее Тендровская. В обоих я в шестом веке рыбачил.
        - Там нет прохода в лиман, - предупреждаю я кошевого атамана.
        Он улыбается мне снисходительно: наконец-то ты хоть что-то не знаешь в морском деле!
        - Есть, еще и какой! - весело произносит капитан чайки-разведчика и приглаживает согнутым указательным пальцем свои длинные седые усы.
        Я имел в виду водный проход, а они - сухопутный. Находился он в самом узком месте Кинбурнского полуострова, который и так лишь ненамного возвышается над водой, а в этом месте и вовсе был почти вровень с ней. Почва песчаная. Наверняка здесь раньше был пролив, который постепенно занесло. Видимо, казаки не впервой таким путем обманывают турецкий флот, потому что умело привязали к первой дюжине чаек канаты и вытащили их по очереди на берег, а потом дружно поволокли к лиману. На каждую приходилось по два-три экипажа. Имеющие почти плоское днище чайки легко перемещались по песку, наполняя наступившую ночь специфическими, очень неприятными звуками. Первая проложила кривоватую борозду, которой следовали все остальные. Преодолеть надо было километров пять. На это уходило часа три. Более мелкие суда тянули рядом, по своей борозде, и немного медленнее, потому что на единицу водоизмещения приходилось меньше человеческих сил, так сказать, по остаточному принципу. Дольше всего тянули тартану. У нее и корпус острее и шире, и груза больше, но часа за четыре справились, причем с мелководья ее стянули на буксире
чайки. Переволакивание закончили часам к десяти следующего дня. Когда перетягивали последние мелкие суденышки, на западе появились турецкие галеры. Они спешили к нам.
        - Уходим! - приказал Петр Сагайдачный. - Налегаем на весла!
        Тартана и все чайки успели добраться до заросшего камышом устья Днепра. Турки захватили несколько мелких суденышек, на которых плыли освобожденные рабы, человек двести. Поскольку казаков среди них не было, даже бывших, выручать их никто не кинулся.
        - Видать, не судьба им жить на воле! - перекрестившись, произнес с философским спокойствием кошевой атаман.
        Гоняться за нами по Днепру турки не отважились. Они ведь захватили несколько, как наверняка заявят, казацких чаек, им есть, кого предъявить в доказательство своей великой победы и за что получить награду. Уверен, что в отчетах цифры увеличат на порядок. Гарнизон Ислам-Кермена тоже не стал нарываться на неприятности, даже не замыкающие лодки не позарился. Турки со стен города полюбовались нашими судами, прикинули, наверное, какую славную добычу мы хапанули, и разошлись по своим делам.
        На дележ добычи времени ушло больше, чем на грабеж Синопа. Сперва всё выгрузили и пересчитали, потом долго вычисляли, сколько приходится на одни пай. От моей помощи отказались, хотя успели уже убедиться, что считаю лучше их. Про мешочек с драгоценностями и монетами я промолчал, закрысив их. О нем никто из казаков не знает. Обидно мне было получить за этот поход меньше, чем кошевой атаман и даже сечевой поп, которого с нами не было. Вот хоть убей, за исключением нескольких человек, не считал я их своими братьями по оружию.
        Глава 16
        Зима была лютая. Даже в двадцатом веке, довольно холодном, не припомню таких суровых морозов в этих краях. К ним добавлялись сильные северные ветра, которые разгонялись до предела над широкими степными просторами. После Рождества на Кандыбовку случайно вышел отбившийся от отряда и потерявший коня татарин. Он был настолько болен и обессилен, что предпочел сдаться в плен. Все равно умер, прометавшись двое суток в горячке и выблевав со стонами воду, которой его пытались напоить. Казаки мне сказали, что у него «нутро отмерзло». Кто-то когда-то, наверное, любознательный лекарь, вскрыл труп замершего в степи и обнаружил, что у того почернели и слиплись внутренности. Винят в этом металлические доспехи, в первую очередь кирасы. Мол, железо вытянуло тепло из живота. Поэтому казаки зимой доспехи надевали только перед самым боем. Если успевали. Моих познаний в медицине не хватало ни на то, чтобы подтвердить это утверждение, ни на то, чтобы опровергнуть. Склонялся все-таки к опровержению. Может быть, из-за врожденной вредности.
        Хотя Кандыбовка находилась в стороне от дорог, зимой мы не расслаблялись, стояли днем по очереди в карауле на вышке, сооруженной на холме. Покрытая толстым льдом река - самая лучшая дорога. Торчать на вышке мне было не по кайфу, поэтому платил соседям, чтобы подменили меня. Они были рады заработку. Все равно зимой делать нечего.
        Единственным развлечением была охота. Били разного зверя. Чаще всего кабанов и тарпанов. Дикие лошади меньше домашних. Окрас зимой мышиный, с черной полосой по хребту и черными ногами, иногда полосатыми, как у зебры. Летом светлеют. Шерсть длинная, густая и волнистая, так что морозы им не страшны. Копыта больше, я бы сказал, растоптаннее, и тверже. Зимой очень хорошо копытят, несмотря на отсутствие подков. Приручаются редко. При спаривании с домашними лошадьми дают потомство. Если по степи ехать на телеге, запряженной кобылой, и нарваться на табун тарпанов-жеребцов, можно остаться без кобылы и телеги. Разбивают копытами телегу в щепки, зубами рвут упряжь в клочья, высвобождая кобылу, и уводят ее. Частенько достается и вознице, если вовремя не убежит. До двадцатого века не доживут, даже в зоопарках, потому что у них очень вкусное мясо. Охотились на них загоном. Обнаружив табун, гнали на глубокий снег. Слабые жеребята выбивались из сил и застревали в снегу, где их добивали пиками. Иногда я ездил один. Близко тарпаны не подпускали, но моя винтовка позволяла стрелять прицельно метров с двухсот. Казаки
из гладкоствольных ручниц метко били на сотню шагов - примерно семьдесят метров, что в эту эпоху считается хорошим результатом.
        В конце зимы Оксана родила сына, которого нарекли Владимиром в честь покойного деда по матери, умершего своей смертью в преклонном возрасте, что было главным при выборе имени. Роды прошли без осложнений. Утром я уехал на охоту, а во второй половине дня вернулся с убитым тарпаном и узнал, что в очередной раз стал отцом. Жена порывалась съездить в Сечь и крестить ребенка, чтобы, если вдруг умрет, попал обязательно в рай.
        - Если в такую погоду таскать его туда-сюда, обязательно умрет, - отрезал я. - Подождем монаха и окрестим.
        Эти лоботрясы шляются здесь в поисках, кому бы на шею сесть. Монахов дня три привечают на хуторе, пока удовлетворяют потребность населения в религиозных обрядах, а потом мягко выпроваживают. Первые три дня ты - гость, а с четвертого - член семьи, работай вместе со всеми, что лоботрясам быстро надоедает.
        Оксана еще не догадывается или, что вероятнее, не хочет верить, что я атеист, списывает мое пренебрежение религией, особенно несоблюдение постов, на западное, «языческое», воспитание. Там ведь неправильному богу поклоняются. И так думают об иноверцах представители каждой религии. Я пытался ей объяснить, что праведность не зависит от того, что ты ешь, иначе самыми святыми были бы коровы, козлы и бараны. Впрочем, так оно и есть, и не только в Индии.
        Весной я заплатил за то, что вспахали и засеяли мое поле. На огороде отвела душу Оксана с помощью прислуги. Мне кажется, она посадила там всё, что только может вырасти в данном климате. Плодами ее труда воспользоваться не успели. Вначале лета прилетела саранча. Она двигалась тучами, пожирая на своем пути всю растительность. Видимо, тоже решила стать праведной. Саранча была везде: на полях, во дворе, в погребе, в сараях и даже в доме. Куда не ступишь, под ногами раздается хруст и чавканье. Лошади и коровы поглощали саранчу вместе с травой, заболевали и дохли. Раздолье было только свиньям и курам. Свиней больше не пасли, потому что не боялись, что потравят поля и огороды. Травить было уже нечего. Свиньи разгуливали, где хотели, и поглощали саранчу килограммами, если не пудами. Когда эту напасть унесло ветром на северо-запад, степь вокруг Кандыбовки на многие километры была словно выжжена. Из большого стада в живых осталась лишь пара коров, и те ходили, покачиваясь, как пьяные, а молоко у них было горькое. Коров доили, но молоко выливали обожравшимся свиньям. Основной пищей стала рыба. Кур и свиней
берегли на зиму. Сдохли все лошади и волы. Пахать и возить было не на чем. Намечался жуткий голод с продолжением в следующем году.
        Как ни странно, казаки отнеслись к происшедшему не слишком трагично. Оказывается, у них такое случается не впервой, и есть решение вопроса - обери ближнего своего. Или дальнего. Когда пришло время сбора зерновых, из Сечи приплыл гонец с приглашением принять участие в походе на ляхов и москалей: в поход отправлялись четыре отряда - два на Правобережье и два на Левобережье. Грабить собирались всех подряд, не зависимо от национальности и вероисповедания.
        Я примкнул к отряду, который шел на ляхов. Нас было около полутора тысяч. Почти все пешие. Походным атаманом выбрали Якова Бородавку - длинного, худого и худородного казака лет сорока трех, на узком лице которого были пышные пшеничные усы, частично закрывавшие темно-коричневую бородавку на правой щеке. Он года три был кошевым атаманом до Сагайдачного, любил грабить богатеев любой национальности, что не понравилось казацкой старшине и польскому королю и в конечном итоге привело к смещению Бородавки. Путешествовать пешком я уже разучился, поэтому приобрел у купцов из незатронутых саранчой районов за тройную цену невзрачного татарского верхового коня гнедой масти и соловую вьючную кобылу преклонных лошадиных лет, на которой ехал Иона и вез наше запасное оружие и припасы. Обоз состоял всего из шестнадцати одноконных телег, по одной на сотню и одна атаманская. Моей сотней командовал пожилой казак Безухий. Оба уха ему отрезали слуги польского шляхтича еще в молодости из-за девки. Безухий в ответ отрезал шляхтичу всю голову и подался в казаки. Настоящее имя сотника я так и не узнал, потому что всем
хватало прозвища. Безухий был низкого роста и толст, но подвижен. Шел пешком и не отставал. Двигались по Черному шляху, довольно накатанному. Назвали его так потому, что по этому шляху прогнали в рабство сотни тысяч, если не миллионы людей. Шел он от переправы у Ислам-Кермена на северо-запад. Саранча сюда не добралась, поэтому по обе стороны дороги росла высокая трава. К концу лета она будет выше человеческого роста, всадника не увидишь, и такая густая, что возы и телеги будет застревать в ней. В полдень останавливались на отдых, перекусывали легко, обычно брынзой с сухарями, и спали пару часов. За день проходили километров тридцать пять-сорок. Вечером повара готовили в больших котлах на каждую сотню кулеш - пшенную кашу-размазню, в которую добавляли мелко порезанное сало, копченый окорок или свежее мясо, добытое охотой. Первые два дня был еще и хлеб, а потом ели сухари, довольно твердые и с неприятным запахом и привкусом, как догадываюсь, позапрошлогодние. Хотя спиртное в походах запрещено, первые дни казаки допивали прихваченное в дорогу, но не буянили, только песни пели. На ночь телеги ставили
кривым кругом, и часть отряда - отцы-командиры и старые казаки - спала внутри него. Молодежь, чередуясь, охраняла их сон.
        Я хоть и был молодой, но в караулах не стоял, отрабатывал днем, охотясь. Отъезжал на коне от шляха и бил из лука или винтовки парно- и непарнокопытных. Если подстреливал тарпана или две-три косули, часть мяса раздавали другим сотням. По ночам иногда сидел с караульными, слушал их байки, которые ничем не отличались от тех, что рассказывали воины других народов и эпох. Все они сводились к тому, что люди делятся на везучих (бог бережет) и не очень. От последних надо держаться подальше, потому что болезнь эта заразная. Я тоже заметил, что те, кто не погиб в первых трех боях, воюют долго, а если умирают, то по чьей-то глупости. Видимо, в первых боях происходит естественный отбор воинов. Мне один «афганец» рассказывал, что дважды оставался жив только потому, что падал на доли секунды раньше сослуживцев. Видеть в этом божье заступничество - как минимум, льстить себе. Особенно, если ты убийца, грабитель и насильник. Получается, что, молясь, обращаешься за помощью к конкуренту своего покровителя. Как процитировал бы в таком случае лорд Стонор, «отец ваш дьявол, и вы исполняете похоти его».
        Но чаще я просто лежал на попоне, вдыхая запах конского пота и знакомый с детства, горьковатый аромат степи, смотрел на яркие звезды Млечного пути и думал. Много о чем думал. В том числе и о том, что уже не хочу вернуться в двадцать первый век. Скучно мне там будет, особенно в отпуске. Разве что в сомалийские пираты подамся. «Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя» привычки к экстриму, похоти которого пристрастился исполнять.
        Глава 17
        Первой на нашем пути оказалась деревня Васильевка. Ее захватили врасплох, подойдя ночью и напав ранним утром. Принадлежала Васильевка шляхтичу Корецкому. В центре деревни находилось его подворье - за высоким дубовым тыном рубленый, двухэтажный жилой дом и несколько одноэтажных хозяйственных построек. На углах тына по платформе под навесом. Имея два-три десятка воинов, в подворье можно было отразить атаку небольшого отряда казаков или татар. На счастье наше и, возможно, Корецкого, он с семьей находился в Виннице. В подворье обитали только слуги. Погибать за чужое добро они не захотели, открыли ворота по первому же требованию. Шляхтич оказался зажиточным. Амбар был забит зерном нового урожая, в хлеву стояли двенадцать коров, в конюшне - четыре рабочие лошади, в кошаре - отара овец голов на сто, а в птичнике гомонило бесчисленное, как мне показалось, количество кур, уток и гусей. В доме стояли сундуки, набитые одеждой, тканями и обувью, пусть и не дорогой. Наверное, все самое ценное пан увез с собой. Зато его крестьяне жили бедненько. Это не помешало казакам ограбить и их. Обоз наш сразу увеличился в
два с лишним раза, в основном за счет арб, запряженных серыми длиннорогими волами.
        Следующие три деревни - Пархомовка, Хренёвка и Шабельная - уже знали о нас, поэтому жители с самым ценным убежали в лес или городок Кальник. Эти деревни арендовал у князя Замойского жид (еврей по-польски), а на самом деле ашкенази Абрамка Шмойлович. Как мне сказали, почти половина польских земель в аренде у жидов. Берут на несколько лет и выжимают из земли и крестьян все соки. На время аренды им принадлежит и право судить крестьян, так что могут оштрафовать или даже казнить за любую провинность, и никто им ничего не сделает. Поскольку среди казаков много беглых крестьян, ашкенази в плен не берут, рубят на месте и на мелкие кусочки, в том числе и женщин с детьми. Разве что очень богатого всего лишь покалечат, чтобы получить выкуп.
        Городок Кальник располагался в месте слияния речушек Кальнички и Собу. Принадлежал шляхтичу Шелибору, который отдал городок в аренду все тому же Абрамке Шмойловичу, а сам жил в Кракове. Кальник имел форму неправильного треугольника с вздувшейся стороной, которая соединяла берега рек. Защищал его вал высотой метра три с дубовым тыном такой же высоты. Со вздутой стороны был еще и сухой ров шириной метров пять, но не глубокий. В нескольких местах его засыпали татары три года назад, а горожане поленились расчистить, как следует. Татары захватили городок, ограбили и угнали почти всех жителей в рабство, но он быстро восстановился. Сейчас в Кальнике проживало около тысячи жителей. Плюс крестьяне, набежавшие из окрестных деревень. Продержался городок всего два дня. В первый день захваченные в плен крестьяне засыпали в нескольких местах ров и делали лестницы и таран, а казаки обстреливали из пищалей всех калибров защитников города, среди которых профессиональных военных было от силы полсотни. Да и вооружения серьезного они не имели: пара фальконетов двухфунтовых да с сотню ручниц, в основном охотничьих,
малого калибра. Их заряжали уменьшенными зарядами пороха, поэтому выстрелы были тише, звучали, как бы, не всерьез, а маленькие пули уже на дистанции метров семьдесят теряли убойную силу, не пробивали даже кожаный доспех. Не меньше трех десятков защитников Кальника уложил я из винтовки. Стрелял с расстояния метров сто пятьдесят. Как только между заостренными концами двух палей укладывали ствол аркебузы, мушкета или гаковницы, чтобы прицелиться, и над ним появлялась голова в шлеме или островерхой шапке, я посылал свинцовую пулю длинной три калибра чуть ниже головного убора. Промахивался редко.
        Казаки заметили это и снабдили меня из отрядного запаса порохом и свинцом на новые пули, которые я отливал сам с помощью изготовленных еще в прошлом году форм. Делал «бронебойные» с железным сердечником, «разрывные» с разрезанной накрест головкой и обычные. Чаще стрелял обычными. Так было на самом деле или мне казалось, но они попадали точнее.
        - Славно у тебя получается, Боярин! - похвалил походный атаман Яков Бородавка. Мой социальный статус уже превратился в прозвище. - Стреляй чаще, не жалей зелье и пули!
        На третий день, после короткого обстрела, казаки пошли на штурм. Один отряд разбивал тараном единственные ворота, дубовые, двустворчатые, заваленные изнутри камнями, бревнами и землей, а остальные с лестницами полезли на вал. Несколько групп нападали со стороны обеих рек, где укреплениями служили глухие стены домов, соединенные более низкими, чем тын, заборами. Я обеспечивал огневую поддержку. В частности завалил обслугу обоих фальконетов. Они всего по разу выстрелили. Когда казаки, держа над головой щиты, полезли по лестницам, наверху осталось всего несколько защитников Кальника, да и те вскоре драпанули. Может, успеют на другом конце городка перелезть через тын и уплыть по реке. Как только первые казаки преодолели тын, те, что раскачивали таран, бросили это опасное и тяжелое дело, пошли к лестницам, возле которых стояли очереди. Все спешили попасть в Кальник, захватить добычу побогаче. Я оставил винтовку Ионе и тоже пошел к ближней лестнице.
        Улицы в городке были немощеные. Дома деревянные. На окраине одноэтажные, а подальше от ворот - двухэтажные. Единственным каменным зданием была церковь на центральной площади, да и у той колокольня была деревянная. Видимо, это соборная, потому что по пути мне попались еще две церквушки, обе деревянные. Подозреваю, что маленькие города превосходят большие по числу церквей на душу населения. И это при том, что в больших городах грешат чаще: там всего больше, в том числе и искушений.
        Возле ворот самого большого дома, глядящего узкими застекленными окнами на собор, валялся убитый ашкенази. Голова с длинными пейсами, слипшимися от крови, с которой слетела черная округлая шапка с узкими полями, и перерубленная ниже локтя рука валялись отдельно от туловища, облаченного в длинный черный балахон из тонкого сукна. Вокруг большой лужи крови, начавшей свертываться, уже роились мухи. Что-то мне подсказывало, что это тот самый Абрамка Шмойлович и что зарубил его не казак, иначе бы частей было больше. Через приоткрытые ворота были видны трупы женщины с задранным на голову подолом, но, судя по всему, не изнасилованной, и пятерых детей, старшему из которых было лет двенадцать. Из дома доносились голоса - там уже орудовало несколько казаков.
        Я пошел дальше по улице, пока не заметил не очень приметный дом с парой застекленных окон, глядящих во двор, и глухим торцом повернутый к улице, и высоким и крепким забором, соединяющим его с одноэтажными хозяйственными постройками. Ворота закрыты, и за ними тихо. В правой створке была дверца, в которую я и постучал ногой.
        - Эй, открывай, а то хуже будет! - крикнул я громко, заметив, что сюда приближается группа казаков.
        Если они подойдут раньше, чем я зайду во двор, то добыча будет общая. Если зайду один, то самое ценное - моё. Правда, треть придется отдать атаману, на кош.
        Открыл дверцу пожилой грузный мужчина с окладистой темно-русой бородой и большим серебряным крестом на цепочке, который был поверх красной рубахи с воротом, вышитым крестиком черными нитками. Серебряный крестик был светлее цепочки. Наверное, частенько целовали его, как это принято сейчас, чтобы выпросить у бога помощи. Темно-карие глаза смотрели исподлобья, со страхом и обидой. Такое впечатление, что это я виноват, что молитвы не были услышаны. Одет мужчина скромно, чуть богаче крестьянина. Босой, но ноги чистые.
        - Принеси грабли или вилы, - приказал я.
        Видимо, требование было слишком неожиданным, потому что мужчина несколько секунд тупо смотрел на меня. Наверное, пытался понять, зачем мне потребовались эти орудия производства. На холопа я уж точно не похож. Затем пошел к ближней из трех дверей в одноэтажном крыле, ограждающем двор слева. Вела она в конюшню, совмещенную с хлевом, где стояли вороной конь, судя по всему, верховой, две пары серых длиннорогих волов, две пегие коровы и два бычка-перволетка. Вторая дверь вела в свинарник, где находились в малом отсеке здоровенный черно-белый кабан и две свиноматки, а в большом - пара дюжин подросших поросят. За третьей дверью находился птичник. Еще одна дверь была во втором крыле, более коротком, расположенном напротив ворот и соединяющем предыдущее с домом, но перед ней стояли две арбы, выстеленные толстым слоем прошлогодней, почерневшей соломы. Мужчина вынес вилы с тремя деревянными зубьями одинаковой длины. Держал их так, словно собирался пырнуть меня, и только подойдя ближе, протянул рукояткой вперед.
        Я поставил вилы в проходе открытой дверцы в воротах, чтобы было понятно, что дом захвачен.
        - Чем торгуешь? - спросил я, не сомневаясь, что передо мной купец.
        - Солью, - ответил он.
        - Прибыльное занятие, - решил я.
        - По всякому, - буркнул он.
        - Много осталось непроданной? - поинтересовался я.
        - Мешок, чуть больше. Собирался на днях ехать к поганым за новой, - рассказал купец.
        - Погрузи ее на арбу, вот эту, - показал я на лучшую из двух, а потом сделал предложение, от которого было трудно отказаться: - Отдаешь все ценное - золото, серебро, в том числе и оклады с икон, украшения, посуду, дорогие ткани, одежду, обувь - и ты, и твоя семья останетесь невредимы. Если пойму, что хитришь, разговор будет коротким. Понятно?
        - Да, вельможный пан, - покорно ответил он.
        - Пока ты будешь хлопотать, прикажи слугам, пусть в тенечке - вон там, между крыльцом и воротами, - накроют мне вина и перекусить, - распорядился я.
        - Хорошо, вельможный пан, - сказал купец и только сейчас скривился так, будто заболели сразу все зубы.
        С перекошенным от горя лицом, он тяжело затопал по ступенькам высокого деревянного крыльца с навесом, нетипичного для данной местности. Вскоре из дома выбежала босая простоволосая сисястая деваха в одной рубахе и с кувшином и глиняной кружкой в руках. Широкое и румянощекое лицо было в оспинах. Как ни странно, рябые девицы здесь в цене: не умрет от оспы, и дети частенько наследуют иммунитет к этой болезни. Толстая светло-русая коса длиной до выпирающего, упругого зада была завязана застиранной, холщовой ленточкой. Девица поставила кувшин и кружку на выступ высокого каменного фундамента и метнулась в дом, стараясь не смотреть на меня, будто, если мы встретимся взглядами, я сразу брошусь насиловать ее. Голодной куме одно на уме. Второй ходкой она вынесла две трехногие табуретки, на одну из которых переставила кувшин и чашку, собралась опять в дом, но вернулась и налила красного вина в кружку. Третьей ходкой принесла деревянную чашу с пирогами и глубокую глиняную тарелку с нарезанным крупными ломтями копченым окороком.
        - Кушайте на здоровье! - пожелала она, догадавшись, видимо, что согрешить без вины не получится.
        Из дома вышел купец с большой резной шкатулкой и большим кожаным кошелем, протянул их мне со словами:
        - Деньги и украшения.
        Шкатулка была тяжелой. Внутри лежали золотые монеты, три кольца, три цепочки, две пары сережек и два перстня с янтарем, который добывают на Днепре и потому ценят дешево. Кошель был набит серебряными монетами разного достоинства и разных стран.
        На цепочках положено быть крестикам, но я простил этот промах. Вдруг купец решит пострадать за веру?! Не дам ему умереть по-глупому!
        Вслед за купцом из дома вышел юноша лет пятнадцать, простоволосый и босой, в холщовой рубахе и портах. Я бы принял его за слугу, но уж больно был похож на хозяина дома. Юноша тащил два узла, которые положил на арбу, указанную отцом. Вдвоем они оттащили ее на середину двора, а потом открыли дверь, которую арба загораживала, вынесли из помещения полный мешок соли и второй, заполненный на треть. Соль была розоватого цвета. Такую добывают в одном только месте.
        - Из Гёзлёва соль? - спросил я.
        - Да, вельможный пан, - ответил купец.
        Неподалеку от будущей Евпатории есть озеро, на котором и добывают эту соль. Она была самой дорогой в Херсоне Византийском.
        Во двор заглянули несколько казаков, нагруженные тюками.
        Увидев меня, передний произнес:
        - Здесь Боярин, пошли дальше.
        - Увидите моего слугу, направьте его сюда, - попросил я.
        - Хорошо! - хором пообещали казаки и пошли дальше.
        - Вельможный пан - боярин из Московии? - поинтересовался купец.
        - А тебе не все равно, кто тебя грабит? - задал я встречный вопрос.
        - Всё равно, да только пан не похож на московита, - ответил он.
        - Я у франков вырос, - сообщил ему.
        - Тогда понятно… - глубокомысленно произнес купец.
        Что ему было понятно - я выяснять не стал, посоветовал вернуться к погрузке ценностей на арбу.
        Мы простояли в Кальнике три дня. Отдохнули, отъелись, разговелись по части женского пола. Наверняка, казачьи байстрюки, когда подрастут, вольются в армию Богдана Хмельницкого. Семью купца я не позволил трогать. Были желающие и на его рябую дочку, но я спровадил их со двора. За это меня жена купца, такая же угрюмая, кормила вкусно и обильно. Ночевал во дворе на арбе. Не хотелось кормить блох и клопов. Лучше уж комаров. Вторую арбу с парой волов отдал на кош. Больше от меня ничего не потребовали, потому что транспорт был самым ценным трофеем: награбили больше, чем могли увезти.
        Глава 18
        Длинный обоз из телег, запряженных лошадьми, и арб, запряженных волами, тянется, поднимая серую пыль, по Черному шляху на юго-восток. У каждого казака по собственному транспортному средству, а у некоторых по два и даже три. Возницы - местные жители, не захотевшие умирать. Им пообещали свободу, если доведут доверенное транспортное средство до Сечи или места жительства нового хозяина. Мы ограбили еще десятка три сел и деревень и городок Охматов. Там взяли больше, чем в Кальнике. Нагруженный трофеями обоз движется медленно, что очень не нравится казакам. За нами гонится отряд поляков под командованием князя Юрия Збараского - около двух тысяч гусар и трех сотен жолнеров (пехотинцев). Если бы не пехота, уже бы давно догнали нас.
        Я еду на верховом коне, захваченном в Кальнике, рядом с теперь уже моей арбой, которой правит Иона. Она нагружена с горкой. Сверху накрыта двумя выделанными воловьими шкурами, чтобы в случае дождя не промокли зерно и соль. Сзади к арбе привязаны две лошади, моя бывшая верховая и вьючная. Обе нагружены боеприпасами, провиантом и самыми ценными трофеями. За арбой едет телега, запряженная парой кобыл. Ей правит подросток по имени Гнат из Охматова. Мерно покачивая выменем, за телегой вышагивают привязанные за рога две коровы - бывшая собственность купца из Кальника. Кони и телега раньше принадлежали отцу Гната. Отец вместе с сыном зарабатывал извозом, а теперь бесплатно трудится возницей на второй телеге, доставшейся Петру Подкове. Можно было захватить больше коров и лошадей, но я не стал обременять себя, когда узнал, что на нас идет большой отряд поляков. Может быть, придется удирать, бросив и арбу, и коров.
        Мимо, к голове отряда, проскакали двое дозорных. Уверен, что везут атаману неприятное известие. Я еду вслед за ними, чтобы узнать, к чему готовиться. Все казаки обзавелись лошадьми, так что можно бросить обоз и смыться. Того, что увезем, хватит провести зиму, ни в чем не нуждаясь. Я, начитавшись Шолохова, был уверен, что и запорожские казаки - это легкая конница. Оказывается, они, скорее, драгуны - конная пехота или просто пехота. Без хороших и очень дорогих доспехов им слабо тягаться против тяжелой польской конницы, гусар, а легкому татарскому всаднику, приученному к конному бою с детства, могут противостоять немногие, прошедшие подобную школу. Большая часть казаков взята, так сказать, от плуга. Пехотинцев из них сделать легче.
        Походный атаман Яков Бородавка отъехал в сторону от дороги, на объеденный домашним скотом луг. К нему направляются сотники на раду. Сейчас они обмозгуют ситуацию, примут какое-то решение, а потом перетрут его со своими подчиненными. Если вариантов будет больше одного, решать будет общий сход, рада. Поэтому мое присутствие и нескольких старых, авторитетных казаков не напрягает отцов-командиров. У казаков промеж себя секретов нет.
        - Ляхи в миле от нас, даже меньше, - сообщает походный атаман.
        Милю он имеет в виду польскую, которая примерно равна десяти километрам.
        - Если пехоту не бросят, до вечера не догонят, - уверенно говорит один из сотников.
        - А если бросят? - задает вопрос Яков Бородавка.
        - Надо табором становиться, - произносит Безухий.
        Почти все сотники кивают головами.
        - А где? - спрашивает походный атаман.
        - Впереди село Вороное Константина Плихты, кастеляна сохачевского, а рядом с ним, левее, озеро. Если стать возле него, будем с водой и сзади прикрыты, - продолжает мой сотник, как догадываюсь, уроженец этих мест.
        - Нам в осаде сидеть не с руки. Скотину нечем будет кормить, и к ляхам помощь каждый день будет подходить, - возражает кто-то из сотников.
        - Давайте доберемся до озера, встанем там на ночь и решим, что дальше делать, - предлагает походный атаман.
        То есть, делает паузу до вечера, чтобы сотники обговорили проблему с казаками, или уверен, что поляки до вечера догонят нас, и тогда решать уже надо будет другие проблемы.
        В этом месте берег, поросший ивняком и камышом, вклинивался в озеро широким полуостровом неправильной формы. Перешеек перегородили телегами и арбами в три ряда. Через один ряд может перепрыгнуть любой конь, через два - сильный и управляемый опытным всадником, а через три - только счастливчик. Для колес вырыли углубления и соседние связали, чтобы труднее было сдвинуть телеги и арбы с места, растащить. На некоторые арбы, потому что шире, положены заряженные фальконеты без лафетов. Наш скот пока пасется за пределами табора. Несколько казаков приглядывают за возницами, которые доставляют нам из села Вороного сено и солому, объезжая загороду по мелководью. Сено выгружают на берегу, а солому связывают в снопики и складывают между телегами и арбами внутреннего ряда и под ними, чтобы защищали от вражеских пуль, если придется отбиваться. Судя по расторопности и отсутствию руководителей, делают подобное не впервые, каждый знает свой маневр. Мне указано место на правом фланге, куда выйдут поляки. Если атакуют в другом месте, велено сразу перейти туда. У меня наготове и винтовка, и лук. Пистолеты оставил на
всякий случай Оксане. Она быстро научилась из них стрелять. Иногда метров с десяти попадала в цель. Казаки уже знают, что я стреляю из лука так же метко, как из винтовки, но быстрее. Правда, стрела не так убойна, как пуля с металлическим сердечником. Хорошую кирасу разве что на малой дистанции пробьет. Узнав о приближении польского отряда, я с помощью охматовского кузнеца, отковавшего мне стальные сердечники, залил их в формах свинцом, захваченным в городке, изготовив сотню «бронебойных» пуль. Проверю качество нынешних доспехов.
        Поляки появились после захода солнца, когда казаки по мелководью загоняли наш скот в табор. Отряд человек из двадцати всадников выехал из лесочка, по которому шла дорога. Передние человек пять все в шлемах-шишаках - полусферичных, с продольным гребнем, пластинчатым назатыльником и наушами и козырьком, через который пропускалась носовая стрелка и крепилась винтом. Тело защищает кираса. В связи с похожестью ее на рачий панцирь, поляки называют доспех раком. Если комплект не полный, а только передняя часть, что встречается не редко, то называют полураком. Кираса дополняется по возможности оплечьями, наручами, набедренниками. На ногах яркие красные или желтые сафьяновые сапоги. За спиной висит звериная шкура, медвежья, рысья или на худой конец волчья. Крыльев, которые я в будущем так часто видел на картинках, изображавших польских гусар, ни у кого не было. Говорят, их используют только для понтов во время торжественных мероприятий. На лошадях из брони только нагрудник металлический или кольчужный и то всего у двоих. Эти пятеро, видимо, товарищи, как называют себя, подобно казакам (или казаки подобно
им), гусары. Остальные полтора десятка всадников - почтовые (от слова «почет», слуги и прихлебатели) - легкая конница. Все вооружены пятиметровыми пиками, которые во время атаки упирают в ток - своеобразный кожаный рукав, притороченный к седлу. Ниже наконечника приделан прапорец - удлиненный в несколько раз пеннон, на котором вместо герба эмблема хоругви. В кобурах у передней луки у товарищей один или два пистолета, а у богатых еще одна пара за поясом. У нескольких почтовых я видел луки. Для пробивания доспехов товарищи использовали кончар - полутораметровый узкий трех- или четырехгранный меч, заменитель сломавшейся пики, который особенно хорош против кольчуг и шерстяных бурок и который крепится к седлу у левого колена, а почтовые орудовали клевцом или булавой. Из рубящего оружия - сабля или палаш. Поляки остановились на опушке леса, вглядываясь в наш табор. Затем один поскакал обратно сообщить князю Юрию Збараскому приятную новость, что казаков наконец-то догнали.
        До ночи основные силы поляков так и не появились. Выставив усиленные караулы и выдвинув вперед секреты, казаки легли спать. Я расположился на соломе возле своей арбы, прислонив к ней заряженную винтовку и привязав коня. Спал чутко, просыпаясь каждый раз, когда всхрапывал конь. Ему покоя не давали кобылы, которые стояли, привязанные к телеге, и тупо жевали сено.
        Поляки появились часа через три после восхода солнца. Об их приближении сообщили наши дозоры. Казаки к тому времени позавтракали, напоили скот, приготовили оружие. Никто не суетился, не нервничал. Такое впечатление, будто мы на пикник приехали. Сейчас друзья подтянутся - и гульнем! Разве что молодежь, джуры, постоянно проверяла ручницы или точила сабли. Для кого-то из них это будет первый бой. Для кого-то - и последний.
        Враг остановился на скошенных полях примерно в километре от нас. Всадники слезли с коней, поджидая пехоту и обоз. Они тоже вели себя спокойно. Поскольку их больше, чем нас, уверены в победе и рассчитывают на богатую добычу, собранную казаками. Получится, что они станут богаче за счет ограбления собственных крестьян, но при этом не виноваты.
        Пехота была наемная, пикинеры и мушкетеры. Поляки считают не достойным шляхтича воевать пешим. Рота пикинеров, примерно полторы сотни, была вооружена пиками такой же длины, как у кавалеристов, но более толстыми и тяжелыми, и рапирами. На голове шлем-морион или шишак. Тело защищает полурак. У некоторых есть еще и наручи. При роте были два барабанщика. Рота мушкетеров, около сотни, кроме основного своего оружия, тоже имела рапиры. Подставкой для мушкета служил форкет - палка с рагулькой вверху и заостренным подтоком внизу. Доспехов не носили, поскольку врукопашную ходить не обязаны. Командиры обеих рот, ротмистры, ехали на лошадях и имели на вооружении вместо основного оружия по протазану - разновидности копья с древком длиной метра два с половиной и длинным плоским наконечником в форме сильно вытянутого треугольника, имевшим загнутые вперед «ушки» в нижней части, отчего напоминал алебарду. Протазан служил для указания направления атаки или стрельбы и прочих команд. С польским обозом прибыло на телегах, запряженных парой лошадей, четыре полупушки и два восьмифунтовых фальконета. Батарее долго
подыскивали место, потому что напротив нашего центра местность была ровной, а единственный небольшой холм располагался ближе к нашему левому флангу, метрах в пятистах от него. В конце концов, на холме и расположили артиллерию, отцепив лафеты от телег, запряженных двумя парами лошадей цугом, и разгрузив боеприпасы. Запряженные телеги отвели к дальнему от нас подножию холма. Для защиты батареи на ее флангах построили по полуроте пикинеров и мушкетеров. Конница построилась отдельными хоругвями численностью около сотни каждая в колонны по четыре перед табором, образовав кривую дугу напротив нашего центра и правого фланга.
        Начали бой артиллеристы. Они сделали три залпа ядрами. Первый, за исключение одного двенадцатифунтового ядра, прошел выше. Ядра попрыгали по ровной глади озера и утонули. Верно посланное ядро попало в телегу с трофеями, стоявшею в первом ряду, разметав всякое тряпье. Второй залп был точнее, расколошматил несколько телег, ранил в плечо опытного казака и снес голову джуре, проявившему нездоровое любопытство - выглянувшему в просвет между арбами. Третий залп убедил князя Юрия Збараского, что стрелять по нам из пушек - только зря порох жечь и расходовать ядра. Он разделил конницу на два отряда. Протрубил трубач - и оба отряда пошли в атаку, намереваясь ворваться в табор с флангов, по мелководью. Скакали хлынцой. Прорывать строй не будут, так что скорость не важна. Пикинеры под бой барабанов зашагали плотным строем на наш центр, а мушкетеры вслед за ними подошли на дистанцию метров сорок-пятьдесят и открыли огонь.
        Казаки встретили врага дружным залпом из всех видов огнестрельного оружия и луков. Арбалеты у запорожцев почему-то не прижились, хотя для стрельбы из-за укрытия они самое то. Из фальконетов стреляли картечью, которую здесь называют дробью. При удачном попадании скашивали сразу несколько всадников. Затем ствол разворачивали, заряжали по-новой. Один фальконет во время выстрела слетел с арбы. Его вернули на место, начали заряжать.
        Я на правом фланге отбивал атаку гусар. Сперва сделал два выстрела из винтовки, завалив на дистанции метров сто пятьдесят товарища в шикарной кирасе, покрытой черным лаком и с золотым крестом во всю грудь. Судя по тому, как дернулась его голова, попал туда, куда целил. Пока на автомате по-новой заряжал винтовку, заметил, как обладатель лакированного рака наклонился вперед, словно хотел прижаться лбом к холке жеребца. Пика развернулась поперек корпуса лошади. Ее задел скакавший слева всадник, выбив хозяина пики из седла. Убитый упал под ноги скакавших за ним лошадей. Второму товарищу на крупном вороном жеребце и с накинутой на плечи шкурой рыси я попал в шею. Целился выше, но неправильно рассчитал упреждение. Поляк, выронив поводья, прижал к шее левую руку в желтой кожаной перчатке и продолжил скакать вперед. Его неуправляемого жеребца увлекали за собой скакавшие рядом лошади.
        Перезаряжать винтовку было долго, поэтому взял лук. Уж больно много поляков пыталось пробиться в наш табор. Они объезжали крайние телеги по воде, которая доходила некоторым до стремян. С десяток казаков сдерживали их пиками, которые были длиной метра три, а остальные заряжали ручницы и палили по готовности. На короткой дистанции били почти без промахов. Я тоже не мазал, вгонял стрелы снизу вверх под козырек шишака или в незащищенную спину тех, на ком был полурак и кто подставлял ее мне, удирая. Расстрелял два колчана. С непривычки заболели пальцы правой руки, натягивавшие тетиву, и левое предплечье, набитое тетивой, хоть и было защищено кожаным наручем. Уцелевшие конники, а их осталось меньше половины, поскакали не просто в обратную сторону, а туда, откуда прибыли. Поляки, как и французы, сильны первым порывом, когда переполнены боевыми эмоциями. Стоит выдержать его, и эмоции угасают, а потом меняются на противоположные. Это происходит быстро, если рядом падает много убитых или раненых сослуживцев.
        Наемники-пехотинцы держались чуть лучше. Поняв, что сражение проиграно, они попробовали медленно отступить, но когда казаки перенесли на них огонь из фальконетов, пикинеры, потерявшие своего командира, побросали тяжелые пики и ломанулись вслед за удирающими всадниками. Уцелевший ротмистр мушкетеров, подогнав коня древком протазана, поскакал вслед за пикинерами. Его подчиненные побежали вслед за командиром, оставив на поле боя тяжелые мушкеты. Артиллеристы тоже не собирались геройски погибать. Они погрузились на телеги и покатили вслед за всеми. Казаки их не преследовали. Толку от пленных наемников никакого. Поляки их редко выкупали, разве что офицеров. Пробыв шесть недель в плену, невыкупленный наемник освобождался от договора и мог поступить на службу к кому угодно, в том числе и к захватившим его. Я видел среди казаков немцев, датчан, шотландцев. За редким исключением, надолго они не задерживались. Нарубят деньжат - и домой. На поле боя осталось сотен семь-восемь вражеских трупов. Несколько сотен лошадей общипывали траву между окровавленными человеческими телами. Боевые кони от крови не
шарахаются. Казаков погибло раз в двадцать меньше.
        Когда стих грохот выстрелов, я вдруг заметил, что день сегодня тихий и солнечный. Самое время лежать на песочке на берегу этого озера или плескаться в его теплой воде. Вот только сильный запах пороховой гари придавал этому очарованию тревожную нотку. Положив лук и винтовку на сиденье арбы, я вместе с Ионой пошел собирать стрелы и трофеи.
        - Бери в первую очередь золото, серебро, пистолеты и сабли, - приказал я слуге.
        Раненый в шею товарищ был еще жив. Возле кадыка надувались над раной розовые пузыри. Шлем слетел, обнажив длинные белокурые волосы, густые и пышные. От таких многие женщины не отказались бы. Повернутое влево лицо было неестественно бледное. Левый ус пропитан кровью, вытекающей промеж тонких губ, а правый казался приклеенным. Гусару от силы лет семнадцать. Наверное, был завидным женихом. Влюбленные в него девки поплачут, узнав о смерти юноши, - и полюбят другого, более удачливого.
        Глава 19
        Мы с Петром Подковой сидим на берегу реки Чертомлык, рыбачим. Точнее, рыбачит ручная выдра, а мы наблюдаем за ней. Мой сосед, не мудрствуя лукаво, зовет ее Выдрой, а я, как человек менее воспитанный, Тыдрой. Петро Подкова подобрал ее детенышем, вырастил. Дрессировкой не занимался. Выдра всё делает без команды. Стоит привести ее на берег реки, как начинает ловить рыбу. В свободное от рыбалки время ходит за хозяином по пятам, как собака, и даже спит рядом с ним, когда Подкова днем заваливается покемарить в тенечке у сеновала. Это самка длиной сантиметров семьдесят, плюс хвост длиной в половину туловища. Весит Тыдра килограмм восемь. Лапы короткие и с перепонками. Симпатичная усатая мордочка. Короткие ушки едва выглядывают из шерсти, которая сверху коричневатая, а снизу светлая, серебристая. Остевые волосы редкие и грубые, но подпушек густой и мягкий. Шуба из выдры не промокает, и считается, что ей сносу нет. Под водой Тыдра выдерживает минуты две. За это время успевает поймать небольшую рыбешку: красноперку, ельца, линя, карасика. Выбравшись на берег, кладет добычу у ног хозяина, который
перекладывает в корзину. Тыдра провожает взглядом рыбешку, а потом смотрит на хозяина глазами-бусинками.
        - Молодец! - хватил Петро Подкова. - Лови еще!
        У Тыдры шевелятся усы, будто оттого, что губы растягиваются в счастливой улыбке. Не удивлюсь, если она понимает, что ей говорят, только сама сказать не может или не хочет. Как утверждают африканцы, обезьяны не разговаривают потому, что боятся, что их заставят работать. Тыдра разворачивается и съезжает на пузе в реку по мокрому глиняному желобу, образовавшемуся после нескольких таких спусков. Узкое тело, виляя мускулистым хвостом и поднимая со дна облака светло-коричневой мути, растворяется в речной воде. Через пару минут вынырнет с рыбой в зубах. Сначала я замечаю в воде светлую рыбу и только потом - Тыдру, которая становится видимой у самой поверхности воды, не раньше.
        Мелкая рыбешка нам не шибко нужна. Бреднем за один заход поймаем раз в десять больше, чем Тыдра натаскает за весь день. Петро Подкова ей же и отдает часть улова, а остальное скармливает курам и свиньям, которые в этом году наели сала, как никогда. Будет чем зимой закусывать польскую водку, привезенную из похода. Впрочем, на счет зимы беспокойства уже нет. Привезенного зерна хватит до следующего урожая и на посев. На лугу, где после улета саранчи подросла трава, пасутся трофейные лошади, волы и коровы - будет на ком пахать и кого доить. А как зиму переживут ограбленные нами украинские крестьяне - не наше дело. Казаки крестьян, даже единоверцев, людьми не считают, называют, как и поляки, быдлом (скотом) и рогулями. По иронии судьбы, потомки этих рогулей будут считать себя казаками. То, что казаки после захвата Запорожской Сечи русской армией откажутся превращаться в крестьян, разойдутся кто куда - на Дон, Кубань, в Сибирь и даже на службу к туркам - в расчет принимать не будут. Впрочем, байстрюки, рожденные женщинами, изнасилованными казаками, тоже ведь их потомки. И еще потомки татар, турок и черт
знает кого, кто насиловал это быдло. Удивляет, что турки с южного берега Черного моря, которых казаки тоже частенько грабили и насиловали, до сих пор не называют себя потомками казаков.
        - Гонцы плывут, - глядя вниз по течению, сообщает Петро Подкова.
        Из-за поворота реки появилась четырехвесельная плоскодонка, на которой гребут два человека. Плоскодонка - не самое быстрое средство для плавания по реке, зато удобна на мелководье, в камышах на ней прятаться лучше. Для такого случая на ней есть шест, а к корме приделана железная дуга, чтобы вставлять его и, уперев в дно, мощно толкать лодку вперед.
        - В поход, видать, позовут, - продолжает мой сосед
        Тыдра выныривает из воды с золотистым карасем. Петро кидает рыбешку в корзину и говорит зверьку:
        - Хватит на сегодня, пойдем домой.
        Тыдра отходит от берега и начинает тыкаться носом в свое тело в разных местах. То ли блох ловит, которые, как я думаю, должны были сдохнуть под водой, то ли проверяет, вся ли шерсть на месте.
        Мой сосед не ошибся. Его тезка атаман Петр Сагайдачный скликал казаков в поход на турок. Поскольку предыдущий поход был очень удачным, от желающих поучаствовать отбоя не будет. Тем более, что один отряд, ходивший за добычей по Муравскому шляху в Московию, попал в засаду перед Белгородом и вернулся битый и без добычи.
        У нас добыча была очень хорошая, поэтому я нанял людей, которые вытащили тартану на берег и по-новой просмолили ее корпус. Сейчас она стояла кормой на мелководье, а нос повернут вниз по течению. За день мы погрузили в нее паруса, весла, фальконеты и боеприпасы, которые лежали у меня в сарае, и бочки с солониной, мукой, пшеном, собранными со всей Кандыбовки, потому что от каждого дома кто-нибудь отправлялся в поход. На следующее утро тартану столкнули на глубокую воду и отправились вниз по течению реки Чертомлык в Сечь на острове Базавлук.
        Глава 20
        Сколько раз я после «перемещения» ни проходил Босфор, мне все время не хватало Босфорского моста и Моста султана Мехмеда Ватиха. Ночью их подсвечивали разноцветными лампочками. Как и положено капитану, я торчал на мостике весь пролив, все его шестнадцать миль. Мосты делали процесс немного интереснее. В семнадцатом веке попасть с одного континента на другой можно только с помощью паромщиков, которых в проливе бесчисленное множество, на любой вкус и кошелек, от двухвесельных лодочек до больших галер, способных за раз перевезти несколько сот человек. Паромщики первыми поняли, что к ним пожаловали непрошенные гости. Увидев эскадру из восьмидесяти чаек под предводительством тартаны, все турецкие плавсредства в северной части пролива, включая галеру таможенников, дружно прыснули к обоим берегам, а высадившись, поданные турецкого султана рванули вглубь материка. О защите родной земли никто и не подумал.
        Мы пристали к европейскому берегу в том месте, где пролив делает крутой поворот. Течение само выкинуло наш флот на отмель. Нам оставалось лишь не мешать ему. Казаки, назначив в караул возле галер по три-четыре человека - опытного казака и пару-тройку джур, рванули грабить предместья Стамбула. На берегу пролива жили не самые бедные поданные турецкого султана. Были они разных национальностей и религий, в том числе и православные христиане, что абсолютно не мешало казакам грабить их. Разве что убивали реже, чем мусульман.
        Я не захотел десантироваться. Поставив тартану на якорь в таком месте, чтобы просматривалась южная часть пролива, откуда может прибыть вражеский флот, с ее борта наблюдал, как дымы пожаров продвигаются всё ближе к столице Османской империи. У некоторых казаков просто мания поджигать всё. Такое впечатление, будто им в детстве запрещали костры разводить. Я опасался, что турецкий флот придет сюда и отрежет казаков от их чаек. У меня будет время сняться с якоря и на веслах уйти в Черное море. А добычи хватит и той, что заплатят мои пассажиры. Уверен, здесь они возьмут даже больше, чем в Синопе. По крайней мере, уже через полчаса казаки начали возвращаться к чайкам, навьюченные барахлом, как советские моряки в иностранном порту. Вместе с ними шли и нагруженные, бывшие рабы, русские литовские, как назвали православных поданных польского короля, будущих украинцев, и русские московские.
        Вскоре и к тартане заспешили захваченные турецкие лодки, нагруженные трофеями. Мои матросы принимали добычу и, не шибко с ней церемонясь, швыряли в трюм. Процесс продолжался до захода солнца - и никто нам не мешал. Такое впечатление, что в Стамбуле нет ни армии, ни флота. Вполне возможно, потому что намечался очередной раунд персидско-турецкая войны, и все силы сейчас сосредоточены на Ближнем Востоке и в восточной части Средиземного моря. Трюм тартаны заполнили процентов на девяносто, и на палубу погрузили привезенных на пароме двух белых арабских жеребцов - добычу гетмана Войска Запорожского. Несмотря на высокий статус, Петр Сагайдачный не чурался примитивного грабежа и даже, как говорят, был азартнее многих казаков. Судя по тому, как тяжело и звонко упал брошенный на палубу, туго набитый, кожаный мешок, кошевой атаман не зря съездил на берег.
        Наша флотилия успела до темноты выйти в Черное море, а потом пристать к берегу севернее пролива, возле рыбацкой деревеньки, где и заночевали. До полуночи на берегу горели костры, доносилось пение. Был там и Петр Сагайдачный. Ничто так ни сближает, как совместная попойка. Заодно из пьяных, откровенных разговоров атаман узнает, что на самом деле думают о нем казаки. Судя по добыче, думают о нем хорошо.
        С утра казаки прометнулись по ближайшим деревням, откуда жители сбежали, прихватив ценные вещи. Освободив несколько десятков рабов-православных и прихватив еды на дорогу, вернулись к чайкам. Приготовив по-быстрому обед на кострах, отправились домой. Ветер дул встречный, поэтому шли на веслах. Перегруженные чайки сидели низко, шли медленно. Мешало и встречное течение. Оно на Черном море крутится против часовой стрелки вдоль берегов, на небольшом удалении от них.
        На следующий день заметили погоню. За нами гналась турецкая эскадра из трех десятков галер разных типов. Турки, как ранее испанцы, отдавали предпочтение гребным кораблям. За что в конечном итоге и поплатятся потерей контроля над своими морями. Самые большие военные галеры называются баштардами. У них более пятидесяти весел, на каждом из которых до семи гребцов. Две мачты с латинскимпарусами. На баке пять-семь пушек большого калибра. Обычно посередине ставили самую большую, иногда сорокавосьмифунтовую, а по бокам от нее - остальные. Две-четыре пушки могли стоять на корме. Плюс на бортах фальконеты на вертлюгах. Экипаж, включая рабов-гребцов, мог быть до тысячи человек. Обычно баштарда была флагманским кораблем турецкого адмирала. Самая распространенная турецкая военная галера - кадирга. Весел у нее от двадцати шести до пятидесяти. На каждом до пяти гребцов. Тоже две мачты. Три-пять пушек на баке и фальконеты на бортах. Экипаж до пятисот человек. Самая быстрая галера - кальятта. На ней от шестнадцати до двадцати четырех весел и на каждом два-три гребца. Мачта одна. Пушек на баке до трех, причем
калибр редко бывает более шестнадцати фунтов. Кальятты обычно используют для разведки, погони и борьбы с казацкими чайками, потому что быстрее и маневреннее казацких судов. Используют старинную тактику морского боя - проход вдоль борта вражеского корабля, чтоб сломать ему весла, обездвижить, а затем расстрелять из главных калибров или протаранить. У кальятты, как и у предыдущих двух типов, есть носовой таран, которым турки научились умело пользоваться. Правда, брать на абордаж чайки не любят, потому что в рукопашной уступают казакам. На борту первых двух типов от одной до нескольких сандал - больших шлюпок или катеров, которые использовали для преследования казаков на мелководье, в камышах. За нами гнались все три типа галер, причем первыми шли быстрые кальятты, за ними большой группой - кадирги и замыкала строй баштарда.
        - Догоняют, - сделал вывод кошевой атаман, который понаблюдал за турецким флотом, стоя на корме у фальшборта тартаны. - Придется высаживаться на берег и давать бой.
        Кальятты давно бы уже догнали нас, но задерживать ценой собственной жизни не хотят. Мы шли вдали от берега, срезая путь. Выйти должны к Прорве - одному из гирл Дуная, которое я знаю хорошо. В свое время каждый день проходил по нему вверх и вниз, причем без лоцмана, хотя на шестом километре очень сложный участок. Река там сужается и делает поворот почти на девяносто градусов, а потом еще раз, возвращаясь к прежнему направлению. Глубины на этом участке хорошие, но все равно сердце судоводителя тревожно замирает, когда проходишь в нескольких метрах от берега.
        - Скоро выйдем к устью Дуная, там можно будет спрятаться, - предложил я.
        - И долго будем прятаться?! Они ведь не отстанут! - воскликнул Петр Сагайдачный и добавил с ухмылкой приблатненного дворового пацана: - Видать, сильно мы разозлили султана, раз такой флот за нами послал!
        - Значит, дадим бой, - сказал я. - Есть там удобное местечко.
        - А успеем? - спросил недоверчиво кошевой атаман.
        Несмотря на то, что я еще ни разу не подводил его, все равно не верит мне. Догадываюсь, что непонятен ему, слишком сложен, а потому кажусь опасным. Возможно, рассматривает меня и как претендента на место кошевого атамана. Я знатен, образован, умелый воин и, что главное, удачлив. Зимовых казаков не принято назначать атаманами, но правило без исключений - не правило, а дурная привычка. Когда забираешься на вершину, надо постоянно следить, чтобы не столкнули. Работал я в советское время с капитаном, который запасал компромат на любого штурмана, присланного на его судно, а на старпома - в усиленном режиме. Он собирал объяснительные и рапорта, но хода им не давал до поры до времени. Если ты уходил на другое судно, твое «дело» откладывали в архив. Если же тебя собирались назначить капитаном на это судно, вот тут-то начальство и узнавало, какому негодяю они собирались доверить такой ответственный пост.
        - Жить захотим - успеем, - ответил я.
        Таки успели. До темноты вся наша флотилия заскочила в гирло Дуная. Понятия не имею, как оно сейчас называется, но в будущем будет Прорвой. Передние турецкие галеры отставали примерно на милю. С одной кальятты даже стрельнули разок по нам из пушки, но промазали.
        Глава 21
        Ночи становятся все холоднее, поэтому утром был туман, но после восхода солнца быстро рассеялся. Зато комары и оводы пропали. Я стою за толстым стволом ивы и смотрю, как по серой речной воде движутся галеры. Весла, выкрашенные в красный цвет, в такт поднимаются и опускаются, ни разу не сбившись. Впереди идут две кальятты, за ними три кадирги, баштарда и остальные галеры. На баштарде бунчук с четырьмя конскими хвостами, черным, красным, синим и белым, заплетенными в косички, - древко длиной метра три с позолоченным шаром вверху, обтянутое в местах крепления хвостов тонкой кожей с узорами, - знак чиновника турецкой империи высшего ранга. Больше хвостов - семь - только на бунчуке самого султана. Значит, на баштарде капудан-паша, генерал-адмирал, главный начальник турецкого флота, морской министр. Как мне сказали, сейчас эту должность занимает армянский ренегат Дамат-Халил-паша. Подобные бунчуки я видел у многих кочевников. Монгольские вожди по количеству хвостов переплевывали султана, а половцы предпочитали всего один хвост, причем не крашеный и не заплетенный. Казачий кошевой атаман тоже имел бунчук
с одним хвостом. Видимо, позаимствовали у половцев. Судя по месту, занятому в строю баштардой, турки не сомневаются в быстрой и легкой победе. Первая кальятта преодолевает сложный изгиб речного русла, выскакивает на широкое место - и замечает выше по течению стоящие у поросшего ивами, левого берега чайки и тартану. С них сгрузили часть трофеев, фальконеты и ссадили освобожденных из рабства женщин и детей. Мужчины сидят на веслах, подменяют тех, кто расположился рядом со мной в засаде.
        Прежде, чем капитан кальятты успевает сообщить об увиденном следующим за ним галерам, я командую:
        - Огонь!
        На правом берегу гирла, который чуть выше левого, в камышах, траве и за деревьями замаскировались казаки, вооруженные фальконетами, гаковницами, мушкетами. Они мастера маскировки. По крайней мере, турецкие моряки не заметили засаду, хотя проплывали метрах в двадцати-тридцати. Теперь маскировка отброшена. Чадящие фитили подносятся к затравке - и гремят выстрелы. Стреляют в первую очередь по обслуге пушек на баке и офицерам на корме. Удачный выстрел из фальконета валит сразу всех артиллеристов на первой кадирге. На баштарде уцелевших артиллеристов достреливают из мушкетов. Заодно бьют по темно-красному шатру на ее корме. Капудан-паша, сидевший на низком стуле возле шатра, куда-то исчез вместе со стулом.
        Я убиваю рослого артиллериста на баштарде и, перезаряжая винтовку, посматриваю на реку. Мне видны участки выше поворота и ниже. Выше четыре чайки прилепились с двух бортов к передовой кальятте, берут на абордаж. Остальные чайки движутся вниз по течению, чтобы атаковать другие турецкие галеры. Командует флотилией кошевой атаман Петр Сагайдачный. Оказывается, он бывал здесь, ходил воевать Килию и Измаил. Крепости тогда не захватили, но окрестности знатно пограбили. Ниже поворота кадирги изредка гребут веслами, чтобы держаться на месте, не наваливаться ни на идущих впереди, ни на задних. Там, видимо, поняли, что попали в засаду. Ждут приказ капудан-паши, не зная, что делать. Казаки из вверенного мне отряда продолжают обстреливать турок. Им отвечают, но редко. Я убиваю черноусого смуглолицего турецкого офицера в белой чалме, который пытался выстрелить в нас из бортового фальконета. Пуля попала в нижний край чалмы на лбу. Турок падает не сразу, я успеваю заметить, как краснеет, пропитываясь кровью, материя. Между прочим, чалма, особенно шелковая, хорошо защищает от сабельного удара. Только умелый
рубака с первого раза рассечет несколько слоев материи. Против пуль она не так хороша.
        Я успеваю убить третьего турка, который перебегал по куршее с бака на корму, когда к обоим бортам баштарды, ломая весла, прижимаются чайки. Ее борт примерно на метр выше, что не мешает казакам быстро перебираться на вражеское судно. Другие чайки берут на абордаж галеры, идущие за флагманом. Те, что в конце строя, принимают правильное решение - начинают разворачиваться. Несмотря на сильное течение, ложатся на контркурс почти на месте. Поскольку не все вдруг выполнили этот маневр, несколько галер наваливаются друг на друга, ломая весла. Треск стоит такой, что слышен даже сквозь грохот выстрелов. Я убиваю нарядного турка на корме пытавшейся удрать кадирги. Он размахивал руками, наверное, что-то кричал своим подчиненным. Попал турку в спину. Он прогнулся, будто собирался встать на задний мостик, потом, опустив руки, наклонился вперед и упал. К этой кадирге подходят две чайки, берут на абордаж. Сквозь грохот выстрелов и треск весел всё чаще прорываются крики казаков. Что они кричат - не разберешь. Уверен, что и сами не вспомнят, что кричали в бою. Постепенно их крики сливаются в мощный рев, грозный,
победный. Мне приходит в голову, что так шумит испаряющийся тестостерон.
        Мы захватили тринадцать галер. Еще одна, полыхая, сплавляется, развернувшись бортом к течению. У нее на баке рванули пороховые заряды. Не думаю, что какой-нибудь турок решил умереть красиво и утащить с собой несколько врагов. Им такое даже в кошмарных снах не привидится. Турецкий герой потому и герой, что остался жив, несмотря на быстрый бег преследовавших его. То ли это удачно попал кто-то из наших, то ли, что скорее, оплошал кто-то из турок. Сперва загорелся бак, а потом пламя по фальшбортам перекинулось на корму. Горело ярко, поэтому чайки боялись приближаться к ней. Из галеры доносились мольбы о помощи. На ней заживо горели прикованные гребцы.
        - Братцы, спасите! - настойчиво и с надеждой громче всех кричал кто-то молодой, судя по голосу.
        Воды вокруг - залейся, а справиться с огнем никак не получается, нет насосов. Одна чайка, тоже развернувшись бортом к течению, медленно сплавлялась за горящей галерой, ожидая, когда убьется пламя или случится чудо. Не случилось. Крики вскоре затихли, и дымящиеся остатки галеры вынесло в море, к полутора десяткам турецких галер, которые дрейфовали там строем полумесяц, ожидая атаку казаков. Атаковать, подставляться под пушки большого калибра, никто не собирался. Сплавлявшаяся чайка развернулась и пошла вверх по течению, чтобы помочь сослуживцам собирать трофеи, вязать пленных и освобождать из оков гребцов. В плен захватили и раненого капудан-пашу. Я его не видел. Кошевой атаман перенес свой флаг на баштарду, где и держал пленника вместе с другими турецкими офицерами. Сдавшихся турецких солдат, за которых выкуп не дадут, раздели догола и порубили саблями, а трупы выбросили в реку.
        Весь день шел подсчет трофеев. На баштарде нашли флотскую кассу - два сундука, заполненные серебряными акче. Взяли много боеприпасов, огнестрельного оружия и пушек разного калибра. Самые большие собирались продать. Казаки предпочитают фальконеты до шести фунтов, не слишком тяжелые, удобные для перевозок, как по суше, так и по морю. Впрочем, сорокавосьмифунтовую пушку с баштарды предлагают оставить в Сечи для ее защиты и построить для этого специальную башню. Также нашли много съестных припасов. Очень обрадовались вяленому мясу, бастурме. Казаки и сами умеют ее делать, но турецкая была лучше, с перцем. И отдельно перец тоже был. Турки сейчас контролируют маршруты его поставок через Красное море, а потом по суше в порты Средиземного и дальше в Европу. Весь день расковывали гребцов, чтобы те помогли в случае сражения, но всех не успели.
        Ночью казаки напали на вставшие на якорь турецкие галеры. Подобрались в темноте, до восхода луны. Они давно уже отработали тактику нападения ночью. Заметят днем турецкое судно и пойдут за ним на таком расстоянии, чтобы сами видели его, а их - нет. Чайка ниже сидит, чем турецкие галеры, не говоря уже про парусники, а мачту кладут. На заходе солнца засекают направление на легшее в дрейф судно. Не по компасу, не пользуются им пока. На мой вопрос кто-то отвечал, что по звездам определяют, кто-то - по ветру, кто-то - по волнам. Вполне возможно, что у каждого был свой способ запомнить, куда идти в темноте. Судя по результату, основным методом была удача. Нападали десятка два чаек, а захватили всего две кадирги. Остальные успели перерубить якорные канаты и удрать. Утром их уже не было видно.
        Наша разросшаяся флотилия вышла из Прорвы и вдоль берега, не спеша, отправилась в Днепро-Бугский лиман. На входе в него и даже под стенами Очакова турецкого флота не было. Жаль! Казакам пришлось по нраву захватывать галеры. Собирались взять еще несколько и заодно очистить путь в лиман. Под стенами Очакова остановились мы. Казаки перегрузили трофеи на кальятты и часть кадирг, а остальные, в том числе и большую и плохо управляющуюся баштарду, сожгли. Мероприятие сопровождалось радостными криками и разными жестами в адрес стоявших на стенах города защитников.
        В основе украинского менталитета лежат две пары чувств: зависть-хвастовство и жадность-упрямство. Проявляться может только одно чувство из каждой пары, а второе служит его сдерживателем. При этом зависть дружит с жадностью, а хвастовство - с упрямством. Сжигая галеры, казаки хвастались, позабыв про жадность и проявляя упрямство. Им, кровь из носу, надо было разозлить турок. Галеры уже сгорели и утонули, а казаки все еще жестикулировали, потому что издали не могли оценить, насколько сильно уязвили врага. Турки, видимо, догадались, что от них не отстанут, пока не добьются своего, и стрельнули из фальконета. Ядро пролетело мимо. Казаки завопили еще радостнее, ответили из пары фальконетов и нескольких мушкетов, после чего с чувством морально-этнического превосходства отправились дальше.
        Глава 22
        Капудан-пашу предложил за себя выкуп в тридцать тысяч золотых флоринов. Казаки запросили пятьдесят. Пока торговались, знатный и богатый турок умер от раны в грудь, полученной во время захвата баштарды. В итоге получили выкуп за восемь офицеров, по пять тысяч флоринов и десять пленных казаков за каждого. Обмен происходил на Карай-тебене - широком лугу на левом, татарском берегу Днепра, который казаки называют татарским рынком, а татары - казацким. При обмене присутствовало тысячи по три воинов с каждой стороны. Обе опасались подвоха, ловушки. Все прошло мирно. Привезенных турками пленников никто не проверял. Православные - и ладно. Подозреваю, что казаков среди них было не больше десятка. Моих соратников больше интересовали золотые венгерские флорины. Я был среди тех, кто пересчитывал выкуп, потому что для писаря, подписаря и даже кошевого атамана сорок тысяч были слишком сложной цифрой. Они знали о существовании таковой, однако никогда ей не оперировали. Пересчитывали на трофейной кальятте, которая стала флагманским кораблем. Кадирги разобрали на дрова. Они неудобны для плавания по Днепру, потому
что сидят глубоко и маневренность плохая. Продавать туркам не захотели: себе дороже вышло бы. При пересчете присутствовали атаманы всех куреней, участвовавших в походе на Стамбул. Несколько куреней в это время ходило по суше вместе с донскими казаками на Азов. Город не взяли, но окрестности пограбили, привели много скота, восполнив убыль из-за саранчи. Золотые монеты и пойдут на покупку этого скота, в первую очередь лошадей. Верховой конь - символ достатка, вид безмолвного хвастовства. Купят его даже те, кому по большому счету и не нужен. Главный страх украинца - если посчитают, что соседи живут лучше него. При этом не важно, какова реальная ситуация. Турки не доложили тысячу шестьсот восемьдесят девять флоринов. К этому казаки отнеслись спокойно. Главное, чтобы свои не обманули. Казака, заныкавшего такую сумму, посадили бы на кол. Кошевой атаман Петр Сагайдачный приказал посигналить своим и чужим, что все в порядке, обмен состоялся. После чего казаки пошли вверх по течению, а турки - вниз.
        На Базавлуке выкуп поделили. Сколько приходится на одну долю, считал я. Для остальных это тоже была слишком сложная операция. Получилось, с учетом отчисления трети на кош, по пять с четвертью монет на рядового казака. Мне дали две доли, как сотнику, и сверху пять флоринов за подсчеты. На тартану из выкупа ничего не полагалось. Только доля от трофеев, которые на ней привезли. Я взял шелковыми тканями разных типов и расцветок: Привык к шелковому белью. Теперь уже не могу вспомнить, за что в двадцать первом веке я предпочитал ему синтетику, хотя разница в цене была меньшей, чем сейчас между шелковыми тканями и льняными или хлопковыми.
        Пара сотен казаков на недавно купленных лошадях сразу отправилась в другой поход - под Ржев к польскому полковнику Лисовскому, который, потрепанный князем Пожарским, зализывал там раны и сзывал под свои знамена охочих людей. Лисовский, якобы без ведома польского короля, делал рейд по Московии. Практиковал позаимствованную у татар тактику мобильных конных отрядов. Двигаясь без обоза и артиллерии, проходил за день до десяти польских миль (около ста километров), внезапно налетал на города и села, захватывал, что мог, и двигался дальше. О зверствах его отряда ходили легенды. Говорят, развлекались, засыпая мужчинам и женщинам во все отверстия порох и поджигая его, после чего жертва умирала долго и мучительно. Уничтожали всех подряд, без смысла и пощады. Поскольку большую часть отряда Лисовского составляли православные, в том числе и русские «воровские людишки», дело было не в религиозной нетерпимости. Смутное Время взрастило много садистов, для которых война превратилась из способа разбогатеть в развлечение. Казаки вернутся в конце зимы и расскажут, что собирались в поход на Вязьму, но Лисовский вдруг
свалился с коня мертвым. Видимо, русская земля устала носить его. Отряд распался на несколько частей. Кто-то, как запорожские казаки, отправился домой, кто-то - искать счастья в Западной Европе.
        Я провел зиму в Кандыбовке. В хорошую погоду охотился вместе с Петром Подковой и другими соседями. Кстати, соседей в этом году прибавилось. Раньше мой дом был крайним, а теперь после него стоят еще четыре. Захватив под Стамбулом богатую добычу и красивых девчат, турецких и не только, четверо казаков решили стать зимовыми. У них хозяйство пока не так хорошо налажено, как у поселившихся в Кандыбовке раньше, поэтому с удовольствием присоединялись к охотничьей компании. Кабаны здесь даже крупнее, чем в Дании, и выгонять их надо не из леса, а из сухого камыша вдоль берега реки. Много людей для этого не требовалось. Камыш просто поджигали и ждали добычу на наветренной стороне. За раз заготавливали мяса столько, что больше половины засаливали или коптили. В плохую погоду я учил грамоте и счету свою жену, опять беременную, и слуг и строил планы на будущее. Если дела и дальше так пойдут, то года через три-четыре можно подаваться на запад. Осталось решить, куда именно. Сейчас там везде относительно спокойно, больших войн вроде бы нет, но известия оттуда доходили до нас с большим опозданием, так что мы могли
чего-то и не знать. Я помнил, что в Англии должна революция случиться, но забыл, в каком году. Поскольку я знал, что победит Кромвель, можно было бы послужить ему. Грабить во время революции - большущего пожара - самое доходное дело.
        Глава 23
        Не знаю, за что именно так невзлюбил Очаков кошевой атаман Петр Сагайдачный, но в марте, раньше обычного на месяц, он созвал запорожцев в поход на этот город. Может быть, предполагая много морских походов, решил расчистить путь. Аслан-город нам не мешал. Гарнизон там малочисленный и на смертников не тянул, посему, несмотря на грозные приказы из Стамбула, воевать с нами по-взрослому не собирался. Да и нужен он был нам для обмена и выкупа пленников, поставок соли и других товаров. Зато Очаков нашей снисходительности не заслуживал. Он был базой турецкого флота, который перекрывал нам выход в море из Днепро-Бугского лимана.
        Подошли к городу вечером. Дул холодный, сырой ветер с запада, принося заряды мелкого дождя. Мокрые серые городские стены издали казались картонными. Под ними, на берегу лимана, в окружении баркасов и лодок стояли две кадирги, подпертые бревнами, чтобы не завалились на борт. На суше галеры выглядели более грозными. Возле них и пристали к берегу передовые чайки. Высадившись, казаки первым делом начали ломать на дрова турецкие суда и разводить костры. Во время перехода все чертовски промерзли из-за промозглой погоды. Жители города со стен молча наблюдали за нами, пытаясь понять, зачем мы пожаловали? Наверное, надеялись, что переночуем у костров и поплывем дальше. Увидев, что казаки с подошедших позже чаек окружают город, сделали неутешительные выводы.
        Казаки, видимо, кое-что слышали о монгольском методе захвата городов. По крайней мере, сутки напролет осажденных тревожили, не давали расслабиться, хотя атаки были ложными, и постоянно обстреливали из фальконетов. Пушки большего калибра продали зимой ляхам. Пороха не жалели. В прошлом году мы много его захватили.
        Два дня ушло на изготовление лестниц и засыпание неглубокого и неширокого рва. Земляные работы выполняли, как обычно, крестьяне из близлежащих деревень. Эти крестьяне считали себя греками, причем не только потому, что так их величали турки. Белобрысые греки, говорящие на настолько исковерканном греческом языке, что я с трудом их понимал, вызывали у меня улыбку. Впрочем, казаки всерьез думали, что имеют дело с настоящими греками, и, считая их одноплеменниками афонских монахов, пользовавшихся в Сечи уважением, зазря их не убивали. При этом более «правильных» греков из Синопа или из-под Стамбула таковыми не считали. Наверное, интуитивно чувствовали, что состоят с коренными жителями Приднепровья в родстве. Уверен, что первые запорожские казаки были потомками тех самых бродников, которых я видел здесь и в шестом, и в тринадцатом веке.
        На второй день осады комендант Очакова - рослый турок с крючковатым носом, обладатель ярко-красных, революционных шаровар - начал переговоры о сдаче. Гарнизон хотел уйти с семьями и оружием, оставив остальных горожан на волю победителей. Ответили ему коротко, то есть, матерно. Нас было в несколько раз больше, чем всех жителей Очакова, поэтому терять часть добычи не собирались. Да и у Петра Сагайдачного было что-то личное к этому городу. Что именно - никто из казаков, которых я спрашивал, не знал или не хотел сознаваться.
        Штурм начался утром третьего дня. Не позавтракав, чтобы, наверное, быть злее, казаки разбились на десятки, на каждый из которых приходилось по лестнице, и по протяжному звуку трубы молча побежали к стенам. Защитники города поджидали их, держа в руках коптящие фитили. В мои обязанности входило уничтожать врагов из винтовки. Что я и начал делать, расчищая путь десятку, состоящему из жителей Кандыбовки. Первым снял узколицего седоусого турка в шлеме, который круглой высокой тульей напоминал кабассет, но поля были широкие. Скорее всего, раньше шлем принадлежал европейскому пехотинцу. Моя пуля попала под широкие поля. Турок медленно, даже картинно, завалился на спину. Я бы подумал, что он изображает ранение или смерть, если бы не кровь, потекшая по правой щеке. Следующим поразил лучника, который стрелял в моих односельчан. Был он молод, одет в лисий малахай, надвинутый на черные брови, и овчинный тулуп, на котором спереди, прикрывая частично грудь и живот, было закреплено шестью ремнями зерцало - надраенная до блеска железная прямоугольная пластина. Этот сразу выронил лук и стрелу, закрыл двумя руками
рану на щеке справа от носа и быстро осел, исчезнув из виду. Рядом с ним появлялся из-за зубца, стрелял из длинного пистолета и сразу прятался мужчина средних лет, не турок или татарин, скорее, «грек». На нем были мисюрка-наплешник - шлем в виде круглой тарелки со свисающей с боков и сзади очень длинной бармицей - и полурак, надетый поверх кафтана из темно-зеленого сукна. Когда «грек» появился в очередной раз и прицелился в Петра Подкову, который, прикрываясь круглым щитом, поднимался по лестнице первым, я попал ему поверх панциря, в шею. Так и не выстрелив, но и не выронив пистолет, он спрятался за зубцом и больше не появлялся. Затем я снял простоволосого молодого стрелка из гаковницы, который расположился на прямоугольной башне. Шапка, видимо, слетела, но в горячке боя ему некогда было поднять ее. Ограждение там было низкое, стрелок был открыт почти по пояс. Доспехов на нем не было, если не считать овчинный тулуп, поэтому я, чтобы не промазать, выстрелил в туловище. Наши выстрелы совпали. Облако черного дыма, вырвавшееся из гаковницы, скрыло стрелка от меня, поэтому не заметил, попал или нет.
Наверное, все-таки промазал или не пробил тулуп, потому что стрелок, перезарядив оружие, появился опять. На этот раз я выстрелил в голову с длинными темно-русыми волосами. Сделал это первым и увидел, что попал - голова дернулась, а чуть позже руки отпустили гаковницу, которая осталась лежать на парапете. Словно это была единственная опора, тело завалилось вбок. На этом мое участие в сражении и закончилось. Казаки из Кандыбовки уже все поднялись на стену, а двое передних добежали до башни. Там они соединились с поднявшимися по другой лестнице и вместе зашли в башню.
        Замок в форме неправильной трапеции, расположенный на вершине холма, имел четыре угловые башни высотой метров пятнадцать. Были они прямоугольные и четырехъярусные. На верхнем ярусе стояли фальконеты разного калибра, по два на каждую башню. Вход находился в самой короткой стене, западной. На защищающих его башнях фальконеты были восьмифунтовые. Они с двух сторон простреливали подходы к поднятому мосту через сухой ров шириной метра три. Судя по вони, ров заодно выполнял обязанности канализационного стока. Казаки ломанулись в замок, надеясь влететь на плечах удирающего сюда гарнизона, но, встреченные каменными ядрами и потеряв семь человек, сразу отступили, занялись более безопасным и полезным ограблением мирного населения. Я нашел кандыбовцев, захвативших дом богатого турка, в котором остались только малоценное имущество и рабы - две молодые женщины-валашки и старый казак с длинными седыми усами и сухой левой рукой. По уговору, мне полагалась доля в захваченной ими добыче. Впрочем, взяли мы очень мало.
        Пока казаки развлекались с валашками, я обошел замок. С восточной стороны склон был круче и куртина длиннее. Здесь, как полагаю, меньше всего ожидали нападение. В одном месте почва и сухая трава отсутствовали, благодаря чему было видно, что холм образован светло-коричневым песчаником - очень мягким камнем. Кстати, из этого камня были построены многие очаковские дома, но резали его где-то в другом месте.
        Кошевой атаман поселился в здании богатого купца, двухэтажном, с большим двором и садом, расположенном рядом с городскими воротами, ведущими на берег лимана. В большом зале на первом этаже восседали на помосте на разноцветных подушках отцы-командиры, включая судью Онуфрия Секиру и есаула Игната Вырвиглаза. Первый, постоянно тряся лысой головой, рассказывал, как лихо в молодости он захватил в этих водах две галеры, которые шли с товарами из Каффы. Второй, покусывая кончик левого уса, слушал невнимательно, скорее всего, знал эту историю не хуже рассказчика. Командиры пили вино, которое им наливал из темно-зеленого стеклянного кувшина в почти прозрачные бокалы емкостью грамм на двести пятьдесят мальчишка с улыбчивым сметливым лицом и неопределенной национальности. Своим поведением он напоминал мне французских официантов из двадцать первого века, которые добросовестно лебезят ровно на сумму предполагаемых чаевых и устраивают скандал, если не доплатишь хотя бы цент за их старания, а если переплатишь, провожают и облизывают до входной двери ресторана, но ни на шаг дальше.
        Петр Сагайдачный, судя по скуке на физиономии, тоже не впервой слушал эту байку и, увидев меня, перебил рассказчика на полуслове:
        - Присаживайся, Боярин.
        У казаков чинопочитание пока не в моде. Каждый может зайти к атаману и сесть за стол, если есть свободное место. Сагайдачный с этим борется, как и с пьянством и недисциплинированностью, но результат по всем трем проблемам примерно одинаковый - еле заметный
        - Говорят, ты и сегодня хорошо стрелял! - похвалил меня кошевой атаман, когда я занимал свободную темно-синюю подушку, лежавшую напротив судьи. Подозреваю, что похвала была произнесена, чтобы не дать Онуфрию Секире продолжить рассказ. - Поучил бы нашу молодежь стрелять.
        Мальчишка сразу поставил передо мной бокал из прозрачного стекла и наполнил его белым вином.
        - Они и так хорошо стреляют, а я метче, благодаря нарезке ствола, - проявил я скромность, после чего отпил вина, довольно паршивенького, и упредил следующий вопрос: - Сделали ствол в Роттердаме за большие деньги, как и колесцовый замок.
        - Умеют франки делать оружие, - авторитетно заявил Игнат Вырвиглаз, оставив в покое левый ус.
        Поскольку травиться плохим вином и слушать байки Онуфрия Сокиры у меня не было желания, сразу перешел к делу:
        - Замок будем брать или как?
        - Да надо бы, - ответил кошевой атаман. - Только людей терять не охота.
        Так понимаю, он бы с удовольствием взял замок, но казаки дали понять, что погибать за мизерную (если поделить на всех) добычу не желают.
        - А потерять несколько бочек пороха не жалко? - поинтересовался я.
        - Если ты знаешь, как их использовать с толком, - сказал Петр Сагайдачный. - А то у нас были мастера, да все при осаде Аккерманна в подкопе при закладке пороха остались.
        - Попробую не остаться, - произнес я. - Прикажи, пусть соберут людей для изготовления щитов и рытья подкопа, где укажу.
        Бригада из местных жителей, вооруженных топорами, пилами, кирками, ломами и лопатами сначала построила защитный навес впритык к холму и с наклоненной от него крышей, чтобы скинутые со стен камни или выстрелянные ядра рикошетили, после чего принялись пробивать штольню, уходящую вверх, под замок. Так она будет длиннее, зато помешать нам труднее. Делали ее такой ширины, чтобы можно было пройти с бочонком пороха, и высотой в рост выше среднего казака на замах кирки. Без креплений, потому что песчаник достаточно крепок, не должен просесть. В штольне работали при свете масляных светильников. Один шахтер откалывал камень, второй лопатой нагружал в корзину, третий вытаскивал наружу. Работали круглосуточно. У меня было шесть бригад, которые менял в забое через час, чтобы производительность была выше, но все равно выходили оттуда очумевшими, особенно, когда углубились метров на двадцать и начали вырубать боковую камеру. Не привыкли они работать в темноте и в узком и низком пространстве. Я провел детство в подвале под домом, большом, с разветвленными ходами, поэтому не боюсь темноты, замкнутого пространства,
узких проходов и лазов. Мы в подвале прятались от разных опасностей, в первую очередь от взрослых, включая родителей. В подвале было несколько мест, где взрослый просто не протиснется. Да и ориентировались мы там лучше, потому что носились по всему подвалу, а не только до своего угольного сарая и обратно. Хотя до сих пор иногда мне снятся кошмары, что с трудом перемещаюсь по узкому лазу, оказываюсь в тупике и понимаю, что ни развернуться, ни выбраться ногами вперед не смогу. Становится так страшно, что просыпаюсь с мокрым от пота лбом.
        Через двое с половиной суток была готова камера на десять небольших бочонков пороха. Я не был уверен, что она находится точно под стеной, поэтому зарядил больше пороха, чем по моим подсчетам надо было. С подсчетами тоже не все ясно, потому что никогда раньше ни сам не взрывал песчаник, ни видел, как и сколько для него закладывают другие. Выход из камеры частично засыпали, чтобы увеличить мощность взрыва. Запальный шнур я изготовил сам, пропитав его селитрой. Длиной он был метров пять. Один конец засунул в отрытую бочку с порохом. Делал это в полнейшей темноте, чтобы масляный светильник случайно не воспламенил порох. Хотя могила получилась бы славная. Знал, что гореть шнур будет долго, но, как только поджег его, побежал к выходу из штольни.
        Наблюдал за результатом с дистанции метров двести. Рядом со мной стояли кошевой атаман, судья, есаул и несколько куренных атаманов. Позади нас толпились казаки, готовые сразу кинуться на штурм. Защитники замка поняли, что сейчас произойдет, и их словно сдуло с этой куртины, перебрались в угловые башни. Мне показалось, что им не менее интересно, как оно бабахнет. Наверняка многие из них, если не все, никогда не видели, как миной разрушают стену.
        Время шло, а взрыва всё не было. Казаки начали переговариваться. Сперва шепотом, точно звуки их голосов могли спугнуть взрыв, потом все громче. Обсуждались два варианта: специально я загубил дело или случайно так получилось? Петр Сагайдачный тоже поглядывал на меня подозрительно.
        - Длинным сделал запальный шнур, чтобы не повторить судьбу предшественников, - сказал я в оправдание.
        Кошевой атаман кивнул, но подозрительность не исчезла.
        И в этот момент рвануло. Земля под ногами качнулась так, что я чуть не вскрикнул от удивления и испуга, а затем прогрохотало так, что у меня еще несколько минут в ушах стоял звон, я ничего не слышал. Собирался держать рот открытым во время взрыва, но ожидание оказалась таким продолжительным, что позабыл об этом. Выше входа в штольню, но, вроде бы, не над камерой, почва вскинулась вверх, намного выше куртины и даже башен. Казалось, коричневые обломки камня выпадают из светло-коричневой пыли, которое зависло на месте, не увеличиваясь и вроде бы не уменьшаясь. Из штольни со скоростью ядер, выстрелянных из пушки, тоже вылетели камни и густое облако светло-коричневой пыли, которая надолго зависла в воздухе. Сквозь эти облака не было видно, что стало с куртиной. Через несколько минут и как-то вдруг, за несколько секунд, пыль осела на взрыхленную почву, которая парила, как горячая пшенная каша. Куртина продолжала стоять, только покрылась паутиной трещин разной ширины и длины. Я уже было решил, что подрыв не удался, когда заметил, что трещины расширяются. В районе штольни верхняя часть куртины начала
клониться вперед.
        - Падает, твою мать, падает, - будто сквозь вату услышал я голос судьи.
        Наверняка Онуфрий Секира орал во всю глотку, но мне слышалась очень тихая и вроде бы спокойная речь.
        Вслед за верхней частью упала и нижняя, а за ней - куски с обоих боков. Вместе с внешней каменной кладкой завалились глиняная забутовка и внутренняя кладка, но не полностью. Взрывом как бы срезало часть куртины под углом сверху вниз наружу, раскидав по склону холма обломки разной величины. Пролом был шириной метров пять, а остатки внутренней кладки, покрытые толстым слоем светло-коричневой пыли, возвышались всего метра на два, причем подняться к ним не составляло труда.
        - Чего мы ждем?! - крикнул я, как мне показалось, очень громко и радостно кошевому атаману.
        Он, скорее, не услышал, а понял по движению губ и выражению моего лица смысл сказанного мной. Дважды кивнув, Петр Сагайдачный повернулся к казакам и, в отличие от меня, отдал приказ более доходчиво - не словами, а жестом, махнув рукой в сторону пролома. Оглушенным казакам понадобилось несколько секунд, чтобы понять приказ и броситься выполнять его. Туркам понадобилось еще больше времени, чтобы понять, что крепость можно считать захваченной, и ломануться из башен вглубь ее, может быть, к схронам. Как бы мы ни обыскивали захваченный город или замок, почти всегда был кто-то, кто пересидел беду в укрытии и сохранил не только жизнь, но и немножко своего добра.
        Очаков был разрушен до основания. Причем руками его уцелевших жителей. Что смогли, сожгли, остальное разобрали по камню. Кошевой атаман Петр Сагайдачный был уверен, что больше здесь не будет турецкой крепости, негде будет отдыхать и пополнять запасы турецким эскадрам. Я знал, что будет с точностью до наоборот, но не стал его расстраивать. Нагруженная под завязку барахлом, в основном дешевым, наша флотилия вернулась в Сечь. Там за три дня пересчитали и поделили добычу. Увидев свою долю, я счел этот поход благотворительным.
        Глава 24
        На Базавлуке и в его окрестностях собралось около тридцати тысяч казаков. Предыдущий год для многих был не самым удачным. Кое-кто зимой влез в долги. Казаки собирались в толпы разного размера и с громкими криками, чуть ли не переходящими в мордобой, решали, куда пойти за добычей. Как обычно, мнений было на одно больше, чем собравшихся.
        К началу апреля наметились несколько групп. К тому времени я смотался домой, выгрузил добычу, отдохнул. Только вернулся в Сечь, как ко мне подошел новый кошевой атаман Василий Стрелковский - пожилой мужчина, полноватый, с аккуратно подстриженными усами, медленный в движениях и речах. Казаки сочли, что потери при захвате Очакова оказались несоизмеримы с добычей, и поменяли кошевого атамана. Злые языки утверждали, что это был лишь повод, что казакам не понравились борьба Петра Сагайдачного с пьянством и недисциплинированностью. Посему поехал он с небольшим отрядом в Киев на переговоры с представителем польского короля.
        - Мы, три куреня, решили, как в прошлом году, к Стамбулу сходить, - сообщил он. - Ты нас туда проведешь.
        Мое желание, как понимаю, ему не требовалось. Впрочем, я не возражал, потому что остальные варианты были еще хуже. Четыре куреня (более трех тысяч человек) отправлялись на Дон, чтобы вместе с тамошними казаками совершить морской поход на стругах. В тринадцатом веке стругами называли широкие плоскодонные гребные суда, с обшивкой из тонких, струганных досок, от которых и пошло название. Использовали струги на реках и озерах для перевозки больших партий грузов на короткие расстояние или по мелководью. То есть, в судостроительной табели о рангах они находились ниже ладьи, но выше лодки. Сейчас так называли вариант ладьи, длиной от пятнадцати до сорока метров и шириной от четырех до десяти. Имели струги до тридцати весел, съемную мачту с прямым парусом, румпельный руль, прерывистую палубу и надстройку на корме. Палуба и надстройка и были отличиями струга от ладьи. Если надстройка была однопалубная, то говорили, что с одним чердаком, если двухпалубная, то с двумя. Трехчердачных пока нет. Вооружены фальконетами, количество и размер которых зависел от водоизмещения струга и оснащенности экипажа. Благодаря
килю и более высоким бортам, струги обладают лучшими мореходными качествами, чем чайки, но из-за меньшего соотношения длины к ширине уступают в скорости. Тартану по суше до Дона никто тянуть не собирался, значит, с этим отрядом мне не по пути. Еще два отряда, по три-четыре тысяч в каждом, отправлялись грабить ляхов и москалей, и один собирались навестить валахов, где все еще продолжалась гражданская война, и предложить свои услуги любому платежеспособному кандидату, а ежели таких не найдется, просто пограбить.
        Аслан-город мы прошли без приключений. Полсотни чаек во главе с тартаной показались туркам слишком большой силой. В Днепро-Бугском лимане турецкого флота не было. Разведка донесла, что турки сейчас готовится к новому раунду войны с Персией, их корабли перевозят войска к границе. Разведчиками служили купцы, торгующие с казаками. Нам купцы рассказывали, что делают турки и татары, а им - что делают казаки. Обе стороны знали о двурушничестве купцов, но относились к этому с пониманием.
        После лимана сразу пошли на Босфор. Во время стоянки на Базавлуке было изготовлено по моим инструкциям еще три компаса, которые установили на чайки куренных атаманов. Ни один из этих атаманов не захотел путешествовать на тартане. Надеюсь, казаки запомнят, каким курсом надо идти на Босфор и обратно. Море было не очень спокойное. Только мы оторвались от берега, как задул северо-восточный ветер и поднял волну метра два высотой. Пришлось лечь в дрейф почти на сутки. По моему совету казаки изготовили варианты плавучих якорей, благодаря которым не так далеко продрейфовали и не так сильно промокли. Время от времени волны перехлестывали через низкие борта. Уверен, что многие на чайках позавидовали плывущим на тартане.
        К берегу мы вышли севернее пролива. До Стамбула напрямую по суше было около сотни километров. Место безлюдное, поэтому порядком промокшие казаки сразу вытащили чайки на берег и сели совещаться. У них что-то типа самой продвинутой, по моему мнению, формы правления - аристократической республики. Только за аристократов у казаков не самые богатые, а самые опытные, смелые, умные и живущие строго по их понятиям - те, кому они доверяют. Эти люди в количестве около полусотни, десятка по полтора-два от каждого куреня, сели в круг и начали думу думать и разговоры разговаривать. Остальные стояли у них за спинами и помалкивали, запоминая, кто и что говорит, чтобы потом, если что-то не понравится, обсудить это со своим выборным. Я тоже попал в число «аристократов». Скорее всего, такая честь мне была оказана, как самому опытному мореплавателю.
        - Поплывем дальше, товарищи, или здесь остановимся? - медленно и четко произнося слова, огласил первый и самый важный вопрос повестки совещания кошевой атаман Василий Стрелковский.
        - А пусть нам Боярин расскажет, долго ли еще плыть и надо ли? - предложил бывший мой сотник Безухий.
        Я догадался, что казаки порядком намерзлись в мокрой одежде на ветру, но признавать себя слабаками не решаются.
        - Отсюда до пролива по такому морю не меньше дня ходу, - приврал я немного, чтобы помочь им принять правильное решение. - Только какой нам смысл туда идти?! Там мы будем в ловушке. Если нагрянет турецкий флот, мало кто сумеет уйти из пролива. В прошлый раз нам здорово повезло, что нас догнали возле Дуная. И рисковать особо-то не из-за чего. Меньше года прошло с тех пор, как мы там грабили. Не думаю, что тамошние турки успели жирком обрасти. А здесь они, может, не такие богатые, зато не пуганные. Да и возможностей для маневра у нас здесь больше, если турецкий флот придет.
        - Дело говоришь, - поддержал меня Василий Стрелковский. - На суше мы посильнее поганых будем. Что скажите, товарищи?
        Остальным «аристократам» тоже надоело грести и мерзнуть. Они быстро согласились грабить здесь. Поэтому следующими вопросами было разделение на три отряда, чтобы одновременно действовать в трех направлениях, и система оповещения и сигналов. Мне приказано было остаться командиром охраны нашего флота. Как самого опытного мореплавателя, меня берегли.
        - Первым делом фигуру соорудите, - посоветовал мне походный атаман.
        Фигура - это сооружение из бочек без дна, наполненных соломой и связанных, чтобы не развалилось. Бочки поджигали, сообщая о приближении врага. То есть, это был сигнальный костер, только быстрее разгорающийся и дальше видимый. Такие фигуры стоят по всей границе Войска Запорожского, через каждые пятнадцать-двадцать километров, возле редута - жилого помещения для несущих караульную службу бекетов, как называли конные разъезды. Каждую чайку охраняли по одному опытному казаку и два джуры. Под моим командованием оказалось почти полсотни первых и сотня вторых. Несмотря на то, что они получати равную долю добычи, оставление в карауле считалось жутким невезением. Никого ведь не убьешь и не изнасилуешь. Если бы не утешение в виде добычи, то получилось бы, что зря в походе участвовали.
        Я отправил половину джур с отрядом, который пошел вглубь метрика, чтобы из первой же деревни привезли бочки для фигуры, а сам на лодке сплавал на тартану за оружием и прочими вещами, необходимыми для ночевок на берегу. Тартана одна стояла на якоре неподалеку от берега. Меня не расстроило, что вынужден охранять наши суда. В последнее время стало неинтересно грабить, насиловать и убивать. Старею, наверное. По моим подсчетам, вторую сотню лет добиваю. Впрочем, оказываясь снова в молодом теле, начинал поступать легкомысленнее. Молодость определяла сознание.
        Лагерь разбили рядом с ручьем, впадавшим в море. По берегам его росли две ивы и много кустарника. Деревья сразу срубили на дрова, а из лозы казаки от скуки начали плести корзины. Сосед мой в деревне в Тверской области плел их точно так же. В эти корзины складывали съестные припасы, которые привозили нам вместе с награбленным добром. Арбы, запряженные волами, были нагружены всякой всячиной, порой дешевой. Скорее всего, молодые воины из жадности хватают все, что под руку попадется. Старые знают, что на берегу проведут ревизию и погрузят на суда только ценное. Остальное обычно поджигают перед самым отплытием, чтобы не дай бог не вернулось к хозяевам, а то обидно будет. На холме соорудили фигуру из бочек в пять ярусов, заполнив их прошлогодней пшеничной соломой. Меня все еще удивляет, что турки, а большая часть крестьян здесь этнические турки, выращивают зерновые. Наверное, потому, что привык к туркам-кочевникам. Турок семнадцатого века кочует на арбе от дома до поля и обратно.
        Османская империя разделена на провинции - эйялеты, во главе которых стоят бейлербеи - административная и военная власть в одном лице. Эйялеты в свою очередь подразделяются на санджаки, управляемые санджакбеями, а те на феоды: заяметы. приносящие до десяти тысяч серебряных акче годового дохода, и тимары - до двадцати тысяч. Эйялеты бывают от нескольких сот феодов до нескольких тысяч. Соответственно, и бейлербеи бывают высшего сорта и не очень. Все земли империи делятся на государственные, церковные (или мечетные?!) и частные. Последних, как ни странно, меньше всего. Всё потому, что турецкие феодалы пока не прибрали феоды к своим рукам, как это сделали рыцари в Европе. Они получают феоды на время службы султану и обязаны выставлять по его требованию всадников, в зависимости от получаемого дохода. Вторая часть государственных земель содержит двор султана, а третья, вместе с налогами и сборами, - оплачивает остальные государственные расходы, в том числе содержание янычар. Как мне рассказали, в последнее время государственные земли все чаще отдаются на откуп. Угадайте, кому и к каким последствиям это
приводит? Несмотря на то, что здешние откупщики гнобят врагов казаков, последние убивают их в первую очередь. Если турка еще могут пожалеть, особенно крестьянина, то ашкенази и здесь рубят на мелкие куски. За всё хорошее.
        Турецкая армия считается сейчас самой сильной в Европе, а значит, и в мире. Поражение в морском сражении под Лепанто не пошатнуло этот статус. Османская империя в первую очередь сильна сухопутной армией, основу которой составляют янычары. Это регулярные войска. Насильно набирают мальчиков из подвластных, не мусульманских народов или захваченных в рабство и, обратив в свою веру, выращивают из них стойких и преданных лично султану воинов. Некоторые делают головокружительную карьеру, сражаясь, в том числе, и со своими забытыми родственниками.
        Турецкие галеры появились к концу третьего дня. Это были семь кадирг. На флагманской бунчук с тремя хвостами - военачальник второго ранга, типа бейлербея - правителя эйялета. Галеры с расстояния около мили разрядили пушки в вытянутые на берег чайки, повредив всего две, после чего отошли мористее и легли в дрейф. Атаковать нас на берегу не решились, хотя видели, что чайки охраняет небольшой отряд. Наверное, догадались по догорающей фигуре на холме, что подмога будет скоро. И не ошиблись. Два отряда пришли примерно через час после обстрела, а третий, ходивший в сторону Стамбула, подтянулся в сумерках и сообщил, что по пятам идет большой отряд янычар, тысяч пять, не меньше. Сразу стало понятно, почему галеры не стали нас атаковать на берегу. Подождут, когда янычары выгонят нас в море, и там расстреляют из пушек.
        Казаки опять сели в круг на берегу моря. Было уже темно, лица не видны, опознавали по голосам.
        - Что будем делать, товарищи - пробиваться по суше или морем? - как заведено, первым заговорил кошевой атаман Василий Стрелковский.
        - Если по суше, то придется бросить добычу и выступить прямо сейчас, - произнес хриплый голос, обладателя которого я не смог опознать. - И наверняка нам впереди дорогу уже перекрыли.
        Повисла продолжительная пауза. Молчали и окружавшие нас казаки, никто даже не кашлял, не шмыгал носом и не сопел. Тишину нарушал лишь легкий шум прибоя, и мне показалось, что слышу, как скрипят нерасхоженные извилины в черепах моих соратников. На суше им умирать легче, но на море есть шанс кому-нибудь прорваться и добычу сберечь.
        - А почему бы нам не попробовать уйти ночью морем? - задал я вопрос.
        - Ночью мы потеряем друг друга, и днем нас по очереди перебьют, - ответил кошевой атаман. - Вместе мы хоть какой-то отпор сможем дать.
        - Не потеряетесь, - заверил я. - Повешу на корме фонарь, будете все на него держать. Лишь бы в темноте не цеплялись веслами.
        - Турки тоже увидят фонарь, - заметил обладатель хриплого голоса.
        - А мы на них первыми нападем, - предложил я. - Я взял пеленг на то место, где они дрейфуют. Ночью турки друг другу не помощники. Уничтожим, сколько сможем. Всё днем легче будет, - и добавил самый весомый аргумент: - Да и добычу не надо бросать.
        Идти по суше я не хотел. На тартане я уж точно убегу. Ей не так страшны ядра, как чайкам, которые обычно разваливаются от первого же. Тартане опасны только дырки ниже ватерлинии, да и те я научил своих матросов заделывать специально изготовленными, деревянными чопами и войлочно-брезентовыми пластырями.
        Подозреваю, что последний мой аргумент и сработал. Сразу заговорили несколько человек, и все предложили попробовать мой вариант. Не получится на море - причалим к берегу и дадим бой.
        Глава 25
        В течение дня ветер слабел, а ночью стал не сильнее одного балла, когда трудно определить направление. Скорее всего, готовится поменяться к утру. Волны тоже начали снижаться. Небольшая зыбь шла от северо-востока, нам в левый борт. Тартана лениво покачивалась. Крен был маленький. Шли на веслах, стараясь не сильно шуметь. Юнга еле слышно отбивал такт гребцам, стуча по барабану колотушками, обмотанными тряпками. На корме тартаны установлен масляный фонарь. Сейчас он светит так, чтобы огонь был виден только идущим за нами. Я пытался объяснить рулевым тех чаек, на которых были компасы, как по нему выйти на предполагаемое место нахождения турецких галер. Днем у них держать курс по компасу получается хорошо, а вот ночью, при слабой подсветке, спасовали. Пришлось мне вести их в атаку. На тартане усиленная абордажная группа под командованием сотника Безухого. Он сам напросился.
        - Когда мы вместе, и удача с нами, а порознь, может, и не заметит, мимо пройдет! - поднявшись на борт тартаны, произнес он с легкой насмешкой, причем у меня создалось впечатление, что насмехается сотник над собой.
        В скромности меня не заподозришь.
        Я стою на корме рядом с рулевым Петром Подковой, контролирую, как он держит курс по компасу, который подсвечивает масляный светильник со стеклянным колпаком и кожаным экраном, закрывающим сверху и с трех сторон, чтобы враг не засек нас. На мне трофейная кираса, изготовленная в Аугсбурге. Она из толстого стального листа. Передняя часть имеет посередине вертикальное ребро жесткости, которое в районе живота переходит в выступ, из-за чего называется «гусиной грудью». С такой кирасы чаще соскальзывает острие пики и рикошетит пуля. Шею защищает стальной горжет с золотым украшением по краю в виде полукругов, а плечи - пристегиваемые оплечья. На голове трофейный литой бронзовый шлем-шишак с гребнем, назатыльником и козырьком и подвижными наушами. Спереди на кирасе, на обоих оплечьях и на обоих боках шлема золотые украшения в виде тевтонского креста. К одному кожаному ремню пристегнуты сабля и кинжал, на втором висят две кобуры с колесцовых пистолета. Я забрал их у Оксаны, оставив ей взамен гладкоствольные с кремневыми замками. Ей если придется стрелять, то в упор. Дальше десяти метров все равно не
попадет. На звук выстрела сбегутся соседи, помогут отбиться от небольшой банды, а от большого отряда татар никакие пистолеты ей не помогут. Рядом со мной переминается с ноги на ногу сотник Безухий. На нем простенький шлем-шишак с опускающимся забралом для нижней части лица и «полурак», поверх которого намотан широкий матерчатый пояс. За пояс засунут один пистолет с кремневым замком и массивным «яблоком» на конце слабоизогнутой рукоятки. Саблю он держит в левой руке, а ее ножны лежат на палубе. В правой у него «граната» - глиняный шар неправильной формы и размером во всю его «растоптанную» ладонь. На шаре насечка в виде ромбиков и сверху отросток длиной около сантиметра. Из отростка торчит кончик запального шнура. Самое забавное, что неизвестно время горения шнура. Частенько «гранату» успевают вернуть метнувшему, а потом, что случается реже, получить ее во второй раз. Кирасу и шлем глиняные осколки не пробивают, но, попадая в незащищенные части тела, могут убить. Гренадеры пока не выделены в отдельные отряды. Наверное, потому, что подолгу не воюют. Я тоже люблю пиротехнику, однако соседство сотника с
«гранатой» напрягает меня. Лучше бы я ее держал, а Безухий напрягался. На корме столпилось еще не меньше десяти казаков с «гранатами» и без - штурмовой отряд. Корма тартаны выше кормы кадирги, легче будет перебраться на нее. Остальные ждут на главной палубе.
        - Суши весла, втянуть их, - тихо командую я гребцам, заметив правее курса темный силуэт галеры. - Пошли помалу вправо, - так же тихо говорю рулевому.
        Я предполагал, что течение и ветер снесут турецкую флотилию на юг, вправо от нашего лагеря. Не ошибся, но не учел, что дрейф будет таким значительным. Надеялся выйти на середину флотилии, а оказался, если не ошибаюсь, левее самой северной из них. По крайней мере, слева не вижу вражеские суда. Впрочем, и справа тоже.
        Тартана идет по инерции, постепенно замедляясь. Турецкая галера приближается как-то слишком быстро. Казалось, до нее не меньше кабельтова, а она вот она, совсем рядом. На ней темно и тихо. Вахтенный, как догадываюсь, дремлет где-нибудь в защищенном от ветра месте. Сейчас мы его разбудим. И не только его.
        Тартана бьется бортом о корму галеры. Звук такой, будто оба судна разломались на куски. В темноте звуки обрастают самыми неимоверными визуальными рядами. Каждый видит то, что страх выковырнет из тайников памяти. На галере падает что-то тяжелое и несколько человек испуганно вскрикивают. Визг дерева, трущегося о дерево, аранжирует эти крики. Судя по звукам, не меньше трех «кошек» вцепилось в борта галеры.
        - Держи ее, держи! - уже не таясь, орет кто-то на главной палубе тартаны.
        Кого или что держать - я так и не понял. Меня отвлекло послышавшееся рядом шипение подожженных фитилей.
        - С богом! - напутствует сотник Безухий и первым бросает «гранату» на галеру.
        Следом летят еще несколько, вращаясь и как бы помигивая еле заметными язычками пламени, вырывающимися из отростков. Взрываются вразнобой, добавляя басовитые аккорды к фальцету человеческих голосов. После первых взрывов штурмовой отряд начинает перепрыгивать на кадиргу. Почти все приземляются неудачно. Видимо, она оказалась ниже, чем предполагали. С главной палубы поднимаются ожидавшие там казаки и гребцы. У двоих факела, зажженные, но еще не разгоревшиеся. Оба факельщика тоже падают. Один факел откатывается к шатру, но не успевает поджечь его. Другой казак подхватывает факел и бежит к куршее, где звенят сабли и ятаганы и грохочут, выплевывая пламя, пистолеты. Хотя нас в несколько раз меньше, чем военный отряд кадирги, сопротивляются турки не долго. К подходу первой чайки только на баке турецкой галеры кто-то еще отбивался. Прогрохотали два пистолетных выстрела - и бой закончился. Сразу загомонили гребцы, жизнь которых резко изменилась в лучшую сторону. Они просили, чтобы их расковали, как можно быстрее, и дали оружие. Представляю, сколько дней, месяцев, а то и лет рабы ждали этой минуты,
вынашивали планы мести. Поэтому сейчас их расковывать не будут. Подождут до утра, когда страсти поутихнут. Иначе не за кого будет получать выкуп.
        - На чайках, поищите турок правее! - крикнул я.
        Теперь уже можно не таиться. Мы разбудили всех. Следующую кадиргу так легко, такими малыми силами и с такими малыми жертвами - у нас всего два убитых и восемь раненых - уже не получится захватить. На чайках зажгли факела и начали поиск. Никого больше не нашли. Погнались было за удирающей турецкой галерой, но побоялись оторваться от своих и вернулись.
        С захваченной кадирги выбросили за борт трупы и переправили на тартану пленных турок, который закрыли в кормовой части трюма. В носовой путешествуют захваченные на берегу или освобожденные из рабства женщины и дети. Обитатели носовой и кормовой частей трюма поменяются свободой. Впрочем, всё относительно. Свобода для женщины - это злая участь.
        Сотник Безухий вышел на корму кадирги и сообщил мне:
        - Я здесь останусь.
        - Как хочешь, - сказал я. - Только гребцов моих верни.
        - Сейчас к тебе с чаек пересядут, - пообещал он.
        Чайки перегружены людьми и добычей. Все равно всех и все не смогли забрать. Часть бывших рабов, мужчин и женщин, будет прорываться по суше. В основном это западные славяне и христиане других конфессий. Они, благодаря нам, кое-как вооружены. Может, кому-нибудь повезет добраться домой или хотя бы умереть свободным.
        Глава 26
        Я сижу за столом в доме кошевого атамана Петра Сагайдачного. Василий Стрелковский не оправдал казачьих надежд. Командир он неплохой, но и не блестящий, а у казаков, как и у всех разбойников, сорока - любимая птица. Кроме меня и хозяина, присутствуют судья Онуфрий Секира, есаул Игнат Вырвиглаз и бывший кошевой атаман Василий Стрелковский. Как ни странно, Сагайдачный не видит в нем конкурента, больше опасается меня. Казаки знают, что вернулись из похода живыми и с добычей, благодаря мне, а не Василию Стрелковскому. Ночью, после захвата кадирги, я повел нашу флотилию не вдоль берега, как обычно ходят казаки, а сразу к Тендровской косе. Если бы в Днепро-Бугском лимане нас ждал турецкий флот, мы бы попробовали обмануть его, как в предыдущий раз. Гнались ли за нами уцелевшие шесть турецких галер или нет - не знаю. В лимане их точно не было, так что проскочили в Днепр без проблем. Я сказал Петру Сагайдачному, что подсиживать его не собираюсь, что у меня другие планы. Не верит. Как и большинство украинцев, любит атаманить и считает себя хитрецом и других подозревает в том же. Мы всех меряем по себе, но не
себя по всем. Поэтому гетман, нарываясь, допустим, на простодушие и искренность москалей, частенько умудряется перехитрить сам себя. Зато незамысловатых из-за излишней эмоциональности, польских хитрецов почти всегда оставляет в дураках.
        Кстати, украинец не обидится, если обманут его, а вот если ему не удастся надурить ближнего своего, то чуть ли не заплачет от горя. Русский обидится, если обманули его, и отомстит жестоко. Поляк обидится в обоих случаях и вдвое яростней, чем украинец или русский, и с местью будет носиться до конца жизни, даже если забудет, за что должен воздать.
        - Я ему так и сказал, что на турок нападать не будем, - делится Петр Сагайдачный впечатлениями о встрече с представителем польского короля Валентием Калиновским, генеральным старостой подольским, старостой каменецким и летичевским и региментарем - назначенным королем командующим группой войск, защищающей королевство от татарских набегов. Защищал хорошо, за что получил титул «генерал земли Подольской». - Если татары на нас не будут нападать! - ухмыльнувшись, заканчивает кошевой атаман.
        Судья, есаул и бывший кошевой атаман тоже ухмыляются, оценив хитрость Петра Сагайдачного. Все ведь знают, что татары слово не держат, нападают на бедных и мирных казаков без всякого повода.
        - Если королю не нравятся наши условия, татары будут нападать на нас всё чаще и чаще! - весело произносит судья Онуфрий Секира.
        Польша платит дань Крымскому хану (считай Турции, потому что большая часть ее оседала в Стамбуле), которую стеснительно называет подарками, чтобы на нее не нападала. Наши походы очень рассердили турецкого султана Ахмеда Первого. Он потребовал, чтобы польский король Сигизмунд Третий призвал к порядку своих подданных, то есть казаков. По этому вопросу и встречался Петр Сагайдачный с Валентием Калиновским. Верхушка Запорожской Сечи за отказ от нападения на турок требует, чтобы их сделали реестровыми казаками, что давало бы им такие же права, какие имеют польские шляхтичи. Заодно выбивают остальным казакам расширение подконтрольной территории, судебную и административную автономию и свободу православного вероисповедания. Что-то мне подсказывает, что верхушка, может, и добьется своего, а с остальными будет, как всегда. С другой стороны, польскому королю, который еще не передумал сделать своего сына Владислава московским царем, воевать на два фронта силенок не хватает, поэтому придется договариваться с казаками. Судя по тому, что казаки вскоре восстанут под предводительством Богдана Хмельницкого,
польский король или не договорится с ними, или не будет соблюдать договор.
        Чтобы у короля Сигизмунда было больше желания договариваться, мы и собрались. Отряд запорожских казаков вместе с донскими на стругах захватил несколько торговых судов возле Керченского пролива и заодно разведал ситуацию в Каффе. Город живет спокойной, размеренной жизнью, не опасаясь нападения. Гарнизон у него в несколько раз больше синопского да и стены повыше и покрепче. Скоро к ним должно прибыть подкрепление из Стамбула на случай вторжения персов в Крым, потому что турки опять воюют с ними. Захватить Каффу - давнишняя мечта казаков. Петра Сагайдачного потому и избрали вновь кошевым атаманом, что пообещал сделать это.
        - Тысяч десять наберем в поход на Каффу? - спрашивает Петр Сагайдачный есаула Игната Вырвиглаза.
        - Может, и наберем, только в Каффе гарнизон побольше будет, тысяч пятнадцать, и горожане еще, - отвечает есаул. - И они будут за крепкими стенами сидеть. Народа много положим. Казаки не согласятся.
        - Штурмовать стены я не собираюсь. Попробуем, как в Синопе, - ночью, по-тихому, - предлагает кошевой атаман.
        - К Каффе незаметно не подойдешь, - вставляю я.
        - А мы замеченными подойдем! - хитро улыбаясь, произносит Петр Сагайдачный. - На твоем судне да на турецких галерах. Якобы мы та самая помощь из Стамбула. Чайки позже подойдут, когда мы ворвемся в город. Только вот надо подойти со стороны Турции, а не идти от нас вдоль берега. Иначе нас разгадают. Сможешь провести так?
        - Смогу, - обещаю я.
        - Тогда, глядишь, и получится! - радостно одобряет план судья Онуфрий Секира.
        Одни утверждают, что судья получил свое прозвище за то, что говорит, что думает, рубит с плеча, а другие - за то, что всегда приговаривает к отрубанию какой-нибудь части тела, виноватой в преступлении. Чаще всего это голова. С ним трудно не согласится.
        - Эй, налей вина! - кричит кошевой атаман слуге - тому самому очаковскому мальчишке с повадками прожженного французского официанта.
        Мальчишку выгнали в начале совещания, чтобы не услышал лишнее. Значит, решение принято, больше секретов нет. Сегодня это решение донесут до казаков. Чтобы они приняли правильное решение, кошевой атаман просит меня рассказать, что я видел в Каффе. И я рассказываю, попивая вино, захваченное в Очакове. Меня слушают внимательно, не перебивая, не задавая уточняющие вопросы. Можно подумать, что никто из побывавших там в плену казаков не рассказывал о Каффе. Приписал бы это своим ораторским способностям, если бы не читал сочинения Дейла Карнеги «Как незаметно лизнуть в самое неожиданное место». Ничто не делает человека таким умным и приятным, как его усердное поглощение нашей болтовни.
        Глава 27
        На выходе из Днепро-Бугского лимана стоял турецкий флот под командованием Али-паши: баштарда, четырнадцать кадирг и около сотни малых судов, не военных. Они привезли рабов и наемных рабочих для постройки новой крепости на месте сожженного нами Очакова, а также инструменты и провиант. Баштарда и кадирги стояли на якорях, а все суденышки были вытянуты носами на берег. Мы знали о приходе этого флота, купцы сообщили. Скорее всего, эти же купцы проинформировали турок о том, что казаки готовятся в поход. То ли купцам не поверили, то ли не сочли нужным подготовиться к встрече, но даже разведку не выслали. Их ведь приплыло тысяч восемь. Плюс рабочих тысяч пять-шесть. Кто отважится напасть на такое грозное войско?! Беззаботность турок равна только их истеричности во время происшествия.
        Выйдя в лиман, мы спрятались в камышах, дожидаясь ночи. Места эти казаки знают хорошо, так что в моих пеленгах не нуждались. Как только начало темнеть, чайки вышли на чистую воду, направились к турецким галерам. Нынешние турки днем мало едят, зато после захода солнца набивает желудки до упора, причем тяжелой пищей, а потом дрыхнут, как убитые. Обжорство не терпит суеты. В это время и нападают на них казаки. Турки никак не поверят, что кто-то может иметь дурную привычку воевать ночью, поэтому охраной сильно не заморачиваются.
        Моя тартана в нападении не участвовала. Мы не спеша начали сплавляться по течению к выходу из лимана. Течение здесь не такое сильное, как на Днепре, поэтому добрались до стоянки турецкого флота, когда там уже все закончилось. Удрать сумела только баштарда, которая стояла дальше всех, и несколько малых суденышек, экипажи которых быстрее остальных сообразили, что к чему, и приняли правильное решение. По пути мы полюбовались красноватыми вспышками выстрелов из всяких-разных ручниц. Стреляли редко и не долго. С набитым желудком в бой не рвутся, иначе сил на переваривание пищи не останется. Я поставил тартану на якорь южнее галер и приказал свободным от вахты отдыхать.
        Утром казаки рассортировали добычу и пленных. На сходе было принято решение и то, и другое отправить на малых судах в Сечь вместе с освобожденными рабами-строителями. Рабов-гребцов с галер, кроме бывших казаков, которых заменили строительными рабочими, ранее свободными жителями Османской империи, расковывать не стали, пообещав сделать это по возвращению из похода. Остальных строителей, православных христиан разных национальностей, подданных турецкого султана, заставили разрушить то, что они успели построить, а потом отпустили.
        На третий день стоянки у развалин Очакова задул северный ветер силой балла четыре. Я решил не упускать такой шанс и поплыл на лодке к берегу, где в шатре, поставленном неподалеку от баштарды, жил кошевой атаман Петр Сагайдачный. Он встретил меня на берегу. На кошевом атамане был красный жупан и синие шелковые шаровары, в которых я видел его впервые. Обычно шаровары Петр Сагайдачный носил тоже красного цвета, на худой конец, коричневого или черного. Наверное, решил в трофейных пощеголять.
        - Считаешь, что надо в путь отправляться? - упредил он мое предложение.
        - Да, жаль ветер попутный упускать, - сказал я.
        - Вот и я подумал, что турки уверены, что мы своих будем дожидаться, а мы возьмем и свалимся им, как снег, на голову, - поделился Петр Сагайдачный.
        Мы в любом случае неожиданно появимся в Каффе, иначе операция провалится, но спорить я не стал. Видимо, ему самому надоело сидеть на развалинах. Посланные в Сечь вернутся не раньше, чем через дней пять.
        - Надо бы слух распустить, что направляемся в Стамбул, - предложил я.
        - Это мы сделаем! - пообещал кошевой атаман и повернулся к сопровождавшим его судье, есаулу и куренным атаманам: - Что, братья, пойдем за зипунами?
        Зипунами казаки называли жупаны. Простая перестановка гласных придала слову славянское звучание.
        - Пойдем, батька! - дружно овтетили они, хотя кое-кто был старше Сагайдачного.
        И мы отправились в путь. Впереди шла тартана, взяв рифы на парусах, чтобы не отрываться от флотилии. На галерах и чайках подняли паруса, но и веслами помогали. Медленнее всех шла баштарда, поэтому занимала второе место в строю, а за ней шли плотной группой все остальные суда. Я вывел флотилию в открытое море, обогнул Крымский полуостров на таком удалении от него, чтобы нас не заметили с берега, а потом повернул на север, к Феодосийскому заливу. Ветер теперь стал встречным и раздулся баллов до шести, начав поднимать волну. Она пока была не высокая, но все равно замедляла ход флотилии.
        Поняв, что до Каффы доберемся не раньше вечера, я провел переговоры с кошевым атаманом. Он вышел на бак баштарды, а я стоял на корме тартаны. Между нами было метров пятьдесят, приходилось кричать. У меня на такой случай был медный рупор, а кошевому атаману приходилось прикладывать ко рту согнутые ладони.
        - Предлагаю заночевать в море, а утром поплыть дальше! - прокричал я.
        - Нет, плывем сейчас! - крикнул в ответ Петр Сагайдачный.
        Я не стал спорить. Может быть, прибыть в сумерках лучше. Городские ворота уже будут закрыты, и разузнать, кто на самом деле приплыл, у стражи будет меньше возможностей. Чайки сразу немного отстали. Чтобы они не потерялись, на корме двух галер вывесили фонари. Несмотря на то, что стекло стали делать более прозрачное и в большом количестве, фонари довольно примитивны, светят плохо и часто тухнут. Обзаводятся ими только богатые, а остальные предпочитают привычные и дешевые факелы. В домах фонари почти не используют. Кто побогаче, покупает свечи, восковые или сальные, середняки пользуются масляными светильниками, а бедняки делают лучины - колют сухое полено на тонкие длинные щепки.
        Мы добрались до Каффы в вечерних сумерках. На подходе к молу тартана пропустила вперед галеры. Первой ошвартовалась к пустому молу баштарда. Как раз напротив того места, где днем стоят извозчики на верблюдах. Сейчас их нет, разъехались по домам, потому что городские ворота уже закрыты. На молу ни души. В дальнем конце его, где стоят рыбацкие лодки, два человека тащили свернутую сеть, собираясь, видимо, выйти на ночной промысел. Рядом с баштардой ошвартовались шесть кадирг, а остальные встали лагом к ним.
        Когда я швартовал тартану третьим корпусом к двум кадиргам, возле ворот разыгрывался спектакль. Два казака, этнические крымские татары, разодетые под турецких янычар, требовали от городской стражи, чтобы та открыла ворота для Ибрагима-паши, командующего эскадрой. Стража наотрез отказывалась открыть их даже перед самим султаном, пока не будет приказа коменданта города, а приказа не будет, потому что комендант уже отдыхает и беспокоить его опасно для здоровья. Перепалка продолжалась минут десять, пока не стало совсем темно. После чего обе стороны умолкли, довольные собой. Наши убедили турок, что прибыло именно обещанное подкрепление, а те показали, как хорошо они исполняют свои обязанности.
        В это время потянулись чайки. Ориентируясь только по фонарям на галерах, они демонстрировали, как не надо швартоваться. Уверен, что счет поломанных весел и досок обшивки будет на десятки. Стража никак не реагировала на это. Видать, им и в голову не приходит, что казаки могут вести себя так нагло. К полуночи ошвартовались все, и наступила тишина. Казалось, что прибывшее войско заснуло так же крепко, как и городская стража. Многие расположились прямо на молу, что не удивительно, потому что на галерах мало места. Отправились на мол и казаки, прибывшие на тартане.
        Я остался на судне, но облачился в доспехи и приготовил винтовку, пистолеты и саблю. Сидел в любимом кресле бывшего судовладельца Мусада Арнаутриомами и наблюдал за воротами и куртинами. Луна еще не вышла, так что было темно. Никаких перемещений людей я не замечал, но был уверен, что движуха есть. В отличие от турок, казаки предпочитают обжираться и беспробудно спать в обед, а первая половина ночи для них - время для атаки.
        Луна вышла в половине второго, высеребрив всё вокруг, в том числе и казаков, которые почти бесшумно поднимаются по пяти лестницам, приставленным к куртинам, протискиваются между зубцами и исчезают. Внизу возле каждой лестницы стояли длинные молчаливые очереди. Их было видно из башен, но тревогу никто не поднимал. Уверен, что стража уже мертва.
        Я перебрался через две кадирги на мол, прошел по нему к баштарде. Кошевой атаман стоял возле нее, молча наблюдал, как захватывается богатая и вроде бы неприступная Каффа. Мне почему-то показалось, что он сейчас думает, что так же просто можно захватить и Стамбул. Тогда бы Петр Сагайдачный вписал в свое имя во всемирную историю и стал бы пожизненным кошевым атаманом Запорожской Сечи, нет, пожизненным «Гетманом обеих сторон Днепра и всего Войска Запорожского».
        - Когда начнется штурм? - шепотом поинтересовался я.
        - На рассвете, - громко, не опасаясь быть услышанным врагом, ответил он.
        И ошибся. Цитадель захватить по-тихому не удалось. Сперва там послышались крики, потом раздались выстрелы из ручниц. Судя по звукам, рубилово там шло серьезное.
        - Открывайте ворота! - крикнул кошевой атаман.
        Видимо, была предварительная договоренность, потому что ворота открылись минут через десять. Через них казаки толпой ворвались в Каффу, устремившись к цитадели, где все еще шел жаркий бой. Четыре человека пронесли фальконет трехфунтовый. Двое тащили его четырехколесный лафет, еще двое - корзину с ядрами и один - бочонок с порохом.
        Я отправился вслед за ними. За мной молча шел Иона, нес мой лук - подарок Чингизида, свой - трофейный турецкий и два колчана со стрелами. По его просьбе, я учу своего слугу стрелять из лука и огнестрельного оружия и фехтованию на саблях. Он уже почти казак, даже голову бреет и оставляет длинный хохол.
        Освещенные лунным светом улицы возле ворот были пусты. Такое впечатление, что жители не хотят просыпаться, надеясь, что кошмарный сон закончится сам собой. Возле стен цитадели столпилось много казаков. Так как лестниц у них не было, ждали, когда откроют ворота. Фальконет и установили напротив этих ворот и всего метрах в двадцати от них. То ли артиллеристы понятия не имеют, что такое рикошет, то ли плевать им на свои жизни. Я расположился метрах в ста от ворот, начал стрелять по людям, которые находились на верхней площадке башни. Наших там не должно быть пока. Оттуда в казаков летели пули, стрелы, камни… Вспышки от выстрелов подсвечивали цель - и я стрелял в нее. Наверное, попадал, потому что из огнестрельного оружия там стали стрелять реже. Хотя возможно, что у турок просто кончились заряды. Иона тоже отправил несколько стрел в турок. Результат узнаем, когда рассветет.
        Первое ядро из фальконета проделало дыру в воротах. К дыре подбежал казак и разрядил в нее одновременно с двух рук по пистолету, после чего отбежал в сторону. Там его и нашло второе ядро, срикошетившее от стены, в которое оно угодило. Разорвало тело напополам. Казак упал навзничь, причем верхняя часть его тела образовала с нижней почти прямой угол. На луже быстро растекшейся крови заиграл лунный свет. Остальные казаки сделали правильные выводы и отошли подальше. Третье ядро угодило чуть ниже и левее первого, благодаря чему образовался пролом, который быстро расширили топором. Ни железной решетки, ни вторых ворот не было. Видимо, ворота служили не столько для защиты, сколько для подчеркивания социального статуса проживавших в цитадели. Казаки один за другим шустро пролезали в пролом. Они знали, что основные богатства города собраны в цитадели. Минут через пять стрельба там прекратилась, а еще через пять и холодное оружие перестало звенеть.
        Я решил поискать счастья в другом месте. По старой памяти пошел к бане. Интуиция мне подсказывала, что ее хозяин - не самый бедный человек в городе. Заодно и помоюсь.
        Чем дальше от открытых нами городских ворот, тем больше на улицах было людей. Все они бежали к воротам на противоположной стороне города. Кое-кто скакал на лошади или ехал на повозке, кое-кто тащил барахло, но большая часть улепетывала на своих двоих и налегке. Увидев меня, шарахались в сторону и добавляли скорости. Я не мешал им. И Ионе запретил стрелять в убегающих. Мне никогда не было интересно убивать ради самого процесса.
        Банщика - плотного, раньше, наверное, жилистого, пожилого турка с длинными, наполовину седыми усами, из-за которых был похож на казака, - я застал в воротах его дома, у которого была одна общая стена с баней. Он вывозил на тележке, запряженной мулом, кучу барахла, поверх которого сидели мальчик лет трех и годовалая девочка. За тележкой шли две женщины - ровесница банщика с большим узлом в руках и помоложе лет на пятнадцать, за которые он, наверное, разбогател и заимел возможность купить вторую жену - и шестеро старших детей. Увидев меня, турок уронил повод и завертел головой, будто искал, куда побежать, чтобы спастись хотя бы самому.
        - Вещи оставьте, а сами можете бежать, - сказал я на турецком языке.
        Банщик уставился на меня, как на заговорившего истукана. Его с перепугу, видимо, перемкнуло.
        - Поторопитесь, - подогнал я, - остальные казаки будут не такими добрыми.
        Старшая женщина уронила узел, схватила с тележки мальчика и рванула со двора. Младшая забрала девочку, побежала за ней вместе с детьми. Глава семейства затрусил последним.
        Уже на улице он крикнул хриплым голосом:
        - Быстрее, быстрее!
        На тележке сверху стоял сундучок, на две трети заполненный серебряными акче. Под ним лежала одежда, ткани, обувь, сверток с вяленым мясом, овечьим сыром и лепешками и два ящика дамасского - самого ценного в этих краях - мыла, розового, пахнущего розами, и зеленого, пахнущего хвоей. Всё это было накрыто семью телячьими кожами, купленными, наверное, для изготовления новой обуви для всего семейства. Предполагаю, что мыло и кожи привезли вечером и оставили на тележке до утра, а в суматохе не стали выгружать.
        На ощупь кожи высшего качества. Скорее всего, из Мангупа. Там их выделывают караимы. Остальные ашкенази не любят караимов, считают неверными, потому что те не делят пищу на кошерную и трефную и мясо едят любое, невзирая на то, кто его продает, очищено ли от жил и не приготовлено ли на масле. Наверное, есть различия и в обрядах, но казаки, которые мне это рассказали, в таких тонкостях не разбирались. Ашкенази, живущие в Османской империи, называют караимов кызылбаши (красноголовыми), как мусульмане-сунниты, и турки в том числе, называют отступников от веры шиитов и вообще всех персов. Наш враг всегда молится неправильно. Иначе бы вымолил врага послабее.
        Дом у банщика был двухэтажный и с типичной для мусульман разбивкой на мужскую и женскую половину. В женской мы обнаружили трех рабынь разного возраста, от двадцати до сорока лет. В мужской не было никого. Со двора в баню была дверь, запертая на засов снаружи, которая вела комнату, где проживали рабы-массажисты. Они уже догадались по звукам выстрелов, что грядут перемены к лучшему или наоборот, поэтому, увидев меня, освещенного найденным на мужской половине масляным светильником, который нес Иона, загомонили все сразу. Один кричал, что он не турок, а раб, второй - что он свой, из-под Канева, третий благодарил бога, четвертый рыдал громко, по-бабьи.
        - Сидите здесь до утра, чтобы под горячую руку не попали, а на рассвете шагайте, куда хотите, - сказал я.
        - Я домой хочу, с вами! - воскликнул тот, что из-под Канева.
        - Если место будет, поплывешь с нами, - пообещал я.
        Ко мне обратился жилистый коренастый молодой мужчина:
        - Простите, господин, у вас нет вот тут, - показал он на правое плечо, - синего рисунка?
        Я тоже опознал этого валаха:
        - Да, это ты мне делал массаж два года назад. Завтра еще раз сделаешь.
        - Если господин заберет меня с собой, я ему всю жизнь буду делать! - пообещал валах.
        Он произнес эти слова с такой надеждой, что я не смог отказать, хотя понимал, что в первую очередь казаки заберут освобожденных из плена казаков, своих и донских, и богатых пленников, за которых можно будет получить выкуп. Во вторую очередь - молодых женщин, которых сделают женами, наложницами или просто слугами, и детей, которых тоже ждала участь слуг или новое рабство. Предложат купцы за детей и женщин хорошие деньги - казаки продадут, не задумываясь. Свои для них - только казаки и члены их семей, а остальные, какой бы веры ни были, - всего лишь добыча. Мужчин будут брать в самую последнюю очередь, если на них вообще хватит места. Если не хватит, им оставят ненужное, дешевое оружие и предложат пробиваться самостоятельно, а в степи от кочевников не уйдешь, не спрячешься и в бою слабым отрядом не отобьешься. Так что им придется выбирать между жизнью на коленях и смертью стоя.
        .
        Глава 28
        Грабеж Каффы продолжался четыре дня. Мы выгребли из города всё, что смогли увезти. По самым скромным подсчетам добыча тянула на десятки миллионов золотых флоринов. Большая часть этого богатства было накоплена за счет работорговли, так что ценности возвращались если не домой, то в нужном направлении. Все казаки ходили выряженные в одежду из дорогих тканей. На некоторых зипунов было надето по два. Наверное, так они казались самим себе в два раза солиднее. Все более-менее интересные представительницы женского пола приобрели новый сексуальный опыт. Уверен, что некоторые замужние сделали не самые лестные выводы о своих мужьях. Мне стало понятно, почему в будущем между украинцами, турками и крымскими татарами будут теплые отношения: их предков часто насиловали запорожские казаки - считай, родня.
        На второй день в порт пришел караван из пяти торговых галер, которые тоже стали добычей. Благодаря им увезли намного больше барахла и освободили из рабства еще несколько казаков и прочих христиан, которые были гребцами. На пятый день наш большой флот, возглавляемый баштардой, отправился в Сечь. Оставленная нами Каффа была завалена трупами мусульман и ашкенази и пылала. Подожгли всё, что могло гореть. Так формировалась основа украинского менталитета «не съем, так понадкусываю». Шли вдоль берега, поэтому мои познания в навигации были не нужны. За галерами и чайками следовало множество суденышек, по большей части рыболовецких, и даже лодок, собранных в окрестностях Каффы. Все они были перегружены бывшими рабами, в основном мужчинами, но гребли отчаянно, пытаясь не отстать. Тартана шла мористее флотилии, примерно напротив середины ее. Трюм был забит богатыми пленниками, а палуба завалена тюками со всяким барахлом. Моя каюта тоже была забита до отказа. Я ночевал на кормовой палубе, частенько спал прямо в кресле, уподобляясь Мусаду Арнаутриомами. Через несколько лет стану таким же толстым и ленивым, как
он. Видимо, тартана обязывает.
        Мы не спешили. Увидев на берегу селение, казаки десантировались и грабили, забирая только продукты, деньги и драгоценности, которые попадались им редко. Народ здесь жил не шибко богатый и, увидев нас, шустро удирал в горы. Заодно наполняли бочки свежей водой и захватывали рыбацкие лодки, на которые пересаживались бывшие рабы с перегруженных.
        Высадившись неподалеку от Инкермана, расположенной на скале крепости, довольно мощной, с шестью башнями, вырубленном в камне рвом шириной метров пятнадцать и богатым пригородом, спускающимся к морю, казаки захватили молодого татарина, который рассказал, что их хан Джанибек Гирей прибудет сюда с большим войском, что богатые горожане покинули Балаклаву и Гёзлёв, перебрались в Мангуп, который далеко от моря, больше по площади и лучше защищен. Может быть, он приврал, но нагруженные добычей казаки возроптали, не желая умирать богачами, и кошевой атаман передумал в этом походе захватывать другие крымские города. Мы пошли напрямую на мыс Тарханкут, а от него к гирлу Днепро-Бугского лимана.
        Высланная вперед разведка донесла, что турецкого флота там нет.
        - У султана закончились на Черном море галеры! - шутили казаки.
        Это название моря уже вошло в обиход. Так назвали его турки из-за нападений казаков. Мраморное море, как мирное, у них Белое, а Азовское почему-то Синее. Уж где-где, а в Азовском море вода редко бывает синяя. Скорее, серая. Наверное, синий цвет у турок посередине между белым и черным, а на Азовском море орудуют донские казаки, которых там намного меньше, чем запорожцев на Черном, потому и неприятностей доставляют не так много. У донцев основное место охоты - Каспийское (Хвалынское) море, подданные персидского шаха. В Азовское им труднее пробиваться из-за стоящей в низовьях Дона, неподалеку от того места, где раньше была Тана, крепости Азов, более мощной, чем Аслан-город.
        В Днепро-Бугском лимане мы спрятались от шторма, который раздул усилившийся юго-восточный ветер. Идем на веслах. Гребцы поют песню о «лыцаре» Байде. Как мне рассказали казаки, прототипом послужил князь Дмитрий Вишневецкий, который считается создателем Запорожской Сечи в нынешнем ее виде. Будучи кошевым атаманом, он расширил и укрепил на острове Хортица укрепления, назвав их замком, что и служит вторым поводом считать его основоположником. Первый повод - его княжеский титул, принадлежность к богатому роду. Основоположник разбойничьего сообщества должен быть родовит. Это у мошенников может быть какой-нибудь голодранец. В песне «лыцарь», повисев на крюке, зацепленным за ребра, чудным образом не умирает, получает вдруг от своего джуры тугой лук и убивает султана, его жену и дочь. Видимо, султан с семейством сидел несколько часов и любовался страданиями казака. Телевизор ведь все еще не изобрели, а больше у султана и дел никаких нет. Впрочем, это своеобразный украинский юмор, который я называю стёб сквозь слезы. Когда дела идут хуже некуда, украинец начинает придумывать веселую параллельную реальность,
где все очень хорошо, где казненный с шутками-прибаутками убивает своих палачей. Может быть, поэтому я помню концовку песни со времен учебы в советской школе, где она была в программе по украинской литературе.
        У меня есть подозрение, что украинская земля выделяет вирус мифотворчества. Живущие на ней люди фантазировать начинают раньше, чем думать, а иногда и вместо того. Что бывшие мои подданные в Путивльском княжестве, что из других княжеств Северской и Киевской земель, что половцы, кочующие на их границах, что бродники на Днепре рассказывали о подвигах, своих и не только, такое, что даже сами иногда смущались. Видимо, поэтому эта земля дала так много писателей-фантастов, как талантливых - Гоголя, Булгакова, так и ни разу не засмущавшихся. Из этого наблюдения я сделал вывод, что украинец, переставший фантазировать и стебаться, превращается в русского.
        Не склонные к пению казаки отдыхают на лючинах трюма, полубаке, полуюте и на награбленном барахле, сложенном на главной палубе. Двое курят табак, а трое жуют его. В Каффе мы захватили корзину крупно нарезанных, табачных листьев. Пока табак у казаков в диковинку. Его употребляют в основном те, кто служил в Европе или насмотрелся в рабстве у турок. Трубки тоже из добычи - с глиняной чашей и деревянным мундштуком. Остальные казаки смотрят на выпускающих из ноздрей дым или как на дьявольское отродье, или с завистью. Это же круто - быть не таким, как все. Уверен, что увеличение поставок табака из Америки и разведение его на собственных огородах приведут к поголовному курению казаков. Чем только не будешь травиться, чтобы казаться крутым.
        Заметил, что любые наркотики движутся по кругу - безразличное отношение общества, категорический запрет, контроль после отмены запрета и опять безразличие. Я помню, как в двадцать первом веке марихуана переходила из стадии категорического запрета в контролируемое распространение. В первой четверти семнадцатого века отношение к ней было безразличное. Кстати, первые трубки здесь появились именно для курения конопли. Опыт скифов, собиравшихся в плотно закрытом шатре и сыпавших коноплю на нагретые камни, усовершенствовали и благополучно пронесли через века.
        - Боярин, не хочешь попробовать? - показав в улыбке беззубые десны, спрашивает меня один из курильщиков - пожилой казак, проведший на турецких галерах полтора года и лишившийся там, по его словам, передних зубов.
        - Бросил курить, - отказываюсь я, чуть не ляпнув, что курил двадцать лет.
        - Забавное дело! - хвалит курильщик.
        Казаки в большинстве своем долго все равно не живут, так что предупреждать о вреде курения я не счел нужным.
        - Лучше кошевого атамана угости, - предлагаю я.
        Петр Сагайдачный на баштарде. Там места больше и выглядит она, по его мнению, мореходнее. Я опять-таки не разубеждаю. Во время грабежа Каффы мы встретились в центре города, где кошевой атаман решил провести показательные казни пленников. Любимая казаками посадка врага на кол была не самым жестоким развлечением.
        - Их обязательно убивать, причем так жестоко? - поинтересовался я.
        - Они над нашими еще и не так издеваются! - очень эмоционально, будто и сам побывал в руках турецких палачей, произнес кошевой атаман.
        - Жестокость делает человека великим, но великим преступником, - поделился я жизненным опытом.
        После этого Петр Сагайдачный стал относиться ко мне еще подозрительней. Он плохо разбирается в людях, поэтому иногда совершенно безобидные слова принимает за намек на его несоответствие занимаемой должности и сразу зачисляет произнесшего крамолу во враги. Судя по тому, как на следующий день он избегал встретиться со мной взглядом, я удостоился большой чести. Что ж, мне не привыкать. Тем более, что награбленных денег уже хватит на начало жизни в более спокойном месте. Хотелось бы, правда, еще и на хороший корабль наскрести, чтобы не оказаться в кабале у ростовщиков.
        На этот раз пошли в Сечь на всех галерах, включая баштарду. У кошевого атамана появилась идея осилить еще один поход, на этот раз на южное побережье Черного моря, к Трапезунду, который турки переименовали в Трабзон. Там нас не ждут, так что есть шанс, что примут галеры за турецкий военный флот и подпустят на опасное для себя расстояние. Из-за баштарды, которая из-за плохой поворотливости и неумелых рулевых несколько раз выскакивала на берег, шли дольше обычного. Неделя ушла на подсчет и раздел добычи.
        Я отвез свою часть добычи на лодке домой. Там узнал, что Оксана родила второго сына. Решили назвать его Виктором. Это имя здесь пока не в ходу, но я надолго оставаться в этих краях не собираюсь.
        К моему возвращению в паланке осталось тысячи три казаков. Остальные решили, что судьбу лишний раз напрягать не стоит, хватит и той добычи, что взяли в Каффе. Такой богатой не помнят даже самые старые казаки. Поэтому многие разъехались по городам и селам, чтобы в праздности и веселье провести наступающую осень и зиму, а по весне вернуться на остров Базавлук. В поход отправились только самые жадные и те, кто не участвовал в предыдущем. Пошли на турецких галерах, тартане и всего десятке чаек. В Днепро-Бугском лимане турок не было. Когда уже взяли курс на мыс Тарханкут, с мачты тартаны заметили вдалеке на западе турецкие галеры. Возвращаться не стали. Если их больше, не справимся, а если меньше, убегут в Днестровский лиман, под защиту пушек Аккерманна.
        Глава 29
        Я бывал в Трабзоне в двадцать первом веке. Это был один из любимых портов ростовских «жабодавов». Выйдя из Керченского пролива, поворачивали налево и вдоль восточного берега Черного моря, удаляясь от него не более, чем на двадцать миль, как разрешено судам «река-море» морским регистром, чапали до Трабзона. Ни тебе Босфора, ни тебе Дарданелов, где надо демонстрировать свое незнание английского языка, но заходишь в турецкий порт, где можно загнать сэкономленное топливо. Судовладельцы обещали стукачам половину суммы от проданной налево солярки, что не страшило и не помогало. Потенциальные стукачи знали, что деньги вряд ли получат, судовладельцы даже легальную зарплату зажимали по страшной силе, а потом на другом судне житья не будет. Стукач - неблагодарная профессия в России. Это вам не Китай, где в каждом воинском подразделении есть официальная должность «стукач», причем все знают, кто это.
        Мы пришли в Трабзон сразу после полудня. Здесь еще было жарко. Плюс дождь недавно прошел, и воздух был наполнен влагой, из-за чего весь экипаж тартаны сильно потел. Поскольку надо было маневрировать для захода в довольно приличную, защищенную бухту, шли на веслах. Гребцы приготовились к бою, надели броню, у кого какая была, но шлемы пока не напяливали, поэтому почти у всех оселедцы мокрыми мочалками прилипли к выбритым черепам. Мол в порту длинный, вдоль всего южного берега бухты. Возле него стояли под разгрузкой две тяжелые галеры и средиземноморский вариант гукера, который здесь называют сайком - судно длиной метров тридцать и шириной около девяти, водоизмещением тонн триста, с блиндом под бушпритом, главным парусом и марселем на грот-мачте, которая стоит примерно посередине судна, и латинским парусом сетти - косым четырёхугольным с наветренной шкаториной - на маленькой бизань-мачте. Сайки обычно называют полуторамачтовыми судами. С этого выгружали живых быков. Наверное, провиант для турецкой армии, которая стоит на границе с Персией. Баштарда ошвартовалась по носу у сайка, две галеры начали
моститься впереди нее, а остальные ждали, чтобы стать вторым и третьим бортом. Тартана тоже легла в дрейф в бухте, ожидая, как будут развиваться события. Наши чайки далеко отсюда, чтобы их не заметили с берега, придут через нескольок часов, поэтому, если первый вариант захвата не удастся, отступим до их подхода и реализуем второй.
        Вариант был прост и нахален. Среди турецких мамелюков много славян, поэтому отличить казака в турецких доспехах от воинов султана вряд ли кто сможет. К баштарде устремились несколько турок, наверное, местные маленькие начальники, чтобы узнать, кто прибыл, и доложить большому начальству, а затем согласовать церемонию встречи. Они зашли на прибывшее судно - и исчезли. На причал спустились псевдо янычары и направились к ближним городским воротам, которые находились на расстоянии метров сто от мола. Вышагивали важно, осознавая себя воинами великого султана. Возглавлял процессию этнический турок, сбежавший к казакам от преследования властей на родине. Что он натворил - никого не интересовало. Крестился, в бою бежит не раньше остальных, законы товарищества почитает - значит, свой. С галер сошел второй отряд «янычар» и тоже зашагал к воротам. Они двойные. Первые в начале тоннеля, который длиной метров шесть, потом железная решетка, сейчас поднятая, а в конце - вторые. Охрана там небольшая. Насколько я разглядел, снаружи в тени у стены стояли и сидели человек восемь. Еще столько же, наверное, внутри. Плюс
в караулке и в двух башнях, что по обе стороны ворот, могут быть по несколько человек. Охранники расслаблены, смотрят на прибывших с любопытством. На город давно никто не нападал. Подозреваю, что даже самый старый охранник служил до сегодняшнего дня без хлопот и потрясений, оружием пользовался разве что для того, чтобы взбунтовавшуюся чернь разогнать. Говорят, неблагодарные подданные султана недавно восставали и занимались переделом движимого имущества. Может быть, «наш» турок был одним из бунтовщиков.
        Первый отряд «янычар» исчез в затененном тоннеле. Второй подошел к воротам через пару минут и сразу набросился на стражу. Бой был короток. Подданные султана, которые находились неподалеку, сначала не поняли, что происходит. Купцы, моряки, рыбаки, грузчики и просто зеваки смотрели на расправу, скорее, с удивлением, пытаясь понять, чем стража не угодила янычарам?! Впрочем, у янычар репутация отморозков-беспредельщиков, спроса с них никакого. Только когда с галер начали сбегать казаки, облаченные кто во что горазд, самые сообразительные рванули от них вдоль высокой и толстой городской стены с криками «Враги!». Кто-то бежал к другим воротам, а кто-то, самые сообразительные, подальше от города.
        Я ошвартовал тартану правым бортом к левому борту сайка, палуба которого опустела. Из открытого трюма доносилось мычание быков и поднимался густой аромат навоза. Поскольку почти все члены моего экипажа - деревенские жители, для них запах навоза - запах родины.
        Как-то я стоял в Новороссийске под выгрузкой рядом с судном-скотовозом, которое привезло из Австралии тысячи три голов крупного рогатого скота. Издали судно походило на пассажирский лайнер. Вблизи эта иллюзия исчезала, в том числе и благодаря аромату навоза. Скот привезли по государственной программе улучшения российского поголовья. Я пообщался по радиостанции с капитаном-филиппинцем. Мужик был болтливый, нарассказывал много чего. Рейс длился сорок дней. За это время несколько коров сдохло. Трупы якобы выбрасывали за борт на радость акулам, которые, по утверждению капитана, следовали за судном от Австралии, отстав только в холодных водах Черного моря, но при этом и экипаж объедался мясом, хотя вряд ли потреблял дохлятину. Несколько коров во время рейса отелилось. У некоторых отказали ноги, что, как я теперь знал не понаслышке, бывает, если животное не подвесить на специальный бандаж, чтобы брал на себя часть его веса. Уборка помещений и кормление скота механизированы. Занимаются этим арабы, у которых контракты - филиппинец презрительно гыгыкнул - по году. Это, конечно, намного больше, чем у
филиппинских матросов, которые пашут по девять месяцев. На мой вопрос, следовал ли за ними сеновоз, ответ был отрицательный. Точно так же ответил и я на приглашение прийти в гости на скотовоз. Лучше уж вы к нам, в Магадан.
        Капитана сайка - старого грека с такими глубокими морщинами на лице и лбу, словно их прорубили топором - казаки нашли в каюте и сразу перегнали в трюм тартаны. Не самая богатая добыча, но сотня золотых за него упадет в наши карманы. Следом притащили его сундук, наполненный запасной одеждой, обувью и - чему я не удивился - книгой Гомера на греческом языке. У греков и в двадцать первом веке грамотным будет считаться только тот, кто выучил по паре цитат из «Илиады» и «Одиссеи» и точно знает, где у судна левый борт, а где правый, где нос, а где корма.
        Я оставил на судне двух казаков и двух джур и вместе с Ионой отправился в город. Там опознал кусок стены и церковь, которые доживут до моего следующего (или не следующего?!) посещения этого города. Несмотря на то, что этот город какое-то время был частью первой Римской империи, ничего от римлян не осталось. От второй, Византии, остались церкви, часть которых турки превратили в мечети. И кривой планировкой Трабзон напоминал намного уменьшенный Константинополь. Прогулка моя закончилась у большой овощной лавки, которую не успели разграбить казаки. Торговцем был турок лет двадцати семи с пухлыми, обслюнявленными, розовыми губами, которые казались чужими среди густых черных зарослей бороды и усов. Губы подрагивали от страха.
        - Много у тебя арбузов? - спросил я на турецком языке.
        От моего вопроса турка перемкнуло. «Висел» он секунд двадцать. Так бывало с продавцами в крутых магазинах бытовой техники и электроники, когда я от скуки упреждал назойливое внимание ко мне, задавая первым их любимый вопрос: «Я могу вам чем-нибудь помочь?»
        - Вчера привезли целую тележку, - угодливо улыбаясь, торопливо, словно отрабатывая паузу, ответил торговец.
        - А своя тележка у тебя есть? - задал я второй вопрос.
        - Конечно, - ответил он. - Двухколесная, осла запрягаю в нее.
        - Погрузи на нее в первую очередь арбузы, но не все, штуки три здесь оставь, добавь дыни, виноград, яблоки и груши. Отвезешь всё это на мое судно, - приказал я. - Второй ходкой отвезешь всё ценное, что найду у тебя.
        - Меня по пути казаки убьют и всё отберут, - предупредил турок
        - Мой слуга проводит тебя, а я здесь побуду, прослежу, чтобы больше никто тебя не грабил, - сказал я.
        Пока торговец вместе со стариком, у которого в левом ухе было медное кольцо - знак раба, - грузином, скорее всего, (или как там они сейчас называются?!), запрягали в тележку осла и нагружали ее фруктами и ягодами, я обследовал двухэтажный жилой дом, в одном крыле которого и располагалась на первом этаже овощная лавка. В мужской половине я нашел мешочек с дюжиной золотых монет разных стран и парой сотен турецких серебряных акче, два больших серебряных блюда и кувшин литра на три и сильноизогнутую саблю с клинком из посредственной стали, но в украшенных серебром ножнах из черного дерева. Лавка почти в центре города, и торговец не выглядит ни глупцом, ни лодырем, а бедноват. В женской обитали три жены торговца, старшей из которых было лет двадцать пять, а младшей не больше пятнадцати, и одиннадцать детей - девочек больше - разного возраста, но не старше десяти лет. Жены были в белых льняных рубахах, подвязанных под грудью разноцветными шелковыми лентами, и обвешаны золотыми побрякушками, как новогодние елки. Без дорогих подарков с тремя не справишься. Младшая жена была самой красивой. Излишне
выщипанные, в ниточку, и сильно загнутые брови придавали ее лицу милую глуповатость. Так выглядел бы побрившийся чебурашка.
        - Как тебя зовут, услада моих очей? - продемонстрировав повадки восточного ловеласа, спросил я на турецком языке.
        - Атия, - потупив, как положено, черные глаза, ответила она.
        Что ж, побудешь и мне подарком - так переводится ее имя с арабского языка.
        Среднюю жену я отдал Ионе. Пора ему познать самое хлопотное и дорогое удовольствие. Научился людей убивать, пусть научится и производить их. Старшую отвели на тартану, чтобы вахтенные не скучали. Хозяина я закрыл на женской половине вместе с детьми. Кстати, дверь запиралась снаружи более крепко, чем изнутри. Рабу-грузину я разрешил идти, куда хочет. Не знаю, куда он хотел, но больше я его не видел. Старик первым делом вынул из уха медное кольцо и швырнул его в закрытую дверь женской половины. После чего взял небольшой хозяйский топор, завернул в лоскут дешевой ткани плоскую лепешку, кусок овечьего сыра и немного свежих фруктов и вышел со двора шаркающей походкой. Надеюсь, он умрет на родной земле.
        Ночевал я на мужской половине в спальне на втором этаже. Атия не сопротивлялась даже для приличия. У нее были маленькие груди и тонкое и гибкое тело с гладким животом, несмотря на то, что с год назад родила дочку. Она с упоением отдалась любовным ласкам. Как подозреваю, Атие было интересно позаниматься любовью с гяуром. Однажды я познакомился на курорте с женщиной, которая в последнюю ночь своего отдыха осчастливила нас обоих. До этой ночи муж у нее был первым и единственным.
        - Не хочется прожить, как дуре, так и не попробовав с другими мужчинами! - искренне призналась она.
        Я заметил, что большинство замужних женщин отправляются на курорт с мыслью: если не повезет, останусь верной женой.
        Глава 30
        Ограбленный нами Трабзон горел так же ярко, как Синоп и Каффа. И опять мы двигались медленно, чтобы не отставали перегруженные суда самых разных типов и размеров. Взяли не так много, как в упомянутых выше двух городах, но все равно немало. Выражаясь языком двадцать первого века, благодаря последним двум походам рейтинг Петра Сагайдачного вырос значительно. Если не наделает ошибок, в чем я сомневаюсь, поскольку человек он не глупый, то в ближайшие несколько лет ему смещение с должности кошевого атамана не грозит.
        Когда наша флотилия проходила мимо южной оконечности Крыма, по берегу нас сопровождал отряд татарских всадников и горели сигнальные костры. Были небольшие отряды дозорных и на мысе Тарханкут, и на Тендровской косе и на Кинбурнской. Впервые за нами следили так плотно. Наверное, не могут простить разграбление Каффы.
        Возле входа в Днепро-Бугский лиман нас поджидал турецкий флот. Меня попросили подойти к нему поближе и посмотреть, стоит ли с ним связываться? Это были десятка два баштард, кадирг и кальятт, четыре трехмачтовых парусника, которые западноевропейцы называют галеонами и с сотню более мелких судов. На каждом галеоне не менее трех десятков пушек большого калибра и, наверняка, немало пехоты, а борта настолько высоки, что даже с тартаны трудно будет забраться. Галеоны стояли на якорях, перекрывая вход в лиман. Те, кто попытается прорваться через их строй, получат столько, сколько не смогут унести. Галеры догрузят остальное. Перетянуться через Кинбурнскую косу, как после Синопа, тоже не получится, потому что на ней дежурили конные татарские разъезды. Видимо, мы сильно разозлили турецкого султана.
        Кошевой атаман Петр Сагайдачный созвал раду на баштарде. Меня тоже пригласили. Как-то само собой получилось, что меня никто не выбирал, но никто и не оспаривал мое право быть членом рады.
        - Предлагаю, товарищи, вернуться домой через Синее море. Здесь нам пути нет, потеряем много, - предложил кошевой атаман.
        Все были согласны с ним, поэтому никто не стал возражать. Собирались, пока не стемнело, лечь на обратный курс.
        Тут вмешался я:
        - Пока не стемнело, давайте пойдем к затоке, якобы собираясь переправиться через нее.
        - А зачем? - спросил Петр Сагайдачный.
        - А затем, что, если турки поймут, что мы отправились к Керычу (так крымские татары называли и город Керчь, и Керченский пролив), то эти погонятся за нами, а там подготовятся к встрече. В узком проливе они нас и зажмут с двух сторон, - ответил я. - На самом деле мы ночью выйдем в открытое море, удалимся подальше от берега, чтобы нас не обнаружили, и там пойдем к Керычу. Пусть турки порешают, куда мы пропали?! Пока сообразят, мы уже в Синем море будем.
        Кошевому атаману не хотелось принимать мой план, но его собственный был хуже.
        - Хитер, Боярин! - как бы с похвалой произнес Петр Сагайдачный. - Только вот, если нас догонят в отрытом море, перебьют всех.
        - И в Керыче перебьют, если догонят, - сказал я и поддел язвительно: - Тебе не всё равно, где умереть?!
        - Да уж, разницы нет, где голову сложить! - молвил Василий Стрелковский, не уловивший подтекст нашей с атаманом пикировки. - Пойдем в открытое море. Глядишь, Боярин опять не подведет!
        Вот как раз этого хотелось и не хотелось Петру Сагайдачному. С одной стороны лучше остаться живым и богатым, а с другой - привыкнут казаки, что я не подвожу, и решат, что больше подхожу на роль кошевого атамана. Что-либо возразить он не успел, потому что остальные члены рады поддержали Василия Стрелковского.
        Наша флотилия неспешно направилась в сторону затоки. По берегу Кинбурнской косы нас сопровождал разъезд из десятка татар. К входу в затоку мы подошли как раз к тому времени, когда стемнело. Все суда легли в дрейф, давая понять, что продолжат движение утром. Татарский разъезд наблюдал за нами, пока не стало совсем темно. Может быть, он и дальше находился на том же месте, но мы это видеть не могли, поскольку костров они не разводили, не хотели приманивать на огонь собственную смерть.
        Зато на корме тартаны появилось сразу два зажженных фонаря. Я не боялся, что татары увидят их. Не думаю, что кочевники поймут, зачем нужны эти огни. Тартана шла на веслах на юго-запад, почти против ветра, который, впрочем, был слаб, балла два всего. За ней двигалась вся флотилия. В темноте суда иногда налетали друг на друга, слышалась ругань. После восхода луны поводы для конфликтов исчезли, и я даже прибавил скорости, чтобы за темное время уйти подальше от берега. Когда рассвело, не было видно ни его, ни турецкого флота.
        К обеду ветер раздулся баллов до пяти и поднял небольшую волну. Впрочем, небольшой она была для тартаны и сайка, а для галер и, тем более, для чаек и прочих маломерных суденышек очень даже неприятной. Почти за четверо суток, что мы добирались до Керченского пролива, казаки на этих плавсредствах понатерпелись от сырости и холода. Осенние ночи теплыми бывают редко.
        В проливе волны не было. Казаки надеялись, что обсохнут, но пошел дождь, нудный и холодный. На берег здесь не высадишься, чтобы развести костры и обогреться. Татары засекли нас еще на подходе, и теперь конные разъезды сопровождали нас по обоим берегам Керченского пролива.
        На первой практике в мореходке я здесь стягивал с мели французский сухогруз, который шел с углем из Жданова. Точнее, стягивал буксир-спасатель «Очаковец», на котором я работал матросом первого класса. Это после первого-то курса - и сразу первый класс! Просто на спасателях матросов второго класса не было в принципе. Работа на них считалась очень ответственной, хотя, за редким исключением, ничем не отличалась от той, что на других судах. Тогда с французского сухогруза часть угля перегрузили плавкраном на баржу, после чего наш буксир и портовой потянули его за корму - и минут через десять под его килем оказалось не меньше семи футов воды. Возня с буксирным тросом заняла у нас часа два, за что получили премию в размере оклада. Остальную часть премии за спасение, намного превышающую полученное экипажем, загребло Черноморское морское пароходство.
        В двадцать первом веке здесь натыкают столько буев, что выскочить за фарватер надо суметь. Впрочем, «жабодавы» в балласте будут проходить его за пределами фарватера. Движение станет реверсивным - сначала в одну сторону, потом в другую. Управлять им будут с берега, из Керчи. Суда всех стран, кроме России и Украины, будут платить деньги за проход по проливу, что в естественных узостях больше нигде не делается.
        Войдя в Синее море, вода в котором была мутная и удивительно серая. Казаки собирались повернуть на северо-восток и пойти, «держась рукой за берег», но поскольку я понял, что направляются они на реку Кальмиус, которую когда-то половцы называли Каялы, а казаки теперь сократили название до Калы, то повел флотилию напрямую. Это избавило нас от татарской слежки.
        Я вырос на берегу этой реки. Исток ее находится под Ясиноватой, возле поселка Минеральное - несколько родников с минеральной водой, сливающихся в ручей на дне балки и впадающих в Верхнекальмиусское водохранилище, которое является конечной точкой водоканала Северский Донец - Донбасс и которое местные называют Кордоном. Границей чего было это водохранилище - понятия не имею. Состояло оно из двух частей, верхней и нижней, разделенных высокой дамбой. Верхняя была ограждена колючей проволокой и охранялась, а в нижней купались летом все, кто хотел. В нашем районе была традиция отмечать на Кордоне Первое и Девятое мая и другие праздники, попадавшие на теплое время года. Именно там в детстве я овладел техникой сабельного удара. Неподалеку от моего дома река Кальмиус была шириной метра два и глубиной не более полуметра. Хотя я знал, что по пути до Азовского моря река станет намного шире и глубже, все равно не воспринимал ее всерьез. Дальше, на территории Донецка, почти в центре его, она образует еще одно водохранилище, Нижнекальмиусское, тоже состоящее из двух водоемов, разделенных дамбой. На нем с
советских времен будут два пляжа и даже яхт-клуб. Как ни странно, но у меня в детстве и юности абсолютно не было желания стать яхтсменом. Проезжая в троллейбусе по одному из двух мостов над водохранилищем, смотрел с интересом на маленькие яхточки. Чем-то же надо было заполнять скучную поездку.
        В первой четверти семнадцатого века у устья реки Кальмиус, на правом ее берегу, на месте, наверное, будущего Мариуполя (при советской власти Жданова), стоит казачья земляная крепость Адомаха - неправильная трапеция валов с угловыми деревянными башнями, одна из которых, самая удаленная от речного берега и самая высокая - Сторожевая. С трех сторон, кроме речной, вырыт сухой ров шириной метров десять. На валах этих трех сторон стоят фальконеты калибром до трех фунтов, всего десятка два. От большого отряда вряд ли отобьются, но такие сюда не ходят, потому что добычи мало и взять ее трудно. В крепости низкая деревянная церковь, больше похожая на курень, с отдельно стоящей, деревянной колокольней, которая лишь на пару метров выше самой церкви, несколько торговых лавок и с полсотни домов, деревянных или из самана. Адомаха принадлежит Запорожской Сечи, но и донских казаков живет здесь немало. Им рады: чем больше защитников, тем лучше. На крепость постоянно нападают татары и ногайцы, угоняют скот и жгут урожай, поэтому народа здесь маловато, пополняется в основном за счет беглых крестьян. Рядом с крепостью
был луг, на котором паслись стреноженные лошади, а дальше шли поля. Выше по течению располагался большой смешанный сад.
        В городе мы задержались на двое суток. Продали часть добычи, точнее, обменяли ее на пять чаек, на которые перегрузили то, что было на тартане. Как мне объяснили, река мелкая и порожистая, тартана сама не пройдет, а перетаскивать ее тяжеловато. Покупателя на нее не нашлось, поэтому вытащили на берег под крепостным валом. Я не был уверен на все сто процентов, что вернусь за ней, поэтому самое ценное забрал с собой. Паруса и прочее корабельное снаряжение сложили в избе, где хранились припасы местных казаков.
        Когда я паковал свои вещи, под кроватью, в самом углу, нашел кожаный мешок, в котором лежали три подсвечника в виде высоких тонких золотых башен с фигурными зубьями поверху. Судя по сравнительно легкому весу, башни были позолоченные, но выглядели дорого. Они не могли принадлежать Мусаду Арнаутриомами. На зиму я выгребал из каюты всё. И точно помню, что перед последним рейсом мешка под кроватью не было.
        Я вынес его из каюты, положил на лючины трюма и произнес:
        - Кто это у меня в каюте оставил? Забирайте.
        - А что там? - поинтересовался Михаил Скиба, отрастивший после плена очень уж длинный чуб.
        - Подсвечники позолоченные, - ответил я, вывалив их из мешка. - Кто это решил подарить их мне?
        Казаки почему-то смутились, как будто я обвинил их в чем-то непотребном.
        И тут до меня дошло. За сокрытие добычи, крысятничество, казаки, как и прочие разбойники, карали смертью. Разбойник разбойнику должен верить. Это при том, что подворовывали все, но по мелочи. Три якобы золотых подсвечника мелочью не считались, даже при захвате очень богатой добычи. Если бы мы прорвались в Днепр и дошли до Сечи, после выгрузки тартаны у меня в каюте нашли бы заныканную часть добычи и посадили бы на кол, невзирая на предыдущие заслуги.
        - И кому из вас я так не угодил?! - поинтересовался я, стараясь быть ироничным, хотя мысленно представил, как бы проходила казнь и свои ощущения - мечту педика.
        По смущенным лицам казаков я понял, что не они подкладывали мешок, но что-то знали Наверное, их заранее проинформировали, что я подворовываю, чтобы не сильно удивились, когда у меня найдут скрысенное.
        - Среди наших на тебя никто зла не держит, - ответил за всех Михаил Скиба, подразумевая под нашими только тех, кто плыл на тартане.
        - Уже лучше! - насмешливо бросил я и серьезным тоном попросил: - Если после следующего похода у меня найдут спрятанную часть добычи, не спешите сажать меня на кол.
        Сразу несколько человек пообещали мне, что за такое меня позорной казни теперь точно не предадут. Мешок с подсвечниками положили к общей добыче.
        В тот вечер, когда я сидел в кресле на корме, переваривая обильный ужин из кулеша, знатно приправленного кусочками говядины, и молока вечерней дойки со свежим хлебом, который весь день пекли нам в поход местные хозяйки, подошел Петро Подкова. Он и так мужик не разговорчивый, а тут и вовсе замялся, не зная, с чего начать.
        - Говори, не бойся, не обижусь, - подтолкнул я, уверенный, что разговор пойдет о сокрытии мною части добычи.
        - Да я не тебя обижу! - произнес он резко, словно мои слова задели за живое. - Я припомнил, как в Трабзоне приходил к нам Матвей Смогулецкий с таким же, вроде бы, мешком. С этим или нет - хоть убей, не помню! Тебя спрашивал. Я сказал, что ты в городе. Он повертелся, посмотрел, как грузим, и потом ушел. Я в трюм лазил, помогал ребятам, поэтому не видел, как он уходил - с мешком или без. Может, зря на него говорю.
        - А может, и не зря, - предположил я.
        Матвей Смогулецкий вертелся возле Петра Сагайдачного, был кем-то вроде адъютанта. Злые языки утверждали, что хочет получить место подписаря, а потом и писаря. Побывав в плену, Матвей Смогулецкий резко растерял былую удаль и бесшабашность. При кошевом атамане рисковать надо было реже, и кое-какие выгоды обламывались, пусть мелкие, но часто. После стычки во время бегства из плена, мы с ним больше не пересекались ни по какому важному вопросу, поводов для мести у него не должно быть. Или я что-то пропустил. Зато у Петра Сагайдачного могло появиться желание убрать потенциального конкурента. На этот раз меня спасли турки, но часто так поступать они вряд ли будут. Придется держаться подальше от нынешнего кошевого атамана. В следующий поход пусть идет без меня.
        Глава 31
        В верховьях Кальмиуса был Солоный волок на реку Солону, впадавшую в Волчью, а та в Самар - левый приток Днепра. Река и волок получили такое название потому, что по ним следовали по большей части купцы, торгующие солью. Был волок длиной километров двадцать пять. В мягком грунте вырыта неглубокая канава до глины, которую поливали водой для лучшего скольжения. Поскольку в последние дни шли дожди, поливать нам не пришлось. Там, где на поверхность выступал камень, положили настил из бревен. Солоный волок проходил возле лесочка, в котором жили в периоды ожидания и прятались от набегов три бригады местных жителей, помогавшие переволакивать чайки. У каждой бригады четыре пары волов, запряженных цугом. Животным помогали люди. Небольшие струги перевозили на длинных и широких восьмиколесных арбах. Дело было прибыльное, хватало и на содержание конных разъездов, которые вели наблюдение за степью, предупреждали о налетчиках. Здесь неподалеку проходит Калыский шлях, ведущий через Ряжск на Москву, а его ответвление - через Валуйки к Ливнам, где сливалось с Муравским шляхом, ведущим от Перекопа к Москве. По
Калыскому шляху крымские татары и ногайцы, вместе и по отдельности, частенько наведывались в русские земли. Речка Солоная была не намного шире наших судов и мелковата. Веслами не поработаешь. Приходилось тянуть, используя канаты. Поскольку двигались по течению, обходились собственными силами, хотя при желании можно было волов нанять.
        Волчья оказалась шире и глубже. Здесь уже все погрузились на чайки и налегли на весла. Раньше на берегах этой реки кочевала половецкая орда Бурчевичи (Волчьи), мои «родственники». Говорят, что благодаря им река и получила название. Впрочем, все половцы были детьми Волчицы.
        Вскоре Волчья слилась с рекой Самар. Сразу от слияния рек по левому берегу начался густой Самарский лес. Сосновые боры в нем переходили в дубравы, которые сменялись смесью лиственных деревьев. Вдоль левого берега было много широких стариц, полос камыша, заболоченных берегов, солончаковых лиманов, на которых водилось множество птиц. Над нами, сменяясь, почти все время кружили белохвостые орланы.
        После того, как лес закончился, на правом берегу мы увидели Самарский Свято-Николаевский пустынный монастырь, основанный, как мне сказали, лет пятнадцать назад. Принадлежал он Запорожской Сечи. Здесь доживали старые или искалеченные казаки, около сотни. Пока что это был прямоугольный участок земли, огражденный валом с невысоким тыном и угловыми деревянными башнями, на которых стояли фальконеты малого калибра. Внутри была небольшая деревянная церковь с автономной деревянной колокольней, несколько больших жилых домов - такие же куреня, как в Сечи, сруб-сарай для хранения оружия и пороха и других припасов, два погреба по бокам от него и колодец с «журавлем».
        Хотя мы прибыли в первой половине дня, остались здесь ночевать. Все казаки по очереди помолились в церкви. Очередь растянулась от нее и до берега. Монастырь был как бы чертой, за которой заканчивался поход, поэтому и надо поблагодарить за возвращение домой целым и невредимым. Добычу поделим ниже, у впадения Самар в Днепр, потому что часть казаков в Сечь не поплывет, отправится зимовать в города, расположенные выше по течению, но все уже расслабились, решили, что опасности закончились. Не тут-то было!
        - Боярин, кошевой зовет на раду! - позвал меня Матвей Смогулецкий, проходя мимо чаек, носы которых были высунуты на берег.
        - Хочет подсвечники забрать? - не удержался я, глядя на него с узкого полубака чайки, на которой заканчивал поход.
        - Какие подсвечники?! - удивился почти искренне младший сын быдгощского старосты.
        Вот только раздражение не сумел срыть. Обидно, наверное, что такому хитрецу и вдруг не удалось надуть какого-то москаля. Теперь я уже не сомневался, что подстава - его рук дело, а направлял его Петр Сагайдачный.
        Рада проходила в трапезной - одном из куреней с узкими бойницами, закрытыми листами исписанной и промасленной бумаги. Чернила во многих местах потекли, но можно было разобрать, что это какие-то хозяйственные подсчеты. Света через такие окна проникало мало. Мне показалось, что больше света давала лампада, висевшая в красном углу под иконой святого Николая. Во главе стола рядом с Петром Сагайдачным сидел основатель монастыря и его настоятель иеромонах Паисий - дряхлый старик с трясущимися руками и головой. На груди поверх черной рясы висел на серебряной цепи серебряный крест внушительных размеров. Я еще подумал, что такой тяжелый крест нужен, чтобы голова тряслась не сильно. Иеромонах пробубнил молитву, перекрестил товарищество. Казаки тоже перекрестились.
        Слово взял кошевой атаман:
        - Пока мы добирались сюда, басурмане решили, что мы каким-то чудом проскочили в Днепр, и, как говорят, под командованием Ибрагим-паши погнались за нами на десяти галерах. Дошли до самой паланки, пограбили и сожгли ее, убили несколько наших товарищей. К счастью, там мало их было, почти все успели убежать, когда узнали о приближении врага. Потом басурмане пошли вверх по Днепру, до порогов, грабя все по правому берегу, а теперь плывут вниз, грабя левый берег.
        - Надо догнать их и наказать! - гневно бросил есаул Игнат Вырвиглаз заранее, видимо, подготовленную реплику.
        - Пока до порогов дойдем и перетащим через них чайки, от басурманов и следов не останется, - сказал Василий Стрелковский.
        Так понимаю, возразил он чисто из принципа. Наверное, обидно, что больше не атаман.
        - Верно говоришь, - согласился с ним Петр Сагайдачный, судя по тону, ожидавший подобное высказывание. - Если через пороги пойдем, то не успеем, а если по Волчьей, а потом по ее притоку Верхней Терсе, то окажемся возле реки Конские Воды, куда басурмане обязательно должны зайти, чтобы пограбить там наши хутора. Туда самое большее день пути, если налегке.
        Члены рады сразу загомонили одобрительно. На реке Конские Воды несколько больших и зажиточных хуторов, на которых живут многие из зимовых казаков, присоединившихся к нашему походу. Для них предложение кошевого атамана самое лучшее, не зависимо от того, застанем там Ибрагим-пашу с войском или нет. Петру Сагайдачному тоже важнее хорошее мнение о нем зажиточных казаков, а не борьба с турками, поэтому и внес на рассмотрение такое предложение. Мне было без разницы. Можно было бы, конечно, подсунуть ему свинью, объяснив остальным, почему он предложил именно это, но я не хотел, чтобы кошевой атаман раньше времени догадался, что я знаю, кто был организатором подляны с подсвечниками. Пусть и дальше пребывает в уверенности, что я настолько туп, насколько он думает, и подозреваю только Матвея Смогулецкого.
        Глава 32
        Спасти свои хутора на Конских Водах зимовые казаки не успели. Дымы пожаров мы заметили за несколько километров до реки. Они были левее того места, к которому мы шли, выше по течению реки. С одной стороны эта новость была плоха, особенно для тех, кто там жил, а с другой было понятно, что небитыми турки отсюда не уйдут. Вопрос был только в том, как много их погибнет. Чайки мы оставили на Верхней Терсе, поэтому взять на абордаж турецкие галеры не сможем, но на худой конец обстреляем с берега. Река Конские воды в этом месте шириной всего метров сто-сто пятьдесят.
        Турки не догадывались о нашем приближении. Разведку они не вели. То ли потому, что лошадей было мало и те трофейные, то ли просто из лени. На ночь они расположились на левом, дальнем от нас, берегу реки, неподалеку от подожженного хутора. Первую половину ночи горящие дома и пристройки были нам хорошим ориентиром.
        На противоположный берег мы переправлялись вплавь. Нарезав камыша, связали его поясами в фашины, которые соединили по три-четыре, положили на них оружие, боеприпасы, одежду и обувь, и те, кто умел плавать, перетолкали эти плоты на противоположный берег. Не умеющие плавать ложились на фашину из камыша и, обхватив ее намертво, как любимую женщину, бултыхали в воде ногами, придавая своему плавсредству ускорение.
        Вода была уже холодная. Переправившись на другой берег, я быстро оделся. Дрожь не отпускала мое тело, поэтому сделал разминку, чтобы быстрее согреться. Махал руками и смотрел на светлые голые тела, которые выходили из воды и сразу начинали натягивать на себя одежду и как бы растворяться в темноте.
        Дороги здесь не было, поэтому, чтобы не заблудиться и не застрять в высокой траве, пошли вдоль берега. Вспугнули несколько уток и кабана. Он понесся с таки шумом, будто по камышам прорывался бульдозер. Я думал, что этот шум насторожит турок. Ничуть не бывало. Не привыкшие к местным ночным звукам, турки не обращали на них внимание. Наверное, вначале все воспринимали, как опасность, а потом убедились в обратном и расслабились. В их лагере, растянувшемся вдоль берега на километр, не меньше, горело десятка три костров, возле которых сидело по два-три часовых. Судя по статичности поз, часовые кемарили. Столько дней уже шляются по казацким землям, врага не встречают - чего бояться?! Наш отряд начал охватывать турецкий лагерь. По цепочке передали, что сигналом к атаке будет тройной призыв селезня. Сейчас, правда, селезни готовятся к перелету в теплые края, а не к любовным играм, но турки об этом вряд ли знают.
        От меня до ближайшего костра было метров двести. Возле него, согнувшись во сне, сидели двое. Еще три, а может, и четыре человека лежали рядом. Позади них, тесно прижавшись друг к другу, спали на земле пленные, на которых только светлые нижние рубахи. Дальше угадывался нос кадирги, вытащенный на мелководье. Нас проинформировали монахи, что турки пришли сюда на восьми кадиргах и трех кальяттах.
        Трижды прокрякал селезень, причем удивительно похоже. У меня со звукоподражанием слабо, поэтому всегда восхищаюсь людьми, которым дан такой дар. Стараясь шагать тихо, я направилсяк костру. Слева от меня идет Петро Подкова, а справа - Михаил Скиба. У обоих в правой руке сабля, а в левой кремневый пистолет. Я оставил пистолеты у Ионы, который должен вместе с другими джурами ждать на месте нашей переправы. Побоялся, что замочу их, а потом придется выковыривать заряд из ствола. Надеюсь, не пожалею, что не взял. Турок раза в два больше, потому что сюда пришел не весь наш отряд, а всего чуть больше двух тысяч, но внезапность и темнота работают на нас.
        Тот турок, что сидел у костра спиной к нам, вдруг вздрогнул, выпрямился и повернул голову в нашу сторону. Есть люди с обостренной интуицией или звериным инстинктом, которые опасность даже спиной чуют. Нас разделяло метров сто, поэтому не думаю, что он увидел приближающуюся опасность. Со света в темноту видно намного хуже, чем наоборот. Турок все же поднялся и спокойным шагом направился к кадирге.
        - Бегом! - тихо скомандовал сотник Безухий, наступавший через двух человек левее.
        В это время правее прогрохотал первый выстрел, а через секунду загрохотало вдоль всего лагеря турок. Часовой, шагавший к кадирге, бросками переместился вперед и скрылся в тени галеры. Сидевший у костра вздрогнул и почти мгновенно вскочил на ноги, после чего дернулся еще раз, наверное, получив пулю в туловище и начал медленно клониться вперед. Спавшие рядом с костром турки тоже вскочили на ноги, спросонья не сразу поняли, что происходит. Один сообразил быстрее и рванулся к кадирге, а остальных порубили подбежавшие казаки. Пленные тоже проснулись, приподнялись, но затем сразу легли, чтобы не поймать шальную пулю.
        - Мы свои! Развяжите нас! - закричал на русском языке сперва одни человек, а потом и остальные пленники.
        Казаки словно бы не замечали их, продолжали сечь убегающих турок. Я подбежал к кадирге первым. С ее носа на берег был спущен трап - широкая длинная доска с набитыми поперек рейками. Возле трапа крутился на земле, корчась от боли, длинный турок. Наверное, пулю поймал. Я добил его резким и коротким ударом сабли. По трапу взбежал легко. На полубаке никого не было. В нос сразу шибанула вонь испражнений и немытых тел. На турецких галерах обычно есть мальчик с широкогорлым кувшином, который подходит по зову к рабу-гребцу, но не всегда успевает, а иногда и просто ленится, поэтому во время перехода между банками накапливается слой экскрементов. В порту, если стоянка продолжительная, галеру чистят. Турки пока что более чистоплотные, чем западноевропейцы, особенно испанцы.
        На куршее вспыхнул огонь выстрела. Били из мушкета, который держали подмышкой. Пламя вспышки осветило турка в надраенных мисюрке и кирасе, выкраснив их на мгновение. Звук выстрела я услышал чуть позже, хотя на таком расстоянии разность между скоростью звука и света должна быть незаметна. Мой слух в бою частенько преподносит интересные сюрпризы. Целился мушкетер в меня, а попал в того, кто поднялся вслед за мной. Мне даже показалось, что почувствовал пролет пули рядом со своей правой рукой. В кого она попала и нужна ли ему помощь - некогда рассматривать. Я рванулся вперед, к куршее, чтобы опередить стрелка. Он уже вытряхивал в ствол содержимое надкусанного бумажного патрона, когда я рассек его туловище наискось слева направо и вниз. Не до конца, потому что сабля ударилась о ствол мушкета и застопорилась. Хватка у турка была крепкая. Уже, можно сказать, мертвый, он не отпустил оружие, завалился вместе с ним. Упал вниз, на рабов-гребцов, которые загомонили на разных языках.
        Я побежал дальше, к полуюту, где возле шатра стояли человек десять, видимо, ночевавшие на галере. Оружие в руках они держали, но не так, как готовые к бою. Я взбежал на полуют по пяти ступенькам трапа правого борта и остановился возле него, чтобы меня не окружили, не напали со всех сторон.
        Это паузой воспользовался турок в белой чалме и рубахе, без шаровар и доспехов, наверное, капитан, который опустил ятаган острием вниз и крикнул на русском языке:
        - Плен!
        - Вы сдаетесь? - уточняю я на турецком языке.
        - Да, мы сдаемся, господин! - уронив ятаган на палубу, громко, словно глуховатому, крикнул на турецком капитан.
        - Остальные пусть бросят оружие и снимут доспехи, - требую я.
        С этими ребятами надо держать ухо востро. Для них победа стоит любой подлости.
        Все, кто там стоял, бросают оружие на палубу, начинают снимать доспехи, а потом шарахаются в мою сторону, потому что по левому трапу на полуют взбегает казак с полупикой, которую держит двумя руками. Казаки таким оружием пользуются редко. То ли этот из крымских татар, то ли потерял в бою свое оружие и схватил, какое подвернулось под руку.
        - Не трогай их, они сдались! - кричу я казаку.
        Пленные - это деньги или обмен на своих, поэтому казаки редко убивают сдавшихся.
        Наконечником полупики казак поднимает полог из темного полотна, который закрывает вход в шатер. Внутри тускло горит масляная лампа, висящая примерно по центру на двух тонких цепочках, прикрепленных к горизонтальному шесту, поддерживающему верх шатра. На широком и низком ложе у дальней стенки шатра сидят, завернувшись в одеяла две молодые женщины, славянки. Одной лет двадцать, другой не больше шестнадцати. У обеих волосы собраны в узел на затылке - не девицы. Может быть, жены кого-то из казаков нашего отряда. Если женщина попала в плен и ее изнасиловали, вины на ней нет. В таком случае виноватым здесь принято считать мужа, потому что не смог защитить. В Западной Европе к женщине, попавшей в такую ситуацию, относились по-разному, но мужья никогда не считали виноватыми себя.
        К нам подошли еще несколько казаков. Бой по соседству с нами затих, доносилось лязганье стали издалека, от догоравшего селенья, да и то сражалось там, судя по звукам, всего несколько человек. Скоро с ними управятся.
        - Отведите пленных вниз, к гребцам, - приказал я казакам, - и станьте здесь в карауле.
        Мои приказы выполняют беспрекословно, хотя эти парни не из экипажа тартаны и, скорее всего, не из моего куреня. Тартана - моя собственность, в походах я принимаю участие по своей воле. Официальной должности в Сечи у меня нет, но в последнее время никто не оспоривал мое право командовать. Один казак остался на полуюте нести службу, а остальные погнали пленников в трюм. Турки покорно спускаются по трапам. Наверное, утешают себя мыслью, что для них сражение закончилось не слишком плохо.
        Я захожу в шатер. Обе женщины смотрят на меня с испугом. Тут только я замечаю, что все еще держу саблю в руке. Засовываю ее в ножны.
        - Вы откуда? - спрашиваю я.
        - Из Липок, - отвечает та, что постарше и посимпатичнее.
        - Это где-то здесь рядом? - уточняю я.
        - Да. Нас сегодня днем захватили, - отвечает она.
        - Поспите до рассвета, а потом домой поплывете, - говорю им. - Я тоже здесь лягу.
        Обе встают с ложа, уступая мне место. Так тут заведено. Впрочем, и рыцари тоже не шибко церемонились со своими женами и простолюдинками. Прекрасная Дама, достойная ухаживания, - это обязательно знатная чужая жена.
        Я снимаю ремень с саблей, потом доспехи. Та, что постарше, подходит ко мне, помогает с кирасой. Делает умело, не впервой. Одеяло, в которое она укутана, распахивается сверху, приоткрыв белую грудь с темным соском. У женщин из северных районов Европы соски обычно розовые, а у южанок - темно-коричневые. Впрочем, это вывод из личного опыта. Проследив, куда я смотрю, женщина, ни мало не смутившись, поправляет одеяло, красное, с черными горизонтальными полосами.
        - Как тебя зовут? - интересуюсь я.
        - Мария, - отвечает она.
        - Замужем? - спрашиваю ее.
        - Вдова, - отвечает женщина, глядя мне в глаза. - Муж в прошлом году погиб в Московии.
        - Ляжешь со мной? - спрашиваю я.
        Она ничего не отвечает.
        Я снимаю верхнюю одежду, сажусь на матрац, чтобы разуться. Мария стягивает с моих ног сапоги, ставит их в угол шатра, рядом с моими доспехами и оружием. Я снимаю всё и ложусь на матрац, который неприятно холодит тело, кладу голову на длинную подушку-валик, темно-красную, не перьевую, тверже, набитую, наверное, овечьей шерстью. Укрываюсь одеялом, которое было на ложе, темно-красным, толстым, ватным, прошитым так, что швы образуют ромбики.
        Вторая женщина легла на бок, спиной ко мне, у противоположной стенки шатра на ковер, которым выстелена палуба, поместив голову на одну из прямоугольных подушек, которые там лежали. Возле шатра, всего в полуметре или чуть дальше от этой женщины, вышагивает по палубе караульный. Сапоги у него с мягкой подошвой, поэтому шаги тихие, будто крадется.
        Со стороны куршеи доносятся радостные голоса казаков. Погибших и раненых у нас мало, а разбили отряд турок, который был раза в два больше нашего, взяли добычу, освободили из плена своих родственников и близких и рабов с галер и заодно отомстили за разорение паланки. Среди добычи нашли вино и приступили к его потреблению. Все, что выпито и съедено на поле боя, добычей не считается.
        Мария подходит к лампе, задувает огонь. Я предполагал, что ляжет рядом с товаркой, но слышу движение рядом с собой. Ступая почти бесшумно, Мария перемещается к ложу. Еще одно одеяло укрывает меня, после чего под оба залезает женщина. Ложится на спину. Кама-сутра до казаков еще не добралась. Занимаются любовью в дедовских позах, которых не больше трех: лежа, стоя на коленях и в полный рост.
        Я провожу рукой по животу Марии. Он гладенький и упругий. У рожавших женщин такой встречается, как исключение. Груди тоже упругие и с твердыми, набухшими сосками, что подталкивает к вопросу: кто кого уложил в постель?! Наверное, турок, развлекаясь с младшей женщиной, завел и старшую и оставил неудовлетворенной. Мои руки заводят ее еще больше. Когда вхожу в нее, сдавленно и протяжно стонет. Судя по упругости, турок ее точно не попробовал. Да и другие мужчины давненько там не бывали. Мария быстро подстраивается под меня и начинает стонать все громче, а перед оргазмом всхлипывает, будто собирается зареветь.
        Вместо нее заревела вторая женщина. Тихо и поскуливая, как щенок. Плакала долго.
        - У нее муж погиб сегодня! - горячим шепотом, словно что-то радостное, сообщила мне Мария. - На Красную горку поженились. Он в поход не пошел, а смерть дома нашла. От судьбы не спрячешься!
        - А у тебя есть дети? - спросил я.
        - Нет, бог не дал, - ответила она всё так же радостно. - А у тебя?
        Я рассказал о своих детях от Оксаны. Если хочешь произвести хорошее впечатление на женщину, говори о детях, не важно, чьих. Причем можно и поругать, но не сильно. За это вам простят, что заснули, слушая ее.
        Глава 32
        На Базавлуке турки сожгли и порушили все куреня, дом кошевого атамана, избу с припасами, церковь, колокольню, вышки. Перед отплытием пытались поджечь частокол, но, как рассказали очевидцы, наблюдавшие из камышей, пошел дождь и потушил огонь. Увезенные отсюда пушки мы нашли в трюмах турецких галерах. Добавили к ним стоявшие на вооружении на этих судах. Сами галеры разобрали. Всё, пригодное для строительства, тут же использовали при возведении куреней. Все непригодное дерево пошло в топки печей, которые не пострадали. Паруса, канаты, якоря отложили про запас. Кошевой атаман Петр Сагайдачный намекнул мне, что надо бы построить несколько тартан или других подобных судов, как более пригодных, чем чайки и галеры, для плавания по Днепру и по морю. Я сказал, что не силен в кораблестроении.
        На пока не разобранной кальятте меня и моих односельчан вместе с трофеями отвезли в Кандыбовку. Там уже знали, что на Базавлуке побывали турки, что несколько десятков казаков погибло. Готовились спрятаться в лесу, если бы турки двинулись в эту сторону. У Оксаны тоже были собраны узлы с самым необходимым. Наша семейная казна была спрятана в печи. Еще во время кладки печи в ее основании сделали камеру. Печнику, который впервые выполнял такой странный проект, я сказал, что камера нужна для удержания тепла. Никто в этих краях, включая турок и татар, не сталкивались раньше с такими печами, поэтому вряд ли будет искать в ней тайник. Если враги сожгут дом, печь пострадает не сильно, найти тайник будет не трудно. С учетом добычи этого года, треть камеры уже заполнена золотом и драгоценными камнями. Как только заполнится вся, заберу и поеду искать лучшее место для жизни. Есть еще и серебро, и немало, которое держу в сундуке. Это, так сказать, видимая часть моего богатства, чтобы не искали остальное. Потерять ее будет жалко, но не смертельно.
        Через месяц мы с Петром Подковой сплавали на Базавлук, получили доли всех кандыбовских из выкупа за пленных, узнали последние новости. На острове отстроили примерно четверть куреней, вышки, церковь и колокольню. За дом кошевого атамана даже не принимались. Его самого на Базавлуке не было. Уехал в Киев решать вопросы с представителем польского короля. Турецкого султана очень разозлили наши походы. Крайним оказался великий визирь Назир-паша, ставший короче на голову. Говорят, султан приказал привезти во дворец всех казаков, оказавшихся в рабстве, включая гребцов на галерах. Хотел узнать у них, как справиться с нами. Они ли ему посоветовали, или сам додумался, но султан, в случае продолжения наших набегов, пригрозил войной польскому королю, даннику его вассала. Интересно, как выплата дани сочетались с польским гонором?!
        Зиму я провел, как обычно, в делах праздных. В основном охотился, заодно обеспечивая семью и слуг свежим мясом. В конце декабря прискакал гонец с вестью, что большой отряд крымских татар под командованием калги Девлет-Гирея идет в нашу сторону. Калга оказался умнее, обогнул казацкие земли с запада, напал на польские города и села, взял много добычи, в том числе пленных, большая часть которых погибла из-за сильных морозов, прихвативших татар на обратном пути. Много погибших и обмороженных было и среди татар. Мы этого не знали, поэтому месяца полтора были в полной готовности отбить нападение, если к нам придет небольшой отряд, или отступить к Запорожской Сечи, если заявится сам татарский калга.
        Весной Кандыбовку посетил Мыкола Черединский. Благодаря мне, он начал богатеть, приплыл уже на двух баркасах. Привез товары, которые я ему заказал в прошлом году, в основном одежду и обувь для Оксаны, которая считала, что жена боярина должна одеваться по последней моде, как польские пани, получив взамен часть прошлогодней добычи. Что-то пошло в оплату привезенного им, а остальное отдал свояку на реализацию. Он удачно поторговал и с моими соседями-соратниками. Думаю, к моменту моего отъезда отсюда обзаведется целой флотилией баркасов.
        Заодно Мыкола Черединский привез последние новости из Речи Посполитой. На Сигизмунда Третьего произвела впечатления угроза султана Мустафы Первого, который сменил на троне своего брата, скоропостижно скончавшегося в двадцать семь лет. Польский король еще не расстался с планами посадить сына на московский престол, поэтому война с турками ему не нужна. Пока неизвестно, что король Сигизмунд пообещал или чем пригрозил Петру Сагайдачному, но отправляться в морской поход кошевой атаман передумал. Правда, остальным казакам он был не указ. К ним прибыл посол от персидского шаха Аббаса с мешком золота на общее дело и парчовыми тканями в подарок казацкой старшине. Персы сейчас воевали с турками, успешно выдавливая их из Закавказья. Общий враг и мешок золота навели казаков на мысль выбрать нового кошевого атамана. Им стал Дмитро Барабаш, участвовавший во всех походах Петра Сагайдачного в роли куренного атамана. Казаки сразу принялись на Базавлуке изготавливать чайки для похода в Черное море за турецкими зипунами. Большая часть старых чаек осталась на зиму выше порогов. Весной по полной воде никто не
удосужился перегнать их к Базавлуку. Подозреваю, что не обошлось без Петра Сагайдачного. Я в походе участвовать отказался, несмотря на приглашение от нового кошевого атамана. Отправляться в море на чайке мне не вставляло.
        В середине мая в Кандыбовку приплыли на шестивесельной лодке бывший кошевой атаман Василий Стрелковский, сотник Безухий и три молодых казака. В обязанность молодых входили гребля и охрана старших. Они посидели с нами за столом, отведали приготовленный по моему рецепту украинский борщ, который пока не известен ни казакам, ни жителям остальных территорий будущей Украины, и вареники с творогом и сметаной, которые здесь уже не в диковинку, а потом по сигналу сотника пошли проверить, не утопила ли детвора их лодку.
        - Мы к тебе по делу Боярин, - начал разговор Василий Стрелковский. - Я слышал, ты с Барабашем в поход не идешь, потому что хочешь только на своем корабле, а он в Адомахе остался. Мой приятель из донских казаков позвал меня в поход. Мы собираемся на тех чайках, что оставили на Самаре, добраться до Адомахи и оттуда вместе с донскими отправиться в поход. Отряд у нас небольшой будет, но ты оба моря знаешь хорошо, с тобой мы обязательно большую добычу возьмем. За это твою долю удвоим.
        - Небольшой отряд - это сколько? - спросил я.
        - Наших будет чаек двадцать и примерно столько же донских, - ответил бывший кошевой атаман.
        Значит, около двух тысяч. С таким отрядом Каффу или Трабзон не захватишь, но город поменьше - вполне. Да и можно будет перегнать тартану на Днепр.
        Сотник Безухий, видимо, решил, что меня маленький отряд не устраивает, обдумываю, как отказать, поэтому торопливо сообщил:
        - Мы с товарищами обсудили те подсвечники. Решили, что кто-то счеты с тобой хотел свести. С нами у тебя таких подлостей не будет, мы проследим.
        - Раз не будет, значит, поплыву с вами, - произнес я, хотя не отказался бы от похода и без этого бонуса.
        Глава 33
        До устья Самары, где в затоне у хутора в десяток домов перезимовали наши чайки, мы добрались по суше. Лошадей оставили у хуторян, договорившись, что перегонят их на Базавлук, если мы вернемся по Днепру. Чаек было больше, чем нам требовалось, поэтому выбрали лучшие. Кое-какие подконопатили, у нескольких поменяли камышовые фашины и все просмолили. Смолу туда завезли купцы заранее. Расплатимся с ними из добычи. Для купцов это что-то типа лотереи: если нам не повезет, они потеряют деньги, потраченные на смолу и доставку ее, а если повезет, получат вдвое и еще скупят с большой скидкой добычу. На ремонт ушло два дня, после чего погрузились в чайки и пошли вверх по течению.
        Я не греб, сидел в носовой части. С полдня ушло на то, чтобы привыкнуть воспринимать действительность с более низкого уровня. Я как бы вернулся во времена яхтинга. С высоты сантиметров семьдесят над уровнем воды речные берега казались другими, незнакомыми.
        В монастыре сделали остановку на ночь. Все сходили в церковь. Я тоже отметился. Подозреваю, что мой атеизм казаки поймут неправильно. Они люди военные, а на войне трудно быть атеистом.
        Волок прошли быстрее, чем осенью, потому что груза не везли, только оружие и припасы. Кальмиус был полноводен. При нашей малой осадке проблем не создавал.
        Донские казаки уже ждали нас в Адомахе. Они приплыли на двадцати пяти стругах. Самый большой струг был двадцативосьмивесельный, то есть человек на сорок-пятьдесят, остальные - на тридцать-сорок. Так что, если донских и было больше, чем нас, то ненамного.
        Первым делом собрали раду на площади, окруженной куренями. Сидели на земле, плотно утрамбованной. Так утрамбовать можно только многодневной маршировкой подразделения не менее роты, а казаки пока не знают строевых занятий. Походным атаманом у донских казаков был Иван Нечаев. Кстати, Нечаев - очень распространенное прозвище у казаков. Наверное, из-за их привычки нападать нечаянно. С чаем вряд ли связано, потому что он здесь пока в диковинку. Это был грузный мужчина лет сорока двух, на выбритой голове которого краснел шрам от сабли. Судя по вмятине, череп по время удара был проломлен. Иван Нечаев не только выжил, но и дослужился до походного атамана. Это подтверждало мою теорию, что отсутствие мозгов продлевает жизнь и способствует карьерному росту в силовых структурах.
        - Мы хотим напасть на предместья Стамбула. Там богачи живут и купеческих складов много, - поделился планами донских казаков их атаман Иван Нечаев.
        - Туда пошел со своим войском наш новый кошевой атаман Дмитро Барабаш, - проинформировал донских казаков Василий Стрелковский.
        - На ста пятидесяти чайках, - добавил сотник Безухий. - После них мы там ничего уже не найдем.
        - Опять опередили! За вами не успеешь! - воскликнул не столько огорченно, сколько восхищенно Иван Нечаев.
        - И мы за вами на Хвалынском море не поспеваем! - с улыбкой сказал ему Василий Стрелковский.
        - Придется в другом месте поискать, - согласился походный атаман донских казаков. - Есть у вас какое-нибудь на примете?
        Наш походный атаман посмотрел на меня, предлагая высказаться. Мы с ним во время ночевок перебрали посильные варианты и решили наведаться к южному берегу Черного моря западнее Синопа, где наши пока не бывали. Я и озвучил это предложение.
        - Мы в тех краях ни разу не бывали, дороги не знаем, - сказал Иван Нечаев.
        - Он бывал, - кивнув в мою сторону, произнес Василий Стрелковский, - проведет нас напрямую, нагрянем внезапно со стороны моря, как на Синоп.
        - Это он вас на Синоп привел? - поинтересовался Иван Нечаев.
        - И не только туда, - ответил наш походный атаман. - Последние три года Боярин у нас главный проводник в походах.
        - Боярин, значит?! - молвил с еле заметными злыми нотками походный атаман донских казаков.
        Видимо, у него не сложились отношения со своим боярином, благодаря чему и попал в казаки.
        Я подумал, что мне пуля в спину в бою ни к чему, поэтому рассказал «легенду»:
        - Мой дед сбежал от царя Ивана, и я у франков вырос.
        - Тогда другое дело! - поглядев на меня уже без злобы, сказал Иван Нечаев и вернулся к главному вопросу: - Мы готовы выйти завтра утром.
        - Мне потребуется пара дней, чтобы подремонтировать свое судно, - сообщил я.
        - Это то, турецкое, что на берегу стоит? - задал вопрос походный атаман донских казаков.
        - Оно самое, - подтвердил я
        - Ремонтируй, подождем, - снизошел он.
        После чего обсудили, как будем делить добычу. Поскольку нас примерно поровну, решили, что каждый казак отдает добытое в свой кош, а общую, если попадется, делим напополам, и потом каждый отряд распоряжается ею по своему усмотрению.
        Глава 34
        Адомахские рыбаки заметили эти три торговые турецкие галеры, когда они ночевали у Бердянской косы. Шли купцы на Азов. Собирались, наверное, обменять товары на рабов. Азов сейчас - самый главный, если не считать Керчь, центр работорговли на Азовском море. Если бы мы не задержались для ремонта тартаны, то пошли бы к Керченскому проливу напрямую и разминулись бы с ними.
        Мы напали на турецкие суда напротив устья Кальмиуса. Когда галеры вышли на траверз его, прятавшиеся в камышах чайки и струги рванулись к ним. Турки не были готовы к нападению. Они еще какое-то время следовали прежним курсом, с опозданием повернули на юго-запад. Ветер был противный, поэтому тартана не участвовала в погоне. На веслах она двигалась медленнее чаек и стругов. Я с берега наблюдал, как казаки догнали сперва замыкающую галеру, обстреляли ее из ручниц, после чего быстро взяли на абордаж. Донские казаки действовали сноровистее запорожских. У них больше опыта по захвату судов. На Хвалынском море это основная статья дохода. Запорожцы пока что больше налегают на грабеж побережий. Когда заканчивали с этой галерой, другие казацкие суда догнали среднюю, а потом и переднюю. Все три приза были доставлены в Адомаху. Везли они самые разные товары, необходимые кочевникам - основным продавцам рабов. Галеры вытянули на берег. Пленных турок закрыли в погребах, опустевших к лету. Рабов-гребцов расковали и отпустили. Грязные, вонючие, с длинными, в колтунах, волосами на головах и бородами они почему-то
напомнили мне хиппи, плотно подсевших на марихуану. Встречал я одного такого - старого, седого и тощего, одетого лишь в грязные шорты и босого, - в индийском Мадрасе, рядом с портом.
        - Сэр, пожертвуйте старому хиппи пару рупий на «косяк», - попросил он на американском диалекте английского языка, всё ещё не павшем под натиском липкого индийского диалекта.
        В Индии не рекомендуется подавать нищим. Их набежит сразу несколько сотен, облепят, как мухи свежую лепешку, произведенную священной коровы, и выгребут все деньги и нервы. Идейному борцу с обществом потребления я дал пять рупий, хотя было подозрение, что это безыдейный растаман, косящий под хиппи. Сыграло свою роль и то, что рядом был крутой торговый центр, где я сразу же спрятался от других нищих разного возраста и пола, рванувших ко мне со всех сторон. Охрана на входе довольно бесцеремонно отсекла их. У меня появилось подозрение, что у каждой индийской касты свои торговые центры, но европейцам можно шляться везде.
        Добычу казаки поделил на две равные части. Я помог с подсчетами, иначе бы это мероприятие растянулось надолго. Шибко грамотные ушли все с новым кошевым атаманом грабить окраины Стамбула. Из отправившихся с нами и среди донских казаков было несколько человек, которые знали, сколько у них пальцев на обеих руках, а сколько на руках и ногах вместе - не знал никто. Мне помогал местный попик - обладатель острого носика и слезливых глаз с красными веками, который мог считать до ста. Ему пообещали десятину, поэтому считал даже быстрее меня и постоянно ошибался в свою сторону.
        - «Кто любит деньги, едва ли избежит греха», - напомнил я попу любимую фразу лорда Стонора во время раздела добычи.
        - Нет ни одного поступка, который при желании нельзя истолковать и в хорошую, и в дурную сторону, - отрезал он. - Молитвой очисти свои помыслы и берись за любое дело.
        Мне кажется, что первое, чему учат священнослужителей, - умению цитатами из Библии оправдать свое наплевательское отношение к библейским заповедям.
        Добыча показалась такой легкой (погибло всего два человека и с десяток были ранены) и богатой, что казаки решили подкорректировать план похода. Опять собрались на раду, хотя, как я понял, решение уже принято и одобрено всеми.
        - Знаешь такое место, где можно захватить купеческие корабли с дорогим грузом? - спросил меня Иван Нечаев.
        - Таких мест несколько, - ответил я. - Самое доходное - возле Стамбульского пролива, но там и самое опасное, можем нарваться на турецкий флот. Пожалуй, лучше всего подежурить в Керычском (Керченском) проливе, в южной его части. Оно и рядом, и охрана там слабая, и сможем перехватывать суда, которые идут в Керыч или на Синее море, и те, которые идут на Каффу, Гезлёв. Наших сил как раз хватит на такое дело.
        - Вот и приведи нас туда, - произнес походный атаман донских казаков, после чего обратился к остальным членам рады: - Правильно я говорю, товарищи?
        - Любо! - закричали донские.
        - Верно, батько! - поддержали их запорожцы.
        На этом рада и закончилась.
        На рассвете наша флотилия, возглавляемая моей тартаной, взяла курс на Керченский пролив.
        Глава 35
        После захвата Османской империей всего побережья Черного моря, пираты на нем исчезли, как до этого на Белом (Мраморном), Эгейском, в восточной части Средиземного. Турки с ними не церемонились. Уничтожали не только самих пиратов и их суда. Населенные пункты, оказывавшие хотя бы малейшее содействие пиратам, ровняли с землей, а население продавали в рабство. Жестокие меры подействовали. Больше никто не мешал турецким купца торговать и обрастать жирком, а султану - соскребывать с них налоги и пошлины. Турецкие купцы привыкли к безопасным плаваниям и расслабились. Свято место долго не бывает пусто - освободившуюся нишу заняли казаки, предпочитавшие наземные налеты, но изредка нападавшие и на суда. Делали они это так редко, что турки, не желая понапрасну тратить деньги на охрану, не обращали на них внимание. Экипажи были сокращенные, пушечное вооружение слабое.
        Не ожидал нападения и торговый караван из восьми больших галер, который собирался проследовать мимо Керченского пролива до Балаклавы, чтобы там продать товары крымскому хану и его приближенным. Первым шел турецкий вариант галеаса, пятидесятишестивесельный, с тремя мачтами. За ним двухмачтовые три сорокавосьмивесельные галеры, две тридцатишестивесельные и две тридцатидвухвесельные. Ветер бы попутный и свежий, поэтому шли под парусами, латинскими, в косую красную и желтую широкую полосу. Я бы принял их за каталонцев, если бы не зеленые вымпелы, свисавшие с каждой мачты почти до воды. На тартану и полтора десятка стругов, которые шли ближе к берегу встречным курсом, купцы не обратили внимание. Наверное, приняли за коллег. Тартана - типичное купеческое судно, а струги издали похожи на сайки. Мы благополучно разошлись, делая вид, что не замечаем друг друга. В эту эпоху внимание бывает только одного типа. Его сейчас продемонстрируют туркам казаки, выплывшие наперерез купцам из-за мыса. Я им объяснил, какой надо держать курс, чтобы сблизиться быстро, поэтому турецкие купцы не сразу поняли, что это по их
душу, подумали, наверное, что рыбаки идут на промысел. Потом, видимо, опознали чайки и начали менять курс влево, намереваясь лечь на обратный курс.
        В это время тартана, а за ней и струги, начала менять курс вправо, перерезая туркам путь к отступлению. Им бы рвануть в открытое море, тогда самые быстрые уцелели бы, но отрыв от берега туркам пока страшнее пиратов.
        - Поднять паруса! - командую я.
        Попутный ветер разглаживает парусину на трех мачтах. Тартана легонько вздрагивает, словно получила пинок под корму, и начинает двигаться резвее. При попутном ветре баллов пять она идет под парусами намного лучше, чем на веслах.
        - Суши весла! - приказываю я гребцам.
        Эта команда первое время забавляла казаков, новички понимали ее дословно, но со временем привыкли. Как и ко многим другим моим командам. Произнося их, я все время забываю, что эти команды не знакомы моим нынешним починенным. Может быть, именно так команды и войдут в русскую морскую лексику? Правда, не уверен, что казаки смогут послужить передаточным звеном.
        Мы первыми настигаем замыкающую раньше, а теперь, после разворота, ставшую флагманом, тридцатидвухвесельную галеру, проходим вдоль ее борта, обстреляв из фальконетов левого борта ее корму и бак, где находится большая часть охраны. Нам жиденько отвечают из гаковниц, положенных на планширь фальшборта. Главный калибр у галер на баке. Мы раньше, во время ее разворота, находились в мертвой зоне этих пушек, а теперь проредили их обслугу. Надеюсь, следовавшим за нами стругам если и достанется от них, то меньше. Зато нас обстреливают все три сорокавесельные и галеас, которые успели лечь на обратный курс, и тартана оказалась у них прямо по носу. Два ядра так сильно бьют по носовой части моего судна, что создается впечатление, будто оно попыталось встать на дыбы, но от боли не хватило силенок. Еще одно ядро разрывает напополам комендора погонной пушки, захваченной у турок в прошлом году и в этом привезенной из Сечи в Адомаху и установленной на тартану. Второго комендора отшвырнуло, но не ранило. Он поднимается, покачиваясь, трясет выбритой головой. Хохол на ней мотается, как кошачий хвост перед дракой.
Сколько ядер попало в паруса, не знаю, но и фок, и грот порвало в клочья. Бизань уцелела, правда, толку от нее мало.
        - Весла на воду! - командую я гребцам, а рулевому Петру Подкове: - Держи на самый большой корабль!
        Тартана, начавшая было терять ход, опять убыстряется. Мы идем прямо на галеас, словно собираемся его протаранить. На его форштевне раньше, видимо, имелась какая-то фигура, но ее срубили вместе с частью резных украшений на обводах. Остались только растительные элементы барельефа. Значит, трофейная, захвачена у христиан. На форкастле у пушки, скорее всего, калибра тридцать шесть фунтов и двух двадцатичетырехфунтовок суетятся турецкие канониры, наверное, православные христиане. Встреча с другими православными им сейчас не в радость. Если служишь чужим, рано или поздно придется сражаться со своими. Или убивать своих, или быть убитым своими. Даже если этого не желаешь.
        Мы из фальконетов правого борта бьем по тридцатишестивесельной галере, которая спешит проскользнуть мимо нас. Канониры ближнего к баку фальконета перебегают к погонной пушке и помогают ее контуженному канониру прицелиться и выстрелить по галеасу картечью. За облаком черного дыма, вырвавшегося из ствола, я не вижу, попали или нет. Вслед за пушкой с бака начинают стрелять из ручниц пяток казаков, прибежавших туда. Когда облако порохового дыма рассеивается, наблюдаю, как часть турецких канониров, ползком или пригнувшись, убираются из-под обстрела. Заряжать пушки на галеасе некому.
        - Весла левого борта в воду, а правого - сушить! - командую я гребцам тартаны, когда до галеаса остается метров двадцать.
        Если бы оба судна не меняли курс, то разошлись бы параллельными курсами, разве что могли зацепиться веслами. Теперь нос тартаны резко поворачивает влево. Под острым углом мы врубаемся в носовую часть более низкого галеаса. Удар настолько силен, что я хватаюсь за поручни ограждения, чтобы не упасть. Более легкую тартану откидывает немного вправо, но ее нос опять идет влево и начинает ломать весла со страшным треском, будто буря валит целый лес. Стрельба казаков и турок из ручного оружия и несколько «ручных гранат» добавляют яркие аккорды в мелодию боя. Двое казаков закидывают на галеас «кошки», а еще двое цепляются баграми за его планширь, стараясь подтянуть свое судно к вражескому. Тартана уже погасила о вражеские весла инерцию переднего хода. Галеас начало поворачивать влево, прижимать к ней.
        На турецком судне, не считая гребцов-рабов, сотни полторы экипажа, а на тартане - всего семьдесят. Это не пугает казаков. Вот первые перепрыгнули на галеас. Один казак срывается, но успевает схватиться руками за планширь. Подтянуться не успевает, потому что суда стукаются бортами. Человеческое тело послужило кранцем, хорошо смягчившим удар. Когда суда немного расходятся, казака между ними уже нет, а на внешней стороне фальшборта галеаса в том месте я вижу пятно крови.
        Я перепрыгиваю на галеас, когда суда опять сближаются вплотную. На палубе возле форкастля валяется в луже крови вражеский мушкетер. На труп я смотрю мельком, но успеваю заметить, что пуля или картечина попала в нос, разворотив его, что у мушкетера светло-русые волосы и голубые глаза, что мушкет лежит на груди, стволом к голове, из-за чего складывается впечатление, что случилось самоубийство. Перепрыгнув через труп, выбегаю на куршею. На ней еще два трупа, на этот раз этнические турки, имевшие на вооружении ятаганы. Обоих поселки саблей. Эта сабля и сейчас в деле - отбивается от трех врагов возле ахтеркастля. Я стреляю в ближнего турка из пистолета, который у меня в левой руке. Дистанция всего метров семь, попадаю в грудь. На тренировках изредка промазываю, стреляя с левой на такой дистанции, а вот в бою - пока ни разу. Втыкаю разряженный пистолет в кобуру, висящую на ремне слева, и выдергиваю из-за пояса второй. Выстрелить из него не успеваю, потому что на меня бросается второй турок с ятаганом. На его голове белая шелковая чалма, застегнутая спереди золотой заколкой в виде цветка с изумрудом в
центре. Лицо холеное, с широкими усами и короткой бородкой. На теле поверх стеганого ватного красного халата кираса, покрытая черным лаком, явно европейской работы. Я изображаю намерение нанести рубящий удар сверху вниз и слева направо, но вместо этого колю турка в шею. Пока что сабли редко используют для колющих ударов. Мой удар оказывается для врага неожиданным. Закрыться или отпрянуть он не успевает, поэтому издает хрипящий звук, когда острие сабли глубоко входит в шею. Я быстро и резко поворачиваю саблю вправо-влево, расширяя рану. Это уже лишнее, потому что у турка подогнулись ноги, а ятаган повис на темляке. Тело ослабло, словно бы стало ниже и толще, начало заваливаться вперед. Я отпрянул вправо, рванул к трапу, ведущему на ахтеркастель, где сражались десятка два врагов против четырех казаков.
        У галеаса ахтеркастель высокий, двухдечный. На нем уже не ставят, как раньше, шатер для капитана и богатых пассажиров. Капитан живет в просторной каюте на верхней палубе, а пассажиров селят в две каюты нижней. Трап, ведущий наверх, узкий и без перил. Турки приготовились зарубить любого, кто поднимется к ним. С бака тартаны к ним тоже не переберешься, потому что он ниже. Подожду, когда сюда прибегут казаки с огнестрельным оружием и пощелкают турок с безопасной дистанции. Такое же решение принимает и казак, которому я помог.
        Он оглядывается, кричит:
        - Товарищи, сюда!
        Слово «товарищ» у меня ассоциируется с социализмом. Иногда кажется, что на зов прибегут парни в кожаных тужурках и с маузерами в руках. Тут же вспоминаю, что у меня в руке заряженный пистолет. Навожу его на обладателю кирасы, на этот раз обычной, надраенной до блеска, а не покрытой лаком. Турок держит в левой руке еще и небольшой круглый щит, а в правой - ятаган.
        - Сдавайтесь! - кричу ему и его соратникам на турецком языке и, чтобы быстрее согласились, добавляю: - Мы обменяем вас на пленных казаков!
        Может быть, подействовало предложение обмена, а может, просто не захотели погибать, и турки, произнеся эмоциональные реплики типа «Хозяин погиб! Нам теперь зачем умирать?!», приняли мое предложение. И вовремя, потому что по куршее прибежало сразу десятка три казаков, которые разобрались с теми, кто был в носовой части галеаса.
        На остальных турецких судах бой тоже продолжался не долго. Более быстрые чайки настигали галеры, останавливали их, обстреливали из ручниц, после чего подтягивались струги, и вместе брали суда на абордаж. Охрана погибать за чужое добро не хотела и, постреляв для приличия, сдавалась.
        В капитанской каюте стояли два сундука: поменьше, из черного дерева и с золотыми узорами в виде роз, явно итальянской работы, заполненный наполовину серебряными турецкими и татарскими акче, а сверху лежал кожаный мешочек с шесть десятками венецианских дукатов, и побольше, из дуба, в котором хранились одежда и кожаный тубус с картами Средиземного моря и восточного берега Атлантического океана от островов Зеленого мыса до датского полуострова Ютландия. Надписи на картах на итальянском языке, скорее всего, трофейные. Наверное, хозяин галеаса собирался наладить торговлю черными рабами из Африки. В Западную Европу вряд ли бы сунулся. Там бы он был добычей для любого, кто осмелился бы напасть. Или хранил на всякий случай. Я забрал карты себе и тоже на всякий случай. Казакам они ни к чему, а мне могут пригодиться. Этим картам еще далеко до моей, что я храню с шестого века, зато побережье откорректировано с учетом новой информации.
        Глава 36
        Мы стоим на якорях в Керченском проливе. Город Керыч можно увидеть невооруженным глазом. Из-за домов, сложенных из светло-желтого песчаника, издали он напоминает старый, ноздреватый снег. Город почти весь сполз с горы Митридат и значительно подтаял. Бывший громадный Пантикапей превратился в маленький городишко, в котором население занималось посредничеством в обмене рабов на товары и рыбной ловлей. Хотя сюда ближе добираться от Босфора, если идти вдоль берега, и порт более удобный и защищенный, чем Каффа, Керычу трудно с ней тягаться.
        Мое предложение обменять пленных турецких матросов на пленных казаков понравилось товариществу. Кое-кто из них побывал в плену, запомнил, каково это, а остальные, видимо, не исключали такой неблагоприятный поворот событий для себя. Глядишь, и их тогда обменяют. Турки тоже не возражали. Договорились, что обмен матросов будет равноценным, а каждого турецкого офицера - на трех казаков. Теперь турки набирали нужное количество пленных казаков.
        Мы ждем уже шестой день. За это время к нам прямо в руки приплыли еще две двадцативосьмивесельные галеры. Обе принадлежали одному хозяину и были нагружены предметами роскоши: золотыми и серебряными украшениями, как для людей, так и для лошадей - висюльки на сбрую, причем последних было больше, дорогим оружием, в том числе и огнестрельным, специями, коврами, включая персидские, несмотря на войну с Персией, шелковыми и льняными тканями… Стоимость захваченного на каждой из этих галер раза в два превышала стоимость того, что везли на галеасе, хотя он брал груза раза в два больше.
        - Вот это добыча! - восхищался Иван Нечаев. - На Хвалынском море такая редко попадается. Старики рассказывали, что брали и больше, но на моей памяти ни разу не было.
        - Теперь ты будешь рассказывать, когда станешь старым, - подсказываю я.
        - Не-е, не доживу я до старости! - уверенно произносит атаман донских казаков.
        Как и большинство воинов, он считает, что лучше умереть молодым и здоровым в бою, чем долго жить больным и старым.
        Мы сидим под навесом на ахтеркастле галеаса, куда перебрались оба атамана. Они живут в капитанской каюте. Как ни странно, не ссорятся. Иван Нечаев тоже не видит в Василии Стрелковском претендента на свою должность. И дело даже не в том, что наш атаман не донской казак. Этот вопрос решается простым переездом. Не хватает в Василии Стрелковском жажды власти. Наверное, именно поэтому его и выбирают атаманом: остальным не обидно, что выбрали не их. Я тоже временно живу на галеасе, в пассажирской каюте, которую делю еще с семью членами экипажа тартаны. Мое судно получило значительные пробоины на уровне ватерлинии и сейчас на бакштове у галеаса. Пробоины заколотили кое-как запасными досками, собранными со всех трофейных галер. Сейчас в трюме тартаны сидят пленные турки. Они же откачивают каждый день воду. В балласте и на спокойной воде тартана подтекает не сильно, успеваем откачивать, но в штормовое море я не рискнул бы выйти на ней. Так что переход на тартане в Днепро-Бугский лиман отменяется. Лучше перегнать ее в Адомаху и там попробовать отремонтировать.
        - Вы с московским царем ладите? - интересуется Василий Стрелковский у Ивана Нечаева.
        - А чего нам с ним не ладить?! - восклицает атаман донских казаков. - В Москве еще не забыли, как мы ее грабили. Царь нам ручницы и зелье к ним присылает и старших людей одаривает. Лишь бы мы с неверными воевали, а к нему за добычей не ходили.
        - Это хорошо, - говорит атаман запорожцев.
        - А ты почему спрашиваешь? - в свою очередь интересуется Иван Нечаев.
        - Да вот между товарищами ходят разговоры, не податься ли нам под руку московского царя? Вера у нас одна и враг - татары - общий, - отвечает Василий Стрелковский.
        Разговоры я такие слышал давно. Чем больше среди казаков умных людей, тем чаще обсуждают переход по руку Московии. Кстати, Богдан Хмельницкий уже служит реестровым казаком в Чигиринском полку в сотне своего отца Михаила. Пока что на слуху сам сотник - лихой рубака, получивший за доблестную службу хутор Суботов от тогдашнего корсунско-чигиринского старосты. Для многих казаков получить хутор - такая же завидная судьба, как когда-то фьеф для младшего сына бедного рыцаря. Известно, что у Михаила Хмельницкого есть сын Зиновий (Богдан - второе имя). Это пока всё о будущем самом умном украинце, что я смог разузнать. Мне кажется, Петра Сагайдачного скинули с кошевых атаманов за глупость: слишком уж с польским королем подружился. Нашел с кем! Большая часть казаков польскую шляхту, мягко выражаясь, недолюбливает. Паны ведут себя слишком заносчиво и при этом в большинстве сражений, даже имея численное превосходство, проигрывают казакам. Мало ли, что проиграл сражение, зато домой первый прискакал - чем не повод для хвастовства! И еще казакам очень не хочет становиться не только католиками, но и униатами. Вера
проигравшего мне - не моя вера.
        Я вижу, что к нам быстро идет дозорная восьмивесельная лодка, спущенная с галеаса и отправленная нести службу в южной части пролива. На баке стоит казак и машет своей красной шапкой.
        - Кажись, добыча идет, - говорю я.
        Оба атамана, увидев лодку, радостно улыбаются. Наверное, уже подсчитывают, сколько поимеют с новой добычи.
        С расстояния метров сто казак начинает кричать:
        - Турки плывут! Оттуда! - показывает он в сторону Каффы. - Много кораблей!
        - Много - это сколько? - спрашиваю я.
        - Больших столько, - кричит он и показывает растопыренные пальцы обеих рук, - а маленьких еще больше!
        - Обхитрили нас турки! - не сильно огорчившись, делает вывод Василий Стрелковский.
        Мне тоже показалось странным, что так долго собирали пленных казаков на обмен. Знали же, что, несмотря на божбу и угрозы, возьмем не только казаков, но и любых христианин. От пленных турок все равно проку никакого.
        - Что будем делать - сражаться или тикать? - задает вопрос Иван Нечаев.
        - Если к нам идут боевые галеры, в чем я не сомневаюсь, то они в балласте, а мы груженые, удрать не успеем, - отвечаю я.
        - Здесь справа от пролива плавни хорошие, можно спрятаться, а ночью напасть, - предлагает атаман запорожцев.
        - А успеем до них добраться? - спрашивает атаман донских казаков.
        - Должны, - неуверенно отвечает Василий Стрелковский.
        - Такой большой флотилией мы там не спрячемся, - высказываюсь и я, потому что в случае бегства придется бросить тартану.
        - Тогда будем драться, - принимает решение Иван Нечаев. - Захваченные корабли оставим здесь, а сами пойдем налегке.
        С тартаной получается наоборот. Она становится на якорь, а галеас снимается с якоря и идет в бой. Командую им и всей флотилией я. Типа адмирал. Оба атамана с легкостью отказались от этой должности. И предложенный мною план сражения сразу одобрили. Своего у них все равно не было. Они люди сухопутные, в чем не стесняются признаться. Оба походных атамана вернулись на свои суда. Воевать им привычнее на чайках и стругах.
        Глава 37
        Чем мне нравятся морские сражения - это отсутствием спешки. Между визуальным контактом и первым выстрелом может пройти несколько часов. Есть время оценить противника, определить его сильные и слабые стороны, продумать тактику боя. На нас идут две баштарды, пять кадирг, три кальятты и с полсотни более мелких судов, которые я в расчет не беру. Обычно эти суденышки служат для добивания подранков и высадки десанта на берег. День солнечный. Ветер юго-западный силой балла три. Волнения в проливе нет. В общем, условия самые благоприятные для морского сражения.
        Завидев наш флот, турки выстраивают галеры полумесяцем. В центре две баштарды, потом идут кадирги, а кальятты на флангах. Мелкие суденышки следуют позади галер на дистанции около кабельтова. Наш флот строй не держит. Впереди с отрывом на пару кабельтовых идет галеас. Чайки и струги, перемешавшись, следуют плотной кучей, при этом, не цепляясь веслами. Паруса на галеасе опущены, идем на веслах. Гребцы все раскованы и почти все вооружены, будут принимать участие в абордаже, если до него дойдет дело. Они мотивированы даже больше, чем казаки, потому что на собственной, исполосованной бичами шкуре почувствовали, что такое рабство. Не захотят опять в нем оказаться. Носовые пушки галеаса заряжены ядрами. Канониры стоят возле пушек и смотрят на меня, ожидая приказ. Подозреваю, что второй залп нам сделать не удастся, не хватит времени на перезарядку. Впрочем, и от первого я не жду точные попадания. Наша задача - вызвать огонь на себя. Для чайки или струга ядро даже из шестифунтового фальконета может оказаться роковым, а уж из пушки большего калибра - наверняка потопит. Галеас крепче, должен выдержать
несколько попаданий. Скорее всего, и у турок не будет времени на перезарядку, первый их залп окажется и последним в этом сражении.
        Я стою у ограждения на передней части ахтеркастля. Гребцы, которые ниже меня, сидят по пять человек на банке, лицом ко мне, и под стук барабана синхронно работают тяжелыми веслами. К толстым валикам приделаны по пять железных рукояток, уцепившись за которые двумя руками, гребцы, отклоняясь назад, тянут весло на себя, а потом опускают валик вниз, чтобы лопасть вышла из воды, и наклоняются вперед, толкая его от себя. Голые тела в разводах - ручейки пота промыли дорожки в грязи, налипшей к коже. Во время стоянки на якоре галеас почистили, помыли, но все равно из трюма волнами выплескивается сортирная вонь. Мыться в морской воде многие гребцы не захотели, а пресной на такое мероприятие у нас не было. С пресной водой напряженка. Дождей в эти дни не было, а мест на берегу, где ее можно набрать, мало, и все под контролем татар, поэтому вместе с водовозами надо было посылать большой отряд охраны. Я чувствую на себе десятки, если не сотни, взглядов. По моему поведению гребцы пытаются угадать, как идут дела, скоро ли начнется сражение. Стараюсь казаться спокойным, хотя последние минуты перед боем самые
напряженные. Иногда, как обычно делаю во время швартовок, подношу ко рту не плотно сжатый кулак и, даже в жаркую погоду, выдуваю в него теплый воздух, словно хочу согреть.
        - Держи на правую баштарду, чтобы ее мачты были в створе, - не оборачиваясь, говорю я рулевому Петру Подкове.
        - Держать на правую, - приученный мной, дублирует он команду.
        Нос галеаса уходит вправо, проскакивает баштарду, потом влево и опять вправо, пока галеас не начинает сближаться с ней вплотную на встречном курсе, будто собирается протаранить. Возникает впечатление, что дистанция теперь сокращаться быстрее.
        У командира баштарды не выдерживают нервы, он отдает приказ стрелять, хотя дистанция между судами кабельтовых семь. Облака черного дыма, вырвавшиеся из жерл пушек, и грохот выстрелов я фиксирую почти одновременно. Одно ядро, пущенное низко, отталкивается от почти ровной поверхности моря, бьет о правый носовой обвод выше ватерлинии и рикошетом летит дальше. При этом звук от удара такой, словно пробило несколько слоев досок. Еще одно ядро, как мне кажется, пролетает над галеасом, рядом со мной, я вроде бы слышу неповторимый, «шуршащий» звук полета. Через пару минут, подвернув в нашу сторону, стреляет вторая баштарда, а за ней, вразнобой, кадирги и кальятты. Чем дальше от середины строя, тем в более выгодном ракурсе для стреляющего галеас. Цель большая, промахнуться трудно. Несколько ядер попадает в борта галеаса. Одно сшибает трех гребцов с двух банок левого борта. Двое падают между банками, а третий с оторванной рукой вылетает в проход и начинает, истошно вопя, кататься по палубе, заливая ее ярко-красной кровью. Два весла замирают, задрав валики вверх. Сейчас за эти весла зацепятся другие - и
галеас начнет поворачивать влево.
        - Огонь! - кричу я канонирам, а гребцам: - Весла в воду! - а рулевому: - Право на борт, удерживать на этом курсе!
        Дымящиеся фитили точно бы клюют пушки у задней их части, где отверстия, заполненные затравкой. Порох стал намного лучше, поэтому выстрела звучат быстрее, чем раньше. Облака черного дыма скрывают от меня баштарду. Куда попали ядра и попало ли хоть одно во вражеское судно - не вижу. Когда дым рассеивается, повреждений тоже не замечаю, что не говорит о том, что их нет. С опущенными в воду веслами галеас начинает быстро терять инерцию переднего хода. Нос галеаса пошел сперва влево, но Петро Подкова быстро вернул его на прежний курс.
        - Вперед! - командую я гребцам.
        Они частично втянули внутрь галеаса одно весло, два гребца которого погибли, и наклонили его лопастью вверх, чтобы не мешало грести остальным, а на банку второго пересел один из уцелевших, заменив раненого, который все еще катался по палубе. Мальчишка, в обязанность которого в рабстве было подносить глиняный сосуд желающему справить нужду, замер в ступоре возле раненого, прижав к груди двумя руками эту служебную емкость, запашок из которого наверняка был сногсшибательный.
        Трудились гребцы не долго. После четвертого гребка я приказал втянуть весла и приготовиться к бою. Галеас продолжал идти по инерции вперед, навстречу баштарде, на которой тоже начали убирать весла. Видать, тоже готовятся к абордажу. На ней треххвостый бунчук бейлербея. Я бы решил, что Каффиского эйялета, но на второй баштарде и одной из кадирг были такие же бунчуки. То есть, мы нарвались на флот трех чиновников второго ранга. Это хорошо: где три командира, там ни одного.
        На атакуемой нами баштарде командиром был рослый турок в золоченом шлеме, напоминающем испанский морион, и покрытой красным лаком и позолотой кирасе. Он зачем-то приперся на бак своего судна. Наверное, чтобы возглавить атаку янычар, выстроившихся по бокам и позади него и вытеснивших с бака канониров. Я снял бейлербея первым же выстрелом. Винтовка была заряжена «бронебойной» пулей, которая с дистанции метров сто легко пробила кирасу. Сперва я подумал, что не пробила или не попала, потому что бейлербей продолжал стоять, как ни в чем ни бывало, и только когда я по-новой зарядил винтовку и собрался выстрелить в него еще раз, турецкий командир рухнул вперед, на бронзовую пушку калибра не менее пятидесяти фунтов. У турок неискоренимая гигантомания. Даже женщины у них ценятся не за красоту, а за избыточный вес. Красавицей считается та, у которой в пупок помешается все розовое масло из стеклянного сосуда специальной формы, используемой только для этого парфюма, и емкостью грамм сто. Вторую пулю я послал, судя по наличию наспинной части кирасы, в спину удирающему офицеру. Его падение-нырок с бака в трюм
подогнало остальных турок, собиравшихся было вместе с бейлербеем показать чудеса отваги. В спину им полетело еще несколько пуль из ручниц самого разного калибра, сразив почти половину героев. Остальные перебежали по куршее на корму.
        Галеас выше баштарды примерно на полметра. Когда суда прижались бортами, казаки легко перепрыгнули на приз. Их встретил залп с кормы баштарды. Два казака рухнули, как подкошенные, а один словно бы споткнулся и упал ниц, но потом перевернулся на спину и прижал к правому бедру обе руки. Между пальцами проступила кровь, темная, словно насыщенная пороховой гарью. Остальные побежали по куршее к ахтеркастлю.
        Я остался на галеасе, потому что сражение еще не завершилось, к нашему правому борту приближалась кадирга. На ее баке турецкий матрос с типичной славянской внешностью заряжал мушкетон - мушкет, укороченный на треть или даже половину, у которого ствол часто заканчивался расширением в виде воронки. Воронка нужна, чтобы легче было засыпать в ствол дробь. Впрочем, этот ренегат наверняка собирается пальнуть в нас не мелкой дробью, а картечью. Я выстрелил первым. Попал ему в грудь. Доспехов на матросе не было, пуля прошла навылет и зацепила стоявшего позади лучника. Если ранила лучника, то легко, потому что убегал с бака резво. По стоявшим на ахтеркастле кадирги турецким воинам выстрелили из нескольких гаковниц казаки, занимавшие позиции на нашем правом борту. Турки стояли плотно, промахнуться было трудно. Оставив на верхней палубе несколько тел, остальные слетели по трапам вниз. Кадирга начала поворачивать влево, явно передумав нападать на галеас. Ей бы самой отбиться от двух чаек, которые вот-вот настигнут кадиргу.
        На баштарде бой закончился быстро. Оставшись без командира, турки решили, что их героизм никто не оценит, предпочли сдаться, чтобы проявить его в следующий раз, когда враг будет слабее. Вторая баштарда, к которой прицепились две чайки и еще два струга спешили им на помощь, пока держалась. Она была выше чаек, залезать неудобно, поэтому турки успевали срубать казаков, пытавшихся подняться на баштарду. Наверное, отбили бы нападение, если бы не казаки, стрелявшие по туркам из ручниц. Пара удачных попаданий - и у остальных турок пропало желание мешать абордажной партии. Еще одну развернувшуюся кадиргу догнала чайка и зацепилась «кошкой». Турки пытались перерубить линь, но казаки-стрелки не давали это сделать. Кадирга замедлила ход, из-за чего к другому ее борту приблизился струг. Можно считать, что и эта уже наша. Зато остальные успели развернуться и так налегли на весла, что оторвались от преследователей. Маленькие суда теперь неслись впереди, значительно опережая большие.
        Мы захватили две баштарды и две кадирги. Двух бейлербеев, каффиского и азовского убили, а третьего, измирского, взяли в плен раненым. Измир - это турецкое название Смирны. За каким чертом приперся сюда бейлербей этого эйялета, расположенного на берегу Эгейского моря, для меня было загадкой. Разве что провинился перед султаном и решил ратными подвигами заслужить прощение. Спросить не смог, потому что раненый был без сознания. Тела двух его коллег вытряхнули из одежды и обуви и вместе с другими трупами отправили на корм бычкам. В этом году бычок в Керченском проливе будет мясистым.
        Глава 38
        Оказывается, казаки на обмен были уже давно набраны. Правда, теперь количество пленных турок увеличилось, и один был высокопоставленным, обмену не подлежал, а только выкупу. Наши атаманы выдвинули ультиматум: трое суток на сбор пленных казаков и десяти тысяч золотых выкупа за измирского бейлербея. Оба атамана теперь расположились на баштардах, каждый на своей. Поврежденный и подтекающий галеас им больше не нравился. Добычи на захваченных галерах взяли мало. Большую ее часть составляли оружие, доспехи, боеприпасы и провиант. Ручницы сразу раздали казакам, которые не имели огнестрельное оружие. В основном это были джуры, которые в ближайшее время должны стать полноправными членами товарищества. У настоящего казака и ручница должна быть настоящая, а не такой огрызок, поэтому никто не хотел брать мушкетон, хотя в Западной Европе еще в прошлую мою эпоху их часто использовали кавалеристы вместо пистолета. Его вешали справа на перевязи, надетой через левое плечо. Так он не мешал управлять лошадью. Приблизившись к врагу, его с одной, но чаще с двух рук, разряжали, не шибко прицеливаясь. Разлет картечи на
небольшом расстоянии гарантировал попадание в цель. Я решил, что мне он не помешает. Буду ходить с мушкетоном на уток. Из винтовки стрелять пулями или дробью по уткам несерьезно, а мушкет или аркебузу таскать тяжело.
        Обмен пленными произвели на день раньше, а выкуп получили на два дня позже. Не помогла даже угроза повесить измирского бейлербея. Видимо, у турецких чиновников, действительно, не было под рукой столько денег, ждали, когда привезут из Каффы. Керченский пролив временно перестал быть золотой жилой для того, кто его контролирует. Торговые суда здесь появляются редко. И дело даже не в том, что мы перекрыли пролив. Донские казаки говорят, что за навигацию в Синее море заходит от силы десятка два купеческих судов. В основном его бороздят небольшие рыболовецкие. Деньги за бейлербея сразу поделили на две половины, которые разместили на разных баштардах. Остальная добыча стоит намного дороже, но над ней так не тряслись. Наверное, потому, что деньги меньше места занимают и универсальны, в отличие от многих товаров, на которые не везде найдешь покупателя.
        На следующее утро провели раду на галеасе. Он самый большой и вроде бы общий. На повестке был всего одни вопрос - возвращаться домой или ограбить какой-нибудь приморский городок? Во втором случае пришлось бы распрощаться с тартаной, поэтому я был за возвращение. Мнения казаков, как донских, так и запорожских, разделились почти поровну, с небольшим перевесом в сторону дальнейшего продолжения кампании.
        - Главное - не захватить добычу, а дотащить домой, - начал я свое выступление. - Взяли мы много. Теперь у нас судов больше, чем экипажей. Если захватим еще немного, обрадуемся не сильно, а вот если потерям всё, будет очень обидно. Жадность губит казаков! - закончил я переработанной поговоркой советских зеков.
        Слоганы управляют толпой, как щелчок бича. Людям кажется, что истина должна звучать красиво. Как следствие, звучащее красиво - истина для них. Сама истина об этом не догадывается. Особенно падки на слоганы дети, женщины и малообразованные мужчины. Для них слоганы - квинтэссенция мудрости. Наверное, считают, что если закинуть такую пилюлю в разжиженные мозги, то она, растворившись, загустит их умом. Большую часть казаков слоган поразил. Уверен, что в остальных он тоже попал, но жадность послужила щитом.
        - И то правда! С полными руками воровать не ходят! - выдал Василий Стрелковский второй слоган на ту же тему, после чего казаки погомонили еще минут пять и приняли почти единогласное решение возвращаться в Адомаху.
        Добрались благополучно. Тартану тащили на буксире. Она была в балласте и с маленьким экипажем на случай, если оборвется буксирный трос, и для откачки воды из трюма. На ходу тартана текла интенсивнее.
        В крепости уже были купцы, запорожские, которых я называл украинскими, и польские и русские. Последних всего двое. Как мне сказали донские казаки, в Смутное время ряды купцов в Московии сильно подсократились. Их грабили все, кто был сильнее, а добычу продавали польским купцам, которые, говорят, поощряли уничтожение конкурентов. Все польские и, за исключением одного, украинские купцы были ашкенази. К моему удивлению, казаки не кинулись рубить их на куски. Наверное, потому, что арендатор драл с крестьян три шкуры, и тем деваться было некуда, а с купцом ты на равных: не нравится цена - не продавай или не покупай. Посовещавшись, казаки продали купцам самые объемные и тяжелые товары. Торга не было, потому что купцы явно сговорились. Скупив по дешевке оптом, затем поделили, согласно вкладу каждого. Галеры продали за гроши местным жителям на дрова. За паруса и канаты получили больше, чем за сами суда. В окрестностях Адомахи еще есть деревья по балкам, но в основном это не самая лучшая древесина на дрова. То ли дело просоленные дубовые и сосновые доски и балки. Гореть будут долго, тепла дадут много.
Оставшиеся трофеи, поделив поровну, перегрузили на чайки и струги.
        Тартану, как и в прошлый раз, вытащили на берег, под стены крепости. Я осмотрел ее корпус снаружи. Выводы были печальнее, чем при осмотре изнутри. Требовался средний ремонт с заменой нескольких шпангоутов и досок обшивки. Плюс законопатить и засмолить почти всю подводную часть. Если бы были толковые корабелы, они бы справились дней за пять. В Адомахе специалистов такого класса не найти. Я снял размеры, чтобы изготовить нужное в Кандыбовке и привезти сюда. Все равно в эту сторону чайки идут практически в балласте.
        Отгуляв прощальный пир, затянувшийся до поздней ночи, поутру донские и запорожские казаки распрощались и уплыли в разные стороны. Первым плыть по Дону будет легче, если удачно проскочат Азов. Обычно засевшие в этой крепости турки, как и гарнизон Аслан-города, с большими отрядами не связывается. Пальнут из пары фальконетов для приличия, но так, чтобы даже ненароком не попасть. Нам же пришлось перетягивать тяжело нагруженные чайки через несколько гребней и порогов, с помощью бродников переволакивать на другую реку, преодолевать там мели. В монастыре была обязательная ночевка, где оставили часть специй, благовоний и оружия.
        В месте слияния реки Самар с Днепром нас ждала вторая партия купцов. На этот раз были только украинские и польские. Им пришлось подождать, пока мы разделим добычу. Часть казаков отправлялась отсюда вверх по течению Днепра на зимние квартиры, хотя до холодов было еще далеко. Добычу взяли богатую. Человеку с головой хватит на несколько зим. Впрочем, среди казаков дружба с головой не считалась достоинством. Так же, как и умение считать. Я заметил, что все разделы добычи проходили без стычек, скандалов. Да, были недовольные, но без них никак и нигде. И это при жадности, иногда достигающей голландских масштабов. Не умеющие считать казаки не всегда понимали, что получили меньше, чем должны были. Да и жадность их все-таки отличалась от голландской и других западноевропейцев. Тех в первую очередь интересовало количество, а украинцев больше привлекает возможность похвастаться, вызвать зависть у соседей и - самое сладкое! - у недругов.
        - Да мой сосед, гнида, сдохнет с горя, когда увидит, сколько я добра привез! - злорадно озвучил общее настроение один из казаков.
        Небось, перец будет ложкой из мешка кушать на виду у соседа.
        Глава 39
        Лето было сухое, уровень Днепра сильно упал. Мы взяли по лоцману на каждую чайку и отправились преодолевать пороги. Кодакский был длиной около километра и с перепадом высоты около двух метров. Оба берега Днепра, отстоящие друг от друга примерно на километр, в этом месте - гранитные скалы высотой метров пятнадцать-двадцать. Экипажи сократили до минимума, высадив лишних на правый берег. Там удобнее было подняться наверх, а ниже порога спуститься к воде. Я не стал рисковать, понаблюдал за преодолением порога с берега. В одном месте в пороге была впадина неглубокая. Там и перетаскивали по очереди чайки. Дело было тяжелое и опасное. Недаром, казаком считался только тот, кто прошел пороги по малой воде. Все джуры сами вызвались тащить чайки через пороги. Я в казаки не стремился. Неспешно шагая по краю обрывистого правого берега, наблюдал, как мокрые с головы до ног люди доказывают, что сильнее могучей реки, гул которой заглушал их голоса. Ниже порога находилась Синельникова забора - подводная гряда, которую преодолели без проблем, большая часть экипажа не покидала чайку.
        Километров через восемь, напротив впадения в Днепр реки Суры, находился остров Сурский, поросший дубами и дикими грушами. К его нижней части примыкали две почти параллельные каменные гряды на расстоянии метров пятьдесят друг от друга и с перепадом высоты менее полуметра, которые были вторым порогом, Сурским. Лишних опять высадили на правый берег, а подобрали только после третьего порога, Лаханского, расположенного примерно на километр ниже. Этот был опаснее предыдущих. Посередине реки находились три маленьких гранитных острова, соединенные с берегами несколькими грядами камней и скал. Перепад высот был около полутора метров. Здесь мы и потеряли одну чайку, большую часть ее товаров и двух казаков, которых она, резко развернувшись бортом к течению, сбила с ног, подмяла под себя и протащила несколько метро, пока не перевернулась. Когда бедолаг подобрали, оба были уже мертвы. Весь груз оказался в воде. Что-то утонуло, что-то застряло на камнях, что-то продолжило самосплавляться. Чайку проволокло днищем кверху еще метров семьдесят, до выступающего из воды гребня, напоминающего петушиный, только длиной
десятка полтора метров, ударило об него, а потом прижало к нему. Казаки с трудом перевернули чайку и оттащили от гребня, на фарватер. На чистой воде пустая чайка быстро осела по самые фашины, изрядно потрепанные. В бортах было несколько дыр и разломов. Ниже порога находилась забора Стельчая, которую некоторые считают порогом. Перед ней разбитую чайку вытянули на берег. Рядом положили два трупа и ту часть груза, которую подобрали.
        - Батюшка Днепр взял свою плату, дальше должно быть легче, - перекрестившись, произнес лоцман, который вел погибшую чайку.
        Ему от этого места идти домой пешком и одному. Плату не получит. Говорят, с ним по окончанию проводки поделятся другие лоцмана, потому что он заплатил дань Днепру за весь караван.
        Находящийся ниже километрах в четырех Звонецкий порог представлял собой две гранитные скалы, пересекающие реку. Перепад высоты немногим более метра. Нас опять высадили на правый берег. Ниже порога в реку вдавался большой гранитный мыс. Лоцман сказал, что этот мыс опаснее порога. Я вспомнил, как лихо проскакивал мимо него в половодье несколько веков назад. Дальше было километров шесть-семь более спокойного участка. Здесь в Днепр впадала река Вороная, ниже которой русло расширялось километров до полутора, и было много маленьких островков и один побольше, Козловый, между которым и левым берегом была удобная, безветренная стоянка. Там и дожидались чайки своей очереди идти к самому опасному порогу, Ненасытному - скале-дуге, соединяющей гранитные острова у левого берега с высоким утесом правого. Частично скала была под водой, частично - над водой. Длина порога более километра, ширина с километр, падение высоты более пяти метров. В конце порога через реку идет гряда скал высотой полтора-два метра, ударяясь о которые, вода разворачивается и закручивается, образуя водоворот. Это место лоцмана называют
пеклом. Именно там и погибает большая часть судов, преодолевающих днепровские пороги. Ниже Ненасытного находилось с десяток забор. После самого порога они казались детской забавой.
        За тем, как чайки преодолевали Ненасытный, я наблюдал с левого берега. Часть высадившихся со мной казаков поднялись на холм по соседству, откуда следили за степью, чтобы татары не налетели на нас внезапно. По заверению лоцманов, татар в последние недели три здесь не было. Этот порог наша флотилия преодолевала до вечера. Как ни странно, обошлось без потерь.
        Заночевали на большом острове Дубовом. Он действительно почти весь порос дубами, старыми, в несколько обхватов. В бытность мою путивльским князем, лоцман рассказывал мне, что раньше в центре острова было капище, где, судя по найденным костям, приносили в жертву не только животных, но и людей. Нынешние лоцмана тоже знали про капище, но показать, где оно было, никто не смог.
        - Деды говорили, что монахи сбросили истуканов в реку, а место, где они стояли, окропили святой водой, поэтому никто и не может найти его, - рассказал старый лоцман, у которого глаза были с мутными зрачками, как у снулой рыбы.
        Увидел я на дне, в иле, несколько дубовых стволов, явно пролежавших там немало лет. В этих краях мореный дуб используют редко. В основном в погребах делают стойки и полки. На всякий случай я разузнал у лоцмана, кто может подогнать мне на Базавлук мореные дубы. Появилась у меня мысль изготовить новое судно, а не заниматься ремонтом тартаны. Времени до следующей весны много, а заниматься дома больше нечем.
        До следующего порога было, по моим прикидкам, более двенадцати километров и две заборы, довольно серьезные. Мы преодолели их без проблем. Порог назывался Волнигский. Состоял из четырех параллельных скал и имел общую длину метров восемьсот и падение высоты метра три. Русло в начале его сужалось метров до восьмисот, а в конце - до четырехсот пятидесяти. После порога русло опять расширилось и становилось глубже. Вода здесь бурлила, словно кипела.
        Будиловский порог находился километрах в трех ниже. Два гранитных кряжа будто сдавливали русло с двух сторон, сужая его метров до двухсот. Длина порога была метров четыреста, падение высоты менее метра. Перед порогом из воды торчал большой плоский камень, похожий на стол неправильной овальной формы, а после него еще с десяток разного размера и формы. После порога река расширяется метров до шестисот. Нас высадили на левый берег ниже порога, и повара занялись приготовлением обеда. Плотно пообедав кулешом и покемарив с часик, двинулись дальше.
        Километров пятнадцать мы плыли относительно спокойно, маневрируя между этими камнями, пока не добрались до Кухарского острова. Перед ним русло сужалось, а ниже - расширялось. Там, наискось от левого берега к правому шел порог Лишний - ряд скал, образуя в середине утесистый остров Кучугурский. Этот порог считался легким. Всего-то метров двести длиной и перепад высоты сантиметров двадцать-тридцать.
        Следующий порог Вольный находился километрах в четырех от предыдущего. Он самый замысловатый. Гранитные скалы пересекают реку под разными направлениями. Длина километра полтора, перепад высоты метра два с половиной. На нем лоцманам и экипажам пришлось попотеть, постоянно меняя направление движения. Я наблюдал за ними с левого берега. Никто не утонул, ни одна чайка не разбилась. Видимо, прав был лоцман, сказавший, что Днепр взял свою долю. А дальше, километра через два, началось узкое гранитное ущелье. Казалось, что течения здесь нет, но непонятно почему чайки продолжали сплавляться. Казаки начали громко орать всякие неприличные слова, радуясь окончанию очередной проверки на прочность. Эхо, словно заблудившись, долго билось об отвесные гранитные скалы.
        Глава 40
        Распиленные стволы мореного дуба мне привезли в Кандыбовку в августе. Пилили их на Базавлуке. Я объяснил живущим там плотникам, которым помогали за небольшую плату скучавшие без дела казаки, что именно мне надо и в каком количестве, оставил залог на покупку бревен. Заказ мой выполнили почти правильно, сделав доски для обшивки корпуса всего лишь на сантиметр толще. Значит, корпус будет крепче и тяжелее. Вместе с заказом приплыли и шесть плотников для постройки нового судна. Я решил сделать двухмачтовую гафельную шхуну. Во-первых, для нее не нужен большой и опытный экипаж, который набратьв этих краях проблематично. На шхуне все работы с парусами выполняются с палубы и меньше снастей бегучего такелажа, чем у судна с прямыми парусами. Во-вторых, мне требовалось скоростное судно. В-третьих, с малой осадкой, чтобы не боялось мелководий. Именно шхуна обладала всеми этими качествами. У нее был недостаток - рыскливость при попутном ветре, который легко устранялся постановкой брифока. Кстати, с брифоком шхуна похожа на бригантину.
        Стапель оборудовал на берегу реки. На этот раз сам был корабелом. Местные не умеют построить что-либо сложнее струга. Помогали мне соседи, которым я платил зарплату, несмотря на их возражения, что это судно нужно им не меньше, чем мне. Я не хотел ни с кем его делить. До наступления холодов корпус был готов. Борта были в три слоя из мореного дуба. Все три проконопачены и просмолены. Так немного уменьшится грузоподъемность, но я ведь не извозом собираюсь на ней зарабатывать. Для меня важнее живучесть судна. Можно не сомневаться, что в трюм не только вода не просочится, но и не каждое ядро пробьется. Корпус разделен водонепроницаемыми переборками на три отсека: носовой, трюм и кормовой. Затопление первого или последнего не приведут к гибели судна. На счет остальных вариантов у меня были сомнения.
        За трудами узнали, что нападение казаков на окрестности Стамбула взбесило султана. Он выслал большую армию под командованием Скиндера-паши, которая должна была уничтожить всех казаков, а на их землях поселить мусульман. У командующего армией, видимо, не было уверенности в успехе похода. Пока казаки чесали репы, раздумывая, выступить навстречу туркам или подождать, когда сами придут, Скиндер-паша в середине сентября подписал мирный договор со Станиславом Жолкевским, гетманом коронным, командующим польской армией, который, как подозреваю, еще меньше был уверен в успехе, если случится сражение с турками. По этому договору польский король был обязан не допускать нападения казаков на турок и их вассалов крымских татар и вообще запрещать казакам выходить в Черное и Синее моря. Причем султана не интересовало, каким образом польский король добьется этого.
        А вот казаков интересовало и даже очень. Они не привыкли корректировать свои планы под королевские. На весну намечались новые похода. Меня сразу несколько походных атаманов приглашали присоединиться к ним. Казаков не смутило даже то, что в Османской империи произошел дворцовый переворот, и престол занял Осман Второй, сын султана Ахмеда Первого. До нас дошли слухи, что сын, в отличие от спокойного и рассудительного дяди Мустафы Первого, резок и воинственен, что грозится вырезать всех казаков и заселить их земли мусульманами.
        Я недооценил короля Сигизмунда Третьего. Не учел, что на польском престоле сидит истинный сын Швеции, которая после Полтавской битвы войдет в мировую историю умением уклоняться от войн. Шведы начнут прогуливать войны, как уроки в школе, и узнавать о том, что оккупированы, только после окончания оккупации. В обоих случаях они будут предельно искренними. Пока что, когда-то шведский, а теперь польский король Сигизмунд, чтобы увернуться от войны с грозным соседом - Османской империей, решил отправить казаков на увлекательную прогулку к слабому соседу - в Московию. Заодно попробовать посадить в Москве на престол сына Владислава. Видимо, польский трон он не считал достойным наследования своим сыном.
        Оно и правильно! Польша только называлась королевством. На самом деле у короля власти почти не было. Чуть более века назад поляки на сейме порешили, что король не может установить ничего нового без общего согласия сената и представителей шляхты, причем стоило хотя бы одному шляхтичу крикнуть: «Не одобрям!» - и закон не принимали. С какой стати он проорал это - никого не интересовало. Шляхта жила по понятиям. Девизом ее было выражение: «Только бог нам и сабля!» При этом сабля оказывалась даже важнее. Судить шляхтича могли только в четырех случаях: при совершении убийства, поджога, воровства и наезда. При условии, что был пойман на месте преступления. А не пойман - не вор и не убийца.
        Не знаю, что польский король Сигизмунд пообещал Петру Сагайдачному, но бывший кошевой атаман приложил максимум усилий и денег на то, чтобы вновь занять эту должность и убедить казаков не ходить в морские походы, а отправиться вместе с поляками в Московию. Якобы ему пообещал польский король терпимость к православной вере на казацких землях, увеличение реестровых казаков, независимость судопроизводства. Мол, за веру и свободы пострадаем, а король обязательно отблагодарит - продавит на сейме указ о казачьих вольностях, как пить дать продавит. Я знал, что это будет не последний раз, когда западноевропейцы, наобещав красиво, натравят казаков на Московию, а потом обуют лохов.
        Петр Сагайдачный появился на Базавлуке в апреле. Ранее не поощрявший пьянство, особенно в походах, что, по моему мнению, было одной из причин его снятия с атаманства, теперь Петр Сагайдачный был самым, как бы точнее выразиться, «водконаливайным» хозяином. Польской водкой были нагружены все чайки, прошедшие днепровские пороги по высокой, паводковой воде. Пиры случались почти каждую неделю и затягивались на два-три дня. У большинства казаков сразу пропало всяческое желание плыть за зипунами к турецким и татарским берегам. Халявная волка оказалась лучшим миротворцем.
        Поскольку я знал, что поляки никогда не будут русскими царями, посоветовал кандыбовским казакам не участвовать в походе на Московию. Никто меня не послушал. Оно и понятно. Кому охота просидеть все лето - весь добычной сезон - дома?! Тем более, что кое-кто из казаков помнил, как грабили богатейшую Москву несколько лет назад. Предложить что-либо взамен я не смог. На шхуне с маленьким экипажем серьезную добычу не возьмешь. В итоге я провел ходовые испытания нового судна на реке, смотавшись до Базавлука и обратно, и вытащил шхуну на мелководье, чтобы корпус не рассыхался, но и много воды не набирала. Во время моего визита в паланку, там полным ходом шли приготовления к походу. Выйти собирались в конце мая. Потом по известным только Петру Сагайдачному причинам сдвинули на месяц. Потом еще на один. В итоге двадцать тысяч казаков отправились грабить Москву в последних числах июля, после того, как выяснилась истинная причина такой активности Петра Сагайдачного: польский король признал его гетманом Войска Запорожского и прислал ему гетманские клейноды - булаву, бунчук, печать и флаг. За время ожидания этой
мишуры могли бы пару раз сходить в море, но вновьиспеченный гетман строго-настрого предупреждал, что ждать никого не будет.
        В Кандыбовке остались только пожилые казаки. Целыми днями они хлопотали по хозяйству, в том числе и на меня работали, а я вместо них нес караульную службу, разъезжая вместе с джурой Ионой верхом на лошадях по окрестностям. Заодно охотились. Иона осваивал аркебузу с кремневым замком, которую я подарил ему. При стрельбе дробью по сидящей птице или картечью по животному на небольшом расстоянии джура уже попадал, а вот бить влет или пулей дальше пятидесяти метров у него пока получалось плохо. Забавно было наблюдать, как он откладывал аркебузу, чтобы выстрелить из лука. Мне сразу вспоминались английские лучники, которые считали огнестрельное оружие детской игрушкой.
        Вернулись из похода кандыбовские казаки в конце зимы, промерзшие и злые. Добычи оказалось не так много, как обещал гетман Войска Запорожского. По пути к Москве казаки захватили и разграбили несколько маленьких городов, включая Путивль, и множество деревень и монастырей. Принадлежность к одной вере не мешала казакам забирать ценное церковное имущество, убивать, насиловать и продавать в рабство захваченных жителей, в том числе и монахов с монашками. То есть, монахи из неказацких монастырей своими не считались. Москву они так и не сумели захватить. Говорят, что московитов спасли холода: в конце октября ударили морозы. Две недели арктический антициклон наводил порядок и в наших степях. Обычно сильные морозы ложатся только на снег, а в этом году по ночам за минус десять было, когда деревья еще с листвой не расстались. В Москве, уверен, было еще холоднее. Мерзнуть в окопах, осаждая город, казаки не захотели, разошлись грабить окрестности. Поляки, привыкшие атаковать за спинами казаков, сразу присмирели. В итоге в ноябре начались мирные переговоры, в результате которых перед самым Рождеством был заключен
мир на четырнадцать с половиной лет. За поляками оставались Смоленская и Северская земли, а королевич Владислав отказывался от претензий на московский престол, но, демонстрируя иезуитскую изворотливость, не признавал Михаила Романова царем. Казаков поляки наградили щедро - двадцатью тысячами золотых (по одному на брата) и семью тысячами штук сукна (по одной на троих). Все остальные обещания поляки забыли напрочь и даже перестали называть Петра Сагайдачного гетманом, хотя клейноды не отобрали. Не потому, что не хотели, а потому, что побоялись сражаться с двадцатью тысячами казаков. Впрочем, к моменту подписания мирного договора многие казаки покинули польскую армию. Часть перешла на службу к своему противнику, московскому царю, часть отправилась служить австрийскому императору Фердинанду, часть - персидскому шаху Аббасу, который к тому времени уже подписал мирный договор с турками, но отважные вояки всегда нужны, а самые беспредельные решили, никому не подчиняясь, ограбить северные области Московии.
        Глава 41
        В лунные ночи мне до сих пор кажется, что смотрю в кинотеатре черно-белый фильм, что всё это не со мной, что часа через полтора зрелище закончится, по экрану пробегут титры, а потом включат свет. Я стряхну наваждение - чужие страсти и судьбы - и поеду домой, как когда-то в юности. Тем более, что сейчас мое тело не намного старше, чем у того парня, что ходил в кинотеатры. После появления компьютера это заведение для меня перестало существовать, даже три-д фильмы не привлекали. Наверное, дело было все-таки не в развитии техники, а в том, что перестал верить в чужие сказки.
        Шхуна при слабом северо-восточном ветре довольно резво идет вниз по течению Днепра. Сейчас проходим остров Тавань. Следом за ней строем кильватер следуют пять чаек. Больше желающих отправиться за турецкими и татарскими зипунами не нашлось. В паланке сейчас мало казаков. Остальные ушли с Петром Сагайдачным к Киеву то ли воевать за поляков, то ли против них. Идем мы как можно тише, не привлекая внимание. Нас слишкмо мало, чтобы сразиться с гарнизоном Аслан-города. Видят ли нас из крепости турецкие вояки - не знаю, но из пушек не палят. Если не спят, то делают вид, что спят. Им, видимо, тоже не хочется связываться с нами. Они ведь, скорее всего, не догадываются, что перед ними весь отряд, думают, что большая часть просто отстала. Или я думаю о них лучше, чем они есть.
        - Можете отдыхать, - когда шхуна минует южную оконечность острова, говорю я казакам, которые стоят на палубе с ручницами наготове.
        Тихо переговариваясь, они спускаются в трюм, где теплее и не так сыро. Для середины июня ночь холодновата, потому что весь день шел дождь. На палубе остаются только четверо матросов, обученных мною работать с парусами, мой джура Иона в роли рулевого и Петро Подкова, из которого я пытаюсь сделать вахтенного офицера, а потом и капитана шхуны. Прорываться на ней через турецкие проливы будет слишком рискованно, поэтому оставлю ее казакам, отправлюсь в Западную Европу по суше. Берега Днепра Петро Подкова знает лучше меня. Можно было бы пойти отдохнуть, оставив его на вахте, но нам все равно целый день придется отсыпаться. Неизвестно, есть ли турки в Днепро-Бугском лимане, поэтому на день спрячемся в камышах, а ночью продолжим путь.
        Чтобы скоротать время, спрашиваю вахтенного офицера:
        - Будет война с ляхами или нет?
        - Бог его знает! - искренне восклицает Петро Подкова. - С одной стороны, товарищество обижено, что ляхи договор не соблюли, а с другой стороны, от ляхов никто и не ждал, что поступят по чести. Веры им никогда не было.
        - Но наказать бы их не помешало, - подсказываю я.
        - Товарищество тоже так думает, - соглашается он.
        Петро Подкова - истинное дитя казацкой среды. Мне кажется, ему даже в голову не приходит, что решение может принять одни человек, и этим человеком может быть он сам. По этой причине я не уверен, что из него получится толковый капитан.
        - Они решили пограбить шляхту, пройтись аж до Кракова, - сообщает Петро Подкова.
        И гетману Войска Запорожского придется подчиниться решению рады, иначе останется с титулом, но без войска. Хотя ему, как догадываюсь, со шляхтой воевать не с руки, потому что сам хочет влиться в ее ряды. Впрочем, шляхтичи под раздачу уж точно не попадут, отсидятся в укрепленных городах. Достанется только крестьянам, что в Речи Посполитой называется всего лишь наездом - обычная разборка, только в данном случае не между двумя собственниками, а между двумя группами собственников.
        День мы простояли в камышах, в том же месте, где прятались, захватив тартану. Опять наловили раков и рыбы, наелись от пуза. Перед заходом солнца возобновили движение и до темноты успели выйти в Днепро-Бугский лиман.
        Купцы нам говорили, что турецкого флота здесь нет. В прошлый год запорожские казаки не беспокоили, вот турки и решили, что их испугались, что можно не перекрывать выход из Днепра. Но ведь те же купцы могли сообщить нашим врагам, что мы собираемся в морской поход небольшими силами. Победа бы досталась туркам сравнительно легко, а награждены были бы, как за уничтожение крупной флотилии - заманчивый шанс прославиться и получить от султана награду.
        Шли ночью по компасу. Дул норд-ост силой балла три. Шхуна делала не более пяти узлов, да и то, благодаря попутному течению. Чайки шли на веслах, ориентируясь по фонарю на шхуне, который был виден только с кормовых курсовых углов. Берега лимана скрыла темнота. Создавалось впечатление, что мы в открытом море.
        Луна вышла, когда мы были на траверзе руин Очакова. Разглядеть их я не смог, но показалось, что учуял запах гари, как будто он не выветрился за три года. Турецкого флота в самом узком месте лимана не было. Не видно было огней и на Кинбурнской косе. Если там и есть турецкий пост, то стража не подавала признаков жизни. Беспечности турок можно было бы позавидовать, если бы это увлечение время от времени не становилось для них смертельным.
        Черное море встретило нас ласково. Небольшие волны били в корму, погоняя в сторону пролива Босфор. На чайках подняли паруса, чтобы гребцы отдохнули до утра. Спешить нам теперь некуда. Хватит и тех узлов четырех, которые чайки делали под парусами. Шхуна под всеми парусами шла быстрее, поэтому оставили только брифок, а остальные опустили. Судя по всему, из меня начал получаться хороший кораблестроитель. Вернувшись в двадцать первый век, обязательно построю себе деревянную шхуну. А вернусь ли?!
        Глава 42
        Эти два торговых судна мы обнаружили севернее выхода из Босфора. Они в полном грузу шли в сторону Варны или Констанцы (бывшие Томы). Оба трехмачтовые, длиной около тридцати метров и шириной около шести и водоизмещением тонн триста. Судя по количеству портов, на каждом по шестнадцать пушек. Шли довольно остро к ветру. Не так круто, как может шхуна, но галеон так не сумел бы. С бушпритов свисали блинды, а сверху на коротких стеньгах крепились бом-блинды. На фок-мачтах паруса в два яруса, на грот-мачтах в три, а на бизань-мачтах латинские и сверху прямоугольные крюйсели. Я бы принял суда за галеоны, если бы соотношение длины и ширины не было таким большим - около пяти к одному - и кормовая надстройка значительна ниже. Заваленные внутрь борта подсказали мне, что это, скорее всего, голландские флейты. Бочкоподобные корпуса, улучшающие мореходные качества судна, были позаимствованы у моих судов голландцами, чтобы уменьшить пошлины при проходе Датских проливов. Пошлины начислялись по площади главной палубы, а не самого широкого места. Экономили всего несколько монет, но радовались, как миллиону. Не
думаю, что турки пустили голландцев в свои внутренние воды. Наверное, суда трофейные.
        Заметив, что мы идем на них и явно не с добрыми намерениями, команды обоих судов не испугались, начали готовиться к бою. На флейтах убрали нижние паруса, которые больше остальных страдают во время обстрела. Раньше так не делали. Открыли порты и выкатили пушки. Вдоль бортов натянули противоабордажные сетки. На марсы поднялись стрелки из огнестрельного оружия. То, как четко это все было проделано, навело меня на мысль, что на флейтах голландские экипажи. Голландцы хорошие моряки, но посредственные воины.
        Чайки сидят слишком низко, чтобы атаковать суда с такими высокими бортами. У казаков, конечно, есть «кошки» и изготовленные по моему приказу трапы с крюками в верхней части и упорами в нижней четверти, но народу много поляжет прежде, чем захватят флейты. Шхуна в балласте ниже всего на метр, может, чуть больше. Встав на планширь фальшборта шхуны, взрослый мужчина без особого труда перерубит противоабордажную сетку и переберется на флейт. Да и на шхуне экипаж в два раза больше, чем на чайке. Поэтому чайки идут вслед за нами и строем кильватер, чтобы не получить ядро, которое будет гибельным. Мы с наветренной стороны - так сказать, играем белыми. Передний флейт идет мористее. Задний, как мне показалось, постепенно отстает. Направляю шхуну на передний. У нас на полубаке установлены две погонные кулеврины калибром три фунта. Теперь кулеврина - это орудие с длиной ствола более двадцати пяти калибров. У наших - более двух метров. Обе заряжены картечью. Одна направлена на марсы, другая - на главную палубу и шканцы. Комендоры стоят возле кулеврин с дымящимися фитилями, ждут приказ.
        Медленно сближаемся встречными курсами. Кажется, что слишком медленно. Ловлю себя на мысли, что нервы напряжены. Ядро - это не стрела и даже не пуля. Разорвет на части, а в разобранном виде смыться в следующую эпоху не получится. Я пытался втолковать казакам, что, если меня тяжело ранит, надо положить тело в лодку и пустить по волнам.
        - Не волнуйся, Боярин, похороним тебя по-человечески, в земле, как положено! - заверил меня Петро Подкова.
        Будем надеяться, что у меня хватит сил настоять, чтобы со мной попрощались не по-человечески, а именно так, как я хочу.
        Когда расстояние между судами сокращается до полумили, я командую комендорам на полубаке:
        - Огонь!
        Кулеврины почти одновременно выплевывают облака чёрного дыма. В фор-марселе появляется от картечин насколько дырок, которые быстро расползаются до швов. Вроде бы задели кого-то из стрелков на марсе фок-мачты. Результат не впечатлил, но стреляли для того, чтобы спровоцировать противника на ответный залп. Погонных пушек на флейтах не видно. Они не нужны, потому что купеческому судну теперь негоже гоняться за другими судами. Надо довезти свой груз в целости и сохранности. Я надеялся, что флейты развернутся к нам бортами и разрядят полупушки, если правильно определил калибр. Не стали, продолжили следовать прежним курсом, чтобы всадить залп нам в борт. Наверное, уверены, что пары залпов будет достаточно, чтобы отбить у нас охоту нападать на такие большие и хорошо вооруженные суда.
        Кулеврины успевают выстрелить еще раз и таки подстрелить несколько человек на марсах, а может, кое-кого и на палубах. Остальных с марсов и с главной палубы согнали наши стрелки из ручниц. Казаки стреляют намного лучше турецких вояк. Научились даже из гладкоствольного оружия попадать метко. Может быть, благодаря пулям, которые стали делать так, чтобы заходили в ствол втугую. Двоих врагов завалил я из винтовки, а одного - Иона из аркебузы.
        - Я убил! Я убил! - заорал джура так, будто совершил что-то сверхвыдающееся.
        - Винтовку заряди, - спокойно приказал я ему.
        Капитаном на переднем флейте был европеец, одетый не по турецкой моде в кожаный джеркин без рукавов поверх белой рубахи с красной вышивкой на манжетах и черных пузырчатых штанах длиной до колена, но без доспехов и оружия. На голове у него широкополая шляпа с высокой тульей и обрезанным, белым, страусовым пером. Командовал грамотно. Мои попытки сблизиться вплотную закончились тем, что суда начали расходиться на дистанции метров двадцать пять. Мы идем по инерции, паруса опущены, а у флейта все верхние в деле, только малость продырявлены. Марсовые разогнаны по шхерам нашими стрелками. На марсовой площадке грот-мачты лежит мертвый стрелок, свесив руки, будто приготовился схватить и подтянуть вверх рей. Вражеский капитан продолжал командовать, прячась за бизань-мачту, а рулевых и, наверное, кое-кого из членов экипажа прикрывал фальшборт.
        Мы разрядили свою артиллерию первыми. Наши фальконеты стояли на главной палубе. Они легкие, можно подвернуть в сторону противника. Что мы и сделали. Били по открытым портам, из которых торчали орудийные стволы. Между судами зависают черные тучи порохового дыма. Надеюсь, он помешает вражеским комендорам. Они ждут, когда шхуна окажется сразу перед всеми их полупушками, чтобы выстрелить залпом и нанести побольше вреда. Я не уверен, что залп более эффективен, чем одиночные или небольшими группами, но так сейчас считают остальные.
        - Прячемся! - командую я своему экипажу и приседаю за бухту троса, сложенного на полуюте.
        Почти сразу же звучит залп из полупушек. Между судами опять образуется черные тучи, более густые и объемные, которые наносят серые узоры на наши желтоватые паруса, принайтованные к гикам. От ударов ядер шхуна вздрагивает, обиженно гудит пустым трюмом, трещит ломающимся фальшбортом. Кто-то на шхуне орет от боли, но я пока не вижу, кто именно.
        - Вперед! - кричу я.
        На правом борту ближе к корме появляются, как черти из табакерки, трое казаков с «кошками», быстро закидывают их на флейт. Шхуна, растеряв почти всю инерцию, еле ползет, а вот флейт имеет движение вперед со скоростью узла два. «Кошки» зацепились за фальшборт флейта в кормовой его части. Казаки успевают накидать шлаги на «утки», закрепив лини. Один линь, громко щелкнув, рвется, но два другие, набившись туго-туго, притягивают шхуну к флейту. Суда гулко стукаются бортами. Сразу с десяток казаков с более высокого полуюта переваливаются через фальшборт флейта на его главную палубу.
        Я тоже опираюсь двумя руками на планширь и, как на уроке физкультуры через «коня», перекидываю через него тело, опускаюсь на палубу, прямо в лужу крови, на которой поскальзываюсь и падаю, успев выставить вперед руки. Они попадают в теплую липкую жижу. В этот миг об шлем рикошетит пуля. Удар не сильный, но в голове зазвенело. Я встаю, выхватываю саблю из ножен, позабыв о двух пистолетах. Стрелявший в меня турецкий воин стоит метрах в десяти, возле фок-мачты, срывает белыми крупными зубами верхушку бумажного патрона, торопливо сыплет его содержимое в ствол мушкета калибром миллиметров тридцать-сорок. Если бы пуля из этого мушкета попала немного ниже, мою черепушку разнесло бы на много частей и разбросало их по всей палубе флейта. Мушкетер явно не турок. Может быть, болгарин или гунн. На голове у него красная феска с черным помпоном, свисающим на черном шнуре к правому уху. Стремительно, как мне показалось, в три прыжка преодолев расстояние, разделяющее нас, именно по шнуру чуть выше помпона я и бью, без оттяга. Верхняя треть лезвия сабли легко рассекает шнур и феску и углубляется слева направо и
сверху вниз в череп сантиметров на десять. Правое ухо мушкетера, висок, выбритую щеку и шею мигом заливает алая кровь, словно я вскрыл пузырь, наполненный ею. Убитый враг роняет мушкет, который падает в мою сторону, но я успеваю отклониться, а тело валится влево назад, поворачиваясь при этом, точно ему обязательно надо упасть ниц, а не навзничь. Я делаю еще два шага вперед и срубаю второго мушкетера, обладателя широких и густых черных усов, который так усердно целился в кого-то из казаков, что не замечал меня. Сабля рассекает его голову, ударяется о приклад, выбив оружие из рук. Замечаю еще одного вояку, молодого, с едва заметными усиками. Он сидит на корточках у переборки полубака, прижавшись к ней спиной, и округлившимися от страха глазами с черными зрачками во всю радужку завороженно взирает на меня снизу вверх. Рядом с ним стоит прислоненная к переборке аркебуза с коротким прикладом, напоминающем увеличенную рукоятку револьвера, до которого пока не додумались. Юный аркебузир закрывает бледное лицо двумя руками с тонкими смуглыми пальцами, которые кажутся грязными, и наклоняет голову,
приготовившись к смерти.
        Я бью его саблей плашмя по голове и приказываю:
        - Ложись!
        Юноша вздрагивает, а затем, поняв, что не убили, растягивается на палубе, повернув лицо к фальшборту, чтобы, наверное, не видеть ужасное зрелище - меня с окровавленной саблей. Ступни в светло-коричневых шлепанцах с острыми и загнутыми вверх носаками, благодаря чему напоминали пулены, поворачивает в одну сторону, тоже к фальшборту.
        Я откидываю аркебузу к убитым ранее врагам, оглядываю поле боя. На полубаке и главной палубе живых врагов нет, только десятка два трупов. На корме стоят безоружные капитан в европейском платье и несколько турецких воинов, которых обыскивают два казака. Еще два запорожца стоят рядом, держа сабли наготове. На таком судне должно быть человек шестьдесят-восемьдесят экипажа. Остальные, наверное, прячутся на пушечной палубе и в других укромных местах. Казаки чуть позже находят и выковыряют их всех, выгонят на главную палубу. Сейчас они хозяйничают в каютах двухпалубной кормовой надстройки, радостными криками извещая о находках ценных вещей. В трюме наверняка груз намного дороже, чем найденные в каютах безделушки, но радуются им больше.
        - Пленных закрыть в каюте и вернуться на шхуну! - приказываю я.
        К левому борту флейта уже подошла чайка. С нее на приз забираются казаки. Они и присмотрят за пленными и за захваченным судном.
        Казаки из моего экипажа с неохотой отрываются от любимого занятия - мародерства. Тем более, что в каютах можно было найти мелкие ценные вещи типа золотого перстня или цепочки и заныкать их. Недовольно бурча, казаки перелезают на шхуну. За неподчинение командиру в бою - смерть. Обсуждать правильность этих приказов можно только после боя. Если командир был не прав, если из-за него погибли казаки, то может быть наказан так же.
        - Надо догнать второе судно, - напоминаю я. - Там и награбитесь вволю.
        Второй флейт, понаблюдав, как быстро мы захватили его сотоварища, решил не геройствовать. Совершив поворот фордевинд и поставив все паруса, он устремился в сторону пролива Босфор, надеясь получить там помощь от патрульных галер. Шел резво для судов такого размера. Флейт - удачный голландский проект. Недаром я учил голландцев кораблестроению. Но моя шхуна изготовлена с использованием достижений корабелов всех народов и времен до начала двадцать первого века, и она в балласте, благодаря чему ее скорость примерно на узел больше. Через час с небольшим мы сближаемся на дистанцию около кабельтова.
        Я перехожу на полубак, чтобы лучше оценивать ситуацию. Занимаю позицию между двумя кулевринами, слева от бушприта, потому что идем левым галсом. На корме флейта стоит капитан - двадцатипятилетний блондин с непокрытой головой. У него длинные волосы и борода. Одет в черно-зеленый дуплет, лишившийся «крылышек» за время моего перемещения между эпохами и застегнутый на крючки только до грудины, чтобы выше в треугольном вырезе была видна белая рубаха, и зеленые штаны до колена, широкие, но уже не тыквы, а, скорее, баклажаны. Он тоже без доспехов и оружия. Наверняка не пользуется доверием и, следовательно, находится на флейте не по своей воле. Руки держит за спиной. Смотрит в сторону шхуны спокойно, как на что-то, не представляющее никакой угрозы и не очень интересное, но больше ведь не на что положить взгляд.
        Я складываю руки у рта рупором и кричу на голландском языке:
        - Сдавайся! Я отпущу тебя, уедешь в Нидерланды!
        Капитан вздрагивает, будто мои слова хлестнули его. После короткого осмысления услышанного, он разводит руки в стороны, давая понять, что решение о сдаче принимает другой человек.
        Я машу рукой, чтобы он ушел с кормы, не подставлялся. Мои жесты доходят не сразу. Голландец кивает и спускается со шканцев.
        - Огонь! - командую я комендорам кулеврин.
        Орудия заряжены книппелями, изготовленными по моему заказу. Казаки о существовании такого боеприпаса не знали раньше. На суше книппеля были ни к чему, а на море казаки редко гонялись за парусными торговыми судами. Это будет их первое знакомство с поражающим действием двух половинок, соединенных цепочкой. Вырвавшиеся из стволов клубы черного дыма не дают нам увидеть полет книппелей и их попадание в цель. Мы замечаем только, как с бизань-мачты падает рю с латинским парусом, а в гроте появляется косая прореха, которая быстро расползается, став похожей на осьминога, поджавшего часть щупалец. Дистанция между судами начинает сокращаться быстрее.
        На шканцы флейта выбегает турок в шлеме-мисюрке и кирасе, в верхней части которой нанесены золотом то ли узоры-завитушки, то ли, что скорее, надпись на арабском языке, что-нибудь из Корана. В правой руке у турка ятаган, хотя отлично знает, что до рукопашной еще далеко. Малоазиатский менталитет - перед сдачей надо как можно больше раздуть щеки. Что турок и проделывает: размахивая в воздухе ятаганом, кричит проклятия в адрес неверных собак и прочие приятные его сердцу сравнения.
        Когда он выдыхается, я кричу на турецком языке:
        - Сдавайся! Неверная собака отпустит тебя за выкуп!
        - А какой ты хочешь выкуп? - сразу перейдя на деловой тон, интересуется турок.
        - Не больше, чем ты сможешь заплатить! - отвечаю я, давая ему шанс на торг.
        Для многих жителей Малой и Средней Азии сам процесс торга настолько увлекателен, что порой забывают, ради чего начали его. Хобби у них такое. Турку явно захотелось побыстрее заняться этим интересным процессом. Тем более, что между судами уже было меньше кабельтова и кулеврины вновь заряжены. Дальнейшая оттяжка решения могла закончиться печально. Турок развернулся и крикнул своим подчиненным, чтобы убрали паруса.
        Глава 43
        Находящаяся под моим командованием флотилия расположилась на рейде Гезлёва. Шхуна и флейты стоят на якорях, а чайки ошвартованы к их бортам. Большая часть казаков с чаек перебрались на парусники, где просторнее, не надо спать, сидя и скорчившись. Одна чайка ошвартована к правому борту шхуны, на которой заделали повреждения, нанесенные ядрами флейта. Ни одно ядро так и не сумело преодолеть все три слоя мореного дуба. Четыре застряли в первых двух слоях, напоминая нарывы, покрытые ржавчиной. Остальные отскочили, повредив только внешний слой. Казаки выковыряли вражеские ядра и из принципа утопили. Повреждения заделали кусками запасных досок, законопатили и щедро залили смолой.
        - Крепкий ты дуб смастерил! - сделал вывод сотник Безухий.
        Исходя из материала, пошедшего на постройку шхуны, казаки называли ее дубом или дубком. Незнакомое и непривычное слово шхуна пока не прижилось.
        Гезлёв - довольно мощная крепость в виде неправильного пятиугольника, расположенная на мысе, превращенном в остров рвом шириной метров десять, вырубленном в скалах. Крепостные стены высотой метра четыре сложены их обтесанного, светло-коричневого камня. Двадцать четыре прямоугольные башни высотой метров десять, крытые красной черепицей, находятся на расстоянии метров сто друг от друга. Сегодня пятница, поэтому на стенах висят самые разные флаги. В той стороне крепости, что смотрит на нас, есть оббитые железом ворота Искеле-капу, сейчас закрытые до окончания пятничного намаза. Ворота ведут к причалу, возле которого ждут разгрузку две небольшие галеры из Каффы. Побывавшие в Гезлёве в разных ролях казаки говорят, что точно такие же ворота есть и на других сторонах: Одун-базар-капу, на площади возле которых продают бревна, доски, дрова; Топрак-капу, которые ведут в кварталы буза-хане и публичных домов; Ак-монла-капу, через которые в город завозится и заносится питьевая вода в бочках и других емкостях; Ал-капу, маленькие, предназначенные только для пешеходов и всадников, арба в них не протиснется. В
городе двадцать четыре мечети (подозреваю, что по одной на башню). Высокие каменные минареты только у двенадцати соборных. У главной соборной мечети было два минарета, самые высокие в городе, на сто пять ступеней, но один рухнул несколько лет назад во время землетрясения.
        Рядом со мной на полуюте шхуны сидят в плетеных из ивовых прутьев, низких креслах бывшие капитаны флейтов - блондин с непокрытой головой Каспар Гигенгак, младший внук моего бывшего слуги, оставившего в наследство своим детям несколько судов, и обладатель шляпы со страусовым пером Николас Хоогенбозем. Первый командовал флейтом своего отца, а второй - флейтом моего сына Яна ван Баерле. Их корабли захватили тунисские пираты и продали турецким купцам. Капитанов купцы держали на судах не столько ради выкупа, сколько для обучения турецкого экипажа, потому что голландский, в виду его ненадежности, теперь прикован к банкам на разных галерах и осваивает технику гребли длинными и тяжелыми веслами. Мой потомок сам в моря не ходит, только барыши подсчитывает, заработанные для него другими. Ян ван Баерле - отец шестерых детей и одиннадцати внуков. Его мать Моник, бабушка Маргарита и дядя Ян умерли. Сестры замужем, уже сами бабушки. Его кузен, а на самом деле единокровный брат Александр ван Баерле - мэр Роттердама, отец четверых детей и полудюжины внуков. Про основателя богатого рода, мальтийского рыцаря,
одного из вождей морских гезов и непобедимого адмирала на службе у Вильгельма Оранского, сложили красивую легенду, согласно которой я погиб, сражаясь с сарацинами за освобождение Святой Земли. Достойная смерть для атеиста.
        Поскольку пара тысяч монет для меня теперь не актуальна, рассказывать голландцам о помощи раненому основателю рода я не счел нужным. Договорился, что помогут мне освоиться в Нидерландах, когда переберусь туда. Я объяснил казакам, что за голландских капитанов выкуп слишком трудно получить, зато они могут помочь нам при захвате других кораблей. Казаки собрались на раду и решили: если капитаны помогут, то не только свободу, но и долю от добычи получат. От голландцев я узнал, что флейт, в зависимости от комплектации, стоит от пятидесяти до ста тысяч гульденов. Плюс груз еще столько же. Плюс на обустройство на новом месте. Пока на все у меня не хватало, но если дела так удачно и дальше пойдут, то через год-два можно отправляться на новое место жительства.
        В Гезлёве открылись ворота. На причал вышел купец Егия Навапян со своими людьми. Они погрузили в шестивесельную лодку два тяжелых сундука, поплыли к шхуне. Договорились мы с купцом еще в паланке, куда он привез соль и вино, которые обменял на меха, шкуры, шерсть, мед, воск, янтарь…
        Повстречав его на Базавлуке, я вспомнил предложение продать тартану и поинтересовался:
        - А большое судно с полным грузом купишь?
        - Если в Гезлёв приведешь, купим. У нас там много богатых купцов и чиновников. Скинемся - и на два наберем, и даже на три, - хитро улыбаясь и морща длинный нос, ответил он.
        - В Гезлёве татары могут собраться и напасть на нас, попробовать отобрать суда задаром, - предположил я.
        - Кто ж им позволит?! - насмешливо произнес Егия Навапян.
        Миром правят олигархи. Причем, не те, которых все знают.
        На нас действительно никто не напал, даже потуг не было. Не дойдя до порта миль десять, мы легли в дрейф и послали к берегу баркас с деловым предложением Егии Навапяну. Ознакомившись с накладными на груз и выслушав описание предлагаемых на продажу судов, он подтвердил намерение и предложил нам подойти поближе, чтобы мог осмотреть товар. Мы так и сделали, тем более, что вернувшиеся на баркасе рассказали, что военных галер в порту нет.
        Вместе с Егией Навапяном на смотрины прибыли еще два армянских купца и татарин с ухватками чиновника. Они осмотрели суда, заглянули в трюма, убедившись, что заполнены товарами, указанными в накладных, переговорили по нашему разрешению без свидетелей с пленными турками, которых собирались выкупить. После чего зашли в каюту флейта, где сели за стол вместе со мной и сотниками Безухим и Панасом Цибулей, получившем свое прозвище из-за интересной формы головы. Мусульмане с удовольствием выпили греческого кисло-сладкого белого вина, налитого из бронзового кувшина емкостью литра четыре с половиной в оловянные кружки граммов на двести, закусили египетскими финиками. После чего начался торг отдельно по судам, грузу и пленным. Мы предлагали за две трети цены, собираясь согласиться за половину. Купцы предлагали треть, намереваясь заплатить не больше половины. Именно это совпадение и затянуло переговоры. Каждая сторона подумала, что можно глубже продавить другую. Сотники торговались так же отчаянно, как армяне и татарин. Я наблюдал, почти не вмешиваясь, потому что не сомневался, что продавить не получится у
обеих сторон.
        Договорились на третьем кувшине вина, и только потому, что выпитое ранее просилось наружу, а вставать из-за стола до окончания переговоров никто не решался.
        - Черкасы хитрые, с ними хорошо иметь дело! - произнес по окончанию торга татарин.
        Эта фраза не показалась мне противоречивой. В институте у меня был однокурсник из уральских татар Рашид Ишниязов. Пообщавшись с ним, я сделал вывод, что по каждому вопросу существует четыре точки зрения: правильная, неправильная и две татарские - правильная неправильная и неправильная правильная. Фраза про черкасов относилась, скорее всего, к последней точке зрения.
        Лодка Егии Навапяна подошла к шхуне. Купец первым поднялся на борт по штормтрапу. Как ни странно, у голландцев шторм-трап пока не прижился. По старинке пользуются стационарными, приколоченными к бортам. Казаки подняли на борт два сундука. Прямо на палубе, на виду у всех, я начал пересчитывать привезенные золотые монеты. Помочь мне никто не решился, хотя некоторые казаки умели считать до ста. Быстро, как я, не способны, а медленно стесняются при мне. Я набирал в сундуке десять монет и кидал в кожаный мешок. Маленькие кружочки золота - а сколько в них пота, крови, слез, как и лени, удовольствий, радости?! Мне кажется, жизнь каждого человека можно выразить двумя стопками монет - заработанными и потраченными на себя. Вряд ли эти стопки хотя бы у кого-то равны. Казаки следили за мной молча. Мне даже кажется, что и не дышали. Было много порченых монет - образец армянской образованности в деле. Если бы я продавал свой товар, то такие не взял бы. Для казаков вид большой кучи золотых монет был настолько очаровывающим, что на порчу отдельных не обращали внимание. Я не стал выпендриваться, потому что отберу
себе лучшие, когда будем делить. Отсчитывать ведь придется опять мне. Когда в мешке оказывалось десять тысяч монет, его завязывали и опечатывали каждый своей печаткой я и оба сотника. Затем мешок относили в кладовую шхуны, дверь в которую будет закрыта на амбарный замок, а рядом с ней выставлен круглосуточный караул. Такая уйма денег может кого хочешь свести с ума. Не хватало девяносто шесть монет, которые Егия Навапян, стоявший рядом и внимательно следивший за моими руками, добавил без разговоров.
        - Забирай первое судно, - разрешил я, когда последний мешок был закрыт в кладовой.
        По условиям договора покупатели платят половину, забирают и за три дня выгружают первый флейт. После чего, если нет замечаний по грузу, привозят вторую половину договоренного и становятся владельцами второго флейта. С первым мы отдаем и всех пленных турок. Офицеров - за выкуп, а рядовых - в обмен на пленных казаков, а если столько не найдут, на других православных молодых мужчин, иначе нагонят стариков и старух, утверждая, что больше никого нет. Как покупатели будут урегулировать этот вопрос с владельцами рабов-казаков - нас не касалось. Уверен, что проблем не будет, поскольку один из покупателей - ханский эмин (начальник таможни) Ахмед-паша, так обожающий иметь дело с казаками.
        - После этого домой отправитесь? - интересуется на прощанье армянин.
        Даже если бы мы и собирались так сделать, ни за что бы не сказал. Иначе нас у Аслан-города встречало бы все татарское войско.
        - Пойдем еще поохотимся, - ответил я. - Хватит денег на покупку других судов?
        - Приводи, постараемся найти, - пообещал Егия Навапян. - У хорошего купца на дешевый товар деньги всегда найдутся. Иначе, какой он купец?!
        Глава 44
        Флотилия лежит в дрейфе южнее Констанцы и на таком удалении от берега, что даже высокие холмы не видны из «вороньего гнезда». Следовательно, и нас не должны видеть с берега. Голландские капитаны рассказали мне, что через пару недель после них на Констанцу должен был пойти большой караван с оружием и припасами. Молодой турецкий султан недавно заключил мир с персидским шахом и теперь перебрасывает к границе с Речью Посполитой армию и снабжение для нее. Врать голландцам незачем, они в доле. Высланный на разведку баркас вернулся с сообщением, что в порту стоят только несколько небольших судов, и теперь дрейфует ближе к берегу, чтобы сообщить о подходе добычи. Ждем уже два дня. Казаки, не привыкшие подолгу находиться в открытом море, явно нервничают, но пока не ропщут. Тем более, что, благодаря вызволенным из плена, их стало слишком много на всех наших судах. Пока что количество золотых монет, полученных за предыдущие трофеи, помогает им справляться с фобиями. Они решили подождать еще три дня, после чего ограбить окрестности Констанцы.
        Я от скуки учу несколько наиболее сообразительных казаков пользоваться картами, компасом и определять широту с помощью квадрантов, найденных на флейтах. Оба голландские капитана помогают мне. Узнав от меня, сколько каждый казак получит за предыдущие призы, они теперь всячески стараются понравиться казакам, чтобы те не передумали дать и им долю в предстоящей добыче. Иона сидит за столом и рисует копии карты Черного моря, отобранной у турецкого капитана второго флейта. Я подправил ее и заменил надписи на турецком языке на русские. В предыдущем варианте море было без центральной части, только берега, сдвинутые почти вплотную, и юг был наверху, а восток слева. Карту явно делал европеец, скорее всего, голландец. На ней в некоторых важных местах есть изобаты - изолинии, соединяющие одинаковые глубины. В прошлую эпоху я видел изобаты только на голландских картах, причем не на всех, и только побережья Нидерландов и частично соседей.
        Сегодня жарко. Ветер балла четыре, но даже в тени под натянутым между мачтами, запасным парусом его потуг не хватает, чтобы чувствовать себя комфортно. На мне только шелковая рубаха и трусы. Многие казаки и вовсе в одной рубахе. Правда, рубахи у них длинные, у некоторых до колена. В таком виде казаки выглядят мягче. Впрочем, даже сейчас, глядя на их небритые, братские чувырлы, я представлял, как бы вытянулись рожи у поклонников казачества из двадцать первого века, если бы встретились с этими вот, настоящими казаками, в темном переулке. Самых агрессивных отморозков из своей эпохи они бы сочли мелкими хулиганами. У каждого казака из семнадцатого века руки не просто по локоть в крови. Большая часть убитых ими - мирные жители, безоружные, не оказывавшие сопротивление, а некоторые, как во время похода в Московию, и вовсе единоверцы. Еще они очень любят издеваться над беззащитными. Засыпать пленному порох в какое-нибудь естественное отверстие и поджечь - любимое развлечение казаков. Особенно нравилось проделывать это с красивыми женщинами. Изнасилуют, а потом выжгут последствия и обрекут красавицу на
страшную смерть, чтобы больше никому не досталась. Отрубание всяких выступающих из туловища частей, причем медленно и со знанием дела, чтобы жертва умирала долго и мучительно, и вовсе считается детской шалостью. Тем больше ими будут восхищаться в будущем, когда от казаков и след простынет. И не только восхищаться. Во время Второй мировой войны потомки, судя по зверствам, казаков проявят себя в составе карательных бандеровских подразделений, сжигая людей в белорусской Хатыни и делая в польских Кресах «венки из детей» - привязывая к стволу дерева по кругу несколько смертельно раненых детей. Всё то же, что и в случае с благородными рыцарями. Недаром казаки называют себя «лыцарями» - унаследовали лучшие черты средневековых разбойников.
        От этих мыслей меня отвлекает голос джуры, сидящего в «вороньем гнезде»:
        - Лодка плывет сюда!
        Слово «баркас» тоже пока не прижилось у казаков.
        - Так понимаю, отдых закончился, пора за дело приниматься, - говорю я.
        Казаки и сами это поняли, засуетились. Кто-то уже достает доспехи, хотя до боя еще несколько часов, в железе за это время испечешься и запаришься одновременно.
        Девять турецких трехмачтовых парусников шли со стороны Босфора, подгоняемые попутным юго-восточным ветром. Я бы отнес их все к галеонам, разве что кормовые надстройки стали пониже, не на пять-семь палуб, как раньше, а на три-четыре, и форкастель стал ниже и лишился тяжелых погонных пушек, которые заменили фальконеты. Под бушпритом парус блинд, на фок-мачте паруса в два яруса, а на грот-мачте - в три. На бизань-мачте латинский парус. На переднем галеоне, самом крупном, тонн шестьсот, ахтеркастель имел сзади два балкона, к разным краям которых примыкало по «ракушке» с гальюном. Впрочем, гальюном пока называют свес, на котором устанавливают носовую фигуру, а по бокам от нее устраивают отхожие места. То есть, гальюны в будущем получат свое название по месту прописки. На всех турецких парусниках носовых фигур не было. Зато на вооружении были тяжелые пушки калибром до сорока восьми фунтов и в количестве от двадцати шести на самом малом, водоизмещением тонн на четыреста, до тридцати шести на переднем. Завидев нас, идущих к ним в полветра, галеоны начали медленно поворачивать влево и открывать пушечные
порты. Готовятся встретить нас бортовым залпам.
        Я объяснил казакам особенности нападения на высокобортные суда с мощным пушечным вооружением. Стараться не попадать под бортовой залп, а если уж случилось, то носом или кормой, но ни в коем случае не бортом. Чайки сидят низко, попасть в них, если повернуты носом или кормой, проблематично. Как можно быстрее приблизиться к жертве вплотную, попасть в мертвую зону пушек, начать обстрел комендоров через пушечные порты. Наша сила в меткой стрельбе из ручниц и абордаже.
        Казачья флотилия разбивается на три пары, каждая из которых следует к своей цели, к одному из судов первой тройки, как к самым большим и, как мы надеемся, самым ценным. Шхуна летит под всеми парусами, довольно резво, а чайки - на веслах и медленнее. С расстояния около мили я приказываю комендорам погонных пушек стрелять в турецкого флагмана по очереди и без остановки. Если даже попадем, ущерб вряд ли нанесем. Надежда на то, что эти беззубые укусы выведут турецкого капитана из себя. После второго выстрела мой замысел удается - флагман разряжает в нас все восемнадцать пушек правого борта. Дистанция между судами более четырех кабельтовых (примерно семьсот пятьдесят метров), поэтому в цели попадают всего два ядра: одно срывает фор-стаксель и дырявит фок, а второе рикошетит о скулу и попадет в чайку, которая шла за нами и левее. По крайней мере, мне так показалось, хотя возможно, что в чайку попало другое ядро. Оно проламывает доски обшивки правого борта в носовой части чайки, после чего та начинает стремительно набирать воду и погружаться. Мы не кидаемся спасать ее экипаж. Благодаря фашинам она утонет
не сразу. Первым делом добыча. Вслед за флагманом стреляют еще три турецких корабля, в зону поражения которых попала наша флотилия. На наше счастье больше ни одна чайка не пострадала.
        На флагмане не успели перезарядить пушки правого борта, а левым повернуться не смогли. Главный недостаток галеонов - плохая маневренность - погубил флагмана. Еще на подходе мы согнали с марсов и палуб стрелков из огнестрельного оружия и луков. Кстати, лучников было почти столько же, сколько мушкетеров и аркебузиров вместе взятых. Галеон был метра на два выше. Пригодились деревянные трапы с крючьями и упорами. Подтянувшись с помощью «кошек» к борту галеона и расстреляв комендоров через пушечные порты, казаки а пролезли через эти порты или по трапам поднялись на него. Двое нападающих были убиты сразу. Еще семеро полегли и десятка два были ранены, пока турки не решили сдаться. Подозреваю, что сопротивлялись турки так упорно потому, что капитан погиб в самом начале абордажа, некому было отдать приказ о сдаче.
        На двух других турецких судах казаки все еще сражались. К бортам галеонов прилипло по две чайки. Обстреляв комендоров на гондеке, несколько казаков пролезли внутрь через пушечные порты, устроив там чистку. Остальные карабкались наверх по судовым трапам, которые были на бортах примерно напротив фок-мачты. Опыт подсказывал мне, что сопротивляться турки будут недолго, поэтому нам можно не спешить на помощь. Остальные турецкие суда тоже не захотели помогать своим, поняв, что не спасут и сами окажутся в плену. Они вернулись на прежний курс и с попутным ветром пошли дальше. Только замыкающий галеон разрядил пушки левого борта в сторону бывшего флагмана. Одно тридцатидвухфунтовое ядро угодило в шхуну, застряв в борту выше ватерлинии, а второе пробило борт бывшего флагмана и застряло в грузе.
        Оставив на призе половину команды и капитана Николаса Хоогенбозема, я повел шхуну на помощь поврежденной чайке. Она еще была на плаву. Казаки бултыхались в воде, придерживаясь за связки камыша. Сказать, что нам обрадовались - ничего не сказать. Поднявшись по штормтрапу на борт шхуны, первым делом обещали покрошить, как капусту, всех турецких комендоров, а потом спрашивали, богатую ли добычу мы захватили?
        - Конечно! Больше, чем в предыдущий раз! - заверял я, хотя понятия не имел, какой груз везли на галеоне.
        По-любому он больше флейта, следовательно, и добычи на нем больше и сам он стоит дороже. Казаки тоже приходили к такому выводу и переставали злиться на турецких комендоров.
        Флаги на двух атакованных турецких судах спустили почти одновременно. Я отправил на одно капитаном Каспара Гигенгака, а на второе - Петра Подкову. Бывший рулевой, конечно, не тянул пока на капитана галеона. Правильнее было бы оставить его на шхуне, а самому взять под командование приз, но мне не хотелось покидать свое более быстроходное судно. Тем более, что на нем находилась наша казна, которую я по понятиям двадцать первого века называл общаком.
        Глава 45
        Мне показалось, что три галеона с грузом - это немного чересчур для гезлёвских купцов. На весь груз - холодное и огнестрельное оружие, доспехи, стрелы для луков, ядра, свинец для пуль, порох и съестные припасы, в основном муку и пшено, - вряд ли найдут покупателей на Крымском полуострове, придется часть везти в турецкие порты. Да и три таких больших судна им ни к чему. Покупателей на них можно найти только в портах южного побережья Черного моря, если не в Стамбуле. Жадность таки победила татар. Иначе, какие они купцы?! Только на этот раз передача груза и денег длилась две недели. В сумме получилось больше, чем в предыдущий раз, но в пересчете на одно судно выгоднее было захватывать флейты. Кладовая шхуны была теперь до отказа забита мешками с золотыми и серебряными монетами и слитками. Так много монет в этой части ханства прежде, наверное, не оказывалось. И казаков или молодых мужчин не нашлось в достаточном количестве, чтобы выменять пленных турок. Взяли за них молодых женщин, которых я расположил в трюме, приказав им без разрешения не появляться на главной палубе. Приказ этот соблюдался, пока я
не уходил в каюту. Что я делал как можно чаще, потому что на всех наших судах людей теперь было слишком много.
        - Еще придете? - поинтересовался на прощанье Егия Навапян.
        - Конечно, - заверил я. - Или у тебя денег больше нет?
        - Деньги найдем. Не будет хватать, займем в Бахчисарае, Мангупе, Каффе, - ответил купец. - Только придется быстро продавать и терять часть прибыли.
        - С такой прибыли можно и потерять немного, - сказал я.
        - Вот потому ты и не купец, что так рассуждаешь! - укоризненно, родительским тоном произнес Егия Навапян.
        Можно подумать, что купец - это предел мечтаний каждого человека и моих в том числе. Есть такое у хороших профессионалов - считать свое дело самым лучшим. Я вот тоже уверен, что умный человек может быть только капитаном, а дурак - кем угодно, даже купцом или султаном.
        Направление следующего похода определил ветер, задувший с запад. Идти к Констанце или Варне пришлось бы против ветра, поэтому направились в полветра на юг. Я собирался провести свою флотилию к Синопу и на подходах к этому порту поискать удачу. Она сама нашла нас возле мыса Сарыч, от которого я собирался повернуть в открытое море. Две военные кадирги, переделанные в торговые суда, шли против ветра на веслах. Увидев нас, повернули к берегу. Оба купца не решились сражаться с казаками. Загнав галеры носами на мелководье, экипажи, прихватив самое ценное, по трапам сбежали на сушу и быстро полезли вверх по склонам, поросшим кустами и деревьями. Груз на обеих был ценный: благовония, специи, квасцы, стеклянная посуда высокого качества, дорогое оружие и доспехи, сбруя и седла. Особенно много было сбруи, украшенной золотом и серебром. Именно эти часть добычи больше всего понравилась казакам.
        - Сбрую и седла продавать в Гезлеве не будем, - высказал мне сотник Безухий мнение большинства товарищей.
        - Предлагаю вообще ничего не продавать в Гезлёве, а вернуться домой и поделить эту добычу, - сказал я. - У нас и получим за нее больше.
        - Товариществу хотелось бы еще немного добычи захватить, - сообщил сотник.
        - Кому мало, вернутся и еще возьмут, а мне на этот год достаточно. Тем более, что туркам должны уже надоесть наши нападения. Как бы не прислали военный флот по наши души, - привел я еще одни аргумент в пользу своего предложения.
        - Тоже верно, - согласился со мной сотник Безухий. - Надо бы с товарищами обсудить.
        Собрались на корме трофейной кадирги. Вместо круга сели неправильной трапецией. Как догадываюсь, сотник подумал и решил, что можно из-за жадности потерять уже захваченное, довольно большую добычу, и провел разъяснительную беседу со своими подчиненными. По крайней мере, из его сотни только пара человек высказалась за продолжение похода. Люди Панаса Цибули сперва тоже хотели награбить еще больше, но, выслушав мои аргументы, часть из них решила, что пора и честь знать. Я заметил, что казаки очень нестойки в своих намерениях, их легко переубедить. Правда, иногда какая-нибудь идейка, часто совершенно ничтожная, как западет к ним голову, так будут упорствовать, пока эту голову не отрубишь.
        - Вот ушедшие с Сагайдачным позавидуют нам! - привел последний и самый весомый аргумент сотник Безухий, который теперь мое предложение считал своим.
        - Ох, позавидуют! - дружно и радостно произнесли все казаки, даже те, кто совсем недавно был против возвращения на Базавлук.
        Глава 46
        Нам не просто позавидовали. Многие казаки, которые под командованием Сагайдачного маневрировали по Правобережью Днепра, изображая готовность напасть на земли польской шляхты, вернулись домой в конце октября, проклиная своего гетмана. Он так и не осмелился начать войну с польским королем, обманувшим его и запорожских казаков. Вместо уступок, поляки всё войско, освободившиеся после заключение мира с Московией, собрали под командованием гетмана Жолневского в Поднепровье, чтобы раз и навсегда разобраться с казаками. И разобрались, причем без боя, если не считать несколько стычек между дозорами. Не знаю, что пообещали лично гетману Сагайдачному, но реестровых казаков он слил, подписав с поляками договор на берегу реки Роставицы. Реестровых казаков теперь должно было быть не более трех тысяч. Остальные, в первую очередь зачисленные в реестр за последние пять лет, должны были вернуться к сохе. Может быть, он таким способом увеличивал количество запорожских казаков, потому что выкинутые из реестра не захотели опять вертеть волам хвосты. Человек, взявший в руки оружие и научившийся с его помощью добывать
на пропитание, к тяжелому мирному труду не вернется. Отобрать легче, чем изготовить или вырастить.
        Гетману Сагайдачному нужен был удачный поход, чтобы вернуть расположение казаков. В морской отправляться в ноябре было поздно, поэтому пошли посуху на Перекоп, чтобы пограбить крымских татар. С ним пошли три неполных куреня, около пяти тысяч человек. Среди них не было ни одного, кто ходил летом со мной. В пересчете на душу мы взяли больше, чем захватывали во время самых удачных походов под командованием Сагайдачного. И его сухопутный поход оказался не то, чтобы неудачным, но добычи взяли мало, а людей потеряли много. Ни один город или крепость захватить не сумели. Вглубь Крымского полуострова пройти им не дал большой отряд татар, который в бой не вступал, но тормошил день и ночь, не давая распылять силы. Грабить приходилось только в узкой полосе, причем жители деревень успевали убежать и увести все ценное. Такое впечатление, что татарами командовал Бертран дю Геклен. В итоге, потеряв людей в бессмысленных стычках и от обморожения, Петр Сагайдачный вернулся восвояси.
        Впрочем, в Запорожской Сечи его уже не ждали. Казаки вновь избрали кошевым атаманом Якова Бородавку. Мне показалось, что главной причиной такого выбора была патологичная ненависть нового атамана к польской шляхте. Яков Бородавка (точнее, его писарь, тоже новый, а безграмотный атаман только печать приложил) выписал голландским капитанам подорожную, с которой они отправились восвояси с последним купеческим караваном, благо деньги на дорогу у них были, потому что получили свою долю от захвата судов под Констанцой и у Сарыча. Представляю, что они будут рассказывать о службе у казаков.
        Петр Сагайдачный собрался было захватить Базавлук и свергнуть Якова Бородавку, но казаки, ходившие с ним в поход, отказались принимать участие в междоусобице:
        - Раз товарищество решило, так и будет. Приезжай в паланку с миром. Докажешь, что ты лучше, выберем тебя.
        После чего большая часть казаков разъехалась, кто куда. Меньшая часть порубила казачьи чайки, которые стояли у острова Хортица, ожидая весеннего половодья, а на самом острове силами пленников начали возводить острог, грозясь перекрыть торговлю по Днепру. Заодно Петр Сагайдачный отправил посольство во главе с Петром Одинцом к московскому царю с предложением перейти к нему на службу. Впрочем, злые языки утверждали, что посольство ехало за другим. Говорят, что гетмана проклял старец одного из монастырей, разграбленных его войском во время похода в Московию, поэтому Петру Сагайдачному и не везет с тех пор. Петр Одинец должен был вымолить прощение. Правда, не понятно, у кого, потому что старец был тут же зарублен. Может быть, у иерусалимского патриарха Феофана, который в это время находился в Москве.
        Перед самым ледоходом на Хортицу прибыла делегация с Базавлука. Петру Сагайдачному просто и доходчиво объяснили, что с ним сделают, если будет мешать судоходству на Днепре. За это время бывший гетман поостыл. К тому же, у него появился повод не уронить лицо - патриарх иерусалимский Феофан возвращался домой через земли Речи Посполитой, и Петр Сагайдачный поехал его встречать на границу с Московией. За ним последовала лишь малая часть оставшихся с ним зимой. Остальные решили перебраться в паланку, где шла подготовка к новому морскому походу. У свергнутого правителя щи и свита жидковаты.
        Я принимал самое активное участие в подготовке к следующему походу. Казаки оценили преимущества шхуны, и среди них появились те, кто, как они думали, способен управлять ею. Мне предложили за плату изготовить еще два дуба, чем я и занимался с осени и почти до конца весны. Я бы сделал шхуны и бесплатно, потому что сидеть дома не было желания. Пока я шлялся по морям, Оксана родила близнецов, двух мальчиков, которых я назвал Сергеем и Семеном. Четыре пацана в одной избе - это слишком для человека, привыкшего только к штормам и ураганам. К тому же, из-за того, что детей стало четверо, у меня появилось нехорошее предчувствие. На всякий случай я проинструктировал жену, что ей делать, если я не вернусь. Пусть перебирается в Киев, который превратился в небольшой провинциальный город. Не хочу, чтобы мои дети выросли казаками, то есть, рогулями, как шляхта называет крестьян. В будущем те, кто не сбежит на Кубань или в Сибирь, станут крепостными. Пусть лучше мои дети получат хорошее образование и найдут себе место в городе. Горожане всегда живут за счет крестьян. Кроме смутных времен, которые случаются не
часто.
        Глава 47
        Во второй половине мая я перегнал свою и две новые шхуны к Базавлуку. Там у причала стояло старое суденышко купца Егии Навапяна. А ведь у него наверняка в собственности несколько больших. Хотя на них на Днепре делать нечего. Пусть бороздят моря под командованием наемных капитанов, а хозяин на небольшом суденышке заработает не меньше, торгуя с казаками.
        - Ждать тебя с добычей? - спросил он.
        - Удачу надо ждать всегда, - ответил я уклончиво, потому что не знал, что замышляет новый кошевой атаман Яков Бородавка.
        - Некоторые суда перевозят товар для нас. Если вдруг повстречаешь их, не нападай. Капитаны знают твое судно, сразу опустят паруса, а мы с тобой потом рассчитаемся, - предложил армянский купец.
        - Договорились, - согласился я. - Только и с кошевым атаманом согласуй, чтобы меня не обвинили в сговоре с тобой.
        - С ним я уже договорился, - сообщил Егия Навапян.
        На берегу я встретил еще одного знакомого - Матвея Смогулецкого. Младший сын быдгощского старосты разговаривал с казаками, которые приплыли на одной из шхун. Он собирался в поход, но, видимо, не хотел грести веслами.
        - Просится на дуб, - передал мне Петро Подкова, капитан одной из новых шхун, желание Матвея Смогулецкого.
        - А зачем он тебе нужен?! Хочешь, чтобы и тебе что-нибудь подсунул?! - поинтересовался я, в упор не замечая младшего сына быдгощского старосты.
        - Так это… - начал, но так и не закончил мой сосед.
        Если бы Матвей Смогулецкий промолчал, я бы забыл былую обиду, тем более, что его наставник сейчас не у власти.
        - Это кому и что я подсунул?! - прекрасно изображая искреннее негодование, воскликнул он и пригладил кулаком сперва правый ус, а потом левый.
        - Может, не он… - заступился Петро Подкова, который, в отличие от меня, не догадывался о существовании невербальных сигналов, о языке жестов.
        - Такие обвинения кровью смывают! - не унимался Матвей Смогулецкий.
        - Ты готов смыть? - спокойно спросил я.
        - Я с удовольствием снесу боярскую голову! - попытался он подключить еще и классовый элемент, хотя и сам не из холопов.
        - Давай посмотрим, получится у тебя или нет, - предложил я.
        В походах дуэли, не зависимо от того, как они закончились, караются смертью. На территории паланки тоже запрещены, но если вдруг случаются, судья изучает обстоятельства и выносит решение. Если один из дуэлянтов погибнет и выяснится, что ссору затеял не он, то победителя, связав, могут положить в могилу под гроб с побежденным и засыпать землей. За пределами Базавлука дуэли в мирное время не запрещались при условии, что проходили честно.
        К месту поединка добирались на разных лодках. Это был один из пустынных островков, на котором паслись без присмотра казачьи лошади. Вокруг всего острова росли камыши, но в центре было плато, примерно на метр возвышающееся над уровнем воды. В половодье его затопляло, поэтому трава на плато росла хорошо. Две гнедые кобылы и жеребенок «коровьей» масти, которые паслись на острове, общипали траву до одного уровня, отчего плато напоминало ухоженный газон.
        Матвей Смогулецкий не сомневался в победе. И это было не позерство. Я пару раз наблюдал его тренировочные бои с другими казаками. Он явно превосходил их. Наверняка в юности у него был учитель фехтования. Подозреваю, что в первую очередь его учили владеть рапирой, поэтому норовил наносить колющие удары и саблей, чего другие казаки не делали. Они с детства приучались к сабле, к рубящим ударам. О том, как я владею саблей, знали только жители Кандыбовки. Иногда разминался с местными казаками, научив их кой-чему. Мой сосед Петро Подкова сейчас стоит метрах в пяти от нас и с грустью смотрит на Матвея Смогулецкого, потому что знает уровень обоих бойцов. Рядом с ним стоят приятели моего противника и со злорадством смотрят на меня. Уже, наверное, похоронили.
        Матвей Смогулецкий сразу ринулся в атаку, изобразил намерение нанести рубящий удар, раскроить мне череп на две равные половины. Сабля у него дорогая: лезвие из хорошей стали, а рукоятка с позолоченными гардой и навершием и темляком из сплетенных, красных и золотых, шелковых шнуров. В последний момент, поняв, что я ухожу от удара, попытался уколоть острием в лицо. Если бы я не видел его тренировки, то все равно вряд ли попался бы на этот трюк. У меня теперь богатый опыт фехтования рапирой и нанесения колющих ударов. Я успевая сместиться малость влево и тут же наношу ответный удар, рубящий. Смерть Матвея Смогулецкого мне ни к чему. Мало ли как судья оценит нашу дуэль. Рубанул по запястью, прикрытому длинным, закрывающем и часть кисти, вышитым золотом, темно-красным рукавом жупана. В следующее мгновение укороченная правая рука младшего сына быдгощского старосты пошла вверх. Конец обрубка мигом покрылся кровью и как бы слился с рукавом. Кисть вместе с саблей, у которой был перерублен шелковый темляк, полетел в другую сторону, к земле. Сабля упала плашмя и беззвучно. Побледневшие пальцы, повернутые
вверх, все еще цепко держали рукоятку с позолоченной гардой и навершием.
        Тут только Матвей Смогулецкий почувствовал боль и понял, что произошло. Громко взвизгнув, он прижал левой рукой укороченную правую к груди и, приседая, крутанулся на пол-оборота, повернувшись ко мне спиной и словно предлагая рубануть еще и по шее. Я не стал добивать. За отсеченную кисть уж точно судить не будут, тем более, что пострадавший состоял в свите предыдущего кошевого атамана.
        Глава 48
        В поход вышло без малого три сотни чаек и три шхуны. Этому поспособствовала наша прошлогодняя добыча. Слух о ней разнесся по всем казачьим землям. Правда, среди казаков было много сиромах - новичков, не имеющих ни хорошего оружия, ни доспехов, ни боевого опыта. Чем жестче шляхта и арендаторы-ашкенази выжимали соки из крестьян, тем больше их бежало в Запорожскую Сечь. Казаки называли их голотой и держали на расстоянии. Не потому, что презирали, а не хотели привыкать. Половина новичков гибнет в первом же серьезном бою. Потеря друга - не самое приятное событие, поэтому вояки стараются не дружить с голотой. Если пройдет испытательный срок, не погибнет и не передумает казаковать - тогда и примут сиромаху в воинское братство и назовут лыцарем.
        В этом году походом командовал кошевой атаман, но во всех вопросах, касающихся судовождения и тактики морского боя, решение принимал я, причем без участия казачьей рады. Они решали вопросы действий на суше. Кто-то, а мне кажется, что с подачи Якова Бородавки, распустил слух, что мы собираемся напасть на Аслан-город, поэтому его гарнизон не наблюдал, как обычно, со стен, как мы проходим мимо, а прятался в башнях, готовясь пострелять немного и сдаться на милость победителю. В Днепро-Бугском лимане турецкого флота не было. Наверное, капудан-пашу предупредили о нашем походе. Даже на Кинбурнской косе не было турецкого поста. Зато на месте уничтоженного нами Очакова появилось небольшое поселение домов на двадцать. Увидев нашу флотилию, его жители сразу ломанулись в сторону ближайшего леса. Никто за ними не погнался. Всем нужна была добыча покрупнее, но больше всех - новому кошевому атаману. Неудачник на выборной должности не задерживается.
        Курс взяли на пролив Босфор. Вышли немного севернее, возле «ложного Босфора» - бухты, отдаленно напоминающей вход в пролив, особенно на экране локатора. Не знаю, насколько бездарным судоводителем надо быть, чтобы перепутать их, но эта бухта запомнит несколько выдающихся капитанов. Вышли к ней вечером, переночевали в море, вдали от берега, где нас не было видно, а утром вошли в пролив Босфор.
        Многим казакам места эти были знакомы, поэтому сразу гребли туда, где надеялись взять богатую добычу. Нападения турецкой армии не боялись. От купцов мы знали, что часть турецких войск все еще находится на границе с Персией, а остальные накапливаются на границе с Речью Посполитой. В столице Оттоманской империи остался гарнизон в три тысячи человек, который будет охранять себя и, может быть, гарем султана и заодно его самого.
        Я тоже знал эти места, поэтому повел шхуну к молу на азиатском берегу в пригороде Стамбула, который сейчас назывался Уксюдар, а раньше был городом Хризополем. Сюда стекались товары с внутренних районов Малой Азии, а затем переправлялись на европейский берег, и здесь суда разгружали то, что надо было отправить в обратном направлении. Возле мола стояла тартана. С нее выгружали ткани, привезенные, скорее всего, из Сирии или Египта. Ткани отвозили в двухэтажный каменный пакгауз, построенный еще венецианцами. Я даже как-то собирался затовариться у них, но что-то помешало, не помню уже, что именно. К молу пакгауз выходил торцом, в котором была высокая дверь на первом этаже и низкая на втором, куда грузы поднимались в сетке на канате, пропущенном через блок, подвешенный к бревну, выступающему из стены над дверью. К тому времени на обоих берегах пролива трезвонило всё, что только можно, сообщая о беде, так что, завидев нас, экипаж тартаны, часть грузчиков и надсмотрщики с управляющим или хозяином пакгауза ударились в бега. Мы ошвартовались к молу впереди тартаны, носом по ходу движения. К нам сразу
подошли грузчики, приняли швартовы.
        - Казаки? - спросил, приняв носовой швартов, один из них, высохший, с впалыми щеками, наверное, туберкулезник.
        - Они самые! - весело ответили ему с бака.
        - Дождался, слава тебе, господи! - перекрестившись, произнес туберкулезник. - Теперь и умереть не страшно!
        Мне было непонятно, зачем умирать, получив, наконец-то, свободу?!
        На моле остались три джуры, чтобы вместе со мной присматривать за погрузкой, а остальные казаки отправились за добычей в дома по соседству с молом. Кстати, дома на самом берегу называются йали. Обычно они принадлежат богатым стамбульцам, которые проводят здесь жаркие летние месяцы. На тартане привезли хлопковые ткани веселых расцветок примерно с метр шириной и метров десять длиной, свернутых в рулоны. Их складывали на первом этаже рядом с другими дешевыми тканями. Половину первого этажа занимали парусина и мешковина, скатанные в толстые рулоны шириной метра полтора. На втором этаже хранили дорогие ткани: шелковые, шерстяные, льняные. Шелковых тканей было несколько видов, но я помнил названия только трех видов, самых дорогих, которые были с золотой или серебряной нитью, - парчу, алтабас и объярь - и еще атлас, потому что у него только лицевая поверхность гладкая и блестящая. Шерстяные были явно голландские, а льняные, судя по орнаментам, из Сирии. Именно эти ткани я и приказал грузить в первую очередь. Занимались этим грузчики, которым пообещали, что заберем с собой. Они с горкой набивали рулонами
низкие трехколесные тележки с высокими бортами, а потом отвозили к тартане, которую я приказал грузить в первую очередь. Вскоре на помощь грузчикам пришли освобожденные из рабства православные из прилегающих к пакгаузу районов. Они тоже хотели вернуться домой вместе с нами, хотя не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что все не поместятся.
        Вскоре и казаки стали приносить добычу. Причем всякую дешевую ерунду. Я пытался объяснить казакам, что на тканях выйдет больше, но захваченное в домах им казалось более ценным. Все это барахло они скидывали в трюм шхуны. Заодно пригнали скот, который тут же, на моле, стали забивать и варить в больших котлах и запекать на вертелах над кострами. С момента выхода из паланки мы питались всухомятку.
        Прошла пара часов прежде, чем я увидел хотя бы намек на сопротивление турок. Само собой, это был не гарнизон Стамбула. Янычарам, при их высоких зарплатах, погибать было не солидно. Из бухты Золотой Рог вышла кадирга и направилась в нашу сторону. Заметили ее издалека и предупредили меня заранее. Все пушки у нас были заряжены. С помощью джуры Ионы я навел на вражескую галеру погонное орудие и произвел выстрел. Не столько пытался отпугнуть, сколько давал сигнал казакам, чтобы спешили на помощь. Давно не стоял так близко к стреляющей кулеврине, поэтому выстрел показался слишком громким. За облаком черного дыма я не заметил, попало ядро в кадиргу или нет? Надеюсь, и джура не заметил. Он уверен, что я никогда не промахиваюсь. Было бы обидно лишить его кумира. Со второй погонной кулевриной я возился дольше, чтобы опять не облажаться. Стрелять из нее не пришлось, потому что капитан турецкой галеры передумал нападать. Я предположил, что он вернется в бухту Золотой Рог, но кадирга, набирая ход, понеслась в Мраморное море. Тоже хорошее решение.
        Вареным и печеным мясом мы накормили и грузчиков. Они ели жадно, обжигаясь горячими кусками. По словам туберкулезника, мясом их кормили раз в неделю, по пятницам. Запивали местным молочным напитком, напоминающим кисловатый йогурт. Половцы мне рассказывали, что у них практикуется коварный и безнаказанный способ убийства - угостить человека жирным горячим мясом, а потом поднести большую чашу холодного кумыса, от которой нельзя отказаться, не оскорбив смертельно хозяев. Человек или умирал от заворота кишок, или его убивали за недостойное поведение в гостях. Меня не послушали. Йогурт был теплый или не полностью замещал кумыс, поэтому к вечеру умерли всего двое, в том числе и туберкулезник. Накаркал сам себе.
        Грабеж продолжался до темноты. Приплывшие на шхуне казаки собрались вечером на моле, где вместе с бывшими рабами-гребцами сытно отужинали, изрядно напились и натешились с пленными турчанками и не только. Я посидел с ними немного, чтобы не говорили, что Боярин зазнался, после чего ушел в свою каюту. С собой увел девушку, похожую на Ясмин, уже созревшую, но наверняка лет ей тринадцать-четырнадцать. У нее было с десяток тонких косичек и припухшее от слез лицо. Белая рубаха с желтым орнаментом по краю овального выреза, рукавов и подола и желтые шаровары длиной до середины голени были льняные. Значит, не из бедных. Девушка прошлепала босыми ногами по трапу, поднимаясь вслед за мной, и не сразу поняла, что я предлагаю ей руку, чтобы помочь спуститься на палубу. Ее узкая и маленькая рука была сухая и горячая.
        Каюту освещала масляная лампа со стеклянным колпаком, какой я в детстве видел на керосиновых и какой изготовили по моему заказу стеклодувы в Киеве, а привез в Кандыбовку Мыкола Черединский. Она висела на крюке под подволоком, довольно хорошо освещая помещение. Во время качки тихо скрипела железным крюком о железную петлю. Этот звук меня первое время раздражал, но потом перестал замечать.
        - Как тебя зовут? - раздеваясь, спросил я девушку на турецком языке.
        - Лейлах, - тихо, почти шепотом ответила она.
        - Убили кого-то из твоих родственников? - задал я следующий вопрос.
        - Отца, - ответила Лейлах, глядя в палубу.
        - Все равно тебе скоро пришлось бы с ним расстаться, - как мог, утешил я. - Кто-то из родных есть среди пленных?
        - Нет, - ответила она. - Маму не тронули. Старшие братья и сестры живут отдельно, далеко отсюда, а младший брат учится во дворце Ибрагим-паши, будет служить султану.
        Говорила Лейлах торопливо, будто боялась забыть текст. Наверное, голова занята мыслями о том, что ей предстоит испытать впервые в жизни и о чем, уверен, мечтала последние годы. При нынешней скученности дети быстро узнают, как приманивают аиста с ребенком.
        - Утром отпущу тебя, - пообещал я.
        Лейлах ничего не сказала. После смерти отца социальный ее статус сильно понизится, и вскоре главного сокровища девушки лишится, а если еще и забеременеет, то и вовсе не будет шансов выйти замуж. Разве что за нетребовательного бедняка.
        Груди у нее были в виде невысоких конусов с широкими черными сосками. Растительность внизу живота густая и курчавая. Мне говорили, что сейчас замужние турчанки выбривают промежность и коптят ее на дыму можжевельника. Не знаю, почему именно это растение. У каждого народа свои тараканы на сексуальной почве. Лейлах завелась быстро, и по тому, как подалась тазом навстречу мне, догадался, что ее надо было давно уже выдать замуж, заждалась. Стонала низким, не своим голосом и только во время оргазма вскрикивала высоко и звонко. Когда мы удовлетворенные и расслабленные отдыхали, водила кончиками пальцев по моей груди, нежно приглаживая растительность на ней. Почему-то эти движения быстро заводили меня. С другими женщинами такого не случалось. При этом она не напрягала меня слащавым сюсюканьем. Если бы я не знал, что это первый сексуальный опыт Лейлах, то решил бы, что имею дело с опытной нимфоманкой.
        К утру я был пуст и телом, и душой. Разве что шаловливая мыслишка вертелась в голове: интересно, что она расскажет будущему мужу об этой ночи? Наверное, что-нибудь ужасное и жалостливое. Хотя возможны варианты. Мне как-то позвонила бывшая боевая подруга, у которой, судя по ее манере общаться, в роду были одни датчане. Она не могла понять, почему сбежал очередной мужик.
        - Он спросил: «Тебе хорошо было?». Я ответила: «Бывало и получше!», - поделилась она подробностями их первой и последней ночи.
        После завтрака, пока грузчики заканчивали заполнять трюм шхуны рулонами тканей поверх всякого мусора, притащенного казаками, я проводил Лейлах до ее дома. Путь пролегал через пакгауз, где я нагрузил ее и себя рулонами хлопковых тканей разных цветов. В шхуну все не влезет, а остаток казаки сожгут, потому что надкусить не смогут. Может, Лейлах сошьет из них красивое платье и привлечет какого-нибудь состоятельного мужичка.
        Она жила в небольшом по местным меркам двухэтажном доме с плоской крышей. Здание с двух сторон ограждало маленький прямоугольный дворик, с третьей была глухая стена соседнего дома, а с четвертой - высокий глинобитный дувал. Ворота нараспашку. Во дворе пусто, ни собаки, ни кошки, ни кур. Нынешние турки не жалуют домашних животных, за исключением лошадей.
        - Мама! - позвала Лейлах.
        На зов никто не вышел.
        - Мама! - повторила она уже испуганно, со слезами в голосе.
        В левом крыле, в котором на каждом этаже было по два узких окна, закрытых решетчатыми ставнями, послышались медленные шаги. Открылась наружу одна из двух деревянных дверей, дальняя, ведущая на женскую половину, выкрашенная в темно-красный цвет, и во двор выглянула, щурясь от яркого солнечного света, толстая женщина с седыми усами под толстым носом. На ней была черная свободная одежда, похожая на рясу. На голове черный платок. Я решил, что это служанка.
        - Мама! - в третий раз крикнула Лейлах, теперь уже радостно, и, уронив на утрамбованную землю рулоны, бросилась к женщине.
        Обнявшись, обе заревели навзрыд. У меня сразу завертелся в голове вопрос: через сколько лет Лейлах станет такой же толстой и усатой? Самое позднее, годам к тридцати.
        Я кинул принесенные рулоны до кучи и вышел со двора, закрыв ворота. Я научил Лейлах, что говорить, если опять вломятся казаки, но на всякий случай выцарапал кинжалом на дувале оленя, пронзенного стрелой - герб казаков. Кстати, оленя они называют еленем. Наверное, рога у казаков ассоциируются с именем Елена, хотя сомневаюсь, что кто-то из них читал Гомера.
        Глава 49
        Тартану с тканями я продал в Гезлеве татарским купцам. Для себя нам хватит тех, что на шхуне, а в Сечи предложение будет слишком большим, что скажется на цене. Остальной наш флот, пополнившийся самыми разными судами, начиная от лодок и заканчивая пятидесятидвухвесельной торговой галерой с грузом оливкового масла, был выведен мной напрямую к мысу Тарханкут, откуда знакомой дорогой направился к Днепро-Бугскому лиману. Мы пришли в паланку на три дня позже. Столько времени потребовалось Егии Навапяну и его компаньонам, чтобы собрать деньги на покупку судна с грузом. Потом он вслед за нами отправился к запорожским казакам, чтобы заработать и в одиночку.
        Мимо Аслан-города прошли днем, не таясь. После захвата и разрушения Очакова гарнизон Аслан-города начал вести себя предельно корректно.
        На Базавлуке шли массовые гулянья. Казаки отчаянно избавлялись от награбленного. Такое впечатление, что завтра умрут. Впрочем, никто не знает, когда с ним это случится. Может быть, и завтра. В промежутках между пьянками казаки бурно обсуждали новости из Киева. Там уже третий месяц гостит иерусалимский патриарх Феофан. Говорят, бывший гетман Войска Запорожского покаялся ему, попросил прощения за убийство единоверцев в Московии и предложил восстановить Киевскую митрополию, ликвидированную двадцать четыре года назад, после заключения Брестской унии. Патриарх пока не соглашался. Наверное, ждал, как отреагирует польский король.
        Я бы поверил, что Петр Сагайдачный действует искренне и во благо всего казачества, в чем запорожцы не сомневались, если бы не знал о его пламенном желании отомстить полякам за прошлогоднее унижение. Тем более, что на Базавлук вернулись несколько человек из его свиты и начали в один голос рассказывать, сколько добычи можно захватить в Варне. Наш налет на предместья Стамбула наверняка разозлил молодого турецкого султана. Следующая оплеуха, да еще такая звонкая, как захват большого города, должна подвигнуть его на симметричный ответ. Причем достанется именно полякам. Не столько потому, что казаки считаются подданными польского короля, сколько потому, что поляки ближе, нападать на них удобнее и добычи будет больше. Да и казакам принадлежит всего один городок Трахтемиров, который ни в какое сравнение с Варной не идет, и принадлежит реестровым казакам, которые в наших морских походах участвуют, но в небольших количествах и по личной инициативе.
        Пока я плавал домой, отвозил добычу и нанимал косарей и молотильщиков для покоса и обмолота пшеницы, запорожцы приняли решение идти на Варну. Хотя у меня с этим городом были приятные воспоминания, я не нашел сил отказаться от похода. Прошлогодняя встреча с голландскими капитанами разбередила мне душу. Появилось желание поскорее перебраться в Нидерланды. И ведь понимал, что самое большее через год меня там много что начнет раздражать. Так уж устроен русский человек - его постоянно тянет в Западню Европу, чтобы почувствовать там, что дома лучше.
        В Черном море бушевал шторм. Летом оно редко штормит. В жару и я не люблю перенапрягаться. Два дня мы отсиживались в Днепро-Бугском лимане. Казаки высадились возле руин Очакова, пожгли новые постройки, погоняли жителей. Добычи там серьезной не могло быть в принципе. Так, размялись, убили время и несколько человек.
        Варна, как и большинство европейских городов, разрослась, вылезла пригородами за крепостные стены. Теперь за их пределами жило не меньше народа. По заверению купцов, здесь около четырех тысяч жителей и гарнизон человек триста. Варна опять глубокий тыл, поэтому много солдат здесь не держат. За пределами крепостных стен появилось несколько трехэтажных домов. Видел даже одно четырехэтажное здание. Население пригородов, предупрежденное набатом, спряталось или за крепостными стенами, или в лесах, которых пока что вокруг города много. Казаки ограбили дома единоверцев, но поджигать пока не стали. Надо ведь где-то жить во время осады Варны. Взятое в пригородах - мелочевка. Основные богатства спрятаны за крепостными стенами. Часть казаков расположилась напротив всех городских ворот, чтобы варненцы не разбежались, часть принялась делать лестницы и щиты, часть рассеялись по окрестным деревням, чтобы добыть пропитание на все тысяч десять, приплывшие сюда, а остальные занимались выгрузкой из шхун и установкой пушек большого калибра, захваченных в предыдущие годы на турецких галер. В Сечи эти пушки пылились в
пушкарне или были закопаны в тайных местах. Всего две пушки были чугунные, судя по клеймам, английские, а остальные - бронзовые, изготовленные в Венеции, Генуе и Османской империи. Последние были с надписями на арабском языке, читать на котором я до сих пор не выучился, потому что мне постоянно кажется, что вижу не текст, а рисунок.
        Казаки уже захватывали Варну четырнадцать лет назад. В тот раз у них пушки были малых калибров, стены проломить не смогли, только зубцы посбивали, но недельной осады хватило, чтобы турецкий гарнизон запросил свободного выхода с оружием и семьями. Горожане попытались откупиться, но не успели договориться. Казаки пошли на штурм, преодолели слабое сопротивление горожан и ворвались в город. По словам старых казаков, участвовавших в штурме, встреча единоверцев была запоминающейся. Казаки даже церковную утварь выгребли. В казацких церквах она будет лучше смотреться.
        Мы выбрали ту же куртину, что и в прошлый раз. За четырнадцать лет турки не удосужились отремонтировать ее. Видимо, трезво решили, что стены все равно не спасут. Мы установили метрах в двухстах от куртины четыре тридцатишестифунтовые пушки и семь тридцатидвухфунтовых. Первые будут стрелять под основание куртины, как бы подрубать ее, а вторые - в верхнюю часть, валить ее. Командовать пришлось мне, потому что казаки даже не знали, сколько пороха надо заряжать. Произвести подсчеты, отталкиваясь от заряда привычного им трехфунтового фальконета, было казакам не под силу.
        Пока шли приготовления к стрельбе, турецкий гарнизон попробовал повторить подвиг четырнадцатилетней давности - сбежать с оружием и семьями. На этот раз казаки отказали им. У нас есть мощные пушки, нас много, и всем нужна богатая добыча.
        Обстрел начали на следующее утро. Позавтракали неспеша кулешом со свежей говядиной, причем мяса было больше, чем крупы, и принялись крушить стену. После первого же залпа от куртины отвалилось два больших фрагмента, обнажив забутовку из мелких камней, гальки и извести. Против артиллерии каменные стены хуже кирпичных и ни в какое сравнение не идут не только с земляными валами, но и с деревянными срубами, заполненными землей. На каждое орудие приходилось по пять человек обслуги. Наводчики - старые казаки, а остальные - сиромахи. Работали они быстро, но заряжали медленнее, чем опытные артиллеристы. У сиромах опыт заменялся желания показать себя, поэтому сдуру стояли во время залпов рядом с пушками, которые могут и взорваться. Тем более, что я немного переборщил с зарядами пороха. На мои приказы отойти подальше не обращали внимания. Может, не слышали. У меня у самого от грохота выстрелов в ушах такой звон стоял, что многие звуки не улавливал.
        Нам потребовалось еще шесть залпов, после чего большой кусок внутренней кладки, подняв облако светло-коричневой пыли, завалился в город. Остаток куртины в том месте стал высотой метра два. По обе стороны ее лежали груды обломков, по которым без особого труда можно было проникнуть в Варну. Не встречая сильного сопротивления, казаки сотня за сотней, курень за куренем перелезали через разрушенную куртину. Артиллеристы тоже побежали, несмотря на то, что я не разрешал. Первыми рванули за добычей наводчики, а за ними и сиромахи. Поэтому, когда ко мне пришел сотник Безухий с приказом кошевого атамана перетащить пушки к городской цитадели, где засел турецкий гарнизон, я предложил сперва найти тех, кто согласится тащить туда пушки.
        - Их теперь от добычи не оттянешь, так что предложите туркам свободный выход без оружия и вещей, только с запасом еды на три дня. Уверен, что согласятся, - закончил я.
        Так и случилось. При выходе их цитадели турок и особенно их жен тщательно обыскали, обнаружив много денег и драгоценных украшений. За что надавали тумаков. И женщинам тоже.
        Грабеж, погрузка трофеев и празднование победы, благо, вина было вдосталь, продолжались три дня. Могли бы и дольше развлекаться, но разнесся слух, что к Варне идет большая турецкая армия во главе с самим султаном.
        Я эти дни провел в доме молодой симпатичной вдовы Цветки, которая после смерти мужа стала собственницей стеклодувной мастерской с тремя наемными работниками. Ценные вещи из дома, всю готовую продукцию и свинец, который использовался для изготовления стекла, у нее, конечно, выгребли, но запасы песка и древесного угля не тронули. Мой джура Иона даже навозил ей по моему приказу древесного угля, конфискованного в другом конце города, на улице кузнецов. Прощаясь со мной, вдова Цветка всплакнула. Может быть, от радости, что мы наконец-то убираемся к чертовой матери.
        Глава 50
        Турецкая армия таки вышла в поход, но под командованием Искандер-паши, а не султана. В ней было около десяти тысяч воинов. К туркам присоединилось тысяч двадцать пять крымских татар. Мы наблюдали их переправу через Днепр возле Аслан-города, когда возвращались из Варны. Завидев казаков, татары перестали переправляться, приготовились к бою. Сражаться на воде они не умели, поэтому ждали, когда мы сойдем на берег и нападем на них. Нам, нагруженным добычей, это сражение было ни к чему. Видимо, комендант крепости объяснил это татарам. С обоих берегов Днепра и острова Тавань они наблюдали, как мимо проходит большой флот, приросший в Варне трофейными восемью галерами и множеством меньших судов. Каждое судно было перегружено добычей и освобожденными из рабства подданными польского короля и московского царя. Казаки весело кричали врагам всякие-разные слова и предлагали позавидовать их добыче. Татары завидовали молча.
        Раздел добычи продолжался на день дольше, чем грабеж. Взяли мы намного меньше, чем в Каффе, а в походе участвовало больше казаков. Пошли разговоры, что Петр Сагайдачный был удачливее нынешнего кошевого атамана. Вряд ли эти разговоры возникли стихийно. Люди бывшего гетмана Войска Запорожского не зря примкнули к нам перед походом. Чашу в его сторону склоняло и то, что по его наущению патриарх иерусалимский Феофан пятнадцатого августа в Печерской лавре восстановил Киевскую православную метрополию. Уверен, что на такой смелый шаг его подтолкнуло известие о движении турецкой армии в сторону Речи Посполитой. По слухам, король Сигизмунд призывал Петра Сагайдачного вместе с реестровыми казаками отправиться в поход на турок, но в ответ услышал напоминание о невыполненных обещаниях. Тем более, что ни у кого не возникало сомнений, кто победит в предстоящей войне. Запорожские казаки принимать участие в ней не собирались, даже если бы попросил бывший гетман. Если, конечно, турки не нападут на земли Войска Запорожского, что маловероятно. Разве что татары возьмут мало добычи и попробуют на наших землях
догрузиться. На всякий случай следующий морской поход отменили, большую часть казаков оставили в паланке, а остальным приказали быть готовыми прибыть туда по первому зову.
        Я уехал в Кандыбовку. Добычи в этом году взял меньше, чем предполагал, поэтому придется еще один год провести здесь. Я даже начал привыкать к тихой, размеренной, деревенской жизни. Все чаще появляется мысль: а не остаться ли в этой эпохе казаком? Если бы не знал, что с запорожцами будет дальше, может быть, и остался бы. Но я знаю и не хочу своим сыновьям такой судьбы.
        В конце сентября до нас дошли известия, что возле молдавской деревни Цецора произошло сражение между польско-молдавской армией и турками. Последних было раза в два больше. Поляки и молдаване проиграли. Часть их войска быстренько разбежалась в разные стороны, а оставшиеся, меньше половины, начали под командованием великого коронного гетмана Жолкевского организовано отступать в стороны Польши. Турки и татары преследовали их, нападая с разных сторон, не давая расслабиться ни днем, ни ночью. Недели через две мы узнали, что уйти им не дали. Поляки не дотянули до родных земель самую малость. Шестого октября их добили. За семнадцать дней боев турки захватили сто двадцать пушек и много другого военного имущества. Великий коронный гетман Жолкевский и множество богатых и не очень шляхтичей погибли. Голову гетмана повесили на крыше дворца султана. Кто-то попал в плен. Убежать удалось небольшому отряду реестровых казаков, вынесших и тело своего кошевого атамана Кошки. Они и рассказали о том, как все произошло, и сообщили имена погибших и попавших в плен. Два имени меня заинтересовали: погиб сотник Чигиринской
сотни Михаил Хмельницкий и попал в плен его сын Зиновий, потомок кошевых атаманов, как по отцовской, так и по материнской линии. У казаков свои родословные, в которых предки-атаманы считаются кем-то вроде Рюриков или Гедиминов, поэтому их потомков помнят и уважают. Кстати, мой сосед Петро Подкова тоже потомок кошевого атамана. Ходят слухи, что скоро станет сотником. По крайней мере, командование шхуной ему доверили.
        По странному совпадению, потому что я сомневаюсь, что Петр Сагайдачный узнал о полном разгроме поляков в тот же день, именно шестого октября иерусалимский патриарх посвятил игумена Киево-Михайловского монастыря Иова в сан киевского митрополита, а еще одного монашествующего в архиепископы и шестерых в епископы, окончательно восстановив Киевскую православную митрополию. Скорее всего, бывший гетман догадался, что турки не дадут уйти полякам, и подтолкнул патриарха Феофана к более решительным действиям. В общем, дал полякам достойный ассиметричный ответ на прошлогоднее оскорбление.
        Глава 51
        Следующий год начался с приглашения Петра Сагайдачного на совет в Варшаву. Поляки после поражения стали платить крымскому хану дань в сумме сорок тысяч злотых, что было напряжно для казны. Ладно бы эта дань служила гарантией ненападения на них, но король Сигизмунд Третий понимал, что турки продолжат наступление. Победы толкают вперед, а останавливают только поражения. Армии, способной остановить турок, у Речи Посполитой не было. Вся надежда была на казаков. Петру Сагайдачному пообещали признать его гетманом всей Малой Руси, чтобы ему подчинялись кошевые атаманы реестровых казаков и Запорожской Сечи, и, как следствие, упразднить старшего над казаками от польского правительства. Поляки знали, чем купить Петра Сагайдачного. Заодно, чтобы не так сильно бросалось в глаза его стремление к власти, договорился, что отменят все ограничения вольностей и прав казачества, предоставят свободу православному вероисповеданию и признают православную иерархию. В общем, поляки в очередной раз легко наобещали, про себя подумав, что успеют перевешать казаков после победы над турками, если такая случится. В противном
случае обещания и тем более не придется выполнять.
        Запорожские казаки одобрили снятие с них ограничений и признание иерархии, а вот к гетману Малой Руси отнеслись по-разному. Кто-то был за, кто-то против, а истинные низовые в большинстве своем не приняли всерьез. Они сами выбирали кошевого атамана и подчинялись только ему, а он выполнял приказы только их рады. У них весной были другие заботы - подготовка к очередному морскому походу. Этот вид промысла оказался намного доходнее, чем грабить шляхетские маетки или угонять татарские табуны. В половодье четыре сотни низовых казаков под командованием Ивана Сулимы отправились в Адомаху, чтобы оттуда выступить вместе с донскими. Остальные ждали, когда закончится посевная и на Базавлуке соберутся зимовые казаки, чтобы вместе выйти в море.
        Я этой весной посеял меньше обычного. Собирался летом поднакопить еще деньжат и в начале осени отправиться в Нидерланды, где за зиму построить улучшенный вариант флейта и заняться морским извозом или получить каперский патент, который превращает обычного разбойника в благородного воина.
        По высокой воде приплыл Мыкола Черединский. Я ему отдал на реализацию часть прошлогодней добычи. Ее оказалось так много, что свояк оставил без внимания товары моих соседей, сразу погреб в обратную сторону - в Киев и Чернигов.
        В середине мая я прибыл на Базавлук. Там продолжалось брожение. Запорожцы все никак не могли определиться, подчиняться гетману Малой Руси и под его командованием отражать нападение турок или не подчиняться, и тогда воевать с турецкой армией не имело смысла. На июнь в Белой Церкви была назначена большая казацкая рада, чтобы совместно решить этот вопрос. Поэтому в морской поход в мае отправились всего три шхуны и двадцать шесть чаек - примерно тысяча шестьсот человек. Такого войска было маловато для захвата крупного города или разграбления окрестностей Стамбула, поэтому решили пройтись вдоль турецких берегов и выбрать цель скромнее.
        Из Днепро-Бугского лимана в море вышли после того, как разведка доложила, что поблизости нет турецкого флота. Купцы предупредили нас, что султан Осман Второй выслал сорок три галеры под командованием капудан-паши Халила, чтобы не допустить выход казацких чаек из Днепра. Дул северо-восточный ветер, поэтому пошли напрямую к юго-западному берегу Черного моря. В открытом море можно было не опасаться встречи с турецким флотом. На следующее утро ветер поменял направление на южное, и мы направились к южному берегу.
        Вышли западнее Синопа. На город нападать не решились, ограничились грабежом приморских деревень, смещаясь в сторону Стамбула. Казаков не покидала мысль ограбить окрестности турецкой столицы. Они высаживались на берег возле какой-нибудь деревни и до вечера выгребали из нее все ценное. В первую очередь загружали добычей шхуны, начав с моей. Треть награбленного барахла, если не больше, я отказывался принимать.
        - Вы бы еще навоз захватывали! - отчитывал я, выбрасывая за борт лохмотья и стоптанные тапки.
        Одна радость была - ели досыта свежего мяса. Если крупный скот иногда успевали увести подальше от берега, то вся домашняя птица становилась нашей. Находили и муку, и зерно прошлогоднее, и сыры. Вечером на берегу устраивали пир, а потом спали, выставив караулы. Утром отправлялись дальше на запад. Несмотря на то, что наш маршрут легко было просчитать и принять меры, местные жители, привыкшие за полтора века к безопасности, не хотели расставаться с дурной привычкой. Каждый наш налет был неожиданностью для них, как приход зимы в России.
        На шестой день грабежа, когда трюма шхун были набиты до отказа, а на палубах не протолкнуться от освобожденных из рабства православных, и на чайках почти не оставалось свободного места, заметили четырехмачтовое судно с латинскими парусами. Я не сумел определить, к какому типу оно относится. В карамусалы не пускала низкая корма, а в шхуны - латинские паруса. Впрочем, тип был не так уж и важен. Главное, что на нем тонн семьсот груза. В атаку пошли три шхуны. Строем клин - мое судно посередине. Турецкое судно шло курсом крутой бакштаг правого галса, а мы - крутой бейдевинд левого. Заметив нас, турецкий капитан повернул было к берегу, но идти остро к ветру не мог, а курс, на котором мог, выходил к берегу позади нас. Поняв, что судну удрать не получится, на воду спустили двенадцативесельный ял, на котором капитан с частью экипажа отправился к берегу, стараясь следовать против ветра, чтобы отсечь погоню. На призе остались девять рабов: семь православных и два негра непонятного вероисповедания, скорее всего, язычники. Трюм был заполнен коровьими шкурами, обработанными, но все равно от них шел тяжелый дух
гнили. Это была не та добыча, которую я хотел, но поскольку досталась она нам без проблем, порадовался. Казаки к тому времени заполнили чайки до отказа и решили, что пора возвращаться. Пусть добычу взяли дешевую, зато много. Как я понял, старые казаки хотели побывать на большой раде, после чего еще раз сходить в море большой флотилией и взять добычу побогаче.
        Выйдя к Крыму, сделали остановку на день, захватив в прибрежной деревне свежего мяса. Миновав Балаклаву, мы разделились. Чайки пошли к Днепро-Бугскому лиману, а три шхуны и приз - в Гезлёв. По предварительной договоренности с призом должна была пойти только моя шхуна, но задул свежий встречный северный ветер. Капитаны двух остальных шхун не были готовы к самостоятельному плаванию галсами против ветра, особенно в открытом море. В результате втроем пережидали на рейде Гезлёва шторм, раздувшийся за то время, пока продавали приз. Вообще-то крымчане сами импортеры шкур, но купцы не смогли устоять перед дешевым товаром. Да и судно взяли с удовольствием. В отличие от меня, купцы считали его более мореходным, чем наши шхуны.
        Штормило три дня. Потом ветер начал заходить по часовой стрелке и слабеть. Три шхуны, нагруженные дешевыми трофеями и вырученными от продажи приза деньгами, направились к Днепро-Бугскому лиману. Турецкого флота там не было, но на Кинбурнской косе заметили два обгоревших остова чаек. Видимо, большей части нашего отряда пришлось пробиваться с боем. Гарнизон Аслан-города «не заметил» нас, так что до Базавлука дошли без проблем.
        Там и узнали мы, что на подходе к лиману шторм и турецкий флот прихватили наши чайки. Казаки сражались отчаянно, но залитое водой огнестрельное оружие было плохим помощником. На стороне турок были еще и численное превосходство и лучшие мореходные качества галер с более высокими, чем у чаек бортами, благодаря чему их меньше заливало высокими волнами. Чайки расстреливали из пушек и ручного оружия. Многих казаков убили, сотни две взяли в плен. До Базавлука добралась всего одна чайка, половина экипажа которой была убита, а остальные почти все ранены. И по суше пришли остатки экипажей с тех двух чаек, что успели добраться до берега, обгоревшие остовы которых мы видели.
        Глава 52
        Большая казачья рада состоялась в середине июня в урочище Сухая Дубрава. На раде присутствовал иерусалимский патриарх Феофан и новый киевский митрополит Иов. Не знаю, что им пообещал король Сигизмунд, считавший, что православные хуже еретиков, но священнослужители выложились по-полной, агитируя казаков сложить головы за Речь Посполитую. К ним прислушались. Тем более, что казаки мудро рассудили, что надо помочь слабому победить сильного. Со слабым врагом казакам потом легче будет разделаться. На раде было принято решение помочь полякам в войне с турками. Эту весть повез в Варшаву гетман Малой Руси Петр Сагайдачный. К вести прилагались кое-какие требования казаков. Я был уверен, что их требования пообещают выполнить, как только, так сразу.
        По уговору казаки должны были прибыть на помощь полякам в середине августа. Турецкий султан Осман Второй со своей огромной армией застрял на берегу Дуная в ожидании, когда соорудят мост. Все находившиеся в том районе паромы с утра до вечера перевозили турецких солдат, но без моста переправа затянется до зимы. По слухам султан уже собрал тысяч триста, но каждый день прибывают новые войска. Плюс три сотни пушек. Плюс огромный обоз, везущий снабжение для этой армады. В ожидании возведения моста султан вместе с приближенными развлекался, расстреливая пленных казаков из луков. На Базавлуке мы узнали, что отряд Сулимы вместе с донскими казаками тоже попал в шторм, а потом нарвался на турецкий флот. Много чаек и стругов было потоплено, много казаков убито, а сотни три взято в плен. Так что турецкому султану было, в кого стрелять. Наше предложение совершить обмен пленными запоздало.
        Известие это требовало отмщения. Три шхуны и двадцать одна чайка отправились к турецким берегам. По данным купцов, турецкий флот под командованием Халил-паши, захвативший наших товарищей в плен, находился сейчас на Дунае, в районе Килии. Наверное, за заслуги перед отечеством получили отпуск. Чтобы нашим небольшим отрядом не нарваться на турецкий флот, мы пошли с попутным норд-остом напрямую к болгарскому побережью. Вышли южнее Варны, возле небольшого порта Анхиалос, расположенного километрах в двадцати севернее Бургаса на плоском полуострове, который уходил в море километров на пять. Я помнил этот порт еще по своему византийскому периоду. Уже тогда говорили, что город очень старый. В то время он был многолюднее. Как и в двадцать первом веке станет, только под названием Поморие. Кстати, я видел Поморие с высоты птичьего полета - из самолета, совершавшего посадку в расположенном неподалеку аэропорту Бургаса. В морском порту Бургаса лоцман, уроженец Помория, советовал мне приехать туда на отдых с семьей, детьми. Маленький тихий городок, дешевое жилье и питание, мелкое море, лечебные грязи - что еще
надо многодетным родителям?! Поскольку в то время я был бездетным родителем, так и не воспользовался приглашением. Решил наверстать сейчас.
        Каменная крепостная стена, пересекающая полуостров от берега до берега, была высотой метров пять, а вот остальные три - не больше четырех, причем ее давно не ремонтировали. Часть зубцов или обвалилась, или была сбита во время предыдущего штурма, может быть, турецкого, и так и не отремонтирована. От одних ворот начиналась дорога к материку, а от других, на противоположном конце города - к длинному деревянному пирсу, возле которого разгружалась торговая одномачтовая двадцативосьмивесельная галера и стояли несколько рыбацких баркасов и лодок. Завидев нас, экипаж галеры и рыбаки сдрыстнули в город, двустворчатые ворота которого сразу закрылись.
        Шхуны ошвартовались к пирсу с двух сторон, носом к воротам и настолько близко, насколько позволяла осадка в балласте. Третья шхуна встала вторым бортом к моей. Чайки выскочили на мелководье рядом с пирсом и на перешейке, перерезав путь к отступлению. Их вытянули носами на сушу. На стенах стояло несколько человек с оружием в руках, но никто из них не выстрелил, не помешал казакам высаживаться на берег.
        - Стреляем по воротам! - крикнул я капитанам шхун.
        Артиллерийское вооружение на других шхунах такое же, как и на моей. Казаки не стали мудрствовать лукаво, скопировали один к одному, даже заказали пушки у тех же мастеров. От носов шхун, где стоят по два погонных орудия, до ворот было метров сто. Первые наши ядра не пробили дубовые ворота с железными пластинами, но оставили в дереве глубокие вмятины. После второго залпа полетели щепки. Третий не потребовался, потому что на одной из двух башен, расположенных по бокам от ворот, левой, замахали красным флагом, приглашая на переговоры. Нашу делегацию из трех человек возглавил сотник Безухий. Торг продолжался с полчаса. В итоге казаки стали богаче на пять тысяч монет, двадцать пять бочек вина емкостью около двухсот литров каждая и сотню баранов, которых чуть позже пригнали с материка. Из рабства были освобождены все православные, которых там оказалось всего семнадцать человек. Попировав до поздней ночи на берегу, рано утром наша флотилия отправилась в сторону Босфора. Окрестности Стамбула стали любимым местом паломничества запорожских казаков.
        В проливе нас ждал приятный сюрприз - караван из десяти галер. Мы подошли со стороны открытого моря, откуда нас не ждали. Сторожевой пост заметил нас и зажег сигнальный костер, когда наша флотилия уже входила в пролив. Наверное, приняли парусники за мирные торговые суда, а низко сидящие чайки, идущие на веслах, чтобы быть неприметнее, не сразу разглядели. Турецкий караван если и заметил медленно подрастающий столб белого дыма на холме на северном берегу Босфора, то не придал ему значения. Мы встретились на последнем прямом отрезке перед выходом в Черное море. Впереди шла на веслах против ветра военная баштарда с двухвостым бунчуком, закрепленным на фок-мачте. Видимо, чиновник недавно получил свой пост и поспешил похвастаться. За баштардой гребли восемь торговых галер, нагруженных основательно. Замыкала строй военная кадирга.
        Я посигналил шхунам, чтобы одна присоединялась к нападению моей на баштарду, а вторая атаковала кадиргу. Чайки займутся торговыми галерами, которые ниже военных, хуже вооружены и экипажи меньше.
        На баштарде догадались, с кем им подфартило встретиться. На форкастле появились комендоры, начали вынимать пробки из стволов пушек: одной калибром не менее сорока восьми фунтов и двух тридцатишестифунтовок. Обычно турки выходят в море с заряженными орудиями. До баштарды было около трех кабельтовых, и расстояние быстро сокращалось.
        - Кулеврины, огонь! - приказал я.
        Погонные пушки выбросили картечь и облака черного дыма. Когда дым рассеялся, я заметил, что мы не сильно помешали турецким комендорам. Они уже стояли с дымящими фитилями, ожидая, когда баштарда повернется носом в нашу сторону. Прицеливание пока что производится поворотом всего судна. В это время прогремели выстрелы кулеврин второй шхуны, которая была справа от нас и почти на траверзе. Дым ее погонных орудий не мешал мне увидеть, как турок словно бы сдуло с форкастля. Их грозные пушки так и не выстрелили. Дистанция сократилась до кабельтова, и загремели выстрелы наших ручниц.
        На баштарде опустили весла обоих бортов в воду. Так обычно делают, когда хотят погасить скорость медленно. Иначе бы начали грести в обратную сторону. Баштарда, теряя скорость, продолжала двигаться прежним курсом. Я так и не понял, для чего был нужен этот маневр, что собирался предпринять турецкий капитан. Подождать, пока разбежавшиеся комендоры вернутся к пушкам и выстрелят? Остальные галеры поступили вполне разумно - после первого же залпа начали разворачиваться, чтобы лечь на обратный курс, удрать в бухту Золотой Рог.
        Моя шхуна, ломая весла правого борта, прижалась к баштарде. Полетели «кошки», несколько казаков уцепились за фальшборт галеры баграми. Наша скорость была все еще высока, поэтому казакам пришлось выпустить багры, но «кошки» свое дело сделали. Нос шхуны прошел дальше ахтеркастля всего метров на пять, после чего она перестала двигаться вперед, но продолжила под почти не умолкающий грохот выстрелов из ручниц прижиматься к борту вражеского судна, чему мешали его весла. К противоположному борту баштарды мостилась вторая шхуна под командованием Петра Подковы. Он проскочил ее почти на полборта, но сразу прижался к кормовой части, благодаря чему с десяток казаков перепрыгнули на вражеское судно.
        Турки почти не сопротивлялись. Надо быть очень подготовленным бойцом, чтобы в любой момент быть готовым к бою. Если между сражениями большие паузы, а то и вовсе не имеешь боевого опыта, требуется время, чтобы переключиться. У турок, видимо, его оказалось недостаточно. Зато закон самосохранения у некоторых сработал отменно. Сперва один матрос сиганул за борт и поплыл к берегу, потом сразу несколько. Преодолеть им надо было пару кабельтовых. Пловцы все, вроде бы, хорошие. Чайки пролетели мимо них, не обращая внимание. У казаков цели поважнее. Да и принято у них уважать противника, который борется за свою жизнь, свободу, кто не сдается.
        На баштарде сдались в плен почти три сотни членов экипажа. Это не считая две с половиной сотни гребцов-рабов. Обладатель двухвостого бунчука погиб от казацкой пули, попавшей в лицо. Он лежал на палубе перед ахтеркастлем в луже поблескивающей на солнце крови. Наверное, калибр пули был миллиметров двадцать пять, потому что лицо, да и всю голову порядком разворотило. Череп не разлетелся на куски, благодаря испанскому шлему-мориону, покрытому черным лаком и золотой насечкой в виде завитушчатого растительного узора. Скорее всего, шлем трофейный. Кто-то из предков капитана, а может, и он сам, захватил шлем у испанского офицера. И новому владельцу трофей накликал смерть.
        - Пан черкас, разреши обратиться шелудивому псу, твоему рабу! - упал передо мной на колени один из пленников, судя по безволосому лицу, евнух, который был без головного убора, в длинной красной рубахе на выпуск и темно-красных шароварах и босой.
        Он упал на четыре кости и медленно пополз к моему сапогу. Гладко выбритая, белокожая голова была покрыта красными пятнами, будто по ней недавно настучали. Что вряд ли, потому что у казаков просто не было времени на это, потому что обыскивали и сгоняли остальных пленных в кучу.
        - Не убивай меня, пан! - он обхватил мою левую ногу двумя руками и принялся слюнявить сапог из великолепной мангупской кожи. - Если отпустишь меня, я тебе открою большую тайну, будешь вспоминать меня до смерти!
        Мне всегда стыдно за людей, которые унижаются передо мной. Я резко высвободил ногу и, уперев ее в плечо евнуха, оттолкнул его.
        - Говори свою большую тайну. Если стоящая, отпущу, - пообещал я.
        - Стоящая, пан черкас, стоящая! Ты до конца жизни будешь с благодарностью вспоминать шелудивого пса Вахида! - продолжал заверять евнух высоким голосом, вновь подползая к сапогу.
        - Будешь говорить или нет?! - рявкнул я, отталкивая его во второй раз.
        - Я - твой раб! Сделаю все, что скажешь! - пропищал он, после чего тихо и немного огрубевшим голосом сообщил: - Мы везли деньги султану, много денег. Они в сундуках и бочках в кладовых под каютами офицеров. Вахид правду говорит: много денег. Ты отпустишь меня, пан?
        - Если много, отпущу, - в очередной раз пообещал я.
        И таки отпустил. Причем не только его, но и всех пленных турок с баштарды. Рядом с таким богатством лучше держать только надежных людей. Дюжина небольших сундуков была заполнена золотыми монетами. Маленькие кружочки из желтого металла - катализаторы жизни и смерти. В каждом сундуке по двадцать тысяч. При весе монеты примерно в три с половиной грамма, сундук тянул на семьдесят килограмм. Еще были две дюжины бочек с серебряными акче, каждая весом килограмм на двести пятьдесят. За один золотой сейчас давали сто акче. То есть, в сумме мы взяли более миллиона золотых. Треть придется отдать на кош. Из остального мне положены три доли - навскидку, это тысяч пятнадцать. Пожалуй, на этом можно и закончить казацкую эпопею.
        На торговых галерах везли продовольствие и боеприпасы для армии султана. Мы захватили все восемь. Замыкающая кадирга успела развернуться и удрать. Как подозреваю, за ней не шибко гнались. Казакам гораздо интереснее и безопаснее было атаковать торговую галеру. Если бы они знали, что мы захватим на баштарде, то и торговым галерам дали бы удрать.
        Глава 53
        Всех турок, захваченных на галерах, по моему совету высадили на берег. Таскать с собой такую толпу врагов было неразумно. Денег за них дадут мало, а хлопот с пленными много. И заходить в Гезлёв, чтобы продать часть трофеев, тоже не стали. Пока будем этим заниматься, турецкий флот наверняка перекроет вход в Днепро-Бугский лиман. Сейчас Халил-паша, надеюсь, идет к Босфору, намереваясь наказать нас. Ему уже должны донести о нашем нападении на Анхиалос и что мы отправились в сторону столицы Османской империи. Не найдя нас там, заспешит к Днепро-Бугскому лиману. Нам надо добраться туда раньше, поэтому сразу пошли домой. Благо маршрут по открытому морю уже наработан.
        Мои предположения оправдались. Возле Очакова дежурила всего одна кальятта. Завидев наш флот, устремилась на запад. Наверное, повезла донесение Халил-паше. В Аслан-городе турецкий гарнизон проводил нас жадными взглядами и тоже, наверное, посла гонца к султану с вестью о нас.
        На Базавлуке и его окрестностях шли приготовления к сухопутному походу на турок. У татар прикупили несколько табунов лошадей, которых собирались использовать, как тягловых и вьючных. Приобрели и несколько сотен волов для перевозки грузов. То, что татары тоже собирались в поход, но на сторону турок, не помешало им торговать с казаками. Во всех селениях на землях Войска Запорожского делали телеги и арбы и запасали еду длительного хранения: муку, крупы, сыры, вяленое мясо и рыбу. Армию намечалась собрать немалую, тысяч сорок, и кормить она должна была сама себя. Такую одними грабежами не прокормишь. Тем более, что на дружественных территориях грабить не позволят. Мы привезли как раз то, что надо было: съестные припасы, порох, ядра, свинец на пули. Этими товарами и покрыли большую часть доли коша. Остальное отдали деньгами. Галеры пошли на дрова, а пушки с них сняли и отвезли на склад.
        Я поделился с казаками своими планами вернуться якобы на родину, в Нидерланды, предложил им купить мою шхуну. Запросил мало. Других покупателей все равно нет. Если казаки откажутся, останется только подарить ее или сжечь. Не отказались. Кошевой атаман Яков Бородавка пригласил меня к себе, чтобы, как мне передали, договориться о покупке дуба, то есть, шхуны.
        Зайдя в дом кошевого атамана, я подумал, что у меня дежавю. Яков Бородавка сидел на том же месте, что и Петр Сагайдачный во время первого моего визита в это здание, причем, если бы не бородавка, в полумраке вполне сошел бы за него, тем более, что жупан был такого же покроя и цвета. Одесную располагался бритоголовый судья Онуфрий Секира, а ошуюю - лошадиноголовый есаул Игнат Вырвиглаз. Вот только писарь и подписарь были другими, совсем молодые, и обслуживал нас смешливый турчонок лет двенадцати, который продолжал улыбаться, даже получив от есаула подзатыльник за пролитое на стол вино.
        - Уходишь, значит, от нас? - начал разговор кошевой атаман.
        - Да, заскучал по родной земле, - огласил я легенду. - Съезжу там поживу. Если не понравится, назад вернусь.
        - Наша земля лучше, притягивает, ни на какую другую не променяешь! - произнес Онуфрий Секира.
        - Каждый кулик свое болото хвалит, - шутливо произнес я.
        Судья пословицу не оценил, засопел, набычившись. Есаул вроде бы не понял ее, а кошевому атаману понравилась.
        - Мне вот до сих пор снится родная деревня, как утром бегу босиком по росе, а она почему-то ноги не мочит! - признался Яков Бородавка и повторил недобрым тоном: - Значит, хочешь уехать?
        - А разве нельзя?! - удивился я.
        Проблема стать полноправным членов казацкого товарищества, а на выход дверь нараспашку.
        - Можно, конечно, только не сейчас, - ответил кошевой атаман. - Ты же знаешь, мы воевать с погаными идем, пушки с собой берем, а лучше тебя никто с ними управиться не сможет. Так что надо бы, мил человек, отложить отъезд, пока врага не прогоним.
        - А потом мы тебя проводим до самой Варшавы, когда за наградой к королю поедем, - пообещал Игнат Вырвиглаз.
        У меня были большие сомнения, что их наградят, даже если казаки разобьют турецкую армию в пух и прах, а вот в том, что в случае отказа не доеду до Варшавы, нисколько не сомневался. Желающих ограбить богатого отщепенца найдется немало.
        - Мы решили взять все большие пушки, захваченные у поганых, - продолжил Яков Бородавка, догадавшись по моему лицу, что упираться я не буду. - Пусть послужат против них!
        - Мы разве будем осаждать города? - поинтересовался я, придумав способ отбиться от предложения.
        - Да вроде бы не собираемся, - ответил кошевой атаман, - но и против армии сгодятся.
        - Против армии от них толку будет мало. Заряжать их долго. Успеют всего по разу выстрелить. Только зря будем таскать туда-сюда такую тяжесть. Для перевозки каждой придется три-четыре пары волов запрягать и еще на одной арбе боеприпасы везти для нее, - проинформировал я.
        - Я же тебе говорил, что он лучше знает, чем Федька Кривой! - радостно заявил Игнат Вырвиглаз кошевому атаману. - Из-за Головешки таскали бы эти дурищи по степи!
        Федька Кривой был, как я его называл, азартным артиллеристом. Считать он не умел, стрелял по вдохновению и потому временами неплохо. Кривым на правый глаз стал после разрыва фальконета, что не отбило у него тяги ко всему взрывающемуся. Он помогал мне закладывать мину в Очакове, мотая на ус, как это делается. Кстати, ус у него один, левый. Правая часть лица обгорела. На ней теперь между бесчисленными синими пороховыми оспинами росли только редкие волосины. Из-за этого у Федьки было второе прозвище - Головешка.
        - Значит, оставим большие, но возьмем все малые, - решил Яков Бородавка. - Будешь ими всеми командовать, как куренной атаман.
        От такого заманчивого предложения отказываться было опасно. Запорожские казаки недаром напоминали мне Каталонскую компанию.
        - Возьмем начиная с полупушек, двенадцатифунтовок, и меньше, - предложил я. - Для них обязательно надо будет изготовить лафеты, объясню, какие. На них будет легче перевозить и стрелять.
        - Как скажешь, так и сделаем, - сразу согласился кошевой атаман.
        Глава 54
        Я сформировал батарею из шести кулеврин, снятых со шхун, еще одну из восьми полупушек и две батареи по шесть восьмифунтовых фальконетов. Орудиями меньшего калибра каждый курень распоряжался по своему усмотрению. Я сам отобрал опытных артиллеристов, провел с ними трехдневные учения, потратив несколько бочек пороха, благо было его вдосталь. Кулеврины и полупушки обслуживали по четыре человека, а фальконеты по три. Колеса для лафетов я взял от арб, потому что они выше. Это особенно важно для переходов по степи. Дороги в этих краях и в двадцать первом веке будут далеки от идеала. Римляне, к сожалению, эти земли не захватывали. Каждое орудие цеплялось к двуколке с зарядным ящиком, в котором были десять-двенадцать зарядов. Тащила ее пара лошадей. Остальные боеприпасы везли на арбах.
        Двигались мы в хвосте армии, перед обозом, от которого нас отделял курень Богдана Конши, самый маленький, всего тысяча шестьсот человек, но зато все конные. Они должны были в случае чего прикрыть и обоз. Всего в поход отправилось около сорока тысяч казаков, включая три тысячи реестровых, получивших название гетманского полка. Гетман Малой Руси Петр Сагайдачный считал себя главнокомандующим, а кошевой атаман Яков Бородавка был уверен, что командует запорожскими казаками. Двоевластие мне не нравилось. На войне оно может стать причиной поражения. О чем я и сказал кошевому атаману, когда мы шли к Киеву на соединение с реестровыми казаками, а потом и Петру Сагайдачному.
        Он подъехал ко мне, возвращаясь с осмотра обоза, на второй день совместного похода. Сопровождали его два десятка реестровых казаков, облаченных в кирасы и едущих на справных лошадях. Неподалеку были замечены небольшие отряды крымских татар, поэтому все были готовы отразить внезапное нападение. На Петре Сагайдачном рак был европейской работы, с «гусиной грудью», покрытый красным лаком, как и горжет, оплечья, наручи и набедренники. На голове позолоченный, сфероконический шлем-ерихонка с ребрами жесткости, плоским козырьком, скользящим наносником, наушами и пластинчатым назатыльником. Вооружен гетман саблей, кончаром, булавой и четырьмя пистолетами, причем все были в кобурах, две из которых прикреплены перед седлом, а две - позади. Везет его вороной иноходец, довольно рослый, сантиметров на двадцать выше моего, тоже не маленького.
        Поравнявшись со мной и поздоровавшись, Петр Сагайдачный сказал:
        - Я слышал, ты собираешься покинуть товарищество, уехать к франкам.
        Казаки вслед за турками всех западноевропейцев называли франками.
        - Да, - подтвердил я. - Вырос там, тянет домой.
        - Это хорошо, - произнес он и признался с тяжелым вздохом: - Самому иногда хочется бросить это все и уехать подальше, поселиться в большом городе, где тихо и спокойно!
        - А где сейчас тихо и спокойно?! - возразил я.
        В Западной Европе уже третий год шла война протестантов с католиками. Рубились жестоко, уничтожая всё и всех, как и положено народам, считающим себя более цивилизованными.
        - Тут ты прав, - согласился со мной гетман Малой Руси.
        - Тебе бы договориться с Яковом Бородавкой. Два командующих - это слишком много для одной армии, - предложил я.
        - У тебя с ним отношения не сложились? - первым делом поинтересовался Петр Сагайдачный.
        - У меня с ним нормальные рабочие отношения. Стараюсь ни с кем из своих не ссориться, - ответил я. - Просто не хочу погибнуть из-за того, что каждый из вас решит действовать по-своему.
        - Я ему предлагал стать моим заместителем. Говорит, что под ляхов не пойдет. Получается, что я для него лях, - признался гетман. - Не любит он знатных. И тебя не переваривает. Как был он рогулем, быдлом, так и остался.
        - Мне с ним детей не крестить. Разобьем турок - и расстанусь с ним, надеюсь, навсегда, - сказал я.
        - Может, и раньше расстанешься! - ухмыльнувшись, произнес Петр Сагайдачный и поскакал дальше.
        Сопровождавшие гетмана почтовые посмотрели на меня внимательно, как наемные убийцы на возможного кандидата в жертвы. Если бы меня уже заказали, смотрели бы без интереса. В общении с бандюками есть свои приятные моменты.
        Глава 55
        С польской армией мы соединились возле городка Хотин, расположенного на высоком правом берегу Днестра в месте переправы через реку. Городок состоял из крепости на каменистом мысу и посада. Крепость была крепкой. Каменные стены в некоторых местах достигали высоты метров тридцать, если не больше, а шириной были шесть метров. Три башни, крытые черепицей, лишь ненамного возвышались над стенами. Четвертая, проездная, единственный вход в крепость, была вровень со стеной. Двор делился домом кастеляна, сложенного в шахматном порядке из квадратов красного и белого кирпича, на две части - северную, дальнюю, Княжью и южную, Воинскую. Крепость окружал ров шириной метров семь. Примыкающий к ней посад был защищен рвом шириной метров десять и стеной их заполненных землей срубов.
        В крепости поселился со своей свитой главнокомандующий польскими войсками гетман великий литовский Карл Ходкевич - шестидесятилетний плотный мужчина с редкими седыми волосами и усами, концы которых были загнутыми вверх. И надбровные дуги у него были изогнуты вверх, из-за чего казалось, что брови залезли на лоб от удивления. Оттопыренные уши наводили на мысль, что в детстве воспитывали будущего гетмана так же, как обычных деревенских пацанят. В тот день, когда я видел великого литовского гетмана в первый раз, одет он был в синий жупан с золотыми пуговками, подпоясанный наборным ремнем из золотых прямоугольных пластинок, и обут в красные сафьяновые сапоги с вышитыми золотыми нитками крестиками в овальных рамках. Карл Ходкевич стоял на крыльце того, что раньше называлось донжоном, а теперь стало жилым домом владельца замка, встречал гостей - гетмана Малой Руси Петра Сагайдачного. Был гетман великий литовский без головного убора. Там встречают близкого человека, родственника или ничтожного просителя. Насколько я знаю, Петр Сагайдачный в родственниках Карла Ходкевича не числился. Если и понимал гетман
Малой Руси тонкости политеса, вида не подал. Наверное, купился на улыбку главнокомандующего польской армией - типичную улыбку будущих западноевропейцев - растянутые до ушей губы и холодные, расчетливые глаза.
        Надо признать, что нашему приходу поляки очень обрадовались. Крымские татары под командованием Джанибек-Гирея, сопровождавшие нас во время перехода и беспокоившие мелкими стычками, распустили слух, что разгромили нас. Поляки приуныли. Их было всего тридцать пять тысяч. Такими силами выстоять против трехсоттысячной турецкой армии шансов у них не было. Впрочем, треть турецкой армии составляли обоз и прислуга и еще треть - стражники из городских гарнизонов, умеющие только взятки брать. Карл Ходкевич повел Петра Сагайдачного внутрь дома, а нам, куренным атаманам, сопровождавшим гетмана, предложили подождать во дворе, как обычным слугам. Поскольку большинство этих атаманов - бывшие крестьяне, оскорбления они не поняли.
        А я понял и тоже выказал неуважение - отошел в западный угол Княжьего двора, где, окруженные десятком наблюдателей, фехтовали на рапирах немецкий офицер-наемник и польский шляхтичам. Техничный немец - высокий, худой, длиннорукий, белобрысый и узколицый - побеждал импульсивного поляка, низкорослого и пухлого, но очень подвижного, из-за чего напоминал шарик ртути. Сражались обычными рапирами с деревянный наконечник на острие. Иногда после батмана наконечники слетали, но бой останавливали не сразу. Выиграть надо было по результату трех раундов. Видимо, любые поединки появились одновременно с цифрой три.
        - Пся крев! - выругался поляк, проиграв в третий раз, и отдал победителю злотый - серебряную монету, по стоимости равную золотому флорину.
        - Кто-нибудь еще хочет сразиться? - спросил на немецком языке наемник.
        Среди шляхтичей не нашлось желающего расстаться со злотым.
        - Я готов, если кто-нибудь одолжит рапиру. Свои оставил дома, на войне они ни к чему, - сказал я на польском языке.
        - Возьми мою, - сразу предложил пухлый поляк.
        Как догадываюсь, если я выиграю, это будет его маленькая месть немцу, а если проиграю, ему будет не так обидно.
        Еще со времен своего первого учителя фехтования гепида Сафрака я знал, что германцы техничны и сильны, но действуют строго по правилам. Мой противник знал, что если я перехожу вправо, то после батмана нанесу стокатту под рукой, а я возьми и уколи над рукой. Во втором раунде поймал его на длинном выпале с приседанием, о чем он, возможно, знал, но раньше не сталкивался. В третьем я перекинул рапиру в левую руку, что было для немца не ново, но ударил, как правша. Тонкие губы на его узком лице выгнулись краями вверх, став похожими на букву V, что, как я догадался, обозначало улыбку, причем искреннюю.
        - Мне говорили, что казаки - хорошие бойцы, - произнес он на немецком языке, отдавая мне злотый, полученный от поляка.
        - Немцы тоже хорошие фехтовальщики, - откомплиментил я на его языке и сделал предложение, от которого было трудно отказаться: - Не хочешь сразиться со мной вдвоем с приятелем? - кивнул я на другого немца, такого же белобрысого верзилу. - Один раунд. Если победите, два злотых с меня, если проиграете, заплатите три.
        - Вдвоем против тебя одного? - уточнил немец.
        - Да, - подтвердил я, - но буду сражаться двумя рапирами, если кто-нибудь одолжит еще одну.
        - Я одолжу, - предложил на немецком языке пожилой мужчина с обвисшими усами, придававшие его широкому и тщательно выбритому лицу грустное выражение, явно знатный поляк, одетый в вышитый золотом, черный жупан и, несмотря на жару, в бобровую шапку, выкрашенную по нынешней моде в зеленый цвет и с разрезом спереди, края которого соединял золотой сокол, расправивший крылья.
        Позолоченная гарда его рапиры была фигурной, в виде двух переплетающихся восьмерок. В навершие вставлен бриллиант, не очень крупный, но хорошо ограненный. Этот камень стоил дороже всего остального. Эту рапиру я взял в правую руку, а первую - в левую.
        Немцы не стали расходиться в стороны, чтобы нападать с двух сторон. Наверное, были уверены, что и так легко справятся. Я понял, что у них нет опыта фехтования с двуруким бойцом, поэтому сфинтил вправо и, на короткое время оказавшись один на один со знакомым противником, атаковал его с двух рук. От удара правой он уклонился, а вот укол левой пропустил. Фехтовать двумя рапирами легче, чем двумя мечами или саблями, потому что в укол не надо вкладывать много силы. Со вторым сражался одной рапирой. Поймал и его на заученной реакции на батман. Немцы тихо переговорили между собой, после чего первый отдал мне два злотых и золотой венгерский флорин. Видимо, второй мой противник сидел на мели.
        - Твоя рапира оказалась удачной, - сказал пухлому поляку, возвращая его оружия и его злотый, выигранный мною в первом поединке.
        У шляхтича не хватило сил отказаться от монеты.
        - Я был уверен, что ты выиграешь! - сказал он в оправдание своей жадности.
        Знатный поляк от злотого отказался.
        - Оставь себе, ты его заслужил, - произнес он. - Давно я не видел такого хорошего фехтовальщика. У испанцев учился?
        Испанцы сейчас законодатели моды в фехтовании.
        - И у испанцев тоже, - ответил я.
        - Я - князь Константин Вишневецкий, староста черкасский, - представился он и сделал предложение, от которого, по его мнению, я не смогу отказаться: - Моим младшим сыновьям Ежи и Александру нужен хороший учитель фехтования. Будешь получать по злотому в день.
        Староста - это правитель территории, равной графству. Как я слышал, доходов от одной этой должности хватило бы, чтобы нанять сотню учителей фехтования, а у князя есть еще и множество собственных владений. Это он приютил и раскрутил Лжедмитрия, помог ему стать царем Московии и сделал свояком по второй, нынешней своей жене, женив на Марине Мнишек. Наверное, очень хотелось князю быть близким родственником царя. Видимо, кровь Рюриковичей не давала покоя. После свержения самозванца отсидел два года в русском плену, а потом помог второму самозванцу, но так и не приблизился к трону.
        - Я был бы рад помочь родственнику, но после войны с турками уеду служить королю Франции, - соврал я, чтобы придать вес своему отказу.
        - Мы родственники?! - удивился князь.
        В любую эпоху, в какой бы стране я не находился, постоянно интересовался состоянием дел у моих путивльских потомков. Обычно информация поступала от купцов, русских или торговавших с Русью.
        - Мы оба - потомки Рюриковичей, путивльских князей из ветви Ольговичей, которые потом сидели на киевском столе, пока его не захватили литвины, - рассказал я.
        - Мой род идет от Гедиминовичей через князя новгород-северского Корибута Ольгердовича к его сыну Федору Несвицкому, потомки которого стали величать себя по родовому имению Збаражску князьями Збаражскими, а затем старший сын Михаил перенес свою резиденцию в замок Вишневец, по которому и стал называться князем Вишневецким, - озвучил он свою версию родословной.
        - У всех троих сыновей Корибута, в том числе и у Федора, не было наследников мужского пола, только дочери выжили. Анна, старшая дочь Федора Корибутовича, вышла замуж за Федора Несвицкого, отец которого Григорий был младшим сыном киевского князя Ивана, Рюриковича-Ольговича, нашего общего предка. Ему по матери достался в наследство Несвич на Волыни, по которому Федор и стал князем Несвицким. Из-за совпадения имен Федора Григорьевича стали путать с его тестем Федором Корибутовичем. К его жене Анне перешли по наследству Збараж, Винница, Хмельник и другие владения отца, и князь Федор Несвицкий взял герб своего тестя, что еще больше добавило путаницы. А дальше все правильно: его потомки стали величать себя князьями Збаражскими, а потом Вишневецкими, - выложил я известное мне.
        - Я слышал такую версию, - поморщившись, произнес князь Вишневецкий, - но мне она не кажется верной.
        - Если тебе нравится вести свой род не от древних и знатных Рюриковичей, а от Гедиминовичей - дело твое, - небрежно бросил я.
        Рюриковичи считали Гедиминовичей самозванцами, поскольку их происхождение было туманно. Скорее всего, вели начало не от древнего знатного рода, а от безродного походного командира, узурпировавшего и административную власть.
        - Мои предки ушли под руку московского царя, поэтому им выгоднее было оставаться Рюриковичами, - продолжил я.
        - В Речи Посполитой лучше быть Гедиминовичем, - признался Константин Вишневецкий. - А как ты оказался среди казаков?
        Я рассказал ему версию о предке-боярине, сбежавшем от гнева царя Ивана в Нидерланды, и о своем попадании в плен к туркам.
        - Собираюсь после Франции вернуться в Нидерланды. Там жизнь лучше во всех отношениях, - закончил я свой рассказ.
        - Сам бы уехал туда! - со вздохом молвил князь. - Да на кого оставишь имения?! Разворуют, сволочи!
        Думаю, основная причина в другом. Здесь он практически независимый правитель, творит, что хочет, а в Западной Европе закон уже набирает силу.
        - Ты не поможешь мне получить у Ходкевича подорожную? - закинул я, потому что предполагал, что подорожная от Сагайдачного будет менее весомой, особенно в польских землях. - Казаки не хотят меня отпускать.
        - Это не трудно, - согласился Константин Вишневецкий. - Сегодня же поговорю с гетманом. Найди меня завтра-послезавтра, а то я уеду на днях. Сейм поручил мне снабжать армию провиантом.
        Представляю, сколько он хапанет, выполняя решение сейма. Военные поставки - самый выгодный бизнес во все времена.
        Глава 56
        Карл Ходкевич расположил свою армию полукругом, от берега Днестра выше Хотина до берега ниже. С юга - самого опасного направления - защищали казаки, с запада - немецкие и венгерские наемники и поляки под командованием самого главнокомандующего, а с северо-запада, со стороны деревни со знаковым именем Атаки - поляки под командованием его заместителя королевского подчашия Любомирского. Союзникам всегда предлагают принять на себя главный удар. Впрочем, большую часть поляков составляли кавалеристы, так что размещение их на флангах оправдано. В тылу у казаков находился Хотин с крепостью, на левом фланге - высокий берег Днестра, а к правому почти под прямым углом примыкали позиции немецких мушкетеров. Впрочем, франками или немцами их называли русские. От слова «немые», потому что по-русски говорить не умели. Сами наемники, а они были разных национальностей, но в большинстве германцы, называли себя по государству, в котором выросли: прусаки, баварцы, саксонцы, бранденбургцы… При этом каждый полк состоял из принадлежащих к одной конфессии, протестантов или католиков. Ближний к нам полк, расположенный на
более опасном месте, состоял из протестантов. Командовал им полковник Вайер - долговязый немец лет сорока трех с вытянутым лицом, обвислыми пшеничными усами и водянистыми глазами, в которых читалось пренебрежение ко всему, в том числе и к собственной жизни. В следующем полку были католики-шотландцы, единоверцы поляков. Командовал ими толстый и коротконогий полковник Лермонт. Я еще подумал, а не предок ли он певца немытой России? Наши фланги были загнуты вперед, причем левый, вдоль берега реки - значительно, Местность здесь была пересечённая - невысокие холмы с ложбинами, поросшие деревьями и кустами. Казаки первым делом загородились телегами и арбами, поставленными и прикопанными в три ряда, а потом начали перед ними рыть ров и насыпать вал. Если полякам и немцам помогали крестьяне, согнанные из ближних деревень, то казакам приходилось все делать самим. Поскольку шанцевого инструмента не хватало, работы продвигались медленно. Когда подошли турки, на некоторых участках закончить не успели.
        Первыми, еще до нашего прихода, здесь появились ногайцы из Буджацкой орды под командованием Кантемир-мурзы. Ногайцы переселились на земли в районе Белгорода-Днестровского лет пятнадцать назад, голод пригнал их туда. Отрабатывали туркам славно. У поляков Кантемир-мурза носил прозвище Кровавый Меч. Говорят, что это он лично отрубил голову великому коронному гетману Жолкевскому после разгрома поляков под Цецорой в прошлом году и отослал ее турецкому султану. После чего сделал налет на земли Речи Посполитой и увел сто тысяч пленников. Скорее всего, не сто тысяч, но явно немало, иначе бы враги не славили его так хорошо.
        Турки появились первого сентября. Приближение армии было видно за несколько километров по столбам пыли, которые она поднимала. Передовые их отряды расположились примерно в полутора километрах от нас, а там, где холмы защищали от нашей артиллерии, и ближе. Отряд турецких всадников приблизился к нашим позициям метров на триста. Все в кирасах и шишаках. У многих доспехи золоченые. С огнестрельным оружием вроде бы не дружат, потому что начали стрелять в нас из луков. Хороший стрелок из хорошего турецкого лука посылает легкую стрелу метров на пятьсот-шестьсот. Другой вопрос, что метров после трехсот она не пробьет и мягкую броню. В данном случае была демонстрация удали, а не умения метко стрелять.
        Поскольку расположились они неплотной группой, я приказал выстрелить по ним из восьмифунтового фальконета. Наводчиком был сам Федька Кривой. Сегодня у него был удачный день - ядро завалило две лошади, причем одному наезднику оторвало левую ногу. Турки пустили еще по одной стреле, чтобы мы, не дай бог, не подумали, что они струсили, и дали драла. Это был первый выстрел казачьей армии по турецкой в этой войне, если не считать стычки с татарами по пути сюда. Зачин получился славным. Казаки, как и положено воинам, верили в приметы и предзнаменования. Точный выстрел из фальконета они встретили радостными криками, словно уже выиграли войну.
        Верили в предзнаменования и поляки, включая их командира Карла Ходкевича. Он подъехал к нам в сопровождении почта из нескольких знатных ляхов, включая моего родственника Константина Вишневецкого, и сотни всадников, облаченных в одинаковые раки, отшлифованные до блеска. Видимо, это личный отряд гетмана великого литовского. У некоторых магнатов Речи Посполитой были собственные армии. Под главнокомандующим серый в «яблоках» иноходец, сбрую которого украшали многочисленные золотые висюльки. Из-за этих висюлек казалось, что передо мной цыган переодетый. Кираса сверкала золотом не хуже турецких. Позолоченный шлем висел на передней луке седла. В общем, только слепой не разглядел бы, что перед ним очень богатый человек.
        - Твои люди стреляли? - спросил он.
        - Да, - подтвердил я. - Шуганули басурманов, чтобы не отвлекали землекопов от дела.
        Гетман великий литовский кинул мне кожаный кошель монет на пятьдесят:
        - Награди их.
        - Благодарю! - произнес я.
        - Это мой дальний родственник, я тебе о нем говорил по поводу подорожной, - вдруг вспомнил князь Вишневецкий.
        - Сегодня получишь ее, пришлю с нарочным, - пообещал мне гетман великий литовский.
        Судя по тому, что он согласился дать подорожную прямо сейчас, до окончания сражения, мне стало понятно, что, несмотря на предзнаменование, в победу Карл Ходкевич не верит. Скорее всего, надеется на не слишком разгромное поражение, которое позволит заключить мирный договор с турками на не слишком унизительных условиях. Нарочный - юноша лет пятнадцати, судя по экипировке, из богатых, - привез подорожную часа через три. Она была написана на листе дорогой бумаги, почти такой же плотной и белой, какую полюбят зажевывать принтеры. Текст был написан красивым почерком, без единой помарки и почти без ошибок.
        «Мы, Ян Кароль Ходкевич, главнокомандующий над войсками его величества короля Польши и великого князя Литвы, гетман великий литовский, воевода виленский, граф на Шклове, Новой Мыши и Быхове, пан на Мельце и Краснике, настоящим уведомляем, что предъявитель сего русский шляхтич (имярек) состоит на службе куренным атаманом в Войске Запорожском. После окончания службы он вознамеривается отправиться по личным делам в королевство Франция. Посему мы предоставили ему настоящее свидетельство об увольнении, и просим всех и каждого из высших и младших командиров его величества короля Польши и великого князя Литвы, а равно и простых солдат, конных и пеших, учтиво и милостиво принимать упомянутого русского шляхтича (имярек) и не только пропускать его со слугами, лошадьми и имуществом свободно, надежно и беспрепятственно, но также, ради сего нашего свидетельства и желания, почитать его достойным всяческого содействия и поощрения.
        В удостоверение чего мы подписали сие своею рукою и повелели приложить личную печать.
        Дано в Хотине 1 сентября anno 1621».
        Глава 57
        Турки пошли в наступление на следующее утро, не закончив оборудовать свой лагерь. Первой отметилась их артиллерия. Били из крупнокалиберных пушек с дистанции примерно километр. Они выпускали столько черного дыма, что после залпа клубы его скрывали весь турецкий лагерь - тысячи шатров, навесов, шалашей. Огромные ядра летели со странным звуком, вполне мирным, успокаивающим. Попав в вал, разбрасывали комья земли. Одно угодило в заграждение из арб, размолотив в щепки сразу две. Второе сбило с вала трехфунтовый фальконет, откинув его метров на пятьдесят, но повредив не сильно, стрелять можно было. Затем пошли в атаку кавалерия и пехота. Отряды шли вперемешку, без какой-либо системы. Может быть, это такая система, до которой я пока не дорос. Турок было очень много. Все нарядные, словно на празднике. Такому впечатление способствовало и то, что воинов сопровождали многочисленные музыканты, которые дули в трубы и колотили по барабанам громко, и каждый исполнял что-то свое или то же, что и соседи, но не в такт с ними. Несколько очень больших барабанов было закреплено между парами мулов. Животных вел
погонщик, а барабанщик шагал позади инструмента и молотил по нему увесистой колотушкой, которую держал двумя руками. Было много больших знамен, в основном черных. На них никаких рисунков или надписей. Наверное, знамена что-то обозначали, но никто из казаков, находившихся рядом со мной, не знал, что именно.
        Когда дистанция до первых вражеских рядов сократилась метров до шестисот, я дал отмашку своим артиллеристам. Двадцать шесть орудий прогрохотали почти одновременно. Клубы дыма скрыли врага. Из-за звона в ушах я решил было, что турецкие музыканты перестали играть. Нет, несмотря на то, что наши ядра прорубили много прорех в турецких отрядах, музыканты продолжали издеваться над моим музыкальным слухом.
        - Заряжай картечью! - скомандовал я. - Стрелять по готовности!
        Артиллеристы и так знали, что, если враг не побежит, следующий залп будет картечью, и многие меня наверняка не расслышат, но само присутствие командира на поле боя, его решительные команды повышают моральный дух починенных. Когда на тебя прет такая масса врагов, каждая мелочь становится важной.
        Первыми начали стрелять фальконеты. Они рявкали коротко и звонко. С расстояния метров триста били без промахов. Разве что количество пораженных зависело от меткости наводчика. У восьмифунтовок заряд маловат, поэтому ущерб был небольшой. Кулеврины и полупушки заметней сократили вражеские отряды. Особенно постарались полупушки, потому что у кулеврин картечь летит более кучно, поражая наверняка, но меньшее количество. Бреши во вражеских рядах сразу же заполняли воины из задних рядов. Турок был так много, что наша стрельба казалась напрасной. Следующие залпы прогрохотали, когда турки уже преодолевали ров. Те, кто был внизу, оказался в мертвой зоне моих батарей. По ним стреляли из маленьких фальконетов и разнообразных ручниц казаки, поднявшиеся на гребень вала. Наши орудия отсекали подмогу передовым отрядам турок.
        Ябольше не командовал орудиями. Они бьют почти в упор, расчетам не нужны подсказки. На меня если и посматривали, то чтобы убедиться, что не сбежал, что ничего страшного пока нет, хотя враг уже карабкается по склону вала. Турки успели перебить один расчет и захватить восьмифунтовку, но утащить не смогли. Я убил двух турок выстрелами из лука. Перезаряжать винтовку не было времени. Копошившиеся возле фальконета турки передумали утаскивать его, скатились по внешней стороне вала, перебрались через ров, почти доверху заполненный убитыми и ранеными, и побежали по полю вслед за остальными удирающими. Теперь конные и пешие двигались порознь: всадники впереди и намного быстрее. На поле боя осталось не менее тысячи убитых и три-четыре тысячи раненых. Последних, не останавливаясь, добивали казаки, которые без команды погнались за удирающим врагом. К счастью, гнались не долго. Обычно казак добегал до уцелевшей лошади без наездника или до трупа в богатых доспехах, после чего тащил трофеи в свой лагерь.
        Часа два было тихо, если не считать стоны раненых. Их много было во рву, в нижних слоях, докапываться куда и добивать у казаков не было желания. Запорожцы готовились к следующей атаке: кто-то заряжал ручницу или пистолеты, кто-то пополнял у арбы с боеприпасами пороховницу порохом или подсумок пулями, кто-то перетаскивал трупы врагов с внутреннего склона вала на гребень, откуда сталкивал в ров, кто-то перевязывал лентой из полотна рану товарищу, кто-то переносил убитого к обозу, чтобы потом похоронить, кто-то торопливо грыз сухарь, запивая водой из баклаги, изготовленной из гарбуза, как казаки называли тыкву. Мои артиллеристы принесли из обоза заряды пороха в провощенной бумаге и картечи в кожаных мешочках. Джура Иона зарядил мою винтовку, свою ручницу, а потом сходил к чуть было не захваченному турками фальконету и выдернул из трупов мои стрелы. У этого орудия уже был новый расчет из запаса, подготовленного мною еще на Базавлуке.
        И следующую атаку турок предварил артиллерийский обстрел. На этот раз палили дольше, но результат был не лучше, чем при предыдущем. Казаки прятались за вал, выглядывая из-за него между залпами, чтобы не пропустить атаку врага.
        Заметив, что из орудийных стволов вырвались клубы дыма, сразу скатывались по внутреннему склону, крича радостно:
        - Летит! Лови!
        Кое-кто поймал. Одно тридцатишестифунтовое ядро удачно перевалило через насыпь и врезалось в группу казаков, сидевших у телеги. Двоих убило и одного ранило щепками разбитой телеги.
        Обстрел из пушек закончился, вновь завыли трубы и застучали барабаны. Вражеские отряды, конные и пешие, растеклись на всю ширину нашего фронта и поперли в атаку. На этот раз мы начали обстреливать их на дальней дистанции, успели сделать по три выстрела ядрами. Турки шли плотно, и каждое ядро, если не случался недолет, выбивало по несколько человек. Перелетов не было, потому что вражеские войска растянулись примерно на километр. Метров за триста их встретили картечью. Подключились и маленькие фальконеты и гаковницы. Передние ряды буквально выкашивались, но это не останавливало турок. На них смотрит сам султан. Каждый солдат мечтает, что его геройство заметят и оценят по достоинству. Султан Осман, по слухам, награждал очень щедро.
        Когда вражеские солдаты начали забираться на вал, казаки по команде все вместе поднялись на гребень и выстрелили из ручниц залпом. С расстояния несколько метров пуля из мушкета пробивает двоих, а то и троих. Это дружный залп и сломил турок. Уцелевшие развернулись и, перепрыгивая через убитых и раненых, понеслись к своему лагерю. Казаки, оставив ручницы на валу и выхватив из ножен сабли, побежали за ними. Метров пятьсот догоняли и рубили, а потом, подустав, занялись трофеями. Назад возвращались, ведя под узду нагруженную лошадь, или с охапкой оружия, узлом барахла, несколькими подсумками через плечо. Добычу складывали возле обоза, чтобы позже рассортировать.
        Часа через два история повторилась. И так продолжалось до вечера. С каждым разом турки напирали все слабее, а казаки преследовали их всё дальше, принося всё больше трофеев. Пару раз привозили захваченные фальконеты на мулах, выкинув большие барабаны. Коней захватили столько, что встал вопрос, не пора ли их перегнать на противоположный берег Днестра, где паслись остальные наши. Несколько казаков ходили, обвешанные золотыми побрякушками, снятыми с убитых врагов. Видимо, у них было разрешение на ношение блестящих предметов на обеих сторонах груди.
        Во время последней атаки, когда солнце уже зашло, но было еще светло, казаки слишкмо увлеклись преследованием, далеко отошли от линии обороны. Турки, видимо, обратили внимание на однообразность наших действий и попробовали подловить на этом. Один отряд человек из пятисот они зажали с трех сторон и начали поддавливать. Заметив это, Сагайдачный послал подмогу, но понятно было, что, пока казаки добегут, турки покрошат многих наших товарищей. И тут впервые к сражению подключились поляки. Отряд гусар численностью до тысячи всадников с фланга, которым командовал сам Карл Ходкевич, ближнего к попавшим в ловушку, поскакал в атаку. Неслись лавой, визжа, как делают татары. Подозреваю, что именно визг больше всего испугал врага. Позабыв о казаках, вражеские солдаты побежали к кустам, в которых всадникам трудно будет достать их. Гусары догнали и порубили многих и, главное, спасли казаков, которые, забрав раненых и убитых, отступили к нашим позициям.
        С наступлением темноты главнокомандующий Карл Ходкевич собрал военный совет. От казаков присутствовал только гетман Малой Руси. Вернувшись в наш лагерь, Петр Сагайдачный созвал раду и рассказал казакам, что его предложение завтра рано утром дружно ударить по туркам было отвергнуто поляками.
        - Никак не очухаются после цецорского драпа! О победе даже не мечтают! Им бы проиграть не шибко! - закончил он свою речь и обвел взглядом лица выборных, освещенные костром, горевшим в центре круга.
        - Ляхи трусливые - что с них взять?! - кинул кто-то с противоположной от меня стороны костра.
        - Так что будем и дальше держать оборону, а эти клятые трусы будут отсиживаться за нашими спинами, - сказал Петр Сагайдачный и, собираясь закончить обсуждение, спросил на всякий случай: - Есть еще какие нерешенные вопросы?
        - Есть, - ответил я. - Пушки наши неудобно стоят. Когда турки подходят близко, надо наклон ствола менять, на что требуется время. Да и при стрельбе в упор мы им меньше вреда наносим. К тому же, моих артиллеристов выбивают, три расчета уже потерял, а хорошего наводчика за день не подготовишь. Если бы мы стояли на флангах, то этих проблем не было бы.
        - Ставь, где тебе надо, лишь бы результат был, - не задумываясь, решил гетман Малой Руси.
        Рада уже начала расходиться, когда прибежал вестовой от главнокомандующего, тот самый, что привез мне подорожную.
        - Султан прислала к нам валахов якобы на переговоры. На самом деле они должны были поджечь наши обозы, надеясь, что начнется паника, и тогда они ударят всеми силами. Мы прихватили одного валаха, когда пытался поджечь, все выложил. Сейчас запалят костры рядом с обозом, якобы это валахи подожгли, - рассказал нарочный Петру Сагайдачному. - Гетман великий литовский приказал тебе подождать, когда турки подойдут к обозу, и мы их встретим, и ударить по ним со своей стороны, а с противоположной немцы навалятся.
        - Передай гетману, что все сделаем, - молвил Петр Сагайдачный таким тоном, словно Карл Ходкевич был его подчиненным.
        Артиллерия в этом деле не участвовала, поэтому я наблюдал со стороны, как возле обоза загорелись яркие костры. Наверное, сожгли несколько скирд сена, привезенного для лошадей и волов. Вокруг костров, напоминая восхищенных пионеров, бегали и кричали какие-то люди, явно из обозной обслуги. Не знаю, на что рассчитывали турки, но подойти в темноте незаметно они не смогли бы при всем своем желании. Несколько тысяч человек, отправленных султаном в атаку, производили столько шума, что разбудили бы глухого. Первыми их обстреляли из мушкетов польские жолнеры. Сразу подключились казаки и немецкие мушкетеры. По темноте особенно не погоняешься, поэтому казаки не преследовали удирающего врага, стреляли вдогонку на звук голосов. Турки орали полюбившееся им в последние годы слово «Измена!». Плохому солдату измены мешают.
        Глава 58
        На следующий день враг до обеда зализывал раны. Турки попросили разрешения забрать трупы. Гетман великий литовский разрешил. Погода стояла жаркая. Уже с утра пошел душок. Казаки рано утром сами выгребли трупы из рва, выбросив их в Днестр. У речных рыб и раков в ближайшие дни будет праздник живота и день желудка. Ров почистили и сделали шире и засыпали ямы, выбитые в валу ядрами.
        Мои артиллеристы занимались перемещением орудий на новые позиции. Я разделил свой «курень» на две половины. На берегу Днестра, где опасность меньше, расположил орудия под командованием Федьки Головешки. Его так испачкала пороховая гарь, а мыться прирожденный пиротехник не любил, что стал больше соответствовать своему второму прозвищу. Орудийные позиции по моему приказу укрепили корзинами с землей. После чего я приказал соорудить блиндажи для артиллеристов. Судя по всему, мы здесь надолго, а блиндаж и от ядер вражеских убережет, и от солнца и дождя там можно спрятаться.
        - Погреба, что ли, вырыть, Боярин? - спросил Федор Головешка.
        - Типа того, - ответил я. - Вырой у себя здесь один для пороха и пару для людей. Сделайте крышу с небольшим наклоном от входа из двух слоев бревен, положенных накрест, а внутри двухъярусные лежанки для людей.
        - Люди устали, - попробовал было оказаться мой заместитель.
        - Отдохнем на том свете, - произнес я любимую поговорку казаков.
        После обеда турки пошли в атаку. На нас шло тысяч двадцать конных и пеших. Мы их встретили издалека. Промахнуться было трудно, почти каждое ядро находило цель и не одну. Перемещение орудий на фланги оказалось правильным. Турки как бы не замечали их. Приказ был идти вперед, на центр позиций казаков. Там их ждали награды. Не знаю, что пообещал султан своим воинам, но они словно бы забыли вчерашние большие потери. Мы порядком выкосили их ряды, особенно на ближней дистанции картечью. Казаки опять подпустили их ко рву, после чего вышли на гребень вала и встретили залпом в упор, положив сразу несколько сотен, а может, и тысяч врагов. У уцелевших турецких воинов из передних отрядов запал сразу кончился, но у задних еще нет, поэтому образовался затор. Казаки успели перезарядить ручницы и выстрелить еще по разу. После этого побежали и задние отряды, а казаки - вслед за ними, подгоняя криками и размахивая саблями. Мои артиллеристы тоже пробежались до ближних трупов, набрали трофеев. При таком интенсивном расходовании картечи, наша скоро закончиться. На роль картечи хорошо подходили пули для турецких
мушкетов. Они были круглые, калибром двадцать-двадцать пять миллиметров.
        В этот день было всего три атаки. Последняя - самая многочисленная и самая короткая по времени. Враги струсили раньше, чем дошли до рва, опять заполненного до краев убитыми и ранеными. Казакам, поднявшимся на гребень вала, пришлось стрелять нападавшим в спины. Турки сломались. Слишком большие потери отрезвили даже отчаянных оптимистов, а кто не верит в победу, тому достается поражение.
        Глава 59
        Четвертого сентября с раннего утра наши позиции начал обстреливать турецкая артиллерия. Ее подтянули поближе. Сейчас примерно метрах в восьмистах от нашего вала. Стреляли медленно и криво, но долго.
        Я лежу на нижних нарах в блиндаже. Остальные нары заняты артиллеристами из моей половины куреня. Кое-кто сидит на постеленных на земле овчинах, добытых у врага. В блиндаже сухо и тепло. Бабье лето - самое лучшее время для войны на суше. Все делают вид, что кемарят, но внимательно прислушиваются к звукам снаружи. Из-за открытого узкого входа в блиндаже создается эффект уха, благодаря чему слышно в нем лучше, чем на открытом воздухе. Выстрелы из крупнокалиберных турецких пушек доносятся до нас приглушенным рокотанием, наподобие того, какое создает морская волна, врываясь в грот. Падение ядер неподалеку слышно лучше. Приглушенный хлопок - попало в земляной вал, треск и грохот - в обоз, чвяканье - в человека. Впрочем, в людей попадают редко. Казаки спрятались, кто где смог. Когда ядро попадает совсем близко, со стены блиндажа, тихо шурша, осыпается земля. Мне все время кажется, что сыплется она на постеленное поверх сена шерстяное одеяло, на котором я лежу, но, проведя ладонями по его немного колючей поверхности, не нахожу комочки земли.
        После очередного залпа проходит несколько минут, и в проеме входа появляется часовой джура Иона, которому пора уже стать казаком.
        - Идут, - произносит он буднично.
        Казаки встают с нар и с земли, неспешно выбираются на свежий воздух. Два дня непрерывных боев сделали их опытными бойцами, уверенными в себе, а потому неторопливыми. Спокойно, как на учениях, они заряжают орудия ядрами, наводят на цель - тысячи турок, конных и пеших, двигающихся в нашу сторону в ярких одеяниях, с множеством знамен и под вой труб и стук барабанов. Сегодня их даже больше, чем вчера. Вдали на холме, километрах в двух от нас, видна группа всадников. Мне кажется, что оттуда султан наблюдает за своей армией. Жаль, что даже кулеврины не добьют до этого холма.
        - Цельтесь в отряды, которые идут в середине, - приказываю я наводчикам.
        Так меньше шансов промахнуться.
        Заряжающие, как я их научил, поднимают банники, сигнализируя, что орудие готово к стрельбе.
        - Огонь! - командую я.
        Дымящиеся фитили как бы заныривают в запальные отверстия. Сперва легонько хлопает сгоревшая натруска, а еще через пару секунд грохочет порох, сгоревший в стволе и вытолкнувший из него чугунное ядро и пыжи из пеньки. Последние, пролетев метров двадцать-тридцать, падают и продолжают чадить, а ядро летит дальше, пока не ударится о цель, скорее всего, не одну, разорвет их, раскидав вокруг ошметки мяса, клочья одежды, куски доспехов, капли мозгов и крови. Многие из погибших так и не успеют понять, что именно их убило. Впрочем, у мертвых уже другие интересы, то есть, полное отсутствие каких бы то ни было земных интересов.
        Еще один залп ядрами, а затем, в виду сократившейся дистанции, переходим на картечь. Фланг наступающей армии мы настолько подчистили, что вражеские бойцы проходят от нас не ближе сотни метров. Они на нас как бы не обращают внимание. По рассказам пленных, султан пообещал сделать офицером солдата, который водрузит флаг на валу, защищающем казаков, а офицер за это получит поместье в пожизненное пользование. Про захват позиций артиллеристов на флангах султан ничего не говорил, хотя это было бы намного важнее водружения знамени на валу.
        Турки откатываются до своих пушек. Сегодня они бегут, отстреливаясь, и только до своих пушек, которые наверняка заряжены и ждут врага, чтобы встретить дружным картечным залпом. Казаки, почуяв неладное, не гонятся за турками.
        Опять пересиживаем в блиндаже обстрел из турецких пушек, а потом отражаем следующую атаку. Это продолжается часов пять. Поле перед нами устелено ковром из убитых и раненых. В некоторых местах они лежат кучками высотой около метра. Турки в очередной раз отходят - и наступает продолжительная тишина. Мы наблюдаем, как вражеские артиллеристы перетягивают орудия волами, запряженными цугом парами. Некоторые тянут по пять-шесть пар волов.
        Перемещали их, чтобы атаковать поляков, точнее, немецких наемников. Те с помощью крестьян вырыли ров и насыпали вал превосходящие наши. И пушек у них было много, а фронт уже. Так что наступление там длилось недолго. Вскоре турки начали перетягивать пушки на прежнюю позицию, чтобы опять атаковать казаков.
        Последний штурм начался почти перед заходом солнца. Не дожидаясь, когда пушки будут готовы к бою, турки в очередной раз неторопливо прогулялись под обстрелом наших в сторону казацкого вала, потеряли несколько сот человек и побежали в обратную сторону. Казаки погнались за ними. Добежав до турецких пушек, перебили тех, кто не успел убежать, две пушки поменьше потащили в наш лагерь, а остальные заклепали. В запальное отверстие забивается туго и расклепывается бронзовый или медный гвоздь. Его можно выколотить, но это занимает много времени. К тому же, запальное отверстие становится шире, через него больше будет вырывается пороховых газов, что уменьшает мощность выстрела. Пригнали и всех волов, которые пойдут нам на мясо.
        Турки, наблюдавшие за казаками издалека, решили, что на сегодня все, можно отдохнуть. Вот тут и проявился командирский талант гетмана Малой Руси.
        - Товарищи, я понимаю, что вы устали, но и нехристи устали не меньше. Они не ждут нас. Так ударим же, братья! - призвал Петр Сагайдачный казаков.
        И они ударили. Мои артиллеристы на всякий случай остались у орудий, чтобы в случае неудачи прикрыть отход. Обе захваченные у турок пушки были калибром двадцать четыре фунта. Вместе с ним привезли бочки с порохом и арбу с ядрами. Впрочем, ядер к этим пушка валялось возле наших позиций сколько угодно. Я оставил обе трофейные пушки на своем фланге, подобрав для них расчеты, по пять человек на каждое. Поворачивать такое с помощью ломов даже впятером не самое легкое занятие. Остальные артиллеристы занимались сбором трофеев. В первую очередь брали драгоценности и порох и пули, во вторую - огнестрельное оружие. У нас уже было столько вражеских мушкетов, что складывали их штабелями.
        Я наблюдал за действиями казаков, чтобы своевременно принять меры, если ситуация начнет развиваться в худшую сторону. Пока все шло прекрасно. Не ожидавшие нападения турки побежали из своего лагеря. Я видел, как падали шатры, подрубленные казаками. Им помогал отряд польских гусар, гонявших между шатрами обезумевших от страха турок. В сторону ставки Карла Ходкевича проскакал казак на трофейном черном жеребце. Как догадываюсь, с просьбой о помощи. Если сейчас ударят основные наши силы, то побежит вся турецкая армия. И бежать она будет до Стамбула.
        К сожалению, гетман великий литовский и граф чего-то там оказался трусливым перестраховщиком, помощь не прислал. Казаки вернулись в свой лагерь ночью, нагруженные трофеями. Несмотря на богатую добычу, радости было мало.
        - Клятый литвин! Вот посмотрите, из-за этого труса мы проиграем сражение! - высказал общее мнение Петр Сагайдачный.
        Глава 60
        На следующий день заключили перемирие, чтобы собрать и похоронить убитых. Турки хоронили своих прямо на поле боя, вырыв для этого несколько братских могил. Набивали телами могилы почти до верха, после чего насыпали сверху холм. На следующий год эти холмы будут покрыты селитрой: аммиак от гниения тел будет просачиваться через землю, вступать в реакцию с ракушечником и сухими растениями и превращаться в нитраты. Жертвы этой войны послужат другой.
        Трупы собирали, в том числе, и рабы в ножных кандалах и под наблюдением надсмотрщиков-мусульман. Рабов не подпускали к позициям казаков, там трудились вольные из вспомогательных частей - православные жители Османской империи: болгары, сербы, валахи… В боях они пока не участвовали. Турки боятся, что эти части перейдут на нашу сторону. У меня были сомнения, что такое случится. Разве что мы окружим эти вспомогательные части, тогда они сдадутся в плен, но воевать против мусульман большинство из них не будет, как не хочет и против нас. Те, кто действительно готов сражаться с турками, уже перебежали в первые же ночи на нашу сторону. Сделать это не трудно, потому что ночная дозорная служба у турок желает лучшего. Силы, необходимые на поддержание дисциплины, они тратят на лесть и подхалимаж.
        Поскольку мои орудия стоят на фланге, к нам рабы подходят ближе. Один из них, с выбритой наголо головой и без головного убора, в рваной длинной рубахе и без штанов, предпочитал трупы, которые лежали близко к нашей позиции. Следуя за очередным, он заметил, что надсмотрщики увлеклись разговором, не следят за ним, близко подошел ко рву, в который и спрыгнул.
        - Товарищи, спасите! - крикнул он, перебегая по рву подальше от надсмотрщиков.
        Само собой, мои артиллеристы спустились по валу, помогли беглецу выбраться из рва. Надсмотрщики увидели это, но прореагировали спокойно. Погибать из-за чужого раба у них не было желания. Просто перешли поближе ко рву, чтобы больше такое не повторилось.
        - Кто такой? - спросил я беглеца, которого подвели ко мне.
        - Казак я Данила Коваль из куреня Мусия Писаренко. С тобой ходил на османов, а на обратном пути в плен попал. Остальных пленных побили: кого из луков застрелили, кого слонами растоптали, а меня и еще пятерых не успели до темноты, а на следующее утро забыли про нас, а потом заковали в цепи и отправили работать в обозе, - рассказал он, быстро произнося слова и просительно глядя мне в глаза, словно боялся, что я не поверю и верну его туркам.
        - Сейчас тебя раскуют, и пойдешь в свой курень. Он где-то там стоит, - показал я рукой. - Но сперва расскажи, какое настроение у турок?
        - А какое у них может быть настроение?! - презрительно воскликнул Данила Коваль. - Дали вы им таких чертей, что воевать больше не хотят! Говорят, за эти дни погибло только янычар тысяч пять и всех остальных больше сорока. Никто не хочет в атаку идти, начали разбегаться по домам. По всем дорогам караулы из янычар выставили, ловят и наказывают беглецов. И еще слышал, что наши недавно напали на Царьград (так казаки, как и их предки, называли Стамбул), пограбили окрестности, а на обратном пути захватили двадцать кадирг. Из-за этого султан приказал отрубить голову какому-то паше.
        Интересно, кто это был? Может быть, донские казаки, а может, это запоздавшая и приукрашенная новость о нашем последнем нападении. Впрочем, на Базавлуке осталась пара тысяч казаков, чтобы отбить нападение крымских татар, если тем вдруг вздумается пошалить. Они могли отправиться на чайках за зипунами, пользуясь тем, что турки и татары сейчас воюют с нами.
        - Вчера вечером к поганым подмога пришла. Говорят, много, тысяч сто, - продолжил сбежавший казак. - Целый отряд на верблюдах ехал, как на конях, а сами все с лицами черными, как сажа!
        Негры пока что казакам в диковинку.
        - Раскуйте его, накормите-напоите и пусть идет в свой курень, - приказал я своим артиллеристам.
        Через час из блиндажа доносилась песня про казака Байду. На этот раз висящий на крюку атаман убивал из лука султана Османа Второго и его жену и дочь. Вчера в турецком лагере казаки захватили несколько больших бочек белого вина, скорее всего, привезенных для вспомогательных отрядов христиан или, что скорее, судя по ядреной кислоте этой жидкости, его использовали вместо уксуса артиллеристы. Вино у казаков пока что не в почете, поэтому большую его часть обменяли у маркитантов на водку, которую разбодяжили с оставшимся. Пьянка началась ночью и продолжилась утром. Если бы турки напали на казаков сегодня, то ответ получили бы с запозданием, но более агрессивный. Мои артиллеристы сходили в гости к тем, кто захватил вино, и вернулись с двумя полными бурдюками, литров на пять каждый. Поскольку перемирие, да и маловато это, если разделить на всех бойцов моего полукуреня, я не стал пускать пузыри. Угостили и меня. Сразу вспомнил курсантские годы, когда запивали водку дешевым кислым алиготе.
        Гетман Малой Руси на перемирие делать скидку не стал. Застав кошевого атамана Якова Бородавку пьяным в доску, приказал арестовать его. И только его. Никого из собутыльников кошевого атамана не тронул. Наверное, потому, что тогда бы почти все курени остались без командиров.
        А ночью, чтобы казаки встряхнулись после пьянки, гетман Малой Руси с тысячей человек напал на лагерь крымских татар, которые порядком досаждали нападениями на наши обозы, подвозившие в лагерь провиант и боеприпасы из Речи Посполитой. Лошади, которых татары ночью держат рядом с собой, чтобы в любой момент кинуться в бой или удрать, не дали казакам приблизиться незаметно. Шороху казаки наделали, перебили тысячи две врагов, но и сами потеряли пару сотен убитыми и около сотни попало в плен. Утром их пытались обменять, но татары передали пленных султану. В награду им были присланы два десятка пушек с артиллеристами.
        На следующий день турки продолжали хоронить своих убитых, а казаки готовиться к новым боям. Ночью татары попытались нанести ответный визит, пробравшись вдоль реки, но были встречены дружным залпом из пушек полукуреня Федьки Головешки и ручниц.
        Глава 61
        Утро седьмого сентября началось с турецкой артподготовки. Стреляли по нам полторы сотни пушек, часть которых использовала раскаленные на кострах ядра. При попадании в обоз они вызывали пожары. Затем в атаку пошла одна конница, турецкая и татарская. Она, конечно, намного быстрее добиралась до казацких позиций, зато преодоление рва у конницы получалось хуже, чем у пехоты. Впрочем, всадники не рвались перепрыгивать ров и взбираться на вал. Они кружились перед казацкими позициями, стреляя из луков. Смена тактики дала результат - потери среди казаков были больше, чем в предыдущие дни. У меня тоже погиб расчет крайнего правого фальконета.
        Запала и стрел у вражеских всадников хватило до обеда. Затем они откатились за позиции своих пушек. Преследовать их казаки не сочли разумным. Турецкие пушки постреляли немного и тоже успокоились. Казаки ждали, что конница вновь пойдет в атаку, готовились ее отразить. На эту мысль их наводила атака турецкой пехоты на правый фланг всей нашей армии, на позиции поляков. Бой там шел жаркий.
        Вечером поляки бросили свою конницу в контратаку, которую по приказу главнокомандующего поддержали и казаки, ударив по туркам со своей стороны. Подчиненные гетмана Малой Руси побежали между кучами трупов, человеческих и лошадиных, по лужам крови. Залп турецкой артиллерии их не остановил. Второго залпа не было, потому что артиллеристы разбежались. Ворвавшись в турецкий лагерь, казаки перебили много врагов, заклепали пушки и вернулись с трофеями. Ночью турки попробовали нанести ответный визит в наш лагерь, но после первого же залпа передумали.
        На следующий день в атаку на нас пошли янычары, которых на флангах поддерживали конные татары. Ни новое тактическое построение, ни использование элитных подразделений не помогло султану. Янычары, порядком выкошенные нашими пушками, были встречены дружным залпом из ручниц в упор и дали деру, оставив на поле тела примерно трех тысяч своих сослуживцев. Крымские татары сбежали раньше, потеряв еще больше от картечи, которой стреляли наши пушки.
        Вечером мы узнали, что по приказу гетмана Малой Руси за пьянку в боевом походе был казнен кошевой атаман Яков Бородавка. Ему вроде бы отрубили голову. Меня позвали на раду, чтобы выбрать нового атамана. Поскольку я не сомневался, кого именно выберут, сослался на отравление, которым из-за плохой пищи страдали многие. Рада прошла быстро. Петр Сагайдачный стал теперь еще и кошевым атаманом. Казацкая верхушка не любила Якова Бородавку, а остальные казаки мудро решили, что сейчас не время для внутренних разборок. После победы над турками вернутся на Базавлук и там решат, кто будет кошевым атаманом. В нашей победе уже никто не сомневался.
        Девятого и десятого сентября боев не было, шел проливной дождь. На месте турок я напал бы именно во время дождя, поскольку мы не смогли бы реализовать свое превосходство в огнестрельном оружии. Наверное, сочли, что и сами лишатся возможности стрелять из луков - не менее грозного, по их мнению, оружии, чем ручницы. Впрочем, не все бездействовали. Буджацкая орда Кантемира-мурзы воспользовалась ночью разгильдяйством поляков и по построенному ими мосту переправились на левый берег Днестра, где наглухо перерезали дорогу на Каменец, откуда нам привозили припасы. Заодно принялись грабить и сжигать окрестные деревни, понижая боевой дух шляхтичей, которым они принадлежали.
        Второй бедой стала болезнь главнокомандующего Карла Ходкевича и наследника польского престола принца Владислава, который, оказывается, находился при армии, но это сперва скрывали. Насколько я слышал, принц в военные дела не вмешивался, потому не велика потеря, а вот болезнь гетмана великого литовского могла плохо повлиять на поляков. Они уже и так сильно приуныли, узнав, что не будет подвоза провианта и боеприпасов.
        Перемирие для похорон убитых на этот раз не заключалось. Похолодало, трупы разлагались и воняли меньше, поэтому их не спешили убирать. Да и не до мертвых было туркам. По словам пленных, в армии султана Османа Второго уже никто не верил в победу. Скорее всего, и сам султан потерял надежду. Он прислал парламентеров с предложением почетной капитуляции. То есть, после всех побед нам предлагалось с честью удрать. Поляки, тоже поверившие в победу, предложили султану капитулировать точно на таких же условиях. Гонора им не занимать.
        Глава 62
        Уже часа два гремят турецкие пушки, прибывшие вместе с пополнением. По моим подсчетам стволы орудий должны раскалиться, что может закончиться трагично для артиллеристов. Может быть, стреляют по очереди. Проверять это у меня нет желания. Я лежу на нарах в блиндаже, где сухо и тепло, благодаря сложенному два дня назад очагу у дальней стенки. Дождь прекратился ночью, но все еще сыро и прохладно, поэтому нет никакого желания лишний раз выходить. Тем более, что мне уже чертовски надоела эта война. Жалею, что поперся сюда. Не ожидал нарваться на новый вид ведения войны - окопный.
        Мои артиллеристы тоже загрустили. Может быть, устали сидеть в окопах, может быть, погода повлияла, а может, ухудшившаяся кормежка. По договору мы должны были сами обеспечивать себя пропитанием. Только вот никто не ожидал, что будем так долго стоять на одном месте. Заготовленная третьего дня после боя конина закончилась. Теперь питаемся два раза в день: на завтрак - пшено с водой, на ужин - вода с пшеном. Это всё, чем делятся с нами поляки. Грохот турецких пушек наводит на приятную мысль, что враг пойдет в атаку, и на ужин будет свежая конина в неограниченном количестве.
        - Идут! - наконец-то донеслось с вала.
        Я выхожу из блиндажа. Сапоги сразу вязнут в размокшей, глинистой почве. С трудом, потому что ноги скользят, поднимаюсь на вал. Враг медленно приближается к нам. В центре шагают янычары с мушкетами и пиками, а на флангах - татарская конница.
        - Начинаем ядрами! - командую я. - Стрелять по готовности!
        В такую большую цель промахнуться трудно. Наши ядра прореживают всадников на ближнем к нам фланге и немного янычар. Начинают стрелять и полукурень Федьки Головешки. Его артиллеристы и вовсе целят только в татар. Тоже свежего мяса хотят. Метров за пятьсот до казачьих позиций наступающие останавливаются. Татары выпускают по несколько стрел, обозначив свое присутствие и никого не убив, после чего, потеряв еще пару сотен человек и раза в два больше лошадей, скачут к своему лагерю. Янычары и прочие пехотинцы бегут за ними. На этом боевые действия и заканчиваются.
        Вечером меня вызвал гетман Малой Руси и по совместительству кошевой атаман Войска Запорожского. Раньше он жил в шатре позади обоза, но шальное турецкое ядро подсказало Петру Сагайдачному, что в блиндаже безопаснее. Казаки быстро подхватили почин артиллеристов и вырыли себе надежные убежища. В блиндаже гетмана Малой Руси нары одноярусные и их всего пять: по двое вдоль длинных боковых стен и одни у короткой стены напротив двери. На боковых сидят куренные атаманы. Я сажусь на край первых от двери справа. Больше свободных мест на боковых нарах нет. Все и так сидят впритык. Петр Сагайдачный сидит один на нарах, что у стены напротив двери. Позади него в стену воткнуты две лучины, которые хорошо освещают куренных атаманов, оставляя в тени лицо кошевого атамана, что как бы подчеркивает его исключительность, превосходство, причем даже лучше, чем атрибут власти - булава - или богатая одежда и дорогие украшения. Мне подумалось, что если бы он родился лет на триста позже, то стал бы известным театральным режиссером. Петр Сагайдачный не в духе, хотя вроде бы должен радоваться, что избавился от конкурента.
Никто из казаков ничего не высказал ему по поводу смерти Якова Бородавки. Это плохой знак. Не выплеснутое раздражение или обида имеет склонность к разрастанию.
        - Мясом мы запаслись на несколько дней, а сегодня ночью сходим к нехристям и возьмем у них еще какой-нибудь еды и порох. Наши разведчики высмотрели, где они хранят припасы, проведут незаметно. Пойдем, когда взойдет луна. Они к тому времени, как обычно, нажрутся от пуза и завалятся спасть. Вот мы их и пощекочем ножичками. Каждому куреню выделить по сотне человек, которые умеют убивать тихо. Брать с собой только ножи и сабли. В темноте от ручниц все равно толку мало. Захватываем только еду и порох, - произнес кошевой атаман.
        - Коней тоже не захватывать? - спрашивает Адам Подгорский, старый и туповатый куренной атаман, которого, как мне кажется, выбрали в командиры потому, что намного старше всех остальных в курене - ему под шестьдесят - и, вопреки закону войны, которая не терпит дураков, до сих пор живой.
        - Коня можно съесть? - терпеливо спрашивает Петр Сагайдачный.
        - Можно, - отвечает Адам Подгорский и наконец-то догоняет: - А-а-а!
        - Берем еду, порох, коней, грузим добычу на скотину, если попадется, и везем в наш лагерь, - повторяет для бестолковых гетман Малой Руси. - Ляхи на сейме одобрили ночную атаку, назначили ее на завтрашнюю ночь, но Ходкевич козни строит, сам не хочет рисковать и нам не дает. Мы его слушать не будем, пойдем сегодня, чтобы не смог помешать. Из захваченного половину придется отдать ему, так что постарайтесь побольше спрятать, чтобы в глаза не бросалось. Отдадим только лишнее.
        - А дулю ему с маком! - злорадно произносит Адам Подгорский и почему-то показывает дулю из скрюченных пальцев Петру Сагайдачному.
        - Вот ты ему и покажешь, а мы посмотрим, что дальше будет, - спокойно произносит кошевой атаман.
        Куренные атаманы, включая Адама Подгорского, засмеялись искренне и громко. В бою они рубят и стреляют поляков любой важности, а вот при совместных операциях с трепетом относятся к титулованным. Сказывается холопское прошлое.
        - Есть какие-нибудь предложения? - спрашивает Петр Сагайдачный.
        - Надо бы нам заранее разделиться на два или три отряда, - предлагаю я. - Один будет отвозить трофеи, а остальные, когда поднимется шум, нападут на османов, чтобы не помешали.
        Гетман Малой Руси молчит пару секунд. Ему не хочется соглашаться со мной из принципа, чтобы казаки не решили, что я более достоин должности кошевого атамана. Потом, наверное, вспоминает, что у меня на руках подорожная, что я не конкурент ему.
        - Так и сделаем, - кивает он. - Ты, Адам, поведешь отряд, который возьмет добычу, а я - второй.
        Дальше Петр Сагайдачный распределяет, какая сотня в какой отряд войдет. Поскольку у меня особая сотня, артиллерийская, в разнарядку не попадает.
        - Не возражаешь, если я к Адаму примкну? - спрашиваю кошевого атамана.
        - Как хочешь, - отвечает он.
        Вышли часа в два ночи, после появления луны. Она в начале последней четверти, светит слабенько и часто прячется за плотные дождевые тучи. Дождя пока нет, но ветер дует сырой, хлесткий. Размякшая земля чавкает под нашими сапогами. Часто идем по трупам, которых на поле боя навалено много. Они затвердели, почти не прогибаются, когда наступаешь. Идем молча. Лишь иногда кто-нибудь, споткнувшись о труп, очень тихо чертыхается.
        Турецкие палатки из светлого полотна, хорошо заметного ночью. С наших позиций они казались белыми, но те, кто видел их вблизи, говорят, что желтоватые или серые. Почти на каждой закреплен у входа стеклянный фонарь, масляный, дающий слабый желтый свет. Стоят палатки не то, чтобы вразброс, но ряды настолько кривы, что немудрено заблудиться. Между палатками попадаются шалаши и навесы. Последние в основном над сваленными в кучу припасами или очагами. Прошедшие первыми разведчики поснимали турецких часовых. Нет здесь ни лошадей, ни других животных, которые могли бы поднять тревогу, так что мы без помех идем к цели - обозу с провиантом и боеприпасами. Он почти в центре лагеря. Из палаток слышен только храп. Если бы зашли в турецкий лагерь всей армией или хотя бы всем Войском Запорожским, то могли бы перебить ее почти всю. Видимо, Сагайдачный тоже не ожидал, что получится так легко.
        Обслуга обоза оказалась из рабов и болгар, которые не сразу поняли, что происходит, а когда поняли, попросили взять их с собой. Они показали, где и что лежит, помогли погрузить на телеги и арбы и сами впряглись в них, потому что весь тягловый скот был на пастбище. Захватили возле палаток лишь несколько верховых лошадей, на которых навьючили мешки с крупами или мукой.
        Три десятка телег, нагруженных доверху, двинулись, производя довольно много шума, в сторону казачьего лагеря. Большая часть казаков шла спереди, сзади и на флангах, готовая отразить нападение. Никто на нас не нападал. Я уж думал, что так и уйдем, не замеченные никем.
        - Черкасы! Черкасы! - раздался истошный вопль в той стороне, где стоял отряд Петра Сагайдачного.
        Зазвенели сабли. Кто-то выстрелил, судя по слабому хлопку, из пистолета. Шум боя и крики стали стремительно расползаться по турецкому лагерю. Проснулись и обитатели палаток, мимо которых проходил наш обоз. Бритая голова с заспанным усатым лицом высовывалось из палатки и тупо смотрела на проходивших мимо казаков, пока не располовинивалась саблей. Дальше перерезали веревки, которые держат палатку, и начинали через ткань колоть и рубить тех, кто под ней шевелился. Два-три человека легко управлялись с палаткой. Казаки сразу рассыпались в разные стороны и принялись уничтожать врагов, позабыв об обозе. Тот продолжал медленно двигаться в заданном направлении, словно его не касалась начавшаяся резня. Болгары и бывшие рабы молча тянули нагруженные арбы и телеги. Редкий турок, успевший выскочить живым из палатки, тоже проскакивал мимо них так, словно были не людьми, а безопасной тягловой скотиной.
        Сколько мы перебили турок - не скажу. Наверное, нескольок тысяч. Зато припасов взяли на несколько дней для всей объединенной армии. Впрочем, примерно три четверти захваченного осталось у нас. С поляками и немцами поделились лишь тем, чего взяли много и что стоило мало - мукой и пшеном.
        Одна арба была заполнена дынями. Я сделал так, что большая часть груза с нее оказалась в моем распоряжении. Следующие два дня мы объедались тающей, сочной, сладкой мякотью, наблюдая, как рабы под присмотром турецких воинов убирают трупы с поля боя. Трупов было очень много. Если так и дальше пойдет, турецкому султану вскоре некого будет посылать в атаку.
        Глава 63
        Четырнадцатого сентября на помощь туркам прибыло подкрепление - тысяч пять всадников под командованием Каракаш-паши - бейлербея эйялета на бывших венгерских владениях. Говорят, он проявил себя во время войны с персами, но не настолько хорошо, чтобы султан выехал лично встречать Каракаш-пашу. А Осман Второй сделал это. Видимо, мероприятие должно было поднять сильно упавший дух турецкой армии. Паша пообещал на раз справиться с нами, захватить обозы и повесить всех попавших в плен. Турецкий султан поверил ему. А что ему оставалось делать?!
        Об этом нам рассказал лихой татарин на низкорослой лошаденке «коровьей» масти, которая считалась у степняков непрестижной. Из доспехов у всадника были только кожаная шапка да ватный халат темно-синего цвета. Русская мать научила его нашему языку, благодаря чему его не убивали, разрешали приблизиться метров на пятьдесят ко рву и поделиться последними новостями. Наверное, своим он рассказывал, что обсыпал нас проклятиями и ловко увертывался от пуль и стрел, и слыл среди них отчаянным парнем, достойным награды. Судя по экипировке, награда пока не нашла героя.
        Утром Каракаш-паша повел турецкую армию в атаку на наших соседей справа, решив, что наемники - самое слабое звено. Может быть, они не такие стойкие, как казаки, но за себя постоять умели. Из пушек стреляли даже лучше нас. Атака продолжалась примерно с час. Половину этого времени турецкому войску потребовалось на то, чтобы приблизиться до зоны поражения картечью из пушек. Храброго пашу и его свиту, скакавших впереди, смело первым же картечным залпом. Следующие два залпа настолько сильно проредили турецкие отряды, что у тех пропало желание нападать. Залпы из мушкетов тоже не понравились им. Немцы и шотландцы стреляли не так метко, как казаки, но перезаряжали оружие быстрее. Обратная дорога заняла у турецкого воинства раза в два меньше времени.
        На следующий день, пока турки собирали трупы, Карл Ходкевич созвал совет. По словам Сагайдачного, единственного представителя от казаков, главнокомандующий полусидел на кровати, укрытый куньим одеялом, хотя день был теплый. Говорил в основном его заместитель Станислав Любомирский, подчаший великий коронный, кравчий великий коронный, староста спишский, сандомирский, леловский и белоцерковский. (Титулы его перечислил нам гетман Малой Руси, ни разу не запнувшись). Вопрос стоял один: продолжать сражении здесь или отступить к Каменец-Подольскому, где большие запасы провианта и боеприпасов, с которыми у нас в последнее время была напряженка из-за нападений на обозы отрядов Кантемир-мурзы? Все польские полковники заорали, что предпочтут умереть здесь. А почему им не орать, если в боях почти не участвуют, прячутся за спинами казаков и наемников?!
        Две ночи подряд казаки ходили к туркам за добычей. Заодно убивали немало врагов. Предыдущее ночное нападение ничему не научило наших врагов. Разве что добавили еще одну линию караулов, которые наши снимали без труда и шума. Провианта, что они захватили, хватило всему казацкому воинству на несколько дней. Причем во второй раз ушли глубже и привели несколько лошадей, волов и верблюдов. Первыми съели волов, потом верблюдов. Лошадей берегли до последнего, надеясь на новую добычу, но следующий ночной рейд не задался. В турецкой армии все-таки пришли к выводу, что лучше не выспаться, чем не проснуться, и усилили караулы в несколько раз.
        Двадцать четвертого сентября умер главнокомандующий Карл Ходкевич, гетман великий литовский, воевода виленский, граф на Шклове, Новой Мыши и Быхове, пан на Мельце и Краснике. Титулы Петр Сагайдачный и на этот раз перечислил, ни разу не запнувшись и не ошибившись, что я проверил по выписанной мне подорожной. Его тело засунули в большую бочку и залили медом, чтобы не протухло, собираясь после окончания сражения похоронить в родовом склепе. Для меня осталось вопросом, откуда у полуголодной армии столько лишнего меда? Командование объединенной армией принял Станислав Любомирский, подчаший великий коронный, кравчий великий коронный, староста спишский, сандомирский, леловский и белоцерковский. Королевич Владислав, сумевший выздороветь, лично вручил ему булаву главнокомандующего.
        Узнав о смерти Карла Ходкевича, султан Осман Второй на следующее утро послал свое войско на очередной штурм. На этот раз перли на нас. Сперва шли медленно, отчаянно размахивая черными знаменами, колотя в барабаны и издавая трубами протяжные звуки. Как только наши пушки начали обстреливать их ядрами, ускорили шаг, а когда попали под залпы картечи, побежали, но не вперед, а назад. Казаки погнались за ними, убили еще пару сотен человек, бегающих недостаточно быстро, добили раненых артиллерией и захватили несколько лошадей.
        Два следующих дня турки изображали атаки. Вроде бы начинают наступать грозно и уверенно, а на половине пути словно бы вдруг вспоминают, что что-то забыли в лагере и быстро бегут туда. Единственным изменением было то, что перетащили часть своих пушек на левый берег Днестра выше Хотина и оттуда начали обстреливать польские позиции. На эти позиции начал смещаться и основной удар. Излучина реки в том месте мешала сосредоточению крупных сил, поэтому стояли там не самые лучшие войска, как наши, так и противника.
        На третий день именно туда и ударили турки. На рассвете начали обстрел из пушек из-за реки, а потом пошли в атаку на правом берегу. В первых рядах шагали янычары - наиболее стойкие и опытные воины турецкой армии. За атакой наблюдал сам султан, поэтому отступили только после того, как их ряды порядком покосили оборонявшиеся. Польские войска, стоявшие там, были свежи, потому что почти не участвовали в предыдущих боях. Они отразили еще две атаки, а вот следующую - с большим трудом. Янычары поднялись на вал и захватили несколько пушек, которые заклепали и скинули в ров. Если бы не эта возня с пушками, наверное, смогли бы ударить в тыл другим нашим полкам. Задержка помогла новому главнокомандующему Станиславу Любомирскому прискакать туда, развернуть удирающих поляков и отбить утерянные позиции.
        Этот успех вдохновил султана Османа Второго. Следующая атака уже была по всему фронту, чтобы никто не смог прийти на помощь удирающим полякам. Впрочем, основной нажим по-прежнему был на правый фланг нашей армии, а на остальных участках турки особой смелости не проявляли. Станиславу Любомирскому хватило ума понять это и не распылить силы, а сосредоточить кулак из польских гусар на самом слабом участке и отбить еще пять атак.
        Десятой атаки не последовало. Позже наш татарский информатор расскажет, что войска взбунтовались, отказавшись идти на гибель. Этот день был самым кровавым для турецкой армии за все сражение. Турки утверждали, что потеряли двенадцать тысяч человек, а поляки - что двадцать пять тысяч, причем пять тысяч одних только янычар. На счет пяти тысяч не скажу, но поле перед нашим правым флангом было завалено трупами янычар.
        Двадцать девятого сентября турки начали переговоры о заключении мира, что не помешало им в следующие дни продолжать атаки, правда, небольшими силами и не часто. Переговорам способствовала и весть о том, что нам на помощь идут двадцать тысяч донских казаков. Судя по всему, турки боялись их даже больше, чем запорожских, потому что сталкивались в боях в Персии. Со стороны казаков никто в этих переговорах участия не принимал, потому что гетмана Малой Руси и кошевого атамана Войска Запорожского именно в этот день ранили в правую руку отравленной стрелой. Он лежал в своем блиндаже в бреду. Доморощенный казацкий лекарь прижег рану, чем, по моему мнению, навредил еще больше. Станислав Любомирский прислал своего лекаря-венгра. Венгры в этой части Европы считались лучшими лекарями. Тот пустил Петру Сагайдачному кровь, чем помог своему запорожскому коллеге приковать пациента к кровати на больший срок. Я бы подумал, что это было сделано преднамеренно, чтобы удалить кошевого атамана Войска Запорожского из переговорного процесса, но так в эту эпоху лечили все: ампутация, прижигание и кровопускание были
основными методами.
        Договор был подписан восьмого октября. По нему Польша отказывалась от всяких претензий на Молдавию и отдавала Хотин, но добилась, что правителями принадлежащей туркам Валахии теперь будут только христиане. Поляки продолжают платить дань крымскому хану, но в размере тридцать тысяч злотых. За это он должен будет приходить им на помощь во время войн с христианскими государствами. Казакам запрещалось выходить по Днепру в море, кроме рыбалки и заготовки соли, и нападать на владения султана и суда его купцов (казаки отнеслись к этому пункту с плутоватой улыбкой), а крымским татарам - нападать на земли Речи Посполитой (татары тоже плутовато улыбнулись). Султан получал в подарок две тысячи соболей, двадцать лисьих шуб, драгоценные двое часов и шкатулку. Главный визирь - двадцать тысяч злотых. Чиновники следующего уровня - по десять тысяч.
        Турки покинули поля боя первыми, что в эту эпоху обозначало проигравшую сторону. Мы не проиграли, а поскольку считались намного слабее, значит, победили. В отличие от остальных солдат нашей армии, я знал еще и то, что начался закат Османской империи. Остальные пока в это не верили. Турецкая армия значительно сократилась. По утверждению турок, они потеряли всего-то тысяч пятьдесят, а у султана воинов, как звезд на небе. По утверждению поляков потери врага составили двести тысяч. Скорее всего, истинная цифра где-то посередине. Казаки потеряли примерно восьмую часть своего войска, а поляки каждого шестого, хотя сражались меньше.
        В ночь перед подписанием договора казаки переправились на левый берег Днестра. Кто-то пустил слух, что поляки договорились с турками выдать им всю казацкую верхушку. Утром выяснилось, что это всего лишь слух, но реакция казаков красноречиво говорила, насколько они доверяют своим союзникам.
        После ухода турок делегация казацких старшин поехала в Варшаву, чтобы добиться от короля выполнения обещаний, данных перед войной. Я, конечно, высказал на раде мнение по поводу того, как эти обещания будут выполнены. На меня зашикали, но как-то не очень ретиво, и передумали включать в состав делегации, чему я был несказанно рад. Хотелось отправиться в Западную Европу до наступления зимы, чтобы не сильно мерзнуть в дороге.
        Глава 64
        От дома осталась только почерневшая от копоти печь и груда обгоревших головешек. Из хозяйственных построек уцелели амбар и хлев, которые были дальними от дома, и часть забора с одной створкой ворот. Пожарище все еще хранило сильный запах гари, хотя прошло уже больше месяца.
        - Кто ж мог подумать, что у них такое на уме?! - начал рассказ Пахом Подкова, мой сосед, дед Петра Подковы, семидесятивосьмилетний старик, с седым чубом и усами, но еще крепкий. Он даже порывался пойти с нами в поход, еле отговорили. - Они на лодке приплыли впятером. За старшего был однорукий. Он мне сразу не понравился. Не люблю людей, которые в глаза не глядят. Сказал, что грамоту от тебя везет, показал ее. Я грамоте не учен, поверил ему. Зашли они в твою хату, как люди. Я к себе вернулся, продолжил колесо на телеге менять. Вдруг слышу выстрел из ручницы, а потом еще, и Марийка со двора закричала: «Убивают! Убивают!». Я в хату, схватил лук и сабельку, думал, поганые напали, выхожу, а они вчетвером бегут к лодке. Марийка со двора твоего кричит: «Деда, маму убили!». Я за ними, а они давай грести. Троих застрелил из лука, а один со стрелой в животе в камышах спрятался, так и не нашли его. Видать, подох, кабаны сожрали. Потом гляжу, а у твоей хаты уже стреха полыхает. День был жаркий, все высохло, занялось быстро, не успели потушить. Детей Марийка и Васька (так хуторяне называли моих слуг Марику и
Василиу) успели вынести, а Оксанку не смогли поднять, мертвая уже была, зарубали ее за то, что однорукого застрелила из ручницы. Их сильно обгоревшие тела рядом нашли. Ее на кладбище похоронили, а его в осиннике, и кол осиновый вбили в могилу, чтобы не вылез. Через два дня твой свояк приплыл за товаром и забрал всех твоих с собой.
        На могиле Оксаны стоял крест, не успевший потемнеть. Прибивать табличку с именем и делать ограду пока не принято. Я не стал нарушать обычай. Только наломал кленовых веток с желтыми и красными разлапистыми листьями, положил их на могильный холмик. Оксана была хорошей женой.
        Остаток дня мы с Ионой потратили на погрузку телеги, купленной у соседей. Сложили в нее уцелевшие вещи, в том числе, отобранные у разбойников, привезенные трофеи и поставили бочку, заполненную зерном нового урожая. Зерно было только сверху, а под ним лежали золотые монеты и драгоценные камни, которые хранились под печью. Пособники Матвея Смогулецкого не нашли их, похватали только то, что на виду лежало. Печь мы разобрали ночью, когда соседи уже спали. Я теперь никому не доверял.
        Утром впрягли в телегу двух уцелевших рабочих лошадей. Правил ими Иона. Его коня и моего запасного привязали к ней сзади. Коров, телят и птицу я раздал хуторянам. За это Петро Подкова и еще двое казаков проводили нас до Базавлука, где мы задержались на два дня, чтобы продать шхуну.
        В паланке уже знали об убийстве моей жены. Мыкола Черединский рассказал, когда ночевал на острове по пути домой.
        - Никогда не доверял шляхтичу! Как только случай подвернется, так обязательно из него гниль полезет! - высказал общее мнение сотник Безухий.
        Шхуну у меня купил для своего куреня Василий Стрелковский. Несмотря на договор с турками, по весне собирались наведаться к ним за зипунами. Заплатили пять тысяч злотых. Столько стоили пушки на ней, но других покупателей на судно не было.
        - Если надумаешь вернуться, всегда будем тебе рады, Боярин, - сказал на прощанье Василий Стрелковский.
        Он сейчас выполнял обязанности кошевого атамана. Гетман Малой Руси и официальный кошевой атаман Войска Запорожского Петр Сагайдачный все еще не вылечил рану. Ходили слухи, что он не жилец. Впрочем, эти слухи появились на второй день после ранения. Прошло уже почти две недели, а атаман не просто жив, а еще и хвастается саблей, подаренной ему королевичем Владиславом. Ее рукоятка и гарда позолоченные, а ножны из золотых пластин с изображением сцен суда царя Соломона и сражения античных воинов. Одну сцену от другой отделяют бриллианты. На внешней, если нацепить на ремень слева, стороне надпись «Владислав Конашевичу кошевому под Хотином против Османа». Конашевич - это отчество Петра Сагайдачного, так у шляхтичей принято обращаться к старшему по возрасту или статусу.
        Мы присоединились к зимовым казакам, которые отправлялись по домам, расположенным в городах и селах выше порогов. Почти каждый день лил дождь, но пока было не холодно. Мыкола Черединский с женой Анастасией жил в старом доме с подклетями, крытым дранкой, какие я часто встречал, когда был князем Путивльским. Разве что узкие окна тогда стеклили редко. Сейчас такие терема попадаются только в старых городах. Обычно в них живут русские шляхтичи, потомки бояр. В подклетях были склады для товаров, а наверху - горница с двумя окнами, хозяйская спальня с одним окном и две темные комнаты. Кухня и комната для прислуги - пожилой пары - располагались в другом доме, обычном пятистенном срубе, стоявшем во дворе рядом с хлевом и курятником. Двор находился на правом, высоком берегу реки Орель. Она здесь шириной метров сто и глубиной метров пять. Много стариц и болот. Возле дома берег песчаный, от которого в реку отходил широкий деревянный причал для погрузки-разгрузки баркасов. Сейчас три плавсредства лежали вверх килем на берегу. Дела у свояка шли хорошо.
        Через дом была церковь деревянная, но на каменном фундаменте. Деревянная колокольня стояла отдельно. Колокол был треснувший. Меня и нормальный перезвон в больших дозах раздражает, а уж фальшивый до печенки пробирает. Село было крупное по местным меркам - дворов на сто. Большая часть жителей была холопами князя Константина Вишневецкого, наведывавшегося сюда раз в несколько лет. Княжеские земли и холопы были в аренде у ашкенази Шмуэля Молочника. Мой свояк поддерживал с ним деловые отношения, скупая часть урожая и перепродавая казакам или в городах.
        Меня поселили в одной из темных комнат. Вторую занимали мои дети. Своих детей у Черединских не было. Иона вместе с Марией и Васей, которые повзрослели и стали как-то не по-детски дружны, жил в доме для слуг. Настя Черединская была суровым дополнением своей младшей сестры Оксаны. Если бы меня спросили, как выглядит серьезное отношение к жизни, я бы показал на свояченицу. Сказать, что она не обрадовалась моему приезду - ничего не сказать. Я сперва не понял, откуда у нее такое искренне желание удавить меня, а потом увидел, как она возится с детьми. Своих детей у нее нет, а материнский инстинкт не отменишь.
        Подумал я подумал и решил не тащить детей в Нидерланды. Во-первых, дорога для них будет тяжелой, даже если отправлюсь в конце весны, когда станет тепло. Во-вторых, наладить нормальный быт там сразу не получится. В-третьих, бездетная тетка намного лучше для детей, чем мачеха. Но и оставлять их здесь у меня не было желания, потому что знал, что здесь будет в ближайшие годы.
        Утром в конце завтрака, состоявшего по случаю постного дня из гречневой каши с молоком и пирогов с рыбой, я подождал, когда в горнице останутся только супруги Черединские, и завел разговор о планах на будущее.
        - Как я понял, с племянниками тебе не хочется расставаться, - обратился я к свояченице.
        - За ними присмотр нужен, тебе они в тягость будут и им с тобой тоже, - произнесла она, стараясь говорить спокойно.
        - Так оно и есть, - согласился я, - но и жизнь под ляхами я своим детям не желаю. Здесь еще долго порядка не будет. Я собираюсь уехать к франкам, жизнь в большом городе, где спокойнее и закон соблюдают лучше.
        - У франков сейчас война идет, - возразил свояк.
        - Это у ближних война, а я собираюсь в Нидерланды. Там вроде бы тихо. Или во Францию подамся. На земле всегда где-нибудь нет войны, и, если есть деньги, легко туда перебраться, - сказал я. - Деньги у меня есть, хватит на всех. Так что предлагаю вам поехать со мной.
        - Они же молятся не по-нашему, еретики! - воскликнула Настя.
        - А они считают, что это вы еретики, - подначил я.
        - И говорить по-ихнему мы не умеем, - поддержал жену Мыкола. - Что мы там будем делать, среди чужих?!
        - Язык выучить не долго, а молиться будете, как сочтете нужным, там никто в чужие дела не лезет, - рассказал я.
        Супруги переглянулись. Головой в семье была жена, а она никак не могла принять решение. Расставаться с детьми ей не хотелось, но и ехать на чужбину тоже.
        - Если под ляхами не хочешь, можно в Московию перебраться. Там свои живут, и замирились они со всеми, - предложил свояк.
        Мне приходила в голову мысль пожить в Московском царстве. Да вот только морской порт у него сейчас один - Архангельск, где холодновато. Да и добираться туда долго и трудно. Дороги все еще никакие, лучше по рекам плавать. Если перебираться в сухопутный город, то мне там быстро надоест. Можно, конечно, будет к казакам опять присоединиться, но что-то у меня душа к ним больше не лежала. Придется перебираться одному и время от времени наведываться к детям, пока не повзрослеют. Потом заберу их к себе. Если сами захотят, в чем я не был уверен.
        - В Московию я бы переехала, - произнесла свояченица. - Только куда сейчас ехать, на зиму глядя?!
        - До весны точно никуда не поедем, - решил я. - Поживу у вас, а после ледохода сплаваю на разведку, посмотрю, что и как в Московии. Если найду хорошее место, переедем туда.
        Глава 65
        За зиму у меня вызрело решение вернуться в Путивль. Город, но не Детинец, во время похода на Москву захватили и ограбили казаки под командованием Петра Сагайдачного. Как я точно знал, до двадцатого века такого больше не случится. Казаки в ближайшие годы начнут выяснять отношения с ляхами, что через тридцать с лишним лет закончится воссоединением с Россией. Опыт мне подсказывал, что в разоренном городе будут рады человеку с деньгами, что легко смогу найти место для постройки дома, что строители обойдутся дешево. Да и удобно до него добираться из Царичанки.
        Сразу после ледохода я нанял лодку шестивесельную и отправился на ней вверх по Днепру, потом по Десне и Сейму. Может быть, из-за сильного разлива рек берега казались незнакомыми. Разве что места слияния Десны с Днепром и Сеймом узнавал сразу. Киев стал меньше, превратился в провинциальный город. О былом величии напоминали только большое количество соборов и церквей, по большей части неухоженных. Зато Чернигов разросся, сильно выполз за крепостные стены. Там, где я в тринадцатом веке на полях бил врага, теперь стояли дома. Недавно город отошел по мирному договору к полякам, чему местные жители не шибко обрадовались, несмотря на то, что ходят слухи, будто Чернигов получит Магдебургское право. Большинство жителей понятия не имело, что им даст это право, зато наглость католических священников и монахов порядком напрягала. Доминиканцы захватили два главных городских собора, Борисоглебский и Успенский, а вопросы веры в эту эпоху быстро доводят до войны.
        По мере приближения к Путивлю появлялось все больше пожарищ, брошенных деревень и заросших березками полей. Вестовую башню заметил издали. Она вроде бы не изменилась. Зато Детинец, Молчанский монастырь и Посад изменились сильно. Детинец и монастырь обзавелись каменными стенами и башнями, а Посад стал больше и лишился деревянных стен. Вместо стен был вал высотой метров десять, укрепленный плетнями из хвороста и с плетеными турами по верху, между которыми стояли разнокалиберные, но не более шести фунтов, фальконеты и гаковницы. Вал начинался от берега реки Сейм выше по течению и возвращался к нему ниже по течению, образуя неправильный полукруг. В валу было пятеро ворот с надвратными башнями: двое на юге, Монастырские и Посадские, на востоке Рыльские, на севере Глуховские, на западе Конотопские. От последних трех начинались дороги, ведущие к этим городам.
        На Подоле перед валом стояли новые деревянные дома. Только в дальнем от пристани конце еще чернело несколько пожарищ. Пристань была старая, почерневшая, с душком гниющего дерева. Мне даже показалось, что это та самая, на которую я ступал четыре века назад. На этот раз меня встречало всего два человека: таможенник - низенький круглый мужчина лет сорока двух, напоминающий бочонок, втиснутый в червчатый зипун и с приколоченной сверху бобровой шапкой, выкрашенной по польской моде в желтый цвет. На ногах узконосые сафьяновые желтые сапоги, украшенные вышивкой красными и черными нитками. Наверное, вышивавший собиралась изобразить петуха или жар-птицу, но на сморщенных голенищах гляделось, как перееханная автомобильным колесом ворона. Несмотря на любовь к польской моде в одежде, таможенник был с густой темно-русой бородой, немного раздвоенной внизу. Его сопровождал бородатый стрелец с бердышом, который он положил на правое плечо ратовищем. Длина ратовища была примерно метр семьдесят, а лезвия - полметра. Лезвие было за спиной и повернуто вниз. Кинжал в деревянных ножнах висел на широком кожаном ремне
слева, где обычно цепляют саблю. Зипун и шапка на стрельце были из серой дешевой шерстяной ткани, а сапоги тупоносые, растоптанные и оба, просящие каши. Таможенник, увидев, что в лодке нет товаров, сразу как бы наполовину сдулся.
        - Зачем пожаловал… - он запнулся, подбирая правильное обращение, что в эту эпоху очень важно, - …шляхтич?
        - Дело у меня к воеводе князю Мосальскому, - ответил я.
        - У себя он, - махнул таможенник рукой в сторону ворот, ведущих в Детинец.
        Оставив вещи в лодке, я отправился с Ионой в Детинец. Стоявшие у ворот четверо стрельцов, тоже вооруженные бердышами, но еще и саблями, а в приоткрытой караульной видны были стоявшие в козлах мушкеты, которые здесь называют пищалями. Я сказал страже, что иду к князю, после чего мне разрешили войти в ворота, ставшие уже, одностворчатыми и усиленными толстыми листами железа, покрытого дегтем, чтобы медленнее ржавело.
        Внутри крепости все дома теперь каменные, только у нескольких второй этаж был деревянный. Княжеский двор перестал быть единым комплексом, превратился в несколько разрозненных домов. Возведенный когда-то по моему проекту княжеский терем перестроили. Судя по смешению стилей, делали это несколько раз. Я бы его не узнал, если бы не выложенная каменными плитами дорога от крыльца терема к Вознесенскому собору, проложенная по моему приказу и порядком углубившаяся в землю.
        На крыльце стоял сухощавый мужчина лет тридцати шести с наголо выбритой головой, растрепанными длинными усами и короткой бородкой, одетый только в белую рубаху с красной вышивкой по вороту и подолу и темно-красных портах, заправленные в короткие темно-коричневые сафьяновые сапоги. Размахивая руками и громко крича, он наблюдал, как юноша лет тринадцати выезживает чалого жеребца-четырехлетку. Позади сухощавого стоял высокий и плотный мужчина лет пятидесяти, седобородый, одетый даже как-то подчеркнуто строго во все черное, из-за чего походил на английского протестанта. Серые глаза его смотрели насторожено из-под выпуклых надбровных дуг. Немного поодаль от крыльца зрелище наблюдали с десяток стрельцов и раза в два больше слуг.
        Как мне рассказали, в Путивле сейчас два воеводы. Обоих зовут Андреями, но первый - князь Мосальский, ведущий род от черниговских князей (Мосальск - удел Козельского княжества), а второй - худородный, пробившийся из стрельцов, по фамилии Усов. Судя по всему, сухощавый в рубахе - это первый воевода. Князю можно ходить, в чем угодно, особенно, если он единственный князь в округе.
        - Куда, куда?! Держи его! - прокричал Андрей Мосальский и добавил несколько выражений из кладовой сакрального богатства русского языка.
        Конь и юноша испугались его криков, после чего первый встал на дыбы, а второй вылетел из седла в лужу, которая осталась после вчерашнего дождя.
        - Квашня! - изрек приговор князь, после чего изволил заметить меня. - Кто такой?
        Я представился, протянул ему подорожную. Князь Мосальский был первым, кому ее показывал. Раньше всем и так было ясно, что я человек знатный, еду по делу, поэтому никого не интересовала моя подорожная.
        Князь читать умел хорошо. Быстро пробежав глазами текст, воскликнул восхищенно:
        - Ты под Хотином сражался?! Здорово вы там врезали басурманам! Надолго забудут дорогу к нам!
        - Да, хорошо повоевали, - согласился я.
        - Пойдем ко мне, расскажешь! - приобняв меня, как старого приятеля, князь потащил в дом, крича на ходу прислуге: - Медовухи в мою комнату! Быстро!
        Его комната - это мой бывший кабинет. Правда, я не сразу узнал его из-за обилия икон, которые в большом количестве и без всякой системы висели на стенах. При этом князь, войдя, не перекрестился даже на икону святого Андрея, своего покровителя, висевшую в красном углу. Под иконой чадила вычурная лампада из металла, похожего на золото, благодаря чему комната была наполнена запахом сгоревшего конопляного масла. Стол был похож на мой (другой бы не поместился), а вот вместо стульев и кресел стояли лавки, застеленные черным рядном с красным узором.
        Усадив меня с одной стороны стола, Андрей Мосальский расположился напротив и потребовал:
        - Рассказывай с самого начала и подробно!
        И я рассказал быстренько, часа за два. За это время мы осушили трехлитровый кувшин медовухи и съели два блюда пирогов и расстегаев с самой разной постной начинкой, поскольку до Пасхи оставалось две недели. В комнату тихо, стараясь не привлекать внимание, зашел юноша, неудачно выезжавший коня и успевший переодеться, и сел в углу. Медовуху ему князь не дал, но пару пирогов юноша взял, когда слуга принес их во второй раз.
        - Это мой сын Иван, - представил юношу князь Мосальский, когда я закончил рассказ. - Не любит он лошадей, и они его. Как будет службу царю-батюшке нести?!
        Нынешний царь-батюшка Михаил Романов намного моложе князя.
        - Пусть в пушкари идет. Будет царевым огневым боем командовать, - подсказал я. - Научу его этой премудрости.
        Мое предложение настолько заинтересовало юношу, что у него даже рот приоткрылся и загорелись глаза.
        - А ты зачем к нам приехал? - наконец-то поинтересовался Андрей Мосальский.
        - Да вот хочу перейти под руку царя-батюшки. Пока я воевал под Хотином, сын быдгощского старосты Матвей Смогулецкий сжег мое подворье и убил жену, - рассказал я и перекрестился. - Царство ей небесное!
        Отец и сын тоже перекрестились.
        - А сам Матвей теперь горит в аду - туда ему и дорога! - продолжил я. - Только вот один я со старостой быдгощским не управлюсь. Поэтому решил перебраться туда, где он до меня не доберется.
        - Сюда он не сунется! Черкасам захватить наш Детинец не удалось, а ляхи и подавно не смогут! - уверенно воскликнул князь Мосальский, а потом вспомнил написанное в подорожной и сказал: - Ты вроде бы ехать к франкам собрался. Или передумал?
        - Нет, не передумал, - ответил я и поделился своими планами на будущее: - Детей сюда перевезу, если позволишь, обустрою. Оставлю их здесь под присмотром тетки, сестры жены, а сам поеду к франкам, повоюю, чтобы слово не нарушить. Бог даст, останусь жив, вернусь и послужу царю.
        - А почему Путивль выбрал? - поинтересовался Андрей Мосальский. - Есть города получше.
        - Это вотчина моих предков. Мой род идет от путивльских князей, от Владимира, второго сына Александра Игоревича, который стал путивльским князем, когда старший сын Иван сел на киевский стол. Так что мы с тобой в дальнем родстве, князь, - ответил я.
        - Я читал про твоего предка Игоревича. Его житие написал настоятель Молчанского монастыря… - Андрей Мосальский, наморщил лоб, припоминая.
        - Илья, - подсказал сын Иван.
        - Верно, - подтвердил отец и воскликнул завистливо: - Вот у кого жизнь была интересная! А тут сидишь в этой забытой богом дыре и от скуки дуреешь!
        Я заметил, что он не умеет говорить спокойно. Наверное, так борется со скукой.
        - Думаю, татары и ляхи не дадут скучать, - предположил я.
        - Да пусть приходят, встретим, как надо! - пригрозил князь и перешел к делу: - Хорошим воинам царь завсегда рад, и мне подмогой будешь. В городе пустырей хватает, стройся, где хочешь. Советую по правую руку от торговой площади, там зажиточный народ селится. Если надумаешь деревеньку основать на гуляющих землях, на пять лет будешь освобожден от податей, а если на том берегу Сейма, то на все десять.
        - У меня четыре сына, хочу сразу четыре дома поставить рядом, - сказал я.
        - Да хоть десять! Мне надо, чтобы город побыстрей заселили, чтобы было кому подати и пошлины платить и от врагов отбиваться! - разрешил князь. - Сейчас в баньку сходим, повечеряем, а завтра с утра дам тебе человека, он все покажет и расскажет.
        - Можно, я ему покажу? - робко попросил Иван.
        - Показывай, - разрешил отец.
        После бани мы знатно гульнули. За четыре века ни традиции, ни меню не изменились. Разве что тосты стали короче.
        Утром Иван Мосальский стал моим экскурсоводом. Князь выделил нам - сыну, мне и Ионе - трех верховых лошадей. Ивану достался смирный мерин игреневой масти. Я взял гнедого жеребца, а Ионе достался низкорослый степной конек мышиной масти, наверное, потомок тарпана. Внутри города дороги, превратившись в улицы, шли от ворот, сужаясь, к торговой площади, расположенной у северной части Детинца. Сектора между ними были разделены переулками на кварталы одинаковой ширины, но разной длины, разбитые на примерно одинаковые по площади места для подворий, большую часть которых занимали пожарища и пустыри. Иван Мосальский привез меня на рекомендованное отцом место. Я выбрал большой участок между торговой площадью и Монастырской дорогой. Разобью его на четыре одинаковых, чтобы сыновьям не обидно было.
        Услышав, что дома собираюсь ставить каменные, Иван Мосальский сообщил:
        - Каменщиков в городе мало, надо приглашать из Чернигова, а они больше запросят.
        В отличие от отца, он почти всегда говорил спокойно. Отец утверждает, что Иван пошел в мать, которая прошлой осенью умерла. Он пока единственный сын. Есть еще старшая сестра, замужняя, и три младшие. Судя по всему, Андрей Мосальский под венец идти во второй раз не собирается, живет с дворовой девкой Анютой, которую сделал ключницей. Ключница - почетная должность наложниц.
        - Съезжу завтра в Чернигов, найму каменщиков и плотников, - решил я.
        Затем мы выехали за город. Километрах в двух от него была сожженная казаками деревня. Судя по количеству пепелищ, деревня была на полсотни домов, что немало для этих мест. Четыре века назад здесь был лес. Он и сейчас выслал передовой отряд березок на покинутые поля. Придется вырубать деревца и распахивать тяжелым плугом землю, гулявшую три лета.
        - Крестьян тоже не хватает? - спросил я Ивана Мосальского.
        - Разбежались все после нападения черкасов. Теперь их и калачом не заманишь, - ответил он.
        - Калачом, может, и не заманишь, а если коня и корову пообещать в долг, наверняка найдутся желающие, - высказал я предположение.
        - Может, и найдутся. Конь тут редко у кого есть, - согласился княжич.
        Глава 66
        Крестьяне, как и каменщики с плотниками, нашлись в Чернигове. Вместе с поляками туда пришли ашкенази-арендаторы - и народ, не привыкший к такому беспределу, начал разбегаться. Каменщиков я набрал две бригады, одну плотников, а вот крестьян сразу на четыре деревни. Мог бы и на все десять, но денег не хватило бы на коней и коров. И так получилось на крестьянскую семью что-то одно, или конь, или корова. Этому тоже были рады. Каменщиков и плотников я перевез на ладье, а крестьяне и скот пошли по берегу под командованием Ионы.
        Платил всем серебряными монетами. Причем черниговцы предпочитали московские, а не польские, давая тем самым понять, что все еще остаются подданными царя. В Московии сейчас ходят только серебряные монеты, в большинстве случаев изготовленные из талеров разных стран, которые здесь называют ефимками. Самая распространенная монета - денга (московка), по размеру и форме похожая на приплюснутое, арбузное семечко. Есть еще полуденга (полушка) и новгородская денга (новгородка или копейка из-за царя на коне и с копьем в руке на аверсе), равная двум денгам. Четыре монеты денга считались грошем, а шесть - алтыном. В ходу были монеты, изготовленные со времен Ивана Грозного и до нынешнего царя Михаила Федоровича, включая Лжедмитрия. Золотые никто, кроме менял и богатых купцов, брать не решался. Каждую золотую монету взвешивали на маленьких весах и по ее весу обменивали, удерживаю маржу.
        Пока крестьяне пахали и засевали выданными им мною в кредит семенами брошенные поля и строили дома, восстанавливая четыре деревни, одну на правом берегу Сейма и три на левом, а каменщики и плотники возводили в городе каменный дом по моему проекту, я занимался обучением Ивана Мосальского огневому бою. Преподавал основы баллистики и проводил практические занятия. Заодно и Иону научил теории. Практический опыт у парня богатый.
        В ходе практических занятий выяснил, что порох у путивльских пушкарей плохого качества. У казаков тоже был не ахти, но здесь еще хуже. В Детинце хранилось пара маленьких бочонков хорошего, привезенного «от фрягов», но его берегли на случай серьезных боев. Это натолкнуло меня на мысль наладить здесь производство пороха. К тому времени Мыкола Черединский уже наладил торговлю с Путивлем, покупая здесь кожи и мел, который использовали для побелки зданий, особенно церквей и богатых домов. Покупательский спрос в Путивле низкий, везти сюда по большому счету было нечего, и я заказал свояку закупить у казаков селитру и серу. На пустынном берегу реки Сейм неподалеку от города я приказал обнести высоким тыном участок и построить там из брусьев небольшую фабрику, часть строений в которой имели по три стены, чтобы во время взрыва было меньше жертв. В первом производилась очистка селитры; во втором она, смачиваясь, смешивалась с серой и древесным ивовым углем; в третьем сушилась под прессом; в четвертом размалывалась, зернилась; в пятом шлифовалась, вертясь в мешках с медными шарами; в шестом сортировалась:
крупные зерна - для пушек, мелкие - для пищалей и пистолетов, а пыль - на затравку. Я знал немного больше, чем западноевропейские мастера, поэтому первая продукция получилась по качеству на их уровне, а дальше - более высокого. Моего пороха надо было заряжать на треть меньше, чем ихнего, и раза в два меньше, чем московского. Я собирался при посредничестве свояка отправлять продукцию «на экспорт», но первый воевода Андрей Мосальский, увидев, какого качества порох, закупил первые партии для нужд Путивльского гарнизона и послал мешочек на пробу в Москву.
        - Ответ к зиме будет, не раньше, - уверенно заявил князь, зная нерасторопность московской бюрократии - достойной в этом плане наследницы Византии. - Так что, когда мой заказ выполнишь, остальное можешь продавать, кому хочешь, только пошлину заплатишь.
        Ответ пришел намного раньше, месяца через полтора. В вопросах собственной безопасности бюрократия, что византийская, что московская, проявляла чудеса расторопности. Мало того, прискакал подьячий Антип Дудка, чтобы закупать весь порох, который я изготовлю, проверять его качество и расплачиваться собольими шкурками вместо денег. А ежели что утаю или продам на сторону, буду обвинен в измене и укорочен на длину головы. Взамен мне разрешалось вывозить соболиные шкурки - главный экспортный товар - за пределы Московского царства без пошлины.
        - На соболях мы двойную цену возьмем! - восторженно пообещал мне Мыкола Черединский. - Я их у турок буду на соль и вино менять и в Чернигове продавать.
        В середине сентября жилой дом был достроен, каменщики и плотники ударно занимались хозяйственными пристройками, чтобы закончить их до холодов и вернуться домой в Чернигов. Впрочем, почти половина рабочих собиралась перебраться на жительство в Путивль. На ближайшие года три, если не больше, ведь спешить не надо будет, у них есть работа - строительство еще трех таких же домов.
        В конце месяца в Путивль приплыла Настя Черединская с моими детьми и своим домашним скарбом. Баркасы заполнила до отказа всякой ерундой, словно перебиралась на необитаемый остров. Я ей объяснил, что должна одеваться и вести себя, как дочь шляхтича. Если шляхтич женится на простолюдинке, то лишается своего привилегированного статуса. В Московии вроде бы все проще, но на всякий случай сестра моей жены пусть будет благородной. Я помог ей обустроиться, проинструктировал, как воспитывать и чему учить моих детей. Свояку выделил деньги на строительство трех домов и передал управление деревнями и фабрикой. Напоследок написал завещание, согласно которому каждый мой сын по достижению шестнадцати лет получал каменный дом и деревню, становился помещиком, а после смерти Анастасии Черединской еще и четверть остального имущества, которое, как надеюсь, прирастет стараниями ее мужа. Я взял у князя Мосальского новую подорожную и вместе с Ионой на трех лошадях, двух верховых и вьючной, отправился якобы на службу к французскому королю. Старую подорожную вместе с сочиненной мною родословной оставил детям, чтобы у них
было свидетельство благородного происхождения. Во времена Смуты появились не только самозваные цари, но и фальшивые князья и бояре. Как мне рассказал Андрей Мосальский, сейчас начали разбираться, кто есть кто. Признание моего статуса гетманом Ходкевичем, иностранцем, наверняка произведет впечатление на московских бюрократов. На Руси испокон веку существует наивная вера, что те, кто живет западнее, врут, жульничают, воруют и берут взятки меньше. Может быть, это своеобразное проявление национальной мании величия.
        Глава 67
        Короче было бы добраться до Голландии по суше, через Центральную Европу, но там сейчас идет война. Католики якобы выясняют отношения с протестантами, а на самом деле решают вопрос перенаселенности территорий. Испания, Португалия, Франция, Англия и Голландия выплескивают активные излишки в колонии, а у немецких княжеств такой возможности пока нет, приходится утилизировать привычным способом. Второй путь пролегал до ближайшего порта Балтийского моря, а потом на купеческом судне по морю. Его я тоже отмел. Во-первых, не хотелось мерзнуть по пути, а во-вторых, на Балтийском и Северном морях появилось много пиратов. Не уверен, что они признают во мне своего. У меня и так с собой средств, в основном в драгоценных камнях, лишь на небольшой гукер, а встреча с пиратами сделает и вовсе нищим. Поэтому поехал южным маршрутом, самым длинным, но зато теплым и более безопасным - по суше до Адриатического моря, а дальше на судне. Иона проводит меня, а потом вернется к запорожцам, где исполнится его мечта стать полноправным казаком. Подорожную для него на обратную дорогу я написал сам от имени гетмана Малой Руси и
великого гетмана Войска Запорожского Петра Сагайдачного, почившего весной. По слухам, перед смертью он внес в поминальник «невинно убиенного Якова Бородавку», за убийство которого, как посчитал Петр Сагайдачный, и был наказан отравленной стрелой в правую руку, державшую саблю, отрубившую голову кошевого атамана. Кстати, и его противник под Хотином, турецкий султан Осман Второй, прожил не долго. Его убили янычары, наказав за смерть своих собратьев во время проигранного сражения. Большие потери прощаются только победителю.
        Впрочем, моя подорожная так ни разу и не пригодилась. Из-за Ионы, который одевался по казацкой моде и имел длинные усы и хохол, нас везде принимали за запорожцев и чествовали, как героев. Несмотря на все старания поляков убедить мировую общественность, что это именно они дали отпор туркам, все знали, кто именно внес наибольший вклад в победу. Особенно хорошо нас встречали в приграничных с Османской империей территориях.
        Я собирался добраться до Генуи и там сесть на торговое судно, но по пути план изменился. Слишком часто на дорогах стали попадаться отряды навербованного пушечного мяса, которых вели к местам убоя и которые, чувствую приближение смерти, вели себя, как бандиты. На нас двоих они не нападали, считая братьями по несчастью, но обычно мы путешествовали в составе каравана, и приходилось вмешиваться в конфликты, пока что заканчивающиеся бескровно.
        Мы решил заехать в ближайший морской порт Триест и оттуда продолжить путь по морю до Венеции и дальше. В порту застал небольшой старый английский флейт «Святой Августин», который грузился медью и свинцом. Капитан - коренастый краснолицый ирландец с носом-картошкой, покрытым синими жилками, и с седыми пушистыми усами - согласился взять пассажира, затребовав сотню фунтов, но быстро согласившись на сотню шиллингов с учетом питания за капитанским столом.
        Судну предстояло грузиться еще несколько дней, поэтому я поселился на постоялом дворе рядом с портом, сняв большую комнату с двумя кроватями. На второй спал Иона. Сразу по приезду я разрешил ему поехать обратно, но, как догадываюсь, юноша не спешил начать самостоятельную жизнь. До сих пор за него принимал решение кто-то другой, и теперь Иона ждал, когда останется один и впервые будет вынужден сделать выбор. Люди этой эпохи не понимают и не принимают индивидуализм. Толпой им привычней.
        Убивая днем время, мы гуляли с ним по городу. Для Ионы многое было в диковинку. Сейчас Триест - маленький, тысячи на четыре жителей, сонный городок, входит в герцогство Крайна Римской империи, то есть под немцами. Раньше принадлежал Венецианской республике. В бытность венецианцем я собирался сплавать в Триест, прикупить в его окрестностях земли для выращивания зерновых, которых постоянно не хватало в Венеции, но так и не сподобился. В двадцать первом веке, когда я побываю здесь в первый раз, город уже будет итальянским. Мы тогда пришли за большими, многотонными трансформаторами «Сименс», которые должны были отвезти в американской порт Хьюстон. Попали на выходные, потом еще пару дней ждали, когда судовладелец и грузоотправитель порешают вопросы, и день грузились, так что у меня было время прогуляться по Триесту. Тогда он тоже был сонным, но количество жителей выросло раз в пятьдесят-шестьдесят. Мы стояли на противоположном берегу бухточки на окраине города. На пустыре неподалеку от проходной ночевали автофуры из разных стран Европы, в том числе и российские. Впрочем, проходная - это громко сказано.
К причалу вела асфальтная дорога, к которой от склада подходило сетчатое ограждение. Ворот не было. Метрах в пятидесяти от этого места под навесом сидели на стульях, похожих на шезлонги, двое охранников. Всю смену они или болтали, отчаянно жестикулируя и смоля одну сигарету за другой, или дремали. Одна смена состояла из старого сухощавого мужчины и девушки лет двадцати шести, обладательницы слишком широкой задницы. Эти говорили мало, я даже подумал, что муж и жена. Старик обычно кемарил, а девушка просматривала глянцевые журналы.
        В первый же день, я, подумав, что они склады охраняют, сразу пошел в город. Девушка догнала меня за пределами охраняемой территории.
        - Синьор, синьор! - окликнула она и на очень плохом английском попросила показать паспорт.
        Мой итальянский был лучше ее английского, поэтому спросил на ее родном языке:
        - А зачем?
        - Я должна проверить вас по судовой роли, - ответила она.
        Тут только заметил, что в руке у нее распечатанный мною на принтере экземпляр судовой роли, три штуки которых я по приходу отдал судовому агенту.
        - Пункт первый, капитан, - подсказал я, отдавая ей паспорт.
        - Я так и подумала! - радостно улыбнувшись, словно с первой попытки угадала слово в «Поле чудес» (или как у них называется подобная телепередача, в наличии которой я нисколько не сомневался?), произнесла она.
        - Как тебя зовут? - спросил я, пока она проверяла.
        - Консуэло, - ответила девушка.
        - Это не о тебе Жорж Санд написала роман? - попробовал я пошутить.
        - Кто такой Жорж Санд? - просила Консуэло.
        К тому времени я уже привык к необразованности западноевропейцев, поэтому коротко просветил ее об этой бездарной писательнице, пробившейся только благодаря трансвестизму. Судя по текстам без конца и без начала, Жорж Санд понятия не имела о вагинальном оргазме и, как следствие, о красивом или хотя бы логичном финале. Катарсис случается из-за того, что наконец-то добираешься до конца ее опуса.
        Охранницу Консуэло поразили то ли мои познания в литературе, то ли владение итальянским языком, который учится за два месяца и так же быстро забывается, то ли моя должность, то ли все вместе, и она дала понять, что не прочь углубить знакомство. Я не отказался, но и не углублял сильно, потому что она хотела серьезных отношений, поскольку засиделась в девках, а молодые земляки замуж не брали. Старый русский капитан тоже не решился. Мои представления о прекрасном разбивались о ее широченную задницу.
        В семнадцатом веке в Триесте все еще есть остатки римского амфитеатра, уже есть крепость Сан-Джусто и еще нет много чего, включая замок Мирамаре и огромную площадь Единство Италии с фонтаном и памятником императору Карлу, забыл под каким он номером. Глянув с определенной точки на этот памятник, сразу вспоминаешь Одессу: «Если встать на крышку люка, посмотреть на руку дюка…». На площади Единство Италии крышки люка в нужном месте не было, зато из руки Карла торчало кое-что более длинное, чем у Ришелье, а потому заметное с большего количества мест.
        Во время одной из прогулок вдоль Гранд-канала, где в будущем будут стоять яхты, а сейчас в основном разгружались рыбачьи суденышки, нам повстречался долговязый вояка, который гнался за вербовщиком - мужчиной лет сорока, из свернутого носа которого ручьем текла кровь, - колотя его по спине палашом в ножнах.
        - Я тебе, сукин сын, покажу, как пытаться надуть меня! - орал по-немецки вояка на бегу.
        Получив в очередной раз по ссутуленной спине, вербовщик задействовал скрытые резервы и быстро оторвался от преследователя.
        Тот сразу перешел на шаг, а увидев Иону, остановился и спросил:
        - Казак? Какой черт тебя занес сюда?!
        Знатные и богатые триестцы сейчас говорят на венецианском диалекте итальянского, бедные - на диалекте славянского, а чиновники и военные - на немецком. Если первые два языка Иона, пусть и с трудом, понимает, то немецкий не знает вовсе, только несколько слов, выученных при общении с нашими соседями-наемниками под Хотином.
        - Да, казак, - ответил я за Иону. - Он сопровождает меня.
        - А ты кто такой? - поинтересовался вояка.
        - Куренной атаман, по-вашему, командир полка Войска Запорожского, - ответил я. - Следую по личному делу во Францию.
        - Наниматься на службу? - спросил он, вдевая палаш в ножнах в петли на ремне.
        - Может быть, - уклончиво ответил я.
        - Жаль, а то бы я взял твоего казака в свой полк! - сказал вояка.
        - Он не простой казак. Под Хотином командовал батареей из десяти орудий, капитан по-вашему, - приврал я, догадавшись, что есть шанс устроить судьбу своего слуги. - Если предложишь ему такое же место и достойную плату, послужит и тебе.
        - О! Мне как раз нужен командир-артиллерист! - звонко шлепнув одну ладонь о другую, воскликнул полковник.
        Видимо, давно обитает в этих краях, нахватался итальянских замашек.
        - Пойдем в трактир, поговорим, - пригласил он.
        Звали полковника Свен Ланге. Осушив с ним в прокуренным и шумном трактире трехлитровый кувшин сладковатого красного вина, мы договорились, что на следующий день после моего отплытия Иона, обзавёдшийся фамилией Хотин, прибудет в распоряжение полковника, получит от него патент на должность капитана артиллерии и приступит к исполнению своих обязанностей - обучению новобранцев. Пушек пока нет, но, по заверению Свена Ланге, герцог приказал отлить дюжину двенадцатифунтовок, половина которых достанется его полку. Я пообещал за эти дни помочь своему бывшему слуге выучить основные команды на немецком языке.
        Иона не обрадовался новому месту службы, но и не огорчился. Главное, что ему теперь не придется добираться до Базавлука в одиночку.
        - Не понравится служба, бросишь и поедешь к казакам, - посоветовал я. - Только здесь тебе лучше будет.
        Он и сам это уже понял, пока мы добирались до Триеста. Западная Европа сейчас опережала Восточную в материальном плане. За счет отставания в духовном. Я рассказал Ионе Хотину всё, что знал о службе в западноевропейских армиях, о нравах и обычаях наемников, дал кучу советов, которые, уверен, он сразу забудет, и оставил ему своих коней, верхового и вьючного, и сотню талеров на первое время. При подписании контракта полковник Свен Ланге обещал дать авансом двадцать талеров, но я знал, что немцы в этом вопросе пока не блещут пунктуальностью.
        Глава 68
        Было у меня предчувствие, что не доберусь до Англии. Когда перегруженный флейт «Святой Августин» медленно отходил от мола, на котором стоял опечаленный Иона Хотин, у меня вдруг так защемило сердце, что я подумал, не инфаркт ли? Нет, отпустило быстро, но в животе растеклась тупая боль, как после не очень сильного удара под дых. Я догадался, что порвалась пуповина, связывающая меня с этой эпохой.
        Флейт бы сильно перегружен. Скорее всего, капитан получал процент от прибыли, поэтому набил трюм по самое не балуй. Я предупредил его, что можем не добраться до Англии.
        - Не впервой! - беззаботно отмахнулся старый ирландец, обдав меня многодневным перегаром.
        На этот раз удача отвернулась от него. Может быть, из-за меня. Мы удачно, при свежем норд-осте, проскочили пролив Гибралтар и Кадисский залив. Приключения начались, когда миновали мыс Сан-Висенти. Там нас встретил «португальский» норд, который за пару часов усилился до штормового и поднял волну. Капитан не стал испытывать судьбу, развернулся по ветру и начал дрейфовать под такелажем в сторону Африки. До нее было далеко, так что предполагали покачаться несколько дней и вернуться на прежний курс.
        Вот только старый флейт, видимо, устал бороться со штормами. В первый день матросы откачивали воду из трюма по паре часов утром и вечером. На второй день они работали с утра и до вечера, прерываясь только на пересмену. С утра третьего качали сутки напролет.
        Утром четвертого по офицерской каюте, в которой я жил вместе с помощником капитана, начали бегать крысы. Они и раньше наведывались, иногда пробегая по мне спящему, отчего я в начале рейса просыпался и громко топал ногами по палубе, распугивая их. Крысы тут же возвращались в трюм. Теперь они пытались забраться повыше, почти не обращая внимания ни на меня, ни на помощника. Он тоже был ирландцем, но двадцативосьмилетним и молчаливым. За все время плавания мы с ним обменялись от силы десятком фраз. Даже на мое «доброе утро!» он отвечал кивком. Зато перед каждой вахтой молился, стоя на коленях в углу каюты, где к переборке было прибито деревянное распятие. А может, и не молился, разобрать его бубнеж я ни разу не сумел. Поняв, почему крысы сбежали из трюма, он начал молиться чаще.
        Развязка наступила в ночь на шестые сутки. К тому времени флейт осел почти по главную палубу. Добротная посудина. Другая уже бы измерила глубину. Волны теперь легко перекатывались по главной палубе от кормы к баку. После полудня матросы перестали качать воду и принялись качать права. Капитан кулаками подавил бунт, точнее, перевел в срытую фазу. Когда старый ирландец ушел в каюту выпить кружку вина для согрева и храбрости, часть матросов спустила на воду единственную шлюпку и исчезла на ней между высокими волнами.
        Я узнал об этом последним. Угрозы и проклятия капитана слышал, но думал, что это он приводит в чувство подчиненных. Только когда в каюту ввалился мокрый с головы до ног помощник, упал в углу на колени и начал молиться, четко произнося слова, я понял, что пора и мне на выход, чтобы не затянуло в воронку, кода судно пойдет ко дну. Я быстро надел спасательный жилет, обвешался оружием, а за пазуху засунул флягу с белым вином, разбавленным водой, и кусок вяленого мяса.
        - Ты бы вышел на палубу, а то не успеешь отплыть, затянет вместе с судном, - посоветовал я на прощание помощнику, который все еще стоял в углу в луже воды, натекшей с мокрой одежды.
        - Я не умею плавать, - не оборачиваясь, произнес он самую длинную фразу за время нашего общения.
        - Тогда молись, - махнул я на него рукой, потому что не понимал людей, которые выбрали морскую профессию, но поленились научиться плавать.
        Капитан стоял на палубе у полуюта, цедя вино прямо из бочонка емкостью литров на десять. Я думал, что хочет набраться перед смертью, но недооценил капитана. Опорожнив бочонок, старый ирландец обвязал его бочечным узлом, а затем прикрепил к своему телу на спине. С таким спасательным кругом ему никакой шторм не страшен.
        - До встречи в море, капитан! - пожелал я и легко перевалился через фальшборт.
        Вода была бодрящая, а до берега далековато. Видимо, переход будет не самым легким. Вынырнув и поднявшись на волне, я оглянулся. Флейт исчез. Впрочем, темень была такая, что я его и метрах в пяти не разглядел бы. Будем надеяться, что я все-таки плыву не только по океану, но и по времени.
        Александр Чернобровкин
        Флибустьер
        1
        Мне кажется, что главная отличительная черта акулы - настырность. Другое существо давно бы поняло, что ничего не обломится, и отправилось искать более легкую добычу, а эта уже часа три плавает вокруг меня. У нее узкое тело серо-голубого окраса. Длину определить не могу. Кажется, помещусь в ней весь, хотя нет желания проверить это. Не уверен, что, пройдя порванным на куски через ее желудок, возникну в другой эпохе целым и здоровым. Акула неторопливо скользит в воде, в ее движениях нет ни капли агрессии, но каждый следующий круг меньше предыдущего. Я все время слежу за ней, стараясь поворачиваться медленно, чтобы не спровоцировать. Есть и положительный момент - сразу позабыл о том, что замерз. Вода теплая, градусов двадцать пять, но бухлтыхаюсь я в ней уже много часов, не считая лет, на которые, как надеюсь, я переместился после падения в море. Когда диаметр круга становится метров десять, акула, перевернувшись белым брюхом вверх, бросается в атаку. И нарывается узкой мордой на острие сабли. Укол в глаз был бы более эффективным, но попасть в него труднее, а рисковать у меня нет желания, потому что в
случае промаха второй попытки не будет. Акула сразу изгибается, словно бы делая сальто, но не вверх, а вниз и немного вбок, и, оттолкнув меня потоком воды, стремительно отплывает настолько далеко, что становится невидима. Я медленно разгибаю ноги, которые во время атаки как бы сами собой и мгновенно поджимаются, упираются коленями в выпирающий на груди спасательный жилет, карманы которого набиты разными предметами. Пару минут стараюсь не шевелить ногами, словно именно они и являются главной приманкой для акулы. После первой ее атаки я решил, что хищница сделала правильные выводы и передумала нападать. Через несколько минут вновь увидел ее, нарезающую сужающиеся круги. Что ж, зато будет не скучно.
        Увлеченный уроками ихтиологии, я не сразу заметил эскадру кораблей. Судя по неизменным, большим, красным крестам на парусах, это испанцы. Зато корабли, а большую часть их составляли галеоны, изменились к лучшему: надстройки стали ниже, мачты выше, а паруса уже, благодаря чему с ними легче работать. Почти у всех кораблей на грот-мачте брамсель, а у некоторых на бизани вместо латинского паруса гафельный. С трудом развязав мокрый шнур черной фетровой шляпы, купленной в Триесте за день до отплытия, я принялся размахивать ею над головой, привлекая внимание. Даже покричал немного. Кроме акулы, пока никто не обращал на меня внимание. Испанские корабли с надутыми северным ветром парусами медленно, узлов пять, и тихо, как во сне, проходили мимо меня на дистанции от пары кабельтовых до пары миль. Я видел нарядных людей, которые стояли на палубах кормовой надстройки, видел матросов на марсах и в «вороньих гнездах», но никто из них не замечал меня. Может быть, потому, что я был южнее, и солнце мешало смотреть в мою сторону. Когда замыкающий галеон прошел совсем рядом, как показалось, я даже услышал полоскание
его парусов и приглушенные мужские голоса, решил, что придется еще побултыхаться в компании акулы. Зачерпнув шляпой воду, водрузил ее на высохшую голову. С холодной головой мыслишь рациональнее. Тем более, что акула кружит совсем рядом, собирается в очередной раз получить в рыло.
        Отбив очередную атаку хищницы, я с удивлением заметил у борта замыкающего галеона четырехвесельную шлюпку, в которую спускались матросы. Сперва подумал, что собираются кого-нибудь перевезти на другое судно, но шлюпка направилась в мою сторону. Я опять снял шляпу и замахал ею отчаянно, совершенно позабыв об акуле.
        - Как ты здесь оказался, приятель? - выхлопывая смесь перегара и чеснока и щуря подслеповатые глаза, насмешливо задал вопрос чернобородый матрос с медной серьгой в правом ухе, который помог мне забраться в шлюпку.
        Кстати, по морскому поверью, медная серьга в правом ухе помогает уберечь зрение. Видимо, этот матрос узнал о чудесной способности серьги слишком поздно.
        - Решил в Вест-Индию сплавать, но силенки не подрассчитал, - в тон ему ответил я.
        - Мы как раз в ту сторону направляемся, довезем тебя! - показав в улыбке коричневые зубы, пообещал матрос.
        Я сел на носовую банку. С меня струями стекала вода, добавляясь к той, что плескалась на дне лодки. Вместе с этой водой как бы стекала с меня прошлая эпоха.
        Галеон был старым. Думаю, ему лет тридцать-сорок, если не больше. Корма украшена позолоченным гербом, частью обломанным, из-за чего я так и не понял, каким именно. Сидело судно не глубоко. Ниже ватерлинии борт был оббит свинцовыми листами, а выше, до пушечных портов, выпачкан чем-то темно-серым, все еще испускающем вонь гниющего мяса. Крышки пушечных портов покрашены в черный цвет, а борт выше них имел странный раскрас, словно на гранатовую акварельную краску плеснули грязную воду, из-за чего образовались более светлые разводы и более темные пятна. Трап был все еще стационарным - приколоченные к борту скобы деревянные. Нагревшись на солнце, они обжигали руки. Два матроса помогли мне спуститься с высокого фальшборта на палубу.
        Возле трапа собрались, наверное, все рядовые члены экипажа, матросы и солдаты, босые и одетые только в короткие, выше колена, штаны и просторные рубахи из парусины. На головах вязаные шапочки самой разной формы или повязаны косынки из куска парусины. В этих широтах солнечный удар схлопотать не трудно, а шляпу с полями сдует мигом. Рядовые испанцы смотрели на меня так, словно выловили морское чудище и пока не решили, что с ним делать. Поскольку решение этого вопроса не в их компетенции, я молча направился к квартердеку. Подобное пренебрежительное отношение к низкородным, даже спасшим тебе жизнь - отличительная черта высокородного.
        На юте, называемом еще крепостью (на галеонах это надстройка, начинающаяся за грот-мачтой и состоящая ранее из трех, а теперь из двух как бы ступеней, в нижней из которых находились каюты офицеров и пассажиров, а в верхней, называемой палаточка, которая сдвинута к корме и примерно наполовину короче - капитанская), на палубе перед капитанской каютой, рядом с ближним ко мне трапом левого борта, в тени от паруса-грота, стояли двое. Один - лет двадцати четырех, среднего роста стройный брюнет с голубыми глазами и тонкими черными усиками на надменном лице, не красавец, но явно не обделенный женским вниманием - был одет понаряднее: поверх просторной полотняной рубахи темно-красный камзол, застегнутый только на одну пуговицу в районе талии; черные бархатные панталоны, потертые на бедрах и перехваченные выше коленей кожаными ремешками; когда-то черные, а после стирок посеревшие чулки. На голове черная шляпа с низкой тульей и широкими круглыми полями, без украшений, похожая на те, которые в двадцатом веке будут носить тореадоры. Как догадываюсь, на мачты брюнету лазить не надо, а если ветром сдует шляпу в
воду, пошлет за ней шлюпку. На шее повязан ярко-красный платок с бахромой золотого цвета. На ногах разношенные, черные туфли с красными каблуками и большими овальными пряжками из металла, похожего на золото, на подъемах. Издали одежда брюнета казалась очень дорогой, но я подошел близко. Второму было малость за сорок. Невысок, полноват, круглое лицо с короткой и густой черной бородкой, в которой уже появились седые волоски, и прищуренными спокойными карими глазами, которые, казалось, уже ничем не удивишь. Разве что странным типом, извлеченным из воды на большом удалении от берега. На голове шапка, похожая на тюбетейку, сшитая из двух красных и двух черных клиньев полотняной материи. Поверх рубахи на нем поношенный, плотно облегающий торс, темно-зеленый дублет с рукавами до локтей и длиной до середины бедер, с расстегнутыми костяными коричневыми пуговицами. Штаны черные, из полотна, и на бедрах заеложенные до блеска. Такое впечатление, что о штаны постоянно вытирают жирные руки. Чулок нет, обут в сандалии. Не знаю нынешней моды, но от одежды бородача разило историческим нафталином.
        Раньше на больших испанских кораблях было по два капитана - капитан-командир и капитан-судоводитель, которого принято называть мастером. Обычно первый был благородным, а второй не очень. Видимо, пока эта традиция сохранилась. Впрочем, она доживет до двадцать первого века на круизных лайнерах, которыми будут управлять капитан-директор и капитан-судоводитель. Первого будут считать капитаном пассажиры, а второго - экипаж. А вот название мастер станет общим для капитанов всех стран.
        Позади этих двух, на удалении метра три и более, стояли небольшими группками еще с дюжину мужчин разного возраста и социального положения, как догадываюсь, офицеры, а на самой верхней палубе кучковалось человек десять мужчин, женщин и детей, судя по одежде, людей не благородных. Скорее всего, это пассажиры.
        - Добрый день, синьоры! - поднявшись по трапу, поздоровался я на испанском языке с капитанами и, приподняв мокрую шляпу, представился: - Дон Александр де Путивль.
        Решил опять стать русским, потому что не знаю, с кем сейчас воюет Испания. При ее размерах, Испанская империя не могла ни с кем не воевать. С Россией, насколько знаю, она никогда не воевала, поэтому в плен меня не должны взять.
        Молодой капитан-командир легонько кивнул и произнес:
        - Дон Диего Рамирес де Маркес.
        - Педро Пинильос, - буркнул второй еле слышно, чтобы при желании я смог не услышать простолюдина.
        Я услышал, что подтвердил, еще раз приподняв шляпу.
        - Вы не поверите, но чертовски рад нашей встрече! - искренне признался я.
        - Да, в это трудно поверить, - улыбнувшись, отчего лицо потеряло половину надменности, сказал дон Диего де Маркес. - Чей ты подданный и как здесь оказался?
        - Я из Московии - есть такая страна на северо-востоке, на границе с татарами. Слышали о такой? - произнес я.
        - Что-то слышал, - ответил капитан-командир. - Там очень холодно, вроде бы, да?
        Примерно такие же сведения о России будут и у большинства испанцев в двадцать первом веке.
        - Да, там холоднее, чем здесь, - согласился я и продолжил рассказ, придуманный на скорую руку: - Я был капитаном корабля, который вез с Балтики в Рим епископа, дядю нашего короля, на переговоры с Папой. Во время шторма корабль затонул. Вроде бы только я спасся.
        - Ты католик? - первым делом поинтересовался дон Диего де Маркес.
        - Нет, ортодокс, - ответил я и выдвинул приятную для испанцев версию: - Но, как я понял из разговоров с епископом, мой король хотел бы объединить наши церкви.
        - Давно пора, - уверенно произнес капитан-командир и перекрестился.
        Следом перекрестился и капитан-судоводитель.
        Пришлось и мне, но в другую сторону, по православному обряду, что не осталось незамеченным испанцами, но оба ничего не сказали.
        - Мы плывем в Вест-Индию. Дня через два-три будем возле Мадейры, где и высадим тебя. Оттуда вернешься на родину, - сказал капитан-командир.
        - На родину мне теперь возвращаться нельзя. За то, что не уберег дядю короля, мне отрубят голову, а у близких родственников отберут имущество и отправят в ссылку. Если же я погиб вместе с епископом, значит, на то божья воля, родственников моих не тронут, - сходу сочинил я оправдание нежеланию возвращаться в Московию, потому что решил отправиться в Америку, где наверняка будет больше шансов разбогатеть, обзавестись собственным судном.
        Мы легко верим в дикие нравы и обычаи иностранцев. Капитаны не стали исключением.
        - Дело твое. Высадим на Тенерифе - и плыви, куда хочешь, - сказал дон Диего де Маркес.
        - А нельзя ли доплыть с вами до Вест-Индии? - поинтересовался я. - Давно хотел там побывать. Если, кончено, запросите разумную цену,
        - Никогда не понимал людей, которые рвутся туда, - хмыкнув, произнес капитан-командир. - Но если так хочется, отвезем. Поскольку ты не обычный пассажир, оплатишь только питание. - Посмотрев с презрительной ухмылкой на капитана-судоводителя, он молвил насмешливо: - Да, Педро Пинильос?
        - Мне всё равно, - буркнул тот, хотя по обиженно выпяченной нижней губе было понятно, что очень даже не всё равно.
        Наверное, часть платы за проезд шла ему.
        - Проводи синьора в каюту для пассажиров, - приказал дон Диего де Маркес юнге - худому вихрастому мальчишке лет двенадцати, затравленный взгляд которого и синяк под правым глазом сообщали, что с дисциплиной на корабле полный порядок.
        На переборке перед входом в каюту были приколочены в несколько ярусов ящики с землей, в которых росла всякая зелень: редиска, салат, укроп и еще какая-то трава. Ящики охранял часовой, вооруженный полупикой. Низкая дверь заставила меня согнуться чуть ли не пополам. Внутри были полумрак и духота, несмотря на четыре открытых пушечных порта, возле которых стояли прочно принайтованные четыре полусакры - так испанцы называют фальконеты калибром три-пять фунтов (сакра - шесть-восемь фунтов). Для названия «фальконет» они оставили калибры один-два фунта. Лафеты полусакр были на четырех колесах, а не на двух, как раньше. Между пушками висели гамаки с тюфяками. К переборке, расположенной напротив пушек, были приделаны в три яруса деревянные койки, широкие, двухместные, разделенные тонкими переборочками на пять отсеков. Каждая койка имела черные мятые занавесками, которые при желании могли создать иллюзию уединенности. На одной из коек нижнего яруса спали сразу трое детей в возрасте от года до двух.
        Юнга скинул с ближнего гамака на палубу чей-то старый коричневый дублет и предложил:
        - Занимайте его, синьор. Это самое лучшее место в этой каюте.
        - А кто его раньше занимал? - поинтересовался я.
        - Какая разница?! Они все простолюдины, - сообщил юнга. - Давайте ваши вещи, повешу сушиться.
        - Смотрю, ты парень смышленый, - сделал я вывод. - А читать-писать умеешь?
        - Немного, - ответил он.
        - А какой сейчас год от рождества Христова знаешь? - задал я вопрос.
        - Тысяча шестьсот восьмидесятый, - бойко ответил он.
        - Молодец! - похвалили его и заодно себя, что так ловко выведал, куда по времени переместился. - Как тебя зовут?
        - Кике, - ответил он.
        Кике - это уменьшительное от Энрике. Не уверен, что мальчишка это знает.
        - Поговорю с капитаном, чтобы ты стал моим слугой, - пообещал я.
        - Буду вам век благодарен, синьор! - искренне воскликнул юнга.
        Я разделся до рубахи и отдал ему мокрую одежду. Спасательный жилет, заряженный золотыми монетами, повесил сушиться на полусакру, чтобы иметь свою казну под наблюдением, а оружие разложил под гамаком. После чего лег на тюфяк, который еще хранил запах чужого тела. Потянувшись до хруста в костях, порадовался своему опять помолодевшему телу. На нем уже нет ни послеоперационного шрама, ни татуировки, но правая нога после перелома. Значит, мне меньше двадцати одного, но больше девятнадцати. Прекрасный возраст, чтобы начать жизнь.
        2
        Галеон «Святая Тереза», на котором я оказался, был длиной тридцать четыре метра по килю, шириной около десяти, осадка метр двадцать и водоизмещение около пятисот пятидесяти тонн. На фок- и грот-мачтах по три прямых паруса, на бизани - гафельный. Блиндов нет, вместо них два кливера и фор-стеньги-стаксель. Одна орудийная палуба, на которой четыре двадцатичетырехфунтовые пушки и двенадцать шестнадцатифунтовых кульверин, а также восемь полусакр в кормовой надстройке и четырнадцать тяжелых мушкетов с вертлюгами, которые испанцы называют берсо и устанавливают перед боем на планширь. Экипаж состоит из пятнадцати офицеров, включая хирурга и капеллана, двадцати шести опытных матросов, восемнадцати малоопытных, одиннадцати слуг и юнг, двадцати четырех канониров и девяноста двух солдат. Кстати, хирург пока что является ремесленником, членом цеха, университетского образования, как врач, не имеет, постигает профессию на практике и частенько совмещает ее с цирюльничеством, а еще чаще цирюльник подрабатывает отрезанием поврежденных конечностей членам экипажа. Пассажиров на галеоне тринадцать, включая меня. Кроме
того, с нами путешествовали четыре козы, семь баранов, десяток подсвинков и пара дюжин кур с петухом, который, даже сидя в клетке в темном трюме, своевременно сообщал об окончании ночи, из-за чего мне снилось, что нахожусь в деревне. Оба капитана жили в верхнем ярусе кормовой надстройки, разделенном на две каюты. Каюты капитана-командира была чуть больше и располагалась по правому борту. Ему подчиняются солдаты и канониры, и во время боя он командует кораблем. Капитан-судоводитель управляет кораблем в мирной обстановке. Во время боя большая часть опытных матросов работает с парусами, а остальные и малоопытные поступают под командование канониров. На нижнем ярусе по правому борту, под капитан-командирской, находилась пассажирская каюта. По левому была каюта поменьше для офицеров. Самую ближнюю к выходу койку в ней занимал капеллан, а самую дальнюю, возле рулевой рубки, - штурман. Под кормовой настройкой жили канониры и находились операционная, где обитал хирург. Под главной палубой по правому борту было место солдат, а по левому - матросов, причем опытные ближе к корме, а на баке - юнги. Впрочем,
большая часть экипажа и пассажиров спала на главной палубе, потому что в помещениях очень душно, особенно в первую половину ночи.
        Солдат и матросов кормило государство. На день каждому выдавали порцию менестры - густой похлебки или жидкой каши из нута (бараньего гороха), чечевицы, бобов, риса, оливкового масла, лука, чеснока и разной другой зелени, которая есть под рукой, а также солонины или сыра по понедельникам, вторникам, четвергам и воскресеньям и селедки по остальным, постным дням. В будущем я ел менестру в лучших ресторанах Испании. Заметил, что со временем блюда нищеты - черная икра у русских, луковый суп, лягушки и устрицы у французов, менестра у испанцев - становятся деликатесами для богачей. Наверное, потому, что нынешние богачи - вчерашняя нищета. К похлебке выдавали полтора фунта (примерно семьсот грамм) пшеничных сухарей и около литра красного вина. Благодаря менестре и вину, испанцы редко болели цингой, называя ее «голландской болезнью». Такое же название у них имели и венерические заболевания, хотя сами голландцы, а вместе с ними англичане и другие североевропейцы приписывали триппер и сифилис французам. Так проявлялась зависть к любвеобильным французам. Офицеры и пассажиры, если и на сколько позволял
кошелек, ели свое, и готовили им слуги, а не судовой кок.
        Я питался вместе с капитаном доном Диего де Маркесом. Сперва он пригласил меня за свой стол, как единственного благородного пассажира. По прибытию на Канарские острова, а мы встали на якорь возле Тенерифе, я закупил большое количество провизии и принялся угощать в ответ. В том числе купил и бочонок мальвазии. В предыдущие сотни полторы лет это сладкое, ликерное белое вино с Канарских островов (есть еще и греческая мальвазия) пользовалось большим спросом на северо-западе Европы, особенно у дам и священников. Как мне сказали, лет тридцать назад англичане запретили ввоз испанских вин, и сейчас на Канарских островах большую часть виноградников вырубили, заменив плантациями сахарного тростника. В будущем, когда сахара начнут производить по всему миру слишком много, начнется обратный процесс. Тогда-то я узнаю, что мальвазия может быть и полусухой, и даже сухой.
        Сейчас мы вместе с доном Диего де Маркесом пили сладкую. Мой слуга Кике принес нам в чугунном котелке тушеного кролика и медное блюдо с гарниром из артишоков, салата и картошки, сваренной в мундирах в морской воде, за что ее называют «сморщенной». Испанская кухня так и не поддастся влиянию французской и останется простецкой. Главный ее принцип - смешать как можно больше несовместимых ингредиентов. Слуга капитана Пепе - тормозной мужлан лет сорока пяти, глядя на сонное лицо которого начинаешь зевать - медленно, словно преодолевал упругое сопротивление воздуха, разложил мясо и гарнир в две оловянные тарелки, причем своему хозяину больше, несмотря на неоднократные требования последнего делить поровну. Такое поведение Пепе было хоть как-то оправдано, когда капитан угощал меня, но после Канар угощал я. Как догадываюсь, у дона Диего де Маркеса проблемы с деньгами, но испанская щепетильность не позволяет ему признаться в этом, даже малейший намек сочтет оскорблением, а слуга во время каждой трапезы ставит его в неловкое положение. Попытка заменить Пепе на Кике дала похожий результат - больше доставалось
его временному хозяину, то есть мне. Тогда я нашел соломоново решение - слуги накладывают нам пищу по очереди, меняясь через день. Я купил полтора десятка кроликов, потому что почти всех кур, уток, гусей, ягнят и козлят разобрали офицеры и пассажиры с других кораблей эскадры. До нас торговцы добрались в последнюю очередь. Взял еще и пару баранов, чтобы устроить два обеда для всех офицеров. За что буду приглашен ими, когда зарежут своих коз или бычков. Свежее мясо хранить не принято, съедается в тот же день. На десерт у нас козий сыр с мягким солоноватым запахом. В будущем я такой на Канарских островах не встречал. У сыра сероватый оттенок, из-за чего мне кажется, что запах и цвет такие оттого, что местные козы втихаря жуют на пляжах намоченный океаном, черный, вулканический песок.
        После обеда у каждого уважающего себя испанца сиеста. Но не сразу. К сиесте надо подготовиться, расслабиться, лениво пообщавшись с приятным человеком. Если сразу из-за стола в койку, будут сниться гастрономические кошмары. Наши слуги отправляются доедать кролика и мыть посуду в морской воде, а мы с доном Диего де Маркесом заводим разговор.
        - В последнее время развелось много пиратов. Особенно часто нападают на обратном пути, когда галеоны нагружены, - ковыряясь в зубах бронзовой иголкой, жалуется капитан.
        - Один из моих предков был голландским пиратом, - признаюсь я. - Читал его воспоминания, как он захватывал испанские галеоны. Потом он перешел на службу к моему царю, отличился, захватив несколько датских кораблей, получил большое имение и, поскольку к тому времени овдовел, богатую и знатную невесту, мою прабабку.
        - Теперь голландцы не те пошли, - пренебрежительно произносит он.
        - И еще я прочитал, что однажды он захватил в плен знатную испанскую синьору Терезу Риарио де Маркес. Вроде бы у них был роман, - как бы между прочим сообщаю я.
        Давно уже хотел рассказать дону Диего де Маркесу, что мы с ним родственники, но всё откладывал, потому что для благородных испанцев вопросы чести уступают только религиозному рвению, причем не всегда. Говорят, они не выходят из дома без нательного крестика и жалованной грамоты, украшенной фамильным гербом, чтобы никто не усомнился, что они не обязаны платить прямые налоги, сидеть в долговой тюрьму и быть позорно повешенными. Не дай бог вам плюнуть ближе четырех шагов от идальго. Его четырех шагов, которые могут быть раза в два длиннее ваших. Или намекнуть, что у него рога выросли, что нищ, как церковная крыса, что не так знатен, как старается показать. Впрочем, идальго не нужен повод для дуэли, идальго нужен достойный противник. Слабину можно давать только в коллективном бою. А мой потомок еще и вырос в Кастилии, благодаря чему как бы испанец в квадрате - одни только гордость, важность и высокомерный взгляд чего стоят! У арагонцев, их главных соперников по «испанистости», гордыни и высокомерия не меньше, но во взгляде многовато упрямства. Из-за этого и не только кастильцы говорят, намекая на
другое упрямое существо, что у арагонцев длинные уши. Каталонцы чересчур предприимчивы, чтобы быть гордыми и высокомерными, а валенсийцы и андалузцы слишком изнежены и легкомысленны, чтобы быть хорошими солдатами и иметь право на гордость. Надо добавить, что кастильцы платили самые высокие налоги в стране, поэтому большая часть ее жителей разбегалась к соседям. На родине оставались только дворяне, которые платили налоги кровью - воюя за короля и отечество. По всему поэтому жители остальных частей Испании, недолюбливая друг друга, остервенело дружат против кастильцев, которым, по их мнению, незаслуженно достаются почести и награды.
        В будущем это исчезнет. Наверное, потому, что идальго перебьют друг друга на дуэлях. Останутся только низкородные валенсийцы и андалузцы, для которых смыслом жизни станет удовольствие. Они лишатся честолюбия, зависти, впечатлительности и угрызений совести, но приобретут нетерпимость к критике, страсть к беспардонным нравоучениям и, самое главное, маньяну, обязательно сопровождаемую пожиманием плечами. Слово «маньяна» я бы перевел, как «когда-нибудь потом». Оно обозначает непунктуальность, возведенную в религию. У испанцев считается дурным тоном прерывать собеседника, а потрепаться они любят, как с друзьями, так и с незнакомцами, поэтому успеть куда-то вовремя им просто невозможно. Если лоцман опоздал всего на пару часов, вам здорово повезло. Для меня было большим секретом, как испанцы успевают на свои похороны. Горюют по умершим не долго. Траур - это скучно. Единственное скучное занятие, которое приживется у испанцев - подметание всего и всегда. При этом мусор выбрасывают, где попало. Обочины дорог будут завалены старой бытовой техникой, а парки и скверы - обрывками презервативов, которые по
большей части оставили детишки, надувая эти шарики. Детям здесь можно всё, даже после полуночи шляться между столиками кафе, где оттягиваются родители. Целоваться они выучиваются раньше, чем говорить, а вот заниматься сексом позже, чем французы. Наверное, потому, что постоянно опаздывают на свидания. Стёб над сексом в любом возрасте занимает больше времени, чем сам секс. И побольше шума во время любого процесса. Говорят так громко, что первое время думаешь, что на тебя орут. Тишина наступает только во время сиесты. Если не считать надсадный храп.
        - Есть в нашей семье такая легенда, - медленно произнося слова и продолжая ковыряться в зубах бронзовой иглой, подтверждает дон Диего де Маркес. - Раньше я в нее не верил.
        - Было бы неплохо, если бы мы оказались родственниками, - шутливо говорю я.
        - Пожалуй, да, - вполне серьезно произносит мой собеседник. - Такой хороший фехтовальщик среди родственников лишним никогда не будет.
        Мы с ним каждый день сражаемся на шпагах. За время моего перемещения она пришла на смену рапире. Шпага немного короче и намного легче из-за того, что клинок у нее трехгранный. При меньшем весе он жестче, прочнее, чем клинок с лезвиями. Грани заточены, чтобы нельзя было безнаказанно схватить рукой. Самыми ценными сейчас считаются клинки толедские и золингеновские. Испанцы, как истинные патриоты, предпочитают первые, причем вороненые. Только у одного офицера на корабле не вороненый клинок, но этот офицер был валенсийцем, что уже само по себе позволяло ему иметь много недостатков. Появилась чаша, защищающая руку фехтовальщика, а на конце рукоятки - большая головка, чтобы труднее было выбить из руки. Эти нововведения позволяли без риска для пальцев использовать при защите короткие движения. Ритм боя заметно убыстрился. Мне, орудовавшему в последнее время тяжелой саблей, пришлось попыхтеть, восстанавливая навыки, приобретенные при фехтовании рапирой, и выполняя всё намного быстрее. Дон Диего де Маркес прошел хорошую выучку у хорошего испанского мастера. Такая система обучения перестала страдать
однобокостью, как раньше, потому что появилось много учебных пособий, написанных первоклассными мастерами, но главный порок испанской и немецкой школ - шаблонность - сохранился.
        Тренировки полезны нам обоим. Кроме восстановления навыков, подзабытых за время пребывания у казаков, я еще и обучаю своего потомка искусству импровизации. Учится он с непривычной для испанцев дотошностью. Хороший фехтовальщик - это очень доходная профессия в Испании, поэтому даже маньяна не срабатывает. После того, как мы заканчиваем тренировку, наше место занимают разбившиеся на пары офицеры, чтобы отработать подсмотренное. Из защиты используют только насадку на острие рапиры, которая называется башмачком, так что наш хирург почти каждый день что-нибудь кому-нибудь зашивает или перевязывает. Впрочем, раны не глубокие. Все офицеры владеют шпагой, как минимум, на удовлетворительном уровне, смертельных ошибок не совершают.
        3
        Первую остановку для пополнения запасов пресной воды, после пересечения Атлантического океана, мы сделали у острова Мартиника, на рейде порта Форт-Рояль, расположенного в южной, низменной части, в месте впадения в Карибское море реки Мадам. Точнее, это пока не порт, а небольшое поселение с маленьким деревянным фортом на мысу. Раньше остров принадлежал частной французской компании, но полтора десятка лет назад его выкупило французское правительство и перенесло столицу из поселения Сен-Пьер, расположенного в северной гористой части, сюда. Губернатор то ли не соизволил посетить нашу эскадру, то ли не получил приглашение сделать это. Я заметил, что испанцы относились с презрением как к острову, лишенному каких бы то ни было полезных ископаемых, так и к немногочисленным его обитателям-голодранцам. И это при том, что два года назад испанцы проиграли войну с французами, отдав им значительные территории в Европе. Аборигенов на Мартинике уже не осталось. Вместо них втихаря завозят негров из Африки, которые трудятся на немногочисленных пока полях, отвоеванных у джунглей, выращивая хлопок и табак, и гребцами
на лодках, которые привезли к эскадре белых продавцов всяческой еды, начиная от зеленых бананов и заканчивая копченым мясом. Покупали у них без особого энтузиазма, потому что до пунктов назначения оставалось уже несколько дней. В основном матросы и солдаты обменивали свои порции вина на мясо и фрукты. Вино в Вест-Индии большая редкость, стоит в несколько раз дороже, чем в Европе. Здесь наша эскадра разделится. Большая часть пойдет к Большим Антильским островам и Мексике, а меньшая - к портам в южной части Карибского моря.
        Когда я бывал в этих краях в будущем, остров Мартиника лишился джунглей, сохранились только небольшие островки зелени на склонах гор в северной части, зато поселения разрослись до размера поселок городского типа, и столица поменяла название на Фор-де-Франс. Выход из порта напоминал толпой наглых таксистов выход из московских аэропортов. И расценки на проезд такие же фантастические. Основными жертвами таксистов были богатые буратины с пассажирских лайнеров. В других частях острова найти такси проблематично. Видимо, местным такая роскошь не по карману. Я вышел в город часа за три до прибытия очередного лайнера, поэтому нашел такси в городе, нанял на час всего за каких-то сто евро - убитого «мерина» с таким же старым водителем-негром, обладателем лохматой седой бороды - и прокатился до Сен-Пьера, местной Помпеи, уничтоженной вулканом в начале двадцатого века и вновь отстроенной. Таксист всю дорогу что-нибудь рассказывал, отчаянно жестикулируя обеими руками. От моих предложений не забывать о руле, водила пренебрежительно отмахивался. Оставалось понадеяться на детище немецкого автопрома, которое,
дребезжа и постукивая разными своими частями, в очередной раз не подвело. Ничего интересного в Сен-Пьере я не увидел, а больше на острове смотреть было нечего. Разве что парочку старых французских военных кораблей, которые таксист очень категорично запрещал фотографировать, разве что если дам ему пять евро. Купаться на пляже с черным вулканическим песком я не любитель, поэтому в следующие заходы на берег сходил, чтобы пробежаться до магазина и затариться свежими фруктами и ромом, которого здесь гонят с сотню названий. Не скажу за все, но тот десяток, что я перепробовал, был из одной бочки.
        Наш галеон вместе с предпоследним отделился от эскадры возле Эспаньолы, которую советские русские, в пику капиталистам, начнут называть Гаити, а аборигены, в пику всему миру, Кискейей, а себя - кискейанцами. Мы встали на якорь напротив устья реки Осама, на берегу которой находится город-порт Санто-Доминго. Это первое поселение европейцев и первая столица всех испанских колоний в Вест-Индии. Сейчас столица только самого острова, а в будущем - большей его половины, называемой Доминиканской республикой. На меньшей, при одинаковом количестве населения, разместится республика Гаити.
        В будущем я заходил в Санто-Доминго несколько раз, грузился сахаром. Город сильно разрастется, вместит в себя пару миллионов жителей. В нем даже метро будет из двух веток - по одной на миллион. Тогда я был уверен, что исторический центр, так называемый Колониальный город, с брусчатыми мостовыми и домами из розовато-серого камня сохранится неизменным. Я любил бродить по его тихим улочкам. Сейчас мне показалось, что попал в совершенно другой город. Узнал только сложенный из золотистого кораллового известняка, кафедральный собор Пресвятой Девы Марии, в котором, как сейчас утверждают, хранятся останки Христофора Колумба. Правда, памятника поработителю острова на площади перед собором пока нет. Как нет и «Маяка Колумба» - огромного сооружения, собранного, как мне казалось, из бетонных лего. Внутри сооружения будет мраморный мавзолей, в котором якобы покоятся, охраняемые гвардейцами в белой форме, останки Колумба, перевезенные по версии испанцев в начале двадцатого века в Севилью, а по версии некоторых ученых - потерянные неизвестно где во время переездов из Испании на Эспаньолу, потом на Кубу, потом
опять в Испанию. Ночью установленные на крыше прожектора будут проецировать в небе крест, видимый за десятки километров. Углядев его в первый раз с моря, я решил, что это мираж. Тогда Доминикана запомнилась мне петушиными боями, причем у птиц железные шпоры, бьются насмерть (это есть и в семнадцатом веке, точь в точь), поделками из янтаря, который добывают здесь (есть и почти такие же), вездесущим жасминовым запахом цветущих, кофейных деревьев (пока их не видел) и мамахуаной - настойкой из рома, вина, меда, разных трав и кореньев, которой лечат все болезни, как телесные, так и душевные (пока не изобрели). На выходе из порта ко мне сразу приклеилась молодая, старшего школьного возраста, «кончита», а на местном жаргоне «авионета» (самолетик), обладательница черной мини-юбки, больше похожей на макси-пояс, и роскошного бюста, который вот-вот должен был вырваться на свободу, порвав в клочья розовую футболку. В остальных частях Латинской Америки женщины отращивают задницы, за что их там и ценят, а в Доминикане счастье в сиськах. Направив на меня сразу оба свои счастья, она выстрелила столько комплиментов,
сколько баксов хотела получить за вечер. Я сказал, что воспользуюсь ее услугами, если проведет туда, где можно позаниматься сексом с настоящим гаитянским зомби. Девица мигом отвалила. Видимо, она рассказала о маньяке другим самолетикам, потому что, когда я вышел в город на следующий день, сразу три дернулись было ко мне, а потом истово перекрестились и всей эскадрильей полетели, тряся огромными сиськами, в обратную сторону.
        В семнадцатом веке «авионета» оказалась так же молода, но с более светлой кожей, меньшим бюстом и в длинной, почти до земли, красной юбке. Она стояла в тени одноэтажного дома, сложенного из кораллового известняка, перед лотком торговца янтарными украшениями, который был похож на нее, но на пару лет старше, может быть, брат.
        Стрельнув в меня черными глазами из-под белой широкополой шляпы, она томно произнесла:
        - Красавчик, купи мне янтарные сережки!
        Если женщина называет меня красавчиком, значит, у нее есть чувство юмора, и предполагает, что у меня его нет. Был бы на моем месте испанец, он бы тут же выполнил желание дамы и, возможно, был бы вознагражден. Так у них сейчас заведено. Зато нет проституции.
        - Ты и без сережек красива! - не менее томно произнес я.
        Первым заржал торговец. Его сестрица фыркнула, сморщив довольно таки длинный нос, но потом тоже хихикнула.
        - Сейчас на берег сойдут испанцы и обязательно что-нибудь тебе купят, - предсказал я.
        - Я сразу поняла, что ты - не идальго! - воткнула она ответную шпильку.
        - Не поверишь, но я этому чертовски рад, - на полном серьезе произнес я.
        На меня посмотрели удивленно не только авионета и ее братец, но и мой слуга Кике, который нес мои вещи. Для плебса предел мечтаний стать идальго, хотя бы фальшивым. Тогда можно будет не работать, даже подыхая от голода.
        Шли мы с Кике в дальний конец города, к трактиру «Севилья», который посоветовал Педро Пинильос. Дон Диего де Маркес предлагал остановиться вместе с ним в «Золотом якоре», расположенном на набережной. Там дорого, потому что грязно и шумно, или наоборот. В «Севилье», по утверждению мастера, было чисто, тихо и не очень дорого по местным меркам. В Испании все дорого, кроме денег. Я последовал совету Педро Пинильоса еще и потому, что Севилья считается самым чистым городом империи, а севильцы - самыми чистоплотными подданными императора, что частенько уберегало их от эпидемий. По пути купил в лавках продуктов для приготовления обеда, ужина и завтрака. Если трактирщик будет готовить из собственных продуктов, то будет обязан заплатить высокие налоги, которые, само собой, переложит на постояльца.
        Трактирщик Хуан Пенья был толст, малоподвижен и улыбчив. При этом раздвинутые щеки выпирали так, что напоминал хомяка с полными закромами. Но руки и одежда - желтовато-белая полотняная рубаха, расстегнутая, коричневая, кожаная жилетка и черные широкие штаны, похожие на шорты-бананы - были чистыми. Чистые ноги с розовыми, как у младенца, пятками обуты в сабо, стершиеся наружу, что естественно при косолапой походке трактирщика.
        - Синьор, специально для вас есть самая лучшая комната с окном на улицу. Она - о, какое счастье! - пока не занята, - предложил Хуан Пенья.
        - Лучше с окном во двор, - возразил я.
        - Синьор, специально для вас есть самая лучшая комната с окном во двор, - нимало не смутившись, произнес он.
        - И она - о, какое счастье! - тоже пока не занята? - поинтересовался я.
        - Синьор, вы - счастливчик! - заверил меня трактирщик.
        Теперь понятно, у кого учились будущие кискейанцы.
        4
        В трактире «Севилья» сразу при входе на стене висела табличка с тарифами, утвержденными королевским указом. Складывалось впечатление, что король не знал других денег, кроме реала: один реал за постель, один реал за приготовление пищи, один реал за свечу и ночной горшок… Реал равен двум с половиной су. Восемь реалов или двадцать су - один песо, который был аналогом французского экю, голландского гульдена, немецкого талера, английской кроны. Трактирщик Хуан Пенья, уроженец Каталонии, прослужил несколько лет на галеоне. Начинал матросом, а потом, как человек грамотный и упрямый, дорос до писаря. Эта должность позволила ему перевозить на галеоне в придачу к разрешенным десяти фунтам товаров еще пару раз по столько и ускоренными темпами набирать нужную сумму на покупку трактира. Сюда возил ткани, а в Европу - табак, который стал самым выгодным товаром. Все это трактирщик рассказал мне в первый же день. Поговорить он любил, причем отдувался за троих - себя, молчаливую жену Микаэлу и словно бы немого - я не слышал от него ни слова - затюканного индейца, который откликался на «Эй, ты!». Детей у него не
было, поэтому постоянно отгонял от трактира соседских мальчишек. А может быть, потому, что они все вместе производили иногда больше шума, чем он один.
        На следующее утро, во время завтрака, состоявшего яичницы, коровьего сыра и молока, Хуан Пенья, узнав, что собираюсь навестить губернатора, поделился информацией о нем.
        - Дон Франциско Дукве де Эстрада - очень отважный и влиятельный синьор. Говорят, в тринадцать лет он убил на дуэли другого идальго, который был старше вдвое. Нашего будущего губернатора посадили в тюрьму Толедо, но его никакие стены не удержат. Дон Франциско сумел добраться до Кадиса и с помощью родственников устроиться офицером на галеон. Когда на галеон напали пираты, он один убил полтора десятка или даже больше. Наш премудрейший король, - трактирщик перекрестился и поцеловал ноготь большого пальца правой руки, - простил его, а потом за доблестную службу назначил губернатором. Теперь пираты обходят наш город стороной, а французы бояться высунуться из джунглей.
        - А что французы делают в джунглях? - поинтересовался я.
        - Охотятся на быков, коптят их мясо, обрабатывают шкуры и продают, - ответил Хуан Пенья. - Дикие люди! Они едят мясо сырым, потому что копченое идет только на продажу! - Он презрительно сплюнул. - Губернатор несколько раз посылал солдат, чтобы выгнать их, но эти подлецы-буканьеры не вступают в открытый бой, прячутся в джунглях и стреляют нашим солдатам в спину.
        Партизаны - самые эффективные, а потому и наиболее ругаемые войска.
        - А в какой части острова промышляют буканьеры? - задал я вопрос.
        - На западе, за горами. Не советую синьору появляться там, - сказал трактирщик.
        - А что мне там делать?! - произнес я, хотя были кое-какие сомнения.
        Идти в пираты мне не хотелось. Сказалось продолжительное общение с казаками. Надоели мне бандюганы разных национальностей с их вольницей и непредсказуемостью. Тем более, что золотая эра пиратов подходит к концу. Сейчас все страны Европы, имеющие колонии в Америке, начали истреблять морских разбойников, как явление. По крайней мере, на словах. Насколько я помню, в восемнадцатый век переберутся лишь самые отъявленные, и их быстро изведут. Можно было бы заняться морской торговлей, но на большое судно, способное пересекать Атлантический океан и приносить солидную прибыль, у меня не хватает, потому что основа моего капитала - драгоценные камни - здесь стоят дешево, а на маленьком придется слишком долго ковыряться, пока заработаю приличную сумму. Дон Диего де Маркес подкинул мне идею устроиться на службу к испанцам, заняться борьбой с пиратами. С моим-то пиратским опытом могу стать великолепным антипиратом. Говорят, такая работа очень хорошо оплачивается: кроме доли от захваченного приза, еще и вознаграждение за каждого пирата, а за известных - так очень приличное.
        К губернатору дону Франциско де Эстрада я пошел вместе со своим потомком. Дон Диего де Маркес уже представился губернатору вчера, но накоротке. Заодно рассказал обо мне, благодаря чему я оказался в числе приглашенных на обед. Я был уверен, что губернатор живет в замке Алькасар де Колон, построенным братом Колумба, вице-королем Вест-Индии. В будущем замок станет одной из главных достопримечательностей города, а сейчас он раза в два больше и основательно запущен. Как мне сказали, пятьдесят две комнаты - это было нормально для вице-короля Вест-Индии, резиденция которого перебазировалась в Мехико, но слишком много для губернатора Эспаньолы. Он живет в относительно новом двухэтажном здании на берегу реки и вдали от собора, хотя обычно в испанских городах эти два здания на одной площади, символизируя единство власти земной и небесной. Вход в резиденцию охраняли четыре аркебузира, использовавшие свое оружие, скорее, как костыли. Ничего не спросили, только проводили нас ленивыми взглядами.
        Не понимаю, как можно жить в анфиладах. Ладно бы, только служебные помещения, но ведь и личные покои тоже в них. Если твоя спальня в самом начале, то все, кто живет в следующих комнатах, будут ходить через твою днем и ночью. Впрочем, пока что люди не превратились в отъявленных индивидуалистов, предпочитают постоянно находиться в стаде. Столовая находилась в анфиладе, что справа от входа. Перед ней были две большие комнаты, наверное, гостиные, стены которых украшали шпалеры с церковными сюжетами, а мебель оббита темно-красным бархатом. В этих комнатах нам и пришлось подождать с полчаса, пока подтянутся запаздывавшие гости. Это при том, что и мы сами опоздали минут на пятнадцать. Были приглашены старшие офицеры с кораблей и гарнизона, а также несколько высокопоставленных чиновников. Местные пришли с женами и дочерями на выданье. Среди последних не было ни одной, достойной моего внимания, иначе бы не сидели в девках. Впрочем, дам в колониях катастрофически не хватает, поэтому все они здесь красивые и желанные, из-за чего родители долго кочевряжатся, выбирая зятя породовитее и побогаче.
        Столовая посуда и приборы были серебряными, из разряда большие и тяжелые. Как ни странно, прислуга, в отличие от голландской, особо не присматривала, чтобы кто-нибудь по забывчивости не сунул в карман ложку или вилку, пока еще двузубую. Серебро здесь было металлом полудрагоценным, а то и вовсе бросовым. Вилками пользовались все, но всё ещё держали в правой руке. Впрочем, в Америке от этой привычки так и не избавятся: в будущем латиноамериканцы обычно смотрели на мою в левой руке, как на что-то забавное, а менее культурные янки постоянно спрашивали, не левша ли я? Что забавно, во Франции церковь не поощряла вилки, над чем истинные католики испанцы посмеивались. День был постный, поэтому после салата - смеси фруктов и овощей - и гаспачо - холодного супа из помидор, лука, огурцов, хлеба, оливкового масла, перца и чеснока, тоже, кстати, недавно перебравшегося от бедняков к богатым - подали вареную игуану, которая по квалификации священников относится к земноводным. Если бы меня не предупредили, то решил бы, что ем курицу, причем очень хорошо приготовленную, нежную и сочную. Дальше была рыба разных
сортов, жаренная, варенная, копченая и соленая, почти без гарниров, но с разными соусами, очень острыми, а на десерт - засахаренные фрукты, вафельные трубочки, севильские оливки, привезенных нами, и зубочистки из какого-то ломкого дерева. Запивали красным вином, тоже привезенным нами. Желающим предлагали местный ром, но пить его отважилась лишь пара гарнизонных офицеров, что, как я понял, говорило об их долгой службе здесь.
        После обеда возле каждой девицы образовалось по табуну поклонников, а люди постарше и посерьезнее, готовясь к сиесте, начали играть в карты или, ковыряясь в зубах зубочистками и постоянно сплевывая отломившиеся кусочки, разговоры разговаривать. Зубочистки стали предметом первой необходимости. Наверное, благодаря сахару - главному слуге стоматологов. Кое-кто курил трубку или жевал табак, сплевывая в специальные высокие вазы, стоявшие в каждом углу. Судя по вони, эти сосуды частенько использовались мужчинами и в других целях. Трубки выбивали, где попало, не боясь пожара. Время от времени слуга, наряженный до пояса в золотое, а ниже - в зеленое, приглашал кого-нибудь из гостей на беседу с губернатором. Мой номер был последним.
        Дону Франциско Дукве де Эстрада сорока четыре года. Его узкое лицо, благодаря большому напудренному парику, как бы поглядывало из норы на окружающий мир маленькими холодными черными глазами. Не имея косоглазия, губернатор умудрялись смотреть мимо человека, как бы огибая его с двух сторон. Большую часть его одежды составляли белые, накрахмаленные кружева, придавленные на груди толстой золотой цепью с овальным медальоном, на котором был изображен какой-то святой, а на пальцах было столько перстней, что казались золотыми кастетами, украшенными драгоценными камнями. У меня сразу возникла ассоциация с новым русским, который попутал берега и эпохи.
        - Так ты, значит, решил отречься от своего короля? - медленно произнося слова, спросил Франциско де Эстрада, глядя как бы в обход меня.
        - Я решил еще пожить. Раз уж бог спас меня, хочу выяснить, зачем ему это надо? - сказал я.
        - Наверное, чтобы перешел в истинную веру, - предположил Франциско де Эстрада.
        - Как знать, - произнес я и добавил: - Если это так, он даст мне знак. Может быть, поспособствует с получением достойного места на службе у испанского императора.
        - А какое место ты считаешь достойным? - поинтересовался губернатор.
        - Капитаном корабля, пусть даже небольшого на первое время. Я бы мог на нем бороться с пиратами, - сообщил я свои планы на жизнь. - Надеюсь, у вас найдется такой.
        - Корабль найти не трудно. Вот только глупо было бы доверить его малознакомому человеку, - поделился он своими сомнениями.
        - Чего вам боятся, если остальной экипаж будет из верных вам людей?! - возразил я.
        - В том-то и дело, что такой экипаж очень трудно набрать, - ответил Франциско де Эстрада. - Верные мне обленились, не хотят рисковать жизнью, а у остальных только один бог - золотой телец. Они сразу перебегут к пиратам.
        - Под моим командованием не перебегут, - заверил я.
        - Мне бы твою уверенность… - выплюнув обломок зубочистки, молвил губернатор.
        Поняв, что дело все-таки в надежности не всего экипажа, а именно меня, предложил:
        - Дайте мне небольшой отряд - и я покажу, на что способен: зачищу от буканьеров западную часть острова. Тогда дороги к пиратам у меня уж точно не будет.
        - Интересная идея, - без особого энтузиазма произнес он. - Когда нагрузим корабли, и освободится охрана складов, поговорим об этом еще раз.
        Есть такая категория бизнесменов - говоруны. После окончания института я подыскивал работу на берегу. Раз уж получил образование, надо испить все его прелести до дна. И нарвался на говоруна, бывшего сержанта милиции, поднявшегося на торговле водкой и решившего облагородиться издательским бизнесом. Он болтал со мной часа полтора, выпив с десяток чашек кофе и выкурив в два раза больше сигарет, а потом забил стрелку на следующий день.
        Когда он в конце третьего этапа собеседования предложил встретиться еще раз, я спросил:
        - А зачем?
        - Надо поговорить, узнать тебя получше, - ответил бизнесмен.
        - Поговорите с секретаршей, - предложил я. - Женщинам не важно, о чем говорить, лишь бы им внимание оказывали, а мне надо деньги зарабатывать, семью кормить, иначе жена начнет говорить даже больше, чем вы.
        Закрыв за собой дверь в кабинет, услышал за ней возмущенное:
        - С высшим образованием, а такие хамы все!
        У дона Диего де Маркеса высшего образования не было. Всего два года промучился под чутким руководством иезуитов, постигая Библию. Наверное, поэтому больше делал, чем говорил.
        - Отвезешь меня в Гавану? - спросил я.
        В Гаване формировалась эскадра, отправлявшаяся в Европу. «Эспаньольские» галеоны тоже пойдут туда. Попробую на Кубе поискать удачу. Все-таки там самая крупная в Вест-Индии кораблестроительная верфь. Наверняка какому-нибудь испанскому негоцианту нужен толковый капитан. Или с тамошним капитан-губернатором сумею договориться. Если не получится, вернусь на галеоне в Европу.
        - Буду рад! - искренне ответил мой потомок.
        5
        Порадоваться у него не получилось. Не знаю, чем он не угодил губернатору. Наверное, слушал говоруна недостаточно внимательно. Или попал под раздачу, как наиболее молодой из капитанов галеонов.
        - Меня оставляют в здешнем гарнизоне! - трагичным голосом сообщил дон Диего де Маркес, придя ко мне в гости через день.
        Я как раз собирался пойти на пляж, искупаться в теплом море, поваляться на мелком горячем песочке. Высшее общество еще не дозрело до такого развлечения, только дети бедняков радуются жизни вместе со мной, но на приличном расстоянии, чтобы не нарваться на неприятности. Знатные жители Санто-Доминго смотрят на меня, как на чудака, мягко выражаясь. По их мнению, что еще можно ожидать от человека, который исповедует даже не богопротивное протестантство, а что-то вовсе дьявольское, сродни исламу и иудаизму?!
        - За какие заслуги? - поинтересовался я.
        - Мое место капитана галеона займет племянник губернатора дон Луис де Эстрада, которому надоело здесь, - ответил мой потомок.
        - Помогать родственникам - святая обязанность каждого идальго, - подначил я.
        - Тебе смешно, а мне придется провести здесь свои лучшие годы! - чуть не плача, воскликнул он.
        - Можно подумать, на галеоне ты проводил время интереснее, - сказал я.
        - На галеоне еще хуже, но после следующего рейса я бы получил назначение на берегу, в Кадисе или даже Малаге. Мой отец договорился, - сообщил дон Диего де Маркес. - А теперь все рухнет. Пока мое письмо доберется до отца, пока он задействует свои связи, пока приказ доплывет сюда, пройдет два или даже три года, место будет занято, и придется снова командовать старым галеоном.
        - Не расстраивайся. Я, конечно, не испанец, но и у моего народа принято помогать родственникам. Раз так хочешь, останешься капитаном на галеоне, - пообещал я.
        - А как ты сможешь помочь?! Губернатор тебя не послушает, - возразил он.
        - А что ему останется делать, если племянника ранят на дуэли?! - произнес я.
        - Ты хочешь… - начал Диего де Маркес и запнулся.
        - Если легко раню его, меня ведь не казнят? - спросил я.
        - Если поединок был честным, то нет, - ответил он. - Хотя от губернатора можно всего ожидать…
        - Понадеемся на лучшее, - молвил я.
        В любом случае сразу меня не казнят, а опыт побега из тюрьмы у меня уже есть. И есть время подготовиться к такому варианту. Надо будет проинструктировать Кике. Он не должен подвести. Слуга все еще является как бы младшим родственником, делит судьбу старшего в горе и радости.
        В будущем мне поводилось гостить в испанской тюрьме. Из-за какой-то сволочи (догадываюсь, из-за какой именно, больше он на моем судне не работал), которая оторвала пломбу с кладовой, где хранились сигареты и алкоголь, и настучал таможне. В европейских портах, где цены на алкоголь и сигареты раздуты непомерно из-за грабительских налогов, каждому члену экипажа разрешается иметь на время стоянки в порту пару блоков сигарет и литр алкоголя. Остальное надо сложить в надежное помещение и закрыть на замок, который пломбирует таможенник, чтобы не случился факт контрабанды. Относятся к этому, за исключением Германии, довольно наплевательски. А тут на тебе - таможня привалила сразу с полицией. Обычно испанцы не проявляют служебное рвение. Русская поговорка «от работы кони дохнут» придумана и про них. Прибывший же таможенник явно хотел кому-то что-то доказать. Мои объяснения слушать не стал, сразу составил протокол о контрабанде в особо крупных размерах - пол-ящика сигарет. В Испании, как и в любой другой стране, чиновник всегда прав, а если не прав, то тебе же будет хуже. Меня закрыли на разрешенные законом
семьдесят два часа. Чему я не сильно огорчился, потому что испанская тюрьма - это вам не турецкая. Камера на двоих, с туалетом, умывальником и телевизором. Закрывают в ней только во время сиесты и ночью. Все остальное время можешь разгуливать по отведенной зоне, заниматься своими делами. В том числе рубиться в компьютерные игры в специальном салоне. Говорят, позже вай-фай оборудовали, но при мне еще не было. Можно играть в любые настольные игры, в том числе с охраной. Был среди охранников любитель шахмат, с которым мы приятно коротали его рабочее время. Когда хочешь и сколько хочешь, можешь звонить родне и адвокату. Раз в неделю каждому разрешено провести с женой два часа в специальной комнате. Бесплатное и качественное медицинское обслуживание. Душ принимай, когда хочешь и сколько хочешь. Прачечная тоже все время открыта. Стиральный порошок и мыло бесплатно. Кормили, как на убой, причем можешь повыпендриваться и потребовать особую диету, что и делали мусульмане. Если не устраивает кормежка, можешь покупать еду, кроме алкоголя, в тюремной лавке, где цены не отличаются от вольных. На неделю разрешено
получать семьдесят евро. В общем, рай для нищих и шутов. Я переданные адвокатом семьдесят евро не успел потратить, потому что вышел на пятый день, что, по мнению моего пожилого русского сокамерника, который сравнивал испанскую тюрьму с советским домом отдыха для партактива и коротал в ней время до наступления российской пенсии, было чудом. Обычно семьдесят два часа из-за маньяны растягиваются до семидесяти двух дней или даже недель. Постарался судовладелец, который знал, что лучший в Испании адвокат - это не тот, кто умнее и опытнее, а тот, кто в родстве с судьей.
        - Где можно будет завтра утром встретиться с доном Луисом де Эстрада? - спросил я своего потомка.
        - Скорее всего, будет играть в мяч в саду рядом с домом губернатора, - ответил он.
        - Завтра утром буду искать там тебя, и будет хорошо, если тебя там не окажется, - посоветовал я.
        - Я поплыву на галеон за своими вещами и вернусь только к обеду, - сказал он.
        - Правильное решение, - похвалил я.
        Дон Луис де Эстрада имел такое же узкое лицо и черные глаза, как у дяди, но смотрел в упор, словно пытался пробуравить человека, заглянуть, что там у него внутри. Обычно так смотрят те, кто плохо разбирается в людях. В моде он тоже плохо разбирался, потому что имел густые усы и бороденку, какие я больше ни у кого не видел. Наверное, подражает какому-нибудь знаменитому предку. Кто-то мне говорил, что в роду у губернатора было аж два генерала. На голове парик, обсыпанный мукой. Дон Луис де Эстрада, раздевшись до рубахи из тонкого белого плотна, играл во что-то среднее между лаун-теннисом и бадминтоном. Рубаха была не первой свежести, с большими пятнами пота подмышками. Мука обсыпалась с парика и, смешиваясь с потом, оказывалась на вороте, отчего последний был грязен, засален. Испанцы все еще главные грязнули Европы. И если французы сейчас борются с этим недостатком хотя бы с помощью духов, испанцы продолжают стойко чтить традиции предков. Их поддерживают англичане с голландцами, но по другой причине: духи они считают колдовским зельем, отвратным для истинного христианина. Битами были палки, похожие
на маленькие весла. Играл племянник губернатора хорошо, точнее сказать, лучше своего соперника. Судя по хитроватому лицу последнего, тот поддавался.
        - Резче надо бить, - посоветовал я дону Луису де Эстрада под руку, когда он промазал.
        - Я сам знаю, как надо бить! - огрызнулся идальго.
        Когда он промазал еще раз, я порекомендовал ему держать биту выше.
        - А почему бы тебе не заткнуться?! - грубо бросил он.
        Наблюдавшие за игрой три молодых офицера напряглись, словно услышали звук взводимого курка. Мне, как иностранцу, позволили бы проглотить оскорбление, если бы я сделал вид, что не понял его. Но я не сделал.
        - Надеюсь, вы погорячились и извинитесь? - довольно милым голосом задал я вопрос.
        Я был уверен, что он не извинится в присутствии своих друзей-приятелей. Понты - это святое.
        - Я не погорячился, и извиняться перед каким-то еретиком не собираюсь! - надменно выпалил дон Луис де Эстрада.
        Теперь все свидетели подтвердят, что я всячески пытался избежать поединка, но мой противник пер буром.
        - Надеюсь, шпагой вы владеете лучше, чем битой? - язвительно бросил я. - Не подскажите, где мы сможем это проверить?
        - Да прямо здесь, - кипя от злости, предложил он.
        - Кто-нибудь из вас окажет мне честь, став моим секундантом? - обратился я к трем офицерам-зрителям.
        Секунданты, если хотят, тоже сражаются между собой. Если же они приятели, как в данном случае, то будут просто наблюдать, чтобы бой был честным. Поэтому я и посоветовал дону Диего не Маркесу не появляться здесь. Не дай бог, погибнет - и получится, что я зря старался.
        Все трое посмотрели на дона Луиса де Эстрада, давая ему еще один шанс избежать дуэли. Если он даст им знак не становиться секундантом, мне придется поискать кого-нибудь другого, что займет время, позволит успокоиться и дать уговорить себя отказаться от дуэли.
        - Мигель, будь добр, окажи честь этому… - демонстрируя презрение ко мне, обратился племянник губернатора к ближнему ко мне офицеру, обладателю тонких и вытянутых в линию усов.
        Шпагу мне одолжил дон Диего де Маркес. Вороненый клинок изготовлен в Толедо. Он примерно на сантиметр короче, чем у противника, но меня это не пугает. Чаша позолочена, сияет на солнце. То, чем люди убивают друг друга, должно быть красивым, иначе смерть покажется заурядной.
        Испанцы предпочитают почти прямую стойку и маленький выпад. Выходя на дистанцию, сгибают правое колено и выпрямляют левое. Любят ударить по голове, а потом уколоть между глаз или в шею. Тренируясь с родственником, я наработал несколько вариантов ответных уколов. При этом не стал показывать все, на что способен, чтобы не догадались, что дуэль не случайна. Я даже позволил сопернику почти уколоть меня и, когда он переставлял правую ногу за левую, чтобы отступить, сделал ответный укол, попав немного ниже правой ключицы. Такая рана не смертельна, если только очень не повезет (или повезет?), но заживать будет долго. Я еще не выдернул вороненый клинок, а белая рубаха вокруг него уже пропиталась алой кровью. Еще больше ее полилось, когда сталь легко выскользнула из плоти. Я сделал два шага назад и поднял шпагу в салюте, знаменуя победу и предлагая прекратить поединок. Раненый вправе принять предложение или продолжить бой.
        Дон Луис де Эстрада не сразу отреагировал на мой салют. Он все еще не верил, что ранен. То есть, он видел кровь и, наверное, чувствовал боль, но не врубался, что оказался слабее противника. Как догадываюсь, это его первая настоящая дуэль и серьезная рана, после которой расстаются с наивной уверенностью, что тебя никогда не победят и не убьют. Племянник губернатора попробовал поднять шпагу выше, чтобы продолжить бой, но вдруг внутри него как бы повернули выключатель, смуглое лицо мигом побелело, словно вся мука с парика свалилась на него, шпага выпала из руки, а сама рука безжизненно обвисла.
        - Ты ранен, Луис! - то ли удивленно, то ли огорченно воскликнул его секундант, бывший соперник по игре в мяч. - Надо срочно идти к врачу!
        - Пожалуй, ты прав, - тихо и без эмоций молвил дон Луис де Эстрада, прижав левую ладонь к ране.
        Что ж, держался он хорошо, не отнимешь.
        6
        В тюрьму меня не посадили. Губернатор Франциско де Эстрада сделал вид, что ничего особенного не случилось. По нынешним испанским меркам, действительно, это было рядовое событие. Два идальго поспорили и выяснили на шпагах, кто из них прав. К тому же, проспоривший и был инициатором поединка. Я подождал два дня, а потом возобновил походы на пляж, прогулки по городу и окрестностям, визиты к знакомым, в основном к офицерам галеона, жившим в припортовых трактирах. У них я теперь в особом почете. Как ни странно, большинство из них ни разу не дрались на дуэли. Когда ставка - жизнь, играют редко.
        Все хорошее кончилось на восьмой день, всего за сутки до отплытия галеона. Я завтракал в трактире яичницей с копченым мясом, запивая местным пальмовым вином - мутной сладковатой бражкой с крепостью пива. Воду здесь пить опасно, чай пока не прижился, кофе, какао и козье молоко я не употребляю, коровье молоко не достанешь, пиво не делают, для рома рановато, а виноградное вино стоит раз в десять дороже пальмового, что, по мере уменьшения моего золотого запаса, становится все более весомым аргументом в выборе еды и питья. Впервые пробовал пальмовое вино в будущем в Индонезии. Там оно называлось туак и не воспрещалось к употреблению мусульманами, потому что изготовлялось не из винограда.
        У вошедшего в трактир дона Диего де Маркеса на лице была вся мировая скорбь. Я решил, что племянник губернатора выздоровел слишком быстро и таки стал капитаном галеона. Видимо, придется нам вместе воевать на суше.
        - К Луису де Эстрада вызвали священника, - не поздоровавшись, выпалил мой потомок.
        Священника вызывают, чтобы исповедал перед смертью.
        - А что с ним случилось? - удивился я.
        - Как что?! - не меньше удивился дон Диего де Маркес. - Ты же ранил его!
        - Ранение легкое, с таким выздоравливают недели через две-три, - сказал я. - Разве что врач помог. Хороший здесь врач?
        - Говорят, очень опытный, кровь хорошо пускает, - ответил он.
        - Да, заметил его опыт - на кладбище много свежих могил, - пошутил я.
        - Если племянник умрет, тебя казнят, как убийцу, или сожгут, как еретика, - прокаркал мой потомок.
        - А инквизиция все еще в силе? - поинтересовался я, потому что слышал, что этих ребят начали задвигать.
        - В исключительных случаях. Думаю, твой окажется именно таким. Франциско де Эстрада очень дружен с ними, - рассказал он.
        - Что ж, придется убираться отсюда, как можно быстрее, - решил я и приказал слуге: - Кике, быстро собери мои вещи, уезжаем.
        - Будем надеяться, что до отплытия Луис де Эстрада не умрет, иначе я не смогу тебя защитить на галеоне, - признался дон Диего де Маркес.
        - Я знаю. Придется убираться отсюда по суше, - сказал я и спросил у трактирщика, который в кои-то веки молчал, делая вид, что не подслушивает наш разговор: - Хуан, где здесь можно купить пару лошадей?
        - Боюсь, что быстро не получится, даже если предложить хорошую цену. Запасных лошадей обычно держат на пастбищах за городом. Можно купить коня в деревне, причем намного дешевле, чем здесь, - рассказал он.
        - Значит, придется добираться до деревни на мулах святого Франциска (так испанцы в шутку называют путешествия пешком). Тем более, что не святой Франциск подталкивает к этому, - стараясь казаться беззаботным, произнес я.
        На самом деле забот могло оказаться больше, чем я смогу осилить. Первая - выйти из города.
        - Ты не проводишь меня до городских ворот? - спросил я дона Диего де Маркеса.
        - Конечно, провожу. И не только до ворот, - искренне и с готовностью заверил он, отлично поняв, что может возникнуть конфликт с городской стражей, после чего на его карьере, а возможно, и жизни, можно ставить крест. - Ты ведь это всё ради меня делал.
        Сколько уже живу, но благодарность людей до сих пор приятно удивляет и радует.
        Стража у самых дальних от дома губернатора, западных ворот - два сопревших от жары аркебузира - посмотрела на нас с праздным любопытством. Обычно мимо них проходят или проезжают только крестьяне из деревни Санто-Карлос, начинавшейся почти сразу за воротами, а сегодня вот два идальго в сопровождении навьюченного слуги решили прогуляться в деревню - и флаг им в руки! Аркебузиры с усмешкой обменялись короткими фразами и уставились на девушку, которая шла в сторону моря вдоль внутренней стороны крепостной стены, сложенной из кораллового известняка. Дон Диего де Маркес прогулялся со мной еще метров сто до первых домов деревни, сильно вспотев из-за все усиливающейся жары и непривычки ходить пешком. Там мы распрощались. Мой потомок сообщил на прощанье, как его можно найти в Испании. К сожалению, его дед продал фамильный замок, и теперь представители славного рода в свободное от службы время обитали в Мадриде, Я пообещал навестить его, если судьба вдруг закинет меня туда.
        Первый же попавшийся крестьянин объяснил, что лошадей на продажу у них в деревне нет, а вот мула можно купить, и я моментально решил, что для путешествия по джунглям мул подойдет больше, чем лошадь. Крестьянин проводил меня к другому, который разводил мулов на продажу. Из-за вытянутой головы продавец был и сам похож на мула. К тому же, обладал ослиным упрямством, не желая сбавлять ни реала. В конце концов, я купил у него старого мула за двадцать песо, хотя собирался взять пару молодых, ведь, как меня просветил мой потомок, в Европе молодого мула можно купить всего за пятнадцать, а рабочую лошадь - в два раза дороже. По эту сторону Атлантического океана цены менялись кратно, как в сторону увеличения на одни товары, так и уменьшения на другие.
        - Синьор не желает купить у меня каких-нибудь продуктов? - спросил продавец мулов. - Могу предложить копченый окорок, сыр, фрукты, пальмовое вино.
        Я подумал, что в деревнях подальше от города цены должны быть ниже, и ответил:
        - Пока ничего не надо. Может быть, на обратном пути куплю.
        - Я буду ждать вас, синьор! - заверил продавец.
        Кто бы сомневался! Второго такого лоха он здесь не скоро дождется.
        Дом этого пройдохи стоял возле Т-образного перекрестка. В дорогу, ведущую на запад, вдоль которой располагалась большая часть деревни, втыкалась дорога на север. Я пошел на запад, потому что в этом направлении быстрее удалишься от города. Следом за мной шагал Кике, вел на поводу мула, нагруженного моими вещами. Сверху лежало оружие: винтовка, два пистолета, сабля и сагайдак с луком и стрелами. При себе я имел только кинжал.
        Преодолев метров триста, мы встретили крестьянина с мулом, нагруженным изрядной охапкой валежника. Поравнявшись, животные остановились и продемонстрировали друг другу свое возбужденное достояние довольно таки приличных размеров для такого тела. Как бы ненароком, скошенным взглядом, оценив чужое и выяснив, кто круче, мулы продолжили движение. Я подумал, что мужчинам есть, у кого поучиться, как определять свое место в обществе.
        Солнце припекало всё сильнее. В этих краях два сезона дождей: с апреля по июнь, который уже прошел, и с сентября по ноябрь, который еще не наступил. Ближайший месяц будет сухо и жарко. Температура будет выше, зато потеешь меньше, чем во время дождей, при высокой влажности. Сперва по обе стороны дороги шли поля, на которых росли кукуруза, арбузы, дыни, ананасы, батат, маниок. Потом красноватая грунтовая дорога свернула в джунгли. Высокие деревья с широкими кронами, растущие по обе стороны ее, надежно укрывали дорогу от солнца. Сразу стало заметно легче переносить жару. Свист и пение многочисленных птиц поднимали настроение, наводили на мысль, что бродить по земле молодым и здоровом - уже само по себе счастье.
        Увлеченный этими мыслями, я не сразу отреагировал на слова слуги:
        - За нами едут.
        Сделав еще несколько шагов, спросил, не оборачиваясь:
        - Кто? Крестьяне?
        - Нет, солдаты, - испуганным голосом ответил Кике.
        Ехал на лошади только офицер. Три аркебузира, подобно мне, путешествовали на мулах святого Франциска. Между нами было километра полтора, но передвигалась погоня намного быстрее. Хорошо, что я не стал покупать продукты в деревне, а то бы пришлось давать бой в ней или на открытой местности. В джунглях у меня было больше шансов победить.
        Миновав следующий поворот, я приказал слуге спрятаться между деревьями. Там я снял с мула оружие. Пояс с заряженными пистолетами и саблей надел на себя, винтовку прислонил к стволу дерева. Это на всякий случай, потому что устраивать пальбу и привлекать внимание не собирался. В землю у ног воткнул пять стрел, а в руки взял лук. Давно из него не стрелял. С непривычки тетива казалась слишком тугой и как бы «резала» большой палец даже через нефритовый зекерон.
        В джунглях, в тени, солдаты ускорили шаг. Чем скорее поймают меня, тем быстрее вернуться в город к тихой размеренной жизни. Возможно, кому-то из них это мероприятие кажется приятным приключением, разбавившим скуку однообразных дней. Молодой офицер, обладатель глуповато-счастливого лица, и вовсе улыбался каким-то своим мыслям или воспоминаниям. Он проехал мимо меня метрах в пяти. Я даже почуял ядреный запах его саврасого жеребца, тоже довольного прогулкой. Следом прошагали три аркебузира: два почти плечом к плечу, а третий отставал на пару метров. Он был старше своих сослуживцев, лет под сорок. К такому возрасту обычно сколачивают какие-никакие деньги и уходят со службы. Этот подзадержался. Алкаши среди испанцев встречаются редко, а вот азартных игроков пруд пруди. Говорят, если не везет в карты, повезет в любви, а если везет в любви, не повезет в смерти. То ли этому аркебузиру везло в карты и не везло в любви, то ли он был исключением, но, отпустив его метров на десять, я всадил ему стрелу в спину, в район сердца. Она проткнула тело насквозь. Старый солдат сделал еще шаг и, даже не пискнув, рухнул
плашмя в красноватую дорожную пыль. До того, как он упал, стрелы догнали его сослуживцев и офицера. Один аркебузир сразу упал на бок, второй сперва присел и только потом медленно и плавно как бы прилег, а офицер склонился к шее коня, который проехал метров двадцать пять прежде, чем остановился, после чего с него свалился мертвый наездник.
        Кике, который стоял метрах в трех позади меня и держал мула за морду, чтобы эта скотина сдуру не заорала, смотрел на меня испуганными глазами, будто пятая, воткнутая в землю стрела предназначалась ему.
        Я выдернул стрелу, стряхнул с нее комочки красновато-коричневой земли, положил в колчан, после чего приказал слуге:
        - Выводи мула на дорогу.
        Кроме оружия и подсумков с патронами и малоценными предметами, у шагавших впереди аркебузиров в карманах была лишь билонная мелочь на сумму около реала на двоих. У офицера - песо и мелочью пару реалов, золотой перстенек-печатка с гербом, похожим на цветок розы, и золотая цепочка с раскрывающимся, золотым сердечком, внутри которого лежал туго свернутый локон черных волнистых волос, а также шпага с позолоченной чашей и вороненым толедским клинком, два седельных кремниевых пистолета и кинжал-дага с позолоченными ножнами, гардой и рукояткой с широкой дужкой. Когда я высунул дагу из ножен, оказалось, что она трезубчатая, мэнгош - от основного лезвия пружины отжали еще два, более короткие и тонкие, отклоняющиеся градусов на пятнадцать и предназначенные для захвата и переламывания клинка противника. От рукоятки основное лезвие было прямоугольным, а выше боковых лезвий принимало форму лепестка. В свое время я легко научился пользоваться дагой, поскольку умел фехтовать двумя руками. С офицера я снял также белый кружевной воротник, скорее всего, французской или голландской работы, который может стоить
примерно столько же, сколько и его посредственный саврасый конь, широкополую фетровую шляпу с тремя разноцветными перьями неизвестной мне птицы и сапоги-ботфорты для верховой езды, поскольку в таковых у меня теперь появилась потребность. Зато у старого аркебузира в кожаном кошеле было аж шесть песо и на почти семь реалов более мелких монет. Видимо, в карты ему все-таки везло, или это был случайный и роковой выигрыш. Размер ноги у старого аркебузира был маленький, поэтому снял с него темно-коричневые кожаные башмаки и полотняные чулки с дырками на пятках и больших пальцах и кинул Кике.
        - Будем проходить мимо ручья или реки, постираешь чулки, а когда высохнут, наденешь их и обуешься, - приказал я. - По джунглям ходить босиком опасно.
        Слуга схватил их торопливо, словно боялся, что я передумаю и отберу. Пока мы освобождали мула от моих вещей, а потом нагружали двумя трупами, высоко в небе над нами уже парил королевский гриф, у которого голова в красных и оранжевых пятнах, отчего напоминает возмужавшего индюка. Грифы здесь везде, как вороны в Европе, и такие же наглые. Они у меня вызывают чувство омерзения, хотя выглядят, за исключением лысой головы, вполне прилично. Голова у них лысая из эстетских соображений - засовывают ее внутрь трупа, чтобы быстрее собратьев выклевать лакомые куски, но не желают пачкать роскошные перья. Мы отвезли трупы в джунгли, на небольшую лужайку, залитую солнечным светом. Кстати, в юности, когда читал про джунгли, думал, что они густые и непроходимые, как сибирская тайга. Оказалось, что в них больше свободного пространства. Впрочем, и сибирская тайга не такая уж и непроходимая. Мачете в основном нужен, чтобы перерубать лианы, а не отводить, отталкивать их. Я вместо мачете использовал саблю. Когда мы привезли на лужайку вторую пару трупов, там уже готовился к трапезе гриф, а еще с полдюжины шли на
посадку. Грифы следят друг за другом и, как только увидят, что кто-то пикирует к земле, устремляются туда же. Первый гриф, завидев нас, издал препоганейший, по моему мнению, звук и, подпрыгивая боком, отскочил от мертвого офицера. Вроде и глупая птица, а сразу определила высокородное мясо. Если никто сюда не припрется, что маловероятно, потому что крестьяне уже вернулись из города, а если и пойдут куда по жаре, вряд ли полезут в джунгли, чтобы посмотреть, кого потрошат грифы, то через час-два на лужайке останутся окровавленные лоскуты и крупные кости. Так что велика вероятность, что губернатор не скоро узнает о гибели погони.
        7
        Остров Эспаньола (Гаити) будет единственный в мире, на котором будут расположены столицы двух государств. Вроде бы обе части развивались в одинаковых условиях, но Доминиканская республика, к моменту моего посещения в будущем, превратится в довольно приличную, по меркам данного региона, страну. Аборигены будут, не шибко напрягаясь, доить туристов и наслаждаться жизнью. Кому захочется жить еще лучше, тот переберется в США. Я как-то разговорился с доминиканским грузчиком, отцом пятерых детей. Трое его старших стали янки, а младшие готовились присоединиться к ним после окончания школы. Трудно было первому собрать денег на дорогу, а потом перебравшиеся помогали младшим. И родителям подкинули на новый домик из камня, с черепичной крышей. Раньше жили в слепленном из досок, кусков картона и листов жести или, как здесь говорят, обшитом банановой кожурой.
        Место сбежавших доминиканцев занимают мигранты из республики Гаити, которые пересекают границу нелегально. Самое интересное, что, несмотря на общие корни, гаитяне внешне отличаются от доминиканцев, у них более негроидная внешность. Всё из-за французов, которым раньше принадлежало Гаити. Если испанцы на своей части острова плодили потомство от всех женщин подряд, то французы - вы не поверите! - брезговали негритянками. Само собой, «понаехавшие» гаитяне - любимые персонажи криминальной хроники. Они пытаются любым способом закрепиться в этом преддверии рая или сколотить на дорогу в настоящий, северо-американский рай, но большинство, после отсидки в тюрьме, которая, как мне рассказывали, даже хуже турецкой, депортировалось на родину с такими же пустыми карманами, с какими прибывало.
        Попав в первый раз в Доминиканскую республику, я подумал, что народ здесь живет не ахти. Потом судно перешло под погрузку в Порт-о-Пренс - столицу и главный порт республики Гаити, расположенный на берегу прекраснейшего залива Гоав. Там я и понял, что такое ад на земле. И это при том, что впервые посетил до землетрясения, которое разрушило почти весь город. Правда, старый район возле порта, не говоря уже об элитном пригороде Петионвиль, расположенном на юго-западе среди холмов, выглядят более-менее прилично, а вот выше - город, благодаря холмам, получился в форме амфитеатра - начинаются трущобы, в сравнение с которыми фавелы Рио-де-Жанейро кажутся жильем для среднего класса. Несмотря на многочисленные миротворческие ооновские патрули в голубых касках и с автоматами, заходить в такие районы - подписать себе смертный приговор. Поговаривают, что там могут не только убить и ограбить, но и сожрать в прямом смысле слова. Порт-о-Пренс мне запомнился горами вонючего мусора на улицах, облаками мух над ними и толпами людей и вереницами машин между ними. Люди, взгромоздив на голову несколько десятков
килограмм разного груза или налегке и справляя нужду, где приспичит, торопливо и целеустремленно шагали куда-то. К тому времени я уже сделал вывод, что самый целеустремленный вид - у бездомной собаки. Глаза вроде бы у всех веселые, но если заглянуть в душу, то не увидишь там ничего, даже примитивненькой мечты: живут одним днем. Автомобили, в основном пикапы с тентом, переделанные для перевозки пассажиров, и ветхие автобусы без стекол и с остатками яркой разрисовки на кузове, тоже целеустремленно пытались куда-то спешить, но, несмотря на то, что в городе их не так уж и много, больше стояли в пробках, визгливо сигналя. Во всем городе нет ни одного светофора и полицейского. Во время любой заварушки, а они тут случаются регулярно, первыми убивают полицейских. Подозреваю, что их вешали на светофорах. Теперь кончились и те, и другие.
        Я особо не рисковал, далеко от порта не отходил, поэтому основные прелести гаитянской столицы не видел. Однажды во время прогулки обратил внимание на школьницу лет пятнадцати. Одета в форму - рубашку в сине-белую маленькую клетку и с коротким рукавом и темно-синюю юбку. На голове две короткие косички из мелко вьющихся черных волос, завязанные у основания двумя ленточками из той же ткани, что и рубашка, и сплетенные в одну над теменем, из-за чего казались рогами. На шее цепочка из желтого металла. То есть, не из совсем уж нищей семьи. Школьница сосредоточенно рылась в своем черном рюкзачке, выложив на скамейку тонкий учебник по географии, который меня заинтересовал.
        - Можно посмотреть? - попросил я.
        - Смотри, - разрешила школьница, продолжая поиски.
        В учебнике было чуть больше шестидесяти страниц, причем половина содержания - картинки, еще четверть - тексты о Гаити и последняя четверть - об остальном мире. Я заподозрил, что у аборигенов должен быть и глобус Гаити или, как минимум, половина его.
        - Двадцать баксов - и я поду с тобой, - предложила школьница, решив, наверное, что интерес к учебнику - неумелое приставание.
        Чтобы не совсем уж разочаровать ее, предложил:
        - Заплачу бакс за учебник. Больше ничего мне от тебя не надо.
        Собирался показать учебник своим знакомым. Пусть в сравнении проникнутся размером и качеством российского образования.
        - Пятнадцать… Десять… Пять… Ну, хотя бы за три, и учебник получишь! - в сердцах воскликнула школьница.
        У меня не хватило дерзости унизить ее женское самолюбие. Пусть лучше считает меня жлобом, умело сбивающим цену, чем себя настолько непривлекательной, что даже немолодой мужчина не заинтересовался ею всего за три бакса.
        - Пойдем, - согласился я.
        Мы в тот раз грузились хлопком и сушеной кожурой горьких апельсинов, которую производят только в республике Гаити. Кожуру обдирают вручную, сушат, а потом, как мне рассказали, продают производителям дорогих французских ликеров «Гран Марнье» и «Контро». Говорят, она придает ликерам неповторимый вкус и аромат. Не пробовал эти напитки, поэтому ничего сказать не могу на счет их вкуса, но аромат от кожуры шел ядреный. К нему добавлялся непривычный запах тела гаитянки, постоянно сбивая меня с волны наслаждения, что затянуло процесс к удовольствию девицы. А получать кайф от секса она умела, несмотря на юный возраст. А чем еще заниматься в аду?!
        Я заплатил ей три бакса, которые школьница, завернув в кусочек полиэтилена и нимало не стесняясь меня, засунула в мохнатый сейф, и, отказавшись от учебника, проводил до трапа. Вместе со школьницей исчезли и двадцать баксов, которые я положил в верхний ящик стола до начала сеанса, когда она была в душе.
        В моей деревне жила непутевая бабенка с сыном. Она постоянно где-то пропадала, а пацан выживал, как умел. Все деревенские знали, что он подворовывает, но пускали в дом. Этот способ милосердия сначала казался мне, мягко выражаясь, непедагогичным. С годами по капле выдавливаешь из себя педагога.
        Ложась вечером спать, я взбил подушку. Из наволочки выпала стилизованная фигурка человека, свернутая из куска бумаги и перевязанная пучком черных, мелко вьющихся волос. Вуду - государственная религия на Гаити. Я на всякий случай сжег фигурку, а пепел сдул в иллюминатор.
        В семнадцатом веке залив Гонав кажется еще красивее. Порт-о-Пренса пока нет. Как следствие, нет и куч вонючего мусора. Но, как мне сказал трактирщик, люди на холмах уже живут. В основном это буканьеры - французские охотники. Мы двигались вдоль берега, что удлиняло путь, но делало его легче. Впрочем, поскольку я не знал точно, куда именно иду, вполне возможно, что выбранный путь был самым коротким.
        В джунглях на холме, метрах в трестах от нас, прозвучал выстрел, судя по громкости, из мушкета. Я сразу свернул к кромке джунглей, где слез с лошади.
        - Сиди здесь тихо, чтобы тебя не заметили, - приказал я Кике, а сам взял лук, стрелы и саблю и пошел в ту сторону, где стреляли.
        Незаметно подкрасться у меня не получилось, потому что был облаян двумя гончими черно-белого окраса. Они походили на тех собак, которых я когда-то имел во Франции, но были чуть ниже ростом и с более длинными мордами и ушами. Я издал чмокающий звук, призывая их, после чего собаки сразу стали лаять реже и сбавили наполовину грозную тональность. Там, откуда они прибежали, лежал на лужайке кабан, которого уже начали разделывать, а вот охотника не было видно.
        - Я не враг, не стреляй! - крикнул я на французском языке, не выходя из-за деревьев.
        - Ты кто? - задал вопрос грубый мужской голос из кустов с противоположной стороны лужайки.
        - Меня преследуют испанцы, я убил племянника губернатора! - крикнул я, рассчитывая, что буканьер будет исходить из принципа «враг моего врага - мой друг».
        И не ошибся. Из кустов вышел широкоплечий мужчина невысокого роста с буйной шевелюрой каштановых волос, которые как бы выползали из-под придавившей их, кожаной шляпы с понурыми полями, и густой бородой, которая была неумело подстрижена. Не удивлюсь, если ее подрезали обычным ножом. Одет в кожаную рубаху с длинными рукавами и штаны. И то, и другое заеложено в некоторых местах до блеска. На ногах кожаная обувь, которую я определил, как полусапожки. Если бы они были из войлока, то решил бы, что это обрезанные, растоптанные валенки. На широком кожаном ремне висели длинный нож в ножнах слева и подсумок справа. В руках буканьер держал кремневый мушкет с взведенным курком. Увидев, что у меня нет огнестрельного оружия, медленно спустил курок, чтобы не пальнуть ненароком.
        - Жак, выходи! - позвал он.
        Из кустов вышел юноша лет шестнадцати, худой, длинный и чернокожий, но нос имел горбатый и черные волосы, скорее, волнистые, чем кучерявые. Наверное, в предках были индейцы. Таких здесь называют алькатрасами. Одет так же, как и мужчина. Из оружия у него было только мачете. Значит, не компаньон. Наверное, слуга. На поводу он вел неоседланного, малорослого, толстобедрого конька с большой головой и длинными ушами. Такой неказистой лошади я давно не видел. Если бы не «коровья» масть, принял бы его за тарпана.
        - Займись тушей, - приказал ему мужчина и представился: - Я Жильбер Полен.
        Я назвал свое имя и коротко рассказал, как очутился на Эспаньоле.
        - Удивительны дела твои, господи! - подытожил мой рассказ буканьер. - Ну, пойдем в наш букан. Если захочешь, останешься с нами. Если нет, в воскресенье придет судно за мясом и шкурами, сможешь уплыть на нем на Тортугу.
        - Я на берегу слугу оставил с лошадью и мулом, схожу за ними, - сказал я.
        - Давай, а мы пока свинью разделаем и погрузим, - произнес буканьер.
        8
        Лагерь буканьеров находился на берегу речушки и состоял из большого жилого дома, подготовительного «цеха», где бычьи туши разрезали на куски с фунт весом, коптильни, из щелей которой сейчас валил густой дым и исходил такой вкусный аромат, что мой рот сразу заполнился слюной, и склада готовой продукции, расположенном ниже всех по течению. Все постройки были из жердей и пальмовых листьев. Проживало здесь еще четыре буканьера и два слуги-мулата. Между домом и «цехом» неглубокая прямоугольная (метр на полтора) яма с золой. По углам ямы воткнуты стойки с развилками в руку толщиной и высотой около метра, на которые положены продольные жерди, а на них - решеткой поперечные, более тонкие, и все связаны лианами. Это и есть букан, от которого получили название лагеря буканьеров и пошло их название. На решетку положили на спину и распластали кабанью тушу с выпотрошенным брюхом, привязав лианами лапы, чтобы не сжалась во время приготовления. В брюхо залили лимонный сок и засыпали соль и давленный стручковый перец. Под решетку перенесли в совках из коры красные угли из горевшего рядом костра. То есть, тушу
запекали, как шашлык, только длился процесс намного дольше.
        Пока готовилась кабанятина, мы все перекусили мозгом из свежих бычьих костей. Толстые кости разбивали камнями на плахе из твердого дерева. Я люблю вареный костный мозг, а свежий пробовал впервые. С непривычки блюдо показалось мне слишком слизким и приторным, но пальмовое вино и голод примирили желудок с неприятными ассоциациями и оригинальным вкусом.
        Кабана ели все вместе, слуги сидели рядом с хозяевами на низких чурках. Каждый отрезал ножом от туши кусок, который ему нравился или который был ближе, и ел, держа в руке. Мясо было жирное, сочное и очень вкусное. Ни хлеба, ни гарнира к нему не полагалось. Что-то подобное я ел в Таиланде, но там свиньи были поменьше. Время от времени отмахивался небольшой веткой от комаров. Их здесь три разновидности. Первые крупные, похожие на российских. Именно их называют москитами. Вторые малюсенькие и беззвучные, но легко прокусывающие тонкую одежду. Эти две разновидности беспредельничают от захода до восхода солнца. Третьи среднего размера, красного цвета и летающие днем. Они не прокалывают кожу, а откусывают кусочек, после чего там появляется струпик, как при оспе. Именно от них я сейчас отмахивался. Еще в Санто-Доминго я приобрел желтоватую мазь на основе какого-то жира, липкую и с не очень приятным запахом, которая должна отгонять комаров, но не все они об этом знали.
        До трапезы буканьеры расспрашивали меня, а после нее - я их. Жизнь у них однообразная и очень скучная. Одна радость - в воскресенье приплывет судно за товаром и привезет заказанное на прошлой неделе и последние новости. Поэтому меня слушали с интересом и отвечали с готовностью. Люди они были простодушные, совсем не похожие на французов. Впрочем, четверо из них были бретонцами, гугенотами, сбежавшими с родины из-за гонений на религиозной почве. Я приврал, что французский язык выучил, когда был с дипломатической миссией к их королю Людовику Четырнадцатому, после чего ко мне стали относится с еще большим уважением, хотя и так сразу поняли, что я - шевалье. Субординация - это то, что умирает во французе только вместе с ним.
        - Долго вы собираетесь здесь охотиться? - поинтересовался я.
        - Кто знает?! Может еще полгода или год, - ответил Жильбер Полен. - Как много табака заработаем, таки поедем на Тортугу.
        - Табака?! - удивился я.
        - Мы меняем фунт мяса на два фунта табака, а шкуры - на припасы. Как наберем по три-четыре тысячи фунтов табака на брата, так и поедем тратить их. Ох, и гульнем! - рассказал буканьер.
        Затем они все вместе начали вспоминать, как гульнули в предыдущий раз, с полгода назад: вино покупали бочками и прямо из бочек пили, угощая всех подряд, имели самых красивых и самых дорогих женщин, покупали себе роскошные наряды, которые потом пропивали. Романтика, а не жизнь!
        - А во флибустьеры не пытались податься? - спросил я.
        - Сейчас с этим борются серьезно, не только испанцы, но и англичане. Добычи мало захватывают, а шансов, что твоя шея узнает, сколько весит твой зад, много, - сообщил самый старый буканьер, у которого остались только передние зубы, черные от жевания табака. Он выбирал самые мягкие куски мяса, резал на маленькие кусочки и глотал, почти не жуя. - А вот, когда я был молодым!..
        И он рассказал несколько историй из лихой своей молодости. Кроме меня, все уже слышали их, как догадываюсь, не один раз, поэтому разошлись по делам. А я послушал с удовольствием, узнав много чего о жизни и обычаях современных пиратов. Понимал, что выбора у меня нет. Застревать здесь надолго, сколачивая мелочь перевозками на каноэ или занимаясь фермерством, желания не было. Значит, придется присоединиться к Береговому братству, как называли себя местные пираты. Тем более, как мне поведал бывший пират, у них острая нехватка опытных капитанов-навигаторов (мастеров).
        После захода солнца все сразу легли спать в жилом доме. Кровати были из жердей, на которые наложили пучки сена и накрыли бычьими шкурами. Спали, не раздеваясь. Примерно посередине помещения стоял на земляном полу глиняный горшок, в котором дымили какие-то листья и ветки, чтобы отгонять комаров. Дым был горький. Я не мог понять, что мне больше мешает заснуть - этот дым или гудение и укусы множества комаров, которым было глубоко плевать и на мазь, и на дым.
        9
        Затрудняюсь определить тип судна, пришедшего в воскресенье. Я бы назвал его парусно-гребным ботом. Оно было палубным, длиной метров десять, шириной около трех и осадкой около метра в полном грузу, которого могло взять тонн десять. Три пары весел. На мачте при попутном ветре поднимался брифок. С задней стороны к мачте была приделана грузовая стрела. Для доставки груза с судна на берег и обратно использовалась плашкоут - плоскодонную лодку, которую тащили на буксире. Команда семь человек, включая шкипера. Судно встало на якорь в речушке напротив лагеря буканьеров. На берег подали трос, привязанный к носу плашкоута, а к корме его принайтовали второй. Буканьеры одним тросом подтаскивали лодку к берегу, а экипаж вторым - к судну. Первой ходкой плоскодонка доставила на берег бочки с солью, порохом, свинцом, фасолью, картофелем, маниоком и ромом. Следующими - пустые бочки. Обратно возила бочки с вяленым мясом и шкуры и напоследок моих коня и мула, а потом и меня с Кике и подросшим щенком, подарком буканьеров, которого я по привычке назвал Гариком. На судне были специальные ремни для погрузки лошадей.
Буканьерам иногда удавалось поймать и объездить одичавших неказистых лошадей, а потом продать их, как рабочих, потому что верхом на них ездить - засмеют. Животных и пассажиров перевозили на палубе. Я договорился со шкипером, что за перевозку заплачу трофейной аркебузой. Здесь предпочитали натуральный обмен. Подсумок ее бывшего владельца вместе с пулями и бумажными патронами оставил буканьерам в подарок за гостеприимство и щенка.
        Судно принадлежало плантатору-купцу с Тортуги. Каждую неделю оно с наемным экипажем обходили несколько лагерей буканьеров, расположенных на берегу залива Гонав. Наш лагерь был последним. Трюм был забит доверху, часть шкур оставили в плоскодонке. На веслах мы вышли из реки в залив, где поставили брифок, и с почти попутным юго-западным ветром пошли мимо острова Гонав, а потом по Наветренному проливу к острову Тортуга. Это пролив отделяет Эспаньолу от Кубы и соединяет Атлантический океан с Карибским морем. Обычно по нему идут суда из портов Восточного побережья будущих США и Канады к портам будущих Венесуэлы, Эквадора, Панамы…. На севере пролива находится порт Сантьяго, в котором я когда-то взял знатную добычу, а западнее него в будущем янки построят военно-морскую базу Гуантанамо - самый известный в мире рассадник демократии. Видимо, эта земля благоприятствует созданию военных баз, потому что, по словам капитана бота, в проливе постоянно курсируют два-три военных галеона и несколько кораблей поменьше, уничтожая всех пиратов. Базируются они в Сантьяго. Им помогают англичане с Ямайки, где сейчас
губернатором самый известный из флибустьеров Генри Морган. Самыми рьяными и результативными борцами с преступностью становятся перековавшиеся преступники. Мы проскочили вдоль берега Эспаньолы, поэтому никого не встретили.
        Остров Тортуга оправдывает свое название - похож издали на черепаху, прикорнувшую на морских волнах. Местами он скалистый, что придает ему больше сходства с коричневым панцирем. На острове пока что много лесов. Позже их почти все сведут, из-за чего остров еще больше станет похож на черепаху. Гавань располагалась в одноименном проливе шириной мили четыре-пять, отделявшем Тортугу от Эспаньолы, что делало ее защищенной практически от всех ветров. На берегу возле нее находится большая часть домов. Остальные раскиданы по всему острову, рядом с плантациями, занимавшими любой более-менее пригодный клочок земли. Выше гавани на скале построен форт с двумя бастионами на ближних углах. К нему по склону шла дорога, делавшая два изгиба. В форте во время визитов на остров проживает губернатор. Все остальное время он проводит в городке Пор-де-Пе, расположенном на противоположном берегу пролива Тортуга, куда четыре года назад была перенесена столица губернаторства Тортуга и Сан-Доминго, как французы называют захваченную у испанцев часть Эспаньолы. На сегодняшний день губернатором являлся барон Жан Непве де
Пуансе, правящий уже четвертый год. Шкипер видел его только издали, но охарактеризовал барона, как не мешающего флибустьерам (судя по восхищенному тону, это лучшая похвала на Тортуге), в отличие от предыдущего губернатора маркиза Пьер-Поля Тарена де Кюсси, который, на счастье аборигенов, правил всего около года.
        Рейд был пуст. У короткого пирса ошвартовано всего одно судно - небольшой флейт водоизмещением тонн двести пятьдесят, вооруженный десятью полупушками. Сейчас к нему подвезли на запряженной волами арбе с высокими бортами очередную партию табака. Запах от табака шел убойный. Даже мой мул фыркнул и отвернул морду. Наш бот ошвартовался с другой стороны пирса, который был всего чуть выше нашего фальшборта, поэтому животных просто вывели по сходне. Конь упирался, не хотел идти. Продолжительное близкое общение с мулом дурно повлияло на него.
        Как мне рассказал шкипер, на Тортуге есть несколько трактиров, на любой вкус и кошелек. Благородный человек обязан остановиться в «Золотом галеоне». Благородный, но не глупый, может поселиться у Старого Этьена, где дешевле и кормят лучше. Поскольку благородный человек не может быть бедным, все остальные варианты не для него. Я выбрал Старого Этьена, тем более, что он промышлял еще и барышничеством. Мул и лошадь мне здесь ни к чему, а вот деньги нужны будут позарез.
        Старый Этьен оказался не очень-то и старым, лет сорока двух. Так его называли потому, что был еще один трактирщик по имени Этьен, у которого было прозвище Бочка, полученное не из-за фигуры, как приходило на ум первым, а из-за непомерного для других употребления спиртных напитков. Старый Этьен был вдовцом. По хозяйству ему помогала фигуристая мулатка лет двадцати со звонким детским голосом. По словам шкипера, трактирщик ценил ее не только за трудолюбие и даже выселял постояльцев, которые обращали на нее слишком много внимания. Увидев мулатку спереди, я понял, что меня не выселят.
        На Тортуге было затишье. Большая часть мужского населения ушла на промысел: кто пиратствовать, кто нырять за жемчугом, кто рыбачить, кто ловить черепах или заготавливать мясо ламантинов. Из-за этого казалось, что на острове женщин намного больше, чем мужчин. На самом деле это не так. Дамы здесь в большой цене, и даже старые проститутки, при желании, выходят замуж.
        Моего мула Старый Этьен продал быстро какому-то плантатору всего за сорок пять ливров (пятнадцать песо), получив свою долю в десять процентов. Будем считать, что шесть с половиной песо я заплатил за аренду этого мула. На лошадь покупателя пока не было, но трактирщик обещал, что обязательно найдется по прибытии флибустьеров с добычей. Шальные деньги требуют шальных поступков. Чтобы скоротать время и оплатить проживание и питание, я через день ездил на этом коне на охоту. В местных джунглях еще водятся свиньи. Говорят, лет двадцать назад их здесь было сотни, но одичавшие и расплодившиеся собаки быстро сократили поголовье свиней. По приказу губернатора Бертрана д’Ожерона де ла Буэра диких собак потравили и перестреляли и запретили охотиться на свиней с собаками. Мне приходилось оставлять Гарика во дворе трактира, что для пса, выросшего на воле, в джунглях, было страшным наказанием. Главным во время охоты было не сорваться со скалы. У подножия многих скал валялись человеческие черепа и кости. Стоило переплывать океан, чтобы так умереть.
        10
        На тринадцатый день проживания на острове я со скалы увидел два парусника, направлявшийся с востока к гавани Тортуги. Впереди шла двухмачтовая марсельная шхуна водоизмещением тонн восемьдесят, вооруженная четырьмя шестифунтовыми фальконетами и погонной двенадцатифунтовой кульвериной. За ней следовал небольшой галеон, тонн на двести водоизмещением, вооруженный дюжиной полупушек. Такие галеоны испанцы строят для местных перевозок. Они быстроходнее больших, поэтому частенько ходят в одиночку. Этому не хватило скорости, чтобы удрать от шхуны, и полупушек, чтобы отбиться от флибустьеров. Впрочем, к пушкам нужна еще и смелость.
        Я сразу поскакал к пирсу. Прибыл как раз в тот момент, когда шхуна подходила к рейду. С нее доносилась бравурная музыка, исполняемая оркестриком из пяти музыкантов. Затем музыка смолкла, шхуна отсалютовала четырьмя фальконетами и встала на якорь. Галеон без шума и очень медленно, буксируемый баркасом, подошел к пирсу и ошвартовался. Судя по осадке, трюм или не полный, или груз очень легкий. К тому времени на пирсе и на берегу возле него собралось все население Тортуги. Я не ожидал, что рядом со мной живет так много людей. Наверное, сбежались сюда со всех плантаций острова. Лица у людей были радостные, как будто именно они захватили добычу. Подозреваю, что именно им и достанется большая часть этой добычи.
        Среди зевак был и мой трактирщик Старый Этьен. Заметив меня, подошел.
        - Сегодня без добычи? - спросил он.
        Трактирщик имел навар от моей добычи. Часть туши съедали мы с Кике, часть шла на уплату проживания и прочие расходы, а остальное Старый Этьен получал на реализацию. Зарабатывал на этом гроши, но поговаривал, что неплохо бы мне ездить на охоту каждый день.
        - Не успел, парусники увидел - ответил я и спросил сам: - Кто этот музыкальный павлин?
        От шхуны отошел двенадцативесельный катер, на носу которого стоял высокий и плечистый мужчина в возрасте под сорок, с густой и длиной шевелюрой золотистого цвета и чисто выбритым лицом. Как мне объяснили, согласно последней моде, разрешаются тонкие усы. Густые и длинные, а уж, тем более, борода - теперь привилегия низшего сословия. Несмотря на высокий рост, мужчина не сутулился. На нем был расстегнутый камзол из материала черного цвета с золотыми позументами и пуговицами, белая рубашка, черные штаны, подвязанные под коленями широкими красными бантами, чулки в бело-красную косую полоску и темно-коричневые башмаки с пряжками из желтого металла. На вышитой золотом кожаной перевязи висела шпага с позолоченной чашей и дужкой. Черную фетровую шляпу с плюмажем из трех страусовых перьев, белого, желтого и красного, он держал в поднятой левой руке и помахивал ею кому-то на берегу. Позади него сидел оркестр из двух скрипачей и трех трубачей и исполнял ту же мелодию, что и при заходе в гавань. Где-то я уже видел подобное. В каком-то дешевом голливудском фильме. Впрочем, голливудские фильмы дорогими бывают
только для их продюсеров и прыщавых подростков.
        - Это Лоренс де Графф, очень известный капитан флибустьеров, - ответил Старый Этьен.
        - И чем он известен? - поинтересовался я.
        - Сначала он, командуя кораблем у испанцев, перебил много флибустьеров, а потом попал к ним в плен, перешел на их сторону и захватил несколько богатых призов, перебив много испанцев, - рассказал трактирщик.
        - Биография настоящего шевалье, - вынес я вердикт.
        - Во-первых, он не благородный человек, самозванец. Во-вторых, не де Графф, а какая-то голландская фамилия, которую я не только запомнить, но и выговорить не смогу. В-третьих, он не француз, а голландец, - сообщил Старый Этьен и добавил с хитрой усмешкой: - Но лучше об этом не напоминать ему: самозванцы, как и бастарды, очень ранимые и вспыльчивые.
        - А как он получил флибустьерский патент? - задал я вопрос. - Сейчас вроде бы мир с испанцами.
        - Нет у него никакого патента, действует на свой страх и риск. Поэтому и приплыл сюда, а не в Пор-де-Пе. Так сеньору барону Жаку де Пуансе легче говорить испанцам, что он ничего не знает о проделках флибустьеров, а доля от добычи помогает ему не замечать флибустьеров на Тортуге, - поведал трактирщик.
        - И сколько отдают губернатору? - спросил я.
        - Обычно десятую часть, но это зависит от капитана, - ответил он. - У этого капитана очень хорошие отношения с бароном. Лоренс де Графф сделал его намного богаче. И не только его.
        Я заметил, что Старый Этьен как-то не по-французски умудряется завидовать всем. У других его соотечественников это чувство не выходит за рамки своего сословия.
        Катер подошел к берегу. Капитан подождал, когда матросы вытянут нос катера на сушу, после чего торжественно перешагнул через борт. В его объятиях сразу оказалась дама примерно его возраста или чуть старше, одетая в розовое шелковое платье. Желтый чепец полностью скрывал ее волосы, но, судя по черным усикам, она брюнетка.
        - Это его жена, испанка Мари-Анна по прозвищу Божья Воля, вдова капитана Длинного Пьера, - опережая мой вопрос, сообщил Старый Этьен. - Пора мне возвращаться в трактир. Сейчас начнется. Советую вечером не выходить из комнаты. Эти пьяные скоты позабыли, как надо вести себя с благородным человеком, могут напасть группой даже на безоружного.
        О нравах отморозков разных стран я знал не хуже трактирщика, поэтому после ужина ушел в свою комнату, где попытался читать «Дон Кихота», подаренного мне доном Диего де Маркесом. Роман сейчас в моде. Я несколько раз в будущем пытался прочитать «Дон Кихота», но быстро ломался. Есть книги только для избранных. Для избранных придурков.
        11
        Захваченный галеон вез из Веракруса в Гавану хлопок для догрузки судов, отправляющихся в Европу. Груз был продан всего за четверть его цены. Покупателями выступила компания тортугских негоциантов, в числе которых был и Старый Этьен. Не удивлюсь, если он окажется самым богатым человеком на Тортуге. Судно тоже продали за четверть его цены. Покупателям выступил какой-то плантатор с Эспаньолы, у которого, как уверяют, отродясь таких денег не было. Злые языки утверждали, что истинный покупатель - барон Жак де Пуансе. Я подумал, что губернатор решил подзаработать оптовой торговлей. Скупая по дешевке пиратскую добычу и отвозя ее в Старый Свет, можно очень быстро разбогатеть. До недавнего времени французским дворянам запрещалось заниматься каким бы то ни было бизнесом, кроме владения имениями и службы королю со шпагой или в мантии чиновника. За нарушение могли вышвырнуть из привилегированного сословия на несколько лет или навсегда. Французский король, издавший указ, разрешающий дворянам торговать оптом, не подозревает, что отправил на плаху своего потомка, а вместе с ним и монархическую форму правления.
Как выяснилось позже, я был о губернаторе слишком плохого мнения: он, как и положено благородному человеку, предпочитал добывать деньги разбоем.
        Выяснилось это во время визита к Лоренсу де Граффу. Капитан флибустьеров проживал в трактире «Золотой галеон». Не могу понять людей, которые, имея возможность купить дом, живут в гостиницах. Лучше только на вокзале. Лоренс де Графф сидел за столом в компании трех подчиненных и четырех женщин, включая его жену Мари-Анну. На этот раз он был в черном камзоле и темно-синей рубахе с белым кружевным воротником в виде солнечной короны с длинными узкими лучами. На толстой и длинной цепи из желтого металла висела бляха, похожая на те, какими в двадцатом веке будут награждать собак за победу в конкурсе на лучший экстерьер. Золотистые волосы завиты. Жена заботится о своем пуделе. Сегодня она была в чепце с кружевами, на фоне которых черные усики выглядели контрастнее. Ее трудно назвать даже симпатичной, но насмешливо-лукавый взгляд, которым она одаряла мужчин, говорил, что она знает о них больше, чем им хотелось бы, и умеет этим пользоваться. Меня Божья Воля наградила таким же взглядом, нарвалась на более насмешливый и сморщила нос, довольно длинный для ее маленькой головы, который сразу покраснел, потому
что интуитивно или телепатически уловила мою оценку ее внешности.
        - Добрый день, капитан! - поздоровался я на голландском языке. - Тебе не нужен опытный мастер?
        - А кто ты такой? - задал встречный вопрос Лоренс де Графф.
        Я коротко рассказал легенду. Она понравилась сидевшим за столом, особенно эпизод с племянником губернатора Санто-Доминго.
        - Слишком ты молод для опытного мастера, - подлила ложку дегтя Мари-Анна.
        - Я исправляю этот недостаток каждый день, - улыбнувшись, сказал я.
        Улыбнулись все, кроме жены капитана. Из чего я сделал вывод, что место на корабле Лоренса де Граффа мне не светит, придется ждать другой корабль. Оказалось, что дело даже не в ней.
        - Мне не нужен мастер, я сам достаточно опытный мореплаватель, - произнес Лоренс де Графф. - Но моему другу Мишелю де Граммону нужен позарез. Предыдущий погиб в бою, и без него они налетели на рифы и потеряли шестнадцатипушечный корабль. Ему доверили другой, мой последний приз, тот галеон, что у пирса. Справишься с таким?
        - Конечно, - подтвердил я. - Но галеон слишком тихоходен, чтобы захватывать призы.
        - Для следующей экспедиции нам нужна не скорость, а вместительность, чтобы взять как можно больше буканьеров, - поделился он. - Завтра утром Мишель де Граммон должен приплыть сюда. Зайди в это же время, познакомлю вас. Ты по-французски понимаешь?
        - Достаточно хорошо, чтобы исполнять свои обязанности, - ответил я на французском языке.
        - Тогда никаких проблем не будет, - уверенно заявил капитан флибустьеров и дал понять, что аудиенция закончена, за стол приглашать меня не собирается: - Жду тебя завтра.
        Я не заметил, когда жена дала ему знать, что мое присутствие за столом нежелательно. Наверное, Божья Воля владеет высшим уровнем супружеских отношений - умением управлять супругом телепатически. Впрочем, не удивлюсь, если решение принял он сам. Представляю, сколько раз Лоренсу де Граффу самому приходилось просить кого-то, унижаться перед дворянами. И вот он миг отмщенья! Не понимает, что человек становится должником того, кого унизил.
        Мишель де Граммон, действительно, приплыл на следующее утро на пяти пирогах вместе с полутора сотней головорезов. Старый Этьен рассказал мне, что этот шевалье - настоящий, как сказали бы янки, стопроцентный. Он парижанин, сын сержанта роты мушкетеров, элитного подразделения, что в обычных войсках приравнивалось к званию капитана, а то и майора. В четырнадцать лет убил на дуэли мушкетера из роты отца за сальную шутку в адрес старшей сестры, после чего был пристроен юнгой на военный корабль и отправлен в колонии, подальше от королевского гнева. Мишель де Граммон быстро дослужился до командира корабля, но был изгнан с флота за пристрастие к азартным играм. Злые языки утверждают, что за невыплату карточного долга. От карт пострадал - карты и помогли: после отставки он умудрился выиграть столько, что хватило на покупку и снаряжение пятидесятипушечного корабля, с помощью которого ограбил несколько испанских прибрежных городов, а потом потерял его во время шторма. После чего стал командовать только чужими кораблями, потому что с захватом призов ему тоже не везло.
        Я встретился с Мишелем де Граммоном на квартердеке галеона. Капитан был крепышом невысокого роста. Черные прямые волосы до плеч прикрывали плешь на макушке. Карие глаза живые, с искорками - глаза сластолюбца. Короткие, тонкие, обгрызенные усы. Смуглая кожа. Видимо, потомок гасконцев - слишком похож на испанца. На распахнутом, черном, помятом и потертом на локтях камзоле не хватало второй сверху пуговицы, причем сохранившиеся были из красного дерева, то есть, по местным меркам, дешевыми. Белая полотняная рубаха позабыла, когда ее стирали, зато имела рюши возле выреза. Кружевной черно-белый воротник когда-то стоил, наверное, кучу денег, а сейчас был настолько грязен, что стал почти одноцветным. Зато камзол и рубаху поливали духами, как подозреваю, из ведра. Светло-желтые лосины, потертые на бедрах и в жирных пятнах, заправлены в низкие черные сапоги с отворотами. Сапоги находились в состоянии раздумья: запросить каши или помучиться еще чуток? Черная, мятая, фетровая шляпа размером с тележное колесо и без перьев возлежала на кнехте. Там же покоилась и заеложенная кожаная перевязь со шпагой в ножнах
из черного дерева. Чаша шпаги были из обычной стали, а рукоятка обмотана кожаным ремешком.
        - Лоренс сказал, что ты шевалье. Это так? - первым делом спросил Мишель де Граммон, внимательно глядя мне в глаза.
        - Даже более, чем он, - усмехнувшись, ответил я.
        - Сукин сын все еще воняет селедкой, которую ловили его предки! - с веселым пренебрежением воскликнул французский шевалье и выругался на зависть боцману с французского фрегата, разместив все корабельные якоря в теле своего коллеги и компаньона, причем в самом неожиданном месте.
        Я захохотал от души. Не потому, что ругательство было смешным, а из-за разницы между моим внутренним образом настоящего парижского шевалье и тем, с кем сейчас общался. Видимо, воспитание Мишеля де Граммона застряло на уровне четырнадцатилетнего юнги.
        Мой смех очень понравился капитану флибустьеров. Больше всего верят в обладание чувством юмора те, кто его не имеет.
        - Ты принят, - огласил он свое решение. - Будешь получать две доли, как и квартирмейстер, на долю меньше, чем я, но на полдоли больше, чем хирург, канонир и боцман. Устраивает?
        Квартирмейстер был типа завхоза, арбитра при дележе добычи и судьи в одном лице. Его избирали общим голосованием. Как я понял, квартирмейстер был ограничителем своеволия капитана и вторым человеком на корабле. Следовательно, я буду вторым «вторым» и получать соответственно.
        - Конечно, - сразу согласился я, потому что, как рассказал Старый Этьен, полторы-две доли для мастера было стандартным условием «охотничьего договора» - договора о разделе добычи.
        Сперва десятую часть отдают губернатору, из оставшегося треть - судовладельцу, еще треть - тому, кто снарядил корабль в поход, и только последняя треть делится между членами экипажа. То есть, всего тридцать процентов. Если разделить примерно на полторы сотни долей, то мне достанутся три десятые процента - в сто раз меньше, чем судовладельцу.
        - Боцман, принеси топор! - крикнул капитан.
        Боцмана звали Пьер Лагард. По словам капитана, он был бретонцем и гугенотом. Первое, по мнению капитана, было плюсом, а второе не было минусом, несмотря на то, что гонения на гугенотов во Франции возобновились. Почему - узнал чуть позже. Боцман был высокого роста, плотного сложения, с суровым и невозмутимым лицом, на котором бледно-голубые глаза казались полинявшими. Одет чисто и дорого. Если судить по лицу и одежде, то истинный шевалье - Пьер Лагард, а не Мишель де Граммон.
        Капитан взял у него топор и протянул в мою сторону.
        - Я безбожник. Не верю ни в бога, ни в черта, потому что, сколько живу, ни разу не видел ни того, ни другого. Так что клянемся мы не на Библии, а на топоре. Положи руку на обух и поклянись, что будешь чтить наш закон, за нарушение которого тебя и зарубят этим топором, - приказал Мишель де Граммон. - Знаешь наши порядки?
        - Мне рассказали, - ответил я.
        Пиратские законы везде одинаковы. Меняются только детали. У тортугских пиратов за гибель в бою полагалось напарнику или семье восемьсот экю или восемь рабов, а за ранение - от ста (за потерю глаза или пальца) до пятисот (за потерю правой руки) экю или от одного до пяти рабов. Кара за утаивание чего-либо из добычи присуждалась при стоимости от одного экю. За любую серьезную провинность могли, кроме типичных порки или казни, высадить на необитаемый остров с одной бутылкой пороха, одной бутылкой воды и одним пистолетом или мушкетом. Совсем новым было только запрещение курить после захода солнца и ходить с зажжённой свечой без фонаря, чтобы не устроил пожар.
        - Поскольку ты офицер, из оружия хватит и шпаги, но лучше будет, если еще и пару пистолетов приобретешь, - предупредил капитан флибустьеров.
        Рядовым пиратам полагалось иметь огнестрельное оружие и рубящее холодное. Большинство было вооружено испанскими мушкетами с гранеными стволами длиной под метр, или французскими с круглыми и более длинными стволами калибром чуть менее дюйма или аркебузами, чаще английскими. Кое у кого были пистолеты, но обычно один. Из холодного оружия предпочитали кутласс - абордажную саблю с однолезвийным изогнутым клинком длиной около семидесяти и шириной около пять сантиметров, гардой в виде чаши, из-за чего кутласс презрительно называли половником, и эфесом «кастетного» типа для нанесения им ударов на короткой дистанции, или шотландским палашом с широким обоюдоострым клинком и гардой в виде чаши или корзинки, или обычным топором.
        - У меня есть и пара пистолетов, и сабля, и аркебуза, - сообщил я.
        - Очень хорошо! - похвалил Мишель де Граммон. - Завтра сюда прибудут на своих кораблях еще три капитана - Жан де Бернанос, Шарль дю Мениль и Николас ван Хорн - и на следующее утро отправимся захватывать Каракас. Так что постарайся завтра уладить все свои дела.
        - Мне нечего улаживать, только расплатиться с трактирщиком, - ответил я.
        - Для меня частенько самое сложное дело - как раз рассчитаться с трактирщиком! - ухмыльнувшись, произнес Мишель де Граммон.
        Улыбнулся и я, подыгрывая его самолюбию, но запомнил, что платить по долгам - слабая опция капитана.
        На самом деле мне даже с трактирщиком не надо было расплачиваться. Он был должен мне, а не наоборот. Несмотря на то, что добыча у флибустьеров Лоренса де Граффа была не супер, нашелся пьяный придурок, который купил моего коня за сто экю - раза в три дороже, чем стоит такой конь во Франции. Старый Этьен взял свои комиссионные и предложил оставить деньги у него под полпроцента в месяц. Я согласился и оставил только те, что получил за коня и осла. Трактирщик может кинуть меня, но с таким же успехом я могу попасть в плен и потерять все, что будет при мне. Лучше не класть оба яйца в одну корзину.
        12
        На следующий день в гавань прибыли гукер водоизмещением тонн сто двадцать под командованием Николаса ван Хорна, шхуна водоизмещением тонн сто под командованием Шарля де Мениля и двухмачтовый пинк - разновидность шхуны с более плоским дном, выпуклыми бортами и узкой кормой, который чаще встречается на Средиземном море и имеет там три мачты - водоизмещением тонн пятьдесят под командованием Жана де Бернаноса. Первый - голландец, начинавший матросом, хороший мореход и при этом узкогрудый коротышка с бусами на шее, снизанных из крупных жемчужин и большого рубина. Последние два - шевалье, оба высокого роста и с хорошими, по нынешним меркам, манерами, которым не помешала даже служба Жана де Бернаноса капитаном в кавалерийском полку.
        В экипаже бывшего кавалериста я увидел знакомых - буканьера Жильбера Полена и его слугу Жака, который был вооружен подаренной мною аркебузой. Хозяин будет иметь две доли, за себя и слугу, хотя последний вряд ли стреляет так же метко. Кстати, я тоже буду получать полпая за Кике, как за юнгу. То, что мой слуга - испанец, никого не интересует. Во-первых, у слуги та же национальность, что у его господина, а во-вторых, среди пиратов я видел несколько испанцев. Так что у нас у всех одна национальность - флибустьер.
        - Какими судьбами вы здесь оказались? - шутливо поинтересовался я.
        - Разбередили вы мне душу рассказами о флибустьерских походах. Прослышал, что Жан де Бернанос набирает людей, решил присоединиться. Может, повезет, наберу денег на плантацию, - ответил буканьер.
        Стать плантатором на Эспаньоле очень просто - выкорчевывай участок джунглей, засевай, чем хочешь, и владей. Налоги начнешь платить, когда будешь продавать урожай. Самое главное - не загнуться во время раскорчевки и продержаться до первого урожая. Для этого желательно иметь деньги, чтобы купить продукты и рабов или нанять работников.
        Мишель де Граммон устроил праздничный обед для своего экипажа. Было приготовлено салмагунди: солонину в равных долях смешивали со свежей свининой и варили со специями до готовности. Гарниром служили самые разные овощи и фрукты, перемешанные с соленой рыбой, вареными яйцами, уксусом, маслом, вином, медом… Подозреваю, что рецепт позаимствовали у испанской ленивой хозяйки. Есть это месиво можно, только изрядно хлебнув рома, которого в этих краях появилось уже несколько сортов. Французы делают ром исключительно из тростникового сока, поэтому у него привкус карамели. Испанцы - из очищенного сахара, поэтому он светлый и с мягким вкусом. Англичане делают темный из патоки, причем на Барбадосе получали самый крепкий. Не знаю, сколько в нем было оборотов, но мне показалось, что где-то посередине между водкой и чистым спиртом. Качество напитка проверяли, бросив в него несколько крупинок пороха и подогрев с помощью увеличительного стекла. В первосортном роме порох взрывался мгновенно. Сегодня мы пили именно барбадосский. Большинство флибустьеров пило его не в чистом виде, а коктейль под названием «Удар
дьявола»: ром разбодяжили с пальмовым вином и лимонным соком и сдобрили специями, какими-то сушеными грибами и листьями табака. Одна кружка этого пойла, полностью оправдывая название, срывала башню к чертовой матери.
        У флибустьеров обычно принято, чтобы капитан сидел за одним столом с экипажем, но Мишель де Граммон вместе с другими шевалье - Жаном де Бернаносом, Шарлем де Менилем и мной - расположился за отдельным столом на юте. Нас обслуживали наши слуги. Пили мы белое виноградное вино, как заверил хозяин застолья, с берегов Луары. Мишель де Граммон ел торопливо, жадно, неряшливо, но это не вызывало отвращения, потому что лицо его излучало такое наслаждения едой, что самому хотелось так же напихиваться жирными и сочными кусками свинины. Шарль де Маниль прямо таки любовался своим коллегой, но сам ел мало и аккуратно. Жан де Бернанос ел медленно, зато намного дольше нас всех.
        Во время трапезы, во второй ее половине, когда подали засахаренные фрукты, капитаны обсудили детали будущего похода и поругали Жана Фурнье де Варенна, который и снабдил их припасами на этот поход, за что получит тридцать процентов добычи. Он приплыл на Эспаньолу пять лет назад и уже стал самым богатым человеком на острове. Жану де Варенну принадлежали несколько плантаций, расположенные вокруг трех поселений, построенных им. Выращенное отвозили в Европу на кораблях его компаньона и друга семьи Пьера-Жака Меле де Гранкло, самого богатого судовладельца Франции. Поэтому главной целью нашей экспедиции будет захват рабов, которых по дешевке скупит плантатор. Нам разрешалось попутно прихватить и разные-всякие другие ценности, но сильно не увлекаться, не забывать, что рискуем жизнью ради процветания Жана де Варенна, а не собственного обогащения. Как ни странно, но эта простенькая мысль упорно не проникала в головы большинства флибустьеров. Они были уверены, что в первую очередь обогатятся сами, а кое-что по мелочи достанется тем, кто их отправил в поход.
        13
        Наша флотилия стоит на якорях примерно в полумиле от песчаного берега. Галеон - мористее остальных. Идет проливной дождь. Вода не успевает стекать за борт, плещется по палубе из-за покачивания судна на невысоких волнах. Десяток матросов и юнг, оставшихся на борту, прячутся под навесами. В каютах сейчас жарко и парко. Остальные флибустьеры ушли вместе с капитаном захватывать Каракас - будущую столицу Венесуэлы, расположенный милях в семи-восьми от берега, в горной долине на высоте примерно тысяча метров над уровнем моря. Я как представил, что придется переться пешком с полной боевой выкладкой вверх по склону, так сразу согласился остаться на галеоне. Мишелю де Граммону такие мелкие неприятности нипочем. Он, как сумел, с помощью Жана де Бернаноса построил своих подчиненных и с развевающимися знаменами и под звуки оркестра Лоренса де Граффа смело повел в бой около четырех сотен отморозков. По имеющимся у нас сведениям, гарнизон Каракаса раза в три больше. Это не считая горожан.
        Знамена у флибустьеров не черные с черепом и скрещенными костями, а самых разных других цветов. Мишель де Граммон и Жан де Бернанос ведут своих людей под французским королевским флагом - белым с золотыми лилиями. Шарль де Маниль - под синим с белым крестом, на концах которого золотые лилии. Николас ван Хорн - под голландским красно-бело-синим, а второй голландец Лоренс де Графф - под зеленым, который сейчас обозначает бунт, неподчинение. Черный флаг обычно поднимают военные корабли, приказывая остановится. Если их приказ не выполняется, поднимают желтый - «догоним - убьем!».
        Сейчас флибустьеры, наверное, на полпути к цели. Скорее всего, прячутся под деревьями, пережидая ливень. Но все равно промокнут, а в этом климате одежда может сохнуть несколько дней и так и не высохнуть. Правильно я сделал, что не пошел с капитаном. В последние дни наши отношения начали портиться. Сказывалось продолжительное тесное общение и привычка Мишеля де Граммона отдавать, мягко выражаясь, непрофессиональные приказы по управлению кораблем. Экипаж и так делал все через палку, а переделывать и вовсе трудно заставить. С дисциплиной у флибустьеров туговато. Чем дольше длилось плавание, тем меньше было желающих лезть на мачты и работать с парусами. Поскольку азартные игры на борту запрещены, места для подвижных игр нет, потому что в каютах ад, все на верхних палубах, впритык друг к другу, поэтому флибустьеры целыми днями сидят или лежат под самодельными навесами из старых парусов, болтают, пьют воду, благо дожди шли почти каждый день, снабжая нас свежей, и делают перерыв только на прием пищи утром и вечером. Питались всухомятку. На баке была печь, но никто не соглашался готовить ни для себя, ни,
тем более, для других. Даже капитану не готовили. Слугой у него был рослый детина с туповатым улыбчивым лицом, такой же неряшливый и болтливый. Звали его Николя. Если поговорить было не с кем, слуга разговаривал сам с собой. Обычно отвечал на оскорбления своего господина, причем никогда не употреблял ругательства.
        Мой слуга сейчас отмачивал солонину, чтобы отварить ее на всех оставшихся на судне - пятерых матросов и двух юнг. Оба пацана помогают Кике. Швыряют куски мяса со злостью. Юнги обижены, что их не взяли в поход. Им так хотелось побыстрее освоить самое важное ремесло на земле - убийство себе подобных. Наверное, уверены, что, убив человека, станут взрослыми. Еще не понимают, что взрослым становишься, спасая других.
        Тихие звуки орудийных выстрелов мы услышали, когда обедали. Флибустьеры не брали с собой даже гаковниц, ленились тащить их, значит, стреляли испанцы. Выстрелы из ручного оружия до нас не долетали, а наверняка были, потому что флибустьеры вряд ли будут отсиживаться в джунглях.
        К вечеру на берег приехали арбы, запряженные волами и нагруженные мешками с какао. Возницами были рабы, которых сопровождал конвой из десятка флибустьеров - по два от каждого корабля. Они и рассказали, как прошел штурм.
        Первым делом флибустьеры атаковали городскую крепость. Пошли на штурм строем, как делает нынешняя регулярная армия. Испанцы успели выстрелить из пушек по два раза, убив всего двух человек и еще несколько ранив. С помощью «кошек» флибустьеры взобрались на куртину и заорали: «Да здравствует король!», после чего гарнизон крепости сдался. Горожане и вовсе не собирались сопротивляться. Поняв, что напали флибустьеры, большая часть обывателей, позабыв закрыть городские ворота со стороны атаки, рванула в джунгли через противоположные. Основная масса флибустьеров кинулась грабить, а этих десять бедолаг заставили сопровождать к морю обоз, так не вовремя прибывший в город.
        Матросы на рабочей шлюпке за несколько ходок перевезли мешки с какао на галеон, сложив в трюме в носовой части. В кормовой будут складывать более тяжелые и ценные вещи. Все уже потирали руки, ожидая баснословную добычу. Флибустьеры из конвоя рассказали, что город большой и богатый.
        На следующий день до обеда к берегу пришел еще один обоз, в котором было раза в три больше арб, а также навьюченные мулы, лошаки и ослы. Когда уже заканчивали перевозку этой добычи на корабли, из города опять донеслись выстрели из орудий.
        - Чего они палят? - спросил один из флибустьеров, опускавший на тросе в трюм мешок с серебряной посудой.
        - Наверное, салютуют, - выдвинул я предположение. - Только вот кому или чему? На всякий случай пошлите в город пару человек, а остальные пусть здесь ждут.
        Ответ мы узнали под вечер, когда на берег прибыли первые группы флибустьеров. Они гнали рабов и пленных горожан, нагруженных трофеями. Одной из групп, состоявшей из флибустьеров с галеона, командовал наш квартирмейстер Шарль Робишон - унылый тип с кустистыми бровями и длинными носом и усами.
        - Испанцам подмога пришла, большой отряд, тысячи две, а то и три. Командир у них смелый и толковый, неожиданно напали сразу с трех сторон, много наших убили, и капитана ранили в голову, - рассказал он. - Мы решили отступить.
        Примерно половина флибустьеров сдерживала испанцев, а остальные быстро перевозили на корабли добычу. Одни из первых на галеон доставили Мишеля де Граммона. Пуля из мушкета попала ему в лоб. Видимо, была на излете, потому что кость пробила, но застряла в ней. Корабельный хирург сразу удалил пулю и осколки кости и зашил рану. Вставлять металлические пластинки он не умел, хотя эту операцию уже освоили. Обычно делали пластину из золота, если позволяли средства, а если нет, то из более мягкого серебра.
        Помню, в начале моей флотской карьеры встретил я возле Старого порта в Одессе парня, который закончил мореходку на два года раньше. Забыл его фамилию. Мы в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году вместе были на практике в Ялтинском портофлоте. У коллеги на голове была марлевая повязка, закрывающая почти весь лоб. Под глазами серо-синие полукружья.
        - Асфальт на дыбы встал? - пошутил я.
        Так мы называли падения по пьяне.
        - Хуже, - криво улыбнувшись, произнес он. - Грузились трубами в Йокогаме. Я на палубе работал (в Черноморском пароходстве выпускники со средним специальным образованием, за редчайшим исключением, первые год-два работали матросами) и меня трубой долбануло. Очнулся в японском госпитале. Японцы предлагали поставить пластину титановую, но наша гнида из посольства уговорила отказаться, чтоб валюту не платить, мол, в Союзе лучше сделаем. Я сдуру поверил ему, и уже год хожу так, - он надавил на повязку в одном месте, и она вмялась довольно глубоко, я еще подумал, что до мозгов. - Операцию не делают. Говорят, в нашей больнице никто не умеет, а в другие не направляют. Я кому только не жаловался, ничего не помогает. Перевели меня работать в навигационную камеру. Жди, сказали. Уже почти год жду…
        Дождался ли он и долго ли прожил, не знаю, больше не встречал его и от общих знакомых ничего не слышал. Вот такой вот был социализм с человеческим лицом, где всё для людей, включая валюту.
        Капитана уложили на койку в его каюте. Мишель де Граммон был без сознания. Ранения в голову опасны тем, что умнее точно не станешь, а вот «овощем» - вполне. И будешь жить счастливо и, если будет надлежащий присмотр, долго. Как я убедился за годы скитаний по эпохам, странам и морям, наличие головы многим сильно сокращает жизнь. Вот у медуз нет ни мозгов, ни, как следствие, головы, а пережили динозавров и, скорее всего, людей переживут.
        С наступлением темноты испанцы приостановили преследование. Сдерживавшие их отряды флибустьеров отступили к побережью и начали грузиться на корабли. В темноте, при свете факелов и фонарей. Ругались мало. Поход явно не удался, хотя кое-какую добычу все-таки взяли.
        С восходом солнца снялись с якорей и пошли на север. Нас провожал взглядами отряд облаченных в шлемы-морионы и кирасы, испанских кавалеристов, которые выехали на берег моря. Они убедились, что мы не собираемся возвращаться, и поскакали в город. Их поход можно считать удачным, хотя вряд ли взяли хоть какую-нибудь ценную добычу.
        Мы свою делили на острове Орчила. Это небольшой кусок суши с невысокими скалистыми холмами. В будущем он будет принадлежать Венесуэле. На острове разместят военно-морскую базу и аэродром. На этой база в две тысячи втором году будут держать свергнутого на время президента Уго Чавеса - болтливого популиста, которому чужой опыт был нипочем, поэтому решил попрыгать на граблях - построить социализм. Я как раз проходил на своем костере неподалеку от острова, и венесуэльские вояки приказали изменить курс, пройти на большем расстоянии от Орчилы. Почему они так потребовали, я узнал по приходу в колумбийский порт Барранкилья, когда путч уже был подавлен. Сейчас остров не заселен. На нем несколько пустых хижин, построенных, как догадываюсь, рыбаками, или охотниками за морским зверем, или ловцами жемчуга. Возле этих хижин и произвели раздел добычи. Каждый корабль получал заранее оговоренное количество долей, почти соразмерное количеству экипажа. С галеона на берег вывезли ценную часть добычи, включая рабов и пленников. Мешки с сахаром и какао только пересчитали в присутствии представителей других кораблей. От
нашего галеона в разделе участвовали квартирмейстер, боцман и три рядовых флибустьера, самые горластые. Обычно, чем меньше добычи, тем больше крика при разделе. Я самоустранился, хотя, как исполняющий обязанности капитана, должен был принимать участие. К вечеру закончили и развезли свои доли по кораблям.
        Я сразу приказал поднимать якорь и ставить паруса, чтобы воспользоваться попутным ветром, задувшим после обеда. Теперь каждый сам за себя. Остальные корабли решили сняться утром. Видимо, их штурмана не доверяют картам и правильно делают. Карты пока не ахти, хотя широту научились измерять более-менее правильно. В отличие от них, я этот район знаю хорошо и без карт.
        14
        Пор-де-Пе активно застраивается. Сюда, вслед за губернатором, перебрались многие жители Тортуги. Главная улица, ведущая от пирса к резиденции губернатора, вымощена. По обе ее стороны каменные дома, по большей части одноэтажные, крытые черепицей. Как и в большинстве городов в этом регионе, ближе к порту находились склады, куда плантаторы свозили товары на продажу заезжим купцам, затем шли многочисленные кабаки, обслуживающие плавсостав и прочих искателей приключений, потом дома розничных торговцев и немногочисленных ремесленников, а вокруг центральной площади - многочисленных чиновников. Резиденция губернатора двухэтажная. Во Франции в таких домах живут купцы средней руки. Ее охраняют человек двадцать аркебузиров. В прошлом году здесь было восстание рабов, которые сожгли часть города, но следов не осталось, если не считать усиленную охрану. Видимо, рабы сильно напугали губернатора барона Жана де Пуансе. Бунт жестоко подавили, перевешав большую часть восставших, не успевших сбежать в джунгли. Поэтому так нужны рабы.
        Предок барона, командор Мальтийского ордена, был много лет губернатором первой французской колонии в этом регионе, Сент-Кристофера. Долго считалось, что на Сент-Кристофере живут дворяне, на Мартинике - солдаты, на Гваделупе - буржуа, на Гренаде - крестьяне, а на Сен-Доминго - корсары. В последнее время французы начали разбегаться с Сент-Кристофера из-за стычек с англичанами, которые владели половиной острова. Видимо, Жан де Пуансе - один из беглецов. Он оказался полным мужчиной сорока шести лет. Лицо одутловатое и красное, покрытое потом, стекающим из-под рыжего парика, который был «двурогим», что, как догадываюсь, должно было делать комплимент губернаторше, скрипучий голос которой доносился из сада. Барон не выпускал из правой руки большой красный платок из плотной ткани, больше похожий на маленькое полотенце, которым постоянно вытирал пот, но парик не снимал. В городе парики носят все чиновники. Наверное, чтобы их случайно не приняли за простых смертных. Губернатор одет в ярко-красный камзол с отворотами на рукавах и накладными карманами, украшенными золотым шитьем, и золотыми пуговицами, из
которых, по нынешней моде, застегнуты только две нижние, чтобы хорошо видна была рубаха. Она из тонкой белой ткани, без рюшей, брыжей и даже без кружев. На шее повязан галстук-кроат из красной материи и с золотыми кисточками. Панталоны из черного бархата. Подвязки спрятаны под отворотами белых чулок, украшенных ромбиками, вышитыми золотыми нитками. Черные кожаные башмаки были с тупыми носами, красными высокими каблуками и большими прямоугольными золотыми узорными пряжками у подъемов. Так понимаю, одет он если не по последней, то по предпоследней парижской моде. В левой руке Жан де Пуансе держал тонкую трость из черного дерева и с круглым позолоченным набалдашником. Через короткие промежутки времени он клал ее на стол, чтобы взять с подставки из черного дерева дымящуюся трубку с чубуком из янтаря и чашей из розоватого коралла и сделать пару затяжек, шумно выпуская дым, потом особенно тщательно вытереть красное лицо красным платком, из-за чего мне казалось, что пот такой ядовитый, что платок линяет и пачкает кожу, и опять взять трость в руку, словно боялся, что украду ее.
        - Мишель де Граммон хорошо отозвался о тебе, - начал разговор губернатор.
        Интересно, как это капитан смог отозваться обо мне, если лежит раненый, не вставая, в трактире «Золотой галеон» на Тортуге и пока плохо соображает и говорит?! Но я готов был поверить в такой лестный отзыв.
        - Он сказал, что тебе можно доверить корабль, несмотря на то, что ты молод, - продолжил барон. - В этих краях так трудно найти благородного человека, которому можно доверять!
        А вот это утверждение не вызвало у меня вопросов.
        - Я хочу, чтобы ты стал капитаном моего галеона, - предложил он. - Будешь, как и Мишель де Граммон, получать три доли. Ты согласен?
        - Конечно! Это большая честь для меня! - изображая радость, выпалил я.
        На самом деле предложение было не ахти. Из похода мы вернулись, не слишком обогатившись. Добыча и так была маленькая, а тут еще из нашего экипажа погибло восемь человек и раза в два больше раненых. Им выделили материальную компенсацию в первую очередь, причем рабами, потому что всех рабов (полторы сотни) купил барон Жан де Пуансе, заплатив по сорок экю за голову - в два раза меньше, чем оценивали пираты, и в три раза меньше, чем стоили на Ямайке или Кубе. Сахар, какао и другие трофеи продали на аукционе за четверть цены из-за сговора покупателей. В итоге мой кошелек пополнился всего лишь семьюдесятью девятью экю и двумя ливрами. Это за себя и слугу. Нам еще повезло, что пришли первыми. Экипажи остальных кораблей выручили и того меньше.
        - Само собой, корсарский патент я тебе не дам. Сейчас у нас мир со всеми, так что, если попадешься испанцам, голландцам или англичанам, помощи от меня не жди. Я отрекусь от тебя, - посмоктав трубку и шумно выпустив два клуба синеватого дыма, порадовал губернатор чистосердечным признанием.
        - Знаю, - произнес я.
        - Хочешь, захватывай корабли, лучше испанские, но можно и голландские или английские, но только без экипажей, хочешь, нападай на поселения, - разрешил он.
        - Галеон слишком медленный, чтобы захватывать корабли, - сообщил я.
        - Я потому и купил его, что мне в первую очередь нужны рабы, а галеон их влезает много. Говорят, в трюм можно аж тысячу натрамбовать! - восхищенно воскликнул барон.
        - Натрамбовать можно сколько угодно, а вот довезти такое количество живыми - вряд ли, - предупредил я.
        - Вези, сколько сумеешь, но чем больше, тем лучше, - разрешил Жан де Пуансе.
        После Каракаса остальные капитаны перехотели нападать на испанские города. Инициатором похода был Мишель де Граммон, которому не везло с захватом кораблей, а у них это получалось. Прогуляв награбленное, Лоренс де Графф, Жан де Бернанос, Шарль дю Мениль и Николас ван Хорн ушли в море поодиночке и в разные стороны.
        Я ушел на галеоне последним. Экипаж сократил почти вдвое, чтобы паев было всего семьдесят пять, и на каждый приходилось больше добычи. Для захвата торгового судна и прочих малых операций, которые я задумал, этого хватит, а нападать на города не собираюсь. Сразу отсеял самых недисциплинированных, а с остальными провел разъяснительную работу: кто будет сачковать или бузить, того в следующий поход не возьму. Флибустьеры побурчали, но выбора у них нет, решили посмотреть, как будут обстоять дела с добычей.
        Среди флибустьеров есть индеец по имени Жак Буше (Мясник). Он сам попросил, чтобы ему придумали французское имя. Индеец низкого роста, ниже полутора метров, и худой, но жилистый. Характер невозмутимый. Его постоянно подкалывают, но он не ведется. То ли не понимает издевки, то ли не хочет понимать. На нем только короткие штаны-шорты из парусины, старые, потертые на ягодицах до дыр. Получая такую же долю, как все, тратит деньги только на алкоголь. У него отличное зрение. Замечает корабль намного раньше любого европейца, поэтому целыми днями торчит в «вороньем гнезде», где абсолютно не скучает. Еще он мастер охотиться на черепах и ламантинов. У первых отличное зрение и плохой слух, а у вторых - наоборот, но и тех, и других Мясник бьет умело. За что и получил свою фамилию. Кстати, с одного ламантина можно добыть до двух тонн чистого мяса, что мы намерены сделать, если выпадет возможность. Так вот, этот Жак Буше после долгого и тяжкого допроса (хотя на французском и испанском говорит довольно сносно, просто не понимал, зачем спрашиваю) поведал, что знает несколько крупных испанских плантаций,
расположенных на значительном расстоянии от Маракайбо, где большой испанский гарнизон, и недалеко от берега моря. Индеец пробыл там рабом пару лет, пока не сбежал и не прибился к флибустьерам. Туда я и повел галеон.
        15
        В ночном тропическом лесу, как в кинотеатре во время сеанса, когда звук есть, а изображение пропало. Десятки, если не сотни, птиц, зверей, земноводных, насекомых издают самые разнообразные звуки. Поскольку не видишь источники звуков, они кажутся таинственнее. Подозреваю, что все религии родились в тропических лесах. Или умрут в них. Накрывшись с головой простыней, прихваченной с галеона, я лежу на охапке листьев и пытаюсь заснуть. Противомоскитные сетки еще не научились делать, приходится использовать подручные средства. Под простыней душно, а без нее достают комары. Я все еще не привык к ним. Время от времени проваливаюсь в неглубокий сон, наполненный фантастическими звуками, издаваемыми почему-то знакомыми мне зверями и птицами. Зато Гарик спит спокойно. Он вырос в джунглях, знает все их звуки. Изредка он поскуливает во сне и сучит лапами, прерывая мои сны.
        - Капитан, - на чистом французском произносит Жак Буше, толкнув меня в плечо.
        Всю ночь он просидел рядом со мной и Гариком, прислонившись спиной к толстому стволу дерева, обвитого лианами, и монотонно жевал табак, сплевывая тягучую слюну, которая падала с таким шлепком, будто медуза. Комары его почему-то не кусали.
        Я выпадаю из липкого полусна, вытираю вспотевшее лицо простыней и сажусь. Под деревьями еще темно, но это уже другая темнота. Рядом просыпаются другие флибустьеры, будят соседей. Здесь весь экипаж, кроме трех взрослых и двух юнг, оставленных на галеоне.
        Как-то вдруг становится светло. Квартирмейстер раздает всем по сухарю. По кругу идут три больших бурдюка с пальмовым вином. Каждый делает по два глотка и передает дальше. После этого легкого перекуса, флибустьеры заряжают оружие, точнее, засыпают свежий порох на полки. Заряды в стволах со вчерашнего вечера, когда мы отправились в поход.
        - Вперед, - тихо приказываю я.
        Первым идет Жак Буше, бесшумно огибая свисающие к земле лианы и ветки. За ним шагают два флибустьера с мачете, расчищают дорогу для остальных. Джунгли заметно притихают, словно его обитатели прислушиваются, кто это так нагло прется? Мы проходим примерно с километр и оказываемся перед огромным табачным полем, разделенным узкими грунтовыми дорогами. Ровные ряды зеленых растений высотой чуть больше метра с обрезанными верхушками, чтобы сок шел в длинные и широкие листья. В этих краях собирают четыре урожая с одной посадки. Точнее, сбор идет почти постоянно. Обрываются начавшие желтеть листья. Они делятся на нижние, средние и верхние. Последние самые лучшие, а потому и самые дорогие. Раньше я был уверен, что качество табака определяется только местом произрастания. Мы проходим по края поля к постройкам, окруженным изгородью из жердей. Это несколько сушилен - навесов на высоких столбах, под которыми в несколько рядов и ярусов натянуты веревки, на которые нанизаны табачные листья; большой и высокий деревянный склад готовой продукции; длинный и низкий барак для рабов, дверь в который сейчас открывал
белый охранник, вытягивая жердь, лежавшую поперек ее на крюках, вбитых в стену по обе стороны. Полусонный охранник, так и не заметив нас, пошел к другому комплексу построек. Там большое одноэтажное каменное здание с широким деревянным крыльцом с навесом, слева от него - каменное чуть поменьше для надсмотрщиков и их семей и рядом с ним печь под навесом из пальмовых листьев, труба которой казалась непропорционально высокой, а слева - деревянные подсобные помещения, рядом с которыми, упершись оглоблями в землю, стоят две арбы с очень высокими бортами из жердей. На кухне уже возятся две негритянки, из трубы вьется легкий, сизый дымок.
        Вышедшие из барака рабы, зевая и почесываясь, смотрят на нас удивленно, но молча. Их с полсотни. Мужчины, женщины и дети разных возрастов и рас, но преобладают негры. Двое белых. Увидев нас, один из них, худой верзила, обладатель длинных седых волос и бороды, начинает беззвучно плакать. У него и еще у нескольких мужчин на ногах кандалы, как награда за тягу к побегам.
        Я машу рукой - и половина отряда под командованием квартирмейстера молча бежит к каменным зданиям, а пятеро - на дорогу, ведущую от поместья в сторону Маракайбо. Для нас важно, чтобы никто не сбежал, не позвал помощь из города. Вскоре раздается выстрел - один из надсмотрщиков захотел погеройствовать и получил пистолетную пулю в живот. Затем ему отрубили голову, чтобы не мучился. Остальные поступают мудрее - без сопротивления идут к бараку.
        Два флибустьера подводят ко мне мужчину лет пятидесяти в длинной ночной рубахе и босого. Черные короткие волосы на голове влажны, слиплись. То ли от страха вспотел, то ли спал в такую жару в ночном колпаке. Он смотрит на меня так, как, наверное, смотрят на черта, внезапно выскочившего из-под земли.
        - Хозяин? - спрашиваю я.
        - Управляющий, - дрожащим голосом отвечает он.
        - А где хозяин? - интересуюсь на всякий случай я.
        - В городе, - отвечает управляющий и кивает в сторону дороги. Затем более смело заявляет: - Он губернатор, вы жестоко поплатитесь за нападение.
        - Если догонит, тогда поплатимся, - соглашаюсь я, показываю, чтобы его отвели в барак к надсмотрщикам и подзываю белого раба с длинными седыми волосами и бородой. - Ты кто?
        - Флибустьер я, как и вы! - торопливо, точно боится, что я не дослушаю и отправлю его в барак. - Плавал под командованием Мигеля Баско. Попал в плен к испанцам, когда мы вместе с Олоне захватили Маракайбо. Это было… - бородач зашевелил губами, подсчитывая в уме.
        - Тринадцать лет назад, Лёнг (Длинный), - подсказал один из моих флибустьеров и, поняв, что его не узнают, добавил: - Меня тогда звали Малыш Шарль. Я был юнгой.
        - Малыш Шарль? Да, помню тебя! - радостно воскликнул старый раб, хотя понятно было, что забыл и юнгу, и много еще чего.
        Второй белый был матросом с голландского торгового судна, которое захватил испанский пират… Лоренс де Графф и продал в рабство весь экипаж, за исключением капитана, заплатившего выкуп.
        - Этих двоих расковать, и начинаем перевозку трофеев! - приказываю я флибустьерам. - Пошевеливайтесь, лодыри! - прикрикиваю на них шутливо.
        Флибустьеры весело ржут и направляются кто к хлеву, чтобы вывести и запрячь волов в арбы, кто к рабам, чтобы набрать грузчиков, кто к складу, чтобы отобрать и первым вывезти лучший товар. Настроение у них заметно улучшилось. Еще с час назад флибустьеры готовы были убить меня, если не найдем добычу. Теперь уже ясно, что, если сумеем увезти захваченное, то поимеем больше, чем при нападении на Каракас. И это они пока не знают, что по соседству есть еще одно имение, такое же большое, куда я тоже собираюсь заглянуть.
        16
        Мы, конечно, взяли больше, чем при нападении на Каракас, а поскольку делить надо было на меньшее количество долей, то и вроде бы хорошую добычу. По крайней мере, моя репутация, как капитана, значительно упрочилась, причем не только в глазах флибустьеров, но и у губернатора Сен-Доминго… Мы ведь привезли ему, включая пленных испанцев, почти столько же рабов, сколько Мишель де Граммон из Каракаса. Табак барона Жана де Пуансе не заинтересовал. Торговлю людьми он считал достойной благородного человека, а вот товарами - нет.
        - За каждого раба я буду доплачивать лично тебе по десять экю, - предложил барон Жан де Пуансе.
        Щедрое предложение, если учесть, что на каждом рабе он наваривал в десять раз больше. То есть, я буду получать комиссионные в размере восьми с половиной процентов. Я не смог устоять перед таким искушением.
        С набором экипажа на второй поход проблем не было. Остались почти все. Я убрал всего двух самых недисциплинированных и склонных к бузотерству и вместо них взял новичков. Никто не возмутился, хотя это было не совсем по правилам местных флибустьеров. Правила существуют для неудачников, а победитель пишет их сам.
        На этот раз мы пошли к острову Тринидад. Он мало заселен, зато там есть сравнительно узкий пролив Бокас-дель-Драгон (Пасть Дракона), отделяющий остров от материка и соединяющий залив Пария с Карибским морем. В этом проливе время от времени проходят торговые суда, догнать которые на тихоходном галеоне можно только, напав внезапно. Для этого я и поставил галеон на якорь между островом Чакачакаре и малюсеньким островком Кабрисс возле его северной части. Во-первых, нас здесь было трудно заметить, пока не выйдешь на траверз пролива между островами, поскольку Чакачакаре холмистый. Во-вторых, в проливе Бокас-дель-Драгон очень сильное приливное течение, которое встречается с течениями нескольких рек, включая многоводную Онтарио, впадающих в залив Пария, из-за чего там постоянная толчея волн, водовороты и прочие прелести, делающие стоянку на якоре нескучной. Кстати, вода в заливе, особенно во время отлива, пресная, можно черпать из-за борта и пить. Поэтому здесь много рыбы и морского зверя, включая черепах и ламантинов.
        Я приказал соорудить на самой высокой точек острова наблюдательную вышку, где целый день дежурили по два флибустьера. Один смотрел на юг, а второй - на север. Когда уставали, менялись местами. Небольшой отряд прошелся по острову и обнаружил на нем, не видимую с моря, хлопковую плантацию, на которой одиннадцать рабов-индейцев под присмотром двух надсмотрщиков как раз заканчивали собирать урожай. Флибустьеры помогли им, а потом, прихватив еще и хозяина плантации, его семью и двух рабынь, выполнявших работы по дому, все съестные припасы, ценные вещи, трех мулов и весь урожай, вернулись на галеон. Еще один отряд занимался ловлей рыбы, добычей черепах и засолкой и копчением ламантинов. Наготовили столько, что хватит на пять походов. Я сделал вывод, что будь этот район безопаснее, можно было бы сколотить состояние на заготовке и продаже рыбы, черепах, мяса и шкур ламантинов. Шкуры очень толстые, как китовые. Из них, разрезая на полосы и сплетая, делают корабельные канаты, более крепкие, чем пеньковые, и их не надо смолить, чтобы не загнивали. Смола уменьшает прочность пенькового троса примерно на
четверть.
        К концу второй недели примерно в полдень на вышке замахали белым флагом, подавая сигнал, что видят судно. Оно шло с юга. Двухмачтовик длиной метров двадцать пять, шириной около шести и водоизмещением тонн сто двадцать. Длинный бушприт со стакселем, кливером и блиндом, поднятым высоко над водой, не захлестывался волнами. На мачтах паруса прямые, в лва яруса на фоке и в три на гроте. На грот-мачте нижний парус - грота-трисель (косой грот). Если он поднимается по трисель-мачте - тонкой мачте, установленной позади грот-мачты, то это шнява, а если передняя шкаторина крепится к сегарсам, одетым на грот-мачту, тогда это бриг. Судя по орудийным портам в фальшборте, несет по пять пушек на главной палубе на каждом борту. Большие пушки там остойчивость сильно изменят в худшую сторону, значит, вооружена фальконетами шестифунтовыми или меньшими. Паруса выкрашены в желтовато-красный цвет. Такие обычно у голландцев и англичан. Климат у них дождливый, сырой, ткань гниет, вот они и пропитывают паруса, чтобы служили дольше, смесью лошадиного сала, масляного тира и красной или желтой охры или замачивали в морской
воде, а потом втирали в ткань пасту из охры и покрывали с обеих сторон льняным маслом. Лишь бы судно было не французское, иначе придется отпустить. Ветер был попутный, юго-западный. Плюс сейчас прилив, течение несет судно к проливу Бокас-дель-Драгон. Будет возле нас часа через два. Наверное, собираются по-светлому проскочить пролив.
        Охотники и рыбаки следили за вышкой, поэтому сразу, бросив все дела, начали грести к галеону. Через час они уже сидели в тридцатишестивесельном баркасе, который по моей просьбе позаимствовал у кого-то из купцов и предоставил нам губернатор Жан де Пуансе. Возглавлял абордажную команду квартирмейстер. Как ни странно, у флибустьеров капитан не обязан вести команду на абордаж. Это обязанность квартирмейстера, а капитан управляет кораблем. На баркас завели буксирный трос длиной метров под сто. Закрепив его на корме, баркас медленно потащил галеон. Из-за острова мы вышли в тот момент, когда торговое судно приблизилась к нему. Нас разделяла пара миль. Галеон двигался медленно против ветра и течения, а приз, подгоняемый ими, быстро летел в нашу сторону.
        Заметив нас, на судне подняли флаг. Он был красно-бело-синий, голландский. Видимо, приняли нас за испанцев и решили, что разойдутся, как в море корабли. Я приказал поднять черный флаг, требуя остановиться и сдаться. Французский король специальным эдиктом запретил своим корсарам нести черный флаг, но я ведь не имею корсарского патента, я всего лишь пират. На голландце поняли свою ошибку и засуетились. Нос судна начал уходить влево. Часть экипажа полезла на мачты убирать паруса, чтобы лечь на другой галс, а часть принялась открывать пушечные порты и готовить фальконеты. К тому времени течение уже приблизило их к нам настолько, что между судами было всего с полмили. Причем мы были левым бортом к добыче.
        - Огонь! - крикнул я своим комендорам.
        На борту вместе со мной осталось шесть флибустьеров и слуга Кике. Последний стоял у грот-мачты, готовый поднять по моему приказу красный флаг. Флибустьеры же были каждый у своей полупушки с дымящим фитилем в руке. Второго залпа не будет, потому что заряжать некому.
        Полупушки прогрохотали вразнобой, выплюнув густое облако черного дыма. Целились по фальшборту и выше. Попали в грота-трисель, порвав его. Может, и еще куда, но я не увидел. С непривычки мне здорово шибануло по барабанным перепонкам. В ушах зазвенело так, будто я залез внутрь огромного церковного колокола. Догадавшись, что и слуга слышит не лучше, показал ему жестами, чтобы поднимал красный флаг. Это был сигнал баркасу отдать буксир и устремиться к призу. Что и было выполнено быстро.
        Торговое судно, а это была шнява, продолжало поворачивать влево, и баркас оказался в зоне поражения ее фальконетов. Я был уверен, что нас обстреляют, что будут потери, но, видимо, голландцев испугал наш залп, решили, что расстреляем их паруса из пушек, не дадим убежать, а потом жестоко накажем за сопротивление. Голландские матросы мигом слетели с мачт, так и не убрав паруса, и попрятались в судовых помещениях, чтобы ненароком не получить пулю. Капитан, стоявший на шканцах, тоже исчез. Скорее всего, наемный, не владелец судна, погибать за чужое добро не намерен. Баркас подошел к шняве, зацепился «кошками». Флибустьеры, не встречая сопротивления, поднялись на приз. Он продолжал сноситься течением в нашу сторону, должен было навалиться. Поскольку дистанция сократились кабельтовых до двух с половиной, я покричал и помахал руками, приказывая обойти нас. Меня поняли не сразу, поэтому шнява прошла у нас по носу метрах в пятидесяти, не больше. Она под командованием квартирмейстера продолжила путь на север, к Тортуге. Половина флибустьеров вернулась на баркасе на галеон, чтобы поставить паруса и дойти на
нем туда же.
        Шнява с экипажем тридцать четыре человека, включая капитана, везла рабов из Африки на остров Кюрасао, голландскую колонию. При отправке рабов было три сотни, в пути погибло несколько десятков. Сколько точно - капитан не знал. Считать выброшенных за борт - дурная примета, накличешь еще. По приходу узнают, сколько осталось в живых. Вонь из трюма была такая, что я сразу вспомнил испанские галеры. В каюте капитана обнаружили золотой песок весом около килограмма и рулоны хлопковой материи, которые называют «индийскими штуками». Индийскими потому, что изготовлены из хлопка, который, по мнению африканских работорговцев с берегов Гвинейского залива, растет только в Индии, а штука потому, что это была цена одного раба в возрасте от пятнадцати до сорока лет. То есть эти рулоны - африканские деньги, как и золотой песок, за четыре унции которого можно купить раба, и морские раковины зимбо, которых у голландца не оказалось, а название мне ничего не говорило. В подшкиперской лежали два слоновьих бивня. По словам капитана, бивни заказала жена мэра Виллемстада, столицы Кюрасао, а зачем - он понятия не имел.
Наверное, хотела порадовать мужа, но перепутала бивни с рогами.
        Экипаж мы высадили на остров Чакачакаре, дав им одну из их аркебуз, порох и пули, пару мачете, полбочки муки с червяками и объяснив, где находится разграбленная нами плантация. Уверен, они сумеют продержаться до появления следующего судна, которые здесь бывают сравнительно часто. И уж точно, моряк не из их экипажа послужат прототипом для Даниэля Дефо.
        17
        Больше всех обрадовался нашей добыче барон Жан де Пуансе. В живых осталось немногим больше двух с половиной сотен рабов. Плюс рабы с плантации и выкуп за владельца ее и его семью. По самым скромных подсчетам губернатор наварит на них тысяч девять с половиной экю. Для сравнения: зарплата работяги во Франции сейчас - в среднем пять экю в месяц.
        Мне тоже грех было жаловаться. За шняву, рабов, хлопок, черепах и мясо и шкуры ламантинов я получил без малого две тысячи экю. Еще тысячу с довеском подогнал мне барон, как комиссионные за рабов. На вырученные от перепродажи деньги он купил шняву и отдал под мое командование по моей просьбе. Жан де Пуансе был уверен, что я предпочту галеон, как более вместительный корабль, а шняву хотел доверить Мишелю де Граммону, который пошел на поправку и вроде бы ни умнее, ни счастливее, как положено овощу, не стал. Я объяснил губернатору, что шнява намного быстроходнее и, как следствие, позволит чаще привозить добычу. Тем более, что довольно сложно наловить такое количество рабов, чтобы заполнить трюм галеона, слишком много на это уйдет времени. Жан де Пуансе согласился с моими аргументами, понадеялся, что я буду возить ему рабов сотнями и помогу не только разбогатеть, но и восстановить экономическую мощь подвластной ему территории. Вот только мне выгоднее было захватывать суда с другими грузами.
        Я не отказывался от рабов. Попадутся - хорошо, а нет - тоже неплохо, если захватим торговый корабль с ценным грузом. Для этого отправился в Юкатанский пролив, отделяющий Кубу от материка. Сейчас большую часть товаров из этого региона свозят на Кубу и там грузят в галеоны, отправляющиеся в Испанию. На галеоне наведываться туда было опасно, а вот на сравнительно быстроходной шняве - вполне. Но на всякий случай я провел судно на приличном расстоянии от Ямайки, где бывшие флибустьеры, не перебравшиеся на Тортугу или другие французские острова, теперь подрабатывали нападением на своих бывших коллег. Делали это под чутким руководством самого известного флибустьера Генри Моргана, который, побывав под судом, мгновенно перековался в порядочного человека и сейчас стал исполняющим обязанности губернатора острова.
        Зато Каймановы острова мы посетили, чтобы наловить черепах. Они тоже подчиняются губернатору Ямайки, но сейчас на островах живут только отщепенцы, которым появляться в других местах опасно. Как мне рассказали, лет десять назад на Кайманах были небольшие английские поселения, но их так часто грабили флибустьеры всех национальностей, включая англичан, что колонизацию пришлось свернуть. Англичане ведь не подозревают, что в будущем эти маленькие острова превратятся в большие стиральные машины, в которых будут отмываться грязные деньги со всего мира, что будет приносить доход, о каком флибустьеры могли только помечтать. Делать это будут вежливые, культурные, образованные джентльмены. Здесь будет одно из самых дорогих мест для жизни. Наверное, потому, что богачи предпочитают селиться там, где катастрофически не хватает пресной водой. Особенно это заметно на берегах Персидского залива. Рек на Каймановых островах нет. В сезон дождей проблема уменьшается, но в сухой период будут опреснять морскую воду, поэтому богатые для питья будут использовать только привозную бутилированную. Везде станет чисто,
ухожено, подстрижено. Появятся отличные дороги с указателями «Уступайте дорогу игуанам». Кстати, игуаны там будут встречаться чаще, чем бедняки. Про бомжей на Кайманах никто ничего не будет знать. В отличие от семнадцатого века, когда тех, кто обитает на островах, другим словом назвать трудно, даже несмотря на то, что по моральным принципам они ничем не будут уступать будущим жителям островов. Разве что к игуанам относятся негуманно, пожирая их в трудные времена.
        Я тоже пробовал игуану. В Сальвадоре, где ее мясо будет считаться лекарством от всех болезней. Обычно список этих болезней начинается с импотенции и заканчиваться раком. Уверен, что большинство мужчин скажет, что первая намного опаснее последней, из-за нее умирают чаще. Мясо игуаны похоже на куриное, но жестче и вкус колоритнее. На потенцию никак не повлияло, но, может быть, надо было съесть целую игуану, а я удовлетворился лишь маленьким и очень дорогим куском.
        Юкатанский пролив соединяет Карибское море с Мексиканским заливом. Довольно широкий, в самом узком месте более ста миль. В нем течение с юга на север, со скоростью до пяти узлов. Потом это течение переходит во Флоридское и дальше в Гольфстрим. В будущем движение в Юкатанском проливе будет очень интенсивным, а сейчас слабенькое. Днем мы шли против течения, а ночью дрейфовали на север. За неделю захватили всего два баркаса с парусным вооружением яла, которые везли выделанные кожи в Гавану. Баркасы взяли на бакштов, а экипажи из четырех человек каждый поместили в трюм. Барон Жан де Пуансе заплатит нам за них, как за рабов, а потом сам решит, как с ними поступить - отпустить за выкуп или продать на плантации.
        Я уже было собирался рискнуть - поискать удачи на материке неподалеку от Кампече, когда индеец Жак Буше прокричал из «вороньего гнезда», что видит паруса. Судно шло с юга. Это был двухмачтовик с прямыми парусами на фок-мачте. Я сперва подумал, что это шнява, но потом догадался, что это билландер. Он отличался тем, что вместо триселя на грот-мачте нес латинский парус на рю, которое подвешивают под углом в сорок пять градусов, отчего нижняя шкаторина почти касается кормы. Такой парус лучше тянет, потому что площадь больше, но работать с ним тяжелее, чем с триселем. Билландер - типично голландское торговое судно для каботажных перевозок, а у этого были испанские паруса. Какими судьбами он оказался в этих водах и как стал собственностью испанского судовладельца? Если повезет, узнаем.
        Билландер шел крутым бакштагом левого галса, подгоняемый течением, а мы использовали преимущество попутного ветра. То ли испанский капитан был очень опытным, то ли, мягко выражаясь, осторожным, но, завидев нас, лег на обратный курс. Началась долгая и нудная погоня. Вот такие вот они - флибустьерские будни. Скорость у обоих судов примерно одинакова. Может быть, шнява шла чуть быстрее, потому что была в балласте и ее лучше подгонял ветер и меньше мешало встречное течение, чем груженому билландеру, даже несмотря на то, что на буксире у нас были два баркаса. Можно было бы отцепить баркасы и увеличить немного скорость, но синица в руке казалась важнее. Вдруг и без них не догоним? А так будет хоть какой-то навар. Тем более, что в последнее время среди флибустьеров пошли разговоры, что мы зря теряем время в Юкатанском проливе, захватывая мелочевку, что надо идти или опять к Тринидаду и ждать там приз, или к полуострову Юкатан и грабить плантации.
        До вечера мы так и не догнали добычу, а с заходом солнца стих и ветер. Оба судна замерли с обвисшими парусами. Парусники в безветренную погоду кажутся такими жалкими. Между судами было миль пять-шесть, может, больше. За ночь течение отнесет нас немного на север, в обратном направлении. Наверняка билландер больше, чем нас. Но ждать до утра я не собирался. Вспомнил свой казачий опыт.
        - Сегодня у нас будет бессонная ночь, - начал я свою речь, стоя на шканцах, перед флибустьерами, собравшимися на главной палубе. - Отправимся захватывать добычу.
        - А на чем? - с легким ехидством спросил кто-то из задних рядов.
        Те, кто стоят впереди, обычно вопросов не задают, но своими эмоциями выражают общее мнение. Сейчас они улыбались, поддерживая спросившего.
        На шняве есть катер десятивесельный, который может вместить самое большее человек двадцать, и рабочая шлюпка еще на пять-семь. Этого маловато.
        - Мы зря, что ли, тащим за собой баркасы? - задал я вопрос. - В баркас поместятся человек тридцать-сорок.
        - Так на них же весел мало, до утра будем грести, а там ветер задует… - произнес все тот же голос.
        На каждом баркасе по четыре весла, предназначенные только для маневров в порту, отхода от берега, а весла с катера для них коротковаты.
        - Соберем все весла на одном баркасе, и его на буксир возьмет катер. Так вместе и догребем до «испанца» часа за три-четыре, - сказал я. - Или у кого-то есть более интересный вариант?
        Сомневающихся всегда много, а вот способных предложить альтернативный вариант найти тем труднее, чем сложнее задача. Так было и на этот раз.
        - Или мы за ночь доберемся до добычи и станем намного богаче, или завтра «испанец» быстрее нас дойдет до порта, под защиту береговых батарей, - добавил я.
        Жадность лучше всего побеждает сомнения.
        - Доплывем! Захватим!.. - дружно загомонили флибустьеры.
        - Как стемнеет, отправимся в путь, - принял я решение.
        Я взял пеленг на судно, а когда стемнело и высыпали звезды, выбрал, на какую держать. К тому времени флибустьеры спустили на воду катер и выбрали более вместительный баркас, перенеся на него весла со второго. Всего отправились шестьдесят человек. Остальные будут на шняве, чтобы подвести ее утром к добыче или к тому месту, где будут болтаться катер и баркас. Абордажную партию собирался возглавить, как обычно, квартирмейстер, но я решил сам сплавать, потому что командовать должен опытный навигатор.
        Первая часть ночь была безлунной и темной, благодаря чему звезды казались ярче, ядренее и ближе. Иногда смотрю на них, и кажется, что они летят ко мне, а я - им навстречу, хотя и знаю, что мы все летаем по кривой окружности вокруг центра своей галактики, а вместе с ней - еще вокруг какого-нибудь центра и так далее. Мысли о бесконечности Вселенной и конечности жизни раньше вызывали у меня грусть, а теперь - тоску.
        Мы умудрились проскочили мимо билландера. Благо вышла луна, и кто-то из гребцов, сидевших лицом к корме на последней банке, заметил его.
        - А вон там что темнеет? - шепотом, точно боялся спугнуть добычу, произнес он.
        - Где? - спросил я.
        Гребец отвел к корме весло, чтобы не мешать остальным, и показал рукой за мою спину и влево.
        Если бы на билландере не поленились и убрали на ночь паруса, что требует хорошая морская практика, мы бы долго искали его. Скорее всего, так бы и не нашли, потому что я недооценил усердие гребцов, предположив, что у цели будем, самое раннее, через полчаса. За это время мы бы прошли еще мили полторы.
        Мы подошли к билландеру с двух сторон: баркас к ближнему борту, катер к дальнему. Я поднялся первым по бортовому скоб-трапу, еще не растерявшему дневное тепло. Испанский экипаж спал. Даже вахта соизволила почивать, хотя враг был рядом. Кто-то лежал прямо на главной палубе, кто-то - на полубаке или полуюте, кто-то крышках трюма. Со всех сторон доносились сопение и храп. Гулкий удар баркаса о корпус билландера разбудил кое-кого.
        - Что случилось? - спросил сонный голос на испанском языке.
        - Всё в порядке, спи, - ответил я на испанском.
        К тому времени на борт приза поднялись почти все, кто приплыл на катере. Они тихо расходились по судну. Прошли времена, когда испанцев уничтожали только потому, что испанцы. Теперь они нужны живыми. Каждый пленник - это примерно пол-ливра в карман флибустьера, а в мой - в несколько раз больше.
        В серебристом свете луны человеческие тела казались кучками тряпья. Я осторожно переступал через них, пробираясь к корме. Если кого-то все-таки задевал, человек бурчал что-нибудь невразумительное сквозь сон и продолжал дрыхнуть. Их каждую ночь так толкают коллеги, привыкли. Капитан спал на шканцах. Для него там расстелили перину. Рядом на тощих тюфячках храпели два офицера. В открытом море спится хорошо - комаров почти не бывает и не так жарко и душно. Я сел на палубу рядом с периной и толкнул капитана в теплое и мягкое плечо раз, второй, третий. Наконец-то он соизволил проснуться. Приподняв голову, тупо уставился на меня, пытаясь, наверное, понять, кошмарный сон это или еще более кошмарная явь?
        - Я - капитан флибустьерского корабля, - представился ему на испанском языке. - Надеюсь, у тебя есть хорошее вино, угостишь?
        - Есть, - промычал он и сел, оглядываясь по сторонам.
        На главной палубе раздался испуганный вопль «Корсары!». Так в Европе называют французских пиратов. После чего послышались удары кулаками и рукоятками кутлассов и ругань на французском и испанском языках.
        - Скажи своим людям, чтоб не дурили, нам ваша смерть ни к чему, - посоветовал я испанскому капитану.
        Он уже окончательно проснулся и понял, что кошмары бывают наяву.
        - Мы сдаемся! Прекратить сопротивление! - крикнул испанский капитан.
        Суматоха на главной палубе мигом прекратилась.
        - Скажи слуге, чтобы принес нам вина, - попросил я.
        - Пако (сокращенно от Франциско)! - позвал капитан.
        - Уже несу, синьор! - послушался голос с главной палубы, и хлопнула дверь каюты.
        - Что и откуда везли? - поинтересовался я.
        - Сандаловое дерево, табак, хинин и смилакс из Пуэрто-Кабаньяс в Гавану, - доложил испанский капитан.
        Смилакс - это растение, отвар корней которого лечит от ревматизма, подагры, сифилиса… Самое необходимое сейчас лекарство в Европе. Сифилис там шагает по постелям семимильными шагами, а смилакс, как говорят, останавливает его очень быстро. Соответственно, и цена на это лекарство зашкаливает. Хинин тоже пользуется спросом, но только в этих краях. В Европе малярия встречается редко. Сандаловое дерево и табак здесь товары, так сказать, рядовые, много за них не дадут, но все равно куш неплохой. Осталось только довести билландер до Тортуги.
        - А как этот «голландец» оказался у вас? - спросил я, чтобы удовлетворить любопытство.
        - Судно было пиратским, его захватил капитан Лоренс де Графф, когда служил на нашего императора. Его продали с аукциона, купил мой хозяин - мэр Пуэрто-Кабаньяса, - рассказал капитан.
        Надо бы не забыть поблагодарить Лоренца де Граффа. Его стараниями у многих людей жизнь стала интереснее.
        В целях безопасности я по пути на Тортугу старался держаться подальше от Ямайки. Есть суда-«летуны», которые не задерживаются надолго у своего владельца. Если он не успевает расстаться с судном по-хорошему, то теряет по-плохому. Подозреваю, что билландер именно из таких.
        Ямайку мы проскочили благополучно, а вот в Наветренном проливе нарвались на три испанских военных корабля. Скорее всего, они вышли из своей базы в Сантьяго-де-Куба. Испанцы, опознав по парусам, что захвачено их судно, рванули наперерез, но идти остро к ветру не могли, поэтому не успели, после чего догнать нас у них скорости не хватило.
        18
        Барон Жан де Пуансе не сильно огорчился, что мы захватили мало рабов. Билландер, два баркаса и груз со всех трех судов были проданы на аукционе. Губернатор получил десять процентов за молчание и еще шестьдесят, как владелец и снабженец флибустьерской шнявы. То есть, он платил себе за то, что не замечал собственные преступления. Один баркас, меньший, и весь смилакс купил я. Лекарство от сифилиса в этих краях ценится не так дорого, как в Европе. Женщин, больных сифилисом или любым другим венерическим заболеванием, здесь просто убивают. Так что проститутка, поняв, что больна, быстренько уматывает в метрополию, прихватив с собой лекарство, а ее незадачливые клиенты лечатся на месте. Груз оставил на хранение на складе, которым владел Старый Этьен, а баркас я снарядил для плавания. Решил поработать на себя. У барона, возможно, имел бы больше, но служить ему мешало русское, врожденное, болезненное чувство справедливости.
        - Быть капитаном моего судна намного выгоднее! Почему ты отказываешься?! - не понимал Жан де Пуансе.
        - Не люблю нарушать закон. В моей стране за такое занятие сразу вешают на рее. Причем не только экипаж, но и судовладельца, - соврал я. - Лучше займусь оптовой торговлей.
        - Как хочешь! - произнес губернатор, не скрывая презрения к благородному человеку, решившему заняться торговлей не людьми, а товарами. - Святое место пустым не бывает. Замену тебе я быстро найду. Если передумаешь, придется подождать, пока у меня появится еще один корабль или освободится место.
        Он собирался купить билландер, но передумал, когда узнал, что я отказываюсь от капитанства. Видимо, количество претендентов на святые места все-таки на Эспаньоле ограничено.
        На самом деле я не собирался заниматься торговлей. Приобретенный у губернатора патент на право торговли был отмазом при встрече с испанскими или английскими военными кораблями и давал возможность заходить в английские и голландские порты. Испанцы запрещали иностранцам торговать на своей территории. Впрочем, на мирных контрабандистов испанцы закрывали глаза, чем я и решил воспользоваться. Закупив необходимых буканьерам товаров и не новых пустых бочек, наведался к ним в залив Гонав в середине недели. Для этой цели захватил с собой Жильбера Полена и его слугу Жака. Буканьер так усердно пропивал добычу, что пинк ушел в море без него. Сперва Жильбер Полен согласился отправиться со мной, чтобы добраться до букана, но по пути передумал после того, как я объяснил ему, что собираюсь предпринять.
        - Я сразу подумал, что вы (после того, как я стал капитаном, буканьер обращался ко мне исключительно на «вы», как и большинство флибустьеров-французов) не тот человек, который будет торговать мясом! - произнес Жильбер Полен, выслушав мое предложение.
        - А я сразу подумал, что ты не захочешь возвращаться в свой букан, - сказал я.
        - Не то, чтобы не хочу, привык я там жить, но если есть возможность добыть немного деньжат и погулять от души, никогда не откажусь! - заявил он. - А как будем добычу делить?
        - Как обычно: десятую часть губернатору, из оставшегося две трети судовладельцу и поставщику, то есть мне, а последнюю треть разделим на десять долей, из которых три мне, и по одной вам, включая Кике, - ответил я. - Поскольку нас мало, каждому может обломиться солидный куш.
        Кроме Жильбера Полена и его слуги я взял еще четырех флибустьеров, чтобы было, кому грести шестью веслами на баркасе. По-хорошему на баркас надо в два-три раза больше весел и гребцов, но такое количество людей вызвало бы подозрение у борцов с флибустьерами. Для моей задумки высокая скорость была не нужна.
        С грузом мяса мы отправились на Кубу. Примерно в том месте западнее Сантьяго-де-Куба, где я в бытность голландским капером стоял на якоре перед нападением на этот порт, сейчас было несколько плантаций, владельцы которых с удовольствием обменивали вяленое мясо на табак или сахар. Испанские власти знали об этом, но дружили с плантаторами. В этом месте берег был песчаный. Наверное, в будущем здесь будет курортная зона. Не успели мы вытащить нос баркаса на берег, как к нам подошел сухощавый испанец, надсмотрщик, одетый просто, с мачете в деревянных ножнах, висевшем на кожаном ремне, и длинной жердью в руке. Этими жердями надсмотрщики подгоняют рабов, опасаясь приближаться к ним близко, особенно во время сбора сахарного тростника, который рубили мачете.
        - Что привезли? - спросил он.
        - Копченое мясо, - ответил я. - Хочу обменять на табак.
        Мне не нужен тяжелый сахар. Нагруженный мясом баркас даже при свежем ветре и под всеми парусами делал от силы три-четыре узла, а с сахаром будет идти еще медленнее.
        - Бочки на обмен? - поинтересовался испанец.
        - Если хорошо заплатите, то оставлю, - ответил я.
        У испанцев не хватает бочек. Не слишком-то и заумное дело - изготавливать бочки, и материала хватает, но почему-то бондари в испанских владениях были редкостью. Может быть, потому, что по каким-то причинам не доверяли эту работу рабам. Скорее всего, по причинам безопасности.
        - Это хорошо! - обрадовался надсмотрщик.
        Мы договорились обменивать фунт мяса на три фунта табака и плюс по пятнадцать фунтов табака за каждую бочку. В первый день с нами торговал только владелец ближней плантации, а на второй подключились два его соседа. Примерно половину бочек испанцы все же вернули. Мы заполнили их выменянным табаком, но большая часть его лежала на дне баркаса, на пайолах, выстеленных бычьими шкурами, чтобы груз не подмокал. На дне баркаса постоянно плескалось немного воды, несмотря на то, что Кике вычерпывал ее по несколько раз на день.
        Утром третьего дня мы отправились на Тортугу. Шли вдоль кубинского берега, подгоняемые попутным течением и южным ветром балла четыре. Мимо порта Сантьяго-де-Куба прошли на расстоянии мили три. Там на рейде стояли два двадцативосьмипушечных военных галеона и одномачтовое судно, тип которого я с такой дистанции не смог определить, а по обеим сторонам каменного мола грузились или разгружались два торговых галеона водоизмещением тонн двести пятьдесят. Наверное, работают на линии Сантьяго-де-Куба - Гавана. Миновав порт, мы взяли к берегу, к которому и пристали вечером, якобы чтобы переждать ночь. Это обычная морская практика в этих водах, по ночам мелкие посудины не ходят. Был шанс нарваться на испанский патруль, что могло влететь мне в несколько фунтов табака - сколько солдаты смогут или захотят унести, но, как мне сказали, в этом месте нет плантаций поблизости, поэтому и охранять нечего.
        С наступлением темноты мы двинулись в обратную сторону. Шли на веслах, потому что ветер убился. Шесть гребцов было маловато для баркаса, но потихоньку двигались к цели. На это раз у меня была возможность взять пеленга на береговые ориентиры, что помогло не проскочить цель - одномачтовое судно на рейде. Оно было не намного выше баркаса. Экипаж спал. Чтобы не разбудить его раньше времени, подошли спереди, к якорному канату, который был толщиной сантиметров семь-восемь, по такому я в школьном спортзале лазил. На галеонах толщина якорного каната бывает сантиметров двадцать и даже больше, иначе не удержишь десятитонный якорь.
        Под весом моего тела канат провис, и я обмакнулся почти по пояс. Вода показалась холодной. Зато планширь у форштевня был сухим и теплым. К левой ладони приклеилась капля смолы. Я потер ладонь о рубец панциря, но так и не сумел стереть всю смолу. Судя по выдвижному бушприту, сейчас втянутому на бак, я попал на тендер или, как их еще называют, куттер. Длина метров семнадцать, ширина около четырех с половиной, водоизмещение тонн тридцать пять-сорок. На баке сильно воняло фекалиями. Такое впечатление, что экипаж испражнялся не в море, а на палубу. Два члена этого экипажа спали на лючинах закрытого трюма. От них воняло перегаром и чесноком, которые с сравнение с ароматами на баке показались мне приятными. Первый долго не хотел просыпаться, а после удара ножом в шею глухо крякнул, будто махнул чем-то тяжелым. Второй и проснулся быстро, и умер тихо. Еще двое лежали на палубе полуюта. Эти тоже перед сном изрядно хлебнули пальмового вина и закусили чесноком. С ними я расправился так же быстро. За четырех рабов можно было бы получить немалую сумму, но я не хотел рисковать. Заорет кто-нибудь из них - и
влипнем по-полной.
        - Подгребайте, - тихо позвал я тех, кто на баркасе.
        Они отпустили якорный канат и погребли к правому борту захваченного судна, умудрившись стукнуться об него пару раз веслами, а потом довольно громко налетели бортом на борт. К счастью, никто не отреагировал на эти звуки.
        Флибустьеры поднялись на борт приза, перетащили баркас к корме, где взяли его на бакштов. Убитых испанцев тихо отправили за борт. После чего долго перерезали якорный канат. Выбирать якорь я не решился. Шпили сейчас скрипят так, что разбудят не только моряков на военных галеонах, но и горожан. Придется купить на замену ему пару новых, более легких, потому что крупные отливки из чугуна ни на Тортуге, ни на Эспаньоле никто делать не умеет.
        - Якорь всё, - доложил мне шепотом Жильбер Полен.
        Судно начало поворачиваться бортом к течению. Тут встречались два - отливное, уносящее нас от берега, на юг, и то, что из-за вращения земли и пассатов прижимало воду Карибского моря к материку, а потом выталкивало ее между Большими Антильскими островами назад, в Атлантический океан, на восток. Оба течения были нам попутными.
        Я осмотрел захваченное судно при свете фонаря, изготовленного из меди и стекла, с сальной свечой внутри. Оно явно принадлежало раньше англичанам, причем, судя по светлым парусам, было военным. На английских военных кораблях паруса не тировали, как на торговых, а вощили пряжу вручную, используя смесь из пчелиного воска, свиного сала и терпентина (живицы) - смолы хвойных деревьев. Запретив покупать паруса заграницей, парламент Великобритании жестко регламентировал их изготовление в стране. Они теперь подразделялись на десять классов по толщине парусины. Каждый кусок должен иметь ширину двадцать четыре дюйма (шестьдесят сантиметров) и длину тридцать восемь ярдов (тридцать четыре с половиной метра), быть изготовленным из хорошего льна (лучшим считался из Московии), и пряжа должна иметь три навощенные нити. За нарушение любого пункта изготовителя штрафовали на два фунта стерлингов. Мачта на тендере стояла в двух пятых от носа. Несла грот-трисель (косой четырехугольный трапециевидный, пришнуровываемый верхней шкаториной к гафелю, нижней - к гику, а передняя - к сегарсам, одетым на мачту), топсель
(треугольный, привязываемый нижней шкаториной к гафелю), стаксель и два кливера при выдвинутом бушприте. Из вооружения только двухфунтовый фальконет с десятком ядер и пятью мешочками с картечью, которые лежали в ящике у комингса трюма, хотя в фальшбортах имелись порты для восьми небольших орудий. Тендеры - быстроходные суда. Их часто используют контрабандисты и для ловли контрабандистов. Этот, скорее всего, захватили в Ла-Манше, где он боролся с нелегальной торговлей, и перегнали сюда. Трюм был пустой. Видимо, пришли в Сантьяго-де-Куба под погрузку. На баке воняли не фекалии, а черно-серый комок, который я сперва принял за дохлого, разлагающегося осьминога. Жильбер Полен объяснил мне, что это необработанная амбра. Она тут частенько плавает в море или выбрасывается волнами на берег. Полежав на солнце, амбра твердеет, светлеет и перестает вонять. После чего ее продают. Здесь она на вес серебра, а в Европе - на вес золота в прямом смысле слова. Парфюмеры используют ее для изготовления духов.
        К рассвету нас унесло мили на три-четыре от бухты. К тому времени отлив сменился приливом, который погнал нас к берегу, почти к тому месту, откуда стартовали вечером. Я приказал готовить кормовой якорь, трехлапый и очень легкий, но задул южный ветер, сперва слабенький, а затем посвежевший. Мы поставили все паруса и довольно резво побежали к Тортуге.
        19
        - Я знал, что ты не будешь заниматься торговлей! - самодовольно, будто разоблачил мой коварный замысел, воскликнул барон Жан де Пуансе, когда я привез причитающуюся ему десятину от добычи. - Я умею отличить подлинного шевалье от самозванца!
        Я сделал смущенный вид разоблаченного, неопытного мошенника и покаялся:
        - Не удержался, увидев это судно. Подумал, что на нем я буду зарабатывать больше, как купец.
        - Да-да, насмотрелся я здесь на таких купцов! - подмигнув, произнес губернатор. - Дело твое, занимайся, чем хочешь. Если будешь торговать, рассчитывай на мою поддержку, как плавающий под флагом моего короля. Если займешься чем-то противозаконным, я ничего не знаю, помощи не жди. Разве что помогу передать выкуп, который ты должен заранее оставить у меня.
        - А сколько это? - поинтересовался я.
        - От трех до десяти тысяч экю, - ответил он. - Зависит от популярности капитана у наших… - барон еще раз подмигнул, - соседей. Чем больше захватишь у них кораблей, тем дороже будет стоить твоя голова. Но если счет будет уж очень неприличным, как у Мишеля де Граммона или Лоренса де Граффа, то никакие деньги не спасут тебя.
        - Постараюсь не давать им повода требовать за меня выкуп, - искренне пообещал я.
        - В жизни всякое бывает. Я бы на твоем месте подстраховался, - не унимался Жан де Пуансе, все еще надеясь положить лапу на мои деньги.
        - После того, как снаряжу корабль, у меня не хватит денег на выкуп, - соврал я. - Разве что удача улыбнется еще раз.
        Поняв, что больше ничего не обломится, барон дал понять, что аудиенция закончена.
        На самом деле у меня были деньги на выкуп. Вот только не было желания оставлять их у губернатора. Чиновники такого уровня уверены, что любые деньги, попавшие в карманы, становятся их собственностью. Разве что с королем поделятся, и только для того, чтобы не лишиться поста. Я лучше оставлю их у Старого Этьена. Заодно и небольшой процент набежит. Он уже заработал, как посредник, на продаже баркаса, который после нашего удачного похода вдвое увеличился в цене. Компания отчаянных парней из бывшего экипажа галеона, не успевших просадить добычу или взявших в долг, купила в складчину баркас, чтобы повторить наш подвиг. Вырученные деньги пошли губернатору и вместе с выменянным табаком на выплату доли тем, кто участвовал в захвате тендера. Захваченное судно и амбру оценили независимые эксперты, среди которых был и Старый Этьен, поимевший на этом немного от меня за правильную точку зрения, после чего я оставил себе и то, и другое. Амбра перекочевала на крышу таверны, чтобы доходить там до нужной кондиции, а тендер я приготовил для следующего похода.
        Его пришлось отложить на пять дней из-за урагана. Тортугу стихийное бедствие захватило только краем, но этого хватило, чтобы разметать множество хибар, слепленных из того, что было под рукой, а таких на острове большинство, и крыши из тростника и листьев на домах покрепче. Потом еще пару дней море возле острова было покрыто плавающими ветками, как сухими, так и с зелеными листьями, и досками. Самое интересное, что за сутки до урагана на небе появилась яркая комета с длиннющим хвостом, видимая даже днем. Сразу заговорили, что это дурное предзнаменования, ко многим бедам, большим и малым. Ураган стал подтверждением их слов. Расходились только во мнении, большая это беда или будет еще интереснее?
        Тендер стоял у наветренной стороны мола, оснащенный кранцами, плетеными и изготовленными из длинных чурок, поэтому не пострадал. К тому времени для него сшили еще один парус - особый кливер очень большого размера, который в будущем будут называть «генуей» (генуэзским стакселем) или спинакером. Я заказал местному парусных дел мастеру и показал, как сшить, сферический спинакер, у которого верхняя часть имеет форму полусферы. Такой парус очень хорош при силе ветра до четырех баллов и курсовых углах от шестидесяти градусов, позволяет по максимум использовать слабый ветер.
        На тендер погрузились два десятка флибустьеров, согласных беспрекословно выполнять мои приказы, не качать права и выполнять судовые работы. Попытка выбрать квартирмейстера была пресечена мною на корню. Поскольку судно у меня торговое, такая должность на нем не предусмотрена. Слушая мои заверения, что собираюсь именно торговать, флибустьеры понимающе ухмылялись: не надо нас, маленьких, дурить! Тем более, что сперва мы направились к проливу Бокас-дель-Драгон, где занялись заготовкой черепах и мяса и шкур ламантинов. Флибустьеры помнили, чем закончилась заготовка в прошлый раз.
        А я, и правда, пришел в пролив, чтобы запастись провиантом. Не хотелось тратить деньги на закупку вяленого мяса у буканьеров, поэтому во время перехода рацион был скудным. Зато после постановки на новый якорь у острова Чакачакаре, экипаж мог объедаться, как щенок на помойке. Плантация на острове Тринидад оказалась заброшенной, хотя хозяин ее давно уже был отпущен за выкуп. Кто-то, подозреваю, что голландцы, сжег все постройки. Зато вышка уцелела. На ней и торчали каждый день по два матроса, но безрезультатно.
        Я не сильно огорчился. Как только заполнили вяленым мясом все бочки, а на главной палубе положили на спины черепах - живые консервы, повел судно к острову Коче. Это сравнительно небольшой остров, расположенный между материком и большим островом Маргарита, на котором было несколько поселений и испанский гарнизон, около сотни солдат. На обоих островах находились базы ловцов жемчуга, но на Коче, как заверил меня индеец Жак Буше, нет ни постоянных поселений, ни испанских солдат. Мы прошли между островом и материком, а вечером повернули к нему, подошли к южной, необитаемой части, где и высадились на берег. Остров невысокий. Центр его порос кактусами, а ближе к морю попадаются кусты и деревья. Мы дождались восхода луны и пошли вдоль берега на север, к базе ловцов жемчуга. Располагалась она на прекрасном пляже с белым мелким песком. Это пляж тянулся на несколько километров. Идти по нему было тяжко, зато загорать, наверное, самое то.
        Я ни разу не был ни на Коче, ни на Маргарите, но в аэропорту Каракаса познакомился с русским, который прожил на Маргарите несколько лет. Его только что обобрала местная полиция. Потребовали пройти с ними в отделение, потому что подозревают в провозе кокаина, где начали медленно и дотошно потрошить, протыкать все его вещи, выдавливать из тюбиков зубную пасту и крем для бритья, выливать одеколон, брать скребки с языка, из носа, требовать сдать мочу на анализ, занося свои действия в протокол и заставляя подписываться напротив каждого пункта и оставлять отпечатки двух пальцев, пока бедолага не сообразил и не откупился пятьюдесятью баксами, хотя торг начался с пятисот.
        - Не надо было никуда ходить, а сразу поднимать шум, привлекать внимание других пассажиров и требовать консула, - дал я запоздалый совет. - Мошенники любят тишину.
        - Я не сразу сообразил, что полиция может вести себя так не по-божески! - сказал он в оправдание. - Ладно, местные гопники, я привык к ним, никогда не носил с собой ничего дорогого, но полиция!
        - Полиция и бандиты - это одни и те же люди, которые, как в детстве, играют сегодня в одной команде, завтра - другой, - поделился я жизненным опытом, а потом еврейской мудростью: - Если неприятности удалось уладить за деньги, то это всего лишь расходы. Забудь и наплюй!
        - Я за них буду молиться, - заверил он.
        Этот лох приперся на Маргариту, чтобы вступить в секту какого-то японского проповедника. Это была какая-то дикая смесь из нескольких религий, которая, как я понял из рассказа, держалась в основном на немалых деньгах ее изобретателя и частично на его харизме. Русские готовы верить во что угодно, если это дает возможность далеко и надолго уехать из дома. При этом пытаются утянуть вслед за собой всех, кто попадется под руку. Меня он тоже попытался проштыбовать, но я коротко и ясно объяснил, как отношусь к религии в целом и к сектам в частности.
        На лагерь ловцов жемчуга - три шалаша из жердей, накрытых пальмовыми листьями, и пять каноэ, вытянутых на берег рядом - мы напали на рассвете с трех сторон, чтобы никто не сбежал. Сопротивления не было. Ловили жемчуг местные индейцы, абсолютно не воинственные. Испанцы не перебили их всех только потому, что иначе некому будет ловить жемчуг. Было их шестнадцать человек. Все худые, ростом ниже метра пятидесяти, смуглокожие, с черными прямыми волосами, завязанными сзади в конский хвост. Из одежды только набедренные повязки, а из оружия - короткие и кривые ножи для вскрытия раковин. На нас они смотрели без эмоций, как на форс-мажорное обстоятельство типа урагана. Жемчуга ни при них, ни в шалашах и пирогах не было. На этот случай у нас был Жак Буше. До прихода испанцев у его племени была хорошая привычка время от времени нагрянуть на эти острова и отобрать жемчуг у аборигенов. Сейчас это получалось реже, потому что мешали цивилизованные грабители, но навыки остались. Наш индеец за два часа нашел три схрона с жемчужинами. Их оказалось чуть больше сотни. Одна была черной и семь розовыми, а остальные
белыми. Преобладали маленькие, примерно треть составляли средние, а больших ни одной. Я рассчитывал на добычу пожирнее, поэтому не отпустил ловцов, забрал с собой. Не умеют ловить жемчуг - пусть поднимают сельское хозяйство.
        Кстати, жемчуг сейчас ценится дороже драгоценных камней, за исключением бриллиантов. Белый считается символом чистоты и обязательным атрибутом невесты, розовый притягивает любовь, а черный - оберегает от сглаза. В связи с этим появилось много искусственного жемчуга. Такой мне попадался еще в те времена, когда был бригантом. Брали стеклянный порошок, смешивали с яичным белком и слизью улитки и покрывали лаком с рыбьей чешуей, чтобы цвет «переливался». Сейчас главное место жемчужного промысла - это «малые арнаутские» Парижа.
        Отвезли индейцев и вяленое мясо на Ямайку. Само собой, не в столичный Порт-Рояль, а западнее, в уютную бухточку под названием Санди-Бэй, которую знали все ямайские плантаторы и флибустьеры и контрабандисты разных национальностей. Здесь прямо на пляже проходил бартерный обмен. Плантаторы брали промышленные товары, в основном голландские и французские, обложенные высокими пошлинами, рабов, на которых имел монополию губернатор, а заодно вяленое мясо, черепах, маис, отдавая взамен табак, сахар, хлопок, имбирь, ром. Бочку вяленого мяса здесь обменивали на триста фунтов очищенного сахара (сто фунтов стоили сорок ливров) или другой товар на такую же цену. Рабы в полтора раза дороже, чем на Эспаньоле, по тридцать фунтов стерлингов, или сто двадцать песо (экю), или триста шестьдесят ливров. Но это самая высокая цена, за мужчину-негра в возрасте восемнадцать-двадцать лет. Индеец стоил столько же, сколько женщина-негритянка такого же возраста, и процентов на двадцать дороже испанца. Я обменял рабов на корни имбиря. Ямайский имбирь сейчас считается самыми лучшими в мире. Здесь с корней полностью сдирают кору
(с индийского только с двух плоских сторон) и замачивают в известковой воде, благодаря чему они становятся белыми. Я не любитель имбиря, но знаю, что он до сих пор высоко ценится в Европе, особенно во Франции и Англии, где его добавляют почти во все кондитерские изделия, а англичане даже додумались варить имбирное пиво. Небольшое количество мяса оставил для экипажа, а остальное и черепах по просьбе флибустьеров обменял на ром. Все равно ведь пропьют свои доли, а так выпивки получится больше. Мы договорились, что это будут не доли, а зарплата моряков торгового корабля, чтобы не отстегивать губернатору. Слишком мала добыча, чтобы делиться с халявщиками.
        20
        Выменяв на Ямайке ром, я прогадал. Без него пьянка экипажа продолжалась бы от силы неделю, а так растянулось на три. Флибустьеры вывозили на берег (пьянствовать на тендере я запретил) бочку рома, садились вокруг нее и хлебали, пока не попадают. Бочки хватало максимум на сутки. Потом было Рождество, а после - трехдневный отходняк, когда почти все члены экипажа приходили ко мне одолжить денег на опохмелку. Я давал. А что оставалось делать?! Других найти было не так-то уж и просто. На Тортуге поверили, что я превратился в купца, несмотря на утечку информации от членов экипажа. Я подтверждал, что не только торгую, и сразу предлагал поступить ко мне на службу. Предложение никто не принимал. Рассуждали разумно: если людей не хватает, значит, действительно только торгую, а байками про пиратство пытаюсь заманить на службу. Иначе бы настучали губернатору, что я зажилил его долю.
        Кстати, те, кто купил второй баркас, отправились на нем к Кубе, надеясь на добычу. Только вот не учли, как взбесило испанцев похищение тендера. Военный галеон перехватил баркас в проливе. Хотя у флибустьеров был патент на лов рыбы и бой морского зверя, их взяли в плен. Троих повесили у Морских ворот Сантьяго-де-Куба, с видом на море и обратно, а остальных продали в рабство.
        Пока экипаж пьянствовал, я охотился на кабанов, просто гулял по острову, купался и загорал, хотя местные считали, что вода - где-то около двадцати градусов - слишком холодная для купания. Зима у них, понимаешь, холодно. А по мне, так самое лучшее время года в этих краях.
        Следующий поход начался, как и предыдущий. Сперва пошли к Бокас-дель-Драгон, встали на якорь между Тринидадом и Чакачакаре и занялись заготовкой мяса. На всякий случай выставлял дозорных на вышке, но не сильно наделся на приз. В это время года сюда не ходят суда из Европы. Разве что работорговец какой из Африки появится. Так и не появился к тому времени, как мы наполнили все бочки вяленым мясом. Поэтому отправились в район будущей Панамы. Мне сказали, что в тех краях теперь много плантаций по выращиванию какао. Как ни странно, значительную часть выращенного продавали «из Индии в Индию», то есть в районы Карибского бассейна, где какао не росло, но пользовалось большим спросом. Европейцы плотно подсели на жидкий шоколад, считая его любовным напитком. Уверен, что это был талантливый рекламный ход торговцев какао-бобами.
        Номбре-де-Диос расширился за то время, что я видел его в последний раз, когда был голландским капером. В его окрестностях стало больше плантаций. Мы прошли мимо него на приличном расстоянии, но не таясь, под испанским флагом. Судя по всему, тендер не раз бывал здесь, никто за нами не погнался, хотя на рейде стоял военный галеон тонн на четыреста водоизмещением и с тремя-четырьмя десятками пушек. Мандинга и Эль-Порвенир уже появились, правда, пока что были деревеньками рыбаков. Неподалеку от них мы под вечер и встали на якорь.
        Я отправил ял с десятью флибустьерами, чтобы захватили в деревне проводника. Они привезли индейца из племени майя. Он был невысок ростом, жилист. Голова подстрижена под горшок, а оставшиеся длинные волосы завязаны конским хвостом. Из одежды только набедренная повязка из ткани шириной в ладонь, которую несколько раз обернули вокруг талии, а затем пропустили между ног так, чтобы концы свисали спереди и сзади. Потомок когда-то великого и грозного народа был с перепугу раболепен до тошноты, говорил на паршивом испанском очень быстро, так что я ничего не мог понять. Мне переводил Жак Буше, который знал испанский на том же уровне.
        - Проведи нас к плантациям - и я отпущу тебя и даже награжу, - потребовал я.
        - К каким плантациям хочет попасть синьор? - немного успокоившись, спросил индеец.
        - К большой, и чтобы не далеко была, - ответил я.
        - К синьору Манрике де Лара? - задал вопрос он.
        - Да, именно к нему, - согласился я.
        Раз уж даже индеец знает этого плантатора, значит, не самый бедный.
        - Много у него надсмотрщиков? - на всякий случай поинтересовался я.
        - Больше, чем вас, - ответил индеец майя.
        - Намного больше? - уточнил я.
        - Нет, - сказал он.
        - Если много надсмотрщиков, значит, много рабов и всякой другой добычи, - громко сделал я вывод, чтобы услышали все флибустьеры. - Проведешь нас туда ночью?
        - Ночью? - удивленно переспросил индеец.
        - Именно так, - подтвердил я.
        Задерживаться здесь надолго у меня не было желания. Вдруг испанский военный галеон снимется с якоря и пойдет в нашу сторону?
        - Ночью нельзя ходить по джунглям, духи рассердятся, - сообщил индеец.
        - Не рассердятся, - заверил я и добавил на полном серьезе: - Мы принесли им богатую жертву. Духи пообещали нам удачу.
        - Если так, тогда провожу, - согласился он, искренне поверив мне.
        До темноты отряд из восемнадцати флибустьеров под моим командованием высадился на берег и дошел до грунтовой дороги, ведущей к плантации Манрике де Лара. По ней индейцы возили туда рыбу для уплаты оброка и на обмен. По утверждению проводника, оставалось пройти еще километра три-четыре, если я его правильно понял. Там мы и заночевали. Проводника привязали за ногу к дереву и оставили под охраной Гарика и Жака Буше. Индеец индейцу не даст сбежать. Воздух здесь был сырой, несмотря на окончание сезона дождей, с большим количеством всякой летающей, кровососущей гадости. Заразу здесь подцепить - раз плюнуть. Я еще подумал, берегут ли мое тело прививки, которые мне делали в будущем? Обидно будет загнуться от какой-нибудь заразы, только начав подниматься.
        Когда рассвело, двинулись дальше. Плантация деревьев какао началась внезапно. Я не сразу понял, что по обе стороны дороги окультуренные растения. Думал, что деревья какао растут ровными или почти ровными рядами на одинаковом расстоянии друг от друга, а оказалось, что между бананами, пальмами и еще какими-то деревьями. Когда я удивился этому, мне объяснили, что деревья какао не любят солнечные лучи, поэтому их сажают вперемешку с другими, не менее полезными. Они были похожи лишь одинаковой высотой - метров восемь, чтобы удобно было собирать урожай. Кстати, плоды крепятся не к веткам, а к стволу. Они крупные, сантиметров тридцать, зеленовато-желтого цвета. В каждом до полусотни бобов.
        Дом плантатора был каменным двухэтажным. Рядом без всякого порядка раскиданы еще с дюжину всяких строений из камня и дерева. Под тремя длинными и низкими навесами из пальмовых листьев стояли в несколько рядов бочки, заполненные разрубленными на несколько частей плодами какао. От них исходил сильный бражный дух. Как мне объяснили, так бобы доводят до нужной кондиции в течение десяти дней, а потом сушат. По обе стороны каждого навеса было по длинному широкому низкому столу, на которых сушились бобы. Им нужен солнечный свет, чтобы превратиться в мечту европейцев и не только. Во время сушки бобы теряют половину своего веса. Готовая продукция была сложена на складе - каменном здании без окон и с широкими, двустворчатыми дверьми, в которые могла проехать арба. Три такие арбы стояли возле деревянного строения, рядом с кучами навоза, коровьего и лошадиного. Видимо, там хлев, конюшня и, судя по тявканью нескольких собак, псарня. Надсмотрщики жили в каменном одноэтажном здании. По случаю воскресенья они все еще спали. Во дворе под навесами у двух больших печей и подвешенного над костром, закопченного,
огромного котла суетились четыре индианки в рубахах из дешевой, грубой ткани. Покрой мешковатый, длина ниже колен, без рукавов. Считается, что индианки готовят лучше негритянок. Не могу ни подтвердить, ни опровергнуть. Одна из рабынь зачерпнула варево в котле деревянной ложкой, поднесла ко рту, чтобы попробовать - и увидела нас. Несколько секунд тупо пялилась, а потом завизжала так, будто горячее содержимое из ложки выплеснулось ей на грудь.
        - Вперед! - приказал я флибустьерам.
        Четырнадцать человек побежала будить надсмотрщиков, а остальные четверо вместе со мной - к дому плантатора. Здание было с широким каменным крыльцом под деревянным навесом. На крыльцо вели четыре ступеньки. Справа от входной двери на крыльце стоял трехфунтовый фальконет, очень ржавый. Зачем он здесь? Разве что сигналы подавать своим работникам. Дверь была из красного дерева, толстая и тяжелая. Пол на первом этаже похож на мраморный, но что за камень, я так и не понял. Мое внимание сосредоточилось на Манрике де Лара, который с криком «Грязные грабители!» спускался по деревянной лестнице со второго этажа. Он был в белой рубахе и колпаке, конец которого раскачивался у правого плеча, и кожаных шлепанцах. С виду - типичный Дон Кихот, однако не тот, каким его обычно рисуют иллюстраторы романа, а возбужденный придурок средней упитанности и роста с выпученными глазами, красным носом и подрагивающими, бледными губами. В руках, покрытых черными густыми волосами, Манрике де Лара держал по пистолету, стволы которых были украшены позолоченными узорами в виде переплетающихся, волнистых линий.
        Я выстрелил первым. Пуля попала плантатору в грудь, продырявив рубаху, которая в том месте начала стремительно выкрашиваться в темно-красный цвет. Манрике де Лара замер, открыв рот от удивления. Наверное, был уверен, что в силу родовитости бессмертен. Из-за моей спины выстрелил из пистолета кто-то из флибустьеров. Вторая пуля попала плантатору в живот. Калибром она была раза в два больше моей, вмяла в тело и часть материи, которая стремительно пропиталась еще более темной кровью. Хозяин плантации качнулся назад, словно собирался рухнуть навзничь, а потом нагнулся вперед, выронил пистолеты и покатился по лестнице, остановившись на последних двух ступеньках, спиной кверху.
        На втором этаже в две стороны расходились анфилады из трех комнат. Слева обитали родители, справа - дети, два мальчика и три девочки в возрасте от года до лет двенадцати, и две няньки-негритянки. Синьора де Лара была в одной белой рубахе, вырез, рукава и подол которой украшен сине-красной канвой, без головного убора и босая с явной примесью индейской крови. Лицо не сказать, что красивое, но точеное, с тонкой смуглой кожей. Распущенные, иссиня-черные, густые, прямые волосы были длиной до поясницы. В ушах золотые сережки с изумрудами, на шее тонкая золотая цепочка с крестиком, на каждой руке по два золотых перстня: с изумрудами на средних пальцах и красными кораллами на безымянных. Местные уверены, что кораллы оберегают от змей. Я уверен, что змеи оберегают кораллы от людей. В чем уверены змеи и кораллы, никто не знает. Разве что плантаторша, черные глаза которой - холодные и немигающие - подсказывали, кем она была в прошлой жизни. Они смотрела на нас, как на недоразумение, не достойное внимания. Только когда заплакала младшая из девочек, у матери дрогнули ноздри тонкого красивого носа.
        - Не бойтесь, синьора, ни вам, ни детям, не причинят вреда, - заверил я. - Но с драгоценностями придется расстаться.
        Она молча вынула из ушей сережки, сняла с пальцев перстни и швырнула их на пол у своих ног, после чего спокойно, словно не замечая нас, прошла в дальнюю комнату, где за спины негритянок прятались ее дети.
        В первой комнате родительской анфилады находился кабинет плантатора. На столе стоял серебряные подсвечник на три свечи, кувшин и два бокала на большом блюде или маленьком подносе и золотая табакерка, украшенная двумя черными жемчужинами. Рядом со столом стоял сундук, разделенный на три отделения. В одном отделении лежали документы, включая дворянскую грамоту и родовое дерево, подтверждающие родовитость Манрике де Лара, начиная с четырнадцатого века. Кем были его предки в предыдущие века, документы умалчивали. В другом отделении хранились эскудо - старинные испанские золотые монеты, в том числе дублоны по два и четыре эскудо, всего на две сотни с четвертью, и мешочек с белыми жемчужинами среднего качества. В третьем отделении - серебряные монеты разного достоинства и разных стран на две тысячи песо без малого. У сундука были три бронзовые ручки: одна вверху и две по бокам. Я решил, что именно такого и не хватает мне, поэтому приказал доставить прямо в мою каюту. Из других комнат выгребли серебряных изделий разного назначения, включая сервиз на двенадцать персон, еще где-то на пуд и много всяких
тряпок, оружия, предметов быта, несмотря на мою просьбу не набирать малоценное барахло.
        Три арбы, все вьючные животные, дюжина надсмотрщиков и более сотни рабов были нагружены трофеями, в том числе какао, табаком, сахаром и маисом, которые здесь тоже выращивали. Я оставил пять флибустьеров охранять то, что заберем второй ходкой, а с остальными повел караван к берегу моря. Мои подчиненные успели нахлебаться вина, найденного в погребе, поэтому не скрывали радости. Добычи захватили так много, что всю не увезем. Большую часть рабов придется оставить здесь. В первую очередь надсмотрщиков, потому что испанцы считались самой ленивой и неблагодарной рабочей скотиной. Но и того, что увезем и обменяем на ямайский ром, хватит флибустьерам на месячный запой.
        21
        Поскольку добыча была в несколько раз больше предыдущей, пришлось отстегнуть губернатору на бедность. Кстати, он утверждает, что большая часть этих денег идет в казну или, как здесь говорят, королю. Не удивлюсь, если он говорит правду. Отстегивая королю и Церкви, нынешние французы как бы покупают индульгенцию, прощающую им способ добывания этих денег. Причем дело не в совести. Скорее, действуют по правилу: украл - поделись, иначе лягнет удача.
        У губернатора я застал Мишеля де Граммона. На лбу у него была небольшая вмятина, которую прикрывала кожа, изукрашенная свежим шрамом, напоминающем пупок. Такое впечатление, что кожу в том месте исполосовали, а потом связали в пучок и дали срастись. Капитан флибустьеров был все так же неряшливо одет и полон грандиозных планов. На этот раз он намечал нападение на Кампече (полное название Сан-Франциско-де-Кампече), предсказывая захват богатой добычи.
        В будущем я бывал в этом порту несколько раз. Как и большинство городов, построенных испанскими колонизаторами, Кампече состоял из двух частей - старой и новой. Последнюю можно было бы перенести на окраину любого другого латиноамериканского испаноязычного города - и везде она смотрелась бы гармонично. Первая тоже была похожа на другие старые колониальные города, особенно планировкой центра. Но были и отличия. Везде очень много скульптур, причем самых разных стилей, направлений. Такое впечатление, что когда-то давно в городе провели конкурс на самую экстравагантную скульптуру и затем все шедевры установили на улицах. Еще много было граффити, причем высокого качества. Такое впечатление, что бездарям в этом городе творить запрещено. Как принято в этих краях, стены домов выкрашены в яркие цвета, вольно чередующиеся. Настораживало почти полное отсутствие выходящих на улицу окон в жилых домах и самих таких домов, преобладали государственные и коммерческие. Ответ я нашел случайно. Проходя мимо железных решетчатых ворот, увидел, что калитка в них не закрыта на замок, а во дворе жилого дома много
растительности. Мне как раз придавило на клапан, вот я и решил полить растения, если не будет свидетелей моей благотворительности. Оказалось, что во дворе не только свидетелей нет, но и домов. То есть были только передние и боковые стены, а внутри кучи строительного и не только мусора, сквозь которые пробивались к свету настырные растения. Я был не первым, кто удобрил их. Видимо, владение жильем в центре города накладывало какие-то дополнительные обременения, слишком накладные, вот жители и сбежали на окраины. Еще запомнил в Кампече мощные бастионы на берегу и ржавые пушки большого калибра, стоявшие у амбразур и на длинной набережной, где рядом с ними любили фоткаться туристы.
        - Кампече хорошо укреплен, - предупредил я Мишеля де Граммона.
        - Каракас был укреплен не хуже, - отмахнулся он. - Крикнем дружно «Сдавайтесь!» - и гарнизон разбежится!
        На его счету захват нескольких городов, так что можно верить.
        - Ты пойдешь с нами? - спросил Мишель де Граммон.
        - С кем именно? - задал я вопрос.
        - Те же, что и на Каракас ходили, и хочу еще трех-четырех капитанов позвать, - ответил он.
        - Что ж, давай сходим в Кампече, - сказал я.
        - Сколько людей сможешь взять? - задал он вопрос.
        - Полсотни, - ответил я.
        По-хорошему, тендер мог вместить не больше трех десятков человек. Поскольку добыча делится пропорционально количеству флибустьеров на борту, мне выгоднее было взять, как можно больше. Тогда я получу шестьдесят процентов от доли пятидесяти человек, как судовладелец и снабженец, в сравнение с которыми уменьшение капитанской будет незначительным.
        - Когда выходим? - поинтересовался я.
        - Я дам знать, - пообещал Мишель де Граммон.
        Ожидание затянулось более, чем на месяц. Эскадра из девяти кораблей вышла в море восьмого марта. Если бы командовал я, то выбрал бы следующий день. Начинать важное дело в женский праздник, как минимум, несерьезно. Решение принимал генерал, как остальные капитаны называют Мишеля де Граммона, а он про международный женский день ничего не слышал. Первым шел флагманский галеон, как самый медленный. Мой тендер замыкал строй. Точнее, строя не было. Шли кучей, обгоняя друг друга, но не флагмана. Дул привычный в этих местах пассат - северо-восточный ветер - силой балла три, так что при курсе галфвинд скорость была слабенькая. Два военных галеона, стоявшие на рейде Сантьяго-де-Куба, заметив нас, перешли поближе к форту, где встали на якоря со шпрингом, чтобы вести огонь с одного борта, и приготовились к бою. Поняв, что идем не на них, снялись с якорей и последовали за нами на безопасном расстоянии, видны были только верхушки их мачт. На ночь и мы, и они ложились в дрейф. От Ямайки за нами увязался еще и британский линейный пятидесятишестипушечный корабль под королевским флагом. Он тоже держался на
безопасном расстоянии.
        Если сзади слабая погоня, жди сильную спереди. Испанская эскадра встретила нас в Юкатанском проливе. Четырнадцать военных кораблей, включая три линейных, судя по размерам, несущих пушек по семьдесят-восемьдесят, и с десяток вспомогательных судов. Они шли со стороны Гаваны. Видимо, из Сантьяго-де-Куба послали в Гавану гонца или голубя с весточкой о нашей флотилии. Военные корабли шли строем кильватер. Шли на нас. Наша флотилия, заметив их паруса, сперва сохраняла прежний курс, а потом, убедившись, что при крике «Сдавайтесь!», как бы громко мы ни орали, испанцы уж точно не разбегутся, флагманский галеон под командованием генерала Мишеля де Граммона начал резко делать поворот фордевинд, чтобы лечь на обратный курс. У нас была разработана система сигналов на случай боя, но только для нападения. Сигнала «Атас!» не было, что не помешало капитанам всех судов правильно понять маневр флагмана. Причем разворачивались так стремительно, что чуть не навалились на него. Я же приказал взять чуть правее, чтобы обойти их, и только после этого - сильно влево, но не на обратный курс, где виднелись мачты испанских
военных галеонов и английского линейного корабля. Курсом полный бакштаг, подняв спинакер, мы в одиночку и довольно резво для слабого ветра побежали в сторону материка. Никто из испанской эскадры не последовал за маленьким быстрым тендером. Они видели добычу поинтереснее.
        Примерно через час, когда почти вся испанская эскадра скрылась из виду, Жак Буше крикнул из «вороньего гнезда:
        - За нами идут три корабля!
        - Испанцы? - спросил я.
        - Нет, - ответил индеец, - Лоренс де Графф, Николас ван Хорн и Жан де Бернанос.
        Голландцы, видимо, как опытные судоводители, тоже сообразили, что лезут в ловушку, и, поскольку имели более быстроходные суда, чем у испанцев, последовали моему примеру, а Жан де Бернанос в море всегда следовал за ними. В скорости они уступали нам, поэтому еще через пару часов мы потеряли из виду и их, и испанцев. Я приказал поменять глас и пойти на юг. Оторвемся до ночи подальше от погони, а утром пойдем к Эспаньоле.
        Утром ко мне в каюту пришел квартирмейстер Пьер Бело, бывший католический священник, расстриженный за прелюбодеяние, а потому грамотный, что очень важно для данной должности. Я заметил, что необразованные люди редко становятся прелюбодеями. Образование делает человека озабоченным во всех проявлениях. Пьер Бело все еще выстригал тонзуру, носил черную одежду, похожую на рясу, служил мессы по просьбе экипажа, исповедал умирающих и провожал их в последний путь. Самое забавное, что к его услугам прибегали как католики, так и протестанты. Последние считали, что раз он расстриженный, то почти гугенот. Мне квартирмейстер был ни к чему, но против полусотни отморозков трудно качать права.
        - Мы тут подумали, капитан, и приняли решение поискать добычу у испанских берегов, - выдал Пьер Бело.
        - А возможность нарваться на испанскую эскадру вас не пугает? - поинтересовался я.
        - Чего нам ее бояться?! - искренне удивился он. - Удрали от них в этот раз - удерем и в следующий!
        - Мне бы твой оптимизм, - произнес я.
        - Так что, капитан, посмотри по карте, где чаще можно встретить добычу, и пойдем туда, - произнес квартирмейстер твердо, давая понять, что в случае отказа моим кораблем будет командовать другой человек.
        Я вынужден был согласиться, хотя первым желанием было разрубить бывшего священника на две части по вертикали:
        - Хорошо, пойдем поищем добычу.
        Мы поджались к материку, пошли вдоль берега на юго-запад. Я собирался спуститься до южного берега Карибского моря и, если не встретим торговое судно, напасть там на какую-нибудь плантацию, забить трюм любым, пусть даже дешевым, грузом, вернуться на Тортугу, где поделить добычу и распустить экипаж. Как назло на следующее утро Жак Буше заметил баркас, который следовал встречным курсом ближе к берегу. Заметив нас, баркас быстро развернулся, но убежать не смог.
        Шкипером был сутулый и угрюмый мулат с маслянистыми глазами, одетый в рубаху и короткие штаны из дешевого полотна и с большой соломенной шляпой на голове. Ему помогали три матроса, как ни странно, все белые и одетые богаче. Баркас вез балки и доски из плотного и тяжелого, красного дерева. Казалось, что груза мало, но баркас сидел глубоко.
        - Откуда дровишки? - задал я вопрос.
        - Это не дровишки, а материал для постройки корабля, - как несмышленыша, просветил меня шкипер.
        - Как это я сам не догадался?! - насмешливо воскликнул я. - Так откуда и куда их везешь?
        - С лесопилки в Кампече, - ответил мулат.
        Надо же! Видимо, этот поход по-любому будет связан с Кампече!
        - Если покажешь, где находится лесопилка, отпущу тебя и твоих матросов, - предложил я.
        - Точно отпустишь? - уставившись на меня маслянистыми глазами, спросил шкипер.
        - Благородному человеку такой вопрос не задают, - сказал я. - Или ты не обучен хорошим манерам?
        Судя по всему, отец у него дворянин, а мать подкачала. Обратный вариант здесь встречается редко. Благородные испанские отцы обычно дают бастардам хорошее воспитание и образование, а этому и на баркас подкинул. Англичане, как народ продвинутый, завозят на острова ирландских женщин и скрещивают их с рабами. Дети рождаются работящими, как мамы, и приспособленными к жаркому климату, как папы. Или наоборот. Брак селекционной работы обычно продают соседям. У французов по королевскому указу, изданному тринадцать лет назад (вот что аукнется в будущем на Гаити!), ребенок рабыни - раб. При этом отца штрафуют на две тысячи ливров, а рабыню с ребенком продают другому хозяину, запрещая их выкупать.
        - Обучен, - буркнул мулат.
        Лесопилка располагалась на неширокой речушке, впадающей в море милях в десяти от места нашей встречи. За время перехода мы перегрузили красное дерево в трюм, а в баркас пересела большая часть экипажа под командованием квартирмейстера и первой отправилась к цели. Я же подождал высокую воду при приливе. Они здесь слабенькие, около метра, но этого хватило, чтобы пройти по речушке пару миль до лесопилки.
        Это были две водяные мельницы. Первая приводила в действие одну большую пилу и через систему блоков подтягивала к ней ствол дерева, а вторая крутила сразу две пилы меньшего размера, на которой бревна распиливали на доски. Обе мельницы продолжали работать, хотя никто ничего не пилил. Рядом с большой пилой на земле сидели четырнадцать рабов-негров, две рабыни-негритянки, молодые женщины, и три надсмотрщика-мулата. Видимо, хозяин лесопилки - любвеобильный чувак. По словам шкипера здесь работало больше сотни рабов. Остальные успели убежать в джунгли. Хозяин живет в поселке, что километрах в десяти отсюда, поэтому, кроме рабов, пяти пар волов, двух ослов, рабочего инвентаря, запасов продовольствия и нескольких кубов заготовленных пиломатериалов, больше ничего ценного не нашли. Я приказал рабам грузить добычу на тендер, а потом - их самих на баркас. На судне для такого количества рабов места не было. Придется им попутешествовать с меньшими удобствами.
        - Синьор, вы обещали нас отпустить! - услышал я крик шкипера-мулата.
        Его, оказывается, вместе с матросами загоняли на баркас.
        - Отпустите их! - приказал я.
        - Капитан, добычи мало, а за этих англичане дадут тысячи полторы ливров, - сказал мне квартирмейстер, ухмыляясь нагловато.
        Видимо, решил, что я и дальше буду с ним соглашаться.
        - Я дал им слово, что отпущу, если покажут дорогу сюда, - напомнил я.
        - Так это ты дал, а мы не давали, - сообщил Пьер Бело.
        Флибустьеры, слышавшие его слова, заулыбались, поглядывая на меня так же нагловато.
        - Ты - простолюдин, и твоему слову денье цена, а я - шевалье, и мое слово крепко. И если кто-то с этим не согласен, я буду драться с ними на кутлассах, по очереди. Ты будешь первым, - заявил я и крикнул на тендер слуге: - Кике, принеси мою саблю!
        На суше поединки разрешены, и отказаться от вызова - признать себя трусом. Флибустьеры имели возможность наблюдать мои тренировки со шпагой и саблей, поэтому вряд ли у кого-то из них есть сомнения, чем закончится поединок. Так что им надо было или отпускать шкипера и матросов, или умереть по очереди, или убить меня толпой, с чем согласны пока не все флибустьеры.
        - Не горячись, капитан! - сменив тон на дружеский, произнес квартирмейстер. - Я решил помочь тебе. Ты ведь потеряешь больше всех, если отпустим их.
        - Не надо считать деньги в моем кармане, лучше поройся в своем дырявом, - посоветовал я.
        Одежда на попе-расстриге была вся в дырках и латках, поэтому мой совет вызвал дружный гогот флибустьеров. После чего шкипер-мулат и его экипаж были отпущены на все четыре стороны.
        Ночью во время начал отлива мы сплавились в море, где на рассвете обнаружили, что три надсмотрщика-мулата сбежали. И это, несмотря на то, что в реке и море рядом с устьем водились кайманы. Я мысленно пожелал удачи отважным парням.
        До Ямайки добирались галсами, двое с половиной суток. Утром подтягивали к тендеру баркас и передавали на него запас еды и воды на день. В бухточке Санди-Бэй высадили их, за исключением пятерых - доли губернатора барона Жана де Пуансе, и скот на берег. Выставили на продажу и баркас, который теперь нам был не нужен. Покупатели нашлись быстро. Я обменял добычу, взяв всего понемногу: больше всего индиго из расчета три с половиной ливра за фунт и почти равными долями по стоимости какао - ливр за фунт, хлопок - сорок пять ливров за сто фунтов и сахар-сырец - двенадцать ливров за сто фунтов. Менять на ром отказался, несмотря на пожелание квартирмейстера Пьера Бело. И никто из флибустьеров по этому поводу не возбухал, потому что услышали от англичан интересные новости.
        Флагманский галеон под командованием генерала Мишеля де Граммона был захвачен британским линейным кораблем. Его не стали брать на абордаж, а приблизились на дистанцию пистолетного выстрела и расстреляли из пушек, перебив примерно половину из четырех сотен флибустьеров, пока те не соизволили сдаться. Несколько пленных повесили за прежние грехи. Те, у кого было, чем выкупиться, включая Мишеля де Граммона, сидели в тюрьме, ожидая голландский корабль с Тортуги, который привезет деньги. Остальные были проданы в рабство. Испанцы захватили аж три флибустьерских судна. Чьи именно, на Ямайке не ведали, но точно знали, что всех пленных флибустьеров, как елочные игрушки, развесили на реях. Затем испанский флот отправился на Тортугу, чтобы раз и навсегда разгромить это разбойничье гнездо.
        Флибустьеры с тендера передумали идти на поиски следующей добычи, а очень захотели поскорее вернуться домой. У кого-то там семья, у кого-то хранится имущество или оставлена заначка, а кто-то испугался, что разделит судьбу пленных флибустьеров. Тендер уже не казался им достаточно быстроходным судном. Поскольку от меня зависело, насколько быстро и в целости доберемся мы на Тортугу, больше никто не качал права, и мои приказы выполнялись быстро и беспрекословно.
        22
        Испанцы не добрались до Тортуги. В Наветренном проливе и на рейде Сантьяго-де-Куба, чего я опасался, их тоже не было. Наверное, решили, что уже захваченных судов с флибустьерами хватит для победоносного донесения и получения призовых и наград, оставили немного на развод, чтобы было, за что получить поощрения в следующий раз. На Тортуге и Эспаньоле приписали отказ испанцев от нападения исчезновению с неба кометы, которая терроризировала их умы и сердца с осени. Поскольку французы не знали точно, кого из флибустьеров захватили испанцы, нас тоже похоронили.
        - Не дождешься! - шутливо сказал я Старому Этьену, который сильно огорчился, увидев меня живым и здоровым.
        Ему бы достались все мои сбережения и товары, оставленные на хранение. Это был еще одни повод, почему я решил совершить путешествие в Европу. Нельзя так сильно зависеть от одного человека, иначе умрешь от руки союзника быстрее, чем от вражеской.
        На аукционе я выкупил ту часть захваченного нами товара, что должна была отойти флибустьерам, погрузил на тендер хранившееся на складе Старого Этьена и прикупил немного табака у местных плантаторов, чтобы забить трюм под завязку. Затем побывал в Пор-де-Пе, где передал губернатору барону Жану де Пуансе его долю от добычи - всего лишь пять рабов, большего он не был достоин. Принимал меня губернатор не в своем кабинете, как раньше, а в спальне. У Жана де Пуансе случился, как я понял, гипертонический криз, доктор пустил ему кровь. Это, насколько я сведущ в медицине, был один из немногих случаев, когда кровопускание должно было помочь. Лицо барона побледнело, растеряло половину опухлости и перестало потеть, из-за чего казалось восковой маской, когда он молчал.
        - Как тебе удалось уцелеть? - первым делом поинтересовался барон Жан де Пуансе.
        Я рассказал о преимуществах моего судна перед испанскими кораблями.
        - Да, неудачный оказался поход! - расстроенно воскликнул губернатор. - Что-то в последнее время Мишелю де Граммону не везет. Позавчера отправил на голландском судне выкуп за него и еще двух членов его экипажа, которые хранили деньги у меня. Тебе тоже советую оставить деньги у меня на всякий случай.
        - Я решил закончить с флибустьерством. Сплаваю в Европу, посмотрю, что там делается. Может, найду занятие не менее прибыльное и более достойное благородного человека, - поделился я планами.
        - Для благородного человека есть только одно достойное занятие - война, и не важно, как она называется, - высказал мудрую мысль барон Жан де Пуансе и проявил неслыханную доброту, видимо, в благодарность за тех рабов, которых я навозил ему ранее: - Могу дать рекомендацию моему другу Батисту де Буажурдану, сеньору де Буэр, командиру драгунского полка в Нанте. Ему наверняка пригодится знакомство с отважным и удачливым капитаном.
        - Буду очень признателен! - искренне произнес я.
        Барон Жан де Пуансе позвонил в позолоченный колокольчик, позвав своего секретаря - тщедушного юношу со льстивым лицом заядлого адвоката - и продиктовал ему письмо своему нантскому другу. Очень лестное, кстати, я бы так хорошо о себе вряд ли бы написал. Умеют французы лизнуть даже подчиненных, что не помешает им так же легко предать, если это будет выгодно.
        Проблем с набором экипажа не было. Желающих вернуться во Францию бесплатно было, хоть отбавляй. Я отобрал трех человек. Четвертым стал Жак Буше. Индейцу очень хотелось побывать в Европе, а мне нужен был хотя бы один человек, кроме слуги, которому я бы доверял полностью.
        В рейс отправились второго апреля, отпраздновав День Дурака. Как мне рассказали, лет сто с небольшим назад по решению Папы Римского Григория Тринадцатого католики, а за ними и протестанты, перешли на новый календарь, получивший впоследствии название григорианского, и стали отмечать Новый год первого января. В России это произойдет при Петре Первом, через несколько лет. До этого Новый год отмечали первого апреля. Кто-то по привычке продолжал и дальше так делать. Сперва в этот день смеялись над упрямцами, а потом над всеми, кто давал повод. Если повода не хватает, зазевавшемуся сзади на одежду цепляют на крючке вырезанную из бумаги или материи рыбку, поскольку Солнце находилось в созвездии Рыбы. Заодно появилось и более приятное выражение «не остаться в рыбах».
        Воспользовавшись попутным южным ветром, я прошел между Багамскими островами, а потом с помощью встречного северо-восточного пассата, курсом бейдевинд, и попутного Антильского течения пошел на северо-северо-запад, где у берегов Флориды нас подхватил Гольфстрим, а потом и пассат уступил место сильным западным ветрам.
        23
        Иногда приедешь в незнакомый город, а такое впечатление, что ты бывал в нем раньше. Может быть, в прошлой жизни. А со мной теперь все чаще случается, что попадаю в город, в котором раньше бывал, причем неоднократно, но такое впечатление, что оказался впервые. Так случилось и с Нантом. Я несколько раз посещал его в двадцать первом веке. В первый раз попал на выходные, грузчики не работали, поэтому посвятил два дня экскурсиям по городу. Купил в туристическом центре за двадцать четыре евро карту гостя на сорок восемь часов. Цену запомнил потому, что получалось по пол евро за час. По этой карте можно бесплатно присоединяться к экскурсиям, посещать музеи, кататься на речных трамвайчиках и даже на городском общественном транспорте. Карту города и схему маршрутов транспорта дали бесплатно. Мне очень понравились нантские трамваи, скоростные и бесшумные, потому что колеса покрыты резиной. Посетив в первый день основные достопримечательности, на второй часа три катался по городу на трамваях, пересаживаясь с одного на другой.
        Посмотреть было что. Очень понравился замок бретонских герцогов. Правда, исследовать его толком не дали. Гид привел нас на площадку внутри замка, где рассказал его историю, самым главным эпизодом которой был Нантский эдикт, уравнявший в правах католиков и протестантов, подписанный здесь Генрихом Четвертым. Потом разрешили пройти по части сторожевого хода между двумя башнями, название которых я не запомнил. После чего нас сводили в два музея - местного искусства и торговой истории (в основном торговали колониальными товарами) - и на этом экскурсия закончилась. Мою попытку прошвырнуться по замку без экскурсовода мигом пресек очень улыбчивый секьюрити, появившийся неожиданно, как черт из табакерки.
        Метрах в двухстах от замка был собор Петра и Павла из белого известняка и серого гранита, который, по заверению гида, строился целых четыреста пятьдесят лет. Судя по строительным лесам у одной из боковых стен, процесс все еще не закончился. Внутри был саркофаг из белого и черного мрамора с телами одного из бретонских герцогов и его жены. Их охраняли собака и лев. У одной скульптуры, обозначавшей Благоразумие, было два лица, мужское и женское. Видимо, подразумевалось, что полный комплект благоразумия выдается только на семейную пару. Кстати, во время Французской революции в соборе был амбар. Так что российские революционеры были тупыми подражателями.
        Также запомнился фонтан на Королевской площади, изготовленный из голубого мрамора в виде толстой тетки в короне и с трезубцем в руке. Эта тетка символизировала город Нант, что в свою очередь символизировало путаницу с половой принадлежностью в головах большинства граждан Франции. Трезубец отсутствовал, потому что в прошлые выходные футбольная команда «Нант» выиграла на домашней арене, и фанаты по традиции свинтили его на удачу. Зная скупость французов, уверен, что трезубец был съемный, и к следующей домашней игре его по-тихому вернут на место.
        В конце семнадцатого века Нант не был похож на себя в будущем. Во-первых, порт теперь был в самом городе, милях в тридцати от устья реки Луары. Во-вторых, замок стоял на берегу реки, а не вдали от нее. В-третьих, рек и ручьев протекало по городу несчитано, из-за чего напоминала Венецию и так и называлась с добавлением прилагательного «Западная». Так понимаю, в будущем речки и ручьи закатают асфальтом. Я был уверен, что это чисто русское развлечение - закатывать асфальтом текущую воду, особенно во время дождя. В-четвертых, саркофага в соборе не оказалось; он находился в маленькой церкви неподалеку. В-пятых, тетки с трезубцем не было совсем. Наверное, потому, что французы пока не научились играть в футбол. Впрочем, и англичане тоже пока не знают о существовании своей национальной игры и почему-то живы. Что не изменилось - строительные леса, правда, у другой стены собора.
        Нант расположен на самом юге Бретани, поэтому быстрее остальных ее районов избавлялся от коренного населения. Как мне сказали, особенно много бретонцев уехало отсюда в последние годы, потому что были гугенотами. Они еще попадались среди жителей Нанта, было еще кому печь блины, сладкие из пшеничной муки и соленые из гречневой, но теперь здесь преобладали католики, выходцы из других районов Франции, которые привезли сюда свои любимые блюда, значительно потеснив бретонскую кухню. Разве что вино здесь осталось все таким же посредственным, кислым. Представляю, как бы опечалился мой бывший командир Бертран дю Геклен, узнав об этом.
        И мода сейчас другая. Многие ходят в очках, причем большинство имеет прекрасное зрение. Чем богаче человек, тем больше очки. Мне сразу вспомнилось, что в Москве, куда солнце заглядывает, извинившись, многие дамы носили очень дорогие солнцезащитные очки, причем используя их вместо заколки для волос. Зачем очки носили, сдвинув на лысину, московские мужчины - так и осталось для меня загадкой. Французское простонародье очков не знает и одевается примерно так же, как и пару веков назад, когда я жил во Франции: рубаха, короткие штаны, завязывающиеся веревками под коленями, колет или куртка, в холод сверху накидка или плащ и, в зависимости от зажиточности, сабо, или кожаные башмаки, или сапоги. Как и раньше, преобладают коричневый и серый цвета. Красный и синий - для праздничной одежды. Белый - цвет короля, черный - гугенотов, которых во Франции все меньше, потому что им запрещают занимать высокие посты, быть юристами и врачами. Зато богатые стали одеваться иначе. Утверждают, что французы создали моду, а мне кажется, что мода создала французов. Поражало обилие и разнообразие кружев. Куда их только не
приделывали! Даже к чулкам и на мебель. В большой цене тонкие кружева с орнаментом, образованным плотным переплетением нитей на узорной сетчатой основе. У каждого свое название. Я не осмелился запомнить их. И пуговицы превратились в произведения искусства: кроме отлитых из золота и серебра и украшенных драгоценными камнями, появились хрустальные в виде ларчика, в котором хранили благовония или локон возлюбленного(-ной), стеклянные с изображенными в глубине пейзажами, фигурками людей, животных, нимф, амуров… Женская мода, как ни странно, осталась более консервативной, а у мужчин появился жюстокор, надеваемый поверх камзола без рукавов и воротника, который был короче на десять-пятнадцать сантиметров и контрастировал с ним по цвету, или короткий жилет, украшенный вышивкой. В жюстокоре впервые появились прорезные, низко расположенные карманы с большими декоративными клапанами. Верх не застегивали, выпуская на него пышное жабо или, что предпочитала молодежь, шейный платок. Подпоясывали жюстокор поясом-шарфом из дорогой шелковой ткани на уровне талии, который завязывался бантом на спине или сбоку. Носили
его с кюлотами (штанами до колен) из бархата, шелка или шерсти, обычно черного цвета. Штанины внизу застегивались на пуговицу или пряжку. Шелковые чулки стали обязательны не только для благородного человека, но и для богатого. В холода их надевали по две-три пары. Туфли гармонировать по цвету с шелковыми чулками - чаще всего красными, голубыми или светло-зелеными. В распутицу поверх туфель теперь обували не сабо, а грубые кожаные башмаки на толстой подошве. Некоторые кавалеры не отличались от своих дам румянами и мушками. Гей-парадов еще нет, но это уже кажется удивительным. Кстати, гомосексуализм теперь все западноевропейцы называют итальянской наклонностью, лишь только итальянцы - османской.
        Как и все народы мира, французы считают свой богоизбранным, но к другим, в отличие от остальных, относятся не с презрением, а с сочувствием: родились, бедолаги, дальтоника или глухими - какая жалость! Для этого у французов есть веский довод - чувство стиля во всем, даже в мочеиспускании. Французы ссут везде, где приспичило, но как элегантно держат и как артистично поливают! Процесс приема пищи - и вообще спектакль. У меня на все случаи жизни нет столько эмоций, сколько француз изображает на своем лице после каждого кусочка мяса или глотка вина. Даже если я ем то же, что и он, у меня появляется подозрение, что мне подсунули другое и не такое вкусное. Такой же спектакль устраивают в магазине, особенно при покупке продуктов. Товар будут долго щупать, нюхать, лизать и обязательно ругать. Что ругают, то и купят, но только после горячего торга с продавцом. Если есть очередь, то она даже не заикнется, что спешит, наоборот, вмешается в торг, причем одна половина на стороне покупателя, а вторая - продавца. При этом обе половины постараются показать себя интеллектуалами, даже если речь идет о кочане
капусты. Уже через минуту разговор превратится в философский. Хорошо разбираясь только в материальном, французы обожают говорить о духовном. У русских обратная проблема. Наверное, поэтому русские так любят показывать, как они работают, нет, вкалывают, как проклятые, а французы делают больше и лучше, но при этом незаметно, словно не хотят, чтобы узнали, что им приходится зарабатывать на хлеб насущный. Видимо, мечтают быть бездельниками-дворянами.
        Знать сейчас делится на три группы: высшая - титулованная, которая всегда безупречно одета, но никогда не разговаривает с теми, кто ниже, а если говорит, то фразу «Никак не пойму, что он говорит»; средняя - владельцы сеньорий, которые тоже одеты безупречно, но разговаривают со всеми знатными; низшая - владельцы шпаги и только шпаги, одетые бедно, но все равно стильно, которые разговаривают только с теми, кто согласен слушать их жалобы на что угодно, кроме отсутствия денег, потому что об их бедности знают все, но не должен знать никто. Первое, что делает бедный дворянин, заимев деньги - покупает землю, чтобы стать сеньором и получить возможность разговаривать просто так. Свой клок земли и для незнатного француза - предел мечтаний. Большая часть убийств родственников именно из-за земли. По всем остальным поводам ссора обычно заканчивается руганью и/или мордобоем, о которых обе стороны забывают на следующий день. Из-за этого у меня подозрение, что, несмотря на стильность, все французы - крестьяне, только некоторые успели разбогатеть давно, и об их презренном прошлом забыли.
        24
        Я остановился в гостинице под названием «Зеленый дуб». Это уже был не трактир, а именно гостиница. Располагалась она на большом острове, которого в будущем не станет, среди домов богатых купцов. Матросы на рабочей шлюпке подвозили меня прямо к каменному крыльцу гостиницы. Это и рекомендация таможенного чиновника и повлияли на мой выбор. Комната на втором этаже была просторная, с видом на реку, широкой кроватью с балдахином, темно-синим с золотыми кистями, для шевалье и узкой кроватью для слуги. На Тортуге слуги спали на тюфяках, расстеленных на ночь на полу. Это роскошество стоило в три раза дороже, чем у Старого Этьена.
        Впрочем, деньги у меня теперь были. Во-первых, драгоценные камни здесь стоили намного дороже, чем в Америке; во-вторых, таможенник сразу сообщил купцам, что именно я привез - и не было отбоя от желающих приобрести весь груз оптом или по частям. Я продал все, кроме красного дерева. Оно пойдет на строительство брига, который я заказал на местной верфи. Нант сейчас считается главным кораблестроительным центром королевства, а французы - лучшими строителями военных кораблей. Они получаются элегантными, быстроходными и маневренными. Англичане в первую очередь делают акцент на непотопляемости, испанцы - на украшениях, а голландцы и португальцы - на вместимости.
        Я заказал бриг с острыми обводами, длинным бушпритом, отношением длины к ширине, как почти шесть к одному (двадцать восемь с половиной метров к пяти), что пока большая редкость, осадкой в полном грузу три с половиной метра, суммарной грузоподъемностью двух трюмов в сто восемьдесят тонн и высотой мачт от верхней кромки киля двадцать семь и тридцать метров. С каждого борта приказал сделать по четыре пушечных порта, но орудий заказал всего четыре, да и те карронады шестнадцатифунтовые. Такой вид пушек тоже пока не появился, хотя уже начали вести бой на дистанции пистолетного выстрела. Я не собирался ни с кем вести артиллерийские дуэли. Карронады мне нужны для уничтожения картечью экипажа вражеского судна. Поставлю все четыре на одном борту и влуплю от души. Само вражеское судно мне нужно целым и невредимым, потому что такое стоит дороже. Мастер-литейщик выслушал мои требования и пожал плечами: твои деньги, сделаем, что скажешь. Чтобы скорее догнать добычу, заказал и две бронзовые двухдюймовки с длинными нарезными стволами, намереваясь использовать их, как погонные орудия. Корпус ниже ватерлинии будет
обшит медными листами, иначе в тропиках его быстро превратит в труху всякая морская мелкая, но вредная живность. Это нововведение уже прижилось, почти у всех океанских кораблей корпуса защищены медью или изредка свинцом. Паруса купил английские. Французы пока не умеют делать такие хорошие. Канаты были рижские, изготовленные из российской пеньки. Обошелся корабль по сто девяносто ливров за тонну водоизмещения. Это без пушек, их оплачивал отдельно.
        Пока строилось судно, я завел взаимовыгодное дело с другом барона Жана де Пуансе, командиром драгунского полка, сеньором де Буэр, Батистом де Буажурданом. Драгуны - это пехота на лошадях. Пока что их используют чаще, как кавалерию, но по идее они должны на лошадях добираться до места боя, спешиваться и сражаться в пехотном строю. Насколько я знаю, в русской армии драгунов не жаловали. По крайней мере, утверждали, что драгуны используют своих лошадей в первую очередь, как женщин. И во вторую очередь то же. Во Франции драгуны были в моде. Говорят, их уже сорок три полка. По приказу короля драгунские полки на всякий случай разместили во всех провинциях, где живет много гугенотов, разрешив напрягать последних по делу и даже без. Командир драгунского полка был совершенно не похож на губернатора Сен-Доминго. Худой, длинный, с узким костистым бледным лицом, словно в кожу впитывается мука с парика, довольно скромного, отчего казалось, что это собственные, но зачем-то напудренные, волосы командира драгунского полка. Одет тоже скромно, в черное, хотя и не гугенот. Единственная дорогая деталь - золотые
часы-луковица на толстой золотой цепочке. Подозреваю, что это подарок от благодарных жителей города, чтобы Батист де Буажурдан поменьше их напрягал. Складывалось впечатление, что у сеньора де Буэр шило в заднице. Присядет на мгновение и тут же подскочит, будто укололся, а затем начинает метаться по своему кабинету, довольно просторному, расположенному в Испанской башне замка бретонских герцогов, которым он теперь не принадлежал. В будущем этой башни не будет. Что с ней случится, пока не знаю, поэтому старался не задерживаться в этой башне. Вдруг в ее подвале склад пороха, а я летать не умею. Проверить мне не дали, потому что там теперь квартировала часть драгунского полка. Даже пройти, как в будущем, по дозорному ходу не разрешили.
        - Барон рекомендует тебя, как очень надежного человека, на которого можно положиться в любом деле, - сделав ударение на слове «любом», известил меня Батист де Буажурдан. - Это очень лестная рекомендация, мой друг мало кому дает такую. И она очень важна для меня. Ты даже не догадываешься, как важна! - носясь по кабинету, продолжил он выстреливать фразы. - Что ты думаешь делать со своим старым судном?
        - Пока строится бриг, попробую на тендере добыть немного деньжат. Почти все накопления ушли на постройку, - ответил я. - Наверняка здесь есть грузы, которые надо отвезти в Англию или Голландию. Дальше не хочу удаляться, чтобы не застрять там надолго.
        - У меня есть для тебе интересное предложение, - на мгновение остановившись передо мной и заглянув в глаза своими темно-карими и тусклыми, сообщил командир драгунского полка. - Сейчас в Англии высокая цена на золото и низкая на серебро, а у нас наоборот. Ты грузишься здесь каким-нибудь товаром на Лондон, и мы, я и некоторые влиятельные горожане, дадим тебе золото на продажу. Там отдашь его в монетную мастерскую, из него наштампуют монет, на которые купишь серебро в слитках и привезешь нам. Мы в городской монетной мастерской наштампуем из серебра монет и купим немного больше золота. Как мне сказали, каждая такая операция приносит пятнадцать-двадцать процентов прибыли. Само собой, часть прибыли пойдет тебе. И еще, в Англии ты можешь купить овес и привезти сюда. Я заберу его весь и по очень выгодной цене для лошадей расквартированного в городе, драгунского полка. Часть навара ты вернешь мне. Что скажешь?
        - Скажу, что надо попробовать, - ответил я. - Если все будет именно так, то почему бы и нет?!
        - Не сомневайся, это уже отработанная операция, обогатимся все, если не случится ничего чрезвычайного, - сказал Батист де Буажурдан.
        - А что может случиться? - поинтересовался я, чтобы понять, почему передумал обогащаться мой предшественник, существование которого не вызывало у меня сомнений.
        - Судно может утонуть - и мы все потеряем, - ответил командир драгунского полка.
        Потеряют, конечно, все, но кто-то всего лишь жизнь, а кто-то заработанное чужим трудом. Впрочем, я тоже потеряю только деньги и другое имущество, а не жизнь, как члены моего экипажа.
        25
        Пятнадцать лет назад в Лондоне был Великий пожар. Пожары в столице Англии случаются постоянно. Этот, наверное, получил свое название за то, что выгорела большая часть города. Следов почти не осталось. В столицах пожарища обживаются быстро, потому что слишком многие не желают быть провинциалами. Не знаю, каким был город перед пожаром, но теперь почти все дома из камня и кирпича. В сравнение с тем, каким был Лондон много лет назад, он стал намного больше, но в сравнение с тем, каким он станет в будущем, намного меньше. То, что сейчас называется Лондоном, будет лишь его историческим центром. Мост, связывающий берега Темзы, всего один. Порт ниже него. Улицы такие же грязные, со сточными канавами, в которые прямо из окон выплескивают помои и содержимое ночным горшков. Поскольку теперь людей здесь живет намного больше, вонь стала, как бы помягче выразиться, очень трудно переносимая, может быть, с непривычки. Улицы стали шире, поэтому помои или содержание ночного горшка, выплеснутое из окна, может не долететь до тебя. В центре по королевскому указу все дома от четырех этажей. Ближе к окраинам встречаются
трех- и двухэтажки, но одноэтажные не попадались. Появились стеклянные витрины. На многих магазинах, кроме вывесок с названием, еще и рисунок, указывающий на специализацию: лимон у торговца фруктами, ананас у кондитера, два или три негритенка у торговца табаком и сигарами, три сахарные головы и корона у бакалейщика, три ключа у скобаря, чайник у медника… Многие здания доживут почти без изменений до двадцать первого века, так что за возможность постоянно соприкасаться с историей придется платить отсутствием современных удобств. В будущем в некоторых домах ванные комнаты будут размером с телефонную будку. Впрочем, главная перемена в будущем случится не в зданиях, а в головах. В семнадцатом и в предыдущие века бандитами и пьяницами были в основном мужчины, а затем пальма первенства постепенно перейдет к английским женщинам.
        Как-то вечером в двадцать первом веке прогуливался я по Лондону. Была у меня такая дурная привычка. Считал, что она помогает лучше почувствовать город. Вот и почувствовал. В том месте не горели два фонаря подряд. Две девицы, облаченные в черные короткие кожаные куртки и юбки и высокие ботинки с белыми шнурками, стояли у стены и курили. В тусклом красноватом свете от тлеющих сигарет их лица показались мне симпатичными.
        - Эй, придурок, дай пару монет! - облав меня многодневным перегаром, потребовала ближняя, когда я проходил мимо.
        На английском языке я весело сказал, что и с кем она должна сделать, чтобы получить пару монет, и пошел дальше. Точнее, сделал пару шагов и спиной почувствовал опасность. Детство и юность на Донбассе выработали у меня некоторые инстинкты, которые не раз спасали жизнь. Я резко наклонился и качнулся вперед, делая шаг. Целили в голову, но, благодаря моим действиям, попали в верхнюю часть спины и вскользь. Развернувшись, увидел, как вторая бейсбольная бита, словно бы рывками, приближается к моей голове. Я успел выкинуть левую руку, защитить голову. Удар был такой силы, что череп наверняка бы треснул, а боль такой, что меня перемкнуло. В мужские игры играют по мужским правилам. Бил в пятак, на полную силу. Впрочем, я не выцеливал и не отмерял, действовал на автомате, подчиняясь инстинкту самосохранения и бешенству. Два удара - и две обнаглевшие, пьяные телки, уронив биты, легли под стеной. Добивать этих тварей не стал, хотя желание было пропорциональное боли в руке. Только биты забрал и выбросил в реку. На следующее утро в новостях по всем телеканалам показывали две сине-красно-черные морды невинных
ангелочков, избитых свихнувшимся, пьяным поляком. Я потирал перебинтованную, опухшую, сине-красно-черную руку и думал, что эти два ангелочка уж точно в чертей больше никогда не будут играть, а поляки и так постоянно отгребают от англосаксов ни за что, однако с неистребимым мазохизмом продолжают набиваться в друзья.
        В конце семнадцатого века английские дамы, за редчайшим исключением, в мужские игры не играют. Предпочитают ругаться, давая в этом фору боцману с фрегата. В порту вертится много всяких женщин, зарабатывают, как умеют. Кто-то торгует, кто-то стирает, кто-то снимает напряг у сексуально озабоченных матросов, кто-то выпрашивает милостыню или выпивку, но все они такие черноротые, что только диву даешься. Причем я не сразу понимал их английский. Видимо, это были первые шаги кокни - лондонского, а впоследствии и общеанглийского арго. Зная будущее, я выучил несколько фраз. Если бы сказал их девицам, наверняка бы отвалили небитыми.
        В Лондон я привез кальвадос. Нормандия и Бретань - не самое лучшее место для выращивания винограда, зато там хорошо растут яблоки и груши, из сока которых делали сидр - фруктовую бражку. Не знаю, когда начали, но в шестом веке она уже была. Позже додумались перегонять сидр, а потом настаивать полученный спирт пару лет в дубовых бочках, благодаря чему он приобретал крепость, золотистый цвет и много других полезных качеств. Зная, какие пьяницы англичане, я не сомневался, что найду, кому продать продукцию бретонцев. К тому же, бочки было легко грузить и выгружать. В Англии при выгрузке надо было очень внимательно следить, чтобы грузчики не вскрыли какую-нибудь бочку и не выжрали ее содержимое до того, как она перейдет в руки покупателя. Французы из моего экипажа предпочитали вино, по литру которого я выдавал им каждый день, а индеец Жак Буше получал утром и вечером по стакану кальвадоса и не воровал его, несмотря на то, что по ночам вместе с Гариком охранял сон и покой остальных и имел возможность приложиться к бочке от души. По порту постоянно шлялись всякие мутные типы, поодиночке и группами.
Французов они не боялись, а вот обнаженный по пояс индеец с кутлассом или полупикой в руке почему-то наводил на них ужас.
        Покупатели на кальвадос нашлись быстро, но оказались слишком жадными. Они хотели заплатить на четверть меньше, чем, как меня предупредили в Нанте, обычно покупают оптом. Поскольку за место у пристани надо было платить, я поставил тендер на якорь и на тузике сплавал на берег, где нашел редакцию самой многотиражной (четыре тысячи с лишним экземпляров) местной газеты, названной немудрено «Лондонская газета». Выходят еще штук пять-шесть, но, как мне сказали, сильно отстают от лидера. Сплетник - это теперь и надолго хорошо оплачиваемая профессия. Раньше тоже платили, но больше тумаками, а теперь еще и деньги дают, иногда приличные. Газеты выходят три раза в неделю - вторник, четверг, суббота. Была пятница. Редакция, расположенная неподалеку от долговой тюрьмы (поближе к основному источнику информации или от судьбы не стоит убегать далеко?), состояла из анфилады комнат, но дальше первой меня не пустили. В дальних что-то грохотало. Наверное, печатный станок, может быть, не один. Сидевший в первой комнате ехидный тип с желтовато-сизым лицом хронического алкоголика и косым левым глазом, видимо, чтобы
подсматривать сразу за двумя объектами, записал мое объявление, содрал шиллинг и пообещал напечатать во вторник. Информационная часть объявления заканчивалась слоганом, который на русский можно перевести, как «Кто не пьет кальвадос, тот молокосос!». Аукнулась моя непродолжительная работа копирайтером в лихие девяностые.
        Во вторник утром я ошвартовался к пристани. С местами для выгрузки сейчас туго, потому что очень много судов стало приходить в Лондон, но моему небольшому тендеру нашлось, куда приткнуться. Я сразу послал Кике в ближайшую кофейню. Туда мальчишки-продавцы обязательно приносят газеты. Вскоре слуга вернулся со свежим номером. Объявление было опубликовано с двумя грамматическими ошибками, которые на смысл не повлияли, но до обеда покупателей не было. Я решил, что англичане еще не дозрели до рекламы и приказал накрывать на стол. И тут приехал на телеге, запряженной понурой гнедой клячей, хозяин пивной, расположенной неподалеку. После продолжительного и яростного торга, он купил две бочки, заплатив на треть больше, чем предлагали оптовики. Следующим я накинул еще пять процентов. К обеду четверга тендер был разгружен полностью. Мало того, почти все покупатели оставили мне адреса, чтобы сообщил им, когда привезу в следующий раз. Я прикинул, что можно неплохо зарабатывать, всего лишь покупая кальвадос в Бретани, где он дешевле, чем в Нормандии, расположенной ближе к Англии, и привозя его в Лондон.
        Но у меня было еще и золото достойных граждан города Нанта, около трех килограмм. В сопровождении Жака Буше и еще одного матроса, которые несли, держа за боковые латунные ручки, экспроприированный у испанского плантатора сундук с драгоценным металлом, я отправился на монетный двор. У обоих охранников было по кутлассу, а у индейца еще и пистолет, заткнутый за кожаный пояс, который поддерживал его почти истлевшие штаны. Стрелял Жак из пистолета очень метко, иногда даже лучше, чем я из своего с нарезным стволом. Само собой, и я был вооружен шпагой. В Нанте мне нарассказывали ужасов про английских бандитов. Точно такие же рассказы я слышал о французских бандитах от англичан и испанцев.
        Никто на нас не напал. Все уступали дорогу знатному человеку со слугами. Больше внимания уделяли не сундуку, а индейцу. Особенно потешались над его штанами. Во время перехода через Атлантику я приказал сшить Жаку Буше рубаху и штаны из старой парусины, чтобы в Европе ходил в обновках, но индеец в Нанте обменял их на вино. На одной из улиц почти в центре города нам повстречался довольно упитанный мужик с безволосой грудью, на котором из одежды было только чугунная сковорода на голове и полотенце, обмотанное вокруг пояса и прикрывающее стыд. Без набедренной повязки его бы сразу повязали и, выпоров, закрыли на пару месяцев за нарушение общественного порядка. А вот про сковороду никаких законов нет, так что можно в ней бегать. Мужик истошно орал: «Покайтесь! Покайтесь!». В чем именно следовало покаяться, не признавался. Страдающие нарциссизмом умеют придумать повод для удовлетворения своей потребности в повышенном внимании. В двадцать первом веке это бы называлось перфомансом, проявлением высочайшей культуры, а в семнадцатом веке народ темный, в искусстве не рубит, поэтому крутит палец у виска и
смеется. Каким-то образом углядев индейца, мужик остановился перед ним и радостно заулыбался, словно встретил близкого родственника, если не по крови, то по духу. Жак Буше продолжал движение, отказываясь признавать родство. Мужик не расстроился, побежал дальше, призывая покаяться.
        - А в чем надо покаяться? - спросил я сапожника, который стоял на пороге своего дома-мастерской и улыбался, глядя вслед нарциссу.
        - В грехах наших! - весело ответил сапожник. - Иначе попадем в ад, на сковороду, что у него на башке!
        Меня вот тоже интересует вопрос, хватает ли на всех грешников сковород, какого они размера и где их делают?!
        Располагался монетный двор в комплексе трехэтажных зданий, огражденных высоким каменным забором. Возможно, часть зданий служили для каких-то других целей, я видел только верхушки глухих стен домов с высокими крышами и трубами, из которых шел черный, угольный дым. Угольной крошкой, пылью и сажей здесь засыпаны все улицы, из-за чего мне казалось, что опять попал на Донбасс. В порту сразу несколько судов большого водоизмещения выгружали уголь, который на телегах и арбах развозили по всему городу. Лесов вокруг Лондона почти не осталось, только охраняемые королевские. Возле широких ворот во двор и двери в здание без окон на улицу стояло по паре солдат с аркебузами и палашами. За дверью было просторное приемное отделение с дубовыми лавками вдоль боковых стен. Сидел там всего один человек, мужчина средних лет, судя по одежде, когда-то принадлежавший к среднему классу, если не выше, а теперь, судя по красному с синими прожилками носу алкаша, стремительно катящийся вниз. В дальней стене была зарешеченное окно с широкой «кормушкой», сейчас запертой. По ту сторону окна стоял стол с двумя весами, большими и
маленькими, возле которого сидел лысый тщедушный мужчина лет пятидесяти и что-то записывал в толстый талмуд гусиным пером, макая его в зеленую стеклянную чернильницу, которая там, где были чернила, казалась черной.
        Я постучал пальцем по стеклу.
        Клерк сразу перестал писать, открыл кормушку и произнес:
        - Доброе утро, мистер! Что желаете?
        - У меня есть золото, хочу получить за него серебро, - согласно инструкции, тихо молвил я условную фразу.
        - Монетами? - задал клерк обычным голосом уточняющий вопрос.
        - Нет, можно слитками или ломом, - ответил я, уже не скрываясь.
        Он понимающе улыбнулся и протянул руку к мешочку с золотом. Видимо, клерк тоже поимеет немного с этой незаконной операции, как и тот, кто обязан следить, чтобы здесь не нарушался закон. Взвесив золото на маленьких весах, клерк сделал запись в талмуде, после чего ушел через дверь, ведущую в соседнюю комнату. Его долго не было. Я уж было подумал, что нарвался на кидалово. Вернулся клерк с мужчиной в кожаном фартуке и с закопченными, жилистыми руками, наверное, литейщиком. Они принесли корзину, в которой лежало серебро. Раньше это были тарелки, ложки, вилки, подсвечники… Их сплющили молотом, собираясь переплавить. Во Франции серебряные деньги называют «карманной посудой», а выражение «переплавить чью-либо посуду» - разорить этого человека. Подозреваю, что часть этого серебра раньше принадлежала пьянице, который сидел на лавке и ждал, когда вернут посуду в виде шиллингов. Клерк отвесил нужное количество серебра и передал мне, а я сложил в сундук. Золота в нем раньше было по объему всего-ничего, а серебро заполнило примерно на половину.
        Сундук заметно потяжелел. Если до монетного двора матросы несли его играючи, то теперь пришлось попыхтеть, и если раньше прохожие и зеваки думали, что в сундуке что-то легкое, скорее всего, моя одежда, то теперь догадывались, что именно несут. Взгляды англичан стали другими. Наверное, прикидывают, сколько всего можно купить на такую уйму денег. Вот тут я и начал верить в рассказы об английских бандитах. К счастью, никто не отважился напасть на нас. Добравшись до тендера, я сразу приказал отдавать швартовы, благо начался отлив.
        На обратном пути мы завернули в Саутгемптон, где я довольно дешево купил овес для драгунского полка, расквартированного в Нанте. Зерно было нового урожая, недавно собранного, предложение сильно превышало спрос. Я подумал, что и на овсе можно зарабатывать неплохо. Будь у меня желания поскромнее, мог бы заниматься перевозкой и продажей кальвадоса и овса и жить припеваючи. Только вот скучная жизнь торговца не по мне.
        26
        - Я был уверен, что ты не подведешь. Барон Жан де Пуансе рекомендацию не даст кому попало, не тот он человек. Мои друзья сомневались в тебе, но я настоял - и не ошибся, - такими словами встретил меня командир драгунского полка Батист де Буажурдан.
        Подозреваю, что другие кандидатуры были еще хуже, сбегали с кассой во время первого же рейса. Или никто не соглашался заниматься этим рискованным бизнесом.
        Мы обговорили с командиром драгунского полка цену на овес и сумму отката, которые удовлетворили нас обоих. Бизнес оказался даже прибыльнее, чем я ожидал. Батист де Буажурдан пообещал к концу выгрузки-погрузки доставить на судно новую партию золота, больше предыдущей.
        - Но не в два раза, иначе серебро не влезет в сундук, а мне не хотелось бы покупать еще один, у меня мало матросов таскать их, - предупредил я.
        - Нет-нет, будет всего на пару фунтов больше, - заверил он.
        После чего я решил прозондировать интересующий меня вопрос:
        - А нельзя ли мне стать полноправным подданным вашего короля?
        - Для человека со средствами нет ничего невозможного! - улыбнувшись, ответил Батист де Буажурдан. - Есть несколько вариантов.
        - А именно? - спросил я.
        - Можно купить офицерский чин в армии или сеньорию, даже с титулом. Поскольку ты - человек благородный, получишь и титул. Сейчас многие купцы покупают их, но становятся всего лишь господами сеньории или титула, - рассказал он.
        - Цена вопроса? - поинтересовался я.
        - Чин капитана в моем полку продается за сорок тысяч ливров, а сеньории бывают разные, но дешевле пятидесяти тысяч ливров в наших краях не найдешь, - ответил он.
        - А какие еще варианты? - задал я следующий вопрос.
        - Можно жениться, желательно на благородной или богатой, - сказал командир драгунского полка.
        - В городе и округе есть богатые невесты на выданье? - засомневался я.
        - Такие в девках не засиживаются. Их разбирают, едва только созреют для семейной жизни, некоторых в одиннадцать лет, хотя брачный возраст с двенадцати, - ответил он. - Есть еще один вариант - усыновление. Мой дальний родственник Матье де Кофлан, благородный, но отягощенный большой семьей человек - у него пять дочерей, служит в моем полку капитаном, командует ротой. Уверен, что задесять тысяч ливров он усыновит тебя. Если, конечно, не смущает смена фамилии.
        - Смена фамилии не смущает, а вот десять тысяч - это много. Хватит и трех, - произнес я.
        Десять тысяч - это зарплата командира драгунской роты лет за пять, включая побочные доходы. Я был готов расстаться с пятью тысячами, поэтому и начал торг с трех.
        - Это будешь с ним решать. Могу свести вас, - предложил командир драгунского полка.
        Матье де Кофлан оказался довольно таки приятным человеком. Может быть, мне так показалось потому, что он был без парика, хотя спереди в густых темно-каштановых волосах с редкой сединой уже были проплешины. Не красавец, но лицо мужественное и не глупое. Среднего роста и сложения, ноги кривоватые, как и положено кавалеристу. Впрочем, драгуны - это всего лишь наполовину кавалеристы. Войдя, Матье де Кофлан снял черную фетровую шляпу с золотыми позументами и металлической чашей внутри, чтобы держала форму и заодно защищала голову. Темно-зеленый жюстокор с серыми обшлагами не новый, но в хорошем состоянии. Как мне рассказали, длину мундира определяли следующим образом: полы должны отстоять на один дюйм от земли, когда его хозяин стоит на коленях. Из рукавов выглядывали чистые гофрированные манжеты батистовой рубашки. Черные шерстяные кюлоты заправлены в сапоги-ботфорты, надраенные до блеска, хотя время было к обеду, должен был бы запачкать. Торговался капитан не долго. Если бы не вмешивался Батист де Буажурдан, согласился бы и на четыре тысячи.
        - Вторая дочь уже взрослая, надо замуж выдавать, а приданого нет, - объяснил Матье де Кофлан причину своей сговорчивости и пригласил в гости: - Пойдем ко мне, пообедаем и обговорим детали.
        Жил он в трехэтажном доме на границе между богатыми и бедными районами Нанта, то есть вдали от реки. На первом этаже располагалась кухня, комната двух слуг и кладовые. На втором - столовая и гостиная. На третьем - две спальни, родительская и четырех младших дочерей. Старшая дочь была замужем за капитаном другой роты драгунского полка. Двое сыновей умерли во младенчестве. Жену звали Жанна-Мари. Невзрачная, располневшая женщина, посвятившая себя, как понимаю, детям. Единственное, что у нее осталось привлекательным - бирюзовые глаза, которые все реже встречаются во Франции. А вот дочки были одна краше другой. Все унаследовали мамины глаза и папины густые темно-каштановые волосы. Подозреваю, что так природа награждает хороших семьянинов. Отец предупредил, что придет с гостем, а любой холостой мужчина, попадающий в дом, где толпа незамужних девиц, автоматически оказывается в расстрельном списке. Расстреливать будут глазами, одевшись в лучшие наряды.
        Ту, что была на выданье, звали Мари-Луиза или коротко Малу. Ей было лет семнадцать. Длинные волосы разделены на пробор посередине, завиты в локоны, которые спадают на грудь, а на затылке собраны в пучок и завязаны алой лентой петлями. Лиф золотистого цвета с рукавами до локтя, зашнурованный на спине. Плечи обнажены, декольте глубокое, лишь слегка прикрытое белыми кружевами. Белая полотняная рубашка. Верхняя юбка темно-красная, длиной до пола, украшенная золотистыми лентами и разрезанная спереди, открывая белую нижнюю. При ходьбе девушка приподымала юбку, чтобы та не волоклась по полу, показывая черные матерчатые туфель с острыми носаками и высокими каблуками, вышитые золотыми нитками. Может быть, с голодухи, но встретившись с ней взглядом, я почувствовал мощный разряд той самой энергии, которая толкает нас на безрассудные поступки. И Малу почувствовала и заалела щечками. Отец, как положено, ничего не заметил, а мать с младшими дочками, которых тоже звали Мари, но с другими приставками, которые я сразу перепутал, постарались скрыть понимающие улыбки.
        Поскольку отец предупредил обо мне слишком поздно, а приготовили только на своих, начало обеда пришлось отсрочить на четверть часа. Младших дочек отправили дожидаться в их комнате, мать ушла на кухню давать распоряжения, а Мари-Луиза осталась прельщать меня и заодно наливать нам с отцом белое вино, довольно кислое, в толстостенные стаканы из стекла цвета морской волны. Лет триста назад на юге Франции предпочитали сладкое вино, а чем севернее, тем кислее. Сейчас кислое вино наступало по всем фронтам. К двадцать первому веку оно покорит всю Францию, за исключением некоторых небольших районов в Провансе.
        Женщины сели за стол вместе с мужчинами. Мне это все еще казалось неестественным. За последние жизни набрался дурных привычек. Меня посадили слева от отца семейства, который занял место во главе стола, и напротив матери, Мари-Луизу - слева от меня, а младших сестер - рядом с матерью. Матье де Кофлан, явно проголодавшийся, быстро пробормотал молитву, после чего все, включая меня, перекрестились. Я сделал это не на православный манер, догадываясь, что пришло время объявить себя католиком. Атеисту легко переходить из одной веры в другую.
        За годы моего отсутствия во Франции вкусы сильно изменились. Стали значительно меньше употреблять специи, не затронув только перец, гвоздику и мускатный орех. Наверное, потому, что специи стали доступнее и дешевле, а значит, потеряли статус «для избранных». Мясо и рыбу больше не подслащивали, а только солили и перчили. На господских столах появилось много овощей, в том числе новых - фасоль и картофель. Только в тесто для хлеба по-прежнему добавляли много дрожжей, из-за чего он получался кисловатым. День был скоромный, поэтому основным блюдом была тушеная говядина с жирным кисловатым соусом и шпинатом, но потом подали паштет из рыбы и слоеный пирог с рыбой. Слоеного теста тоже раньше не было. На этом основные блюда закончились, хотя положено было быть еще двум-трем. Видимо, капитанской зарплаты не хватало на наряды дочерей, поэтому экономили на еде. На десерт были сыр, дыня и гвоздичная вода. Девицы уплетали за обе щеки, но при этом лишним весом не страдали.
        Во время поглощения десерта начали расспрашивать, откуда я и как оказался во Франции. Рассказал им легенду о неудачном путешествии к Папе Римскому, а потом правду и только правду, но не всю. Впрочем, разбой всё еще считается благородным делом, которым принято гордиться, если помог тебе обогатиться. Неприлично, как и раньше, быть бедным. Мой случай, услышав, насколько богаче он меня сделал, сочли приличным.
        - Была и у меня мысль податься в Вест-Индию, - глянув на жену и тяжело вздохнув, произнес глава семейства. - Не сложилось…
        - А чем ты здесь собираешься заниматься? - быстро переменила тему Жанна-Мари.
        - Сейчас строю новый корабль, больше нынешнего раз в шесть, после чего начну возить на нем товары в Вест-Индию и обратно, пока денег не будет столько, чтобы купить большую и доходную сеньорию, не хуже, чем была на родине, и вести жизнь, приличествующую благородному человеку. Там у меня было четыре деревни с шестью сотнями крестьян, - приврал я.
        У людей неистребимая тяга к сказкам, особенно чужим. Моя тоже понравилась семейству де Кофлан. Поскольку они уже знали, что я претендую на роль приемного сына, что исключало дочерей из списка моих невест, но все же давало повод для гордости, то искренне порадовались. Богатый помогает бедным родственникам уже самим своим существованием. С родственниками богача предпочитают не ссориться, а оказывать им разные услуги, надеясь на ответ лидера рода. Иногда ведь протекция дороже любых денег.
        Впрочем, я уже передумал становиться приемным сыном.
        - Эти пять тысяч пойдут на приданое Мари-Луизе? - спросил я, когда мы с капитаном перешли в гостиную, уселись в глубокие кресла, набитые конским волосом и обтянутые прочной материей, и принялись потягивать из стеклянных стаканов кислое вино.
        До пружин пока не додумались, поэтому кресла, по моему мнению, были недостаточно мягкими.
        - Да, - признался Матье де Кофлан. - Служит у меня в роте молодой прапорщик из хорошей, но небогатой семьи. Уверен, что пять тысячь ливров помогут ему сделать правильный выбор.
        - Я вот подумал, что если женюсь на Мари-Луизе, то не потеряю пять тысяч ливров, они как бы станут ее приданым. Да и вам выгоднее получить зятя, у которого два корабля, - придал я предложению чисто коммерческий смысл, потому что за чувства приходится платить больше.
        У французов сейчас считается дурным тоном жить с женой, как с любовницей. Брак - это коммерческое предприятие, заодно направленное и на продолжение рода.
        - По-своему правильное решение, я бы так и поступил, - без особой радости произнес глава семейства, а потом врубился и немного удивленно спросил: - Ты хочешь жениться на Малу?!
        - А почему нет?! - молвил я. - Она из хорошей семьи, молода, в родстве с командиром полка, с которым у меня дела. И, самое главное, это решит мою проблему.
        - Но у нее нет больше никакого приданого, разве что постельное белье из голландского полотна, - сообщил Матье де Кофлан, который, как я понял, никак не мог прийти в себя от счастья.
        Голландское постельное белье сейчас считается лучшим, а потому является обязательным атрибутом приданого благородной девушки.
        - Не всё измеряется деньгами, - важным тоном произнес я. - Иногда связи важнее. Я пока чужой в этой стране, не на кого опереться. И я бы хотел все-таки взять вашу фамилию. Моя слишком труднопроизносима для французов.
        - Да бери, все равно наследника у меня нет, а так внуки продолжат род, - легко согласился он и радостно крикнул: - Жанна, иди сюда! Нам подвалила удача: он хочет взять в жены Малу!
        Жанна-Мари сумела скрыть радость. Наверное, потому, что подслушала наш разговор и успела справиться с эмоциями. Акустика в нынешних домах та еще. Подозреваю, что и Малу уже в курсе, что скоро выскочит замуж, держит большие пальцы в кулаках на удачу.
        - Надо серьезно обдумать его предложение и со временем дать ответ, - благоразумно изрекла жена и сразу спросила: - Ты не гугенот?
        - Католик, - соврал я. - Поэтому мне и поручили командовать кораблем, направляющимся в Рим.
        - А то наш полк здесь разместили, чтобы гугеноты не вздумали бунтовать. Но если ты католик, тогда… - что именно «тогда», она без одобрения мужа не могла огласить.
        - Тогда в субботу объявим в церкви о помолвке и через месяц - или когда тебе удобней? - поженим, - по-военному быстро принял решение капитан драгунской роты.
        Видимо, хотел как можно быстрее избавиться от лишнего рта и сократить расходы на покупку дорогих тряпок.
        - Не передумаешь до субботы? - на всякий случай спросил отец семейства.
        - Не должен, - ответил я. - Вот только в субботу собирался отправиться в рейс. Придется перенести отход на воскресенье.
        Выгрузка овса шла полным ходом, помогали солдаты драгунского полка, а оптовый торговец кальвадосом уже готов был подвозить свой товар, который грузить легче и быстрее, чем зерно. В трюм влезает сто пятьдесят бочек, выбирая весь объем, но не тоннаж. Еще дюжину бочек, на свой страх и риск, перевожу на палубе. Если попадем в хороший шторм, они могут оказаться за бортом.
        - На оглашении твое присутствие не обязательно, - отмахнулся Матье де Кофлан и добавил шутливо: - Главное, чтобы на свадьбе был! Успеешь за месяц обернуться?
        - Постараюсь, - сказал я.
        - Это будет конец ноября, а в ноябре справлять свадьбу - плохая примета, лучше в первых числах декабря, до Рождественского поста, во вторник, четверг или субботу, - подсказала Жанна-Мари.
        - Согласен и в декабре, - сказал я. - Лучше в субботу, но можно и во вторник или четверг.
        - Я сейчас посмотрю по календарю, - произнесла Жанна-Мари и пошла на третий этаж, чтобы, как догадываюсь, заодно и дочь порадовать.
        Поскольку я теперь был женихом, мне позволили приходить в гости и проводить время с Мари-Луизой в гостиной. Обычно в начале посиделок присутствовали сестры или мать, которые потом уходили, чтобы не мешать нам. Если бы я захотел, то мог бы обрюхатить невесту до свадьбы, и никто бы на меня не рассердился. Ее родители, по крайней мере отец, были уверены, что меня больше интересует деловая сторона брака, так что никуда не денусь.
        В пятницу я вместе со всей семьей де Кофлан пошел в театр. Билеты, точнее, целую ложу, выкупил я, поэтому у них не было шансов отказаться. Как мне сказали, премьеры в театре только по пятницам. В этот день должны были впервые в Нанте поставить «Мещанина во дворянстве» Мольера. В советские времена смотрел телеспектакль, а теперь решил сравнить. Представление должно было начаться в пять, но минут пятнадцать ждали, когда подтянутся опоздывающие зрители. Ложа - это было громко сказано. Часть балкона, отделенная двумя деревянными перегородками высотой около метра, с восемью стульями в два ряда. При желании, я мог бы перелезть к соседям. Кстати, слева от нас расположился с семьей торговец, у которого я купил кальвадос. Мы с ним успели перекинуться парой фраз. В зале было так шумно, что приходилось почти кричать. Особенно бурлил партер, где места были только стоячие, носивший название «бругага». Могу подтвердить, название дали по делу. Мало того, что там постоянно разговаривали, смеялись невпопад, свистели, топали ногами, но еще и пару раз подрались. На время драки актеры переставали играть и вместе со
зрителями наблюдали сражение, крича и свистя не хуже. Я сделал вывод, что театр сейчас начинается с «бругага» и там же заканчивается. Спектакль уж точно не походил на тот, что я видел по телевизору, хотя был по-своему забавен. Семейство де Кофлан смотрело с интересом, даже бравый драгунский капитан несколько раз громко ржал и топал ногами, обутыми в тяжелые сапоги.
        27
        В Лондоне я посмотрел другой спектакль. Текста пьесы не было, поэтому непрофессиональные актеры - потрепанная дама по имени Филипс Челбот и пропитый тип, которого назвали Джоном Смитом - импровизировали, как умели. Они пришли утром второго дня выгрузки в сопровождении судебного пристава - пожилого мужчины в черном, по-пуритански, с жезлом в правой руке и свернутым в трубочку листом бумаги в левой - и двух солдат, вооруженных полупиками и длинными ножами. Мои матросы как раз перегружали четыре бочки кальвадоса на арбу, на которой приехал хозяин большой таверны, расположенной почти в центре города. Состоятельные люди предпочитали отменный кальвадос дешевому и паршивому голландскому джину. Работал и индеец Жак Буше. Обычно он ночью охраняет наш сон и покой, а потом до обеда спит, но вчера он пошел в пивную и так набрался, что приполз только утром. Я заставил его работать, чтобы с потом вышло и похмелье.
        Процессия подошла к тендеру, и дама показала пальцем на Жака Буше:
        - Вот этот мой муж.
        Индеец, стоя на главной палубе, перемещал с помощью каната грузовую стрелу от арбы к горловине трюма. Работать в трюме я ему не разрешил, чтобы совершенно случайно не открылась крышка на бочке с кальвадосом. Поскольку Жак Буше знал на английском языке лишь несколько фраз, в основном ругательства, сказанное дамой он не понял и никак не прореагировал.
        - Подведите его сюда, - приказал солдатам судебный пристав.
        - А в чем дело? - вмешался я.
        - Эта женщина утверждает, капитан, что твой матрос вчера женился на ней, поэтому отвечает за все ее долги. На сегодняшний день с нее требуют четырнадцать фунтов, девять шиллингов и два пенса, - проинформировал судебный пристав и показал мне лист бумаги, который оказался брачным контрактом Жака Буше и Филипс Челбот.
        - Как он мог на ней жениться, если не понимает ни бельмеса на английском языке?! - удивился я.
        - Для этого дела знания языка не обязательны, - поделился судебный пристав жизненным опытом.
        - Но не для регистрации брака, - возразил я. - Тем более, что он вчера до обеда спал после ночного дежурства, а потом до вечера выгружал бочки. Это могут подтвердить хозяева пивных и таверн, которые вчера забирали свой груз.
        - Я могу подтвердить, мистер Браун, - тут же произнес грузополучатель. - Я вчера приходил сразу после полудня, договаривался о цене. Этот малый, - кивнул он на индейца, - дрых на баке без задних ног.
        - Обед у вас в час? - спросил судебный пристав.
        - В два часа, - ответил я.
        Поскольку вахту матросы стояли шесть часов через шесть, завтрак у нас был в шесть утра, обед - в два пополудни, а ужин в восемь вечера. Английские работяги обедали в час, а знать - в два-три. Так что мои матросы почти знать.
        - Вы подтверждаете, что этот человек, - показал пристав на Жака Буше, - вчера до двух часов дня находился на судне?
        - Подтверждаю, - сказал я. - И не только до двух часов, но и до сумерек.
        - Хватит и до двух часов, - сказал судебный пристав и разорвал брачный контракт. - Браки можно регистрировать только с восьми утра и до двух пополудни. - Он повернулся к парочке и провозгласил суровым голосом: - Филипс Челбот, ты обвиняешься в невыплате долга на сумму четырнадцать фунтов, девять шиллингов и два пенса, подлоге и лжесвидетельстве. Джон Смит, ты обвиняешься в лжесвидетельстве и соучастии в подлоге.
        - Какой подлог?! - завопила дама визгливым голосом. - Я вчера утром заключила брак с этим паршивцем, он поимел меня, а теперь пытается увильнуть! А эти все врут, он подкупил их!
        На судебного пристава ее слова не подействовали.
        - Ведите их в долговую тюрьму, - приказал он солдатам.
        Мы еще долго слушали визгливый голос Филипс Челбот, даже когда процессия свернула за дальний угол пакгауза. Я основательно пополнил свои знания разговорного английского языка.
        Жак Буше не помнил, как его оженили и где он пропадал всю ночь. Проснулся утром у порога какого-то дома. Поскольку, кроме дырявых штанов, у него ничего не было, никто его и не тронул. Ночь была холодная, все-таки конец осени, но индейцу хоть бы хны, даже не простудился. Дорогу к судну ему показали шедшие на работу портовые грузчики, которые знали, где и кем работает такой колоритный тип. Матрос, который вчера был с ним в пивной, рассказал, что эта парочка подсели к ним и начали поить индейца, а потом увели его с собой, якобы намереваясь угостить домашним пивом. Напиток оказался с фальшивым брачным привкусом.
        Я заглядывал в эту пивную из любопытства. В ней было две комнаты. В ближней сквозь густой сизый табачный дым рассмотрел за тремя длинными дубовыми столами с десяток пьяниц, которые, елозя локтями по подтекам пива на столешнице, цедили напиток из оловянных кружек с подымающимися крышками. На стенах висели листы бумаги с рекламой живой воды (а куда без нее?!), жидкого нюхательного табака (садисты!), майской росы, собранной, скорее всего, осенью, и других универсальных снадобий, так необходимых пьяницам. Во вторую комнату проходить не стал, потому что от дыма и вони заслезились глаза.
        Я объяснил Жаку Буше, во что он вляпался, и посоветовал не пить с незнакомцами. Из сказанного мной индеец понял только, что я спас его от какой-то большой неприятности, и пообещал отслужить. Что и сделал на следующий день.
        Мы возвращались с монетного двора с сундуком, наполненным серебряным ломом. Я шел впереди, за мной два матроса тащили сундук, а Жак Буше замыкал шествие, плелся метрах в десяти, потому что я делал вид, что злюсь на него. Для индейца это было самым страшным наказанием. Я, как чувствовал, усилил конвой. Не понравились мне взгляды прохожих в прошлый раз. И в этот раз смотрели на сундук с блеском в глазах. До пристани оставалось метров пятьсот, когда из ворот двора трехэтажного кирпичного доходного дома, мимо которого мы проходили, выбежали пятеро. Один был вооружен копьем, двое - палашами и еще двое - обычными плотницкими топорами. Ближнего матроса срубили сразу палашом, а дальнего успели ранить копьем прежде, чем он, бросив сундук, рванул к реке. Если бы они не пожадничали, продолжили нападать, то наверняка захватили бы добычу, но двое разбойников, вооруженных топорами, сразу схватили сундук и потащили во двор, и только остальные трое бросились ко мне. Вот тут-то и прозвучал пистолетный выстрел. Жак Буше угодил копьеносцу прямо в голову, отчего верхняя ее часть разлетелась на куски. Тело с
окровавленной нижней частью головы, оскалившей окровавленные, нижние зубы, сделало еще два шага, а потом рухнуло передо мной. К тому времени я уже выхватил шпагу и, поймав на замахе одного разбойника с палашом, уколол его в район печени. Клинок вошел всего сантиметров на десять, но этого хватило. Второго, нападавшего на меня, индеец зарубил ударом сзади. Пока разбойник следил за тонким вороненым клинком моей шпаги, более широкий и тяжелый клинок кутласса вошел в его тело под углом у шеи. Два разбойника, тащившие сундук, оглянулись, увидели, что их подельники мертвы и что мы сейчас догоним, бросили добычу и побежали в дальний угол двора. Там был лаз в соседний двор. Индеец погнался было за ними, но я остановил. В одиночку охранять сундук стремно.
        Со всех концов улицы сбежались зеваки. Судя по тому, как они обменивались взглядами, три убитых разбойника были известные люди на этой улице. Видимо, жили здесь, может быть, в том доме, из двора которого напали. Так сказать, не утруждали себя долгими походами на работу. Все трое сравнительно хорошо одеты. Я бы принял их за успешных ремесленников или мелких чиновников. У убитого мной на левой щеке было клеймо в виде буквы «Т». С этой буквы на английском начинается слово «вор». Им метят попавшихся впервые. Во второй раз дело заканчивается виселицей, установленной на берегу Темзы - три столба, на которые положены перекладины. Каждая перекладина рассчитана на восемь персон. Итого: двадцать четыре. Именно по столько казнят каждый раз, когда набирается нужное количество. У всех троих разбойников в кармашках широких кожаных ремней были деньги, у одного аж восемь шиллингов. С двоих я снял золотые кольцо и перстень, а у третьего был серебряный браслет, судя по затейливому растительному узору, турецкий, наверное, трофейный.
        В Англии, в отличие от Франции, пока нет полиции в чистом виде. Ее обязанности выполняет городская стража и добровольцы. Ни с теми, ни с другими я не хотел иметь дело. Хоть ты и не виновен, но деньги обязательно сдерут, причем немалые. Не дожидаясь прихода любых представителей власти и разбора происшествия, я нанял двух мужчин, чтобы несли сундук, и еще четверых, чтобы перенесли тело убитого матроса на судно. Мертвецы кажутся тяжелее живых, четверо несли его с трудом. Хорошо, что путь был не долог. Похороним матроса по морскому обычаю. Раненому и сбежавшему я ничего не сказал. Если бы он не струсил, то был бы вознагражден, а так по прибытию в Нант получит лишь зарплату и будет уволен. Жаку Буше, после того, как вышли в море, дал целый кувшин вина и до Саутгемптона освободил от всех работ. Теперь индеец будет служить у меня столько, сколько пожелает, а при увольнении получит целую бочку спиртного. Если к тому времени не бросит пить, в чем я сильно сомневаюсь. Сильному мужчине никакая сила не помешает быть еще сильнее.
        28
        Я вернулся в Нант за полторы недели до свадьбы и успел продать тендер, доплатить за строящийся бриг и купить дом. Зимы сейчас холодные. Как мне сказали, в январе Темза замерзает. Так что не буду мерзнуть, лучше посижу на суше в теплом доме рядом с молодой и красивой женой. Покупатель на тендер нашелся сразу - бывший шкипер флейта, ходившего в Вест-Индию, накопил деньжат на небольшое собственное судно. Узнав, что тендер бывал там, шкипер купил его, почти не торгуясь, и сразу приказал вытащить на берег, ободрать «шубу», наросшую с тех пор, как перед отплытием с Тортуги креновали судно и чистили корпус. Я посоветовал ему обшить подводную часть медью, как сейчас делали на строящемся бриге, но у нового владельца тендера, видать, не хватало на это денег.
        - Здесь вода холодная, обрастает медленно. Может, в конце лета сделаю, - сказал шкипер.
        Судно теперь его - ему и решать.
        Дом я купил на второй линии от Луары, в престижном районе, трехэтажный, в высоту больше, чем в длину. Поскольку я - дворянин, на крыше установили флюгер с моим гербом - «розой ветров». Простолюдинам флюгер пока не полагается. На каждом этаже дома по три помещения. Есть небольшой дворик с конюшней и сеновалом над ней, дровней и курятником, где царствовал Гарик с новой подружкой, бесхозной полукровкой гончей, которая повстречалась нам на улице. Пришлось заполнить курятник, потому что в Нанте даже богатые люди предпочитали иметь собственных кур, а вот коров или свиней разрешалось иметь только бедноте. Молоко, коровье и козье, рано утром и вечером разносили молочницы, все, как одна, голосистые, спать не давали. Даже ослиное молоко предлагали, причем приводили ослицу и доили в тару покупателя. Родился миф, что ослиное молоко лечит от всей болезней, начиная с импотенции и заканчивая сифилисом, не учитывая, что наличие одной болезни избавляет от другой. Комнаты в доме обставили по желанию Мари-Луизы. Со стен содрали старую обивку и заменили новой, более ярких, веселых цветов. Мебель, ставшую изящнее и
легче, теперь делали в основном из каштана, который легче обрабатывать. Ее тоже выбрала невеста. В столовой появился стол овальной формы по последней моде, дюжина стульев с мягкими сиденьями, и буфет. В гостиной - диван, три кресла, две табуреточки, намекавшие, что я должен сидеть у ног жены или она у моих, настенные часы с маятником и, как и в спальне, высокое, около метра, зеркало. В родительской спальне на третьем этаже были два шкафа и широкая кровать без балдахина, но с пологом из синего - цвета моего герба - шелка. В двух других спальнях, пока пустующих, кровати и шкафы были скромнее, а зеркала и вовсе отсутствовали. Пол теперь был паркетный. Мне разрешили выбрать обивку и мебель лишь для кабинета, который располагался на втором этаже, слева от столовой, а справа была гостиная. Я поставил в кабинете бюро - недавно вошедший в моду большой письменный стол с двумя тумбами, украшенными резьбой, мягкий стул, сервант для книг (да-да, серванты сейчас служили и для хранения книг) и диван. Кстати, кабинетом сейчас называется всего лишь шкафчик, изготовленный из ценных пород дерева, с множеством ящичков
для хранения драгоценностей и прочих, так необходимых женщинам вещичек. На первом этаже была кухня и две комнаты для пяти слуг, отдельно для мужчин - повара, Кике и индейца Жака Буше - и женщин - горничной и уборщицы-прачки, Жак Буше до вечера выполнял любую работу, какую скажут, а потом сидел у горящего камина и пил вино или кальвадос. Он все еще отказывался носить какую-либо одежду, кроме штанов, но старался пореже выходить на свежий воздух, ставший довольно холодным, а если выходил, то закутывался в одеяло. По требованию Малу, старые его штаны были конфискованы и сожжены, а взамен получил новые, кожаные, чтобы не слишком быстро протерлись до дыр.
        Свадьбы теперь стали сложнее и дороже. Свидетельство о браке стоило пять ливров. Столько же пришлось заплатить священнику, чтобы обручил у меня дома. Появились и новые приметы, о которых мне рассказал словоохотливый командир драгунского полка Батист де Буажурдан. По его совету, во время церемонии я, чтобы главенствовать в семье, встал коленом на подол платья невесты, которое швея принесла перед самой свадьбой (еще одна новая примета). Оно было красного цвета. Белый свадебный наряд пока не в моде у французов, в отличие от англичан. Мари-Луиза попыталась нейтрализовать мои действия, согнув палец, на который я должен был надеть кольцо, но я подождал, когда она, смутившись, разогнет. Замуж ей пока хотелось больше, чем главенствовать.
        Стол для праздничной трапезы был застелен белоснежными, накрахмаленными, льняными скатертями. Льняные салфетки тоже были накрахмалены и первое время тихо похрустывали. Сперва горничная подала устриц. Главными блюдами были рагу из ягненка и кролика, приправленное миндальным молоком с зернышками граната, жареное говяжье филе с кровью и гарниром из фасоли и артишоков, фаршированные телячьи ножки и зажаренная полностью индюшка с жирным соусом из сливочного масла, яичных желтков, перца и молодого красного вина. Жареная индюшка теперь - обязательный атрибут свадебного застолья. Затем были паштеты из гусиной печени, из цапли и из угрей. На десерт подали торт, засахаренные фрукты и сыр. Все было очень вкусно. Мой повар не зря получал двадцать пять ливров в месяц - почти в два раза больше, чем горничная. Вино я купил разных сортов: белое и сладкое, сотернское из Бордо, бархатистый полусладкий гайяк с берегов Тарна, местную красную кислятину и, по российской привычке, шампанское (какая русская свадьба без шампанского и без драки?!), которое все еще имеет осадок и стоит довольно дорого - восемь ливров за
бутылку, заткнутую не деревянной кочерыжкой, как раньше, а португальской пробкой. Кстати, французы сейчас говорят: «Бургундское - для королей, бордо - для дворян, шампанское - для герцогинь». Бургундское я не стал покупать, потому что оно плохо переносит перевозку, до Нанта доезжает, потеряв всю свою прелесть. Как догадываюсь, не только младшее, но и старшее поколение семейства де Кофлан впервые попробовали сладкие вина. Дочери не скрывали восхищения, мать держала нейтралитет, потому что отец кривился, утверждая, что настоящее вино должно быть кислым и терпким. Кротам свет не в радость.
        Когда мы остались одни и перешли в спальню, Мари-Луиза, старательно показывая, что ничуть не смущается, разделась до рубахи из тонкого полотка и с кружевами по вороту и подолу. Потом долго и старательно взбивала две пуховые подушки. Легла на спину, закрыла глаза и улыбнулась счастливо. Наверное, только сейчас поверила, что мечта стать женой осуществилась. На мои ласки отозвалась сразу и очень темпераментно. Еще в период женихания я дал ей почувствовать, что сексуальные отношения со мной будут в радость. Вроде бы не разочаровал.
        Свернувшись у меня под боком калачиком, она произнесла тихо:
        - Ты ведь мог найти невесту с большим приданым.
        - Не в деньгах счастье, - молвил я глубокомысленно, поскольку имел достаточно денег, чтобы не чувствовать себя несчастливым из-за их отсутствия.
        - А в чем? - немного удивленно и с искренним любопытством спросила она.
        - В том, чтобы рядом был близкий человек, любящий и надежный. Тогда и деньги появятся, - ответил я.
        - Я буду любящей и надежной женой, - вполне серьезно пообещала Малу.
        Выдержу ли я такое наказание?!
        29
        Зиму я провел скучно. Съездил один раз на охоту, подстрелил косулю. Для этого пришлось нанимать лошадей, скакать почти целый день, ночевать на постоялом дворе в компании блох и вшей, долго рыскать по лесу, подстрелить бедное животное, еще раз покормить своей кровью паразитов и на третий день вернуться домой с добычей, чтобы на четвертый скормить ее родственникам жены. Довольными остались, если не считать родственников жены, только Гарик и его подруга со звучной русской кличкой Жучка, выгнавшие зверя на выстрел. Им достались и все кости косули. Изредка я ходил в ближайший зал для игр. В таких залах в основном играют в мяч, прообраз большого тенниса. Сейчас существовало четыре варианты этой игра: по мячу ударяли голой рукой, рукой в перчатке, битой и ракеткой. У меня нет навыков ни в одном из четырех, а учиться было лень. Хозяин зала также купил разрешение на установку пяти столов для бильярда. Раньше в него играли на земле, забивая шары в ворота из палочек, а теперь перешли на столы, покрытые сукном разных расцветок, у каждого стола своя. Шары были деревянные, катились и отскакивали не так, как
костяные, но я быстро перестроился. Ставки делали небольшие, одно су. Столько стоила аренда стола на три часа. Платил победитель. В зале был буфет, где продавали спиртные напитки и легкие закуски. Заказ могли принести и к бильярдному столу. Для этого рядом с каждым был небольшой столик. Подозревая, что буфет приносил хозяину больше, чем сдача в аренду зала и столов.
        Забавно наблюдать за французами во время игры. Такое впечатление, что вопрос не на одно су, а жизни или смерти, как минимум. При каждом удачном ударе - победный крик, во всех остальных случаях - чертыхание сквозь зубы, недоуменный взгляд на кий или ракетку, а потом на зрителей: сглазили, гады! За противником следят зорко, прищурив глаза, словно смотрят в оптический прицел винтовки, который пока не придумали. Обыграть француза ведь может только отъявленный жулик, даже если оба игрока аборигены. После каждого удара кием от волнения смахивают пот со лба. И то правильно: труд непосильный!
        В начале весны я контролировал доводку брига, а потом занимался его снаряжением. Судно получилось ладное, радующее взгляд. За долгую морскую практику у меня выработалось правило: если судно нравится визуально, значит, работа на нем будет в радость. На полную загрузку трюма у меня не хватило денег, поэтому предложил поучаствовать желающим. Ими оказались командир драгунского полка Батист де Буажурдан и те самые влиятельные горожане, золото которых я возил в Лондон. Вложил и тесть тысячу ливров. У всех жителей Нанта, да и у остальных граждан Франции, имевших свободные деньги, навязчивая идея разбогатеть на торговле с Индиями, Восточной и Западной. И кое-кому, причем не малому количеству, это удается.
        В начале мая вышли в море. Все семейство де Кофлан, Батист де Буажурдан, несколько его приятелей, вложившихся в эту коммерческую операцию, и кое-кто из родственников членов экипажа провожали нас. Мари-Луиза даже всплакнула. Она уже на шестом месяце и, наверное, рада, что я не увижу ее совсем уж некрасивой.
        Ветер дул попутный, северо-восточный, силой пять баллов. Мы быстро добрались до устья Луары и вышли в океан. Здесь была невысокая зыбь. Пологие волны шли с запада. Бриг, играючи, рассекал волны, набирая ход. Я приказал поставить верхние паруса, стаксели и кливера. Вскоре мы разогнались до двенадцати узлов. На таком судне мне не страшны ни пираты, ни военные корабли любой страны. Как пели в двадцатом веке российские псевдолесбиянки, нас не догонишь…
        Остановку сделали только на Канарских островах. Набрали свежей воды, купили продукты, включая дюжину коз и десяток черепах, и вино. Экипаж был тридцать пять человек, и все с отменным аппетитом.
        Через океан прошли без происшествий и в два раза быстрее, чем испанский галеон, на котором я делал это в предыдущий раз. Остров Тринидад обогнули с севера. Я не стал там задерживаться, потому что недавно прошел ливень, восполнив наши запасы пресной воды, а еды пока хватало. Курс держал на Картахену. На атлантическом побережье Вест-Индии всего три испанских порта - Картахена, Порто Белло и Веракрус - имели право торговать и только с испанскими купцами. Еще на Тортуге мне рассказали, как лучше вести бизнес в этих краях. Я решил рискнуть, проверить, так ли все хорошо, как рассказывали.
        Картахена разрослась и усилилась с тех пор, как я ее видел в последний раз. Теперь ее ограждали более высокие и толстые стены. На холме Сан-Лазаро появилась крепость Сан-Фелипе-де-Барахас. Ее мощные пушки калибром от двадцати четырех до сорока восеми фунтов были направлены на гавань. На городских стенах стояли пушки поменьше, но тоже в изрядном количестве. Что не помешает французам захватить город. Только вот забыл, в каком именно году это случится.
        Бриг зашел на рейд с поднятым французским флагом и, встав на якорь, отсалютовал одной карронадой. Рядом с нами стояли на якорях шесть испанских кораблей, включая галеон «Святая Тереза». К нам сразу подошла шлюпка с испанским офицером и таможенником. Офицеру было от силы лет шестнадцать. Высокий и стройный, вот только лицо рябое. Наверное, переболел оспой. Одет дорого и изыскано. Ножны и рукоятка шпаги позолоченные. Таможенник был, судя по отсутствию шпаги, простолюдином. Тучный и неповоротливый, но с чистым смуглым лицом, он был полной противоположностью офицера. Наверное, им не скучно работать в паре.
        - Добрый день, синьоры! - поздоровался я. - Меня зовут дон Алехандро де Кофлан, - представился им на испанский манер.
        - Дон Франциско Родригес де Серда, - дотронувшись пальцами правой руки до края широкой черной шляпы с целым пучком разноцветных перьев, представился офицер.
        - Паскуаль Мартинес, - тихо буркнул таможенник и шумно, шлепая пухлыми губами, выдохнул воздух.
        - С какой целью вы прибыли сюда? - задал вопрос дон Франциско де Серда.
        - У меня появилась течь в трюме, нужен срочный ремонт, - ответил я, как мне посоветовали.
        Таможенник понимающе улыбнулся.
        - А откуда и куда следовали? - продолжил опрос юный офицер.
        Наверное, на испанским кораблях его никто всерьез не воспринимал, а на иностранном появилась возможность показать себя важной птицей.
        - Из Нанта в Пор-де-Пе, с торговыми целями. Возле Тобаго налетели на риф. Сперва я подумал, что ничего страшного, но позже обнаружилась течь. Ваш порт ближайший с хорошей верфью, где можно быстро заделать пробоину, - рассказал я и, чтобы не слушать больше дурацкие вопросы, спросил сам: - «Святой Терезой» по-прежнему командует дон Диего Рамирес де Маркес?
        - Командовал до недавнего времени, - ответил дон Франциско де Серда. - Вы с ним знакомы?
        - Более того, мы с ним дальние родственники, - сообщил я.
        - Тогда мне вдвойне приятно знакомство с вами, ведь дон Диего де Маркес вскоре станет и моим родственником, женившись на моей младшей сестре! - искренне улыбнувшись, выдал офицер.
        - Вот это да! - не менее искренне воскликнул я. - И скоро свадьба?
        - Через три недели, - ответил мой будущий родственник и с немного комичной, как на мой взгляд, торжественностью произнес: - Готов пригласить вас на свадьбу, но уверен, что эта честь в первую очередь принадлежит дону Диего де Маркесу.
        - Где я смогу его увидеть? - поинтересовался я.
        - Сейчас он остановился в трактире «Эльдорадо», - сообщил юный офицер.
        - Мне там найдется свободная комната? - спросил я.
        - Не знаю, как сейчас, но завтра уйдут эти корабли, и освободится много комнат, - рассказал дон Франциско де Серда.
        - Значит, дон Диего де Маркес не уплывет вместе с ними? - уточнил я.
        - Нет, он остается здесь. В чине подполковника будет заместителем коменданта крепости, моего отца, - ответил дон Франциско де Серда.
        - Странно, он же так не хотел жить в этих краях, - припомнил я.
        - Моя сестра изменила его планы, - гордо молвил юный офицер и кивнул таможеннику, давая ему слово.
        - Ремонт требуется сложный, придется разгружать корабль? - спросил Паскуаль Мартинес.
        - Конечно. И потребуется разместить груз на складе, - ответил я и уточнил, улыбнувшись: - На очень надежном складе.
        Таможенник улыбнулся в ответ и пообещал:
        - Я переговорю с нужными людьми. Уверен, что вы сможете стать под выгрузку уже завтра утром.
        - Я не забуду вашу помощь, - многозначительно произнес я.
        Таможенник получит свой процент и с меня, и с тех, кто купит груз с брига. Ворота надежного склада, в котором сложат груз, будут закрыты на замок и опечатаны. По странному стечению обстоятельств у склада окажутся вторые ворота, через которые мой груз вывезут, а вместо него положат то, что я захочу получить взамен. Потом я напишу прошение на имя губернатора, чтобы он разрешил продать часть груза, потому что мне нечем оплатить ремонт. Таким образом будут легализованы и остальные, привезенные мной товары. Нехитрая комбинация, все всё знают, каждый причастный прямо или косвенно имеет свою долю. Французские товары попадают сюда через испанских перекупщиков, а потому намного дороже моих, тоже не дешевых. Местные товары попадают во Францию тоже через испанских купцов, которые покупают здесь дешево, потому что цены регламентированы, и накручивают немало. Я же заплачу больше здесь и меньше накручу во Франции. Так что, если кто и пострадает, так это испанские купцы, которых местные дружно недолюбливают из зависти к их доходам, и немного королевская казна, но не узнает об этом.
        30
        Я привез испанцам ткани, готовую одежду, шелковые чулки, кружева, шляпы, модную обувь из разных материалов, женскую и мужскую, галантерею, писчую бумагу высокого качества, стеклянную посуду и оконные стекла, прозрачные и разноцветные, дорогие пистолеты, дешевые аркебузы и мушкеты, порох и, кончено же, французское вино из Бордо. Местные купцы забрали всё, дав взамен индиго, кошениль, сарсапарелью, хинин, какао, перец, красное дерево, серую амбру, ртуть, серебро в слитках, золотой песок, жемчуг, изумруды. Обе стороны остались довольны друг другом.
        Пока бриг разгружали, а потом загружали, я проводил время со своим потомком доном Диего де Маркесом. Он не забыл, кто помог ему остаться капитаном на «Святой Терезе». Вполне возможно, что тогда бы не встретил свою судьбу - четырнадцатилетнюю Лусию де Серда. Дон Диего де Маркес считал ее писаной красавицей, а на мой взгляд, самым важным ее достоинством была молодость и отец дон Игнасио Габриэль де Серда, полковник и комендант крепости. Впрочем, за то время, что мы не виделись, дон Диего де Маркес получил в наследство поместье дяди, погибшего на дуэли, и стал завидным женихом. Как рассказал мой потомок, поместье не очень доходное, но в нем можно жить, не думая о хлебе насущном. Как ни странно, менее доходное поместье в Испании считалось более престижным, чем более доходное в Вест-Индии. Думаю, именно поместье и помогло моему потомку заполучить в родственники влиятельного человека. Лусия де Серда была младшей из детей полковника. Старший его сын и одна из дочерей умерли от оспы три года назад, еще две дочери выскочили замуж за местных богатых синьоров.
        - Если бы я тогда остался в Санто-Доминго, дядя был бы жив, - признался дон Диего де Маркес. - Он приехал в Мадрид, чтобы похлопотать о моем переводе в столицу. Во время этой поездки и погиб на дуэли. Даже секунданты так толком и не поняли, из-за чего состоялась та дуэль. Получился удар «две вдовы»: дядя испустил дух на месте поединка, а его соперник умер от раны через неделю. Так что мне даже не пришлось мстить за родственника. Из-за этой дуэли я попал в немилость. Мне посоветовали пожить несколько лет в Вест-Индии и постараться проявить себя.
        - Долго здесь не задерживайся, - посоветовал я. - Индейский провидец предсказал, что французы во время следующей войны с Испанией захватят и ограбят Картахену. Вот только не сообщил, в каком именно году, у них свое летоисчисление, не похожее на наше.
        - Пусть попробуют! - высокомерно произнес мой наследник. - Сан-Фелипе-де-Барахас окажется не по зубам им. У крепости такие толстые стены и мощные пушки, что сможет дать отпор любому врагу.
        - Крепость защищают не стены и пушки, а боевой дух солдат, - напомнил я. - В последнее время боевой дух в испанской армии остался только у офицеров, а их одних не хватит для защиты и крепости, и города.
        Видимо, я был не первым, кто заметил отсутствие в последние годы боевого духа у испанских солдат, потому что дон Диего де Маркес не стал спорить.
        - Мне хотелось бы родиться на двести лет раньше, когда испанская армия была самой сильной в мире, - пожаловался он.
        Сколько живу, столько и слышу подобные вздохи. Прошлое всегда кажется романтичнее, а будущее - перспективнее. Вот только живем мы в настоящем. То есть, они живут, а у меня возможны варианты.
        Я не смог остаться в Картахене на свадьбу дона Диего де Маркеса, потому что закончилась погрузка брига, и мне настоятельно посоветовали как можно быстрее уйти из порта. Вняв совету, я попрощался со своим потомком, подарив на свадьбу бочонок вина из Бордо, и отправился в обратный путь мимо острова Эспаньола. В заливе Гоав сделали остановку. Был четверг, поэтому я добрался на лодке до лагеря буканьеров, где был с радостью встречен Жильбером Поленом, его слугой Жаком и остальными обитателями. Привезенное мною вино сделало буканьеров щедрыми. Они за небольшое количество пороха, свинца и вина отдали все имевшееся у них копченое мясо и тушу недавно убитого быка. С таким запасом мяса можно было смело пересекать Атлантический океан.
        31
        В Нанте меня ждал сын, которого, заранее согласовав со мной, назвали в честь деда Матье. Дочь получила бы имя бабушки по матери. Обычно первым детям дают имена родителей мужа, но имена моих родителей были бы слишком оригинальны для Франции. Да и, за редким исключением, нет в России такой традиции.
        Весь груз был моментально распродан на аукционе. Прибыль компании составила без малого триста пятьдесят процентов. Первым же рейсом я не только окупил бриг, но еще и получил немного сверху. Теперь мне не надо было брать компаньонов, чтобы заполнить трюм для следующего рейса. Исключение сделал только для тестя, который вложил все свободные деньги. Ему так хотелось разбогатеть!
        Выход в следующий рейс я отложит до середины марта. Острой нужды в деньгах не было, поэтому решил подольше побыть с женой. Мари-Луиза стремительно привыкала к богатству. Количество платьев увеличилось настолько, что пришлось заказывать еще один платяной шкаф, изготовленный по моему эскизу - с зеркалом на внешней стороне одной из дверец. Французы пока не додумались до такого. Я сказал, что шкаф с зеркалом моден на моей родине. Почти не соврал. Такие шкафы были в моде во время моего детства. Чтобы Малу не вертелась перед этим зеркалом и при этом могла рассматривать себя со всех сторон, заказал для нее еще и трельяж. Этот предмет мебели привел в восторг не только мою жену, но и всех баб Нанта. По крайней мере, большая часть знатных побывала в нашем доме, чтобы полюбоваться этой диковинкой и заказать себе такую же. Мастер-зеркальщик, который изготовил первый экземпляр, с тех пор завален заказами и здоровается со мной, как с благодетелем - через всю улицу.
        Застоявшийся за зиму бриг, выйдя в океан, рванул так резво, что порой скорость достигала четырнадцати узлов. Когда проходили мимо Пиренейского полуострова, встретили испанскую торговую флотилию, шедшую из Вест-Индии. Нагруженные галеоны, подобно навьюченным мулам, неторопливо приближались к берегу с запада. Наверняка впередсмотрящие уже доложили, что видят берег. У всех членов экипажа приподнятое настроение: скоро будут в порту, получат кучу денег, оттянутся по полной программе… В такой момент лучше всего брать их на абордаж. Жаль, время мирное и людей у меня маловато.
        В Картахене на борт брига таможенник Паскуаль Мартинес прибыл без сопровождения офицера. На этот раз всем было ясно, кто прибыл в порт и зачем. В прошлый раз мне сделали заказы, что именно привезти, и я оставил список, что хотел бы получить взамен. Оказалось, что такие же шустрые, как я, есть и среди голландцев. У мола стоял под выгрузкой голландский флейт водоизмещением около тысячи тонн. Этот паршивец привез, кроме селедки в бочках, еще и много ширпотреба, чем сильно сбил цену на некоторые мои товары. Самую большую прибыль мне принесли дорогие ткани и женские платья, поскольку Франция надолго утвердилась законодательницей мод, мушкеты, изготовленные лучшими французскими мастерами Браши из Дьеппа и Желеном из Наша, и порох, произведенный в нормандском Шербуре, который за отличное качество даже называют «буканьерским». Вообще-то запрещалось продавать предполагаемому противнику оружие и боеприпасы, но я ведь не чистокровный француз. Мне война - мать родна.
        Дону Диего де Маркесу я привез пару пистолетов с вороненными стволами, украшенными позолотой, а его жене - шляпку по последнему писку французской моды. Пусть умрут от зависти ее лучшие подружки. Кстати, во всех странах, за исключением, само собой, Франции, щеголей называют «французскими собаками». Мой потомок отдарил мне золотым колье с изумрудами для моей жены. Здесь оно стоит дешевле, чем пара пистолетов.
        Лусию де Маркес была на последних неделях беременности, поэтому ее муж проводил почти все свободное от службы время вне дома. Мы с ним пару раз поохотились на одичавших свиней. Это, конечно, не дикие кабаны, не тот азарт и адреналин в крови, но все равно сочетали приятное и полезное.
        Пригласил он меня и посмотреть крепость Сан-Фелипе-де-Барахас. Я чуть было не ляпнул, что уже был в ней. Договорились на следующее утро. Не сложилось. Когда я вышел из трактира, увидел жену убитого мною плантатора с Юкатана, ту самую полуиндеанку синьору де Лара. Она выходила из кареты, запряженной двумя парами мулов, собираясь зайти в двухэтажный каменный дом на противоположной стороне улицы. Всё еще в трауре. Наверное, потому, что черный цвет идет ей. На входной двери того дома была рукоятка в виде львиной головы с кольцом в пасти. Я, когда увидел эту рукоятку в первый раз, вспомнил, что в двадцать первом веке почти у всех домов в исторической части Картахены они будут или в виде львиной морды, или в виде игуаны. На чем основывались горожане, выбирая рукоятку, мне никто не смог объяснить. Я тогда подумал, что львов выбирают сильные, а игуан - хитрые. Или наоборот. Чтобы синьора де Лара не увидела меня, сразу развернулся и шагнул в трактир, чуть не сбив Кике, который тащился за мной.
        - Что-то мне плохо, - сказал я трактирщику, молодому мужчине, получившему это доходное дело по наследству от деда. - Наверное, съел что-то не то.
        - Все продукты были свежие, я сам слежу за этим! - испуганно затараторил трактирщик.
        - Это не после завтрака, а вчера на ужин съел что-то в гостях, - успокоил его и пошел в свою комнату.
        Там я приказал Кике бежать к моему потомку и сообщить ему, что я не смогу прийти, потому что траванулся чем-то, а потом зайти на рынок и купить апельсины. У меня на них аллергия, которая вызывает понос. Содержание моей ночной посудины должно будет подтвердить, что я приболел. Как мне сказали, апельсины завезли сюда из Китая много лет назад. По крайней мере, Игнасио де Сарда, проживший здесь два с половиной десятка лет, утверждал, что это случилось задолго до его приезда. Кожура у местного сорта зеленоватая и мякоть кислее. Катрахенцы предпочитают употреблять апельсины в виде подслащенного сока. Их потомки в двадцать первом веке откажутся от добавления сахара, предпочтут чистый сок, который будет продаваться на каждом углу. Прямо при тебе апельсин разрезают на две половинки, вкладывают в механическую соковыжималку и наполняют соком пластиковый стаканчик. Стоит это удовольствие будет чуть ли не дешевле питьевой воды в бутылках.
        Когда ко мне пришел дно Диего де Маркес, я лежал в постели с мокрым полотенцем на голове. Во-первых, с компрессом не так сильно чувствуешь жару; во-вторых, вид становится страдальческим. На табуретке рядом с кроватью стояло деревянное блюдо с апельсинами. Парочку я уже приговорил. Ждем-с…
        - Что случилось? - спросил мой потомок. - Я знаю хорошего врача, сейчас пошлю за ним слугу.
        - Не надо врача. Со мной такое не впервые, не хуже врачей знаю, что надо делать. Желудок у меня слабенький. Все едят - ничего, а я травлюсь. Придется попоститься несколько дней. Видишь - на фрукты перешел, - пожаловался ему.
        - Вот и я подумал, что если бы еда испорченная была, все бы отравились, а так - только ты один, - сказал дон Диего де Маркес.
        - В каждой избушке свои погремушки, - сделав смысловой перевод на испанский язык, поделился я с ним русской народной мудростью. - Обычно это у меня на несколько дней, вряд ли до отхода выздоровею. Так что посмотрим твою крепость в следующий раз.
        - Обязательно! - пообещал молодой подполковник. - Убедишься, что ее не так уж и просто захватить.
        Я не стал переубеждать его. Вчера дон Диего де Маркес похвастался, что другой родственник сейчас хлопочет о его переводе в Испанию, и вроде бы дело на мази. Тесть Игнасио де Сарда доложил по службе, что капитан дон Диего де Маркес назначен подполковником за смелость в боях с индейцами, а не потому, что стал зятем. Видимо, у испанского короля совсем мало смелых офицеров, раз поощряет за такую ерунду.
        Пролежав в трактире четыре дня и дождавшись, когда «ремонт» брига закончится к вящей радости картахенских купцов и чиновников, в сумерках, за несколько минут до закрытия городских ворот, по пустым улицам я перебрался в порт. Мое судно стояло у мола, нагруженное колониальными товарами. Зайдя в каюту, первым делом приказал слуге отдать оставшиеся апельсины матросам. Мне уже до чертиков надоело есть их и сидеть потом на горшке.
        32
        Обратный путь выдался беспокойным. Возле острова Нью-Провиденс из Багамского архипелага за нами увязался пират на гафельной шхуне, довольно ходкой. Я приказал поднять французский флаг, но это не изменило его планы. Скорее всего, англичанин. Если захватит бриг, в живых никого не оставят, чтобы не оказаться на виселице, даже рабство нам не светит. На всякий случай я приказал перетащить на корму погонные орудия, чтобы отогнать его. Стрелять не пришлось, потому что бриг шел быстрее. Через пару часов пират понял это и отвалил.
        Затем попали в тропический ураган. Зону его действия делят на четыре части: передние и тыловые левые и правые. В северном полушарии левая передняя считается безопасной, так как ветер помогает судну выйти из зоны, а правая передняя - опасной, потому что загоняет в центр урагана. В южном полушарии они меняются местами. Не всегда легко определить, в какой четверти оказался. Я, как мня учили, предположил худшее и лег на курс бейдевинд правого галса. В южном полушарии надо держать курс такой же, но галс левый. Оказалось, что мы в безопасной четверти, поэтому сравнительно быстро выскочили из зоны урагана. Правда, даже не очень продолжительной трепки хватило, чтобы бриг начал подтекать. Матросы с утра до вечера работали на помпах. Судно разделено на четыре отсека: короткий носовой, где бочки с водой, запасные паруса и доски, длинные первый и второй трюма и короткий кормовой, где каюты и кладовые со съестными припасами и ромом для команды. Подтекали оба трюма. Внизу в них красное дерево, которому морская вода не так вредна, как древесине помягче. После расхождения с ураганом течь уменьшилась до обычных
размеров - одной пятнадцатиминутной откачки в сутки.
        На подходе к Нанту встретили английскую эскадру из семнадцати линейных кораблей. Шли строем кильватер в сторону испанского мыса Финистерре. На переднем корабле подняли сигнальный красно-белый флаг, требуя убрать верхние паруса и поприветствовать их приспусканием французского флага. Англичане в последние годы начали борзеть. Они стряхнули пыль с эдикта, принятого в начале тринадцатого века королем Иоанном, согласно которому в английских водах все суда спускали свои флаги и марсели перед английским флагом. Даже целые эскадры обязаны были оказывать почести одному английскому военному кораблю. В случае отказа на них можно было нападать, ежели силенок хватало. При этом «английские воды» начинались у берегов Норвегии и заканчивались у берегов Испании. «Французские воды» для англичан не существовали от слова совсем. Бриг был намного быстрее неповоротливых и медлительных линейных кораблей, поэтому я проигнорировал их приказ в извращенной форме. Мы несли французский флаг на грот-мачте, но я приказал поднять еще один на фок-мачте. Англичане намек поняли и выстрелили из погонной пушки. Дистанция была мили
две, ядро не долетело. Тратить бестолку порох и ядра я не счел нужным. Приказал матросу забраться как можно выше на грот-мачту и помахать кончиком, что на морском языке жестов было предложением взять на буксир. Обычно показывают, когда обгоняют другое судно. Судя по второму выстрелу, такому же бесполезному, англичане оценили предложение. На этом надувание щек и закончили.
        Став на якорь на рейде Нанта, я спросил прибывшего на судно таможенника - парня лет восемнадцати, сына одного из тех, для кого обменивал золото на серебро:
        - Мы не воюем с Англией?
        - Бог миловал, пока ни с кем не воюем! - бодро ответил он. - Хотя ходят слухи, что испанцы ведут себя дерзко, и подданные просят короля наказать их.
        Подданные во все времена напоминают мне собаку Павлова: стоит тирану захотеть что-либо, как у них начинаются одобрительные слововыделения.
        Я пригласил таможенника в каюту, где показал ему накладные на груз и дал пару экю всего лишь за то, чтобы он читал их не слишком долго. Место таможенника в порту Нант стоит официально сто тысяч ливров, дороже, чем патент полковника. Так мне рассказал Батист де Буажурдан, которого жутко раздражало такое неуважение к благородной профессии военного. С другой стороны, патент полковника окупается лет за двадцать-двадцать пять, в зависимости от того, идут ли боевые действия и можно ли грабить местное население, а таможенника - всего за десять-пятнадцать, в зависимости от того, как много товаров, ввозимых и вывозимых, облагается высокими пошлинами. Да и таможенников убивают реже, чем полковников. У меня не было товаров, облагаемых пошлинами. Всё, что я привез, требовалось Франции в большом количестве. Убедившись в этом, юноша тяжело вздохнул: соблюдающие закон не достойны уважения.
        Мари-Луиза всплакнула от радости. Правда, я так толком и не понял, что ее больше обрадовало - я или доход от рейса. Надеюсь, и то, и другое. Она получила колье с изумрудами, подаренное доном Диего де Маркес, и от меня ожерелье с розовыми жемчужинами. Я приценивался к нему, хотел приобрести, если не найду лучше, но потом оказался в добровольном заключении. Мой потомок заплатил за ожерелье процентов на десять меньше. А я считал себя опытным торговцем.
        33
        Слухи о дерзости испанцев подтвердились в конце зимы. Эти наглецы возмутились постоянными нападениями французских флибустьеров на их корабли и решили защититься, для чего объявили войну. Зима, кстати, была очень холодная, особенно январь и февраль. Такое впечатление, что теплый Гольфстрим отвернулся от Европы, потек куда-то в другую сторону. Даже на Луаре появился ледяной припой. По свидетельству шкипера, купившего у меня тендер, на Темзе лед был такой толстый, что по нему, не боясь, ездили наполненные под завязку арбы, и во время ледохода несколько судов было раздавлено и затонуло.
        Войну объявили до того, как я начал закупать товары для следующего рейса. Ассортимент пришлось немного изменить. Я закупил две дюжины фальконетов одно- и трехдюймовых, так любимых флибустьерами за возможность стрелять из них с баркаса или катера, и большие партии мушкетов, пистолетов, кутлассов, палашей, свинца и пороха. Вообще-то, каждое судно, следующее во французские колонии в Вест-Индии, должно привезти туда не меньше шести стволов огнестрельного оружия, десять фунтов свинца и бочонок пороха, а во время войны это еще и самый ходовой товар. Сверху нагрузил всякую всячину для женщин, в основном ткани и наряды. У женщин своя война, в которой, как они считают, побеждает та, которая лучше одета, а мужчины считают, что та, которая лучше раздета.
        Я не стал получать в Нанте корсарский патент. В нем оговаривается порт, в который надо приводить захваченное судно. Каждый губернатор желает иметь свою долю с приза. Ладно, если захвачу в Бискайском заливе, а если по ту сторону Атлантического океана? Поэтому, встретив по пути к Эспаньоле нескольок испанских судов, не стал их трогать, хотя команда попыталась роптать. Я увеличил экипаж до полутора сотен человек, большую часть которых собирался оставить в колониях после того, как отслужат переезд. Огни были согласны. Сейчас за переправку в колонии придется отработать за еду пять лет у того, кто заплатит за твой проезд. Я предложил оплатить из добычи, если таковая будет, или продам их на аукционе в рабство на пять лет. Желающих было, хоть отбавляй. Особенно среди гугенотов. Среди них ходят слухи, что скоро королевским указом всех гугенотов заставят переходить в католичество или уматывать из страны. Во Франции, как и в любой цивилизованной стране, слухи всегда становятся былью, потому что цивилизация - это тоже слух.
        Губернатором Сент-Доминго был Франсуа Депардье де Франкене. Раньше он был лейтенантом короля - так называли заместителя губернатора, как выразились бы в двадцать первом веке, по «силовому» блоку, подменял барона Жана де Пуансе в позапрошлом году, когда тот плавал во Францию. Месяц назад барон приказал долго жить, и лейтенант короля опять стал временным губернатором западной части Эспаньолы. Ему было немного за тридцать. Высокого роста, худощавый. Лицо туповатого исполнителя. Я еще подумал, что Жерар Депардье мог бы сыграть Франсуа Депардье де Франкене, почти не гримируясь, если бы был в три раза худее. Одет скромнее своего предшественника, если не считать золотой перстень с большим алмазом, как ни странно, не фальшивым. Злые языки утверждают, что это подарок жены богатого плантатора, имя которого умалчивают, чтобы посмеиваться над всеми богатыми плантаторами, даже овдовевшими. Новый губернатор уже знал о начале войны с Испанией, хотя я был уверен, что на своем быстроходном судне первым привезу эту весть.
        - Теперь у нас развязаны руки! - радостно потирая большие руки, произнес он. - Сейчас Лорен де Графф собирает флот для нападения на Веракрус. Не желаешь присоединиться к нему?
        - С удовольствием! Особенно, если дадите комиссию, - ответил я.
        В колониях давали не корсарский патент, а так называемую комиссию - документ, гласивший, что, соблюдая правила войны, обладатель его может нападать на любое судно, торговое или военное, и поселение, принадлежащие стране, с которой Франция ведет войну, а добычу обязан сбывать в указанном порту, в данном случае в Пор-де-Пе. Видимо, делалось так для того, чтобы при возникновении какой-нибудь щекотливой ситуации можно было списать действия пирата на самоуправство колониального губернатора. Последних это не пугало, потому что имели свою долю, прямую и косвенную, с каждого приза.
        - За каждого раба доплата капитану восемь экю, - сообщил напоследок новый губернатор и объяснил причину своей жадности: - Рабов на острове стало слишком много, цены упали.
        У меня была противоположная информация, но спорить не стал. Скорее всего, Франсуа де Франкене понимал, что недолго задержится на этом посту, поэтому хотел хапануть, как можно больше.
        Лорен де Графф теперь имел три судна. Флагманским был пинас «Гаага». Наверное, флибустьерский капитан родом из этого города, в котором в будущем будет заседать самый конъюнктурный из самых честных и справедливых судов в мире. Раньше пинасами называли небольшие парусно-гребные суда, а теперь это вариация флейта, появившаяся в то время, когда я казаковал. Главными отличиями были менее вогнутые шпангоуты, транцевая корма и почти прямоугольная поперечная переборка в передней части судна, простирающаяся от палубы трюма до полубака. Судно было длиной двадцать пять метров, шириной шесть, осадкой полтора, водоизмещением двести пятьдесят тонн, вооруженным шестью двенадцатифунтовыми кульверинами и десятью трехфунтовыми фальконетами и имевшем на борту четыре с половиной сотни головорезов разных национальностей, включая испанцев. Пинас нес на бушприте блинд и бом-блинд, на фок- и грот-мачтах - по три прямых паруса, на бизань-мачте трисель и крюйсель. Корпус ниже ватерлинии был оббит цинком. Шхуной Лорена де Граффа теперь командовал Мишель Андерсен, а третьим судном был тендер, который я сперва принял за
бывший свой, под командованием Мартина Бруажа. К Лорену де Граффу сразу же присоединился Николас ван Хорн на своем гукере «Отважный», хотя раньше они не очень ладили, несмотря на то, что оба голландцы. Командиром абордажной партии у него был Мишель де Граммон. Как мне рассказали, после возвращения из плена отважный «генерал» с дырявой головой долго сидел на берегу, перебиваясь за счет былой популярности и влезая в долги. Никто больше не доверял ему судно, поскольку появилась версия, что через дырку вытекли мозги, а на покупку собственного Мишель де Граммон не имел денег. Николас ван Хорн сжалился над ним. Видимо, голландцу надоело рисковать собственной головой, решил использовать чужую бэушную. Еще два капитана, Жан де Бернанос и Шарль дю Мениль, крейсировали сейчас у мыса Каточе - самой северной точки полуострова Юкатан, поджидая нас.
        Как обычно, Лорен де Графф остановился на Тортуге в трактире «Золотой галеон». Я застал его сидящим за столом в компании двух своих капитанов, Мишеля Андерсена и Мартина Бруажа, и Николаса ван Хорна с Мишелем де Граммоном. Они уже знали о прибытии моего брига, поэтому не сильно удивились. Я сел за стол, не спросив разрешения, и показал трактирному слуге, чтобы подал мне оловянный кубок, тарелку, вилку и нож. Капитаны флибустьеров ели жареную говядину, запивая ее ромом. Только Мишель де Граммон пил пальмовое вино. От крепкого алкоголя у него болела дырявая голова.
        - Говорят, ты привез много оружия и боеприпасов? - первым делом спросил Лорен де Графф.
        - Правильно говорят, - ответил я. - А мне сказали, что экспедицию снаряжаете вы с Николасом.
        - И тебе не соврали! - весело произнес Николас ван Хорн.
        - У меня есть фальконеты, мушкеты, пистолеты, кутлассы, порох, свинец, - перечислил я. - Всё только за наличные, кредита не будет.
        - Нам кредит не нужен! - похвастался Лорен де Графф. - Пока тебя не было, мы захватили несколько судов с богатой добычей. В конце осени нам попался испанский галеон, который вез из Гаваны в Санто-Доминго и Сан-Хуан жалованье испанским гарнизонам, сто двадцать тысяч пиастров (еще одно название испанского песо). Каждый флибустьер получил по семь сотен. Вот так-то!
        - Рад за вас! - похвалил я и перечислил, чего и сколько привез и цены.
        - Мы забираем все! - хвастливо бросил Лорен де Графф.
        Невоенные грузы я оставил на реализацию Старому Этьену, в трактире которого жил до отправки в поход. По слухам, старый лис уже владеет чуть ли не всем островом. При этом живет скромно, не женится. Сожительница-мулатка родила ему двух мальчиков, но трактирщик, видимо, подыскивает более выгодную партию.
        За время разгрузки я пополнил экипаж полусотней местных флибустьеров. Они знают местные правила ведения боя, смелее и стреляют метче. По большей части это были буканьеры из поселений на берегу залива Гоав. Их привел ко мне Жильбер Полен, которого я без голосования экипажа назначил квартирмейстером. Впрочем, никто не возражал. Жильбер Полен пользовался среди буканьеров авторитетом. Как-никак поучаствовал в нескольких походах, промотал много богатой добычи и в обоих типах рискованных мероприятий остался жив.
        34
        Мой бриг шел во главе эскадры из пяти судов. Даже такой опытный судоводитель, как Николас ван Хорн, не решился оспаривать мое лидерство, как штурмана. Наверное, еще помнил, как, последовав за мной, избежал расправы испанцев и англичан. На этот раз в Сантьяго-де-Куба был всего один военный галеон. Уверен, что испанцы послали гонца или голубя в Гавану, предупреждая о нас, но дул довольно свежий и почти попутный норд-ост, который гнал даже самые медленные наши суда со скоростью не менее семи узлов. У испанцев не было шансов перехватить нас в Юкатанском проливе, если только их эскадра не крейсировала там.
        Такое подозрение у меня появилось, когда Жак Буше прокричал из «вороньего гнезда», что видит четыре судна.
        - Большие суда? - спросил я.
        - Два средние, галеоны, и два поменьше, вроде бы шхуны, - доложил индеец.
        Я послал на тузике гонца, чтобы оповестил капитанов эскадры, что возможен бой с испанцами. Оказалось, что напрасно. Жан де Бернанос и Шарль дю Мениль захватили два испанских галеона, которые везли какао из Маракайбо в Веракрус.
        Наша эскадра легла в дрейф. Капитаны и квартирмейстеры собрались в каюте Лорена де Граффа. Она была довольно просторная. Переборки оббиты тонкой желтоватой кожей, из-за чего у меня складывалось впечатление, что нахожусь в дурдоме, в комнате для особо буйных. Впочем, тихими и умными трудно было назвать собравшихся в каюте. В походе участвует около тысячи двухсот флибустьеров, а в Веракрусе гарнизон из трех тысяч профессиональных вояк плюс местные жители, которые явно не захотят быть убитыми и ограбленными, и в крепости шестьдесят орудий большого калибра, не считая тех, что на городских стенах. Двух-трех залпов всех испанских пушек, даже учитывая не слишком меткую их стрельбу, хватит, чтобы потопить нашу эскадру. К тому же, на помощь могут прийти эскадра из Гаваны и гарнизоны из соседних городов, в том числе из Мехико, где, как говорят. около пятнадцати тысяч солдат.
        - В лоб, безусловно, штурмовать глупо, - начал Лорен де Графф после того, как все выпили по кружке пальмового вина, потому что ром приберегали для боя. - Придется высадиться на берег неподалеку от города и зайти с тыла.
        - Я поведу передовой отряд, - сразу предложил Мишель де Граммон, которого тоже пригласили на совещание. - Надо будет захватить легкие пушки, чтобы выбить городские ворота.
        - Для вышибания ворот нужен, как минимум, трехфунтовый бронзовый фальконет, который, в зависимости от длины ствола, весит килограмм триста-четыреста. И тащить их неудобно. Разве что волочить, но это займет много времени. А наш успех во внезапности, - возразил Жан де Бернанос.
        - А что ты предлагаешь? - сразу насел на него Мишель де Граммон.
        - Я предлагаю подумать, - спокойно ответил бывший кавалерийский офицер.
        Спокойствие Жана де Бернаноса сразу сбило пыл Мишеля де Граммона.
        - В Веракрусе знают, что к ним идут эти два галеона с какао? - задал я вопрос.
        - Конечно, знают, они постоянно туда-сюда ходят, - ответил Шарль дю Мениль и тут же хлопнул себя по лбу: - Верно, они ведь ждут эти два судна! - и тут же, опережая других, изложил план: - Перегрузим какао в другие суда, посадим в трюма побольше флибустьеров, подойдем вечером, когда ворота закроют, ошвартуемся к молу и утром, когда их откроют, ворвемся в город!
        - Я поведу передовой отряд! - настойчиво повторил Мишель де Граммон.
        - Ты поведешь отряд с одного галеона, а я со второго, - сказал Жан де Бернанос и, посмотрев на остальных капитанов, добавил: - Только вы не сильно задерживайтесь.
        - Постараемся, - пообещал Лорен де Графф.
        35
        В двадцать первом веке в заливе Кампече ночью будет больше огней, чем в некоторых мексиканских городах. Гореть лампы и прожектора будут на нефтяных буровых платформах. Их тут будет несчитано, разве что чуть меньше, чем в Северном море. Сутками напролет они будут качать нефть и газ на благо мексиканских богачей. Кое-что будет перепадать и беднякам. В семнадцатом веке здесь темно и тихо. Ветер к ночи убился. Эскадра из семи кораблей лежит в дрейфе неподалеку от берега, с которого доносятся крики и вопли ночных птиц и зверей. Если судить по звукам, в джунглях творится что-то жуткое. На самом деле там сейчас безопаснее, чем в порту Веракруса. Два галеона не вернулись. Значит, стоят у мола, ждут утра. В трюмах восемь сотен вооруженных отморозков, большинство из которых за пару серебряных монет родную мать грохнет. Спят себе веракрусцы сладко и безмятежно и не подозревают, что через несколько часов их жизнь разделится на «до» и «после». Это у тех, кто не погибнет.
        - Не спится? - спросил тихо поднявшийся на шканцы квартирмейстер Жильбер Полен. - Мне тоже не спится. Вот думаю, что пора убираться с Эспаньолы. Если возьмем хорошую добычу, уплыву отсюда.
        - Ты гугенот? - спросил я.
        Мы с ним никогда не обсуждали, кто какой религии придерживается.
        - Да, - ответил он. - Хочу к англичанам податься.
        - На Ямайку? - поинтересовался я.
        - Нет, устал я от этой липкой жары. Хочу податься в Чарльстон. Мне сказали, городок есть такой на материке, недавно основали. Там не так жарко, как здесь, но и не холодно, и можно дешево землю купить. Займусь выращиванием хлопка. Говорят, он там хорошо растет и платят за него прилично, - рассказал Жильбер Полен.
        - А ты умеешь выращивать хлопок? - задал я вопрос.
        - Научусь, - уверенно ответил он. - Буканьером я тоже не с рождения стал.
        Я знал в Соединенных Штатах несколько городов с таким названием, не считая пригородов. Скорее всего, буканьер имел в виду город-порт в Южной Каролине.
        - Это тот Чарльстон, что на берегу океана, по пути в Нью-Йорк? - на всякий случай уточнил я.
        - Да, на берегу океана, на север надо плыть, - ответил он. - Ты ведь мимо будешь проплывать, когда во Францию отправишься? Довезешь туда нас с Жаком? Я заплачу за обоих.
        - Тебя и твоего алькатраса бесплатно туда отвезу, по старой дружбе, - пообещал я. - Только вот боюсь, что тебе не с чем будет туда ехать. Пропьешь всё, как обычно.
        - Вот я и хочу оставить у тебя наши доли. Отдашь, когда до Чарльстона доберемся, не раньше, как бы я не упрашивал, - попросил буканьер.
        - Без проблем, - сказал я.
        Ветер задул с первыми лучами солнца. Такое впечатление, что и он подпитывается солнечной энергией. Теперь уже каждое судно шло настолько быстро, насколько могло. Мой бриг через полтора часа оказался на рейде Веракруса. Там уже стреляли: внутри города из мушкетов и пистолетов, а из крепости Сан-Хуан-де-Улуа палили пушки по стоявшим у мола галеонам, на которых приплыли пираты. Кто там у них обучал наводчиков, не знаю, но на этих судах было самое безопасное место в гавани. Я не стал швартоваться, лег в дрейф на рейде, на приличном удалении от крепости, высадил десант на катере и шлюпке. Сам остался на судне. Судя по уменьшающемуся количеству выстрелов в Веракрусе, сопротивление испанцев уже сломлено. Сейчас флибустьеры первым делом изнасилуют местных баб, чтобы выходили замуж за смелых мужиков, способных защитить свою семью, а потом займутся грабежом. Впрочем, богатство этого города образовалось, благодаря грабежу аборигенов, так что мы будем возмездием. Я подумал, что всю историю человечества можно свести к двум словам: грабь награбленное.
        Вторым в гавань вошел гукер Лорена де Граффа. Этот направился к молу, пальнув из своих маломощных пушек по крепости. Никакого вреда ей не причинил, если не считать пары щербин на мощных, многометровой толщины, каменных стенах. Остальные подошли без понтов и встали на якоря неподалеку от мола. Из крепости к тому времени перестали стрелять из пушек, хотя испанский флаг все еще гордо реял на высоком флагштоке.
        Я тоже подвел бриг ближе к берегу и встал на якорь. Оставил на борту пять человек под командованием боцмана, старого бретонца, у которого глаза были настолько бледно-голубыми, что казался слепым. При этом зрение у него было получше, чем у молодых. Разве что с Жаком Буше не мог тягаться. С остальными на катере добрался до берега. Матросы вытащили нос катера на берег, чтобы я не замочил ноги. Ступая на песок, который вмялся под моими ногами, я почувствовал себя конкистадором.
        Улицы в Веракрусе вымощены каменными плитами. Канализация закрытая, даже вони не почувствовал. Дома не выше двух этажей. Только мэрия трехэтажная. Само собой, католический собор был выше всех домов раза в два-три. На площади рядом с ним толпились горожане, которых пираты сочли богатыми. Был среди них и губернатор, который, лишившись парика, блистал бледной лысой головой. Сейчас флибустьеры-католики помолятся в соборе, поблагодарят бога за успешный захват богатого города, после чего запрут там богачей, чтобы получить за них выкуп. Из помещения как раз доносилось пение гимна «Те Deum». Самое забавное, что по окончанию службы флибустьеры-гугеноты вынесут всю ценную церковную утварь, и коллеги-католики не будут им мешать.
        В тени от собора стояли все флибустьерские капитаны. Не было только Мишеля де Граммона, который вел переговоры с гарнизоном крепости. Испанцы готовы были сдаться, уточняли условия. Хотели уйти с оружием и семьями. Мишель де Граммон предлагал что-то одно, не сомневаясь, что трусы выберут семьи.
        - Да, сказал бы мне кто-нибудь, что захватим Веракрус, потеряв всего двух человек, не поверил бы! - восторженно воскликнул Николас ван Хорн.
        - Я говорил тебе, что так и будет, - высокомерно заявил Лорен де Графф.
        - Насколько я помню, ты предполагал, что можем потерять половину и уйти ни с чем, - возразил Николас ван Хорн.
        - Не было такого! - отрезал Лорен де Графф.
        Его соотечественник покраснел от возмущения, но промолчал, только демонстративно сплюнул.
        Добычу сносили на площадь, которую охраняли по три человека от каждого судна. Золото, серебро и драгоценные камни, в основном жемчуг, складывали в одном месте, ткани, одежду и обувь - в другом, оружие - в третьем, товары - в четвертом. К вечеру площадь превратилась в большой склад. К тому времени на нее перенесли оружие и порох из крепости. Бочки с порохом Мишель де Граммон поставил в соборе и на паперти, чтобы богатые горожане стали сговорчивее. Я даже не сомневался, что он взорвет не заплативших выкуп вместе с собором. Захваченных в городе рабов, более тысячи человек, закрыли в складах возле ворот, ведущих в порт. Покормить и напоить их забыли, поэтому с той стороны доносился протяжный рёв, напоминающий воловий.
        Ночевал я в городе, в объятиях молодой жены степенного торговца свечным деревом. Его колют на лучины и продают. Горит ярко, как свеча, и не воняет, как сальные. Муж сидел взаперти в соборе, а жена развлекалась, внушая мне и себе, что таким способом улучшает участь мужа. После занятий любовью она заикнулась, что неплохо бы снизить сумму выкупа с пяти тысяч песо до трех, но я объяснил, что не мне решать. После чего она решила, что супружеский долг выполнила, и больше не возвращалась к этой теме, чтобы не рассердить меня. А то уйду к другой - кто ее будет радовать?!
        36
        На третий день поделили добычу. По мнению флибустьеров, она была огромной. Только наличными нагребли почти миллион песо. Сюда вошли и выкупы за богатых горожан. Губернатор откупился за семьдесят тысяч. С остальных содрали меньше, но их было много. Золото и серебро в слитках и разных предметах тоже поделили быстро, оценивая на вес, без учета ювелирной ценности. И с драгоценными камнями проблем не было, потому что никто в них не разбирался. Как и с рабами и товарами, захваченными на складах: сахаром, табаком, ртутью, индиго, красным деревом… Причем товары никто брать не хотел, особенно тяжелые, как красное дерево или ртуть, отдавали их за десятую часть стоимости, потому что понимали, что судовые трюма не безразмерные, все не увезешь. Я с удовольствием забрал всю очень дешево оцененную ртуть, которая на островах не нужна. Ее в этих краях используют только на материке для извлечения серебра из руды, а в Европе в большой цене не только у рудокопов, но и у шляпников и врачей-венерологов. А вот из-за всякой ерунды флибустьеры чуть не передрались. Каждый точно знал, сколько стоит штука сукна или ситца,
или новые сапоги, или пистолет. Если бы они догадывались, как я нагрел их на каждом изумруде! Там речь шла о недооценке каждого ювелирного изделия примерно на стоимость десяти штук сукна или пар сапог. Какой-то придурок даже предлагал расколоть большой бриллиант, чтобы легче было его поделить. Я предложил за драгоценный камень на десять процентов больше, чем его оценили, и мне его с радостью уступили, не догадываясь, что этот бриллиант стоит раз в десять дороже.
        Я получил долю на свой бриг, исходя из двух сотен членов экипажа. Затем вычел десятую часть для губернатора, дальше - себе две трети, как судовладельцу и снабженцу, а остальное поделил, согласно долям. После чего отобрал за переезд у тех, кто прибыл со мной из Франции, и отпустил их на все четыре стороны, как и набранных на Тортуге. На бриге остались только Жильбер Полен и алькатрас Жак. Ведь наша флотилия пополнился двумя галеонами, которые везли какао, и шестью баркасами, захваченными в гавани, и на все суда нужны были экипажи, и на них можно было погрузить больше своей добычи, чем я позволял. На каждого флибустьера вышло где-то по тысяча сто песо или три тысячи триста ливров. Это зарплата матроса за девять-десять лет работы без отпусков. Плюс после раздела добычи каждый мог взять все, что понравится в городе, если на его судне есть свободное место. На моем уже не было. Рабы на палубе сидели впритык. Нескольких загнали на марсы. Поэтому я не стал дожидаться, когда приготовится к отплытию вся наша флотилия, снялся с якоря первым. Тем более, что прошел слух, что к городу идет большой отряд из
Мехико и эскадра из Гаваны. Следом подняли паруса на двух баркасах. Несколько часов они держались за мной, но к вечеру отстали.
        Скорее всего, мы разминулись с испанской эскадрой ночью. Дул пассат, поэтому я решил не ложиться в дрейф. Хотелось побыстрее добраться до Ямайки и продать рабов. Отдавать их за бесценок губернатору Франсуа де Франкене не собирался. Как капитану мне бы было выгодно получить за них доплату, а как судовладельцу пришлось бы потерять больше половины стоимости рабов.
        На Ямайке уже знали, что мы ограбили Веракрус. Я поражался скорости, с какой новости распространяются по островам. Такое впечатление, что соединены подводным телефонным кабелем. Поскольку мы были первыми, я получил за каждого раба от двадцати пяти до тридцать фунтов стерлингов, точнее, индиго на эту сумму, которое разместили на палубе, надежно укрыв брезентом. Что-либо более объемное негде было бы перевозить. По моему совету Жильбер Полен оставил себе пятерых рабов, двух мужчин и трех женщин.
        - Мужчины стоят дороже и на хлопковой плантации женщины полезнее. Да и какая-никакая баба у тебя будет. Уверен, что в Чарльстоне белых женщин намного меньше, чем мужиков, тебе вряд ли достанется даже рябая, - объяснил я. - Но пока не прибудем туда, рабы - моя собственность.
        - Как договаривались, - мрачно произнес буканьер.
        Он славно гульнул в Веракрусе, где спиртного было на каждого флибустьера немеряно, и передумал бы становиться хлопковым плантатором, если бы я позволил.
        Когда мы, завершив дела с англичанами, снялись с якоря, в бухту зашел первый баркас. Флибустьеры с него рассказали, что они успели проскочить в Юкатанский пролив перед самым носом испанской эскадры, а вот повезет ли тем, кто шел за ними, - большой вопрос.
        Губернатор Франсуа де Франкене сильно огорчился, получив свою долю наличными. Деньги - самый невыгодный груз, который можно увезти отсюда. Во Франции они стоят столько же, а вот любой местный товар можно перепродать в Европе в несколько раз дороже. Везти деньги есть смысл, когда некуда складывать товары.
        - Что, рабов не захватили?! - удивился Франсуа де Франкене.
        - Захватили, - ответил я. - Их привезут на других судах.
        Про испанскую эскадру я ничего не сказал. У меня была уверенность, что в следующий мой приход сюда губернатором будет другой человек. Слишком это хорошее место для такого посредственного управленца без связей.
        Старый Этьен продал все оставленные ему товары. Вычтя комиссионные, отдал мою часть драгоценными камнями, золотым песком и испанскими серебряными песо. В бриг, при всем желании, больше ничего не влезало. Разве что выкинуть бочки с водой и копченым мясом. Задерживаться на Тортуге не стал, сразу отправился домой, так и не дождавшись остальных судов нашей эскадры. Надеюсь, им повезет добраться до Эспаньолы целыми и невредимыми.
        Чарльстон оказался небольшой английской деревней с деревянными домами и невзрачной церковью, которая от жилого дома отличалась только более высокой крышей. Ни таверны, ни трактира пока не было. Может быть, обслуживают пьяниц на дому. На единственной пыльной улице валяются свиньи, бегают куры, ходят вразвалку гуси, вытягивая длинные шеи и шипя на прохожих, провожают надменными взглядами индюки, дружно лают собаки из каждого двора. А вот кошек не видел, хотя англичане на каждом судне имеют две-три, а то и больше.
        Я быстро купил свежих продуктов, после чего отдал Жильберу Полену деньги - доли его и алькатраса - и пятерых рабов, навьюченных узлами со всякими дешевыми предметами домашнего обихода, которые он набрал в Веракрусе после раздела добычи.
        - Теперь твой дом будет здесь. Удачи! - пожелал я на прощанье и обнял его
        - Да уж, удача не помешает, - молвил бывший буканьер сдавленным голосом.
        Мне показалось, что еще чуть-чуть - и он расплачется. Мне тоже стало грустно, будто расстаюсь с лучшим другом, хотя за время перехода мы с ним почти не разговаривали. Я резко развернулся и пошел к катеру, нагруженному свежим хлебом из кукурузной муки, лукошками с куриными яйцами и курами в клетке из ивовых прутьев. На флоте привыкаешь к неизбежным встречам и расставаниям.
        37
        До Нанта добрались без приключений. В океане, как обычно, потрепало немного. Сейчас вспоминаю, как это мне в двадцать первом веке частенько удавалось проскочить через Атлантику, не попав в шторм? А ведь бриг шел быстро, в среднем узлов по девять, что не сильно уступало некоторым судам, имевшим честь пересекать океан под моим чутким руководством. Самое забавное, что мои матросы по запаху определили, что мы приближаемся к Европе, когда были милях в ста от нее. Они утверждали, что Атлантический океан возле Бретани пахнет не так, как в других местах. Поскольку на следующий день их слова подтвердились, пришлось поверить, что носы у этих матросов более чуткие, чем мой. Экипаж у меня в основном из бретонцев, а они считаются лучшими моряками и рыбаками во Франции. Жаль, что на следующий рейс придется набирать новых матросов. Эти возвращаются богачами, как они сами считают. Весь рейс они прикидывали, как потратят такую кучу денег. Планы были грандиозные и целомудренные. Вот только мой опыт подсказывал, что кое-кто прогуляет деньги быстро и без особого смысла и толка. Именно эти и вернутся на бриг весной.
        В эстуарии Луары, напротив Сен-Назера, стояла французская эскадра: одиннадцать линейных кораблей, шесть фрегатов и полтора десятка мелких суденышек, в основном брандеров. Где-то в этом месте построят мост через реку. Судоходный пролет будет высоким, метров пятьдесят, но каждый раз, направляясь в Нант и проходя под мостом, я буду наклонять голову, словно боясь, что ударюсь лбом о его нижнюю кромку. В Сен-Назер тоже разок зайду на маленьком костере с контейнерами из Роттердама. Город посмотреть не успею, потому что выкидают нас за шесть часов, и еще час подождем прилив, потому что порт состоит из трех док-бассейнов, вход и выход в которые через шлюз во время высокой воды.
        Как мне рассказали, за последние два десятилетия Жан-Батист Кольбер, который являлся реальным главой кабинета министров, сильно улучшил военно-морской флот Франции. Он построил около трех сотен новых кораблей, переоборудовал многие порты, прорыл Южный канал, соединивший Бискайский залив со Средиземным морем, благодаря чему грузы, допустим, из Бордо в Марсель перемещались по территории Франции, создал мореходные училища, где готовили штурманов и кораблестроителей. Кстати, до мореходок больше никто пока не додумался, даже такие отъявленные моряки, как голландцы. Впрочем, в народе у премьер-министра была дурная слава. Жан-Батист Кольбер умел доставать деньги для короля, то есть, придумывать налоги. Несмотря на то, что основное налоговое бремя ложилось на бедняков, ругали его почем зря и многие богатые. В частности, разбогатевшие простолюдины, которые купили себе титулы. Премьер-министр добился аннулирования всех титулов, купленных за последние тридцать лет. За что я ему вскоре скажу спасибо!
        Весь привезенный мною груз пошел на ура. Я сразу превратился из просто богатого в очень богатого. Что позволило мне купить за шестьсот тысяч ливров виконство Донж. В свое время его купил разбогатевший торговец пряностями, сумев за солидную мзду получить и титул. Мзда быстро окупилась, благодаря освобождению от налогов. Но тут появился Кольбер - и все пошло прахом. Торговец-виконт все равно не пожелал расстаться с сеньорией, но летом протянул ноги, а его наследник решил (и на моем примере тоже), что деньги принесут больше прибыли, вложенными в торговлю с колониями, Наследника не остановило даже то, что Жан-Батист Кольбер всего на пару месяцев пережил обиженного им торговца пряностями, и вновь появился шанс за мзду стать благородным человеком. Виконство приносило шестьдесят тысяч ливров в год. Обычно цену сеньории определяли, исходя из дохода за десять-пятнадцать лет. Мне уступили по нижней планке, потому что не было покупателей. Все предпочитали вкладывать деньги в торговлю с колониями, потому что за два-три года можно было удвоить капитал. Или потерять. Поэтому у меня появилось желание разделить
риски, заимев еще и постоянный доход, не зависящий от моря. С тех пор я стал представляться виконтом Александром де Донжем.
        Виконство располагалось на правом, северном, берегу Луары между Нантом и Сен-Назером, ближе к последнему. От реки его отделяло большое болото, точнее, несколько болот, которые я воспринимал, как одно. Прилив здесь высокий, до пяти-шести метров, низкие берега реки затапливало, так что шансов пересохнуть у болота не было. Усадьба находилась на холме. Раньше это был замок, но постепенно крепостные стены разобрали, а донжон перестроили в трехэтажный дом с двумя двухэтажными крыльями, которые служили жильем для слуг и хозяйственными помещениями: конюшней, псарней, каретной, сеновалом, кладовыми. Часть рва превратилась в рыбный садок, а остальное засыпали. Бывший владелец вывез всю мебель, потому что я отказался ее покупать, но комнаты все равно не казались пустыми, потому что их украшало бесчисленное количество гербов. Они были разные: с мечами, доспехами, шляпами, ключами… Многие гербы то ли недавно нарисовали или высекли на камне, то ли отреставрировали. Скорее всего, первое, поскольку настоящему виконту не надо слишком назойливо напоминать всем, что он виконт. Мне тоже это было ни к чему, поэтому,
ремонтирую дом, приказал уничтожить все гербы, кроме тех, что были над каминами. Зимы здесь, благодаря Гольфстриму, теплые, но осень и весна затяжные, приходится обогревать помещения почти полгода. Делать это с помощью каминов нерационально, но я оставил по одному на этаж, потому что люблю сидеть вечером перед горящим огнем и пить мелкими глотками сладкое вино из Бордо, закусывая местным солоноватым коровьим сыром. В помощь каминам заказал водяное отопление и заодно водопровод и канализацию на кухню, в две ванные комнаты и в удобные, теплые сортиры на каждом этаже и отдельный для слуг, объяснив, как это все сделать. Кстати, унитазы уже появились. Правда, они еще далеки от тех, что будут у японцев - с музыкой, обмыванием, подтиранием и сушкой теплым воздухом, из-за чего появляется желание всю жизнь просидеть на унитазе.
        А вот свору гончих собак я купил у прежнего хозяина. Благодаря им, зимой было не скучно. Провел я зиму в Нанте, потому что в усадьбе шел ремонт, но время от времени приезжал туда, чтобы поохотиться. В принадлежащих теперь мне лесах и болотах еще встречаются косули и дикие кабаны. Уже не так много, как два-три века назад, но я ведь и не запасал мясо тоннами, как раньше. Гарик сразу стал вожаком своры. По зверю он работал лучше, чем остальные собаки. Наверное, сказывалось детство и юность в джунглях.
        Мари-Луиза де Кофлан, виконтесса де Донж, настояла на том, чтобы я купил новую карету с виконтским гербом на дверцах. Не могла же она ездить в наемной карете в свои новые владения! Ездить, правда, придется не скоро, не раньше, чем следующей осенью, потому что ремонт затягивался. Надо было построить новые печи, изготовить котлы, трубы, радиаторы, краны, унитазы, а потом все это установить и проверить. Я вырос в квартире с угольной печью, в топке которой была петля толстой трубы, идущей из большого металлического бака, прикрепленного к стене. В бак, открыв вентиль в совмещенном санузле, набирали холодную воду. Когда затапливали печь, вода нагревалась и текла из кранов на кухне и в ванной. До сих пор помню, как прикладывал ладонь к баку с плохо отшлифованными, сварнными швами, выкрашенному в бледно-голубой цвет, чтобы проверить, нагрелась ли вода, можно ли набирать ее в ванну и купаться? Эти знания теперь мне пригодились, когда объяснял мастерам, что надо изготовить, где и как установить и что с чем соединить. Поскольку заказ был нетиповой, выполняли его медленно и за большие деньги. Можно было бы
ускорить, заплатив еще больше и наняв дополнительных рабочих, но спешить мне уже было не на что. Ремонт и так оказался почти в два раза дороже, чем я предполагал. До весны все равно не успеют, а в середине марта я опять выйду в отрытое море.
        38
        Как ни странно, экипаж брига почти не изменился, несмотря на то, что многие разумно распорядились флибустьерской добычей. Они были уверены, что опять хапанут не меньше, хотя знали, что война с Испанией закончилась еще до того, как мы вернулись во Францию. В испанских портах мне теперь было стремно появляться, потому что запомнился многим гражданам славного города Веракруса. Да и денег на дорогие товары не хватало. Взял груз исключительно для неприхотливых покупателей с Эспаньолы и Тортуги.
        За два дня до нашего прихода на Сен-Эспаньоле сменился губернатор. Лейтенанта Франсуа де Франкене обвинили в пособничестве флибустьерам, спровоцировавшим войну с Испанией, и отправили во Францию. Незнатного, не имеющего связей дурачка сделали козлом отпущения. Если доплывет быстро, то может остаться без головы, а если не будет спешить, то, уверен, начнется следующий раунд войны с Испанией, и его наградят. Теперь в западной части Эспаньолы заправлял маркиз Пьер-Поль Тарен де Кюсси. Он уже был здесь губернатором восемь лет назад, но правил меньше года. Если в прошлый раз ему поручили способствовать нападениям флибустьеров на испанцев, то на этот раз - превратить флибустьеров из разбойников в солдат короля. Маркиз начал чистить рыбу с головы, предлагая офицерские посты флибустьерским капитанам. Из серьезных капитанов пока никто не согласился.
        Капитанов этих стало меньше. Почему - это рассказал мне Мишель де Граммон, с которым я встретился в трактире «Нормандский замок», построенном из дерева в Пор-де-Пе. На рейде стоял на якоре гукер «Отважный», поэтому я не удивился, увидев Мишеля де Граммона. Он как раз собирался обедать в гордом одиночестве, но, увидев меня, сразу пригласил составить компанию. Нам подали по огромному куску жареной говядины с жирным соусом, в который, как подозреваю, перец и другие местные пряности насыпали совковой лопатой. Запивать предполагалось пальмовым вином, что свидетельствовало о критическом финансовом положении угощавшего, но «у меня было» - мой слуга нес бурдюк с полюбившимся мне в последнее время красным вином из Бордо.
        - А где Николас ван Хорн? - поинтересовался я.
        - Погиб, - жадно жуя мясо, ответил Мишель де Граммон и сморщил лоб так, что шрам над вмятиной на голове стал почти незаметен.
        - Где и когда? - задал я вопрос, ножом соскребывая соус с мяса, чтобы оно стало съедобным.
        - Ах, да, ты ж раньше уплыл! - вспомнил он. - В обед того же дня Николас поссорился с Лореном из-за какой-то бабы, испанки. Ее изнасиловали матросы Николаса, а Лорен решил изобразить из себя благородного человека. Ты же знаешь, у него непреодолимая тяга к страшненьким испанкам. Они схватились за шпаги - и я стал капитаном «Отважного». После чего вызвал на дуэль этого мерзавца, но он воспользовался приближением испанского кавалерийского отряда и сбежал. И до сих пор бегает от меня, хотя я пообещал губернатору, что не буду убивать его.
        - Мне говорили, что в Веракрус шел из Гаваны большой испанский флот, семнадцать кораблей. Как тебе удалось ускользнуть от них? - спросил я.
        - У меня корабль быстрый, экипаж - почти все голландцы, отличные моряки, так что не испанцам за мной гоняться, - пренебрежительно произнес Мишель де Граммон. - А вот Жан де Бернанос, Шарль дю Мениль, оба захваченные ими галеона и четыре баркаса, на которых капитанами были их люди, попали в плен. Они вышли самыми последними. Всё никак не могли утолить жадность. Испанцы, как обычно, пару десятков повесили, а остальных отравили на серебряные рудники. Жана де Бернаноса и Шарля дю Мениля предыдущий губернатор собирался выкупить, но не сошлись в цене. Новый губернатор, как понимаю, вызволять их не будет.
        - Не собираешься перейти к нему на службу? - осведомился я.
        - Да вот думаю. Он предлагает мне стать командиром милиции всех южных районов, - ответил Мишель де Граммон. - Что-то мне в последнее время не везет на море, весь в долгах. Хочу захватить Кампече, а потом подумаю. Если не повезет, пойду на службу к маркизу, а если повезет… Присоединишься ко мне?
        - Не могу, - отказался я. - Ты человек вольный, сегодня здесь, завтра там, а я в Нанте живу, меня найти легко. Так что мне ссориться с властью чревато.
        - Был я в Нанте. Скучный город, - сказал он.
        - С тобой трудно не согласиться, - произнес я. - Поэтому и плаваю сюда. Заодно богатею.
        - И сильно разбогател? - с нотками пренебрежения молвил Мишель де Граммон.
        - Не очень, но на виконство хватило, - небрежно ответил я.
        - Ты - виконт?! - промычал набитым ртом флибустьерский капитан, подавился недожеванным куском мяса и закашлялся.
        Его слуга - такой же низкорослый и крепкий, с тупым крестьянским лицом - привычно постучал хозяину по спине.
        - Виконт де Донж, - проинформировал я. - К моему возвращению должны закончить ремонт усадьбы, так что, будешь в Нанте, заходи в гости.
        - Обязательно, - прохрипел он и вытер пот с покрасневшего лица, а потом прочистил горло и выругался: - Якорь мне в глотку и сто чертей в задницу! Я столько лет граблю испанцев, а даже маленькой плантации не имею!
        - Зато никто не проиграл в карты так много, как ты, - утешил его.
        - Это да, - сразу успокоившись, согласился Мишель де Граммон. - В плохой день спускал столько, что на пару сеньорий хватило бы. Ничего, вот захвачу Кампече и куплю большую плантацию! - закончил он на оптимистичной ноте.
        Игрок - это неизлечимо, Кампече не поможет.
        На следующее утро гукер «Отважный» исчез с рейда. Никто не знал, куда отправилось это судно. Больше всех не знал губернатор, которого я навестил ближе к обеду.
        - И ты не знаешь, куда он делся? - первым делом спросил меня губернатор маркиз Пьер-Поль де Кюсси.
        Это был плотный высокий мужчина под пятьдесят с обрюзгшим лицом, которое украшали усы и бородка-эспаньолка, почему-то не казавшиеся старомодными. Может быть, потому, что без них лицо маркиза было бы совсем невнятным и незапоминающимся. Зато одет он был по последней парижской моде, как ее представляли себе в Нанте и других провинциальных городах. Красный жюстокор был вышит золотыми нитками в виде виноградной лозы с листьями, белая рубаха и жабо были шелковыми, а кюлоты - из черного бархата, застегнутые на золотые пуговицы под коленями сбоку. Красные чулки имели набитый рисунок в виде роз. Темно-коричневые туфли украшали большие квадратные пряжки у подъема, изготовленные из металла, похожего на золото, и украшенные пятью жемчужинами каждая. Губернатор не курил, а нюхал табак, который доставал из золотой табакерки, украшенной так обильно жемчужинами, что металл почти не было видно. Нюхнув и чихнув, он вытирал нос батистовым платком, который потом засовывал в правый прорезной карман жюстокора, закрытый большим клапаном, на котором был вышит виноградный лист.
        - Он звал меня в поход на Кампече, но я отказался. Один он туда вряд ли пойдет, слишком мало людей, - ответил я.
        - Правильно сделал, что отказался! - похвалил губернатор, зачерпнул из табакерки тремя пальцами табака, зарядил сперва в левую ноздрю, потом в правую, шмыгнул носом, потом сморщился так, что усы подпрыгнули чуть ли не на лоб, и чихнул громко и разбрасывая в разные стороны сопли и табак, после чего вытер носовым платком выпавшие из ноздрей капли. - Значит, Мишель де Граммон в Кампече собрался?
        - Да, и обещал добычу не хуже, чем мы взяли в Веракрусе, - сказал я.
        - Ты тоже был в Веракрусе?! - произнес маркиз Пьер-Поль де Кюсси таким тоном, словно это было для него новостью.
        - Повезло, - ответил я.
        - А в Кампече, действительно, добыча будет не хуже? - поинтересовался он.
        - Не думаю, - ответил я. - Кампече меньше и ближе к Гаване, ценные грузы в нем надолго не задерживаются, а горожане наверняка беднее. Хотя, кто его знает?!
        - Если добыча будет хуже, не стоит и нападать, обострять отношения с испанцами, - сделал вывод губернатор.
        После нашего налета на Веракрус испанцы напали на приграничные французские плантации, ограбили и сожгли их, угнав рабов. Как ни странно, бравые буканьеры и флибустьеры так и не оказали нападающим достойного отпора, пересидели в джунглях. Да и зачем им погибать за чужое добро?!
        - Где бы ты на его месте набрал людей для такого похода? - задал вопрос маркиз Пьер-Поль де Кюсси.
        - В заливе Гоав. Там много буканьерских поселений, а лучших солдат здесь не найти, - ответил я. - Только для такого похода одного корабля мало.
        - Четыре дня назад отсюда ушел неизвестно куда корабль Мишеля Андерсена, три дня назад - Мартина Бруажа, а позавчера - два баркаса без груза, - сообщил губернатор.
        - Андерсен и Бруаж из эскадры Лорена де Граффа, с которым Мишель де Граммон на ножах, точнее, на шпагах, - возразил я.
        - И я так подумал, - сказал он. - А теперь уверен, что не случайно они ушли по очереди, чтобы я ничего не заподозрил. Скорее всего, назначили где-то место встречи. Соберутся вместе и пойдут грабить этот Кампече, чтоб он провалился!
        Губернатор опять зарядил ноздри табаком, чихнул и опрыскал своими соплями и слюной и табачными крошками всё в радиусе пары метров.
        - Придется мне плыть в этот залив Гоав, - сделал вывод маркиз Пьер-Поль де Кюсси.
        Я заметил, что после чихания он делает логичные выводы и принимает разумные решения. Интересно, что способствовало этому - табак или чихание? Или пересечение этих двух факторов?
        Мне было без разницы, захватит Мишель де Граммон Кампече или нет, поэтому не стал отговаривать губернатора. Мы с ним пообедали обильно, запивая привезенным мною вином, бочонок которого маркиз получил в подарок. После чего я отправился в трактир «Нормандский замок», где свято соблюл сиесту, а вечером встретился со Старым Этьеном, который приплыл с Тортуги, чтобы купить у меня оптом часть привезенного товара и заработать на перепродаже в розницу.
        39
        Странно, в прошлом году я как-то не заметил, что лицо Старого Этьена стало высокомерным. То есть, наверное, все-таки замечал, но не придавал этому значения. Как и тому, что теперь все называли его Этьеном Брюно. Мне он до сегодняшнего дня позволял панибратство.
        - Называй меня Этьеном Брюно, а то мои люди возомнят себя такими же знатными и богатыми, как ты, и начнут подражать, - попросил он, вроде бы шутя, когда мы сели в подобие кабинета - части трактирного зала, отделенного двумя перегородками.
        Мой слуга налил нам моего вина, а трактирный слуга принес большое фаянсовое блюдо местных фруктов. С фаянса в трактире ел только я, остальным подавали в оловянной или деревянной посуде.
        - Так понимаю, теперь тебе принадлежит весь острова Тортуга? - с подковыркой произнес я.
        - Куда мне! - отмахнулся он, продолжая улыбаться, но глаза смотрели цепко, контролируя мою мимику, жесты.
        У меня появилось впечатление, что сижу на тренинге по невербальной сигнальной системе.
        - Хорошее вино, - уловив что-то в моей мимике, сказал Этьен Брюно, чтобы сменить тему разговора. - С твоих виноградников?
        Уверен, что, как почти все французы, он прекрасно разбирается в вине и знает, что это явно не из Бретани. Заводит разговор на приятную мне тему, чтобы я расслабился. Как только это случится, мне воткнут по самое не балуй.
        - Нет, на моих не успевает набрать столько сахара и аромата, - отвечаю я и перехожу к делу: - Чего и сколько ты хочешь взять и что дашь взамен?
        Старый Этьен долго перечисляет, что хотел бы взять, повторяя, что недавно здесь выгрузились три голландские судна, уронили цены на европейские товары и подняли на местные. Голландцы уже стали всемирными морскими извозчиками. Подозреваю, что их предками были финикийцы, которые две тысячи лет назад занимали эту нишу.
        - Так что по указанным тобой ценам взять не смогу, потому что тогда сам ничего не заработаю, скинь на пятнадцать процентов, а на наши товары придется накинуть столько же, - говорит он.
        Запросил пятнадцать, ждет десять. Только вот я понимаю, что если соглашусь, то в следующий раз с меня снимут еще по десять - и так, пока не разорят. Так что надо биться до последнего.
        - Придется мне поискать другого покупателя, - сказал я.
        - Другие потребует скидку в двадцать процентов, - сообщает Этьен Брюно.
        Значит, договорились, решили хапануть на картельном сговоре.
        - Эспаньола - не единственное место, где нужны мои товары. Тут рядом Ямайка. На худой конец можно и на Барбадос смотаться, - делюсь я своими мыслями.
        - Там с тебя сдерут пошлину, так что ничего не выгадаешь, - предупреждает он.
        - Пошлина всего десять процентов, а на некоторые товары даже пять. И там много индиго, который выгоднее всего возить отсюда, - информирую я и в уме прорабатываю переход туда и продажу товаров.
        - Как хочешь, плыви на Ямайку, - небрежно произнес Этьен Брюно, хотя смотрел все так же цепко.
        - Утром отправлюсь, - решаю я. - Давай, допиваем и расходимся. Мне надо послать человека на судно, чтобы предупредил экипаж.
        - Не спеши. Я поговорю с купцами, может, они согласятся сделать для тебя небольшую скидку, - предлагает он.
        - Дорогой Этьен! Не тебе меня обирать. Я не заносчивый французский шевалье, который умеет только тратить деньги. Торговать я умею, если не лучше тебя, то и не хуже. По крайней мере, знаю самые распространенные приемы. Так что пойди и расскажи, что номер не удался, будете покупать и продавать по тем ценам, что и в прошлом году. А если это кому-то не нравится, пусть торгует с голландцами, которые привозят дешевые голландские товары для бедняков, - высказался я.
        - Я знаю, что ты лучше меня разбираешься в торговле, хоть и благородный человек, просто в этом году обстоятельства сложились так… - начинает он нести пургу.
        - Меня не интересует, как они сложились. Жду завтра до обеда. Или проводим сделку по моим ценам, или я после обеда ухожу на Ямайку, - перебиваю я и командным голосом задаю вопрос: - Ты все понял?
        - Да, - потупив глаза, коротко отвечает Этьен Брюно.
        - Можешь идти, - приказываю я.
        Надменность буквально сдувает с его лица.
        - Простите, шевалье! - льстиво произносит он, не глядя мне в глаза. - Я уверен, что купцы осознают свою ошибку и заключат с вами взаимовыгодный договор!
        Последняя его фраза оказалась пророческой. Я по выгодной цене распродал весь привезенный товар, набрав взамен сахара и табака. Вот только осадок неприятный остался. Как будто это я пытался обжулить, но не получилось.
        40
        К моему возвращению из рейса усадьба Донж была полностью перестроена, отремонтирована и заполнена новой мебелью, изготовленной по моему заказу и расставленной по указанию виконтессы Мири-Луизы де Кофлан. Передвигание мебели по дому - это любимое занятие женщин. Потому что не сами этим занимаются. Так они вносят перемены в свою жизнь. Передвинула - и как в новом доме оказалась. А если хочется совсем уж коренных перемен, меняют обои. Еще возле дома разбили сад по весне. Саженцы свозили из разных районов страны. Небольшой участок вспахали и засадили картофелем, а осенью собрали урожай и засыпали в погреб. Пока что картофель у французов не в чести, завозят из Ирландии, где он стал вторым, если не первым, хлебом. Я так соскучился по картофельному пюре. Впрочем, и по жареной картошке тоже. Как мне ее не хватало в предыдущих жизнях! Теперь наверстываю упущенное.
        Вырученные за этот рейс деньги я, разделив на три части, закинул местным банкирам. На годовой доход от виконства, который выплачивался в конце ноября, после продажи урожая, я купил землю на берегу Луары рядом с центром Нанта, в пока не очень престижном районе, где решил построить большой и высокий двухэтажный дом с полуподвалом. Это лучше, чем стоить трехэтажный дом. Размещу в полуподвале кухню и жилье для слуг. Пусть они бегают по трем лестницам, а я буду всего по двум. Оставшиеся деньги держал дома, раздумывая, куда их пристроить. Меня стали напрягать продолжительные рейсы. Дострою дом в городе и осяду на берегу. Пусть мне привозят деньги другие. В деревне сидеть весь год скучно, особенно зимой. Буду жить то в Нанте, то в Донже. Переезды - это мужской заменитель жизненных перемен.
        Рождество отмечали в расширенном семейном кругу - к нам в Донж пожаловало все семейство де Кофлан. Благодаря мне, тесть малость поправил свое финансовое положение, приоделся сам и принарядил жену и дочек. Раньше готов был выдать их за кого попало, а теперь оттопыривает губу, подыскивает женихов побогаче. После трехчасового обеда из четырех перемен, мы удалились с ним в кабинет, где развалились в уютных, глубоких кожаных креслах возле камина, который слуга растопил с полчаса назад. Огонь уже набрал силу, с радостью пожирая белые с черными отметками березовые дрова, отчего-то ассоциировавшимися у меня с порубленными на куски собаками породы далматинец. Пили горячий сладкий шоколад - самый модный сейчас напиток, к которому моя жена пристрастилась сама и подсадила на него всех своих родственников. Кофе и чай только набирают обороты, причем последний сильно отстает, даже в Англии.
        - Батиста де Буажурдана назначают губернатором, и он хочет продать свой патент полковника, - как бы между прочим сообщает Матье де Кофлан.
        Губернатор сейчас во Франции, в отличие от колоний - фигура, скорее, представительская. Всю работу за него делают его заместители, интенданты. Их назначают из Парижа. Это несколько человек, обедневшие дворяне или образованные, толковые простолюдины. Каждый отвечает за свое направление и отчитывается перед своим парижским начальством. То есть губернатором может быть любой знатный дурак, а вот интендантом - нет.
        - За сколько? - интересуюсь я.
        - Просит восемьдесят тысяч ливров, но, думаю, согласится и на семьдесят пять, - отвечает тесть и объясняет: - Драгунских полков стало много, а имеющих деньги на покупку чина - мало. Те, у кого есть деньги, предпочитают чин в кавалерии, хотя он и дороже. Зато престижнее.
        - Ты хочешь стать командиром полка? - спрашиваю я напрямую.
        - У меня нет таких денег, - отвечает он, - Если патент полковника покупает человек с небольшим опытом, к нему назначают более опытного подполковника. Если купишь ты, я могу стать подполковником, продать патент капитана и дать дочерям хорошее приданое, - и добавляет приманку: - Четверть этих денег пошла бы твоей жене, чтобы и ей не обидно было.
        Да, моей жене не хватает по жизни только приданого вдогонку в сумме аж десять тысяч ливров!
        - Тебе не придется ничего делать, только иногда приезжать в полк. При этом будешь получать жалованье полковника. Все остальное буду делать я, - продолжает тесть.
        Сейчас продаются только два чина - капитана и полковника. Все остальные надо выслужить. В мирное время это трудно без протекции. Впрочем, и в военное не намного легче. Разве что повезет совершить подвиг на глазах у короля, но венценосец почему-то всегда смотрит не в ту сторону, где геройствуют бедные дворяне.
        - Можно купить, - соглашаюсь я. - Поговори с ним. Скажи, что у меня свободных денег только семьдесят пять тысяч. Если начнет упрямиться, пусть ищет другого покупателя.
        - Я могу добавить пять тысяч, - сказал тесть, которому очень хочется стать подполковником.
        - У меня хватит денег на два таких патента, - говорю я, - но зачем дарить лишние пять тысяч Батисту де Буажурдану?! Откажется - не упрямствуй, не настаивай. Пусть поищет покупателя. Скажи, что ближе к весне я начну закупать товары для нового рейса и тогда и семьдесят тысяч не смогу найти.
        - Обязательно скажу, - обещает он.
        Когда мы вернулись к женщинам, Матье де Кофлан еле заметно кивнул жене. Это не ускользнуло от моей жены.
        Ночью Малу устроила мне допрос, хотя, уверен, мать ей рассказала, о чем со мной собирается поговорить отец.
        - Что он хотел от тебя? - спросила она, прикидываясь несведущей.
        - А что еще хотят от богатого родственника?! - ответил я вопрос.
        - Это понятно, - произнесла она. - А зачем?
        - Хочет, чтобы я стал командиром полка, а он - подполковником, - рассказываю ей.
        Мари-Луиза выдает радостный вопль, не слишком громкий, и провозглашает:
        - Мы будем полковником!
        Говоря о своем муже или детях, женщина употребляет «мы». Не потому, что считает себя частью их, а потому, что их считает частью себя. На счет детей они, конечно, правы, а вот на счет мужа возможны варианты.
        Вновь испеченный губернатор не стал торговаться. Наверняка надеется вложить деньги в заморскую торговлю и разбогатеть. Я даже могу перечислить купцов, которые подскажут ему, куда выгоднее вложить деньги. Одним из пунктов договора с Батистом де Буажурданом, сеньором де Буэр, было условие, что подполковником станет мой тесть. Кандидатура была одобрена военным министром. Впрочем, я уверен, что военный министр Франсуа-Мишель Летелье, маркиз де Лувуа и с этого года еще и граф Тоннер, даже не догадывается о существовании Матье де Кофлана, поднявшегося из капитанов в подполковники.
        Я съездил с тестем в расположение полка, познакомился с моими подчиненными. Матье де Кофлан подробно мне рассказывал о полке. Я делал вид, что мне все в новинку. Итак, воинское подразделение, командиром которого я числился, состояло из пяти войск или эскадронов, в которые входило по три роты по пятьдесят-шестьдесят человек в каждой. Французские полки меньше, чем у англичан, немцев, голландцев, порой в разы, зато в них больше офицеров. Так понимаю, создавали рабочие места для обедневшего дворянства. Впрочем, многие дворяне служили рядовыми или унтер-офицерами. Цвета мундиров в полках, принадлежащих дворянам, разрешалось выбирать полковнику, кроме синего, «королевского», и красного - цвета полков старших офицеров. У моих были серые шапки с обязательным у драгун шлыком - высоким остроконечным верхом, как у колпака, только мягким, свисающим набок или назад - и камзолы с зелеными обшлагами. У сержантов и унтер-офицеров цвета были наоборот. Офицеры ходили, в чем хотели, но большинство придерживалось в одежде цветов полка, добавляя яркие галстуки и заменяя шапку со шлыком на фетровую шляпу с перьями, и
перед боем облачались в кирасу, если имели таковую. Основное оружие драгунов - облегченный мушкет, чтобы можно было стрелять без упора. Бандельеры (патронташи), которые раньше носили через плечо, остались в прошлом, сменившись патронными подсумками, которые носились через плечо справа, а рядом крепили к поясной портупее штык в ножнах. Он теперь не вставлялся в ствол, а насовывался на него, чтобы можно было и стрелять, хотя заряжать пока не очень удобно, штык мешал немного. Слева к портупее пристегивали палаш. На вооружении также был шанцевый инструмент - лопата или кирка с короткой рукояткой, которые крепили к седлу. Как говорили драгуны, пот экономит кровь, и десять метров траншеи лучше, чем один метр могилы. Лошади в полку почти все были одной масти, гнедой, что меня порадовало. Сейчас принято по масти лошади определять принадлежность к полку. По такому случаю я купил себе еще трех гнедых жеребцов, рослых и не пугливых, выучку и уход за которыми поручил своим адъютанту, лейтенанту Николя де Рибекуру - услужливому молодому человеку двадцати четырех лет от роду, который мог стать мужем моей жены, если
бы поменьше выпендривался. Ему все же не удастся избежать семейства де Кофлан, только удовлетвориться придется третьей дочерью. Зато в приданое ей дадут аж десять тысяч ливров, что в два раза больше, чем он мечтал получить за вторую дочь.
        Заодно я наконец-то осмотрел замок бретонских герцогов. Ничего интересного не увидел, если не считать огромные паутины в некоторых углах под высокими потолками. В свое время я таких замков перевидал множество. Приказал удалить паутины и сделать ремонт и поменять мебель в моем кабинете.
        Еще через пару недель Матье де Кофлан продал свой капитанский чин за сорок тысяч ливров. Скидку не делал потому, что было несколько желающих купить его. Выиграл тот, который выложил тридцать тысяч, а еще десять зачлись ему, как приданое за четвертую дочь подполковника. Это был прапорщик моего полка Анри де Баланьи, двадцати двух лет, у которого внезапно умер отец, оставив наследство в тридцать с небольшим тысяч ливров. Мой тесть и пятую дочь бы спихнул, желающих получить десять тысяч и породниться с полковником и подполковником было много, особенно среди офицеров полка, но она была еще слишком молода. Ее приданое было вложено в торговые операции, в те же, что и деньги губернатора. Последние десять тысяч стали приданым моей жены Мари-Луизы. Она этих денег не увидела. Это была слишком большая сумма для женщины, могла пошатнуть ее моральные устои, даже несмотря на беременность.
        В марте король издал декрет, сразу получивший название «Черный кодекс». Теперь использование рабов в колониях и только в колониях разрешалось официально. Они из просто тягловой скотины превращались в тягловую скотину с привилегиями. Отныне с рабами надо было хорошо обращаться, кормить-поить их, платить пенсию по старости. Рабам разрешалось иметь собственность. Так понимаю, с этого дня каждый из них становился собственником своих оков. Хотел бы я посмотреть на плантатора, который будет соблюдать этот кодекс.
        После Пасхи сыграли сразу две свадьбы. Из-за этого мне пришлось задержать выход в море. На этот раз я решил освоить новый маршрут. Как мне рассказали на Эспаньоле, несколько групп флибустьеров пересекли Панамский перешеек и оказались на берегу Тихого океана. По словам тех, кому удалось вернуться, испанцы там непуганые и добычи валом. Почему бы не смотаться туда и не проверить, как оно на самом деле? Давненько я не бывал в тех местах. Интересно будет посмотреть, что и как там сейчас.
        41
        В балласте бриг идет довольно резво, особенно если его подгоняет свежий попутный ветер. В Нанте я сказал, что собираюсь загрузиться в Бордо вином. Мол, денег мало, все ушло на покупку чина и постройку дома в городе, а работать на других не хочу. На вине заработаю меньше, зато все будут мои. Мы действительно зашли в Бордо, но всего на два дня. Встали на якорь в эстуарии Гаронны, куда нам на баркасе доставили два десятка больших бочек дешевого красного вина для рядовых и три небольших дорогого белого для офицеров. После чего пошли дальше на юг, до островов Зеленого мыса, а потом повернули в сторону Южной Америки. Экипаж был уверен, что идем в Карибское море, и пытался угадать, почему без груза. Версий было несколько. Самая оптимистичная - наберем на Эспаньоле полный трюм флибустьеров и отправимся захватывать какой-нибудь испанский город. Добычи возьмем так много, что прибылью от перевозки товаров можно будет пренебречь. По большому счету они были правы, только направлялся я на тихоокеанское побережье Америки и не собирался пополнять экипаж. Чем меньше людей, тем меньше расход еды, вина и воды.
        После того, как бриг по моему приказу начал забирать все дальше на юг, экипаж приумолк. Ладно бы ветер был попутный, а то ведь шли в полборта. Первым не выдержал шкипер, мой старший помощник по имени Гильом Буланже. Он совершает со мной уже третий рейс, лучше остальных понимает, что идем не в сторону Карибского моря.
        - Куда мы идем, виконт? - спрашивает он, когда я, пользуясь тем, что ветер сменился на восточный, приказываю взять еще левее.
        Гильом Буланже предпочитает подчиняться виконту. Наверное, так повышается его самооценка.
        - За богатой добычей, - отвечаю я.
        - В Бразилию? - предполагает он.
        - Дальше. Туда, куда без меня ты бы не добрался. Хотя и со мной есть шанс не доплыть, - говорю я.
        Мы вышли к мысу Сейшас - крайней восточной точке Южной Америки. Отсюда до Африки рукой подать. Может, не совсем рукой, но ближе, чем от любого другого мыса. Это скала высотой метров сто с песчаными пляжами. Но табличка с указанием самой восточной точки будет находиться на соседнем мысу Кабу-Бранку, на маяке - бело-черной прямоугольной башне в центре постамента в виде белой четырехлучевой розы ветров. В первый раз я принял этот маяк за мемориал погибшим воинам. Поджавшись к берегу южнее этих мысов, мы легли в дрейф часа на три и набрали пресной воды в речушке, наловили сетью свежей рыбы. Такие короткие остановки поднимают настроение экипажа. И пошли на юг, подгоняемые Бразильским течением и не сильно удаляясь от берега, который постепенно начал уходить на запад.
        Карты этого района у меня нет, но в будущем бывал здесь частенько. Два контракта проработал на бразильском лесовозе, перевозя пиломатериалы в Аргентину. Агент по заказу судовладельца делал мне разрешение на работу в Бразилии. Я еще подумал, не остаться ли там шутки ради на время отпуска и поработать кем-нибудь на берегу? Бразильцы - моряки никудышные, особенно штурмана. Они ведь или танцуют, или в футбол играют, или сексом занимаются, а на мостике не с кем. Был у меня второй помощник, молодой пацан. Как ни зайду на мостик, он обязательно играет с чем-нибудь в набивного - бьет предмет ногой, не давая упасть. Вместо мяча использовал всё, начиная от зажигалки или пустой пачки из-под сигарет и заканчивая свернутыми в комок сигнальными флагами. В Бразилии есть только одна достойная профессия - футболист, а всем остальным не повезло, пусть даже зарабатывают больше. Если шли близко к берегу и телик ловил сигнал и показывал футбол, вахтенный штурман, в лучшем случае, забегал в кают-компанию всего на пять минут, но через каждые две. Приходилось подыматься на мостик, потому что на встречных судах наверняка
такие же несостоявшиеся футболисты на вахте, а в случае столкновения отвечать придется мне.
        К Магелланову проливу подошли в начале июня. Здесь была зима. Температура чуть выше нуля днем и чуть ниже ночью. Если бы оказались здесь летом, я бы повел бриг в обход мыса Горн, по проливу Дрейка, но сейчас туда лучше не соваться. Зимой там штормит почти каждый день, а высота волн метров пятнадцать-двадцать. В такой шторм даже на рефрижераторе-пятитысячнике начинаешь чувствовать себя, как в лодочке. Владелец рефрижератора имел проблемы с чилийскими властями, проход с рыбой по Магелланову проливу был для судна закрыт, вот я и узнавал, почем фунт морского лиха в проливе Горна. По моему мнению, с которым соглашались многие капитаны, это самое поганое место Мирового океана. Поэтому я решил рискнуть пройти через Магелланов пролив.
        В будущем в Магеллановом проливе будет обязательная лоцманская проводка на входном из Атлантики участке, а дальше - по желанию. Проход будет занимать около полутора суток, в зависимости от скорости судна и погоды. Есть там один открытый участок. Если в Тихом океане штормит, то приходится становиться на якорь в заливе Пьедрас и ждать. Иногда долго. Еще в проливе сильные приливно-отливные течения и обычное западное, которое может поменять направление в зависимости от ветра, прилива или отлива. Одна радость - глубины хорошие, можно поджиматься почти вплотную к береговым скалам. Но не увлекаться, иначе встрянешь в берег. В проливе несколько крутых поворотов, и у каждого свой список загубленных кораблей.
        Сейчас в Магеллановом проливе нет ни лоцманов, ни маяков. Есть сильный юго-восточный ветер, редкий в этих местах, и снег с дождем. Помогая ветру, отлив несет нас на запад, из залива Ломас в узкий пролив, название которого я не помню. У нас подняты только штормовой стаксель и зарифленный по-штормовому фок, но скорость приличная, узлов шесть. Когда в первый раз проходишь этот участок, кажется, что впереди нет прохода, сейчас на всем ходу впилишься в скалы. Они мокрые, темные, из-за чего кажутся еще опаснее. Матросы смотрят испуганно на скалы, а потом на меня. Даже Гильом Буланже что-то тихо бормочет, наверное, молится и, стараясь, чтобы я не заметил, крестится. Я спокоен и не похож на сумасшедшего. Это немного успокаивает и экипаж. Наверняка говорят себе, что не такой у них придурочный капитан, чтобы припереться в такую даль и так глупо погибнуть. В скалах появляется узкий просвет, становясь все шире и шире. Экипаж перестает паниковать. Кто-то смеется, но с нотками истерики. Дальше пролив становится все шире, а ветер слабее. Мы оказываемся в заливе Святого Филиппа.
        Я приказываю разрифить фок и поднять кливер и грота-трисель. Нам надо до того, как начнется и наберет силу прилив, и до наступления темноты проскочить второй пролив, который чуть шире, добраться до полуострова Брунсвик. Там удобная бухточка, можно встать на якорь, переночевать и переждать прилив. В восточной части прилив высотой до двенадцати метров и в некоторых местах набирает скорость до восьми узлов. Несмотря на то, что судно в балласте, прилив может запросто выкинуть нас назад, в Атлантический океан, если не разобьет о скалы. Парусность великовата для ветра такой силы, тем более, для судна в балласте. Бриг кренится на правый борт и медленно сносится к правому, материковому берегу пролива. Левый берег - архипелаг Огненная Земля. Я не вижу там ни одного огонька.
        Мы успели встать на два якоря до того, как прилив набрал силу. Берег здесь низкий, песчаный. Дальше идут высокие, заснеженные горы. Пока здесь пусто, но в будущем будет город Пунта-Аренас. Город рыбаков, нефтяникови шахтеров. С домами с разноцветными крышами, в том числе многоэтажными, которые издали на сером природном фоне казались инородными предметами, выкинутыми на берег штормом. Лоцман, живущий в этом городе, рассказывал, что у них есть памятник Магеллану. Вы даже не представляете, как я удивился, услышав это!
        На рассвете, в конце отлива, мы снялись с якорей и пошли дальше, пользуясь юго-восточным ветром. Шли вдоль берега полуострова Брунсвик за юго-юго-запад. Бриг быстро набрал скорость. Пролив здесь сильно расширяется. Теперь мы могли побороться с приливным течением, которое чем дальше на запад, тем слабее.
        На следующий день миновали мыс Фроуард. На его вершине будет стоять железный крест. Это самая южная точка материка Южная Америка. Дальше идут острова. Здесь Магелланов пролив резко поворачивает на северо-запад, опять сужается и начинает напоминать норвежские фьорды. Справа материк, слева острова. Но течение здесь слабее. Больше неприятностей доставляет сильный западный ветер, от которого есть, где спрятаться. На теплоходе не обращаешь внимания на этот ветер, а вот когда стоишь в укрытие на паруснике и слышишь его завывание, начинаешь верить в нечистую силу. Чем дальше идем на север, тем больше растительности на берегу. Сперва появляются голые кусты, потом низенькие, чахлые деревца, потом высокие и стройные. И хотя справа и слева виднеются заснеженные вершины, воздух заметно теплеет.
        На девятый день мы вышли из пролива в Тихий океан. Здесь с запада шла волна высотой метров пять, от которой отвыкаешь в проливе, но мои матросы радостно крестились и грозились по возвращению домой поставить в церкви свечку и не одну. У меня тоже появилась мысль, что зря я сюда поперся. А с другой стороны - провел время нескучно, и будет, что рассказывать, сидя зимой у камина и отхлебывая теплое винцо.
        42
        Я встречал много людей, который утверждали, что западный берег Южной Америки, особенно ближе к экватору - лучшее место на планете Земля. При условии, что живешь недалеко от океана и на высоте пятьсот-тысяча метров над его уровнем. Здесь вдоль берега проходит холодное Перуанское течение, поэтому не жарко даже в тропиках. Почти отсутствуют перепады температур. Чистый морской воздух. Круглый год все зеленое. Даже в районах, которые должны быть засушливыми, влага из воздуха оседает на склонах гор и дает воду растениям, животным и людям. Поэтому получить гражданство в Чили труднее, чем в США. В Перу, Эквадоре и Колумбии с видом на жительство полегче, зато народ ленивее, из-за чего более склонен к революционным переделам собственности и наркобизнесу. Я недостаточно темпераментен, чтобы быть латиноамериканцем и, как следствие, никогда не мечтал жить здесь. Побывал во многих местных портах. Порадовался за чилийцев, которые вопреки или благодаря Пиночету живут хорошо. Запомнил молы Перу, на которых проститутки стояли сотнями. Между ними трудно было протиснуться. Низкорослые кряжистые женщины с темными
некрасивыми лицами и широкими задами хватают тебя за любые части тела и с различной степенью громкости и интимности предлагают себя. Как стремительно под руководством так называемых социалистов относительно благополучный Эквадор скатился в нищету. Блеск и нищету кокаиновой республики Колумбия, где в любом припортовом баре за пару баксов можно было нанюхаться до чертиков. И кое-кто из членов экипажа нанюхивался, и с выпотрошенными карманами и без других ценных вещей, но все-таки живой, находил дорогу на судно только утром, несмотря на фонари под глазами. Впрочем, преступность есть везде, только не во всех странах мы знаем, куда не надо соваться.
        В конце семнадцатого века здесь нет никаких проблем с видом на жительство и наркотиками. Как я слышал, сюда отправляют нищету из перенаселенных районов Испании, а листья коки жуют все: и взрослые, и дети, и богатые, и рабы. Последних даже заставляют есть коку, чтобы повышалась производительность труда. Населенных пунктов пока мало, и те небольшие. Впрочем, я старался не приближаться к берегу. Запасов воды и еды у нас хватало, чтобы идти напрямую к мысу Париньяс - самой западной точке Южной Америки. Там я собирался поохотиться, поскольку имел сведения, что все ценные грузы из этих краев везут в Панаму мимо этого мыса.
        Буквально с каждым днем воздух становилось теплее, а океан спокойнее. Бриг довольно резво рассекал волны. Перуанское течение добавляло ему лишние пол-узла. Экипаж расстался со страхами, подхваченными в Магеллановом проливе. Матросы повеселели и обленились, как это бывает, начиная со второго месяца рейса и по нарастающей до предпоследнего. Если последний месяц рейса известен точно, то расстаются и с ленью, и с ее производной - хорошим настроением. Обычно последний месяц контракта все ходят наэлектризованные мыслью, что замена не приедет. Кто нетерпеливее ждет, тому обязательно не приедет.
        У мыса Париньяс мы легли в дрейф на таком расстоянии, чтобы бриг было не так заметно с берега, но видны все проходящие вдоль него суда. В первый день отправил баркас, с которого возле берега, на малых глубинах, поставили сети, намереваясь обеспечить экипаж свежей рыбой. Сети были порваны тюленями. Их здесь много. Не такие большие, как на дальнем востоке. Самцы всего метров до двух и весом килограмм до двухсот. Гривастые. Наверное, морские львы. Самки меньше раза в три. Некоторые тюлени выбирались на берег, но лежбищ мы не обнаружили, хотя прошли вдоль берега в обе стороны миль по десять. Может быть, не сезон. У нас были гарпуны, поэтому вместо заготовки рыбы занялись заготовкой тюленьего мяса, жира, шкур и клыков. Кстати, возраст тюленя определяют по количеству кругов у основания клыка. В желудке у каждого камни, иногда несколько килограмм. Наверное, как и уткам, эти камни помогают усваивать пищу. Тюленье мясо с сильным рыбьим вкусом, на любителя, но зато свежее, а свежее мясо - лучшее лекарство от цинги. Впрочем, благодаря запасам вина, эта болезнь пока обходит нас стороной.
        Мне приходилось пробовать тюленье мясо и в будущем, и когда жил у датчан. Последние его просто варили или жарили, а вот в будущем мне предлагали в одном из дальневосточных ресторанов попробовать деликатесы: свежие мозги тюленя и гренландский кивиак. Для приготовления кивиака берется туша молодого тюленя, у которой отрезается голова (и вынимаются и съедаются свежие мозги) и удаляется часть внутренностей, а затем в живот напихивают общипанные, непотрошеные тушки чаек и закладывают в лед на семь месяцев. После чего, без дальнейшей обработки, подают к столу. Мозги я попробовал, несмотря на то, что были дороже. Не вставило. Наверное, я недостаточно изысканный гурман. Есть более дешевый кивиак не решился. У меня настороженное отношения ко всем блюдам, в приготовлении которых участвует процесс гниения. В том числе и к омулю или лосося с душком.
        Добыча тюленей шла так успешно, что я подумал, что будь это место поближе к большим городам, можно было бы неплохо зарабатывать этим промыслом. Топленый жир заберут изготовители свечей и мыла, шкуры - кожевенники, клыки - резцы по кости, а мясо с удовольствием купят монахи и прочие, строго соблюдающие пост. Впрочем, мясо можно было бы и выбрасывать. Так, видимо, и будут делать лет через сто-двести, когда эту часть Южной Америки обживут получше, потому что к двадцать первому веку тюлени станут большой редкостью, попадут в Красную книгу. Весь экипаж будет сбегаться, чтобы посмотреть и снять на мобильный телефон, если тюлень проплывет неподалеку.
        43
        Это судно мы чуть не пропустили. Наблюдатели так привыкли, что океан пуст, что заметили испанское судно, когда оно приблизилось к нам мили на две. Это была двухмачтовая каравелла-латинас (с латинскими парусами) длиной метров семнадцать и шириной около пяти с половиной. В Европе сейчас такие не встречаются. Я еще подумал, не вернулся ли в пятнадцатый-шестнадцатый века? Вроде бы нет. Хотя бы потому, что на парусах не было красных крестов. Здесь некому сообщать, что это поданные короля Испании. Другие здесь не ходят. За редким исключением, на которое и нарвалась каравелла.
        - Пленных не брать, - приказал я.
        Продавать рабов здесь некому, тащить их в Европу нет смысла, а отпустить глупо. Я не хочу, чтобы в Испанию пришло сообщение, что такой-то корабль, довольно приметный, грабил подданных короля. У меня нет корсарского свидетельства, а обвинений в пиратстве не должно быть. Нет свидетелей - нет преступления.
        Мы быстро догнали каравеллу. Она была нагружена основательно, поэтому шла медленно. Экипаж состоял из шкипера, четырех матросов и семи солдат. Их всех перебили, несмотря на искреннее и довольно быстрое желание сдаться. Трупы раздели и выкинули за борт. Зачем нужны были солдаты, я понял, когда посмотрел документы на груз. Каравелла везла тридцать тонн металлов: медь, олово и семьсот килограмм серебра в слитках и бочонок золотого песка, килограмм двести. Серебро было точно в таких же чушках, какие я захватывал по другую сторону Панамского перешейка у испанцев в шестнадцатом веке. В Новом Свете старое живет дольше. Мы перегрузили металлы в наш трюм, положив серебро на самый низ, чтобы к нему никто не добрался, не было искушения. С каравеллы забрали все мало-мальски ценное, мачты срубили, а в днище наделали дырок. Она тонула долго. Течение относило каравеллу все дальше и дальше от нас, а ее высокая корма, задранная кверху, все еще выглядывала из воды.
        Через пять дней попалось второе судно. Это был малый галеоном тонн на двести пятьдесят. Судя по всему, раньше был военным кораблем, но, поскольку охранять здесь не от кого, стали использовать для торговых целей. Экипаж на нем был человек сорок. Они вроде бы что-то слышали о пиратах, но мало, потому что долго не понимали, кто мы и зачем идем под всеми парусами им навстречу. Когда поняли, начали поворачивать к берегу, который был милях в трех. Добраться до него не успели. Погонные пушки книппелями сбили у них почти все паруса, а потом бортовой залп картечью сократил экипаж до минимума. Защищаться они даже не собирались. Как мы потом узнали, на судне было всего с десяток аркебуз и два трехфунтовых фальконета, наверное, для салютов. Оставшихся в живых испанцев перебила абордажная команда.
        Мы подтянули и ошвартовали призовое судно к борту брига, после чего подняли паруса и, медленно двигаясь на юг, начали перегружать лучшие товары в наш трюм. галеон вез перец, индиго, кошениль, какао, сахар. Последнего было больше всего. Брали мы сахар в последнюю очередь, забивали им пустоты в трюме и в других помещениях. Один мешок я приказал оставить на палубе, чтобы каждый, кто хотел, мог есть, сколько хотел. Матросы жадно накинулись на сахар. Съели от силы по килограмму, после чего их до конца рейса воротило от одного только взгляда на мешок из-под сахара.
        В капитанской каюте я нашел под периной кожаный кошель с семнадцатью ограненным изумрудами. Нашел случайно. Раньше я в постелях не рылся, западло было, а на этот раз решил, что две перьевые подушки и перина не помешает моим матросам при плавании в холодных широтах, швырнул их к двери, чтобы мои подчиненные забрали. Уже поворачиваясь к дешевому старому сундуку, широкому внизу и сужающемуся кверху, чтобы не падал при сильном крене, который стоял у переборки, краем глаза выхватил этот мешочек, сместившийся к ближнему ко мне, высокому бортику кровати и ставший почти незаметным. Огранил камни искусный мастер. Изумруд очень хрупкий, поэтому при обработке его применяют специальную огранку, «изумрудную» - ступенчатую, при которой камню придается форма восьмиугольника с усеченными углами. За редчайшим исключением, когда камень очень качественный, а мастер очень умелый, делают более сложную «бриллиантовую» огранку - камню придают круглую форму и на тыльную сторону (павильон) наносят двадцать четыре грани, а на лицевую (корону), на которой расположена самая большая грань (площадка) - тридцать три грани тремя
поясами. Все найденные камни имели «бриллиантовую» огранку, выполненную идеально. Ювелиры такого высокого класса сейчас только в Сирии, которая ныне часть Османской империи, или в Голландии. Сомневаюсь, что эти драгоценные камни привезли оттуда. Скорее всего, какого-нибудь голландского или сирийского ювелира судьба закинула сюда, или местный умелец научился делать не хуже. Эти камни стоили немного меньше, чем груз в трюме. Мои матросы не смогут по достоинству оценить изумруды, поэтому не стал им рассказывать о находке. Изумруды пригодятся в следующей моей жизни, если успею захватить с собой.
        Галеон тоже обезмачтили и затопили вместе с оставшимся в трюме сахаром. Благодаря грузу, это судно затонуло быстро. Не удивлюсь, если через несколько часов, когда сахар растворится в воде, галеон всплывет, а потом повстречается какому-нибудь судну. Так рождаются легенды о Летучем Голландце. Мы это не увидим, потому что под всеми парусами, пользуясь почти попутным северо-восточным ветром, понеслись на юг. Трюм полон, больше здесь делать нечего.
        В обратную сторону шли в обход архипелага Огненная Земля, по проливу Дрейка. Так путь длиннее, но проходишь его быстрее и, как я теперь считал, на паруснике безопаснее, чем по Магелланову проливу. Что-то мне перехотелось еще раз соваться в пролив, хотя, как мне говорили яхтсмены в будущем, с запада на восток его проходить на паруснике легче. К тому времени в южном полушарии уже наступила весна. Шли мы быстро, подгоняемые господствующим здесь сильным западным ветром и Антарктическим течением, которое еще называют Течением Западных Ветров, поэтому прихватил нас всего один шторм. Не самый лютый. Случилось этот как раз тогда, когда миновали мыс Горн и легли на курс ост-норд-ост. Мыс приметный, достаточно высокий и голый, с какой-то мрачной харизмой, что ли. В конце семнадцатого века человек, обогнувший этот мыс, а таких пока очень мало, имел право носить в левом ухе золотую серьгу, которая в некоторых портовых кабаках давала право на бесплатную кружку пива или стопку рома. Поскольку штормовой ветер гнал нас в нужном направлении, впереди не было никаких препятствий, мы вытравили с кормы пару длинных и
толстых канатов и на трое суток попрятались по каютам и кубрикам, питаясь всухомятку. Когда не видишь огромные волны, а здесь бывают метров по пятнадцать высотой, они не кажутся страшными. Потом заменили порванный стоячий такелаж, выкачали воду из трюма, подняли паруса и направились в сторону Африки. Идти на север вдоль берега Южной Америки трудно, потому что здесь преобладают северные ветры и течения, а вот вдоль африканского, примерно до северной границы Гвинейского залива - южные ветры и течения.
        На подходе к архипелагу Острова Зеленого Мыса нам повстречался караван из трех судов под английским флагом. Они шли на запад. Наверное, везут рабов на плантации. Поскольку и они, и мы были в полном грузу, никто не изъявил желания познакомиться поближе и узнать, что везут. Остановились у португальского острова Сантьягу, на рейде порта Сидади-Велья (Старый город). Поселение это действительно самое старое на архипелаге. Говорят, здесь останавливался Колумб. В то время город был богаче и многолюдней. В последнее время он захирел, из-за чего мощный форт, охранявший Сидади-Велью, казался недоразумением. Мы запаслись свежими фруктами, овощами, крепленым вином, козами, курами и зелеными черепахами. Матросы сразу повеселели. Места знакомые, мы почти дома.
        44
        Пока я шлялся по морям, Мари-Луиза родила дочь. Назвали ее просто Луиза, как я попросил перед отплытием. Двойные имена и фамилии наводят меня на мысль о мании величия у родителей. Я решил в этой жизни остановиться на двух детях. Мало ли, родится в следующий раз двойня, а мне здесь еще нравится. Малу не стала возражать. Мода на много детей уже прошла, особенно у богатых. Дети - это, конечно, хорошо, но надо пожить в свое удовольствие. По такому случаю я принял решение, что следующий рейс будет последним. Чтобы не обзавестись рогами, уходя в рейс, надо оставлять жену или беременной, или с грудным ребенком. Рожать Мари-Луиза больше не будет, так что пришло время и мне пожить в свое удовольствие. Если не умру от скуки.
        Кстати, уже появились презервативы. Они из обработанных, овечьих кишок и завязываются ленточкой. Длина около двадцати пяти сантиметров и ширина около семи. Французы умеют льстить себе. Стоят презервативы дорого, но пока многоразовые, так что пользуется большой популярность из-за сильно распространившихся венерических заболеваний. Впрочем, бедняки презервативы не покупают, предпочитают рисковать, а они как раз и являются основными клиентами проституток, потому что те, кто побогаче, заводят содержанок. Проститутка, переболевшая сифилисом два раза, больше не допускается к работе. Три триппера приравниваются к одному сифилису. За соблюдением этого закона особо не следят, но если поймают, повесят сразу.
        За пару недель до нашего возвращения в Нант, король Людовик Четырнадцатый отменил Нантский эдикт. Теперь все гугеноты были вне закона. Кто-то из них переметнулся в католики, а остальные начали разбегаться в соседние страны, где правителями были протестанты. Сейчас в Западной Европе действует принцип «Чья власть, того и религия». Этот указ коснулся и многих моих матросов. Гугеноты, как моряки, лучше католиков. Может быть, потому, что первые в большинстве своем жили на побережье, а вторые - в глубине страны. Моим матросам было, на что перебраться в Англию или Голландию, купить там дом и прожить несколько лет, бездельничая. Каждый получил свою долю от добычи, довольно богатой. Впрочем, для всех остальных привезенный товар был куплен у испанцев, в том числе и на задержанные зарплаты членам экипажа, и это была их доля в прибыли.
        Все серебро, золото и часть меди и олова я оставил себе. Сперва думал отвезти золото в Англию и обменять на серебро, а потом решил не рисковать. Во-первых, в монетном дворе вряд ли быстро смогут набрать столько серебра на обмен; а во вторых, не хотел привлекать лишнее внимание к этому рейсу. Все золото и примерно столько же серебра было разделено на две части. Одну перевезли в подвал моего нового городского дома, а вторую - в подвал моего нового деревенского. Остальное серебро перечеканили на Нантском монетном дворе в экю, половину экю и четверть экю. Были еще монеты в двенадцатую часть экю, то есть в четверть ливра, но мне такая мелочь была не нужна.
        Медь и олово пошли на отливку новых пушек и карронад и на обшивку подводной части второго брига, который будет длиннее на три метра и шире на полметра, благодаря чему его водоизмещение должно увеличиться тонн на тридцать-сорок. Нантские кораблестроители заверили меня, что к середине весны судно будет готово. Сделаю на нем первый и последний рейс на Эспаньолу, после чего передам под командование Гильома Буланже, который в этом рейсе будет командовать старым бригом. Пусть другие возят мне деньги, а я буду тратить.
        В том числе вкладывать в дело. Я купил участок земли на берегу реки Луары, в том месте, где в будущем будет порт, и начал там строить пристань с пакгаузами. Буду экономить на хранении своих грузов и зарабатывать на чужих. Нант превратился в перевалочный порт для грузов из обеих Индий. На речных судах их доставляют во многие города, расположенные на берегу Луары, или в Орлеане перегружают на гужевой транспорт и везут в Париж, который теперь самый большой город в Европе.
        За зиму несколько раз появился в своем драгунском полку, который был в повышенной боевой готовности. Власть боялась восстаний гугенотов. Командиру полка, то есть заменяющему меня Матье де Кофлану, было приказано гасить волнения в самом зародыше, безжалостно уничтожая всех недовольных. Таких почти не было. Те, кто хотел оставаться гугенотом, предпочитали уехать из страны, которая отреклась от них.
        - Приказано в списках личного состава делать пометку «католик», «новообращенный» или «реформат». От последних избавляться под любым предлогом, а за вторыми постоянно следить, потому что могут быть неискренними католиками, и если это подтвердиться, гнать в шею, - рассказал мне тесть.
        - Не будь в этом вопросе слишком дотошным, - посоветовал я. - Если гугенот поймет, что ты знаешь о нем, но не принимаешь мер, он будет служить лично тебе верой и правдой. В бою это может спасти тебе жизнь.
        - Смотря, с кем воевать будем, - возразил тесть. - Если с гугенотами, то может ударить в спину.
        - Для солдата ближе нет родни и религии, чем его сослуживцы, его рота, полк, - поделился я жизненным опытом. - Кому, как тебе, не знать этого.
        - Знаю, - произнес Матье де Кофлан. - А вдруг интенданту донесут? Будут неприятности.
        - Свалишь на меня, - разрешил я. - Мне к неприятностям не привыкать.
        - Как скажешь, - не стал спорить он.
        Постройка нового брига затягивалась, поэтому я сразу после Пасхи смотался в Лондон. Продал там кальвадос и заодно обменял пять килограмм золота на серебро. На этот раз меня сопровождала охрана из десяти человек, вооруженных до зубов, чтобы не вводить во искушение местных отчаянных парней. Никто и не рискнул нападать. На обратном пути нагрузился в Саутгемптоне овсом для своего полка, благодаря чему сэкономил значительную сумму. Новое судно было спущено на воду в конце мая. Три недели ушли на ходовые испытания и погрузку, послу чего отправилось в рейс вместе со старым бригом, которым командовал Гильом Буланже.
        45
        Маркиз Пьер-Поль Тарен де Кюсси все еще губернатор Сент-Доминго. Он таки сумел усмирить флибустьеров. Кто-то сбежал на другой остров, а остальные сменили профессию. Лорен де Графф, потеряв во время урагана все свои суда и чудом спасшись, стал майором, командиром местных подразделений, статус которых я бы определил, как полицейские с возможностью участия в боевых действиях. Для этого бывшему капитану флибустьеров простили все прошлые подвиги и убийство на дуэли Николаса ван Хорна. Он развелся с женой-испанкой и женился на дочери богатого плантатора. Как ни странно, сам плантатором не стал, хотя поговаривали, что денег у него хватит на несколько больших плантаций. Пост этот раньше предлагали Мишелю де Граммону, который от него отказался, счел унизительным для себя. Он все-таки ограбил Кампече, здорово там поживившись. Добычи было так много, что сандаловое дерево стоимостью около двухсот тысяч ливров, которое не влезало в трюма, Мишель де Граммон сжег. Это был самый дорогой костер в этих краях. В Западной Европе более дорогой костер получился, когда двадцать лет назад сожгли почти весь Лондон. После
такого подвига флибустьерский «генерал» не захотел становиться всего лишь майором.
        - Я потом предложил этому сукиному сыну пост лейтенанта короля, моего заместителя в южных районах, а он куда-то пропал! - пожаловался мне губернатор, когда я нанес ему визит вежливости и, зарядив ноздри нюхательным табаком, чихнул, словно бы подтверждая, что не врет. - Если где-нибудь повстречаешь его, передай эту новость. Пусть возвращается и приступает к исполнению своих обязанностей, пока я не передумал.
        - Обязательно передам, - пообещал я, хотя был уверен, что больше никогда не встречусь с Мишелем де Граммоном.
        Денег у меня теперь достаточно не безбедную и беззаботную жизнь. Есть забавная игрушка - драгунский полк, которая будет развлекать меня в минуты скуки. Если уж совсем тоскливо станет, прометнусь вдоль берегов Европы, которые ближе к дому и где погода лучше.
        Я свел Гильома Буланже с местными купцами, объяснил, как вести с ними дела. В следующем году он будет командовать новым бригом и, как следствие, всем моим флотом, а капитаном старого назначу его старшего помощника или кого-нибудь другого. Купцы передали нам список того, что хотели бы получить в следующем году, а взамен получили список того, что хотелось бы получить нам. Основным экспортным товаром все больше становился сахар-сырец. В Нанте уже есть две фабрики по его рафинированию. По возвращению я собирался построить третью. Спрос на сахар растет стремительно. Его развозят из Нанта по всей Франции и даже в Римскую империю и Швейцарию. Я вот все жду известие, что швейцарцы научились делать плиточный шоколад. Пока не умеют. Наверное, ждут, чтобы я приехал и показал.
        Продав привезенное и наполнив трюма местными товарами, я сразу повел караван в Нант. Наступил сезон ураганов, так что лучше этом регионе не задерживаться. В Наветренном проливе крейсировала эскадра из пяти испанских военных галеонов, но за нами не погналась, хотя, уверен, мой бриг числится у них в должниках. Наверное, боялись спровоцировать французского короля на ответные действия.
        Зато, когда проходили мимо Эльютеры, одного из островов Багамского архипелага, навстречу нам выскочила гафельная шхуна водоизмещением тонн семьдесят. Мне показалось, что видел ее раньше. Если это та, то не должна была нападать на нас. В то же время курс шхуны недвусмысленно говорил о ее намерениях. Она шла по ветру, довольно резво. Если бы у меня было желание уклониться от боя, сделать это было бы трудно. Такого желания у меня не было. Не знаю, на что рассчитывал капитан шхуны, нападая на два более крупные корабля. Разве что на удачу и нашу трусость. На счет первого пока ничего сказать не могу, а вот на счет второго ему явно не повезло.
        - Экипаж к бою! - скомандовал я.
        Матросы вооружились и бодренько заняли места по боевому расписанию.
        - Погонные пушки зарядить ядрами и целиться по парусам, а карронады - картечью. Второму бригу просигнальте, чтобы сбавил ход и без команды не нападал, - отдал я второе распоряжение.
        Первым же выстрелом с дистанции кабельтова три наши погонные пушки сбили у шхуны стаксель и парус-фок. На этом ее стремительный бросок и закончился. Грот-мачта располагалась позади мидель-шпангоута, поэтому в продвижении вперед участия не принимала. На шхуне засуетились, доставая запасные паруса. В это время мы приблизились к ней менее, чем на кабельтов, убрали паруса и, замедляя ход, развернулись правым бортом.
        - Нечетные карронады, огонь! - приказал я.
        Флибустьеры были так увлечены парусами, что многие не успели спрятаться. Те, кто спрятался, оказались не намного умнее погибших ранее. Они были уверены, что у них есть несколько минут, пока мы будем перезаряжать пушки, собирались по-быстрому поднять запасной парус. Для этого к делу подключились почти все, кто был на шхуне. Подозреваю, что желание нападать у них уже пропало.
        - Четные карронады, огонь! - скомандовал я.
        Второй залп оказался неожиданностью для флибустьеров. Картечь выкосила большую их часть. Остальные зашхерились настолько хорошо, что судно казалось вымершим.
        Я подождал минут десять. За это время второй бриг подошел к нам и лег в дрейф с наветренной стороны в паре кабельтовых. На нем все орудия были готовы к бою, хотя, уверен, догадались, что воевать уже не с кем.
        - На шхуне, будете сдаваться или продолжить расстрел? - крикнул я в медный рупор.
        Несколько минут было тихо, потом на баке появился безоружный флибустьер. Я узнал его по выбритой тонзуре. Это был Пьер Бело, бывший католический священник, расстриженный за прелюбодеяние, и бывший квартирмейстер на корабле под моим командованием.
        - Мы сдадимся, если вы высадите нас на остров, - выдвинул он условие.
        - Вы сдадитесь без всяких условий или умрете прямо сейчас, - сказал я. - У вас три минуты на размышления.
        Хватило двух. Бывший священник спустился в кубрик и оттуда сразу же вышел другой флибустьер, моложе и с густой черной шевелюрой, которого я раньше вроде бы не встречал.
        - Мы сдаемся, виконт! - крикнул он.
        Значит, они точно знали, что нападают на своих. Впрочем, для них уже не было своих.
        - Салитесь в шлюпку без оружия и гребите сюда, - приказал я.
        На катере приплыли четырнадцать флибустьеров. Половина из них была легко ранена. Тяжелораненых оставили на шхуне. Наверное, чтобы убитым было не скучно. Пьер Бело первым поднялся на борт брига.
        - Кто командовал судном? - первым делом спросил я.
        - Мишель де Граммон, - ответил прелюбодей. - Его разорвало картечью, сдох, лежит возле фок-мачты.
        Видимо, губернатор Сент-Доминго предчувствовал мою встречу с флибустьерским «генералом».
        - Он знал, на кого нападает? - задал я следующий вопрос.
        - Конечно, знал! - подтвердил расстриженный священник и попытался польстить: - Корабль у тебя приметный, больше ни у кого нет таких высоких мачт.
        - Тогда почему напал на своих товарищей?! Неужели думал, что крикнет «Сдавайтесь!» - и мы сразу сложим оружие?! - спросил я, чтобы понять, что сподвигло их на такой безрассудный поступок.
        - А что ему оставалось делать?! Мы уже месяц болтаемся в море. Добычи нет, еда кончилась. Не сегодня-завтра его бы сняли с капитанов и высадили на остров с одним пистолетом. Он сказал, что если захватим твой корабль, все станем богачами, поплывем во Францию, - поведал Пьер Бело.
        Мишель де Граммом всегда был слабоват в охоте за судами. Не было в нем морской жилки. Его дело - грабить города и села. Наверное, поэтому его и называли «генералом».
        - Ты ведь квартирмейстер? - поинтересовался я.
        - Да, - нехотя признался он и только потому, что рядом стояли другие пленники, которые неправильно бы оценили его вранье.
        - И тоже знал, на кого нападаешь, но поддержал капитана, - сделал я вывод.
        Бывший священник и прелюбодей промолчал.
        - Повесить его высоко и коротко, - приказал я.
        - Виконт, вы же пообещали пощадить нас! Мы поверили вам! - сразу запричитал он.
        - Врешь, ничего я не обещал, - оборвал я и сказал своим матросам: - Заткните ему пасть его рубахой.
        Мои матросы еще и от себя добавили Пьеру Бело по несколько тумаков, после которых у него подкосились ноги. А может, от страха ослабел. Его вздернули на фока-рее. Дергался долго. Когда затих, вынули из петли, раздели, разули и голове тело выкинули за борт. Согласно обычаю, его одежда и обувь пошли палачам, чтобы душа повешенного не преследовала их. Остальных пленников закрыли в кладовой, где места было маловато, могли только сидеть.
        На шхуну отправился новый экипаж, набранный из матросов обоих бригов. Они обшарили приз от киля до клотика и нашли там только оружие, боеприпасы, полбочки солонины и полторы бочки червивых сухарей. Убитых и тяжелораненых выкинули за борт. Среди убитых был и Мишель де Граммон. Его опознали по черной повязке на голове, которая прикрывала вмятину. На этот раз картечины попали в туловище, почти разорвав его напополам. Его карманы, как и каюта, были пусты. Пленные флибустьеры рассказали, что всю богатейшую добычу, взятую в Кампече, Мишель де Граммон продул в карты. Поэтому и подался опять в море, поэтому и захотел разжиться за мной счет. А может, зависть им двигала. Ведь он так хотел стать владельцем имения или хотя бы плантации. Кстати, зависть часто недооценивают, выискивая причины безрассудных поступков. Так закончилась жизнь известного флибустьерского «генерала», который, как большинство флибустьеров, прожил яркую и бестолковую жизнь, сделав богачами многих умных трусов. Все небогатые трофеи, кроме судна, конечно, я отдал экипажу. Шхуну оснастили запасными парусами. Она была в балласте, бежала
резво, поэтому место заняла в хвосте конвоя.
        46
        Чарльстон сильно разросся. Улиц теперь было четыре. Появились новая церковь, деревянная, но высокая, и, чтобы уравновесить духовную жизнь, трактир и пара таверн. В море уходил деревянный пирс, по одну сторону которого разгружались два баркаса. Выгружали они зерно, привезенное из Нью-Йорка, который, говорят, уже многолюдный город - раз в пять больше Чарльстона.
        На берегу нас встретил Жильбер Полен в сопровождении алькатраса Жака. Оба были одеты, как пожилые нантские купцы средней руки - старомодно и добротно. Если бы я не знал, то принял бы Жака за компаньона, а не слугу. Впрочем, как позже выяснилось, алькатрас был слугой-компаньоном: владел земельным участком, которые здесь давали бесплатно по одному каждому желающему, и как бы сдавал в аренду своему хозяину, за что его кормили, поили и одевали, как родного брата. Из-за такой неслыханной щедрости алькатрас Жак ходил сам не свой от радости.
        - Я как увидел паруса, сразу понял, кто плывет! - радостно произнес Жильбер Полен, поздоровавшись со мной. - Какими судьбами к нам? Привезли одумавшихся флибустьеров, чтобы начали новую жизнь?
        - Не совсем одумавшихся, - ответил я и рассказал о нападении флибустьеров.
        - Надо же! Раньше такого не могло случиться! - удивленно воскликнул он.
        Допустим, случалось и не раз, но возражать я не стал.
        - Хочу продать здесь пленных. Они согласны подписать контракт на пять лет, как за оплату перевозки сюда. Может, кто-то из них за это время поумнеет, - сказал я. - Не знаешь, кому предложить?
        - Да я и заберу! - обрадовался Жильбер Полен. - Я ведь выжил здесь только благодаря рабам, которых привез по вашей подсказке. В первый год сдавал их в аренду за продукты, чтобы самим было, что есть. А теперь у меня три участка, сам нанимаю людей.
        - Хлопок выращиваешь? - поинтересовался я.
        - На двух участках холопок, а на одном огород, сад и пастбище. У меня теперь пара лошадей и три коровы, - рассказал он. - Собираюсь еще один участок прикупить. Хлопок нынче в цене. Готов заплатить им за пленников.
        Цену он предложил выгодную, поэтому я с удовольствием продал ему пленников. Еще подумал, что и им приятно будет, когда за лень отстегает бичом свой брат флибустьер. Полученного за них хлопка хватило, чтобы набить трюм на две трети. Последнюю треть Жильбер Полен дал мне в кредит.
        - В следующем году привези за этот хлопок штук пять баб молодых. Можно не красавиц, - предложил он. - Они здесь ценятся дороже мужиков, потому что очень мало. Я вот решил, что жалко будет, если такое хорошее хозяйство уйдет непонятно кому, решил жениться, а не на ком. У нас даже проституток нет, потому что их сразу замуж забирают. На негритянке не хочу жениться, а то детей отберут.
        - Англичане вроде не отбирают, - сказал я.
        - Сегодня нет, а завтра все может случиться, - произнес бывший флибустьер. - Лучше на белой женюсь, чтобы ничего не бояться.
        - Тебе блондинку или брюнетку подобрать? - шутливо спросил я.
        - Посисястей, - вполне серьезно ответил Жильбер Полен.
        Шхуна была забита под завязку, но осадка изменилась на самую малость. Хлопок - не самый тяжелый груз и не самый выгодный, но достался, считай, задаром, поэтому я рад был и ему. Все лучше, чем в балласте перегонять судно через океан. Догрузили ее купленными в Чарльстоне, живыми свиньями, которые свободно разгуливали по палубе. Правда, всего неделю. За это время мы съели всех, чтобы не подвергать бедных животных мукам щтормования в открытом океане.
        Океан пересекли благополучно. Трижды попадали в шторма, но не очень лютые. Все-таки Атлантику лучше пересекать летом, а не поздней осенью.
        В Нант мы прибыли в конце ноября. К тому времени уже были построены на Луаре пристань и пакгауз, так что свои грузы я хранил у себя и продавал без спешки. К моему удивлению хлопок оказался очень выгодным товаром, примерно таким же, как сахар. Я прикинул, что если грузить треть трюма сахаром, а две трети хлопком, то будет самое то. Мешок хлопка отдал полковым врачам, чтобы было чем делать перевязки моим драгунам. В воздухе витали разговоры о новой войне. С кем именно - король Людовик Четырнадцатый пока не решил. Если у тебя большая и сильная армия, трудно выбрать, с кем из соседей повоевать. Не хочется никого обидеть своим невниманием.
        Шхуну я решил оставить себе, выплатив команде брига треть ее цены, как призовые. Пусть поработает здесь на меня. Будет возить в Лондон кальвадос и овес из Саутгемптона. Заодно потихоньку обменяю золотишко на серебро. Если уж быть французом, то быть мелочным до конца.
        47
        Всю зиму я переезжал из одного своего дома в другой. У Мари-Луизы нет российской привычки жить на два дома, зимой в городе, а летом в деревне, поэтому никак не могла выбрать, где ей больше не нравится. С одной стороны в сельской местности она как бы больше виконтесса, а с другой - в городе зимой веселее, все время происходит что-то важное, типа ссоры двух подруг, которых у нее теперь немеряно. К подругам надо еще добавить родственников. Вы даже не подозреваете, как много родни у богатого человека. И всем ничего не надо от него. Разве что самую малость и пореже. В этом мне здорово помогала Малу. Она умела элегантно отправить далеко и надолго родственника, который только сейчас вспомнил о родстве. Исключение делала для родителей и сестер, одаривая их чуть ли не каждый день. Сестры и родители восхищались ей, что делало мою жену самым счастливым человеком на свете.
        Весной я нагрузил оба брига товарами для Эспаньолы и гугенотами для Чарльстона. Неправильно верующих, желающих отправиться в Америку, тем более, в английскую колонию, хватало. Я отобрал два десятка молодых и здоровых девушек. Двух самых красивых и спереди щедро одаренных природой приказал блюсти для Жильбера Полена. Надеюсь, хотя бы одна из них понравится ему. Остальным разрешил скрашивать рейс моим матросам и заодно зарабатывать, если не на выкуп, то хотя бы на первое время. Бриги должны были сперва зайти в Пор-де-Пе, разгрузиться там, взять взамен какао, имбирь и по остаточному принципу сахар, но последнего столько, чтобы осталось место для хлопка, который догрузят в Чарльстоне в обмен на девушек. Старшим назначил капитана нового брига Гильома Буланже, неоднократно бывавшего там, как в должности моего старпома, так и капитаном старого брига. Теперь старым командовал его младший брат Пьер. Так была гарантия, что в случае нападения одно судно не бросит другое. Но возможен был и вариант, что второе сдастся за компанию. Впрочем, я приказал им в бой вступать только в том случае, если не смогут
удрать. Я потому и построил бриги, что существующим сейчас судам трудно догнать их.
        На шхуне сам сходил в Лондон с грузом кальвадоса и обменял пять килограмм золота на серебро. Старпомом у меня был шкипер Жан Мересс - сорокалетний угрюмый тип, абсолютно не похожий на француза. С такой угрюмостью надо было родиться русским. В отличие от русских, он был еще и молчуном. Даже команды отдавал жестами, причем матросы понимали его, а я не сразу. Открывал рот только, чтобы ответить на мой вопрос или выругаться, когда кто-то из подчиненных тупил. То ли я не тупил, то ли Жан Мересс был воспитанным человеком. В следующий рейс он повел шхуну в должности капитана. Заодно повез на обмен три килограмма золота. Большее количество могло сделать его слишком разговорчивым.
        Лето я провел в своем драгунском полку. Заметил некоторые улучшения. Строились теперь в четыре шеренги, чтобы было меньше потерь при артиллерийском обстреле. Я помню времена, когда одно ядро выкашивало по двадцать-тридцать солдат в испанской терции. От пикинеров отказались. Мушкет со штыком не хуже пики. Хотел я сделать полк еще лучше, ввести некоторые обычаи непобедимой советской армии, но догадался, что меня не поймут. Хотя гоняли солдат так же рьяно, как в советской армии. Шагистика уже стала важнее умения пользоваться оружием. Если раньше строевые занятия проводили так-сяк капралы или, в лучшем случае, сержанты, то теперь - офицеры, обычно лейтенанты.
        У меня до сих пор сидят в печенке строевые занятия в мореходке, которые были каждую пятницу после обеда. Все училище поротно топало в парк Шевченко, где, разбившись на взводы (группы), отрабатывали на аллеях шагистику. Рядом гуляют нормальные люди, смотрят на нас, как на придурков. Впрочем, этой ерундой занимались только на первом курсе. Потом просто стояли положенное время, болтали за жизнь и возвращались в экипаж. Я на первом же курсе придумал, как избегать эту лабуду. Просил старшину группы поставить меня в наряд на камбуз с пятницы на субботу. Наряд начинался в шесть вечера и заканчивался через сутки. Благодаря чему, я убивал сразу несколько зайцев: заступающие в наряд готовились к нему, на строевые занятия не ходили; на камбузе в выходные работы было меньше, чем в будни, не надо было разгружать машины с продуктами; в субботу я не участвовал в большой приборке, которая начиналась после обеда и заканчивалась вместе с моим нарядом; попасть в самый неприятный наряд с субботы на воскресенье я уже не мог аж никак, потому что обязан был отдыхать сутки; во второй по гадости наряд с воскресенья на
понедельник я мог вляпаться, но шансы были близки к нулю. Такое случилось всего раза два или три, когда я на четвертом курсе полтора месяца ходил в наряды через сутки. Командир роты капитан-лейтенант Васильев (знать бы, кто его предки, удавил бы сейчас!) решил таким образом понизить мою успеваемость. Он не понимал, что на четвертом курсе на занятия ходят отсыпаться после ночной самоволки, а в наряд заступают помощником дежурного офицера по училищу и ходят, растопырив пальцы веером или отпуская щелбаны салагам.
        Французская армия устроена по другому принципу. Она еще больше любит победы, но не согласна напрягаться слишком долго даже ради самой запоминающейся. От любого процесса надо получать удовольствие и/или деньги, а от войны - в первую очередь. Я бы сказал, что война стала хобби, если бы на ней не убивали время от времени.
        Грабить теперь можно только по приказу, который отдавали редко. Война перестала кормить сама себя. Поэтому за армией двигался длинный обоз с провиантом и боеприпасами. Каждый солдат тащил в своем ранце хлеба на три дня, в полковом обозе находился шестидневный запас, а в армейском обозе везли муку на девять дней. Поэтому на пятый день армия останавливалась и ждала три-четыре дня, когда испекут свежий хлеб. Как следствие, удаляться от складов дальше, чем на пять переходов (километров сто двадцать пять), армия не могла. Поэтому добирались до крепкой крепости или большого города, осаждали его, а после захвата перевозили туда армейские склад и двигались дальше. К счастью, осады продолжались не месяца и годы, как раньше, а недели. Особенно ловко осаждал крепости любимец короля и всей французской армии маркиз Себастьян де Вобан, с которым мне пока не довелось повстречаться. Он сперва уничтожал крепостную артиллерию, а затем продвигал вперёд пехоту при помощи прикрывавших её, длинных окопов или траншей, названных им «параллелями», и закладывал мины под стены. Генеральных сражений все еще избегали. Бились
только в крайнем случае, останавливая идущих на выручку осажденной крепости или городу, хотя сейчас от одного, даже очень важного, сражения не зависела судьба страны, как это было лет двести назад. В принципе, это была всё та же, так любимая западноевропейцами, осадная война, только большими силами и в более быстром темпе.
        Солдаты моего полка о большой войне не мечтали и, как подозреваю, надеялись, что и она не будет мечтать о них. Они все еще ждали, что восстанут гугеноты. Иноверцев можно будет, не сильно рискуя, убивать, грабить и насиловать, не придерживаясь никаких законов войны, которые уже появились. К сожалению, гугеноты убедились, что победы им не видать, и предпочли уехать из Франции. Говорят, из Нормандии и Бретани только в прошлом году перебралось на другую сторону Ла-Манша около четверти миллиона человек. Многие были моряками и рыбаками. Видимо, они вместе с голландцами и станут основой будущего морского могущества Англии. Вот так одним идиотским законом страна лишила себя морского могущества.
        Осенью вернулись оба брига и сделали меня еще богаче. Поскольку холода еще не наступили, заставил их сделать рейс на Лондон, а на обратном пути загрузиться овсом в Саутгемптоне. В этом году овес сильно подорожал. Его закупали интенданты, ведавшие снабжением армии. В сентябре была образована Аугсбургская лига - военный союз Испании, Священной Римской империи, Голландии и Швеции против Франции, поэтому фураж везли на баржах вверх по Луаре до Орлеана, а потом на гужевом транспорте дальше на запад. Скорее всего, делали запасы на складах на границах с членами лиги.
        48
        Война началась на следующий год. Сначала Людовику Четырнадцатому не понравилось, кого избрали архиепископом Кельна, а в сентябре он ввел войска, около восьмидесяти тысяч солдат, в курфюршество Пфальц, на которое претендовала жена его младшего брата, сестра умершего курфюрста. У правителя Священной Римской империи Леопольда Первого был свой кандидат на этот пост, но отреагировал не сразу. Французская армия без особого напряга заняла города курфюршества. Так понимаю, населению курфюршества было без разницы, кто будет стричь его. Вот только французы совершили стратегическую ошибку: военный министр маркиз де Лувуа решил, что лучшей защитой от нападения врагов будет разорение приграничной полосы. Армия с удовольствием выполнила этот приказ, чем обозлила местное население. Близлежащие немецкие княжества тоже сделали правильные выводы. Четырнадцатого февраля Аугсбургская лига объявила войну Франции. Не вся сразу. Испания сделал это только в апреле. В нантской газете появилась карикатура, на которой великан Людовик Четырнадцатый в мундире мушкетера сражается на шпагах с восемью противниками-карликами.
Любому дураку было понятно, кто победит, а французы дураками себя не считали.
        В июне к лиге присоединилась Англия, что оказалось для меня неприятной неожиданностью. В предыдущей войне с Голландией Англия была союзницей Франции, и до прошлого года ей правил католик Яков Второй. Он попытался вернуть в страну католичество, разогнал парламент, который противился этому, за что и поплатился. По призыву «народных масс» на острове высадился с большой армией правитель Голландии Вильгельм Оранский, племянник и зять английского короля. Погибать за Якова Второго по большому счету никто не захотел. Мои суда в то время стояли в Лондоне, поэтому знаю это из их рассказов. В январе в нантской газете прочитал новость, что Вильгельм Оранский под именем Вильгельма Третьего и его жена Марию Вторую стали равноправными монархами Англии. Через месяц они короновались.
        Меня это не насторожило. В Англии решение о войне принимает не монарх, что должен был понять и нынешний на примере предыдущего, а англичанам, как я думал, незачем лезть в драку с Францией. Время от времени удивляюсь сам себе. Вроде бы считаю себя умным, и опыта жизненного на несколько жизней, а иногда простейшую двухходовку просчитать не могу и влипаю по-полной. Тешу себя мыслью, что подобное случается из-за того, что слишком умный. Я отправил бриги в Америку, а шхуна продолжила работать на линии Нант-Лондон-Саутгемптон. Она приносила не намного меньше прибыли, чем бриги, потому что цены на овес росли стремительно. Во время объявления войны Англией, шхуна как раз грузилась овсом в Саутгемптоне. Ее арестовали, а потом продали с аукциона. Достались англичанам и судовая касса, включая серебро, полученное в обмен на три килограмма золота. Экипаж англичане отпустили. Капитан Жан Мересс оставался в Англии до момента продажи шхуны, после чего отправился ко мне с подробным докладом, который будет состоять из предельно коротких ответов на мои вопросы.
        Нашел меня капитан во фландрском городе Динан, где я находился вместе со своим драгунским полком. Отправился на войну от скуки. Думал повоевать два-три месяца, посмотреть, как сейчас разумные существа истребляют друг друга, и оставить полк на тестя. Не скажу, чтобы я очень сильно расстроился, узнав о потере шхуны, груза и денег. Пришло грабежом и ушло так же. На красивую жизнь мне хватит и того, что осталось. Но появилось желание отомстить англичанам и голландцам за действия их правителя.
        Мой полк входил в состав армии под командованием маршала Франсуа-Анри, графа де Монморанси-Бутвиль и герцога Пине-Люксембург, более известного, как маршал Люксембург. Это был горбатый карлик в возрасте шестидесяти одного года. Словно в компенсацию за малый рост, нос у него был очень длинный. Глаза карие, умные. Широкое, уже поплывшее лицо выбрито, а на тонких губах постоянно, будто приклеенная, снисходительная улыбка. Носил парик с черными вьющимися волосами, которые казались его собственными. Одевался неброско, но дорого. В день первой нашей встречи он был в черном жюстокоре из шелка и с алыми обшлагами, но без узоров, и с золотыми пуговицами. На шее повязан алый платок. Чулки шелковые белые, без узоров, а на ногах туфли на очень высоких каблуках и с золотыми прямоугольными пряжками на подъемах. На пряжках были изображены скачущие лошади. Как мне сказали, маршал обожал лошадей. Лошади отказывались в это верить, поэтому маршал предпочитал ездить в карете. Оружие он не носил, даже шпагу. Наверное, потому, что шпага нормальной длины подчеркивала бы его малый рост. Ходил с тростью из черного дерева с
позолоченным набалдашником, в вершине которого был рубин. Как мне рассказали, Франсуа-Анри, графа де Монморанси-Бутвиль и герцога Пине-Люксембург вырос и провоевал почти всю свою жизнь вместе с недавно умершим принцем Людовиком де Бурбон-Конде или, как его называли побежденные враги, Великим Конде. Злые языки утверждали, что Великий Конде добился побед, выполняя указания маленького горбуна. Такое мнение появилось после блистательных побед последнего во время предыдущей войны с голландцами. За это после войны его оклеветали, продержали несколько месяцев в Бастилии и потом отправили в ссылку в родовое имение. С началом новой войны, после проигранной предыдущим командующим маршалом де Юмьером сражения при Валькуре, его быстро амнистировали и назначили командиром армии, носившей название Фландрской по территории нахождения.
        Мой полк к проигранному сражению опоздал, прибыл в расположение армии на день позже маршала Люксембурга, и по той же причине - чтобы усилить ее. Видимо, страх перед внешним врагом пересилил страх перед гугенотами. Маршал Люксембург познакомился со мной и отдал приказ разместиться в Динане. Мы должны были присматривать за противником, чтобы втихаря не переправился через реку Маас, и самим по возможности беспокоить его. Располагался город на левом берегу реки, протекающей между высокими скалистыми холмами, на узкой долине. Был Динан небольшим и старинным. Как утверждали местные, построен еще римлянами. В подтверждение чего показывали участки крепостной стены, сложенной из римских кирпичей. Подтверждаю, кладка была римская, с широкими швами. От крепостных стен остались только два фрагмента, которые использовали, как общие стены для нескольких жилых домов и складов. Все постройки из камня, который резали в склонах холма, наделав в нем пещер. По берегу почти вдоль всего города шла каменно-деревянная пристань. Сюда на речных судах везли грузы из Голландии, а потом по суше отправляли вглубь Франции.
Сейчас торговля замерла. На пристани грузились и выгружались только мелкие местные перевозчики.
        Я вместе с тестем и нашими адъютантами жил в доме мэра города Симона Майяра - очень вежливого и пухлого мужчины сорока восьми лет, который носил короткий рыжий парик, чтобы прикрыть облысевшую голову. Кормили в его доме отменно. У меня появилось подозрение, что вежливость Симона Майяра равна его пухлости, поэтому уменьшение одного приведет к уменьшению другого. Его жена Элен была такой же пухлой и некрасивой, но с вежливостью зависимость была обратная. Впрочем, в отношении меня это никак не проявлялось. Доставалось в основном адъютантам. Четверо их детей жили отдельно, поэтому у меня сложилось мнение, что хозяева даже были рады непрошенным гостям. Наверное, устали пилить друг друга.
        Кстати, французы делают исключение для фламандцев - презирают их, считая туповатыми и лишенными стиля и хороших манер. При этом не понимают, как фламандцы умудряются жить лучше их. Это непонимание островатые французы пронесут через века, как минимум, до двадцать первого.
        49
        Теплый солнечный день, какие здесь во второй половине осени бывают не часто. Отряд из двух рот драгун движется по вражеской территории. Едем по дороге, которая спускается вниз по склону пологого холма и парит после вчерашнего дождя. Справа и слева от дороги пастбища с короткой травой, словно подстриженной газонокосилкой. Если бы кто-то из местных заметил нас, то тревогу не поднял бы. Мы не прячемся, едем спокойно, как по «своей» территории. Знамен у нас нет, форма у обеих сторон конфликта похожая, особенно для штатских, на стороне врага много бывших французов-гугенотов.
        Я скачу во главе отряда, если не считать разведку, пять человек, которые опережают нас на километр или больше. Мне надоело сидеть в городе, решил размяться. Подполковник Матье Кофлан долго и очень тактично объяснял мне, как надо вести себя в разных ситуациях, которые могут случиться при движении по вражеской территории, как уклониться, то есть сбежать, от превосходящих сил противника, как пожертвовать малым ради спасения большого, то есть себя. Гибель пары рот драгун не стоят смерти одного полковника. Я делал вид, что эта информация мне нова и интересна. Видимо, подобные инструкции прослушали и оба командира рот. Они сейчас держатся поближе ко мне, сразу за моим слугой индейцем Жаком Буше, который согласился напялить мундир, иначе бы остался дома. Как догадываюсь, офицеры должны в случае необходимости дать совет или удержать от опрометчивого поступка. Я ведь не француз, поэтому не способен принять правильное решение в таком важном деле, как война. Хотел я им рассказать, как поплатится Наполеон за подобную самоуверенность, но ведь не поверят, что француз мог податься в такую даль - за пределы
нынешней Европы, которая закачивается на восточной границе Речи Посполитой. Французы и в двадцать первом веке будут думать, что в России живет больше медведей, чем людей, что у каждого русского есть ручной медвежонок, а то и два, которого съедают, когда подрастет, чтобы не съел хозяина.
        Впереди дорога заходит в лес и поворачивает. Оттуда выскакивает наша разведка. Драгуны спешат. Так понимаю, сейчас жизнь станет интереснее.
        - Сеньор виконт (солдаты упорно называют меня виконтом, а моего тестя - командиром), в полу-лье отсюда навстречу нам движется обоз, арб двадцать, под охраной роты мушкетеров. Полроты идет впереди, вторая половина - сзади, - докладывает капрал - мужчина лет сорока с темно-русыми густыми усами, такими аккуратными, будто их минуту назад причесали.
        Пехотная рота - это двести-триста человек. Или больше. То есть, соотношение примерно один к двум не в нашу пользу.
        - Мы можем вернуться к развилке и поехать в другую сторону, - подсказывает командир роты капитан Генрих дю Брейем - тридцатидвухлетний мужчина, бретонец и вновь обращенный католик, обладатель сурового лица и печальных глаз, точно никак не выплачет скорбь по предательству истинной религии.
        Он хотел продать чин и эмигрировать, но его предупредили, что гугенот не имеет права торговать патентами французской армии. Капитан Генрих дю Брейем, подобно своему венценосному тезке, решил, что сорок тысяч ливров стоят мессы.
        - Мы вернемся не все и не к развилке, - говорю я тоном, не предполагающим не только возражения, но и обсуждения. - Ты, капитан, со своей ротой спрячешься в лесу, что наверху холма и будешь тихо ждать, не слезая с лошадей, пока не услышишь выстрел. Это я со второй ротой ударю в тыл обозу. После чего сразу же поведешь свою роту в атаку, - и добавляю с милой улыбкой: - Постарайся продержаться, пока я не приду на помощь.
        - Постараюсь, - произносит командир роты и плотно сживает губы, из-за чего лицо становятся еще суровее.
        Я скачу дальше со второй ротой, которой командует мой родственник капитан Анри де Баланьи - очень степенный для своих двадцати двух лет молодой человек с крупной головой на широких плечах. Миновав поворот, спешиваемся и ведем лошадей вглубь леса. Удаляемся метров на двести, чтобы даже случайно нас не обнаружили.
        Там я объясняю свой замысел подчиненным:
        - После того, как мимо нас проедем обоз, мы поедем следом колонной по два, начнем обгонять слева, пока я не доеду до первой шеренги задней полуроты. Всем вести себя спокойно, не разговаривать и на вопросы не отвечать. Как только я выстрелю, все вдруг поворачивают направо и начинают рубить врага палашами. Пленные нам ни к чему, разве что офицер попадется. Когда перебьем их, ты, капитан, останешься с двадцатью человеками - отбери их сейчас - собирать трофеи, в первую очередь оружие и подсумки, и следить, чтобы возничие не разбежались, а все остальные скачут за мной на помощь роте дю Брейема. Вопросы есть?
        Вопросов не было. Наверное, от удивительного превращения молодого неопытного виконта, который почти не вмешивался в дела полка, в настоящего полковника.
        Вместе с капитаном Анри де Баланьи, капралом с аккуратными усами и Жаком Буше я переместился ближе к лесной дороге, чтобы посмотреть, на кого придется нападать. На пехотинцах были черные мундиры с желтыми обшлагами и черные шляпы с короткими ровными полями. Скорее всего, немецкие наемники. Мушкеты у всех кремневые. Надеюсь, незаряженные. Несут их на правом плече, придерживая правой рукой. Строй не держат. Судя по отсутствию разговоров, давно идут. В передней полуроте было около ста пятидесяти человек. Командовал ими длинный мужчина в широкополой черной шляпе с белым страусовым пером и мундире желтого цвета с черными обшлагами. Капитан ехал на саврасом жеребце, довольно высоком, но все равно казалось, что вот-вот зацепиться за кочку обутыми в ботфорты ногами. В задней полуроте было чуть больше сотни мушкетеров. Командовал ими юноша лет семнадцати, у которого черный кафтан с желтыми обшлагами был в завитушках, вышитых желтыми нитками. Под ним тоже был саврасый жеребец, пониже, чем у капитана, но ногам юноши было далеко до земли. Двадцать две арбы, заряженные каждая двумя волами, везли мешки и бочки,
накрытые брезентом. Лошади тянут немного быстрее, но в два раза меньше, поэтому до сих пор отдают предпочтение волам. Наверное, большая часть возниц является хозяевами тех арб, на которых едут. Их мобилизовали, пообещав заплатить. В то, что заплатят, не верят ни те, кто нанимал и обещал, ни возницы. Впрочем, через несколько минут это уже станет не важно.
        Когда последняя шеренга проходит мимо нас, я быстро возвращаюсь к роте драгун, беру повод своего коня у адъютанта и родственника, несостоявшегося мужа моей жены, лейтенанта Николя де Рибекура, который, благодаря курчавым каштановым волосам на голове, выглядит моложе лет на пять, но, говорят, свой чин получил за дело. Сейчас узнаем, правду ли говорят.
        - За мной! - командую я и иду первым.
        На лесной дороге мы выстраиваемся в колонну по два. Командир роты и мой адъютант скачут за Жаком Буше. Индеец вгоняет их в культурный шок, потому что понятия не имеет, что такое стильно одеться. При первой же возможности он раздевается до штанов, разувается и разгуливает в таком виде среди солдат, которые обожают Жака за искренность и честность, даже прощают, что мой слуга. Кике такой чести не заслужил.
        Мы хлынцой выезжаем из леса, нагоняем обоз. Он растянулся метров на триста-четыреста. Я не спешу. Начать надо, когда голова обоза будет метрах в пятидесяти от леса, что на вершине холма, чтобы роте Генриха дю Брейема было меньше скакать до врага, а у того меньше времени подготовиться к отражению атаки. Я проезжаю замыкающую шеренгу мушкетеров. Они с интересом, но молча смотрят на меня. Почти все белобрысые. Немчура, однако. От них несет потом и еще каким-то казенным запахом, который является обязательным атрибутом всех пеших армий. У конных все перешибают лошадиные ароматы. С интересом смотрит на меня и молоденький лейтенант. У него жиденькие светлые усики, которые почти не заметны на белой коже. Наверное, только начал служить. Ему все интересно. Он собирается что-то спросить у меня, но замечает, что я достаю из седельной кобуры пистолет. Лейтенант все еще не понимает, что происходит, на его лице интерес сменяется удивлением. Он ведь предполагал, что война - это когда под свист пуль и ядер скачешь на врага, рубишь направо-налево, а генерал или даже сам император наблюдает за тобой в подзорную
трубу, которые пока далеки от совершенства, и приказывает узнать имя героя и присвоить ему следующий чин и вручить кошель с золотыми монетами. Я нажимаю курок, скрежещет колесцовый замок - и немецкий лейтенантик вдруг понимает, как жестоко обманула его жизнь. Романтичным дуракам надо сидеть дома. Пуля попадает ему в район сердца. Лейтенантик успевает вскрикнуть, а потом валится на бок. Что там было с ним дальше - я уже не вижу, потому что поворачиваю коня вправо, выхватываю саблю из ножен и начинаю рубить черные шляпы с прямыми полями и все, что под ними. Только один мушкетер успевает отбить мой удар стволом мушкета, но Жак Буше сносит ему полчерепа палашом.
        Мне показалось, что эту полуроту мы посекли за пару минут. Может быть, так оно и было. Среди моих драгун ни одного убитого или раненого.
        - Капитан, быстро собирай трофеи и грузи на арбы! - кричу я Анри де Баланьи. - Остальные, за мной! - и скачу вдоль обоза к передней полуроте немецких мушкетеров.
        Кое-кто из них успел приготовиться к отражению атаки, воткнуть в ствол штык. В отличие от французов, мало у кого из немцев есть надульный штык, разве что трофейный. У них это новшество еще не прижилось. Мушкетеры пытаются построиться в каре с капитаном в середине, но налетевшие на них драгуны Генриха дю Брейема не дают это сделать.
        Тут еще с тыла ударяю я с большей частью роты Анри де Баланьи. Сеча продолжается не долго. Немецкий капитан на саврасом жеребце, отжатый своими отступающими мушкетерами к волам, запряженным в переднюю арбу, замечает меня. Это мужчина в возрасте под тридцать с загнутыми кверху усами и трехдневной щетиной. На квадратном, тяжелом подбородке сквозь щетину проглядывает старый, белый шрам.
        - Я сдаюсь, капитан! - кричит на ломаном французском немецкий офицер, приняв меня за командира роты, прячет палаш в ножны, после чего расстегивает ремень, к которому они прикреплены, и протягивает мне вместе с ним.
        Каждый уважающий себя, доблестный воин всегда знает эту фразу на языке противника.
        Я беру палаш, поворачиваю своего коня, чтобы стоял рядом и вровень с жеребцом пленника, иначе кто-нибудь сдуру рубанет его. Вместе с немецким капитаном мы наблюдаем, как мои драгуны добивают мушкетеров. С десяток попытались убежать, но их догнали на пастбище и зарубили.
        - Великолепная атака, капитан, - спокойно, даже как-то рассудительно произносит немецкий офицер.
        Догадываюсь, что он хотел сказать другое прилагательное, но плохо знает французский я зык. Льстить мне ни к чему. Убивать пленных офицеров не принято. Выкуп уже не берут. В ближайшие дни его обменяют на какого-нибудь французского капитана. Их несколько попало в плен к голландцам в сражении при Валькуре.
        - Полковник, - поправляю я на немецком.
        - Извините, полковник, не знал! - говорит он на родном языке, после чего представляется: - Барон Юрген фон Криденер.
        - Виконт Александр де Донж, - представляюсь и я.
        - Давно воюете? - интересуется он.
        - С пятнадцати лет, - отвечаю я.
        - Заметно. Засаду устроили правильно, - нахваливает барон, после чего спрашивает: - Разрешите мне не слезать с лошади? Даю слово дворянина, что не сбегу.
        - Конечно, барон, - разрешаю я. - Мне будет приятно поговорить с вами, пока будет возвращаться в наш лагерь. Вы же знаете, с подчиненными не пообщаешься. Они стараются говорить только то, что ты, по их мнению, хочешь услышать.
        - Как мне это знакомо! - улыбнувшись, как старому другу, произносит барон Юрген фон Криденер.
        Мои драгуны заканчивают сбор трофеев, забрав у убитых не только оружие и подсумки, но и сапоги, шляпы и кое у кого даже мундиры. Раздевают и двоих наших погибших, но, в отличие от врагов, кладут их тела на арбу, чтобы похоронить на городском кладбище. Погрузив добычу на арбы, занимают место в походном строю. Первый эскадрон, выслав пять человек на разведку, движется перед обозом, а второй - позади него. Мы с бароном едем рядом со второй арбой обоза. Здесь никто не мешает общению двух членов нижней части высшего общества. Разве что хруст костей. Волы стараются не наступать на трупы, но колесам все равно. Впрочем, и мертвым все равно.
        50
        Принимать трофеи прибыл интендант Жан Вержюс - лет сорока четырех, полноватый, что при его высоком росте не бросалось в глаза, с обвисшими, как у бульдога щеками и двойным подбородком. Дышал тяжело, с сипением, будто поднимался в гору. Одежда - темно-коричневый жюстокор поверх бледно-красной шелковой рубахи и черные кюлоты - сидела на нем мешковато. Такое впечатление, что купил ее на вырост. Зато белые чулки были без складок все время, пока мы общались с ним - большая редкость по нынешним временам. Обычно те, кто хочет казаться элегантным (а какой француз не хочет этого?!), постоянно подтягивают чулки. Судя по отсутствию шпаги, человек неблагородный. Ему помогали два писца. Втроем они сначала изучили накладные, которые вез полковник Юрген фон Криденер, а потом проверили выборочно, приказав снять брезент с трех арб. Я хотел им сказать, что в немецком обозе, в отличие от французского, недостачи не может быть по определению, но вспомнил, что мне не положено разговаривать с простолюдинами. Они убедились в этом сами, после чего интендант пришел ко мне.
        Я сидел в рабочем кабинете, расположенном на первом этаже дома мэра. Прямоугольный стол был небольшой, от силы на четверых. Застелен черной плотной скатертью. Как бы напоминая, что фламандцы наполовину голландцы и наполовину французы, справа на столе стояли чистая позолоченная чернильница на чистой позолоченной подставке, а рядом дешевый деревянный стаканчик с десятком обрезанных для письма, гусиных перьев, скорее всего, голландских, которые считаются лучше французских.
        - Вы захватили сто бочек пива, десять бочек топленого сливочного масла, сто мешков муки, пятьдесят ящиков сыра и двести тридцать восемь мушкетов. Плюс двадцать две арбы и сорок четыре вола. Всего на сумму четыре с половиной тысячи ливров, - сообщает мне Жан Вержюс.
        Он знает, что я виконт, а благородный человек в ценах на дешевую еду не должен разбираться. Мне, в общем-то, плевать на свою долю призовых, для меня они сущая мелочь, но тогда и мои солдаты получат намного меньше, а у них каждый ливр на счету.
        - Столько стоят волы с арбами, - говорю я.
        - Они столько не стоят, - уверенно возражает интендант.
        - Тебе лучше знать. В отличие от тебя, я им хвосты никогда не крутил, - язвлю я. - Наверное, потянут всего тысячи на три. По-твоему, все остальное стоит всего полторы тысячи? В том числе и мушкеты, которые по тридцать ливров за штуку?
        - Большая партия продается с большой скидкой, - как нерадивому ученику, доводит он до моего сведения.
        - Знаю. На такую партию скидывают не больше четверти цены, но не три четверти, - произнес я и добавил: - Слишком много ты хочешь украсть у короля.
        - Я честно служу моему королю! - почти искренне восклицает Жан Вержюс.
        - Значит, мне несказанно повезло: впервые в жизни вижу интенданта, который не ворует! - насмешливо бросаю я.
        У интенданта сперва краснеют нос и щеки возле него, потом кровь как бы стекает в обвисшие щеки и вторую складку подбородка. Дыхание становится чаще, а сипение протяжней.
        - Запомни на будущее: у меня два торговых корабля, которые ходят в Вест-Индию, и я знаю все купеческие уловки, - начинаю я, а потом провожу подсчеты: - Трофеев мы захватили, самое меньшее, на двенадцать с половиной тысяч ливров. Пятьсот ливров я готов уступить. Из оставшихся двенадцати тысяч десятая часть полагается королю. Значит, мне и моим солдатам причитаются десять тысяч восемьсот ливров, - и добавляю напоследок: - Если ты не согласен с этой цифрой, я попрошу маршала, чтобы он прислал менее вороватого интенданта.
        - Десять тысяч будут более справедливой цифрой, - уже не требовательно, а торгуясь, произносит интендант.
        - Десять пятьсот - последнее слово! - улыбнувшись, говорю я.
        - Хорошо, - пытаясь улыбнуться, произносит Жан Вержюс.
        - Когда привезешь деньги? - спрашиваю я.
        - Завтра, - обещает он.
        Интендант уходит, пряча от меня глаза, чтобы я не увидел, что нажил врага. Я не прячу глаза, но Жан Вержюс так и не увидит, что тоже нажил врага и более опасного.
        Деньги он не привез ни завтра, ни послезавтра…
        На пятый день я приехал по вызову к маршалу Люксембургу. На этот раз на нем был темно-синий жюстокор с желтыми обшлагами с овальными золотыми пуговицами, на каждой из которых барельеф в виде скачущего коня. Герцог приказал мне провести разведку на противоположном берегу реки Маас. Появились сведения, что туда должен прибыть большой экспедиционный корпус англичан.
        - Вильгельм Оранский сейчас усмиряет ирландцев, которые поддержали короля Якова. Не думаю, что его сейчас интересует война на материке, - рассказал он. - Подозреваю, что слух этот распустили, чтобы предупредить мое наступление. Они не знают, что наш король по совету этого (герцог старался не называть военного министра Лувуа ни по имени, ни по должности) запретил мне наступать, - и передразнил: - «Активная оборона - залог нашей победы!»
        - А если удирать от врага, то еще быстрее победим, - шутливо поддержал я.
        - Ты угадал слова, которые я хотел бросить ему в рожу, но удержался при короле! - злорадно ухмыльнувшись, воскликнул маршал Люксембург и, как бы благодаря за поддержку, поинтересовался: - Когда захватишь следующий обоз?
        - Когда со мной рассчитаются за предыдущий, - ответил я.
        - Еще не рассчитались?! - удивился он. - Сукин сын! Сегодня же устрою взбучку интенданту. Давно бы уже выгнал, но не в моей власти, он человек этого.
        На следующее утро Жан Вержюс привез десять с половиной тысяч ливров золотыми монетами. Наверное, чтобы трудней было делить.
        - Задержка вышла из-за того, что ждали деньги из Парижа. Я бы их все равно привез сегодня, - сказал интендант в свое оправдание. - Будьте добры, в следующий раз не отвлекайте маршала от важных дел из-за такой ерунды.
        - В следующий раз, если не можешь выполнить в указанный срок, проинформируй меня, но помни, что причина должна быть правдоподобной, - строго сказал я.
        - Уверяю вас, больше между нами не будет недоразумений, - заверил на прощанье интендант Жан Вержюс, опять пряча глаза.
        Интересно, куда и как он ударит в следующий раз?
        51
        На эту колонну мы наткнулись случайно. Я собирался сделать налет на окрестности Намюра. Говорят, там большие склады провизии и боеприпасов. Гарнизон тоже большой, моему полку не по зубам. Поэтому я хотел налететь двумя ротами, поджечь склады, схватить всё легкое, что попадется под руку и, не вступая в бой, смело удрать. Высланный вперед разъезд доложил, что навстречу движется смешанная колонна - кавалерия, пехота, артиллерия и обоз. Всего около трех тысяч человек. Видимо, это часть гарнизона Намюра, которую перебрасывали южнее, где наша армия теснила противника. Впереди скакала тяжелая конница, скорее всего, немцы. Всадники облачены в шлемы и кирасы, из-за которых получили название кирасиры. За ними скакала легкая конница, венгерские гусары, поданные Священной Римской империи. На голове у них колпаки с перьями, вместо кафтана доломан - короткая куртка, украшенная шнурами из золотой или серебряной нити, которая вскоре будет формой и русских гусар, поверх которой волчья, а у офицеров медвежья шкура вместо плаща. Штаны облегающие, заправленные в сапоги, которые спереди закрывали колени, а сзади были
обрезаны. Вооружены гусары облегченными и короткостволыми мушкетами, которые я бы назвал мушкетонами, если бы имели раструб, пистолетами, кривыми саблями и кончарами - любимым оружием польских гусар - длинными и узкими мечами с трех- или четырехгранным клинком длиной метра полтора, которые легко пробивают любую броню. Кончаром не били, а держали его в руке, как копье. Большая сила удара получалась за счет скорости и массы коня. Лошади под гусарами среднего роста, сухощавые, не рассчитанные на тяжелую ношу. За ними топала пара рот пехоты, как мне показалось, голландцы, ехал обоз из пяти десятков арб и подвод, потом еще четыре роты пехоты с двумя полковыми пушками калибра три фунта на двухколесных лафетах, которые тащили по паре лошадей. Как мне рассказали, моду на полковые пушки калибром от одного до шести, но чаще трех фунтов ввели шведы лет пятьдесят-шестьдесят назад. Враги - армии Священной Римской империи, датчане, голландцы - переняли эту моду, а вот французы, для которых шведы были в то время естественными союзниками, пока не удосужились. Замыкала шествие батарея из шести девятифунтовых пушек,
так называемая полевая артиллерия. Стандартным орудием полевой артиллерии была полупушка, двенадцатифунтовка, но допускались варианты от шести до шестнадцати фунтов. Орудия калибром от двадцати четырех фунтов считались осадной артиллерией. У полевой артиллерии лафеты были обычно двухколесными, а у осадной - четырехколесными. Лафеты первых на переходе прикрепляли к телеге с боеприпасами, которую тащили одна-две пары лошадей, а осадные пушки перемещали с помощью волов. Девятифунтовки тащили по паре лошадей. На телегах ехали по три человека обслуги в черных низких шапках с узкими прямыми полями и синих кафтанах с красными обшлагами. Впереди батареи скакали на лошадях капитан и лейтенант, одетые нарядно и не в цвет солдатам, а сзади, судя по мундирам «вывернутых» цветов - два унтер-офицера. Мне показалось, что артиллеристы - англичане. Может быть, поэтому их и поставили в хвосте колонны, хотя обычно артиллерия едет или перед, или позади обоза.
        Мы прятались в поросшем лесом, широком овраге, который подходил к дороге под прямым углом. Миновав овраг, дорога поворачивала влево и шла вдоль него, постепенно удаляясь, к вершине холма, а потом спускалась вниз и поворачивала право. Я не собирался нападать на колонну, потому что в ней была легкая конница. Если от тяжелой у нас еще был шанс удрать, то гусары догонят быстро и, имея богатый опыт конных стычек с турками, легко порубят моих драгун. Едущая в хвосте батарея подсказала мне интересную идею.
        - Останешься со своей ротой здесь, займешь позицию в лесу у дороги, прикроешь нас, если будет погоня, - приказал я капитану Генриху дю Брейему. - При этом будь готов быстро ускакать.
        Вновь обращенный католик решил, что я собираюсь напасть на всю колонну, поэтому посмотрел на меня, как на идиота. Он хотел что-то сказать, но потом решил, что бывшему гугеноту не к лицу возражать полковнику, молча кивнул головой.
        - Как только замыкающая батарея проедет поворот, выезжаешь со своей ротой за мной и едешь в колонну по два. Когда поравняемся с артиллеристами, жди мой сигнал. Если не сдадутся, будем их рубить и быстро отступать. Предупреди каждого: работать только палашами, кто выстрелит, убью! - отдал я приказ капитану Анри де Баланьи.
        - Хорошо, виконт! - произнес мой родственник по жене и пошел инструктировать своих солдат.
        При подъеме на холм батарея замедлила ход, поэтому догнали ее быстро. Утром был дождь, глинистая почва размокла, а идущие впереди превратили ее в кашу, в которой колеса прокручивались. Обслуга спрыгнула с подвод, начала подталкивать пушки. На обгонявших их справа драгун не обращали внимания, не до нас было. Только оба офицера, остановившиеся почти у вершины холма и повернувшиеся к своим подчиненным, посмотрели на нас с интересом. Наверное, пытались угадать, кто мы и куда едем? Оба сравнительно молоды, лет по двадцать два. При ближнем рассмотрении одежда на них оказалась бедненькая. Богатые считали унизительным служить в артиллерии. Тем более, что артиллерийский офицер должен был еще и уметь считать не только до ста. Поэтому чин капитана-артиллериста стоил раза в два дешевле пехотного.
        - Помощь нужна? - спросил я на голландском языке, остановившись рядом с офицерами, а вслед за мной остановились и драгуны.
        - Нет, - ответил капитан на голландском с сильным акцентом, который я принял за шотландский.
        - Шотландцы? - спросил я на шотландском.
        - Да, - подтвердил капитан.
        - И воюете против католиков?! - удивился я.
        Католики-шотландцы в предыдущие века были естественными союзниками католиков-французов. Наверное, шотландцы потому и не переходили массово в протестантство, что не хотели быть одной веры со своими заклятыми соседями-англичанами.
        - Кто нанял, за того и воюем, - ответил командир батареи. - Голландцы платят исправно. Это уважительная по нынешним временам причина, чтобы служить у них.
        В это время шедшие впереди пехотинцы начали спуск с холма и стали не видны нам, а мы, наверняка, им.
        - Я избавлю вас от разногласий с совестью, - сказал я, доставая из кобуры пистолет и направляя на шотландского капитана. - Я полковник французской армии. Предлагаю сдаться в плен, или все погибнете.
        Оба шотландских офицера смотрели на меня так, словно перед ними туповатый шутник.
        - Прикажи своим солдатам разворачиваться и ехать в обратную сторону, - продолжил я и поднял левую руку, готовясь дать отмашку.
        Мои драгуны достали палаши из ножен.
        Видимо, не столько мой пистолет, сколько поднятая рука и палаши драгун объяснили шотландскому капитану всю серьезность ситуации. Он быстро оценил соотношение сил, оглянувшись, убедился, что помощь опоздает. На круглом румянощеком лице со светло-русыми усиками появилась насмешливая улыбка, точно командир батареи потешался над собой или своей судьбой.
        - Разворачиваемся и едем вниз! - приказал он вознице передней телеги.
        Мои драгуны съехали на обочину, чтобы не мешать развороту. Телеги одна за другой начали разворачиваться и ехать вниз. Левое заднее колесо зацепляли крюком на толстой веревке, прикрепленной к борту, чтобы не вертелось, а скользило, тормозя, не давая телеге разогнаться, а лошадям понести. После спуска с холма крюки отстегнули.
        Проезжая мимо оврага, я приказал капитану Генриху дю Брейему:
        - Жди, когда доедем до следующего поворота, и рысью догоняй нас.
        - Будет сделано, командир! - впервые назвав меня так, произнес он повеселевшим голосом.
        Судя по всему, я оказался не таким уж идиотом, как ему казалось с полчаса назад.
        52
        Я предполагал, что исчезновение батареи пушек заметят примерно через полчаса и еще столько же времени будут ждать ее, а потом решать, куда подевалась? Западноевропейцы, конечно, не такие хорошие следопыты, как индейцы, но разберутся, кто и в каком количестве напал на батарею и куда ее повел. Тем более, что мы свернули с превращенной в месиво дороги, по которой прошла колонна, на ту, что вела в сторону нашей базы, и оставили на ней заметные следы. На марше нас легко одолеют, поэтому, когда примерно через час добрались до деревни, я решил остановиться в ней и устроить засаду.
        Последний километр до деревни или чуть меньше дорога шла между ровными и широкими полями, разделенными рядами деревянных столбиков на участки. От дороги поля отделяли изгороди из шестов, невысокие, только чтобы коровы не забрели. Овец и коз здесь разводят редко. На полях осталась низкая стерня, потому что теперь убирают урожай косами, а не серпами. Солома была сложена в большие стога, придавленные с разных сторон тремя-четырьмя толстыми жердями. Деревня была небольшая, домов на сорок. Все строения, за редким исключением, сложены из желтоватого камня-песчаника и покрыты красновато-коричневой черепицей. Не сказал бы, что здесь живут богачи, а в Речи Посполитой такие дома принадлежали только шляхтичам и жидам-откупщикам. Дворы открытые, а вот небольшие огородики защищены каменными кладками или жердями. Жители благоразумно попрятались, чтобы не попасть под раздачу. Куры и гуси оказались не настолько сметливыми. Многие со свернутыми головами очутились в безразмерных торбах моих драгун.
        Ров, когда-то защищавший деревню, давно засыпали, осталась неглубокая впадина, покрытая сухой травой. На валу рос кустарник, образовавший живую изгородь высотой метра полтора и шириной с метр, довольно густую. За этой изгородью мы и поставили пушки, по три с каждой стороны дороги. Точнее, девятифунтовки колесами заехали в изгородь, концы стволов торчали из нее по ту сторону, а лафеты были по эту, причем не имели надежного упора, нависали хвостами над склоном.
        - Из-за отдачи пушки скатятся с вала, потом их трудно будет затащить на вал, - предупредил командир батареи капитан Патрик Маккуин.
        - Надеюсь, затаскивать не придется, - сказал я.
        Орудия зарядили картечью и навели шотландцы под моим руководством, после чего артиллеристов отвели в амбар ближнего дома. Поджигать затравку будут драгуны. Возле одной из девятифунтовок стоял мой слуга Жак Буше, которому неоднократно доводилось стрелять из пушек разного калибра. Флибустьеры - специалисты широкого профиля. Спешенные драгуны заняли позиции за изгородью, готовые по команде встать и выстрелить из мушкетов по врагу, который появился на дальнем конце дороги. Густой кустарник и перекрывшие дорогу на въезде в деревню, поставленные в три ряда арбы и телеги были стрелкам надежной защитой от вражеской кавалерии. В том, что в погоню пошлют именно кавалерию, я не сомневался. Предполагал, что пошлют и немецких кирасир, и венгерских гусар, но ошибся, как и во времени, которое потребуется командиру колонны на решение задачи и принятие решения. Скакали одни гусары и с задержкой почти на три часа.
        Видимо, командир гусар представлял примерно, сколько нас, и был настолько уверен в победе, что не выслал разведку. Их было сотен пять. Строй не соблюдали. Единственное - никто не обгонял офицеров, скакавших хлынцой впереди. Когда до деревни оставалось метров двести, офицеры заметили заграждение на въезде и остановились. Командир в медвежьей шкуре подозвал кого-то, наверное, сержанта или опытного солдата и начал говорить ему что-то, наверное, инструктировал.
        В этот момент я и крикнул:
        - Батарея, огонь!
        Пушки выстрелили вразнобой, последняя - и вовсе с запозданием секунд на пять. Как и предупреждал капитан Маккуин, все девятифунтовки съехали с вала. Что ж, не будут мешать моим драгунам, которые стояли наготове, собираясь отразить атаку врага.
        Зря они готовились. Залп основательно выкосил венгерских гусар. Пятая часть или даже четверть попадала с лошадей убитыми или ранеными. Досталось и многим лошадям. Раненые животные понеслись с седоками и без в обратную сторону. За ними последовали и уцелевшие гусары на уцелевших лошадях. Минут через пять на дороге остались только убитые и раненые люди и животные.
        Я прождал еще минут пятнадцать, после чего послал десяток драгун добить раненых и собрать трофеи. Надо было торопиться. Часа через полтора зайдет солнце, а нам за это время надо добраться до реки, где можем рассчитывать на помощь своих.
        Драгуны привели около полусотни невредимых или легкораненых лошадей, нагруженных оружием, седлами, переметными сумами и узлами с окровавленной одеждой и обувью. Медвежьи и волчьи накидки были сложены отдельно. Это экзотические трофеи, которыми будут долго хвастаться. Добычу погрузили в конфискованные у крестьян десять телег, в которые запрягли трофейных лошадей. Верховые кони не приучены ходить в упряжке, но несколько часов потерпят. Уверен, некоторым больше понравиться тащить сравнительно легкую телегу, чем везти на хребте человека.
        - Для драгунского полковника залп очень хорош, - похвалил меня капитан Маккуин, когда мы скакали впереди бывшей его батареи.
        - Ты не поверишь, но опыта в стрельбе из пушек у меня больше, чем у тебя. У меня два корабля, на которых я успел повоевать против испанцев и голландцев, - сказал я.
        - Почему же, поверю. Я видел результат, - сказал шотландский офицер.
        - А вот твое командование, подозреваю, не поверит, что выстрелили так точно без твоей помощи, - предположил я. - В других мы сначала подозреваем худшее и дальше обычно не идем.
        - Я надеюсь, мне поверят, - сказал он.
        - Чтобы протестант поверил католику, надо чтобы католик перешел в его веру, - возразил я. - Но ты сильно не расстраивайся. Если не обменяют, через одиннадцать недель перейдешь на службу к французам. Наш король благоволит к шотландцам.
        Наемный солдат, попавший в плен и не вызволенный своими за одиннадцать недель, имеет право перейти на службу к кому угодно. Обычно нанимаются к тому, кто захватил в плен.
        - Что ж, послужу французам, - спокойно произнес капитан Маккуин и поинтересовался: - Выплаты сильно задерживают?
        - Летом на месяц задерживали, теперь на два, - ответил я.
        - Два месяца - это терпимо, - сказал он. - Жаль только, что у вас хорошего пива не делают.
        - Зато в этих краях делают прекрасный кальвадос, - сообщил я.
        - Кальвадос лучше голландского джина, - произнес шотландский капитан таким тоном, будто это и была главная причина, по которой стоит перейти от голландцев к французам.
        За каждую пушку, кроме ее цены, нам заплатили по сотне ливров премиальных. Призовые выдали без задержки, в отличие от зарплаты. Судя по тому, что драгуны не бухтели на задержку зарплаты, дело это во время войны обычное. На войне главное - выжить, и тогда все выплаты рано или поздно настигнут тебя.
        53
        Зимой все еще не воюют. В конце ноября, с наступлением холодов, обе армии разошлись на зимние квартиры. Мой полк остался в Динане охранять самих себя. Я вместе с тестем, обоими свояками и слугами сразу отправился домой. Командовать полком в наше отсутствие будут по очереди майоры, командиры эскадронов. Никому даже в голову не приходило, что зимой могут напасть и уничтожить ослабленные подразделения. Это был бы даже более подлый проступок, чем расстрелять сдавшихся в плен.
        Дома меня ждали вернувшиеся из Америки бриги. Они привезли грузы из Сент-Доминго: сахар, перец, какао, табак. Из-за войны французские корабли перестали ходить в Вест-Индию, опасаясь в первую очередь атак пиратов, а уже во вторую и как-то очень слабо - военных флотов Испании, Голландии и Англии. По словам капитана Гильома Буланже за ними несколько раз гнались пираты. Особенно много их сейчас на Багамских островах. Быстроходные бриги оказались не по зубам пиратам. Цены на привозимые в Сент-Доминго товары резко взлетели, на оружие и порох - троекратно, а колониальные товары ровно во столько же подешевели. Благодаря этому, прибыль с каждого судна была такова, что хватило бы на постройку нового и еще немало осталось. Ради таких денег стоило рисковать. Бриги разгрузились на моей пристани в мои пакгаузы. В ближайшие недели большую часть колониальных товаров перевезут на речных баржах в Орлеан. Там сахар, перец, какао и табак стоят в среднем на треть дороже. Что-то осядет в городе, а остальное отвезут на гужевом транспорте в Париж. В столице эти товары будут стоить уже в два раза дороже. Речники, в
отличие от военных, холодов не боятся, работают до тех пор, пока реку не скует льдом. Если, конечно, зима будет холодной. В прошлом году лед был только на мелководье у берегов и то всего пару недель.
        Рассказ о нападении пиратов навел меня на мысль, что можно смотаться на промысел к берегам Испании. Там не очень холодно и круглый год есть, чем поживиться. Губернатор Батист де Буажурдан, не задумываясь и не потребовав, как здесь принято, залог в пятнадцать тысяч ливров, выписал мне корсарский патент. Залог нужен, если суд признает захват приза неправильным. Тогда капитан считается материально ответственным за все убытки по судну, экипажу и грузу, а также за убытки, вызванные задержкой. Сеньор де Буэр не сомневался, что я найду, чем возместить убытки, если вдруг суд Нанта, к нашему общему удивлению, признает захват приза неправильным. Зато пришлось выслушать инструкцию. Это в колониях можно беспредельничать, а здесь надо грабить и убивать, соблюдая приличия. Во-первых, нельзя брать еще один патент у другого государства, иначе превращаешься в пирата. Если уж так сильно хочешь получить в другой стране, спроси разрешение у своего правителя. Во-вторых, все офицеры и две трети экипажа должны быть французами. В-третьих, при приближении можно показывать чужой флаг, перед боем - только страны, выдавшей
патент. В-четвертых, если захват правильный, груз и судно продаются с аукциона. Мне выкупать их не разрешалось. Из полученных денег вычитались все мои издержки (выгрузка, портовые сборы, склад, охрана, аукцион…). Оставшееся распределялось на четыре части: десять процентов генерал-адмиралу, то есть, в казну, треть - собственнику судна, треть - снабженцу и треть - капитану и экипажу в долях, согласно договору.
        В итоге патент обошелся мне всего в двести ливров и полчаса занудства. Написано в нем было следующее:
        «Батист де Буажурдан, сеньор де Буэр, губернатор Нанта, приветствует всех, кто узрит сию грамоту. Поелику король объявил войну католическому королю, пособникам узурпатора английской и шотландской короны и Соединенным провинциям, по причинам, изложенным в декларациях, кои Его Величество повелел огласить по всему своему королевству и в землях и вотчинах, находящихся под его властью, и поручил нам следить за исполнением оных деклараций в рамках тех полномочий, коими он нас наделил, мы, по приказу Его Величества, дозволяем Александру де Кофлану, виконту де Донж, проживающему в Нанте, оснастить для ведения военных действий два корабля в порту Нант с таким количеством людей, пушек, ядер, пороха, свинца и других боеприпасов и провианта, какое необходимо для выхода в море и для преследования подданных католического короля, Соединенных провинций, пособников узурпатора английской и шотландской короны и других врагов государства, где бы он их ни повстречал, у берегов их собственных стран, в их портах или на их реках, а также на суше, в тех местах, где оный Александр де Кофлан, виконт де Донж посчитает нужным
устроить высадку, дабы нанести ущерб врагу, осуществить все действия, дозволенные по законам военного времени, захватить их и взять в плен с их кораблями, оружием и всем прочим имуществом. Оному Александру де Кофлану, виконту де Донж вменяется в обязанность соблюдать самому и всему его экипажу распоряжения морского ведомства, ходить под флагом и прапором короля Франции; зарегистрировать сей пропуск в канцелярии Адмиралтейства, ближайшей к тому месту, где он будет оснащать свое судно; приложить к нему заверенный и подписанный им список экипажа с именами и прозвищами, указаниями происхождения и места проживания всех его людей; возвращаться в оное место или иной порт Франции, находящийся в нашей юрисдикции; предоставлять там отчет чиновникам Адмиралтейства и никому иному, в том, что произошло за время его путешествия; сообщать нам об этом и посылать генеральному секретарю морского ведомства оный отчет с необходимыми доказательствами.
        Просим всех королей, государей, владетельных князей, государства и республики, дружественные и союзные с французской короной и иже с ними оказывать оному Александру де Кофлану, виконту де Донж, всякую помощь и поддержку, давать убежище в их портах с его кораблем и тем, что ему удастся захватить за время своего плавания, не чинить ему препятствий, ущерба и зла, за что и мы обязуемся поступать так же. Предписываем и приказываем всем офицерам морского флота и прочим, подвластным Его Величества короля Франции, предоставлять ему возможность беспрепятственно следовать со своим кораблем, экипажем и захваченными призами, не чиня ему ущерба и препятствий, а напротив, оказывая всяческую помощь и поддержку, какая потребуется.
        Настоящая грамота становятся недействительной по истечении одного года со дня ее составления, в знак чего мы прикладываем к ней руку и прикладываем печать с нашим гербом.
        В Нанте, восьмого числа месяца декабря 1689 года.
        Батист де Буажурден, сеньор де Буэр, губренатор Нанта».
        54
        Я предложил своякам отправиться со мной в плавания. Глядишь, нам повезет, разживутся деньжатами. Чем богаче твои родственники, тем меньше у тебя проблем. Оба сразу согласились, хотя им нелегко было расставаться с женами.
        Попросился и тесть.
        - В море всякое может случиться. Если оба погибнем, и моей жене, и твоей будет тяжеловато, - аргументировал я свой отказ.
        Матье де Кофлан согласился со мной. После двух моих удачных рейдов по тылам противника, подполковник стал относиться ко мне почти, как к равному в военном деле, а значит, и во всех остальных делах тоже.
        В Бискайском заливе нас прихватил шторм. Вышли мы с попутным северо-восточным ветром, направились напрямую к мысу Финистерре. Только удалились от берега миль на тридцать, как ветер сменился на западный и за пару часов раздулся до штормового. С подветренного борта был берег, под такелажем не подрейфуешь. Пошли под штормовыми стакселями курсом крутой бейдевинд. Волны подросли метров до шести-семи. Время от времени с такой силой били в правую скулу, что казалось, будто отбрасывают судно назад метров на десять-двадцать. Я на всякий случай облачился в спасательный жилет, нацепил на себя оружие и приготовил торбу с продуктами и флягу с белым вином, разбавленным водой. Вот так вот, только награбишь денег, заживешь красиво - и на тебе, на выход! Впрочем, я всегда готов к такому развитию событий. Завещание написал сразу после того, как купил виконство. Чтобы мои дети не передрались между собой и с матерью из-за наследства. Когда дело касается земельной собственности, у француза нет родственников.
        Шторм стих только на шестой день. За это время мы ушли далеко в океан. Насколько далеко - определить не смог. Хронометров все еще нет, долготу не определишь. Я с грустью вспоминаю времена, когда в рубке стояли два приемника, основной и резервный, спутниковой системы, определяющей место судна с точностью до нескольких метров. Если бы не оказался в прошлом, может быть, дожил бы до тех времен, когда суда станут полностью автоматизированными, без экипажей или с одним программистом на борту, который в судовождении был бы полный ноль, но гордо бы назывался капитаном. Еще два дня волны были покрыты пеной, из-за чего казалось, что шторм состарил океан, сделал седым. Поскольку я не знал, как далеко мы от берега, на ночь опускали паруса и ложились в дрейф.
        К концу второго дня заметили судно. Это был испанский галеон водоизмещением тонн четыреста. Этот ли шторм или какой-нибудь предыдущий лишил галеон стеньг на фок-мачте и грот мачте, поэтому шел очень медленно, тем более, что дул «португальский норд», приходилось идти в полборта. Заметив нас, курс не изменил. Я подумал, что испанский капитан решил, что плен лучше, чем утонуть. Когда бриги приблизились примерно на милю, опустил все паруса, но не флаг. Это обозначало предложение переговоров. Я тоже приказал лечь в дрейф.
        Испанский капитан приплыл на шестнадцативесельном яле. Я издали узнал его. Мой потомок не изменился с тех пор, как мы не виделись. Поднявшись по шторм-трапу на борт брига, дон Диего Рамирес де Маркес попытался изобразить улыбку. С одной стороны мы как бы дальние родственники, а с другой - состоим во враждующих армиях. Он не знал, как вести себя со мной, предлагал мне выбрать вариант.
        - Рад тебя видеть! - обняв его тепло, по-родственному, поприветствовал я.
        - Знал бы ты, как рад я! - улыбнувшись на этот раз искренне, произнес дон Диего де Маркес.
        - Пойдем в каюту, - пригласил я.
        Кике, поставивший на стол серебряные кубки и наливший в них из серебряного кувшина красное вино из Бордо, тоже признал испанского идальго:
        - Добрый день, синьор капитан!
        А вот дон Диего де Маркес не сразу узнал в рослом и широкоплечем юноше юнгу со «Святой Терезы», спросил у меня удивленно:
        - Это тот самый твой слуга?!
        - Да, именно он, - подтвердил я. - Подрос немного, не правда ли?!
        - Как быстро летит время! - воскликнул мой потомок.
        Оно летит даже быстрее, чем ему кажется, особенно, когда ты в море. По суше время движется медленнее. Наверное, спотыкается о кочки выходных дней.
        Мы осушили по кубку вина за встречу, после чего я спросил:
        - Тебе дать запасные стеньги?
        - Запасные стеньги?! - не сразу понял он. - Ах, стеньги! Нет, я приплыл узнать, что ты возьмешь с меня. Сразу опознал твое судно и понял, что сопротивляться бесполезно, однако не хотел бы попасть в плен. Надеюсь, отнесешься ко мне, как к родственнику. Я с семьей возвращаюсь в Испанию. Мне выхлопотали место алькальда в Аликанте. Если я не приступлю к исполнению обязанностей в ближайшее время, это место отдадут другому, и мне потом долго ничего не будут предлагать. Наш король очень не любит неудачников.
        - Как ты мог предположить, что я что-то возьму со своего родственника, тем более, спасшего мне жизнь?! - как бы шутливо возмутился я, потому что догадывался, что на моем месте он бы позабыл о родственных чувствах, и добавил, теперь уже искренне шутя: - Твой король на этот раз сделал правильный выбор: более удачливого человека ему трудно было бы найти! - и предложил тост: - За удачу!
        Мы выпили еще по кубку вина, поговорили за жизнь. У моего потомка уже двое детей, мальчик и девочка, как и у меня, но, в отличие от меня, дон Диего де Маркес останавливаться на достигнутом не сбирался.
        - Я был единственным ребенком у родителей. Еще два брата и сестра умерли в младенчестве. Ты даже не представляешь, как мне хотелось иметь брата иди хотя бы сестру! - рассказал он.
        - Бог в помощь! Пусть у тебя будет полдюжины детей, чтобы ни тебе, ни жене, ни им не было скучно! - шутливо пожелал я.
        Дон Диего де Маркес отнесся к моим словам очень серьезно и трижды перекрестился.
        Я приказал погрузить в его ял бочонок вина и корзинку со сладостями для его детей и жены. Возле фальшборта мы обнялись на прощанье, после чего отправился на свой галеон.
        - Он спас мне жизнь девять лет назад - подобрал в море после кораблекрушения, - сообщил я своему экипажу, хотя уверен, что никто не возбухнул бы, что просто так отпускаю легкую и богатую добычу.
        55
        Как ни странно, это доброе дело осталась не просто безнаказанным, а даже вознагражденным. Уже на второй день, после того, как поджались к португальскому берегу, его южной оконечности, мысу Сан-Висенти, точно определили место судна и легли на курс зюйд-ост, чтобы выйти к Гибралтару, а потом в Средиземное море, где навигация еще вы полном разгаре, увидели на юго-западе три голландских флейта. Видимо, во время шторма отбились от своего конвоя. Как меня предупредили, после начала войны пять-семь голландских военных кораблей встречают в этом районе или немного южнее, торговые караваны и сопровождают до родных берегов. Я потому и собирался поохотиться в Средиземном море, что там нападения не ждут. Флейты тоже шли к мысу, чтобы после шторма «зацепиться за берег», определиться и дальше идти сутки напролет, борясь со встречным северным ветром: ночью курсом острый бейдевинд правого галса, от берега, а днем - левого галса, к берегу. Первые два были водоизмещением тонн на восемьсот, а третий - на шестьсот. Шторм перенесли хорошо. Если и были какие-то повреждения, их уже устранили. Заметив два брига, идущие с
попутным ветром на пересечение их курса по носу, все три флейта легли на обратный курс, надеясь, что до темноты мы не догоним, а ночью поменяют курс и улизнут.
        Первый флейт, один из больших, мы догнали часа за полтора до захода солнца. Кстати, оно здесь припекало совсем не по-зимнему, хотя и не скажешь, что было жарко. Мы заходили с двух бортов. Второй бриг чуть отставал, чтобы случайно не зацепить во время залпа нас и не поймать нашу картечь. Мне кажется, дружественный огонь - это как бы случайная реализация наших неслучайных желаний. Капитан голландского судна понял, что его ждет в ближайшие несколько минут и поспешил опустить флаг, а потом и убрать паруса, оставив только два стакселя, чтобы не развернуло бортом к ветру.
        Его привезли на мой бриг, когда мы были в паре кабельтовых от второго голландского судна. Это был рослый сутулый мужчина с красным, обветренным лицом и густыми и длинными бакенбардами, которые срослись с усами. Такой вариант растительности на лице пока не в моде, но кто-то же должен быть первым. На нем был длинный, почти до палубы, брезентовый плащ с длинными и широкими рукавами, в которые, уверен, капитан прячет кисти рук, когда замерзнут. Сейчас он держал в правой руке накладные на груз, а в левой - внушительных размеров кожаную сумку с судовой кассой.
        - Из Ост-Индии идете? - спросил я, забирая накладные.
        - Да, - буркнул капитан и поставил на палубу передо мной сумку.
        В сумке приятно звякнули монеты. Там было восемнадцать кожаных мешочков с золотыми английскими и серебряными голландскими монетами - всего на сумму около семи тысяч ливров. В трюме были перец, мускатный орех, гвоздика, ладан, мускус, индиго, кофе, чай, китайский фарфор, индийский ситец и - новые хиты продаж - опий-сырец и гашиш. Наркотики считаются сейчас лекарствами. От депрессии они уж точно помогают. Если опий-сырец лет через двести пятьдесят запретят во всей Европе, то гашиш в Голландии даже в двадцать первом веке будет продаваться легально. Груз на первый взгляд тянул тысяч на пятьсот-семьсот ливров. Я отдал накладные и сумку с монетами слуге Кике, чтобы отнес в мою каюту, а капитана приказал запереть в карцере до окончания боя.
        Впрочем, боя не было. Голландец пошел не тот. Они и раньше трезвыми были далеко не воинами, а сейчас и вовсе превратились в пугливых торгашей. Второе большое судно, как только мы приблизились на полкабельтова, сразу последовало примеру первого. Третье, меньшее, продержалось на полчаса дольше, надеясь убежать, но после того, как погонная пушка с моего брига продырявила его паруса, бизань и грот, быстро спустил флаг. Судя по накладным, груз у них был такой же. Только на меньшем флейте везли еще и гуммиарабик - твердую прозрачную смолу из акаций, которую используют для изготовления клея, красок и кондитерских изделий. Зачем его добавляют в кондитерские изделия - не знаю. Они и так хорошо прилипают, особенно к детям.
        С оценкой груза я почти не ошибся. Что-то оказалось чуть дороже, что-то - дешевле, но общая сумма с трех судов, включая их самих, немного не добралась до двух миллионов ливров. Суда пришлось отдать за полцены, потому что покупателей нашли не сразу. Французы перевозили грузы сейчас только между своими портами на побережье Атлантики, в пролив Ла-Манш совались редко и большими караванами, а в Ост- и Вест-Индии ходили только самые отчаянные. Десять процентов ушло королю, шестьдесят - мне, а остальные тридцать поделил между членами экипажа. На матросский пай вышло чуть меньше четырех тысяч ливров - зарплата матроса за тринадцать лет. Мои свояки получили, как офицеры, по три пая, хотя даже ни разу не выстрелили. Впрочем, остальные, за исключением комендоров погонной пушки, тоже не стреляли.
        Больше в море не выходил. Похолодало. Океан часто штормил. Поэтому я решил лишний раз не рисковать. Занялся вложением денег. Прикупил две сеньории за четыреста двадцать тысяч ливров, хотя стоили они не меньше полумиллиона, у разорившегося судовладельца. Больше никому такая сумма была не по карману. У местных купцов времена начались не лучшие. Судовладельцу нужно было срочно гасить долги, потому что на них капали сумасшедшие проценты. Он взял большой кредит и вложился в груз на Ост-Индию. Известие о том, что началась война, дошло туда быстрее, чем его суда. Там их перехватили голландцы и конфисковали. Возможно, я потратил на покупку этих сеньорий деньги, которые голландцы поимели, благодаря конфискации, а потом отдали мне в виде своих судов с грузом. Круговорот награбленного в природе. Еще купил лес, который начинался километрах в тридцати северо-восточнее города, за двести десять тысяч ливров и одиннадцать доходных домов в Нанте на сумму триста семьдесят тысяч ливров. Остальное раскидал по банкам под вшивые три процента годовых.
        56
        Весной отправился служить королю на суше. Мой полк продолжал стоять в Динане. Король Людовик Четырнадцатый ожидал нападение на французскую армию с нескольких сторон, поэтому приказал держать оборону, опираясь на цепь крепких крепостей, одной из которых был Дилан. Надеюсь, остальные крепости были покрепче нашего города. Я прошвырнулся разок по тылам противника, но без особого успеха, если не считать два порубленных немецких разъезда, которые приняли нас за своих. После чего отпустил на свободную охоту роту капитана Генриха дю Брейема, которая вернулась потрепанной. Противнику надоели наши налеты, предпринял меры. Рота Генриха дю Брейема уцелела только потому, что скакала быстрее эскадрона немецких кирасир. После чего я запретил рейды.
        Движуха началась в конце июня. До нас дошли известия, что Генрих фон Вальдек, князь Вальдекский, граф Пирмонтский, Вальдек-Айзенбергиский и Кулемборгский, фельдмаршал Священной Римской империи и голландский генерал-капитан (командующий войсками республики), который в прошлом году разбил армию маршала д’Юмьера, начал движение в сторону Дилана, чтобы захватить город. У него было около сорока тысяч солдат. Князь остановился в Шарлеруа, дожидаясь подкрепление - одиннадцатитысячный отряд бранденбургцев. Герцог Люксембург переправился через реку Самбру между Шарлеруа и Намюром и пятью колоннами двинулся навстречу. В обязанности моего полка входила разведка. Я выслал три роты, которые обнаружили противника на равнине между селениями Ванжени и Ваньеле. Нас явно не ждали, охранение не выставили и разъезды не выслали. Судя по отсутствию бранденбургских знамен, подкрепление пока не прибыло. О чем я и доложил герцогу Люксембургу.
        - Это хорошо! - потирая ладони, произнес горбун. - Завтра мы его порадуем!
        На следующий день наша армия прошла деревни Ламбюзар и Флёрюс, в которых даже разъездов вражеских не было, и заняла позиции на холмах перед глубоким оврагом, по дну которого протекал узкий ручей с довольно вкусной водой. Ее набрал для меня слуга Кике за несколько минут до того, как моему полку приказала занять место на правом фланге, вместе с остальной нашей конницей. На то место, где раньше стояли мы, приехали артиллеристы с полевыми пушками, начали обустраиваться.
        Как мне сказали, сил у обеих сторон примерно поровну - по тысяч сорок. Уверен, что точное количество своего войска не знает даже главнокомандующий, а уж про чужое и говорить нечего. Противник расположил своих солдат в три линии, немного выгнутые в нашу сторону, а впереди стояла артиллерия. Странно, что до сих пор не научились разумно использовать пушки, прикрывать пехотой. Если есть время, обычно делают какие-то укрепления, роют ров и насыпают вал, на котором и ставят пушки, но чаще не успевают. Поэтому артиллерия стреляет не долго, до первой конной атаки, но порой очень результативно. В первой и второй линиях вражеская пехота стояла вперемешку с кавалерией. Это, наверное, было новое слово в военном деле, о котором я пока ничего не слышал. В третьей линии пехота стояла слева, а конница - справа.
        Наши войска еще подходили к выбранным маршалом Люксембургом позициям, а противник уже начал обстреливать из пушек, которых у него было около полусотни. Артиллеристами были испанцы. Как ни странно, стреляли отменно. Впрочем, цель была крупная - наша конница. Впереди стояли кирасиры, им и досталось больше всего. Наша артиллерия отвечала, причем била не по коллегам, а по коннице и пехоте. Наш левый фланг пошел в наступление. Я еще подумал, что если попремся напрямую, через овраг, то нас посекут картечью. Маршал Люксембург оказался не глупее меня.
        Ко мне подскакал посыльный офицер и передал приказ маршала отступить вместе с остальной конницей к деревне Линьи. В ней было десятка два домов, но ни одного человека, животного или птицы я не увидел. В то же время нутром чувствовал колючие взгляды попрятавшихся доброжелателей. Там конные полки опять выстроились в линию, фронтом к противнику. Стояли так не меньше часа. Поскольку я не знал замысел главнокомандующего, понятия не имел, чего мы ждем? На левом фланге сражение шло полным ходом. Там стреляли не только из пушек, но и из мушкетов. Да, война сильно изменилась. Я воевал в прошлом и знал, как будут воевать в будущем, но нынешние боевые действия пока что непонятны мне.
        К нам подошли два полка пехоты с девятью полевыми полупушками, а затем приехал сам маршал Люксембург в карете, запряженной цугом двумя парами вороных жеребцов. Нам передали приказ перестроиться в походную колонну и разбили на три части. Мой полк оказался в авангарде, которым командовал Луи-Огюст де Бурбон, герцог Менский - внебрачный сын короля, двадцатилетний сопляк с женственным лицом. Впрочем, при нем состояли сразу три генерала, советы которых он и выдавал за свои приказы. Основными силами командовал сам маршал Люксембург, а арьергардом - герцог де Шуазель, которого я до сих пор не смог идентифицировать. Говорят, тот еще фат, но смел.
        Сперва двигались по пшеничным полям. Кони на ходу срывали почти созревшие колосья. Недели через две-три начнется уборочная. Арендаторы этих полей, может быть, что-нибудь соберут. Затем мы оказались на старой римской дороге. Умели люди прокладывать дороги! У меня сразу поднялось настроение.
        В половину двенадцатого мы добрались до деревни Ванелье. К моему большому удивлению, в ней не оказалось даже вражеского поста. Видимо, обходные маневры только начинают входить в моду. Не могу же я сказать, что вражеский главнокомандующий просто самоуверенный тупица. Нет, он просто отстающий от моды человек. По приказу маршала Люксембурга, наш арьергард начал разворачиваться на поле за этой деревней. Основные силы заняли позиции левее, поставив в первой линии пехотный полк и пять полупушек. Авангард со вторым пехотным полком и четырьмя полупушками дошел до деревни Шессо, в которой тоже не нашлось ни одного вражеского солдата, даже дозорных, где мы и приготовился к бою. Хотя противник был левее нас, пехоту и пушки поставили на правом фланге.
        Наш авангард, превратившийся в левый фланг, пошел в атаку на противника. Удар оказался неожиданным, но противник быстро перестроился и отогнал нашу кавалерию. Потом в его рядах началась сумятица. Если бы мы ударили в этот момент всеми силами, наверняка сражение бы и закончилось. Но маршал Люксембург думал иначе. По его приказу переместившиеся ближе к врагу пять полупушек начали обстреливать противника, который все никак не мог выстроить линию фронтом к нам. Через полчаса и наш правый фланг подошел ближе, и еще четыре полупушки вступили в дело. Как-то все происходило медленно, почти, как в морском бою. Мой полк сидел на лошадях и ждал приказ. Так понимаю, нынешняя война - это умение дождаться приказа, не сходя с места, иначе посыльный не найдет.
        К двум часам дня в тыл стоявшим против нас отрядам ударили французские пехотинцы, обошедшие противника слева. Я не слышал крики «Нас предали!», но, судя по тому, как дрогнули враги, как рассыпался их строй, как сперва поодиночке, а потом группами побежали солдаты, крикунов было много. Вот тут-то мне и передали приказ маршала Люксембурга атаковать противника с правого фланга. Мой конь, обожравшийся недозревшей пшеницей, сдвинулся с места только после второго удара шпорами.
        - В атаку! - прокричал я и поскакал первым.
        Справа от меня скакал тесть, слева - адъютант Николя де Рибекур. Командира все еще не принято обгонять. Впрочем, и конь у меня самый резвый в полку. Я догнал и срубил рослого детину в светло серой шапке с вертикальным синим налобником и небольшим шлыком и светло-сером мундире с синими обшлагами. Судя по большой сумке на ремне, надетом через плечо, и латунному пеналу с фитилями в левой руке, это гренадер. Гранаты сейчас весят два-три килограмма, поэтому в гренадеры набирали рослых и сильных. Взрывались гранаты, когда хотели, иногда до того, как ее метнули, а иногда их успевали получить обратно раз или даже два и вернуть или нет. Так понимаю, гренадер - это не воинская специальность, а игра в русскую рулетку. Я зарубил еще одного гренадера и мушкетера и выскочил к холму, на котором солдаты противника выстроились в большое каре. В шеренгах, образуя неправильный квадрат, больше похожий на кривую трапецию, стояли пикинеры и мушкетеры со вставленными в стволы штыками. Внутри каре разместилась конница. Ближе к шеренгам заняли места кирасиры с пистолетами в руках.
        - Остановиться! - прокричал я.
        Уверен, что меня не услышали, а если и услышали, то не поняли даже те, кто скакал рядом, но всех хватило ума не губить лошадей на пиках и штыках. Драгуны остановились метрах в пятидесяти от ближней шеренги, чтобы их не смогли достать кирасиры из пистолетов.
        - Спешиться и построиться! - приказал я, собираясь обстрелять каре из мушкетов.
        Мои драгуны уже заканчивали построение поротно, когда прискакал посыльный от маршала Люксембурга с приказом сесть на коней и удалиться от каре метров на двести и даже больше. Весь кайф мне обломал! Я так хотел посмотреть, как будут стрелять мои подчиненные по живым мишеням.
        Вместо нас стреляли девять полупушек, подтянутых к каре на дистанцию метров сто пятьдесят. Били картечью. Первый же залп сделал каре почти разомкнутым. Бреши быстро заняли солдаты из соседних шеренг. Они понимали, что следующий залп убьет и их, но стояли и ждали. Не знаю, на что они надеялись. С другой стороны, если начнут отступать, разомкнут каре, их порубит наша конница. Черт, я бы на их месте бросился бы в атаку на пушки! Погибать, так с музыкой!
        После второго залпа каре превратилось в толпу обезумевших баранов, которые ломанулись, куда глаза глядят. Впереди, быстро увеличивая отрыв, поскакала конница, которая должна была бы защищать свою пехоту. Вот тут-то мы и вступили опять в бой. Доспехов сейчас на пехотинцах нет, если не считать металлический каркас в шапке у некоторых, руби, куда попадешь. И мы рубили, и брали в плен целыми ротами. К шести часам вечера, когда побоище закончилось, количество пленных, взятых моим полком, превышало количество драгун.
        На следующий день сдались еще три тысячи солдат, спрятавшихся в замке Сент-Аман. Без боя и каких-либо условий. Остальные удрали в Брюссель. Всего перебили около шести тысяч. Мы потеряли тоже немало, около пяти тысяч, зато еще взяли в плен почти восемь тысяч, в том числе семьсот офицеров, включая принца Саксонского, графа Берло, графа фон Штирума и графа Нассау, сорок девять пушек и более двухсот знамен и штандартов, которые король приказал вывесить в нефе собора Парижской Богоматери. Вот такая вот появилась мода на разноцветные тряпки, которые стали ценить дороже человеческой жизни. Помню, как меня в советской армии убеждали, что я должен сдохнуть за знамя. Мой вопрос «Вы считаете, что сшить новое труднее, чем вырастить солдата?» сочли проявлением морального разложения, несовместимого с образом советского человека. Осталось выяснить, можно ли считать человеком того, кто убежден, что человеческая жизнь дешевле разрисованной тряпки?
        57
        Мой полк, построившись в колонну, возвращается в Динан. Шесть дней мы простояли в поле неподалеку от места сражения. Таков был приказ маршала Люксембурга. Чего-то мы ждали. Наверное, когда противник добежит до Брюсселя, придет в себя и организует оборону города. У меня появилось подозрение, что французам не нужна быстрая победа, иначе потом нечем будет заняться. Жизнь и на войне бывает скучновата, а уж без войны - хоть волком вой. Я - не француз, меня больше интересует результат, чем процесс, поэтому я чертовски зол. Словно бы иллюстрируя мое настроение, небо затянуто черными брюхатыми тучами. Вот-вот грянет гром и начнется гроза. Воздух будто замер настороженно, ни дуновения ветерка, из-за чего было душно, парко. Даже пыль ленится взлетать, поднятая конскими копытами, сразу и почти незаметно оседает на раздолбанную, грунтовую дорогу. Низко над землей летают и печально попискивают ласточки. Ни разу не видел в этих краях их гнезда, а летает птиц много. Местные жители вроде бы не едят ласточкины гнезда, но у меня с двадцать первого века твердая уверенность, что китайцы есть везде. Просто не все
догадываются, что они - китайцы.
        С хвоста колонны передают приказ принять вправо, уступить дорогу. Такую команду могли отдать только ради того, кто старше меня по званию. Я оборачиваюсь и вижу, что мой полк обгоняет карета маршала, сопровождаемая двумя ротами кирасир. Карета золотистого цвета, на высоких колесах, обода и спицы которых выкрашены в черный цвет, причем краска свежая, будто покрасили всего пару часов назад. Рабочая поверхность колес защищена железными полосами, словно бы специально надраенными. На дверце герб - красный лев, шагающий куда-то в прошлое, раскрыв пасть, высунув язык и неестественно изогнув хвост, на поле из желтой полосы вверху и нескольких синих и белых и более узких ниже. Окно в дверце открыто. Видимо, маршалу Люксембургу так же душно, как и мне. Он сидит по ходу справа, смотрит на всадников, но, судя по отрешенному взгляду, не видит никого. Из разреза темно-красного жюстокора выпирает, напоминая пену на бокале с пивом, белое жабо из очень тонкой, почти прозрачной ткани. Слева от горбуна сидит какая-то дама, не жена и не любовница. Первую он с собой в походы не берет, а второй у него вроде бы нет. Не
красавица, но на лице выражение такого хронического недодолба, что каждый мужчина считает своим долгом избавить даму от такой тяжкой участи. В итоге такие женщины имеют больше мужчин, чем заслуживает их внешность, но выражение лица все равно остается неизменным.
        Когда карета равняется со мной, я подгоняю коня, чтобы не отставать, приветствую и спрашиваю:
        - Неужели мы не будем преследовать врага, дадим ему уйти и зализать раны?!
        - Увы, именно так мы и сделаем, - отвечает горбун, изображая улыбку, хотя понятно, что вопрос ему не понравился.
        - Если не добить, враг вернется и добьет нас, - предупреждаю я.
        - Пусть попробует! - браво произносит маршал Люксембург, а затем, словно оправдываясь, добавляет: - Приказ короля. Я не сумел убедить его.
        Я придерживаю коня, чтобы отстать и не продолжать неприятный для командующего разговор. Не потому, что боюсь попасть в опалу. Я уже решил, что больше не буду воевать на суше за Францию ни под его командованием, ни под чьим бы то ни было. Война ради войны мне не интересна. Не хочу огорчать маршала Люксембурга потому, что, судя по результату, командующий он толковый.
        В тот самый день, когда мы разгромили врагов у Флёрюса, в далекой Ирландии на берегу реки Бойн произошло другое сражение. Там встретились французская армия, которую поддерживали ирландские якобиты (сторонники короля Якова), с английской армией, в рядах которой в большом количестве служили французские гугеноты, под командованием их нового короля Вильгельма Третьего. Результат был прямо противоположный. Главный вклад в победу английской армии над французской вложили бывшие французские гугеноты, а ныне почти полноправные подданные английского короля. Беженцам из Франции пока запрещалось покупать в Англии землю, но разрешалось поливать ее кровью. Гугеноты предпочли полить ее кровью бывших своих соотечественников.
        Известие об этом сражении дошло до нас через две недели, вместе с другим - о победе французского флота, который под командованием адмирала Анна Иллариона де Турвиля разгромил в Ла-Манше англо-голландский флот. Не потеряв ни одного корабля, французы сожгли шестнадцать и повредили двадцать восемь вражеских. Признаюсь честно, я не сразу поверил в эту новость, решил, что французы присочинили. Насколько я знал, они никогда крупно не побеждали англичан. Оказалось, что я знал недостаточно. Это было как раз то исключение, которое подтверждало правило. После чего меня резко потянуло на море.
        В начале августа, поняв, что во Фландрии, как сейчас называют испанскую часть Нидерландов, и дальше будет возня с осадой крепостей и ползучим продвижением вперед, я передал командование полком тестю и поехал домой. В Нанте будет не так скучно. Там хотя бы есть, с кем пофехтовать - имеется пара толковых преподавателей, француз и испанец. Офицеры моего полка в этом отношении с трудом дотягивают до среднего уровня. Да и жена не даст скучать. Женщины уверены, что любовь - это любое проявление эмоций. Главное - не перелюбить.
        В Нанте я первым делом заказал на верфи новый корабль. Решил построить фрегат, чтобы, в случае чего, смог отбиться от пары военных кораблей. Да и добычи на таком захватишь больше. По королевскому приказу корсарское судно не могло быть водоизмещением более трехсот тонн. Чем было вызвано такое требование - не знаю. Большинство местных корсаров не выходило за пределы сотни тонн.
        Губернатор Батист де Буажурдан, сеньор де Буэр, охотно сделал мне одолжение:
        - Строй, какое хочешь, мне без разницы! Только с чиновниками из Адмиралтейства договорись.
        Всего сто ливров помогли чиновнику - молодому человеку, улыбчивому и липко льстивому - понять, что во время строительства корабля водоизмещением триста тонн могут быть небольшие отклонения в обе стороны. Сплошь и рядом случается - строили трехсоттонник и получился на шестьсот.
        Я заказал фрегат с острым корпусом, какие пока что не делают. Изготовят его из четырех слоев досок из мореного дуба и обошьют подводную часть медью. Длиной фрегат будет тридцать шесть метров, шириной - девять и осадкой - три с половиной. Такой корпус не позволит ходить очень остро к ветру и развивать большую скорость, но зато комендорам будет удобнее работать с пушками, которые не маленькие, плюс откатываться должны. Кстати, французы до сих пор крепят пушки во время выстрела намертво, а потом отвязывают, откатывают вручную, чтобы была возможность зарядить, возвращают на место и опять крепят. Несколько дополнительных операций удлиняют время зарядки на несколько минут, в зависимости от веса орудия. Англичане же переняли мой опыт: дают пушкам откатиться во время выстрела, но на длину толстых канатов, которыми привязаны к борту. Английским комендорам остается только зарядить орудие и подкатить к пушечному порту. Общая высота грот-мачты, самой высокой, будет сорок восемь метров. Мачтой называется, грубо говоря, только нижняя часть. Дальше к ней крепятся стеньги: грот-стеньга, грот-брам-стеньга,
грот-бом-брам-стеньга. Так же и на фок-мачте и бизань-мачте, которые ниже - первая примерно на одну десятую длины грот-мачты, вторая - примерно на треть. Благодаря этому на каждой мачте паруса будут в четыре яруса: главный, марсель (на бизань-мачте - крюйсель), брамсель (крюйс-брамсель) и бом-брамсель (крюйс-бом-брамсель). Плюс стакселя между мачтами и перед фок-мачтой - фока-стаксель, фор-стень-стаксель, кливер, бом-кливер и летучий кливер. Стакселя от кливеров отличаются тем, что у первых нижняя шкаторина расположена над палубой, а у вторых - над бушпритом. Корабль будет иметь два трюма и делиться прочными переборками на четыре водонепроницаемых отсека. На гондеке поставлю на каждый борт по дюжине двадцатичетырехфунтовых пушек, на опердеке - по десять двадцатичетырехфунтовых карронад, на баке - две погонные шестнадцатифунтовые кулеврины, а на корме - две такие же ретирадные. Все пушки заказал из бронзы. Такие легче и надежнее, чем чугунные, но стоят дороже. В отличие от французского короля, я денег на более качественные пушки не жалел.
        В конце октября вернулись из Америки мои бриги. Оба удачно поторговали. На Эспаньоле цены на привозные товары взлетели еще выше, а на местные упали еще ниже. Во Франции тоже подросли цены на колониальные товары. Так что каждый бриг за один рейс окупил не только себя, но и своего напарника. Вырученные деньги пошли на постройку фрегата.
        Обеспечив работой на зиму значительную часть жителей славного города Нанта, я отправился в свое загородное поместье, чтобы отдохнуть после трудов ратных и перед трудами корсарскими до конца мая или начала июня. К тому времени, как заверил меня хозяин верфи, фрегат будет готов.
        58
        Слово корсар мне нравится больше, чем флибустьер, которое звучит слишком натужно и как-то по-деревенски. Наверное, потому, что родилось на задворках, как сейчас считают, цивилизации, в Вест-Индии. Англичане и голландцы в Европе тоже называют своих морских разбойников по-другому. Первые - приватирами, вторые - каперами, а в последнее время - печелингами или флиселингами (в честь их базы - порта Флиссинген, к созданию которой и я приложил руку). Вульгарным древним названием пират сейчас обзывают только тех, кто не имеет корсарского патента, грабит исключительно для себя. Те, у кого есть бумажка с подписью и печатью суверенного правителя, считаются военнослужащими его флота и заслуживают обращения, как с военнопленными. Пиратов за нежелание делиться считают вне закона и казнят частенько без суда и следствия. Вывод на все времена: заплати налоги - и грабь спокойно!
        У меня есть нужная бумажка. В ней написано, что корабль «Альбатрос» имеет полное право отбирать любое имущество у тех, кто является подданными восьми суверенных правителей, рискнувших связаться с королем Франции Людовиком Четырнадцатым. Ежели не захотят расстаться со своим добром по-хорошему, я имею полное право убить их по-плохому. Это право обходится мне всего лишь в десятую часть добычи.
        В ближайшие часы именно этим я и собираюсь заняться. Мой фрегат рассекает серые воды Кельтского моря, нагоняя два английских судна. Это большие трехмачтовики, один тонн на девятьсот, второй - на семьсот. Я бы назвал их флейтами, но слишком малое соотношение длины к ширине, от силы три с половиной к одному. Поэтому берут груза больше, но идут медленнее и не так круто к ветру, как голландские флейты. Оба судна, как догадываюсь, из так называемого «ямайского» конвоя. Английские купцы предпочитают отправляться в Вест-Индию большим конвоем в конце осени или начале зимы и возвращаться в первой половине лета. Как мне сказали французские рыбаки, которых повстречали примерно на траверзе Бреста, о подходе этого конвоя стало известно адмиралу де Турвилю, который и вывел свой флот в пролив Ла-Манш, чтобы подорвать экономику Англии и заодно нехило обогатиться. Этим двоим пародиям на флейт удалось, видимо, ускользнуть от военно-морского флота Франции. Решили обогнуть остров Британия и подойти к Лондону с востока или разгрузиться в каком-нибудь порту западного побережья. Встреча с французским корсаром не входила
в их планы, поэтому уже часа два пытаются избежать ее.
        Фрегат идет быстрее на пару узлов, как минимум. Он обошелся мне в полтора миллиона ливров. Богатый человек отличается от бедного тем, что может покупать себе дорогие игрушки. Впрочем, фрегат не только игрушка. Он еще и норовит окупить себя, несмотря на то, что юго-западный ветер хоть и попутный, но слабый. И еще очень сухой и горячий. Наверное, ветер и сам не понимает, что делает в этом обычно забытом солнцем, сыром и холодном крае. Я до сих пор искренне удивляюсь, когда в Англии сухая и жаркая погода. Больше меня удивляется этому только сама сухая и жаркая погода. В такие дни, а точнее, часы, со многими англичанами случается помешательство. Они и без внешних причин склонны к сумасбродству, но в солнечные дни чувствуют себя Икарами и сталкиваются с такими же последствиями. Вот и эти английские капитаны отказываются обращать внимание на поднятый на флагштоке грот-мачты фрегата грозный желтый флаг - символ моего безумного гнева и неминуемого наказания экипажа непокорного судна. Не знаю, на что они надеются. Разве что на чудо. Но, как мне сказали рыбаки, которые знают всё, что творится в проливе,
военно-морской флот Англии сейчас в восточной части Ла-Манша. Зализывает раны после прошлогоднего поражения и жаждет реванша.
        - На баке! - кричу я. - Пальните-ка ядром по парусам ближнего приза!
        Дистанция больше мили. Попадут вряд ли. Но ядер и пороха много, так что развеем скуку.
        Грохочет одна кулеврина, потом другая. Паруса на английском судне остаются целы, хотя, как мне показалось, второе ядро прошло над самой кормовой надстройкой.
        Минут через десять я приказываю повторить попытку. На этом раз ядро дырявит парус-бизань, но не обрывает его.
        На английском судне взвивается красный флаг. Надеюсь, это он не нам приказывает немедленно остановиться и сдаться в плен. Действительно, не нам. На шедшем впереди английском судне начали работать с парусами. То ли в дрейф ложатся, что вряд ли, то ли собираются изменить курс и померяться со мной силами.
        Оба английские судна сделали поворот фордевинд и убрали главные паруса, которые самые нижние и потому больше страдают во время сражения. Я тоже приказал убрать главные паруса и взять левее, чтобы потом не догонять англичан.
        Меньшее судно теперь двигалось первым. Оно и первым открыло огонь, обстреляв из десяти своих пушек калибром девять фунтов. Мы находились носом к ним, поэтому только одно ядро сорвало кливер. Наши погонные пушки на этот раз отстрелялись лучше, всадив оба ядра в борт английского судна. Французы и голландцы стараются стрелять по парусам, чтобы обездвижить противника, а англичане - и я разделяю их точку зрения - предпочитают бить в борт, по пушечным портам. Если цель бортом к тебе, в корпус попасть легче, чем в паруса, ведь они повернуты к тебе под углом; перебив комендоров и повредив пушки, сможешь дальше обстреливать безнаказанно; да и заменить паруса можно на запасные, а вот запасных пушек и опытных комендоров не найдешь, и борт заделать не так просто, как зашить парусину.
        Со вторым купцом мы обмениваемся бортовыми залпами на дистанции около кабельтова. У него на каждом борту, на главной палубе, по четырнадцать двенадцатифунтовок и комендоры опытнее. Четыре или пять ядер попадают нам в корпус, я слышу их гулкие удары, несмотря на то, что в ушах стоит звон. Наши ядра из двадцатичетырехфунтовых пушек с гондека пробивают борт в нескольких местах выше ватерлинии и выламывают кусок фальшборта, убив и ранив несколько матросов, стоявших на главной палубе. Между ними, среди деревянных обломков, переползает боком, как краб, человек, у которого оторвало правую ногу выше колена. К нему бросаются двое матросов, волокут в сторону полубака.
        - Карронады, огонь! - командую я.
        Второй наш залп всего через полминуты оказался неприятным сюрпризом для англичан. Они решили, что имеют несколько минут, повылезали из укрытий, кто прятался - и получили по полной программе. Картечь посекла всех, кто был на верхних палубах. Досталось в том числе и рулевым, и капитану. Оставленное без управления судно начало заваливаться под ветер, выходя из боя.
        Пока догоняли меньшее английское судно, я подошел к борту, посмотрел, куда попали вражеские ядра. Три торчали в корпусе, напоминая родинки цвета ржавчины. Может, были и еще, но я не увидел из-за кривизны корпуса.
        Англичане оказались покрепче голландцев и англичан. Понимая, что не могут тягаться с нами по всем боевым показателям, экипаж меньшего судна все-таки продолжил сражаться. На этот раз мы обменивались залпами на дистанции метров семьдесят. Вражеские девятифунтовые ядра оказались слишком легкими для того, чтобы продырявить четырехслойный корпус из мореного дуба, а вот наши двадцатичетырехфунтовки выломали большой кусок корпуса и фальшборта, из-за чего из трюма выпали несколько тюков с табаком, и отшвырнули одну из пушек к противоположному борту. Никто не кинулся возвращать пушку на прежнее место. Учтя опыт второго судна, экипаж попрятался, ожидая еще один залп.
        Я же держал паузу, ожидая, когда перезарядят пушки. Кстати, этот процесс теперь занимает меньше времени, благодаря рациональному предложению, придуманному неизвестным умельцем - не засыпать порох в запальное отверстие и проталкивать его бронзовой изгой, а вставлять полую часть гусиного пера, заранее начиненную порохом. Убрав еще два паруса, мы шли с одинаковой скоростью с жертвой. Разрушать приз и дальше у меня не было желания. Сильно поврежденное судно можно не довести до порта, и получится, что зря тратили порох, картечь и ядра.
        Тревожное ожидание оказалось непосильным для англичан. Над фальшбортом у кормовой надстройки появилась рука с белой тряпкой. Ею помахали из стороны в сторону, после чего махавший встал. Судя по одежде, это капитан или офицер. Молодой, немного за двадцать.
        - Мы сдаемся! - прокричал он.
        Я отправил на это судно призовую команду, приказав перевезти на фрегат капитана и офицеров. После чего совершил поворот оверштаг и пошел к большему судну, на котором поставили все паруса. Наверное, решили, что смогут удрать, пока мы будет заниматься с другим судном. Не успели. Выстрела из нашей погонной пушки с дистанции кабельтовых пять хватило, чтобы на английском судне опустили паруса и флаг, сообщая, что прекращают бой, сдаются на милость победителя.
        Капитан большего судна был тяжело ранен, поэтому был оставлен там, только перенесен в матросский кубрик, чтобы умер в гамаке. Не знаю почему, но нынешним морякам, в том числе и моему экипажу, кажется, что умирать в гамаке легче. Наверное, покачивание в гамаке напоминает о первых днях жизни - конец возвращается в начало. Остальных офицеров, вместе с их коллегами со второго судна, закрыли в карцере на фрегате. Молодого капитана привели ко мне. Рослый, крепкий, длиннорукий. Волосы рыжеватые и морда конопатая. Обычно рыжие или очень добрые, или очень злые люди. На счет рыжеватых статистики нет. Одет в черное, по-пуритански. Значит, злой - напрягает себя и других. Я уже просмотрел грузовые документы с его судна. Сахар, табак, какао, перец, индиго, сарсапарель, имбирь и даже большой ком серой амбры. А еще в капитанском сундуке лежали мешочек с полусотней жемчужин среднего ценового диапазона и второй, побольше, в котором было около десяти фунтов золотого песка.
        - Откуда золотишко? Неужели на Ямайке нашли месторождение? - поинтересовался я.
        - Это ямайские купцы выменяли на материке у испанцев, - ответил капитан. - Где именно - не рассказывают.
        - Я бы сильно удивился, если бы рассказали, - соглашаюсь с ним, после чего задаю еще один вопрос: - Судно твое?
        - Пятая часть принадлежала нашей семье, а остальное - еще семи владельцам, - рассказал он.
        - Они тоже пуритане, как и ты? - спросил я.
        - Конечно. С другими мы общие дела не ведем, - ответил молодой капитан таким тоном, будто объяснял дурачку прописную истину.
        - Значит, бог помог вам избавиться от искушений, порождаемых богатством, - сделал я вывод. - Теперь будете жить еще скромнее.
        - Бог дал, бог взял, бог вернет, если заслужим, - важно изрек пуританин.
        Как и все его собраться, этот тоже норовит говорить прописными истинами. В двадцать первом веке работал бы, наверное, в рекламном агентстве, придумывал слоганы и жег ими пустые души потребителей, а сейчас приходится метать бисер в калашном ряду.
        По пути в Нант мы пересекли курс по носу, на удалении мили полторы, французской эскадре, которая шла строем линия или, как будут называть позже, строем кильватер. Всего около полусотни больших кораблей и еще штук тридцать маленьких, которые шли без строя с подветренной стороны. В нашу сторону никто не дернулся, ни большие, ни маленькие, хотя обычно не верят поднятому флагу, проверяют документы и экипаж. Причина такого вежливого поведения стала понятна примерно через час. Следом за французским флотом шел английский. Тоже строем линия, но больших кораблей было под семьдесят и штук сорок маленьких. Эти тоже не дернулись в нашу сторону. Расстояние между нами было приличное, миль шесть, и уже начинало темнеть. Наверное, военная эскадра врага была для них важнее, чем непонятной национальности купчишки в сопровождении фрегата.
        59
        Стоим в порту Нант уже третью неделю. Вчера на аукционе были проданы последние товары с обоих захваченных судов и они сами. После вычета доли генерал-адмирала и всех издержек, осталось два миллиона девятьсот тысяч ливров. Две трети этой суммы плюс пять капитанских долей принадлежат мне. Остальное поделил между членами экипажа. На одну долю вышло четыре тысячи восемьсот тридцать три ливра и шесть су. Даже вшивый юнга с фрегата, получивший всего полдоли, стал сказочно богат. Он мог купить небольшой домик на окраине Нанта, или большой - в Сен-Назере, или речное судно грузоподъемностью тонн двадцать-двадцать пять, или виноградник, приносящий в год сто пятьдесят-двести ливров. Я свою долю распихал по банкам под три процента годовых. Пусть полежат, пока накоплю нужную сумму. Захотелось мне купить графство вместе с титулом. Давно не был графом. Захотелось вспомнить, каково это? Как мне сказали, за три миллиона ливров можно купить захудалое графство где-нибудь в Провансе. По мнению французов, живущих севернее Луары, южнее этой реки ничего стоящего, кроме вина, не может быть в принципе, а чем ближе к
Средиземному морю, тем еще хуже. Цены на графство севернее Луары начинаются от пяти миллионов ливров и, как меня заверили, до сотни, хотя никто не смог показать, кому, кроме короля, по карману последняя цифра. Я заметил, что лучше всех в ценах на графства разбираются парикмахеры, уличные торговцы, поденщики и другие очень состоятельные люди. Зато губернатор Батист де Буажурдан, сеньор де Буэр, имел смутное представление, но пообещал дать знать, если какое-нибудь выставят на продажу.
        До Нанта добралось известие, что адмирал де Турвиль увел за собой английский флот в океан, чтобы не мешал французским корсарам нападать на английские торговые суда. Судя по отсутствию плохих новостей, пока у адмирала получалось водить англичан по океану и за нос. Грех было не воспользоваться этой возможностью.
        В рейс вышли во вторник. Ветер дул западный, встречный, шли курсом крутой бейдевинд левого галса со скоростью узла три-четыре. Каждые день моросил дождик. Лето давало понять, что скоро закончится. Миновав Брест, взяли полнее к ветру и пошли со скоростью узлов пять в сторону Кельтского моря. Если бы повернули в Ла-Манш, ветер стал бы попутным, но обратно было бы труднее возвращаться.
        Миновав остров Силли, увидели встречное судно, длиной метров тридцать пять и при этом двухмачтовое, причем под бушпритом свисал блинд, на фок-мачте были прямые паруса, фок и марсель, а на гроте - большой латинский парус. Классифицировать этот гибрид я не сумел. Наверняка какое-то название у такого типа есть, но до меня оно не дошло. Судя по ветхости, это Ноев ковчег. Поразил цвет парусов - серый с темными пятнами. Такое впечатление, что это судно недавно стреляло из пушек против ветра, и на паруса неровно осела пороховая гарь. Пушки на нем были. Аж два фальконета трехфунтовых. И девять человек команды. Само собой, сражаться с нами они не отважились. Стоило нам поднять французский флаг, как на гибриде опустили латинский парус, а потом убрали прямые, оставив только блинд, чтобы держаться на курсе.
        Капитан не стал дожидаться, приплыл на своей рабочей четырехвесельной шлюпке. Это был пожилой коренастый альбинос с бледно-голубыми глазами и красными белками и бледной тонкой кожей не только на лице, но и на руках. Кисти были слишком узкими для его плотной фигуры и с тонкими длинными пальцами, искривленными странным образом, будто каждый поломали в двух местах, а потом не дали срастись правильно. Рука, которой он протянул мне судовые документы, слегка подрагивала. Перехватив мой взгляд, английский капитан стремительно покраснел. У меня появилось подозрение, что краснота глазных белков - это следствие перетекшей в них крови из заалевших щек. Давно не встречал такого впечатлительного англичанина и, тем более, капитана. В данную эпоху его соотечественники отличаются завидной толстокожестью. Впрочем, на такую лоханку нормальный капитан не пойдет.
        - Ты наемный капитан? - поинтересовался я на валлийском языке.
        - Да, - после паузы подтвердил альбинос и опять заалел щеками.
        Есть люди, которые краснеют, когда врут, а этот, видимо, краснел, когда его ловили на правде.
        Из грузовых документов следовало, что судно перевозит сто восемьдесят тонн кокса из уэльского Кардиффа в английский Плимут. Насколько я знал, в Плимуте не выплавляют чугун, а местным кузнецам в таком количестве кокс не нужен.
        - Кому в Плимуте понадобилось столько кокса? - спросил я.
        - Пивоварам, - ответил валлийский капитан.
        - А зачем он им? Фильтровать пиво? - удивился я.
        - На коксе сушат и разогревают солод. Он делает пиво прозрачным и мягким и не придает неприятный запах, как обычный уголь, - рассказал альбинос.
        - Раньше сушили и разогревали на соломе, - припомнил я.
        - А где ее столько взять?! Все хотят пить пиво каждый день, а поля отдали под пастбища для овец. Английские шерстяные ткани в большой цене, - объяснил он.
        Я представил, как какой-нибудь историк в двадцать первом веке строчит диссертацию о влиянии цен на шерстяные ткани на добычу угля и выработку кокса и при этом потягивает прозрачное и мягкое пиво. К тому времени все шахты в Англии будут уже закрыты, а сушить и разогревать солод будут, наверное, на газе. Если к тому времени для изготовления пива будут еще использовать солод.
        У меня сохранились теплые чувства к валлийцам, поэтому приказал отвезти капитана и остальных членов экипажа на берег, который был милях в трех от нас. Даже разрешил им забрать личные вещи. Вряд ли у работающих на такой лоханке, даже у тонкокожего капитана, есть хоть что-то ценное. На коксовоз назначил призовую команду и отправил его в Нант. Там пиво не делают, но на кокс покупателей будет много, начиная от кузнецов и заканчивая металлургами. Приз нельзя отпускать - примета плохая.
        60
        Этот караван мы повстречали на входе в пролив Святого Георга. Восемь судов шли плотной группой. Два трехмачтовика водоизмещением тонн под пятьсот, которые можно было бы назвать флейтами, если бы борта были завалены вовнутрь, а остальные - двухмачтовые шхуны и бригантины. У всех были новые паруса, что сразу наводило на мысль, что добыча будет не бедной. Они заметили идущий навстречу фрегат, но не испугались. Уверены, что в этих водах вражеский корабль не может находиться.
        Когда до идущего первым трехмачтовика оставалось пара кабельтовых, я приказал поднять французский флаг и открыть пушечные порты. Пушки на гондеке уже были заряжены картечью, а карронады на опердеке - книппелями. На английских судах не сразу сообразили, что происходит. Уверен, что многие решили, что так туповато шутит английский капитан фрегата. Им ведь, наверняка, сообщили, что мощный английский военный флот выдавил из Ла-Манша и его окрестностей хилый французский. Впрочем, на трехмачтовике вряд ли бы успели отреагировать, даже если бы сразу поняли, как влипли.
        - Батареи левого борта, огонь! - скомандовал я.
        Грозно и немного вразнобой рявкнули орудия. Меня как бы шлепнули ладонями по ушам, наполнив голову звонким гулом, который с годами становится мне все приятней. Черный пороховой дым плотной тучей завис перед левым бортом фрегата, а потом полетел к правому, обдав меня запахом пороховой гари - запахом современной войны. На борту английского трехмачтовика, мимо которого мы проходили на удалении менее кабельтова, не было ни души. Главные паруса и марселя превратились в лохмотья. Таким будут изображать Летучий Голландец.
        Второй трехмачтовик был справа от нас. На нем уже переложили руль лево на борт, чтобы повернуться к нам и западному ветру кормой и дернуть на максимальной скорости в сторону берега.
        - Батареи левого борта, огонь! - кричу я, а из-за звона в ушах кажется, что говорю очень тихо.
        Второй наш залп делает второй трехмачтовик очень похожим на первый. Разве что еще и посшибали с вант и марсов матросов, которые собирались работать с верхними парусами. Следовавшие за ними двухмачтовые суда успевают лечь на курс фордевинд. Они меньше, маневреннее, с парусами легче работать. Гоняться за ними не собираюсь.
        Фрегат делает поворот оверштаг, на ходу опуская за борт баркас. К тому времени, когда мы ложимся на обратный курс, на обоих трехмачтовиках начинается шевеление. Оба судна повернули на восток, к английскому берегу, надеясь воспользоваться попутным ветром. Матросы убирают порванные нижние паруса, намереваясь, видимо, заменить их. Как ни странно, пушечные порта все еще закрыты. То ли некому больше стрелять, то ли поняли, что бестолку это делать. Увидев приближающийся фрегат, матросы буквально сыплются с мачт и ныкаются в шхеры. Картечь - не косточки от вишен, много не проглотишь. Впрочем, я не собираюсь переводить на них порох и свинец. У меня на борту полторы сотни отважных парней, которые обязаны отработать призовые деньги.
        - Убрать верхние паруса! - приказываю я, чтобы уменьшить скорость хода. - Абордажная партия, в баркас!
        Обычно перед боем убирают нижние паруса и оставляют верхние, которые меньше страдают от вражеской артиллерии. Я уверен, что ответного огня не будет, поэтому делаю наоборот. С нижними парусами легче работать.
        Тридцатишестивесельный баркас подведен к левому борту фрегата. На него быстро, по двум штормтрапам, грузятся полсотни человек, вооруженных пистолетами, полупиками, палашами, топорами - у кого что есть, тот с тем и воюет. Я обеспечил мушкетами только тридцать человек. Они сейчас стоят на баке, марсах и корме, готовые подстрелить любого, кто посмеет сопротивляться или по глупости высунется из укрытия. Впрочем, никто и не думает сопротивляться. Англичане тоже стали цивилизованной нацией - погибать за чужое барахло не собираются.
        Убедившись в этом, я веду фрегат ко второму трехмачтовику, приказав опустить на воду четырнадцативесельный рабочий катер и двенадцативесельный капитанский. В них на ходу грузится вторая абордажная партия. Заметив наши действия, на торговом судне опускают английский флаг и уцелевшие паруса.
        Обоим пленным капитанам под сорок. Оба выше среднего роста и крепкого сложения. Хорошие физические данные, позволяющие без посторонней помощи набить морду непокорному члену экипажа - все еще обязательный признак профессии капитан. Впрочем, обычно грязную работу за капитана выполняет боцман. Оба одеты в шерстяные камзолы серого цвета и темно-серые штаны. На ногах черные тупоносые сапоги высотой до коленей и без деления на левый и правый. Капитаны с интересом разглядывают фрегат. Такое впечатление, что вражеский корабль интересует их больше, чем собственная судьба. Да и чего им напрягаться?! Прошли лихие времена, когда члены экипаж приза были ненужными свидетелями.
        Оба судна везли из Ливерпуля дешевые ткани, бижутерию, зеркала, ножи, топоры, мотыги, наконечники копий и стрел. Порт назначения не был указан, что навело меня на гнусные подозрения.
        - Никак в Африку везли, чтоб рабов купить? - спросил я.
        - Да, - подтвердили капитаны в один голос.
        - А потом их на Ямайку, а оттуда с сахаром и табаком в Ливерпуль? - продолжил я допрос.
        - Не только. Еще на Барбадос заходим, - ответил капитан первого трехмачтовика.
        - Испанцам тоже продаем, - добавил капитан второго трехмачтовика.
        - Типа заходите на ремонт? - предположил я.
        - По-разному, - ответил он.
        Груз дешевый, но и отпускать жалко. Худо-бедно за оба судна тысяч триста-четыреста можно получить. Не будем привередничать.
        Я отправил обоих капитанов в карцер. К тому времени на обоих призах заменили порванные, новые паруса на запасные старые. Я вел фрегат так, чтобы призы были с подветренной стороны. В случае нападения на них у меня будет преимущество в ветре.
        На подходе к материку нас два дня потрепало, но не сильно. Видели всего пару судов водоизмещением тонн пятьдесят-семьдесят. Оба подходили на дистанцию визуального обзора и уходили. Скорее всего, французские коллеги. Сейчас все судовладельцы Нормандии и Бретани забросили перевозку грузов и занялись корсарством. Во-первых, навара больше, можно за несколько дней хапануть целое состояние. Во-вторых, грузы перевозить опасно, и страховка выросла в разы. Уже есть страховые компании, даже в Нанте парочка. В-третьих, ограбить англичанина - праздник души и именины сердца для каждого уважающего себя жителя Франции, даже если он нормандец или бретонец и исповедует протестантизм.
        Я ошибся в оценке трофеев. За оба трехмачтовика дали четыреста семьдесят тысяч ливров. Оба судна купили датские купцы, каким-то чудом оказавшиеся в Нанте. При этом на французском языке говорили с бретонским акцентом. Дания пока что не воюет ни с Францией, ни с ее соперниками, так что ее флаг - лучшее прикрытие для судовладельцев. Оба судна, подняв датский флаг, продолжили следовать в Африку. Только рабов продадут, скорее всего, в Вест-Индии на французских островах, где купят местные грузы и повезут их… Тут возможны варианты от Франции до Дании, Швеции, Речи Посполитой или какого-нибудь прибалтийского немецкого княжества. «Удобный» флаг начал входить в моду.
        61
        Я приказал догнать этот баркас только потому, что экипаж третью неделю изнывал от скуки. Английские воды словно вымерли. Мы прошлись по Ла-Маншу до Па-де-Кале, вернулись мысу Лизард, пересекли Кельтское море, подежурили два дня у южной части пролива Святого Георга и не встретили ни одного торгового судна. Попадались только рыбаки, которые, завидев фрегат, стремительно удирали к берегу, на мелководье, хотя никто за ними не гнался. Баркас длиной метров девять и шириной около трех, имел мачту с триселем и две пары весел. Везли картошку в мешках, которых нагрузили так много, что для четырех гребцов почти не оставалось места. Пятым был шкипер, он же ворочал румпельный руль. Это был красномордый детина с короткими рыжеватыми усами и бородой. Волосы на голове, наверное, тоже рыжеватые, но они были спрятаны под вязаную, шерстяную, серую шапку, напоминающую драгунский шлык. Я слышал, что в последнее время в Ирландии картошка сильно потеснила зерновые. Видимо, на скудных ирландских почвах картофель дает больший выход продукции с единицы площади.
        - Куда везешь? - спросил я шкипера, когда баркас ошвартовали к левому борту фрегата.
        Шкипер все еще держался за румпель и смотрел на меня снизу вверх, задрав голову, отчего рыжеватая борода казалась намного длиннее.
        - В Бристоль, - ответил он хриплым голосом.
        - Там за него хорошо платят? - полюбопытствовал я.
        - Больше, чем у нас, - уклончиво произнес шкипер. - Покупают в основном бедняки, а у них денег мало.
        - Когда был последний раз в Бристоле? - задал я следующий вопрос.
        - На прошлой неделе, - ответил он.
        - Много там торговых судов? - продолжил я допрос.
        - В Бристоле никого нет. Все стоят на якорях ниже города, где прилив несильный, ждут, когда вернется их флот и прогонит вас, - рассказал ирландец, не считающий английский флот своим.
        - И много там ожидает судов? - спросил я.
        - Много. Десятка два или три, - сообщил шкипер.
        Эта новость мне понравилась. За что решил не грабить ирландского торговца по-крупному. Тем более, что большинство моих матросов не считало картошку съедобным продуктом. Во Франции она пока что - блюдо для богатых выпендрежников.
        - Давай пару мешков картошки и плыви, куда хочешь, но не в Бристоль, - решил я.
        - В Глостер можно? - задал ирландец уточняющий вопрос.
        - Конечно, - разрешил я. - Если приливного течения не боишься.
        Глостер расположен на берегу реки Северн. Во время прилива морская вода идет по ее руслу вверх с такой скоростью и силой, что размывает берега, обрушивает целые участки с деревьями, а грохот слышен за несколько километров. Защитных сооружений пока нет, поэтому населенные пункты на берегу реки появляются только там, где приливное течение теряет силу. На реке Эйвон, на которой стоит Бристоль, прилив тоже неистовствует, но не так злобно.
        - А чего его бояться?! Не впервой! - весело ответил шкипер, наблюдая, как его матросы привязывают кончик, брошенный с фрегата, к мешку с картошкой.
        Как догадываюсь, радуется ирландец тому, что отделался легким испугом.
        В реку Эйвон мы вошли утром в первой половине прилива, когда течение еще было сильным, быстро влекло фрегат вверх. Первыми нам повстречались маленькие одномачтовики, тонн на двадцать-тридцать водоизмещением. Они сидят неглубоко, течение им не так опасно, как большим судам. Впрочем, действительно больших здесь не было. Самое крупное - галеон тонн на двести пятьдесят, явно испанской постройки, наверное, трофейный. С него мы и начали. Метров за сто до него я приказал поднять французский флаг и дал команду абордажной партии на баркасе, который мы вели на буксире, захватить этот приз. Еще одну абордажную партию на двух катерах я разбил на две, потому что цели были маленькие, и направил на две гафельные шхуны, одна из которых стояла ниже галеона, а другая выше. Вторая показалась мне знакомой.
        Фрегат, подгоняемый приливным течением, продолжает движение вверх по реке. Наши пушки и карронады молчат, но мушкетеры постреливают по всем, кто появится на палубах судов, стоявших на якорях. Экипажи там маленькие. Наверное, оставили на судах по несколько человек на всякий случай, а остальных отпустили по домам, чтобы не платить им.
        Наш баркас закончил зачистку галеона, пошел вверх по реке к бригантине тонн на сто водоизмещением. Захваченных в плен англичан на рабочей шлюпке, которая доставила на судно призовую команду, переправили на фрегат. Это были матросы под командованием боцмана - крепыша с седой головой на короткой шее и длинными, обезьяньими руками.
        - А где шкипер? - спросил я на английском языке.
        - В городе. Это его судно - чего ему сидеть здесь бестолку?! - ответил боцман и уточнил: - Было его…
        - Отправьте их на берег и остальных пленных тоже и везите призовые команды на другие захваченные суда, - приказал я.
        - Спасибо, сэр! - поблагодарил за всех боцман и первым, очень шустро - вылитая обезьяна! - спустился по штормтрапу в шлюпку.
        Оба катера справились со своими призами и пошли вниз по реке, чтобы захватить другие.
        К тому времени, когда прилив начал слабеть, река переборола его, и суда развернулись на якорных канатах носами вверх, мы захватили все суда, имеющие более одной мачты. Всего одиннадцать. Мелочевку решил не брать, потому что и на захваченные не хватало людей. Все-таки надо было оставить и на фрегате достаточное количество матросов, потому что был шанс вступить в бой с английскими кораблями. Вполне возможно, что они уже вернулись в Ла-Манш. Наверняка в Плимут и не только пошлют гонцов с сообщением о нашем нападении. До Плимута гонец по суше доберется намного раньше, чем мы обогнем полуостров Корнуолл по морю. На захваченных судах выбрали якоря и пошли вниз, сперва медленно, преодолевая последние потуги прилива, потом все быстрее, а в устье нас подхватил отлив и вынес в Бристольский залив. Ветер был западный, поэтому пошли курсом крутой бейдевинд правого галса. Захваченные суда шли со скоростью не больше двух узлов, поэтому и фрегат убрал все верхние паруса и взял рифы на нижних, чтобы сильно не отрываться.
        К вечеру ветер начал заходить по часовой стрелке, сменился на северо-западный, но мы к тому времени вышли из узкой части залива в широкую, в которой южный берег поворачивал на запад, так что опять шли крутым бейдевиндом. Ночью я приказал каравану встать на якоря. Экипажи на некоторых призах плохо обученные. Потеряться им в темноте - раз плюнуть, а до Нанта в одиночку могут и не дойти.
        К рассвету ветер стал северным и покрепчал баллов до шести. Я приказал сниматься с якорей и следовать на запад. Теперь шли в полборта, делали узла по четыре. Призы держались кучкой. Наверное, чувствовали себя в стае увереннее. Как ни странно, никто не навалился на другого, не перецепились реями.
        Я опасался нападения у мыса Лизард - крайней западной точки полуострова Корнуолл, даже собирался пойти западнее, обогнуть остров Силли, но то ли английский флот еще не вернулся в Ла-Манш, то ли гонец из Бристоля не доскакал пока до Плимута, то ли стоявшие там корабли не успели прийти сюда. На ночь не останавливались. К тому времени ветер сменился на западный и подутих, поэтому я решил, что до утра войдем в, так сказать, французскую зону влияния, где даже потерявшиеся суда уже не заблудятся. Им надо будет всего лишь поджаться к французскому берегу и вдоль него спуститься на юг до устья реки Луары, а потом подняться по ней до Нанта.
        62
        Продаже призов затянулась почти на месяц. И сами захваченные суда, и груз в трюмах стоили мало. Галеон и четыре шхуны собирались в Африку за рабами, а остальные были нагружены шерстью и овчинами. Галеон купили те же самые «датские» купцы, а шхуны и бригантины разобрали французские судовладельцы, часть которых приехала из Сен-Мало, который сейчас стал столицей корсаров. Шхуна, показавшаяся мне знакомой, была бывшей моей, а то того - Мишеля де Граммона. Поскольку мы оба и еще англичанин, который купил шхуну на аукционе, потеряли ее, я решил не выкупать. Пусть принесет несчастье и следующему хозяину, но уже не мне. Всего мы захватили на восемьсот тридцать тысяч ливров с хвостиком. На пай вышло по тысяче сто тридцать одному ливру и шестнадцать су.
        Во всех припортовых забегаловках начался праздник длиной в несколько недель, потому что я решил в этом году больше не выходить в море. Пока продавали трофеи, пришло известие, что английский флот вернулся в Ла-Манш и захватил нескольких французских корсаров. Следом за ним вернулся из океана и французский флот, но в пролив сунуться побоялся, встал в Бресте на зиму, хотя до нее еще полтора месяца. Я решил последовать их примеру.
        Оба брига благополучно сходили в Вест-Индию и вернулись с полными трюмами колониальных товарах, подорожавшими за год еще процентов на десять. Заморская торговля практически встала. Флибустьеры всех воюющих стран поспособствовали этому. Впрочем, и я приложил руку, причем неслабо.
        В ноябре приехал из армии тесть Матье де Кофлан и рассказал, как воевал. В общем, почти никак. Сидели в осаде и сопровождали обозы. В апреле захватили город Монс, а в сентябре маршал Люксембург во второй раз надрал задницу князю Вальдекскому, причем противника было почти в четыре раза больше. Мой полк в этой стремительной и дерзкой атаке не участвовал, но тесть рассказал о ней с такими подробностями, словно был главным участником. Умеют французы гордиться победами, особенно чужими.
        Зиму я провел в своем имении в компании стремительно полнеющей жены. Нет, она не была беременна. По ее словам, в мои долгие отлучки Малу становится скучно и тоскливо. Чтобы справиться с этими неприятными чувствами, она ест что-нибудь сладенькое, несмотря на предупреждения, что толстые женщины мне не нравятся. Подозреваю, что кто-то уверил мою жену, что богатая и, что важнее, знатная женщина не может быть худой.
        Весной, во время подготовки фрегата к выходу в море, ко мне пришел капитан Жан Мересс. Выглядел он неважно. Одет, конечно, не в лохмотья, но, как мне показалось, в то, в чем ходил три года назад. Капитаны сейчас нужны только на корсарские суда, а Жан Мересс не производил впечатления отчаянного человека.
        - Вы вернули свою шхуну, а меня до сих пор никто не хочет брать, потому что считают виноватым в потере ее, - пожаловался капитан. - Но вы ведь знаете, что я не виноват!
        - Я же написал об этом в рекомендательном письме, - подтвердил я.
        - Его никто не читал, - сообщил Жан Мересс. - Я знаю, что вам сейчас не нужны капитаны, но если бы вы взяли меня в поход своим помощником или шкипером на призовое судно, тогда бы все поняли, что вы меня простили. Глядишь, и доверили бы мне какое-нибудь судно.
        - Ладно, возьму в следующий поход, - решил я.
        Снялись в конце марта. По сведениям, которые я получил от губернатора Батиста де Буажурдана, английский военный флот сейчас стоит возле острова Уайт. Следовательно, в Ла-Манш соваться рискованно. Фрегат, конечно, убежит от любого крупного английского военного корабля, но при условии, что будет ветер, дующий в нужную сторону и с нужной силой. Поэтому я повел свой корабль к южному побережью Ирландии. Вспомнил, как сам возвращался из Вест-Индии, и решил подождать там английские или голландские суда. Они будут большими и трюмы полны дорогими колониальными товарами. Захватывать лоханки с овечьей шерстью мне надоело.
        Ирландию еще называют Зеленым островом. Зима здесь теплая, лето не жаркое, и круглый год высокая влажность, поэтому все двенадцать месяцев, за редким исключением, остров покрыт зеленой травой. Издалека Ирландия смотрится в некоторых местах, как огромное поле для тенниса. Мы смотрели с дистанции миль пять-семь, и именно такой она нам и казалась.
        Добыча появилась на девятый день крейсирования. Это были три трехмачтовых корабля с широкими корпусами и водоизмещением тонн на шестьсот-семьсот. Явно рассчитаны на неспешное и продолжительное плавание в северных широтах. Под бушпритом свисал блинд, на фок- и грот-мачте паруса в три яруса, на бизань-мачте - латинский парус. Я бы отнес эти суда к галеонам, если бы не низкие кормовые надстройки. Вооружение у них было хиленькое - от восьми до двенадцати орудий калибром три, шесть, девять фунтов. Этого хватит, чтобы отбиться от пары десятков флибустьеров на катере или отсалютовать о своем прибытие в порт. На палубах стояло на рострах по несколько баркасов и катеров, из-за чего я подумал, что это китобои, и удивился, почему от них не воняет тухлой рыбой за несколько миль?
        Они заметили нас издалека и сразу развернулись носами на нечастый в этих местах, северо-восточный ветер. Паруса легли на мачты, гася инерцию переднего хода. В таком положении и оставались, пытаясь определить, кто и с какой целью несется к ним под всеми парусами?
        Когда дистанция сократилась до одной мили, я приказал поднять французский флаг. У них было время подготовиться к встрече, так что то, что мы - враг, не будет сюрпризом. Наверняка пушки уже заряжены, а команда вооружена и расположена по боевым постам. Я видел суету на палубах. Может быть, нервы не выдержат и пальнут по нам с дальней дистанции. Корабли дрейфовали правыми бортами к нам, и я решил, что хотят встретить дружным залпом. Приказал взять левее, чтобы зайти к корме корабля, самого дальнего от берега.
        Как ни странно, залпа не последовало.
        - Они спускают на воду баркасы! - доложил Жан Мересс, который, несмотря на бедность, был обладателем прекрасной подзорной трубы.
        Может быть, взял ее в долг, под будущую добычу. У всех членов экипажа фрегата кредит в банках и магазинах Нанта. Процент, конечно, грабительский, но при той добыче, что мы захватывали в прошлом году, довольны оставались обе стороны. А я вот имел возможность заказать великолепную подзорную трубу настроенную именно под мое зрение, но не делаю это. Я и биноклем пользовался редко в будущем. Даже после пятидесяти зрение было хорошее, с небольшим уклоном в профессиональную дальнозоркость. Появившиеся в конце двадцатого века компьютеры вырабатывали близорукость, благодаря чему компенсировалась дальнозоркость.
        Когда фрегат приблизился к корме корабля, самого дальнего от берега, там уже не было ни одного члена экипажа. И не только на нем. На баркасах и катерах команды всех трех кораблей сноровисто и быстро гребли к ирландскому берегу. Видимо, здраво рассудили, что погибать рановато, в плену сидеть скучно, а так хоть личное имущество сберегут. За ними уж точно никто гоняться не будет, тем более, против ветра.
        Суда оказались рыболовецкими базами. Трюма были забиты бочками с засоленной треской. Поскольку никаких документов в капитанских каютах не нашли, я предположил, что ловили рыбу на Ньюфаундлендской банке. Она находится возле острова Ньюфаундленд. Там встречаются теплый Гольфстрим и холодное Лабрадорское течение, из-за чего постоянно туманы. Глубины от пяти до ста метров - самое то для трески и не только. Я еще застал времена, когда там собирались целые рыболовецкие флота со всего мира. Затем Канада, а это ее двухсотмильная зона, ввела ограничения, потому что запасы рыбы оказались не безразмерными, как думают в семнадцатом веке. В мирное время рыбаки из Нанта тоже промышляли там. Я даже подумывал, не припомнить ли датский опыт и не заняться ли рыболовством?
        - Рыбу и корабли можно выгодно продать в Бресте, - подсказал Жан Мересс. Искупая былую вину, он постоянно лез с советами, доказывал свою профессиональную пригодность. - До войны там было несколько таких флотилий и покупатели на улов.
        Я тоже подумал, что до Нанта эти тихоходы будут тащиться на неделю дольше, чем до Бреста. Проведаю знакомые места, посмотрю, что там и как сейчас. Заодно продадим добычу.
        63
        Жан Мересс был прав. Покупатели на наши призы и на их улов нашлись сразу. Захваченными кораблями заинтересовались местные хозяева рыболовецких флотилий, а почти всю солёную треску купил интендант Антуан Герье, снабжавший французскую военно-морскую эскадру, которая в количестве тридцати девяти линейных кораблей, двух десятков вспомогательных судов и семи брандеров стояла на рейде.
        Интендант был полным мужчиной высокого роста. С такими данными ему бы в гренадеры, но, наверное, отстегнул не тому, кому надо, за что был сослан в снабженцы. На грушевидной голове объемный парик из завитых, черных, длинных волос, ниспадающих на широкие покатые плечи. Жюстокор черного цвета украшен желтыми шнурами, вшитыми в самые неподходящие места. Вокруг толстой шеи намотан белый платок, верхний край которого посерел от пота. Кюлоты темно-красные с маленькими пуговками из желтого металла, судя по маленькому размеру, золотыми. Чулки шелковые, белые, с золотистыми вертикальными стрелками, а башмаки черные, остроносые, на высоком красном каблуке и с большой прямоугольной пряжкой у подъема, изготовленной из желтого металла, судя по большому размеру, не из золота. При ходьбе опирался на трость из черного дерева с овальным набалдашником из красного. Тростью ударял по палубе так сильно, точно лакей перед тем, как объявить о входе в зал нового гостя.
        Антуан Герье первым делом обошел фрегат, задавая вполне профессиональные вопросы. Разве что количество их выдавало набушмаченного салагу. Оглядев мою каюту, удовлетворенно гмыкнул, после чего соизволил испить красного вина из Бордо, которое Кике налил нам из пятилитрового серебряного кувшина, украшенного на боках барельефами в виде галеонов, в четвертьлитровые серебряные кубки с барельефами в виде каравелл.
        - Как будем вести дела: по-честному или поровну? - первым делом спросил я.
        Интендант Антуан Герье предупредил меня, что соленая рыба на аукцион выставляться не будет. Разве что остатки, которые не заинтересуют бравых французских военных моряков. Поэтому цена на треску будет произвольной, как договоримся.
        Антуан Герье оценил улыбкой мой вопрос и ответил:
        - Пожалуй, поровну будет интересней.
        Мы обговорили количество бочек, необходимых для снабжения эскадры, накрутили двадцать процентов на среднюю цену по местному рынку, которые поделили поровну. Экипажу фрегата тонко намекнут, что двадцать процентов пошли интенданту за то, что не потребовал скидку на столько же процентов при покупке большим оптом. Впрочем, даже если бы матросы узнали, что я закрысил десять процентов, никто бы не возбухал. Французы убеждают себя, что не считают деньги в чужом кармане и что на моем месте каждый бы поступил так же. Они предпочитают тратить силы на то, чтобы оказаться на моем месте.
        - Где выгрузить рыбу? - спросил я.
        - Корабли сами будут забирать, я пришлю разнарядку, - пообещал интендант.
        - Это займет много времени, - предупредил я.
        - Нам некуда спешить. Ждем прихода эскадры из Тулона, а она будет не скоро, - сообщил он.
        На следующий день мне привезли два чека на брестский банк - плата за рыбу и мои премиальные, - и накладную, какому кораблю сколько бочек выдать (к борту призов подходили баркасы и катера и забирали то, что им положено), а также приглашение к адмиралу Анн-Иллариону де Костентину, графу де Турвиль, на стодвенадцатипушечный флагманский линейный корабль «Королевское солнце». Так понимаю, корабль получил название от Людовика Четырнадцатого, который скромно величал себя Королем-Солнцем.
        С моего капитанского катера флагманский линейный корабль «Королевское солнце», особенно кормовая его часть, напоминал небольшой лайнер, построенный в середине двадцатого века, с зачем-то покрашенной, подобно корпусу, в черный (при ближнем рассмотрении оказался темно-синим) цвет надстройкой. Впрочем, корпус был не только темно-синим. Верхние и нижние кромки пушечных портов всех трех палуб и пространство между ними пересекали по две полосы, выкрашенные, как догадываюсь, в золотой цвет, но то ли малевали по синей краске, то ли сверху натекло, в итоге получилось что-то фекально-взрослое. Носовая фигура была в виде солнца и покрашена в золотой цвет. Здесь стекать синей краске было неоткуда, поэтому первоначальный цвет сохранился. Над кормой поработали особенно старательно. С каждого борта к ней прилепили по трехъярусному балкону в форме морской раковины, соединив их в районе ахтерштевня. Иллюминаторы были прямоугольными, из толстого стекла. В среднем ярусе - самые большие. Обе «ракушки» в замысловатых завитушках резьбы, выкрашенной в золотой цвет. Украшены резьбой были и борта надстройки рядом с
балконами. Самое интересное, что здесь первоначальный золотой цвет сохранился немного лучше, напоминая детскую неожиданность. Говорят, это самый большой корабль из существующих ныне. Длина флагмана по главной палубе пятьдесят три с половиной метра, ширина - четырнадцать с половиной, осадка - почти семь, а водоизмещение около двух с половиной тысяч тонн. Вооружение: на гондеке - двадцать восемь тридцатишестифунтовых пушек, на мидельдеке - тридцать восемнадцатифунтовых, на опердеке - двадцать восемь двенадцатифунтовых и на верхних палубах и в каютах надстройки - двадцать шесть фальконетов, четырех- и шестифунтовых. Построено судно двадцать три года назад, но снаружи выглядит свежо. Под бушпритом несет парус-блинд, на фок- и грот-мачтах прямые главные паруса, марсели и брамсели, а на бизань-мачте главным был латинский парус, а над ним небольшой крюйсель. Как мне сказали, экипаж по штату тысяча двести человек, но сейчас около девятисот.
        Линейным кораблем (линкором) «Королевское солнце» называют потому, что сражается, построенным в линию с другими кораблями своего флота. За три англо-голландские войны, произошедшие в этом веке, в которых поучаствовала и Франция на стороне англичан, адмиралы пришли к выводу, что сражаться надо, построив оба флота в линию, с небольшим - около кабельтова - расстоянием межу кораблями или, как еще говорят, мателотами. Мателот - это первый корабль за своим передовым в кильватере. Такой строй получил название кильватерной колонны или линии баталии. Каждый корабль стреляет в находящийся напротив него. Чтобы не получилось биться со слишком слабым или слишком сильным, в линию включали только корабли первых трех рангов. К первому рангу относились имевшие более ста пушек у французов и девяноста у англичан и голландцев, ко второму - более восьмидесяти, к третьему - более пятидесяти. То есть, «Королевское солнце» - линкор первого ранга. Мой фрегат с его сорока четырьмя пушками (погонные и ретирадные не считаются, потому что не делают взнос в бортовой залп) относился к четвертому рангу, который начинается с
обладателей тридцати восьми, линейным не являлся, но, как мне говорили, иногда бывает включен в линию, в хвост ее. К пятому рангу относятся те, у кого от восемнадцати пушек, а к шестому - от шести. В свою очередь каждый флот делят на три эскадры - авангард, которым командует вице-адмирал, центр под командованием адмирала и арьергард под командованием контр-адмирала. Впрочем, у каждой эскадры мог быть свой адмирал, которому помогали вице- и контр-адмиралы, а командующий центром считался старшим. Эскадры несут разные флаги и называются по этим флагам. У французов авангард - это эскадра синего флага, центр - белого, арьергард - бело-синего, а у англичан - синего флага, красного и белого.
        У борта покачивался на маленьких волнах прямоугольный деревянный понтон метра четыре на двенадцать для швартовки малых плавсредств. С понтона на борт корабля вел трап не трап, а замысловатая деревянная лестница с перилами. На матросах линкора что-то типа формы - синяя короткая куртка поверх рубахи, заправленной в короткие широкие штаны, а на головах головные уборы самые разные, но чаще клеенчатые цилиндры или вязаные колпаки. Цилиндры с завязками, иначе денег на них не напасешься. Все матросы босые. Только у караульных были белые чулки и тупоносые кожаные черные башмаки. У офицеров преобладали темно-синие жюстокоры с желтыми обшлагами, подпоясанные желтыми широкими шарфами, завязанными бантом на правом боку. Скорее всего, это цвета данного корабля. Слева на кожаном ремне, спрятанном под шарфом, висела шпага. Кюлоты из тонкой светло-коричневой кожи. Решил бы, что это лосины, но лося в Западной Европе редко найдешь, на всех морских офицеров не хватит. Обуты в низкие сапоги с отворотами. Мне непонятна мода морских офицеров на сапоги. Такое впечатление, что они холят по палубам по колено в воде. Такое
случается во время сильного шторма, но офицеры обычно пережидают шторма в каютах или на шканцах, которые редко заливает сильно. На головах офицеров шляпы самых разных фасонов, но преобладают шириной с тележное колесо. Наверное, чтобы ветром легче сдувало.
        У того офицера, что встретил меня у трапа - лет шестнадцати, тонкого и гибкого, не ходил, а вальсировал - шляпа из черного фетра с загнутыми сбоку вверх полями и кокардой из желтого металла в виде солнца. Из-под шляпы на плечи ниспадали черные, завитые локоны, изрядно напудренные, отчего казались с проседью. Их давно не мыли, чтобы легче было укладывать. Безволосое лицо напудрено шафраном, благодаря чему создавалось впечатление, что юноша болеет желтухой. На левой щеке две черные мушки, на правой - три, которые, уверен, прикрывают юношеские угри. Одет в жюстокор из золотой парчи с цветочным узором и алой атласной подкладкой. На каждом рукаве по три золотые пуговицы, на накладных карманах - по пять и по одной на кюлотах, и все калибром миллиметров тридцать. Черные бархатные кюлоты были заправлены в черные сапоги без отворотов, но с красными каблуками. Я даже не засмеялся, увидев это напудренное чучело. И только потому, что от него так воняло немытым телом и жасминовыми духами, что мне пришлось плотно сжать челюсти, чтобы не стошнило на надраенную, белую палубу флагманского линейного корабля.
        - Полковник Александр де Кофлан, виконт де Донж, командир фрегата «Альбатрос», - представился я в промежутке между двумя позывами тошноты.
        - Симон де Костентин, лейтенант, - назвался юный вахтенный офицер и показал жестом, чтобы я следовал за ним: - Адмирал ждет вас.
        - Родственник адмирала? - задал я вопрос, когда мы шли к кормовой надстройке и шлейф вони сносило не на меня.
        - Племянник, - ответил юноша тоном, который должен был сказать мне: «Как вы все задолбали меня этим вопросом! Блестящий, во всех отношениях, молодой человек и без протекции сделает карьеру!».
        Возле каждой из трех дверей надстройки стояло по паре мушкетеров с мушкетами, поставленными на палубу у правой ноги и придерживаемыми за ствол правой рукой. В капитанскую каюту вела крайняя левая дверь. На ней был нарисован герб - вверху на белом горизонтальном поле два перекрещенных, черных якоря, посередине на горизонтальном синем - стилизованная золотая лилия, а внизу на белом - красный то ли побритый лев, то ли непричесанный леопард, шагающий в прошлое, высунув длинный язык, загнув хвост до шеи и выпустив длиннющие когти. Как догадываюсь, это герб графа де Турвиля.
        Приоткрыв дверь и заглянув вовнутрь, юноша доложил:
        - Полковник Александр де Кофлан, виконт де Донж!
        После чего кивнул мне головой, разрешая войти. К счастью, сам он закрыл за мной дверь, оставшись снаружи. В закрытом помещении я бы не выдержал ароматовую атаку и заблевал всю капитанскую каюту, довольно просторную, заполненную светом, попадавшим через четыре больших прямоугольных иллюминатора, два бортовых и два кормовых. Слева от двери, рядом с иллюминаторами, стоял прямоугольный стол, судя по количеству стульев, на пятнадцать персон, во главе которого сидел на единственном стуле с высокой спинкой мужчина лет пятидесяти в парике из волнистых волос каштанового цвета и длиной до плеч, не припудренных. Выбритое лицо с печальными карими глазами, длинным ровным носом, небольшим ртом с выпирающей, нижней губой, раздвоенным подбородком. На шее повязан красный шарф. Жюстокор светло-коричневый и с золотым цветочным узором, напоминающим тот, что у племянника, но пуговицы черные, вроде бы агатовые. Из рукавов выглядывают кружевные манжеты белой рубахи из тонкого полотна. На безымянном пальце левой руки массивный золотой перстень-печатка с барельефом в виде двух перекрещенных якорей. Я представлял себе
адмирала Анн-Иллариона де Костентина, графа де Турвиль, немного другим, но у меня редко совпадет портрет, составленный по рассказам о человеке, с тем, какой он на самом деле. Перед адмиралом стоял золотой бокал с широкой подставкой и барельефами в виде солнца с искривленными лучами. У противоположного конца стола справа сидел и скрипел гусиным пером, макая его в серебряную чернильницу, пухлый монах с загорелой лысиной, обрамленной коротко подстриженными, черными волосами с проседью, и холеными, белыми руками, одетый в черную шелковую рясу. По левую руку от него лежала стопка белой дорогой бумаги, по правую - стоял серебряный узкий и высокий стаканчик с гусиными перьями, а по центру - оловянная кружка, из которой монах отхлебнул, дописав предложение. Мода сейчас такая - держать секретарем монаха. Наверное, так дешевле. Третьим в каюте был седой слуга, который, спиной ко мне, возился в широком буфете у кормовой переборки между иллюминаторами. На нем были синяя короткая курточка, черные короткие и широкие штаны, белые чулки и покрашенные в красный цвет сабо.
        Ответив на мое приветствие, граф показал рукой на стул с низкой спинкой слева от себя. Взгляд у него был вроде бы рассеянный, но я почувствовал, что меня раскладывают по полочкам или разбирают на составные части, оценивая рыночную стоимость каждой. У французов поразительное умение любое свое чувство или мнение переводить в ливры или другие денежные единицы. Просите у любого француза, и он, не задумываясь, ответит, на сколько ливров (франков, фунтов стерлингов, долларов…) потянула его ссора с соседом или прошедшая мимо девушка, а уж про свой последний оргазм сообщат с точностью до денье.
        - Я слышал, вы захватили много призов, - вяло произнес Анн-Илларион де Костентин.
        - Я слышал, вы в позапрошлом году неплохо всыпали англичанам, - так же вяло промямлил я.
        Адмирал посмотрел на меня так, будто решал, являются ли мои слова комплиментом или пора наорать на меня? А потом засмеялся искренне, показав желтоватые зубы с изрядным просветом справа в верхней челюсти.
        Слуга словно ждал реакцию господина, чтобы сделать правильный выбор. Услышав смех, он принес и поставил передо мной золотой бокал со скривившимися солнцами и налил белого вина из золотого кувшина емкостью литра два. Вино было кислое, но не местное, с интересным послевкусием.
        - Меня предупреждали, что у вас своеобразная манера шутить, - улыбаясь, сообщил адмирал де Турвиль.
        - Каждый замечает в нас то, что не досталось ему, - поделился я жизненным наблюдением.
        - А что вы заметили во мне? - с нескрываемым любопытством спросил он и посмотрел настороженно.
        - Умение быстро вызывать симпатию у незнакомого человека, - не покривив душой, ответил я.
        Судя по смягчившемуся лицу адмирала, лизнул я ловко.
        - Что ж, тогда не буду начинать издалека, - начал серьезным тоном Анн-Илларион де Турвиль. - У меня есть приказ короля включать в свой флот любой корабль, какой сочту нужным. Ваш по боевой мощи почти не уступает линейному кораблю. Мне надо удлинить линию баталии, чтобы англичане и голландцы не смогли охватить наш арьергард. По нашим сведениям, у противника вдвое больше кораблей. Само собой, с вами будет составлен контракт, вы и ваш экипаж будете получать жалованье, как военные моряки, в случае повреждения или утери корабля во время службы получите полное возмещение ущерба.
        - Вы собираетесь напасть на вдвое больший флот? - задал я уточняющий вопрос.
        - Наш король собираемся высадить двадцатитысячный десант в Англии, а я обязан не позволить флоту противника помешать этому, - сказал адмирал. - Кораблей у них больше, но, как заверил английский король Яков, моряки на его стороне, не поддерживают самозванца Вильгельма. Англичане сразу же выйдут из сражения, дав нам возможность разделаться с голландцами.
        Это было так похоже на англичан, что я поверил.
        - Думаю, высадка десанта займет самое большее месяц, после чего я отпущу вас, - пообещал граф де Турвиль.
        - Как понимаю, выбора у меня нет? - на всякий случай поинтересовался я.
        - Вы можете передать командование кораблем другому капитану. У меня есть достойные кандидаты на эту должность, - ответил он.
        - Нет уж, слишком много я вложил в постройку этого корабля, чтобы доверить его другому, - решил я.
        - Я бы тоже никому не доверил такой красивый корабль, - согласился со мной граф де Турвиль и спросил: - Приходилось сражаться в линии баталии?
        - Нет, но не думаю, что это сильно отличается от сражения с одним или двумя кораблями, - сказал я.
        - Так оно и есть, - подтвердил адмирал. - Надо будет не отставать от впередиидущего корабля, держать дистанцию не больше полкабельтова, стрелять по тому вражескому кораблю, который окажется напротив, и выполнять приказы старшего командира, если таковые будут. Вы знаете нашу сигнальную систему?
        - Только некоторые сигналы, - сообщил я.
        - Дай мою книгу, - приказал он слуге.
        Тот достал из большого сундука, стоявшего в дальнем углу каюты, тонкую книженцию карманного формата в розовой мягкой обложке, из-за чего напомнила мне женский любовный роман из будущего. Так понимаю, у адмирала их, как у дурачка фантиков, раздает всем.
        - Это сборник инструкций и свод сигналов, - сообщил адмирал, взяв у слуги и передав мне книженцию с грозным названием «Боевые сигналы». - Внимательно изучите. Я понимаю, что трудно сразу запомнить все, откомандирую на ваш корабль опытного офицера, но в бою всякое может случиться.
        - Мне попадались сборники потолще и посложнее, - признался я, быстро пролистав книженцию.
        В ней были инструкции на все случаи действий корабля в составе флота, начиная от снятия с якоря и заканчивая преследованием отступающего противника. Почти каждому действию соответствовал свой сигнал. Кроме однофлажных, были восемьдесят пять двуфлажных сигналов. Важно было и место, где размещен флаг. Таких мест было одиннадцать: топы и ванты мачт, ноки реев, грот- и бизань-бакштаги, кормовой флагшток.
        Я сразу вспомнил, каким толстенным талмудом станет в будущем Международный свод сигналов, включавший в себя, в том числе, и трехфлажные. Я даже, будучи курсантом, выучил некоторые забавные типа «У пациента капает с конца», но со временем в ходу были только три однофлажных: А (Альфа) - «У меня спущен водолаз», В (Браво) - «На борту опасный груз» и G (Гольф) - «Мне нужен лоцман». Для предупреждения обо всем остальном хватало УКВ-радиостанции.
        - Тогда вам будет легко служить под моим командованием, - сделал вывод адмирал.
        А я по жизни сделал другой вывод: служба под чьим угодно командованием легкой не может быть в принципе, но лучше подчиняться дуракам, чем ими командовать. Впрочем, граф де Турвиль не производил впечатления глупого человека. Даже книжку написал или, что скорее, надиктовал монаху.
        64
        Тулонскую эскадру мы так и не дождались, хотя простояли в Бресте дольше на две недели из-за сильного западного ветра, который не давал флоту выйти из бухты. Для моего фрегата такой ветер не был непреодолимой помехой, но высокобортные линкоры сносило к берегу, стоило им сняться с якорей. Вышли второго мая. Моему фрегату предписано было идти в арьергарде, которым командовал контр-адмирал и лейтенант-генерал де Габаре, мателотом замыкающего линкора «Властелин морей», двухдечного, пятидесятипушечного. Как по мне, для властелина морей он выглядел слишком старым и слабо вооруженным. Остальные фрегаты занимали места за мной. Добравшись до начала Ла-Манша, опять встали на якоря из-за противного восточно-северо-восточного ветра. Пойти галсами адмирал не счел нужным. Видимо, боялся поджиматься к английскому берегу. Там пятнадцатого мая к нам присоединились эскадра еще шесть линейных кораблей. Всего стало сорок четыре линкора, пять фрегатов, троим из которых я бы постеснялся дать такое гордое имя, тринадцать брандеров и с десяток совсем малых судов для разведывательной и посыльной службы, которые называли
авизо. Семнадцатого мая ветер начал заходить по часовой стрелке, и наш флот продолжил движение на восток, к полуострову Котантен, где по приказу короля нас ожидали двадцать тысяч солдат и пять сотен транспортных судов для их перевозки через пролив. Вечером следующего дня ветер стих и опустился такой туман, что со шканцев фрегата я не видел полубак его. Флот лег в дрейф. Предупредив вахтенного офицера Жана Мересса, чтобы разбудил меня, когда поднимется ветер и раздует туман, я отправился спать.
        Разбудили меня на рассвете. Мне снилось что-то удивительно эротичное, что не предвещало ничего хорошего днем. Испуганный голос Жана Мересса ворвался в этот сон так негармонично, что я решил, что он мне снится.
        - Виконт, проснитесь! Виконт! - настаивал голос Жана Мересса.
        Иллюминаторы на ночь были закрыты плотными шторами, свет и вместе с ним свежий сырой воздух попадали в каюту через приоткрытую дверь. Шкипер показался мне темным силуэтом со светлым пятном там, где должно находиться его угрюмое, нефранцузское лицо.
        - Что случилось? - зевнув так широко, что чуть не вывихнул нижнюю челюсть, спросил я.
        - Английский флот! - выпалил Жан Мересс.
        - Далеко? - поинтересовался я, не имея желания выбираться из теплой постели.
        - Миль семь-восемь, - ответил он и добавил испуганно: - Их много, очень много! Раза в три больше, чем нас!
        Легкий бриз от юго-запада разгонял остатки тумана. Вражеский флот, а в нем были не только англичане, но и, судя по флагам, голландцы, был северо-восточнее нас. Попутный ветер и прилив несли нас в его сторону со скоростью узла три и точно с такой же скоростью относили англо-голландский флот от нас. Если ветер не изменится, отступить мы не сможем, но и сражение не начнется, пока мы не изъявим желание. У меня такого желания не было. Надеюсь, у адмирала де Турвиля тоже, потому что, если я правильно посчитал, у противника было всего лишь ровно в два раза больше линейных кораблей и шесть десятков фрегатов, брандеров и авизо. Мне стало зябко. Может быть, из-за сырого воздуха.
        - Кике, сделай глинтвейн, - приказал я слуге.
        - На флагмане подняли сигнал - требуют капитанов на совет к адмиралу, - доложил стоявший у фальшборта, чтобы ни в коем случае не оказаться у меня на пути, закутанный в темно-синий плащ, подбитый заячьим мехом, прикомандированный на фрегат лейтенант королевского флота Гильом де Сарсель - двадцатисемилетний мужчина чмошной конституции, как говорили в российских интеллигентных кругах, в которые я иногда заскакивал по ошибке в двадцать первом веке.
        Благородный человек, а Гильом де Сарсель числился в дворянах, в таком возрасте уже командовал, как минимум, фрегатом, а этот все еще служил вторым лейтенантом, правда, на флагманском корабле.
        - Мой катер на воду! - крикнул я боцману, а Жану Мерессу приказал: - Покормить людей, выдать по двойной порции вина, а потом приготовиться к бою.
        Даже в большой адмиральской каюте столько капитанов не поместилось бы, поэтому совет проходил на свежем воздухе. Перед этим всех нижних чинов загнали в кубрики. Анн-Илларион де Костентин, граф де Турвиль, вместе с командирами синей и бело-синей эскадр стоял на шканцах у украшенных резьбой и выкрашенных в золотой цвет перил, а все остальные - ниже, на главной палубе. На адмирале была вороненая кираса с золотой насечкой по кромкам, хотя до боя еще несколько часов. Разве что он собирается один отправиться сражаться на шлюпке.
        - Вы уже, наверное, заметили, что противника в два раза больше нас. Добавьте к этому качественное превосходство: двадцать семь трехдечных кораблей против наших пятнадцати. Какие будут предложение? - произнес адмирал де Турвиль таким тоном, будто не сомневался, какой услышит ответ.
        Я тоже знал ответ.
        Озвучил его кто-то из капитанов трехдечных кораблей, стоявших в первом ряду:
        - Надо возвращаться в Брест.
        Это был ближайший надежно защищенный порт юго-западнее нас.
        - Другие предложения есть? - задал второй вопрос адмирал де Турвиль.
        Его настойчивость меня насторожила. И, как догадываюсь, не только меня. Все начали перебирать варианты, куда еще можно отступить. Еще можно на восток, к устью Сены, но тогда придется прорываться мимо врага. Подобную глупую мысль никто не решился высказать.
        Командующий флотом достал из кармана жюстокора сложенный вчетверо лист бумаги, развернул его и сообщил:
        - Это приказ короля. Я зачитаю отрывок. - Прищурив близоруко глаза, он огласил: - «При встрече с любым вражеским флотом дать ему сражение. Ни в коем случае не допустить прошлогодние маневры».
        Это было небрежно завуалированное обвинение в трусости. В прошлом году я не состоял на службе во французском военно-морском флоте, поэтому отнесся к обвинению легкомысленно, однако других капитанов, судя по гмыканью, покашливанию и громкому сопению, оно явно задело.
        - Кто-нибудь против королевского приказа? - задал третий вопрос адмирал де Турвиль.
        Никто не решился перечить богоизбранному венценосцу. А я подумал, что легче, конечно, подчиняться дуракам, но безопаснее все же командовать ими. Под дураком я подразумевал не только адмирала.
        - Когда ветер усилится, дадим бой, - принял решение командующий флотом. - Центр будет сражаться на минимальной дистанции, чтобы нашим сторонникам из английского флота было легко перейти к нам. Авангард, - повернулся он к командиру синей эскадры, - будет вести бой на максимальной дальности стрельбы пушек, чтобы нас не охватили спереди и не поставили в два огня. Там голландская эскадра, они рисковать не привычны. А арьергард, - обратился он к командующему бело-синей эскадрой, - еще и увеличит дистанцию между кораблями до одного кабельтова и выстроится уступом от врага. Фрегатам участвовать в сражении только, если враг попытается охватить нас сзади.
        Что ж, для моего корабля не самый худший расклад. Может, поучаствуем в сражении, а может, и нет. С этой приятной мыслью я и отбыл на свой фрегат.
        65
        Словно бы дожидался окончания совещания, бриз вдруг стих. На пролив опять наполз туман, спрятав английский флот от нас, а нас от него. У меня появилась радостная, подленькая мыслишка, что судьба сбережет меня от выполнения мудрого королевского приказа. Все-таки нам предстоит не с трусливыми купчишками сражаться, двукратное превосходство которых меня бы нимало не смутило, а с военно-морским флотом, в котором людям платят именно за готовность вступить в бой и победить. Разве что якобитов среди них окажется много, и они перейдут на нашу сторону. Ничто так не подрывает боевой дух войска, как предательство сослуживцев.
        В половине десятого задул западный ветер, разогнал туман. Английский флот выстраивался курсом бейдевинд (шесть румбов (шестьдесят семь с половиной градусов) от ветра) правого галса в линию по направлению к французскому берегу, юго-юго-запад - северо-северо-восток.
        - Флагман приказывает строиться в линию, - доложил мне Гильом де Сорель.
        - Раз приказывает, так и сделаем, - согласился я. - Свистать всех наверх!
        Сейчас существуют две школы ведения морского боя - формальная и неформальная. Апологеты первой считают, что капитаны всех кораблей эскадры обязаны точно выполнять приказы адмирала и не покидать линию. Слабой стороной этой школы было то, что адмирал не всегда видел все корабли своей эскадры и в горячке боя не успевал отдавать приказы, а на этих кораблях не всегда видели или успевали своевременно получить приказы через посыльные суда или катера. Апологеты второй уверены, что каждый капитан и сам знает, что надо делать, и если видит, что для победы лучше выйти из линии и напасть на какой-то вражеский корабль, то должен так и поступить. Вот только не каждый капитан и не всегда знал, что надо делать. Адмирал де Турвиль предупредил меня, что является сторонником формальной школы и не терпит самовольство.
        Загудели боцманские дудки, призывая всех занять места по боевому расписанию. Почти все члены экипажа были на палубе, любовались вражеским флотом. Судя по лицам, мысли у всех были далеко не радостными.
        - Поставить марсели и брамсели! - приказал я.
        Нижние, главные паруса на время боя не ставят. Они пригодятся в случае отступления.
        Маневрируют французские корабли почти идеально. Такой слаженности можно добиться только путем долгих тренировок. Из чего следует, что последние десятилетия развитием французского флота занимались серьезно. Мне даже интересно стало поучаствовать в морском сражении нового для меня типа. Мой фрегат курсом фордевинд правого галса занимает место за последним линейным кораблем бело-синей эскадры, в кабельтове от него и не в строю кильватер, а в строю уступ вправо, чтобы после поворота на боевой курс оказаться дальше от противника. У нас более выгодная позиция, наветренная. То есть, ветер нам попутный, а врагу - противный. В наветренной позиции легче маневрировать, есть возможность заслонять ветер врагу и выбор: дать сражение и на какой дистанции или уклониться. В подветренной - удрать или остаться. В наветренной пороховой дым сносит на врага, а тому не только чужой, но и свой дым мешает прицеливаться. Зато при сильном ветре эскадра, идущая с подветренной стороны могла вести огонь пушками с нижней палубы, а идущая с наветренной вынуждена была закрывать нижние пушечные порты, чтобы не принимать воду. К
счастью, ветер сейчас умеренный и волна низкая.
        Тем, кто любит играть в шутеры на компьютере, на нынешнем военно-морском флоте делать нечего. Он просто лопнет от нетерпения, пока дождется начала боя. Сперва мы долго сближались с вражеским флотом. Потом легли на боевой курс - бейдевинд правого галса. Бой начал наш флагман «Королевское солнце» и случилось это через два часа после начала наших маневров и через пять часов после обнаружения противника. После первого же залпа нашу белую эскадру заволокло пороховым дымом. Ветер был не настолько силен, чтобы быстро развеивать его. Я видел только некоторые паруса и отдельные фрагменты корпусов, которые словно бы выпадали из черных клубов дыма.
        С моего фрегата можно было бы вести огонь по двум английским линкорам третьего ранга, имевшим более пятидесяти пушек максимальным калибром, скорее всего, тридцать шесть фунтов, но они находились слишком далеко. Я убедился в этом, когда по нам произвел бортовой залп один из вражеских линкоров. Всего одно его ядро пропрыгало по волнам у нас по корме еще с кабельтов и затонуло. Остальные занырнули намного раньше. Мои двадцатичетырехфунтовки с гондека вряд ли покажут даже такой сомнительный результат. Про карронады и вовсе молчу. Разве что забить в них усиленный заряд пороха. Но какой смысл? Даже если ядро и долетит и попадет во вражеский корабль, вреда ему особого не причинит. Сократить дистанцию английские корабли не могли, поэтому мы превратились в зрителей, а точнее, слушателей, потому что слышно было лучше, чем видно. И чего я точно не увидел - это ни одного вражеского корабля, пытавшегося перейти на нашу сторону. Бывший английский король Яков переоценил любовь подданных к себе.
        К часу дня ветер сменился на северо-западный. У англо-голландского флота появилась возможность сблизиться с нашим, что он и начал претворять в жизнь. Судя по увеличению клубов дыма возле нашего авангарда, голландцы пытались охватить его и поставить в два огня - обстреливать сразу оба борта. Если корабль ведет огонь одним бортом, то комендоры второго приходят на помощь, благодаря чему пушки заряжаются быстрее, а если в работе оба борта, тогда скорострельность падает. Да и ты наносишь ущерб одному борту каждого из двух обстреливающих тебя кораблей, а сам получаешь в оба. Три английских корабля прорезали нашу линию между центром и арьергардом и стали обстреливать правые борта кораблей нашей белой эскадры, но пять кораблей из бело-синей эскадры вступили с ними в бой, так же поставив их в два огня.
        В третьем часу дня вступил в бой и мой фрегат. На нас, пользуясь изменившимся ветром, шли два английских корабля третьего ранга, пятидесятишестипушечный и пятидесятичетырехпушечный. Первый решил подойти, как можно ближе, а потом повернуться к нам бортом и открыть огонь, а второй пытался обойти за кормой и напасть с другого борта.
        Я не стал дожидаться, когда фрегат окажется меж двух огней:
        - На гондеке заряжаем ядрами и целимся в корпус, на опердеке - книппелями в паруса!
        Когда дистанция до первого вражеского корабля сократилась кабельтовых до трех, начали обстрел. Первый залп, как положено, показался самым громким. Облако густого черного дыма зависло между кораблями, поэтому результат стрельбы я увидел через пару минут: на пятидесятишестипушечнике исчезли блинд и марсели на фок- и грот-мачтах, а брамсели заимели по несколько прорех. Скорость вражеского корабля, невысокая и до нашего залпа, упала вдвое, если не втрое. Он, видимо, решил развернуться бортом к нам или корабль сам начал поворачиваться бортом к ветру. Второй наш залп завалил фок-мачту и оставил только лохмотья от парусов на грот-мачте и бизани. На главной палубе засуетились матросы вокруг упавшей мачты.
        - Карронады зарядить картечью! - приказал я.
        К тому времени, когда их зарядили, вражеский корабль повернуло еще больше к ветру, так что били мы теперь не продольно, а немного под углом. Дым помешал увидеть результат, но, судя по исчезновению матросов с главной палубы вражеского корабля, третий наш залп оказался удачным. Впрочем, вполне возможно, что они перебрались в тридцатидвухвесельный баркас, который после нашего залпа выглянул из-за корпуса английского корабля. На баркас заводили буксирный трос. Четвертый залп мы влепили в борт пятидесятишестипушечника, уже развернувшегося с помощью баркаса. Он ответил с запозданием секунд на пять. Я услышал грохот его пушек и гулкие удары ядер по корпусу фрегата. Поскольку доклада о потерях или пробитии борта не последовало, залп англичан можно считать неудачным. Мы успели всадить в корпус удалявшегося на буксире пятидесятишестипушечника, в кормовую его часть, безответный залп.
        Оценив ситуацию, пятидесятичетырехпушечный английский корабль передумал обходить нас по корме, пошел на сближение, но под более острым углом, чем предыдущий, благодаря чему оказался вне зоны наших бортовых орудий. По нему стреляли только две ретирадные кулеврины. Целили по парусам, но пока безрезультатно, потому что дистанция была кабельтовых шесть. Вражеский корабль успел приблизиться к нам еще на пару кабельтовых, потерять марсель на фок-мачте, после чего ветер убился. Наверное, устал разгонять черные, тяжелые тучи дыма от сгоревшего пороха.
        Вместо дыма на корабли пополз со стороны берега густой белый туман. Не знаю, как туман двигался без помощи ветра, но у него получалось. Может быть, это было как-то связано с приливным течением, которое сейчас началось, очень сильным, узла три-четыре. Оно понесло оба флота на северо-восток, в сторону Англии. До того, как нас накрыл туман, я увидел «Королевское солнце», которое пытались буксировать с помощью баркаса на северо-запад. Казалось, что корабль замер на месте. Наверное, не выгребали против приливного течения. Поняв это, на флагмане нашего флота отдали два носовых якоря и подняли на топе грот-мачты сигнальный флаг.
        - Приказ флагмана: «Всем встать на якоря!» - расшифровал мне Гильом де Сарсель.
        Что мы и сделали. Поскольку якоря на фрегате были лучше, чем на «Королевском солнце», нам хватило одного. Корабль развернулся носом навстречу приливному течению, которое омывало корпус с тихим журчанием. В тумане складывалось впечатление, что стоим на реке.
        В результате перестрелки мой фрегат обзавелся двумя тридцатишестифунтовыми ядрами, застрявшими в корпусе. Ни одно не пробило его. Не было потерь и среди личного состава, если не считать молодого матроса, которому сильно ушибла ногу откатившаяся при выстреле пушка. Сам виноват. По моему приказу на пушечных палубах нанесены белые линии, за которые нельзя заходить во время выстрела. Они хорошо видны на красном фоне. Сейчас принято красить пушечные палубы в красный цвет, чтобы не так заметна была кровь на них.
        66
        Я лежал на кровати одетый, только разувшись. Так по уставу разрешалось на советском торговом флоте отдыхать ночью вахтенному помощнику. Как приучили меня в начале морской карьеры, так и осталось на всю жизнь. На все жизни. До вечера еще далеко, туман может рассеяться в любой момент, и придется выходить на шканцы и командовать. Не скажу, чтобы я сильно разочаровался в службе в военно-морском флоте Франции, но по своему желанию, без крайней необходимости, больше не буду. Что такое бой двух флотов, построенных в линию, я посмотрел и даже поучаствовал немного. Углублять этот опыт желания нет. Как я заметил, больше одного большого сражения в год не бывает, так что надо дождаться до осени, а потом поставить фрегат на ремонт до тех пор, пока о его существовании не забудет адмирал де Турвиль - славных ему побед на благо родины!
        Шаги Жана Мересса я вычленяю из сотен других. Он немного подволакивает ноги. Не один такой косолапый на корабле, но с другими не путаю. Наверное, потому, что в последнее время приносит только плохие новости. Уже жалею, что взял его на фрегат. Если бы по его совету не зашли в Брест, сейчас бы не торчали здесь в ожидании, когда англо-голландский флот разделается с нами, а делили следующую добычу. Я встаю и обуваю черные туфли из мягкой кожи и с золотыми пряжками на подъемах. На пряжках изображена роза ветров, как на перстне. Изготовлены туфли по заказу моей жены. Мужчина не бывает нарядным сам по себе. Нарядным его делают женщины. Если остаются его деньги после того, как нарядят себя.
        Шкипер стучит в дверь, и я спрашиваю, открывая ее:
        - Что случилось?
        - К нам плывут англичане, - докладывает Жан Мересс.
        Я вижу, что туман не рассеялся, ветра нет, поэтому спрашиваю удивленно:
        - С чего ты взял?!
        - Вон там слышны их голоса. Кто-то задает ритм гребцам. То ли брандер весельный, то ли буксируют судно баркасом, - показав рукой за левый борт и немного в корму, сообщает он.
        Я подхожу к планширю, прислушиваюсь. В тумане звуки кажутся вялыми, словно разбухли от влаги. Действительно, кто-то задает ритм. Слова разобрать не могу, но звучат они через равные промежутки времени и произносит их явно англичанин.
        - Спускайся на пушечные палубы и передай мой приказ зарядить карронады картечью, а пушки ядрами, открыть порты и приготовиться к стрельбе. Целиться на звук, - приказываю я шкиперу и поворачиваюсь к боцману, который стоит у грот-мачты - на своем боевом посту: - Иди на бак, возьми топор и будь готов быстро перерубить якорный канат.
        Вооруженные мушкетами матросы без команды становятся на левом борту возле планширя и внимательно всматриваются в туман. Там не видно ни черта, но голос приближается. Весь экипаж фрегата ждет. Тягостное ожидание - вот основная составляющая морского боя.
        - Вон, - шепчет Гильом де Сарсель, стоящий справа на расстоянии метра два, и показывает рукой в туман.
        Я пытаюсь разглядеть в той стороне баркас или небольшое суденышко, но ничего не вижу. Только когда поднимаю взгляд выше, замечаю верхушку мачты с марсом, реем и стеньгой, как бы обрезанной сверху туманом. Кажется, что мачта парит в тумане сама по себе - фрагмент Летучего Голландца. Этот фрагмент перемещается почти параллельно нам. Английский корабль, наверное, соскучившись без дела, ищет цель.
        - На опердеке, первые пять карронад целятся на голос, остальные - левее мачты. На гондеке все целятся в корпус левее мачты, - тихо приказываю я.
        Мой приказ передают по цепочке комендорам. Через несколько секунд так же возвращается доклад, что все орудия готовы к бою.
        - Залпом пли! - командую я.
        Грохот двадцати двух орудий, ударивший по ушам, и запах сгоревшего пороха, ударивший в ноздри, наполняет мое тело смесью торжества и восторга, словно я уже победил, потопив вражеский корабль. На самом деле я не вижу, куда попали картечь и ядра и попали ли хоть куда-то, кроме морской воды. Черный дым смешиваются с туманом, образовав гигантское серое облако, которое, как мне чудится, замирает на месте, закрыв собой мачту вражеского корабля. Из-за звона в ушах не слышу, продолжают ли грести на баркасе. Проходит минута, вторая, третья… С обеих пушечных палуб докладывают, что готовы к стрельбе, но не видят цель.
        Я тоже не вижу, но на всякий случай командую:
        - Не меняя прицел, огонь!
        Второй залп добавляет черного дыма в серое облако, делая его темнее и как бы плотнее, тяжелее. Проходит минут пять, исчезает звон в ушах, но цель по-прежнему не видна и не слышна. Если баркас перестал буксировать, то за время, прошедшее после первого залпа, корабль должно снести приливом нам в корму, убрать из зоны обстрела.
        Я жду еще минут десять, после чего приказываю:
        - Порты закрыть, но пушки не разряжать!
        Так и не пострелявшие мушкетеры отходят от фальшборта, усаживаются на крышки трюма, возле ростров, на которых стоят баркас и катера, или просто на палубу. Обсуждают, попали или нет? Сторонников первой точки зрения намного больше. Французы считают себя победителями даже тогда, когда им всего раз указали, что они проиграли. Такая информация им доходит только со второго, а то и третьего раза. В двадцать первом веке они всегда будут выигрывать в футбол, но не всегда с красивым счетом.
        Благодаря туману, больше до наступления темноты никто не пытался атаковать нас. Там, где должен был быть наш флагман, слышалась стрельба из пушек, но не долго, и в той стороне, где был наш авангард, тоже прозвучали несколько залпов. С наступлением ночи прилив сменился отливом, фрегат, описав на якорном канате полукруг, развернулся носом в ту сторону, где днем был вражеский флот. Это постегивало к проявлению героизма. И задул восточно-северо-восточный ветер силой балла три. Туман он до конца не разогнал, но появилось много просветов.
        В той стороне, где должен был быть наш флагман, загорелись два белых фальшфейера. Их изготавливают из смеси пороха и муки в пропорции восемь к трем, которую заворачивают в плотную бумагу.
        - Флагман приказывает сниматься с якорей, - расшифровал для меня Гильом де Сарсель.
        - Сниматься с якоря и что дальше? - задал я вопрос.
        - Пока не вижу фонари, - виноватым тоном, будто причина в его зрении, а не в тумане, ответил лейтенант королевского флота.
        - Ладно, подойдем к флагману и узнаем, - решил я.
        Идти к «Королевскому солнцу не пришлось. К нам прибыл посыльный с приказом адмирала. Он был на четырнадцативесельном рабочем катере с «Королевского солнца». Сперва баркас приняли за брандер и приготовились достойно встретить. К счастью, раньше, чем мои мушкетеры начали стрелять, с катера прокричали, что свои. Да и для брандера он был маловат и не нагружен горючими веществами. На баке стоял племянник адмирала, напудренный и наряженный, словно явился на бал-маскарад.
        - Едва не проскочил мимо вас, случайно заметил. Ни черта не видно из-за этого тумана! - пожаловался он, отказавшись подниматься на борт фрегата.
        - Благодаря туману не видно нашего поражения, - сказал я.
        - Мы победили! «Королевское солнце» разнесло в пух и прах вражеского флагмана - стопушечную «Британию»! - гордо заявил Симон де Костентин.
        - Вы потопили «Британию»?! - искренне радуясь, воскликнул я.
        - Не совсем, она успела выйти из линии, - уже не так гордо проинформировал племянник адмирала.
        - Мы точно так же не совсем потопили пятидесятишестипушечный линейный корабль. Или он нас, - насмешливо произнес я.
        - От вас никто и не ждал героизма! - высокомерно бросил Симон де Костентин и деловым тоном сообщил: - Адмирал приказал всем кораблям двигаться самостоятельно на северо-запад. Рандеву на рейде Шербура.
        - Передайте адмиралу, что приказ будет выполнен, - произнес я.
        - Есть рядом с вами корабли? - спросил племянник адмирала.
        - Там, - я показал рукой направление, - должны быть еще четыре фрегата.
        - Чертов туман! - ругнулся он и рукой показал направление рулевому катера: - Держи туда.
        Я развернул фрегат на северо-северо-запад и полным бейдевиндом правого галса, подгоняемый отливом, направился на рандеву. Взял севернее, чтобы не прижиматься к берегу, который в тумане не был виден. Я имел только представление, где этот берег находится - на западе, но насколько близко мы от него - без понятия. Может быть, в нескольких милях, а может быть, в сотне метров от мелководья. Отойдем подальше в пролив Ла-Манш, а потом на рассвете вернемся к полуострову Котантен, на северной оконечности которого и находится Шербур. Шли только под главными парусами, малым ходом, чтобы в случае посадки на мель не застрять сильно и без посторонней помощи сняться во время прилива. К тому времени, когда он начался, мы были, по моим подсчетам, милях в десяти от полуострова. Я повернул фрегат на запад и подобрал количество парусов так, чтобы держаться почти на месте или иметь небольшое движение вперед. После чего ушел спать, приказав разбудить меня, когда рассветет.
        67
        На рейд Шербура мы прибыли первыми из кораблей, участвовавших в сражении. В порту было несколько десятков транспортников разного размера, на которых собирались перебросить через пролив десант. Те, что мористее, уже покачивались на волнах, поднятые приливом, а остальные еще лежали на грунте. Город разросся, выпер за городские стены, от которых остались лишь фрагменты. На берегу появился редут с батареей из шести полупушек. На сохранившихся, прибережных башнях было по три шестнадцатифунтовые кулеврины. Из одной выстрелили холостым. Из-за слабого ветра французский флаг на топе грот-мачты не был виден, поэтому я приказал закрепить еще один на топе фок-мачты, после чего нас оставили в покое. Я не приближался к гавани, дрейфовал милях в трех от нее.
        Часа через два на юго-востоке появились три линкора со скромными названиями «Королевское солнце», «Великолепный» и «Победоносный» и тридцатидвухпушечный фрегат «Решительный». На первом, как и на остальных, не было флага адмирала. В придачу «Королевское солнце» еле тащилось, сидя очень глубоко. Наверное, набрало воды через пробоины в бортах. Это наводило на грустные мысли. Я отправил на катере Гильома де Сарселя узнать на бывшем флагмане, что с адмиралом и что делать нам? Так понимаю, сражаться флот на флот больше не будем, поскольку один из флотов распался на части, которые трудно назвать эскадрами.
        Гильом де Сарсель вернулся примерно через час. К тому времени идущие первыми три корабля достигли бухты, а «Королевское солнце» отстало от них на пару миль. От бывшего флагмана миль на пять отставала, судя по флагам, английская эскадра из одиннадцати линейных кораблей и двух десятков брандеров и авизо.
        - Адмирал перенес флаг на «Честолюбивый». С двенадцатью линейными кораблями он возле селения Сент-Васт-ла-Хог. Собираются там лечь на грунт и отбиться от англичан. Нам приказано в бухте Шербура подойти в прилив как можно ближе к берегу и там лечь на грунт и закрепиться. При помощи береговых батарей будем защищать транспортные корабли, - доложил Гильом де Сарсель.
        Я подумал, что надо было сразу идти в Брест. Не думаю, что нас кто-либо обвинил бы в трусости. Мы не кадровые военные и даже поучаствовали в сражении. Теперь не убежишь. Это уже будет неисполнением приказа и дезертирством с поля боя. Чертыхнувшись про себя, приказал ставить паруса и следовать к берегу.
        Фрегат «Решительный» лег на грунт между «Королевским солнцем» и «Победоносным», а затем мой и дальше «Великолепный». В чем был смысл размещения фрегатов между линкорами, мне не сказали. Наверное, потому, что смысла не было. Во время отлива все корабли легли на мористый борт, наклонив мачты в сторону моря. Из-за этого стрелять из пушек гондека было невозможно, а с опердека - только высоко задрав стволы. При этом комендорам придется удерживать карронады, чтобы сразу после выстрела не скатывались сами по наклоненной палубе к борту. Баркас и катера вместе с мушкетерами и частью матросов забрали с фрегата, чтобы организовать защиту от вражеского десанта и брандеров. В итоге защищать корабль осталась менее половины личного состава. Хорошо, что рабочую шлюпку не забрали, иначе бы на берег можно было бы попасть только во время отлива.
        Английский флот дрейфовал милях в пяти от гавани. Корабли были третьего и четвертого рангов. Это не считая мелочь трюмастую, из которых не меньше трех были брандерами. Англичане явно ждали высокую воду, чтобы войти в гавань и побеспредельничать.
        - Кике, собери мои вещи и отвези на берег. Сними там лучший номер в лучшей таверне. Если ничего не случится до вечера, приеду туда ночевать, - приказал я слуге, потому что, лежа на грунте и с сильно уменьшенным экипажем, чувствовал приближение белого пушистого зверька по названию песец.
        До вечера ничего не случилось. Англичане выслали три авизо для промера глубин. Их обстреляли из кулеврин, расположенных на башне. Одно ядро угодило в цель. Этого хватило, чтобы суденышко, кренясь на продырявленный борт, убралось по защиту линкоров, а два других последовали за ним.
        После захода солнца я отправился на берег. В предыдущие жизни выработалась у меня привычка возвращаться в города по-светлому, иначе ворота закроют. Стен с воротами уже нет у многих городов, но привычка сидит у меня в подкорке, на изменение ситуации не реагирует, как раньше долго не хотела признавать, что ночью в город не попадешь ни за какие деньги. Таверна оказалась трехэтажной. Это уже была полноправная гостиница, хотя все еще нет стойки. Хозяин - мужчина под шестьдесят, с длинными седыми прямыми волосами, подрезанными на лбу скобкой, одетый в белую рубаху и темно-красную жилетку из шерстяной ткани - сидел за столом, застеленным темно-красной скатертью, свисающей почти до пола, в небольшом холле напротив входной двери и рядом с лестницей, ведущей и наверх, к номерам, и вниз, наверное, в подвал или погреб. В зубах у него была потухшая, глиняная трубка. Он сам принимал постояльцев, сам отводил их в комнату, но вещи уже нес мальчик-слуга - патлатый постреленок с красным сопливым носом. Мальчишка взял мою винтовку и спасательный жилет. Винтовку нес, как что-то супер ценное, а жилет - небрежно, не
подозревая, что в нем спрятано драгоценных камней и денег столько, что хватит вооружить целый драгунский полк, а то и два.
        - Что сеньор виконт хочет на ужин? - вынув трубку изо рта, спросил хозяин гостиницы, поднимаясь по лестнице впереди меня.
        - Поужинал на корабле, - ответил я.
        - А что изволите на завтрак? - как бы пытаясь услужить мне, но на самом деле - заработать еще несколько су, поинтересовался он.
        - Приготовь яичницу, - сказал я.
        - Завтра пост, - напомнил он. - Может, рыбу приготовить?
        - Самая лучшая рыба - это колбаса, - поделился я советским опытом. - Приготовь яичницу с кровяной колбасой.
        Хозяин гостиницы хмыкнул тихо, но ничего не сказал. Атеисты все еще удивляют, но уже не пугают и, тем более, не вызывают желание искоренить с помощью костра.
        Мой номер был на втором этаже. Двухкомнатный, с большим окном в каждой комнате. Вид из окон в сторону моря, только вот дома через дорогу закрывали его. В передней, проходной комнате стоял овальный стол и четыре табуретки вокруг него, у стены - узкая кровать для слуги, рукомойник и таз для умывания, а в узкой коморке рядом с входной дверью - ночной горшок под табуретом с дыркой. Во вторую комнату вел проем без двери и даже занавески. Там стояла большая и широкая кровать на помосте, но без балдахина, а рядом с ней - большой сундук с ровной крышкой, на которой располагался подсвечник с тремя новыми сальными свечами и два пустых оловянных стакана.
        Перехватив мой взгляд, хозяин гостиницы сказал:
        - Если ночью захотите пить, у меня есть хорошее вино.
        - Местное? - спросил я.
        - Да, - ответил он.
        - Тогда лучше принеси сидр, - распорядился я.
        Слуга принес яблочную бражку в кувшине из толстого зеленоватого стекла. Такие кувшины я в этих краях видел лет двести назад. Не удивлюсь, если этот сохранился с тех времен. Нормандцы - народ бережливый. Их даже прижимистые жители южных районов Франции называют скупердяями. В ответ нормандцы называют южан мотами. Те обижаются и заявляют, что моты - это парижане. Для них - да, а для нормандцев парижане находятся где-то за пределами человеческого, поэтому получили прозвище телячьи головы.
        68
        Разбудил меня звук горна. Трубили тревогу. Солнце еще не взошло, за окном было серо, пасмурно. Прилив только начался, так что можно не спешить. Англичане сейчас просто не доберутся на дистанцию прицельного выстрела. Разве что десант высадят, но на такую глупость они вряд ли способны.
        Слуга побрил меня. Раньше я не доверял свою шею другим людям с опасной бритвой в руке, но в этой эпохе привык. Тем более, что Кике брил виртуозно, хотя нигде не учился. Если бы не повстречал меня на своем жизненном пути, наверное, сейчас был бы известным брадобреем в каком-нибудь испанском портовом городе.
        И яичницу приготовили именно так, как мне нравится, не пожалев кровяной колбасы. Скорее всего, вбухали всю, что осталась со вчерашнего дня, а то ведь до завтрашнего пропадет. В общем, день начался хорошо.
        На берегу моря собралась изрядная часть шербурцев. Им интересно было посмотреть морское сражение. Такие представления здесь редко показывают, тем более, бесплатно. Зрителей не пугало даже то, что не только в партер, но и на галерку может залететь ядро. Матросы на рабочей шлюпке ждали меня. Когда я сел на носовую банку, два матроса, шагая по мелководью, потянули лодку к фрегату. Приливное течение журчало звонко, радостно, словно соскучилось по этой части морского дна. На глубине с полметра, оба матроса запрыгнули в лодку и сели на весла, помогая двум другим.
        Через пару минут я оказался у борта фрегата, рядом со свисающим до воды штормтрапом. От обшитого медью корпуса тянуло гнилью, как будто металл способен на такое. Экипаж, точнее, те, кого мне оставили, находился на местах по боевому расписанию. Жан Мересс и Гильом де Сарсель стояли на шканцах, наклоненных в сторону моря, на возвышенном, левом борту, хотя удобнее было бы на правом. То ли хотели видеть, как можно дальше, то ли чтобы не мешать мне.
        Английская эскадра медленно, поставив лишь марсели, как бы закрадывалась в бухту. Спешить им некуда - до полной воды еще не меньше часа. Впереди шли три авизо на дистанции метров сто друг от друга, на которых мерили глубину примитивными лотами - куском чугуна на веревке. Бросали его вперед по ходу судна и, когда подходили к этому месту, смотрели на метки и выбирали. Правило семи футов под килем пока не работает. Считается, что хватит двух-трех. Остальные корабли шли за ними толпой - не воевать, а надрать уши нашкодившим пацанятам.
        - Что там слышно от адмирала? - спросил я Гильома де Сарселя, чтобы убить время.
        - Пока ничего нового. Англичане не осмеливаются атаковать. Наши корабли стоят под защитой форта, и им помогают три двенадцатипушечные галеры, - доложил он.
        Судя по всему, адмирал де Турвиль выбрал более удачное место для укрытия.
        Бой начали кульверины, установленные на башнях. К тому времени вражеские корабли были на дистанции кабельтовых шесть от наших линкоров, сидевших вместе с фрегатами в линию на грунте на мелководье. Впрочем, мой фрегат, благодаря приливу, уже был на плаву. Теперь можно было открывать и пушечные порты на гондеке, что я и приказал сделать.
        Наши корабли подключились к стрельбе, когда дистанция сократилась до полумили. У англичан впереди шли два корабля третьего ранга. Как мне сказал Гильом де Сарсель, это семидесятипушечный «Графтон» и шестидесятипушечный «Монах». У остальных английских линейных кораблей менее шестидесяти пушек. Вполне возможно, среди них и те, которых мы обстреляли во время сражения. Видимо, мало получили, хотят еще. Поскольку английские корабли находились носом к нам, я разрешил комендорам стрелять, в который им удобнее и по готовности залпом побатарейно. После первого же залпа образовалась такая густая туча из черного дыма, что разобрать было невозможно, попали ли, куда и кто именно. Как догадываюсь, начиная со второго залпа, мои комендоры палили наугад. Я не возражал: порох и ядра оплачивает король. Пусть комендоры потренируются за его счет. Расчеты карронад пока отдыхали. Их время придет, когда враг приблизится хотя бы на три кабельтова.
        После пятого залпа приказал сделать перерыв, чтобы остыли орудия. Видимо, такая умная мысль пришли не мне одному. Замолкли пушки на стоявшем слева «Победоносном», а потом и на стоявшем справа «Великолепном». Последним умолкло «Королевское солнце». Слабый восточный ветер разогнал черную тучу, открыв английскую эскадру, которая ложилась на обратный курс, преодолевая сопротивление приливного течения. Паруса на ближних кораблях были изрядно продырявлены. Сколько наших ядер попало им в борта и какой нанесли урон - это осталось неизвестным.
        В отлив они вряд ли сунутся, а до вечернего прилива времени еще валом, поэтому я приказал:
        - Комендорам отбой! Закрыть порты и почистить пушки!
        69
        Чего не отнимешь у англичан - это умения учиться на своих ошибках. Француз наступает на одни и те же грабли по несколько раз, пока не станет скучно, а англичанин после первого, максимум, второго раза идет искать другие грабли. Вторую атаку они предприняли на следующее утро, опять в прилив. На этот раз построились в линию. Ветер был западный, довольно свежий, плюс прилив помогал им. Глубины промерили в предыдущие дни, поэтому сейчас впереди не было авизо. Малые суда держались позади линкоров. Кильватерная колонна вошла в бухту по западной части ее, а потом повернула на восток и, убрав паруса, кроме стакселей, которые помогали удерживаться по ветру, выстроилась перед нашими кораблями, под острым углом к ним, на дистанции около трех кабельтовых. Благодаря приливному течению, дистанция будет сокращаться.
        На одни наш корабль получилось по два вражеских. Правда, нам помогали береговые орудия. Они первыми и начали обстрел, а потом присоединились и корабли. Ветер сегодня был свежее, быстро развеивал и сносил черный дым от наших выстрелов, но поскольку большую его часть несло на мой фрегат, мои комендоры от этого ничего не выигрывали. Залпы раздавались почти без перерывов, поэтому казалось, что вражеские ядра появляются из дыма сами по себе. Я замечал их в самый последний момент, перед тем, как они попадали в борт или проносились выше. Впрочем, англичане по привычке брали низко и на такой малой дистанции мазали редко. Я все чаще слышал гулкие удары, после каждого из которых мне становилось неприятно, будто получил сам, и приговаривал про себя: «Терпи, бродяга, ты ведь у меня крепкий! Они получают не меньше!».
        Так продолжалось с полчаса, после чего я увидел, какие выводы сделали англичане после вчерашнего налета. Небольшое одномачтовое суденышко с парусом-триселем, посеревшим от пороховой копоти, вынырнуло из черной тучи прямо перед «Победоносным», возле его кормовой части. Я не сразу понял, что это английский брандер. Решил, что это французское суденышко попало в непонятное, заплыв не туда, куда собиралось. Брандер врезался носом в борт линкора, сломав короткий и толстый бушприт. Уцелевший его кусок вывернуло вверх, из-за чего напоминал свежим разломом треснувший зуб, потерявший несколько осколков. Английское судно откинуло от «Победоносного», а потом опять прижало приливом, но уже ближе к нам. Упал парус. И я увидел четырех английских моряков, которые перебирались в двухвесельную шлюпку. Пожалев, что оставил винтовку в гостинице, послал им напутствие в дорогу на чистом русском языке.
        Брандер полыхнул сразу весь. Такое впечатление, что был облит бензином. Оранжево-красные языки пламени сперва осторожно, словно пробовали на вкус, полизывали просмоленный борт «Победоносного», а затем поползли вверх, становясь все шире. К пороховой гари прибавилась запахи горящей смолы и дерева. Капитан «Победоносного» - грузный мужчина с короткими толстыми ногами - подошел к борту, посмотрел на брандер и языки пламени, которые уже добрались до фальшборта, после чего снял рыжий парик и вытер большим черным платком покрасневшую, выбритую наголо голову. Повернувшись в мою сторону, он пожал плечами, будто сообщал, что сделал всё, что мог, но видишь, как оно обернулось?! После чего быстро спустился со шканцев. Судя по всему, он приказал своим комендорам прекратить стрельбу и последовать за ним, потому что пушки на «Победоносном» замолкли. К тому времени кормовая часть линкора уже пылала.
        Черт бы с ним, с «Победоносным», но, подгоняемый приливным течением, брандер продолжал ползти вдоль его борта, смещаясь в сторону фрегата. И ведь не протиснется между нами, обязательно навалится на мое судно.
        Я повернулся к Жану Мерессу, который, судя по напряженному лицу, не хуже меня понимал, что произойдет в ближайшее время:
        - Возьми матросов с баграми, садись на шлюпку и попытайся оттолкнуть брандер.
        - А если он взорвется? - задал вопрос шкипер.
        - А сели я пристрелю тебя прямо сейчас? - задал я встречный вопрос, доставая из кобуры пистолет с колесцовым замком.
        Гильом де Сарсель, с не менее напряженным лицом наблюдавший за английским брандером, услышав мои слова, улыбнулся. Может быть, я просто не замечал раньше, но вроде бы впервые увидел лейтенанта улыбающимся. Наверняка его мамаша подгуляла со славянином.
        - Давайте я сделаю, - предложил Гильом де Сарсель.
        - Нет, пусть он плывет, - настоял я, потому что подумал, что выпроводив с борта судна Жана Мересса, избавлюсь и от неприятностей, которые он притягивает на фрегат.
        Я не видел, доплыл ли шкипер до английского брандера. По времени должен был. Оттолкнуть точно не успел, потому что горящее судно взорвалось с таким грохотом, точно бочки с порохом заполняли весь его трюм. Горящие обломки подлетели выше наших мачт и посыпались оттуда на фрегат. Их было много, а матросов на палубе - всего трое. Первыми занялись якорные канаты, сложенные в бухты на баке. Они просмолены от души, потому что по роду своей службы подвержены гниению больше, чем многие другие. Раздуваемые ветром языки пламени, создавалось впечатление, отплясывали веселый, зажигательный танец. Через несколько минут они дотанцуют до крюйт-камеры - и плясать полетят все, кто к тому времени останется на фрегате.
        - Прекратить стрельбу! Всем срочно на берег! - приказал я Гильому де Сарселю, а Кике сказал: - Захвати Гарика и жди меня в гостинице.
        Гарик превратился в крупного, сильного пса, вожака стаи. В последнее время я редко брал его с собой, оставлял в Донже, где в окружении сук ему было интересней. Заодно улучшал местную породу, которая из-за близкого скрещивания начинала увядать. Не знаю, почему, но в этом сезоне взял его с собой. Наверное, предчувствовал, что скоро расстанемся.
        - Кувшин и кубки взять? - спросил слуга о серебряной посуде, которая была в каюте.
        - Если доплывешь с ними, - сказал я.
        - Доплыву! - уверенно заявил слуга и метнулся в каюту.
        У нас не осталось ни одной шлюпки, а глубина моря возле борта была метра три-четыре. До мелководья надо проплыть метров тридцать-сорок. Кто умел плавать, спускались по штормтрапу или прыгали прямо с планширя и быстро гребли к берегу, а кто не умел, хватали любую доску и отправлялись в плаванье в обнимку с ней. Я стоял на шканцах и ждал, когда корабль покинут все члены экипажа. Не дождался, потому что языки пламени выхлопнулись из люка, ведущего к крюйт-камере. Повторить полет при ее взрыве у меня не было желания, поэтому полез на планширь, чтобы сигануть в море. И тут вспомнил, что со мной всего-то шпага и несколько монет. Всё остальное лежит в номере в гостинице. В следующей жизни мне придется начинать с нуля. С этой мысль и шагнул за борт. Полет был коротким, а вода показалась теплой, словно нагретой горящими кораблями.
        Александр Чернобровкин
        Корсар
        1
        Вынырнув из теплой воды, я первым делом почувствовал запах дыма. Горьковатый, с ноткой сухого дерева. Затем как-то хлопком, словно до этого уши были заложены, услышал звуки пожара. Я обернулся и увидел высокий борт корабля. Это был мой фрегат, я не мог ошибиться. Значит, остался в этой «жизни»? Режим перемещения не сработал? Интересно, осечка это или всё, отпрыгался? Как говорят в Одессе, будем посмотреть. А пока погребем к берегу, подальше от своего корабля, пока он не перешел в множественное число - обломки.
        По пути мне попался бедолага, который взял слишком маленькую доску. У него никак не получалось утонуть, потому что глубина в этом месте была чуть более двух метров. Опустившись до дна, он отталкивался, хватал раззявленным ртом воздух, пытался продвинуться вперед и опять тонул. Увидев меня, промычал что-то, что я не сразу понял, как призыв помочь. Сразу вспомнилась молодая китаянка, которую я спас на пляже Саме острова Лан в Таиланде. Через короткие промежутки времени она погружалась с головой, потом выныривала, выплевывала воду и пискляво, быстро и негромко выдавала «хельп!». Если бы не выпученные глаза, потерявшие напрочь раскосость, решил бы, что разыгрывает. Подплыв к ней на расстояние вытянутой руки, протянул левую. У меня уже был опыт спасения, чуть не закончившийся утоплением обоих. Подросток схватил меня рукой за шею и так сдавил, что я не мог вдохнуть, а разогнуть его руку двумя своими не доставало силенок, хватка была мертвая, пока не додумался нырнуть. Под водой меня сразу отпустили. Вынырнув, я схватил подростка сзади за волосы и поволок к берегу. Китаянка схватилась за мою руку и
забултыхала ногами. Подозреваю, что я у нее не первый спаситель. Решил бы, что у нее такой способ снимать мужчин, но, добравшись до мелководья, китаянка отпустила мою руку и рванула на сушу, позабыв поблагодарить. Французского матроса, не умевшего плавать (как по мне, так не умеющий плавать моряк - это оксюморон), я подтолкнул в спину раз, другой, третий, после чего расстояние между дном и поверхностью моря оказалась меньше, чем между ступнями матроса и его ртом. Подозреваю, что первый метр к берегу он преодолевал на мысочках. Может быть, ему надо было стать балероном. Кстати, балеты уже есть, и, как следствие - балерины и балероны, причем прима-балерон - сам король Людовик Четырнадцатый. Надеюсь, танцует он лучше, чем руководит флотом, армией да и всей страной.
        На берегу меня встретили слуга Энрике и пес Гарик. Последний обрадовался мне так, как могут только собаки. Люди так не умеют и даже не пытаются научиться. Мне кажется, собаки это понимают, поэтому радуются и за себя, и за хозяина. У ног слуги находились два узла - серебряная посуда, завязанная в скатерти. Как Кике с таким грузом доплыл до берега - вопрос на засыпку. Наверное, загрузил нескольких матросов. Он быстро научился перекладывать свою работу на других моих подчиненных.
        - А где Жак Буше? - первым делом спросил я.
        Последний раз я видел индейца на баке фрегата, откуда он стрелял по англичанам, удиравшим на шлюпке. Надеюсь, попал хотя бы в одного сукиного сына, чтобы горел в аду на огне из обломков моего фрегата.
        - Понятия не имею, - ответил слуга Энрике. - Среди тех, кто выбрался на берег, его нет.
        Скорее всего, и не будет. Как и большинство индейцев, Жак Буше не знал слово «отступление».
        - Сеньору надо срочно в гостиницу, а то простудитесь! - бессознательно подражая тону моей жены, выдал слуга.
        - Возле такого костра трудно простудиться, - произнес я, повернувшись к горящему фрегату.
        Огонь уже добрался до кормы, но почему-то не проник в крюйт-камеру. Наверное, никак не справится с войлоком, которым в целях повышения безопасности оббиты ее палуба, переборки и подволок. Но скоро должен осилить и эту преграду, поэтому я быстро отошел к группе офицеров, которая стояла метрах в ста от воды. Это были командиры с «Королевского солнца», «Победоносного» и «Решительного». Экипаж «Великолепного» только начал путешествие к берегу, удирая от англичан, взявших корабль на абордаж. Центром группы был коротконогий капитан «Победоносного», имя которого мне несколько раз называл Гильом де Сарсель, но я сразу же забывал. Помнил только, что он гугенот, отказавшийся переходить в истинную веру, но оставленный на своем посту, потому что опытен и смел.
        - Пожалуй, самый дорогой костер, который я видел в своей жизни, - подойдя к капитану «Победоносного», шутливо молвил я. - Мой фрегат обойдется королю в три миллиона ливров.
        Именно такую сумму обязаны мне будут выплатить по договору. Небольшая мзда убедила интенданта, что мой корабль стоит так дорого. Я не предполагал, что корабль погибнет. Был уверен, что в бою повреждения будут обязательно, а они оцениваются, исходя из стоимости всего корабля. Пострадала пятая часть - гоните шестьсот тысяч!
        - Всего лишь?! - усмехнувшись, произнес он. - «Королевское солнце» стоит раз в двадцать дороже, а может, и в тридцать.
        - Неплохая плата за дурацкий приказ, - сказал я.
        Чей приказ - говорить не стал. Умный поймет, а дурак отнесет на свой счет.
        - Как вы смеете так отзываться о приказах адмирала?! - вмешался в наш разговор Симон де Костентин, стоявший позади нас, которого я узнал бы, не оборачиваясь, по вони, приправленной запахом жасмина.
        Сопляку даже в голову не пришло, что я могу так отзываться о приказах короля, а не его дяди. В отличие от короля, у графа де Турвиля выбора не было: что участие в сражении, что отказ от него ставили крест на его карьере. Но теперь его хотя бы не назовут трусом.
        - Мальчик, тебя родители не учили, что нельзя вмешиваться в разговор взрослых? - язвительно поинтересовался я и презрительно добавил: - И не подходи так близко. От тебя воняет, как от крестьянина, который целый день заготавливал жасмин. Ты не пробовал мыться? Сэкономил бы много денег на духах и притирках, и сослуживцы перестали бы разбегаться в разные стороны, завидев тебя.
        Капитан «Победоносного» заржал так заразительно, что его поддержало несколько офицеров. Уверен, что это не его подчиненные, которые так тонко льстят. Новый корабль он получит не скоро, если вообще получит после такого унизительного поражения.
        - Если бы вы не были старшим по чину, я бы вызвал вас на дуэль! - срывающимся голосом выпалил Симон де Костентин.
        Вызывать на дуэль старшего по чину запрещено, иначе бы это был самый быстрый способ продвижения по служебной лестнице.
        Я презрительно хмыкнул и сказал:
        - Поскольку мой корабль догорает, я уже не на службе, так что тебе ничто не мешает вызвать меня на дуэль. Разве что приказ короля, который карает смертью без суда за дуэль во время боевых действий.
        - Приказ короля меня не остановит, когда дело касается чести семьи! - поставил меня в известность родственник адмирала.
        - Дело касается лично тебя и никого больше, - уточнил я. - Твой дядя обойдется и без сопливого защитника. Тем более, что в ближайшее время ему будет не до меня.
        - Я вызываю вас на дуэль, виконт! - торжественно и уже без визгливых ноток произнес Симон де Костентин.
        - Шевалье, - обратился я к офицерам, наблюдавшим наш разговор, - вы все видели, что я пытался предотвратить эту дуэль, но этот мальчик…
        - Я не мальчик! - перебил срывающимся опять голосом племянник адмирала и выхватил из ножен шпагу. - И я вам это докажу сейчас же! Доставайте вашу шпагу!
        - Может, ты позволишь мне досмотреть такое редкое зрелище - как сгорают надежды Франции на морское владычество?! - насмешливо произнес я. - А потом я, так и быть, уделю тебе пару минут.
        В это время взорвался мой фрегат. Обломки подлетели вверх метров на сто, наверное. Вот так и я когда-то летал. Может быть, не так высоко, потому что находился далеко от эпицентра взрыва. Следующим рванул «Победоносный». Капитан корабля скривился, будто у него выдернули сразу пару зубов. После чего потер губы тыльной частью сжатой в кулак руки. Потом наступила очередь «Королевского солнца» и - через пару минут - фрегата «Решительный». Дольше всех держался «Великолепный», но его и подожгли позже всех. Поняв, что не смогут снять его с мели и вывести в море, англичане собрали все, что сочли ценным и смогли увезти, а остальное предали огню.
        За все это время никто из французских офицеров не произнес ни звука. Видимо, зрелище было слишком тягостным для них. У них ведь нет полутора миллионов ливров, чтобы построить себе фрегат.
        - Вот и всё, отвоевались, - печально подытожил бывший капитан «Победоносного» после взрыва последнего французского военного корабля в бухте Шербура. Затем повернулся ко мне и спросил: - Вам секундант нужен?
        - Если окажете честь, - молвил я в ответ.
        - С удовольствием сделаю это, - сказал он и, криво ухмыльнувшись, посмотрел на племянника адмирала.
        Интуиция мне подсказала, что этот сопляк успел нагадить бывшему капитану «Победоносного». Видимо, пользовался правом родственника командующего флотом так же усердно, как духами и пудрой.
        Возле уцелевшей крепостной башни было неплохое местечко, чтобы померяться шпагами. Раньше здесь был ров, но его засыпали много лет назад. В итоге получилась впадина шириной метров пять и длиной около полусотни. Дуэлянты спустились в нее, а остальные, включая секундантов, расположились на склоне. Кстати, секундантом моего противника был Гильом де Сарсель. Глядя на него, мне вспомнилось выражение «чистый, как лист, гибкий, как глист». Видимо, зарабатывает протекцию. Не думаю, что у Симона де Костентина на «Королевском солнце» были друзья. Если они вообще были у него хоть где-нибудь.
        Сражались в жюстокорах. Видимо, Симон де Костентин постеснялся показать, насколько чиста его рубаха. Он встал в высокую стойку, модную сейчас у французов. Наштукатуренное, желтушное лицо напряжено. Шпагу держит твердо. Судя по всему, у него были хорошие учителя. Сейчас узнаем, был ли он хорошим учеником этих учителей? Я не стал выпендриваться, выцеливать. Отбив два удара и уловив их алгоритм, во время третьего, когда шпаги соединились левыми сторонами, а Симон де Костентин держал руку высоко поднятой, я взял сильной частью (ближней к эфесу) своего клинка слабую часть (ближнюю к острию) его и, направив удар под руку, не выворачивая кисть, уколол сопляка в бок. Клинок туго преодолел бордовый жюстокор, украшенный золотыми позументами, а потом легко пошел дальше, влез сантиметров на десять. Я быстро выдернул шпагу и отшагнул назад и влево, за руку противника, чтобы не схлопотать ответный удар.
        Перестраховался напрасно. Симон де Костентин прижал правый локоть к ране и посмотрел на меня так, будто увидел впервые. Вокруг его головы появился еле заметный серый ореол, причем не в горизонтальной плоскости, как пририсовывают святым, а в вертикальной, как бы взяв лицо в рамку. Создавалось впечатление, что ореол образовался из шафрана, обсыпавшегося с лица и поменявшего цвет. Увидев ореол, я понял, что племянник адмирала не жилец. Выронив шпагу, Симон де Костентин начал медленно оседать. Секундант Гильом де Сарсель бросился к нему, поддержал, не дав упасть, помог сесть, а потом и лечь на густую зеленую траву, которая, благодаря частым дождям и туманам в последний месяц, поперла на славу.
        - Его надо отнести к лекарю! - крикнул Гильом де Сарсель.
        Больше никто не поспешил на помощь. Наверное, не я один понял, что Симон де Костентин долго не протянет, и не мне одному он сильно не нравился. Родственников своего начальника, как и его самого, любят ровно до тех пор, пока это выгодно.
        - Красивый удар! - похвалил бывший капитан «Победоносного». - Уверен, что этот щенок не доживет до утра.
        - Так получилось, - молвил я не то, чтобы сожалея, а просто констатируя факт.
        Наверное, кто-то должен был ответить за гибель моего фрегата, а кто подходил на эту роль лучше племянника адмирала, бестолково выполнившего бестолковый королевский приказ?! Тем более, что до первых двух добраться мне было слишком трудно, а этот сам напросился. Да и настроился я перед прыжком в море вынырнуть в другой эпохе. В этой мне стало скучно, надоело быть французом и жить с располневшей женой, поверившей, что она - виконтесса. Тем более, что у меня и раньше не складывались отношения с французскими королями. Попал в подданные Людовика Четырнадцатого из-за дуэли и найду другого правителя по этой же причине.
        - Адмирал де Турвиль быстро принимает решения, так что не советую попадаться ему на глаза ближайшие пару недель, - сказал бывший капитан «Победоносного», опять потерев кулаком губы.
        - Надеюсь, мы не встретимся с ним не только ближайшие недели, но и месяцы, - произнес я. - Мой ответный совет: уходите из французского флота. В ближайшие лет двести заправлять на морях будут англичане. Так что или переходите к ним, или отправляйтесь в корсары. Там хотя бы разбогатеете.
        - Я и сам так думал. Ждал повод. Если не дадут новый корабль, поплыву в Англию, - сообщил бывший капитан «Победоносного».
        Хозяин гостиницы уже знал, что я убил на дуэли племянника адмирала. Поединки пока не считаются преступлением, чего не скажешь об убийстве племянников адмиралов. Это все еще непростительный грех, если ты не командир адмиралов.
        - Ваш слуга сказал, что вы сегодня уедете, - предельно вежливо уведомил хозяин гостинцы. - Обед вам не готовить?
        - Почему же, приготовь, - ответил я. - Мне еще надо купить лошадей.
        - Мой кузен торгует лошадьми. Если хотите, пошлю за ним, - предложил он болеетеплым и менее официальным голосом.
        - Мне нужны две ездовые с седлами и одна вьючная. Если у него есть хорошие, пусть сразу приведет. Заплачу щедро, но всякую дрянь покупать не буду, - предупредил я.
        - Лошадей лучше, чем у него, в нашем городе ни у кого нет! - похвалил хозяин гостиницы.
        Кузен-барышник оказался тридцатичетырехлетним болтливым малым с вытянутым лицом. Если его голову поместить между лошадиными, то не сразу поймешь, где человеческая. Барышник привел четырех лошадей: трех ездовых жеребцов и вьючную кобылу. Если это лучшие в городе, то всех остальных надо отправить на колбасу. Каждый раз, когда я спрашивал, сколько стоит конь, кузен начинал нахваливать его.
        Поняв, что ответа не дождусь, потому что меня держат за лоха, предложил:
        - Три сотни ливров за двух жеребцов и кобылу.
        - Сеньор, да каждый из жеребцов стоит три сотни! Вы посмотрите, какие у них… - вновь загомонил барышник.
        - Пошел вон, - тихо сказал я и направился к двери, ведущей со двора гостинцы в столовую, где меня ждал обед.
        - Шестьсот за троих! Пятьсот! Четыреста пятьдесят! - под каждый мой шаг понижал цену барышник.
        - Триста тридцать, - остановившись на пороге и не оборачиваясь, бросил я.
        - Четыреста! - отчаянно прокричал барышник, а увидев, что я берусь за ручку двери, нормальным голосом сказал: - Триста шестьдесят. Они стоят этих денег, поверьте.
        - Триста пятьдесят - и только потому, что спешу, - предложил я.
        - Согласен, - обреченно, словно эта сделка разорит его, произнес барышник.
        Пересчитывая деньги, он сопел так напряженно, будто каждая монета весила килограмм десять. Его родственник стоял рядом и наблюдал с кислой мордой. Ничто не огорчает нас, самых умных, так, как удача, привалившая дураку. Жаль, что барышник не увидит, как я буду рассчитываться с хозяином гостиницы, а то бы, уверен, на его морде было бы не меньше кислоты.
        Отобедав гусем, запеченным с какой-то травой, которая придала мясу интересный, сладковатый привкус, жареной говядиной с зеленым салатом, жареной треской с острым соусом, двумя сортами сыра и отдав должное сидру, я оплатил счет за гостиницу, удалив из него приписку в восемь ливров, после чего отправился верхом в сопровождении своего слуги и пса Гарика в сторону города Нанта. Особо не спешил. Адмирала известят о смерти племянника не раньше вечера. Поскольку я теперь не являюсь его подчиненным, послать за мной погоню он вряд ли посмеет. Наверняка сообщит о дуэли и ее результате в Париж. Пока курьеры довезут сообщение туда, пока там решат, наказывать меня или нет, а если да, то как, пока курьеры доставят королевский указ в Нант, пройдет не менее двух недель. За этот срок я не успею добежать до канадской границы, но меня устроит и любая другая, тем более, что Франция сейчас воюет со всеми своими соседями - беги в любую сторону.
        Места, по которым мы проезжали, были мне знакомы. Когда-то воевал здесь под командованием Бертрана дю Геклена. Если города немного изменились, в основном увеличившись в размерах, то в сельской местности, как мне показалось, всё осталось прежним. Крестьяне всегда живут, на несколько веков отставая от горожан. Только во время революций город опускается до уровня деревни, но ненадолго. Техническая революция только набирает обороты, а буржуазная наведается во Францию не скоро.
        Единственным важным изменением была сеть почтовых станций. Их понастроили по всей стране, километров через двадцать пять друг от друга. Между ними курсировали рыдваны - многоместные экипажи, перевозившие пассажиров. Эти станции - не убогие придорожные трактиры, в которых в прошлом тебя кормили, чем попало, а ты бесчисленных клопов и вшей - своей кровью. Это уже дедушки мотелей, только вместо гаражей конюшни. Начиная со второго дня пути, мы останавливались в первой почтовой станции на обед, а во второй - на ночлег. И разбойничков стало заметно меньше. Настолько меньше, что о них, конечно, слышали, но нападений на путников в краях, через которые мы проезжали, давненько не было, хотя путешествуют сейчас в основном малыми группами. Говорят, что в Провансе до сих пор сильно шалят на дорогах. А чего еще можно ожидать от дикарей, которые только недавно стали частью цивилизованной Франции?!
        2
        В Нанте еще не знали о разгроме французского флота. Я был первым, кто рассказал эту неприятную новость. Мне показалось, что слушатели отнеслись к ней без особого интереса. Скажем так, они бы больше удивились победе. Да, им нравятся победы французского флота, но на первом месте интерес к сухопутной армии. Французы непрошибаемо уверены, что судьба любой страны решается только в сухопутном сражении. Даже судьба Англии, поэтому норовят высадить там десант, а не устроить морскую блокаду, которая, по моему мнению, была бы более эффективной.
        Мою жену Мари-Луизу тоже больше огорчила моя дуэль с племянником адмирала, чем потеря фрегата, не говоря уже о поражении всего флота. Впрочем, не только огорчила, но и порадовала. Не у каждой есть муж, победивший на дуэли.
        - Если он умрет, тебя могут наказать? - первым делом спросила она.
        - Да, могут сделать короче на голову, - поделился я предположением.
        - Они не посмеют, ты же виконт! - не поверила жена.
        - Я знавал графов и даже герцогов, с которыми проделывали это, - сказал я.
        - Но не за дуэль же! - не согласилась Малу.
        - У меня нет желания проверять, казнят меня за дуэль или нет. Я завтра уеду заграницу, скорее всего, в Испанию и там подожду известий, выжил ли этот сопляк, а если нет, то что мне за это будет? - сообщил я.
        - Я поеду с тобой, - сразу решила Мари-Луиза.
        Вот только ее мне заграницей и не хватало!
        - Если ты уедешь со мной, все наше имущество разграбят под каким-нибудь надуманным предлогом. К тому же, надо кому-то заняться получением компенсации за гибель фрегата. Речь идет о трех миллионах ливров. Чужому человеку такое не поручишь, а твой отец будет здесь только к зиме, - сказал я.
        Три миллиона ливров отбили у Мари-Луизы желание путешествовать. Ради такой суммы она была готова отказаться от дорожных лишений и жизни в чужой стране, а не в своем благоустроенном доме.
        - Я буду каждый день писать тебе письма, - придумала она сама себе епитимью за отказ сопровождать мужа в горе и радости.
        - Да, так будет лучше, - согласился я.
        От своего имени, полковника драгунского полка, я написал подорожную себе на свое настоящее имя, как капитану, командиру роты этого полка, получившему отпуск для решения семейных вопросов в городе Нанте. Теперь капитан в сопровождении слуги возвращался из отпуска в свой полк, стоявший в городе Динан. Купленные в Шербуре лошади как раз годились для этой цели. Из своей конюшни я взял только одного иноходца, который выглядел не слишком дорогим. Все-таки придется провести в седле много дней, а на иноходце не так сильно отбиваешь задницу. Во вьюки были уложены еда, одежда, оружие и спасательный жилет, начиненный драгоценными камнями. В банке были получены пять векселей на пятьдесят тысяч ливров каждый, которые можно было обменять в любой стране, соседствующей с Францией. Война никак не повлияла на деловые отношения банкиров всех стран, участвовавших в конфликте. Кстати, займы на войну банкиры давали обеим враждующим сторонам, и это никого не смущало.
        Рано утром я вместе с Энрике из своего городского дома выехал якобы в свой загородный, хотя вся прислуга знала, что отправляемся мы в Испанию. Я ехал на иноходце, а слуга - на жеребце, купленном в Шербуре. Еще одного оседланного жеребца и навьюченную кобылу он вел на поводу. Гарик сопровождал нас, то опережая, то отставая. Я решил взять пса с собой. Может, еще где улучшит местную породу гончих. Миновав пригороды Нанта, мы повернули в берегу Луары. Там нас поджидала двадцатичетырехвесельная речная галера. От морских она отличалась более низкими бортами и плоским днищем. Единственная мачта рассчитана на брифок, который лежал в диаметральной плоскости судна, от мачты в нос. Судя по слою пыли на парусе, последний раз его ставили несколько недель назад. Шкипером был невысокий пожилой мужчина с подслеповатыми карими глазами, которые постоянно слезились, даже в безветренную погоду. Вглядываться в даль ему было незачем, потому что, посмотрев на один берег реки, мог точно сказать, что именно находится на противоположном, а суда уже придерживались при движении правой стороны. На голове у него шляпа с узкими
полями и фазаньим пером, сломанным в верхней трети. Одет в длинную темно-синию безрукавку поверх желтоватой полотняной рубахи и черные штаны, закатанные до коленей. На ногах кожаные шлепанцы, мокрые, будто прогулялся в них по мелководью. Единственным грузом галеры стали два пассажира и их четыре лошади и собака, которых расположили в кормовой части. Накрапывал дождь, поэтому мне предложили место под тентом, который был как бы продолжением палубы короткого полуюта.
        - Из-за дождей не уродится виноград в этом году. Нечего будет продавать крестьянам, не на что покупать еду. Голод начнется, - прокаркал шкипер, помогая мне устроиться в плетеном из лозы кресле.
        Из-за теплой и дождливой погоды листья и молодые побеги винограда покрылись плесенью и желтыми пятнами. Бороться с этой гадостью пока не умеют. Крестьяне тупо обрывают пораженные листья, но это не останавливает болезнь.
        - Неудачный год выдался, - согласился я.
        Шкипер покивал головой, вытер рукой слезящиеся глаза и спросил:
        - Можно отправляться?
        - Поплыли, - разрешил я.
        Двадцать четыре гребца, все молодые и крепкие мужчины в широкополых соломенных шляпах, одетые в рубахи, кожаные жилетки и короткие штаны, упершись босыми ногами в палубу, дружно налегли на весла. Двадцать пятым подчиненным шкипера был рулевой, который с трудом поворачивал тяжелый румпельный руль. В отличие от гребцов, шляпа у него была фетровая - положение обязывало. Для этих людей дождь был в радость. В жару грести тяжелее. Впрочем, перемещать практически пустую галеру им было не сложно.
        На берегах реки все еще много замков. Для нынешней жизни они стали недостаточно комфортабельными, а содержание обходится очень дорого, поэтому большинство хозяев предпочитают ломать их и строить из полученного материала современные дома. Знали бы они, за какие деньжищи будут продавать уцелевшие замки в двадцать первом веке!
        На реке почтовых станций пока нет, поэтому останавливались на ночевку в деревнях или городах. Неподалеку от пристани обязательно был трактир или гостиница. Там я и ночевал вместе со слугой, а мои лошади всю ночь набивали брюхо или на пастбище, или в конюшне. Экипаж, включая шкипера, спал на галере.
        На пятый день мы прибыли в Орлеан. Город разросся с тех пор, как я был здесь в последний раз. Жанна д’Арк еще не стала святой, но восьмого мая ее поминают, называя Орлеанской Девой, спасшей Францию. Наверное, делают это, чтобы искупить вину за то, что предали и продали ее за десять тысяч золотых. Поэтому во Франции так много святых.
        Я расплатился со шкипером за пять дней аренды галеры и дал еще за семь:
        - Никому не говори, кого привез. Жди меня здесь неделю. Если не приеду, ты свободен, грузись, чем хочешь.
        - Я могу подождать вас и дольше, - предложил шкипер.
        А почему бы не подождать?! Галера стоит, а деньги идут. Только мне с лихвой хватит недели, чтобы покинуть пределы королевства Франция. Мне надо, чтобы раньше этого срока не узнали, что я отправился не в Испанию, а на северо-запад. Поэтому пусть галера постоит здесь. Моя безопасность стоит полутора сотен ливров за аренду судна на неделю.
        На следующее утро я со слугой отправился в Париж, а потом в Динан. Во Франции все дороги идут через столицу, даже если она не по пути. Вполне возможно, что нам встретится курьер, везущий приказ о моем аресте, но, надеюсь, никому не придет в голову искать именно здесь Александра де Кофлана, виконта де Донж. Тем более, с документами на имя русского капитана, служащего в его полку.
        3
        Мой тесть Матье де Кофлан очень удивился, увидев меня. До него уже дошло известие о поражении французского флота, но он надеялся, что я не вернусь в сухопутную армию. Я объяснил, что не собираюсь отнимать у него командование полком, после чего тесть перестал печалиться по поводу разгрома французского флота. Поражение не ограничилось лишь сожжением трех линейных кораблей и двух фрегатов в Шербуре. Возле селения Сент-Васт-ла-Хог было уничтожено англичанами еще двенадцать линкоров и множество более мелких судов, количество которых даже не сочли нужным сообщить, как будто сгорели ненужные, пересушенные дрова. Вы поверите, но потерявший большую часть флота адмирал Анн-Илларион де Костентин, граф де Турвиль, был назначен героем и почти победителем. Король Франции даже, немного по-своему, повторил слова своего турецкого коллеги, потерявшего флот под Лепанто: «Счастье, что де Турвиль спасся, а корабли построим новые!» - и произвел горе-флотоводца в маршалы. Наверное, искупал вину за свой дурацкий приказ. Для чего была запущена еще и утка, что адмиралу просто не успели довести до сведения новый королевский
приказ, разрешавший уклониться от сражения с превосходящими силами противника. Поэтому во Франции так много маршалов.
        О моей дуэли в Динане ничего не знали. Тестя поразило не то, что я проткнул кого-то на дуэли - с кем не бывает?! - а то, что я сделал это с племянником адмирала. По мнению Матье де Кофлана, это то же самое, что и дуэль с самим адмиралом.
        - Так он умер? - спросил тесть.
        - Понятия не имею, - ответил я. - Как ты понимаешь, я не стал ждать ответ на этот вопрос. Поживу где-нибудь за пределами Франции, пока ситуация не прояснится, чтобы не попасть под горячую руку. Завтра выделишь роту, чтобы проводили меня до вражеской территории. Оттуда поеду в Голландию или Англию. Если племянник умер, придется пробыть там, как минимум, до конца войны, а то и до смерти короля. Так что тебе надо будет помогать Мари-Луизе, потому что она одна со всеми делами не справится.
        И я перечислил ему, что, когда и как делать. Понимал, что, скорее всего, не вернусь во Францию, но жалко будет, если разбазарят нажитое непосильным трудом.
        - Если хочешь, можешь оставить полк на кого-нибудь и вернуться в Нант, заняться моими делами. Я предупредил Малу. Она будет выплачивать тебе зарплату полковника, - предложил я.
        - Не сейчас, - отказался тесть. - Вот возьмем Намюр, может, тогда. Сам Вобан руководит осадой!
        Я уже привык, что Франция - страна только героев и выдающихся людей, поэтому даже действительно заслуживающих похвалу воспринимаю скептически. Уверен, что у противников французов есть не менее выдающиеся осадные инженеры, но родились они в странах с маломощным пиар-ресурсом и/или слишком завистливым населением.
        На следующее утро в сопровождении роты драгунов я добрался до территории Испанских Нидерландов, которую контролировали враги французов. Там я распрощался с солдатами своего полка и дальше поехал только со слугой Энрике. Встречи с вражескими подразделениями я не опасался. На руках у меня подорожная за подписью полковника Матье де Кофлана на имя русского дворянина, капитана драгунской роты, решившего покинуть службу во французской армии. В Западной Европе все еще в порядке вещей служить там, где хочешь, независимо от твоей национальности и государственной принадлежности. Послужил во французской армии, заработал чин и деньги, а теперь возвращаюсь домой. Если по пути найду теплое местечко, остановлюсь там.
        Самое забавное, что меня никто ни разу не остановил и не спросил, куда и почему я еду, не предложил показать подорожную. Благородный и явно не бедный человек путешествует в сопровождении слуги - и пусть себе едет. Представляю, как скучно сейчас быть шпионом.
        4
        Из-за окружавших его болот Роттердам почти не изменился в размерах, разве что значительно подрос вверх. Раньше трехэтажные дома были редкостью, а теперь почти все в четыре или пять этажей, и видел даже семиэтажные. Двухэтажных в центре почти нет. Остались только на окраинах. Как и раньше, построены дома из кирпичей, покрытых защитным слоем дегтя. В богатых домах есть элементы - карнизы, фронтоны… - из камня-ракушечника, которые выделяются светло-коричневыми пятнами на черном фоне. На улицах попадаются подростки в одежде двух цветов герба Роттердама: левая половина белая, а правая - зеленая. Как мне объяснили, это сироты и подкидыши, которых мэрия содержит и обучает какой-нибудь профессии в специальных приютах. По достижению подростком пятнадцати лет, ему выдают нормальную одежду и немного денег и оправляют в свободное плавание. Большинство мальчиков-сирот становится моряками. Впрочем, и большинство мальчиков, выросших в семьях, тоже посвящают себя морю или, на худой конец, кораблестроению. Есть приюты и для бывших проституток, где они занимаются посильным трудом - плетут кружева или вышивают.
Заключенные в тюрьмах тоже не бездельничают, как раньше, а работают на благо свое и города. В общем, голландцы, как и положено скупердяям, первыми поняли, что дешевле потратиться на искоренение причин для возникновения преступности, чем бороться с ней, и начали строить небоскреб под названием «социальное государство». В двадцать первом веке у меня было подозрение, что небоскреб вот-вот рухнет под собственной тяжестью и похоронит под собой Нидерланды. На такой болотистой, во всех смыслах слова, почве опасно строить высокие здания.
        Свой дом я не нашел. На месте его и тещиного был пятиэтажный из покрытого дегтем кирпича, без каких-либо украшений, с маленькими узкими окнами, в которых нижняя половина поднималась вверх по принципу гильотины. Ни одного ван Баерле тоже не оказалось в Роттердаме. Говорят, все представители этого богатого рода перебрались в Амстердам, чтобы стать еще богаче. Зато верфь находилась на том же месте, и у хозяина свободного стапеля были такие же уши, похожие на пожухшие лопухи, и стойкий перегар, как и у того, который владел им почти полтора века назад. Может быть, это его потомок. На этот раз мне не удалось удивить корабела необычным заказом.
        - Трехмачтовую гафельную шхуну с острыми обводами и соотношением длины к ширине, как шесть к одному, марселями на фок-мачте и грот-мачте, длинным бушпритом под три кливера? - уточнил корабел. - Сделаю. Есть у меня чертежи похожей шхуны на восемьдесят пять ластов (сто семьдесят тонн). Надо будет только немного поработать с обводами и бушпритом. Если подойдет такая, сделаю быстро. Если нет, надо будет подождать, когда рассчитаю нужную.
        Ты смотри, они уже рассчитывать научились! Скоро будут знать больше меня.
        - Именно такая мне и нужна, - согласился я, потому что хотел получить судно, как можно быстрее.
        - Без такелажа и парусов шхуна обойдется тебе в тридцать тысяч гульденов. Треть сразу, треть - когда сделаю половину работы и треть - окончательный расчет, - сообщил корабел.
        Когда-то голландский гульден был равен французскому экю, но сильно девальвировал. По реформе тысяча шестьсот восемьдесят первого года он немного дороже ливра. Я учел в «Стадсбанк ван Ленинг» сразу все векселя. Вдруг мне захочется исчезнуть? Странно будет, если покойник вдруг предъявит к учету вексель. Банк располагался в массивном, не похожем на тонкие соседние, трехэтажном здании с крыльцом из камня-песчаника, которое издали было похоже на льдину, прижатую приливом к черному утесу. Как мне сказали, головной офис в Амстердаме располагается в шестиэтажном здании. Я вспомнил времена, когда голландские банки располагались в одноэтажных домишках, где в офисе с трудом помешались хозяин, его помощник и пара посетителей. Отдав корабелу треть за шхуну, остальное разместил на счете под три процента годовых. Хоть что-то, да накапает.
        Гостиница, в которой я остановился, находилась неподалеку от рыбного рынка, не изменившегося ни капельки. По крайней мере, вонища там была прежняя, ядреная. Я сразу вспомнил, как шел по рынку к монастырю, чтобы поглубже пообщаться с инквизиторами. Теперь их в Роттердаме не встретишь. На первом этаже гостинцы располагались служебные помещения, включая кухню и ресторан, на втором и третьем - комнаты для иностранцев с длинными и широкими кроватями, а на четвертом - для голландцев, предпочитающих платить меньше и спать сидя. Чем выше этаж, тем комнат больше в полтора раза, но метраж их меньше в те же полтора раза и цена ниже, но не в полтора, а примерно в один с третью. То есть, четвертый этаж был самым доходным. Да и заполнялся лучше. Единственным недостатком гостиницы было отсутствие конюшни, но, как меня заверили, в других тоже нет. Роттердамцы предпочитают держать лошадей в виде вяленого мяса или колбасы. Зато у хозяина гостиницы был договор с загородной конюшней, куда и отвели моих лошадей.
        Я выбрал номер на втором этаже. В нем имелась темная комната, типа чулана, где стояла кровать для слуги и через тонкую перегородку находились умывальник и стульчак с ночной посудиной. Слуга должен быть в курсе ароматов своего хозяина. В комнате имелась для благородного человека широкая кровать без балдахина, который здесь уже полностью вышел из моды, а в передовой Франции еще встречался; что-то типа шкафа для одежды и рядом с ним сундук для этой же цели - на любой вкус; на стене между двумя узкими окнами висело большое зеркало в деревянной, резной, лакированной раме, а рядом с ним стояла ширма из четырех частей на шарнирах, чтобы можно было загородиться по своему усмотрению; небольшой овальный стол, накрытый длинной бардовой скатертью, и четыре стула с низкими спинками и кожаными сиденьями, набитыми конским волосом. Под столом спал Гарик. Это был его выбор.
        Гостиницу мне посоветовал попутчик, купец из Брюсселя, дотошный сорокапятилетний мужик с лицом неправдоподобно быстро разбогатевшего крестьянина, который при этом был ходячей энциклопедией по экономике Голландии, знал ответы на все вопросы, хоть как-то связанные с торговлей, промышленностью и любым другим способом извлечения прибыли. При таких познаниях одевался, как разорившийся купец средней руки - всё добротное, но далеко не новое. Купец, узнав, что меня интересует морской разбой, рассказал, что штатгальтер Испанских Нидерландов Максимилиан Второй, по совместительству баварский курфюрст, выдает каперские патенты всем желающим разбогатеть за счет французов и берет за это залог в шесть тысяч песо или, как тут говорили, талеро и, в отличие от голландцев, которые загребают треть, всего десять процентов от добычи. Я решил воспользоваться этой информацией, когда строительство шхуны будет подходить к концу. Из-за одной дуэли я не смог устроиться испанским пиратом, а благодаря второй, мечта осуществится. Я так долго захватывал испанские корабли, что пора бы и отблагодарить страну, которой они
принадлежали.
        5
        Строительство шхуны закончили в конце февраля. Все это время я провел в Роттердаме. Развлекался, как умел: фехтовал с разными учителями, не столько обучаясь сам, сколько обучая их и заодно тренируясь, охотился, играл в кегли и шары, катался зимой на коньках. Чтобы не было совсем уж скучно, завел служанку - пятнадцатилетнюю Кристиану Виссер (Рыбакову) или коротко Анне, голубоглазую блондинку с румянцем во всю щеку. Родись она на двести лет позже, рекламировала бы румяна, а на триста - пастеризованное молоко, поскольку приехала в Роттердам на заработки из деревни. Поскольку венерические заболевания в эту эпоху рванули по Европе семимильными шагами, а врачи волоклись за ними, прихрамывая на обе ноги, женщины с непредсказуемым сексуальным опытом стали мне абсолютно неинтересны, переключился на девственниц. Услышав, что в ее обязанности будет входить и ночное обслуживание, Анне задала всего один вопрос: будут ли вычеты из зарплаты по техническим дням? Узнав, что эти дни никак не скажутся на зарплате в тридцать гульденов в месяц (двойной оклад), если не будут превышать разумное количество, сразу
согласилась. Ко всем своим обязанностям относилась настолько старательно, словно боялась не доработать хотя бы на дают - самую мелкую, медную, голландскую монету - и лишиться места. Эмоции в постели и не только проявляла крайне редко, когда совсем уж невмоготу было сдержаться, хотя я предупредил, что и за это штрафных санкций не будет. Деньги складывала в кожаный мешочек, который хранила на дне своего дубового сундучка, запираемого на большой висячий замок. Я предлагал положить деньги на счет в банке, чтобы набегали проценты. По мнению Кристианы Виссер, сундучок был надежнее. Получив зарплату, пересчитывала, беззвучно шевеля губами, ее, а потом - отложенное ранее.
        - Как объяснишь мужу, куда подевалась девственность? - однажды полюбопытствовал я.
        - Невесте с богатым приданым такие вопросы не задают, - наставительно, как неразумному дитяти, сообщила она.
        Голландская рассудительность, как образец семейного счастья. Подозреваю, что и жениха будут искать такого, какой сочтет приданое богатым.
        Все это время я вел переписку с женой и тестем. Они мне сообщили, что Симон де Костентин приказал долго жить, причем без помощи врачей. Они просто не успели помочь ему в этом. Его дядя, получив вместо втыка маршальский жезл, что, по моему мнению, одно и то же, только с другой стороны, возжелал моей головы. Наверное, именно моя голова помогла бы ему поверить в свои флотоводческие и не только способности. Король Франции пошел ему навстречу. Ко мне домой наведывался сам губернатор Батист де Буажурдан, сеньор де Буэр, чтобы сообщить это пренеприятное известие. Как будто он не знал то, о чем был в курсе весь Нант - о моем отъезде в Испанию. Видимо, позабыл он и то, что я не совсем идиот, иначе бы не отложил выплату трехмиллионной компенсации за фрегат, пока я сам за ней не зайду. В отличие от него, я знал, что покойнику деньги не нужны. Поэтому подожду, когда умрет король Франции Людовик Четырнадцатый. Смерть Людовика под порядковым номером одиннадцать я уже пережил, а четырнадцатому в мае стукнет пятьдесят пять - преклонный возраст по меркам данной эпохи.
        Во второй половине февраля я предоставил Кристиане Виссер отпуск оплачиваемый (ползарплаты) и разрешил съездить домой, а сам вместе со слугой Энрике отправился за каперским патентом. Я никогда не бывал в Брюсселе - нынешней столице Испанских Нидерландов, а в будущем - Евросоюза. Видел его только по телевизору. Тогда запомнились толпы чиновников и фонтан в виде писающего мальчика. Пудлил он сутки напролет. Наверное, чтобы хватило на всех еврочиновников. Мальчик этот уже есть. Писюн его надраен до блеска, как и в двадцать первом веке. Говорят, это дело губ чиновников. Примета у них такая: не пососешь - не поживешь с приятным вкусом во рту. Поскольку испанцы не любят принимать решения, чиновников у них намного больше, чем в других странах. Эта испанская болезнь надолго приживется в Брюсселе. Или все дело в любви к сосанию писюнов.
        Штатгальтер Максимилиан Второй проживал в замке на острове на реке Сенне и не имел желания видеться с каким-то залетным авантюристом. Выдачей патентов занимался сидевший в ратуше, расположенной на огромной центральной городской площади, чиновник Альберт Ваутерс - человек худородный и, как ни странно, скромный. Другой бы на его посту возомнил себя, как минимум, деревенским старостой, а этот проявлял амбиции, только вымогая взятки - идеальный чиновник по меркам Западной Европы. Шевеля мясистым носом-картошкой, который на худом костистом лице казался архитектурным излишеством, Альберт Ваутерс долго и нудно рассказывал, почему на выписку патента уйдут аж две недели. Главная причина - застать штатгальтера Максимилиана в рабочем кабинете.
        Я понял намек и спросил в лоб:
        - Пять гульденов сократят срок до одного дня?
        - Пять сократят всего лишь на неделю, а вот десять - до завтрашнего дня, - ответил чиновник.
        Поскольку у меня богатый опыт общения с чиновниками разных стран, я захватил с собой полсотни монет. Отсчитав десять, подвинул их по столу, накрытому темно-зеленой скатертью, в сторону Альберта Ваутерса. Словно монеты могли скатиться в ненужную сторону, чиновник быстро накрыл их ладонью и переместил по скатерти к своему краю стола, а оттуда ссыпал в другую ладонь.
        - Приходите завтра утром, - сказал он, растянув в улыбке тонкие губы, из-за чего нос и вовсе стал казаться образцом неумелого фотомонтажа.
        Испанский патент был не так многословен, как французский:
        «В силу данной грамоты я дозволяю капитану (имярек), в соответствии с ордонансами о корсарах от 29 декабря 1621 года и 12 сентября 1624 года, крейсировать на шхуне «Альбатрос» с необходимым количеством вооруженных людей, оружия и боеприпасов близ берегов Испании, Франции и Берберии, вступать в бой и захватывать корабли французского государства, поскольку этой державе объявлена война, и корабли турецких и арабских корсаров, а также прочие суда врагов Королевского Величества Карла Второго, но объявляю, что он не может ни под каким предлогом отправиться на своей шхуне к берегам Бразилии, Азорским островам, Мадейре, Канарским островам или берегам Вест-Индии.
        Составлено в Брюсселе 27 февраля 1693 года и действительно сроком на один год.
        Я, штатгальтер Нидерландов, Максимилиан».
        Вместо подписи стояло факсимиле ценой, как догадываюсь, в десять гульденов.
        6
        Первый рейс я сделал с грузом на Гамбруг, наняв только опытного шкипера Хендрика Пельта и минимальное количество матросов. Голландские матросы все еще лучшие в Европе, что значит и в мире. Как следствие, они одни из худших солдат, в корсары не годятся. С работой сейчас были проблемы, потому что фрацузские корсары захватили много голландских и английских торговых судов, поэтому я отобрал лучших матросов. Поскольку груз мне никто не хотел доверять, набил трюм на свои. Вспомнил, что возил когда-то в Гамбург из Роттердама, и нагрузил то же самое. Северное море встретило меня сперва туманом, а потом легким штормиком баллов на семь при юго-западном ветре, попутном и отжимающим от берега. Я в очередной раз привыкал к пятидесяти оттенкам серого, свойственным Северному морю и его берегам. Лоцмана в устье Эльбы не брал, потому что вода была высокая, в горах в центре Европы все еще таял снег.
        Гамбург тоже, как квашня, выполз за остатки крепостных стен. В нем стало больше зданий из красного кирпича, а у этих зданий - этажей. Человечество устремилось вверх, как будто ничего не слышало о Вавилонской башне.
        Товары распродал быстро, потому что не накручивал много. Голландские товары ценятся в регионах, которые восточнее ее. Так уж повелось в Европе: чем западнее, тем лучше. Но стоит помнить, что на меридиане франко-испанской границы лучшее начинает движение в обратную сторону. Впрочем, торговая прибыль была вторична для меня. Я приплыл сюда, чтобы набрать корсарский экипаж.
        Первым делом нанял боцмана. Как-то вечером зашел в припортовую таверну и просидел там пару часов, наблюдая, как развлекаются безработные моряки. Поскольку денег на вынивку было меньше, чем кулаков, дрались чаще, чем пили. Кстати, пьют немцы сейчас так, что русским придется еще несколько веков догонять их. Основными напитками были пиво и дешевая картофельная самогонка, мутная и с пресквернейшим вкусом. За одним из длинных дубовых столов с толстой столешницей, изрезанной ножами и залитой пивом, сидела компания из шести человек, вожаком которой был крепкий мужчина лет сорока пяти со светло-русыми волосами на голове, обветренной мордой бурякового цвета, рыжеватой короткой бородой, которую в будущем будут называть шкиперской, и тяжелыми кулаками, густо поросшими рыжеватыми волосинами. Одет в кожаную куртку с длинными рукавами и кожаные штаны, босой, хотя по ночам холодновато. Если на куртку нацепить пару цепей, то походил бы на байкера, потерявшего сапоги вместе с байком. Он что-то не поделил с таким же крепышом, сидевшим за соседним столом, после чего они пару минут выясняли, кто круче. Крепыш
оказался слабаком. По приказу хозяина таверны приятели вытащили его безчувственное тело на улицу. Если кто-либо умрет в таверне, у хозяина будут проблемы, а если под ее стенами, то нет.
        Я подошел к победителю, который залпом допивал пиво из оловяной кружки емкостью в литр, и, когда она была припечатана днищем к столешнице, спросил:
        - Ты - боцман?
        Он посмотрел на меня покрасневшими то ли от алкоголя, то ли от ярости глазами и, правильно угадав, с кем имеет дело, ответил тоном подчиненного, приученного к дисциплине и субординации:
        - Да, господин капитан.
        - У меня испанский каперский патент, набираю экипаж. Нужны человек тридцать - сорок отчаянных парней, - сообшил я и задал второй вопрос: - Сумеешь набрать таких?
        - Конечно, господин капитан, - произнес он.
        Я рассказал, где стоит шхуна, и добавил:
        - Если наберешь за четыре дня, будешь получать три доли от добычи, как офицер.
        Боцман, которого звали Магнус Неттельгорст, справился с поставленной задачей за три дня. Парней он набрал под стать себе. Я бы предпочел не встречаться с такими в темном переулке. За это время я нашел артиллерийского лейтенанта, двадцатитрехлетнего англичанина Годдарда Оксбриджа, которому, по пока неизвестным мне причинам, заказан путь на любимый кислый остров.
        - Мы будем заходить в порты Англии? - первым делом спросил он.
        - Разве что бурей загонит, - ответил я
        - Тогда я согласен, - сказал артиллерист.
        А чего бы ему не согласиться?! Судя по потрепанному черному камзолу, явно с чужого плеча, на размер меньшего, грязной нижней рубахе, потертым черным кюлотам и сабо, обутым на босу ногу, с деньгами у него большие проблемы. Если не со мной в море, то в ближайшие дни - на большую дорогу. Тем более, что у меня всего-то четыре бронзовые карронады калибром двенадцать фунтов и две шестифунтовые, с нарезными стволами, погонные кулеврины, которые легко перенести на корму и сделать ретирадными. Ему, как и шкиперу, и боцману, полагались три доли от добычи. Помощнику боцмана и плотнику - по две, матросам и солдатам - по одной, а двум юнгам - по полдоли. Голландским матросам я разрешил уйти, если бояться. Испугался всего один. Я, как капитан, буду получать пять долей и, как судовладелец и снабженец, еще две трети добычи после выплаты королевской десятины.
        7
        В Северном море французских судов не увидели. В Ла-Манше повстречали пару французских корсаров на одномачтовых суденышках водоизмещением тонн пятьдесят. Наверное, рассчитывали захватить такие же большие призы, как сами. Я не стал тратить на них время. За такое судно много не выручишь, тем более, что не потащишь же их до бельгийского порта. Продавать придется в Англии, где отберут двадцать процентов в казну.
        Добыча поджидала нас в Бискайском заливе. Во второй половине дня впередсмотрящий заметил караван из тридцати двух купеческих судов, шедших от мыса Финистерре в сторону Бреста курсом бакштаг левого галса, подгоняемые западным ветром. Почти все были голландской или английской постройки, но под французским флагом. Строй не держали. Такое впечатление, что у них регата, и победитель получит приз, поэтому рвались к финишу толпой. Я решил, что эти суда захватили в предыдущие годы, а теперь заставляют трудиться на экономику Франции. Их охраняли всего два фрегата, которые шли мористее, держа караван под ветром.
        Моя шхуна под французским флагом пересекла их курс по носу на дистанции мили три, оказавшись ближе к берегу, после чего взяла правее и пошла навстречу. Косые паруса позволяли ей идти курсом крутой бейдевинд правого галса. Из такой позиции трудно нападать на находящиеся на ветре суда, поэтому французские фрегаты не обратили на нас внимание. Да и кому могло прийти в голову, что мы отважимся напасть на такой большой караван?! Даже мой экипаж был уверен, что я всего лишь пытаюсь проскочить мимо фрегатов. Корсары мечтательно смотрели на проходившие мимо нас, нагруженные суда и огорченно вздыхали про себя
        Замыкал караван флейт водоизмещением тонн на пятьсот. При этом он шел ближе всех к берегу, и мы могли без труда сблизиться с ним вплотную. Наверное, боится утонуть, потому что нагружен знатно, осев ниже ватерлинии. В будущем в европейских портах за такие перегрузы будут штрафовать старшего помощника, который отвечает за погрузку. Обычно сумму штрафа исчисляют из расчета сто евро за каждый сантиметр выше ватерлинии. Поскольку даже в порту есть волны, точно определить количество сантиметров невозможно, что отдает старпома в руки портового чиновника. Не понравится ему твоя морда или славянский (филиппинский, китайский…) акцент - и насчитает тысячу евро или даже полторы.
        - Приготовиться к бою! Пушечные порты пока не открывать! - отдал я команду.
        Экипаж не поверили своим ушам. Стояли и тупо смотрели на меня.
        - Два раза повторять?! - грозно крикнул я.
        Это заставило их поверить в мечту. Мигом достав и зарядив оружие и приготовив «кошки», они заняли места по боевому расписанию. На флейт, с которым мы сближались встречными курсами, теперь смотрели очень даже приземленно, точнее, приводнённо. Когда до него осталась пара кабельтовых, я приказал спустить французский флаг и поднять испанский. От фрегатов нас скрывали другие суда каравана, поэтому я надеялся, что помощь жертве придет не скоро.
        На флейте повели себя довольно странно. Вместо того, чтобы взять мористее, в сторону своей охраны, он вдруг повернул вправо, в нашу сторону, пошел на фордевинд, с полным ветром, облегчая нам задачу. Я бы подумал, что капитан флейта надеется на таком курсе удрать от нас, но у шхуны на любом курсе скорость выше.
        Минут через двадцать мы нагнали его. За это время на предпоследнем французском судне выстрелили из пушки в нашу сторону. Не попали, да, наверное, и не выцеливали, а привлекали внимание фрегатов, потому что подняли на грот-мачте красный флаг. Мы тем временем опустили паруса и перенесли гики на противоположный борт, чтобы не мешали швартоваться. Продолжая двигаться по инерции, поджались к борту флейта, на палубе которого не было видно ни души. Экипаж явно не собирался сражаться, не щадя живота своего. Зацепившись «кошками», подтянулись. Поскольку первый, шагнувший на борт приза, получает две доли, сразу с десяток матросов перевалились через высокий фальшборт флейта. И все остались живы, потому что никто по ним не выстрелил.
        Экипаж флейта состоял из унтер-офицера и трех матросов французских и трех десятков пленных голландцев, включая шкипера - пожилого доходягу с трясущейся, лысой головой. Я бы такому ни в жизнь не доверил свое судно. У моряка голова должна качаться, а не трястись.
        - Слава тебе, господи! Я уж думал, окажемся надолго в плену! - первым делом выпалил голландский шкипер.
        - А как вас захватили?! - удивленно спросил я, поскольку даже пяти фрегатам такая добыча была не под силу.
        - Мы шли в Смирну караваном из ста тридцати судов под охраной небольшой нашей эскадры адмирала ван дер Гоза и такой же английской адмирала Рука. Нас заверили англичане, что французский флот блокирован в Бресте. Возле Гибралтарского пролива на нас напал адмирал де Турвиль. У него семьдесят линейных кораблей. Наши эскадры постреляли немного, пока два линкора не попали в плен. После чего остальные удрали. Французы захватили вот эти торговые суда и еще десятка три сожгли или потопили, - рассказал шкипер, перестав трясти головой.
        Воевать с купцами и слабым их охранением у адмирала де Турвиля получалось лучше. Судя по всему, у него не было возможности выделить большое количество матросов на столько призов, поэтому дал, сколько мог, и получил в итоге на один приз меньше. Это если никто больше не нападет, ведь идти до Бреста им еще дня два.
        Я забрал документы на груз, закрыл пленных французов в карцере, а шкиперу приказал лечь на курс бейдевинд настолько круто, насколько сможет, и следовать к испанскому берегу. Опасался, что французские фрегаты не отпустят нас без боя. Замыкающий, действительно, развернулся в нашу сторону и начал преследование. Я повел шхуну мористее флейта, чтобы прикрыть его. Само собой, тягаться с фрегатом, у которого полсотни пушек, нам не по зубам. Расчет был только на то, что перетащенными на корму, нарезными кулевринами удастся повредить его паруса или мачту. Впрочем, гнался фрегат не долго. Дистанция между нами была мили две и, хотя скорость у него была выше, чем у флейта, идти так круто к ветру, как мы, он не мог. Придется ему идти галсами, что сразу нивелировало его преимущество в скорости. Следовательно, догонять нас придется часа три-четыре, если не дольше. К тому времени стемнеет, и он сильно оторвется от каравана. Видимо, французский капитан решил, что потеря одного судна из тридцати двух - это не потеря, а дань богам за богатую добычу, и адмирал де Турвиль простит его. У англичан адмирал получает
восьмую часть добычи, захваченной его подчиненными. У французов по-разному, зависит от адмирала, но обычно десятая часть. Анн-Илларион де Костентин, граф де Турвиль станет богаче на четыре судна или пару миллионов ливров и вряд ли пожалеет о потере еще тысяч пятидесяти, которые обломились бы ему с захваченного нами флейта, тем более, что поделится с тем, которому задолжал три миллиона.
        8
        Порт Сантандер небольшой, но, так сказать, цивильненький. Гавань защищают от штормов два волнолома, причем один вдается в море на несколько десятков метров. Есть два мола и один пирс с каменными пакгаузами. В будущем морской порт переместят из центра города ближе к аэропорту. Сейчас в Сантандере много деревянных домов, а потом, после большого пожара, который не знаю, когда случится, будут только каменные. Уже есть странный собор, который я в первый раз принял за элеватор. Сейчас, правда, собор поменьше того, что будет лет через триста, когда я заходил сюда. Пока что нет королевского дворца на полуострове, казино, штаб-квартиры банка «Сантандер», который будет входить в десятку самых крупных в мире, многочисленных парков и музеев. Знаменитые пляжи, ради которых сюда будут приезжать толпами туристы, уже есть, но необорудованные, из-за чего кажется, что их все еще нет. В общем, тихий испанский городок, для которого приход корсара с призом стал событием, о котором будут рассказывать годами. Впрочем, может быть, я льщу себе. В этих краях орудуют баскские корсары, наверняка заходят и в Сантандер.
Говорят, отмороженные парни: на борту корсарского судна не наказывают никого ни за какие преступления.
        Я был уверен, что продажа такого большого количества одинакового груза уронит цены, что получим не так много, как хотелось бы, поэтому еще в открытом море спросил у шкипера:
        - Судовладелец не захочет выкупить судно?
        - Судовладелец не один, флейт принадлежит компании. У нее есть представительство в Мадриде. Надо у них спросить, - ответил голландец. - Я напишу им письмо, изложу обстоятельства. Но ответ придется подождать.
        - Мне теперь спешить некуда, - сказал я.
        Через девять дней в Сантандер прикатили из Мадрида в шикарной карете из черного дерева, разрисованного золотой краской, два представителя судоходной компании, которой принадлежал флейт. Оба пожилые, с похожими мясистыми, выбритыми лицами, медлительные и важные, одетые, несмотря на жару, в жюстокоры из плотной шерстяной ткани темно-синего цвета и темно-красные бархатные кюлоты. На шеях галстуки из белого шелка, посеревшего местами от пота, а на головах напудренные длинные парики, из-под которых пот стекал ручьями, оставляя на лбу и щеках сероватые дорожки из размокшей пудры. Я смотрел на купцов и пытался угадать: они медленные и важные потому, что так вырядились в жару, или так вырядились в жару потому, что медленные и важные?
        Я пригласил их в каюту, усадил за стол и сказал:
        - Можете снять парики. Меня ими не удивишь.
        - Правда? - произнес тот, что казался чуть старше, и, я бы сказал, с остервенением стащил с головы парик, который швырнул на стол рядом с собой, а мокрую, выбритую голову, вытер большим черным платком. - Когда-нибудь я сдохну в нем из-за этих чопорных испанцев!
        Второй голландец продолжал крепиться.
        Слуга Кике подал нам серебряные кубки с местным кисло-сладким белым вином, разведенным водой, чтобы лучше утоляло жажду. Гости выпили залпом. Слуга налил им вновь. После третьего бокала и второй голландец стащил с головы мокрый парик и вытер темно-красным платком коротко стриженную, седую голову.
        - Мы готовы выкупить судно вместе с грузом, - начал деловой разговор первый голландец.
        - Мне без разницы, кому продать. Дело лишь в цене, - сказал я. - Груз стоит шестьсот тысяч гульденов. Местные купцы предлагают мне такую цену.
        Местные купцы, правда, пока не догадываются, что такие лохи, но ведь и голландцы не в курсе планов конкурентов. Зато знают не понаслышке, что в Испании все товары дороги, потому что тонны золота и серебра из колоний отучили испанцев работать.
        - Тогда продавайте им, не задумываясь, - посоветовал, хитро улыбнувшись, второй купец.
        Поняв, что их не мякине не разведешь, я снизил сумму до пятисот пятидесяти тысяч гульденов. В итоге сошлись на пятистах тридцати тысячах, и только потому, что голландцам не хотелось в такую жару возвращаться домой ни с чем. Иначе бы прессовали меня до полумиллиона. Они выписали три векселя: пятьдесят три тысячи (десять процентов для испанского короля), триста тридцать одну тысячу двести для меня, как капитана, судовладельца и снабженца, сто пятьдесят девять тысяч гульденов для экипажа.
        На одну долю выходило две тысячи шестьсот сорок гульденов. Такие деньги обычный матрос зарабатывал бы лет десять. Когда я объявил эту цифру экипажу, молчание длилось минут пять. Все знали, что добычу взяли богатую, но никто из них, считавших с трудом и никогда не оперировавших такими большими числами, не предполагал, что за один рейс станет богачом. Затем они заревели так, будто только что разгромили в кровавой битве десятикратно превосходящего противника. Вместе с ними визжала и стоявшая за моей спиной Кристиана Виссер, которая, как и слуга Энрике, получит матросскую долю. С таким приданым она может родить от меня, но будущий муж-голландец все равно будет считать ее девственницей.
        9
        Корсары на судах, действовавших в европейских водах, не такие своевольные, как флибустьеры в американских. Бывало, конечно, всякое, но большинство помнило, что государственная машина любой страны сильна и беспощадна, с беспредельщиками не церемонится. Поддерживать дисциплину на борту было намного легче. Теперь, после приза, стало совсем легко. Сильная черта западноевропейцев - почуяв деньги, становятся трудолюбивыми дисциплинированными командными игроками. Отсутствие наживы мигом превращает их в нормальных людей. Мой экипаж, хапанув изрядно, стал образцово-показательным. Такое впечатление, что свято чтут кодекс строителя коммунизма. Разве что в карты и кости продолжают играть, но втихаря, выставляя караульного, чтобы я или кто-нибудь из офицеров не застукал. Я приказал боцману не часто посещать кубрики и поменьше замечать, но и не становиться совсем уж слепо-глухим. В итоге раз в неделю секли попавшихся игроков, что даже делало интереснее жизнь экипажа на судне.
        А жизнь эта была скучновата. Выйдя из Сантандера, мы поджались к французскому берегу и пошли на север, надеясь захватить неосмотрительного купца. Увы, таких мы не увидели, как ни высматривали. Такое впечатление, что французское судоходство в юго-восточной части Бискайского залива приказало долго жить. Возможно, благодаря баскским корсарам.
        Первую добычу мы засекли возле выхода из эстуария Жиронда. Это был флейт явно голландской постройки. Скорее всего, один из захваченных адмиралом де Турвилем. Наверное, нагружен вином. Как только мы разглядели его силуэт, а он наш, флейт лег на обратный курс и устремился в сторону Бордо. Французский флаг на нашей грот-мачте не ввел его в заблуждение. Я предположил, что французы оповестили все свои атлантические порты о моей шхуне, занимающейся корсарством. Она приметная, не совсем типичная, а потому легко узнаваемая. Мы, конечно, погнались за шхуной, распугав заодно десятка три рыбацких суденышек, которые сразу прыснули к берегу, на мелководье. Не обращая на них внимания и пользуясь начавшимся приливом и попутным западным ветром, мы устремились за флейтом.
        На третьем часу погони, когда до добычи оставалась какая-то пара миль, впередсмотрящий доложил, что видит два французских фрегата. Они стояли на якорях у южного берега Жиронды и без парусов были плохо различимы против солнца. Если бы не поспешили сняться с якорей и поставить паруса, то мы бы проскочили мимо них и оказались в ловушке.
        - Лево на борт! Поворот фордевинд! - скомандовал я.
        Мы успели повернуть и лечь на курс крутой бейдевинд левого галса, получив лишь одно девятифунтовое ядро из погонной пушки в парус-бизань, продырявившее его, но, к счастью, не сорвавшее. Фрегаты не могли идти так круто к ветру, поэтому передний повернулся к нам правым бортом и дал залп из двух десятков орудий разного калибра. Дистанция к тому времени была больше мили, так что больше ни одно ядро не достигло цели. Увидев это, второй фрегат передумал стрелять. Оба пошли на север курсом полный бейдевинд, отжимая нас от берега. Даже если мы и повстречаем сейчас добычу, захватить ее не дадут.
        Преследование продолжалось до темноты. Когда оба вражеских корабля стали неразличимы, я приказал сделать поворот оверштаг и лечь на обратный курс. Надеялся, что враги или продолжат следовать на север, или лягут в дрейф. Увы! То ли французские капитаны оказались не глупее меня, то ли их задачей была охрана именно Жиронды, но на рассвете их заметили у нас по корме, следующими тем же курсом, но отставая миль на пять. Я приказал взять круче к ветру, чтобы уйти в открытое море. Ночью мы сменили галс, а поутру пошли на север.
        На следующий день поджались к берегу около Ла-Рошели и сразу увидели стоявших на якорях фрегат и два двухмачтовика, в задачу которых, как догадываюсь, входила охрана водного района. Несмотря на проигранное морское сражение и намного меньший, чем у англичан и голландцев, по численности и тоннажу военный и торговый флоты, французы сумели более грамотно организовать противопиратскую защиту побережья. Покрейсировав там еще две недели и так и не захватив ни одного приза, я приказал идти дальше на север, собираясь поискать счастья в Ла-Манше.
        Оно улыбнулось нам немного раньше. Двухмачтовая корсарская шхуна водоизмещением тон восемьдесят вела в порт Брест добычу - двухмачтовый гукер тонн на сто. Нас они приняли за своего соплеменника и коллегу, вышедшего из Бреста за добычей. Наверное, были на промысле, когда пришло предупреждение о моей шхуне. Только когда мы начали слишком уж явно сближаться с гукером, на шхуне выстрелил холостым зарядом трехфунтовый фальконет.
        - Поднять испанский флаг! - приказал я.
        Мериться силенками французские корсары не решились. Более того, поняв, что мы идем на абордаж, французский экипаж гукера из восьми человек пересел в двенадцативесельный катер и погреб вслед за своей шхуной. Английский экипаж из девяти человек был оставлен на гукере. Английский капитан был молодым - не больше двадцати лет - рыжеволосым, конопатым и самоуверенным.
        - Судно захватили мы! - первым делом заявил он, прибыв на борт моей шхуны.
        - Хорошо, пусть оно будет вашим, - мило улыбаясь, сказал я. - Сейчас мы пойдем дальше на север, и я посигналю французам, что могут опять захватить вас и отвести в Брест. Говорят, там захваченные экипажи держат в сыром подвале, пока не заплатят выкуп.
        - Вы не посмеете так поступить! - обиженным тоном воскликнул капитан и покраснел так, что веснушки стали не различимы.
        - Еще и как посмею, - заверил я.
        Пошмыгав покрасневшим носом, молодой капитан произнес:
        - Я готов заплатить за нашу охрану пятьсот фунтов.
        Английский фунт стерлингов был равен примерно двенадцати гульденам. То есть, мне предлагали за шесть тысяч гульденов уступить добычу, у которой одно только судно тянуло тысяч на двадцать гульденов. О чем я и сказал английскому капитану.
        - А что за груз ты везешь? - спросил я.
        - Солонину в бочках, - ответил он.
        Сто тонн солонины стоили дороже, чем гукер, и ее можно быстро и выгодно продать. Делали ее во многих странах, но английская считалась лучшей.
        - Отдаешь нам весь груз - и свободен, - предложил я.
        - Это слишком много! - возмутился английский капитан, снова покраснев.
        - Как хочешь, - сказал я и приказал: - Поднимаем паруса!
        - Ладно, я согласен, - через силу выдавил он и посмотрел на меня так, словно хотел запомнить на всю жизнь своего злейшего врага.
        Перегрузка заняла остаток этого дня и почти весь следующий. Всё это время, а также ночь, оба судна, ошвартованные лагом, шли на север со скоростью узла три-четыре. Когда операция закончилась, до английского берега оставалось всего ничего.
        - Семь футов под килем! - пожелал я на прощанье английскому капитану.
        Это выражение пока, так сказать, не в тренде, поэтому англичанин не сразу врубился в его глубокий смысл.
        - И тебе попутного ветра, - без энтузиазма пожелал он в ответ.
        Чтобы его пожелание сбылось сразу же, я повел шхуну в пролив Ла-Манш. Сырой западный ветер силой баллов пять погнал нас со скоростью узлов одиннадцать. Полный трюм солонины помогал судну лучше держаться на курсе, а команде наедаться от пуза и легче переносить тяготы морской жизни.
        10
        Мы шли под французским флагом вдоль французского берега пролива Ла-Манш, на удалении мили две-три от него. Судя по тому, что нас не пугались рыбаки, здесь еще не распространили сообщение о моей шхуне, нас принимают за своих. Я решил поохотиться возле эстуария Сены. Парижу надо много товаров, и большая часть их попадает в город по реке. Морские суда перегружаются на речные в портах Руан и Гавр. Второй порт относительно молод, меньше двух столетий ему, но развивается стремительно, несмотря на высокие приливы.
        Вечером на подходе к Гавру нас обложил туман, густой, казалось, его можно рвать на куски, как вату. Видимость упала метров до тридцати, бак шхуны разглядишь с трудом. В это лето, как и в прошлое, туманов стало слишком много. Наверное, из-за дождей. Они второй год поливают чаще и обильнее, чем было раньше. Мы легли в дрейф, благо начался отлив, и судно медленно понесло на северо-восток, почти параллельно берегу. Якорь отдавать не хотелось, чтобы не потерять его, если вдруг придется быстро сматываться. Вынесет на мель - не беда, при приливе снимемся. Опыт мне подсказывал, что туман продержится до утра.
        Сырой западный ветер задул на рассвете. Туман начал словно бы оседать и растворяться в серой морской воде. Через час от него не осталось и следа. Открылось серое небо, затянутое серыми тучами. Не было видно ни французского берега, ни, тем более, английского.
        Мои серые мысли разогнал крик впередсмотрящего с грот-мачты:
        - Вижу судно!
        Это был трехмачтовый пинас длиной более сорока метров, шириной тринадцать и водоизмещением около восьмисот тонн. На мощном бушприте нес блинд и бом-блинд, на фок-мачте и грот-мачте - по три яруса прямых парусов, а на бизань-мачте - косую бизань и крюйсель. Пинас шел курсом крутой бейдевинд левого галса в сторону английского берега. Наверное, собирался на таком галсе продвинуться против ветра на запад, а потом курсом галфвинд проследовать в Гавр или Руан. В военное время торговые суда в одиночку не ходят. Этот, скорее всего, отбился в тумане от конвоя. На нас он сперва не обращал внимание. Купился на французский флаг или расслабился, почти добравшись до цели. Свою ошибку капитан пинаса понял слишком поздно, когда дистанция между судами сократилась до полумили. Он успел развернуть судно левым бортом к нам и с дистанции в кабельтов дать залп из восьми полупушек. Ядра изрядно подпортили нам кливера и главные паруса на фок-мачте и грот-мачте и порвали такелаж, но это уже было не важно. Даже если бы порвали все наши паруса, шхуна по инерции сблизилась бы с призом.
        Пинас продолжал поворот вправо, поэтому стыковка судов прошла мягко. Дав залп картечью из четырех карронад и согнав с палубы отважных французских матросов, собравшихся поиграть в героев, мы привалились своим правым бортом к левому борту пинаса, сорвав лишь ванты его грот-мачты. Четыре «кошки» зацепились за его фальшборт и не дали судам разойтись. Пинас был примерно на метр выше, но моя абордажная команда без проблем перебралась на него. Двух первых корсаров французы завалили выстрелами из мушкетов, но дальше слышались выстрелы только из пистолетов, которыми вооружены мои люди, звяканье палашей и кутлассов и предсмертные крики. Бой продолжался минут пять, и затих к тому времени, когда я перебрался на борт пинаса.
        Обычно главная палуба надраена пемзой или скребками до белого цвета. Такая вот морская мода, особый шик. На пинасе палуба была темной, из-за чего казалась грязной. Кровь, натекшая на нее из шести трупов, поровну корсарских и матросских, была почти незаметна. Капитан - тридцатитрехлетний мужчина высокого роста и плотного сложения, с длинными, вьющимися черными волосами, обрамляющими выбритое, бледное лицо, одетый в расстегнутый, коричневый жюстокор и темно-зеленые кюлоты - остался жив. Его охраняли два корсара, один из которых держал в руке палаш, а второй - тяжелый абордажный топор с широким лезвием. Орудовать таким топором утомительно, а в помещениях и вовсе неудобно, поэтому я считал его оружием больше психологическим. Увидев такой топор, неопытный воин пугается больше, чем при виде шпаги, хотя последней можно убить легче и быстрее. У капитана тряслась нижняя челюсть, а рот был плотно закрыт, из-за чего казалось, что что-то быстро, по-заячьи, дожевывает. Он не догадывается, что я приказал капитанов не убивать, брать в плен.
        - Откуда, куда и что везем? - задал я вопрос пленнику.
        - Пшеницу из Риги, - ответил он и продолжил скороговоркой, чтобы, наверное, справиться со страхом: - У нас в прошлом году был неурожай, пшеницу и ячмень снежная плесень погубила, а рожь - черная. Король приказал закупить зерно на Балтике. В этом году, говорят, урожай еще хуже будет. Бог наказывает нас за грехи наши! Не надо было начинать войну!
        Пленные - самые отъявленные пацифисты, но стоит им освободиться, сразу выздоравливают.
        - Неужели в одиночку шли?! - удивился я.
        - Конечно, нет! - воскликнул капитан таким тоном, будто я сморозил несусветную глупость. - Караван был из шестидесяти судов. Наш король договорился со шведами и датчанами, что они будут охранять, но сукины сыны деньги взяли, а охранять и не подумали, бросили нас на произвол судьбы. Только мы вышли в Северное море, как на нас напал голландский военный флот под командованием адмирала де Вриса, захватил почти всех. Хорошо, возле острова Тексель флот Жана Барта и Клода де Форбента отбили половину, и нас в том числе, и захватили в плен самого адмирала. Ночью в тумане мы отстали от каравана - и вот попали…. - закончил он, огорченно разведя руки.
        Жан Барт - известный французский корсар из Дюнкерка, нынешней пиратской столицы Северной Европы. Простолюдин, но отважен и удачлив. Предпочитает действовать в составе флота из двух-трех десятков кораблей. Наверное, адмиральский чин ему покоя не дает. Мне как-то отвесили комплимент, что так же добычлив, как Жан Барт.
        - От судьбы не убежишь, - сделал я вывод за капитана. - Кому суждено попасть в голландский порт в качестве приза, тот попадет, несмотря на старания Жана Барта.
        - По пути вы можете встретиться с ним. Я уверен, что мы обогнали караван, - сообщил французский капитан и сделал предложение: - А я могу выкупить у вас приз с грузом, выпишу вексель на амстердамских негоциантов ван Баерле.
        - За сколько? - поинтересовался я.
        - За половину стоимости судна и груза, - ответил он.
        - Цена груза в Риге отличается от цены в Руане в несколько раз, - сказал я.
        - Не намного, - возразил капитан. - Все зерно принадлежит королю. Его продадут дешево, чтобы сбить цену на рынках.
        Наверняка это благое намерение закончится, как всегда. Спекулянты договорятся с чиновниками, скупят у них зерно по дешевке и перепродадут подданным короля втридорога. Впрочем, капитан вряд ли будет участвовать в этой схеме.
        Мы договорились на две трети цены судна и груза и только потому, что вексель будет на мою родню. Мне нравилась эта новая форма получения добычи. Не надо никого, рискуя по пути потерять, тащить в порт, ждать, когда приз и груз продадут. К тому же, можно будет закрысить долю испанского короля. Уверен, что никто из экипажа не проболтается, а больше узнать ему будет неоткуда, потому что погашать вексель будем в Голландии или Гамбурге. На одну долю выходило семьсот три французских ливра - зарплата матроса почти за два года. По мнению экипажа, трое убитых и десяток раненых - не большая плата за такую хорошую добычу. Моя часть была существеннее - без малого сто тысяч, и я, тем более, был уверен, что три трупа, среди которых нет моего - сущий пустяк за такие деньги.
        11
        Я решил не встречаться с караваном Жана Барта. Неприятно огорчать коллегу, пусть и плавающего под вражеским флагом. Как говаривал Киплинг, мы с ним одной крови, он и я. Поэтому повел шхуну к английскому берегу, все еще воспринимая его, как вражеский. Что не мешает мне и французский берег считать таким же. Полил нудный мелкий дождь, словно намереваясь притушить радость от захваченной добычи. К вечеру ветер стих, и висевшие над морем тучи как бы опустились еще ниже и превратились в туман, густой и сырой. Я положил шхуну в дрейф и пошел отдыхать.
        Туман исчез к десяти часам дня. Ветра был настолько слаб, что я не мог определить его направление. Создавалось впечатление, что ветер не разогнал, а раздвинул туман. И опять преподнес нам приятный сюрприз. Это был небольшое, тонн на десять, одномачтовое суденышко с рейковым парусом и плоским дном, чтобы хорошо ложилось на грунт во время отлива. Обычно такие используют рыбаки. Это было изрядно нагружено, сидело глубоко, что не свойственно рыбакам, промышляющим рядом с берегом, и экипаж был всего три человека. Скорее всего, увидели они нас раньше, чем мы их, и подняли парус, надеясь добежать до мелководья и там переждать беду. И зря так сделали. Не подними они парус, мы бы не заметили низко сидящее суденышко. Я послал к нему рабочий катер с абордажной командой во главе с боцманом Магнусом Неттельгорстом, чтобы узнали, под каким флагом суденышко, и приказал поднять на грот-мачте испанский, чтобы не обвинили в пиратстве.
        На суденышке так и не подняли никакого флага. Минут за сорок катер добрался до него. Экипаж не сопротивлялся. Еще минут пятнадцать боцман, как догадываюсь, беседовал с капитаном и обследовал груз в трюме. Судя по тому, что капитана на катере повезли к шхуне, а на суденышке оставили трех вооруженных матросов, боцман счел его вражеским.
        Капитан суденышка выглядел лет на двадцать семь. На голове повязан серо-зеленый платок, из-под которого сзади выглядывали пряди темно-русых волос. Может быть, из-за цвета платка, глаза казались зелеными. Правый косил. Создавалось впечатление, что капитан ждет удар сзади справа в спину. Усы подковой были недавно подстрижены, благодаря чему казались приклеенными. Длинная кожаная куртка надета на голое тело. Короткие, до колена, штаны тоже кожаные. Обуви, как обычно, нет. Ступни красные, в цыпках, как у пацаненка, расставлены на ширину плеч и повернуты внутрь.
        - Говорит, что англичанин, но документов никаких, и флага нет. Сказал, что везет пиво, а на самом деле - кальвадос. И говорит на английском с французским акцентом, - сообщил о привезенном Магнус Неттельгорст.
        Отсутствие документов и флагов на таком маленьком судне - дело обычное. Ходят вдоль берега, где все их и так знают, а документы лежат дома в надежном, сухом месте. Но груз кальвадоса и французский акцент указывали на принадлежность суденышка гражданину Франции. Скорее всего, нормандский контрабандист. Собирался отвезти кальвадос в Англию и что-нибудь в обратную сторону. Я бы на его месте отвез овес, ведь во Франции цены на любое зерно подскочили в разы, а в Англии в прошлом году урожай овса был очень хорошим, хотя все остальные зерновые уродились плохо.
        - Так ты англичанин? - задал я вопрос капитану суденышка.
        - Да, сэр, - ответил он с сильным французским акцентом и, оправдывая его, добавил: - Я гугенот, десять лет назад убежал в Англию.
        - А откуда везешь кальвадос? - спросил я у капитана суденышка.
        - Это мои довоенные припасы. Ждал, когда цена подрастет. Везу из Плимута в Лондон, - ответил капитан.
        Тоже вроде бы правдоподобно, однако трудно поверить, что такой востребованный в Англии груз так долго хранился. Расходы на хранение намного превышали прирост прибыли. Тем более, что кальвадос - не самый востребованный напиток у англичан.
        - Врешь, сукин сын, - сказал я спокойно. - Груз мы заберем, как трофей. Корыто твое оставим тебе, потому что нет времени с ним возиться.
        Я заметил, что капитан сразу расслабился. Видимо, ожидал худшего.
        Я приказал спустить баркас и отбуксировать суденышко к шхуне. Двумя стрелами быстро перегрузили большие, литров на пятьсот, бочки в наш трюм. Одну бочку заперли в сухой кладовой. В обед члены моего экипажа будут получать по чарке кальвадоса, чтобы кровь не застаивалась и тело не мерзло. Боцман в придачу выгреб с приза все тросы и запасные паруса. После чего мы разошлись, как в море корабли.
        12
        На траверзе Шербура к нам прицепился французский сорокавосьмипушечный фрегат. Я поджался к французскому берегу, чтобы посмотреть, что творится в тех местах, где погибла лучшая часть королевского флота, и нарвался на преследователя. При попутном северо-восточном ветре фрегат шел почти так же быстро, как и шхуна, и не собирался прекращать погоню. Видимо, мой корабль занесли в список особо опасных и назначили щедрое вознаграждение за захват или уничтожение. Подозреваю, что не могут простить мне умыкание флейта из-под носа пяти военных кораблей. Это была пощечина французскому военно-морскому флоту, за которую хотят наказать жестоко. Осталось только догнать меня.
        На ночь мы не останавливались, шли на запад. Я подумал, что, раз уж так получилось, покинем Ла-Манш, отойдем подальше, а потом спустимся на юг и повернем на запад, чтобы выйти со стороны океана где-нибудь между Нантом и Ла-Рошелью. Глядишь, подвернется какой-нибудь купчишка. Французский капитан тоже не стал ложиться в дрейф. Так что утром мы увидели фрегат по корме и немного севернее на удалении мили три. Под всеми парусами он продолжал погоню целый день. На вторую ночь, когда дистанция между кораблями увеличилась миль до четырех, я приказал сделать поворот фордевинд и лечь на курс зюйд. Интуиция подсказывала мне, что капитан фрегата должен воспрепятствовать мне вернуться в Ла-Манш, поэтому будет искать нас севернее. Утром выяснилось, что интуиция меня не подвела. Мы изменили курс на ост-зюйд-ост и пошли в сторону материка. По моим прикидкам, должны были выйти к берегу около Нанта.
        Перед самым обедом из «вороньего гнезда» донеслось приятное известие:
        - Вижу мачты впереди!
        Караван из десятка торговых судов шел севернее нас и примерно таким же курсом, немного полнее к ветру. Через два часа, когда дистанция сократилась до двух миль, я с удивлением обнаружил, что в составе каравана оба мои брига. Они шли впереди. Надеюсь, командуют обоими старые капитаны, подобранные и проинструктированные мной. Им приказано в случае нападения удирать, используя преимущество в скорости, за чужие суда не подписываться ин в коем случае, помогать только друг другу. Как догадываюсь, сейчас они точно исполняют мои инструкции.
        Я выбрал самый большой флейт водоизмещением тонн семьсот и повел шхуну на него. Судно было французской постройки, хотя и по голландским чертежам. Голландцы делают добротные, надежные суда, а французы добавляют в их проекты красоту, «элегантность». Догнали мы жертву после захода солнца. Ядра из наших погонных пушек наделали в его парусах дырок, значительно убавив его ход. Флейт остался с нами один на один. Все остальные суда каравана воспользовались своим преимуществом в скорости, а мои бриги настолько, что были еле видны. Когда дистанция сократилась до половины кабельтова, и стало понятно, что через несколько минут я поставлю шхуну бортом к их борту, на корму вышел капитана и помахал белой тряпкой. Через пару минут белый флаг поднялся и на бизань-мачте, после чего французские матросы начали убирать паруса, чтобы судно легло в дрейф.
        - Опустить паруса! - приказал и я. - Абордажной команде спустить катер на воду и привезти капитана и офицеров с приза!
        Капитану было за пятьдесят. Седые длинные волосы завязаны сзади черной ленточкой в конский хвост. Лицо так изрезано морщинами, что нос еще можно угадать, а вот рот - нет. Серые глаза смотрели на меня без эмоций и интереса, будто капитан уже сотни раз попадал в плен к пиратам, перестав этому удивляться.
        - Кому принадлежит судно? - первым делом поинтересовался я.
        - Губернатору Нанта Батисту де Буажурдену, сеньору де Буэр, и двум купцам, сеньор виконт, - ответил он.
        - Откуда ты меня знаешь? - удивился я.
        - Кто вас не знает в Нанте?! - произнес он. - С нами шли два ваших судна.
        - Да, я видел. Они правильно выполнили мои инструкции, - сказал я.
        - На таком быстроходном судне, как ваши, и я бы выполнил инструкции судовладельцев, а на этом от вас не убежишь, - пожаловался капитан.
        - Какой груз везешь? - спросил я.
        - Обычный: снизу сахар, сверху табак и немного какао, - ответил он. - Советую отпустить нас. Господину губернатору очень не понравится, если вызахватите его судно.
        - Можно подумать, что он на моем месте отпустил бы! - хмыкнув, сказал я. - Я на службе у испанского короля, который не простит мне, если отпущу вражеское судно. Так и передай губернатору.
        - Обязательно передам, - заверил капитан.
        Поскольку он не являлся судовладельцем, откупиться, выдав вексель на судно и груз, не мог. Придется гнать приз в испанский порт. Пиренейский полуостров ближе, но на нем цены на такие товары очень низкие. В испанских Нидерландах цены выше, но туда дальше и опасней, можно остаться без добычи. Я все-таки решил рискнуть, потому что уже началась осень. Пора возвращаться в Роттердам на зимние квартиры.
        В Ла-Манше был шанс нарваться на французских коллег, которые частенько орудубт там целыми флотами. Тихоходный флейт не смог бы от них убежать, а я не смог бы его защитить от нескольких вражеских судов. Поэтому повел приз в обход Ирландии и Англии, где вероятность встретиться с конкурентами была минимальна. Оба судна крепкие, к штормам привычные. У обоих больших островов было много бухт и небольших островов, где можно спрятаться и переждать непогоду. По пути нам попадались только рыбаки и небольшие купцы-каботажники. Все английские военные корабли сейчас в Ла-Манше безуспешно борются с корсарами и ждут слабый французский флот чтобы еще раз показать себя героями.
        За пять недель мы обогнули Великобританию, пересекли Северное море с севера на юг, добрались до порта Антверпен, где встали на якорь на реке напротив того места, где я когда-то выгружал пушки. Экипаж приза сразу перевезли на берег и отпустили. Я передал с капитаном письма жене и тестю.
        Приплывший на лодке таможенник - мужчина лет тридцати, невозмутимый и рассудительсный - узнав, что это приз, что пошлину взять не получится, сразу убрался восвояси, пообещав сообщить о нас, кому следует. Кому следовало оказался чиновником из городской управы, примерно такого же возраста и такой же невозмутимый и рассудительный, как таможенник. Он забрал грузовые документы приза и пообещал, что передаст их, кому надо. На следующий день появился третий чиновник, чуть старше, около сорока, но тоже невозмутимый и рассудительный, который сообщил, что оценку судна проведет через день четертый чиновник, а пятый на следующей неделе укажет, где выгрузить все, что будет продано с аукциона, который проконтролирует шестой, а седьмой рассчитается с нами. Обманул, гад! Рассчитал нас чиновник из второго десятка. Какой точно, не могу сказать, потому что сбился со счета. У меня сложилось впечталение, что фламандские чиновники - результат скрещивания испанских и французских, причем отбор был отрицательный.
        В итоге мы застряли в Антверпене на полтора месяца, до начала декабря. Никто из экипажа не роптал, потому что на одну долю за этот приз вышло по тысяче двести сорок четыре испанских песо (талеро) или три тысячи семьсот тридцать два голландских гульдена. Окнчательный рассчет за все призы я произвел в Роттердаме, учтя там векселя. Мои матросы стали стали так богаты, что некоторые даже купили себе обувь. Они бросились избавляться от тяжкого бремени денег, кто как умел. Благоразумная Кристиана Виссер позаботилась о приданном - купила ферму в своей деревне, сдала ее в аренду, а сама осталась служить мне. Надеется, наверное, что следующий год окажется не менее удачным.
        Шхуну разгрузили и поставили в сухой док на ремонт. Остатки солонины и кальвадоса перевезли на склад. Туда же поставили и бочки с соленой селедкой, которые я прикупил, пользуясь низкой ценой на рыбу в начале зимы. К весне подоражает раза в полтора. В Голландии я становлюсь предельно мелочным, чтобы не выделяться. Попал в голландскую стаю - лай не лай, а копейки считай.
        13
        Перед Рождеством я получил письма от жены и тестя. Оба призывали меня срочно приехать в Нант для согласования вопроса о выплате компенсации за фрегат. Мол, вопрос с дуэлью замят, а без меня деньги не заплатят. Как именно и почему забыта дуэль, упомянуть забыли оба. Может быть, я перестраховывался, но жизненный опыт подсказывал, что во французскую тюрьму попасть легче, чем выбраться из нее, особенно если еще и губернатор Нанта чертовски зол на тебя. Это при условии, что не окажешься на плахе. Объяснять это родственникам я не счел нужным. Они или настолько глупы, что не умеют просчитать на ход вперед, или, что вероятнее, готовы пожертвовать мной за три миллиона ливров. Даже представил, как за их спинами стоял губернатор Нанта Батист де Буажурден, сеньор де Буэр, и диктовал эти письма. Поэтому написал обоим, что нахожусь сейчас на службе у испанского короля и не имею возможности уехать надолго, что мой контракт заканчивается в начале июля, тогда и вернусь домой. Письма просто сочились моей радостью, что про дуэль забыли, что могу наконец-то вернуться домой, в лоно семьи. Пусть думают, что я так же
глуп, как они хитры.
        На самом деле я пришел к выводу, что Александру де Кофлану, виконту де Донж, пора умереть для своей нынешней семьи и французских властей. Мне надо было исчезнуть из Западной Европы на пару лет. Корсарский патент продлевать не буду, потому что, захватывая французские суда, обязательно засвечусь. Можно было податься в Америку, но там пришлось бы расстаться со шхуной, иначе бы рано или поздно попал на глаза какому-нибудь французу, который узнает меня и сообщит жене в Нант. Я решил сплавать в Ост-Индию и посмотреть, что там сейчас твориться, и заодно заработать немного денег. В Роттердаме есть представительство голландской Ост-Индской компании. Я как бы случайно познакомился с одним из ее сотрудников, который, как и большинство голландцев, очень любил выпить на халяву. Он и рассказал мне, что везут туда и обратно. Про торговлю с Испанией или Швецией вряд ли бы стал болтать, а вот про Ост-Индию - запросто, потому что уверен, что я туда никогда не доберусь, хотя морские карты и лоции тех районов, пусть и плохонькие, есть в свободной продаже. От него я узнал, что у западноевропейцев негласный договор
между собой: не продавать азиатам огнестрельное оружие, особенно пушки, потому что рано или поздно оно будет повернуто против продавцов. Как следствие, цены на мушкеты и пушки в Китае и Японии зашкаливают. Мне интересы европейских государств и компаний были по барабану, задерживаться на Дальнем Востоке надолго не собирался, а вот солидная прибыль не помешает. Поэтому я решил отправиться в Лондон и накупить пушек, мушкетов и пороха якобы для московского царя и отвезти их китайцам, японцам или тому, кто заплатит больше. Разберемся на месте.
        Поскольку каждое судно должно принадлежать какому-нибудь государству, я решил изготовить русские документы, выданные русскому дворянину. Насколько я знаю, пока ни одно русское торговое или военное судно не добиралось до берегов Северного моря. Следовательно, никто понятия не имеет, как выглядят судовые документы, выданные царем Московии. Я сам сочинил и написал черновик текста на русском и латыни, половину которого занимало перечисление титулов правителя Московии. Такое начало должно вогнать любого западноевропейца в тоску и заставить поверить в подлинность документа. Помнил титулы еще с тех времен, когда недолго был подданным царя. Найти человека, который перепишет текст красивым почерком, и второго, который изготовит свинцовую бляху с оттиском в виде двуглавого орла и прикрепит ее к документу на шелковом шнурке, не составило труда. Шхуну назвал «Юнона» в честь мюзикла, который в будущем смотрел в московском театре. Это имя было понятно и западноевропейцам.
        В середине апреля, когда стало совсем тепло, я снял деньги со всех своих банковских счетов и покинул порт Роттердам на шхуне в балласте. Якобы пошел в Антверпен, чтобы продлить корсарский патент, а на самом деле - в Лондон. Вышел из Голландии под испанским флагом, а в открытом море поднял бело-голубой с красной звездой советского военно-морского флота, под которым непродолжительное время служил в Севастополе на малом противолодочном корабле, а потом на корабле радиоэлектронной борьбы «Рица» во второй дивизии охраны водного района. Экипажу было плевать на такие мелочи. Большую его часть составляли новички. Я сказал старому экипажу, что с пиратством покончено, что стану мирным купцом, отправлюсь в Ост-Индию. Почти все сразу разбежались в разные стороны и страны. Остались только Кристиана Виссер, которой, как догадываюсь, понравилось сочетать приятное с зарабатыванием денег, боцман Магнус Неттельгорст и шкипер Хендрик Пельт, которым не светила работа в своих должностях на других судах, потому что их количество резко сократилась, благодаря стараниям французских корсаров, и несколько матросов,
промотавших прошлогодние призовые и готовых служить, кому угодно. Артиллерист Годдард Оксбридж тоже хотел остаться, но, узнав, что придется долго простоять в Лондоне, резко передумал и убыл в неизвестном направлении. Сидевших на биче матросов было немеряно, поэтому я отобрал крепких и опытных. Вместе со мной было двадцать два человека. Рейс предполагался продолжительным. Чем меньше экипаж, тем меньше надо брать запасов.
        14
        Западноевропейские купцы уже освоили маршрут до порта Архангельск, так что даже английский таможенник слышал, что где-то на северо-востоке есть такая страна Московия, но раньше не встречал ни одного судна оттуда. Мое стало первым. Поскольку пришло оно в балласте, сразу потерял к нему интерес.
        Лондон был все так же грязен и вонюч. Прибавилось магазинов, торгующих товарами, которые вскоре начнут называть колониальными. Англичане еще не знают, что их новые заморские территории называются колониями. Или знают, но помалкивают. Особенно много стало табачных лавок. Мужчины курили или жевали табак, женщины - нюхали. Хотя мне встречались и женщины с трубками, и мужчины, набивающие ноздри ароматизированной смесью. Курящие подростки и вовсе не были редкостью. Иногда мои ноздри выхватывали на улицах сладковатый, сытный аромат гашиша. Из-за высокой цены это удовольствие было только для богатых. С такой же скоростью расплодились и кофейни. Их можно было узнать по вывеске в виде женской руки, которая держит кофейник. Это были заведения для приличных людей, голодранцев туда не пускали. Даже в самых простеньких надо было на входе заплатить пенни. За эти деньги тебе приносили чашку черного кофе. Пока что его пьют без молока. Следующая чашка уже будет стоить полпенни. К кофе можно заказать газету или легкие закуски - и сидеть себе, пыхтя трубкой, пока не надоест. Подозреваю, что именно кофейни стали
прообразами английских клубов. Обычно в них забивали стрелку со знакомыми, с которыми надо было перетереть по-трезвому. Точнее, не совсем пьяным, потому что трезвый англичанин - это оксюморон. Драться и материться в кофейнях запрещалось, за этим следили вышибалы, поэтому нормальные люди предпочитали сидеть в тавернах или пивных. В итоге у каждой кофейни была своя публика: в одной собирались политики (виги в «Сент-Джеймс», тори - в «Кофейном дереве»), в другой («Нандос») - юристы, в третьей («Чайдлз» возле собора святого Петра) - духовенство, а оптовые купцы встречались в заведениях, расположенных рядом с Королевской биржей.
        Первым делом я встретился с продавцами оружия. Они - особая каста среди купцов. Круче только торговцы драгоценностями. Договаривались прямо за столиком в кофейне. Поскольку я кофе не пью, мне за мой пенни принесли чашку чая, заваренного жиденько, хотя чай дешевле. Все продавцы, с которыми я общался, не выпускали изо рта дымящиеся трубки. Скажет фразу - сделает затяжку и выпустит клуб дыма. Видимо, этот дым был вроде заверения «Правду говорю, век воли не видать!». Я заказал пять сотен мушкетов. Англичане начали стандартизировать их. Сейчас мушкет английской армии калибром чуть более полу-дюйма - диаметр пули - и длиной почти полтора метра. За счет более прочной стали стенки ствола стали тоньше и оружие легче. Нужной партии на складах не оказалось, поэтому пришлось подождать больше месяца. Зато порох и пушки подвезли в течение двух недель. Не знаю, какие сейчас наиболее востребованы на Дальнем Востоке, поэтому купил разные, начиная от басов - короткостволых картечниц и однофунтовых фальконетов и заканчивая полудюжиной сорокавосьмифунтовок. Сверху все это завалили тюками с тонкой шерстяной материей -
на всякий случай, если вдруг нарвусь в Индийском океане на военные корабли, которые захотят досмотреть мое судно. Меня предупредили продавцы, что если повезу оружие во Францию или туркам, рискую повиснуть на рее, несмотря на то, что благородный человек. Касается ли это и Ост-Индии, спрашивать не стал, а им и в голову не пришло, что какой-то московит сумеет добраться туда.
        Биржевые маклеры собирались в кофейнях «Джонатанз» и «Гаррауэй» в Корнхилле. Мне хватило посещения первой. Там было многолюдно и шумно. Я заплатил пенни пухлой блондинке с оплывшим лицом, которая стояла за узкой стойкой, держась правой рукой за кофейник емкостью литров пять, а левой протирая мокрой тряпкой его днище. Нашел столик, рядом с которым был свободен один трехногий табурет. За столиком сидели пять человек разного возраста в шляпах разного фасона и курили одинаковые глиняные трубки молча. Наверное, пытались таким образом сойти за умных. В таверне или пивной подсаживаться к незнакомой компании было не только неприлично, но и рискованно, а в кофейне - пожалуйста. Едва я сел, официант - белокурый юноша лет пятнадцати, похожий на хозяйку и одетый в великоватый белый передник, украшенный в нескольких местах пятнами кофе - поставил передо мной небольшую оловянную чашку с горячей черной бурдой.
        Я отодвинул чашку, окинул взглядом всех пятерых и обратился к тому, которого счел старшим по возрасту, обладателю мощного небритого подбородка:
        - Почем сейчас акции Ост-Индской компании?
        - По шестнадцать шиллингов семь пенсов, - не задумываясь, ответил он. - Сильно подешевели в последнее время из-за французских корсаров. До начала войны дешевле пятидесяти шиллингов не торговались, - добавил маклер, затянулся и выпустил клуб табачного дыма.
        Четверо коллег, словно подтверждая его слова, тоже добавили синеватого дыма над нашим столом.
        Я знал, что акции скоро опять подорожают, причем сильно, что компания просуществует долго и принесет своим акционерам неслыханные дивиденды.
        - Много их сейчас в продаже? - задал я второй вопрос.
        - Хватает, - ответил маклер, опять выпустив дым. - Если купите на большую сумму, продавлю скидку на пару пенсов.
        - Большая сумма - это сколько? - задал я уточняющий вопрос.
        - От сотни фунтов, - ответил он и с улыбкой посмотрел на своих четверых коллег, словно давал понять, что сто фунтов стерлингов - неподъемная сумма для меня.
        Они все пятеро шумно затянулись и выпустили столько дыма, что хватило бы окутать меня с головы до ног. На мое счастье, дым сразу поплыл вверх и в сторону входной двери, открытой новым посетителем.
        Курс фунта стерлингов колебался от десяти до двенадцати ливров. Из-за действий французских корсаров экономика Англии пошла вниз быстрее, чем у ее врага, поэтому сейчас десять ливров свободно заваливали один фунт.
        - А если покупать на тридцать тысяч? - спросил я.
        - Фунтов? - уточнил маклер, вынув трубку изо рта.
        Его коллеги сделали то же самое.
        - Не пенсов же! - усмехнувшись, произнес я.
        - Если быстро покупать, то цена резко полезет вверх. Надо растянуть недели на две-три, - быстро протараторил маклер. - Я… - он окинул взглядом коллег, - …мы возьмем комиссионными два, нет, даже полтора процента от сделки.
        Четверо коллег закивали и даже помахали дымящимися трубками вверх-вниз, подтверждая его слова.
        После ожесточенного спора, договорились, что комиссионные будут начисляться в зависимости от того, насколько дешево купят акции, но не более половины процента. Составили договор, и я дал им аванс - вексель на сумму десять тысяч фунтов стерлингов на лондонский банк «Сэр Хор и компания», в котором, обменяв гульдены и ливры на шиллинги, держал свои деньги. Там же буду хранить и акции Ост-Индской компании. Они будут принадлежать русскому негоцианту, а не французскому виконту. Кстати, эмблемой банка была золотая бутылка. Говорят, это символ богатства, процветания, но что-то я не встречал людей, которых бутылка сделала богатыми, разве что тех, кто изготовляет стеклотару.
        15
        В Лондоне мы проторчали почти два месяца, потому что спешить мне было некуда. Трюм набили под завязку нужными товарами и тронулись в путь. До острова Уайт нас подгонял юго-восточный ветер с мелким дождем. На небесах третий год забывают закрывать кран. Во Франции из-за дождей два года плесень губила урожай. Начался голод. Доносились слухи, что на французских дорогах появилось много банд. Путешествовать опять стало опасно. Надеюсь, мои письма, отправленные из Роттердама, добрались до Нанта. Я написал жене и тестю, что собираюсь к берегам Африки, чтобы до середины июля захватывать там призы на благо испанской короны, а после истечения срока контракта приплыву в Нант. Контракт, кстати, истек еще до того, как мы вышли из Лондона.
        В Лиссабоне сделали остановку. Этот порт стал перевалочной базой, в которой суда стран, не участвующих в войне, помогали врагам обмениваться нужными товарами. Груз оформлялся на нейтральный порт, но чудным образом судно по пути заглядывало в порт воюющей страны, выгружалось и грузилось чем-нибудь другим опять-таки на нейтральный порт. Говорят, очень доходный бизнес. Моему судну под флагом Московии можно будет в нем поучаствовать, если к возвращению из Ост-Индии война не закончится.
        Встали на якорь на рейде якобы для того, чтобы пополнить судовые запасы. Судно облепила флотилия лодок разного размера, и я прикупил у торговцев немного свежего мяса, фруктов, овощей, хлеба. В это время слуга Энрике, одетый, как недавно разбогатевший торговец, был отвезен на берег. Там у молов и пирсов стояло много кораблей из разных стран. Кике надо было найти среди них то, которое в ближайшее время зайдет в порт Нант или Сен-Назер.
        Вернулся слуга поздно вечером. Судя по улыбке во все лицо, миссия удалась.
        - Отдал письмо капитану с датского судна, - начал Кике доклад. - Он узнал меня. Вместе с компаньонами покупал у нас трофейное судно. Сказал всё, как вы говорили.
        - Как тебе показалось, он поверил? - спросил я.
        - Кончено, поверил! - хитро улыбаясь, произнес слуга. - Даже хотел дать мне денег на дорогу, а потом посмотрел на мою одежду и сказал: «Так ты говоришь, все имущество капитана утонуло?». Я говорю: «Конечно», а сам бочком к двери отступаю. Он не стал меня задерживать, но, выйдя на палубу, смотрел, куда я пойду. Я, как вы приказали, пошел в город, а потом другой дорогой вернулся к нашей лодке.
        Мой слуга отдал капитану «датского» судна письмо, написанное под мою диктовку, но с кучей ошибок и испанскими словами, в котором сообщалось о гибели отважного капитана Александра де Кофлана, виконта де Донж. Этот горемыка нарвался на два корабля берберских пиратов, вступил с ними в неравный бой и был смертельно ранен. Его судно получило сильные повреждения, и оставшиеся в живых члены экипажа, после смерти капитана, пересели в баркас и добрались до португальского берега. Судно вместе с телом капитана и всем-всем его имуществом затонуло. Бедный и несчастный Энрике выполнил последнюю волю капитана - сообщил письмом о его смерти семье, после чего решил вернуться на родину и зажить на чудом уцелевшие несколько монет. То, что экипаж разворовал имущество умершего капитана и не счел нужным спасать судно, должно было придать рассказу правдоподобность.
        На рассвете следующего дня мы снялись с якоря и продолжили путь на юг. При приближении к марокканскому берегу заметили две шебеки, которые сразу устремились к нам. Я, было, подумал, что накаркал себе смерть в бою с берберскими пиратами. Они гнались за нами до темноты. Ночью, воспользовавшись бризом, дующим с берега, я сменил курс, пошел на запад, подальше в океан. Пираты, видимо, решили, что я продолжу идти на юг, или поняли, что не догонят, но утром мы не увидели их.
        Больше к берегу не поджимались, пока не добрались до Канарских островов. На рейде Тенерифе задержались на четыре дня. Затарились свежей водой, фруктами и овощами, сыром, живыми курами, козами и черепахами и двадцатью пятью бочками емкостью литров на двести вина мальвазия. Вино будет спасать мой экипаж от цинги и скуки. Рейс предстоит долгий, вдоль районов диких, где выходить на берег без сильной нужды не рекомендуется.
        Затем пошли дальше на юг, до островов Зеленого мыса. Там задержались еще на день, поели свежих фруктов, пополнили запас черепах. Узнали, что всего за два дня до нас здесь была голландская купеческая флотилия из сотни судов под охраной шести военных кораблей. Она пошла на юго-восток, по кратчайшему маршруту, борясь со встречным Бенгельским течением и преобладающими здесь ветрами южных румбов.
        В отличие от голландских капитанов я знал об Атлантическом океане немного больше, поэтому повел шхуну на юго-запад, пользуясь преимуществом попутных пассатов. Это ветра силой четыре-пять балов днем и два-три ночью, благодаря которым мое судно шло со средней скоростью семь узлов. На подходе к Южной Америке начали подворачивать все больше на юг. Там нас подхватило теплое Бразильское течение. На широте тридцать три градуса повернули на восток. Господствующие здесь, холодные ветры западных румбов, порой переходящие в штормовые, погнали нас в сторону Африки.
        16
        Мыс Доброй Надежды совсем не изменился с тех пор, как я его не видел. Разве что маяка нет. Мыс принято считать самой южной точкой Африки, хотя это не так. И табличка с надписью «Мыс Доброй Надежды» находится на мысе Кейп-Поинт, который на несколько десятков метров севернее. Мыс Доброй Надежды - самая юго-западная точка материка, а самая южная - мыс Игольный. Последний получил свое название из-за магнитной аномалии, которая заставляла стрелку компаса показывать отклонение градусов на сорок-пятьдесят. Между этими двумя мысами находился город Кейптаун, точнее, маленькое голландское поселение с названием Капстад - около сотни каменно-деревянных одно-двухэтажных домов, защищенных валом с палисадом из бревен, наклоненных наружу. Оно у подножия Столовой горы, которую трудно перепутать с любой другой возвышенностью. Такое впечатление, что вершину горы сравнял великан, чтобы сидеть на ней, опустив ноги в воду двух океанов, которые встречаются здесь. Кстати, на восточном берегу Капского полуострова вода всегда на несколько градусов теплее, благодаря Южно-Экваториальному течению, чем на западном, где
властвует холодное Бенгелькое. Получается, что великан держит одну ногу в теплой воде, а другую - в прохладной.
        Я бывал в Кейптауне несколько раз. Частенько бункеровался здесь на рейде и трижды в порту стоял под погрузкой-выгрузкой. В Африке трудно найти работящих грузчиков, но кейптаунские давали фору всем. Продолжительные стоянки позволяли вдоволь погулять по городу. Можно было съездить на экскурсию на оба знаменитых мыса, но, по моему мнению, возможность плюнуть с самой южной или юго-западной точки Африки в место слияния двух океанов не стоила тех денег, которые запрашивали многочисленные турфирмы. Впрочем, и по городу гулять можно было только в дневное время и в центре. Заглядывать на окраины не советовал даже лоцман-негр. Говорят, Кейптаун в двадцать первом веке держал первое место в мире по изнасилованиям. Особенно счастливыми здесь были белые женщины. При апартеиде добиваться таких высоких результатов не удавалось. Поэтому апартеид считался злом.
        Рейд Кейптауна плохо защищен от холодных южных ветров, внезапно налетающих из Антарктиды. Можно запросто быть выброшенным на берег. На всякий случай мы встали на два якоря. Когда маневрировали, возле судна вертелись несколько лодочек чернокожих продавцов, в основном женщин, но не приближались. Ждали разрешения Белого Вождя - представителя голландской Ост-Индской компании, которой принадлежало это поселение. Это был мужчина двадцати шести лет от роду, с загорелым лицом и старомодной светло-русой бородкой, одетый в темно-зеленый кафтан с расстегнутыми пуговицами, под которым была полотняная рубаха не первой свежести, и темно-коричневые штаны, которые я бы назвал кюлотами, если бы застегивались на пуговицы, но были подвязаны под коленями черными ленточками. Чулки отсутствовали. На босых ногах сабо, покрашенные в черный цвет. Голландец напомнил мне деревенского жителя, который, одевшись кое-как, но немного наряднее, чем обычно, вышел встречать гостя-горожанина.
        Не представившись, он сразу высыпал ворох вопросов:
        - Кто вы такие? Откуда и куда идете? Зачем сюда пожаловали?
        - Русский посол. Иду из Московии в империю Цин (так сейчас называется Китай), - коротко молвил я на голландском языке, предоставив ему угадать ответ на третий вопрос.
        - Из Московии? - удивленно переспросил представитель Ост-Индской компании.
        Видимо, он что-то слышал о Московии. Я даже догадался по его удивлению, что именно.
        - Да, - подтвердил я. - С поручением и подарками от моего царя к цинскому императору. У нас с его империей общая граница, но по суше добираться еще дольше и опаснее.
        - У вас там очень холодно, - поделился он знаниями о Московии.
        - И медведи по улицам ходят, поэтому у каждого русского есть ручной медведь. Я своего дома оставил: жару плохо переносит, - выложил я то же, что рассказывал его потомкам в двадцать первом веке.
        Что тогда, что сейчас мне верят. У голландцев с чувством юмора туговато. Особенно у чиновников. Как-то в аэропорту Амстердам таможенник спросил, нет ли у меня наркотиков?
        - А у вас закончились? - задал я встречный вопрос - и часа два просидел в кутузке, пока за меня не поручился судовой агент, встречавший в аэропорту.
        В семнадцатом веке еще нет слова наркотики, хотя сами они очень даже имеются, и за употребление их никто никого не преследует. Пока что каждый человек сам волен решать, от чего умереть: табака и алкоголя, или марихуаны и опия, или работы и семьи. Только начиная со второй половины двадцатого века, общество примется бороться за права индивидуума, лишив его многих прав.
        - Долго будете стоять? - подозрительно поинтересовался представитель голландской Ост-Индской компании.
        - Пополним запасы воды и продовольствия и сразу уйдем, - заверил я и сам поинтересовался: - Впереди нас шел голландский торговый караван. Он уже пошел дальше?
        - Нет, не было его еще, - ответил голландец. - А он сильно вас опережал?
        - Сказали, что на два дня, - ответил я. - Значит, мы его обогнали. Ждите на днях.
        Одна из главных заповедей судоводителя: самый короткий путь не всегда самый быстрый
        - Давно уже ждем, запаздывает, - признался представитель компании, после чего буркнул себе под нос слова прощания и спустился по штормтрапу в лодку.
        Едва он отчалил, к обоим бортам рванули лодки туземцев, выдолбленные из ствола дерева. В каждой один-два человека, которые гребут двулопастными веслами. Все свободное место заполнено товарами. Видимо, тоже ждут караван. Привезли на продажу попросят, кур, яйца, копченое мясо, скорее всего, буйволов, а может, антилоп или зебр, фрукты и овощи. Я забрал все, предложив привезти еще. Нам предстоит долгий переход через Индийский океан по диагонали. В это время мои матросы, спустив на воду катер, погрузили в него пустые бочки и погребли к берегу за пресной водой.
        Простояли в Кейптауне два дня. Пополнили запасы, помылись и постирались. Кто хотел, погулял по суше и попил пива в местной таверне. Кстати, местное пиво ничем не отличалось от производимого в Голландии и стоило примерно столько же. Я купил пять бочек на замену выпитому вину. Поскольку почти все члены экипажа были голландцы, замене обрадовались.
        На третье утро я снялся с якорей, отсалютовал холостым выстрелом из погонной пушки и, пользуясь свежим южным ветром, повел шхуну на запад. Нам надо было отойти от материка, вырваться из сильного Южно-Экваториального течения, которое проходит вдоль его юго-восточного берега. После чего повернет на северо-восток, к Зондскому проливу между островами Суматра и Ява.
        17
        Остров Мадагаскар мы обогнули с юга. Меня предупредили в Кейптауне, что на западном берегу острова, где много удобных заливов и бухт, устроили свои базы флибустьеры, сбежавшие во время гонений из Карибского моря. К берегу мы подошли всего на пару часов, чтобы в речушке пополнить запасы пресной воды.
        Следующая остановка была у острова Маврикий из архипелага Маскаренских островов. В будущем здесь будет одноименное государство, входящее в Британское содружество, а сейчас - небольшая португальская колония, домов тридцать-сорок. Завидев нас, обитатели ее убежали в лес, который будет вырублен их потомками. Наверное, приняли нас за пиратов. Купцы на таких маленьких судах пока сюда не заплывают. Остров окружает коралловый риф, карты у меня не было, поэтому я близко не приближался. Отправил катер, чтобы набрали воды. За все время после выхода из Кейптауна не было ни одного дождя. Здесь сейчас лето, сухой период.
        Дальше начался просмотр многосерийного фильма «Океан». Смотреть его можно было, повернувшись в любую сторону. Шли медленно. Индийский океан - тихоня в сравнение с Тихим и Атлантическим. Шторма, за исключением южным районов возле Антарктиды, бывают редко. Ветра очень ленивые, как и население берегов этого океана. Днем кое-как дуют, а ночью отдыхают. Иногда встряхнутся, раздуются баллов до пяти-шести на два-три дня и опять стихнут. За время перехода до Зондского пролива был всего один непродолжительный дождь. Мы успели набрать воды во все освободившиеся бочки и даже заменить в нескольких старую, начавшую тухнуть, вонять.
        Пролив разделяет два острова и соединяет два океана - Индийский и Тихий. Шириной около тринадцати миль, так что проход по проливу не сложный, если осадка маленькая. Глубины около двадцати метров. Когда я работал на крупнотоннажном балкере, проход в грузу по проливу был невозможен, приходилось огибать Яву или Суматру, смотря, как было ближе. В двадцать первом веке здесь будут иногда пошаливать местные пираты, нападая на моторных лодках на небольшие суда. Обгоняют жертву, между двумя лодками натягивают канат и останавливаются. Судно, проходя между лодками, цепляет канат, натягивает его - и обе лодки мигом оказываются прижатыми к его бортам. Забрасываются «кошки», абордажная партия быстро забирается на борт и отводит судно в тихую бухточку, где экипаж отправляют на экскурсию по дну ее. Судно вместе с грузом исчезало бесследно, а через некоторое время появлялось под другим названием и с другими документами и флагом. Возможно, и сейчас есть пираты, но опасаются нападать на европейские суда, потому что одного выстрела из трехфунтового фальконета картечью хватит, чтобы перебить всех в лодке. На всякий
случай я не останавливался в проливе, лодки близко не подпускал и держал наготове по заряженной карронаде с каждого борта.
        Дальше пошли на север и опять пересекли экватор. Меня всегда забавляло, что два противоположных времени года отделяют всего несколько миль. По ту сторону экватора сейчас лето, а по эту - зима. Впрочем, на экваторе круглый год один сезон и день равен ночи.
        В Южно-Китайском море начали забирать на восток, к Тайваньскому проливу. Остров Тайвань сейчас называется Формозой. До недавнего времени на нем была голландское поселение, которое уничтожили китайцы, убежавшие туда от маньчжуров, захвативших власть в Китае. Лет десять назад остров опять стал частью империи. То есть, история острова будет развиваться по кругу: при смене власти в Китае убежавшие из нее представители предыдущей правящей элиты будут образовывать на Тайване независимое государство, которое со временем будет возвращаться в лоно империи. Если попаду опять в двадцать первый век, проверю эту теорию.
        Первым намеченным мною пунктом на Дальнем Востоке был Шанхай. Во-первых, мне хотелось посмотреть, какой он сейчас? Во-вторых, в Шанхае мне везло. В-третьих, не было желания двигаться дальше на север, а то потом дольше буду возвращаться. В двадцать первом веке в Шанхае было мало старых районов. Русский, застроенный белоэмигрантами - не в счет. Историю города я знал плохо, хотя бывал в нем очень часто, поэтому был готов к любым сюрпризам.
        В конце семнадцатом века Шанхай - это небольшой, даже по европейским меркам, не говоря уже про китайские, городок, окруженный крепостной стеной высотой метров шесть, которая сооружена из утрамбованной глины и сужается кверху. На походе к городу нам повстречалось несколько джонок с тупыми, прямоугольными носами и парусами с бамбуковыми рейками и лодок-сампанов. Из-за такой формы носа мне все время кажется, что китайцы плавают в корытах. Паруса у них ровные, без «пуза», благодаря рейкам. Говорят, в бою такие надежнее, потому что трудно повредить весь, а уцелевшие части продолжают работать. Кстати, заметил на одной джонке, как матрос поднимался на мачту по рейкам паруса. Таких джонок в будущем я не встречал, может быть, просто не везло, а вот сампаны (в переводе с китайского «три доски») доживут до двадцать первого века почти без изменений. У них тоже тупые носы и на корыта похожи еще больше. Завидев шхуну, китайцы устремились в реку. Засуетилась и охрана на крепостных стенах. В городе загудел большой барабан. Видимо, опыт общения с иностранцами у них отрицательный.
        Я не стал приближаться к порту, чтобы понапрасну не беспокоить аборигенов. Понял уже, что в далекое будущее не вернешься просто так, всего лишь приплыв в то место, где бывал тогда. Наверное, пришел я в Шанхай именно для того, чтобы понять и прочувствовать эту мысль. После чего направил шхуну дальше на север, к порту Тяньцзинь. Шанхай расположен на южном конце Великого канала, а Тяньцзинь - на северном. Я побывал на берегах канала в нескольких местах. Возле Шанхая он шириной метров триста и глубиной метра три. Начали строить его (центральную часть) еще до нашей эры, а потом удлинили на юг и на север. Благодаря Великому каналу, можно добраться по воде на лодке или на судне с малой осадкой почти до любого крупного китайского города. В том числе и через Тяньцзинь до Пекина, который будет столицей империи, как минимум, до начала двадцать первого века.
        В Тяньцзине и законтачим с пекинскими чиновниками. Такую большую партию пушек вряд ли купит какой-нибудь купец. Не потому, что не по карману или не выгодно, а потому, что груз стратегический, затрагивает интересы государства, что может при некоторых раскладах привести к отсечению головы. В Китае и в двадцать первом веке приговаривать к смерти будут быстро. Подданных слишком много - чего с ними церемониться?! Миллион туда, миллион сюда…
        18
        Работая в американской судоходной компании, я на контейнеровозе два контракта мотался на линии Сан-Франциско-Тяньцзинь. Это типичный китайский мегаполис - небоскрёбы в смоге. Бесчисленное количество людей куда-то торопливо идут или едут на самом разном транспорте от «бентли» до велосипеда, со значительным преобладанием последних. В Китае и Индии понимаешь, что людей на планете слишком много. Впрочем, стоит отойти на пару шагов от новых районов, как окажешься на узких улочках, которые после центральных кажутся пустынными, хотя на них людей раза в два больше, чем на московских центральных. Возле входа в многоквартирный дом может стоять стиральная или швейная машинка, на которой старая китаянка зарабатывает на жизнь. Молодые китаянки могут заработать более приятным трудом. В этих кварталах создавалось впечатление, что у китайцев природная тяга к резким контрастам: рядом с современным гипермаркетом торгует с картонки студент; рядом с шикарным рестораном забегаловка на пару столиков; рядом с раскрашенной в стиле анимэ соской в мини-юбке идет ее ровесница в традиционной китайской одежде и с чистым и
суровым лицом строителя коммунизма; рядом на светофоре стоят два авто класса «люкс», в одном из которых сидит молодой и успешный бизнесмен, а в другом - не менее успешный партийный функционер.
        Отношение к иностранцам складывалось из английского презрения к неполноценным, французского сожаления к убогим, итальянского любопытства к странным и индийской липкости к богатым. Китайцы уверены, что иностранцы бедными не бывают, несмотря на то, что постоянно сорят деньгами, а потому их надо стричь без зазрения совести. Хотя в двадцать первом веке к тебе могли подойти и просто так, попросить сфотографироваться вместе, чтобы потом показывать родственникам и знакомым: смотри, какие странные существа бывают! Особенно этим страдали провинциалы из глухих районов, которые редко видят чужаков. Зато преступность по отношению к иностранцам практически нулевая. Обсчитать, кинуть по мелочи - это запросто, а вот на гоп-стоп вряд ли нарветесь. И идущих с вами китайцев тоже не тронут. Чтобы не потеряли лицо в вашем присутствии. У них тут навязчивая идея - не потерять лицо. Это что-то типа европейского «потерять репутацию», но намного шире, распространяется на все сферы жизни. Потерявший лицо становится изгоем, как бы не китайцем, но и не иностранцем. Иностранец - это еще хуже, даже не потерявший лицо, каковых
я не встречал.
        Мое «потерянное» лицо тоже валяется где-то на мостовых Тяньцзиня. Я даже не заметил, как это случилось, узнал только в Шанхае, когда моя китайская подруга начала инструктировать меня. Китайцы живут по законам, созданным много тысяч лет назад. Живут, не задумываясь, хороши они или нет, и не пытаясь изменить. Если ты не знаешь эти законы, а с ними надо вырасти, теория не поможет, потеря лица неминуема. Тебе простят несколько оплошностей, но после очередной вынесут приговор по совокупности. С тобой продолжат общение, если это приносит материальную выгоду, но ты уже будешь не просто варваром, а варварским варваром или варваром в квадрате. Так что мой совет всем, кто окажется в Китае: будьте самим собой и порядочным человеком и ни в коем случае не изображайте из себя китайца, иначе будете смешить и/или раздражать. Китайцем надо родиться и вырасти, а если вам не повезло, смиритесь, потому что на устранение этого недостатка не хватит жизни. Если уж очень не терпится, покажите, что любите китайскую культуру и что-то о ней читали или слышали. Вам, скорее всего, простят этот способ повыпендриваться.
        Я поставил шхуну на якорь в западной части Бохайского залива, возле устья реки Хайхе, на берегах которой и Тяньцзинь, и Пекин. Кстати, река на удивление грязная и вонючая. В сравнение с ней даже Сена кажется чистой. Хайхе и так несет много ила, а в нее, что в будущем, что сейчас, еще и сбрасывают всё, что не нужно, как предприятия, так и люди. У китайцев очень специфическое понятие о чистоте, особенно это заметно в общественных туалетах, которые дают фору даже российским в глубинке, но не вздумайте на это указать аборигенам, иначе тут же потеряете лицо. Так жили их предки несколько тысяч лет назад, поэтому не вам, представителям наций-молокососов, учить китайцев.
        Бохайский залив без нефтяных вышек показался мне незнакомым. Нет еще и аванпорта Тангу, в котором я стоял неоднократно. Зато есть две крепости Байхо на противоположных берегах реки. В двадцать первом веке та, что на левом, будет в виде развалин, а ту, что на правом, отреставрируют. Сейчас обе крепости примерно одинаковые и невредимые, а в будущем правая станет намного больше. Как здесь принято, крепостные стены и башни из утрамбованной глины с добавлением камней и бревен, сужающиеся кверху. Расстояние между прямоугольными мерлонами широкое, явно не только для арбалетчиков. Лучники среди китайцев редкость. Это оружие варваров-кочевников. В сторону моря между мерлонами выглядывало из каждой крепости по два пушечных ствола калибром фунтов шесть. Слабенько для защиты от морских кораблей. Хотя для расстрела сампанов хватит.
        Часа три нас, как будто, не замечал никто из представителей власти. Наверное, ждали, что мы исчезнем, потому что не хотели иметь с нами дело. Зато рыбаки на сампанах проплывали очень близко к бортам, без страха, с любопытством рассматривая диковинное судно. Из чего я сделал вывод, что европейцы если и бывали здесь, то их добрые дела еще не успели постучаться в крепостные стены и стены домов деревень, расположенных на обоих берегах реки выше по течению. Возле каждой крепости у пристани стояло по суденышку, которое я бы назвал баркасом, длиной метров десять и с тупым носом, направленным в сторону моря. Скорее всего, пришли из Пекина. Направилась к нам то, что стояло у правой крепости. Шло на веслах, причем не обычных, а веслах-юло, которые работают по принципу гребного винта. К веретену с одной стороны крепится широкая лопасть из твердого дерева, а с другой - валек. К вальку привязывался трос, крепившийся к кольцу, прибитому к палубе. Трос уравновешивал массу лопасти и ограничивал ход весла. Веретено опиралось на планширь примерно в своем центре тяжести. Гребец не вынимал лопасть из воды, а колебал
ее, придавая судну ускорение. Чтобы увеличить скорость, добавляли не весла, а гребцов и повышали частоту колебаний. На корме стоял рулевой, управлял румпельным рулем. Над центром баркаса находился тент, под которым сидел на скамье пассажир, а позади него стоял другой. Корпус суденышка покрашен в темно-коричневый цвет и покрыт лаком, блестит на солнце. Как мне рассказали голландцы, китайцы конопатят суда смесью из извести и пальмового масла, которая через двое суток затвердевает намертво и становится водонепроницаемой. Конопатили и голландцам, но, когда последние попробовали сделать сами, смесь через двое суток рассыпалась.
        Баркас был ниже шхуны, поэтому чиновнику пришлось подниматься по штормтрапу. Судя по неловкости движений, делал впервые. Это был мужчина в возрасте лет двадцать пять с круглым маслянистым лицом, на котором над верхней губой были жиденькие усики, а на подбородке - такая же жиденькая бороденка, похожая на эспаньолку. Голова спереди выбрита, а сзади волосы заплетены в косичку. Китайцы, служившие у Батыя, волосы не сбривали. Наверное, эту моду ввели маньчжуры, захватившие Китай полсотни лет назад. На голове маленькая темно-синяя шапка с черным околышком. Поверх белой рубахи из хлопка надет длинный, почти до палубы, темно-синий парчовый халат с разрезами по бокам, узкими рукавами с манжетами и запахнутый на правую сторону и завязанный. До маньчжуров халаты были просторнее и рукава очень широкие. Запахивался халат по-старому, несмотря на то, что варвары, а китайцы считали маньчжуров варварами, запахивали на левую сторону. На груди и на спине вышита какая-то птичка. В голландской лоции написано, что это буфаны - знаки различия, типа погонов. Всего девять рангов. У гражданских это журавль, золотой фазан,
павлин, серый гусь, серебряный фазан, цапля, утка, иволга, перепел и мухоловка, а у военных - единорог, лев, тигр, леопард, медведь, пантера, носорог, буйвол и морской конек. Если я не перепутал мухоловку с иволгой, чиновник был девятого, самого низшего ранга. Обут в туфли с кожаными подошвами, острыми и загнутыми вверх носаками, из-за чего напоминали пулены, и красными шелковыми верхами. Следом за ним на борт поднялся второй китаец, одетый беднее и всем своим видом показывающий, что его нет. Скорее всего, это переводчик.
        Я встречал их у двери каюты. Это было частью ритуала, так необходимого в Китае. Каждый должен быть тем, кто он есть, и вести себя соответственно. Даже как капитан, я выше этого чиновника по социальной лестнице. Еще я гость и иностранец. Так что чиновник обязан оказывать мне почет и уважение. Что он и сделал - изобразив на лице слащавую улыбку, подошел ко мне, поклонился и поздоровался на северном диалекте китайского языка, который в будущем станет общенациональным. Казалось, чиновник встретил лучшего друга и просто растаял от счастья. Я знал, что и улыбка, и поклоны - это ритуал, выработанный много веков, если не тысячелетий, назад, называемый китайцами «учением предков». Первым делом надо попробовать купить варвара чрезмерным уважением и дружелюбием. Прячь кинжал в улыбке. Если надо, китайцы укусят себя за задницу, ведь главное - добиться своего любой ценой. Не получится с первого раза, сделают второй заход, третий, десятый, меняя тактику, переходя к угрозам и возвращаясь к лести, пока не получат то, что хотят. Такая бесхребетная беспринципность вгоняет рациональных европейцев в тоску, заставляет
считать, что китайцы играют не по правилам. И сильно ошибаются, потому что правило есть. Оно называется результат.
        Переводчик пресквернейше перевел приветствие на голландский язык.
        Я ответил на китайском, правильно произнеся слова и повторив мимику чиновника. Приветствие не изменилось ни с тринадцатого века, ни с двадцать первого, как и мимика. Ее надо знать и изображать правильно, иначе слова потеряют нужный смысл. Впрочем, варвару бы простили неточность.
        Если бы я плюнул чиновнику в лицо, он и переводчик удивились бы меньше.
        - Приятно встретить среди иноземцев культурного человека! - после продолжительной паузы нашелся чиновник и улыбнулся еще слащавее.
        Переводчик уставился на меня, ожидая указания, переводить или нет.
        - Приятно встретить среди подданных императора того, кто сразу определяет культурного человека! - сказал я и улыбнулся так же слащаво, после чего жестом пригласил зайти в каюту, и сделал это первым.
        Сел за стол так, чтобы свет из иллюминатора падал на гостя, а я оставался в тени. Пусть чувствует себя менее защищенным, слабее. Переводчик встал позади и справа чиновника и сложил руки на животе.
        Кике поставил перед нами два серебряных кубка и налил в них красного сладкого вина из пятилитрового серебряного кувшина. Обычно использует другой кувшин, литра на три, но сегодня надо было пустить пыль в глаза гостям. Наверняка они запомнят все детали и потом слепят из них мозаику по имени Богатый Чужестранец.
        - За здоровье вашего императора, долгих лет ему жизни и процветания его империи! - подняв свой бокал, провозгласил я тост на китайском языке.
        Не уверен, что поступил строго по протоколу, но, уверен, варвару, высказавшему уважение к императору, простят мелкие огрехи.
        Чиновник высказался в том же духе, но более продолжительно и витиевато, из-за чего я не понял половину слов, только общий посыл, а переводчик промолчал, переоценив мои возможности.
        Мы оба выпили до дна, причем я перевернул бокал, показав, что не осталось ни капли. У китайцев в двадцать первом веке такое не практиковалось. Как сейчас - не знаю, но гость повторил мой жест, выплеснув самую малость на стол. Надеюсь, император не узнает о таком пренебрежении его здоровьем и страной.
        - Дальше каждый будет говорить на своем языке, чтобы понятнее изложить мысли, - предложил я на голландском.
        При этом смотрел в глаза чиновнику, как бы не замечая переводчика. Тот правильно перевел мои слова, что я и подтвердил кивком, а чиновник кивнул в ответ, соглашаясь с предложением. В дальнейшем я говорил на голландском, и переводчик переводил, изредка уточняя значение какого-нибудь слова, а чиновник говорил на китайском, и я изредка переспрашивал у переводчика непонятные моменты.
        - Что привело к нам образованнейшего из иностранцев? - поинтересовался чиновник.
        - Желание побывать в самой большой стране мира, полюбоваться ее красотами, пообщаться с самыми образованными и исполнительными чиновниками и заодно продать порох, мушкеты и пушки, - ответил я.
        - Ты привез на продажу большие пушки? Очень большие? - уточнил он.
        - Разные, - ответил я, - маленькие, средние, большие и очень большие. Я не знал, какие именно заинтересуют вашего императора. Если какие-то не подойдут, продам их в другом месте. В этих краях европейские пушки ценятся дорого.
        Странно, ведь именно китайцы придумали порох и пушки, а теперь покупают их у европейцев. В двадцать первом веке ученые утверждали, что китайцы придумали еще и компас, ахтерштевень, водонепроницаемые переборки и многое другое, но передумали развивать их и потому отстали технически. Думаю, ученые ошибались. В будущем китайцы продемонстрируют, что изобретать не умеют, зато без церемоний воруют чужие идеи и делают сначала плохие, а потом все более хорошие копии, но никогда не превосходят оригинал. Подозреваю, что этой традиции, как и всем остальным китайским, много тысячелетий. Учение предков.
        - У нашего императора есть мастера, которые отливают пушки лучше ваших, - сообщил чиновник.
        Критические замечания в адрес товара - это начало торга. Если бы действительно были не нужны, послали бы в мягкой форме. Все китайцы, хоть как-то связанные с торговлей, умеют продавливать нужную цену. Навык этот тоже наработан тысячелетиями. К двадцать первому веку и европейцы в совершенстве освоят его, но все равно будут считать китайцев более умелыми торговцами.
        - У императора такая огромная армия и ей требуется так много пушек, что, как мне сказали те, кто был здесь раньше, ваши мастера не успевают отливать их. Тем более, что для пушек нужен специальный металл, который есть не во всех странах, даже очень больших, - возразил я, демонстрируя, что и сам кое-что умею, и добавил: - Впрочем, если не нужны, я отвезу их в Страну Восходящего Солнца. Сёгун покупает пушки в любом количестве и платит за них щедро.
        - Я не сказал, что совсем не нужны, - пошел на попятную чиновник. - Надо посмотреть, какие именно пушки, проверить их, договориться о цене.
        - Само собой, если мы договоримся о цене, вы проверите все мушкеты и пушки, - сказал я и показал жестом Кике, чтобы дал список товара.
        Слуга положил список на стол рядом со мной. Я жестом подозвал переводчика и, глядя на чиновника, прочитал, что и в каком количестве привез. Переводчик явно не умел читать латиницу, но обладал хорошей памятью. Я повторил еще два раза, чтобы он запомнил накрепко, а после передал список чиновнику.
        - Меня в первую очередь интересуют пряности, благовония, чай, сине-белый фарфор (европейцы еще не умеют делать его), драгоценные камни, золото. Во вторую - шелковые ткани и серебро, - высказал я свои пожелания.
        - Я покажу твои предложения нашим военачальникам. Если их заинтересуют, мы вновь встретимся с тобой и поговорим о цене, - сказал чиновник.
        - Надеюсь, на это уйдет не много времени, - высказал я пожелание и показал слуге, чтобы наполнил кубки.
        На этот раз мы по предложению чиновника выпили за здоровье моего правителя. В плане статусности китайцы переплевывают даже французов. Если последние позволяют себе поругивать мертвых правителей, то первые говорят обо всех венценосцах, живых и мертвых, только хорошее. Даже Мао Дзедун характеризовался, как правитель, который просто не успел совершить много полезных дел для страны и народа.
        Вино, видимо, с непривычки хорошо вставило чиновнику, потому что он отошел от правил этикета, сказав:
        - Ты не похож на торговца.
        - Ты проницателен, как и положено культурному человеку! - похвалил я.
        Для китайца считаться культурным человеком - наивысшая похвала, как для француза образованным, для испанца родовитым, для голландца честным, для англичанина порядочным, для русского трудолюбивым. Кому чего не хватает, тот тем и гордится.
        Я решил поднять свой социальный статус до прежнего размера и рассказал:
        - Я действительно не торговец и даже не капитан. Я очень знатный человек, командовал тысячей в армии императора Франции. Какой буфан имеет у вас тысяцкий?
        - Буфан тигр, - ответил чиновник, изобразив на круглом лице еще больше почтительности, ведь между нами целых шесть рангов. - И что заставило отважного полководца отправиться в такой дальний и тяжелый путь?
        - Я убил на дуэли племянника командующего морским флотом империи. За это меня могли казнить. Чтобы переждать, когда мой правитель перестанет гневаться на меня и простит, я уехал в соседнюю страну, а потом отправился сюда, решив не тратить время понапрасну, а добыть побольше денег. Привык жить роскошно, а с собой удалось увезти лишь немного драгоценностей, - сообщил я.
        - Я уверен, что к твоему возвращению отсюда правитель сменит гнев на милость, - сказал чиновник.
        Мы выпили еще по кубку вина за то, чтобы его слова сбылись. Чиновник наконец-то похвалил напиток. Может быть, искренне.
        Даже если бы промолчал, все равно бы получил в подарок бутылку вина, завернутую в красную бумагу и перевязанную красной ленточкой. Подарок китайцу должен быть практичным, то есть лучше отрез материи или пакет сладостей, чем матрешка или букет цветов, и недорогим, иначе примут за дань и начнут относиться, как к даннику. Предметов должно быть не четыре, потому что эта цифра звучит так же, как и слово смерть. Важен и цвет подарка и упаковки. Красный - «счастливый» цвет, золотой - императорский, зеленый - супружеской измены, а белый - траура. Белый подарок или завернутый в белое сочтут, в лучшем случае, неприличным пожеланием, а уж букет из четырех белых цветов сделает китайца вашим заклятым врагом.
        Где-то через полчаса после того, как его баркас пристал к берегу, к шхуне рванула целая флотилия сампанов с мелкими торговцами и проститутками. Видимо, ждали разрешение поторговать с нами. У жриц любви лица были наштукатурены побелкой, поверх которой подведено разными цветами то, что имелось, и нарисовано то, чего не хватало. В уложенные башенкой волосы воткнуто по несколько палочек, то ли заколки, то ли украшения. Подниматься на борт судна отказывались, обслуживали на своем сампане, в центре которого была кабинка, закрытая с четырех сторон, но не сверху, из-за чего любопытные могли наблюдать процесс обслуживания. Моим изголодавшимся матросам было наплевать на такие мелочи. Они дождались, когда я разменяю деньги и дам им часть зарплаты, после чего построились в очередь к проституткам. Я накупил у торговцев кур, поросят, свежих фруктов и овощей. Молока и сыров у них не было. Это пища кочевников, которую культурным китайцам есть западло. Расплачивался с ними испанскими серебряными песо, которые, как и написано в лоции, брали с удовольствием. Скорее всего, испанские монеты, отлитые в Мексике,
попадают сюда через испанские Филиппины. Сдачу давали бронзовыми монетами с квадратным отверстием в центре, которые назывались цянь. Вообще-то, это были скорее медные монеты с малой примесью другого металла, не олова. Как мне объяснили французские мастера, которые обшивали медью корпус моей шхуны, в чистом виде этот металл встречается редко, а вот с какого процента примесей считать ее бронзой - это пусть ученые выясняют. На аверсе монеты четыре иероглифа с девизом правителя, а на реверсе - два иероглифа, как я понял, обозначающие место чеканки и год по китайскому, шестидесятилетнему календарю. Монеты были в один, два, пять и десять цяней. Торговцы и проститутки нанизывали монеты на веревки. Кошельки здесь не прижились пока. Серебро и золото принимали на вес. Кстати, золото здесь всего в семь-восемь раз дороже серебра, так что его выгоднее, чем серебро, вывозить отсюда в Европу.
        19
        На пятый день, ближе к обеду, вахтенный сообщил мне, что к нам движется непонятное судно. Я удивился меньше членов своего экипажа, потому что похожие видел в будущем. Оно было с высокой закрытой надстройкой почти во всю длину двадцатиметрового корпуса, без мачт и весел, но двигалось очень быстро. На прямоугольном носу была вырезанная из дерева и разукрашенная морда тигра. Еще по два десятка тигриных морд было нарисовано на закрытых портах на обоих бортах. Порты были слишком маленькие для пушечных, наверное, для арбалетчиков. На самой верхней палубе надстройки, под тентом, стояли несколько человек в нарядных одеждах. Когда судно подошло ближе и начало сбавлять ход, я по специфичным звукам догадался, что движителями являются колеса с лопастями, расположенные вдоль бортов и закрытые щитами. Сразу вспомнил, что англичане будут хвастаться, что это они изобрели в восемнадцатом веке колесные суда. В отличие от китайцев, европейцы воруют не только идеи, но и первенство. Колеса заработали в обратную сторону, гася инерцию переднего хода. Капитан был очень опытен, потому что остановил судно как раз возле
шхуны и в паре метров от нее. На баке и корме появились матросы, которые быстро и ловко подали швартовы на шхуну, подтянули свое к нашему. В центре надстройки открылась внутрь дверь, и оттуда вытолкали наружу трап с леерами с обеих сторон, который с небольшим наклоном лег на планширь шхуны.
        У первого, кто спустился по трапу на мое судно, на груди и спине красного с золотыми узорами халата был изображен буфан лев. Наверное, командует туменом. Или как у китайцев сейчас называется командир подразделением в десять тысяч человек? Это был мужчина лет сорока пяти, среднего роста, худой, с узким лицом и широким для китайца разрезом глаз. И растительность на его лице была чуть гуще, хотя, конечно, не дотягивала до тех зарослей, которые могут позволить себе европейцы. Темно-карие глаза смотрели вроде бы расслабленно, но я часто замечал такой взгляд у палачей на жертву, судьба которой предрешена. На кожаном узком поясе с золотой пряжкой висел слева кривой нож с рукояткой из слоновой кости и в ножнах, обтянутых золотой парчой, а справа - несколько фигурок из нефрита, похожих на зверей, но каких именно, я разобрать не смог. Следом за ним шел пухлый, женоподобный коротышка с безволосым и накрашенным, как у проститутки, лицом. На темно-зеленом халате буфана не было. Наверное, это евнух. При предыдущей династии евнухи составляли большую часть чиновников, но у нынешней, маньчжурской, не в почете.
Кстати, евнухами становятся добровольно. Ежегодно родители приводят тысячи мальчиков в отборочные комиссии, чтобы их ребенок получил место в государственном аппарате, пусть и лишившись некоторых удовольствий и возможности завести потомство. Евнухи считаются лучшими чиновниками, потому что не потеряют голову из-за бабы и не будут воровать слишком много, чтобы обеспечить своих детей.
        Как-то в деревне рано утром сосед по прозвищу Буря, полученном за неконтролируемое проявление отрицательных эмоций, особенно по пьянке, попросил меня помочь кастрировать поросят, чтобы быстрей набирали вес. Он мне часто помогал, поэтому я не смог отказать, хотя и предполагал, что процесс не самый приятный. Попросят по одному клали в деревянное корытце на спину и накрывали переднюю часть фуфайкой, которую я придавливал одной рукой, чтобы пациент не дергался. Второй рукой оттягивал ему задние ноги. Буря промыл хозяйство поросенка дезинфицирующим раствором с резким, неприятным запахом, а потом обычным лезвием от безопасной бритвы разрезал мошонку и выдавил из нее яичко на жгутике. Во время выдавливания поросенок верещал громче всего. Жгутик был перевязан шелковой ниткой, после чего перерезан лезвием. То же самое проделали и со вторым яичком. Мошонку не зашивали - и так заживет. Наверное, такую же операцию проделали и этому евнуху, но это был его выбор.
        Этих двоих сопровождали семеро военных с буфанами пантера и носорог и монах-европеец, смуглокожий брюнет, скорее всего, переводчик, который был без головного убора, с выбритой тонзурой и в черной шелковой рясе. Шелковое одеяние трудно назвать дешевым, но данное, одноцветное и помятое, смотрелось не дорого. У некоторых людей поразительная способность носить дорогие вещи так, что кажутся дешевыми. Правда, есть и их антиподы, которых почему-то меньше, хотя китайцы уверены, что в мире всё поровну, всё справедливо.
        Я, излучая улыбку яркостью в тридцать три солнца, встретил гостей у трапа и поклонился первым, но не глубоко, потому что гость был как бы всего на ранг выше меня.
        Поздоровавшись на китайском, добавил:
        - Рад видеть у себя прославленного полководца!
        Я еще не встречал полководца, который не считает себя прославленным, даже если не участвовал ни в одном сражении. Судя по самодовольной улыбке гостя, и на этот раз я не ошибся.
        Поздоровавшись, он лизнул в ответ на северном диалекте китайского, но с акцентом, происхождение которого мои слабые знания языка не позволяли определить:
        - Меня предупредили, что ты очень культурный человек, но я не ожидал, что настолько!
        Видимо, гость был уверен, что каждый варвар считает себя культурным человеком, даже если не прочел ни одной книги. Я скопировал его самодовольную улыбку. Пусть думает, что и на этот раз не ошибся. После чего пригласил его в каюту.
        Перед дверью гость остановился. Первыми зашли двое военных с буфанами пантера, осмотрели помещение и встали по обе стороны от двери. Следом за ними зашли руководитель делегации, евнух и монах. Остальные выстроились стеной на главной палубе перед дверью, чтобы больше никто не смог зайти в мою каюту.
        Я показал жестом, чтобы гости заняли места справа от моего, освещаемые солнцем, но военачальник занял место напротив, что, как будут утверждать психологи, является конфронтационной позицией, не способствующей ведению переговоров. Только когда он наклонялся вперед, солнечные лучи освещали лицо гостя, а все остальное продолжало пребывать в тени, из-за чего казалось спрятанным за тонкие тюлевые занавески серого цвета. Лицо то словно бы просовывали между занавесками, то опять прятали за них. Именно при таком освещении стало заметно, что у военачальника кожа на лице очень тонкая, словно бы хорошо выделанная искусным мастером и умело натянутая. В Европе так хорошо выделывать кожу умели только французские кожевенники. Оставалось узнать, кто и когда доставил ее сюда.
        Евнух занял нужное место. В свете, проникающем через стеклянный иллюминатор, макияж на его лице казался еще более неестественным, отталкивающим. Евнух напоминал старуху, укравшую косметичку у внучки. В то же время макияж показался мне маской, за которой этот человек прятал свое истинное «я». Мне сразу вспомнился матрос, с которым работал в самом начале своей карьеры. Фамилию не помню, а кличка у него была Братэлла. Он косил под цыгана - не брил бороду, носил безрукавку с бахромой и говорил с псевдоцыганским акцентом. Поскольку я вырос рядом с цыганами, то знал не только их акцент, но и то, что среди знакомых, соседей они ведут себя нормально. Изображать цыган начинают, когда выезжают на гастроли в другие города. Под эту клоунскую цыганистость Братэлла всячески увиливал от работы и подворовывал у экипажа и везде, где только мог. Даже если попадался, его не били, потому что никто не воспринимал всерьез. Как-то я встретил Братэллу в Керчи, где он жил. Матрос был в отпуске, поэтому бороду брил и одевался, как все. Я не узнал в этом типичном русском парне придурочного цыгана, пока он сам не окликнул
меня. Оказалось, что у Братэллы симпатичная жена, двое детей и трехкомнатная квартира в центре города, полученная без очереди. Носить шутовскую маску выгодно. Поэтому я сделал вывод, что с евнухом надо держать ухо востро.
        Слуга Энрике расставил на столе серебряные блюдо с фруктами и кубки, которые наполнил испанской мальвазией из серебряного кувшина. Я был уверен, что китайцы не смогут по достоинству оценить кислые французские вина.
        - За здоровье Сына Солнца (так китайские императоры величают себя)! - предложил я тост и выпил первым до дна, после чего перевернул кубок.
        Пусть думают, что такая традиция у моего народа, и следуют моему примеру. Впрочем, пить до дна за здоровье правителя - это принято во многих странах. Мои гости не так стойки к алкоголю, как я. Чем быстрее опьянеют, тем легче будет вести с ними переговоры.
        И военачальник, и евнух осушили кубки и перевернули их, как сделал я.
        - Меня зовут Лан Тань, - представился военачальник. - Я здесь по распоряжению нашего императора Канси.
        Имя не похоже на китайское. Наверное, маньчжур.
        - Сановник Вэнь Да, - назвал свое имя и евнух.
        Имя тоже вроде бы не китайское, хотя черт его знает, какие у них сейчас имена в моде, но разрез глаз явно местный.
        - Я рад, что мои пушки заинтересовали великого императора, - сказал я на голландском языке.
        Монах начал переводить. Не совсем правильно. Как я понял по акценту, родным его языком был испанский. Я повторил фразу на испанском. Монах радостно улыбнулся и быстро и более правильно перевел ее на китайский. Это не ускользнуло от Лан Таня и Вэнь Да.
        Они переглянулись, и последний предложил мне:
        - Мы можем позвать переводчика-китайца.
        - Надеюсь, и этот справится, - сказал я.
        - Наш император сейчас воюет с ойратами, и ему нужно много всякогооружия, - рассказал военачальник.
        Ойратами или джунгарами китайцы называют западных монголов и союзные им племена, кочующие на территории будущей Монголии. Это, так сказать, окультуренные варвары, знакомые понаслышке с Конфуцием и не только. Есть еще дикие варвары, среди которых и русские, которые в большинстве своем (несколько русских, по заверению голландцев, служат офицерами в китайской армии) еще не прикоснулись к прекрасному и не размягчились душой и телом.
        После чего в дело вступил евнух Вэнь Да. Он уточнил количество пушек, мушкетов и бочек с порохом и начал торговаться. Как догадываюсь, Лан Таню, воину-маньчжуру, торговаться было неприлично. Я приготовился к долгому и беспощадному процессу, но, к моему удивлению, евнух сравнительно быстро согласовал цены на все, что я привез. Договорились о бартере. Основную часть платы составляли специи и фарфор. Легкость сделки навела меня сперва на мысль, что императору оружие нужно позарез, а потом вспомнил китайскую стратегему и решил проверить.
        - Ради какого персика ты пожертвовал эту сливу? - улыбнувшись, спросил я евнуха.
        Мой вопрос застал евнуха врасплох, зато Лан Тань улыбнулся. Ему, видимо, понравилось, что я оказался умнее, чем думал Вэнь Да. При всем старании военачальнику не удавалось скрыть презрения к евнуху, хотя, как догадываюсь, последний, несмотря на отсутствие буфана, ближе к императору.
        - Нас предупредили, что ты очень культурный человек! - расплывшись в такой широкой улыбке, что с лица осыпалось немного штукатурки, воскликнул Вэнь Да. - Приятно иметь дело с тобой!
        Военачальник не стал ему подыгрывать, взял переговоры на себя:
        - Наш император хочет создать такую же армию, как у твоего. У нас есть оружие и солдаты, но нет опытных командиров, которые смогли бы обучить людей. Поэтому император Канси предлагает тебе стать командиром тысячи в его армии. Тебе будут платить товарами, какие выберешь, или золотом. Если ты хорошо обучишь солдат ведению боя по-вашему, получишь, кроме платы, еще и богатые подарки.
        Я хотел сразу отказаться, а потом подумал, что в Европе мне в ближайший год все равно лучше не появляться. Почему бы не провести его здесь, где меня даже случайно не встретит ни один знакомый из «французской» жизни, и заодно не заработать денег не слишком хлопотным трудом? Все равно китайцам не поможет то, чему я научу. Скоро русские с одной стороны, англичане с другой, а потом и японцы с третьей начнут прессовать их по полной программе, пока по территории Китая не пройдет новый пассионарный толчок в конце девятнадцатого или начале двадцатого века, и империя не начнет набухать и выползать за свои границы. При мне в двадцать первом веке Китай это делал только экономически, если не считать возвращение «домой» Тибета, а позже, уверен, пошлет и свои армии вслед за бизнесменами. Но я делаю задумчивое лицо, полное непреодолимых сомнений, потому что, чем быстрее соглашусь, тем дешевле меня оценят.
        - Предложение, конечно, хорошее, но у меня нет желания задерживаться здесь надолго. Все-таки ваша страна сильно отличается от моей, - произношу я не очень уверенно.
        Мои собеседники улавливают эту неуверенность, и евнух повышает ставку:
        - Мой император очень щедр к тем, кто служит ему. Через два года ты уедешь отсюда очень богатым человеком.
        Так понимаю, сперва меня хотели нанять на три года, а не на один, как я предположил, но, увидев нежелание остаться, снизили до двух. Согласятся и на один год, если буду дальше упираться. Я подумал, что сильно выпендриваться нет смысла, что два года мне как раз подойдут. Плюс почти год на возвращение в Европу - и меня там за такой продолжительный срок забудут напрочь.
        - Еще ни один иностранец не пожалел, что служит нашему императору, - добавил евнух и скосил глаза в сторону переводчика.
        Монах покивал головой с выбритым, загорелым теменем. Интересно, чем расплачивались с ним? Деньги для него уж точно не на первом месте. Наверное, закрывали глаза на переманивание подданных в другую веру. Китайцы в вопросах религии всегда были, скажем так, небрежными. Соблюдает человек обряды, знает учение предков - и хватит. Они, скорее, мистики. Так что тем, кто едет в Китай, чтобы погрузиться в пучины даосского учения о бессмертии или постигнуть не только хребтом, а еще и умом буддийскую медитацию, придется долго искать нужного человека.
        - И я не могу бросить свой экипаж, иначе не с кем будет возвращаться домой, - все еще с сомнением произношу я.
        - Их тоже возьмут на службу, причем в тех рангах, в каких состоят у тебя, и будут получать на половину больше, чем наши, - обещает Лан Тань.
        - Было бы хорошо, если бы они получали две трети жалованья шелковыми тканями, - выдвигаю я очередное условие.
        - Это не трудно, - быстро соглашается военачальник. - Можем и тебе платить шелком.
        - Так много не взлезет в мое судно! В нем и так останется мало места после того, как со мной расплатятся за оружие, - весело отмахиваюсь я. - Предпочитаю золото и драгоценные камни. Им всегда найдется место.
        - Мы не против, - принимает и это условие Лан Тань. - Твой корабль поставим к причалу возле крепости. Его будут охранять наши люди, а ты со своими будешь жить в городе и заниматься обучением солдат. Питание, одежду, оружие, боеприпасы и лошадей будешь получать от нашего императора. Твоим офицерам дадут слуг.
        И я, прочитав про себя первые строки (дальше не помню) из монолога Гамлета, чтобы гости увидели на моем лице борьбу мнений, соглашаюсь. Мы осушаем еще по кубку вина, после чего я тихо говорю слуге Энрике, какой подарок какому гостю поднести. Я заготовил несколько, на разные случаи. Военачальник Лан Тань получает серебряные карманные часы, которые, по-моему мнению, великоваты, но меньшие пока не научились делать. Они лежат на красном бархате в черной бумажной коробке. Евнуху Вэнь Да достается большое ручное зеркало в резной раме из красного дерева. Пусть любуется своей красотой. Судя по довольным улыбкам обоих, подарки подобрал правильно. Я собирался дать по бутылке вина и офицерам, которые стояли у двери по обе ее стороны, но, узнав, что предстоит пробыть в Китае два года, решил оставить для себя. Лишь монаху-переводчику пожертвовал бутылку португальского портвейна. Наверняка еще встретимся, и он переведет с учетом характера того, к кому будет приставлен, и так, чтобы помочь мне.
        - Иезуит? - спросил я, провожая гостей.
        - Да, - подтвердил он, искренне радуясь не самому лучшему вину, потому что здесь любое большая редкость, и сам поинтересовался: - Католик?
        - Протестант, - на всякий случай сказал я, чтобы не заманивал на исповедь.
        После долгого прощального ритуала у трапа гости наконец-то убыли на свое колесное судно. Оно отшвартовалось и отошло от борта, после чего, молотя колесами одного борта вперед, а второго - назад, что в будущем будет называться враздрай, развернулось практически на месте и, быстро набирая ход, умотало в реку и дальше вверх по ней.
        Я приказал собраться на главной палубе всем членам экипажа, а сам поднялся на шканцы и проинформировал их:
        - Мне предложили очень выгодную службу - командиром полка в их армии. Пока договор на два года. Может, задержусь еще на год или два. Если кому-то не охота оставаться здесь, я дам расчет, может плыть домой. На юге есть порт Кантон, куда заходят голландские и испанские суда.
        Лица членов экипажа вытягиваются. Отправляться без меня черт знает куда и черт знает как, не зная китайского языка, у них нет желания.
        Убедившись в этом, я сообщаю им приятный вариант:
        - Те, кто останется, будут приняты на службу вместе со мной, с хорошим жалованьем, две трети которого получат шелковыми тканями. В трюме моего судна найдется место для этих тканей, так что вернетесь домой богачами.
        Мне кажется, что слышу облегченные вздохи. Торчать в чужой стране, так сильно не похожей на твою, конечно, не в радость, но зато не надо самому принимать решение. Тем более, что появится шанс стать богатым.
        - Кто хочет уплыть, пусть подойдет ко мне, а остальные занимайтесь судовыми делами, - заканчиваю я.
        Подошла только Кристиана Виссер и спросила:
        - Меня тоже возьмут на службу?
        - Конечно, - отвечаю я. - Будешь делать то же, что и раньше, но получать на половину больше и от китайского императора.
        - Жарко здесь, но я потерплю, - соглашается она.
        Всем бы так терпеть!
        20
        Я живу в большом городском доме, специально арендованном для меня у богатого купца. Сам купец живет по соседству, арендуя более скромное жилье. Как я понял, дом для китайца - это чистая функциональность, никаких архитектурных излишеств, все одноэтажные, по большей части из дерева и самана, приготовленного из глины и рисовой соломы, выходят на улицу глухой стеной, а двор огорожен высоким дувалом с воротами. Отличить с улицы дом богатого от дома бедного трудно. Разве что у первого двор бывает шире, но не всегда, и может быть подметено возле ворот слугами, которых у бедного нет, а самому заниматься ерундой некогда. На фоне низких домов многоярусные пагоды с искривленными крышами кажутся небоскребами. На них не жалеют ни материалов - первые ярусы из камня и кирпича - ни ярких красок, особенно позолоты. Впрочем, и у обычных домов есть яркая деталь - черепица на крышах. Дом, который арендовали для меня, умеет почти плоскую крышу с ярко-зеленой черепицей. У соседей черепица желтая и синяя. На углах крыши и коньке сидят странные, деревянные, покрытые красным лаком мифические существа, смахивающих на
горгулий. Стоит дом на каменном фундаменте, опоры деревянные, а стены из самана. Стены снаружи и дувал со двора побелены. На деревянное крыльцо с галереей вдоль стены ведут три деревянные ступени, нечетное количество, чтобы в доме присутствовала сила ян. Входная дверь в южной стене. Еще в этой стене четыре широких окна с раздвижными рамами из бамбука, прикрытыми затейливыми деревянными решетками. И все остальные деревянные детали дома украшены затейливой резьбой и покрыты лаком, черным или красным, причем благородным, тусклым. Войдя, сразу попадаешь в гостиную, самую большую комнату. Пол из каменных плит, застеленных циновками из рисовой соломы. У северной стены алтарь. Вся мебель изготовлена из ценных пород дерева - сандала, красного, черного - и расположена вдоль стен: стол с парой кресел с каждой стороны, столики для чтения и игры в маджонг и шашки, подставки для ваз и благовонных палочек, этажерка для книг, сейчас пустая, комод для одежды. К гостиной примыкают четыре комнаты разного размера. В самой большой, расположенной в восточной части, живу я, в остальных - слуги. При этом в каждой жилой
комнате есть свой умывальник и ночная посудина, незамысловатая - низкий широкогорлый кувшин, хотя в углу двора рядом с воротами есть уборная - яма, загороженная тонкими стенками с трех сторон. Кстати, китайцы сейчас умываются, обтираясь мокрым полотенцем. Моют только ноги в специальном ведре перед сном. В каждой комнате висит по пейзажной картине, в основном вид реки с сампанами и джонками или зарослей бамбука с птицами. В моей комнате есть еще и отапливаемая лежанка, кан. Кровати низкие и вместо подушек деревянные бруски. Впрочем, для нас принесли подушки, изготовленные когда-то для других европейцев. Потолка в доме нет, видны стропила. Они покрыты красным лаком, как и три столба, которые держат конек крыши. В пристройке есть кухня, но столовой нет. В моей комнате обеденный стол прямоугольный, на два человека с каждой стороны - так называемый «стол бессмертных». Восемь у китайцев - самое лучшее число. В дом заходят, разувшись у порога. Слуги-китайцы сидят на полу, став на колени. Каждый на отдельной циновке. Слуги-голландцы так не умеют, располагаются на топчанах. Сидеть на корточках или вытянув ноги
в сторону собеседника считается у китайцев верхом неприличия. Представляю, как яростно они будут улыбаться на переговорах с янки, которые обожают класть на стол задние копыта.
        За домом небольшой сад с кривыми дорожками, выложенными камнями. Чуть левее центра находится лужа глубиной около метра, которая, как подозреваю, должна обозначать пруд. Дно выложено разноцветными камешками, белыми, красными, зелеными. Рыбок нет. Посреди лужи остров. Из многословного, с придыханием, объяснения слуги-китайцы я понял, что то ли на этом острове живут духи предков, то ли духи предков живут на острове где-то, а здесь типа гостиницы, если вздумают наведаться. Слева от пруда растет слива с пышной кроной, похожей на рыбью чешую корой и толстыми корнями, напоминающими скрюченные птичьи пальцы. Вокруг нее разложены камни разного размера и на разном расстоянии от ствола. Предполагаю, что ландшафтный дизайнер (или как сейчас у китайцев называется такая профессия?) побросал их, где попало, а потом придумал красивое объяснение. Справа от пруда ажурная беседка, рассчитанная на двоих, над которой нависала могучая сосна. Как по мне, сосна полностью дискредитировала этот мини-сад, но я - варвар, с меня спроса нет.
        Кроме Энрике и Кристианы, меня обслуживают еще и трое слуг-китайцев, которым платят из казны, что не мешает им подворовывать и у меня. Остальные члены экипажа живут в лагере, который находится в паре километрах от города. Для них там построили дом, в котором у шкипера Хендрика Пельта, получившего буфан леопард, то есть, чин майора, восточная комната, у боцмана и плотника, получивших буфан медведь или капитан, по маленькой, а остальные живут в общей большой.
        Я вместе со слугой-голландцем выхожу во двор, где нас уже ждет слуга-китаец с оседланными лошадьми. Седлать научил Кике, причем на это ушло несколько дней и несколько десятков ударов бамбуковой палкой по тупой китайской голове. Китайцы в большинстве своем ездить верхом не умеют. На чиновника-китайца, едущего на лошади, без смеха не глянешь. Обычно впереди идет слуга и ведет коня под узду, а чиновник сидит в высоком седле, судорожно вцепившись в него и боясь свалиться. Поэтому чиновники предпочитают перемещаться в паланкинах. Ходить пешком чиновникам и просто богатым не положено. Лошадей мне дали монгольских - неказистых, неприхотливых и выносливых. В отличие от европейцев, китайцы, как и монголы, на экстерьере лошади не зацикливаются. Везет - и ладно. Лошадь в китайском хозяйстве ни к чему. Предпочитают волов, причем в южных районах, где основная культура - заливной рис, держат одного-двух на всю деревню, пашут на них мягкий ил по очереди, потому что пасти животных негде, все земли заняты под рисовые чеки. Бедные волы круглый год жуют рисовую солому. В северных районах выращивают просо и пшеницу,
поэтому волов держат больше.
        Улицы в китайских городах узкие и кривые. Есть такие, где два всадника не разъедутся. Везде мусор и детвора. Маленькие обоего пола в чем-то типа распашонок, а на мальчиках постарше короткие штаны с разрезом сзади, чтобы не нужно было снимать, если приспичит. Скверы, парки и просто пустыри отсутствуют от слова совсем. Застроено все, что может быть застроено, и даже немного того, что застроить, казалось бы, невозможно.
        Возле открытых городских ворот нас поджидает кавалькада - военачальник Лан Тань со свитой. Маньчжуры, как и китайцы, не кочевники, хотя я был уверен в обратном, но долго находились под монголами, благодаря чему военные ездить верхом умеют довольно хорошо. Лошади у них не лучше моих, что приводит в равновесие мое самолюбие. Военачальник вчера вечером приехал из Пекина, чтобы провести инспекцию вверенного мне подразделения. Это при том, что, как минимум, раз в неделю приставленный к части писарь-переводчик посылает ему подробные отчеты. Мы вчера с Лан Танем попировали нехило, насладившись не только моей мальвазией, но и местной рисовой бражкой и крепкой водкой из гаоляна (проса). Судя по помятому лицу военачальника, смешение трех таких разнородных напитков оказалось слишком сильным испытанием для его организма, но крепится, вида не подает, хотя потеет больше обычного.
        День, кстати, не жаркий. Конец осени, муссонные дожди почти прекратились. В этом регионе ветер с мая по ноябрь дует с моря на сушу, нагоняя тучи с проливными дождями, а потом в обратном направлении, меняя погоду на сухую и холодную, особенно если попрет с северных направлений, из Сибири, а с пустыни Гоби приносит еще и пыль, к которой я никак не привыкну. Она оседает в ноздрях и в горле, вызывая неприятное першение.
        Поприветствовав друг друга, едем вместе к военному лагерю. Большой толпой строителей он построен из дерева и самана за месяц на месте рисовых чеков и обнесен высокой глинобитной стеной. Двое ворот расположены на противоположных концах главной улицы, по обе стороны которой одноэтажные дома для офицеров, казармы для солдат, конюшни, сеновалы, склады провианта и боеприпасов. Возле ворот и всех важных зданий стоят часовые. Они в темно-синих халатах с черными воротниками и манжетами и черных шапках и коротких сапогах. У открытых ворот караул из двух человек. Увидев нас, один часовой открывает шлагбаум, а потом оба вытягиваются по стойке «смирно!», придерживая левой рукой поставленный прикладом на землю мушкет с длинным трехгранным штыком, а правой отдавая честь. Глазами пожирают начальство. Это я внедряю принципы непобедимой советской армии в китайскую жизнь, нарабатываю им новые главы в учение предков, чтобы легче было через двести пятьдесят лет пройти эту школу повторно. Военачальнику Лан Таню увиденное нравится. Через лагерь он проезжает без остановки. А жаль! Вчера в казармах провели генеральную
уборку, наведя в них такую непривычную для китайцев чистоту.
        На поле возле лагеря тренируется драгунский полк. Мне разрешили внедрить свою организацию подразделений. Мой полк состоит из четырех эскадронов, в каждом из которых по восемь взводов численностью тридцать человек плюс две трехфунтовые пушки с расчетами. Форма командиров, включая меня, отличается от рядовых только лучшим качеством ткани и буфанами на груди и спине. Эскадронами командуют капитаны с буфаном медведь, а взводами - лейтенанты с буфанами пантера. Есть еще прапорщики (носороги), сержанты (буйволы) и капралы (морские коньки). У маньчжуров самым малым подразделением является рота (ниру), в которой от двух до четырех сотен человек. Пять рот образуют полк (джала), а пять полков - знамя (гуса). В армии восемь знамен, у каждого свой цвет. Мой джала будет входить в синее знамя. Все офицеры и унтер-офицеры - маньчжуры, закончившие военную школу в Пекине и имеющие боевой опыт. Переучивать их было труднее, чем научить рядовых, тоже маньчжуров. Даже сыновья из богатых и знатных родов начинают службу рядовыми. Но никто не роптал, учились старательно, никаких намеков на бунт. Они понимают, что служба
у меня - это трамплин, который поможет взлететь по карьерной лестнице. Если, конечно, повезет не погибнуть в бою.
        Что мне нравится в китайцах - это целеустремленность. Народа в стране уйма, пробиться трудно, поэтому все время приходится расталкивать локтями и двигаться вперед медленно и долго. Исходя из пословицы, что за один прием пищи толстым не станешь, китаец не гоняется за журавлями, а ловит синиц. Кончатся синицы, будет ловить мух, а потом комаров. День за днем, год за годом. Пока не наберет на вес журавля.
        Командир взвода, к которому мы подъезжаем, выбегает к нам и, вытянувшись по стойке «смирно!», отдает честь и докладывает, что первый взвод под его командованием, вместе с остальными взводами первой роты, занимается строевыми занятиями. Вторая рота шлифует штыковой бой, протыкая соломенные чучела. У всех на ствол надеты штыки длиной сантиметров тридцать, изготовленные по моему чертежу. До меня маньчжуры и китайцы штыками не пользовались, предпочитали копья. Третья рота отрабатывает рубку лозы саблями на скаку. У некоторых лошадей отсутствует правое ухо. По нему попасть легче, чем по лозе. Четвертая рота на стрельбище пуляет по деревянным щитам, установленных в ста шагах (семидесяти метрах). Четыре взвода стреляют из положения стоя, еще четыре - из окопа, положив ствол мушкета на бруствер. Порох используют китайский. Мой оставили для настоящих боев.
        - Целься в ноги! - командуют сержанты тем, кто стреляет стоя.
        Отдача у мушкета будь здоров. Целясь в ноги, попадешь в верхнюю часть груди, а то и в голову.
        - Целься в пах! - командуют сержанты тем, кто стреляет из окопа.
        Этим легче. Ствол не колеблется во время прицеливания и меньше подлетает во время выстрела, поэтому попадают чаще.
        Дальше тренируются расчеты трехфунтовых фальконетов под командованием боцмана и по совместительству капитана Магнуса Неттельгорста. Расчеты на полном скаку вылетают на позиции, разворачиваются, отцепляют орудия, заряжают и стреляют по кучам бревен, которые шагах в пятистах. Бьют точно. Некоторые бревна улетают на несколько десятков метров. Артиллеристы боятся и уважают боцмана больше, чем своих офицеров и меня. Он лечит бестолковость кулаками. Одного удара хватает, чтобы тупица несколько минут лежал без сознания. Зато это самое подготовленное подразделение в полку, с ним можно хоть сегодня в бой.
        Быстрая и меткая стрельба из фальконетов очень понравилась военачальнику Лан Таню.
        - Молодцы! - искренне восторгается он. - Наши артиллеристы так не умеют!
        - Это заслуга моего офицера, - сообщаю я и на всякий случай, если кто-нибудь из маньчжур вздумает пожаловаться на мордобой, добавляю: - Он иногда бывал слишком строг к подчиненным, но результат стоит того.
        - Он правильно делает, - соглашается Лан Тань.
        Мы разворачиваем коней и едем к лагерю. У военачальника хорошее настроение. Как догадываюсь, увиденное оказалось даже лучше, чем ему доносили.
        - Сколько тебе еще надо времени на обучение этого джала? - спрашивает он.
        - Месяца два-три, - отвечаю я. - Но учения - это одно, а настоящий бой - другое. Не помешало бы проверить в бою - отправиться на вражескую территорию и сразиться с таким же или чуть меньшим отрядом. Щенок должен выиграть первый бой, чтобы почувствовал вкус победы и вырос бойцом.
        - Сейчас мы ведем переговоры с джунгарскими ханами, чтобы они перешли от правителя Галдана под руку нашего императора. Появление наших войск в тех местах может сорвать переговоры. Так что придется подождать, когда они закончатся, - рассказал военачальник. - Думаю, затянутся они надолго, до следующего лета. Было бы неплохо, если бы ты к тому времени сформировал еще один такой джала. Людей и оружие мы тебе дадим, а этот джала переведем в другое место, поближе к границе.
        - Я не против, если оставите мне из этого джала офицеров, прошедших обучение, повысив их в ранге. Офицеров учить труднее, чем солдат, - выдвигаю я требование.
        - Можешь сам отобрать тех, кто тебе нужен, только не ослабь джала, - соглашается Лан Тань. - Скорее всего, император прикажет мне командовать первым джала, чтобы потом на основе этих двух создать «знамя» нового образца. Если, конечно, они докажут в бою, что лучше, чем старые джала.
        - Надеюсь, мы докажем это, - говорю я, догадавшись, что меня не выпустят отсюда, пока не убедятся, что обученные мной полки действительно воюют лучше.
        21
        Шанс доказать появился только через год. К тому времени я сформировал и обучил второй драгунский полк. Маньчжурские офицеры из кожи лезли, доказывая свою профессиональную пригодность, потому что часть из них получила повышение, прослужив под моим командованием меньше года. По китайским меркам это стремительный карьерный рост. Тем более, что не пришлось рисковать жизнью. Обычно повышения следовали после битвы. Чем она была кровавее, тем больше шансов было у выживших подняться на следующую ступень. Тем, кто шел на повышение из солдат, надо было еще и в офицерской школе поучиться. Там в основном разбирали предыдущие сражения, начиная с древних времен, в том числе и между флотами на море, озере или реке, и штудировали Конфуция. Маньчжуры переняли у китайцев, что только культурный человек может стать хорошим офицером. Судя по дальнейшим событиям, это была роковая ошибка.
        У чиновников все проще или сложнее - кому как. В принципе каждый подданный императора может раз в год прийти на экзамен в своем, так сказать, райцентре. В Тяньцзине тоже проводился летом. Надо, исходя из конфуцианского, что ничего - это всё, а всё - это ничего, написать сочинение на заданную тему, которая каждый год меняется. Пишут целый день, поэтому приходят на экзамен с корзинкой еды. Успешная сдача этого экзамена дает только право поехать на второй в, так сказать, областном центре. Если и там повезет, станешь чиновником низшего уровня, получишь право носить шелковый халат, перемещаться в паланкине и возможность попасть на экзамен в столице, чтобы подняться наследующий уровень.
        В то же время и члены моего экипажа начали проникаться китайской культурой и, как следствие, каждый день обтираться влажными полотенцами. Так понимаю, Китай производил на них такое же впечатление, как Западная Европа на русских в конце двадцатого века. Казалось, что там все прекрасно, а дома наоборот. Только со временем начинаешь понимать, что это тихое прозябание умирающего, сладкий аромат гниения. Скоро в Китай вломятся варвары-западноевропейцы и на много лет завоюют его, как через триста лет к ним самим, одряхлевшим к тому времени, вломятся варвары-арабы и сделают то же самое. А потом к арабам придут китайцы…
        В середине ноября прискакал гонец с приказом двигаться к Пекину, где собирается армия, чтобы отправиться в поход. По сведениям разведки правитель Джунгарии Галдан-Бошогту собирается прорваться к Тибету и поднять там восстание. Поведет армию из столицы сам Сын Солнца. Вторая армия будет сформирована в Маньчжурии и присоединится к нам уже на вражеской территории.
        Потратив неделю на сборы, мы двинулись в путь. Дороги рядом с Пекином в хорошем состоянии. Через каждые примерно двадцать пять километров находится почтовая станция. Может быть, такое расстояние между станциями, которое торговый караван проходит за день, разошлось отсюда по всему миру вместе с китайским шелком, а может быть, пришло сюда, как и в Европу, из Междуречья. В деревнях, через которые мы проходили, все население вываливало из дворов и молча пялилось на нас. Возле некоторых домов стояли низкие широкогорлые кувшины, чтобы любой прохожий мог справить в них нужду. Поля требуют удобрений, а скота мало, поэтому используют то, что производят люди. В городах Донбасса те, кто жил в своих домах, осенью тоже перекапывали огороды и заливали в междурядья удобрения из выгребной ямы. Добирались мы до Пекина четыре дня. В будущем на скоростном поезде я доезжал за двадцать пять минут.
        В столицу нас не пустили. Приказали пройти километров двенадцать по дороге, ведущей на северо-запад, где и расположиться на холмах, поросших низким кустарником. Мои солдаты первым делом извели весь кустарник, чтобы не мешал, и заодно обеспечили себя топливом для костров. Стояли там шесть дней. Затем двинулись дальше двумя колоннами. Как мне сказали, с этой стороны идет около полумиллиона солдат и еще тысяч триста наступают со стороны Маньчжурии. Это при том, что у врага от силы тысяч пятьдесят, причем количество постоянно сокращается из-за предательства ханов. Пять лет назад превосходящая в пять раз китайская армия так и не смогла в четырехдневной битве справиться с монголами под командованием Галдана-Бошогту, который превосходно использовал огнестрельное оружие и особенно пушки. На этот раз превосходство будет в двадцать раз, поэтому шансов проиграть у китайской армии будут еще больше. История подсказывает, что огромные, набранные из разных народов, плохо управляемые и мало мотивированные армии обычно проигрывают небольшим, хорошо организованным и стоящим перед выбором «победа или смерть».
        Мой полк двигался почти в конце левой колонны, которую называют Западной армией. Командует армией Бе Фянг с буфаном единорог. Впереди нас шла пехота, поднимая клубы рыжеватой пыли, и первый драгунский полк под командованием Лан Таня. Среди китайских пехотинцев очень мало мушкетеров, большую часть составляют пикинеры и арбалетчики. За нами двигалась артиллерия разных калибров, включая двадцатичетырехфунтовые пушки, которые тащили по три пары волов. Зачем они будут нужны, если у противника нет крепостей, Лан Тань не смог мне объяснить. Мол, это не нашего ума дело. За пушками тянулся обоз, очень длинный, растянувшийся на многие километры.
        Частенько дул ветер с пустыни Гоби, добавляя свою пыль, более ядреную, что ли. Я по примеру ковбоев закрывал лицо шейным платком. К вечеру нижняя часть лица оставалась чистой, светлой, а верхняя, незащищенная, была покрыта толстым слоем красноватой, из-за чего напоминал самому себе индейца. По слухам, император Канси следовал в правой колонне или Центральной армии. Я его не видел. Меня предупредили, что без приглашения лучше не приближаться. Стража может проявить излишнее рвение. Говорят, правитель Поднебесной едет в огромной повозке, у которой по дюжине колес с каждой стороны, и тащат ее две упряжки волов, по три пары в каждой. Наверное, отправился на войну с десятком наложниц и прочими, необходимыми на войне людьми и предметами обихода. Интересно, оружие не забыл? Или ему на месте выдадут, чтобы случайно не поранился в пути?
        Впрочем, мне тоже грех жаловаться. В полковом обозе едет в кибитке Кристиана Виссер. Она решила, что, если останется в Тяньцзине, перестанет получать жалованье. И еще ей кто-то рассказал, что будут богатые трофеи. Бессребренная голландская душа не могла пройти мимо такого искушения.
        На третий день вышли за пределы Великой китайской стены. Она сложена из утрамбованной глины и укреплена каменными плитами и необожженными кирпичами. Высотой семь с половиной, шириной внизу шесть с половиной, а вверху - пять с половиной метров. Зубцы только на внешней стороне. Ворота в двухъярусной башне, возле которой небольшой полевой лагерь, обнесенный рвом и валом. И стены, и башню давно не ремонтировали. В будущем я ездил сюда на экскурсию. Может быть, именно на этот участок, как самый ближний к Пекину, но сейчас не узнал. В будущем Великая китайская стена будет выглядеть намного лучше. Такое впечатление, что она состаривается и разрушается из будущего в прошлое, а не наоборот.
        На подходе к пустыне Гоби мы застряли. Причиной был снегопад. Как я понял, в нынешнем Китае, как и в двадцатом веке в России, снег выпадает так же неожиданно, особенно в середине зимы. Наверное, его ждали месяца через два, иначе бы не шли в поход. Мой полк как раз остановился на ночь в ложбине между двумя холмами, поросшими хилыми деревьями, когда повалил снег, густой и тяжелый. Иногда мне казалось, что слышу, как ударяются о землю снежинки. Такие отборные я даже в России не видел. Они падали медленно, как бы с неохотой, и почти без перерывов трое суток. Когда снегопад прекратился, вокруг нас был типичный российский пейзаж - всё под толстым белым одеялом, чистое и торжественное. Наверное, такие пейзажи и навели китайцев на мысль, что белый цвет - цвет траура.
        Дорогу впереди завалило. В некоторых местах сугробы были по грудь моим воинам. Подразделения впереди нас стояли на месте, и я не рвался в путь. Мои воины протоптали тропинки к деревьям на склонах и принялись рубить и пилить с ожесточением. Впереди пустыня Гоби с сильными ветрами, а топлива там нет.
        К полудню от подразделения к подразделению передали приказ императора становиться лагерем на неопределенный срок и экономить еду. Я приказал перенести наши шатры, которые стояли возле дороги, на южный склон впадины, где деревья были выше и толще и росли гуще. Зимой главное - не замерзнуть. В каждом шатре по жаровне. Маловато, конечно, но лучше, чем ничего. После сформировал несколько небольших отрядов, чтобы, начиная со следующего утра, ходили на охоту. Кто его знает, как нас будут снабжать?! Командир должен предполагать худшее и надеяться на лучшее - и, глядишь, выпадет средний вариант.
        22
        Оттепель началась в середине февраля. Задул южный ветер и за несколько дней растопил снег почти везде, только в затененных впадинах остался. Еще никогда я так не радовался приходу весны. Не скажу, что уж очень тяжело жилось в этом лагере. Шатер у меня был меньше, чем у солдат, а жаровня такая же, поэтому отапливала лучше. Тем более, что у меня под боком была биологическая грелка по имени Кристиана, которую от безделья растянуло на секс. В промежутках между утехами, она готовила мне глинтвейн и зеленый чай. Черный чай, который китайцы сейчас почему-то называют красным, пока редкость.
        Иногда я ездил на охоту. Приходилось удаляться от лагеря километров на двадцать, потому что рядом с ним всю живность быстро выбили. Особых проблем с питанием не было, потому что снабженцы быстро наладили доставку продуктов и фуража, но свежее мясо вкуснее. Я заставлял солдат пить отвар их хвои, поэтому больных цингой среди них не было, а вот у соседей-пехотинцев заболели несколько человек, после чего последовали нашему примеру.
        Однажды с небольшим отрядом удалился дальше обычного. Преследовал стадо джейранов. Это газели высотой в холке сантиметров шестьдесят-семьдесят, весят килограмм двадцать-тридцать. У самцов лировидные рога длиной сантиметров тридцать. На зиму джейраны сбиваются в стада по несколько сотен особей, особенно в снежные, как нынешняя. Убегают прыжками, задрав хвост с черным кончиком, который сильно выделяется на фоне белого «зеркала» - белой шерсти на заднице. Только вот такая манера бега неудобно по глубокому снегу, быстро выбиваются из сил и застревают. Мы били их, что называется, на выбор, причем я из лука, а мои сопровождающие - из арбалетов.
        На обратном пути наткнулись на стойбище ойратов из рода Цэван Рабдана, племянника Галдана-Бошогту, который воевал с дядей за престол Джунгарского ханства и был естественным союзником китайского императора. Главным на этом стойбище был хан Лоузан-Шуну - тридцатилетний мужчина с круглым коричневым, обветренным лицом с редкими черными волосинами на подбородке, грузный не по годам и с короткими кривыми ногами кочевника. Он встретил нас у входа в свою юрту, довольно большую, и пригласил зайти в нее и отдохнуть. Любой гость в Степи, даже непрошенный, даже кровный враг, неприкосновенен, пока находится на стойбище. Его накормят и напоят, как родственника или друга. Я приказал отдать хану трех убитых джейранов. Мы их набили столько, что лошади с трудом тащили груз. Когда мои люди сгружали джейранов, Лоузан-Шуну с интересом смотрел на мой лук.
        - Можешь посмотреть, - предложил я на монгольском языке, достав лук из сагайдака, и на всякий случай предупредил: - но подарить не могу, это семейная реликвия.
        Хан внимательно осмотрел лук, не без труда натянул тетиву, восхищенно цокнув языком:
        - Отличный лук! Старая работа, сейчас такие не умеют делать!
        - Ему почти пятьсот лет, - сообщил я.
        - Ух, ты! - удивленно воскликнул Лоузан-Шуну. - Откуда он у тебя?
        - Этот лук подарил моему предку, русскому хану, его побратим Берке, сын Джучи, внук Чингисхана, пятый правитель Джучиева улуса, когда они вместе под командованием хана Бату ходили воевать латинян, а потом выдал за двух его сыновей двух своих дочерей. С тех пор лук переходит к старшему мужчине в нашем роду, - рассказал я.
        - Ты - Чингизид?! - еще больше удивился ойратский хан, с почтением возвращая лук.
        - Так получилось, - скромно ответил я.
        Шатер Лоузана-Шуну был выстелен старыми коврами, если не ошибаюсь, бухарской работы. Видимо, кто-то из его предков наведывался в те края с неофициальным недружественным визитом. Две его жены и две служанки быстро выставили вареную верблюжатину и выпивку - гаоляновую водку. Я окунул в серебряную стопку с водкой палец и стряхнул первую каплю на ковер, после чего выпил до дна и перевернул емкость, чем, как догадываюсь, окончательно убедил хозяина, что являюсь родственником Чингиз-хана.
        Мне рассказывали, что Чингизиды все еще в большом почете не только у монголов, но и у всех остальных народов в этой части света, включая маньчжуров и китайцев. Я сомневался, потому что правивших ими монголов маньчжуры и китайцы выгнали уже давно, но продолжали ненавидеть. Кстати, отец нынешнего императора, захвативший Китай, подчеркивал, что он потомок цзиньских императоров, в свое время свергнутых монголами, а не Чингизид, чем хвалились правители других стран в этом регионе. Правда это или нет - не знаю, но явно указывает на нелюбовь к бывшим завоевателям.
        Каково же было мое удивление, когда через пару дней Лан Тань при встрече спросил:
        - Почему ты не говорил, что из рода Чингизидов?
        - Я с ними в родстве только по женской линии, - уточнил я и задал встречный вопрос: - Это бы что-то изменило?
        - К тебе бы относились с большим уважением, - сказал он.
        - Уважение заслуживают в бою, а не хвалясь предками, - процитировал я самого себя, хотя, возможно, и до меня были такие же умники.
        23
        В конце февраля возобновили движение. В пустыне Гоби снега не было совсем, даже в ямах. Наверное, сильные ветры сдувают весь к отрогам гор. Двигаться по ней было удобнее, чем по горным дорогам. Разведку можно было не высылать, потому что на многих участках видимость была в несколько километров.
        В марте начала появляться молодая трава. Она была коротка, кони щипали с трудом, но с удовольствием. Как догадываюсь, солома, которой нас снабжали интенданты, уже чертовски надоела лошадям.
        Мы двигались в сторону реки Керулен, на берегу которой находится ставка правителя Джунгарии Галдана-Бошогту. Огромная масса людей и самых разных повозок. После нас оставалась вытоптанная земля - ни травинки, ни живого существа. Пожирали все, что росло или шевелилось, включая насекомых. Мне сразу вспомнился налет саранчи на казачьи земли. Только наше войско было еще и всеядным. Костры нам запретили разводить, чтобы не выдать местоположение, питались всухомятку. К чему была эта конспирация - не знаю. В степи такую армию не утаишь, о ней быстро узнали все, кому надо и не надо. К нам постоянно прибывали перебежчики из джунгарского войска. Отряды были разные, некоторые всего из пары десятков человек, но их было много. Узнав о приближении огромного китайского войска, монголы начали спасаться, согласно своим моральным принципам: кто-то переходил на сторону врага, кто-то удирал на север, к русским, кто-то - на запад, на плохие земли, а кто-то готовился к бою. Последние оказались в меньшинстве. Это были уже не те монголы, которые мыли сапоги в Адриатическом море.
        В начале мая наши передовые дозоры обнаружили ставку Галдана-Бошогту. Нам сказали, что там около двадцати тысяч всадников. Скорее всего, цифру занизили или завысили. Мне вообще верится с трудом в подобные подсчеты. В двадцать первом веке, используя съемку с вертолета, не могли подсчитать, сколько людей пришло на митинг или демонстрацию, а речь обычно шла всего о нескольких тысячах. А как могли подсчитать разведчики, большинство из которых считать не умело вообще? Тем более, что даже сам монгольский военачальник наверняка считал с трудом и имел смутное представление, сколько у него воинов. Про нашу Западную армию говорили, что в ней сто пятьдесят тысяч человек, а по моим подсчетам именно воинов было от силы тысяч тридцать плюс тысяч двадцать легкой конницы союзников-монголов. В остальные сто тысяч входила, как подозреваю, всякая разная обслуга, включая обозных погонщиков и их волов.
        Император первым делом послал джунгарскому правителю Галдану-Бошогту богатые подарки и письмо с предложением о переговорах. Западной армии было приказано быстрым маршем двигаться к реке Толе, чтобы перекрыть врагу путь к отступлению. Как догадываюсь, переговоры были затеяны именно для этого. Наверняка Галдану-Бошогту предложат такие условия, что придется выбирать между жизнью в позоре или смертью на поле боя. Только вот он будет думать, что есть, куда отступить.
        Мы успели выйти на заданные позиции. Расположились на вершине сопки возле реки Тэрэлж, притоке реки Тола, которая защищала наш правый фланг. От реки сопка шла на север и была покрыта редкими деревьями и кустарником, а потом загибалась на восток, поворачивалась склоном на юг, к солнцу, и обзаводилась более густой растительностью, трудно проходимой для конницы. Склон перед фронтом армии расчистили, использовав деревья для создания завалов на низком участке возле берега реки, где проходила дорога. Теперь там с налета не прорвешься. Придется врагу наступать на центр нашей армии, если вздумает попытать счастья именно здесь, а не на севере. Место моего полка указал Лан Тань. Командующий армией Бе Фянг - сухонький старичок с седой жидкой, козлиной бородкой и подслеповатыми глазами - напрямую со мной не общался. Впрочем, и среди остальных командиров джала мало кому доводилось разговаривать с ним. Как подозреваю, исключение для Лан Таня делалось только потому, что он имеет буфан лев и приравнивается к командиру гуса (знамени).
        - Твой полк будет крайним на левом фланге, а мой - на правом, - передал Лан Тань приказ командующего.
        - Моему джала не доверяют? - спросил я напрямую.
        - Он пока не проверен в бою, - ответил Лан Тань. - В центре будут старые полки, которые командующий неоднократно водил в бой. Конница ойратов будет в резерве, встанет на флангах позади наших полков.
        Значит, союзникам-ойратам доверяют еще меньше. Это утешало.
        - Как идут переговоры с Галданом? - поинтересовался я.
        - Ждут ответ от него. Пока молчит, - сказал Лан Тань.
        - Может быть, такой же хитрый - отступает, пока мы ждем его послание? - предположил я.
        - Всё может быть, - согласился он. - Наши дозоры два дня назад ускакали в сторону ставки Галдана. Если бы он двигался в нашу сторону, уже бы вернулись и доложили.
        - Прикажи соорудить редут с фашинами для своих пушек, чтобы конница не захватила их с налета, - подсказал я.
        - Хорошо, - согласился Лан Тань.
        Не уверен, что он знает, что именно и как надо соорудить. Для этого у него есть обученный мною подполковник. Надеюсь, научил его неплохо.
        24
        Галдан-Бошогту оказался не настолько хитер, как я предполагал, но и не настолько глуп, как хотелось бы императору Канси. Правитель Джунгарии не стал вести переговоры, но и отступление начал слишком поздно, когда путь на север был перекрыт Восточной армией, на запад - Западной, а с юго-востока давила самая большая Центральная. Наши дозоры засекли Галдана седьмого мая. Шел на запад. Решение, в общем-то, правильное, поскольку наша армия была самой малочисленной. Галдан ведь не знал, что в ней собраны самые отборные, по моему мнению, подразделения.
        К тому времени мои солдаты оборудовали позиции - сделали редут для восьми трехфунтовых пушек, срыли часть склона, образовав стенку, которая будет непреодолима для лошадей, и насыпали вал. Я потренировал их вести огонь из мушкетов с вершины вала из положения стоя и лежа. Предполагал, что битва будет такая же продолжительная и жестокая, как Хотинская, поэтому решил использовать опыт, приобретенный во время нее.
        Враг вышел на нас к полудню тринадцатого мая. Вместо обещанных двадцати тысяч было всего пять-шесть, из которых пара тысяч вооружена мушкетами, по большей части изготовленными в Московии и, как это не обидно признать, худшего качества, чем французские или английские, но чуть лучше китайских. Недавно русские воевали с китайцами и довольно неплохо, хотя крепость Албазин таки сдали моему приятелю Лан Таню, поэтому сейчас помогали своему союзнику Галдана-Бошогту поставками оружия и пороха. Если бы он не жевал сопли, а успел уйти на север, к его войску примкнули бы добровольцы из амурских казаков, которых китайцы боятся и потому уважают. Впрочем, казаков хватает и в китайском войске. Мне говорили, что несколько десятков служат младшими командирами.
        Заметив наше войско, враг остановился, а потом начал перегруппировываться к бою. Загнанная в угол крыса превращается в дракона. Деваться им было некуда: сзади шла Центральная армия, пусть и сильно отставая. Наша разведка доложила, что Галдан-Бошогту отступает очень быстро, бросив слабых, больных, лишний обоз и даже буддистские артефакты. Монголы теперь отъявленные буддисты. Пожалуй, и я стал бы буддистом, если бы наскучило в атеистах. Переселение душ кажется более оптимистичным и правдоподобным вариантом, чем страшилки из других религий. Жил праведно в предыдущей жизни - в следующей будешь жить еще праведнее. И так до бесконечности, причем в обе стороны.
        Я сижу на коне, облаченный в доспехи и вооруженный. Два пистолета в седельных кобурах, на поясе сабля и кинжал, левой рукой держу лук, а правой - поводья. Винтовку решил не брать, потому что перезаряжать дольше, чем лук. Да и некому будет, если слуга отстанет. Расположился я на валу, на правом фланге своего полка, чтобы согласовывать действия с командиром соседнего. Это тучный мужчина сорока семи лет, круглолицый, с заплывшими глазами. Он дышит с таким сипением, что порой трудно понять, что говорит. Его полк состоит из пикинеров и арбалетчиков, всего около двух тысяч человек. Первые стоят впереди в восемь (счастливое число!) шеренг, а вторые позади и выше и тоже в восемь шеренг. Теперь обязательно победят, а если проиграют, то значит, враг тоже построился в восемь шеренг, и его восьмерка оказалась восьмиристее. Передо мной редут с батареей из восьми трехфунтовок. Он под углом к позициям пехотинцев, повернут немного на юг, чтобы, если понадобится, удобнее было обстреливать наступающих на центр нашей армии. Слева от меня солдаты моего полка. Они смотрят то на меня, то на врага. Наверное, сравнивают,
кто для них опаснее. Залог победы - если своих боятся больше. Я широкорото зевая, словно происходящее так скучно, что лучше бы поспал. Пусть подчиненные думают, что я не сомневаюсь в победе. Это не совсем так. Я не знаю, насколько стойки китайские солдаты. Много раз видел, как многочисленные и грозные с виду армии рассыпались при отчаянной атаке смельчаков. Зато уверен, что мой полк выйдет из боя с честью. Хотя бы потому, что джунгарцам будет не до нас. Пробив дорогу, они поспешат дальше, на укрепленные позиции вряд ли полезут.
        Сзади нас началось движение. Союзная конница спускается по западному склону. Едут медленно - значит, выполняют приказ. Тот отряд, что стоял позади моего полка, останавливается у подножия сопки и ждет, когда подтянутся отряды с правого фланга, после чего скрываются в редком лесу, что на нашем левом фланге. Если бы решили удрать, поехали бы на восток, по степи. Скорее всего, посланы в обход. Подозреваю, что закончат маневр как раз к концу битвы.
        Примерно треть отряда Галдана-Бошогту подскакала к подножию сопки и начала спешиваться. Это место у нас пристреляно, там стоят вешки. Вражеские солдаты сейчас немного ближе, но прицел пушек менять не надо.
        - Огонь! - командую я.
        Пушки грохочут почти одновременно, как бы с легкой оттяжкой. Клубы черного дыма северный ветер, не холодный, но пронизывающий, сносит в сторону центра нашей армии. Все ядра попадают в цель, хотя большая часть - в лошадей. Несколько животных падает и бьется. Я не могу слышать их предсмертное ржание, но кажется, что слышу. Мой конь, несмотря на то, что приучен к грохоту пушек, испуганно вздрагивает и бросается вправо, собираясь удрать туда, где потише. Мне приходится сильно натягивать поводья, чтобы помочь ему справиться с испугом.
        Нас поддерживает батарея Лан Таня - и так же удачно. Впрочем, урон от наших ядер незначителен. Следом вступает в дело артиллерия, расположенная перед центром армии. Там почти три десятка пушек калибром девять и двенадцать фунтов. В отличие от нас, они не пристреливали позиции. Скорее всего, экономили порох. Что сейчас и сказалось - большая часть ядер пролетела над головами воинов отряда, что у подножия сопки, но не долетели до остальных. Зато дыма напустили знатно!
        Спешившись и побросав коней у подножия сопки, вооруженные мушкетами джунгарцы довольно резво для кривоногих кавалеристов побежали по склону вверх. Резвость была объяснима: надо успеть добежать до вражеских пушек до того, как их зарядят.
        Мои артиллеристы уже зарядили, но цель сместилась.
        - Повернуть на цель номер два! - отдаю я приказ.
        Трехфунтовые пушки хороши тем, что их легко поворачивать. Артиллеристы быстро направляют их на второе пристрелянное место. Оно в ста шагах от первой шеренги пикинеров, что в центре нашей армии. Там бы я остановил свой полк, если бы решил вступить в стрелковый бой, и там бы оказалась задняя часть колонны конницы, если бы ее бросили в отчаянную атаку на пики.
        Джунгарцы выбрали третий вариант, остановившись примерно в метрах ста от первой шеренги пикинеров и дружно пальнула по обслуге пушек большого калибра, до двадцати четырех фунтов, разогнав артиллеристов до того, как они сделали второй залп. Дальше принялись обстреливать пикинеров. Никакого тебе караколирования. Задние стреляли над головами передних, потому что мишень была еще выше, причем большая, не промахнешься, даже несмотря на то, что дистанция великовата. Пикинеры начали валиться вместе со своими четырехметровыми пиками, какие в Западной Европе сейчас резко встретишь. В ответ в джунгарцев полетели болты из арбалетов, почти не нанося вреда. В первых шеренгах стояли стрелки, облаченные в кирасы поверх ватных халатов, что было надежной защитой от болтов на такой дистанции. Так понимаю, подобрана она опытным путем. Тех, кто подходил к арбалетчикам ближе, уже нет в живых.
        Только вот воины Галдана-Бошогту не учли батареи пушек на флангах и обученность артиллеристов. Мои быстро подвернули пушки в сторону врага. Их залп с дистанции метров четыреста-пятьсот оказался еще более губительным для джунгарцев - выкосили десятка три человек. Следом ударили пушки Лан Таня. Не видел результат, но уверен, что нанесли не меньший урон. Трех наших залпов хватило джунгарским стрелкам, чтобы поняли, что наши трехфунтовки быстрее перебьют их, чем они - пикинеров. После чего драпанули к своим лошадям, благо бежать под гору легче и быстрее.
        - Повернуть на цель номер один! - отдаю я приказ артиллеристам.
        На этот раз в атаку пошла конница, к которой присоединились и уцелевшие обладатели мушкетов. Шли строем широкий клин. Кони скакавших впереди в броне, металлической или кожаной. У некоторых всадников копья длиной метра три. Много ора и визга. Значит, боятся.
        - Батарея, огонь! - командую я.
        Наши ядра выкашивают с десяток лошадей, которые падают, а на них налетают и падают скакавшие сзади. Образуется довольно широкая куча мала. Остальные продолжают скакать вверх по склону. Их не встретил залп из больших пушек, потому что отважные китайские артиллеристы не вернулись. Наверное, слишком далеко удрали. Вот передние ряды вклинились в строй пикинеров, прогнули его основательно. Это момент истины для китайской армии. Если сейчас дрогнет и побежит, то сражение можно считать проигранным.
        Мои артиллеристы смотрят на меня, ожидая приказ, а я смотрю на бой в центре построения нашей армии. Джунгарцы растеклись вширь, чтобы больше всадников участвовало в сражении, а китайцы подперли свои полки запасными, углубив оборону, которая начала трещать и рассыпаться, но пока держится. Время работает на китайцев. Еще минут десять-двадцать, и запал у джунгарцев закончится, выдохнутся, а значит, проиграют. От моей батареи теперь прока нет: своих зацепит. Сейчас бы ударить по джунгарцам пехотой с флангов…
        Я жестом показываю командиру соседнего полка, чтобы повернул его и повел в бой. Он отвечает жестом, что без приказа не сдвинется с места. Чем жестче бюрократия, тем меньше спасительной импровизации. Впрочем, и губительной тоже.
        - Пехоте спуститься вниз, построиться поэскадронно и пристегнуть штыки! - отдаю я приказ, потому что на китайскую бюрократию мне плевать.
        На мой полк списать поражение, если такое случится, вряд ли получится, а если и получится, спроса с меня мало, я - иностранец. Быстрее домой отпустят. Разве что не наградят, но это не петля на шее, как-нибудь переживу.
        В это время я замечаю заваруху там, где стоит обоз джунгарцев. Охранявший его отряд всадников начинает отступать в нашу сторону. Так понимаю, это посланные в обход ойраты добрались до цели.
        Я выезжаю к своему полку, занимаю место позади второй роты. Слева и справа от меня командиры эскадронов и взводов на лошадях. Такой вот сейчас порядок - офицеры за спинами солдат.
        - Первому эскадрону повзводно повернуться фронтом к противнику и образовать единую линию! - командую я.
        На учениях солдаты проделывали это много раз, поэтому выполняют быстро и слажено. Офицеры занимают места позади строя и, оглядываются, ожидая, что сейчас пошлю их в бой. Но я отдаю такой же приказ второму эскадрону.
        Когда и второй эскадрон заканчивает маневр, замечаю, что в нашу сторону скачут от обоза сотни три джунгарцев. Их никто не преследует, потому что наши союзнички занимаются самым важным и интересным делом на войне - грабежом. Перед ними пара сотен, если не больше, самых разных повозок, нагруженных самыми разными вещами. Мимо такой халявы невозможно проехать.
        - Веди первые два эскадрона в атаку, а я с третьим и четвертым отобью нападение, - приказываю я своему заместителю Хендику Пельту, бывшему шкиперу, а ныне обладателю буфана леопард, а затем кричу: - Третьему и четвертому эскадронам, вперед шагом марш!
        Солдаты бодро спускаются по склону, сохраняя строй. Когда до всадников, скачущих на нас, а они нападали именно на нас, остается метров триста, я командую:
        - На месте стой! Приготовиться к стрельбе!
        Офицеры дублируют мои команды, оба эскадрона останавливаются, солдаты в первых шеренгах поднимают мушкеты, прицеливаются во врага, дистанция до которого сократилась метров до ста.
        - Огонь! - кричу я.
        Офицеры не успевают продублировать мой приказ, потому что солдаты сразу стреляют. Как ни странно, залп получается дружный. Хотя и не очень точный. Целились низко, без учета того, что всадники поднимаются вверх по склону. Попали в основном в лошадей, завалив с полсотни. Остальные, испуганные залпом, остановились и даже подались назад. У наездников тоже появилась мысль податься назад. Они бы так и сделали, но их командир, облаченный в блестящие на солнце шлем и кирасу, заставляет своего коня скакать вверх по склону и зовет за собой остальных бойцов.
        Я достаю из колчана стрелу. В это время раздается залп второй шеренги моих драгунов. Падают джунгарские лошади и их седоки. На этот раз больше получили последние. Желания нападать у них не осталось. Только командир отряда, размахивая саблей, продолжает рваться в бой. Я попадаю ему в лицо, молодое, безволосое. Стрела влезает на две трети, пробив сзади шлем. Теперь его быстро не снимешь. Командир джунгарцев отпускает поводья и поднимает руку к лицу, наверное, чтобы выдернуть стрелу. Она правее носа, и из раны ко рту и дальше течет темная кровь. Словно передумав, роняет руку на высокую переднюю луку седла, наклоняется вперед и вправо, а потом валится на землю. Правая нога с маленькой стопой в остроносом сапоге, темно-красном и вышитом разноцветным бисером, застревает в стремени. Конь, оставшийся без седока, испуганно дергается при третьем залпе драгунов и скачет вниз по склону, волоча за собой человеческое тело, которое напоминает мягкую, неломающуюся, тряпичную куклу. Остатки отряда, человек восемьдесят, к тому времени уже находятся метрах в двухстах от нас и усердно увеличивают разрыв. Скачут не к
своему лагерю, а левее, на северо-северо-восток. Скорее всего, к тому месту, где из леса выехали и напали на них наши союзники, чтобы по их следам прорваться через лесок, которым порос склон сопки.
        Следом за ними поскакали джунгарцы, пытавшиеся пробиться через центр нашей армии. Те, кто уцелел и сумел оторваться от преследования. Посланные мною два эскадрона проредили меткой стрельбой и штыками их правый фланг - и боевой запал у джунгарцев кончился. К тому же им наверняка сообщили, что обоз захвачен нашими союзниками, и они вот-вот ударят в спину. Находясь в гуще боя, трудно правильно оценить обстановку. Если замечаешь, что враг не только спереди, но и сбоку, появляются нехорошие мысли об окружении. Они деморализуют волю к победе быстрее и легче, чем страх погибнуть в бою. Подозреваю, что это потому, что поверить в окружение легче, чем в собственную смерть. Тем более, что стало понятно, что прорвать наш строй не смогут. Китайские полки выдержали первый натиск, не успели дрогнуть и разбежаться. Арбалетчики даже неплохо отстрелялись по начавшему отступать врагу. Если бы не атака этого маленького отряда на мои эскадроны, мы бы плотно зажали их и перекололи штыками. Благодаря ему, по моим прикидкам, удалось уйти паре тысяч, включая самого джунгарского правителя, теперь уже, как догадываюсь,
бывшего. Может быть, я им польстил, спаслось меньше. Это уже не важно. Среди джунгарцев наверняка много раненых, часть из которых умрет в ближайшие дни. Еще часть разбежится, потому что глупо служить у полководца, проигравшего сражение. Всего с несколькими сотнями воинов, без обоза и, как следствие, без денег, долго не повоюешь, особенно если среди твоих врагов бывшие твои подчиненные. Так что на Галдане-Бошогту можно ставить жирный крест.
        Мой полк вернулся на исходную позицию, а на поле боя вышли солдаты из соседнего полка, чтобы собрать оружие и тела своих. Один из них принес мне мою стрелу, покрытую подсохшей, бурой коркой.
        - Она убила смелого командира, - произнес я, не хвастаясь, а констатируя факт. - Если бы не он, полегло бы еще больше наших врагов.
        - Это была баба. Ану-хатун, жена Галдана, - сообщил солдат.
        Надо же! В двадцать первом веке за подобное меня бы обозвали сексистом.
        25
        Три дня мы стояли в долине западнее сопки. Хоронили своих убитых, зализывали раны, собирали трофеи и ждали приказ императора. Известие о победе он получил на следующее утро, но, то ли не поверив в такое быстрое и легкое окончание войны, то ли от радости забыв о нас, приказ сниматься прислал только к концу третьего дня. Все это время мы наблюдали, как со всей Степи слетаются стервятники и сбегаются хищники на пиршество. Монголы своих покойников не хоронят, оставляют на съедение падальщикам. Главное ведь - душа, а она уже подыскивает себе новое тело. Китайцы считают, что монголы лучшего и не достойны.
        На второй день пути ко мне подскакал Лан Тань и порадовал:
        - Тебя хочет видеть Сын Неба. Завтра утром поскачем к нему. Он едет восточнее, вместе с Центральной армией.
        - Надеюсь, он не сердится на меня? - на всякий случай спросил я, потому что так и не понял, как оценили мои действия во время сражения.
        С одной стороны я без приказа повел свой полк в атаку, а с другой - ускорил победу и перебил много врагов. Бе Фянг со мной не встречался и через других ничего не передавал. Наверное, и сам еще не знает, похвалить меня или наказать. Ведь его мнение должно совпасть с императорским, которое пока не ведомо никому.
        - Если бы сердился, то забыл бы о тебе. Мертвых незачем помнить, - произнес Лан Тань вполне серьезно.
        Надеюсь, это образец маньчжурского юмора. Китайцы шутят грубее и, чтобы ты сразу понял, что это именно шутка, обязательно улыбаются. На всякий случай я прихватил с собой денег, чтобы в тюрьме не скучно было, и приказал Энрике кое-что вшить в одежду, если мне все-таки станет скучно и решу выйти погулять без спроса.
        К стоянке императора добрались часа за два до захода солнца. Его деревянный дом на колесах, покрытый тусклым красным лаком и расписанный золотом, охраняли три кольца солдат. Во внешнем кольце стояли на дистанции метра три друг от друга, в среднем - метра полтора, а во внутреннем - на расстоянии вытянутой руки. Нас обоих обшманали, забрав оружие, но так и не обнаружив спрятанное моим слугой, после чего разрешили пройти к дому, повернутому дверью на юг. Платформа была высоко над землей, а вели на нее всего три ступеньки, поэтому расстояние между ними было больше, чем я привык. Возле двери стояли еще четыре охранника, все с буфанами носорог. Вооружены короткими копьями с покрытыми черным лаком древками и кинжалами, которые висели на кожаных ремнях посередине и наводили на мысль, что ширинка не застегнута. Впрочем, ширинок пока нет не только здесь, но и в Европе.
        Внутри был полумрак. Прямоугольное помещение не имело окон, свет падал сверху. В крыше имелись два прямоугольных отверстия, закрытых разрисованной бумагой. По обе стороны от двери стояло по бронзовой курильнице, из чаш которых поднимался синеватый дымок со странным ароматом, не природным, по крайней мере, я с таким раньше не сталкивался, но приятным. Рядом с каждой курильницей сидели на коленях по три слуги. Головы наклонены, глаза в пол. В нашу сторону разве что краями глаз смотрят. Напротив двери у противоположной стены был помост высотой метра полтора, без разбега не запрыгнешь. Ступеньки на него вели с боков. Возле тех, что справа стояли три евнуха, судя по их пухлым безволосым лицам, а возле левых - три охранника с буфанами пантера, вооруженные, как ни странно, бамбуковыми палками. Хотя в умелых руках бамбуковая палка - очень грозное оружие. В центре помоста находилось что-то из красного дерева, украшенного резьбой и позолотой, что я бы назвал низким креслом, если бы не знал, что сидит на нем император Канси. Подданные утверждают, что ему сорок один год, но выглядит моложе лет на пять. Лицо
узкое и бледное, с редкими черными усами и бородой, которые кажутся приклеенными. Ушастый. С такими лопухами ни за что бы не победил на президентских выборах. Глаза узкие, карие. Взгляд спокойный и, я бы сказал, скучающий. Волосы спрятаны под шапкой с черным околышком и красным верхом, в центре которого что-то типа золотого шпиля. Одет в золотой халат, на одном плече которого изображено солнце, а на другом - луна. Все остальное покрыто драконами, как бы завязавшимися в узел. На шее висят бусы, длинные, до подола, из красных бусин, разделенных через равные промежутки синими большего размера. Руки спрятаны в рукава с черными манжетами. На ногах что-то черное и с загнутыми немного вверх носаками, напоминающее пулены.
        Один из стоявших справа евнухов, в котором я с трудом узнал Вэнь Да, потому что падающий через разрисованную бумагу свет, наложил на выбеленное лицо синие и красные линии, показал рукой место, которое мы должны занять. Я там встал, а Лан Тань бухнулся на колени и толкнул меня рукой, чтобы последовал его примеру. Кстати, по пути он ничего не сказал мне про то, как надо себя вести с императором. Наверное, ему и в голову не приходило, что есть кто-то, кто этого не знает. Я не то, чтобы решил выпендриться, а, скорее, по привычке всего лишь кивнул, приложив правую ладонь к сердцу и изобразив желание наклониться, но так и не решившись. Не гнется у меня спина, потому что вырос в СССР.
        - Для меня огромное счастье лицезреть величайшего из людей, правителя самого большого государства в мире! - произнес я заранее подготовленное приветствие на китайском языке, который сильно подтянул за последние месяцы, даже в переводчиках перестал нуждаться.
        Надеюсь, мне, иностранцу, простят, если нарушил этикет и сболтнул что-то не то.
        Видимо, я много чего сделал не так, потому что Сын Неба расстался со скукой и посмотрел на меня внимательно, словно впервые видит такое забавное существо. Наверное, я скрасил его скучную жизнь и убедил в мысли, что иностранцы - варвары варварские. Я представил, как ему скучно быть императором. Все тебе льстят, пытаются угодить и при этом ждут подачки. Это как каждый день, с утра до вечера, кушать сладкий крем и еще и платить за эти муки. Я для него такой же, как все, тоже чего-то хочу за надоевшие ему лесть и подхалимаж, разве что некультурный. Сейчас он, как преподаватель, проэкзаменует меня и поставит оценку, только в случае провала экзамена пересдачи не будет.
        После продолжительной паузы он молвил, лениво растягивая слова:
        - Мне сказали, что ты потомок Чингиз-хана.
        Как ни странно, китайцы очень уважают Чингиз-хана, завоевавшего их. Победитель - посланник богов, а богам надо поклоняться.
        - Только по женской линии, - уточнил я и рассказал «родословную».
        - Галдан тоже называл себя потомком Чингиз-хана, причем прямым, - сообщил император, глядя куда-то поверх моей головы. - Значит, у тебя чище кровь великого воина.
        Не смогу даже подсчитать, сколько раз и какие экзамены мне приходилось сдавать. Особенно много их было в первой жизни. Тогда я и сделал вывод, что оценка по устному экзамену зависит не от уровня твоих знаний, а от мнения о тебе преподавателя, то есть, это психологический поединок с экзаменатором. Во время экзамена преподаватель - мини-император, которому все пытаются угодить, повторяя одно и то же. Уже через полчаса ему становится скучно и грустно. Заинтересуй его - и сдашь экзамен. Мне удавалось сдавать предметы, по которым не знал ничего, и наоборот. Как пример, вступительный экзамен по физике в высшую мореходку. В школе физику преподавал такой зануда, что я на его уроках читал художественные книги, поэтому по предмету, мягко выражаясь, плавал.
        - Фамилия, имя, отчество? - спрашивает экзаменатор, мужчина лет сорока пяти, с тусклым лицом замученного тупыми студентами и женой-транжирой.
        Я сообщаю нужные данные, беру билет, пробегаю взглядом и понимаю, что не знаю ответ ни на один вопрос. И решаю пойти ва-банк.
        - Номер билета? - задает преподаватель второй вопрос.
        Я называю номер билета и изображаю непомерную радость.
        - Чему радуетесь? - интересуется он.
        - Уже на два вопроса ответил правильно, - говорю я.
        Экзаменатор сперва опешил, то ли догоняя услышанное, то ли поражаясь моей борзости, то ли два в одном, но посмотрел на меня по-другому, не как на одного из массы, а как на интересную или забавную личность.
        Когда я готовился, он подсел ко мне, увидел на листе всего одну формулу линзы, списанную со шпаргалки, и спросил:
        - За два правильных ответа могу поставить «удовлетворительно». Хватит?
        - Вполне, - ответил я.
        Вот и сейчас, стоя перед императором Канси, я решил проверить свою теорию.
        - Или кто-то из его предков носил зеленую шапку, - выдвинул я другую версию.
        В Европе женатые мужчины носят рога, а в Китае - зеленую шапку. Поэтому в Китае никогда не видел головной убор зеленого цвета. Разве что некультурному иностранцу подарят, чтобы ходил и радовал культурных китайцев.
        Сын Неба соизволил улыбнуться и посмотрел на меня с еще большим интересом.
        - Ты хорошо знаешь нашу культуру, - сказал он.
        - Нельзя оставаться сухим, погрузившись в воду, - придумал я на ходу напыщенную сентенцию, которые так любят женщины и китайцы обоего пола.
        Император оказался не хуже женщин и китайцев вместе взятых, кивнул легонько, соглашаясь со мной.
        - Мне нужны такие иностранцы, - сделал он вывод. - Я возьму тебя на постоянную службу.
        - Это большая честь для меня, но я не могу принять ее сейчас. У меня остались незавершенные дела на родине, долги, которые я, как знатный и честный человек, обязан вернуть. Я и так уже просрочил их, служа вам. Мы договаривались на два года, и я договор выполнил. Всему, что знаю и умею, я обучил Лан Таня, он справится в мое отсутствие, - сказал я и приготовился к худшему.
        Императоры не привыкли слушать отказы, но и я не привык жить долго там, где надоело. Ладно бы война была, не скучал бы, а сидеть на берегу и заниматься всякой ерундой типа обучения солдат мне аж никак не тарахтело. Пообещаю ему все, что угодно, лишь бы выйти в море, а потом пусть поищет меня в Европе.
        Император Канси оказался не глуп:
        - Я отпущу тебя домой, как обещал, но, если надумаешь вернуться, возьму на службу. И тебя, и всех хороших специалистов, которых привезешь с собой.
        - Рал буду служить такому мудрому правителю! - искренне произнес я.
        Император шевельнул правой рукой, после чего к нему подошел и согнулся в поклоне Вэнь Да.
        Выслушав произнесенную шепотом инструкцию, евнух кивнул, подтверждая, что все понял. Спустившись с помоста, Вэнь Да жестом подозвал двух слуг и шепотом отдал приказы. Те сразу отправились к большим, покрытым тусклым красным лаком сундукам, которые стояли в углу возле помоста. Видимо, все было приготовлено заранее, причем в нескольких вариантах и, наверное, не только для нас с Лан Танем. Один слуга вручил мне шелковый халат, аккуратно сложенный так, что сверху был буфан лев, а второй слуга - такой же, но с буфаном единорог, Лан Таню.
        Выслушав слова благодарности, Сын Неба пообещал мне:
        - Остальные подарки привезут на твою джонку.
        Когда мы вышли из дома на колесах и миновали все три кольца охраны, Лан Тань облегченно выдохнул, вытер рукавом мокрый от пота лоб и произнес откровенно:
        - Я был уверен, что меня казнят вместе с тобой за наглость.
        - Наглость - это удел проигравших, а у победителей называется дерзостью, - выдал я следующую сентенцию.
        Еще пара лет в Китае - и я начну говорить афоризмами.
        26
        Император Канси свое слово сдержал, подтвердив тем самым, что маньчжуры - неполноценные китайцы. Для китайца не вернуть долг - это святое. В Европе человек, не вернувший вовремя долг, распростился бы с хорошей деловой репутацией (аналог китайской потере лица) навсегда, а в Китае это в порядке вещей даже в двадцать первом веке. Моя китайская подруга даже прочитала мне лекцию, как надо выдавливать долг без физического насилия. Оказывается, это целая наука. В Европе, включая Россию, народ необразованный, поэтому тупо выбивает долг битами или другими подручными предметами. На борт моего судна были доставлены шкатулка и сундук из черного дерева, украшенные затейливой резьбой, позолотой и с золотыми ручками, и большой ящик, сработанный из тонких бамбуковых палочек. Шкатулка была наполнена изумрудно-зелеными, полупрозрачными, ювелирными жадеитами, которые здесь очень высоко ценятся, порой дороже бриллиантов. В сундуке лежали золотые слитки, напоминающие конские копыта, из которых, судя по весу, можно будет изготовить примерно полторы тысячи французских луидоров (пятнадцать тысяч ливров). В ящике
хранилась фарфоровая посуда, восемь наборов из восьми предметов. Шелковые ткани привезли на двуколках с высокими колесами. На одной - для меня и еще на пяти - зарплата членов экипажа. Сопровождавший их чиновник с буфаном цапля лично выдал каждому его долю, громко выкрикивая исковерканные на китайский лад имена. Матросы весело смеялись. Каждый почувствовал себя сказочно богатым. Осталось довезти это богатство до дома.
        Продуктами на переход нас снабдили сверх меры. Часть пришлось сложить на палубе, потому что трюма, кладовые и даже каюты были забиты. В придачу мне выдали письмо императора Канси к «мэру» Кантона и других китайских портов, если вдруг занесет нас туда нелегкая, с приказом бесплатно пополнять наши запасы свежими продуктами и водой. Письмо было бессрочное, на иноземца (имярек), военачальника с буфаном лев. То есть, если я надумаю приплыть в Китай еще раз, то в любом порту меня будут встречать, как высокопоставленного военного на императорской службе, и снабжать всем необходимым.
        В рейс снялись в конце декабря. Через день попали в шторм, который нас здорово потрепал и отнес к Корейскому полуострову. Оттуда добрались до Кантона, где простояли почти полтора месяца, меняя треснувшую фок-мачту. Местные корабелы предлагали поставить бамбуковую, но я предпочел сосну, которую неторопливые китайские чиновники нашли в горах черт знает где, судя по времени доставки. Рейд Кантона был заполнен европейскими судами: португальскими, голландскими, испанскими. Их капитаны приплывали ко мне в гости, чтобы узнать, почему меня обслуживают вне очереди и так, по их мнению, быстро? Я встречал их в шелковом халате с буфаном лев. Если при этом возле борта были сампаны с мелкими и не очень торговцами, все китайцы тут же начинали кланяться мне чуть ли не до воды и задирать цены еще выше. Впрочем, члены моего экипажа редко что покупали. Нам бесплатно привозили все, что закажу. Я даже поймал пару матросов на том, что перепродавали привезенное китайским торговцам.
        Европейцы, узнав, что мы служили китайскому императору, были уверены, что трюм моего судна набит золотыми слитками, завернутыми в парчу. Как это вязалось со сравнительно небольшой осадкой, никто не задумывался. В очередной раз мне захотелось быть настолько богатым, как обо мне думают другие.
        Вышли из Кантона за день до начала празднования китайского Нового года. Еще с двадцать первого века этот праздник мне запомнился тем, что никто не работает, даже те, кто на рабочих местах, и петард взрывают столько, что пороха хватило бы на локальный военный конфликт. Дул попутный северный ветер. Температура упала градусов до десяти тепла, что вогнало китайцев в тоску и приободрило моих моряков, уставших от жары. И потянулись длинные и однообразные дни в открытом море. Лишь однажды увидели «рекламную заставку» - испанский галеон, который шел со стороны Филиппин. У меня даже руки зачесались взять его на абордаж. Вот только, что потом делать с призом?! Гнать его в Европу долго и тяжко. Наши трюма забиты, сумеем забрать только золото и серебро, если они есть, в чем я сомневался. Здесь продать галеон с грузом по дешевке, наверное, можно, только надо знать, где и кому. На моих картах отмечены португальские, голландские и английские базы, но к пиратам они могут отнестись по-пиратски: нас повесить, а добычу забрать себе. И местные правители могут оказаться не лучше европейцев. Поэтому я решил не
жадничать.
        Зондский пролив проскочили на рассвете. К нам рванули было несколько лодок с торговцами, но я приказал выстрелить из мушкета: спасибо, ничего не надо, а будете приставать, убьем!
        Затем был продолжительный, почти двухмесячный, переход до Маскаренских островов, где, опять испугав аборигенов, пополнили запасы воды, и относительно короткий - к Мадагаскару, к которому я решил не приближаться близко, чтобы не повстречать коллег-корсаров. Свежей воды у нас было вдосталь, благодаря прошедшему тропическому ливню.
        Еще один рывок - и мы на рейде Кейптауна. Простояли там неделю. Походили по земле, которая еще пару дней как бы качалась под ногами, отдохнули, поели свежего мяса и фруктов-овощей, попили пива, несколько бочек которого я прикупил и в рейс. Мой экипаж подвоспрял духом, поверил, что доберемся до родных берегов. Все-таки название мысу Добрая Надежда дали не зря. Складывается обманчивое впечатление, что миновал его - и почти дома, и ничего плохого с тобой уже не случится.
        Собирался задержаться в Кейптауне на недельку, но задул сильный южный ветер. Местные предупредили, что он может перейти в штормовой и выбросить судно на берег, что случалось неоднократно. Здесь сейчас начало зимы. Погода неустойчива, склонна к гадким сюрпризам. Поэтому снялись раньше и, подгоняемые преобладающими в данном регионе, попутными ветрами и Бенгельским течением, резво побежали на север, держась подальше от берега. С таким богатством, как в наших трюмах, лучше ни с кем не встречаться, не вводить во искушение.
        27
        Лондон за два года не изменился. По крайней мере, я никаких изменений не заметил. Разве что война с Францией недавно закончилась, причем французы потеряли не только то, что завоевали в течение ее, но и кое-что из того, что отхватили в предыдущую. Король-Солнце, несмотря на свое безусловное мушкетерство, таки не совладал с восемью соперниками. Зато его подданные неплохо нагрелись на захватах вражеских торговых судов. Как мне рассказали, к концу войны страховка на торговые суда выросла в Англии настолько, что выгоднее было держать их на приколе. Так многие судовладельцы и поступали. Теперь они гребут деньги лопатой, потому что перевозить грузы некому. Большая часть британского и голландского флотов сейчас в руках французов и тех, кто с ними не воевал, а пользовался ситуацией, скупая по дешевке призы.
        Высокими оказались и цены на товары, которые мы привезли. Свободных мест у пристаней было, сколько хочешь, так что мы встали сразу и за несколько дней распродали груз. Члены экипажа моего судна оказались даже богаче, чем мечтали. Я тоже неплохо приподнялся. Продал все, кроме драгоценных камней, а золото превратил в монеты, большую часть которых отнес в банк «Сэр Хор и компания». Судя по новой вывеске над дверью, дела у банка шли почти так же хорошо, как и у меня.
        Там я и услышал интересную новость от самого владельца банка:
        - Завтра здесь ждут посольство от твоего короля. Говорят, и он сам будет в посольстве, но под видом простого человека. Любопытно будет посмотреть на него. Как он выглядит?
        - Ни разу не видел его живым, только портрет, - честно признался я. - Говорят, молод, высок ростом и с усами, а бороду бреет.
        - А у вас что, не принято бороду брить? - поинтересовался сэр Хор.
        - Пока нет, - ответил я. - Но скоро все знатные будут брить, потому что с бородой король не будет брать на службу.
        О том, что бороды будут силой обрезать, говорить не стал, хотя был уверен, что мне поверят. Западноевропейцам во все времена какую гадость не скажи про Россию, ни за что не подвергнут сомнению. Так им легче справляться с завистью к российским просторам и природным богатствам.
        Я не пошел смотреть на проезд русской делегации от пристани к дворцу. В это время договаривался с биржевыми маклерами о покупке акций Ост-Индской компании. Это были те же самые, только теперь четверо, потому что один, как ни странно, не самый старший, завернул ласты. Маклер - профессия тяжелая, на нервах, слабаки долго в ней не живут.
        - Акции сейчас растут в цене, - предупредил меня долгожитель в профессии, обладатель мощного небритого подбородка.
        - Я бы удивился, если бы после окончания войны было бы наоборот, - сказал я и напророчествовал: - Они теперь почти все время будут дорожать, так что покупайте, но старайтесь цену резко не задирать.
        Мы обговорили детали, после чего я передал им аванс - чек на двадцать тысяч фунтов стерлингов.
        Именно тогда и ввалился в кофейню молодой маклер с длинными, завитыми, светло-русыми волосами и прокричал с порога:
        - Зря вы не пошли смотреть на московитов! Я таких дикарей давно не видел!
        Вся их дикость заключалась в том, что одеты не так, как англичане. Маклер перечислил по пунктам, что именно дико, уделив особое внимание высоким бобровым шапкам, которые московиты по старой польской моде до сих пор красят в разный цвет, согласно статусу - эдакий русский вариант буфанов, и бисеру в непотребных количествах на мешковатых длинных кафтанах с непомерно длинными рукавами, которым здесь украшают одежду только женщины.
        Остаток зимы я провел в Лондоне. На всякий случай отпустил усы и короткую бородку, чтобы те, кто помнил меня по французской жизни, встретив случайно на улице, не узнали. До меня дошли сведения, что Александр де Кофлан, виконт Донж, героически погиб, сражаясь с берберскими пиратами. Вдова долго, пару месяцев, оплакивала его смерть, после чего завела любовника. Точнее, взяла на содержание бедного дворянина, друга юности. Возмещение за фрегат до сих пор не получила, но пообещали и не раз.
        Чтобы не скучать долгими зимними ночами, завел себе новую пассию, семнадцатилетнюю англичанку Алису, дочь набожной и очень праведной вдовы Сары Грей. Голландка Кристиана Виссер решила, что ей пора замуж, предупредила, что, скорее всего, не вернется. Наверное, ожидала, что я расплачусь от огорчения и предложу ей руку и сердце. Плакать я не умею, а рука и сердце и самому пригодятся, поэтому пожелал ей найти хорошего мужа и прожить с ним долго и счастливо, как только в сказках бывает. Она всплакнула вместо меня и уплыла на пакетботе, следующем до Роттердама, нагрузив его баулами с приданым. Капитаном на пакетботе был голландец лет тридцати, вдовец, который, увидев количество баулов с шелковыми тканями, лично занялся их размещением. Надеюсь, за время перехода он утешит бедную и несчастную девушку и даст ей то, что я пожадничал.
        Познакомился я с Алисой Грей случайно. Поскольку мне, как иностранцу, можно было не посещать церковь по воскресеньям, гулял после завтрака в сквере неподалеку от гостиницы «Золотой лев», в которой снимал двухкомнатный номер. Благодаря скверу, я и выбрал эту гостиницу. Дальней стороной он упирался в небольшую, я бы сказал, опрятную, церковь. Как раз, когда я подходил к ней, оттуда начали выходить прихожане. Игривый взгляд из-под белого чепца одной юной прихожанки показался мне интересным. Шла она рядом с матерью - тридцатипятилетней дамой в черном, которой этот цвет явно был к бледному строгому лицу и выглядел как-то не слишком траурно.
        - Кто это такие? - спросил я следовавшего метрах в десяти позади них виноторговца, который поставлял мне французское и испанское вино.
        - Вдова Сара Грей с дочерью Алисой, - ответил он.
        - Очень достойная женщина, - вмешалась в наш разговор его жена - улыбчивая толстушка, которая во время каждого моего визита считала нужным дать мне пару десятков жизненных советов и рассказать что-нибудь о виноторговце с соседней улицы, подонке и подлеце. Она, видимо, решила, что меня заинтересовала мать. Да и разве положено иностранцу интересоваться молоденькими девушками?! - Десять лет живет без мужа, а ничего предосудительного о ней никто и слова не скажет. После смерти мужа вынуждена подрабатывать переписчицей. Заказчики о ней хорошо отзываются.…
        - Я вам верю! - перебил ее, потому что говорить будет долго, и пошел сперва в сторону церкви, чтобы избавиться от этой супружеской пары, а потом в обратную сторону, за вдовой с дочкой.
        Они жили в узком двухэтажном домике. Район этот не для тех, кто зарабатывает переписыванием. Видимо, домик остался после мужа, а переезжать вдова не хочет, чтобы не выпасть из своего социального круга. Лучше жить впроголодь, но с более высоким статусом. Дверь открыла служанка - пожилая женщина с таким морщинистым лицом, словно занимается разведением шарпеев.
        - У меня работа для миссис Грей, - сказал я и, чтобы объяснить деловой визит в выходной день, сообщил: - До завтра не могу ждать, уеду вечером по делу, а к возвращению документы должны быть готовы.
        Мисси Грей приняла меня в маленькой проходной комнате на втором этаже, из которой вели двери в еще две комнаты. В проходной стояли небольшой прямоугольный стол, четыре стула и этажерка с безделушками из гипса и двумя морскими раковинами. Стены оббиты ситцем с желто-красными цветочками. Справа от окна висело овальное зеркало в резной деревянной раме, покрытой красным лаком.
        - Что вам надо переписать? - спросила она, сев на стул за столом и показав мне на другой напротив.
        - Пока ничего, - ответил я. - Сказал так потому, что не хочу, чтобы служанка знала истинную цель моего визита.
        - А какая истинная цель? - настороженно спросила вдова.
        - Хочу нанять твою дочь служанкой, - ответил я.
        Англичане уже распрощались с «вы» (vois), перешли на «ты», хотя русские будут упорно считать, что в Британии отказались именно от «ты».
        - Мою дочь - служанкой?! - наигранно удивилась миссис Грей.
        - Именно так, - ответил я. - Без приданого ее замуж достойный человек не возьмет, а я буду платить по шестьдесят шиллингов (два шиллинга - один ливр) в месяц. Плюс она сможет перевозить по тридцать фунтов груза и зарабатывать на перепродаже. Я - капитан и владелец судна. Некоторые мои матросы имеют на этом больше зарплаты.
        - Что ж, шестьдесят шиллингов - это достойная зарплата для моей дочери, - согласилась она. - Что будет входить в ее обязанности?
        - Всё, - ответил я коротко и посмотрел ей в глаза, в которых расчет боролся с нравственностью.
        - Всё-всё? - уточнила вдова.
        - Да, - подтвердил я.
        Нравственность пока побеждала.
        - Тебе не кажется, что твое предложение оскорбительно? - поинтересовалась она.
        - Серьезное деловое предложение не может быть оскорбительным, - ответил я. - Если ты считаешь его таковым - это твое право. Наверное, у тебя много других предложений. Только непонятно, почему дочь до сих пор не замужем?
        В эту эпоху богатые женятся рано, а бедные поздно, когда заработают хоть немного денег.
        - Ты бы мог найти женщину, которая этим зарабатывает на жизнь, - подсказала вдова.
        - Все женщины зарабатывают на жизнь этим, только некоторые - с одним мужчиной, а менее удачливым приходится со многими, - просветил я. - А я достаточно богат, чтобы содержать женщину постоянно.
        Слово «богат» нанесло нравственности непоправимый ущерб.
        - Шестьдесят шиллингов в месяц? - спросила миссис Грей.
        - Да, - подтвердил я. - И на всем готовом, в том числе и гардероб пополнит. Года через два-три у нее будет достаточно денег, чтобы к ней посватался человек вашего круга.
        - А если?… - начала она и запнулась, наверное, чтобы не накликать беду.
        - Это вряд ли, но всякое может случиться. Тогда она будет обеспечена до конца жизни, - дал я расширенный ответ, не уточнив, в каком статусе будет Алиса Грей, если родит ребенка.
        - Мне надо подумать, - произнесла вдова.
        Скорее всего, хочет уточнить информацию обо мне - действительно ли богат?
        - Не возражаю, - согласился я. - Но сперва я должен осмотреть твою дочь. Может быть, мне что-то не понравится, и тогда думать тебе не придется. Алиса разденется, и я погляжу на нее со всех сторон. Дотрагиваться не буду. Если мне что-то не понравится, я забуду, что видел. Да никто мне и не поверит. В любом случае эта монета - плата за осмотр - станет твоя.
        И я положил на стол золотую монету в пять гиней, которая при нынешнем курсе порченных серебряных денег приравнивалась к ста пятидесяти шиллингам. Это пятимесячная зарплата работяги и, скорее всего, переписчицы. Гинеями монеты называют потому, что делают их из гвинейского золота. На аверсе изображен профиль короля и ниже слоник - герб компании, поставляющей золото, а на реверсе - герб страны. Есть еще монеты в две, одну и пол гинеи.
        Взгляд благочестивой вдовы приклеился к золотому кружочку на столе. Наверное, видит так близко впервые. Золотые монеты редко бывают в ходу в ее круге и даже в более высоком, а такого номинала - и подавно. Я специально положил именно ее, а не ту же сумму серебром, которая выглядела бы объемнее, но не так завораживающе. И рухнули остатки нравственности, если они вообще были, а не являлись всего лишь следствием отсутствия достойного предложения. Узкая ручка с аккуратно остриженными ногтями накрыла монету, замерла на ней, после чего судорожно сгребла и зажала в кулаке, напрягшемся так, что косточки побелели.
        - Сейчас я поговорю с Алисой, - тихо молвила вдова, вставая.
        Дочь была в соседней комнате и подслушивала. Или я не знаю женщин вообще. Разговаривала они шепотом, но не долго. Больше времени заняло раздевание.
        Вдова приоткрыла дверь и пригласила меня:
        - Заходи.
        Комната дочери была еще меньше. В ней помещалась лишь узкая кровать, красиво застеленная, с двумя подушками горкой и сложенной поверх темно-красного шерстяного одеяла одеждой, и высокий комод, о который стукнулась дверь, когда я открыл ее слишком широко. Узкий проход вдоль кровати вел к узкому окну в три стекла, разделенными двумя горизонтальными деревянными планками. Девушка стояла в проходе, но не возле окна, а ближе к двери, свет из него падал только на ее ноги ниже коленей, как бы зажигая огнем редкие светлые волоски на икрах. Ноги стройные, средней длины. На лобке растительность была такая же светлая, но намного гуще. Пока что ни подмышки, ни лобок не бреют. Живот плоский, грудь небольшая, торчком, с набухшими розовыми сосками. Кожа белая и чистая, только возле правой ключицы маленькая родинка. Голова с густыми русыми и более темными, чем на лобке, волосами наклонена, изображая стыдливость. Вот только ее набухшие соски и мой жизненный опыт подсказывали, что Алису сейчас прет по полной программе. Она уже столько лет мечтает, как предстанет голой перед мужчиной, как сведет его с ума, как… ну и
прочая лабуда из навозной кучи для женских любовных романов. Знала бы она, сколько такого добра я перевидал.
        - Обернись, - сказал я, стараясь придать голосу захлеб.
        Алиса повернулась спиной. Попка кажется уже из-за напряженных ягодиц.
        - Наклонись, - требуя я.
        Губки не большие и не вульгарные. У некоторых женщин бывают такие разлапистые, что ли, что, как по мне, лучше не смотреть. Светлые волоски примяты, будто я уже погладил их.
        - Ты самая красивая! - произношу я настолько искренне, насколько получилось, чтобы сделать девушке день, а то и всю жизнь.
        В такой позе любая женщина - самая красивая и желанная.
        Мы возвращаемся с ее матерью в проходную комнату. У меня еще стоит перед глазами голое женское тело и всё остальное стоит, и вдова это угадывает и сдерживает улыбку. Мол, поймали тебя за член, теперь никуда не денешься, начнем крутить.
        Чтобы не зазналась, я говорю:
        - Времени на раздумье - три дня. У меня на примете еще две кандидатки.
        После чего ухожу, сообщив на прощанье, где остановился, а также места, где стоит шхуна. Пусть сходят, полюбуются. Материальное воплощение богатства производит более яркое впечатление, чем счет в банке. И, может быть, там какая-нибудь добрая душа расскажет им о бедной голландской девушке, которую я поматросил и бросил на произвол судьбы с неприлично большой суммой денег и тяжелыми баулами с шелковыми тканями.
        28
        Они пришли на третий день утром. Я как раз заканчивал завтракать. Обычно завтракаю в номере, а обедаю и ужинаю где-нибудь по соседству. Готовят в гостинице не очень. То есть, яичницу с беконом и пудинг могут сделать, а вот что-то позамысловатее получается плохо. Англичане так и не обзаведутся приличной собственной кухней. Я, запивая молоком, доедал большой кусок пудинга, так и не определив его вкус, вопреки английской пословице. Раздумывал, не заказать ли еще кусок, чтобы все-таки разобраться со вкусом, когда слуга Энрике доложил о приходе двух дам. Я накинул китайский халат с буфаном лев и приказал впустить их.
        На Алисе был старый темно-красный гаун с капюшоном из толстой шерстяной ткани, плотно облегающий талию и с широким подолом. Когда откинула капюшон, под ним на затылке был белый, полотняный, плотно облегающий чепец с кружевом спереди и лентами сзади. Волосы расчесаны на пробор и взбиты надо лбом, а с боков свисают завитыми локонами. Под гауном было новое платье, синее с белым - мои цвета: вдова не зря тратила время и пять гиней. Плечи обнажены. Декольте глубокое, но прикрыто нижней белой сорочкой из тонкой ткани. Корсаж стянут шнуровкой сзади. Он удлиненный, до бедер, расширяющийся басками. Рукава до локтя, а дальше идут длинные белые перчатки. На ногах черные кожаные туфли с острыми носаками и красными бантиками на подъемах. В руках Алиса держала узел, скорее всего, с одеждой, который она положила на сундук перед тем, как сесть за стол вместе с матерью, которая была вся в черном, чтобы лучше оттенять дочь.
        Кике, помогавший дамам раздеться, принес нам серебряные кубки, кувшин со сладкой мальвазией с Канарских островов, закупленной мной на обратном пути из Китая, и блюдо с апельсинами, которые странным образом удачно гармонировали с этим вином. Может быть, так считал только мой вкус, испорченный скитаниями по эпохам. Впрочем, дамам тоже понравилось. Разговор вели светский английский - погода, погода и еще раз погода.
        Только в конце визита вдова осмелилась поинтересоваться:
        - Алисе придется делать что-либо по хозяйству?
        - Разве что от скуки решит помочь Энрике, но заранее предупреждаю, ему это может не понравиться, - ответил я и проинформировал: - Он служит мне уже пятнадцать лет, поэтому, как понимаете, ближе, чем родственник.
        - Да, хорошего слугу найти сейчас так трудно! - поддержала меня вдова таким тоном, будто всю жизнь только и занималась подыскиванием себе слуг.
        Кике доложил, что кэб ждет, и я поехал с дочерью по делам, по пути подкинув мать до ее дома. Кэбы сейчас четырехколесные, извозчик сидит спереди. Большинство одноконные, для не богатых, а мы поехали на двуконном, который стоит раза в полтора дороже. Впрочем, как договоришься. Двуконные кэбы часто простаивают, поэтому иногда соглашаются на значительную скидку. Я нанял кэб за шиллинг на полдня. Сперва мы поехали к моей шхуне, где я убедился, что вахтенный матрос или просто сторож дрыхнет в кубрике. Было начало прилива, так что мог расслабиться. Важно, чтобы во время отлива потравливал швартовы, не порвал их, а в прилив подтянется, когда захочет. Это я так попонтовался перед юной особой. В этом плане с годами становишься не намного умнее.
        Вторым пунктом был визит в магазины дорогой женской одежды в центре города, где Алисе Грей представилась возможность воплотить в жизнь малую часть своих дерзких мечтаний. Я разрешил купить еще два платья, нижние юбки, рубашки, дюжину пар шелковых чулок, перчатки, чепчик и три пары парчовых туфелек разного цвета, под каждое платье, но все на сравнительно высоком красном каблуке. Это, конечно, не лабутены или шпильки, ходить на них будет полегче. Мода требует жертв, но непонятно, почему больше всего жертвовать приходится ногам, а не голове, принимающей решение?! Алиса Грей была здесь впервые, никто ее не знал, поэтому вела себя, как моя жена - жена немолодого, но богатого иностранца. Ей так нравилась эта роль! Ведь не важно, кто мы на самом деле, важно, кем нас считают окружающие.
        Я вспомнил, как на Мальте в первый же день познакомился на автобусной остановке с украинкой лет двадцати двух, не красавицей и не уродкой, так, серединка на половинку. Совков узнаю сразу по вечно озабоченным лицам. Добавил ей еще одну заботу - спросил, на каком автобусе доехать до Ла-Валетты? Девушка как раз туда и ехала, предложила следовать за ней. Я в ответ заплатил за нее за проезд, а он там не дешевый. По пути разговорились. Моя попутчица на Мальте вроде бы работала вроде бы в гостиничном бизнесе. Она относилась к категории, как я называю, сказочниц, причем абсолютно не смущалась, если ловил ее на вымысле, придумывала другую небылицу. Впрочем, поняв это, я перестал указывать на неточности. Если человеку нравиться жить в придуманном мире, пусть живет, лишь бы не за мой счет. Я сразу почувствовал, что она хочет меня как-то использовать, предполагал два варианта - просто динамо или проститутка с фантазией. Не обламывал ее, потому что интересно было посмотреть, как раскручивает. Если сделает красиво, я заплачу без огорчения. Всё оказалось проще. Она привела меня в крутой бутик, в котором за свои
купила очень дорогие солнцезащитные очки. Зачем ей понадобились очки в начале октября, когда сезон закончился и солнце устало напрягаться, не могу сказать. Может быть, готовилась к следующему сезону, а может, только сейчас накопила на покупку, потому что стоили очки половину месячного заработка портье в моей гостинице. Мне, как догадался, отводилась роль влюбленного пожилого состоятельного мужа или любовника, который делает такой роскошный подарок такой очаровательной девушке. Две молоденькие и, как большинство мальтиек, фигуристые, но страшненькие лицом, продавщицы именно так и думали, судя по их завистливым взглядам. Я бы не удивился, если бы продавщицы хором запели: «О боже, какой мужчина!»
        Точно так же английские продавщицы смотрели на Алису Грей. На их лицах читалось: «И где эти заразы ловят таких мужиков?!». Я заметил, что продавцами в отделах женской одежды работают именно те, кто мечтает, не приходя в сознание, покупать шмотки каждый день, причем надевать их только в примерочной, а потом закидывать в чулан и забывать. Девушки поумнее работают в отделах мужской одежды, чтобы найти того, кто поможет реализовать мечту тех, кто поглупее. У Алисы мечта была в процессе реализации, поэтому ум был отключен полностью, зато эмоции перехлестывали через край. Самое забавное, что все три продавщицы магазина тоже фонтанировали эмоциями. Складывалось впечатление, что они подбирают наряды для себя.
        После обеда я оставил Алису в номере разочаровываться в покупках, а сам отправился на встречу с маклерами, которые набрали для меня акций Ост-Индской компании. Оказалось, что не один я такой умный. В последние дни цены на эти акции стремительно росли.
        После ужина Алиса Грей долго принимала ванну - плескалась в высоком деревянном корыте на низких ножках. Судя по вопросам, которые она задавала гостиничной служанке, такая ванна была ей в новинку. Англичане все еще считают, что частое мытье вредит здоровью. Подозреваю, что это банальное оправдание лени.
        У меня мытье заняло намного меньше времени. Алиса ждала в кровати голая, как я сказал, укрывшись одеялом до подбородка. Ее распущенные, недосохшие волосы были с артистичной небрежностью разложены по подушке. В тусклом свете масляной лампы, стоявшей на комоде, волосы казались черными, оттеняли белизну лица. Глаза открыты, но смотрят в потолок. Наверное, выполняет инструкцию матери. Ведь все мужики одинаковы…
        Ее тело было горячее, словно вылезла из ванной только что, и расслабленное. Она долго не отзывалась на мои ласки, как будто они были лишними. Хотя вполне возможно, что ее мать, инструктируя, исходила из своего опыта, в котором прелюдия отсутствовала. Только когда я начал делать рукой то, что она, как догадываюсь, и сама не раз делала себе, схватила мою у локтя своей правой и начала легонько царапать ноготками в такт моим движениям, а потом закусила ладонь своей левой у большого пальца, чтобы не слышны были стоны. Она кончила два раза до того, как я вошел в нее по-взрослому и лишил девственности. Если ей и было больно, то, как мне показалось, боль была сладкой.
        Когда я слез с нее, сообщила таким тоном, будто ее крупно надули:
        - А мама говорила: «Потерпи, это не долго!»
        - Видимо, твоей маме повезло больше, чем тебе, - пошутил я.
        - Ты так думаешь? - на полном серьезе спросила Алиса.
        - Да, - отвечаю я. - Кто получает меньше удовольствия, то и побеждает.
        Она долго осмысливала мои слова (женщинам и так тяжко думать, а после секса и вовсе нечем), приняв правильное решение:
        - Я не хочу побеждать.
        29
        С земляками я познакомился в начале марта. К тому времени царь со свитой перебрался в городок Дептфорд, расположенный ниже по течению. Там находились Королевские верфи. Для царя арендовали у Джона Эвелина дом с большим садом, примыкающим к верфям. В ограде сделали калитку, чтобы высокий гость мог в любое время попасть в, по его мнению, святая святых. Впрочем, здесь он не изображал из себя работягу, а занимался теорией кораблестроения. В будущем этого здания среди исторических достопримечательностей я не видел. Возможно, перестроят, снесут или просто не нашел его. Я предположил, что в дом пройти будет трудно. Наверняка там два кольца охраны - английская и русская. Как мне рассказал местный цирюльник, у которого я побрился и заодно узнал все, что мне нужно, английский караул охранял не гостей, а местных от русских. По ночам в доме совершались какие-то оргии с криками, диким хохотом и стрельбой, а подобным образом разрешалось развлекаться только английским морякам. Объяснять старшим караулов, что хочу поболтать за жизнь с московским царем, придется долго, нудно и, скорее всего, безрезультатно. Зато,
помня тягу первого российского императора к тавернам и пивным, не сомневался, что в ограде должна быть еще одна калитка, ведущая к ближайшей забегаловке. Искать эту калитку не стал, сразу отправился по пивным. Сперва посетил лучшую, как мне сказали, в этом районе. Там было слишком чисто, чтобы пьяный русский чувствовал себя, как дома. Пошел в ту, что похуже - и не ошибся.
        Она была из двух комнат. В каждой по три длинных стола. Под потолком над проходами между столами висело по масляной лампе со стеклянным колпаком, которые давали света ровно столько, чтобы с расстояния метра слуга (в будущем их будут называть официантами) смог разглядеть лицо посетителя и не ошибиться, кому принести заказ. Под потолком висел плотным слоем табачный дым, из-за чего лампы казались маленькими солнцами среди туч. Наверное, благодаря дыму, в помещение было тепло, хотя снаружи легкий морозец. Судя по непривычным здесь одеждам и говору, все три стола в первой комнате занимали русские. Царь Московии сидел за ближним от двери и в углу. Чтобы добраться до него, пришлось бы перебить большую часть его собутыльников, коих было чертова дюжина. Он был длиннее их почти на голову. Темные волосы завиты то ли от природы, то ли искусственно. Нервное, дерганное лицо выбрито, оставлены только усы, которые топорщились, придавая царю сходство с задиристым котом. Я почему-то подумал, что передо мной, несмотря на возраст года в двадцать четыре, подросток, который ведет себя вызывающе, чтобы казаться старше,
опытнее. Одет в темно-зеленый жюстокор по последней французской моде, но черные пуговицы, расстегнутые вверху, дешевые, скорее всего, деревянные, причем не из черного дерева, а из крашеного дуба или даже липы. В левой руке дымящаяся трубка. Царь Петр размахивал ею, что-то рассказывая соседу слева. Там, во главе стола, занимал место человек явно худородный, лет пятидесяти восьми, с подслеповатыми глазами и непрошибаемым спокойствием на лице. Складывалось впечатление, что если разбить об его голову кувшин с пивом, все равно не выведешь из состояния душевного равновесия. Одет в черный русский мешковатый зипун, но рукава узкие и короткие. Слева от царя сидел темно-русый ровесник с красивее завитыми волосами и чисто выбритым, озорным лицом. Карие глаза смотрели на окружающих взглядом шкодливой собачонки - с нескрываемым желанием тяпнуть кого-нибудь за ногу втихаря. На нем был темно-красный жюстокор, как и у Петра, но пуговицы из блестящего желтого металла, возможно, золота. Я не помнил, как выглядел Александр Меньшиков, но интуиция подсказывала, что это именно он. Остальные места за столом занимали, судя
по скромной одежде и нескромной развязности, люди служивые, из бедных дворян.
        - Добрый вечер честной компании! - поприветствовал я, остановившись у стола и спросил, глядя в глаза царю: - Разрешишь присоединиться к вам, Петр Алексеевич?
        Будущий российский император мигом набычился и спросил грубым тоном:
        - А ты кто такой?
        - Мой отец служил твоему деду, а после смерти жены уехал к французскому королю да там и остался, женившись на француженке. Дослужился до командира роты, капитана, - рассказал я и достал из кармана подорожную, выписанную мне князем Мосальским. - Вот его подорожная. Дед хранил ее, как зеницу ока, все не расставался с мыслью вернуться на родине, да так и умер на чужбине на восемьдесят девятом году жизни.
        Петр Первый жестом показал, чтобы подорожную передали ему. Развернув, быстро пробежал взглядом, задержавшись только на нижней части, наверное, разбирал дату и подпись, затем передал сидевшему слева.
        Прищурив и без того подслеповатые глаза, тот прочитал медленно, после чего кивнул еле заметно царю и сказал:
        - Знавал я князя Ивана Андреевича Мосальского, заведовал Пушкарским приказом у твоего отца.
        - Садись вон там, - показал Петр Первый на место напротив себя и приказал сидевшим там: - Подвиньтесь, дайте ему место и налейте!
        Пили они дешевый голландский джин и пиво. Пока по отдельности. Налили мне в оловянную стопку сидевшего на этом месте раньше, а теперь оказавшегося за соседним столом.
        Я выдохнул и хлопнул стопку разом, потому что пить эту гадость по частям себе дороже, после чего вытер губы тыльной стороной ладони и молвил:
        - Медовуха лучше!
        - Знамо дело! - поддержали меня соседи по столу.
        Царь Петр, изрядно отхлебнувший пива из большой оловянной кружки, задал вопрос:
        - Так ты кому теперь служишь?
        - Себе, - ответил я, усмехнувшись, и рассказал сочиненную перед приходом сюда легенду, соврав лишь самую малость: - Четыре года назад был капитаном драгунской роты во французском полку виконта де Донжа, воевал против голландцев, англичан и немцев. Били их здорово. Потом заколол на дуэли племянника генерала, не стал дожидаться суда, продал капитанский патент и уехал в Роттердам, где купил небольшое судно, стал корсаром. Взял несколько призов, купил судно побольше. К тому времени добычи в море почти не осталось, поэтому отправился в Ост-Индию. Там поступил на службу к китайскому императору Канси командиром драгунского полка. Точнее, обучил ему два драгунских полка, с одним из которых прошлой весной, в мае, участвовал в сражении с джунгарским правителем Галданом-Бошогту, в котором разбили его в пух и прах, убежал всего с парой тысяч всадников. Я был щедро награжден императором и повышен в чине до командующего знаменем - несколькими полками, примерно пятью тысячами человек. Мне предложили остаться там навсегда, но я попросил отсрочку, решил сплавать в Европу, узнать, как распорядились моей судьбой во
Франции. Жду ответ.
        Царь опять посмотрел на подслеповатого, и тот опять еле заметным кивком подтвердил сказанное мной. Наверное, что-то знал о разгроме Галдана. Все-таки джунгарский правитель - союзник Московии.
        - Так ты и в морском деле разбираешься? - поинтересовался Петр Первый.
        - Командиром роты я стал не сразу. Сперва чин перешел к старшему брату, который погиб в самом начала войны, а я к тому времени закончил навигационную школу и начал служить на фрегате вторым лейтенантом, - выложил я теперь уже полное вранье.
        То ли царь почувствовал, что вру, то ли просто решил проверить, но обратился к сидевшему в самом низу стола кряжистому мужчине лет тридцати двух, обладателю длинных рук с широкими, крестьянскими кистями:
        - Федосей, дай тот чертеж для постройки корабля.
        Федосей поднял с пола кожаную торбу, достал из нее свернутый вчетверо лист плотной бумаги. Это был продольный разрез флейта с надписями на голландском языке. Явно учебный. По такому уж точно судно не построишь, о чем я и сказал.
        - Это я и без тебя знаю! - сердито бросил царь Петр и громко засопел, а левая щека задергалась.
        У меня тоже в юности был тик, и тоже левая щека дергалась, когда гнев подкатывал, но пока не выплескивался. Последний раз это случилось за день до семнадцатилетия. Я поступил в мореходку и оказался в колхозе на уборке винограда. При советской власти все студенты и курсанты сентябрь месяц проводили на полях, чтобы колхозники могли спокойно продавать в городах выращенное на своих подсобных участках. На этой продаже они зарабатывали больше, чем горбатясь на колхоз. Я договорился со старшиной роты по кличке Рура (производная от его имени Юра), что утром в день рождения заступлю в наряд и на виноградники не поеду. За час до отбоя старшина вызвал меня и сообщил, что в наряд заступит другой курсант. Я ничего не сказал, только щека задергалась. Возвращаясь в кубрик, как мы называли большую комнату в грязелечебнице, где стояло шестьдесят коек, поклялся про себя, что после окончания училища найду Руру и зарою. Мы встретились через два года после мореходки в порту Рени, куда я привез в навигационную камеру сломанный хронометр, а бывший старшина работал там на буксире-толкаче. Забухали, вспомнили курсантские
годы, только приятное, и расстались довольные друг другом.
        - Хотел проверить, знаешь ли ты, - немного успокоившись, сказал царь
        - Не только знаю, а даже могу внести изменения, которые сделают корабль мореходнее, - сообщил я.
        - А построить сможешь? - уже совсем спокойно спросил царь.
        - Небольшое - да, а тебе-то, как понимаю, большие нужны. Их без чертежей не осилю, - честно признался я.
        - Вот и нанятые мной мастера без чертежей не справляются. Вроде похоже у них получается, а не то, - рассказал он.
        - Не можешь купить чертежи? Не продают? - догадался я.
        - Купим! Никуда они не денутся! - уверенно произнес царь, залпом опорожнил свою кружку и протянул ее Меньшикову, чтобы тот наполнил снова.
        - Найдем нужного человека и купим! - поддакнул ему будущий генералиссимус, герцог и князь, наливая пиво из глиняного кувшина емкостью литров пять.
        - Могу помочь, - предложил я. - Что вам надо: фрегат, линкор?
        - Линейный корабль первого ранга, - сразу выпалил Петр Первый.
        - Для Балтийского моря он ни к чему, разве что для хвастовства. Слишком глубоко сидит и неповоротлив, в заливе будет постоянно садиться на мель, а то и вовсе выбросит его на берег, - возразил я. - Лучше за те же деньги построить два линкора третьего ранга. Они считаются самыми удачными из линейных кораблей.
        - Голландцы утверждают, что корабли первого ранга - основа любого флота, - упрямо произнес царь.
        - Они забыли добавить, что основа океанского флота, - сказал я. - Но тебе ведь линейные корабли нужны не в Белом море, а в мелководном Балтийском.
        - Откуда ты знаешь? - настороженно спросил Петр Первый.
        - Много ума не надо, чтобы догадаться, - ответил я. - Ты ведь в Нидерланды и Англию приехал опыт перенимать, а не к османам или персам, а самый короткий путь сюда из России по Балтике. Так что придется захватывать и основывать порты на ее берегах, а потом охранять торговые пути, для чего нужен мощный военный флот.
        - Ты, смотрю, сметливый! - кривовато ухмыляясь, произнес царь, демонстративно выпустил в мою сторону табачный дым, после чего поинтересовался с издевкой: - Так, говоришь, себе только служишь?
        - Себе и только себе, - ответил я, глядя в его темные, наполненные недоверием и опаской глаза через пелену сизого дыма, - а если не доверяешь мне, то и говорить больше не о чем, - добавил я, вставая.
        Не нравился я ему. Может быть, чувствовал, что нет во мне уважения к его титулу, не считаю его богоизбранным, а может, еще что. И мне он не понравился. Креативный самодур - самая непредсказуемая, а потому опасная разновидность самодуров. Пусть сам живет в своей эпохе перемен.
        - Сядь! - властно махнув рукой, приказал царь. - Все тут такие обидчивые, слова не скажи!
        - Привыкли уважать себя и других, - подсказал я.
        - Если будет, за что, и я уважу, - заверил царь Петр и спросил: - Сможешь достать чертежи таких кораблей? Заплачу щедро.
        По Лондону сейчас ходит рассказ, как король Вильгельм Третий подарил царю Петру Первому яхту, за что был отдарен огромным необработанным алмазом, завернутым в исписанный лист бумаги.
        - Попробую, - произнес я. - Но мне не только деньги нужны. Собираюсь возить тебе в Архангельск оружие, порох и что закажешь. Для этого мне нужен будет патент, что я на твоей службе, что мое судно под твоим флагом, чтобы в Архангельске пошлины не платил, как иноземец, и от бесчинств твоих непутевых людишек не страдал. Здешние купцы жалуются на них: мзду непомерную вымогают, а слово не держат.
        - Перевешаю сволочей! - пригрозил царь искренне, судя по тому, как опять задергалась левая щека. - Везде мздоимцы и казнокрады, менять не успеваю!
        Хотел ему сказать, что за следующие триста лет ничего не изменится, что русских так быстро не победишь, но решил не сбивать благородный порыв. В борьбе с человеческими пороками важен не результат, а процесс. Не победим, так согреемся.
        - В начале лета, как лед сойдет с Двины, привезу пушки, какие закажешь, ифузеи, - предложил я.
        Фузеями русские называли облегченный и укороченный мушкет, который сейчас был на вооружении почти у всех западноевропейских армий.
        - Привози, заберу всё, - пообещал Петр Первый.
        - Мне бы хотелось получать за них соболями. Я слышал, их продают только по твоему приказу или за мзду, - попросил я. - Заранее договоримся о цене. По прибытию в порт я буду отдавать твоим людям оружие, а они, согласно твоему указу, будут расплачиваться со мной. Тогда у них будет меньше возможности воровать.
        - Никакой указ им не указ, найдут, что украсть! - прокаркал Меньшиков, который войдет в историю, как самый наглый вор и мздоимец Российской империи.
        - А будут воровать, я тебе отпишу. Отрубишь пару голов - остальные думать научатся, - предложил я, не сильно-то веря в этот радикальный способ.
        На что уж Сталин был беспощаден, а его прививки хватило основной массе населения всего на несколько лет. Остальные оказались и вовсе не прививаемыми.
        - Получишь соболя, если привезешь хорошие пушки и фузеи, - пообещал царь, - но сперва чертежи достань.
        30
        В отличие от него, мне было не трудно купить их. Догадываюсь, что не продавали его людям только потому, что боялись продешевить. Весь Лондон гудел о сказочном богатстве русских дикарей, которые швыряются деньгами направо и налево. Этот гул я застану и в двадцать первом веке. Не понять расчетливым западноевропейцам, что широта русской души измеряется расстоянием полета зашвырнутых денег. Причем, как ни странно, купюры будут летать дальше, чем ныне золотые и серебряные монеты.
        После выгрузки судна я поставил его в док на верфи, чтобы почистили корпус, поменяли испорченные по разным причинам, медные листы обшивки. Денег у меня хватало, мог позволить себе такое. Тем более, что цены на аренду дока и ремонтные работы были низкие. Купцы все никак не могли поверить, что война закончилась, что больше не будут страдать от французских пиратов, не спешили заказывать новые суда, видать, откладывали на лето. Распоряжался на верфи Адам Хенэм - сухой мужчина пятидесяти двух лет, впалые щеки и постоянный кашель которого свидетельствовали, что болен туберкулезом. Еще у него были горящие глаза, но, возможно, это было не из-за болезни, а из-за рабочего рвения. Складывалось впечатление, что он догадывается о приближении смерти и старается сделать побольше. Может быть, хочет обеспечить семью, а может, надеется, что работяги попадают в рай, где блаженствуют вместе с тягловыми лошадьми. Яблоком познания для этого Адама оказались всего лишь шесть сотен шиллингов.
        - Вот думаю, не заказать ли мне новое судно? - сказал ему. - Хочется большое, ластов на триста или даже пятьсот-семьсот. Но вроде такие строят редко, надо заказывать расчеты, чертежи, а стоит это дорого. Мне советуют купить старый линейный корабль и переделать его. Война закончилась, несколько штук выставляют на продажу. Говорят, запросят не дорого. Что скажешь?
        Покашляв и вытерев рот платком, черным, чтобы, наверное, не так бросались в глаза пятна крови, Адам Хенэм поделился своим мнением:
        - Военный корабль - он и есть военный корабль. Они тяжелые, неповоротливые, много места теряется из-за толстых бортов. Как его ни переделывай, все равно будет не полностью соответствовать своей новой роли. Лучше взять чертежи военного корабля и подправить их для надобностей торгового судна. Я мог бы сделать эту работу за неделю, самое большее за две. Возьму всего сотню шиллингов.
        - А где взять исходные чертежи фрегата или корабля третьего ранга? - поинтересовался я.
        - Я найду чертежи и того, и другого, - ответил он.
        - Не мог бы ты сперва дать их мне дня на три? - спросил я. - Хочу посмотреть сам, показать компаньонам, посоветоваться со знающими людьми.
        - Конечно, могу, - согласился он. - Только залог оставишь по сотне шиллингов за каждый. Мало ли что может случиться?!
        - Само собой! - заверил я.
        Через день Адам Хенэм привез на телеге в гостиницу, где я остановился, три большие и толстые папки из кожи, в которых были сложены чертежи фрегата и кораблей третьего и второго рангов, настолько подробные, что даже я бы смог по ним построить. Нанятая мною дюжина чертежников сделали копии за два дня, получив за работу по месячному жалованью. Еще день я продержал папки у себя для вида. После чего вернул Адаму Хенэму, добавив десять шиллингов за хлопоты.
        - Говорят, что все-таки лучше сразу проектировать торговое судно, пусть и дороже обойдется, - объяснил я причину отказа.
        - И я так говорил, - согласился он. - Могу рассчитать и торговое судно, но на это уйдет недели две и стоить будет пятьсот шиллингов.
        Я подумал, что это знак судьбы. На моем нынешнем судне много груза не перевезешь. Если уж заниматься торговлей, то по-взрослому.
        - Цена меня устраивает, только хотел бы внести некоторые новшества, - сказал я и перечислил их.
        Собираясь в будущем плавать по мелковатому Балтийскому морю, я решил не делать корпус слишком острым. Потерю быстроходности решил компенсировать соотношением длины к ширине, как пять к одному. Сейчас самые смелые английские строители военных кораблей осмеливались на четыре к одному. Водоизмещением будет тысяча двести тонн. Три трюма, чтобы поперечные сплошные переборки усилили поперечную жесткость корпуса, а разделенный на пять отсеков корабль будет более живучим. Увеличенный балласт позволит сделать мачты выше. Грот-мачта будет под пятьдесят метров, а паруса на мачтах сделаю разрезанными на две части, чтобы легче было работать с ними.
        Адам Хенэм внимательно слушал меня и делал пометки на листе бумаги куском грифеля, замотанным нитками между двумя палочками. Это сейчас карандаши такие. Когда грифель стачивается до палочек, карандаш перематывают по-новой.
        - Работы будет больше, чем я думал, - сказал он. - За неделю точно не успею и за две не обещаю.
        - Как сделаешь, так и сделаешь, - разрешил я. - Чтобы был стимул сделать быстрее, половину денег получишь сразу, а вторую - когда закончишь.
        - Надо бы увеличить гонорар на пару сотен, - потребовал Адам Хенэм.
        - На сотню, не больше, - уперся я.
        Платить все равно не мне, но если бы сразу согласился, корабел заподозрил бы неладное. У него и так появились подозрения по поводу моего интереса к чертежам, проверил, все ли чертежи на месте и нет ли на них каких-либо новых надписей или исправлений.
        - Кто тебе посоветовал такое? - поинтересовался Адам Хенэм напоследок.
        - Никто, и сам кое-что знаю, - ответил я.
        - Никогда бы не подумал, - признался он и спросил: - А зачем тебе чертежи нужны были?
        - Хотел посмотреть, не придумали ли вы что-либо новое? - ответил я. - Голландцы вот делают корму полной, округлой, а у вас шпигель (транцевая, плоская корма). Для военного корабля такая корма, наверное, хуже, при продольном огне будет сильнее повреждаться, а для торгового - самое то, увеличит грузоподъемность.
        Мое объяснение убедило английского корабела, что перед ним действительно человек без злого умысла, знающий кораблестроение и заинтересованный в том, чтобы его корабль получился отменным. Но самым важным аргументом был заказ на постройку корабля, которой будет руководить Адам Хенэм.
        - Как только закончишь расчеты, так сразу и выдам аванс на новый корабль, - предупредил я.
        - Постараюсь с расчетами уложиться в неделю, а корабль закончу к июлю, самое позднее к середине месяца! - пообещал он.
        Петр Первый не сразу поверил в отсутствие у меня злого умысла, выраженного в работе на правительство то ли Франции, то ли Англии. Голландия у него почему-то, без каких-либо веских причин, была вне подозрений. Наверное, потому, что именно голландцы приобщили его к радостям западноевропейского образа жизни. Он сперва отказался прибыть на мою шхуну, которая стояла на рейде.
        - Меня малые торговые суда не интересует, - не скрывая пренебрежения, произнес царь. - Я таких в Амстердаме насмотрелся.
        - Верю, - сказал я. - Только на моем в капитанской каюте лежат кое-какие чертежи, которые мне не хотелось бы везти к тебе. Так думаю, за тобой тут пригляд постоянный.
        - Есть такое дело! Ни шагу не могу ступить без соглядатаев, даже в таверне следят, - подтвердил он и похвастался с мальчишеской радостью: - Третьего дня поколотил одного. Уж больно назойлив. - И тут только до него дошло, зачем я приглашаю: - Неужели достал чертежи?!
        - Да, - подтвердил я.
        - Какие именно? - спросил он.
        - Приплывешь, увидишь, - ответил я. - Не забудь захватить расписку на соболей на сумму в тысячу шиллингов.
        Увеличил расходы почти вдвое я не из жадности, а чтобы прониклись, какую сложную и рискованную работу проделал.
        - Если не обманешь, я тебе расписку прямо там напишу, и не на одну, а на две тысячи шиллингов! - пообещал Петр Первый.
        Выписал на три тысячи - по тысяче за каждую папку с чертежами. Приплыл он на двенадцативесельном яле, причем одним из весел греб сам, хотя день был холодный. На руле сидел Александр Меньшиков и покрикивал, дурачась, на гребцов. Царя это несказанно забавляло. Он любил поиграться в простолюдина. Как мне рассказали его спутники, в Голландии он действительно поработал на верфях, но всего по два-три дня в каждой профессии. Долго задерживаться в них было скучно или тяжко. Так сказать, нахватался вершков. Больше ведь правителю и не надо, не правда ли?! Славу о его трудовых подвигах сочинили льстецы, как наши, так и голландские. Мифотворчество - основа каждого суверенного государства. Пока нет мифов, нет и страны. Пусть даже герой и не из аборигенов, как у греков скиф Ахиллес.
        Ял обошел вокруг шхуны, чтобы осмотреть ее со всех сторон, после чего ошвартовался к правому борту, где был оборудован штормтрап. Царь поднялся на борт первым. Поздоровался со мной теплее, чем раньше, даже соизволил похлопать по спине. Рука у него тяжеловата, что не мудрено при таком-то росте и весе за центнер. После чего пошел на бак, где постоял на бушприте. Не знай я, сколько ему лет, решил бы, что в гости наведался романтичный подросток. Вернувшись к фок-мачте, внимательно изучил крепление паруса.
        К нему подошел Александр Меньшиков и, похлопав рукой по мачте, похвастался:
        - Я теперь могу такую сделать!
        - Можешь, - согласился царь, - а потом мастер переделает, доведет до ума.
        - Да только самую малость! - не показав обиды или огорчения, произнес Меньшиков.
        Среди приплывших с царем был и тот самый кряжистый Феодосий по фамилии Скляев. Он из простых, но бомбардир Преображенского полка. Побывал с царем во всех походах. Сейчас назначен в корабелы. Изучает теорию и практику. В отличие от царя, работал на голландских верфях долго и старательно. Он тоже обошел все судно и задал мне несколько вопросов, вполне профессиональных. Скляев был единственным, кого Петр Первый позвал с собой в капитанскую каюту.
        Я положил папки на столе в ряд. Так они выглядели впечатлительнее. От них шел легкий запах кожи и книг. Книги пахнут. Мне кажется, можно по запаху определить, стоит ее читать или нет? Открываешь на любой станице - и чувствуешь или резкий запах типографской краски, присущий книгам, написанным без ума, души и сердца, или мягкий, умиротворенный, что ли, словно книга прочитала сама себя и поняла смысл своего существования.
        Петр Первый и Феодосий Скляев брали чертежи трепетно, как филателисты марки. Я даже пожалел, что у меня нет пары пинцетов, чтобы могли обращаться с бесценным более аккуратно. Посмотрев чертеж или план, аккуратно складывали его и возвращали на место.
        Исследовав все три папки, царь посмотрел на меня осоловевшими глазами, как у подростка, подглядывавшего в женскую баню, и от души в очередной раз лупанул по спине, воскликнув радостно:
        - Теперь у меня будет флот!
        - Еще и какой! - поддакнул я, потирая спину.
        - Надо тайно перевезти папки к нам. Подумаем, как лучше это сделать, чтобы никто не узнал, - принял решение Петр Первый.
        - А зачем перевозить к тебе? - задал я вопрос. - Арендуй мое судно для доставки накупленного здесь в Ивангород. Привезу туда в целости и сохранности в мае, а вкупе с товарами никто на папки внимания не обратит. Из Ивангорода твои холопы отвезут на ладьях в Псков, а потом на телегах в Москву.
        - Ивангород шведы захватили в Смутное время, - проинформировал царь. - В Нарве у меня люди сидят, принимают мои грузы. Отвезешь туда, дождешься, когда ладьи придут из Пскова. Папки передашь из рук в руки старшому и предупредишь, что за порчу или потерю хотя бы одного листа ответит головой.
        - Как прикажешь! - согласился я. - Когда становиться под погрузку?
        - Сейчас и становись, - приказал он. - Заодно посмотрю, как ты с кораблем управляешься.
        Обычно в таких случаях у меня обязательно что-нибудь приключается, но на этот раз подошли хорошо, ошвартовались быстро. Может быть, потому, что был прилив, который почти остановил течение на Темзе. После чего мы шумной компанией отправились в таверну, так полюбившуюся будущему российскому императору, который пока не догадывается о своей исторической роли.
        31
        На подходе к Датским проливам умер пес Гарик. В Лондоне, после многомесячного рейса, он удрал в блудную. В Китае собаки были мелковаты для него, а здесь по улицам шлялось столько, на вкус моего пса, красавиц, что статью, что шерстью в колтунах - и в начале марта Гарик забыл о хозяине. Вернулся за два дня до отхода, с откусанным левым ухом, худой и голодный. Четыре дня он ел и спал от души, а на пятый не проснулся. Похоронили его по морскому обычаю.
        В проливе Эресунн нам приказали встать на якорь напротив замка Кронборг, пушки которого смотрели в нашу сторону многозначительно. На борт поднялись два упитанных и жизнерадостных таможенных чиновника и первым делом поинтересовались, не шотландцы ли мы?
        - Нет, - ответил я. - Это морской флаг Московии. У шотландцев цвета наоборот - белый крест на синем фоне.
        - Московии?! - в один голос переспросили оба.
        - Да, у Московии теперь есть свой флот, - подтвердил я. - Раньше корабли ходили из Архангельска в обход Скандинавии, а сейчас порт там замерз, поэтому повезем имущество нашего царя в Нарву, а оттуда по суше - в Москву. Разве вы не слышали, что молодой московский царь Петр путешествует по Европе и гостит у английского короля?
        - Что-то такое я слышал. Говорят, он очень богатый и жестокий, своим подданным чуть что головы рубит, - поделился знаниями о Петре Первом один из чиновников.
        - И не только своим подданным, а всем, на кого рассердится, - предупредил я. - На моем судне подарки, полученные им от правительства Голландии и английского короля. Надеюсь, вам не придет в голову потребовать с них пошлину, как с купеческих товаров, и рассердить царя?
        Именно за этим они и приплыли, а теперь пребывали в ступоре, не зная, как поступить. Датчане, конечно, без пиетета относятся к королевской власти, но ровно до тех пор, пока не нарвутся на нее.
        - У тебя есть какой-нибудь документ, подтверждающий, что это подарки английского короля твоему? - нашелся эрудированный чиновник.
        - Кончено, есть, - ответил я и предъявил им написанное под мою диктовку на английском и голландском языках обращение ко всем правителям государств с просьбой пропускать без задержек и досмотров имущество царя Московии.
        - Не мог бы ты дать нам его на время, чтобы мы показали своему начальству на берегу? - попросил чиновник.
        Я снизошел.
        Они вернулись часа через два.
        - Сейчас можете пройти без пошлины, но во второй раз придется заплатить, - передали они мне мудрое решение своего руководства.
        Не помню, как возвращался Петр Первый из Западной Европы, по суше или по морю, но мне было бы интересно посмотреть в случае второго варианта, как датские чиновники требуют с царя пошлину за проход проливом Эресунн. Головы, наверное, не отрубил бы, но шанс добираться до берега вплавь у них бы наверняка появился. О чем я предупредил таможенников.
        - Это не нам решать, - дипломатично заявили они и быстро убыли с судна.
        Во время следования по Балтийскому морю несколько раз встречали суда, торговые и рыбацкие. Никто не менял курс, не пытался убежать. Я чувствовал себя котом перед витриной рыбного магазина. Впрочем, я знал, что скоро начнется война, и витрину вышибут. Вот тогда я и доберусь до рыбы, то есть до этих судов
        В Нарве нам не обрадовались. Узнав, что это очередное судно с грузом московского царя, что заплатим только портовые сборы и ничего больше, предупредили, чтобы в город не заходили с оружием (офицерам разрешалось иметь шпагу или кинжал) и не шлялись вдоль крепостных стен. Видимо, и здесь по приказу царя пытались узнать о крепостных сооружениях поподробнее. Александр Меньшиков рассказывал мне, как по пути в Голландию посольство останавливалось в Риге на несколько дней. Приняли их без должного уважения, не обеспечили кормом в полной мере и содрали втридорога за всё, что покупали у местных торговцев. В придачу царю не позволили осмотреть крепостные стены и измерить глубину рва. Шведы не поверили, что делает он это из чистого любопытства. Когда же Петр Первый попытался сделать это без разрешения, послали на перехват офицера с десятком солдат и под угрозой оружия вернули на место временного проживания. Напоследок Меньшиков с радостным захлебом перечислил, что именно царь обещал сделать с рижским губернатором графом Эриком Дальбергом и командиром караула капитаном Лильешерном. Из эпилога я сделал вывод,
что царь Петр владеет сокровенными богатствами русского языка почти так же хорошо, как я, прошедший в детстве и юности выучку на окраине шахтерского города, а потом курсы повышения квалификации у боцманов советского флота, как торгового, так и военного.
        Не знаю, зачем они лезли к крепостным стенам и рвам. Гораздо проще найти продажного городского чиновника и купить у него интересующую информацию. Что я и сделал, пока дожидался ладей из Пскова. Скучно было да и знал, что скоро захватят этот город, надо бы помочь своим. За те годы, что я здесь не был, его укрепили, особенно замок. Со стороны реки он остался без изменений, а с запада и особенно с севера три года назад расширили и соорудили бастионы по последнему слову военной науки того времени. Звали продажного чиновника Юхани Вяят. На вид - типичная чудь белоглазая и выпить не дурак. Я нашел его в таверне «Пьяная треска». Портовые грузчики подсказали мне, что именно в этом заведении оттягиваются нарвские чиновники низшего звена. Юхани Вяяту было немного за сорок, а, судя по затрапезному камзолу из дешевой серой грубой ткани, блестящая карьера у него все еще впереди. Как у каждого нормального пьяницы, у этого во всех его бедах виноваты были другие. В том числе начальники шведы, которые позанимали все хорошие посты и не пускают вверх аборигенов.
        После пятой халявной, выставленной мной стопки польской водки, Юхани Вяят всхлипнул, пустил скупую мужскую слезу из мутных, рыбьих глаз и мечтательно произнес охрипшим от волнения голосом:
        - Как я хочу уехать отсюда!
        - Куда? - поинтересовался я.
        В том, что счастье его где-то на западе, я не сомневался, но хотел уточнить, в какой именно стране. Скажи мне, куда ты хочешь удрать, и я скажу, от чего ты удрать не сможешь.
        - К вам, - ответил он.
        По прибытии в Лондон я отпустил весь свой экипаж по домам. Если кому-то покажется, что заработал мало, и захочет еще, вернется летом, когда закончу строительство нового корабля. Вместо них набрал англичан. Поэтому, хотя мое судно под флагом Московии, местные уверены, что оно английское, просто не хочу пошлины платить. Я не разочаровываю ни их всех, ни Юхани Вяята в частности. Я знаю, что у прибалтов извечная мечта удрать из своих нищих стран в богатые. Это им удастся в конце двадцатого века, после развала СССР. Путешествия в богатую Сибирь по сталинским путевкам - не в счет. Вот только свою нищету они привезут с собой. Так и будут жить в богатых странах голодранцами, мечтающими удрать в еще более богатую страну.
        - А что тебе мешает? - поинтересовался я, чтобы услышать всё, кроме правды.
        - Денег, - ответил он.
        Денег никогда не хватает, потому что именно для этого они и предназначены.
        - Могу помочь. У нас собираются выпустить атлас всех известных городов с картами и схемами городских укреплений. Платят по сто риксдалеров (шведский риксдалер - аналог французского экю) за информацию, - сказал я.
        - Всего сто риксдалеров?! - удивился Юхани Вяят.
        - Немного больше, но ведь и я должен что-нибудь заработать, - ответил я.
        - Сто двадцать, не меньше! - потребовал он.
        Жаль, а то я собирался поднять до двухсот и даже выше!
        Принес он городские планы и схемы новых укреплений в обычном холщовом мешке, помятые, сложенные криво. Городские укрепления состояли теперь из девяти бастионов, обнесенных рвами. На западе были «Кристервал», «Триумф» и «Фама», на севере - «Глория», «Гонор» и «Виктория», а на востоке по берегу реки - «Пакс», «Юстиц» и «Спес». С юга прикрывал замок «Длинный Герман». По версии Юхани Вяята гарнизон состоял из тысячи трехсот пехотинцев, двухсот кавалеристов и четырехсот горожан-дружинников и имел на вооружении, включая запасные, около четырехсот пушек. Командовал гарнизоном и крепостью полковник барон Горн. Кстати, полковник был единственным, о ком мой осведомитель отзывался с восхищением. Наверное, потому, что барон Горн помнил имена всех чиновников, но здоровался только со старшими.
        - Я скопирую дня за два и верну, - пообещал ему. - Вот тебе шестьдесят риксдалеров авансом, а вторую половину получишь вместе с чертежами.
        - Давай все сумму сразу, - потребовал Юхани Вяят. - Чертежи можешь оставить себе. Все равно не я за них отвечаю. Да и никому они не нужны, пылились в кладовой.
        Часть полученных денег была спущена в тот же день в таверне «Пьяная треска». Я позволил Юхани Вяяту угостить меня. Если не пропьет деньги быстро, мечта может осуществиться. А как без нее жить?!
        На следующий день я заказал для карт и схем кожаную папку наподобие английских, куда и сложил их. Сверху было письмо царю с сообщением, что это мой подарок ему, и объяснением, что это такое. Теперь я мог со спокойной совестью утверждать, что внес посильный вклад в превращение России в великую морскую державу. Из учебников истории знаю, что мне этот подвиг не зачтется потомками.
        32
        Вернувшись в Лондон, я не застал русскую делегацию, которая двинулась в обратный путь. По слухам, в Московии опять сестрица царя Софья мутит воду, мечтает вернуться во власть. Я нашел торговцев, которые занимаются оружием, и заказал им пушки, мушкеты и пистолеты, согласно списку, оставленному мне Петром Первым. Заказ складировали в пакгаузе возле верфи, на которой под чутким руководством Адама Хенэма строили мой новый корабль. Даже не знаю, как его классифицировать. По тоннажу, парусному вооружению и толщине бортов, усиленных для плавания во льдах (Белое море замерзает быстро), это линейный корабль третьего ранга, но он ведь не военный, хотя и будет нести восемь карронад и по два погонных и ретирадных нарезных орудия на всякий случай. Я бы сказал, что это дедушка клиперов, у которых корпус будет еще уже, а мачты выше. Закончив погрузку, отправился в Архангельск.
        Я видел север Скандинавского полуострова в разные времена года. Летом он поражает своей холодной, мрачной красотой, а зимой, припорошенный снегом, как сединой, будто бы стареет, теряя привлекательность. Алиса Грей видит его впервые. Она вообще всё, что за пределами Лондона, видит впервые. Молчаливая задумчивость голых скал привораживает ее. Светит солнце, но дует северный ветер, пронизывающий до костей, поэтому девушка стоит на шканцах в новом гауне с капюшоном, утепленном серой западноевропейской белкой, и прячет озябшие кисти рук в рукава.
        - Какие дикие места! - произносит она восторженно. - Здесь, наверное, люди никогда не бывают.
        - Ошибаешься, - опровергаю я, - живут и даже считают эти места лучшими на всем свете.
        - Не может быть! - не верит она. - А чем они питаются? Тут же ничего не растет.
        - Кое-что растет - грибы, ягоды, а в долинах между гор выращивают злаки и овощи. Но основная пища, конечно, рыба и морской зверь, - рассказываю я. - Зато здесь тихо, спокойно, ни войн, ни преступности, ни эпидемий чумы.
        - Я бы не смогла здесь жить! - восклицает она.
        Я тоже удивлялся, как можно жить в таком неприветливом месте? Ладно бы в городах в глубине полуострова, где климат помягче, но в маленьких поселениях в несколько домов на берегу океана, холодного и штормливого?! И ведь живут. И будут жить. Я как-то заходил в двадцать первом веке в порт Тромсё. Чистота, порядок и при этом полное отсутствие полиции. Детишки бегают по улицам без присмотра и одетые так легко, что любую московскую мамашу, не говоря уже о жительницах южных регионов, хватила бы кондрашка. В десять вечера все ложатся баиньки, никакой ночной жизни. Магазины забиты товарами с ценами на многие продукты ниже, чем в Мурманске. Да и мобильная связь, даже во фьордах, между высокими скалами, лучше, чем во многих российских городах. Навалом русских, приехавших на заработки, причем ведут себя, как норвежцы, не сразу отличишь. Наверное, это единственный случай, когда наши умело косят под аборигенов. Главное блюдо - треска, причем кошерная: сразу после вылова делают надрез снизу за головой, выпуская кровь. Готовят по-разному, но, как по мне, лучше не становится. Треска - она и есть треска - солома
распаренная. Местный деликатес - языки трески. Их вырезанием занимаются подростки, зарабатывая карманные деньги, немалые, превышавшие среднюю месячную зарплату в российских городах.
        Сейчас мы проходили мимо мыса Нордкап. Его почему-то принято считать самой северной частью материка Европа, хотя расположен на острове, и есть другие острова, расположенные еще севернее. На самом деле такой точкой является мыс Нордкин, который находится немного восточнее. Может быть, так принято считать потому, что от мыса Нордкап идет условная линия, отделяющая Атлантический океан от Северного Ледовитого. На вершине мыса ровное плато, на котором будет находиться обзорная площадке, где лохам за приличные деньги будут предлагать посмотреть с «самой северной точки материка» сразу на два океана. На этих мысах пока что нет ни обзорных площадок, ни маяков. На них нет вообще ничего, кроме небольших рыжеватых пятен низкой тундровой растительности.
        От Нордкапа мы начинаем подворачивать на юг, согласно изгибу берега Скандинавского полуострова. Теплее не становится. Чем дальше на восток, тем слабее влияние Гольфстрима. К Горлу Белого моря, которое поморы называют Гирлом и которое расположено между мысами Святой нос и Канин Нос, теплое течение выдыхается окончательно. Его последние потуги во время приливов прорываются в Белое море, но погоды там не делают. Шесть-семь месяцев море покрыто льдом. Все остальное время там весна, плавно переходящая в осень. Лето иногда случается в июле и длится недели две, отмечаясь тучами комаров, ядреных, от укусов волдыри набрякают. Еще на Белом море редкое свечение по ночам. Обычно вода горит зеленоватым светом на краях кильватерной струи, как бы сочась из ран разрезанной форштевнем морской шкуры, а здесь оно в виде небольших кругов. Да, чуть не забыл про миражи. Один раз видел два (или это был один, визуально раздвоенный?) висящих в небе, рыболовецких суденышка, а во второй раз - перевернутый вверх тормашками остров.
        Возле дельты Северной Двины взяли лоцмана - кряжистого и рослого помора в надвинутой по самые брови, волчьей шапке и в чем-то длинном кожаном, что в будущем будут называть плащом. Из-под густых и кустистых бровей смотрели бледно-голубые глаза невинного ребенка. Если бы не густая темно-русая борода, решил бы, что передо мной рослый пацаненок. Перемешивая английские и голландские слова, лоцман предложил провести мой новый корабль, получившийся на удивление мореходным, маневренным и сравнительно быстроходным и получивший традиционно название «Альбатрос-два», и не новую шхуну «Альбатрос» в порт Архангельск всего за пару ефимков. Как мне объяснили в Англии, в Московии ефимками называют западноевропейские серебряные талеры (кроны, песо, экю, доллары…). Своей крупной серебряной монеты у русских пока нет, только копейка, названная так из-за копья, которое держит изображенный на аверсе царь на коне, и равная половине ее деньга или, как говорят в народе, полушка. Не мудрствуя лукаво, московиты на иностранных монетах сверху чеканят, как на копейке, всадника с копьем и год «1655» - и получают свою монету, так
называемый «ефимком с признаками». Сейчас он равен пятидесяти копейкам или ста деньгам. Рубль пока что всего лишь счетная единица, равная ста копейкам или двумстам деньгам.
        - Говори по-русски, - сказал я.
        - Господин капитан, значит, из нашенских будет? - поинтересовался лоцман.
        - Нет, пока что из аглицких, но на службе у вашего царя Петра, - ответил я. - Везу ему пушки и фузеи.
        - К языкам, значит, способный, - сделал вывод лоцман и проявил лояльность: - Ежели такое дело, могу скинуть до одного ефимка.
        - Если доведешь хорошо, получишь два, по одному за каждое судно. Я не обеднею, - пообещал ему.
        - Вишь, и среди вашего брата не все скупердяи, - сделал еще один вывод лоцман.
        Я заметил, что, мягко выражаясь, простоватые поморы, что сейчас, что в двадцать первом веке, считают себя хитрецами и ловкачами. Наверное, по этому пункту у них комплекс неполноценности. Люди навязчиво приписывают себе недостатки, которые не заслужили, и отбиваются от достоинств, в которых их не обвиняют.
        Лоцманом он оказался толковым, довел без происшествий. Мой новый корабль сидел глубоко, на пять с половиной метров. С такой осадкой на реке не мудрено оказаться на мели. Впрочем, мы заходили в прилив, а он здесь мощный, хотя и не очень высокий.
        33
        Архангельск я не узнал. Он, как и в будущем, вытянут вдоль правого берега реки, но сейчас часть его обнесена каменно-кирпичной крепостной стеной высотой метров пять и с прямоугольными башнями метров на пять выше. Деревянная пристань находилась под крепостной стеной, с которой на нее смотрели жерла полупушек и шестифунтовок, которые мой язык так и тянуло назвать четвертьпушками. У пристани грузились с подвод бочками с чем-то четыре голландских флейта. Еще два голландских и три английских судна стояли на якорях на рейде. С них что-то перегружали на лодки и отвозили на берег. Раньше торг в Архангельске был всего месяца три, а недавно по приказу Петра Первого отменили ограничения, хоть целый год приплывай, если через льды пробьешься. Говорят, за сезон здесь бывает до полусотни иностранных судов, в основном голландских и английских. На острове Соломбала была верфь, на которой сейчас строили корабль длиной метров двадцать, скорее всего, военный.
        Едва мы встали на якорь, и я расплатился и отпустил лоцмана, как на судно прибыл таможенник - лет двадцати пяти, рослый и склонный к полноте, но пока не набравший слишком много лишнего веса. Наверное, недавно на этой должности. Одет он был так, как бояре в тринадцатом веке в Путивльском княжестве. Мне даже показалось, что именно там и тогда я видел его раньше. И бороду имел знатную, словно готовился в попы. Держал себя гоноровито, под стать польскому шляхтичу. С импортных товаров берут пошлину от десяти до пятидесяти процентов, а с экспортных - всего три процента. Защищают внутреннего производителя. Но, как утверждают английские купцы, приплывающие сюда, всегда можно договориться. В этом, наверное, и кроется причина такой напыщенности таможенника.
        - А что, царь-батюшка бороды еще не отрезает? - вместо приветствия поинтересовался я, чтобы сбить с него спесь.
        - Доходят слухи, что в Москве делает такое, но до нас, слава богу, еще не добралось, ходим не в срамоте! - перекрестившись, ответил таможенник и удивленно спросил: - Ты наш, что ли?
        - Как бы так, - ответил я уклончиво. - Грамота у меня царская, товар ему вожу, а потому пошлин брать с меня не велено. Пойдем в каюту, покажу ее и вином красным угощу.
        В Московии сейчас вино, даже белое, называют красным, а белым вином - водку.
        Таможенник после прочтения царской грамоты и долгого рассматривания свинцовой печати, подвешенной к ней, в надежде, наверное, найти дефект и аннулировать и саму грамоту, залпом осушил полный серебряный кубок крепленного испанского вина, крякнул молодецки то ли от удовольствия, то ли от огорчения, что без мзды останется, и убыл на берег.
        - Передам воеводе Алферьеву, что для него груз прибыл, пусть принимает, - пообещал напоследок таможенник, сняв шапку, достав из нее коричневый паток размером с маленькое полотенце и вытерев покрывшееся потом лицо и шею.
        Испанское вино не держалось в русском теле. То ли дело водка. Ни разу не видел. чтобы после приема ее кто-нибудь вспотел.
        Воевода Алферьев оказался еще моложе, но одет так же и с бородой, хотя и не такой роскошной. И гонора в нем было маловато, не по чину.
        - Давно воеводой? - полюбопытствовал я.
        - С весны, - ответил он. - Предыдущего по приказу царя повесили. Воровал много.
        - Ты не из Преображенского полка? - возникла у меня догадка.
        - Из него, - сообщил он и добавил хвастливо: - С царем вино пить приходилось!
        - Я с ним тоже пил и не раз, - похвастался и я, - так что давай займемся делом. Когда под выгрузку нас поставишь?
        - Сейчас отгоним немца - и начнем тебя выгружать, - пообещал воевода Алферьев.
        - Мне не к спеху, могу подождать пару дней, - предложил я.
        - Ты можешь, а мне не велено. Приказ царя: выгружать быстро и сразу везти в Москву, - сказал он.
        34
        Дома в городе деревянные, одно- и двухэтажные, с подклетью. Только так называемая Приказная изба и два пакгауза на берегу реки имели каменный первый этаж и деревянный второй. Крыши богатых хозяев крыты тесом в два слоя. Нижний слой досок клали встык, а сверху второй слой - красный тес, перекрывающий стыки нижнего. Менее зажиточные крыли дранкой - дошечками, наколотыми из осиновых поленьев, которые укладывали по принципу чешуи. Беднота крыла дерном корнями вверх на подстеленную загодя бересту или, совсем уж ленивые, соломой. Дома обнесены заборами, высота и крепость которых информировали о достатке хозяина. В богатые дворы вело по двое и даже трое ворот, но одни были главные, украшенные рисунками или резьбой. Рисуют на воротах орлов, лошадей, оленей. Так понимаю, рисунок символизирует отношение жены к мужу. Тротуары дощатые, а дороги в центре вымощены камнем или расколотыми на две половины бревнами. На окраинах колдобины и после дождя грязь непролазная. В городе сильно воняло гарью. Как рассказал лоцман, недавно выгорели Литейная и Кузнечная улицы. В общем, я опять почувствовал, будто вернулся в
Путивльское княжество и, если бы кто-нибудь окликнул «Князь!», повернул бы к нему голову на автомате. Единственным новшеством были стояльные избы (кабаки), а их в радиусе ста метров от пристани насчитывалось не меньше десятка, и ожидавшие клиентов возле них женщины с зажатым в губах перстеньком с бирюзой, чтобы их случайно не приняли за порядочных.
        В свой первый заход в порт Архангельск еще при советской власти, я обратил внимание, что в нем очень много парикмахерских и воткнутых в газоны табличек «По газонам не ходить!». Я тогда предположил, что мэр города лыс и его теща выгуливает собачонку на газонах. Последний раз был уже в начале двадцать первого века. Парикмахерских было все так же много, а вот таблички с газонов исчезли. И в семнадцатом веке табличек нет по причине отсутствия газонов, и парикмахерских много - целая улица. По случаю теплой погоды стригут на открытом воздухе. Состриженное не убирали уже несколько дней, если не месяцев, лежало толстым слоем, поэтому идешь, как по ковру. Я, правда, сразу ушел с этой улицы. Почему-то показалось, что шагаю не по волосам, а по головам. Кстати, качество дорог за следующие триста лет не изменится, разве что раздолбанную грунтовку сменит раздолбанный асфальт
        Гулял по городу от скуки. Оба мои судна выгрузили быстро и расплатились соболями, как договаривались с царем, без обмана. Зато с погрузкой начались проблемы. Идти в балласте глупо и не рекомендуется хорошей морской практикой. Правильно нагруженное судно более мореходно, пусть и идет медленнее. Я накупил соленой семги, меда, воска, смолы и дегтя в бочках, канатов бухтами и пеньки тюками, выделанных кож, которые, к моему удивлению, ценили в Западной Европе выше, чем местные. Договорился о цене с каждым купцом. Начали повозить товар - и начались проблемы. Складывалось впечатление, что если русский купец не обжулит иноземного, то и не купец он вовсе. Причем втюхать фуфло пытались примитивно, в расчете на полного кретина. Я заворачивал бракованный товар, тратилось время на перевозку его туда-сюда, на подвоз хорошего, но попытки обжулить не прекращались. Игра у них такая, что ли, типа бессмысленного и беспощадного торга на среднеазиатских базарах, когда чем дешевле товар, тем дольше за него ругаются?! В один прекрасный момент у меня лопнуло терпение, и я набил морду купцу, который пытался с моей помощью
избавиться от подгнившей пеньки, которой грош цена в базарный день, проще было сжечь ее. Вломил ему от души, за всех предыдущих, свернув нос и подвесив фонарь под левый глаз. Купец побежал хвастаться трофеями к городским властям, требуя праведного суда над нехристем иноземным. Нарвался он на воеводу Алферьева - и был в придачу выпорот. У воеводы отношения с местными купцами пока не складываются. Брать мзду он не отказывается, но пособничать в жульничествах не хочет. Тем более не стал вредить человеку, который, как и он, пил с самим царем. Это как-то сразу образумило остальных купцов. Больше никто не пытался проверить меня на лоховитость. Зато промежутки между поставками товара увеличились. Наверное, требовалось время, чтобы убрать бракованное. У меня даже появилась мысль написать трактат «Рукоприкладство, как гарантия честной торговли». Пригодился бы потомкам вплоть до двадцать первого века и, подозреваю, дольше.
        35
        Делать в этом году второй рейс в Архангельск я не рискнул. Был шанс застрять там на зиму. В Архангельске и в двадцать первом веке зимой было так скучно, что даже мерзнуть перестаешь, а в семнадцатом точно волком завоешь. Вместо этого отправился на обоих судах в Бордо. Туда отвез овес и рожь на новом судне и шерстяные ткани на шхуне. Франция еще не восстановилась после войны и двух неурожайных лет, цены на продукты питания были высокие. В Лондон привез вино. На чем во все времена и у всех народов, даже у мусульман, обязательно заработаешь - это алкоголь. Английские судовладельцы пока опасаются посещать французские порты. Мир миром, но Людовика Четырнадцатого считают правителем непредсказуемым. Объявит завтра войну - и все английские суда во французских портах станут призами, как и французские в английских, но обмена-то не будет, в обоих случаях наварятся только правители. Мои суда под флагом Московии, с которой ни Франция, ни Англия пока воевать не собираются хотя бы потому, что не знают толком, где находится и как до нее добраться. Смотался в Бордо для того, чтобы узнать цены, иначе большая часть
прибыли будет оставаться в карманах капитанов. На берег не сходил. Вряд ли меня узнали бы с усами и бородой, но не стал рисковать, несмотря на настойчивые уговоры Алисы Грей. Наверное, надеялась получить в подарок какое-нибудь шмотье. Франция уже законодатель мод. Даже война не мешала англичанам подражать французам.
        Вернувшись в Лондон, снял дом на правом берегу Темзы и подальше от нее. Этот берег пока не сильно заселен и потому там не так грязно, как на левом. Темза превратилась в помойку. По открытым канавам в нее стекает всё, что может стечь. Летом во время отлива она воняет, как общественный сортир, который не чистили несколько лет. Дом я выбрал трехэтажный, но не большой, по два помещения на каждом этаже. Перед домом конюшня с сеновалом и каретный сарай, а за ним - сад, в котором растут яблони, груши, сливы и трава пырей. Траву уже начали косить, делая газоны.
        Мое присутствие на судах теперь не требовалось. Капитаны, конечно, будут отщипывать по мелочи, но это как бы часть их заработка. Пусть возят мне деньги, а я буду вести жизнь богатого повесы вопреки паскудной английской погоде. Для этого купил карету, на дверцах которой приказал намалевать свой герб - сине-белую розу ветров, и нанял кучера и по совместительству сторожа-садовника, а также повара, горничную и прачку. Энрике превратился в мажордома, а Алиса - в экономку, хотя смутно знакома со словом «экономить». Точнее, живя с матерью, очень хороша знала, что это такое, но за последние месяцы основательно подзабыла. Кстати, вдова Грей навестила нас в день прибытия в порт Лондон и забрала меха песца, привезенные дочерью. Алиса собиралась сшить из них еще один гаун, но мать ей доходчиво объяснила, что девушка одевает себя сама, когда раздевается сама, а если раздевает мужчина, пусть и одевает тоже. Пришлось мне раскошелиться на гаун из песца, чтобы дочь не усомнилась в мудрости матери. Все равно содержанка обходится дешевле. Самая дорогая проститутка - это жена.
        В следующем году успел сделать два рейса в Архангельск. Во-первых, отравился туда раньше; во-вторых, грузился намного быстрее, потому что купцы не жульничали. Разве что самую малость, и то не корысти ради, а по велению широкой русской души. В первый раз привез одни пушки разных калибров. Я пытался объяснить царю, что большое количество калибров снизит качество его артиллерии, но он потребовал везти все, что достану.
        - Пусть лучше будут лишние, чем не хватит! - провозгласил он.
        Мне так было легче, поэтому спорить не стал. Покупал, в том числе, и бывшие в употреблении французские, в основном снятые с кораблей. Людовик Четырнадцатый решил, наверное, что флот ему больше не пригодится, а надо было срочно гасить долги, в которые страна влезла во время бездарной войны.
        Вторым рейсом привез еще и фузеи и порох. Их тут же, не дожидаясь санного пути, отправили в Москву. Шла война с турками и, как я знал из учебников истории, уже готовились пободаться со шведами.
        36
        Россия вступила в войну, которую историки назовут Северной, в конце следующего лета. Я как раз грузился в Архангельске, когда курьерская почта привезла в город сразу два известия: восемнадцатого августа обнародован окончательный мир с Турцией, а девятнадцатого августа объявлена война Швеции. Поводом для войны стало плохое обращение с русской делегацией в Риге. Я даже не засмеялся, услышав это. Воеводе Алферьеву было приказано конфисковать в пользу казны все шведские суда и товары, ежели такие имеются в порту. Увы, не имелись. Шведы предпочитали торговать с Россией через Нарву, где были монополистами. К тому времени Саксония, которая вместе с Данией и Россией входила в Северный союз, давший название войне, уже осаждала Ригу. Безуспешно. Саксонцы надеялись, что местная знать перебежит на их сторону, но ошиблись. Ливонцы предпочли шведов. Они были истинными потомками немецких рыцарей - предпочли шведские льготы воссоединению со своими дальними родственниками.
        По прибытию в Лондон я узнал, что в августе ввязалась в войну и Дания, чтобы через несколько дней, до вступления в войну России, сдаться. Датчане, наверное, быстрее всех в мире сдаются. Во Вторую мировую войну они продержались против немцев аж несколько часов. И только потому так долго, что ждали, когда проснется король и подпишет указ о капитуляции. Петр Первый узнает о предательстве датчан слишком поздно. Будь в то время телеграф, Северная война могла бы не начаться. Однако началась, и первый блин был комом.
        Известие о разгроме русской армии под Нарвой добралось до Лондона примерно через месяц. Местныее памфлетисты, несмотря на то, что Россия была естественным союзником Англии, изрядно вылежались на ней. Российских солдат обозвали крестьянами с мушкетами, которые способны убивать только своих офицеров-иностранцев. Поэтому все офицеры-иностранцы во главе с генерал-фельдмаршалом Карлом Евгением де Круа дружно сдались в плен, бросив солдат на произвол судьбы. Этот де Круа был голландским герцогом. Мне кажется, что и голландский герцог, и голландский генерал-фельдмаршал - это оксюморон. Русская армия потеряла по утверждению газетчиков до десяти тысячи человек и все пушки, почти две сотни. Примерно столько навозил я за лето. Шведы очистили для меня рынок сбыта. Можно возить пушки еще несколько лет. Надо будет поднять цену на них в следующий приход в Архангельск.
        В первом году нового столетия я прибыл в этот порт в середине июня. Ко мне сразу же наведался воевода Алферьев. Он был без бороды, только с длинными усами, и в новых черной с желтым кантом поярковой шапке-треуголке, однобортном темно-зеленом венгерском кафтане с накладными карманами и красными обшлагами, под которым был красный камзол - безрукавка из более тонкой ткани и почти такой же длины, красные штаны до колена и чулки, а на ногах тупоносые башмаки. На шее по новой европейской моде черный галстук, повязанный, как пионерский. Во Франции офицеры повязывали галстуки так же, но один конец продевали в петлю жюстокора, шестую сверху. На левом боку висела на ремне шпага. Скорее всего, это мундир Преображенского полка. Говорят, этот полк и Семеновский проявили себя под Нарвой, не дали разгромить русскую армию полностью.
        - Царь прислал приказ, чтобы ты прибыл к нему с Москву сразу, как приплывешь сюда, - сообщил воевода.
        - Закончу выгрузку-погрузку и съезжу. Суда без меня сходят в Лондон и обратно, - решил я.
        - Царь написал, чтобы ты прибыл немедля, - настойчиво повторил он.
        - Царь мне не указ, я сейчас подданный короля Англии. Так и напиши, что требовал, грозил, но я сказал, что, пока суда свои не погружу и не отправлю, в Москву не поеду, - так же настойчиво повторил я.
        - Ох, не сносить мне из-за тебя головы! - пожаловался воевода Алферьев.
        - Не бойся, я ему нужен, поэтому гневаться если и будет, то только для вида, - отмахнулся я.
        Я как раз занимался проверкой привезенного русским купцом воска, когда ниже по течению, от стоявшей там Новодвинской крепости стали доноситься пушечные залпы. Это были не учения. Так долго попусту стрелять не будут. Хоть убей, но я не помнил, осаждали шведы Архангельск и если да, то чем это закончилось? На всякий случай приказал экипажу приготовиться к бою и отшвартовке. Если пришел большой флот, попробуем уйти вверх по течению. Пусть шведы попробуют прорваться мимо города, под обстрелом пушек.
        Пушечная стрельба прекратилась. Прошло часа два, и до Архангельска добрались новости. Оказывается, к устью Северной Двины подошел шведский флот в составе четырех линейных кораблей, шнявы и двух галиотов. Галиот - это придуманное голландцами двух- или полуторамачтовое судно с плоских дном и мощными килем, форштевнем и ахтерштевнем. Я бы назвал его вариацией гукера. Грот-мачта ставится примерно в трети длины судна от форштевня. Перед ней несли фока-стаксель и один-два кливера. На самой мачте поднимали грота-трисель большого размера, шпринтовый или гафельный, а над ним ставили прямые марсель и иногда брамсель. На бизань-мачте поднимали только небольшой трисель, причем для крепления гика-шкота за корму выносился выстрел. Я видел галиоты длиной метров тридцать, с тремя мачтами и водоизмещением тонн пятьсот, но сюда пожаловали небольшие, тонн под сто. Шведы захватили на острове Сосковец артель рыбаков и потребовали, чтобы кормчий Иван Седунов по прозвищу Ряб довел их до Архангельска. Прозвище, наверное, получил потому, что был рябой или ловил и продавал рябчиков. Птиц потрошили, замораживали, складывали
в бочки и оправляли по санному пути в Москву на столы богатых горожан. Иван Седунов был бобылем беспахотным. Бобыль - это не семейное положение, а вид экономических отношений между землевладельцем и крестьянином. Если крестьянин брал не полный надел земли, который называли жеребьем и за который надо было не только вносить плату зерном или деньгами, но и отрабатывать повинности, а только двор (дом с хозяйственными пристройками и приусадебным участком) без земли (беспахотный) или не весь жеребий (пахотный), то отдавал только арендную плату, повинности на исполнял и подрабатывал всякими промыслами. Бобыль Ряб летом рыбачил на монастырь, у которого арендовал двор, и, возможно, промышлял зимой рябчиков и пушного зверя. Так вот этот кормчий Иван Седунов и посадил на мель шняву «Мьёхунден» и галиот «Фалькен» метрах в четырехстах от Новодвинской крепости, причем носом к ней, из-за чего корабельные пушки оказались не при деле. Второй галиот «Тёва-литет» успел отвернуть, а потом, забрав экипажи с севших на мель судов, которые оказались под обстрелом крепостных батарей, удрал в море, к своей эскадре. Бобыля Ряба
и захваченного ранее переводчика Дмитрия Попова, который готов был показать врагам путь в Архангельск, но только не знал его, шведы застрелили из мушкетов. Самое забавное, что несостоявшегося предателя убили, а героя легко ранили.
        Шведская эскадра поболталась несколько дней в море неподалеку от устья Северной Двины, погоняла рыбаков и ушла восвояси, пополнив русский флот двумя военными судами. Через неделю, когда я закончил погрузку своих кораблей, от шведов уже и след простыл. На всякий случай я приказал Хендрику Пельту, которого перевел из капитана шхуны в капитана нового корабля и, как следствие, сделал командиром моей «эскадры», держаться мористее, а если увидят шведскую эскадру, удирать от нее. Линейные корабли не догонят мои суда. Алису Грей отправил в Лондон к маме, где будет ждать моего возвращения осенью.
        37
        Я ездил из Архангельска в Москву на поезде. Щедрый российский судовладелец оплатил место в плацкартном вагоне, а я доплатил до купейного. Остальные три места в купе занимала семья: папа, мама и дочь лет тринадцати. Они решили, что все купе их, и не смогли смириться с моим присутствием. Будь их воля, наверное, выкинули бы меня в окно. Поскольку папа был жидковат в сравнение со мной, гадила мне мама, портила жизнь по мелочи едкими замечаниями и лошадиным фырканьем, когда я не реагировал. Она была так похожа на мою жену, с которой я к тому времени развелся, что мне хватало жизненного опыта, наработанного за годы семейного счастья, игнорировать ее полностью, чем бесил ее неимоверно. Злость выгружала на свою худшую половину, у которой не хватало смелости или ума пожить в разводе, мире и покое. Может быть, она бы добилась результата, но наступила ночь, легли спать, а утром уже были в столице.
        В начале восемнадцатого века путь из Архангельска в Москву занял у меня четыре недели без одного дня. Два эти города соединяла цепь ямов - почтовых станций с постоялым двором для отдыха ямщиков и путешественников и конюшней для разгонных лошадей. Расстояние между ямами было километров сорок-пятьдесят - дневной пробег лошади без спешки. Если везли срочное сообщение, то могли за день преодолеть в два и даже три раза больше, меняя на станциях лошадей. Моя задница отвыкла от многочасовой езды на лошадях, поэтому посоветовала голове не спешить. Все равно до второго в этом году прихода моего флота в Архангельск пройдет намного больше времени, чем у меня на поездку в Москву. Мои сопровождающие - дьяк и царский курьер, приставленные ко мне то ли в помощь, то ли для слежки, чтобы не сбежал вдруг непонятно с чего - пытались во исполнение указа царя ускорить движение, но как-то не очень требовательно. Зад дьяка уж точно еще меньше моего привык к верховой езде.
        Москва пока что помещается в пределах исторического центра. Храм Василия Блаженного стоял не там, где надо. Кремля, если не считать крепостных стен, как такового, не было. Сгорел месяца за полтора до моего приезда. Уцелели только Житный двор и Кокошкины хоромы. В храмах сгорели богатые оклады ценой на полтора миллиона рублей. На колокольнях попадали колокола. Как мне рассказали, разбился на куски и самый большой колокол весом в восемь тысяч пудов. Те же рассказчики утверждали, что это дурной знак, наказание за то, что царь отрекся от правильной веры и приказал брить бороды и носить немецкое платье. Пожар перекинулся на Замоскворечье, где сгорело пара тысяч дворов, и сейчас там вовсю стучали топорами, торопясь до зимы возвести новые терема.
        Петра Первого в Москве не было. Он мотался между Псковом, Воронежом и селами Преображенском и Семеновском, где стояли его первые и самые любимые полки, которые теперь назывались лейб-гвардейскими. Оказывается, раньше преображенцы носили чулки зеленого цвета, а семеновцы синего, а теперь и те, и другие - красного. Потому что в сражении под Нарвой бились, стоя по колени в крови. Судя по красным камзолам, раньше сражались в крови по шею.
        Метро пока что нет. Мне и слуге дали по оседланной лошади из царской конюшни, точнее, из того, что осталось от царской конюшни. Конюхи, наверное, сочли меня персоной незначительной, потому что оба коня были одинаково плохи. Зато седла немецкие и попоны шикарные, с висюльками из желтого металла и вышитыми золотыми нитками двуглавыми орлами. На метро «Семеновская» в двадцатом веке находились редакции журнала и газеты, с которыми я недолго сотрудничал после института, а возле станции «Преображенской» жил несколько месяцев. Сейчас это два небольших села в дальнем Подмосковье. Сперва я приехал в Преображенское, но царя там не оказалось, и отправился в Семеновское. В обоих селах строятся казармы из камня и дерева, и при этом хватает пустующих домов. Кстати, и во многих деревнях, через которые мы ехали из Архангельска, были пустые дворы. Как мне объяснили, строят их про запас, для крестьян, которые надумают перейти от другого землевладельца. Кстати, в одной деревне могло быть по несколько землевладельцев. Часть дворов могла принадлежать одному дворянину, часть - другому, а часть - монастырю. Только в
царских селах и деревнях хозяин был один. Не знаю, кому принадлежали Преображенское и Семеновское, но основную часть населения в них составляли военные. В первом улицы были заполнены людьми в зеленых мундирах, во втором - в синих. Кстати, лошади и у тех, и у других были еще хуже наших, так что зря я материл царских конюхов. Русские, видимо, тоже переняли у монголов потребительское отношение к этим животным: везет - и слава богу, большего и не требуют. Со стати воду не пить.
        Петр Первый обитал в просторной новой избе-пятистенке, которая стояла между строящимися казармами. В обоих помещениях было накурено так, словно дым из русской печи, которая была в первом, жутко чадит, несмотря на то, что ее сейчас не топили. Царь сидел за столом вместе с восемью подчиненными, все без бород, так что не зря я сбрил свою перед поездкой сюда. Возле окна - телевизора восемнадцатого века, всех предыдущих, а также девятнадцатого и первой половины двадцатого - сидел Александр Меньшиков. По телевизору показывали сельские новости - строительство казармы напротив, что не могло не заинтересовать такого деятельного человека. В углу комнаты возле приделанных к стене полок возился слуга - тщедушный малый с плаксивым лицом.
        - Да мне наплевать, что думает архиепископ! - кричал Петр Первый одному из подданных, пожилому мужчине, явно родовитому, который держал правую руку у подбородка, то ли прикрывая на всякий случай от удара, а говорят, царь скор на руку, то ли стыдясь, что нет бороды. - Снимай все колокола! Все! И быстро вези их в Тулу!
        - Сделаю, батюшка, возьму грех на душу, - смиренно замерил тот.
        - Ты выполняешь мой указ, значит, все грехи на мне, - успокоил его царь, а потом заметил меня и воскликнул иронично: - О-о, дождался, наконец-то! Я уж думал, что раньше зимы не приедешь!
        - Так и царство у тебя не малое, с конца в конец год скакать, не то, что в Голландии или Англии, - улыбнувшись, произнес я.
        - Да, отмеряно мне не мало, - не без гордости согласился он. - Еще бы порядок здесь навести, как у них.
        - Придется выбирать что-то одно, потому что порядка на такое большое пространство не хватит, - сказал я.
        - Вот и я говорю, что за всеми не уследишь, - поддакнул Меньшиков.
        - За тобой услежу! - сердито пообещал ему Петр Первый и отпустил смиренного подданного: - Иди, делай, срок тебе - неделя.
        - За неделю не успею, батюшка! - воскликнул тот, вставая из-за стола.
        - Успеешь! Или я тебя!… - пригрозил царь, так и не уточнив, что именно сделает.
        Видимо, выбор был небольшой, потому что служивый побледнел и заторопился на выход.
        - Садись, - указав на освободившееся место, произнес Петр Первый и спросил: - Пушки привез?
        - Конечно, - ответил я и передал ему список привезенного.
        Быстро просмотрев список, царь сказал:
        - Восьмифунтовки больше не вози. Я решил сократить количество калибров до двенадцати, - потребовал он, а потом, видимо, вспомнил, что я давно уже советовал сделать это, уставился на меня и набычился.
        - Как прикажешь, - резко обретя амнезию, сказал я. - Но только, начиная со следующего года. Вторым рейсом мои корабли привезут несколько восьмифунтовок.
        - Оставим их в Архангельске, - решил Петр Первый. - Но я тебя вызвал за другим. Мне надо, чтобы ты организовал и выучил драгунский полк. Позарез нужно! - уточнил он. - Если сделаешь, награжу по-царски, не пожалеешь!
        Что такое царская (королевская) награда - я знал не понаслышке, причем оба варианта. Но отказаться вряд ли получится. Как говорили коммунисты, колхоз - дело добровольное: хочешь - вступай, не хочешь - расстреляем. И ведь сам залез в ловушку. Догадывался, что звали не ради того, чтобы сообщить о сокращении количества калибров, предполагал, что поручат какую-нибудь дипломатическую миссии или достать что-нибудь очень нужное, а вот про организацию полка не подумал. Иначе бы не поехал. Мне бы только добраться до своих судов…
        - Можно, конечно, - промямлил я. - Следующим рейсом привезут фузеи, на пару полков хватит. Доставлю их сюда, тогда и поговорим.
        - Без тебя привезут, - разгадав мое намерение, решил царь. - Напиши письма своим людям, пусть передадут всё, что тебе здесь понадобится. Можешь взять офицеров, но не много, чтобы не больше трети от общего числа было. Мне надо своих обучать. Всем остальным - людьми, лошадьми, обмундированием, харчами и фуражом - я обеспечу, - заверил он и, чтобы подсластить пилюлю, пообещал: - В награду получишь земли с крестьянами размером с графство и титул.
        Я хотел ему сказать, что мертвому титулы ни к чему, а земли хватит всего два квадратных метра, но промолчал. Может, пора мне погибнуть на суше и перестать скакать по эпохам?
        38
        Царское село Воздвиженское находится по дороге на Клин, километрах в тридцати от столицы, на берегу речки Яузы. Сейчас в нем около полутора сотен дворов, причем в некоторых живут дворяне, хозяева соседних деревенек, в которых от одного до двух-трех десятков дворов. Известно село тем, что сюда в годы регентства сбегала царица Софья от стрельцов. Здесь она и повесила начальника Стрелецкого приказа Хованского и его сына, зазвав их якобы для награждения за верную службу. Это наводило на мысль, что оказался я в этом селе не случайно. Мол, помни, награда всегда находит героя.
        Там, где раньше был сельский выгон, теперь строят деревянные дома для офицеров и казармы на весь полк, который будет из шестнадцати эскадронов. Количество солдат в полку должно быть равно количеству фузей, которые привезут мои суда вторым рейсом, то есть, не больше двух тысяч. В моей роте в мореходке было сто двадцать человек - четыре группы (взвода) по тридцать. От этого и плясал, приравняв эскадрон к роте. Получилось шестнадцать плюс обслуга двух трехфунтовых пушек на каждые четыре эскадрона и обозники. Офицеров прислали из Преображенского и Семеновского полков. Командовать взводами будут сержанты, которые в своих полках были простыми солдатами, а ротами - бывшие сержанты и прапорщики. Такой вот у них стремительный карьерный рост всего по результату одного проигранного сражения. Проиграют второе - станут полковниками и генералами. У каждого эскадрона свое знамя. У первого - белое, а у остальных синие. На знаменах принято изображать какую-нибудь аллегорию и цитату из Библии. Поскольку мне далеко было и будет до лорда Стонора, я не стал мудрствовать лукаво, приказал нарисовать на всех знаменах
розу ветров и написать название одного из шестнадцати румбов. Батальонов пока нет, но я подумал о будущем. У первых четырех эскадронов румбы начинались с севера, у вторых - с востока, у третьих - с юга, у четвертых - с запада. Единственный офицер-иностранец в моем полку - подполковник Магнус фон Неттельгорст, который до недавнего времени был на моем новом судне боцманом Магнусом Неттельгорстом. Он вдовец, дети уже взрослые, поэтому я позвал его послужить русскому царю и моему отечеству. У каждого немца врожденная тяга послужить в армии. Если физических данных не хватает, тяга удваивается. Впрочем, бывший боцман на здоровье не жаловался. «Фон» добавил я, чтобы выдавать его за дворянина. Так царю и всем остальным русским будет легче смириться с тем, что он подполковник, мой заместитель. Взял его, чтобы решал хозяйственные вопросы. У меня на русских поставщиков и чиновников из Приказа военных дел зла не хватает, а об его немецкую пунктуальность и дотошность все их хитрые маневры разбиваются вдребезги. Что немцу хорошо, то русскому смерть. Тем более, что я разрешил Магнусу фон Неттельгорсту бить морды
тем, кто будет борзеть чересчур, а крепкие кулаки и умение ими работать - самое главное профессиональное качество боцмана, что на торговом судне, что на военном корабле. В итоге все ненавидят подполковника и смотрят на полковника без особой злобы и даже иногда с симпатией.
        Занимается боцман не только снабжением всего полка, но и обмундированием вновь прибывших. Поскольку мой полк считается кавалерийским, набирают в него не крестьян, а дворян, подьячих и сыновей священников, которых, не умеющих ни читать, ни писать, развелось, по мнению Петра Первого, слишком много. Его потребительское отношение к религии меня радует. Наверное, он тоже атеист, но скрывает пока. Правителю положено быть верующим, иначе рассыпается модная ныне установка «Чья власть, того и вера». Каждому из новобранцев выдали из казны четыре рубля на обмундирование. Деньги немалые, должно хватить с лихвой на шапку со шлыком, черную епанчу (безрукавный круглый плащ с капюшоном), черный галстук, синий (это в русской армии цвет всех драгунов) венгерский кафтан с красной оторочкой вместо воротника, такого же цвета подбоем и черными (сперва хотел выбрать белые, чтобы были мои цвета, но догадался, что быстро превратятся в черные) обшлагами, кожаные перчатки, красные камзол и штаны, синие чулки, тупоносые туфли с бронзовой пряжкой-застежкой и сапоги-ботфорты с железными шпорами, покрашенными в желтый цвет.
Поверх кафтана надевались крест-накрест две перевязи, на одной из которых висела лядунка с порохом для затравки, а на другой - фузея. Палаш или саблю носили на поясной портупее. Впрочем, оружие получали в полку, как и громоздкое немецкое седло, переметные сумы и топор, или кирку, или лопату. Да и большую часть формы получали у полкового интенданта в долг под жалованье, потому что ни один из новобранцев не имел полного комплекта нужного обмундирования.
        Чего не скажешь об офицерах. У этих было все, как положено, особенно то, что отличало от солдат, которыми многие были недавно: пуговицы кафтана позолоченные, портупеи оторочены золотыми галунами, шпоры бронзовые, надраенные до блеска, перчатки с раструбами и - самое главное и бесполезное - «офицерский знак», горжет, железный воротник для защиты шеи и горла, сохранившийся с рыцарских времен. Полный комплект лат таскать тяжело, но малую часть их, чтобы все видели, что человек благородный, а не хухры-мухры, оставили. Само собой, в небоевой обстановке офицеры носили шпаги вместо палашей. Слава богу, драгунским офицерам не положены были, как пехотным, партазаны - алебарды длиной метра два, с черным древком и орлом или андреевским крестом сверху.
        Мой дом уже построили. Это пятистенка наподобие той, в какой я встречался с Петром Первым, только вместо русской печи в каждой комнате по грубке. Я живу в светелке. Здесь стоит широкая кровать, стол, табурет, две лавки, шкаф и буфет, изготовленные по моему заказу, и два сундука, большой и средний, привезенные с моего судна. В большом лежит спасательный жилет. В отличие от предыдущих, этот начинен не столько монетами, сколько драгоценными камнями, чтобы по весу не догадались, что не так уж он и дешев, как кажется. В меньшем сундуке лежат деньги разных стран и навигационные карты и приборы. Я еще не расстался с мыслью удрать из России. Как у каждого русского, у меня врожденное желание жить за границей, и даже после того, как перебираешься в другую страну, желание остается. Капитану Хендрику Пельту переданы инструкции на этот счет. Шхуна должна будет весной и осенью постоянно ходить на Нарву, благо во Франции моим судам сейчас делать нечего. В Западной Европе очередная война - Людовик Четырнадцатый при поддержке Испании бьется пока с Римской империей за то, чтобы на испанском престоле сидел его внук.
Подозреваю, что скоро подключатся Англия с Голландией, и французские корсары опять будут в деле. Захватят мои суда и отпустят только после разбирательства в суде, которое может продлиться несколько месяцев. Также капитану даны инструкции, что привозить в следующем году, и приказано отменить аренду моего дома в Лондоне, продать находящееся в нем имущество и отдать эти деньги Алисе Грей с пожеланием найти с их помощью идеального мужа, которые встречаются только в Англии, причем в несчетном количестве. В углу светелки у двери стоит бочка с мальвазией. В любом другом месте содержимое ее уменьшается с утроенной скоростью. Виновники ускорения живут в проходной комнате. Это слуга Энрике и мой адъютант и по совместительству соглядатай и стукач в чине поручика Мефодий Поленов - молодой человек девятнадцати лет, четыре года прослуживший в Семеновском полку. До поступления в мой полк был солдатом. Он высокого роста, белобрыс, конопат и кажется малехо придурочным, но, как и положено человеку, у которого одно полушарие не дружит с другим или оба - с мозгами большинства окружающих, парень себе на уме.
        - Приставили ко мне, чтобы не сбежал? - первым делом поинтересовался я, когда он доложил, кто такой и зачем прибыл.
        - Никак нет, господин полковник! - бодро рявкнул Мефодий Поленов, вперившись в меня честными голубыми глазами, в которых интеллект не рассмотришь даже с помощью микроскопа.
        - Когда будешь писать доносы, уточняй у меня непонятные моменты, чтобы не вышло недоразумение, а то одного из нас повесят, особенно тебя, - предложил я.
        - Так и сделаю! - заверил он, не поняв, что опровергает предыдущее свое показание.
        - И не ори, как голый в бане, - приказал я.
        - А я в бане не ору, - удивленно и, наверное, поэтому тихо произнес поручик.
        - Вот и мне говори нормально, я не глухой, - заверил его.
        Кстати, семнадцать бань (отдельно офицерскую и почти вплотную друг к другу шестнадцать - по одной на эскадрон - солдатские) на берегу Яузы - первое, что простроили для полка.
        Новобранцы начали поступать, когда казармы еще не были готовы, поэтому первым делом освоили строительные специальности, в основном переноску и распиливание бревен. Когда набрались все две тысячи, я приказал построить солдат на плацу - части выгона, засыпанного песком, а сверху - гравием. Выехал к ним на коне, чтобы смотрели на начальство снизу вверх, и толкнул речь. Понимал, что оказались эти люди здесь не по своей воле. Надо было отсеять тех, кому армейская служба противопоказана не по здоровью (все прошли продвинутую по нынешним меркам медкомиссию), а по морально-волевым качествам, и мотивировать остальных. В отличие от них, я знал, как нелегко будет солдатам в ближайшие месяцы во время учебы и еще труднее - на войне.
        - Первое время вам будет тяжело, потому что будете учиться всякой, казалось бы, ерунде. В бою поймете, что учили вас нужному, что эти знания и умения спасут вам жизнь. Так что верьте своим офицерам и сержантам. Они прошли через все то, что предстоит вам. И у вас будет возможность стать офицерами. Местничества отменяется. Каждого будут ценить по заслугам его, а не предков. Царь собирается ввести такой порядок, что человек любого сословия, дослужившийся до офицера, получит личное дворянство, а до старшего офицера - потомственное. Само собой, с чинами придут и деньги, и вотчины, - посулил я и решил сыграть на слабо: - Я считаю, что лучше иметь мало хороших солдат, чем много плохих. Мне нужны сильные и смелые, настоящие мужчины, воины. Кто знает, что он баба, что в бою струсит и сбежит, пусть удирает сейчас. Оставляйте казенное имущество и идите, куда хотите. В розыск подам через неделю. За это время успеете добежать до Дона, откуда выдачи нет, а самые резвые - до Сибири, откуда выдавать нет смысла, там еще хуже. Только вот от судьбы все равно не убежишь. Кому суждено умереть, тот умрет. Или в бою,
как герой, или на плахе. Так что решайте, а если останетесь, не ропщите.
        Сбежало всего двадцать шесть человек, в основном сыновья священников. Мошеннику плаха ближе меча или орала.
        39
        Китайский опыт помог мне быстро и четко организовать обучение полка. Я приказал оборудовать четыре зоны: строевой плац, стрелковый полигон, фехтования и кавалерийскую. Каждый батальон занимался на одной из них день и переходил на другую. Отдельно обучаются артиллеристы. Пушки пусть и малого калибра, но зато их восемь, усиленная батарея. Для них изготовили по моим чертежам лафеты на высоких колесах и двуколки с зарядными ящиками. Пусть учатся, в том числе, с марша вступать в бой. Также сделали по моему требованию полевые кухни на каждый эскадрон. Такого нет даже в нынешних западноевропейских армиях. На обед и ужин у моих солдат горячая еда, пусть и не шибко вкусная, потому что поставляют нам продукты не самые лучшие. Подготовкой артиллеристов и руководством поваров занимается подполковник (здесь их называют полуполковниками) Магнус фон Неттельгорст в свободное от ругани с чиновниками время. Мое участие сводится лишь к ежедневному объезду всех зон. Стараюсь лишний раз не появляться, потому что при моем приближении офицеры начинают напрягать солдат, вырабатывая у них отрицательный рефлекс на меня.
        На строевом плацу первый батальон марширует поэскадронно, перестраивается в каре по отдельности и все вместе. К левой голени каждого солдата привязан пучок сена, к правой - соломы. Большинство из них никак не запомнит, какая нога у них левая, а какая правая. Раньше им это было ни к чему. Обувь, если носили ее, была одинаковая, на любую ногу. Теперь вышагивают под команды сержантов: «Сено! Солома!…». Подумал, что большинство горожан в двадцать первом веке не отличит сено от соломы. Если придется вдруг учить их различать эти два вида фуража, буду привязывать сено к левой руке, а солому - к правой.
        Стрельбище с трех сторон ограждает земляной вал высотой метров пять, насыпанный солдатами, чтобы пули не летали по селу и не только. Мишени деревянные, в рост человека. Каждый эскадрон готовит их для себя. Доски привозят крестьяне, отрабатывая оброк царю. Построившись в две шеренги, драгуны палят по очереди со ста шагов. Иногда попадают. Но пока что очень иногда.
        В зоне фехтования рубятся на деревянных палашах и колют штыками снопы соломы, привязанные к воткнутым в землю шестам. Штыками уже орудуют хорошо, а вот азам фехтования еще учить и учить. Офицеры сражаются на деревянных шпагах. Они сперва считали себя крутыми фехтовальщиками, но после того, как я с двумя шпагами в руках играючи победил сразу троих, приуныли и принялись усерднее тренироваться.
        Кавалерийская зона самая дальняя, в стороне от остальных. Им добираться верхом, не устанут. Да и места надо больше. Один эскадрон учится седлать лошадей, привязывать переметные сумы и шанцевый инструмент, переезжать метров на сто и там слезать с лошади и готовиться к бою, а потом расседлывать лошадей. Это у всех получается хорошо. Лошадь для них не в диковинку. Рядом учатся скакать верхом в походной колонне, перестраиваться, разворачиваться в лаву. Следующий эскадрон рубит на скаку лозу, которую заготавливают сами на берегах реки Яузы. Скоро крестьянам не из чего будет плести корзины. Пока что хорошим результатом считается попасть, скача хлынцой, по лозине и при этом не поранить лошадь. Впрочем, лошади такие убогие, что колбасой лучше бы смотрелись. Мне пришлось съездить в Москву, чтобы купить пару более приличных для себя. Очень хороших привезут в Архангельск в следующем году. Дальше всех занимаются стрелки из пистолетов. Стволов всего сотня, даже на один эскадрон не хватает, поэтому стреляют по очереди. В следующем году мои суда привезут еще четыре тысячи, по два на каждого драгуна. Они скачут
медленно к мишени, останавливаются метрах в пятнадцати от нее и палят из седла. Попадают реже, чем из фузеи со ста шагов. Зато лошадей приучают к звукам выстрелов.
        - С коня невозможно попасть! - пожаловались мне вчера.
        Сегодня я приехал со своим пистолетом, чтобы убедить их в обратном. Заодно решил показать, как надо рубить лозу. День солнечный, но прохладный. Воздух необычайно чист. Хорошая погода для начала осени и показательных выступлений. Приказываю солдатам крепко воткнуть в землю через равные промежутки десять лозин и установить новую мишень так, чтобы в случае попадания она свалилась. Пока выполняли мой приказ, офицеры, а за ними и солдаты из других эскадронов подъехали поближе, чтобы посмотреть. Командиру полка, конечно, не обязательно делать все лучше солдат, его задача думать, принимать верные решения и отдавать правильные приказы, но если и навыки имеет высокие, это укрепляет веру в него.
        Я достаю из ножен «дамасскую» саблю, которая путешествует со мной из эпохи в эпоху. Плотно обхватываю рукоять, оплетённую кожаными ремешками. После шпаги сабля кажется слишком тяжелой, но более надежной. При хорошем замахе и резком ударе ей никакой нынешний доспех не преграда. Проверял на кирасах. Толкаю коня шпорами в бока. Он дергается, всхрапывает недовольно, но начинает движение. Разгоняю его и принимаюсь рубить лозу. Если удар нанесен правильно, верхняя ее часть падает вертикально, встревая в землю острым концом, перерубленным под углом. Там, где была одна длинная, станут рядышком две короткие. Зрители от меня справа, видно им хорошо. Я перерубаю все десять лозин. Только первую ударил слишком сильно, поэтому верхняя часть покосилась, но не упала. Поскакав еще немного, засовываю саблю в ножны и достаю пистолет. Это испытание труднее. Монголы научили меня стрелять из лука на скаку. Главное было - отпускать тетиву именно в тот момент, когда все четыре копыта оторвались от земли, лошадь как бы зависла в воздухе, нет тряски, иначе собьется прицел. У меня долго не получалось, пока не выработалось
интуитивное чувство нужного момента. При стрельбе из пистолета надо еще учитывать задержку между нажатием на курок и выстрелом. Это доли секунды, но их хватит, чтобы промазать. Я ловлю мишень на прицел, делаю вдох и задерживаю дыхание, а когда наработанная многочисленными тренировками интуиция щелкает в мозгу, нажимаю на курок. Грохочетвыстрел, вылетает облачко черного дыма. Я ловлю ноздрями резкий и приятный запах пороховой гари и выдыхаю вдогонку облачку. Словно именно этого дуновения не хватало, мишень падает под восторженные возгласы зрителей. Я прячу пистолет в кобуру. Офицерам и солдатам не надо знать, что ствол нарезной, а не гладкоствольный, как у их пистолетов. Пусть стремятся к недостижимому. Глядишь, научатся из своих попадать хотя бы с остановившейся лошади.
        Я хлынцой возвращаюсь к месту старта и вижу среди зрителей царя Петра Первого, который смотрит на меня подобревшим взглядом. Наверное, не из-за рубки лозы и стрельбы из пистолета, а потому, что проехал вслед за мной по всем зонам и убедился, что обучение идет полным ходом. Он на крупном вороном жеребце, но ноги в черных ботфортах с позолоченными шпорами все равно почти у земли. Если бы не ботфорты, одет, как голландский плотник.
        - Видели, как во французской армии рубят и стреляют?! - восхищенно произносит царь.
        - Во французской армии мало кто так сумеет, - возражаю я. - Этому мой дед научился у запорожских казаков, а потом передал сыну, моему отцу, а тот - мне. Наш солдат получше будет во всех отношениях. Европейцы берут хорошей организацией и дисциплиной, но этому я научу.
        Петру Первому мои слова почему-то не понравились. Умею я комплиментом плюнуть в душу.
        - Видел, организовал ты дело хорошо, - пробурчал он. - В конце осени пойду в поход. К тому времени будь готов присоединиться со своим полком.
        - К концу осени не успею, - оказываюсь я. - Полк будет готов после Пасхи, не раньше.
        Мне как-то не тарахтит переться зимой воевать. Обленился в европейских армиях.
        - А ты постарайся! - недовольно бросил Петр Первый.
        Видать, не привык, чтобы ему возражали. Но я к нему на службу не просился, пусть терпит.
        - Как прикажешь! Хочешь в конце осени - поведу в конце осени, - сказал я и предупредил: - Если тебе нужно быстро и еще одна Нарва, дело твое.
        - Черт с тобой! Учи, сколько надо! - сердито бросил царь и начал резко разворачивать коня.
        - Если заедешь ко мне, угощу хорошим испанским вином, - спокойно, словно не замечаю его раздражения, произношу я.
        Мои слова и тон рвут его шаблоны. Он смотрит на меня так, будто пытается угадать, не скрытая ли это издевка? Немного выпуклые глаза его кажутся черными от недобрых мыслей. Я смотрю в них спокойно и без страха. Краем глаза замечаю, как в недоброй ухмылке кривятся губы Александра Меньшикова. Этот холуй знает норов своего господина, только не до донышка. На вспышке гнева Петр Первый убил бы меня, но пистолета под рукой нет, и шпагой не достанет, а через несколько секунд здравомыслие возьмет вверх, потому что я пока нужен ему.
        Я как бы слышу, как, беззвучно хрустнув, что-то ломается внутри царя - и напряг спадает. Может быть, решил отложить расправу до тех времен, когда я стану не нужен.
        - Заеду, - тихо говорит он.
        Я равняюсь с ним и, отставая на полкорпуса, скачу к моему дому. В светелку вместе с царем заходят фаворит Меньшиков и два лейтенанта в мундирах Преображенского полка. Офицеры становятся по обе стороны двери, а Петр Первый со своим холуем садятся за стол. Кике, не дожидаясь моих распоряжений, быстро ставит перед нами серебряный кувшин с мальвазией и кубки, наливает в них, начиная с поставленного перед царем. Мой слуга уже знает Петра Первого в лицо. Как и положено простолюдину, боготворит венценосцев, поэтому из-за чрезмерного усердия немного переливает, после чего вытирает стол рукавом и начинает лихорадочно извиняться на испанском языке.
        - Слуга не в пример хозяину! - как бы шутливо произносит царь.
        - Я не силен в придворном словоблудии и интригах. Уверен, что подхалимов у тебя и без меня хватает. Я говорю, что думаю, а каждый понимает мои слова, как пожелает: хочешь услышать обиду - услышишь горькую обиду, а хочешь правду - услышишь горькую правду, - произношу я в оправдание. - Мне нет смысла вредить тебе и России. Я себя считаю таким же русским, как ты, тем более, что мы в далеком родстве. Я - Рюрикович из Ольговичей. Мои предки были князьями Путивльскими, при татарах сидели на Киевском столе, а при литовцах остались без уделов, превратились в детей боярских, - сообщаю я, не делая акцент на том, что Романовы - не Рюриковичи, а потомки галицкого боярина, то есть, по понятиям двадцать первого века - бандеровцы и заклятые враги России, царскому роду всего лишь родственники по женской линии, и что, если бы я был тем, за кого себя выдаю, имел бы больше прав на российский престол. - Раз уж судьба свела нас, помогу, чем смогу. Вроде бы ни разу пока не подводил тебя.
        - По твоим чертежам, немного укоротив и уменьшив осадку, линейный корабль четвертого ранга, пятидесятивосьмипушечный, построил в Воронеже, назвал «Божьим предвидением». Еще два такие же другие мастера корабельные строят. Когда придет время, пойдут с турками воевать. Сейчас как раз еду оттуда, - примирительно произносит Петр Первый и, подняв бокал с вином, предлагает: - Выпьем за мой флот!
        Выпивает залпом, кривится от удовольствия и говорит восхищенно:
        - Какое хорошее вино! Привези мне несколько бочек.
        - В конце лета будут, - обещаю я и не удерживаюсь от совета: - Строить корабли надо на Свири или Онежском озере. Потом спуститься на них в Ладожское озеро, а из него - по реке Неве в Балтийское море.
        - Откуда ты знаешь? - опять насторожившись, спрашивает царь.
        - Смотрел карты голландские. Ихние купцы уже эти места разведали, - отвечаю я. - Только у истока Невы из ладожского озера стоит на острове одна крепость свейская, а в устье - вторая. Надо бы их захватить - и выход в море открыт. Построить рядом со второй крепостью в устье Невы порт - и пойдут грузы в Россию по короткому пути, и навигация будет длиться дольше, чем в Архангельске, за год раз пять можно будет смотаться.
        - Ишь ты, прям все мои планы угадываешь! - уже без настороженности восклицает Петр Первый.
        Трудно не угадать! У меня по истории оценка «отлично» была. Даже по истории КПСС, которой могли бы позавидовать мифы Древней Греции.
        Мы выпиваем за успешную реализацию его планов, после чего царь со свитой уезжает в Москву. Я провожаю их до околицы села, где тепло прощаемся. Судя по смягчившемуся взгляду Александра Меньшикова, который флюгер по жизни, мне разрешили еще пожить, несмотря на мой вредный характер.
        Кстати, говорят, что он обслуживает царя и ночью. Петр Первый во хмелю любвеобилен, неразборчив и неприхотлив, а к педерастии в Московии отношение спокойное, разве что гей-парады не проводят. Девок по теремам держат, внебрачные отношения редки и порицаемы, как церковью, так и обществом, вот парни и обслуживают друг друга, чем имеют. Особенно в походах. Боевые пидарасы из Древней Эллады через Византию добрались до российской армии и прижились в ней.
        40
        В субботу в полку короткий учебный день, до обеда, а потом баня, а в воскресенье и по великим церковным праздникам - выходной. Многие солдаты идут утром в церковь. Она каменная и не рассчитанная на такое количество прихожан. Солдат на воскресную службу внутрь не пускают, молятся на улице. Сходил и я разок, потому что в полку пошли слухи, что полковник - латинянин или даже вовсе нехристь, а солдат должен верить в командира без оговорок. Был как раз один из двунадесятых праздников - Рождество Богородицы. Церковь оказалась забита девками на выданье под контролем родителей. Это единственное место, где можно увидеть теремных затворниц. Подозреваю, что именно в этом главная причина такого религиозного рвения моих солдат и офицеров. Ассамблеи, как в Москве по приказу Петра Первого, здесь пока не в моде. Жен подбирают родители. Хочешь выбрать сам - иди в церковь, а то всучат крокодила. Заодно и помолишься.
        Из местных я знал, причем не с лучшей стороны, только тех, кто снабжал нас продуктами и фуражом. Двоих, несмотря на их дворянство, приказал выпороть на плацу перед солдатами, чтобы последние видели, как полковник радеет об их качественном питании. Меня же знали все воздвиженские и тоже, наверное, не с лучшей стороны. По их понятиям я в фаворе у царя и в больших чинах. По-старому я типа полкового воеводы, на должность которого назначались не ниже окольничего - второй чин после боярина. Мало того, то ли поручик Поленов подслушивал мой разговор с царем, то ли кто другой проболтался, но все уверены, что я в дальнем родстве с царем, а что дальность исчисляется многими веками - это никого не волновало.
        Я заказал молебен и толстую свечу на амвон по погибшим в пожаре в этот день несколько лет назад Марии, Матвею и Елизавете, как на русский манер назвал членов своей французской семьи. Я для них умер - и они для меня тоже. Пусть напоследок послужат моей новой легенде, по которой я вдовец. Несмотря на то, что в церкви было не протолкнуться, для меня сразу образовался проход к амвону, чтобы стоял впереди, как положено самому знатному из присутствующих. Именно это мне было ни к чему, собирался постоять в уголке, поизображать, не слишком комедианствуя, православного, но пришлось занять место по чину. Сзади меня разместились офицеры полка. Поп - согбенный старик с мелко трясущейся головой и слезящимися глазами - сразу приосанился и пригладил длинную седую бороду. Сравнивать мне было особо не с чем, но предполагаю, что сегодняшняя служба была вдвое продолжительней. Исполнялась вроде бы литургия Иоанна Зластоуста. Говорил поп лично мне, а я, чтобы не расстраивать старого человека, крестился, когда он голосом выделял фразу. Судя по умиленному лицу старика, делал все правильно. Причащаться мне не положено
было, потому что не исповедался, поэтому вышел раньше остальных, отсыпав на бронзовый поднос для подаяний по одному десять ефимков с приметами. Специально взял тяжелые серебряные монеты, звон которых был слышен по всей церкви. Главная задача выполнена: к вечеру весь полк и все село Воздвиженское будут знать, что полковник - наш человек, православный, а что в церковь редко ходит, так занятой очень, столько народу от него зависит, за всеми глаз да глаз нужен, но нашел время, помянул сгоревшую семью в день ее гибели, и на храм не пожалел, дал в несколько раз больше, чем все остальные вместе.
        Выходя, увидел среди прихожан очень красивую девушку лет девятнадцати с толстой и длинной, ниже задницы, русой косой, свисавшей из-под алого платка и завязанной алой лентой. Не знаю, что меня больше поразило - ее красота из разряда «есть девушки в русских селеньях!» или девичество в таком возрасте при таких внешних данных. Здесь девок спихивают замуж лет в тринадцать-четырнадцать. Про шестнадцатилетних говорят «засиделась». Девятнадцатилетняя - это уже, по местным меркам, старая дева. Еще год-два - и в монастырь пора. Поэтому я задержался во дворе.
        Она вышла вместе с родителями, которые были примерно одного возраста, за пятьдесят. Одеты старомодно и дорого, верхняя одежда из золотой парчи. Подозреваю, что надевают ее только в церковь по великим праздникам и другим торжественным случаям, поэтому одежда могла служить еще их дедам и бабкам. Вообще-то в прошлом году царь издал указ, обязывающий носить всем, кроме духовенства и крестьян, только «немецкую» одежду и обувь и даже ездить в немецких седлах, а в этом году добавил карательную меру - на городских воротах взимали с нарушителей пошлину: с пеших по сорок копеек, с конных по два рубля. Для сравнения: жалованье солдата сейчас одиннадцать рублей в год. Те, кто в города не ездил, поплёвывали на этот указ. Шли старые супруги осанисто и гоноровито, не замечая окружающих. Мол, трется у ног мелочь пузатая, брысь! Впрочем, дочка еще в церкви заметила мой интерес, поэтому, выйдя на улицу, сразу сняла платок, чтобы даже случайно не принял за замужнюю и полюбовался красивыми волосами. И мать тоже не пропустила мое внимание. Если последняя вскоре забудет меня, то у первой наверняка есть расстрельный
список, куда занесены все, стрелявшие в нее глазами. Каждая уважающая себя женщина всю жизнь ведет строгий учет воздыхателей, явных и тайных, смелых и робких, истинных и неправильно идентифицированных. Последних - преобладающее большинство, но ни одна женщина не признается в этом даже самой себе. Каждый восхищенный взгляд в строку. Если за день строка не пополнилась, день прожит зря.
        - Кто такие? - спросил я своего адъютанта.
        Как и большинство глуповатых людей, он обладает хорошей зрительной памятью и полным собранием сочинений всех сплетников в своей округе и не только. Про местных девок уж точно должен знать всё.
        - Артюхов Иван Савельич с женой Анной и дочкой Анастасией, - четко доложил поручик Поленов.
        - Судя по гонору, боярин? - уточняю я.
        - Из детей боярских, - отвечает адъютант.
        Дети боярские занимали промежуточное положение между боярами и дворянами. Как понимаю, это младшие сыновья или потомки удельных князей и бояр, лишившихся уделов. Видимо, я тоже по статусу боярское дитё. Девять лет назад местничество было отменено, но народ еще помнит своих героев.
        - Мог бы боярином стать, да не успел, потому что тестя, который его продвигал, казнили, - продолжает Мефодий Поленов. - Два поместья, полученные в приданое, отписали на государя, остались только вотчина на семнадцать дворов верстах в десяти отсюда и подворье здесь.
        Вотчина - это земля, перешедшая по наследству, от отца, а поместье получают от царя за службу. Семнадцать дворов - около сотни крестьян, потому что в некоторых могут жить по две, а то и по три семьи, причем не всегда родственники, совместно обрабатывать один жеребий и заниматься каким-нибудь промыслом. По местным меркам, Артюховы - люди не бедные. Тем более интересно, почему дочку никак не спихнут?
        - А почему дочка в невестах засиделась? Приданого нет или какой изъян имеет? - поинтересовался я.
        - Приданое есть. Вотчину зять унаследует, потому что все сыновья погибли в Крымском походе. Про изъяны ничего не слышал. Вроде бы нет, а там - кто его знает?! - отвечает он.
        - Разве никто не присылал родственницу осмотреть невесту? - не унимаюсь я.
        - А к ней никто не сватался, - отвечает адъютант.
        - Почему?! - удивляюсь я.
        - Я же сказал: из-за тестя! - с раздражением, как тупому, повторяет поручик Поленов. - Пока он был жив, Настька еще дитем была, а теперь из родовитых никто не возьмет, побоится царского гнева, а с простолюдином они родниться не захотят.
        Теперь понятна была заносчивость Артюховых: вы нас презираете и мы вас тем же, по тому же месту, столько же раз и так же больно!
        - Ты забыл сообщить, кто его тесть и чем провинился, - подсказываю я.
        - Как кто?! - удивляется моему невежеству Мефодий Поленов. - Федька Шакловитый, окольничий. Был начальником Стрелецкого приказа при царевне Софье, ковал крамолу на государя нашего Петра Алексеича, погубить его хотел. Не успел, ирод! Отрубили ему голову, лишили чести, окольничества и имущества, а жену сослали в монастырь, где она в тот же год и померла.
        Так уж повелось на Руси, что отвечает весь род и до седьмого колена, если не дальше. Мне тут рассказали, что жители Козельска до сих пор не берут невест из деревни по соседству, крестьяне которой поставляли сено монголам во время осады города, а парней, которые забредают в город, если будут опознаны, бьют смертным боем. Прошло почти пять веков - не менее двадцати колен - и, скорее всего, в деревне уже нет потомков тех, кто помогал захватчикам, а ответ все равно держат.
        - Артюхов что-нибудь поставлял нам? - спрашиваю я.
        - Нет, конечно! - отвечает поручик Поленов. - Кто ж у него возьмет на государеву нужду?!
        Неравнодушен я к женской красоте. Особенно после долгого воздержания и особенно осенью. Романы, начатые в это время года, всегда были продолжительными, хотя не всегда удачными. Только вот соглядатай мне будет помехой. Действовать собираюсь по обстановке. Может, ничего и не получится, а обвинения в измене заработаю. Царского гнева не боюсь, но лишние упреки ни к чему.
        - Поезжай в полк, скажи Кольке (так наши называют моего слугу Кике), пусть нальет в три бутылки вина. Отвезешь священнику с благодарностью за молебен, - приказываю я адъютанту. - Потом найдешь меня здесь, погуляю по селу.
        Когда поручик Поленов уносится на коне, грозно покрикивая на зазевавшихся прохожих, догоняю на своем опальное семейство, которое идет пешком по дощатому тротуару, по левой стороне улицы.
        - День добрый честным людям! - здороваюсь я.
        Артюхов смотрит на меня снизу вверх с недоверием, опасаясь издевки или позора, пока жена не толкает его кулаком в бок.
        - И тебе здравствовать, боярин! - произносит он.
        - Что это ты не привозишь нам ни хлеба, ни сена, ни соломы, как все? Или деньги не нужны, или обидели чем? - спрашиваю я шутливо.
        - Так это… так не предлагал никто, - не сразу находит ответ Артюхов.
        - Вот я и предлагаю. Давай зайдет к тебе, обсудим, - говорю я.
        - Буду рад принять такого важного гостя! - искренне заявляет отец семейства.
        Жена и дочь не смотрят на меня, но напряглись, как рыбак при мощной поклевке в казалось бы безрыбном месте.
        Двор Артюховых со стороны улицы шириной метров сто. В высоком деревянном заборе трое ворот. На средних, главных, нарисованы золотые грифоны. К дальней стороне двор сужается метров до семидесяти. Во дворе четыре жилых дома на подклетях, три из которых с высоким нарядным крыльцом, наверное, хозяйский и погибших сыновей, а четвертый, видимо, для прислуги, поплоше. За теремами одноэтажная поварня с пристроенной в угол столовой для многолюдных пиршеств, амбар, два погреба, мыльня, баня и пара то ли кладовых, то ли каких-то других служебных помещений, а потом за сравнительно низким забором начинался хозяйственный двор с конюшней, сараем для телег, хлевом, птичником, сеновалом и высокой кучей навоза, пока что не вывезенного на поля, в которой ковырялись с сотню кур и петухов разной расцветки. Постройки соединены дощатыми переходами, защищенными двускатными крышами на столбиках. Пока все выглядело крепко, но уже чувствовалось начало упадка: там доска оторвалась, там балясины не хватает, там покосившийся столбик пора бы заменить…
        Принимал меня Артюхов Иван Савельевич в горнице главного дома. Она метров пять на четыре. В красном углу висит икона Троицы, вроде бы, в золотом или позолоченном окладе. Посреди комнаты стол, накрытый длинной бардовой скатертью, по обе стороны которого по лавке, на которых лежало по четыре разноцветные подушки. В России цифра четыре в разряде нейтральных. В углу поставец с книгами и глиняными статуэтками. Я перекрестился на икону, чтобы произвести хорошее впечатление. Уверен, что мой визит запомнят до мельчайших подробностей и обсудят всем селом, хотя с семейством вроде бы никто не знается. Но ведь наверняка никто и не враждует открыто, через слуг поддерживают связь: не бедняки, могут пригодиться.
        Мы сели с хозяином напротив друг друга, обговорили, чего и сколько он может продать нам.
        Я предупредил, что рассчитаются с ним не сразу:
        - Не от меня зависит. Пока бумаги дойдут до приказа Военных дел, пока там проверят, пока деньги привезут в полк, пройдет месяц, а то и два.
        На самом деле некоторым задержкам по платежам шел уже третий месяц. Уверен, что Артюхов знает это, как и остальные жители села, и что ему важнее не деньги, а прорвать блокаду. Если царевы люди покупают у него зерно и фураж, значит, прощен, значит, и остальным можно с ним знаться.
        - Понятное дело! - отмахивается он и, как бы между прочим, сообщает о своем прошлом величии: - И при мне такое было, когда целовальником служил.
        Целовальник - это сейчас выборная должность в уездах, три в одном: судья, казначей и начальник местных сил правопорядка, типа шерифа. Он клялся честно исполнять свои обязанности и целовал на том крест, откуда и пошло название. То ли кресты были у всех неправильные, то ли целовали криво, но слава о честности целовальников еще та!
        Минуте на десятой разговора в комнату зашла дочь Анастасия с деревянным лакированным узорным подносом, на котором стоял бронзовый кувшин на пару литров и два вроде бы позолоченных стакана. В нынешней России научились так хорошо золотить вещи, что только по весу и то не всегда можно отличить фальшак. Время девушка провела в наведении марафета: лицо стало белее, брови чернее, а щеки и губы краснее. При этом не скажу, что стала краше, скорее, наоборот. На голове обруч из желтого металла с пятью овальными кусочками янтаря. В ушах длинные сережки из похожего металла и тоже с янтарем, только кусочки поболе. Поверх белой льняной рубахи, вышитой по вороту и краям рукавов красными крестиками, надет красный сарафан, перетянутый под сиськами алой лентой, чтобы казались еще больше, хотя и так не малые. В общем, красна девица во всех отношениях.
        Поставив на стол кувшин и стаканы, налила нам медовухи. От ее одежды шел запах травы, я никак не мог вспомнить, какой именно. Видать, одежду только что достали из сундука, где давно лежала без дела. Затем отошла к двери и встала там так, чтобы я мог полюбоваться.
        - Иди! - махнул ей отец, который пока не въехал в маневры мои и дочери.
        Мы с ним поболтали еще с полчаса, осушив кувшин. Медовуха была сытная. Ставленую, монастырскую, перестали делать, хотя монастырей теперь намного больше. Никто не хочет ждать сорок лет. Впрочем, и сытную медовуху делает мало кто, в основном богатые, хозяева пасек. Водка дешевле и вставляет лучше.
        Адъютант Мефодий Поленов ожидал меня во дворе. В дом его не пустили: знатностью и чином не вышел.
        - Отвез вино? - первым делом спросил я.
        - Так точно, господин полковник! - лихо козырнув, отчеканил он, из чего напрашивался вывод, что не только отвез, но и продегустировал нехило.
        Хозяин проводил нас до ворот, а дочь и мать остались на крыльце. Уверен, что завтра утром, если не сегодня вечером, побегут в церковь ставить свечку на удачу.
        41
        Я не стал торопить события, сделал паузу на полторы недели. За это время в полк приезжал Артюхов вместе со своими крестьянами, продавал фураж и муку. Общался с ним подполковник Магнус фон Неттельгорст. Я был как бы занят. Только в субботу послал адъютанта Поленова за бабкой-сватьей. Есть такая профессия в русских городах и селах. Они осуществляют как полный цикл от подбора пары до церкви, так и часть его. В Воздвиженском этим занималась улыбчивая, льстивая толстушка, вдова пономаря, черный платок которой был повязан по самые брови, отчего казалась узколобой и туповатой. Я заметил у русских странную тягу прикидываться дурачком, причем многие забывают выйти из роли. Или это они раньше умными прикидывались?
        - Пойдешь к Артюховым, посмотришь дочку. Поверишь всё: и тело, и чтобы не дырявая была, - приказал я.
        Русские пока отстают от цивилизованной, культурной Европы: не умеют сегодня за деньги, а завтра честная, впадают в крайности. Может быть, потому, что знают, что проститутка бывшей не бывает. Если бы я попросил показать мне дочку голой за любые деньги, меня бы в лучшем случае просто бы выставили из дома, а если бы показали, то их бы самих перестали пускать в порядочные дома. Пришлось бы матери с дочкой брать перстенек с бирюзой в зубы - и к кабаку, ловить клиентов. Зато женщине, родственнице жениха или сватье, покажут без разговоров. Наш купец - ваш товар, а товар подлежит осмотру перед сделкой. Кота в мешке мало кто согласится покупать, разве что приплатят хорошо.
        - Если не обманешь, получишь двадцать ефимков, а если будут прельщать, чтобы утаила что-либо, помни: сколько бы тебе Артюховы не посулили, деньги тебе не пригодятся. Тебя повешу, а семью твою пущу по миру, - предупредил я.
        - Как можно, боярин?! Такого знатного человека да обмануть?! - залебезила сватья. - Спроси у людей - никто слова плохого про меня не скажет! Если я кого обману, меня больше не позовут!
        - Знаю я вас! - пренебрежительно бросил я. - И еще: если у дочки все в порядке, скажешь ей и только ей, чтобы выбросила белила и румяна, и так хороша. Мне намалеванная красота не нужна. Можно брови подвести, губы подкрасить - и хватит.
        - Передам, боярин, обязательно передам! - заверила сватья. - Оно и верно, девка и так красивая! Такую украшать - только портить!
        Невестка оказалась без изъянов. Сватья многословно описала мне весь процесс осмотра.
        - И слова твои про белила и румяна передала. Шепотом, никто больше не слышал, - сообщила напоследок вдова пономаря. - Смутилась она сильно, заалела, как маков цвет!
        - А что еще девке делать, как не краснеть?! - пошутил я.
        - Сватать будешь? - поинтересовалась вдова пономаря. - Только скажи, тут же исполню. Родители ее, думаю, согласятся. Жених ты видный.
        Я не стал говорить, что согласились бы, даже если бы к ней сватался любой офицер из моего полка.
        - Как надумаю, позову тебя, - сказал я.
        Сватья ожидала большего, поэтому перестала улыбаться. Наверняка Артюховы пообещали ей заплатить, если дело сладится. Сейчас побежит к ним, расскажет, как нахваливала невесту, как уговаривала меня, но… Что она придумает в оправдание моей неторопливости - не знаю. Женщины врут не в тему, а на каких-то только им понятных ассоциациях. «Согласился было, а тут дождь пошел!». И другая женщина поверит, что не заладилось именно из-за дождя, а не потому, что жених не хочет навлечь гнев царя.
        Впрочем, гнев меня не остановил бы. Я сразу придумал, как его нейтрализовать. После ухода сватьи, вызвал адъютанта Поленова.
        - Напиши царю - или кому приказано присматривать за мной? - что я сватаюсь к внучке Шакловитого. Мол, ты меня предупредил, что Федька казнен за крамолу, но я сказал; «Надо быть справедливым. Внучка за деда не ответчица», - приказал я, задействовав азы соционики. - И добавишь как бы от себя, что, женившись, я уж точно не сбегу. Понял?
        - Как не понять, господин полковник! Сделаю всё в точности, как приказал! - радостно заверил поручик.
        Догадываюсь, у него уже руки чесались настрочить донос о моем интересе к дочке Артюхова, но боялся мне навредить. Если меня снимут, Мефодий Поленов слетит с теплого местечка, пойдет грязь месить на полигоне вместе с другими младшими офицерами и солдатами.
        На следующей неделе Артюхов привез на шести арбах вторую партию фуража. После того, как получил у подполковника Магнуса фон Неттельгорста расписку, ему сказали, чтобы зашел к командиру полка. Вел он себя суетливо, в глаза мне не смотрел. Наверное, боялся увидеть отказ.
        Я угостил его вином и отчеканил, не собираясь выслушивать ритуальные реплики о том, что он вроде бы не против, но надо бы с женой посоветоваться, или еще какую-нибудь ерунду:
        - От царя согласия пока нет, но дольше я ждать не буду. Свадьбу сыграем в воскресенье у тебя. У меня тут условий подходящих нет. Гулять будем один день. Больше свободного времени у меня нет. Война идет, сам знаешь. С моей стороны будут восемнадцать офицеров. И ты много не приглашай. Может так получиться, что в последний день придется всё отменить.
        - Против царевой воли не попрешь, - понурив голову, молвил Артюхов.
        Я не стал ему говорить, что донос доберется до Петра Первого, когда будет уже поздно. Говорят, царя сейчас нет в Москве, поехал в армию, которая где-то на северо-востоке пытается осложнить жизнь шведам. Просто мне не нужны были многолюдные, долгие и нудные гульбища. Обвенчаемся и отметим сравнительно скромно и спишем это на царя.
        - У тебя, как я видел, два дома пустых стоят. В одном я с Настей поживу, пока в столице подворье не построю, - поставил его в известность.
        - В Москве много пустых дворов, можно купить, - сообщил будущий тесть.
        Я имел в виду другую столицу, которой пока нет, но объяснять это не стал. Не поверит ведь. Для него Москва - Третий Рим, а четвертому не бывать.
        - Мне нужен трехъярусный каменный дом, как у немцев. В Москве таких нет, - сказал я.
        - В деревянном доме жить здоровее. Камень жизненную силу вытягивает, - просветил меня Артюхов.
        - Ерунда это всё. У немцев в городах почти все живут в каменных домах, а такие же здоровые, как и вы, - возразил я.
        Как человек, поживший в разных типах жилья, с уверенностью заявляю, что разницы для здоровья нет. Разве что панельные дома нагреваются и остывают быстрее, чем кирпичные, которые в свою очередь быстрее, чем деревянные, но хороший утеплитель сводит это преимущество на нет.
        - Это тебе решать, - примирительно произнес будущий тесть.
        42
        Посмотреть свадьбу собралось все население уезда, от мала до велика. Их можно понять: не каждый день женится командир полка на девушке из опальной семьи, которую никто не решался посватать. Наверное, бьются об заклад, казнят меня или помилуют? Венчал нас тот самый старый священник. Ему передали мою просьбу не затягивать, поэтому окрутил нас быстро. Анастасия была в новом платье, синем со вставками из золотой парчи. Лицо не набелено и щеки не нарумянены. Держалась напряженно. Догадываюсь, что никак не могла поверить, что это происходит именно с ней, что наконец-то дождалась. На мне был новый драгунский офицерский синий мундир с позолоченными пуговицами и золотистыми эполетами и аксельбантами. Ни эполетов, ни аксельбантов в русской армии пока нет. Есть погоны у солдат, но не как знак различия, а чтобы ремни подсумка и фузеи не сползали. Уверен, что через несколько дней эполеты будут на парадных мундирах всех офицеров полка. Ношение блестящих предметов на одежде - основная отличительная черта доблестного воина.
        Паперти в русских церквах пока не прижились, вход был почти вровень с землей. Вот тут и поджидало зевак главное отличие этой свадьбы от всех предыдущих. Два солдата начали швырять мелочь в толпу, а девять пар офицеров полка скрестили поднятые шпаги, образовав арочный коридор, по которому жених пронес на руках невесту к свадебному возку, выстеленному ковром и мехами. Анастасия не шевелилась и, как мне показалось, не дышала. Наверное, представляла, как сейчас лопаются от зависти все ее подружки и соперницы, если вообще смотрят на невесту, а не собирают с земли монеты, и фиксировала каждый миг блаженства, чтобы потом вспоминать всю оставшуюся жизнь. Как бы тяжело ей ни было со мной, за эти мгновения простит многое. Это была еще и компенсация ее родителям за мой отказ пускать пыль в глаза, устраивая многодневное и пышное застолье. И даже не сомневаюсь, что эту триумфальную галерею будут помнить многие годы, а все офицеры полка, венчаясь, будут устраивать такую же.
        Артюховы таки зазвали на свадебный пир, как подозреваю, всех, кто подвернулся под руку. В столовой места не хватило, поэтому для менее именитых гостей накрыли столы на дворе, хотя день был холодноватый и намечался дождь. В остальном ничего не изменилось с тех пор, как я женился в Путивле на ахейской княжне. Разве что вместо медовухи основным напитком была водка. Благодаря ей, гости напились быстрее, после чего молодых отвели в сени с постелью и кадками с зерном.
        Я взял плетку, которая лежала поверх медвежьей шкуры, укрывавшей постель. Еще подумал, шкура принадлежит Артюховым или кочует со свадьбы на свадьбу? Стегнул жену легонько, всего лишь соблюдая традицию. Она, видимо, решила, что я промахнулся, и приготовилась еще получать, причем явно не боялась боли.
        - Давно не пороли, соскучилась? - шутливо спросил я.
        - Нет, - ответила она и улыбнулась, но только губами.
        Я сел на постель, протянул ей правый сапог, в котором был золотой французский луидор. Наверное, опять что-то пошло не так, потому что невеста снова улыбнулась только губами, но начала с правого сапога и сильно удивилась, когда из него выпала золотая монета. Засунула ее за пазуху, позабыв, что сейчас будет раздеваться.
        Я разделся первым и лег. Простыни приятно холодили тело, снимая усталость.
        - Свечи задуть? - спросила невеста.
        Горели две свечи, воткнутые в зерно в кадках, и еще коптила лампадка в правом углу под иконой, на которой изображен мужик с бородой, не Христос, нынешнюю русскую версию которого я запомнил.
        Я как-то не подумал, что она впервые раздевается перед мужем, исправился:
        - Да, туши.
        Свет лампадки напомнил мне фонари в кинотеатрах над дверьми на улицу. Они загорались за несколько минут до конца фильма, и те, кому фильм не понравился или кто спешил, начинали перемещаться к дверям, чтобы выйти первыми, не толпиться.
        Анастасия долго возилась со своей одеждой, так и не осмелившись попросить меня о помощи. Я всё ещё чужой, хотя официально самый близкий. Легла на спину и закрыла глаза. Ни страха, ни напряжения. Мне показалось, что ей по барабану, что дальше будет. Главное уже свершилось, а остальное - ерунда. Поэтому я не стал сильно заморачиваться. Дорогу в рай покажу ей завтра, а сегодня побываю там один.
        Сватья не подвела. Точнее, не подвела невеста, дождалась. Когда я слез с нее, разрыдалась так, словно хотела за один раз выплеснуть накопленное за несколько лет ожидания. Я молча поглаживал ее подрагивающую, теплую спину. Нельзя словами отвлекать женщину от самого приятного процесса. Тем более, что до тех пор, пока она с тобой не поревела, ты для нее никто и звать тебя никак.
        - Большое счастье надо ждать долго, - поделилась жизненным опытом моя скромность.
        43
        Никаких указаний от царя не пришло ни через неделю, ни через две, ни через три. Так понимаю, у него были дела поважнее, чем женитьба какого-то мутного полковника, хоть и русского, но отвыкшего от царской благодати. Я перебрался на подворье Артюховых, чем несказанно обрадовал личный состав полка. Вроде бы не лютовал, но без меня они чувствовали себя лучше. Адъютанта оставил в части. Без него я чувствовал себя лучше. Слугу Энрике забрал с собой и первым делом нашел ему жену - семнадцатилетнюю сироту Марфу, служившую кем-то типа горничной у Насти, не уродку и тоже засидевшуюся в девках. Проституток здесь раз-два и обчелся, на весь полк не хватает, а моему слуге уже перевалило за тридцатник - пожилой по нынешним меркам.
        - Он же латинянин! - попробовал воспротивиться Иван Савельич.
        - Ничего, днем будут молиться разным богам, а ночью - одному, - сказал я.
        Священник, несмотря на хорошее отношение ко мне, венчать их отказался, пока Кике не примет православие. Тот, как истинный испанец, встал на дыбы впервые за годы службы у меня.
        Я решил не напрягать его:
        - Богу все равно, живите так.
        И зажили - служанка забеременела раньше своей госпожи.
        В последнюю неделю октября, когда слегка подморозило, я повел свой полк в учебный поход. До сих пор дневной переход все тот же, как и у торговых караванов с древнейших времен - в зависимости от местности, двадцать-тридцать километров. Можно, конечно, и быстрее раза в два и даже в три, но не долго, дня два-три, а потом начинают дохнуть лошади, а вслед за ними и люди. Ночевали в поле. Для меня и офицеров ставили палатки, а солдаты спали одетыми на попонах, укрывшись одеялами, которые везли, притороченными к седлу. На ужин всем выдавали по чарке водки - примерно грамм сто. Видимо, водка сделала некоторых слишком смелыми, потому что к концу третьего дня начали роптать. Все чаще, когда я проезжал мимо, кто-нибудь из строя негромко произносил, что нечего нам шляться по грязи.
        - Завтра назад пойдем? - как бы между прочим, спросил после ужина адъютант Поленов.
        - Нет, дальше, - ответил я.
        Утром перед выходом построил полк буквой П, чтобы всем было хорошо слышно, что скажу.
        - Мне показалось, что кое-кто устал и хочет вернуться в казармы, - начал я.
        Никто не подтвердил, но по рядам прокатился тихий гомон.
        - Так вот… - и дальше я с использованием сокровенных богатств русского языка, собранных мною в самых неожиданных местах, сообщил, куда именно могут прямо сейчас пойти те, мягко выражаясь, слабаки, которые случайно оказались в моем доблестном полку.
        Материться мои солдаты умели сызмальства, даже выросшие в семьях священников, но так замысловато… Сначала заржал один, громко, аж лошади вздрогнули, а потом и все остальные. Если у кого-то и были подозрения, что полковник - не русский, то теперь уж точно не осталось.
        В Воздвиженское мы вернулись через две недели, в субботу, чтобы помыться в бане. К тому времени вылезли все недостатки и недоработки и сбежала чертова дюжина солдат, о чем я абсолютно не пожалел. Лучше пусть здесь сбегут, чем в бою. Замену им прислали через пять дней.
        Через неделю выпал снег, шагистикой стало трудно заниматься да и, в общем-то, ни к чему уже, поэтому, начиная со следующей, три батальона занимались конно и оружно, а четвертый уходил в поход на шесть дней: три дня в одну сторону, три дня в обратную.
        На Новый год, который теперь отмечают первого января, а не первого сентября, как было до реформы Петра Первого и не первого марта, как было в Киевской Руси, и на Рождество, а потом, в связи с сильными морозами и глубоким снегом, и до конца февраля походы и часть других видов подготовки прекратил. Солдаты в казармах учились читать, писать и считать. Как ни странно, даже среди поповичей много было неучей.
        В конце января до нас добралась приятнейшая новость, сильно поднявшая боевой дух солдат и офицеров. В конце декабря наши разбили шведский корпус под Эрестфере. Три тысячи убили, две взяли в плен. Плюс шестнадцать знамен и восемь пушек. Именно в такой последовательности и сообщали - сперва о знаменах, а потом о пушках. Так понимаю, размалеванные тряпки наносили нам больше вреда, чем пушки.
        Возобновил учебные походы в марте, а перед Пасхой всем полком прогулялись две недели. Двигались быстрее, без особых проблем и дезертиров. Я почувствовал, что полк сложился, стал единым живым организмом. Теперь его можно было вести в бой.
        44
        Я бывал в Пскове в конце двадцатого века. Меня пригласил туда однокурсник по институту, сбитый летчик, капитан, которого в тридцать лет отправили на военную пенсию, потому что кого-то надо было сокращать, а он налетал достаточное количество часов, чтобы получать постоянное денежное довольствие от государства. Мы оба были капитана, пусть и разными, и примерно одного возраста, поэтому быстро подружились. Из института он ушел сам. Понял, что не его - и бросил на третьем курсе. После чего развелся с женой и купил за сто баксов мызу у границы с Эстонией. Может быть, его пример помог и мне выбрать правильный жизненный путь. По Пскову мы погуляли часа два, дожидаясь автобус, следующий в его палестины. За это время я успел пройтись вдоль стен кремля. Тогда такие стены были мне в диковинку. Не меньше удивил мужик лет сорока, не алкаш, одет прилично, который унес две пустые бутылки из-под пива, оставленные нами возле скамейки в скверике.
        - Скобарь! - презрительно произнес мой однокурсник.
        Он знал местных хорошо, потому что много лет служил в летной части рядом с Псковом.
        На раздолбанном «пазике» мы поехали в приграничную зону. Поскольку у меня не было разрешения на нахождение там, вышли до пограничного поста и пошагали в обход его по лесной дороге. По пути миновали мызу, которая казалась заброшенной. Дом был из почерневшего от времени дерева, двухэтажный, с высокими острыми башенками. Строивший его явно обожал готику.
        - Там живут две бабки, дочери человека, которому принадлежала вся земля в этой округе. Землю забрали, его шлепнули, а дочерей не тронули. Вот так и живут с тех пор вдвоем на подножном корме, потому что не работали в колхозе, пенсии не получают.
        От этой мызы до мызы моего однокурсника было безлюдных километра три. Дальше километрах в двух жил фотограф-любитель, который тоже не хотел работать и не только в колхозе, а еще через полтора километра - дед, когда-то батрачивший на отца бабок и сумевший дезертировать из армий четырех стран: русской царской, эстонской, немецкой и советской. В первых трех случаях остался безнаказанным, но в последнем, видимо, выдрал у удачи все волосы - и несколько лет провел там, где семь гудков, и все на работу. Вокруг мыз были луга с высокой травой, на которых паслись олени и кабаны. Местное население разводить скот не хотело. Говорили, что некуда сдавать молоко, но дело, скорее всего, в том, что собирать бутылки легче. Жили бедненько, но беззаботненько.
        В самом начале восемнадцатого века за пределами кирпичных псковских городских стен с высокими острыми башнями не было даже слобод. Их снесли в позапрошлом году, когда готовясь к нападению шведов. Враг оказался коварным - не счел нужным нападать. За что шведов возненавидели еще больше. Побывать в городе я не успел. Мы пришли к нему в конце дня и на следующее утро, двенадцатого июля, двинулись дальше, но уже не в одиночку, а в составе Большого полка, как сейчас называли армию, под командованием генерал-фельдмаршала Шереметева. Он был первым обладателем такого чина в русской армии. Получил вместе с орденом Святого Андрея Первозванного за прошлогоднюю победу над шведами. Также он был первым и пока единственным в Московии командором Мальтийского ордена.
        Шереметеву пятьдесят лет. Дороден, с немного обвислыми щеками и животом. Голубые глаза как бы сонные, но время от времени через них из-под густых светлых бровей на тебя смотрел смышленый зверек, а длинноватый нос на гладко выбритом лице, наверное, предупреждал о чрезмерном любопытстве. По отзывам подчиненных, вальяжен, умеет найти общий язык с любым, не самодур и не диктатор, но, когда надо, может быть и тем, и другим. Я подумал, что с такими талантами ему бы в дипломаты, а не в военачальники. Одет на западный манер и в парике из завитых, светлых волос до плеч, разделенных посередине на пробор.
        Познакомились мы во время первой стоянки. Я был приглашен в шатер генерал-фельдмаршала. Именно приглашен. Мол, будет время, загляни ко мне, но не позже, чем через четверть часа. Он сидел на низком и широком раскладном стуле, напоминающем шезлонг. Двумя белыми пухлыми руками держал кубок, изготовленный из морской раковины в серебряной оправе и наполненный вином, и делал из него маленькие глотки в промежутках между фразами. Мне предложили присесть на сундук, поскольку второго стула не было, и дали обычный серебряный кубок, судя по гербу на нем, изготовленный в Венеции, с красным вином. Вкус был немного вяжущим и с горчинкой, но при этом отдавал цветочным медом. Я пробовал только одно вино с подобным вкусом.
        - Кьянти? - спросил я.
        Генерал-фельдмаршал чуть не поперхнулся вином и воскликнул:
        - Надо же! Все-таки нашелся человек, который угадал по вкусу! Здесь никто понятия не имеет об итальянских винах, - и спросил: - Бывал в Италии?
        - Доводилось, - ответил я.
        - Я проехал ее с севера на юг, когда на Мальту направлялся, и полюбил итальянские вина. Мне их привозили каждый год по несколько бочек, но в этом враги наши не пропустили. Не могут простить мне прошлогоднюю победу! - похвастался он.
        - Уверен, что это не помешает тебе одержать другие, не менее блестящие победы! - лизнул я.
        Шереметев оказался крепок на похвалы:
        - Да какая там блестящая! Нас было раза в три больше!
        - Под Нарвой было в пять раз больше, что не помешало проиграть, - возразил я.
        - Из-за предателей-иностранцев, - произнес он, потом, наверное, вспомнил, что я тоже приехал из-за границы, и нашелся: - Мне сказали, ты наш, хоть и вырос там.
        Я не решился отречься от такой чести.
        - Сейчас командиры почти все наши, предательства не жду, - сообщил он и внимательно посмотрел мне в глаза, будто я - единственный, в ком он не уверен до конца. - Пойдем по приказу государя нашего Петра Алексеича в Ливонию для поиска и промысла над врагом, куда военный случай позовет. Ты последним подошел, тебе и замыкать колонну.
        Это он так мягко дал понять, что доверия к моему полку нет.
        - Могу замыкать, могу поиск вести, могу и то, и другое одновременно, - говорю я. - Главное ведь - чтобы командир тебе доверял.
        - Предупреждал меня царь, что ты норовистый, за словом в карман не лезешь и политес не блюдешь! - весело произнес Шереметев и сделал большой глоток вина. - Ладно, три дня идешь замыкающим, а потом перемещу вперед, - пообещал он. - К тому времени как раз на вражеской земле уже будем.
        - А известно, где шведы и сколько их? - поинтересовался я.
        - По неточным сведениям генерал-майор Шлиппенбах, битый мною в прошлом году, вышел из Дорпата с семью тысячами пехоты и конницы и шестнадцатью пушками. Куда пошел - не ведомо. Будем искать, - ответил генерал-фельдмаршал. - В моей колонне семнадцать с половиной тысяч при двадцати четырех пушках, включая твои, и послезавтра по реке выдвинется генерал-майор Гулиц с шестью с половиной тысячами при восьми пушках.
        Я подумал, что если колонны объединятся, то обязательно проиграем, а если нет, то возможны варианты. Генералу-фельдмаршалу говорить это не стал. У некоторых весельчаков странное чувство юмора, несовместимое с моим, угрюмым.
        45
        Душный июльский день. Солнце припекает так, будто перепутало Прибалтику с Крымом. В этих краях я переношу жару хуже, чем в южных регионах. Несмотря на то, что скачу по лесной дороге в тени, пот течет с меня ручьями. Нижняя рубашка уже мокрая, а лосины прилипли к ногам и ягодицам. От коня тоже идет вонь сильнее, чем обычно, хотя скачу хлынцой, уставать не должен. Время от времени я давлю на его холке обнаглевших оводов, которые кружат вокруг нас. Меня сопровождают адъютант Поленов и полтора десятка драгун. Еще пятеро в передовом дозоре. Я выехал на разведку, передав командование полком подполковнику Магнусу фон Неттельгорсту. Двигаться в колонне скучно. Мы, оставив обоз в Новом Городке, который верстах в шестидесяти от Пскова, идем по вражеской территории налегке, имея запас еды на восемь дней. Где этот враг - никто не имеет понятия. Местные называют разные места и, скорее всего, не врут. К шведам они пока что относятся не лучше, чем к нам. Генерал-майор Шлиппенбах наверняка имеет такое же смутное представление о нашем местоположение, поэтому маневрирует в местах предполагаемого нашего движения.
Ему надо не пустить нас вглубь вверенной ему провинции, но армия у него в два с половиной раза меньше нашей.
        Это не считая колонну генерал-майора Гулица, который недавно спустился на карбасах в Чудское озеро, где вступил в бой с четырьмя шведскими яхтами и взял на абордаж двенадцатипушечную под названием «Виват», о чем нам вчера привез известие гонец. Карбас - это парусно-гребное беспалубное судно длиной от трех до двенадцати метров с острыми прямыми штевнями. На малых одна мачта с, как правило, шпринтовым парусом, на больших - две, причем фок-мачта ставится почти у форштевня, а грот-мачта примерно посередине. Весел разное количество, обязательно нечетное, потому что одно - рулевое. На таких судах русские купцы перевозят грузы и людей из Пскова в Нарву и обратно. Карбасы были у них конфискованы для проведения десантной операции. Как оказалось, еще и для озерного сражения.
        Я слышу впереди топот копыт и останавливаю своего коня. Это несется высланный вперед дозор. Судя по спешке, заметили неприятеля.
        Старший дозора - рослый капрал с густыми пшеничными усами - козыряет немного согнутой ладонью и докладывает торопливо, будто за ним гонятся:
        - Свеи конные, десять человек, едут нам навстречу!
        Недаром солдат зимой учили считать. Теперь проверим, как научили воевать.
        - Они видели вас? - спрашиваю я.
        - Никак нет, господин полковник! - рявкает он.
        - Это хорошо, - решаю я и отдаю приказания.
        Лошадей отводят в лес. Солдаты располагаются цепочкой в кустах и за деревьями вдоль левой стороны дороги. Располагать на обеих сторонах не рискую, чтобы в горячке боя не перестреляли друг друга.
        - В первого не стрелять! - строго напоминаю я.
        Нам нужен «язык». Живой и более-менее здоровый.
        Это были рейтары. Они все еще воронят кирасы и шлемы-капелины и предпочитают черный цвет в одежде. Основное вооружение осталось прежним - три-четыре мощных длинностволых пистолета, причем некоторые двустволые или одностволые многозарядные: в ствол забивали через толстые пыжи от двух до пяти-шести зарядов, на каждый из которых был отдельный замок, чаше колесцовый. Последний вариант, как говорят, очень ненадежен, особенно в руках не очень внимательного стрелка. В отличие от кирасир, рейтары обычно после выстрела из пистолетов не вклиниваются в ряды пехоты и не рубят ее холодным оружием, а караколируют, перезаряжая огнестрельное.
        Я занял крайнюю позицию, приготовил винтовку. Рядом со мной сопит адъютант Поленов. Это не первый его бой, а суетится, как новичок.
        - Огонь! - нажимая курок, командую я, когда передний всадник оказывается в просвете между деревьями напротив меня.
        Выстреливаю первым в серую «в яблоках» лошадь. Попадаю в голову, ниже глаза. Рядом гремит фузея поручика, который всаживает вторую пулю в бедное животное, у которого и так уже подогнулись передние ноги, а потом раздаются выстрелы солдат. В каждого рейтара стреляет пара солдат. Дальняя от меня пара в резерве, если кто-то из шведов уцелеет и попробует ускакать. Она осталась без дела.
        Рейтар, скакавший впереди, не успел спрыгнуть с завалившейся набок лошади. Ему придавило правую ногу. Рейтар пытается вытащить ее из стремени, а потом из-под лошади, которая дергается всем телом, не желая умирать.
        - Сдавайся или убью! - орет ему по-русски подбежавший поручик Поленов, размахивая палашом.
        Рейтар вряд ли понял слова, но смысл угадал, поэтому замирает.
        В это время на дорогу выскакивают остальные солдаты и, как я учил, колют палашами подстреленных рейтаров, если вдруг еще живы. А то ведь гад стрельнет в отместку, утянет за собой в могилу. После чего начинают вытряхивать тела из трофейной одежды, собирать оружие и ловить лошадей.
        - Помогите ему выбраться, - приказываю я солдатам, показав на уцелевшего рейтара.
        Ему под сорок. Лицо покрыто многодневной рыжей щетиной. Взгляд отсутствующий, как у наркомана, только что уколовшегося.
        - Звание и имя? - задаю я вопрос на шведском языке.
        Как по мне, шведский легче датского и труднее норвежского, при этом тормознее их обоих, но сильно обгоняет финский язык.
        - Капрал Якоб Свенссон, - отвечает рейтар.
        В двадцать первом веке Свенссоны составляли примерно половину населения Швеции, а если брать и варианты этой фамилии, то все девяносто процентов.
        - Где сейчас генерал-майор Шлиппенбах? - спрашиваю я.
        - А? - произносит в ответ пленный, часто моргая и глядя на меня недоуменно.
        Вопросительно акать, моргать и смотреть тупо в ответ шведы будут и через триста лет. Не потому, что не расслышали, а чтобы иметь время понять смысл фразы, проверить ее, так сказать, на вшивость типа скрытого смысла, издевки или шутки. Финн бы тупо и надолго завис, медленно и дотошно анализируя заданный ему вопрос, норвежец относительно быстро кивнул бы три-четыре раза, как бы разделяя ваши слова на отрезки и отмечая проверку каждого, после чего коротко ответил бы, а датчанин ляпнул бы что-нибудь веселое и невпопад и, пока бы зависали вы, пытаясь сообразить, какое отношение имеют его слова к вашему вопросу, понял бы услышанное и произнес правильный вариант.
        Я медленно повторяю вопрос.
        - В мызе Санге, - отвечает черный рейтар.
        Я даже не сомневаюсь, что ответ честен. Пленник - не предатель, а швед. Настоящие шведы всегда честно отвечают на любые вопросы. Как следствие, шведские мужья никогда не спрашивают жен, где они провели ночь. Если не знаешь правду, значит, ничего и не было. Шведским женам спрашивать незачем, потому что хранителями семейного очага являются мужья. Я никогда не слышал о шпионах-шведах или дипломатах-шведах. То есть, их иногда заносит в эти профессии, но только смеха ради. Кстати, и врут шведы тоже только в шутку. Соврет и засмеется первым, чтобы ты догадался, что это именно шутка. Это единственный изъян в их эмоциональной инвалидности. На все остальное шведы не расходуют чувства, поэтому искренне уверены, что являются самой лучшей нацией на нашей планете и не только. Не выпячивая это, не доказывая никому ничего, а просто уверены - и всё. Наверное, благодаря этим чертам характера, из них получались хорошие моряки, пока в конце двадцатого века социализм не отучил шведов работать.
        В свое время я сделал вывод, что каждый народ считает самым лучшим себя, и только скромные русские уверены, что всего лишь самые умные и талантливые, а материальную неблагоустроенность списывают на горе от ума и таланта.
        - Заканчивай здесь и догоняй меня, - приказываю я поручику Поленову, а сам с пятью драгунами и пленным скачу к генерал-фельдмаршалу Шереметеву.
        В его свите есть несколько скобарей, которые наверняка знают, где находится мыза Санге.
        46
        Шведы удирают от нас. Два дня мы шли за ними, пока враг не спрятался за рекой Амовжей, разрушив на ней мосты. Теперь отдыхаем второй день, ждем чего-то. Может быть, приказа Петра Первого: продолжать преследовать генерал-майора Шлиппенбаха, все дальше удаляясь от своего обоза, или вернуться к Новому Городку? Шереметев прекрасный исполнитель, но, видимо, это качество так хорошо развилось за счет решительности. Утром он выслал на разведку легкую иррегулярную конницу из казаков, татар и калмыков и драгунские полки Полуэктова и князя Вадбольского. Полки сейчас называются по командиру. Поменялся командир - поменялось название полка. Мой полк в разведку не посылают, а проявлять инициативу я больше не хочу, потому что за пленного рейтара и добытую от него информацию меня даже не поблагодарили. Хорошо, что хоть трофеи не отобрали. Я взял себе трех коней, крупных и медлительных, но выносливых. Все остальное солдаты просадили вместе со своим эскадроном за два вечера, обменивая на водку у маркитантов-скобарей, которые на свой страхи и риск следуют за нашей армией и неплохо наживаются. За остальных трофейных
лошадей можно было бы поить два дня весь полк, а не один эскадрон.
        Я лежу на склоне невысокого холма на попоне, постеленной на траве. Под головой седло. День сегодня солнечный, а на небе густо раскиданы, как комочки манной каши, небольшие облака. Солнце прячется за них часто, но не надолго. Я не вижу в небе птиц, но слышу их звонкое пение. От травы идет пряный дух лета. Если бы не всякая летучая сволочь, мелкая и назойливая, можно было бы считать, что случайно оказался в раю.
        Мне виден почти весь наш лагерь - несколько шатров для офицеров и разбившиеся на группы солдаты-пехотинцы, которые сидят или лежат. Погода стоит теплая, посему палатки солдатам не положены, оставлены в обозе. Пехотинцев набирают из крестьян и бродяг. На многие годы армия будет их домом, если не погибнут или не станут инвалидами. Интересно, о чем они сейчас говорят? Наверное, не о возможности сделать военную карьеру и получить поместье, а то и два, как мои драгуны. Предел для крестьянина - звание унтер-офицера. Не знаю, что он должен совершить, чтобы дослужиться хотя бы до прапорщика. Разве что спасти царя в бою.
        Я вижу, как к шатру командующего скачут три казака. У них красные шаровары, а верх разного цвета и фасона. И головные уборы разные. Наверное, чтобы их не перепутали с солдатами регулярной армии. Петр Первый казаков, как и татар с калмыками, не уважает и регулярными делать не хочет. При взятии Азова они не проявили доблести, несмотря на красные шаровары. Один казак заходит в шатер. Через минуту оттуда выбегает адъютант генерал-фельдмаршала и отдает приказ двум трубачам, которые постоянно дежурят возле шатра. Звонкие звуки боевой тревоги летят во все стороны, заглушив щебетание птиц.
        - Седлай боевого коня, - приказываю я слуге Энрике, а сам иду к шатру командующего армией.
        Туда спешат и командиры остальных полков. Я захожу одним из последних.
        Генерал-фельдмаршал уже отдает приказания командирам драгунских полков Бауэру и Вердену:
        - Срочно скачите к мызе Гуммельсгофе. Она верстах в пятнадцати от реки. Казаки вам покажут путь. Наши навели через реку мост и захватили врасплох Шлиппенбаха, требуют помощи.
        Так понимаю, история, как с медведем в берлоге: то ли я его схватил, то ли он меня.
        - Мне присоединиться к ним? - спрашиваю я.
        - Нет, будешь в резерве, - отвечает Шереметев.
        У меня складывается впечатление, что он не хочет, чтобы я прославился. Наверное, сознательно или подсознательно понимает свою малую компетентность в военном деле и поэтому боится быть подсиженным. Я ведь, в отличие от Бауэра и Вердена, как бы свой, но в то же время, в отличие от Полуэктова и князя Вадбольского, имею западную выучку, поэтому, по мнению генерал-фельдмаршала, у меня больше шансов занять его место.
        Чтобы уменьшить мое недовольство, Шереметев говорит:
        - Будешь возглавлять нашу колонну.
        Два полка драгун уносятся вслед за казаками-посыльными, а оставшаяся пехота выстраивается в колонну по четыре и топает вслед за моим полком, который скачет в колонну по три.
        Мост был отремонтирован частично. Драгуны срубили несколько деревьев, очистили бревна от веток, стесали сверху и снизу и положили на обгоревшие опоры. Видать, позавчерашний дождь не дал огню разгореться и сильнее повредить мост. Я спешиваюсь и веду коня на поводу. Не то, чтобы боюсь свалиться в реку. Мост невысок, а река неглубока. Подаю пример подчиненным, иначе кто-нибудь из драгунов обязательно свалится, и, скорее всего, этим человеком будет не умеющий плавать. Некоторые бревна пошатываются. Конь испуганно всхрапывает, но продолжает послушно идти за мной.
        На противоположном берегу жду, когда переправится весь мой полк. Уже слышны звуки выстрелов из пушек. Судя по интервалу между залпами и их мощности, стреляет одна сторона, вражеская. У обычного драгунского полка, к коим мой не относится, на вооружении две трехфунтовки. В бой ввязались три полка, но их пушки почему-то молчат. Это наводило на грустные мысли.
        Часа через два, когда до места боя остается верст пять, мы приближаемся к лесному массиву, который слева от дороги. Справа деревья растут островками, словно разведка, высланная вперед лесом. Я останавливаюсь, жду командующего. Он едет верхом на рослом вороном иноходце, а следом - его пустая черная карета, расписанная золотой краской и с позолоченными ручками и прочими металлическими деталями. Привез Шереметев карету из Италии. Для выпендрежа, потому что ездит в ней редко. Кучер в форме пехотинца сидит на козлах, что на Руси пока что в диковинку. У русских карет сиденья для кучера нет, скачет верхом на запряженной лошади. Обычно запрягают двух лошадей цугом, и на передней едет кучер, как форейтор в Западной Европе при трех- или четырехпарной запряжке.
        - Прикажете моему полку обойти противника и ударить с тыла? - подсказываю я генерал-фельдмаршалу тактический ход.
        - А успеешь? - спрашивает он в ответ.
        - Постараюсь, если шведы не побегут раньше, - отвечаю я, по привычке называя врагов шведами, а не свеями, как сейчас принято в царстве.
        Видимо, мысль, что я не успею, подталкивает Шереметева к принятию верного решения:
        - Давай!
        Оставив пушки в колонне, мы подъезжаем к широкому и неглубокому ручью, который проторил себе путь через лес. Я приказываю драгунам перестроиться в колонну по два и следовать за мной. Вперед высылаю разведку из десяти человек с приказом не вступать в бой, если вдруг наткнутся на противника. На месте шведского генерала я бы послал один или два полка в обход. Будет забавно, если мы встретимся вдали от места основного сражения.
        Не встретились. Выехали по ручью из леса, повернули направо. Миновав условную линию боя, которую я определил по звукам выстрелов из пушек и фузей, еще долго скакали вперед, выискивая, где можно пересечь лес в обратном направлении. Пришлось пробираться по оврагу, поросшему кустами и невысокими деревцами. Выслал вперед солдат с топорами, которые сделали просеку.
        Мы оказались километрах в двух позади места, где проходило сражение. Напротив нас паслись оседланные и стреноженные лошади, тысячи полторы, под охраной десятка шведских драгунов. Левее и примерно на километр дальше стоял шведский обоз. Шведские драгуны сперва тупо смотрели на нас, пытаясь сообразить, кто такие? Наверное, акали, обращаясь друг к другу и не желая признавать коллег из вражеской армии. С какой-то там попытки угадав правильный ответ, сняли путы с ближних лошадей и дали на них дёру. Я приказал командиру первого эскадрона заняться лошадьми и обозом, перегнать их по просеке на другую сторону леса, чтобы не мешали удирать шведским пехотинцам, артиллеристам и кавалеристам, которые расположились справа от нас на широком поле. Враги построились в пять узких прямоугольников, промежутки между которыми занимали четыре батареи по четыре пушки в каждой. В шведских полках меньше солдат, чем в наших, в среднем около шестисот-восьмисот, хотя бывают интересные варианты, когда есть полковник, но солдат на роту, или капитан с пятью сотнями подчиненных. Если сведения о численности шведского корпуса
верны, в каждом подразделении, построенном прямоугольником на поле боя, чуть более тысячи солдат и драгунов, два полка или полк и отдельные роты. На левом фланге находилась конница - три небольших отряда рейтаров и кирасиров, всего около тысячи человек, - не давала обойти пехоту. Правый фланг прикрывал лес, поэтому обхода с этой стороны не ожидали. Бой был в самом разгаре. Шведы стояли крепко, а их артиллерия наверняка наносила нашим немалый урон. Я подумал, что за грохотом выстрелов враги не сразу услышат топот копыт и обнаружат нас.
        Проинструктировав командиров эскадронов, я повел полк в атаку на два подразделения, которые стояли ближе к лесу. Мой конь быстро набрал ход и оторвался от остальных. Пришлось его придержать немного. Нападать в одиночку страшновато. Я краем глаза наблюдаю за левым флангом шведов, опасаясь, как бы не выслали нам на перехват конницу. Видимо, наши казаки, татары и калмыки занимают все их внимание. Зато нас замечают шведские пехотинцы. Они кричат командирам и показывают руками в нашу сторону. Чтобы выдержать навал конницы, им надо перестроиться. Мы не даем это сделать.
        Мой жеребец врезается в строй и сбивает двух человек. В это время я рассекаю саблей высокую суконную шапку, а вместе с ней и голову третьего пехотинца. Рядом влетает в строй конь другого драгуна и начинает мотать головой, словно дает понять, что сделал это не нарочно. Я срубываю следующего шведа, который пытается ткнуть моего коня очень длинным, как мне показалось, штыком с плоским лезвием. Потом убиваю еще одного и еще…
        Мельком замечаю, что мои подчиненные не отстают от меня, рубят, как умеют. Оба шведские полка теряют строй, рассыпаются, начинают разбегаться. Я подскакиваю к батарее трехфунтовок. Рослый артиллерист замахивается банником. Успеваю выстрелить в него из пистолета, который вдруг оказался в моей левой руке, хотя, хоть убей, не помню, когда достал его из седельной кобуры. Артиллерист роняет банник и закрывает двумя руками грудь в том месте, куда попала пуля. Так, со сложенными на груди руками, падает ниц. Я догоняю его коллегу, невысокого, но широкоплечего, который бежит странно, вприпрыжку и не собирается расставаться с пальником с дымящимся фитилем. Наверное, наводчик. Я рассекаю саблей его левое плечо у шеи. Лезвие уходит наискось до позвоночника, после чего выдергиваю саблю, замахиваюсь вновь и сношу голову третьему артиллеристу в странной суконной шапке, напоминающей смесь тюбетейки с ушанкой. Следующим был офицер без головного убора. Длинные, похожие на лен волосы завязаны сзади черной ленточкой, торчат конским хвостом. Офицер постоянно оглядывается. Он молод, не старше двадцати. Лицо вытянутое,
безволосое, а брови и ресницы такие светлые, что почти незаметны. Офицер шарахается в сторону, понимает, что не спасется, после чего падает плашмя. Может, споткнулся, а может, специально. Я придерживаю коня, чтобы не проскочить. Если наклонюсь, то достану шею офицера острием сабли.
        Вместо этого произношу на шведском языке:
        - Сдавайся!
        - Да-да, я сдаюсь! - кричит он высоким, немного писклявым, наверное, от испуга голосом и продолжает лежать, уткнувшись лицом в примятую траву.
        Я оборачиваюсь, вижу драгуна из своего полка, который только что с третьего удара таки добил еще одного артиллериста, показываю саблей на лежащего офицера и приказываю:
        - Охраняй его!
        Вместо ответа драгун кивает. Первый бой. Башню снесло, соображает с трудом, весь на инстинктах и наработанном навыке подчиняться командиру.
        Я гонюсь за убегающими шведскими пехотинцами, успеваю срубить еще несколько человек, после чего замечаю, что третье шведское подразделение, образовав каре, медленно пятится к лошадям, не подозревая, что их сейчас угоняют в другое место. Четвертое и пятое тоже собирались отступить во всем правилам, но их смяла удирающая шведская кавалерия. Рейтарам и кирасирам стал понятен расклад, поэтому решили не попадать в плен.
        Наши пехотинцы, не совсем выдерживая строй, шагают нам на помощь. Их цель - враги, построенные в каре. Командир шведов в окружении нескольких офицеров скачет в середине каре на саврасом жеребце. Ему под пятьдесят. Держится уверенно и спокойно. Ему переживать особо нечего, потому что полковников принято брать в плен. За полком остается дорожка погибших и раненых шведских солдат, как метки в детской игре казаки-разбойники. Шведов обстреливают из луков татары и калмыки, нанося немалый урон. Мои драгуны знают, что нельзя соваться на штыки солдат, построенных в каре. Кое-кто из эскадрона, вооруженного пистолетами, постреливает в них, а остальные предпочитают догонять и уничтожать солдат из других подразделений, которые убегают группками и поодиночке.
        Наши пехотинцы догоняют каре, останавливаются шагах в пятидесяти и стреляют залпом. Ближний к ним ряд шведского каре сильно редеет. После второго залпа шведские солдаты ломаются психологически, бросают строй и бегут к лесу. Полковник кричит, пытаясь остановить их, но не долго. Подогнав коня шпорами, скачет вместе с другими уцелевшими офицерами полка вслед за удирающей конницей, которую преследуют казаки. За солдатами его полка начинают охоту наша конница, мои драгуны и Бауэра и Вердена. До леса удается добежать паре сотен или чуть больше. Там за ними гоняться никто не хочет. К тому же начались вечерние сумерки, а надо еще и трофеи собрать.
        Мои драгуны рассыпаются по полю боя. Курильщики ищут в первую очередь табак и трубки, а потом и то, что интересует всех - деньги и изделия из золота и серебра: кольца, цепочки, медальоны… Такое можно заныкать, а потом продать маркитантам. Трофейное оружие, амуницию и лошадей придется сдавать. Война теряет для солдата большую часть своей привлекательности. Наваривается в случае победы только государство. Зато солдатам теперь не надо тратиться на вооружение и обмундирование.
        47
        Мы простояли у мызы Гуммельсгофе три дня. Хоронили своих и чужих, собирали и подсчитывали трофеи. В сражении погибло около пяти с половиной тысяч шведских солдат. Сколько точно - никто особо не считал. Пленные шведы вырыли несколько глубоких ям, в которые покидали трупы без счета и засыпали землей. Наши прикинули, что удрала примерно тысяча с небольшим. Вычли три сотни попавших в плен - и получили нужную цифру. Также мы захватили всю их артиллерию, обоз и двадцать одну расшитую тряпку под названием знамя. Наших погибло чуть более четырех сотен, и около тысячи раненых. Среди погибших любимец Шереметева, командир пехотного полка Лим. Захваченный обоз пришлось сдать интендантам, зато шведских лошадей поменяли на своих. У врага лошади крупнее и, как следствие, скачут быстрее. Теперь мой полк выглядел круче остальных драгунских.
        Остатки армии генерал-майора Шлиппенбаха усилили гарнизоны в Пернау, где спрятался он сам, Дерпте и Риге. Сидели там тихо, не делая вылазок. Наша армия разделилась на несколько колонн и принялась грабить и жечь оставленную без защиты территорию. Петр Первый приказал уничтожить все, подорвать экономическую базу шведской армии. Он еще не догадывается, что эта территория вскоре станет частью Российской империи.
        Мой полк следует по Рижской дороге. Эскадроны уходят влево и вправо, захватывая мызы и деревни. Все ценное забираем, дома и хозяйственные постройки сжигаем, скот и крестьян, за исключением стариков, угоняем. Крестьянок можно насиловать, чем мои драгуны усиленно занимаются всё свободное время. Богатых ливонцев арестовываем до уплаты выкупа. Треть всей добычи достается мне. Из своей доли я отдаю треть генерал-фельдмаршалу. Такая война мне нравится: напоминает славные рыцарские времена и моё недавнее пиратское прошлое. А то я уж думал, что будет так же скучно и ненаваристо, как во французской армии Людовика Четырнадцатого.
        Наша цель - городок Вольмар. По сведениям, добытым от языков, там находится отряд шведов, около девятисот человек при четырех пушках, под командованием полковников Бранта, Лизона и Лимова. Туда же собираются привести свои отряды генерал-майор Майдель из Курляндии и генерал-майор Шлиппенбах из Пернау, чтобы совместными усилиями противостоять нам. Мне приказано захватить Вольмар, разорить в нем армейские магазины и сжечь все, что горит, лишив шведов базы.
        Городок располагался на берегу речушки Аа. Вместо крепостных стен - валы с трех сторон, за исключением речного берега, ров шириной метров восемь и четыре башни высотой метров двенадцать по углам неправильной трапеции, сложенные из красного кирпича. В валах трое ворот из красного кирпича, по одним в каждой стороне, с подъемными мостами через ров. Ворота, ведущие на Рижскую дорогу, защищали две шестифунтовые пушки, а остальные - по трехфунтовке. На валах стояли шведские солдаты и офицеры и горожане. Вряд ли рады нашему приходу. Наверняка знают, что с ними будет, от тех, кому удалось сбежать от нас.
        Я посылаю адъютанта поручика Поленова к командиру гарнизона полковнику Бранту с предложением сдаться и отправиться в Ригу или любое другое место без оружия и обоза, но с личными вещами. Шведы коротко, без традиционных оскорблений, отказываются. Значит, не уверены, что удержатся, что помощь подоспеет.
        Я приказываю трем батальонам занять позиции напротив трех валов, а четвертый оставляю в резерве напротив Рижских ворот, на которые будут нацелены четыре пушки из восьми, имеющихся у нас. Мои драгуны роют рвы и насыпают валы для защиты пушек, рубят в лесу деревья для изготовления мостков через ров и на приличном удалении устанавливают шатры для офицеров, демонстрируя, что осада будет основательной и продолжительной. Шведы стрельнули по ним пару раз, ранили одного солдата и решили приберечь порох. С наступлением темноты выставили усиленные караулы на валах.
        Я тоже выставляю усиленные караулы, а остальным приказываю ложиться спать. У нас был тяжелый переход, устали, отдыхаем. Только четвертый батальон не спит. По сведениям местных жителей река Аа сейчас маловодна и возле города не глубока, можно перейти вброд. Что и делают драгуны четвертого батальона после восхода луны. Сначала переправляются на противоположный берег вдали от городка, а потом в обратном направлении, но уже в него. Укреплений со стороны реки нет, если не считать стены домов, высокие кирпичные заборы и небольшие завалы из бревен и пустых бочек на улицах. Караулы там стояли, как догадываюсь, из местных жителей, которые отнеслись к этой обязанности без должного старания.
        Моих драгунов заметили, когда те уже выходили из реки, мокрые по грудь, держа над головой фузеи с примкнутыми штыками и подсумки. Услышав там крики, я приказываю горнисту трубить атаку. Вроде бы спящий лагерь мигом просыпается и начинает шумно двигаться к валам и стрелять в ту сторону. Грохочут наши пушки, нацеленные днем на ворота. Пусть полковник Брант угадает, где у нас главный удар, а где отвлекающий. Он ведь предполагал, что все будет по-честному, что мы действительно будем осаждать по всем правилам осадной науки, и полковник со своим гарнизоном покажет нам, как надо держать оборону, пока не подоспеет помощь. А тут такая подляна! Судя по шумам в городе, четвертый батальон уже дерется на его улицах. Стрельба с валов ослабевает. Видимо, солдат перебрасывают внутрь города.
        - Второй сигнал атаки! - командую я горнисту.
        Теперь уже первые три батальона идут в атаку всерьез. По заготовленным мосткам перебираются через ров и карабкаются на валы. Вспышки выстрелов из шведских пушек и мушкетов высвечивают моих драгунов, которые предпочитают орудовать штыками. На валах перестают стрелять, звуки боя удаляются вглубь города. Рижские ворота распахиваются, падает подъемный мост.
        Я на коне въезжаю в Вольмар. Жаль, что конь не белый, но, уверен, если об этом эпизоде Северной войны когда-нибудь снимут фильм, главный герой въедет именно на таком. В городе еще стреляют, но все реже и реже. На брусчатой мостовой лежат трупы шведских солдат и мужчин не в форме, наверное, ополченцев. Кирпичные двух-трехэтажные дома по обе стороны улицы кажутся в темноте черными. Судя по крикам и плачу, в них уже орудуют драгуны. До утра город в их полном распоряжении. Я ничего не увижу в темноте. На центральной площади лютеранская кирха из темного, наверное, красного кирпича. Колокольня и пристройки к ней выкрашены в белый цвет. Крыша черепичная и более темная, скорее-всего, коричневая. Колокольня с башенкой наверху. Башенка была выше валов, поэтому днем разглядел, что зеленого цвета. Наверное, крыта позеленевшими от времени медными листами.
        - Напомни утром, чтобы забрали с колокольни не только колокола, но и ободрали медные листы с башенки, - говорю я адъютанту.
        - Так точно, господин полковник! - рявкает поручик Поленов, который никак не запомнит, что я не глухой.
        Медь и бронза - стратегические металлы. Командирам полков приказано забирать их, включая колокола, в первую очередь и сразу отсылать в Псков, откуда повезут в Тулу на оружейные заводы, где перельют в пушки.
        - Займись пленными и выставь караулы, чтобы никто не сбежал, - приказываю я подполковнику Магнусу фон Неттельгорсту.
        Я поворачиваю на улицу, которая ведет к реке. Как сообщили местные, на ней дома богатых горожан, немцев и иудеев. Пока что эти два народа живут здесь в мире и согласии, вместе грабят латышей и чухонцев. Последние, как понимаю - это будущие эстонцы. Впрочем, у меня подозрение еще с советских времен, что эстонец - это не национальность, а самый малый передний ход. Заднего хода у них нет, как и у кочевников. Если надо сдать назад, эстонцы разворачиваются и включают самый малый вперед.
        Из первого же дома, трехэтажного, с высокими стеклянными окнами, выбегает девушка с распущенными светло-русыми волосами, одетая в белую просторную рубаху, босая. За ней гонится безоружный драгун. Девушка молча бросается к моему коню и хватает двумя руками стремя. Мой конь останавливается. То же самое делает и драгун, узнав меня.
        - Не догнал, не повезло тебе, теперь это моя добыча, - говорю я и спрашиваю: - Много вас в доме?
        - Я и Семен, - отвечает драгун.
        - Забирай Семена, и уматывайте в другой дом, - приказываю ему. - В этом я остановлюсь.
        Драгун скрепит от злости зубами, но не осмеливается проигнорировать приказ. Через пару минут он вместе с напарником выметывается из дома, неся в руках фузеи, подсумки и по узлу награбленного барахла.
        - Отпустишь стремя или так и будем стоять здесь всю ночь? - спрашиваю я на немецком языке у девушки.
        - Простите, господин офицер! - произносит она, отступает от лошади и предлагает: - Открыть вам ворота?
        - Открой, - соглашаюсь я.
        Девушка, звонко шлепая босыми ступнями по булыжникам мостовой, забегает в дом и почти сразу открывает изнутри двустворчатые ворота. Въезд во двор тоннельного типа, занимает часть первого этажа. Двор небольшой, карета с трудом развернется. Наверное, поэтому она, повернутая оглоблей на выезд, стоит на открытом воздухе. Из дома выбегает слуга - пожилой мужчина с длинными сосульками седых волос вокруг лысого темени. В руке у него стеклянный масляный фонарь.
        - Доброй ночи, господа офицеры! - приветствует он, постоянно кланяясь. - Разрешите отвести ваших коней в конюшню.
        Я разрешаю и вместе с адъютантом и слугой Энрике захожу вслед за девушкой в дом.
        На первом этаже нас встречает хозяин с горящей свечой в руке. Близорукие глаза округлились от страха, из-за чего похож на филина, вдруг вытащенного на солнечный свет. На нем белый колпак с заломленным к правому плечу верхом, расстегнутый, темно-коричневый камзол поверх белой рубахи, а на ногах чуни - лапти из льняных веревок.
        - Прикажи постелить мне в отдельной комнате и устрой моего адъютанта и слугу, - говорю я хозяину. - Если кто-то будет ломиться в дом, скажешь, что здесь отдыхает полковник.
        - Как прикажите, господин полковник! - немного подбодрившись, произносит он и обращается к девушке, отдавая ей горящую свечу: - Марта, проводи полковника в гостевую комнату.
        При свете свечи я разглядел, что спас довольно таки смазливую девицу лет пятнадцати. У нее голубые глаза и ямочки на румяных щеках. С такими данными в будущем она бы рекламировала молочные продукты или кремы для лица. Теперь понятно, почему драгун скрипел зубами.
        Гостевая комната на третьем этаже. Туда ведет крутая лестница. Марта поднимается первой, шлепая босыми ступнями. Видимо, у нее плоскостопие. Просторная рубаха время от времени то обтягивает выпирающий зад, то западает между ягодицами. Если бы надо было подниматься еще один пролет, я бы завалил девушку прямо на ступеньки.
        В комнате только широкая кровать, вешалка, прибитая к стене слева от двери, и жестяная ночная посудина, накрытая крышкой, в углу справа. В ногах кровати прибита к стене полочка, на которую Марта накапывает воск, а потом прилепляет свечу. На кровати под белым кружевным покрывальцем горкой сложены три подушки: большая, средняя и маленькая. Темно-красное одеяло ватное, толстое.
        Когда служанка, наклонившись, заканчивает раскладывать подушки, я кладу руку на теплый тугой зад и подталкиваю вперед:
        - Ложись.
        Не произнеся ни слова, Марта забирается на кровать и ложится у стенки, головой на среднюю подушку. Что не положено солдату, то разрешается полковнику
        Я неторопливо раздеваюсь, чувствуя ее внимательный взгляд. В нем только любопытство, ни страха, ни агрессии. Когда поворачиваюсь к кровати, замечаю, что льняные волосы девушки теперь разложены по подушке в творческом беспорядке и кажутся более густыми, пышными. Я задуваю свечу, ложусь на льняные простыни. И рубаха на Марте льняная. В этих краях лен - одна из основных культур. На Ближнем Востоке одежда из льна - привилегия богачей, а здесь ее слуги носят.
        Тело у девушки горячее. Упругая сиська не вмещаются в мою ладонь, и сосок большой и твердый, как после оргазма. Я сдавливаю его - и Марта тихо пищит, но не от боли, а со смешком, будто моя глуповатая шутка позабавила. Волосы на выпуклом лобке густые и как бы колтунами, я не сразу нахожу губки, начинаю теребить их. Девушка опять пищит, но уже без смеха, а почему-то жалостливо. Надеюсь, сожалеет, что раньше такое не испытывала. Завожу ее не долго, только чтобы внутри помокрело. Не люблю на сухую. Когда вхожу, лишая девственности, пищит в третий раз и вроде бы удивленно. Наверное, представляла, что будет по-другому. Я несколько раз интересовался, что девушка ожидала и что чувствовала на самом деле? Ответы были разные, но ни у одной ожидания не совпали с реальностью, причем у одной половины в лучшую сторону, а у другой - в худшую. Тело у Марты было удивительно удобное. Меня, в общем-то, устраивает любое женское тело подо мной, но на некоторых чувствуешь себя комфортнее, даже слезать не хочется. Я напоследок еще раз сдавил ее твердый сосок, заставив пискнуть в четвертый раз, теперь уже облегченно.
        Отдышавшись, вспомнил, что хотел узнать:
        - Как твоя фамилия?
        Кстати, у русских фамилия только у родовитых и богатых. Крестьяне и городская беднота обходятся кличками или указанием на отца: Иванов, Петров, Сидоров…
        - Марта Зуяне, - отвечает она.
        Жаль! Я помнил, что будущую первую российскую императрицу Марту, а после перехода в православие Екатерину, захватят где-то в этих местах, но фамилия у нее будет другая. Какая точно - не помню, но не Зуяне. Впрочем, она вроде была вдовой. А было бы не хило стать молочным братом императора. Есть особый кайф общаться с человеком, жену которого драл. Смотришь сверху вниз, даже если ты ниже ростом.
        48
        Целую неделю Вольмар был базой моего полка. Каждое утро десять эскадронов разъезжались в разные стороны. В деревнях и мызах забирали все ценное, угоняли скот и крестьян, а остальное сжигали. Мои драгуны начали входить во вкус военной жизни. Во все времена и у всех народов на своей земле солдаты ведут себя более-менее прилично, а вот на чужой снимаются все блокираторы. Можно убивать, насиловать и грабить. В открытую, если командование разрешает или смотрит сквозь пальцы, или втихаря. Война всё спишет. Начинаешь чувствовать себя богом, вершителем судеб: хочу казню, хочу помилую. Опускаться на землю, возвращаться к мирной жизни уже не захочешь. Если не будет крупных поражений, а я помню, что не будет, вряд ли кто-нибудь из моих драгунов теперь дезертирует.
        На восьмой день тронулись в обратный путь. Ночью был дождь. Почвы здесь глинистые, поэтому у неподкованной лошади иногда скользят копыта, приходится быть все время на чеку, чтобы не свалиться вместе с ней. Как рассказали мои офицеры, любимец царя Лефорт чуть не стал инвалидом после падения вместе с лошадью во время Азовского похода. Я мог бы рассказать им более трагичные случаи, которые видел в других армиях и в другие эпохи, но не счел нужным. Со всех сторон несет гарью. Деревни рядом с городом сожгли в первый же день, но они до сих пор воняют. Завидев нас, бездомные собаки разбегаются в разные стороны, не гавкая, и издалека провожают внимательными взглядами. Иногда замечаем одинокого крестьянина или крестьянку, которые стремительно несутся от пожарища к ближайшему леску. Нас теперь боятся больше, чем шведов.
        В обозе едет фургон, запряженный двумя крепкими упряжными лошадьми, которым управляет мой слуга Энрике. Фургон набит ценной добычей, а на ней сидит или, быть может, лежит Марта Зуяне. Ей теперь придется делить со мной тяготы походной жизни. Не скажу, что сильно огорчилась. Всё лучше, чем на чужбине стать крепостной крестьянкой, которую выдадут силком замуж за того, кого выберет хозяин. Обслуживать полковника намного легче и, как я заметил, а солдаты полка услышали, приятнее. Войдя во вкус, Марта перешла от попискиваний к протяжным стонам. Следом идет фургон подполковника Магнуса фон Неттельгорста с юной сожительницей Бирутой Бебиной и несколько офицерских, которым по чину не положен отдельный, поэтому делят на троих-четверых. Зато в офицерских фургонах то смех, то слезы - не скучно.
        В последней трети колонны идут или едут захваченные в плен солдаты, горожане и крестьяне. Кто смог, тот выкупился и отправился в соседний городок Венден или дальше, в Ригу, а остальные потопают в Псков, а потом - вглубь Российской империи. Там много земли и мало рабочих рук. В отличие от русских крестьян, у этих не будет права перехода к другому помещику. Их дети и внуки станут русскими. В Ливонию на освободившиеся земли набежит сброд из других стран, который через три века объявит себя аборигенами и будет обзывать оккупантами потомков тех, кто жил здесь до них. Вместе с пленными вглубь России пойдет и часть скота: рабочие лошади, волы и коровы. Остальной, а мы гоним еще и пару тысяч бычков, коз, баранов и свиней, останется для снабжения армии. Пленные мужчины шагают, приварив взгляд к дороге, а женщины часто оглядываются и ревут, прощаясь со старой жизнью.
        Вольмар горит. Мы подожгли всё, что способно гореть. В том числе и много тонн ржи нового урожая. Всю неделю откармливали ею лошадей и другую скотину, но все равно остаток не помещался на телегах, которые мы захватили. Рожь, как и скот - товар стратегический, врагу нельзя оставлять. За эти дни пленные солдаты и крестьяне разрушили все четыре башни и переместили большую часть вала в ров, сделав их почти одного уровня. Скорее всего, Вольмар через несколько лет восстановят, но он вряд ли будет укрепленным городом. Сделали это по приказу Петра Первого. Как догадываюсь, царь стирает таким образом воспоминания об унижении под Нарвой.
        Замыкает колонну двенадцатый эскадрон. В его обязанности входит не дать разбежаться трофеям. Нападения с тыла я не опасаюсь. В Вердене гарнизон всего из трех сотен пехотинцев при двух пушках. Можно было бы и его захватить, но я не счел нужным. Во-первых, три сотни пехотинцев не представляют для нас угрозы; во-вторых, я знаю, что эта территория вскоре будет частью Российской империи, незачем ее зазря поганить; в-третьих, нам бы увезти то, что в Вольмаре награбили; в-четвертых, нарвинского комплекса у меня нет. К тому же, двенадцатый эскадрон позавчера неподалеку от Вердена повстречал и расстрелял из засады отряд из полусотни шведских кирасир под командованием капитана Карла Фрёлиха, сына рижского губернатора. Один кирасир уцелел, не получил ни царапины, свалившись с испугавшейся и вставшей на дыбы лошади. Есть такие везучие придурки. Именно придурки, потому что с головой явно не дружат. Умный на их месте давно бы загнулся, а эти из любой передряги выбираются самым глупейшим образом. Его отпустили, отобрав коня, оружие, кафтан и ботфорты. Одежда и обувь были не новые и дешевые, но как-то обидно
стало моим драгунам, что этот везунчик вообще без неприятностей выберется. Я приказал им распространять среди местных слух, что русская армия идет на Ригу. Вот через этого придурка и передали принеприятнейшую новость рижскому губернатору. Впрочем, гибель сына наверняка огорчила его больше.
        Утром четвертого дня колонна разделилась. Десять эскадронов с частью обоза и скота остались у Мариенбурга, который осаждал генерал-фельдмаршал Шереметев, а два повели остальную добычу в Псков. Говорят, там сейчас молодого крепкого чухонца или чухонку можно купить за двадцать копеек. Один из этих эскадронов вернется из Пскова в расположение полка, а второй погонит на Москву ту часть добычи, которая принадлежит мне и офицерам полка. Я еще в начале похода, когда узнал, что можно на вражеской территории (всё!), написал тестю, чтобы прикупил земли, а Насте - чтобы дала на это деньги из оставленных мной. Гулящей земли в Московии сейчас много, стоит дешево. Без крестьян она - обуза, а где их взять?! Разбегаются, сволочи, подальше от столицы, туда, где барщина легче, вольностей больше. Крестьян я добыл. Осталось посадить их на землю. Не сомневаюсь, что тесть справится с этой задачей, дело для него привычное. Тем более, что придут они с рабочими лошадьми, волами, коровами, рабочим инвентарем и зерном на посев. Офицеры, у родителей которых есть вотчины или поместья, последовали моему примеру. Приказ Петра
Первого жесток, но обогащает его империю, делает ее сильнее.
        49
        Мариенбург расположен на острове на озере Алуксне. Латыши и город называют, как озеро. Мариенбургом его нарекли крестоносцы, построив здесь крепость, чтобы контролировать торговый путь из Пскова в Ригу. Мост, соединявший остров с материком, частично разобрали и частично сожгли, поэтому осада и затянулась. Наши притащили сюда лодки со всей округи и как раз закончили сколачивать плоты. Штурм намечался на следующее утро.
        Командующий жил на постоялом дворе, который располагался в конце улицы, ведущей от разобранного моста к Рижской дороге. Все остальные дома на этой улице занимали офицеры его армии. Жилое здание постоялого двора было трехэтажным, построенным из красно-коричневого кирпича и покрытым черепицей такого же цвета, поэтому казалось, что и крыша кирпичная. Посреди двора два солдата опаливали пучками горящей соломы свиную тушу, положенную на доски. У коновязи стояли шесть лошадей, все вороные. Только у одной заметил изъян - белый «чулок» на задней левой ноге. Возле входной двери, на низком крыльце под жестяным навесом, замерли два часовых с фузеями у ноги. Взгляд у обоих отсутствующий, сквозь меня. Или знают в лицо, или, что скорее, признают своим, благодаря мундиру. Генерал-фельдмаршал Шереметев сидел в столовой во главе длинного стола, застеленного белоснежной льняной скатертью. Компанию ему составляли одиннадцать старших офицеров. Пили пиво из оловянных кружек с крышками. Обслуживал их толстый мучжина лет сорока трех и с сонным круглым лицом, белый фартук которого был в серых, влажных пятнах.
        - А вот и завоеватель Вольмара! - отсалютовав кружкой, поприветствовал меня главнокомандующий. - Присаживайся, составь нам компанию!
        - А не помешаю тайной вечере? - пошутил я, садясь в конце стола на свободное место.
        - Не помешаешь, я еще не определился, кого назначить Иудой, - сразу нашелся генерал-фельдмаршал.
        - Были бы тридцать сребреников, а за иудами дело не станет, - поделился я жизненным опытом. - Готов предложить свою кандидатуру в командиры штурмовых групп.
        - Групп будет несколько и командиров тоже, но твой полк останется в резерве, - отмахнулся Шереметев. - Дай и другим повоевать!
        - Баба с возу - кобыле легче, - не стал я спорить, потому что понял, что генерал-фельдмаршал не хочет, чтобы я отличился и здесь.
        С раннего утра двадцать пятого августа начала работать наша артиллерия. В основном стреляли мортиры бомбами. Пустотелые чугунные ядра начинили порохом, вставили фитиль, подожгли его перед самым выстрелом, затолкали в ствол короткостволой пушки и отправили по дуге за крепостные стены. Ядра разрываются громко, наполняя сырой утренний воздух резкими хлопками. Издали кажется, что в крепости мальчишки балуются петардами. Стены у крепости высотой метров пять. Башни прямоугольные и, благодаря островерхим деревянным крышам, кажутся в два раза выше стен. Шведы ждали, что атаковать их будут со стороны моста, чтобы ворваться внутрь через ворота, поэтому установили на надвратной башне десять из двух с половиной десятков своих пушек, в том числе обе шмыговницы - так наши называют усовершенствованные рибодекины - до сорока мушкетных стволов на одном ложе, стреляющие последовательно от одного запала, благодаря чему очень хороши против кавалерии и толпы пехотинцев, бегущих на штурм. Непредсказуемые, по мнению шведов, русские ночью перетащили плоты и утром напали с двух других сторон. На плотах плыли солдаты
полковников Англера, Балка и Мурзенка. Остальные ждали на приличном расстоянии, чтобы не попасть под пушечный обстрел.
        Шведы отбивались грамотно. На одном из плотов с солдатами полковника Англера два ядра выкосили почти всех. На плоту с подчиненными полковника Мурзенка одним выстрелом уложили сразу двенадцать человек. Зато солдатам Балка повезло. У него шведы успели убить одного и оторвать правую ногу у другого, а потом две наши бомбы взорвались позади трех шестифунтовых пушек, что стреляли по наступающим, и, видимо, угодили в склад боеприпасов. Рвануло так, что рухнула часть крепостной стены длиной метров двадцать, засыпав обломками все три пушки. Солдаты Балка заорали от радости так громко, что заглушили звуки от выстрелов пушек. Добравшись до берега, они резво побежали к пролому.
        Через несколько минут на надвратной башне забил барабан, предлагая переговоры. Видимо, комендант крепости майор Тиль трезво оценил ситуацию и решил не гибнуть зазря. В ответ ему отбарабанили требование сдаваться без условий на милость победителя и продолжили обстрел из мортир. К тому времени уже несколько плотов подошли к острову с нескольких сторон, и солдаты, оказавшись в мертвой зоне для пушек, начали приставлять к стенам лестницы.
        Прошло еще минут десять, и на надвратной башне опять забил барабан, извещая о капитуляции. Открылись ворота и из города вышли комендант, два капитана, два поручика, квартирмейстер, инженер и аптекарь. У шведов аптекарь тоже офицер. Они сдали шпаги первому попавшемуся русскому офицеру и попросили защиты. Судя по стрельбе за крепостными стенами, наши солдаты уже приступили к зачистке города. Церемониться с офицерами они не будут. Хотя за каждого плененного офицера обычно выплачивают премию от полтины за прапорщика и до трех рублей за генерала, наши солдаты, особенно пехотинцы, набранные из крестьян, редко зарабатывают премиальные. Срабатывает классовый антагонизм.
        Вот тут и случился второй взрыв. Сперва я увидел, как внутри крепости взлетают вверх в клубах черного дыма камни и бревна, а затем по ушам хлестнул рокот мощного взрыва. Там могли рвануть только много бочек пороха. Очень много. Весь пороховой погреб крепости. Наши солдаты выбегали из нее к берегу озера. На многих тлела одежда, и они бросались в воду. В самой крепости в нескольких местах начались пожары.
        Позже выяснилось, что пороховой погреб подорвали прапорщик артиллерии Вулф и штык-юнкер (дословный перевод «молодой орудийный барин» - младший офицерский чин в шведской артиллерии, равный прапорщику в пехоте) Готшлих. Причем первый пошел туда с женой - так боялся встречи с русскими солдатами. Такова сила пропаганды, потому что наши солдаты аж ничем не хуже тех же шведских, так же усердно убивающих, насилующих и грабящих.
        50
        Десятого сентября я получил письмо от тестя с известием, что стал в очередной раз отцом. Мальчика назвали Иваном в честь деда. Крестили через неделю после рождения. Имена крестных мне ничего не говорили, но, по заверению Ивана Савельевича, люди состоятельные и на хорошем счету у государя. То есть, тестю разрешили вернуться в приличные дома. Как будут говорить в двадцать первом веке, опять стал рукопожатым. Не удивлюсь, если заделается целовальником или еще каким-нибудь провинциальным чиновником, у которого основная обязанность - воровать в меру. Заодно тесть отчитался о покупке двух пустующих деревень и пообещал распределить в них и в своей вотчине захваченных мною крестьян.
        В этот же день и с тем же гонцом генерал-фельдмаршал Шереметев получил приказ двигаться ускоренным маршем к крепости Нотебург, как перевели шведы на свой язык ее русское название Орешек. Я знаю, что Петр Первый переименует крепость в Шлиссельбург (Ключ-город), а в народе ее будут называть Шлюхенбург. По крайней мере, так мне его представили, когда в первый раз проходил мимо на теплоходе «Волго-Балт-220» Беломоро-Онежского пароходства с грузом леса для калининградских целлюлозо-бумажных комбинатов. Такая вот была экономная экономика при социализме: вместо того, чтобы построить еще пару целлюлозо-бумажных комбинатов на Северной Двине возле Архангельска, мы возили лес из Архангельска в Калининград и возвращались оттуда обычно в балласте, хотя однажды заскочили в Ригу и взяли песок на Питер, а там выгрузили его и из соседней кучи погрузили, как по мне, точно такой же и повезли на один из шлюзов Беломоро-Балтийского канала. Произведенная из этих бревен бумага становилась золотой, несмотря на паршивое ее качество. Зато при деле были десятки судов и Беломоро-Балтийский канал не простаивал.
        Мой полк вместе с другими драгунскими переправили на правый берег Невы в нескольких километрах ниже Нотебурга. Земляные укрепления на правом берегу напротив крепости к тому времени уже были захвачены, и там теперь стояли полки Гордона, Гулица и Брюса. Для перевозки использовали лодки, плоты, ладьи и два галиота, которые притащили по суше из Архангельска солдаты, отправленные туда отражать нападение шведов, но так и не дождавшиеся врага. Шведы передумали нападать и еще раз терять несколько судов. Возможно, один из галиотов был захвачен во время прошлогоднего нападения.
        Где-то в этом месте будет рейд Славянка с двухпалубным дебаркадером у левого берега. На рейде становились на якорь и лагом друг другу, по четыре, суда, идущие сверху в разводку питерских мостов, и ждали двух часов ночи, когда начиналось это мероприятие. Иногда набиралось десятка два судов. Рейд обслуживал катер, поэтому экипажи перемещались на берег в магазины и обратно, а также с одного судна на другое. На четырех, которые стояли борт к борту, перемещения были массовые и с различными целями и результатами. Мое первое участие в этом мероприятии было запоминающимся. К часу ночи на судно прибыл лоцман - мужчина в возрасте немного за тридцать и с неистребимой женской тягой к истерике. Наверное, чтобы приглушить позывы ее, был он пьян. Начали выбирать якорь - выбило питание на брашпиле. Если бы лоцман был трезв, в разводку бы не пошли, а так капитан послал меня, имеющего к тому времени морской диплом капитана и только начавшего речную карьеру в должности третьего штурмана, за электромехаником, который жил со мной через тонкую переборку, поэтому я был в курсе, что он настолько пьян, что отрубился.
Гости пытались привести его в сознание, били головой о переборку, чтобы продолжить банкет, но не сумели и разошлись. На палубе посреди каюты кто-то из его друзей-приятелей на прощанье навалил довольно таки внушительную кучу. Так понимаю, от всего желудка и кишечника отблагодарил за гостеприимство. Увидев ее, я развернулся и пошел на мостик, где сказал капитану, чтобы сам шел и будил, у меня, мол, не получилось. Капитан был бесхребетным алкашом, который пил со всеми, начиная с курсантов-практикантов, и посему был всеми помыкаем и даже посылаем. У него имелось только одно достоинство - из-за пьянок некогда было часто появляться на мостике, поэтому штурмана быстро набирались опыта. Капитан сумел привести электромеханика в вертикальное положение и пинками отправить на бак. Все-таки они - старые собутыльники, знали сильные и слабые места друг друга. Невзирая на невменяемое состояние, электромеханик быстро починил брашпиль. Боцман выбрал якорь, и мы побежали догонять караван. При проходе каждого моста, а их на нашем пути было восемь, лоцман закатывал сцену «Шеф, усё пропало!». Пролеты в мостах узкие, иногда
проходили впритирку к левой или правой опоре, можно было рукой дотянуться. Были белые ночи, и на мостах стояли зеваки, махали нам руками и кричали всякие-разные, в зависимости от общей культуры и количества выпитого, пожелания. После четвертого моста был длинный и широкий рейд, на котором нас поджидал караван, идущий снизу. На реке идущий снизу обязан на трудном участке пропустить идущего сверху. Потом были еще четыре моста и часам к четырем утра - громкая швартовка к набережной Шмидта. (Те, кто успел оформить отход в моринспекции, сразу шли в море, а мы добрались до Славянки поздно, не оставалось времени на поездку в центр города). Пьяный капитан по совету пьяного лоцмана недостаточно погасил инерцию переднего хода - и мы скулой въехали в гранит набережной. Искры сыпанули, как праздничный фейерверк. К счастью, это было последнее происшествие. Лоцман сразу умотал домой, я пошел по пустому, спящему городу в моринспекцию, которая находилась в паре километрах от набережной, а экипаж «Волго-Балта-220» побежал к таксистам, у которых втридорога можно было купить водку в любое время суток. Ночных магазинов
при советской власти не было, иначе бы страна пила круглосуточно: трезвость и социализм несовместимы. К полудню проспались и вышли в море.
        Переправляли драгунские полки на противоположный берег Невы для того, чтобы отразить нападение шеститысячного корпуса генерал-майора Крониорта, который, как предполагали, может подойти со стороны Выборга. Недавно на наших на правом берегу напал отряд из пяти сотен шведов при четырех пушках. Нападение отбили, захватив три пушки. Шведы отступили, наверное, к своему корпусу, но куда - никто не знал. Поэтому Шереметев послал три полка по трем дорогам в северном направлении, чтобы разведали, где враг. Мой полк был одним из этих трех. Направление движения самое неперспективное - вдоль западного берега Ладожского озера в сторону города Кексгольма, ранее называвшегося Корела и отданного шведам за помощь в борьбе с поляками в Смутное время. Когда я впервые посещал этот город, он назывался Приозерск. Мы привезли туда бревна для местного целлюлозно-бумажного комбината. Выгружали прямо в воду мелкого залива рядом с комбинатом. Бревен там было столько, что во многих местах образовывали причудливые острова. От воды в заливе шел бражный дух. Как догадываюсь, некоторые бревна лежали в воде месяцами, если не
годами. Летом вода прогревалась - и начинался процесс. Наверное, местные алкаши ходили туда похмеляться. Встаешь на четвереньки и на халяву хлебаешь бражку прямо из залива.
        Под непрерывный грохот пушек, которые с обоих берегов обстреливали крепость Орешек, мы направились на север. Кстати, батареей на левом берегу командовал капитан от артиллерии Петр Михайлов, он же Петр Первый, он же царь Московии. Поход предполагался скучным. Грабить деревни нам запретили. Эти края, Ингрию, царь считал исконно русской территорией, которая сейчас возвращается домой. Вся история России - это раздаривание территорий фальшивым друзьям, а потом кровавое их возвращение. Лесная дорога была узкой, двигались по ней колонной по два. Ночевали на лугах у реки или лесного озера, которых здесь много. По ночам случались заморозки, поэтому я спал в фургоне с биологической грелкой по имени Марта Зуяне.
        На четвертые сутки сподобились встретиться с врагом. Это был тот самый отряд, который нападал на наших на правом берегу Невы - четыре сотни пехотинцев и рота драгун при теперь одной трехфунтовой пушке. Шли без высланной вперед разведки. Наверное, были уверены, что русские так глубоко в их земли не зайдут. Моя разведка умудрилась заметить шведов и не засветиться. Теперь мы их встречали на краю леса, перед которым дорога с версту шла по лугу, покрытому потемневшей, засохшей травой. Впереди шагала в колонну по три пехота, за ней ехал обоз и замыкали драгуны. Так понимаю, конных поместили в арьергарде потому, что в авангарде будут задавать слишком быстрый темп движения и постоянно отрываться от пехоты. Шли устало. Видимо, отправились в путь рано утром. Мы их подпустили метров на сто пятьдесят. Я хотел еще ближе, но заметил, что шведский офицер, скакавший перед пехотой на рыжем жеребце, заметил что-то впереди и придержал коня. Его команда и моя прозвучали одновременно.
        Я крикнул:
        - Огонь!
        Четыре трехфунтовые пушки - две справа от дороги, две слева - рявкнули одновременно, послав в шведскую пехоту заряды картечи. Одна из пушек справа попала особенно удачно, выбив десятка два солдат. Уцелевшие по приказу офицера на рыжем коне начали строиться в две шеренги.
        - Огонь! - скомандовал я во второй раз.
        Выстрелили еще четыре пушки, убив офицера и еще несколько десятков солдат и сломав психологически шведских пехотинцев. Одно мгновение отделяет армию от стада трусливых, безмозглых баранов. Только что были бравые вояки, а теперь - скопище трусов с отключенными мозгами, которые не понимают, что порознь превращаются в легкую добычу и обретают себя на смерть. Они рванули в обратную сторону, бросая ранцы и даже мушкеты. Драгуны, собравшиеся было спешиться и поддержать пехотинцев, остались в седлах, но поддержать таки поддержали - поскакали в том же направлении и намного быстрее.
        - Конница, вперед! - приказываю я и на коне выезжаю из леса на дорогу, чтобы возглавить преследование.
        Мы гнали их до конца луга и немного по лесу. Многих порубили, семьдесят три человека взяли в плен. Плюс пушка и обоз с провиантом на это подразделение на две недели. Пленные рассказали, что командовал ими майор Лион. Это он скакал на рыжем жеребце, а теперь лежал ниц на дороге со срезанной картечиной верхней частью черепной коробки. Между светлыми длинными волосами, пропитанными возле среза кровью, лежала серо-красная студенистая масса мозгов, которые пострадали из-за того, что неправильно выполняли свои функции.
        51
        К нашему возвращению в лагерь у Нотебурга там уже все закончилось. Крепость была захвачена и переименована в Шлиссельбург. Из четырех с половиной сотен защитников уцелел сорок один человек. Наших полегло пять с лишним сотен и около тысячи раненых. Уцелевших шведов с комендантом полковником Шлиппенбахом, братом битого нами в Ливонии генерал-майора, отпустили в Нарву с развернутыми знаменами, оружием, порохом и пулями во рту, как признание их смелости, а среди своих наказали струсивших в бою. Восьмерых преображенцев и четырех семеновцев прогнали сквозь строй, причем не только били шомполами, но и каждый должен был плюнуть в лицо трусу, а потом окровавленные и уже бесчувственные тела повесили за шею. У службы в гвардии свои приятные бонусы. Затем было награждение отличившихся. Это была первая победа под непосредственным командованием Петра Первого, поэтому отстегнул щедро. Князь Голицын, командовавший штурмом, получил чин полковника Семеновского полка, что приравнивалось к общевойсковому генералу, пятьсот дворов крестьян с жеребьями и пять тысяч рублей. Полковникам дали по триста дворов и три тысячи
рублей, капитанам по триста рублей, поручикам по двести, прапорщикам по сто, сержантам по семьдесят, капралам по тридцать, а солдатам по годовому окладу, причем служивших давно всех повысили до капралов. Попал под горячую руку и мой полк за разгром шведского батальона, правда, мне дали всего сто дворов и тысячу рублей и остальным срезали две трети. Так и рисковали мы меньше, отделавшись всего двумя легкоранеными. Комендантом крепости был назначен Александр Меньшиков, проявивший отвагу во время штурма и как-то незаметно превратившийся из льстивого денщика во влиятельного человека.
        Дальше в планах Петра Первого был захват Ниеншанца, расположенного в низовьях Невы, на месте будущего Петербурга, но сперва ждали нападения шведов под командованием генерал-майора Крониорта, которого знавшие его характеризовали, мягко выражаясь, как человека крайне осторожного. И на этот раз генерал-майор не подвел тех, кто его характеризовал. Затем пришли тревожные новости из Крыма. Хан Девлет-Гирей собирал войско, намереваясь совершить налет на русские земли, вопреки мирному договору России с Турцией. У крымских татар поизносились халаты, пора было разжиться новыми. Драгунским полкам приказано было быстрым маршем двигаться к Москве и ждать там дальнейших указаний. Петр Первый, оставив для защиты Шлюхенбурга около трех тысяч пехотинцев и артиллеристов под командованием Александра Меньшикова, отправил семитысячный корпус под командованием Шереметева зимовать в Ливонию. Впрочем, корпус пошел туда без командующего, которому разрешили до конца святок побыть в лоне семьи. С остальными войском царь вернулся в Москву. По слухам, у него появилась походно-полевая жена из пленных чухонок. Скорее всего, это
будущая императрица. Видимо, поэтому Меньшиков и был оставлен на Неве, а не из-за того, что в опале, как утверждали злые языки. Кое-кто даже поспешил лягнуть напоследок «упавшего» фаворита. Я знал больше, поэтому расстался с комендантом Шлиссельбурга, как с лучшим другом, чем приятно удивил его.
        - Кого считал друзьями, предали, а кого… - Александр Меньшиков не договорил то ли из такта, то ли от избытка эмоций.
        - «Судите их по делам их», - поделился я цитатой, усвоенной при общении с лордом Стонором.
        Въезд в Москву Петр Первый устроил такой торжественный, будто захватил Стокгольм. Мой тесть в то время был в столице, видел всё и потом недели две терроризировал родню и знакомых рассказами об этом мероприятии. Из рассказов получалось, что захватили все-таки столицу Швеции, не меньше. Видимо, царь Петр был прав, устроив зрелище. Выражаясь языком двадцать первого века, грамотная пиар-акция значительно повысила его рейтинг в рядах рабов всех сословий. Они ведь все искренне считали себя его рабами. Даже генерал-фельдмаршал заканчивал письма царю строкой «Наипоследнийший раб твой Бориско Шереметев челом бью».
        Мой полк в это время был в своем лагере в Воздвиженском. Здесь я с царского позволения произвел повышение в чине некоторых своих подчиненных. Четверо капитанов, командиров эскадронов стали майорами, командирами батальонов, причем командир первого - премьер-майором, а остальные - секунд-майорами. Соответственно, четыре поручика стали капитанами, четыре прапорщика - поручиками и так далее. Кроме того, сорок восемь отличившихся солдат стали капралами. По странному стечению обстоятельств капралы гибнут чаще сержантов и офицеров, так что это задел на будущее. Для того из них, кто доживет до сержанта, этот чин может стать началом большой карьеры.
        Нам прислали пополнение, с которым старослужащие обращались не хуже советских «дедов». Так что «дедовщина» - это порождение не социализма, а русского менталитета, подверженного глубинной тяге к справедливости: нам плохо, если кому-то не было так же плохо, как когда-то нам, и наоборот.
        Сразу после нашего возвращения тесть настоял, чтобы я сходил с семьей в церковь по случаю праздника «Введения во храм Пресвятой Богородицы».
        - Надо молебен заказать по убиенным, помолиться за их души. Так у нас принято, - сказал он мне.
        На самом деле, как я позже узнал, мне надо было появиться на людях вместе с женой. Кто-то распустил слух, что я в большом фаворе у Петра Первого, поместье огромное получил (аж сто дворов!) и деньжищ тыщу целковых за ратные подвиги, а потому Настю собираюсь постричь в монашки и жениться на более знатной, которую сосватает мне сам царь. Наверняка придумали эту байку враги тестя. Он долго был в опале, отгреб от многих по полной программе, а в последнее время начал возвращать долги той же монетой. Я посоветовал ему поумерить пыл.
        - Нельзя без наказания оставлять, иначе опять нагадят, - возразил он. - Народ у нас такой - под кнутом в праведники попадает.
        Я переключил его внимание на свои новые поместья под Тулой. Там не принадлежали три деревни и часть большого села Новотроицкое. В этом селе, кроме меня, были еще два хозяина - подполковник Семеновского полка Карпов, отличившийся во время штурма и получивший очередной чин (был майором) и полторы сотни дворов, часть из которых находилась в Новотроицком, и сам царь, которому принадлежала примерно четверть дворов, но, как догадываюсь, только до следующей победы, когда ими наградят какого-нибудь отважного командира.
        Жена спокойно отнеслась к моей любовнице. Может быть, благодаря слухам о царской милости. По мнению Анастасии, на служанке я уж точно не женюсь. Она не догадывается, какой в этом плане сюрприз преподнесет своим подданным царь Петр, женившись и сделав императрицей служанку, побывавшую замужем за шведским солдатом и походившую потом по русским рукам, начиная от солдатских. Кстати, таким макаром царь стал ближе к своему народу. По крайней мере, многие его поданные могут с полным основанием называться его молочными братьями. Моя жена сделала Марту своей служанкой. В том числе и потому, что больше ведь не у кого учиться, как здесь говорят, политесу. Марта Зуяне тоже не суперучитель по западноевропейским правилам хорошего тона, но хотя бы знает, как надевать на хозяйку платье «немецкого» фасона, правильно затягивает корсет и подсказывает, где и какие прибамбасы прицепить, чтобы выглядеть еще наряднее и богаче, причем последнее важнее. Летом вторым рейсом Хендрик Пельт привез два больших тюка самых модных в Англии (по его представлению) женских шмоток. Большая их часть была не по размеру барыне, так что
дворовым девкам и сельским портнихам было, чем заниматься всю осень и зиму.
        Я же завел свору борзых и свору гончих собак. Уже есть порода русские псовые борзые. Как по мне, не отличаются от тех, что будут в двадцать первом веке, такие же высокие, сухие, элегантные и с узкими длинными мордами, хотя я в них не большой специалист. Гончие пока самые разные. Их подбирают по рабочим качествам, а не экстерьеру. По большей части они ниже французских гончих, но выносливее, неприхотливее, грубее и злее, причем до отчаянности. Для собак построили на подворье тестя две псарни, чтобы своры не перемешивались, и завели псаря - сутулого и угрюмого бобыля, у которого сгорело подворье подчистую и остался неподъемный долг перед тестем, пришлось идти в кабалу. С собаками бобыль обращался грубо, однако они его любили. Собаки, как женщины, ценят в мужчине не поступки, а намерения.
        Первая половина зимы выдалась в этом году кислая. Холода со снегопадами сменялись оттепелями, и до середины января, когда щедро насыпало снега и долбанули морозы, земля оставалась практически голой. Мне сразу вспомнились экологи из двадцать первого века. Интересно, как бы они присобачили парниковый эффект к такой погоде в начале восемнадцатого века? Мы такой погоде радовались. Солдаты не так мерзли на полевых занятиях, а старшие офицеры вместе со мной и моим тестем, который сперва бурчал, что на эти деньги можно было купить две деревни, а потом и сам пристрастился, по три-четыре дня в неделю проводили на охоте.
        Верстах в пяти от села начинался большой лес. Выезжали к нему после завтрака. Солдаты, умеющие работать с собаками, вели свору борзых. Гончие к тому времени уже были там. Кавалькада останавливалась у леса на голых крестьянских полях, разделенных камнями или столбиками на жеребья. Трубил рог, подавая команду гончим начинать охоту. Слуги устанавливали разборной стол, доставали водку и закуски. Кстати, я научил очищать напиток от сивушных масел, пропуская через перемолотый древесный уголь. Похмелье сразу стало легче. Настаивать на травах умели и до меня. Утренний морозец придавал водке неповторимый вкус - будто глотаешь ледяной комочек, который почему-то обжигает язык, нёбо и горло. Закусывали в пост квашеной капустой, солеными огурчиками и грибочками и соленой и вяленой белорыбицей, а в скоромные дни добавлялись копченые окорока, колбасы, пироги с самыми разными начинками. Мне нравилась вяленая стерлядь. Вяжущий жир из ее мяса накладывался на обожженные язык и нёбо, смягчал их, добавляя водке приятное послевкусие.
        Сначала лай гончих слышен был еле-еле, постепенно усиливаясь. Я уже научился понимать по эмоциональности лая, кого именно гонят. Если заяц, то радостно, как бы забавляясь, если лису, то агрессивнее и по-рабочему, что ли, а волка с утробной яростью, без примеси каких-либо других чувств. По громкости лая и по поведению борзых, которые лучше нас знали, когда придет их час, мы определяли, когда добычу выгонят из леса, и к тому времени возвращались в седла. Обычно борзые и первыми замечали выскочившего из леса зверя, начинали рваться, поскуливая. Их отпускали со сворки - и, вытягиваясь на лету и как бы паря над подмерзшей за ночь, черной землей, борзые разных мастей длинными прыжками догоняли дичь. Мы скакали за ними, весело крича, свистя, подбадривая. Как ни странно, обычно труднее всего борзым было взять зайца, который порой выделывал такие фортели, что я диву давался. Зато с ним меньше всего было возни, когда его догонят. Придушенный, он почти не дергался в собачьих зубах. Дольше всего отбивался волк, но и его борзые успокаивали общими усилиями, причем аккуратно. Борзых, рвущих зверя, выбраковывают.
Добивать зверя было правом хозяина своры, но я передавал эту честь своим гостям. Зайца били по носу чем-нибудь тяжелым, лису удушали руками, чтобы не испортить мех, а волку перерезали глотку. Придавив волка коленом, хватали одной рукой за загривок, а второй загоняли нож спереди под основание черепа, а потом движениями влево-вправо расширяли рану. Зайца везли в село, а потом обычно пускали на начинку для пирогов. С лисы и волка снимали шкуру, а тушу оставляли стервятникам. Потом был второй загон, иногда третий. С подходами к столу и обсуждением под рюмку предыдущего. Не порно, но задорно.
        52
        В начавшей выходить с января, первой российской газете «Ведомости о военных и иных делах, достойных знания и памяти, случившихся в Московском государстве и во иных окрестных странах» появилась заметка, что турецкий султан, которому в этом году война с Россией была ни к чему, заменил крымского хана Девлет-Гирея на его отца Селим-Гирея, который уступил место сыну три года назад. Как мне рассказали, занимает пост хана в четвертый раз. Так сказать, резервный крымский хан: когда основной не справляется, его заменяют на Селим-Гирея, пока не найдут более походящую кандидатуру. Ему за семьдесят, поэтому в походы не рвется. Как следствие, мой полк около Москвы был больше не нужен, поэтому в конце марта мы поскакали к берегам Невы.
        Перед походом, опять же по просьбе тестя, я сходил в церковь с женой. Отслужили молебен за успех в бою русских ратников и возвращение их домой в целости и сохранности. Так понимаю, мероприятие потребовалось для снятия каких-либо сомнений о моих планах на Анастасию, хотя тесть аргументировал другим.
        - А то в народе говорят, что ты в бога не веришь, - смущаясь, будто источником такого мерзкого слуха является он сам, сказал Иван Савельевич.
        - Что в бога не верю - это ерунда, главное, чтобы бог верил в меня, - произнес я в ответ, чем вогнал в ступор тестя и всех тех, с кем он пытался разжевать услышанное.
        Анастасия Ивановна, как теперь к ней обращались все, кроме меня и ее родителей, облачилась в соболью шубу, хотя было уже не холодно, а в церкви сняла ее и отдала служанке, чтобы все увидели ее лучшее «немецкое» платье и подаренные мною по случаю рождения сына колье и сережки из изумрудов с бриллиантовой огранкой, которые я захватил у тихоокеанского побережья Латинской Америки. В Москве в Немецкой слободе нашел толкового ювелира-голландца, который изготовил колье в виде пятнадцати цветков с изумрудным цветоложем и шестью золотыми лепестками. Средний цветок был больше остальных, и на каждом лепестке располагался, напоминая каплю росы, небольшой бриллиант. Еще два изумруда и шесть бриллиантов пошли на похожие сережки, только лепестков было по три - цветки как бы общипали сверху, чтобы не закрывали уши. Завистливые языки утверждали, что на деньги, потраченные на эти украшения, можно было бы купить весь наш уезд. Такой подарок вряд ли сделают жене, с которой собираются расстаться.
        К месту несения службы мой полк прибыл двадцать первого апреля. На следующий день переправлялись на правый берег. Теперь плавсредств было намного больше, так что управились всего за три часа. Двадцать третьего армия под командованием генерал-фельдмаршала Шереметева направилась в сторону Ниеншанца. Двигались по плохим лесным дорогам, раскисшим, вязким. Особенно задерживала осадная артиллерия, а оставлять ее без сильной охраны командующий не рисковал. Местные жители, в большинстве своем русские, утверждали, что где-то неподалеку тот самый неуловимый генерал-майор Крониорт с большим войском. К концу второго дня пути встали на привал километрах в пятнадцати от крепости. В ночь Шереметев отправил на лодках к Ниеншанцу на разведку две тысячи солдат под командованием полковника Нейтгарта и капитана Глебовского. Почему-то посылать драгунов по суше не хотел. Впрочем, я не рвался в бой. Крепость мы захватим, потому что в этом году будет основан Санкт-Петербург. Я помнил, как праздновали трехсотлетие города, как раз стоял в порту под выгрузкой.
        Разведка вернулась к полудню. Я находился в шатре главнокомандующего. Совещание закончилось, но Шереметев предложил мне задержаться, испить с ним кьянти, груз которого привезли ему через Черное море, затем по Днепру до Смоленска, а оттуда в Псков. По словам генерал-фельдмаршала, только я способен оценить всю прелесть этого божественного напитка. По моим догадкам, сыграла роль хорошее отношение Петра Первого к Александру Меньшикову, а последнего - ко мне. Фаворит царя не забыл, кто в прошлом году поставил на нем крест, а кто нет. Позавчера при встрече, в присутствии Шереметева, он облобызал меня и обозвал милейшим другом. Мы цедили итальянское вино из новых серебряных кубков емкостью грамм на триста, когда денщик доложил, что прибыл капитан Глебовский.
        Капитану было под тридцать. Из-под треуголки, которую Глебовский не соизволил снять, торчал вправо курчавый темно-русый чуб. Это сейчас мода такая у польских шляхтичей. Тонкие усики торчали острыми и, как думаю, намазанными чем-нибудь, чтобы не теряли форму, концами вверх. Завидев такого бравого вояку, панночки будут падать штабелями.
        - Господин генерал-фельдмаршал, мы незаметно подкрались к городу. Враг не ждал нас. Мы напали внезапно на заслон, который стоял у рва. Двенадцать человек убили, двоих взяли в плен. Догнали их уже около самых ворот, закрытых перед нашим носом. Некоторые солдаты даже забирались на бастион. Если бы был приказ, мы бы захватили крепость, - с сильным польским акцентом хвастливо доложил он.
        Шереметев смотрел на него так, будто впервые в жизни видел подобного дурака.
        Я перевел взгляд главнокомандующего в слова:
        - Если бы захватили крепость, ты бы уже сегодня стал полковником.
        - Я предлагал продолжить атаку, но полковник Нейтгарт сказал, что без приказа нельзя, - произнес смущенно капитан Глебовский, до которого, видимо, только сейчас дошло, какой шанс упустил.
        Полковник Нейтгарт - немец. Со всеми вытекающими. Любую инструкцию выполнит от и до, но отклонений от нее, даже гениальных импровизаций не ждите. Порядок есть порядок, тем более, немецкий, который всем порядкам порядок. Если все немцы вдруг исчезнут, то не с кем будет сверяться, и мир опять ввергнется в хаос, в каком находился до появления этой нации на планете. Хотя есть мнение, что люди появились от скрещивания немца с обезьяной.
        - Трубить поход, - приказал генерал-фельдмаршал денщику, а мне печально молвил: - Пойдем брать крепость большой кровью, раз уж малой не сподобились.
        53
        Города Ниеншанца, как такового, не было. Его сожгли в октябре прошлого года по приказу генерал-майора Крониорта. Раньше здесь жили лютеране разных национальностей. Православным и язычникам разрешали селиться не ближе трех верст от города. Осталась только крепость, построенная по всем канонам фортификационного искусства того времени: правильный пятиугольник с бастионами (пятисторонними укреплениями на углах крепостной стены, состоящими из люнета с двумя фасами (передними сторонами), двумя фланками (боковыми сторонами) и открытой горжей (тыльной стороной); шпиц - исходящий угол бастиона; обращенные друг к другу части двух соседних бастионов образуют бастионный фронт)), окруженный валом шириной девятнадцать метров с палисадом у подошвы наружной отлогости и рвом шириной двадцать восемь метров. За контрэскарпом (искусственно срезанным под большим углом краем склона, обращенного передней частью к обороняющемуся) находился усиленный палисадом прикрытый путь. Два бастионных фронта на наружной ограде доходили крыльями почти до гласиса (пологой земляной насыпи перед наружным рвом) крепости. Ограду начали
строить в прошлом году по приказу генерал-майора Крониорта, но не успели закончить. Теперь она служила отличным укрытием для наших солдат от вражеской артиллерии. По данным, добытым у языков, гарнизон состоял из шестисот человек при семидесяти пяти пушках и трех мортирах. Комендантом был подполковник Опалев, больной старик из русского дворянского рода, перебежавшего в Смутное время на службу к шведам.
        Пехота расположилась под прикрытием ограды и сразу приступила под руководством инженер-генерала Ламбера к рытью траншеи. Драгунам приказали переправиться через реку Охту, которая была здесь шириной метров пятьдесят и глубиной в ямах метров до пяти, и встать напротив крепости вдоль берега до самого впадения ее в Неву. Место не самое удачное, потому что крепостная артиллерия могла нас обстреливать, но ничего лучше не было, вокруг одни болота и лес. Впрочем, шведам было не до нас. Заметив, что наши роют траншею, открыли по ним огонь, довольно плотный и, как я узнал утром, практически безвредный.
        Утром к крепости по реке приплыл Петр Первый с осадной артиллерией - шестнадцатью трехпудовыми (вес ядра сорок восемь килограмм) мортирами, сорока восьмью пушками двадцати шести- и двенадцатифунтовыми и десятью тысячами бомб. Царь сам осмотрел крепость и выбрал место для установки мортир и пушек. Солдаты сразу же приступили к оборудованию позиций. Через день Петр Первый отправился на шестидесяти лодках с семью ротами гвардейцев к устью Невы. Их обстреляли из крепости, но не попали ни по одной лодке. Судя по результату, артиллеристы в Ниеншанце были, мягко выражаясь, неважные. Да и откуда здесь взяться хорошим?! Для Швеции это медвежий угол, не имеющий, как они думают, стратегического значения. Им выход к морю и «окно в Европу» не нужны, а возможность московитов стать морской державой кажется глупой шуткой.
        На следующий день царь вернулся в лагерь, оставив на каком-то острове три роты и батарею двенадцатифунтовок под командованием бомбардирского урядника Щепотьева, чтобы горячо встретили шведские суда, если вдруг пожалуют на помощь крепости.
        В полдень тридцатого апреля генерал-фельдмаршал Шереметев послал коменданту Опалеву предложение сдать крепость и получил ожидаемый отказ. Старик-комендант не геройствовал, а не мог просто так сдать крепость. По правилам западноевропейского военного этикета надо было несколько дней поизображать отважных парней. Иначе осудят и повесят.
        В семь часов вечера наши начали обстрел из тринадцати мортир и девятнадцати двадцатишестифунтовок. Шведы палили в ответ. Стрельба продолжалась всю ночь. При этом наши лупили в цель, а шведы - в молоко по большей части. Так понимаю, расстреливали боезапас, чтобы иметь уважительный повод для сдачи. К пяти утрам их пушки затихли. Примерно через час на крепостной стене забили в барабан, сигнализируя о желании договориться о сдаче. Вышли капитан и поручик, чтобы стать заложниками на время переговоров. Подполковник Опалев запросил время до полудня на составление договора о сдаче. Ему дали два часа. В итоге к десяти часам все-таки договорились. Гарнизону разрешили уйти в Нарву со знаменами, стрелковым оружием, четырьмя пушками, запасами еды на месяц и пулями во рту - типа тоже герои. Надеюсь, пули спасут престарелого подполковника от обвинения в измене, которое наверняка последует. Вот так перебежишь на чужую сторону - и враг для обеих.
        Ниеншанц была переименована в Шлотбург. Вечером в крепость вошли преображенцы и семеновцы. На следующий день стреляли троекратно в воздух из пушек и фузей, празднуя «величайшую из побед московской армии». Вроде бы хвастовство, а ведь и правда захват этой маленькой крепости станет началом больших преобразований, которые превратят заштатную и мало кому известную Московию в грозную Российскую империю.
        54
        У устья Невы стоит на якорях шведский флот из девяти кораблей под командованием вице-адмирала Нуммерса. Они пришли второго мая на помощь крепости. О том, что Ниеншанц захвачен русскими, еще не знают. Даже такие важные новости перемещаются по миру, в лучшем случае, со скоростью всадника. Шведы подали сигнал крепости выстрелами из двух пушек. Наши не растерялись и дважды выстрелили в ответ из крепостных пушек. Видимо, угадали, потому что шведы выслали шлюпку за лоцманами, которые раньше находились на острове, где Петр Первый оставил три роты солдат и батарею двенадцатифунтовок. Урядник Щепотьев сплоховал, рано выскочил с солдатами из засады, поэтому захватить удалось только одного пленника. Он и рассказал, зачем прибыла эскадра, кто ею командует и что, не зная фарватер, боятся заходить в Неву. Как ни странно, присутствие русских на острове не смутило шведов. Вечером они опять дважды пальнули из пушек. Им дважды ответили: мол, держимся еще. И так каждое утро и вечер.
        Думаю, шведы надеялись, что из крепости к ним пришлют лоцмана. Ждали до шестого мая, а потом, пользуясь попутным ветром, послали восьмипушечную шняву и десятипушечный тендер, как самые мелкосидящие, то ли для разведки фарватера, то ли для прорыва к крепости за лоцманами, то ли оба варианта вместе или какой проскочит. Оба судна медленно, постоянно меряя глубину и оставляя вешки, продвигались к Неве. К вечеру не успели, встали на якоря.
        За их действиями наблюдал Петр Первый с берега. Поскольку мой полк перевели ближе к устью на случай высадки вражеского десанта, я вместе с командирами батальонов и рот тоже следил, стоя поодаль, чтобы не мозолить глаза начальству. Царь был не в духе. Присутствие вражеской эскадры, которую нечем было отогнать, ставило под сомнение захват крепости. Из-за любви к кораблям, Петр Первый был слишком высокого мнения об их возможностях.
        Александру Меньшикову было скучно. Любви к кораблям он не испытывал, разве что к мачтам. Попытался какой-то шуткой развеселить царя, но тот не оценил юмор, наорал. Фаворит тоже решил переждать подальше от греха, подошел ко мне.
        - Говорят, у тебя есть хорошее гишпанское вино, - произнес он.
        На самом деле вино было французским, но отличие его от испанского Александр Меньшиков пока не понимал. Впрочем, все равно ведь на халяву предполагал получить, а дарёному коню в зубы не смотрят.
        - Уже закончилось, - сообщил я. - Месяца через два привезут еще, пришлю тебе большую бочку.
        - Буду рад! - воскликнул он. - И при случае шепну за тебя словечко государю.
        - Буду рад! - повторил я, улыбнувшись, и спросил: - Чего он злится? Мешает ему флот шведский?
        - А то! - подтвердил фаворит. - Сейчас бы уже на Выборг шли, а приходится здесь торчать!
        - Так почему бы не захватить эти два? - спросил я.
        - А как? - сразу заинтересовался Александр Меньшиков.
        - В утренних сумерках подкрасться поближе вдоль берега, чтобы на его фоне незаметней быть, а потом рвануть к ним и взять на абордаж, - проинструктировал я.
        - На них пушки стоят, много, побьют всех, - возразил он.
        - Пушки по бортам стоят. Если зайти с носа или кормы, а потом поджаться к бортам, пушки будут вне игры, - просветил я.
        - Зато другие корабли будут стрелять, - высказал сомнение фаворит, которому на роду, видать, написано быть адвокатом дьявола.
        - С такой дистанции они вряд ли попадут, а ближе подходить побоятся, потому что фарватер не знают, на мель сядут, - ответил я.
        - Зато эти знают и убегут от нас, - сказал Меньщиков.
        Я вздохнул и продолжил ликбез:
        - Ветер им противный. Убегать смогут только галсами, а для этого надо уходить с фарватера. Даже если они не побоятся сесть на мель и пойдут галсами, ялы на веслах намного быстрее ходят, догоните их.
        - Сколько надо народа и лодок на это дело? - деловито поинтересовался он.
        - Возле каждого борта сможет встать всего по два яла. Значит, восемь. Добавь два-три на всякий случай. А народа - сколько влезет в ялы. Запас в жопу не дерет и жрать не просит, - процитировал я в конце известную в будущем поговорку.
        Александр Меньшиков, в отличие от моих офицеров, услышал ее впервые, поэтому заржал так, что оглянулись Петр Первый и вся его свита.
        - Пойду государю расскажу про запас! - весело бросил фаворит, которому, как никому другому, известно было, что дерет, а что нет, и побежал к Петру Первому.
        Рассказывал долго, а засмеялся царь, посмотрев на меня, только по окончанию монолога, а потом облапил своего бой-френда и от души пошлепал по спине, хваля за что-то. Так понимаю, за план захвата вражеских кораблей. Петр Первый со свитой сразу же пошел к лошадям, собираясь, как догадываюсь, вернуться в крепость. Александр Меньшиков, шагая за царем, обернулся ко мне и помахал рукой. Надеюсь, не только напоминая о бочке вина, но и обещая при случае «шепнуть».
        Рано утром все было проделано именно так, как я посоветовал. Лодок было тридцать - поговорку про запас поняли правильно. Нападением на шняву командовал царь, на тендер - его фаворит. Как по заказу, пошел проливной дождь и помог подобраться скрытно. Шведы слишком поздно заметила атакующих. Перерубив якорные канаты, попробовали развернуться бортом, чтобы встретить пушечным огнем, но не успели. Ялы поджались к бортам обоих судов, на палубы полетели ручные бомбы, солдаты зацепились «кошками» и полезли на абордаж. Через полчаса шнява «Астрильд» и тендер «Гедан» стали основой Балтийского флота Российской империи. В плен попало всего тринадцать шведов, которые успели вовремя спрятаться. Оба судна взяли на буксир и потащили в Неву. Оставшиеся семь шведских кораблей открыли по ним огонь из всех орудий. Дистанция была великовата, но каждый трофей получил по несколько ядер, повредивших их сравнительно слабые корпуса и рангоут. На следующий день призы отбуксировали под стены крепости и устроили салют из всех крепостных орудий, дав понять шведам, кому принадлежит Ниеншанц. После чего вице-адмирал Нуммерс отвел
эскадру подальше в море, а Петр Первый облегченно вздохнул, поверив, что Шлотбург теперь его.
        Десятого мая в бывшей кирхе, а ныне православной церкви, был отслужен праздничный молебен, после чего генерал-адмирал Головин, первый кавалер ордена Святого Андрея Первозванного, вручил точно такие же Петру Первому и Александру Меньшикову. Кстати, пока что эти ордена вышивают на мундире, сообщая о принадлежности к определенной, избранной группе людей, которых должно быть одновременно не более двенадцати человек. В металле они станут позже. Царь получил орден за номером шесть, а фаворит стал седьмым кавалером. Скромность царя меня порадовала. Как и память его фаворита.
        - Отблагодарю, - шепнул мне Александр Меньшиков, когда проходил мимо после торжественной церемонии.
        55
        После пятидневной попойки, последовавшей после этого торжественного мероприятия, на которой два полковника упились вусмерть в прямом смысле слова, генерал-фельдмаршал Шереметев, а вместе с ним и мой полк, был отправлен на запад, в рейд по территории противника. Первым пунктом был город Копорье, который в Смутное время перешел в какой-то там по счету раз от наших к шведам. Это была каменная крепость в двенадцати верстах от Финского залива, построенная еще в тринадцатом веке. Каменные стены были высотой метров шесть плюс пять башен с высокими островерхими крышами. Две круглые башни располагались по обе стороны ворот, к которым шел мост через естественный ров. Крепость стояла на каменной плите, так что рытье окопов и прочих осадных работ отпадало от слова совсем. Гарнизон состоял из сотни солдат под командованием майора Опалёва, сына коменданта Ниеншанца. У них было десять пушек малого калибра. Шереметев предложил гарнизону сдаться. В ответ майор Опалёв посоветовал нам убраться подобру-поздорову. Он был уверен, что нам такая твердыня не по зубам. И не только он.
        Генерал-фельдмаршал собрал командиров полков на совещание, которое свелось к его короткой речи:
        - Если штурмовать крепость, народу положим столько, что некем будет командовать. Напишу царю-батюшке, чтобы прислал мортиры и бомб побольше. Будем бомбить, пока не сдадутся.
        Мортиры прибыли двадцать пятого мая, на следующий день начали обстрел. Ночью в городе было светло, как днем, из-за многочисленных пожаров. Утром третьего дня майор Опалёв запросил пощады. Его отпустили в Нарву вместе с гарнизоном, но без пушек, знамен и пуль во рту. Вот если бы продержался еще пару дней, пососал бы пулю, а теперь будут сосать что-нибудь другое.
        Пограбив окрестности, мы перешли к городу Яму или, как называли его шведы, Ямбургу, расположенному на правом берегу реки Луга. Город осаждала армия под командованием генерал-майора Николая фон Вердена. Ей потребовалось две недели, чтобы вынудить гарнизон к сдаче. По приказу царя генерал-фельдмаршал занялся укреплением Ямбурга, как на шведский манер решил Петр Первый и дальше называть город. Пехотные полки были привлечены для выполнения фортификационных работа, а драгун и легкую конницу - казаков, татар, калмыков и башкир - разослали во все стороны для добывания провианта и разорения противника. Началась самая приятная война для каждого уважающего себя профессионального воина: враг трусливо разбегается и прячется, а ты грабишь и насилуешь в свое удовольствие.
        Тридцать первого июля в Ямбург прибыл Александр Меньшиков в сопровождение роты драгун. Царь дал ему наказ посмотреть, как укрепили город, и посовещаться с Шереметевым о планах на конец лета и осень. Генерал-фельдмаршал предлагал во второй половине августа двинуться дальше на запад, где еще было, что грабить. Петр Первый был не против, но боялся потерять Ямбург, который, как догадываюсь, должен стать базой для захвата Нарвы. Пепел позорного поражения под стенами Нарвы стучал в сердце царя.
        Александр Меньшиков остановился в доме мэра - двухэтажном каменном здании, которое стояло на центральной площади и десятью узкими окнами - на первом по два по обе стороны от входной двери и шестью на втором - смотрело на более скромную, в шесть окон, ратушу. У маленького и низкого каменного крыльца под жестяным навесом стояли в карауле три драгуна. Один - перед дверью, открывая и закрывая ее.
        Фаворит царя расположился в кабинете хозяина дома, перед дверью в который стояла еще пара караульных. Александр Данилович с бронзовым бокалом в правой руке сидел в низком кожаном кресле перед окном и наблюдал за людьми, которые проходили по площади. Такой вот нынче телевизор. Пользы от него не меньше, чем от настоящего в двадцать первом веке. На голове Меньшикова белый парик «аллонж» с длинными волнистыми локонами, одна прядь которого спускается на спину, а две - на грудь. Сделан парик не из волос, а из шелковых нитей, поэтому смотрится приятнее, что ли. Одет фаворит в кафтан, камзол и кюлоты, сшитые из голубого гродетура - тяжелой шелковой одноцветной ткани, которая получила название от города Тура, в котором была впервые произведена. По ткани сделана вышивка серебром в виде переплетающихся веток с листьями. На кафтане белый кружевной воротник, дорогой, скорее всего, французский или испанский. Все двадцать три пуговицы сейчас были расстегнуты. Двушовные рукава украшены высокими разрезными обшлагами с четырьмя декоративными пуговицами на каждом. Еще по пять пуговиц на клапанах карманов. Камзол
застегнут на девятнадцать пуговиц. Все пуговицы миндалевидной формы и оплетены серебряной канителью. На левой стороне груди прикреплена вышитая серебряной нитью и битью (расплющенной серебряной проволокой, пришитой обычными нитками) восьмиконечная звезда с распятым на косом кресте святым ордена Андрея Первозванного с девизом «За веру и верность». Пояс из голубого шелкового репса с серебряной застежкой в виде скачущей лошади. Штанины зачем-то стянуты под коленями поверх застегнутых пуговиц подвязками из серебряного галуна с серебряными пряжками. Чулки белые с серебряными нитками, пушенными спиралью. Черные кожаные башмаки с округлыми носами и серебряными бляшками в виде скачущих лошадей на подъемах. Александр Данилович Меньшиков у нас местечковая икона стиля. Говорят, Петр Первый как увидит его в новом наряде, так прыснет от смеха, а потом махнет рукой. Видимо, фаворит олицетворяет его второе «я», блестящее во всех отношениях. Зато во всех остальных расходах Александр Меньшиков удивительно прижимист, если не сказать конченный жлоб. Говорят, подав нищему полушку (не дать вообще ничего, выходя из церкви,
считалось грехом, а более мелких монет нет), обязательно учитывал ее в расходных книгах.
        У двери, рядом со столиком, на котором были кувшин и бронзовые кубки, стоял слуга - смазливый малый с таким же плутоватыми глазами, как у барина, и в такого же цвета кафтане, только из ткани подешевле и без серебра.
        - Садись, - махнул левой рукой Меньшиков на второе кресло, которое находилось слева от него. - Отведай рейнского.
        Кресло было мягкое и как бы обволакивающее. Сев в такое, начинаешь чувствовать, что жизнь удалась и больше не надо суетиться. Слуга подал мне бронзовый кубок с белым рейнским вином. Так русские называют сейчас все вина, привезенные из германских княжеств, но это, судя по янтарному оттенку и легкому терпкому вкусу, действительно с долины Рейна.
        - Привезли мне твое гишпанское вино, спасибо! - первым делом поблагодарил он и, отхлебнув из кубка, пожаловался: - Это хуже, смолой отдает.
        - Да, к нему надо привыкнуть, - не стал я спорить.
        - Получи указ государя, - фаворит, не поворачиваясь к слуге, махнул ему рукой. - Я помню, кто мне друг. Теперь ты генерал-майор. Разделишь свой полк на два и будешь ими и дальше командовать.
        - Благодарю! - произнес я, принимая от слуги запечатанный сургучом конверт.
        Русские только недавно начали пользоваться сургучом и называют его испанским воском, хотя на самом деле рецепт нынешнего, темно-красного, (в средние века был итальянский, позаимствованный у арабов, а те, скорее всего, взяли у индусов, бесцветный или зеленоватый, подкрашенный сосновым экстрактом) завезли португальцы из Ост-Индии. В конверте лежал указ о производстве меня в генерал-майоры, причем половину текста занимали титулы царя. Надо же, воевал всего ничего, а чин в кармане!
        - Мне самому назначить командиров полков или будет царская воля? - спросил я.
        - Сам решай, - отмахнулся Александр Меньшиков и перешел к делу: - Что скажешь, отпускать Шереметева в поход на Ливонию? Не нападут свеи на Ямбург, пока он там ходить будет?
        - Пусть оставит здесь пару полков пехотных и идет, - говорю я. С одной стороны мне скучно сидеть здесь, да и добычи маловато, а с другой понимаю, что неправильный совет может поставить крест на дружбе с фаворитом царя. - Даже если нападут, два полка продержатся до нашего возвращения, а мы вреда нанесем столько, что врагу не с чем будет в следующем году в походы ходить.
        - Ты не хочешь остаться здесь комендантом? - спрашивает он.
        - Нет, не для меня. Умру с тоски, - отвечаю я.
        - Вот и меня назначили комендантом Петрополя (так сперва царь назвал будущую столицу своей империи), сижу на болоте, как кикимора, от скуки вою. Если бы свеи не тревожили, совсем извелся бы, - пожаловался Александр Меньшиков.
        - У Санкт-Петербурга большое будущее. Думаю, государь перенесет в него столицу, и станешь ты не просто комендантом, - вангую я.
        - Вот и он теперь называет Санкт-Петербургом, говорит, славное место, - сообщил фаворит. - А по мне - болото оно и есть болото!
        - По мне - тоже, - соглашаюсь я, - но придется нам с тобой по царской воле там жить-поживать.
        - Чем ему Москва не нравится?! - тяжело вздохнув, восклицает он, после чего возвращается к предыдущей теме: - Так ты говоришь, пусть идет Шереметев?
        - Да, пограбим окрестности, сожжем магазины вражеские, а на следующий год на Нарву нападем, - подсказываю я.
        - Вот не зря он говорит, что ты с чертями знаешься! - восклицает весело фаворит царя. - Про Нарву государь только мне одному говорил и то по большому секрету, а ты уже знаешь!
        - Умеющему думать не трудно догадаться, что Московии надо захватывать всю Ингерманландию, чтобы иметь несколько морских портов и прямое сообщение с немцами и прочими голландцами. Если мы не вытесним отсюда свеев, придется еще не раз воевать с ними, - сказал я.
        - И государь так говорит, только не каждый умеет думать, - признается Александр Меньшиков.
        - Тебя ведь тоже считают колдуном, опутавшим царя, - напоминаю я в ответ.
        - Если бы! - мечтательно произносит он.
        - А царевича за что побил? - интересуюсь я, потому что дошли до нас слухи, что был бит наследник царским фаворитом.
        - За трусость! - запальчиво бросает Меньшиков. - Как в бой идти надо, прячется в церкви. Помолиться ему, видите ли, приспичило! Государь тоже зол на него из-за этого, обещал выпороть, как холопа. Не приведи бог, умрет Петр Алексеич, натерпимся тогда с этим поповичем!
        - Не натерпимся, не будет он царем, казнит его Петр Алексеевич за измену, - делюсь я познаниями истории России.
        - Откуда знаешь? - недоверчиво вопрошает Александр Меньшиков.
        - Одна бабка сказала, - отвечаю я.
        Сейчас это не отговорка, а весомый аргумент. Народ верит бабкам и дедкам, имеющим дар ясновидения. Меня тоже подозревают в подобном, но я сваливаю свои предсказания на таинственную бабку, к которой якобы время от времени езжу на консультации и плачу ей огромные деньги.
        Видимо, тема о наследнике скользкая, поэтому фаворит царя с присущей ему легкостью перепрыгивает на другую:
        - Значит, жить нам с тобой в Петрополе? И где там лучше обустроиться?
        - На Васильевском острове, с видом на Неву, - советую я. Насколько помню, именно там будут самые дорогие квартиры в Питере. - Только фундамент повыше закладывай. Там наводнения бывают высокие при сильных западных ветрах.
        - Да, говорили рыбаки, что там живут, что острова частенько затапливает, - подтверждает он. - Выберу место повыше.
        - Где-нибудь по соседству и мне местечко выдели, - прошу я.
        - Да там места, сколько хочешь, выбирай любое! - щедро разрешает фаворит царя и приглашает: - Вечером приходи сюда, ассамблею устроим.
        Ассамблея - это попойка с бабами, а не просто так. В походных условиях выглядит следующим образом: солдаты наловят в городе девок посисястее, пригонят в указанное место, там хозяин напоит-накормит гостей, а потом те из приглашенных офицеров, кто не слишком упьется, будут насиловать ассамблисток.
        56
        В конце августа мы переправились через реку Нарову у ее истока из Чудского озера возле деревни Сыренец. В поход пошли при двадцати четырех пушках девять драгунских полков, один пехотный на подводах и легкая конницы - казаки, татары, башкиры, калмыки. Два пехотных полка и один драгунский были оставлены для защиты Ямбурга. Александр Меньшиков хорошо усвоил поговорку про запас. Применяли тактику выжженной земли. Все ценное, включая молодых и здоровых людей, забирали, остальное разрушали и жгли. Мужчин на этот раз было меньше. Они бегают резвее. Драпала и шведская армия. По словам пленных, корпус тысяч из четырех солдат под командованием генерал-майора Шлиппенбаха стоял возле городка Зоммергузен, но, узнав о нашем приближении, начал уходить в сторону Ревеля, разрушая за собой мосты. Наша легкая конница на свежих лошадях преследовала его до Лаксы, но так и не смогла догнать. В этих краях шведы уже не сомневались в превосходстве русской армии, и наши солдаты поверили в себя.
        Пятого сентября мы вошли в Раковор или, как его назвали немцы, Везенберг. Это сравнительно большой город с каменной крепостной стеной и королевским замком с большим и крепким донжоном. Улицы, вымощенные булыжником, и кирпичные двух- трехэтажные дома были пусты. Над ними висело облако черного дыма, воняющего горелой кожей. Жители ушли вслед за шведской армией, подпалив магазины шведской армии, в которых, по имеющимся у нас сведениям, хранилось до десяти тысяч пудов муки, масла, соленой селедки, табака и пять тысяч новых драгунских седел. В винном погребе королевского замка были продырявлены все бочки. Вино, перемешавшись, образовало слой в метр глубиной.
        - Такой проклятый, злобный народ! - выругался в сердцах генерал-фельдмаршал Шереметев, увидев это безобразие.
        По его мнению, нельзя обращаться с вином так же плохо, как с людьми.
        - В аптеке много водки нашли, - утешил его полковник князь Мещерский.
        Князей Мещерских, командующих драгунскими полками, двое, Петр и Никита. Они погодки, но похожи, как близнецы, поэтому многие, включая меня и главнокомандующего, путают их.
        - Будем пить водку, - тяжело вздохнув, решает Шереметев, - а вино пусть пьет, кто захочет.
        Захотели все солдаты и даже некоторые младшие офицеры, которым не досталось водки. Гужбанили четыре дня, разрушая на похмелье все, что можно было, и разоряя окрестности. Некоторые отряды доходили до Нарвы и берега Финского залива. Затем подожгли уцелевшие дома в городе и пошли к Пайде или Вейсенштейну и дальше к Феллину - городу побольше Раковора, который располагался рядом с руинами замка Тевтонского ордена, бывшего одно время столицей ордена и разрушенного лет сто назад поляками, а теперь ставшего каменоломней для феллинцев. В городе был гарнизон из четырех пехотных и трех драгунских рот, который настолько стремительно драпанул от нас, что даже татары не смогли догнать, хотя знали, что вместе с солдатами отступают и богатые местные жители, унося с собой самое ценное. Здесь генерал-фельдмаршал разделил армию на четыре части и отправил в разные стороны разорять и грабить. Моему корпусу из двух полков, как самому малочисленному или по какой-то другой причине, выделил юго-западное направление, частично пограбленное в прошлом году, но и самое безопасное. Первым полком командовал теперь уже полковник
Магнус фон Неттельгорст, вторым - бывший командир первого батальона и премьер-майор, а ныне полковник Семен Кропотов. Два других командира батальонов стали подполковниками, а четвертый - преьер-майром в полку Немчуры, как за глаза называли бывшего моего заместителя солдаты и офицеры. Соотвественно, на освободившиеся должности с повышением звания пошли другие офицеры, унтер-офицеры и солдаты.
        В конце сентября мы, отягощенные добычей, пошли к Пскову. В этом году взяли больше, чем в прошлом, особенно скота и молодых женщин. У каждого моего солдата было по несколько наложниц. По вечерам в лагере случались склоки такой ядовитости, что позавидовали бы ток-шоу в двадцать первом веке. Из Пскова мои полки, в отличие от других драгунских, отправленных зимовать в Ямбург и Копорье, пошли на зимние квартиры в Воздвиженское. Судя по привету от Александра Меньшикова, который мне передал Шереметев, отпущенный на зиму в Москву к семье и путешествующий под охраной моих полков, память у царского фаворита отменная, и он знает, как отблагодарить меня.
        57
        По прибытию в Воздвиженское я отпустил всех солдат и офицеров на две недели в отпуск - неслыханное по нынешним временам распоряжение. Уехать на несколько дней по личным делам разрешалось только офицерам и то редко, а начиная с полковника - только по разрешению царя.
        - Ей богу, не вернутся! - прокаркал мой адъютант Мефодий Поленов, получивший недавно чин капитана, поскольку теперь был при генерал-майоре.
        - А куда они денутся! - уверенно произнес я и оказался прав, потому что не вернулся всего один солдат и только потому, что по пьянке свалился с мостков в реку и утонул.
        Вместо него в полк прибыл младший брат, на котором форма старшего висела мешком. Я не смог отказать такому грозному вояке.
        Война - это жизнь по заповедям от дьявола. Она опасней, зато интересней, насыщенней. Кто ее попробовал, тот по своей воле не бросит, а если заставят, то до конца жизни будет тосковать по ней. Дьявол лучше разбирается в людях. Работа у него такая. Мне вот война до сих пор не надоела. То есть, устаю, конечно, иногда сильно, хочется отдохнуть, но в отпуске уже через месяц становится скучно.
        Зиму я провел с семьей и охотничьими собаками. По мнению жены, собакам я уделял больше времени. Наверное, потому, что они меньше гавкают. Впрочем, ссорились мы редко. Анастасия Ивановна наслаждалась своим социальным положением. Слово генеральша пока в диковинку, поэтому кажется более весомым, чем даже боярыня.
        После святок генерал-фельдмаршал передал мне приказ к первому апреля быть с полками в Пскове. Пойдем осаждать город Юрьев, основанный Ярославом Мудрым, который теперь шведский Дерпт. Затем пришло сообщение от царя, что пойдем в Польшу помогать союзнику - саксонскому курфюрсту и польскому королю Августу Второму по кличке Сильный. Говорят, действительно силен физически, серебряные талеры гнет пальцами. Как полководец, явно уступает шведскому королю Карлу Двенадцатому, но, как правитель, на голову выше. Шведский король, видимо, считает, что война - это процесс, в котором результат не важен. Карл Двенадцатый разбивает саксонско-польскую армию, захватывает провинцию, потом следующую, а Август Второй в это время оказывается у него в тылу и освобождает оставшуюся без присмотра территорию. Вот так они и бегают по кругу уже который год, давая нам время модернизировать и закалять в легких боях армию и захватывать города. Уже перед самым выходом пришло сообщение, что польский король арестовал при выезде из Вроцлава князей Якуба и Константина Собеских. Первый был претендентом на королевский престол, как
ставленник Карла Двенадцатого. Теперь оба сидели в тюрьме в Силезии, и нужда в нашей помощи отпала. Шереметеву опять было приказано с первой травой идти к Дерпту.
        Двенадцатого апреля в поход отправился генерал-майор Николай фон Верден с пехотными полками на лодках. В его задачу входило встать возле устья реки Эмбах или по нашему Омовжа и воспрепятствовать появлению в Чудском озере шведской флотилии, которая повадилась грабить наши прибережные деревни и села. Генерал-майор оказался смышленым. Он напал на шведскую флотилию в узком месте, где она не могла развернуться и удрать, и захватил одиннадцать из тринадцати судов. Одно, замыкающее, таки дало дёру, потому что не успело влезть в узость, а второе - четырнадцатипушечный галиот «Королус» - взорвал командор эскадры Летерн фон Герцфельд, который, по рассказам уцелевших его подчиненных, был пьян в доску. Вот так мы обзавелись собственной флотилией. К сожалению, доверили ее не мне, поэтому ничем особым себя не проявила, занимаясь лишь подвозом провианта и боеприпасов.
        К Дерпту наша армия добралась девятого июня. Генерал-фельдмаршал Шереметев, видимо, сделал вывод, что городов у шведов много, а жизнь у него одна и та приближается к концу, так что спешить ни к чему. В Дерпте засело около четырех тысяч шведских солдат при ста тридцати трех пушках. Командовал гарнизоном полковник Карл-Густав Шютте, которому мы пока еще не били морду и который, по словам пленных, был горяч и суетлив, так что должен посопротивляться. Свой лагерь генерал-фельдмаршал Шереметев разбил юго-западнее города, возле мызы Копкоя, между Венденской и Псковской дорогами, корпус генерал-майора фон Вердена встал северо-восточнее, на другом берегу реки, при Ратсгофе, на Нарвской дороге, а мой корпус и корпус полковника Федора Балка из двух пехотных полков и четырех сотен псковских стрельцов - севернее, за деревней Текельфер, на Рижской дороге. Полковников Балков два - старший Николай и младший Федор. Старший в фаворе у Шереметева, поэтому со своим полком остался охранять обоз.
        Пехотинцы Федора Балка вместе с частью моих драгун тут же приступили к земляным работам напротив ворот святого Якова. Руководил работами майор Коберт - худой белобрысый тип с тихим голосом и мутными глазами снулой рыбы, вроде бы саксонец, но явно со шведскими корнями. Может быть, мне так казалось из-за того, что приказы он отдавал правильные, но всегда это был не самый лучший вариант. Между предателем и недоучкой я выбирал более приятное.
        - Здесь наши батареи будут накрывать вражеские с надвратных башен. Не лучше ли наши поставить вон там, напротив куртины, которая ниже и слабее? - предложил я более выгодное место немного восточнее.
        - Можно и там, - сразу согласился майор Коберт и принялся поливать меня теорией из учебников фортификации: - У каждого из этих мест есть свои преимущества и недостатки. Там будет спокойнее, но придется рыть больше апрошей (ходов сообщения)…
        - Ничего, лучше рыть апроши, чем могилы, - оборвал его я.
        Майор не стал со мной спорить, поехал давать ценные указания подчиненным генерал-майора фон Вердену.
        - Немцу наших солдат не жалко, - глядя в спину Коберту, сказал полковник Федор Балк, который был сыном лифляндского помещика фон Балкена, перешедшего со шведской службы на русскую еще при Алексее Михайловиче и добравшегося до чина полковника.
        Сыну чин достался быстрее и легче, благодаря женитьбе на Модесте Монс, старшей сестре царской любовницы Анны Монс, называемой в народе Кукуйской царевной и попавшей в опалу в прошлом году, когда среди вещей утонувшего саксонского посланника Кенигсека нашли любовную переписку с ней. Если бы не эти письма, Кукуйская царевна стала бы императрицей, а Федор Балк - генерал-фельдмаршалом и не только. А теперь он - всего лишь муж отъявленной стервы, о которой легенды ходят по всей Москве и не только, даже моя жена слышала о ней.
        Я оставил полковника наблюдать за ходом земляных работ, а сам отправился в лагерь. Основной задачей моего корпуса была разведка и наблюдение за врагами севернее и северо-западнее города на глубину тридцать верст - на столько всадник, не слишком утомляя коня, может удалиться от лагеря и вернуться до темноты и доложить об увиденном. Вспомогательные задачи - добыча провианта для армии и ловля по ночам вражеских лазутчиков и разбегающихся горожан.
        Тринадцатого июня начали обстрел Дерпта из всех орудий. От наших бомб и раскаленных ядер в городе часто случались пожары. Шведы отвечали, причем больше всего доставалось солдатам полковника Балка, которые ближе всех подобрались к крепостным стенам.
        Через две недели в полдень комендант Карл-Густав Шютте решил проверить на вшивость именно наши позиции, как самые опасные. Около тысячи пехотинцев и кавалеристов под командованием полковника Тизенгаузена вышли из города через ворота святого Якова и поперли на наши апроши. Время атаки выбрали не случайно. До сих пор на Руси после обеда принято спать. Как завезли византийские греки к нам средиземноморскую сиесту, так, несмотря на большие различия в климате, она и существует. Кто не спит после обеда, тот нехристь и враг Церкви, царя и народа. Шведы, видимо, поспешили, не дождались, когда часовые прикемарят. Те заметили врага и подняли тревогу.
        Я тоже спал в своем шатре. Звук трубы принял за кошмарный сон. Иногда мне снится, что трубят тревогу, а у меня нет сил подняться.
        - Буди генерала! - послышалось возле шатра.
        - Не сплю! - крикнул я, соскочил с нар, сколоченных здесь для меня солдатами, и начал натягивать ботфорты, предполагая, что разведка проморгала вражеский корпус, идущий на помощь осажденным.
        В это время прозвучали пушечные выстрелы со стороны шканцев, а затем стрельба из фузей. Значит, вылазка гарнизона, что не так опасно для моих полков, которые в полутора верстах от города. Пока шведы доберутся до нас, успеем подготовиться.
        Не стал дожидаться, пока будет готов весь полк, поскакал к городу с теми, кто уже был на конях. Остальных должен был привести полковник Магнус фон Неттельгорст, который первый среди равных командиров полков. Когда мы прискакали к нашим апрошам, шведы уже закрывали за собой городские варота святого Якова. Между воротами и нашими позициями валялось с полсотни убитых и тяжело раненых шведов, а двоих легко раненых взяли в плен. У нас потерь не было
        - А что так мало перебили?! - удивленно спросил я полковника Федора Балка, когда он рассказал, что случилось.
        - Пушкари в спешке зарядили ядрами. Картечь далеко лежала, были уверены, что не пригодится, - ответил он и добавил мечтательно: - Если бы подпустили ближе да жахнули картечью…
        Я ему сказал, кем была бы бабушка, если бы имела такое увесистое счастье, как у дедушки, после чего приказал своим драгунам возвращаться в лагерь.
        58
        Второго июля около полуночи к Дерпту прибыл царь Петр Первый. Он осаждал Нарву, но нашел время и для нас. Видимо, под Нарвой было еще скучнее. Рано утром, в шестом часу, царь, одетый в черную треуголку, из-под которой свисали длинные, черные и давно не мытые волосы, простой холщовый темно-коричневый кафтан голландского кроя, но с узким, так называемым, шведским воротником, черные кюлоты, потертые на коленях, и залатанные и давно не стиранные, белые чулки, начал обход позиций в сопровождении своей свиты и генералов и полковников нашей армии. Вышагивал длинными ногами, обутыми в грубые тупоносые башмаки, так быстро, что многие за ним не поспевали, особенно Шереметев. Генерал-фельдмаршал был в кафтане, на котором вышит мальтийский крест. Лукавый царедворец знал за собой вину и пытался сыграть на необъяснимой любви царя к мальтийским рыцарям. Шереметьев был у них с дипломатической миссией, пытался зазвать в коалицию против турок, но у мальтозов силенок сейчас хватает только на защиту своего острова и нападение на мелочь пиратскую и османские прибрежные деревни, поэтому отделались посвящением царского
посланника в командоры.
        Петр Первый не повелся на мальтийский крест, сразу отругал Шереметева за то, что так далеко от города расположил свой лагерь и за неудачно выбранное место для апрошей:
        - У меня под Нарвой обоз ближе стоит! Потому и результата нет. Апроши ты где сделал?! Где посуше! А тут фортеция сильна, больверки с двойными фланками!
        - Батюшка-государь, не вели казнить! - лебезил пятидесятидвухлетний Шереметев перед тридцатидвухлетним царем. - Где инженер сказал, там и нарыли. Я в этом деле не сведущ, на него понадеялся.
        Зато апроши полковника Федора Балка царь похвалил:
        - Вот здесь Коберт правильно все сделал! Только все равно фортеция в этом месте крепка, бомбы зря метали!
        - Майор Коберт в другом месте предлагал, мы сами здесь выбрали, - заложил полковник Федор Балк, не уточнив, кто именно выбрал.
        - И правильно сделали! - хлопнув полковника по спине, сказал Петр Первый. - Майор - человек знающий, но мягкий. Надо его послушать и выбрать лучший вариант.
        Затем мы переправились на оборудованном севернее апрошей пароме на противоположный берег реки, где нас поджидал на красивом вороном жеребце генерал-майор Николай фон Верден. Когда паром приблизился к берегу, генерал-майор слез с коня и на коротких кривых ногах зашкандыбал навстречу царю.
        - Ты апроши делал там, где майор Коберт сказал? - первым делом спросил Петр Первый.
        - Не совсем. Грешен, не послушал его. Майор предлагал на сухом месте делать, а я в болото уже залез, чтобы поближе к крепости подобраться. Стены здесь худые, так и ждут, кто бы помог завалиться, а земляной равелин низкий и тощий. Здесь бы проломы и сотворить, - виноватой скороговоркой выложил генерал-майор.
        - И правильно сделал, что не послушал! - похвалил его царь и приказал генерал-фельдмаршалу Шереметеву: - Ночью перевести сюда полк Николая Балка. Хватит ему отсиживаться в обозе! Перетащить все осадные пушки, но так, чтобы свеи не догадались, и поставить напротив Русских ворот. Русские должны входить через Русские ворота! - изволил пошутить Петр Первый. - На остальных позициях оставить пушки малые, пусть постреливают иногда. Апроши ведите к башне Пейнтурм. И незаметно готовьте плоты. Когда пробьем стену, столкнем плоты в реку и свяжем в мост.
        - Сделаем, государь-батюшка! - обрадовавшись, что отделался легким испугом, воскликнул Шереметев.
        - Что-то в горле пересохло, угости нас флином, - обратился царь к Николаю фон Вердену.
        Флин - смесь подогретого пива с водкой или другим крепким напитком и лимонным соком - любимый напиток английских матросов. Царь не зря съездил в Англию.
        - Пойдем ко мне в шатер, заодно и перекусим, чем бог послал, - пригласил генерал-майор фон Верден.
        Все подданные знают, что царь вечно голоден. Говорят, за день может побывать в гостях в десяти домах и в каждом пожрать от души. В шатер вместе с ним зашел только генерал-фельдмаршал Шереметев. Остальных ждал накрытый стол на открытом воздухе. Все подданные знают, что свиту царя надо обязательно накормить и особенно напоить. Если, уходя, Петр Первый увидит, что его свита трезва и голодна, не сносить хозяину головы. Сегодня бог послал Николаю фон Вердену жареную говядину, гусей, кур, речную разнорыбицу и лесную землянику. Ягоды наверняка вчера собирали солдаты. Всё лучше, чем в болоте киснуть. Кроме флина нам подали приличное венгерское вино, очень похожее на токайское. Наверное, разбавили его более дешевым, надеясь на неразборчивость московитов.
        Посиделки затянулись до полудня, после чего царь изволил почивать на кровати генерал-майора фон Вердена. Всем остальным тоже полагался отдых, поэтому я с полковником Федором Балком отправился в наш лагерь.
        - Не успел доложить ему, что это ты подсказал, где апроши делать, - тщательно изображая извиняющийся тон, произнес Федор Балк.
        - Ерунда! - отмахнулся я. - Мне следующий чин не скоро дадут, как бы не выслуживался.
        - Как знать! - возразил он. - Государь скор и на расправу, и на награду. Не угадаешь, что получишь.
        Вот за это я и не люблю монархию. Впрочем, все остальные политические системы тоже не вызывают у меня восхищения, если решение казнить или наградить принимаю не я.
        59
        За две ночи на левый берег реки Эмбах переправили двадцать пять больших, осадных пушек и пятнадцать мортир. За это время апроши довели почти до самой воды. Впрочем, в окопах воды и так было по пояс. Тринадцать пушек поставили на самом берегу, чтобы били почти в упор. В полдень шестого июля начали обстрел города со стороны позиций генерал-майора фон Вердена. Били целую неделю день и ночь. Грохот стоял такой, что, когда все батареи вдруг на короткое время замолкали, от тишины начинало звенеть в ушах. Представляю, каково было горожанам. Сидишь себе дома, а вдруг непонятно откуда прилетает бомба, проламывает крышу и взрывается в комнате, разнося к чертовой матери тебя и твоих близких и поджигая всё. Наверное, всю неделю в погребах и подвалах прятались.
        К двенадцатому июля в Русских воротах, башне Пейнтрум и куртине между ними появились проломы. Ночью наши навели мост через реку, а вечером следующего дня триста гренадеров под командованием подполковника Жидка перебрались на правый берег, к палисаду. Шведы попробовали столкнуть десант в воду, но поучили отпор. Наши послали подкрепление под командованием полковника Вестового. Всего на правом берегу скопилось около двух тысяч человек. При этом со всех остальных сторон наши демонстрировали готовность перейти в атаку, оттягивая на себя большую часть гарнизона.
        Мои полки, спешенные, простояли всю ночь позади апрошей полковника Федора Балка, рядом с его пехотинцами. Ночь была светлая, мы хорошо видели шведских солдат на крепостных стенах, а они нас. Если дадут команду, мы пойдем на штурм и начнем убивать их, совершенно незнакомых нам людей, которые ни в чем передо мной и моими солдатами не провинились. Шведы будут взаимно вежливы. Под утро некоторые наши солдаты, заснув, падали на своих товарищей, что вызывало ругань одних и смех других. Время от времени по моему приказу драгуны громко орали, изображая атаку и чтобы стряхнуть сонливость. Впрочем, большинству не давали заснуть звуки рубилова на берегу реки. Судя по интенсивности стрельбы, взрывам гранат, грохоту легких пушек и мату-перемату на двух языках, дрались там жестоко.
        К рассвету звуки боя начали перемещаться вглубь города, и на крепостных стенах уменьшилось количество солдат. Нам бы сейчас воспользоваться этим, пойти на штурм, но приказа не было, а проявлять инициативу я не хотел. Зачем губить драгунов?! Я к ним привык, а они - ко мне. Выслуживаться мне тоже нет резона. И так получил больше, чем хотел.
        Часов около шести я услышал в городе бой барабана. Отбивал он капитуляцию. Правда, не долго. Через несколько минут застучал второй и тоже быстро заглох. Затем нужная мелодия была исполнена трубачом. После чего стрельба начала затихать, а потом и вовсе прекратилась.
        - Без нас справились, - сделал я вывод.
        - Жаль! - искренне произнес полковник Федор Балк.
        Ночью он, чтобы скоротать время, рассказал мне, что Марта Скавронская какое-то время была его служанкой, а теперь царю угождает. Мол, именно из-за этого, а не из-за блудливой свояченицы, полковник теперь в опале.
        - Гордись! Скоро будешь хвастаться, что тебе прислуживала царица! - шутливо произнес я.
        - Думаешь, государь женится на ней?! - не поверил Федор Балк.
        - А почему нет?! Он обожает простое и вульгарное, а кого еще проще и вульгарнее можно найти?! - сказал я.
        Будущую императрицу я не видел. Говорят, коренаста, некрасива, намалевана и с неистребимыми ухватками служанки. Можно вывезти девушку из чухонской деревни, но нельзя вывезти чухонскую деревню из девушки.
        Оставшихся в живых три с лишним тысячи шведских солдат вместе с семьями разделили на три части и отправили в Выборг, Ревель и Ригу. Без знамен, литавр и пушек, но с провиантом на месяц. Оружие разрешили иметь только одной роте в каждой колонне, причем отобрали у них хорошее и дали плохое - ответ на подобный поступок шведов после победы над нашими под Нарвой. При этом Петр Первый раздолбал генерал-фельдмаршала Шереметева за быстрое подписание и такие легкие условия капитуляции.
        - Мы бы и так захватили крепость, оставалось немного нажать! - возмущался царь.
        Так понимаю, преклонением перед шведами Петр Первый переболел, больше не будет отпускать с оружием и пулями во рту. Комендант генерал-майор Карл-Густав Шютте поехал с царем и нашим войском к Нарве. Вроде бы не пленником, но под присмотром, без своей воли. Комендантом Дерпта был назначен полковник Федор Балк. Не зря он промолчал, кто выбрал правильное место для апрошей.
        60
        Гарнизоны Нарвы и Ивангорода насчитывали вместе четыре с половиной тысячи человек при пятистах шестидесяти пушках. Комендантом был все тот же Рудольф Горн, ставший генерал-майором, благодаря той победе над русскими. К моменту нашего прихода к городу, там уже стояла большая армия под командованием генерал-фельдмаршал-лейтенанта Георга Огильви, потомка древнего шотландского рода, но теперь подданного Священной Римской империи. Его только в этом году переманили на русскую службу, пообещав платить семь тысяч рублей в год.
        Кстати, рубль перестал быть счетной единицей, а превратился в серебряную монету одного веса с талером и равную ста копейкам. На аверсе был портрет Петра Первого, а на реверсе - двуглавый орел. В детстве я мечтал раздобыть такую монету. В соседнем доме жил нумизмат, который обещал дать за нее офицерский кожаный ремень - мечту всех пацанов Донбасса. Увы, мечта осуществилась тогда, когда ремни мне нужны были генеральские.
        Наши уже успели перехитрить шведов, изобразив колонну генерал-майора Шлиппенбаха, идущего на помощь осажденным, и перебив человек триста, а затем вышли навстречу ему и разбили вдрызг. Шлиппенбах сумел удрать только с парой сотен всадников. Но осада продвигалась плохо. Ждали осадные пушки, часть которых мы и доставили. Остальные прибыли из Санкт-Петербурга. Их сперва везли к Выборгу, а потом развернули к Нарве. Обстрел начали в воскресенье тридцатого июля. Били из сорока пушек большого калибра и двадцати четырех мортир в основном по бастионам «Гонор» («Честь») и «Виктория» («Победа») и Ивангороду. При выборе мест обстрелов пользовались добытыми мною чертежами. У бастионов высокие и мощные, толщиной три метра, передние стены, внутри которых находятся сводчатые тоннели и двухэтажные казематы, свет в которые попадал черед проемы в стене расположенные через семь метров и служащие для ведения огня. Фасы длинные, а фланки короткие. Куртины тоже короткие, а перед ними через сухой ров широкие равелины - сооружения треугольной формы в промежутках между бастионами, для их поддержки перекрестным огнем. Они на
метра полтора были ниже крепостных стен. Равелин между «Гонором» и «Викторией» не был закончен. Наверное, это была одна из причин, по которой эти два бастиона выбрали для обстрела и последующего штурма. Почти каждый день нашей армии подвозили дополнительные осадные пушки и мортиры, которые использовали против других бастионов. В городе каждый день вспыхивали пожары. Однажды взорвался цейхгауз.
        На следующее воскресенье в десять часов утра, когда царь был на литургии, фас бастиона «Гонор» осел, земляной бруствер свалился в ров, засыпав часть его. Петр Первый счел это божьим предзнаменованием.
        - Разрушили бастион «Честь» - падет и честь крепости! - решил он.
        После полудня генерал-фельдмаршал-лейтенант Огильви послал к коменданту Нарвы переговорщика - бывшего коменданта Дерпта полковника Шютте. Шведам предложили почетные условия сдачи. Генерал-майор Горн, так понимаю, решил повторить свой подвиг и заслужить следующий чин, потому что ответ дал только на следующий день и не просто отклонил предложение, а еще, мягко выражаясь, пообещал отыметь нас так же, как и четыре года назад. Видели бы вы лицо Петра Первого, когда ему передали эти слова! В последнее время тик у царя случался все реже, но в этом случае щека дергалась так, что я, знавший, чем закончится осада, но не знавший судьбу коменданта, пожелал генерал-майору Горну погибнуть в бою.
        Во вторник, на девятый день обстрелов, царь собрал в шатре командующего Огильви всех генералов и полковников. На повестке был всего один вопрос: когда штурмовать Нарву? К тому времени наши артиллеристы пробили брешь и в «Виктории». Первыми мнение высказывали полковники, как самые низшие по званию. Начали с последних из присутствующих, получивших этот чин - Магнуса фон Неттельгорста и Семена Кропотова. Я уже обсуждал с ними осаду города, высказал предположение, что пришло время штурмовать крепость.
        - Пора атаковать! - коротко из-за не очень хорошего знания русского языка и бодро из-за склонности еще с боцманских времен к силовому решению любого вопроса рявкает полковник Магнус Неттельгорст.
        - Два бастиона уже порядком разрушили, можно штурмом взять их и прорваться в город, - более подробно высказывает ту же мысль полковник Семен Кропотов.
        Остальные полковники своими словами показали, что тоже не трусы.
        Когда дело дошло до самого свежего из генералов, я сказал:
        - Не помешает, если и с других сторон будут атаковать, точнее, изображать атаку, чтобы враг не перебросил все силу в одно место, к этим двум бастионам. Желательно было бы нанести и отвлекающий удар где-нибудь еще. Шведы наверняка предполагают, что нападем мы именно на разрушенные бастионы, подтянули туда солдат, сняв их с других направлений. Даже если этот удар окажется нерезультативным, силы противника он на себя оттянет.
        Остальным генералом поддерживать конкурента было не с руки, поэтому высказались только за штурм. Зато меня поддержал генерал-фельдмаршал Огильви, с которым я на днях обменялся несколькими фразами на шотландском. Оказалось, что этот язык я знаю лучше, чем потомок шотландцев, что не помешало командующему осадой Нарвы посчитать меня почти земляком. В итоге моя инициатива была наказана исполнением.
        - Атакуем завтра утром, - принял решение Петр Первый. - Сформируем три штурмовые колонны: первая под командованием генерал-поручика Шембека будет атаковать бастион «Виктория», вторая под командованием генерал-майора Чамберса - бастион «Гонор», а третью на бастион «Глория» поведешь ты, - направив на меня указательный палец с обгрызенным ногтем и широкими, будто распухшими, суставами, сказал он и добавил: - Оттянешь на себя свеев, сколько сумеешь. - После чего потребовал: - Всем трем колоннам заготовить лестницы и ночью тайно перенести их в шанцы. Отберите штрафников, пусть несут лестницы, искупают вину в бою.
        Оказывается, штрафные роты и батальоны придумали не в двадцатом веке!
        - Лучше атаковать не утром, а после полудня, - вмешался я.
        Раз уж посылают на убой, надо оговорить поблажки.
        - Почему? - спросил Петр Первый раздраженно.
        После обеда у него сон, даже важные дела должны ждать, когда царь проснется.
        - Враг знает, что после обеда мы спим, и сам отдыхает. Наверняка на позициях останутся только караульные. Пока они поднимут тревогу, пока подтянутся остальные и приготовят оружие к бою, мы успеем преодолеть часть препятствий, положим меньше людей, - ответил я.
        Петру Первому явно не хотелось соглашаться со мной, но захват Нарвы был важнее:
        - Хорошо, начнем после полудня. Сигналом к атаке будут выстрелы из пяти мортир по очереди.
        Я не стал объяснять, что пять мортир разбудят и мертвого, а живых уж точно насторожат, вместо этого попросил:
        - Мне гренадеры нужны, хотя бы полсотни. Чем больше шума буду производить, тем больше солдат перекинут на бастион «Глория».
        - Получишь роту гренадеров, - пообещал царь, не глядя в мою сторону.
        Так понимаю, если я погибну во время штурма, Петр Первый не сильно опечалится.
        61
        Когда молчат пушки, поют птицы. Может быть, птицы поют и во время стрельбы, но я их не слышу. Уже с час наша артиллерия молчит по случаю обеденного перерыва, и откуда-то, как мне кажется, с неба, голубого и почти чистого, с единственным маленьким белым облачком, доносятся звонкие трели. Что за птица - не знаю, но точно не чибис. Пение чибиса я с детства отличаю от любого другого. В музыкальной школе меня так долго мучали песенкой «У дороги чибис, у дороги чибис…», что я готов был передавить всех чибисов на свете. Пока не начал ездить на ставок Греково. Никто не смог мне объяснить, почему ставок так называется, ведь греков в наших краях маловато. Это была балка в степи, по которой тек ручей. Ее перегородили греблей, чтобы было, где поить колхозный скот. Я еще застал времена, когда в колхозе, поля которого начинались сразу за последними домами города, было большое стадо коров. Позже их всех порезали, потому что стране было нужно мясо. К ставку вела грунтовая дорога, проложенная через два поля, пологая и длинная. Мы неслись по этой дороге на велосипедах, все быстрее и быстрее, кто первый, а над
нашими головами тревожно звенели чибисы, будто озвучивая ту смесь страха и восторга от сумасшедшей езды, которая распирала нас. С тех пор пение чибиса для меня - это ключ к порталу в счастливом детстве.
        Я сижу на корточках в глубоком окопе, прислонившись спиной к нагретой солнцем стенке его. Смотрю на другую стенку, более темную вверху и светло-коричневую ниже. Земля высохла и покрылась трещинами. Слева от меня сидит на заднице адъютант капитан Поленов, а справа - полковник Магнус фон Неттельгорст. В отличие от меня, не желающего иметь такое счастье, как геморрой, они не знают, что это такое. А может, обзавелись уже, но понятия не имеют, где и почему. Еще правее в наш окоп под углом градусов семьдесят пять втыкается другой, который доходит до рва, который был заполнен водой, но связь с рекой засыпали на входе выше по течению и на выходе ниже да еще и обвалившийся бастион «Гонор» в третьем месте перекрыл движение воды. В итоге уровень ее сильно понизился, а потом наши бойцы докопались до него и начали ссыпать туда землю, образовав еще один переход прямо к бастиону «Глория». Раньше ров был сухим, но перед приходом нашей армии шведы соединили его с рекой. Равелина между бастионами «Гонор» и «Глория» нет, не успели враги соорудить, за что им большое спасибо. В этом окопе лежат прислоненные к стенкам
несколько лестниц. Мне видны только концы из светлой древесины, недавно лишившейся коры, двух лестниц. Вижу и двух драгунов возле них. Остальные за поворотом. Это нарушители дисциплины или, как я поделился маркером советской армии, чипки - от ЧП (Чрезвычайное Происшествие). Их по четыре человека на каждую лестницу. Дальше сидят, прислонив фузеи к стенке окопа напротив себя, гренадеры из приданной нам в помощь роты. Они рослые, не ниже метр семьдесят пять. Я тоже пока считаюсь рослым, хотя уже не так выделяюсь, как лет сто-двести назад. У гренадеров шапки островерхие, как и у драгунов, только без шлыка, потому что им тоже надо перебрасывать ремень фузеи через голову, чтобы нести ее за спиной, а руки были свободны, чтобы держать поводья и палаш (драгуны) или гранату и горящий фитиль (гренадеры). В треуголке такой маневр делать труднее, за углы цепляешься. Гранаты лежат в сумках, которые сейчас стоят справа от владельцев. В каждой сумке, в зависимости от диаметра гранаты (от семи до пятнадцати сантиметров), их от трех до пяти. Это пустотелые рубчатые ядра, начиненные порохом, к которому идет фитиль через
деревянную пробку, воткнутую в затравочное отверстие. Еще в пробку начали вставлять снаружи веточки-стабилизаторы, чтобы граната летела все время пробкой назад, а изнутри - свинцовую пулю, которая при ударе о твердую поверхность выпадает и утягивает за собой к пороху горящий фитиль. То есть, если первые гранаты срабатывали при догорании фитиля до пороха и частенько их успевали вернуть назад и даже получить во второй раз, то теперь взрыв происходил и от удара, хотя бывали разные варианты. Нынешние гранаты имеют свойство взрываться, когда им вздумается, или не взрываться вообще. Так что гренадер - это жизнь короткая, но не скучная, за что им платят на треть больше, чем остальным пехотинцам. Возле ближнего гренадера чадит костерок, от огня которого по команде атаковать подожгут длинные фитили, чтобы нести их в левой руке и поджигать фитили гранат в правой. Я вчера проинструктировал гренадеров, объяснил, что в первую очередь должны швырять гранаты внутрь бастиона через бойницы. Каменный двухуровневый бастион, хорошо держит удары извне, а вот взрыв одной гранаты внутри способен вывести из строя весь личный
состав данного уровня. Драгуны пойдут второй волной, поэтому ждут во второй и третьей линиях апрошей. Кроме фузеи с примкнутым штыком и палаша, у каждого за пояс заткнуты по два заряженных пистолета, закупленных мною в Англии для нужд российской армии. У меня тоже два пистолета в кобурах и сабля в ножнах. Винтовку брать не стал. Снайперская стрельба во время штурма вряд ли потребуется, и саблей я работаю лучше, чем штыком, тем более, что в помещении она удобнее.
        Сильно хочется спать. Привык к российской сиесте. Я зеваю так широко, что начинают болеть скулы. Вслед за мной зевает адъютант Поленов. Полковник Магнус фон Неттельгорст спать не хочет. Он еще не приобрел эту дурную привычку. Как обычно перед боем, лицо его сосредоточено. Наверное, молится про себя, хотя впечатление такое, что считает до ста, чтобы заснуть, но никак не получается.
        Я достаю серебряные карманные часы. Начало второго. Пора бы атаковать. Кстати, у русских циферблат не на двенадцать, а на семнадцать часов - наибольшая продолжительность светового дня и ночи в разное время года. То есть, время делилось на дневное и ночное, поэтому дважды в сутки, хотя понятия «сутки» еще не существует, часовщик переводил стрелки в исходное положение для наступающего времени, проверяя по специальным таблицам момент восхода и захода солнца. Относилось это только к башенным часам, для бедняков. У богатых были иностранные часы, настенные или карманные, с двенадцатичасовым циферблатом.
        Где-то неподалеку грохочет мортира. Все знают, что сигнал к атаке - пять выстрелов подряд из мортир, поэтому напрягаются и прислушиваются. Второй выстрел, третий… Я встаю, стряхиваю комочки земли с левого тупоносого черного башмака с позолоченной пряжкой в виде парусника на подъеме, как будто обидно будет умереть в грязных башмака. …четвертый выстрел, пятый.
        Я поворачиваюсь к гренадерам и произношу как можно веселее:
        - Ну что, братцы?! За царя, за родину, за веру?!
        - Так точно, господин генерал! - бодро отвечает ближний гренадер и вместе с двумя сослуживцами поджигает от костерка длинный фитиль.
        - Тогда вперед! - рявкаю я.
        Концы лестниц и два драгуна исчезают, а вслед за ними бегут гренадеры с дымящимися фитилями в левой руке. Привстав на мысочки, я смотрю над верхним краем окопа, как проштрафившиеся драгуны перебегают с лестницами через ров, приставляют их к дальней его отвесной стенке, чтобы быстрее выбраться наверх. Гренадеры начинают карабкаться по ним. Какой-то нетерпеливый драгун тоже лезет по лестнице, но его хватают за сапог и стягивают. Вот тут и раздается первый мушкетный выстрел из бастиона «Глория». Сперва я подумал, что попали в бестолкового драгуна, но он поднимается, смотрит на лестницу, которую утягивают наверх, а потом поднимается по другой вслед за своими однополчанами. На дне рва накапливаются все больше драгунов. Шведы стреляют по ним чаще. Наверное, подтянулся весь гарнизон. Один драгун падает навзничь, другой оседает, схватившись обеими руками за простреленную голову.
        Первый гренадер поднимается по длинной лестнице до амбразуры в нижнем уровне бастиона, откуда торчит кончик ствола трехфунтового фальконета. Поджигает фитиль гранаты и странным движением - толчком от груди - отправляет ее внутрь бастиона, а потом продолжает карабкаться вверх. Я жду взрыв, но его нет. У этой амбразуры останавливается второй гренадер, достает гранату из сумки - и в это время я слышу глухой грохот и вижу, как из амбразуры выплескивается черно-серое облачко дыма и пыли или каменной крошки. Следом взрывается вторая граната, закинутая в этот уровень бастиона, но через другую амбразуру. Затем раздаются почти одновременно четыре взрыва - по два на каждом уровне. Интенсивность стрельбы шведов резко падает. Под стенами бастиона накапливается все больше драгунов, некоторые уже карабкаются по лестницам вслед за гренадерами.
        В районе бастиона «Гонор» раздается мощный взрыв. Я вижу, как летят камни, бревна и земля. Наверное, наши взорвали мину, подведенную под крепостную стену или бастион «Виктория», расположенный за «Гонором», или шведы взорвали запасы пороха вместе с врагами, которым он мог достаться. В любом случае от такого взрыва пострадали обе стороны.
        - Пора и нам, - говорю я не столько своим подчиненным, сколько себе, и вклиниваюсь в цепочку из драгунов, спешащих по окопу ко рву.
        - Генерал с нами! - слышу за спиной радостную фразу, которую передают по цепочке.
        Наверное, рядом с генералом веселее умирать. Или есть шанс, что твой подвиг заметят и оценят по достоинству. Я постоянно забываю эту свою обязанность. Полковник Магнус фон Неттельгорст доработает за меня. Он ничего не пропускает, ни плохое, ни хорошее, за что подчиненные к нему неравнодушны, но по-разному.
        Земля во рву была сырая, вминалась под ногами, хотя передо мной там уже прошла пара сотен человек. Осталась грязь и на некоторых перекладинах лестницы. Такое впечатление, что кто-то специально останавливался на каждой перекладине и счищал грязь с подошв своих сапог. Наверху лежало несколько трупов шведов, двух гренадеров и одного драгуна. Внутри бастиона еще стреляли и орали, но не яростно. Можно считать, что бастион «Глория» захвачен. Я замечаю русские знамена на развалинах бастиона «Гонор» и на бастионе «Виктория». Значит, и они уже захвачены.
        - Прапорщика сюда! - кидаю я своему адъютанту. - Пусть установит здесь знамя полка, чтобы все знали, что бастион захвачен.
        - Будет сделано! - радостно рявкает капитан Поленов и исчезает куда-то.
        У него поразительная способность оказываться во время боя в самом безопасном месте.
        Я достаю из ножен саблю и спускаюсь по каменной лестнице. На ней еще два трупа, шведа и драгуна, причем первый лежит выше. Я поворачиваю за угол - и оказываюсь перед наведенным на меня стволом мушкета. Целится в меня белобрысый сопляк лет семнадцати с узким бледным лицом, без головного убора, в запачканном серой пылью сером кафтане. Левый глаз зажмурен, а правый, ярко-голубой, не мигая, уставился на меня. С такого расстояния можно попасть, не целясь, но солдат, видимо, только начал служить, это первый его бой. Я поднимаю саблю и бросаюсь вперед, надеясь на его растерянность - и тут щелкает курок. У меня есть доли секунда, чтобы упасть, но понимаю, что не успею, и перемещаюсь по инерции к наведенному на меня стволу мушкета. Тело напрягается, наполняется жаром от предчувствия удара в грудь. Тяжелая пуля, сплющиваясь, продырявит ткань моего кафтана, камзола и рубашки, разорвет мягкие ткани, жилы и кровеносные сосуды, переломает кости и, может быть, прошьет насквозь, а может, останется в теле, откуда ее при нынешнем уровне медицины не смогут извлечь. В любом случае при такой ране почти нет шансов
выжить. Впрочем, эти мысли придут позже, когда, так и не дождавшись удара, я подлечу к шведу, который после осечки начнет судорожно отжимать курок для второй попытки, и с короткого замаха разломлю ему череп и рассеку шею до туловища. Солдат рухнет на меня, пачкая кровью и мозгами, которые как бы выплеснутся из обеих половинок черепа мне на грудь. Я брезгливо оттолкну безжизненное тело и отшагну назад и вбок, глядя, как оно и мушкет, вроде бы замедленно, падают на серые каменные плиты. Вот тут я с запозданием и представлю, что было бы, если бы не случилась осечка. Мое тело во второй раз и с той же интенсивностью наполнится жаром, и я почувствую, как струйка горячего пота потечет по ложбинке между лопатками, вызывая неприятный зуд. Вряд ли у меня хватило бы сил и времени приказать, чтобы отнесли к морю и бросили в воду. Даже если бы и хватило, подчиненные не выполнили бы такой дурацкий приказ, сочли бы за бред раненого.
        - Шведские кремниевые замки хуже французских и голландских, чаще осекаются, - на немецком языке рассудительно произносит за моей спиной полковник Магнус фон Неттельгорст.
        Во время боя он говорит только на немецком.
        62
        Когда мы добрались до Старого города, где находился Замок, там уже все закончилось. Преображенцы под командованием генерал-майора Чамберса ворвались туда на плечах противника. Шведы били в барабан капитуляцию, но их не услышали, потому что не хотели услышать. Среди наступающих было много тех, кто пережил здесь позор пять лет назад. Чужим позором такое не смоешь, нужна еще и чужая кровь. Мои солдаты хоть и не позорились здесь раньше, но тоже не церемонились со шведскими солдатами, даже с ранеными. Я делал вид, что не замечаю. На войне соплям не место. Надо было сдаваться, когда предложили хорошие условия. Теперь остались только плохие.
        - Разбиться на взводы и начать прочесывать город! - приказываю я, что значит, приступайте к грабежу. - Пленных приводить к ратуше, - добавляю я, хотя сомневаюсь, что хотя бы одного доведут, разве что офицер проследит.
        Сам с обоими полковниками и нашими адъютантами отправился на центральную площадь города. Улицы, по которым я ходил неоднократно, кажутся незнакомыми. Они вымощены каменными плитами и булыжниками. По обе стороны двух-трехэтажные дома из красноватого кирпича на высоком фундаменте из камня. Заборов практически нет, только кое-где небольшие, сложенные из кирпича, по обе стороны деревянных ворот во двор. Окна узкие и высокие, с почти прозрачными стеклами. Открывается у окон только нижняя часть, по принципу гильотины, как в Голландии. На улицах только трупы, в основном шведских солдат, но есть и наших, и мирных жителей. Живых - ни души, и дома кажутся вымершими, хотя я замечаю шевеление занавесок на окнах. За нами следят и молятся, чтобы не завернули в их дом. Зря. При мне солдаты не станут убивать и насиловать.
        Возле ратуши, в тени от здания, стояли пять столов и десятка два разнокалиберных стульев, на которых сидели генералы и старшие офицеры, участвовавшие в штурме. На крыльце ратуши разместили две большие открытые бочки с пивом и корзину с оловянными кружками. Наверное, все это позаимствовано в пивной, что в начале улицы, ведущей к пристани. Я заходил в нее, когда привозил в Нарву царский груз из Лондона. Один пехотинец наливал пиво деревянным черпаком в оловянные кружки емкостью с пол-литра, а второй разносил офицерам. Я показал ему, чтобы и нам принес. Солдат кивнул и взял из корзины три чистых кружки
        Поодаль, на солнце, стоят пленные шведские офицеры, около сотни, во главе с комендантом генерал-майором Рудольфом Горном - длинным сутулым типом со светлыми волосами, в которых седина почти не заметна. Обычно пленных офицеров, тем более, старших, приглашают к столу, чтобы залили горечь поражения. Сейчас их не замечают. Все знают, что Петр Первый чертовски зол на шведских командиров, особенно на коменданта. Русские командиры ждали его решение, боясь попасть в немилость за проявление сострадания к врагу.
        Я сажусь рядом с генерал-майором Джоном Чамберсом, командиру корпуса, состоящего из собственного пехотного полка и двух гвардейских - Семеновского, полковником которого он в свое время был, и Преображенского. Он шотландец по родителям и москвич по месту рождения, поэтому наши называют его Иваном Ивановичем. По-русски говорит очень хорошо. Акцент слышен, когда нервничает, что случается редко. Ему пятьдесят четыре. Рыжие волосы из-за седины кажутся пегими. Конопатое лицо покраснело от выпитого. Когда генерал-майор трезв, оно кажется слишком бледным, болезненным. Видать, именно поэтому генерал-майор редко бывает трезвым.
        Солдат ставит передо мной кружку пива с белой выпуклой шапкой пены. Еще две кружки - перед полковниками Магнусом фон Неттельгорстом и Семеном Кропотовым. Пена у пива вкусная, а вот сам напиток хуже того, что делают сейчас в Англии и даже в Голландии. Примерно на одном уровне с немецким, которое пока что не ахти.
        - Славное было дело, - отхлебнув пива и вытерев губы тыльной стороной ладони, густо поросшей рыжими волосами, буднично произносит генерал-майор Чамберс.
        - Что там у тебя взорвалось на бастионе? - интересуюсь я.
        - Мина шведская, - отвечает он. - Своих положили больше, чем моих.
        - Бывает, - говорю я и задаю второй вопрос: - Горна в Замке взяли?
        - На валу между Старым городом и Новым. Я вовремя успел, чуть не покололи его штыками, - рассказал генерал-майор.
        - Может, он этого хотел? - высказываю я предположение.
        - Надеюсь, он простит меня, - шутливо произносит Иван Иванович Чамберс.
        - Как думаешь, пойдем в этом году на Ревель? - спрашиваю я.
        - Вряд ли. Пока здесь разберемся, пока отпразднуем в Москве, зима начнется, - уверенно отвечает он. - Нарва - это тебе не Нотебург и даже не Дерпт. Славней победы у нашего государя пока что не было.
        - Будут и пославнее, - вангую я.
        - Дай бог! - перекрестившись слева направо, как положено католику, молвил генерал-майор Чамберс.
        Мы поговорили о планах на следующий год, выпили еще по две кружки пива, отливая по нужде под стену ратуши, когда на площадь приехала кавалькада во главе с Петром Первым. Он ехал на сером жеребце, довольно рослом, но ноги в черных тупоносых ботфортах все равно были почти у земли. Темно-зеленый кафтан расстегнут. Под кафтаном черный камзол, подпоясанный черным шелковым поясом, за который заткнут пистолет с лакированной рукояткой из красного дерева. В последнее время стали делать рукоятки без «яблока» на конце. В правой руке держит палаш, испачканный кровью. Царь остановился и слез возле стола, бросив поводья вставшему офицеру, молодому майору. Казалось, Петр Первый не замечает сидевших за столом, видит только пленных офицеров.
        - Кто из них Горн? - задал вопрос царь, продолжая глядеть на шведов.
        - Самый длинный, без шапки, - ответил офицер, принявший поводья.
        Длинными шагами, заставляя сопровождающих чуть ли не бежать вприпрыжку, и держа палаш направленным вперед, Петр Первый приблизился к бывшему коменданту Нарвы. Я был уверен, что сейчас зарубит шведского генерал-майора. Нет, всего лишь заехал ему по морде с левой да так, что Рудольф Горн попятился и чуть не упал.
        - Тебе же предлагали сдать крепость на хороших условиях! Решил погеройствовать?! - заорал на него царь на немецком языке, вставляя голландские слова, и поднял окровавленный палаш. - Видишь, до чего твое геройство довело?! Это кровь русского солдата! Я убил его, чтобы остановить беспорядки! Ты разозлил моих солдат, а отвечать пришлось всем остальным!
        Генерал-майор Рудольф Горн молчал. Вид у него сейчас был, как у близорукого человека в первый момент после снятия очков. Наверное, впервые во взрослом возрасте получил по морде.
        - В каземат его и этих всех! - крикнул Петр Первый, не обращаясь ни к кому определенно. - В тот самый, где он держал наших офицеров! - и, круто развернувшись, рубанул палашом воздух и пошел к столу, где взял чью-то недопитую кружку и выдул пиво одним глотком.
        К нему подбежал пехотинец-официант с полной кружкой. Царь выпил ее чуть медленнее, но до дна. Шлепая губами по-лошадиному, выдохнул воздух - и увидел всех нас, вставших со своих мест.
        - Отдыхаете, герои? - произнес он спокойным тоном. - Отдыхайте, заслужили. - Затем перевел взгляд на меня, на испачканный кровью кафтан на груди. - Ранен?
        - Нет, это не моя кровь, - ответил я.
        - Это хорошо, - устало сказал Петр Первый и сел на ближний стул.
        Так понимаю, у него был «нарвский» комплекс и мечта отомстить за то позорное поражение. И вот мечта осуществилась. Пора доставать из шкафа другой комплекс, но, видимо, царю так не хочется это делать. Он не догадывается, что без комплексов мы - никто и даже ничто.
        63
        Пятнадцатого августа отпраздновали захват города. Мероприятие проходило в доме нового губернатора Нарвы и примыкающих к ней уездов Александра Даниловича Меньшикова. Раньше этот дом принадлежал генерал-майору Рудольфу Горну, который сейчас сидел в сыром каземате Замка и оплакивал жену, погибшую во время штурма. Кстати, благодаря нам, из этого каземата были выпущены бывшие коменданты Нотебурга и Ниеншанца полковники Шлиппенбах и Опалев. Пятерых детей генерал-майора, четырех девочек и мальчика, взял под свою опеку вновьиспеченный генерал-поручик и кавалер ордена Андрея Первозванного Иван Иванович Чамберс. Ивангород пока не был захвачен, потому что комендант подполковник Стирнсталь кочевряжился, выпрашивая красивые условия капитуляции и надеясь на чудо. Шведам за пару дней до нашего штурма сообщили с помощью голубиной почты, что король Карл Двенадцатый уже высадился в Ревеле и со дня на день должен быть здесь. До сих пор ждут.
        Посередине губернаторского двора, прямоугольного и довольно обширного, установили новенькую бронзовую мортиру калибром тридцать шесть фунтов и наполнили до краев хересом - белым сладким крепленным вином, привезенным в этом году моими судами. Я подумал, что русские так же плохо разбираются в винах, как и англичане, которые херес называют шерри и потребляют в непомерном количестве, так же любят сладкое и чтобы вставляло побыстрее и покруче, и приказал Хендрику Пельту привезти сотню бочек этого напитка. Десять бочек подарил фавориту царя. Сейчас вот дегустирую херес из мортиры. По моему совету вино подержали в погребе. Это, конечно, не холодильник, но всё лучше, потому что теплый херес, впрочем, как и большинство вин, хуже уксуса.
        Виночерпием был сам Петр Первый. Большим оловянным черпаком, явно позаимствованным на солдатской кухне, он набирал вино из мортиры и наливал своим генералам в оловянные пивные кружки. Пить из стеклянных бокалов за такую знаменательную победу было бы дурным тоном.
        - До дна! - потребовал царь, наполнив мою кружку.
        Я с трудом осилил. С хересом у меня связаны воспоминания о Крыме, где я был на практике после третьего курса в Ялтинском портофлоте. Жара, горячие, потные и липкие женщины и теплый, сладкий и липкий херес под названием «Массандра». Я там познакомился с дамой, которая обожала пить крымский херес с ванильным зефиром. Есть такая категория самоубийц - гастрономические.
        Получив вторую порцию вина, я отошел к столу, составленному из нескольких и накрытому белыми длинными, до земли, скатертями, на котором места свободного не было из-за тарелок и судков с самыми разнообразными закусками, холодными и горячими. Преобладала рыба. Я набрал миноги, которую остальные не жаловали, потому что не знали, что это такое. Во главе стола на стуле с высокой спинкой сидел Александр Меньшиков и что-то увлеченно, с пьяной горячностью, рассказывал расположившемуся одесную Ивану Чамберсу. Я занял место ошуюю, на таком же стуле.
        - Вот предлагаю Иван Иванычу стать комендантом крепости хотя бы до следующего лета. Не соглашается, упрямец! - весело, с чертиками в глазах, пожаловался мне фаворит царя. - Воевать хочет. Говорит, желаю быть генерал-фельдмаршалом, как Шереметев, и не меньше!
        - Не говорил я такого, - буркнул генерал-поручик Чамберс.
        - Не говоришь, но думаешь! Я тебя насквозь вижу! - настаивал на своем Александр Меньшиков.
        - Зря, - поддержал я. - На его месте я бы согласился.
        - Ты больше воевать не хочешь?! - удивился губернатор Нарвы.
        - На суше не хочу, - ответил я. - На море меня тянет, соскучился. Теперь вот порт есть у нас, мог бы опять корсаром стать, захватывать свейские корабли, приводить сюда богатую добычу…
        - И чего вас на это море тянет?! - перебив, воскликнул он. - Вот и государь тоже все норовит кораблем покомандовать. Как по мне, так на суше намного спокойнее. Может, и убьют, но уж точно не утонешь!
        - Каждому свое, - не стал я спорить и попросил: - Поговорил бы с царем, чтобы отпустил меня на море.
        - И поговорю! Я своих друзей не забываю! - пьяно заверил Александр Меньшиков. - Только не сегодня. Сейчас мы будем пить вино, которое ты мне прислал.
        Я подумал, что он забудет за пьянкой. Нет, не зря он стал царским фаворитом. Как бы ни напивался с Петром Первым, а свой интерес блюсти не забывал. В отношении меня у него тоже были планы.
        Мы пересеклись через два дня, когда из Ивангорода уходил гарнизон без знамен и пушек. Вместе с солдатами шли и их семьи. Женщины часто оглядывались. Позади мирная, привычная, обеспеченная жизнь, а что впереди - неизвестно. Они следовали в Ревель. Я мог бы сказать этим женщинам, что скоро и оттуда будут уходить, если не погибнут.
        - Видел дом справа от моего, трехэтажный. Раньше в нем полковник Ребиндер жил. Не хочешь там поселиться? - спросил Александр Меньшиков. - Будешь подменять меня на губернаторстве.
        - Не откажусь, - ответил я, - если государь позволит.
        - Позволит, - заверил фаворит и задал следующий вопрос: - Ты не передумал на море вернуться? А то Петр Алексеич собирался пожаловать тебе генерал-поручика, графа и земли и крестьян по титулу.
        - Спасибо ему, что так высоко ценит мои малые заслуги! - поблагодарил я. - На море постараюсь заслужить новый чин и титул. От земли и крестьян, правда, не отказался бы. Особенно в этих местах или возе Копорья и Ямбурга, которые тебе отдали. Говорят, хороший сосед ближе родственника.
        - Как хочешь, - произнес он, глядя на меня так, будто пытался угадать скрытую причину такого странного, по его мнению, поведения. - Значит, Нарву, Копорье и Ямбург мы свеям не вернем?
        - Будут наши, - ответил я. - И вся остальная Ингерманландия тоже.
        - А про меня твоя бабка ничего не говорила? - поинтересовался он.
        - Будешь в фаворе у царя до его смерти, и царицу Екатерину переживешь, - поделился я сведениями из учебника истории. Надеюсь, его писали хорошие специалисты. - Только им это не говори.
        - Знамо дело, не скажу! - заверил Александр Меньшиков.
        - И предупреди Петра Алексеевича, что Мазепа предаст, когда свеи пойдут на нас, - добавил я. - Хохлы предают всех, а потом каются. Судьба у них такая иудина - предавать и каяться. Досталась от половцев по наследству.
        Впрочем, сомневаюсь, что Меньшиков знает, кто такие половцы. Он пишет и читает с трудом, и знает лишь то, что способствует угодничеству и стяжательству.
        - Вот и мне Мазепа тоже не нравится! Как он ловко к государю подъехал, Андрея Первозванного раньше меня получил! Скользкий гад! - воскликнул Александр Меньшиков, которого все придворные считают скользким гадом.
        Фаворит фаворита узнает издалека.
        64
        Мысль поселиться в Нарве пришла мне, когда шагал по ее улицам к Замку. Не хотелось мне жить в новой столице Российской империи. На болоте нормально себя чувствуют только меланхоличные кикиморы и лешие-матершинники. Первые изображают то, что вторые изрекают. Близость ко двору меня никогда не прельщала. Наоборот. С курсантских времен усвоил, что надо держаться подальше от начальства и поближе к кухне. Да и в нормальный город нынешний Санкт-Петербург превратится не скоро. К тому времени меня уже здесь не будет. Нарва - средний по нынешним меркам город на берегу не слишком загаженной реки и рядом с морем. Может быть, он немного отстает по уровню культуры и прочих благ цивилизации от средних городов, расположенных западнее, но не настолько, как Питер.
        Дом, который мне пожаловал Петр Первый, был кирпичный, с толстыми стенами и высокими окнами на первом и втором этажах и маленькими на третьем, где жили слуги. Вход посередине, с крыльцом в две ступеньки из белого мрамора, над которым жестяной навес с узорными краями. Сперва попадаешь в гардеробную, а из нее вели вверх, на высокий фундамент первого этажа, пять мраморных ступенек. Из прихожей влево и вправо шли анфиладой по две комнаты. Слева находились гостиная и столовая, а справа - библиотека и мой кабинет. Кухня была в двухэтажной пристройке, откуда была дверь в столовую. На второй этаж главного здания, где находились господские спальни, вела мраморная лестница, а на третий, в лакейские - деревянная. Конюх, псарь, кучер и дворник жили в двухэтажных пристройках, огораживающих двор с трех сторон, в которых на первом этаже находились, кроме кухни, конюшня, каретная, псарня, кладовые, погреб, ледник, дровня. Всего обслуги, не считая их детей, было сперва четырнадцать человек, после приезда жены выросло до двадцати одного, а через два месяца снизилось до девятнадцати. Анастасия Ивановна приехала в
свой дом в середине декабря, по санному пути. Летом не могла, потому что в начале августа родила второго сына, нареченного Петром, в честь царя. В семьях всех государевых людей родившимся мальчикам давали такое имя. Глядишь, поможет по службе. К моменту приезда жены в доме был сделан капитальный ремонт и заменена мебель. Все, что нужно было, привезли мои корабли. К моменту прихода их во второй раз в этом году в Архангельск, там уже ждало мое письмо с инструкцией, что именно после выгрузки в Лондоне купить и привезти в Нарву, следуя под английским флагом, потому что в Финском заливе то появлялась, то исчезала шведская эскадра. В случае встречи со шведами до Ревеля говорить, что идут именно в этот порт, а после - что не знали, что Нарва захвачена. Впрочем, никого не встретили. Мои корабли пришли только в конце октября, когда шведский флот убрался на зимние квартиры. Большой корабль быстро разгрузили, а потом нагрузили трофеями и отправили на зиму в Лондон, а шхуну оставил в Нарве, чтобы по весне, когда сойдет лед в заливе, заняться корсарством. У меня уже был патент, написанный на русском, шведском и
голландском языках, практически скопированный с испанского, выданного мне в Брюсселе, который я и показал писарю царя, как образец, и заверенный самим Петром Первым.
        Хендрик Пельт привез не все, что я заказывал. Я выписал ему вексель на половину оставленных в английском банке денег. Собирался за три ходки переправить наличные и акции, чтобы в случае захвата судна потерять не всё. Сэр Хор отказался обналичивать вексель. Мол, Хендрик Пельт мог его подделать, пусть владелец сам приплывет и заберет. Не хотелось банкиру расставаться с такой большой суммой, вот и придумал отговорку. У русских довольно странное представление о честности западноевропейцев. Даже когда я рассказывал, как меня немецкий судовладелец кинул на штуку баксов, не верили, что это был настоящий немец. Не просто настоящий, а стопроцентный, потому что, если будет знать на сто процентов, что останется безнаказанным, обязательно украдет и совершит любое другое преступление. У этого судно было зарегистрировано в Гибралтаре, чтобы меньше платить налогов, он знал, что со мной больше не встретится и что судиться из-за такой мелочи я не буду: себе дороже, одна поездка на место регистрации судна для подачи заявления обойдется дороже. Как я потом узнал, был не первым и не последним, у кого честный немецкий
предприниматель отщипнул по мелочи. У меня была мысль положить деньги в какой-нибудь надежный банк и забрать их в следующей эпохе. Сэр Хор помог мне избавиться от остатков подобных иллюзий. Лучше уж сделать тайник. Хотя я делал заначку от жены у себя в квартире, а уже через месяц не мог найти. Думал, жена обнаружила. Нет, через полгода случайно наткнулся, когда собирался еще раз заначить. Поэтому все свое ношу с собой в спасательном жилете.
        Анастасия Ивановна быстро обжилась в новом доме. Это был ее первый собственный дом, поэтому недели две просто ходила по нему и дотрагивалась до стен, мебели, безделушек на полках, словно убеждалась, что это не сон. После маленьких полутемных комнатушек родительского дома, этот, наверное, казался ей дворцом. Поскольку Александр Меньшиков убыл вместе с царем, я остался главным в городе и уезде, а моя жена - первой леди. К нам сразу же пошли на поклон местная знать и богачи. Я заметил, что большинству людей абсолютно наплевать, кто ими правит. Важно - как. Если не слишком много состригает и дает жить не хуже, чем раньше, или даже лучше, то о предыдущем правители забудут моментально. Петр Первый приказал ничего не менять. Единственное - на следующий год, в начале апреля, запретил торговать табаком кому попало, а только, как и на остальной своей территории, через казну и выборных людей, целовальников. Нарвские продавцы табака поднесли мне по мешочку серебряных монет, согласно объему своих продаж, и чудесным образом стали целовальниками. Подарки получил и приставленный царем к губернатору Нарвы дьяк
Ефим Новодворцев, который, собственно говоря, и занимался делами города и уезда. Меня дьяк беспокоил только в тех случаях, когда не мог сам определить, сколько надо положить в карман за решение вопроса или когда сумма взятки была ему не по чину. Нынешний чиновник четко знает, сколько можно брать самому, а сколько только в компании с руководителем. Иначе быстро примеряет пеньковый галстук.
        В начале зимы я объехал свои новые владения. Отказав в чине и титуле, царь от щедрот своих пожаловал мне пятьсот дворов неподалеку от Нарвы. Это было чуть более трех тысяч душ. Если учесть, что Петр Первый прощупывал почву о заключении мирного договора со шведами, собираясь вернуть им Нарву, подарок был поистине царский. Чем хорошо было иметь крепостных именно здесь - это наведенным немцами порядком. Все было подсчитано, каждый знал, сколько и когда должен заплатить. Я не стал ничего менять, так что смена собственника никак не сказалась на жизни теперь уже моих крестьян.
        Остальную часть зимы проводил в кругу семьи и в компании старших офицеров из оставленных в Нарве двух полков, пехотного и драгунского, с которыми частенько развлекался псовой охотой. Обе мои своры настолько разрослись, что почти половину собак оставил тестю, чтоб не только жена на него гавкала. Он, опять став целовальником, заправлял своей округой. Теперь боится, что снимут, поскольку я ушел «из генералов». Написал ему, что собираюсь в адмиралы. Пусть пугает этим незнакомым словом своих недоброжелателей, которые о море только слышали, но, за редким исключением, никогда не видели.
        65
        Зимы опять стали холодными. Лед на реке вскрылся только в середине апреля, а в Финском заливе - на несколько дней раньше. К тому времени шхуна была подремонтирована в сухом доке, спущена на воду и обеспечена экипажем. Часть матросов во главе с боцманом была старая, голландцы и англичане, с радостью согласившиеся податься в корсары, остальных набрал из местных. Зато все морские пехотинцы были русскими. И еще мне прислали на практику десять гардемаринов из Московской школы математических и навигацких наук, основанной царем четыре года назад. Гардемарины за два года в нижней школе научились читать, писать, считать и основам геометрии и тригонометрии. Тех, кто оказался слишком туп, после нижней школы отправили служить солдатами, матросами и даже токарями или плотниками, а остальные были переведены в верхнюю школу, где два года потратили на немецкий язык, математику и морские, артиллерийские и инженерные науки. В сопроводительном письме от начальника школы Якова Брюса мне разрешалось использовать гардемаринов по собственному усмотрению, но чтобы получили навыки, нужные для дальнейшей службы царю и
отечеству. Затем их опять вернут в школу на доучивание, согласно проявленным способностям во время практики. Я должен буду написать что-то типа характеристики, кто в чем проявил себя с лучшей стороны, а в чем с худшей. Тех, кто окажется умен и сообразителен, отправят учиться заграницу. Остальные получат низший офицерский чин и пойдут служить в армию или на флот или станут чиновниками.
        С гардемаринами получил я письмо и от Александра Меньшикова. После перечня указаний по заготовке провианта для армии и прочих дел, связанных с управлением Нарвы, он приписал, что в прошлом году два русских торговых судна захватили французские пираты и, несмотря на старания наших дипломатов, так и не вернули, ссылаясь на то, что суда шли из Архангельска в Англию и везли товары, которые могут быть использованы в военных целях - мачтовый лес, канаты, смолу, пеньку, и что царь в разговоре с фаворитом обронил, что будет рад, если кто-нибудь из наших захватит пару французских судов, идущих в шведские порты. В ответном письме я поблагодарил за эту ценную информацию.
        Правда, сперва я занялся своими делами. Нагрузив шхуну мачтовым лесом, пенькой, смолой и дегтем, так востребованными английскими кораблестроителями, отправился в Лондон. Кстати, с прошлого года все эти товары и пушнину разрешалось вывозить только из Санкт-Петербурга. Царь таким способом завлекал иностранных купцов в новый порт. Поскольку контролировать это в Нарве должен был я, никто не заметил нарушение.
        Выйдя из Финского залива, я почувствовал, как соскучился по морю. И погода была не ахти - холодный, пронизывающий северо-восточный ветер при крутой, хоть и не высокой, волне - а меня все равно колбасило от восторга. Лопотание парусов, свист ветра в такелаже, плескание волн, разбивающихся о крепкий, просмоленный и обшитый медью корпус - что еще надо старому капитану, чтобы быть счастливым?!
        Разве что поучить молодых и несмышленых гардемаринов. Чем я и занялся. На шхуне такелажа меньше, работать с парусами легче, поэтому гардемарины большую часть времени грызли гранит навигацких наук. Я делал из них настоящих штурманов, обучая и тому, до чего нынешние морская наука и практика пока не добрались. Ребята попались толковые. Особенно сообразителен был Захар Мишуков - крепкий коренастый белобрысый двадцатиоднолетний дворянин, по рекомендации Якова Брюса зачисленный сверх комплекта в Преображенский полк.
        На подходе к проливу Эресунн мы встретили два торговых судна под шведскими флагами, но я их «не заметил». Шхуна шла под английским флагом и с английскими документами. Истинную ее сущность шведские капитаны узнают, когда мы вернемся сюда из Лондона.
        В столицу Великобритании меня вели не только и не столько торговые дела, а желание пообщаться с сэром Хором. Банкир был очень расстроен, увидев меня живым и здоровым. В придачу я еще и сказал, что думаю лично о нем. Вызвать меня на дуэль он не решился. У англичан, в сравнение с французами, не говоря уже об испанцах, как-то не очень принято рисковать жизнью из-за вопросов чести.
        - Мне надо две недели, чтобы собрать такую сумму денег, - выдвинул он условие.
        - Даю три дня, - потребовал я, - иначе окажешься в долговой тюрьме.
        В выбивании долгов англичане мастера. Не отдал долг в срок - в каталажку. Будешь сидеть в ней, пока сам или кто-нибудь не заплатит за тебя. Надо быть очень знатным и влиятельным, чтобы поплевывать на кредиторов. Это у англичан сохранится до двадцать первого века. Как-то я увидел в Манчестере объявление с предложением кредита кому угодно и без обеспечения и гарантий, только по предъявлению удостоверения личности.
        - Как они не боятся давать?! Разорятся ведь! - удивленно спросил я своего старпома-англичанина.
        - Во-первых, такие кредиты дают под сумасшедшие проценты, до сорока годовых, а во-вторых, сотрудничают с коллекторскими агентствами, которые вытрясут долг даже из праха покойника в колумбарии, - ответил он.
        И при этом английских коллекторов не ругали так, как российских.
        Не знаю, что предпринял сэр Хор, но мои деньги вместе с набежавшими процентами вернул в срок. Я пожелал ему и дальше работать так же честно.
        На вырученные от продажи товаров деньги и на часть снятых купил предметы роскоши, к которым в первую очередь относились мебель, часы, кареты, фарфоровые сервизы, зеркала и одежда и обувь, особенно женские. Теперь знатным людям полагалось принимать гостей, устраивать ассамблеи и при этом показывать, что живут не хуже других, а их дочерям на выданье надо было завлекать женихов новыми нарядами, которые, в отличие от старых, оставляли открытыми некоторые части тела, что резко повышало шансы на замужество. Грузы для царя - пушки, мушкеты, порох - повез мой большой корабль, который я не застал в Лондоне. Наверное, разминулись в Северном море или Балтийском, смотря, какие ветры дули на его пути.
        Во время стоянки у причала я выдал членам экипажа жалованье и объяснил, как надо себя вести, где и с кем пить и заниматься сексом, чтобы утром не оказаться в тюрьме или в трюме какого-нибудь судна с якобы подписанным контрактом служить на нем за гроши и полученным и пропитым авансом. Видимо, я сильно напугал их, потому что не только русские, но и бывшие шведские подданные из Нарвы ходили везде табуном.
        Я сразу вспомнил советские времена, когда в иностранных портах отпускали на берег только группой в составе не менее трех человек и обязательно с офицером. Впрочем, и многие постсоветские моряки перемещались заграницей, как по вражеской территории: сначала опасаясь подляны, а пообвыкнув, присматривая, где бы тиснуть трофей типа велосипеда. Обычно на каждом судне под российским флагом или с чисто российским экипажем имелось по несколько велосипедов с пометкой на седле, в каком порту именно этим лучше не пользоваться.
        К счастью, в Лондоне никто из членов экипажа не пропал. Закончив погрузку, мы отправились в обратный путь. Не успели отойти от берега, как за нами погнались три французских пирата на шнявах голландской постройки. Я хотел было потренировать на них свой экипаж, но пришел к выводу, что с трофеями будет много возни, не стоящей тех денег, что получишь от их продажи. Да и вряд ли получится захватить больше одного. В итоге при свежем западном ветре мы еще до наступления темноты оторвались от них. Даже в балласте, шнявы не могли тягаться с моей нагруженной шхуной. Бегала она резвее их на два-три узла.
        66
        Две французские бригантины водоизмещением тонн на сто пятьдесят каждая я приметил еще в проливе Каттегат. Шли медленно, потому что сидели глубоко. Мы обогнали их, продемонстрировав российских флаг. В Эресунне заплатили налоги, как подданные царя Московии, союзника датчан. Союзнические отношения скидок не давали. Датчане не для того поселились в таком гадком месте, чтобы пропускать бесплатно кого бы то ни было. Выйдя из пролива, я приказал поменять флаг на английский и направил шхуну к острову Борнхольм. Это датский остров милях в двадцати южнее Скандинавского полуострова. Если французские бригантины направляются в Стокгольм, то пройдут между Борнхольмом и полуостровом. Если в Мальмё или порт на южном берегу моря, французам повезет. Остров невысокий, покрыт хвойными лесами. Я бывал на нем в будущем, заходил в порт Рённе на костере. Привез контейнера, погрузился гранитом. Если Дания, за исключением Копенгагена - это глухомань, то Борнхольм - медвежий угол в ней. Чистенькие улочки с ухоженными, одно-двухэтажными домами, крытыми красной черепицей, на которых встретить прохожего за счастье. У меня
сложилось впечатление, что борнхольцы выходят из дома только на работу и бегом обратно. Разве что в магазинчик по пути заскочат или в церковь. Последних чуть ли не больше, чем магазинов, причем несколько необычной круглой формы. Главная туристическая достопримечательность острова - развалины замка Хаммерсхус, расположенного на северной оконечности острова на невысоком холме. Основное отличие этих развалин от любых других, виденных мною - отсутствие подтеков. Сделанный мной был первым и, скорее всего, единственным.
        Сейчас замок еще цел. Гарнизон даже пальнул из пушки холостым в нашу сторону. Зачем - не знаю. Может быть, артиллеристам было скучно, или сообщали, что их надо бояться, или им просто требовалось списать порох. Облако черного дыма полетело было к нам, но потом начало рассеиваться и смещаться в сторону Рённе. Чтобы гарнизон не извел весь порох, мы легли в дрейф на удалении миль десять от замка. Он был прекрасным навигационным ориентиром.
        Ждать пришлось почти трое суток. Подозреваю, что французские скупердяи пару дней спорили с датскими из-за пошлин. Бригантины шли ближе к шведскому берегу в полборта при юго-восточном ветре. Нам этот ветер был попутным, поэтому сближались быстро. Команда была готова к бою. Если из англичан, голландцев и русских пехотинцев кое-кто уже побывал в переделках, то остальные участвовали впервые. Особенно суетились гардемарины. Для них каждый бой - это возможность быть замеченным, получить следующий чин. Обычно в первом же бою становится понятно, воин ты или нет, поэтому я внимательно наблюдал за гардемаринами. Сейчас идет становление русского флота, и от того, кто станет сейчас командирами, будет зависеть, начнется положительный или отрицательный отбор. Трусы и герои будут продвигать себе подобных, поэтому так важно отсеять первых на этой стадии.
        На шхуну под российским флагом, идущую наперерез, французы не обращали внимания. Наверное, им и в голову не приходило, что какой-то русский посмеет напасть на подданных великого и грозного Людовика Четырнадцатого, который опять воюет почти со всей Западной Европой. Только когда я примерно в кабельтове от них положил шхуну на почти параллельный курс и приказал поднять красный флаг и выстрелить холостым из погонной пушки, повернутой в сторону бригантин, на обеих забегали члены экипажей. На идущей первой быстро спустили флаг и начали убирать парус фок, а на второй - поворачивать влево, собираясь удрать по ветру в сторону берега. Следующий наш выстрел, уже боевой и из бортовой пушки, сделал дырку в триселе грот-мачты второй бригантины, после чего и на ней спустили флаг и убрали парус на фок-мачте. Командирский катер шхуны отправился к первой бригантине, рабочий катер - ко второй.
        Судя по говору, оба капитана были бретонцами. Коренастые, широкоплечие, кривоногие, с красными, обветренными лицами и синими носами. Почему-то пожилые бретонцы больше похожи на алкашей, чем их ровесники из остальных провинций французского королевства. Может быть, из-за любви к кальвадосу. Одеты в серые вязаные шерстяные шапки, натянутые по самые брови, просмоленные, длинные плащи с широкими рукавами и просмоленные сапоги. Если бы я не знал, что бретонские капитаны одеваются именно так, то решил бы, что передо мной два матроса. Судовые документы оба привезли в просмоленных мешочках, затянутых веревкой, завязанной сложным морским узлом.
        - Мы - подданные французского короля, мы не воюем с вами, - на плохом шведском языке сказал капитан первой бригантины.
        - Ошибаешься, - опроверг я на французском языке. - В прошлом году ваши корсары захватили два наших торговых судна, идущих в Англию, и отказались отдавать, потому что те везли якобы военные грузы - материалы для кораблестроения. Вы идете в Швецию, а мы с ней воюем. Покажите документы на груз, посмотрю, а потом проверим, что в трюмах.
        Проверять не пришлось. По документам на обоих судах были, в том числе, и бочки с порохом, и пистолеты. Французские пистолеты сейчас считаются лучшими. Не потому, что надежнее или точнее, чем голландские или немецкие, а выглядят элегантнее.
        - Порох и пистолеты - это военные грузы, не так ли? - обратился я к французским капитанам.
        - У меня пороха всего десять бочек! - возмутился капитан второй бригантины.
        - Одной бочки пороха хватит, чтобы убить несколько сот русских солдат, - возразил я. - Вас вместе с матросами отвезут на берег. Пойдете налево вдоль моря. Там будет городок Истад.
        - Мы знаем, - буркнул капитан первой бригантины.
        - Когда доберетесь до своих, передадите королю, что захватывать русские суда нехорошо, - проинструктировал я и процитировал один из любимых лором Стонором фрагментов Библии: - Око за око, зуб за зуб. Пусть вам выплатят компенсацию из того, что получили за наши суда.
        - От них дождешься, - буркнул капитан второй бригантины.
        Обоих вместе с немногочисленными экипажами их судов отвезли на берег. В дорогу каждому дали запас еды на три дня и по литровой бутылке вина.
        На захваченные бригантины я назначил капитанами гардемаринов Захара Мишукова и Николая Истошина, выделил им опытных матросов, согласовал сигнальную систему. Дальше пошли строем кильватер со шхуной во главе. Нам пришлось взять рифы на парусах, иначе бригантины отставали. Теперь держались подальше от берегов, чтобы не нарваться на шведский флот или шведских корсаров. Начиная с прошлого года, Карл Двенадцатый начал раздавать корсарские патенты всем подряд, разрешив захватывать суда нейтральных стран, везущие грузы в Московию. Если соваться в Норвежское и Баренцево моря мало кто рисковал, то поживиться в водах Балтийского нашлось много желающих.
        67
        До Нарвы мы добрались без происшествий и потерь. Радость от этого немного смягчила горечь утраты. Дома меня ждало письмо от шкипера Хендрика Пельта. Послано оно было из порта Мальмё, который после перехода лет сорок назад под власть шведов начал быстро угасать. Письмо по морю добралось до Ревеля, а оттуда по суше до Нарвы. Война не сильно влияла на работу почты, которая приносила доход обеим конфликтующим сторонам. Капитан извещал меня, что был захвачен двумя корсарскими судами под шведскими флагами в проливе Эресунн сразу после выплаты пошлины датской таможне, несмотря на то, что шел под английским флагом и не ожидал нападения. Судно отвели в порт Мальме, где выяснилось, что английские документы подложные, а на самом деле принадлежит оно российскому судовладельцу. На момент написание письма приз вместе с грузом готовили к продаже.
        Я известил Хендрику Пельту, что вины за ним не вижу и разрешаю или поискать другого судовладельца, или прибыть ко мне в Нарву на должность шкипера шхуны, которая сейчас имеет корсарский патент. Затем написал Александру Меньшикову, доложил о захвате двух французских судов, везущих полные трюма пороха в порт Стокгольм, и испросил разрешение на признание их законными призами, дальнейшую продажу и распределения денег между заинтересованными лицами. Одним из таких лиц был и сам фаворит царя, потому что ему, как губернатору Нарвы, будет передана полагающаяся государству десятая часть. Дойдет ли эта часть до государевой казны - пусть решает сам Александр Данилович. В конце письма сообщил о захвате моего торгового судна, что привело к потере четырехсот тысяч рублей, в которые я оценил «Альбатрос-два» вместе с грузом.
        Ответ пришлось ждать почти два месяца. За это время Хендрик Пельт успел добраться из Мальме в Нарву. Он решил, что быть шкипером на корсарском судне выгоднее, чем капитаном на торговом. Хендрик Пельт рассказал подробности захвата. Оказывается, датские таможенники продержали его почти двое суток, досматривая судно и согласовывая что-то с кем-то на берегу.
        - Богом клянусь, это они сообщили корсарам о моем судне! - перекрестившись, выплеснул свои подозрения Хендрик Пельт. - Мы отошли от пролива всего миль на десять - и тут на нас напали с обоих бортов два идущих навстречу рыбацких судна! Мне и голову не приходило, что они могут напасть!
        Я бы не удивился, если бы узнал, что датские чиновники были в сговоре со шведскими корсарами, несмотря на то, что их страны воюют. Жадность мирит всех.
        Ответ от Александра Меньшикова пришел вместе с царским указом. Мне присваивался чин шаутбенахта, которое в английском флоте соответствовало званию контр-адмирал, командующий арьергардом, и приравнивалось к сухопутному генерал-майору. Теперь мне полагалось жалованье в тысячу триста рублей в год. До этого я, как генерал-майор в отставке, получал половину этой суммы. Кстати, жалованье я получал двойное, как иностранец. Русским командирам платили деньгами в два раза меньше, но добавляли зерном (пшеницей, рожью, ячменем, овсом) по полчетверти на рубль оклада. То есть, если бы я был шаутбенахтом-русским, то получал бы шестьсот пятьдесят рублей и триста двадцать пять четвертей (в данном случае четверть - это мера объема, чуть более двухсот литров) зерна. Вместе с чином получил пятьсот дворов крепостных, причем на правом, «русском», берегу реки, возле Ивангорода. Земли на правом берегу Петр Первый возвращать шведам при заключении мирного договора не собирался, потому что считал их исконно русскими. Это следовало понимать, как прощение за отказ продолжать служить в сухопутной армии. В письмо фаворит царя
сообщил, что захват французских судов очень обрадовал Петра Первого. На ассамблее во дворце у Меньшикова в Санкт-Петербурге государь изволил лично сообщить эту новость французскому послу Жану-Казимиру Балюзу, чем, к превеликой своей радости, несказанно огорчил последнего. Грузы с призов мне разрешалось продать и разделить, согласно царскому указу, который я и подсказал Петру Первому, а десятую часть переправить с курьером лично Александру Меньшикову. Сами суда отправить в Санкт-Петербург, где они будут осмотрены. Если понравятся, то будут куплены и включены в состав военно-морского флота, если нет, то можно будет продать и их. Письмо заканчивалось жалобой: «Изнываю и чахну на этом болоте, мечтаю поскорее на войну отправиться!».
        Я написал ответное послание, в котором от чистого сердца поблагодарил фаворита царя и пообещал, что свою долю от призов он получит сразу же. Зная, что в казне никогда нет денег, я предлагал за бригантины, если подойдут, расплатиться землями с крестьянами на мое имя, а долю экипажу выплачу сам. Закончил поговоркой, слышанной в Питере в двадцать первом веке: «С одной стороны море, с другой - горе, с третьей - мох, с четвертой - ох!». К посланию приложил привезенный из Англии китайский фарфоровый сервиз на двадцать четыре персоны, который был куплен мной за три тысячи фунтов стерлингов. У фаворита царя, как и у многих, выросших в бедности, была непреодолимая тяга к роскоши. Письмо и подарок были отправлены в Санкт-Петербург на бригантинах. Флагманской командовал Хендрик Пельт, а второй - Захар Мишуков. Назад экипажи вернулись по суше. Обе бригантины были признаны годными для военной службы. Заплатили за них сотней дворов возле Ивангорода.
        68
        Потеря корабля меня расстроила больше, чем груза на нем, который стоил дороже. Ведь сделан был с учетом всех моих требований - любимая игрушка. Почему-то вспомнился случай из детства. Мне было тогда года четыре. Родители подарили пластиковый темно-коричневый грузовичок. Такие же были подарены еще троим моим ровесникам из нашей трехэтажки. Вчетвером мы во дворе возили песок в песочнице по кругу. За нами наблюдал пятый мальчик Гриша Шевцов, у которого родители оказались жмотами. Видимо, у него было революционное чувство социальной справедливости, которое, осознавая, что всех не сделаешь одинаково богатыми, предлагает сделать всех одинаково бедными. Гриша взял кирпич и уронил его по очереди на наши машины. Подходил вплотную, прицеливался и ронял с высоты своей груди. Пластик был хрупкий, раскалывался моментально. Самое интересное, что мы все четверо не мешали ему, а удивленно наблюдали, как наши любимые игрушки превращаются в груду обломков. У меня плохая память на лица и еще хуже на имена-фамилии, но этого гада помню до сих пор, несмотря на то, что его семья через год или два переехала. У меня есть
подозрение, что это нереализованная месть не дает покоя моей памяти. Поэтому в подобных вопросах стараюсь не откладывать на завтра то, что надо было сделать вчера.
        Из Нарвы мы вышли в начале сентября с грузом муки в бочках, канатами и льняными тканями. Я решил заодно и поторговать немного. Если не выполню главную задачу, хоть не зря сплаваю. Все-таки экипаж надо кормить-поить и зарплату ему платить. Мимо Ревеля проскочили ночью. На рассвете еще видели верхушки мачт в порту. Было их много. Может быть, торговые суда стоят, хотя Ревель под шведами стал загибаться, потому что основные грузопотоки пошли через Ригу, а может, шведские военные корабли кучковались, собираясь напасть в очередной раз на Санкт-Петербург. Они в этом году сунулись поддержать нападение с суши и вернулись ни с чем, в отличие от шведской пехоты и кавалерии, которые отгребли по полной программе.
        Дальше мы пошли на юг, стараясь держаться середины моря, чтобы какой-нибудь шведский купчишка не отвлек. На этот раз обогнули остров Зеландия не с севера, а с юга, а потом прошли по проливу Большой Бельт на север. Пока что через пролив нет длиннющего высокого моста. У датчан со временем выработается нездоровая тяга к мостам. Она будет становиться все длиннее и выше по мере того, как датчанам будет надоедать шляться по морям, даже на паромах через проливы. С каждым годом на флоте будет оставаться все меньше датчан, как и остальных западноевропейцев. Души викингов переберутся в Россию. В Дании останутся души чиновников. Некоторые из представителей этой славной и такой нужной профессии сейчас расположились примерно в том месте, где будет мост, чтобы собирать налоги за проход по проливу. Поскольку я сказал, что везу груз в Орхус, мне выписали квитанцию, чтобы не платил в порту второй раз.
        Порт Орхус стал оживленнее с тех пор, как я здесь бывал датским дворянином, но пока не дотягивает до того, каким станет в двадцать первом веке. Нет пока и главной достопримечательности города - «Фонтана свиней». Небольшой такой фонтанчик из отлитых из бронзы свиноматки и карабкающихся на нее поросят. Один паршивец ссыт, причем в теплое время года струя бьет мощная. Зимой поросенок становится примерным вместе с выключенным фонтаном. В Орхусе есть еще и университет, но и в других городах имеются, а вот ссущий поросенок - это да, это даже круче, чем ссущий мальчик. Поэтому про фонтан знают многие, а про университет - только те, кто с ним как-то связан. Я продал весь груз и купил почти полный трюм селедки в бочках. Здесь она наверняка дороже, чем в Ольборге, но не хотел терять время на переход туда. Из Орхуса ближе до пролива Эресунн. В трюм сверху, вопреки хорошей морской практике, положил бронзовые двенадцатифунтовые карронады в количестве восьми штук, из расчета по четыре на каждый борт. Если получится, как я задумал, некогда будет перетаскивать карронады с левого на правый, придется стрелять
одновременно с обоих бортов.
        Напротив замка Кронборг встали на якорь. Для датских таможенников у меня были заготовлены английские судовые документы и накладные на груз, согласно которым везу из Лондона в Московию, в порт Санкт-Петербург, порох в бочках и пушки. Я заметил, что, если пороха везешь много, чиновники предпочитают не лазить в трюм. Попросят открыть лючины, посмотрят сверху на бочки и постараются убраться с судна как можно быстрее. Пушки я положил в трюм, во-первых, на всякий случай, вдруг захотят поковыряться в грузе, а во-вторых, чтобы поверили, что своих всего две и те ретирадные шестифунтовые, в военном плане мы слабы. Для этого и большей части матросов пришлось сидеть в кубрике. Впрочем, датским таможенникам некогда было считать матросов и заглядывать в трюм. Узнав, что он почти полностью заполнен бочками с порохом, чиновники взяли грузовые документы и сразу убыли на берег. Мол, им надо уточнить, какую пошлину содрать. Уточняли до вечера, вернув документы в сумерках, чтобы в этот день не снялись с якоря. Идти ночью по проливу при сильном, порывистом, северо-восточном ветре нормальный капитан не отважится. И я
не отважился, хотя до нормального мне далеко.
        69
        Два фиш-гукера, как называют голландцы рыбацкие суда такого типа, водоизмещением тонн семьдесят каждый, голландской постройки и под голландскими флагами идут нам навстречу. Ветер за ночь подутих, поэтому сближаемся мы медленно. Один гукер должен пройти по правому борту шхуны, другой - по левому. На палубах у них по несколько матросов, которые занимаются обычными делами. Если бы я не знал, что это корсары, то обратил бы на них внимание, когда уже было бы поздно. Хорошо, что в предыдущий наш рейс из Англии не везли ничего, что можно было бы причислить к военным грузам. Иначе бы потерял не только шхуну, но и акции Ост-Индской компании, и накопления, нажитые непосильным корсарским трудом. Но я знаю, поэтому с гукеров могут видеть на палубе шхуны всего четырех матросов, которые чинят старый парус, растянув его от борта до борта. Тех, кто прячется под парусом, надеюсь, на вражеских судах увидят, когда уже будет поздно. Там возле заряженных карронад затаились комендоры, морские пехотинцы и часть матросов, вооруженных фузеями, пистолетами, палашами и топорами.
        - Командир на правом гукере, - подсказывает мне Хендрик Пельт. - Француз, из военных капитанов.
        Я навожу подзорную трубу, длинную, с черным корпусом, украшенным позолоченными кольцами, на правый гукер. Труба, как минимум, шестикратная, точно сказать не могу, но лишь малость уступает восьмикратным биноклям, которые были у меня в двадцать первом веке. Единственный недостаток, к которому никак не привыкну - подзорная труба предназначена для одного глаза, второй приходится зажмуривать, отчего он сильно устает. Капитан гукера стоит на шканцах один. На нем застегнутый, кожаный плащ длиной почти до палубы. На голове темно-синяя шапка-треуголка с черными тесемками, завязанными под подбородком. Лицо показалось мне знакомым.
        - Сколько лет этому французу? - спросил я шкипера.
        - За пятьдесят, - ответил Хендрик Пельт. - Я мало с ним общался. Меня сразу передали на другой гукер, которым командует мой земляк из Роттердама Ян Гигенгак, бывший рыбацкий капитан. Говорят, он в доле с судовладельцем.
        - Он не из тех Гигенгаков, что были богатыми судовладельцами? - поинтересовался я.
        - Они и сейчас не бедные. В прошлом году у них было четыре флейта и с десяток судов поменьше, но этот - дальний родственник, рыбачил на них, - рассказал шкипер.
        - Значит, эти гукеры принадлежат Гигенгакам? - предположил я.
        - Кто его знает?! - пожал плечами Хендрик Пельт. - Про такие дела вслух не говорят, но у Петера Гигенгака хорошие связи и с датчанами, и со шведами. У него везде связи. Он и сейчас умудряется возить французские товары в Англию и наоборот.
        Беспринципность, для которой придумали более красивое слово конформизм, как основа растущего благосостояния. Как по мне, так лучше уж на большую дорогу с топором. Хотя преступники о методах не спорят.
        Оба фиш-гукера идут такими курсами, чтобы оказываются совсем близко к шхуне. Когда становится понятно, что даже при желании я не смогу отвернуть и оторваться от них, на правом гукере матрос, быстро перебирая фал, спускает голландский флаг с грот-мачты, а затем поднимает шведский. Это действие повторяют на левом гукере. Любой капитан знает, что смена флага на встречном судне чревата изменением жизни не в лучшую сторону. Надеюсь, это знают и капитаны фиш-гукеров.
        - Поменять флаг! - кричу я матросу, который стоит у грот-мачты.
        Английский флаг быстро опускается вниз. Сейчас вместо него поднимут андреевский. Вообще-то, на русских военных кораблях сейчас поднимают бело-сине-красный флаг - позаимствованный у голландцев, но, чтобы не обвинили в плагиате, красная полоса из верхней стала нижней - или царский черный штандарт с золотым двуглавым орлом, но мне больше нравится синий косой крест на белом фоне.
        В это время оба фиш-гукера резко меняют курс и идут на сближение вплотную со шхуной. На палубах корсарских судов вдруг появляются вооруженные люди, десятка по два на каждом, и быстро убирают паруса. Для рыболовецкого судна столько людей многовато, а вот для корсарского маловато. Впрочем, на тех торговых судах, что они атаковали раньше, было не больше матросов, причем не готовых к бою. На этот раз корсарам просто не повезло.
        - Карронады к бою! - приказал я.
        Из-под паруса вылезают командоры, морпехи и матросы, открывают порты и выкатывают орудия в боевое положение. Затем морпехи и матросы рассыпаются вдоль бортов, прицеливаются из фузей, положив их на планшири.
        Капитан правого гукера первым сообразил, что ловушка оказалась в ловушке. Он, как догадываюсь, крикнул рулевому положить руль лево на борт, но было уже поздно. Впрочем, сам капитан успел спрятаться за бизань-мачту. Участие во множестве баталий научило его принимать быстрые и верные решения, иначе бы не прожил так долго.
        - Огонь! - командую я.
        Залп восьми карронад, по четыре с каждого борта, осыпает картечью палубы фиш-гукеров. Тяжелые свинцовые шарики с расстояния метров двадцать-тридцать дырявят человеческие тела, даже спрятавшиеся за тонкими фальшбортами. При попадании тридцатиграммовой картечины с такого расстояния в голову, последняя разлетается на части. Немногих уцелевших коллег мои корсары добивают из фузей.
        - Прекратить огонь! - командую я.
        Приходится повторять приказ еще дважды, потому что увлеченность стрельбой и грохот выстрелов мешают моим подчиненным услышать своего капитана.
        Оба фиш-гукера, теряя ход, продолжают движение вперед. Правый, на котором, видимо, успели переложить руль, начинает заваливаться влево.
        - Катера на воду! Абордажным партиям грузиться! - приказываю я.
        Оказывать сопротивление моим людям было некому. На левом гукере уцелели два матроса, на правом - только капитан. Так понимаю, были и раненые, но их просто добили, чтобы не возиться. Трупы раздели и выбросили за борт, а пленных отправили на шхуну.
        - Добрый день, виконт де Донж! - поприветствовал меня капитан правого фиш-гукера, который во время предыдущей нашей встречи был секундантом на моем поединке с Симоном де Костентином, племянником адмирала де Турвиля, а за час до дуэли - командиром линейного корабля «Победоносный», и добавил с наигранной шутливостью: - А до меня доходили слухи, что вы погибли в борьбе с берберскими пиратами!
        - Виконт, действительно, погиб, больше не будем вспоминать о нем, - сказал я. - Сейчас вы имеете дело с шаутбенахтом российского флота.
        - Такую грамотную ловушку простой капитан не смог бы устроить! Свой чин вы получили не зря! - как и положено французу, тонко лизнул он.
        - Пойдем в каюту, выпьем за успех, - как и положено русскому, пригласил я. - И давай перейдем на «ты». Правда, я запамятовал твое имя.
        - Вейлр дю Ганьо, - ответил пленный капитан, заходя в каюту вслед за мной.
        - Кике, налей нам вина, - приказал я слуге.
        - Месье капитан предпочитает кальвадос, у нас еще есть, - подсказал Энрике.
        У моего слуги бабья память на то, кто что предпочитает в еде, питье и одежде. Не помню, чтобы я раньше угощал этого бретонца, но Энрике знает про кальвадос. Наверное, слуги, общаясь, обмениваются информацией о сильных сторонах своих господ.
        - Пожалуй, не откажусь от рюмки кальвадоса, - сказал Вейлр дю Ганьо. - В здешних краях его трудно достать, как и хорошее вино.
        Слуга налил нам кальвадоса в серебряные стаканчики емкостью грамм сто, которые я завел для водки, когда понял, что застряну в Московии надолго. Русский без водки - как медведь без балалайки. Пленный капитан сделал маленький, птичий глоток, только смочив язык, подержал напиток во рту, оценивая. Кустистые черные брови подпрыгнули, сигнализируя о приятном удивлении.
        - Настоящий кальвадос! - подтвердил Вейлр дю Ганьо.
        - Странно было бы, если бы на захваченных французских судах был ненастоящий, - сказал я.
        - А где и когда ты их захватил? - поинтересовался он, осушив стаканчик.
        - Неподалеку отсюда в прошлом году взял две бригантины, - ответил я.
        - Капитан второго гукера был раньше капитаном на одной из этих бригантин. Царство ему небесное! - сообщил Вейлр дю Ганьо, перекрестившись.
        Я не стал креститься, даже в противоположную сторону, хотя с покойным нас связывали противоположные интересы.
        - Он сменил на гукере родственника судовладельца, который чертовски действовал мне на нервы, но, видимо, увез с собой нашу удачу. С тех пор мы не взяли ни одного приза, - продолжил пленный капитан.
        - Как ты оказался в шведских корсарах? - в свою очередь поинтересовался я.
        - После гибели «Победоносного» я сидел на берегу на половинном окладе до конца войны. Предлагали стать капитаном на вспомогательном судне, но я отказывался. Надеялся получить линейный корабль. Сразу после подписания мирного договора меня уволили без пенсии, как гугенота. Попробовал устроиться в Англии - не получилось. Они многих своих капитанов списали на берег. В Голландии тоже отказали от места в военном флоте, но предложили покомандовать торговым пинасом. Выбора у меня не было, согласился. Потом опять началась война, и вскоре я остался без работы. Наши захватили много голландских и английских судов, голландские капитаны осталось без работы, вот меня и заменили. Съездил в Париж, думал, пригожусь, но там меня уже забыли. Вернулся в Голландию, где мне и предложили стать корсаром, - рассказал Вейлр дю Ганьо.
        - Как догадываюсь, выкуп за тебя судовладелец не заплатит? - спросил я.
        - Вряд ли, - обреченно молвил он и показал Кике, чтобы наполнил стаканчик.
        - Русскому царю сейчас требуются опытные капитаны. Командир корабля четвертого ранга, которые обычно доверяют недавно нанятым, получает девятьсот шестьдесят экю в год, а дальше - как проявишь себя. За доблесть царь награждает щедро, деньгами и землями. Я уже получил тысячу двести дворов с крестьянами. Это раза в три больше, чем было у виконта де Донж, - рассказал я.
        О том, что доход со всех этих дворов даже меньше, чем с виконства, говорить не стал. В Московии другой уровень жизни, она дешевле во всех отношениях. Чем развитей, богаче страна, тем выше в ней доходы и расходы. Только предметы роскоши стоят везде примерно одинаково. Так что богатому выгоднее жить в бедной стране, а бедному в любой плохо.
        - А он возьмет меня на службу? - спросил Вейлр дю Ганьо.
        - Я порекомендую, - пообещал ему. - Гарантии, конечно, дать не могу, но надеюсь, что к моей рекомендации прислушаются. Скажу, что служил месяца три лейтенантом на «Победоносном», а потом, после смерти старшего брата, стал капитаном драгунского полка. Здесь не знают, кем я был во Франции. Я приехал в Московию на должность командира полка драгунским капитаном, которому пришлось оставить службу на родине из-за убийства на дуэли племянника генерала. Ты что-то слышал про эту дуэль, но это все, что знаешь обо мне.
        - Я уже забыл, кто такой виконт де Донж! - улыбнувшись, заверил он.
        - Забудешь, когда выйдешь из этой каюты, а пока припомни, что ты слышал об этом семействе в последние годы, - предложил я.
        - Только, что молодой виконт перед самым началом этой войны все-таки добился выплаты ущерба за потопленный фрегат. Говорят, казне обошлось в три миллиона экю - сумасшедшие деньги! - сообщил Вейлр дю Ганьо.
        - В три миллиона ливров, - уточнил я, - что, впрочем, тоже сумасшедшие деньги. Надеюсь, они не сведут его с ума.
        - Даже не знаю, что бы я делал, если бы получил столько! - весело произнес мой пленник.
        - Купил бы военный корабль и продолжил капитанить, - подсказал я.
        - К сожалению, таких денег у меня нет, поэтому не смогу проверить, - с сожалением молвил он. - Но у меня есть мысль, как нам обоим стать немного богаче, если выделишь мне долю в добыче.
        - Что за добыча? - спросил я.
        - Флейт с ценным грузом под шведским флагом, который, если получится, можно будет взять без боя, - ответил Вейлр дю Ганьо.
        - Тебе капитанская доля, - пообещал я. - Где этот флейт?
        - Через пару дней он должен быть здесь, - ответил Вейлр дю Ганьо. - На нем везут что-то очень ценное из Франции или Испании, и меня попросили сопроводить флейт до Стокгольма. Твое прошлогоднее нападение сильно напугало судовладельцев.
        - Флейт принадлежит Петеру Гигенгаку? - уточнил я.
        - Скорее всего, - ответил он, - но будет под шведским флагом и со шведскими документами, чтобы английские военные корабли не захватили его, как приз, когда повезет в обратную сторону шведские пушки якобы для Португалии или еще куда-нибудь и случайно окажется в Бресте или Бордо.
        70
        Возле юго-восточного выхода из пролива Эресунн, ближе к шведскому берегу, стоят на якорях два фиш-гукера и шхуна. На всех трех судах шведские флаги. На палубах по несколько матросов, которые занимаются обычными судовыми делами. День сегодня удивительно солнечный для этих мест, особенно осенью, с легким ветром от юго-запада. От морской воды идет сильный запах йода. Неподалеку от шхуны несколько серо-белых чаек покачиваются на низких волнах. В такие дни появляется желание поселиться в этих краях. Когда солнце прячется за тучей, глупое желание тоже исчезает.
        С северо-запада к нам приближается флейт водоизмещением тонн восемьсот. Идет под всеми парусами, но медленно, узла три-четыре. На грот-мачте поднят шведский флаг, причем такой большой, что сперва замечаешь его, а потом только само судно. Когда дистанция до стоящих на якорях судов сокращается до полумили, на флейте поднимают зеленый вымпел к ноку грот-брам-рея, предлагая капитанам прибыть на флейт для согласования действий. От всех трех судов отчаливают капитанские катера, на которых от десяти до четырнадцати гребцов. Они везут капитанов на флейт. На дне катеров лежат, прикрытые кусками парусины, палаши и пистолеты. В гребцы подобраны самые крепкие и боевитые морпехи и матросы. Странным образом катера подходят практически одновременно к штормтрапу, оборудованному по левому борту между грот-мачтой и бизанью. Катера подают на флейт швартовые кончики и прижимаются к его борту, лагом друг к другу, замедляя и без того малый ход. Первым поднимается на флейт Вейлр дю Ганьо, за ним - Хендрик Пельт, а третьим - я. У всех троих под кафтаном, застегнутым на одну или две пуговицы, заткнуты за пояс по два
пистолета, а на боку у меня сабля, а у моих коллег - палаши. Вейлр дю Ганьо, дождавшись, когда начну поднимемся я, идет к капитану флейта - тощему длинному типу, из-под черной вязанной шапки которого торчат наполовину седые, русые, длинные волосы. Хендрик Пельт помогает мне перевалить через планширь и при этом расстегивает коричневую костяную пуговицу на своем светло-коричневом кафтане.
        Я вижу, как Вейлр дю Ганьо, расстегивая кафтан, подходит к капитану флейта, достает из-за пояса пистолет с длинным стволом и тяжелой рукояткой, с громким щелчком взводит курок и весело произносит на скверном голландском языке:
        - Предлагаю сдаться без боя! Нам кровопролитие ни к чему!
        В это время я и Хендрик Пельт наводим по два пистолета на матросов, которые стоят неподалеку от штормтрапа. Крепкие парни с красными, обветренными лицами, одетые в робы, сшитые из парусины, босые, смотрят на нас удивленно, пытаясь, наверное, понять, не глупая ли это шутка?
        - Все наверх! - командую я гребцам катеров.
        Мои парни стремительно поднимаются по штормтрапу и рассредоточиваются по судну, занимая заранее указанные позиции. Теперь уже голландцам ясно, что это не шутка, но они стоят, не шевелясь. Геройствовать никто не собирается.
        - В чем дело?! Ты в своем уме?! - возмущенно бросает капитан флейта Вейлру дю Ганьо.
        Я подхожу к нему и, как надеюсь, на прекрасном голландском языке ставлю в известность:
        - Судно захвачено корсарами русского короля, который сейчас воюет со Швецией.
        - Но мое судно принадлежит… - начинает было капитан флейта и смолкает, потому что по документам оно шведское.
        - Я знаю, кому оно принадлежит на самом деле, - говорю я. - Передашь господину Петеру Гигенгаку, что это ответная благодарность за захват в прошлом году моего судна под английским флагом, и мой совет ему заниматься чем-то одним - или торговлей, или корсарством. Нельзя смешивать два таких прибыльных удовольствия: они имеют свойство уничтожать друг друга.
        Судно везло из испанского Кадиса колониальные товары: сахар, какао, табак, перец, индиго. Кстати, индиго можно считать военным грузом, потому что им красят сукно военных кафтанов. По самым скромным подсчетам груз тянул на полмиллиона экю. Самое ценное я приказал перегрузить на шхуну. Вести флейт и гукеры в Нарву я не захотел. Во-первых, есть шанс нарваться на шведские военные корабли, от которых нагруженный торговец вряд ли убежит, особенно, если ветер будет слабый, потому что во вражеских эскадрах всегда по несколько парусно-гребных судов. Во-вторых, у меня слишком мало людей на четыре судна. В-третьих, здесь за суда и остальной груз мы получим больше. В-четвертых, было у меня подозрение, что Петр Первый не захочет ссориться с так любимыми им голландцами и вернет приз вместе с грузом. Поэтому приказал идти в расположенный неподалеку Копенгаген, куда мы и добрались до наступления сумерек.
        71
        Мне кажется, что в Дании все чиновники на одно лицо. В других странах у чиновников лиц бывает больше, до трех - тупое, очень тупое и тупейшее. Датчане, не привыкшие выпендриваться, выбрали на всех один вариант. Угадайте с трех раз, какой. У тех двух чиновников, что прибыли сперва на флейт, а потом были направлены на шхуну, выражение лица было такое, будто закинули в горло по селедке и пока не решили, проглотить или все-таки вынуть и сперва порезать на куски? Мой корсарский патент они рассматривали с дотошностью и такой скорбью, с какой дамы - прыщик, выскочивший на носу.
        - С какой целью вы пришли в наш порт? - спросил стоявший слева чиновник.
        - Продать захваченные шведские торговый флейт и два корсарских судна, - ответил я.
        - Мы сейчас не воюем со Швецией, - поставил меня в известность тот, что стоял справа.
        - Вы не поверите, но я что-то слышал об этом, - насмешливо произнес я. - Вам никто и не предлагает воевать. Я всего лишь продам здесь призы. До Московии вести их слишком обременительно и опасно, - объяснил я и добавил, чтобы заинтересовать их материально: - А ваша страна получит налог с продаж.
        - Нашей стране не нужны эти налоги, - сообщил стоявший слева чиновник. - Мы соблюдаем мирный договор, подписанный со Швецией. Ссориться из-за такой мелочи нам ни к чему.
        - Не хотите ссориться - и не надо, - разрешил им. - Продам призы в другой стране, где не привыкли швыряться деньгами, а по возвращению в Московию расскажу своему королю, что вы не только не помогаете своему бывшему союзнику, но и помогаете его врагу, сообщая шведам, какие грузы везут суда под нейтральными флагами.
        - Откуда у вас сведения, будто мы помогаем шведам? - задал вопрос стоявший справа чиновник.
        - От капитана одного из корсарских судов, - ответил я, показав на Вейлра дю Ганьо. - Он может вам рассказать, кто из ваших таможенных чиновников и как помогает вашему врагу.
        - Швеция нам не враг, мы подписали мирный договор, - упрямо повторил стоявший справа.
        - Вот я и говорю, что у вас мирный договор со Швецией, поэтому вы и помогаете ей, как умеете, вредя своему бывшему союзнику. Представляю, как эта новость обрадует моего короля. Уверен, что он припомнит ее, когда вы в следующий раз обратитесь к нему за помощью, - сказал я.
        Стоявший справа чиновник собирался было еще что-то вякнуть, но вмешался его напарник:
        - Мы передадим ваши слова своему руководству. До получения ответа воздержитесь от продаж.
        - Я подожду только до утра, чтобы вы не успели позвать шведов, - уколол я напоследок.
        Они вернулись утром, когда только начало светать. У обоих в горле все еще было по селедке, но, видимо, уже разрезанной на две или даже три части. Может, мне показалось, но вроде бы тот, что стоял вчера слева, теперь был справа.
        Он и изложил решение своего правительства:
        - Захваченные корсарские суда можете продать здесь, а торговое - в какой-нибудь другой стране.
        Как подозреваю, пока я буду продавать фиш-гукеры, датчане предупредят шведов о флейте. И вроде будут ни в чем не виноваты.
        Покупатели на оба бывших корсара нашлись на второй день. Рыбацкие суда голландской постройки здесь ценят. Я скинул всего процентов пятнадцать от средней цены. Оба судна купил бодрый коротконогий толстячок, который во время ходьбы напоминал подпрыгивающий мячик. Семь тысяч ригсдалеров или, как их еще называли, ригсортов - местных аналогов серебряного талера - он привез в кожаном мешке, который был кругл, как мячик. Уверен, если мешочек уронить на палубу, он будет подпрыгивать точно так же, как его хозяин.
        Я уже собирался сниматься с якоря, но с флейта передали, что назначенный на него капитаном Хендрик Пельт еще не вернулся с берега. Он прибыл через полчаса на четырехвесельном тузике, причем направился первым делом к шхуне. Выражение лица было такое сосредоточенное, будто привез известие о готовящемся нападении на нас шведских кораблей. Вполне возможно, что шведы уже знают о нас, но вряд ли у них есть поблизости военные корабли.
        - Я прослужил вам много лет верой и правдой, - начал торжественно Хендрик Пельт, - но я уже старый, здоровье начало подводить. Хочу осесть на берегу.
        - Дело твое, - не стал я возражать. - Если хочешь, можешь плыть домой прямо отсюда. Долю с гукеров получишь сейчас, а с флейта - передам вексель с оказией.
        - Вот я и хотел поговорить на счет флейта, - уже менее торжественно произнес он. - Хочу купить его вместе с оставшимся грузом. За исключением причитающейся мне доли. Я договорился с местными банкирами, дадут кредит под груз. Если судно будет мое, под голландским флагом, мне разрешат продать здесь груз.
        Так понимаю, на сам флейт у него денег хватает и без кредита. Что ж, он мне, действительно, прослужил верой и правдой много лет. Пусть на награбленное встретит достойно старость. И мне не надо будет думать, как довести приз до Нарвы.
        - Я не против, - сказал ему.
        На груз тут же нашелся покупатель, так что банковский кредит был лишь прикрытием. Флейт оценили из расчета пятьдесят талеров за тонну водоизмещения. Хендрик Пельт, получив свои доли от проданных фиш-гукеров и оставшегося на шхуне груза, рассчитался с нами за флейт и стал его владельцем. Судно сразу ошвартовалось к пирсу для выгрузки и последующей погрузки бочек с селедкой, чтобы отвезти их в Амстердам. Экипаж Хендрик Пельт оставил старый, только капитана списал. Наверное, чтобы капитан побыстрее сообщил Петеру Гигенгаку, что у того непредусмотренные изменения в бизнесе. При расставании мой бывший шкипер даже прослезился малость. Наверняка сбылась мечта, которую он вынашивал всю жизнь. Мне стало жалко Хендрика Пельта: как жить без недосягаемой мечты?!
        72
        По пути в Нарву нам не попалось ни одного торгового судна под шведским флагом. Видел караван из шести торговых судов под английским флагом, которые шли от Ирбенского пролива, наверное, из Риги или Вентспилса, который сейчас называется Виндава и является довольно крупным портом по меркам Балтийского моря. Военного шведского флота не увидели даже на рейде Таллина (Ревеля). Шведские военные моряки пока предпочитают в холодную погоду стоять в Стокгольме, готовиться к зиме.
        Из Нарвы я отправил Александру Меньшикову, как губернатору города, отчет о проделанной работе - захвате двух корсаров и шведского флейта с грузом, к которому приложил в серебряных монетах десятину, причитающуюся государству, судовые документы и грузовую декларацию флейта, оба шведских корсарские патенты и рекомендацию на Вейлра дю Ганьо. Еще одно письмо было послано в Москву директору Московской навигацкой школы Якову Брюсу с отзывами на присланных ко мне на практику гардемаринов. Самих гардемаринов, как и остальных матросов, отпустил на зиму по домам. Им теперь было, на что погулять и о чем рассказать соседским девицам и не только. Морские пехотинцы остались охранять судно и нести службу в городском гарнизоне. Они - из бывших крепостных, отпуск им не положен. Часть привезенного груза оставил себе, а остальное продал псковским купцам, получив примерно на треть меньше, чем если бы реализовал в Копенгагене.
        Награбленное вложил в развитие российской экономики - накупил поместий и лесов, которые по дешевке продавали шведские дворяне, у которых собственность не конфисковали, что не прибавило им желания становиться подданными русского царя. Как ни странно, таких было много. Поимев возможность увидеть российскую армию в деле, они перестали верить, что эти земли вернуться в собственность шведской короны. Также накупил разных мелких предприятий типа водяных и ветряных мельниц, лесопилок, мастерских по производству льняной ткани и пеньковых канатов.
        Зимой коротал вечность привычным образом - охотился и изображал из себя примерного семьянина. В первом мне активно помогал Вейлр дю Ганьо, а во втором - любовница Марта Зуяне. После Святок пришло письмо от Александра Меньшикова из Минска, где он находился с вверенной ему конницей, с приказом отправить французского капитана в Санкт-Петербург, где его проэкзаменуют и, если подтвердит, так сказать, квалификацию, возьмут на службу. Вместе с Вейлром дю Ганьо уехала и моя любовница. Она приглянулась старому одинокому капитану и стала все больше раздражать Анастасию Ивановну, а жену надо беречь, потому что следующая может оказаться еще хуже. Нынешняя больше не нуждалась в советах горничной из Лифляндии. Анастасия Ивановна стала местной законодательницей мод и завела салон, в котором собирала и подкармливала местных богемствующих ничтожеств. Впрочем, слово «Богемия» еще не обрело второй, культурно-уничижительный смысл, это пока одна из частей Священной Римской империи, и в будущем станет основной частью Чехии. Как и положено, у моей жены была соперница - жена коменданта Ивангорода подполковника Инглиса,
зятя Якова Брюса, благодаря которому и получил это теплое местечко. Дамы на дух не переносят друг друга. Не знаю, кто из них завел салон первой, но не сомневаюсь, что вторая сделала это в отместку. Анастасия Ивановна побеждала в силу богатства своего мужа, хотя прихлебатели ежедневно и старательно уверяли, что именно из-за ее более тонкого чувства красивого и любви к искусству. Я не разубеждал ее: жену надо беречь…
        В письме фаворит царя также информировал, что французский король наш намек понял. Видимо, надеется с нами задружиться и сделать союзниками, поэтому и приказал своим корсарам суда под русским флагом не захватывать, что и куда бы ни везли. Соответственно, и мне запрещалось до следующего распоряжения нападать на суда под французским флагом. Еще он хвастался, что стал генерал-поручиком от кавалерии и кавалером польского ордена Белого Орла. Орден был учрежден в прошлом году королем Августом Сильным. Кроме Меньшикова, им наградили четырех польских князей, помогавших усидеть на троне, генерал-поручика Репнина, генерал-фельдмаршал-поручика Огильви и гетмана Мазепу. В конце письма вновьиспеченный генерал-поручик от кавалерии предупреждал, что Петр Первый пытается заключить со шведами мирный договор и вернуть им многие завоеванные земли, в том числе и Нарву. В ответном письме я поздравил Александра Меньшикова с новым чином и орденом, как знаю, не последними, напомнил о предстоящем предательстве Мазепы и сообщил, что воевать придется еще много лет, пока окончательно не разгромим шведов, и что в придачу к
Нарве захватим много других шведских земель и не вернем их. Если они с царем не верят мне, то, как будут говорить в Одессе, пусть делают, как хотят, и увидят, как я был прав.
        Мне сразу вспомнился разговор со шведским агентом в двадцать первом веке. Я привез в Стокгольм фуражную пшеницу вскоре после празднования трехсотлетия Санкт-Петербурга. О чем и упомянул в разговоре с агентом, желая по-дружески подначить его. Как ни странно, оказалось, что шведы, по словам агента, очень уважают Петра Первого и даже благодарны ему за то, что избавил их от имперских амбиций. С тех пор они только, как выразился агент, «упорядочивали отношения» со своими соседями - датчанами, норвежцами и финнами, что пошло на благо стране. С агентом трудно было не согласится, особенно наблюдая, как социализм «упорядочил отношения» работяг с работодателями: не только первые, но и вторые перестали работать, а извращенцы из обоих лагерей сбежали за границу.
        В марте начал готовить шхуну к выходу в море. За зиму усилил корпус, уменьшив немного объем трюма, и добавил еще по одному порту для карронад на каждый борт. Река вскрылась двадцать первого числа. Ледоход, как утверждают местные, был спокойный. В иные годы сносило деревянные пристани, приходилось возводить новые. По слухам в Ревель прибыл большой шведский флот, привез пополнение и боеприпасы, поэтому я отложил выход в море, но, несмотря на уговоры жены, вышел до Пасхи. Не хотелось мне идти исповедоваться, а потом кривляться во время Всенощной.
        Шведский военный флот в количестве не менее семнадцати единиц (трудно было издалека отличить чисто военные корабли от торговых) стоял на рейде Ревеля. За нами никто не погнался. То ли не сочли опасными, то ли догадались, что не догонят, то ли просто не успели принять решение. Я заметил, что шведы в первой половине весны тормозят сильнее. Видимо, не успевают поменять зимнюю смазку на летнюю, а зимняя в теплую погоду замедляет процессы. Стоило им разместить поперек Финского залива несколько кораблей на расстоянии видимости соседних - и ни одна сволочь не проскочила бы в Балтику. Впрочем, немцы во Вторую мировую войну перегораживали залив металлическими сетями и минными полями, но наши подводные лодки все равно прорывались. На шхуне при хорошем ветре я тоже прорвусь через любое заграждение, а вот с призом сюда соваться не стоит, пока не уйдут шведские вояки. По мне, лучше не захватить, чем потерять на пороге дома. Поэтому повел свое судно на запад, с расчетом выйти к шведским берегам севернее Стокгольма.
        73
        По моему капризному мнению, самое поганое время года в Скандинавии - это весна. Летом здесь ярко и весело, зимой бело и торжественно, осенью пятнисто во всех отношениях, а вот весной голо и скучно. Знаю, что скоро на земле появится трава, а на деревьях - листья, но все равно не покидает чувство, что изменений не будет, что все так и останется голым, что серыми будут казаться даже вечнозеленые сосны и ели. Весной вся Скандинавия и особенно Швеция - это олицетворение тоски. Мне кажется, что и саму тоску придумали именно здесь. Где-то читал, что наибольшее количество суицидов будет случаться в благополучных во всех отношениях трех странах Скандинавии именно весной.
        Солнце еще не встало, но небо уже посерело. В воздухе висит водяная взвесь - вроде бы не дождь, хотя и не сухо. Покрытые крупными каплями, словно вспотевшие, округлые, без острых выступов камни кажутся черными. Пятна мха на них напоминают подсохшие корочки на болячках. Раскисшая земля скользит под ногами и издает странные чавкающие звуки, будто попробовала на вкус подошвы моих сапог и отвергла. С отрядом морских пехотинцев я приближаюсь к шведской деревне - раскиданным, как мне кажется, без всякого порядка дворам с приземистыми деревянными домами с гонтовыми крышами. В одном из дворов взбрехивает и замолкает собачонка. Через полминуты начинает гавкать заливисто, и к ней присоединяются еще несколько из других дворов.
        - Бегом! - командую я морским пехотинцам.
        Они, разбившись на пятерки, устремляются к дворам, каждая к указанному им заранее. В это время второй отряд под командованием Захара Мишукова отрезает жителей деревни от леса и дороги, идущей вдоль берега моря на север. Впрочем, жители разбегаться не собираются. На них уже много лет никто не нападал, поэтому у крестьян притупились основные инстинкты. В последние столетия шведы сами нападали на соседей, убивали, грабили, насиловали. Война была только по ту сторону Балтийского моря, а дома было тихо и мирно. Сейчас мы избавим их от этого заблуждения, восстановим справедливость. Как говорила одна моя однокурсница, вляпавшаяся в индуизм, побудем кармой.
        К лаю собак и топоту бегущих солдат добавились звуки вышибаемых дверей, а потом крики, стоны и плач. Стрельбы не было. Шведским крестьянам иметь огнестрельное оружие не положено, а своим я приказал, ежели шведы будут сопротивляться, действовать штыками и палашами, потому что в сырую погоду часто бывают осечки. Впрочем, сопротивления почти не было. Шведы, видимо, еще а-акают, пытаясь понять, что происходит. Молодых мужчин, женщин и детей с узлами в руках сгоняют на пустырь за деревней. В узлах одежда и еда на время путешествия с одного берега Балтийского моря на другой. Деньги и любые другие ценности солдаты складывают под старой елью с раздвоенным стволом. Рядом оставляют лошадей и коров, а свиней и домашнюю птицу убивают и варят в опустевших домах.
        Я прохожу мимо плененных шведов. Все белобрысые и румянощекие. Большинство взрослых высокого роста и крепкого сложения. В общем, хорошая рабочая скотина. Получше той, что сейчас западноевропейцы возят из Африки в Америку. Этим повезло - останутся в своей климатической зоне. Будут заниматься тем же, что и раньше, только на моих землях в окрестностях Нарвы и Ивангорода. Из дворов, пожалованных мне царем, более трети не имеют хозяев, некому возделывать жеребья. Их займут шведские крестьяне и начнут возвращать кармические долги.
        Сразу вспомнил, что и американские белые будут выплачивать неграм кармические долги. К началу двадцать первого века в США будут уже целые семейные династии черных, живущие на государственные пособия. Как сейчас негры под ударами бичей вкалывают, чтобы белые целыми днями валяли дурака, так через триста лет белые под ударами налогов и выплат по кредитам будут пахать даже круче, причем по собственному желанию, чем когда-то черные, чтобы те сутки напролет, пританцовывая от счастья, бухали, шмалили, кололись, занимались сексом…. Исторический бумеранг бьет жертву одним концом, а метнувшего - другим и с издевкой.
        - Начинаем погрузку, - приказываю я.
        Пленных ведут вдоль берега моря к баркасу и катерам, чтобы перевезти на шхуну. Там их разместят в трюмах. Им будет так же тесно, как и неграм, которых везут сейчас в Америку, но не жарко. Да и мучиться придется намного меньше. На палубу погрузим лошадей и лучших коров и быков, чтобы добавить свежей крови ливонским.
        По деревне начинают расползаться ароматы вареного мяса. Я оставляю на берегу за старшего Захара Мишукова с приказом не задерживаться здесь, возвращаться, как только мясо сварится, а сам плыву на шхуну на тузике. На палубе шхуны у лаза в трюм образовалась очередь из пленных шведов. Женщины смотрят на родную деревню и всхлипывают, мужчины кривятся и вздыхают, а детям, за редким исключением, весело. Моим матросам постоянно приходится возвращать к родителям слишком любопытных и резвых шалунов. Эти дети уже вырастут подданными Российской империи и забудут про родную шведскую деревню. Природа проведет среди них естественный отбор: потомки более шустрых и смышленых станут русскими, а остальные - эстонцами.
        74
        Шведский военно-морской флот покинул Ревель только в середине сентября. Точную дату не знаю. Десятого сентября, когда я проходил мимо этого порта с седьмой по счету партией белых рабов, флот еще стоял на рейде, а двадцать второго, когда я вышел в очередной поход, его уже не было там. Теперь можно было без напряга вести призы в Нарву. Осталось только захватить их. Я знал одно место, где они наверняка есть - порт Стокгольм. К самому порту пришлось бы идти по шхерам между островами, что чревато неприятными встречами, как с военным кораблями, так и с береговыми батареями, которые наверняка есть на некоторых островах, но я понятия не имел, на каких. Поэтому, приблизившись к шведской столице, я повернул на юг.
        В Стокгольме бывал несколько раз в будущем. Маленький город, около восьмисот тысяч жителей (Донецк и то больше!), хотя и считается самым густонаселенным на Скандинавском полуострове. Везде чистенько, все улыбаются, причем в большинстве случаев искренне, что сильно отличает шведов от англичан, американцев, немцев. Улыбаются даже гвардейцы из королевского караула, наряженные в старинную форму, как на маскарад. И не только улыбаются, но и болтают с туристами. В общем, те еще вояки! К тому же, половину караула составляют женщины, что не удивительно при высоком росте, крепком сложении и лошадиных физиономиях большинства шведок. Главное, что большую часть караула составляют все-таки этнические шведы. В Стокгольме, особенно в центре, встретить этнического шведа так же сложно, как в московском Южном Бутово - русского. Единственное место, которое я посещал в шведской столице дважды, хотя цена за билет была около пятнадцати евро - это галеон «Ваза», построенный в начале семнадцатого века, затонувший во время первого своего рейса и поднятый в двадцатом веке. Тогда мне интересно было посмотреть на самый
большой военный корабль своего времени, который построили те, кто имел слабое представление об остойчивости. В отличие от новоделов, виденных мною в других странах, корабль «Ваза» был почти полностью оригинален. Я тогда представлял, как капитанил бы на подобном корабле, родись лет на триста лет раньше. Не мечтай - и не сбудется.
        Сейчас я веду свою шхуну мимо островов Стокгольмского архипелага, а многочисленные рыбацкие плавсредства разного размера и типа, пересекая нам курс по носу и корме, стремятся в шхеры. Спешат до наступления темноты довезти домой и выгрузить улов. От нас прятаться им незачем. И не только потому, что на мачте поднят шведский флаг. Слабые соседи приучили шведов, что все их боятся, никто не нападает, только защищаются. С юга к архипелагу приближается пинас под шведским флагом. Кроме прямых парусов на фок - и грот-мачтах и крюйселя на бизань-мачте, несет блинд и бом-блинд вместе со стакселем и кливером. С блиндами работать трудно, а скорости добавляют мало, но многие капитаны не спешат отказываться от этих парусов, тем более, когда ветер попутный и слабый. Для нас ветер встречный, идем курсом крутой бейдевинд левого галса. Скорость не больше пары узлов. Можно было бы поднять стаксели и кливера, увеличить скорость, только спешить нам незачем. В темноте пинас наверняка не пойдет по шхерам, встанет на якорь рядом с островами. Разве что капитан безбашенный или пьянющий. Первые встречаются здесь реже, чем
трезвенники, а вот вторых еще долго будет хватать. Не в солидных пароходствах, где такие долго не держатся, а у мелких судовладельцев.
        Работал со мной старпом-русский - один из вечных старпомов, толковый, исполнительный, с хорошим английским, но нерешительный - и рассказывал, как он в самом начале девяностых, когда русских под иностранными флагами было мало, а шведов все еще хватало, мучился с капитаном-шведом, запойным алкоголиком. Стояли они в немецком порту Висмар, который сейчас под шведами. То ли кто-то из экипажа или грузчиков стуканул властям, то ли немцы просто решили проверить, как позже будут каждые полгода инспектировать все суда в портах Европы, но приперлись на борт два представителя портового надзора. Старший помощник побежал будить капитана, а тот никакой. Тогда старпом надел капитанский китель и принял двух портовых чиновников в капитанской каюте. Сидят они за столом, показывает он им документы, которые не сразу находит.
        - Меня срочно на замену вызвали, дела принимаю, еще не со всем разобрался, - объясняет он свою неосведомленность.
        - А почему вызвали? - спрашивает дотошный немецкий чиновник.
        Старший помощник уже собирался сказать, что капитан заболел, но тут дверь из спальни в кабинет открылась. Проектировщик додумался сделать вход в гальюн не из спальни, как на большинстве судов, а из кабинета, а капитану как раз в этот момент приспичило отлить. Был он с закрытыми глазами и одет лишь в длинные, ниже коленей, розовые трусы с желтыми цветочками, на которые спереди свисала толстая складка волосатого живота. Не замечая или не желая замечать сидящих за столом, капитан открыл дверь в гальюн и, не закрывая ее, отлил, громко и протяжно пернув. Затем так же, с закрытыми глазами, проследовал в обратном направлении.
        Закрыв за ним дверь в спальню, старпом ответил на вопрос:
        - Видели, почему?
        - Он русский? - после паузы задал вопрос один из немецких чиновников.
        - Швед, - ответил старший помощник.
        Видимо, шведы ближе немцам по ароматам и алкоголизму, поэтому чиновники на том и закончили проверку, на прощанье пожелав русскому псевдокапитану не следовать примеру своего шведского предшественника.
        Капитан пинаса оказался предусмотрительным и не сильно пьяным. Когда начало смеркаться, он поставил судно на два якоря возле входа в шхеры. Чуть позже, когда уже стемнело, и мы встали на якорь неподалеку.
        75
        Я мог бы остаться на шхуне и подождать, когда подчиненные выполнят мой приказ, но не совсем был уверен в них, потому что не имеют опыта подобных операций. Да и скучно стало. Предыдущие однообразные и безопасные походы накопили во мне столько скуки, что даже перед этим поссорился с женой на радость ей, а то Анастасия Ивановна уже решила, что совсем не люблю ее, не только не бью, но даже не ругаюсь. После полуночи, когда стало так темно, что не только пинас, но и острова были не видны, две абордажные партии, обмотав весла тряпками, чтобы меньше шума производили, на двух катерах отправились к шведскому судну. На первом на носовой банке сидел я, а на втором командовал Захар Мишуков. Шли медленно. Три-четыре гребка - и дальше по инерции. Собирался выйти впереди носа пинаса, а потом подвернуть, но вдруг заметил высокий темный корпус прямо по курсу. Какие кранцы не крепи на борту катера, как осторожно не подходи к борту, а удар будет относительно громкий. Тех, кто в каютах, не разбудит, а вот вахтенного на палубе - наверняка. В том, что вахтенный спит, я не сомневался. Иначе бы уже поднял тревогу. Мы
прошли вперед, к правому якорному канату.
        Канат был пеньковый, толщиной сантиметров пятнадцать и у воды мокрый. Мои руки в кожаных перчатках соскальзывали порой, но ноги в суконных штанах держали канат крепко. По канатам и деревьям я с детства лажу хорошо, будто знал, что это умение пригодится в будущей профессии, хотя мысль стать моряком пришла в старших классах школы и тогда уже почти не осталось парусников. Дальше пошла сухая часть каната, лезть стало легче. Перед тем, как поднять голову над планширем, я замер и прислушался. Если меня засекли, то, как только подниму голову выше планширя, получу по ней тяжелым предметом, может быть, повезет и деревянной вымбовкой от шпиля, а не топором, после чего свалюсь в воду и утону раньше, чем приду в сознание. Что со мной будет дальше - не знаю. Скорее всего, на этом и закончится вечная жизнь данного тела и вечная душа отправится искать новое и начинать сначала, с зачатия, позабыв всё, что было раньше. Разве что станет писателем исторических романов и вспомнит кое-что. Сперва я положил на планширь левую руку. Вдруг не выдержат нервы у бдительного вахтенного и ударит по ней? Руку, конечно, жалко,
но она не так важна, как голова. Или я еще не всё знаю о роли головы и рук? Правой рукой схватился за планширь уже спокойнее, а потом и подтянулся, опершись на обе. По голове не получил и облегченно выдохнул.
        Пока что кнехты - это одно или, как на этом судне, два установленных вертикально на палубу трюма, дубовых бревна, верхние части которых примерно на метр возвышаются над палубой полубака, и не соединенных горизонтальной чуркой. Толстые канаты обоих якорей были положены восьмерками каждый на свой кнехт. Незадействованные части канатов лежала колышками на палубе по обе стороны деревянного шпиля, установленного перед фок-мачтой. Обычно при стоянке на якоре на баке выставляют вахтенного матроса. Я предполагал, что он кемарит, присев за шпиль. По крайней мере, там бы прятался от ветра я. Ветер сейчас хоть и слаб, но сырой и неприятный. Не нашел ни за брашпилем, ни за скойланным бухтой, запасным канатом у самой фок-мачты. Вахтенный сидел на трапе левого борта, ведущем с полубака на главную палубу. Прижав к груди руки, кисти которых были спрятаны в рукава, и привалившись правым плечом к фальшборту, шведский матрос тихо посапывал, коротая нудную вахту. По сопению я и обнаружил его, а то так бы и налетел в темноте. Проснулся он быстро, а вот умирал с перерезанным горлом долго и до последнего скрёб зубами
мою перчатку, зажимавшую его рот. На палубе возле комингса трюма спал второй матрос, может быть, тоже вахтенный. Остальные были в носовом кубрике, дверь в который располагалась в высокой переборке полуюта, которая на пинасах имеет прямоугольную форму и идет от нижней палубы, отделяя носовую часть судна от трюма. Я открыл эту дверь, хапанул ноздрями вонищу немытых тел, грязной сырой одежды и обуви и сразу закрыл, подперев деревянным бруском, который лежал на палубе у фальшборта. Пусть и дальше спят. Помешать захвату судна все равно не смогут.
        Я вернулся на бак и тихо приказал:
        - Еще два человека поднимаются по канату, а остальным швартоваться к борту и подниматься по «кошкам». Можно шуметь, но не сильно.
        Одного матроса я оставил у двери в кубрик, а со вторым пошел к кормовой надстройке, где находились две каюты. Я предположил, что капитанская каюта в лучших морских традициях будущего располагается по правому борту. Открыв дверь, увидел освещенную подвешенным под подволоком, маленьким, металлическим со стеклянными боками, прямоугольным, масляным фонарем, узкое помещение с четырьмя двухъярусными койками с рундуками под нижними, на которых спало семь человек. Судя по армейским кафтанам, висевших на деревянных колышках, вбитых в переборку напротив двери, трое из спящих - шведские офицеры, наверное, пассажиры. Закрыв дверь, приказал второму матросу подпереть ее, а если вдруг откроют, рубить шведов палашом.
        Капитанскую каюту, расположенную по левому борту, освещал точно такой же, подвешенный к подволоку фонарик. Она была раза в два больше соседней. Кроме широкой кровати с рундуком, приделанной к переборке, разделяющей каюты, еще имелись стол, приделанная к борту лавка вдоль одной его стороны и три банки-табурета по другую, а также смесь шкафа с этажеркой - сверху присобачили две полки с бортиками, на которых стояли какие-то книги и коробочки. На деревянных колышках, вбитых в переборку между кроватью и входной дверью, висели длинный, кожаный, просмоленный плащ и шляпа с широкими полями и тесемками для завязывания под подбородком, кафтан, камзол и нижняя рубаха. На палубе под вешалкой стояли низкие сапоги. По другую сторону от двери висел на двух колышках и почти горизонтально к палубе мушкет, а на третьем - палаш в дешевых деревянных ножнах. Шкипер - длинный и средней упитанности блондин с вытянутым костистым лицом - спал в рубахе, штанах и чунях, обутых на босу ногу. От него сильно воняло свежим перегаром. Как догадываюсь, перед сном он изрядно принял. Может быть, в компании пехотных офицеров. Обычно
знатные пассажиры питаются за капитанским столом. Он долго не хотел просыпаться, мычал и вялой рукой слабо отталкивал мою. Открыв глаза, долго смотрел на меня, то ли а-акая, то ли просыпаясь.
        - Ты кто? - хрипло выдавил шкипер из будто пережатого горла.
        - Твой кошмар, - ответил я на шведском языке. - Во всех смыслах слова.
        - Какой кошмар? - еще более удивленно спросил он.
        - Капитан русского корсарского судна, захватившего твой пинас, - сообщил я и задал встречный вопрос: - А что за офицеры путешествуют с тобой?
        - Курьеры короля, почту везут, - ответил шкипер и добавил печально: - Приказано доставить в Стокгольм бесплатно.
        - На этот раз им придется заплатить, - сказал ему в утешение. - А ты пока приготовь судовые и грузовые документы.
        На палубе пинаса уже было с десяток моих морских пехотинцев. Я шепотом проинструктировал их, после чего во второй раз открыл дверь в каюту, которая по правому борту. Ее обитатели уже не спали, но еще не встали с кроватей. Наверное, их разбудили удары катеров о борта пинаса или голоса в соседней каюте. Все семеро смотрели на меня не менее удивленно, чем капитан.
        Упреждая их вопросы, я огласил пренеприятное известие:
        - Судно захвачено русскими корсарами. Предлагаю всем выйти на палубу без лишних телодвижений и попыток изобразить из себя героя. Моим солдатам приказано убивать при малейшей попытке сопротивления, что они сделают с удовольствием.
        На самом деле я приказал убивать только в случае, если чудом окажут вооруженное сопротивление. Кто его знает, может быть, среди них есть предок какого-нибудь голливудского супермена, который непонятно откуда выхватит палаш и мигом положит всех русских? Как я еще не забыл, в американских фильмах - и только в фильмах! - у них это здорово получалось.
        Увы, не только суперменов и просто безмозглых среди обитателей каюты не нашлось. Четверо из них были членами экипажа: подшкипер, боцман, плотник и артиллерист. Остальные трое пехотными офицерами: капитан и два прапорщика. Последние двое охраняли первого, который вез лакированную ореховую шкатулку, перевязанную накрест бечевкой, концы которой скрепили коричнево-красным сургучом с оттиском королевской печати. Пехотный капитан скривился, когда увидел, что я разрезаю бечевку. В шкатулке лежали несколько писем и, судя по первым строкам, какой-то договор на нескольких страницах.
        Чтобы больше не пришлось кривиться из-за вверенной ему почты, я приказал отвезти шведских сухопутных и морских офицеров на шхуну. Матросы пусть остаются на пинасе, потому что у моих маловато опыта работы с прямыми парусами. Командовать призом приказал Захару Мишукову, оставив ему в помощь еще одного гардемарина Николая Истошина и два десятка морских пехотинцев.
        Вернувшись на шхуну, я первым делом просмотрел более внимательно содержание шкатулки. В ней было одиннадцать писем разным людям от шведского короля Карла Двенадцатого. Имена получателей мне ничего не говорили. Отдам письма в приказ Иноземных дел, может, им пригодятся. Зато договор, написанный на шведском и немецком языках, оказался между известными мне лицами - Карлом Двенадцатым, королем шведским, и Августом, королем польским и курфюрстом саксонским. Моих знаний шведского и немецкого языков не хватало, чтобы прочесть написанное и понять смысл этих каракуль, но главное я уловил. Это был мирный договор, причем позорный для Августа якобы Сильного. Курфюрст саксонский отказывался от польской короны в пользу шведского ставленника Станислава Лещинского, обязывался отдать несколько городов, включая Краков, вместе с артиллерией и складами провианта, впускал в саксонские крепости шведские гарнизоны и - самая сладкое! - не просто отрекался от союза с Московией, но еще и обещал выдать всех русских, которые были в его окружении и армии, и отозвать всех саксонских офицеров из русской армии. Кроме шведской и
саксонской сторон, договор был подписан представителем Польши Яблонским и Литвы - Сапегой. В очередной раз я убедился, что предательство - основа западноевропейского менталитета. Думаю, Петру Первому эта их черта будет пока еще в диковинку.
        76
        По прибытию в Нарву я срочным курьером отправил в Санкт-Петербург для передачи царю лично в руки эту шкатулку с сопроводительным письмом, в котором сообщал, как она оказалась у меня. Пленные командиры, морские и сухопутные, поехали туда же на телегах под охраной взвода драгун из городского гарнизона. Пленные матросы поплыли в будущую столицу Российской империи на пинасе после того, как его выгрузили в Нарве.
        Приз был нагружен трофеями, захваченными шведами в Польше. Много чего я оставил себе. В том числе карету с кузовом из черного дерева и золотыми рукоятками и рамами стеклянных окон в дверцах и спереди. Снизу кузов был уже и закруглен спереди и сзади, кверху расширялся. Внутри две пары черных кожаных сидений, расположенных напротив друг друга, а стены оббиты красным бархатом. Занавески на окнах из красного атласа с кистями из золотых нитей. Крепился кузов к колесным осям на пружинах, сильно смягчающих тряску. Позади были позолоченные запятки для двух слуг. Снаружи на дверцах имелся герб ее предыдущего хозяина Адама Сенявского, гетмана великого коронного, старосты львовского, рогатинского, любачевского, стрыйского и песеченского, который воевал на стороне Августа Сильного. Я приказал содрать герб и нанести мой, поскольку возвращать карету не собирался. Был искренне уверен, что моя жена будет лучше смотреться в ней, чем жена гетмана. Тащить такую карету полагалось трем парам лошадей, запряженных цугом. В моде сейчас были серые в «яблоках». У меня были такие, потому что вложил часть денег в большую
конеферму, где собрал лучших производителей, которых можно было достать в этих краях. Остальная добыча была продана, а деньги поделены.
        Пинас с пленными матросами отправил под командованием Захара Мишукова в Санкт-Петербург. Пусть решают, нужно им такое судно или можно продать купцам? У меня уже были два покупателя, причем один из Ревеля. Матросов, как и большинство шведских пленных, наверняка отправят строить город. Говорят, мрут они на строительстве десятками в день. Так что новая столица империи будет построена в первую очередь на шведских костях.
        Через две с лишним недели я получил письмо от генерал-поручика от кавалерии Александра Меньшикова. Он красочно описывал, какое впечатление произвела на Петра Первого шкатулка с договором и письмами, захваченная мною. Царь сперва не мог поверить в такую подлую коварность. В тот день несколькими часами ранее он получил от Августа Сильного письмо с заверениями в дружбе и просьбой денег на войну с общим врагом. Расколотив об пол шкатулку и потоптав договор и письма, Петр Первый заорал, что повесит меня за эти фальшивки. Потом немного успокоился, приказал поднять договор и перечитать медленно и громко. После чего пообещал сурово наказать Августа Сильного в лучших традициях гей-будущего Западной Европы.
        - Мы про договор этот ничего не знаем, - объявил Петр Первый и приказал своему фавориту: - Пока король Карл с основной армией в Саксонии, пойдешь в Люблин, соединишься с саксонской армией и нападешь на корпус генерала от инфантерии Мардефельта, который стоит в Калише. Любой ценой заставишь саксонцев участвовать, даже угрожая нападением на них в случае отказа. И пусть они потом объясняют шведскому королю, почему не выполняют договор!
        Обо мне Петр Первый больше не вспоминал, что, по мнению Александра Меньшикова, было в данном случае хорошим признаком. Фаворит царя предлагал мне затаиться на время, не напоминать о себе. Мол, государь отойдет и оценит по заслуге. И еще предупреждал, что царь собирается отдать Дерпт и Нарву датчанам, если те согласятся вступить в войну. Если бы я не знал историю, то одного знания нынешних воинственных датчан хватило бы, чтобы догадаться, что их так дешево не купишь. Тем более, что сдадутся раньше, чем доплывут до Нарвы и Дерпта.
        Захар Мишуков с морскими пехотинцами вернулся в Нарву по суше. Пинас оставили в Санкт-Петербурге до выяснения царской воли. Когда царь прибудет в город, никто не знал, поэтому мои люди ждать не стали. Надеялись сделать еще один поход до конца года, но я решил в эту навигацию больше не напоминать о себе ни русскому царю, ни шведскому королю.
        Гардемарин привез письмо от Вейлра дю Ганьо, которого приняли на службу и доверили командование двадцативосьмипушечным фрегатом «Олифант». На кораблях рангом выше уже были достойные командиры, но французу пообещали, что получит следующий линкор, когда тот будет построен. Вейлр дю Ганьо обещал отблагодарить при оказии. Я ему поверил. Что у французов не отнимешь - не забывают отблагодарить. Может быть, из примитивного расчета, чтобы и в следующий раз помогли, но все равно приятно, а то ведь у некоторых - не буду показывать пальцем в сторону Восточной Европы! - память на такое исключительно дырявая.
        Сразу после Нового года пришла грамота от Петра Первого, согласно которой я стал богаче еще на триста дворов. Если сравнивать с бригантинами, то заплатил мне за пинас многовато. Видимо, добавил за ореховую шкатулку. Александр Меньшиков выполнил его приказ славно: не только разбил шведский корпус возле Калиша, но и захватил в плен генерала от инфантерии Мардефельта, шесть полковников, пять подполковников и около трех тысяч младших офицеров и нижних чинов. Саксонцы тоже участвовали в сражении, точнее, присутствовали на поле боя, что шведы им не простят. Зато полк Магнуса фон Неттельгорста проявил себя с лучшей стороны. Если так и дальше продолжит, то, по заверению фаворита царя, скоро станет генерал-майором. Неплохая карьера для бывшего боцмана.
        Александр Данилович написал мне об этом сражении еще до Нового года. Похвастаться он любит. Меня поразила фраза в письме: «Зело чудесно было видеть, как все поле мертвыми телами устлано». Ему такое пока в диковинку, а я уже насмотрелся. Меня больше поражало, что в ручьях и речушках, если таковые были на поле битвы, вода текла розового цвета. В конце письма он сообщал, что узнал от пленного шведского полковника, что захваченный мною пинас вез королевскую часть трофеев. Непонятно, правда, кого Карл Двенадцатый собирался возить в карете гетмана Сенявского? Жены и детей у него нет, а сам предпочитает ездить верхом. Наверное, о будущем думал. Говорят, он сватается к Марии Собеской, внучке одного из польских королей. Может быть, мое вмешательство и изменило это будущее. Шведский полковник утверждал, что король сильно разозлился, узнав о захвате пинаса, причем потеря имущества вывела его из себя больше, чем то, что Петр Первый узнал о договоре. Закончил письмо Александр Меньшиков ехидной припиской, что курфюрст саксонский до сих пор просит деньги у царя на войну со шведами, а Петр Первый до сих пор
обещает прислать их.
        77
        Зима выдалась относительно теплая. Финский залив покрылся льдом только у берегов. В предыдущие зимы отчаянные купцы переправлялись на санях на противоположный берег, а в этом остались без прибыли. Ледоход на реке тоже начался раньше на неделю.
        Я уже собирался вывести шхуну в поход, но возле устья реки Нарвы появилась шведская эскадра в составе тридцатичетырехпушечного фрегата, двух восемнадцатипушечных шняв и двух десятипушечных галиотов. В реку соваться побоялись. Постреляли из пушек по рыбацким лодкам, вытянутым на берег или стоявшим у пристаней, а потом встали на якоря в паре миль от берега. Так понимаю, главной целью шведов были не рыбацкие лодки. По ним просто произвели пристрелку пушек. Встали плотно, чтобы прикрывать друг друга в случае нападения. На ночь высылали ближе к берегу шлюпки с дозорными. Я послал катер проверить, как несут службу. Потерял двух морских пехотинцев. Сил для нападения у меня было маловато. Даже если собрать все плавсредства со всей округи, посадить на них оба полка из городского гарнизона, шансов на успех будет мало. Точнее, потери будут таковы, что мне не простят победу. В свою очередь и шведы сходить на берег и грабить прибережные деревни не решались, потому что сборные отряды из драгун, пехотинцев и легкой артиллерии, меняясь, дежурили на побережье, готовые скинуть в море вражеский десант. Я сообщил о
шведской эскадре в Санкт-Петербург, намекнув, что на слабом противнике можно было бы потренировать наш молодой флот. В ответ получил туманные обещания и приказ еще лучше укрепить Нарву и особенно Ивангород, который нельзя было сдавать ни в коем случае. Карл Двенадцатый, пополнив свою армию новобранцами, которых снарядил и вооружил за счет предателей-саксонцев, готовился к вторжению в Московию. Не только в приграничных городах, но даже в Москве строили дополнительные укрепления, готовились к обороне. Поскольку я знал, что шведский король пойдет на Украину, где и найдет всё, чего ему так не хватало в жизни, то напрягать солдат понапрасну не стал. Они помаленьку вместе с наемными рабочими ремонтировали бастионы, пострадавшие во время осады.
        Я был уверен, что эскадра постоит недели две-три и уберется восвояси. Ушла только на сорок шестой день. К тому времени уже приближались белые ночи - гражданские сумерки лишь на короткое время переходили в навигационные. Гражданские семерки - это когда солнце заходит за горизонт менее, чем на шесть градусов, его не видно, но света много; они и называются белыми ночами. Навигационные сумерки наступают, когда солнце опускается ниже края земли более, чем на шесть градусов. Становятся видны яркие звезды, но и горизонт еще можно различить, что позволяет навигаторам делать измерения с помощью секстана. Отсюда и название сумерек. Есть еще астрономические, когда солнце опускается от двенадцати до восемнадцати градусов, но это обычно очень короткий промежуток, и их трудно отличить от ночи. По крайней мере, у меня не получалось. Свое название они получили из-за того, что являлись началом (вечерние) и концом (утренние) рабочего дня астрономов. Теперь шведским кораблям не надо было торчать у устья Нарвы, чтобы ночью, в темноте, не пропустить выход шхуны в море. Они перешли на рейд Ревеля, где смогут получать
снабжение и отдыхать на берегу. Напротив порта на острове Найссаар стоит дозорная башня, с которой в хорошую погоду можно видеть финский берег, шхуна незамеченной вряд ли проскочит.
        На плохую погоду это не распространялось. Я подождал типичную для этих мест - северо-восточный холодный хлесткий ветер с затяжным мелким паскудным дождем. Небо затянули низкие серые тучи. Вода, в которой они отражались, стала такого же цвета. Как и паруса шхуны, выкрашенные по моему приказу. Корпус, правда, остался черным из-за покрывавшей его смеси на основе смолы. Я повел шхуну ближе к финскому берегу, чтобы не смогли заметить с Найссаара. Уже почти подходили к траверзу западной оконечности этого острова, когда со стороны финской деревушки раздался сдвоенный выстрел из полковых трехфунтовых пушек. В нас целили или нет - не знаю, потому что не видел полет ядер. Смотреть в ту сторону, почти против ветра, мешали слезы, вышибаемые им. Может быть, стреляли холостыми, чтобы только дать знать своим на рейде Ревеля.
        Погоню мы заметили часов через шесть, когда ветер и дождь подутихли, и я решил, что проскочили благополучно, и приказал держаться середины Финского залива. Фрегат, две шнявы и два галиота шли ближе к южному берегу залива. Они уступали нам в скорости не менее узла, поэтому для меня оказалось неожиданным, что оказались так близко, всего милях в четырех. Наверное, предполагая такой прорыв, перешли к западной оконечности острова Найссаара и легли там в дрейф, а услышав сигнал, сразу рванули наперерез. Оставалось молиться, чтобы ветер не стих, иначе галиоты догонят нас на веслах, и экипажи на них будут усиленные.
        К счастью, ветер отдыхать не собирался, раздуваясь к обеду баллов до пяти и стихая к полуночи до трех. Днем мы отрывались от шведской эскадры миль на пять-семь, а белой ночью шведы сокращали разрыв. Галиоты и вовсе приближались на пару миль, но, как ни странно, без поддержки остальных кораблей нападать не рисковали. Почему они так делали, стало понятно, когда приблизились к шведскому берегу неподалеку от Стокгольма и заметили там еще одну шведскую эскадру. Не ожидал я такой злопамятности от шведского короля. Пришлось идти на юг в сопровождении двух шведских эскадр. Я еще подумал, что, знай наши о таком раскладе, могли бы напасть на рейд Ревеля и хорошенько пощипать там шведские купеческие суда, оставленные без охраны.
        Следующие три недели ветер менял направление и наши планы. Стало понятно, что поохотиться нам не дадут, поэтому шхуна металась по Балтийскому морю, пытаясь вернуться в Нарву. Шведы упорно отжимали ее все дальше на юг, надеясь, наверное, прижать там к берегу и уничтожить. Чтобы этого не случилось, миновав остров Борнхольм и значительно оторвавшись от преследователей, я повернул на запад, пользуясь задувшим юго-юго-восточным ветром. В пролив Эресунн соваться не рискнул. Там слишком мало места для маневра и много шансов повстречаться со шведскими военными кораблями. Решил пройти между датскими островами Зеландия и Фальстер, что в будущем делал неоднократно на костерах. Если датчане поведут себя неподобающим образом, придется оставить им шхуну и возвратиться домой по суше. Это лучше, чем оказаться в шведском плену. Впрочем, у меня было предположение, что Карл Двенадцатый приказал в плен нас не брать. Пришлось идти очень круто к ветру. Шведским парусникам это не под силу. Надеюсь, подумают, что и шхуна на такое не способна и отправятся искать ее южнее. Так уж устроен человек, что предпочитает искать
там, где удобнее, а не там, где вероятнее.
        Моста между островами пока еще нет. В то время, когда я был датским дворянином, почти весь остров Фальстер принадлежал королю и его родственникам. Купить здесь земли было мало шансов. Как сейчас обстоит дело, не знаю. Таможенных постов не заметил. Может, они и были, но никто ничего от нас не потребовал. У меня появилось подозрение, что датчане решили «не заметить» шхуну под российским флагом, известную им, как корсарское судно. До них наверняка дошли сведения, как наши вломили шведам под Калишем, поэтому сочли более разумным не напрягать лишний раз отношения со своим естественным союзником. Это подозрение усилилось, когда и в проливе Большой Бельт датские таможенники не прореагировали на шхуну. Может быть, увидели, что в балласте, что ничего им не светит, поэтому и не напрягали, а может быть, получили приказ «не заметить» нас. Второе мне больше нравилось, поэтому в него больше верилось.
        Появилась у меня шальная мысль повернуть в Эресунн и выйти в тыл преследующим меня эскадрам. Только вот, окажусь ли в тылу?! Да и у шведов есть еще много военных кораблей. Наверняка несут дозорную службу возле юго-восточного выхода из пролива. Решил сходить в Северное море. Там тоже есть шведские торговые суда, но при этом меньше шведских военных кораблей и больше места для маневра. Не уверен, что англичане и голландцы захотят обострять отношения со шведами, разрешив реализовать захваченные нами призы в своих портах, поэтому поведу добычу в Архангельск. А там посмотрим: или на следующий год вернусь на Балтику, или продам шхуну и построю на верфях Санкт-Петербурга, где сейчас есть прекрасные английские и голландские корабелы, новое судно, скорее всего, бриг большего водоизмещения и лучше вооруженного. И раз уж оказался в этих краях, накуплю в Лондоне предметов роскоши, которые излечивают русских от мании величия: чем больше на тебе блестящих побрякушек, тем тяжелее возноситься.
        78
        Поскольку визит за покупками был незапланированный, пришлось изрядно распотрошить содержимое спасательного жилета. Сердце грела уверенность, что шведские судовладельцы быстро пополнят мою заначку. Набив трюм всяким барахлом, снялись в рейс рано утром, во время отлива. По мере того, как уровень воды в реке становился ниже, вонища над ней набирала ядрености. Сейчас Темза - помойка английской столицы и всех остальных населенных пунктов на ее берегах. «Green Peace» на них нет!
        На третьи сутки рейса задул редкий в этих местах и сейчас встречный для нас, восточный ветер. Курсом крутой бейдевинд правого борта начали потихоньку двигаться на север. Если ветер помешает захватить приз, как-нибудь переживу. Ночью ветер раздулся до штормового. Мы опустили главные паруса, поставили штормовой стаксель, чтобы держаться против ветра. Все равно нас неумолимо сносило на запад, к берегу. К тому же поднялась высокая волна. Время от времени корпус шхуны вздрагивал от ударов так, что казалось, сейчас рухнут мачты.
        До полудня я крепился, отгонял черные мысли. По моим подсчетам, мне еще можно провести в этой эпохе лет семь-восемь. Уходить из нее и начинать все сначала не хотелось. Тем более, что стартовый капитал маловат. Вроде бы я ничего не нарушал: русские купцы давно уже освоили дорогу из Архангельска в Лондон. Наверное, я не знаю других правил, которые регламентируют мое пребывание в каждой эпохе. Если они вообще есть. После полудня по левому борту стал виден английский берег. Нас медленно несло к нему. Самое позднее в полночь шхуну выбросит на берег.
        Я не знал, что происходит после того, как оказываюсь в воде. Надеюсь, что шторм прекращается. По крайней мере, я не нашел никаких сведений о выброшенном на голландский берег судне в тот год, когда пересел в шлюпку и оказался в Роттердаме. Поэтому и сейчас я приказал спустить на воду тузик и взять его на буксир. Мол, так он будет удерживать судно на курсе. После чего пригласил в свою каюту Захара Мишукова и Николая Истошина и проинструктировал их, что надо делать, если со мной вдруг что-нибудь случится, а шторм стихнет. Маршрут до Архангельска я с ними проработал чисто в учебных целях, не предполагая, что им придется закрепить теорию практикой.
        - Захар, ты тогда станешь капитаном, а Коля - страшим помощником. Поведете шхуну в Архангельск. К берегу не прижиматься, шведские суда не захватывать. В Архангельске продадите товары и шхуну, рассчитаетесь с экипажем, а остальное отвезете моей жене. - Я показал на шкатулку из черного дерева, в которой хранил судовые документы и другие важные бумаги, а сейчас в ней были еще и письма жене и последняя воля почившего. - Эту шкатулку тоже отдадите ей.
        - А что может случиться?! И не такие шторма выдерживали! - воскликнул Николай Истошин.
        - Дело не в силе шторма, - произнес я. - Идите отдыхайте. Подмените меня, когда позову.
        Северное море продолжало бесноваться. Когда в скулу шхуны ударяла высокая волна, мириады, как мне казалось, серых брызг подлетали вверх и крупным дождем опадали на шканцы. В такие моменты я переходил на левый борт, который забрызгивало меньше. На мне, как обычно во время шторма, спасательный жилет и прочее барахло, которое пригодится в следующей жизни. На этот раз я прихватил еще и винтовку. Ее можно будет продать вместе с пистолетами, если вдруг потребуются деньги. Берег был всё ближе, а ветер становился всё сильнее. На этот раз мне было особенно противно уходить. Противно до тошноты. Или это меня наконец-то одолела морская болезнь?
        На палубе шхуны был лишь рулевой, который прятался у планширя правого борта. Руль был закреплен намертво, так что в обязанности матроса входило лишь наблюдение за обстановкой. Разгуливающего на шканцах капитана он не видел. Наверное, слышал мои шаги, если при таком сильном завывании ветра в такелаже можно хоть что-то услышать. Я подтянул тузик к корме шхуны. Между высоких волн лодка казалась маленькой и ненадежной. В нее уже набралась вода. Спуск по буксирному тросу оказался не совсем удачным, я таки окунулся по пояс в волну и только потом оказался в тузике. Буксир не стал перерезать, а отвязал. Конец его был размочаленным, так что подумают, что порвался. Тузик сразу развернуло бортом к волне и чуть не перевернуло. Я ухватился руками за борта лодки и наклонился, чтобы центр тяжести стал ниже. Меня обдало водой, но не сильно. Когда поднял мокрую голову, шхуны рядом не было. Словно бы бугристое море было покрыто длинными полосами седой пены, которые тянулись с востока на запад, к английскому берегу, серому и как бы вымершему.
        Александр Чернобровкин
        Под британским флагом
        1
        Мне показалось, что ветер стих как-то сразу. Дул, тужился - и вдруг где-то на небесах упала невидимая заслонка и перекрыла ему канал доступа к данному району Северного моря. Может быть, такое впечатление сложилось у меня потому, что усиленно греб. С непривычки горели ладони и болела спина, хотя я чувствовал, что помолодел и похудел, причем сильно. Одежда болталась на мне, как на подростке, нарядившемся в отцовское. Треуголка куда-то исчезла с головы, хотя была завязана под подбородком, но не туго. Интересно, она осталась в той эпохе или вскоре окажется на берегу в этой?! Вслед за ветром начали убиваться и волны. Не так быстро, конечно, но забрасывать брызги внутрь лодки стали все реже, что было очень хорошо, потому что мои ступни были уже в воде по косточки. На дне лодки плавал деревянный ковшик и изредка, в зависимости от крена тузика, бился то об одну мою ногу, то о другую. Останавливаться и вычерпывать воду я не хотел. Все равно промок, а берег рядом, скоро догребу.
        Обернувшись в очередной раз, я заметил, что расстояние до берега почти не уменьшилось с тех пор, как стих ветер. Видимо, сейчас отлив. Раньше мне помогал ветер, а теперь придется самому бороться с течением. Так что зря выпрашивал, чтобы шторм прекратился. Вспомнил мольеровское: «Ты этого хотел, Жорж Данден!». Кстати, эту пьесу очень любила виконтесса де Донж, а я делал вид, что не понимаю намек. Зато для экипажа шхуны отливное течение было самое то, что им требовалось. Надеюсь, сумели оторваться от английского берега и благополучно добраться до Архангельска. Если попаду в этой эпохе в Россию, надо будет узнать судьбу Захара Мишукова.
        До берега я добрался, когда наступили навигационные сумерки, и так быстро только благодаря тому, что отлив ослабел. Спина болела, руки горели, промокшие ноги замерзли. Едва весла начали цепляться за дно, вылез из лодки и потащил ее на берег. Дно было мягкое и вязкое. Ноги выскальзывали из добротных башмаков с позолоченными пряжками в виде стилизованных солнц на подъемах, то ли из-за того, что промокли чулки, то ли стали великоваты, как и одежда. Я протащил тузик метров на пять от края воды и выдохся. На форштевне было железное кольцо для бакштова, через которое я и воткнул в землю отшлифованную водой палку, найденную на берегу. Лопастью весла вколотил палку поглубже, чтобы удержала лодку, если вода при приливе дойдет до этого места. Уже темно, жилья поблизости не видно, так что вряд ли вернусь за тузиком до утра.
        Я разулся, вылил из башмаков воду, снял мокрые чулки, чтобы выкрутить их. На правой ноге отсутствовал неправильно сросшийся перелом пяточной кости. Значит, мне меньше девятнадцати лет. Выкрученные чулки прилипали к ногам, не желая надеваться. Кюлоты и кафтан решил не выкручивать. Они промокли не так сильно. Тащить на себе все свое имущество не было ни сил, ни желания. Донес его до группы деревьев, которые язык не поворачивался назвать даже леском. Еще в прошлой эпохе обратил внимание, что остров Британия сильно полысел, несмотря на то, что стали все больше использовать уголь. Нашел поваленную бурей сосну, порванные корни которого напоминали в темноте когтистую лапу громадного чудовища. В яму у корней сложил свое барахло, в том числе и все оружие, оставив при себе лишь несколько серебряных английских монет. Скорее всего, я во второй половине восемнадцатого века. Хоть убей, не помню, разрешено ли сейчас гражданским разгуливать с боевым оружием? Тем более, не местному. Как бы меня не сочли за разбойника, выдающего себя за жертву кораблекрушения, о котором никто ничего не знает, ведь оно произошло…
много лет назад. Если еще при мне будет крупная сумма денег, которую можно по-тихому конфисковать, то мои шансы быть повешенным сразу повысятся до уровня сука, к которому будет привязана веревка. Я закидал яму ветками и прошлогодними сухими листьями, а сверху еще и землей с большим содержанием песка. Надеюсь, ночью никто не найдет, а утром выясню обстановку и перенесу или перевезу на лодке туда, где найду приют.
        Сразу за деревьями проходила грунтовая дорога. Судя по светлым полосам колей, между которыми были более темные полосы, поросшие травой, дорогой пользовались часто. Я задумался, решая, повернуть налево или направо? Судя по расчетам, проведенным еще на шхуне, высадился где-то в районе Грейт-Ярмута - самой восточной части острова Британия. Скорее всего, этот город где-то правее, но мне он ни к чему. Мне нужен Лондон, который левее, но поплыву туда все равно на лодке, а сейчас мне надо побыстрее добраться до какой-нибудь гостиницы или хотя бы жилья добрых людей, чтобы обсохнуть, перекусить и выспаться. С собой у меня была только фляга с белым вином, разведенным водой. Еду не брал, потому что был уверен, что доберусь до берега и гостиницы быстро. Пошел все-таки налево, хотя уже как-бы холостяк. Или вдовец?
        Несмотря на отсутствие луны, ночь была не очень темная. Такие ночи здесь с середины весны до середины осени. Ближе к летнему солнцестоянию и вовсе превращаются в пародии на белые ночи. Судя по низкой, молодой траве, сейчас весна. Наверное, апрель, как и в начале предыдущих моих попаданий в новую эпоху. Справа вдоль дороги пошли кусты, которые я не сразу идентифицировал, как живую изгородь. Сперва показалось странным, что они примерно одной высоты, как будто подстриженные. Потом подошел к кустам и понял, что на самом деле когда-то, скорее всего, в прошлом году, были подстрижены, а сейчас сверху обросли молодыми побегами. За кустами было вспаханное поле. Может быть, и засеянное. Значит, где-то рядом должно быть жилье владельца или арендатора этого поля.
        Стоило сделать этот глубокомысленный вывод, как увидел огонь вдали, где, наверное, заканчивается поле. Не огонь фонаря или огонек в окне, а открытое пламя, пусть и небольшое, и это был явно не пионерский костер. Впрочем, у англичан взнузданных подростков называют скаутами. Или будут называть? Понятия не имею, когда они освоили этот метод обезвреживания подрастающего поколения. Поскольку я не знал, как пройти к горящему строению, решил рвануть напрямую через поле. С трудом проломился через кусты, изрядно поцарапавшись и, судя по треску материи, нанеся ущерб одежде. Не ожидал, что живая изгородь настолько эффективное заграждение. Ноги грузли во вспаханной земле, бежать было трудно. Надеюсь, хозяин простит мне такое отношение к его труду, когда объясню, почему так поступил. В отличие от своих младших братьев-янки, которые сперва стреляют, а потом спрашивают, какого черта ты делаешь в их владениях, англичане более любопытны и, к тому же, знают, что от мертвого ответа не дождешься.
        Горел двухэтажный дом. Судя по радостному яркому и мощному пламени, деревянный. В четырех низких и широких окнах первого этажа от жара полопались стекла. Наверху было видно пламя в двух в левой части, а в окнах правой пока темно. Людей возле дома не было, ни жильцов его, ни соседей. И вообще дом производил впечатление заброшенного. Рядом, слева, под прямым углом к нему и ближе к дороге, находилось деревянное строение с двумя узкими дверьми и третьими широкими, какие обычно ведут в конюшню. Если в доме слышался треск горящего дерева, то в строении было тихо. Будь там лошади, уже бы начали биться. Животные очень нервно реагируют на запах дыма, не говоря уже про шум пожара неподалеку. У меня появилось подозрение, что дом специально подожгли, чтобы получить страховку. Этот вид мошенничества встречался в Англии в предыдущую эпоху. Как только появилось страхование, так сразу пошли и самоподжоги. Сомневаюсь, что в эту эпоху люди лучше, чем в предыдущие и в двадцать первом веке.
        И тут я услышал женский крик. Это был не зов на помощь, а вопили от боли или ужаса. Находилась женщина вроде бы на втором этаже в правой части, куда еще не добралось пламя. По крайней мере, там ее безопаснее было искать. Я подбежал к высокой входной двери, перед которой было крыльцо в две каменный ступеньки, защищенное от дождя полукруглым навесом из белой жести. Дверная рукоятка была вроде бы бронзовая и при этом массивная, мои пальцы едва сходились, обхватив ее. Дверь была заперта, причем крепко, ни на миллиметр не двигалась, когда я дергал рукоятку. Я затарабанил в нее кулаком и собрался закричать «Откройте!», но быстро заменил эмоции логическим мышлением. Сойдя с крыльца, посмотрел на окна второго этажа. Добраться до них можно было по лестнице. Наверное, она есть в конюшне или еще где-нибудь. Знать бы, где. Ночью без фонаря искать буду долго. А еще можно залезть на навес над крыльцом и с него дотянуть до оконного проема и… Как действовать дальше, разберусь на месте. Если не сорвусь. Появилось у меня подозрение, что в этом году я по-любому должен сломать ногу.
        Я снял великоватые кафтан и камзол, чтобы не стесняли движения, положил на землю возле крыльца. После чего легко и быстро забрался на навес. Мое тело стало не только легче, но и более ловким, что приятно порадовало. Жесть была тонкая, прогибалась. В предыдущую эпоху белая жесть встречалась в Англии редко, только в богатых домах. По большей части была привозная, из германских княжеств, где ее делали давно, но процесс изготовления держали в секрете до середины семнадцатого века, когда я был в процессе перемещения из одной эпохи в другую. Потом кто-то не устоял перед соблазном - и производство жести распространилось по соседним странам. То ли жесть к моменту постройки этого дома сильно подешевела, то ли принадлежал он человеку не бедному.
        Дотянуться до оконного проема у меня не получалось. Я стоял на навесе и соображал, как забраться в дом? Гнусный внутренний голос нашептывал, что женщина больше не вопит, наверное, уже мертва, так что не стоит рисковать. Ему помогал жар, который шел от окна слева, в котором с громким и резким звуком, напоминающим выстрел из ружья, треснуло стекло, и пламя вырвалось наружу.
        Я спрыгнул с навеса и решил посмотреть, что там с противоположной стороны дома? Вдруг там есть возможность забраться внутрь? С той стороны к дому примыкал сад, и там было еще одно крыльцо под жестяным навесом и такая же запертая изнутри, крепкая дверь с массивной бронзовой рукояткой. Из всех окон обоих этажей вырывалось пламя. Проникать в дом с тыльной стороны не было ни возможности, ни смысла. Я пошел дальше, огибая дом, чтобы вернуться к парадному входу и подумать, что еще можно предпринять. Левая боковая стена дома полыхала вовсю. Я обогнул ее на приличном расстоянии, а потом вынужден был приблизиться, чтобы проскочить в просвет между домом и конюшней. Набрав в легкие воздуха и задержав дыхание, побежал быстро. По мере приближения к просвету жар становился все сильнее. У меня даже появилось желание, вернуться и обогнуть конюшню. Решил потерпеть и побежал дальше. Когда обогнул угол дома, жар стал слабее. Я облегченно выдохнул воздух - и, словно передразнивая меня, слева очень громко затрещали ломающиеся стены и перекрытия. Краем левого глаза я увидел, как ко мне стремительно приближается
падающая, горящая стена вместе с частью крыши. Рванул вперед - и тут меня долбануло слева в голову, после чего картинка пропала вместе с треском и жаром огня и запахом гари.
        2
        В левой щеке боль то усиливалась, вызывая тошноту, то ослабевала. Боль была неприятная, сосущая и горячая. Такое впечатление, будто кто-то прикладывался к щеке жаркими губами и высасывал из нее кровь и другие жидкости. Губы вдруг стали липкими и более холодными и расползлись по всему больному участку, от середины к краям. На рану легла мягкая материя, благодаря чему боль стала совсем слабой.
        - Как он? - послышался неподалеку властный и раскатистый баритон.
        - Я поменял компресс на ожоге. Парень молодой, недели через две заживет, только шрам останется. Меня больше волнует сотрясение мозга. Удар по голове был сильный, сломана лицевая кость. Она срастется за эту же пару недель, а вот когда он придет в себя - сказать не могу, - сообщил хрипловатый голос на английском языке. - Сейчас пущу ему дурную кровь.
        Я почувствовал, как мягкая теплая рука взяла мою выше запястья и начала разбинтовывать ее. Сразу почувствовал, что под бинтом небольшая ранка. Наверное, уже пускали кровь. Вот сволочи!
        - Не надо… кровь, - приоткрыв слипшиеся, пересохшие, как на похмелье, губы, молвил я в два приема:
        После чего с трудом поднял тяжелые, словно бы налитые водой, верхние веки. Картинка сперва была мутная и расплывчатая. Постепенно сфокусировалась. Слева рядом со мной сидел мужчина в пенсне с черным шнурком и толстыми стеклами, за которыми глаза казались необычайно маленькими и словно бы спрятавшимися в узких туннелях, которые уходили вглубь черепной коробки, чуть ли не до середины ее. Сидели пенсне на длинном носу с крупными порами на красноватом мясистом конце. Узкое и длинное лицо с обеих сторон ограничивали темно-русые с сединой бакенбарды. Закругленный подбородок выбрит идеально, а вот на морщинистых и желтоватых, нездоровых щеках чуть ниже песне торчали по несколько волосин. Темно-русые и наполовину седые волосы на голове зачесаны назад, открыв высокий морщинистый лоб. Брови густы и слишком толсты, хватило бы на два лица. Рот с твердой узкой верхней губой и мясистой нижней. Одет мужчина в белую полотняную рубаху со стоячим воротничком, поверх которой были черный кафтан с крупными черными костными пуговицами и темно-серый камзол с узкими рукавами, застегнутый только на три верхние пуговицы из
семи имеющихся, тоже черные костяные, но меньшего размера. Темно-серые штаны типа кюлотов облегали полные бедра.
        - Как ты себя чувствуешь, Генри Хоуп? - спросил меня мужчина, которого я определил для себя, как доктора.
        Я задумался, почему он назвался меня этим именем, поэтому ответил не сразу и довольно тусклым голосом:
        - Прекрасно.
        - По тебе заметно! - произнес доктор, усмехнувшись, отчего морщины на лице стали глубже и пенсне приподнялось, а потом опустилось.
        - Кровь пускать в любом случае не надо, - уже более быстро и звонче вымолвил я. - У меня ее и так слишком мало.
        - Как прикажешь! - шутливо произнес доктор, повернул голову вправо, ко второму человеку, который стоял у открытой двери, и сказал ему: - Наш герой проявляет характер - значит, выздоравливает!
        У двери стоял дородный мужчина среднего роста с крупной головой с коротко остриженными, седыми волосами и уже заметной плешью, которая тянулась ото лба к темени, выбритым лицом с немного обвисшими, бульдожьими щеками, красивым, «патрицианским» носом и яркими и пухлыми губами сластолюбца, с которыми дисгармонировал выпирающий, «волевой» подбородок с ямочкой. Поверх белой и, скорее всего, льняной рубахи с широким отложным воротником без кружев, была надета короткая безрукавка красного цвета. Штаны были темно-красные и длиной до середины щиколоток, где застегнуты на маленькие черные пуговички, по три на каждую штанину. До тех брюк, в которых я ходил в двадцатом и следующем веках, оставалось сантиметров десять-пятнадцать длины. Темно-коричневые туфли были на низком каблуке черного цвета, с узким, закругленным носком и шнурками. Последние навели на мысль, что я уже близко к эпохе, в которой родился.
        - Расскажи-ка нам, Генри Хоуп, как тебе удалось выбраться из горящего дома? - задал вопрос дородный мужчина.
        Очень просто - я в него и не забирался. Но если скажу это, придется долго объяснять, что я не тот, за кого меня принимают. А кто? Кем представиться, чтобы меня не приняли за иностранца-поджигателя? Ведь у англичан преступления совершают только иностранцы или потомки иностранцев. Повесят на меня этот пожар, а потом и меня самого. Решил сперва выяснить, кто эти люди и почему считают меня Генри Хоупом, а потом уже решу, кем мне быть. Кстати, имя обнадеживающее (hope (англ.) - надежда).
        - Не помню, - ответил я.
        - А что ты помнишь? - поинтересовался доктор.
        - Огонь, яркий, обжигающий, - рассказал я. Потом вспомнил женский голос и сам спросил: - Кто-нибудь еще спасся?
        - Нет, - тихо произнес он. - Мы нашли четыре обгоревших тела, два мужских и два женских. С вами приехали слуги?
        - Не помню, - повторил я.
        - Мы похоронили их утром, я оплатил все расходы, - сообщил дородный мужчина. - Не знали, когда ты очнешься и очнешься ли вообще, не стали ждать.
        Я ничего не сказал, но закрыл глаза. Пусть думают, что переживаю гибель родителей.
        - Совсем ничего не помнишь? - продолжил доктор допрос, намереваясь, наверное, сменить тему разговора.
        - Ничего. Даже, какой год сейчас не помню, - нашелся я, потому что не терпелось узнать, как близко я к родной эпохе, сколько еще «прыжков» до нее?
        - Тысяча семьсот девяносто четвертый, тридцатое апреля, - подсказал доктор. - А в каком году ты родился, помнишь?
        - Нет, - ответил я после паузы, во время которой соображал, сколько мне сейчас лет на самом деле.
        За честный ответ меня наверняка сочли бы сумасшедшим.
        - Твой отец Роберт Хоуп говорил, что тебе осталось немного до совершеннолетия, - сообщил дородный мужчина и сделал вывод: - Думаю, тебе лет девятнадцать-двадцать.
        В прошлую эпоху в Англии совершеннолетними считались достигшие двадцати одного года. Жители Туманного Альбиона не хуже китайцев чтят заветы предков, поэтому вряд ли возраст вседозволенности поменяли.
        - Девятнадцати еще нет, - уверенно сказал я.
        - Вот видишь, что-то вспомнил! - весело произнес доктор, как будто память возвращалась ко мне именно благодаря его стараниям. - Через несколько дней вспомнишь всё!
        - Если вы расскажите мне обо мне побольше, я вспомню быстрее, - как бы в шутку, предложил я.
        (Далее буду использовать «ты» и «вы» так, как привык на русском языке в двадцать первом веке, без оглядки на английскую склонность к унификации).
        Доктор приподнял и опустил указательным пальцем правой руки пенсне за дужку, после чего проинформировал:
        - Я о тебе знаю только со слов мистера Тетерингтона, - и посмотрел на стоявшего у двери мужчину.
        Тот улыбнулся плотоядно и облизнул пухлые яркие губы, словно его пригласили отведать что-то очень вкусное, прошел вперед и сел на табурет, который стоял по другую сторону кровати у стены слева от окна, небольшого, но с девятью стеклами почти квадратной формы, закрепленными в раме, покрашенной белой краской. На узком подоконнике стоял небольшой глиняный горшок, в котором росло что-то с мелкими красными цветками, может быть, герань, не шибко разбираюсь в домашних растениях. Штор или занавесок не было. Справа от оконного проема между этой стеной и кроватью и впритык к другой стене был втиснут узкий стол. На столешнице с трудом поместились бы три книги в длину и полторы в ширину. К стене над столом были приколочены три полки с книгами. Верхняя полка была заставлена полностью, средняя - примерно наполовину, а вот на нижней - всего одна, причем лежала. Судя по истрепанности и строгой черной обложке, это была Библия. Напротив кровати, через узкий проход, по которому мистер Тетерингтон прошел боком, у стены было что-то типа платяного шкафа, но без дверец, сейчас пустого, только на внутренней полке вверху
лежало сложенное, шерстяное одеяло, вроде бы темно-красное с черными полосами, глядя на которое я сразу вспомнил казарму.
        - Когда я поселился здесь семнадцать лет назад, этот дом принадлежал вдове Саре Фифилд, старой ведьме, встретить которую на улице считалось дурной приметой, - начал мистер Тетерингтон издалека. - Я служил чиновником в Ост-Индии, занимался снабжением нашей армии и флота. Познакомился там с Элизабет, дочерью майора Самуэля Херста, попросил ее руки. К тому времени я сколотил небольшой капиталец, поэтому решил вернуться с молодой женой на родину и купил это имение. Раньше оно принадлежало Уильяму Фифилду, мужу этой ведьмы, азартному игроку, который застрелился, когда промотал полученное от родителей наследство и часть приданого жены. С такой женой и я бы застрелился! - Мистер Тетерингтон перекрестился. - У вдовы остался только тот дом, что купил твой отец, и сад, который приносил две с половиной тысячи шиллингов в год.
        Я заметил, что французы предпочитали считать деньги не в экю, а в ливрах, чтобы выглядеть как бы в три раза богаче, а англичане и вовсе предпочитают быть богаче в двадцать раз. Если быть скромнее, сад давал всего сто двадцать пять фунтов стерлингов. В мою предыдущую эпоху этого хватало на неброскую, но беззаботную жизнь в сельской местности, а как сейчас - не знаю. Скорее всего, маловато, иначе бы вдова не превратилась в ведьму.
        - Старая карга сдохла осенью, - продолжил мистер Тетерингтон.
        - От горячки, - добавил доктор.
        - Не важно, от чего, главное, что это наконец-то случилось! - воскликнул мистер Тетерингтон. - Хотя говорят, что она не оставила нас в покое - в доме и саду видели ее привидение Ее наследник, племянник мистера Фифилда - такая же сволочь! - отказался продать мне сад. Только вместе с домом. А зачем мне этот дом с привидением?! Какой нормальный человек будет в нем жить?! - Он, видимо, вспомнил, что я, пусть и недолго, жил в том доме, и добавил: - Я предупреждал твоего отца, но он не поверил - и вот чем всё кончилось!
        - Дело, скорее всего, не в привидении, а в неосторожном обращении с огнем. Труба камина, наверное, забилась за зиму, - вмешался доктор, которому по профессии легче не верить во всякую чушь, и спросил меня: - Вы топили камин?
        - Да, - подтвердил я. - Холодно было.
        - И сильный ветер был вчера, - напомнил доктор. - Полетели искры, попали на сухое дерево - и начался пожар!
        - Нет, это всё проделки старой ведьмы! - продолжал стоять на своем мистер Тетерингтон. - Я так и сказал твоему отцу, что не стоит покупать дом. Говорю: «Мистер Хоуп, вы пожалеете, если купите его!», а этот пройдоха-наследник Эндрю Фифилд возражает: «Вы специально отговариваете, чтобы купить сад за бесценок!». И кто из нас оказался прав?! Твой отец даже обиделся на меня. Я приглашал его зайти в гости, если поселится здесь, а он вчера даже не соизволили прийти поздороваться.
        - Мы устали с дороги, и вещи надо было распаковать, - сказал я в оправдание незнакомых мне людей.
        Впрочем, я уже почти чувствовал себя Генри Хоупом. Став подданным королевства, я буду иметь, как минимум, одной проблемой меньше, а то, что имя буду носить другое - я привык. Осталось выяснить, где мне не стоит бывать, чтобы не опознали.
        - А откуда мы приехали? - поинтересовался я.
        - Вчера из Лондона, а вообще - с Ямайки. Твой отец служил там шестнадцать лет в канцелярии губернатора острова, - рассказал мистер Тетерингтон. - В последние годы твоя матушка Джуди стала плохо переносить жаркий климат, и они решили вернуться на родину. Думали поехать в Эдинбург, где твой дедушка, как говорил твой отец, был известным человеком, профессором биологии в университете, но умер несколько лет назад. Да и твоя матушка выросла неподалеку отсюда - в графстве Норфолк. Тут еще в Лондоне им подвернулся этот жулик, племянник мистера Фифилда, и подсунул свой дом.
        - А мы в каком графстве? - задал я вопрос.
        - В Суффолке, район Уэйвени, неподалеку от административного центра Лоустофт, - сообщил мистер Тетерингтон. - Вы должны были проезжать через него. Ах, да, ты же ничего не помнишь!
        - Помню, что Лоустофт - это рыбный порт, - поделился я познаниями из будущего.
        - Всё правильно! - радостно воскликнул он. - Вот видишь, уже что-то вспоминаешь!
        Не забыть бы, что именно «вспомнил»! Пока что моя новая биография меня устраивала. Здесь никто не знает Генри Хоупа, так что можно спокойно выдавать себя за него. Тем более, что ему принадлежит клок земли с остатками дома и садом - будет, где приютиться, если дела сложатся плохо. Тех денег, что у меня есть, должно хватить на скромный одноэтажный домик, построенный на месте сгоревшего. Поскольку я с Ямайки, мне простят акцент, который наверняка есть. Осталось решить, чем здесь заниматься? Податься в рыбаки, что ли? Видимо, суждено мне в Англии начинать с ловли трески.
        Доктор решил, наверное, что я весь в печали, и спросил:
        - Ты есть не хочешь?
        - Не откажусь, - ответил я.
        - Сейчас я прикажу служанке, принесет, - пообещал, вставая, мистер Тетерингтон.
        - Если можно, бокал красного вина, - попросил я.
        - Даже можно чего-нибудь покрепче, - высказал доктор. - Поможет снять боль.
        - А что у меня с щекой? - поинтересовался я, дотронувшись по клочка материи, влажной и липкой, на левой щеке.
        - Ожог, но небольшой, скоро заживет, - ответил доктор, стараясь не встречаться со мной взглядом. - И вмятина будет неглубокая, почти незаметная, на лицевой кости.
        - Шрамы украшают мужчину! - беззаботно изрек мистер Тетерингтон, выходя из комнаты.
        - Да, шрам останется, - нехотя, словно его заставляют силой, произнес доктор.
        И наверняка немаленький. Что ж, видимо, в девятнадцать лет суждено мне заиметь хоть какой-нибудь дефект. Поскольку перелом будет почти незаметным, остальное доберу шрамом на щеке. Я много раз видел шрамы от ожогов. Приятных эмоций у меня это зрелище не вызывало, разве что чувство жалости. Теперь и на меня будут смотреть со смесью отвращения и жалости.
        - Я завтра утром зайду, поменяю повязку, - продолжил доктор.
        - Сколько я вам буду должен? - спросил я, вспомнив, что бесплатная медицина появится не скоро.
        - Нисколько. Мистер Тетерингтон всё оплатил, - сообщил он.
        - А как его имя? - полюбопытствовал я.
        - Джеймс Бенджамин Тетерингтон. Моё - Уильям Френсис Барроу, - ответил доктор, вставая с кровати. - А как твое второе имя?
        - Роберт, в честь деда по отцу, - нашелся я, - а Генри - в честь деда по матери.
        - Когда ты отвечаешь сразу, не задумываясь, то всё помнишь. Значит, травма головы не очень опасна, скоро всё придет в норму, - сделал он вывод на прощанье.
        Еще несколько рассказов о том, кто я такой - и точно «вспомню» всё. Или досочиняю, что для меня намного легче.
        3
        Я живу в комнате Джеймса Тетерингтона-младшего. Он на год моложе меня, что не мешает ему уже два месяца в чине капитана командовать ротой в пехотном полку, который сейчас где-то в Голландии сражается с французами. Папе пришлось тряхнуть мощной, чтобы помочь сыну реализовать мечту - стать знаменитым полководцем. Я не большой знаток истории Англии, но полководца такого не помню. Видимо, мечта так и не узнала, что ее реализуют. Миссис Энн Тетерингтон оказалась высокой сухопарой женщиной с такой же желтоватой кожей лица, как у доктора. К тому же, щеки у нее впалые, что говорит мне (за остальных не скажу) о проблемах со здоровьем, зато плотно сжатые губы гарантируют, что любая болезнь получит достойный отпор. Увидев ее в первый раз, я подумал, что муж боится ее, несмотря на то, что старше жены на двенадцать лет, что позже и подтвердилось. В тот день на миссис Тетерингтон были: белый чепчик с кружевами, из под которого на виски свисали по завитому светло-каштановому локону, а сзади - перевязанный белой ленточкой короткий хвостик; темно-серое платье с талией под плоскими сиськами, глубоким декольте,
прикрытым кружевным платком, и узкими и длинными рукавами; на ногах - остроносые туфли-лодочки без каблука. На меня миссис Тетерингтон посмотрела взглядом матери, имеющей дочь на выданье, и сделала неутешительный вывод. Я радовался этому, пока не увидел самого младшего члена семьи. Мисс Фион Тетерингтон скоро должно было стукнуть пятнадцать, но природа явно торопилась поскорее довести ее тело до совершенства. Большие и тугие сиськи рвали изнутри лиф темно-красного платья, из-за чего казалось, что у строгого девичьего платья есть декольте. Родись она лет на триста раньше, уже давно была бы замужем и рожала детей, но ей не повезло, поэтому еще несколько лет проведет впустую. Волосы у нее светло-каштановые, как у матери, а глаза голубые, отцовские. От оцта ей достались и пухлые румяные щечки с ямочками. Мисс Фион постоянно улыбается и без видимых причин прыскает от смеха, несмотря на укоризненные взгляды матери.
        - Откуда у тебя валлийское имя? - поинтересовался я.
        - Меня назвали в честь бабушки, папиной мамы. Она из знатного валлийского рода, основателем которого был лорд Умфра ап Теудур. Старшие дочери нашего рода носят имя Фион, - рассказала девушка.
        Надо же, а я помнил, как этот лорд пас баранов, а потом служил у меня оруженосцем, но не догадывался, что он, как и положено оруженосцу, был влюблен в жену сеньора! Хотя вполне возможно, что Умфра был влюблен в другую Фион. Девушек с таким именем тогда было много. Английская знать, впрочем, как и любая другая, вела родословные от знаменитых людей, появившихся из неоткуда. Лорды, графы, герцоги, князья и даже некоторые короли имели дурную привычку рождаться в семьях крестьян или ремесленников, но, вскарабкавшись наверх, забывали об этом.
        Семью обслуживали шесть слуг, которыми командовал мажордом Томас Смит - сутулый верзила с пышными темно-русыми бакенбардами на вытянутом лице, которое от лошадиного отличалось только размером - было чуть длиннее. От мажордома постоянно распространялся аромат дешевого джина, не самого популярного напитка в этом доме. Сперва в помещение проникал аромат джина, а потом появлялся Томас Смит. Когда мажордом уходил, аромат задерживался, иногда надолго, поэтому я мог по запаху определить, где недавно был Томас Смит. Он получал аж пятнадцать фунтов в год на всем готовом, плюс, как и все остальные слугу, подарок на Рождество и чаевые от гостей. Обычно предпочитают нанимать неженатых, но в этом доме считали, что свобода развращает человека, поэтому вторым по важности слугой была жена Томаса Смита по имени Мэри, исполнявшая обязанности повара и получавшая двенадцать фунтов. Готовила она хорошо. Больше ничего хорошего сказать о ней не решусь. Семейство собиралось поработать на Тетерингтонов еще несколько лет, поднакопить деньжат, а потом купить харчевню в Кембридже, откуда была родом миссис Смит. Гувернанткой
Энн Тетерингтон была Долли Элмес, у которой рот никогда не закрывался, поэтому в год ей набегало всего десять с половиной фунтов. Подозреваю, что она разговаривает даже во сне. Проверить это не было возможности, потому что Долли сожительствовала с Бобом Терботом, обладавшим крепким телом и большими кулаками. Видать, поэтому никто не хотел догадываться об этой тайной связи. Боб был слугой мистера Тетерингтона и строгостью и угрюмостью напоминал свою хозяйку. Наверное, выбрала его миссис Тетерингтон и именно для того, чтобы муж постоянно был под надлежащим, по ее мнению, надзором. За это ему платили столько же, сколько и его сожительнице. Последней парой слуг были Уильям и Сью Доу. Он за девять фунтов стерлингов в год совмещал обязанности конюха, кучера и дворника, а она за семь с половиной выполняла все работы по дому, до которых не доходили руки других слуг. Вилли был приятелем и собутыльником мажордома, но почему-то от него не пахло джином. Сью уравновешивала своей молчаливостью и неторопливостью болтливость и суматошность Долли, поэтому последняя постоянно попрекала или подгоняла миссис Доу.
Впрочем, попрекали и все остальные. Вот не могли просто пройти мимо Сью и не сделать замечание. Та долго крепилась, а потом швыряла на пол корзину с продуктами или постиранным бельем и исчезала на пару часов, и никто даже не порывался искать ее. Видимо, нашедшего ожидал приятный сюрприз.
        Все эти люди проживали в большом двухэтажном каменном доме с одноэтажными крыльями, в которых располагались конюшня, каретная и другие хозяйственные помещения, и высоким крыльцом, по обе стороны которого стояли по две деревянные, покрашенные под мрамор колонны и поддерживали «мраморный» навес. Мебели в доме была разнообразнее и элегантнее, чем в предыдущую эпоху. Стены обклеены обоями. Раньше обои попадались мне только у очень богатых. На стенах висело много картин. Поскольку чета Тетерингтонов в искусстве разбиралась слабо и даже не помнила фамилии авторов некоторых своих картин, скорее всего, это дань моде.
        Впрочем, наверняка фамилии ничего бы мне не сказали. Я не большой знаток живописи. Из английских художников помнил только Гейнсборо, с картин которого по ночам капает мелкий, нудный дождь. Меня притягивает Гойя, но это притяжение сродни тому, какое появляется, когда стоишь на краю пропасти и смотришь вниз; заводят импрессионисты своими пятнами радости, разбросанные с кажущейся небрежностью по холсту; настораживает грубая проницательность Филонова; смешат Шагал и Кандинский, точнее, те, кто их боготворит. Однажды по телику известный телеведущий заявил, что тоже не понимал «Черный квадрат», а потом долго смотрел на эту картину - и увидел! Я бы посоветовал ему так же долго посмотреть на кучу говна. Результат будет сходный. А еще лучше - перечитать сказку «Голый король».
        К крыльцу дома вела аллея, обсаженная с двух сторон старыми липами. Перед крыльцом была выложенная камнем площадка. К тыльной стороне дома примыкал ухоженный, подстриженный газон и небольшой сад, в котором росли яблони, груши, вишни, сливы и грецкий орех, который, как мне сказали, ни разу не плодоносил, но его не выкорчевывали, потому что мистеру Тетерингтону нравился запах листьев. В саду была деревянная беседка, увитая плющом. Это единственное место, где можно хотя бы недолго побыть наедине, потому что в доме стены смутно представляют, что такое звукоизоляция, и ты постоянно в зоне действия чужих шумов, разговоров.
        На следующее утро доктор Барроу поменял мне повязку на щеке и разрешил прогулки. Мистер Тетерингтон приказал кучеру Уильяму Доу приготовить двуколку и свозить на ней меня на кладбище, а потом на пожарище. Левая часть моего лица была припухшей, и, благодаря повязке, можно было подумать, что у меня флюс. Наверное, так и думали фермеры-арендаторы и их дети, которых мы встретили по пути. Двадцать три близлежащие фермы принадлежали мистеру Тетерингтону. «Мой» дом с садом был единственным инородным вкраплением в его империю.
        Могила была широкая. В нее положили все обгорелые останки, которые нашли на пожарище. Землю еще не пригладили дожди, поэтому создавалось впечатление, что закопанные недавно шевелились, вытолкнув наверх комья. Что мне Хоупы, что я им, чтоб о них рыдать?! Но выдержал паузу, в течение которой несколько раз крестился и якобы вытирал рукой слезы, чтобы наблюдавший издали кучер рассказал, как горько я переживал утрату.
        На пепелище я вел себя сдержаннее. Обошел его, разворошил ногой обугленные деревяшки в одном месте, чтобы достать лепешку, в которую превратился расплавившаяся оловянная тарелка или кружка. Подумал, что серебро, но по весу определил, что олово, и выбросил. Может, кому-то из фермеров пригодится для починки продырявившейся посуды.
        - Мистер Тетерингтон приказал фермерам ничего не трогать здесь, - рассказал Уильям Доу. - Только за ними разве уследишь?! Кто-то рылся, забрал все ценное. Хорошо, двери в кладовые не взломали, - показал он на узкие двери хозяйственной постройки, запертые на висячие замки.
        Крестьяне во всех странах без раздумий, если будут уверены, что не попадутся, побраконьерят в лесу, королевском или кого-нибудь менее знатного, украдут все, что подвернется, с поля или сада сеньора, своего или чужого, но никогда не тронут имущество собрата по несчастью. Ведь каждый горожанин знает, что крестьянин не бывает счастливым, не так ли?! Сгоревший дом был долгое время как бы ничьим, да и грабить пепелище не зазорно, и из открытой конюшни вынести все ценное - это и вовсе святое, а вот взламывать закрытые двери нельзя. Такое может себе позволить только залетный. Поскольку дом был вдали от дороги, грабители сюда не залетали.
        - У меня топор с собой, могу открыть, - предложил кучер, которому, видимо, не терпелось узнать, что хранится за закрытыми дверями.
        - Сам открою, - решил я, потому что появилась идея, как легализовать приплывшее со мной имущество. - Оставь топор и поезжай домой. Приедешь за мной перед обедом. Я хочу побыть здесь один.
        - Как прикажите, мистер Генри, - сказал Уильям Доу, достав из-под сиденья топор с коротким топорищем.
        Я взял топор и пошел в конюшню. Там было сухо, пахло сеном и навозом, хотя, как догадываюсь, лошадей здесь не было несколько лет. Стойл было четверо. В дальнем валялись клепки от бочки, но обручи отсутствовали. Положил рядом с ними топор и постоял немного, ожидая, когда двуколка отъедет подальше. После чего по грунтовой дороге шириной в полторы каретные полосы, которую с двух сторон поджимали живые изгороди, пошел в сторону моря. Оказывается, ночью мне надо было пробежать всего метров сто вперед и повернуть на эту дорогу, а не ломиться по вспаханному полю.
        Спасательный жилет и оружие лежали там, где я их оставил. Отсырели немного, но это не страшно. Зато лодка отсутствовала. Пропала и вколоченная в землю палка, к которой привязал ее. Может быть, сорвало приливом и унесло в море при отливе, а может быть, кто-то из фермеров стал немного богаче. Меня это не сильно огорчило. Объяснить владение лодкой было бы труднее всего. Я собирался сказать, что обнаружил ее только сегодня, прогуливаясь вдоль берега моря. С остальными вещами, опять прорвавшись через живую изгородь, чтобы было меньше шансов попасть на глаза кому-нибудь, кто будет ехать по дороге, вернулся к конюшне.
        Скобы для замков сделали добротно и вколотили основательно. Я с трудом сшиб оба замка. В ближней к дому кладовой стоял деревянный ларь, в котором на самом дне сохранились несколько пшеничных или ячменных зерен, и две пустые бочки емкостью литров двести. Одна бочка была прикрыта крышкой, а у второй, открытой, отверстие было затянуто паутиной. Во второй кладовой лежали доски и брусья, покрытые пылью. Сложили их здесь лет десять назад, если не больше. Я вернулся в ближнюю к дому и положил в ларь спасательный жилет и оружие, чтобы испачкались пылью. Когда приедет Уильям Доу, скажу, что это все привезено мной с Ямайки, что обнаружил их в ларе, а вот когда и почему положил туда - не помню. В голове вертится смутное воспоминание, что отцу эти вещи не нравились, а почему - опять не помню. У игры «Тут помню, а тут не помню» замечательное преимущество: сам выбираешь, что налево, что направо, а что сроду здесь не стояло.
        4
        Мы сидим с мистером Джеймсом Тетерингтоном в его кабинете на первом этаже. В камине горят березовые дрова, наполняя комнату специфичным ароматом. Пламя весело пляшет над горящими поленьями, отгоняя тоскливые воспоминания о дожде, который поливает весь день. Мы пьем пиво, медленно потягивая его из оловянных кружек с крышками и емкостью в пинту. Когда надо пополнить кружки, хозяин дома берет медный колокольчик и коротко звонит. В кабинет неторопливо заходит Боб Тербот, который дежурит по ту сторону двери, молча наливает нам пива из кувшина емкостью литра три, который стоит на столе у нас за спиной, и сразу уходит. Походка у него немного враскорячку, будто получил ногой по яйцам. Хотел бы я посмотреть на того, кто отважится сделать такое. Безнаказанно может сделать такое Долли, которая веревки вьет из силача, но не в ее интересах оставаться ночью без сладкого.
        Мистер Тетерингтон встает и, нимало не смущаясь, ссыт в камин, стараясь прибить самые высокие языки пламени. Кабинет наполняется резкой вонью. По мнению англичан, это удобнее, чем ходить в сортир, который во дворе рядом с выгребной ямой, и гигиеничнее, чем накапливать в ночных горшках. Я живу в доме уже третью неделю, поэтому перестал удивляться этому хорошо забытому, старому способу использовать камин и даже последовал примеру хозяина дома - нанес ответный ароматный удар.
        - В газете пишут, наш флот громит французский, берут много призов, - отхлебнув пива, сообщает Джеймс Тетерингтон.
        Он получает по почте «The London Gazette». Я помню эту газетенку по прошлой эпохе и по двадцать первому веку. Меняются формат и количество листов, но только не желтоватость. Я прочитал последнюю газету сразу после мистера Тетерингтона, и он это знает. Следовательно, это прелюдия к важному разговору. Поскольку Джеймс Тетерингтон, как и большинство людей, быстро соскакивает с темы, не перебиваю его.
        - Представляю, какие призовые получают экипажи наших кораблей! Если бы я был помоложе, сам бы подался служить на флот! - восторгается он и смотрит на меня.
        Так понимаю, мне предлагают податься на службу королю. Еще с предыдущей эпохи я помню, что английские военно-морской флот и тюрьма принимают всех, но если в тюрьму все попадают в одной роли, то на флоте возможны варианты.
        - Сколько там стоит патент лейтенанта? - интересуюсь я.
        - Патенты продают только в сухопутной армии. На флоте звание мичмана дают всем джентльменам, а ты - джентльмен, а лейтенанта надо заслужить, - рассказывает мистер Тетерингтон. - Уверен, что такому образованному и знающему морское дело молодому человеку это будет не трудно.
        Объясняя, для чего нужен спасательный жилет и откуда он у меня, я сочинил, что полгода проплавал на торговом судне учеником, а потом три года подшкипером. Произвести себя в капитаны постеснялся, вспомнив, сколько мне лет. Наверняка роман «Пятнадцатилетний капитан» еще не написан, так что мне могут не поверить. Как рассказал Уильям Доу, в Лоустофте можно без проблем купить небольшое рыбацкое судно и заняться ловлей рыбы или перевозкой грузов в каботаже. Денег на такое судно у меня пока не хватает, но я догадался, что у мистера Тетерингтона пунктик - купить «мои» владения. Это при том, что основной доход ему приносят облигации государственного займа, приносящие восемь процентов годовых. С какой суммы - он не признается, но, судя по образу жизни, с немалой. Хотелось бы узнать, сколько может наворовать простой английский чиновник за одиннадцать лет службы в колонии? Я не предлагал сад первым, чтобы не сбить цену. Если не получится с Тетерингтоном, собирался взять в банке кредит под залог недвижимости. Сведения о том, что у меня есть некоторый морской опыт, сделали бы банк более сговорчивым. Появлялась
у меня мысль и послужить в военно-морском флоте, но матросом не собирался, а как устроиться офицером - понятия не имел. О чем и сказал своему собеседнику.
        - Это не сложно. Мой кузен Дэвидж Гулд недавно получил под свое командование семидесятичетырехпушечный линейный корабль третьего ранга «Бедфорд», который сейчас находится в Портсмуте. Я могу порекомендовать тебя. Кузен с удовольствием пойдет мне навстречу, зачислит тебя мичманом на свой корабль. Прямо завтра утром и напишу ему, - обещает мистер Тетерингтон.
        - Напишите, - соглашаюсь я. - Если возьмет, послужу на благо родине, если нет, устроюсь в торговый флот.
        - Во время службы тебе некогда будет заботиться о саде, - продолжает Джеймс Тетерингтон. - Я бы на твоем месте продал его.
        - Предложат хорошую цену - продам, - произношу я.
        - А какую цену ты считаешь хорошей? - интересуется он.
        Я подключаю опыт, набранный в нескольких эпохах, и отвечаю:
        - Сад большой, ухоженный, как мне сказали, давал прекрасный урожай.
        - Последний год за ним не следили, совсем одичал, - возражает мой собеседник. - В этом году он вряд ли даст хотя бы половину того, что в позапрошлом.
        - А мне говорили, что он в прошлом году дал больше, чем в позапрошлом, почти на три тысячи шиллингов, а в этом должен дать еще больше, - гну я свое.
        - Кто тебе такое сказал?! - возмущенно восклицает мистер Тетерингтон и сам же отвечает: - Поменьше слушай моих фермеров! Эти мерзавцы наговорят, что угодно, лишь бы нагадить мне!
        - Не только фермеры говорили, - сообщаю я. - В Лоустофте тоже так считают. Спрашивали, не собираюсь ли продавать?
        Вчера кучер свозил меня в этот уютный тихий городок, чтобы купить кое-что из одежды. На центральной улице, идущей параллельно морю, было несколько портных. Каждый первый был портным из Лондона или Парижа, а каждый второй считал себя лучшим в мире. Я спросил у гробовщика - веселого, пьяненького мужичка - кто лучший портной на этой улице? Гробовщик лучше всех знает, кто и что оставит после себя в этом мире. Он посоветовал портного со скромной вывеской над входом, старого еврея, работавшего в самом конце улицы. Вы не поверите, но скромные евреи бывают и даже доживают до старости. Я пообщался только с ним, но мистеру Тетерингтону не обязательно это знать.
        - Кто спрашивал? - закипая, интересуется хозяин дома и опять сам отвечает: - Джон Хедгер, больше некому!
        - Он не представился, - говорю я.
        - Хорошо, я готов заплатить за твой сад пятьсот фунтов стерлингов, - таким тоном, будто осчастливливает меня, произносит Джеймс Тетерингтон.
        - Мой отец заплатил намного больше, - сообщил я, хотя понятия не имел, во что обошлась смерть мистеру Хоупу.
        - Он заплатил так много за дом, от которого остались одни головешки! - возмущается мистер Тетерингтон.
        - Сад, который принес в прошлом году почти сто пятьдесят фунтов, продать за пятьсот?! - возмущаюсь и я. - Вы меня за идиота принимаете?!
        - Не сто пятьдесят, а сто тридцать! - уточняет он, опровергая самого себя. - И, к тому же, я приютил тебя, оплатил лечение…
        - Я возмещу вам все расходы, как только выздоровею окончательно, - холодно, изображая презрение к такому поведению, цежу я сквозь зубы.
        - Я не это имел в виду! Конечно, ты мне ничего не должен, забудь! - горячо оправдывается он.
        Да уж, прослыть жлобом, который обобрал сироту-погорельца - это в провинции, где каждый на виду и все и всё знают, наглухо закрыть двери в порядочные дома.
        - Я готов заплатить шестьсот фунтов, даже шестьсот пятьдесят! - продолжает он торг.
        - Тысяча, - твердо произношу я, - и ни фунтом меньше.
        При этом улыбаюсь про себя, представив, что сделал бы со мной мистер Тетерингтон, если бы узнал, что у меня нет никаких прав на этот сад!
        Но он не знает и повышает:
        - Семьсот. Большего этот сад не стоит.
        Я все-таки уступил немного, уколов напоследок:
        - Девятьсот, а сотня пойдет в уплату расходов на меня.
        - Ты мне ничего не должен, - произнес как-то вяло мистер Тетерингтон и облегченно вздохнул.
        Как догадываюсь, я сильно продешевил. Мог бы выжать больше тысячи, если бы постарался. Наверное, совесть мешала, потому что продавал чужое. Да и девятисот фунтов хватит на покупку одномачтового судна водоизмещением тонн двадцать пять-тридцать, а тех небольших денег, что спрятаны в жилете - на регистрацию и снаряжение его и прочие расходы. Жалею, что потратил так много на закупку товаров в Лондоне. Мог бы сейчас купить крепкое вместительное судно и не думать, чем зарабатывать на жизнь в этой эпохе. Вдвойне обидно будет, если узнаю, что шхуна утонула или была захвачена корсарами. Ладно, что сделал, то сделал. Назад дорогу я пока не знаю, так что буду двигаться вперед.
        5
        Мисс Фион Тетерингтон точит на мне коготки. В библиотеке отца есть несколько романов, которые можно считать любовными, и дочь осилила их. Теперь она хочет быть принцессой, а мне приходится быть принцем на белом коне, поскольку более достойных кандидатов на эту роль попросту нет. Точнее, вообще никаких нет. Пока брат был дома, в гости изредка и ненадолго наведывались его друзья, сыновья соседей-джентльменов, а теперь бывают только подружки Фион, с которыми надо обговаривать принцев. Поскольку нет даже кандидатов в принцы, остается обговаривать коней, белых и не только, что, согласитесь, скучно. Она уже привыкла к моему шраму из красных рубцов и размером почти во всю левую щеку и не отводит смущенно глаза, когда в очередной раз замечает его. Меня первые дня три, после того, как доктор Барроу снял повязку, раздражало это смущение, а потом привык. Я никогда не был красавцем, поэтому изменения внешности в худшую сторону воспринял сравнительно спокойно. У меня есть скрытые достоинства, благодаря которым женщины перестают замечать мою внешнюю невзрачность. Кстати, шрам вызывает у многих людей чувство
вины передо мной и желание как-нибудь помочь, чем я учусь пользоваться.
        Мы сидим в беседке в саду. Плющ уже обзавелся листьями, так что из дома нас не видно. Мисс Фион заявила после обеда, что в беседке сидеть холодно, и вслед за мной пришла убедиться в этом.
        - Зачем ты ездил в Лоустофт? - спрашивает Фион Тетерингтон и подсказывает ответ: - Заказать мундир?
        - Не только, - отвечаю я и вру с серьезным видом: - Там много красивых девушек, познакомился с двумя.
        - Я заметила, что тебе нравятся горничные, - мило улыбаясь, говорит она.
        К сожалению, горничные в Англии не так свежи, как в России, поэтому нравятся не они мне, а я им. Точнее, Долли Элмес решила потрепать нервы Бобу Терботу, чтобы наконец-то сделал решительный шаг - женился на ней. От скуки я подыгрывал Долли в меру своих способностей. Подозреваю, что она - неплохая девушка, когда молчит, но возможности убедиться в этом пока не было.
        - Они взрослые, целоваться умеют, - сказал я, улыбнувшись так же мило.
        Мисс Фион смущенно краснеет. Ей хочется соврать, что умеет целоваться, но для девушки ее возраста такое признание - верх неприличия в нынешнем английском обществе. Через двести лет неприличным будет оставаться девственницей в таком возрасте.
        Я наклоняюсь и касаюсь губами ее губ, которые мигом твердеют. Я целую ее теплую щеку, легонько сжимаю губами мочку уха. Девушка замирает и перестает дышать. Я кладу правую руку ей на спину, прижимаю ее тело к своему и опять целую в губы, теперь уже по-взрослому. Я чувствую фон щемящего блаженства, который исходит от девушки, и слышу, как часто и гулко бьется ее сердце. Сколько бы ни было у нее в будущем мужчин, этот поцелуй останется самым ярким, чувственным и незабываемым. Может быть, через много-много лет в блаженный момент смерти - отлипания души от тела - вызовет у нее ассоциацию именно с этими мгновениями.
        Я освобождаю ее губы, чтобы перевела дыхание, целую в щеку, опускаюсь на шею, а левая рука проскальзывает в вырез платья и сжимает упругую сиську с набухшим, твердым соском. Только у юных девушек сиськи бывают такими упругими. Жаль, что не долго. Фион кладет свою маленькую, узкую, правую руку на мою левую, сдавливает ее, но не убирает из выреза. Жажда сексуального удовольствия перебарывает стеснительность и надуманные правила приличия. Девушка медленно поворачивает голову, подставляя свои губы, и я снова целую их, теперь уже мягкие, податливые. Затем сдвигаю платье с правого плеча, высвобождаю сиську, которая буквально выпрыгивает из лифа, и прокладываю к ней дорожку из поцелуев. Розовый сосок тверд и упруг. Фион тихо стонет, когда мои губы медленно сползают с него, как бы сдаивая. После второго раза ее правая рука хватает мои волосы на затылке, вцепляется в них крепко, словно собирается выдрать сразу все. Я вспоминаю, что так обычно делала перед оргазмом ее тезка, моя валлийская жена. Подобрав длинное платье и нижнюю юбку из более тонкой материи, засовываю руку под них. Другого нижнего белья на
девушке нет. Моя ладонь скользит вверх по теплому девичьему бедру. Волосы на лобке примяты, а ниже влажны. Фион сжимает ноги, не пуская меня дальше, отчего мой палец вдавливается и зажимается между помокревших губок. Она раздвигает ноги, чтобы высвободить мой палец - и я начинаю им делать то, что нравилось всем женщинам и особенно моей валлийской жене. Фион начинает дышать чаще и тихо всхлипывать. После каждого всхлипа ее пальцы, схватившие мои волосы на затылке, ослабевают, а потом опять сжимаются. В момент оргазма я целую ее в губы, мягкие, потерявшие форму, будто расплавленные. Фион в последний раз судорожно сжимает мои волосы на затылке, и после продолжительной паузы ее пальцы медленно разжимаются.
        Дальнейшим моим планам, еще менее скромным и более пагубным для девушки, помешали звуки шагов и покашливание. К беседке подошел Боб Тербот. Вряд ли он что-то видел, поскольку, когда приблизился к входу в беседку, мы уже сидели на пионерском расстоянии друг от друга, но по раскрасневшемуся лицу девушки (свое я не могу оценить, нет зеркала) догадался, что нам тут не скучно. Его это явно порадовало. Наверняка, по его мнению, Долли далеко было до дочери господ, так что я переставал быть конкурентом на сердце служанки.
        Еще раз глухо кашлянув, точно першит в горле, Боб Тербот доложил:
        - Мистер Генри, мистер Тетерингтон зовет вас. Пришла почта с письмом от капитана Гулда.
        - Поищи нас по саду еще минут пять, а потом доложи мистеру Тетерингтону, что сейчас приду, - предлагая я.
        Нам с Фион надо остыть, успокоиться, иначе ее родителям придется принимать неприятные решения. Неприятные для меня. То, что дочь немного влюблена в меня - не секрет для миссис Энн. Женщина всегда должна быть в кого-нибудь влюблена: отца, соседского мальчишку, учителя танцев, женатого соседа, популярного певца, художника, политика или, на худой конец, в бога. В этом списке не бывает мужа, потому что любить можно только недосягаемое. А с досягаемым должны быть зарегистрированные отношения, чтобы не сбежал, не расплатившись за потраченную на него годы. По мнению миссис Энн, в данный момент я недостаточно платежеспособен, поэтому должен остаться недосягаемым.
        - Хорошо, мистер Генри, - соглашается слуга и уходит вглубь сада.
        - Судя по всему, скоро мне придется покинуть ваш дом, - сказал я девушке.
        - И сразу забудешь меня, - как можно печальнее произносит она, надеясь услышать опровержение.
        Я оправдываю ее надежды, восклицаю почти искренне:
        - Как я смогу тебя забыть?!
        Я действительно буду помнить ее какое-то время. Уж точно до тех пор, пока не выйдет замуж за другого.
        Поскольку на этом искренние слова у меня заканчиваются, цитирую Шекспира:
        - Ты будешь для меня «Над бурей поднятый маяк, не гаснущий во мраке и тумане»!
        Я тоже приобщился к библиотеке мистера Тетерингтона и первым делом перечитал Шекспира. В Англии, начиная с предыдущей моей эпохи, джентльменом считается тот, кто помнит пять цитат из Шекспира. Знающий шесть считается профессором, что немного хуже, чем джентльмен. Так будет до начала двадцать первого века и, как подозреваю, даже тогда, когда все коренные жители острова Британия будут говорить на арабском языке.
        - Ты будешь писать мне письма? - спрашивает она.
        Для девушек письма - это суррогат любви. Зато у писем есть преимущество перед настоящей любовью - в их наличии невозможно усомниться и ими можно похвастаться перед подружками.
        - Кончено, - обещаю я. - Я буду посылать тебе письма из каждого порта, в какой зайдет мой корабль, но, говорят, это случается очень редко.
        - Пусть редко! Я буду ждать каждое твое письмо! - произносит она фразу, явно вычитанную в каком-нибудь романе.
        Мне даже стало интересно, будет ли она ждать мои письма после того, как ее выдадут замуж за другого, или сразу сообщит об изменении своего семейного положения и попросит больше не беспокоить её?
        6
        В двадцать первом веке я был уверен, что худшее средство передвижения на большие расстояния - это автобус. Часов через пять у меня начинали болеть колени, а в проходе так тесно, что встав там, нависаешь над пассажиром, сидящим по другую сторону, чем бесишь некоторых. К этому надо добавить отсутствие туалетов. В последнее время в междугородних автобусах они появились, но я всего раз встречал открытый. Обычно водитель хранит там запчасти и другие важные для него предметы. Тогда я еще не знал, что мне предстоит ездить в дилижансе. В Лоустофте я сел в идущий из Грейт-Ярмута в Лондон. Это большая четырехколесная карета, запряженная четырьмя лошадьми - две пары цугом. Сзади и на крыше были специальные крепления для багажа. Кучер Уильям Доу, довезший меня на двуколке до города, проследил, чтобы мои вещи - новый морской сундук, сужающийся кверху, чтобы не переворачивался при качке, кожаный мешок со спасательным жилетом, винтовкой, пистолетами, сагайдаком, саблей, кинжалом и новым кожаным плащом и большая корзина с провизией - были помещены и надежно закреплены на крыше. Из заднего багажного отсека могут
украсть, поэтому там обычно возят почту.
        Кучер дилижанса выпил обязательную на каждой станции пинту эля, я занял место внутри - и путешествие началось. Сидел справа от двери, у передней стенки, где было всего одно место. Напротив, через узкий проход, вдоль длинной стенки располагалась скамья на шесть человек. На ней сидели всего две пожилые женщины. Одна напротив двери, а другая - в дальнем углу. Как я понял по злобным взглядам, они уже успели мило ообщаться, но при мне решили не продолжать. Еще три места были на скамье слева от двери, но все пустовали. Поскольку напротив меня никто не сидел, я вытянул ноги, расположив ступни под противоположной скамейкой. Через окно в двери мог смотреть фильм из цикла «Англия восемнадцатого века», благо показывало хорошо, без помех, потому что дождя не было.
        Дилижанс катил со скоростью километров восемь-десять в час и делал короткие остановки во всех городах. Через девять часов, когда уже стемнело, добрались до Ипсвича. Здесь поменяли лошадей, и кучер не только выпил пинту эля, но и поужинал в трактире. Я тоже съел там ростбиф с вареной картошкой, которая становится все популярнее в Англии, запив его пивом, которое становится всё лучше. В Ипсвиче подсела пожилая семейная пара, оба худые и длинные, которая заняла места слева от двери и принялась механично и долго жевать, доставая еду из корзинки немного меньше той, что дали мне Тетерингтоны. Предполагалось, что продуктов в корзине хватит мне не только на дорогу, но и на пару первых недель на корабле, а попутчики опустошили свою часа за три. Может, они ели дольше. Примерно через час я начал кемарить, прислонившись плечом и головой к стенке дилижанса. Мое плечо и голова узнали, сколько ям и колдобин было на дороге от Ипсвича до Лондона. Сквозь сон зафиксировал, что в Колчестере подсел молодой мужчина, а в Челмсфорде вышла одна из женщин.
        В одиннадцатом часу утра мы въехали в Лондон. Это можно было определить не только по тому, что ехали между домами от трех этажей и выше, но и по вони. Складывалось впечатление, что едешь по огромному общественному сортиру, который никогда не убирают, причем ближе к Темзе вонь становилась ядренее. К тому времени мое тело словно одеревенело. Если бы не багаж, я бы уже давно покинул карету и пошел пешком.
        Рядом с почтовой станцией была гостиница «Золотой дилижанс». Два слуги из нее подошли к приехавшим пассажирам, предложили остановиться у них.
        - Всего шиллинг за ночь! - громко зазывали они.
        Согласился только я. Мой багаж слуги несли, кряхтя и поругиваясь.
        Над входной дверью в гостиницу висел плоский силуэт дилижанса, покрашенного в желтый цвет. Снизу краска облупилась, поэтому казалось, что дилижанс ехал, погрузившись наполовину в грязь. Хозяин гостиницы был дороден и добродушен. Хотя я был в штатском, он сразу определил, что я из тех несчастных, которым приходится выбирать между тюрьмой и военно-морским флотом.
        - Корабль мистера мичмана здесь или поедете дальше? - сразу спросил он.
        - В Портсмуте, - ответил я. - Завтра поеду туда.
        - Дилижанс на Портсмут отправляется в семь утра, - подсказал хозяин гостиницы.
        - Разбудите меня в шесть, чтобы успел позавтракать, - попросил я.
        - Как прикажите! - весело, будто услышал забавную шутку, произнес он и спросил: - А сейчас не хотите перекусить?
        - Сейчас я хочу полежать пару часов, а потом можно будет и перекусить, - сказал я.
        - Как прикажите! - все так же весело повторил он и сказал слугам: - Отведите мистера мичмана во вторую комнату.
        Комната была квадратной, со стороной метра четыре. Кроме кровати, рассчитанной на троих, не меньше, в ней был маленький столик, два стула и ночная посудина под дырявой табуреткой, исполнявшей роль стульчака.
        Слуги поставили мои вещи на пол у кровати, оба протянули ко мне ладони и хором произнесли:
        - Шесть пенсов!
        Про наглость лондонских слуг ходят легенды, причем те же самые, что рассказывали лет двести назад и будут рассказывать еще через двести. Парижские тоже не святые, но у лондонских нет льстивой любезности, которая помогает мне легко расставаться с деньгами. В любом случае слуги будут презирать тебя: дашь мало - за жлобство, а дашь, сколько просят - за глупость.
        Я предпочел быть жлобом - положил в ближнюю ладонь гроут (серебряную монету в четыре пенса):
        - Поделите на двоих.
        - Положено по шесть пенсов каждому! - возмущенно восклицает дальний.
        - Расскажешь это какому-нибудь деревенскому олуху, - посоветовал я. - Двигайте отсюда, а то и гроут заберу.
        Закрыв за собой дверь, они достаточно громко, чтобы услышал я, но не настолько, чтобы услышал хозяин гостиницы, высказали, что думают о прижимистых мичманах.
        Мне их мнение было до задницы, ставшей к концу путешествия каменной, но при этом не потерявшей способность болеть. Я одетым завалился на кровать, застеленную толстым шерстяным одеялом серого цвета. Боль как бы начала вытекать из моего тела в это одеяло. Давно я не чувствовал себя таким счастливым!
        7
        После обеда я поехал в кэбе на улицу Ниточка-Иголочка. У русских эта детская игра называется Ручеек. Символично, что на улице с таким названием находился Банк Англии. Несмотря на грозное название, это пока что обычный коммерческий банк, а соответствовать полностью названию улицы он начнет позже, когда точно - не знаю. Мистер Тетерингтон выписал мне вексель на этот банк, и я решил открыть в нем счет. Внутри у двери стояли два охранника, вооруженные деревянными дубинками, покрашенными в красный цвет. Наверное, чтобы кровь жертв была не так заметна. Наличие охраны красноречиво говорило о неблагополучной криминогенной ситуации в столице королевства, а дубинки - о том, что грабители уже предпочитают работать без трупов. Меня в двадцать первом веке поражала английская полиция, которая ходила без огнестрельного оружия, только с дубинками или электрошокерами. Они выглядели милашками на фоне американских коллег, которые палят из кольта быстрее, чем говорят, а говорят быстрее, чем думают.
        В большом зале за деревянным барьером стояли восемь столов, за которыми сидели по одному или два клерка. Завидев меня, сухощавый клерк в коротком седом парике с конским хвостом, перевязанным черной лентой, сразу встал и, улыбнувшись, сделал пригласительный жест рукой.
        - Вы по какому вопросу, мистер …? - спросил он, когда я подошел к барьеру напротив его стола.
        - Генри Хоуп, - подсказал я. - Хочу акцептировать вексель и положить деньги на свой счет.
        - Мы рады каждому новому клиенту! - заверил меня клерк, но глаза смотрели на меня настороженно, изучающе.
        Как подозреваю, фальшивые векселя уже в большом ходу.
        Немного попустило его, когда увидел, от кого вексель.
        - Мистер Тетерингтон предупредил нас письмом, - сообщил клерк. - Вы хотите снять часть денег на расходы, а остальные положить на счет?
        - Нет, оставлю у вас все. На расходы у меня есть, - сказал я.
        Надеюсь, на дорогу до Портсмута и первое время мне хватит тридцать восемь с четвертью фунтов стерлингов, оставшихся после пошива формы, прочей одежды и обуви, покупки сундука и оплаты проезда. Дальше пойдет жалованье на корабле - два фунтаи восемь шиллингов в месяц.
        - Приятно видеть такую предусмотрительность в таком юном возрасте! - похвалил клерк.
        Я все никак не привыкну, что должен изображать малоопытного юношу, так и хочется воскликнуть: «Поживешь с моё - тоже станешь предусмотрительным!».
        - Мистер Хаулейк поможет вам, - показал старый клерк на молодого, сидевшего через стол от него, рядом со своим ровесником.
        Мистер Хаулейк быстро и толково оформил зачисление денег на счет, ответил на мои вопросы. Я расспросил обо всем у мистера Тетерингтона, но захотелось подтверждения от банковского служащего. Меня интересовало, как получать деньги, если попаду в плен к французам? Оказалось, что война войной, а на перемещение денег это никак не влияет. Деньги со счета в Банке Англии можно было получить в любом французском, испанском или итальянском банке, но желательно в крупном, с которым у англичан более тесные отношения. Молодой клерк перечислил, каким именно надо отдавать предпочтение и даже написал их названия на листе бумаги, который отдал мне.
        Решив главный вопрос, отправился по магазинам, чтобы прикупить разные мелочи. Лондон стал больше, выше, богаче и загаженнее. Изменился только состав говна на улицах. Если раньше преобладали человеческое, то теперь оно почти не встречались, потому что содержимое ночных горшков запретили выливать на улицу. Сейчас господствовал конский навоз. То ли его убирали очень редко, то ли лошадей в столице стало очень много, но проезжая часть была почти сплошь покрыта раздавленными конскими «каштанами». Людей тоже стало больше на улицах, и перемещались они свободнее и вальяжнее, без прежней трусливой торопливости, когда выход на улицу походил на рейд по вражеской территории. Но трости были у многих, даже у некоторых женщин. Может быть, это уже всего лишь модный аксессуар, а может, все еще оружие для самообороны. Заметно увеличилось количество кофеен и клубов. Мистер Тетерингтон утверждал, что, живя в Лондоне, состоял в трех клубах.
        - А почему не в пяти? - со скрытым ехидством поинтересовался я.
        - На членских взносах разорился бы! - с явной шутливостью ответил он.
        Нужный мне магазин находился на том же месте, что почти сто лет назад. Нелюбовь к переменам - это из главных достоинств англичан. Продавали в магазине шпаги и заодно другое холодное оружие. В Лоустофте в таком магазине ассортимент был для сельских пижонов, а мне нужен был боевой клинок. При быстром покидании прошлой эпохи вылетело из головы, что кроме сабли понадобится и шпага. Из-за отсутствия ее я и мундир не стал одевать. Продавец - пожилой мужчина с немодными сейчас длинными седыми усами - как мне показалось, знал лучшие времена. Переставлял ноги с характерной для кавалериста раскачкой, будто только что слез с лошади. То ли служил слишком честно, то ли, во что верится легче, не смог с умом распорядится награбленным, поэтому на старости лет приходится стоять у прилавка.
        - Вот здесь самые длинные шпаги, - первым делом предложил он.
        - Мне нужна хорошая, а не длинная, - сказал я. - С золингеновским или толедским клинком.
        - Тогда посмотрите эту, - положил он передо мной шпагу в довольно скромных ножнах и с простенькой чашей.
        Через мои руки прошло много холодного оружия, и я научился по внешнему виду клинка угадывать характер бывшего владельца. Шпага была не новая, но раньше находилась в хороших руках и действительно служила, а не являлась обязательным дополнением мундира. В моей руке она лежала, как влитая. Клинок был золингеновским однолезвиевым с долом у рукояти и имел лишь одну зазубрину.
        - Сколько стоит? - спросил я.
        - Пятнадцать фунтов, но вам уступлю за четырнадцать, - ответил продавец.
        Я купил ее, не торгуясь.
        В гостиницу вернулся к ужину. Заказал жареный свиной бок, посыпанный сухарями, свиные сосиски с индийским рисом и французское красное вино, поставкам которого война абсолютно не мешала, а на десерт - кусок яичного пудинга с чаем. Кстати, пудинги здесь делают из всего, что можно запечь. Наверное, поэтому в Англии намного меньше кошек и собак, чем во Франции, где пудинги не в почете.
        За соседним столом ел мичман лет тринадцати. На лице такое яркое выражение щенячьего восторга, какое бывает только у тех, кто впервые путешествует самостоятельно. Длинные светло-русые волосы юноши были завиты, причем делала это женщина, скорее всего, старшая сестра, для которой он был любимой игрушкой. Любящие английские матери обычно строги со своими отпрысками. На мичмане был синий кафтан со стоячим воротником, на котором спереди с обеих сторон были пришиты прямоугольники из белой материи с «золотой» пуговицей с якорем посередине - предвестники погон, застегнутый на надраенные до золотого блеска, медные пуговицы с якорями; синий короткий жилет; белая рубашка со стоячим воротником и завязанным, высоким, черным галстуком-кроатом, который называют душителем; белые панталоны в обтяжку и чулки; обут в черные туфли с острыми носаками и низкими каблуками. На столе лежала черная шляпа-треуголка. Мундир великоват, пошит на вырост, но юношу прямо таки переполняло чувство собственной значимости. Судя по тому, как вокруг него суетились слуги, мания величия поддерживалась ими, благодаря бестолковой раздаче
шестипенсовиков. И назаказывал юный мичман слишком много, видимо, подстрекаемый слугами, поэтому доедал через силу. Я не стал мешать им стричь барашка, тем более, что со мной юноша не хотел общаться. Я ведь в штатском, а он - крутой мореман, у которого грудь поросла водорослями, а задница - ракушками.
        8
        Проснулся я, когда за окном только начинало светать. Собирался еще поспать, а время на карманных золотых часах, приобретенных в Лондоне почти сто лет назад, посмотрел, чтобы узнать, сколько осталось до подъема. Часы показывали четверть седьмого. Слуги должны были разбудить меня пятнадцать минут назад. Вряд ли они проигнорировали свои обязанности без ведома хозяина гостиницы. Наверное, он надеялся, что я просплю и останусь еще на день-два.
        Я открыл дверь в коридор и крикнул громко, чтобы разбудить соседей, которые тоже могут куда-то ехать:
        - Принесите воду для умывания во второй номер, бездельники!
        Умывание и одевание заняли у меня еще четверть часа. После чего спустился вниз.
        Хозяин встретил меня любезной улыбкой, будто все шло именно так, как и планировалось.
        - Желаете на завтрак яичницу с беконом? - спросил он.
        - Пока вы ее приготовите, дилижанс уже уедет, - сказал я. - Подайте кусок пудинга и кружку молока.
        Когда умывался, слышал, как молочник разговаривал с хозяином, сетовал, что цены на молоко слишком низкие, не хватает на жизнь.
        - Как прикажите! - весело произнес хозяин гостиницы и крикнул повару, чтобы тот выполнил мой заказ.
        Молоко было теплое. Вряд ли молочник живет где-то поблизости. Наверное, повар собирался перекипятить его, но не успел, зачерпнул из котелка, висевшего над огнем.
        Завтракать я закончил без десяти семь. Слуги к тому времени уже перенесли к входной двери мой багаж. Именно в этот момент по ступенькам буквально скатился тринадцатилетний мичман, застегивающий на ходу кафтан. Волосы были растрепаны, а завивка исчезла.
        - Я опаздываю на дилижанс! - трагично прокричал он. - Скорее несите мой багаж!
        - Отнесем вещи мистера, - кивнул на меня слуга, - а потом ваши.
        - Нет, сперва мои! - потребовал юноша и протянул ему серебряный шиллинг.
        - Будет исполнено! - пообещал слуга, оставил в покое мои вещи и поскакал по лестнице за вещами юноши.
        - Это родители научили тебя так поступать? - поинтересовался я.
        Смутившись, юный мичман произнес:
        - Извините, мистер… но я опаздываю на дилижанс!
        - До Портсмута? - спросил я.
        - Да, - ответил он.
        - Тогда предупреди кучера, чтобы подождал меня, - с чисто английским спокойствием, которое англичане только начинают приобретать, молвил я.
        На этот раз дилижанс был полон. Место для меня нашлось в дальнем конце слева, возле той самой супружеской пары с корзинкой, которая опять была полна, и напротив юного мичмана. Супруги сразу принялись за еду. Когда дилижанс кренило на ухабах, муж наваливался на меня, вдавливая в заднюю стенку, и извинялся, роняя крошки изо рта. Мичман старался не смотреть на жующих и постоянно сглатывал слюну. Все остальные пассажиры молча смотрели строго перед собой, но только не в глаза сидящим напротив. Попыток завязать разговор с соседями и сократить дорогу двое не было. Англичанином быть скучно.
        По легенде я вырос в Вест-Индии, поэтому могу позволить себе нарушение этикета.
        - На какой корабль? - поинтересовался я у сидящего напротив юного мичмана.
        Он малость смутился, не ожидая от меня такой бесцеремонности, но желание похвастаться взяло вверх. Или помогло чувство вины, которое он испытывал, стараясь не смотреть на мою изуродованную щеку.
        - На линейный корабль третьего ранга «Бедфорд»! - гордо ответил юноша. - Я из Бедфорда - на каком же еще мне служить?!
        - Корабль так назван в честь Уильяма Рассела, герцога Бедфорда, а не города, - поделился я сведениями, услышанными от мистера Тетерингтона. - Думаю, экипаж не оценит твой вариант.
        - Откуда ты знаешь? - удивился мичман.
        - Мы будем служить вместе, - ответил я.
        Лицо юноши сразу растеряло заносчивый вид.
        - Ты давно служишь на нем? - спросил он.
        - Корабль одиннадцать лет простоял в резерве и всего три месяца назад, в связи с войной с французами, возвращен в строй, - сообщил я. - Как догадываюсь, никто из нынешнего экипажа не служил на нем более трех месяцев.
        - А я и не знал, - честно признался юный мичман. - Мне так хотелось служить на флоте! Отец написал нашему родственнику лорду Эшли, попросил подыскать мне хорошее место, и вскоре пришло письмо с назначением на «Бедфорд».
        Так понимаю, есть вариант, что это мой потомок. Хотя женская верность дает повод для сомнений, тяга юноши к морю и хвастовству указывает на дурную наследственность.
        - Ты тоже Эшли? - спросил я.
        - Да, Роберт Джон Эшли. Мой дед был младшим братом деда нынешнего лорда, - хвастливо рассказал он.
        - У тебя есть шансы на титул? - поинтересовался я.
        В Англии поместье вместе с титулом получает только старший сын. Младшие, в отличие от потомков континентальной знати, дворянами не считаются. Раньше они назывались джентри, а теперь считаются эсквайрами, если есть какая-нибудь земельная собственность, перешедшая по наследству от матери, другого родственника или купленная (мистер Тетерингтон), или джентльменами, если являются рантье и/или живут на доходы от военной, государственной или церковной службы. Впрочем, понятие джентльмен начало расползаться. Сейчас это любой образованный и, желательно, воспитанный человек, кто не зарабатывает физическим трудом и имеет знатных предков или хотя бы говорит, что имеет их.
        - Я - второй сын, а отец - третий, и у нынешнего лорда уже родился внук, так что шансы мои мизерны, - честно признался юноша и помечтал: - Я буду отважно служить, стану лейтенантом, потом капитаном…
        Заметив мою улыбку, он смутился, заалел щеками.
        - Тот не мичман, кто не мечтает стать адмиралом, - поддержал я.
        - Ты тоже хочешь стать адмиралом?! - удивился Роберт Эшли такому дерзкому покушению на его мечту.
        - Меня вполне устроит чин капитана, хотя и от адмиральского не откажусь, - ответил я.
        - Да, адмиралом быть здорово! - произнес мечтательно Роберт Эшли.
        Каждое место кажется прекрасным, пока не доберешься до него. Тогда начинаешь постигать скрытые недостатки. Я на собственной шкуре узнал, что адмирала целый день донимают идиоты, которым что-то надо, причем быстро и без затрат. Впрочем, лучше уж быть адмиралом, чем идиотом, вынужденным что-то выпрашивать.
        В Портсмут мы прибыли ночью, в одиннадцатом часу. За время поездки я и остальные пассажиры узнали всё о семье юного мичмана. Во время первой остановки он перекусил наскоро в трактире и выпил кружку пива, после чего заговорил еще откровеннее и громче. Я не ошибся, волосы ему завила старшая сестра, которая должна выйти замуж за сборщика налогов, живущего по соседству, когда он накопит денег на покупку собственного дома. Никто не сомневался, что это случится скоро. Быстрее сборщиков налогов богатели только таможенники. Отец юноши служил в мэрии, но что входило в его обязанности, юноша не знал или не хотел знать. По крайней мере, старшему сыну отец не пожелал передать свое место. Может быть, его займет младший сын, которому всего девять лет, если по примеру старшего не сбежит на флот.
        - У нас там так скучно! - пожаловался Роберт Эшли.
        Подозреваю, что на корабле ему покажется слишком весело, особенно первые дни.
        9
        Спитхед - внешний рейд Портсмута и заодно Саутгемптона - расположен между островом Уайт и берегом Хемпшира в проливе То-Солент. Получил свое название от банки Спит, уходящей в море мили на три. Здесь хороший грунт для стоянки на якоре - ил с песком и небольшие глубины - от пяти до двадцати метров. Остров Британия защищает рейд от северных ветров, остров Уайт - от преобладающих здесь западных и юго-западных. При южных и восточных ветрах стоять на рейде удовлетворительно, а при юго-восточных, которые бывают редко, не очень хорошо. Даже не могу подсчитать, сколько раз я коротал контракт на этом рейде в двадцать первом веке. Если приходишь к выходным или праздничным дням, какой бы важный груз ни привез, простоишь на рейде до начала рабочего дня. В двадцать первом веке среди английских грузчиков редко встретишь белого человека и никогда (мне не доводилось) коренного англичанина, поскольку последние к тому времени окончательно оджентльменились и разучились заниматься физическим трудом в любом его проявлении. Грузчики-иммигранты качают права на зависть аборигенам. Несколько раз погрузка или выгрузка
внезапно прерывалась на несколько часов или дней по причине «согласования» - так судовые агенты культурно называли наглые забастовки.
        В конце восемнадцатого века иммигранты в Англии тоже есть, но в основном это знатные французы, сбежавшие от гильотины, которые грузчиками не будут работать, даже если с голоду начнут подыхать. Все грузчики сейчас из аборигенов, пока не проникшихся идеалами джентльменства. Лодочники тоже все местные и, как ни странно, по большей части женщины.
        - Шиллинг - и доставлю офицеров на любой корабль, - предложила нам свои услуги коренастая дама с широкими красными кистями рук, у которой на плечи был накинут короткий, до пояса, потертый кожаный плащ с капюшоном.
        Роберт Эшли посмотрел на меня. По дороге до Портсмута я сумел убедить его, что швыряние деньгами - признак быстро разбогатевшего бедняка. Если ты не любишь деньги, то они у тебя не будут задерживаться. До сих пор помню, как в понтовитой Италии в супермаркете на меня смотрела вся очередь, когда я пренебрежительно отмахнулся от двух центов сдачи. Самый осуждающий взгляд был у кассирши, которой они бы достались. Представляю, что было бы в Голландии, если бы я выкинул там такой номер. Эти два цента лежат в моем доме в деревне для напоминания, что не надо быть транжирой.
        - Мы согласны, - сказал я, потому что у гостиничного слуги узнал, что шиллинг за лодку - обычная такса для офицеров, а матросов возят в два раза дешевле.
        Впрочем, матросы редко добираются на наемных лодках. Они лучше пропьют эти деньги, дожидаясь корабельный катер.
        У меня еще не до конца выветрилось советское воспитание, поэтому чувствовал себя неудобно, сидя на кормовой банке и наблюдая, как работает веслами женщина. Между нами стояли сундуки, мой и коллеги, и корзина с продуктами. Мой кожаный мешок с оружием держал на коленях Роберт Эшли, который сидел на носовой банке. Юноша постоянно поворачивал голову, чтобы посмотреть на наш корабль. Уверен, что Роберт Эшли запомнит этот день на всю оставшуюся жизнь. Наверное, думает, что именно сегодня эта жизнь и начнется, а все предыдущие годы были всего лишь подготовкой к ней. Я тоже в юности не верил, когда мне говорили, что человек живет всего десять лет: семь лет до школы и три года на пенсии. Впрочем, до пенсии тогда я не дожил, а сейчас даже понятия такого нет.
        Заморосил мелкий дождь. Надеюсь, к счастливой дороге. Как мне рассказывал мистер Тетерингтон, в последние годы климат потеплел, зимы стали совсем кислые. Видимо, сейчас, как и в начале двадцать первого века, в Англии всего два времени года - весна и осень, плавно перетекающие друг в друга по несколько раз в год. Бывает, конечно, и лето, но только опытные старожилы умеют вычленить этот день из череды весенне-осенних. Лодочница накинула капюшон короткого плаща поверх белого чепца, надвинутого по самые густые брови, и загребла быстрее. Нам с Робертом Эшли оставалось ссутулиться и потерпеть.
        Линейный корабль третьего ранга «Бедфорд» стоял на двух якорях, повернувшись носом на северо-запад. Длина - пятьдесят один метр, ширина - четырнадцать с четвертью (отношение три с половиной к одному), осадка около шести метров, водоизмещение примерно тысяча шестьсот тонн. Спущен на воду девятнадцать лет назад на королевской верфи в Вулвиче. На гондеке двадцать восемь пушек калибром тридцать два фунта, на опердеке - двадцать восемь восемнадцатифунтовок, на шканцах - четырнадцать и на баке четыре девятифунтовки. Есть еще пара погонных девятифунтовок, но они в счет не идут. Корпус ниже ватерлинии обшит медными листами, новыми, еще не потускневшими, а выше покрашен недавно в черный цвет. Крышки пушечных портов желтого цвета. Ватерлиния была белого цвета, а одна батарейная палуба отделялась от другой широкой желтой полосой, которая шла от транцевой кормы до форштевня. Носовая фигура в виде красного льва, вставшего на задние лапы - с герба герцогов Бедфордов. Паруса на всех трех мачтах были принайтованы к реям. Издали казалось, что корабль готов отправиться в поход хоть сегодня, но я знал из письма
капитана Гулда мистеру Тетерингтону, что в экипаже всего четыреста человек из шестисот двадцати необходимых, солонины на месяц, хотя желательно иметь на полгода, а пороха нет совсем, потому что весь забрали корабли, ушедшие на перехват конвоя, везущего французам пшеницу из Америки. На ближнем к нам, правом борту, который с уровня воды казался очень высоким, был оборудован трап, основательный, с леерами, привязанными к металлическим стойкам, подвешенный на тросах, свисающих с кран-балки, заведенной за борт. Нижний конец трапа был сантиметров на двадцать выше воды и с мокрыми нижними ступеньками.
        С корабля за нами наблюдал вахтенный мичман, который стоял рядом с верхним краем трапа, и несколько матросов в вязаных колпаках серого цвета. По команде мичмана два матроса спустились по трапу, чтобы взять наши вещи. Первый схватил два сундука, а второй двумя руками обхватил корзину с продуктами, которая была в верхней части шире расстояния между стойками, поэтому ее надо было приподымать. Наверное, сейчас про себя материт владельца корзины. Я отдал шиллинг лодочнице, которая засунула его в лиф вылинявшего, когда-то синего платья, подвязанного под большими, обвислыми сиськами широкой темно-красной лентой, перебрался на трап и протянул руку к попутчику, чтобы взять мешок с жилетом и оружием.
        - Я сам! - произнес он.
        На всякий случай я задержался внизу, пока не убедился, что Роберт Эшли благополучно перебрался на трап. Леера были новые, но уже порядком захватанные руками, сальные. С внутренней стороны к фальшборту у трапа была приставлена сходня в пять ступенек, возле которой стоял на посту морской пехотинец в красном мундире и лохматой шапке, вооруженный мушкетом с примкнутым штыком. Перед тем, как встать на нее, я повернулся к шканцам и флагу на кормовом флагштоке и козырнул, как когда-то делал в советском военно-морском флоте. Как мне объяснил бывший военный тиммерман, переквалифицировавшийся в береговые столяры, у которого я заказал в Лоустофте сундук, сейчас козыряют именно шканцам, на которых место капитана по боевому расписанию, и не зависимо от того, есть там кто-либо или нет. Делают это прикосновением одного или двух пальцев к головному убору, изображая желания снять его и поприветствовать по-старинке. При встрече в городе козыряют только младшие по чину. Старшие, в лучшем случае, кивнут в ответ. Стоявший на шканцах вахтенный лейтенант в черной шапке-треуголке с золотистой кокардой и черном плаще без
рукавов поверх синего мундира кивать постеснялся, наверное. Вид у него был смурной, под стать погоде.
        Подождав, когда я ступлю на палубу, вахтенный лейтенант громко спросил:
        - Кто такой?
        - Мичман Генри Хоуп прибыл для прохождения службы! - бодро доложил я.
        - Где раньше служил? - поинтересовался он.
        - Подшкипером на купеческом судне, - ответил я.
        Судя по скривившейся физиономии вахтенного лейтенанта, ответ неправильный. Военные и торговые моряки страдают взаимным презрением. Первые считают только себя настоящими моряками, а вторые ехидно спрашивают, помнят ли бывалые морские волки, когда последний раз были в походе? Большая часть военных моряков за всю свою службу наматывает меньше морских миль, чем торговый за год-два.
        Роберт Эшли повторил за мной, но, поскольку в правой руке был мешок, козырнул левой, вызвав улыбки у наблюдавших за нами матросов. Лейтенант сделал вид, что не заметил не только неправильное приветствие, но и самого исполнителя.
        Стоявший у трапа вахтенный мичман - юноша лет пятнадцати, на круглом лице которого веснушки сливались в два светло-коричневых пятна, разделенных покрасневшим, сопливым носом - подождал, не задаст ли вахтенный лейтенант вопрос и второму вновь прибывшему.
        Не дождавшись, приказал двум матросам, которые взяли наши вещи:
        - Отведите джентльменов в кокпит.
        10
        Кокпит можно перевести на русский язык, как петушатник, но не в уголовно-сексуальном смысле, а как место для петушиных боев. Когда много молодых парней находятся в тесном помещении, драки неизбежны. На корабле третьего ранга мичманов должно быть не меньше двенадцати. Плюс вместе с ними обитали помощники мастера, которыми часто становились мичмана, не сумевшие сдать экзамен на лейтенанта, помощник хирурга и помощник казначея, которого называли капитанским клерком. Кокпит находился ниже ватерлинии, на орлопдеке, которая под гондеком. Ядра сюда залетают редко, поэтому во время боя здесь будет операционная хирурга. Это было небольшое темное помещение площадью метра три на четыре и высотой примерно метр восемьдесят пять. Освещалось оно лишь чадящей, масляной лампой, подвешенной к подволоку. Посередине стояли длинный стол и две лавки. Вдоль переборок - корзины, оплетенные кувшины, два бочонка литров на двадцать, несколько стеклянных банок, как догадываюсь, с вареньем. На вбитых в переборки колышках висели полотняные и кожаные небольшие мешки, узелки, свертки. На крюке, вбитом в подволок, висел копченый
окорок, обрезанный снизу. Во всех местах, где можно что-либо воткнуть или повесить, находилось чье-то имущество. Создавалось впечатление, что это не место для приема пищи и досуга, а неудачно спланированная кладовая. В помещение стояла затхлая, ядреная вонь, из которой я сумел вычленить только гарь лампы и запах крепкого спиртного.
        За дальним концом стола сидели четыре человека в рубашках и панталонах, по два с каждой стороны. Троим было больше двадцати лет, а четвертому где-то около восемнадцати. Судя по тому, как старательно они изображали равнодушие, занимались перед нашим приходом чем-то недозволенным, но, услышав шаги, прекратили. Между ними стояла оловянная глубокая миска, наполненная сухарями. Наверное, закусывали ими виски или другое крепкое пойло, запах которого я уловил. Употребление спиртного в военно-морском флоте Британии дозволено. Нельзя только ужираться. Эти четверо пока не падали от перебора. Наверное, на всякий случай припрятали бутылку.
        И матросы догадались, чем занимались мичмана. Тот, что нес корзину, с ухмылкой посмотрел на сидевшего слева дальним и выглядевшего старшим в этой компании. В ответ ему улыбнулись уголками губ. Один матрос поставил на палубу корзину, второй прислонил к переборке кожаный мешок со спасательным жилетом и оружием, после чего оба сразу удалились. Наши сундуки они оставили на опердеке, где мы будем спать в гамаках.
        - Доброе утро! - поздоровался я.
        Роберт Эшли повторил за мной.
        - Привет! - ответил за всех старший.
        - Генри Хоуп, - представился я.
        - Роберт Эшли, - произнес за моей спиной юноша.
        - Ты разве не знаешь, как надо докладывать, заходя в кокпит?! - с наигранным возмущением воскликнул старший - крепыш выше среднего роста с вытянутым лицом, покрытым рыжеватой щетиной, сидевший справа в конце стола.
        - Если покажешь, буду знать, - сказал я, не желая начинать пребывание на корабле с драки, но догадываясь, что проскочить не получится.
        В пацанячем коллективе каждый должен знать свое место. Определяется оно добровольным отказом от более высоких мест в пользу более сильных членов стаи или выяснением в поединке, кто сильнее. Причем право на занимаемое место надо отстаивать постоянно, а если ты на самом верху, то приходится еще и всем новеньким показывать, что ты не зря там. Я так привык быть наверху, что сперва показалось странным, что кто-то в этом сомневается.
        - Сейчас покажу, - пообещал старший, вылезая из-за стола.
        Сидевший рядом с ним восемнадцатилетний, который был ниже ростом и худее, тоже встал, но занял место позади вожака. Так понимаю, второй - это корабельный шакал Табаки.
        Мы были примерно одинакового роста со старшим, наши глаза находились на одном уровне. Его голубые глаза были налиты алкоголем. Не то, чтобы сильно пьян, море еще не по колено, но уже по щиколотку.
        - Значит, так, щенок, - начал он, схватив меня за шкирку, - перед тем, как войти, ты должен спросить у меня разрешение. При этом должен обращаться ко мне «сэр». Понял?
        - Понял, - спокойно ответил я и положил свою мягкую, расслабленную, правую руку на его, крепко сжавшую мой кафтан на груди.
        - Сейчас ты выйдешь вон и зайдешь, как положено, - продолжил старший и собрался было вытолкнуть меня из помещения.
        В этот момент я правой сжал его кисть сильно, повернулся вправо, выворачивая его руку, а левой надавил на локтевой сгиб. Его рука пошла на излом, заставляя резко нагнуться навстречу моей правой ноге, которая на противоходе пяткой заехала ему в рыло. Давненько я не использовал этот прием, но в свое время, лет в пятнадцать, наученный только вернувшимся из советской армии десантником, наработал до автоматизма. В таком положении человека можно безнаказанно бить сколь угодно долго. Я надавил на его руку еще дважды, заставляя наклоняться ниже, и дважды ударил ногой на противоходе, пока не почувствовал, что тело ослабело, повисло на вывернутой руке. Теперь он несколько дней не сможет поднимать нормально эту руку и вряд ли захочет драться ближайшие пару недель. Тело опустилось грудью на скамейку, а потом сползло на палубу. Восемнадцатилетний шакал, собиравшаяся повыделываться то ли надо мной, то ли над Робертом Эшли, сразу потерял боевой пыл, пьяная ухмылка сползла с покрасневшей узкой морды. Чтобы у него в будущем не появлялось желание выделываться, я ступил на поверженное тело левой ногой, а правой
рукой заехал стоявшему по другую его сторону в пятак. В последний момент заметил в глазах неподдельное удивление: а меня-то за что?! За всё хорошее, как говорили у нас в мореходке. Худое тело пролетело до дальней переборки и громко припечаталось к ней, по пути смахнув рукой со стола миску с сухарями. Посудина, теряя не только сухари, но и игральные карты, которые запрещены на военных кораблях, звонко ударилась о переборку и полетела вниз, поприветствовав бочонок, судя по звуку, пустой.
        Я решил раз и навсегда закрыть тему, поэтому спросил сидевших за столом:
        - Вы ничего не хотите мне показать?
        - Нет! - быстро и почти в одни голос ответили оба.
        - Где мне повесить, чтобы никому не мешал? - уже миролюбиво задал я вопрос, продемонстрировав им кожаный мешок со спасательным жилетом и оружием.
        - Вон туда, - показал на колышек возле угла под подволоком тот из них, что был обладателем лица с проблесками интеллекта.
        Я мог свободно дотянуться до колышка, но не отказал себе в удовольствии встать на второго своего противника, который лежал на палубе и что-то мычал, очухавшись. Мой мешок смотрелся в углу, как боксерская груша. Вряд ли он там кому-нибудь будет мешать, даже во время боя, но наверняка на мешке будут вымещать зло на меня.
        - Питание у вас общее? - поинтересовался я, переходя на другую сторону стола и садясь там, чтобы до меня было непросто дотянуться, если кто-то из поверженных противников вдруг захочет реванша и ударит исподтишка.
        - Да, - подтвердил «интеллектуал». - Скидываемся по двадцать шиллингов в месяц.
        - В корзине продуктов больше, чем на фунт стерлингов. Это будет мой взнос за первый месяц, - поставил я в известность и предложил: - Можете представиться.
        В Англии не принято спрашивать у незнакомого или малознакомого человека, кем он работает, сколько получает и его социальный статус. Сейчас статус человека легко определяется по одежде, а в двадцать первом веке это узнавали путем косвенных вопросов. Мне пару раз приходилось наблюдать, как два англичанина, напоминая матерых шпионов, ходят кругами, пытаясь на косвенных выведать, с кем имеют дело и как себя надо вести - лебезить или чморить? Третьего типа отношений у англичан не появится до начала двадцать первого века, так что можно смело говорить, что не появится никогда.
        - Саймон Руз, - представился более интеллигентный, - помощник хирурга.
        Помощники хирургов делятся на две категории: выходцев из низов, которые подают инструменты и выбрасывают за борт отрезанные руки и ноги, и выпускников медицинского факультета, которые должны отплавать два-три года, чтобы набраться опыта и, получив диплом Адмиралтейства, стать полноправными хирургами, а потом заработать денег и купить практику на берегу. Саймон Руз, видимо, из последних.
        - Джон Хантер, - произнес второй, - помощник мастера.
        Этот, судя по возрасту (года двадцать три), не смог сдать экзамен на лейтенанта и решил, что синица в руке лучше журавля в небе. Через несколько лет станет мастером и будет получать, как второй лейтенант.
        - Садись, Боб, - предложил я своему спутнику. - Послушаешь, что расскажут нам старожилы о порядках на корабле.
        Когда Роберт Эшли садился рядом со мной, по другую сторону стола началось шевеление. Восемнадцатилетний, прижав к кровоточащему носу левый рукав рубахи, поднял и поставил на стол упавшую миску и принялся складывать в нее рассыпавшиеся сухари. Игральные карты клал на скамейку. Бывший диктатор кокпита сел на палубу, привалившись спиной к переборке. Его левая рука лежала на правом плечевом суставу. Там, видимо, болело сильнее, хотя физиономия выглядела художественнее. Жизненный опыт подсказывал мне, что через несколько минут оба голубых глаза заплывут и затеряются на фоне синяков. Из свороченного носа медленно текла кровь, которая при тусклом освещении казалось почти черной.
        Послушать о порядках нам помешали торопливые шаги - несколько человек, не менее трех, спускались по трапу. Я подумал, что это подтягивается подмога моим врагам и приготовился и дальше пооправдывать название кокпита.
        - Морпехи! - шепотом произнес Джон Хантер и зашипел на шакала Табаки: - Спрячь карты, дебил!
        В кокпит первым вошел офицер в красном мундире, но с якорями на пуговицах. На ногах у него были гессенские сапоги, модные теперь. Они похожи на ковбойские - ниже коленей и украшены спереди кисточками. Правда, не знаю, есть ли уже ковбои? Соединенные Штаты Америки недавно освободились от британской власти. Пройдет каких-то лет двести и британцы станут служить комнатными собачонками у янки. По крайней мере, своего премьер-министра они будут величать американским пуделем. Офицеру было от силы лет двадцать. Тонкие светлые усики казались на его румяном лице приклеенными. Взгляд суров, но почему-то не пугал. Вместе с офицером прибыли и два морских пехотинца с мушкетами. На кораблях морские пехотинцы выполняют еще и роль полиции.
        Мы все встали, в том числе и поверженные мной противники.
        - Что здесь случилось? - спросил офицер, обращаясь ко всем, но ответ ожидая от бывшего деспота кокпита.
        Тот не спешил отвечать, поэтому я высказал предположение:
        - Мне кажется, джентльмены упали с трапа.
        Теперь им оставалось или подтвердить мои слова, или отречься от джентльменства.
        - Да, споткнулся, - еле шевеля разбитыми губами, прошепелявил поверженный деспот.
        - Ты тоже споткнулся? - задал лейтенант вопрос шакалу Табаки.
        В ответ прозвучало что-то невразумительное. Видимо, врать ему не хотелось, а правду говорить побоялся.
        Лейтенант внимательно посмотрел на меня и сказал:
        - Мне кажется, ты неправильно начал службу на корабле.
        - У меня не было выбора, - словно бы извиняясь, произнес я.
        На самом деле выбор был. Вся наша жизнь - это череда выборов между прогнуться или постоять за себя. Есть люди, которые постоянно прогибаются и их полные противоположности, но большинство действует по ситуации.
        - Идите умойтесь, - приказал офицер пострадавшим, пропустил их вперед и вышел вслед за ними.
        - У лейтенанта Томаса Хигза хорошая память, - предупредил меня Джон Хантер.
        - Учту, - сказал я. - А как зовут этих двух?
        - Мичман Джон Ривз и его оруженосец и заодно капитанский клерк Самюэль Уорез, - ответил он.
        Теперь мне стало понятно удивление в глазах клерка, когда увидел летящий в рыло кулак. Видимо, раньше близость к капитану гарантировала ему неприкосновенность.
        - Надеюсь, вы не сильно расстроились, освободившись от власти Джона Ривза? - поинтересовался я.
        - Мы еще не знаем, чего ждать от тебя, - мило улыбнувшись, молвил помощник хирурга.
        - Хуже не будет, - пообещал я.
        11
        Кокпит обслуживал стюард Георг Кинг, индус семнадцати лет от роду. Почти половину своей жизни он провел в британском военно-морском флоте. Матросы подобрали его на припортовой улице в Бомбее умирающим от голода, принесли на корабль, откормили, придумали соответствующие должности имя и фамилию (правящего ныне короля (king) звали Георг Третий). Сперва был юнгой, а повзрослев, стал стюардом кокпита. Он был невысокого роста, худощав, смуглокож и льстив до безобразия. Последнее, как понимаю, не от хорошей жизни. Он и был гидом во время нашего с Робертом Эшли изучения корабля.
        На орлопдеке, рядом с кокпитом, находились каюты хирурга, лазарет, аптека, судовая канцелярия, носовая и кормовая крюйт-камеры, другие кладовые, клетки для живой птицы и загоны для животных, которых позволялось содержать там офицерам, и каюты боцмана, констапеля и тиммермана, которые оставались на судна даже при выводе его в отстой, когда списывали весь экипаж, поэтому имели право возить с собой жен. Боцман - это боцман, про него все знают. Экзамены сдавал кулаками, пробиваясь из матросов через боцманматы. Тиммерман должен был сперва набраться опыта на верфях, потом послужить на корабле не менее полугода помощником тиммермана и получить диплом от флотской коллегии. Руководил ремонтом корпуса корабля и мачт. Как и хирург (всего двое на корабле имели такую привилегию), в бою не участвовал, даже если надо было отразить абордаж, иначе некому будет «лечить» корабль. Констапель занимался материальным состоянием пушек, включая боеприпасы, но стрельбой не командовал, только обеспечивал ее. Получал диплом в коллегии по артиллерийскому и техническому снабжению. Иногда за взятку, поскольку много ума или
каких-то особых навыков для этой должности не требовалось. Как мне сообщили со смешком, жена нашего констапеля может снять напряг всего за три шиллинга, но по-быстрому, стоя. На берегу средняя цена была в три раза ниже. Ее муж относился к этому, как к семейному бизнесу, что меня не удивило. Чтобы заведовать крюйт-камерами, надо быть очень спокойным и рассудительным человеком. Нервные из крюйт-камер вылетают очень быстро, разорванными в клочья и вместе с большей частью экипажа.
        На гондеке и опердеке вдоль бортов стояли пушки на дубовых лафетах с четырьмя колесами. Из-за прогиба палубы передние колеса были чуть больше, чтобы ствол в среднем положении лежал горизонтально. Сейчас стволы были подняты и уперты в верхний косяк порта, чтобы стояли ближе к борту. Пушки были закреплены по-походному, так называемой сложной швартовкой. Есть еще более простые и менее надежные двойная и одинарная швартовки. Удерживали их на месте несколько тросов: брюк - толщиной сантиметров пятнадцать для тридцатидвухфунтовок и более тонкий для меньших и длиной в две с половиной длины ствола, чтобы ровно настолько откатывала пушка при выстреле; пушечные тали, которые в три раза тоньше и состоят из двух блоков с гаками, закрепленными в рымах на щеках лафета, с помощью которых пушки также подкатывают к порту и откатывают от него; откатные тали, которые после боя или парадных понтов служат для втягивания орудия внутрь судна; дополнительный толстый трос, проходивший под нижней «ступенькой» лафета через рымы на палубе и гаки по бокам пушечных портов, скрепляя друг с другом все орудия одной батареи. Для
безопасности под колеса подкладывали деревянные клинья. Под пушками лежат ломы и ганшпуги (деревянные рычаги), а банники, пробойники, пыжевники - на пушках или рядом. Палуба возле пушек покрашена в красный цвет, чтобы не выделялась кровь. Между пушками стоят столы с двумя скамьями. В мирное время за ними принимают пищу комендоры, а во время боя кладут на них инструменты и мешочки с порохом. На пушках теперь кремневые замки, так что больше нет надобности в фитилях, жаровнях, запальных трубках, зато нужны запасные кремни.
        В кормовой части гондека находилась ган-рум (констапельская), где хранилось запасное артиллерийское имущество. Комендоров должно быть из расчета по семь человек на тридцатидвухфунтовку, по пять на восемнадцатифунтовку и по три на девятифунтовку. Поскольку, за редким исключением, стреляли одним бортом, расчет орудия, расположенного на другом борту, приходил на помощь, убыстряя темп стрельбы. На каждую пушку назначался капитан-канонир, который продырявливал картуз с порохом медным штырем через запальное отверстие, вставлял в канал гусиное перо с порохом, над которым располагался запальный механизм, по конструкции напоминающий кремниевый замок мушкета, а после того, как орудие выкатывали на позицию для стрельбы, наводил и дергал за веревку, привязанную к спусковому крючку.
        На опердеке в кормовой части располагались кают-компания с каютами офицеров по обе стороны. Каждому было выгорожено переборками небольшое личное пространство. Вход в келью закрывался шторой. На корабле третьего ранга было пять морских лейтенантов. Первый или старший лейтенант вахту не стоял, ночью отдыхал, а днем руководил кораблем, претворяя в жизнь приказы капитана. Во время боя находился на шканцах рядом с капитаном, готовый подменить его при необходимости. Второй и третий лейтенанты в бою командовали пушками на опердеке, разделенными на кормовые (второй лейтенант) и носовые (третий), а четвертый и пятый - на гондеке. Номер определялся датой получения чина: кто раньше получил, тот и выше. Если бы на корабль, потерявший в бою пятого лейтенанта, прибыл новый, получивший чин раньше старшего, то занял бы место последнего, а тот бы стал вторым и так далее. Размещением балласта и грузов - посадкой корабля - и его управлением в море, прокладкой курсов занимался мастер, которого дальше буду называть штурманом. Он получал должность после сдачи экзаменов в Тринити-Хауз - лоцманской корпорации. Чаще всего
штурманами становились мичмана, не сдавшие экзамен на лейтенанта, или шкиперы и штурмана с купеческих судов. Изредка встречались выслужившиеся из матросов в рулевые (квартирмейстеры), потом в помощники штурмана и, наконец, в штурмана. Он принимал командование кораблем после гибели капитана и всех морских лейтенантов, но получал, как второй лейтенант. Морскими пехотинцами командовали капитан и два лейтенанта. Тот, что прибегал в кокпит, был вторым лейтенантом. Видимо, у родителей не хватило на чин в обычной пехоте. Дослужиться из солдат до лейтенанта так быстро невозможно. Офицерами также считались казначей, хирург, капеллан и школьный учитель, который сеял разумное доброе светлое в пустые головы мичманов. Казначея назначала флотская коллегия. Он должен был перед получением диплома прослужить не менее года капитанским клерком и внести денежный залог, который зависел от ранга корабля. Заведовал денежным, вещевым и провиантским довольствием. Оклад, как у боцмана, но имеет с закупок по способностям. Говорят, очень прибыльное место. Хирург для получения диплома сдавал устный экзамен в коллегии по делам
больных и раненых. Что он умеет на самом деле, особенно если практиковался на корабле в мирное время, никого не интересовало. Со слов помощника хирурга Саймона Руза, наш нынешний хирург именно из таких. Капеллана рекомендовала Церковь. Обычно это были молодые священники без связей, которым надо было как-то выживать. Раньше они получали оклад рулевого, но четыре года назад им подняли до боцманского. Желающих было не много, на наш корабль пока не нашлось. Как и учителя, который получал патент в Тринити-Хауз, сдав экзамен на знание навигации и математики. Оклад, как у рулевого, плюс плата мичманов, которых обучал, по пять фунтов стерлингов в год с каждого. Мичмана обучаться и отчислять упорно не желали.
        На опердеке рядом с офицерской каютой, не считая караульных у трапов, обязательно бдил вооруженный морпех. Ближе к этой каюте вешали гамаки на ночь параллельно продольной плоскости корабля обитатели кокпита, потом морские пехотинцы, начиная с унтер-офицеров, а от фок-мачты и, как говорили в шутку, до форштевня - матросы, причем сперва рулевые, старшины марсов, командиры пушек, парусный мастер, бондарь, мясник, присматривавший за скотом, которые были самыми опытными и получали больше остальных, потом марсовые или просто опытные, потом обычные матросы и в самом сырой и шумной на ходу носовой части - слуги и юнги. Последних обычно называли пороховыми обезьянами, потому что во время боя в их обязанность входила переноска из крюйт-камер к пушкам мешочков с пороховыми зарядами. В носовой части на опердеке находился и камбуз, так что юнги проводили ночь в самом правильном месте. Кстати, матросы сейчас называют камбуз «комнатой страха».
        Я не заглядывал на камбуз, догадывался, почему он получил такое название. Как-то побывал на заводе, где делали томатный сок. Пресс давил помидоры вместе с крысами, которые пищали и пытались вскарабкаться наверх по мокрым красным, словно покрытым кровью, стенкам. С тех пор я пью томатный сок только домашнего приготовления.
        Капитанская каюта располагалась под шканцами и охранялось день и ночь двумя вооруженными морскими пехотинцами, которых обычно на корабле столько же, сколько и пушек. На шканцах два нактоуза с компасами, основным и запасным. Штурвал был сдвоенный - из двух колес диаметром около метра на одном валу, и каждая спица заканчивалась рукояткой длиной сантиметров двадцать. Вращали его по четыре человека - два одно колесо, два другое, а во время шторма и больше. Мачты покрашены в желтый цвет до марса, а выше - в белый. Во время боя бывает столько дыма, что остаются видны только верхушки мачт. Поскольку французы красят верхушки мачт в черный цвет, англичане - в белый. Между бизань-мачтой и грот-мачтой был большой шпиль, который использовался для подъема якорей. Второй, поменьше, находился между грот-мачтой и фок-мачтой и служил для подъема тяжестей и установки стеньг. После него шли ростры для малых плавсредств и запасного рангоута. На нашем корабле фок-мачту по штату должны обслуживать двадцать пять человек, грот-мачту - двадцать семь, бизань-мачту - пятнадцать. В эти подразделения набирали только опытных
матросов и руководили ими старшины марсов. Баковые матросы занимались бушпритом и якорями, а ютовые обслуживали квартердек. В эти подразделения зачисляли тех, кто прослужил не менее года и приобрел кое-какие навыки. Самые неопытные тридцать человек работали на шкафуте - главной палубе между фок-мачтой и грот-мачтой. В их обязанности при аврале входило помогать опытным матросам, а в остальное время занимались тем, что не требует особых навыков - вращением шпиля, откачкой воды, мытьем палуб, переноской тяжестей…
        Дойдя до фок-мачты, я отпустил слугу Георга Кинга. За мачтой начиналась территория баковых, то есть, нижних чинов. Заглянувших сюда офицеров за глаза называют посетителями. Поскольку мичмана - это всего лишь как бы офицеры, к ним относятся как бы к посетителям. На подветренном борту человек двадцать матросов курили глиняные трубки и с нескрываемым интересом посматривали на нас, по большей части на меня. Голову даю на отсечение, что они уже знают, что Джон Ривз очень неудачно упал с трапа. Судя по теплоте взглядов, эта новость не расстроила матросов.
        Заметив, что я смотрю на марс, один из них, долговязый крепкий блондин лет тридцати двух, который, судя по нагловатому выражению лица, был одним из лидеров баковых, предупредил с наигранной почтительностью:
        - Туда лучше не лазить, сэр, можете упасть и разбиться.
        - Я лазил на мачты, когда на тебя только собирались сшить матросскую робу, - перефразировал я поговорку из советского военно-морского флота, имея в виду себя вне нынешней эпохи.
        Пусть и приврал с позиции восемнадцатилетнего Генри Хоупа, ответ был правильный - матросы дружно заржали.
        Нимало не смутившись, долговязый блондин сказал с наигранным уничижением:
        - Да куда уж нам, неопытным матросам, до старых морских волков!
        Матросы оценили его слова улыбками, но ржать поостереглись. Все-таки от меня кое-что может зависеть, например, как от командира команды, отправленной на берег. Я буду решать, кому можно выпить пива или отлучиться с женой, постоянной или временной, ненадолго в ближайшие кусты, а кому сидеть на банке катера и смотреть, как пьют и развлекаются другие. Они все были в робах из парусины, с подкатанными до коленей штанами, чтобы не замочить их во время мытья палубы, и босыми.
        Я тоже разулся и снял чулки. Босиком лучше лазить по вантам и ходить по реям, ноги меньше скользят. Влажная палуба показалась очень холодной, поэтому не стал задерживаться на ней. И ванты были сырыми. С непривычки показалось, что они слишком сильно вдавливаются в ступни.
        На марсе лежал завязанный, полотняный, матросский мешок, стандартный, три фута длиной и диаметром круглого днища в фут. В нем что-то было, но я не стал выяснять, что именно прячут здесь матросы. Скорее всего, алкоголь. Меня распирало от радости. Я опять молод, здоров и силён и опять на корабле, пусть и не собственном. Я дышу соленым морским воздухом и не сомневаюсь, что море поможет мне обустроиться и в этой эпохе. От восторга мне захотелось заорать во всю глотку. Жаль, угрюмый вахтенный лейтенант не оценит эту выходку по достоинству. Зато ему плевать, если я навернусь с рея. Сейчас офицеры не отвечают за соблюдение техники безопасности подчиненными. Разбился - твои проблемы. Поскольку в будущем я сломал ногу тринадцатого октября, раньше это событие не должно случиться. Или может? Значит, узнаю об этом.
        Марса-рей достаточно толстый. Он влажный, но босые ноги не скользят. Я делаю пять шагов, становлюсь левой на обносной сезень, тканный, которым к рею подвязан парус и на котором нога стоит увереннее, и поворачиваюсь лицом к утлегарю. Вниз стараюсь не смотреть. Если шваркнусь с такой высоты на палубу, перелом только ноги можно будет считать большой удачей. Задавленный страх превращается в безбашенность - и я начинаю отплясывать джигу, которой научился у флибустьеров на Тортуге. Не совсем, конечно, отплясывать, скорее, слегонца пританцовывать. Не долго. Как только меня малость качнуло не в ту сторону, сразу развернулся и пробежал к марсу. Когда бежишь, сорваться труднее, если, конечно, не споткнешься. Я не споткнулся, но ладони вспотели.
        Спускался по вантам расслабленный, удовлетворенный, как после секса. Мне теперь было пофигу, как сложится служба на этом корабле. Не получится, уйду на купеческое судно или буду ловить рыбу на своем.
        - Откуда вы знаете пиратскую джигу, сэр? - спросил долговязый матрос уже без иронии.
        - Старый пират научил, - ответил я и на ходу придумал достоверную историю: - Я вырос на Ямайке. Там еще живут несколько бывших пиратов. Один из них был нашим соседом. Он меня много чему научил. В том числе правилу: пришел на корабль, станцуй на рее, иначе станцуешь под ней.
        - А как танцуют под реем? - серьезно спросил Роберт Эшли.
        - Повиснув на пеньковом галстуке, сэр! - весело ответил матрос.
        Юный мичман смутился, поняв, что проявил непрофессионализм, но не удержался от следующего вопроса:
        - Это был самый настоящий пират?
        - Он утверждал, что видел самого Генри Моргана, и подсказал это имя моим родителям, когда я родился, - ответил я. - Уверен, что он говорил правду в обоих случаях, ведь он зарабатывал на жизнь продажей приезжим карт, где спрятаны пиратские сокровища.
        На счет продажи пиратских карт - это из будущего. В двадцать первом веке в столицу Ямайки порт Кингстон станут регулярно посещать большие круизные лайнеры. Туристов, в основном гринго, первыми будут встречать проститутки и продавцы настоящих золотых дукатов и серебряных песо времен капитана Моргана и карт сокровищ. Причем карты были на выбор, от дешевых, намалеванных кое-как и даже не состаренных искусственно, до дорогих, изготовленных со знанием дела. Как ни странно, чаще покупали дешевые. Скорее всего, как сувениры. В то же время по острову постоянно бродили придурки с такими картами, миноискателями и шанцевым инструментом. Правило «Дуракам везет!» иногда срабатывало. Чаще находили ржавый шлем, ствол мушкета, кусок кирасы, но однажды я прочел в местной газете, что какой-то идиот нашел пистолет семнадцатого века в очень хорошем состоянии, отбил все расходы на карту и инструменты и оставшегося хватило на бутылку рома. Впрочем, среди искателей сокровищ попадались вполне вменяемые люди, которые так проводили отпуск. Найдут что-нибудь - хорошо, нет - тоже неплохо, ведь время провели интересно, а не
тупо валялись на пляже.
        - Настоящие карты кладов?! - то ли восхищенно, то ли недоверчиво воскликнул юноша.
        - Более настоящие не придумаешь, - серьезно заверил его. - Я сам их рисовал и старался не повторяться. За это старый пират отдавал мне фунт стерлингов из пяти, заработанных на жадном простофиле.
        Матросы весело заржали, а Роберт Эшли все еще пытался понять, правду я говорю или разыгрываю? Вскоре все-таки понял и опять смутился.
        Видимо, чтобы сменить тему разговора, спросил, показав на марс:
        - А мне можно туда залезть?
        - Можно, но по рею не ходи, свалишься, - предупредил я.
        Юный мичман не стал разуваться, полез в башмаках. Медленно и осторожно. Глядя, как цепко он хватается руками, не трудно было догадаться, как ему страшно. Едва он поднялся метра на три, как следом за ним с обезьяньей быстротой и ловкостью полезли два матроса. Догнав мичмана, они линями привязали руки Роберта Эшли к вантам так, чтобы не смог развязать зубами. При этом он абсолютно не мешал им. После чего матросы так же быстро спустились на палубу, а мичман остался словно распятым на вантах. Поскольку и вахтенный мичман, и вахтенный лейтенант увидели, что матросы проделали с Робертом Эшли, и ничего не сказали, я догадался, что это традиция, появившаяся за время моего перемещения. А может, и раньше была, но я не знал, потому что соприкасался с английским военно-морским флотом только в бою.
        - Зачем они меня привязали? - удивленно спросил Роберт Эшли.
        - Традиция такая, малыш, - с наигранной грустью ответил я.
        - И сколько мне здесь стоять? - задал он вопрос.
        - Десять шиллингов, - ответил за меня долговязый матрос, - и отвяжем.
        - Хватит и пяти, - урезал я их аппетит, - оставьте малышу немного на сладости.
        Платить ни за что такую большую сумму юноше не хотелось. Это ведь не слугам в гостиницах раздавать.
        - Если не отвяжите, я позову лейтенанта! - пригрозил он.
        - Боюсь, что лейтенант тебя не услышит, потому что и его самого когда-то привязывали, - предположил я. - Тем более, что это будет поступок не джентльмена.
        Последний аргумент оказался решающим.
        - Хорошо, я заплачу пять шиллингов, - пообещал он, - только у меня с собой нет.
        Спустившись с вант после того, как его отвязали, юноша остановился рядом со мной, собираясь сказать что-то приятное, судя по тому, как старался не встретиться со мной взглядами.
        - Я тебя туда не посылал, и традицию эту придумали для юных мичманов задолго до моего рождения, - упредил я его упреки, после чего развернулся, чтобы уйти, но напоследок добавил: - Не забудь, что ты дал слово офицера, иначе узнаешь еще много более жестоких флотских традиций.
        12
        Паскудно гудит боцманская дудка. Желание кинуть в ту сторону башмак неисполнимо только потому, что до него далеко тянутся. В юности я расколотил два будильника. Не пластиковых, а металлических. Мать их ставила на тарелку, чтобы звенели громче, пока количество разбитых тарелок не подорвало семейный бюджет. Я - «сова». Для меня подъем в шесть утра - трагедия. В мореходке я, не просыпаясь, переползал в «ноги» кровати, куда надо было откинуть одеяло, встав и отправившись на зарядку, и продолжал процесс. Моя кровать была на втором ярусе, и частенько дежурный офицер, зашедший проверить, все ли убыли на зарядку, не замечал, что под собранным в кучу одеялом кто-то спит. Но иногда утро начиналось для меня со свирепой офицерской морды. Это их так распирало от зависти. Сейчас с сонями борются боцманматы. Линьками. Стегают от души. Поскольку офицеров бить нельзя без приказа капитана, у спящих мичманов перерезают ножом одну из двух веревок, на которых висит гамак. У старших мичманов ту, что в ногах, у младших, начиная с третьего раза, ту, что в голове. Падение на палубу будит лучше всякого будильника на
тарелке. Я имел опыт сна на гамаке, а вот за Робертом Эшли, расположившимся рядом со мной, наблюдать было забавно. Отбой он мог считать удачным, если всего пару раз свалился с другой стороны гамака, укладываясь в него. И это при том, что гамаки висят почти впритык. Работает принцип «Кто первый лег, тому и счастье!». Последнему приходится расталкивать соседей, выслушивать приятные слова и не только. Если меня боцманмат все-таки первые дни (потом я втянулся) будил нормальным способом, потому что я, как помощник штурмана, стал одним из их непосредственных командиров, то моему соседу уже дважды обрезали веревку. Ту, что в голове. Теперь он вскакивает самым первым, расталкивая соседей и узнавая от них о себе много неправдоподобного. Встав, надо отвязать и свернуть гамак вместе с шерстяным одеялом, подушкой и матрасом, набитыми смесью ваты и пробковой крошки, перевязать их черным сезнем пятью шлагами и отнести этот рулон на главную палубу, где поставить на свое пронумерованное место в сетку у фальшборта. Мое место номер двадцать один. Сам выбрал, потому что пока еще много свободных. Во время боя матрасы и
подушки будут дополнительной защитой, а при затоплении корабля - спасательными средствами, правда, не шибко плавучими.
        Я иду на бак и там отливаю с подветренной стороны прямо за борт. На гальюне оборудовано по шесть посадочных мест с каждого борта, то есть из расчета пятьдесят человек на одно. На стоянке в деле все двенадцать, а вот на ходу при волнении наветренный борт будет нерабочим. Кому надо отлить, делают, как я, а остальные стоят в очереди, обмениваясь едкими замечаниями в адрес тех, кто не торопится уступить место. Туалетной бумаги все еще нет, вместо нее по-прежнему используют размочаленный конец троса, свисающего в воду. Мичманам можно испросить разрешение и воспользоваться двумя офицерскими туалетами, расположенными в кормовых раковинах, по одному с каждого борта. У капитана тоже два и в тех же раковинах, только выше.
        Зарядка по желанию, которого я ни у кого на «Бедфорте» пока не замечал. Умывание и чистка зубов тоже. Из мичманов только помощник хирурга и молодые мичмана составляют мне компанию в чистке зубов. Последние - по моему тираническому приказу. Старых мичманов я не напрягаю, потому что их только боцманские линьки исправят, а офицеров бить нельзя.
        Матросы начинают приборку главной палубы, опердека и гондека. На главную выливают морскую воду в непомерных количествах, а потом таскают по ней большой кусок пемзы, счищая размокшую грязь. В труднодоступных местах драят малыми кусками пемзы, встав на колени. Эти куски называются молитвенниками из-за такого же размера и позы, в которой с ними работают. В твиндеках палубы моют пресной водой с уксусом, который используют, чтобы банить пушки после выстрела. По субботам все стирают гамаки и одежду. Если в воскресенье кто-нибудь появится в грязной одежде, будет выпорот нещадно. Вместо мыла обычно используют мочу, как и сотни лет назад. Мой гамак стирает старый матрос за порцию грога. Мыла у него нет, но после стирки гамак мочой не воняет. Одежду можно отдать в стирку прачке, которая по субботам приплывает на лодке, собирает грязную одежду у тех, кто имеет деньги и желание воспользоваться ее услугами, а в середине недели привозит чистую. Стоит это удовольствие по пенсу за рубаху или панталоны, а пара чулок или галстук - полпенса.
        Возвращаясь с открытого воздуха в вонь внутренних помещений, удивляешься, как не замечал ее во время сна. Примерно через полчаса воздух в них станет чище, благодаря приборке и проветриванию. В твиндеки свежий будут гнать специальные ветряки, похожие на те, что на мельницах, только меньшего размера. Процедуру проветривания обязательно повторят перед сном, а при необходимости и среди дня. На французском флоте раньше о гигиене не шибко заботились. Как сейчас, не знаю, но говорят, что французские революционеры быстрыми темпами разваливают свой флот. На то они и революционеры, чтобы все менять, в том числе хорошее на плохое.
        На орлопдеке возле каюты хирурга стоят или сидят шесть человек в гражданской одежде. Это ночной улов. Каждую ночь на берег отправляется команда надежных матросов во главе с одним из лейтенантов и ловит в забегаловках и ночлежках тех, кто не имеет постоянного места жительства и работы, а иногда и просто всех, кто попадется. Делается это с разрешения властей, поэтому шибко не церемонятся. Если вдруг ошибутся, то утром извинятся и отпустят. После завтрака хирург осмотрит пойманных. Тех, кто не годен по здоровью, отпустят, а остальных разденут, сбреют в целях гигиены растительность на голове, в подмышках и паху, заставят помыться холодной водой, после чего выдадут матросскую робу, распределят по подразделениям и запишут в корабельную книгу. С этого дня они на службе в военно-морском флоте со всеми вытекающими последствиями, хорошими, как регулярное питание, что для многих все еще редкость, и оклад, согласно занимаемой должности, и плохими типа порки за нарушения дисциплины и трибунала и смертной казни за более серьезные преступления. Хотят они служить или нет - никого не интересует. Если сбегут, что
случается изредка, и снова попадутся, что случается часто, потому что легко определяемы по робе и выбритой голове, то будут повешены. Таким способом экипаж линейного корабля пополняется медленно, но верно. Однажды к нам перевели полтора десятка матросов со сгоревшего блокшива - старого корабля, использовавшегося как склад сухого провианта. Подозреваю, что проворовавшийся завскладом лихо замел следы. Приходят и добровольцы, но это обычно обладатели морских специальностей, для которых «Бедфорд» - очередное место работы, или многодетные вдовы бедняков приводят сыновей лет десяти, чтобы те хотя бы не голодали, а что этот кусок хлеба будет доставаться тяжко, так он и на берегу для нищих не легок. Как ни странно это звучит, но война для многих - это возможность на несколько лет улучшить свою жизнь, пусть и короткую.
        К восьми часам в кокпите собираются все ее обитатели. Нас уже тринадцать: три помощника штурмана, один из которых я, помощник хирурга, капитанский клерк и восемь мичманов. В корабельной книге числятся еще четыре мичмана, причем двоим всего по одиннадцать лет. Подозреваю, что это мертвые души, благодаря которым капитан и казначей имеют небольшой приварок к окладу. Записанным это тоже выгодно. Придут на корабль лет в семнадцать, имея уже за плечами шесть лет выслуги, необходимых для сдачи экзамена на лейтенанта, послужат пару лет, наберутся опыта - и перейдут на следующую ступень карьерной лестницы. За дальним от двери концом стола, застеленного относительно чистой скатертью из парусины, сидят старшие по возрасту и положению, а молодые - за ближним. У Роберта Эшли теперь есть товарищ-одногодка. Еще одному мичману четырнадцать лет, двоим по пятнадцать, двоим по шестнадцать и двадцатидвухлетний Джон Ривз. Бывший деспот сидит справа от штурманского помощника Джона Хантера, который напротив меня. Дальше занимает место капитанский клерк Самюэль Уорез. Он хотел сесть рядом со мной, но это место я отдал
помощнику хирурга Саймону Рузу. Молодежь расположилась согласно возрасту. Без пяти восемь Джон Хантер начинает стучать оловянной ложкой по столу, и все остальные, за исключением меня, поддерживают его. Это сигнал стюарду Георгу Кингу, что пора подавать завтрак. Индус ждет в коридоре и знает не хуже нас, сколько сейчас времени. Ритуал есть ритуал. Тут служат англичане, а не хухры-мухры. Ровно в восемь Георг Кинг заносит в кокпит поднос, на котором тарелка с тринадцатью кусками сыра, вторая с тринадцатью кусками пшеничного хлеба и третья с тринадцатью яблоками. Сыр казенный, а хлеб и яблоки купили на свои. Кушать сыр с казенными пшеничными сухарями, твердыми, как камень, если есть выбор, могут только юные мичмана, которые постоянно голодны. Они грызут сухари целый день, а старшие наедятся сухарей, когда уйдем в поход. По постным дням на завтрак вместо сыра копченая селедка. Она лучше подходит к пиву, которое стюард наливает нам из бочонка в оловянные кружки емкость грамм на триста пятьдесят. Пиво тоже наше.
        Минут пять слышно только щелканье зубов, чавканье, плямканье и отхлебывание. Молодые расправляются со своими порциями быстрее. Я тоже, когда поступил в мореходку, ел быстро и никак не мог насытиться. Четыре месяца вместе с нами учились пятикурсники и отдавали нам большую часть своей еды. Эта добавка и куски хлеба, которые втихаря съедал на лекциях, помогали мне дотянуть от завтрака до обеда и от обеда до ужина, который был в шесть часов. Часов в десять вечера приезжала машина со свежим хлебом, еще горячим. Его выгружали в хлеборезку такие же салабоны, как мы, поэтому можно было взять несколько буханок. Поскольку большая часть моих однокурсников была из деревень, в баталерке всегда стояли две-три посылки с салом, присланным родителями. Горячий хлеб с салом - и всю ночь снятся кошмары. Зато до завтрака есть не хотелось. В норму вошел только на третьем курсе, а на пятом мог вообще не пойти в столовую, сказать, чтобы мою порцию отдали салагам.
        Помня об этом, я изменил порядки, существовавшие при правлении Джона Ривза, когда старшие забирали лучшее, а младшим оставляли объедки. Теперь все получают поровну. У старших только одна привилегия - берут свои порции первыми, могут выбрать. На столе всегда чистая скатерть и есть полотенца для вытирания рук. Раньше руки вытирали о скатерть, которую, в лучшем случае, стирали раз в неделю. Продукты закупаем не у лодочников-перекупщиков, а на берегу, где все дешевле. Занимаюсь этим я. По субботам отвожу на берег грязную одежду, постельные принадлежности, скатерти, полотенца и отдаю их прачкам, а потом иду на рынок и покупаю на неделю бочонок пива, копченый окорок, колбасы, масло, яйца, сахар, чай, свежую зелень, включая яблоки, которых в Англии завались, поэтому очень дешевы. Англичане уже знают, из-за чего заболевают цингой, но лимонный сок моряки пока не пьют в обязательном порядке, потому что дорог. С покупками возвращаюсь на корабль. Постиранное привезет на неделе кто-нибудь из мичманов. Продукты прячем по бочкам и крепким ларям, чтобы не достались крысам. В связи с тем, что корабль несколько лет
находился в отстое, крыс на «Бедфорде» сравнительно мало, но, несмотря на расставленные везде крысоловки, количество их быстро растет. Кстати, пойманных крыс съедают матросы. Говорят, что хороший приварок к однообразной корабельной пище. Да и свежее мясо, пусть и крысиное - хорошее средство от цинги.
        Закончив завтрак, шестнадцатилетний мичман, засунув в карманы несколько сухарей, убегает на вахту. Во время стоянки в порту старший лейтенант разрешил мичманам уходить на завтрак немного раньше и возвращаться немного позже. Юный мичман на личном опыте знает, чем грозит опоздание к трапезе в такой дружной семье, где кинь от порога буханку хлеба - до стола не долетит. Остальные сидят еще несколько минут, обмениваясь новостями и сплетнями. На завтрак отводится полчаса. Старожилам это непривычно. Не в традиции англичан вот так просто и дружелюбно общаться с теми, кто «ниже» тебя, поэтому у старших мичманов и помощников свой разговор, а у младших - свой. Только когда говорю я, слушают все. Срабатывает инстинкт на старшего.
        В это время по соседству начинается просмотр пойманных бедолаг. Они раздеваются и заходят по одному в каюту хирурга. Осмотр каждого длится от силы пару минут. Один, громко и радостно говоря, что предупреждал о плохом зрении, а ему не верили, убегает наверх. Остальные переговариваются тихо, слов не разберешь. Они смирились с судьбой. В кастовом английском обществе с древних времен права имеют только рыцари-джентри-джентльмены-белые воротнички, а в двадцать первом веке - любой коренной белый англичанин. У остальных нет никаких прав по определению, и они это знают и, что главнее, принимают. Поэтому англичан удивляет, когда их обвиняют в двойных стандартах. Какие двойные?! Стандарт один: англичанин или другой (француз, немец, янки…), кого они считают почти равным себе, имеет права, а поляк, румын, русский, не говоря уже об арабах или, не к ночи будут помянуты, негры, должны молча знать и принимать отсутствие прав. То же самое и в межгосударственных отношениях. С равными надо вести себя прилично, а с остальными - по ситуации, и при этом возмущаться, если всякое быдло не хочет смириться со своей
участью, требует отношения к себе, как к равным, и прессовать его за это, используя слова «демократия», «права человека», «свобода слова», «мультикультурализм»…
        В будние дни с половины девятого утра начинаются учения и судовые работы. Помощники и мичмана уходят к своим командирам получить задание на день. По воскресеньям утром дают на завтрак на полчаса больше. В девять построение всего личного состава на главной палубе на, как я называю, божественную пятиминутку. Поскольку капеллана нет, а капитан в этот день на корабле не появляется, старший лейтенант зачитывает экипажу отрывок из Библии. Слушают все, независимо от вероисповедания. Так сказать, свобода совести по-английски. Впрочем, если бы присутствовать обязаны были только почитатели англиканской церкви, все бы срочно превратились в католиков, баптистов, а то и вовсе в атеистов. Затем старший лейтенант зачитывает весь Устав службы в Королевском военно-морском флоте. Вот уж что писал отъявленный зануда с садистскими наклонностями! Радовало, что, как обычно, жестокость наказаний смягчалась необязательностью и избирательностью их применения.
        По будням молодые мичмана в девять утра возвращаются в кокпит, где до двенадцати я преподаю им навигацию, морскую астрономию, кораблевождение. Это должен делать штурман Томас Рикетт, но, пообщавшись со мной в первый же день и поняв, что и ему не помешало бы у меня поучиться, уговорил капитана назначить меня помощником и доверить эту важную обязанность.
        Капитан появлялся на корабле два-три раза в неделю и всего на несколько часов. Он из Портсмута, дом находится неподалеку от набережной Саллипорта. Когда ему надоедает слушать сварливую (со слов Самюэля Уореза, который имел честь с ней общаться) жену, капитан Дэвидж Гулд посылает слугу, чтобы на сигнальной мачте, установленной на набережной, подняли флаги с приказом на «Бедфорд» прислать капитанский катер. Вахтенный мичман докладывает о сигнале вахтенному лейтенанту. Капитанский катер на бакштове за кормой корабля. Он красного цвета, как лев на форштевне. Весла тоже. Плавсредство подтягивают к трапу, гребцы занимают места и под руководством старшины катера, исполнявшего обязанности рулевого, стремительно несутся к берегу. Они должны оказаться там раньше капитана, который очень не любит ждать. Впрочем, еще ни разу не было, чтобы катер ждал капитана меньше четверти часа. За это время гребцы успевали выпить пива или пообщаться с женами, которые разбираются в сигналах на мачте не хуже морских офицеров. Может быть, именно поэтому катер несется к берегу так быстро.
        Пятидесятичетырехлетний капитан Дэвидж Гулд среднего роста и крепкого сложения. Лицо грубое, рубленое. Если бы в английском флоте можно было бы в принципе выслужиться из боцманов в капитаны, я бы подумал, что вижу перед собой пример. Не знаю, почему, но Дэвидж Гулд не любит морскую форму. Я видел его только в черном кафтане и панталонах. Менялся цвет камзола, которых я пока насчитал три: красный, коричневый и кремовый. У меня появилось подозрение, что капитан из семьи квакеров. Второй его странностью была привычка думать вслух. Видимо, процесс мышления слишком трудоемок для Дэвиджа Гулда, поэтому отключаются некоторые функции, а именно контроль окружающей среды, потому что перестает замечать, что рядом люди, и контроль речи, потому что тихо проговаривает то, о чем думает. В то же время принятое решение всегда остается в тайне, поэтому подчиненные знают, о чем капитан думал, но должны угадать, до чего додумался. Как мне говорили, связь иногда не просматривается абсолютно. В остальном его характеризовали, как смелого, но безынициативного командира, и в меру вороватого, но не злого администратора.
        Он проведал корабль на второй день моего пребывания на службе и пригласил обоих новых мичманов на обед. Кроме меня и Роберта Эшли за столом присутствовал второй лейтенант Ричард Вардроп - тот самый смурной тип, который был на вахте во время нашего прибытия на корабль. Он приходится Дэвиджу Гулду дальним родственником по жене, а потому постоянно обедает у капитана. Обслуживали нас шесть слуг. Капитану положено иметь по четыре слуги из каждой сотни экипажа, то есть на «Бедфорде» должно быть двадцать четыре. Пока нет и половины, но все равно кажется, что их слишком много. Сперва нам подали говядину, замоченную в кларете с перцем и мускатным орехом, а затем запеченную на углях и положенную во вскипяченный маринад, куда добавили взбитое сливочное масло. За ней последовал бифштекс с картофельным пюре, а потом вареный говяжий язык с цветной капустой. На десерт были сливочный пудинг и засахаренные груши. К главным блюдам подали красный портвейн, а к десерту - испанский херес.
        Я предупредил Роберта Эшли, чтобы за столом поменьше болтал. Нас туда пригласили слушать умные мысли начальства, а не умничать. Спросили - ответил, нет - промолчал. И отвечать надо коротко и толково. Юноша держался до второго бокала портвейна. Потом его понесло. Капитан отнесся к его болтовне спокойно. Может быть, потому, что я вовремя пинал под столом молодого мичмана, благодаря чему он затыкался ненадолго. Второй лейтенант за все время обеда произнес от силы пару десятков слов, и большая их часть была сказана слугам. Это были указания налить еще вина. После каждого выпитого бокала лицо Ричарда Вардропа становилось еще бледнее, хотя и до обеда оно было словно напудренное. Я занимал промежуточное положение, произнеся немного больше слов, чем второй лейтенант, и намного меньше, чем юный мичман.
        - Кузен писал, что ты служил на купеческом судне, - сказал мне капитан после того, как расправился с бифштексом.
        - Полгода юнгой, а потом три года помощником шкипера, - напомнил я то, что написал ему мистер Тетерингтон.
        - Вот и Томас Рикетт говорит, что из тебя получится хороший помощник. Ему нужны еще два, а где их сейчас найдешь?! Столько кораблей ввели в строй за последний год, что даже опытных капитанов не хватает, - сообщил Дэвидж Гулд. - Будешь получать… - он запнулся, вспоминая, какой оклад у помощника штурмана.
        - Три фунта шестнадцать шиллингов, - подсказал второй лейтенант, который, как мне говорили, из мичманов сразу перешел в лейтенанты во время войны с Соединенными Штатами и ни дня не служил помощником штурмана.
        - Предпочитаю получать оклад мичмана и призовые, - сказал я.
        Почему-то считалось, что помощники штурмана участие в боях не принимают, хотя мое место по боевому расписанию будет возле грот-мачты, где я буду командовать матросами, работающими с парусами, поэтому призовые им не положены. Матросам, которыми я буду командовать, положены, а мне нет.
        - На днях обещают прислать мичманов из Королевской военно-морской академии, - сообщил капитан Гулд. - Если окажутся толковыми специалистами, заменят тебя.
        В эту академию берут юношей не моложе тринадцати лет и в течение трех лет учат теории. Потом они должны прослужить на корабле два года, после чего могут сдавать экзамен на лейтенанта. То есть на достижение цели они потратят пять лет - на год меньше, чем те, кто сразу начал служить на корабле. Впрочем, правило «не моложе девятнадцати и со стажем не менее шести лет» часто нарушалось. Знатный или человек со связями в военно-морской среде мог стать лейтенантом лет в шестнадцать, не прослужив и половины необходимого срока.
        - Можно назначить Джона Ривза, - подсказал я.
        - Этого тупицу переводят с корабля на корабль, потому что он годен только пить и дебоширить. При первом же случае и я спишу его, - пообещал Дэвидж Гулд. - Мне доложили, что он и с тобой подрался.
        - Только попробовал, - произнес я, не отрицая сам факт столкновения, но и не сознаваясь в драке.
        - Вот такая у них привычка: никогда правду не скажут, - пробурчал тихо капитан, думая вслух.
        - Я всегда говорю правду! - вмешался в наш разговор запьяневший Роберт Эшли, который не врубился, что неприлично подслушивать, о чем люди думают. - У меня отец очень строгий, наказывал, если я совру!
        Дэвидж Гулд не обиделся и даже улыбнулся, слушая пьяный базар. У капитана две дочери на выданье и маленький сын. Может быть, Роберт Эшли в голове капитана ассоциировался с сыном.
        С этого дня я стал помощником штурмана, а потом и учителем подрастающего поколения, которое упорно не хотело повышать свой профессиональный уровень. Точнее, они были уверены, что знание навигации и астрономии боевым офицерам ни к чему. Прикажут штурману - и он доведет корабль до места боя, а там они и без этих знаний расправятся с врагом. Кстати, на корабле радиоэлектронной борьбы «Рица» второй дивизии охраны водного района Краснознаменного Черноморского флота, на котором я проходил офицерскую стажировку, командир штурманской боевой части жаловался мне, что офицеры других специальностей в навигации, мягко выражаясь, слабоваты. Через неделю на «Бедфорд» прибыли три выпускника Королевской военно-морской академии. Один из них был семнадцатилетним и успевшим до учебы послужить два года на фрегате, поэтому его сразу назначили третьим помощником штурмана, а два - шестнадцатилетними теоретиками, поэтому остались мичманами.
        Во время наших теоретических занятий на гондеке над нашими головами и опердеке, шканцах и баке проходят практические. Комендоры под руководством мичманов и присмотром офицеров раскрепляют пушки, заряжают, выкатывают, открыв порты, в положение для стрельбы, потом откатывают на длину брюка, пыжовником выковыривают начинку (вместо пороха мешочек с опилками), банят и опять заряжают. К ядрам, картечи и книппелям добавились бомбы, но моряки их недолюбливают. Слишком часто бомбы взрываются до того, как вылетят из ствола пушки. Дальность стрельбы тридцатидвухфунтовых пушек больше мили, но результативная - около двух-трех кабельтовых. Занятия продолжаются часа два. Движения доводятся до автоматизма. Говорят, что опытный расчет делает пять выстрелов за три минуты, причем на французские два отвечают тремя. Посмотрим в бою, так ли это. В любом случае, мероприятие полезное во всех отношениях: и опыт нарабатывают, и экипаж не болтается без дела, что резко повышает дисциплину, и физическая нагрузка полезна при малоподвижном образе жизни на корабле, и устают основательно, что резко снижает уровень агрессивности.
По окончанию занятий орудия крепятся по-походному.
        На главной палубе матросы под руководством морпехов осваивают мушкеты. Мишенью служит высокая куча всякого ненужного хлама на плоту, который метрах в пятидесяти от корабля. Зачетным считается выстрел, если пуля попала в любую часть кучи или плота. Юные мичмана с большим бы удовольствием постреляли из мушкетов, но приходится слушать бухтение зануды.
        На обед кокпит опять наполнился членами нашего клуба. Как положено, постучали ложками, и стюард Георг Кинг внес бачок с гороховой кашей с маленькими кусочками разваренной солонины. Ее специально режут очень мелко и разваривают вместе с горохом очень сильно, превращая в жиденькую кашу, чтобы не было драк из-за лучшего куска. В том месиве, что в нашем бачке, невозможно найти лучший кусок. Еще варево делают из овсяных хлопьев и картошки, но последняя бывает редко, потому что начистить на такую ораву трудно. Затем слуга выдает из наших запасов каждому по ломтю копченого, свиного окорока и пшеничного хлеба, у которого на верхней корочке перед запеканием была выдавлена буква «W» (от Weat - пшеница). Это хлеб для состоятельных, а беднота покупает черный хлеб грубого помола, помеченный буквой «H» (от Housewife’s bread - хлеб домохозяек). Вроде бы стюард отрезает всем одинаково, но мой кусок всегда немного больше, а у молодых мичманов - немного меньше. Старшие обед начинают с грога - смеси рома с подслащенной, холодной, кипяченой водой. Напиток так назван в честь адмирала по кличке Грог (так называется
дробленый кирпич, наверное, о свою голову дробил, как российская десантура). Раньше каждому выдавали по полпинты (чуть менее трехсот грамм) рома, но адмирал решил, что это много, и приказал разводить водой, подсластив ее. Подозреваю, что теперь рома в напитке чуть больше, чем сахара. Членам экипажа моложе пятнадцати лет грог не положен, поэтому юные мичмана смотрят на старших с завистью. Они уверены, что пить это пойло - признак военно-морской крутизны. Кстати, новичкам, прибывшим на корабль после одиннадцати часов утра, дневная порция грога не положена, поэтому они первым делом уточняют, сколько время.
        После обеда отдых. Можешь заниматься, чем хочешь из разрешенного. Даже можно поспать, если найдешь удобное место. Гамаки с постельными принадлежностями трогать до отбоя не положено, но если сумеешь пробраться в кладовую с запасными парусами…
        Между четырьмя и пятью часами к борту корабля приплывает лодочница, которая продает нам свежее молоко, булочки, хлеб и что заказали в предыдущий день. Молоко и булочки покупаем для вечернего чая, который строго в пять часов. Перед этим приемом пищи ложками не стучат. Стюарт приносит медный чайник с заваренным чаем, молоко в медном кувшинчике, булочки, сливочное масло и варенье. Чай разливает первый помощник штурмана Джон Хантер. У штурманов, как и у лейтенантов, старшинство определяется датой получения должности, но в данном случае он получил эту обязанность, как старший по возрасту. В английских семьях святая обязанность разливать чай принадлежит старшей женщине. Обычно это мать семейства. Если кто-то другой хочет исполнить эту обязанность, то говорит: «Я побуду мамой». В кокпите «мамой» пришлось быть Джону Хантеру. Он выполняет эту обязанность добросовестно: всем, кроме меня, наливает чая в оловянные кружки ровно на три четверти. Молоко каждый доливает себе сам. Мне наливает полную кружку чая. Я это извращение - чай с молоком - не понимаю и не принимаю, а китайцы и вовсе считают первым признаком
варвара, потому что так пьют и их соседи-кочевники. Мои сослуживцы считают варварством отказ от молока, но относятся с пониманием. Жители метрополии знают, что их соотечественники, проведшие много времени в колониях, нахватываются там дурных привычек. Надо относиться к этому спокойно, потому что и сам можешь оказаться у черта на куличках.
        После вечернего чая важных дел и занятий обычно нет. Кто похитрее, отдыхают, кто попался под руку командиру своего подразделения, выполняют легкую работу.
        В восемь часов обтяжка всех парусов втугую и проверка узлов и креплений. Поскольку паруса наши подвязаны к реям, проверка сокращенная, занимает минут пять от силы.
        После чего наступает ужин. От государства нам выдают ту же размазню, что была на обед. У кого есть деньги, прикупили у лодочников не только еду, но и выпивку. На ужин пей, сколько хочешь, только потом не буянь сильно. После приема пищи почти все выходят на главную палубу, курят трубки и болтают. С бака время от времени доносятся раскаты хохота. Наверное, вспоминают, кого и как разыграли. На третий день службы мичман Роберт Эшли по приказу помощника штурмана Джона Хантера до вечера разыскивал на корабле матроса Чикса. Это аналог российского поручика Киже. Каждый, к кому обращался мичман за помощью, подробно объяснял ему, куда вот буквально только что пошел Чикс. Обычно направляли в другой конец корабля или на другую палубу.
        Я поделился со старыми матросами советским опытом, и теперь частенько какой-нибудь салага целый день, под смех всего экипажа, включая лейтенантов, усердно точит маленьким напильником лапы запасного чугунного якоря, который весит полтонны, если не больше. Эта подсказка сделала меня кумиром баковых. Они дали мне прозвище Пират, к которому я отношусь с иронией, хотя имею на него больше прав, чем самые известные пираты. Роберта Эшли зовут Капитан Кид. Назвали его так не в честь известного пирата Кидда, а потому, что англичане маленького ребенка называют козленком (kid). Юноша, не улавливая потерю одной буквы, переполняется гордостью, когда его так называет, чем веселит баковых и не только.
        Отбой в десять. Гамаки начинают разбирать за четверть часа, чтобы повесить его и лечь первым. В помещениях гасят все лампы, кроме тех, что возле трапов и постов часовых. Всю ночь вахтенные мичмана после того, как отобьют склянки - ударами в судовой колокол отметят окончание получаса, а пехотные унтер-офицеры, когда вздумается, будут обходить корабль и проверять, не загорелось ли где-нибудь что-нибудь, не занимается ли кто-нибудь чем-нибудь запрещенным типа курения, выпивки, азартных игр, педерастии, которая широко распространена на английских военных кораблях, несмотря на жестокие наказания.
        Кстати, на российских судах и кораблях судовой колокол называют рындой, говорят «бить в рынду склянки». Это очередной образец морской образованщины, как и «я ходил по морям». «Рында» - искаженная английская команда вахтенному матросу бить склянки «Ring a bell!» («Бей колокол!»), а «бить рынду» - судовым колоколом отбивать склянки в двенадцать часов. В прошлую мою эпоху рындой на Руси называли телохранителя. Наверное, в мозгах русских моряков, обучаемых в том числе и англичанами, одно понятие как-то слилось с другим.
        Я не слышу ни звон колокола, ни шагов вахтенных, потому что засыпаю почти моментально и крепко, как в бытность курсантом. При этом не могу сказать, что устал за день. В сравнение с советским военно-морским флотом, нынешний английский кажется пионерским лагерем, играющим в военно-патриотическую «Зарницу»
        13
        В конце июня в Портсмут вернулся флот Канала, как называли корабли, несущие службу в Ла-Манше. Командовал флотом адмирал белой эскадры Ричард Хау, эрл. Вернулся с победой. У французов было на один линейный корабль и три фрегата больше, что, видимо, и помогло им проиграть сражение. Или последствия революционных преобразований, когда опыт и профессионализм пытаются заменить героическим порывом. В итоге англичане потеряли три сотни погибшими и восемьсот человек были ранены, а французы только убитыми три с половиной тысячи и столько же было пленных. Шесть французских линейных кораблей (два восьмидесятипушечные и четыре семидесятичетырехпушечные) стали призами, а один, «Народный мститель», затонул, что большая редкость для деревянных кораблей. Но мочилово, говорят, было серьезное. Этот «Народный мститель» сцепился снастями с английским «Брансвиком» так плотно, что на последнем вынуждены были открыть крышки своих портов выстрелами из пушек. Промазать в такой ситуации было сложно, поэтому дело решилось подготовленностью комендоров, которая у англичан на голову выше, чем у французских, зараженных
революционным бардаком. При этом отмечалось, что английские корабли, позабыв обязательное правило, существующее с прошлой моей эпохи, нарушили линейный строй и в нескольких местах разрезали французскую линию, превратив красивое сражение двух линий в вульгарную свалку. Поскольку французские корабли считаются и являются лучше английских, добыча была ценной. Особенно ей радовались мичмана и лейтенанты, которым светило повышение. Джон Ривз и Джон Хантер засуетились, готовясь к очередной сдаче экзаменов на лейтенанта.
        Двадцать восьмого июня в Портсмут прибыл король Георг Третий. По такому случаю наш корабль был вылизан от орлопдека до клотика и весь экипаж облачен в парадную форму. Капитан Дэвидж Гулд ночевал в своей каюте и с утра мотался по главной палубе, надеясь на чудо и бормоча себе под нос: «Он обязательно к нам заедет». Вместо короля на «Бедфорд» приплыли на капитанском катере обе дочери Дэвиджа Гулда. Тоже хотели посмотреть на венценосца. Только вот странно было бы, если бы Георг Третий посетил корабль, не участвовавший в сражении.
        Король выбрал стопушечную «Королеву Шарлотту», на которой держал флаг адмирал Хоу. Остальные корабли на Спитхеде приветствовали его холостыми выстрелами. После первых же залпов весь рейд покрылся густым черным дымом, в котором трудно было разглядеть соседние корабли. Раздача была знатная. Адмиралу Ричарду Хоу король вручил шпагу, украшенную бриллиантами. Отличившихся офицеров наградили золотые медали, а несколько капитанов были произведены в рыцари. При этом как-то забыли, что флот Канала был выслан в Атлантику для перехвата каравана с американской пшеницей. Пока англичане сражались с охраной каравана, суда с зерном благополучно добрались до французских портов и спасли молодую республику от голода и, скорее всего, от гибели. Адмирал Хоу не знал китайскую стратегему «Пожертвуй сливу ради персика». Подозреваю, что забыли о главной цели потому, что на суше война проходила, мягко выражаясь, не слишком хорошо для англичан. Срочно нужна была хоть какая-нибудь победа - и вот она! Раздав награды, Георг Третий выпил и закусил в каюте адмирала и убыл на берег, увозя с собой знамена захваченных призов. Потом
мы узнаем из газет, что в Лондоне устроят торжественную процессию, пронесут эти знамена через полгорода к собору Святого Павла, где и вывесят их.
        Дочери капитана задержались на корабле почти до вечернего чая. Подозреваю, что по приказу своей матери. На «Бедфорде» три (третий, четвертый и пятый) неженатых лейтенанта, что является вопиющим безобразием, по мнению любой матери незамужних дочерей. Все три лейтенанта били копытами возле девушек, пока те не убыли на берег. Старшей дочери семнадцать лет. Старалась выглядеть строгой и неприступной, чтобы сочли умной и поскорее взяли замуж. Она не догадывается, что умных замуж не берут, пока не поумнеют и не прикинутся дурами. Второй дочери пятнадцать. Быть умной ей, видимо, не грозит, поэтому постоянно смеялась и строила глазки всем неженатым лейтенантам сразу. Все три придурка кружили около нее, как мухи возле ложки меда в бочке дегтя.
        Женщины на военном корабле - это та еще тема. Я не имею в виду жен наших унтер-офицеров, которые, во-первых, при мужьях, а во вторых, на женщин уже мало похожи, мужики в юбках. Когда долго трешься чисто в мужском обществе, каждая молодая особа противоположного пола воспринимается, как раскрасавица. Сравнивать ведь не с кем, а гормоны бунтуют, требуя реализации. После долгого рейса запах женщины - это первое, с чем сталкиваешься на берегу. Именно сталкиваешься: сходишь по трапу, шагаешь по пирсу и - бабах! - натыкаешься на скрытый зов самки. Даже паршивые, дешевые духи не перешибают его. Находишь ее взглядом, умом понимаешь, что не та, но ноги сами поворачивают в сторону женщины. Это быстро проходит, но впечатления запоминаются на всю жизнь. Мне кажется, я помню все подобные встречи.
        К дочерям капитана я отнесся спокойно, потому что не реже раза в неделю бывал на берегу. Мое молодое тело подталкивало к опрометчивым поступкам, но старые мозги урезонивали его. Ничего там не светит, так что и время терять нечего. Даже если бы у меня были серьезные намерения, Дэвидж Гулд не выдал бы свою дочь за какого-то помощника штурмана. Претендент должен быть перспективным лейтенантом, как минимум.
        Наверное, мое невнимание к его дочерям плюс моя хорошая одежда подвигли капитана доверить мне проводить их домой. Сам Дэвидж Гулд решил побыть на корабле до следующего утра. Капитан все еще на что-то надеялся, бурчал себе под нос: «Адмирал может позвать, а я - вот он». Я спустился по трапу впереди девушек и помог им перейти на капитанский катер. Обе сели на освобожденную для них, переднюю банку лицом по ходу движения, а я - на носовую, лицом к ним.
        - Весла на воду! - приказал я гребцам, и мы полетели к набережной, чтобы причалить неподалеку от дома капитана.
        Избалованные мужским вниманием на корабле, девушки ожидали, что и я начну метать комплименты. Младшая, сидевшая справа от меня, даже улыбнулась, подбадривая. Реакции не дождалась. Если хочет пообщаться, пусть сама и начинает. Кто начинает, тот и проигрывает, а выигрывает тот, кто кончает. Старшая сестра, которой был хорошо виден шрам на моей щеке, старалась не смотреть на меня.
        Убедившись, что продолжения праздника души и сердца не будет, старшая сестра тихо и без эмоций констатировала на французском языке с пресквернейшим акцентом:
        - Какой безобразный урод.
        Младшая, глядя на меня, улыбнулась, словно услышала комплимент в мой адрес.
        Я все еще не привык к шраму, постоянно забываю о нем, а мне постоянно напоминают. Слова девушки почему-то царапнули, хотя она совершенно не в моем вкусе. Я сделал вид, что не понимаю французский язык. Иначе надо было бы что-то предпринять, а мне ни к чему осложнять отношения с капитаном.
        Приход флота адмирала Хоу с призами скорректировал мои планы на будущее. Я был уверен, что, служа на тихоходном линейном корабле, о призовых можно забыть, поэтому не шибко сопротивлялся назначению помощником штурмана. Вот если бы служил на фрегате, которые, как мне рассказали, захватывают купеческие суда чуть ли не каждый день, то ни в какую бы не пошел в помощники штурмана. Да, захват купеческих судов светит линейным кораблям только в порядке исключения. Зато можно захватить вражеский линейный, а это совсем другие деньги. Восьмидесятипушечный французский линейный корабль без пушек и снаряжения стоит около шестидесяти тысяч фунтов стерлингов (один фунт стерлингов сейчас равен примерно двенадцати французским ливрам). Поскольку корабль захвачен снаряженным, цифру надо, как минимум, удвоить или даже утроить и добавить к ней премиальные по пять фунтов за каждого пленного французского моряка. Минус амортизация в ходе боя. Две восьмые (четверть) забирает казна. Одну восьмую, если рядом были, даже не участвуя непосредственно в захвате этого приза, другие английские корабли, или две восьмые, если таковых
в зоне видимости не было, получает капитан. Одна восьмая идет адмиралу. Если корабль не состоял в составе флота, а находился в данный момент под командованием Адмиралтейства, выполняя индивидуальное задание или следуя на соединение с флотом, то адмиральская доля достается капитану. Одна восьмая, согласно окладам, делится между офицерами корабля. Одна восьмая - между унтер-офицерами. Последняя - между нижними чинами, Если считать по самой нижней планке, захваченный, французский, линейный корабль стоит сто тысяч фунтов. Как мичман, я бы получил призовыми примерно шестьсот пятьдесят пять фунтов, как пятый лейтенант - тысячу сто, а как штурман - тысячу двести двадцать. Попасть на фрегат мичманом теперь для меня практически невозможно. Надо чтобы капитан фрегата очень сильно захотел взять меня, а Дэвидж Гулд согласился на переход. Маловероятно и стать мичманом на «Бедфорде», несмотря на обещания капитана. Чтобы стать лейтенантом, надо сдать экзамен, а чтобы допустили к нему - прослужить несколько лет или заиметь протекцию. Зато попытаться сдать, точнее, попытаться провалить экзамены на штурмана я смогу
через год - именно столько надо прослужить помощником, если нет подтверждения работы шкипером на купеческом судне. Тогда появится еще и шанс попасть на фрегат, где, к тому же, морских лейтенантов два, а всего офицеров восемь-девять человек, а не одиннадцать и более, как на линейном корабле. Так что мне придется общаться с Дэвиджем Гулдом не менее одиннадцати месяцев без нескольких дней и получать от него характеристику-рекомендацию.
        Матросы вытащили катер носом на берег, чтобы дамы не замочили ножки. Я помог дочерям капитана ступить на сушу, после чего провел их до дома. Шли молча.
        Лишь однажды девушки поздоровались со встречной женщиной в широкополой шляпой, с которой пучками свисали разноцветные ленты, после чего младшая произнесла, изображая детскую капризность:
        - Хочу такую шляпку!
        - Ребекка, веди себя прилично! - одернула старшая.
        Семья капитана Гулда жила в двухэтажном каменном доме, крытом светло-коричневой черепицей. На первом этаже четыре узких окна, на втором - четыре более широких. Возле крыльца без навеса девушки остановились, старшая достала их красной матерчатой сумочки в форме сердца серебряный шиллинг и протянула мне, глядя при этом вбок. Так понимаю, это мне компенсация за косметический недостаток.
        Я не удержался и, улыбнувшись как можно милее, молвил на прекрасном французском языке:
        - Мадмуазель, я, конечно, безобразный урод, но не слуга.
        Дальше была пауза, во время которой лицо старшей сестры стало пунцовым, причем сперва лоб и подбородок, а потом уже щеки и нос. У младшей приоткрылся ротик, будто увидела заговорившее дерево. Несколько секунд Ребекка анализировала информацию (папина дочка!), после чего прыснула, пытаясь сдержать смех, а потом захохотала громко, заливисто, закрывая при этом рот двумя ладошками и наклонив голову. Она смеялась так заразительно, что не удержался и я. Глядя на меня, начала улыбаться и старшая сестра.
        Отсмеявшись, Ребекка размазала слезы по щекам и предложила на более приличном, чем у старшей, французском языке:
        - Заходи, попьешь с нами чай.
        Время было около пяти. Если поспешу, то успею попить на корабле. Не думаю, что в семье капитана подают к чаю что-нибудь лучше булочек. К вечернему чаю разносолы не положены. Да и гребцы будут ждать меня, не смея отойти.
        - Не могу, - отказался я. - Вашему отцу может понадобиться катер.
        - На другом доплывет! - капризно произнесла младшая сестра.
        - Как ты можешь так говорить, Ребекка?! - одернула ее старшая, которая, видимо, не горела желанием находиться со мной рядом. - Он на службе, а там порядок!
        Меня забавляет уверенность штатских, что у военных всегда порядок. Разве что предметы всегда расположены параллельно и перпендикулярно.
        14
        Через три дня капитан прибыл на судно и пригласил меня на обед. Если бы дочери обиделись на меня, то встретился бы с капитаном до обеда. На это раз за столом сидели вдвоем. Второй лейтенант, сменившись утром с вахты, был отпущен домой на сутки. День был постный, поэтому ели рыбу соленую, копченую и жареную. Не обошлось и без картофельного пюре, так любимого капитаном да и мною. Подозреваю, что придумали картофельное пюре на английском флоте: уж больно удобно его делить на порции.
        Когда подали десерт - лимонный пудинг и херес к нему, Дэвидж Гулд сообщил приятную новость:
        - Ты понравился моим дочерям. Сказали, что прилично болтаешь на французском языке.
        - Да, говорю немного, - скромно, в духе английской традиции произнес я.
        Джентльмен никогда не будет хвастаться своими способностями, победами, титулом, богатством. Считается хорошим тоном произнести с легкой насмешкой, мол, да, мои предки лет семьсот назад затесались в графы и получили от Вильгельма Завоевателя несколько тысяч акров земли, и теперь мне приходится возиться с ней.
        - А испанский язык знаешь? - поинтересовался капитан и с искренним возмущением пожаловался: - В испанских портах никто не говорит по-английски!
        - И по-испански немного говорю, - признаюсь я. - Я же вырос на Ямайке. Рядом жили люди разных национальностей, дети играли вместе, а ребенком быстро учишься говорить на чужом языке.
        - Это хорошо, - решает он, показывает слуге, чтобы налил нам еще вина, после чего ставит меня в известность: - Будешь приезжать к нам на обед два-три раза в неделю. Заодно с дочками поболтаешь на французском языке.
        Так понимаю, ему не хочется тратиться на учителя французского языка, хотя французов сейчас в Англии валом, берут мало. Мое желание его не интересует. Уверен и не без основания, что каждый штурманский помощник мечтает вместо несения службы проводить время в компании молодых девушек и кушать не корабельную баланду. Я - не исключение.
        У капитана в доме пять слуг. Трое числятся на «Бедфорде», где получают жалованье от государства и набирают выслугу лет. Миссис Гулд оказалась не такой уж и стервой. Наверное, пилила мужа, когда он, после окончания предыдущей войны, сидел на берегу несколько лет на половинном окладе. Перед этим командовал кораблем четвертого ранга, поэтому в резерве получал всего сто сорок семь фунтов стерлингов. В деревне этих денег хватило бы на более-менее приличную жизнь такому немалому семейству, а вот в Портсмуте - вряд ли. Сейчас у него оклад триста восемнадцать фунтов стерлингов плюс разные бонусы с корабля. Уверен, что и картофельное пюре, на которое я нарываюсь почти в каждый визит в капитанский дом, изготовлено из корабельной картошки.
        После обеда и до вечернего чая я болтал на французском языке с дочерями капитана. Восьмилетнего сына избавили от моего занудства. Его обучали сестры. У меня сложилось мнение, что у каждого счастливого англичанина есть старшая сестра. Именно поэтому он и счастлив по жизни. Эти сестры созданы для того, чтобы компенсировать холодность английских матерей. Подозреваю, что матери такими становятся после того, как отдадут все тепло младшему брату. Мне было не трудно и даже приятно заниматься с девушками. Планов на этих девиц у меня никаких, не мой типаж, поэтому общаемся чисто по-дружески. Иногда гуляем по городу. По-любому это лучше, чем сидеть на корабле. После вечернего чая капитанский катер отвозил меня на «Бедфорд».
        Приглашали меня только по будням. Выходные - это святое, особенно воскресенье. В этот день свободных от вахты мичманов, помощников, унтер-офицеров и надежных матросов отпускали на берег. Впрочем, отправлялись только женатые и те, у кого были деньги, то есть в первое воскресенье после получения жалованья - все свободные от вахты, во второе - те, кто в первое стоял на вахте, а в третье - скопидомы, не успевшие пропить оклад в первые два увольнение.
        Кстати, день выдачи жалованья - тот еще денек. На корабль приплывают жены, торговцы, кредиторы и начинают до захода солнца вышибать деньги самыми разными способами из членов экипажа. Само собой, почти все матросы и пехотинцы упиваются вусмерть. Как ни странно, за «подвиги» в этот день никого не наказывают. Разве что за поножовщину, но на нашем корабле пока тяжелых случаев не было. С наступлением сумерек посторонние удаляются с корабля морскими пехотинцами самым бесцеремонным образом. Упрямых обхаживают прикладами и выбрасывают за борт, даже не поинтересовавшись, умеет плавать или нет. Дальше до отбоя происходит дискотека под аккомпанемент струнных, духовых и ударных инструментов, которых на корабле изрядное количество, и хоровое пение. Самые стойкие продолжают орать и искать приключения после десяти вечера, но морпехи опять же с помощью такого универсального инструмента, как приклад, быстро устанавливают тишину. На следующее утро по лицам видно, кто удачно провел предыдущий день, и все ходят усмиренные, разгрузившиеся.
        В одно из воскресений после утреннего построения мичмана под предводительством пятого лейтенанта Уильяма Моу, который был на вахте и скучал, устроили на главной палубе турнир по фехтованию. Уровень участвовавших в турнире был так низок, что я даже наблюдать постеснялся. И без меня было достаточно зрителей, в основном баковых. Но в этот день я ждал у трапа, когда привезут заказанную мною книгу капитана Джона Клерка «Движение флотов», вышедшей четыре года назад и сильно повлиявшей на тактику ведения боя. В книге напрочь отметалась важность соблюдения линейного строя. Каждый капитан должен был действовать по ситуации и сам решать, идти и дальше в колонне или разрезать строй кораблей противника. Книгу я заказал еще во вторник в магазине, где основными товарами была писчая бумага, гусиные перья и чернила, а сегодня до обеда обещали подвезти ее. От скуки я изредка поглядывал на махающих рапирами, которых язык не поворачивался назвать фехтовальщиками. По будням с мичманами, кто из них желал, занимались пехотные унтер-офицеры. Учили самому примитивному - блокировать удар противника и нанести ответный. У
старших мичманов иногда получалось. Тому же пехотные капралы учили матросов, но в принудительном порядке, так что уровень некоторых зрителей мог быть выше, чем у участников. Поскольку призовой фонд в сумме два шиллинга состоял из взносов мичманов и одного шиллинга от пятого лейтенанта, он и был судьей и завершал турнир поединком с победителем квалификационных туров. Каждая пара, надев на лицо легкие оловянные маски, похожие на «личины» средневековых рыцарей, и на тело толстые кожаные нагрудники, сражалась три раунда. Если выигрываешь первые два, третий раунд был не нужен. Появились специальные турнирные шпаги с накрученным на острие круглым шариком, чтобы ненароком не продырявить соперника. Для данного турнира это была очень важная предосторожность. Если тыкать в соперника более-менее научились, то защита была слаба у всех. В очередной раз до финала дошел мичман Джон Ривз. С его-то сроком пребывания на службе хоть чему-то надо было научиться. Кстати, он начинал вместе с Уильямом Моу, и до сих пор они поддерживали приятельские отношения, не забывая о субординации. В очередной раз пятый лейтенант
победил своего приятеля, что не мудрено. Во-первых, шиллинг жалко, а во вторых, Уильям Моу был гибче, подвижнее и умнее, правда, всего на самую малость. Именно этой малости ему хватило, чтобы стать лейтенантом.
        - Да, мой друг, тебе еще надо поучиться! - покровительственно произнес Уильям Моу, выиграв со счетом «два - один». Заметив ухмылку на моем лице, высокомерно поинтересовался: - Ты, наверное, лучше Джона владеешь шпагой, поэтому никогда не участвуешь в турнирах? Или денег жалко?
        - Конечно, жалко, - отвечаю я. - Вот если бы призовой фонд был побольше, я бы рискнул.
        - Какую сумму ты готов поставить на кон? - подзуживает меня пятый лейтенант. - Пять шиллингов? Десять? Или целый фунт?
        Хотел я наказать его на фунт стерлингов, но пожалел дурака. Такую сумму он мне вовек не забудет. Все знают, что я вхож в дом капитана и меня не по делу лучше не напрягать, но ведь можно нагрузить и по делу. Был у меня в советском флоте случай, когда ненароком задел одно чмо, а оно потом настрочило рапорт на меня в моринспекцию за использование судовой пиротехники не по назначению - Новый год отмечали.
        - Пожалуй, я бы рискнул пятью шиллингами, - сказал я не так, чтобы очень решительно, изображая победу жадности над умом.
        У Уильяма Мой к жадности припряглась гордыня, что окончательно отключило мозги:
        - Пять так пять! Надевай маску и нагрудник, сейчас я тебе покажу, как надо фехтовать!
        Надев маску, я сразу вспомнил рыцарские времена. Она, конечно, легче шлема и обзор лучше, но такое впечатление, что опять в двенадцатом или тринадцатом веке. Кожаный нагрудник тоже был намного легче бригантины или стальной кирасы. Шпага была длинновата для моей руки, но демонстрировать свою не счел нужным. Я ее покупал не для развлечений.
        Став правым боком к сопернику, я, выпрямив руку, вытянул шпагу вперед, чтобы держать соперника как можно дальше. Так обычно делают новички.
        - Готовы? - спросил Джон Ривз, которого пятый лейтенант назначил судьей.
        - Да, - вместо того, чтобы отсалютовать, как мой соперник, ответил я и покивал, изображая полнейшего профана, который никак не привыкнет к маске.
        Уильям Моу запросто отбил мой клинок и сделал шаг вперед, чтобы уколоть и нарвался на острие моей шпаги. Я быстро отпрыгнул и замер с вытянутой вперед шпагой, изображая, что не понял, что выиграл.
        Зато зрители это поняли и весело загомонили.
        - Один - ноль, - вынужден был объявить судья, после чего приказал мне: - Вернись на исходную.
        Второй раунд длился чуть дольше. Пятый лейтенант учел ошибку и отбил мой клинок дважды, после чего шагнул вперед - и опять нарвался.
        - Два - ноль, - объявил Джон Ривз.
        - Я выиграл?! - изображая удивление и наивную радость, воскликнул я.
        Уильям Моу все еще не понял, с кем имеет дело, поэтому потребовал:
        - Давай еще раз!
        - Ты еще не рассчитался за проигрышь, - сняв маску, серьезно сказал я.
        То ли у него не было с собой пяти шиллингов, то ли о чем-то догадался по выражению моего лица, но больше не нарывался.
        - А со мной не хочешь сразиться? - послышался за моей спиной голос второго пехотного лейтенанта Томаса Хигса.
        Я видел его тренировки со старшим пехотным лейтенантом. Оба где-то чему-то учились, но уровень средненький. Англичане никогда не отличались высоким уровнем фехтования. Их удел - тяжелый меч, а еще лучше - датский топор. Я помнил, что Томас Хигс не заложил меня за драку в первый день, поэтому решил не наказывать его сильно.
        - Шиллинг? - предложил я.
        - Согласен, - принял он.
        Судьей пришлось быть Уильяму Моу, потому что других офицеров на главной палубе не было. На этот раз я не валял дурака. Отсалютовав, как положено, принял типовую стойку правым боком вперед. Второй пехотный лейтенант встал в меру - приблизился на расстояние, когда концом своего клинка мог достать мой. Видимо, он был уверен, что я предпочту защищаться, готовил атаку. Я напал первым, совершив двойную атаку. Вторым ударом был кварт нижний - прямо в грудь вдоль поднятой, правой руки, открывшей нижнюю часть корпуса. После чего вышел из меры, отшагнув назад, и отсалютовал, сообщая о победе.
        Зрители и судья молчали, догоняя увиденное. Они было приготовились посмотреть упорный бой, а все закончилось за несколько секунд. Это плохие фехтовальщики могут сражаться долго. Я уже не говорю про фильмы, где нужно наматывать на клинки внимание зрителей. Бой между хорошими фехтовальщиками короток, три-пять ударов, редко десять. Больше времени занимают финты, уклоны, отскоки.
        - Один - ноль, - огорченно объявил пятый лейтенант, всем своим видом показывая моему сопернику, что не виноват в его проигрыше.
        Второй раунд продлился чуть дольше. Томас Хигс решил ответить мне той же монетой, сдвоил атаку. Первый раз он попал на мой парад - динамичную защиту, а при второй атаке я ушел с линии удара и сделал рипост - ответный укол. На этот раз прим - с левой стороны, кисть ногтями вниз. Этот удар употребляется редко, требует мастерства, потому что, если нарвешься на парад соперника и сумеешь не выронить шпагу, положение руки будет неудобно для защиты. Я применил его, чтобы мой соперник понял мой уровень. Ни рипоста, ни даже парада не последовало, укол достиг цели.
        На это раз матросы взревели от восторга сразу, как только я опять вышел из меры и отсалютовал. Не любят они морских пехотинцев. А кто любит полицию?! Даже полицейские друг друга не переваривают, хотя держаться стараются стаей. К боцману, который приводит в исполнение приговоры, и то лучше относятся. До сегодняшнего дня считалось, что матросы лучше лазают по мачтам, а пехотинцы стреляют из мушкетов и фехтуют, причем по поводу стрельбы были разногласия. Теперь «морские» в моем лице отжали у «пехоты» их главную причину для хвастовства.
        - С меня шиллинг, - отдав шпагу Джону Ривзу и сняв маску, спокойно, но с трудом шевеля напряженной, верхней губой, произнес второй пехотный лейтенант.
        После чего он освободился от кожаного нагрудника и отошел к фальшборту, став там спиной к нам.
        - Сейчас принесу свой проигрыш, - подойдя ко мне, сказал пятый лейтенант и добавил с торжеством в голосе, будто перед этим выиграл у меня: - Ловко ты его! Пусть знает морских!
        - Не к спеху, - отмахнулся я.
        Как ни странно, я умудрялся укладываться в свое жалованье. Может быть, потому, что не курил и пил в меру и только чужое, не считая пиво на завтрак. Из одежды прикупил только чулки и носовые платки да книгу, которую сейчас привезут. Подумывал, не купить ли секстант? На корабле есть один, но хотелось бы иметь свой. Решил отложить до получения диплома штурмана.
        - Я же тебе говорил, что он настоящий пират! Про службу на купеческом судне рассказывает для отмазки. Ты бы на его месте тоже помалкивал про такое, - услышал я речь марсового Джека Тилларда - того самого долговязого блондина, который пытался постебаться надо мной в первый день моего пребывания на корабле.
        Так рождаются мифы. Я не стал опровергать. Чем больше буду говорить, что не пират, тем меньше мне будут верить. Да и как я смогу доказать, что служил на купеческом судне?!
        Я подошел к стоящему у фальшборта второму пехотному лейтенанту и произнес как бы мысль вслух:
        - Хорошая сегодня погода.
        Как по мне, прилагательное «хорошая» к английской погоде не лепится аж никак. Проще старуху назвать красивой. Просто у англичан так принято заводить разговор с мало знакомым или незнакомым человеком. Если Томас Хигс захочет продолжить общение, то отзовется о погоде так же, как и я, пусть и с оговорками. Если нет, то скажет противоположное. Во втором случае ты не чувствуешь себя отвергнутым, потому что вроде бы не навязывался, а он по той же причине не чувствует себя виноватым, что отказался общаться. То, что оба знают это правило, ничего не меняет.
        - Да, не плохая, - соглашается он.
        Мы обмениваемся несколькими фразами о погоде, после чего второй пехотный лейтенант спросил:
        - Тебя учил фехтовать француз?
        - И француз, и испанец, и итальянец, - перечисляю я часть списка, потому что не уверен, что он знает, кто такие гепиды, и не поверит, что персы раньше были одними из лучших фехтовальщиков.
        - Теперь понятно, откуда у тебя такая непредсказуемость в бою, - сказал Томас Хигс.
        - У тебя тоже хороший уровень, - грубо польстил я. - Был бы не прочь время от времени поработать с тобой в спарринге.
        Я действительно давно искал партнера для тренировок, но морские пехотинцы держатся особняком, не хотелось навязываться, тем более, что они считают моряков не способными прилично фехтовать. Как и в любом деле, надо постоянно поддерживать навыки, иначе они уходят.
        - Мне тоже не помешает потренироваться с тобой, - согласился Томас Хигс. - Порой не знаешь, чем целый день заниматься.
        - Обычно во второй половине дня я свободен, - сообщил я.
        Мы договорились тренироваться в те дни, когда я не езжу к капитанским дочкам. С тех пор у экипажа появилось новое развлечение - наблюдать, как я подтягиваю уровень владения шпагой Томасом Хигсом до среднего. В отличие от испанцев, англичане не бросаются тут же повторить что-либо из увиденного. Может быть, делают это втихаря, но, скорее всего, считают, что топор все-таки надежнее.
        15
        На корабле «Каллоден», названный так в честь места в Шотландии, где полсотни лет назад правительственные войска разгромили роялистов, поднят желтый флаг. Это сигнал о том, что на корабле скоро будет приведен в исполнение приговор - повесят двух матросов, укравших деньги у казначея. История кажется мне мутной, потому что у каюты казначея круглосуточно стоит часовой из морпехов. Если бы в краже участвовал и морпех, то было бы понятно, а так у многих баковых подозрение, что дело не чисто. Тем более, что несколько человек служили раньше под командованием Исаака Шомберга, нынешнего капитана «Каллодена», и характеризуют его, как человека жестокого и злопамятного. Но суд состоялся. Приговор вынесен и будет приведен в исполнение. С каждого военного корабля, стоявшего на Спитхеде, к месту казни отправляются делегации. На «Бедфорде» спустили на воду сорокавосьмивесельный баркас, в который натрамбовали человек шестьдесят, в основном салаг. Наверное, чтобы прониклись уважением к службе на военно-морском флоте. Баркас лег в дрейф возле подветренного борта «Каллодена» на расстоянии около полукабельтова. Ближе
места были заняты более расторопными коллегами с других кораблей. Обоих приговоренных вздернули на рее фок-мачты. Дали повисеть минут двадцать. Тоже, наверное, чтобы остальные матросы зауважали службу. Трупы похоронили на берегу. На рейде слишком маленькие глубины, чтобы засорять его покойниками на мертвом якоре. Кстати, у англичан появилась традиция платить тому, кто зашивает труп в парусину, «паруснику», одну гинею. Большие деньги для матросов, но редко кто соглашается на эту работу, потому что считается, что будешь следующим.
        К полудню на «Бедфорд» привезли хронометр или, как его сейчас называют, долготные часы, поскольку предназначены для определения долготы места. Это не привычный мне ящичек из красного дерева, в котором на кардановом подвесе находится прибор, насколько помню, диаметром сантиметров пятнадцать-двадцать и весом менее килограмма вместе с тарой, а довольно громоздкий ящик высотой более метра и весом килограмм тридцать-сорок. Стоит сейчас хронометр около тысячи фунтов стерлингов - трехгодичный заработок капитана, поэтому за свои покупать не спешат, а государство всех обеспечить не успевает. На «Бедфорд» выделили потому, что пошли слухи, будто нас отправят то ли в Ост-Индию, то ли в Вест-Индию для усиления местной эскадры. Капитан хотел поставить такой дорогой прибор у себя в каюте, но я объяснил, что прибором будут постоянно пользоваться и беспокоить днем и ночью, после чего хронометр отнесли в кают-компанию. Вместе с хронометром прибыл часовых дел мастер - тощий сутулый пятидесятилетний мужчина с желчным выражением лица, как у страдающего хроническим геморроем. Часовщик привез инструкцию страниц на
двадцать пять в кожаном переплете и приготовился долго и бессмысленно объяснять тупым лейтенантам и штурману, как обслуживать и пользоваться таким сложным прибором. Он не подозревает, что стаж пользования хронометром у меня исчисляется годами. Наверняка я знаю что-нибудь, чего пока не знают производители хронометров, но не знаю, что именно.
        Под предводительством капитана в кают-компании собрались все лейтенанты, штурман, штурманские помощники и мичмана. Часовщик начал медленно и монотонно объяснять нам устройство и правила пользования и обслуживания хронометра, показывая на приборе. К моему удивлению, многое останется неизменным. Как и в будущем, хронометр рекомендуется заводить каждое утро в восемь часов восемью полуоборотами ключа. К сожалению, пока что нет радио и нельзя принять точные сигналы времени, чтобы определить поправку хронометра. Сейчас это делают астрономическим методом. Это было единственным, что я забыл, чем сильно порадовал часовщика, который, поняв, что есть на кого скинуть ответственность за хронометр, быстро обновил мои знания по мореходной астрономии.
        В училище мореходную астрономию мне преподавал Захарий Бенционович Зайдель по кличке Зюзя - плюгавый толстенький иудей, скорее всего, сефард. Уж больно его ушастое, носастое и губастое лицо походило на те, что были у карикатурных израильских сионистов в изображении советских художников-ашкенази, и он был единственным из наших преподавателей, который не скрывал национальность. Впрочем, скрывать там было бесполезно. К тому же, у всех одесситов одна национальность - одессит. Ко всем этим достоинствам преподавателя добавлялось еще одно - когда Зюзя говорил, слюна летела метра на три. Я даже не смогу перечислить все отрицательные эмоции, которые появились у меня на первом уроке мореходной астрономии. Потом дым начал рассеиваться. Поскольку я сидел на последней парте, слюна долетала до меня редко, а вот шутки, тонкий одесский юмор - поражали постоянно. Дальше выяснилось, что наш преподаватель, несмотря на внешность типичного «ботаника» - капитан третьего ранга в отставке, воевал в Великую Отечественную и имел боевые награды. Как он сам честно признался, военным моряком оказался по недоразумению и
сталинскому призыву «Комсомол на флот!». Тихий еврейский мальчик поступил перед войной в Ленинградский политехнический институт, собираясь стать инженером, а после первого курса всех парней отправили сдавать вступительные экзамены в Ленинградское военно-морское училище. Парни были не дураки, загорали целыми днями на пляже и проваливали экзамен за экзаменом. В приемной комиссии тоже были не дураки, считали, что человека, поступившего в Политех и проучившегося там год, в мореходку можно зачислять и без экзаменов. Мне трудно было представить это еврейское несчастье в военной форме. Наверное, не только мне, потому что Зюзю, по его чистосердечным рассказам, несколько раз ловили питерские гопники и заставляли спичечным коробком (пять сантиметров) измерять длину мостов. К счастью, не разведенных. Уйдя в отставку, он вернулся в любимый город и устроился преподавателем мореходной астрономии. Никогда не повышая голос и не ставя двойки, Зюзя умудрялся научить нас всему, что надо знать штурману. На одной из первых лекций он предложил нам сходить в порт на суда Черноморского пароходства за прошлогодними «Морскими
астрономическими ежегодниками» (МАЕ), которых почему-то в училище не хватало, хотя их тупо выбрасывают с получением следующего.
        - Заходите на любое судно, спрашиваете, есть ли там штурман, выпускник нашей мореходки, и, если есть, говорите ему: «Захарий Бенционович сказал, чтобы ты отдал нам прошлогодний МАЕ», - проинструктировал нас преподаватель.
        Я подумал, что это гониво. Оказалось, что нет. Более того, к окончанию училища я понял, что отдам МАЕ без разговоров любому, кто придет от Зюзи.
        К привезенному на судно хронометру прилагались по два экземпляра МАЕ на этот год и следующий. На корабле пользоваться ими, кроме меня, никто не умел. К тому же, я делал это лучше часовщика, чем обрадовал во второй раз, после чего он сразу заторопился на берег.
        Провожая его к трапу, я попросил:
        - В следующем году собираюсь сдавать экзамены на штурмана. Не замолвите за меня словечко членам комиссии?
        - Я - член комиссии, так что у тебя проблем с экзаменом не будет, - заверил часовщик и, как оказалось, астроном.
        16
        Четырнадцатого сентября мы пошли в поход в составе эскадры из шести линейных кораблей, двух фрегатов и трех пакетботов. Командовал эскадрой контр-адмирал Бенджамин Кэлдвелл на девяностовосьмипушечном «Неукротимом». Цель похода - встретить у берегов Испании караван купеческих судов, идущих из Ост-Индии, и сопроводить до родных берегов. В случае нападения противника дать отпор совместно с кораблями охранения, идущими с караваном. С одной стороны я был рад выходу в море, потому что заскучал на рейде, с другой - понимал, что матрос спит, а служба идет. Я уже добивал четвертый месяц из двенадцати необходимых для сдачи экзамена на штурмана. В условиях допуска к этим экзаменам ничего не сказано о том, где должен находиться и что делать корабль, на котором я служу. Так что можно было весь год провести на рейде Спитхед.
        За неделю до выхода в море на берегу состоялись экзамены на звание лейтенанта. В сражении погибло несколько капитанов и лейтенантов, плюс на захваченные призы были нужны офицеры, плюс про запас несколько человек. Мичман мог сдать экзамен на лейтенанта, но так и остаться мичманом, только с приставкой «аттестованный». Освободится место на каком-нибудь корабле - станет лейтенантом. В мирное время приходилось ждать по несколько месяцев, а для старшинства датой считалось именно назначение лейтенантом, а не сдача экзамена. В здании Адмиралтейства комиссия из трех капитанов кораблей, стоявших на рейде, решила, кому присвоить звание, а кому нет. С нашего корабля участвовали двое - мичман Джон Ривз и помощник штурмана Джон Хантер. Пролетели оба.
        - Почему ты не смог сдать?! - удивленно спросил я помощника штурмана. - Знаешь ведь больше нашего пятого лейтенанта!
        - Первыми сдавали те, кто участвовал в сражении и проявил себя. Их почти ни о чем не спрашивали. Затем принялись за остальных и зарубили почти всех, - рассказал Джон Хантер. - Меня подвело то, что я помощник штурмана. Капитан «Гибралтара» (восьмидесятипушечный корабль, стоявший кабельтовых в трех слева от нас) Томас Маккензи так и сказал: «Лейтенантов у нас хватает, будешь штурманом».
        - Может быть, он прав? - подсказал я.
        Джон Хантер, видимо, так не считал, поэтому ничего не ответил.
        Мичман Джон Ривз вернулся с экзамена только на третий день с синяком под левым глазом, разбитыми губами и кулаками, но без кафтана. Капитан Дэвидж Гулд был на корабле, поэтому первым пообщался с мичманом. Наверное, спрашивал, зачем он променял мундир на синяк? По закону военного времени Джон Ривз считался дезертиром и подлежал суду. Если бы так загулял матрос, его бы повесили на следующий день, а мичмана просто списали с корабля, отправили в распоряжение Адмиралтейства. Перед самым походом мы узнали, что Джон Ривз стал помощником интенданта на блокшиве. Ради этого стоило лет десять бороздить моря и океаны. Будет там крысами дули крутить, пока не сожжет свое рабочее место вместе с ними при обнаружении недостачи.
        В тот же день в кокпит, где я занимался с юными мичманами, заглянул почтальон - пожилой мужчина, хромающий на правую ногу, которая криво срослась после перелома. Он выбрал удачную профессию для хромого. Впрочем, большая часть его адресатов находилась на кораблях на рейде, куда он доставлял письма на лодке, причем не обязан был это делать, по собственному желанию. Это желание подкрепляется чаевыми. Офицеры отстегивают по шестипенсовику, мичмана - по гроуту, матросы - по пенни.
        - Мистер Хоуп, вам письмо от дамы! - радостно объявил почтальон.
        - От дамы?! - искренне удивился я.
        - Так точно! - по-военному подтвердил он и, получив гроут, отдал мне скрепленное красным сургучом послание.
        Письмо было от мисс Фион Тетерингтон. Каюсь, забыл о ней в тот же миг, как сел в дилижанс. С глаз долой - из сердца вон! Судя по ее вопросу, почему я скрывал, что хорошо говорю по-французски, кто-то из Гулдов напомнил родственникам Тетерингтонам обо мне. Я от скуки написал ей длинный ответ, перечислив все мытарства, которые пережил на корабле Роберт Эшли, выдав их за свои. Мол, как говорят на английском флоте, жизнь у меня была обезьянья: пинков получал больше, чем пенсов. Само собой, когда у человека столько проблем и неприятностей, ему не до писем девушке, пусть и красивой. Надеюсь, Фион простит мне продолжительное молчание. Чтобы уж точно утешить ее, дал понять, что она красивее своих кузин Гулд, которых наверняка считает соперницами. Два раза возил письмо на берег и забывал отправить и только на третий, за день до отхода, все-таки заскочил на почту.
        Эскадра под командованием контр-адмирала Бенджамина Кэлдвелла снялась с рейда Спитхед рано утром, пользуясь редким в этих местах восточным ветром, и направилась по Ла-Маншу в Атлантический океан. Шли строем линия и постоянно готовые к бою, хотя высланные вперед фрегаты пока не обнаружили противника. Французский флот стоял в Бресте, зализывал раны после проигранного сражения. При этом умудрились сочинить миф, что «Народный мститель» затонул потому, что сражался до последнего матроса, причем погибали они, крича «Да здравствует революция!». На самом деле капитан, его сын-лейтенант и полторы сотни матросов находились в плену, ждали обмена. Обычно обменивали французских моряков на английских пехотинцев. Французские пехотинцы, как и английские моряки, в плен попадали редко.
        В Бискайском заливе проштормовали четыре дня. В эти дни питались всухомятку. Наутро пятого нас ждал послештормовой завтрак, состоявший из горячей мясной похлебки, сахарного пудинга и полпинты грога. Ради этого кокам пришлось встать на час раньше обычного.
        На траверзе испанского мыса Финистерре начали крейсирование. Потянулись нудные сутки ожидания. Днем ходили галсами, ночью ложились в дрейф или при высокой волне, взяв рифы, шли малым ходом скулой к ней. Я теперь стоял на вахте. Поскольку был вторым помощником штурмана, мне досталась «средняя». Если на корабле две вахты, то называются левого и правого борта, а если добавляется третья, то называется средней. В мои обязанности входило навигационное обеспечение вахты, управление парусами, ведение судового журнала… Вахтенный лейтенант только прогуливался по шканцам, если на них не было капитана. В противном случае стоял на наветренном борту или на левом в тихую погоду. Подветренный или правый были застолблены за капитаном. Ночь проходила в болтовне с вахтенным офицером, если он желал, вахтенным мичманом и рулевыми. На дневной вахте было интереснее. Первым делом в полдень я «сажал» солнце на горизонт с помощью секстанта и определял широту, затем поправку компаса, чему учил мичмана, попавшего со мной на вахту. Сейчас обучение молодых мичманов с девяти до двенадцати занимается штурман Томас Риккет. Как
догадываюсь, теперь я кажусь им не занудой, а без пяти минут ангелом. Вахтенные лейтенанты делали вид, что им это ненужно, однако следили внимательно. Как ни странно, я втянулся в роль подчиненного. Меньше ответственности, больше пофигизма. Отстоял четыре часа, полюбовался океаном и пошел заниматься своими делами до следующей вахты. В море я чувствовал себя хорошо в любой роли, за исключением раба на турецкой тартане.
        После вахты почти каждый день разминался со вторым пехотным лейтенантом Томасом Хигсом. В море он был менее загружен. В самоволку или вовсе дезертировать тут не сможешь, как ни старайся, так что количество постов резко сократилось. Чтобы морские пехотинцы не скучали, их с утра до вечернего чая муштруют. Благодаря этим занятиям, я вспомнил многое, чему научился за все свои «жизни», а мой соперник серьезно повысил свой уровень. Как я над ним подшучивал, если военная карьера не сложится, сможет давать платные уроки фехтование в каком-нибудь провинциальном городке.
        17
        Ожидание растянулось на месяц с небольшим. В последних числах октября фрегат, высланный на юг, вернулся с сообщением, что обнаружил караван. Дул сильный «португальский» норд, поэтому купеческие суда шли галсами, приближались медленно. Мы прождали их еще шесть дней. Затем на горизонте появился лес мачт - восемьдесят три купеческих судна разного водоизмещения и три линейных корабля, один третьего ранга и два четвертого, и три фрегата сопровождения. Военные корабли сразу перешли под командование контр-адмирала Бенджамина Кэлдвелла, заняли места в общей линии, согласно своему рангу. Фрегаты вместе с нашими были распределены по секторам и отправлены на разведку. Купеческие суда шли мористее. Везли они примерно тысяч пятьдесят-шестьдесят тонн груза, сколько в будущем возьмет один балкер, причем средних размеров. Если перевести на деньги, несколько миллионов фунтов стерлингов. Хватит, наверное, на годовое содержание всего военного флота Англии. А ведь еще есть много других купеческих судов. Англичане сейчас сильно потеснили голландцев, стали главными морскими перевозчиками.
        Мимо западного побережья Франции прошли без происшествий, хотя по действиям контр-адмирала Кэлдвелла было заметно, что искал сражения. Если бы схлестнулся с французами, особенно с превосходящими силами, и победил… Что было бы с караваном в противном случае - его не шибко интересовало. Я все больше убеждаюсь, что первична не война, а воины.
        Затем мы поджались к острову Британия, где караван разделился на две неравные части. Меньшая пошла на север, в Кельтское море, а затем в порты Западной Англии, под охраной тех кораблей, что сопровождали весь караван до встречи с нами, а большая - по проливу Ла-Манш на восток. На походе к Плимуту четыре купеческих судна отсалютовали нам, поблагодарив за сопровождение, и пошли в этот порт. После острова Уайт отделилось сразу десятка полтора. Эти направлялись в Саутгемптон и Портсмут. Большая часть оставшихся завернула к устью Темзы, чтобы попасть в Лондон. Лишь пять судов мы провели до залива Уош на восточном побережье Англии, откуда они пошли под охраной всего двух фрегатов. Эскадра полным ходом отправилась на рейд Спитхед, чтобы перезимовать там. Командующий флотом Канала адмирал Ричард Хоу считал, что в зимнее, штормовое время корабли должны стоять в безопасных портах. Его мнение разделяли все моряки, которые служили во флоте Канала.
        Ладно, у капитана Гулда или второго лейтенанта Ричарда Вардропа, которые живут в Портсмуте, но и у меня было такое впечатление, что вернулся домой. Знаете, что самое приятное в морской жизни? Это сойти на берег после нескольких месяцев мытарств. Правда, следует уточнить, что самое приятное в береговой жизни - это свалить от ее скуки в море. Первым делом были куплены у лодочницы молоко и свежие булочки, недостаток которых острее всего чувствовался в походе. Наверное, потому, что они были символом береговой жизни, семейного чаепития. Вторым символом был свежий пшеничный хлеб с хрустящей корочкой. Только те, кто несколько недель грыз сухари, знают его истинную цену. Свежее мясо и фрукты-овощи были всего лишь третьими. Жизнь опять вернулась в стояночный график. Я больше не стоял на вахте, но занимался с юными мичманами и ездил обедать в доме капитана, где развлекал его дочерей, делая вид, что учу французскому языку. За время скитаний по эпохам, я сделал вывод, что, кроме умения читать, писать и считать, пригодилось мне в жизни только знание иностранных языков. Вспоминаю сейчас, как много всякой ерунды
натрамбовали в мою голову в советской школе. И зачем? Чтобы мог для голимых понтов продемонстрировать, как много всего ненужного я знаю? А в девятнадцатом и начале двадцатого века учили еще и «мертвые» языки и именно с той же целью, хотя знание древнегреческого и латыни именно мне пригодились бы. Но кто знал, что я окажусь в прошлом? Или все-таки кто-то знал и потому учил?
        На корабль прибыло пополнение из «навербованных» в центральных графствах и «добровольцев» из долговых тюрем. За последних Адмиралтейство выплачивало долг, если был небольшой, и заставляло отслуживать, не получая ни пенни, пока не рассчитаются. Прибыли и юные мичмана, два тринадцатилетних и один четырнадцатилетний. Сердце радовалось, наблюдая, как с ними обращался бывалый мореман Роберт Эшли. Он выместил на них каждый сухарь, полученный в лоб от старших товарищей, особенно от Джона Ривза. Тут такой метод воспитания подрастающего поколения - взять сухарь побольше и потверже и запустить в лобешник юному тупице.
        18
        До середины февраля мы простояли на рейде. За это время французы успели захватить Голландию и переименовать ее в Батавскую республику в честь батавов, которые населяли эти земли во время вторжения римлян. Так понимаю, от батавов и перешла к голландцам привычка жить под чьим-нибудь патронажем. Англичане с одной стороны расстроились, что потеряли союзника, а с другой обрадовались, что больше не надо воевать за него и тратить деньги на содержание слабой союзной армии.
        В конце января адмирал Хоу получил донесение от английских шпионов из Бреста, что французский флот в количестве тридцати пяти кораблей вышел из базы и направился в Средиземное море. Может быть, командующий флотом Канала был уверен, что все равно не догоним французов, а может быть, не хотел их догонять, но вышли мы только четырнадцатого февраля в составе тридцати четырех кораблей, разделенных на Белую, Красную и Синюю эскадры. «Бедфорд» был в Синей эскадре, в арьергарде. Командовал Синей эскадрой вице-адмирал Александр Худ, который держал флаг на стопушечном «Короле Георге». Само собой, корабль был так назван не в честь нашего стюарда. Поход продлился девять дней, из них пять заняла обратная дорога в Портсмут по штормовому Ла-Маншу. Оказывается, на четвертый день пакетбот доставил адмиралу Хоу донесение, что французский флот, потеряв один корабль на выходе из Бреста и еще четыре в штормовом Бискайском заливе, давно уже вернулся на базу. Еще недели через две адмирал Хоу получил донесение, что двадцать второго февраля, в то время, когда мы, борясь со встречным северо-восточным ветром, двигались
домой, из Бреста вышла французская эскадра из шести кораблей под командованием адмирала Ремодена и направилась в Средиземное море. Видимо, у французов разведка работала оперативнее.
        В итоге «Бедфорд» простоял на рейде Спитхед до второго апреля. Я надеялся, что пробудем здесь еще пару месяцев, так необходимых мне для сдачи экзамена на штурмана, но поступил приказ сопроводить шестнадцать судов снабжения в Гибралтар в составе отряда из двух линейных кораблей - семидесятичетырехпушечного «Громовержца», капитан которого Албемарль Берти, как старший по выслуге лет, был назначен командором, и «Бедфорда» - и пяти фрегатов - тридцативосьмипушечного «Фаэтона», тридцатишестипушечных «Негра», «Саутгемптона» и «Венеры» и двадцативосьмипушечного «Пегаса». Остальной флот Канала разбившись на три неравные части отправился крейсировать: маленькая эскадра - в Северном море, чтобы мешать рыболовству и торговле Батавской республики, средняя - в Ла-Манше, а большая - в Бискайский залив. Последняя проводила нас почти до мыса Финистерре, после чего вернулась к Бресту, надеясь сразиться с французским флотом, порядком потрепанным зимой. По заявлению английских шпионов, французы смогут выйти в море не раньше середины лета.
        Шли медленно, со скоростью самого тихоходного судна - двухмачтового брига, у которого соотношение длины к ширине было, как три к одному, и обводы, которые иначе, как тупыми, не назовешь. Кто его проектировал - не знаю. Вполне возможно, это был гениальный корабел, поставивший на первое место не скорость, а мореходность. Бриг действительно был исключительно живучим. Наверное, поэтому в него погрузили самое важное и тяжелое - корабельные пушки и ядра, причем столько, что осел ниже ватерлинии.
        Двадцать седьмого апреля мы добрались до Гибралтара. Там на рейде стоял флот под командованием вице-адмирала Уильяма Хотэма, который держал флаг на стопушечном линейном корабле «Британия». Точнее, в Гибралтаре были одиннадцать из тринадцати его кораблей. Еще два остались ремонтироваться в Сен-Флоране на Корсике после сражения у мыса Ноли, где он захватил два французских линкора. Корсика сейчас под властью английского короля. Само собой, по просьбе местных жителей. Референдум, конечно, не проводили, потому что все англичане и так знают, как проголосуют корсиканцы.
        19
        Гибралтар разросся со времени моего последнего визита сюда. Рейд защищало боновое заграждение, которое конфисковали у американцев во время войны с ними. В скале уже нарыли нор, превратив ее в неприступную крепость. Береговые батареи надежно защищали гавань. Установленные высоко на скале, они могли стрелять далеко и практически безнаказанно. Чтобы нанести им вред, вражеский корабль должен был подойти близко к берегу и стать удобной мишенью. При этом на батареях имелись жаровни, благодаря которым была возможность стрелять раскаленными ядрами. Если при нынешней толщине бортов корабля около метра обычное ядро наносило значительный ущерб только на ближней дистанции и при калибре не ниже двадцати четырех фунтов, причем надо было всадить несколько десятков ядер, чтобы потопить противника или принудить к сдаче, то одно раскаленное ядро любого калибра могло запросто поджечь и уничтожить линкор первого ранга. Надежные фортификационные сооружения были и со стороны перешейка, соединяющего полуостров с материком. На перешейке остались окопы, вырытые французами и испанцами во время четырехлетней осады, снятой
двенадцать лет назад. Между окопами теперь были огороды местных жителей, которые продавали овощи гарнизону.
        Наш капитан целыми днями пропадал на флагманском корабле «Британия». Он знаком с вице-адмиралом еще с тех времен, когда оба были мичманами. Правда, когда Дэвидж Гулд пришел двенадцатилетним на корабль, Уильям Хотэм уже закончил Военно-морскую академию в Портсмуте и успел послужить три года. К тому же, будущий адмирал был лордом, что помогло получить чин лейтенанта ровно в девятнадцать лет, а через год стать капитаном двадцатипушечного шлюпа. Впрочем, даже злые языки соглашались, что чины лорд Хотэм получал еще и за храбрость. Дэвидж Гулд сумел сдать экзамен на лейтенанта только с четвертой попытки в двадцать два года, а до капитана добирался еще тринадцать лет. Оба под командованием адмирала Хоу участвовали в снятии блокады с Гибралтара, отличились в сражении с франко-испанским флотом, которое закончилось ничьей в пользу англичан, потому что их было меньше. Вскоре по «Бедфорду» поползли слухи, что наш корабль останется на Средиземном море для усиления флота вице-адмирала Уильяма Хотэма. Основанием послужили капитанские мысли вслух. Его стюарды уже научились переводить их на язык будущих решений.
        У неприятных для меня слухов есть черта - они сбываются. Когда до конца выгрузки приведенного нами конвоя оставалось дней пять, «Бедфорд» получил приказ проследовать в Сен-Флоран якобы для защиты ремонтировавшихся там двух английских линкоров. Правда, непонятно было, от кого защищать, ведь в Тулоне, где базировался французский флот, шло восстание якобинцев - революция пожирала своих детей. Сражаться с нами было некому, потому что французские моряки, разделившись на две части, принимала участие в этих событиях по разные стороны баррикад. Когда мы вернемся, если вернемся, в Гибралтар, конвой уже уйдет, а в одиночку идти в Портсмут не разрешат. В Бресте стоит мощный французский флот, и восстание якобинцев там пока не случилось. Как следствие, «Бедфорд» включат в Средиземноморский флот. Мои планы получить штурманский диплом по возвращению в Портсмут отодвигались на неопределенное время.
        20
        Иногда в теплое время года в западной части Средиземного моря случаются довольно сильные шторма. В восточной части они бывают не такими злыми. Нам повезло попасть в такой во время перехода к Корсике. Едва удалились на значительное расстояние от Балеарских островов, за которые можно было бы спрятаться и переждать, как задул, усиливаясь, сирокко, южный ветер, наполненный красной пылью и песком из Сахары. Если долго постоять на ветру, лицо потом горит, будто его потерли мелкой наждачной бумагой. Налетал порывами, сильно креня корабль, но волну поднял высотой всего метра два-три, что для нас сущий пустяк. По моему совету на «Бедфорде» убрали паруса и легли в дрейф под такелажем и с выпущенными за борт тремя толстыми швартовыми концами, которые помогали удерживать корабль кормой к ветру. В конце весны и летом в этой части Средиземного моря шторма длятся от силы два-три дня. За такой срок нас не додрейфует до французского берега.
        Заступив ночью на вахту, я присел у фальшборта, чтобы спрятаться от ветра. Гудение снастей соответствовало моему настроению. В голову лезли разные мысли, по большей части неприятные. Я знал, что это одно из побочных действий сирокко, но легче не становилось. Рядом на шканцах прогуливался вахтенный мичман Роберт Эшли. За последний год он вытянулся, одежда стала коротковата, но деньги на новую, высланные родителями, ждут в Портсмуте, потому что не успел получить до отхода. Вахтенный третий лейтенант ушел в кают-компанию, где не дует, зато имеется, что выпить и чем закусить, а капитан спит в своей каюте, поэтому вахтенный мичман вышагивает по шканцам с таким важным видом, будто стал лейтенантом, а то и вовсе капитаном. Наверное, в его годы я выглядел так же глупо.
        - Боб, родители уже подобрали тебе невесту? - спрашиваю я от скуки, чтобы потроллить его.
        - Что? - переспрашивает он.
        Подозреваю, что не расслышал вопрос не из-за ветра, а потому, что был погружен в мечты. Я повторяю.
        - Нет, - смутившись, отвечает мичман. - Мне еще рано. Надо сперва дослужиться…
        Он не произносит «до капитана», наверное, боится сглазить.
        - Думаешь, капитанского оклада хватит, чтобы содержать семью? - интересуюсь я.
        - Мой отец получает меньше, чем наш капитан, - ставит меня в известность Роберт Эшли.
        - А если б ты получил богатое наследство, остался бы служить? - задаю я каверзный вопрос.
        - Конечно, нет! - быстро отвечает он. - Я бы купил корабль и отправился на нем в путешествие, открывать неведомые земли!
        Надо же, когда-то такая мечта была и у меня! Дело ограничилось покупкой маленькой яхты. Правда, к тому времени неоткрытых земель уже не осталось. Но пока что на картах много белых пятен, и романтичным юношам есть, по пути куда сложить голову. Эта приятная мысль помогла мне дождаться конца вахты.
        Когда дела идут ни к черту, когда кажется, что все покатилась в тартарары, будьте уверены, что достигли дна. Отталкивайтесь от него и всплывайте. Главное, чтобы в момент толчка не постучали снизу.
        Перемены начались на следующей моей вахте. Я пришел на нее загодя, чтобы определить место корабля. Это должен был сделать штурман, но я не был уверен, что он сможет так же хорошо, как я. Ветер шел на убыль, экипаж готовился поставить паруса и рвануть в порт назначения. Надо было дать точный курс, чтобы ночью не вылететь на берег и не оказаться в плену у французов. Говорят, они, как и положено революционерам, стали вести себя не очень корректно с пленными врагами. Когда я с помощью секстанта определял широту, с мачты закричали, что видят парус.
        Французы называют такие корабли «шас-маре», что можно перевести, как «охотник за приливами», а англичане - люггерами. Они быстроходные и частенько используются контрабандистами в Ла-Манше. Как мне рассказали, несколько «шас-маре» есть во французском военном флоте. Встречаются трофейные и в английском. Этот был трехмачтовым, длиной метров двадцать, с транцевой кормой и почти горизонтальным бушпритом. Фок-мачта, на данном корабле сломанная, стояла в месте соединения киля с форштевнем, грот-мачта, заметно наклоненная назад, - около мидель-шпангоута, а бизань-мачта - на корме. Главные паруса трапециевидные, прикрепленные к рейкам, строп к которому крепился не посередине, как обычно, а на одну треть длины от нижнего нока, из-за чего такие паруса называли люггерными. Если была необходимость, применяли опорные шесты с вилкой на конце, которую вставляли в люверс риф-банта на боковой наветренной шкаторине паруса, а другой конец шеста вставляли в специально выдолбленное отверстие в палубе или подвязывали к мачте, фальшборту. К топам фок- и грот-мачт сзади были прикреплены железными бушелями стеньги, на
которых поднимали марселя. К стеньге грот-мачты была подвязана еще и «летучая» стеньга с брамселем. Парус на бизань-мачте носил немецкое название бротвинтер. Шкот этого паруса вели на гик, выступающий за корму. Бушприту был нужен для двух-трех кливеров. Такелаж очень простой, управление парусами сравнительно легкое, экипаж требовался маленький и не шибко обученный. Наверное, поэтому такие корабли любили, как и в данном случае, французские корсары.
        Люггер находился у нас слева по корме. Если бы французский капитан не занервничал и не поднял паруса, остались бы не замеченными. Через несколько минут мы бы поставили паруса, повернули вправо и ушли на восток. Но случилось так, как случилось. На обломке фок-мачты французы подняли штормовой парус, только хода он почти не давал, так что мы сравнительно быстро догнали их.
        Наш экипаж приготовился к бою по полной программе, будто предстояло сражаться с достойным противником, а не с вооруженным четырьмя трехфунтовыми фальконетами по бортам и одним погонным. Поняв, что не убегут, французы сдались после выстрела нашей погонной пушки. Их было двадцать восемь человек. Как ни странно, почти половину экипажа составляли корсиканцы, которые сейчас подданные английского короля. Я узнал их по соломенным шляпам, фасон которых не изменится до двадцать первого века. На всякий случай уточнил национальность на итальянском языке. У корсиканцев свой язык, но, по большому счету, это смесь итальянского с французским. Сейчас главенствовал первый, а в двадцать первом веке верх возьмет второй.
        У капитана люггера, носившего странное название «Делай дело», корсарский патент, оформленный по всем правилам. Значит, он и остальные члены экипажа - военнопленные. Мы получим за них премию в сто сорок фунтов стерлингов. Эти деньги поделят между теми, кто их достоин. Я, как помощник штурмана, в это число не вхожу. Водоизмещение люггера восемьдесят пять тонн. Если брать по самой высокой цене - двадцать фунтов стерлингов за тонну - то вместе со снаряжением приз потянет от силы тысячи на две. На самом деле сумма окажется меньше на треть, если не на половину. Четверть откусит государство. Так что члены экипажа, за исключением капитана, которому достанется сотни три фунтов стерлингов, получат карманные деньги, на разок заглянуть в таверну. Кстати, в Гибралтаре на берег отпускали всех желающих из свободных от вахты. Дезертировать в этом регионе решится только полный кретин, которому на корабле делать нечего.
        - Из Сен-Мало? - спросил я французского капитана - носатого коротышку в кожаных безрукавке и коротких штанах, босоногого, в котором по говору угадал бретонца.
        Сен-Мало в восемнадцатом веке превратилось в столицу французских корсаров.
        - Да, - ответил он.
        - Какими судьбами оказались здесь? - продолжил я допрос.
        - Собирались за испанскими купцами поохотиться. Говорили, что их здесь много, не пуганные и охранять их некому. Да вот не сложилось. Гибралтар проскочили удачно, от английского фрегата ускользнули, добрались до Тулона, пополнили экипаж, а потом удача отвернулась от нас - попали в шторм и потеряли фок-мачту, - рассказал капитан люггера. - Так думаю, это случилось из-за каналий корсиканских, которых навербовал в Тулоне. Это они меня подбили идти к Балеарским островам, сказали, что там много купеческих судов.
        - Что он говорит? - поинтересовался капитан Дэвидж Гулд.
        Я пересказал ему и спросил:
        - Поведем приз в Сен-Флоран?
        - Придется, - ответил Дэвидж Гулд. - Если отправить в Гибралтар, потребуется много матросов и солдат для охраны пленников. У меня и так недобор экипажа.
        На Средиземном море призы сдают в Гибралтаре или на Мальте. Как мне рассказали, второй вариант хуже, потому что там считают слишком скупо, особенно, если судно решат купить для английского флота. Люггер явно подходил на такую роль. Его можно использовать, как пакетбот и не только.
        - Могу отвести приз в Гибралтар с четырьмя матросами и четырьмя солдатами, - предлагаю я.
        - А справишься? - недоверчиво спрашивает капитан, а потом думает вслух: - Конечно, справится, не чета остальным мичманам.
        Опережая его решение, которое может быть неправильным, говорю:
        - Мне нужны два опытных матроса и два молодых и три пехотинца с капралом.
        - Матросов выбери сам, пока фок-мачту на люггере починим, - предлагает капитан Дэвидж Гулд, - а пехотинцев выделит их командир.
        Совершенно случайно я выбрал четырех марсовых, включая Джека Тилларда, которому доверил доставить на люггер все мои вещи так, чтобы капитан не заметил. Иначе догадается, что не собираюсь возвращаться на «Бедфорд», и отменит свой приказ. Морскими пехотинцами командовал капрал Джон Бетсон - сорокапятилетний обладатель пышных усов. Такие усы в пехоте не запрещались, но и не приветствовались. Значит, толковый служака, которому разрешают небольшую вольность.
        - Один солдат будет охранять пленников, второй отдыхать, а третий на подвахте помогать матросам, если потребуется, - поставил я перед ним задачу.
        Пленников загнали в трюм, где было оборудовано жилое помещение. Выбраться оттуда можно или через грузовой люк, закрытый лючинами и надежно, по-штормовому обтянутый брезентом, или через узкий вспомогательный, возле которого и стоял часовой с заряженным мушкетом и пристегнутым штыком.
        На «Бедфорде» были запасные рангоутные деревья. Одну стеньгу поставили на люггере взамен фок-мачты. Операция заняла около часа.
        - Сильно мачту не нагружай, а то и эта сломается, - предупредил меня тиммерман.
        - Постараюсь, - сказал я.
        Напоследок указал штурману Томасу Рикетту место корабля на карте и определил, каким курсом добраться до Гибралтара отсюда и с другого места, а также курс до того места.
        Отшвартовавшись от борта «Бедфорда», люггер «Делай дело» поднял главные паруса и сперва пошел в сторону Гибралтара настолько близко к нужному курсу, на юго-запад, насколько позволял встречный южный ветер. Линкору было легче, потому что шел курсом галфвинд. Как только верхушки его мачт скрылись за горизонтом, я приказал стоявшему на руле Джеку Тилларду идти на северо-северо-запад, а капралу - привести ко мне в капитанскую каюту французского капитана.
        Если капралу маневры люггера ничего не говорили, то рулевой посматривал на меня со смесью недоумения и настороженности.
        - Хочешь получить еще призовых, причем не мелочевку, потому что одну восьмую, полагающуюся нижним чинам, делить придется всего на семь человек? - спросил я.
        - Конечно, хочу! - сразу повеселел он.
        - Тогда делай, что я говорю, и другим передай, - приказал я.
        - Слушаюсь, сэр! - бодро рявкнул Джек Тиллард.
        В капитанской каюте я нашел дубовый бочонок емкостью литров десять, на треть заполненный яблочным сидром. Налил его в две оловянные кружки, предложив вторую пленному капитану. Ему, наверное, странно сидеть в своей каюте в качестве гостя. Каюта, кстати, маленькая и порядком захламленная. Такое впечатление, что бретонец всё своё имущество возит с собой. Впрочем, не удивлюсь, если это так и есть. Сам в начале карьеры скитался по судам и межрейсовым базам с чемоданом и сумкой, в которых было всё, что я имел на тот момент. Нет, вру, были еще и книги, которые покупал в разных портах и, прочитав, отсылал матери на хранение.
        Отхлебнув сидра, большим поклонником которого не являюсь, я сделал пленному капитану предложение, от которого он не сможет отказаться:
        - Ты мне сообщаешь сигналы, которыми обмениваешься при встрече с французскими военными кораблями и с береговыми станциями, а я разрешу тебе забрать из этой каюты все твое имущество, когда прибудем в Гибралтар.
        Вообще-то, считается неприличным грабить пленного офицера, но многие считают, что если кому-то не повезло, то пусть не везет и дальше, а война всё спишет.
        - Я согласен, - выпив залпом свою кружку, произносит бретонец.
        - Если обманешь, погибнешь первым, - предупредил я.
        - Это понятно, - согласился он и сообщил: - В сундуке лежит тетрадка, где записаны сигналы. Мне их сообщили в Тулоне перед выходом.
        Французский капитан перерисовывал и переписывал эти сигналы для себя, так что мне потребовались разъяснения. Надеюсь, понял их правильно.
        - На карте видел пометки, что ты заходил в устье Роны, - сказал я.
        - Да, прятался там от вашего фрегата, - подтвердил он.
        - Кроме тебя там еще кто-нибудь прятался? - поинтересовался я.
        - Несколько «купцов». Они там отстаиваются на ночь. Если утром на сторожевой башне поднимают сигнал, что врага не видно, переходят в Марсель, а на следующий день - в Тулон и дальше, - рассказал пленный капитан.
        Я налил ему еще кружку сидра, разрешил взять Библию и нарды и отправил в трюм. Может у меня была однобокая информация, но сложилось впечатление, что нарды любят верующие, причем разных конфессий. Наверное, потому, что в этой игре многое зависит от удачи, которую, как некоторым кажется, можно вымолить у бога.
        21
        Солнце уже скрылось за горизонтом, но еще светло. Воздух чист и наполнен запахами цветов и иссохшей земли. Кажется, что эти ароматы исходят от мутноватой речной воде, которая смешивается здесь с чистой морской. Люггер «Делай дело» заходит в устье реки Роны с юга. Впереди справа по борту на берегу трехъярусная башня с высокой мачтой, сложенная из блоков светлого известняка. Наверху установлены три шестифунтовых пушки, а из бойниц на втором ярусе торчат стволы трех девятифунтовок. Я уже обменялся сигналами с гарнизоном башни, сообщив, что убежал от английского линейного корабля, который пошел на восток. Люггер здесь помнили, так что мое объяснение не вызвало подозрений. Пленный капитан вроде бы не обманул меня. По крайней мере, я пока не вижу в башне приготовлений к бою. Может быть, решили подпустить поближе или поставить в два огня. По словам бретонца, примерно в километре выше по течению на правом берегу находится батарея двенадцатифунтовых пушек. Я туда соваться не собираюсь. Прижавшись к левому берегу реки - подальше от башни - маневрирую, чтобы «кинуть яшку». Выше по течению стоят на якорях
шесть купеческих судов, которые я классифицировал, как две двухмачтовые шхуны и четыре одномачтовых тендера. Шхуна, стоящая выше всех по течению, водоизмещением тонн на сто пятьдесят, но в темноте ее без проблем не выведешь в море. Вторая шхуна тонн на сто двадцать. Она, наверное, пришла незадолго до нас, потому что стоит ниже всех. На правом борту оборудован штормтрап, а на берег возле башни вытянута носом двухвесельная лодка. Видимо, капитан судна отправился в гости к кому-то в башне.
        Якорь мы бросаем так, чтобы эта шхуна не налетела на нас, если вдруг сорвется с якоря. Спускаем на воду четырехвесельную лодку и берем ее на бакштов. К тому времени становится темно, поэтому встречу с командиром башни, о которой мы договорились, обмениваясь сигналами, я переношу на утро.
        После английских серых ночей, провансальские кажутся слишком темными. И местные ночные птицы крикливее и звонче. Такое впечатление, что дернули на ночь по стопарю коньяка. Зато общий фон здесь миролюбивей, несмотря на реки крови, которые сейчас льются по всей Франции. На рейде Спитхед в воздухе словно разлита нервозность, ожидание удара сзади, а на побережье Средиземного моря постоянно царит томная расслабленность, хотя нож в спину можно получить быстрее, чем в северных странах.
        Незадолго до полуночи подтягиваем нашу лодку к борту. В нее спускаются вместе со мной Джек Тиллард, еще два матроса и два морских пехотинца. Вооружены все только холодным оружием, чтобы кто-нибудь не пальнул сдуру или со страху и не испортил дело. Гребем вверх по течению, к нижней шхуне. Пожимаемся к борту, стукнувшись об него. Гулкий удар как бы всасывается внутрь корпуса шхуны. Я хватаюсь за штормтрап, быстро поднимаюсь на борт шхуны.
        Возле трапа меня встречает невысокий человек и сонным голосом спрашивает, выдыхая перегар:
        - Что случилось…?
        Он не договаривает, потому что понял, что перед ним не шкипер шхуны. Пока он не сообразил, кто я, всаживаю ему кинжал в район солнечного сплетения. Второй рукой зажимаю ему рот. Впрочем, кричать он не может, только хрипит протяжно, после чего тело резко слабеет и начинает оседать. Я левой рукой перехватываю его за грудки и помогаю опуститься на палубу, выдергиваю кинжал из тела. Теплая кровь забрызгивает мне кисть руки. Вытираю клинок и руку об одежду убитого. Этот человек не делал мне ничего плохого, даже не догадывался о моем существовании, как и я о его, но так получилось, что он оказался на моем пути к светлому будущему и поплатился за это. Как и еще пять человек, которые спали на палубе в носовой части судна.
        Я вернулся к штормтрапу, позвал:
        - Поднимайтесь.
        Джек Тиллард, еще один матрос и один морской пехотинец карабкаются наверх, стуча деревянными ступеньками по деревянному борту.
        - Перерезайте канат, - приказываю я им и предупреждаю: - Осторожно, там трупы на палубе. Потом выкинете их за борт.
        Они возятся долго. Резать толстый канат ножами - мероприятие сложное, но рубить топором - слишком шумно. Я не сразу улавливаю момент, когда шхуну, освободившуюся от якоря, начинает сносить по течению, разворачивая бортом к нему.
        Передо мной появляется Джек Тиллард, докладывает шепотом:
        - Снялись, сэр.
        - Становись к штурвалу, рули в море, - отдаю я команду и иду к штормтрапу.
        Лодка, в которой на веслах матрос и морской пехотинец, отчаливается от шхуны, разворачивается и направляется к стоящему на якоре люггеру. Когда я поднимаюсь на его борт, мимо бесшумно проплывает шхуна, которая пока еще не полностью развернулась носом по течению. Матрос и пехотинец поднимаются вслед за мной, после чего лодку опять берут на бакштов.
        - Вира якорь, - командую я оставшимся на люггере подчиненным.
        Вымбовки - деревянные рычаги - уже были вставлены в шпиль. Все, включая капрала, налегают на них, выбирая якорь. Пять человек - это, конечно, маловато, поэтому крутят шпиль медленно. На «Бедфорде» вымбовки длинные, на семь человек каждая. Якорь выбирают сразу пятьдесят шесть матросов. Правда, и якорь там в несколько раз тяжелее. Шпиль скрипит пронзительно и, как мне кажется, очень громко. На башне наверняка услышали. Надеюсь, сочтут, что у нас проблемы с якорем, перестанавливаемся. В любом случае люггер они вряд ли видят, поэтому стрельбу не откроют до восхода луны, который будет только после двух часов ночи.
        На этот раз я сразу почувствовал, что судно снялось с якоря, переложил руль право на борт. Пока экипаж вытаскивал якорь на палубу и отсоединял канат, нас несло в море бортом к течению.
        Минут через пятнадцать, когда нас отнесло далеко от башни и речное течение ослабело, я скомандовал:
        - Поднимаем фок.
        Дул слабенький норд-ост. Даже если с башни и разглядят светлый парус, пока догадаются и если догадаются, что произошло, пока приготовятся к стрельбе, мы уже будет вне зоны досягаемости.
        - Зажигай фонарь и сигналь, - приказал я капралу.
        Сигналы предназначены для Джека Тилларда, который должен быть где-то впереди нас. Проходит минут пять, пока я замечаю впереди слева маленький огонек, который покачивается из стороны в сторону, и направляю туда люггер.
        - Джек! - окликаю я.
        - Да, сэр! - доносится из темноты голос матроса.
        - Поднимай паруса и следуй за нами! - приказываю я.
        - Есть, сэр! - радостно кричит Джек Тиллард.
        22
        Когда рассвело, мы уже были далеко от берега, шли, подгоняемые попутным ветром на юго-запад, к Гибралтару. Я смотался на шлюпке на захваченный приз, осмотрел каюту капитана. Она была больше, чем на люггере, и шкипер был франтом, судя по многочисленной одежде, развешенной на колышках, вбитых в переборки. В большом сундуке лежали восемь полотняных рубах, трое панталон, темно-красные, темно-синие и белые, дюжина пар чулок разных цветов, пять черных шейных платков и десяток белых носовых. Зато в кожаном кошеле хранилось всего серебряные два экю и два ливра и медная мелочь. В углу у стола стояла стеклянная бутыль литров на десять, оплетенная лозой, заполненная почти доверху приятным красным вином, напоминающим по вкусу бордо, но с более цветочным привкусом. Хорош был набор карт всей западной части Средиземного моря, а вот из навигационных инструментов только квадрант. Грузовые документы сообщали, что судно везло вино в бочках из Перпиньяна в Тулон, наверное, для французского военного флота.
        Я забрал на люггер деньги, карты, квадрант, бутыль с виной, грузовые документы и морского пехотинца. Если ветер не переменится и ничего не случится, будем идти этим курсом почти до Гибралтара. Двух матросов хватит, чтобы стоять на руле по очереди. Штурвал на шхуне может крутить один рулевой. Если надо будет поменять галс, пришлю помощников. Лишь бы оставленные здесь матросы не напились в доску. Они уже порядком приложились. Наверное, нашли вино в матросском кубрике, потому что трюм не открывали.
        Добрались до рейда Гибралтара благополучно. Сперва я поставил на якорь люггер в стороне от линейных кораблей, а потом на лодке перебрался на шхуну, которая малым ходом следовала за нами, и ошвартовал ее лагом к первому призу. Хотел было пообедать, но на флагмане подняли флаг с требованием прибыть к адмиралу. Посадив на весла лодки двух матросов, отправился с докладом к адмиралу Уильяму Хотэму.
        Если в лодке или катере есть капитан, то при подходе к другому кораблю, старший шлюпки кричит принимающей стороне название своего корабля. Я сказал своим матросам, как переводится на английский язык название люггера, что их позабавило, а потому запомнили накрепко.
        Когда мы подошли к трапу, оборудованному на правом борту «Британии», причем нижний конец лежал на плоту, Джек Тиллард крикнул:
        - «Делай дело»!
        Видимо, хотел польстить мне, повысив до капитана. Впрочем, на флагмане не поняли, что это название корабля, приняли за требование принять швартов. Наверху меня встретил вахтенный лейтенант и, узнав, кто я и с какой целью прибыл, проводил к каюте адмирала.
        В сравнение с капитанской на люггере, адмиральская каюта на линейном корабле первого ранга кажется огромной. Даже шесть пушек, принайтованных по три на каждом борту, не делают ее меньше. Переборки оббиты ситцем ярких расцветок, из-за чего кажется, что находишься на летнем лугу. Мебель и сундуки из красного дерева. На столе, который накрывали к обеду шестеро слуг, стояли серебряные приборы на восемь персон. Адмиралу Уильяму Хотэму шестьдесят лет, что по нынешним меркам преклонный возраст, но выглядит бодрячком. Может быть, благодаря густым седым волосам и яркому румянцу на бледных щеках. У него присущая многим англичанам белокожесть, которую не берет никакой загар. Кожа только краснеет, обгорая, затем слезает и опять становится бледной. Голубые глаза во время всей нашей беседы слезились. Может, заболел, а может, от старости. На адмирале был черный адмиральский кафтан с золотым галунами, шелковыми обшлагами золотого цвета и позолоченными пуговицами с якорями. Камзол белый, панталоны черные, чулки белые, туфли черные. Туфли похожи на растоптанные тапки, даже позолоченные овальные бляшки на подъемах
не придают им элегантности. Впрочем, элегантности адмиралу Уильяму Хотэму не хватало во всем. Более того, мне он показался туповатым, что для адмирала, скорее, комплимент.
        В российском военно-морском флоте существовала классификация командиров, которая, как мне кажется, подходит к любому флоту мира. Лейтенант должен все знать и хотеть служить. Старший лейтенант должен уметь все делать самостоятельно и просто служить. Капитан-лейтенант - уметь организовать работу подчиненных и развить в них желание служить. Капитан третьего ранга - знать, где и что на его корабле делается. Капитан второго ранга - уметь доложить, где и что делается. Капитан первого ранга - самостоятельно находить то место в документе, где ему надо расписаться. Адмирал - самостоятельно расписываться там, где ему укажет адъютант. Главком ВМФ - уметь ясно и четко выражать свое согласие с мнением министра обороны. Министр обороны - просто и понятно сказать президенту страны то, что тот хочет услышать. Президент - периодически, но не реже раза за выборный срок, побывать на каком-нибудь корабле и спросить у лейтенанта, во флоте какой страны он служит, и, если выяснится, что в той же, пообещать повышение жалованья после следующих выборов.
        - Генри Хоуп, помощник штурмана с корабля третьего ранга «Бедфорд», - поздоровавшись, представляюсь я и доложил: - Доставил приз, захваченный кораблем «Бедфорд», французского корсара «Делай дело» с экипажем в двадцать восемь человек, и второй приз - шхуну «Сюзон» с грузом вина, захваченную мною по пути сюда.
        - Второй приз захватил ты?! - удивленно уточняет адмирал.
        - Так точно! - ответил я. - «Вырезал» ночью в устье Роны.
        «Вырезать» - это на английском военно-морском жаргоне обозначает захват вражеского корабля или судна, стоящего на якоре под охраной береговых батарей, отправленным на лодках десантом.
        - Сколько у тебя было людей? - поинтересовался Уильям Хотэм.
        - Четыре матроса и четыре морских пехотинца, - сообщил я.
        Адмирал одобрительно хмыкнул и посмотрел на меня с интересом.
        - Ты не тот самый помощник штурмана, который, как мне рассказывал Дэвидж, все знает? - задал он вопрос.
        - Видимо, да, сэр, - подтвердил я. - Хотя на счет «всё знает» - это капитан мне польстил.
        - Судя по захваченному призу, не так уж он и неправ, - делает вывод Уильям Хотэм, не уточнив, какая связь между большим объемом знаний и смелостью и удачей. - Получишь хорошие призовые: две восьмые, как капитан, одну восьмую за адмирала, потому что не в составе флота, одну восьмую за офицеров и одну восьмую за унтер-офицеров.
        - Адмиральская доля причитается вам, поскольку я из экипажа «Бедфорда», а он сейчас под вашим командованием, - информирую я.
        На счет адмиральской доли я, конечно, неправ, но всегда есть возможность отказаться от этих слов, сославшись на плохое знание правил распределения премиальных за приз. Если Уильям Хотэм поможет мне, я не буду возникать, что ему отойдет одна восьмая призовых за шхуну, сотни четыре с половиной фунтов. Если нет, тогда я подам в отставку и потребую эти деньги. Вместе с остальными причитающимися мне премиальными и деньгами в банке будет достаточная сумма, чтобы купить судно, тот же люггер, и стать приватиром или купцом.
        - Если бы под моим командованием находился такой корабль, как захваченный нами люггер, и побольше экипаж, я бы привел много призов, - произнес я.
        Адмирал намек понял и спросил:
        - Сколько тебе лет?
        - Осенью будет двадцать, - ответил я.
        - Уже сдавал экзамены на лейтенанта? - задал он следующий вопрос.
        - Никак нет, - молвил я.
        - Поскольку ты всё знаешь, - усмехнувшись, начал он, - сдать тебе будет не трудно. На следующей неделе будем проводить экзамен. Нужны офицеры на захваченные нами корабли. Я скажу, чтобы тебя допустили.
        - Благодарю, сэр! - радостно рявкаю я, будто стать лейтенантом - мечта всей мой жизни. - Разрешите идти?
        Судя по всему, на обед он меня приглашать все равно не собирается.
        - Да, отправляйся на призы, - разрешил адмирал. - Завтра пришлю комиссию, чтобы оформила их.
        23
        Комиссия состояла из трех человек - интенданта гарнизона мистера Петера Деладжоя - сорокатрехлетнего толстячка в коротком седом парике и, несмотря на жару, толстом суконном кафтане темно-коричневого цвета - и двух кивал, молчаливо подтверждавших любую его цену. Я предполагал, что стоимость призов сильно занизят, но не ожидал, что настолько. Люггер вместе с пленными оценили в тысячу четыреста фунтов стерлингов, а шхуну с вином - в две тысячи девятьсот пятьдесят. Как сказал интендант, разводя руки в наигранном сожалении, если бы призы продавались на аукционе, то нынешняя цена была бы стартовой, но оба судна и вино приобретет Адмиралтейство. Вино пойдет гарнизону Гибралтара, шхуна в балласте отправится в Англию вместе с конвоем, который заканчивал выгрузку, где будет включена во флот Канала, а люггер зачислят в состав Средиземноморского флота. Что ж, мне отдадут половину суммы за шхуну - для начала хватит.
        Ее сразу поставили к грузовому причалу и за сутки выкидали. При этом две бочки разбились. По странному стечению обстоятельств, подтеков вина в тех местах, где разбились бочки, не было, а грузчики из английских матросов к концу каждой из двух смен еле стояли на ногах, наверное, от усталости, и орали песни, наверное, от радости, что закончилась такая тяжелая работа. На следующее утро, пользуясь задувшим юго-восточным ветром, конвой отправился к английским берегам. Их проводили холостыми выстрелами из крепостных пушек. Корабли охранения отсалютовали в ответ, из-за чего густое облако черного дыма поползло на испанское поселение на западном берегу бухты.
        Люггер, на котором я продолжал нести службу вместе с четырьмя матросами и четырьмя морскими пехотинцами, поставили к молу в небольшой верфи, занимавшейся в основном ремонтом кораблей. Часть рабочих верфи занялась установкой переборок в трюме, чтобы разделить его на несколько помещений, жилых и служебных, согласно требованиям английского военно-морского флота. Другие разобрали фок-мачту и занялись установкой новой, составной. На предыдущей вулинги - шлаги троса, скреплявшие части составной мачты - были вместе с бугелями - обручами из полосового железа, а на этой ограничились только последними. Мне предложили положить под шпор мачты золотую гинею. Если бы я был на сто процентов уверен, что буду командовать люггером, и то бы воздержался от такого опрометчивого поступка. Я еще ни разу не слышал, чтобы монету находили при смене мачты. Под предыдущей тоже не было, а заказчик судна наверняка клал по требованию корабелов.
        Экзамены на чин лейтенанта начались в девять утра в среду в одном из служебных зданий гарнизона. На первом этаже чиновники освободили на день комнату со столом и тремя стульями для членов приемной комиссии - трех капитанов с линейных кораблей, которые стояли в бухте. Возле двери стоял на карауле морской пехотинец с мушкетом. По коридору прогуливался пожилой сержант. Претенденты толпились во дворе. Почти три десятка молодых парней в свежих мундирах и при шпагах. Наверное, каждого одевали всем кокпитом. На их фоне я в своем далеко не новом кафтане смотрелся блекло. Каждый держал в руке журнал с решениями всяческих задач и прочими свидетельствами усердного изучения морских наук. Я такой не вел, потому что не собирался сдавать на лейтенанта. Это, судя по насмешливым взглядам претендентов, сводило мои шансы к нулю.
        Капитаны опоздали на четверть часа. Двое были в форме, а один в штатском кафтане, пошитом из темно-зеленого шелка. В таком, наверное, легче переносить жару. У капитана, пренебрегшего формой, правая сторона лица были изуродована шрамом. Мой, в сравнение с его, казался легкой царапиной. Не от пули, а ядро оторвало бы голову, значит, угодил обломок доки или бревна. Большую часть ран и увечий во время сражений моряки получают именно от щепок и более крупных деревянных фрагментов, которое разбрасывает попавшее в корпус ядро. В руке капитан держал газету, привезенную, наверное, недавно прибывшим из Англии пакетботом.
        - Красавчика Харриса включили, значит, сдадут немногие, - глядя на этого капитана, шепотом сделал вывод стоявший рядом со мной мичман - двадцатилетний юноша с гладко выбритым румяным лицом и озорными серыми глазами.
        - Харрис - это фамилия? - спросил я.
        - Да, - ответил он. - В прошлый раз он один завалил половину сдававших. Видать, придется мне ждать еще полгода.
        Если проваливаешь экзамен, следующую попытку можно делать только через полгода.
        - Одного выгнал только потому, что у него было мало записей в журнале, - добавил мичман, глядя с чертиками в глазах на меня.
        - Поэтому я и не взял свой, - улыбнувшись, произнес я.
        На крыльцо вышел сержант и объявил:
        - Господа мичмана, заходите по одному.
        Я предполагал, что будет давка. Уж больно решительно были настроены претенденты. Однако все вдруг стушевались. Поскольку мне было пофиг, сдам или нет, пошел первым.
        В комнате стоял запах пересохшего дерева, который часто бывает в испанских домах, расположенных в разных частях земного шара. Наверное, это как-то связно с технологией строительства. Или просто испанцы возят этот запах с собой, чтобы не сильно скучать по родине. На столе стоял глиняный кувшин литров на пять. Скорее всего, в нем красное вино, которое было так же и в трех стеклянных бокалах. Не то ли вино, что я захватил? Будет забавно, если эти сволочи завалят меня, попивая добытое мною вино. Красавчик Харрис сидел слева, курил трубку из морты - мореного дуба - и читал газету. Посередине расположился грузный капитан с большой загорелой лысиной, по краям которой кучерявились седые волосы. Он тоже курил трубку, но с белой чашей из морской пенки в виде женской головы с распущенными волосами. Перед ним на столе лежали листы бумаги, наверное, со списками претендентов. Скорее всего, он председатель приемной комиссии. Место справа занял тощий и длинный тип с покрасневшими глазами на сонном узком лице. Мне показалось, что он всю ночь дулся в карты в накуренной комнате, а теперь превозмогает желание упасть
мордой на стол и заснуть. Он единственный не курил, зато быстрее остальных осушил бокал и, не дожидаясь возвращения слуги, который ушел, видимо, за легкими закусками, налил себе по-новой как раз в тот момент, когда я зашел.
        - Помощник штурмана с «Бедфорда» Генри Хоуп прибыл для сдачи экзамена на звание лейтенанта! - став по стойке «смирно», браво, в лучших традициях советской армии, доложил я.
        - Какой раз сдаешь? - задал вопрос председатель комиссии, отыскивая мое имя в списках.
        - Первый, - ответил я. - Помощником штурмана назначен потому, что до этого три с половиной года служил подшкипером на купеческом судне.
        - Ты не родственник капитана Уильяма Хоупа с «Беллерофона»? - поинтересовался он.
        - К сожалению, нет, - честно ответил я.
        - Где журнал? - спросил сидевший справа капитан, выдув половину содержимого бокала.
        - Это тот, про которого говорил адмирал, - найдя меня в списках, где, как догадываюсь, напротив моего имени была сделана пометка, сообщил председатель комиссии, после чего капитан позабыл про журнал и допил вино из бокала.
        - Приготовь корабль к бою, - потребовал председатель комиссии.
        Проще вопрос на экзамене мне задавал только Зюзя, спросив, какого цвета учебник «Мореходная астрономия»? Самое забавное, что от удивления я не сразу вспомнил, что черного. На этот раз волнения не было. Я начал уверенно и четко перечислять действия экипажа по команде «боевая тревога».
        - Достаточно, вижу, что знаешь, - остановил меня председатель комиссии и обратился к Красавчику Харрису: - У тебя будут к нему вопросы?
        В то время, когда капитан опускал газету, чтобы посмотреть на меня и задать вопрос, я повернул голову так, чтобы ему была хорошо видна моя изуродованная щека. Судя по той решительности, с какой он вынимал изо рта трубку, меня ждал каверзный вопрос и, скорее всего, не один. Не думаю, что он захочет усложнить отношения с адмиралом, но нервы потреплет основательно.
        И тут он увидел мой шрам, скривил губы в улыбке, будто сам нанес его, и произнес иронично:
        - К красавчикам у меня вопросов нет!
        Сперва засмеялись другие два капитана, а потом и сам автор шутки.
        Председатель махнул мне рукой и сквозь смех бросил:
        - Сдал, свободен!
        - Благодарю за доверие! - рявкнул я, развернулся через левое плечо и строевым шагом вышел из комнаты, чуть не сбив слугу, который нес на подносе блюдо с выпечкой, тарелку с порезанным ломтями окороком и чашу с солеными оливками.
        - Сдал, свободен! - повторил я, выйдя на крыльцо, слова председателя комиссии в ответ на немые вопросы остальных претендентов.
        Сразу несколько мичманов, толкаясь, рванули попробовать счастье. Они не догадываются, что следующему отгрузят то, что недодали мне. Я специально задержался во дворе, чтобы убедиться в этом. Остановился возле сероглазого мичмана.
        - Что у тебя спрашивали? - поинтересовался он.
        Я рассказал, в том числе и шутку Красавчика Харриса.
        - Повезло тебе, - вздохнув, произнес мичман.
        - Когда именно? - спросил я. - Когда сгорела вся моя семья, а я всего лишь заработал этот шрам?
        - Я не это имел в виду… - смутившись, молвил он.
        - Как тебя зовут? - спросил я.
        - Джеймс Фаирфакс, - ответил он.
        Я назвал свое имя и полюбопытствовал:
        - У тебя уже есть место, если сдашь экзамен?
        - Нет. Может, назначат на один из захваченных линкоров. Я согласен на любое место, но сперва надо получить чин, - сказал он.
        - Сперва надо найти место, тогда и чин придет, - возразил я.
        В это время на крыльцо вышел мичман, сдававший после меня. Его кислая физиономия лучше всяких слов говорила о результате. Желающих идти следующим сразу стало намного меньше. Мой собеседник, сделав глубокий вдох, собрался уже было подойти к крыльцу, чтобы занять очередь.
        - Мой тебе совет, Джеймс, заходи вон за тем красавчиком, - показал я на высокого и смазливого блондина, - и будет тебе чин, и будет тебе место.
        - Почему за ним? - спросил он.
        - Потому что Красавчик Харрис обязательно отыграется на нем, а потом почувствует себя виноватым и помилует следующего, - поделился я знанием человеческой натуры. - Зашел, живот втянул, приосанился и начал говорить громко, четко и без запинок хорошо понятные капитанам, красивые слова рублеными фразами. Если не знаешь ответ на вопрос, говори, что угодно на эту тему. Пусть думают, что ты неправильно понял вопрос. Главное - не тушуйся и не мямли. Офицеру можно быть дураком, но обязательно дураком решительным.
        - Я постараюсь, - криво улыбнувшись, произнес Джеймс Фаирфакс, не сводя глаз со смазливого мичмана.
        24
        В четверг закончили установку и снаряжение новой мачты. Мне приказали отвести люггер на рейд и поставить на якорь. В пятницу утром на флагмане подняли сигнал, чтобы я прибыл к адмиралу. На этот раз вахтенные «Британии» правильно поняли Джека Тилларда, который крикнул «Делай дело». Несмотря на мичманский мундир, меня принимали, как капитана.
        Адмирал сидел в каюте у открытого прямоугольного иллюминатора на подветренном борту, который сейчас был в тени, курил кальян с позолоченным сосудом. Порывы горячего ветра врывались в каюту, разгоняя по ней полосы сизого дыма, похожие на изогнутые ленты и пахнущие вишней и чем-то приторно-сладким.
        - Аттестованный мичман Генри Хоуп прибыл по вашему приказанию! - поздоровавшись, доложил я.
        - Ты теперь лейтенант, мастер и коммандер люггера, - уточнил Уильям Хотэм, выпустив клубы сизого ароматизированного дыма.
        Мастер и коммандер - это лейтенант, командир шлюпа, корабля без ранга, любого, не зависимо от типа и количества мачт, но имевшего на вооружении менее двадцати пушек, необходимых для шестого ранга, на который полагался командир в чине полный капитан.
        - Пока на месяц, без приказа, - продолжает адмирал. - Если не захватишь ни одного приза, так и останешься аттестованным мичманом, причем надолго, а люггер получит более достойный лейтенант.
        - А если захвачу? - спросил я.
        - В тот же день подпишу приказ и отправлю его в Лондон, - отвечает он и выпускает очередную порцию ароматов.
        Дым попадает ему в глаза, и адмирал вытирает с них слезы.
        - Мне нужно еще несколько матросов и морских пехотинцев, человек двадцать или больше, - сказал я.
        - Десять пехотинцев найдем, а вот с матросами сложно, - произносит Уильям Хотэм.
        - Среди захваченных на люггере были корсиканцы. Нельзя ли их взять? - подсказываю я.
        - Бери, если хочешь, - разрешает он и предупреждает: - Говорят, они очень недисциплинированные и склонные к бунтам.
        - Будут бузить, верну в тюрьму, - сказал я.
        Адмирал выпустил очередную порцию дыма и приказал секретарю, который что-то писал за столом в другом конце каюты:
        - Даниэль, выпиши коммандеру Хоупу разрешение завербовать в тюрьме матросов, сколько сможет.
        Тюрьма располагалась в скале на самом нижнем ярусе. Это было несколько больших камер. Одна, как мне показалось, размером с футбольное поле. Тот, кто вырубал их, собирался, видимо, взять в плен французскую армию, а то и две. Освещались камеры масляными фонарями - плошки с фитилями. Жир использовали рыбий, отчего к вони немытых тел добавлялась специфическая нотка, от которой я едва не блеванул. Первые минут пять ходил, прижимая к носу рукав кафтана. В одной камере сидели французские офицеры, в другой - французские матросы и солдаты, а в третьей - иностранцы всех чинов, служившие французам. Корсиканцы обитали в третьей вместе с испанцами, итальянцами и, судя по чалмам, арабами или турками.
        Я обратился к ним на итальянском языке:
        - Мне нужны матросы на люггер «Делай дело», на котором собираюсь охотиться на французских купцов. Будут приняты на службу в Королевский флот официально, получать жалованье, призовые и пенсию в случае увечья, но и подчиняться заведенной у нас дисциплине, за нарушение которой следуют наказания от порки до повешенья за шею. Так что хорошенько подумайте перед тем, как согласиться.
        - А как распределяются призовые? - спросил кто-то, стоявший в глубине группы.
        Я рассказал, как делятся деньги за приз, как их получать. С получением есть трудности. Напрямую деньги можно получить в Лондоне, а в других местах только через агентов, которые берут за услуги процент-полтора. В этой системе есть и положительный момент. Бюрократическая машина работает медленно, деньги могут начислить через несколько месяцев и даже лет, но агент примерно знает, сколько ты получишь, и дает аванс в пределах этой суммы. Я заключил договор с гибралтарским представителем агентства «Бёт и Коллинс», головной офис которого находится в Лондоне на улице Джон в доме десять.
        - За шхуну, захваченную в устье Роны, каждый матрос получил по сорок шесть фунтов стерлингов или пятьсот пятьдесят два ливра, - закончил я объяснение.
        О том, что теперь матросов будет больше, а доли их меньше, пусть додумывают сами. Но даже если получат в пять раз меньше, все равно это будет фантастическая сумма для корсиканцев. Мне сказали, что на Корсике крестьяне и рыбаки за сто ливров целый год пашут, как проклятые.
        Все тринадцать корсиканцев тут же согласились завербоваться в военный флот Британии, несмотря на угрозу погибнуть в бою или быть повешенными.
        - Синьору не нужен кок? - спросил меня на итальянском языке мужчина с лицом римского патриция, какие часто встречается у незнатных итальянцев, а вот итальянская знать в большинстве своем похожа на чахоточных плебеев.
        Был он плотного сложения, но не толст, что характеризовало его, как хорошего профессионала. Худым кок бывает потому, что самому противно есть, что приготовил, а толстым - когда больше ест, чем готовит.
        - Нужен, - ответил я, - если умеешь готовить капонату.
        Я ел это блюдо из рыбы и баклажанов в итальянских ресторанах в двадцать первом веке. Вкус незабываемый, до сих пор рот наполняется слюной, когда вспомню. Официант заверял меня, что блюдо старинное, из античных времен, несмотря на то, что помидоров в те времена в Италии не было. Впрочем, помидоры - не основной ингредиент.
        - Синьор любит капотану?! - воскликнул кок, то ли искренне удивляясь, то ли почти тонко льстя. - Если дадите мне рыбу каппоне и баклажаны, я приготовлю вам такую капонету, что будете облизываться (аналог русскому «пальчики оближешь»)!
        Каппоне на Черном море называют морским петухом. Это придонная рыба весом килограмм до пяти-шести с крупной треугольной головой, покрытой костяными пластинками и гребнями и шипами, из-за которых и получила название. В четырнадцатом веке в Византии ее покупали в основном бедняки.
        - Будут тебе рыба и баклажаны, - заверил я.
        Отобрал еще и двух коптов, юношей лет пятнадцати, не спрашивая их согласия. Воины они никудышные, только визжать умеют громко, а вот прислуживают хорошо. Один будет моим слугой, а второй - помощником кока.
        Под охраной морских пехотинцев завербованные были препровождены на мол, откуда на четырнадцативесельном рабочем катере, выделенном адмиралом, перевезены на люггер. Вскоре привезли еще и семь морских пехотинцев. Судя по скривившемуся лицу капрала Джона Бетсона, отдали нам тех, на кого на других кораблях махнули рукой.
        Я вспомнил грузина, забыл фамилию, с которым пересекся во время стажировки на корабле радиоэлектронной борьбы «Рица». На «Рицу» отправляли лучших людей не только с Черноморского флота, но этот грузин был легендой военно-морского флота СССР, потому что умудрился за три года послужить на всех четырех флотах и в Каспийской флотилии. При этом осудить и отправить в дисциплинарный батальон не решались. А за что отправлять?! На корабле весь экипаж занимается профилактическими работами, а этот тип сидит на баке, смотрит через бинокль на противоположный берег бухты, где купаются горожане, в том числе и девушки, и дрочит с таким усердием, что не слышит приказ офицера прекратить это безобразие. Грузин искренне не понимал, как можно отвлекаться от такого приятного занятия на какую-то ерунду?! До дембеля ему оставалась пара месяцев, поэтому на «Рице» на грузина забили то, что он дрочил, на радость всем.
        Поскольку по штату полагалось иметь несколько унтер-офицеров, я назначил Джека Тилларда боцманом, второго марсового, умевшего хорошо считать - казначеем, третьего, имевшего хороший почерк - клерком, а самого тупого - констапелем. Капрал Джон Бетсон исполнял обязанности сержанта. Второго лейтенанта, пару мичманов и тиммермана мне обещали прислать на днях. Я не стал их дожидаться, потому что время шло, до конца отпущенного мне месяца оставалось двадцать восемь дней.
        25
        Полная луна давала столько света, что видны были темные силуэты деревьев на берегу. Четырехвесельная лодка с люггера быстро поднималась вверх по течению Роны. Я сидел на носовой банке в пол-оборота, чтобы подсказывать направление рулевому корсиканцу Пурфириу Лучани. На коленях у меня лежали лук, а у ног стоял, прислоненный к борту, колчан. Время поджимало, поэтому я решил поискать счастье в знакомом месте, тем более, что по пути сюда нам не повстречалось ни одного французского купца. Обмотанные тряпками весла производили мало шума. На башне, траверз темного силуэта которой мы только что миновали, нас пока не засекли. Там было тихо и темно. Маленький огонь светился где-то позади башни, может быть, рядом с ней, а может, в нескольких сотнях метров.
        Впереди появился темный силуэт двухмачтовика, стоявшего на якоре. Я шепотом приказал рулевому подвернуть левее, чтобы пройти прямо возле борта. Когда мы приблизились, на палубе кто-то закашлял, а потом сплюнул.
        - Кто плывет? - спросил испуганный голос на французском языке.
        - Что за судно? - в свою очередь спросил Пурфириу Лучани, наученный мной.
        Несмотря на хорошее знание французского языка, у меня все-таки есть акцент, который может быть принят за английский и вызвать подозрение. Корсиканский акцент опасным не сочтут, потому что многие жители острова служат на французских судах.
        - «Луиза», - ответили с двухмачтовика и, кашлянув и сплюнув, спросили: - А вы с какого?
        - Выше вас стоим, - ответил корсиканец и, согласно моей инструкции, сразу задает вопрос: - А чего ты такой испуганный?
        Дураки предпочитают говорить, умные - слушать.
        Вахтенный с «Луизы» выбрал болтовню:
        - Говорят, пару недель назад англичане пробрались сюда ночью и захватили два судна. Так тихо проделали это, что только утром обнаружили пропажу.
        Я сперва подумал, что кто-то еще из наших наведывался сюда, а потом понял, что второе судно - это мой люггер. Французы думают, что и его захватили той ночью.
        Из-за этих мыслей чуть не пропустил нужный момент. Я слышал голос, но не мог разглядеть вахтенного, хотя дистанция была от силы метров десять. Закончив речь, он закашлялся и сплюнул, наклонившись вперед, чтобы в воду, а не на палубу. В этот момент его голова и оказалась в лунном свете. Я отпустил тетиву, и она больно ударила мне по предплечью. Стрела попала в светлый овал головы, не разглядел, в какое именно место. Вахтенный, собравшийся закашлять снова, издал протяжный звук, что-то среднее между хрипением и стоном, после чего голова медленно спряталась за фальшборт. Скорее всего, он болел туберкулезом, так что будем считать, что отмучился.
        - Подходим, - тихо произнес я на всякий случай на французском языке.
        Несмотря на два мягких кранца, сплетенных из старых швартовов, лодка прижалась к борту двухмачтовика не бесшумно, правда, удар был тихий и глухой. Наверное, трюм битком набит. Вроде бы никого не разбудили. Две «кошки» зацепились за планширь, и два корсиканца с кошачьей сноровкой полезли наверх. Следом за ними отправились еще два. Я обучил всех четверых, как убивать спящих, но первый блин у них получился комом. Кто-то в носовой части судна успел заорать от боли. Я держался за «кошкин» трос с мусингами, не давая лодке отжаться от борта, и ждал, что будет дальше.
        - Что случилось? - послышалось из темноты выше по течению.
        - Выругайся на корсиканском, - прошептал я Пурфириу Лучани.
        Корсиканец громко и очень витиевато высказался в адрес чьей-то матери - женщины далеко не безупречного поведения.
        - Корсиканские придурки развлекаются, - произнес тот же голос выше по течению, наверное, отвечая на вопрос коллеги.
        Я привязал трос к кольцу на форштевне лодки, чтобы держалась у борта, и поднялся по нему на двухмачтовик. Появилось у меня подозрение, что корсиканцы и дальше что-нибудь запорют. И не ошибся. Они уже нашли топор и собрались перерубить якорный канат. Пришлось им поработать ножами. Если и вспоминали мою мать, то про себя. Я отошел на корму, к штурвалу, чтобы не мешать им работать и материться.
        Захватили мы бригантину, причем с мачтами-однодеревками, которые теперь редко встречаются. Всё труднее найти длинное, ровное и толстое дерево. Леса исчезают с катастрофической быстротой. Впрочем, их все еще много в сравнение с тем, что будет в двадцать первом веке. В капитанской каюте горел ночник - маленький масляный фонарь с низким и закопченным, стеклянным колпаком. Шкипер с перерезанным горлом лежал одетый в кровати. В тусклом освещении вытекшая кровь казалась черной на простыне, которая казалась белой. Под кроватью стоял сундук раза в два больше, чем принято иметь на английских военных кораблях нижним чинам вплоть до мичмана. Старший лейтенант «Бедфорда» заставил бы плотника переделать такой сундук на нормативный и щепки для камбузной печки. Сверху в сундуке лежал кожаный кошель с французскими и турецкими серебряными монетами, без малого на две сотни ливров. Это будет мой личный приз. Под кошелем были грузовые документы. Если перевести в тонны, бригантина везла сто пятьдесят пять тонн пшеницы из Александрии в Арль. Надо было пройти такое большое расстояние, проскочить много раз мимо
английских военных кораблей, чтобы здесь, в нескольких часах от цели, влипнуть. Видимо, подошли сюда уже в темноте и побоялись и/или поленились подниматься выше. Обычно страх и лень спасают людей от многих необязательных приключений на пятую точку, но данный случай оказался исключением, подтверждающим правило.
        26
        В гавани Гибралтара кораблей не так много, как в прошлый раз, поэтому я поставил люггер «Делай дело» на якорь поближе к флагманскому кораблю и рядом с «Бедфордом», вернувшимся с Корсики. Потом на лодке перебрался на захваченную бригантину «Сюзон» и ошвартовал ее к правому борту своего корабля. Уверен, что за моими маневрами наблюдают со всех кораблей на рейде, в том числе и с «Бедфорда». Они наверняка догадались, что бригантина - это приз. Небось, подсчитывают, сколько она стоит, и завидуют тихо или не очень. На флагмане сразу подняли сигнал, чтобы я прибыл к адмиралу.
        Я все еще в форме мичмана, но на «Британии» на этот раз правильно поняли слова матроса, выкрикнувшего название люггера под моим командованием, и приняли меня именно, как коммандера. На вахте у трапа был мичман Джеймс Фаирфакс.
        - Ты вроде бы на другом корабле служишь, - удивился я, пытаясь вспомнить название его корабля.
        - Служил. Его отправляют во флот Канала, поэтому обоих аттестованных мичманов перевели на «Британию», чтобы остались служить в Средиземноморском флоте, - рассказал он.
        - Значит, ты сдал экзамен на лейтенанта? - спросил я.
        - Да! - радостно подтвердил Джеймс Фаирфакс. - Пошел именно за тем смазливым мичманом. Как ты и говорил, Красавчик Харрис его завалил, а у меня не спросил вообще ничего. Газету читал.
        - Ты уже получил назначение? - поинтересовался я.
        - Нет еще. Все свободные места заняли те, у кого были протекции, - произнес он, глянул на меня и запнулся.
        - Я свою протекцию в бою добыл, - поставил его в известность.
        - Я не тебя имел в виду… - смущенно молвил аттестованный мичман, а потом добавил уже с нотками восторга: - Про тебя и так все тут говорят, а после захвата второго приза… Эта бригантина ведь приз?
        - Само собой, - подтвердил я.
        - Адмирал ждет, - напомнил, прервав наш разговор, вахтенный лейтенант.
        Адмирал Уильям Хотэм ждал не столько меня, сколько обед. Стол уже был сервирован на семь персон. Если не считать лакеев и клерка, в каюте было, включая адмирала, шесть человек. Седьмой прибор предназначался мне.
        Адмирал оборвал мой доклад на первом же слове, произнеся:
        - Я видел приз. Какой груз?
        - Пшеница из Египта, - ответил я, протягивая грузовые документы.
        В связи с голодом во Франции, цена на пшеницу резко подскочила и у соседей, и наверняка английскую контрабандой возили революционерам. В гарнизоне Гибралтара до прихода нашего конвоя были проблемы с хлебом. Уверен, что привезенного конвоем не хватит до следующего, поэтому я ожидал, как минимум, проявления радости.
        - Отдай клерку и садись за стол, - ни мало не заинтересовавшись, приказал адмирал, указав мне место в самом конце слева.
        Сам он сел во главе стола и заправил за шиворот конец большой накрахмаленной салфетки. Я свою расстелил на коленях. Она была жесткая, похрустывала. Лакей сразу налил мне в бокал красного вина. Я потянулся было к бокалу, чтобы освежить пересохшее горло, но вовремя заметил, что адмирал еще не прикасался к своему и все остальные тоже. Выше меня сидели два флаг-капитана. Обычно на флагманский корабль назначают молодого капитана, чтобы выполнял за адмирала рутинную работу и перенимал опыт. К слишком опытным адмиралам назначают сразу двух молодых капитанов. Напротив меня занимал место корабельный хирург. У англичан есть пунктик - они постоянно находят у себя болезни, как студенты медицинского института. Все болезни лечат алкоголем, но перед этим обязательно, долго и нудно консультируются у врача. Видимо, хирург выслушивал адмирала, за что его подкармливали. Выше него сидел интендант Петер Деладжой, единственный в парике. Ближе всех к адмиралу расположился мой бывший капитан Дэвидж Гулд, одетый, как обычно, во все черное.
        - Славная у нас растет смена, - выдал что-то типа тоста Уильям Хотэм, взяв свой бокал и сделав маленький глоток.
        Губы его скривились, будто попробовал что-то удивительно гадкое, а потом расползлись в довольной улыбке.
        Вино было французское, то есть кислое, но с приятным послевкусием. Первым блюдом была баранья нога с цветной капустой. Вторым - тушеный свиной окорок в бульоне со специями и булочками из пшеничной муки. Третьим - жареная индюшка с зеленым салатом. За ней последовали бараньи ребра, запеченные на гриле. На десерт подали творожный пудинг, свежую землянику со сливками, белым вином, розовой водой и сахаром. Во время еды говорили мало. Адмирал иногда задавал кому-нибудь вопрос и, получив короткий ответ, кивал и продолжал есть. Меня не беспокоил.
        Когда обед закончился, лакеи мигом убрали посуду и скатерть. На столе появились чистые бокалы и по бутылке испанского хереса на каждого гостя. Наливали вино лакеи. Первый тост был за короля, второй - за захваченный мною приз, а дальше просто пили. Я старался не частить, потому что догадался, что нахожусь в компании стойких бойцов, закаленными ежедневными тренировками. Сидящие за столом разбились на пары и принялись болтать: адмирал со своим старым приятелем Гулдом, интендант с хирургом, флаг капитаны между собой, причем так оживленно, словно давно не виделись. Предоставленный самому себе, я настолько увлекся внутренним диалогом, что не услышал вопрос адмирала.
        - Простите, сэр? - переспросил я.
        - Тебе, наверно, скучно с нами, стариками, - сказал Уильям Хотэм.
        - Нет, что вы, сэр! Для меня большая честь находится в обществе таких прославленных моряков! - лизнул я.
        - Ох, уж эти молодые льстецы! - произнес адмирал, но при этом не смог скрыть удовольствия от услышанного. - Можешь вернуться на свой корабль, - разрешил он и спросил: - Что-нибудь на него надо?
        - Пополнить личный состав, - сообщил я.
        - Продиктуешь ему, - показал Уильям Хотэм на клерка и приказал тому: - Напиши приказ о назначении его коммандером тем числом, когда сдал экзамен на лейтенанта.
        - Хорошо, сэр, - произнес клерк и жестом пригласил меня к столу у открытого иллюминатора подветренного борта.
        Я напомнил клерку свое полное имя и название корабля, после чего перечислил, кого мне не хватает на люггере:
        - Лейтенанта Джеймса Фаирфакса, который сейчас служит у вас аттестованным мичманом. Двух мичманов - Роберта Эшли с «Бедфорда» и второго не моложе восемнадцати лет. Тиммермана или опытного помощника тиммермана. Помощника хирурга. Пять морских пехотинцев, не самых тупых.
        - Последний пункт сложно выполнить, - улыбнувшись, молвил клерк.
        Я улыбнулся в ответ и сказал:
        - Ладно, давайте, какие есть, но было бы неплохо, если бы ими командовал сержант Джон Бетсон, который сейчас служит капралом у меня.
        - Это не сложно, - сделав пометки, сказал он.
        Остановившись возле трапа, я поставил в известность аттестованного мичмана Джеймса Фаирфакса:
        - Оказывается и у тебя есть протекция. Завтра станешь лейтенантом.
        - Откуда ты знаешь? - недоверчиво спросил он.
        - Как мне не знать, кто будет служить под моим командованием?! - бросил я через плечо, спускаясь по трапу.
        Пусть Джеймс привыкнет к счастью, а то еще сдуру не признает его, обидится и ляпнет что-нибудь непростительное. Как после такого командовать им?!
        27
        Интендант Петер Деладжой прибыл на приз рано утром. Он догадывался, что адмиралу не терпится узнать, сколько получит призовых, и старался угодить. В полдень флот отправлялся в поход, не дожидаясь прибытия пополнения из девяти кораблей под командованием контр-адмирала Манна, который запаздывал. По сведениям нашей разведки французский флот вышел седьмого июня в море в составе девятнадцати вымпелов, но с существенным некомплектом экипажей, потому что многие моряки сбежали во время беспорядков в Тулоне. Куда направился вражеский флот, никто не знал. Наши фрегаты еще вчера были посланы на поиски. Вместе с интендантом и двумя его постоянными молчаливыми помощниками, прибыли две бочки.
        - В бочках соленые лимоны, - поставил меня в известность Петер Деладжой. - По приказу Адмиралтейства будете выдавливать из них сок и в обязательном порядке добавлять в грог членам экипажа, чтобы не болели цингой. За невыполнение этого приказа капитана ждет наказание.
        - Будем добавлять, - не стал я спорить, хотя у нас была возможность покупать свежие фрукты, овощи и мясо.
        Я грог не пью. У меня в каюте стоит бочонок красного вина с предыдущего приза. Матросы отлили мне литров двадцать из большой бочки, литров на тысячу, а заодно и сами нахлебались от души. Поскольку никто не возмутился по поводу недостачи вина, с последнего приза мы выгребли всё, что можно без ущерба для его мореходности, и несколько мешков пшеницы, которую в ближайшие дни отвезем на ветряную мельницу, а муку будем использовать для выпечки хлеба, булочек, пудингов.
        Осмотр интендант провел быстро. Стоимость груза пшеницы он заранее определил по документам, а бригантины - на глаз.
        - Пшеницу заберет казна, а бригантину выставим на торги, - сообщил Петер Деладжой. - Общая сумма будет не меньше четырех тысяч двухсот фунтов стерлингов. Я сегодня же сообщу об этом твоему агенту. Сколько тебе причитается долей? Две восьмых?
        - Три, - ответил я. - Получу еще и за офицеров, потому что их нет.
        - Адмирал получит пятьсот двадцать пять фунтов, а ты - тысячу пятьсот семьдесят, - подсчитал он в уме быстрее меня.
        Я так привык, что считаю намного быстрее всех, что неприятно удивился. Видимо, в следующей эпохе я уже не буду выглядеть умником.
        - Очень приличные деньги для молодого лейтенанта, - сделал вывод интендант.
        Кто-то бы стал спорить, а я разве буду?! Теперь чувствовал себя большим и сильным. Если вдруг не понравится в Королевском флоте, пошлю всех в Роттердам через Копенгаген и уйду на вольные хлеба.
        - У моей жены по вечерам собирается местное светское общество. Много молодежи. Жена моложе меня на шестнадцать лет, - сказал он хвастливо. - Музицируют, поют, общаются. Ей будет приятно увидеть тебя среди гостей, потому что о тебе сейчас говорит весь Гибралтар.
        Свершилось - я стал звездой Гибралтара! Интересно, сколько дней (или часов?) продержусь на вершине?!
        - Буду рад посетить ее салон, - галантно ответил я.
        Все равно по вечерам делать нечего, а люггер простоит здесь еще несколько дней, пока не закончатся все процедуры с призом. Приобщусь к местному светскому обществу, пока приглашают.
        До одиннадцати на «Делай дело» прибыли лейтенант Джеймс Фаирфакс, мичмана Роберт Эшли с «Бедфорда» и Хьюго Этоу с линейного корабля третьего ранга «Агамемнон», помощники тиммермана и хирурга и пять морских пехотинцев. Теперь под моим командованием находилось тринадцать корсиканцев, два копта и итальянец, которых уравновешивали пятнадцать морских пехотинцев и их сержант, приказ о повышении в звании которого привез вновь испеченный лейтенант. Не то, чтобы я не доверял корсиканцам, но бережёного бог бережет. Лейтенант, два мичмана и шесть унтер-офицеров составляли третью группу, которая будет доставать первые две.
        Кстати, «Агамемноном» командовал некий Горацио Нельсон, пока еще один из многих английских капитанов. Как утверждают злые языки, чин лейтенанта он получил, только благодаря дяде, капитану Сакклингу, который к тому времени стал контролером флота. Нельсона уже ранили в правый глаз во время захвата Корсики, но, по утверждению Хьюго Этоу, капитан черную повязку не носит. Глаз остался цел, только стал видеть хуже. Вот так украли у меня еще один миф. Теперь думаю, к чему он прикладывал подзорную трубу, чтобы не увидеть сигнал своего командира прекратить бой? Согласно мифу - к правому глазу, закрытому черной повязкой.
        Мичман Хьюго Этоу был доволен переводом на «Делай дело». Он сразу спросил, на сколько человек будет делиться одна восьмая унтер-офицеров? Узнав, что всего на девять, присвистнул от радости. Джеймс Фаирфакс был с одной стороны счастлив, что наконец-то стал лейтенантом, а с другой надеялся получить должность на линейном корабле или фрегате. Чем выше ранг корабля, тем выше оклад. Я сейчас получаю примерно столько, сколько первый лейтенант на корабле шестого ранга, или второй лейтенант на корабле пятого ранга, или третий лейтенант на корабле четвертого и так далее. Мичман Роберт Эшли был жутко недоволен. Мало того, что его оклад сократился до двух фунтов стерлингов, так еще служить придется на каком-то люггере, без возможности поучаствовать в настоящем морском сражении.
        - Ты же всего с месяц назад хотел получить много призовых, купить свой корабль и отправиться открывать неизведанные земли, - напомнил я его мечту.
        - Да, хотел… - промямлил Роберт Эшли. - А будет много призовых?
        - Как получится, - ответил я, чтобы не сглазить.
        После чего оставил корабль на лейтенанта Джеймса Фаирфакса и отправился на берег к портному. Перед последним походом я заказал себе новый кафтан или, как мне удобнее называть, китель. Вчера был на последней примерке, сегодня к обеду обещали закончить. Портным был испанский сефард, выдававший себя за католика.
        - Не проще ли притворяться протестантом? - подколол я. - Все равно ведь приходится ходить на воскресную проповедь к протестантам.
        - В этом мире все так нестабильно: сегодня здесь протестанты, завтра - католики, - ответил портной, сильно картавя от испуга. - Протестанты за смену веры не убьют, а испанские католики могут.
        Китель сидел на мне, как влитой. У меня никогда не было пристрастия к военной форме, даже очень наоборот, но дамы утверждали, что она мне идет. Глядя в зеркало, кривоватое в нижней половине, искренне верил женщинам, которые тоже искривляют и тоже не везде. Особенно мне нравился эполет, которые ввели в этом году. Он был шит золотыми нитками и имел две продольные более темные полосы, как на погонах старших офицеров в российском флоте. Коммандеру полагалось носить один на левом плече. Полный капитан, как называют сейчас командира корабля, имеющего любой ранг, первые три года в своем звании надо было носить один эполет на правом плече, а потом - два.
        - Вы выглядите в нем отважным капитаном! - лизнул меня портной.
        Он даже не подозревал, насколько прав. За что получил на шиллинг больше.
        28
        Интендант Петер Деладжой с женой Дороти жил в двухэтажном доме в испанском стиле - с патио. Это внутренний дворик, обычно с фонтаном. В Гибралтаре с пресной водой проблемы, поэтому я не видел здесь ни одного фонтана. Зато в каждом дворе была подземная емкость для сбора дождевой воды. С черепичных крыш вода стекала по желобам и трубам в выходящие из-под земли горловины, прикрытые деревянными решетками. На окнах деревянные жалюзи, которые мало спасали от жары и еще меньше от комаров. Гостиная была всего метров шест на пять. В ней стояли две софы, пять кресел и четыре стула в углу для желающих музицировать. Стены оббиты ярким индийским ситцем, из-за которого в комнате казалось еще жарче. Я даже пожалел, что напялил новый мундир. Временами мне все-таки двадцать лет.
        Салоны заводят женщины, которым не хватает мужского внимания. Именно внимания, а не секса. Во втором случае заводят любовников. Миссис Дороти Деладжой было немного за двадцать. Брюнетка с голубыми глазами. На этом достоинства и заканчивались. Она из категории тех женщин, которых осчастливленные ими мужчины называют симпатичными, а все остальные - «так себе». Как и положено брюнетке, она, напялив розовое платье, по очереди подходила к двум девицам-блондинкам, которым этот цвет противопоказан, подолгу разговаривала с ними, чтобы мужчины разглядели, на кого в этом помещении надо обращать внимание. Впрочем, старания ее были напрасны, потому что в Гибралтаре слишком много офицеров и слишком мало особ женского пола, особенно девиц. Вот и сегодня на трех дам, включая хозяйку, приходилось шесть офицеров. Представляю, что здесь творилось, когда стоял весь флот. Мельтешил по гостиной и мистер Деладжой, но его никто, включая жену, в расчет не принимал. На слуг и то обращали больше внимания. В обязанности гостей входило, во-первых, восхищаться хозяйкой, во-вторых, восхищаться хозяйкой, и только в третьих,
вести разговоры на всякие нудные темы, задаваемые миссис Деладжой. Большей часть тем была сама хозяйка, и немного говорили об успехах доблестной британской армии, которая, за редким исключением, проигрывала на материке одно сражение за другим, и военном флоте, выглядевшего немного лучше за счет мятежей и дезертирства на французском.
        Поняв это, я заскучал и, чтобы убить время до того момента, когда можно будет уйти по-английски, полностью переключился на пожирание всяких сладостей, которые в невероятном разнообразии и количестве предлагали в этом доме, запивая их тем самым красным вином, которое захватил вместе с предыдущим призом и которое было куплено на нужды английского флота. Все-таки я часть Королевского флота, поэтому восстанавливал справедливость.
        Видимо, хозяйке показалось, что уделяю ей мало внимания, или испугалась, что нанесу семейному бюджету непоправимый ущерб, поэтому потребовала:
        - Мистер Хоуп, расскажите нам, как вы захватили приз.
        Чтобы меня больше не приглашали сюда, я рассказал с физиологическими подробностями, как мои корсиканцы перерезали глотки спящим мирным французским матросам с торгового судна, которые не причинили ни нам, ни Англии никакого вреда и у которых наверняка остались семьи, маленькие дети, обреченные отныне на нищету. Зато мы - я, мой экипаж, адмирал и королевство Британия - стали немного богаче. Судя по наступившей паузе, это было именно то, что мечтали услышать присутствующие.
        - Эту войну начали французы, - нарушил затянувшуюся тишину один из офицеров, артиллерийский лейтенант.
        - Я тоже подумал, что развязали ее эти матросы или, что скорее, их дети, - согласился с ним.
        - Если вам так жалко французских детей, почему участвуете в этой войне? - задала резонный вопрос миссис Деладжой.
        - А где еще можно так быстро и легко разбогатеть?! - ответил я вопросом.
        - А вы - циник, мистер Хоуп! - произнесла миссис Дороти Деладжой таким тоном, будто наконец-то нашла того, кого искала всю жизнь.
        - Это не единственное моё достоинство, - сообщил я.
        После чего меня усадили на софу рядом с хозяйкой и начали ковыряться во мне, отыскивая скрытые достоинства. Прочие гости, предоставленные сами себе, принялись проводить время более интересно. Пятеро жеребцов забили копытами возле двух кобылиц с таким усердием, что с мраморного пола разлеталась крошка.
        Те, кто утверждают, что женщины любят ушами, плохо знают женщин и оскорбляют уши. С помощью ушей женщину находят жертву, а любят мужчин совершенно другим местом. Если научены любить. Мой богатый жизненный опыт подсказывал, что Дороти Деладжой женщиной сделали, но любить до сих пор не научили. И она поняла, что я понял и что смогу ситуацию изменить кардинально, причем выводы сделала, получая информацию отнюдь не с помощью ушей.
        - Мистер Деладжой уходит на службу рано утром, не так ли? - тихо произнес я.
        - Да, к семи и приходит в час на обед, - сказала она так же тихо, отчего щечки стали такими же розовыми, как платье.
        - Я зайду завтра в девять, заберу ноты, которые забуду взять сегодня, - поставил я в известность.
        Миссис Деладжой ничего не сказала, но сжала костяной китайский веер с такой силой, что я подумал, что сейчас сломает. Нет, распахнула его и начала опахивать покрасневшее лицо.
        - У нас порой бывает жарко, - как и положено англичанке в незнакомой или непонятной ситуации, заговорила она о погоде.
        - Счастливые жару не замечают, - выдал я самодельный афоризм.
        После чего, чтобы не сболтнуть лишнего и не изменить мнение о себе, убыл на свой люггер. На набережной меня поджидала лодка, три матроса-корсиканца с которой уже успели выпить вина в таверне и прогуляться в кусты с проститутками. Обслуживали их в долг, поскольку весь Гибралтар знал, что каждый матрос с «Делай дело» получит премиальными за приз не меньше двадцати фунтов стерлингов, но формальности еще не закончены и агент авансы не дает.
        29
        Кровать у четы Деладжой широкая, без балдахина и с белым шелковым бельем. Пробившись сквозь темно-красные шторы, солнечный свет придает белью розоватый оттенок, так любимый Дороти. Подкрасил и ее белую левую грудь, немного великоватую, а набрякший сосок сделал темно-розовым. На правой лежит моя рука, загоревшая, кажущаяся еще темнее на розовато-белом. Я пальцами нежно сдавливаю твердый сосок и как бы сдаиваю его, отчего по телу Дороти пробегает судорога блаженства.
        - Ты слишком опытен для своих лет, - говорит она, положив руку на мою, но так, чтобы не мешать мне делать ей приятно.
        - На Ямайке взрослеют быстро, - произношу я, - особенно если по соседству живет вдова-француженка.
        Француженки и в двадцать первом веке всё ещё будут идеальным оправданием любых сексуальных достижений и художеств.
        - Сколько ей было лет? - спрашивает Дороти Деладжой.
        - Не помню, - отвечаю я. - Со мной женщины всегда становятся моложе меня.
        - Не представляю, как я теперь буду жить с ним, - не называя мужа по имени, делится она.
        Не потому, что ждет, что я предложу что-нибудь безумное. Ей это предложение так же ни к чему, как и мне. Менять богатого интенданта на коммандера с непонятными перспективами в ее планы не входит. Дороти надо обменяться переполнившими ее эмоциями, обсуждая эту острую тему. Больше ведь примерной жене не с кем будет поговорить об этом.
        - Как и раньше, - подсказываю я, - только будешь думать, что со мной.
        - Вдруг не получится?! - сомневается она.
        - А чем ты хуже других женщин?! - говорю я.
        - Иногда мне хочется убить тебя за твой цинизм! - восклицает она с нотками восхищения.
        - В какой позе? - интересуюсь я, хотя освоили мы пока одну, классическую.
        - В любой! - отвечает Дороти и лезет целоваться.
        Мы развлекались до полудня. С голодухи я был любвеобилен. Дороти первой встала с кровати. Напялив рубаху из тонкого белого полотна, подошла к окну, будто хотела посмотреть, не видно ли бредущего домой мужа? Рассеянный, солнечный свет просвечивал через тонкую материю, словно бы вырезая из нее темный силуэт женского тела. Распущенные, длинные, черные волосы ниспадали до низа лопаток. Еще ниже рубашка застряла между ягодицами. Зрелище было офигенно эротичным. Дороти почувствовала мои эмоции и замерла, купаясь в них.
        Когда я успокоился, спросила, не оборачиваясь:
        - Пообедаешь с нами?
        - Тебе будет трудно с нами обоими, - сказал я. - Это как раздеться сразу перед двумя мужчинами.
        - Откуда ты знаешь? - поинтересовалась она.
        - Догадываюсь, - ответил я.
        Она резко повернулась и внимательно посмотрела в мои глаза.
        - Мне кажется, что ты старше меня. Намного. На целую жизнь, - сделал вывод Дороти.
        Ошибаешься, на несколько целых жизней, но знать тебе об этом ни к чему.
        - После пожара мне кажется, что живу вторую жизнь, - признаюсь я.
        Дороти провожает меня до двери. Слуг будто бы не замечает. Это испанские крестьяне из близлежащих деревень. Работать слугами у англичан для них - за счастье: и легче, чем в поле, и получают больше. Поэтому они - мебель, которая ходит и не говорит лишнее. За длинный язык вылетят сразу, а потом уже никуда не устроятся. Беду в дом никто впускать не захочет. Так что мистер Деладжой узнает об измене жены последним. Если захочет узнать. Что-то мне подсказывает, что он постарается как можно дольше оставаться неосведомленным.
        Я целую Дороти на прощание, и она еще какое-то время держит меня за рукав, не отпускает.
        - Завтра в девять, - обещаю я.
        - Завтра, - повторяет она и разжимает пальцы.
        Я спускаюсь к набережной. Навстречу мне идут чиновники и прочий рабочий люд. Они спешат на обед, после которого будет сиеста до четырех часов. Вернувшись на рабочие места к пяти часам, чиновники вспомнят об английской традиции и попьют чая. В восемь рабочий день закончится.
        Возле сигнальной мачты стоит на часах морской пехотинец, а рядом под деревянным грибком и возле ящика с флагами сидят капрал и еще один пехотинец, играют в шашки. Заметив меня, капрал встает.
        - Вызвать вашу шлюпку, сэр? - спрашивает он.
        - Да, - отвечаю я.
        Капрал отбирает сигнальные флаги, отдает их пехотинцу, который направляется к мачте.
        - Сыграем? - предлагаю я капралу, показав на шашки.
        - Как прикажите, сэр! - бодро отвечает он.
        Мы заканчивали третью партию, когда подошла «четверка» с люггера. Последнюю партию выиграл я. Подозреваю, что мне сдали ее в утешение.
        - Давно на этой базе служишь? - спросил я капрала.
        - Четырнадцатый год, - ответил он.
        За такой срок трудно было не научиться играть в шашки.
        На «Делай дело» собирают разборные столы, готовясь к обеду. Для офицеров ставят небольшой квадратный на шканцах под навесом из брезента, растянутого между бизань-мачтой и четырьмя шестами. Места на люггере мало, поэтому ем вместе с лейтенантом и двумя мичманами. Джеймс Фаирфакс сидит справа от меня, Хьюго Этоу - слева, а Роберт Эшли - напротив. За улучшенное питание почти не доплачиваем, потому что выгребли с призового судна все припасы. Унтер-офицеры едят за прямоугольным столом, собранным на главной палубе между шканцами и грот-мачтой. На одном конце сидит боцман Джек Тиллард, на другом - сержант Джон Бетсон, а остальные по бокам. Морские пехотинцы расположились между грот-мачтой и фок-мачтой. Матросы-корсиканцы - на баке. Унтер-офицеры и пехотинцы пьют на обед грог с лимонным соком, а матросы - вино, купленное в долг. Свой грог матросы отдают пехотинцам в обмен на что-то. На что именно - не говорят, впрочем, я и не допытывался. Командиру иногда лучше не всё знать.
        На баке самое веселее застолье, несмотря на то, что несколько часов учились стрелять из пушек и владеть огнестрельным и холодным оружием. Батареей левого борта командовал мичман Этоу, правого - мичман Эшли. То, что в каждой батарее всего по два трехфунтовых фальконета, с каждым из которых управляются два человека, ничего не меняло. Занятия проводились так же усердно, как на линейном корабле. Корсиканцы пока не ропщут. В сравнение с работой на поле с утра и до вечера, служба на корабле кажется им раем. Тем более, что платят за эту службу сумасшедшие по их меркам деньги. На Корсике они зарабатывали пару шиллингов в месяц.
        Слуга Саид приносит с камбуза кастрюлю с капотаной, раскладывает ее по блюдам, начав с меня. Мои сотрапезники, не привыкшие к изысканной пище, уплетают диковинное блюдо за обе щеки.
        - Что за стрельба была? - ни к кому не обращаясь, спрашиваю я.
        Лейтенант Джеймс Фаирфакс отвечает не сразу. Он еще не привык к роли первого лейтенанта.
        - Салютовала эскадра контр-адмирала Манна из девяти линейных кораблей. Высадили пассажиров, выгрузили почту и сразу пошли дальше, к Минорке, на рандеву с нашим флотом, - докладывает лейтенант.
        Ему не терпится спросить, когда и куда пойдем мы, но субординация не позволяет, а я не говорю. Вчера утром намечал выход на завтрашний день, но сегодня утром планы резко поменялись.
        30
        Свежий западный ветер гонит люггер «Делай дело» курсом норд-ост к французскому берегу восточнее Марселя. Собираюсь там подождать какое-нибудь купеческое судно, которое рискнет по-быстрому, пользуясь попутным ветром, перебежать из Марселя в Тулон. Корабль идет резво, узлов одиннадцать. Еще полчаса - и мы окажемся возле берега, который уже хорошо виден.
        Ко мне подходит Пурфириу Лучани и спрашивает на итальянском языке, вставив единственное английское слово, которое заучили все корсиканцы:
        - Разрешите обратиться, сэр?
        - Говори, - разрешаю я.
        - Там, на берегу, ближе к Тулону, - показывает он правее нашего курса, - есть богатая сеньория. Паскаль служил на ней больше года. Говорит, можно набрать много ценных вещей, еды и вина.
        Я не знаю, можно ли английским морякам грабить мирных жителей, но ведь, если сами не проболтаемся, никто не узнает, что нападали подданные короля Георга. Банда корсиканцев, пользуясь военным бардаком во Франции, ограбила сеньорию. У корсиканцев и так репутация не ахти, и еще одно ограбление хуже ее не сделает.
        - Она далеко от берега? - спросил я.
        - Паскаль говорит, что за час дойдем, - ответил Пурфириу Лучани.
        - А найдете ночью? - задаю я более сложный вопрос.
        - Паскаль говорит, что найдем, - дает матрос простой ответ.
        - Скажи Паскаля, если не найдет, будет выпорот, - предупреждаю я.
        - Мы его сами выпорем, - предлагает корсиканец.
        Ночью мы ложимся в дрейф, и все тринадцать корсиканцев уплывают на рабочем десятивесельном катере, который я пробил в Гибралтаре для своего люггера.
        - Как подадут сигнал, разбудишь меня, - предупреждаю я лейтенанта Джеймса Фаирфакса.
        - А если не подадут? - спрашивает он.
        Там понимаю, он хотел сказать, что могут не вернуться вообще. Дезертирство - любимое занятие у английских матросов.
        - Ты плохо знаешь корсиканцев. За двадцатью фунтами стерлингов недополученных призовых они вернутся в ад, - сказал я и пошел на шканцы, где под навесом мне постелили на палубе.
        Спать в каюте из-за жары невозможно. Я разрешил всем спать на палубах. Места для ночлега находятся там, где обедаем, только я сплю на правом борту шканцев, а лейтенант и мичмана - на левом. Субординация, однако.
        Разбудили меня через четыре с половиной часа.
        - Корсиканцы сигналят, - доложил лейтенант Джемс Фаирфакс. - Приготовить пехотинцев к бою?
        - Боя не будет, - уверенно произнес я.
        Корсиканцам потребовалось пять ходок, чтобы переправить на корабль награбленное. Оказывается, они привезли на двух арбах, запряженных волами, бочки с вином, копченые окорока, круги сыра, мешки с сахаром и крупами, корзины с фруктами и овощами, живых кур, уток и гусей. Последней ходкой катера доставили на люггер пять баранов и сено для них. Большее количество парнокопытных превратило бы корабль в кошару, расположенную на территории продовольственного склада, поэтому я приказал отпустить остальных баранов и отогнать подальше от берега арбы.
        - Поднимаем паруса и ложимся на курс ост, - приказал я, когда подняли катер на борт и установили на ростры.
        На таком курсе мы при слабом бризе успеем до рассвета уйти отсюда миль на десять-двенадцать. Не обязательно, чтобы местные жители увидели люггер и связали его с нападением корсиканцев. Уже появились некие правила ведения войны. Эти попытки управления хаосом меня забавляют.
        Я разрешил лейтенанту и мичманам отдыхать, сам принял управление люггером. Ночь была теплая, наполненная терпким запахом лета. Бриз дул слабо, но ровно, паруса почти не лопотали, будто разучились говорить.
        Ко мне подошел Пурфириу Лучани, незаметно протянул кожаный мешочек и тихо сказал на итальяно-английском:
        - Ваша доля, сэр.
        Мешочек был тяжеловат.
        - Я же говорил, не брать всякое барахло, - шепотом упрекнул я, имея в виду узлы со шмотками, которые корсиканцы, пряча от меня, доставили на корабль.
        - Было темно, за всеми не уследишь, - начал юлить корсиканец.
        Подозреваю, что решили таким образом погасить долги в Гибралтаре.
        - По приходу сразу же продайте их какому-нибудь испанцу, который будет держать язык за зубами, - потребовал я. - И больше чтобы такого не было, иначе окажетесь на виселице раньше времени.
        - Хорошо, сэр, - пообещал Пурфириу Лучани. - У нас есть в порту знакомый торговец-корсиканец, который не проболтается.
        Корсиканцы теперь есть в каждом порту. Не сидится им на любимом острове. Один по имени Наполеон даже стал генералом во французской армии. Через семнадцать лет ему выпадет честь отвести оборзевших западноевропейцев на заклание в Россию. Так отомстить французам за захват Корсики больше не удастся ни одному его земляку.
        31
        Я не собирался близко подходить к Тулону. У люггера, конечно, скорость выше, чем у боевых кораблей, удерем, скорее всего, но и вариант подляны со стороны ветра или моря тоже надо учитывать. Начало светать. Я хотел пройти еще несколько миль вперед, а потом пойти галсами в обратную сторону. На каменную башню на голом мысу не обращал внимания, пока на ней не появился сигнальный флаг. На имевшихся у меня картах она не была обозначена. Тут только я заметил, что немного ниже башни находится позиция артиллерийской батареи из шести двенадцатифунтовых пушек. Французы так старательно зарылись в землю и слились с ней, что жерла пушек видны были только при внимательном рассмотрении. Я приказал поднять французский флаг и два сигнальных, которые были паролем. Уверенности, что пароль не изменили, у меня не было. Потянулись тягучие минуты ожидания. Я переводил подзорную трубу с башни на пушки и обратно, стараясь разглядеть, нет ли там предбоевой суеты. Пока что на батарее было спокойно. Но теперь уже нельзя было повернуть в обратную сторону. Этот маневр породил бы у французов вопросы и подозрения.
        В итоге мы оказались возле Тулона - главной военно-морской базы французов. Я бывал в Тулоне разок в двадцать первом веке. Своей очень удобной и «разлапистой» бухтой, рядами военных кораблей, стоявших кормой к молу, порт напомнил мне Севастополь. Пришли мы вечером. Поскольку утром начнется рабочая суета, встречи с агентами и разными чиновниками, я решил прогуляться по городу вечером. Стояли мы неподалеку от старой части города. На его широких улицах с массивными домами времен колониальных империй, у меня появилось впечатление, что нахожусь в одной из французских колоний в Центральной Америке. Впечатление усугубляли группы негров и арабов на улицах и почти полное отсутствие коренных французов. Пришлые, не прячась, шмалили траву. Сизый дым с сытным сладковатым ароматом прямо таки тек между величественными домами, пока еще ухоженными. Если в окнах этих домов выбить стекла, а стены ободрать и разрисовать пощедрее граффити, то можно было бы назвать картину «Светлое будущее Европы». Я остановился на перекрестке, решая, стоит ли продолжать поиск приключений на свою задницу? Ко мне сразу подошел чумазый
лет двадцати и начал что-то втирать на поганом французском языке. Я сперва подумал, что просит в мягкой или не очень форме помочь деньгами бедному тунеядцу. Нет, требовал убраться с его территории. Наверное, именно здесь, на тротуаре у шикарного дома, он живет и ночует. К нам подошел второй, помоложе, видимо, квартирант первого. Я сказал им на предельно русском языке, куда они должны отправиться сейчас же и как можно быстрее. Не поверите, но в двадцать первом веке во многих местах мира, куда часто ступала нога русского человека, при звуке русской речи местная шпана сразу вспоминает, что у нее есть дела поважнее, чем компостировать тебе мозги. Что произошло и на этот раз. Правда, у меня пропало желание продолжать путешествие, вернулся на судно.
        Вторую попытку сделал через день утром, решив прикупить свежих фруктов. Сразу возникло впечатление, что попал в другой город. Те же улицы были заполнены европейцами. На террасах не слишком красивые, но очень женственные дамы пили кофе. В скверах бегала ребятня. Негры и арабы казались исключениями из правила. Скорее всего, они и были выродками для своих, потому что работали. В одном месте наткнулся на нос деревянного парусника высотой до третьего этажа, который был приделан к торцу многоэтажного дома. Не подделка. Кто-то действительно отпилил носовую часть у парусника и выставил ее на обозрение. Нептун - носовая фигура - смотрел незрячими глазами куда-то вдаль, видимо, в славное прошлое корабля. Из открытых портов торчали стволы пушек, покрытые наростами ржавчины. Позже я побывал в музее Военно-морского флота и посмотрел другие части корабля и еще много чего интересного. А пока я нашел улицу, превращенную до полудня в рынок. Там продавали в основном продукцию местных фермеров. Цены были божеские, не в пример тем, что дальше на восток, на Лазурном берегу. В очередной раз оказался жертвой
французского обаяния, купив больше, чем хотел. После чего выпил бокал вина на террасе, полюбовавшись проходившими мимо девушками, у которых походка была такая, словно боятся, что выпрыгнет вибратор, и отправился на судно.
        В конце восемнадцатого века заходить в Тулон у меня не было желания, а развернуться не было возможности. В итоге, взяв рифы на парусах, мы медленно приближались к входу в бухту. Немного не доходя до нее, когда люггер будет не виден с башни, я собирался повернуть на юг и со всей возможной скоростью смотаться отсюда. План мой изменился, когда увидел, что из бухты выходят линейные корабли. Они шли не по мою душу, а поворачивали на восток. Всего во эскадре было девятнадцать боевых кораблей. Вслед за ними вышли купеческие суда, с полсотни, и тоже направились на восток. Боевые корабли подождали их и пошли мористее, прикрывая от возможного нападения противника. Купеческие суда сильно растянулись. Если передовые обгоняли охрану, то замыкающие отставали. Тут мне и пришла в голову мысль присоединиться к конвою. Пусть думают, что люггер - один из неорганизованных «купцов», который решил воспользоваться моментом. Тем более, что на нас никто не обратил внимание. Мы были слишком малы, чтобы представлять угрозу такому мощному флоту, и вряд ли нормальный англичанин стал бы так рисковать. Но я - русский, а что
англичанину норма, то русскому разбег. Только приказал своим подчиненным находиться на палубе по очереди, не более трети экипажа, и не в форме. Между нами и замыкающим судном было миль пять. Мы шли быстрее, и я приказал взять рифы на парусах так, чтобы мы догнали его только к вечеру.
        На обед зарезали барана. Кок отобрал офицерам лучшие куски, унтер-офицерам - второй сорт, а остальное пошло рядовым. Даже третьесортная баранина намного лучше первосортной солонины. Тем более, если к ней подают хорошее вино. Корсиканцы привезли три бочки белого. Оно лучше утоляет жажду, чем красное, поэтому пользуется большим спросом в Провансе.
        Догнали мы караван часам к восьми вечера на траверзе Поркероля - самого большого из четырех Гиерских островов. Замыкали строй два трехмачтовых судна длиной метров тридцать, которые из-за седловатых палуб и выступающих за ахтерштевень корм я бы назвал шебеками, а из-за парусов-триселей - шхунами. Каких только гибридов сейчас не встретишь! У меня иногда появляется подозрение, что эра парусников закончится именно потому, что надоест придумывать названия для новых типов судов. Шебеки - быстроходные суда даже с парусами шхун, но эти шли медленно, потому что загрузили их по самое не балуй. Летом Средиземное море редко штормит, переход, наверное, короткий, до Генуи, откуда наши союзники австрийцы вытесняли французов, поэтому судовладелец решил заработать побольше. Мы обогнали одну и поравнялись со второй, следуя на треть кабельтова ближе к берегу. Пушки у них были только на корме, по одному двухфунтовому фальконету. Довольно редкий сейчас калибр. Обычно такие ставят на носу баркаса при высадке десанта на берег или абордажной атаке. Наверное, использую только для салюта. Экипажи на обоих трехмачтовиках
состояли из восьми человек. У нас на палубах разгуливали только корсиканцы, и на шканцах стоял я. Вдруг шкипер псевдошебеки захочет пообщаться с коллегой?! Ни лейтенант, ни мичмана не умели говорить ни на французском, ни на итальянском. Англичане для того и захватят большую часть мира, чтобы не учить иностранные языки. Кстати, англичане, как и французы, дадут фору русским по лингвистическому кретинизму.
        Солнце спряталось за горизонт, и я скомандовал матросам:
        - Готовьте катер.
        Корсиканцы с помощью грузовой стрелы сняли его с ростр и опустили на воду у левого борта, чтобы не виден был с судов, замыкающих караван.
        - Начинаем погрузку, а остальным приготовиться, - отдаю я второй приказ.
        Семь морских пехотинцев без красных кителей, только в рубахах, вооруженные мушкетами и палашами, как можно незаметнее перебираются в катер, который следует на буксире лагом к левому борту. Вслед за ними в катер спускаются семь вооруженных матросов и мичман Хьюго Этоу. Последний переполнен осознанием важности поставленной перед ним задачи. Впервые в жизни ему придется участвовать в абордаже и сразу в роли командира партии.
        Тем временем люггер начинает менять курс вправо, поджимаясь к передней псевдошебеке. К началу навигационных сумерек расстояние между судами сокрашается метров до двадцати.
        - Эй, смори, куда плывешь! - кричит мне на французском языке шкипер.
        - Отпускай катер, - тихо приказываю я боцману, а шкиперу кричу на итальянском языке: - Что ты говоришь?
        - Бери левее, иначе столкнемся! - требует он на ломаном итальянском и замечает, что из-за нашей кормы появился катер и начал поворачивать в сторону второй псевдошебеки.
        - Полборта право! - командую я рулевому, а матросу, который держит фал с флагом: - Поднять «Юнион Джек»!
        На грот-мачту взлетает и разворачивается на ветру британский флаг, а люггер начинает быстрее поворачивать вправо. Вскоре мы наваливаемся на шебеку. Матросы «кошкой» и двумя баграми цепляются за фальшборт вражеского судна, не дают отойти от нашего, а морские пехотинцы под командованием мичмана Эшли и сержанта Бетсона быстро перепрыгивают на него. Шкипер наконец-то понимает, что попал.
        Наверное, в его голове сейчас роятся отчаянные мысли, поэтому, направив на шкипера пистолет, предупреждаю:
        - Не дури! Поднимешь шум, убью!
        Он кивает и зачем-то садится в низкое кресло, поставленное на корме за бизань-мачтой.
        Без шума захватили и второй приз. У экипажа было время стрельнуть из мушкета или пистолета, привлечь внимание боевых кораблей, но никто не решился сделать это. До ближайшего фрегата не меньше мили. Пока он развернется и дойдет до нас, даже если мы будет тупо стоять на месте, будет уже темно.
        - Опускай флаг, - приказываю я матросу, хотя вряд ли кто-нибудь рассмотрит, что за тряпка болтается на топе нашей грот-мачты.
        Шкиперы и боцманы призов оказываются на люггере. Вместо них остаются по мичману, два рулевых и два морских пехотинца. Они будут командовать французскими матросами на псевдошебеках. В наступившей темноте все три корабля ложатся на курс зюйд-зюйд-вест и, подгоняемые попутным ночным бризом, отрываются от конвоя. Вроде бы, никто не заметил наш маневр. Идет строем пеленг правого борта. На правом борту люггера и ближнего к нему приза стоят фонари, которые не видны тем, кто слева, нашим врагам. Расстояние между судами небольшое, можно отдать команду голосом. Подбираем опытным путем скорость так, чтобы никто не отставал. На всякий случай у мичманов есть карты с детально проработанными маршрутами до Гибралтара.
        32
        Утром задул юго-восточный ветер, и я повел свою маленькую эскадру на юго-запад. В одиннадцать часов заметили по курсу паруса. Это был фрегат. С такого ракурса невозможно было определить, английский или французский, посланный за нами в погоню и ночью обогнавший, Я посигналил на псевдошебеки, чтобы призовые партии были готовы быстро вернуться на люггер. Если фрегат вражеский, будем удирать против ветра. Так остро к ветру, как мы, он идти не сможет.
        - Это «Негр», тридцатишестипушечный, носовая фигура черная, - первым опознал лейтенант Джеймс Фаирфакс, которому я разрешил попялиться в подзорную трубу.
        Мы обменялись сигналами, после чего с фрегата на люггер прибыл на катере мичман, чтобы убедиться, что мы - свои. После этого он передал мне координаты места возле Минорки, где сейчас находился Средиземноморский флот, а я им - сведения о французском конвое. После чего фрегат заспешил на запад, надеясь, наверное, отщипнуть что-нибудь от конвоя, а мы пошли прежним курсом.
        Встретились с флотом перед самым заходом солнца. Взяв судовые и грузовые документы призов, я отправился на «Британию». Подниматься на нее пришлось по штормтрапу. Вблизи корабельный борт кажется неухоженным, ободранным и сильно воняет дегтем.
        Адмирал, сидя в кресле, курил кальян. Мне показалось, что в курительную смесь подмешали марихуану, но по лицу Уильяма Хотэма не заметно было. Может быть, только начал, еще не вставило. Жестом он показал, чтобы я садился на мягкую табуретку, стоявшую напротив кресла. Между нами был кальян из начищенной бронзы, в котором булькала вода.
        - Рассказывай, где захватил призы, - выпустив клубы ароматного дыма, приказал адмирал.
        Я подробно изложил ход событий.
        - Значит, французы пошли на восток? - то ли спросил, то ли предположил он.
        - Думаю, что в Геную, - сказал я. - Повезли туда снабжение. Мои призы нагружены ядрами, картечью и порохом в бочках.
        - А потом пойдут назад, - предположил, затянулся, издавая сипящие звуки, выпустил дым медленно и спросил: - Порох французский?
        Англичане так и не научились делать порох лучше французов, хотя к ним перебрались с началом революции многие мастера.
        - Судя по пометкам на бочках, французский, - подтвердил я.
        - Мы заберем порох и часть ядер и картечи, - решил адмирал. - Расписки предъявишь интенданту в Гибралтаре, он оплатит. Передай ему, чтобы не тянул с оформлением призовых.
        Это было хорошее решение. Призы станут легче и пойдут быстрее. Если враг отобьет их, мы все равно получим свою долю от оставленного здесь.
        О том, что на захваченных судах я нашел новые своды сигналов для французских купцов, которые начнут действовать с первого августа, говорить адмиралу не стал. Не было у меня уверенности, что распорядятся этими знаниями с умом. Да и если много кораблей начнут ими пользоваться, французы быстро почуют неладное и сменят. На ход войны это все равно не повлияет. Англичане будут долго и усердно пыхтеть, а Париж захватят русские.
        С раннего утра к обеим псевдошебекам начали подходить баркасы с кораблей флота, забирать выделенное им количество пороха и боеприпасов. Я поменял на люггере английский порох на французский, взяв последнего на треть больше, и заодно прихватил два десятка трехфунтовых ядер. Все это было списано на другие корабли. Перегрузка продолжалась до трех часов дня. После чего флот построился в две колонны и пошел к Гиерским островам, чтобы встретить там врага, а люггер с заметно полегчавшими призами направился в Гибралтар.
        33
        Испания, наплевав на союзников по коалиции, заключила мирный договор с французами. Пошла по пути Пруссии, которая проделала это еще в апреле. Революция - вещь заразная. Если сосед сошел с ума, хочется и самому покуролесить. Поэтому монархи соседних стран чешут шеи в предчувствии ножа гильотины и направляют все силы на уничтожение внутренних придурков. На борьбу с внешними сил не хватает.
        Эту новость я узнал из газет, привезенных пакетботом из Лондона. В той же газете был перечень мичманов, сдавших экзамены и получивших чин лейтенанта и должность на кораблях военного флота. Согласно этой дате я теперь буду занимать место на корабле между лейтенантами, если меня вдруг снимут с командования люггером. Поскольку следующих экзаменов пока не было, мне теперь светит место второго лейтенанта на кораблях пятого или шестого ранга, пятого - на кораблях четвертого и третьего рангов и седьмого - на кораблях второго и первого. Впрочем, меня такая карьера уже не интересует. Если разжалуют из коммандеров, подам в отставку. Теперь у меня есть деньги на раскрутку. Два последних приза вместе с грузом, в том числе и отданным флоту, оценили в одиннадцать с половиной тысяч фунтов стерлингов. Моя доля составила две тысячи восемьсот семьдесят пять фунтов. Если к ним добавить полученное за предыдущие призы, то я теперь, стеснительно выражаясь, небедный человек.
        Пакетбот привез и письмо для меня от семейства Тетерингтон. Они поздравляли с получением чина и должности и приглашали в гости, если вдруг окажусь в Англии. Фион добавила в конце, что прочитала мой доклад о захвате приза на Роне и восхитилась моей отвагой. После каждого контакта с врагом, победным или не очень, надо писать отчет. Большинство капитанов доверяют это клеркам, потому что для них самих написать отчет - дело неподъемное. Мне же, набившему руку на заполнении судовых журналов в советское время, было раз плюнуть. На советских судах надо было писать много, подстраховываться со всех сторон. Обычно во время стоянок в порту некоторые штурмана - не буду показывать пальцем в зеркало - забывали это сделать. Следующий оставлял тебе свободное место и дальше писал за свою вахту. Если ты относился к этой обязанности слишком прохладно, тебе оставляли свободными две-три страницы. Чтобы было понятно, при стоянке в порту записи всех штурманов за сутки редко занимали более одной страницы журнала. Пробелов между вахтами быть не должно, так что садишься и сочиняешь на трех страницах, что происходило на
судне за четыре часа ночной вахты, когда все, кроме вахты, спали. Вот так и становятся графоманами.
        Дороти Деладжой обрадовалась моему возвращению. Мы возобновили наши утренние свидания. Уверен, что о наших отношениях уже знает весь Гибралтар. Кроме мистера Деладжоя, разумеется. Мужу это знать ни к чему. Как процитировал бы лорд Стонор, во многия знания многия печали.
        - Я беременна, - как-то в минуты приятной расслабухи обрадовала Дороти.
        - Поздравляю, - без энтузиазма произнес я, потому что в мои планы женитьба на ней не входила.
        - Это твой ребенок, - продолжила она. - От мужа я не беременела.
        - Может быть, - сказал я.
        Они пока еще не знают, что если женщина жила с одним мужчиной, а потом, даже после нескольких месяцев воздержания, забеременела от другого, то первый будет соавтором ребенка. Если хотите быть, так сказать, стопроцентным отцом, заводите детей с девственницей или женщиной, закончившей абортом или родами отношения с предыдущим.
        - Не знаю, как к этому отнесется Петер, - не дождавшись, видимо, того, что хотела услышать, сказала Дороти.
        - Мне кажется, будет рад, - предположил я. - Некоторых прёт от того, что их считают отцами. Это для них единственный способ доказать, что они - мужчины.
        - Думаешь, он будет хорошо относиться к ребенку? - интересуется она.
        - А у него есть выбор? - задал я вопрос.
        С разводами сейчас туго. Развестись, конечно, можно, но процесс будет долгим, скандальным и дорогим. Последнее, как подозреваю, окажется самым важным аргументом для Петера Деладжоя. К тому же, после развода придется содержать бывшую жену и ребенка, который будет считаться его. Рассудительный человек, а среди интендантов иных не бывает, не станет заваривать такую убыточную во всех отношениях кашу.
        Лодка-четверка поджидает меня на набережной. Обычно капитаны по время стоянки в порту живут в гостиницах, но я - человек не гордый, мне и на люггере не зазорно. У всех гребцов-корсиканцев новые яркие одежды. Продав награбленное и получив аванс у агента, они все первым делом приоделись. Образцом, как догадываюсь, служили им петухи и павлины.
        - Казначей привез деньги, - сообщает мне Пурфириу Лучани, который назначен мною старшим рулевым и старшиной катера, а рулит на лодке он из каких-то своих соображений, может быть, чтобы почаще бывать на берегу.
        Для корсиканцев большой сюрприз, что при такой добычливой работе им еще и зарплату дадут. Пурфириу Лучани и кок получают, как опытные матросы, по одному фунту и шесть шиллингов в месяц, матросы, прослужившие более года - по девятнадцать шиллингов, менее года - по семнадцать, а слуги и юнги - по четырнадцать с половиной. Мелочь, но приятно. Деньги задержали почти на три месяца. Привез их тот же пакетбот, что и почту. Несколько дней их пересчитывали и распределяли между получателями. Наличности в Гибралтаре не хватает, особенно золотых и крупных серебряных монет. Видимо, уходят в Испанию и другие страны, где из-за войны в своих монетах снижают содержание драгоценных металлов. Такой вот вариант инфляции сейчас используют.
        - Станете еще богаче, - шутливо говорю я.
        Корсиканцы улыбаются. С ограбленной сеньории каждый поимел больше, чем им причитается за прослуженное в английском военном флоте. Я уже не говорю о призовых. За последние два судна каждый матрос получит, с учетом комиссионных агенту, более девяноста фунтов стерлингов. За такие деньги на Корсике можно купить дом с наделом земли.
        Зато на стоящем рядом с нами линейном корабле «Агамемнон» суета. Там уже выдали деньги, поэтому вокруг корабля вертятся десятки лодок с торговцами и проститутками. «Агамемнон» пришел сюда на ремонт. Корабль крейсировал возле Генуи, когда туда пришел французский флот. «Агамемнону» пришлось драпать. К счастью, навстречу шел флот под командованием адмирала Хотэма - и наступил черед французов драпать. Флоты встретились у Гиерских островов. Как рассказал мне мичман Хьюго Этоу, который побывал в гостях на своем бывшем корабле, сражение получилось блеклое. Французы потеряли всего один корабль «Алкид», хотя были слабее англичан. Да и тот можно считать небоевой потерей, потому что взорвались гранаты на марсе, которые приготовили для отражения абордажа, пламя перекинулось на паруса, потом полыхнул корпус, взорвалась крюйт-камера. «Агамемнон», участвовавший в перестрелке с этим кораблем, получил повреждения и пришел в Гибралтар ремонтироваться. По словам мичмана, английские капитаны недовольны адмиралом Хотэмом, ропщут. Как по мне, так зря. Классный мужик: сам живет и другим дает жить. В драку лишний раз не
лезет, сильно не рискует. Так понимаю, ему надо нарубить деньжат и свалить в свое поместье, где дожидаться смерти на половину оклада вице-адмирала.
        Глядя, как гужбанят на «Агамемноне» матросы, получившие деньги за три месяца службы, я подумал о превратностях жизни. Эти парни мотались неделями в море, недосыпали, плохо питались, сражались, рискуя жизнью, и всё это за какой-то вшивый оклад. Мой экипаж на службе не перенапрягается, стоит в порту дольше, чем шляется по морям, питается лучше, чем многие на берегу, и при этом получает во много раз больше денег. Мичман Хьюго Этоу уже не заикается, что лучше служить на «Агамемноне». Теперь каждый матрос на его бывшем корабле, и не только на нем, знает, что лучше всего служить на «Делай дело». Видимо, счастье в жизни - это умение попадать в такие места.
        34
        На Средиземном море иногда бывают дни, когда ветер берет выходной. Не скажу, что совсем не дует, но так вяло, что не определишь направление. Небольшие волны, поражая сочным голубым цветом, легонько покачивают люггер, будто предлагают ему вздремнуть. Куда ни глянь - везде вода. До ближайшей суши миль тридцать. В такие дни появляется мысль, что мы одни на всем земном шаре.
        Чтобы не задохнуться от такого счастья, занимаемся артиллерийской и стрелковой подготовкой. Из пустых бочек, ящиков и досок соорудили плавучую мишень, которую отбуксировали метров на сто от правого борта корабля. Комендоры-корсиканцы под руководством мичманов заряжают фальконеты настоящим порохом и ядрами, целятся, стреляют по очереди по моей команде. Я поощряю попавших в мишень и корю промазавших. Корсиканцам нравятся учения. Оружие - самая интересная игрушка для мужчины, особенно, если разрешают поиграть по-взрослому. Расчеты меняются, заряжают, стреляют. Проклятия чередуются с криками радости и смехом. Теперь они будут знать, зачем каждое утро катали фальконеты по палубе.
        Расстреляв излишки ядер, корсиканцы берут мушкеты образца тысяча шестьсот девяностого года, которые носят игривое название «Смуглянка Бесс» и до сих пор стоят на вооружение английской армии и флота, и вместе с морскими пехотинцами продолжают сокращать излишки пороха. Именно для этого я и «позаимствовал» ядра и порох у других кораблей. Многие матросы стреляют первый раз в жизни. Попадают редко, в отличие от пехотинцев. Зато кричат громче.
        Убив время до обеда, отправляемся к столу. Сегодня у нас главным блюдом лазанья с фаршем из баранины. Вторым блюдом для офицеров и унтер-офицеров - гусь, запеченный с яблоками, который приготовлен по моему рецепту. Итальянская кухня пока не знает такое блюдо. Нижние чины после лазаньи едят жареную баранину с бобами. В своих деревнях они так много ели только по большим праздникам, да и то не всегда. Наверное, радуются, что удачно попали в плен.
        Ветер задул в конце сиесты. Сначала южный, а потом начал заходить по часовой стрелке. К полуночи ревел с норд-норд-оста, поднимая волну. К тому времени мы успели поджаться к испанскому берегу. Благодаря штормовому стакселю, держались против ветра, который медленно сносил нас к Балеарским островам.
        С восходом солнца северный ветер сменился на юго-восточный, легкий, словно бы извиняющийся за злого брата. Люггер поднял все паруса и не спеша пошел на северо-восток, к французскому берегу.
        На следующий день прошли траверз мыса Креус - самой восточной точки Пиренейского полуострова - и подвернули на север. Теперь у нас по левому борту Франция. Я высматривал богатую и стоящую на отшибе сеньорию, чтобы отправить туда ночью гостей-корсиканцев. Нам пора было пополнить запасы продуктов.
        - Вижу парус! - прокричал с вант матрос.
        «Вороньего гнезда» у нас нет. Время от времени вахтенный матрос поднимается по вантам грот-мачты и осматривает море. На этот раз что-то увидел прямо по курсу.
        Это был трехмачтовый корабль с прямым парусным вооружением и водоизмещением тонн шестьсот. Я бы назвал его фрегатом, как делают многие, но язык не поворачивался присваивать такое гордое название купчишке. Обычно такие большие редко используют для каботажных перевозок. Их выгодно гонять в Вест-Индию или Ост-Индию и под охраной военных кораблей. Этот шел один, точнее крался вдоль берега, а на флагштоке грот-мачты развивался большой испанский флаг. Такое сочетание показалось мне подозрительным. Если бы это был нейтральный корабль, везущий груз в Италию, не говоря уже про страны Ближнего Востока, то шел бы напрямую. Этот либо вез во Францию военный груз, либо…
        Мы догнали его к вечеру милях в семи от порта Перпиньян, куда, завидев нас, устремился трехмачтовик. К его сожалению, мы шли намного быстрее. После поднятия нами английского флага и холостого выстрела из фальконета на корабле подвернули на ветер, положив паруса на мачту - так сказать, включили задний ход. С подветренно борта был спущен «тузик», на котором матрос привез на люггер своего шкипера - брюнета средних лет с загорелым хитроватым лицом. Вообще-то, в Средиземноморье хитрое лицо считается достоинством. Здесь уверены, что обман - соль жизни.
        - Синьор капитан, понимает по-испански? - льстиво улыбаясь, начал шкипер на испанском языке с сильным акцентом.
        - Немного, - произнес я, пытаясь определить его родной язык.
        - Я - испанский торговец. У нас с вашей страной мир, - сообщил он и протянул судовые документы.
        Из них следовало, что корабль «Сокол» принадлежит испанскому судовладельцу и перевозит оливковое масло в бочках из Барселоны в Неаполь. Пока что Неаполитанское королевство - союзник Англии. Вот только короткий путь туда пролегал намного южнее, по проливу Бонифаций, который между островами Корсика и Сардиния. Как вариант, можно было обогнуть Сардинию с юга. Но огибать Корсику с севера - это, как говорят в Одессе, немного чересчур. О чем я и сказал шкиперу.
        - Был шторм, и я решил, что вдоль берега будет безопаснее. Мы не такие крепкие моряки, как вы, синьор! - объяснил он.
        Перед произнесением слова «крепкие» он сделал паузу, подбирая подходящее.
        - А зачем неаполитанцам столько оливкового масла? Они вроде бы свое вывозят, - поинтересовался я.
        Если бы он сказал, что понятия не имеет, я бы его отпустил, но шкипер подзавис, придумывая правдоподобный ответ.
        У меня появилась догадка, поэтому спросил на французском языке:
        - Мыло будут делать?
        - Да, неаполитанцы делают превосходное мыло! - радостно ответил шкипер на чистом провансальском диалекте французского языка.
        - Катер на воду! - приказал я боцману Тилларду, а сержанту Бетсону: - Выдели шесть человек в катер, а этого типа закрыть и приставить часового.
        Поняв вдруг мой английский, шкипер заорал возмущенно на французском языке:
        - Вы не имеете права меня задерживать! Я под флагом нейтральной страны! Вы дорого заплатите за это!
        Действительно, если в Гибралтаре выяснится, что все именно так, как он утверждает, то корабль отпустят, а мне сделают втык и, может быть, удержат пару сотен фунтов в счет компенсации этому жуку. Если все-таки не отпустят, а сочтут призом и выплатят всем вознаграждение, а потом выяснится, что поступили неправильно, придется возвращать призовые, причем меня заставят компенсировать еще и все дополнительные расходы. Сумма может оказаться значительной. Поэтому я и решил лично досмотреть корабль.
        Экипаж «Сокола» даже не помышлял о сопротивлении. Мои морские пехотинцы, примкнув штыки, оттеснили на бак двенадцать человек, а тринадцатый, подшкипер, француз лет двадцати двух, проводил меня в каюту шкипера - низкое полутемное помещение, свет в которое попадал через деревянную решетку, закрывавшую узкий люк в подволоке. Больший бардак я встречал только в квартире знакомого системного администратора, который трудился дома и от безделья поддерживал его весь день. Наверняка где-то спрятаны французские документы на корабль, но у меня не нашлось бы столько терпения и сил на отключение на долгий срок брезгливости, чтобы найти их среди раскиданных по всей каюте вперемешку грязной одежде, обуви, книгам, головкам чеснока, сухарям, оловянным тарелкам с присохшими объедками, согнутым талрепом, лагом с размотанным линем… Мне хватило замызганной тетрадки, лежавшей на столе среди засохших подтеков вина. В ней были французские сигналы-пароли, свежие, действующие с первого августа. Кораблю, работающему на линии Барселона-Неаполь, знать такие ни к чему.
        Выйдя из каюты, я приказал подшкиперу:
        - Открыть трюм!
        - Сеньор, вы не имеете права делать это! Мы под нейтральным флагом! - попытался он пускать пузыри.
        - Если через десять минут трюм не будет открыт, ты случайно упадешь за борт, и никто не сможет тебе помочь, - мило улыбнувшись, произнес я.
        В трюме сверху были бочки с оливковым маслом. Груз не тяжелый, поэтому непонятным для меня оставалось, почему корабль сидит так глубоко. Вполне возможно, что это ошибка кораблестроителей. Бывают корабли с родовыми дефектами. Встречал я судно в двадцатом веке, у которого с постройки был крен четыре градуса на левый борт. Приходилось ровнять при погрузке или с помощью балласта.
        - Выгружаем на палубу верхние бочки, - приказал я подшкиперу.
        Больше он не бухтел. Видимо, плавать не умеет.
        Матросы, вооружив грузовую стрелу, достали из трюма четыре бочки с оливковым маслом. Под ними был еще один ярус бочек. Когда выдернули одну из нижнего яруса, увидели, что стояла она на чугунных стволах пушек калибром двенадцать фунтов, уложенных впритык друг к другу. Под ними проглядывали пушечные стволы большего калибра.
        - Одну бочку погрузите на катер, а остальные ставьте на место, - приказал я матросам «Сокола».
        Наш кок готовит прекрасные салаты с оливковым маслом.
        - Спускайся на катер и захвати с собой боцмана, - предложил я подшкиперу, который растерял запал и начал улыбаться льстиво.
        - Разрешите взять свои вещи, сеньор? - жалостливо попросил он.
        - Бери, - согласился я.
        Обратной ходкой катер привез на «Сокол» призовую партию под командованием мичмана Хьюго Этоу. Судя по счастливой улыбке, юноша уже подсчитал свою долю призовых.
        35
        Говорят, что бронзовый пушечный ствол выдерживает три тысячи выстрелов. Потом надо переплавлять. На счет чугунных мнения расходятся. Одни говорят, что они в два раза хуже бронзовых, другие - что в три раза. Скорее всего, у каждого ствола свой запас прочности. Некоторые взрываются сразу после того, как пройдут испытания. Уже лет сто ни разу не слышал, чтобы хоть одна пушка разлетелось во время проверки. Видимо, уважают труд своих создателей и обеспечивают им достойную, но не заслуженную оплату, поэтому взрываются только после испытаний. К износу надо добавить повреждения, наносимые врагом во время боя. В итоге на каждом корабле, особенно на находящемся вдали от родных берегов, как Средиземноморский флот, некомплект пушек. Обычно заменяют на меньший калибр и ставят крайними в носу или корме. Почему-то считается, что эти пушки попадают в цель реже. На захваченном нами «Соколе» пушечные стволы были калибром от двенадцати фунтов - главный калибр на фрегатах - до тридцати шести фунтов - на гондек кораблей первых трех рангов. Часть их, после проверки и испытания, были вновь погружены на люггер для
доставки на корабли Средиземноморского флота, а остальные поступили на вооружение крепости или были отправлены на склад. Сам приз и оливковое масло тоже купило Адмиралтейство. «Сокол» уже под английским вариантом своего имени и флагом будет служить транспортом, отправится с ближайшим конвоем в Англию, чтобы вернуться в Гибралтар нагруженным припасами. Масло собирались распределить между кораблями флота, но не погрузили на люггер вместе с пушечными стволами. Как догадываюсь, мой «молочный брат» Петер Деладжой заработает на масле мелочишку на молочишко для будущего ребенка.
        Торгов не было, поэтому сумму призовых узнали быстро, еще до того, как нам начали грузить пушечные стволы. Она составляла двенадцать тысяч шестьсот пятьдесят два фунта девять шиллингов и семь пенсов. Раньше сумму призовых округляли до сотни. Такая точность была, как понимаю, обусловлена оливковым маслом, ушедшим налево. Я договорился с агентом, чтобы в Лондоне на деньги от этого и предыдущих призов купили облигации государственного займа, которые приносили восемь процентов годовых. Побуду рантье, пока не надоест служить на военном флоте. Посоветовал это же сделать и своим офицерам и унтер-офицерам. Как ни странно, послушались, даже мичман Роберт Эшли, от которого ожидал более легкомысленного отношения к деньгам. Впрочем, он уже обзавелся новым мундиром, шапкой треуголкой, гессенскими сапогами и шпагой на вышитой золотыми нитками перевязи, а также полудюжиной шелковых рубашек и дюжиной чулок из белого шелка. Этот материал опять в почете у военных моряков, потому что большую часть ранений получают от щепок, разлетающихся после попадания ядра в корпус корабля. Благодаря шелку, щепки удаляются легче и
не остаются мелкие частички в ранах. Я, кстати, тоже прикупил шелкового белья.
        Пока подсчитывали призовые, можно было бы смотаться еще раз на охоту, но я не спешил. Служба должна быть в радость, а на берегу было с кем эту радость поиметь. Экипаж люггера знал о моей связи с женой интенданта и помалкивал. Они ведь тоже проводили время в порту довольно таки весело, судя по интересным изменениям внешности к утру у многих. У меня складывалось впечатление, что в Гибралтаре на мой экипаж выделяется определенное количество синяков, которое по очереди носят не только матросы, но и унтер-офицеры. Даже мичман Хьюго Этоу где-то разжился синяком, причем не, как все, под левым глазом, а под правым. Наверное, на левшу нарвался. Где - помалкивал. Значит, не обошлось без женщины.
        Средиземноморский флот мы нашли на рейде корсиканского порта Сен-Флоран. Так понимаю, находясь здесь, есть шанс выманить французский флот из Тулона и наконец-то победить его. Правда, у врага не было желания проигрывать, а выигрывать не было сил, поэтому сражение откладывалось на неопределенное время. Судя по интенсивному движению малых плавсредств между берегом и кораблями, английские моряки поднимали экономику Корсики, щедро тратя деньги.
        Я никогда не был на Корсике, но много раз проходил мимо острова, порой на очень близком расстоянии. Запомнился вечерний перезвон колоколов в деревнях, расположенных на склонах гор. Как-то в проливе Бонифация смотрел по телевизору местные новости. Рассказывали о русском олигархе, у которого большое поместье на острове. Олигарх оказался любителей фейерверков. На свой день рождения устроил такую иллюминацию, что с базы НАТО, которая находилась в нескольких километрах, подняли по тревоге самолеты и вертолеты, решив, что началось. Они, видимо, уверены, что третья мировая начнется с победного салюта русских и им же закончится, но второй посмотрят не все, поэтому торопились на первый.
        Адмирал Уильям Хотэм принял меня, лежа на кровати. Судя по отекшему лицу, слезящимся глазам и красному, сопливому носу, у него была аллергия. Видимо, корабельный хирург считал, что у пациента простуда, поэтому адмирал парился под толстым ватным одеялом бордового цвета. На полу рядом с кроватью стоял оловянный тазик, в котором замачивалось полотенце. Слуга достал его, выкрутил и заботливо положил на лоб своему командиру.
        - Почту привез? - спросил Уильям Хотэм таким тоном, будто ему каждый день привозят пачки писем, на которые надо отвечать, что чертовски раздражает.
        - Так точно! - ответил я. - И еще рапорт о захвате приза с пушечными стволами, часть которых приказано передать на ваши корабли.
        - Во сколько оценили приз? - первым делом поинтересовался адмирал.
        - Ваша доля составила тысяча пятьсот восемьдесят один фунт стерлингов, - ответил я, опустив мелочь.
        - Это хорошо, - произнес он таким трагичным голосом, что мне стало плохо. - Быстро выгрузи стволы и отправляйся за призами, - тихим голосом приказал адмирал Хотэм и махнул кистью руки, давая понять, что аудиенция закончена.
        Вернувшись на люггер, я отпустил корсиканцев на берег с условием, что завтра до полудня все вернутся. Иначе наберу других. Возле кораблей флота вертятся лодки с желающими завербоваться. В Средиземноморском флоте сейчас редкий случай, когда экипажи укомплектованы полностью.
        Корсиканцы не подвели, вернулись все. Мало того, привезли мне в подарок бочонок местного красного вина рапю, которое по вкусу и крепости напомнило кагор. Именно его мы и пили за офицерским столом во время обеда, когда люггер, подгоняемый западным ветром, отправился в сторону Генуэзского залива.
        36
        В будущем я бывал в Генуе много раз. Каждый раз начинался с маяка Лантерна - высокой круглой башни. Он самый высокий на побережье Средиземного моря и один из самых древних в мире. Следующим пунктом был памятник Колумбу. Если бы не этот беспринципный и жадный работорговец, весь мир в двадцатом и начале двадцать первого века не страдал бы от агрессии США. Третьим пунктом для меня был Галата - морской музей. Там вся история флота, причем сделаны макеты разных судов. Можно зайти в каюту парусника, погрести веслом на галере или получить паспорт эмигранта, пройти таможенный контроль, посетить на пассажирском пароходе каюты трех классов и прочувствовать, что такое социальное неравенство. Музейными экспонатами являются и ошвартованные к молу старая подводная лодка и новодельный галеон. По обоим можно полазить. Если для посещения подлодки надо обязательно надеть строительную каску, чтобы чугунной головой не погнуть стальные части экспоната, то на галеоне можно без страховки залезть по вантам на марс. В общем, раздолье для ребятни. Гулял и просто так по городу. Делать это лучше по набережной, потому что
город расположен на склонах гор, карабкаться по которым быстро надоедает, несмотря на то, что многие узкие улочки чисто пешеходные, машина там просто не протиснется. Правда, мотается много мотороллеров. Нигде больше в Италии я не видел такого количества двухколесной техники. Такое впечатление, что попал в Юго-Восточную Азию, чему способствовало и значительное количество азиатов за рулем. Можно смело утверждать, что Генуя - европейская столица мотороллеров и мотоциклов. На многих старинных домах фрески, а на новых - граффити. И то, и другое в большинстве своем приятно радует. В маленьких пиццериях, у которых часто всего один столик для посетителей, а так работают навынос, можно отведать вкуснейшую пиццу с домашним вином. О вкусах не спорят, но лучше, чем в Генуе, я пробовал пиццу только в небольшом городишке в горах, забыл название, по пути из Анконы в Рим.
        В конце восемнадцатого века маяк Лантерна добросовестно облегчает жизнь морякам. Я успел оценить его, когда во время гражданских сумерек заходил на рейд. Стоявший там французский фрегат обменялся со мной флажными сигналами и принял за своего. Я кинул якорь подальше от фрегата и мористее трехмачтового судна, предком которого была шебека. На передних двух мачтах по три прямых паруса, но на палубе про запас лежали рю с латинскими, а на бизань-мачте - косой латинский, сейчас тоже опущенный на палубу. Корма усечена, не так сильно выступает, как у шебеки. Как мне объяснили в Гибралтаре после привода двух призов-псевдошебек, такой тип судов называется фоветта. Та, возле которой мы встали на якорь, была водоизмещением тонн на триста пятьдесят и сидела глубоко. Наверное, ждала очередь на разгрузку. Я увидел на ней всего двух человек. Может быть, остальные на берегу или уже спят. Здесь все еще полно людей, которые засыпают с наступлением вечерних сумерек, а просыпаются с утренними, хотя свечи заметно подешевели. Зато на фрегате не спали долго. Судя по радостным крикам, мужским и женским, там что-то
праздновали. Мне говорили, что дисциплина на французских кораблях отсутствует от слова вообще. Революция, однако, и, как следствие, равенство и братство. То есть каждый сам себе адмирал и брат адмирала.
        Луна зашла в третьем часу ночи. Из источников света остался только маяк, но его хватало лишь на то, чтобы различать темные силуэты кораблей и судов на рейде. Мы по-тихому спустили на воду катер. Абордажной партией из матросов и морских пехотинцев командовал мичман Хьюго Этоу. Я меня стойкая уверенность, что без меня не справятся, обязательно напортачат, но покидать люггер не имею права. Если не захватим эту фоветту, найдем другую, а если потеряем люггер, второй мне вряд ли доверят.
        Вместе с катером от борта отходит лодка-четверка, на которой два корсиканца сидят на веслах, третий - на руле, а Пурфириу Лучани - на носовой банке. У его ног в миске лежит дымящий фитиль, а рядом свалены замоченные в оливковом масле, связанные мячиками пучки тряпок и расплесненных каболок от старых швартовых концов, из которых обычно матросы и морпехи плетут тапки, коврики, сети. Лодка направляется к фрегату. Там затихли примерно час назад. Ночь теплая. Надеюсь, революционный экипаж спит не на батарейной, а на верхних палубах, а пушечные порты открыты для проветривания. Если бы я был анархистом на французской службе, то поступил бы именно так. Я объяснил корсиканцу, как надо бесшумно передвигаться вдоль борта фрегата, отталкиваясь руками, как забрасывать в пушечные порты подожженные, промасленные комки из тряпок и каболок.
        Я прогуливаюсь по шканцам, стараясь не смотреть на фоветту и фрегат. На баке стоит боцман, готовый по моему приказу перерубить якорный канат. Если мой план провалится, удирать придется быстро. Благо дует ночной бриз от северо-северо-востока. Горы здесь повыше, поэтому ветер, скатываясь по склонам, разгоняется сильнее, метров до шести в секунду, то есть до трех баллов. При таком ветре люггер идет со скоростью два-три узла. На фоветте пока тихо, что хороший признак. На фрегате тоже, что ни о чем не говорит.
        Возвращается лодка, Пурфириу Лучани поднимается на люггер, докладывает:
        - Всё сделал, как вы приказали, сэр!
        - Тогда ждем, - говорю я. - Поднимайте лодку на борт.
        Когда матросы закрепляют лодку на рострах, на фрегате начинается суета. Открытого огня я пока не вижу, но крики «Пожар!» и «Горим!» слышу.
        - Посигналь на фоветту, - приказываю я лейтенанту Джеймсу Фаирфаксу, а потом кричу боцману на бак: - Вира якорь!
        Выбирание якоря - процесс шумный. Если бы на люггере и фоветте начали это делать раньше, то на соседних судах могли бы поднять тревогу, привлечь внимание фрегата. Сейчас, когда на военном корабле пожар, нет ничего удивительного, что суда по соседству снимаются с якоря, чтобы отойти подальше. Пожар - это самая частая причина гибели деревянных судов и одна из основных - железных. Если рванут пороховые погреба, мало не покажется всем судам на рейде. Горящие обломки разлетаются при взрыве на сотни метров. Судя по тому, что на фоветте заскрипел шпиль, мои абордажники захватили ее.
        Вскоре люггер и фоветта под парусами при попутном бризе уходят на юго-запад. На фрегате все еще кричат и суетятся, но открытого огня я так и не увидел. Наверное, все-таки справились с поджогом. Беда делает людей на удивление дисциплинированными и работящими. Впрочем, на других служебных качествах отражается не всегда. Уход с рейда двух кораблей на фрегате или не заметили, или не придали этому значения. Может быть, решили, что мы перестраховываемся на случай взрыва.
        К рассвету мы были уже далеко от генуэзского рейда. С восходом солнца задул южный ветер силой баллов пять, поэтому пришлось нам подвернуть вправо, пойти ближе к французскому берегу, а я собирался поджаться к Корсике, где попал бы под защиту своих кораблей. Уверен, что адмирал Хотэм выделил бы пару фрегатов, чтобы проводили нас до Балеарских островов и даже дальше.
        К обеду ветер начал заходить против часовой стрелки и к вечеру задул от северо-запада и усилился до штормового. Мы заменили паруса на штормовые. Теперь нас несло к Корсике, но я уже был не рад этому. Не проси у судьбы, ибо допросишься. Штормило три дня. К счастью мы прошли западнее острова.
        На меридиане Майорки попали во второй шторм, пришедший с Атлантического океана. Волны поднимал невысокие, метра три всего, но этого хватало, чтобы заливать главную палубу и сыпать брызги на шканцы. Вода просачивалась и в мою каюту, несмотря на то, что слуга везде понатыкал скрученные жгутом тряпки. Этот потрепал нас неделю и отнес к Сардинии, я уже видел верхушки ее гор. После чего ветер начал заходить по часовой стрелке и слабеть. На восьмой день был штиль. Затем, меняя направление по несколько раз в сутки, то усиливался баллов до четырех, до слабел до одного-двух. В итоге переход до Гибралтара, который в предыдущие разы занимал у нас от силы девять дней, на этот растянулся до тридцати четырех. Прибыли мы двадцать седьмого октября, за три дня до отхода каравана, привезшего снабжение в Гибралтар. С этим караваном уплывал в качестве пассажира вице-адмирал Уильям Хотэм. Временный командующий Средиземноморским флотом передал его под временное командование вице-адмиралу Хайду Паркеру. Официально было объявлено, что из-за болезни, но злые языки утверждали, что покровители Уильяма Хотэма дали ему шанс
проявить себя, закрепиться на должности и стать полным адмиралом, но он не оправдал доверие. Захваченный нами приз стал прощальным подарком, правда, не шибко ценным. Фоветта оказалась нагружена очень нужными, но дешевыми товарами - ядрами для пушек и свинцом для отливки картечи и мушкетных пуль.
        37
        Новый командующий Средиземноморским флотом адмирал синего флага Джон Джервис прибыл тридцатого ноября. У англичан очень длинный список адмиральских чинов. Флот делится на три эскадры - белую (авангард), красную (центр) и синюю (арьергард), и в каждой должно быть по адмиралу, вице-адмиралу и контр-адмиралу. Поэтому сперва становятся контр-адмиралом синего флага, потом белого, потом красного. Следующий уровень - вице-адмирал синего флага, белого, красного. Затем поднимаешься на высший - полный адмирал синего, белого, красного флагов. Звание получали в порядке очереди. Когда освобождалось адмиральское место, капитан, первый по дате получения чина, становился контр-адмиралом синего флага и потом перемещался все выше и выше, не зависимо от личных качеств и заслуг. То есть, чтобы получить чин полного адмирала красного флага, надо было всего лишь стать капитаном и пережить всех, кто получил этот чин раньше. Поскольку не все капитаны тянули на адмиралов, а нарушать традиции англичане не умели, придумали уловку. Когда надо было дать адмиральский чин нужному человеку, всем, кто был в списке выше него,
предлагали звание контр-адмирала синего флага, но отправиться на берег на половину жалованья и там получать следующие звания. Таких называли адмиралами желтого флага, который поднимали на корабле во время казни. Большинство капитанов отказывалось, потому что полное капитанское жалованье было намного больше половины адмиральского, плюс призовые. Новый командующий флотом получил первый адмиральский чин, сидя на берегу, в парламенте, в тот момент от Ярмута. Здоровье у него было крепкое, поэтому постепенно продвигался по служебной лестнице. Свой флаг Джон Джервис поднял на ставосьмипушечном линейном корабле первого ранга «Победа». Я видел этот корабль в будущем в старом сухом доке в Портсмуте на вечном отстое, превращенным в музей, потому что на нем погибнет вице-вице-адмирал Горацио Нельсон во время Трафальгарского сражения. Именно на «Победе» мне и предстояло впервые встретиться с новым командующим флотом и сравнить то, что я видел в будущем, с настоящим.
        Люггер «Делай дело» стоял на рейде, ожидая, когда закончится оформление приза - тендера водоизмещением тонн сорок, пойманного нами в Лионском заливе. Вез приз соленую рыбу в бочках. Груз купило Адмиралтейство, а тендер ушел с торгов. Приобрел его испанский купец. Общая стоимость приза составила всего тысячу сто фунтов стерлингов. Адмиральскую долю в сто тридцать семь фунтов стерлингов и десятьшиллингов получил Хайд Паркер, командовавший Средиземноморским флотом на момент доставки приза в порт Гибралтар.
        Я никак не ожидал, что моя скромная особа заинтересует адмирала Джона Джервиса, поэтому утром, как обычно, собирался убыть на свидание с Дороти. У нее уже вырос живот и вместе с ним любвеобильность. У меня появилось подозрение, что мы вдвоем с мужем не может удовлетворить ее, поэтому оба стали находить благовидные предлоги, чтобы встречаться с ней реже. Мистеру Деладжою в этом плане было хуже - ночевать приходилось дома, не отвертишься, а у меня появилась крутая отмазка - адмирал Джон Джервис.
        Как ни странно, линейный корабль первого ранга «Победа» выглядел блеклой копией себя в будущем. Краска на бортах местами облезла и потускнела. Трап имел стойки из дерева, а не из алюминия. Мачты казались пошарпанными. Разве что палуба, надраенная утром, выглядела чище, чем затоптанная туристами в будущем. Матросы сейчас ходят по ней босиком, а туристы все будут обутыми.
        Адмирал Джон Джервис был в парадной форме - черном кителе с позолоченными пуговицами с якорями, вышитыми золотыми нитками галунами и на левой половине груди серебряными, красными и золотыми нитками - орденом Бани. Видимо, никак не натешится новым чином и старым орденом. Он ведь из простых, всего добился сам. Седые волосы завиты, из-за чего кажется, что носит парик. Благодаря залысинам, лоб кажется высоким. Лицо пятиугольное, с острым, выпирающим подбородком. Глаза блекло-голубые. Нос длинный и узкий. Губы очень узкие, порой кажется, что их нет совсем. На лице такое выражение, будто стесняется сказать: «Я хитрее тебя!».
        Я предупрежден о любви адмирала к парадной форме, поэтому тоже облачен, так сказать, по уставу, даже шпагу нацепил. Перед входом в каюту, снял шапку-треуголку и положил ее на согнутую в локте левую руку. Каюта показалась мне огромной после моей на люггере. В футбол в ней, конечно, не поиграешь, но в модный сейчас валек, как пока что называют бадминтон, можно.
        Я щелкаю каблуками гессенских сапог, что пока не практикуется, докладываю бодро:
        - Коммандер Генри Хоуп прибыл по вашему приказанию, сэр!
        Вообще-то, обращение «сэр» обязательно только к титулованной знати и рыцарям-командорам орденов. Джон Джервис всего лишь компаньон (кавалер) ордена Бани, так что к нему можно обращаться «мистер» или «адмирал». Только вот на «сэра» капитаны и адмиралы ведутся, как дикари на бисер.
        Адмирал окидывает меня взглядом, задержавшись на шраме на щеке, и хмыкает. Как догадываюсь, увиденное не совсем совпадает с услышанным.
        - Мне доложили, что ты занимаешься не службой, а охотой за призами, - начал разговор адмирал Джон Джервис.
        - Таков был приказ адмирала Хотэма, - подтверждаю я. - Он считал, что надо наносить как можно больше вреда экономике противника.
        - И заодно добывать призовые, - ехидненько произносит адмирал.
        Кто бы мычал! Говорят, во время войны с американцами он нагреб призовых на семьдесят тысяч фунтов стерлингов.
        - Одно другому не мешает, сэр, - сказал я.
        - Я так не считаю, - возражает он. - Отныне будешь служить, а не развлекаться. Сегодня и завтра на твой корабль доставят почту и пассажиров, отвезешь в Портсмут.
        Адмирал Джон Джервис смотрит мне в глаза, ожидая возражений и готовясь подавить их язвительным презрением. Он понимает, что посылать люггер под командованием малоопытного, как думает, коммандера зимой в штормовую Северную Атлантику - это посылать на верную гибель. Интересно, что ему рассказали, что так возненавидел меня? Наверное, про связь с женой интенданта, а у адмирала, скорее всего, проблемы с женщинами.
        - Есть, сэр! - радостно улыбнувшись, будто только и мечтал смотаться на родину, рявкаю я. - Разрешите идти выполнять приказ?
        - Разрешая, - как мне показалось, немного растерянно произнес он.
        Я лихо разворачиваюсь через левое плечо и строевым шагом выхожу из каюты. Такое пока не умеют проделывать даже офицеры-морпехи. Закрыв за собой дверь, продолжаю улыбаться, чтобы не доставить удовольствие офицерам линкора, которые наблюдают за мной. Вполне возможно, что кто-то из них и настучал на меня.
        - Досталось от адмирала? - спрашивает с фальшивыми нотками сочувствия вахтенный лейтенант у трапа. - Он всем капитанам устраивает разнос.
        - Наоборот, - отвечаю я. - Послезавтра поведу свой корабль в Портсмут. Надоело уже здесь, соскучился по Англии.
        Вахтенный лейтенант смотрит на меня внимательно, пытаясь определить, не блефую ли? Надеюсь, не догадался, и через чужие уста передаст о моей радости этому старому ублюдку.
        38
        Гибралтарский пролив при сильном северо-восточном ветер мы проскочили быстро, а вот дальше стало интереснее. Я поджался к испанскому берегу, чтобы не сильно трепало, но ветер сменился на западный, пришлось идти ему навстречу под штормовыми парусами, чтобы не оказаться на каком-нибудь испанском пляже, популярном в будущем. Высокие волны легко переваливались через фальшборт, заливали главную палубу. Просачивалась вода и в мою каюту, слуга Саид не успевал вымакивать ее тряпками. Экипаж и пассажиры - по большей части моряки-инвалиды, оправленные домой, где будут жить-поживать на пожизненную государственную пенсию, равную половине оклада - приуныли. Некоторые позеленели и принялись пугать ведра и прочие емкости. Я разрешил таким не снимать гамаки на день, отлеживаться в них. Все равно абордажная атака нам не грозила. За неделю увидели всего одно испанское судно, которое под штормовыми парусами продвигалось в сторону Кадиса.
        Потом ветер немного стих и сменился на северный. Мы пошли галсами против него. Ночью уходили от берега, а в светлое время шли к нему. За сутки продвигались на север миль на шестьдесят-семьдесят.
        После мыса Финистерре взяли правее, к французскому берегу, и вскоре поймали западный ветер силой баллов пять. Благодаря ему, продвинулись на север миль на двести. Потом завыл норд-ост и поднял такую волну, что я, рискуя перевернуть корабль, развернул его по ветру и начал дрейфовать под такелажем и с выпущенными с кормы в воду, самыми толстыми из имеющихся, швартовыми тросами. За девять дней мы вернули океану почти все две сотни миль. Эти дни я не снимал спасательный жилет, прикидывая, как буду добираться до берега в холодной воде и получится ли это? В любом случае испытание будет не из приятных.
        Каждый шторм когда-нибудь заканчивается, хотя и не всегда благополучно. Нам повезло, уцелели. Снова задул вполне комфортный западный ветер, и мы курсом галфвинд левого галса побежали в сторону острова Британия. Люггер, словно почувствовав родные воды, резво рассекал волны, выдавая в хорошие часы скорость до восьми узлов, что при таком курсе очень даже приличная величина.
        На подходе к Ла-Маншу опять задул штормовой норд-ост, но слабее. Я поменял курс на бейдевинд правого галса и продолжил движение в северном направлении. К началу третьего дня ветер зашел против часовой стрелки до северо-западного и подутих. Мы опять поменяли курс и с попутным ветром резво побежали по Ла-Маншу. Следующий шторм от норд-оста пережидали, прячась за остров Уайт, по другую сторону которого находился рейд Спитхед.
        Прибыли мы в Портсмут одиннадцатого января. Пассажиры, которые мечтали встретить Рождество дома, теперь благодарили бога, что вообще добрались.
        Старый моряк, потерявший правую руку во время захвата береговой батареи под Тулоном, похвалил меня на прощанье:
        - Вы хороший капитан, сэр. Как для ваших лет, так и вовсе отличный.
        - Скажи это лордам Адмиралтейства, - шутливо посоветовал я.
        - С лордами мне поговорить не удастся, а вот матросам расскажу, и у вас не будет проблем с наймом экипажа, - пообещал он.
        - У меня их и сейчас нет, - отмахнулся я.
        Почту семье капитана Гулда я отвез сам. Старшую сестру в конце лета выдали замуж за первого лейтенанта с «Каллодена». Призовые, полученные отцом за люггер «Делай дело» стали ее приданым. Дэвидж Гулд знал этого отважного парня, поэтому благословил брак письменно. Увидев меня в форме коммандера, миссис Гулд решила, что появился прекрасный вариант для Ребекки. Меня накормили вкусным обедом, состоявшем из картофельного пюре и жареного картофеля с разными мясными добавками, после чего в ультимативной форме потребовали, чтобы приезжал в гости каждый день, а девушке разрешили болтать со мной на французском языке и прогуливаться по улицам города. К сожалению, я должен был отказаться, потому что надо было съездить в Лондон и порешать денежные вопросы.
        - Я захватил много призов, и надо выгодно разместить деньги, - сказал я в оправдание.
        - Да, Дэвидж написал, что ты захватил несколько купеческих суденышек, - поделилась вдова. - Наверное, получил призовыми пару сотен фунтов?
        - Несколько тысяч, - уточнил я.
        Судя по потеплевшим глазам миссис Гулд, шансы мои на руку ее младшей дочери возросли неимоверно. Перебить их мог только какой-нибудь шальной лорд, вдруг возжелавший жениться на ее дочери.
        - Когда вернешься, обязательно зайди к нам, - потребовала она. - Мы всегда будем рады видеть тебя!
        В Лондон я поехал налегке и без слуги. Переночевал в гостинице «Красный олень», расположенной неподалеку от банка Англии. Видимо, красный олень - это персонаж из английского или какого-нибудь местечкового фольклора, неведомого мне, потому что красная голова с ветвистыми рогами была изображена в гостинице везде, даже на крышке ночной посудины.
        Утром я нанял кэб на полдня за два шиллинга и первым делом отправился на улицу Джон, дом десять, где на первом этаже в двух комнатах располагался офис агентства «Бёт и Коллинс». Меня принял мистер Бёт - громоздкий увалень с короткой шеей, которому пристало бы работать грузчиком в порту или вышибалой в пабе. Завитый короткий парик делал его голову еще больше, из-за чего казалось, что она - продолжение плеч, немного сужающееся вверху. Он проверил расписки своего гибралтарского агента, после чего выдал мне вексель на призовые за тендер и облигации государственного займа, купленные по моему приказу. После чего договорились, что будет передавать мои призовые в банк Англии.
        С трудом выбравшись из-за широкого и массивного дубового стола, мистер Бёт проводил меня до входной двери и сказал на прощанье:
        - Желаю вам захватить еще больше призов!
        - Боюсь, что следующий будет не скоро. Адмирал Джервис считает, что я должен служить, а не гонятся за купцами, - пожаловался я.
        В банке Англии мной сперва занялся молодок клерк Хаулейк, но, узнав, о какой сумме идет речь, передал своему старшему товарищу - сухощавому в парике.
        - Я сразу понял, что вы станете одним из лучших наших клиентов! - ненавязчиво лизнул меня опытный клерк.
        Я оставил в банке облигации, приказав переводить ренту на мой счет и использовать ее на покупку новых облигаций и акций Ост-Индской компании. Кстати, за девяносто лет акции подорожали более, чем на порядок. Если мои русские потомки не промотали их, то сейчас очень богатые люди.
        39
        Перед самым нашим выходом в обратный путь в Портсмут прибыл другой пакетбот - двухмачтовая трисельная шхуна, вышедшая из Гибралтара на два дня раньше нас. Грот-мачта у нее была сломана, одного матроса смыло за борт во время шторма в Бискайском заливе, скорее всего, утонул. Глядя на нее, у некоторых наших пассажиров настроение резко ухудшилось. Это были три мичмана и корабельные специалисты - помощники штурмана и хирурга, тиммерманы, парусных дел мастера, коки. Они должны были пополнить экипажи Средиземноморской эскадры. Им повесили гамаки в жилом отсеке для нижних чинов. Поскольку во время шторма всякие необязательные судовые работы отменялись, в том числе и проветривание гамаков, большинство пассажиров за весь рейс пробыли на главной палубе от силы несколько часов. Конец января и февраль - не лучшее время для плавания в Бискайском заливе. Да и в Ла-Манше было весело. Почти все время дул встречный западный или северо-западный ветер. Приходилось идти галсами, продвигаясь к цели очень медленно, а во время усиления ветра прятаться под берегом. Неделю простояли в бухте Плимута, пережидая шторм. Заодно
пополнили запасы пресной воды и свежих продуктов.
        Как ни странно, до Пиренейского полуострова проскочили удачно. Задул северо-восточный ветер, не очень сильный, который быстро пригнал нас к мысу Финистерре. Дальше люггер подхватил «португальский» норд, который лишь на траверзе мыса Сан-Винсент сменился штормовым западным. Под штормовым стакселем мы потихонечку понеслись к далекому испанскому порту Кадис, не доходя до которого с полсотни миль, нашли теплый умеренный восточный ветер и в полборта потихоньку пошли в сторону Гибралтарского пролива. У самого пролива юго-восточный ветер заставил нас подрейфовать двое суток, а потом сменился на юго-западный и вместе с попутным течением довел нас до порта назначения. Обратная дорога заняла у нас всего-то три недели.
        Адмирала Джона Джервиса в Гибралтаре не было. Вместе с большей частью флота он блокировал Тулон. Делал это более ответственно, чем Хотэм, находился всего в нескольких милях от врага. Зато в порту был его приказ для люггера «Делай дело» взять почту и пассажиров и вновь отправиться в Портсмут. Как понимаю, решил сделать из нас полноценный пакетбот, работающий на линии Гибралтар-Портсмут. Впрочем, причин задерживаться здесь у меня не было. Дороти Деладжой находилась на последних месяцах беременности, поменяв любвеобильность на фригидность и капризность. Не знаю, как ее сейчас выносит муж, а меня хватило всего на час. После чего у меня появилась куча забот, которые мешали встретиться с ней. И мысли: а не пора ли завязать службу в военном флоте Британии? Возить почту и пассажиров за оклад коммандер в девятнадцать фунтов стерлингов в месяц - это не предел моих желаний. Как хозяин и капитан такого же люггера, работающего на Адмиралтейство на этой линии, я буду иметь намного больше. И никакой адмирал не будет мне указывать, чем заниматься.
        40
        Мы встретили этот люггер в начале Ла-Манша. Перед этим нас здорово потрепало, поэтому я без энтузиазма отнесся к сообщению вахтенного матроса о парусах на горизонте. Люггер шел не один, а вместе с трехмачтовым судном - барком водоизмещением тонн пятьсот. Судя по черным пятнам на парусах, барк занимался перевозкой угля. Груз этот сейчас перевозили только между портами королевства Британия, а люггер и барк шли к берегам Франции, скорее всего, в порт Сен-Мало, нынешнюю столицу французских корсаров. Я приказал поднять французский флаг и приготовиться к бою, объяснив экипажу последовательность наших действий.
        Мы должны были пересечь курс французского люггера или шас-маре по носу на удалении более мили. Я приказал подвернуть влево, чтобы сократить эту дистанцию. На шас-маре приняли наш маневр за желание напасть и подняли французский флаг. Видимо, решили, что мы французские коллеги. Я не стал их разочаровывать слишком рано. Мол, подойдем поближе, разберемся.
        На бак шас-маре вышли пять человек, вооруженные мушкетами и палашами. Наверное, собирались на словах прояснить ситуацию, а оружие прихватили, чтобы нам быстрее дошло. На палубе французского корабля собралось еще пара десятков вооруженных типов, но к боя явно не готовились. Уверены, что вопрос решится на словах.
        Когда расстояние между кораблями сократилось до одного кабельтового, я отдал команду матросу у грот-мачты:
        - Меняй флаг.
        По правилам хорошего тона и международным инструкциям, перед первым выстрелом я должен показать свой настоящий флаг. Иначе мои действия будут расценены, как пиратские. На люггере увидели, что мы меняем флаг, но не придали этому значение. Они все еще были уверены, что повстречавшийся им шас-маре принадлежит французам.
        Едва британский флаг достиг флагштока, я приказал расчету носового фальконета:
        - Огонь!
        Нос нашего люггера был направлен на бак шас-маре. Заряд картечи снес стоявших там пять человек, причем один улетел за борт.
        - Право на борт! - скомандовал я рулевому.
        Люггер быстро увалился на ветер, направив два фальконета левого борта в правый борт шас-маре.
        - Огонь! - крикнул я комендорам.
        Заряженные картечью фальконеты выстрелили по вражескому кораблю, целясь в фальшборт, за которым сейчас прятались корсары. К тому времени расстояние между кораблями было от силы метров пятьдесят. Картечь запросто прошибла тонкие доски фальшборта. Он теперь был весь в светлых оспинах. Несколько уцелевших французов встали, намереваясь ответить нам из мушкетов, но мои морские пехотинцы опередили их. Стреляли они здорово. Впрочем, промазать метров с двадцати - это надо суметь.
        Корабли не столкнулись. Оставшись без рулевого, шас-маре тоже стал уваливаться на ветер и терять скорость. На его палубах не было видно ни одной живой души.
        - Катер на воду! Абордажной партии грузиться! - скомандовал я.
        На этот раз абордажной партией командовал сержант Джон Бетсон и входили в нее только морские пехотинцы. Лишь на руле сидел матрос-корсиканец. Они быстро добрались до шас-маре, зацепились двумя «кошками» и багром, после чего парами и довольно резво поднялись на борт. Там еще были живые семнадцать человек, спрятавшиеся в трюме, но сопротивляться они не собирались. Их вместе с одиннадцатью ранеными переправили на катере на «Делай дело». Десятка два мертвых выкинули за борт.
        Когда первый француз ступил на борт люггера, я спросил:
        - Когда вы захватили приз?
        - Позавчера, - ответил он.
        Если корабль пробыл у врага менее суток, он подлежал возврату хозяину, причем безвозмездно. Может быть, судовладелец отблагодарит экипаж, но вряд ли это будет больше сотни фунтов. Я бы подождал, когда минуют сутки, и только тогда захватил бы барк, ставший полноценным призом. Поскольку минуло около двух суток, можно было не ждать. Кстати, некоторые экипажи купеческих судов сдаются корсарам, ждут сутки, а потом отбивают приз и становятся его новыми хозяевами.
        На шас-маре отправилась призовая партия под командованием мичмана Роберта Эшли. Абордажная партия вернулась на катер и быстро погребла к барку. Угольщик после первого же выстрела попытался сделать поворот фордевинд. Видимо, на нем было слишком мало матросов, чтобы быстро справиться с парусами. Точнее, матросов было достаточно, но пленные английские не спешили выполнять приказы малочисленных французских. Те не беспредельничали, потому что понимали, что скоро власть поменяется, и им припомнят всё. Восьмерых пленных французов перевезли на люггер, а на барк отправилась призовая команда под командованием мичмана Хьюго Этоу.
        Я решил не рисковать, отвел призы в Плимут. Этот порт, точнее, его рейд - одно из мест базирования британского военного флота. Сама базы выше по течению реки Тамар, на правом берегу той ее части, что называется Хамоаз. Там пристани, доки, пакгаузы, другие служебные строения. В будущем она будет самой крупной из британских баз, в ней будут ремонтироваться авианосцы и атомные подводные лодки. Авианосцы я там не видел, но как-то, заходя в порт, по приказу диспетчера пропускал вертолетоносец «Океан». Та еще дурында!
        В конце восемнадцатого века на рейде стояли восьмидесятипушечный линейный корабль третьего ранга «Кембридж», два фрегата и с десяток более мелких кораблей и купеческих судов. Это был второй английский восьмидесятипушечный корабль, который я видел. Мне сказали, что раньше их было много, но проект оказался неудачным, поэтому остальные списали до начала войны. «Кембридж» разобрать на дрова не успели, поэтому после начала войны превратился из плавучей казармы в боевой корабль и заступил на охрану гавани. На корабле держал свой флаг контр-адмирал Ричард Кинг. Ему и капитану «Кембриджа» Ричарду Боджеру подвалила редкая халява получать, как на действительной службе, и каждый день проводить на берегу в кругу семьи, если таковая имеется. Я кинул якоря рядом с линкором и с помощью сигнальных флагов сообщил о цели визита. Первыми прибыли на баркасе морские пехотинцы и забрали пленных французов, тридцать шесть человек. Двое раненых были в тяжелом состоянии, не жильцы. Главное, что мы успели их сдать живыми. За каждого получим по пять фунтов стерлингов. Следующими прибыли интенданты. Первым делом они допросили
капитана барка-углевоза и забрали судовой журнал. Интенданты заинтересованы в том, чтобы бывший владелец судна не смог забрать его бесплатно. Впрочем, как подозреваю, судовладелец не будет настаивать. Скорее всего, барк был застрахован. Судовладелец получит страховку и вложит ее в какое-нибудь более спокойное предприятие. Убытки понесет только страховая компания, но это обязательная часть ее бизнеса. Трюма и каюты на обоих призах опечатали, взяли у меня судовую роль, в которой были указаны не только фамилии и должности членов экипажа, но и названия агентств, через которые перечислять призовые. Еще я приложил рапорт, где довольно живо описал, как захватывали оба приза, и перечислил подвиги своих подчиненных, которые они не успели совершить. О себе умолчал. Только дурак не сделает из этого рапорта вывод, что такими отважными парнями может командовать лишь неординарный капитан.
        На следующее утро, оставив в Плимуте часть пассажиров и почты, я повел люггер в Портсмут. Ветер был слабый западный, в воздухе висела водяная взвесь, для обозначения которой в английском языке существует слово «дризл». Другие разновидности дождя (проливной, кратковременный, грозовой…) тоже поименованы. Никакой другой народ не придумал для обозначения дождя столько слов. Подозреваю, что это форма английского мазохизма. К вечеру ветер стих, а утром сменился на свежий восточный. Пришлось нам идти галсами, часто меняя курс, чтобы не сильно приближаться к французскому берегу. Как меня предупредили в Плимуте, корсарский флот у французов, не в пример военному, многочисленнен, дисциплинирован и боевит. В итоге добирались до Спитхеда шесть дней. Если бы остальные наши пассажиры сошли в Плимуте, уже давно доехали бы до Портсмута на дилижансе. Зато сэкономили пару шиллингов.
        Мой экипаж тоже теперь легче переносил тяжелую службу. Они было приуныли, поняв, что их капитан в опале, что придется возить почту, позабыв о призовых. Для них фраза «чтобы ты жил на один оклад» уже стала проклятием, привыкли к шальным деньгам. Может быть, кое-кто догадывался, что я собираюсь свалить, и это не лучшим образом влияло на их настроение. Последние события убедили их, что капитан Генри Хоуп даже на такой дерьмовой работе найдет, как срубить деньжат, причем больше, чем удавалось в Средиземном море. По самым скромным подсчетам сумма призовых за шас-маре и барк с грузом угля должна была перевалить за пятнадцать тысяч фунтов стерлингов. Да и у меня как-то сразу пропало желание списываться на берег. Продолжу грабить на государственной службе. Иметь буду меньше, чем если бы сам снарядил корабль и получил приватирский патент, зато и не рискую потерять свое имущество.
        41
        Журналюга - это сплетник на зарплате. Он должен обладать двумя вроде бы взаимоисключающими способностями - излагать вранье правдоподобно и представлять правду враньем. Чем лучше это делает, тем больнее пострадавшие бьют его. Впрочем, мне и остальным членам экипажа люггера «Делай дело» жаловаться на журналистов грех. Мой рапорт мурены пера приправили ядом - красочными и невероятными комментариями матросов с углевоза, которым тоже захотелось побыть героями. В итоге в «Лондонской газете» была опубликована большая статья о доблестных моряках с обычного пакетбота, расправившимися с превосходящими по численности и вооружению (у французов было на две пушки больше) корсарами и отбившими захваченный барк. Судя по количеству писем и приглашений от знакомых и незнакомых людей, полученных мною в Портсмуте, этот выпуск газеты прочитала вся Британская империя. За исключением, конечно, адмирала Джона Джервиса. Пришло письмо и от семейства Тетерингтон с приглашением навестить их при первой возможности. Я постарался ответить всем, потратив полдня и кучу денег на конверты и почтовые марки.
        Само собой, было приглашение и от семейства Гулд. Видимо, миссис Гулд кто-то подсказал, сколько призовых я получу, потому что у нее осталось всего две темы для разговоров - пора мне жениться и из Ребекки получится прекрасная жена. Я отшучивался, как мог. Ребекка меня забавляла, но рядом с собой по жизни я ее не видел. Тем более, что я посетил по приглашениям несколько достойных во всех отношениях семейств, в которых лучше кормили и были более симпатичные дочери на выданье.
        Среди пригласивших был и капитан порта - седой крепкий мужик под шестьдесят, женившийся поздно. У него три страшненькие дочери, которые все никак не дождутся пожизненного лишения свободы. Сейчас в Англии с неженатыми мужчинами проблема. Они или в армии, которая доблестно проигрывает одно сражение за другим на материке, или на флоте, который ведет себя менее прилично и умудряется иногда побеждать. Есть еще тысячи французов, знатных и бедных. Убегали с родины быстро и налегке. Да и сеньорию в карман не засунешь. Эти, за редким исключением, никому не нужны. Разве что разбогатевший купчишка выдаст дочь за громкий и пустой титул. У дочерей капитана порта было преимущество: их отец решал, когда пакетбот отправится в обратный путь. Поскольку я не горел желанием мотаться по морям слишком часто, навещал девушек почти каждый день. За это время уже два пакетбота убыли на Средиземное море: один в день нашего прихода, а второй через две недели. Благодаря моим стараниям, наша очередь подошла еще через две с половиной недели. К тому времени уже была середина весны, и Атлантический океан не так часто буйствовал.
        Я надеялся захватить еще одного французского корсара. Ради этого подошел поближе к Нормандским островам. Если бы покрейсировал там несколько дней, может, что и выгорело, но на борту был ревизор из Адмиралтейства, который мог доложить о таком пренебрежении своими обязанностями и риске, какому подвергалась его ценная особа, тем более, что из призовых ничего бы не получил. Пришлось идти дальше.
        На подходе к Пиренейскому полуострову повстречали большой французский флот, который шел на северо-восток, наверное, в Брест. Мы заметили его издали и уклонились вправо, в открытый океан. Впрочем, нас никто не преследовал. Линейные корабли были слишком тихоходны, чтобы гоняться за люггером, фрегаты не могли идти так остро к ветру, а малые корабли не рискнули связываться. Или все было проще - приняли нас за своего корсара.
        В Гибралтаре мне приказали высадить пассажиров, сдать почту и, не сходя на берег, следовать настолько быстро, насколько возможно, к командующему Средиземноморским флотом, который все еще блокировал Тулон. Адмиралу Джону Джервису не откажешь в упрямстве. А я уж было приготовился отправиться в обратную сторону и опять захватить приз. Пришлось мне подпрыгивать и переобуваться на лету.
        42
        Он принял меня на флагманском корабле «Победа». На адмирале был парадный мундир с орденом Бани на груди. Если бы не знал о любви Джона Джервиса к форме, решил бы, что меня встречают, как наследного принца. На мне тоже форма, причем чище и наглаженнее. В отличие от адмирала, я прошел школу советской армии и флота, где внешнему виду военнослужащего придавали больше значения и внимания, чем моральному облику.
        - Прочитал в газете, как ты захватил французского корсара, - сообщил Джон Джервис таким тоном, будто ожидал от меня чего угодно, только не этого. - Думал, ты только за юбками умеешь волочиться.
        То, что эти два процесса можно безболезненно совмещать, ему, видимо, даже не приходило в голову. Наверное, судил по себе. Насколько я знаю, с женщинами он проиграл все сражения.
        - Я и раньше захватывал вражеские суда, причем некоторые вырезал из-под двух береговых батарей, только об этом не писали в газете, - сказал я.
        - Купеческое судно и корсарский корабль - это не одно и то же, - возразил адмирал.
        - Просто здесь мне не попадались корсары. Не успели, потому что вы доверили мне более опасное задание - перевозку почты, - не удержался я.
        Тончайшие губы адмирала растянулись в подобие улыбки. Вы видели, как улыбаются крокодилы? Я тоже не видел, но уверен, что делают именно так, как Джон Джервис.
        - Хорошо, будешь служить здесь, вести наблюдение за противником, - решил он. - Твой бывший капитан Дэвидж Гулд сказал мне, что ты владеешь французским и испанским языками.
        - Да, - подтвердил я.
        - Говорят, испанский очень похож на итальянский, и владеющий одним понимает другой. Так ли это? - поинтересовался адмирал.
        Поняв к чему он клонит, я ответил:
        - Я говорю и на итальянском.
        - Надо же, сколько в тебе достоинств! - иронично воскликнул Джон Джервис. - Тогда у меня есть задание для тебя. Очень щекотливое дельце… - Он посмотрел на меня, ожидая реакцию.
        - Какое именно? - задал я вопрос.
        - Видишь ли, несколько дней назад Сардинское королевство заключило перемирие с французами. Я пока не знаю, на каких условиях и чего ждать от сардинцев, а знать надо, потому что могут ударить в спину в прямом смысле слова. Наверняка между Сардинией и материковыми землями королевства снуют пакетботы. Если какой-нибудь коммандер случайно захватит нейтральное сардинское судно и доставит его ко мне вместе с почтой, из любопытства вскрытой по пути, это поможет мне понять планы сардинцев и французов. Само собой, мне придется отпустить их, извиниться и наказать коммандера. Уверен, что наказание будет не строгим.
        Мне предлагали стать инициатором дипломатического скандала. Наказание будет зависеть от того, какой поднимется скандал. Скорее всего, мне предложат подать в отставку. Может быть, подкинут по рекомендации адмирала какую-нибудь синекуру на берегу, но на уровне коммандера, не выше. Типа командира блокшива или плавучей тюрьмы. Если откажусь, тоже буду отставником, но уже без синекуры.
        - Будет исполнено! - щелкнув каблуками, рявкнул я.
        Адмирал опять изобразил улыбку. Вот ни разу не удивлюсь, если узнаю, что он до сих пор играет в солдатиков.
        В тот же день люггер пошел к южной оконечности острова Сардиния, к порту Кальяри - официальной столице королевства. Поскольку основные территории королевства Сардиния находятся на материке, на севере будущей Италии, неофициальной столицей является город Турин, где расположена резиденция короляВиктора-Амадея Третьего.
        В Турине я никогда не был, а вот Кальяри довелось посетить на небольшой контейнеровозе, когда работал под итальянским флагом. Город, да и сам остров, мне понравились. В северной части, где находится «резервация миллиардеров», я не был, там, наверное, еще лучше, но и в южной части, в «резервации нормальных», тоже неплохо. Местный амфитеатр, конечно, не мог тягаться с римским, но и с посещением его было меньше проблем. Я как-то посидел на каменной скамье, попивая местное красное винцо из оплетенной лозой бутылки и представляя, как внизу на арене сражались гладиаторы. Жаль, что не побывал в римской эпохе, не смог сравнить настоящее с выдуманным. Сходил в исторический музей, шикарный в плане экспонатов и тихий и спокойный в сравнение с тем же римским. Рядом с городом колония фламинго, которых в Риме точно нет. Только ради этих розовых детей рассвета стоит приехать на Сардинию. На следующий день взял в аренду машину и прокатился по другим историческим местам. На острове есть, что посмотреть. От развалин усеченной пирамиды, похожей на инкские, до родовых башенок, как на Северном Кавказе. Да и пляжный
отдых неплохой. Как по мне, на городском пляже море чище, чем на Майорке, не говоря уже про Лазурный берег. Вот только метров сто надо брести, пока начнется глубина. Впрочем, для отдыха с детьми - самое то. Из местной кухни впечатлил «гнилой сыр». Это обычный овечий сыр пекорино, который делают по всей Италии, но его доводят до состояния гниения. Потом с головки сыра срезают сверху оболочку, получается вроде чаши, в которой в гнилом сыре копошатся маленькие белые личинки. Эту гниль зачерпывают куском местной лепешки, который складывают, чтобы личинки не разбежались, а они довольно резво прыгают, и отправляют в рот, запивая красным вином. Говорят, пища богов. Местные боги, видимо, были птицами или с птичьими головами, как египетские. Я не решился попробовать. Тем более, что, как предупреждают, надо иметь очень крепкий желудок, иначе личинки и его доведут до состояния гниения.
        Чем хорошо порт Кальяри, так это тем, что расположен в глубине залива. Стоило нам лечь в дрейф перед входом в залив - и никто не смог проскочить в порт незаметно. Впрочем, мы не мешали местным рыбакам и купцам сновать туда-сюда. Увидев на флагштоке британский флаг, союзный, они без страха проходили мимо нас. Эти суда меня не интересовали.
        Что именно мне было нужно, я объяснил корсиканцам, которым предстоит нести вахту:
        - В порт должно прибыть судно из Северной Италии, скорее всего, из Ниццы. Оно может быть рыбацким или купеческим. Сможете отличить такое от местных?
        - Попробуем, - ответил за всех Пурфириу Лучани, но произнес не очень уверено.
        Я и сам не был уверен, что смогу определить такое судно. Оно должно часто бывать здесь, так что не особо выделяться. Оставалось понадеяться на везение.
        На четвертые сутки ожидания, после сиесты, удача улыбнулась нам. Дул легкий западный ветер. Люггер, таща на буксире свой рабочий катер, курсом крутой бейдевинд шел против ветра, точнее, почти стоял почти на месте, когда из-за мыса появилось нависелло - так здесь называют суда, у которых фок-мачта сильно наклонена вперед, и к ней и к грот-мачте крепится большой трапециевидный парус, а второй парус, латинский, грот-мачта несет самостоятельно. Они встречаются часто, поэтому мои корсиканцы не обратили внимание. Их не насторожило, что нависелло в балласте. Зато я помнил, что Сардиния пока что - не «резервация миллиардеров», здесь парусники без дела не шляются.
        - Зарядить холостым погонную пушку! Подтянуть катер к борту! Приготовиться абордажной партии! - приказал я.
        На нависелло нарываться на грубость не стали, сразу опустили паруса и подняли сардинский флаг - красный крест на белом фоне и по черной голове мавра в каждой четверти. Это они все никак не забудут, что Сардиния была под властью арабов.
        Я сам отправился на нависелло. Для нас вооружили штормтрап. Экипаж пять человек и три пассажира - синьор средних лет с длинными вьющимися черными волосами, которые смотрелись так красиво, что казались париком, и два слуги - оказывать сопротивление не помышляли.
        - Мы - подданные сардинского короля, союзники англичан! На каком основании вы остановили нас?! - возмущенно воскликнул на плохом английском языке синьор, положив левую руку на позолоченную рукоять шпаги в черных деревянных ножных, которая висела у него на широком кожаном поясе с позолоченной овальной бляхой с крестом посередине.
        - Вы нам больше не союзники, потому что подписали договор с французами, - заявил я на французском языке, стараясь коверкать слова.
        - Наш король всего лишь был вынужден подписать с ними мир, иначе бы они уничтожили нас всех! - эмоционально проинформировал меня подданный сардинского короля на прекрасном французском языке.
        - Мне сказали, что вы перешли на сторону французов. Я арестовываю ваш корабль. Отведу к адмиралу, пусть он разбирается, - изображая туповатого вояку, сказал я.
        - А где ваш адмирал? - спросил он.
        - Блокирует Тулон, - сообщил я.
        - Надеюсь, вы высадите меня на берег?! - слащаво улыбаясь, произнес синьор. - У меня срочные дела в Кальяри!
        - Никого высаживать не буду. У меня приказ арестовывать всех врагов, - продолжил тупо настаивать я. - С вещами на катер!
        Сардинец еще пару минут орал, что я не имею права так поступать с благородным человеком, угрожал мне расправой на земле, воде и небесах, но поняв, что ничего не поможет, скривился, как обиженный ребенок, и приказал слугам собрать его вещи. Вскоре они подошли к трапу с вещами синьора. Один из слуг держал под мышкой шкатулку из черного дерева и с золотой росписью.
        - Что в шкатулке? - спросил я.
        - Там моя личная переписка, - ответил сардинский синьор. - Надеюсь, вы не будете читать чужие письма?
        - Почему не буду?! Обязательно буду! - забрав шкатулку, пообещал я.
        - Надеюсь, вы знаете итальянский язык так же хорошо, как французский! - язвительно произнес он.
        Корсиканцы, слушавшие наш разговор, улыбнулись. Они не понимали, зачем я изображаю плохое владение французским и незнание итальянского, но раз делаю так, значит, надо.
        В шкатулке было письмо сардинского короля Виктора-Амадея Третьего губернатору острова, в котором последнего информировали о заключении пятнадцатого мая окончательного мирного договора с французами. Сардинцам пришлось отдать Ниццу и Савойю. Губернатору приказывалось быть готовым к возможному переезду королевской семьи на остров, воздерживаться от каких-либо враждебных действий по отношению к французам. С англичанами тоже вести себя предельно корректно.
        Выслушав мой перевод этого письма, адмирал Джон Джервис произнес насмешливо:
        - Хотят отсидеться в стороне, пока мы будет воевать за них! Что ж, пусть сидят. Как союзники, они гроша ломаного не стоили. - Затем серьезным тоном предупредил меня: - Я вынужден буду сказать им, что ты будешь строго наказан за арест их судна и вскрытие писем.
        - Раз надо, так надо, - смиренно молвил я.
        - Надеюсь, это дело не будет иметь для тебя более серьезных последствий, но если они пожалуются в Лондон… - он не договорил, потому что не знал, что могут выкинуть столичные чиновники.
        - …у меня будут большие неприятности, - закончил я.
        - Не большие, я прикрою, как смогу, но будут, - сказал адмирал и, растянув в крокодильей улыбке тонкие губы, спросил: - Какое наказание ты хотел бы получить сейчас?
        - Быть отправленным на поиск призов, - не задумываясь, ответил я.
        Надо ведь награбит побольше, чтобы было с чем сидеть на берегу.
        43
        Этот бриг водоизмещением тонн на двести пятьдесят и явно английской постройки мы заметили вчера вечером. Наверное, захвачен был корсарами и продан французскому купцу по дешевке. На Средиземном море местные купцы редко использовали бриги, потому что нужен сравнительно большой экипаж, который трудно нанять в военное время. Судно шло со стороны Марселя на юго-запад. Поскольку почти весь английский флот блокировал Тулон и некому было гонять французских купцов, в этой части Средиземного моря возобновилось торговое судоходство. Бриг шел днем и ночью, не опасаясь нападения. Точнее, ночью он дрейфовал, потому что ветра не было. Утром задул легкий южный, неся запах сухой травы. Мы шли немного быстрее брига. Его шкиперу это явно не нравилось, несмотря на французский флаг на нашем флагштоке. Правда, и особых действий, чтобы оторваться от нас, не предпринимал. К вечеру расстояние между нами сократилось до пары миль, и ветер опять стих.
        - Попробуем ночью взять на абордаж с катера, - решил я.
        Абордажную партию из морских пехотинцев и матросов возглавил мичман Хьюго Этоу. Я еще раз подробно проинструктировал его. Мичман слушал в пол-уха. Он лучше меня, зануды, знал, как надо захватывать призы. Весла, обмотанные кусками парусины, гребли почти беззвучно, поэтому показалось, что катер просто растворился в темноте.
        Я ходил по шканцам, прислушиваясь. Тишину нарушал только звук моих шагов. Шесть - в одну сторону, шесть - в другую. Точно так же я вышагивал на вахтах в будущем. Туда-сюда, туда-сюда. Потом недолгая остановка у лобового иллюминатора. В редких случаях присяду в капитанское кресло, которое обычно стоит в правом углу ходового мостика. Я еще застал времена, когда никаких кресел на мостике не было. Затем появились капитанские, а за ними и для рулевых. Вскоре рулевые стали не нужны, и второе убрали. Во время качки в кресле сидеть неудобно. Выпасть не выпадешь, но постоянно налегаешь то одним боком, то другим на подлокотники. Встаешь и опять мотаешься по мостику, как собака на привязи. И так все четыре часа вахты, если идете в открытом море, где движение слабое. Иногда, проходя мимо радара, замечаешь зеленоватую отметку на экране - встречное судно. Со временем цвет можно было поставить другой, но я по-старинке предпочитал зеленый. От скуки просчитаешь, как разойдешься, на какой дистанции и кто кому должен уступить дорогу, если слишком сблизитесь. На встречном судне на вахте капитан или, если большое,
третий помощник. Юный штурман будет нервничать, строго соблюдать правила и ожидать от тебя такого же. Капитан будет тянуть до последнего. От скуки. У трешника на встречном могут сдать нервы, уступит дорогу, даже если не должен. Если другое судно не соблюдает правила, ты обязан предпринять действия, чтобы избежать столкновения. Пока что правил нет, но уже есть хорошая морская практика, взаимная вежливость - судно на ветре должно уступить дорогу судну под ветром.
        По времени, катер уже давно должен добраться до брига. В той стороне тихо. Или сработали чисто, или… Наверное, второе, потому что в такой тишине хоть что-то, но услышали бы.
        Я поворачиваюсь к лейтенанту Джеймсу Фаирфаксу и не то, чтобы спрашиваю, а, скорее, делюсь мнением:
        - Проскочили?
        - Слишком темно, - говорит он в оправдание мичмана Этоу.
        Я возобновляю хождение и, в очередной раз подойдя к левому борту, вижу вспышку от выстрела, а потом слышу звук. Стреляли из мушкета. У абордажной партии пистолеты. Два из них стреляют в ответ, после чего раздаются громкие крики. Затем еще выстрелы из пистолетов и мушкетов. Трудно понять, что там происходит, но уже ясно, что неожиданно напасть не получилось. Крики и выстрелы продолжаются еще минут пять, а затем становится тихо. Слишком тихо.
        - Поднять фонарь! - приказываю я.
        Матрос поднимает на фок-мачте зажженный фонарь. Если нападение отбито, катеру будет легче найти нас. Помощник хирурга спускается в лазарет, чтобы приготовить инструменты. Вместе с ним уходит камбузный слуга, который будет за медбрата.
        В той стороне, где бриг, появляется огонь. Это зажженный фонарь. Он покачивается влево-вправо, сигнализируя, что приз захвачен, помощь не нужна.
        - Разбудишь меня на рассвете. - говорю я лейтенанту Джеймсу Фаирфаксу и ухожу в каюту.
        Раздеваясь, думаю, что мне легче самому нападать, чем ждать, как это сделают подчиненные.
        44
        Во время нападения погиб матрос. Пуля из мушкета, выпущенная практически на звук, нашла своего героя. Попала в голову, умер сразу, не мучаясь. Похоронили его по морскому обычаю, зашив с ядром в ногах в парусину. Одному морскому пехотинцу отрубили палашом кисть правой руки. Он лез первым. Ухватился рукой за планширь - и стал инвалидом. Теперь будет получать пожизненную пенсию от государства, равную половине нынешнего оклада. В данном случае - девять шиллингов шесть пенсов в месяц. Как ни странно, такая пенсия - мечта многих моряков британского флота. Благодаря ей не умрешь с голоду, особенно в сельской местности, а если увечье не сильно мешает, можно еще и подзарабатывать.
        - Откуда и куда следовал? - спросил я пленного шкипера - восемнадцатилетнего молодого человека, заносчивого и хвастливого.
        Должность он получил потому, что приходился племянником судовладельцу. Видимо, дядя побоялся доверить такой ценный груз чужому человеку. Зря. Более опытный сделал бы все, чтобы оторваться от нас. Я пожалел, что сейчас нельзя получить выкуп за пленника. Ободрал бы дядю по второму кругу.
        - Из Арля в Валенсию, - ответил шкипер.
        Бриг вез товары народного потребления: ткани, одежу, обувь, посуду, зеркала, мебель… Как дорогие, так и дешевые. И не только потому, что Франция сейчас - законодательница мод. Испанцы, разучившись работать во времена географических открытий, так и не вернулись на путь праведный. Если в Испании где-то производят что-то хорошего качества, то это дело рук иностранцев. Разучились и воевать хорошо. Когда я рассказываю, что лет триста назад испанцы считались лучшими солдатами Европы, мне верят с трудом и только потому, что с капитаном лучше не спорить.
        - В устье Роны много судов стоит по ночам? - поинтересовался я.
        - Когда я проходил, был всего один корвет, - ответил он.
        - Что за корвет? - спросил я.
        - «Хороший гражданин», двадцатипушечный. Охраняет там купеческие суда. Говорят, в прошлом году англичане несколько раз нападали там на наших. Вот и послали туда военный корабль, - рассказал пленный шкипер и закончил дерзко: - Он бы вам показал, как нападать на купеческие суда!
        - Надеюсь, у него будет такая возможность, - сказал я и задал уточняющий вопрос: - Корвет стоит выше башни или ниже?
        - Немного ниже, - ответил француз.
        Я приказал отправить его в карцер - небольшую каюту в носовой части трюма, предназначенную для пленных. Селить эту зелень подкильную вместе с унтер-офицерами и даже с матросами я счел оскорблением своей профессии.
        На рейде Гибралтара был всего один фрегат и два пакетбота. У мола разгружаются два купеческих тендера, привезших из Алжира баранов. Рядом с ними мне приказали ошвартовать захваченный бриг. Люггер поставил неподалеку, чтобы быстрее добираться до берега. Мне теперь есть, зачем ездить туда часто.
        - Жена родила мне сына! - похвастался Петер Деладжой, когда прибыл осматривать бриг. - Назвали в честь ее деда Генри!
        - Поздравляю! - сказал я. - И давно это случилось?
        Интендант задумался ненадолго и ответил:
        - Тридцать шесть дней назад.
        Считал он все еще хорошо. Видимо, рога не влияют на эту способность.
        - Как себя чувствует жена? - поинтересовался я.
        Будет обидно, если приду, а ей не до секса.
        - Уже принимает гостей. Так что тоже можешь навестить ее, - ответил счастливый рогоносец.
        - Обязательно зайду, - пообещал я.
        Продолжительное воздержание уже начало дурно сказываться на моем характере. Вчера наорал на Роберта Эшли, который не смог правильно определить широту, а сегодня утром - на слугу Саида за то, что сделал чай слишком сладким. Ладно, мичман бестолковый, но слуга-то старался, как лучше.
        Вид у Дороти Деладжой был немного замученный, но счастливый. Она заметно пополнела. Видимо, все еще ест за двоих.
        - Пойдем, покажу сына, - первым делом предложила она.
        Как по мне, так смотреть на одномесячного младенца - это испытание не из легких. Надо суметь изобразить на лице интерес и восторг, а потом очень искренне заявить, что ребенок восхитителен. Женщины обязательно добавляют, что похож на отца, но не уточнят, кого имеют в виду. Глядя на сморщенное красное лицо, обрамленное белым кружевным чепчиком, я выдал ритуальные фразы, за что бы поцелован в щеку, а чуть позже и в другие места.
        - Петер уверен, что это его сын, - делится со мной Дороти, когда мы, удовлетворенные и расслабленные, лежим в кровати.
        - Вполне возможно, - говорю я и добавляю: - У мальчика ведь нет шрама на щеке.
        Дороти хихикает и спрашивает:
        - А ты не хочешь считать его своим сыном?
        - Мне без разницы, - честно признаюсь я.
        При том количестве детей, что я произвел в разные эпохи в разных странах, одним больше, одним меньше…
        - Странные вы, мужчины… - многозначительно произносит она и еще более многозначительно вздыхает.
        Мы не странные, мы другие. Женщина в идеальных условиях может произвести на свет два-три десятка детей, а мужчина - тысячи. Отсюда и разное отношение к детям. Впрочем, мужчины, как и женщины, разные.
        45
        Дует легкий теплый бриз и несет с берега запах скошенной травы, который настолько силен, что перешибает немного тухловатый аромат речной воды. Видимо, у крестьян сенокос. Идиотизм войны мало влияет на идиотизм крестьянской жизни. Я сижу на носовой банке лодки, в которой еще два гребца-корсиканца и рулевой Пурфириу Лучани. Все одеты в темное. Весла, обмотанные кусками покрашенной в грязно-серый цвет парусины, бесшумно погружаются в воду, перемещают ее, выныривают, тихо роняя капли. Движемся медленно, осторожно. За нами, отставая на кабельтов, идут два катера с абордажной партией. Второй катер одолжили на время в порту. В партию включены все члены экипажа, кроме лейтенанта Джеймса Фаирфакса, помощника хирурга, кока и двух слуг. Кто-то ведь должен будет довести люггер до Гибралтара и доложить, что авантюра провалилась. Вообще-то, командиру корабля запрещено самому возглавлять абордажную партию, но я не удержался. Нервов не хватит дожидаться результат. Да и уверен, что без меня обязательно запорют дело.
        Где-то впереди вскрикивает птица и, словно бы в ответ, плещется крупная рыбина. Я представляю, как было бы классно половить здесь на спиннинг. Может быть, когда-нибудь в мирное время вернусь сюда и порыбачу.
        Я оборачиваюсь и всматриваюсь в темноту. Уже виден светлый силуэт башни на правом берегу, а корвет пока не различаю. Вполне возможно, что его уже нет здесь. На военном корабле, стоящем на якоре, обязательно держат зажженные фонари на баке, корме и возле трапа. Не найдем корвет, попытаемся захватить купеческое судно, желательно большое и нагруженное ценными товарами.
        Я поворачиваю голову, чтобы приказать рулевому держать поближе к левому берегу - и замечаю слева большой темный силуэт с высокими мачтами. Корабль стоит близко к левому берегу, поросшему густыми деревьями. Мы почти миновали его.
        - Суши весла! - шепотом на французском языке приказываю я гребцам, а рулевому: - Полборта лево!
        Лодка начинает поворачивать влево, теряя инерцию переднего хода. Я показываю гребцам и рулевому на темный силуэт вражеского корабля. Говорить им ничего не надо. Гребцы ждут, когда мы окажемся ниже по течению, после чего опускают весла в воду и налегают на них осторожно, стараясь производить как можно меньше шума. Рулевой направляет лодку так, чтобы без удара подошла к корпусу корабля. Штормтрап оборудован на правом борту ближе к баку. Обычно его вывешивают ближе к корме, к каютам офицеров. На этом корабле, видимо, революция победила не только дисциплину, но и врожденную французскую субординацию.
        Лодка приближается к трапу. Гребцы вовремя и быстро убирают весла. Я хватаюсь за нижнюю балясину штормтрапа. Она висит всего сантиметрах в десяти над водой и мокрая. Передний гребец тоже хватается за другой конец ее, чтобы удерживать лодку на месте, а задний и рулевой упираются руками в корпус корабля, чтобы два плавсредства не ударились и не разбудили отдыхающий экипаж.
        От корпуса корабля пахнет смолой и дегтем. К этим запахам подмешивается гниловатый от речной воды, причем, чем выше я поднимаюсь, тем последний становится сильнее. Я хватаюсь за самую верхнюю балясину и замираю. Класть руки на планширь боюсь. Перед глазами стоит рука морского пехотинца, оставшаяся без кисти. Мысль, что, если удар палаша или топора придется по голове и располовинит ее, то будет еще хуже, не меняет моих действий. Я медленно выпрямляюсь, поднимаю голову выше планширя. Темечко начинает зудеть в предчувствии удара.
        По ту сторону фальшборта никто не ждал меня. Я тихо перевалился через фальшборт, встал на палубу. Нутром почуял, что рядом есть люди, но разглядел их не сразу. Они спали на палубе, не обращая внимания на комаров. Кстати, из всех благ цивилизации мне больше всего не хватает фумигатора. Есть местный вариант для богатых - разрезать лимон напополам и в мякоть вставить сушеные почки гвоздичного дерева. Если с сушеной гвоздикой проблем нет, только плати, то свежий лимон летом найти труднее.
        Законы войны не делают скидок на революционный порыв масс, на красивые лозунги, под которыми дураки отбирают материальные ценности у одних умных и отдают другим. Дисциплина - это не прихоть офицеров, и уставы написаны кровью. Сейчас я допишу несколько строк в устав революционного французского флота. Я обошел матроса, который громко храпел. Пусть создает звуковую завесу. Рядом с ним лежал на боку щуплый мужчина, от которого сильно разило потом и винным перегаром. Он проснулся от первого же моего прикосновения и сразу замер, не пытаясь даже вывернуть голову из-под моей руки, зажавшей ему рот. Умер быстро и тихо, словно давно уже ждал, когда освободят от земных страданий. Минус один фунт и пять шиллингов. Столько бы я получил за пленного французского моряка, если бы доставили его в Гибралтар. Только вот слишком их много в сравнение с моим экипажем. За несколько минут я расчистил пространство метров на пять в обе стороны от штормтрапа.
        - Залезайте, - тихо приказал я корсиканцам в лодке.
        Они накидали шлагами на «утку» носовой трос лодки, чтобы держалась у борта корабля, и двое пошли работать ножами в сторону носа, а Пурфириу Лучани вместе со мной - к корме. Работали корсиканцы споро, быстрее меня. Сказывался деревенский опыт убоя скота. Закончив правый борт, мы перешли на левый, двигаясь навстречу друг другу. Шканцы я решил не зачищать. Офицеров можно обменять. Мало ли, вдруг и я когда-нибудь окажусь в плену, и меня тоже обменяют на пленного французского лейтенанта, поскольку передо мной в очереди никого не будет. Закончив на главной палубе, корсиканцы спустились на опер-дек. Пробыли там не долго.
        - Найди фонарь, зажги и посигналь нашим, - приказал я Пурфириу Лучани.
        Катера должны держаться на месте там, откуда увидят береговую башню.
        На шканцах спали пять человек. Один - на правом борту и как бы чуть в стороне от остальных. Тюфяк был шире, чем у соседей. Такой тюфяк мог, конечно, купить себе любой офицер, но что-то мне подсказывало, что это капитан. Лежал на спине - поза уравновешенного, уверенного в себе, практичного человека, лишенного фантазии. Такие составляют большую часть французов. На вид лет двадцать пять, если не меньше. Он проснулся не сразу, даже попытался оттолкнуть своей слабой рукой мою.
        - Что? - спросил он, увидев сидящего рядом на палубе человека.
        - Пора вставать, - сказал я на французском языке.
        В это время мимо прошел Пурфириу Лучани с зажженным фонарем, осветил нас.
        - Ты кто? - спросил раздраженно француз.
        - Английский офицер, который захватил твой корабль, - ответил я, направив на него ствол пистолета. - Веди себя разумно - и останешься жив. Ты ведь капитан?
        - Да, - тихо, словно боялся разбудить соседей, произнес он.
        - Твои матросы уже мертвы. Уцелели только те, кто на шканцах, - поставил я в известность. - Это офицеры?
        - Да, - подтвердил французский капитан. - Первый и второй лейтенанты и два мичмана.
        - Мы обменяем вас на наших офицеров, - поставил я в известность и решил удовлетворить любопытство: - Давно стал капитаном?
        - В феврале, - ответил он.
        - А до этого, где и кем служил? - продолжил я допрос.
        - Лейтенантом на линейном корабле, - ответил французский капитан.
        - Долго? - задал я следующий вопрос.
        - Почти год, а до этого мичманом полгода и матросом восемь лет. Когда начался бунт в Тулоне, я остался верен революции, вот меня и повысили до мичмана и дальше, - рассказал он.
        Типичная карьера для революционного времени. Только не все, быстро поднявшись, надолго задерживаются наверху, а еще меньше тех, кто сумеет повысить свой профессиональный уровень до нужного.
        - Сколько человек было в экипаже? - спросил я.
        - Восемьдесят семь, - ответил он.
        Маловато для такого корабля. Я не считал, убивая, но понял, что экипаж сокращенный. Видимо, никто не рвется служить в военном флоте Франции. Побед нет, призовые редки, служба тяжела. На корсарском корабле быстрее нагребешь призовых и порядки свободнее.
        К борту приза подошли катера и начали высаживать матросов и морских пехотинцев. Боцмана и боцманмата я послал на бак перерезать якорный канат. Не будем шуметь, привлекать внимание гарнизон башни. Вдруг сдуру попадут и подпортят собственность Британии?!
        - Возьмешь четырех матросов, вернешься на люггер и сменишь лейтенанта, - приказал я мичману Хьюго Этоу. - Повара и слуг тоже пришлешь сюда.
        Теперь главный корабль - захваченный приз. В случае крайне необходимости пожертвую люггером.
        46
        Корвет «Хороший гражданин» был длиной тридцать два с половиной метра по килю и тридцать шесть с половиной наибольшей, шириной девять метров сорок сантиметров и осадкой два метра шестьдесят. Водоизмещение пятьсот одиннадцать тонн. Три мачты. На фок-мачте и грот-мачте по три яруса прямых парусов, а на бизань-мачте - трисель и прямые крюйсель и крюйс-брамсель. Между бизань-мачтой и грот-мачтой поднимался апсель, между гром-мачтой и фок-мачтой - грот-стаксель и грот-стеньги-стаксель, а перед фок-мачтой - фор-стаксель и два кливера. Корабль введен в строй два года назад. По французскому штатному расписанию экипаж должен быть сто сорок пять человек. Вооружен корвет двадцатью восьмифутовыми пушками. На баке еще две восьмифунтовки, как погонные орудия. У англичан такого калибра нет, сократили. При этом их девятифунтовки могут при нужде стрелять французскими восьмифунтовыми ядрами, а у французов не получится использовать английские девятифунтовые. Так же поступят и в советской армии: наши восьмидесятидвухмиллиметровые минометы могли использовать натовские восьмидесятимиллиметровые мины, а наоборот не
получалось. По английской классификации это корабль шестого ранга и требует полного капитана. Наверное, я становлюсь тщеславен, но мне надоело быть худым капитаном. Если меня не сделают капитаном корвета, подам в отставку.
        Я повел приз не в Гибралтар, а к Тулону, где находился Средиземноморский флот. Судьбу захваченного военного корабля все равно придется решать адмиралу Джону Джервису. Когда флот вернется на базу, неизвестно, а мне хотелось прояснить свое будущее, как можно быстрее. Правда, по пути остановились на ночь возле берега. Корсиканцы отправились на промысел и вернулись с трофеями, среди которых были две большие бочки вина, семь коз и бычок. Вино они прихватили по привычке, наверное. На корвете единственное, что было в избытке, так это вино, причем довольно приличного качества, особенно в капитанской кладовой.
        К вечеру следующего дня мы нашли Средиземноморский флот. Дул легкий бриз в сторону берега, и корабли курсом острый бейдевинд держались практически на месте. На подходе я обменялся сигналами с флагманским кораблем, сообщил о захвате корвета. Мне приказали лечь в дрейф поближе к «Победе» и ждать указаний. Я приказал спустить на воду катер, потому что капитану корвета, в отличие от коммандера люггера, неприлично добираться на лодке-четверке, приоделся, взял рапорт о захвате приза, написанный с использованием всех моих литературных способностей и знакомства с жанром ненаучная фантастика. В моем изложении более доблестных моряков, чем на люггере «Делай дело», английский флот никогда не имел и иметь не будет. Про подвиги капитана скромно умолчал. Джентльмену можно по ночам резать ножом глотки спящим людям (у каждого свое хобби), но хвастаться этим не пристало. В ожидании приказа прибыть на флагманский корабль разгуливал по шканцам, в который раз в уме отшлифовывая устный доклад. Каково же было мое удивление, когда увидел, что от «Победы» в нашу сторону движется четырнадцативесельный адмиральский катер,
корпус которого был черный с желтыми полосами, напоминающий адмиральский китель, а весла с черными веретенами и желтыми лопастями.
        - Экипажу построиться в парадной форме для приема адмирала! - приказал я.
        Парадная форма была только у лейтенанта Джеймса Фаирфакса, мичманов и морских пехотинцев. Они и встали в первом ряду, закрывая собой корсиканцев, одетых во что попало, включая награбленные вчера вещи.
        Когда седая голова в черной треуголке появилась над фальшбортом, я громко скомандовал:
        - Смирно! Равнение на штормтрап!
        Морские пехотинцы и так стояли подтянутые, ели глазами начальство. Многие из них видели адмирала так близко первый раз в жизни.
        - Разрешите поприветствовать вас на французском корвете, вырезанном под носом у двух французских береговых батарей, сэр! - отдал честь и рявкнул я, умолчав, что слово «вырезал» надо понимать в прямом смысле.
        Адмирал Джон Джервис изобразил тонкими губами крокодилью улыбку, обнял меня и поцеловал в щеку. Сперва собирался в левую, но потом приложился к правой.
        Затем похлопал по спине и признался:
        - Я был неправ! Сколько раз себе говорил, что если человека ругают, значит, он чего-то стоит, но в очередной раз поверил в поклепы! А ты оказался вон каким молодцом! - и еще раз хлопнул меня по спине. - Показывай корабль и рассказывай, как ты его захватил.
        Мы прошлись по главной палубе, спустились на орудийную, заглянули в кладовые и капитанскую каюту. Последняя не произвела впечатление на адмирала. Она была меньше адмиральского гальюна на «Победе». Джон Джервис отказался от кубка трофейного вина, поднялся на шканцы, с которых как ветром сдуло лейтенанта Джеймса Фаирфакса и обоих мичманов.
        - Люггер оставишь здесь, а корвет веди в Лондон. Его надо перевооружить, пополнить экипаж, - решил адмирал. - Сколько у тебя людей?
        - Всего тридцать шесть человек, - ответил я.
        - Для такого корабля маловато, но пополнения для тебя у меня нет. Еще на люггер надо экипаж набрать. Зайдешь на Корсику, навербуешь матросов, - предложил он и предупредил: - Много не бери, с дисциплиной у них слабовато.
        - Мне бы еще морских пехотинцев человек пять и лейтенанта, чтобы ими командовал, - попросил я по минимуму, догадываясь, что больше все равно не дадут.
        - Пехотинцев дам, - согласился Джон Джервис, - а лейтенанта…
        - Если можно, лейтенанта Томаса Хигса с «Бедфорда», - упредил я отказ.
        - А почему его? - задал вопрос сбитый с толку адмирал.
        - Смелый и фехтует хорошо, а то мне не с кем тренироваться, навыки теряю, - ответил я.
        - Ах, да, мне говорили, что ты хороший фехтовальщик! - припомнил он и, улыбнувшись по-крокодильи, добавил: - Я еще подумал, как много талантов у бабьего угодника!
        Видимо, настучал на меня интендант Петер Деладжой, которого я считал слепым рогоносцем. Оказывается, он не только зрячий, а еще и коварный рогоносец. Обязательно заскочу в Гибралтар и добавлю ему несколько отростков.
        47
        На корвет собрали почту и пассажиров-инвалидов со всех кораблей Средиземноморского флота, после чего прислали пять морских пехотинцев и лейтенанта Томаса Хигса. Если первые были счастливы, что оказались под командованием капитана, постоянно захватывающего призы, то последний пока не определился с чувствами. С одной стороны он избавился от своего непосредственного командира, капитана морской пехоты, с которым не складывались отношения. Теперь он сам будет командовать морпехами на корабле. С другой - значительно терял в окладе. С третьей - шансов на призовые стало намного больше, что с лихвой могло компенсировать потери в окладе.
        - Это ты попросил о моем переводе? - спросил лейтенант Томас Хигс, прибыв на корвет.
        - Да, - признался я. - Надо ведь с кем-то фехтовать. Других достойных партнеров в Средиземноморском флоте я не знаю.
        Это польстило лейтенанта и примирило с переводом. Тем более, что заместителем, сержантом, был его старый знакомый Джон Бетсон.
        Первым делом мы пошли к Корсике. На подходе я сказал корсиканцам, что отпущу их на сутки на берег, а за это каждый должен будет привести на корабль трех добровольцев. Людей подобрать знакомых с морским делом, смелых и дисциплинированных. Если протеже подведет, завербовавший будет сам исполнять приговор. Я решил, что так будет надежнее, чем набирать тех, кто сам приплывет на лодке к стоящему на якоре кораблю и предложит свои услуги.
        - Сэр, а нельзя ли нам отдать по мушкету из трофейных? - спросил Пурфириу Лучани. - Взамен мы привезем по три барана за каждый.
        Мушкет стоил, как десять баранов, а то и дороже, но у меня с корсиканцами сложились хорошие деловые отношения, поэтому я приказал боцману выдать им по одному. И лейтенант Джеймс Фаирфакс, и унтер-офицеры догадывались, что я с помощью корсиканцев немного нарушаю закон и обогащаюсь. Помалкивали, потому что и сами питались намного лучше, чем должны были бы. Кстати, лейтенанта Томаса Хигса очень удивило, что не надо скидываться на улучшенное питание.
        - Здесь матросы питаются лучше, чем офицеры, а офицеры лучше, чем капитан на «Бедфорде»! - воскликнул он после первого же обеда.
        Вино, свежее мясо, фрукты и овощи попадали на наши столы бесплатно. Я теперь питался один в своей каюте, как положено командиру корабля, имеющему ранг, пусть и самый низкий. Три лейтенанта ели в офицерской кают-компании. Третьим стал исполняющий обязанности второго лейтенанта мичман Хьюго Этоу. Мичман Роберт Эшли перебрался за стол унтер-офицеров, поскольку накрывать для одного в кокпите было нерационально.
        Корсиканцы, как и договаривались, вернулись на следующее утро. Привели пополнение, пригнали баранов и привезли три большие арбы сена и несколько корзин свежих фруктов и овощей. Подозреваю, что это все дали завербованные. Плата за устройство на высокооплачиваемую работу. До полудня перевозили баркасом и катерами на корабль животных, корзины и сено. Больше всего мороки было с сеном, которое хоть и легкое, но объемное. После обеда распределили новичков по вахтам и снялись с якоря.
        С прямыми парусами корсиканцам работать не доводилось. Точнее, может, на лодке и поднимали, но это не сравнить с работой с парусом, когда стоишь на перте метрах в двадцати над палубой. В первый же день один новичок, парень лет семнадцати, сорвался и врезался головой в один из ростров, на которых стоял катер. Помощник хирурга избавил его от долгих мучений, пустив кровь. К утру парень умер. Его похоронили по морскому обычаю. Корсиканцы отнеслись к потере спокойно, ни слез, ни причитаний. Они знали, куда нанимались. Правда, работать на высоте стали осторожнее и медленнее. Марсовый - это профессия для тех, кто не боится высоты и не забывает, что находится на высоте. Надо будет набрать в Англии опытных марсовых. Зимой работать на высоте станет еще опаснее.
        Через день мы попали в штиль, и я провел артиллерийские учения. Приз мы пока не сдали интендантам, так что порох и ядра могли расходовать по своему усмотрению. Того и другого было вдосталь. Видимо, революционеры еще не до конца выгребли то, что было запасено до них. Стрельбы понравились корсиканцам больше, чем работа с парусами. После учений они поднялись на главную палубу с лицами, на которых между подтеками пота, смешанного с черной пороховой гарью, сияли детские улыбки.
        В Гибралтаре простояли три дня и две ночи. Первым делом сдали пленных и пополнили запасы пресной воды. Пока старший лейтенант занимался этим, я гостил на берегу. Дороти Деладжой была рада, что муж у нее такой мерзавец - делает вид, что не догадывается о ее изменах. После родов одного мужчины ей стало явно маловато. Мне даже показалось, что и двое не справляются. После тридцати лет она еще больше войдет во вкус - и будет Петер Деладжой спиливать рога по несколько раз в году.
        48
        Этот бриг английской постройки шел от Сен-Мало. Мы встретили его неподалеку от Нормандских островов, к которым я именно для этого и подвернул. Неприлично было прибыть в Лондон без приза. Лучше, конечно, было бы напасть на корсара, возвращающегося с промысла, но и отказываться от того, что само, в прямом смысле слова, приплыло в руки, было грешно. Бриг был водоизмещением тонн триста и вооружен шестнадцатью пушками калибра восемь фунтов и погонной кульвериной калибром шесть фунтов. Восточный ветер был для него попутным. Мы шли курсом крутой бейдевинд левого галса, под ветром у врага. Ему было легче напасть, нам - удрать. Только вот удирать я не собирался. Подняв французский флаг, вел корвет так, чтобы сблизиться с бригом, как можно ближе. То ли вражеский шкипер был малоопытен, то ли не мог поверить, что враг может на таком относительно слабом корабле подойти так близко к их базе, то ли корсаров давно здесь не шугали английские военные корабли, но не предпринял ничего, чтобы уклониться от нас.
        Ветер был довольно свежий, корабли сближались быстро. Мой экипаж готов к бою. Пушки и мушкеты заряжены, холодное оружие лежит под рукой на случай абордажа, нашего или вражеского. Пять морских пехотинцев под командованием лейтенанта Томаса Хигса спрятались за фальшбортом. Мундиры у них слишком приметные, узнаваемые издалека. Покажутся врагу, когда надо будет вступить в дело. Остальные морпехи на опердеке помогают комендорам. К сожалению, экипаж слишком мал, людей не хватает. Я приказал временно свободным во время боя комендорам помогать коллегам на другом борту. Исполняющий обязанности второго лейтенанта Хьюго Этоу командует на опердеке орудиями левого борта, мичман Роберт Эшли - правого. Теперь уже старший лейтенант Джеймс Фаирфакс стоит на шканцах на правом борту, готовый подменить меня, если случится непоправимое, а я - на левом, чтобы лучше оценивать ситуацию.
        Когда до брига остается не более кабельтова, я приказываю матросу:
        - Поменять флаг! - и комендорам: - Открыть порты, выкатить пушки дли стрельбы!
        Французский флаг стремительно опускается, и через несколько мгновений его английский собрат взлетает к топу грот-мачты. С обоих бортов открываются пушечные порты. Впрочем, я вижу только те, что по левому борту. Из них торчат стволы восьмифунтовых пушек.
        На бриге сразу понимают, что сейчас будет. На палубе стояло десятка три зевак - и мигом все исчезли. На дистанции метров семьдесят мы проходим вдоль левого борта вражеского корабля.
        - Огонь! - командую я.
        Грохочет мощный залп, вырываются клубы черного дыма, который сперва летит в сторону брига, а потом уходит назад и вправо, за корму корвета. Я вижу, что все десять ядер попали в цель. Два - в район ватерлинии или, как сейчас говорят, между ветром и водой. Борта у брига сравнительно тонкие. На такой дистанции даже восьмифунтовые ядра прошивают их. Летят обломки досок. Наверное, кричат раненые, но я не слышу, потому что в ушах еще стоит грохот пушек. Морские пехотинцы встают и начинают стрелять, положив мушкеты на планширь фальшборта. По кому они стреляют - не пойму, потому что не вижу никого на палубах, даже шкипер исчез со шканцев.
        - Лево на борт! Поворот оверштаг! - командую я.
        Не уверен, что рулевые и матросы слышат меня, но команду выполняют правильно. Перед боем я объяснил офицерам и унтер-офицерам, как будем действовать, а те довели до своих подчиненных.
        Корвет, как мне кажется, очень медленно поворачивает в сравнение с люггером. За это время бриг успевает удалиться от нас на несколько кабельтовых. Ему вдогонку летят два ядра из погонных пушек и обрывают главный парус на грот-мачте. Корвет продолжает поворот и, когда оказывается к врагу правым бортом, дает второй залп. Продольный огонь не так точен. Пара ядер попадает в корму брига, малость подпортив ее и набросав в воду щепок, а одно из ядер срывает главный парус на фок-мачте.
        Мы поворачиваем вправо и несемся вслед за бригом. Погонные пушки с интервалом минуты в три постреливают по его парусам. После очередного попадания грот-марсель начинает полоскаться на ветру, напоминая огромную простыню на бельевой веревке в ветреную погоду. Корвет идет намного быстрее. Нагоняем бриг минут через пятнадцать. Когда расстояние сокращается метров до пятидесяти, я приказываю повернуть влево и приготовиться комендорам правого борта. На бриге понимают, что сейчас получат еще десяток ядер с близкого расстояния, которые прошью корпус и унесут несколько жизней спрятавшихся в трюме корсаров. Французский флаг медленно сползает вниз.
        - Право на борт! - командую я. - На баке, прекратить стрельбу!
        Комендоры и без моей команды поняли, что дело сделано. Известие о сдаче брига передают на орудийную палубу, где раздаются радостные крики. Победа - это одновременно цель и основа мужчины, чем бы он ни занимался, даже если имеет совсем мирную профессию. И совсем приятно, когда вместе с победой приходит большое вознаграждение. Худо-бедно, на шесть-семь тысяч фунтов стерлингов этот бриг потянет. Значит, каждому матросу подвалит фунтов пятнадцать за то, что без потерь постреляли малость из пушек.
        Я отправляю на бриг призовую партию под командованием Роберта Эшли. Обратно привезут шкипера и других командиров брига. Тех, кто сейчас не объявит себя офицером или унтер-офицером, в тюрьме будут держать в камере для нижних чинов, где условия намного хуже, так что заныкаться никто из высших чинов не пытается. Рядовых загонят в трюм брига и не выпустят оттуда, пока не прибудем в Портсмут. Привести приз в Лондон было бы, конечно, понтовее, но слишком рискованно. Все-таки корсаров, даже без учета раненых, больше, чем весь экипаж корвета, не говоря уже о призовой партии. Правда, они пока об этом не догадываются.
        49
        Корвет «Хороший гражданин» стоит у мола в Королевских верфях в Дептфорде. В будущем это будет один из районов Лондона, а пока всего лишь пригород. Где-то здесь строился один из моих кораблей. Я так и не смог определить, где именно. Точнее, нашел сразу два места. Теперь пытаюсь угадать, какое из них обманывает меня. Военный комендант верфей предложил мне стать в специальном месте, откуда матросам трудно сбежать. Дезертирство с флота - всё еще одно из самых главных хобби низкородных англичан. Я сказал коменданту примерную сумму призовых, которые должен получить каждый матрос и ради которых даже из ада не дезертирует, после чего мне разрешили занять место поближе к Лондону.
        На второй день прибыли интенданты и все подсчитали. Сумму призовых, даже примерную, оглашать не стали. Кстати, Лондон уступает по жлобливости только Мальте. Как меня предупредили, в Британии лучше всего приводить приз в Плимут или Грейт-Ярмут. Там сидят вменяемые люди, которым не жалко казенных денег.
        На третий день прибыли два чиновника из Адмиралтейства. Они прошлись по главной палубе, спустились ненадолго на опердек, после чего больше часа пили вино в моей каюте, бросив между первым и вторым бокалом, что корвет годится для службы в военном флоте Британии, только надо поменять пушки на опердеке на тридцатидвухфунтовые карронады, а погонные - на девятифунтовые. Восьмифунтовки отправят на материк и продадут австрийцам или другому союзнику. Тут возникала забавная ситуация. Карронады пока не являются полноценными пушками и в вооружение корабля не засчитываются, как и погонные с ретирадными. Выражаясь сухим канцелярским языком, на «Хорошем гражданине» пушек нет совсем, так что командовать им может и коммандер. С другой стороны, при весе залпа в шестьсот сорок фунтов (двести девяносто килограмм) явно требовался полный капитан. Следующим скользким пунктом было название корабля. В последние годы слово «гражданин» приобрело негативный оттенок во многих странах, включая Британию. Как и положено традиционалистам, англичане очень не любят что-либо менять. Сошлись на том, что мало кто в британском флоте
говорит по-французски, поэтому название оставить прежнее, но на французском языке. Английские матросы принимали слово «bonne» за английское «домработница, гувернантка», а второе слово считали ее фамилией. В общем, кто какое название заслуживал, тот так и читал.
        Меня предупредили, что на корвет сейчас нет времени, заниматься им будут по остаточному принципу, карронады привезут не скоро. Я разрешил старшему лейтенанту Джеймсу Фаирфаксу и мичману Роберту Эшли съездить на неделю домой. Исполняющему обязанности второго лейтенанта Хьюго Этоу предстояло на следующей неделе сдавать экзамены на лейтенанта, усиленно грыз учебники и делал записи в личный журнал. Исполняющим обязанности тиммермана, констапеля и хирурга я приказал в ближайшее время получить дипломы в своих ведомствах, чтобы служить не на птичьих правах, и найти себе помощников. Иначе останутся помощниками, а их места займут более проворные. Боцман Джек Тиллард в дипломах не нуждался, зато хотел иметь под боком жену. Оказывается, у него есть жена и двое детей. Произвел в промежутках между войнами, когда сидел на берегу. Я дал ему отпуск на четыре дня, чтобы съездил за второй половиной и познал радости ежедневного общения с женой. На время отсутствия его подменял назначенный мною еще у берегов Корсики боцманмат Пурфириу Лучани.
        Я посоветовал Джеку Тилларду руководить корсиканскими матросами через боцманмата-корсиканца, у которого это лучше получится. Сделал такой вывод, когда работал с филиппинскими рейтингами, как будут называть на торговом флоте рядовой состав. В будущем судовладельцы станут набирать экипажи по следующему принципу: старший комсостав (капитан, старпом, стармех) одной национальности, офицеры - другой, рейтинги - третьей. Лучшими рейтингами будут считаться филиппинцы. Они владеют английским языком, правда, игнорируют букву «ф», заменяя ее на «п»; в большинстве своем выросли на берегу моря, не боятся его; согласны работать без замены по девять месяцев, а то и по году; исполнительны, услужливы, не агрессивны, не запойные пьяницы. Главные недостатки - лень и клановость. Филиппинцы всегда держатся стаей, помогают друг другу. Часто за счет других членов экипажа, включая офицеров. Старшему комсоставу дадут все, что положено, а капитану и больше, но офицеры часто мне жаловались, что не могут получить у филиппинцев приличное постельное белье, рабочую одежду и прочие бытовые мелочи. И даже старший помощник
капитана и старший механик порой не могли заставить их работать, особенно сверхурочно. Судовладельцы стараются сэкономить на всем, а при погрузке-выгрузке всегда есть работа, за которую порту надо заплатить много, а матросы делать не обязаны. Вопрос этот должен решить капитан, который обычно перекидывает эту неприятную обязанность старпому, как грузовому помощнику. Обычно старпом предлагает филиппинцам приличные сверхурочные. Особо шустрые филиппинцы на сверхурочных делают второй оклад, что тоже не нравится судовладельцу. Поскольку я подписывал табель рабочего времени, где указаны и сверхурочные, спрос был с меня за перерасход фонда заработной платы. Я нашел простое решение этого вопроса. Придя на судно, первым делом выяснял, кто вожак филиппинского стада, после чего назначал его старшим при выполнении работ. В Азии старший сам не вкалывает, а получает больше всех. Как он заставляет своих земляков работать, меня не интересовало. За это он получал очень хорошие сверхурочные, а все остальные - в пределах разумного, причем учитывалось мнение старшего филиппинца. Дай человеку власть - и она станет его
семьей, национальностью и религией.
        К нашему приходу в Лондон сюда уже добрались по суше из Портсмута мои рапорта о захвате корвета и брига. В «Лондонской газете» опубликовали оба рапорта на одной странице. Оба приза вызвали прилив национальной гордости у англичан. Захват корабля более высокого ранга признается подвигом без оговорок. Бриг, как оказалось, был захвачен корсарами в начале весны, а вернуть отобранное считается круче, чем захватить обычный приз. Первым поздравил нас лоцман, который вел корабль к верфям. Вторым - комендант верфей. Дальше поздравления посыпались со всех сторон, а вместе с ними и приглашения. Очень многим хотелось побаловать гостей знаменитостью, то есть мной. Это с появлением телевизоров знаменитости будут наведываться в каждый дом, а пока надо приложить усилия, чтобы заманить хоть кого-нибудь. Я не шибко тщеславен, поэтому принял только приглашение вице-адмирала Уильяма Хотэма. Мы славно послужили со стариком. Он не мешал мне грабить, а я заботился о том, чтобы он стал как можно богаче. Кстати, его судьба наводила на интересные выводы. Уильям Хотэм не рвался в бой, давал жить подчиненным, заботился больше
о своем кошельке, чем о выгоде государства, и теперь вел праздную жизнь на берегу, а его сменщик, мечтающий о победах во славу своей страны, уже полгода торчит у Тулона, испытывая нужду во всем, и имея крохи в сравнение с тем, что получал предшественник. Кстати, за корсарский бриг Джон Джервис не получит ни шиша, адмиральская доля достанется мне, потому что корвет не был включен в состав Средиземноморского флота.
        Я нанял за три шиллинга кэб на полдня, вернее, на четверть дня и четверть ночи. Кэб был одноконный и двухколесный. Лошадь гнедая, с коротко обрезанным хвостом. То ли здесь мухи и оводы не так лютуют, как в сельской местности, то ли пацаны обрезали хвост и сделали из него леску для удочек. Колеса высокие и расположенные по бокам закрытой кабинки. Вход в кабинку спереди по узкой платформе, у которой спереди был вогнутый кожух, отгораживающий от лошадей, а по бокам - ступеньки. В двери и в боковых стенках кабинки окна с занавесками из черной плотной ткани. Внутри, у стенки напротив двери, кожаное сиденье, набитое конским волосом и рассчитанное на двух человек средней комплекции. Кучер сидел на козлах, расположенных за кабинкой и высоко, мог видеть лошадь и дорогу впереди. Вожжи пропускались через специальные скобы, прикрепленные к крыше.
        Если раньше мероприятия начинались около полудня и заканчивались до захода солнца, чтобы гости успели до темноты вернуться домой, то теперь назначают на вечер и заканчивают к полуночи. На улицах Лондона стало намного спокойнее, особенно в центре, но на окраинах еще пошаливают. Впрочем, состоятельные люди по окраинам ночью не шляются, разве что в поисках приключений. Поскольку мне придется возвращаться в пригород, взял с собой пару пистолетов в придачу к шпаге, которая полагалась к мундиру. Приехал с небольшим опозданием, хотя кучер - сутулый и суетливый тип с узким острым лицом хорька - обещал, что доберемся быстрее.
        Вице-адмирал Уильям Хотэм жил в трехэтажном особняке с полуподвалом. Двухэтажный дом для прислуги и конюшня с каретной стояли отдельно. К дому вела короткая алея, обсаженная толстыми липами, которая заканчивалась прямоугольной площадью, выложенной брусчаткой, с круглой клумбой посередине, на которой росли яркие цветы, образуя узоры, как на ковре. Площадка была заставлена каретами, оставался только проезд вокруг клумбы к высокому крыльцу и дальше на выезд. После того, как я вышел из кэба, адмиральский слуга приказал кучеру, покинув двор, дожидаться на улице рядом с парой коллег, привезших таких же малозначительных гостей, как я. В прихожей я сдал другому слуге шляпу и шпагу. Мажордомом был пожилой слуга, который я неоднократно встречал на корабле «Британия».
        И он меня помнил, поэтому не попросил представиться, а сразу объявил:
        - Коммандер корвета «Хороший гражданин» Генри Хоуп!
        Холл был длиной метров пятнадцать и шириной метров восемь. С потолка свисали люстры с надраенными бронзовыми чашами масляных ламп со стеклянными колпаками и многочисленными стеклянными висюльками. На стенах шпалеры с морскими батальными сценами. Вдоль стен мебель - кресла, софы, столики - с резными ножками, легкая, как бы парящая. Тяжеловесность выходит из моды. Гостей было десятка три.
        Вице-адмирал Уильям Хотэм, поздоровавшись, приобнял меня и представил своим собеседникам - троим мужчинам с властными лицами, но явно не военным. На них были короткие седые парики по последней моде, но кафтаны имели низкие воротники, а не, как модно сейчас у молодежи, высотой почти до ушей.
        - Это мой воспитанник! В свое время я рискнул, доверив ему люггер - и не прогадал! - похвастался перед своими приятелями вице-адмирал.
        - Я рад, что оправдал ваше доверие! - лизнул я в ответ.
        - Расскажи, как захватил корвет, - попросил он.
        Я пересказал то же, что было в рапорте. Добавил только, что сам командовал абордажной партией, умолчав о работе ножом. Не уверен, что эти действия сочтут достойными джентльмена.
        - А ты почему все еще коммандер?! - удивленно спросил Уильям Хотэм, увидев, на каком плече у меня эполет. - Ты ведь теперь командуешь кораблем шестого ранга.
        - Это вопрос не ко мне, - ответил я. - Наверное, я сделал недостаточно, чтобы получить чин полного капитана.
        - Если ты сделал недостаточно, тогда я не знаю, кто достоин быть капитаном! - искренне воскликнул вице-адмирал и пообещал: - Завтра поговорю на счет тебя кое с кем. Напомнишь мне, Билли, - попросил он одного из своих собеседников.
        - Да, надо поощрять достойных молодых людей, - пообещал тот.
        - Ладно, иди к дамам, - отпустил меня Уильям Хотэм.
        Дам было десятка полтора, но молодых и интересных - ни одной. За вечер я еще четыре раза пересказал, как захватывал корвет и бриг. Меня слушали внимательно, хвалили. Вот только ни одна из дам не посмотрела на меня, как на потенциального жениха. Слишком я беден для данного круга. Мой уровень здесь - аниматор, не выше. Впрочем, ужин стоил того, чтобы приехать сюда из пригорода. Даже если бы в Дептфорде нашлись повара, способные приготовить такие блюда, обошлось бы мне это намного дороже трех шиллингов. Из-за стола я вылез, чувствуя себя бочонком, наполненным до краев.
        Потом мужчины постарше отправились в библиотеку покурить, а остальные - танцевать с дамами. Все те же два притопа, три прихлопа, только музыка поинтереснее. Приглашать можно было кого угодно. У дам появились записные книжки, куда они заносили кавалеров, желающих потанцевать с ними. Запись велась на определенный танец. Поскольку я не курил и не хотел сидеть в накуренном помещении и поддакивать старшим товарищам, которые намного моложе меня, тусовался в холле. Танцевать не хотел, потому что не знаю, как вам, а мне не интересны те, кому не интересен я. Когда убедился, что все позабыли обо мне, удалился по-английски.
        - Желаете уехать, сэр? - спросил слуга, который руководил движением транспорта по двору.
        - Да, - ответил я.
        Слуга пошел искать мой кэб, а я остался ждать на крыльце - положение обязывало, хотя, если бы сам пошел искать, уехал бы быстрее и заодно согрелся. На улице было свежо. С Темзы тянуло сыростью и фекалиями. Наверное, сейчас отлив.
        Я дал шестипенсовик слуге, позвавшему мой кэб. Ужин стоил этих денег.
        50
        Кэб вез меня к Королевским верфям. Колеса монотонно стучали по булыжной мостовой. Меня разморило, поэтому иногда сквозь полусон казалось, что еду в вагоне поезда, который как бы движется медленно, однако часто стучит колесами на стыках рельс. Вроде бы я устроился в этой эпохе, можно расслабиться.
        Дрёму нарушили крики и ржание лошади.
        - Стой! Стой! Убью! - орал кто-то, причем голос приближался к кэбу.
        Через занавешенное окно в дверце кэба было видно пятно фонаря. Оно тоже приближалось. Видимо, тот, кто кричит, несет этот фонарь. Я взвел курки на пистолетах и переместил шпагу так, чтобы было легко вынуть ее из ножен.
        Кэб качнулся вправо, потому что кто-то встал на правую ступеньку и поднялся на платформу. Дверца кэба резко распахнулась. В дверном проеме появилась довольно таки неприятная рожа, небритая, со шрамом через переносицу и правую ноздрю к правому углу рта. На голове была вязаная серая шапка, какие любят английские матросы, надвинутая на брови. Волосы из-под нее не торчали. Наверное, сострижены во время вербовки на корабль. В правой руке этот тип держал пистолет, а в левой на уровне головы - горящий масляный прямоугольный фонарь с четырьмя стеклами. На правую ступеньку шагнул второй, а рядом с кэбом стоял третий. Эти двое были вооружены палашами. Судя по натянутым по самые брови, серым, вязаным шапкам, тоже дезертиры. Был еще, как минимум, один, держал лошадь, прикрикивая на нее и кучера.
        Я нажал на спусковые крючки первым. Из пистолеты в левой руке выстрелил в ближнего с фонарем, а из пистолета в правой - стоявшего чуть сзади и правее. С такого расстояния промазать сложно. Первого немного отбросило пулей или сам отшатнулся, а потом у него подогнулись ноги и, словно бы аккуратно поставив фонарь на платформу кэба, осел рядом с ним. Второй упал на мостовую, выронив палаш, который звякнул дважды о брусчатку. Выхватив из ножен шпагу, я выскочил из кэба. Третий разбойник стоял неподвижно и тупо пялился на своего вожака, который словно бы прикорнул, сидя на платформе рядом с фонарем. Только клинок шпаги вывел его из ступора. Разбойник успел неумелым движением не отбить палашом, а оттолкнуть мой клинок, но на второй укол не сумел среагировать достаточно быстро. Шпага проткнула его горло насквозь, застопорившись малость в шейных позвонках. Обе руки сразу опали. Палаш уткнулся острием в ямку между булыжниками, а затем тихо свалился на мостовую. Коня держал молодой парень. Лицо я разглядел плохо. Тем более, что разбойник вскинул руку, чтобы закрыться от кнута, которым стегнул его осмелевший
кучер. У обычного кнута плеть длиннее рукоятки, а у кучеров кэбов наоборот. Плеть все же попала молодому разбойнику по голове. Явно не сильно, однако этого хватило, чтобы принял правильное решение - отпустил вожжу и рванул к перекрестку, что был метрах в тридцати от нас, где повернул направо.
        Я вынул из еще теплой руки вожака разбойников пистолет, плавно, без выстрела, спустил курок и закинул оружие в кабинку на сиденье. Длинный нож, который висел у него в кожаных ножнах на кожаном ремне, отцепил и вместе с двумя палашами положил в кабинке на пол. В карманах трех разбойников было всего полтора шиллинга. Даже проезд мне не отбили. Впрочем, пистолет, палаши и нож явно покроют все мои расходы за сегодняшний день.
        - Стащи его на мостовую - и поехали, - показав на вожака разбойников, приказал я кучеру, который, не выпуская из правой руки длинный кнут, слез и встал рядом со мной.
        - Ага! - испуганно молвил кучер и, не выпуская кнут из правой, левой рукой попробовал стянуть убитого с платформы.
        - Если положишь кнут, я присмотрю, чтобы никто не украл, - предложил я.
        - Ага, - уже спокойнее произнес он и прислонил кнут к колесу.
        Двумя руками кучер ухватился за ворот короткой куртки разбойника и стащил тело с платформы. Сперва уронил на мостовую голову убитого, протащил тело дальше, пока ноги не стукнулись о ступеньку, а затем о мостовую. Тяжело вздохнул, будто переместил что-то неимоверной тяжести, и сразу схватил кнут.
        В это время на перекресток слева вышли еще четверо. Передний нес зажженный факел, за ним шагали двое, вооруженные алебардами с короткими древками. Четвертый прятался за их спины. Я переложил шпагу в левую руку и собрался было взять в правую палаш, но обратил внимание, что кучер не просто спокойно смотрит на них, а даже приободрился. Когда они подошли ближе, я увидел, что на передних трех серые с красным мундиры, а у того, что с факелом, нашивки капрала. Видимо, это городская стража, которая в будущем получит гордое имя полиция.
        - Что здесь случилось… - начал грозно тот, что с факелом, разглядел мою форму и закончил мягче: - …сэр?
        - Разбойники напали, - ответил я. - Им немного не повезло.
        - Совсем немного! - насмешливо бросил один из алебардщиков и глуповато гыгыкнул.
        - Вы кто будете? - обратился ко мне старший патруля.
        - Генри Хоуп, капитан корвета «Хороший гражданин», - представился я.
        - Это вы захватили корвет, а потом на нем корсарский бриг? - спросил появившийся из-за спин стражников юркий тип в штатском, малый рост которого компенсировался высоченным черным цилиндром на голове.
        - Да, - подтвердил я.
        - Я - Билли Хаулейк, работаю на «Лондонскую газету», пишу статьи о происшествиях, - представился тип в цилиндре и, как бы в доказательство своих слов продемонстрировал что-то типа блокнота, к которому был прикреплен на веревочке карандаш. - Не будете так добры, рассказать поподробнее о том, как вы расправились в разбойниками?
        - Записывайте, - сказал я и продиктовал: - «Этой ночью Генри Хоуп, капитан корвета «Хороший гражданин», ехал в кэбе из Лондона в Королевские верфи, где стоит его корабль. На кэб напали четверо разбойников. Одному разбойнику удалось убежать».
        - А нельзя ли детали сражения? - попросил репортер, который пока не знает, что его профессия называется именно так. - Видите ли, читателям будет интересно узнать, как вы расправились с ними.
        - Больше не надо ничего. Опубликуйте, как я продиктовал - и прослывете самым остроумным автором Лондона, - посоветовал я.
        - Вы так думаете? - усомнился он, чем укрепил мою уверенность, что у английского юмора родители-иностранцы.
        - Готов заключить пари на фунт стерлингов, - предложил я, зная, что деньги - самый весомый аргумент в любой дискуссии.
        - Мне такое пари не по карману, поверю вам на слово, сэр! - честно признался репортер, подтвердив другую мою уверенность: у кого нет денег, у того нет и собственного мнения.
        - Мне пора ехать, - сказал я старшему патруля.
        - Да-да, поезжайте, сэр, - разрешил он, а потом приказал одному из алебардщиков: - Иди за телегой, отвезем трупы.
        Я занял место в кэбе, кучер забрался на свое, и мы поехали дальше. На всякий случай я положил на сиденье под левую руку трофейный пистолет, понадеявшись, что он заряжен опытным стрелком.
        51
        Публикация в газете о ночном нападении сделала меня на несколько дней самым знаменитым человеком в Лондоне. Со мной теперь даже нищие здоровались. Как следствие, через два дня после выхода номера на корабль пришел пакет с указом о присвоение мне чина полный капитан (post captain). Сообщение об этом было опубликовано в следующем номере газеты. С этой даты начинается отчет моего капитанства. Допустим, если будет собрана эскадра для перехода куда-либо, командовать ей будет тот, кто получил чин капитана раньше. Со временем таким человеком стану я. И даже адмиралом, если переживу тех, кто в списке впереди меня. Кстати, чин полного капитана приравнивается к пехотному полковнику.
        Косвенно эта статья помогла мичману Хьюго Этоу сдать экзамен на чин лейтенанта. Когда комиссия узнала, на каком корабле он служит, и прочитала мою лестную характеристику, ему задали два легких вопроса и отпустили с пожеланием служить верой и правдой под командованием такого отважного капитана.
        Приглашений в приличные дома стало непотребно много, не успевал отклонять. Съездил только к вице-адмиралу Уильяму Хотэму, чтобы поблагодарить за чин. Судя по смущению, старик никакого отношения к этому не имел. Может быть, посодействовал один из его собеседников, присутствовавших при нашем разговоре, а может, помогла статья в газете. Пресса уже начинает искривлять время и пространство, меняя пороки и добродетели местами.
        Письмо от семейства Тетерингтон подсказало мне, как мягко избавиться от приглашений и в то же время не торчать на корабле, заниматься которым пока что не хотели. На верфях заканчивали строительство линейного корабля третьего ранга, все силы были брошены на него. Джеймс Тетерингтон сообщал, что прочитал в газете о моем геройстве и присвоение чина. Поскольку, как он понял, я сейчас нахожусь в Лондоне, вся его семья будет безмерно рада, если я выделю несколько дней и окажу им честь своим посещением. К тому времени старший лейтенант Джеймс Фаирфакс и мичман Роберт Эшли вернулись из отпуска. Я отпустил на неделю к родителям пехотного лейтенанта Томаса Хигса и вновь испеченного, морского лейтенанта Хьюго Этоу, и сам отправил Тетерингтонам письмо с сообщением, что собираюсь посетить их, и через несколько дней поехал на дилижансе в Лоустофт. На мне был новый мундир с эполетом на правом плече. На старом мундире ткань под эполетом на левом плече была темнее, выделялась, поэтому оставил его до тех времен, когда отслужу три года и заимею право на эполеты на обоих плечах. Если к тому времени влезу в этот
мундир, потому что, несмотря на ежедневные тренировки, начал кабанеть.
        В Лоустофте меня поджидала карета с Уильямом Доу на козлах. Судя по паре белых молодых жеребцов, которая тащили карету, дела у мистера Тетерингтона шли прекрасно. В доме было только одно изменение - уволился слуга Боб Тербот, видимо, доведенный до отчаяния матримониальными планами Долли Элмес. Теперь она грузила своей болтливостью Ричарда Доу, нового слугу и племянника кучера, который был моложе ее на пару лет и непрошибаемо туп, потому что абсолютно не замечал старания Долли.
        Мисс Фион Тетерингтон по поводу моего приезда надела новое платье, синевато-серое и с кружевами серебряного цвета. У платья было декольте, которое казалось глубоким, благодаря выпирающим из него белым полушариям. Под сиськами платье было перехвачено алой широкой лентой, но этот акцент на них был лишним. Ни одни нормальный мужчина не стал бы сперва глядеть на ленту, а потом выше. Он смотрел, куда надо, а потом в красивые голубые глаза, наполненные чертиками. За два года девушка растеряла угловатость и превратилась в довольно таки смазливую и сексуальную. Она старалась не показывать, как рада моему приезду, из чего я сделал вывод, что жизнь в деревенской усадьбе настолько скучна, что каждый заезжий молодой человек автоматически превращается в принца, особенно, если его привезла пара белых коней.
        - Я была уверена, что ты быстро станешь капитаном! - сказала она после обмена приветствиями.
        - Я был уверен, что за это время ты станешь еще красивее! - откомплиментил я.
        У Фион от удовольствия заалели щечки с ямочками. Наверное, здесь совсем некому говорить ей комплименты.
        Меня поселили в той же комнате, что и раньше. Джеймс Тетерингтон-младший пока не собирался приезжать в отпуск. Французы не давали ему не только шанса прославиться, но и передохнуть, били англичан нещадно и на всех фронтах. Сейчас он находился где-то на территории развалившейся Священной Римской империи. Лидирующим обломком была Австрия. Германия пока что - стая мелких княжеств, грызущихся друг с другом, если больше не с кем.
        В первый же вечер, когда мы с мистером Тетерингтоном, у которого плешь стали шире, а губы менее плотоядными, пили пиво и ссали в камин в его кабинете, закинул удочку:
        - Дэвидж Гулд написал нам, что ты получил большие призовые.
        Я перечислил, сколько получил за каждый приз и во что вложил деньги. Для данной местности я теперь довольно таки состоятельный человек. Могу купить такое же поместье и зажить с женой и детьми без забот и хлопот.
        - Будут еще две выплаты: за корвет, который оценили в двенадцать тысяч четыреста фунтов стерлингов, я получу три тысячи сто, а за корсарский бриг, оцененный в семь тысяч семьсот - две тысячи восемьсот восемьдесят семь с половиной, - добавил я, догадавшись, зачем он завел этот разговор. - К тому же, если завтра подам в отставку, то буду получать половину оклада - сто двадцать три фунта стерлингов в год.
        - Дэвидж прослужил намного больше тебя, а не добился и трети того, что ты всего за два года! - воскликнул приятно удивленный Джеймс Тетерингтон. - Я заметил, что выросшие в колониях шустрее, чем те, кто вырос в метрополии.
        - По вам не скажешь! - шутливо заметил я в ответ.
        - Мне повезло оказаться в нужное время в нужном месте, - сказал он, после чего вернулся к нужной теме, поставив меня в известность, что Фион получит в наследство аж пятьдесят тысяч шиллингов или всего лишь две с половиной тысячи фунтов стерлингов.
        - С таким приданым она не долго будет сидеть в невестах, - произнес я, не ускоряя ход событий.
        Во время этого разговора мне пришло в голову, что браки по расчету работают на некрасивых девушек. Красивая и так найдет пару, а дурнушку можно спихнуть, приплатив. Всегда найдется отважный парень, который отнесется к браку, как к высокооплачиваемой работе.
        Миссис Энн Тетерингтон по приезду оценила меня цепким материнским взглядом, более теплым, чем в первую нашу встречу. Муж ей наверняка пересказал наш разговор, после чего взгляд стал не просто теплым, а поощряющим, вследствие чего мне было разрешение ездить с Фион в карете по окрестностям и гулять пешком по лугам и полям, принадлежащим семейству. Траву на лугах уже скосили. Кое-где еще высились стога сена, придавленные с боков тремя-четырьмя жердями, чтобы не разметало ветром. Сено для себя перевезли на сеновалы, а оставленное на лугах было на продажу, ожидало покупателей. Пшеницу и ячмень тоже убрали. Если раньше срезали серпами только колосья, а стебли оставляли на полях, а потом осенью и зимой пасли там скот, то теперь косят под корень, обмолачивают на токах и продают солому тем, у кого не хватает денег на сено. Неубранными остались только небольшие поля, засеянные овсом. Его черед придет недели через две-три. Поля овса наводили меня на мысль, что англичане произошли от лошади, хотя их соотечественник вскоре попытается перекинуть стрелки на обезьяну.
        В одну из таких прогулок по скошенному лугу мы с Фион решили отдохнуть на стоге сена. На второй день я напомнил ей в беседке, как много удовольствия может доставлять тесное общение со мной, и теперь девушка начинала быстро уставать, когда мы приближались к месту, где можно было расслабиться без свидетелей. Препятствий для нашего брака не было, поэтому Фион предлагала мне выбрать вариант развития наших отношений вплоть до самого рискованного. Как по мне, сено - не лучшее ложе. Разве что застелить его толстой плотной материей. Но когда от воздержания у тебя рвет башню, а рядом красивая молодая девушка, то на такие мелочи перестаешь обращать внимание. Мягкие губы ее словно бы растворялись в моих. Она обхватила меня за плечи двумя руками, поглаживая то левой, то правой, когда с моей помощью ее левая грудь, большая и упругая, словно бы выпрыгнула из выреза платья, и я начал целовать набухший сосок. В тот миг, когда сосок выскальзывал из моих губ, пальцы девушки сжималась. Фион уже не сопротивлялась даже для приличия, когда моя рука забиралась под подол платья, развязывала панталончики из тонкой ткани и
проникала в них, приминала пушистые волосы на лобке, раздвигала теплые, повлажневшие губки. При первом прикосновении к клитору вздрагивала, а потом в такт моим движениям начинала царапать кафтан на моем плече, как это делала моя жена-валлийка с таким же именем. Черт его знает, может, ее душа переселилась в эту девушку?! Когда я ненадолго оставил Фион в покое и занялся своими панталонами, торопливо стягивая их, она замерла в ожидании. Несмотря на отсутствие опыта, девушка догадывалась, что будет дальше, и, уверен, хотела больше меня. Я не стал ее разочаровывать.
        Вечером в кабинете между двумя кружками пива я сказал мистеру Тетерингтону:
        - Я прошу руку вашей дочери Фион.
        - Ты сделал правильный выбор! - похвалил он, встал, похлопал меня по плечу, после чего долго отливал в камин, будто терпел из последних сил, боясь этим поступком спугнуть меня.
        В воскресенье в лоустофтской церкви объявили о помолке Генри Хоупа с Фион Тетерингтон. Свадьбу решили сыграть, когда закончится война.
        После службы в церкви ко мне подошел столяр, бывший военный тиммерман, который два года назад изготовил мне сундук, служащий до сих пор.
        - Сэр, я слышал, вы удачливый капитан, - начал он с комплимента. - Не могли бы вы взять на службу моего сына помощником тиммермана? Он сейчас работает на Чатемской верфи, но хотел бы служить на военном корабле.
        - Возьму, мне нужен помощник тиммермана, - согласился я и рассказал, где стоит мой корвет.
        Вечером, когда в небольшом кругу отмечали помолвку, ко мне подошел с подобной просьбой доктор Уильям Барроу:
        - Мой сын закончил медицинский факультет, но денег на покупку собственной практики у него нет, а мне еще рано уходить на покой. Не мог бы ты взять его на свой корабль?
        - Могу, но только помощником хирурга, - сказал я. - Вы, наверное, знаете, что хирургом он сможет стать, если наберется опыта на корабле и сдаст экзамен в Адмиралтействе?
        - Да, я в курсе, - смущенно поправив пенсне, ответил Уильям Барроу. - Хотелось бы, чтобы он набирался опыта на хорошем корабле, желательно у знакомого капитана. Мы хотели, чтобы служил у мистера Гулда, но у него место занято.
        - На «Бедфорде» прекрасный хирург, - подтвердил я. - Если вашему сыну не понравится на «Хорошем гражданине», перейдет на другой корабль.
        - Я уверен, что ему понравится, - твердо сказал доктор.
        У доктора еще два сына, и каждому нужна будет практика, а в наличии всего одна. Если старший сын сумеет накопить на собственную, остальным станет легче.
        Во вторник в первой половине дня, успев тесно пообщаться с Фион в беседке, я с чувством выполненного долга попрощался с плачущей девушкой в Лоустофте, пообещав писать каждый день и приезжать при первой возможности, и укатил на дилижансе в Лондон для дальнейшего несения службы в доблестных британских военно-морских силах. Вместе со мной ехал Френсис Барроу, будущий помощник хирурга корвета «Хороший гражданин».
        52
        За время моего отсутствия на корвете ничего особенного не произошло, если не считать получение солонины из расчета на полгода на положенных по штату сто двадцать пять человек. Адмиралтейство считало, что на такой корабль надо на двадцать человек меньше, чем принято у французов. Я бы поспорил, но на корабле не было даже такого количества. Надо бы посылать ночью лейтенантов на ловлю бездельников в пивных, только пока не видел смысла. Все равно разбегутся, если будем стоять у пристани, а переходить на рейд у меня не было желания. Поскольку я не занимался этим вопросом, инициативу проявили подчиненные.
        Первым ко мне подошел старший лейтенант Джеймс Фаирфакс:
        - У моих знакомых есть сыновья, которые хотят стать мичманами. Нет ли возможности зачислить их на наш корабль?
        - Пусть приезжает, - сразу согласился я.
        По штату на корвете должно быть четыре мичмана и помощник штурмана. Пока что был всего один мичман Роберт Эшли, который, судя по походке вразвалку и сутки напролет дымящейся трубке во рту, превратился в старого морского волка, которому пора передавать опыт молодому поколению, бросая твердые сухари в их головы.
        - Для этого надо согласие Адмиралтейства, а оно дается по просьбе капитана, - проинформировал старший лейтенант, который знал, что в некоторых вопросах я плаваю.
        - Продиктуй клерку письма, я подпишу, - распорядился я.
        Через две недели у нас стало на три мичмана больше. Роберт Эшли первым делом заманил тринадцатилетних сопляков на марс, по пути куда их сделали беднее на шесть шиллингов каждого. Помощника хирурга Френсиса Барроу эта участь постигла раньше. К счастью для пацанов, главенство мичмана Эшли в кокпите было недолгим. По рекомендации второго лейтенанта Хьюго Этоу я принял на службу помощником штурмана его двадцатилетнего кузена, работавшего подшкипером на купеческом судне, но оставшегося без места. Штурмана так и не смогли найти.
        Следующим проявил инициативу боцман Джек Тиллард:
        - Я знаю несколько хороших марсовых, которые с удовольствием устроятся на наш корабль.
        - Зови, пусть приходят, - сказал я.
        - Дело в том, что они живут не на побережье и боятся ехать сюда. К нам добираться долго. Их могут схватить на улицах и записать на другие корабли, - сообщил боцман.
        - Договорись на определенный день, я пошлю пехотного лейтенанта с солдатами, они вместе с тобой встретят дилижанс, - предложил я.
        Остальных набрали на месте. Мои матросы часто бывали в пивных, где пропивали призовые и рассказывали, как много их получили. В итоге почти весь экипаж был сверстан из добровольцев. Теперь рулевыми и марсовыми на корвете были опытные матросы-англичане, а комендорами - корсиканцы и малоопытные англичане. У меня появился еще один слуга, индус, которого я записал в судовую роль Раджем Капуром, в честь известного индийского киноактера, потому что настоящее имя вылетало у меня из головы. Слуга Саид, несмотря на то, что православный христианин, не ел свинину, а индус Радж - говядину. Теперь будем им, с кем меняться. Только морские пехотинцы, которых стало двадцать пять, попали на корабль не по своему желанию, но, судя по всему, не сильно огорчились.
        Карронады нам всё не везли, поэтому я от скуки начал каждый вечер принимать приглашения, которых стало заметно меньше. Странным образом родители всех незамужних девиц уже знали, что я помолвлен. У меня складывалось впечатление, что мистер Тетерингтон написал об этом им всем, совершенно незнакомым ему людям. Если раньше хотя бы изредка на меня поглядывали, как на претендента на руку бедной родственницы, то теперь служил лишь для рассказывания морских баек. Трепло за похлебку. Впрочем, кормили почти везде прекрасно. Благодаря революции, много французских первоклассных поваров перебралось в Англию. На родине осталось слишком мало людей, способных нанять таких гениальных специалистов и оценить их профессиональные качества по достоинству. Англичане тоже не шибко какие гурманы, но им хотя бы есть, чем платить.
        Вначале четвертой недели после возвращения от Тетерингтонов я получил очередное письмо от Фион. Заимев статус моей невесты, она получила разрешение писать мне письма самостоятельно, а не под контролем родителей. Первые две с половиной страницы послания содержали признания в любви и похвалы в мой адрес, а во второй половине третьей страницы было самое важное. Мисс Фион сообщала, что она беременна. То есть, она точно не знает, но так считает Долли Элмес, которая замужем не была и детей не имела, но хорошо разбиралась в симптомах. Вот так всегда с девушками: пошутишь, а она надуется. Я на следующее утро отправил письмо Фион с извещением, когда именно приеду, и через два дня, оставив Джеймса Фаирфакса командовать кораблем, потарахтел на дилижансе в Лоустофт.
        53
        Судя по тому, что больше всех обрадовалась моему приезду мисси Энн Тетерингтон, она была в курсе интересного положения дочери, хотя Фион позже уверяла меня, что мать не догадывается. Дочери считают матерей такими же глупыми, какими матери считают их самих. Мистер Джеймс Тетерингтон точно ничего не знал.
        После того, как я ему сказал, что ситуация сложилась так, что мне надо срочно жениться на его дочери, заботливый и внимательный папаша воскликнул:
        - А что случилось?! Мы же договорились, что после войны, когда Джеймс приедет в отпуск!
        - К тому моменту у вас уже будет внук, и лучше, если у малыша будет законный отец, - поставил я в известность.
        - Какой еще внук?! - не врубился он.
        Как и большинство отцов, мистер Тетерингтон считает свою дочь образцом целомудрия и прочих добродетелей. То, что его жена была образцом добродетели для своего отца, ничему его не научило.
        - Фион беременна! - выпалил я напрямую, потому что его тупость начала напрягать меня.
        - От кого?! - задал он очередной умный вопрос.
        - Угадайте с трех раз, - предложил я.
        Мистер Тетерингтон погладил свою плешь, которая, как мне показалось, стала еще больше, и произнес, растягивая гласные:
        - Да ты молодец! - потом добавил сердито: - Молодежь пошла - глаз да глаз нужен! Вот в мое время…
        Я не стал говорить, что в его время было так же, только не он был родителем.
        Свадьбу сыграли на дому. Спешку объяснили тем, что меня отправляют надолго в Ост-Индию, а все знают, что в колониях с обрученными мужчинами случаются самые невероятные вещи, что они даже забывают, что джентльмен должен держать слово, данное девушке. Священник из Лоустофта, похожий на измученного язвой и тупыми учениками преподавателя математики, окрутил нас минут за пять. Мне, многоженцу, процедура была неинтересна, а вот невеста летала немного выше их курятника. К концу речи священника Фион даже всплакнула, чем растопила его черствое сердце.
        - Не надо плакать, дочь моя! Теперь у тебя начинается новая жизнь, будешь исполнять волю господа нашего «плодитесь и размножайтесь»! - патетично произнес он напоследок.
        Метание венка на удачу пока нет. Жаль, я бы посмотрел, как будут сигать подружки невесты. Их, кстати, набралось чуть больше десятка. Я даже не подозревал, что по соседству живет так много молодых девиц, причем некоторые довольно таки смазливые. Наверное, именно поэтому мне их и не показывали.
        Через день мы отправились в свадебное путешествие. Такого мероприятия тоже пока нет. По крайней мере, Тетерингтоны о нем не слышали. Я решил, что раз уж есть у меня жена, пусть сопровождает меня в горе и радости. Каюта теперь у меня большая, места хватит.
        54
        Мы с Фион жили неподалеку от верфи в гостинице «Жирная треска», занимали двухкомнатный номер. В первой проходной комнате был мой кабинет, а во второй - спальня. Кровать уже без балдахина и не на подмостках, но все еще широкая, человек на пять. Большую часть постояльцев гостиницы составляли морские капитаны и офицеры. Все без жен. Благодаря им, моя жена постоянно была в центре внимания. Поскольку их было много, ее нравственность вряд ли поколеблется. Ведь для того, чтобы согрешить, надо выбрать кого-то одного, а это превращается для жадных на внимание женщин в неразрешимую проблему.
        Мы с Фион несколько раз съездили в центр Лондона. Она впервые выехала за пределы Лоустофта и с удивлением обнаружила, что мир даже больше, чем представляла. Сперва прочесала магазины женской одежды и накупила барахла. Я выделил на это двадцать пятую часть ее приданого. На остальные деньги купил государственные облигации, чтобы жене и дальше было на что покупать платья. Съездили на прием к вице-адмиралу Уильяму Хотэму. Фион очень хотелось увидеть живого адмирала. В Лоустофт такие важные птицы не залетали. Адмирал понравился Фион, Фион понравилась адмиралу.
        - Ты сделал хороший выбор! - похвалил меня Уильям Хотэм. - В наше время трудно найти красивую жену с хорошим приданым!
        На обратном пути на нас никто не напал, хотя Фион вздрагивала при каждом постороннем звуке за пределами кэба, но не от страха, а от желания поучаствовать в приключении. Ей даже в голову не приходило, что приключение может закончиться хэппи-эндом для разбойников, а может, мечтало именно о таком развитии событий.
        Однажды утром беззаботная жизнь закончилась. Когда мы поздно завтракали в столовой гостиницы, прибыл вестовой с корвета.
        - Сэр, привезли карронады! - доложил он.
        Я оставил жену развлекаться примеркой новых нарядов в нашем номере, а сам отправился на корабль.
        Тридцатидвухфунтовая карронада была раза в два легче пушки такого же калибра, но все равно весила почти полторы тонны. Если такая дурында сорвется со стрелы, то сможет нанести значительные повреждения кораблю. Потом ее предстояло установить на скользящий станок-лафет, на котором ствол после выстрела вместе с верхней частью скользил назад, а после заряжания его толкали вперед. Наводка по вертикали и горизонтали производилась только стволом, станок оставался неподвижен, что значительно облегчало работу с орудием. Три человека легко управлялись с карронадой, но поскольку стрельба обычно шла одним бортом, расчет зеркально расположенного орудия приходил на помощь. Эффективная дальность стрельбы из карронады составляла максимум два кабельтова. Это было орудие для модного ныне у англичан боя на пистолетной дистанции, когда не надо прицеливаться, а рубись себе, пока не победит тот, кто стреляет чаще и весомее. За эффективность на короткой дистанции карронады получили у английских моряков название «Сметатель». До вечера мы установили все карронады, и со следующего утра приступили к тренировкам по стрельбе
из них. Заряжание, выдвижение на позицию стрельбы, якобы выстрел, якобы пробанили… Доводили действия до автоматизма, сплачивая экипаж в лютой ненависти к офицерам, которые заставляют заниматься тяжелым и ненужным делом. За этими тренировками нас и застало известие, что Испания перешла на сторону французов, объявила войну Англии.
        55
        Мой корвет под французским флагом крейсирует в Кадисском заливе. По приказу Адмиралтейства должны проследовать в Гибралтар, выгрузить там почту и пассажиров, а потом отправиться на соединение со Средиземноморским флотом, которым все еще командовал адмирал Джон Джервис. Вчера мы увидели прямо по курсу испанский флот в составе двадцати линейных кораблей и трех десятков поменьше. Я приказал лечь на обратный курс, удалиться от противника на максимальную дистанцию, и решил использовать эту встречу, как повод поохотиться на испанских купцов. Наверняка многие испанские капитаны понятия не имеют, что их страна ввязалась в войну с Англией, поэтому без боязни следуют из колоний в метрополию. По пути сюда нам никто не попался, хотя прошли Бискайский залив по самому длинному пути - вдоль французского берега, а потом испанского.
        - Вижу парус! - радостно кричит с грот-мачты один из впередсмотрящих, показывая рукой на северо-запад.
        Я пообещал в награду фунт стерлингов тому, кто заметит приз, поэтому вместе с двумя заступившими на вахту на марсах торчат несколько добровольцев.
        На северо-западе мыс Сан-Винсенте. Обычно купеческие суда, следующие через океан, выходят к западной части Пиренейского полуострова, а потом следуют на юг до этого мыса, после чего поворачивают на юго-восток к портам Кадисского залива или к проливу Гибралтар, но точно так же огибают мыс и военные корабли, следующие, допустим, из французского Бреста. Дует западный ветер, мы идем курсом норд, поэтому решаю следовать так и дальше. Подойдем поближе, посмотрим, что это. Если испанское купеческое судно, пойдем на сближение, а если большой военный корабль - на удаление. Скорость у нас выше, так что при желании не разминемся или не встретимся.
        На шканцы выходит Фион Хоуп. На ней новое платье, купленное в Лондоне. Сегодня день этого платья. Завтра - следующего. Цикл - девять дней. После переселения моей жены в капитанскую каюту корвета и выхода из Лондона начался второй цикл. Вообще-то на боевом корабле в походе не положено находиться женам капитана и офицеров, поэтому Фион числится моей сестрой. Когда она выходит на шканцы, почти у всех членов экипажа, особенно у молодых, появляются неотложные дела поблизости. Мою жену прямо таки прёт от такого мощного и постоянного мужского внимания. Сидела в глуши деревенской никому не интересная, а тут сразу столько тайных воздыхателей. И у моего экипажа теперь есть, на чей образ дрочить перед сном и не только. Тем более, что образ не тускнеет, освежается каждый день, пусть и путем разглядывания издалека. Впрочем, лейтенантам и мичманам даже удается поговорить с ней, когда я оставляю Фион одну на шканцах, или приглашаю кого-нибудь их них на обед, или принимаю приглашение кают-компании на обед. Раз в неделю офицеры приглашают меня отобедать с ними, чтобы отблагодарить за то, что я приглашаю их по
отдельности за свой стол. Или не приглашают, что встречается в порядке исключения на некоторых кораблях.
        - Про какой парус кричали? - спрашивает Фион, поднимаясь на шканцы.
        Она приподымает подол платья, чтобы не наступить на него. Наверняка стоящие внизу матросы увидят кружева на штанинах ее панталончиков. Можно считать, что день у них удался и ночь будет яркой. Некоторые уже почесывают руки.
        Я даю жене подзорную трубу и показываю, в какую сторону смотреть. Фион долго водит трубу из стороны в сторону, пока я не направляю рукой.
        - Вижу! - радостно восклицает жена. - Какой маленький кораблик!
        Кораблик оказался в два с лишним раза больше корвета. Это был флейт голландской постройки водоизмещением тысяча двести тонн. На флагштоке испанский флаг. В правом борту четыре пушечных порта. Столько же должно быть и в левом, но пушек, наверное, всего четыре. В Вест-Индии они не нужны, там с пиратами покончено лет пятьдесят назад, а следующий период начнется, когда Испанская империя распадется на множество маленьких и не очень государств. Видимо, раньше ходил в Ост-Индию, где всё никак не перевешают отчаянных парней. Тамошняя рождаемость опережает работу палачей. Мы должны были пересечь курс флейта по носу на дистанции около полумили, но я приказал убрать главные паруса. Вдруг решат пострелять?! Испанцы, как и французы, предпочитают бить по парусам, такелажу. Им нужна не победа, а возможность удрать.
        Когда дистанция сократилась до трех кабельтовых, я приказал поменять французский флаг на английский и выстрелить холостым из погонного орудия. На купеческом судне решили не играть в героев, повернули на ветер, чтобы остановиться, не убирая паруса, а на воду спустили шестивесельную лодку. На ней прибыл на корвет шкипер с судовыми документами на «Жорж Джоунг». Французское название ни к чему не обязывало, но намекало, что судовладелец, скорее всего, подданный республики. Шкипером был высокий и крепкий блондин лет тридцати семи, одетый в шляпу-треуголку того фасона, что сейчас моден у английских военных моряков, черный кафтан, застегнутый на бронзовые пуговицы с якорями, черные панталоны и гессенские сапоги. Наверное, раньше служил в военном флоте или до сих пор мечтает послужить.
        - Мое судно под испанским флагом, вы не имеете право нас задерживать, - заявил он на довольно таки приличном английском языке.
        Голландцы во все времена слыли полиглотами. Может быть, потому, что слишком малы и постоянно должны подстраиваться под больших и сильных соседей, а может, потому, что почти все побывали моряками, а эта профессия заставляет учить иностранные языки.
        - Девятнадцатого августа Испания заключила с Францией оборонительно-наступательный союз и стала врагом Англии, - поставил его в известность на голландском языке.
        - Тысячу чертей и якорь мне в глотку! - выругался шкипер на родном языке. - От судьбы не убежишь!
        - Судовладелец - голландец? - спросил я, догадавшись, что флейт перевели под нейтральный испанский флаг, когда Голландия стала французской Батавией, чтобы англичане не смогли захватить.
        - Да, - ответил шкипер. - Яков Гигенгак.
        - Он не из семейства богатых судовладельцев Гигенгаков? - поинтересовался я.
        - Говорят, когда-то давно это семейство было богатым, а сейчас знаю только одного состоятельного Гигенгака, которому принадлежит…принадлежал этот флейт, один единственный и довольно старый, - рассказал голландец.
        Что ж, Гигенгаки поднялись, помогая мне, и опустились после того, как напали на меня.
        - Давно построен флейт? - задал я вопрос.
        - Сорок два года назад, - ответил голландский шкипер. - Во время каждого шторма боюсь, что развалится на куски, и течет так, что матросы двумя насосами не успевают откачивать воду. Груз ниже ватерлинии обязательно подмачиваем.
        - Что везете? - полюбопытствовал я.
        - Медь, кожи, в бочках индиго и кошениль, в мешках кофе и тюки с тканями из хлопка, - перечислил он.
        Груз стоил больше, чем старое судно, а в сумме приз может оказаться самым ценным из захваченных нами.
        - В судовой кассе есть деньги? - спросил я.
        - Две тысячи семьсот испанских песо, - ответил голландский шкипер.
        Судовая касса является частью добычи, но я решил побыть благородным. Все-таки коллеги, да и союзниками французов голландцы стали из-за слабости и трусости.
        - Экипаж из голландцев? - задал я вопрос.
        - Да, почти все, - подтвердил он.
        - Отправляйся на флейт, выдай из кассы зарплату экипажу по сегодняшний день, а потом вернешься сюда с офицерами и унтер-офицерами, - предложил я.
        Скупой голландец не сразу поверил в свалившееся на него счастье. Иногда экипаж приза, даже шкипера, обирали до нитки, оставляя только комплект старой одежды.
        - Спасибо, сэр! - искренне поблагодарил он.
        Вслед за его лодкой на «Жорж Джоунг» отправилась на катере призовая команда под командованием Роберта Эшли. Мичману было приказано следовать за корветом на дистанции не более трех кабельтовых, а если начнет отставать, сразу сигналить. В случае встречи вражеского военного флота в бой не вступать, по возможности удирать в Гибралтар.
        - А мы больше не будем по нему стрелять?! - спросила огорченно Фион.
        Кровожадность женщин пропорциональна их глупости, а поскольку умных не встречал, войны никогда не прекратятся.
        - Зачем нам портить собственное имущество?! - задал я встречный вопрос. - Чем целее будет приз, тем больше получим за него.
        - А сколько примерно? - спросила она.
        - Если доведем до Гибралтара, то мы с тобой станем богаче тысяч на десять фунтов стерлингов. Думаю, даже на большую сумму, - предположил я.
        Поскольку корвет еще не вошел в состав Средиземноморского флота, адмиралу Джону Джервису одна восьмая не полагалась. Ее получу я. Меня это радовало больше, чем причитающиеся еще две восьмые. Не то, чтобы я ненавидел этого человека, но очень не хотелось делать ему такой богатый подарок.
        У Фион сразу пропало желание стрелять по флейту. Теперь она смотрела на приз теплым взглядом заботливой мамаши. Сейчас ее скромный ум неторопливо, в силу способностей, переводит предполагаемую сумму призовых в новые платья, туфли, чепчики…
        Гибралтарский пролив проскочили ночью. Может быть, там не было вражеских военных кораблей и можно было идти днем, но я не стал проверять. Потерять такой ценный приз было бы очень обидно. Дул довольно свежий юго-западный ветер. Флейт шел под всеми парусами, а корвет взял по два рифа.
        На рассвете увидели Гибралтарскую бухту. Я опасался, что ее может блокировать испанская эскадра, которую мы повстречали в Кадисском заливе, но пока что это не случилось. Рейд защищало от брандеров боновое заграждение, за которым стояли девять линейных кораблей эскадры контр-адмирала Манна, входившей в Средиземноморский флот, и два пакетбота. Остальной флот все еще блокировал Тулон и испытывал недостаток во всем. Адмирал Джон Джервис продолжал имитацию бурной деятельности. Вроде бы и все корабли при деле, и при этом опасности никакой. Надеюсь, в привезенной нами почте из Адмиралтейства найдется дельный приказ ему.
        56
        В Гибралтаре готовились к очередной осаде, подновляли старые защитные сооружения и рыли и насыпали новые. Из-за постоянно передвигающихся по берегу отрядов солдат, создавалось впечатление, что их стало здесь больше. Вполне возможно, что так оно и есть. Еще в Лондоне я слышал, что из-за блестящих действий Наполеона, который гоняет австрийцев по Италии, как питбультерьер шавок по соседскому двору, начали эвакуировать английские гарнизоны из итальянских королевств.
        Первым на борт корвета прибыл интендант Петер Деладжой. Вообще-то, ему надо на захваченный нами флейт «Жорж Джоунг», но, видимо, решил сначала навестить «молочного брата» (одну сиську сосали) и пожаловаться на жизнь. Судя по истощенному виду, ему не по силам отдуваться за двоих.
        Увидев Фион, Петер Деладжой погрустнел и спросил, явно надеясь на отрицательный ответ:
        - Это твоя жена?
        - Ты разве не знаешь, что жене нельзя быть в походе?! - шутливо спросил я, добавив: - Хотя меня постоянно обвиняют в нарушении разных указов и правил. Кому-то я мешаю жить спокойно. Вот и адмиралу Джервису кто-то наговорил, что я путаюсь с чужой женой. Не знаешь, кто?
        - Понятия не имею, - нисколько не смутившись, ответил интендант и тут же переменил тему разговора: - Дороти будет рада, если ты навестишь нас сегодня вечером вместе со своей… сестрой.
        - Обязательно зайдем, - пообещал я и поинтересовался: - Что с призом собираетесь делать? - и перечислил, какой груз в трюме.
        - Груз продадим здесь, - сообщил он. - Что-то заберут местные купцы…
        - Испанские?! - удивленно перебил я.
        - Нет, английские, а кому они потом перепродадут - это нас не касается, - объяснил Петер Деладжой. - …а остальное заберут суда каравана, которой сегодня-завтра должен подойти.
        - Что за караван? - спросил я.
        - Купеческий. Идет с Ближнего Востока в Англию, - ответил он. - Видимо, эскадра адмирала Манна будет охранять его.
        - Вся эскадра?! - не поверил я. - А с кем останется адмирал Джервис?!
        - Ты, наверное, не знаешь. Вчера мимо нас прошел большой испанский флот. Одних только линейных кораблей было девятнадцать. Адмирал Манн собрал военный совет, на котором решили, что, раз уж между ними и флотом Джервиса испанцы, то лучше уйти в Англию. Заодно защитят караван, - рассказал интендант.
        - …и контр-адмирал Манн получит щедрый подарок от английских купцов, - дополнил я.
        - Всё может быть, - не стал спорить Петер Деладжой и вхдохнул скорбно: - Все мы грешны…
        На счет всех не знаю, но праведных интендантов я не встречал. Впрочем, и праведных капитанов тоже.
        В доме семейства Деладжой были новая мебель и обои. И то, и другое из Франции. Как подозреваю, с одного из захваченных мною призов. Платье на Дороти тоже было новое французское, с широким складчатым воротником, закрывающим плечи, а пышная кружевная косынка-фишю, прикрывавшая вырез лифа, исчезла. В Лондоне такое еще не носят. Видимо, французская мода теперь добирается кружными путями, в том числе и через Гибралтар. Дороти пополнела, что сейчас не считается недостатком, лицо стало сладострастнее, а глаза обзавелись блеском, на который кобели сбегаются со всего города. Состав приглашенных тоже обновился. Если раньше преобладали офицеры разных возрастов, в том числе и женатые, то теперь были только молодые, одинокие и, как следствие, озабоченные. Я выделил двоих, которые обменивались с хозяйкой нескромными взглядами. Значит, грустил Петер Деладжой из-за того, что вместо одного любовника стало два.
        Фион сразу поняла или, скорее, почувствовала, что у меня что-то было с Дороти. Мужчина, узнав о сопернике, рассердился бы или пригорюнился, а у женщины жизнь сразу становится интересной, насыщенной. Появляется такой прекрасный повод для самых разных эмоций! Дамы весь вечер мило улыбались и говорили комплименты друг другу, но меня не покидало ощущение, что обе выискивают место, куда надо укусить соперницу и впрыснуть яд, чтобы та моментально сдохла в моих глазах. При этом ко мне обе стали относиться намного лучше. Если ты нужен другой женщине, значит, в тебе что-то хорошее не успели рассмотреть. Наверное, обидно отдавать не изученное до конца. Стоило соперницам разойтись в разные углы комнаты, а мне подойти к одной из них, как вторая тут же оказывалась по соседству.
        Мне кажется, женщины ставят на мужчин невидимую противоугонную систему, реагирующую на чужие женские лифчики. В будущем стоило мне потерять свою даму в торговом центре, я первым делом шел в отдел лифчиков. Этот отдел каждая адекватная (ха-ха!) женщина, даже с нулевым размером груди, обязательно посетит несколько раз, а после твоего появления там - моментально. Если это продуктовый гипермаркет, то надо подойти к любой даме, у которой размер лифчика отличается от того, что у твоей, причем желательно, чтобы разница была побольше, и поговорить с ней о чем угодно. Тут же сработает противоугонная система, и твоя прискачет узнать, кто покушается на ее собственность. Скорость появления твоей дамы будет прямо пропорциональна разнице размеров лифчиков.
        Когда мы вернулись на корвет, Фион произнесла как бы равнодушно:
        - Эта Дороти - интересная дама, несмотря на то, что страшненькая.
        - Да, ты красивее, - согласился я.
        Мою жену распирает от любопытства, но спрашивать напрямую не решается. Мой ответ может потребовать от нее действий, согласно законам и традициям английского общества, а Фион пока не желает что-либо менять.
        - Говорят, что она изменяет мужу с офицерами, - сообщил я.
        - Их можно понять: мне сказали, что здесь очень мало благородных женщин, - оправдывает мои грехи Фион.
        - В несколько раз меньше, чем мужчин, - подтверждаю я. - Идеальное место для дурнушек и бесприданниц.
        - Жалко бедняжек, - без капли жалости в голосе произносит моя жена, после чего зовет Молли - жену боцмана Джека Тилларда, которая стала ее служанкой, чтобы помогла раздеться.
        Боцман не забыл, благодаря кому получил должность, ни дня не пробыв боцманматом, поэтому сам предложил жену на роль служанки, причем бесплатно. Я был уверен, что его жена не оценит по достоинству такой широкий жест, поэтому положил ей оклад корабельного слуги - четырнадцать с половиной шиллингов в месяц, но без включения в штат. Женщин на службу в военно-морской флот пока что не берут. На радость женщинам и мужчинам. Иначе бы воевали между собой, а не с врагами.
        57
        Утром мы снялись с якоря и пошли к Тулону, где должен быть Средиземноморский флот. Повезли туда почту. Среди писем приказы и инструкции Адмиралтейства адмиралу Джону Джервису, которые я обязан уничтожить, если пойму, что могу оказаться в плену. Доставить их надо было настолько срочно, насколько возможно, однако я направил корвет не по самому короткому и более безопасному пути, а вдоль испанского и французского берегов. Судьба Англии меня волнует так же мало, как и контр-адмирала Манна. Служу я в военно-морском флоте только для того, чтобы обогатиться и интересно провести время. Тупо выполняя приказы командования, не добьешься ни первого, ни второго.
        У Картахены поджался к берегу поближе, надеясь «вырезать» с рейда купчишку, но увидел там лес мачт. Точно сосчитать не смог, потому что находился далековато, но там стояло не менее двадцати шести линейных кораблей. Сразу появилось предчувствие, что моя служба на относительно спокойном и теплом Средиземном море заканчивается.
        Часа через два грустные мысли развеяла трехмачтовая фоветта с парусом-триселем на бизани и голландским названием «Юстин ван Алтон». Водоизмещение тонн двести пятьдесят. Флаг - французский. Как догадываюсь, голландский негоциант прикупил у французов судно, возможно, призовое, немного переоснастил его и решил погонять здесь, пока не станет безопасным проход в Северное море. Фоветта шла под самым берегом, сливалась с ним, заметили, можно сказать, случайно и в самый последний момент. Еще бы четверть часа - и уже не смогли бы догнать. Пользуясь навыками кораблевождения, до которых нынешние капитаны еще не доросли, я правильно рассчитал курс на сближение вплотную. Фоветта и рада была бы ускользнуть, но ветер был северо-восточный, попутный, справа был берег, а спереди слева - корвет с французским флагом. Когда между нами оставалось с кабельтов, я приказал поменять флаг на английский и рядом поднять красный, приказывая остановиться. На фоветте решили не искушать судьбу, повернули вправо, теряя ветер.
        И этот шкипер был голландцем, только маленького роста и с брюшком. Как мне рассказали, голландцы из мирового морского перевозчика превратились в мировое крюинговое агентство, поставляющее экипажи на торговые суда любой страны, готовой платить хорошо и в срок.
        Он тоже сносно говорил по-английски:
        - А мне сказали, что ваш флот вытеснили со Средиземного моря…
        - Мой корвет сочли недостойным внимания и оставили, - иронично произнес я на голландском языке и спросил: - Что и куда везем?
        Иногда груз бывает дороже судна, а это тянуло всего лишь тысяч на четыре-пять фунтов стерлингов.
        - Пушки, мушкеты и порох в Картахену для испанского флота, - ответил шкипер.
        - Пушки и мушкеты новые? - задал я уточняющий вопрос.
        - Нет, захваченные у австрийцев, - сообщил он. - Французы здорово поколотили их при Кастильоне и Бассано! - добавил шкипер и удовлетворенно крякнул, будто сам был одним из победителей.
        - Жаль! - воскликнул я, но не по поводу поражения австрийцев, а потому, что за трофейное оружие, пусть и в хорошем состоянии, заплатят не больше половину цены.
        Я проинструктировал мичмана Роберта Эшли, командира призовой партии. Это будет первое полностью самостоятельное и сравнительно продолжительное командование, по результатам которого станет понятно, получится из мичмана офицер или нет. Роберт Эшли понимал это и немного нервничал.
        - Будь внимателен и не рискуй, - сказал я напоследок.
        - Есть, сэр! - уже более бодро произнес мичман и заспешил на лодку, где уже поджидали три морских пехотинца, которые будут охранять его на призовом судне.
        Матросами на «Юстине ван Алтоне» были голландцы, которые воинственным нравом не отличаются, тем более, что всех их командиров перевезли на корвет. Они будут выполнять приказы мичмана, чтобы в Гибралтаре их без проблем отпустили домой. А то ведь могут зачислить в военнопленные и продержать до конца войны, заставляя бесплатно работать на благо тюрьмы и гарнизона.
        На всякий случай мы, взяв мористее, проводили фоветту до широты Картахены, после чего она побежала на юго-запад, а корвет пошел галсами против ветра на северо-восток, по кратчайшему пути к Тулону. Я решил больше не испытывать терпение адмирала Джона Джервиса. Одно судно можно захватить случайно, выполняя приказ, а вот два уже будут смахивать на пренебрежение своими прямыми обязанностями. Самодурство адмиралов и угодливость им военных судей пока что в английском обществе считается нормой.
        58
        В каюте адмирала Джона Джервиса полумрак. Большие окна, которые язык не поворачивается назвать иллюминаторами, закрыты плотными черными шторами с золотыми кистями внизу. Лишь одна чуть одернута, пропуская свет на письмо в руке адмирала. Судя по выражению лица, текст не вызывает у Джона Джервиса приятные эмоции, скорее, наоборот. Дочитав, он медленно и аккуратно складывает исписанный лист плотной дорогой бумаги, после чего резким движением задергивает штору и швыряет письмо на стол, за которым сидит клерк - юноша лет шестнадцати с тонкокожим девичьим лицом. Увидев клерка впервые, я подумал, что он - переодетая девица. Это было не так гнусно, как заподозрить адмирала в содомии. Если бы это было так, до меня бы дошли слухи. Средиземноморский флот - это маленькая деревня, где все всё про всех знают..
        Чтобы смягчить горечь от прочитанного, докладываю:
        - Возле Картахены захватил французское судно с пушками, мушкетами и порохом, отправил в Гибралтар.
        С этого приза адмиралу причитается одна восьмая, поскольку после посещения базы корвет «Хороший гражданин» считается включенным в состав Средиземноморского флота.
        - Возле Картахены? - переспросил он, потому что слушал в пол-уха, думал о своем.
        - Так точно! - подтверждаю я. - Там на рейде стоит испанский флот в составе двадцати шести линейных кораблей и трех десятков кораблей поменьше.
        - Двадцать шесть линейных кораблей? Ты не ошибся? - опять переспросил Джон Джервис, хотя на этот раз слушал внимательно.
        - Мог перепутать пару линкоров с фрегатами, издалека наблюдал, но это ведь ничего не меняет, не так ли? - произнес я.
        - К сожалению, ты прав, - согласился со мной адмирал. - С приходом эскадры Манна у меня будет двадцать три линейных корабля. Этого, конечно, маловато, но мы сильнее дисциплиной и боевой выучкой. Так что дадим им бой.
        - Эскадра контр-адмирала Манна не придет, - ставлю я в известность. - Увидев испанский флот, он посовещался с капитанами и решил уйти в Англию.
        - Не может быть! - восклицает Джон Джервис скорее удивленно, чем раздраженно, и смотрит на меня напряженно, будто, не выдержав его взгляд, я заберу слова обратно, скажу, что пошутил.
        Но я молчу. При всей неприязни к нему, мне по-человечески жалко адмирала. Под его командованием сейчас находится всего четырнадцать линейных кораблей. Если испанцы соединятся с французами, стоящими в Тулоне, то общие их силы составят до тридцати восьми линкоров, не считая кораблей сопровождения, в том числе мощных сорокавосьмипушечных французских фрегатов, которые в случае нужды можно поставить в линию. Нас просто раздавят количеством. Джон Джервис обречен на разгром из-за трусливого интригана, который прославился только своими отступлениями, но из-за благородного происхождения наверняка будет записан в английскую историю отважным адмиралом.
        - Подлый ублюдок! Он долго выжидал момент, чтобы подставить меня и занять мое место! Ничего, он за это еще поплатится! - махнув сжатой в кулак правой рукой, бросает адмирал и начинает быстро ходить по каюте.
        - Решение военного совета поможет ему избежать суда. Всех капитанов не повесят, - возражаю я.
        - Этого сукиного сына в обиду все равно не дали бы знатные родственники! - отмахивается от моих слов Джон Джервис. - Его старший брат - маркиз, генерал-губернатор Ост-Индской компании и главнокомандующий войсками в Индии. - После чего адмирал подходит ко мне почти вплотную и, заглядывая снизу мне в глаза своими блекло-голубыми и растянув узкие, побелевшие губы в крокодильей ухмылке, вкрадчивым голосом спрашивает: - А ты бы повесил его, если бы был судьей?
        - За бегство с поля боя - без раздумий, - ответил я. - И остальных капитанов тоже.
        Джон Джервис удовлетворенно хмыкает, после чего начинает расхаживать по каюте медленнее. Ссутуленная спина и длинный нос делает его похожим на цаплю, которая никак не выберет, где остановиться на болоте, ведь рядом ни одной кочки.
        - Что ж, придется снимать осаду Тулона, - произносит он, ни к кому не обращаясь. - Тем более, что из Лондона приказывают забрать наши гарнизоны с островов и перевезти в Гибралтар, чтобы усилить его на случай осады. - После чего опять останавливается передо мной и тихо приказывает: - Отправляйся на свой корабль, снимайся с якоря. Пойдем на Корсику, в Сен-Флоран.
        59
        Средиземноморский флот стоит в бухте Сан-Фиоренцо, как местные называю город Сен-Флоран, расположенный на ее берегу. Идет погрузка на корабли английского гарнизона и его имущества. На Корсике сейчас бархатный сезон. Уже не жарко, но еще и не холодно. Много свежих фруктов, овощей и молодого вина. Самое приятное время года в этих краях. Может быть, когда-нибудь в будущем приеду сюда отдыхать. Буду сидеть на открытых террасах ресторанов, потягивать красное винцо и рассказывать аборигенам, как воевал здесь в восемнадцатом веке, а они будут считать меня сумасшедшим.
        Пока что я сижу с женой Фион за обеденным столом в каюте у родственника Дэвиджа Гулда, капитана «Бедфорда». Отказаться нельзя было, а принимать приглашение не хотелось. Я помнил, что не рекомендуется показывать женщине уровень жизни, какой не сможешь обеспечить. В сравнение с моей каютой, капитанская на «Бедфорде» казалась хоромами. Утешало только то, что со временем и я буду жить в такой же, если не решу оставить службу в военном флоте. День был постный, поэтому подавали нам рыбу, разную и приготовленную по-разному, но с одинаковым вкусом. Повар у Дэвиджа Гулда был дилетантом в сравнение с моим итальянцем, что немного компенсировало превосходство капитанской каюты. На десерт подали гороховый пудинг и взбитые сливки на основе белого вина. Фион уплетает десерт неприлично быстро. Ей простительно, потому что приходится есть за двоих.
        Ковыряясь чайной ложечкой в сливках, Дэвидж Гулд пожаловался:
        - Ребекка расстроилась, узнав, что ты женился! Теперь ей не с кем учить французский язык!
        Во время мира семейство Гулдов гостило несколько раз летом у более богатых родственников Тетерингтонов. По словам Фион, с Ребеккой они дружили и даже переписывались. Как по мне, выражение «женская дружба» - это оксюморон. Смешнее только любовь по переписке. Увод жениха у Ребекки воспринимался Фион, как самая крупная победа в жизни.
        Чтобы утешить старого капитана, я предложил:
        - В возмещение ее потери, могу познакомить Ребекку с бывшим вашим, а теперь моим лейтенантом Томасом Хигсом. Он говорит на французском на ее уровне, а призовые со временем сделают его очень перспективным женихом.
        - Ой, правда, надо будет познакомить ее с Томасом! - сразу подхватила моя жена.
        Лейтенант явно не равнодушен к ней, что предсказуемо. Если на корабле всего одна молодая благородная женщина, то все мужчины, считающие себя благородными, просто обязаны в нее влюбиться. Не в жену же боцмана или констапеля?! Предложение женить Томаса Хигса на ком-либо лишает его возможности стать любовником. Женщины всегда ставят чужие матримониальные планы выше любых нематримониальных личных.
        - Я сегодня же напишу ей! - пообещала Фион.
        - Ты забываешь, что письмо может приплыть в Портсмут вместе с нами, - напомнил я, потому что пошли разговоры, что нас могут направить в Портсмут.
        - Тогда расскажу ей, что даже лучше! - заранее обрадовалась моя жена.
        - Не знаете, какие планы у адмирала? - спросил я Дэвиджа Гулда.
        - Говорят, что будем перебазироваться в Лиссабон, - ответил он. - Здесь мы, как в ловушке, а там будем поближе к своим и заодно поддержим союзника.
        - Их уже никто не спасет, - уверенно произнес я, потому что знаю, что французы захватят Португалию.
        - Значит, отсрочим их капитуляцию, - сказал Дэвидж Гулд. - Если так и дальше пойдет, то скоро мы будем воевать со всей Европой.
        Вы будете отсиживаться на своем острове, а со всей Европой будет воевать Россия. Впрочем, англичане не поверят в это даже после окончания войны с Наполеоном.
        В капитанскую каюту врывается второй лейтенант Ричард Вардроп, который теперь и мой родственник, и выпаливает:
        - Боевая тревога! Испанцы идут сюда!
        Я понимаю умом, что, видимо, наши дозорные фрегаты обнаружили испанский флот за много миль от Корсики, что врагу шлёпать до нас много часов, а то и пару дней при таком тихом ветре, что дует сейчас, но быстро встаю из-за стола и прощаюсь с Дэвиджем Гулдом. Я обязан быть на корвете, потому что адмирал Джон Джервис сейчас начнет отдавать приказы. Военный совет он уж точно не будет собирать.
        На борту моего корабля не хватает половины корсиканцев. Я отпустил их до завтрашнего утра. Первая половина вернулась сегодня утром и привезла кто барана, кто бочонок вина, кто несколько кур, кто круги сыра, кто корзины с фруктами и овощами. Это все подарки капитану, который дал им работу с фантастическим по их меркам доходом. В Лондоне они получили от агента аванс за два приза, а теперь еще ждут за захваченные в Кадисском заливе и возле Картахены. Мне так много продуктов не надо, поэтому часть отдал на офицерскую кают-компанию, часть - на унтер-офицерскую, а остальное - на камбуз для рядовых.
        - Сможешь срочно вернуть людей, отпущенных на берег? - спросил я Пурфириу Лучани, который был в первой партии.
        - Нет, - отвечает он. - К ночи только соберутся, не раньше.
        - Тогда отправь кого-нибудь на берег, пусть предупредит, что мы вернемся за ними, когда сможем, - приказываю я, хотя понимаю, что может не вернуться или вернуться, но застать здесь французский гарнизон.
        Боцманмат Лучани догадывается об этом, но понимает, что не в моих силах что-либо изменить. Со всех сторон раздается скрип шпилей - на кораблях вирают якоря. Надо успеть выйти из бухты до подхода испанского флота, иначе нас здесь заблокируют и перебьют по отдельности, потому что весь флот не сможет одновременно участвовать в сражении, так как будем мешать друг другу.
        - Распредели своих людей и часть пассажиров по орудиям, - приказываю я лейтенанту Томасу Хигсу.
        У нас на борту два взвода пехотинцев из гарнизона Бастии. Вчера вечером я им не сильно обрадовался. Все-таки корвет - не пассажирский лайнер, итак места мало, а тут еще добавка равная половине экипажа. Теперь они могут выручить нас.
        - Когда снимемся с якоря, проведешь с пехотинцами интенсивную тренировку, - отдаю приказ Джеймсу Фаирфаксу.
        Даже если начнется сражение, корвет, скорее всего, будет принимать в нем пассивное участие - репетовать сигналы флагмана задним или передним кораблям линии. Разве что улыбнется удача и сможем внести свой скромный вклад в общее дело двадцатью тридцатидвухфунтовыми карронадами.
        60
        Сражение не состоялось. Испанский флот, вдвое превосходивший наш, проследовал в Тулон. То ли у испанцев была плохо поставлена разведка, не знали, где мы находимся, то ли не рискнули нападать в одиночку. Свой шанс разгромить или хотя бы значительно потрепать ослабевший Средиземноморский флот они упустили. Адмирал Джон Джервис приказал нескольким кораблям вернуться в Сен-Флоран и забрать не успевших погрузиться солдат из корсиканских гарнизонов. Мой корвет тоже зашел в бухту утром и отправил к берегу баркас за матросами.
        Через шесть дней, второго ноября, к нам присоединился Нельсон на семидесятичетырехпушечном линейном корабле третьего ранга «Капитан», на который он был переведен с «Агамемнона». Последний из-за ветхости был отправлен в Англию для несения какой-нибудь портовой службы. Будущий прославленный адмирал забрал из Бастии остатки английского гарнизона, пушки и снабжение. Теперь под командованием адмирала Джона Джервиса была аж пятнадцать линейных кораблей. Вечером флот пошел на юго-юго-восток, намереваясь обогнуть Балеарские острова на значительном удалении, чтобы нас не заметили рыбаки и не предупредили врага, а затем повернуть на запад, к Гибралтару. Вместе с боевыми кораблями следовали транспорта с солдатами и их имуществом и оружием. Самых тихоходных тащили на буксире фрегаты.
        Средиземное море было неласково к нам. Видимо, у Средиземноморского флота наступили критические дни. Штормило каждый день, пусть и не очень сильно, баллов семь. Пока мы шли на юг, ветер был южным. Как только повернули на юго-запад, ветер опять стал встречным и усилился баллов до восьми. Два транспорта навалились на свои буксиры и затонули. Пассажиров спасли не всех. К вечеру того же дня два однотипных, так называемых «обычных» (были еще и так называемые «длинные», менее мореходные, хотя куда уж менее!) корабля третьего ранга «Капитан» и «Отличник» лишились грот-мачт из-за того, что несли слишком много парусов. Нельсон и раньше славился неумением управлять кораблем. На «Агамемноне» его выручал толковый штурман, а на «Капитане» такого не оказалось или Нельсон решил, что лучше знает. Вторым линкором командовал Катберт Коллинвуд, прославившийся тем, что сумел в Ост-Индии утопить вверенный ему фрегат «Пеликан» днем и в хорошую погоду. В придачу на нескольких кораблях закончились продукты. Адмирал Джон Джервис приказал сократить рационы на две трети, пообещав, что недополученное экипажам выдадут
деньгами по прибытии в Гибралтар. Если бы такое случилось в порту, был бы бунт, а в море бунтовать бестолку, продуктов от этого не прибавится. На корвете, благодаря корсиканцам, нужды в еде не было. Я даже отправил нескольок бочек солонины на флагманский корабль «Победа». На «Хорошем гражданине» солонина была не в почете. Мы предпочитали свежую баранину. Тем более, что некоторые, укачиваясь, отказывались от еды.
        Фион почти весь переход лежала пластом и почти не ела. Раньше она убеждала меня, что готова пробыть на корвете почти до родов. Видимо, Дороти Деладжой развила у нее тягу к корабельной жизни. Теперь на бледном лице моей жены можно было прочитать, что она согласна делить меня с любовницей, лишь бы не терпеть эти муки.
        Они закончились только первого декабря. В одиночку корвет бы добрался раза два быстрее и попробовал захватить приз, но адмирал не отпускал нас. Даже такой слабый корабль мог пригодиться, если бы встретились с испано-французским флотом. После того, как мы встали на якорь в Гибралтарской бухте, Фион попросилась в гостиницу, хотя корабль почти не качало. Я не стал спорить, снял номер в «Мавре», который считался самой лучшей и дорогой гостиницей в Гибралтаре. Наше жилище было из двух больших комнат, холла и спальни, и закутком-уборной. В холле ночью на софе спала служанка Молли Тиллард, а на ковре на полу - слуга Саид. Этажом ниже проживал адмирал Джон Джервис.
        Как ни странно, командующий флотом благосклонно отнесся к Фион. Видимо, нарушение устава - наличие жены на корабле - он считал меньшим преступлением, чем мои шашни на берегу с чужой женой. Или все дело было в том, что Фион понравилась Джону Джервису.
        - Я первый раз в жизни вижу адмирала! Именно таким - сильным, мужественным - я вас и представляла! - заявила ему моя жена при первой встрече.
        И она не врала. У нее чисто английская уверенность, что человек знатный или занимающий высокий пост умен, решителен, красив и далее по положительным чертам характера без пропусков. Я помню, как англичане искренне верили, что страшненькая принцесса Диана - красавица. Все отрицательные черты характера принадлежали худородным и ничего не добившимся. Так что в Англии у любого урода есть шанс стать красавцем и наоборот. То ли дело в России: чем выше пост занимаешь, тем больше недостатков в тебе находят, а в неудачниках просто ничего не ищут.
        Джон Джервис повелся на комплимент, как треска на никелированный кусок трубы. В тот же день мы были приглашены на ужин, где моя жена удостоилась чести сидеть слева от адмирала. Я не мешал ей кокетничать. В эту эпоху пять месяцев беременности - залог супружеской верности жены. Она, может, была бы не против, но считается, что связь с такой женщиной сильно повлияет в отрицательную сторону на мужскую потенцию. Мне кажется, это придумали фригидные английские женщины назло счастливым соотечественницам.
        На шестой день отдыха в Гибралтаре разразился шторм такой силы, что три линейных корабля вынесло из бухты в открытое море. Сперва сорвало с якорей «Кураж», семидесятичетырехпушечный корабль, три года назад захваченный у французов. Видимо, кораблю не хотелось покидать Средиземное море. Его капитан Хэллоуэл жил в гостинице «Скала», расположенной через дом от нашей, а первый лейтенант Джон Берроуз с возложенными на него обязанностями на справился. В итоге «Кураж» навалился на «Бедфорд» и помог ему избавиться от якорей и заодно от двух мачт, а потом вдвоем одолели «Храбреца». В итоге сильный северный ветер понес три линейных корабля к африканскому берегу.
        Корвет «Хороший гражданин» стоял в стороне от всех, на мелководье, благо осадка позволяла, поэтому не оказался ни у кого на пути. К тому же, одни из державших его якорей был изготовлен по моим чертежам взамен оставленного на дне реки Рона. Это был якорь Холла, изобретатель которого, наверное, еще родился.
        Затем ветер начал заходить по часовой стрелке. В тот день, когда он сменился на юго-восточный, мимо Гибралтара прошел под зарифленными, главными парусами французский флот, который спешил в Брест. Французы собирались высадить десант в Ирландии, где у них было много сторонников, поднять там восстание и помочь аборигенам избавиться от английского ига. Мы стояли на набережной и смотрели, как вдали один за другим проходили французские корабли. Даже если бы мы захотели рискнуть и выйти наперерез врагу, ветер не позволил бы сделать это. Поскольку я знал, что от ига Ирландия избавится только в двадцатом веке, то посочувствовал десантникам.
        Шторм стих одиннадцатого декабря. На следующий день в бухту вернулся «Храбрец» с пробоиной в корпусе. Возле африканского берега он налетел на риф, но сумел самостоятельно сняться, поставить на пробоину пластырь и удержаться плаву. «Бедфорд» без двух мачт, чуть не севший на камни в Танжерской бухте, притащили на буксире. Судя по случайно услышанному мною разговору секретарей адмирала Джона Джервиса, капитана Дэвиджа Гулда назначат стрелочником за вывод из строя трех кораблей. С «Куража» спроса нет, потому что вылетел на берег и разбился. Из пятисот девяноста трех человек экипажа спаслось всего сто двадцать девять. Старшего лейтенанта Берроуза среди спасшихся не оказалось, а у капитана Хэллоуэла хорошие отношения с командующим флотом. В итоге шестнадцатого декабря из Гибралтара в Лиссабон вышло всего одиннадцать линейных кораблей.
        Атлантический океан был относительно спокоен, пока мы двадцать первого декабря не подошли к Лиссабону. Здесь нас встретил сильный норд. В начале бухты Мар-да-Палья высокие волны-«балерины» вытолкали на отмель шедший первым семидесятичетырехпушечный линейный корабль «Крепость Бомбей». Остальные линкоры и транспорта взяли левее и удачно проскочили это место.
        На рейде Лиссабона мой корвет простоял всего полтора суток, пока пополнял запасы воды и продуктов. Утром мы снялись в рейс на Лондон с почтой и пассажирами. Подозреваю, что не обошлось без моей жены, которая еще в Гибралтаре пожаловалась адмиралу, что хочет поскорее вернуться в Англию. Джон Джервис лично вручил мне лакированную шкатулку из орехового дерева с письмами для нынешнего премьер-министра Уильяма Питта-младшего. Питтом-старшим называли его отца, имевшего такое же имя и занимавшего много лет назад такую же должность. Шкатулка была перевязана жгутом и опечатана. Тяжесть ее наводила на мысли, что адмирал сложил в нее все горести Средиземноморского флота.
        - В ней еще и ядро от фальконета, - объяснил Джон Джервис. - Если вдруг получится так, что придется сдаться врагу или захотят вскрыть наши, кто угодно, выбросишь ее за борт. Письма должен получить только Уильям Питт из рук в руки. Ясно?
        - Так точно! - бодро рявкнул я и подумал, что было бы неплохо, если бы пришлось выкинуть шкатулку в море, а перед тем вскрыть и прочитать письма, чтобы узнать, какие секреты между адмиралом и премьер-министром.
        Когда мы проходили мимо линкора «Крепость Бомбей», на нем рубили мачты и выгружали пушки и прочее имущество, чтобы уменьшить осадку и сняться с мели. Я уже не представляю себе корабль без высоких мачт. Слишком жалкое зрелище. Начинаю понимать старого боцмана, с которым пересекся на первой плавательской практике, начавшего юнгой на паруснике и утверждавшего, что с исчезновением парусов с флота выдуло романтику.
        61
        Северная Атлантика зимой делает моряка опытным за пару недель. Недаром лучшими моряками всех времен и народов были викинги. Как ни странно, Фион здесь лучше переносила качку. Только когда начинало колбасить совсем уж по-взрослому, переставала есть и выходить их каюты. Наверное, потому, что волны здесь хоть и выше, но длиннее, поэтому качка не такая резкая, как в Средиземном море.
        С этим судном судьба свела нас на входе в пролив Ла-Манш. Это был трехмачтовый барк водоизмещением около тысячи тонн. Его корпус был разрисован, как у боевого корабля. Менее опытный капитан решил бы, что встретился с врагом, имеющим двадцать восемь орудий на пушечной палубе и еще несколько на шканцах и полубаке. Я не поверил и пошел на сближение с ним. Барк под французским флагом шел со стороны Кельтского моря к Бресту в полборта к западному ветру. Мы шли крутым бакштагом, немного быстрее. Океан подутих баллов до шести. О шторме напоминали лишь волны высотой метра три, покрытые длинными белыми полосами пены. Главная палуба корвета была настолько пропитаны водой, которая заливала ее несколько дней, что ноги скользили. На шканцах матросы насыпали песка.
        - Карронады готовы к бою? - поднявшись на шканцы, спросил я старшего лейтенанта Джеймса Фаирфакса.
        - Да, - ответил он. - Осталось зарядить ядрами или картечью, как прикажите, запыжевать и выкатить на позицию.
        - Хорошо, - похвалил я и навел подзорную трубу на французское судно.
        Там тоже вроде бы готовились к бою. На главной палубе и полубаке было много солдат. Если не ошибаюсь, сухопутных. Сперва я подумал, что их завербовали на корсарское судно, а потом решил, что это один из транспортов, отвозивших десант в Ирландию. Наверное, везет назад тех, кому на острове не хватило участка земли полметра шириной и два длиной.
        - Поменять флаг! - скомандовал я, продолжая наблюдать за вражеским кораблем.
        Там уже догадывались, что мы не французы, поэтому количество солдат на главной палубе не изменилось. Зато начали заряжать мушкеты. Делали это сноровисто. Французская пехота сейчас считается лучшей в Западной Европе.
        - Левый борт, зарядить карронады через одну ядрами и картечью! - приказал я. - Целиться по фальшборту!
        Когда сближаемся на дистанцию в полкабельтова, корвет подворачивает вправо и разряжает карронады левого борта. Картечь прошивает фальшборт и вырывает щепки из корпуса барка, словно покрыв его маленькими брызгами светлой краски, а следы от тридцатидвухфунтовых ядер похожи на кляксы. Солдат на главной палубе не осталось. Те, кто уцелел, спрятались в трюм. Они, видимо, были уверены, что фальшборт надежно защитит их. Теперь у уцелевших будет морской опыт.
        Барк подвернул влево, намереваясь сцепиться с нами для абордажа. Пушки у него только на корме - две ретирадные девятифунтовки, так что решение правильное. Вот только позволим ли мы сделать это? Мне рукопашная схватка ни к чему. Сухопутные солдаты, количество которых на барке мне неизвестно, в таком деле будут опытнее моих матросов. Мы продолжаем подворачивать на ветер, уходя от столкновения.
        - Левый борт, заряд тот же, стрелять по готовности! - отдаю я приказ.
        Карронады начинают ухать, выплевывая клубы черного дыма и ядра или картечь. В ответ по нам палят из мушкетов. Я слышу свист пуль, но не вижу, кто и откуда стреляет. Очередной заряд картечи сметает всех, кто стоял на шканцах барка.
        - Право на борт! - командую я.
        Корвет начинает поворачивать вправо, а барк продолжает менять курс влево. Руль там переложен на левый борт, и некому отдать приказ, чтобы переложили на правый. Вражеский корабль продолжает поворачивать, пока не делает поворот фордевинд. Прямые паруса на фок-мачте худо-бедно работают, а вот перенести гики триселей на грот-мачте и бизань-мачте, видимо, некому.
        Корвет делает поворот фордевинд, поменяв галс на правый, и продолжает уходить вправо, пока не делает поворот оверштаг и не возвращается на левый галс и прежний курс.
        - Держать на барк! - приказываю я рулевым.
        Между кораблями около трех кабельтовых. Барку для поворота оверштаг не хватило разгона, и нашлись все-таки матросы, переложившие руль прямо и перенесшие гики триселей на правый борт. Враг теперь пытается убежать от нас.
        - На баке, погонным орудиям стрелять по парусам по готовности! - скомандовал я.
        Цель крупная, дистанция короткая. Шесть выстрелов - и на барке цел только марсель на фок-мачте. Скорость судна резко падает. Там нашелся разумный человек и спустил французский флаг с грот-мачты.
        Эту новость передают на пушечную палубу, откуда доносится радостный рев корсиканцев.
        - Дикари, - спокойно и как бы ни к кому не обращаясь, произносит старший лейтенант Джеймс Фаирфакс.
        У него отношения с корсиканцами не складываются, хотя они оказывают ему все положенные по чину знаки внимания и, вернувшись с увольнения, дарят подарки. Старший лейтенант берет кур и кувшины вина, но относиться к корсиканцам лучше упорно отказывается.
        - Роберт, бери призовую команду и отправляйся на барк, - обращаюсь я к мичману Эшли, который поднялся с пушечной палубы с черным от пороховой гари лицом. - Офицеров и унтер-офицеров отправишь сюда. Остальных запри в трюме и не выпускай до прихода в порт. Ни одного человека, ни под каким предлогом!
        - Есть, сэр! - радостно кричит он, потому что в ушах еще, наверное, звенит после выстрелов карронад.
        Старшим из плавсостава на барке был седой одноногий бретонец. Протез на правой ноге выкрашен в черный цвет и покрыт лаком. Кожаный плащ с прорезями по бокам для рук пропитан смолой. Выглядит плащ некрасиво, зато не промокает. Карие глаза смотрят на меня из-под густых длинных седых бровей спокойно и даже без толики любопытства. Такое впечатление, будто мы встречаемся с ним не реже раза в день.
        - Какой груз на борту? - спросил я на французском языке.
        - Было семьсот двадцать шесть сухопутных офицеров и солдат и их имущество. Сколько осталось в живых - не считал, - ответил боцман.
        - Возвращаетесь из Ирландии? - поинтересовался я.
        - Да, - подтвердил он. - Посмотрели на нее и отправились домой.
        - Почему? - задал я вопрос.
        Старый бретонец пожимает плечами, а после паузы произносит презрительно:
        - Море не любит непрофессионалов!
        - Налейте ему грога и поместите на своей палубе, - приказал я матросам. - Остальных, - кивнул на сухопутных офицеров и унтер-офицеров, - закройте в карцере.
        Призовое судно с пленными французами мы оставили в Плимуте. Там же высадили часть пассажиров. Рапорт о захвате барка я передал контр-адмиралу Ричарду Кингу - чахоточному старику из тех, которые умирают все девяносто девять лет жизни. Переждав в гавани следующий шторм, длившийся два дня, отправились дальше
        62
        Премьер-министр Уильям Питт-младший был выше среднего роста и худощав. На голове седой короткий парик с перехваченным алой шелковой ленточкой хвостиком сзади. Лоб высокий, чистый, с едва заметными морщинами. Видимо, дожил до тридцати семи лет, на шибко ломая голову, несмотря на то, что уже тринадцать лет занимает самый высокий пост в стране. Он пока что самый молодой премьер-министр за всю историю Англии. Лицо - смесь надменности и капризности, но глаза холодные, расчетливые. Я сперва подумал, что лицо у него полное, а затем догадался, что припухшее. Вчера, наверное, здорово нагрузился, а во время разговора со мной постоянно отпивал из хрустального бокала кларет - так здесь называют легкие красные вина из Бордо, которые по своим характеристикам ближе к розовым. Одет в черный кафтан с двумя рядами пуговиц из черного дерева, под которым белая полотняная рубаха с высоким стоячим воротником, словно бы поддерживающим большую голову на тонкой шее. Панталоны тоже черные. Чулки белые с золотыми стрелками. Черные башмаки на низком каблуке зашнурованы желтыми шнурками. Его можно было бы принять за
пуританина, если бы одежда была не из очень дорогих тканей.
        Кабинет просторный, с тремя узкими и высокими окнами, закрытыми плотными черными шторами. Освещался тремя подсвечниками по пять свечей в каждом. Один подсвечник стоял на столе секретаря - тщедушного мужчины с узким птичьим лицом, которому легко можно было бы дать и тридцать лет, и шестьдесят, а два других - по краям стола владельца кабинета. Этот стол был очень большой. На нем свободно можно было бы играть в настольный теннис, а если составить два таких, то и в большой теннис. Вся столешница была завалена бумагами, книгами, географическими картами, поверх которых лежали два костяных ножа для разрезания страниц книг, темно-коричневые кавалерийские кожаные перчатки с широкими раструбами, черная трость с набалдашником из слоновой кости в виде головы льва, розовая женская косынка, пистолет со взведенным, позолоченным курком, изогнутая лента апельсиновой кожуры, недавно снятой, еще распространявшей аромат…
        - Отдай секретарю, - не ответив на мое приветствие, махнул премьер-министр в сторону тщедушного мужчины.
        Я решил наказать его за невоспитанность, произнес твердо:
        - Адмирал Джон Джервис приказал передать из рук в руки.
        Уильям Питт посмотрел на меня взглядом, в котором без труда можно было прочитать: «Сколько же идиотов на этой земле!». Кисти у него были узкие, с тонкими длинными пальцами. Тяжесть шкатулки оказалась неожиданной для премьер-министра, поэтому чуть не уронил ее.
        - Ого! - удивленно воскликнул Уильям Питт. - Что в нее наложили?!
        - Добрые пожелания английских военных моряков своему правительству, - не удержался я.
        Премьер-министр улыбнулся и хмыкнул, точно услышал шпильку в адрес своего заклятого врага. Передав шкатулку секретарю, посмотрел на меня с интересом.
        - Не расслышал, как тебя зовут? - спросил он.
        - Генри Хоуп, капитан корвета «Хороший гражданин», - медленно и четко повторил я.
        - Где-то я недавно слышал твое имя… - произнес он и напряг извилины, отчего их проекция появилась на высоком лбу.
        - Наверное, читали в «Лондонской газете», - подсказал я. - По пути сюда мы захватили транспорт с французами, которые пытались высадиться в Ирландии.
        - Точно! - подтвердил Уильям Питт. - Я еще подумал, что бог лучше защищает Англию, чем это делает ее военный флот.
        - У военного флота дел больше, - подсказал я.
        - Буду знать, - улыбнувшись, произнес он.
        Дверь в кабинет открылась и зашел молодой человек, судя по одежде, тоже секретарь, а судя по тщедушности и птичьему лицу - сын или родственник первого.
        - Сэр, он в горячке, не сможет выполнять свои обязанности, - доложил вошедший.
        - Так найдите мне другого переводчика! - раздраженно произнес премьер-министр. - Неужели во всем Лондоне больше никто не говорит по-датски?!
        - Могу перевести, - предложил я свои услуги.
        - Ты знаешь датский язык?! - удивился Уильям Питт.
        Как мне объяснили, только в последнее время аристократы начали служить на флоте. Раньше это было не престижно, несмотря на огромные призовые. Поэтому капитаны, знающие что-либо за пределами своей профессии, до сих пор большая редкость.
        - И не только датский, - не удержавшись, похвастался я.
        - Какие еще? - поинтересовался премьер-министр, отыскивая нужное письмо в ворохе бумаг на столе.
        - Французский, голландский, испанский, итальянский, русский и немного немецкий, шведский, арабский и турецкий, - сообщил я, чтобы улучшить мнение о моряках.
        - Что человек с такими способностями делает в военном флоте?! - воскликнул он, передавая мне письмо.
        - Захватывает призы и получает большие призовые, - честно признался я.
        - Да, на гражданской службе такие призовые не получишь, даже если будешь воровать и брать взятки очень усердно, - согласился Уильям Питт.
        Сам он не воровал и взяток не брал, что по нынешним временам считалось если не глупостью, то странным чудачеством. При этом премьер-министр жил на широкую ногу и был в долгах, как в шелках. Говорят, недавно купцы собирались погасить его долги на сумму сто тысяч фунтов стерлингов, но Уильям Питт запретил им сделать это.
        В письме завербованный англичанами датский придворный доносил, что посол русского императора Павла Первого, взошедшего на престол шестого ноября, прощупывает почву для объявлении Россией, Данией, Швецией и Пруссией вооруженного нейтралитета по отношению к воюющим Англии, Франции и Испании, корабли которых, в первую очередь английские, начали захватывать торговые суда нейтральных государств по одному лишь подозрению, что ведут торговлю с их врагом. Русским это очень не понравилось, пообещали захватывать в ответ любые английские.
        - Такими темпами скоро все союзники станут нашими врагами, - сделал вывод премьер-министр. - Ответы на письма адмирала Джервиса я пришлю на корабль. Где он стоит?
        Я поставил корвет к частной пристани, напротив пакгауза. Его владелец счел за честь для себя приютить на время такой прославленный корабль. Все равно морская торговля сильно сократилась из-за войны и французских корсаров, разгружаться было некому. О чем и сообщил Уильяму Питту.
        - Завтра утром я повезу жену к ее родителям, вернусь через три дня. Если можно, тогда и пришлите письма, - попросил я.
        В Англии не принято, чтобы замужняя дочь жила в родительском доме. По пути сюда мы с женой решили купить дом в столице и нанять прислугу. Деньги у меня были, несмотря на то, что из-за сложной военной ситуации правительство перестало выплачивать проценты по займам. Мистер Тетерингтон прочитал в любимой газете о захвате барка и о том, что «Хороший гражданин» следует в Лондон, поэтому написал мне письмо, которое я получил сразу по приходу. В послании была черная весть. Двадцать восьмого октября в бою с французами у местечка Гюнинген погиб капитан Джеймс Тетерингтон-младший. Через несколько дней после этого главнокомандующий союзными войсками эрцгерцог Карл заключил с французами временное перемирие. Тогда и было послано известие родителям погибшего. Чета Тетерингтон предлагала дочери приехать в имение и там под их присмотром и заботой родить ребенка.
        Я не стал возражать. Нанял закрытую карету, чтобы не мучиться в дилижансе и подстраиваться под его расписание, и отвез жену к ее родителям. Там ей будет лучше рожать. На деньги, не потраченные на покупку дома в Лондоне, и аванс под призовые за барк приобрел сильно подешевевшие государственные облигации. Я ведь знал, как закончится война с Францией.
        63
        Корвет «Хороший гражданин» крейсирует в Кадисском заливе в составе отряда из тридцатидвухпушечных фрегатов «Энергичный», «Нигер» и «Мелагр» и восемнадцатипушечного брига «Ворон». Командовал отрядом двадцатидевятилетний капитан «Энергичного» Георг Стюарт, лорд Гарлис и виконт Галловэй. Как для шотландца, выглядел он чересчур романтичным. Видимо, из-за этого, несмотря на знатность, лейтенантом он стал лишь в двадцать один год, через восемь лет службы мичманом на корабле дяди, коммодора Кейта Стюарта, а полным капитаном - в двадцать пять. Корабли отряда следуют одним курсом на расстоянии видимости от соседних, чтобы увеличить радиус обзора и успеть на помощь в случае необходимости. Фрегат «Энергичный» ближе всех к берегу, мористее него - «Мелагр», «Нигер», «Хороший гражданин» и - с наименьшими шансами захватить приз - «Ворон». Минут пятнадцать назад с «Мелагра» просигналили, что видят цель. Все остальные начали подтягиваться к нему, чтобы оказаться в зоне видимости в момент захвата приза и получить право на одну восьмую, которую придется делить между экипажами четырех кораблей. Мне такие расклады не
нравятся, но вынужден подчиняться приказу. Командир отряда Георг Стюарт запрещает одиночную охоту.
        Мы были милях в трех от фрегата «Мелагр», когда после его выстрела из погонной пушки испанская шхуна «Святой Франциск» водоизмещением сто семьдесят тонн спустила флаг и легла в дрейф. Корабли нашего отряда тоже убрали паруса. Я послал на шлюпке одного из молодых мичманов, чтобы узнал, что в трюмах приза. Оказалось, везла шхуна вино с Мадейры. Сам приз потянет тысячи на три-три с половиной фунтов стерлингов, а вино - еще меньше. На весь мой экипаж перепадет фунтов двести, из них мне - около пятидесяти. Нет бы обрадоваться, что просто так, ни за что, получишь полсотни, а меня зло берет. Привык к большим призовым.
        Следующей нашей жертвой через два дня стал кеч «Святая Наталья» водоизмещением восемьдесят пять тонн. Захватил «Энергичный». Груз - сахар. По деньгам - еще меньше, чем за предыдущий приз, хотя сахар раза в два дороже вина.
        Еще через два дня повезло «Хорошему гражданину». Мы подошли к северному берегу залива и легли на обратный курс. Ветер был северо-северо-восточный, поэтому всем пришлось держать на северо-запад, отжиматься от восточного берега Кадисского залива. Строй теперь бы в обратную сторону. Видимо, Георг Стюарт хотел первым выйти к северному берегу Кадисского залива. После полудня мои впередсмотрящие, которые сидели выше, чем на «Вороне», первыми заметили, как здесь говорят, на правой раковине сетти - небольшое судно с двумя латинскими парусами, нижний угол которых обрезан, разновидность полакки. Такие часто встречаются в Средиземном море. Это имело название «Милосердие» и за каким-то чертом выскочило зимой в Атлантику. Правда, пробиралось вдоль берега, чтобы в случае шторма переждать в порту или устье реки. Шло по ветру и могло бы уйти от нас, если бы легло на обратный курс и пошло острее к ветру, но поверило в наш французский флаг и подпустило слишком близко. Сдалось «Милосердие» после первого же холостого выстрела нашей погонной пушки. Водоизмещение сто десять тонн. Груз - оливковое масло в бочках, а
сверху превосходная бумага в ящиках. Следовало сетти из средиземноморской Малаги в Уэльву, расположенную в северо-восточном углу Кадисского залива. И ведь не побоялись, что во время шторма какая-нибудь бочка разобьется, и масло испоганит дорогую бумагу. Объяснением всех этих непродуманных поступков был возраст капитана. Семнадцать лет - самое то, чтобы учиться на собственных ошибках. Судно досталось ему по наследству от дедушки, который не успел научить внука азам своей профессии. Теперь наследство достанется англичанам и корсиканцам. Я оставил юношу на корвете, а сетти отправил под командованием мичмана Роберта Эшли в Лиссабон.
        Тридцатого января опять повезло «Мелагру», который захватил рыбацкий кеч с названием «Осмысление», явно несоразмерным с сорока тоннами водоизмещения. Приз вез соленую рыбу в бочках и по самым радужным оценкам вряд ли оценивался дороже тысячи фунтов стерлингов, из которых всему моему экипажу перепадет около тридцати. Дешевизна призов скрашивалась их большим количеством и легкостью захвата.
        Второго февраля возле пролива Гибралтар нам сдался французский корсар, название которого я бы перевел, как «Молниеметатель». Это был бриг водоизмещением двести двадцать тонн, с шестьюдесятью членами экипажа, вооруженный тремя восемнадцатифунтовыми пушками, одна из которых была погонной, и дюжиной съемных однофунтовых фальконетов, которые крепились перед боем на фальшбортах. Впрочем, боя не было. Завидев нас, французский корсар рванул в сторону пролива Гибралтар, но удрать не смог. Фрегат «Элегантный» был по скорости вторым с конца, хуже него ходил только старина «Нигер», которому через два года стукнет полтинник, но командир отряда приказал следовать за ним, не обгонять. В итоге погоня продлилась на пару часов дольше, но захватил приз именно «Элегантный».
        Следующим шестого февраля стал испанский бриг «Святой Хуан Баптиста», вооруженный восемью шестифунтовыми фальконетами, ни один из которых так и выстрелил. Заметив, что на помощь «Энергичному» спешат еще четыре корабля, отрезая путь к отступлению, капитан брига приказал поднять белый флаг. «Святой Хуан Баптиста» вез из Кадиса в Геную двадцатичетырехфунтовые пушки, тринадцатидюймовые мортиры, тачки для перевозки грунта, лопаты, кирки, ломы. Французы, видимо, собирались осаждать кого-то в Италии.
        Это было последней каплей. Капитаны остальных четырех кораблей, включая меня, потребовали распустить отряд. Нам пока не попался ни одни противник, с которым каждый из нас не справился бы в одиночку, а отдавать призы «Элегантному» надоело. Георг Стюарт с радостью согласился. Если его фрегат будет захватывать призы в одиночку, капитан получит на одну восьмую больше, и никто не будет обвинять его в неджентльменских поступках. Точнее, лорд Гарлис сказал, что поведет такой ценный приз в Лиссабон, а мы можем пока покрейсировать в Кадисском заливе, ожидая его. Рандеву назначили у мыса Сан-Винсент через неделю.
        Я тут же направил корвет на юг, к проливу Гибралтар, и уже на следующий день неподалеку от Кадиса захватил испанский кеч «Дева Монсеррат» водоизмещением сто тонн, который вез из Италии в Кадис восемьдесят пленных австрийских солдат. Испанцы любили использовать пленников для ремонта правительственных зданий и дорог. Отправив приз в Лиссабон под командованием юного мичмана Джона Хедгера, продолжил движение на юг.
        64
        Дует теплый и очень сильный восточный ветер, который носит название левантер. Наверное, подразумевается, что дует он с самого Леванта - Восточного Средиземноморья. У него есть интересная особенность - несет густые низкие облака, которые называют баннерными, потому что надолго прижимаются к горам, в том числе к Гибралтарской скале, напоминая большие белые баннеры. Благодаря этому ветру, можно быстро выскочить по проливу, наплевав на встречное течение, из Средиземного моря в Атлантический океан. Корвет дрейфует под такелажем. На западе от нас открытый океан, так что отдыхаем, ожидая, когда левантер утихнет и позволит вернуться к проливу Гибралтар.
        Я только что пофехтовал с лейтенантом Томасом Хигсом. Качка придавала нашей тренировке изюминку. Мы оба переоделись и сели в принесенные из моей каюты на главную палубу, низкие кресла, из которых трудно вывалиться в качку. Кресла стоят под защитой полуюта, ветер сюда задувает редко. Саид подал нам по оловянной кружке белого андалусского вина, терпкого и ароматного, купленного мною во время последнего захода в Лиссабон. Крепленые португальские вина я приберегаю для настоящего шторма и неприхотливых гостей, а стеклянные бокалы достаются из буфета только во время стоянки в порту, потому что в море они служат не долго.
        - «Бедфорд», наверное, все еще в Гибралтаре, - произносит лейтенант.
        Догадываюсь, что его интересует не судьба «Бедфорда», а хочет поговорить о Ребекке. Я расписал ему дочку Дэвиджа Гулда так, что у Томаса Хигса теперь навязчивая мечта увидеть ее и жениться или наоборот.
        - Скорее всего. В Гибралтаре сейчас проблема с материалами для ремонта, - соглашаюсь я и сообщаю: - В Лиссабоне слышал, что, как только «Бедфорд» и «Смельчак» смогут выйти в море, их отправят на ремонт в Англию, где обоих капитанов наверняка снимут.
        Лейтенанта не возмущает, что наказаны будут невиновные. Как истинный англичанин, не обсуждает действия руководства, пока они не коснутся лично его. Тогда будут подключены семейные связи и, если окажутся достаточны, то будет признан невиновным, а если нет, то жаловаться придется только на свою родословную.
        - Капитан Гулд успел взять несколько призов, так что у него теперь есть приданое для младшей дочери, - перевожу я разговор в интересное для Томаса Хигса русло.
        - Как бы он не выдал ее замуж, пока мы будем здесь, - печально произносит лейтенант.
        - Уверен, что они подождут, когда мы зайдем в Портсмут, - сказал я. - Ты ведь теперь очень интересная партия.
        Фион написала семейству Гулд о лейтенанте Хигсе. Парень из хорошей семьи, имеет чин и немалые призовые деньги, которые станут еще больше, когда последний наш приз продадут в Лиссабоне.
        - Есть и получше меня, - скромничает он.
        - А родители не подыскали тебе невесту? - интересуюсь я.
        - Есть у них на примете одна девушка, дочь нашего соседа, но она не совсем та, что мне нужна, - признается Томас Хигс.
        Наверняка знает ее с детства, а счастье всегда где-нибудь далеко и незнакомо.
        К вечеру ветер начал стихать. Я приказал ставить паруса и поворачивать на север. Поднимемся к северному берегу Кадисского залива, а потом, когда ветер сменится, повернем на восток.
        - Вижу паруса! - донесся крик впередсмотрящего, который показывал на запад, в сторону открытого океана.
        Я решил, что нам улыбнулась удача, повстречали так называемый «Серебряный» испанский флот, который вез из Америки много чего ценного, в том числе и серебро, из-за которого и получил название. Не помешало бы и в эту эпоху отщипнуть немного от щедрот испанского короля. Мы направились было в ту сторону, но уже через четверть часа опять пошли на север. Увы, это была не добыча. Это был испанский военный флот. Я насчитал девятнадцать вымпелов. Сколько из них было линейных кораблей, в сколько фрегатов, определить не смог, потому что приближаться не рискнул. Как бы самому не стать добычей!
        Я был уверен, что английский флот все еще в Лиссабоне, но повстречал его возле мыса Сан-Винсент. К десяти линкорам добавились еще пять под командованием контр-адмирала Уильяма Паркера, переброшенных сюда из флота Канала. Плюс четыре фрегата, мой корвет, восемнадцатипушечный бриг «Ворон» и десятипушечный тендер «Лиса». По мнению адмирала Джервиса, этих сил было достаточно, чтобы справиться с девятнадцатью испанскими линейными кораблями. Он приказал построиться в две колонны, соблюдая дистанцию в одну милю, и следовать к противнику, держа утлегарь на гакаборте, то есть, вплотную друг к другу. Головной корабль левой линии следовал, держась на траверзе второго корабля правой, которую возглавлял семидесятичетырехпушечный «Каллоден» под командованием опытного капитана Томаса Трубриджа.
        65
        Ночью мы слышали глухие, далекие выстрелы пушек. Это испанцы в тумане сообщали своим, где находятся, чтобы не столкнуться. Утро выдалось холодным, туманным и сырым. Я подумал, что в такую погоду не обидно погибать, а вот сигать за борт - не очень приятно будет. Наш флот продолжал движение двумя плотными колоннами. Как ни странно, за ночь никто ни на кого не навалился. Корвет «Хороший гражданин» шел между колоннами, держа флагман «Победа» на траверзе, чтобы репетовать его сигналы остальным кораблям. В половине шестого фрегат «Нигер», ходивший на разведку, сообщил флоту, что до испанцев миль десять. В полседьмого на «Каллодене» подняли сигнал, что видят пять вымпелов на юго-востоке, и сразу повернули в ту сторону. Обе колонны повторили его маневр.
        В десять утра ветер разогнал туман, и мы увидели перед собой испанский флот из двадцати семи линейных кораблей. Были еще фрегаты и транспорты, но их никто не считал. Испанский флот был разделен на два отряда. В первом, где находился корабль с флагом командующего, было восемнадцать линкоров, во втором - девять. В одиннадцать часов на нашем флагмане подняли сигнал «Строить линию баталии впереди и позади «Победы», по способности». Корвет «Хороший гражданин» репетовал этот сигнал, о чем мичман Джон Хедгер сделал запись в журнале. Если нам сейчас вломят, следственная комиссия будет изучать судовые журналы всех участников и делать неутешительные выводы. Каждая запись может кого-нибудь погубить или спасти. Победителям журнал вести не обязательно.
        Кстати, Джон Хедгер добрался из Лиссабона, куда перегнал приз, вместе с Робертом Эшли на линейном семидесятичетырехпушечном корабле «Колосс». Подозреваю, что до этого он считал службу на корвете слишком тяжелой или недостаточно престижной. Что было на линкоре, не знаю, но прибыл мичман с синяком под левым глазом и желанием служить на корвете вплоть до получения лейтенантского чина. Роберт Эшли, прошедший курс салаги на «Бедфорде», вернулся небитым.
        Хотя корвет, скорее всего, в перестрелке участвовать не будет, на нем все равно шла подготовка к бою, как у взрослых: на батарейных палубах убрали все временные переборки и сундучки, чтобы ничто не мешало перемещениям комендоров; палубы возле пушек, где они покрашены в красный цвет, посыпали песком, чтобы не поскользнуться на лужах крови, которые могут там появиться; из трюма принесли ядра, мешочки с картечью, картузы с порохом и ведра со смесью воды и уксуса, чтобы банить пушки; в кок-пите организовали операционную, приготовили бинты и хирургический инструмент, который, как по мне, больше напоминал столярный; на главной палубе тоже насыпали песка возле погонных пушек и на шканцах; вдоль бортов натянули противоабордажные сетки; офицеры надели шелковое белье, которое щепки не пробивают, а вдавливают в рану, благодаря чему их легче удалять; матросы оделись в чистое, у кого было; шлюпки и катера спустили за борт и взяли на буксир, чтобы не пострадали во время перестрелки, а в случае гибели корабля на них переберутся уцелевшие. Все делалось основательно и неторопливо. Чем хорош морской бой - есть
время на подготовку.
        После того, как корабли английского флота образовали линию, направленную на юг, адмирал Джервис повел ее в разрыв между испанскими отрядами и поднял в одиннадцать часов двенадцать минут сигнал «Вступить в бой». В одиннадцать тридцать - «Адмирал намерен пройти сквозь порядки противника».
        Вот так мы и шли почти час. Этот час многим показался слишком продолжительным. Чем плох морской бой - ожидание выматывает сильнее, чем само мероприятие, в котором время сжимается во столько же раз, во сколько растягивалось перед ним. Я был спокоен. Во-первых, сказывался опыт участия во многих боях, морских и не только. Во-вторых, корвет участвовать в сражении не будет, не та весовая категория. Мы будем зрителями. В-третьих, у меня, в отличие от остальных, в случае ранения есть шанс уйти в будущее и там моментально выздороветь. Правда, я не знал, что будет, если меня убьют. Наверное, ничего хорошего или просто ничего.
        В половине первого «Каллоден» первым прошел между испанскими отрядами, сделал поворот оверштаг и погнался за большим, намереваясь зайти с подветра. Когда настигнет замыкающий вражеский корабль, согласно инструкции, разработанной адмиралом Ричардом Хау, вступит с ним в бой. Мателот девяностопушечный «Бленхейм» обойдет «Каллодена» и вступит в бой со следующим вражеским кораблем и так далее. Второй испанский отряд пытался прорезать нашу линию, даже повредил «Колосса», сбил фока-рей и фор-марса-рей, из-за чего тому пришлось поворачивать фордевинд, чтобы уйти с пути мателота, но на этом успехи врага и закончились. Английские корабли один за другим заходили в просвет между испанскими отрядами, стреляя во врага с двух бортов, и делали поворот оверштаг, отправляясь догонять больший.
        В тринадцать ноль пять адмирал поднял сигнал номер сорок один «Кораблям занять нужное для совместной поддержки место и вступить в бой с противником по мере сближения с ним на последовательном повороте». В это время корвет «Хороший гражданин» находился внутри дуги, образованной английскими кораблями. Слева от нас был авангард, сзади - центр, а справа - арьергард. Мы репетовали сигнал. Он давал право капитанам линейных кораблей действовать по обстановке, но в пределах инструкций, самой главной из которых было держаться в линии баталии.
        Нельсон, корабль которого «Капитан» шел третьим с конца, понял этот сигнал по-своему. Противник находился у него примерно на траверзе правого борта. Если бы «Капитан» проследовал, удаляясь от большого испанского отряда, до разрыва между отрядами, сделал поворот оверштаг и погнался за врагом, то успел бы только к шапочному разбору. А как же слава, награды и почести?! Да плевать ему на приказы адмирала Джервиса! «Капитан» делает поворот фордевинд, который легче и быстрее, проходит между своим мателотом «Диадемой» и замыкающим «Отличником», которому приходится завалиться под ветер, чтобы избежать столкновения, и устремляется к «Святой Троице» - трехдечному статридцатипушечному флагману испанцев. Даже если не победит, все равно прославится. В английском флоте есть твердая и подтвержденная опытом уверенность, что испанцы плохие моряки и совсем уж скверные вояки, а у французов боевой дух чуть выше, но, как моряки, деградируют стремительнее. Так что Нельсон рисковал не сильно.
        В тринадцать тридцать «Каллоден» открыл огонь по замыкающему испанскому кораблю большей группы. Минут через десять вступил в бой «Капитан». Затем подключились «Бленхейм», «Принц Георг» и другие. Клубы черного дыма заволокли оба флота. Адмирал Джервис опять разделил свой флот на две колонны и повел вторую так, чтобы зайти с наветра и взять арьергард испанского флота в два огня.
        Корвет «Хороший гражданин» остался не у дел. Следовать за адмиралом, оставаясь у него под ветром, я не мог, потому что оказался бы между ним и испанцами. Поэтому остался с подветренной стороны у всех сражающихся кораблей. Собирался совершить подвиг, если бы меньший испанский отряд пошел в наступление. У этого отряда был великолепный шанс зайти с подветра к нашей первой колонне и поставить ее в два огня. Тогда бы получился слоеный пирог, и англичане могли бы стать в нем начинкой. Этого не случилось, поэтому экипажу «Хорошего гражданина» предстояло ждать и приходить на помощь вышедшему из сражения или тонущему английскому кораблю. Первых надо будет отбуксировать подальше, а со вторых снять экипаж. Стоя на шканцах вместе с лейтенантами Джеймсом Фаирфаксом, Хьюго Этоу и Томасом Хигсом и мичманом Робертом Эшли, я наблюдал за сражением. Не поверите, но со стороны это зрелище кажется довольно скучным. Ветер был слабый, дым рассеивался медленно, поэтому вскоре даже верхушки мачт были не видны. Наши не вываливались из линии - значит, пока не проигрываем.
        Примерно без четверти три в хвосте испанского отряда прекратили стрелять, дым расселся, и я увидел испанский корабль без мачт, от которого отошел «Отличник», опять скрывшись в дыму, и к которому подошел наш фрегат «Медея». В обязанности фрегатов, кроме тех же, что и у корвета, входит забирать со сдавшихся вражеских кораблей офицеров и оставлять взамен призовую партию. Вскоре из дыма выпал второй испанский линкор, а стрелять стали менее интенсивно. Значит, дела наши идут неплохо.
        Около четырех часов дня испанский флагман, потерявший фок-мачту и бизань-мачту, с дырявыми и потемневшими от пороховой гари парусами на грот-мачте вышел из строя. Его сопровождали два линкора. Следом за удирающим командиром рванули и все остальные. Им на помощь пришел меньший отряд, который побоялся сражаться, но прикрыл отступление. Испанцы умеют отступать, не отнимешь.
        Дым рассеялся. На поле боя остались английские корабли и четыре сдавшихся испанских. В четыре пятнадцать на нашем флагмане подняли сигнал, приказывающий фрегатам взять призы на буксир и в случае продолжения сражения уничтожить их. Я приказал репетовать сигнал, хотя фрегаты находились ближе к флагману. Еще через двадцать четыре минуты на «Победе» подняли сигнал «Всем строиться в линию баталии за флагманом». Не для того, чтобы продолжить сражение, а чтобы прикрыть свои поврежденные корабли и захваченные призы. Впрочем, нападать было некому. Испанцы удирали в сторону родного берега. Смелые идальго погибли в боях и дуэлях, и в Испании следующие, как минимум, двести двадцать лет будут жить трусливые посредственности, самые отважные из которых будут сражаться только на футбольных полях. Кстати, на захваченных кораблях в стволах нескольких пушек были пробки. Из них не только не стреляли, их даже не приготовили к бою. Вот такого грозного врага разгромили англичане.
        66
        Английский флот встал на якоря в бухте Лагос, чтобы подремонтироваться, иначе некоторые корабли не доберутся до Лиссабона, а отряду из корвета «Хороший гражданин» и опоздавших к сражению фрегатов «Изумруд», «Терпсихора» и «Алкмена» было приказано отправиться на поиски испанского флагмана «Святая Троица» и по возможности захватить его или уничтожить любым способом. Командовал отрядом капитан «Изумруда» Велтерс Беркли. Я видел его только в подзорную трубу. Издали он был похож на джентльмена. Рассыпавшись веером на дальности видимости, мы пошли в сторону порта Кадис, куда, скорее всего, пойдет «Святая Троица». Это ближайший порт, в котором могут отремонтировать такой большой корабль, как флагман испанского флота.
        Ночью «Терпсихора» отбилась от отряда. Подозреваю, что специально, чтобы поохотиться за призами в одиночку. Именно она и найдет «Святую Троицу», попробует напасть, получит два залпа из ретирадных пушек, ядра которых повредят ей такелаж, и отстанет, заявив, что потеряли ночью. Капитан «Терпсихоры» Ричард Боуэн имел репутацию человека, который за оправданиями в карман не лезет.
        Остальные три корабля на второй день повстречали испанский бриг «Конкордия». Видимо, у этого названия плохая карма. Я еще помнил, как в двадцать первом веке итальянский огромный пассажирский лайнер с таким названием и под командованием итальянского капитана выскочит на камни у берегов Италии. Случится это потому, что капитан захочет провести лайнер как можно ближе к берегу, чтобы подразнить своего предшественника на этом посту, проживавшего в доме на берегу моря. В итоге погибло роскошное судно и десятки людей. Капитан сбежал с тонущего судна одним из первых. Поэтому итальянские моряки и котировались выше российских. Я не застал или пропустил решение суда, но срок там светил немалый. На счастье итальянского капитана, в его стране к тому времени отменили смертную казнь.
        Испанская «Конкордия» везла красное дерево из Африки, которое используют не только для изготовления мебели, но и для строительства военных кораблей. Оно крепче, чем дуб, почти не гниет. Будем считать, что мы нанесли испанскому кораблестроению ущерб в размере ста шестидесяти тонн строительных материалов. Основные призовые получит экипаж «Изумруда», но и нам с «Алкменой» перепадет немного.
        С этим призом мы и вернулись в Лиссабон, где уже был весь Средиземноморский флот. Сказать, что на всех кораблях был праздник - ничего не сказать. Обширную победную реляцию уже отправили на бриге «Ворон» в Англию, ответ пока не добрался до Португалии, но никто не сомневался, что слонов будут раздавать щедро. В последнее время дела у Англии шли все хуже и хуже. На материке количество поражений сильно превышало количество побед. Союзники отваливались один за другим, а некоторые, как Испания и Голландия, еще и перебежали на сторону врага. Пострадавшая из-за французских корсаров морская торговля перестала приносить сверхдоходы, а расходы на войну зашкаливали, поэтому государственный бюджет трещал по швам. Неблагодарный английский народ роптал, шотландцы и валлийцы матерились, а ирландцы точили ножи. Нужна была победа. Любая. А уж раздуть из мухи слона умеют все. Западноевропейцы в этом плане уступали только арабам и туркам, которые даже поражения объявляли успехом, понятным не всем и не сразу. Вот и эта победа над слабым испанским флотом, приведшая к потере всего лишь четырех кораблей противника, будет
оформлена по высшей категории. Мне тоже зачтется. Резюме пока не придумали, а то бы начинал его со слов: «В чине полного капитана принимал активное участие в знаменитой битве у мыса Сан-Винсент». Да и будет, что рассказывать сухопутным крысам во время посиделок и посыкушек у камина.
        Адмирал Джон Джервис был счастлив и благодушен. Он даже, общаясь со мной, позволил себе расстегнуть пуговицы на кителе, как я по привычке называю форменный кафтан. У меня почему-то было подозрение, что под кителем у него нет рубашки, а вместо нее воротник с нагрудной обманкой. Оказалось, что рубашка есть, причем довольно свежая, что редко встречается среди английских офицеров, как морских, так и сухопутных. Мыться и ходить в чистом не считается пока обязательным достоинством у англичан, особенно у благородных.
        - Ты хорошо проявил себя в бою, молодец! - первым делом похвалил меня адмирал.
        Вообще-то, ничего особенного я в том бою не продемонстрировал, разве что не сбежал, но отнекиваться не стал, а бодро рявкнул, радуя начальство боевым задором:
        - Рад стараться!
        - Служи так и дальше - и получишь под командование линейный корабль, - пообещал Джон Джервис.
        Поскольку туманные обещания хороши только для ежиков в тумане, я не стал говорить, что предпочел бы получить фрегат. Вот когда решу уйти в отставку на половину оклада, тогда было бы хорошо находиться на должности капитана линейного корабля, который получает больше капитана фрегата.
        - Готов прямо сейчас отправиться в крейсирование, чтобы наносить урон врагу и заслужить ваше доверие! - предложил я.
        - Не сидится в порту? - поинтересовался адмирал.
        - Скучно здесь, - признался я.
        - В твои годы я тоже рвался в бой, - признался он. - Ладно, отдохни пару дней и отправляйся в Кадисский залив.
        - А можно наведаться в Средиземное море? - спросил я. - Там сейчас расслабились, потому что нашего флота нет. Можно будет захватить много призов.
        - Можешь и в Средиземное море зайти, - разрешил Джон Джервис. - Только постоянно заглядывай в Гибралтар. Вдруг потребуешься мне.
        - Будет сделано! - радостно пообещал я.
        В Гибралтар я уж точно буду заглядывать часто, потому что сексуальное воздержание плохо действует на молодой организм.
        67
        Двое суток мы прятались от жесткого левантера за мысом Гата, который расположен на восточном, средиземноморском, берегу Пиренейского полуострова между крупными портами Малага и Картахена. В будущем на мысу будет высокий маяк и береговая станция, регулирующая зону разделения движения. При проходе мимо мыса надо было делать типичный доклад: название судна, позывной, откуда-куда, экипаж, груз и еще что-нибудь, если диспетчеру скучно. Большую часть этой информации передает прибор «АИС» (Автоматическая Информационная Система), который установлен на каждом судне. Наверное, проверяли, не врет ли прибор? Или, что скорее, таким образом боролись с безработицей. Спрашивали не всех и не всегда. У меня было подозрение, что проявлять любопытство диспетчер начинает, когда остается один. То ли скучно ему становится, то ли страшно - испанцы такие непредсказуемые.
        Вышли мы из-за мыса - и вот он бриг под французским флагом. Водоизмещение под две сотни тонн. Шел в балласте с попутным норд-норд-остом, а потому очень быстро. Заметив корвет под французским флагом, рыскнул влево, намереваясь, наверное, обойти нас мористее, но на свою беду передумал. Впрочем, все равно бы не убежал, потому что у нас скорость выше. Разве что побыл бы свободным на пару часов дольше. После того, как мы поменяли флаг на английский, все-таки начал поворачивать, но дистанция между нами была к тому времени всего с треть мили. Ядра, вылетевшие из двух наших погонных пушек, порвали ему главный парус на фок-мачте. Ответа не последовало, хотя на правом борту выкатили на позицию для стрельбы четыре шестифунтовых фальконета. Бриг продолжил поворот влево, пока паруса не легли на мачты, сбивая ход. После чего паруса опустили.
        Название этого судна я перевел бы, как «Ливень». Другие варианты совсем уж не подходили. Это название тоже слишком отдавало оригинальностью. Забыли, что, как назовешь, так и поплывет. С таким названием оставалось слиться по-быстрому, что и было сделано. Шкиперу было лет двадцать пять. Черные усики на бледном лице должны были, наверное, указывать на аристократическое происхождение. Отдача чести шканцам и уверенное поведение на палубе военного корабля подсказало мне, что это бывший военно-морской офицер, о чем я и спросил после обмена приветствиями.
        - Служил третьим лейтенантом на корабле первого ранга «Революционер», - ответил француз и, мило улыбнувшись, добавил: - К сожалению, у меня возникли некоторые разногласия с революционерами-людьми. Пришлось стать корсаром.
        - Откуда вышли и как давно? - поинтересовался я.
        - Из Тулона восемь дней назад, - ответил бывший третий лейтенант.
        - Кого-нибудь захватили? - чисто из любопытства задал я вопрос.
        - Увы! - вскинув руки и улыбнувшись, как милому другу, воскликнулфранцуз. - Сами стали добычей!
        - Сколько людей на борту? - спросил я, что узнать, каков будет дополнительный бонус к цене приза.
        - Всего сорок три человека, - ответил он.
        Мы получим за них двести пятнадцать фунтов стерлингов. Моя доля - пятьдесят три фунта и пятнадцать шиллингов. За приз получу намного больше, но деньги за пленников глубже радовали сердце.
        - Надеюсь, вы не забыли свежие сигналы-пароли? - так же мило улыбнувшись, задал я вопрос.
        - Конечно, нет! Я уверен, что они помогут мне коротать время в плену в более хороших условиях, - произнес он.
        - Замолвлю за вас словечко коменданту гарнизонной тюрьмы, - пообещал я.
        Пленных содержали по-разному. Те рядовые, кто соглашался работать, в свободное время почти без ограничений перемещались по базе, а те, кто не хотел или не мог в силу ранений, выходили из камер только на двухчасовую прогулку во дворе тюрьмы. Офицерам разрешалось находиться во дворе весь день, а тем, кто пользовался по разным причинам расположением коменданта, можно было уходить в город и возвращаться только на ночь.
        Мне это напоминало испанскую тюрьму двадцать первого века. Там была блоковая система. Если ты не конфликтуешь с администрацией и не пытаешься убежать, тебя, независимо от тяжести преступления и срока, держат в блоке с самым мягким режимом, где во дворе можешь тусоваться от подъема до отбоя, работать в сфере обслуживания зеков и получать деньги, звонить, когда хочешь и кому хочешь, отовариваться в тюремном магазине без ограничений, получать свидания с женой и даже уходить на выходные домой. Начинаешь бузить, тебя переводят в блок с более строгим режимом. Поэтому в испанской тюрьме я не видел даже перепалок между администрацией и посидельцами. Только между двумя охранниками. Что они не поделили - не знаю, но ругались долго и так яростно, что слюни летели в разные стороны метров на пять. До кулаков дело не дошло. Идальго тюрьмы не обслуживают. Если в русской тюрьме администрация и зеки - заклятые враги, то в испанской - заклятые друзья. Я с одним охранником даже в шахматы играл, и никому, ни другим охранникам, ни моему сокамернику, не приходило в голову обвинять нас в чем-либо.
        Когда я рассказал это деревенскому уголовнику, коротко гулявшему между отсидками, тот поперхнулся чифирем:
        - У нас бы за такое сразу в суки записали!
        Надо было или посылать на бриг «Ливень» усиленную призовую партию и самому оставаться с некомплектным экипажем, или сопровождать приз до Гибралтара. Я выбрал второй вариант. И вовсе не из-за Дороти Деладжой, как утверждали злые языки.
        68
        Об этом французском корсаре мне сообщили шкипера двух русских купеческих шняв, которые по пути из Неаполя в Санкт-Петербург зашла в Гибралтар, чтобы пополнить запасы, разузнать обстановку в Кадисском заливе и по возможности присоединиться к английскому конвою, если такой будет. Конвоя не было, поэтому они приплыли на лодке на корвет, чтобы договориться о сопровождении. Обоим за сорок. Голубоглазы и с сединой в волосах, но один был брюнетом, а второй блондином. Лица выбриты, хотя за бороды уже давно не штрафуют. Одеты по итальянской моде, которая на день опаздывает от французской. Разве что на ногах были немодные у сухопутных гессенские сапоги.
        - Сэр, нам сказали, что вы собираетесь идти в Лиссабон, - обратился на плохом английском языке брюнет.
        - Вас обманули, - сказал я на русском языке.
        - Ваше высокоблагородие, вы случаем не из нашенских будете?! - удивился блондин, обратившись ко мне, как положено в России к старшему офицеру.
        Сейчас много русских служит в английском флоте добровольцами. В основном мичманами, но есть и лейтенанты. Возможно, есть коммандеры, а вот о полных капитанах я бы знал. По возвращению домой эти господа поступали на службу в российский флот и получали на чин выше. Обычно в Королевском флоте сдавали на чин лейтенанта, служили еще год-два и по возвращению домой получали чин капитан-поручика, что, наверное, от коммандера и немного не дотягивая до полного капитана. В российском флоте капитан-поручик мог командовать кораблями от без ранга до четвертого включительно. Затем ему присваивалось звание капитана корабля третьего ранга, второго ранга, первого… Тот, кто в английском флоте проваливал экзамен на лейтенанта, уезжал домой и сразу становился лейтенантом там.
        - Нет, не вашенский, просто к языкам способен, - ответил я. - Что, боязно самим идти?
        - Так французские приватиры шалят. Четвертого дня захватили одного нашего и одного прусака неподалеку от Сардинии, мы еле убежали, - ответил блондин.
        - Много было французских приватиров? - спросил я.
        - Один, но бриг шестнадцатипушечный, - ответил брюнет.
        - У вас, я вижу, по шесть пушек на каждого. С теми двумя, что он захватил, и все десятка два, если не больше, было пушек, - подсчитал я. - С таким арсеналом не смогли отбиться от одного корсара?!
        - Так мы люди не военные, как ваше высокоблагородие, мы купцы. И людей у нас маловато, - сказал в оправдание блондин.
        Они переглянулись, и брюнет тихо предложил:
        - А мы бы вашему высокоблагородию подарили сто рублей в Лиссабоне.
        - Не выгодно это мне. За то время, пока схожу в Лиссабон и обратно, успею захватить французского корсара и получить намного больше, - отказался я. - Не бойтесь, идите в Лиссабон сами. В Кадисском заливе французских корсаров нет, а испанский флот прячется по портам, носа не высовывает, боясь английского флота. Держитесь подальше от испанского берега - и будет вам счастье!
        - Хотя бы проведи нас за пролив, а там уж мы как-нибудь, божьими молитвами, добрались бы до Лиссабона, - попросил брюнет.
        - Как ветер решит, так и сделаем. Будет вам попутный, провожу в Кадисский залив, не будет, пойду к Сардинии, - пообещал я.
        Утром задул свежий норд-ост. Пришлось мне с купцами выйти в Атлантический океан. На прощанье они подарили мне бочку кьянти. В Санкт-Петербурге такая бочка стоила бы, наверное, рублей сто, а здесь - в три-четыре раза дешевле. Так ведь и не до Лиссабона проводил их.
        Пока ждали попутный ветер у испанского берега, на нас выскочила баланселла - небольшое, тонн на двадцать водоизмещением, суденышко с одной мачтой, несущей латинский парус и летучий кливер. Сочетание латинского паруса и кливера меня забавляет. Такое впечатление, будто на баланселле пересеклись две эпохи, разделенные тремя веками. Экипаж из трех человек вез полсотни баранов в Танжер. Наверное, на какой-нибудь мусульманский праздник. Испанцев мы высадили на берег, часть баранов включили в рацион экипажа корвета, а остальных повезли в Гибралтар. Там тоже любят баранину и едоков хватает. Заодно получим сотни четыре фунтов стерлингов за приз.
        В Гибралтаре простояли до утра и отправились к Сардинии. У меня появилось впечатление, что отрабатываю карму за предыдущую эпоху. Я был там корсаром, а теперь должен охотиться на бывших коллег. Вышли к южной оконечности острова рано утром. Под берегом покачивалось на невысоких волнах несколько десятков рыбацких суденышек. На нас они никак не прореагировали, даже после того, как я приказал спустить рабочий катер и направить его к рыбакам, чтобы расспросить о французском бриге. Наверное, боялись сети потерять, а ничего другого ценного у них не было. Я был уверен, что корсар крейсирует в Тирренском море неподалеку от Неаполя, поджидает там суда, выходящие из этого порта. Рыбаки рассказали Пурфириу Лучани, что именно такое судно, как он описывает, позавчера пошло на юг, к африканскому берегу. Видимо, француз решил расширить зону охоты. Теперь у него будет возможность захватывать не только суда, идущие к Гибралтару из Неаполя, но и те, что идут из восточной части Средиземного моря.
        Мы нашли его через день. Бриг только под главными парусами неспешно шел на северо-восток, подгоняемый легким западным ветром. Заметив нас, поставил все паруса и резко повернул в сторону Тунисского пролива, собираясь с помощью попутного ветра скользнуть от нас. Ни французский флаг, ни сигнальные флаги, поднятые нами, не ввели его в заблуждение. У корвета ход был лучше узла на полтора, поэтому к вечеру настигли. Бригу не хватило буквально часа, чтобы раствориться в темноте.
        Поняв, что не убежит, бриг повернулся к нам левым бортом и дал залп из семи девятифунтовых пушке. Две из шестнадцати его пушек были погонными. Целился по парусам. Стреляли довольно метко для корсарского судна, которое заточено на абордаж. На фок-мачте сорвали главный парус, а на грот-мачте основательно продырявили главный парус и марсель. Это при том, что мы уже начали поворот влево и оказались в не очень удобном ракурсе для врага. Наш ответный залп правым бортом был тоже по парусам, но не ядрами, а книппелями, поэтому оказался более удачным. Грот-мачта брига была «раздета» полностью, а на фок-мачте сорвало фока-рей.
        - Заряжать картечью и стрелять по готовности! - приказал я своим комендорам, поняв, что бриг уже не сбежит.
        После выстрела картечью половины пушек правого борта, на корсарском бриге спустили флаг. Видимо, французский капитан понял, что влип, и решил не погибать понапрасну.
        Было ему лет под пятьдесят, невысокого роста и полноват. Обычно пленные капитаны, поднявшись на борт корвета, обязательно окинут его профессиональным взглядом, а этому было безразлично.
        - Бывали на этом корабле раньше? - поинтересовался я.
        - Да, - подтвердил корсар. - И не раз, когда он состоял на службе во французском флоте.
        - Сами тоже служили раньше в военном флоте? - спросил я.
        - Был капитаном линейного корабля третьего ранга «Необузданный». Уволен в позапрошлом году после сражения у острова Груа, - сообщил он и добавил, криво усмехнувшись: - Кто-то должен был ответить за поражение. Моя кандидатура оказалась самой подходящей, потому что я - шевалье.
        Я задавал себе вопрос, почему французский военный флот так плох, а корсары действуют так хорошо? Само собой, на корсарских кораблях служили мотивированные добровольцы, готовые рисковать жизнью ради богатой добычи, но, видимо, дело еще и в том, что командовали ими уволенные офицеры старой школы, а на военных кораблях их места заняли патриотичные неучи. Только вот для управления кораблем одного патриотизма мало, нужны еще знания и опыт.
        - Чем больше они выгонят со службы таких, как вы, тем быстрее мы победим, - сделал я французскому капитану сомнительный комплимент.
        - К сожалению, вы правы, - согласился он.
        Водоизмещение брига «Утенок» было двести девяносто пять тонн. Груза никакого, если не считать запасы провизии, шестнадцать девятифунтовых пушек и шестьдесят два человека экипажа. Двое погибли, еще четверо были ранены. Если раненые не умрут до прихода в Гибралтар, получим за экипаж триста десять фунтов стерлингов. Эти деньги еще и тем хороши, что выплачивают их быстро. Если с призовым судном и его грузом разбираются, проверяют законность захвата, а потом долго реализуют и еще дольше подсчитывают, кому и сколько выплатить, иногда затягивая на годы, то за пленных получим через месяц-два. И если аванс выдается агентами из расчета половины, а то и сорока процентов предполагаемой стоимости приза, то доля каждого за пленных вычисляется легко и выплачивается вся за вычетом комиссионных.
        69
        Поскольку в северо-западной части Средиземного моря можно было повстречать французские военные корабли, я предпочитал держаться возле африканского берега, неподалеку от Тунисского пролива. Здесь жарко. С пустынного берега дует сухой терпкий ветер. Экипаж корвета прячется в тени под натянутыми, старыми парусами. В помещениях невозможно находиться. Только во второй половине ночи в них становится терпимо. Матросы спят на главной палубе, а офицеры держат фасон, однако утром выглядят помятыми, не отдохнувшими. Корсиканцам такая погода привычна, продолжают без особого напряга выполнять свои обязанности, а вот на англичан жалко смотреть, особенно после полудню, когда самая жара.
        - Вижу парус! - докладывает с марселя вахтенный матрос-корсиканец.
        С запада к нам приближались два брига водоизмещением тонн по двести пятьдесят каждый. Оба под испанским флагом. На лежащий в дрейфе корвет под французским флагом не обратили внимания, словно нас и нет вовсе. Как мне рассказали капитаны корсарских судов, у французов и испанцев твердая уверенность, что английского военного флота в Средиземном море нет, разве что корабли сопровождения купеческих караванов, которые захватом призов не балуются.
        Мы были у бригов под ветром, что ограничивало их возможность убежать, поэтому я подпустил на полмили, а потом приказал поменять флаг на английский и выстрелить холостым. Испанцы прореагировали не сразу. Может быть, решили, что французы шутят. Второй раз выстрелили ядром, которое пропрыгало по волнам по носу у идущего впереди судна. После чего оба довольно шустро убрали паруса, легли в дрейф.
        Шкиперы бригов были лет сорока и похожи, как братья-близнецы. Может быть, такое впечатление складывалось из-за того, что у обоих были расслабленные лица насытившихся эпикурейцев и выпирающие животы, будто проглотили по мячику баскетбольному.
        - Откуда и куда, какой груз? - спросил я на испанском языке, хотя по осадке видел, что, скорее всего, в балласте.
        - В балласте мы, - подтвердил мою догадку один из них, а второй покивал, подтверждая, что коллега не врет. - Идем из Барселоны в Триест.
        - Как в Триест?! - удивился я. - Он же австрийский, а вы воюете с Австрией!
        - Уже не воюем, перемирие заключили. Бонапарт сильно побил австрияков на севере Италии, запросили мира, - сообщил тот же шкипер, а второй опять покивал.
        - А зачем вы идете туда в балласте? - поинтересовался я.
        Гонять судно на такое расстояние без груза может позволить себе только очень богатый глупый судовладелец, что встречается очень редко.
        - Нас зафрахтовало правительство, - ответил шкипер. - В Триесте нас ждет какой-то груз, на месте узнаем.
        Похоже было, что он не врал, но что-то мне не нравилось.
        - А пассажиры есть? - спросил я.
        - Нет пассажиров, - ответил тот же шкипер, а второй поддержал жестами.
        - Почту везете? - задал я следующий вопрос, потому что что-то было не так.
        - Только письмо для триестского грузовладельца, - ответил он.
        - Давайте его сюда, - потребовал я.
        Шкипер сплавал на свой бриг и привез письмо, написанное на дорогой, тонкой и белой, бумаге и скрепленное красно-коричневым сургучом, причем оттиск сделан государственной печатью. Когда я сломал печать, шкипер возмущенно охнул, но больше не издал ни звука. В письме говорилось, что бриги должны будут забрать трофейные мушкеты, доставленные в порт французами, и отдать первый транш оплаты, равный восьми тысячам девятистам испанских песо.
        - Что же вы не сказали, что деньги везете?! - возмутился я.
        - Ты не спрашивал про деньги, - ответил говорливый шкипер, а его коллега опять покивал.
        Деньги везли в девяти небольших, но тяжелых сундуках: в восьми было по тысяче серебряных песо весом около двадцати восьми грамм, а в девятом - девятьсот. С монет исчезла римская цифра восемь, обозначавшая, что в них по восемь реалов, а был только портрет почившего лет девять назад короля Карла Третьего на аверсе и герб Испании на реверсе. Сундуки с деньгами поставили в моей каюте. В пересчете на фунты стерлинги это было две тысячи двести двадцать пять. Я решил, что с такой добычей можно возвращаться в Гибралтар со спокойной совестью. Мы славно поработали - мы славно отдохнем.
        70
        В Гибралтар пришел пакетбот с почтой, и меня ждала целая пачка писем. Я сложил их столбиком по датам и начал читать по порядку, чтобы не потерять интригу. Никогда не понимал людей, которые читают книги с конца. Первые письма были от жены и содержали подробности протекания беременности. Женщины уверены, что мужчинам это интересно. Я нескольким своим женам пытался объяснить, что муж - это не подружка. Есть темы, которые надо обсуждать только со своим полом. Я ведь не рассказываю ей устройство корвета или какие блесны лучше для ловли тунца. Хватает ума понять, что жена будет поддакивать, но не будет слушать. Женщины умеют изображать заинтересованного слушателя и даже поддакивать, абсолютно не воспринимая услышанное, а мужчины - нет. Мужчина или в теме, или «заткнись, дура!». Потом было письмо от четы Тетерингтон, в котором сообщалось, что они стали дедушкой и бабушкой. Ах, да, и меня вскользь извещали, что я стал отцом дочки, которой по семейной традиции дали имя Фион. Я порадовался за сына, ежели такой родится. У него будет старшая сестра, значит, вырастет счастливым. Вот у Джеймса
Тетерингтона-младшего сестра была не старшей, поэтому и погиб в бою.
        К моему удивлению, Дороти Деладжой искренне обрадовалась рождению дочери у нас. Это при том, что воспринимает Фион, как соперницу. Наверное, для Дороти соперница Фион и моя жена Фион - это две разные сущности, которые не пересекаются даже во мне. При этом своего мужа Петера и меня она все чаще воспринимает, как одно целое. Просто днем ОНО имеет одно тело, а ночью - другое.
        Сдав захваченный бриг и рапорт о его захвате, мы отдохнули недельку и опять отправились на промысел. На этот раз я решил пройтись вдоль восточного берега Пиренейского полуострова, чтобы заглянуть в какую-нибудь французскую синьорию и пополнить наши продовольственные запасы. Есть казенные харчи не хотелось, а тратить во время войны деньги на еду - это верный признак плохого солдата. Следуя вдоль испанского побережья, старался держаться подальше от него, чтобы нас не заметили даже случайно. Мне сказали, что в Картахене и Барселоне стоят испанские фрегаты, встреча с которыми в мои планы не входила. Я не собирался геройствовать на благо Британской империи. Почести мне ни к чему, а нынешний чин вполне устраивает. Я тут приятно провожу время и заодно делаю себя богаче. Всё остальное - для юных мичманов.
        Мы прошли Питиузские острова, которые принято считать часть Балеарского архипелага. Два самых крупных острова - Ибица и Форментера в двадцать первом веке будут молодежными мекками. На первом буду тусоваться ди-джеи и плясуны, а на втором - нудисты. Была у меня мысль поселиться там. В то время в Испании был закон, по которому получаешь вид на жительство, если покупаешь недвижимость ценой около полутора сотен тысяч евро, точно не помню. Я мог себе такое позволить. Собирался купить домишко на одном из Балеарских островов, перегнать туда яхту и заняться на ней перевозкой нудисток, но не успел. Теперь здесь можно поселиться без всяких видов на жительство и покупок недвижимости. Есть деньги - приезжай и живи, пока не кончатся.
        После этих островов повстречали тартану «Дева Розария» водоизмещением тонн семьдесят. Она шла под испанским военным флагом из Барселоны в порт Маона Минорке, везла туда двадцать рекрутов и снабжение. Экипаж состоял из шестнадцатилетнего лейтенанта-коммандера, боцмана и семи матросов. У испанцев для получения чина и продвижения по служебной лестнице в военном флоте главными все еще являются знатное происхождение и связи. Идальго с рождения умеет командовать кем угодно и чем угодно, а если имеет влиятельных родственников, то делает это с пеленок и просто великолепно. Само собой, воевать с нами они не собирались. Увидев английский флаг, попробовали было удрать, но после первого же выстрела передумали. Перегрузив на корвет часть провизии - сыры и вино, я отправил ее в Гибралтар. Призовую партию из двух матросов и четырех морпехов возглавлял мичман Роберт Эшли. Уверен, что, несмотря на малое количество охраны, испанцы будут сидеть в трюме тихо, не нарываться на английский штык или пулю.
        Сами пошли дальше на север. В районе Перпиньяна вечером поджались к берегу и встали на якорь. Десант из двадцати корсиканцев отправился на баркасе за провиантом. Еще засветло они приметили крупную синьорию неподалеку.
        До середины ночи шла перевозка награбленного на корвет. Бочки с вином, корзины с сыром, хлебом, крупами и связанных по несколько штук кур, уток и гусей разместили в кладовых и на орудийной палубе. Баранов на берег пригнали корсиканцы с полсотни. Я разрешил взять два десятка, иначе на корабле не развернешься. После чего, пользуясь теплым бризом, пошли на юг, к Гибралтару.
        71
        Требака (трабакколло) - это двухмачтовое судно с рейковыми парусами и двумя кливерами на выдвижном бушприте. Фок-мачту, немного наклоненную вперед, ставят в четверти длины судна от форштевня, а грот-мачту, длина которой равнялась утроенной ширине судна - в четверти длины от ахтерштевня. Обе мачты без штагов - снастей стоячего такелажа, поддерживающих в диаметральной плоскости. Паруса были неперебрасываемые, при лавировке находились то на подветренной, то на наветренной стороне мачты. Фал крепился на одну треть длины рея от нижнего конца, а галс - на мачте или палубе. Попавшаяся нам требака носила имя «Изольда», имела водоизмещение сто шестьдесят тонн и везла на Майорку разный ширпотреб: одежду, обувь, постельные принадлежности, посуду, хозяйственный инвентарь… На судне находился и владелец груза - купец с Майорки, мужчина лет тридцати с кучерявой головой и бегающими, выпученными, карими глазами. Может быть, глаза выпучились и забегали от страха, но кучеряшки на голове точно были натуральные. Купец был доставлен на корвет вместе со шкипером требаки. Первым делом предложил мне на корявом английском
языке откупное в сумме триста песо, что по самым скромным расценкам не превышало десятую часть стоимости груза.
        - Это военный корабль Королевского флота, а не приватир! - грозно рявкнул я на испанском языке. - Судьбу приза будет решать комиссия Адмиралтейства в Гибралтаре!
        Купец сразу сник, а шкипер - пожилой худой испанец с длинным крючковатым носом и «заячьей» верхней губой - хмыкнул самодовольно.
        - Я ему предлагал выйти вечером с попутным бризом. Это место мы бы проходили ночью, - поделился со мной шкипер. - Он решил, что я хочу содрать лишнее, и потребовал выйти утром.
        - Это твое судно? - спросил я.
        - Нет, хозяин - неаполитанец, перебравшийся в Валенсию, - ответил шкипер. - Флаг поменял, чтобы французы не захватили, а вышло вон оно как…
        - А ты что сделал не так? - поинтересовался я, потому что предположил, что на это судно собрали приборзевших фраеров.
        Время от времени в одном месте (на судне, в доме, а в будущем - в самолете или поезде…) собирают всех уродов и наказывают скопом.
        - Мне предлагали тартану поменьше, которая ходит вдоль берега между Валенсией и Барселоной, но я купился на более высокую зарплату, - рассказал он.
        Я уверен, что и все матросы попали на требаку не просто так, а в наказание за какой-нибудь хитрый маневр. Впрочем, все они будут наказаны только материально. Экипажи купеческих судов пленниками не считаются, даже если оказывали вооруженное сопротивление.
        Через пять дней мы были в Гибралтаре. Экипаж требаки тут же отпустили, а само судно поставили к причалу. Интендант Петер Деладжой принялся проверять содержимое трюма и подсчитывать, на сколько обогатится казна, мой экипаж и он сам, умело реализовав трофеи.
        В это время его жена подсчитывала собственные оргазмы. У Дороти Деладжой была привычка сообщать мне, сколько раз «улетела».
        - С другими тоже подсчитываешь? - как-то полюбопытствовал я.
        - Ты - самый лучший! - ответила она.
        - Ты тоже пока самая красивая здесь, - не остался в долгу и я.
        Развлекались мы не долго, потому что на четвертый день прибыл пакетбот Средиземноморской эскадры, которая сейчас крейсировала в Кадисском заливе, не давая испанскому флоту выйти из портов. Среди привезенных писем был и приказ капитану корвета «Хороший гражданин» срочно присоединиться к флоту.
        72
        В Средиземноморский флот прислали подкрепление. Теперь адмирал Джон Джервис командовал двадцать одним линейным кораблем и держал флаг на стадесятипушечном «Городе Париже». Французский корабль с таким названием захватили во время войны с американцами, но не смогли перегнать в Англию, затонул во время шторма. В позапрошлом году на Королевских верфях в Чатеме был спущен на воду этот корабль, единственный в серии, которому единственному в английском флоте дали название в честь вражеской столицы. Сэр Джон Джервис теперь пэр Англии, барон Мафорд и эрл (граф) Сан-Винсент. У него пожизненный пенсион в три тысячи фунтов стерлингов в год. Благодарные жители Лондона подарили адмиралу золотую шкатулку ценой в сто гиней и ему и Нельсону по церемониальному мечу. Нельсон получил чин контр-адмирала синего флага и орден Бани. Общая сумма призовых составила сто сорок тысяч фунтов стерлингов. Адмиралу Джервису обломится восьмая часть этих денег. В общем, старик нехило повоевал.
        Тем удивительнее было застать его раздраженным. Он, одетый в новенький, наглаженный, черный с золотыми позументами мундир, метался по огромной адмиральской каюте, залитой светом, поступавшим через большие и высокие окна кормовой галереи и небольшие бортовые. Два клерка за столом в углу и четверо слуг по двое у переборки по разные стороны входной двери напоминали неподвижностью статуи. Намазать им лица и кисти рук мелом - и выставляй на какой-нибудь площади столичного западноевропейского города двадцать первого века, чтобы собирали подаяния.
        - Капитан корвета «Хороший гражданин» Генри Хоуп прибыл… - начал в лучших традициях советского флота докладывать я.
        - Вижу! - резко оборвал адмирал, проходя мимо меня.
        Подождав и не услышав больше ничего, я продолжил доклад:
        - За время крейсирование захвачено…
        - Знаю! - опять оборвал он, остановился передо мной и, заглядывая снизу с мои глаза своими блекло-голубыми, задал вопрос тихим, но напряженным голосом: - У тебя волнений в экипаже не было?
        В Гибралтаре капитан пакетбота рассказал, что флот Канала взбунтовался. Беспорядки начались на рейде Спитхед. Я еще в будущем заметил, что места там заразные на счет бунтов, забастовок. Потом беспорядки перекинулись на другие английские и ирландские порты. Даже эскадре, блокировавшей Голландию, пришлось вернуться в Портсмут. Вместо нее пришлось нести службу оказавшейся в английских водах, союзной, русской эскадре под командованием контр-адмирала Макарова. Матросы всех кораблей отказались служить, выполнять приказы и даже высадили на берег офицеров, которых не уважали. Бунтовщики требовали отменить насильственную вербовку на флот, повысить жалованье и еще много чего менее важного. Среди них были и ирландцы, которые добавляли политические требования. На момент ухода пакетбота из Портсмута, там шли, как выразился бы судовой агент двадцать первого века, согласования. Зараза перекинулась и на Средиземноморский флот. Капитан пакетбота, передавая почту на корабли флота, застал повешенье сразу восьми бунтовщиков по приказу адмирала Джона Джервиса.
        - На моем корабле никаких волнений не может быть в принципе, - твердо заявил я, глядя в глаза адмирала, не мигая.
        - Почему? - более спокойным голосом спросил он.
        - Потому что на «Хорошем гражданине» матросы служат только добровольно, а солдаты считают за честь попасть на него, - ответил я.
        Адмирал гмыкнул и отошел от меня медленнее и расслабленнее, чем раньше. Он остановился у бортового окна, схватив за спиной левую руку правой. Несколько раз встал на носки и опустился на полную стопу, а потом развернулся ко мне лицом.
        - Значит, служить на других кораблях они не считают за честь?! - поинтересовался он, растянув узкие губы в крокодильей ухмылке.
        - Не могу знать, что считают матросы и солдаты на других кораблях. Отвечаю только за свой, - сказал я. - На моем корвете экипаж, кроме жалованья, получает большие призовые, хорошо питается и твердо знает, что за малейшее неповиновение или нарушение дисциплины будет не только наказан, но и переведен на другой корабль. Я найду замену любому в любом порту.
        Джон Джервис еще раз гмыкнул и произнес шутливо:
        - Хорошим питанием я бы еще смог обеспечить, но где найти на всех большие призовые?! Трусливые испанцы не собираются выходить из портов и драться с нами, а снять блокаду нельзя, иначе соединятся с французами.
        - Может, лучше выпустить испанцев? Соединившись, осмелеют, и мы их снова разобьем, - подсказал я.
        - Мне нравится твоя вера в нашу непобедимость! - весело воскликнул он. - Ладно, возвращайся на свой корабль и продолжай нести службу здесь. В Средиземное море пошлю кого-нибудь другого, чтобы больше матросов получило призовые. - Уже в спину мне, он добавил: - И учти, перемещение нижних чинов между кораблями запрещено. Я приказал стрелять на поражение, если кто-нибудь нарушит этот приказ.
        73
        Началось нудное и неприбыльное крейсирование. Моему корвету выделили район на севере Кадисского залива, где шансы захватить приз были минимальны. Лучшим считался южный район возле пролива Гибралтар, где было и больше всего шансов нарваться на большой вражеский корабль.
        Пятнадцатого июля от нашего флота отделилась эскадра из четырех линейных кораблей и трех фрегатов под командованием контр-адмирала Нельсона. По нашему флоту давно уже ходил слух, что вот-вот в Кадис должен попробовать прорваться испанский караван из Вест-Индии, нагруженный золотом, серебром, изумрудами и другими ценными колониальными товарами. Англичане считали испанцев не только трусами, но и дебилами, которые, зная с февраля месяца о блокаде всего Кадисского залива, направят сюда такой ценный караван. Поскольку дебильность испанцев все никак не оправдывалась, откуда-то появился слух, что вест-индский караван пережидает в порту Санта-Крус на острове Тенерифе. Вот Нельсон и повел эскадру к Канарским островам. Мероприятие намечалось достойное знаменитого адмирала - в лучших традициях флибустьеров. Я не помнил, чтобы Нельсон захватывал такой богатый караван, но видел в Военном музее Санта-Круса пушку, из которой якобы отстрелили адмиралу правую руку, поэтому в его эскадру не просился, хотя сновать туда-сюда по Кадисскому заливу чертовски скучно.
        Вест-индский караван на острове Тенерифе, конечно же, не нашли, зато отгребли по-полной. Вернулась эскадра изрядно потрепанная и в сопровождении двух испанских кораблей, призванных оказать помощь, если английские начнут тонуть. За это одному испанскому кораблю было разрешено зайти в Кадис с рапортом о победе над англичанами, потерявшими сто четырнадцать человек убитыми и две сотни ранеными, из которых сто пять тяжелых, в том числе Нельсон, лишившийся правой руки - ядро угодило в локоть. Так что пушка в музее Санта-Круса будет стоять не зря.
        Экипаж корвета «Хороший гражданин» оказался в числе немногих, кому неудачный поход Нельсона принес удачу. Поскольку ушли три фрегата, нам расширили зону патрулирования до эстуария реки Гвадалквивир. Там мы и перехватили испанское каботажное суденышко типа бово - антипод нависелло - латинский парус был на фок-мачте, а трисель - на грот-мачте. Плюс два кливера на выдвижном бушприте. Водоизмещение тонн сорок. Везло кукуруза прошлогоднюю. Название судна и откуда и куда везло груз выяснить не удалось, потому что экипаж с судовыми документами и личными вещами высадился на берег и отбежал подальше, откуда наблюдал, как мы баркасом стягиваем бово с мели. На мели судно оказалось стараниями испанского шкипера. Поняв, что удрать от нас не сможет, решил облегчить жизнь себе и усложнить нам. Мы таки сдернули бово с мели и под командованием Роберта Эшли отправили в Лиссабон. Там найдутся покупатели на груз. В Средиземноморском флоте ни сама кукуруза, ни мука из нее спросом не пользовались, хотя со снабжением постоянно были напряги. Вместе с грузом бово потянет не более, чем на тысячу фунтов стерлингов. Матросы
получат где-то по фунту. Мелочь, конечно, не сравнить с призами, которые мы захватывали в Средиземном море, однако настроение у всех сразу поднялось. Заодно ночью корсиканцы наведались в испанскую деревню - и на корвете весь следующий месяц проблем с питанием не было, и члены экипажа получали вместо грога довольно приличное крепленое сладкое белое вино.
        Я не знал, как адмирал Джервис отнесется к грабежу испанских деревень, поэтому старался не частить и англичан не посылать. У корсиканцев в этой части Средиземноморья репутация грабителей и разбойников. Время от времени их отряды на небольших рыбацких суденышках наведываются на Балеарские острова и восточное побережье Пиренейского полуострова. Не удалось наловить рыбы - обогатились на суше. Так что появление отряда корсиканцев на западном побережье не должно сильно удивить. Занимались мы грабежом раз в месяц, когда заканчивалась припасы, добытые в предыдущий набег. Каждый раз в другом месте. Корсиканцы заодно забирали деньги и ценные вещи. Часть добычи - деньги и золотые или серебряные украшения - Пурфириу Лучани приносил мне в каюту и отдавал без свидетелей. Какую именно часть - сказать не могу, но корсиканцы знали, что капитану причитается четверть стоимости приза, и помнили, благодаря кому имеют такую доходную и не слишком опасную работенку.
        74
        До конца апреля следующего года корвет «Хороший гражданин» хорошо служил в составе Средиземноморского флота, блокировавшего испанский флот. За это время мы захватили еще семь мелких призов, которые хоть немного скрасили скучные дни и ночи. Правда, время от времени шторма, особенно лютые зимние, делали нашу жизнь еще интереснее. Несколько кораблей потеряли рангоут и отправились на ремонт в Лиссабоне. У меня было подозрение, что экипажи специально подпиливали мачты, чтобы отдохнуть от нудной блокады. Бунтарские настроения приглушили смертными казнями, но, как мне говорили, не до конца. Корвет оказался крепок, тек мало, а подпиливать мачты я не разрешал. Исходил из мысли, что блокажа не может продолжаться бесконечно. Вот-вот наступит момент, когда мы вернемся в Средиземное море, и тогда исправный корвет отблагодарит нас за бережное отношение к нему. По доносам моего слуги Саида, так же думала и большая часть экипажа.
        В начале ноября до нас добралось известие о победе английского флота под командованием адмирала Адама Дункана над голландским у местечка Кампердаун. У англичан было шестнадцать линейных кораблей, у голландцев - семнадцать, но более слабых, так что можно считать, что силы были равны. Новинкой было то, что англичане напали не в строю линия, а двумя колоннами, и сражение распалось на множество корабельных дуэлей. Класс у англичан оказался выше. Они захватили одиннадцать вражеских кораблей, но один фрегат сел на мель, а потом был отбит голландцами, и два линкора затонули. Адмиралу Адаму Дункану грозили еще более щедрые награды, но он сперва отказался от всех в знак презрения к Адмиралтейству, назначившему его командующим самым неперспективным до того времени Северным флотом, а потом позволил себя уговорить и принял титул виконта и пенсион в три тысячи фунтов стерлингов в год, наследуемый в двух поколениях.
        В конце апреля в Кадисский залив прибыл караван транспортов со снабжением для Средиземноморского флота. Кораблями сопровождения командовал контр-адмирал Горацио Нельсон на линейном семидесятичетырехпушечном корабле «Авангард». Он привез адмиралу Джону Джервису новые инструкции Адмиралтейства. Французы собрали до четырехсот кораблей и транспортов в портах Прованса для переброски десанта под командованием Наполеона по одним сведениям на Сицилию, по другим - на Мальту, по третьим - в Египт. Средиземноморскому флоту приказывали, не снимая блокаду испанского флота, помешать этому.
        Второго мая от Средиземноморского флота отделилась эскадра из линейных семидесятичетырехпушечных кораблей «Авангард», «Орион» и «Александр», фрегатов «Изумруд» и «Терпсихора» и корвета «Хороший гражданин» и вместе с семью транспортами отправилась в Гибралтар. Командовал этой эскадрой контр-адмирал Горацио Нельсон. Перед отплытием он собрал у себя в каюте за столом всех капитанов кораблей. По правую руку от контр-адмирала сидели флаг-капитан «Авангарда» Эдвард Берри, капитан «Александра» Джон Болл и капитан «Изумруда» Велтерс Беркли, а по левую - капитан «Ориона» Джеймс Сумарес, капитан «Терпсихоры» Ричард Боуэн и я. Как обычно и бывает, выглядел легендарный адмирал, так сказать, не по славе. Точнее, темно-синий мундир с орденом Бани и золотыми эполетами смотрелся весомее, чем то, на что был надет. Изюминкой был правый рукав, почему-то пристегнутый позолоченной булавкой спереди, на уровне солнечного сплетения, словно должен был защитить именно эту часть туловища, самую ценную. Угощал нас Горацио Нельсон забористым портвейном. Как и русские, англичане в алкоголе на первое место ставят крепость, а
вкусовые качества - на третье. Чему отдается второе место, мне не смогли объяснить ни те, ни другие, но дружно отвечали, что вкусовые качества - это дело третье.
        - Я собрал вас, чтобы сообщить, что нам выпала честь отправиться в Средиземное море и выяснить, что задумали французы, - начал хозяин каюты. - Возможно, нам повстречается вражеский флот, и мы сможем проявить себя. Надеюсь, что все корабли примут участие в сражении, никто не подведет меня, - сказал контр-адмирал и посмотрел на меня.
        По психотипу он, как и Наполеон, сенсорно-этический экстраверт (Дипломат). То есть, собственного стратегического и даже тактического мышления не может быть в принципе, но прислушивается к советам более скромных и одаренных подчиненных. Если таковых рядом не окажется, будет тупо давить, а когда поймет, что не справится, начнет уговаривать противника сдаться. Вот в уговаривании он спец (Дипломат).
        - Мой корабль займет место в линии и будет действовать против любого противника, который ему достанется, - произнес я.
        Радостно, словно не был уверен, что услышит такой ответ, контр-адмирал воскликнул:
        - Против любого не надо, выбирай противника из примерно равных!
        - Равных английским морякам нет, особенно если ими командует такой отважный адмирал! - со скрытой издевкой заявил я.
        Горацио Нельсон повелся на эту грубую лесть, как ребенок. Наверное, поражение на Тенерифе привело его немного в чувство и понизило самооценку до нормального уровня, а так хотелось большего.
        - С такими смелыми капитанами мне не страшен никакой враг! - польстил он в ответ без, как надеюсь, скрытой издевки.
        Вот и я подумал совершенно искренне, что большую часть английских моряков составляют профессионалы высочайшего, по нынешним меркам, уровня. С ними надо суметь проиграть таким слабым противникам, которые сейчас противостоят Англии. Любой адмирал выиграет с ними сражение, что и показывают последние события. Разница будет только, с каким счетом. Горацио Нельсону повезет оказаться в нужное время в нужных местах. Правда, в чем ему не откажешь, он с упорством, присущим его психотипу, искал возможность сразиться и ввязывался в драку без раздумий, что тоже присуще его психотипу, а потом подчиненные выручали его, заодно разбивая противника. Или не разбивая, как случилось на Тенерифе, где испанцы, защищая свои дома, не дрогнули.
        75
        Восьмого мая мы вышли из Гибралтара, оставив там транспортные суда. Балеарские острова обогнули с востока. Семнадцатого мая возле мыса Сисье, что неподалеку от Тулона, фрегат «Терпсихора» захватил французского корсара - тартану с шестью фальконетами трехфунтовыми и тридцатью восемью членами экипажа. Капитан корсарского судна, бывший лейтенант военного флота, рассказал, что в Тулоне стоит эскадра из девятнадцати линейных кораблей, из которых пятнадцать готовы выйти в море, и несколько десятков транспортов. Куда именно собирается Наполеон, корсарский капитан не знал. По его словам, этого не знал никто, включая французского главнокомандующего. На Тенерифе, видимо, контр-адмирал Горацио Нельсон много чего понял, поэтому не кинулся сражаться с полутора десятками линейных кораблей, а отошел западнее, выслав на разведку фрегаты и корвет. «Хороший гражданин», как самый быстроходный корабль эскадры, должен был крейсировать возле Тулона. Если французский флот выйдет из базы, нас следовало сообщить об этом контр-адмиралу Горацио Нельсону. Рандеву было назначено возле мыса Сисье.
        В ночь на девятнадцатого мая начался шторм от норд-веста. Довольно сильный для этого времени года. Я приказал поставить штормовой стаксель и держаться курсом бейдевинд левого галса. Нас медленно, но верно сносило в сторону Корсики. Что в это время делали другие корабли, понятия не имел.
        Двадцать третьего мая шторм стих, и через день я галсами добрался до мыса Сисье, чтобы встретиться с остальными кораблями эскадры. Там никого не было. Решил, что их отнесло дальше, чем корвет, прибудут дня через два-три, и, чтобы не терять время зря, пошел к Тулону. Там двадцать пятого мая захватил рыбацкую динги - лодку пять метров длиной и с вынесенной к носу мачтой с гафельным парусом. Англичане такие суденышки называют кэт. На ней были два рыбка, отец и сын. Оба старались казаться веселыми, словно повстречали корешей, которых давно не видели.
        - Если честно ответите на мои вопросы, отпущу, - предупредил я и спросил: - Сколько в Тулоне военных кораблей?
        - А кто их считал?! - пожал плечами отец. - Много, штук десять, может, больше. Они вместе с купеческими стоят, попробуй сосчитай!
        - Меня интересуют очень большие военные корабли, их с купеческими не перепутаешь, - подсказал я, поняв, что французы решили по привычке закосить под дурака.
        - А-а, большие! - радостно воскликнул отец, будто только сейчас понял, о чем я спрашиваю. - Эти ушли почти все, осталось два или три.
        - Четыре, - поправил сын.
        - Может, четыре, - согласился отец. - Они возле верфи стоят, мы там не бываем.
        - Когда и куда ушли? - задал я вопрос.
        - В тот день, как шторм начался, все вместе и вышли рано утром. Я еще подумал, выходить и мне или нет? Думаю, подожду пару часов. Если ветер будет стихать, выйду, а если нет, дома останусь. Моей динги далеко до тех кораблей, им шторм не страшен. Так и остался дома, - рассказал старый рыбак. - А военные пошли на запад, в сторону Гиерских островов. Наверное, там и пережидали, когда шторм разошелся.
        Судя по выражению лица, не врал.
        На всякий случай, взяв динги на буксир и подняв французский флаг, я подошел к Тулону настолько близко, что меня заметили с дозорной башни. Обменялся с ними сигналами, новый свод которых получили от захваченного корсара, и, отпустив рыбаков, повел корвет на запад, будто бы догоняя ушедший флот. Корабли в бухте рассмотрел не все, но двух десятков линейных кораблей там уж точно не было. Не было их и возле Гиерских островов. С этой информацией я поспешил к мысу Сисье. Там опять никого не было. На этот раз я решил не метаться по Средиземному морю, а ждать на месте.
        Линейные корабли во главе с «Авангардом» прибыли на рандеву тридцать первого мая. У флагмана фок-мачта была собрана из запасных стеньг. Сломалась она во время шторма, после чего корабль чуть не выкинуло на камни возле Сардинии. Выручил «Александр», хотя имел шанс составить компанию на камнях. Как судоводитель, Горацио Нельсон был слабоват, в чем и сам честно признавался, а подобрать толкового штурмана ему, видимо, не успели. Четыре дня ушло на то, чтобы изготовить временную мачту. На верфи заняло бы не меньше времени, что говорит о высоком профессионализме тиммермана «Авангарда».
        - Французского флота точно нет в Тулоне? - спросил контр-адмирал таким тоном, будто знает, что я пытаюсь надуть его.
        - Можете сами проверить, - сказал я. - Те, что там остались, вряд ли рискнут выйти из порта и вступить с нами в сражение.
        - Жаль! - с искренней радостью воскликнул Горацио Нельсон, после чего не столько спросил меня, сколько самого себя: - И куда они пошли? Сицилия? Мальта? Египет?
        - Первые два пункта по пути в Египет. Скорее всего, в таком порядке и будут захватывать, - подсказал я.
        О том, что Наполеон захватит Мальту и Египет, я знал точно. И там, и там эти победы над собой если не праздновали, то хвастались ими перед туристами. Про Сицилию не помню, хотя посещал ее порты. Меня там больше интересовала «Коза Ностро», которая послужит образцом для государственного устройства и внутренней и особенно внешней политики Соединенных Штатов Америки со второй половины двадцатого века. Мне тогда показалось, что все сицилийцы выглядят, как разбойники, поэтому членство в закрытом обществе - это, скорее всего, дело везения.
        - Мы пойдем к Корсике, посмотрим, что там, а ты оставайся здесь, жди фрегаты и отправляй их вслед за мной к острову Сан-Пьетро. Через неделю в любом случае и сам иди в эту бухту, - приказал контр-адмирал.
        - Есть! - дисциплинированно рявкнул я и, как только линейные корабли скрылись за горизонтом, повел корвет в сторону Марселя.
        Мой экипаж давно не получал призовые. Мы ведь не для того шляемся по морям, чтобы утверждать величие Англии или погибать за ее славу. По крайней мере, я и корсиканцы. Нет, конечно, если подвернется случай, мы выполним долг, но в остальное время надо в первую очередь о себе позаботиться.
        76
        Этот нависелло попытался убежать от нас. Наверное, успел бы заскочить в дельту Роны, если бы ядро из нашей погонной пушки не сшибло латинский парус с грот-мачты. Было это судно водоизмещением тонн девяносто и везло в Барселону сталь в полосах. Если доведем его до Гибралтара, то потянет приз на две-три тысячи фунтов стерлингов. Экипаж высадили на берег, чтобы не нервировал. Командиром приза назначил Роберта Эшли. Обычно мичмана рвутся покомандовать призом, но наши юные старательно уклонялись от этой чести. Как догадываюсь, из-за того, что на свой корабль придется возвращаться долго и проводить это время на других, где с ними будут обращаться не так любезно, как на «Хорошем гражданине». Это Роберт Эшли имеет закалку на «Бедфорде», ему уже ничего не страшно. Да и моряк он теперь бывалый, через два года уже заимеет право сдавать экзамен на лейтенанта.
        Ночью легли в дрейф неподалеку от берега и отправили корсиканский десант. Кто его знает, сколько нам еще болтаться вдали от баз под командованием неугомонного контр-адмирала Нельсона, а свежие продукты уже закончились. Корсиканцы вернулись под утро. Доставили на борт десяток коз, две бочки вина, шесть мешков с мукой и несколько корзин прочей снеди. Лично мне Пурфириу Лучани отдал одиннадцать золотых луидоров и женский золотой перстень с аметистом. Видимо, грабанули богатую сеньорию. Как мне рассказал пленный командир французского корсарского судна, сейчас во Франции, особенно в сельской местности, грабежи и разбои стали частым явлением. Умелое руководство революционного правительства, основой которого является экспроприация, привело страну к разрухе и голоду. Кто посмелее и побеспринципнее, переняли опыт правительства, сами занялись экспроприацией. Так что нападение корсиканцев не будет чем-то необычным. Тем более, что они теперь опять подданные Франции.
        Погрузив добычу, сразу направились, подгоняемые бризом, к мысу Сисье. Там нас поджидал английский военный бриг с модным сейчас названием «Мятежник» под командованием коммандера Томаса Харди. Он сообщил мне, что его выслал вперед капитан Томас Трубридж, который вел помощь Нельсону - эскадру из десяти семидесятичетырехпушечных линейных кораблей третьего ранга и пятидесятипушечного «Леандра», относящегося к четвертому рангу. Я объяснил Томасу Харди, где искать контр-адмирала, а сам остался поджидать эту эскадру.
        Думал, что придут быстро, но все эти дни дул сильный северо-восточный ветер. Наверное, из-за него к седьмому июня эскадра так и не добралась до мыса Сисье. Фрегаты тоже не появились. Мне пришлось делать выбор между беспрекословным выполнением приказа командира - через неделю следовать к острову Сан-Пьетро - и здравым смыслом, который подсказывал, что контр-адмирал и сам прибудет сюда вскорости. Я выбрал первый вариант, потому что он больше нравился мне. Наверняка мы отсюда всем флотом пойдем к Сицилии и дальше, а Пурфириу Лучани, отдавая золотишко, намекнул, что корсиканцам очень хотелось бы заскочить на любимый остров и оставить там награбленное имущество, призовые и заработанные деньги.
        Одного жалованья у них накопилось немало. Нижним чинам, благодаря бунтам, с прошлого года повысили оклады. Теперь опытный матрос получал один фунт девять шиллингов и шесть пенсов, обычный матрос - на шесть шиллингов меньше, а неопытный - на семь. Вторым следствием беспорядков было то, что перестали насильно забирать на флот. Теперь в графства рассылали разнарядку, а те предлагали тридцать гиней тому, кто добровольно запишется на флот. Если раньше экипажи пополнялись парнями из бедных семей, простыми и работящими, то в последнее время все больше приходило разорившихся лавочников, шулеров и прочих проходимцев, решивших спрятаться от суда. С военного флота выдачи нет. Видимо, потому, что служить на нем хуже, чем сидеть в тюрьме или тянуть срок на каторге.
        Мы подошли к Корсике во второй половине дня, перед самым заходом солнца. Я выбрал тихое место на западном берегу и высадил там всех корсиканцев. Уплыли они с мушкетами, чтобы дать отпор, если не понравятся новым властям. Вернуться должны будут через сутки.
        - А если не вернутся? - спросил старший лейтенант Джеймс Фаирфакс.
        - Тогда корвет останется почти без половины экипажа, - произнес я то, что он подразумевал, но не решался озвучить. - На Сардинии наберем новых.
        - Их придется обучать, - напомнил он.
        - А кто говорил, что будет легко?! - произнес я отмазку для тех случаев, когда реальность оказывается коварнее твоих планов.
        Корсиканцы запоздали немного, появились на берегу уже в гражданских сумерках, но все. Баркасу пришлось делать три ходки, чтобы перевезти их и то, что они прихватили из дома: баранов, кур, бочки с вином, корзины с копчеными окороками, овечьим сыром и свежим хлебом. За это экипаж простил им сутки тревожного ожидания.
        На рассвете мы встретили эскадру контр-адмирала Нельсона, которая шла на рандеву с подкреплением.
        77
        Мы идем тремя колоннами. Первая под командованием контр-адмирала Горацио Нельсона состоит из «Авангарда», «Минотавра», «Защитника», «Отважного», «Леандра» и, как репетитора сигналов, «Мятежника». Капитаном «Отважного» был мой родственник Дэвидж Гулд, которого решили наказать не сильно. Его нынешний корабль был старее «Бедфорда» на шесть лет. Во второй колонне под началом капитана Самюэля Худа «Рьяный», «Орион», «Голиаф», «Беллерофон» и «Величественный». Эти две колонны должны будут напасть на основные силы французов. Третья под командованием Томаса Трубриджа, в которой «Каллоден», «Тезей», «Александр», «Стремительный» и «Хороший гражданин», будет нападать на транспорта с солдатами. Мы сейчас в Теламонском заливе, где, по мнению контр-адмирала, французам удобнее всего высадиться на берег для атаки Неаполитанского королевства. Только вот французского флота здесь нет, а где он - неизвестно. Мнений несколько - от Египта до Ирландии. Египет предлагаю я, Ирландию - Томас Трубридж. У командира моей колонны нездоровая тяга вешать ирландцев. Наверное, его предки продавали обитателей Изумрудного Острова в
рабство в Вест-Индию.
        Семнадцатого июня мы добрались до Неаполитанского залива. В будущем Неаполь был одним из моих любимых итальянских портов. Там было, что посмотреть. Я мог часами гулять по старому городу без всякой цели. Видимо, мои чувства разделяли многие, потому что именно там родилось выражение «Увидеть Неаполь - и умереть!», которое беспардонные парижане присвоили своему городу. Кстати, сейчас Неаполь - второй по величине город Европы после Парижа. Правда, во время моего последнего визита улицы были завалены мусором и воняли, как портянки советского солдата после марш-броска. Каморра застрелила несколько хозяев фирм, занимавшихся вывозом отходов, остальные разбежались, и больше никто не совался в этот бизнес. В итоге по ночам на улицах горели костры, в которых сжигали накопившееся за день. Вокруг некоторых костров сидели на корточках нелегалы из Африки и Азии и шмалили дурь. Наверное, вонючий костер напоминал им родину.
        Контр-адмирал Горацио Нельсон сплавал на катере на берег. В Неаполе он повстречался с английским послом Уильямом Гамильтоном, который сообщил, что по последним сведениям французский флот на Мальте. К сожалению Томаса Трубриджа, Ирландия отпадала. Услышав фамилию посла, я сразу вспомнил песню «Леди Гамильтон, я твой адмирал Нельсон». Этому послу придется носить нельсоновские рога или его родственнику/однофамильцу? В любом случае это должно случиться позже. Сейчас мы рванули к Мальте.
        Двадцатого июня мы прошли по Мессинскому проливу, отделяющему Сицилию от Апеннинского полуострова, и взяли курс на Мальту. Через два дня на рассвете встретили иллирийскую тартану, которая разошлась на встречных курсах с французским конвоем. Сделала это восточнее Мальты. Ветер был северо-восточным, французы шли курсом крутой бейдевинд левого гасла. Таким курсом можно было следовать в Египет.
        Мы прибыли на рейд Александрии двадцать восьмого июня. Французов там не было. Контр-адмирал Горацио Нельсон сплавал на катере к губернатору, который ничего не слышал о надвигающейся опасности. В тот же день мы пошли в обратную сторону. Командующий нашей эскадрой был уверен, что иллирийцы специально ввели его в заблуждение, что французы уже захватили Сицилию. Даже если и так, то, как я знал, следующим все равно будет Египет. Переубеждать контр-адмирала было бесполезно и глупо.
        Мы пошли курсом крутой бейдевинд левого галса против западного ветра, который в этой части Средиземного моря частенько бывает штормовым, удаляясь от африканского берега. Девятнадцатого июля добрались до рейда Сиракуз. Французы все еще не захватили Сицилию, потому что находились в Египте. Мы разминулись с ними неподалеку от Александрии. Я не видел, как ругался дальновидный контр-адмирал, но, говорят, слышно было даже на баке, и боцман «Авангарда», старый и заслуженный вояка, покраснел от смущения.
        Двадцать четвертого июля, пополнив запасы, английская эскадра опять пошла в обратную сторону. На этот раз ветер был попутным. Поскольку именно я утверждал, что Наполеон направился в Египет, корвету «Хороший гражданин» было приказано следовать в северо-восточную часть Средиземного моря, чтобы проверить, не там ли французы? Я обрадовался этому приказу. Достало мотаться по морю вслед за неугомонным, придурочным контр-адмиралом. Меня мания величия не косит, и лавры великого флотоводца не светят.
        78
        Французские суда в этих местах если и бывают, то очень редко, поэтому просто прошвырнулись по моим былым местам боевой славы. Прошли вдоль Греции, которая сейчас часть Османской империи, вдоль будущей Турции, Кипра, Сирии, Ливана, Израиля. На территориях этих государств тоже, вроде бы, правит султан. Близко к берегу не приближались во избежание недоразумений и соблазнов. Завидев на флагштоке британский флаг, остальные суда и корабли, даже большего размера, чем корвет, стремительно разбегались в разные стороны, не демонстрируя на всякий случай свой флаг. Сейчас всё так быстро меняется, вчерашний друг сегодня враг и наоборот, поэтому от сильного надо держаться подальше. Само собой, французского флота здесь не было.
        Не было его и на рейде Александрии. Точнее, то, что раньше было частью французского флота, теперь стало частью английского. За десять дней до нашего прихода в Абукирском заливе, неподалеку от Александрии, произошло сражение. Силы были равны по количеству, но французские корабли были мощнее. Вот только треть их экипажей находилась на берегу, а готовыми к бою были только пушки правого борта, а на левом борту, обращенном к берегу, сложили все лишнее барахло. Контр-адмирал Горацио Нельсон повторил маневр, который семь лет назад применил контр-адмирал Ушаков в сражении при Калиакрии против турок и о котором английские адмиралы и капитаны знали - послал одну колонну между берегом и вражеской линией, нападения откуда не ожидали, поставив французов в два огня, один из которых оставался безответным. Это, конечно, не отменяет доблесть английских моряков. Рубилово было серьезное, продолжалось почти сутки с небольшим перерывом ночью. Одиннадцать французских линейных кораблей и два фрегата были уничтожены или захвачены. Потери англичан убитыми и ранеными составили около тысячи человек, а у французов только
погибших было несколько тысяч. Сколько - никто не знал. Даже при нас на берег все еще выносило трупы. На берегу каждую ночь жгли костры бедуины, которые праздновали победу над их врагом.
        Контр-адмирал Горацио Нельсон был ранен щепкой в голову. За каждую победу он платил здоровьем. Я еще подумал, что хорошо, что корвет «Хороший гражданин» не поспел к сражению. По неписаному закону сражались только равные корабли. Если более слабый (фрегат, корвет…) не лез в бой с линейным кораблем, тот его не трогал, но я бы не удержался…
        Через двенадцать дней после сражения, когда корабли более-менее подремонтировали, контр-адмирал отправил семь линейных кораблей и шесть призов под командованием капитана Джона Сумареса в Гибралтар, на соединение со Средиземноморским флотом. В этой эскадре был и корабль Дэвиджа Гулда, который неплохо показал себя в бою. Уверен, что ему теперь простят былые грехи и наградят по заслуге. Передал с ним письмо жене, что жив и здоров, чего и ей желаю.
        Через два дня сожгли захваченный, французский, семидесятичетырехпушечный корабль «Счастливчик», поскольку, сильно пострадав в бою, для дальнейшей службы непригоден. Еще через два дня та же судьба постигла французские семидесятичетырехпушечные «Воин» и «Меркурий».
        На следующий день, девятнадцатого августа, контр-адмирал Горацио Нельсон на своем «Авангарде» в сопровождении «Александра» и «Каллодена» убыл в Неаполь. Кстати, «Каллоден» в сражении не участвовал, вовремя сев на мель. Линейные корабли «Рьяный», «Голиаф» и «Стремительный», корвет «Хороший гражданин» и фрегаты «Изумруд» и «Алкмена», подошедшие сюда в тот же день, что и мы, остались здесь под командованием капитана Самюэля Худа присматривать за сухопутной армией Наполеона.
        79
        Присмотр за французской армией протекал однообразно и скучно. Пока наши враги на суше захватывали территории, мы всего лишь мешали подвозить им подкрепление и припасы. Впрочем, припасов они захватили столько, что могли несколько лет воевать без помощи из Франции. Чего не скажешь о нас. Александрийские торговцы, конечно, привозили нам свежие продукты, но не в тех количествах, что требовались. Тем более, что покупать что-либо по карману было только офицерам. На моем корабле это могли себе позволить все, включая слуг, поэтому торговцы сперва подходили к корвету «Хороший гражданин» и только потом отправлялись к другим английским кораблям.
        Двадцатого октября командующий нашей эскадрой отрядил линейный корабль «Голиаф» и корвет «Хороший гражданин» в Неаполь за припасами. Я и капитан «Голиафа» Томас Фоли обрадовались этому поручению. Пошли не спеша, длинными галсами против западного ветра. Двадцать восьмого октября на подходе к острову Сицилия заметили два брига. Они неслись с попутным ветрам прямо на нас, причем заметили намного позже, чем мы их. Оба брига сразу рванули в сторону африканского берега, в противоход нам. Маневр оказался неудачным, потому что корвет «Хороший гражданин» быстро нагнал оба. После первого же нашего холостого выстрела, бриги спустили флаги и убрали паруса. Я послал призовую партию на дальний, оставив ближний подходившему «Голиафу». Мог, конечно, захватить оба, но это сочли бы дурным тоном или по-русски жлобством.
        Дальний приз назывался «Болонья», был водоизмещением двести десять тонн и вез, как я называю, ширпотреб: ткани, одежду, обувь, мебель, посуду и прочее барахло, предназначенное для тех, кто имел деньги, чтобы не отставать от французской моды. Все вместе тянуло тысяч на восемь фунтов стерлингов. Второй бриг назывался «Святой Джованни и святой Николай», был больше на тридцать тонн, но вез кукурузу - не самый дорогой товар, поэтому все вместе тянуло тысяч на пять с половиной. При этом мы обменяемся одними восьмыми от стоимости своих призов. В итоге в Неаполь прибыли небольшой эскадрой.
        Я был уверен, что в Англии еще в начале сентября узнали о победе в заливе Абукир. Контр-адмирал Нельсон на следующий день после сражения отправил корабль четвертого ранга «Леандр» в Лондон с докладом. Оказалось, что наш корабль нарвался на сбежавшего с поля боя французского семидесятичетырехпушечного «Благородного», напрасно получившего такое название, и после жестокого боя был захвачен. До Англии добрались слухи о победе ее флота, но подробности узнали только второго октября, когда в Лондон прибыл с почтой бриг «Мятежник».
        Шестого ноября, когда мы прибыли на рейд Неаполя, контр-адмирал Нельсон находился в процессе получения призов. Они сыпались на него со всех сторон. Горацио Нельсон стал бароном Нильским и Борнгамторпским. Ему и двум его наследникам мужского пола назначили ежегодный пенсион в две тысячи фунтов стерлингов от правительства и еще одну тысячу от парламента Ирландии. Купцы Ост-Индской компании поднесли ему десять тысяч фунтов стерлингов, а многие английские города и общества сделали более скромные подарки. Всех капитанов наградили золотыми медалями, как сообщалось в послании из Лондона, добравшемся до Неаполя по суше и потому в несколько раз быстрее, а первых лейтенантов произвели в коммандеры. Медали, уверен, доберутся до капитанов не скоро, как и корабли под командование новоиспеченных коммандеров, но эполет на левое плечо последние пришили.
        Контр-адмирал Горацио Нельсон занимал в гостинице «Рим» весь второй этаж. Вместе с ним там жили клерки и прислуга. Он принял меня и капитана Томаса Фоли в своем трехкомнатном номере, который позже будут классифицировать, как номер-люкс. Угостил нас французским шампанским, которое начало пользоваться особой популярностью во многих странах, за исключением Франции. Французы, конечно, не откажутся выпить шампанского, особенно на халяву, но чрезмерного восторга, присущего северным народам, к нему не испытывают. Горацио Нельсон в пол-уха выслушал наш доклад о захвате призов. Видимо, теперь деньги интересовали его не в первую очередь. После чего отпустил нас.
        - Занимайтесь погрузкой припасов, а мне надо ехать на обед к леди Гамильтон. Если опоздаю, будет сердиться, - сказал он напоследок.
        Про эту леди ходит много слухов. Если верна хотя бы половина их, то Горацио Нельсон получил то, чего достоин. Для меня он всегда был рыцарем помойки.
        80
        Корвет «Хороший гражданин» плавно рассекает форштевнем низкие голубые волны Мраморного моря. Паруса наполнены умеренным южным ветром. День выдался солнечный, теплый, не поверишь, что сейчас вторая половина февраля. Впереди виден Стамбул, который издали напоминает светлый нарост на коричневом теле полуострова. Мы везем туда бывшего турецкого посла в Неаполитанском королевстве, которого больше нет, так что Али Шафак остался без работы. Горацио Нельсон подбил неаполитанского короля выступить против французов, пообещав мощную поддержку англичан. Вот только поддержку Англия могла оказать на море, а на суше воевать пришлось неаполитанцам под командованием австрийского генерала. Затрудняюсь сказать, кто кого больше презирал - неаполитанские солдаты и офицеры австрийского генерала или он их, но проиграли они вместе и быстро. В итоге королевская семья вместе с двором оказалась в изгнании в Палермо, а в Неаполе сейчас господствовали французы.
        Я стою на шканцах, смотрю на столицу Османской империи и вспоминаю, когда был здесь в последний раз. В окрестностях - без малого двести лет назад запорожским казаком, а в самом городе - без малого пять веков назад рыцарем Каталонской компании. В то время пала осажденная мусульманами Акра, а сейчас ее пытаются захватить новые крестоносцы-французы.
        - Скоро будешь дома, - говорю на турецком языке стоящему рядом Али Шафаку.
        Ему сорок два года, полноват, с круглым лицом, на котором подкрашенные хной, длинные и густые усы прикрывают частично большую черную родинку на правой щеке. Как догадываюсь, из-за родинки Али Шафак относится ко мне доброжелательно, как к собрату по несчастью. Хотя не отвергаю и то, что приязнь ко мне основана на том, что говорю на его языке, или не имеет видимых причин, зарождается на подсознательном уровне. Может, среди его предков было много русских женщин, и теперь русской крови в нем больше, чем турецкой.
        - Аллах услышал мои молитвы, и мы благополучно добрались! - патетично произносит он, после чего деловым тоном спрашивает: - Ты не передумал, не хочешь принять предложение султана Селима, долгих лет ему жизни?
        Послу было поручено султаном навербовать опытных английских капитанов. Пока не уговорил никого. Он предложил и мне послужить в турецком флоте командиром корабля третьего ранга. Я тоже отказался. Одной из причин было то, что придется воевать с русскими. Сейчас Османская и Российская империя собираются дружить против Франции, но я знаю, что союзнические отношения будут продолжаться не долго.
        - Пока нет такого желания, - отвечаю я. - Может, когда закончится война с Францией…
        - Предложение моего повелителя останется в силе. Такой отважный капитан не пожалеет, если поступит к нему на службу, - в который раз повторяет он.
        Второй причиной отказа была липкость турок. Раздражает она меня.
        - Чашечку кофе? - предлагаю я.
        - Не откажусь! - радостно соглашается бывший посол.
        Кофе и причиндалы для его приготовления я взял на последнем призе. Оказалось, что мой слуга Саид умеет прекрасно готовить этот напиток. К сожалению, готовит он кофе только для моих гостей и втихаря для себя и своих друзей. Я к этому напитку равнодушен.
        - По-европейски? - спрашиваю я, когда мы заходим в мою каюту.
        Посол с тремя женами, восемью детьми и служанками живет в офицерской каюте, которую ему уступили английские джентльмены после намека Горацио Нельсона. Контр-адмирал даже заикнулся, что лучше было бы уступить пассажирам капитанскую каюту, но я возразил, что адмиральская на «Авангарде» еще лучше подойдет для этой цели, после чего он согласился, что хватит и офицерской на корвете.
        - Конечно, - голосом кающегося грешника произносит Али Шафак.
        В Неаполе его приучили добавлять в кофе пару капель коньяка. Аллах не разглядит их в полной чашке. Люди придумали бога, чтобы играть с ним в дурачки.
        В бухту Золотой Рог нас не пустили, разрешили встать на внешнем рейде в Мраморном море. В будущем здесь тоже будет рейд. Время от времени я останавливался на нем на несколько часов, когда работал под российским флагом, чтобы получить американские доллары от турецкого агента. Передавались они якобы без ведома турецких властей. Российские тоже якобы не знали о таких операциях. Идиотские законы заставляют изображать из себя идиотов тех, кто их должен выполнять. Экипаж работал по двум договорам: российскому и кипрской фирмы. По российскому получали примерно четверть зарплаты, с которой работодатель платил сумасшедшие налоги, а по второму - всё остальное, без всяких налогов, но только если находились на судне в момент получения наличных от турецкого агента. Списался с судна - задолженность получишь, если снова устроишься к судовладельцу Черноштану, не к ночи будет помянут.
        Посла Али Шафака вместе с женами, детьми и слугами перевезли на берег. Первым делом они все вместе бухнулись на колени и помолились. После чего наняли арбу, запряженную двумя волами, на которую посол нагрузил свое барахло, детей и жен. Его самого везли верхом на нанятом коне, которого вел под узду хозяин. Слуги шли пешком.
        Я высадился на берег вместе с ними и прошелся до ближайшего рынка пешком, что здесь непозволительная роскошь для офицера и любого другого богатого или знатного человека. Меня сопровождали двое слуг и трое морских пехотинцев, вооруженных палашами, поэтому местные торговцы вели себя скромно, насколько понятие скромность совместимо с турками. Впрочем, и византийцы, и их предки греки считали скромность недостатком. Я накупил две корзины всякой зелени и сладостей. Большую часть последних потихоньку съедят слуги, а я сделаю вид, что не замечаю этого.
        Город сильно изменился, причем не внешне, дома остались такими же, по крайней мере, похожими, а внутренне. Ритм жизни стал другой. Раньше жители двигались с вальяжной неторопливостью, но бодренько, а сейчас сонно, как бы через силу. Я бы еще понял эту сонливость, если бы сейчас была испепеляющая жара, но день-то по местным меркам холодный. Это уже был не Константинополь, а Стамбул. Грустный вывод помог мне избавиться от грустных воспоминаний о былых временах.
        81
        В начале апреля корвет «Хороший гражданин» присоединился к англо-португальской эскадре, которая блокировала остров Мальта. В Валетте сидели в осаде около трех тысяч французов, захвативших остров прошлым летом. Они сделали доброе дело - выгнали с острова рыцарей, управлявших населением по своему средневековому разумению. Аборигены не оставили это доброе дело без наказания - восстали против своих новых правителей, когда узнали о разгроме французского флота возле Абукира. Они почему-то были уверены, что будут сами управлять собой, не подозревая, что им уготовили другую судьбу. Когда правитель Священной Римской империи Карл Пятый отдал Мальту рыцарям, то поставил условие, что в случае их ухода остров вернется в Сицилийское королевство. Нынешний неаполитанский король был правопреемником сицилийских. Горацио Нельсон по слухам прочно обосновался под каблуком леди Гамильтон, а король неаполитанский - под каблуком своей жены, и в итоге две спевшиеся стервы вершили судьбы тысяч людей по своему усмотрению. Они решили, что Мальта должна вернуться в Неаполитанское королевство, возместив потерянное на        На остров претендовали и русские, поскольку император Павел был Гроссмейстером ордена святого Иоанна Иерусалимского. Флот под командованием вице-адмирала Федора Ушакова захватил острова Китира, Закинф, Кефалония, Лефкас и Корфу (Керкиру), которые раньше принадлежали Венецианской республике, а потом отошли французам, а сухопутная армия под командованием Александра Суворова, получившего звание генерал-фельдмаршала Священной Римской империи, громила французов в Италии. Русский адмирал предлагал англичанам помощь в освобождении Мальты, но получил отказ от английского коллеги. Кстати, контр-адмирал Горацио Нельсон постоянно поливал грязью вице-адмирала Федора Ушакова, что говорило о всепоглощающей зависти к русскому флотоводцу.
        Осада протекала вяло и скучно. Французские суда здесь появлялись очень редко. В январе сумела прорвать блокаду шхуна с продовольствием в сопровождение тридцатидвухпушечного фрегата «Ворчун». Уйти им не удалось, остались в гавани. Англичане пытались «вырезать» французские корабли, но были встречены таким плотным и метким артиллерийским огнем, что вернулись ни с чем.
        Во второй половине мае пришло сообщение, что французский флот под командованием адмирала Брюи, министра военного флота республики, в составе двадцати пяти линейных кораблей и десяти фрегатов незаметно для англичан вышел из Бреста, миновал Гибралтарский пролив и добрался до Тулона. По догадкам англичан, этот флот должен был отправиться в Египет на помощь французской армии, застрявшей там. Морскую блокаду Мальты временно сняли, нас перевели к Палермо, а потом к недавно отвоеванной Менорке. Адмирал Джон Джервис тоже снял блокаду Кадиса и вошел в Средиземное море. Следом за ним это сделал испанский флот, попавший во время перехода в шторм и изрядно пострадавший. Испанцы обосновались в Картахене. Пока англичане поджидали французов восточнее недавно захваченного острова Менорка, адмирал Брюи провел караван транспортов с хлебом и боеприпасами к Генуе, где передал это все французской армии, после чего обошел английский флот южнее, взял в заложники испанский флот в Картахене, потому что испанское правительство уже склонялось к заключению мира с Англией, и вместе с ним через Гибралтар вернулся в Брест.
Бедный адмирал Джон Джервис после такого позора занемог и передал командование Средиземноморским флотом вице-адмиралу красной эскадры Джорджу Кейту-Элфинстону.
        В июне Неаполь был освобожден русскими от французских ставленников. Им предложили приемлемые условия капитуляции, которые были приняты. В это время в Неаполь прибыл контр-адмирал Горацио Нельсон и по подсказке Эммы Гамильтон отменил условия капитуляции, казнив пленных, в том числе и адмирала князя Франческо Караччиолло, семидесятилетнего старика, который поимел когда-то дерзость отказаться общаться с валлийской шлюхой. Старика не расстреляли, как полагается казнить военного, а повесили, как обычного вора. При всем неуважении английских моряков к неаполитанским, подобное обращение с адмиралом они сочли недостойным. Вице-адмирал Джордж Кейт отправился догонять французский флот, а контр-адмирала Горацио Нельсона послал захватывать Мальту. К тому времени французы успели подвезти на остров припасы. Горацио Нельсон продолжил захватывать Мальту, сидя в Палермо под юбкой Эммы Гамильтон. Герой стремительно превращался в шута. Я подумал, что попадись ему раньше опытная женщина, сумевшая решить его сексуальные проблемы, знаменитым адмиралом стал бы кто-нибудь другой, потому что английский флот сейчас
сильнейший, кто бы им ни командовал.
        82
        Корвет «Хороший гражданин» был послан на разведку к Тулону, где пополнил, благодаря корсиканцам и французским сеньориям, запасы продуктов, а когда пришел на рандеву в порт Маон на Менорке, там уже не было английских кораблей. Капитан порта передал мне приказ вице-адмирала Джорджа Кейта присоединиться к эскадре контр-адмирала Горацио Нельсона, блокировавшей Мальту. Я снялся с рейда поздно вечером и пошел не на юго-восток, к Сицилии, а на север, к французскому берегу. Уверен, что Горацио Нельсону не сообщили, что я войду в состав его эскадры. Он будет думать, что я в составе флота Джорджа Кейта. Даже если меня разоблачат, уйду в отставку. Занудные блокады без призов чертовски надоели, причем не только мне. Пурфириу Лучани уже дважды подходил ко мне и спрашивал, нет ли возможности отпустить их? Я пообещал сделать это, когда найду им замену, чего делать не хотел.
        Мы были на траверзе мыса Креус, когда дозорный заметил на северо-западе, позади нас, парусник. Это был полакр - трехмачтовое купеческое судно. У него на наклоненной вперед фок-мачте латинский парус, на грот-мачте - прямой, а на бизань-мачте - гафельный. Мачты-однодеревки, без стеньг и марсов. Такое впечатление, что на этом судне встретились три эпохи парусного вооружения. Шел полакр под французским флагом. Завидев нас, завернул в Порт-де-ла-Сельва, мимо которого проходил.
        С английским флагом на флагштоке корвет приблизился к бухте, лег в дрейф, приготовил к бою пушки левого борта и спустил на воду баркас и рабочий катера. В баркас погрузились корсиканцы под командованием лейтенанта Хьюго Этоу, а на катер - морские пехотинцы под командованием лейтенанта Томаса Хигса. Всего сорок три человека. Я был уверен, что этого даже многовато. Трусливые экипажи предыдущих французских и испанских судов притупили во мне осторожность.
        На этот раз все пошло не совсем так. Я это понял, когда увидел, что на полакре натягивают противоабордажные сети, открывают порты и высовывают стволы пушек. На обращенном к нам, правом борту их было пять: три девятифунтовки в центре и две шестифунтовки по краям. Я хотел отдать приказ абордажной команде вернуться, но они так резво неслись к цели, что вряд ли услышат или сделают вид, что не услышали. Ребята застоялись за последние месяцы. Им хотелось реального дела и денег. Полакр водоизмещением не менее шестисот тонн и в полном грузу - это именно то, чего им не хватало.
        Французы успели сделать два залпа. На наше счастье, стреляли ядрами. Первый залп прошел выше, а из второго одно ядро угодило в баркас. Я видел, как какого-то корсиканца буквально вышвырнуло в воду. Стреляли и из мушкетов. Одновременно абордажную партию обстреливала с берега батарея из трех шестифунтовых фальконетов. И эти не отличались точностью, но разок попали в катер, который все-таки сумел первым добраться до полакра, спрятавшись за ним от береговой батареи. У лейтенанта Хьюго Этоу хватило ума не вести баркас к противоположному борту полакра, как я приказывал, чтобы атаковать с двух сторон, не подставлять себя под обстрел с берега, а приткнуться рядом с катером. Дальше стрельба была только из мушкетов. Довольно интенсивная, с большим количеством дыма, из-за чего я не сразу заметил, как морские пехотинцы и корсиканцы забираются на борт приза. Несмотря на то, что в баркасе и катере осталось лежать по несколько человек, я уже не сомневался, что полакр стал призом.
        Бой на палубе длился минут пять. Я заметил в подзорную трубу, что несколько уцелевших членов экипажа отправились на берег вплавь. Заодно и помоются. Якорь выбирать не стали, перерубили канат топором и начали поднимать и ставить паруса. Теперь береговая батарея стреляла по полакру. Лупила по корпусу, хотя разумнее было бы по рангоуту, чтобы не смог уйти самостоятельно. Через полчаса полакр был рядом с корветом.
        - Приз захвачен, сэр! Экипаж уничтожен полностью, кроме тех, кто сиганул за борт. Наших погибло трое, ранено восемь человек, - доложил лейтенант Хьюго Этоу, вручая мне судовые документы.
        Полакр с итальянским названием «Прекрасная Аврора», вооруженный десятью пушками, с экипажем сто тринадцать человек вез под французским флагом из Генуи в Барселону пятьсот тонн риса и хлопчатобумажные и шелковые ткани.
        - Принимай командование, - приказал я Роберту Эшли. - Идем в Гибралтар. Проверь, нет ли пробоин ниже ватерлинии, не берешь ли воду. Если есть, поставишь пластырь и доложишь. Будем принимать меры, иначе рис разбухнет и разорвет корпус.
        - Есть, сэр! - козырнув, как я учил, радостно воскликнул юноша и заспешил на полакр.
        Роберту Эшли нравится командовать призами. Уже, наверное, чувствует себя не меньше, чем коммандером. В следующем году уже сможет сдавать экзамен на лейтенанта, и, как он наверняка думает, каждая запись в журнале, что благополучно довел приз до порта назначения, пойдет ему в плюс.
        До Гибралтара четверо раненых умерло, а двоим ампутировали руки, одному левую, другому правую, в которых мушкетные пули раздробили кости. Оба калеки были корсиканцами, а из убитых - четверо. Калеки теперь будут пожизненно получать английскую пенсию, равную половине оклада, если будут жить на территории королевства. Я выдал им свидетельства о ранении во время службы в Королевском флоте и посоветовал поселиться в Гибралтаре или на Менорке, пока англичане опять не захватят Корсику. Был уверен, что и остальные корсиканцы запросят замену, но ошибся. Не знаю, что больше понравилось им - бой или богатая добыча, но уходить со службы передумали.
        - Если зайдем на Корсику, я приведу новых, - пообещал Пурфириу Лучани.
        Добыча была очень богатая. Одни ткани стоили почти столько же, сколько судно. Плюс рис, который подмок только самую малость, потому что все шесть пробоин были выше ватерлинии. Его сразу же купили на нужды Королевского флота. По предварительным и довольно скромным подсчетам, приз тянул на двадцать тысяч фунтов стерлингов. Моя доля - пять тысяч, а обычный матрос получит около двадцати фунтов. Я прикинул, что в двадцать первом веке мое нынешнее состояние равнялось бы нескольким миллионам фунтов стерлингов. Грабить от лица государства - тоже выгодное дело.
        83
        Дороти Деладжой родила своему мужу дочь. Говорит, что отец - я. А что ей еще говорить?! Не повторять же слухи, которые ходят по гарнизону Гибралтара. Впрочем, слухи эти мне до одного места. Это не моя жена, и воспитывать ребенка или платить алименты не обязан. Разве что появились грустные мысли о Фион: как она там столько лет без мужа?! Я получил от нее сразу пачку писем. Большую часть текста составляло описание взросления дочери: сю-сю-сю и охи-ахи. Это успокаивало. Если бы в жизни жены появился другой мужчина, писала бы о хозяйственных делах.
        Отдохнув недельку в Гибралтаре, я повел корвет к Корсике, где отпустил корсиканцев на полтора суток по домам. Вернулись все, несмотря на мои опасения, и привели новичков на место погибших и покалеченных. Заодно притащили много съестных припасов. Они ведь теперь по меркам острова сказочно богатые люди. Пурфириу Лучани похвастался мне, что купил четыре земельных участка. Теперь на него работают арендаторы, а он может сидеть целый день на террасе своего дома, потягивать винцо и наблюдать, как на него работают другие - предел мечтаний каждого нормального жителя Средиземноморья.
        От Корсики пошли на северо-запад, к французскому берегу. Там было пусто. Такое впечатление, что на Средиземном море не осталось ни одного купеческого судна. В устье Роны стоял французский фрегат. Что он там делал, не знаю. Выяснять не решился. Захват полакра поубавил у меня дерзости. Не то, чтобы бояться стал, но не хотелось терять людей. Привыкаю к экипажу, не люблю, когда он меняется. Тем более, что этот обучен, знает корабль, а если будет много новичков, потеряем часть боеспособности.
        На траверзе Барселоны развернулись и пошли напрямую к Генуе. Там, конечно, опасно, есть шанс нарваться на французский фрегат, но наверняка есть добыча.
        Этот поход проходил интереснее предыдущих. Стояние лагом с судном, нагруженным рисом, аукнулось нам увеличением крысиного поголовья. Видимо, появление особей из другого региона способствовало увеличению случек и, как следствие, потомства. Везде стояли крысоловки, каждый день матросы выбрасывали за борт десятки крысиных трупов, но грызунов становилось всё больше. Это мне надоело, поэтому приказал поймать несколько штук и закрыть в высокой бочке. К сегодняшнему дню крыс в бочке осталось всего две. Остальных они сожрали. Обычно крысы жрут только трупы сородичей. Крысиное мясо у них, наверное, типа деликатеса, запретного в теплом виде. Голод заставил отведать живых сородичей. Две последние сидели на максимально далеком расстоянии друг от друга. Вроде бы не следят за соперником, но стоит одной переместится, сократить дистанции, попробовать оказаться сзади, как другая сразу же увеличивает его и поворачивается к ней острой мордой.
        - Киньте им маленький кусочек сыра, - приказываю я.
        Сыр падает посередине, катится к стенке. Обе крысы кидаются к нему. Одна успевает схватить сыр, наверное, радуется, но в это время другая впивается зубами ей в шею. Клубок из двух серых тел, от которого отлетел кусочек сыра, пару минут перекатывается по днищу бочки, после чего замирает. Одна крыса торопливо подбегает к сыру, быстро съедает его, а потом возвращается к трупу второй и начинает жрать с головы, не обращая внимания на крики и свист зрителей.
        - Завтра утром выпустите ее, - сказал я.
        Теперь другие крысы для этой - лакомое блюдо. Крысы не умеют противостоять крысоеду, только убегают. Но куда спрячешься от подобного себе?!
        Люди, попробовавшие человечинку, тоже подсаживаются на нее. Во время моих скитаний по морям я слышал много рассказов о людоедстве и видел не только тех, кто съел своих собратьев по кораблекрушению, оказавшихся с ними в одной лодке или на плоту, но и тех, кто пристрастился к поеданию себе подобных на берегу, причем не обязательно в голодные годы. Случалось такое не только в прошлом, но и в относительно благополучном в этом плане двадцать первом веке. Стоял я как-то в небольшом порту на острове у западного берега Африки. Название опущу, чтобы не испортить аборигенам охоту. Рядом с нами расположился большой морозильный траулер под либерийским флагом и с интернациональным экипажем, большую часть которого составляли граждане стран, образовавшихся после распада Советского Союза. Их предупредили, что здесь лучше не сходить на берег, но бывшие «совки», прошедшие через стреляющие девяностые, плевать хотели на такие предупреждения. Пошли бухнуть втроем - вернулись вдвоем. Третьего, литовца, полиция нашла уже освежеванным и выпотрошенным.
        Через день в утренних сумерках мы чуть не разминулись с французским бригом «Невообразимый». Я действительно не мог вообразить, что встречу кого-нибудь в этом районе, поэтому впередсмотрящего не было. Бриг заметил морской пехотинец, который вышел на бак, чтобы отбомбиться. Будущий приз шел в сторону Балеарских островов. По типу судна и малой осадке я догадался, что это корсар, поэтому разговор начали на высоких тонах - с выстрела двух погонных пушек, продырявивших его главный парус фок-мачты. Мы находились у брига под ветром, северо-западным, поэтому уклониться не смог, а воевать не решился, потому что не ему с восемью трехфунтовыми фальконетами тягаться с нами.
        Шкипер, пожилой и со спокойным взглядом пофигиста, был, как ни странно, не из военного флота.
        - Нет работы. Судовладельцы опять боятся выпускать суда из портов, ждут, когда война закончится, - пожаловался он. - Предложили побыть корсаром - и я согласился от безденежья.
        - Хоть что-то успел захватить? - поинтересовался я.
        - Да только два дня назад вышли из Тулона. Хотел пойти к Тунисскому проливу, а судовладелец сказал, что возле Гибралтара будет больше шансов, - ответил шкипер и поскреб ногтями щеку, покрытую наполовину седой трехдневной щетиной.
        Мы проводили приз до Гибралтара, чтобы тридцати девяти членам его экипажа не пришло в голову задурить. Заодно отдохнем от трудов праведных.
        84
        Отдохнуть нам не дали. Я готовился встать на якорь, когда к борту подошла шлюпка от капитана порта. На борт корвета поднялся по штормтрапу бравый лейтенантик с тонкими, лихо закрученными вверх усиками, которого я пару раз видел в салоне Дороти Деладжой.
        - Вчера утром милях в десяти на восток отсюда на наш левантийский караван напал французский приватир, захватил одно судно. Повел в сторону Малаги. Капитан порта приказывает вам догнать его, - сообщил он.
        Я поставил на якорь бриг «Невообразимый», забрал призовую команду и отправился догонять его собрата. После захвата корсаром приза прошло более суток, так что и для нас это судно станет призовым, если отобьем.
        Я заходил в Малагу несколько раз. Город расположен на берегу большой бухты. Порт в будущем будет защищен двумя длинными брекватерами. Помню, что будет девять причалов, причем восемь под номерами, а девятый назовут Восточным. Все восточное у западноевропейцев на особом счету. Уделить внимание остальным частям света не считают нужным. Перед портом будут два оффшорных терминала с подводными трубопроводами для танкеров и газовозов. Грунт на рейде хороший, песок с мелкой галькой. Стоять опасно только при юго-восточных ветрах, которые нагоняют в бухту высокую волну. Сам город показался мне в будущем наименее испанским, что ли. Вроде бы в старой части такие же дома, как в других испанских городах, но постоянно натыкаешься на какой-нибудь новодел, который тут ни к селу, ни к городу. Величественный храм расположен посреди бедного района. Остатки римского амфитеатра - всего лишь место для ночных тусовок молодежи. За старинными стенами, которых сохранится несколько километров, причем от разных эпох, начиная с финикийцев, никто не следил, при мне местный житель выковырял из раритета пару каменюк на
хозяйственные нужды. Это родина Пабло Пикассо, поклонником которого я не являюсь, поэтому в музей с его картинами не ходил. Боялся, что приму за граффити хулигана-школьника. Мне тогда больше понравилась старинная крепость, построенная арабами немного выше римского амфитеатра. За исключением археологического музея и части дворца, по крепости можно ходить без экскурсовода, где хочешь и когда хочешь, трогать все руками. В ней столько разных переходов! Насколько у меня хорошо развит внутренний компас, но и то несколько раз не мог определить, куда надо идти, чтобы выйти их крепости, тыкался наугад.
        В конце восемнадцатого века брекватеров еще нет, крепостных стен, за пределы которых город уже вылез, сохранилось больше, а на берегу сооружен бастион для двенадцати двадцатичетырехфунтовых пушек. Еще одна батарея из шести орудий находилась в небольшой крепости на мысу, ограничивающим вход в бухту с юго-запада, с гарнизоном которой мы обменялись сигналами. Предоставленные мне шкипером капера «Невообразимый» оказались правильными. Наверное, есть батарея и на северо-восточном мысу, но мы до него не добрались.
        Солнце уже заползало за горизонт, когда корвет под французским флагом и с баркасом на буксире медленно и спокойно вошел в бухту. Ветер был северный, шли курсом крутой бейдевинд правого галса, делая от силы узла полтора. Я рассчитывал добраться до рейда во время навигационных сумерек, чтобы никто не поперся в темноте проверять нас, встать на якорь, а ночью сделать черное дело и смыться. Меня интересовали два судна на рейде - бриг и флейт голландской постройки, оба под французским флагом. Корсар стоял мористее, словно боялся, что приз сможет удрать. Возле него я и собирался «кинуть яшку».
        - Парус на мачту! - приказал я.
        Корвет, быстро терять скорость, продолжил движение вперед, к французскому корсару, на главной палубе которого стояли десятка два членов экипажа. Настроение у них было приподнятое. У ребят праздник - такую богатую добычу отхватили. Как мне сказали в Гибралтаре, флейт далеко не новый, третий десяток разменял, но водоизмещением восемьсот пятьдесят тонн и груз ценный: специи, кофе, ткани, стеклянная и керамическая посуда, выделанная кожа. Кое-кто из французов махал нам рукой, приняв за своих. Я помахал им в ответ.
        Будто на бриге ждали этого жеста, из-за его кормы появилась лодка-«четверка» с двумя гребками и рулевым, а на носовой банке сидел офицер. Я сперва подумал, что это шкипер брига едет брататься и хвастаться добычей, но, когда подошли ближе, понял, что это испанец. Скорее всего, он из гарнизона Малаги и направляется к нам, чтобы выяснить цель визита.
        Я не был уверен, что выяснит испанский офицер только то, что хотелось бы нам, поэтому тихо приказал:
        - Баркас подтащить к правому борту, оборудовать там одни штормтрап, а второй - по левому борту. Абордажной партии приготовиться к погрузке в баркас. Комендорам к орудиям, зарядить ядрами.
        Уйти ни с чем было бы глупо. Раз уж влезли, пойдем до конца. На береговой батарее всего пара часовых. Остальные, привыкшие за много лет спокойной жизни отдыхать на службе, наверняка сидят сейчас в одном из домов неподалеку от пушек, а может, уже отправились по личным делам в город. Самое большее минут через тридцать будет темно. Надеюсь, до наступления темноты батарея не успеет сделать много прицельных выстрелов.
        - На флейте не должно быть много французов. Как захватишь его, сразу руби якорный канат, ставь все паруса и иди на выход в море, курс зюйд-ост. Не останавливайся, чтобы ни случилось, на огонь с берега не отвечай, огни не зажигай, нас не жди, веди приз в Гибралтар, - шепотом проинструктировал я лейтенанта Хьюго Этоу.
        - Будет сделано, - тихо подтвердил он и пошел к оборудованному на правом борту штормтрапу.
        Я перешел на левый борт, к которому приткнулась лодка с испанским офицером. Молодой и ловкий, он быстро поднялся по штормтрапу, перевалился через фальшборт, спрыгнул на палубу. Сделав два шага в мою сторону, замер и более внимательным взглядом окинул стоявших па главной палубе людей. Наверное, мы не слишком похожи на экипаж французского военного корабля, хотя рядом с непрошенным визитером были в основном корсиканцы, которых внешне не отличишь от провансальцев. Впрочем, может быть, это мне так кажется, а испанец с первого взгляда определит, кто есть кто из жителей Средиземноморья.
        - Добрый день! - произнес я на испанском языке. - Рад приветствовать вас на борту английского военного корабля!
        Молодой человек положил правую руку на эфес шпаги, но сразу понял, что сопротивляться бесполезно, улыбнулся, стараясь не показать испуг.
        - Вы обязаны были поднять национальный флаг! Вы нарушили правила войны! - нашелся он.
        - Мы еще не начали военные действия, не произвели ни одного выстрела, - возразил я. - Ты - мой гость. Отпущу, если благополучно выйдем из бухты.
        - Я - заложник? - уточнил он.
        - Может и такое случиться, если ваши пушки начнут стрелять по нам, - ответил я. - Поэтому пошлем твою лодку к береговой батарее, чтобы предупредили о твоем нахождении на борту корвета. Надеюсь, командиру батареи не безразлична твоя судьба?
        - Я тоже надеюсь! - криво усмехнувшись, неуверенно молвил испанский офицер.
        - Начинаем погрузку абордажной партии! - приказал я лейтенанту Хьюго Этоу.
        Баркас у правого борта, виден с береговой батареи, но не французам. Надеюсь артиллеристы не сразу сообразят, кто и зачем грузится в баркас. Я подождал, когда он обойдет корвет по корме и направится к флейту.
        - Скажи своим людям, чтобы быстро плыли к батарее. Пусть предупредят, что ты погибнешь первым, если начнут стрелять, - сказал я испанскому офицеру.
        Наверное, возможность погибнуть от своих сильно его напугала, потому что зачастил со скоростью испанского базарного торговца, начав и закончив фразой:
        - Передайте капитану Мендосе, чтобы не стрелял, иначе попадет в меня!
        Испанская лодка рванула к берегу, а баркас в это время прошел по корме брига и направился к флейту. На французском корсаре начали догадываться, что мы не французские военные моряки, по крайней мере, на главной палубе началась суета.
        - Поменять флаг! - скомандовал я матросу у грот-мачты, а комендорам: - Пушки к бою!
        Французский флаг стремительно полетел вниз, а вместо него взвился английский. Заскрипели, открываясь, крышки пушечных портов, стволы карронад высунулись наружу на самую малость.
        - Целиться ниже ватерлинии! - отдал я следующий приказ комендорам.
        На захват брига у меня не было ни времени, ни матросов. Наверняка на нем пять-шесть десятков человек. Если и на него послать соизмеримую абордажную партию, то на корвете некому будет стрелять и работать с парусами. Но и ничего с ним не сделать тоже нельзя, иначе будет безнаказанно обстреливать и нас, и, что хуже, тех, кто нападет на призовое судно.
        И на флейте, к борту которого подошел баркас, и на бриге поняли, что праздник вдруг закончился. Если на призе сопротивляться никто не собирался, понимая, что в баркасе намного больше людей, а за убийство или ранение могут наказать беспощадно, то на палубе корсарского судна появились люди с мушкетами и двое начали устанавливать на фальшборте однофунтовый фальконет на вертлюге.
        - Орудия готовы к бою! - доложил мичман Роберт Эшли, которого прямо перло от счастья, что участвует в самом настоящем бою.
        - Огонь! - скомандовал я.
        Корвет задрожал от залпа. Такое впечатление, что грохот испугал его, заставив задергаться. Представляю, как испугались горожане, а еще больше - солдаты гарнизона, которым, как и большинству нынешних испанцев, абсолютно не хотелось погибать. Между нашим кораблем и корсарским судном повисло густое облако черного дыма. Когда дым раздуло ветром, открылся бриг с развороченным левым бортом. С расстояния метров пятьдесят промазать трудно. Все десять больших ядер угодили в цель, но три легли намного выше ватерлинии. Жаль, не смогу вычислить, кто так сильно промазал. Остальные попали возле ватерлинии, немного выше или ниже нее. В две пробоины уже затекала вода, а до остальных было по несколько сантиметров. Если первые две не заделают в ближайшие минуту-две, то потом спасти судно будет практически невозможно, придется выбрасываться на мель, чтобы не затонуть. Если успеют.
        - Лево на борт! Ставим паруса! - приказал я.
        Корвет начал медленно поворачивать влево, одновременно немного приближаясь и к берегу. Там на батарее все еще были только часовые. Они смотрели на нас и пытались понять, что происходит. Такое впечатление, что английский флаг на нашей грот-мачте принимали за глупую шутку.
        На флейте, который был повернут к ветру левой раковиной, тоже обрубили якорный канат и начали ставить паруса и поворачивать вправо. По нему стреляли с брига из мушкетов, но не очень часто. У французских корсаров появились другие более важные дела - собрать личные вещички, спустить на воду катер и лодки и погрузиться в них до того, как бриг осядет слишком глубоко или, что еще хуже, ляжет на борт.
        Я уже подумал, что выскочим из бухты без потерь, когда прогремел залп береговой батареи. Видимо, капитан Мендоса не высоко ценил жизнь своего сослуживца. Корвет в этот момент был метрах в четырехстах от батареи и под острым углом к ней, но четыре ядра угодили в цель. Попадание одного я увидел, потому что врезалось в стеньгу грот-мачты и срезало ее. Два матроса свалились с марса на палубу, как перезрелые груши. Стеньга наклонилась, удерживаемая тросами такелажа, и на несколько секунд замерла в таком положении. Этих секунд хватило остальным марсовым, чтобы соскользнуть на руках по марса-фалам на палубу. Наверняка обожгли ладони, но это лучше, чем свалиться с высоты вместе со стеньгой, которая рухнула вперед, оборвав несколько канатов. Еще три ядра попали в корпус выше ватерлинии. Одно из них сшибло с лафета карронаду, убило двух комендоров и оторвало ногу третьему.
        Не зная, насколько хорошо обучены испанские артиллеристы, я дал им две минуты на перезарядку, после чего напрягся, ожидая следующий залп. Теперь мы были практически кормой к батарее, и ядра полетят в каюты, мою и офицерскую, и выше, над шканцами, сметая тех, кто на них стоит. Прошло три минуты, пять. Мы удалились от батареи еще на кабельтов или даже больше. Испанские пушки не стреляли. Не знаю, что их остановило. Еще достаточно светло и расстояние не такое уж и большое, есть шанс попасть в цель. Может быть, капитану Мендосе наконец-то передали слова нашего заложника или он понял, что критических попаданий не будет, а по мелочи тратить ядра и порох не захотел. Флейт двигался левее и впереди нас, еще дальше от батареи. Шел быстрее. У него все мачты целы, а на борту, как я понял, находились пленные английские матросы, которые быстро поставили все паруса.
        Выйдя из бухты, мы перевезли на корвет пленных французских корсаров и большую часть абордажной партии, включая лейтенанта Хьюго Этоу. На флейт переправили мичмана Роберта Эшли. Пусть учится кораблевождению, а то останется неучем и подастся в адмиралы.
        При входе в Гибралтарскую бухту я отправил испанского офицера на шлюпке на испанский берег. Мы теперь такие богатые, что можем плюнуть на пять фунтов стерлингов за пленного врага.
        - Передадите капитану Мендосе, что у него меткие артиллеристы: они попали в цель, но не задели вас, - пошутил я на прощанье.
        - Я уверен, что он будет рад это услышать! - счастливо улыбаясь, произнес испанский офицер.
        85
        Ремонт корвета «Хороший гражданин» затянулся до начала февраля. Не по моей вине. Я бы с радостью вышел в море раньше, но сперва нас игнорировали, а потом не было леса, ждали прибытия каравана из Англии. За приз нам заплатили быстро, так что экипаж не роптал. Выкупил флейт представитель страхового агентства Ллойд. Это было агентству выгоднее, чем платить страховку. Уверен, что выкупили с большой скидкой. Как мне рассказала Дороти Деладжой, ее муж поднял на этой сделке пятьсот фунтов стерлингов. Не за красивые же глаза их дали!
        Плохое отношение к корвету случилось из-за того, что стоило нам ошвартоваться к молу верфи, как на берег огромной стаей ломанулись крысы. Они бежали, плотно сбившись, по четыре-пять в кривых шеренгах и образовав колонну длиной метров десять. Может, немного меньше. Впереди и по бокам трусили крупные самцы, в середине крысята и молодые самки, сзади - старые самки. Мне так показалось, потому что вряд ли отличу самца от самки без детального изучения гениталий. Зрелище было такое завораживающее, что все, кто наблюдал - члены экипажа корабля, рабочие верфи, любопытные горожане, случайно оказавшиеся неподалеку - делали это молча. Крысы добрались до ближайшего дома и поодиночке влезли в нору в фундаменте. Как они все, несколько сотен, там поместились - не представляю. Предположил, что это не нора, а портал на планету крыс. После того, как телепортировалась последняя, кто-то из береговых зевак громко присвистнул, а потом все они посмотрели на нас, как на смертельно больных.
        - Скоро утонете, сгорите или взорветесь, - высказал предположение старый тиммерман, пришедший осматривать корвет. - Крысы заранее чуют беду!
        Я не стал говорить ему, что беду мы сотворили, точнее, воспитали, собственными руками. Крысиный король настолько привык к людям, что не прятался. Даже когда на корабле еще были другие крысы, каждый день наведывался на камбуз, где получал пайку от кока. Вот кто радовался появлению крысиного короля больше всех! Рабочим верфи кто-то всё же рассказал, кто виноват в бегстве крыс, но ему не поверили. В итоге нам обещали, что вот-вот начнут ремонт, но ничего не делали. Их можно было понять: зачем переводить материал, если корабль обязан погибнуть!
        Приступили к делу только в начале января, когда я пообещал начальнику верфи, что пожалуюсь вице-адмиралу Джорджу Кейту, которого ждали в Гибралтаре со дня на день. Кстати, правильнее было бы называть его Джорджем Элфинстоном, поскольку он являлся пятым сыном лорда Чарльза Элфинстона. Кейт - фамилия его деда, шотландского лорда-маршала, как называли главу семейства, имевшего право на маршальский жезл. Шотландцы пошли дальше англичан - сочли, что некоторые рождаются не только знатными, но еще и с талантом маршала. Дед бездарно повоевал с англичанами и провел большую часть жизни на материке, а внук проявил себя толковым, пусть и не хватающим звезды флотоводцем, исправно служа английскому королю.
        Прибыл Средиземноморский флот вместе с караваном двадцать первого января. Не догнав врага, вице-адмирал Джордж Кейт повел корабли в Портсмут. Англичане были уверены, что французы и испанцы перешли в Брест для того, чтобы прикрыть высадку десанта на остров Британия и/или Ирландия. Ждали до Рождества, после чего поняли, что их надули, что враг не собирается появляться на поле боя.
        Мне передали, что командующий флотом интересовался, почему корвет стоит в порту? Ему рассказали, что корабль получил повреждения, «вырезая» в Малаге захваченное французским корсаром, купеческое судно. Спросить, почему я оказался в Малаге, а не крейсировал, как он приказал, возле Мальты, вице-адмирал не счел нужным. Наверное, подумал, что меня послал в Гибралтар Горацио Нельсон, который был уверен, что корвет «Хороший гражданин» ушел со Средиземноморским флотом в погоню за французско-испанским. Если вообще что-либо знал о вверенных ему кораблях. По слухам, отважный контр-адмирал Горацио Нельсон ни на шаг не отходит от леди Гамильтон. Наверное, как в детстве, держится за юбку, чтобы не упасть.
        Сказать, что я сильно расстраивался из-за простоя корабля, тоже нельзя. Мне было с кем и чем заняться в Гибралтаре. Видимо, дурной пример Уильяма Гамильтона, который дружил с Горацио Нельсоном, любовником своей жены, повлиял и на Петера Деладжоя. Разница была только в том, что послу вот-вот стукнет семьдесят и женщины, наверняка, перестали быть для него главным искушением, а интендант еще худо-бедно исполняет супружеские обязанности.
        86
        Дует холодный северо-западный ветер. Предыдущий день был теплый, утром было тихо, над морем висел густой туман, в котором видимость была от силы метров пятьдесят, но к обеду ветер усилился балов до шести, что по меркам Средиземного моря можно считать штормом. Корвет «Хороший гражданин» обогнул Сицилию с юга, по Тунисскому проливу, надеясь захватить там приз, а теперь приближался к Мальте с запада. Навстречу нам шел французский линейный семидесятичетырехпушечный корабль, за которым гнались два таких же английских. Поскольку первый из догонявших постреливал из погонных пушек, а ему отвечали из ретирадных, можно быть уверенным, что флаги на всех кораблях соответствуют национальной принадлежности.
        Корвет «Хороший гражданин» приготовлен к бою. Мой экипаж уверен, что это всего лишь формальность. Слишком разные весовые категории. Я и не собираюсь тягаться с линкором. Пусть с ним бодаются равные ему по силе, два против одного, а я обеспечу их поединок, от которого французы пытаются уклониться. Если вражеский корабль будет пленен, экипажу корвета светит одна шестнадцатая (одна восьмая разделенная на двоих, присутствующих при захвате). Поскольку линейный корабль третьего ранга с вооружением и припасами в среднем стоит пятьдесят тысяч фунтов стерлингов, моя четверть от одной шестнадцатой может оказаться вполне приличной.
        Мы шли так, чтобы разойтись с французом правыми бортами на близкой дистанции. Если не выстрелим в него, линкор сочтет западло тратить на нас боеприпасы. Но мы выстрелили. И не просто выстрелили. Я повернул корвет левым бортом к врагу перед его носом и с дистанции кабельтова два произвол залп из десяти карронад, заряженных книппелями. Целили по парусам и рангоуту. Попало не всё, но того, что нашло цель, хватило, чтобы на фок-мачте французского линейного корабля остался только брамсель, совершенно не пострадавший, марсель превратился в лоскуты, а главный парус сорвало вместе с реем. На грот-мачте два нижних паруса обзавелись таким количеством отверстий, что вряд ли работали и на десятую часть своих возможностей. В придачу порвало грот-брасы и парус грот развернуло вдоль ветра, перестал работать вообще. Французский линкор все еще шел вперед, приближался к нам, но скорость падала стремительно. Четыре его погонные пушки выстрелили по нам, сорвав крюйсель на бизань-мачте. Корвет продолжил разворот, а затем начал удаляться, взяв круче к ветру, чтобы вражеским комендорам пришлось подвигать пушки, если
захотят выстрелить в нас еще раз, потому что идти таким курсом линкору слабо.
        Видимо, капитан французского линейного корабля понял, что не успеет поменять пострадавшие паруса и оторваться от погони, поэтому начал поворачивать право, под ветер. Наверное, хотел встретить догоняющих его врагов продольным залпом с левого борта, а нам влепить с правого. По английским линкором пусть палит, у них борта толстые, а вот у корвета раза в два тоньше, поэтому нам под бортовой залп из тяжелых пушек лучше не попадать. Посему я тоже повернул влево, под ветер, чтобы быть у него на правой раковине, вне зоны бортовых пушек. По нам еще раз пальнули из погонных, но не учли смещение и промазали.
        Дальше те члены экипажа корвета «Хороший гражданин», кто находился на верхних палубах, наблюдали, как ведут бой линейные корабли. Англичане, не обращая внимания на продольной огонь, подходили к врагу, постреливая из погонных пушек, с двух сторон, чтобы взять в два огня. Первым настиг врага «Оглушительный», который я опознал, благодаря флагу контр-адмирала Горацио Нельсона. На подходе он положил паруса на мачту и медленно приблизился к вражескому линкору, который развернулся носом на ветер, чтобы отвечать бортовым залпом. По мере того, как «Оглушительный» начал равняться с вражеским линкором, оба принялись стрелять из пушек, первый - из носовых, второй - из кормовых, переходя к следующим. Били по готовности, но вроде бы английские грохотали немного чаще. Мне хотелось, чтобы было именно так. Должен признать, что французы отвечали на удивление хорошо, на уровне опытного английского корабля. Только когда с другого борта к ним подошел «Нортумберленд» и открыл огонь, запал у французов кончился. Флаг быстро опустился до черного облака порохового дыма, окутавшего линкор, и словно бы нырнул в него.
        Еще с полминуты грохотали английские пушки, а потом наступила тишина. Ветер раздул черную тучу, открыл французский линейный корабль с упавшей грот-мачтой, обрывками почерневших парусов и канатов, свисающих с фок-мачты и бизань-мачты, с пробоинами в бортах, и два английских, которые выглядели намного лучше, хотя «Оглушительному» досталось. На последнем подняли сигнал капитану корвета прибыть к флагману.
        У Горацио Нельсона, недавно ставшему контр-адмиралом красного флага, физиономия была кислая, будто не выиграл, а проиграл сражение и попал в плен. Мятый пустой правый рукав не был пристегнут к мятому кителю на груди, болтался во время ходьбы. Наверное, чтобы не закрывал ордена, которых было больше, чем в двадцать первом веке у северокорейских генералов, родившихся после войны. Правый глаз словно прищурен, из-за чего казалось, что контр-адмирал собирается подмигнуть заговорщицки. Расхаживая по каюте, в которой еще стоял запах уксуса и горелого пороха, он резко махал левой рукой, сжатой в кулак, словно вколачивал в палубу невидимых мне врагов.
        - Вот мы и взяли в плен «Благородного», который сбежал от нас в Абукире и захватил потом «Леандра»! - первым делом похвастался он. - Жаль, контр-адмирал Пирри погиб. Он был, пожалуй, единственным стоящим командир во всем французском флоте.
        - Да, дрались они не в пример другим французским кораблям, - согласился я.
        - Тем славнее наша победа! - хвастливо произнес Горацио Нельсон. - А ты молодец, правильно поступил! Если бы не обстрелял его, вряд ли бы мы догнали, - похвалил он и меня. - Буду ходатайствовать, чтобы тебя перевели на фрегат или линейный корабль.
        - Лучше на фрегат, - подсказал я.
        - Почему? - спросил он так, будто не знал, что на фрегатах оклад ниже, зато у толкового командира призовых больше.
        - Сражаться в ближайшее время будет не с кем, на линейном корабле умру от скуки, - ответил я.
        - Я бы тоже хотел служить на фрегате, но сам понимаешь… - махнув в очередной раз левой рукой, произнес он, так и не объяснив, что именно я должен понимать.
        Наверное, был, как и я, уверен, что это знает каждый дурак.
        - Вам положен корабль первого ранга, - грубо, по-военному, лизнул я.
        - Я теперь всего лишь командир эскадры, - сказал он печально и поделился со мной: - Если бы ты знал, как мне все здесь надоело!
        - Догадываюсь, - поддержал я, чтобы не забыл замолвить за меня словечко.
        - Ладно, иди, - отпустил меня контр-адмирал и, когда я уже открывал входную дверь, сообщил: - Я решил разделить призовые на три корабля, поскольку все участвовали в его пленении.
        - Благодарю! - искренне произнес я на прощанье.
        А мне говорили, что контр-адмирал Горацио Нельсон, мягко выражаясь, жадноват. Вот и верь после этого людям!
        87
        Призовые за французский линкор немного скрасили нам нудную службу в блокадной эскадре. Нашей обязанностью было не пропускать в Валетту французские суда со снабжением и следить, чтобы оттуда не сбежал восьмидесятипушечный линейный корабль третьего ранга «Гильом Телль», последний участник сражения при Абукире, не попавший в плен к англичанам. Захватить его было делом чести.
        В это время вице-адмирал Джордж Кейт перевез на Мальту тысячу двести неаполитанских пехотинцев, которые сменили пятьсот португальских. Что те, что те были не ахти вояки, поэтому смена была хороша только увеличением количества дармоедов на острове, на котором и так не хватало еды. После чего командующий Средиземноморским флотом ушел к берегам Италии, оставив контр-адмирала Горацио Нельсона командовать осадой Мальты. Последнему это очень не понравилось. Видимо, его добрые пожелания своему командиру услышали на небесах, потому что стоило Джорджу Кейту семнадцатого марта оставить свой корабль «Королева Шарлотта» на пару часов, как на флагмане случился пожар, а потом и взрыв. Погибло около семисот человек.
        Узнав об этом, контр-адмирал Горацио Нельсон решил, что ему незачем торчать у Мальты, умотал в Палермо под юбку. Утром двадцать девятого марта начался шторм, английская эскадра отошла от острова, и в одиннадцать часов ночи «Гильом Телль» по-тихому вышел их гавани и рванул в сторону Тунисского пролива. Корвета «Хороший гражданин» на его пути не оказалось. В это время мы дрейфовали восточнее Мальты. Зато его заметил фрегат «Пенелопа», послал с бригом «Менорка» сообщение об этом флаг-капитану «Оглушительного» Эдварду Берри, замещавшего командира эскадры. В шесть утра английский шестидесятичетырехпушечный корабль третьего ранга «Лев» догнал беглеца и вместе с фрегатом «Пенелопа» поставил в два огня. Минут через тридцать подтянулся «Оглушительный» и сменил фрегат, которому к тому времени здорово досталось. Без пятнадцати шесть французский линкор остался без фок-мачты и грот-мачты, но его моряки приколотили гвоздями флаг к бизань-мачте и продолжили сражение. Они продержались до девяти тридцати пяти. Погибших и раненых было более двухсот человек. Если бы все французские корабли сражались так же, как
«Благородный» и «Гильом Телль», вряд ли бы англичане выиграли хоть одно сражение. На наше счастье, таких кораблей на весь французский флот было всего два, и тем пришлось драться с многократно превосходящими силами противника.
        Четырнадцатого апреля к Мальте подошла русская эскадра в составе тринадцати линейных кораблей, десяти фрегатов и семи меньших кораблей и подключилась к осаде. Как поделился со мной капитан фрегата «Пенелопа» Генри Блэквуд, приход русских пробил контр-адмирал Горацио Нельсон через Лондон и Санкт-Петербург. Приказ адмиралу Ушакову поступил от самого императора Павла Первого. Горацио Нельсону хотелось как можно скорее избавиться от неприятной обязанности осаждать Мальту, но при этом он был против штурма крепости, в которой засел французский гарнизон. Если русские захватят Валетту, они и получат протекторат над Мальтой, как это случилось с семью островами в Ионическом море. Адмирал Ушаков освободил их и превратил в республику Семи Островов под протекторатом русских и якобы турок, но последние не имели никаких оснований поверить в это. Поэтому мальтийский гарнизон брали измором. Во избежание международного конфликта нам порекомендовали не общаться с русскими, если не будет крайней необходимости.
        Я решил не только не общаться с земляками, но и повел корвет в Тунисский пролив, надеясь на добычу. Вначале попадались только союзные суда. Вахтенный мичман с парой морских пехотинцев отправлялся на встреченное судно, проверял соответствие судовых документов поднятому на мачте флагу и возвращался на корвет. Так было до двадцать восьмого апреля.
        Этот полакр водоизмещением тонн восемьсот впередсмотрящий заметил позади нас. Подгоняемое северо-восточным штормовым ветром, судно шло со стороны Мальты, нагоняя нас. На корвете были подняты только главные паруса, причем я раздумывал, не убрать ли их, не поменять ли курс на острый бейдевинд и не поднять ли штормовой стаксель? Так и сделал, заметив преследователя. Полакр не демонстрировал никакого флага, поэтому я счел его английским и приказал поднять французский флаг. Вот такая у меня манера шутить. На полакре тоже подняли французский флаг. Я подпустил его ближе, после чего приказал поднять английский флаг. Такого на полакре не оказалось.
        - Выстрелить холостым! - приказал я комендорам погонных пушек.
        Это был приказ полакру опустить паруса и лечь в дрейф, невыполнение которого грозило началом боевых действий. Судя по количеству пушечных портов, если они не нарисованы, на судне всего восемь пушек, скорее всего, трех- или шестифунтовых. С корветом им тягаться не по зубам. На полакре после небольшой паузы выполнили приказ, оставив только штормовой стаксель, чтобы держаться правой раковиной к ветру и волне. От корвета отошел катер с мичманом Робертом Эшли.
        Минут через пятнадцать на борт «Хорошего гражданина» поднялся рослый мужчина лет тридцати восьми, длинные волнистые черные волосы которого были перехвачены черной ленточкой, как в будущем будут носить во время траура русские женщины. Наработанный стереотип при виде такой ленточки первым делом вызывал у меня вопрос: по ком скорбит шкипер полакра со скромным названием «Поле битвы»? У французов названия купеческих судов или излишне примитивные типа женских имен, или выдают мечты судовладельца. Впрочем, женское имя тоже может обозначать мечту.
        - Откуда и куда? - ответив на вежливое приветствие шкипера на ломаном английском языке, первым делом поинтересовался я на, как считаю, прекрасном французском.
        - Из Валетты в Марсель, - ответил шкипер на родном языке. - Надоело там торчать. Продукты закончились, местным запретили подвозить и продавать нам, на берег не сойдешь. Контрабандисты продавали нам кур по шестнадцать франков, кроликов по двенадцать франков, а рыбу по четыре франка за фунт. Пришлось обменять часть груза на еду. Простояли бы еще пару месяцев - и трюм был бы пуст. Надеялся во время шторма проскочить. Сначала всё шло хорошо… - Он вздохнул огорченно и развел руки: не повезло. - Надо было идти к африканскому берегу и дальше вдоль него.
        Я сочувственно покивал, будто на самом деле разделяю чувства шкипера, после чего спросил:
        - Что везем?
        Полакр сидел неглубоко, поэтому я приготовился услышать самый скучный вариант: в балласте.
        - Хлопок, - ответил шкипер. - Погрузились в Александрии еще в прошлом году, все никак не довезем.
        - Мы это сделаем за вас, - утешил я, после чего отправил Роберту Эшли приказ самостоятельно вести приз в Палермо.
        Пусть запишет в свой мичманский журнал самостоятельное командование судном. Вдруг пригодится?! Ему уже можно сдавать экзамен на лейтенанта, хотя мне все еще кажется, что он зелень подкильная. Как быстро летит время!
        88
        Следующие три недели прошли впустую, после чего я решил вернуться к Мальте. Вдруг осаду сняли, а я все еще несу службу?! Обидно будет. К сожалению, причины для обиды не было. Английский флот все еще блокировал остров, но русского уже не было. Как мне рассказали, Австрия, поиграв очередное сражение на суше, договаривается о перемирии с Францией. Российский император Павел Первый правильно решил, что незачем помогать тем, кто не хочет воевать сам. Появился слух, что и Англия собирается сесть за стол переговоров. Нынешние ученые, такие же точные, как и их последователи, подсчитали, что война длится в среднем шесть лет. Политики верят в любую чушь, поскольку сами ничего другого не произносят, поэтому, скорее всего, сделают всё, чтобы война закончилась. И так уже нехило выползла за временные рамки.
        Помелькав два дня возле кораблей блокирующей эскадры и не услышав упреков за продолжительное отсутствие, а скромность моя не могла смириться с мыслью, что наше отсутствие просто не заметили, я решил опять отправиться на охоту, повел корвет «Хороший гражданин» в Ионическое море. Русские ушли оттуда, а море пустым не бывает.
        Двадцать пятого июня к нам, поскольку правильно ответили на их сигналы, подошло французское авизо «Смелый». В английском военном флоте такие суда называют пакетботами и используют для доставки почты. «Смелый» был водоизмещением сто двадцать тонн, имел парусное вооружение куттера (гафельный парус и два стакселя) и четыре трехфунтовые пушки при экипаже тридцать шесть человек. Командовал авизо мичман Луис Подеста. Везло провиант осажденному гарнизону Мальты.
        - У нас в этом районе рандеву с корветом «Революционер», однотипным с вами, который должен был отвести нас к Мальте, - объяснил причину своей опрометчивости мичман Луис Подеста - шестнадцатилетний юнец с кукольным личиком.
        - Давно на флоте? - поинтересовался я.
        - С августа прошлого года, - ответил он.
        - Закончил морское училище? - спросил я.
        - Нет, поступил на службу матросом. Через полгода, как образованный человек, был произведен в мичмана, и получил под командование «Смелого», - рассказал он.
        Жаль, что я не выплыл к французскому берегу. С моим-то опытом уже бы был адмиралом, если не министром военного флота.
        - С кем еще рандеву здесь? - задал я вопрос.
        - Однотипным с нашим авизо «Грозный» и тремя фелуками, - честно признался мичман Луис Подеста, видимо, чтобы не скучно было в плену.
        Фелука - это небольшое палубное судно тонн до пятидесяти водоизмещением с латинским парусом со срезанным нижним углом, который поднимается на двух реях. Скорость высокая, осадка около метра, экипаж два-три человека, поэтому пользуется большим спросом у пиратов и контрабандистов. Этих наняли власти для доставки снабжения на Мальту. У них был шанс проскочить. Ни линейные корабли, ни фрегаты, ни наш корвет в жизнь бы не догнали фелуку, а так к вечеру все три по собственной воле дрейфовали рядом с авизо. «Грозный» пожаловал только через день. Им командовал мичман Жан-Пьер Баральер, тоже шестнадцати лет от роду, но прослуживший на флоте аж семь месяцев, из которых две недели командовал авизо. Где все это время находился французский корвет «Революционер», обязанный проводить их до Мальты, так и осталось загадкой. Предполагаю, что его вспугнул какой-нибудь из наших фрегатов или линейных кораблей.
        На одно авизо я назначил командиром мичмана Роберта Эшли, на другое - помощника штурмана, а на фелуки - остальных трех мичманов. После чего провел караван до Мессинского пролива и предоставил возможность самостоятельно довести призы до Палермо, где была база эскадры, блокировавшей Мальту, и по один слухам находился со своей любовницей и ее мужем контр-адмирал Горацио Нельсон, а по другим - сладкая троица уже отправилась в Лондон, забив на осаду и войну с Францией.
        89
        С утра двадцать второго августа начался шторм. Точнее, в Атлантике это была бы очень свежая погода, а в Средиземном море принято считать бедствием. По большому счету флот здесь маломерный, для которого волна в три метра уже критична. С борта яхты и метровая кажется очень высокой. Другое дело, когда прешь на балкере тысяч на шестьдесят водоизмещением и смотришь на десятиметровую волну сверху вниз. Французы приучили нас, что удирают во время шторма из бухты Валетты, поэтому корабли английской эскадры обложили Мальту со всех сторон. Мой корвет тоже занял место юго-западнее острова. Если будут удирать, то при северо-восточном ветре это направление самое перспективное. К тому же, уходить лучше в Тулон, а открытый путь туда только по Тунисскому проливу.
        Ночью я удвоил количество наблюдателей. Сидеть на марсе в такой ветрюган, конечно, не сахар, но ведь не просто так. Если захватим приз, каждому обломится неплохая денежка. Прождали напрасно. Может, кто-то из французов и вышел из Валетты, но мы его не заметили.
        На вторую ночь я прогуливался на шканцах, потому что выспался после обеда. Делать было нечего. Все книги прочитал, письма написал, подчиненных раздолбал. Играть с офицерами в шахматы или нарды английскому капитану не положено. Оставалось только изображать из себя морского волка. Мы держались против ветра. Он был теплый, но сильный. Если говорить, стоя против ветра, кажется, что заталкивает слова в глотку.
        - Вроде бы что-то белое на правой раковине! - послышался крик с марса грот-мачты.
        Действительно, кто-то немалых размеров шел в нашу сторону под главными парусами. Если не изменит курс, то пройдет вдоль нашего правого борта, причем близко. Вполне возможно, что это кто-то из своих, хотя непонятно, куда это он в такую погоду и так резво.
        - Команде приготовиться к бою! Карронады правого борта зарядить книппелями! - приказал я.
        Матросы разбежались по мачтам, морские пехотинцы заняли места у фальшбортов. Минимальный запас боеприпасов был приготовлен, но комендоры зарядил карронады с опозданием, когда корабль уже проходил мимо нас. Это был тяжелый французский фрегат четвертого ранга, вооруженный сорока четырьмя пушками. У англичан на Средиземном море таких нет. Он заметил нас и подвернул влево. Если бы шел прежним курсом, проскочил бы впритирку к нам и целехоньким, не успели бы мы выстрелить, а так получил бортовой залп по парусам и такелажу. На фок-мачте парус уцелел, не захватили его, а на грот-мачте и бизань-мачте, как корова языком слизала. Фрегат продолжил движение, постепенно теряя скорость.
        Правее, кабельтовых в двух, я заметил еще один корабль, шедший таким же курсом. В этот мы бы не успевали выстрелить. Да и желания особого не было. Мы даже с одним фрегатом не справимся, разве что задержим его, пока подоспеет подмога. Где-то севернее должны быть наши линейные корабли. Наблюдатели на них должны были услышать грохот десяти карронад и, возможно, засечь вспышки.
        - Лево на борт! Поворот фордевинд! Ставим главные паруса! - скомандовал я.
        Поворот оверштаг казался предпочтительнее, но корвет вряд ли бы без разгона пересек носом линию такого сильного ветра, а кормой проделал запросто. Минут через пятнадцать мы догнали французский фрегат и с кормы влепили ему продольный залп книппелями, сорвав парус на фок-мачте и штормовой стаксель. Дальше начались маневры. На фрегате сперва решили подождать, когда ветер развернет их бортом к нам, и послать благодарность из двадцати двух орудий. Я не стал этого ждать, продолжил держаться у них за кормой под обстрелом двух ретирадных пушек, которые пока никакого вреда нам не причинили. Поняв, что мы останемся по большому счету безнаказанными, на фрегате поставили запасной штормовой стаксель и развернулись носом острее к ветру. Мы тоже убрали паруса, оставив только штормовой, и продолжили держаться за кормой вражеского корабля, постреливая в него из погонных пушек, чтобы не обидно было слушать свист его ядер, посылаемых ретирадными, а заодно и информируя английские линейные корабли о своем местонахождении.
        Первым подошел «Благородный», который под старым именем служил теперь англичанам. Немного отставая от него, шел «Нортумберленд». Впрочем, хватило первого линейного корабля. Как только он начал сближаться на пистолетный выстрел, чтобы всадить бортовой залп из тридцатидвухфунтовок, ядра которых на такой дистанции прошьют вражеский фрегат насквозь, французы спустили флаг. «Нортумберленд» погнался за вторым французским кораблем, но на рассвете вернулся ни с чем.
        Утром мне передали через посыльного с «Благородного», что на захваченном фрегате «Диана» было всего сто четырнадцать человек экипажа, меньше, чем на корвете. Если бы «Хороший гражданин» встал бортом к борту фрегата и открыл огонь, тот бы, скорее всего, сдался до подхода линейных кораблей. Утешением было то, что корвет соблаговолили взять в соучастники пленения, а «Нортумберленд» получит одну восьмую, как находившийся в это время в зоне видимости. Приз был водоизмещением почти полторы тысячи тонн, в хорошем состоянии и оснащен полным комплектом орудий, так что цена ему, с учетом жадности интендантов Адмиралтейства, которое наверняка купит фрегат, не меньше тридцати тысяч фунтов стерлингов. Я получу около двух тысяч, а обычный матрос - около двадцати. С некоторыми призами мы имели больше мороки, а получали намного меньше. Только вот, если бы мы сами захватили фрегат, то не только бы получили в два раза больше, но и я бы стал капитаном его. Что-то мне захотелось покомандовать фрегатом. По жизни не тщеславен, но порой пробивает. К тому же, дело идет к миру, на берегу призов не захватишь, придется жить
на половину оклада, который выше у командира корабля пятого ранга.
        90
        Пятого сентября после двух лет осады сдался французский гарнизон на Мальте. Меня сочли недостойным принимать участие в этом торжественном мероприятии, а так хотелось покрасоваться в новом кителе с двумя эполетами, как полному капитану, прослужившему более трех лет. Все французские суда, стоявшие в бухте, стали призами для всех кораблей англо-португальской блокадной эскадры. Это были линейные шестидесятичетырехпушечные корабли третьего ранга «Афинянин» и «Дего», тридцатидвухпушечный фрегат пятого ранга «Картахена», купеческих два полакра и четыре фелуки. Из военных кораблей только «Афинянин» был в более-менее приличном состоянии и его решили включить в Королевский флот, а остальные два отдали союзникам. Португальская эскадра состояла из одного линейного девяностопушечного корабля первого ранга, двух семидесятичетырехпушечных и одного шестидесятичетырехпушечного третьего ранга и двадцатишестипушечного корвета шестого ранга. Только флагманом командовал португальский контр-адмирал Домингос Ксавьер де Лима, маркиз Низы по жене, получившей этот титул, как наследница Васко да Гамы, а на остальных
португальских кораблях капитанами были англичане. Неаполитанцы с англичанами начали разбираться, кто будет править Мальтой. Все шло к тому, что неаполитанцы, но я знал, что до второй половины двадцатого века Мальта будет под англичанами, чему мальтозы будут рады, по крайней мере, старшее поколение, которое хорошо говорило на английском языке. Мальтийская молодежь, выросшая в свободной стране, предпочтет итальянский - вернется, так сказать, к неаполитанским корням. Моему корвету поручили доставить в Гибралтар сообщение о сдаче французского гарнизона и заодно отвезти почту.
        Странным образом маршрут наш был не самым коротким. Вопреки северным ветрам мы оказались неподалеку от Менорки, и рано утром у мыса Мола встретили испанское сетти «Живой», вооруженное десятью девятифунтовыми пушками. Это был приватир, сопровождавший приз - бово водоизмещением тонн семьдесят. Удирать от нас им пришлось по ветру, поэтому мы быстро догнали приватира и вступили с ним в бой. Я, конечно, приказал приготовить не только погонные пушки, но и карронады, однако был уверен, что они не пригодятся. Испанцы предпочитают сдаваться в плен. Когда сетти после нашего выстрела холостым из погонной пушки начало поворачиваться к нам левым бортом, я решил, что собирается сдаться, и приказал рулевому положить лево на борт, чтобы остановиться. Не тут-то было! Залп из пяти пушек был точен на шестьдесят процентов - три ядра попали нам в корпус, причем два между ветром и водой. К счастью, никто их экипажа не пострадал, но воду начали набирать. Боцманская команда принялась вбивать деревянные пробки в пробоины.
        - Правый борт, стрелять картечью по готовности! - приказал я.
        Пушки на сетти стоят на главной палубе, защищает их только фальшборт, который не помеха для картечи на близком расстоянии. Первые два выстрела из карронад загнали многочисленный экипаж приватира в трюм. Следующие безответно обстреливали вражеское судно, на темном корпусе которого появлялись все новые светлые отметины, словно мы выклевывали там щепки. После третьего выстрела каждым орудием я приказал сделать паузу. Может быть, испанцы не сдаются потому, что боятся высунуться из трюма. Ждал минут пять. Испанский флаг все еще трепетал на грот-мачте, попыток опустить его не было. Видимо, ждали, что мы пойдем на абордаж. Только вот у меня не было желания терять опытных матросов. Лучше потеряем несколько сотен фунтов стерлингов, подпортив приз.
        - Зарядить ядрами и прицелиться в корпус! - скомандовал я, а после доклада о готовности к стрельбе: - Залпом пли!
        Только после второго залпа ядрами на главную палубу выскочил человек и спустил флаг. Он же и приплыл к нам на шлюпке. Это был бывший офицер французского военного флота. Пятьдесят из семидесяти пяти человек его экипажа составляли корсиканцы.
        - Когда захватил бово? - первым делом поинтересовался я.
        - Вчера в пятом часу пополудни, - ответил он и, улыбнувшись, добавил: - Придется подождать, когда пройдут сутки.
        - А какой на нем груз? - спросил я.
        - Вино в бочках, - ответил капитан приватира. - Везли из Маона в Гибралтар.
        Видимо, судьба этим бочкам послужить на благо английского военного флота. Я отправил на борт сетти усиленную призовую партию под командованием мичмана Роберта Эшли, после чего погнался за бово, который спешил в сторону острова Майорка, успев оторваться от нас на пару миль. Догнали его через полтора часа. После чего шли рядом, не стреляя и не предлагая сдаться. Следом за нами шел сетти «Живой». В пять часов пополудни, в виду острова Майорка, я отправил на бово призовую партию под командованием мичмана Джона Хедгера. Сопротивления не было. Пятеро испанцев, составлявшие призовую партию с приватира, превратились в пленных и вместе с освобожденным экипажем судна повели его в Гибралтар.
        91
        Нас опять не спешили ремонтировать, несмотря на то, что крысы с корабля на этот раз не убегали. Наоборот. Нашему крысиному королю стало скучно одному, завел себе подругу. Может быть, не одну. Я решил подождать, когда крыс опять станет много, после чего вырастить нового крысиного короля и кастрировать его, чтобы не отвлекался от основной работы - поедания себе подобных. Впрочем, я не сильно расстраивался из-за задержки ремонта. Моему экипажу тоже было не скучно. По местным меркам они - состоятельные люди. Некоторые одевались даже ярче, чем местные щеголи.
        Когда становилось скучно, читал новую книгу сигналов, выпущенную в этом году. Из хорошего: она стала толще. Из плохого: она стала толще. Больше там говорить было не о чем, потому что передрали старую, немного расширив. Наверное, кто-то на ней напилил немного бабла своим детишкам на молочишко. Разговоров о написании новой книги было много, даже комиссию в Адмиралтействе организовали, которая выделила немалые деньги. Наверное, члены комиссии и написали эту книгу. В будущем англичане станут обличать все остальные страны в казнокрадстве из-за ностальгии по былым добрым временам.
        Лишь в начале января корабелы взялись за корвет всерьез и закончили ремонт за пять дней. После чего мне было строго - настрого приказано без отклонений от маршрута следовать в Палермо, где присоединиться к Средиземноморскому флоту под командованием вице-адмирала Джорджа Кейта, который будет охранять транспорта с десантом. Англичане собрались высадить в Египте пятнадцатитысячный корпус генерал-лейтенанта Ральфа Эберкромби.
        На второй день нас накрыл шторм. Колбасило здорово. Северо-восточный ветер отнес нас на юго-запад, к африканскому берегу. Еще недавно почти все мужское население этих мест занималось пиратством. Теперь сидят тихо. Попасть под раздачу сейчас - раз плюнуть. Отгрести можно от обеих воюющих сторон. Пиратов в плен не берут. Чтобы самим было, кого грабить.
        Когда добрались до Палермо, там уже не было Средиземноморского флота. Переждав шторм, он отправился в Египет. Мы оставили в Палермо почту, взятую в Гибралтаре, и рванули к Мессинскому проливу и дальше к Александрии.
        Средиземноморский флот догнали на шестые сутки. В караване было более полутора сотен плавсредств самого разного водоизмещения и предназначения. Он полз со скоростью самого медленного корабля - узла три. Узнать такой корабль не трудно - у него поставлены все паруса. У остальных парусов меньше или зарифлены, чтобы не вырываться вперед. Пообщаться со мной вице-адмирал Джордж Кейт не счел нужным. Мичман Хьюго Этоу развез на катере почту на корабли флота, заодно пообщавшись с друзьями-приятелями, после чего корвету «Хороший гражданин» приказали следовать справа от конвоя на расстоянии видимости, вести разведку. Что надо было разведывать - не знаю. Французского флота в этих водах нет со времен Абукирского сражения. Французских купцов тоже не повстречали, хотя, как говорят, снабжение французской сухопутной армии, застрявшей в Египте, продолжается. Дорвавшийся до власти Наполеон, видимо, считает своим долгом спасти этих солдат. Сначала бросил их на произвол судьбы, а теперь спасает.
        Восьмого марта, которое у меня до сих пор ассоциируется с Международным женским днем, празднуемым только народами бывшего СССР и то не всеми, мы добрались до бухты Абукир и начали высадку десанта. Корвет «Хороший гражданин» выделил для этого мероприятия баркас и оба катера. Море было спокойное, ветер тихим, поэтому делалось все быстро и толково. Все-таки опыт у англичан в подобных операциях огромный. Всю свою историю они высаживают десанты на чужие берега. Первые пять с половиной тысяч пехотинцев сразу пошли в атаку и сбили засевших на дюнах французов в количестве около двух тысяч человек, которые, наверное, раздумывали, а не помешать ли им высадке врага?
        Четырнадцать тысяч пехотинцев, тысяча кавалеристов, шестьсот артиллеристов, около двух тысяч лошадей и часть боеприпасов и провизии за неделю оказались на берегу. Остальные боеприпасы и провизию перевозили уже без спешки до двадцатого марта.
        Дальше флот отошел к Александрии и занялся привычным делом - блокадой. Навыки в этом деле англичане начали приобретать только последние лет сто-двести. Раньше их самих блокировали. У берега остались только канонерки - небольшие суда с одной мачтой, сдвинутой к корме настолько, насколько возможно, из-за чего напоминали гукеры. Перед мачтой в диаметральной плоскости располагалась пушка большого калибра, обычно двадцатичетырехфунтовка, которая наводилась поворотом корпуса корабля. На корме устанавливали карронаду, чаще такого же калибра. Для нее было придумано специальное приспособление - платформа с двумя колесами на краях, которые двигались по кругу в выемках, что позволяло легко вертеть карронаду на триста шестьдесят градусов. Канонерки не пользовались уважением, хотя командовали ими коммандеры. Про них рассказывали анекдот, что в каждом бою карронады первым выстрелом сшибают собственную мачту. Наверное, придумали его лейтенанты, которым в ближайшие годы не светило стать не только полным капитаном, но даже коммандером.
        Тринадцатого марта состоялась вторая стычка с французами. На этот раз их было около пяти тысяч человек. К Александрии вел узкий перешеек между морем и Абукирским озером, на котором шибко не развернешься, поэтому преимущество англичан в количестве было не очень важно. Сперва англичане потеснили противника, а к вечеру отступили практически на исходные позиции, где и начали закрепляться, запросив с кораблей пушки, которые в следующие дни им и были отправлены вместе с комендорами.
        Двадцать первого марта состоялся третий и последний раунд. На этот раз французов было почти десять тысяч. Напали они в половине четвертого ночи. Меня разбудили звуки выстрелов, вышел на шканцы посмотреть, что происходит на берегу, который был примерно в миле от корабля. Ночь была лунная, ясная. Создавалось впечатление, что в темном зале кинотеатра, подсвеченным жидким лучом проектора, смотришь фильм с очень плохим изображением. С корвета хорошо видны были только языки пламени, вырывающиеся из пушек. Стреляли они не только на суше, но и с моря: мелкосидящие канонерки подошли к берегу очень близко и ударили во фланг врагу. Если, конечно, смогли разглядеть в темноте, где французы, а где англичане. Погибнуть от дружественного огня - это не так страшно, как обидно. Плотный бой продолжался до восьми часов утра, после чего начал стихать и удаляться в сторону Александрии. Англичане победили, во что, наверное, и сам никак не могли поверить. На суше они в последнее время предпочитали проигрывать французам.
        Я как-то в доме Деладжоев пересекся с пехотным полковником, разговорились. Он поведал мне о том, как сейчас воюют. Если встречается пехота, то колонны, как и раньше, разворачиваются в линию и на дистанции шагов сто ведут перестрелку залпами, пока враг не дрогнет. Интереснее было, когда кавалерия, которой у французов было больше, нападала на пехоту. Полк сразу перестраивался в каре. Против него ставили на дистанции, превышающей прицельную дальность стрельбы из мушкета - более ста метров - полковые пушки-трехфунтовки и начинали выкашивать картечью бреши в построении, в которые врывалась конница и уничтожала каре. Если солдаты были опытные, командир, отстреливаясь, отводил их из-под удара, а если не был уверен в своих подчиненных, потому что по неопытности могли не удержать строй, то оставлял на месте. Стоит солдат и смотрит, как в него целятся из пушки, ждет заряд картечи, которая убьет его и еще несколько сослуживцев, и ничего не может сделать в ответ. Разве что пульнуть из мушкета, имея мизерный шанс попасть в артиллеристов.
        В результате этого сражения англичане подошли к Александрии и осадили ее. Победа обошлась им в две с половиной тысячи убитых и раненых, а французам - в четыре. По заявлению противника цифры надо было поменять местами. Кто из них прав - сказать не могу, но точно знаю, что у англичан были ранены четыре генерала, включая командующего Ральфа Эберкромби, который через неделю умер. Говорят, толковый был военачальник, выигравший несколько сражений. Особенно отличился, вешая восставших ирландцев. Уверен, что жители Изумрудного острова, в первую очередь родственники казненных, будут больше всех горевать, узнав о смерти героя.
        92
        С берега весь день дует южный ветер. Дует ровно, без порывов. Несет раскаленный воздух, который словно бы высасывает влагу из открытых участков тела, даже тех, что в тени. Наверное, сейчас градусов сорок выше нуля, если не больше. Термометра у меня нет, поэтому точно сказать не могу. Я стою на шканцах на правом борту, в тени от крюйселя, и смотрю в подзорную трубу на четыре купеческие судна, убегающих от нас на запад. Это полакры «Бонапарт» и «Жозефина» и требаки «Дева Ниеги» и «Блаженство». Нам о них рассказали местные рыбаки. Суда стояли в порту Александрия под защитой береговой артиллерии. Привезли снабжение французской армии и не успели смыться до прихода англичан. Их не «вырезали», не считая нужным терять людей. Деваться этим судам некуда. Все равно попадут в плен вместе со сдавшимся гарнизоном города. В темную ночь на девятое июня при свежем южном ветре купеческие суда попробовали проскочить между английскими кораблями, блокирующими порт. Если бы в составе блокадного флота были только линейные корабли, им бы это удалось. Вместе с корветом «Хороший гражданин» за ними гонятся бриги «Порт Маон»
и «Победитель».
        Поняв, что не удерут, обе требаки поворачивают в сторону берега. Наверное, надеются оторваться на мелководье, потому что обе в балласте. Только вот и оба брига в балласте. Как старший по званию, я приказываю поднять сигналы бригам, чтобы преследовали требаки. Корвет продолжает гнаться за полакрами, которые тоже в балласте, но большего размера и потому стоят дороже. За три с лишним месяца блокады это будут первые наши призы. Когда дистанция сокращается до одной мили, я приказываю комендорам погонных орудий открыть огонь. Надо спешить, потому что часа через полтора станет темно, а поскольку ночь будет безлунная, есть шанс упустить добычу. Французы тоже знают, что ночью возможность улизнуть резко повысится, поэтому не обращают внимания на наши ядра, пока одно из них не срывает главный парус на бизань-мачте отстающего «Бонапарта». Минут через пять такая же участь постигает и главный парус на грот-мачте. Скорость полакра резко падает, а вместе с ней и французский флаг с грот-мачты.
        - Принимай приз! - приказываю я мичману Роберту Эшли, умудрившемуся провалить первый экзамен на лейтенанта.
        Впрочем, не сдали почти все, кто пытался. Экзамен проводили потому, что надо это делать каждые три-четыре месяца, традиция такая, но лейтенанты сейчас не нужны. Кораблей больше не становилось, а входящие в состав Средиземноморского флота в боях не участвовали, потерь не имели.
        «Жозефина» продержалась еще с полчаса, пока наше ядро не срубило бизань-мачту, которая упала за борт, повиснув на уцелевшем такелаже. Пока матросы перерубали канаты, чтобы освободиться от отломавшегося куска мачты, полакр развернуло вправо, потерял ход, и корвет сократил расстояние до двух кабельтовых. Шкипер решил не рисковать и спустил флаг.
        - Принимай приз! - повторяю я приказ мичману Джону Хедгеру, которому еще далеко до экзамена на лейтенанта.
        Он уже перестал бояться оказаться на другом английском корабле среди более взрослых, опытных и сильных мичманов, потому что и сам уже не хуже, поэтому с удовольствием отправляется командовать захваченным полакром.
        Вернувшись через три недели на транспорте, который привез нашему флоту провиант, мичмана привезли почту и новости. Оказывается, пока мы тут осаждаем долго и нудно, вице-адмирал Горацио Нельсон, будучи вторым по рангу после адмирала Хайда Паркера в Северном флоте (точнее, Немецком, как англичане называют сейчас Северное море, а заодно и флот, несущий на нем службу), повел эскадру в лобовую атаку на датский военный флот, который расположили на рейде Копенгагена настолько безграмотно, насколько возможно. Если бы датские корабли встретили врага продольным огнем, вся английская эскадра была бы уничтожена на подходе. Даже несмотря на тупость датчан, они бы выиграли, если бы не струсили. Им надо было продержаться еще пару часов - и у англичан некому было бы воевать: часть кораблей сидела на мели, а остальные были основательно повреждены. Горацио Нельсон понял, что оказался в ловушке, и блефанул от души, предложив датчанам сдаться. И эти лохи сдались. Вот так выигрывают сражения великие стратеги! В итоге адмирал Хайд Паркер, который пытался остановить эту авантюру, был отозван в Лондон, а на его место
назначили Горацио Нельсона.
        Вторым героям этого сражения был английский матрос, который приколотил сбитый английский флаг гвоздями к мачте - повторил то, что сделали французские матросы с линейного корабля «Гильом Телль» и о чем в свое время много говорили на английском флоте. О поступке французов сразу забыли, объявив, что так могут себя вести только доблестные английские моряки.
        93
        Двадцать восьмого июля мы захватили последний приз в этой кампании - испанскую шхуну водоизмещением сто двадцать тонн и с забавным названием «Душа из чистилища». Для этого нам пришлось оказаться в заливе Сидр, в нескольких сотнях миль от Александрии. Поступило сообщение, что эскадра из четырех французских линейных кораблей и нескольких транспортов подошла к африканскому берегу западнее Александрии и собралась высадить там десант. Несколько небольших кораблей, в том числе и корвет «Хороший гражданин», послали на разведку. Мыи разведывали, удаляясь все дальше и дальше на запад, следуя по следам удирающей французской эскадры, а потом завернули на юг, в залив, чтобы посмотреть, не там ли враг? И нашли «Душу из святилища». Шхуна загрузилась в Бенгази невыделанными шкурами, поэтому воняло из трюма неслабо. Шкипер был стар и глуховат, по несколько раз переспрашивал каждое слово. Или прикидывался глуховатым, на жалость давил. Я отправил приз в Палермо.
        Когда вернулись к Александрии, там уже обсуждали условия капитуляции французского гарнизона. Англичане побаивались идти на штурм, поэтому условия были очень почетные: французов с легким оружием и знаменами пообещали отвезти на родину на английских транспортах. Пушки и корабли и суда в гавани доставались победителям. Англичане забрали себе свежие и в хорошем состоянии фрегаты «Египтянка» и «Леобен», а старые и побитые венецианские линейный корабль «Каусса» и фрегат «Мантуя», французский фрегат «Справедливость» и бывшие турецкие корветы «Халил-бек» и «Салабатмане» достались туркам, которые месяца полтора назад присоединились к блокаде.
        Александрия разрослась, стала многолюднее, но при этом приобрела стойкий налет провинциализма. Она и через двести лет, и тысячу двести лет назад не была официальной столицей, однако тогда в ней, как и в Санкт-Петербурге в двадцать первом веке, всегда незримо присутствовал столичный дух. На месте Александрийского маяка теперь крепость. Может быть, именно в маяке и жил столичный дух.
        Три месяца корвет «Хороший гражданин» простоял на рейде. Особой нужны в нас здесь не было. Так понимаю, просто не знали, куда деть и нас, и другие корабли. Это при том, что до нас доходили тревожные слухи о готовящемся, французском десанте на остров Британия. Я знал, что десанта не будет, а вот англичане усиленно ждали его и даже послали великого флотоводца вице-адмирала Горацио Нельсона разгромить французские транспорта. Он дважды атаковал Булонь и дважды улепетывал с разбитой мордой и не только, потому что французы его предложения сдаться посылали далеко и надолго. Об этом эпизоде биографии Нельсона я не знал. Ее старательно будут замалчивать, иначе рушится миф. Если беспринципность в Неаполе и бездействие во время блокады Мальты можно было списать на козни Эммы Гамильтон, то в Булони было явное бездарное командование, когда ничего, кроме тупой лобовой атаки предложить не смог, а потому и победить не удалось.
        Это еще больше напугало англичан. С весны у них был новый премьер-министр Генри Эдингтон, который, в отличие от Уильяма Питта-младшего, посчитал, что войну пора заканчивать. Первого октября были подписаны предварительные условия мира с французами.
        В середине декабря корвету приказали перебазироваться в Гибралтар, где мы простояли до конца марта, когда по суше пришло известие о подписание Амьенского мирного договора. Струсившие англичане отказывались от всех своих завоеваний и обязывались возвратить все захваченные колонии, за исключением острова Тринидад и голландских владений на Цейлоне, больше не вмешиваться во внутренние дела Батавии, Гельвеции, Германии и итальянских республик, а также покинуть все порты и острова, занятые ими в Средиземном и Адриатическом морях. В ответ французы оставляли Неаполь, Рим и остров Эльба. Мальта возвращалась ордену святого Иоанна Иерусалимского. Независимость и нейтралитет ее гарантировались Англией, Францией, Австрией, Россией, Испанией и Пруссией. Английский король Георг Третий отказывался от лилий в гербе и титула французского короля, который его предшественники носили со времен Столетней войны, а взамен французы заставляли своих холуев батавцев компенсировать Оранской династии ее потери на своей территории. В общем, французские дипломаты воевали лучше, чем французские моряки. У англичан в выигрыше был
только король Георг Третий. Ходили слухи, что именно он и продавил такие унизительные условия мира. В тавернах Гибралтара моряки материли свое правительство и задавались вопросом, за что они проливали кровь?! У дураков и вопросы дурацкие.
        Мои матросы такие вопросы не задавали. С ними рассчитались почти за все призы. Задержка была только за захваченные летом. Теперь те, кто не пропил и не прогулял деньги с бабами, вернутся домой состоятельными людьми. Когда поступил приказ следовать в Портсмут, я рассчитал корсиканцев. Домой им придется добираться за свои, а из Гибралтара намного ближе и удобней, чем из Англии. Несколько человек остались в Гибралтаре на постоянное жительство. Людям с деньгами рады везде, английский язык они теперь знают, по крайней мере, ругаются знатно, так что легко впишутся в местное общество.
        В Портсмуте я задержался на две недели, пока разоружали корабль, сдавали имущество, после чего разместили в затоне на отстой. На «Хорошем гражданине» продолжили службу только боцман, тиммерман и констапель. Мичманов Роберта Эшли и Джона Хедгера, чтобы время службы не прерывалось, по моей просьбе записали в корабельную книгу «Бедфорда», который с конца прошлого года превратился в плавучую тюрьму, а остальных отправил в распоряжение Адмиралтейства, чтобы подыскали им места на оставшихся в строю кораблях. Кораблем опять командовал Дэвидж Гулд, который с удовольствием пошел навстречу своему родственнику. Оклады мичманов будут оседать в его карманах, делая легкую службу еще приятнее. В благодарность за это я представил ему состоятельного и перспективного пехотного лейтенанта Томаса Хигса, как претендента на руку Ребекки. Молодые люди понравились друг другу, а отцу и матери девушки понравился банковский счет лейтенанта. После чего я нанял карету, запряженную парой лошадей, и вместе со слугой Саидом, который сидел на козлах рядом с кучером, покатил к жене и дочери в поместье Тетерингтонов.
        94
        Все-таки я не береговой человек. Месяца два-три чувствую себя прекрасно, особенно, если есть, чем заняться, а потом начинаю тосковать по морю, даже если живу на побережье. Первое время вместе с соседом Тетерингтонов мистером Арчибальдом Смитом, заядлым охотником, истреблял лис в окрестностях. Охотились с фоксхаундами (лисьими гончими) - не очень крупными, но резвыми и шумными. Два фоксхаунда создавали столько же шума, сколько целая свора русских гончих. Я помню, как в двадцать первом веке британское общество разделилось на две части: одна были за отмену охоты на лис, другие не хотели нарушать традицию. Таки отменили. Сперва в Шотландии, а потом и в Англии. Пока что это не столько спортивное мероприятие, сколько хозяйственное. Лисы доставляют много хлопот фермерам.
        Я помню, как в двадцать первом веке мой сосед по деревне каждый год отстреливал по несколько молодых лис, не отходя от дома дальше ста метров. К концу лета вырастали лисята и начинали наведываться к нему в гости. Сосед выращивал индюков, гусей, уток и кур. Часть, против своей воли, для лис. Молодые лисы сперва таскали домашнюю птицу осторожно, а потом начинали наглеть, потому что в большинстве домов жили бабки или дачники, которых бояться незачем. Как-то я зашел в деревенский магазин и услышал рассказ бабки, как она сражалась с лисой. Услышала истошный крик домашней птицы, выскочила во двор, а там лиса волочет гусака за шею в сторону леса. Бабка догнала, схватила гуся за крыло и лапу и тянет на себя. Несколько минут играла с лисой в перетягивание птицы, пока у гуся не порвалась шея. В итоге лиса убежала с гусиной головой и частью шеи, а бабка пошла общипывать остальное: не пропадать же добру! Я тоже в деревне постреливал рыжих воришек из спортивного интереса, потому что гусей и кур не выращивал.
        К следующему маю, когда Фион была уже на восьмом месяце беременности, мне пришло письмо от Джона Джервиса, адмирала белой эскадры и даже генерал-лейтенанта морской пехоты, занимавшего ныне пост Первого лорда Адмиралтейства, который интересовался, не найдется ли у меня время посетить его в ближайшие дни? Даже если бы я не умирал со скуки, то все равно не смог бы отказать своему самому главному командиру. Родословная и связи в английском обществе, что бы оно ни вопило о демократии и равенстве прав, были, есть и будут самым важным фактором для карьерного роста. Горацио Нельсон, сын священника, выиграл несколько важных сражений и все еще вице-адмирал, а Уильям Кейт, сын лорда, выиграл всего одно незначительное в тысяча семьсот девяносто шестом году, победив голландскую эскадру, и уже адмирал синей эскадры. У меня родословная слабовата, поэтому до сих пор командир корабля шестого ранга, сидящий на берегу на половине оклада. Так что надо налаживать связи с влиятельными людьми, одним из которых ныне является Джон Джервис.
        На Джоне Джервисе было штатское платье, черное, с вышитым орденом на левой стороне груди и золотым шитьем в самых неожиданных местах. Наверное, чтобы издали напоминало адмиральский мундир. Первый лорд Адмиралтейства принял меня в кабинете размером с половину адмиральской каюты на корабле первого ранга. Видимо, чем дальше в любую сторону от поста адмирала, тем меньше полагалось помещение. Свет в кабинет проникал через единственное окно, узкое и низкое, а искусственный давали два подсвечника на три свечи каждый. Один подсвечник стоял на столе адмирала, на котором больше ничего не было, а второй - на столе секретаря в дальнем от окна углу. Секретарь вроде тот же, что был на адмиральском корабле. На столе у него располагались еще и чернильный прибор из бронзовой чернильницы с крышкой, из-за чего напоминала маленький пивной бокал, бронзового стакана с гусиными перьями, маленького ножа для их подрезки, бронзовой песочницы, содержимое которой использовали вместо промокательной бумаги, пока не придуманной, стопка чистой бумаги и один наполовину исписанный лист. Секретарь внимательно рассматривал конец
гусиного пера, испачканный чернилами. Затем пожал плечами, будто не смог найти в пере причину плохого почерка, после чего продолжил выводить красивые буквы на листе бумаги.
        - Быстро ты приехал! - ответив на мое приветствие, сказал Джон Джервис. - Ждал тебя не раньше послезавтрашнего дня.
        - Надеюсь, простите мне служебное рвение?! - шутливо произнес я.
        - Уже простил! - растянув губы в крокодильей улыбке, молвил он и махнул рукой на стул, который стоял по другую сторону стола, предлагая мне занять его. После чего сразу перешел к делу: - Ты ведь знаешь несколько иностранных языков, не так ли?
        - Так точно! - четко по-военному ответил я, догадавшись, что время шуток закончилось.
        - Мне нужен капитан, который бы попутешествовал по Франции, особенно по морским базам и портам, посмотрел, как обстоят дела во французском флоте, присылая мне отчеты об увиденном. Желательно, чтобы он выдавал себя не за англичанина, чтобы не вызывал подозрения, свободно говорил на другом языке, итальянском или испанском, которыми, как я помню, ты владеешь, - произнес он.
        - Только вот на испанца или итальянца я не похож. Могу выдать себя за датского капитана, оставшегося без корабля во время нападения Нельсона, а теперь подыскивающего место, чтобы отомстить англичанам, - предложил я.
        - Еще лучше! - радостно согласился Джон Джервис. - Ты получишь деньги на дорожные и прочие расходы, и во время путешествия твоя семья будет получать оклад капитана линейного корабля третьего ранга. После выполнения задания станешь командиром такого корабля.
        Я не решился отказаться от щедрой награды и попросить фрегат.
        - Тебе давно уже надо было доверить линейный корабль, - сказал Первый лорд Адмиралтейства, решив, наверное, что я онемел от счастья.
        - Постараюсь оправдать доверие! - бодро отчеканил я, чтобы не разочаровать старика, который уверен, что каждый нормальный человек мечтает стать адмиралом, а все остальные служат в сухопутных войсках.
        95
        Париж сильно изменился с момента моего последнего посещения, стал цивильнее, что ли. Улицы шире и чище, дома - выше и обзавелись многочисленными большими окнами. Я слаб в архитектуре, не знаю, как будет называться стиль, в котором построены многие дома, но он сильно отличался от того, что был раньше и будет позже. Все монастыри и большая часть костелов и соборов закрыты. Монахи исчезли, как класс. Особых следов террора, гильотин на каждом углу, как писали в английских газетах, я не заметил. Революция съела своих детей, а их родственников отправила на поля сражений. То ли насытилась, то ли на вкус они жидковаты. Изменилось поведение парижан - стали вести себя раскованнее, без чрезмерной оглядки на социальное положение, и одеты все более одинаково, а контрасты в основном обуславливались чувством вкуса либо отсутствием его. Само собой, никто не забыл, с какой ложкой во рту - золотой, серебряной, оловянной или деревянной - родился, однако больше никто не кичился своим происхождением. Карету с гербами не встретишь, зато дорогие экипажи и лакеи в ливреях попадались часто. Кстати, лакеев имеют только
благородные люди, которых по идее в Париже быть не должно, буржуа нанимают слуг, а священнослужители - прислужников. Заметно меньше в городе жуликов всех мастей, особенно работавших по разводке богачей. С началом революции большая их часть вслед за дворянами перебралась в Лондон и другие столицы государств, воюющих с Францией. В крупных английских городах французская речь слышалась на каждом углу. Впрочем, немалый вклад вносила английская молодежь, среди которой французский язык стал очень моден. Что в Париже остается неизменным во все времена - количество и качество проституток. Они были везде, на любой вкус и кошелек. По бульварам и паркам разгуливали представительницы высшей категории, одетые не просто по последней моде, а по той, что еще не наступила и, возможно, никогда не наступит. Мне сразу вспомнились показы мод в будущем, где не умеющие шить демонстрировали, что надо носить не имеющим вкуса. В начале девятнадцатого века порядочные женщины, если, по мнению жителей других стран, к ним можно отнести француженок в принципе, одеваются намного скромнее. Получается, что сейчас законодателями мод для
женщин всех стран являются проститутки, а в будущем их место займут геи. Вывод делайте сами.
        Еще одной новинкой в Париже были террасы почти возле каждого кафе или таверны. Раньше сидеть на краю мостовой, засранной в прямом смысле слова, никому не приходило в голову. Теперь выплескивать нечистоты в окна на головы прохожих считается преступлением, а мостовые метут и чистят дворники. Разве что свежие лошадиные «каштаны» можно увидеть да собачий «шоколад». Комнатные собачки вошли в моду, благодаря женщинам. Собачку запускали под широкую юбку, а поскольку у нее более высокая температура тела, чем у человека, теплолюбивые блохи перепрыгивал на бедное животное. Мужчины, как подозреваю, стали заводить комнатных собачек, чтобы хоть что-то запустить женщине под юбку.
        Небольшого черного пуделя имел и мужчина средних лет, полноватый брюнет с залысинами спереди, который сидел за столиком на террасе кафе «Изольда» и потягивал белое вино из стеклянного бокала. Охотничья серая шляпа с фазаньим пером лежала на соседнем деревянном табурете, которые пока что ставят на террасах возле столиков, и пудель время от времени поглядывал на нее то ли с вожделением, то ли с надеждой, что выбрали ее сегодня не просто так. Одет мужчина не броско, но не бедно. Булавка на галстуке с бриллиантом. Такую безделушку может себе позволить богатый буржуа, а не скромный чиновник министерства военного флота, каковым является этот человек по имени Антуан де Ре. Судя по службе в морском ведомстве, это мой потомок, а судя по службе на разведку другой страны - потомок своей матери.
        Скучающая собака в который уже раз исследовала окрестности столика, насколько позволял кожаный поводок, и вернулась созерцать шляпу. На пуделя умиленно смотрели проходившие мимо женщины, на женщин умиленно смотрел хозяин собаки. Оба не сразу обратили на меня внимание. Только когда я занял свободный табурет возле столика, пес подошел ближе и обнюхал меня, помахивая дружелюбно коротким хвостом, а хозяин проделал это же в переносном смысле.
        - Месье Пьер Ришар просил передать вам привет, - произнес я пароль, придуманный мной. У нынешних французов он не вызовет улыбку, а у меня - обязательно, благодаря чему не забуду пароль. - Он сетовал, что давно не получал от вас писем.
        - Я был занят последние две недели, - молвил правильный ответ Антуан де Ре, после чего поделился наблюдением: - Ваш французский слишком хорош для англичанина, акцент еле заметен и явно не английский.
        - Я вырос на Ямайке, где в детстве общался с французскими детьми, а сейчас являюсь датским капитаном, оставшийся без места из-за нападения Нельсона, - сообщил я.
        - Это хорошо. Англичан у нас опять не любят, - сказал он.
        Французы и англичане никогда не будут любить друг друга, даже когда будут сражаться с общим врагом, а сейчас для ненависти есть важный повод: пока я добирался кружным путем через германские княжества и республику Батавия до Парижа, Англия опять объявила войну Франции.
        - Надеюсь, эта нелюбовь не помешает нашим деловым отношениям? - поинтересовался я.
        - Нисколько! - улыбнувшись, заверил Антуан де Ре.
        Я передал ему адрес в Кале, куда теперь надо отправлять письма с интересующей англичан информацией. Несмотря на войну, почтовое сообщение между странами не нарушалось. Наверняка почта досматривалась и резидентом в Кале использовались шифры, но мы ими не пользовались. Племянник пишет дяде о делах семейных и добавляет парижские сплетни. Вот только у племянника слишком много родственников, которые постоянно болеют, лечатся, записываются в армию или на флот или увольняются оттуда, переезжают из города в город… В следующем письме парижский племянник напишет дяде, что его навестил кузен проездом из Дании и отправился дальше, в Тулон, где намеривается подыскать работу на море.
        96
        Хотите верьте, хотите нет, но скупому датскому капитану очень трудно устроиться во французский военный флот. То ему корабль не нравится, то экипаж маловат, то оклад. Правда, предлагали ему то, от чего отказывались даже новоиспеченные французские капитаны, так что подозрительным такое поведение не казалось. Я снимал номер в гостинице «Тихое место», расположенной на склоне горы Фарон, и из окна моего маленького и дешевого номера были видна вся бухта и корабли в ней. С подсчета их начиналось каждое мое утро. Днем я разгуливал по городу, в основном по рынкам, где слушал городские сплетни, а по вечерам сидел в припортовой таверне «У сарацина», куда заглядывали моряки с военных кораблей. По утверждению хозяина таверны, краснолицего рыжебородого весельчака, его предком был пират из эскадры Барбароссы Второго, главнокомандующего всем турецким флотом, зазимовавшей в шестнадцатом веке в этой гавани по разрешению французского короля Франциска Первого после совместной осады Ниццы. Это событие тулонцы помнили потому, что мусульманам разрешили проводить свои богослужения в католическом соборе. Несмотря на то,
что собор недавно перестроили, его до сих пор считают как бы не совсем очистившимся, а потому и не совсем полноценным. То есть, бог услышит не все слова или буквы из твоей молитвы. Мои же слова все доходили до ушей Первого лорда Адмиралтейства, судя по редким ответам, которые вместе с инструкциями изредка приходили мне в письмах «родственника» из Кале.
        Второго октября я сидел в углу таверны «У сарацина», цедил из оловянной кружки местное розово-оранжевое вино с насыщенным фруктовым вкусом, изготовленное из винограда, выращенного на склонах горы Фарон и рядом с ней, из-за чего называлось фаронским. В будущем вина с таким названием не встречал. Наверное, ему придумали более привлекательное имя. За соседним столиком оттягивались матросы с линейного семидесятичетырехпушечного корабля «Берик», построенного в Англии, названного в честь шотландского графства и захваченного тремя французскими фрегатами восемь с половиной лет назад. У корабля были все шансы победить фрегаты, но одним из первых ядер был убит капитан, и первый лейтенант сразу же спустил флаг. Среди англичан тоже есть офицеры, способные быстро принять решение.
        - Давайте выпьем за то, чтобы в нашу ловушку и дальше попадались проклятые англичане! - восторженно предложил один из французских моряков, юноша лет семнадцати, судя по мундиру, мичман.
        Теперь мне стало понятно, откуда у них так много денег. Во французском Средиземноморском флоте задерживали выплату жалованья уже на два месяца, а эти парни кутили на широкую руку.
        - Разрешите присоединиться к вашему тосту? - спросил я мичмана.
        - А ты кто такой? - первым делом поинтересовался он.
        - Датский капитан Нильс Йенсен, командовавший плавучей батареей во время нападения англичан на Копенгаген, - ответил я.
        - Перебирайся за наш стол, датчанин! Выпьем вместе за погибель этих островных крыс! - пригласил мичман.
        Мне сразу наполнили кружку самым лучшим и дорогим вином, из предлагаемых в таверне. Я пил более дешевое, чтобы не вызвать подозрения. Все-таки по легенде я проживаю остатки накоплений на предыдущей службе. Мичмана звали Жан Брюно. Я не стал выяснять, нет ли у него родственников на Тортуге. Слишком сложно будет объяснить, откуда их знаю.
        Вместо этого задал другой вопрос:
        - Хорошие взяли призовые?
        - Отменные! Я получил шестьсот двадцать франков! - похвастался он.
        Я присвистнул восхищенно и спросил:
        - Купца поймали?
        - Нет, двадцатидвухпушечный корвет, когда-то захваченный у нас. Принял нас за своих, встал рядом на якорь, и капитан сам приплыл на лодке на наш флагман. Представляешь рожу этого идиота, когда понял, что вляпался?! - воскликнул мичман и заржал.
        Его поддержали соседи по столу, добавив в адрес английского капитана нелестные отзывы.
        - Как он мог перепутать ваши корабли со своими?! - искренне удивился я.
        - Очень просто! На наших кораблях были подняты английские флаги и сигналы. Недавно наши захватили английскую купеческую шхуну, у шкипера которой нашли переписанную от руки «Книгу сигналов» английского военного флота. Ты же знаешь, командир военного корабля обязательно уничтожит ее перед сдачей в плен, а этот олух не счел нужным! - рассказал мичман Жан Брюно.
        Одна только эта информация окупала все расходы на мое пребывание здесь. При всем моем неуважении к штирлицам, они - очень эффективный и при этом относительно дешевый род войск. Правда, мне уже чертовски надоело быть одним из них, о чем и сообщил в письме вместе с информацией о захваченной «Книге сигналов».
        97
        Это случилось тридцатого апреля. У меня всегда были сложные отношения с этой датой, и по старому календарю, и по новому. По русской мифологии в ночь с тридцатого апреля на первое мая ведьмы летят на шабаш на Лысую гору. По советской мифологии на следующий день они вместе со своими чертями отправляются на маёвку. У меня неприятности случаются до наступления ночи. Наверное, потому, что потом нечисти не до меня. В этом году я прогуливался по Тулону, шел от рынка к порту, когда встретил человека в форме французского морского капитана. От английской форма отличается вставками из красной материи и большим количеством блестящего шитья и висюлек. По мере сближения он смотрел на меня все напряжённее, пытаясь, наверное, вспомнить, где видел раньше. Благодаря шраму, меня трудно забыть. Я тоже не мог вспомнить, где раньше видел этого человека, но интуиция подсказывала, что это один из капитанов захваченных мною, корсарских судов. Мы разошлись молча, после чего я еще какое-то время чувствовал его взгляд.
        На первом же перекрестке я повернул направо, на улицу, ведущую вверх по склону горы, и боковым зрением увидел французского капитана разговаривающим с двумя рядовыми гвардейского конно-егерского полка, одетыми в парадную голубую форму с красными воротниками, ремнями и лампасами и серые шапки из овчины с синими султанами, у которых кончики были белыми. Оба вооружены палашами. Наверное, капитан подговаривал их задержать меня. Я ускорил шаг, насколько позволяла ситуация, чтобы не привлекать к себе лишнее внимание, и на следующем перекрестке опять повернул направо, чтобы по параллельной улице двигаться навстречу преследователям. Если, конечно, меня преследуют. В противном случае у меня был шанс еще раз столкнуться с капитаном нос к носу. На следующем перекрестке я повернул налево, поднялся повыше, а затем направился к своей гостинице.
        - Срочно рассчитайте меня! Получил хорошее предложение в Бресте! - как можно радостнее сказал я хозяину гостинцы, который днем выполнял обязанности портье.
        Вечером того же дня я уже был в Марселе, откуда отправил в Кале сообщение о случившемся. Переночевав в дешевой гостинице, утром на дилижансе поехал в Авиньон, а потом дальше на север по древней римской дороге. После Дижона стал брать восточнее. В Париже мне делать нечего, а добираться до Англии по кратчайшему пути через Кале рискованно. Скорее всего, почта из Тулона в столицу все еще перемещается со скоростью дилижанса, который ее везет, но для меня могут сделать исключение, послать курьера с сообщением об обнаруженном, английском шпионе. По крайней мере, моей мании величия было бы неприятно, если бы ко мне отнеслись с пренебрежением.
        До острова Британия я добрался четвертого июня на голландском судне под шведским флагом. Голландцы патриоты только своего кошелька, что не мешает им искренне верить, что за свою родину готовы головы сложить. Да, были такие времена, но в последнее время кровати у голландцев стали нормальной длины, спать на которых можно лежа, а не сидя, поэтому и умирать из-за всякой ерунды все меньше желающих.
        От таможенного офицера я узнал, что в Англии теперь новый, точнее, старый премьер-министр Уильям Питт-младший. У англичан всегда два премьер-министра: один для мирного времени, а другой для военного. Их меняют по мере необходимости, но с некоторой задержкой. Эта задержка, безусловно, дань традиции. Из этой новости вытекала следующая, менее приятная для меня: в Англии новый Первый лорд Адмиралтейства, Генри Дандас, виконт Мелвилл, который, как моряк, прославился только тем, что стал полным капитаном только в тридцать три года и во время войны с будущими США командовал брандвахтой - сторожевым кораблем для защиты гавани - в устье Темзы. Удачная женитьба сделал его не только богатым, но и великим флотоводцем, а затем и Первым лордом Адмиралтейства. Я не удивился второй новости, потому что знал, что Джон Джервис не ладил с Уильямом Питтом, и догадывался, что причина в классовом антагонизме. Потомственный аристократ и вновь испеченный взаимно ненавидели друг друга.
        По возвращению домой узнал третью новость: у меня родился сын, которого, как мы и договаривались с Фион, назвали в честь деда по отцу Робертом, а второе имя дали в честь деда по матери Джеймс. К моменту моего возвращения малыш уже бегал под присмотром старшей сестры и гувернантки-француженки Сюзон, главной обязанностью которой было говорить с детьми на французском языке. У детей богатых родителей трудное детство: всего слишком много.
        98
        В Северной Атлантике летом иногда бывает чудная погода. Такое впечатление, что находишься в одном из внутренних теплых морей. Корвет «Хороший гражданин» следует в составе конвоя, замыкая его, в Квебек. Командует конвоем капитан Джошуа Браун на шестидесятичетырехпушечном линейном корабле четвертого ранга «Несгибаемый», который следует во главе. Мы защищаем шестнадцать купеческих судов. Защита, конечно, не ахти, но французам и испанцам сейчас не до нападения на конвои. Брест блокирует английский флот Канала, а Тулон - Средиземноморский флот под командованием Горацио Нельсона. Англичане боятся, что оба французских флота перейдут в Ла-Манш и прикроют высадку сухопутных частей на остров Британия. Эскорт придали каравану для защиты от французских корсаров, которые в последние годы нанесли ощутимый ущерб английской торговле, несмотря на то, что Наполеон запретил выдавать новые корсарские патенты, чтобы было из кого набирать экипажи на военные корабли.
        С рейда Спитхед мы снялись восемнадцатого июня тысяча восемьсот пятого года. Между возвращением из Франции и выходом в первый поход прошло больше года. Мне пообещали, что вот-вот, как только освободится место капитана на линейном корабле третьего ранга, сразу займу его. Я прождал семь месяцев. Потом понял, что для меня такое место освободится только в том случае, если Первым лордом Адмиралтейства опять станет Джон Джервис. Нынешнему выполнять обещание предыдущего было по облому, а отказывать неприлично, поэтому и морочили мне голову, ожидая, что сам догадаюсь и приму правильное решение. Такая вот вежливая манера вести дела у западноевропейцев: тебя не назначают, но и не посылают, предлагая самому послать себя. Я узнал, что корвет «Хороший гражданин» все еще в отстое, и попросился на него. Мою просьбу с радостью удовлетворили. Почти три месяца ушло на введение корабля в строй и набор экипажа. Если офицеры и унтер-офицеры приписаны к определенному кораблю и во время отстоя или переводятся на другой, или ждут, получая половину жалованья, то матросы - вольные птицы. Тем более, что у многих после
окончания предыдущей кампании было столько денег, что смогли завести собственное дело. Насильственная вербовка ушла в прошлое, а округа по разнарядке из Адмиралтейства завербовали всех, кого могли, потому что война шла уже два года, Корсика была слишком далеко, так что у нас был шанс долго простоять у мола. Помог с набором нижних чинов боцман Джек Тиллард. Я отпустил его на неделю домой, откуда он вернулся с несколькими бывшими членами экипажа «Хорошего гражданина» и добровольцами, которые готовы были разбогатеть так же, как их предшественники. Недостающих нашли в Портсмуте, развесив на стенах припортовых таверн объявления о наборе матросов на корвет и список кораблей, захваченных им в предыдущую кампанию.
        Сегодня, второго июля, у меня с утра было предчувствие, что день пройдет тихо и приятно. Сначала так и было. После тяжелого обеда, приготовленного коком-англичанином, я уже собирался сделать жим двумя глазами в положении лежа, когда впередсмотрящий сообщил, показывая нам за корму, что видит парус. Я просигналил об этом Джошуа Брауну на «Несгибаемый» и получил приказ выяснить, кто это нас преследует. Мы развернулись и пошли в ту сторону, где был замечен парус. До темноты прошли миль двадцать, так и не обнаружив никого, после чего легли на обратный курс. День, действительно, прошел тихо и почти спокойно.
        Караван догнали пятого июля во второй половине дня. Мы в предыдущий день проскочили его, вернулись назад и опять чуть не прошли мимо, если бы не услышали выстрелы из пушек. Стрелял французский тридцативосьмипушечный фрегат по отставшему, купеческому судну из нашего каравана. Флейт водоизмещением почти тысяча тонн показался французу достойной добычей, ради которой стоило рискнуть. Корабль «Несгибаемый» находился милях в пяти, и идти на помощь ему нужно было галсами против ветра. На это уйдет пара часов. На купеческом судне были двенадцать девятифунтовых пушек и смелый капитан, который сумел продержаться час, за который корвет «Хороший гражданин» с попутным ветром подоспел на выручку. На этот раз я решил плюнуть на превосходство фрегата в пушках. У него их больше, зато у нас, как я думал, более мощные карронады. Да и если фрегат за полчаса не справился с купеческим судном, значит, потенциал его не так и могуч.
        Видимо, подобная мысль пришла в голову и капитану французского фрегата, когда заметили корвет. Так понимаю, «Хорошего гражданина» на вражеском корабле заметили не сразу, потому что слишком увлечены были попыткой захватить флейт, но, как только это случилось, сразу прекратили стрелять, поставили все паруса и рванули в полветра на север. На месте французского капитана я бы разделался с корветом, а потом захватил бы купеческое судно. Вряд ли линейный корабль «Несгибаемый» успел бы подоспеть на помощь. Такая трусость навела меня на мысль, что есть шанс перейти на корабль более высокого ранга без Адмиралтейства. Я, конечно, не Нельсон, но переть буром тоже умею. Просигналив капитану Джошуа Брауну, что отгоню агрессора и вернусь, я погнался за фрегатом.
        Скорость у нас была чуть выше, но при слабом ветре разница была незаметна. Я бы плюнул на погоню и вернулся к каравану, если бы от нас не убегали так трусливо. На фрегате отлично понимали, что линкор «Несгибаемый» уже точно не успеет нам на помощь, а давать бой не собирались. К наступлению темноты дистанция между кораблями сократилась до полутора миль. С фрегата стрельнули разок из ретирадной пушки. Ядро не долетело. К тому же, шло мимо. Мы не ответили. Меня больше заботило, что предпримет капитан фрегата ночью. На его месте я бы лег на обратный курс. Я приказал убавить паруса и выставить дополнительных впередсмотрящих, чтобы каждый наблюдал только за узким сектором, а не вертел головой во все стороны. Все равно будут вертеть, но в своем секторе, надеюсь, не пропустят фрегат.
        С наступлением утренних сумерек заметили фрегат впереди и опять на дистанции мили три-три с половиной. Ветер задул более свежий, баллов пять, и зашел немного к югу, поэтому догонять стали быстрее. Фрегат был загружен основательно, сидел глубоко. На дистанцию около мили мы сблизились после восемнадцати часов погони.
        В девять часов десять минут утра я отдал приказ:
        - Погонным пушкам стрелять по готовности! Целиться по парусам!
        С такого расстояния попасть бы хоть куда. Первые два ядра полетели за молоком. И следующие тоже. С таким же успехом нам отвечали две ретирадные пушки с фрегата. Только когда дистанция уменьшилась кабельтовых до пяти (немного больше девятисот метров), одно наше ядро порвало гика-шкот косой бизани. Парус потрепетал немного на ветру, после чего французские матросы закрепили гик по-новой. Несколько следующих ядер пролетело мимо, а потом одно опять попало в этот парус неподалеку от мачты и проделало в нем дыру. В ответ французы угодили нам в левую раковину, выбив кучу щепок, но не продырявив корпус и не зацепив никого из матросов. Еще несколько безрезультатных выстрелов - и мои комендоры сотворили прекрасное попадание, сорвавшее крюйсель с бизань-мачты. Вскоре французы в ответ оборвали нам кливер.
        Дистанция между кораблями сократилась до пары кабельтовых - и обмен любезностями пошел интенсивнее. Мы быстро «раздели» бизань-мачту и сорвали главный парус и марсель с грот-мачты фрегата, а сами лишились всех кливеров и стакселей и главного паруса на фок-мачте. Вскоре мы сошлись борт в борт на дистанции метров сорок. Обычно на фрегатах на орудийной палубе стоят восемнадцатифунтовые пушки, и у корвета с его тридцатидвухфунтовыми карронадами было бы преимущество в весе залпа даже при меньшем количестве стволов. У этого стояли на правом борту, обращенном к нам, двенадцать сорокадвухфунтовых карронад и одна двадцатичетырехфунтовая пушка. Со шканцев в нас стреляли две восьмифунтовые пушки. Вес залпа был больше у французов. Мы брали темпом стрельбы, выдавая семь выстрелов против их четырех. И солдат у них на борту было больше. Судя по мундирам, фрегат перевозил какую-то сухопутную часть.
        - Огонь ядрами по орудийной палубе! - приказал я своим комендорам.
        Это было, наверное, самое продолжительное из моих морских сражений. Оставив только брамсели и двигаясь очень медленно, мы рубились со страшной силой. Дыма между кораблями сразу стало так много, что я видел только верхушки мачт фрегата. Мои комендоры не видели и этого. Они лупили в дым, надеясь, что ядра сами найдут цель. Заодно дым скрывал нас от вражеских пехотинцев. Пули буквально роями летали над моей головой. Фрегат был выше, и не обученные бою на море, сухопутные, французские пехотинцы брали слишком высоко.
        Ориентируясь по мачтам, я старался удерживать корвет напротив фрегата. Впрочем, вскоре мы сбили у врага фок-мачту и грот-мачту, а он у нас грот-мачту, так что оба корабля практически стояли на месте. Где-то через час я заметил, что с фрегата стреляет меньшее количество орудий. Наверное, наши ядра вывели несколько из строя. На втором часу боя враг попал сперва в одну нашу карронаду, потом во вторую, а на третьем часу взорвалась третью, из-за чего их пришлось заменить на перетащенные с другого борта. Странно, что враги не сделали так же. Или мы уже переколотили более половины всех их орудий?!
        В пять часов вечера у нас закончились ядра, после чего начали палить по врагу картечью. Около шести часов вечера с орудийной палубы поднялся лейтенант Хьюго Этоу с черным от пороховой копоти лицом и мундиром. Трубочист в сравнение с ним показался бы чистюлей.
        - Сэр, «пороховые обезьяны» (юнги) принесли последние мешочки с порохом с бака, в крюйт-камере уже ничего нет, стрелять нечем! - с отчаяньем в голосе доложил он.
        - Значит, пойдем на абордаж, - спокойно произнес я. - Как только отстреляете последние заряды, всем взять ручное оружие и приготовиться к атаке, но на главную палубу до моего приказа не выходить.
        - Есть, сэр! - козырнув, как я учил, воскликнул повеселевший лейтенант Хьюго Этоу и побежал на орудийную палубу.
        Прогремели последние выстрелы наших карронад.
        Пока дым не рассеялся, я приказал рулевым:
        - Лево на борт! - а матросам: - Ставить главный парус на фок-мачте!
        Парус фок казался слишком чистым в сравнение с фор-брамселем. На него успело осесть немного черного дыма, быстро раздуваемого ветром, добавив пару черных полос. В двадцать первом веке этот кусок парусины можно было бы вырезать и продать какому-нибудь музею абстрактного искусства, как картину «Морское сражение». Уверен, что купили бы за несколько миллионов баксов.
        Дым развеялся полностью, открыв корпус вражеского корабля. Мои комендоры поработали на славу. На уровне орудийной палубы борт фрегата практически отсутствовал. Остались только кривые перемычки между орудийными портами. Можно было разглядеть, как внутри суетятся вражеские комендоры, оттаскивая тела убитых или раненых сослуживцев. На главной палубе и шканцах не видно было ни души. Кто командовал фрегатом и командовал ли хоть кто-нибудь, вопрос на засыпку. Обрывки противоабордажных сетей свисали за борт. Сбитая грот-мачта лежала на оставшейся без стеньг фок-мачте, зацепившись марса-реем и тросами такелажа за марс, на котором лежало тело человека со свешенной через край, раздробленной головой, потемневшей от запекшейся крови.
        Корвет медленно поворачивался в сторону фрегата, собираясь навалиться на него. Я ждал, что выстрелят уцелевшие вражеские карронады, чтобы дать команду укрывшимся пехотинцам и остальным членам экипажа выходить на главную палубу и готовиться к рукопашной схватке. Выстрелов не последовало. На орудийной палубе французские комендоры все еще суетились возле своих раненых товарищей, позабыв почему-то о своих прямых обязанностях в бою. Почему - стало понятно, когда на главной палубе появился юный мичман и спустил с бизань-мачты флаг, почерневший от пороховой копоти, ставший практически одноцветным, похожим на пиратский из будущих фильмов о морских разбойниках.
        - Право на борт! Убрать паруса! - стараясь не завопить от радости, как можно спокойнее, скомандовал я. - Мичману Эшли с призовой партией в катер!
        Наступила пауза, будто смысл моих слов был слишком труден для понимания, после чего более сотни глоток заорали так, что даже мои барабанные перепонки, измотанные продолжительным грохотом карронад, болезненно напряглись.
        Когда они успокоились, я, достав карманные золотые часы и посмотрев время, приказал мичману Джону Хедгеру, который вел судовой журнал во время боя:
        - Запиши: «Восемнадцать часов шестнадцать минут. Вражеский фрегат сдался».
        99
        Тридцативосьмипушечный фрегат «Фурия» был вооружен всего двенадцатью карронадами, двумя двадцатичетырехфунтовыми пушками и шестью восьмифунтовками, две из которых были погонными, а две - ретирадными. Экипаж был сокращен на двадцать процентов. Освободившееся место занял груз кофе и сахара и солдаты из шестьдесят шестого пехотного полка. Видимо, часть экипажа и пушки сняли якобы для размещения солдат, а заодно закинули в трюм три сотни тонн колониальных товаров, чтобы маленько подзаработать. Явно это была не капитанская инициатива, потому что командовал фрегатом двадцатилетний лейтенант Габриэль-Этьен-Луис ле Марат-Керданиэл, тяжело раненый в бою. Как мне рассказал юный мичман, спустивший флаг, лейтенант командовал кораблем всего полгода, простояв большую часть этого срока на рейде порта Тер-де-О, расположенного на одноименном острове архипелага Ле-Сент в группе Малых Антильских островов. Оттуда они и везли кофе и сахар. Кстати, груз основательно подмок, потому что в трюме уровень воды был в пять футов, которая натекла через наделанные нашими ядрами пробоины. В бою погибло тридцать пять французов,
тридцать семь было тяжело ранено, а легкораненых не считали. На корвете погиб всего один комендор, когда взорвалась карронада, и ранены щепками и мушкетными пулями пятеро матросов и морских пехотинцев. Такая существенная разница в потерях объяснялась тем, что корвет сидел ниже фрегата и профессиональные навыки французских комендоров были никудышными, поэтому большая часть вражеских ядер пролетела выше, изрядно побив лишь фальшборт и грот-мачту. К тому же, мы выстрелили по сто двадцать девять зарядов на каждое орудие, а французы - около семидесяти. Точно сказать не смогли, потому что подсчет никто не вел. Подозреваю, что ребята прекрасно проводили время в колонии, не утруждаясь боевой подготовкой, а потом их послали в метрополию. По пути они встретили наш караван, и черт дернул напасть на флейт. Иначе бы разминулись с корветом и благополучно добрались до порта Брест.
        Остаток дня и почти весь следующий мы занимались ремонтом обоих кораблей и перевозкой на «Хороший гражданин» французских офицеров, пороха и ручного оружия с «Фурии», на которую я назначил капитаном Роберта Эшли, придав ему лишь пять морских пехотинцев. Я не был уверен, что смогу довести так сильно поврежденный корабль до Галифакса, а малое количество людей будет легче эвакуировать. Снять всех французов не смогу, да и не захочу. На корвете нет места для трех сотен враждебно настроенных пассажиров.
        К вечеру двинулись в путь. Фрегат «Фурия» шел впереди, разместив на корме три фонаря. Из запасных стеньг и обломков мы соорудили на нем фок-мачту и грот-мачту, но парусности для такого большого корабля было маловато, поэтому скорость развивал от силы узла три-четыре. Корвет шел сзади и с наветренной стороны, чтобы быстро подойти и воздействовать на пленных французов, если вдруг решат пошалить, поиграть в героев. К утру ветер раздулся и обе мачты на фрегате сломались. Пришлось взять его на буксир. Ровно через двадцать пять дней и только благодаря хорошей погоде мы добрались до порта Галифакс на полуострове Новая Шотландия, который в будущем станет канадской провинцией с таким же названием.
        100
        В двадцать первом веке Галифакс запомнился мне забавным инцидентом. Я не знал, что в Канаде нельзя фотографировать государственные учреждения без письменного разрешения властей, и щелкнул мобильником старый пакгауз возле порта. Смотрю, ко мне рысачат, насколько это позволял избыточный вес, два полицейских. С советских времен в меня забиты алгоритмы действий при встрече заграницей со шпиономанией, поэтому на всякий случай мигом удалил фотки. Подбегают копы и объявляют, что я нарушил такой-то закон, поэтому буду оштрафован на четыреста канадских долларов.
        - Я ничего не фотографировал, - заявляю в ответ и даю им свой мобильный телефон: - Вот посмотрите, там нет ни одного фото.
        Проверили - точно нет.
        - Но мы видели, что вы фотографировали, - продолжают утверждать они.
        - Вы видели, что я делал вид, что фотографирую, - возразил я. - Разве запрещено делать вид, что что-то делаешь? Я был уверен, что разрешено всё, что не запрещено.
        - Да, это так, - согласились они. - А зачем вы это делали?
        - Чтобы проверить, действительно ли в Канаде все соблюдают закон, особенно полицейские, - строгим голосом ответил я и перешел в наступление: - Ваши средства массовой информации постоянно обвиняют Россию в том, что в ней нарушают права человека, не соблюдают законы, а сами собираетесь наказать невиновного человека.
        Они переглянулись и отвалили.
        У меня стойкое убеждение, что канадцы - это тормозные янки. При этом тормозят они не так, как, допустим, эстонцы и финны, медленно двигаясь и поскрипывая остатками извилин на остатках мозга, а с жизнерадостной неторопливостью обожравшихся рахитов. Наверное, черпают энергию из кофе, который пьют везде: шагая по улице или коридору больницы, находясь в общественном транспорте, супермаркетах, музеях, церквах… Такое впечатление, что канадец рожден, чтобы на планете не осталось ни одного кофейного зерна. Не могу сказать, насколько виновато в этом кофе, но не встречал в Канаде ни одной красивой женщины. Говорят, иногда такие рождаются и, как только научатся ползать, тут же перебираются через границу. Еще одной чертой, редко встречающейся у потомков англосаксов, являются бесцеремонные попытки надуть по мелочи. Если не знаешь, что куда-то можно доехать (я хотел съездить на экскурсию в природный парк) за пару канадских баксов, то тебя будут убеждать, что сделать это можно только за двенадцать через вот это агентство. Когда я сказал, что в интернете пишут, что можно за два где-то вон там, не подскажите где,
меня, нимало не смутившись, продолжили заверять, что лично мне лучше будет за двенадцать вот здесь. Если на сайте канадской гостиницы указана цена номера, не верьте глазам своим. Эта цена бывает пару раз в год, по каким-то особо несчастливым для гостиницы дням, а во все остальные она раза в полтора-два выше. В магазинах на ценниках написана цифра без учета семипроцентного налога с продаж, так что сразу добавляйте к цене одну пятнадцатую. У меня большое подозрение, что подобную мелочную и примитивную хитроватость привнесли в Канаду украинские эмигранты. Это единственная их связь с исторической родиной, поскольку украинский язык и умение и желание работать забыли напрочь.
        Что в Канаде хорошо - улицы чистые, дома ухоженные, с обязательной лужайкой для барбекю, которое делают на газе. Возле каждого дома гараж на пару машин, которые почему-то весь год стоят на открытом воздухе перед крыльцом. В гараже хранят то, что уже не нужно, но выкинуть жалко, поэтому забит до отказа. Скорее всего, тоже украинское наследство. По улицам, машинам, гаражам и домам с утра до вечера мотаются белки, в большинстве черного цвета. Я их называл белками-кочегарами. Все канадцы от мала до велика с утра и до вечера мотаются по улицам, занимаясь спортом. Чем-то же надо заниматься, иначе от скуки умрешь. Бегунов на улицах, особенно утром и вечером, больше, чем прохожих. На машинах передвигаются в основном пенсионеры. На пенсию и мужчины, и женщины выходят в шестьдесят пять - кто бы еще так гадил бабам, если бы не было феминисток?! В десять вечера канадские мальчики и девочки всех возрастов ложатся баиньки. Взрослые, гуляющие после десяти на улицах или сидящие в барах - это иностранцы. Вход в больничные палаты свободный, без всяких халатов. Медперсонал отличается только бейджиками на груди. Я
ходил проведать матроса-филиппинца, который, возвращаясь из бара, решил пройти по парапету и заработал сотрясения мозга, хотя, по моему глубокому убеждению, врачи ему беспардонно польстили. Лечение и питание бесплатное. Лежат по одному или двое в палате, в которой есть туалет и душ. У каждого пациента свой телевизор и наушники, чтобы не мешал соседям. Кормят три раза в день, привозя поднос с заказом в палату. За завтраком делаешь заказ на следующий день. Есть общая кухня с холодильниками, где в любое время суток найдешь кофе, чай, соки, легкие закуски. Мой матрос решил не выздоравливать вечно, однако его через день с англосаксонской бесцеремонностью выгнали из рая.
        В начале девятнадцатого века Галифакс - большая рыбацкая деревня с двумя причалами, в которую перебрались все сторонники Англии в Северной Америке после того, как США стали независимыми. Теперь здесь находится главная база военного флота королевства в Северной Америке. Есть верфь и сухой док для ремонта больших кораблей и имеются специалисты, способные его сделать. К нашему приходу в доке ремонтировали линейный семидесятичетырехпушечный корабль третьего ранга «Кентавр», оставшийся во время шторма без мачт, руля и шлюпок и заимевший большую дыру в правой раковине. Экипажу пришлось выкинуть за борт шестьдесят две пушки, чтобы остаться на плаву. До Галифакса «Кентавра» дотащил на буксире линкор третьего ранга «Орел».
        Фрегат «Фурия» был выгружен, оценен, включая груз, в без малого сорок три тысячи фунтов стерлингов, зачислен в состав Королевского флота и поставлен к молу верфи рядом с корветом «Хороший гражданин» дожидаться очереди на ремонт. Поскольку корвет пострадал незначительно, его начали ремонтировать первым. Капитаном фрегата был назначен я. Такая традиция у англичан - кто захватил более крупный корабль, тот им и командует, если, конечно, не откажется. Я не захотел отказываться, несмотря на намеки Джона Инглефилда, комиссара Адмиралтейства, бывшего капитана, утопившего двадцать три года назад предыдущего «Кентавра» в районе Ньюфаундлендской банки. Он хотел назначить на «Фурию» капитана Генри Уитби, жениха своей дочери Дороти, ныне командующего новым «Кентавром». Подозреваю, что название корабля сыграло главную роль в выборе зятя. Это понижение по службе предоставило бы молодым медовый месяц продолжительностью во много месяцев, поскольку к ремонту фрегата приступят только после окончания ремонта линкора. Если бы мне взамен предложили командование «Кентавром», я бы согласился на обмен, но такое назначение
было не в компетенции комиссара, поэтому мне светило возвращение на «Хорошего гражданина». В итоге коммандером корвета стал мой первый лейтенант Джеймс Фаирфакс, которому пришлось набирать новый экипаж. Старый экипаж я перевел на фрегат. Первым лейтенантом «Фурии» стал Хьюго Этоу, вторым лейтенантом я назначил приказом по кораблю мичмана Роберта Эшли.
        Еще одной проблемой стало требование капитана «Несгибаемого» Джошуа Брауна выделить его кораблю одну восьмую от призовых денег. Мол, в начале сражения - нападении фрегата на купеческое судно - «Несгибаемый» был в зоне видимости. Я впервые сталкивался с такой наглостью. Как и судья Адмиралтейского суда, сухощавый жердяй в длинном, по моде его юности, парике и черной мантии, решивший дело в нашу пользу за несколько минут, которые потребовались, чтобы прочитать рапорта Джошуа Брауна и мой.
        Через неделю после ухода «Несгибаемого» в Галифакс еле заполз раскуроченный во время шторма линейный корабль четвертого ранга «Леандр» и встал в очередь на ремонт после фрегата «Фурия». Поменять местами капитанов линкоров было в компетенции комиссара Джона Инглефилда. Капитан Джон Тальбот перешел на «Кентавр», а капитан Генри Уитби занял его место на «Леандре». Эта рокировка добавляла жениху несколько месяцев отдыха. Генри Уитби и Джон Ингефилд простили мне упрямство, сочтя его знаком судьбы.
        Поскольку в порту имелись три полных капитана, включая меня, а на корвет «Хороший гражданин» и фрегат «Фурия» нужны были лейтенанты, Джон Инглефилд приказал провести экзамен. Открою большую тайну: за день до экзамена я уже знал, что сдадут всего три мичмана, по одному с кораблей капитанов-экзаменаторов. От «Фурии» это был Роберт Эшли. Хотел попытаться и Джон Хедгер, но я отсоветовал. Каждая неудачная попытка уменьшает шансы в следующий раз. Никто не любит неудачников.
        101
        Ремонт фрегата «Фурия» закончился в начале мая. За это время случилось Трафальгарское сражение, в котором объединенный франко-испанский флот потерял двадцать два корабля, а англичане ни одного. Соотношение потерь лучше всяких слов говорит об уровнях сражавшихся флотов, особенно если учесть, что у англичан было на шесть линейных кораблей и один фрегат меньше. Вице-адмирал Горацио Нельсон повторил атаку адмирала Адама Дункана на голландцев у местечка Кампердаун - повел свой флот в нападение двумя колоннами. В самом начале сражения Горацио Нельсона сразили мушкетная пуля, так что вся его заслуга заключалась только в том, что принял решение атаковать. Иногда и этого немало, но великого флотоводца все-таки должно отличать еще и стратегическое мышление, которого у вице-адмирала не наблюдалось, на вторяках работал. Его труп отвезли в Англию в бочке с джином. По слухам матросы, проделав в бочке дырку, через соломинку высосали всю жидкость за время перехода. После этого сражения Франция перестал существовать, как влиятельная морская держава. Она продолжала побеждать на суше, но на море ей нечего было
делать.
        Я бывал в будущем на мысе Трафальгар, когда стоял в порту Гибралтар. Мыс находится на атлантическом побережье неподалеку от пролива. В переводе с арабского языка это «Западный мыс». Там во второй половине девятнадцатого века установят маяк белого цвета и высотой тридцать четыре метра. Я постоял возле маяка, посмотрел в ту сторону, где происходило сражение. Ничего не увидел, хотя до предела напрягал воображение. Тем более, что отвлекали девицы топ-лесс и совсем обнудившиеся. Там прекрасный дикий песчаный пляж, о котором в то время мало кто знал, а потому был не переполнен и не загажен.
        Мой новый фрегат пятого ранга «Фурия» был длиной сорок восемь метров, шириной двенадцать, водоизмещением тысяча восемьдесят три тонны и имел осадку три метра восемьдесят сантиметров. Французские пушки заменили на английские. Поскребя по сусекам, установили двадцать шесть восемнадцатифунтовок на орудийную палубу, двенадцать трицатидвухфунтовых карронад на шкафут и две - на шканцы, а на бак - одну восемнадцатифунтовую и одну двенадцатифунтовую карронады и две двенадцатифунтовые погонные пушки. С учетом погонных, корабль имел сорок четыре орудия и относился теперь к классу тяжелых фрегатов. Экипаж по штату состоял из двухсот восьмидесяти четырех человек, но на момент выхода их порта Галифакс имел на сорок девять человек меньше. Даже фантастические для этих мест призовые, которые получил перешедший на фрегат экипаж «Хорошего гражданина», не помогли набрать полный штат. Здесь просто негде было найти столько людей. Я завербовал было несколько индейцев-микмаков, которые занимаются, в том числе, и рыболовством, не боятся моря, но у них было слишком оригинальное представление о дисциплине. Можно было бы,
конечно, боцманскими «кошками» и виселицей выгнуть индейцев в нужную сторону, но я не захотел ломать их. Тем более, что деньги индейцы пропивают быстрее, чем зарабатывают. То есть, пришлось бы пороть и вешать их, чтобы стали конченными алкашами. Пусть ведут привычный образ жизни на берегу и спиваются без моей помощи.
        Конец весны и все лето мы простояли в порту, ожидая распоряжений из Лондона. Как догадываюсь, Адмиралтейство не знало, чем занять корабли, находящиеся в европейских водах, а уж про нас и вовсе ломать голову не хотели. В конце августа пакетбот доставил приказ отправить фрегат в Портсмут. Первого сентября «Фурия» снялась с рейда Галифакса и пошла на восток.
        102
        Тысяча восемьсот седьмой год фрегат «Фурия» встретил на рейде Спитхед. Получали снабжение и пополняли экипаж. Поскольку на фрегате по штату полагалось сорок пять морских пехотинцев, командовать которыми должны были капитан и лейтенант, Томаса Хигса повысили в звании. Само собой, не обошлось без помощи его родственников, в том числе тестя капитана Дэвиджа Гулда, который все еще командовал плавучей тюрьмой. В помощь моему родственнику прислали лейтенанта морской пехоты Георга Скотта - рыжего румянощекого юношу. Обычно рыжие или очень вспыльчивые, или очень добрые. Нам достался второй вариант.
        Я с женой, детьми и служанкой Сюзон жил на берегу в дорогой гостинице «Золотой слон», снимая трехкомнатный номер. Я теперь очень богатый человек, поэтому обязан вести соответствующий образ жизни. Фион следила, чтобы я не уклонялся от этой обязанности. Заодно накупила мне массу дорогих и бесполезных вещей. По ее мнению, именно наличие таких безделушек и отличает богатого человека от бедного. Судя по количеству таких безделушек у нее, мы даже богаче, чем я думаю.
        В море вышли восемнадцатого января. В составе эскадры контр-адмирала синего флага Самюэля Худа, недавно получившего этот чин, мы блокировали французские порты в проливе Ла-Манш. Мой фрегат возглавлял отряд, который следил за портом Гавр. В мое подчинение поступили тридцативосьмипушечный фрегат «Сопротивляющийся» и куттер «Бодрый». Капитан «Сопротивляющегося» раньше меня получил под командование фрегат, но я раньше стал полным капитаном. Служба была однообразная, скучная. Елозим галсами туда-сюда, в зависимости от ветра и течения. «Бодрый» время от времени отправляется в Портсмут и привозит нам свежие продукты, воду и почту, в том числе умные и своевременные приказы командования.
        Удача улыбнулась нам только двадцать первого октября. Ночью задул юго-юго-западный ветер, усилившийся к утру до штормового. Мы поджались к французскому берегу, где волна была пониже. Старались держаться против ветра, подняв штормовые стакселя. Французский люггер «Аделаида» под военным флагом и с двенадцатью членами экипажа сорвало с якоря на рейде Онфлера и отнесло к нам. Онфлер в последние годы начало заиливать. Суда с большой осадкой уже не могли заходить в него, разгружались на рейде. На люггере попытались пробежать мимо нас к устью Сены и спрятаться там, но высланные мною два баркаса перерезали им путь, а потом и взяли на абордаж. Точнее, абордажа, как такового, не было. Как только первый баркас приблизился к борту французского судна, там сразу спустили флаг. Люггер носил приятное имя «Аделаида». Командовал им боцман, потому что капитан - девятнадцатилетний мичман - пересиживал шторм на берегу вместе с большей частью экипажа. Французский флот деградировал все стремительнее. Как мне пожаловались пленные, никто не хочет служить на кораблях, считают такое назначение ссылкой. Я сразу вспомнил,
сколько призов захватил, командуя таким же кораблем. Назначив на люггер командиром призовой партии мичмана Джона Хедгера, отправил в Портсмут. Приз, конечно, не ахти. Вряд ли люггер потянет более, чем на пару тысяч фунтов стерлингов, но с паршивой блокады хоть немого денег привалило. Фрегат «Сопротивляющийся» и куттер «Бодрый» получат одну восьмую призовых на двоих, потому как присутствовали при захвате «Аделаиды».
        Одиннадцатого декабря куттер «Бодрый» привез из Портсмута не только продукты, воду и почту, но и приказ обоим фрегатам следовать в Портсмут. Видимо, командование с сильным запозданием поняло, что для наблюдения за Гавром хватит и куттера, а фрегаты можно использовать для более достойных целей.
        103
        Мадейра сильно изменилась с тех пор, как я здесь был в последний раз. Остров освоен почти полностью, поросшие лесами участки встречаются, как исключение, и основной сельскохозяйственной культурой вместо сахарного тростника стал виноград, из которого производят мадеру - крепленое вино янтарного цвета с карамельно-ореховым вкусом. Делают это вино на продажу в Англию и скандинавские страны, где привыкли травиться сладким и забористым. Местные жители предпочитают легкие вина.
        Английская эскадра под командованием контр-адмирала Самюэля Худа стоит на рейде Фунчала. Мы привезли сюда десант под командованием генерал-майора Уильяма Бересфорда. Французы недавно захватили Португалию. Королевская семья и двор сбежали на английских кораблях в Бразилию. Мы прибыли на Мадейру, чтобы вернуть ее под власть Жуана Шестого, регента при своей свихнувшейся мамаше. Я в очередной раз помогаю Португалии. По возвращению в двадцать первый век выставлю им счет. Может, из благодарности дадут без формальностей вид на жительство, и буду без виз ездить по Евросоюзу.
        Когда в двадцать первом веке был в Португалии в последний раз, лоцман, заводивший судно в Лиссабон, рассказывал, что в страну ломанулись толпы русскоязычных лесбиянок за видом на жительство. Португальцы с удивлением узнали, что на территории бывшего СССР лесбиянками являются все особы женского пола, по крайней мере, нормальные бабы к ним не приезжали. Португальские мужчины были рады, потому что лесбиянки были, по местным меркам, красивые и за малые деньги меняли на время свои сексуальные предпочтения, а португальские женщины… В общем, завистливые у них женщины, лишенные сострадания к проходимкам и прочим проституткам.
        Сопротивлялись ставленники французов ровно столько, сколько потребовалось британским солдатам, чтобы высадиться на берег в Фунчале и дойти до оконечностей острова, то есть два дня. Говорят, англичане даже несколько раз выстрелили из мушкетов и вроде бы кого-то убили или наоборот. Все остальные дружно перешли на сторону победителя. Точнее, многие даже не узнали, что за последний месяц власть на острове поменялась дважды. Их больше заинтересовало появление такого большого количества покупателей. С утра до вечера возле кораблей эскадры вертелись лодки с местными жителями, предлагавшими широкий ассортимент товаров и услуг.
        На третий день контр-адмирал Самюэль Худ, который держал флаг на семидесятичетырехпушечном линейном корабле «Кентавр» под командованием моего галифакского знакомого флаг-капитана Генри Уитби, собрал капитанов на обед. У контр-адмирала, как и у Горацио Нельсона, нет руки. Ее ампутировали год назад после ранения мушкетной пулей. Французы из мушкетов стреляли метче, чем из пушек. Однорукость делает его похожим на Горацио Нельсона, но из-за более рослого Самюэля Худа за глаза называли Длинным Нельсоном. Говорят, контр-адмиралу очень нравится это прозвище. Угощал он нас черепаховым супом со свиной головой, жареной свининой и бараниной, разные части которых подавались с разными гарнирами, каплуном, сливочным пудингом, свежими апельсинами. Затем был кофе, но не простой, а привезенный из Южной Индии копи-лувак. Его делает из зерен, которые пропутешествовали по пищеварительному тракту небольших зверьков мусангов. В результате кофейные бобы теряют горчинку. Кто-то потом выковырял недопереваренные зерна из говна, высушил, размолол и продал гурманам. Впрочем, гости контр-адмирала не знали таких подробностей,
пока я не просветил их в ответ на вопрос, почему не пью кофе. Заодно рассказал, что есть еще сорт «черный бивень», который получается при проходе зерен через пищеварительный тракт слонов. Никто из присутствующих о таком не слышал, возможно, до «черного бивня» еще не додумались, но Самюэль Худ пообещал, что обязательно достанет и попробует. Часть гостей не поддержала его радостный порыв и даже отказалась цедить недопитый копи-лувак.
        По окончанию обеда слуги убрали тарелки и поставили несколько медных кувшинов с мадерой и бронзовые кубки емкостью грамм на триста. Контр-адмирал Самюэль Худ предложил тост за английского короля. Все дружно выпили по полному кубку.
        Я выпил примерно треть, но этого хватило, чтобы отреагировал на тост Генри Уитби за нашу победу словами:
        - А мы кого-то победили?!
        - Разве что за столом! - поддержал меня сильно набравшийся Александр Шомберг, капитан тридцатишестипушечного фрегата «Луара», тоже захваченного несколько лет назад у французов.
        В итоге через две с половиной недели эскадра пошла в Портсмут, а фрегаты «Фурия» и «Луара» отправлялись к Гренландии, чтобы охранять там английские рыболовецкие суда от французских корсаров. Англичане, хоть и с запозданием, но умеют оценить шутку.
        104
        Северная Атлантика зимой - лучшее место для ссылки. Правда, вдоль юго-западной части острова Гренландия проходит теплое течение, благодаря которому здесь не бывает льдов и лов рыбы продолжается круглый год. К моменту нашего прихода, полсотни английских и американских рыболовецких судов самых разных типов и размеров занимались там промыслом. В основном ловили рыбу - треску, палтуса (менее изуродованный родственник камбалы), мойву, семгу, но было и по несколько китобойных и зверобойных (моржи, тюлени) судов и краболовов. Юго-западный берег Гренландии в низинах не покрывается снегом даже зимой. На нем расположены несколько поселений, самое большое из которых сейчас Нуук. Постоянно в нем живут около сотни жителей, в основном спившиеся эскимосы. Они обслуживают склады, на которых хранится улов в бочках. Из Европы и США прибывают транспорта, выгружают в этих поселениях бочки, соль, сети, продукты, загружают соленую рыбу, ворвань, шкуры и везут в обратную сторону. Время от времени в Нуук наведываются еще не спившиеся аборигены, продают шкуры белых медведей, волков, оленей, песцов, быстро пропивают
вырученное и надолго отправляются в тундру охотиться.
        Это был один из немногих районов Мирового океана, куда раньше меня не заносили черти. Вместо них это сделал контр-адмирал Самюэль Худ. Зато у меня был опыт плавания в северных морях - Лаптевых и Восточно-Сибирском, которые пока вроде бы не открыты, по крайней мере, карт не видел. Я заполнил мадерой и легкими винами все свои кладовые. Легкие взял для себя, чтобы помогали бороться с цингой, а крепленые - для эскимосов. Буду менять вино на меха. Решил, что неплохо будет подарить жене песцовую шубу.
        Охранять было не от кого. В последнее время французские корсары не решались отправляться за добычей так далеко. Захватить рыболовецкое судно не трудно, но и нарваться на английский военный корабль по пути в свой порт, до которого пилить и пилить, еще легче. Да и стоимость такого судна невелика. То ли дело захватить в Ла-Манше или на подходе к нему транспорт с грузом. И риска намного меньше, и добычи намного больше. Фрегаты по очереди крейсировали рядом с рыбацкими судами. Второй стоял на якоре на рейде Нуука. Наделав из старых тросов сетей, ловили рыбу, били гарпунами зверя, обеспечивая себя едой и обменивая остальное на другие продукты и товары. Заодно увеличивали население. По Нууку бегало много полукровок, зачатых эскимосками по пьянке от группы собутыльников. В общем, службы была не самая обременительная. Если бы еще и климат был потеплее, то и вовсе превратилась бы в отдых на курорте.
        Лафа закончилась в середине февраля следующего года, когда с очередным транспортом прибыл приказ следовать в Портсмут. Мы набили трюм бочками с соленой рыбой и пошли на восток. Через четыре дня попали в очень сильный шторм. Его приближение почувствовал весь экипаж. За несколько часов до начала атмосферное давление упало так резко, что многие матросы и офицеры передвигались заторможено, как мухи по холодному, осеннему, оконному стеклу. Я приказал не только убрать верхние паруса, но и снять верхние реи и даже брам-стеньги и утлегарь. На «Луаре» последовали нашему примеру. Не успели они сделать это, как первый же порыв ветра, резко изменившего направление с вест-норд-веста на норд-ост, положил оба корабля буквально на борт. Если бы на мачтах были все паруса, корабли могли бы опрокинуться. Мы повернулись кормой к ветру, вытравили по три троса в воду. В течение пяти дней дрейфовали под такелажем, наслаждаясь сбивающим с ног ветром, громадными волнами и замысловатой качкой.
        К обеду шестого дня штормовой северо-восточный ветер так же внезапно сменился на легкий юго-западный. На палубы начали вылезать члены экипажа, расслабленные, умиротворенные, как в первые минуты после причастия. Молодые члены экипажа, впервые пережившие такой шторм, подолгу стояли у фальшбортов и тупо смотрели на седой от пены океан, который все еще пучило, образовывая высокие волны. Наверное, благодарили его, что на этот раз отпустил. Я подождал до следующего утра, когда волны стали ниже, и приказал возвращать на место стеньги, крепить реи, ставить паруса.
        105
        На рейде Спитхед было пусто. Флоты несли службу в Атлантике, Средиземном. Северном и Балтийском морях. Эскадра под командованием контр-адмирала Самюэля Худа успела повоевать с русскими, захватить и уничтожить пятидесятипушечный корабль «Всеволод». Получилось, что неприязнь контр-адмирала избавила меня от необходимости воевать со своими. Фрегату «Луара» дали постоять две недели, после чего отправили на Балтику, нагрузив пополнением для крейсирующей там эскадры. Моему фрегату разрешили задержаться еще на две с половиной. Провел их вместе с семьей. Есть прелесть в долгих разлуках: первые дни воспринимаешь жену, как незнакомую женщину. И дети растут слишком быстро. Когда постоянно живешь с семьей, взросление детей не замечаешь, пока не начнут качать права.
        В апреле фрегат сопровождал конвой из сотни купеческих судов, направляющихся в Средиземное море. До мыса Финистерре нас охраняли еще и корабли флота Канала, каждый в своем секторе. Дальше бояться было некого. Испанский военный флот еще существовал, но был опасен разве что для тех, кто на нем служил. Часть конвоя осталась в Гибралтаре, остальных мой фрегат проводил до Сицилии, где присоединился к эскадре под командованием контр-адмирала Джорджа Мартина.
        Я знаком с командиром эскадры еще со времен блокады Кадиса и сражения у мыса Сан-Винсент. Тогда он был капитаном семидесятичетырехпушечного линейного корабля «Неодолимый». Он родственник нескольких английских адмиралов, поэтому в семь лет был записан слугой на яхту «Мэри», но начал служить в двенадцать лет на корабле своего родственника Джошуа Роули, ставшего в последствие вице-адмиралом. В шестнадцать лет Джордж Мартин с первой попытки стал лейтенантом, в восемнадцать - коммандером, в девятнадцать, когда его ровесники только получали право сдать экзамен на лейтенанта - полным капитаном, в сорок лет - еще и полковником морской пехоты, а через год - контр-адмиралом синего флага. В общем, капитан он средненький, но родственников выбрал правильных. Флаг держал на девяностопушечном линейном корабле второго ранга «Королева». Наша эскадра должна была поддерживать корпус генерал-лейтенанта Джона Стюарта.
        Одиннадцатого июня началась переброска нашей пехоты через Мессинский пролив. Двадцать четвертого фрегат «Фурия» вышел из сицилийского порта Милаццо с полуротой пехотинцев из отряда генерал-майора Роберта Мак-Фарлена и на следующий день доставил их на остров Искья - самый большой в Неаполитанском заливе.
        Я бывал на острове в будущем, ездил на экскурсию на пароме с названием «Гамлет». Искья соединена дамбой с небольшим островком, на котором расположен Арагонский замок - мощная крепость, начало которой положили еще древние греки. По верху дамбы идет широкая дорога с каменными парапетами и фонарями, так что можно добраться и днем, и ночью. Билет в замок стоит десять евро. Наверх поднимаешься в лифте, шахта которого пробита в скале. Можно, конечно, и пешком подняться, если здоровья много. Арагонский замок - это, скорее, небольшой населенный пункт с множеством церквей и монастырей, защищенный природой и каменными стенами. Я проблуждал по нему целый день, благо там есть множество кафешек, где можно отдохнуть и перекусить, причем цены не выше, чем в городе Искья-Порто, за исключением ресторана на самой вершине, куда долетит и где сумеет расплатиться не каждый турист. Впечатлили стульчаки в женском монастыре - эдакие каменные унитазы, на которые усаживали умерших монахинь ордена Клариссы. Тело сгнивало, жидкости стекали по желобам, а потом высохшее останки хоронили. Другие монахини должны были заходить в
эту келью и молиться за души умерших, заодно привыкая к зловонной конечности бытия. В Доме Солнца - одной из построек замка - висят картины современных художников, которые почему-то охраняют лучше, чем древние фрески. По крайней мере, на картинах я не выдел надписи на разных языках, которые выцарапаны на фресках. Еще одна выставка современного искусства с преобладанием скульптур расположена в бывшей тюрьме, названной Бурбонской. Много места занято информацией о поэтессе Виттории Колонн, современнице Микеланджело, которую почему-то называли итальянской Сафо. Сходство у них всего одно - стихи и той, и другой читают только узкие специалисты. Главное отличие - гречанка была лесбиянкой, а итальянка - замужем. Хотя бывают и замужние лесбиянки, точнее, бисексуалки.
        Возвращаешься к дамбе по длинной дороге, называемой Дорогой Солнца, по обе стороны которой росли цветы, часто в больших глиняных горшках, как это принято по всей Италии. По пути разглядываешь соседние острова, в том числе и Капри. Я со школьных времен помню, что на Капри долго жил Максим Горький. Тогда я не знал, что это за остров, думал, что крутой курорт. На самом деле крутые на этом вулканическом острове только берега без нормальных пляжей. Часть пути проходит по прорубленному еще в пятнадцатом веке, высокому, сужающемуся кверху тоннелю, свет в который попадает через отверстия вверху. В нижней части замкового комплекса есть развалины кафедрального собора, разрушенного во время наполеоновских войн. Я прошел мимо развалин без всякого интереса, торопясь на паром в Неаполь. Тогда мне и в голову не могло прийти, что это дело моих рук, точнее, пушек фрегата под моим командованием.
        Возле кафедрального собора французы и перешедшие на их сторону неаполитанцы под командованием полковника Колонна расположили две батареи двадцатичетырехфунтовых пушек. Выше располагалось еще несколько батарей, но мы туда попасть не могли, потому что стволы наших орудий не поднимались на такой угол. Фрегат «Фурия» совместно с семидесятичетырехпушечным кораблем «Воин» и двумя десятками английских и сицилийских канонерок обеспечивали огневое прикрытие десанта - нагруженных пехотинцами баркасов и катеров с транспортов, которые дрейфовали мористее нас. На фрегате, вставшем на шпринг правым бортом к противнику, задействованы были только восемнадцатифунтовые пушки, потому что палили мы с дистанции около четырех кабельтовых, с которой карронады малоэффективны. «Воин» стоял еще мористее и стрелял из двадцати восьми тридцатидвухфунтовых, двадцати восьми восемнадцатифунтовых и восемнадцати девятифунтовых пушек. Канонерки подошли ближе к берегу, но не вплотную, хотя осадка им позволяла. Стволы их орудий можно было поднять на больший угол, но тоже имелся предел.
        Полуротой пехотинцев на моем фрегате командовал капитан Роджер Гатли, приходившийся дальним родственником Томасу Хигсу, следовательно, и мне. Это был крепкий рослый мужчина с зычным голосом. Когда Роджер Гатли распекал кого-нибудь на опердеке, его подчиненные на баке или в любой другой части корабля начинали бледнеть. Второй его поразительной чертой было умение быстрее всех осушить кубок вина. Роджер Гатли был доставлен на берег первой ходкой баркаса.
        Когда баркас и катера фрегата перевезли всех сухопутных, я сказал Томасу Хигсу:
        - А не помочь ли нам родственнику, не высадиться ли на берег?!
        На корабле мне все равно делать нечего. Командовать обстрелом вражеских батарей из пушек сможет и первый лейтенант Хьюго Этоу.
        - Я не против, - ответил капитан морских пехотинцев.
        - Тогда грузи своих людей, поедем разомнемся, - решил я и приказал слуге Саиду: - Принеси мою саблю и пистолеты.
        День был жаркий во всех отношениях. Горячий ветер был пропитан запахом пороховой гари и тем неповторимым, который исходит от разогретых на солнце камней. Вода возле острова была чистая, ближе к берегу просматривалось дно. Мы обогнули разбитую сицилийскую канонерку, которая оседала на нос, пока двадцатичетырехфунтовая пушка вместе с лафетом не сорвалась и не пошла ко дну. Канонерка словно бы встала на дыбы, высоко задрав нос, после чего начала погружаться кормой вперед. Уцелевшие члены экипажа плыли к берегу. Двое уцепились за транец нашего баркаса и еще один - за транец капитанского катера. Когда мы подошли к мелководью, сицилиец встал на ноги и начал толкать сзади катер, чтобы вылез на берег носом как можно дальше, благодаря так нас за помощь.
        Я спрыгнул на каменистый берег рядом с трупом английского пехотинца в красном мундире. Пуля попала в грудь и вышла немного выше ягодиц, где мундир потемнел от крови. Рядом со мной остановился капитан Томас Хигс и с таким же равнодушием посмотрел на убитого. Его заместитель лейтенант Георг Скотт, впервые участвующий в переделке, увидев мертвого человека, сперва побелел, а потом покраснел так, что на фоне лица его рыжие волосы показались мне серыми, отвел взгляд и напряг верхнюю губу, из-за чего стал похож на обиженную лошадь. Левее приткнулся к берегу наш баркас, с которого выпрыгивали морские пехотинцы под командованием сержанта Джона Бетсона.
        - Пойдемте, господа, - предложил я таким тоном, будто нам предстояла экскурсионная прогулка по замку.
        Командир должен изображать уверенность и спокойствие, всем своим видом подбадривая подчиненных. Мне было не трудно это делать. Во-первых, сказывался богатый боевой опыт, в том числе приобретенный на суше. Во-вторых, у меня в случае ранения было больше шансов остаться живым, пусть и в другой эпохе.
        Впереди нас по крутому склону карабкались английские пехотинцы. Их красные мундиры выделялись на фоне серо-коричневых камней и зеленых кустов. Наступали молча. Когда карабкаешься вверх, не остается сил на крики и что-либо еще. Разве что пот со лба и лица вытираешь постоянно жестким рукавом суконного мундира. Сверху отвечали из мушкетов и двух трехфунтовых фальконетов. Последние били картечью и наносили наибольший ущерб. Двадцатичетырехфунтовые пушки батарей, расположенных возле собора, могли стрелять только по кораблям и острову Искья. Тот, кто разместил их там, видимо, не предполагал, что будет высажен десант, или надеялся, что приданные батареям пехотинцы сами сумеют отбить нападение. Частично он был прав, потому что наступление англичан застопорилось. Построить в шеренги на склонах не получалось, а россыпью англичане лезть на картечь и пули не хотели. Многие залегли, постреливая по врагу и ожидая, когда корабельная артиллерия додавит французскую, а на линкоре и фрегате перенесли огонь выше, чтобы ненароком не попасть по своим. Не учел французский командир то, что я бывал здесь раньше и знал,
как еще можно зайти к батареям.
        - Веди солдат за мной, - приказал я капитану Томасу Хигсу.
        С детства помню, что отважные герои всегда идут в обход. Это заняло у нас с полчаса, зато мы свалились французам на головы. Не все, конечно, но некоторые пехотинцы спрыгивали на площадку, где стояли пушки, прямо за спинами французских артиллеристов. Я сбежал чуть левее, направляясь к французскому офицеру, командовавшему батареей. Ему лет двадцать. Длинные, завитые, черные волосы обрамляют загорелое и закопченное пороховым дымом, приятное лицо, на котором, даже несмотря на копоть, прямо таки сияет радостный азарт. Война - довольно увлекательное мероприятие, пока жертва не ты. На офицере синий мундир с высоким стоячим воротником, горжетом из желтого металла, желтыми эполетами, красными кантами и отворотами фалд и черными гамашами. На голове высокий черный кивер (цилиндрическая шапка с плоским верхом и козырьком) с красными помпоном, этишкетом (шнуром) и тесьмой. Офицер замечает меня, немного грустнеет и кладет левую руку на рукоятку шпаги, которая в ножнах.
        Я навожу на него пистолет и говорю на французском языке:
        - Предлагаю сдаться.
        - Мне трудно не принять ваше предложение! - галантно отвечает он и кричит своим подчиненным, часть которых уже перебили мои морские пехотинцы, а остальные отбиваются банниками или прячутся за пушки: - Мы сдаемся!
        - Они сдаются, не убивать! - кричу я на английском языке, но мои подчиненные успевают заколоть штыками еще двоих.
        На второй батарее увидели нас, прекратили стрелять и побежали наверх, к крепости. Я послал к пушкам отделение солдат, чтобы отбили атаку, если французы передумают. Преследовать убегающих и дальше воевать у меня пропало желание. Одно дело рисковать жизнью, а другое - карабкаться в жару по горам, на что я не подписывался.
        Мы с французским офицером, отдавшим мне свою шпагу, отходим в тень, где синхронно снимаем головные уборы и вытираем вспотевшие лбы носовыми платками.
        - Жарковато сегодня, - по английской привычке начинаю я с погоды.
        - Да, славный денек! - весело произносит француз, словно взял меня в плен, а не наоборот.
        106
        В тот день английский корпус взял в плен около трехсот французских солдат. Остальные спрятались в крепости. Поскольку корабельные пушки могли попасть в нее со слишком большой дистанции, с которой ядра почти не наносили вреда, «Воин» и Фурия» вышли из дела. На следующее утро мы послали канонерки и баркасы и катера с десантом в порт Неаполь, где они захватили восемнадцать и сожгли еще четыре вражеские канонерки и десятка два мелких суденышек, по большей части рыбацких. Десант с фрегата взял три приза, которые вместе с остальными были отправлены в Палермо. Канонерки, конечно, стоят от силы пятьсот-семьсот фунтов каждая, но все равно приятно получить без потерь по несколько монет. Засевшие в крепости французы сдались тридцатого июня. Всего в сухопутной операции мы взяли в плен около полутора тысяч французских солдат и офицеров и захватили около ста орудий.
        До двадцать второго июля стояли на рейде. То ли охраняли захваченную крепость, то ли отдыхали после боя, то ли командование просто не знало, куда нас послать. В этот день я был приглашен на обед к Джорджу Мартину, ставшему контр-адмиралом белого флага, и, как догадываюсь, именно для того, чтобы имел возможность поздравить с очередным званием. Поздравил правильно, поэтому контр-адмирал разрешил моему кораблю отправиться в Адриатическое море на охоту. Мы с попутным ветром проскочили Мессинский пролив, а потом два дня лежали в дрейфе возле мыса Спартивенто, ожидая хоть какой-нибудь ветер. Задул северо-западный, поэтому я решил поискать счастья возле греческих островов, большая часть которых все еще принадлежит Османской империи.
        Эти два французских корсара стояли на якорях возле острова Китира, пополняли запасы воды. Пришли в эти воды, чтобы, как и мы, поискать здесь счастья. К сожалению, на всех счастья никогда не хватает. Оно выбрало нас, потому что больше любит того, у кого больше пушек. Корсар пошел не тот, мелкий и пузатый. Оба судна сдались после первого же нашего холостого выстрела, только самые шустрые сбежали на шестивесельном яле, который был на бакштове, и те, что были на берегу, решили там и остаться. Французский бриг «Хитрец» водоизмещением сто сорок тонн был вооружен девятью двадцатичетырехфунтовыми карронадами и четырьмя трехфунтовыми фальконетами и имел семьдесят восемь (на борту осталось тридцать семь) человек экипажа. Нависелло «Малыш» водоизмещением сорок пять тонн имел всего одну восьмифунтовую пушку и девять из двадцати человек экипажа. Мы отвели их в Палермо, где получили приказ вернуться к эскадре, которая пошла к Генуе. Нашли эскадру контр-адмирала Джорджа Мартина неподалеку от Гиерских островов, где она в составе Средиземноморского флота под командованием адмирала синего флага Кутберта
Коллингвуда, другана Горацио Нельсона, блокировала Тулон.
        Там мы проторчали до октября. Адмирал Кутберт Коллингвуд был болен. У него опухоль в животе. По рассказам корабельного хирурга с флагманского линейного корабля «Королева», она величиной с апельсин. Подозреваю, что у адмирала рак, но такой болезни пока не знают. Контр-адмирал Джордж Мартин теперь держит флаг на восьмидесятичетырехпушечном линейном корабле «Канопус», на котором Кутберт Коллингвуд прибыл на Средиземное море. Видимо, из-за этого корабля мы и торчали там, потому что «Канопус» построили в Тулоне, и теперь он не хотел уходить с исторической родины, тайным образом навязывая свое желание командующему Средиземноморским флотом. Французы дали линкору имя «Франклин» в честь одного из основателей США. К англичанам корабль попал во время Абукирского сражения и получил новое имя, поскольку пока что американские политиканы в Англии не в чести. Их даже джентльменами не считают. И в будущем уважать не будут, но в джентльмены зачислят, потому что неудобно лизать задницу быдлу, только равному и выше.
        В ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое октября из Тулона, воспользовавшись штормовой погодой при ветре от северо-востока, который отогнал английский флот от берега, вышли французские линейные корабли восьмидесятипушечный «Надежный» и семидесятичетырехпушечный «Лев» и десятка два купеческих судов и направились на запад. Конвой заметили с английской канонерской лодки, которая трижды выстрелила из своей пушки, известив основные силы о прорыве блокады. Мой фрегат нес дежурство восточнее, у Гиерских островов. Я был уверен, что французы будут прорываться в сторону Генуи, чтобы отвезти снабжение своим сухопутным частям в Северной Италии, но ошибся.
        Когда английский Средиземноморский флот подтянулся к Тулону, у французского конвоя было часов пять фору. Быстроходные фрегаты пошли впереди, чтобы догнать и задержать вражеские корабли. Возле берега волна была не так уж и высока и била в корму, так что мы только под зарифленными, главными парусами делали узлов пять-шесть. В первой половине дня заметили хвост французского конвоя, заходившего в устье Роны. Последними вятнулись в реку оба линейных корабля. Поднялись по ней немного выше сторожевой башни. Я видел верхушки их мачт неподалеку от береговой сигнальной мачты. Стараясь держать фрегат под штормовыми парусами курсом острый бейдевинд правого галса, послал на разведку рабочий катер под командованием мичмана Джона Хедгера.
        - Плыви под правым берегом, чтобы не слишком заметен был и чтобы береговой батарее было трудно тебя обстреливать. Посмотри с безопасного расстояния, где и как стоят линейные корабли, сколько и чего на берегу возле башни, - проинструктировал я.
        Вернулся мичман через два часа, как раз к тому времени, когда к устью Роны подтянулись основные наши силы. Выслушав его доклад, я отправился на флагман Средиземноморского флота линейный корабль «Королева», на который адмирал Кутберт Коллингвуд созывал капитанов на военный совет. Его каюта не уступала по размеру адмиральской на «Победе». Кутберт Коллингвуд был одет по-домашнему - в длинный темно-синий китайский халат с буфаном «Перепел», обозначающим восьмой гражданский ранг. Я не рискнул поведать адмиралу о странностях китайской культуры, потому что в двадцать первом веке имел печальный опыт, сказав молодой продвинутой американке, что иероглифы, вытатуированные у нее выше ягодиц, обозначают «Не кантовать». Меня тут же обвинили в грубом сексуальном домогательстве. (Кто о чем мечтает, тот в том и обвиняет). Тем более, что адмирал выглядел неважнецки. Лицо сильно похудело, из-за чего щеки обвисли, глаза словно бы запали глубже, а нос стал казаться длиннее.
        - Кто-нибудь знает, что еще, кроме вражеских кораблей, может ожидать нас на реке? - первым делом спросил он.
        Никто из капитанов не отвечал, поэтому слово взял я:
        - Я высылал туда разведку под командованием мичмана Джона Хедгера. - Имя назвал четко, чтобы врезалось в память других капитанов, которым придется принимать лейтенантские экзамены. - По его словам оба линейных корабля сели на мель носом против течения. На правом берегу по корме у них находится батарея из шести девятифунтовых пушек и около взвода пехоты. Мичман не видел, но я знаю, что лет двенадцать назад еще одна такая же батарея стояла на правом берегу в полумиле выше по течению. Предполагаю, что и там не больше взвода пехоты.
        - Есть предложения? - задал вопрос адмирал лично мне.
        - Высадить десант на сушу ниже башни, захватить нижнюю батарею, потом при поддержке ее пушек направить к кораблям абордажные партии на баркасах и одновременно атаковать верхнюю батарею, а затем фрегаты зайдут в реку и попробуют сдернуть линейные корабли с мели и отбуксировать сюда, - сказал я.
        - Так и сделаем, - сморщившись от боли, быстро согласился Кутберт Коллингвуд.
        Подозреваю, что на принятие решения повлияло не то, что мой план был великолепен, а желание адмирала побыстрее закончить совещание, принять морфий, который сейчас самое модное лекарство у англичан и не только, и лечь в постель.
        Мне не положено было принимать участие в операции, поэтому десант с фрегата «Фурия» возглавил первый лейтенант Хьюго Этоу. Вторым баркасом командовал капитан морских пехотинцев Томас Хигс. Я видел, как они высадились на берег и пошли вместе с солдатами и матросами с других кораблей в сторону башне. Вскоре там послышалась стрельба из мушкетов и загрохотали пушки. Возле башни набухли облака черного, порохового дыма, который быстро рассеивался. Бой длился от силы полчаса, пороховой дым исчез, но верхушки мачт начало заволакивать более светлым. Я подумал, что французские линейные корабли подожгли англичане вопреки приказу, когда увидел наши баркасы, стремительно выплывающие из устья Роны. При взрыве крюйт-камеры на линейном корабле горящие обломки разлетаются на несколько кабельтовых.
        - Французы сами подожгли их, когда заметили наши абордажные партии, - доложил вернувшийся первый лейтенант Хьюго Этоу.
        Жаль! Два французских линкора тянули тысяч на сто двадцать фунтов стерлингов. Даже если раскидать эту сумму на все корабли Средиземноморского флота, собравшиеся здесь, мне бы, как капитану, обломилось немало.
        107
        Четвертого октября тысяча восемьсот девятого года премьер-министром Соединенного королевства Великобритании и Ирландии, как уже восьмой год именуют себя обитатели двух больших островов и нескольких поменьше, стал Спенсер Персиваль, второй сын ирландского графа Эгмонта. Мне это имя ни о чем не говорило и ничего не значило до момента прихода Средиземноморского флота в конце ноября в Гибралтар. Я собирался на берег в гости к Дороти Деладжой, матери троих детей, как подозреваю, от трех отцов, когда посыльный с флагманского корабля привез мне пакет из Адмиралтейства и письма, в том числе одно от адмирала Джона Джервиса, который уже два года как в отставке. В пакете был приказ отбыть на фрегате «Фурия» на Ямайку, где принять под командование линейный семидесятичетырехпушечный корабль третьего ранга «Твердый» и возглавить охрану тамошних вод от французских корсаров. Из письма отставного адмирала я узнал, что у него очень хорошие отношения с нынешним премьер-министром, что никогда не забывает свои обещания, что поздравляет меня с назначением на «Твердый». Вспомнив, сколько матов я высказал в адрес Джона
Джервиса по возвращению из Франции, когда не получил обещанное, я написал ему длинное письмо, три четверти которого составляли слова благодарности. Потратив неделю на пополнение запасов на «Фурию» и восстановление здоровья в объятьях Дороти Деладжой, снялся в рейс на Ямайку. Среди членов экипажа был аттестованный мичман Джон Хедгер, сдавший экзамен на лейтенанта с первой попытки, потому что его имя в списке было отмечено галочкой. После того, как я приму под командование линкор «Твердый», Хьюго Этоу станет временно исполняющим обязанности капитана «Фурии», место первого лейтенанта займет Роберт Эшли, а вторым лейтенантом станет Джон Хедгер. Молодой человек расхаживает по фрегату с таким важным видом, что у меня постоянно возникает вопрос: «А не он ли капитан?!»
        Переход был спокойный. У Южной Америки встретили караван английских купцов из Бразилии в сопровождении трех фрегатов, обменялись приветствиями - холостыми выстрелами - и расстались. Караван шел слишком медленно, и я не захотел терять время на пустую болтовню с коллегами. В Карибское море зашли сразу после урагана. По поверхности моря плавало много сломанных деревьев, веток, досок, пучков тростника, видимо, сорванных с крыш. Неподалеку от Кюрасао заметили двухмачтовую марсельную шхуну, скорее всего, голландскую, которая сразу изменила курс, пошла очень остро к ветру, быстро оторвавшись от нас.
        Ямайка заметно «полысела». Большая часть острова теперь покрыта не джунглями, а зарослями сахарного тростника. Теперь этот остров - один из основных в мире поставщиков сахара, патоки и рома. Бывшая пиратская столица Порт-Ройал ушла под воду в тысяча шестьсот девяносто втором году. Ее пытались восстановить, но два сильных пожара добили город. Порт-Ройал теперь сравнивали с библейскими Содомом и Гоморрой. На противоположном, северном берегу залива появилась новая столица острова Кингстон. Мне показалось, что некоторые здания доживут до двадцать первого века. По крайней мере, они были похожи на те, что я видел в будущем.
        Линейный корабль «Твердый» стоял у мола. Глубины в бухте хорошие, у мола метров восемь-девять. Выглядел мой новый корабль старовато. Спущен на воду сорок пять с половиной лет назад. Он на несколько сантиметров шире «Бедфорда» и на полтора десятка тонн вместительнее, но вооружение и штат такие же. Когда-то этим кораблем командовал Джон Джервис, так что это назначение можно считать проявлением особой симпатии адмирала. Передавал мне «Твердого» капитан Филипп Косби - тучный седой мужчина пятидесяти семи лет от роду, одетый в мятый китель с двумя жирными пятнами на груди. Подозреваю, что китель много недель, если не месяцев, висел в шкафу, и надели его только ради меня. В желто-красных, похмельных глазах капитана читалась усталость от всего, в том числе и от самого себя. Ему давно уже пора быть адмиралом. Наверное, сперва отказывался становиться адмиралом желтого флага, а в последнее время не предлагали.
        - Слава богу! Думал, не дождусь, так и сдохну в этом пекле! - скорее раздраженно, чем радостно, воскликнул он, обменявшись со мной приветствиями. - Год назад попросил отставку. Уже перестал верить обещаниям из Адмиралтейства. Послезавтра уходит купеческий караван, на нем и убуду.
        - Мы проводим его, так что можете остаться на корабле, - предложил я.
        - Нет-нет-нет! - отчаянно замахал он руками, будто я предложил продолжить командовать «Твердым». - Тут я не поверю, что наконец-то в отставке! Сегодня же прикажу перенести мои вещи на купеческое судно!
        - Как хотите, - сказал я. - В какой гостинице здесь лучше остановиться?
        - В «Золотой короне», - ответил он. - Она близко отсюда и от резиденции губернатора, где тебе придется часто бывать.
        - Что скажите о губернаторе? - спросил я.
        - Герцог - что еще скажешь?! - воскликнул он обиженно. - Сам всё поймешь.
        Губернатором острова сейчас является сухопутный полковник Уильям Монтегю, герцог Манчестер. Титул не по городу Манчестер, а по небольшому поселению Годманчестер. У губернатора восемь детей. На этом, как догадываюсь, его достоинства и заканчиваются. У кого бы из Средиземноморской эскадры я не спрашивал о герцоге, все давали такие же ответы, как Филипп Косби. Англичане о знатных, как о покойниках, говорят или хорошее, или ничего.
        108
        Есть люди, которые не выглядят дураками, даже когда говорят. Их научили произносить только правильные фразы. Наверное, заставили вызубрить по несколько на все случаи жизни. Что-то подозревать начинаешь, когда они одно и то же произносят по третьему кругу. На четвертом круге я перебил герцога Манчестера фразой о жаркой погоде. Как и положено англичанину, Уильям Монтегю сразу перескочил на любимую тему и приказал слуге подать нам сухого вина. Голова у герцога крупная, грушевидная, хвостиком вверх. Хвостик у парика, короткого, перехваченного фривольной розовой ленточкой. Щеки и подбородок складчатые, только у первых складки вертикальные, а у второго - горизонтальные. Несмотря на жару, на губернаторе кафтан и камзол. Единственная уступка погоде - слабо завязанный, белый галстук, изрядно потемневший от пота.
        Мы разговариваем в доме губернатора Ямайки, в кабинете, окна которого выходят на север, отчего здесь кажется не так жарко. Помещение заставлено громоздкой мебелью из красного дерева. Если не ошибаюсь, такая мебель была в моде лет сто назад. Старая и разномастная мебель - один из признаков старой английской аристократии, а всё новое и самое модное - привилегия нуворишей. Я буквально утопаю в широком мягком кресле, пахнущим старой кожей, а колени почти на уровне моего подбородка. Беру у слуги бокал белого вина, итальянского, делаю глоток.
        - Прелестное вино, не правда ли?! - восклицает восторженно герцог Манчестер.
        - Восхитительное! - искренне хвалю я, потому что мне с этим человеком придется долго сотрудничать.
        С одной стороны я подчиняюсь Адмиралтейству, но с другой - губернатору Ямайки, как представителю правительства. Глупость Уильяма Монтегю меня не пугает. Дуракам легче подчиняться, чем ими командовать.
        Я выслушиваю три повтора монолога о прекрасных итальянских винах, особенно сухих, с чем трудно не согласиться, после чего намекаю, что мне пора на корабль, чтобы подготовить его к завтрашнему выходу в море.
        - Да-да, не смею вас задерживать! - радостно, будто не он меня, а я его задолбал разговорами, произносит губернатор Ямайки. - Жду вас вечером у себя. Познакомлю с местным обществом.
        - С удовольствием принимаю ваше приглашение! - благодарю я, потому что уверен, что там мне не придется слушать одного только герцога Манчестера.
        Рядом с входной дверью меня нагоняет старик с лысой головой, только над ушами и на затылке осталось по несколько седых перьев. Судя по одежде и манере поведения, чиновник из канцелярии губернатора, причем невысокого ранга. Эдакая серая мышка, работящая и добросовестная, на которой держится вся канцелярия, но которая постоянно остается обделенной.
        - Извините, сэр, вы не родственник Роберта Хоупа, который служил здесь шестнадцать лет назад? - спросил он.
        - Я его сын, - ответил я.
        - Сын?! - удивленно восклицает он и смотрит на меня, как на шутника.
        Я настолько вжился в роль Генри Хоупа, что позабыл, что на Ямайке могут быть люди, которые помнят настоящего. Видимо, этот тип - один из них.
        - Да, - подтверждаю я. - Моя семья погибла во время пожара после переезда в Англию. Я один спасся, но, как видите, - показываю на шрам, - немного изменился, трудно узнать.
        - Все погибли?! - сочувственно вздыхает он, крестится и опять смотрит на меня. - Да, вы сильно изменились, даже цвет глаз другой. Раньше был, как у Роуз, - произносит он скорее удивленно, чем разоблачая, и спрашивает: - Помните мою дочь Роуз?
        - Нет, - честно отвечаю я. - Во время пожара меня сильно ушибло бревном, еле выжил и много чего забыл, даже не сразу вспомнил, кто я.
        - Надо же! - растерянно произносит чиновник и смотрит на меня так, будто я поймал его на лжи.
        - Извините, мне пора на корабль, дела ждут! - говорю я и торопливо сбегаю по широкой мраморной лестнице.
        109
        Само собой, вечером к губернатору я не пошел. Вдруг там найдется еще кто-нибудь, кто помнит настоящего Генри Хоупа?! Вот не зря не нравился мне адмирал Джон Джервис, данаец чертов! Нет бы пробить мне место на каком-нибудь другом корабле, который несет службу, где угодно, кроме Ямайки, так надо было обязательно на «Твердом», на котором служил сам! Я послал Уильяму Монтегю записку с извинениями и сообщением, что лежу в постели, потому что знакомство с экзотичной местной кухней не осталось без последствий. У англичан разговоры о здоровье, особенно об органах пищеварения, занимают второе место после погоды. Иногда при общении с ними у меня складывалось впечатление, что попал на симпозиум гастроэнтерологов. Уверен, что мое оправдание сочтут правдоподобным.
        Через день купеческий караван под охраной линейного корабля «Твердый», фрегата «Фурия» и двух бригов вышел из Кингстона. Мы должны были сопроводить суда до Гаттераса - самого восточного острова Внешних отмелей, возле которых сталкиваются Гольфстрим и Лабрадорское течение, после чего купцы пойдут на восток, а мы вернемся в Карибское море. Кубу обогнули с востока и пошли к полуострову Флорида. Одни бриг шел впереди, другой - восточнее, чтобы предупредить о нападении со стороны открытого океана, если такое случится, фрегат держался у замыкающих судов, а линкор - примерно у середины каравана. Я старательно изображал человека, страдающего дизентерией, часто навещая личный гальюн. Надеюсь, подозрений мое поведение не вызывало, потому что данное заболевание здесь не в диковинку, постоянно несколько человек сутки напролет бегают в гальюн и сидят там подолгу.
        Я тоже не спешил покидать гальюн. Усевшись на стульчак, раздумывал, что предпринять? Можно было, конечно, забить на этого забитого чиновника. Мало ли, каким он помнит Генри Хоупа?! Но наверняка на острове найдутся и другие, кто помнит его не хуже, особенно ровесники, друзья детства, которые должны быть из хороших семей. У англичан, чем выше положение человека в обществе, тем более правдоподобными считаются его показания. Само собой, если человек не испоганил свою репутацию, но при этом показания паталогического вруна из высшего общества считаются более верными, чем честного бедняка. Дальше будет разоблачение с непредсказуемыми последствиями, причем не только для меня, но и для моей семьи. Мои дети такой подляны не заслужили. Можно было бы придумать причину и уйти вместе с купцами в Англию, а там попроситься в отставку по состоянию здоровья. За такой поступок меня бы списали с удовольствием, заодно лишив репутации заслуженного капитана, что тоже было неприемлемо и в первую очередь для меня.
        Решение подсказал шторм от норда, который прихватил нас неподалеку от острова Большой Багама. Караван начал дрейфовать под такелажем. Ветер сносил нас на юг, а Флоридское течение - на север, так что держались почти на месте. Долбило по-взрослому, как в этих краях бывает только во время тропических ураганов, а не штормов, пришедших с севера, поэтому я сделал вывод, что это по мою душу и тело. Первым делом выпроводил из каюты всех слуг, чтобы не помешали сымитировать несчастный случай. В капитанском гальюне есть окно, расположенное низко. В него можно вывалиться, даже не имея желания, что, как я слышал, иногда случалось на других кораблях такого типа. Во время шторма окно защищают ставни, но кто помещает капитану открыть их?! Может, ночью, перед самым рассветом, меня стало тошно, решил травануть за борт, перегнулся и…
        Вода оказалась холоднее, чем я думал, но быстро привык. На мне два комплекта шелкового белья под верхней одеждой. Кафтаны такого фасона наверняка в будущем выйдут из моды, поэтому ограничился одним, а нижнее белье меняется не так быстро, да и демонстрировать его не обязательно. С собой взял только самое необходимое, ценное и памятное. Винтовку и пистолеты решил оставить. По моим прикидкам, в следующей эпохе меня ждет капсульное оружие. На всякий случай прихватил с собой не только флягу, наполненную сухим белым вином, разведенным водой, но и гроздь бананов и кусок окорока, который, надеюсь, не сильно испортит морская вода. Деньги выгреб все. Их пропажа вряд ли вызовет подозрения, скорее всего, спишут на вороватых слуг. Как-то я расслабился в этой эпохе, решил, что дотяну в ней до старости и окажусь потом сразу в двадцатом или даже двадцать первом веке, и не слишком озаботился запасом на следующую. Мне так хотелось вернуться в свое время, что было плевать, бедным или богатым. По-хорошему, следовало бы посетить в Кингстоне банк и взять наличных столько, сколько смогу унести, но хорошо быть умным
сейчас, как моя жена потом.
        Александр Чернобровкин
        Рейдер
        1
        Всё совершенное красиво и всё красивое должно быть совершенно. Это понятно тем, у кого совершенное чувство красивого, а у всех остальных - всего лишь красивое чувство совершенного. Клипера - самые совершенные и красивые парусники. Как следствие, самые быстрые. По мне, они предел парусного кораблестроения. Выше подниматься некуда и незачем. В будущем создадут парусники из пластика, причем с двумя и даже тремя корпусами. Видел я тримараны, которые ходили под парусами быстрее клиперов, но для перевозки грузов или войны они не годны, так что кажутся мне игрушками для взрослых. Клипер же - труженик, самая резвая и элегантная морская лошадка. Особенно впечатляюще он смотрится солнечным днем с уровня моря, когда идет на тебя под всеми парусами, включая лиселя - дополнительные паруса, которые ставятся на фок- и грот-мачтах при слабом попутном ветре. Для этого реи удлиняют с помощью тонких деревьев, лисель-спиритов. На бизань-мачте лиселя не ставят, чтобы не создавать ветровой тени парусам грот-мачты, которые вносят больший вклад. Мачты на клиперах ниже, чем на линейных кораблях, но, благодаря более
длинным реям, даже без учета лисель-спиритов, имеют почти такую же площадь парусов. Корабль с низким узким корпусом, заканчивающимся острым носом с длинным бушпритом и утлегарем, словно бы летел на меня, слегка касаясь воды, срезая верхушки невысоких волн и почти не разбрасывая брызг, за что и получили название клипер (от английского clip - срезать, стричь).
        В двадцать первом веке я ездил в Гринвич, где в сухом доке стоял клипер «Катти Сарк». Этот корабль не прославился ничем особым, но вот так удачно сложилась его судьба, что надолго пережил своих собратьев, пусть и на берегу, напоминая старика в инвалидном кресле. Не пожалев двенадцать с небольшим фунтов стерлингов на билет, я облазил «Катти Сарк» от киля до клотика. Мачты полые стальные, а стеньги деревянные. Киль, шпангоуты, бимсы, пиллерсы и еще кое-что из корабельного набора изготовлены из стали, обшивка деревянная, а сверху ниже ватерлинии - медные листы. Корпус внизу почти V-образный. Соотношение длины к ширине, как шесть к одному. Благодаря такому корпусу, корабль шел очень остро к ветру, разгонялся узлов до двадцати, хорошо держал курс, но плохо маневрировал. Впрочем, хорошая маневренность ему была не очень нужна. Парусник был предназначен для океанских просторов, где не надо часто менять курс. Вторым недостатком клиперов была потребность в сильном ветре. При слабом они уступали другим парусникам.
        Вот и идущий в мою сторону клипер, даже с лиселями, с трудом преодолевал Флоридское течение, делая от силы пару узлов. На шхуне при таком ветре я бы двигался раза в два быстрее. Флага на клипере я не разглядел. Может быть, его не сочли нужным поднять в своих водах, потому что это, скорее всего, американский корабль. Во-первых, паруса издали казались белоснежными; такие, изготовленные из хлопчатобумажной ткани, обычно на американских парусниках, а на европейских, включая английские - серовато-желтые из льняной. Во-вторых, на европейских кораблях, подражая англичанам, нижние паруса делают почти прямоугольными, а у этого, как заведено у янки, все были в форме трапеции, благодаря чему вооружение мачты напоминало собранную из нескольких частей, усеченную пирамиду. В-третьих, паруса плоские, без «пуза», растянутые с помощью дополнительных выстрелов, чем и в прошлую эпоху славились американские парусники. В-четвертых, англичане, за редким исключением, красили носовую фигуру в белый цвет, а у этого был золотой дракон с раззявленной красной пастью.
        Наученный предыдущими перемещениями, я захватил с собой алую шелковую рубашку. Она порядком промокла, потемнела и сбилась в ком, но все же более заметна на фоне синей воды, разрисованной кривыми полосами сероватой пены. Махать пришлось недолго. На левом борту вывалили шлюпбалки, на которых висела четырехвесельная лодка, а в ней стоял, придерживаясь за тали, человек в матросской робе. Она плюхнулась на воду, подняв брызги, и сразу прилипла к борту корабля, удерживаемая швартовом, заведенным с ее носа. Матрос отсоединил тали и занял место на кормовой банке. В лодку спустились по штормтрапу еще два матроса и сели на весла. Ко мне они добрались, когда клипер уже прошел мимо. Все три матросы были молоды, не старше двадцати лет, рослые, с простецкими, чтобы не сказать глуповатыми, лицами. Не знаю, как другим, а мне постоянно кажется, что янки прикидываются дурачками. Или дурачки прикидываются янки. Может быть, дело в постоянной, пластиковой улыбке. Впрочем, эти парни улыбались искренне.
        - За каким чертом ты здесь оказался, парень?! - шутливо спросил рулевой.
        - Решил пересесть на ваш корабль! - улыбаясь, ответил я: - С предыдущим мне было не по пути: пошел ко дну!
        - Да, шторм ночью был знатный! - воскликнул гребец с передней банки, помогая мне забраться в лодку. - У нас чуть грот-стеньгу не сломало, едва успели убрать марсель. Оборвало крюйс-брам-стень-штаг, а он толщиной с мою руку, - он показал мне свою левую руку, выглядывающую из закатанного рукава рубахи из парусины, мускулистую, покрытую рыжеватыми волосками, которые словно бы росли на теле синей русалки с замысловато загнутым хвостом, наколотой довольно небрежно, наверное, пьяным кольщиком, потому что и мифический персонаж казался поддатым. - Не веришь?! - глядя мне в глаза своими, нагловато-веселыми, янтарного цвета, сразу наехал он.
        - У нас обе мачты сломало, - усевшись на теплую носовую банку, устало ответил я, потому что ни спорить, ни балагурить не было ни сил, ни желания.
        Только здесь я почувствовал, как замерз. Слишком долго бултыхался в воде, пусть и теплой. В следующий раз надо будет залить во флягу что-нибудь покрепче.
        - Оставь его в покое, Билл! Лучше за весла берись, а то долго догонять придется! - прикрикнул на него рулевой.
        Гребец повернулся ко мне спиной и налег на весла. Я смотрел, как под грязноватой рубахой бугрились его лопатки, вдыхал запах его тела, который казался слишком резким, и думал, что очередной переход удался. Я опять помолодел, похудел (одежда болтается), избавился от шрама на щеке, нет операционного на животе и перелома на ноге. Значит, мне меньше девятнадцати и, судя по предыдущим разам, даже меньше, чем в прошлую эпоху. Если так будет и дальше продолжаться, то в свою эпоху вернусь подростком, то есть в Советский Союз, что будет забавно. Второй раз сидеть так долго в неволе мне не хотелось.
        - Какой сейчас год? - спросил я.
        - Год? - переспросил рулевой.
        - Да, - ответил я. - Никак не могу вспомнить, какой сейчас год.
        - Тысяча восемьсот сорок девятый, - ответил Билл, не оборачиваясь.
        Надо же, как слабо скаканул! Наверное, потому, что много не дотянул до возраста обязательного перехода. Может быть, еще живы мои дети. Было бы забавно прийти к ним, пожилым людям, и заявить: «Здравствуйте! Я ваш папа!»
        - А имя свое хоть не забыл?! - насмешливо поинтересовался гребец, убирая правое весло, потому что лодка подошла к левому борту клипера у штормтрапа.
        - Генри Хоуп, - ответил я, решив оставить предыдущее.
        Раз уж придется иметь дело с американцами, буду выдавать себя за их соплеменника. Может быть, благодаря этому, что-то выиграю. Понадобится, поменяю имя на русское или любое другое. Я перестал относиться трепетно к своему настоящему. Наверное, потому, что и себя самого уже не считаю настоящим. У меня появилось подозрение, что меняюсь с каждой эпохой, причем далеко не в лучшую сторону. Становлюсь больше и округлее, стремлюсь принять форму шара, как физически, так и духовно, чтобы было легче катиться по жизни.
        Корпус клипера выше ватерлинии был выкрашен в черный цвет и пах смолой. В районе перехода в фальшборт проходит широкая желтая полоса. Фальшборт изнутри представлял чередование разноцветных - красных, синих, зеленых, желтых - горизонтальных полос. Мачты покрашены в цвет слоновой кости и покрыты лаком. Палуба надраена до естественного цвета древесины, как на военном корабле. Матросы ходили по ней босыми, а вот пассажиры, которых было необычно много, как на круизном лайнере, и два командира, стоявшие возле бизань-мачты, были обуты в гессенские (или ковбойские?) сапоги. Один из них был лет двадцати двух, долговяз, с покрытой спутанной темно-русой шевелюрой, грушевидной головой с хвостиком (тонкой шеей, поросшей длинными темно-русыми волосинами) вниз, обрамленным густыми бакенбардами лицом, на котором полногубая улыбка пыталась растянуть прилипшую к щекам, вселенскую скорбь еще шире, и длинными руками с красными и широкими, матросскими, кистями. Темно-синий китель с золочеными пуговицами с якорями висел на нем, как на слишком широкой вешалке, а черные широкие штаны, заправленные в сапоги, казались
пустыми. Под кителем была несвежая белая рубаха, перехваченная на вороте черным галстуком, похожим на пионерский и завязанным так же. Скорее всего, это помощник шкипера, который стоял рядом. Шкипер (или уже капитан?) был чуть ниже ростом, но крепче. На вид ему лет сорок. Мощная голова словно бы вырастала из туловища без шеи, из-за чего у меня возникла ассоциация с ротвейлером. Немного вьющиеся, средней длины, каштановые волосы, зачесанные на пробор слева направо, были, несмотря на ветер, уложены аккуратно и словно боялись пошевелиться. Лоб высокий, с залысиной в месте пробора. Лицо выбрито и вспрыснуто одеколоном с хвойным ароматом. Карие глаза узковаты для европейца. Мясистые кончик большого носа, нижняя губа и мочки больших ушей «свиной» формы указывали на финансово правильные крови, пусть и разбавленные англо-саксонскими. Одет в темно-серый шерстяной сюртук, белую шелковую жилетку, белую полотняную рубаху с отложным воротником и черным шелковым галстуком, завязанным странным бантом, и черные шерстяные брюки. Новые черные сапоги надраены до блеска, из-за чего резко контрастировали со стоптанными
наружу сапогами подшкипера, в которых как будто только недавно ходили по болоту. Оба были одеты явно не по жаркой погоде. Наверное, положение обязывало. Они смотрели на меня, облаченного в старомодную одежду и оранжевый спасательный жилет, обвешанного торбой, сагайдаком, саблей, кинжалом, и, скорее всего, пытались угадать, что это за чудо?! Не удивлюсь, если примут меня за пирата, странным образом попавшего сюда из восемнадцатого века.
        - Добрый день, джентльмены! - первым поприветствовал я. - Благодарю за спасение!
        Кивнув в ответ, шкипер спросил:
        - Ты кто такой и как здесь оказался?
        - Я подшкипер со шхуны «Фурия», которая шла из российского порта Одесса в американский порт Бостон с грузом стальных полос. Ночью во время шторма мы налетели на подводный риф, потеряли обе мачты, а потом судно пошло ко дну. Я успел отплыть от него. Что случилось с остальными двенадцатью членами экипажа, не знаю, - рассказал я легенду, придуманную по пути к клиперу.
        - Ты русский? - задал он следующий вопрос.
        - Американец, - ответил я. - Родился на Манхеттене, но, когда был маленький, моя семья перебралась в Россию, в Одессу, где отец был представителем американских торговых компаний. Родители погибли во время пожара пять лет назад, и один из деловых партнеров отца, русский купец Иванов, взял меня на свою шхуну юнгой, потом матросом, потом подшкипером.
        - Молод ты для подшкипера, - произнес долговязый.
        - Может быть, - не стал спорить я и вогнал ответную шпильку: - но я уже знаю, что здесь надо держаться подальше от материка, - кивнул я в сторону узкой полоски суши, которая виднелась на западе, - потому что здесь встречное течение сильнее.
        Долговязый начал надуваться и готовить ответную разгромную речь, а шкипер захохотал так, будто ничего смешнее не слышал, затем произнес с издевкой:
        - Поближе к Багамам, чтобы там налететь на рифы и утопить клипер, как ты шхуну?!
        - С начала шторма судном командовал шкипер, и я ему советовал держаться западнее, но он побоялся, что снесет течением к берегу, и налетим на рифы здесь, - сообщил я.
        - Подчиненные всегда и всё знают лучше… - со снисходительной насмешкой молвил шкипер.
        Уж кому, как не мне, знать это! Только вот пора забыть на время, что я всего лишь день или много лет назад был капитаном линейного корабля третьего ранга. Теперь я юный подшкипер с утонувшей шхуны, который знает кое-что о судовождении.
        - Могу высадить тебя в этих краях, если собираешься вернуться на родину. Скоро будет устье реки Майами. На ее берегу есть небольшая одноименная деревушка, - предложил мне шкипер. - Хотя лучше в Гаване. Там быстрее найдешь попутное судно.
        - А вы едете на Кубу? - поинтересовался я.
        - Нет, дальше на юг, к Панамскому перешейку, - ответил он.
        - Везете туда переселенцев? - попытался я угадать причину перевозки такого большого количества людей.
        - Золотоискателей. Все хотят разбогатеть быстро! - со снисходительной ухмылкой сообщил он.
        - Откуда там золото?! - удивился я. - Затопленные галеоны будут искать?
        - Нет, там переберутся на тихоокеанский берег и на другом судне поплывут в Калифорнию, где сейчас «золотая лихорадка». По слухам, некоторые делают состояние за несколько дней. Вот из всех восточных штатов туда и ломится народ, - рассказал шкипер. - Для моих судовладельцев эти… - он ухмыльнулся, но удержался от оскорбления, - …стали золотой жилой. С них взяли по семьдесят пять долларов с головы. За один этот рейс мы отобьем четверть стоимости клипера. Если бы повезли, как я предлагал, прямо в Калифорнию, обогнув мыс Горн, и взяли долларов по четыреста с каждого, то вернули бы всё, затраченное на строительство судна. - Поймав мой удивленный взгляд, объяснил: - До Панамского перешейка намного ближе, но здесь ветры слабые и неустойчивые, не для клипера. Опыт подсказывает мне, что за то время, пока доберемся до нынешней цели, успели бы добежать до мыса Горн, если не дальше.
        Я собирался высадиться в Гаване, оттуда добраться до Нью-Йорка, посмотреть, что там творится, подыскать доходное занятие, а если не найду ничего стоящего, отправиться в Европу. Нынешние цены я еще не знаю, но тех денег, что у меня есть, на собственное судно явно не хватит, разве что на небольшое рыболовецкое. Судя по реплике долговязого, с устройством подшкипером у меня тоже будут проблемы, слишком молод. Так почему бы не прометнуться в Калифорнию и не попытать счастья там?! Видимо, я один из «этих», причем не только потому, что мечтаю сделать состояние за несколько дней. Мне всегда хотелось побыть золотоискателем. В России случай не подворачивался. Работу на прииске и даже устроиться в артель варианты были, но мне хотелось в одиночку или в компании двух-трех надежных парней, чтобы в любой момент можно было свалить, если процесс не понравится. Раз уж подвернулся такой случай сейчас, жаль будет упустить его. Тем более, что в Калифорнии теплый климат, с Сибирью не сравнить, и золота в ней добудут много. Я помню, что почти в каждом музее Сан-Франциско, а их там будет несколько десятков, причем
некоторые довольно оригинальные типа музея вибраторов, выставлялись золотые самородки, добытые в тех краях. В музее вибраторов тоже, и ни за что не угадаете, какой формы был там самородок. Если окажусь нефартовым, осуществлю вторую мечту - пересеку США с запада на восток. В будущем я хотел сделать это на легковом автомобиле, но лень мешала. Крутить несколько дней баранку - это не для меня, а ехать на автобусе или поезде не так интересно.
        - А не довезете меня до Панамского перешейка? - закинул я. - Я отработаю.
        - Тоже золота захотелось?! - усмехнулся шкипер.
        - А у меня есть выбор?! - задал я встречный вопрос. - Или вы хотите предложить мне место подшкипера?
        Шкипер опять весело засмеялся. Его долговязый помощник подхихикнул, но посмотрел на меня враждебно.
        - Пожалуй, года через два-три, когда опыта наберешься, возьму! - весело произнес шкипер.
        - Заметано! - в тон ему сказал я.
        - Выдели ему место на баке, - приказал шкипер высокому мускулистому типу лет тридцати трех, судя по «кошке» в левой руке, боцману.
        - Там и так полно, - буркнул тот. - Разве что на палубе.
        - Согласен на любое, - быстро молвил я, не желая напрягать отношения с человеком, от которого в ближайшие дни будет зависеть моя жизнь.
        Мои слова явно понравились боцману. Он удовлетворенно хмыкнул и окинул меня внимательным взглядом с головы до ног, словно снимая мерку для гроба.
        - Тащи свой тощий зад за мной, - приказал он и пошел в носовую часть клипера.
        Если у других народов основными ругательствами являются половые органы и процесс, который их объединяет, то у янки какая-то запредельная тяга к задницам и говну, причем не только человеческим. Видимо, это были места, из которых выбрались их предки, отправившись в Америку.
        2
        Третьи сутки «Морская ведьма», на которой я оказался, дрейфует севернее Юкатанского пролива, дожидаясь хоть какого-нибудь ветра. Клипер был построен два с половиной года назад на нью-йоркской верфи «Смит и Димон» для судоходной компании «Хауленд и Эспинуолл». Длина судна пятьдесят один метр, ширина - без малого десять метров, осадка - пять метров семьдесят сантиметров, грузоподъемность - девятьсот восемь тонн. Сейчас на борту почти четыре сотни пассажиров и их багаж. Перед этим рейсом клипер совершил переход из Гонконга и Нью-Йорк, обогнув мыс Горн, за семьдесят четыре дня, установив рекорд. Даже в двадцать первом веке некоторые теплоходы не сумеют одолеть этот маршрут так быстро. Шкипер (дальше буду называть его капитаном) Роберт Вотерман по кличке Бык Боб первые два дня штиля приказывал спускать на воду баркас и тащить судно на буксире, но за ночь нас относило течением на прежнее место. Экипаж не роптал, потому что это было чревато. Кличку капитан получил за то, что ломал не только того, кто осмеливался пускать пузыри, но и любого, кто оказывался под его командой. В отличие от них, я знал
волшебную фразу, которая отключала его дурь: «Надо быть справедливым!». Ко мне Быку Бобу, действительно, трудно было придраться. Первый день я поработал на руле. На клипере румпель вынесен на верхнюю палубу и связан со штурвалом не штуртросами, а червячной передачей. Благодаря этому, штурвал, во-первых, легче крутить; во-вторых, у штуртросов всегда есть слабина, и при ударе волны по перу руля, они дергают штурвал, причем порой сильно; в-третьих, для размещения штуртросов и блоков требовалось много места. После вахты я остался на шканцах и с помощью секстана определил место судна точнее помощника капитана Уильяма Паркера. Это настолько удивило Роберта Вотермана, что он проэкзаменовал меня по полной программе. Не поверите, но я удивил его профессиональными знаниями. И это при том, что иногда преднамеренно малехо быковал, чтобы совсем уж не вогнать Быка в тоску.
        - Ты смотри, не зря был подшкипером! - похвалил он и поинтересовался - Это тебя отец научил?
        - Нет, русские капитаны, - сказал я чистую правду, не уточнив, что капитаны эти еще не родились.
        - Надо же, и там, оказывается, есть толковые моряки! - удивился Бык Боб.
        А я не удивился его высказыванию, потому что привык в двадцать первом веке к уверенности янки, что не только все страны на планете Земля, но и Солнечная система, и даже вся галактика вертятся вокруг Соединенных Штатов Америки. Помню, как-то в Сан-Франциско разговорился с имеющим высшее образование супервайзером из американской судоходной компании, в которой тогда работал. Начал он мне втирать, что в России женщины забиты и не образованы, не чета американкам, которые, выйдя замуж, сидят дома и с утра до вечера занимаются самообразованием у печки, телевизора или, на худой конец, в салоне красоты.
        - Это не помешало русским женщинам первыми слетать в космос, - попробовал я просветить супервайзера.
        - Первой женщиной-астронавтом была американка Салли Райд! - высокомерно, как беспросветной бестолочи, сообщил он мне.
        - Извини, я забыл, что бог сперва создал янки и только потом Адама и Еву! - очень серьезно произнес я и посоветовал: - Ты бы как-нибудь на досуге связался с НАСА и заставил их переписать историю космонавтики, а то они тоже считают, что первой женщиной-космонавтом была Валентина Терешкова.
        Поскольку Роберт Вотерман считал меня чистокровным янки, я стал нести вахту вместе с капитаном, как его второй помощник, начиная со следующего дня. Точнее, Бык Боб появлялся на палубе только на сложных, по его мнению, участках. Все остальное время он развлекал в своей каюте пассажирок, угощая их американским вином. Для меня и в будущем калифорнийские или техасские вина казались насмешкой над этим напитком, типа крымских в советское время, а уж подобные нынешним я пил в советской Одессе, где их продавали по цене шестьдесят копеек за литр на улицах на разлив из больших жестяных бочек на двух колесах, которые также использовали для продажи кваса. Вино из этих бочек отличалось от кваса только цветом. Впрочем, дамам, которых угощал Роберт Вотерман, любая халява была вкусна. В основном это были жены и дочери ремесленников, продавцов и мелких чиновников, которые смогли скопить на билет до мечты. Кстати, говорили они пока что на британском английском, пусть и языке портовых таверн, без протяжного «рэканья», которым обзаведутся их потомки. В двадцать первом веке у меня иногда складывалось впечатление, что
янки учатся говорить, обгрызая родительский автомобиль.
        Само собой, меня переселились из носового кубрика в двухместную офицерскую каюту на корме, где я занимал койку на втором ярусе по очереди с четырнадцатилетним племянником капитана Джимом Вотерманом, который постигал азы профессии на вахте вместе с помощником капитана Уильямом Паркером. Кстати, жилые помещения на американском клипере показались мне выше и просторнее, чем на «Катти Сарк». Американские кораблестроители теперь думают не только о грузе, но и о людях. К тому же, янки начали избавляться и от классовых предрассудков: матросский кубрик был удобнее, а офицерские каюты, включая капитанскую, скромнее, чем на английских судах.
        На «Катти Сарк» я видел металлические якорь-цепи и думал, что они появились позже, но оказалось, что и на «Морской ведьме» такие же, причем уже с контрфорсами, которые не дают звеньям сужаться и растягиваться. Выбирают цепь все еще вручную, но уже вращают барабан не с помощью деревянных вымбовок, а коромыслом, поднимающим и опускающим тяги, которые в свою очередь поднимали и опускали обоймы, обхватывавшие веретено брашпиля. Палы обойм - «собачки» - действовали на зубчатые колеса, вращавшиеся вместе с барабаном. Брашпиль работал только в одну сторону - выбирал цепь. Для отдачи якоря необходимую длину цепи заранее выхаживали из цепного ящика, проводили через барабан брашпиля и укладывали большими шлагами на палубе. Когда якорь освобождали, он уходил в воду, утаскивая цепь. Шлаги на барабане делали со слабиной, чтобы избежать резкого рывка. Если надо было потравить еще, то шлаги на барабане ослабляли с помощью крюков-абгалдырей. Вторым новшеством были разрезанные по горизонтали марселя. Место соединения стеньг сделали длиннее и под эзельгофтом поставили дополнительный рей, который можно поднимать и
опускать на бейфуте. Выше находился марсель уменьшенных размеров, опускаемый, как и раньше, к эзельгофту. Так упрощалась и убыстрялась работа с большим и тяжелым ранее парусом: верхний марса-рей опускали на палубу, после чего верхний марсель оказывался перед нижним, и матросы шли на рей убирать его. До разрезного брамселя пока не додумались. Зато на бизань-мачте ввели третье новшество - поставили прямой парус вместе с крюйселем. Я в прошлую эпоху предлагал сделать так на корвете, но меня подняли на смех. До каждого новшества надо дорасти.
        На третий день задул северный ветер. Сразу похолодало, хотя температура понизилась от силы градуса на три. В тропиках жара так изматывает, что понижение температуры на пару градусов чувствуешь сразу и с радостью. Клипер мигом облачился в белые широкие одежды парусов и полетел на юго-юго-восток.
        3
        Мне показалось, что крепость Сан-Лоренсо, расположенная в устье реки Чагрес, совершенно не изменилась с тех пор, как навещал ее в последний раз… дай бог памяти, в каком это году?! Поменялась только ее государственная принадлежность. Раньше она была частью Испанской империи, в будущем перейдет к Панаме, а сейчас в составе республики Колумбия, недавно завоевавшей независимость. В крепости несет службу гарнизон из трех десятков солдат под командованием лейтенанта, которому не меньше пятидесяти лет. Видимо, в этих краях все меняется медленно, в том числе и звания офицеров. Солдат от жителей вытянувшейся вдоль берега деревни отличает наличие какой-нибудь части мундира. Чаще всего это портупея, к которой ничего не прицеплено, но видел солдата в красных штанах с желтыми лампасами. У лейтенанта была два предмета мундира - темно-красный китель с грязными золотыми аксельбантами, которые, подобно плющу, закрывали почти всю грудь, и черная шапка-двухуголка с золотыми кантами. Штаны на нем были из американской парусины, грязные и мятые, а на ногах с кривыми пальцами с кривыми черными ногтями, изъеденными
грибком - шлепанцы. Ни портупеи, ни оружия офицер не имел, как и желания общаться с прибывшими. Он медленно, как корова, жевал табак, изредка цвиркая метра на три струей темно-коричневой слюны, и тупо смотрел на высаживавшихся на берег людей, а когда к нему обращались с вопросом, глухо, набитым ртом, бормотал на испанском языке: «Не понимаю по-английски». Пока что испаноязычные не заполонили США, особенно северные штаты, так что владеющие этим языком редкость среди янки.
        - Надоели эти навязчивые гринго, синьор? - улыбнувшись, обратился я к офицеру на испанском языке.
        Лейтенант выпустил очередную струю темно-коричневой слюны, улыбнулся, показав кривые темно-коричневые зубы, и выдал философски:
        - На дураков можно смотреть вечно.
        - У меня есть бутылка вина, которую с удовольствием разделю с тем, кто угостит меня тарелкой бобов, - закинул я.
        Запас еды на неделю - крупы и сухари - и две бутылки вина были премиальными, которые выделил мне капитан Роберт Вотерман за добросовестную службу. Все-таки заработал я наверняка больше, чем стоил провоз меня от траверза Большой Багамы до этого места. Заодно Бык Боб предложил место помощника на клипере, когда мне надоест страдать дурью, то есть золотоискательством. Одну бутылку вина я перелил во флягу и решил приберечь вместе с едой на дорогу. С помощью второй решил купить расположение местного начальника, помня, как у испаноязычных личные связи полезнее денег, и что виноградное вино в этих краях в большом дефиците. Единственное место, где его сейчас можно достать - это клипер, который, высадив пассажиров и даже не пополнив запасы воды, отправился в Нью-Йорк, потому что по предварительным расчетам судовладельцев обязан был уже быть там четыре дня назад.
        - Жена должна уже приготовить обед, - посмотрев на солнце, сделал вывод колумбийский офицер, цвиркнул в очередной раз, сделал приглашающий жест и пошлепал вразвалку, как старый морской волк, к воротам крепости, рядом с которыми сидели на бревне в тени от стены два босых солдата с портупеями и так же медленно жевали табак и орошали окрестности в радиусе метра три темно-коричневой слюной.
        Лейтенант Джоэль Паласиос проживал со своей женой Хуаной - коренастой полноватой дамой с черными усиками под длинным носом - в старом доме с патио, где время впало в спячку со времен Генри Моргана, если не Френсиса Дрейка. Единственное, что оно прозевало - высокие напольные часы с большим маятником, которые тикали, как по мне, слишком громко. Правда, вскоре я перестал замечать это тиканье. Не так, чтоб совсем, время от времени тиканье врывалось в мои уши, но вскоре опять растворялось бесследно. Обед приготовила не Хуана, а хмурая молчаливая служанка-индианка, похожая на хозяйку, только кожа темнее. Она двигалась бесшумно, и когда впервые возникла за моей спиной, я даже вздрогнул, вызвав улыбку у супругов. Видимо, это было семейное развлечение. В таких случаях начинаю осознавать, каким благом для человечества стал телевизор. Бобы были со свининой и острым перечным соусом. За ними последовала морская рыба, жаренная с бананами и какой-то травой, придававшей блюду интересный вкус. Хуана сообщила название этой травы, но оно мне ничего не говорило, и потому тут же вылетело из головы. На десерт было
какао с сахаром и свежие фрукты, по которым я соскучился во время перехода.
        - Постели ему в гостевой комнате, - приказал служанке хозяин дома, когда мы закончили трапезу.
        - Мне надо договориться о месте на пироге, - напомнил я.
        Пассажиры клипера, которые прочитали в газете воспоминания Элиша Кросби, который одним из первых преодолел этот маршрут, проинформировали меня, что место на пироге, на которой перевозят вверх по течению реки Чагрес до того места, где она подходит к дороге на Панаму, стоит десять доллара или песо с человека или места багажа. Берут только серебряными монетами. У кого нет таких денег, а все на судне были уверены, что я гол, как сокол, тот пойдет на своих двоих сперва от крепости вдоль берега до городка Вентас-де-Крусес, а оттуда по дороге Камино-де-Крусес до Панамы, что займет больше времени, не говоря уже о трудности пешего путешествия по джунглям. Камино-де-Крусес - это та самая дорога, по которой уже несколько веков шли караваны с золотом, серебром, изумрудами и прочими товарами с тихоокеанского побережья на атлантическое. Часть этих товаров когда-то досталась мне. Знал бы, закопал малость где-нибудь неподалеку.
        - После сиесты, - небрежно отмахнулся лейтенант Джоэль Паласиос.
        Когда у испанца сиеста, всё в мире должно ждать.
        Комната была маленькая. Почти всю ее занимала узкая кровать. Свет попадал через закрытые, деревянные жалюзи. Матрас на кровати был набит сеном, от которого шел приятный запах. Постельное белье, как и оделяло, не предполагались. То ли запах сена, то ли сытная пища помогли, но вырубился я мгновенно.
        После сиесты мы перебрались в патио, где расположились в плетеных креслах. Бесшумно возникнув рядом с нами, служанка поставила на плетеный столик щербатый глиняный кувшин с пальмовым вином и два щербатых глиняных стакана. Джоэль Паласиос наполнил оба стакана до краев и, не пролив ни капли, отхлебнул из одного. Я взял второй и таки облил малехо пальцы. Заметил, что в первые месяцы после перехода у меня некоторая расхлябанность в координации движений. Такое впечатление, что гиросфера в моей голове еще не вернулась в меридиан. Я за обедом рассказал лейтенанту, что рос вместе с испаноязычными детьми, поэтому так хорошо говорю по-испански. Придумывать биографию было лень, поэтому предложил хозяину дома рассказать о себе. За редким исключением, люди предпочитают говорить, а не слушать. Джоэль Паласиос не был исключением. Начав рядовым бойцом в армии Симона Боливара, дослужился к концу войны всего лишь до лейтенанта, которых в армии было пруд пруди, возвращаться к крестьянскому труду не захотел, поэтому и попал в это захолустье, чему и рад. Детей нет, все умерли в младенчестве, а его с женой, как ни
странно, всё здесь устраивало. Командир гарнизона - царь и бог в этих краях и служба не напряжная. Сражаться приходится только с погодой и гнилым воздухом, особенно во время сезона дождей, который начался пару недель назад.
        После захода солнца к нам присоединился сержант Сиро Круз - такой же старый, с такими же черно-коричневыми зубами и, кроме портупеи, еще и в шапке-двухуголке, который принес командиру мешочек с серебряными монетами - десятую часть заплаченного пассажирами клипера за проезд на пирогах. Немного меньше, наверное, отщипнул и сам сержант. Тогда у меня во второй раз (первый - на клипере) появилось подозрение, что стричь золотоискателей выгоднее, чем искать золото.
        - Предупреди, что с ними отправится в путь мой гость, - кивнув на меня, сказал Джоэль Паласиос своему сержанту. - Пусть выделят ему лучшее место.
        - Само собой. Поплывет на самой лучшей пироге, - заверил Сиро Круз.
        Самая лучшая из двенадцати пирог была длиной метров десять и шириной около двух. Двенадцать гребцов перевозили два десятка пассажиров, которые сидели впритык друг к другу. Тринадцатая пирога, которая была короче метра на два и уже, но имела столько же гребцов, тащила узкий длинный плот с багажом пассажиров. Мне досталось место на носовой банке. Надвинув на глаза спасающую от палящих солнечных лучей, широкополую, кожаную шляпу типа сомбреро, только с низкой тульей, обменянную на британскую военную треуголку, так понравившуюся лейтенанту Джоэлю Паласиосу, я сидел лицом к остальным пассажирам, поэтому всю дорогу ощущал их сердитые взгляды. Мало того, что меня перевозили бесплатно и на лучшем месте, так еще и на каждой стоянке гребцы старались всячески угодить мне. Англосаксам трудно понять, что не все в мире можно купить и продать. Особенно их угнетает последнее, иначе распродались бы без остатка.
        Я не остался в долгу перед гребцами. Когда по второй половине дня мы остановились перед цепью нешироких порогов, выгрузились, и гребцы начали перетягивать пироги по одной волоком по берегу, я отправился на охоту. Еще на подходе к порогам я приметил тапира, который, завидев нас, вылез из реки и скрылся в кустах. Это травоядное, похожее на свинью, но имеющее короткий хобот с пятачком на конце. Подозреваю, что предком тапиров была свинья, которой сунула нос не в свои дела, и его защемило, а пока высвобождала, образовался хобот. Замеченный мной тапир был темно-коричневый с желтовато-серыми щеками и шеей, высотой около метра, длиной около полутора и весом более центнера. Животное поедало плоды папайи, когда я заметил его. Кстати, наши гребцы курили не табак, на который, видимо, не хватало денег, а сушеные листья папайи. Моя стрела попала тапиру в правый бок. Он пронзительно взвизгнул и закрутился на месте, пытаясь схватить зубами конец стрелы. Только после того, как в тело у шеи попала вторая стрела, побежал в заросли. Я нашел его метрах в ста от того дерева папайи. Животное еще было живо. Зная, как
опасен подранок, я взял дрын подлиннее и добил им тапира, а затем кинжалом перерезал шею, чтобы вытекла кровь. Выдернув обе стрелы, одна из которых сломалась у оперения, пошел напрямую к реке, оставляя кинжалом метки на деревьях. Тащить тушу у меня не было желания. Это сделали гребцы, получившие половину туши и передумавшие в этот день двигаться дальше. От второй половины туши я отрезал хороший кусок для себя, а остальное продал пассажирам по цене двадцать пять центов за фунт мяса. Отвешивали его на небольших весах, предназначенных для золота. Их хозяин еще не нашел ни крупинки благородного металла, но уже позаботился, чем будет взвешивать свои будущие несметные сокровища.
        На ночь гребцы развели четыре костра по краям площадки, на которой расположились на ночь. В огонь накидали свежие ветки какого-то дерева, издающего специфический аромат, благодаря чему дым отпугивал комаров и мошкару. Мне было выделено почетное место в самой середине площадки. Остальные пассажиры спали, где хотели, но старались поближе к нам. Не привычные к звукам джунглей, они долго не могли уснуть. Сквозь сон я улавливал отрывки их разговоров и дважды просыпался от испуганных воплей.
        Утром продолжили путешествие по реке. Двигались медленно, равняясь по пироге, которая тащила плот. Гребцам спешить было некуда, потому что сделают еще одну ходку, перевезут вторую часть пассажиров с клипера, а потом долго будут ждать, когда придет следующее судно. Впрочем, по их словам, в последнее время суда стали приходить все чаще.
        В будущем я уже бывал в этих местах, когда многократно проходил по Панамскому каналу в обе стороны. Один проход из Атлантического океана в Тихий запомнился надолго. Лоцманская проводка по каналу обязательна, и нам достался не лучший из них, как в профессиональном плане, так и в моральном. Пройдя трехкамерный шлюз Гатун, мы вошли в озеро с таким же названием и перед каналом встали на якорь, ожидая очередь. Озеро Гатун искусственное, образовано с помощью запруды реки Чагрес, и очень большое. Пришло время сниматься, я дал команду запустить главный двигатель. То ли механики лажанулись, хотя клялись потом, что не виноваты, то ли действительно произошел технический сбой, но двигатель не запустился с первого раза. Лоцман сразу встал в позу, заявил, что не поведет технически неисправное судно по каналу. В таком случае пришлось бы заказывать и оплачивать буксиры. Время прохода и, следовательно, оплата лоцмана со средних девяти часов увеличилось бы вдвое или даже втрое… Я стоял на том, что судно исправно, потому что с судовладельцем у меня были хорошие отношения, портить которые не было желания. Короче,
пришлось тридцать раз запускать и останавливать двигатель, чтобы доказать, что он исправен. Когда лоцман потребовал сделать это в тридцать первый раз, я начал связываться с лоцманской станцией. Тут он сразу заткнулся и дал команду следовать в канал. Все произошедшее не помешало ему потребовать презент по окончанию проводки - бутылку вискаря, причем дорогого. Сказал я ему кое-что на местном сленге, а при следующих проходах по каналу на других судах предупреждал панамских агентов, чтобы именно этого лоцмана для моего судна не нанимали.
        На четвертый день ближе к вечеру мы прибыли к пункту назначения - деревушке Лас-Крусес. В этом месте река Чагрес подходила в дороге Камино-де-Крусес, а потом начинала удаляться от нее. Десятка три домов на низких сваях вытянулись вдоль высокого берега реки. Крикливая, неугомонная детвора собралась возле места нашей высадки, с нескрываемым любопытством разглядывая и с незамутненной простотой обсуждая чужеземцев и особенно их вещи. Взрослые стояли поодаль, наблюдая невозмутимо и молча. На темных лицах, изрезанных морщинами, лежала многовековая усталость, хотя большую часть дня эти люди ничего не делали, если не считать борьбу с жарой. Те из путешественников, кто имел много багажа и денег, начали договариваться с хозяевами мулов. Остальные покупали продукты, готовили на кострах ужин и располагались на ночлег, чтобы поутру отправиться в путь, преодолеть за световой день по грунтовой дороге, идущей по джунглям, километров тридцать, отделяющих нас от города Панама. Я заночевал вместе с гребцами, разделив с ними мясо косули, подстреленной возле последних порогов. В ответ они угостили меня забористым
напитком, которых, по их словам, оберегал от болезней. К тому времени я уже заметил, что несколько золотоискателей, судя по тому, как сильно потели и слабели прямо на глазах, по одутловатым лицам и пожелтевшей коже, подцепили желтую лихорадку.
        Рано утром двинулись в путь, но не все. Человек двадцать не смогли подняться и остались в деревне, как догадываюсь, умирать. Впереди шли хозяева мулов, на которых везли богатых золотоискателей или их багаж. Я шел пешком. Груза у меня было мало, поэтому утомлялся не сильно. Дорога пролегала среди болот и расщелин, по которым после дождя с рокотом текла мутная вода. Дважды делали привалы. Один раз пережидали дождь, а во второй похоронили по-быстрому - положили в ложбинку и закидали ветками и камнями - мужчину лет двадцати пяти, которого, уже больного, везли на муле. В сумерках, когда я решил, что придется заночевать в джунглях, деревья вдруг расступились - и впереди открылись возделанные поля, огражденные низкими стенками из камня, а дальше был океан, темный, незаметно переходящий в вечернее небо.
        4
        Есть моногорода, а есть моногосударства. Говорим республика Панама - подразумеваем Панамский канал. Почти всё население страны будет прямо или косвенно связано с каналом. Благодаря ему, уровень жизни в Панаме будет намного выше, чем в соседних государствах, а по количеству небоскребов на душу населения наверняка переплюнут даже США. Злые языки будут утверждать, что основой благосостояния станут оффшорные компании и отмывание с их помощью нелегальных доходов, но это они из зависти. Богачами будут в основном белые, включая североамериканских пенсионеров, средним классом - мулаты, бедняками - негры. Немногочисленные индейцы племени эмбера останутся жить в джунглях, как бы вне государства и классов. Даже нищие негры будут отзываться о них презрительно. Океан возле Панамы будет удивительно засранным. Такое впечатление, что в него будет стекать грязь при отмывании нелегальных доходов оффшорных компаний.
        В середине девятнадцатого века Панама - маленький заштатный городишко. В центре несколько каменных двух-трехэтажных зданий, жилых и служебных, включая церковь, а к окраинам количество этажей сокращается до одного, и камень замещается деревом или даже тростником. Ураганы и пожары сокращают площадь города в разы, но через несколько дней на руинах появляются новые жилища. В одном из двухэтажных каменных зданий в центре находится контора Панамской железнодорожной компании, созданной янки два года назад, которая должна соединить два океана. Сейчас ведутся проектные и исследовательские работы. Я знаю, что железная дорога будет проходить вдоль канала, но когда ее построят - без понятия. Зато вода в океане пока чистая, и в ней много рыбы, которую ловят по большей части индейцы. Аборигенов пока много, и они с презрением смотрят на рабов-негров.
        Здесь я впервые в жизни увидел действующий пароход, работающий на угле и дровах. Раньше любовался только музейными экспонатами, а в Панаме в тысяча восемьсот сорок девятом году удосужился совершить путешествие на пароходе «Калифорния» американской судоходной компании «Хауленд и Эспинуолл». Пароход был длиной сорок один метр, шириной - семь, осадка - четыре восемьдесят, грузоподъемность - семьсот девяносто две тонны. Паровая машина располагалась примерно в центре судна на нижней палубе под низкой ходовой рубкой. Благодаря такому расположению котлов и самого двигателя, которые весили много тонн, судно не нуждалось в балласте. Машина работала только на передний ход, поэтому со швартовкой к пиру были проблемы. Обычно пароход подтаскивали к причалу на буксире. На низкой волне он разгонялся до восьми-девяти узлов, но на высокой скорость падала до двух-трех. В любом случае это было лучше, потому что не зависел от ветра. При попутном ветре паровую машину останавливали и поднимали паруса. Перед надстройкой и за ней имелось по стальной полой мачте с триселями. Винт был гребной, четырехлопастный, правда, не
совсем такой формы, как в будущем, более громоздкий. Его разместили в специальном колодце на корме и снабдили подъемным механизмом, чтобы не мешал движению при следовании под парусами. Убирали и дымовую трубу, мешавшую работать с парусом-фоком, специально для этого сделанную телескопической. Работала машина на дровах, которые в начале рейса занимали не только бункер, но и часть трюма. Рассчитана была «Калифорния» на шестьдесят пассажиров первого класса и полторы сотни «межпалубных», но взяла в Панаме четыреста шестнадцать и еще тонн двести груза, в основном солонину в бочках. Из пассажиров примерно треть составляли те, кто прибыл на Панамский перешеек на других судах перед нами. Почти половина из приплывших на клипере «Морская ведьма» сейчас боролась с желтой лихорадкой или малярией, подцепленными во время перехода. К моменту отхода парохода умерло человек сорок, а остальных больных капитан отказался брать на борт. Меня уберегли то ли прививки, сделанные в двадцать первом веке, то ли пойло, которым угощали гребцы.
        Цена билета варьировала от тридцати долларов за место на палубе до ста двадцати за место в каюте. Кормили пассажиров всего два раза в день и в две смены, причем по принципу «кто не успел, тот опоздал». Я и трое крепких мужчин проехали бесплатно в восьмиместной каюте для экипажа, которая по традиции располагалась в носу судна. На пароходе не хватало кочегаров и матросов, поэтому меня взяли рулевым, а этих троих - кочегарами, точнее, подносчиками дров - расколотых напополам полутораметровых чурок. Как мне рассказали, во время каждого захода в Сан-Франциско несколько членов экипажа, несмотря на принятые капитаном меры, сбегают мыть золото, а найти им замену проблематично, хотя платят на «Калифорнии» почти в три раза больше, чем на «Морской ведьме».
        Капитану Бенджамину Спирсу было всего двадцать шесть лет. Как он сам признался, очутился на таком ответственном посту в таком молодом возрасте потому, что старые капитаны отказывались работать на пароходах. Когда я смотрел на клубы дыма из трубы и вдыхал его вонь, то понимал старых капитанов. Бенджамин Спирс был коренастым, с большой плешивой шишковатой головой и непропорционально маленькими кистями рук. Поскольку главной чертой американских капитанов сейчас является умение держать подчиненных в узде, я предположил, что Бенджамин Спирс бьет подчиненных головой, набивая шишки им и себе, но потом убедился, что маленькими кулаками он работает превосходно. У нас с ним сложились хорошие отношения, и к приходу в Сан-Франциско я получил от Бенджамина Спирса предложение остаться помощником вместо нынешнего Томаса Джонса, который попал на «Калифорнию» только потому, что его не брали на парусники, даже несмотря на то, что в здешних водах штурманов не хватает катастрофически.
        5
        Затрудняюсь сказать, сколько раз я бывал в бухте Золотой Рог в будущем, но сейчас не узнал ее. Привык, что берега облеплены домами. Сейчас они покрыты лесами. Нет и главной достопримечательности - моста «Золотые ворота». На острове Алькатрас нет самой знаменитой тюрьмы, в которой я так и не удосужился побывать, как турист, но, может быть, попаду через какое-то количество лет постояльцем. Пока на острове есть только небольшой маяк, но рядом что-то уже строят. Зато везде высоченные секвойи, среди которых на высоком остром мысу располагался старый испанский форт с американским флагом на высоченном, под стать окружавшим деревьям, флагштоке. Как рассказал капитан Бенджамин Спирс, Калифорния была присоединена к США в прошлом году после войны с Мексикой. В то время в городе Сан-Франциско проживало всего сотен восемь жителей. После начала «золотой лихорадки» население увеличилось в несколько десятков раз. Во сколько точно - не знает никто. Город растет каждый день, везде идет строительство домов. Три четверти городских зданий - бревенчатые срубы, но есть и каменные двух-трехэтажные, по большей части
старой, испанской, постройки, и кирпичные совсем новые. Говорят, что примерно половина городских строений принадлежит Сэму Бреннану, мормону, бывшему местному агенту по недвижимости. Когда только начиналась «золотая лихорадка», он одним из первых подключился к процессу. В отличие от многих, намыв золотого песка всего бутылку из-под вина, вернулся в Сан-Франциско, скупил там все лопаты, кирки, тазы и прочий инвентарь, а потом пробежал по городу с находкой, крича: «Золото! Золото!…». После чего начал продавать в несколько раз дороже инвентарь новоиспеченным золотоискателям, сделав за несколько дней состояние. Теперь он продолжает стричь баранов, по бешеным ценам предоставляя им жилье и продавая снабжение. Мне сразу вспомнилась аналогичная ситуация с пиратами, которые грабили, рискуя жизнью, а большая часть добычи уходила тем, кто, живя в комфорте, скупал у них добычу по дешевке и предоставлял по завышенным ценам корабли, оружие, продукты.
        В проливе Золотые ворота, через который в будущем построят великолепный мост, иногда приливное течение сталкивается со встречным ветром. Тогда волны быстро вырастают в два-три раза. Создается впечатление, что они перекатываются через пороги. Явление не опасное для крупного теплохода, а вот для парохода «Калифорния» мало не показалось, тем более, что надо было сбрасывать скорость по случаю приближения к якорной стоянке. Проскочили с горем пополам. Наверное, благодаря тому, что Бенджамин Спирс крестился с частотой вращения ветряка в такую погоду. На рейде Сан-Франциско стояло десятка три парусников. По словам Бенджамина Спирса, большая их часть используется, как гостиница или склад, потому что экипажи сбежали мыть золото. Пароход «Калифорния» стал на якорь рядом с ними. Доставка на берег пассажиров производилась местными лодочниками. Не бесплатно, конечно. При этом у трапа стояли два надежных матроса, вооруженные дубинками, следили, чтобы не сбежал никто из членов экипажа. Прямо, как в военном флоте Британии при стоянке на Спитхеде! По условиям договора, мне, трем временным кочегарам и пассажирам, у
которых не осталось денег на оплату лодочников, пришлось задержаться на пароходе до конца выгрузки, после чего нас отвезли бесплатно на судовой гичке.
        Были гражданские сумерки, когда я ступил на берег на окраине Сан-Франциско, возле халуп, слепленных из досок, камней, глины, с куском материи или невыделанной, коровьей шкурой, закрывавшей вход. Между разномастными и разнокалиберными постройками сновала детвора, куры и утки разных пород, пятнистые черно-белые поросята. Две тощие собаки посмотрели на меня безучастно, решив не расходовать силы на гавканье, протрусили к куче мусора, где рылись несколько облезлых котов, все черного окраса. Из полуземлянки с крышей из веток вышла сгорбленная женщина с тусклыми глазами и впалыми щеками, выплеснула помои почти под ноги мне. К луже тут же подбежал поросенок, порылся в ней розово-черным пятачком. У меня появилось впечатление, что вновь оказался в средневековом городе. Помня, что на улицах средневекового города ночью опаснее, чем в лесу, пошел по самому короткому пути к ближайшей дубовой роще. В самом начале ее были шалаши с жильцами, в основном женщинами и детьми, поэтому, пока было светло, я углубился настолько далеко, насколько мог, где и устроил себе ложе, наломав веток. Сверху постелил сложенный втрое
кусок старого паруса, который презентовал мне от щедрот своих капитан Бенджамин Спирс. Ночи сейчас очень теплые, не должен замерзнуть. Вместо подушки использовал спасательный жилет. В нем хранятся все мои кровные, нажитые непосильным грабительским трудом в предыдущую эпоху. Было бы, конечно, комфортнее и безопаснее переночевать на пароходе «Калифорния», но там был шанс проснуться на переходе к Панаме.
        Вырубился не сразу. Слушал звуки ночного леса и думал за жизнь. При тех ценах, что сейчас в Сан-Франциско, денег у меня хватало только на пару одеял, лопату, деревянный лоток для промывки золота и продукты на две-три недели. Капитан Бенджамин Спирс подкинул мне совет навестить какую-нибудь синьорию, которых здесь много, особенно южнее города, и купить все необходимое. По его словам, там все стоит раза в два дешевле. Я решил последовать совету капитана. Наверняка сэкономлю несколько золотых монет, а вот намыл бы за эти дни столько же золотого песка - большой вопрос. Впрочем, даже если совсем не попрет, мне надо будет всего лишь дождаться прихода парохода «Калифорния» и устроиться на него помощником капитана. С этой успокаивающей мыслью и заснул.
        6
        Третий день я еду на арбе, запряженной парой волов, одной из шести, следующих по извилистой грунтовой дороге из Сан-Франциско в южном направлении. Правит волами пожилой пастух-вакеро, испано-индейский метис по имени Педро, обладатель загорелого до черноты, морщинистого, непроницаемого лица с тонкими губами того же цвета, что и кожа. Одет в рубаху и штаны из грубого полотна. Босой. Фамилии у вакеро нет. Он просто Педро из синьории или, как говорят янки, ранчо идальго Кристобаля Домингеса. Вместе с управляющим пастухи на арбах привезли в город на продажу валеную говядину и коровьи шкуры. Эти шкуры, в связи с недостаточным количеством монет, как мексиканских, так и американских, до сих пор являются местными денежными единицами, которые в народе носят гордое название «Билеты калифорнийского банка». Одна шкура равна двум долларам. В последнее время их стало вытеснять весовое золото. Унция (чуть более двадцати восьми грамм) золотого песка стоит шестнадцать долларов. У всех местных предпринимателей есть весы и набор гирек, но монеты, особенно золотые любой страны, берут с большим удовольствием.
Управляющий, продав привезенный товар, с деньгами и охраной уехал верхом в синьорию, предоставив обозу возвращаться самостоятельно. Я встретил арбы в паре километрах от города, когда пришел к мысли, что из-за жары идти пешком тяжко даже утром.
        - Друг, подвезешь бедного путника? - на испанском языке спросил я Педро, управлявшего первой арбой.
        - Запрыгивай, - пригласил он.
        Я закинул вещи в пустой кузов и сел рядом с возницей. Минут пять ехали молча, после чего я не удержался и спросил, куда и зачем они едут. Педро рассказал подробно, используя короткие предложение. Складывалось впечатление, что у него определенный запас слов на жизнь. Как только растратит все, тут же умрет. В свою очередь я рассказал, куда и зачем еду, использовав, по мнению вакеро, непозволительно большое количество слов.
        Решив, наверное, что я собираюсь навестить именно идальго Кристобаля Домингеса, вакеро сообщил:
        - Синьор не любит гринго.
        Я не стал выяснять, почему. И в будущем не встречал страну, в которой любили бы гринго. Наверное, за их неугомонное стремление насильно осчастливить всех.
        - Ты тоже не любишь гринго, но везешь меня, - подначил я.
        - Ты говоришь на моем языке, - сказал Педро то ли в объяснение, то ли в оправдание.
        В полдень остановились на обед. Возничие угостили меня вяленой говядиной и кислым вином из бурдюка, у которого был специфический привкус кожи. Мне опять вспомнилось средневековье. Покемарив пару часиков, отправились дальше. Вечером я подстрелил из лука косулю и приготовили для всех шашлык. Это блюдо не удивило вакеро, потому что они привыкли запекать мясо на вертеле, а вот лук и мое умение им пользоваться произвели на них неизгладимое впечатление, особенно на тех, в ком были индейские крови.
        - Мой дед стрелял из лука, - сообщил мне Педро.
        Еще двое вакеро тоже изобличили своих предков. После этого они забыли, что я гринго.
        - А почему вы не отправляетесь искать золото? - поинтересовался я во время второго совместного ужина.
        - Зачем? - задал встречный вопрос Педро.
        - Станете богатыми и заживете в свое удовольствие: купите по синьории, другие будут на вас работать, - помечтал за них я.
        - Нам и так хорошо, - искренне произнес вакеро.
        Грунтовая дорога, утрамбованная табунами быков и коров, поднималась на холмы и спускалась с них, пересекала леса, рощи, луга и обрывалась у рек возле бродов, чтобы появиться на противоположном берегу. Волы медленно брели по ней. Вакеро, казалось, дремали, предоставив животным самим решать, куда ехать и где останавливаться. Поняв, что мои продолжительные речи утомляют Педро, молчал и я. Ложился на охапку траву в кузове, нарванной во время ночной стоянки, закрывал лицо шляпой с широкими полями и богател думками, как и положено дурню.
        К концу третьего дня увидел на холме у реки большой жилой дом с черепичной крышей, сложенный из камня-сырца, и рядом многочисленные хозяйственные постройки и сад. На склонах холма и в радиусе километра три от него деревьев не было, остались только низкие кусты и пни. Неподалеку от реки паслось большое стадо бычков и телок. Никто за ними не присматривал. В месте, где выше по течению возле реки луг переходил в лес, находилась деревня с полями, огражденными жердями.
        Наш обоз медленно поднялся к вершине холма, на широкую площадь неправильной формы, на которую выходили двери почти всех строений. На широком крыльце жилого дома под жестяным навесом в окружении своих работников стоял дон Кристобаль Домингес - упитанный мужчина сорока восьми лет, на крупной круглой голове которого буйно росли волнистые черные волосы, пока не тронутые сединой. На круглом лице с густыми широкими черными бровями под толстым носом были широкие густые черные усы, а щеки, подбородок и шею покрывала многодневная щетина. Я еще в шутку подумал, что идальго принял обет не сбривать ее до возвращения обоза. Одет в белую хлопчатобумажную рубаху, идеально чистую, поверх которой черная короткая жилетка с вышитыми золотыми нитками растительными узорами, позолоченные пуговицы которой были расстегнуты, а на шее свободно завязанный, красный, шелковый галстук. Штаны из тонкой замши короткие, до середины щиколоток. На ногах гуарачи - сандалии из сыромятной кожи на плоской подошве, которые и в будущем будут носить почти все мексиканцы. Позади синьора стояла его свита, состоявшая из одетых чуть беднее
мужчин с черными усами разной длины, ширины и густоты. У каждого на поясе висела кобура, из которой выглядывала рукоятка револьвера системы «кольт». Такой же был и у капитана Бенджамина Спирса. Револьверы шестизарядные. Выемка для перезарядки почему-то сделана справа. Видимо, мистер Кольт был левшой. Ствол пока слишком длинный, что на меткость влияет не сильно, потому что револьвер предназначен для стрельбы в упор. Попасть с десяти метров уже проблематично даже очень меткому стрелку, несмотря на нарезной ствол и пули Минье, у которых выемка сзади. Тонкие стенки задней части пули расплющиваются от давления пороховых газов и заполняют нарезы, придавая ей вращение. И синьор, и его охрана смотрели на меня без радости, но и без вражды. Гостеприимство ныне - обязательная часть калифорнийского характера.
        - Добрый день, синьор Кристобаль Домингес! - поприветствовал я на испанском языке. - Приютите путника на ночь?
        - Конечно, мой друг! - улыбнувшись, произнес он и сделал приглашающий жест.
        Свита позади него сразу расступилась, образовав проход к двери.
        - Как тебя зовут? - поинтересовался синьор, когда я поднимался на крыльцо.
        Я назвался Генри Хоупом.
        - Хорхе, Луис, - обратился Кристобаль Домингес к двум парням из своей свиты, - возьмите вещи гостя, проводите в комнату и скажите, чтобы ему принесли воды умыться. - Потом повернулся ко мне: - Мы скоро будем ужинать. Составишь нам компанию?
        - Не откажусь, - ответил я, заходя внутрь дома, где было прохладнее, чем во дворе.
        Затрудняюсь сказать, сколько было комнат в жилом доме. Мы прошли по длинному извилистому коридору мимо десятка дверей, но этот коридор был не единственным. Хорхе открыл передо мной дверь, за которой была узкая комната с двуспальной кроватью, сундуком, табуретом с дыркой и пока без ночной посудины. В углу возле узкого окна из восьми небольших квадратных стекол в деревянной раме висел черный крест с белой фигуркой распятого Христа. На всякий случай я перекрестился на распятие, чем, как заметил краем глаза, потешил Луиса, который занес мой скарб, завязанный в узел из парусины, и положил на сундук.
        - Когда умоешься, позови меня, - сказал Хорхе перед тем, как закрыть дверь за вышедшим из комнаты напарником.
        Через пару минут в комнату зашли две служанки-индеанки, поздоровались. Одна поставила на табурет с дыркой таз с водой, а вторая - ночную посудину под него и повесила длинной белое хлопчатое полотенце на деревянную вешалку с четырьмя крючьями, прибитую к стене. Больше не произнеся ни слова, обе сразу ушли. Я разделся, умылся, полежал малость поверх шерстяного одеяла на мягкой перине, вдыхая непривычный запах чужого жилья. Запах был именно непривычным, а не раздражающим. Мне почему-то подумалось, что так должно пахнуть в архиве, где хранятся годы, спрессованные до размеров папки. Затем переоделся в чистую шелковую рубаху, небрежно повязав ее черным галстуком. Жилетки у меня нет, а в кафтане будет жарко. Надеюсь, простят эту вольность в одежде. После чего решил проверить свои профессиональные навыки - пошел без провожатого искать столовую. И таки нашел. Что было не трудно, потому что этот коридор, как и еще три, выходили в холл у входной двери. Там я увидел открытую широкую дверь в большую гостиную, где сидел синьор Кристобаль Домингес и часть его свиты, а в следующей комнате была столовая, где
четверо служанок-индеанок накрывали длинный стол, застеленный белоснежной скатертью, длинной, почти до пола. Мебель в гостиной была точно такая же, какую я видел в испанских домах полсотни лет назад. Эта отличалась только тем, что вся из красного дерева. Хозяин дома сидел в широком кресле, курил длинную тонкую сигару.
        Показав на пустое кресло справа от себя, он произнес извиняющимся тоном:
        - Придется немного подождать, когда накроют, - и предложил, показав на маленький круглый столик, на котором стояла лакированная шкатулка с сигарами: - Выкури пока сигару.
        - Спасибо, не курю! - отказался я.
        Судя по выражению лица идальго, мой ответ показался ему, как минимум, странным. Сейчас курят или жуют табак все, включая маленьких детей.
        - Откуда ты знаешь наш язык? - полюбопытствовал он, чтобы сменить тему разговора.
        - От бабушки по матери доньи Терезы де Маркес, - выдал я из подготовленной во время путешествия легенды.
        - Я так и подумал! - радостно воскликнул Кристобаль Домингес и объяснил: - Ты говоришь так же, как и мой дед, приплывший сюда из Испании.
        - Да, мне говорили, что у меня старомодный испанский язык, - согласился я. - Но лучше такой, чем вообще не знать.
        - Ты прав! - поддержал меня хозяин дома и продолжил опрос: - Ты католик?
        - Только благодаря матери, - ответил я шутливо. - Мой отец предпочитал молиться виски.
        - Это главная религия у гринго! - презрительно бросил он, подразумевая, наверное, что я к таковым не отношусь. - Что тебя привело в наши края?
        - Хочу купить припасов и инструменты и отправиться мыть золото. Мои родители погибли во время пожара. Сгорело всё. Мне приходится начинать с нуля. Здесь есть шанс быстрее вернуться к прежнему образу жизни, - рассказал я продолжение легенды.
        Как я понял, испаноязычная часть Калифорнии, как богатые, так и бедные, пока что считает свой уклад жизни самым лучшим. В Мексике этот уклад благополучно доживет до двадцать первого века. Все, кому он не нравится, будут пересекать северную границу, а им на замену будут приезжать те, кому перестанет нравиться жизненный уклад янки. Только с юга на север будет мигрировать нищета, а в обратном направлении - богатые. По моему глубокому убеждению, богатому лучше жить в бедной стране и наоборот.
        - Всё в руках божьих! - перекрестившись, произнес. - Надеюсь, тебе повезет!
        - Я тоже надеюсь, - перекрестившись, согласился с ним.
        Зашли дамы: донья Эсмеральда Домингес - женщина с гордой осанкой, густой копной черных волос, спускающихся завитыми локонами по бокам, а сверху спрятанные под алый платочек, бледным лицом с крючковатым носом, под которым бросались в глаза тонкие черные усики, как у юного мичмана, одетая в черно-красное длинное платье с длинными узкими рукавами и без декольте, с золотым крестиком на золотой цепочке, висящим между затянутыми, плоскими грудями, тремя золотыми перстнями с рубинами на левой руке и одним с аметистом на правой; две пожилые дамы в черном, видимо, вдовы и, судя по более густым и широким усикам, родственницы хозяйки; четыре девицы в возрасте от пять до пятнадцати лет, дочери, одетые ярко и с небольшим декольте у платьев. У супругов есть еще шестеро сыновей, пятеро из которых, включая трехлетнего, сидели с мужчинами в гостиной. Они вместе со взрослыми встали и проследовали за дамами в столовую. Хозяйка дома прочла молитву, после чего слуги начали подавать ужин. Было пять смен говяжьего мяса: запеченное на вертеле (карне асадо), жареное на сковороде большими кусками, жареное на сковороде
маленькими кусочками, отваренное в остром соусе, бифштексы. Как мне объяснили, в каждом случае были определенные части бычка, которые отличаются по вкусу и требуют особого приготовления. Признаюсь честно, я не заметил разницы. Мне показалось, что всё было приготовлено из одного куска сильно наперченного мяса. К нему подавали очень острый соус, вареную фасоль, яйца, лук, чеснок и еще какие-то травы. Само собой, ели это все с тортильяс - лепешками из кукурузной муки. Красное вино было местное и, как мне показалось, более хорошего качества, чем станут делать в будущем. Фарфоровая посуда изготовлена в Китае, а хрустальные бокалы, скорее всего, в каком-нибудь германском княжестве. Не знаю, всегда ли они едят с такой дорогой посуды или достали, чтобы похвастаться перед гостем. На десерт был кофе, причем приготовленный из гороха. Донья Эсмеральда извинилась, что приходится угощать такой лабудой. Без кофе жизнь не в жизнь, а натуральный привозят морем и еще до выгрузки раскупают оптовики и мигом перепродают золотоискателям по сумасшедшей цене. Идальго готовы платить не меньше, но для этого нужно оказаться в
Сан-Франциско в день прихода судна с кофе, что удается редко. За едой почти не говорили. Одна из родственниц пару раз шикнула на сидевших слева и справа от нее девочек да синьор пожаловался, что вино кисловато. Француз бы решил, что вину не хватает кислинки.
        После ужина дамы удалились, а мужчина перебрались в гостиную, где еще с час курили тонкие сигары и болтали. Как обычно, разговоры были горячие, с отчаянной жестикуляцией. Когда начинал говорить Кристобаль Домингес, все замолкали. Мне опять вспомнилось средневековье: синьор в окружении вассалов. В Латинской Америке этот жизненный уклад благополучно доживет до двадцать первого века. Опыт подсказывал мне, что и до двадцать второго, когда, как подозреваю, человечество достигнув предела совершенства, начнет двигаться вспять, к нормальной жизни.
        7
        Шум в доме разбудил меня около шести утра. В комнату зашел слуга-индеец с лакированным деревянным подносом, на котором стояла фаянсовая чашка с гороховым кофе, который парил, распространяя не самый приятный аромат. Отвыкший завтракать в постели, я не сразу сообразил, чего ждет слуга, остановившийся рядом со мной. Потом взял чашку и отпил маленькими глотками, обжигая язык и небо, примерно половину чашки и махнул рукой, чтобы индеец проваливал вместе с ней. Отлив накопленное за ночь в ночную посудину и умывшись, вышел во двор.
        Кристобаль Домингес, одетый в черное сомбреро с золотым кантом по краю полей, короткую, до пояса, кожаную куртку и кожаные штаны в обтяжку, украшенные золотой бахромой в самых неожиданных местах, и обутый в сапоги с позолоченными шпорами, звездочки в которых были размером с полстопы сапога, стоял на крыльце, курил тонкую сигару и смотрел, как из конюшни выводят оседланного, красивого, вороного жеребца.
        Ответив на мое приветствие, синьор сообщил:
        - Я собираюсь до завтрака объехать синьорию. Если хочешь, можешь составить мне компанию, если нет, погуляй по саду.
        - С удовольствием прокачусь, - быстро согласился я.
        Лишить испанца возможности похвастаться богатством - заиметь кровного врага. К тому же, поездка даст мне возможность поговорить с Кристобалем Домингесом о деле, ради которого я сюда приперся. Вчера все мои попытки пресекались на корню. Как понимаю, синьор не хотел говорить об этом при вассалах. Наверное, без свидетелей ему будет легче отказать гостю.
        Мне привели серого в яблоках мерина, старого и спокойного.
        - Подходящий конь для гринго! - шутливо произнес я.
        Юноша, приведший мерина, попытался спрятать улыбку, но не смог.
        - Хуан, кого ты привел моему гостю?! - почти искренне воскликнул возмущенный Кристобаль Домингес. - Сейчас же замени на хорошего коня!
        Второй был караковым, с рыжими подпалинами на морде, подмышках и пахе, молодым и норовистым. Он тут же взбрыкнул, попробовав скинуть меня, но, почувствовав крепкую руку, сразу успокоился. Это не ускользнуло ни от хозяина синьории, ни от слуг. Догадываюсь, что мои акции подросли значительно. Что бы я ни рассказывал о своих испанских корнях, настоящий идальго - в первую очередь хороший наездник.
        Я занял место справа от Кристобаля Домингеса и чуть позади. За нами, отставая метров на десять, ехали два юноши - дальние родственники синьора, как догадываюсь, сыновья вдов или одной из них. Оба ужинали вчера за господским столом, но сидели даже ниже меня. Мы спустились с холма и поехали по лесной дороге, идущей вдоль берега реки вниз по течению. Иногда в просветы между деревьями была видна мутная, бледно-желтая вода, текущая быстро, со звонким говорком.
        - Что именно тебе надо, что отправиться за золотом? - задал вопрос Кристобаль Домингес.
        - Хочу купить коня, провизию, лопату, кирку и таз. В Сан-Франциско это всё стоит в разы дороже, а у меня маловато денег, - рассказал я.
        Еще вчера конь в мои планы не входил, потому что даже здесь цены начинались со ста долларов, но сейчас понял, что, если не куплю его, то резко упаду в глазах хозяина синьории. Идальго пешком не ходит.
        - Мыть золото - это нелегкое дело, - с отеческими нотками в голосе предупредил Кристобаль Домингес.
        Видимо, в его голове не укладывалось, как благородный человек может заниматься тяжелым физическим трудом?
        - У меня небогатый выбор, - ответил я. - Первое время придется поработать самому, а потом, если повезет, найму индейцев.
        Вакеро по пути в синьорию рассказали мне, что многие индейцы из соседних поселений ушли работать на прииски. Цену золота они понимают плохо, поэтому в счет оплаты получают еду, одежду, одеяла, посуду, оружие…
        - Какой суммой ты располагаешь? - поинтересовался хозяин синьории.
        - У меня золотые британские гинеи равные примерно ста двадцати серебряным песо, - сообщил я, хотя на самом деле имел больше. Так, по крайней мере, не сильно будут задирать цену. - Кроме коня, мне в первую очередь нужны инструменты, а на остальное купил бы муку и лярд (топленое свиное сало, смалец).
        - Обычно у нас забирают сначала вяленую говядину, - подсказал он.
        - Предпочитают свежее мясо. Буду охотиться, - сказал я.
        - Я тоже не понимаю людей, которые едят вяленое мясо! Дичь - еще куда ни шло! - воскликнул Кристобаль Домингес
        Как ни странно, живущие рядом с лесами и реками синьоры охотятся и ловят рыбу редко, ради забавы. Основная пища у них - свежая говядина и иногда свинина. Даже кур готовят только для больных и меленьких детей.
        - Ты мог бы купить несколько бычков и потом съесть их, - посоветовал он, показав на большое, голов на пятьсот, стадо двухлеток, бычков и телок, пасущихся на лугу, на который мы выехали из леса.
        - У меня денег на них не хватит, - отмахнулся я.
        - Ладно, по приезду решим, - закрыл он разговор на эту тему, после чего начал рассказывать, что у него четыре таких стада, а есть еще однолетки и племенные коровы и быки.
        Мне пришлось не только выслушать, но и увидеть все это, и показать, как можно искреннее, насколько я восхищен.
        Главный комплимент я приберег напоследок:
        - Теперь знаю, во что вложить деньги, когда разбогатею!
        Кристобаль Домингес прямо таки расцвел от счастья, услышав мои слова. Лесть действует на взрослых сильнее, чем на детей. Ребенок быстро забудет, а взрослого даже склероз не выручит.
        В начале девятого мы вернулись в дом и сели завтракать вместе со всей патриархальной семьей. От ужина этот прием пищи не отличался ничем.
        Затем нам подали свежих лошадей, хотя предыдущие вряд ли устали, и мы с Кристобалем Домингесом продолжили осмотр его владений. На этот раз поехали вверх по течению реки, мимо деревни, где жили его вакеро. Все, кто попадался нам по пути, останавливался на краю дороги, снимали шляпы и очень уважительно, я бы даже сказал, с долей торжественности, приветствовал синьора. И это была явно не показуха, что меня не удивило. Вопреки заверениям марксистов и прочих либерастов, я еще в средние века заметил, что в большинстве случаев между сеньором и вассалами был симбиоз - одни работали, а другие защищали их, рискуя жизнью, за что и получали достойную плату - и никому в голову не приходило пересматривать эти отношения с точки зрения прибавочной стоимости, прав человека и прочей ерунды. Кристобаль Домингес отвечал всем, называя каждого по имени.
        Первым делом мы неспешно объехали луга с табунами лошадей - главной гордостью хозяина синьории. Если стада коров и быков паслись без надзора, то при каждом табуне было по два-три вакеро. Они подъезжали к нам и долго, непривычно многословно обсуждали с синьором лошадей. Можно было подумать, что лошади принадлежат и этим нищим пастухам. Дальше был луг, на котором без присмотра паслись овцы. Этих было не много, всего сотен пять. Затем мы посетили сады, виноградники, поля кукурузы, бобов и разных овощей и специй. Напоследок, добравшись до самой дальней границы владений, заглянули на свиноферму, где содержались племенные животные, и проехали по лесу, в котором паслось огромное стадо свиней. Этой составляющей своего богатства Кристобаль Домингес не шибко гордился. Свиньи, даже в большом количестве, как-то не очень вяжутся с образом идальго.
        - А у вас никогда не было желания заняться добычей золота? - задал я вопрос, который меня мучил.
        Так же, как Кристобалю Домингесу было непонятно, зачем я отправляюсь искать золото, мне было непонятно, почему он еще не занимается этим. У него ведь намного лучше стартовые условия: есть работники, еда, транспорт. На его месте я бы уже сказочно разбогател.
        - Если бы бог хотел дать это золото нам, мы бы давно нашли его, но случилось это только после того, как эти земли захватили гринго. Не стоит идти против воли божьей, - сообщил он свой и, подозреваю, своих соседей-землевладельцев взгляд на золотоискательство и перекрестился. - Мы и так жили неплохо, а, благодаря этому золоту, стали жить еще лучше.
        С последним утверждением трудно было поспорить. Благодаря тысячам золотоискателей, приехавших в Калифорнию, цены на продукты питания взлетели в разы. Три года назад бычок стоил шесть долларов, то есть, всего в три раза дороже собственной шкуры, а сейчас цена подскочила до семидесяти пяти. Вяленая говядина и вовсе подорожала в двадцать раз.
        К обеду мы вернулись в дом. Трапеза была точным повторением ужина и завтрака. У меня даже появилось подозрение, что доедаем приготовленное на ужин, если не на завтрак предыдущего дня. После чего была сиеста. С непривычки я сильно отбил задницу и растер бедра в седле, поэтому с удовольствием завалился в постель, которая показалась прохладной, и мигом заснул.
        К счастью, больше в этот день никуда не пришлось ездить. Все патриархальное семейство после сиесты перебралось в сад, где в тени деревьев были расставлены стулья, кресла и столики с вином и фруктами. Дамы, включая хозяйку, занимались рукоделием, вышивали что-то для церкви, которая находилась километрах в десяти от хозяйского дома и в которую поедут в воскресенье, в день какой-то святой. У испанцев на каждый день календаря по святому, а на выходные по несколько. Нас развлекали два молодых родственника, которые довольно прилично играли на гитарах и пели песни о жаркой южной любви, просто обязанной сжечь обоих. Остальные мужчины разговаривали о всякой всячине, но только не о делах. Как я догадался, делам посвящалась только первая половина дня, поэтому даже не заикался о своих. Здесь люди, как богатые, так и бедные, живут для того, чтобы наслаждаться жизнью. Работают ровно столько, сколько надо для поддержания этого уровня. Им чужд вечный бег за «американской мечтой», когда жить начинаешь только на пенсии, больной и немощный.
        Утром выяснилось, что я сделал всё правильно. Выпив в постели чашку горячего горохового кофе, я вышел на крыльцо и увидел Кристобаля Домингеса в сопровождение свиты уже у подножия холма. Я было решил, что обо мне забыли, но потом вспомнил, что такое оскорбление не в традициях нынешних калифорнийцев.
        Из конюшни вышел слуга Хуан, который пытался вчера подсунуть мне мерина, и спросил:
        - Какой из вчерашних коней больше понравился синьору?
        - Караковый, - ответил я.
        - Синьор Кристобаль так и сказал, что вы выберете каракового! - радостно, будто ум синьора - часть и его ума, воскликнул слуга. - Оставить вчерашнее седло или выберете другое?
        - Пусть будет вчерашнее, - ответил я, решив, что мне предлагают прокатиться по окрестностям до возвращения хозяина синьории.
        - Оно хорошее, хоть и не новое, - согласился Хуан и предложил: - Пойдемте в кладовую, подберем инструмент.
        - Какой инструмент? - не понял я.
        - Какой вам нужен для добычи золота, - ответил он.
        Тут до меня дошло, что меня не взяли на осмотр владений, чтобы до завтрака отобрал нужные товары. Как догадался, караковый конь и седло были частью моих покупок. Мы выбрали в кладовой кирку, штыковую лопату и медный таз, не новые, но в хорошем состоянии. Затем перешли к другой кладовой, где мне выдали котелок литра на три и небольшую сковороду. Из третьей мне достались новые сапоги, новые сандалии из сыромятной кожи, темно-красное одеяло, красно-черное пончо с красной бахромой по краям и большой кусок вонючего мыла собственного изготовления. Догадываюсь, что из этой кладовой мне выдали товары по совету Эсмеральды Домингес. Затем из одного погреба принесли бурдюк литров на пять красного вина, из второго - глиняный кувшин со смальцем, а из амбара - мешок кукурузной муки килограммов на тридцать. Поскольку караковый жеребец, даже без седла, попоны и стремян, стоил не меньше полутора сотен долларов, мне не продавали все это, а одаривали. За что я от всего сердца поблагодарил Кристобаля Домингеса, когда он вернулся с осмотра владений.
        После завтрака мне помогли закрепить груз на лошади. Я попрощался со всем патриархальным семейством, после чего Кристобаль Домингес проводил меня часть пути и отправился по своим делам, а два вооруженных револьверами слуги - до границ его владений.
        8
        Моя палатка, сотворенная из куска старой парусины, двух шестов и четырех колышек и защищенная противодождевой канавкой, стоит на склоне горы, который спускается к речушке Каньон-Крик, притоку Американской реки, которая в свою очередь на территории города Сакраменто впадает в реку с таким же названием, которая течет до залива Сэсун-Бэй, являющегося частью Калифорнийского. От Сан-Франциско до Сакраменто бегают речные колесные пароходы, проезд на которых стоит от пяти до пятнадцати долларов, а в обратную сторону - в три раза дороже, хотя, казалось бы, должно быть наоборот, потому что по течению сплавляться легче и быстрее. Просто вверх по течению плывут в основном бедняки, а вниз - разбогатевшие. Американская река порожистая, судоходства по ней нет, только небольшие лодки и пироги снуют, огибая пороги по суше. В основном на них перевозят грузы, но иногда и пассажиров в обе стороны. Я добрался сюда на лошади, сэкономив уйму денег. Именно на одном из притоков Американской реки было найдено первое золото. Сейчас ее берега, включая все притоки, заняты лагерями старателей. Самый большой, Джордж-Таун,
находится у впадения Каньон-Крик в Американскую реку. Мой лагерь располагается километрах в десяти выше по течению и называется Мормонским, потому что, первыми прибыв сюда, мормоны, которые называют себя членами «Церкви Иисуса Христа Святых последних дней», все еще составляют большую часть его обитателей. По правую руку от меня четыре участка мормонской семьи Нэшей, состоящей из мужа Джона, двух его жен Мэри и Юдифи и шестнадцатилетней дочери Катрин от третьей жены, умершей пару лет назад. Дети от живых двух жен имеют свои семьи и моют золото на других притоках Американской реки. Младшую дочь тоже могли бы на раз-два вытолкать замуж, женщин тут не хватает, не говоря уже о принятом у мормонов многоженстве, но семье нужны рабочие руки. Вот намоют золотишка, тогда и позаботятся о будущем Катрин. Ко мне семейство относится благожелательно, хотя я сказал им, что атеист. По моему классическому и старомодному английскому языку, знанию многих ненужных сведений типа романов Фенимора Купера, которого сейчас величают американским Вальтером Скотом, и работе в таком юном возрасте подшкипером на большом морском
судне Нэши сделали вывод, что я - образованный и культурный молодой человек из состоятельной семьи, не чета им, бывшим фермерам. Слева два участка занимают, как бы выразились в будущем, ирландо-американцы, молодцы из категории тупой и еще тупее, главным достоинством которых является неразговорчивость, хотя время от времени ссорятся между собой или с тремя соседями-французами с таким остервенением и количеством ругательств, что даже потомки галлов сникают и ретируются. Причина ссор - речная вода, которую каждый норовит направить в нужное ему место. Потомки ирландцев попробовали поссориться и со мной, но я, в отличие от французов, ругаться не стал, а отходил обоих рукояткой лопаты, действуя ей, как копьем. Старший из них, Бернард Маклафлин, бывший мясник, побежал было в шалаш то ли за револьвером, который они купили за первые восемь унций добытого золота, то ли за длинным ножом, с которым постоянно возится, не в силах, видимо, позабыть предыдущую профессию, но младший, Стив Бэрк, промотавший доставшуюся по наследству, отцовскую лавку, помешал ему, напомнив, что их обоих повесят за убийство. Лишать жизни
кого угодно на территории лагеря полагается только по решению общины. За пределами - возможны варианты.
        Я выбираюсь из палатки, потягиваюсь. Ложе выстелено толстым слоем сена и сверху накрыто одеялом, но у меня постоянно затекает тело. Может быть, это накопленная за предыдущий день усталость, которая не успела рассосаться за ночь. Я поднимаюсь выше по склону, захожу за кусты, где долго отливаю. Еще выше стоит на привязи конь. Нарванная ему вечером трава почти не тронута, хотя я отбирал именно ту, которую он любит. Я отвязываю Буцефала, отвожу еще выше, к началу леса, где стреножу и отпускаю пастись. Ночью опасаюсь оставлять его так далеко от палатки. Пойманных на воровстве бьют смертным боем и изгоняют из лагеря, но постоянно слышу, что у кого-то что-то украли. У меня уже появилось сожаление, что не продал коня в Джордж-Тауне, где предлагали за него тысячу долларов. Впрочем, примерно за такие же деньги коня можно продать и здесь какому-нибудь старателю, внезапно разбогатевшему и решившему завязать. Я спускаюсь к реке, умываюсь холодной мутной водой, потому что ирландцы и французы уже работают. По молодости лет бреюсь пока раз в неделю, чему безмерно рад. Возвращаюсь к палатке, завтракаю по-быстрому
лепешкой из кукурузной муки, поджаренной вчера на сковороде, и куском холодной утки, подстреленной вечером выше по течению, где оба берега обрывистые, никто там не работает. Запиваю водой, едва разбавленной вином, которого осталось меньше литра.
        Переобувшись в сапоги, не высохшие за ночь, беру лопату и медный таз, иду обреченно к реке. В любой романтике самое приятное начинается после того, как она заканчивается. Это касается и такого романтичного процесса, как золотоискательство. Я набираю лопатой донные отложения на мелководье, наполняю таз до половины, чтобы был не слишком тяжел, и, оставив лопату на берегу, захожу в реку по колено. Сапоги наполняет холодная вода, стекающая с гор Сьерра-Невада, где на некоторых вершинах еще не растаял снег. Ноги моментально начинают неметь. Я жду, когда они привыкнут к холоду, когда перестану их чувствовать. Затем опускаю таз в воду и жду, когда перестану чувствовать замерзающие руки. Я покачиваю таз из стороны в сторону, встряхиваю содержимое, чтобы течение снесло ил. Руки и ноги мерзнут, а тело припекает солнце. К полудню температура воздуха будет градусов тридцать пять, если не больше. Из-под шляпы начинает стекать на лицо едкий соленый пот. Через несколько минут в тазу остаются только твердые тяжелые фракции. Я выхожу, чавкая водой в сапогах, на берег, ставлю таз на землю, выбираю и выбрасываю
камни, сперва крупные, потом мелкие. На самом дне среди каменной крошки поблескивают несколько золотых крупинок. Я надавливаю на крупинки онемевшим, указательным пальцем, чтобы «прилипли» к нему, перекладываю в кожаный мешочек, который висит у меня на шее. Так я сразу почувствую, если вдруг разбогатею. Крупинок мало и они мелкие, песок. Вечером я их переберу, отсею множество каменных крошек, и добыча станет еще легче. Я наполняю таз в другом месте, где еще не пробовал, на берегу, расковыряв сухую, твердую, каменистую землю киркой, и опять иду промывать, только на этот раз дольше, потому что земля размякает и смывается медленнее, чем донный ил. И опять нахожу на дне таза немного золотого песка. Золото здесь везде. Другое дело, что кто-то намывает за неделю на две тысячи долларов, а кто-то - на двадцать. Я ближе ко вторым.
        Соседи-мормоны добывают золото с помощью рокера. Это не мотоциклист, обожающий рок, а деревянно-жестяной ящик без крышки. В днище ящика много отверстий и под ним начинается так называемый шлюз - наклонный деревянный желоб с низкими поперечными планочками, «порогами». Семейка отвела воду, оголив часть речного дна. Одна из жен копает там и швыряет ил на берег к рокеру. Вторая переправляет выброшенное в ящик, в который отец таскает двумя ведрами и заливает воду, а дочь трясет рокер, отсюда и название, чтобы вода размывала легкие фракции и уносила через отверстия в дне. Впрочем, иногда члены семьи меняются местами. Вода прихватывает и легкие золотые крупинки, которые оседают вместе с каменной крошкой на «порогах» желоба. Те, у кого есть лишние деньги, покупают ртуть, цена на которую доходит до унции золота за фунт, и заливают ее в отсеки желоба. Золотые крупинки прилипают к ртути. Что-то все равно теряется, но, думаю, не намного больше, чем при работе с обычным лотком, а если учесть объем переработки, то этими потерями можно пренебречь. Когда рокер заполняется камнями, его очищают и забирают золотой
песок и самородки. Точно не знаю, потому что семейство помалкивает о результатах своего труда, но, думаю, баксов пятьсот за неделю намывают. Впрочем, у соседа член всегда на семь сантиметров длиннее.
        У двух ирландцев дела идут не лучше, чем у меня. Если учесть, что Бернард Маклафлин постоянно находит повод, чтобы не разработать слишком быстро, вдвоем они добывают не намного больше меня одного. Зато у французов получается лучше. Вкалывать они умеют. На мои четыре ходки с тазом у них получается по пять на каждого. К тому же, время от времени оттуда доносятся радостные крики: попалась добыча крупнее песчинки. Услышав эти крики, ирландцы на время бросают работу и тихо матерятся.
        - Вы бы придержали эмоции, а то ирландцы умрут от зависти! - как бы в шутку посоветовал я французам, с которыми у меня, благодаря знанию языка и отсутствию общей границы, прекрасные отношения.
        - Пошли они к черту, английские собаки! - ответил Пьер Бланк, старший из французов, бывший печатник, оставивший на родине жену и четырех детей.
        Обычно католики-французы хорошо относятся к католикам-ирландцам, считают своими естественными союзниками против англичан, но это до тех пор, пока их разделяют Ла-Манш и Кельтское море. Как только приходится жить рядом, ирландцы сразу превращаются для французов в ненавистных англичан.
        К полудню я выматываюсь так, что еле доползаю до палатки. Перекусываю лепешкой и водой с каплей вина. Готовить нет сил, а вчерашняя утка уже бы протухла на такой жаре. Я заползаю в палатку. Там тень, и кажется, что немного прохладнее, чем на открытом воздухе. Вырубаюсь мигом. Снится всякая ерунда, но не золото. Даже во снах я не становлюсь сказочно богатым.
        Часа через два выползаю из палатки, умываюсь в реке холодной водой и возобновляю работу. Мормоны и французы уже трудятся. Ирландцы спят. Я успеваю промыть два таза, когда они выбираются из своего шалаша и начинают ругаться, потому что собирались проснуться раньше меня. Французы не служат им примером.
        Перед заходом солнца я обычно прекращаю работу и отправляюсь на охоту, чтобы добыть на ужин что-нибудь к кукурузным лепешкам, но завтра воскресенье, выходной. Следую сюда, я, как атеист, готов был плюнуть на христианскую традицию и поработать без отдыха, но, с трудом дотянув на прииске до первого выходного дня, решил, что придумали его умные люди. Я замешиваю пресное тесто и жарю лепешки на смальце, который уже обзавелся душком. Они будут моим ужином и завтраком. Утром добуду что-нибудь мясное и отъемся. Сапоги насаживаю на палки, воткнутые в землю у костра, а на две другие, наклоненные, вешаю мокрые портянки, чтобы просохли хотя бы частично. Ноги быстро отогреваются и приобретают чувствительность, поэтому обуваю сандалии и мысленно благодарю Эсмеральду Домингес. Ходить босиком, как мои соседи с обеих сторон, так и не привык.
        Судя по ароматам, французы варят что-то вкусное. Они втроем тратят на еду меньше, чем два ирландца, но при этом питаются лучше. Бернард Маклафлин и Стив Бэрк готовят редко. Вечером они обычно отправляются к Саре Флинт, у которой можно съесть тарелку бобов с салом и лепешкой всего за доллар, а в удачный день и по субботам - в лавку Фредди Беркли, где за унцию золота можно купить бутылку виски или рома, за два доллара - фунт вяленой говядины и за доллар - фунт хлеба или полтора фунта сухарей. Вернутся ирландцы пьяными и счастливыми, будут долго орать песни и цепляться к французам, пока не вырубятся. Семейство Нэш поужинает и отправится на сходняк, где будет хором петь молитвы. Поскольку мормонов здесь пара сотен, их пение, вне зависимости от желания, будет слушать весь лагерь. Уверен, что мормоны считают это частью своей просветительской работы - несут в массы верное учение. Их вариант христианства, как по мне, наиболее правильный, что ли. Они не пьют, не курят, много работают и приветствуют многоженство. Последний пункт наиболее привлекателен. От количества жен не меняются уровень напряга и
количество потраченных денег, но появляется разнообразие. Достаток и большое количество детей - главный у мормонов признак верного служения богу. Уверен, что в двадцать первом веке они станут последним оплотом разлагающегося «западноевропейского мира».
        Пока жарятся лепешки, я перебираю дневную добычу пинцетом, купленным за три доллара, хотя цена ему от силы центов десять. Сегодня мне повезло: попался самородочек весом грамм восемь. Точнее сказать вес не могу, потому что самая маленькая гирька у меня на четверть унции, а самородок ее малехо перетягивает. В итоге получилось почти пол-унции, что для меня хороший результат. В предыдущие дни набирал меньше. Надо будет и завтра поковыряться в том месте на берегу, где нашел самородок. Вдруг там жила. Наткнуться на жилу и, намыв сразу несколько килограмм, сказочно разбогатеть - мечта каждого старателя. Время от времени такое случается, и тогда весь Мормонский лагерь обсуждает это событие дня три и работает азартнее.
        Поужинав, иду за конем и привязываю его к дереву неподалеку от палатки. После чего сижу у входа в нее и думаю ни о чем. Тяжелый физический труд отучает думать и наоборот. У меня во время золотоискания все мысли только о том, как бы побыстрее закончить работу, а еще лучше - избавиться от нее навсегда. Если через пару недель не втянусь, то плюну на старательство и поеду наниматься подшкипером на пароход «Калифорния».
        Джон Нэш с двумя женами уходит молиться. Катрин осталась присматривать за добром. Завтра вечером старшие члены семьи останутся дома, а дочь уйдет на сходняк молодежи и, возможно, как в прошлое воскресенье, заночует у подруги. С внебрачными отношениями у мормонов строго, если поймают, заставят жениться или повесят рядышком (не знаю, что хуже), так что родители относятся к ее отлучкам спокойно. Девушка нагрела воду, чтобы помыться. Ванная комната у них между жилищем, одной стеной которого является срезанный вертикально склон, а три другие собраны из камней, тонких стволов, веток и пучков сена, обмазанных глиной, и загородкой из того же материала, имеющей много отверстий в верхней части. Еще достаточно светло, и сквозь дыры в загородке я вижу фрагменты верхней части белого девичьего тела. Чаще всего мне показывают сиськи - упругие, торчком. Катрин не красавица, но симпатичная и фигуристая. Сиськи - самое сильное ее место, о чем наверняка девушке уже не раз говорили, особенно подпившие старатели. По ее набухшим соскам я делаю вывод, что Катрин знает, что я подглядываю, и не меньше меня заводится от
этого. Театр одного актера и одного зрителя. При этом оба делают вид, что в представлении не участвуют. Уверен, что ее этому никто не учил. Действует по наитию, предельно просто и верно. Ничто не бьет так сильно по чувствам и не запоминается так ярко, на всю жизнь, как подсмотренное. Если бы на моем месте был семнадцатилетний юноша, которым я физиологически сейчас являюсь, то потерял бы голову напрочь. Может быть, ему бы повезло (или не повезло?!) и стал мужем Катрин, а может быть, просто поразводили бы на платонике, потешили девичье самолюбие и отшили, когда подвернется достойный жених-мормон. В нашем лагере уже есть несколько кандидатов на ее руку из своих, но Катрин явно отдает предпочтение мне, что не нравится родителям. Я не такой, как те, среди кого она выросла, а у женщин непреодолимая тяга рожать от исключений. Природа старается на всякий случай закрепить любое отклонение. Чем разнообразнее вид, тем у него больше шансов на выживание. Другое дело, что ее родители пренебрежительно относятся к природе и с уважением - к единоверцам. Для флирта я слишком стар и циничен, поматросить и бросить нет
возможности, так что старательно изображаю безразличие, чтобы еще сильнее раззадорить Катрин. Так ей будет не скучно здесь, да и мне забавно.
        9
        Буцефал, осторожно переставляя ноги, везет меня вверх по склону, поросшему кустами и группками деревьев. Рядом с рекой и Мормонским лагерем вся съедобная живность выбита. Я решил отъехать подальше и заодно разведать местность. Вдруг здесь есть никому пока не известный ручей, на дне которого… У «золотой лихорадки» есть побочные явления: на все начинаешь смотреть через золотые очки, не замечая больше ничего. А местность здесь красивая. Часто попадаются рощи секвой. Рядом с величественными долгожителями начинаешь чувствовать свою ничтожность, а порой и никчемность.
        Этого горного барана-толсторога я заметил издали. Он устроился на отвесной гранитной скале на высоте метров пятьдесят от подножия ее и метрах в тридцати от вершины. Как он туда забрался и как удерживался, не знаю, но там ему точно не угрожали хищники. Ни черный медведь, который меньше бурого и которого называют барибалом, ни росомаха, ни пума не полезут туда за добычей. Забраться при сильном желании они бы, наверное, сумели, а вот спуститься невредимыми - вряд ли, даже при условии, что баран не будет сопротивляться. Я видел в лагере убитого горного барана. У него толстые длинные рога, которые от лба идут, загибаясь и постепенно сужаясь, вверх и назад, потом вниз и вперед, а на самом конце опять вверх и малость назад. У того барана рога тянули почти на двенадцать килограмм из девяноста общего веса. Шесть густая и длинная. Тот был бурый, с более светлым брюхом, а этот светло-бурый, а на морде белые пятна. Осознание того, что на скале его никто из хищников не достанет, сыграло с толсторогом злую шутку. Он, видимо, кемарил, поэтому не услышал, как я подкрался к скале. Только звук тетивы, ударившей мне
по руке, заставило его повернуть голову в мою сторону. Горный баран увидел летящую в него стрелу, но слишком поздно среагировал. Она попала в тело толсторога позади передней правой ноги как раз в тот момент, когда он начал движение вперед, собираясь забраться выше. Горный баран не дотянулся передними ногами до нужного выступа, заскользил вниз, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь, а потом перекувыркнулся через голову и расслабленно полетел вниз. Толсторог был еще жив, когда я подошел, лежал рядом с валуном с острой вершиной, испачканной его кровью, к которой прилип клок светло-бурой шерсти. Скосив на меня большой, затянутый мутной пленкой глаз, животное задышало тяжело, захрипело, дернуло сразу всеми четырьмя ногами, пытаясь встать, и затихло, закрыв веки. Я перерезал ему горло, чтобы не мучился, выдернул сломанную стрелу, подумав, что новое древко, особенно каленое, достать тут будет трудно, и пошел за конем, привязанным в начале рощи, подступавшей к скале.
        К лагерю возвращался пешком, ведя Буцефала на поводу. Конь тащил на себе тушу горного барана, весившую килограмм сто. По крайней мере, мне хотелось, чтобы добыча весила не меньше. Жаль, нет холодильника. Столько мяса мне хватило бы на месяц.
        Соседи-ирландцы сидели в тени у кустов и о чем-то спорили. Наверное, решали, купить только виски или еще и закуску? Вчера они здорово набрались и долго орали заунывные песни про любимый Изумрудный остров и растущую на нем картошку. Как мне сказали, Ирландия сейчас - главный экспортер картошки.
        Завидев мою добычу, Бернард Маклафлин сразу предложил:
        - Если дашь пять фунтов мяса, разделаю тушу.
        - И сам смогу это сделать, - отказался я.
        - У тебя не получится так хорошо и займет намного больше времени, - сказал ирландец.
        - Мне некуда спешить, сегодня выходной, - напомнил я.
        - Три фунта - и я разделаю ее за четверть часа, - настаивал он.
        - Два, - предложил я.
        Про четверть часа он, конечно, загнул, но через полчаса на снятой шкуре лежали аккуратно разложенные куски туши; филе, окорока, ребра, кости, голова и нижние части ног, внутренности, включая желудок и длинные кишки, из которых была удалена пища разной степени переваренности. На всё это уже были покупатели. В последнее время свежее мясо редко попадало в Мормонский лагерь. Ранчеро не спешили продавать бычков, ждали, когда те нагуляют за лето вес, а старателям некогда было уходить за добычей далеко. Да и тащить ее оттуда на себе было тяжко, а нанимать мула или коня - накладно. Вьючных животных использовали для подвоза воды в удаленные от берега выработки или для верчения ворота водяного насоса. Фунт свежего мяса на кости стоил полдоллара. Филе шло по шестьдесят-семьдесят центов. Отвешивал я на весах, взятых в аренду у соседей-мормонов. Заплатил за весы кишками, которые я собирался выбросить. Обычно их использую для изготовления колбасы, но можно и скушать отваренными, если умело приготовить. Купили у меня и шкуру, чтобы выделать и потом спать на ней. Мне остались только рога. Говорят, их можно будет
продать торговцу из Сакраменто, который пару раз в месяц привозит в наш лагерь продукты. Хотел приделать их к верху палатки, но оказались слишком тяжелыми, поэтому положил рядом с входом, чтобы отпугивали злых духов.
        - Где ты подстрелил толсторога? - спросила Катрин, принеся мне в деревянной мелкой тарелке немного вареных кишок на пробу.
        - Поедешь со мной в следующий раз, покажу, - сказал я шутливо.
        Подобные предложения она слышит по несколько на день, когда рядом нет родителей. Уверен, что фиксирует каждое, и переживает, если день прошел впустую. Только что я сделал ей день. Впрочем, вечером она пойдет на гулянья с религиозным уклоном, где услышит еще несколько незамысловатых предложений.
        - Родители не отпустят, - серьезно говорит она и лукаво добавляет: - А мы думали, ты не интересуешься девушками!
        - А какой смысл тобой интересоваться, если я не мормон?! - произношу я.
        - Ты бы мог бы принять нашу веру, ты нам подходишь, - сообщает она.
        - Считаешь, что ради тебя можно продать душу? - задаю я вопрос, вгоняя ее в когнитивный диссонанс.
        - Почему душу?! - не понимает она.
        - Потому что обмен своих убеждений на какие-либо блага и есть продажа души в широком смысле слова, - объясняю я, - а тот, кто предлагает такое, выступает коммивояжером дьявола.
        - Как я могу работать на дьявола, если я верю в бога?! - удивляется она.
        - Ты уверена, что именно в бога?! - спрашиваю я. - Вот вы, мормоны, считаете, что только вам открыта истина, а остальные миллионы людей верят неправильно и даже не в того бога, как будто их может быть несколько. В основе этой вашей веры лежит гордыня - один из смертных грехов. Значит, вы - слуги дьявола.
        Не искушенная в теологических спорах, она тушуется, но быстро находит нужный аргумент:
        - Мы верим в бога, а ты - нет!
        - Не важно, верю ли я в бога, важно, чтобы бог верил в меня, - говорю я и, подтверждая свои слова понятным мормонам аргументом, показываю мешочек с золотым песком на почти шесть унций, полученным за проданного горного барана. - Я столько за три недели намываю, а сегодня получил за несколько часов.
        - Кого бог любит, тому он дает золотую жилу, - назидательно произносит Катрин.
        - Может, и мне дал, только в другом виде, - сказал я.
        К концу распродажи сделал вывод, что удачной охотой я смогу заработать намного больше, чем бултыханием в холодной воде. Впрочем, и мытье золота никуда от меня не денется. Охота ведь не будет занимать целый день.
        10
        Мой режим дня резко изменился. Теперь ближе к вечеру я уезжаю из Мормонского лагеря в глухие места, где еще есть дичь. Нашел километрах в пятнадцати от Каньон-Крик широкую долину с лесами и лугами, где нога человека если и ступала, то редко. Там есть несколько ручьев, к которым на водопой приходят рано утром дикие животные. Я на всякий случай проверил все ручьи на золото. Есть в каждом, но в меньших количествах, чем добываю на своем участке. Или мне просто не повезло. Останавливаюсь на ночевку по очереди у водопоев, стреножу коня и отпускаю пастись, а сам устраиваюсь на ночь. На каждом месте у меня уже есть ложе из сухой травы с навесом из веток. Привожу с собой одеяло, которым, в зависимости от погоды, или застилаю ложе, или укрываю тело. Поужинав холодным мясом, ложусь спать. Устаю теперь меньше, но засыпаю все равно быстро.
        Просыпаюсь на рассвете, до восхода солнца. Будит меня всхрапывание Буцефала, который чует зверье, идущее на водопой. Я седлаю его, прикрепляю к седлу одеяло, натягиваю на лук хранившуюся за пазухой, сухую тетиву, забираю из колчана две тяжелые стрелы и цепляю его к седлу. Вторую стрелу беру на всякий случай, хотя пока ни разу не пригодилась. Утренники здесь туманные, сырые. По мокрой от росы траве бесшумно подкрадываюсь к водопою, жду. Туман низко стелется над водой, скрывая ее. Звуки в нем кажутся глуше. Где-то неподалеку тонко вскрикивает птица. Словно это была команда, из леса бесшумно выходит олень, останавливается. Это самец высотой с метр. Шерсть пепельного цвета с белыми подгрудком, животом и хвостом, на конце которого черная метелочка. Рога небольшие. Может, так кажется в сравнение с ушами, которые длинные, как у осла, из-за чего у этих оленей прозвище мулы. Внимательно осмотрев местность и пошевелив черными ноздрями, олень медленно подходит к ручью и замирает, вновь осматриваясь и принюхиваясь. Из леса выходят еще шесть самцов поменьше. Эти сразу идут к ручью и начинают пить воду. Первый
самец последним опускает морду к воде. Услышал ли он удар тетивы о наручь или просто очень осторожный, но успел вынуть морду из воды и напрячь тело, прислушиваясь. С потемневшей, передней части морды успели упасть несколько капель воды до того, как стрела вонзилась в бок животного. Олень-мул подпрыгнул вверх и влево, потом в другую сторону и ломанулся вниз по течению, от меня. Его сотоварищи пересекли ручей прыжками и ломанулись по лесу, громко треща сухими ветками.
        Я побежал к Буцефалу. Насколько хватит сил у оленя - не знаю. Порой гнаться по кровавому следу приходится несколько километров. На коне это делать легче, да и не надо будет возвращаться сюда. Этого самца настиг примерно в километре от водопоя. Он прислонился к секвойе, будто хотел напитаться от нее энергии, и так и умер, осев на согнувшиеся ноги. Стрела, вошедшая в тело почти по оперение, была цела. Это для меня теперь даже важнее, чем добыча. Количество целых стрел стремительно сокращается. Скоро придется покупать винтовку. Они теперь казнозарядные, под коническую пулю Минье, стоят двадцать-двадцать пять унций золота. Плюс расходы на боеприпасы.
        В Мормонский лагерь приезжаю часам к девяти утра. Часов у меня нет. Вроде бы закидывал их в торбу перед десантированием с линейного корабля, но то ли потерял, то ли их тиснули на клипере. Бернард Маклафлин сразу бросает работу и идет разделывать тушу. Теперь у ирландцев почти каждый день в рационе свежее мясо. Решив последовать моему примеру, бывший мясник прикупил винтовку и дюжину патронов за двадцать две унции золотого песка, но, расстреляв половину, добыл всего одну утку. Теперь надеется, что я куплю у него винтовку и оставшиеся патроны «с большой скидкой» - всего за двадцать одну с половиной унцию.
        Первой к нам подходит Катрин. Я отдаю ей кишки, печень, сердце и кусок мяса на кости. Кишки ее семья получает за то, что отварит для меня все остальное. Пошли деньги, и у меня резко пропало желание готовить пищу. У женщин это получается лучше, если мужчина - не повар по призванию. Мы обмениваемся с девушкой несколькими фразами. Ей интересно со мной. На фоне парней с ферм, каковыми является большая часть молодых мормонов, я, конечно, выгляжу светским львом лагерного разлива. Да и родители ее, заметив, как я богатею, стали спокойнее относиться к атеизму и смотреть сквозь пальцы на попытки Катрин охомутать меня.
        Вторым покупателем стал Пьер Блан. Он выбрал заднее бедро. Бернард Маклафлин отделял эту часть туши с таким видом, будто кромсал француза. С неделю назад Пьер Блан подошел к шалашу ирландцев, чтобы согласовать очередную непонятку, и увидел блестку в одном из камней, которыми было обложено кострище. Он уступил требованию соседей с условием, что ирландцы отдадут ему эти камни. Мол, хочет свой очаг оборудовать получше. Совершив обмен, французы добыли из камней золота на две с половиной сотни баксов. Мало того, ирландцы не помнили, где именно взяли эти камни. До вчерашнего дня они лазали по склону выше своего участка и разбивали в пыль все камни подряд, промывали ее, но так ничего существенного не нашли. Потом вернулись мыть речной ил. Сказать, что после этого они всем сердцем полюбили соседей-французов - ничего не сказать.
        Следующей приковыляла хромая на левую ногу хозяйка столовой Сара Флинт - блеклая женщина лет сорока пяти, мать четырех детей, которые со своими семьями моют здесь золото. По слухам, мать одна зарабатывает больше, чем они все вместе. Несмотря на хромоту, Сара Флинт поспевает везде и узнает все лагерные сплетни одной из первых. Она забрала грудину. Ребра весят мало, стоят дешево и на них есть малость мяса. Сара Флинт порубит грудину на маленькие кусочки и приправит бобы, которыми кормит клиентов. И пусть кто-нибудь из старателей скажет, что бобы не со свежим мясом!
        Затем приходят те, кому подвернулась удача, забирают лучшие и большие куски, щедро отсыпая золотой песок. Беднота покупает остатки. Шкуру я отнес в магазин Фредди Беркли и обменял на сухари. Приготовленное к обеду мясо до следующего утра протухает на такой жаре, даже к ужину уже с легким душком, поэтому, возвращаясь с охоты, завтракаю сухарями. В палатке, чтобы не нервировать завистливых соседей-ирландцев, взвешиваю выручку и складываю ее в кожаный мешок, который вожу с собой. Он заметно потяжелел. Уже хватит на небольшую шхуну, если добавить заначку с прошлой эпохи в спасательном жилете, который служит мне подушкой и который оставляю в палатке, потому что не вызывает у воров интереса. После чего меняю башмаки на сапоги и иду мыть золото, не слишком напрягаясь. Чем-то же надо заниматься до вечера. Недоспанное ночью доберу в сиесту, когда будет слишком жарко, а болтать или играть здесь не с кем, все заняты делом.
        11
        В воскресенье я подождал, когда высохнут постиранные штаны, надел их и поехал на охоту. Обстирывают меня и всех, кто готов заплатить, соседки-мормонки. Берут по доллару за предмет одежды. Мыло им подогнал я. То самое, которым снабдила меня Эсмеральда Домингес. Мыло здесь дорогое, отдал его в долг, за обстирывание меня. Соседки еще торчат мне пять баксов, но уже с лихвой отбили расходы на покупку мыла. Предлагал им открыть прачечную, мол, больше заработают, чем на мытье золота. Не поверили. Может, они и правы. Большая часть старателей стирает одежду раз в месяц, когда та становится от грязи такой твердой, что перестает сгибаться. Делают это обычно по воскресеньям. Поскольку у большинства всего один комплект одежды, дожидаются, когда она высохнет, завернувшись в одеяло или кусок материи. В воскресенье до вечера Мормонский лагерь больше похож на туземный.
        Выехал немного раньше обычного, потому что охотиться буду на самой дальней точке. У меня появилось несколько последователей. Коней у них нет, поэтому охотятся парами и поближе к лагерю, чтобы успеть дотащить до него добычу, пока не вздулась от жары. Ездить мне приходится все дальше, а добычи становится все меньше. Пару раз возвращался ни с чем, если не считать уток, которых съедал сам. Стреляю их редко, потому что подранок может забиться в заросли - и черта с два его найдешь без охотничьей собаки! В итоге останешься и без добычи, и без стрелы. Начинаю подумывать о том, что пора бы заканчивать с мытьем золота и охотой и заниматься чем-нибудь поприбыльнее. Решил подождать до холодов.
        Места здесь прекрасные. Как представлю, что скоро сюда придут цивилизованные люди и наведут свой порядок, так сердце кровью обливается. Надеюсь, здесь сделают национальный парк до того, как истребят всё. Хотя природа все равно возьмет свое. По ее меркам люди - это паразиты-временщики, которые, чрезмерно расплодившись, погадят ей каких-нибудь несколько тысячелетий, а потом сократят сами себя до минимума и станут жить в согласии с природой, как и весь остальной животный мир, или исчезнут на миллионы лет.
        Буцефал вдруг громко заржал. Не от испуга. Так жеребцы ржут, почуяв кобылу. Та не ответила. Я осмотрел окрестности. Кроме птиц, не увидел больше никого. Тут хватает лесов и складок местности, чтобы спрятаться целому табуну кобыл. Только вот, что она здесь делает? Кони предпочитают пастись на открытых пространствах, где издали увидят своих врагов. Да и кобыла сразу бы ответила, если бы ей не помешали, что способен сделать только человек. Кто он и что здесь делает? На телеге в этих местах не проедешь, верхом на кобылах ездят только дамы и дебилы, значит, используют, как вьючную. Скорее всего, это охотник, который не хочет, чтобы я узнал, где он находится. Либо боится стать моей жертвой, либо охотится на меня. Я привык надеяться на лучшее, но готовиться к худшему. Поэтому пришпорил коня, чтобы оторваться от возможного преследователя и подготовиться к его встрече.
        Место для ночевки выбрал так, чтобы с трех сторон меня прикрывал лес. По лесу труднее бесшумно подкрасться ночью, в нем всегда много сухого валежника, который в темноте не разглядишь, а стрелять издалека помешают деревья. Если кто-то пожалует в гости, то только по лугу. Я соорудил ложе из травы, накрытой попоной, и седла вместо подушки. Сверху положил одеяло. Ужинал неторопливо, внимательно прислушиваясь и осматривая окрестности. Жеребец больше не ржал, хотя время от времени принюхивался и вываливал наружу свое возбужденное достоинство, довольно внушительное. Наверное, представлял, как поимеет кобылу. Когда стемнело, я соорудил на ложе муляж спящего человека из травы и одеяла и перебрался за ближайшие деревья слева от него, где лес уходил вверх по склону.
        Ночных птиц здесь не так много, как в джунглях, но больше, чем в средней полосе. Некоторые птичьи голоса показались мне знакомыми. Может, поэтому слушать их было не так тревожно, как при пересечении Панамского перешейка. Из-за расслабухи я чуть не заснул и не пропустил визитера. Если бы не фыркнул конь, почуявший чужака, мои путешествия по эпохам могли бы здесь и закончиться. Мне показалось, что сперва почувствовал пришельца и только после увидел. Он зашел сверху вдоль кромки леса. Судя по отсутствию головного убора, это был индеец. Одет в короткие светлые штаны. Их я и заметил в первую очередь, приняв за пуму, у которой окрас однотонный, часто светло-коричневый. По крайней мере, такой окрас был у тех пум, которых я здесь встречал. Мимо меня индеец проскользнул плавно и бесшумно всего метрах в трех, я даже учуял исходящие от него запах дыма и еще какой-то горьковатый. Сперва я решил, что визитер безоружен, но потом увидел в левой руке короткое копье с темным наконечником, наверное, из обсидиана. Остановившись рядом с муляжом, индеец поднял копье - и получил стрелу в спину между лопатками. Тетиву я
натянул не сильно, чтобы лук не скрипнул, однако расстояние было всего метров пять, поэтому стрела легко пробила позвоночник и вылезла на самую малость из груди. Индеец успел сделать шаг вперед перед тем, как рухнул ниц. Можно было подумать, что свалился, споткнувшись о муляж. Когда я подошел, индеец был еще жив, тихо сипел, пытаясь перевернуться на спину, только вот поврежденный спинной мозг не передавал команды конечностям. Я на всякий случай наступил на его левую руку у локтя и перерезал сонную артерию, чтобы побыстрее отмучился.
        В детстве я зачитывался книгами об индейцах. Даже записывал названия племен. Индейцы - это ведь так романтично. Столкнувшись с ними в жизни, быстро избавился от иллюзий. В данной местности обитают мивоки, которых, насколько помню, в моем детском списке не было. Они живут в шалашах, построенных из жердей. Своим прародителем считают койота. Наверное, поэтому склонны к воровству и ударам в спину, Занимаются охотой, в основном в ловушки, довольно примитивные, и собирательством. Иногда нанимаются к старателям, но задерживаются не долго, до получения первой оплаты в виде одеяла или жестокого избиения за воровство. Я оттащил мертвого индейца, держа за босые ноги, вниз по склону, чтобы запахом крови не пугал моего коня. Подождав еще с час на случай, если у индейца был сообщник, после чего выкинул с ложа муляж и занял его место.
        Перед сном вспомнил свою знакомую, которая считала романтичными цыган. Настолько была одурманена иллюзиями, что купила дом в деревне под дачу рядом с цыганскими. Ее не насторожила очень низкая для Подмосковья цена. В первое же лето соседи подсадили ее сына на наркоту, а после уезда семьи на зиму в город, разграбили дачу, вплоть до оконных стекол и половых досок, потому что она заплатили им за охрану вперед. Ни продать разоренную дачу, ни вылечить сына от наркозависимости так и не смогла. В этом срубе без окон и полов ее сын и загнулся от передоза через два года, заплатив жизнью за мамину романтичность. Чужой менталитет красив только издали.
        12
        Обычно я самок не стреляю, но этим утром проснулся поздновато и застал на водопое только стадо олених с детенышами. Убил двухлетку весом килограмм пятьдесят. Попал прямо в сердце, поэтому мучилась недолго, убежала недалеко. Я выдернул уцелевшую стрелу, перерезал ей горло, чтобы стекла кровь, и пошел за Буцефалом. Погрузив на него добычу, включая трофейное копье с обсидиановым наконечником, повел так, чтобы слабенький ветер дул на нас. Вскоре жеребец почуял кобылу и заржал призывно. Она ответила в лучших традициях любовной лирики. Дальше мне нужно было лишь следовать за отпущенным жеребцом. Кобыла паслась, стреноженная, в ложбине в паре километрах от места моей ночевки. Была коровьей масти и в возрасте более восьми лет. С кожаной попоной на спине, но без седла. Индейцы частенько ездят верхом без седел. Заигрывания Буцефала она проигнорировала. Наверное, цену себе набивала. Я перегрузил на нее убитую самку чернохвостого оленя, сел на жеребца и повел кобылу на поводу.
        К Мормонскому лагерю добрался в одиннадцатом часу. На участках моих соседей-мормонов было многовато людей. Большая часть стояла возле их хибарки. Время было самое рабочее, поэтому я догадался, что случилось что-то неординарное. Взгляды, которыми на меня смотрели мормоны, были, мягко выражаясь, недружественными. Первой мне пришла в голову мысль, что кто-то изнасиловал Катрин, и подозревают меня. Потом подумал, что меня-то она уж точно бы опознала или промолчала. Хотя, кто его знает, как у мормонов принуждают к женитьбе?! Ирландцев не было на участке, вместо мясника ко мне подошел Пьер Блан.
        - Что случилось? - спросил у него.
        - Ирландцы ночью вырезали и обчистили твоих соседей и подались в бега, - ответил француз. - Вернулись из лавки пьяные, но не орали песни, как обычно. Я еще подумал, что, наверное, совсем на мели сидят. Утром проснулись от криков Катрины. Она у подруги ночевала. Пришла рано утром, а отец и обе его жены с перерезанными глотками и все ценное исчезло, в том числе золото тысяч на пятнадцать долларов. Похоронили их только что там, - показал он рукой на место выше по склону, где росли деревья. - Начали рыть яму ниже, но нашли золото, поэтому выбрали место подальше от берега.
        - Подозревали и меня? - высказал я предположение.
        - Да. Я говорил, что ты с ирландцами никаких дел не имеешь, только помогают тебе туши разделывать, но мне не верили, - подтвердил он и сразу предложил свои услуги: - Помочь с тушей?
        - Конечно, - согласился я.
        - Откуда кобыла? - поинтересовался Пьер Блан, когда мы снимали с нее убитую самку чернохвостого оленя.
        Я рассказал про убитого индейца.
        - Видать, сегодня была ночь висельников! - весело улыбаясь, произнес француз, но глаза его были предельно серьезны.
        - Начинай, а я схожу к Катрин, - сказал ему и пошел на соседний участок, который начали покидать мормоны.
        Глаза девушки были красны, а лицо припухшим от слез. Ее утешали подруга Бетти Причард и пожилая женщина, жена предводителя мормонов в нашем лагере. Они втроем сидели на бревне возле хибарки, из которой все еще шел сладковатый запах крови. Увидев меня, Катрин попыталась улыбнуться и тут же закрыла лицо руками. Наверное, увидела себя моими глазами и застеснялась. Горе горем, но женщина больше огорчится, если ее увидит некрасивой мужчина, которому хочет нравиться.
        - Мои соболезнования! - тихо говорю я.
        Катрин начинает всхлипывать, утыкается лицом в плечо подружки.
        - Когда успокоишься, приходи за мясом, приготовишь, - предлагаю я, зная, что бытовые хлопоты отвлекут девушку от горьких мыслей, пусть мое предложение и выглядит нетактичным, судя по осерченному взгляду Бетти Причард. - Пусть мертвые хоронят мертвых, а живые должны жить, - добавляю я в оправдание.
        Красивые фразы, если не затертые, имеют магическую силу над женщинами. Взгляд подружки теплеет, а жена предводителя сразу начинает согласно кивать. Я предоставляю им возможность убедить в моих словах Катрин, иду к убитой оленихе, с которой Пьер Блан уже частично стянул шкуру.
        Мы вдвоем быстро потрошим тушу, разрубаем и разрезаем на части. Наблюдая за работой Бернарда Маклафлина, я научился правильно делать это. Если морская карьера не сложится, смогу устроиться мясником в лавку. Приковыливает первая покупательница Сара Флинт, забирает грудину, а за ней и другие покупают, у кого на что хватает денег. Катрин приходит, когда непроданным остается голова и передние бедра. Она не ушла с подружкой, хотя та настаивала, успокоилась и умылась, но глаза все еще красны и лицо припухшее. Я отдаю девушке два куска мяса, большой и поменьше.
        - Этот отвари целиком, - показываю на меньший, - а второй порежь на кусочки и свари с бобами, пообедаем вместе.
        Катрин смотрит на меня так, словно боится, что сейчас ударю.
        Я не понимаю, почему она такого хорошего мнения обо мне, говорю:
        - Иди готовь.
        Если не знаешь, как похвалить женщину, попроси ее что-нибудь приготовить.
        Закончив продавать мясо, я зашел в палатку, чтобы взвесить выручку и пересыпать в мешок. Оказывается, и моё жилище навестили ночью. Догадываюсь, кто. Только Бернард Маклафлин и Стив Бэрк настолько тупы, чтобы подумать, что оставлю в палатке мешок с золотом, и не догадаться, что в спасательном жилете спрятано больше, наверное, чем они имели на вчерашний вечер до визита к Нэшам. Впрочем, совсем без потерь обойтись мне не удалось. Пропала сабля из «дамасской» стали. Вряд ли похитители знают ее настоящую цену, ведь сабля в простых ножнах, хотя Бернард Маклафлин привык иметь дело с ножами, должен разбираться немного. Только вот, где они найдут того, кто захочет выложить за саблю столько, сколько она стоит, даже без учета исторической ценности?! На всю Калифорнию такой человек всего один, и тот я. Если раньше я был признателен двум ирландцам за то, что убрали главную преграду между мной и Катрин, то теперь они становились моими должниками. Скорее всего, они убегали всю ночь, а на день спрятались неподалеку от дороги, чтобы отдохнуть и пересидеть до темноты. Не знаю, посылали ли за ними погоню. Уверен,
что и ирландцы этого не знают, поэтому на всякий случай перестрахуются и пойдут ночами. Дорога тут одна, вдоль реки. Не думаю, что они рискнут пробираться по лесам и горам звериными тропами. Разве что, огибая Джордж-Таун и Сакраменто. Им надо незаметно проскочить мимо этих населенных пунктов, потому что там Бернард Маклафлин и Стив Бэрк могут встретить людей, которые знают их и о том, что они натворили. Дальше смогут передвигаться днем на дилижансе или пароходе. На коне я за два-три часа проскачу больше, чем они прошли за ночь, так что можно не спешить. Я обменял в лавке свежую оленью шкуру, после чего вернулся на свой участок.
        - Обед готов, - сообщила Катрин, стараясь не встречаться со мной взглядом.
        Глаза ее почти избавились от красноты, а лицо - от припухлости. Рубашку и юбку надела другие, хотя и предыдущие были чистыми. Заметил, что переодевание у женщин - индикатор смены настроения. В одних нарядах радуются жизни, в других ссорятся, в третьих ходят на работу… Иногда путают платья и ссорятся на работе или работают за праздничным столом.
        Ели на ее участке, за столом на двух столбах, вкопанных в землю, который защищал навес из веток и пучков травы тоже на двух столбах, но повыше. Все сложности на земле из-за женщин. Если бы Джон Нэш мыл золото без жен, стол и навес делать бы не стал. Несмотря на переживания или благодаря им, аппетит у Катрин отменный. Я не забыл похвалить ее кулинарные способности, хотя особого ума для приготовления мешанины из бобов и кусочков мяса не требуется. В ответ она улыбнулась и впервые посмотрела мне в глаза. Пробежала искорка - и щеки девушки малехо покраснели.
        Помыв посуду - две пары оловянных тарелок и ложек, Катрин замерла возле стола, опять пряча глаза. Соседи уже разбрелись по своим жилищам, чтобы переспать жару. Пора и нам было. Так понимаю, мне покорно предлагают принять судьбоносное решение - лечь вместе или порознь. Раньше Катрин была смелее и самоувереннее. Может быть, наложила отпечаток гибель родителей, а может, что мне кажется более верным, то, что из богатой невесты превратилась в бесприданницу. По меркам мормонов, это божье наказание за грехи, а кому нужна грешница?! Впрочем, с тем тотальным дефицитом женщин, который наблюдается в нашем лагере, мужей находили даже старые проститутки, многим грехам которых еще не придумали названия.
        - Пойдем ко мне, - предложил я.
        Жилище ее родителей было и больше, и комфортнее, но из него все еще шел сладковатый запах крови. Или мне так казалось, потому что знал, что там произошло. Да и Катрин, наверное, жутковато заходить туда. Увидеть близких тебе людей с перерезанными глотками, в подсохших лужах кровищи - это зрелище не для юных девиц.
        Мое жилище не была рассчитана на двух человек. Чуть не завалив палатку, я торопливо стянул с девушки юбку. К счастью, нижнее белье женщины здесь не носят, так что я без особого труда добрался до всего остального. Сиськи не только на вид, но и на ощупь и вкус оказались прекрасны. Волосы на лобке были густы и жестковаты. При моем первом и очень осторожном прикосновении к клитору, девушка дернулась так сильно, что я понял, что нас ждут приятные ночи. Когда я вошел в Катрин, сделав немного больно, положила обе руки на низ моей спины, не мешая и не помогая. Отпустила их только после того, как, кончив, поцеловал в губы и сказал, что люблю ее. Катрин опять заплакала. Теперь, как понимаю, от радости. Она не одна, и это решало большую часть ее проблем. Впрочем, женщинам свойственно создавать новые проблемы по мере решения старых.
        13
        Первая половина летней ночи - лучшее время суток в этих местах. Уже не жарко, но еще нет утренней прохлады с ее туманами. Температура под утро где-то около двадцати градусов, но настолько привыкаешь к жаре, что даже при такой начинаешь мерзнуть. Я лежу на попоне на нагретом за день, каменном склоне холма, спускающимся к Каньон-Крик. Между холмом и рекой осталась узкая и сравнительно ровная полоса дороги. Здесь не проскочишь незамеченным. Можно, конечно, обойти, но это займет много времени и сил. Да и пройти там ночью способен только подготовленный человек. Бернард Маклафлин и Стив Бэрк к таковым не относятся. У них нет даже элементарных навыков, которыми должны обладать те, кому надо попасть куда-либо незамеченными. Я услышал их километра за три. Ночью звуки становятся четче и слышатся дальше. Эти два придурка болтали больше обычного. Наверное, от страха и нервного напряжения. Вскоре я начал понимать, что они говорят. Думал, мечтают, как потратят добычу. Нет, Бернард Маклафлин жалел, что не убил и не ограбил французов, особенно этого козла Пьера Блана. Обо мне не вспоминали, что, почему-то,
немного уязвило меня. Становлюсь тщеславным.
        Основную ношу - большой баул - нес Стив Бэрк. Ирландцы хорошо поживились у Нэшей. Кроме золота, выгребли все продукты и тряпье, включая одеяла. Сперва взяли и подушки и рабочие инструменты, но метрах в ста от хибары выбросили. Бернард Маклафлин шагал почти налегке, только с небольшой заплечной кожаной сумкой. На левом плече нес винтовку, а на ремне слева висела моя сабля. Винтовка билась прикладом о ножны, добавляя ночной прогулке звуковое сопровождение. Зуб даю, что ирландец чувствует себя крутейшим воякой. Мясники - они такие! Круче будут только блогеры.
        - Еще немного пройдем и сделаем привал, - решил Бернард Маклафлин, когда они приблизились к моей засаде.
        Последние метры в своей жизни он прошел молча. Стрела попала ему в правый висок. Ирландец сделал еще два шага и молча завалился на левый бок. Как раз в этот момент получил стрелу в голову и его приятель, сразу упав навзничь. Я решил не портить одежду. Даже старая в большой цене в нашем лагере. Посидел на склоне минут пятнадцать, наблюдая за двумя телами, распростертыми на дороге. Вдруг они еще живы, а на то, чтобы выстрелить из револьвера, больших сил не надо. Бернард Маклафлин лежал с подогнутыми ногами, будто собирался свернуться калачиком. Стив Бэрк раскинул руки, как бы собираясь на прощанье обнять своего другана. Когда я приблизился к ним, оба были мертвы.
        Все золото, как добытое, так и украденное, было в заплечном мешке у Бернарда Маклафлина. Зря я на него грешил: его ноша была, хоть и намного меньше по объему, чем у Стива Бэрка, зато тяжелее, тянула килограмм на двадцать пять, а с винтовкой и саблей подбиралась к тридцати пяти. То-то он уставал так сильно. Я раздел и разул оба трупа, стянул к реке и отправил в плавание. Глядишь, доберутся до Сан-Франциско, как мечтали. Их одежду и обувь завернул в одно из одеял, похищенных у Нэшей, и вместе с остальными вещами закрепил на крупе коня позади седла. Только винтовку положил перед седлом и повез, придерживая правой рукой. По ночам тут шляется всякий сброд. Как бы не напали на бедного мирного золотоискателя.
        В Мормонский лагерь приехал перед рассветом. Разгрузив жеребца у палатки, отвел выше по склону и привязал рядом с кобылой, которая уже уплела не только то, что нарвал ей перед отъездом, но и то, что осталось с предыдущих ночей после Буцефала. Мешок с золотом и оружие занес в палатку, а вещи Нэшей оставил снаружи. Катрин по моему совету ночевала у подруги. Одна она вряд ли заснула бы. Теперь пожалел, что ее нет в палатке. Засунув под спасательный жилет мешок золота, положил на него голову и пожелал самому себе, чтобы приснились золотые сны. Я уже давно пришел к мысли, что больше зарабатывает не тот, кто моет золото в реке, а тот, кто моет его в карманах старателей. Теперь надо было придумать, как получше пристроиться к этим карманам.
        14
        Я еду на Буцефале без седла. Оно на кобыле, которой я дал имя Бетти в честь придурковатой подружки моей жены, потому что кобыла тормозная и ленивая. У нее только одно достоинство - не отстает от жеребца. Катрин едет на Бетти. Забавненько звучит. Надеюсь, кобыла выдержит с такой ношей переход до ранчо Кристобаля Домингеса. Все остальное наше имущество везет Буцефал. Багажа у нас не так уж и много, только золото, оружие, два одеяла, наша одежда и обувь и немного еды на дорогу.
        Все остальное барахло и инструменты, свое и жены, продал в Мормонском лагере. Семье мормонов из семи человек достались участки Нэшей, мой и ирландцев. Точнее, участки продавать нельзя. Или ты работаешь на нем, или занимает другой. Зато можно продать строения на участке, рокер, инструменты. Мормоны заплатили нам тридцать унций золотого песка за хибару, механизм, три одеяла, кирку, две лопаты и два ведра. Остальные инструменты, одежду ирландцев и свою палатку я продал другим старателям, заработав еще три унции золота.
        До Джордж-Тауна ехали вдвоем. Приходилось бы настороже. Весь Мормонский лагерь знал, что мы уезжаем очень богатыми. Наверняка были желающие быстро разбогатеть. Перед отъездом я научил Катрин стрелять из трофейного револьвера. Нажимать на курок она научилась. Если что, сумеет создавать отвлекающие звуковые эффекты. Эти навыки пока не потребовались. Может быть, потенциальных грабителей остановило мое умение метко стрелять из винтовки и лука. Переночевав в лесу возле Джордж-Тауна, утром мы присоединились к торговому каравану из восьми фургонов, который возвращался в Сан-Франциско практически налегке. Эти фургоны с округлыми крышами из брезента на деревянных опорах. Брезент желтовато-белый, из хлопковой ткани, пропитанной какой-то водоотталкивающей гадостью, придавшей ей желтизну. По бокам брезент закреплен свободно, колышется, поэтому служит защитой от стрел и даже пуль. В Средневековье я в похожих фургонах изрядно поколесил по Западной Европе. Обычно его тащит пара волов, но в Калифорнии предпочитают конную тягу. В половину фургонов торгового каравана впряжены лошади, одна или две пары. Из-за
похожести крыш на паруса, фургоны называют «шхунами прерий».
        - Сколько стоит такой фургон без лошадей? - спросил я Джима Джонсона, который управлял замыкающим фургоном - пожилого мужчину с морщинистым загорелым лицом, напоминающим кожуру грецкого ореха.
        - По-разному, - молвил он, потом бережно затушил о сиденье окурок тонкой сигары, положил его в лоток в передней стенки кузова, чтобы добить позже, и дал развернутый ответ: - Зависит от состояния. Если новый, одна цена, бывает до пяти и даже шести сотен долларов доходит, а если старый, то дешевле. Вот этот, - похлопал он ладонью по сиденью, - купили за триста двадцать.
        - Так он не твой? - догадался я.
        - Нет, я еще не заработал таких денег. Пока добрался сюда из Чикаго, остался с пустыми карманами. Последнее выгребли мормоны на переправе через Зеленую реку. Пришлось поработать на них, чтобы запастись едой на дорогу. Пас их лошадей. Они меняют одну свою свежую лошадь на три истощенные переходом, отводят их на пастбища, откармливают за пару недель и опять обменивают. Святоши чертовы! - рассказал Джим Джонсон и в свою очередь спросил: - А вы откуда едете?
        - С Каньон-Крик, - ответил я.
        - Много золота намыли? - интересуется он.
        - Золота много не бывает, - делюсь я жизненным наблюдением, не желая говорить правду. - Там родителей моей жены зарезали и ограбили. Мы решили, что это знак судьбы, что не надо жадничать, пора возвращаться к нормальной жизни.
        - Да, народ здесь собрался лихой! - соглашается Джим Джонсон. - Жене, небось, тяжко в седле? Пусть садится в фургон, все равно пустой.
        Я передаю его предложение Катрин, которая едет на кобыле позади фургона. Давно не видел такой радости на ее лице.
        - Только ни в коем случае не говори, что ты мормонка, - предупреждаю я.
        - Почему? - спрашивает она.
        - Потому что святыми делами мормонов вымощена дорога в ад, - говорю я.
        Заумность фразы надолго перемыкает Катрин. Она молча слезает в кобылы и, ковыляя вразвалку, потому что растерла в седле бедра, на ходу умело забирается в кузов фургона. У ее родителей был такой же. Продали его по прибытию, чтобы купить рокер. Я снимаю седло с Бетти, переношу на Буцефала, а взамен нагружаю на нее мешок с барахлом. Нагнав фургон, привязываю к задку повод кобылы и приказываю жене присматривать за ней.
        15
        Сан-Франциско за три месяца, что я в нем не был, стал еще больше. В основном разросся за счет хибарок, палаток и шалашей на окраинах. Эти окраины носили поэтические названия: Счастливая долина, Веселая долина и Довольная долина. Почти все дома в центре - это казино, публичные дома, рестораны или гостиницы. На Кредитной улице, спускающейся к морю, преобладают банки и магазины. Когда едешь по Сан-Франциско днем, кажется, что попал в город женщин. Мужья зарабатывают на жизнь, причем по большей части вдали от семей. Жены тоже зарабатывают, как умеют. Проституция здесь считается не грехом, а платной помощью ближнему своему. На улицах много детворы, предоставленной самой себе. Количество судов на рейде увеличилось сотен до трех, если не больше. Отдельно стоят пять военных парусных корабля под американскими флагами: «Огайо», «Уоррен», «Дэйл», «Лексингтон» и «Саутгемптон». Говорят, со всех пяти вряд ли наскребешь экипаж на один корабль. Оставшихся матросов на берег не отпускают, потому что сразу сбегают на прииски. Такая же ситуация и с торговыми парусниками. Большая их часть стоит без экипажей,
превращенными в гостиницы или склады. Говорят, стотонную шхуну можно купить за тысячу баксов. Только что потом с ней делать?! Работают только пароходы. На них требуется меньше людей, платят до ста долларов в месяц, и, главное, в отличие от парусников, которые уходят надолго, а то и навсегда, пароходы работают на коротких линиях, одним из пунктов которых является Сан-Франциско. Новички устраиваются на них, чтобы заработать на «комплект старателя», после чего отправляются на Американскую реку и ее притоки. Через залив в пока что деревушку Окленд ходит три раза в день паром, сокращая на сутки время в пути до мечты.
        На деревянном причале на сваях, который заливало при каждом приливе, я и решил, чем буду заниматься дальше. Поспособствовали этому два черноусых молодых эквадорца в сомбреро размером с тележное колесо, коротких черных кожаных безрукавках поверх белых несвежих рубах, повязанных на шее разноцветными и очень яркими шейными платками, коротких черных штанах вроде бы из хлопка и черных сапогах с позолоченными шпорами, громко звякающими при каждом движении ног. Одежда и обувь, за исключением рубах, были украшены бахромой из золотых прядей даже там, где я бы сроду не додумался. Они обсуждали вчерашний проигрыш в казино, ругаясь при этом, как погонщики мулов. Я заметил, что латиноамериканцы считают деньги своими кровными врагами, поэтому пускают их в расход без смысла и пощады. Синьорам хотелось поиграть еще, но не было наличности.
        - У меня есть двенадцать фунтов кофе, оставлял для себя, - сообщил один. - В казино его купят.
        - Лучше отнести в лавку, больше заплатят, - предложил второй.
        - Синьоры, извините, что вмешиваюсь в ваш разговор, но мне как раз нужен кофе, - сказал я на испанском языке. - Моя жена обожает кофе!
        Жену упомянул, чтобы сбить цену. Мачо должен с пониманием относиться к желаниям не только своей женщины, но и женщины другого мачо. Сторговались быстро, потому что парни спешили продолжить праздник. В Мормонском лагере фунт кофе в бобах стоил унцию золотого песка, в лавках Сан-Франциско - в два раза дешевле, а мне двенадцать фунтов обошлись в пять унций. Следующим моим шагом была покупка фургона, не нового, но в приличном состоянии, за двадцать пять унций золота или четыреста долларов. Оставив на дело три килограмма золота, остальное положил в «Банк Нью-Йорка». В Сан-Франциско есть офисы нескольких банков, мексиканских, испанских и североамериканских. Я выбрал этот потому, что помнил, что «Банк Нью-Йорка» доживет до двадцать первого века и прославится отмыванием русских денег. Сейчас они занимались переводом намытого золота в американские доллары по курсу шестнадцать за унцию. На моем счете, с учетом приданого жены, стало четырнадцать с половиной тысяч долларов. Как мне рассказал капитан Роберт Вотерман, за такие деньги на Восточном побережье можно купить бриг тонн на триста-четыреста, не новый,
но не требующий срочного ремонта, а в Сан-Франциско из застрявших на рейде, как я узнал - два или даже три таких.
        На следующее утро фургон, в который были запряжены Буцефал и Бетти, повез нас с Катрин на юг Калифорнии. Кроме наших личных вещей, провизии и оружия, в кузове был только мешок с десятью фунтами кофе - подарок семейству Домингес. Два фунта оставил для Катрин. Она и на остальное хотела положить лапу и если не выпить, то продать. Мормонская жадность не позволяла ей делать такие шикарные подарки. Я попытался объяснить Катрин суть китайской стратагемы «Отдай сливу, чтобы получить персик». Не поняла, но спорить перестала. У мормонов почитание мужа возведено в религию. Если когда-нибудь надоест быть атеистом, подамся в члены «Церкви Иисуса Христа Святых последних дней» только лишь ради того, чтобы жена со мной всегда соглашалась.
        16
        Кристобаль Домингес сидит в плетеном кресле, которое стоит на лужайке в саду за его домом, курит тонкую сигару и маленькими глотками пьет натуральный черный кофе из китайской фарфоровой чашечки с летящими красно-золотыми птичками на боках. На лице синьора отображается такое удовлетворение жизнью и самим собой, что я перестаю верить в несовершенство этого мира. Справа в таких же креслах, с таким же набором удовольствий и выражением на лицах расположились все старшие мужчины его патриархальной семьи. Я сижу слева и без сигары и кофе, но почти так же удовлетворен, потому что потягиваю из стеклянного бокала местное красное вино, слегка кисловатое и терпкое, по которому соскучился за последние недели. Все молчат. После сиесты надо не меньше часа, чтобы к кабальеро вернулась болтливость. Из дома выходит служанка-индеанка с полным оловянным кофейником, обходит мужчин и доливает всем в чашки свежий горячий кофе, после чего ставит его на плетеный столик рядом с коробкой с сигарами и отходит в сторону, чтобы вечной женской суетливостью не нарушать гармонию мироздания.
        - Тебе повезло на золотых приисках? - не столько спрашивает, сколько констатирует факт Кристобаль Домингес.
        - Да, - соглашаюсь я и уточняю: - Я там намыл жену с хорошим приданым.
        Синьор и его родственники улыбаются. Настоящий кабальеро презирает любой физический труд, кроме постельного. Богатая невеста - это престижно, в отличие от золотой жилы, выковырянной киркой. Всё дело в том, чем ковырять. Богатой невесте даже простят другое вероисповедание. По пути к Сан-Франциско Катрин таки проболталась, что она мормонка, принявшись защищать своих единоверцев от «неконструктивной критики», и последний день ехала верхом на кобыле, опять растерев бедра. Не уверен, что сделала правильные выводы. Пострадать за веру - святой долг каждого верующего. Без страданий вера теряет смысл, поэтому верующие создают страдания сами. Я хотел было сказать чете Домингес, что Катрин, как и я, католичка, но потом решил не рисковать. Латиноамериканцы очень чувствительны к вопросам религии. По их мнению, в любых других вопросах, типа отношения между полами, врать - это жить, но в религии надо быть искренним и честным. На исповедь священнику правило не распространяется.
        Я рассказываю, как ирландцы зарезали семью Нэшей, как догнал и наказал убийц. Умалчиваю только о количестве золота, которым в результате владею. Если сочтут слишком богатым, перестанут хорошо относиться. Порядочный человек не может быть богаче тебя.
        - Где золото, там и кровь, - философски замечает Кристобаль Домингес и показывает служанке, чтобы вновь наполнила чашку.
        После моего рассказа отношение к Катрин изменилось в лучшую сторону. Испаноязычные католики относятся к мормонам, как лень к трудолюбию или щедрость к скарёдности. Франкоязычные ведут себя спокойнее, потому что и сами не без греха. Донья Эсмеральда подарила моей жене новое черно-красное платье, дорогое и яркое, какое положено носить молодой синьоре, и целую кучу других вещей, менее заметных. Все это было изготовлено в синьории, даже часть тканей местного производства. Типичное феодальное хозяйство. Кстати, Катрин очень понравилось такое ведение дел. У мормонов нет жесткого разделения на классы, но их общины тоже стараются обеспечивать себя сами, помогая так друг другу.
        Из синьории мы уехали на нагруженном доверху фургоне, запряженном парой волов. За ним на поводу шли навьюченные мешками с вяленой говядиной кобыла Бетти и мул. Мы везли на продажу муку, бобы, лярд, вяленую говядину, инструменты, мыло, одеяла… Часть товаров мне дали в кредит. Следом ехал я верхом на Буцефале и подгонял десяток бычков-двухлеток, собираясь забить их прямо в лагере золотоискателей, и вел на длинных поводках двух собак, кобеля и суку, которые все время оглядывались, не желая покидать стаю, в которой выросли. Смерть Нэшей заставила меня внимательней относиться к вопросам охраны, особенно ночью.
        17
        Странно, не был в Мормонском лагере всего несколько недель, а такое впечатление, что несколько месяцев. С моего участка он казался другим, как бы двухмерным - левый берег и правый. С позиции торговца, расположенной выше палаток, шалашей и прочих хибар, лагерь кажется многомерным. В нем теперь уйма новых людей. Или, может быть, я увидел тех, с кем раньше не пересекался. Тогда у меня покупали мясо только те, кто жил и работал поблизости, а теперь пришли за покупками или просто поглазеть почти все. Торговала Катрин. У нее это лучше получалось. Как говорят китайцы, если не умеешь улыбаться, в розничной торговле тебе, то есть мне, делать нечего. Первыми за покупками пришли все члены ее секты. К моему удивлению, скидок никому не делала. Мормонская скупость распространяется на всех, а на мормонов - в первую очередь. Разве что товар отпускала им самый лучший, хотя объяснил ей одно из правил торговли: сперва продается худшее. Мормоны купили у нас всех бычков-двухлеток оптом, чтобы забивать по одному и делить по паям, и все мыло, потому что лагерь разрастается, и стирка становится все более доходным делом.
Большую часть муки, вяленого мяса и лярда забрал лавочник Фредди Беркли, а бобы - Сара Флинт, которая расширила свою столовую и наняла двух работников-китайцев. Последних в Мормонском лагере, да и во всей Калифорнии, становится все больше. Добираются до Америки они без гроша в кармане и первое время батрачат на других. Кобыла Бетти и мул достались небольшой горнорудной компании, добывавшей золото выше по склону, почти в километре от реки. Воду туда приходится возить, но, говорят, все расходы окупаются с лихвой, потому что находят много золотых самородков. Остальное разлетелось среди старателей-одиночек. Продажа привезенного заняла у нас всего два с половиной дня.
        - Сколько мы заработали? - спросила Катрин после продажи последнего одеяла.
        Считала она слабовато. Ее умения хватало для работы с мелкой розницей, но при больших покупках звала меня.
        - В три с лишним раза больше, чем затратили, минус кредит, - ответил я. - Еще пара таких ходок - и наварим столько, сколько вся твоя семья намыла здесь за несколько месяцев.
        Прибыль от торговли навела меня на грустные мысли, что, за редким исключением, любое романтичное дело приносит прибыль не тем, кто им занимается. Люди, не разгибая спину, от зари до зари корячатся здесь, а большую часть прибыли достается другим. Даже не мне, хотя я, конечно, тружусь меньше золотоискателей. Истинные выгодополучатели начинаются с уровня Кристобаль Домингес.
        На обратном пути, когда мы подъехали к тому месту, где я когда-то устроил засаду, бежавшие впереди собаки, получившие клички Гарик и Горилла, что-то почуяли, насторожились. Кобель обнюхал камень на обочине и пометил его струей. Сука пробежала дальше и остановилась, глядя на вершину холма. Гарик поднялся немного по склону холма, остановился и залаял. Это был не злобный лай, когда собака почуяла опасного зверя. Так обычно реагируют на человека, предупреждая его и оповещая своего хозяина.
        Я ехал впереди фургона, поэтому придержал коня и приказал Катрин:
        - Стой! Сядь в глубине фургона и приготовь револьвер!
        - Зачем? - спросила она, хотя неоднократно объяснял, что должна делать во время нападения или угрозы его, а потом выполнила приказ.
        Спросила не из вредности. Так уж устроены женщины, что им желательно пообсуждать предстоящие действия, чтобы, даже беспрекословно выполняя твои приказы, почувствовать свою значимость. Они просто не могут понять, что иногда на обсуждения нет времени. Во-первых, в женском сознании время течет иначе, как густой кисель, не всегда, правда, сладкий; во вторых, как это так, нет времени на нее, всю такую-растакую?!
        Я вернулся к фургону, спешился, привязав коня к кузову. Винтовка была заряжена, оставалось только взвести курок. Выглянув из-за задней части фургона, никого на вершине холма не обнаружил. И собаки перестали гавкать, подбежали к фургону. Может, кто-то просто остановился здесь передохнуть. Правда, непонятно, зачем залезал так высоко? Я решил подождать.
        - Что там? - послышался из фургона голос Катрин.
        - Заткнись, - как можно спокойнее посоветовал я.
        Если говоришь эмоционально, женщина принимается зеркалить тебя. Так они понимают общение. Грубость, произнесенная нейтрально, рвет у них шаблон и выключает на время, но злоупотреблять этим приемом не стоит.
        Я подождал немного, после чего выстрелил в кусты на вершине холма.
        В ответ прилетели две пули. Обе попали в свободно висящий брезент в задней части фургона, выше и левее меня. Стреляли налетчики не ахти. Я перезарядил винтовку и выстрелил туда, где появился черный пороховой дым, и перебежал к передней части фургона. В то место, откуда я убежал, прилетели две пули. Насколько точно, сказать не могу. Наверное, и стрелявшие не знали результат.
        Минут через пять, не дождавшись следующего моего выстрела, из кустов вышли двое белых мужчин с винтовками наготове и стали осторожно спускаться к фургону, не обращая внимания на гавкающих собак. Один - блондин, второй - шатен. Судя по почти истлевшей грязной одежде, неудачливые золотоискатели. Грабителями они оказались еще менее удачливыми. Оба смотрели на заднюю часть фургона, а я появился из-за передней и выстрелил в блондина, идущего впереди. С дистанции метров тридцать я не промазываю. Блондин прижал левую ладонь к груди в районе сердца и попытался остановиться, но сделал еще два заплетающихся шага, упал на бок, выронив винтовку, а потом покатился вниз по каменному склону с редкими пятнами сухой травы, увлекая за собой камешки.
        Шатен пальнул, почти не целясь, в мою сторону, после чего бросился к своему напарнику, крича на английском языке с акцентом обитателей лондонских окраин:
        - Джим! Джим! Ты ранен?!
        Я загнал в ствол патрон и еще раз выстрелил, попав шатену в висок. Пуля снесла верхнюю часть черепной коробки, открыв красновато-серую студенистую массу, которая плохо отработала и потому получила по заслуге.
        Карманы обоих налетчиков были пусты. В винтовке блондина был последний их патрон. Отправиться на такое дело, имея по три патрона на ствол - это признак отчаяния. В том месте на холме в кустах, где у них была лежка, я нашел четыре стреляные гильзы и мешок с двумя сухарями, куском вяленого мяса, похожего на то, что я привез в Мормонский лагерь, и пустую двухпинтовую бутылку из-под самогонки, которую гонит и продает Фредди Беркли. Вот ни разу не удивлюсь, если узнаю, что именно лавочник подкинул идею этим придуркам. Наверное, задолжали ему много. Трупы я оттащил в реку и отправил вниз по течению.
        - Никому не рассказывай об этом, - сказал я Катрин.
        - Почему? - поинтересовалась она.
        - Потому что знание того, что не ведомо другим, делает человека сильнее их, - ответил я заумно, чтобы не последовали уточняющие вопросы.
        На самом деле я хотел проверить возникшие подозрения. Мне показалось, что Фредди Беркли не обрадовался моему приезду. Чтобы не снижать цены на свои товары, ему пришлось скупить привезенное мной, что, видимо, не входило в его планы. У Фредди Беркли есть другие поставщики, а я влез мимо графика да еще часть реализовал самостоятельно. Монополия требует безжалостности к конкурентам.
        18
        В следующий раз Фредди Беркли - сутулый тип с круглой головой на длинной шее, из-за чего напоминал электрическую лампочку, пока не изобретенную, одетый не лучше большинства старателей - встретил нас в километре от Мормонского лагеря. Его сопровождали два вооруженных охранника. Я предположил, что сейчас будет попытка выкрутить мне руки, и приготовил свою винтовку, но лавочник оказался умнее или хитрее.
        - Мы не разбойники, мистер Хоуп, не бойся нас! - дружелюбно улыбаясь, произнес он.
        Эту фразу я слышал только от разбойников. Честным людям не приходит в голову признаваться в отсутствии черных намерений.
        - Я решил встретить тебя здесь, чтобы купить все, что ты привез. Уверен, что так будет выгоднее нам обоим. Тебе не придется терять время, сразу поедешь за новым товаром, - сообщил он.
        - Если предложишь хорошую цену, почему бы и нет?! - сказал я и добавил шутливо: - Осталось только выяснить, какая цена считается хорошей.
        С учетом того, что забирал лавочник почти все, включая дюжину бычков-двухлеток, цена была приемлемая. Не достались ему лишь товары, которые Катрин везла для подруги Бетти Причард и ее родителей, и два мула, которые заказала горнорудная компания. В Мормонский лагерь привезенные мною товары въехали уже, как собственность Фредди Беркли. Фургон выгрузили возле его разросшейся лавки - длинного дома, сложенного из бревен и крытого досками внахлест. Раньше была только центральная часть, а потом к ней сделали слева и справа пристройки без окон, только с широкими воротами. Обе использовались под склады. Рядом с левой пристройкой, под прямым углом к ней, укладывали фундамент. Догадываюсь, что дела у Фредди Беркли шли лучше, чем у всех вместе взятых золотоискателей в Мормонском лагере. Он, не поморщившись, отвесил мне триста девяносто две унции (почти одиннадцать килограмм) золотого песка на шесть тысяч двести семьдесят два доллара.
        - А что ты так испугался меня? Нападал кто-то? - спросил он на прощанье.
        Если бы не задал эти вопросы, я бы решил, что он не причастен к нападению. Значит, надо ожидать следующее.
        - Пока бог миловал, - ответил я. - Просто привык всегда быть настороже.
        - В нашем деле это хорошая привычка! - похвалил Фредди Беркли и предложил: - Можешь подождать, когда прибудет и разгрузится мой обоз из Сакраменто, и поехать с ним.
        - Не хочу ждать. Время - деньги. Сейчас отгоню мулов покупателям, потом переночуем у мормонов и поутру поедем, - сказал я.
        Ночевать у мормонов я не собирался. Слишком легко лавочник расстался с золотом. Может быть, потому, что верил, что оно, пусть и не всё, вернется к нему, потому что вторая засада будет устроена грамотнее. Если проскочим и ее, будет третья. Возить в другой лагерь золотоискателей тоже не имело смысла. Там наверняка имеются свои Фредди Беркли, а здесь меня знают, есть к кому обратиться за помощью в случае чего.
        Выход подсказал Пьер Блан, который перехватил меня, когда я, оставив фургон и Катрин на участке ее подружки Бетти Причард и приказав не распрягать волов, вел мулов покупателям. Поздоровавшись с французом, первым делом проинформировал, что весь товар уже продал.
        - Знаю, - сказал Пьер Блан. - Я по другому вопросу. Мне нужны металлические детали для рокера. Я сделал чертежи, вот, - достал он из кармана лист бумаги с карандашными рисунками, мало похожими на чертежи, по крайней мере, на те, какие учили меня делать в мореходке.
        - У меня другое предложение: привожу тебе уже готовый рокер без желоба, если дня через два после моего отъезда вдруг сгорит лавка Фредди Беркли, - произнес я. Заметив удивленный взгляд француза, объяснил: - Его люди в прошлый раз напали на меня. Наверняка и на этот раз попробуют.
        - Не знаю, сможет ли мы… - промямлил Пьер Блан.
        - Не обязательно делать самим. В лагере наверняка есть люди, которые сделают это за пару унций золота, их надо найти и договориться, а у меня времени нет, - подсказал я.
        Лицо француза сразу прояснело, после чего включилась национальная тяга к торгу:
        - Нам еще потребуются два ведра и…
        - …и мешок муки. И хватит, - урезонил я. - Иначе буду возить товары в другой лагерь.
        Пьер Блан весело улыбнулся и кивнул:
        - Договорились!
        Вернувшись с золотом, полученным за мулов, к своему фургону, застал Катрин у очага, на котором она вместе с Бетти Причард готовила ужин из привезенных нами продуктов. Судя по ароматам, бобы с вяленой говядиной, и кофе с лепешками. Кофе для здешних мормонов даже больший деликатес, чем для Домингесов. Наверняка дадут попробовать по глотку остальным членам общины. Не бесплатно, конечно. Увидев, сколько золота я получил за привезенный товар, Катрин сделала вывод, что бог считает меня мормоном, и возрадовалась.
        - Скоро будет готово! - радостно сообщила она.
        Ужин в мои планы не входил. Надо было срочно уматывать отсюда. Наверняка лавочнику сразу сообщат о нашем отъезде, но засаду впереди устроить уже не сможет, дорога всего одна, а неожиданно напасть сзади не получится. Зная, что я хороший стрелок, вряд ли кто-то решит так рисковать жизнью ради Фредди Беркли.
        - Мы уезжаем. Прямо сейчас, - сказал я тоном, не предполагающим возражения.
        Катрин поняла это, тяжело вздохнула и обменялась с подружкой понимающими взглядами. Даю голову на отсечение, что уже к ночи все мормоны будут знать о неудачном нападении на нас в прошлый раз. Сообщенное по секрету летает быстрее скорости света.
        19
        Прошло четыре недели, а от пожарища все еще исходит запах гари. Как мне рассказали, сгорело не все строение, края пристроек сумели отстоять прибежавшие на пожар золотоискатели. Они же и растащили все ценное, включая недогоревшие бревна, потому что, по случаю гибели в огне Фредди Беркли, было бесхозным. Осталось только неправильной формы черное пятно из головешек, которые поливал холодный зимний дождик. Святое место пустым не бывает, поэтому в Мормонском лагере теперь четыре лавки, одну из которых держит семья Бетти Причард. По настойчивой просьбе Катрин, но с полным учетом наших интересов, мы продали Причардам большую часть привезенного. Точнее, семейство купило примерно половину, а за остальное получило комиссионные, как посредник, со своих единоверцев. Кстати, мормоны теперь составляют малую часть разросшегося Мормонского лагеря.
        Пьер Блан получил новый рокер, изготовленный в Сан-Франциско, два ведра и мешок кукурузной муки и прикупил вяленой говядины из расчета на семь человек на месяц, до следующего нашего приезда. У французов теперь четыре наемных работника. Людей в Калифорнию прибывает все больше, а свободный участок, не говоря уже о новом месторождении, найти все труднее. Да и на старых золота становится все меньше. Удачей теперь считается намыть золотого песка за неделю на сто долларов. Если раньше все мыли только на берегу реки, то теперь большая часть работает вдали от нее, на склонах гор, из-за чего резко выросли цены на ведра, бочки и вьючных животных. И на теплое жилье. Летом можно было спать под открытым небом, а теперь такое получится только у очень закаленных. Зимы в Калифорнии, конечно, не чета московским, но здесь, в горах и вдали от океана, который летом охлаждает воздух, а зимой согревает, температура по ночам, а может, и днем, наверняка будет опускаться ниже ноля градусов по Цельсию. Кстати, ртутные термометры уже были в прошлую мою эпоху, имели шкалу Цельсия и назывались шведскими, но сейчас в Америке в
ходу шкала Фаренгейта. Вершины даже низких горных пиков уже покрыты снегом, который скоро доберется и до Мормонского лагеря. Я смотрел на согнутых людей, которые, стоя по колено в холодной воде, трясут в ней красными, сведенными судорогами от холода руками лотки и тазы, и хвалил себя за то, что вовремя выскочил из этого романтичного процесса.
        Катрин была на четвертом месяце, и я решил, что шляться зимой по холодным и опасным дорогам Калифорнии ей не стоит. По возвращению в Сан-Франциско первым делом купил там дом - деревянный сруб-пятистенок на каменном фундаменте. Этим занималась местная фирма, которую основал бывший золотоискатель, так же, как и я, сообразивший, что выгоднее мыть золото в чужих карманах. Бригада из шести человек залила за два дня фундамент из камней и бетона на том месте, которое я указал. Выбрал место сам, ни у кого не спрашивая разрешения, в верхнем конце улицы, ведущей к морю. На следующий день утром привезли разобранный сруб и за три дня собрали его и покрыли гонтом. Щели между бревнами замазали глиной, соорудили камин, вывели трубу через крышу, положили половые доски. Потом рядом залили еще один фундамент и возвели второе строение - склад для товаров. Их знакомый столяр привез готовые два стола, обеденный и кухонный, и шесть табуреток и собрал в доме из досок две кровати, хозяйскую в жилой комнате и для слуг на кухне, и два шкафа, платяной и посудный, а на складе - полки и большой ларь. За все это, плюс кухонный
инвентарь, постельное белье и прочие необходимые в хозяйстве предметы, я выложил четыре с половиной тысячи долларов. Зато теперь был спокоен за жену. Заодно будет закупать оптом товары на приходящих в порт судах. Разлетается груз быстро. При мне клипер привез рис из Китая на двести тысяч долларов и продал весь за шесть дней.
        В помощницы Катрин нанял китаянку по имени Сюли (Изящная) - молодую грузную коротконогую женщину с вечно испуганным лицом. Может быть, так казалось из-за чрезмерной раскосости глаз. Ее муж Ван Сунлинь, одетый, несмотря на прохладную погоду, в коническую шляпу из рисовой соломы, хлопчатую рубаху с прямоугольным вырезом спереди, короткие штаны и обутый в сабо, водил теперь фургон вместо Катрин. Еще одним моим работником стал перуанец Хорхе Драго - невысокий жилистый мужчина тридцати двух лет с узким черноусым лицом, на котором чуть выше острого, выпирающего подбородка в дубленой коричневой коже с трудом прорезали щель для рта. Одевался перуанец в пончо из толстой белой хлопковой ткани, отделанном яркой тесьмой разных цветов, рубаху и длинные штаны их более тонкой ткани, заправленные во что-то типа кожаных полусапожек без каблуков. Талию его перехватывал широкий, сантиметров двадцать, и толстый кожаный пояс с кучей карманов с внутренней стороны, в которых Хорхе Драго прятал все, что могло там поместиться. Перуанец ездил на коне, купленном мною у Кристобаля Домингеса, и вместе с собаками присматривал
за бычками, которых я приобретал каждый раз во все большем количестве. Бычки добирались до Мормонского лагеря сами, и наваривал я на свежем мясе зимой лучше, чем летом и осенью, когда старателей было меньше, а дичи в ближних лесах больше. Китайцы на двоих получали два доллара в день, а перуанец - полтора. В связи с наплывом бедняков, желающих разбогатеть, цены на рабочую силу просели. Летом работника дешевле, чем за два бакса, найти было трудно. Почти бесплатные индейцы не в счет, поскольку получали по труду: в большинстве своем понятия не имели о дисциплине, требовали постоянного надзора и часто исчезали, даже не получив расчет. Обоих работников вооружил винтовками и стал чаще передвигаться в составе караванов. Нападения на купцов резко участились, особенно, когда те возвращались с выручкой с приисков. Если бы я оказался здесь без денег, наверное, присоединился бы к налетчикам, благо такой опыт у меня богатый. Револьвер и одну винтовку оставил Катрин. Она научилась стрелять из винтовки от бедра. Попадает редко, но отпугнуть сможет.
        20
        При испанцах Калифорния состояла из четырех округов: Сан-Франциско, Монтерей, Санта-Барбара и Сан-Диего. Двадцать восьмого февраля тысяча восемьсот пятидесятого года американцы разделили ее на двадцать семь графств. Как по мне, это надо было сделать на день раньше или разделить на двадцать восемь графств. Семнадцатого мая Катрин родила сына, получившего имя Джон в честь деда по матери. Тринадцатого августа был издан закон, обязывающий каждого старателя-иммигранта уплачивать каждый месяц за пользование своим участком двадцать долларов. Для многих золотоискателей такая сумма стала неподъемной. Они бросали свои участки и уходили дальше в горы, куда пока не добрались чиновники, или нанимались в горнорудные компании, которые обычно и захватывали брошенные места. Не удивлюсь, если узнаю, что золоторудные компании и продавили этот закон, хотя все показывали пальцем на Сэма Бреннана, ставшего к тому времени самым богатым человеком в Калифорнии, если не во всех Соединенных Штатах Америки. Говорят, годовой доход его составляет полмиллиона долларов. По этим временам - фантастическая сумма. Недавно Сэм
Бреннан попытался выкинуть всех жителей из Сакраменто, пожег там дома, чтобы продать эти земли крупным компаниям с Восточного побережья, и нарвался на сопротивление старателей. Бунт подавили с помощью солдат, убив несколько десятков человек и посадив в тюрьму главаря, некоего Робинсона. Только вот за это время дельцы с Восточного побережья, не желавшие платить Сэму Бреннану, пролоббировали принятие Калифорнии в состав Соединенных Штатов Америки в качестве тридцать первого штата. Случилось это девятого сентября. Первым губернатором стал Питер Барнетт, первым законом которого стало объявление всех земель собственностью штата.
        В итоге в январе тысяча восемьсот пятьдесят первого года мне пришлось оформить на себя землю под своими строениями, заплатив штату, включая пошлины, тридцать семь долларов. Сумма, конечно, плевая, но к тому времени дела у меня шли все хуже. За последний год наладили подвоз в Калифорнию продуктов из соседних штатов и дальних стран, стало намного больше занимающихся таким же, как я, зарабатыванием денег, а добыча золота снизилась и начала концентрироваться в руках крупных компаний, которые заводили свои караваны для снабжения рабочих. В итоге цены снизились. Прибыли в сотни процентов ушли в небытие. Теперь уже наварить больше пятнадцати считалось удачей.
        Если раньше я брезговал доставкой писем, на каждом из которых зарабатываешь всего доллар при доставке на прииск и полдоллара - на почту в Сан-Франциско, то теперь делал и это. Собрав доверенности на получение почты, в основном у мормонов, передал их Катрин. Поскольку инициатива исходила от жены, она и выполняла самую сложную часть работы. Почту в Сан-Франциско привозили пароходы примерно два раза в месяц. Дня два-три ее сортировали, а потом выдавали в здании почты, потому что почтальонов пока не было. В первый день очереди были гигантскими, причем большая часть всего лишь убеждалась, что им ничего не пришло. Этот вроде бы незначительный приработок помогал нам отбивать расходы на наемных рабочих. Они не менялись. Поняв, что дела у золотоискателей идут все хуже, китайцы передумали расставаться с хорошим местом, а перуанец, как догадываюсь, и раньше не рвался махать лопатой и кайлом. Его интересовала только игра. Получив по приходу в Сан-Франциско зарплату за отработанные дни, уходил вечером в казино и появлялся утром пустой во всех смыслах слова.
        Пятого мая тысяча восемьсот пятьдесят второго года мы возвращались в Сан-Франциско. Встречные уже рассказали нам, что позапрошлой ночью в городе случился страшный пожар. Сгорели шестнадцать кварталов, в том числе таможня, самый шикарный отель «Союз», оба театра, «Американский» и «Адельфи». Запах гари был слышен за несколько километров. То, что я увидел, когда подъехали ближе, превзошло мои самые печальные предположения. Пожарище занимало несколько гектаров. По грудам черных головешек бродили потерянные люди, выковыривали уцелевшие вещи. Исчезли мой дом и склад. Я с трудом нашел то место, где они стояли, и только благодаря фундаментам, развернутым к улице не так, как здесь принято. Глядя на недогоревшие бревна, подумал, что это расплата за поджег лавки Фредди Беркли. Непонятно, правда, было, за что расплатился Ван Сунлинь жизнью своей жены? Наверное, не самым честным способом набрал деньги на дорогу до Калифорнии.
        - Давайте пороемся в углях, может, найдем останки и похороним, - предложил я китайцу на его языке.
        Ван Сунлинь, не шевелясь, тупо смотрел на пожарище. Так понимаю, жена была его единственной связью с родиной. Скорее всего, Сюли была инициатором переезда в Калифорнию.
        - Хорхе, отведи фургон и лошадей к лесу, жди нас там, - приказал я перуанцу.
        Кто-то уже порылся до нас. Особенно постарались там, где был склад. Катрин должна была купить товары, которые привозили суда в Сан-Франциско, и сложить там. Кто-то выгреб зерна риса и кофейные бобы, оставив совсем уж обуглившиеся. Мы с китайцем принялись разбирать то, что осталось от жилого дома. Начали в тех местах, где стояли кровати.
        От работы оторвала нас Сюли. Она увидела Хорхе Драго и узнала от него, что мы на пожарище. Захлебываясь слезами, служанка поведала, что ее и Катрин вовремя разбудили крики на улице. Пожар начался в двух кварталах от нашего дома, и, пока огонь добирался сюда, женщины успели собрать самое ценное и необходимое и отступить к лесу. В жизни на окраине есть свои преимущества.
        21
        Клипер «Сюрприз» был построен два года назад в Бостоне. Длина пятьдесят семь метров, ширина десять метров семьдесят сантиметров, осадка шесть метров шестьдесят сантиметров, грузоподъемность тысяча сто восемьдесят тонн. Трюм двухпалубный. В твиндеке висят гамаки для бедных пассажиров, а в кормовой части расположены каюты для состоятельных. Ниже ватерлинии корпус обшит медью, выше - выкрашен в черный цвет. Носовая фигура в виде летящего орла золотого цвета. На корме изображен с помощью резьбы и красок герб Нью-Йорка, порта приписки: парусник на реке Гудзон, освещенный восходящим солнцем, над которым орел на глобусе, слева Свобода с вороной на левой руке, как символе освобождения из-под власти Британии, справа Юстиция с завязанными глазами, мечом в правой руке и весами в левой, а внизу девиз на латыни «Excelsior (Всегда вверх)». До двадцать седьмого мая собственником судна являлась нью-йоркская судоходная компания «А. А. Лоу и брат». Их угораздило послать клипер с пассажирами и грузом в Сан-Франциско, где капитан Филипп Думареск, плохо знавший ситуацию в Калифорнии, ошвартовался к причалу. Вместе с
пассажирами на берег сошли двадцать три опытных матроса из тридцати, пять обычных из шести, все четыре юнги, боцманмат, плотник, парусник, один повар из двух, оба старших стюарта и три из четырех младших. Затем постепенно свалили и все остальные, оставив капитана одного. У Филиппа Думареска не хватило ума или полномочий нанимать матросов по сто долларов в месяц и сваливать отсюда по-быстрому, в балласте, нанося убытки компании, или хотя бы использовать судно, как гостиницу и склад, поэтому «Сюрприз» почти год разорял своих владельцев. Они то ли не могли поверить в такие наглые требования матросов и отсутствие грузов, то ли просто были уже настолько в долгах, что лишились кредита, не знаю. Капитан Филипп Думареск - зашуганный пожилой тип, явно получивший место только по выслуге лет - валил на них. Уверен, что и его нерешительность сыграла немалую роль в разорении судовладельцев. В итоге клипер был выставлен на торги за сорок четыре тысячи долларов - столько задолжали кредиторам «А. А. Лоу и брат» - и приобретен единственным, кто дал больше, за сорок шесть тысяч двести долларов, потому что остальные
собирались купить за полцены под склад. После пожара в Сан-Франциско возникла острая потребность в жилых и складских помещениях.
        Став собственником клипера, я перебрался на него с семьей, слугами и двумя собаками. Земельные участки с фундаментами, фургон с волами и Буцефала продал. Готов был уступить их Ван Сунлиню. Если ты сотрудничаешь в любой форме с китайцем, будь готов, что он отберет твой бизнес, по-хорошему или по-плохому. Кое-что Ван Сунлинь накопил, и с моим поручительством мог бы получить кредит в банке на остальное. Я предложил ему так и сделать. Китаец отказался. Как догадываюсь, Сюли не захотела уходить от нас. Своих детей у них нет, вот и привязалась к маленькому Джону. Вторую верховую лошадь и винтовку оставил Хорхе Драго в счет зарплаты и премиальных, потому что становиться моряком он не захотел ни в какую. Всё-таки перуанец честно и долго послужил мне, не грохнул и не ограбил при случае, которых было немало. Если бы дал деньги, Хорхе Драго наверняка проиграл бы их в первый же вечер, а конь и винтовка для него - это друзья. Надеюсь, найдет, как прокормиться. Конные охранники здесь в цене. Про конных грабителей и вовсе молчу.
        Поскольку пассажиров из Сан-Франциско в Панаму за день до торгов увез пароход «Калифорния», фрахтователей с грузами не нашлось, а у меня не хватало оставшихся денег и не было желания брать кредит на дорогу до крупного латиноамериканского порта и покупку такого количества муки или вяленого мяса, чтобы отбить расходы и что-то наварить, я решил воспользоваться моментом, подзаработать, используя судно в качестве склада и гостиницы. Да и матросов найти было трудновато. Те, кому не с чем было отправляться на прииски, зарабатывали сейчас на стройках, где платили щедро. Вскоре все каюты клипера были заняты не совсем обедневшими погорельцами, а в трюм перегрузили кукурузную муку в мешках, привезенную чилийским барком. Чтобы не скучать, я купил часть этой муки, перепродавая ее, а потом и другие товары, мелким оптом и наблюдая, как на берегу торопливо отстраивается сгоревшее. Учтя предыдущий опыт, почти все возводят из камня и кирпича. Последний изготавливали несколько новых и быстро растущих заводов в окрестностях города.
        Двадцать второго июня случился второй пожар, доделавший то, что не успел первый. Теперь восстанавливался весь Сан-Франциско. Мне оставалось только действовать в духе китайской стратагемы «Грабь во время пожара» - драть по три шкуры с погорельцев, имея не так много, как отвозя товары в Мормонский лагерь, зато и с меньшими трудностями.
        22
        Клипер «Сюрприз» легко рассекает носом невысокие волны Тихого океана. Дует попутный северо-северо-западный ветер силой балла три. Поставлены все паруса и добавлены лиселя, но средняя скорость всего узлов семь. Летнее солнце припекает отчаянно, поэтому пассажиры кают сидят или прогуливаются на корме, а те, кто путешествует в твиндеке, - на главной палубе от бака до бизань-мачты. Оговорюсь, не я установил такое правило, возникло само собой. Мы уже третью неделю в пути, скоро прибудем в порт Панама. Я чертовски рад, что опять в море, что вдыхаю солоноватый воздух, что слышу пронзительные крики чаек и радостное лопотание парусов. Впрочем, и во время продолжительной стоянки на якоре на рейде Сан-Франциско были такой же воздух и чайки, разве что паруса помалкивали. Не было главного - движения.
        Город Сан-Франциско более-менее отстроился только к следующему лету. К тому времени золотая лихорадка уже находилась на стадии ремиссии. Золото еще находили, но все меньше и меньше, и все чаще делали это большие горнорудные компании. Время старателей-одиночек стремительно уходило в небытие, что не уменьшало приток желающих разбогатеть быстро. Зато увеличивалось количество желающих уехать из Калифорнии. Раньше суда шли из Сан-Франциско в балласте, а теперь забиты пассажирами. Поскольку на берегу настроили много новых гостиниц и пакгаузов, клипер стал приносить все меньше дохода. Появилось и много разочаровавшихся золотоискателей, которые были не прочь поработать матросами, чтобы вернуться домой не с пустыми карманами. В начале июля я легко нанял экипаж. Опытных матросов среди них было всего одиннадцать. Остальные старательно учились, время от времени падая с мачт на палубу или в воду. Оба варианта обычно заканчивались смертью. Если клипер шел быстро при попутном ветре, возвращаться за упавшим за борт было бесполезно, потому что это занимало много времени, несколько смен галсов и не гарантировало,
что найдем. Я взял на борт двести сорок семь пассажиров и повез их в Панаму. Цена билетов на этой линии снизилась. Палубное место стоило двадцать пять долларов, в твиндеке - сорок пять, а в каюте - восемьдесят. Если рейс не затянется сильно, то заработаю на нем чистыми около семи с половиной тысяч долларов.
        Среди пассажиров первого класса, прогуливающихся на корме, был врач Арчибальд Смит - нескладный двадцативосьмилетний мужчина невысокого роста и тщедушного сложения. Его костистое лицо выражало одновременно и все печали, и весь цинизм человечества. Остальные пассажиры сторонились его по непонятным мне причинам. Может быть, потому, что побывали его клиентами, благодаря чему Арчибальд Смит знал о них больше, чем им хотелось бы. Перед самым выходом в рейс он помог Катрин во время родов дочери, названной в честь подружки Элизабет или коротко Бетти, поэтому Арчибальд Смит путешествовал в самой лучшей каюте. Поскольку мне на вахте было скучно, завел с врачом разговор.
        - Судя по всему, вы не зря съездили в Калифорнию, - закинул я, потому что в противном случае он путешествовал бы третьим классом.
        - Мне было бы стыдно утверждать обратное, - улыбнувшись, из за чего лицо стало, как у Веселого Роджера, молвил он. - Многие из приехавших вместе со мной добились меньшего.
        - Неужели нашли золотую жилу? - поинтересовался я.
        - Увы! Золотоискатель из меня не получился! - всё еще улыбаясь, признался Арчибальд Смит. - Я оказался слишком слаб для такой работы. За неполный месяц намыл всего на полторы сотни долларов, после чего бросил свой участок и поехал в Сакраменто, чтобы оттуда добраться до Сан-Франциско, а потом любой ценой вернуться домой в Трентон, штат Нью-Джерси. По иронии судьбы человек, который начал работать на участке после меня, за месяц намыл золотого песка и самородков на десять тысяч долларов.
        - И поделился с вами?! - подначил я.
        - Нет, конечно! - весело отмахнулся врач. - Такая крамольная мысль ему даже в голову не приходила!
        - Так что же оказалось вашей золотой жилой? - не унимался я.
        - Моя профессия, - ответил он. - И помогла мне в этом человеческая жадность. Я попросил владельца фургона довезти меня из старательского лагеря до Сакраменто. Вещей у меня было мало, только сменная одежда и сумка с медицинскими инструментами и лекарствами, которые я захватил на всякий случай для себя. Я слышал, что с пассажиров берут по десять долларов, поэтому заранее и не стал договариваться. Каково же было моё удивление, когда этот негодяй потребовал с меня сто долларов!
        - И вы отдали, - угадал я.
        - А что мне оставалось делать?! - воскликнул Арчибальд Смит. - Сумка с моими вещами была у него, и он намного сильнее меня. В итоге я остался практически без денег и решил подработать врачебной практикой на билет на пароход до Сан-Франциско. Золотоискатели по большей части люди очень здоровые, и брал я сперва за прием столько же, как в Трентоне, поэтому хватало только на еду и оплату кабинета, который служил мне и спальней. А потом ко мне на прием пришел этот мошенник!
        - Хозяин фургона? - задал я уточняющий вопрос.
        - Он самый! - злорадно ухмыляясь, из-за чего стал лицом совсем уж вылитый Веселый Роджер, подтвердил врач. - У него была запущенная простуда. Я взял с него сто долларов за обследование и еще столько же за лекарство, которое в Трентоне обошлось мне в двадцать центов.
        - «Мне отмщение, и аз воздам!», - процитировал я эпиграф пока не написанного романа «Анна Каренина», а не слова из Библии.
        - Грешен, грешен! - согласился со мной Арчибальд Смит, не читавший этот роман, но и креститься не подумал. - После этого и с остальных клиентов стал брать за прием сто долларов. Я ведь покупал еду и платил за жилье в Сакраменто не по ценам Трентона. Вот и они мне платили по ценам Сакраменто. Вскоре заказал, чтобы мне привезли лекарства и недостающие инструменты с Восточного побережья, потом купил свой домик, завел служанку…
        - И что же вас сподвигло бросить такое доходное место? - спросил я.
        - Сейчас в Сакраменто восемь врачей, а былых шальных денег не стало. Столько же я могу зарабатывать и в родном городе, где жить намного спокойнее и приятнее, чем в Калифорнии, поэтому продал практику и отправился в Трентон. Накопленного здесь хватит, чтобы не работать до конца дней моих. Хотя я не собираюсь сидеть без дела. Есть намерение открыть больницу, если найду компаньонов, - рассказал он.
        И остальные пассажиры, путешествующие первым классом, в золотоискателях были не долго. Зато таковых много среди тех, кто купил место на главной палубе. На их счастье погода была прекрасной, волны низкими, палубу не забрызгивало.
        В Панаме я выгрузил пассажиров и набрал других до Сан-Франциско. Мне хотелось сказать им, что зря едут, что будет умнее вернуться домой, а потом вспоминал истории магического обогащения отдельных баловней судьбы, каковые, вполне возможно, найдутся и среди этих людей с горящими глазами и неуемной энергией, и подумал, повезет им или нет - не знаю, но меня они уж точно сделают богаче, поэтому произносил радушно: «Добро пожаловать на борт моего клипера! Золотые прииски Калифорнии ждут вас!».
        23
        Тысяча восемьсот пятьдесят четвертый год я встретил на пути в Китай. На линии Сан-Франциско-Панама самый крупный американский судовладелец Корнелиус Вандербильт устроил ценовую войну. Теперь можно было добраться на его пароходах из одного порта в другой всего за десять долларов третьим классом, пятнадцать - вторым и двадцать пять - первым. Пароходы у него были вместительные и быстрые. Они, конечно, не могли разогнаться до двадцати узлов, как клипер, но зато почти не зависели от направления ветра. Я решил не тягаться с ним, а смотаться в Китай и набить трюм рисом, благо деньги на шестьсот пятьдесят тонн у меня теперь были, а твиндек - пассажирами, благо китайцы все еще рвались в Калифорнию. В будущем Чайна-Таун в Сан-Франциско будет самым большим в США, даже больше нью-йоркского. Он уже довольно внушителен. Что интересно, когда гулял между домами, построенными в китайской традиции, у меня постоянно возникало впечатление, что эти строения я видел в двадцать первом веке и, может быть, на этих же самых местах. Впрочем, последнее маловероятно, потому что территория, которую сейчас занимает
Сан-Франциско, в будущем станет самым центром города, где жилье будет не по карману большей части обитателей Чайна-Тауна.
        Конкретного китайского порта назначения у меня не было. Куда океанские ветры приведут, там и нагружусь. Теперь многие китайские порты открыты, благодаря англичанам, которые создали доходный бизнес, возя китайцам на продажу индийский опиум и вывозя чай, хлопок, шелк и прочие богатства страны. Впрочем, опиум они возили и в свою страну, иначе бы шерлокхолмсам нечем было заниматься в промежутках между расследованиями более тяжких преступлений, чем наркодиллерство. Китайские правители пытались отбиться от такого счастья, стремительно выкашивавшего население страны, но английские пушки убедили их, что Британия во все времена несет другим странам только расцвет и благоденствие. Еще я знал, что в Китае по-прежнему правят маньчжуры и что подданные других национальностей в центральных и южным провинциях взбунтовались. Обеим воюющим сторонам наверняка потребуются оружие и боеприпасы. Осталось только найти покупателей и договориться, что именно надо и по какой цене готовы покупать. Гонять судно в балласте на такие большие расстояния невыгодно.
        Ветра судьбы привели мой клипер к устью реки Янцзы. Берег показался мне незнакомым, но мутную, желтоватую воду, вклинивающуюся на несколько километров в Восточно-Китайское море, трудно было не узнать. Шанхай я тоже не был похож на тот, котором я бывал в семнадцатом и двадцать первом веках. Он стал больше с тех пор, как я последний раз был в этих краях, и еще сильно отстает от того, каким станет лет через сто пятьдесят. Пока что город помешается на западном берегу реки Хуанпу и носит название Наньши (Южный город). Моя китайская подруга из двадцать первого века будет жить в Шанхае в районе Хуанпу, часть которого до двухтысячного года носила название Наньши. Наверное, это один и тот же район, просто сейчас окружен крепостными стенами, которые не дотянут до светлого будущего, и потому кажется непохожим. Севернее его находится международное поселение, разделенное на английскую, американскую, которая, скорее, малая часть первой, и французскую концессии, называемое китайцы Бэйши (Северным городом). Раньше там было запрещено селиться китайцам, но после того, как провинцию захватили восставшие, имперские
законы перестали действовать, и многие богатые китайцы, в основном чиновники, спрятались в концессиях от взбунтовавшей черни, из-за чего цены на землю и дома внутри Бэйши выросли в несколько раз. Наньши захватила триада «Общество малых мечей», которая из-за несовпадения взглядов на чужую частную собственность отделилась от восставших, называющих себя тайпинами. Последние считали, что вся собственность принадлежит народу и должна делиться поровну между всеми, а первые - что все принадлежит им и только между ними и должно делиться, согласно положению каждого. В будущем триадами будут называть любые китайские бандитские группировки. Наверное, эта традиция пойдет из нынешнего времени, если не существует уже тысячелетиями, как и очень любое прибыльное дело в Китае.
        Эти сведения мне сообщил приплывший на сампане посланник от «Общества малых мечей», бывший чиновник Ду Гоудань, которого оставили в живых потому, что говорил на иностранных языках и помогал решать вопросы с иностранцами. Кстати, имя Гоудань значит Собачье Яйцо. У китайцев существует поверье, что если дать ребенку некрасивое имя, то злые духи решат, что он не нужен родителям, поэтому и не тронут его. Логика, конечно, извращенная, но в данном случае, с живыми злыми духами, сработала. Посредничал он в переговорах с англоязычными, в первую очередь с британцами, которые пока не определились, какой из сторон помогать. Британии нужно было ослабление центральной власти, но тайпины запретили употребление наркотиков, алкоголя и табака, чем подорвали выгодную торговлю. Уверен, что британцы, как обычно, будут поддерживать слабого, чтобы потом добить обессиленного победителя. С триадой у иностранцев сложились хорошие отношения, потому что бандиты и в этом вопросе не поддерживали тайпинов и тоже хотели стать еще богаче.
        Ду Гоудань был упитан, согласно своему бывшему седьмому рангу. Буфан иволга все еще был на его халате. Тайпины отменили ранги, но триаде было плевать, какого цвета кошка, лишь бы ловила мышей. Круглое лицо с жиденькой бородкой, похожей на недощипанную, плоскую, малярную кисть, излучало радость видеть представителя белой расы, может быть, даже искреннюю. Подозреваю, что европейцы сейчас ближе ему, чем соплеменники-бунтовщики. Говорил он на хорошем английском. Мой китайский наверняка был хуже, хотя тоже произвел впечатление. Здесь говорят на южном диалекте, который в будущем назовут шанхайским. Именно с этого диалекта я и начал изучение китайского языка в двадцать первом веке.
        - Какие дела привели культурного иностранца в наш город? - спросил меня Ду Гоудань, попробовав посредственного калифорнийского вина, которым я угостил, и громко поплямкав губами, изображая предел восхищения напитком.
        - Во-первых, хочу наполнить трюм рисом. Во-вторых, набрать в каюты и твиндек пассажиров до Сан-Франциско. В-третьих, узнать, какие грузы из Америки нужны в Шанхае или Нанкине, чтобы не приходить сюда в балласте, - ответил я.
        Нанкин расположен километрах в двухстах пятидесяти выше по течению Янцзы и является сейчас столицей тайпинов, а когда-то был столицей империй Цзинь и Минь. В будущем Шанхай затмит его.
        - Я поговорю с местными купцами, - сказал бывший чиновник.
        - С купцами я сам договорюсь. Тем более, что мне надо сперва найти пассажиров, чтобы заплатили за перевоз, а потом на эти деньги купить рис, - сообщил я. - От тебя мне нужно, чтобы поговорил с теми, кто контролирует Шанхай. Наверняка им нужно оружие, боеприпасы или что-нибудь еще. Я готов привезти это и обменять на рис, ткани, фарфор или серебро и золото.
        - Они назначат день, ты приплывешь и поговоришь с ними, - пообещал он.
        Только мне и не хватало соваться в логово к бандюганам!
        - Нет, пусть они приплывут на клипер, здесь и поговорим, - потребовал я и уточнил шутливо: - Но не все вместе!
        Улыбнувшись понимающе, бывший чиновник заверил:
        - Я передам им твои слова, - и поинтересовался: - Сколько стоит проезд на твоем корабле до Сан-Франциско?
        - Капитаны других кораблей сказали мне, что место в каюте стоит триста долларов, в твиндеке - двести, на палубе - сто двадцать, - ответил я.
        Если набрать полный трюм риса, мороки будет меньше, но и прибыли тоже. В предыдущие годы все так и делали, беря пассажиров только в каюты и на главную палубу, но с прошлого года цены на рис в Китае стали расти, потому что выращивать его некому, все бунтуют, а в Сан-Франциско - проседать, потому что слишком много судовладельцев возят его. На пассажирах в твиндеке наваришь больше, причем палубных и твиндечных можно брать в долг. За них заплатят в Сан-Франциско те, кому нужны хорошие неприхотливые работники, а потом заставят отработать вдвойне и даже втройне на приисках и других производствах или слугами, а в Сан-Диего китайцев с удовольствием разбирают хозяева синьорий по обе стороны границы.
        Представители триады прибыли втроем на большом сампане с тентом. Они потому так и называют свое общество, что верят в магическое свойство цифры три. Вот так просто устроена их жизнь: верь в цифру три - и обрящешь! Все трое были одеты, как чиновники средней руки в предыдущее мое посещение Китая. Время в империи, а вместе с ним и мода, движется рывками, перемены происходят вместе и только со сменой верховной власти. Судя по одежде переговорщиков, нынешняя правящая династия усидит на троне. Лица, правда, у всех троих были явно не чиновничьи, но и на отмороженных бандитов не походили, скорее, на жуликоватых торговцев.
        Я угостил их калифорнийским вином, убедившись, что на сомелье не тянут, после чего предложил рассказать, чего им не хватает в жизни для полного счастья - удержания власти над Шанхаем и прилегающими к городу территориями.
        - Нам нужны револьверы, винтовки, патроны к ним, порох для пушек и особенно митральезы, - выложил тот из них, у которого был шрам на лбу и левой щеке и не было левого глаза.
        Митральеза (картечница) - это французское название бабушки пулемета. Ее стрельба из нескольких стволов пулями напоминала пушечный выстрел картечью. Уже существует несколько систем полуавтоматического ведения огня, правда, я пока ни одну не видел, только слышал рассказ о них от янки, участвовавшего в Американо-мексиканской войны. Кстати, китаец произнес название неправильно. Выступавшему в роли переводчика Ду Гоуданю пришлось уточнять, что имелось в виду, а потом объяснять мне.
        - Митральезы в следующий приход не обещаю. Их придется заказывать и ждать, когда привезут издалека, а револьверы, винтовки, патроны и порох обеспечу, если договоримся о цене, - сказал я. - Могу и пушки привезти.
        - Пушек нам хватает, - отмахнулся кривой. - Все равно стрелять из них никто не умеет.
        Меня всегда поражало нежелание китайцев учиться чему-либо у иностранцев. Может быть, благодаря этому они никогда не пытались захватить весь мир. Впрочем, в будущем сделают это экономически, наводнив весь мир своими низкокачественными и дешевыми товарами, а может, будет и военный захват, до которого я тогда не дожил.
        - Мы готовы заплатить за митральезы нефритами, - предложил кривой бандит из триады.
        - У нас нефриты не ценятся так, как у вас. Мы предпочитаем алмазы, рубины, сапфиры, на худой конец жемчуг, но можно и золото с серебром, - объяснил я.
        - Мы заплатим за них тем, что ты захочешь, - согласился он.
        Видимо, у них преувеличенное представление о митральезах. Что ж, пусть им будет хуже, когда получат то, о чем мечтают.
        - Я постараюсь достать их, - заверил я, - но только это будет не быстро.
        - Мы подождем, - важно произнес кривой.
        Умение ждать - еще одна характерная черта китайцев. Иногда мне кажется, что они уверены, что будут жить вечно. Если иметь в виду китайский суперэтнос, существующий уже несколько тысячелетий и так и не растворившийся во времени и пространстве, подобно многим другим, то они правы.
        По окончанию переговоров я подарил, согласно китайской традиции, каждому представителю триады «Общество малых мечей» по бутылке вина. Надеюсь, не сочтут слишком дорогим подарком и не примут за дань. Ду Гоуданю дал тонкую мексиканскую сигару.
        Он задержался в моей каюте и торопливо шепотом предупредил:
        - Англичанам не понравится, если они узнают, что ты собираешься поставлять триаде оружие и боеприпасы.
        - Это проблемы англичан, - беспечно молвил я.
        Бремя белого человека, обязывающее не продавать дикарям современное оружие, меня не тяготило. Тем более, что я помнил, как англичане вместе с американцами снабжали афганских моджахедов переносными зенитными ракетными комплексами, чтобы сбивали советские самолеты и вертолеты. Заранее отомщу сладкой парочке за Афганистан.
        24
        В порту Сан-Диего я был всего раз. Случилось это в начале двадцать первого века. Не поверите, но с тех пор он сильно изменился. Как по мне, в лучшую сторону. Пока что Сан-Диего мал, невысок, чист и заселен милыми неторопливыми людьми. Впрочем, и в двадцать первом веке здесь никто никуда не будет спешить. Рядом с городом проходит государственная границы, отделяющая тридцать первый штат Калифорния от Мексики. По ту сторону находится Тихуана, которая станет известна всему миру, благодаря голливудским фильмам. По версии Фабрики грез в Тихуане живут только злодеи и их жертвы, и нет такого преступления, которое бы там не совершилось, чтобы помешать благородным героям выполнить свою невыполнимую миссию. На самом деле янки ездят в Тихуану, чтобы побыть нормальными людьми, отдохнуть от вечной гонки за Великой Американской Мечтой и навязчивого возвращения всего остального человечества на путь истинный. Мексиканцы перебираются в Сан-Диего в основном нелегально и только для того, чтобы подменить временно отсутствующих янки. Может быть, благодаря большому количеству мексиканцев, в Сан-Диего очень развиты
скоростные трамваи, которые ходят каждые минут пять, что удивительно для страны победившего автомобиля. Второй, запомнившейся мне достопримечательностью, был огромный зоопарк, в котором я прошлялся несколько часов.
        В середине девятнадцатого века зоопарка в Сан-Диего нет. Наверное, потому, что стоит миновать крайние дома, как увидишь диких животных, не обеспеченных государственным уходом и защитой. Латиноамериканцы и сейчас составляют большую часть этого, пока еще маленького, городка, поэтому жизнь здесь неспешна и даже ленива. Через Сан-Диего проходит один из сухопутных маршрутов к золотым приискам, и горожане, не шибко напрягаясь, зарабатывают на путешественниках и доставке грузов в другие города Калифорнии. Цены здесь значительно ниже, чем в Сан-Франциско.
        Я быстро нашел нужных мне торговцев, готовых продать нужные мне товары. Лет-десять-пятнадцать назад мексиканское правительство, понимая, что войны с США не избежать, закупило много оружия и боеприпасов. Война продлилась неполных два года и свелась к стычкам небольших отрядов и нескольким более-менее приличным сражениям, в которых плохо вооруженные и недисциплинированные мексиканцы потерпели поражения. В итоге Мексика проиграла войну и лишилась Техаса, Калифорнии, Нью-Мексики, Аризоны, Невады, Юты, Колорадо и части Вайоминга. Я еще подумал, что населению этих штатов повезло получить американское гражданство без проблем, и их потомках не придется платить мексиканским койотас за нелегальную переправку в США и потом прятаться от иммиграционных властей. Зато в Мексике осталось много невостребованного оружия и неизрасходованных боеприпасов, которые теперь хранились на складах, подвергаясь, по уверению директоров складов, ежегодной усушке, утруске и порче крысами. Особенно хорошо усыхали и грызлись крысами револьверы и патроны к ним, а на втором месте шли винтовки. Поскольку в Калифорнии стало много
богатых и нуждающихся в защите людей, оружие и боеприпасы начали перемещаться в этот штат. В том числе и через Сан-Диего. Я набил ящиками с револьверами, винтовками и патронами, якобы съеденными крысами, трюм и часть твиндека и договорился, оставив предоплату, что к следующему моему приходу подгонят еще и порох в бочках и митральезы, которые придется везти сюда с Восточного побережья.
        25
        Только наладишь прибыльную линию, как начинаются возникать разные подляны. Я успел сделать четыре ходки в Шанхай, привезти триадам много оружия, включая пять митральез бельгийского производства. Это станок на колесах с шестью винтовочными стволами, патроны в которые подавались с помощью специального рычага. Скорострельность, конечно, была выше, чем у винтовки, но до пулемета еще далеко. Триада «Общество малых мечей» расплачивалась за оружие и боеприпасы шелком, фарфором и жемчугом. Догадываюсь, что часть перепродавала тайпинам, нехило навариваясь.
        Загружаясь в четвертый раз рисом, купленным на деньги, заплаченные будущими пассажирами, я утром сидел в каюте и прикидывал, что еще столько же ходок - и можно плыть в Нью-Йорк или любой другой большой город на Восточном побережье, где жизнь цивильнее, чем на остальных территориях США, покупать дом, строить еще пару судов и подсчитывать барыши, которые мне будут зарабатывать другие капитаны.
        В дверь постучали, заглянул вахтенный матрос:
        - Сэр, к вам китаец-переводчик.
        - Путь войдет, - разрешил я.
        Ду Гоудань улыбнулся как-то слишком уж слащаво и присел на самый краешек стула, что наталкивало на мысль, что просить будет много. Китайцам тяжело сидеть на стульях: не знают, куда девать ноги.
        - Что ты хотел? - спросил я.
        - Я хотел бы уплыть с вами в Америку, - робко начал он.
        - А что тебе мешает?! - не понял я. - Цены на билеты ты знаешь. Плати - и плыви.
        - В том-то и дело, что у меня не хватает денег. Я хочу увезти не только жену и пятерых детей, но и своих родителей. Они уже старые, их нельзя оставлять здесь, а я единственный живой сын, - объяснил бывший чиновник.
        За такую ораву отрабатывать ему придется всю жизнь.
        - Что ты хочешь предложить? - задал я вопрос, потому что догадывался, что китаец не за халявой пришел.
        - Я знаю кое-что, что поможет вам избежать больших неприятностей. Эта информация стоит дороже, чем билеты для моей большой семьи, - начал он.
        Я подумал, что триада готовит какую-то гадость. Это показалось мне странным, потому что еще нужен им.
        - Если информация того стоит, перевезу твою семью в Америку бесплатно в твиндеке, - пообещал я.
        - Я сообщу ее только после выхода в море, - добавил условие Ду Гоудань.
        - Если обманешь, продам по прибытию на золотые прииски за две тысячи долларов. Эти деньги тебе с женой придется отрабатывать всю оставшуюся жизнь, - предупредил я.
        Работа на приисках была самой высокооплачиваемой, но и самой тяжелой и опасной, потому что проводили много взрывных работ. Отбив долг, даже трудолюбивые и выносливые китайцы редко оставались там, потому что был шанс помереть на рабочем месте.
        - Не обману, верьте мне! - искренне воскликнул он.
        - Питание за твой счет, - на всякий случай предупредил я.
        - Само собой! - искренне обрадовавшись, быстро согласился бывший чиновник. - Ваша пища нам непривычна.
        Я бы удивился, если бы было наоборот.
        Когда китайский берег скрылся за горизонтом, Ду Гоудань пришел ко мне и рассказал:
        - Я слышал, что англичане очень недовольны тем, что вы возите оружие триаде. Они вызвали в Шанхай два военных корабля. В следующий ваш приход эти корабли арестуют вас за контрабандную торговлю оружием. Англичане говорили, что повесят вас за это.
        Это звучало правдоподобно. В предыдущий заход в Шанхай меня навестил американский купец Том Келли и предупредил земляка, что англичанам не нравится моя деятельность, посоветовал свернуть ее во избежание недоразумений. Я тогда принял его слова за попытку устранить конкурента. Был уверен, что дело кончится штрафом и внушением, если попадусь, в чем сильно сомневался. Разгружался я на реке Янцзы, вдали от Шанхая, где у англичан власти нет. Триаде тоже не надо было, чтобы иностранцы знали, какой груз и сколько получают. Английские военные корабли, особенно пароходы, если моему судну присвоят статус призового, на раз прихватят там меня и развальцуют анал по самые плечи. Клипер с его острым корпусом и большим килем малопригоден для гонок по рекам. Он рожден стричь волны, а не жаб давить.
        26
        В Калифорнии жизнь устаканилась. Столица, после многочисленных переездов по городам штата, осела надолго, по крайней мере, до двадцать первого века, в Сакраменто, в котором теперь золотоискателей днем с огнем не сыщешь. Времена одиночек и маленьких артелей ушли. На приисках добывают золото большие компании, имеющие многочисленный штат работников и разные механизмы, дорогие и сложные в управлении. В итоге в тысяча восемьсот пятьдесят пятом году количество уезжающих превысило количество приезжающих. Поняв это, и я решил покинуть эту благодатную, но пока дикую землю. Отказавшись с некоторыми потерями от заказанного оружия и боеприпасов, я нагрузил клипер коровьими шкурами и бочками с лярдом, который используют, в том числе, и для изготовления свечей, и отправился в Нью-Йорк. Везти пассажиров было невыгодно. Уже начала работать железная дорога через Панамский перешеек, и путешественники предпочитали этот маршрут многомесячному плаванию вокруг Южной Америки.
        Во время океанских переходов убеждаешься, что клипер - идеальное парусное судно. Недаром клипера теперь называют гончими псами океанов. В хороший день «Сюрприз» разгонялся до двадцати узлов. Такелаж из проволоки позволял не убирать паруса даже при сильном ветре. Мне рассказывали, что некоторые капитаны чайных клиперов, чтобы прийти в порт назначения быстрее и получить премию, не убирали паруса даже при штормовом ветре. Когда становилось понятно, что вот-вот не выдержит мачта, стреляли из револьвера в парус, который вмиг разрывало в клочья. Давление на мачту падало, и остальные паруса убирали матросы. Мне рвать собственные паруса было ни к чему, поэтому приказывал убрать их немного раньше.
        Мыс Горн огибали в начале сентября. В южном полушарии это ранняя весна. Уже в Атлантическом океане нас прихватил шторм. Продрейфовали под такелажем неделю. Волны высотой метров до пятнадцати наводили ужас на Катрин и слуг-китайцев. Все трое старались выходить из кают пореже. Западный ветер сильно снес нас в сторону Африки, поэтому Фолклендские острова прошли на большом удалении. Говорят, на Западном Фолкленде, где сейчас находится британская военно-морская база Порт-Стэнли, очень вкусная питьевая вода, но проверить это не получилось. Дул свежий западный ветер, и клипер курсом бакштаг левого борта летел со скоростью двенадцать-четырнадцать узлов, состригая верхушки волн, невысоких по местным меркам, всего метра три.
        Остановку сделали в порту Параиба, расположенном неподалеку от самой восточной точки Южной Америки, который в будущем будет называться Жуан-Песоа в честь убитого губернатора штата Параиба. Такая вот у бразильцев манера - шлепнуть губернатора, а потом назвать в честь него столицу штата. Я бывал здесь в будущем. Как по мне, бразильцы - это ленивые и наглые китайцы. В смысле, такие же заряженные на захват места под солнцем, только китайцы считают, что для этого надо быть культурным и долго и упорно трудиться, а бразильцы уверены, что культура и работа - не мартышки, в джунгли не убегут. Жуан-Песоа - это, конечно, не Рио-де-Жанейро с его фавелами, но судовой агент не рекомендовал заходить в некоторые районы. Даже в центре города я видел особняки, обнесенные высоченными заборами с колючей проволокой поверху, а окна с решетками на первых трех этажах многоэтажных домов - это и вовсе фирменный знак Бразилии, как и мальчишки, играющие в футбол везде, включая дороги. Само собой, футбол в этой стране - религия, причем важнее католичества. То, что я атеист, мне прощали, а вот то, что не футбольный фанат,
сочли болезнью. Второе место с католичеством делит обжорство. И это при том или именно потому, что бразильская кухня не ахти. По большому счету блюд всего два: мясо-гриль и мешанина из чего угодно с рисом, который добавляют во всё, кроме напитков. На счет напитков могу ошибаться, потому что в глубинке не бывал, не знаю, из чего там делают разное пойло. Во многих ресторанах система «всё включено»: платишь на входе определенную сумму и ешь, что хочешь и сколько хочешь. Подозреваю, что еще и в этом причина повального обжорства. Основной алкогольный напиток - кашаса (самогонка из перебродившего сахарного тростника), которую еще называют бразильским ромом, хотя для рома она слишком светлая. Довольно ядреное и вонючее пойло, поэтому употребляют ее обычно в коктейле кайпиринья. Самое забавное, что домашняя самогонка считается лучше заводской. Наверное, потому, что в домашнюю брагу добавляют рис. Второй местный напиток, который мне попался всего однажды - тикира (светло-фиолетовая самогонка из маниоки). Та еще гадость! Видимо, поэтому алкоголь здесь используют, как топливо для автомобилей. Почти на каждой
заправке есть колонка с надписью «Алкоголь». Это топливо дешевле примерно на треть, но заправленную им машину узнаешь по постоянному чиханию и попёрдыванию двигателя. В результате над дорогами, на которых движение интенсивное, стоит густой перегар, как в солдатской казарме в понедельник утром. Проститутки были фигуристы и дешевы. Самой сексуальной частью тела у женщины в Бразилии считается задница, чем больше, тем лучше. Проститутка с маленькой задницей стоит раза в два дешевле. Лучше вести ее к себе в каюту, иначе есть шанс самому стать терпилой. Грабят в Бразилии на раз-два.
        В девятнадцатом веке в порту Параиба уже можно купить кашасу, что и сделали мои матросы, напившись вусмерть, а потом два дня страдали похмельем, и проститутки дешевы и опасны. Три моих матроса вернулись из города с пустыми карманами и набитыми мордами. Утром мы продолжили путь, и я не успел продолжить сравнение нынешнего Параибу с будущим Жуан-Песоа.
        27
        В будущем Нью-Йорк не нравился мне. В припортовых районах стремно, ночью лучше не ходить. В центре слишком многолюдно. Районы особняков выглядят приятно, но поражают пустотой на улицах. Складывается впечатление, что идешь по вымершему городу. Я заметил, что наличие или отсутствие людей на улицах больших городов, без учета центра - это индикатор состоятельности жильцов данного района. В центре всегда столпотворение. В нищих кварталах людей много. Они стоят, сидят, играют на тротуарах и порой на проезжей части, но за редким исключением никуда не спешат. А куда спешить, если живешь на пособие?! В США будут семейные династии в три-четыре поколения, существующих довольно сносно за счет налогоплательщиков. Но, как ни странно, бомжа там редко встретишь. В богатых районах тротуары пусты. Небедные передвигаются только на машинах. Дом (телевизор+холодильник) - работа-гипермаркет-бар-дом. За пределами этого маршрута земля необитаемая. Общаются только с людьми своего круга. С соседями обязательно здороваются, но порой не знают, кто они, чем занимаются. В общем, по собственному желанию сидят в комфортабельных
тюрьмах. По тротуарам возле этих тюрем перемещаются только бомжи. Их много. В этих районах кажется, что в городе живут только бомжи. Среди них много белых, не выдержавших гонку за Великой Американской Мечтой. У меня работал матрос-филиппинец, который пробомжевал в Нью-Йорке несколько месяцев, пока холода не заставили вернуться на работу. Говорит, жил сытнее, чем в своей стране. Есть куча благотворительных организаций, которые кормят, поят, раздают одежду, разрешают помыться, обстирывают… Мне приходило в голову, что некоторые становятся бомжами только ради того, чтобы убедиться, что хоть кому-то нужны, что о них хоть кто-то заботится. Или это чудом прожившие так долго неандертальцы. Для них городская свалка - сказочное богатство. Не напрягаясь, живешь себе припеваючи. Это вам не мамонтов загонять. К тому же, бомжевание помогает неандертальцам, не привлекая особого внимания, существовать без документов и скрывать свой истинный возраст.
        В середине девятнадцатого века Нью-Йорк не называют Гнилым Яблоком. В переносном смысле это не так, а вот в прямом… Воняет город так, как целое судно-рефрижератор с гнилыми яблоками. Улицы в некоторых местах покрыты толстым слоем раздавленных конских «каштанов». Лошадей на улицах так много, что мне показалось, что их больше, чем людей. Все движутся быстро. Ритм у города высокий. Выражение «время - деньги» здесь можно увидеть. Много «понаехавших», которые ходят в национальных одеждах, говорят на своих языках и живут колониями в основном на окраинах. В центре обосновались богачи, за которых говорят слуги, поэтому их национальность не имеет значения. Небоскребов нет, но дома этажей на десять уже не редкость. При этом лифтов все еще нет, как и внутридомового водопровода и канализации. В многоэтажках все удобства во дворе и являются дополнительным источником вони.
        Я арендовал на полгода, потому что на меньший срок не сдают, небольшой двухэтажный особнячок рядом с парком без названия, который, может быть, станет частью знаменитого Центрального парка, пока не созданного. У меня сразу появилось предчувствие, что надолго здесь не задержусь. Оно утвердились к концу разгрузки. Привезенную кожу разобрали быстро. Среди покупателей были изготовители мебели для диванов и кресел, обувщики, каретники. Я нанял капитана Стивена Нильсена, потомка датских переселенцев, потому что хотел посмотреть, чем можно заняться на берегу. Вкладывать все деньги в суда не хотелось. Слишком рискованный это бизнес, даже с учетом страховок. Новому капитану клипера «Сюрприз» было тридцать восемь лет. Среднего роста, широкоплечий, с красным грубым лицом, которое из-за густых и длинных бакенбардов казалось прямоугольным и необычайно широким. Водянистые глаза невозмутимо смотрел как бы сквозь меня. Говорил коротко и без эмоций. Эта манера говорить и подкупила меня.
        - После выгрузки в Китай за чаем? - спросил Стивен Нильсен.
        - Нет, - ответил я. - В Китае ближайшие года два моему клиперу лучше не появляться. У меня там не сложились отношения с англичанами.
        - Им все мешают, - поделился он.
        - Попробую найти груз на Европу или Южную Америку, - сообщил я.
        Начав подыскивать груз, я наткнулся на, скажем так, настороженное отношение ко мне и моему судну. Такое впечатление, что я кинул в Нью-Йорке несколько фрахтователей, поэтому со мной никто не хочет работать.
        Я возвращался с рейда, где стоял на якоре «Сюрприз». Судовая гичка высадила меня на мол, возле пакгаузов компании Вандербильта, по корме стоявшего под погрузкой речного парохода с железным корпусом и двумя большими колесами по бортам чуть впереди миделя. В трюм с помощью парового подъемного крана, который постоянно изрыгал клубы белого пара, грузили большие ящики, цепляя сразу по четыре. День был солнечный, жаркий, спешить мне некуда, поэтому остановился в тени здания, чтобы понаблюдать процесс. Была у меня мысль завести собственный причал с пакгаузом на реке Гудзон. Зарабатывать на перевалке чужих грузов можно не меньше, если не больше, чем на их перевозке.
        - Извините, вы не мистер Роберт Хоуп, владелец клипера «Сюрприз»? - обратился ко мне мужчина лет двадцати шести, худощавый, высокого роста, с узким сухим лицом и длинным крючковатым носом, на котором сидели пенсне, к оправе правого окуляра которых был прикреплен черный шнурок, вторым концом пропущенный в верхнюю петлю сюртука из серой шерстяной ткани.
        - Вы не ошиблись, - молвил я, пытаясь понять, кто это и что ему надо?
        - Я слышал, вы подыскиваете груз для своего судна, - сказал он.
        - Да, это так, - подтвердил я и, поскольку этот тип на не тянул на грузоотправителя, предположил: - Брокер?
        - Да, я сотрудник брокерского отдела компании мистера Вандербильта, - подтвердил он, после чего начал тарахтеть рекламный текст: - Мы работаем с судовладельцами со всего мира, являемся самым надежным партнером…
        - Сколько берете? - оборвал я.
        - … лучшие сотрудники… - по инерции выпалил брокер, после чего деловым тоном сообщил: - Двадцать процентов от фрахта.
        Даже в будущем вменяемые брокеры будут брать за обычный груз не больше пятнадцати процентов, а сейчас ставка колеблется около десяти.
        - Слишком жирно вам будет, - отказался я.
        - Без нас вы не найдете груз ни в Нью-Йорке, ни в других портах Восточного побережья, - предупредил меня брокер.
        - Да что вы говорите?! - насмешливо бросил я и блефанул: - У меня уже есть предложения более выгодные, чем ваше, ищу получше.
        - Этого не может быть! - очень уверенно воскликнул он. - Наверняка у вас будут проблемы с этими господами.
        Что именно он вкладывал в слово «проблемы», я не знал, но по привычке предположил худшее. На американскую манеру ведения дел я насмотрелся в будущем. Она ничем не отличалась от присущей грабителям с большой дороги. Если испугаешься и прогнешься, будут стричь так, чтобы только не загнулся, а если дашь по носу, сразу начинают изображать надежных и честных партнеров, к которым лучше не поворачиваться спиной.
        Я взял брокера за шкирку, смяв грубую ткань сюртука, притянул к себе, увидев за принявшимися запотевать, толстыми линзами увеличенные ими глаза с расширившимися, черными зрачками, поглотившими всю радужную оболочку, и произнес тихо, медленно и спокойно:
        - Передашь Вандербильту, если у меня будут хоть какие-нибудь проблемы, его случайно застрелят. У меня в Калифорнии была репутация очень меткого стрелка. Я уже отправил на тот свет несколько негодяев. Ты и твой хозяин станете следующими. Понял?
        - Да, мистер Хоуп! - жалобно проблеял брокер.
        - Пошёл вон! - бросил я резко, отпустив его.
        Я слышал и видел в Калифорнии, как Корнелиус Вандербильт разными способами вытесняет конкурентов, добивается монополии и сверхприбылей, компенсирую потом все затраты на войну. Не думаю, что грязными делишками занимается сам. Наверняка даже не догадывается о моем существовании, все делают мелкие сошки, орудуя по правилам созданной им системе. Этот брокер - одна из сошек. Надеюсь, у него хватит ума не докладывать начальству о моих угрозах и не отдавать приказ решалам, чтобы создали мне проблемы. Магнат вряд ли заметит и накажет за один неостриженный фрахт.
        Когда я услышал от следующего фрахтователя, перебравшегося в Нью-Йорк из Франции, которому надо было перевезти в Бордо груз пшеничной муки, а оттуда - вино в бочках, что он напрямую не работает, поставил в известность на его родном языке:
        - Не бойтесь, Вандербильт со мной связываться не будет, и я сделаю скидку в десять процентов.
        Поскольку груз был застрахован, француз купился на скидку. В тот же день клипер «Сюрприз» встал под погрузку неподалеку от вандербильтовских пакгаузов. Прошла она без сюрпризов.
        28
        У меня хватает ума понять, что долго тягаться с Вандербильтом не получится. Слишком разные весовые категории. Меня «не будут» замечать какое-то время, а потом сменится брокер или просто решат, что упрямец подает дурной пример другим судовладельцам, и меня уберут. В Нью-Йорке криминогенная ситуация, как во все времена, паршивая, почти каждый день убивают, иногда по несколько человек, о чем кричат заголовки всех местных газет, а мелкие грабежи и кражи, как мне кажется, никто даже не считает, по крайней мере, о них не пишут в прессе. Поэтому, отправив клипер в рейс, я начал изучать ситуацию на Восточном побережье южнее Нью-Йорка. Перебираться севернее мне не хотелось. Привык к жарким странам, к коротким и мягким зимам. Вскоре выяснил, что империя Вандербильта на юге дотянула свою паутину до Чесапикского залива, портов Портсмута и Норфолка. В Северной Каролине дела у них не задались по каким-то причинам. Коррумпированность чиновников сейчас зашкаливает, особенно в северо-восточных, промышленных штатах, а в юго-восточных и южных живут благородные и честные люди, потомки английских джентльменов, которые
берут взятки только у равных по происхождению, социальному положению и воспитанию. Выходец из низов Корнелиус Вандербильт им не ровня, несмотря на сказочное богатство или именно из-за него. Благородный и честный человек не может так быстро наворовать так много.
        В порт Уилмингтон я добрался на пароходе «Ютика», принадлежащем моему конкуренту. Всего за сорок два доллара я пропутешествовал в двухместной каюте первого класса, которая была размером три на три с половиной метра. Слева от двери рундук на два отсека, справа - умывальник, потом две кровати у переборок слева и справа и столик между ними у иллюминатора, выходящего на главную палубу. Пассажиров первого класса было мало, поэтому соседа у меня не было. Питался за капитанским столом, рассчитанным на четырнадцать человек, но ело всего шесть. Капитан Йоахим Витт был потомком немецких переселенцев, дотошным и угрюмым сорокатрехлетним вдовцом, всегда чисто выбритым и одетым. Ел торопливо и с таким усердием, что лоб, увеличенный двумя залысинами, краснел и потел.
        - Выросли в многодетной и бедной семье? - как-то поинтересовался я, пытаясь угадать причину такой манеры поглощения пищи.
        - Да, - признался Йоахим Витт и посмотрел на меня, как на провидца.
        Относился капитан ко мне очень уважительно. Все-таки я - капитан и хозяин клипера. Мало ли, как сложится судьба, может, придется наниматься ко мне. Тем более, что я не чурался пароходов, не отзывался о них презрительно и даже собирался приобрести со временем. Появилась у меня такая мысль именно на «Ютике». На ней стоял новый паровой двигатель, потреблявший намного меньше угля, чем двигатель «Калифорнии», которой приходилось на длинный переход брать топлива больше, чем груза. Появился задний ход. Судового телеграфа еще не было. Команды с мостика в машинное отделение передавались с помощью переговорных труб. Трубы заканчивались расширением в виде маленького рупора. С одной стороны в трубу кричали, а с другой - слушали, меняясь ролями. Трубы заткались пробками со свистком. Вытаскиваешь пробку со своей стороны, дуешь в трубу - и на другом конце ее свистит свисток, сообщая, что ты хочешь пообщаться. Самое забавное, что я застал такие трубы на первой своей плавательской практике. Потом их заменили телефонами и радиосвязью. Эта ерундовая деталь обрадовала меня безмерно. Я как бы ухватился за хвост своей
эпохи. Она совсем уже рядом. Может быть, осталось всего одно перемещение…
        - Где построили этот пароход? - спросил я.
        - В виргинском Портсмуте на верфи «Госпорт», - сообщил капитан. - Лучшие клипера делают в Бостоне и Нью-Йорке, а пароходы - на этой верфи.
        Надо будет посетить эту верфь и подсказать им, что дизельный двигатель выгоднее. Глядишь, изобретут его. Хоть убей, не помню, когда этот случится. Надеюсь, мистер Дизель уже родился, обучился и принялся изобретать. Мне пришла в голову мысль-надежда, что со спуском на воду первого дизельного судна круг моих странствий замкнется и закончится.
        Порт Уилмингтон я посещал несколько раз на контейнеровозе-костере под американским флагом. Это был, так сказать, испытательный срок. Янки неохотно берут на работу русских капитанов - пережиток холодной войны. Они так боялись СССР, что до сих пор не могут нам это простить. В придачу на этот страх наложилась боязнь русской мафии. По мнению янки, русский может быть или агентом КГБ, или гангстером. Третьего не дано. Живя в России, они сами выбрали бы только одну из этих сфер деятельности. Второй американский контракт, поскольку в течение предыдущего в порочащих связях замечен не был, отработал уже на большом контейнеровозе. Тогда мне Уилмингтон понравился. Это будет небольшой город, расположенный километрах в тридцати выше по течению реки Мыс Страха, носящей название мыса, рядом с которым впадает в океан. Этот мыс находится в конце длинной песчаной косы с прекрасными пляжами, рядом с которой много отмелей, так любимых нерадивыми судоводителями. В будущем на карту этого района нанесут более сотни отметок о затонувших судах, благодаря которым мыс и получит свое название. Бухту тоже называют Мыс Страха.
Удивительно, что город носит другое название. Глубины на реке до города хорошие. Сейчас, как мне сказал капитан Йоахим Витт, на баре, который примерно в двух с половиной километрах выше устья, не меньше семи метров, а от него до конца города - более десяти. В двадцатом веке углубят фарватер до четырнадцати. Пока что нет высокого маяка на Дубовом острове, зато уже есть массивный форт, сложенный из кирпича. В останках этого форта, разрушенного во время Гражданской войны, расположится Северокаролинская баптистская ассамблея. Что они там ассамблеют - не знаю, потому что не удосужился посетить, провел время более продуктивно - искупался и позагорал. Там будет прекрасно оборудованная и недорогая курортная зона. Нет на реке и мостов. Между берегами бегает пароход-паромчик и снуют весельные лодки. Нет и линкора «Северная Каролина» у правого берега. Этот линкор спишут на металлолом. Какой-то шибко патриотичный уилмингтонский школьный учитель предложит ученикам скинуться на выкуп старого корабля. Призыв поддержат ученики других школ города, внесут карманные деньги и те, которые родители давали на школьные
завтраки, и за триста тридцать тысяч долларов выкупят старый корабль. Линкор «Северная Каролина» отбуксируют на реку Мыс Страха и поставят напротив города, сделав музеем и мемориалом всем янки, павшим во время Второй мировой войны. Я посещал его. Прогулялся по главной палубе, заглянул в артиллерийскую башню с тремя шестнадцатидюймовыми пушками, спустился в матросский кубрик, где койки были в четыре яруса, а на корме полюбовался военным самолетом-амфибией, ровесником линкора.
        Зато уже есть длинная, с сухопутную милю, набережная, по которой я любил прогуливаться. Нравилось это делать и местным жителям. По вечерам и в выходные весь день она заполнена прогуливающимися. Что в будущем, что сейчас, Уилмингтон тихий спокойный город с расслабленной жизнью, присущей рабовладельческим штатам, в том числе и бывшим. Здесь нет ценовых войн и монополий, потому что не привыкли напрягаться. Работают негры, а все остальные наслаждаются жизнью. Выращивают хлопок и табак, продавая большую часть продукции в Англию, а взамен завозят предметы роскоши и прочие менее востребованные товары. Для этого надо много судов, которых постоянно не хватает, из-за чего цены на фрахт очень приличные. Узнав, что я родился в Нью-Йорке, мне не очень обрадовались. Северян здесь недолюбливают, даже несмотря на то, что Гражданской войны еще не было. Когда я сообщил, что собираюсь поселиться в Уилмингтоне, отношение сразу изменилось в лучшую сторону. Узнав, что являюсь собственником клипера, совсем подобрели и предложили мне долгосрочный и выгодный контракт на перевозку грузов на линии Уилмингтон-Ливерпуль.
        Недолго думая, я купил за двенадцать с половиной тысяч долларов, явно переплатив, двухэтажный кирпичный дом на улице Принцессы, которая метрах в ста от него втыкается в набережную рядом с небольшим парком, название которого я бы перевел, как Приречный. Дом был не нов, но крепок, требовал всего лишь косметический ремонт. Состоял из двух частей одной высоты, большей и меньшей, соединенных более низким двухэтажным тамбуром, в котором был парадный вход с крыльцом из желтоватых мраморных ступеней, защищенном жестяным навесом. Обе части здания имели по четыре трубы, расположенные по бокам. В большей части на первом этаже находились гостиная, столовая, библиотека, кабинет и большой туалет, а на втором - шесть спален, две темные комнаты-кладовые, еще один туалет и ванная комната. В меньшей части на первом этаже располагалась кухня, кладовые и маленький туалет и ванная, а на втором - пять маленьких комнат для слуг. Каретная и конюшня были в другом строении, возведенном слева от главного. Под каретной находился лёдник - дедушка холодильника - подвал с уложенными у трех стен в отсеки из кирпича кусками льда,
обсыпанными древесными опилками, чтобы медленнее таяли. На Руси я видел такие в начале тринадцатого века, а в Западную Европу и потом в Америку лёдники добрались только в девятнадцатом веке. Наверное, вместе с русской армией, захватившей Париж. Встречались, конечно, и раньше в очень богатых домах, но считались баловством. К дому вела выложенная каменными плитами аллея в полторы ширины кареты, а перед входом была площадь, в центре которой разбили круглую клумбу, сейчас задичавшую. Карета огибала клумбу справа, останавливалась возле крыльца и потом ехала дальше, к каретной или на выезд, огибая клумбу слева. От улицы двор отделяла высокая чугунная ограда из прутьев-копий на каменном фундаменте, а по бокам и сзади кирпичными стенами высотой метра три. Судя по ограждению, строили дом не в самые спокойные времена. Позади дома был небольшой сад с вместительной беседкой, укутанной виноградной лозой. Я договорился с небольшой строительной фирмой «Буш и сын» о ремонте и внутреннем оформлении здания и заказал мебель. Что меня поразило, большую часть работников фирмы составляли свободные негры. Я был уверен, что
все негры на Юге - рабы, а реальность оказалось сложнее.
        29
        В Нью-Йорк я вернулся обратным рейсом парохода «Ютика». Через две недели прибыл клипер «Сюрприз» и встал под выгрузку. Француз собирался получить за те же деньги еще одну ходку, но я жестоко обломал его. То, что мне предлагали в Уилмингтоне, будет прибыльнее на треть. К окончанию выгрузки столкнулся на моле с тем самым брокером в пенсне.
        - Я перебираюсь в Уилмингтон, - поставил его в известность и добавил насмешливо: - Можете сообщить мистеру Вандербильту, что сбежал, испугался ваших угроз. Теперь будете жить спокойно.
        - Нам нечего бояться! У мистера Вандербильта надежная охрана! - высокомерно заявил брокер, но снял пенсне и протер запотевшие стекла.
        Клипер «Сюрприз» отбыл из Нью-Йорка в балласте. Пассажирские каюты занимала моя семья, слуги-китайцы и две собаки. По пути в Уилмингтон нас прихватил шторм от северо-запада. Бушевал он три дня, после чего ветер резко поменялся на юго-западный, теплый и с дождями. К нашему приходу в порт назначения дожди лили четвертый день, высоко подняв уровень воды в реке Мыс Страха. Клипера редко посещают Уилмингтон, поэтому всё его население пришло посмотреть на судно. После этого я на короткое время стал самым популярным жителем города.
        У меня опять был свой дом, вместительный и уютный. Особенно меня радовали водопровод и канализация. Как я раньше без них обходился?! Кстати, уже есть туалетная бумага. Она пока что не в рулонах, а в виде салфеток, по пятьсот штук в пачке. Катрин первое время не могла поверить, что такую красивую бумагу используют для такого грязного дела. Ремонт дома закончили до нашего прибытия. Новая мебель заняла свои места, согласно оставленным мною указаниям. Катрин, выросшая в бедной семье и не привыкшая к такому количеству лакированных деревяшек, даже не подумала, что их можно переставлять по своему усмотрению. В будущем все мои дамы, почувствовав себя хозяйкой моего жилья, что случалось с ними в первое же утро, тут же принимались переставлять мебель. Само собой, двигать должен был я, а они командовали. Ради интереса я соглашался. В итоге через несколько дам мебель оказалась на первоначальных местах. После чего, услышав, что у меня в доме неуютно, предупреждал, что переставлять будет сама. Мои слова на корню убивали у дам тягу к прекрасному.
        Клипер был нагружен хлопком и табаком и убыл в порт Ливерпуль. Я проводил «Сюрприз» до мыса Страха и пересел на четырехвесельный ял, купленный за день до того. На веслах сидели слуги китаец Ван Сунлинь и негр Джозеф. Я купил на рынке две семьи рабов-негров. Вот так запросто, как в шестом веке в Византии, пришел на рынок в будущем светоче демократии, свобод и прав человека, приценился и купил оптом семь человек, чтобы не разрывать семьи. А мог бы купить не всех, если бы захотел. В России еще при царе Павле запрещено было разделять при продаже семьи крепостных крестьян, но до цивилизованных США эта дикость еще не добралась. Первая семья состояла из повара Тома - полного унылого двадцатидвухлетнего мужчины - и его жены Мэри, получившей должность уборщицы - девятнадцатилетней нескладной женщины, которая передвигалась на удивление плавно, не цепляясь за мебель, и постоянно носила на лице приклеенную улыбку, которая станет частью североамериканского менталитета. У них были два сына трех и полутора лет. Вторую семью возглавлял (по крайней мере, он так думал) Джозеф - двадцатисемилетний рассудительный
мастер на все руки, который стал и конюхом, и кучером, и дворником, и садовником, и сантехником… В общем, всё, что не могли или не хотели сделать Ван или Том, доставалось Джозефу. Его двадцатипятилетнюю жену звали Энн. Она была хохотушкой и сплетницей, умудряясь совмещать оба хобби, хихикая через слово. Их дочь Сара восьми лет росла такой же пухленькой, как мама, и рассудительной, как папа. Остальные дети умерли в младенчестве. Фамилий слуги не имели, получали хозяйскую. Теперь все они звались Хоупами.
        Так начался новый период в моей жизни. Я стал богатым судовладельцем и степенным семьянином, живущим в свое удовольствие. Частенько ездил со своими детьми на берег океана, купался и загорал там. Пляжи на косе Мыс Страха прекрасны и пока пустынны. Купается в океане только детвора. Взрослые могут помыться в реке, а в соленую воду без дела не сунутся. Я знал, что такая жизнь скоро закончится, даже вопреки моим желаниям. Помнил, что рабство в США отменят после Гражданской войны на четыре года позже, чем в России крепостное право. Как-то ткнул в это носом зазнавшегося янки, который утверждал, что его любимая страна всегда была белой и пушистой, не сравнить с моей. Я помнил, что в России отменят крепостное право в тысяча восемьсот шестьдесят первом году. Значит, в США официально избавятся от рабства в тысяча восемьсот шестьдесят пятом. А вот когда начнется Гражданская война, забыл, хотя кое-что читал о ней и даже посмотрел эпизоды из соплей с сахаром под названием «Унесенные ветром». Так что радуемся жизни и ждем-с…
        30
        Жарким и сухим летом тысяча восемьсот пятьдесят девятого года мой клипер «Сюрприз» сел на мель на реке Мыс Страха. Уровень воды в ней сильно упал, в некоторых местах появились песчаные островки. Клипер с его длинным килем застрял основательно, даже разгруженный полностью не смог сняться. Не помог и паровой паромчик. Пришлось ждать больше месяца, пока начались дожди и река стала полноводней.
        Мне сразу вспомнился танкер, сидевший на мели в низовьях Дона. Обычно суда «река-море», благодаря плоскому днищу, как садятся, так и слезают. Я несколько раз застревал. Даешь задний ход и перекладываешь руль с борта на борт, раскачивая судно, пока не слезешь с мели. Этот танкер был загружен до упора, сел основательно. Его можно было бы сдернуть с помощью буксиров и/или перелив часть нефти на бункеровщик. Видимо, у судовладельца не было денег на такую помощь. Я успел сделать рейс с пшеницей в турецкий Самсон, затем проследовать с металлоломом в Измир, а танкер все еще сидел на мели. Проходя мимо него, людей на борту не видел, и складывалось впечатление, что судно брошено и что его все глубже засасывает в речной ил. Вернулся я из Измира уже в начале октября и не увидел танкер в том месте. Надеюсь, его не засосало в ил по самый клотик.
        Этим летом пострадали и многие плантаторы, у которых плохо уродился хлопок. Зато урожай табака удался на славу. За перевозку последнего платили больше, так что я в итоге наверстал упущенное от простоя судна. Я нагрузил клипер «Сюрприз» табаком и отправил в Ливерпуль, а сам стал подумывать, что не помешал бы мне собственный пароход. Свободные деньги были. Я раздумывал, построить ли второй клипер или отдать предпочтение пароходу? Происшествие помогло определиться. Тем более, что я знал, что пароходы победят парусники.
        До виргинского Портсмута я добрался на пароходе «Ютика». Раньше в этом порту не бывал. Заходил пару раз в соседний Норфолк, который, кстати, в начале восемнадцатого века, когда флибустьеров изгнали из Карибского моря, стал лет на двадцать их базой. Город небольшой. Главными достопримечательностями, не считая верфи «Госпорт», было то, что одна главная улица, Хай-стрит, имела на своих концах суд и тюрьму, а вторая, Корт-стрит, рынок и церковь. Если с первой всё было понятно сразу, то вторая заставляла задуматься. Четыре года назад в Портсмут наведалась желтая лихорадка, выкосив треть населения, но сейчас я не заметил пустых домов.
        Верфь «Госпорт» имела сухой док размером девяносто семь с половиной метров длиной, почти пятнадцать шириной и под осадку девять метров, что позволяло обслуживать суда и корабли длиной до восьмидесяти девяти метров и шириной до двенадцати. Заполнялся док самотеком за девяносто минут, а осушался насосами за сорок. Всё это мне рассказал нынешний директор верфи Джеймс Балдвин, четвертый сын Лоамми Балдвина, построившего этот док. При росте метр восемьдесят весил директор килограмм сто пятьдесят и сильно задыхался при быстрой ходьбе или при подъеме по лестнице, а лицо, обрамленное густой седой гривой и короткой седой бородой, становилось бурякового цвета. Это не помешало Джеймсу Балдвину лично показать мне всю верфь, когда узнал, что я собираюсь построить здесь пароход.
        - Лучшего места не найдете! - заверил он громким голосом, чтобы перекричать перестук молотков рабочих, соединяющих заклепками листы стальной обшивки корпуса строящегося, небольшого, речного парохода, и сразу поправился: - Разве что в Англии.
        - Надеюсь, вы сделаете не хуже, - польстил я.
        Цены здесь ниже английских процентов на двадцать, потому что в королевстве приходится платить рабочим, познавшим силу профсоюзов, намного больше, да и расположена верфь ближе, что даст мне возможность не торчать здесь все время, чтобы контролировать ход работ, а делать это наездами.
        - Могу предложить вам несколько готовых проектов пароходов, зарекомендовавших себя у разных судовладельцев. Серьезных нареканий не было ни по одному, а мелкие мы устраняем при постройке новых судов, - предложил директор верфи «Госпорт».
        - У меня свой проект, - отказался я. - Чертежи привез. Надо будет только согласовать некоторые детали.
        Семидесятисемилетний Джеймс Балдвин снисходительно посмотрел на, как он считал, двадцатисемилетнего сопляка, но ничего не сказал. Я принес ему деньги и заимел право выпендриваться, потому что с заказами, как нетрудно заметить по пустующим стапелям, на верфи сейчас плоховато. Южанам много пароходов не надо, а северяне предпочитают строить у себя. Каково же было его удивление, когда увидел привезенные мною чертежи. Само собой, чертил профессионал, я только объяснил ему, что мне надо. А требовался мне пароход водоизмещением две тысячи двести пятьдесят тонн, имеющий два главных двигателя и два винта необычной для нынешнего времени формы и бункер для угля на переход от Уилмингтона до Ливерпуля плюс двадцатипроцентный аварийный запас. При этом соотношение длины корпуса к ширине должно было быть, как семь к одному, надстройка смещена к корме, а не в центре, как сейчас принято, и выше нынешних. На пароходе, в отличие от парусника, высота надстройки не сильно влияла на ход. Новой конструкции должны были быть брашпиль и шпиль на корме и якоря Холла (интересно, родился уже мистер Холл?!), которых будет всего
два, и оба на баке. Третий носовой и два кормовых якоря, как это встречается сейчас, мне были ни к чему. Нового типа были и крышки трех трюмов, которые не снимались, а складывались гармошкой, и деление корпуса на пять водонепроницаемых отсеков, и двойное дно, которое иногда спасало при налете на рифы и повреждении внешней оболочки, а в нормальных условиях использовалось под балласт. На Ливерпуль груз будет очень легкий, так что балласт поможет во время шторма осесть пониже, чтобы легче переносить сильный ветер и высокие волны.
        - От мачт под паруса вы отказываетесь полностью?! - не поверил директор верфи «Госпорт».
        Пока что пароходы используют паруса при каждой возможности.
        - Именно так, - подтвердил я. - В случае выхода из строя обоих двигателей можно будет поднять паруса на грузовых мачтах. Этого хватит во время шторма или для удержания парохода на нужном курсе, пока не закончится ремонт.
        - Кто вам подсказал всё это? - поинтересовался Джеймс Балдвин напоследок.
        - Никто, - ответил я.
        Не рассказывать же ему, что видел всё это в будущем!
        - В юности много путешествовал по Европе, бывал на разных верфях, смотрел, кто, что и как делает, учился, - сообщил я почти правду.
        - Если бы вы не были судовладельцем, я бы предложил вам место инженера на своей верфи! - шутливо произнес он.
        Нет уж, рожденный ломать не будет строить!
        31
        Пароход «Катрин» был спущен на воду двадцатого декабря тысяча восемьсот шестидесятого года. Как я узнал позже, именно в этот день штат Южная Каролина издал «Постановление о сецессии» - выходе из состава Соединенных Штатов Америки. Эту дату можно считать началом Гражданской войны, хотя боевые действия начались только в апреле следующего года. Бутылку шампанского разбила о корпус моя восьмилетняя дочь Бетти, которой помогала мама, опять беременная, потому что мормонское воспитание не позволяло Катрин остановиться на двух детях. Традиции разбивать шампанское при спуске судна вроде бы нет, по крайней мере, я не слышал. Может быть, именно в этот день и благодаря мне она и зародилась. «Катрин», отчаянно скрипя килем о стапель и медленно набирая скорость, благополучно соскользнула в воду, подняв фонтан брызг. Собравшиеся на территории верфи люди, почти все население Портсмута и немного приезжих, радостно завопили. Такое зрелище они видят редко.
        Затем пароход поставили к причалу и продолжили работы, пообещав закончить через месяц. Просрочили всего на две недели. Я решил сам стать капитаном этого парохода. Вряд ли сейчас в мире найдется хоть один, знающий особенности управления двухвинтовым судном, о работе двигателей «враздрай», когда один винт крутит вперед, а второй назад, что при перекладке руля на борт позволяет разворачиваться почти на месте, и прочих мелочах. Да и на берегу мне стало скучно. Тем более, что в ближайшие месяцы жене будет не до меня. Я нанял трех вахтенных помощников, чтобы научить их управлять пароходом, а потом передать управление тому, который окажется самым сообразительным и умелым.
        В начале февраля на пароходе «Катрин» был поднят флаг США и растоплены котлы. Я ходил по палубе, вдыхал запахи свежей краски и дыма от сгоревшего угля, который валил из двух труб и имел специфический, как бы наперченный, аромат, и радовался так, словно вот-вот отправлюсь на этом пароходе в свою эпоху. Ходовые испытания прошли успешно. На тихой воде в балласте «Катрин» разгонялась до четырнадцати узлов - фантастическая скорость для нынешних пароходов, а в океане на волне около двух метров делала двенадцать-тринадцать. Значит, в грузу на морской волне будет давать десять-двенадцать, что тоже пока что запредельно для пароходов. Клипер «Сюрприз» добирается из Уилмингтона до Ливерпуля, в зависимости от погоды, за десять-пятнадцать дней. Думаю и надеюсь, пароход «Катрин» уложится в такой же срок, перевозя при этом в два раза больше груза и имея меньший экипаж.
        За сутки с небольшим, включая ожидание рассвета у устья реки Мыс Страха, мы добрались до Уилмингтона. Все население города собралось на пристани и набережной, чтобы посмотреть на новый и такой большой пароход. Здесь тоже со зрелищами напряженка.
        Выше по течению заканчивал погрузку клипер «Сюрприз». Его капитан Стивен Нильсен обошел «дымящее корыто», как он называл пароходы, поморщился, но решил не портить отношения с судовладельцем.
        - Ваши планы на счет клипера не изменились? - поинтересовался он.
        - Нет, - ответил я.
        Зная о скором начале Гражданской войны, я решил на всякий случай передать «Сюрприз» в аренду британской судоходной компании «Стоктон и сыновья». Под британским флагом клипер будет возить шерсть из Австралии. Я предоставил капитану Стивену Нильсену возможность по прибытии в Ливерпуль рассчитаться и подыскать другое судно, но он отказался, попросив лишь разрешение забрать с собой в Англию семью, которая сейчас проживала в Уилмингтоне. Я, конечно, разрешил. Сейчас моряки заключают договор на год и более. По окончанию его, если ранее не возникнет несовместимость по разным причинам, можешь списаться с судна, но вернуться будет трудно, особенно командирам, потому что место будет занято. Поэтому большая часть экипажа, если ее устраивают условия жизни и работы и оплата, трудится на одном судне годами. Клипер у меня сравнительно новый, поддерживается в хорошем состоянии, с материальным обеспечением, питанием и зарплатой, а я плачу немного выше рынка, проблем нет, так что мало кто уходит по собственному желанию.
        Мои договорные обязательства перед уилмингтонскими бизнесменами будет выполнять «Катрин». Уилмингтонцы не верили, что пароход довезет их груз так же быстро, как клипер, но этот недостаток компенсировался большей грузоподъемностью. Все три трюма были набиты до отказа табаком и хлопком, после чего, под радостные крики и пожелания горожан отшвартовался от пристани, сравнительно легко развернулся носом вниз по течению и, быстро набирая скорость, понесся к океану. Клипер такие маневры проделывал намного дольше и не так красиво, особенно, если ветер был противный.
        32
        В тех учебниках, по которым я учился, писали, что Гражданская война в США случилась потому, что продвинутые, либеральные северяне решили освободить из рабства чернокожих. Тогда я еще не видел живых негров и уж тем более, как складываются у них отношения с белыми по ту сторону Атлантического или Тихого океанов, смотря в какую сторону смотреть из России. Посетив впервые эту цитадель демократии, свобод и прав человека, начал делать печальные выводы. Печальные для негров. Теперь, во второй половине девятнадцатого века, мне довелось увидеть эту войну с самого начала и убедиться, что те, кто ее затеял, о чьих-либо правах, кроме собственных, как обычно, не думали. Агрессивному североамериканскому капиталу стало тесно у себя, а в южные штаты, к источникам сырья и более легких доходов, его не пускали. Там почти всё уже было схвачено. Вот бандиты-капиталисты и захватили силой собственность бандитов-рабовладельцев. Столкнулись две системы ведения бизнеса - и выиграла более сильная и беспринципная на данном этапе. Уверен, что это не последняя их стычка, что со временем победа погостит и на другой стороне, но
при этом белые и черные могут поменяться местами, потому что вторые более приспособлены бездельничать. После чего какие-нибудь продвинутые бандитолибералы, заинтересованные в завоевании рынков, освободят белых янки из рабства.
        Штат Северная Каролина объявил о сецессии последним, двадцатого мая тысяча восемьсот шестьдесят первого года, в день рождения моей второй дочери, которой дали имя Каролина, и на следующий день присоединился к Конфедерации Соединенных Штатов. Это случилось после того, как южане выдворили гарнизон федералов из форта Самтер в Чарльстоне и объявления президентом Линкольном мобилизации и введения морской блокады. Южные штаты поняли, что церемониться с ними не будут, и быстро объединились, образовав новое государство. Вот только янки что сейчас, что в будущем, считают, что право выхода из состава любого государства имеют только те, кто ослабляет их врагов, а не их самих. И началось…
        В то время пароход «Катрин» стоял в Уилмингтоне под выгрузкой. Часть груза, заказанного коммерческими фирмами, составляло оружие, в том числе изобретенные Джозефом Уитвортом винтовки и пушки с нарезными стволами. Они заряжались с казны и обладали высокой точностью, потому что стволы имели полигональную шестигранную нарезку. Шестигранными были и пули калибром ноль сорок пять дюйма (одиннадцать с половиной миллиметров), и снаряды калибром два целых и семьдесят пять сотых дюйма (шестьдесят девять миллиметров) и весом двенадцать с половиной фунтов (пять целых и семьдесят пять сотых килограмма), поэтому во время полета (я по просьбе заказчика присутствовал на испытаниях пушек) издавали жутковатые звуки. Я еще подумал, что с таким звуковым сопровождением должны летать валькирии, маленькие и большие. У винтовок имелась прицельная планка и, по желанию, телескопический снайперский прицел конструкции Дэвидсона, размер которого (максимальный - четырнадцать дюймов (тридцать пять сантиметров)) надо было изменять в зависимости от расстояния до цели. Дальность стрельбы винтовки составляла тысячу восемьсот ярдов
(более тысячи шестисот метров), а пушки - шесть тысяч шестьсот ярдов (около шести километров). Я приобрел для себя два десятка винтовок со снайперским прицелом и заказал к следующему приходу в Ливерпуль четыре пушки Уитворта, чтобы одну пару сделать погонными, а вторую - ретирадными. Еще я привез три десятка французских бронзовых гладкоствольных двенадцатифунтовых гаубиц, которые на родине называли «Пушками императора» в честь нынешнего императора Наполеона Третьего, а в других странах - просто «Наполеонами». Они безопаснее чугунных, могли стрелять, как ядрами и картечью, так и снарядами, и отличались хорошей убойной силой, особенно на короткой дистанции. Четыре «Наполеона» на корабельных станинах я купил и для «Катрин». Места на главной палубе и порты в фальшбортах для пушек были сделаны еще во время постройки. Для обслуживания пушек нанял в Ливерпуле отставного морского лейтенанта Робина Макларена и шестнадцать комендоров. Время наступало лихое, поэтому расходы на защиту вряд ли будут лишними.
        Поскольку военные действия, как форс-мажорные, позволяли расторгнуть заключенные ранее контракты, я так и сделал. Возить чужие товары за прежние деньги становилось нецелесообразно. Тем более, что у меня теперь хватало средств на заполнение трюмов как в одну сторону, так и в другую. Цены на табак и хлопок резко пошли вниз, а на товары из Европы - вверх, на чем имело смысл нехило навариться, если, конечно, не попадешь в лапы врага и не лишишься всего. Особенно требовалось оружие и порох, которые южане сами не делали. Что удивительно, покупали вооружение не государственные структуры, а частные лица.
        К концу погрузки «Катрин» возле мыса Страха появились два парусных деревянных фрегата северян или, как их еще называют, федералов. Держались они на приличном расстоянии, чтобы не сесть на мель или попасть под огонь пушек с фортов, которые защищали устье реки Мыс Страха. Я провел свой пароход мимо фрегатов днем, на виду, держась в паре миль на ветру. Преследовать меня парусники не могли, поэтому пальнули разок из пушки, убедились, что ядро не долетело, и смирились. В ответ мои матросы развлекались, показывая федералам интересные жесты. Не думаю, что на фрегатах разглядели, что мы о них думаем, но наверняка догадались. Прогресс хорош еще и своими маленькими радостями.
        33
        Ночи на океанском побережье штата Северная Каролина бывают очень темные. Если видны звезды, то они кажутся больше, чем в северных штатах. Мой старший помощник Уильям Мур, уроженец города Огаста штата Мэн, так не считает. Это, наверное, единственное, в чем наши точки зрения не совпадают. По остальным вопросам он старается не перечить судовладельцу, потому что надеется получить место капитана на «Катрин». Скорее всего, получит, когда закончится война. Сейчас звезды не видны, потому что на океан прилег туман, такой густой, что бак парохода плохо виден. В зимние месяцы такое случается часто, когда южные ветры проносятся сюда, на холодную океанскую воду, теплый воздух. В будущем я как-то три дня пережидал туман на рейде возле городка Саутпорт (Южный порт), расположенного в устье реки Мыс Страха, который сейчас является большой деревней рядом с фортом Джонстона, населенной рыбаками и семьями гарнизона. Мы лежим в дрейфе, ожидая улучшения видимости. Радиолокаторы еще не изобрели, а то я бы попробовал войти в реку. Заодно узнал бы, где находятся наши враги. Следуя последний раз из Уилмингтон в Ливерпуль,
мы проскочили здесь мимо линейного корабля, фрегата и двух корветов. Федералы уже захватили несколько судов, везущих грузы конфедератам, получили призовые, так что теперь эти воды для них намазаны медом. У моего парохода, как и у других судов, занимающихся подобным делом, гордое прозвище «Блокадопрорыватель». Только вот другие - парусники, как и те, что блокируют порты южан, поэтому конкурентов у меня становится всё меньше, табак и хлопок всё дешевле, а привозные товары всё дороже. Начинаю подозревать, что войны затевают торговцы, чтобы быстро разбогатеть.
        - Думаю, туман еще долго продержится, - предполагает Уильям Мур, с которым мы стоим в ходовой рубке возле лобовых иллюминаторов, я по правому борту, а он по левому.
        - Скорее всего, - соглашаюсь я и спрашиваю шутливо: - Интересно, где сейчас ваши корабли? Что, если они совсем рядом с нами?!
        Мой старший помощник душой и сердцем на стороне северян, но попадать к ним в плен не желает, чтобы не остаться без высокооплачиваемой работы. Я объяснил старпому, что мне плевать, кто победит, что мой бизнес не пострадает при любой власти, а вот другая возможность зарабатывать такие большие деньги вряд ли выпадет всем нам еще раз. На его жизни. На моей возможны варианты. Экипаж получает двойное жалованье плюс премиальные, если добираемся до Ливерпуля быстрее двух недель, а обратно - восемнадцати дней. При следовании в Уилмингтон нам приходится бороться с Гольфстримом, текущим навстречу. За такие деньги даже кочегары готовы работать без отпусков и выходных, хотя работенка у них адская в прямом смысле слова. К тому же, служба на моем пароходе освобождает от службы в армии. Если в первый год войны хватало добровольцев, то на второй обе стороны объявили мобилизацию всех мужчин в возрасте от семнадцати до тридцати пяти лет. И на Севере, и на Юге можно откупиться официально за триста долларов и неофициально, дав врачу мобилизационной комиссии взятку от сотни до двухсот долларов. Я выбил для всего
экипажа «броню», привезя для армии по сравнительно скромной цене полсотни пушек, в основном «Наполеонов», которые в почете у обеих враждующих сторон.
        - В такой туман парусники обычно становятся на якорь или уходят подальше от берега, - делится со мной опытом Уильям Мур, почему-то уверенный, что я плохо знаю особенности службы на парусниках.
        - Желание подзаработать толкает многих капитанов на безрассудные поступки, - делюсь опытом и я. - Тем более, что здесь могут быть паровые броненосцы.
        В марте тысяча восемьсот шестьдесят второго года в Чесапикском заливе произошло первое в истории сражение двух паровых броненосцев - «Виргинии» под флагом конфедератов, который построили на базе захваченного в Портсмуте во время ремонта и недосожженного удирающими врагами, парового фрегата «Мерримак», и «Монитора» под флагом федералов. Трехчасовый бой закончился вничью, но, поскольку корабль южан первым покинул поле боя, северяне обозвали себя победителями. Я видел «Виргинию». Издали корабль напоминал подводную лодку. Сидел он низко, главная палуба всего на несколько сантиметров возвышалась над водой, поэтому надстройка, названная казематом, была почти во всю длину корпуса и наклонена под углом тридцать шесть градусов к горизонтали, чтобы рикошетили ядра и снаряды. Примерно по центру надстройки торчала толстая дымовая труба, идущий дым из которой убедил меня, что вижу не подводную лодку, одна из которых, по слухам, есть у северян. Был броненосец длиной почти восемьдесят четыре метра, шириной пятнадцать и шесть десятых, осадка шесть и четыре десятых, водоизмещение четыре тысячи сто тонн. Каземат из
дуба и сосны защищен двумя листами стали толщиной два дюйма (пятьдесят один миллиметр) каждый, а корпус, скрытый под водой - одним листом. Винт один. Скорость на тихой воде до шести узлов. Вооружена «Виргиния» нарезными двумя пушками калибром сто семьдесят восемь миллиметров и двумя - сто шестьдесят миллиметров, гладкоствольными шестью пушками калибра двести двадцать девять миллиметров и двумя двенадцатифунтовыми гаубицами. Одна стасемидесятивосьмимиллиметровка располагалась в каземате перед амбразурой, направленной прямо по курсу, вторая стреляла в корму. Две сташестидесятимиллиметровки стояли по бокам от первой пушки и стреляли через амбразуры, направленные вперед под углом в сорок пять градусов от центральной линии. По бортам разместили гладкоствольные пушки, по три на каждый, а гаубицы - на крыше каземата, чтобы в ближнем бою обстреливали картечью личный состав противника. И еще был таран. История сделал виток и вернулась к забытому оружию. Экипаж - триста двадцать человек. За день до сражения с другим броненосцем «Виргиния» успела воспользоваться тараном, потопив парусный шлюп «Камберленд». К
сожалению, таран отвалился, после чего броненосцу пришлось расстреливать другие парусники из пушек, заставив один сдаться, а спешившие на помощь два парохода северян - выскочить на мель. При этом корабли северян не смогли нанести существенного ущерба «Виргинии», ознаменовав окончание и эры деревянных парусников, и эры небронированных кораблей.
        Мой опыт оказался, так сказать, опытнее, чем Уильяма Мура. Утром ветер поменял направление на северо-западный, и мы увидели фрегат северян, лежащий в дрейфе примерно в миле от нас. К счастью, пароходу надо меньше времени, чтобы дать ход. Пока на фрегате расчухались и приготовились к стрельбе, «Катрин» уже была милях в двух. Бортовой залп, окутавший фрегат черным дымом, полетел за молоком. Я не стал отвечать, хотя по горящим глазам лейтенанта Робина Макларена видел, как тому не терпится пальнуть.
        - Еще успеешь настреляться! - заверил я лейтенанта, потому что капитан вражеского фрегата уже убедил меня, что жадность туманит ему разум.
        На фрегате подняли паруса и погнались за нами. Наверное, рассчитывал, что с попутным ветром легко догонит нас. Чтобы не разуверился в этом, я приказал малость сбросить ход. Было у меня подозрение, что вражеский капитан плохо знает эти воды, а в азарте погони позабудет сверять местоположение корабля с картой, на которой нанесены места, опасные для плавания.
        Юго-восточнее мыса Страха есть мель, не опасная для судов с осадкой до трех метров, а во время отлива, который здесь метра полтора - и с большей. Там частенько проходят рыбацкие суденышки. В будущем над мелью хотел проскочить сухогруз под панамским флагом (как подозреваю, он был не первым и не единственным) и сел основательно. Я как раз проходил мимо с лоцманом на борту, который и рассказал, что капитан «панамца» устал дожидаться лоцманский катер, пошел навстречу ему, срезав угол вслед за рыбаками. В итоге судовладелец и страховая компания попали на аварийно-спасательные работы, которые затянулись на два дня. К счастью, дно там песчаное, корпус не пострадал.
        Капитан фрегата северян оказался не умнее «панамского». Решив, что напрямую он быстрее доберется до устья реки и, если не окажется впереди меня, то уж точно на таком расстоянии, с какого сможет расстрелять и захватить мой пароход. Наверное, подсчитывает призовые, которые сделают его богатым и счастливым. Я не сразу понял, что вражеский корабль сел на мель. Как, наверное, и капитан фрегата. На песчаную мель корпус налезает плавно, я бы даже сказал, нежно. Белоснежные паруса все еще были наполнены ветром, казалось, что фрегат продолжает лететь наперерез нам, вот только пеленг с парохода на него, до этого еле заметно менявшийся в нос, стал все быстрее меняться в корму.
        - Сидит на мели, - улыбнувшись, подсказал я старшему помощнику Уильяму Муру, который встревоженно следил за фрегатом и не понимал, что случилось, и еще раз поделился опытом: - Кратчайший путь не всегда самый быстрый.
        Старпом облегченно вздохнул, после чего, как человек, склонный к дуализму, молвил с ноткой сожаления:
        - А я уж думал…
        - Лейтенант, пальни по его парусам из бортовых пушек! - приказал я Робину Макларену, сбавив ход до малого, чтобы комендоры успели насладиться стрельбой.
        Пусть потренируются, а то начали заплывать жиром от безделья.
        «Наполеоны» стояли по две на борт. Комендоры левого борта перешли на правый, что помогать. Работали споро. Федералы попробовали отвечать нам из двух погонных шестифунтовок, но на такой дистанции их ядра не пробивали стальной корпус, отскакивали, как резиновые мячики, разве что шума много производили. Пока проходили мимо севшего на мель фрегата, мы успели сделать шесть залпов, отправив во врага двенадцать ядер и основательно подпортив ему паруса, такелаж и даже мачту. Самым удачным был второй залп. Одно из ядер подрубило грот-мачту, которая после некоторого раздумья начала клониться в нашу сторону, повисела на стоячем такелаже до нашего пятого залпа, ядра которого помогли ей принять верное решение - рухнуть. Шестой залп сорвал целехонький до той поры крюйсель. Возможно, были и человеческие жертвы, но я их не увидел. Поскольку не сомневался, что капитан фрегата смотрит в нашу сторону в подзорную трубу, сделал ему ручкой. В следующий раз мозги ему отключит не жадность, а жажда мщения.
        - Молодцы, ребята! - похвалил я комендоров. - Всем по бокалу рома!
        Через полчаса мы приблизились к самому большому из защищавших реку Мыс Страха фортов под названием Фишер на острове Лысая Голова. Его гарнизон видел представление, происходившее милях в двух с половиной, поэтому поприветствовал нас холостым выстрелом и радостными криками. К нам, как обычно, выслали десятивесельный катер, чтобы проверил, нет ли на борту врагов или запрещенных грузов, причем никто не знал, какие грузы считать таковыми. В предыдущие разы проверка начиналась с вопроса офицера прямо из катера: «Все ли у вас в порядке?» и сразу заканчивалась моим ответ: «Да». На этот раз мне пришлось рассказать, как угостили ядрами вражеский фрегат. Офицер сразу же заспешил с этой приятной новостью к коменданту форта полковнику Уильяму Лэмбу.
        Форт Фишер с июля месяца расширяют и укрепляют. Работают там пятьсот рабов, одолженных у плантаторов. Все равно большая часть полей не возделывается, отдыхает, потому что урожай удается вывезти лишь частично. Бастионы сооружают высотой девять метров. Что интересно, образцом служит Малахов курган, который штурмовали англичане и французы во время закончившейся недавно Крымской войны и оценили очень высоко. Я бывал на этом кургане дважды: школьником во время экскурсии по Крыму и курсантом во время стажировки на малом противолодочном корабле. Музей-панораму помню, а вот какие там были бастионы, хоть убей, не помню, поэтому не могу сказать, насколько успешно копировали южане.
        34
        С первого января тысяча восемьсот шестьдесят третьего года вступила в силу «Прокламация об освобождении», принятая президентом США еще четыре месяца назад. Согласно ей, рабы в штатах, которые северяне считали мятежными, становились свободными. В тех рабовладельческих штатах, которые были на стороне федералов, а такие существовали, как ни удивительно это было узнать мне, рабство не отменялось. Да и в самих северных штатах негры все еще были людьми второго сорта. Голосовать они имели только в том случае, если имели недвижимости на сумму от двухсот пятидесяти долларов. К белым такое требование не предъявлялось. Впрочем, для исполнения этой прокламации надо было, чтобы неподалеку находилась армия северян, способная защитить сбежавших рабов от погони охранников рабовладельца. В противном случае негров вешали на ближайшем дереве высоко и коротко. Если же удавалось добежать до территории, подконтрольной федералам, негры могли вступить в армию. Там им платили по десять долларов в месяц (белым солдатам - тринадцать), что для бывшего раба были фантастические деньги. Даже если сбежавший негр не вступал в
армию, он уже своим отсутствием на плантации подрывал экономическую мощь южан. С каждым днем побегов становилось все больше. С некоторых плантаций уходили сразу все рабы, убив хозяев, захватив оружие и разграбив имущество. Так что именно эта прокламация и помогла северянам победить южан, которые до этого здорово колотили противника.
        Пароход «Катрин» ошвартовался в Уилмингтоне одиннадцатого января. Жена пожаловалась мне, что рабы начали отбиваться от рук, дерзить. На следующее утро я собрал их в холле и объявил, что свободны, могут отправляться на все четыре стороны. Как ни странно, я не увидел радости на их лицах. Оно и понятно. Куда им идти без денег?! Можно, конечно, добраться на людской милости до северных штатов и устроиться на фабрику или завод, но там ведь работать надо. За двенадцать-пятнадцать долларов в месяц придется пахать десять-двенадцать часов в день с одним выходным в неделю. Это не в слугах прохлаждаться. Работящие негры мне попадались редко. Ладно, в США они могли жить на пособия, вполне приличные, особенно если настрогать несколько детей, так ведь и в нищей Африке бездельничают, существуя впроголодь. Работают только бабы и то кое-как, чтобы только прокормить детей и ленивого самца. Заметив, как смущенно переглядываются мои бывшие рабы, сказал им, что, если захотят остаться на прежних местах, будут, как и слуги-китайцы, получать по десять долларов в месяц плюс бесплатное питание и один комплект униформы в
год, а будут плохо работать или качать права - сразу вышвырну на улицу и найму других. Свободных негров и безработных белых в городе валом. Поскольку в южных штатах спрос на хлопок и табак резко упал, разорились многие мелкие плантаторы, если можно так назвать людей, которые вместе с парой рабов возделывали свои поля. Им бы самим как-нибудь прокормиться, поэтому отпустили рабов на волю.
        Том и Джозеф, явно не ожидавшие такого поворота, заскрипели извилинами, переваривая информацию. Вызывающее выражение сразу исчезло с их туповатых лиц. Все-таки раб - это результат слабоумия. Умеющий думать, нашел бы способ стать свободным.
        Слово взяла Энн, соображавшая быстрее остальных и потому, видимо, дерзившая моей жене в последние дни больше всех:
        - Мы согласны!
        Остальные дружно закивали.
        После чего жизнь в доме сразу вернулась в прежнее русло. Я уезжал утром на пристань, где мой пароход сперва разгружался, выдавая сразу, без хранения в пакгаузах, оптовым покупателям приобретенный ими товар, а потом нагружался подвозимым прямо со складов плантаторов хлопком в тюках. Плантаторы экономили на всем. Зато с грузчиками не было проблем. Желающих заработать несколько долларов хватало как среди белых, так и среди черных, и никто уже не требовал повышения зарплаты, как было до войны.
        Я теперь знал о хлопке не меньше, чем плантаторы. Оказывается, он сильно истощает почву, поэтому требует много удобрений. Благодаря войне, многие поля отдохнут. После сбора волокна надо отделить от семян. Раньше это делали вручную, а с конца восемнадцатого века - машиной. Часть семян оставляют на посев, из остальных выжимают масло. Хлопковое масло бурого цвета, запах не отталкивающий, бедняки употребляют его в пищу, но обычно из него делают мыло, смешивая с другими жирами, чтобы лучше отсаливалось и меньше впитывало воды. Жмых скармливают скоту, который производит удобрения, идущие на поля. Хлопковое волокно, в зависимости от длины, цвета (белое, желтое, кремовое), прозрачности и степени загрязненности, делят по сортам, после чего скручивают и прессуют. Само собой, я в первую очередь забирал самый длинный, белый, прозрачный и чистый. Заодно составлял карту хлопковых полей неподалеку от Уилмингтона, собирая данные об их размере, урожайности, качестве выращенного. К концу войны многие плантаторы, привыкшие жить на широкую ногу, разорятся, и можно будет за бесценок скупить их владения. На моем счете
в Банке Ливерпуля скопилась значительная сумма денег, которую надо будет во что-то вкладывать, причем в разные корзины. Выращивание хлопка - не самый плохой бизнес.
        35
        В течение тысяча восемьсот шестьдесят третьего года южане потеряли много морских портов. В первую очередь Новый Орлеан, который до войны спорил с Нью-Йорком по грузообороту. Какие-то были захвачены с моря, какие-то с суши, какие-то блокированы наглухо, как Чарльстон, где был захвачен только форт Вагнер, из-за чего под контроль попала гавань.
        Кстати, там впервые была применена шестовая мина против военного корабля. Такая мина представляла собой многокилограммовый заряд пороха с ударным взрывателем, который крепили на длинном бревне, продолжении форштевня - шпироне. Специальный облегченный паровой катер-миноноска, разделенный на несколько водонепроницаемых отсеков, потому что и сам получал повреждения, незаметно ночью подкрадывался к цели и с разгона ударялся об нее шестовой миной. Поскольку жертва получала взрыв у борта, то обзаводилась большими, часто гибельные повреждениями. Впервые такая мина была испытана год назад в России против учебной цели, о чем писали в американских газетах. У Чарльстона миноноска южан «Давид» подобралась к броненосцу северян «Нью-Айронсайд» и нанесла ему пусть не смертельные, но значительные повреждения.
        Уилмингтон теперь самый крупный и важный порт конфедератов. На грузооборот это не сильно повлияло. Желающих рискнуть судном, чтобы хорошо заработать «блокадопрорывателем», становилось всё меньше, потому что военных кораблей самых разных типов, в том числе и вооруженных торговых, в блокирующем флоте северян становилось всё больше. «Катрин» пока что могла дать фору любому вражескому пароходу, а от быстроходного парусника уйти против ветра. Другим судам это теперь удавалось редко.
        Понимая, что в один прекрасный день Уилмингтон может быть захвачен или заблокирован, я решил обзавестись приватирским патентом. Южане, как и северяне, раздавали патенты всем желающим, называя их новым красивым словом «рейдер». Правда, наши враги сначала попытались объявить рейдеров пиратами и даже захотели повесить двух капитанов, взятых в плен, но им прямо и грубо довели до сведения, что за казнь каждого будет повешен пленный старший офицер северян. После чего тяга к виселицам у федералов пропала. У южан обладатель приватирского патента обязан был отдавать властям от десяти до двадцати пяти процентов от добычи, как договоришься.
        В Уилмингтоне раздачей патентов занимался Мишель Деперрин (так американизировалась французская фамилия де Перрин) - состоятельный плантатор, мой деловой партнер. У него был довольно таки вместительный кабинет в мэрии, явно отвечающий его материальному состоянию, а не занимаемому посту. Там стоял большой стол буквой Т, один стул с высокой спинкой у короткой перекладины для хозяина кабинета и по три с каждой стороны длинной для визитеров, шкаф с новыми, неразрезанными книгами с красивыми переплетами, расставленными так, чтобы цвета менялись плавно. На стене за стулом с высокой спинкой висел на стене мастеровито написанный портрет Мишеля Деперрина-старшего, уже почившего, а на противоположной - винтовка и подсумок в центре и вокруг них десятка три негритянских скальпов, глядя на которые, приходил к мысли, что я - пошляк. Раньше эти куски кожи с черными курчавыми волосами принадлежали его рабам, не сумевшим добежать до свободы.
        Перехватив мой взгляд на скальпы, Мишель Деперрин сообщил:
        - Жена попросила убрать их из нашего дома. Говорит, что выглядят вульгарно.
        Значит, не один я - пошляк.
        - Это были самые увлекательные охоты в моей жизни! - похвастался хозяин кабинета.
        - Думаю, что так оно и есть, - согласился я таким тоном, будто никогда не охотился на людей.
        В кабинет зашел слуга-негр и, стараясь не смотреть на скальпы своих собратьев, поставил перед нами по хрустальному бокалу с красным вином, произведенным в винодельне Мишеля Деперрина. Вино очень хорошее, а по меркам Америки - так и вовсе великолепное. Виноградники посадил прадед нынешнего владельца, приехавший из Бордо, поэтому и вино напоминает французское. Они занимают на плантации примерно столько же места, сколько и хлопок, поэтому Мишель Деперрин не так сильно пострадал от введения блокады, как его соседи. Вино надо всем, и во время войны цена на него вырастает значительно. Пьяным воевать легче. Я бы даже сказал, смешнее.
        - Прекрасное вино! - искренне похвалил я, сделав глоток и погоняв вино по рту, чтобы насладиться ягодно-цветочным букетом и так же искренне приврал: - Напоминает те, что делают во Франции в районе Бержерака.
        Мишель Деперрин никогда не был на исторической родине и вряд ли знает, где находится Бержерак, что не помешало ему согласиться со мной и пообещать:
        - После войны обязательно съезжу в Бордо!
        Это обещание я слышал и до войны, но тогда исполнение каждый год намечалось на следующий год. В первый раз я даже пообещал подвезти бесплатно до Великобритании, а начиная со второго, понял, что нельзя отнимать у человека мечту.
        - Я подумал, что неплохо было бы совместить торговлю с захватом вражеских судов и получить приватирский патент, - сообщил я о цели своего визита.
        - О, быть рейдером - это сейчас модно! - восхищенно воскликнул Мишель Деперрин. - Говорят, за каждое захваченное судно северян рейдеры получают по несколько десятков тысяч долларов!
        - Эти слухи не совсем точны, - умеряю я его пыл. - Большая часть денег достается совсем не рейдерам.
        - Но и им немало, иначе бы не было так много желающих получить патент, - возражает хозяин кабинета.
        - Между получением патента и призовых - дистанция, которая оказывается непосильной для многих, - говорю я и спрашиваю: - На каких условиях вы даете патенты?
        - Залог в пять тысяч долларов и четверть из добычи, - быстро отвечает он.
        - Я слышал, что некоторым дают и за десятую часть добычи, и что-то мне подсказывает, что я вхожу в круг таких счастливцев, благодаря личным знакомствам, - с улыбкой произношу я и отпиваю вино из хрустального бокала. - Просто прелесть!
        - Да, вино прошлого года удалось на славу! - соглашается со мной Мишель Деперрин. - И еще раз да, ты в кругу счастливчиков, потому что покупаешь хлопок у нужных людей.
        - Я знаю, у кого хлопок так же хорош, как и вино, - продолжаю я обмен любезностями.
        После чего хозяин кабинета вызывает своего секретаря, приказывает ему выписать приватирский патент на мое имя и на выгодных для меня условиях, после чего мы переходим на обсуждение военной компании этого года. Приходим к единодушному выводу, что начался год очень хорошо для нашей армии, а заканчивается не очень.
        - Знакомый из Нью-Йорка написал мне, что там прокатились бунты. Горожане уклоняются от мобилизации, не хотят умирать за негров. Более того, толпы вооруженных белых разъезжали по городу на телегах и убивали всех черных, в том числе женщин и детей, а их имущество забирали себе. Один из них заявил моему знакомому: «Чтобы нас не заставляли умирать за негров, мы перебьем их в Нью-Йорке всех до одного!». Наконец-то они начали понимать, что гибнуть из-за этого скота глупо! Пора остановить войну и вернуться к тому, как было раньше, - поделился Мишель Деперрин.
        В прошлом году, когда армия южан побеждала, такая мысль не приходила емув голову. Наоборот, ратовал за то, чтобы и в северных штатах было введено рабство. Я знал, как закончится война, но высказал надежду, что будет именно так, как говорит мой собеседник.
        36
        С этим клипером под американским флагом мы встретились в проливе Святого Георга. Дул свежий западный ветер, сырой и противный, и клипер шел в полветра со скоростью узлов семь-восемь. Марселя и брамселя были разрезные, чтобы было легче с ними работать. Сейчас они мокрые и очень тяжелые. Представляю, как будут материться матросы, когда их погонят на мачты убирать паруса. Впрочем, я их ругательства не услышу.
        - Поднять флаг Конфедерации Штатов Америки! - приказал я.
        По старой привычке флаг на пароходе на ходу поднимают на грот-мачте, роль которой выполняет вторая с носа грузовая мачта, а на стоянке - на кормовом флагштоке. Это уже пятый вариант флага конфедератов за неполные три года. Первые четыре варианта представляли собой три горизонтальные полосы одинаковой ширины - красную, белую, красную - и синий квадрат в левом верхнем углу в ширину двух верхних полос, на котором сперва было семь (по количеству примкнувших штатов) белых пятиконечных звездочек, расположенных по кругу. Квадрат напомнил мне флаг Евросоюза с полинявшими звездочками. Во втором варианте звездочек стало девять, в третьем - одиннадцать, в четвертом - тринадцать, на одну больше, чем на флаге ЕС. С мая тысяча восемьсот шестьдесят третьего года фон стал белым, а квадрат в левом верхнем углу - красным. Квадрат перечеркнут синим андреевским крестом, на каждой перекладине которого по три белых звездочки и тринадцатая в месте пересечения.
        - Комендорам по местам стоять, к бою приготовиться! - последовала вторая моя команда.
        Подчиненные лейтенанта Робина Макларена побежали к своим пушкам, а сам он поднялся на мостик.
        - Из погонных ударь по верхним парусам. Если не остановятся, повтори, а потом добавь из бортовых картечью, - проинструктировал его.
        Лейтенант сам навел погонные пушки. К тому времени дистанция между судами была пара кабельтовых. Пушки выстрелили одновременно. Шестигранные снаряды, протяжно воя, будто за ними гнались черти или сами были чертями, мигом добрались до цели и сорвали обе части разрезанных марселей с фок-мачты и грот-мачты.
        На клипере, который имел скромное название «Превосходство», намек поняли. Первым делом спустили флаг Соединенных Штатов Америки, а затем на мачты полезли матросы, чтобы убрать паруса. Судно проскочило мимо нас, теряя ход. Я развернул пароход и догнал его.
        - Отправляйся на клипер с пятью вооруженными матросами. Капитана и помощников переправишь сюда. Остальным объявишь, что, если будут хорошо себя вести, в Ливерпуле их отпустят на все четыре стороны. Развернешь клипер и поведешь в порт, поставишь на якорь на рейде, - приказал я старшему помощнику Уильяму Муру. - Я буду идти рядом. Если что, посигналишь, пришлю подмогу. И помни, призовые превысят твой годовой оклад.
        Война на море стала другой. Нынешние торговые моряки плохо знают, что такое призовые. Да и военным они перепадают не так часто, как в мою предыдущую эпоху. Зато суда стали больше, что увеличивало призовые.
        Капитаном клипера «Превосходство» был пятидесятидвухлетний сутулый мужичок, похожий на зажиточного фермера. Его румянощекое лицо прямо таки излучало радость от занятия тяжелым физическим трудом на свежем воздухе.
        - Почему вы на нас напали?! - спросил он не возмущенно, а удивленно, и это была не игра или очень талантливая игра.
        - Вы разве не знаете, что наши страны воюют?! - иронично осведомился я.
        - Какие страны?! Мы - одна страна! - не поверил бывший капитан клипера.
        - Ваш президент так не считает, - возразил я. - Поэтому ваше судно становится моим призом. Приватирский патент у меня есть, могу показать.
        - Есть, так есть, - отмахнулся он и молвил с сожалением: - Надо было выйти из порта раньше, но не захотел идти проливом ночью.
        - Как по мне, вы всё правильно сделали, - с улыбкой произнес я. - Покажите документы на груз.
        Клипер вез бронзовые гладкоствольные гаубицы, восемнадцать двенадцатифунтовых «Наполеонов» и по дюжине двадцатичетырехфунтовок и тридцатидвухфунтовок, а все остальное место в трюме занимали так называемые предметы роскоши, в первую очередь дорогие шерстяные английские ткани. Продать груз по закупочным ценам не получится, но даже со скидкой на двадцать процентов груз тянул тысяч на сорок долларов. Плюс сам клипер водоизмещением тысяча двести восемнадцать тонн, построенный всего три года назад, стоил около шестидесяти тысяч. Две трети полагались мне, как судовладельцу и снабженцу, и пять долей из оставшейся трети, как капитану. Старпом получал три доли, два помощника, механик и лейтенант Робин Макларен - по две, боцман - полторы, комендоры, кочегары и опытные матросы - по одной с четвертью, обычные матросы и кок - по одной, а юнги и стюарды, обслуживающие капитана и кают-компанию - по полдоли.
        Реализацию приза я поручил компании «Стоктон и сыновья», у которой был в аренде мой клипер «Сюрприз». Заправлял в ней Авель Стоктон, старший сын Моисея Стоктона, основателя компании, почившего лет пять назад. Они были коренными англичанами, пуританами, поэтому все члены семьи имели библейские имена. С библейскими заповедями отношения были сложнее. Как минимум две из них, «не укради» и «не убий», соблюдали по ситуации. Пуритане всегда отличались рациональным подходом ко всему, включая религию. Компания занимала второй этаж, надстроенный над длинным пакгаузом в порту Ливерпуль. Меня не покидала уверенность, что видел это здание в двадцать первом веке, только без вывески с названием компании во всю стену над входной дверью, к которой вела металлическая лестница в три пролета. Кабинет был довольно скромных размеров и с тяжелой дубовой мебелью, старой, будто привезенной со свалки мусора, куда была выброшена из богатого дома. Вместо стульев табуреты с заеложенными сиденьями. Моя задница за последние годы отвыкла от таких, поэтому старался не задерживаться в кабинете надолго.
        - Я хочу, чтобы вы выступили посредником в покупке клипера. Мне, как захватившему приз, запрещено участвовать в торгах. Есть подозрение, что судно и груз поделят по-тихому за гроши между своими, - высказал я предположение.
        - Нет, что вы, у нас тут все строго по закону… - малость стушевавшись, начал Авель Стоктон.
        Эта фраза навела меня на мысль, что он собирался побыть одним из «своих».
        - Я даже не сомневаюсь, - улыбнувшись, согласился с ним. - Поэтому предлагаю вам поучаствовать в аукционах от своего имени и на мои деньги. Куплю я - хорошо, перебьют мою цену - тоже неплохо, призовые окажутся выше. В случае моей победы на аукционе, клипер передам вам в аренду, а груз, кроме пушек, увезу следующим рейсом. Комиссионные обговорим по каждой позиции отдельно. Если не хотите, найду другого посредника.
        Авель Стоктон быстро подсчитал, что выгода от посредничества будет меньше, зато верной, поэтому без сожаления предал своих подельников, собиравшихся общипать залетного янки.
        Поскольку выяснилось, что у меня слишком маленький экипаж для рейдера, завербовал в Ливерпуле дюжину английских военных матросов и унтер-офицера, чтобы совсем не обленились. Соединенное королевство, победив Китай во Второй опиумной войне, наслаждалось миром и подыскивало очередную слабую жертву, поэтому не нуждалось в большом флоте. В стране и так была высокая безработица, а тут еще высвободилось несколько тысяч рук. Кое-кто отправился воевать за северян, потому что, судя по английским газетам, на море они побеждали и брали богатые призы, но большая часть устроилась на рейдеры южан за малую зарплату и призовые. Кстати, самый добычливый пароход-рейдер южан «Алабама» был построен в Ливерпуле. Англичане, громче всех поддерживая отмену рабства, втихаря перегнали его под охраной двух своих военных кораблей к Азорским островам, там оснастили, как рейдера, и передали вместе с экипажем капитану конфедератов Рафаэлю Сэммсу. Южане нанимали английских моряков с удовольствием. В южных штатах хороших моряков было мало. До войны на американских судах трудились в основном выходцы из северных штатов. «Алабама»
нагрузилась в Африке «черной костью» и повезла ее плантаторам, уничтожая по пути торговые суда северян. Мысль продать призовое судно и заработать на этом не приходила, видимо, в голову благородному рабовладельцу.
        37
        В Уилмингтоне я узнал из газет, что семнадцатого февраля тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года произошла первая атака подводной лодки надводного корабля. Атаковала подводная лодка конфедератов «Ханли», а жертвой стал двенадцатипушечный паровой шлюп федералов «Хаусатоник» водоизмещением тысяча двести сорок тонн, стоявший на рейде Чарльстона, осуществляя морскую блокаду. Экипаж лодки состоял из восьми человек: лейтенанта-командира, который располагался в носовой части, за балластной цистерной, и поворачивал штурвал и горизонтальные рули, и семи матросов, которые сидели на длинной скамье и крутили коленчатый вал, вращая винт. Использовалась шестовая мина из дымного пороха весом девяносто фунтов (сорок один килограмм), закрепленная на деревянном шпироне длиной двадцать два фута (шесть метров семьдесят сантиметров). Атака прошла успешнее, чем предполагали: затонули оба. Нынешние подводники не знали, что под водой ударная волна сильнее, чем над ней. Шлюп получил дыру ниже ватерлинии и затонул в течение пяти минут, потеряв пять членов экипажа, а подлодка расползлась по швам в прямом смысле слова и
пошла ко дну вместе со всеми. Так скоро и до торпед доживу!
        Торпеды бы не помешали моему пароходу. На этот раз мы прорвались в реку мыс Страха, потеряв одного матроса. Этот придурок курил трубку на баке, когда по нам выстрелил из двух носовых нарезных пушек броненосец северян, мимо которого, медлительного и неповоротливо, мы проскакивали на полном ходу. Один снаряд прошел выше, а второй попал в брашпиль, выбил несколько осколков, поразивших курильщика. Во второй раз взяли ниже, чтобы попасть в борт у ватерлинии, но неправильно рассчитали дистанцию, и оба снаряда метров за сто от нас отправились мерять глубину.
        В обратную сторону я прорывал блокаду ночью. В светлое время суток спустились к форту Фишер, встали там на якорь. Он достаточно высок, чтобы спрятать «Катрин» от вражеских кораблей, разве что верхушки грузовых мачт будут видны. Со стороны океана форт возвышается на двенадцать метров. В нем шестьдесят два орудия разного калибра, включая десятидюймовки, и две с половиной тысячи солдат, свой госпиталь и телеграф. Вражеские корабли стараются держаться подальше от форта.
        Я приказал спустить четырехвесельную лодку. Два матроса сели на весла, сам - на руль. У ног поставил шлюпочный магнитный компас в металлическом кожухе и с пеленгатором.
        - Вперед, ребята! - подогнал я.
        Матросы налегли на весла. Мутная речная вода подгоняла нас. Обогнув мыс Страха, легли в дрейф. Я установил на носовую банку магнитный компас и принялся пеленговать корабли, блокирующие выход в море. В Мексиканском заливе держится всего один порт Мобил в штате Алабама. На побережье Атлантического океана - Уилмингтон и несколько маленьких, спрятавшихся за Внешними отмелями. Большая часть флота северян сейчас здесь, возле устья реки Мыс Страха. Я насчитал четырнадцать кораблей: два паровых броненосца, пять торговых пароходов, вооруженных для рейдерства, два парусных фрегата, один корвет и четыре шлюпа. Парусники стояли южнее устья, на ветре, который сейчас дул с юго-запада, а пароходы - цепью севернее. Я засек пеленга, прикинул расстояние до каждого, нанес на карту. Получилась кривая линия, выгнутая в сторону океана.
        - Возвращаемся, парни! - приказал я.
        Они гребут, сидя ко мне лицом, и смотрят, как я колдую над картой. От того, как правильно наколдую, зависит их ближайшее будущее. С экипажами «блокадопрорывателей» обращаются, конечно, лучше, чем с вражескими солдатами, но рядовые обязательно получат по морде, причем не только кулаками, но и прикладами, и оберут их до нитки. С офицерами рукоприкладства не будет, но многих ценных вещей тоже не досчитаются. Плюс все останутся без доходного промысла.
        Около полуночи я приказываю выбирать якорь. Ветер стих. Звуки звучат резче и громче. Мне кажется, что пыхтение парового брашпиля и лязганье железной якорь-цепи слышны не только в форте Фишер, но и всем кораблям блокирующей эскадры.
        - Якорь чист! - докладывает боцман.
        - Обе машины самый малый вперед! - отдаю я приказ старпому Уильяму Муру, а потом кричу боцману: - Когда закрепишь якорь, обойди помещения и убедись, что всё затемнено!
        - Слушаюсь, сэр! - доносится с бака.
        Оба винта начинают вращение. В ходовой рубке из-за приглушенного гула паровых двигателей я не слышу работу винтов, но наверняка они издают звуки. Интересно было бы знать, на каком расстоянии тихой ночью слышен отчетливо звук винтов? Сейчас выясним это экспериментальным путем.
        Луна зашла. Стало темно, как подмышкой у негра. В ходовой рубке только один источник света - маленькая керосиновая лампа с плотным абажуром. Она тонким рассеянным лучиком подсвечивающая магнитный компас. Я стою у лобового иллюминатора и пялюсь на огни в фортах Касуэлл и Фишер, которые теперь видны четче. Ориентируясь по ним, веду пароход на прорыв блокады. Усилившееся покачивание парохода сообщает, что первой цели - выйти в океан - достигли. Я приказываю рулевому взять немного левее, чтобы не поджиматься к прибережным мелям. На мостике становится так тихо, что слышно, как поскрипывает штурвал. Мне так не хватает радиолокатора, что время от времени смотрю в левый передний угол ходовой рубки, где обычно ставили его. Сколько я бы сейчас отдал за то, чтобы там было зеленоватое свечение экрана с бегающим светлым радиусом, который, проходя, наливает яркостью картинку, а потом она медленно затухает и опять вспыхивает, немного изменившись. Электродвигатели уже есть, правда, их пока используют для развлечения публики на ярмарках.
        Я выхожу на крыло мостика. С трудом различаю на главной палубе готовые к стрельбе пушки, возле которых группками стоят комендоры и тихо переговариваются. Я улавливаю обрывки фраз, из которых делаю вывод, что комендорам очень хочется стрельнуть в кого-нибудь. За годы странствий по эпохам я сделал вывод, что войны случаются потому, что многим мужчинам хочется повоевать. Инстинкт, понимаешь! И футболом его не приглушишь, даже если после матча подраться или погромить магазины неподалеку от стадиона. По мере удаления от стадиона желание громить затихает само собой.
        Этот парусник мы заметили слишком поздно, когда оказались на расстоянии менее кабельтова от него. На нем не горело ни одного огня. Подозреваю, что северяне знали о грядущем нашем прорыве. Нет, мы не впилились в его борт, успели отвернуть, подрезать корму. На вражеском корабле узнали о нас раньше. Наверное, по звуку винтов, движения парохода. Выстрелили из двух ретирадных пушек. Две яркие вспышки осветили широкую корму. Упреждение враги выбрали неверное, поэтому оба ядра просвистели у нас за кормой.
        - Огонь залпом на выстрелы! - прокричал я комендорам на главной палубе.
        Мои тоже промазали. Я не огорчился, потому что приказал стрелять не для того, чтобы попали и отомстили, а чтобы ввести противника в заблуждение. Вспышки двух наших пушек осветили часть парохода, показали северянам, куда мы идем. Туда и будут стрелять.
        - Полборта лево! - приказываю я.
        «Катрин», как послушная жена, резво поворачивает влево. Теперь мы идем не на юго-юго-запад, а на северо-запад, поближе к паровым кораблям федералов. В ту сторону, по своим, парусники стрелять не будут. Они лупят в темноту, туда, где мы, по их мнению, должны находиться. На всех кораблях противника появляются огни. Некоторые зажгли, чтобы подсветить комендорам, некоторые - чтобы попытаться увидеть нас. Прожекторов в том смысле слова, который вкладываю я, пока что нет. Есть яркие фонари с отражателями. Их направляют в ту же сторону, в какую стреляют пушки парусников. Посветили бы градусов на пятнадцать-двадцать правее, увидели бы нас. Впрочем, дистанция между нами увеличивается быстро. Пока повернут фонарь, «Катрин» уже будет вне зоны света.
        38
        Я повел пароход севернее обычного маршрута, надеясь захватить приз. Океан оказался слишком большим. Наверное, навстречу нам шло немало судов северян, но заметили только одно и то на кормовом курсовом углу, я не захотел возвращаться. Позже пожалел об этом, и оказалось, что зря. Пролив Святого Георга в очередной раз оказался удачным для меня.
        Это был одновинтовой пароход водоизмещением тысяча семьсот восемьдесят тонн под названием «Манхеттен». Паровому двигателю помогали два триселя на мачтах, одна из которых стояла перед надстройкой, расположенной примерно по центру, вторая - позади. Оба паруса были закопченные. Сейчас ветер относил черный дым из трубы на задний трисель. Снаряд из нашей погонной пушки сорвал передний парус и отшвырнул к надстройке, но сам не зацепил ее. Я предупредил Робина Макларена, что наша собственность не должна пострадать, иначе потеряет в цене. Будем надеяться, что лейтенант - очень меткий стрелок и именно так и задумывал. На «Манхеттене» дали задний ход, чтобы побыстрее остановиться, и на навигационной палубе, как в будущем станут называть крышу надстройки, появился матрос с куском белой материи и замахал ею в воздухе так отчаянно, точно собирался разогнать низкие серые облака. На полную остановку пароходу потребовалось больше мили. Мы догнали его и легли в дрейф неподалеку. На этот раз я отправил командиром призовой партии третьего помощника капитана, у которого стаж плавания на пароходах больше, чем на
парусниках.
        Капитаном «Манхеттена» был важный тип лет тридцати двух, обладатель густых черных бакенбардов, которые доходили до узкого подбородка и делали его лошадиное лицо более пропорциональным. Одет он был в черные шерстяные фрак, жилетку и брюки с золотым кантом по бокам, белые рубаху со стоячим воротником, шейный платок и чулки, а на ногах - черные туфли с маленькими золотистыми металлическими овалами на подъемах. Наверное, решил, что приглашают его на бал или торжественное мероприятие.
        - Надеюсь, у вас есть приватирский патент? - спросил он первым делом.
        - Конечно, - подтвердил я, - и даже опробованный на клипере «Превосходство».
        Услышав это название, капитан «Манхеттена» скривился. Посмотрев документы на груз, я понял, почему. В трюме парохода лежали те самые пушки с клипера, которые я не стал покупать, потому что на них не наваришь так много, как на тканях или других предметах роскоши.
        Компанию «Стоктон и сыновья» пароход не заинтересовал. Точнее, брать его в аренду не хотели, но согласны были купить за разумную цену, которая составляла, по их мнению, две трети от, по моему мнению, реальной. Я поставил планку в три четверти цены, после чего позволял им купить для себя. Мне этот тихоходный пароход тоже был сейчас ни к чему. Его выгодно гонять на линии Европа-Северная Америка, но после войны. Я готов был забрать груз, кроме, конечно, пушек. Может, еще раз удачу принесут?!
        В пакгаузах меня ждали грузы с клипера, купленные на аукционе. За призовое судно и содержимое его трюма, после вычета доли государства, расходов на аукцион и портовые сборы, накапало восемьдесят девять тысяч двести долларов. Мои две трети плюс капитанская доля ушли на покупку клипера и груза, даже доплатить пришлось. На долю обычного матроса получилось четыреста пятьдесят семь долларов сорок три цента. За такие деньги можно купить домик в рабочем квартале Нью-Йорка или квартиру поближе к центру. За пароход «Манхеттен» и его груз должны получить еще больше. Пиратство, как бы оно ни называлось - очень доходный бизнес во все времена.
        39
        В конце июня пароход «Катрин» стоял в порту Ливерпуль под выгрузкой. Утром я зашел в контору «Стоктон и сыновья», чтобы решить судьбу захваченного нами трехмачтового барка «Чертовка» под флагом США. Меня это судно не заинтересовало, но готов был купить его и передать в аренду.
        - Читал газету? - после обмена приветствиями спросил меня Авель Стоктон.
        У меня пока нет дурной привычки читать по утрам газеты. Это помогает оптимистичнее смотреть на жизнь.
        - И что там интересного? - задал я встречный вопрос.
        - Семнадцатого июня возле Шербура американский паровой корвет «Кирсардж» потопил ваш рейдер «Алабама», который зашел в этот порт на ремонт. Экипаж подобрала наша яхта «Шотландская борзая», в плен не попали, - рассказал Авель Стоктон и подтолкнул по столу ко мне газету - местный «Гальюн Таймс».
        Я не стал ее читать. Мне хватит и самого факта гибели грозного рейдера южан. На счету «Алабамы» почти семь десятков побед, причем более пятидесяти призов тупо затопили, но и тех, что додумались продать, должно хватить членам экипажа, чтобы достойно встретить старость.
        - Когда-нибудь это должно было случиться, - без эмоций произношу я.
        - Да, судьба рейдеров в наше время предсказуема, - соглашается Авель Стоктон, неправильно поняв смысл моих слов.
        Я имел в виду, что пароход, построенный англичанами, долго бегать от североамериканских не сможет. Англичане никогда не славились, как искусные корабелы, предпочитали копировать французов, а теперь последних на этом поприще, особенно в строительстве клиперов и пароходов, потеснили североамериканцы.
        - Странно, что французы разрешили напасть на корабль, стоявший в их порту, - удивился я.
        - Они не разрешали. Капитан Рафаэль Сэммс принял вызов американцев и вывел «Алабаму» в море. Сражение наблюдали с берега многочисленные зрители. Дрался капитан отважно, но был ранен, - просветил меня Авель Стоктон таким тоном, будто сам был один из зевак.
        Понты подвели капитана Рафаэля Сэммса. Захотелось покрасоваться перед толпой. На войне чаще всего гибнут после слов: «Смотрите, какой я герой!». Нет бы дождаться плохой погоды, когда вражеский корвет отойдет от порта, и проскочить незаметно, так поперся меряться членами. Намерялся. Теперь, наверное, в госпитале. Подозреваю, что Рафаэль Сэммс из патриотов, а это, как один из вариантов нарциссизма, не лечится.
        - Я захватил барк водоизмещением шестьсот пятьдесят тонн с полным трюмом хлопка из порта Нью-Орлеан, - ставлю в известность главу компании «Стоктон и сыновья». - Он вам нужен?
        - Без хлопка - нет! - радостно отвечает Авель Стоктон, точно давно уже ждал возможности отказаться от моего предложения - и вот случилось. - Для дальних перевозок он медленен, а для местных - великоват.
        - Я уверен, что не все так считают. Найдется на него покупатель, - говорю я.
        - Скорее всего, бывший судовладелец или его страховая компания, - предполагает он. - «Манхеттен» купила американская страховая компания, в которой был застрахован пароход. По слухам, сэкономили двенадцать процентов.
        - Поторгуйтесь и за барк, чтобы сэкономили не больше пятнадцати процентов, - предлагаю я.
        - Груз, как понимаю, не интересует? - спрашивает Авель Стоктон.
        - Зачем он мне?! - отказываюсь я. - Поторгуйтесь немного, чтобы раззадорить мануфактурщиков, но если между собой начнут рубиться, не встревайте.
        У английских производителей хлопковых тканей острая нехватка сырья. Основные поставки хлопка раньше шли из южных штатов. Теперь там, во-первых, резко упало производство из-за бегства рабов; во-вторых, многие порты южан блокированы; в-третьих, федералы пытаются наладить вывоз сырья из захваченных портов, но рейдеры конфедератов мешают этому. Судно с хлопком, захваченное в Мексиканском заливе или у Восточного побережья, вести в Европу долго и стрёмно, на месте груз, а часто и судно, продать некому, так что приз сжигают или топят.
        40
        Я познакомился с Самантой Брук в универсальном магазине, которые теперь есть в каждом большом городе. В Ливерпуле их несколько. Этот был ближним к пирсу, возле которого стоял под выгрузкой мой пароход, занимал три этажа. На каждом этаже по несколько отделов. На первом этаже продавалось дорогое для мужчин, на втором - дорогое женское, а на третьем - дешевое для обоих полов. Продавцами на первом этаже были молодые и красивые девушки. Как с этим обстояло на втором и третьем - не знаю. Я зашел прикупить кое-что из одежды для себя. Костюмы и верхние платья сейчас принято шить у портного, а вот все остальное можно купить и в магазине. Само собой, бедные шьют себе сами. Саманта Брук продавала дорогие мужские рубашки. Ее отдел был первым от входной двери. Как призналась позже, ей пришлось дать на лапу управляющему, чтобы получить это место. На первом этаже девушки торговали не столько одеждой и аксессуарами, сколько собой. В их кругах постоянно циркулировали истории о богачах, которые женились на простых продавщицах. Вот так зашли в магазин за рубашкой или запонками - и женились. Сколько живу в этой эпохе
и сколько перевидал богачей, но ни один из них не был женат на продавщице из универсального магазина. В моем кругу я был единственным, кто женился на девушке из бедной семьи. Впрочем, к моменту замужества Катрин была уже из богатой семьи. Зато знаю много случаев, когда молоденькие продавщицы становились содержанками старых богачей.
        - В этом отделе продаются лучшие товары, которые только можно приобрести в нашем городе! - быстро произнесла Саманта Брук, когда я притормозил возле ее отдела, подумав, а не купить ли пару шелковых рубашек?
        Я глянул на девушку - и забыл про рубашки. Вот бывает так иногда: увидел и понял, что искал ее всю жизнь. Не всю мою многосерийную, конечно, но ту, что коротаю в этой эпохе. И Саманта почувствовала что-то подобное, потому что женщина в таких случаях плывет за мужчиной. Даже если не знает пока, стоит ли за ним плыть? Самое забавное, что я не видел, во что она одета. То есть, одежда на девушке присутствовала, но мне было не важно, какая. Это на заметку дамам, которые уверены, что залогом нужной встречи является красивая одежда.
        - В этом отделе работает самая красивая девушка в городе и даже во всей Англии! - искренне выпалил я, обрадовав ее безмерно.
        Представившись и узнав ее имя, я предложил:
        - Представь, что ты пришла сюда с любимым мужчиной. Что именно ты бы купила ему?
        Она бы купила дюжину рубашек из разных тканей. Не поверите, но половина относилась к категории не самых дорогих. Я принял ее выбор. Заодно купил к ним запонки и галстуки, которые по нынешней моде завязывались бантом. В общем, магазин не прогадал, поставив Саманту Брук именно в этот отдел. Покупки завернули в плотную бумагу и перевязали красной лентой, под которую я засунул свою визитку и объяснил мальчику-курьеру, дав шиллинг на чай, куда доставить пакет.
        - Ты капитан? - полюбопытствовала девушка.
        - Судовладелец, - ответил я. - У меня три судна. По случаю войны, капитаню на одном из них.
        - Ах, да, у вас же там война! - припомнила Саманта Брук.
        - Которая помогает мне стать еще богаче, - проинформировал я.
        Об американцах уже сложилось мнение, которое без изменений доживет до двадцать первого века, что они - богатое туповатое хамье. Каждая нация в этой характеристике делают акцент на одном из трех слов. Западноевропейцы выбирают первое. Русские - второе. Китайцы - третье. И только арабы пытаются разорваться на три части. Поскольку я теперь числюсь стопроцентным янки, англичанка должна простить мне второй и третий пункты.
        - До скольких ты работаешь? - спросил я.
        - Наш магазин закрывается в семь, - ответила она.
        - Я заеду за тобой, поужинаем в хорошем ресторане, - поставил ее в известность и сразу ушел, чтобы сдуру не отказалась.
        Предполагаю, что время до закрытия магазина Саманта Брук потратила на прихорашивание. Мне даже показалось, что кое-что изменилось в ее одежде, только не мог вспомнить, что именно, и добавилась черная шляпка с вуалью - щитом грешниц. Со временем вуаль в этой роли заменят солнцезащитные очки. Повез девушку в ресторан «Париж», в котором был отличный шеф-повар из Франции. Английская кухня, обогатившись блюдами из индийской, точнее, взяв лишь карри - сухую смесь специй на основе куркума, решила больше не делать резких движений, чтобы не исчезнуть бесследно. Это они зря беспокоились. Скоро янки доведут английскую кухню до совершенства - гамбургер, чипсы, кола - и в принудительном порядке постараются привить всему человечеству. Чем это закончится, я не застал, но было большое подозрение, что китайская кухня окажется заразнее, хотя бы потому, что у нее больше адептов.
        Я приехал на двуконном кэбе, нанятом на весь вечер. С десяток молодых продавщиц универсального магазина странным образом оказались на улице именно в тот момент, когда я помогал Саманте Брук сесть в кэб. Вот так рождаются легенды о богачах, которые женятся на продавщицах.
        В ресторане девушка чувствовала себя расковано, хотя, уверен, в заведении такого уровня была впервые. Может быть, не боялась рядом с янки сделать оплошность и потому не делала. Шампанское и тонкие блюда помогли ей спокойно выслушать мое предложение.
        - Я женат, поэтому предлагаю стать моей любовницей. Сниму для тебя дом, найму служанку, дам денег на жизнь более достойную, чем ведешь сейчас. В Ливерпуле я бываю наездами. Эти дни будешь проводить со мной. Всё остальное время занимайся, чем заблагорассудится, кроме, конечно, романов с другими, - четко и конкретно выложил я.
        - Я бы хотела пойти учиться, - даже не подумав ломаться, произнесла Саманта.
        - Кем хочешь стать? - поинтересовался я.
        - Актрисой, - ответила она.
        Не стал ей объяснять, что каждая женщина - немного актриса, а каждая актриса - немного женщина. Что-то мне подсказывало, что Саманте повезет - эта мечта не расстанется с ней до смерти.
        - Оплачу учебу, - согласился я.
        После ужина мы поехали в чистую и недорогую, расположенную неподалеку от порта, что уже само по себе характеризовало ее, гостиницу «Бригантина». Меня немного удивила вера Саманты в мою честность. Не сказал бы, что у янки когда-либо была репутация честных людей. Может быть, заждалась принца на белом коне, потому что ей уже под двадцать, а, скорее, целомудрие является излишним достоинством для актрисы. В гостинице нас зарегистрировали, как супругов Хоуп. То, что семейная пара путешествует без багажа, не смутило портье - пожилого мужчину с невозмутимым широким лицом и круглыми совиными глазами, которые, как мне показалось, смотрели на триста шестьдесят градусов.
        - Пять шиллингов за ночь. Деньги вперед, - потребовал он.
        Я дал ему шесть и шестипенсовик мальчику, который проводил нас до номера, все время пытаясь заглянуть даме под вуаль. С возрастом поймет, что интереснее заглядывать под юбку.
        В последние лет сто пятьдесят женская мода тратила свои усилия не столько на фасоны платьев, сколько на нижнее белье, которое к середине двадцатого века достигло своего пика, а потом покатилось в обратном направлении. Если раньше, чтобы раздеть женщину, достаточно было стянуть с нее платье и нижнюю рубаху, а в будущем всего лишь сдвинуть вертикальную полоску стрингов, то теперь надо было попыхтеть. Платье было с кринолином - овальными обручами, в данном случае из ивовых прутьев, которые придавали нижней части форму. Мода сделала виток и опять вернулась к обручам. Дальше были льняная кофточка на корсет и длинная нижняя юбка с кружевами понизу. Корсет зашнуровывался сзади. На служанку у Саманты вряд ли были деньги. Наверное, жила с подружкой, помогали друг другу одеться. Панталоны были до середины икр и с кружевами везде, где только можно. Штанины в промежности не сшиты, потому что панталоны заправляются под корсет и затягиваются, просто так не снимешь. Черные чулки снимать не стал. Подчеркивая белизну тела, они добавляли даме сексуальности, как и темные волосы на лобке.
        Когда я положил руку на ее грудь с бледно-розовым соском, небольшую и упругую, девушка сжала ее своей рукой, задержала, давая себе время на то, чтобы подготовиться к предстоящему. Наверное, ждет не самое приятное продолжение. Ей ведь, согласно нынешним представлениям об отношении полов, столько лет вбивали в красивую голову, что секс служит только для удовлетворения мужчин, а женщины берут их за вставшие члены и ведут в нужном направлении. Сейчас она узнает, что всё как раз наоборот. Не всегда и не со всеми, но ей-то повезло. Впрочем, женщины в обоих случаях в выигрыше.
        Я высвобождаю свою руку, веду ее над телом девушки так, чтобы не касалась кожи, но между ними создавался наэлектризованный слой, немного лоскотный. Осторожно запускаю раздвинутые пальцы в пушистую растительность на лобке. Затем медленно протискиваю их между плотно сжатыми ногами, твердыми от напряжения и теплыми. Указательным и средним пальцами сжимаю губки над клитором, нежно треплю их, пока Саманта не расслабляется, доверившись мне, и раздвигает ноги. Продолжая работать рукой, я целую ее лицо, шею, грудь. Когда первый раз обхватываю губами набрякший сосок и как бы сдаиваю его, девушка вскрикивает удивленно и радостно. После чего расслабляется окончательно, позволяет делать с ней, что захочу, поощряя вскриками, которые становятся всё громче и утробнее, с низкими нотками.
        Я становлюсь на колени между ее ног, которые беру за бедра и поднимаю, раздвигая. Тонкие лодыжки в черных чулках ложатся на мои плечи. Я смотрю на красивое женское личико с зажмуренными глазами, на приоткрытый ротик с поблескивающими от слюны белыми зубками, маленькими и острыми, на тонкую шею, на которой слева бьется синеватая жилка, на груди, похожие на два конуса с розовыми вершинками, которые поднимаются часто, в такт ускоренному дыханию, на плоский живот, на темные густые волосы на лобке, примятые, словно их сваляли, на срамные губки, алые и влажные. Медленно ввожу между ними, наблюдая, как напрягается живот и застывает на вдохе грудь, как трепещут ресницы, подергиваются щеки, шевелятся губы, словно пытаются не выпустить изо рта что-то очень сладкое. Саманта медленно выдыхает, а потом начинает постанывать в такт моим фрикциям.
        Кончает долго, изгибаясь при этом всем телом, из-за чего напоминает ползущую на месте гусеницу, и издавая звуки, напоминающие плачь. Выгнувшись в последний раз, замирает в такой позе на несколько секунд, а затем опускается плавно, будто невесомая. Затихает расслабленная, но стоит мне пошевелится, Саманта вздрагивает и сладостно дергается в следующем оргазме, не таком ярком, как предыдущие. Я ложусь обессиленный рядом. Ее рука, горячая и влажная, находит мою, подносит к своим губам и начинает целовать медленно, словно растягивает удовольствие. Я чувствую на ладони ее мокрые губы и кончик горячего язычка между ними. Дотрагиваюсь подушечками пальцев к горячей щеке с бархатистой кожей, поглаживаю, едва касаясь, нежными короткими движениями. По щеке стекает теплая слеза. Саманта всхлипывает, прижимается лицом в моей груди и начинает плакать бурно, взахлеб. В переводе на мужской язык это значит, что результат превзошел ее самые смелые ожидания.
        - Тебе надо быть утром в магазине? - спросил я перед сном.
        - Надеюсь, уже нет, - промурлыкала Саманта. - Я предупредила, что могу не прийти. Замену мне найдут без проблем. На место в этом отделе очередь.
        Утром я все-таки завез ее в магазин, чтобы прибарахлилась. Если товарки не завидуют твоему счастья, это уже не счастье. Оставив Саманту повышать продажи на втором этаже в отделах дорогой женской одежды, где с капризными богатыми дамами работают новички и провинившиеся, а сам поехал подыскивать гнездышко для молодой содержанки. Выбрал тихий район неподалеку от порта, чтобы не далеко было ездить.
        - На нашей улице не живет ни одной ирландской семьи! - заверила меня хозяйка небольшого двухэтажного дома с двумя спальнями на втором этаже и миниатюрным садиком, в котором поместились аж три куста персидской сирени.
        По мнению ливерпульцев, ирландцы понаехали в их город. Говорят, сейчас уроженцы Изумрудного острова составляют примерно треть населения Ливерпуля. Вспомнил, как через полтора века они будут вместе отбиваться от мусульман. Кстати, в предыдущие разы понаехавшие на остров Британия становились его правителями.
        - Я могу вам порекомендовать хорошую служанку, - предложила хозяйка дома, когда я заплатил за его аренду на год вперед.
        - Ирландку? - спросил я.
        - Конечно! Наши девушки служанками не работают! - гордо заявила она.
        Я тоже заметил, что англичанки выбирают работу почище во всех отношениях.
        Вернувшись в магазин, забрал Саманту Брук с покупками. Точнее, большую гору свертков и маленькую девушку при них. Ее обновки обошлись мне почти в сто шесть фунтов стерлингов. Месячная зарплата опытного продавца в магазине в тридцать пять раз меньше. Зато товарки Саманты ближайшие дни будут рыдать от зависти и проситься перевести их в отдел мужских рубашек.
        41
        У Восточного побережья США шторм с севера. Волны высотой метров семь и со взлохмаченными, белыми верхушками поднимаются одна за другой и бьют в правую скулу парохода «Катрин». Мы приближаемся к устью реки Мыс Страха с юга. Почти неделю ждали южнее удобную возможность. Проскочить мимо кораблей федералов становится всё труднее. Их не стало больше, но набрались опыта. Первую попытку я предпринял сходу, зайдя ночью с востока. Сперва все шло хорошо. Ориентируясь по огням береговых фортов, я вел пароход малым ходом к устью реки. Оставалось миль пять, когда справа по борту на стоящем на якоре паруснике загорелся мощный фонарь, направленный в нашу сторону. Вряд ли нас видели отчетливо, но залп дали, и один снаряд угодил в борт выше ватерлинии. Не опасное повреждение, да только впереди зажглись еще два фонаря, причем на пароходах. Мимо них не получится проскочить с минимальными потерями. Я решил не рисковать, лег на обратный курс, получив второй снаряд, влетевший в матросский кубрик на баке и убивший четырех человек, отдыхавших после вахты. С началом шторма корабли блокады ушли в океан, подальше от берега.
Уверены, что в такую погоду в этих сложных местах нормальный капитан не поведет пароход к реке, тем более, вдоль берега. Именно поэтому я так и сделал.
        В утренних сумерках океан кажется мрачным, злым. Волны, разбиваясь о корпус парохода, подлетают вверх стеной, падают на палубу и крышки трюмов. Часть брызг долетает до лобовых стекол ходовой рубки, разбивается о них, стекает, оставляя кривые дорожки. Когда смотришь через эти подтеки, реальность малехо расплывается, делается мягче, что ли, не такой опасной. Низкий песчаный берег сер, сливается с океаном, не поймешь, где начинается. Одна радость - дома на берегу. Они тоже кажутся серыми, но все-таки выделяются.
        В свое время я заказал крупномасштабную карту этого района с нанесенными на нее всеми приметными строениями и другими навигационными ориентирами, вплоть до групп деревьев. Эта карта лежит на столе в штурманской рубке. Время от времени я подхожу к ней, чтобы свериться. Второй помощник капитана бегает из рубки на левое крыло ходового мостика. На обоих крыльях стоит по магнитному компасу с пеленгаторами. С их помощью точнее определяют место судна, чем сейчас и занимается второй помощник капитана. Третий помощник стоит на крыле, ждет, когда выйдем к точке поворота - указанному мною пеленгу на приметный красный двухэтажный дом на берегу. Старпом у машинного телеграфа. В Ливерпуле я нашел инженера, который не боится электричества, объяснил ему, что мне надо, заплатил - и теперь имею то, что хотел. Это две тумбы, закругленные сверху. Закругленная часть разбита на семь секторов. Центральный, самый верхний - «Стоп». В сторону носа судна идут сектора «Малый вперед», «Средний вперед» и «Полный вперед», а в сторону кормы - «Малый назад», «Средний назад» и «Полный назад». Самые малые и самые полные хода
исключил, потому что такую тонкую регулировку двигателя пароходный механик обеспечить не может. К закруглениям приделаны рукоятки, которые перемещаются по секторам и стопорятся на выбранном. Точно такие же две тумбы с рукоятками есть и в машинном отделении, только приделаны они к подволоку, висят, так сказать, вниз головой. Когда на мостике на какой-либо из тумб переводят рукоятку в другой сектор, в машинном отделении срабатывает сигнализация на их тумбе. Звонок смолкнет только тогда, когда там переместят рукоятку на тот же сектор. Механик смотрит, какой это сектор, и меняет ход на выбранном двигателе. Это быстрее и удобнее, чем дуть в переговорную трубу и орать в нее по несколько раз, пока механик поймет команду. В будущем появятся еще и стрелки, чтобы механик сразу понимал, куда надо перемещать рукоятку, сейчас он определяет методом тыка, по замолкшему звонку, но эта задача оказалась слишком трудной для инженера. Наверное, возьмет патент и войдет в историю, как изобретатель.
        Лейтенант Робин Макларен стоит на правом крыле и следит за океаном на северо-востоке. Именно оттуда могут нагрянуть вражеские корабли. Я дал ему свою лучшую подзорную трубу. Уже есть бинокли, но пока изображение в них перевернутое.
        - Вижу корабль! - приоткрыв дверь в ходовую рубку, докладывает лейтенант и показывает направление: - Курсовой угол тридцать пять градусов!
        Я выхожу на правое крыло мостика с другой подзорной трубой. Холодный хлесткий ветер бьет по глазам, вышибает слезы. С трудом нахожу на серой воде низкий серый силуэт броненосца. Точнее, сперва замечаю черный дым, который быстро развеивает штормовой ветер, а потом уже вижу корабль. Чешет полным ходом в нашу сторону. Только вот ход у него от силы узлов шесть-семь на тихой воде, а сейчас не больше трех.
        - Должны проскочить, - уверенно произносит Робин Макларен.
        - Надеюсь, - суеверно произношу я, потому что, как только решишь, что дело в шляпе, у нее вдруг отваливается верх.
        Броненосец не стал срезать угол, хотя с его осадкой при нынешнем нагонном ветре мог бы проскочить над мелководьем. Запомнили мой урок.
        - Выходим к точке поворота! - кричит с левого крыла третий помощник капитана.
        Я говорю матросу-рулевому новый курс.
        - Поворачивай плавно, не разгоняй, - предупреждаю его.
        - Слушаюсь, сэр! - бодро рявкает рулевой.
        Из наших разговоров он понял, что, если дотянем до точки поворота, то дальше нас уже не перехватят, поэтому радуется.
        Пароход «Катрин» полным ходом несется в проход между фортами Касуэлл на Дубовом острове и фортом Фишер на острове Лысая Голова, где начинается река Мыс Страха. Пушки форта Фишер не позволят вражескому кораблю подойти к нам на дистанцию выстрела. На броненосце понимают, что не догонят нас, не попав под обстрел с форта, сами открывают стрельбу. Снаряды не долетают, но с броненосца продолжают палить, что растратить бессильную злобу.
        Мы заходим за мыс, волна резко оседает. Пароход сразу добавляет пару узлов.
        - Обе машины средний вперед! - приказываю я старпому.
        Уильям Мур переводит рукоятки на обоих тумбах машинного телеграфа на сектора «Средний вперед». Становится слышно, как в машинном отделении разрываются два звонка. Сперва затихает один, потом второй. Двигатели начинают гудеть менее натужно.
        - Придурки эти северяне! - радостно объявляет лейтенант Робин Макларен, заходя на ходовой мостик и отдавая мне подзорную трубу, нужда в которой отпала.
        - Мистер Мур с тобой не согласится, - шутливо предполагаю я.
        Лейтенант со старпомом собутыльники, а потому постоянно пикируются.
        - В данном случае соглашусь, - мрачно произносит Уильям Мур. - Было бы хуже, если бы оказалось наоборот.
        - До тех пор, пока они не заполучат тебя в свои ряды, этого не случится! - иронично произносит Робин Макларен и обращается ко мне: - Разрешите покинуть мостик?
        - Да, иди завтракай, - говорю ему, а потом второму и третьему помощникам: - Вы тоже можете отдохнуть до швартовки.
        Мы без остановки проходим мимо форта Фишер. Оттуда даже не прибыл вахтенный офицер на лодке, чтобы задать традиционные вопросы и услышать не менее традиционные ответы. Даже если бы они вдруг позабыли, как выглядит пароход «Катрин», то догадались бы, что в такую погоду в реку Мыс Страха может заскочить на полном ходу только он.
        42
        Уилмингтон будто вымер. Раньше на улицах было много прохожих, особенно рабов-слуг в ливреях разных цветов. Сейчас редко кого встретишь. Перефразируя английского классика, рай пуст: все ангелы на фронте. У оставшихся в городе настроение унылое. В этом году южане проиграли все важные сражения. Стало понятно, что полное поражение - вопрос времени.
        - Надо было сразу договариваться с северянами! - высказал общее мнение Мишель Деперрин, в кабинет которого я зашел, чтобы договориться о покупке хлопка. - Тогда бы им не пришло в голову отменять рабство, чтобы появилась возможность победить нас.
        Три года назад он был ярым сторонником отделения.
        - Они бы все равно так сделали, - сказал я.
        - Не уверен, - произнес он. - Уступили бы им часть земель - и вожди федералов сами бы стали поборниками рабства. Наши уже начали прощупывать почву по этому вопросу. Надо договариваться, иначе рабов потом не вернешь в стойло!
        - Уже поздно, - говорю я трагичным тоном, зная, что в следующем году рабство отменяет на всей территории США. - Советую тебе следующей весной нанять рабочих.
        - Думаешь, в следующем году война не закончится? - спросил Мишель Деперрин.
        - Именно потому, что закончится и появится возможность вывозить весь собранный хлопок, - пророчествую я и предупреждаю: - Больше ничего у тебя покупать не буду. До конца войны я здесь не появлюсь. С каждым разом все сложнее прорывать блокаду, а новый закон не дает зарабатывать на привезенном сюда. Риск от прорывания блокады теперь превышает выгоду.
        Эти придурки во главе с президентом Конфедерации Штатов Америки Джефферсоном Дэвисом приняли закон, запрещающий ввозить предметы роскоши и зарабатывать на них. Почему-то уверены, что судовладельцы будут рисковать ради того, чтобы привозить южанам оружие и боеприпасы по дешевке. Мы ждем от других, что они будут лучше нас, не желая поверить, что другие думают о нас так же.
        - Да, мне рассказали, что твой пароход сильно пострадал от обстрела северян, - сказал он.
        Не сильно, всего на две недели ремонта, как раз на время выгрузки и погрузки, но пусть думает так и не пристает с предложениями забрать весь его хлопок.
        - Куда отправишься? - интересуется Мишель Деперрин.
        - Сперва в Ливерпуль. Выгружусь там, а потом, может, поплыву в Индию или Китай. В Европе сейчас много военных кораблей северян. Охотятся на наших рейдеров, - рассказал я.
        - Слышал, что в бразильском порту Байя захватил нашего рейдера «Флориду»? - спросил он.
        - Прочитал вчера в газете, - ответил я.
        - Я бы на месте бразильцев объявил северянам войну за такое нарушение суверенитета! - пламенно произносит Мишель Деперрин.
        - Они этого не сделают, чтобы не оказаться на твоем месте, - предрекаю я, после чего прощаюсь с ним.
        Дома у меня все в порядке. Жена рассказала, что постоянно приходят освобожденные или сбежавшие рабы и просят взять слугами даже бесплатно. Свобода оказалась не так сладка, как представлялось. Наша старая прислуга присмирела. Ведут себя сдержаннее, чем когда были рабами.
        - До конца войны вряд ли здесь появлюсь. Не оставить ли нам дом на китайцев и не перебраться ли всей семьей до конца войны в Европу? - предлагаю я.
        - Говорят, скоро война закончится, а дом без присмотра оставлять опасно, - возражает Катрин. - Да и чего нам бояться?! Мирное население в городах не трогают.
        На счет сельской местности ходят разные слухи. Одни утверждают, что солдаты-северяне грабят, насилуют и убивают семьи плантаторов, другие - что это творят негры. Скорее всего, и те, и другие при удобном случае. Но в городах такое случается редко.
        Ночью, после того, как позанимались любовью, жена спросила без ноток ревности:
        - У тебя там другая женщина?
        - У нас там другая женщина, - шутливо ответил я.
        - Молодая и красивая? - поинтересовалась Катрин.
        - Мы состоятельные люди, можем себе позволить именно такую, - продолжаю я шутить.
        - Из хорошей семьи? - продолжает она допрашивать.
        - Нет, - отвечаю я, догадавшись, что под хорошей семьей моя жена подразумевает людей более высокого, чем ее, социального уровня. - Продавец из универсального магазина.
        Катрин сразу успокаивается и предлагает:
        - После войны привози ее сюда. Будем вместе ждать тебя, а то мне скучно одной.
        - Если она захочет, - предупреждаю я. - Ты же знаешь, англичане не любят покидать свой сырой остров, засыхают на чужбине.
        - Ей у нас понравится, - уверенно произносит Катрин.
        В следующей эпохе опять женюсь на мормонке.
        43
        Североамериканский пароход, название которого я бы перевел, как «Благовещение», мы нагнали в сутках хода от Ирландии. Он был водоизмещением две тысячи триста тонн, двухвинтовой и с двумя мачтами с триселями. Шел резво, узлов по десять. Если бы мы были нагружены не легким хлопком, а так же тяжело, по самую ватерлинию, как он, то вряд ли бы догнали. На наш холостой выстрел на «Благовещении» не прореагировали правильно. Я решил, что надеются добежать до берега и там спрятаться в порту. Даже если они приткнуться к деревенскому пирсу, нападение на пароход будет расцениваться, как нарушение суверенитета Соединенного Королевства. Останавливать их пушками не счел разумным в данный момент. Чем больше дырок наделает в корпусе и надстройке, тем дешевле будет стоить приз. Решил догнать и высадить абордажную партию. Не зря же вожу на борту такую толпу тунеядцев.
        Мы вскоре догнали пароход «Благовещение». Следуя параллельным курсом на дистанции полкабельтова, сперва поравнялись носом с их кормой, потом приблизились к низкой надстройке, расположенной примерно посередине. Абордажная партия под командованием третьего помощника капитана стояла на главной палубе левого борта, смотрела на вражеский пароход и, наверное, прикидывала, сколько получит за него. Неподалеку от них у двух пушек, заряженных картечью, находились готовые к стрельбе комендоры под командованием лейтенанта Робина Макларена. И эти наверняка уже делили добычу. Еще трое матросов возились на шлюпочной палубе надстройки, готовясь спустить на воду рабочий катер. На двух человек, которые что-то расчехляли позади надстройки «Благовещения» никто не обратил внимание. Силы были явно не равны, поэтому никто не ожидал подляны.
        Под чехлом на вражеском пароходе находилось нечто на двух колесах и высотой по пояс взрослому человеку. Я не сразу понял, что это пулемет (сейчас их называют митральезами или картечницами) системы Гатлинга, ставший в последние два года популярным у обеих враждующих сторон. У этого было шесть стволов, которые вращались вручную с помощью специальной рукояти. Особенностью этого пулемета было то, что патроны попадали в ствол под силой тяжести, а стреляные гильзы сами выпадали при вращении. Заодно происходило и охлаждение стволов. Стрелял намного быстрее других картечниц.
        В будущем для пехотных пулеметов такая система окажется громоздкой, а вот на военном флоте, как морском, так и воздушном, приживется. Я видел их во время стажировки на кораблях Черноморского флота. Один мой однокурсник, сын капитана первого ранга в отставке, не поступивший в военно-морское училище и подавшийся в гражданскую мореходку, чтобы не загреметь служить срочную службу матросом, рассказал мне об этой системе, когда проходили на катере мимо большого противолодочного корабля, у которого имелась такая установка.
        - Шесть стволов калибром тридцать миллиметров! Дистанция поражения до пяти километров! Тысяча выстрелов в минуту! - восхищенно перечислял однокурсник. - Небольшой корабль может разрезать напополам!
        Последнее утверждение показалось мне немного чересчур, но хотелось верить.
        У направленного на нас пулемета Гатлинга калибр был около полудюйма и скорострельность пониже, но стоявших на палубе членов абордажной партии он подсократил значительно. Двое упали замертво, четверо получили ранения. Комендоры, имеющие боевой опыт, успели спрятаться за стальной фальшборт, который нынешнему пулемету Гатлинга оказался не по зубам. Затем его навели на иллюминаторы надстройки.
        - Прячься! - крикнул я, приседая.
        Находившиеся в ходовой рубке старпом и второй помощник успели последовать моему приказу, а вот рулевой сплоховал. Пулеметная очередь расколошматила все пять иллюминаторов, засыпав палубу рубки осколками. На лбу у рулевого появилась алая рана. Кровь быстро потекла к закрытым глазам и дальше на щеки. Мне почему-то вспомнилось, как в будущем в Северной Атлантике возле Фарерских островов волна разбила один из иллюминаторов на костере, на котором я тогда капитанил. Из-за высокой волны авторулевой не справлялся, на штурвале стоял матрос. Осколок попал ему в лоб. Рулевой продолжал стоять с закрытыми глазами, пока кровь не добралась до рта. Сплюнув кровь, матрос открыл глаза - и рухнул без сознания.
        Сейчас рулевой рухнул раньше. Ему достался не осколок, а пуля, которая вырвала сзади кусок черепа, оголив красновато-серую студенистую массу.
        Пулеметная очередь пошла дальше, к шлюпочной палубе, чтобы согнать оттуда матросов.
        Я выглянул в разбитый иллюминатор, который из-за торчавших острых кусков стекла походил на акулью пасть, и проорал лейтенанту Робину Макларену:
        - Огонь по нему!
        Обе пушки выстрелили раньше, чем стрелки из пулемета Гатлинга навели стволы на них. Заряды настоящей картечи примерно дюймового диаметра с дистанции метров сто разорвали обоих на части и завалили пулемет. Надстройка позади них превратилась в решето, разбрызганное кровью.
        - Еще один залп по ходовой рубке! - прокричал я комендорам, а второму помощнику приказал: - Стань к штурвалу, пока матрос придет!
        Обе пушки выстрелили по иллюминаторам ходовой рубки «Благовещения» под острым углом, но вышибли все. Передняя часть надстройки покрылась многочисленными оспинами. Если она не из толстой стали, то должны погибнуть все, кто в ней находился. Агрессивных придурков я в плен не беру.
        - Лейтенант, возглавь абордажную палубу! - крикнул я в разбитый иллюминатор. - Надеюсь, на мостике не будет никого живого!
        Робин Макларен кивнул, подтверждая, что мое предположение понял правильно.
        Пароход «Благовещение» продолжал идти полным ходом, постепенно уходя влево, от нас. Мы малехо обогнали его, поэтому спущенный на воду, рабочий катер с абордажной командой легко добрался до него и зацепился «кошками». Вооруженные матросы шустро поднялись на борт. По ним никто не стрелял. На пароходе вообще не было видно никого. Такое впечатление, что два стрелка из пулемета Гатлинга были единственными членами экипажа.
        Лейтенант Робин Макларен зашел в ходовую рубку первым. Вроде бы прозвучали три револьверных выстрела, но если меня будут допрашивать, я не поручусь, что слышал их. Пароход резко сбросил ход и вернулся на курс. Лейтенант вышел на правое крыло мостика и помахал мне рукой, сообщая, что все в порядке.
        - Плыви на приз, принимай командование, - приказал я второму помощнику. - Передашь лейтенанту, чтобы выбросил трупы за борт и захватил с собой грузовые документы.
        Пароход «Благовещение», построенный в начале этого года в Балтиморе, вез в Лондон медь в чушках, стальные рельсы и дубленые кожи. Судя по документам, груз тянул на девяносто восемь тысяч долларов. Сам пароход должен стоить примерно столько же или немного дороже. О чем я и сообщил экипажу «Катрин», чтобы легче пережили гибель и ранения своих товарищей.
        44
        Когда я передал Саманте Брук предложение моей жены, та не сразу поверила.
        - Ты не разыгрываешь меня?! - спросила она.
        - Нет. Моя жена мормонка. Она привыкла, что стоящего мужчину надо делить с другими женщинами, - ответил я.
        - Но я не мормонка. Я так не могу, - сказала Саманта.
        Зря она так о себе! Как просветили Дюймовочку ее несостоявшиеся родственники, поживешь с нами - и тоже станешь зеленой.
        - Скоро война у нас закончится, мое присутствие на пароходе станет ненужным, осяду в Уилмингтоне. Думаю завести какое-нибудь дело на берегу, чтобы разделить риски, и потребуется мое постоянное присутствие. Если решишь остаться в Ливерпуле, нам придется расстаться, - объяснил я.
        - Ладно, я подумаю, - грустно молвила она.
        Поскольку думать Саманте нечем, значит, будет обсуждать эту проблему с подругами. Коллективное бессознательное, не пересекаясь с логикой и здравым смыслом, примет правильное решение - согласится на предложение мужчины, чтобы не потерять его, если не поступит более щедрое предложение от другого. Я не торопил. Конкурентов вроде бы нет. Не так уж много в Ливерпуле мужчин, способных обеспечить содержанке такой высокой уровень и до сих пор не имеющих собственной.
        У меня были дела важнее. Пока пароход «Катрин» выгружался, я осмотрел «Благовещение» и пришел к выводу, что не помешало бы приобрести его. Новый, вместительный, быстроходный и, что главное, тот, кто его спроектировал, явно был в курсе моих ноу-хау, использованных при постройке «Катрин». Я встретился с Авелем Стоктоном, обговорил с ним этот вопрос.
        - За «Благовещение» придется заплатить много, - предупредил он.
        - В любом случае не проиграю, - сказал я. - Куплю - хорошо, не куплю - подыму цену и поимею прекрасные призовые.
        - Груз тоже возьмешь? - поинтересовался Авель Стоктон.
        - Зачем он мне?! Поторгуешься, чтобы по дешевке не отдали своим. Уверен, что желающие купить медь и рельсы уже построились в очередь. Да и на кожи покупатели будут, - предположил я. - А на подходе еще страховая компания бывших владельцев груза.
        Капитан «Благовещения» и оба его помощника погибли во время обстрела из пушек. Я вместо них уведомил Корнелиуса Вандербильта о такой тяжелой потере. Сделал это с большим удовольствием. Я, конечно, не мог тягаться с ним по величине капитала, но и ценовой войны не боялся. Теперь у меня три судна и на горизонте маячит четвертое и солидные вклады в банках Уилмингтона и Ливерпуля.
        Замену погибшим матросам нашел быстро. В этот заход в Ливерпуль мы получили деньги за два предыдущих приза. Вышло почти по девятьсот сорок долларов на одну долю. Обычный матрос за такие деньги должен горбатиться года три-четыре без отпуска и выходных.
        45
        В Ла-Манше зимой случается изредка на диво прекрасная, солнечная погода. Тихий южный ветер разгоняет тучи, перекрасив небо из привычного серого в непривычное голубое. Море успокаивается и тоже обзаводится голубыми оттенками. Береговая линия не сливается по цвету, как обычно, во многих местах с морем, а просматривается четко. В слякотную погоду на остров Британия без слез не посмотришь, а в солнечные дни даже залюбоваться можешь. По моему глубокому убеждению, такие дни случаются, чтобы англичане не забывали, что за грехи свои маются в аду.
        Марсельную трехмачтовую шхуну водоизмещением триста сорок тонн мы заметили на траверзе мыса Лизард. Она под всеми парусами шла курсом полный бейдевинд левого галса. Точнее, держалась на месте. Силы теплого ветерка хватало только на то, чтобы справиться со встречным течением. Флага не несла, но я сразу догадался, что североамериканская. Нет той грациозности, как у французских, или громоздкости, как у немецких, сделана добротно, как английские или голландские, и при этом более ладная, что ли. Приблизившись к ней на пару кабельтовых, я приказал поднять флаг Конфедерации и выстрелить холостым. На шхуне сперва подняли английский флаг, а когда увидели, что пароход сбавляет ход и спускает на воду катер - звездно-полосатый. Если бы я в рапорте, поданном в любом английском порту, указал, что приз шел под флагом Соединенного Королевства, капитана ждал бы арест и судебное разбирательство. Отделался бы штрафом в сотню фунтов стерлингов, но все время судебного разбирательства, а это порой несколько месяцев, просидел быв в тюрьме, питаясь за свой счет. Английские законы сочинили мелочные жлобы.
        Капитану Дику Фросту было всего двадцать три года. Высок ростом, крепок, с широким, красным, обветренным лицом и пролетарскими, растоптанными ручищами, он напоминал мне голландских шкиперов шестнадцатого века. Судя по малограмотной речи, выходец из низов, начинал матросом.
        - Кто хозяин шхуны? - первым делом спросил я.
        - Моя шхуна, - раздраженно ответил он.
        - Давно купил? - поинтересовался я.
        - Шестнадцать месяцев назад, еще кредит не выплатил, - ответил капитан.
        - Застрахована? - продолжил я допрос.
        - Почти, - буркнул Дик Фрост.
        - Нельзя быть почти беременной, - напомнил я.
        - Последний взнос просрочил, могут отказать, - пробурчал он.
        - Что ж, придется отрабатывать кредит в капитанах, - произнес я. - Откуда и куда шли?
        - Из Санкт-Петербурга в Салем, - ответил капитан.
        Салем, расположенный в штате Массачусетс, сейчас является центром морской торговли северных штатов. Самое забавное, что штат бедненький и на природные ресурсы, и на плодородные земли, разве что морское рыболовство там развито хорошо, но при этом умудряется торговать со всем светом. Не поверите, но основными статьями экспорта из этого порта являются лед для лёдников в жаркие штаты, включая Северную Каролину, и страны, включая Центральную Америку и даже Индию, гранит для строек во все штаты и соседние страны и женьшень в Китай. В Шанхае один китайский купец убеждал меня, что Салем - богатое независимое государство. Его слова были недалеки от истины. Штат Массачусетс был рассадником пуританизма по всему миру, а Бостон, пригородом которого в будущем станет Салем - неофициальной столицей этой конфессии, которая воспринимала себя, как независимое государство. Они в Массачусетсе, поплевывая на британские законы, до начала восемнадцатого века сжигали ведьм на кострах. Подозреваю, что это был способ утилизации тещ.
        - Что везешь из России? - спросил я.
        - Деготь в бочках, пеньковые канаты, парусину, льняные ткани, - перечислил Дик Фрост и протянул мне грузовые документы.
        С началом Гражданской войны у северян большие проблемы с парусиной и канатами, которые раньше поставлялись из южных штатов. Все равно товары дешевые, при таком длинном плече много на них не заработаешь. Значит, основные деньги делал на том, что привозил из Салема или какого-то другого порта в Санкт-Петербург, и должен иметь или векселя (в чем сомневаюсь, потому что янки, особенно малограмотные капитаны, выслужившиеся из матросов, не любят банки, а европейские - вдвойне), или наличные.
        - Хорошенько обыщите судно, - приказал я своим матросам. - Где-то должна быть спрятана капитаном солидная сумма. Нашедший получит премию.
        Двадцать семь с половиной тысяч российских рублей в золотых червонцах и серебряных монетах были спрятаны в кладовой, в бочке с мукой. Моего матроса удивила рассыпанная в кладовой мука и свежие белые следы. Не то, чтобы такого не бывает, но обычно юнги сразу убирают. Проверил матрос бочку - и заработал лишнюю долю от добычи.
        Саму шхуну продали на аукционе в Ливерпуле за двадцать одну тысячу долларов. Купил ее английский судовладелец, который торговал с датчанами. Наверное, на таком коротком плече она будет приносить хорошую прибыль. Скорее всего, североамериканский капитан разведывал новые, не сильно освоенные рынки. Склонность к авантюризму свойственна пуританам, несмотря на всю их кондовую чопорность и зашоренность.
        46
        В проливе Святого Георга шел дождь. Классический английский - мелкий, нудный и, как казалось, бесконечный. У меня появилось подозрение, что затянутое брюхатыми темно-серыми тучами небо изливает в жидком виде на Соединенное Королевство проклятия порабощенных им народов. Англичане сейчас гордо заявляют, что над их империей никогда не заходит солнце, не догадываясь, что до конца их империи осталось немногим более полусотни лет. Мокрый пароход «Катрин» в балласте быстро рассекал низкие серые волны, прибитые дождем.
        Я стоял у лобового иллюминатора ходового мостика, слушал приглушенное грохотание двигателей и пытался вспомнить что-то из будущего. Это что-то, непонятно какое, приятное или не очень, цеплялось за край моего сознания, начинало проясняться и тут же пряталось, как бывает во сне. Я напрягал мозг, пытаясь удержать и разглядеть, удовлетворить любопытство, и одновременно думал, что, наверное, лучше не знать, чтобы не печалиться потом. Так и случилось, потому что внимание отвлекла вспышка впереди слева, у острова Бардси, которую я сперва принял за огонь маяка, зажженного днем из-за плохой видимости и быстро выключенного. Наверное, пьяный смотритель с бодуна перепутал в такую мерзкую погоду пасмурный день с вечерними сумерками, а потом понял свою ошибку. Остров небольшой и высокий. Маяк в южной его части - прямоугольное каменное строение, довольно высокое. В те времена, когда я был английским бароном, на острове располагалось аббатство Святой Марии. Сейчас от аббатства остались руины. Говорят, что на острове похоронено двадцать тысяч святых. Наверное, могилы рыли очень глубокими и укладывали святых
штабелями. В будущем будут рассказывать, что на острове находится могила короля Артура. Чем-то же надо заманивать туристов. Как ни странно, подозрительные по жизни англичане, как только отправляются в путешествие, сразу становятся удивительными простофилями, верят во всякую херню, о которой в детстве читали в книжках или смотрели в фильмах. Хоть без мамы из дома их не выпускай!
        Снаряд упал с недолетом метров сто и поднял высокий фонтан серых брызг. Я не сразу врубился, что это именно взрыв снаряда. Потом увидел два серых пароходных силуэта возле острова, которые раньше принимал за часть его.
        - Право руля! - крикнул я рулевому, а потом скомандовал вахтенному второму помощнику: - Боевая тревога!
        На моем пароходе стоит звуковая сигнализация - мощный звонок, который слышен даже на баке. Внедрена в массы и система сигналов для разных видов тревог. Экипаж натренирован, дело знает. Вот комендоры выскакивают из надстройки, бегут по главной палубе к пушкам. Матросы на верхней, навигационной палубе надстройки расчехляют трофейный пулемет системы Гатлинга. Остальные со снайперскими или обычными винтовками располагаются по местам, согласно расписанию по боевой тревоге.
        Мы поменяли курс на тридцать градусов вправо и пошли полным ходом на юго-запад. Два вражеских винтовых парохода, вооруженных для рейдерства, попробовали было идти наперерез, но оказались у нас сзади. Они постреливали из погонных пушек. Мы отвечали из ретирадных. Результат у обеих сторон ничтожный, что было в нашу пользу, потому что шли быстрее, постепенно отрываясь от погони.
        Поспешили северяне. Подпусти они поближе и ударь вдвоем, результат мог быть плачевным для нас. Даже если бы я заметил эти корабли, счел бы их английскими. Все-таки пролив святого Георга, несмотря на ширину в сорок миль, внутренние воды Соединенного Королевства, нападать в которых не кошерно. Кстати, оба так и не подняли флаги ни до начала стрельбы, ни во время погони. Значит, янки действовали с позволения английского правительства. Королевство сперва поддерживало южан, потому что те воевали с одним из их конкурентов, а теперь, когда стало понятно, кто победит, подпрыгнули и шустро, как и положено истинным джентльменам, переобулись на лету. Второй вывод был печальнее: ждали именно мой пароход и именно в этом месте. Кто-то предупредил их о нашем выходе из Ливерпуля. Сейчас, в наступившую эру телеграфа, это сделать не сложно. Наверное, северяне ждали на рейде валлийского порта Бармут, а получив сообщение о нашем выходе из Ливерпуля, перешли к острову Бардси.
        До наступления сумерек мы оторвались от них миль на пять. В темноте я приказал изменить курс и повел пароход прямо на юг, в Кельтское море и дальше к берегам Франции. Как мне рассказали компаньоны из «Стоктон и сыновья», янки наладили интенсивную морскую торговлю с этой страной. У них дружеские отношения еще со времен войны за независимость. Сперва французы тоже помогали и нашим, и вашим, но вскоре поняли, что южане долго не протянут, и поддержали отмену рабства.
        47
        Североамериканский торговый фрегат «Куинси» водоизмещением тысяча восемьсот тонн мы повстречали возле острова Бель-Иль. Он шел из Нанта в Бостон, вез вино в бочках, шелковые ткани и готовые платья и обувь. Проигрывая одну войну за другой на полях сражений, Франция по-прежнему побеждала в вопросах моды. Разве что азиатские и африканские страны пока не поддавались ее влиянию. В двадцать первом веке французы покорят население и этих регионов, заодно перебазировав туда почти всё производство одежды, обуви, аксессуаров. Лидером станет французская мода с китайским акцентом. Капитан фрегата мудро решил не сражаться с нами и после первого холостого выстрела приказал спустить флаг и убрать паруса. Капитану было пятьдесят три года, страдал отдышкой и словесным поносом. Я поместил его в каюту штурманов, чтобы они прониклись, как хорошо служить под моим командованием.
        В Ливерпуль идти не решился, завернул в Брест. Город разросся. Там, где я когда-то стоял лагерем в поле, теперь были кварталы двух-трехэтажных домов из камня. Здесь все еще правила бал гречка, по которой я соскучился, живя в Англии и Америке, особенно по гречневым блинам. Помня о возможностях телеграфа, в порту не задержались. Я быстро связался с посредником месье Полем Кошоном, партнером фирмы «Стоктон и сыновья», адрес которого мне дал Авель Стоктон, договорился об условиях сотрудничества. Ни фрегат, ни его груз меня не интересовали. Точнее, я оставил себе тюк с женскими платьями и тюк с женской обувью. Надеюсь, мои дамы найдут в них что-нибудь для себя. Остальное приказал продать и перевести деньги на мое имя в Банк Ливерпуля.
        Покинув Брест, пошел на запад, где лег в дрейф. С берега нас не было видно. Изредка появлялись неподалеку суденышки рыбаков, которым, как надеюсь, до нас нет дела. Ждали североамериканский клипер «Бинтаун», который грузился в Бресте. Бинтаун - это нынешнее прозвище Бостона. Я бы перевел его, как Фасолевый Город. В штате Массачусетс выращивают и потребляют много фасоли. Еще в Бостоне производят много рома из привозной патоки. Местное население научилось готовить фасоль с беконом в патоке. В будущем будут делать в духовках, а сейчас просто ставят на ночь на остывающую печку горшок с фасолью, нарезанной мелко ветчиной и специями, залитыми с верхом патокой. К утру получается интересное варево. Вкус специфический, ни с чем не сравнишь и не перепутаешь. Я пробовал это блюдо и в двадцать первом веке, и в девятнадцатом, поэтому могу заверить, что на печке получается вкуснее. Скоро, не помню в каком году, но лет за сто до моего первого визита в этот город, рванет огромная цистерна, в которой хранили патоку, и зальет весь город, утопив несколько жителей. Затем патока затвердеет, и ее будут долго и нудно
выковыривать, потому что смывалась только соленой водой. Эту историю мне рассказал в двадцать первом веке лоцман, когда заводил мое судно в порт Бостон, и предупредил, чтобы я не удивлялся, если, гуляя выдавшимися жаркими деньками по старому городу, почую запах патоки. Не мог я не захватить клипер с таким названием.
        Он появился на шестой день. Сразу узнал нас и взял левее, чтобы использовать на полную силу свежий северо-восточный ветер. Лучше было бы вернуться в порт, сообщить о нас своим и дождаться их, да только против ветра парусники ходят галсами и очень медленно. Мы пошли наперерез. Когда я понял, что клипер по-хорошему не остановится, приказал стрелять по парусам из погонных пушек с нарезными стволами. Позабыл, что они стреляют намного метче, чем гладкоствольные, а лейтенант Робин Макларен решил, что остановить надо любой ценой, и всадил один из снарядов в грот-мачту. Она рухнула вперед и завалила фок-мачту. Со стороны это смотрелось красиво, а на клипере один матрос погиб и двое получили ранения.
        Мы легли в дрейф рядом с призом. Парусник с упавшими мачтами смотрится, как женщина, с которой сорвали одежду. Стоит бедняжка среди кучки лоскутов от своего платья и нижнего белья и не знает, куда деться от стыда. Я послал на клипер призовую команду под командованием третьего помощника капитана и приказал заводить буксир. Удобнее было бы вернуться в Брест, но я не привык искать легкие пути. Вполне возможно, что к французским берегам уже летят под всеми парами рейдеры северян. Если застанут меня в Бресте, то запрут наглухо до конца войны. Лучше уж оказаться в ловушке в Ливерпуле. Там есть Саманта. По крайней мере, не зря буду тратить деньги на ее содержание. Пошли туда не самым коротким путем, а огибая Ирландию с запада и севера, а потом через Северный пролив в Ирландское море. С той стороны нас наверняка не ждут. Хотя от янки, если дело не касается денег, точнее, не только денег, можно ожидать гадость с любой стороны, потому что их неистребимая тяга к миссионерству тоже не ведает легких путей.
        48
        В Ливерпуле я узнал из местных газет, которые с особым восторгом освещали Гражданскую войну в США, что пятнадцатого января тысяча восемьсот шестьдесят пятого года форт Фишер был захвачен после обстрела из броненосцев и высадки десанта. Южане сопротивлялись всего два дня. Большая часть гарнизона трусливо сдалась. Погибать в конце проигранной войны не захотели. Пример гарнизона Севастополя на них не подействовал. Сразу вспомнилось средневековое утверждение, что крепость крепка не стенами, а защитниками.
        На следующий день, празднуя победу, пьяные северяне взорвали в форте Фишер один из пороховых погребов. Фейерверк получился славный - две сотни убитых среди своих и пленных. Сообщение о взрыве вызвало особый восторг у англичан, уверенных в тот период, что хороший янки - мертвый янки. Со временем научатся использовать североамериканцев в своих интересах, как пушечное мясо, и станут отзываться благосклоннее, напоминая мне отношения хитрого немощного дедушки с туповатым внуком-культуристом. При этом внук искренне уверен, что вертит дедушкой.
        Как я и предполагал, на парусник без двух мачт покупатели, конечно, были, но цену давали ничтожную. Я договорился с Авелем Стоктоном, что купит «Бинтаун» для меня. Отремонтирую его здесь и потом продам по хорошей цене или оставлю себе. Судя по сообщениям из Северной Америки, Гражданская война скоро закончится. Груз с клипера - французское вино и предметы роскоши - был продан быстро. Купили по хорошей цене купцы-северяне. Перегрузили на свои суда и, как позже узнал, отправили под конвоем тех самых двух рейдеров, которые пытались захватить нас в проливе Святого Георга. К тому моменту оба рейдера опять остались с носом, несмотря на то, что на этот раз крейсировали возле полуострова Уиррэл. Явно не без ведома английских властей, хотя все ливерпульские чиновники уверяли, что они на моей стороне и душой, и телом. Цену их душам и особенно телам я знал не понаслышке, поэтому мой пароход покинул порт Ливерпуль ночью, сообщив об отходе в самый последний момент, когда якоря уже были выбраны, и пошел полным ходом не к проливу Святого Георга, как ожидали наши враги, а к Северному проливу, чтобы обогнуть остров
Британия с севера и выйти к проливу Ла-Манш с востока. Места эти я знал хорошо. На паруснике в этот район зимой соваться бы не стал, потому что ветра здесь бывают ураганные, а на пароходе рискнул. В проливе Литл-Минч поджались к острову Льюис-и-Гаррис, самому крупному в архипелаге Внешние Гебриды, который по изворотливой шотландской логике считается состоящим из двух островов, Льюиса и Гарриса, пролив между которыми никто до сих пор не смог найти. Четыре дня пережидали там штормовой норд-ост с зарядами твердого снега, который больше походил на град. Матросы соскребали с палуб ледяную корку, присыпанную снежной крупой, и почем зря материли рейдеры северян. Высказывать недовольство мне стеснялись, потому что могли вмиг оказаться на берегу без права на призовые за последние два судна.
        До Оркнейского архипелага добежали почти без проблем. Шторм от норда прихватил нас уже возле пролива Пентленд-Ферт, который отделяет архипелаг от острова Британия. Пережидали у острова Хой, гористого, со скалистыми берегами. На западном берегу есть приметная скала под названием Старик Острова Хой - столб высотой сто с лишним метров. В будущем был любимым местом придурков-экстремалов со всего мира. Некоторые даже доживали до того момента, когда съемки с верхушки скалы попадали в социальные сети. Если бы не сильные приливно-отливные течения, стоянка у южной оконечности острова Хой было бы идеальной, чтобы прятаться от штормовых северных ветров. Рядом с ним, юго-восточнее, другой остров - Саут-Уолс. В будущем острова свяжут дамбой, а сейчас с одного на другой можно перейти во время отлива, когда оголяется соединяющая их перемычка. Оба покрыты вереском и небольшими лесами. Говорят, на островах живут сейчас люди, но я в этот раз не видел никого. Впрочем, погода не располагала к прогулкам по островам. Наверняка аборигены вместе со своими баранами сидели в своих каменных жилищах и под заунывный вой
северного ветра пели заунывные национальные песни. И ведь для кого-то это лучшее место на земле.
        В Северном море было полегче. К тому времени уже началась весна. Впрочем, глядя на серое английское небо, трудно было поверить, что здесь когда-либо случаются перемены сезонов. Мне кажется, в этих краях всего два времени года - проливной дождь и моросящий.
        На подходе к проливу Па-де-Кале нас прихватил сильный западный ветер, преобладающий в этих краях в холодную часть года. Волну поднять возле берега у ветра не получалось, поэтому моему пароходу был в общем-то не страшен. Только я не забыл, что парусники при таком ветре в узкий пролив побоятся сунуться, будут стоять на якорях в бухтах или дрейфовать под рангоутом. Я решил проверить, так ли это, и направил «Катрин» не в пролив, а к бельгийскому берегу, а потом к голландскому. Берег здесь низкий, местами ниже уровня моря, защищен дамбами, и пологий. Во многих местах широкие, в несколько километров, песчаные дюны высотой двадцать-тридцать метров защищают внутренние территории от морской воды во время приливов и штормов. До устья Западной Шельды нам не попалось ни одного торгового судна, только несколько рыбацких лодок, с которых ставили небольшие сети на мелководье у берега. Зато возле Флиссингена дожидались погоды десятка три парусников. Продемонстрировав флаг Соединенного Королевства, я повел свой пароход дальше, вдоль острова Валхерен, держась на безопасном расстоянии от отмелей, которых немало у
его берегов, и встал на якорь у его северной оконечности. Глубины здесь маленькие, а грунт хороший, песок с илом, якорь не ползет даже при очень сильном ветре. Впрочем, стоять нам пришлось всего чуть более суток. Штормовой западный ветер сменился на свежий южный. Парусники снялись с якорей и пошли к своим портам назначения, кто на запад, кто на север, кто на северо-восток, а мы погнались за теми, что неторопливо следовали к проливу Па-де-Кале курсом полный бейдевинд.
        Их было восемь: два гукера водоизмещением тонн по двести пятьдесят, три шхуны тонн на триста-четыреста каждая, два торговых фрегата и клипер около тысячу тонн каждый. Гукеры под голландскими флагами я отмел сразу. Они шли медленнее всех, и мы проскочили мимо них без остановки. Одна шхуна была под французским флагом и две под английским. Я приказал проверить все три. На поднятый на грузовой мачте парохода красный флаг, приказывающий остановиться, и холостой выстрел из погонной пушки все три судна прореагировали с пониманием. Наверное, выматерили меня и не только, но паруса опустили и легли в дрейф. Две шестивесельные шлюпки с досмотровыми командами посетили все три шхуны и убедились, что поднятые на мачтах национальные флаги совпадают с указанными в судовых документах.
        После чего погнались за фрегатами и клипером. Все трое несли английские флаги, что ни о чем не говорило. Военную хитрость никто не отменял, и жертвы, в отличие от рейдера, не обязаны до первого выстрела поднимать истинный флаг. Клипер был английской постройки, что тоже ни о чем не говорило. Я собирался догнать сперва его, как самого быстрого, но оба фрегата вдруг изменили курс вправо и с попутным ветром полетели в сторону английского берега. Если погнаться за ними, упустим клипер, и наоборот. Я решил, что с фрегатами шансов в два раза больше. Догнали их через полтора часа. Могли бы и раньше принудить к сдаче, но я решил не рисковать их мачтами. Слишком уж метко стрелял лейтенант Робин Макларен, а замена мачт - это и время, и немалые деньги. Оба фрегата принадлежали моему старому знакомому Корнелиусу Вандербильту и шли из Антверпена в Нью-Йорк, нагруженные по самое не балуй предметами роскоши. По самой скромной оценке призы тянули на четыреста тысяч долларов. Добыча была настолько ценной, что я решил отвести ее в Лондон. Только там найдутся настоящие ценители роскоши и фрегатов. И пусть о нас
телеграфируют американским рейдерам, которые запрут мой пароход в Темзе. Судя по новостям с фронта, война скоро закончится, а в Лондоне будет не скучно дожидаться мира.
        49
        Гостиница «Майвертс в Клариджес» находится на углу Брук-стрит и Дэвис-стрит в районе Мейфэр (Майская ярмарка), который теперь в центре Лондона. Раньше это был пустырь возле крепостных стен, где в мае проводили ярмарку, за что и получил название. Одиннадцать лет назад это были две гостиницы, «Майвертс» и «Клариджес», но хозяева последней купили первую и объединили их. Шестиэтажное здание сложено из красного кирпича. Два нижних низких этажа занимают холл с регистрацией, ресторан, бар и подсобные помещения. На высоких третьем, четвертом и пятом находятся богато отделанные многокомнатные номера для состоятельных постояльцев. На низком шестом - для менее уважаемых. Есть еще и окна в крыше, но я не выяснял, жилые там помещения или служебные. За подобные вопросы обслуживающий персонал перестанет вас уважать, а с хозяином гостиницы мистером Клариджем мне не довелось встретиться. Я снял трехкомнатный номер на третьем этаже по сумасшедшей для нынешнего времени цене два фунта пятнадцать шиллингов в день, потому что, по заверению портье, в этом номере пять лет назад останавливалась императрица Евгения, жена
Наполеона Третьего, и встречалась здесь с королевой Викторией, правящей ныне в Соединенном Королевстве. Получается, что я спал с императрицей в одной кровати, правда, в разное время. Кровать была рассчитана, как минимум, на троих. Балдахин отсутствовал. Наверное, чтобы была возможность полюбоваться потолком, расписанным в спальне под солнечное небо. Золотые лучи делили небо на восемь секторов, в каждом из которых облака были не такие, как в других. В холле потолок был в растительном орнаменте разных ярких цветов с преобладанием золотого. В комнате для слуг - синий с золотыми завитушками. Мебель тоже золотых расцветок, легкая, изящная, с гнутыми ножками, ручками и спинками. Британская империя, несмотря на свое нынешнее превосходство, училась прогибаться. Судя по количеству в номере золотой краски и позолоты в самых невероятных местах, мне при оплате сделали большую сезонную скидку.
        Спальню делила со мной Саманта Брук. Я решил проследить за продажей призов, слишком уж ценных, а это займет много времени. Вызвал содержанку в Лондон телеграммой. Впервые в эту эпоху воспользовался услугами, довольно дорогими, этого детища прогресса. При этом вспомнил времена, когда другие детища - мобильные телефоны и интернет - доконают эру телеграфов. До приезда Саманты меня часто приглашали в дома богатых лондонцев, в основном купцов, брокеров и судовладельцев. Первые дни было по несколько приглашений, приходилось некоторым отказывать. Я бы всем отказал, потому что на этих сборищах было скучно. Да и к смокингу никак не привыкну, хотя он-то как раз ближе всего к тому, что носил в двадцатом веке. К тому же, в ресторане отеля был шеф-повар француз, который готовил лучше, чем в любом из домов, которые я посетил. После приезда Саманты приглашений не стало совсем. Пришли с утра два, но во второй половине дня оба отозвали, сославшись на внезапную болезнь приглашавших. Я представил девушку, как свою жену, но откуда-то стало известно, кто мне Саманта на самом деле. Наверное, ее подвели говор и
словарный запас. Можно вывезти девушку из ливерпульского припортового квартала, но нельзя вывезти припортовый квартал из девушки.
        Английское общество вошло в стадию чрезмерной чопорности, чтобы через век стремительно качнуться в обратную сторону. Я помню, как в двадцать первом веке, дожидаясь в холле саутгемптонской гостинцы «Океан» судового агента, который должен был отвезти меня в аэропорт, взял полистать английский журнал для женщин. В одной статье на полном серьезе обсуждалось, не стыдно ли быть девственницей в тринадцать лет? Не поверите, но большинство пришло к выводу, что не очень стыдно.
        - В Уилмингтоне к мормонам-многоженцам, особенно богатым, относятся с пониманием, - поделился я с Самантой.
        Она подумала до утра и сообщила свое решение:
        - Я согласна переехать в Америку.
        - Уверен, что вы с Катрин найдете общий язык - будете вместе ругать меня, - предсказал я, после чего перестал беспокоиться о том, чтобы Саманта не забеременела.
        Ребенок сильнее привяжет ее к отцу. Да и у Саманты появится уверенность, что даже при худшем раскладе я своё дитяте нищим не оставлю, а значит, и ей что-то будет перепадать, не придется возвращаться за прилавок. Она уже привыкла к ленивой сытой жизни, назад не захочет.
        Мы с ней и без визитов находили, чем заняться. Шоппинг помог ей пережить горечь от потери возможности потусоваться в светском обществе. Объездили весь центр разросшегося города, посетили исторические места, о которых я знал больше, чем коренные лондонцы, погуляли в многочисленных парках. Город стал намного чище, а Темза - не такой вонючей, как раньше. Все это, благодаря канализации и дворникам, которые мигом очищали мостовые от конских «каштанов», хотя лошадей стало в разы больше, чем во время моего предыдущего проживания в Лондоне. Появилось и уличное освещение. Это были газовые фонари, которые специальные люди зажигали по вечерам и гасили утром. Газ получали из угля при коксовании последнего. В нашей гостинице тоже было газовое освещение, но не в номерах, где использовались только более дорогие стеариновые свечи с позолоченными подсвечниками.
        В аукционах по продаже товаров и фрегатов участвовал и Авель Стоктон. Ничего не купил, потому что такой задачи перед ним я не ставил, но цену на все приподнял. После вычета доли правительства Конфедерации Штатов Америки, портовых и аукционных сборов, осталось триста семьдесят две тысячи восемьсот пятьдесят шесть доллара. На одну долю полагалось тысяча триста шестьдесят пять долларов и семьдесят семь центов - зарплата матроса примерно за пять с половиной лет. Я теперь самый популярный капитан среди обитателей припортовых таверн. Желающих устроиться на «Катрин» больше, чем вмещают трюма. Я беру только на замену. Экипаж, по моему мнению, и так раздут.
        Обратил внимание, что экипажи теперь стали интернациональными. Раньше экипажи были одной национальности. Иногда затесывались один-два чужака, обычно переселившиеся в эту страну. Смешанные экипажи встречались на пиратских судах, в которых, как и в любой банде, национальность была вторична. В прошлую эпоху в британском военном флоте стали появляться люди любой национальности, в том числе русские, и даже французы и испанцы, с которыми воевали англичане. Если ты готов погибнуть во славу Британской империи - мы берем тебя на службу. Теперь почти каждый экипаж был многонациональным. Встречались самые экзотические варианты, типа индейцев-ирокезов, которые мне ни разу не попадались на флоте в будущем, а я повидал немало.
        В будущем основным поставщиком моряков для всего мира, как рядовых, так и офицеров, станут Филиппины. Основным их достоинством будет знание английского языка, который в стране второй государственный. С некоторыми недостатками, типа отсутствия в филиппинском языке звука «ф». Кстати, свою страну они называют Пилиппины. Филиппинцы в большинстве своем исполнительны, но туповаты. Индонезийцы такие же исполнительные, но еще тупее. Дальше по понижению уровня интеллекта идут выходцы из Африки и Океании. Лидерами были выходцы с Кирибати - островного государства, в котором тысяч сто жителей и, как по мне, все кретины. Африканцы отличаются еще и неряшливостью. Некоторых приходилось в приказном порядке заставлять мыться. Особенно это вгоняло в тоску янки, которые, прибыв на судно, первым делом идут в душ, потом перегружают все свои шмотки из чемодана в стиральную машинку, засыпают в нее столько стирального порошка, что пена лезет из всех щелей, и опять идут в душ. Индусы малограмотны, ленивы и слаще сладкой ваты. Хороши мьянмцы (бывшие бирманцы), особенно, как младшие офицеры. Это их потолок. Арабы созданы
делать жизнь на судне нескучной, иногда слишком. Израильтянина надо пожалеть - и он станет твоим другом, особенно, если будешь еще и обсуждать с ним, куда лучше эмигрировать. Греки несут в себе память об эллинах, на земле которых проживают, но забывают, что это единственное, что их связывает, поэтому ведут себя так, будто научили всему всё человечество и теперь остальные должны им за это платить. Хорваты склочны и вспыльчивы. В малых дозах легко переносимы, но если их набирается треть экипажа или больше, начинают травить остальных по национальному признаку. Немцы в этом плане - их полная противоположность, спокойны, педантичны и исполнительны до безобразия, но инициативы не жди. Поляки постоянно ищут, кто виноват в их бедах. Если капитан русский, то немцы, и наоборот. И еще стучат постоянно и самозабвенно. В том числе и на своих соотечественников. В плане стукачества фору дают им только бразильцы-мужчины. На что в немецкой компании, в которой я как-то работал, по-немецки четко реагировали на каждый сигнал с судна, но и там вскоре сломались и перестали обращать внимание на доносы бразильцев.
Бразильские женщины, которых на флоте больше, чем бразильцев-мужчин, в том числе и среди рейтингов, как называют рядовой состав, в этом плане намного лучше, хотя тоже не без греха. Русские были бы лучшими специалистами, если бы не два основных порока: пьянство и незнание своего места в судовой роли. Каждый русский рождается капитаном-старшим механиком, но по непонятным причинам оказывается матросом-мотористом, с чем не может смириться без алкоголя. И гадит в первую очередь своим. Другие нации всячески продвигают соотечественников, только не русские. За редчайшим исключением, лучшие моряки - норвеги, голландцы и англичане. За пределами профессии говорить с ними не о чем, но дело свое знаю прекрасно и в быту уживчивы и спокойны. Поэтому с каждым годом их становилось на флоте всё меньше.
        Призовые фрегаты вернулись к своему предыдущему владельцу. Как догадываюсь, выкупить их было делом чести для Корнелиуса Вандербильта. Наблюдая за аукционом по продаже призовых судов, я вдруг вспомнил, что какой-то наследнице американского магната будет завидовать Эллочка-людоедка. Я написал на своей визитке карандашом «Хо-хо!», позаимствованное из богатого словарного запаса героини «Двенадцати стульев», и попросил передать победителю аукциона - представителю Корнелиуса Вандербильта. Моя визитка прошла через несколько рук и, хотя джентльмены не читают чужие письма, написанное на ней стало известно не только адресату. Слово троллинг, даже его прямой смысл - ловля рыбы на блесну, еще не ввели в оборот, но сделанное мной оценили многие участники аукциона. По крайней мере, следующие два дня, до отхода парохода «Катрин» из Лондона, некоторые знакомые английские бизнесмены говорили мне с многозначительной улыбкой «Хо-хо!», не подозревая о глубинном смысле этого междометия.
        50
        Американских рейдеров у устья Темзы не было. Я убеждал всех знакомых англичан, что больше в море не выйду до конца Гражданской войны. В том, что она закончится скоро, уже никто не сомневался. Перед самым выходом в море я прочитал в английских газетах, что южане проиграли несколько сражений, отступили из города Петерсбурга в Виргинии, а потом остатки этой армии сдались генералу северян Гранту. Не остановило наступление и убийство президента США Авраама Линкольна самоотверженным южанином, привившим янки новое хобби. Если не ошибаюсь, грохнут еще троих, по одному в пятьдесят примерно лет. Наверное, англичане поверили мне и не стали сообщать о моем местонахождении заинтересованным лицам, а может, корабли северян искали меня или какого-нибудь моего коллегу в другом месте, вдали от британских владений. Мы с ними не встретились - и хорошо.
        Я отправился по проливу Ла-Манш на запад. По пути проверяли все встречные суда на национальную принадлежность. Североамериканских среди них не было. Затем недельку поболтались в Кельтском море, где удача с нами опять не задружилась. Пошли дальше нас север, в Бристольский залив, где повстречались со штормовым северным ветром. Я приказал повернуть на север, к полуострову Гауэр. Там ветер будет не так опасен. Да и места там красивые, много бухточек с песчаными пляжами. Когда-то давно, в двадцать первом веке, я ездил на эти пляжи купаться и загорать.
        Мы стояли на мостике вместе со старпомом Уильямом Муром, решали, встать на якорь или идти малым ходом на одном двигателе? У обоих вариантов были свои недостатки. В первом случае при резкой смене ветра на западный или южный пришлось бы срочно сниматься с якоря и уматывать подальше от берега, а во втором - потратить зря много угля. Я был за первый вариант, потому что верил в мощь судовых двигателей, старпом - за второй, потому что расходы на уголь ему были не интересны. Всё-таки сделали по-моему.
        Наверное, от огорчения Уильям Мур высказал мнение экипажа, что раньше сделать никто не осмеливался:
        - Если мы так близко к берегу, то можно будет высадить мисс Саманту и ее служанку. Экипаж считает, что неудачи преследуют нас из-за них.
        Имелось в виду не то, что она - моя содержанка, а появившаяся в последнее время примета, что женщина на борту - не к добру, если это, конечно, не пассажирское судно. Я так и сделал. И потому, что приметы надо блюсти, иначе перестанут сбываться, и потому, что начал уставать от Саманты. Она забеременела и решила, что теперь имеет право капризничать больше. У меня на этот счет было противоположное мнение. Когда ветер стих, я перевез ее и служанку на катере в порт Суонси, где мы провели ночь в гостинице «Золотой олень», а поутру дамы отправились в Ливерпуль в карете, запряженной парой лошадей. Как мне сказали, этот экипаж оказался здесь, благодаря залетному лондонскому денди, упавшему со скалы во время охоты и погибшему. Выяснилось, что денди в долгах, как в шелках. В итоге в счет оплаты его проживания и питания в гостинице ее хозяину и досталась карета. Я выкупил карету за половину ее реальной цены, перекрыв вдвое долг денди, чем несказанно обрадовал хозяина «Золотого оленя» - малоразговорчивого валлийца, которого вдобавок удивил знанием его родного языка. Он даже предоставил мне бесплатно пару
упряжных лошадей, разрешив заплатить только кучеру, который должен будет отвезти дам в Ливерпуль и потом вернуть лошадей хозяину.
        После чего рейдер «Катрин» пошел на юго-запад, в Кельтское море, намереваясь направиться оттуда к берегам Франции, и уже на следующий день встретил четырехмачтовую шхуну водоизмещением девятьсот тонн. Три передние мачты имели прямые марселя. Такие суда не типичны для северян, поэтому я не сразу поверил в удачу, увидев на первой грот-мачте флаг Соединенных Штатов Америки. После нашего холостого выстрела из погонной пушки, на шхуне убрали все паруса, кроме главного на фок-мачте, чтобы удерживаться на ветре, и спустили на воду рабочую шлюпку, на которой на борт парохода прибыл капитан - вальяжный тридцативосьмилетний брюнет с густыми бакенбардами и лихо закрученными, густыми усами, одетый по последней, в его понимании, английской моде - в мешковатый темно-серый сюртук и высоковатый черный цилиндр. Головной убор постоянно сдувало ветром, приходилось его придерживать рукой, что нимало не смущало вальяжного брюнета.
        - Добрый день, капитан! - дружелюбно поздоровался он первым и протянул руку для пожатия.
        Рука у него была крепкая, что не вязалось с вальяжностью, но укладывалось в понимание английской моды.
        - Ты, наверное, не знаешь, что война уже закончилась? - спросил он и протянул мне бристольскую газету трехдневной давности. - Можешь оставить ее себе!
        В большой статье на первой странице сообщалось, что десятого мая тысяча восемьсот шестьдесят пятого года был арестован президент Конфедерации Шатов Америки Джефферсон Дэвис, после чего данное государство перестало существовать и, как следствие, закончилась Гражданская война. В статье сообщалось, что кое-где еще продолжают сопротивляться, но это незначительные силы, с которыми быстро разберутся. Это объясняло отсутствие рейдеров северян в этом районе.
        Дальше шла статья о гибели двадцать седьмого апреля речного колесного парохода «Султанша» на реке Миссисипи около Мемфиса. «Султанша» везла домой освобожденных из плена северян. На ней взорвался котел, и перегруженный пароход пошел ко дну. Погибло тысяча шестьсот пятьдесят три человека. «Титаник» с его без малого полутора тысячами жертв отдыхает.
        - Южане проиграли! - снисходительно улыбаясь, произнес капитан шхуны после того, как я оторвал глаза от газеты.
        - Так им и надо! - снисходительно улыбаясь, ответил я.
        - Ты же на их стороне воюешь! - удивился он.
        - Я вообще-то родом с Манхеттена, и воюю на своей стороне, - сообщил ему. - У южан захватывать было нечего, а вот северяне помогли мне сколотить хороший капитал. Жаль, что война так быстро закончилась! Твоя шхуна сделала бы меня еще богаче!
        Вальяжный капитан пригладил усы согнутым указательным пальцем правой руки и поумнел поздновато:
        - Да-а, вот как можно было…
        Пришлось отпустить шхуну. Уверен, что экипаж припишет Саманте Брук окончание Гражданской войны. Если бы не взяли ее с собой, то, по их мнению, война бы закончилась только после захвата этой шхуны.
        51
        В Ливерпуле мы простояли до конца июня. Я знал, что еще в тысяча восемьсот шестьдесят третьем году президент Авраам Линкольн подписал «Прокламацию об амнистии», согласно которой южанин, давший присягу на верность США и закону об отмене рабства, подлежал помилованию и амнистированию. Это надо было северянам, чтобы вернуть южные штаты. По этому закону, если десять процентов населения штата, участвовавших в выборах тысяча восемьсот шестидесятого года, примут присягу на верность, то штат сможет провести выборы и вернуться в состав Соединенных Штатов Америки. Как я понял, подсчитываться будут только голоса этих десяти процентов. Вот такая вот демократия по-американски. Поскольку мне было плевать на США, их демократию, присяги и законы, я без колебаний поклянусь чтить что угодно и сколько угодно раз в день, поскольку знаю, что главное рабство - это бедность, которую отменить невозможно. Надо было только подождать, когда в стране утихнем военная горячка, когда с бывшими врагами перестанут расправляться, когда закон начнет действовать на полную силу.
        Мне было, чем заняться в Ливерпуле. Первым делом сократил экипаж до предвоенного количества. Они теперь люди богатые, найдут, чем заняться. Кое-кого пригласил послужить на клипере «Бинтаун», на котором восстановили мачты. Разобрался и с остальным своим флотом. Оба парохода я решил эксплуатировать сам, а на счет клиперов провел переговоры с Авелем Стоктоном. Мы встретились в его конторе, договорившись заранее. Судя по графину с французским красным вином и хрустальной вазе с фруктами, от меня ждали многого.
        - В связи с окончанием войны, наш договор закончился. Я без посредников смогу зарабатывать на своих клиперах, - поставил его в известность о своих намерениях.
        - Ваша страна разрушена войной, там нечего сейчас перевозить, - возразил Авель Стоктон, наливая красное вино в тонкостенные бокалы, которые в его крупных руках кажутся слишком хрупкими.
        - В моем городе склады забиты хлопком, скопившемся за годы войны. Сомневаюсь, что всеми своими судами успею вывезти его до нового урожая, - соврал я, отпив вина, довольно сносного.
        На самом деле хлопок на складах, конечно, есть, но его мало, потому что большая часть плантаторов, убедившись, что продавать урожай некому из-за блокады, перестала засевать поля, дала им возможность отдохнуть. Только вот англичане не знают точно, сколько хлопка на складах, поэтому я блефую смело.
        - Мы с компаньонами хотим сделать вам хорошее предложение. Мы готовы купить все ваши клипера, включая «Бинтаун», - сообщает он и уточняет: - По разумной, конечно, цене.
        Именно это предложение я и ждал, потому что знаю, что будущее за пароходами, но делаю вид, что оно меня не интересует, отмахиваюсь пренебрежительно:
        - Знаю я вашу разумную цену! Я за год с помощью клиперов заработаю больше, чем вы заплатите за них!
        - Клипера уже не новые, а мы предлагаем действительно хорошую цену - пятнадцать тысяч фунтов стерлингов за каждый, - сообщил он.
        Сейчас английский фунт равен примерно четырем долларам США, а новый клипер стоит семьдесят-семьдесят пять тысяч долларов. После ожесточенного торга и осушения половины графина вина мы сходимся на шестнадцати с четвертью тысячах фунтов стерлингов. На следующий день оформили договор купли-продажи, после чего я стал исключительно пароходным магнатом. С чем себя и поздравил.
        Поскольку большинству южан теперь не до предметов роскоши, я нагрузил «Катрин» и «Благовещение» пшеничной мукой в мешках и овсом навалом и повел во французский порт Бордо. Там оба эти товара пользовались большим спросом. Зерновые на юге Франции теперь выращивают все меньше, предпочитают вино, которое дает больше прибыли. К тому же, овес стал основным кормом для лошадей, особенно армейских. И то, и другое у меня забрали два крупных оптовика, продав взамен вино в бочках, красное и белое. Этот товар южанам сейчас нужнее. Будут заливать вином душевные раны.
        Во время стоянки в порту жил с Самантой в «Регент Гранд Отель» - четырехэтажном здании из белого камня, в котором самые высокие окна были на первом этаже, а на следующих все ниже и ниже. Мы поселились на втором, в трехкомнатном номере, украшенном не так дорого, как лондонский, но и менее эклектично. В придачу, ресторан был намного лучше. Про кухню даже говорить не буду, это само собой разумеется. Меня поразила в зале роспись потолка, разделенного на сектора, в каждом из которых в овале что-нибудь на библейскую тему, причем написано мастеровитым художником. Как мне объяснили, раньше гостиница была королевской резиденцией, и кое-что удалось сохранить. Несмотря на лихие революционные годы, французы так и не расстались с преклонением перед своей знатью.
        52
        Гражданская война не сильно затронула жизнь в Уилмингтоне. Город был захвачен северянами без боя через неделю после падения форта Фишер. Вели себя солдаты корректно, никого не расстреляли и почти никого не ограбили. Правда, пропало большое количество продовольственных товаров из магазинов и складов и домашней птицы из дворов, но не голодать же солдатам?! На мэрии поменяли флаг, а внутри нее - чиновников. Южане, даже присягнувшие Соединенным Штатам Америки и отрекшиеся от рабства, не имели права занимать административные должности. Их заменили выходцы из северных штатов. Армия пошла дальше, а жизнь в Уилмингтоне вернулась в свое русло. Мою семью и дом война не затронула вовсе. Слуги остались прежние. Дети подросли. К появлению Саманты Брук отнеслись спокойно. Мама втихаря от меня воспитывала их в мормонских традициях. Я не вмешивался, помня, что мормоны будут еще долго заправлять в этой стране.
        Проверял южан на вшивость, то есть, на лояльность, бывший пехотный унтер-офицер Джон Уайтфорд - рослый тип с густой бородой, бывший поездной кондуктор, так и не расставшийся с мундиром, теперь занимавший кабинет Мишеля Деперрина. Со стен исчезли портреты и скальпы, а вместо винтовки повесили палаш в ножнах. Само собой, хорошим вином здесь больше не угощали. И плохим тоже.
        - Значит, ты участвовал в боевых действиях против правительства, несмотря на то, что выходец с Севера, - заявил Джон Уайтфорд, узнав мою фамилию и сверившись со списками.
        - Если рейдерство можно назвать боевыми действиями, то да, - согласился я, - но вообще-то занимался зарабатыванием денег в то время, когда вы выясняли, кто сильнее.
        - Да, я слышал, что ты немало нахапал, пока мы воевали, - обиженным тоном заявил он.
        - А кто тебе мешал?! - сказал я. - У меня в экипаже было с десяток северян. Все теперь состоятельные люди.
        - Откуда же я знал?! - огорченно воскликнул бывший унтер-офицер.
        Янки больше расстраивается не тогда, когда прогорел на каком-то деле, а когда проскочил мимо выгодного.
        - Надеюсь, на этом месте наверстаешь часть упущенного, - подсказываю я.
        О том, что Джон Уайтфорд берет взятки, знает весь город. Не знает Уилмингтон чиновника, который взяток не берет. Что не мешает бывшему унтер-офицеру поизображать невинность.
        - Не такое уж и выгодное место… - мямлит он.
        - Я - северянин, плантаций и рабов не имею, на верность Конфедерации не присягал, в боевых действиях не участвовал, военных преступлений не совершал. Если мне здесь не понравится по каким-либо причинам, погружу семью на пароход и вернусь в Нью-Йорк, где всем будет плевать на мое рейдерство, - перечислил я смягчающие обстоятельства, после чего задал вопрос: - Сойдемся на двадцатке?
        Беднякам выдавали индульгенцию сразу, а вот дела богатых могли рассматривать неделями. Решение убыстрялось при даче взятки, сумма которой колебалась от десяти по сотни баксов. Больше всего требовали не со старших офицеров армии южан, что было бы логично, а с плантаторов, что тоже логично, потому что они богаче.
        Джон Уайтфорд посопел, взвешивая обстоятельства, после чего, наверное, вспомнил, что его нынешняя зарплата всего двадцать четыре доллара в месяц, а почти всех местных уже общипал, и согласился:
        - Хорошо, пусть будет двадцать.
        Разобравшись с местными властями и решив остаться в Уилмингтоне, я разузнал ситуацию на рынке недвижимости в окрестностях. Большинство плантаторов были в долгах, как в шелках. Почти все плантации были заложены в банках, проценты на долги капали исправно, а лишь немногие хозяева нашли рабочие руки, чтобы посадить и собрать хлопок. Банки предлагали заложенные земли по бросовой цене, понимая, что и на следующий год ситуация с рабочей силой на юге будет не лучше. Я воспользовался моментом и купил шесть самых лучших плантаций, расположенных недалеко от города. На них было грустно смотреть: заросшие травой поля, пустые склады, кладовые, конюшни, хлева, птичники. Всё, что можно было продать, разошлось за годы Гражданской войны - унесло ветром. Мне придется наполнить их заново, вдохнуть жизнь. Надеюсь, что за вложения воздастся мне сторицей. Урожая с этих полей, начиная со следующего года, должно хватить на то, чтобы было, что возить моим пароходам, как нынешним, так и будущим.
        Я сходил на «Катрин» в Портсмут, штат Виргиния, где нагрузил полный трюм угля, чтобы иметь запас его в Уилмингтоне, а заодно заказал два новых однотипных двухвинтовых парохода водоизмещением по две с половиной тысячи тонн каждый. В их проект внес все изменения и новинки, появившиеся за время войны. Кстати, технический прогресс начал набирать обороты. Новшества появляются с такой скоростью, что я не успеваю их отслеживать и, что немаловажно, замечать. Для меня-то они - позабытое старое, точнее, позабытое будущее.
        53
        Когда проходишь Магелланов пролив на пароходе, маршрут кажется намного проще. Те опасности, которые поджидают в проливе парусные суда, для парохода сущая ерунда. Да, напрягают приливно-отливные течения, но зато сильные ветры не так страшны. Наверное, из-за этого и берега показались мне красивее и даже радушнее. Тем более, что здесь сейчас весна. Пунта-Аренас превратился в небольшое поселение с большим количеством новых домов. В связи с появлением пароходов, Магелланов пролив стал оживленнее. Здесь можно пополнить запасы угля, который добывается в Чили. Кстати, поселение пока ничейное, за него спорят Чили и Аргентина. Как обычно бывает в таких случаях, в Пунта-Аренас собрались со всего мира те, кому встреча с любыми властями ни к чему. Четырнадцать лет назад они устроили здесь мятеж, захватили поселение, но проходивший мимо английский военный корабль быстро навел порядок. Как мне рассказал капитан баржи с углем, перевешать пришлось всего-то полсотни человек и вдвое больше перестрелять. Мы простояли на рейде два дня, бункеруясь углем и свежей водой. На берег никого не отпускал, потому что, как меня
предупредили, приезжие, особенно при деньгах, имеют здесь дурную привычку пропадать бесследно. Возле парохода, без учета мелких торговцев, постоянно сновали лодки с мутными типами, и я круглосуточно выставлял вооруженных часовых. Обошлось без эксцессов.
        Переход до Шанхая был спокойным. Тихий океан на этот раз оправдал свое название. Когда мы встали на рейде, на пароход на сампане прибыл местный чиновник с буфаном иволга на таком же халате, в каком ходил Ду Гоудань, и с такой же жидкой бороденкой на круглом узкоглазом лице. Я даже сперва подумал, что мой старый знакомый вернулся сюда, предпочтя голодной и тяжелой свободе сытую и спокойную неволю. Этого звали Ван Джитуй. По-английски он говорил намного хуже своего предшественника, я понимал его с трудом, поэтому сразу перешли на китайский язык. Пусть лучше он понимает меня с трудом.
        После обмена дежурными приветствиями и комплиментами, я сказал:
        - Читал в английских газетах, что бунтовщики изгнаны из этой провинции, что сейчас с ними воюют на юге страны.
        - Наш благословенный правитель уничтожил всех смутьянов! Сейчас наша доблестная армия отлавливает последние мелкие банды! - заверил меня чиновник.
        - С «Обществом малых мечей» тоже справились? - поинтересовался я.
        - У культурнейшего и мудрейшего из иностранцев огромные познание о нашей стране! - похвалил меня Ван Джитуй.
        В переводе с китайского это значит, что триады непобедимы.
        - С какой целью мудрейший прибыл в наш город? - поменял тему разговора чиновник.
        - Мудрейший хочет набрать работников для своих плантаций. Я бесплатно перевезу их в Соединенные Штаты Америки, на Восточное побережье, где они отработают шесть лет бесплатно, только за еду и одежду, после чего смогут заняться, чем хотят, или остаться работать у меня и получать зарплату, - ответил я и проинформировал на всякий случай: - Рабство в моей стране отменили в этом году, так что они будут свободными людьми после того, как отдадут долг за перевоз. Могу взять и пассажиров, способных оплатить переезд, если таковые найдутся. У меня для них есть комфортабельные каюты.
        - На счет способных оплатить переезд ничего сказать не могу. У кого были такие деньги, тот давно уже уплыл искать счастье в другие страны, - не без зависти произнес Ван Джитуй. - А бедняков, желающих уехать отсюда, найти будет не трудно. Из-за бунтовщиков крестьяне уже много лет не сажают рис. Люди голодают. За небольшую плату я смогу организовать набор таких.
        - Заплачу тебе по десять центов за голову, - предложил я. - Мне нужно четыре сотни. Желательно, побыстрее, к концу загрузки углем.
        Ван Джитуй завербовал для меня почти полторы сотни. Остальные приплыли на пароход сами. Как только по Шанхаю разнесся слух о найме работников в США, к борту стали подходить сампаны, набитые желающими покинуть родину. Это были истощенные люди с отчаяньем в глазах. По моему приказу отбирали только молодых, до тридцати, отдавая предпочтение выходцам из сельской местности, в первую очередь женщинам, которые более пригодны для работы на хлопковых плантациях. В результате я загрузил на шестьдесят человек больше, чем предполагал.
        54
        С тех пор, как через Панамский перешеек проложили железную дорогу, соединившую город Колон на побережье Карибского моря с Панамой на побережье Тихого океана, оба города начали стремительно разрастаться. Через перешеек пошли грузы с Восточного побережья США на Западное, которое быстро заселялось. В Панаме, к тому же, база по бункеровке углем, который сюда завозят из других регионов Колумбии и из Чили.
        Пока пароход «Катрин» заполнял бункер углем, пассажиры-китайцы сошли на берег и пересели на поезд. Состав был сборный: пассажирский вагон первого класса, два пассажирских вагона второго класса и пять грузовых. Второй пассажирский вагон второго класса был прицеплен после того, как я оплатил проезд четырехсот шестидесяти пассажиров. Как в два вагона натрамбовали столько пассажиров - загадка даже для самих железнодорожников, но третьего вагона у них не было, а заработать хотели. При этом в вагоне первого класса ехало всего три человека: я и два местных купца, которые настолько тихо, насколько позволяла латиноамериканская культура (в соседнем вагоне их не слышали), всю поездку обсуждали свои дела, связанные с покупкой кофе, сахара из сахарного тростника, бананов и кукурузы. Первый класс от второго отличался только мягкими сиденьями и спинками у двухместных скамеек по обе стороны от прохода, большим расстоянием между ними (ноги можно было вытянуть на всю длину) и большим количеством стекол в окнах. Не хватало всего трех из двух десятков, в то время, как во втором классе было всего два застекленных
окна. В остальные окна ветер залетал свободно на радость пассажирам. Несмотря на то, что сейчас была зима, день выдался жарковатый.
        Пароход я оставил под командованием Уильяма Мура. Как капитан, он уже сделал рейс на Ливерпуль с хлопком и обратно с разным ширпотребом, заказанным уилмингтонскими купцами. Теперь будет бегать на линии Панама-Шанхай, возить дешевую рабочую силу для будущего мирового жандарма и закладывать мину замедленного действия в фундамент собственной страны. Китайцы, за редким исключением, так и не растворятся в американской культуре. Они будут жить обособленно, в Чайна-таунах: вы сами по себе, мы сами по себе. Уверен, что в двадцать первом веке наступит день, когда эта мина рванет и вместе с подоспевшими с исторической родины солдатами похоронит американскую культуру.
        Я занял место у окна без стекла, в противоположном конце от местных торговцев, чтобы не слышать их болтовню. Точнее, я ее все равно слышал, но перестук колес на стыках рельс и свист ветра сводили их речи до набора малопонятных звуков. Ехали без остановок со скоростью, как мне показалось, километров тридцать-сорок. Нам попадались по пути полустанки, на которых ждали пассажиры, но среди них не было желающих оплатить проезд в первом классе, а во втором мест не было. Раньше дорога между Панамой и Колоном занимала три-четыре дня. Теперь уложились в два с половиной часа. Станционное здание в Колоне напоминало немного перестроенный склад для хранения табака. Может быть, раньше в нем действительно хранили урожай. Зато начальник станции в новом мундире, в котором красный цвет сражался с золотым и проигрывал из-за грозди аксельбантов, сплетенных из ярко-желтых нитей и закрывающих почти всю левую половину груди. На голове у него была красная двухуголка с желтыми кантами и огромной кокардой в форме раскормленного орла, изготовленной из металла желтого цвета. Не хватало только шпаги или сабли - и я бы решил,
что передо мной, ни больше, ни меньше, президент Колумбии.
        В Колоне нас ждал на рейде пароход «Благовещение». Он привез сюда различные грузы, включая геодезические инструменты пассажиров первого класса, французов, которые якобы собирались произвести картографическую съемку местности. Подозреваю, что прислали их, чтобы втихаря проработать маршрут строительства Панамского канала. Кто именно его построит, забыл. Помню, что при строительстве канала провернут большую аферу, после чего слово Панама надолго станет нарицательным.
        На пароходе «Благовещение» трюма были больше, поэтому пассажиры-китайцы разместились комфортнее, чем на «Катрин». На этот раз плыть им пришлось меньше. Через двенадцать дней мы благополучно, не попав ни в одни шторм, прибыли в Уилмингтон. Очумевшие от долгого плавания китайцы сходили, покачиваясь, на берег и кто настороженно, кто с радостью, кто со слезами на глазах смотрели на свое новое место жительства. Климат тут не сильно отличается от того, в каком они выросли, так что адаптироваться должны легко. Их разделили на шесть групп и пешком отвели на мои плантации. До посевной будут заниматься восстановлением и ремонтом строений, оросительных каналов, подготовкой инвентаря. Затем посадят хлопок, табак и для себя немного овощей - и на шесть лет или даже больше погрузятся без остатка в привычный для них, как утверждал Карл Маркс, идиотизм деревенской жизни.
        55
        Я теперь основной продавец рабочей силы в Северной Каролине. Мои два парохода возят их без остановки. Точнее, я отдаю китайских крестьян, как товарный кредит, потому что у большинства плантаторов нет денег на их покупку. В течение нескольких лет, обычно шести, должны будут расплачиваться со мной хлопком, который я буду продавать в Англию. Довольны все: китайцы перебрались из разоренной, голодной страны в менее разоренную и более сытую; плантаторы получили трудолюбивых неприхотливых рабочих; я вложил деньги под хорошие проценты и обеспечил себя на несколько лет приличным доходом от продажи хлопка и табака, а свои суда - работой.
        Самое забавное, что китайцы вытеснили негров. Последние, поверив было в свою незаменимость, начали качать права, добиваться повышения зарплаты и при этом работать всё хуже и хуже. Как только плантаторы поняли, насколько лучше, выгоднее иметь китайцев, цены на них резко пошли в гору. Негры кое-где попытались физически устранить конкурентов, но тут на защиту плантаторов, среди которых теперь были и выходцы из северных штатов, встала армия. Порядок навели быстро и жестко. Так много повешенных негров я не видел даже во времена рабства. Теперь чернокожие женщины работали служанками или где удастся пристроиться, а мужчины целыми днями кучковались у самых дешевых забегаловок или бродили по городу, выклянчивая подачки у прохожих, воруя по мелочи, мошенничая. Вроде бы хороший закон об отмене рабства породил целый класс тунеядцев, алкоголиков и, как следствие, преступников. Раньше, пусть и по принуждению, они работали, приносили пользу обществу и не пьянствовали, а теперь деградировали во всех отношениях ускоренными темпами. Этот класс потомственных халявщиков, разрастаясь, благополучно доживет до двадцать
первого века. Вечным ничего не бывает. Однажды шея, на которой они сидят, сломается от непосильного груза. И польется кровь. Судя по тому количеству черных потомственных тунеядцев, которое я застал в двадцать первом веке в США, крови будет много. Поскольку война - это тоже работа, опасная и тяжелая физически, халявщики в ней вряд ли победят. Часть их уничтожат, часть разбежится по другим странам, а малое количество приспособится к изменившимся условиям, чтобы при улучшении ситуации вновь бурно разрастись.
        Мой первый новый пароход был введен в эксплуатацию в начале июня. Я назвал его «Элизабет» в честь старшей дочери. Второй - в середине августа и назван «Каролина» в честь средней дочери. Теперь у меня три дочери. Последнюю родила пятого января тысяча восемьсот шестьдесят шестого года Саманта и назвала Мэри. Имя младшей дочери получит третий пароход в этой серии, который я заказал после рождения Мэри. В честь ее матери был переименован пароход «Благовещение». Не нравятся мне церковные названия.
        После возвращения из Китая я занимался в основном сельским хозяйством. Вот уж не думал, что мне это понравится! Надо быть честным, нравилось мне всего лишь чувствовать себя хозяином обширных полей и лугов. Вспомнил прекрасные времена, когда был князем, графом, виконтом… Всеми делами на плантациях руководили наемные менеджеры из бывших охранников. Тысячи этих ребят остались без работы, а больше ничего не умели, кроме как присматривать за рабами.
        К концу лета мои новые пароходы были брошены на перевозку хлопка и табака нового урожая в Западную Европу, в основном в Англию. Оттуда везли разные попутные грузы, в том числе и предметы роскоши для вновь разбогатевших плантаторов Северной Каролины и других южных штатов. Что ветром унесло, то ветром и принесло.
        В Уилмингтон сунулся было Корнелиус Вандербильт, попробовал поиграть в ценовые войны, чтобы отомстить мне, но быстро обломался. Возить по дешевке ему приходилось только то, что было не нужно мне. Мои пароходы перевозили мои грузы, поэтому цена фрахта мне была до одного места. Интересовала только себестоимость перевозки, которая влияла на прибыль от продажи урожая. Я даже подумывал, не купить ли ткацкую фабрику в Англии и не заняться ли продажей готовых хлопчатобумажных тканей? Решил не жадничать. Тем более, что о ткацком бизнесе имею довольно смутное представление.
        В начале сентября мой сын Джон уехал учиться на юридическом факультете Гарвардского университета. Ему жить в стране сутяжников, пусть овладеет их ухватками. Судя по растущей многословности его писем и все большей утонченности просьб дополнительных денег, науки давались ему легко.
        В конце лета следующего года я узнал из газет, что произошло первое в истории сражение двух эскадр броненосцев. Двадцатого июля в Адриатическом море у острова Лисс сразились итальянцы с австрийцами. Первых было больше, вторые были дисциплинированней и лучше обучены. В итоге итальянцы потеряли два броненосца и шесть с лишним сотен моряков, а австрийцы всего сорок человек. Флагман итальянского флота «Ре д’Италия» водоизмещением пять тысяч семьсот тонн был протаранен австрийским флагманом «Эрцгерцог Фердинанд-Макс» водоизмещением пять тысяч сто тонн и затонул, канонерка «Палестро» водоизмещением две тысячи тонн загорелась от зажигательных снарядов и взорвалась. Морально подавленные итальянцы, хотя всё ещё превосходили австрийцев количественно, покинули место сражения, что издревле считается поражением. По результатам этого сражения продвинутые морские вояки всех стран сделали вывод, что отныне главное оружие - таран, что история сделала виток и вернулась к временам древних греков и римлян. Я не стал их разубеждать. Следующие морские сражения сделают это лучше меня.
        56
        Этот человек появился в моем офисе в начале октября тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года. Офис располагался на левом берегу реки Мыс Страха между двумя пакгаузами, принадлежащими мне, куда свозили выращенный или купленный мною хлопок и табак. Секретарша Сесилия Годдард, мормонка, такая страшненькая, что мои жены настоятельно попросили взять именно ее на эту должность, доложила, что со мной хочет поговорить полковник Максимо Гомес, добавив, что раньше ни разу не видела его в Уилмингтоне, где безвыездно прожила все свои девятнадцать лет. Полковнику было немного за тридцать. Невысокого роста, сухощав, с узкой головой, на которой уже наметились спереди плеши в черных редких волосах, ушами-лопухами, крупным носом, широченными черными густыми усами, под которыми прятался рот и кончики которых дотягивались почти до ушей, и выпирающим подбородком. Одет в недорогой серый сюртук и брюки, а белая рубашка перехвачена на шее тонким галстуком, завязанным незамысловато. Черную невысокую шляпу с узкими полями держал в загорелой сухой руке с длинными пальцами пианиста. Походка вразвалку, как у кавалериста.
        - Добрый день, синьор Хоуп! - поздоровался он с сильным испанским акцентом.
        Я поздоровался с ним на испанском языке и предложил присесть.
        - Мне говорили, что вы знаете испанский язык, но не ожидал, что настолько хорошо! - похвалил Максимо Гомес.
        Если испанец начинает с комплимента, значит, разговор будет продолжительным. Я колокольчиком вызвал секретаршу, сказал принести нам красного вина и фрукты.
        - Из каких мест занесло вас в наш забытый богом уголок? - поинтересовался я, чтобы занять паузу до прихода Сесилии Годдард.
        Вести серьезный разговор на сухую - это верх неприличия в испанском обществе.
        - Я бы сказал, что ваш уголок забыт чертями! - отвесил полковник очередной комплимент. - В тех местах, где я жил раньше, не так спокойно и благополучно, как здесь. Я родился в Доминикане на острове Гаити. Бывали там?
        - Конечно, - ответил я, а потом подумал, что не знаю, какие за последние годы произошли изменения на острове, что могу показаться вруном, если гость решит проверить.
        - Потом учился в военной академии в Сарагосе, - продолжил он, оставив без проверки мой ответ. - Вернувшись на родину, помог испанской армии захватить Доминиканскую республику, а потом сражался с повстанцами. Дослужился до полковника. После поражения перебрался на Кубу и вышел в отставку.
        На острове Гаити теперь две независимые страны. Республика Гаити освободилась еще шестьдесят четыре года назад и стала первой страной бывших рабов, возглавляемой негром. Говорят, там еще не так ужасно, как будет в двадцать первом веке, но скатываются быстро. Доминиканская республика впервые освободилась через семнадцать лет после соседа, через год попала под его власть, еще через двадцать два года опять стала независимой, потом через девятнадцать была захвачена испанцами и через четыре в третий раз добилась свободы. Наверное, благодаря этим перипетиям, деградация там будет проходить медленнее, чем в западной части острова.
        Сесилия Годдард принесла хрустальными кувшином с красным французским вином, вазой с яблоками и грушами из моего сада и двумя бокалами, которые сразу наполнила. Вино и фрукты были из лёдника, расположенного в подвале под офисом, холодные, освежающие. День выдался не жаркий, но охладиться не помешает.
        - Какое прекрасное вино! - в третий раз похвалил гость, из чего я сделал вывод, что просить будет очень много.
        - Какое важное дело привело вас ко мне? - спросил я в лоб, чтобы побыстрее отказать и выпроводить.
        - На Кубе есть очень богатый и влиятельный синьор, который ищет, кому бы продавать свой урожай в обход местных купцов. У него не сложились с ними отношения, - начал полковник Максимо Гомес. - При этом он хотел бы получать часть оплаты нужными ему товарами.
        - Какими именно? - задал я вопрос, догадавшись, что дело именно в этих товарах.
        - Оружием, - ответил он. - Можно не новым, но в хорошем состоянии.
        - И доставлять их на остров Гаити? - спросил я, подумав, что полковник решил стать президентом Доминиканской республики.
        - Нет, на Кубу, - сообщил полковник. - И тайно. Я слышал, что вы мастерски преодолевали блокаду северян и доставляли грузы в этот порт.
        - Было дело, - согласился я, - но сейчас проблемы начнутся во время выгрузки. Как догадываюсь, разгружаться придется не в порту и силами экипажа. Сторожевые корабли могут легко прихватить нас во время этого процесса.
        - Да, риск есть, - подтвердил Максимо Гомес. - Мы вам заплатим за него.
        - Сколько и каким образом? - поинтересовался я.
        К началу лета этого года рынок рабочей силы насытился китайцами. Цены на них начали падать, поэтому я перегнал «Катрин» и «Саманту» в Уилмингтон, поставил на «европейскую» линию. Хлопка в нашем штате и соседних стали собирать больше, но и желающих перевозить его стало больше. Того, что собирал на своих плантациях и получал в счет оплаты товарного кредита, хватало только для трех новых судов. Для двух старых приходилось постоянно подыскивать груз.
        - Это будет зависеть от количества и качества привезенного груза. Нам в первую очередь нужны винтовки, картечницы Гатлинга, нарезные пушки и боеприпасы. После выгрузки в оговоренном месте в бухте Гуаканаябо, вы будете заходить в порт Мансанильо и грузиться открыто. Вы будете зафрахтованы для перевозки товаров в США, но часть груза будет принадлежать вам в счет оплаты за привезенное и связанный с этим риск, - рассказал он.
        В порту Мансанильо я не бывал, но в залив Гуаканаябо наведывался часто, особенно во времена флибустьерские. Места там красивые, и удрать оттуда легко. Не думаю, что у испанцев есть сторожевые корабли, способные догнать мой пароход. Лишнего оружия и боеприпасов в США сейчас много, цены на них бросовые. Новая линия тоже не помешает. На испанский фрахтовый рынок просто так не прорвешься, там все давно уже схвачено, чужаков не пускают. К тому же, скучно мне стало на берегу. Надо было прогуляться по морям-океанам, встряхнуться.
        57
        Темна кубинская ночь. Зато звуков хватает. В пока сохранившихся в приличном количестве джунглях кто-то заливисто свистит, вскрикивает высоко и пронзительно, гулко ухает, всхлипывает эротично, грозно трещит так, словно ломает кому-то кости (или правда ломает?!), уморительно всхрапывает. Сквозь какофонию этих звуков, доносящихся с берега, не сразу прорывается всплески весел. Они становятся всё громче - и вот в свете масляного фонаря, висящего за правым бортом, обращенным в сторону открытого моря, рядом со штормтрапом и метрах в двух от воды, чтобы не видно было с берега, появляется темная черная лодка с восемью гребцами, рулевым и закутанным в темный плащ пассажиром в широкополой темной шляпе, сидящим на носовой банке. Лодка ударяется гулко о железный борт парохода, скользит вдоль него. Один из гребцов хватается за нижнюю балясину штормтрапа, гася инерцию лодки, еще двое встают и закидывают на борт по швартовому кончику. Мои матросы ловят кончики и накладывают на «утки». Со сравнительно продолжительными паузами, как бывает, когда поднимается неумелый человек, балясины стучат о борт судна. Над
планширем появляется голова в шляпе. По широким черным усам, закрывающим рот, узнаю Максимо Гомеса.
        - Доброй ночи, синьор полковник! - приветствую его.
        - Надеюсь, она будет доброй! - весело отвечает Максимо Гомес.
        Мы идем в мою каюту, освещенную ярко, но с плотно зашторенными иллюминаторами, где стюард уже накрыл на стол вино и легкие закуски.
        Отставной полковник снимает темно-красные шляпу и плащ, произносит извиняющимся тоном:
        - Мерзну на море по ночам.
        - К морю надо привыкнуть, - соглашаюсь я и жестом приглашаю к столу.
        Мы выпиваем по бокалу розового гренаша, крепкого, с привкусом малины. Вино привезено из Бордо, но не хуже того, что делают из этого сорта винограда в Испании. Что и подтверждает мой гость.
        - Такое впечатление, что побывал в Сарагосе! - восхищенно почмокав губами, спрятанными за усами, восклицает Максимо Гомес.
        - Если навестите меня в порту, подарю ящик этого вина, - говорю я.
        К тому времени уже будет ясно, стоит ли иметь с ним дело. Ящик вина станет или презентом выгодному деловому партнеру, или прощальным подарком.
        Я кладу на стол перед гостем список привезенного, составленный на испанском языке, с ценами и общей суммой, отчего напоминает счет в дорогом ресторане. Отставного полковника интересуют только наименования и количество «блюд». Платить за банкет не ему.
        - Картечниц маловато, - жалуется Максимо Гомес.
        - Я предупреждал: или много, или быстро, - напоминаю я. - В следующий раз будет больше.
        На самом деле я привез всего две потому, что не уверен, что сделка удастся и будет выгодной. Слишком редкий и дорогой товар - пулеметы Гатлинга. Потерю бэушных винтовок мне будет легче перенести.
        - Возить будете одной лодкой? - интересуюсь я.
        Груза на борту всего тонн десять, но такой лодкой, что сейчас у борта парохода, возить придется несколько ночей.
        - Нет, после моего сигнала подойдут еще, - сообщает он.
        - Тогда не будем терять время, - предлагаю я. - Когда не надо, ночь имеет дурную привычку заканчиваться слишком быстро.
        - Вы правы, - соглашается отставной полковник, встает из-за стола, напяливает шляпу и закутывается в плащ.
        Уложились до рассвета. Работали двумя грузовыми стрелами в две лодки, которые менялись. Сколько всего было лодок, сказать не могу. В жиденьком свете от масляных фонарей их трудно было различать. Обычно две стояли у борта под погрузкой, еще две ожидали очереди, дрейфуя рядом, а остальные отвозили на берег, выгружались и торопились за следующей партией. Работали быстро и слажено, что так непривычно для испаноговорящих вообще и латиноамериканцев в частности. Впрочем, я не припомню, чтобы видел их раньше работающими ночью. Судя по количеству детей в их семьях, именно в это время суток они становятся трудягами.
        Когда погрузили последние ящики с патронами, Максимо Гомес попрощался со мной и пообещал:
        - Утром вместе с доном Сеспендесом навещу вас в порту.
        Что ж, даже если обманет, самое опасное уже позади. Если бы меня взяли с оружием, то мог бы надолго застрять на острове, который в будущем, как образец оксюморона, будет называться Островом Свободы. Теперь могу влететь только на деньги, что менее неприятно.
        58
        Дон Карлос Мануэль де Сеспендес дель Кастильо был представительным сорокадевятилетним мужчиной чуть выше среднего роста и плотного сложения. Лицо холеное, властное, за которым угадывалось много поколений людей, привыкших повелевать. Черные волнистые волосы зачесаны на пробор справа. Лоб высокий. Брови тонкие. Карие глаза небольшие и широко расставленные. Под прямым носом широкие черные усы, закрывающие верхнюю губу, острые и загнутые вверх на концах. Под нижней губой широкая эспаньолка, уходящая под подбородок. Одет в темно-коричневый сюртук и брюки и белую рубашку с черным галстуком, повязанном бантиком так, что обе маленькие петли расположены над двумя свободными концами, каждая над своим, направленными строго горизонтально в разные стороны. На ногах черные кожаные полуботинки со шнурками, поскрипывающие при ходьбе. Он получил в Гаванском университете степень бакалавра гражданского права, а потом четыре года учился в университетах Мадрида и Барселоны в Испании. По профессии адвокат. Владеет большой табачной плантацией возле родного города Баямо. Казалось бы, живи и радуйся, так нет, хочется
большего. Впрочем, это его проблемы. На пароход «Катрин», стоящий у пристани Мансанильо, он пришел, чтобы рассчитаться со мной за выгруженное ночью в заливе оружие и договориться о будущих поставках.
        - Мои люди проверили привезенное вами и сказали, что серьезных замечаний нет, - старательно избегая слова «оружие» и «боеприпасы», сообщил он после продолжительного обмена приветствиями и любезностями и осушения двух бокалов гренаша, который тоже похвалил.
        - Могу привезти всё новое, но будет стоить раза в два дороже, - предложил я.
        - Пока обойдемся таким, - отклонил Карлос де Сеспендес - Нам надо много чего еще. Дон Максимо Гомес сообщит вам, что именно. А пока давайте поговорим об оплате. Я готов нагрузить ваш пароход табаком, кофе, сахаром, мелассой, выделанным кожами, цинком, медью. Вы продаете всё это, забираете деньги за привезенное в этот раз, а на остальные возите нам то, что закажем, пока они не кончатся или пока я не дам другое указание. Есть вероятность, что в ближайшее время у меня не будет возможности нагрузить ваш пароход, так что в обратную сторону будете ходить порожнем.
        - Надеюсь, вам будет сопутствовать удача, - пожелал я.
        - Да, удача нам бы не помешала, - согласился он. - Пока что дела складываются не очень хорошо. Мой сын в заложниках у правительства, обещают казнить его, если я не отступлюсь.
        Я плохо знаю историю Кубы до Фиделя Кастро. Помню, что и до него она уже была независимым государством, но понятия не имею, когда избавились от испанского ига. Надеюсь, это случится при Карлосе де Сеспендесе. Тогда фрахтовой рынок Кубы будет переделен, и мне обломится не самый плохой кусок его.
        59
        С океана дул сырой ветер, принося заряды снежной крупы, которая припорошила улицы Уилмингтона. Из дома до офиса я хожу пешком, чтобы размяться перед началом рабочего дня. Большую часть пути ветер дул в лицо, и твердая колючая крупа врезалась в кожу, как бы обжигая ее. Мне показалось, что иду по Новороссийску во время боры зимой. Не хватало только длинных горизонтальных сосулек на фонарных столбах, как на набережной российского порта. Когда зашел в помещение, лицо сразу будто обдало горячим воздухом. Я пошлепал по щекам, приводя их в норму.
        - Сделай мне чай, - поздоровавшись, приказал я секретарше Сесилии Годдард, одетой в серое платье без декольте, с корсетом затянутым так, что ее плоская грудь как бы вогнулась, но горб сзади не появился.
        Она принесла на серебряном подносе фарфоровый чайный набор с одной чашкой, наполнила ее золотистой жидкостью, в которую положила дольку лимона и чайную ложку сахара. Делала это с такой радостной сосредоточенностью, что иногда кажется, что только ради приготовления мне чая и ходит на работу. Вполне возможно, что со мной реализует хотя бы частично женские инстинкты. Шансов выйти замуж при такой внешности у Сесилии Годдард мало, даже в среде мормонов-многоженцев. Тем более, что после войны образовалась острая нехватка мужчин, которая, правда, быстро погашается наплывом иммигрантов. Приезжают в основном мужчины. Может быть, какой-нибудь и клюнет на заботливую девушку.
        - Вот утренняя газета, - закончив с чаем, кладет она передо мной местный гальюн-таймс.
        Владеет газетой «Уилмингтонская утренняя звезда» мой старый приятель Мишель Деперрин. Раньше она принадлежала майору Уильяму Бернарду, называлась «Уилмингтонской вечерней звездой» и выходила по вечерам. Благодаря мне, Мишель Деперрин удачнее своих соседей-плантаторов пережил войну, а потом первым получил у меня кредит рабочими-китайцами. Теперь он опять богат, влиятелен и, чему я ни разу не удивился, больший федералист, чем нынешний президент США Эндрю Джонсон. Правда, занимать государственные должности ему все еще нельзя, как бывшему чиновнику конфедератов, поэтому реализует свои политические и иные амбиции через газету.
        На первой странице была большая статья о нынешнем мэре города, который состоял в дружеских и деловых отношениях с Мишелем Деперрином и мечтал переизбраться весной на второй срок. Мне нынешний мэр не мешал жить, поэтому пусть и дальше рулит. На второй странице основной была обстоятельная статья об Аляске, приобретенной США в позапрошлом году у Российской империи за семь миллионов двести тысяч долларов золотом. Пока что там не началась «золотая лихорадка», во время которой добудут сотни тонн золота, поэтому автор приводит очень эмоциональные доводы, что эта покупка была бессмысленной тратой денег нынешним президентом страны. Так понимаю, это тоже подготовка к выборам, но только президентским, которые вот-вот начнутся. Уверен, что Аляска когда-нибудь вернется домой. Уж слишком она чужеродна для других штатов. На третьей странице среди других малозначительных новостей шел обзор военных действий на Кубе. Восставшие под командованием Максимо Гомеса и общим руководством Карлоса де Сеспендеса, у которого испанцы таки казнили сына, захватили восточную часть острова Куба, но теперь их начали теснить
правительственные войска. Двенадцатого января тысяча восемьсот шестьдесят девятого года регулярная испанская армия отбили Баямо, родной город Сеспендеса и, так сказать, колыбель революции, разрушив его до основания.
        Я вызвал секретаршу и приказал ей:
        - Отправь курьера к капитану Муру, передай ему, что у него отпуск, я сам поведу пароход.
        На «Катрин» сегодня должны закончить погрузку оружия и боеприпасов для кубинских плантаторов-революционеров. Это последняя партия, купленная на те деньги, что я получил за проданный самому себе груз, привезенный из порта Мансанильо. Часть того груза - кофе, сахар и меласса - были реализованы в Уилмингтоне, а остальное погружено на «Саманту» и отправлено в Англию. Деньги закончились, порт Мансанильо в руках правительственных войск, как и остальные крупные порты на острове Куба. Мне надо самому встретиться с доном Карлосом де Сеспендесом и выяснить, есть ли ему чем платить? При всем моем хорошем отношении к кубинцам, с которыми я учился в институте, спонсировать их революцию мне ни к чему и не по карману.
        60
        В бухте Гуаканаябо ветрено и сыро. Холодный северо-восточный ветер приносит заряды мелкого и мерзкого дождя. Такое впечатление, что мы возле острова Британия. Впечатление усиливается из-за того, что берег не виден и с него не доносятся звуки, присущие только джунглям. У северо-восточного ветра только один плюс - относит нас от берега. При южных ветрах приходится постоянно отжиматься от мелководья. Пароход в дрейфе, оба двигателя работают на холостом ходу и вахтенный механик готов в любой момент выполнить команду с мостика. Это, так сказать, элементарные правила безопасности контрабандиста. Надо быть готовым в любой момент дать дёру. До сих пор никто не мешал нам заниматься криминальным бизнесом, но последние успехи правительственных войск насторожили меня.
        К подветренному правому борту парохода подошел большой рыбацкий баркас. На носовой банке я различаю скукоженную фигуру, закутанную в плащ. Как по мне, сейчас не холодно. В моей тверской деревне такая погода бывает летом. У аборигенов, привыкших к тропическому климату, другая точка зрения. Они уверены, что при температуре воздуха ниже плюс пятнадцати градусов жизнь невозможна, а при температуре воды ниже плюс двадцати пяти в нее по доброй воле полезет только идиот.
        Мы здороваемся с Максимо Гомесом, идем в капитанскую каюту. После свежего воздуха в ней кажется душно, и первые мгновения я улавливаю запахи предыдущего обитателя каюты Уильяма Мура, которые не успели выветриться за время перехода. Стюард - четырнадцатилетний негритенок Том - наливает нам гренаша, так любимого бывшим отставным полковником, а ныне генералом революционной армии. Раньше я думал, что революции затевают те, кто хочет быстро дорваться до власти в стране, но теперь есть подозрение, что немалый вклад вносят мечтающие о генеральских погонах. Мы выпиваем по бокалу вина, после чего переходим к делу. Я отдаю Максимо Гомесу список привезенного.
        - На одну картечницу больше, чем заказывали, за счет винтовок, - предупреждаю я.
        - Это хорошо! - хвалит революционный генерал.
        - Это последняя партия на те деньги, что дал дон Карлос де Сеспендес, - ставлю я в известность.
        - Он в курсе, - говорит Максимо Гомес, достает из внутреннего кармана сюртука аккуратно сложенный вексель на пятьдесят тысяч долларов, отдает мне.
        Я не знаю, каково было состояние Карлоса ле Сеспендеса до начала революции, но сомневаюсь, что большое, что это его деньги. Наверняка движение поддерживают другие состоятельные люди острова, которые не хотят светиться, пока не станет ясно, кто победит.
        - Вот список того, что нам надо привезти в следующий раз, - отдает мне революционный генерал еще один лист бумаги.
        Я мельком просматриваю список. Опять пулеметы, винтовки, патроны, снаряды…
        - И еще одна просьба, - Максимо Гомес, достает из-за пазухи, что не вяжется с его важным видом, запечатанный сургучом конверт. - Это письмо надо доставить по указанному на нем адресу курьером, как можно быстрее, передать лично в руки и дождаться ответа, который привезти нам. Оплату удержите из этих денег. Предупреждаю: письмо ни в коем случае не должно попасть в чужие руки!
        - Не думаю, что ваши враги следят за мной в Уилмингтоне и перехватывают мою почту! - отмахиваюсь я шутливо.
        - Как знать! - серьезно возражает он. - В последнее время испанское правительство узнает обо всех наших операциях и успевает принять меры.
        - Предатель? - подсказываю я.
        - Возможно, - отвечает генерал. - С тех пор, как дела у нас пошли хуже, у многих пропала вера в победу революции.
        У меня тоже пропала, но пока будут платить, будут получать, что заказали. Чтобы платили подольше, делюсь опытом российской разведки в Первую мировую войну.
        - Есть хороший способ вычислить предателя. Каждый подозреваемый должен «совершенно случайно» узнать адрес ваших сторонников в подконтрольном испанцам городе, где якобы спрятано оружие, а потом последите, кого именно арестуют. Один адрес должен знать всего один человек, но предателей может быть несколько, - подсказываю я. - Заодно сможете наказать тех, кто вам не помог, указав их адреса предателям. Посидев ни за что в тюрьме и пройдя через серию допросов с пристрастием, люди возвращаются в разгромленный во время обыска дом и начинают лояльнее относиться к врагам режима.
        - Какой хитрый способ! - восхищается Максимо Гомес. - Недаром дон Карлос де Сеспендес предупреждал меня, что с вами надо держать ухо востро!
        - Советую вам делать то же самое и в отношении самого дона Карлоса де Сеспендеса, - делаю я ответный комплимент.
        - Ему я верю, - без колебаний заявил революционный генерал. - Дон Карлос де Сеспендес тоже предположил, что у нас есть предатель, который может рассказать властям и о вашем пароходе. Он считает, что надо выбрать новое место для выгрузки на северо-восточном побережье Кубы.
        - Где именно? - спросил я.
        - В бухте Найп, которая юго-восточнее мыса Лукреция, возле деревни Маяри, - ответил он. - Дон Карлос де Сеспендес сказал, что вы должны знать этот мыс и что туда вам будет ближе и удобнее добираться.
        - Он прав, - подтвердил я.
        Там рядом будет проходить южная полоса зоны разделения движения, по которой я проводил свои суда многократно. На мысу Лукреция стоит приметный маяк высотой метров под сорок - круглая башня, сложенная из красновато-коричневого кирпича. Пару раз в бухте Найп грузился сахаром в порту Антилла, как сейчас помню, на причале номер четыре. К нему самый неудобный подход, и мне оба раза доставался именно этот причал и один и тот же тупой лоцман, у которого было только одно достоинство - тихо сидел в углу ходовой рубки и не мешал мне. По преданию именно неподалеку от этих мест Колумб впервые ступил на землю Америки. В предполагаемом месте стоит бронзовый памятник самому известному мореплавателю, но я так и не удосужился посетить его, потому что считаю, что это открытие нанесло непоправимый урон человеческой цивилизации, уничтожив народы целого континента и их культуры. И еще в тех краях родился Фидель Кастро, к деятельности которого я тоже отношусь неоднозначно. В общем, то еще местечко.
        Мы договорились о примерной дате прибытия моего парохода в новое место выгрузки и системе сигналов, после чего вышли на палубу. Перегрузка шла полным ходом. У правого борта стояли два больших рыбацких баркаса, на которые грузовыми стрелами мои матросы переносили ящики с оружием и боеприпасами. Максимо Гомес, кутаясь в плащ, встал рядом со мной, ожидая, когда нагрузят баркас, на котором он приплыл, после чего покинул пароход.
        Я провожал баркас взглядом, пока тот не растворился в темноте. Революции совершают идеалисты и романтики для диктаторов и подлецов. Интересно, кто Максимо Гомес? Явно не потенциальный диктатор, как Карлос Сеспендес, и вроде бы не подлец, но в то же время не похож на идеалиста или романтика. Пёс войны, которому без разницы, с кем и против кого воевать, а важен лишь процесс? Некоторые люди, попав на войну, не могут с нее вернуться, как бы долго не продолжался мир.
        Подозрения генерала Максимо Гомеса материализовались рано утром. Ветер, притихший на ночь, начал раздуваться до вчерашнего. Опять закапал мерзкий холодный дождик. Мои матросы и кубинские рыбаки, матерясь и проклиная погоду на разных языках, заканчивали перегрузку последних ящиков с оружием. Я отдыхал в своей каюте - кемарил одетый на диване. Под дождь мне всегда прекрасно спится. Считаю, что это единственное достоинство дождя. Разбудил меня стук в дверь.
        - Заходи, Том! - крикнул я, подумав спросонья, что стюард пришел будить на завтрак.
        - Это я, сэр, - в приоткрытую дверь просунулась курчавая голова старшего помощника Джозефа Адамса. - В нашу сторону идет корабль.
        - Военный корабль? - спросил я.
        - Военный фрегат, - ответил он. - Скорее всего, испанский.
        Деградация военной силы нынешней Испании лучше всего видна по ее флоту. Когда я увидел испанский фрегат, идущий курсом острый бейдевинд со стороны мыса Круз, подумал, что всё еще нахожусь в предыдущей эпохе. Он был двухдечным, тридцативосьмипушечным. Уверен, что пушки гладкоствольные. На мачтах по три яруса парусов, больших, неразрезанных, неудобных для работы. Годы, прошедшие со времен Наполеоновских войн, ничего не изменили ни в конструкции, ни в вооружении, ни в оснастке испанских кораблей. Время заснуло в разлагающейся и распадающейся на куски империи. Если бы сейчас под моим командованием был корвет «Хороший гражданин» с тем экипажем, не раздумывая ни секунды, повел бы его в атаку на фрегат. К сожалению, сейчас под моим командованием пароход, а из оружия только стрелковое.
        - Много осталось в трюме? - крикнул я боцману, который руководил выгрузкой.
        - Еще два ящика! - доложил он.
        - Продолжаем выгрузку! - крикнул я боцману, а старшему помощнику приказал: - Передай в машинное отделение, чтобы раскочегаривали на полную и были готовы к маневрам.
        До фрегата более трех миль. Если ветер не изменится, парусник выйдет на дистанцию дальности стрельбы старых гладкоствольных пушек минут через пятнадцать-двадцать. Зная точность испанских комендоров, потребуется еще столько же времени, чтобы подойти поближе, где у них появится шанс одним ядром из десяти попасть по такой малой цели, как пароход.
        Моим матросам потребовалось десять минут, чтобы закончить выгрузку. Как только последний ящик опустился на баркас, были отданы оба швартова. Кубинские рыбаки помахали нам на прощанье и сели на весла, чтобы против ветра добраться до берега.
        - Обе машины малый вперед! - скомандовал я с крыла мостика Джозефу Адамсу, стоявшему у машинного телеграфа.
        Мы пошли на юго-юго-запад, держась на дистанции мили две от фрегата, на котором выстрелила погонная пушка. Наверное, для проформы. Не могли же они всерьез думать, что мы остановимся и сдадимся. Фрегат подвернул влево, взял больше ветра и ускорился. К тому времени наши машины вышли на полный ход, так что вражеский корабль начал отставать всё быстрее. Я приказал помалу подворачивать влево, на ветер, огибая фрегат по дуге с радиусом мили две. Когда мы пошли строго против ветра в сторону Наветренного пролива, капитан испанского корабля смирился и прекратил погоню.
        Мне стало грустно, потому что показалось, что именно в этот момент и пришла кончина парусному флоту, которому я отдал большую часть своей жизни. Я застану парусники в будущем, но они будут как бы эхом великой эпохи, стремительно тающем в рокоте двигателей. В двадцать первом веке начнут делать экспериментальные суда с парусами, ставящимися автоматически, нажатием кнопки из ходовой рубки. Возможно, у таких судов появится будущее, когда иссякнут запасы сырья для двигателей, но все равно это будет не то. Разве что человечество достигнет высот самоистребления, рухнет к началу начал и опять придумает лодку-долбленку, а потом и парус к ней…
        61
        Запечатанный конверт предназначался отставному бригадному генералу Конфедерации Штатов Америки Томасу Джордану, проживавшему в городе Мемфис штата Теннеси. Я отправил письмо с двумя вооруженными курьерами из числа бывших солдат-конфедератов. После войны прошло почти четыре года, а некоторые проигравшие до сих пор люто ненавидят победителей. Эти двое из таких. Они знают, что письмо предназначено одному из их бывших командиров, поэтому сделают всё, чтобы оно не попало, как они думают, в руки северян. Как ни странно, многие считают меня отъявленным конфедератом, временно затаившимся. Я знаю, как опасно лишать людей иллюзий, поэтому слабо, всего лишь для поддержания именно такого имиджа, опровергаю эти домыслы. С другой стороны не так уж сильно ошибаются эти два парня. Кубинскую революцию можно считать продолжением войны северян и южан. США и Испания - враги Мексики, которая именно поэтому союзник конфедератов. Кубинские революционеры - враги Испании, союзника США, а значит, враги и северян, а враг моего врага - мой друг.
        Вернулись они через пять дней. Оба небритые, уставшие, пропахшие угольным дымом, как будто ехали, ухватившись за дымовую трубу паровоза, но переполненные чувством выполненного долга. Секретарша Сесилия Годдард, предупрежденная мной, сразу впустила их в кабинет. Старший, двадцатидевятилетний крепыш с кудлатой рыжеватой шевелюрой, подождал, когда выйдет секретарша, после чего достал из-за пазухи письмо на плотной дорогой бумаге, сложенное и перехваченное накрест бечевой, скрепленной сургучной печатью, вручил мне. Адрес отсутствовал.
        - Нам сказали, что вы сами знаете, кому его передать, - доложил крепыш, не называя отправителя письма по имени.
        - Да, знаю, - подтвердил я, налив им по бокалу белого вина из Бордо, кисловатого.
        Оба жадно выпили, но, судя по скривившимся физиономиям, не оценили напиток по достоинству.
        - Нам сказали, что могут потребоваться добровольцы, - осторожно, я бы даже сказал, боязно поставив на стол хрустальный бокал и вытерев губы тыльной сторон ладони, сообщил крепыш. - Мы готовы присоединиться к отряду.
        - Это будет за пределами нашей страны, - предупредил я.
        - Мы знаем, - сказал он.
        - Если это случится, сообщу вам заранее, - пообещал я.
        - Благодарю, сэр! - козырнув, произнес крепыш.
        После чего они взяли, не считая, деньги за работу, по двадцать долларов на брата (месячный заработок унтер-офицера). Плюс кое-что должно было остаться и от выданного им на дорожные расходы. Надеюсь, этих денег хватит будущим добровольцам, так и не вернувшимся с Гражданской войны, чтобы продержаться до дня Х. Я не знал, что в письмах, не стал их вскрывать и удовлетворять любопытство, но догадывался, что Карлосу де Сеспендесу требуются наемники с боевым опытом. Бывшие рабы с плантаций и ремесленники из городов не смогли достойно противостоять регулярной испанской армии, которая сейчас не славилась ни отвагой, ни дисциплиной. Генерал Максимо Гомес научил их стрелять из винтовок и орудовать мачете, но этого оказалось мало. Требовалось обученное, опытное, сплоченное, боевое ядро, которое вело бы за собой толпу с оружием.
        62
        Утром шестого мая тысяча восемьсот шестьдесят девятого года всё свободное от дел население города Уилмингтон собралось на набережной. Провожали в рейс пароход «Катрин». Последний раз так много людей присутствовали при отходе парохода в конце войны, когда «Катрин» была единственной, кто прорывал блокаду. После войны судов в порт стало приходить много. Зеваки, конечно, не оставляли без внимания каждое, но не собирались в таком количестве. На этот раз провожали добровольцев на чужую войну. Или почти чужую. Триста солдат и офицеров под командованием бригадного генерала Томаса Джордана поднялись на борт судна и разместились в его каютах и твиндеке. Сейчас большая их часть стояла на баке, корме и главной палубе на правом борту, махали незнакомым дамам, кричали им комплименты и сальности, кто на кого учился. Дамы, наряженные в самые красивые платья, для показа которых, собственно, и приперлись на набережную, махали в ответ и улыбались так счастливо, будто встречают женихов, с которыми прямо сегодня пойдут венчаться.
        Бригадный генерал Томас Джордан стоял рядом со мной на правом крыле мостика и старался казаться мужественным и строгим. Ему сорок девять лет. Среднего роста и сложения. Темно-русые волосы с сединой. Спереди две залысины, делающие лоб выше, а лицо - умнее, что для военного скорее минус. Недостаток волос на макушке компенсируется избытком на щеках и подбородке. Борода у него средней длины, недавно подстриженная, а вот усы полностью закрывают губы. Не поручусь, но мне показалось, что у бригадного генерала безвольный рот и, возможно, подбородок. Очень часто бороду и усы отпускают именно для того, чтобы люди не сразу разглядели, с каким ничтожеством имеют дело. Он закончил военное училище Вест-Поинт, принял участие в стычках с семинолами и мексиканцами, которые почему-то называют войнами, но о его подвигах почему-то не сложили песни и легенды. Потом получил чин капитана и перешел в квартирмейстеры и оккупационные администраторы. Видимо, в армии США ему мало что светило, поэтому перебежал к конфедератам, где мигом стал штабным офицером в чине подполковника, потом начальником штаба и полковником, через
год - бригадным генералом, а за год до окончания Гражданской войны, когда все менее честолюбивые и более умные отказывались от этого назначения - командующим Третьим военным округом в Южной Каролине, где никак себя не проявил, поэтому был сразу же помилован федералами. Чтобы не затеряться на фоне чужих побед, после войны накропал критический обзор действий других генералов-южан, обвинив их в бездарности и трусости. Есть два способа убедить всех, что ты самый-самый: хвалить себя или втаптывать в грязь остальных. Первый приятнее, а второй эффективнее и тоже доставляет некоторое удовольствие, но могут быть издержки при встрече с жертвами. До конца апреля этого года Томас Джордан работал журналистом и редактором в какой-то газетенке в Мемфисе. Наверное, благодаря статьям о своих подвигах, привлек внимание Карлоса де Сеспендеса, после чего и получил предложение стать начальником штаба революционной армии, от которого не смог отказаться. На нем серый (во время гражданской войны этот цвет имел название «конфедеративная кирза») мундир южан с генеральскими нашивками на стоячем воротничке - две перекрещенные
сабли и три звезды над ними. Черное кепи с низкой тульей, которое называют сар, держит в левой руке. Наверное, льстивые подчиненные сказали ему, что без головного убора смотрится воинственнее.
        - Наш народ до сих пор помнит своих героев! - восхищенно произносит отставной бригадный генерал и машет этому народу кепи.
        После войны прошло четыре года, но многие южане до сих пор считают себя другим народом и требуют не путать их с какими-то северянами. Это у них сохранится до двадцать первого века, когда появятся еще два этноса - жители Восточного и Западного побережий. Я заметил, что неважно, где ты родился, а важно, где прижился. Кто-то всю жизнь проводит в родных краях, кто-то, повзрослев, перебирается в другой регион или страну и там чувствует себя своим, кто-то всю жизнь мечется, не догадываясь, что метания - и есть его среда обитания, кто-то - любимая болезнь россиян - дома считает себя чужаком, случайно оказавшимся в этой грязи, но никуда не уезжает, углубляя трясину, потому что догадывается, что вне родного болота никому не нужен.
        - Не доводилось воевать на суше? - спрашивает меня Томас Джордан.
        Видимо, его проинформировали, что на море в эту эпоху я малость повоевал.
        - Нет, - отвечаю я.
        Ведь не поверит, что военного опыта на суше у меня больше, чем у всего его отряда вместе взятого.
        - Зря! Только сражаясь лицом к лицу, можно понять, что такое война на самом деле! - восторженно произносит он.
        Насколько я знаю, большую часть службы в армии отставной бригадный генерал воевал лицом к карте, донесениям и накладным. Чем дальше от поля боя, тем больше героев.
        Мои матросы выбирают на борт швартовы, поданные на берег с кормы, и я даю команду старшему помощнику Джозефу Адамсу:
        - Правая машина малый вперед!
        До ходового мостика долетает перезвон телеграфа в машинном отделении, который вскоре стихает, а затем доносится перестук двигателя. Винт взбаламучивает воду за кормой, поднимая к поверхности светло-коричневый ил. Пароход медленно, преодолевая встречное течение, начинает двигаться вперед. Швартовы, поданные с бака, ослабевают. Я машу рукой боцману, чтобы выбирал их. Тот кричит на пристань, где услужливые зеваки помогают скинуть гаши с кнехтов. Матросы руками быстро, стараясь не замочить, выбирают швартовые концы на бак, накручивают на вьюшки. «Катрин» отваливает от пристани под восхищенные крики собравшихся на набережной.
        - Руль лево на борт! - командую я рулевому, а старшему помощнику: - Левая машина малый назад!
        Нос парохода начинает быстро уходить влево. Когда «Катрин» оказывается правым бортом к течению, на какое-то время застывает в таком положении, сносимая течением. Затем, словно убедившись, что все равно не отстанут, продолжает разворот, убыстряясь.
        - Руль прямо! Левая машина стоп! - отдаю я следующую пару команд.
        Пароход начинает поворачивать медленнее. Вот нос приближается к середине речного фарватера.
        - Так держать! - кричу я рулевому, а Джозефу Адамсу: - Левая машина малый вперед!
        Набережная остается позади. Добровольцы еще какое-то время стоят на главной палубе, пялятся на пустые, унылые берега, затем начинают расходиться по каютам и твиндекам. Срабатывает солдатское правило: пока есть возможность, спи или ешь.
        63
        В бухту Найп мы зашли во время вечерних сумерек. Во-первых, в потемках залезать в нее стрёмно; во-вторых, с таким многочисленным отрядом на борту я чувствовал себя большим и сильным. Дрейфовать в этой бухте спокойнее, чем в Гуаканаябо. Она защищена от ветров и течений, разве что минут по сорок небольшие приливные и отливные при полной и малой воде. Мы уже были здесь с месяц назад, выгрузили по-быстрому оружие и боеприпасы, получив взамен два тяжеленых ящика со слитками серебра, которое надо было продать, а деньги пустить на нужды революции. Мне показалось, что это переплавленная посуда, скорее всего, награбленная, извините, конфискованная у врагов.
        К пароходу сразу устремились четыре рыбацких баркаса, по два к каждому борту, чтобы перевезти на берег добровольцев. Там, возле деревни Маяри, их встречали Карлос де Сеспендес и Максимо Гомес со свитой. Мой боевой опыт подсказывал, что обе стороны пожалеют об этой встрече. Сообщать им это не стал, научившись у французов держать язык за зубами в таких случаях. В наших неудачах всегда виноваты те, кто их предрекает.
        Затем началась выгрузка оружия и боеприпасов. Теперь уже у борта стояли всего два баркаса. Стало темно, и мы зажгли фонари. Мои матросы, поднаторевшие на подобных операциях, быстро переправляли ящики из трюмов в баркасы. На этот раз груза было больше. Много чего привез с собой бригадный генерал Томас Джордан. Тоже решил подзаработать на революционерах. Наверняка продаст дешевле, за что и вызывает у меня раздражение.
        До рассвета выкидать не успели, а с восходом солнца увидели перед бухтой Найп два испанских фрегата: тот, что пытался захватить нас в бухте Гуаканаябо, и еще один, тридцатидвухпушечный, более свежий. Надеюсь, пушки на нем не с нарезными стволами, иначе потопит нас с дальней дистанции. Пока что оба фрегата не спешили приближаться и обстреливать. Они легли в дрейф возле входа в бухту. То ли боялись нарваться на огонь береговой батареи из шести двенадцатифунтовых «наполеонов», которую мы привезли, то ли ждали помощь с моря или берега, то ли все эти факторы вместе.
        - А вы говорили, что удачно воспользовались моим советом и вывели всех предателей! - упрекнул я Максимо Гомеса, который прибыл на борт «Катрин», чтобы подтвердить получение товара и сделать новый заказ, потому что вряд ли испанские фрегаты появились здесь случайно.
        - Я не врал! Мы разоблачили и расстреляли четырех подонков! - обиженно воскликнул он.
        - Значит, не всех, - спокойнее сказал я.
        - Не успели, - признал революционный генерал извиняющимся тоном. - Ваш способ больше не работает, правительство разгадало его. Там тоже есть думающие люди, принадлежащие к лучшим испанским родам.
        Самое забавное, что революционеры считают себя такими же испанцами, как их противники. Видимо, быть каким-то, никому не известным, кубинцем не достойно благородного мачо.
        - Если вырвемся отсюда, то в следующий раз привезу оружие в бухту Гуаканаябо, - решил я и предупредил: - Кроме вас об этом никто не должен знать. Говорите, что ждете меня здесь.
        - Так и сделаю, - пообещал Максимо Гомес.
        - А пока продемонстрируйте вражеским кораблям, что собираетесь взять их на абордаж. Соберите ближе к выходу из бухты побольше баркасов и лодок, пусть на берегу появятся несколько отрядов, чтобы их заметили с фрегатов, - попросил я.
        - Взять такие корабли на абордаж нам не по силам, - возразил он.
        - Я не сомневаюсь в этом. Атаковать не придется, - успокоил я, - но противник должен быть уверен в обратном. Пусть фрегаты примут меры осторожности, отойдут подальше от берега. Так близко от входа в бухту они мне мешают.
        - Сейчас сделаем, - пообещал Максимо Гомес и убыл на берег на нагруженном баркасе.
        Я вышел на крыло мостика и крикнул боцману, который руководил выгрузкой:
        - Готовь к отдаче левый якорь, а потом отпусти всех на завтрак. Спешить больше незачем. Стоять здесь будем долго.
        Надеюсь, мои слова услышат и вражеские осведомители. Если уж их так много в штабе, то в низовых подразделениях должно быть еще больше. Когда отдали якорь и убедились, что держит хорошо, что предсказуемо, потому что грунт здесь прекрасный - ил с песком, я приказал остановить обе машины. Надеюсь, агенты успеют до вечера как-нибудь передать на фрегаты, что мы смирились со своей участью. Да и на вражеских кораблях сами заметят, что из трубы парохода не идет дым.
        64
        На мысах, ограничивающих вход в бухту Найп, горят яркие костры. Еще один - на кайо Саетия. Кайо - это небольшой низкий риф или песчаный остров. В будущем на Саетии построят резиденцию для Фиделя Кастро, где он после расставания с властью будет коротать время до смерти. Сейчас на кайо никто не живет, лишь несколько шалашей из веток и тростника, в которых изредка ночуют рыбаки. Я попросил зажечь костры якобы для того, чтобы не пропустить высадку вражеского десанта, если таковая случится. Оба испанских фрегата тоже встали на якоря и вывесили фонари. Наверное, им сейчас не до десанта, тоже боятся ночного нападения.
        Ветер на ночь стих. Воздух наполнился удушливыми, сладковатыми ароматами тропиков с солоноватыми нотками океана. Изредка, словно горячему дыму, вырывающемуся из пароходной трубы, становится невмоготу подниматься выше, на крыло мостика спускается горьковатый сухой запах сгоревшего угля. В такое время в этом месте надо заниматься любовью на пляже. Вместо этого мы тихо, стараясь не сильно греметь цепью, вираем якорь. Ночью над тихой водой звуки распространяются далеко.
        - Якорь чист! - докладывает голосом боцман с бака.
        - Оба двигателя малый вперед! - командую я старшему помощнику Джозефу Адамсу.
        Мы начинаем двигаться к выходу из бухты Найп, обозначенному кострами. Все огни на пароходе потушены. На баке и корме установлены пулеметы Гатлинга с расчетами из двух человек. Надеюсь, они не пригодятся. Мой план в первую очередь строится на расхлябанности испанцев, наплевательском отношении к своим обязанностям, особенно ночью. Во вторую - на том, что капитаны парусников частенько забывают, что пароходу не нужен ветер, чтобы следовать по намеченному маршруту, а потому могут решить, что прорыва ночью не будет. В третью - на том, что испанцы даже при попутном ветре не рискнули бы ночью выходить из бухты Найп, потому что это слишком опасно. Иначе бы они не становились на якорь, дрейфовали с потушенными огнями.
        - Держи немного правее фрегатов, - приказываю я рулевому.
        Если испанцы и ждут, что мы попробуем ночью выскочить из бухты, то уверены, что пройдем левее их. Они бы не стали поджиматься к кайо Саетия. Островок низок, трудно различим. Не знаю, видят ли они горящий на кайо костер, но наверняка не считают его надежным навигационным ориентиром.
        И зря. У меня, в отличие от них, богатейший опыт вождения судов ночью, по локатору и без. Помню, работал на старом корыте, у которого был локатор «Донец». Блок питания, расположенный внизу, у палубы, имел защиту от дурака: когда снимаешь крышку, напряжение, если не ошибаюсь, в шестьсот вольт, сразу отрубается, чтобы не познакомился с ним по причине своей безмозглости. От постоянной вибрации крышка с годами начала отходить, и время от времени локатор вырубался внезапно. Ладно бы в открытом море, но в то время включали локаторы в основном в узкостях, на подходах к порту. Когда это случилось в первый раз, я поразил своего рулевого глубинными знаниями русского языка. Затем привык и научился вымещать злобу и заодно включать. Запускался локатор в таких случаях с пинка в прямом смысле слова - надо было сильно пнуть крышку блока питания. На введение в режим уходило несколько минут. Всё это время я вел судно вслепую. Что ни говорите, но только на убитых судах с безответственными капитанами набираешься опыта быстро и основательно.
        Мы проскочили примерно в трех четвертях мили по корме правого фрегата. Встретить нас бортовым залпом у испанцев не получилось, прозевали этот момент. Не знаю, заметили ли нас. Подозреваю, что вахтенные матросы могли заметить, однако понимать тревогу не стали. Оно им надо - подставляться под пули или снаряды?! Вдруг у нас на борту пара пушек?! Не стреляли даже из ретирадных пушек. К тому времени наши двигатели уже выдавали полный ход, но «Катрин» еще не набрала скорость. Через десять минут, когда мы оказались вне досягаемости испанских пушек, я приказал ложиться на кратчайший курс к порту Уилмингтон. Вторая попытка испанцев прихватить нас провалилась. Постараюсь, чтобы третья не случилась.
        65
        В Уилмингтоне меня поджидали две приятные новости. Автором первой была Саманта, которая, как и положено англичанке, родила своей дочери младшего брата, названного Мэтью в честь ее отца. Вторая новость была финансовая. Два года назад я сильно вложился в дешевые акции железнодорожной компании «Юнион Пасифик», которая совместно с «Сентрал Пасифик» начала строительство дороги, соединяющей Восточное побережье с Западным, штатом Калифорния. Вагоны этой компании я в будущем видел в порту Сан-Франциско, поэтому и рискнул. Одно время появлялись слухи, что компания вот-вот разорится, и я думал, что влип, что перепутал компании. Оказалось, что был прав. Как написали в газетах, десятого мая в городке Промонтори, штат Юта, был вбит «золотой» костыль, оповестивший об окончании строительства трансокеанской железной дороги. Она еще не действовала, велись разные подготовительные работы, но теперь уже никто не сомневался, что компания не разорится. Акции «Юнион Пасифик» взлетели в цене, сделав меня миллионером.
        Поскольку у меня были обязательства перед Карлосом де Сеспендесом, я накупил на все имеющиеся его деньги оружия и боеприпасов и лично отвез в бухту Гуаканаябо. Пришел туда засветло и сразу начал выгрузку, чтобы успеть до конца ночи, потому что привез больше, чем в предыдущие разы. Вражеских кораблей поблизости не было видно, а пока осведомители донесут о нас и испанцы примут меры, «Катрин» уже будет далеко отсюда. Да и если придут раньше, в этой бухте они мне не страшны. Чтобы захватить нас в Гуаканаябо, потребуется не меньше десятка парусников, которые должны будут одновременно подойти с разных сторон. Если такое количество военных кораблей испанцы еще могут набрать, то вот подойти одновременно у них никогда не получалось.
        - Это последняя партия. Я нашел более прибыльный бизнес, так что подыщите себе другого поставщика, - поставил в известность Максимо Гарсию, который приплыл принимать груз.
        - Я поговорю с президентом Карлосом де Сеспендесом. Наверное, мы сможем повысить оплату за ваши услуги, - сказал он.
        - Дон Карлос де Сеспендес уже президент?! - удивился я, но не тому, что избрали именно этого человека (а кого еще?!), а тому, что он, проигрывая правительству, так поспешно ухватился за власть.
        - Да, в прошлом месяце в городе Камагуэй прошло Конституционное собрание, на котором приняли Конституцию Кубы, а потом избрали его президентом страны, а генерал Мануэль де Кесада стал главнокомандующим вооруженными силами, - сообщил печально Максимо Гомес.
        Так понимаю, на место главнокомандующего назначили не того человека.
        - Нет, дело не только в деньгах. Я не могу заниматься этим, потому что есть и другие дела, более доходные, которые требуют моего постоянного внимания, а поручить доставку грузов сюда наемному капитану, как показал прошлый случай, рискованно, - проинформировал я. - Знаю одного мелкого судовладельца, которого наверняка заинтересует ваше предложение. Могу вас свести.
        - Мы будем вам благодарны! - с кислой физиономией молвил революционный генерал.
        Выгрузились без приключений, если не считать утопленный ящик с винтовками. Такое и раньше случалось. Кубинские рыбаки как-то не очень трепетно относились к перевозимым грузам. Платили им мало, а риск был велик. Если правительственные войска захватят эти места, то всех пособников бунтовщиков перевешают. Подозреваю, что рыбаки с восторгом встретили революцию, надеясь на перемены к лучшему в своей убогой жизни, но потеряли к ней интерес, когда поняли, что быстро не получится, и получится ли вообще, никто не знает. К тому же, правительство начало войну на уничтожение. Всех бунтовщиком разрешалось убивать без суда и следствия. Более того, любого мужчину, старше пятнадцати лет, задержанного вне места жительства без уважительной причины, подтвержденной документами, приравнивали к повстанцу со всеми вытекающими последствиями. Города, отказавшиеся сдаться, подлежали разрушению. Кстати, членов экипажей судов, перевозящих оружие, в том числе с парохода на берег, надо было убить на месте. Поэтому рыбаки и другие здравомыслящие, у которых были деньги, оплачивали проезд на моем судне или любом другом и
перебирались в США. Остальные копили деньги, чтобы осуществить многовековую мечту каждого любящего свою родину кубинца.
        66
        Помотаешься по морям - и так приятно осесть на берегу, заняться чем-нибудь немудреным, типа многопрофильного бизнеса. Две жены помогут тебе совсем уж не заскучать. Я прикупил дом на побережье Атлантического океана в деревне Каролина-Бич, куда в теплое время года вместе с многочисленной семьей на двух каретах и наемном экипаже для слуг ездил отдыхать от трудов праведных. Жизнь потекла с одной стороны размеренно, а с другой - рывками, что ли. Похожие дни цеплялись один за другой - и вдруг я замечал, что куда-то пропал месяц, а потом и полгода.
        Впрочем, на этой временной ленте оставляли зарубки разные новости. Семнадцатого ноября тысяча восемьсот шестьдесят девятого года начал действовать Суэцкий канал. Я приятно удивился. Прогресс набирал обороты. Все быстрее приближалась моя эпоха - та, в которой я родился и прожил первую жизнь или первую часть своей жизни. Во второй половине декабря на Гаити сбежал один диктатор, а его место занял другой. В том же месяце бригадный генерал Томас Джордан возглавил армию повстанцев на Кубе. В январе он даже одержал победу над правительственными войсками возле Гуаймаро, однако через месяц после этого сбежал в Нью-Йорк, сославшись на некомпетентность починенных и плохое снабжение. Плохому полководцу полевые карты мешают. В Нью-Йорке он стал редактором газеты «Горное дело». Судя по пасквилям, написанным о Гражданской войне в США и восстании на Кубе, это было его место. В феврале было подавлено восстание в Мексике, а в начале марта бразильцы победили парагвайцев в войне, длившейся более пяти лет. В конце марта вступила в силу поправка к Конституции США, которая давала цветным такие же избирательные права,
как и белым. В южных штатах сразу поняли, что их страна катится в тартарары. В апреле произошел военный переворот в Венесуэле, в мае - в Португалии. Двадцать шестого июня Колумбия и США подписали договор о строительстве Панамского канала.
        Я помнил, что при строительстве Панамского канала замутят какую-то крупную аферу, из-за которой слово «панама» приобретет криминальный смысл, поэтому посоветовал всем своим знакомым не покупать акции. Акции каналов стали модными после запуска в эксплуатацию Суэцкого, акционеры которого сразу стали богаче в несколько раз. К тому времени лимит моего сидения на берегу подошел к концу. Я решил прометнуться по Суэцкому каналу и посмотреть, что там делается в Индии и соседних с ней странах. Тем более, что надо было куда-то вкладывать деньги, и я решил, что можно будет построить еще несколько пароходов и поставить их на перевозку грузов из Америки в Южную и Юго-Восточную Азию через Суэцкий канал, который давал преимущество пароходам, потому что парусники не могли им пользоваться. С попутными ветрами в канале проблематично, а галсами не походишь.
        Как раз в это время загнулся прямо на мостике капитан «Саманты», и я перевел на нее Уильяма Мура с «Катрин», а сам занял его место. Нагрузил пароход самыми разными товарами, которые могут иметь спрос в Южной Азии. Закончили погрузку в пятницу около полудня, но в рейс отправились следующим утром. Атеист обязан верить в приметы, иначе верующим будет обидно.
        Вечером повстречали канонерскую лодку «Метеор» под черно-белым прусским флагом. Вооружена тремя пушками: если я не ошибся, одна калибром сто пятьдесят миллиметров и две - сто двадцать миллиметров. Пока что прусские военные корабли воспринимаются вдали от родных берегов, как недоразумение. Вряд ли этот корабль используется для «дипломатии канонерок» - демонстрации военно-морской силы для решения каких-либо межгосударственных вопросов. Пока такие задачи не по плечу королевству Пруссия. Ему бы свои сухопутные границы защитить. Скорее всего, везет посольство в какую-нибудь американскую страну.
        Океан пересекли благополучно. В Гибралтаре, который стал важной военно-морской базой Соединенного Королевства, пополнили на рейде запасы угля. Англичане оборудовали угольные станции по всему свету, проложив морские пути для пароходов, как в свое время римляне проложили вечные дороги из Вечного города. За что хвала и тем, и другим. В Гибралтаре мы узнали от капитана бункеровщика, испанца, что началась франко-прусская война. Пруссаки сходу насовали французам полную пазуху. По мнению капитана бункеровщика, который явно недолюбливал французов, скоро пруссаки захватят Париж. Я знал, что пруссаки сделают это только через несколько десятков лет, во Вторую мировую войну. Раньше оккупируют столицу Франции тараканы, которых в годы моей молодости называли пруссаками. Наверное, из-за длинных тонких усов, так любимых всеми немцами.
        Следующая бункеровка была в Порт-Саиде, перед входом в Суэцкий канал. Первым делом с нас содрали за проход по каналу из расчета британский шиллинг за регистровую тонну и два фунта за лоцманскую проводку. Поскольку у «Катрин» уже был британский сертификат, не пришлось ждать, когда сделают обмеры и подсчеты. На борт прибыл лоцман Эндрю Шоу - пятидесятидвухлетний рыжий толстоватый валлиец, бывший капитан. На нем была белая форма, а на голове - широкополая соломенная шляпа с черной лентой вокруг основания тульи. Говорил так зычно, словно отдавал команды боцману на бак. Все должности в администрации Суэцкого канала, включая лоцманскую службу, занимают граждане Соединенного Королевства. Аборигенов используют только, как обслугу белых: принеси, подай, убери, пошел к черту!
        - Давно здесь работаешь? - поинтересовался я.
        - Второй месяц, - признался он.
        Значит, я чаще проходил по Суэцкому каналу, хотя и делал это много-много лет назад. Я усадил лоцмана в кресло в левом углу ходовой рубки и приказал стюарду принести бутылку американского виски «Четыре розы». Я и шотландский виски считаю напитком грузчиков и коновалов, причем последние хлещут его из-за угрызений совести - один из способов самобичевания, а уж американским надо угощать своих врагов. Поэтому и купил пару ящиков этого пойла для лоцманов. Не то, чтобы считал их своими врагами, скорее, тыловыми крысами морского флота. Эндрю Шоу хряпнул сразу полстакана, удовлетворенно крякнул и налил еще примерно треть. Пока наливал во второй раз, выпитое ранее тут же появилось в виде крупных капель пота на его лбу, щеках, шее… Такое впечатление, что выпитое тут же, без попадания в желудок, вытекает через поры кожи. После второй дозы лицо лоцмана побагровело так, что стали незаметны веснушки. Я оставил его наедине с бутылкой, а сам повел пароход в канал.
        Суэцкий канал напоминает неширокую реку, пролегающую среди низких пустынных берегов. Впечатление усиливалось из-за течения. Летом оно из Средиземного моря до соленых озер, а зимой - в обратную сторону. Мы вошли в канал в конце августа, поэтому успели воспользоваться попутным течением. Я приказал рулевому держать посередине канала. Водное зеркало шириной метров триста пятьдесят, но наибольшие глубины посередине канала, метров по тридцать в обе стороны от оси. Ради знания этой простой информации и брали на борт лоцмана. Ни встречных, ни попутных пароходов не было. Пока что этот маршрут не самый востребованный. Прошли его полным ходом и без происшествий.
        Как-то раз я чуть не столкнулся в Суэцком канале с землесосом. К тому времени суда по каналу стали ходить караванами. Шедшие из Красного моря первыми добирались до Большого Горького озера, где становились на якорь, пропуская шедших из Средиземного моря. Моей контейнеровоз шел первым. Лоцман-египтянин связался с землесосом, предупредил, что подходим. Землесос под египетским флагом подтянулся на якорях к берегу. Когда расстояние между нами сократилось до пары кабельтовых, вдруг начал кормовой частью выползать на канал. Лоцман схватил трубку УКВ-радиостанции и начал орать на смеси матерного арабского и матерного английского, а я приказал рулевому уйти с оси канала. Лучше сесть на мель, чем врубиться в землесос под египетским флагом. В случае столкновения дело будет разбираться в египетском суде, и результат его будет известен еще до первого заседания. К счастью, землесос шустро убрал свою задницу с оси канала, а мы не успели сесть на мель. После чего лоцман потребовал ящик сигарет «Мальборо» за то, что спас меня от катастрофы. Я сказал, что дам ему на один блок сигарет «Мальборо» меньше, потому что
он не слишком доходчиво объяснил капитану землесоса, как надо вести себя, когда мимо проходит караван. Что потом и претворил в жизнь, несмотря на кудахтанье лоцмана.
        Во второй части Суэцкого канала, после озер, течение зависит от прилива-отлива в Красном море. И после озер повезло - подгадали к отливу и вторую часть пути тоже прошли чуть быстрее. В Суэце, пока что небольшой деревеньке, высадили лоцмана Эндрю Шоу, который к тому времени выдул две бутылки виски «Четыре розы», два раза заснул сидя и столько же раз проснулся, причем во второй раз после долгой тряски и поливания водой. Лоцман долго смотрел на меня выцветшими голубыми глазами и покрасневшими белками и пытался вспомнить, кто я такой. Бутылка американского пойла «Четыре розы», которую я приготовил ему в подарок за то, что не мешал мне, помогло Эндрю Шоу в этом, но не до конца.
        - Капитан, сейчас я проведу твой пароход в Порт-Саид! - заплетающимся языком заверил он.
        - Мне надо в другую сторону, - проинформировал я, - а тебя у борта ждет лодка.
        На том и расстались. Несмотря на сильное опьянение, по штормтрапу лоцман спустился очень ловко. Арабы-гребцы привычно и бережно уложили его в носу лодки и повезли к берегу. Бутылку виски Эндрю Шоу прижимал к груди, как родное дитя, подтверждая этим, что является истинным сыном валлийского народа.
        67
        Красное море одно из лучших в мире для снорклинга - плавания с маской и трубкой. Можно и ласты надеть, но вода такая плотная, что они не обязательны. Я мог часами зависать и смотреть на ярких, разноцветных рыбок, которые неторопливо проплывали над рифом между яркими, разноцветными водорослями. Цвета иногда бывали такие фантастические, что складывалось впечатление, что здесь поработал какой-то сумасшедший художник-авангардист-экспериментатор. Он явно старался не просто удивить, а поразить насмерть. Я отдыхал и в Шарм-эль-Шейхе, и в Хургаде. Красное море прекрасно и там, и там. Жаль, досталось сухопутным народам, которые не в силах его оценить по достоинству. Предоставляют туристам отдых на его берегах да малехо рыбу ловят. Они напоминали мне бизнесмена, который зарабатывает гроши, показывая на ярмарке любопытным корову с шесть сосками на вымени, вместо того, чтобы доить ее и продавать молоко, получая намного больше денег. Сами египтяне, как и суданцы, саудовцы, эритрейцы купаются в море редко и никогда не загорают. У них светлая кожа считается признаком состоятельного, родовитого человека. Женщины
вообще купаются в просторных рубахах из толстой ткани, чтобы не выделялись всякие их выпуклости. В таком одеянии в жару и я бы невзлюбил купание в море.
        Еще в Красном море в двадцать первом веке будет много акул. Когда на Аравийском полуострове найдут нефть и шейхи вдруг сказочно разбогатеют, к ним начнут возить много скота на продажу. По пути часть животных будет дохнуть, а трупы станут выкидывать в море, на радость акулам. Потом к поддержке популяции хищных рыб подключатся туристы. В Шарм-эль-Шейхе многие втихаря уносили мясо из ресторана отеля, чтобы покормить с руки этих зубастых милашек. Как предупреждал классик, он ел с ладони у меня и был мне ближе, чем родня, а тут глядит в глаза - и холод по спине. Время от времени акулы откусывали родственничкам руки и ноги, но тяга непуганых идиотов к дикой природе все равно брала вверх.
        Вторым святым долгом каждого туриста было увезти с курорта кусок коралла, спрятав его в керамической посудине, чтобы при досмотре сканером не определили. Некоторые не знали такой простой способ спрятать похищенное, попадались и, плюнув на либеральные ценности, совращали некорыстолюбивых египетских таможенников, давая им взятку от двадцати долларов США до - самые продвинутые - двух тысяч.
        В девятнадцатом веке здесь глухомань, нищая и беспросветная. Курортов пока нет, акул сравнительно мало, а кораллы можно вывозить тоннами, что и делают некоторые европейцы, волею судьбы закинутые в эти края. Суэц пока - небольшая деревенька из одноэтажных мазанок и нескольких каменных двухэтажных домов, в которых располагалась администрация канала и жили сотрудники-европейцы, в основном подданные королевы Виктории. Гостиницу «Красное море», в которой я пару раз жил, поджидая свое судно, пока еще не построили. В ее ресторане будут широкие и высокие окна в той стене, что в сторону канала, и частенько, принимая пищу, можно будет любоваться, как проходит караван судов.
        В первый раз я попал в эту гостиницу без своего багажа. Судовладелец пожалел деньги на прямой рейс Москва-Каир, поэтому летел я с пересадкой в Праге. Между рейсами было чуть больше часа, а наш самолет опоздал на сорок минут. В итоге я успел найти свой рейс на Каир и попасть на борт, а мой багаж - нет. Агент - толстый араб с отдышкой - встретил меня в аэропорту и предложил за пять баксов провести без очереди. Я меня из головы вылетело, что все равно придется ждать багаж, поэтому щедро дал ему пятерку. Меня тут же провели мимо пограничников, которые по-быстрому шлепнули в паспорте штамп. Потом вместе со всеми пассажирами, без взятки прошедшими паспортный контроль, ждал свою дорожную сумку. Так и не дождался. Агент помог составить акт, сунул представителю аэропорта свою визитку, после чего посадил меня в такси до Суэца, оплаченное судовладельцем. В итоге, ожидая свое судно, я три дня прожил в гостинице «Красное море» без вещей. Купил самое необходимое, надеясь вот-вот получить свою сумку, благо в городе, основная часть которого располагалась в паре километрах от канала, имелись магазины, в которых
можно было расплатиться кредитной картой. Кстати, персонал в этих магазинах был не такой навязчивый и склонный к торгу, как на курортах, словно там жили неправильные арабы. На следующий день прилетел старший механик, русский из Латвии. Мы с ним вечером сходили в местный ресторанчик на берегу канала - террасу под навесом, на которой стояли с десяток столиков. Там оттягивалась местная молодежь, включая девушек - пили кофе или кока-колу под заунывную местную музыку. Ни тебе танцев, ни приставания к девушкам, ни мордобоя между пацанами. Всё чинно и скучно, поэтому больше туда не ходили. На третий день судно прибыло из Сингапура на рейд Суэца. Утром четвертого агент повез нас к новому месту работы. При въезде в порт нас досмотрели два таможенника. У старшего механика нашли пучок сухих трав. Я сразу догадался, что «дед» - приверженец народной медицины, но у египтян медицина одна и очень дорогая по их меркам, поэтому они поинтересовались, что это такое, заподозрив лучшее.
        - Марихуана, - шутливо подтвердил я их подозрения, глядя в глаза старшему.
        Общаясь с арабом, надо смотреть ему в глаза, особенно, когда отвечаешь на скользкий вопрос. Они оценивают не слова, а твое психологическое состояние, интуитивно принимая решение, верить тебе или нет. Если не смотришь в глаза при ответе, значит, что-то пытаешься скрыть, и потому веры тебе нет.
        Как выглядит марихуана, каждый египтянин знает с детства, поэтому оба таможенника засмеялись. У стармеха познания в английском языке за рамками профессии были околонулевые, поэтому мне пришлось объяснять им, что такое народная медицина. Египетские таможенники никак не могли въехать.
        - Так он лечит сам себя бесплатно, - наконец нашелся я.
        Вот это они поняли и оставили сухую траву в покое. Больше ничего подозрительного в его чемодане не нашли, а у меня искать было нечего, что им со смехом рассказал агент. Мне сразу предложили чашку кофе или чая, но агент спешил, поэтому пришлось отказаться.
        Дорожная сумка догнала меня на другом конце Суэцкого канала, в Порт-Саиде. Привез ее молодой помощник агента на лоцманском катере. Я послал матроса, чтобы забрал сумку, но молодой человек принес ее на мостик и, как и ожидал, получил в подарок блок сигарет «Мальборо». Суэцкий канал всячески оправдывал свое второе название Мальборо-канал.
        В девятнадцатом веке задерживаться в Суэце не было смысла, поэтому мы сразу устремились на юго-восток, к Аравийскому морю. Погода стояла прекрасная - жаркая и сухая. С африканского берега легкий горячий солоноватый ветер приносил горьковатые запахи. Как мне сказал лоцман, пиратов в этих водах почти нет, по крайней мере, такому большому пароходу, как мой, опасности не представляют, нападают только на местных рыбаков. Османы в свое время вывели морских работников ножа и топора в Красном море и не только. Тоталитарные государства предпочитают грабить сами, без конкурентов.
        Пролив с таким приятным для русского уха названием Баб-эль-Мандебский делится островом Перим, издали похожим на половинку большущего желтовато-коричневого яйца, положенного поперек пролива, на две части: одна, примыкающая к Африке, шириной около десяти миль и под названием Большой пролив и вторая, примыкающая к Азии, шириной примерно полторы мили и под названием пролив Александра. Я, конечно, выбрал второй. Не потому, что носит мое имя. В Большом проливе есть группа островов Семь Братьев, а рядом с ними много подводных рифов, на которых постоянно гибнут суда. Местоположение рифов я не помнил, а на нынешних картах их нет. Со стороны Азии пролив Александра ограничивается мысом Баб-эль-Мандеб высотой метров двести пятьдесят, давшем название всему проливу. У материка торчит из воды скала Рыбаков, которая еще больше сужает пролив, но все равно он безопаснее. На острове Перим, голом и безводном, появились было пираты, нападавшие на малые суда, но сейчас на нем оборудовали военную базу англичане. После постройки Суэцкого канала Баб-эль-Мандебский пролив приобрел стратегическое значение. Воду и продукты
им возят из Адена.
        В будущем я заходил пару раз в порт Аден и несколько раз бункеровался на рейде. Помню, что там должен был получить замену молодой второй механик, голландец, но отказался, заявив, что порт неконвенционный, то есть, у европейца могут возникнуть проблемы с властями. Он потребовал сменщика в Афинах, куда мы должны были грузиться, продлив себе контракт почти на месяц, что для голландца можно считать подвигом. Они на неделю задержатся - и уже истерика. Я решил, что голландец не мог удивить местные власти любовью к марихуане. Скорее всего, побоялся, что в Йемене постоянно убивают иностранцев. Особенно любят западноевропейцев. В день нашего прихода в порт как раз взорвали очередную партию туристов. Причина оказалась банальнее. Второй механик боялся, что в аэропорту могут проверить ноутбук и другие электронные носители и, если найдут там порнографию, посадить в тюрьму. Удалить порнографию ему то ли в голову не пришло, то ли рука не поднялась, наверное, левая, потому что был левшой.
        Мы вошли в пролив Александра во второй половине дня, ближе к вечеру. Солнце светило ярко, небо было чистое. Ничего не предвещало беду. Я вышел на левое крыло мостика - и увидел, что с азиатского берега на нас движется высоченная стена желтоватой пыли. Это была песчаная буря. Местные называют их шарав.
        Я нарвался на одну на рейде оманского порта Маскат. Стояли на якоре, ждали очередь на выгрузку, когда диспетчер объявил, что в ближайший час ожидается шарав. Смотрю, соседние суда стали выбирать якоря и уходить в море, как обычно делают перед сильным штормом. Думал, боятся, что сильный ветер сорвет с якорей. Послал боцмана потравить еще якорь-цепь и проверить, чтобы задраили все иллюминаторы и двери. Бурю принес более холодный ветер, которому я даже обрадовался. Видимость упала до нескольких десятков метров, но дуло не сильно, так что я пошел в каюту отдыхать. Разбудил меня звонок вахтенного второго помощника, доложившего, что оба локатора вышли из строя. Позже выяснилось, что антенны забило пылью. Ей же забило еще много чего, но остальное было не так важно. На рейде выход из строя локаторов был не опасен, а в порту их быстро починили. Местные специалисты не впервой решали такую проблему.
        На вторую в своей жизни песчаную бурю я смотрел с опаской, прикидывая, чем она может навредить моему пароходу. Локаторов у нас нет. Палубные механизмы под чехлами, по-походному. Нанесет песка в помещения - уберем. Послал матроса, чтобы предупредил всех и проверил, закрыты ли иллюминаторы в моей каюте и местах общего пользования. Буря навалилась на нас мягко, словно укутывала заботливо. Песчинки застучали в иллюминаторы ходовой рубки. Видимость резко упала. Я с трудом мог разглядеть бак. Вроде бы больше никаких неприятностей шарав нам не принесла. Я даже решил не снижать скорость, чтобы поскорее выбраться из нее. Встал в правом углу у лобового иллюминатора, покрытого снаружи пылью, из-за чего мачты казались размытыми, и начал обдумывать, в какой порт заглянуть первым делом? Может, завернуть в Персидский залив и посмотреть, что там сейчас творится? Никак не мог привыкнуть от мысли, что там сейчас нет шейхов-миллиардеров.
        О том, что что-то не так, я догадался только минут через двадцать. Штурвал поскрипывает, когда рулевой поворачивает его. «Катрин» на малой волне хорошо держит курс, подруливать надо редко, а сейчас матрос делал это слишком часто. Я присмотрелся и заметил, что он подруливает в одну сторону, влево, на бурю. Я подошел и посмотрел на магнитный компас. Курс рулевой держал правильный, но интуиция подсказывала мне, что магнитный курс слишком отличается от истинного. Или в этом районе очень большая магнитная девиация, или ее создала магнитная буря.
        - Пошли помалу вправо, - приказал я рулевому.
        Остров Перим, который был по правому борту, мы уже прошли, до Семи Братьев еще далеко, а вот по левому борту берег сравнительно близко.
        И тут меня отбросило к лобовым иллюминатором, потому что пароход резко остановился. Затем я услышал резкий скрежет распарываемого железа. Всю свою жизнь боялся налететь на подводный риф. Видимо, напросился…
        Я дал команду остановить оба двигателя, после чего объявил звонком общесудовую тревогу и вышел на левое крыло, чтобы глянуть, насколько серьезно влипли. В лицо мне словно швырнули горсть песка. Я закрыл заслезившиеся глаза, повернулся спиной к ветру, протер их. Судя по наклоненной вперед и осевшей глубже носовой половине парохода, распороло нас примерно до мидель-шпангоута. Точно сказать не могу, но, скорее всего, напоролись мы не днищем, а бортом, или и днищем и бортом, потому что воду набирали быстро, слишком быстро.
        Я вернулся в ходовую рубку и приказал собравшимся там штурманам:
        - Объявить шлюпочную тревогу! Эвакуироваться всем!
        После чего спокойно, чтобы не вызвать панику, пошел в свою каюту. Там было полумрак. Под запыленным иллюминатором, с трудом пропускающим свет, накопилась внутри горка светло-коричневого песка. Я начал быстро собирать вещи. Шторма нет, так что неизвестно, будет перемещение или нет, но на всякий случай надо предполагать худшее. Первым делом натянул на себя спасательный жилет, всегда готовый к подобному случаю. В жилете спрятан небольшой запас золотых и серебряных монет, несколько драгоценных камней и, самое главное, в плотно закрытом и обработанном воском тубусе два документа на вклады в «Банке Нью-Йорка» и «Банке Ливерпуля». Банки теперь стали более надежными, так что через несколько (интересно, сколько?) десятилетий на обоих будет по значительной сумме, которые помогут мне вести тот образ жизни, к которому привык за последние годы. Дальше нацепил на себя сагайдак, саблю и кинжал. Огнестрельное оружие брать не стал. Может, в следующей эпохе в этих краях нельзя носить оружие без разрешения властей, а лук, саблю и кинжал легко выдать за коллекционные, исторические. Они уже сейчас таковыми являются. В
сумку на длинном ремне, надетом через левое плечо, закинул второй тубус с картой из Александрии, которая тоже раритет, причем дорогой, бутылку вина и два яблока, которые попали под руку. Воду набрать в серебряную флягу не успел, потому что пароход начал резко крениться на левый борт, и перестук обоих двигателей, к которому я привык за время рейса, как к естественному фону, обычно не замечая его, вдруг резко прекратился, и наступила непривычная тишина, вызвавшая чувство опасности. Длилась она не долго, потому что где-то внутри надстройки послышался рокот мощного потока воды. Мне сразу пришло в голову, что могут рвануть котлы, если на них снаружи попадет холодная воды. Так ли это - не знаю, но, вспомнив, как летал после взрыва крюйт-камеры, плюнул на остальное барахло и выскочил из каюты. По наклоненной палубе коридора пробежал, придерживаясь рукой за переборку, к открытой двери на корму. Там никого не было. Отсутствовали и все судовые шлюпки. Не зря я тренировал экипаж по шлюпочной тревоге. Удрали быстро и без любимого капитана. Осознав эту приятную мысль, добрался до фальшборта, перевалился через
него. Вода показалась теплой, приятной. Вряд ли тонущее судно образует мощную воронку, в которую меня затянет, потому что глубины тут небольшие, но на всякий случай ждать не стал, сделал несколько гребков в сторону берега, после чего оглянулся. Парохода позади меня не было. Он словно бы растворился в песчаной буре, которая, как мне показалось, начала стихать. Я сплюнул соленую горькую воду, попавшую в рот, и поплыл к азиатскому берегу, навстречу ветру, несущему песок.
        Александр Чернобровкин
        Шумерский лугаль
        1
        Песчаная буря прекратилась внезапно. Плыву себе, плыву, прищуривая глаза, чтобы в них меньше попадало песка и пыли - и вдруг понимаю, что ветер стих. Сразу стало светлее, но ненамного. Солнце уже село, начались гражданские сумерки. Освещения мне хватило, чтобы разглядеть, что берег совсем близко, метрах в двухстах. Я почувствовал прилив сил и погреб. Метрах в ста от берега скребнул сперва одной рукой, а потом и второй по дну. Встал на ноги. Глубина была до колена. Видимо, сейчас прилив, затопивший прибережную полосу кораллового рифа. Дно здесь было неровное, с острыми выступами. Пришлось двигаться осторожно, чтобы не поранить ноги, да и просто не упасть. Благо на ногах у меня башмаки на толстой подошве.
        Берег оказался не так уж пустынен. Травка зеленая, кусты. Выше по склону холма - деревья, а дальше - на горном склоне - и вовсе густой лес. Мне показалось, что вдали справа по краю леса двигалось стадо баранов. Или каких-то животных, похожих на баранов. Охотиться я не собирался по той простой причине, что тетива для лука мокрая, поэтому тут же позабыл о них. Направился к деревьям на склоне холма, чтобы соорудить ложе для ночлега. Вот-вот станет темно, а спать на голой земле я отвык за последние годы.
        Расположился под невысоким деревом, похожим на развесистый кедр. В отличие от кедра, у этого на ветках были листья, длинные шипы и кроваво-красные цветочки. И еще от него шел успокаивающий запах, похожий на мирру. Может быть, это и есть дерево, не знаю название, из которого вытекает эта смола. Моя жена Саманта постоянно лечилась миррой от ангины, вдыхая испарения нагретой смолы. Я разложил рядом на камнях сушиться лук, стрелы, налучь, колчан, сумку, мокрые башмаки и кепи-сар, сшитый из черного сукна и напоминающий морскую фуражку, к которой я привык в будущем. Спасательный жилет стал моей подушкой. Сняв китель и укрывшись им, я в мокрой одежде и с бутылкой вина в руке завалился на ложе из веток и травы. Китель у меня справный. Пошил форму перед самым отплытием из тонкой темно-синей шерсти. На рукавах капитанские золотые нашивки. Я сам себе в ней нравился. Женам тоже, но они замуж для того и выходили, чтобы было кому комплименты говорить. Впрочем, и без кителя было тепло, даже жарковато, но я знал, что во время муссонов здесь под утро холодно из-за густых туманов или мороси. На приличный дождь у
муссона в этих краях силенок не хватает, поэтому выдает, что имеет. Если за ночь одежда немного сядет, будет даже лучше. Я опять помолодел и, соответственно, похудел. Сейчас одежда на мне болтается. Если прихватит местная полиция, можно будет сказать, что в спешке нацепил капитанский китель, висевший на ходовом мостике. Не поверят ведь, что я - капитан. Мне опять меньше девятнадцати, потому что нет перелома на ноге, а сколько точно - не знаю. И какой сейчас год, не имею понятия. Загадал, чтобы было поближе к году рождения. У меня появилось подозрение или, скорее, пожелание, что в следующий переход отправлюсь в свой день рождения или зачатия и вынырну именно в тот год, в котором оправился в путешествие по времени. Хотя не отказался бы появиться лет на двадцать раньше, если такое возможно, изменить кое-что. Или я уже в двадцать первом веке? Было бы неплохо.
        Темнота навалилась неожиданно, как это бывает в тропиках. На черном небе появились мириады ярких звезд. Если ближе к полюсам кажется, что звезды прикручены к небу надежно, то возле экватора меня не покидает тревожное чувство, что при сильной тряске они могут обсыпаться и прямо на меня. Падающие метеориты - косвенное подтверждение этой теории.
        За что и сделал первый большой глоток кисловатого вина из бутылки. Оно сразу вымыло соленость и сухость изо рта и вскоре наполнило тело веселым теплом, а голову - веселыми мыслями. Крепкие напитки глушат, отключают мысли и желания, кроме одного - выпить еще, а если не получится, дать кому-нибудь в рыло, а слабые сильно подталкивают к легкомыслию и словоблудию. Я начал сочинять, произнося вслух, легенду для йеменских (или кто сейчас правит этой территорией?) властей о том, кто такой и как оказался на их земле. Придумал сразу несколько вариантов на разные исторические периоды: до Второй мировой войны, когда здесь, вроде бы, правили британцы; до перестройки в СССР, когда йеменцы, насколько помню, были союзниками коммунистов; двадцать первый век, когда у них тут постоянно кто-то с кем-то воевал. Последний вариант казался мне самым вероятным и желанным. Во время войны легче объяснить, почему остался без документов и другие странности. Правда, и пулю ни за что получить тоже запросто. Понадеемся на лучшее.
        На дальнейшие придумки вина не осталось. Помня, что в мусульманских странах алкоголь употреблять другим и на виду у других запрещено, я из положения лежа метнул бутылку в сторону моря. Судя по всплеску, упала в воду. Плыви, моя бутылочка, плыви. Может, найдет тебя какой-нибудь знаток старины и начнет решать ребус, как бутылка из второй половины девятнадцатого века оказалась здесь в таком хорошем состоянии?
        2
        К утру я озяб. Не то, чтобы сильно, но сон пропал. Влажный воздух словно бы наваливался на меня и высасывал тепло, накопленное днем. Я лежал под недосохшим кителем и следил за поединком желания встать, размяться, согреться и продолжить лежать, покемарить еще чуть-чуть. Бой был неравным, победил холод. Я встал, попрыгал на месте, помахал руками. Шелковые трусы и рубашка и носки из хлопка высохли за ночь, но брюки и китель были сыроваты в некоторых местах. Если и сели они, то совсем незаметно. Башмаки и кепи тоже не успели досохнуть, как и лук. Последнему надо еще день полежать в теплом месте в тени, чтобы пришел в норму. Стрелять я из него не собирался, даже чтобы добыть что-нибудь съестное. Может, сейчас в этих краях запрещено охотиться. Незнание местных законов не освобождает от их исполнения, а тратить время и деньги на взятки не хотелось бы. Я надел на брюки ремень, чтобы не слетали, на который повесил кинжал, помня, что в двадцать первом веке в Адене видел мужчин, разгуливающих по улицам с джамбией - изогнутым кинжалом - за поясом, считающимся частью национальной одежды. Женихи во время
свадьбы и вовсе разъезжают с саблей в руках, а друзья провожают их очередями из «калашниковых». Оно и понятно - с женщиной без сабли не справишься. Против автомата кинжал - ничто, однако ситуации бывают разные, хоть какое-то оружие будет у меня под рукой. Саблю и сагайдак положил внутрь свернутого спасательного жилета, который закинул за спину и пошел вдоль берега моря навстречу восходящему солнцу. В той стороне должен быть Аден - бывшая (или еще будущая? или уже настоящая?) столица Народной Республики Южного Йемена, потом - Народной Демократической Республики Йемен, а в момент моего первого посещения этого порта - обычный город, разве что самый крупный морской порт страны.
        Первый раз я посетил Йемен в понедельник второго июля две тысячи седьмого года. Запомнил дату потому, что в тот день возле храма царицы Савской террорист-смертник врезался на автомобиле в автобус с испанскими туристами и подорвал себя. Весь день по всем каналам телевизора крутили эту новость. Части тел и автобуса разметало метров на двести. Местные операторы с особым смаком показывали оторванные, окровавленные конечности и голову, выпачканную в пыли. Судовой агент первым делом предупредил меня, чтобы пореже бывал на берегу, а если уж окажусь там, не сходил с главных улиц. Иностранцев не только взрывали, но еще и воровали ради выкупа. Правда, в основном этим занимались в северных и горных районах страны. Аден в этом плане был поспокойнее. Как мне сказали, он и поцивильнее остальных городов страны. В столице Сане все женщины ходили в паранджах, а в Адене многие носили только платок, причем прикрывающий волосы не полностью. Хотя и здесь попадались закутанные с ног до головы, видны только ярко накрашенные глаза и коричневые от хны кисти рук. У таких женщин часто на голове столько поклажи, сколько не
каждый осел утащит, что не мешает им останавливаться и фотографироваться с туристами. Йеменцы обожают, когда их фотографируют, особенно детвора. Я видел, как толпа их бежала за семейной парой англичан с фотоаппаратом и, судя по жестам, просто умоляла сфотографировать еще раз. Я спросил у судового агента, с чего это так? Наверное, примета хорошая? Он улыбнулся хитро и ловко ушел от ответа. В отместку я сфотографировал его мобильным телефоном.
        В Адене видел на улицах женщин, жующих кат - растение, легкий наркотик, который в других районах Йемена и соседних странах считается привилегией мужчин. Жуют его в этих краях поголовно, начиная с подросткового возраста. Кат продают на каждом рынке пучками, перевязанными посередине, чтобы были видны и листья, и стебли. Он должен быть свежесрезанным, потому что по мере увядания теряет свои свойства. Хотя я видел, как делают чай из сухих листьев ката. Лучшим считается из некоторых горных районов, так называемый голубой кат. От пучка отщипывают листочки и жуют несколько часов, откладывая пережеванное за щеку, поэтому к вечеру многие йеменцы ходят с большим флюсом. Мне даже показалось, что йеменцы рождаются с защечными пазухами. Страна хомяков. Это не мешает им разговаривать, вести дела. Кстати, местный деловой этикет не возбраняет жевание ката во время переговоров, из-за чего ближе к вечеру у йеменцев пропадает желание вести какие-либо дела. Кат снимает страх, усталость, легкую боль, вызывает эйфорию и словесный понос, возбуждает. Наверное, поэтому в Йемене рождаемость одна их самых высоких в мире.
Женщины говорят, что жуют его, чтобы похудеть, потому что резко снижает аппетит. Судя по примитивной национальной кухне, йеменцы, действительно, едят мало. Кат и кофе дают им почти всё, что нужно для жизни. Я как-то зашел в ресторан, по виду приличный, а там на выбор всего два блюда - курица с рисом и рис с курицей, наперченные так, будто эта курица сдохла, обожравшись перцем. Визит в ресторан оказался не совсем испорченным, благодаря поданному на десерт гышру - отвару шелухи от кофейных зерен, приправленному имбирем, кармадоном, корицей и еще чем-то. Не скажу, что напиток мне понравился, но поразил оригинальностью. Впрочем, это впечатление подпортил официант, запросивший в три раза больше, чем сказал, оглашая меню, как я позже узнал, и так завышенное втрое, и принявшийся поносить меня в спину, когда я положил на стол столько, сколько надо, плюс чаевые и пошел на выход. Одним из его пожеланий было, чтобы меня взяли в заложники дикари с гор. Себя официант считал цивилизованным.
        Я шел вдоль берега моря, стараясь не удаляться от него. Впрочем, выше по склону была такая густая растительность, что соваться туда без нужды не имело смысла. Это мне показалось странным. С моря эти места казались мне пустынными, с редкой и чахлой растительностью, а близко к берегу я судно здесь не подводил, поэтому мог и ошибаться. Понявшись на очередную складку, протянувшуюся от гор к берегу, я увидел более широкую долину, на которой паслась большая отара овец. Присматривали за ней трое мужчин, которые сидели под деревом с низкой и очень широкой кроной. Все трое голые по пояс. Тела загорелые до черноты, худые и жилистые. Черные вьющиеся волосы зачесаны назад и завязаны конским хвостом. У всех троих усы и борода, довольно длинные. Из одежды только что-то, что я сперва принял за шорты песчаного цвета. Мужчины что-то ели, набирая пищу по очереди правой рукой из деревянной чаши, стоявшей между ними. Запивали из бурдюка, который передавали по кругу. Сидевший лицом ко мне, получил бурдюк, начал отклонять голову, чтобы отхлебнуть - и увидел меня. Не знаю, что больше его поразило - внезапное мое
появление или мой внешний вид, но мужчина замер с открытым ртом и выпученными глазами. Это заметили два его сотрапезника и обернулись. Первый уронил бурдюк и крикнул что-то гортанно, после чего все трое вскочили на ноги и схватили короткие, метра полтора или чуть длиннее, копья и круглые щиты из кожи, натянутой на каркас из лозы, которые были прислонены к стволу дерева, я их не заметил ранее.
        Они были ниже меня, как минимум, на голову, поэтому не казались опасными. То, что я принял за шорты, оказалось набедренными повязками. Совсем дикие, видать.
        Я поставил на землю перед собой свернутый и перевязанный спасательный жилет, прислонив его к левой ноге, и продемонстрировал аборигенам открытые пустые ладони, после чего поздоровался с ними на арабском языке и поставил в известность:
        - Я иду в Аден. Нападать на вас не собираюсь.
        Мне не ответили. Скорее всего, не поняли, что странно. У горных племен в Йемене свои диалекты, которые сильно отличаются от классического арабского, но самые распространенные слова, к которым относятся и приветствия, знают и понимают все. Более того, мои жесты и слова раззадорили пастухов. Двое начали заходить с боков, а тот, что был посредине, двинулся на меня, угрожающе потрясая высоко поднятым копьем с наконечником из расколотой мозговой кости, примотанным к тонкому древку просмоленной веревкой. Времени на объяснения не оставалось, поэтому я вытащил из ножен саблю, рукоятка которой выглядывала из свернутого спасательного жилета, а левой рукой поднял его, чтобы использовать, как щит. Копьем толстый слой пробки пробить будет сложно, прикроет.
        Вид оружия в моей руке сперва поубавил пыл у нападающих. Те, что заходили с боков, остановились и посмотрели на третьего. Этот подержал копье неподвижно секунд десять, после чего рванулся вперед, прикрывшись щитом, плохеньким, без умбона и металлической окантовки. Подпустив его поближе, я шагнул вперед и резким ударом перерубил древко копья сразу за наконечником, после чего быстро отступил на шаг назад, а потом сделал шаг влево, потому что с этой стороны противник был ближе. Этот не спешил тыкать в меня свою древеняку, мотылял ею в воздухе, то ли провоцируя, то ли от страха. Я сделал ложный выпад, будто собираюсь перерубить копье, которое тут же одернули, а вместо этого рассек щит, которым пастух быстро закрылся. Рассек не полностью, немного не дотянув до середины, чтобы не поранить руку. Мне не нужна кровь, из-за которой могут возникнуть непреодолимые проблемы. Этого хватило, чтобы абориген отступил метра на два. Третьего, самого молодого и хилого, отпугнул взмахом сабли. Вояками они оказались никудышными. Как говорил мне знакомый чечен, таким только баранов пасти, что они, в общем-то, и делали.
Пастухи дружно начали пятиться, а затем развернулись и рванули вверх по склону, остановившись там у густых кустов.
        Ели они под деревом из деревянной чаши мягкий сыр, солоноватый, наверное, хранили в морской воде. В бурдюке, сравнительно новом, еще сохранившем сильный запах кожи, была сладкая бражка с привкусом фиников. Недоброженная, еще шипела. Я приложился основательно, потому что после вчерашнего вина мучил сушняк. Напиток горячим мячом скатился в желудок, взорвался там, разметав осколки тепла по всему телу. Переведя дух, я сделал еще несколько глотков, после чего размазал ладонью стекшие на подбородок липкие капли. Что ж, встреча получилась не самая лучшая, но и совсем плохой не назовешь. Сладкая отрыжка была тому подтверждением. Я закинул в рот еще одну щепоть мягкого сыра, который крошился и лип к пальцам, запил финиковой бражкой, после чего положил бурдюк рядом с деревянной чашей. Мужикам до вечера здесь торчать, проголодаются. Достав ножны из свернутого спасательного жилета, вложил в них саблю, после чего надел на себя портупею, к которой они были прицеплены. Народ тут, оказывается, нервный, не ровен час, продырявят, пока буду оружие распаковывать.
        Пастухи стояли на прежнем месте, молча наблюдая за мной. Была в их позах и выражении лиц покорность судьбе. Я таких называю людьми с севшими батарейками. У них хватило энергии, чтобы втроем напасть на одного, но, как только получили отпор, сразу потухли. Их удел - безропотно пасти баранов, пахать землю, стоять у станка, отдавая большую часть выращенного или изготовленного тем, у кого хватает энергии отнять силой или хитростью. Разве что нож в спину вгонят при удобном случае, да и то редко кто.
        Глядя на старшего пастуха, который не хотел расставаться с древком без наконечника, подозвал жестом. Он продолжал стоять на месте, словно не понял. Тогда я жестами изобразил выпуклости, которые отличают мужчину от женщины, а потом трусливое бегство, тонко намекнув, с кем имею дело. После чего опять подозвал жестом. Сработало. Старший пастух медленно спустился по склону, остановился метрах в семи от меня.
        Я жестами показал, что гребу на лодке, потом переворот ее, как плыву к берегу и, показав рукой в сторону, где находится морской порт, произнес его название:
        - Аден!
        Пастух тупо смотрел на меня черными глазами из-под кустистых бровей и явно не понимал, что я от него хочу. У меня возникло подозрение, что перемещение было коротким, что такого города и порта пока что нет, так что мучить аборигена тупыми вопросами глупо.
        Я жестом обвел местность вокруг нас и перечислил, делая паузы:
        - Йемен?.. Британия?.. Османы?.. Халифат?..
        Судя по нахмуренному лицу пастуха, эти названия ничего не говорили ему, но смысл моего вопроса он понял и ответил:
        - Тиндум.
        Я еще раз описал пальцем в воздухе эллипс, как бы очерчивая окружающую местность, и повторил вопросительно:
        - Тиндум?
        Пастух кивнул.
        Это название ничего не говорило мне. Может быть, какой-то заштатный городишко на побережье, в котором нет порта, поэтому не посещал его и даже не видел на картах. А может, и видел, но не запомнил.
        Я показал жестами, что иду в ту сторону, где должен быть Аден, и задал вопрос:
        - Тиндум?
        Абориген кивнул во второй раз и махнул рукой в ту же сторону.
        Я достал из кармана и бросил в чашу с сыром монету в одни цент, бронзово-никелевую, на аверсе которой изображен летящий белоголовый орлан - геральдический символ США. Она диаметром сантиметра два, кажется внушительной и ценной, хоть и стоит мало. Уйти просто так не позволяло воспитание, но, поскольку встреча была неласкова, хватит и этой символической платы.
        От дерева к Тиндуму вела извилистая тропинка. Она проходила ниже склона, на котором паслись овцы. Отара большая, голов на пятьсот. Как с такой управляются без собак, понятия не имею. Увидев меня, овцы перестали щипать траву, уставились глазами, наполненными пустотой. Не встречал животное с более тупым взглядом, лишенным малейших проблесков интеллекта, чем овца. Интересно было бы посмотреть, как баран смотрит на новые ворота. Еще тупее невозможно, а острее не получится.
        После того, как я прошел мимо отары, овцы шарахнулись вверх по склону. Тормозные, одно слово. Я оглянулся. Оказывается, испугал их самый молодой пастух, который шел за мной выше по склону и отставая метров на сто. Щит нес за спиной, а копье использовал, как посох.
        Я прошел еще с полкилометра, пока не оказался на развилке. Вторая тропинка уходила, петляя, вверх по склону. Я остановился и обернулся. Пастух тоже остановился. Жестами показал ему на две тропинки. Пастух махнул, чтобы двигался вперед. Скорее всего, имел в виду тропинку, которая шла вдоль моря, но я решил, что пора освободиться от хвоста. Пройдя по второй тропинке метров десять, остановился и показал жестом, что если пастух собирается сопровождать меня до города, пусть идет впереди, а если нет, то пусть возвращается к коллегам. Смелостью он не отличался, стоял и ждал, что я передумаю, наверное. Только после того, как я положил правую руку на рукоять сабли, пастух принял правильное решение, прошмыгнув мимо меня. Первые минут десять постоянно оглядывался, но потом успокоился. Видимо, дошло, наконец-то, что убил бы его уже давно, имей я такое желание.
        3
        У меня были кое-какие подозрения по поводу эпохи, в какой оказался, но реальность превзошла мои самые смелые ожидания. Поселение, которое я бы назвал большой деревней, располагалось на пологом длинном холме на берегу реки и рядом с морем и издали походило на те, что я видел в глухих провинциях, особенно горных, в разных частях света в двадцать первом веке. Да, обнесено высокой стеной из камня. Может, не разрушили ее, чтобы привлекать туристов. Вот только встреченная нами повозка, которую тянул в сторону поселения длиннорогий вол, если и была из двадцать первого века, то разве что двадцать первого века до нашей эры. Все четыре колеса были сплошные и не окованные железом. Четыре обычных круга, отпиленных от ствола дерева, в которых в центре просверлили отверстие для оси. Концы осей и колеса вокруг отверстий были черного цвета, в дегте, наверное, который абсолютно не мешал скрипеть так пронзительно, словно обязаны были во что бы то ни стало удивить меня. Куда это меня занесло?! Это что, светлое будущее или темное прошлое?!
        Пастух вряд ли даст мне ответ. Как и возница - похожий на него мужчина лет тридцати пяти, у которого борода была заплетена в несколько коротких тонких косичек, завязанных грязными веревочками. Аборигены, оглядываясь на меня, обменялись несколькими фразами, после чего пастух сел рядом возницей. Повозка везла шесть толстых бревен длиной метра два с половиной каждое, сложенных пирамидой - внизу три самых толстых, во втором ряду два потоньше, а сверху самое тонкое - и прихваченных сверху двумя, как мне показалось, просмоленными веревками. Я положил сзади на повозку между бортом и пирамидой спасательный жилет. Вроде бы не тяжелый, но за час, что мы шли, начал оттягивать руку. Возница посматривал при этом на меня с опаской, пока пастух не успокоил его. Наверное, пообещал защитить с помощью копья, если что.
        Крепостные стены высотой метра четыре были сложены из камня-известняка и кусков кораллового рифа разного размера. Что было под рукой, тот и клали, заполняя щели раствором. По такой стене я залезу без всяких вспомогательных приспособлений. Сторожевой ход защищала снаружи стенка высотой по пояс аборигену, который стоял там. До мерлонов или зубцов, видимо, не додумались. Прямоугольный вход высотой метра два с половиной и шириной в полтора находился в башне, примерно на метр выступающей из стены и на столько же превышающий ее, и открывался-закрывался поднимаемой с помощью лебедки заслонкой гильотинного типа, сколоченной из толстых досок, вроде бы дубовых. Боковые стенки ее ходили в пазах, сделанных в башне. Сейчас заслонка находилась в верхнем положении, часть ее выглядывала над башней. Такая закрывается намного быстрее, чем ворота, и вышибить ее труднее. Надеюсь, надежно застопорена, не сорвется именно в тот момент, когда я буду проходить под ней. Впрочем, пока что было не ясно, пустят меня в поселение или нет.
        Ворота охраняли три воина в чем-то типа жилетов из дубленой кожи, надетых на голое тело, и набедренных повязках черного цвета и длиной до коленей, вооруженные щитами и копьями, как у пастухов, и кинжалами или длинными ножами с костяными рукоятками в простых и прямых деревянных ножнах, которые были заткнуты за пояс под углом, чтобы не мешали сидеть. Все трое расположились в тени от башни на толстом бревне, отполированном сверху до блеска. Копья и щиты были прислонены к стене башни за их спинами. Кожа у стражников вроде бы светлее, волосы прямые, головы как бы приплюснутые и носы сильнее выпирают. Скорее всего, другой национальности, чем пастухи. Как и положено воинам, они, пользуясь мирной обстановкой, накапливали энергию для будущих сражений - сидели практически неподвижно. Завидев меня, долго молча пялились, затем обменялись парой фраз, дружно встали и разобрали копья и щиты. Роста стражники были такого же, как пастухи, но плотнее и шире. Может быть, питались лучше.
        Сопровождавший меня пастух спрыгнул с повозки и скороговоркой изложил стражникам, как догадываюсь, информацию обо мне. Судя по жестам, рассказал и о том, как легко я разогнал их, не став убивать. Стражники переводили взгляд с пастуха на меня и вроде бы не хотели верить услышанному.
        Я стоял у повозки, забрав с нее спасательный жилет, чтобы прикрыться в случае чего и не оставить его врагу, если придется быстро отступить. Острой необходимости заходить в это поселение у меня не было. Пойду дальше по берегу, найду следующее. Может, там примут поласковее. Живности по пути видел много, с голоду не умру. Единственное, чего мне не хватало, это огниво - кремень и кресало. Методом трения добывать огонь слишком долго, даже если использовать лук, вставив палочку в петлю вспомогательной тетивы, что резко увеличивает скорость вращения.
        Стражники переговорили между собой и послали пастуха в поселение. Как догадываюсь, чтобы повторил всё начальству. Повозка поехала вслед за ним, на нее даже внимания не обратили. Стражники смотрели на меня с неподдельным интересом и опаской.
        Я постарался посмотреть на себя их глазами, вспомнив реалии шестого и более поздних веков, когда человека встречали и провожали исключительно по одежке. Одет я необычно и, по их меркам, богато. По крайней мере, столько яркой одежды, обувь и перстень с драгоценным камнем на пальце в шестом веке мог себе позволить только состоятельный человек. Я вооружен. Наверняка и здесь существует деление на три касты: воюющие, молящиеся и работающие. То есть, я из высшей касты. Пусть ножны и сабли, и кинжала простенькие, но изготовлены из металла в восемнадцатом веке и покрыты блестящим черным лаком. Простой воин в их селении не смог бы себе позволить такое оружие. Судя по рассказу пастуха, владею я им на хорошем уровне. Слабый воин в той ситуации не стал бы церемониться, убил бы сразу. Плюс властный взгляд и привычка командовать, которые въелись в меня, не вытравишь уже. Итого: перед ними знатный богатый умелый воин-командир, который в силу непредвиденных обстоятельств оказался в этих краях. Его можно убить и ограбить, вероятно, понеся при этом потери, или проявить гостеприимство, что, вероятно, повлечет за
собой мою благодарность. В мире, где все враги, лишних друзей не бывает, впрочем, как и лишнего оружия. Принятие такого решения было не их уровнем, поэтому и вызвали начальство.
        Стоять на солнце было жарковато, и я перешел в тень у стены по другую сторону от входа, где бросил на землю спасательный жилет и сел на него, повернув ножны сабли так, чтобы рукоять смотрела вправо, в сторону стражников, которые были от меня метрах в шести. В таком положении я смогу быстро вынуть саблю и отразить нападение. Козырек кепи опустил ниже, чтобы скрывал мои глаза. Пусть не знают, куда я смотрю. Это избавит их от желания напасть внезапно.
        Ждать пришлось минут пятнадцать. За это время из поселения выходили люди, в основном детвора, и, остановившись за спинами стражников, разглядывали меня, обмениваясь репликами, вызывавшими у них смех. Наверное, впервые видят такого забавного чужеземца. Маленькие дети были голые, у чуть постарше стыд прикрывала полоска ткани, висевшая на шнурке, завязанном на талии, а подростки носили набедренные повязки, более короткие, чем у взрослых. Наблюдал я за детворой периферийным зрением, делая вид, что не вижу и не слышу их. Помнил, что у некоторых азиатских народов посторонним людям запрещено дотрагиваться до детей и даже пялиться, чтобы не сглазили.
        4
        Командир гарнизона прибыл в сопровождение пяти воинов. Он был лет сорока пяти, с такой же более светлой кожей и прямыми каштановыми волосами, наполовину седыми, зачесанными назад и перехваченными красной узкой ленточкой в конский хвост, с прямым горизонтальным шрамом на лбу, словно собирались сделать трепанацию черепа и передумали, густой бородой, заплетенной в десяток тонких косичек, перевязанных темно-красными нитями, толще своих подчиненных, носил набедренную повязку темно-красного цвета и кожаный жилет-панцирь с оплечьями. Копье и щит ему, видимо, не полагались по уставу. Кинжал висел на кожаном ремне слева, был длиннее, чем у рядовых, костяная рукоятка заканчивалась бронзовым кольцом, а ножны из черного дерева имели серебряные кольца-скрепы. Не могу объяснить, как, но я сразу догадался, что он не знатный человек, выслужился из солдат. Скорее всего, военный комендант поселения, назначенный сюда за боевые заслуги.
        Он внимательно посмотрел на меня, вставшего и поднявшего свернутый спасательный жилет, выпачканный с одной стороны рыжеватой пылью. Я встретился с его взглядом. Смотрел в карие глаза без страха и без агрессии, как человек, который привык, что все знают, кто он такой, и подчиняются ему. Я вспомнил и повторил жест индейцев, свидетельствующий о мирных намерениях: приложил правую руку к сердцу, а потом отвел право на уровень плеча, повернув к аборигенам безоружной открытой ладонью. Комендант кивнул, сообщая, что понял смысл моих жестов, тоже приложил правую руку к сердцу, а потом показал ей на вход в поселение.
        Проход был короткий, но в нем все-таки было легкое эхо наших шагов. Комендант шел рядом со мной, слева. Сопровождавшие его солдаты шли за нами. За воротами начиналась улица со средней шириной метра три, потому что то расширялась, то сужалась, а в дальнем конце поворачивала вправо и скрывалась за домами. Дома по обе ее стороны были из известняка, одноэтажные, впритык друг к другу, с плоскими крышами, без окон и вроде бы без дворов, вход прямо с улицы. У некоторых тонкие двери на кожаных петлях были открыты внутрь, а кое у кого вход просто завешен куском плотной грубой ткани, что говорило об отсутствии воров. По улице бегали куры, которые были мельче, чем американские или европейские, и несколько черно-белых поросят с более длинными туловищами, чем я привык видеть. На эту улицу выходили переулки, кривые и узкие, повозка протиснется с трудом. Ребятня, завидев нас, поднимала крик и пристраивалась к колоне зевак, сопровождавших нас от ворот, а взрослые замирали и молча и с наивной простотой разглядывали меня. Подозреваю, что сегодня им будет, о чем поговорить перед сном.
        Улица вывела нас на площадь в форме кривой трапеции, южную часть которой занимало здание раза в два выше и шире тех, что видел раньше, построенное на фундаменте с метр высотой, на который вели четыре ступеньки, и по бокам от него два дома немного пониже и поуже. Стены первого в нескольких местах были сложены из камней темно-серого и красноватого цвета, образуя незамысловатые орнаменты в виде мифического существа с серым толстым телом и красной головой с рогами, похожей на бычью. Вход был широкий, могли одновременно войти двое, и без дверей и даже занавески. Я решил, что это храм местного божества. Дома по бокам от него украшений не имели. Вход в них был обычный и закрытый толстыми деревянными дверьми. В дверь дома справа от храма и зашел я вслед за комендантом.
        Я ошибался, подумав, что у домов нет дворов. Ввело в заблуждение продолжение крыши, которое было навесом над частью двора у входа. В дом вел узкий коридор, в котором был вход в комнаты, завешенный куском материи, сейчас поднятой и зацепленной за колышек, благодаря чему было видно, что внутри: два деревянных ложа и, видимо, широкий ларь, застеленные овечьими шкурами. Вся мебель была очень низкой, словно бы для детей. В дальней стене был ход еще в одну комнату. Окон не было даже в стенах, выходящих во двор. Зато в коридоре была деревянная загородка, в которой стояли два копья бронзовыми остриями вверх, куда зашедший вслед за мной мужчина лет двадцати, как догадываюсь, сын коменданта, поставили и свое, а на колышек, вбитый в стену, повесил щит рядом с висевшим там другим. Поскольку было еще несколько свободных колышков, я отцепил от портупеи саблю и повесил на одни из них, на второй - колчан со стрелами, налучь и сумку, на третий - китель и кепи, потому что в них было жарковато, а на два, расположенных на одном уровне, положил лук, чтобы досыхал. Больше свободных колышек не было, поэтому спасательный
жилет поставил рядом с копьями. Мое хозяйское поведение в чужом доме возмущения вроде бы не вызвало. Комендант и его сын подождали, когда я закончу, и прошли во двор, а по нему в ту часть под навесом, где стоял прямоугольный стол и шесть табуреток: по одной у коротких сторон и по две у длинных. Дальше под навесом сидели две женщины, старая и молодая, и пряли шерсть, используя веретена. Рядом с каждой был воткнут шест с нацепленной на него куделью, которую женщины вытягивали в нить на палочку, оттянутую в остриё вверху и утолщенную внизу, где для утяжеления веретена и удержания пряжи на нем был добавлен костяной круг с отверстием - пряслице. Точно такие я видел в крестьянских домах в Византии и средневековой Западной Европе. Обе женщины в просторных, изготовленных из шерстяной ткани рубахах с короткими рукавами и длиной до колена, перевязанных красными лентами на уровне солнечного сплетения. Прямые волосы, причем у младшей были темно-русые, заплетены в косы, уложенные узлом на затылке. Босые. Никаких украшений и косметики, но лица показались мне ухоженными, особенно у молодой. Рядом с ними в корзине,
выстеленной овчиной, спал голый грудной ребенок. Еще двое голых детей, мальчики, играли во что-то в дальнем конце двора, где была каменная отгородка, из-за которой прилетали приглушенные сортирные ароматы. Там, где заканчивался навес, располагался открытый очаг, издававший запах гари. Рядом с ним лежал кучкой сухой хворост.
        Я поздоровался с женщинами почему-то на арабском языке, хотя уже сделал вывод, что его не понимают. Наверное, все еще надеялся, что меня занесло не очень далеко по времени. Они ответили на своем и вернулись к работе, но, уверен, следили за мной очень внимательно, чтобы потом пересказать товаркам. У женщин периферийное зрение развито лучше, чем у тех, на кого они охотятся, и именно для того, чтобы охота была удачной.
        Отец занял место у ближней короткой стороны стола, сын сел справа от него, а мне предложили место слева, спиной к очагу и женщинам. Глава семейства что-то сказал им, и младшая ушла в дом.
        Я ткнул пальцем себя в грудь и представился:
        - Александр.
        - Апахнан, - назвал отец себя, а потом сына: - Бнон.
        Он попытался повторить мое имя, сильно исковеркав, и посмотрел, прося произнести еще раз.
        Видимо, в их языке нет сочетаний «кс» и нескольких согласных подряд. Я решил не напрягать гостеприимных хозяев, назвал, объяснив жестами, короткий вариант своего имени:
        - Шура.
        Это имя им далось легко. Глава семейства показал на старшую женщину и назвал ее имя:
        - Лувава, - а затем вышедшую из дома младшую, как я понял, невестку: - Бунене.
        Последняя вернулась с круглой пресной лепешкой, тремя щербатыми глиняными чашками емкостью грамм на двести и бурдюком, из которого налила нам бражки. Лепешку положила передо мной. Семья уже позавтракала, а следующий прием пищи, скорее всего, будет вечером, после захода солнца. Вырез у ее рубашки был глубокий, и, когда Бунене наливала мне и клала лепешку, увидел в нем налитые молоком груди с темным большими сосками. В придачу от женщины шел сильный дух, который шибанул мне в ноздри, а потом вместе с увиденным - в голову, вызвав желание, животное, безумное, от которого заколотилось сердце. Не то, чтобы она очень уж мне понравилась, скорее, сказывалось долгое воздержание. Бунене почувствовала яркий и мощный импульс, придвинулась чуть ближе, чтобы раззадорить еще больше и попаразитировать на моих чувствах, а, оставив бурдюк на столе, отошла не сразу, чтобы еще подразнить. Догадывается, чем всё может закончиться, но инстинкт берет вверх над разумом. Все приходящее уходяще, и только женские ухватки вечны.
        Я подождал, когда желание отхлынет, после чего оторвал глаза от неровно оструганных и отполированных долгим пользованием досок стола. Апахнан, судя по чертикам в его глазах, понял причину моей потупленности. Наверное, и его самого невестка держит в тонусе на платонике, иначе бы приревновал.
        Мы выпили финиковой бражки, точно такой же, как у пастухов. Лепешка была недосоленной или не соленой вообще, но на вкус приятна, особенно со сладковатой брагой.
        После того, как я утолил голод, хозяин дома спросил жестами, откуда я приплыл. Я сориентировался по тени от солнца и показал на северо-северо-запад.
        - Аморей? - задал Апахнан вопрос.
        Я не знал, что такое Аморей, но догадался, что это где-то по соседству. Вряд ли этот абориген знает о существовании государств за пределами Аравийского полуострова, поэтому покачал отрицательно головой и показал, что дальше.
        - Хуррит? - предложил он второй вариант.
        Я показал, что еще дальше, намного дальше.
        На этом его познания в географии, видимо, заканчивались, поэтому подсказал ему в надежде, что знает греческое название территории, на которой я вырос:
        - Гиперборея.
        Это слово Апахнану ничего не говорило, из чего он, скорее всего, сделал вывод, что это не просто очень-очень далеко, а еще дальше. За что мы и выпили.
        После чего спрашивать начал я. Если правильно понял, поселение называется Лухтата и является частью государства Тиднум, названного так по городу, расположенному восточнее, в трех днях пути. Народ, населяющий это государство, называет себя халафами. Они живут здесь испокон веков. Более темнокожие и курчаво-черноволосые - это пришельцы, обитавшие ранее по ту сторону гор, и рабы с противоположного, африканского берега залива. Нет, халафы не плавают туда за добычей, по крайней мере, на памяти Апахнана такого ни разу не было. Рабов оттуда и из других мест привозят сюда купцы и обменивают в первую очередь на застывшее молоко деревьев, которое имеет приятный запах, как догадываюсь, мирру и/или ладан.
        Какой год у них сейчас, выяснять было бессмысленно. Даже если бы я понял цифры, надо было бы еще и знать, от какой даты идет летоисчисление. У разных народов сотворение мира произошло в разное время. Видимо, мир сотворялся по частям, по несколько лет каждая. У некоторых народов календарь вообще цикличен, повторяется через каждые шестьдесят или другое количество лет.
        В том, что я влип основательно, понял, когда увидел увидев нож Бнона, который он достал из ножен, чтобы по просьбе жены перерезать кусок выделанной кожи. Лезвие было из бронзы, причем медь была смешана не с оловом, а с мышьяком. В таком виде она чаще встречается в природе. Помню, что были проблемы очистить медь от мышьяка, чтобы получить более чистый сплав ее с оловом. Последний раз я видел такую бронзу в Позднем Средневековье, но тогда она успешно вытеснялась железом, которое пока что не известно. Точнее, как мне объяснил Апахнан, они иногда находят метеоритное железо и обрабатывают его холодной ковкой, как и оружейную бронзу, изготовляя мелкие вещи типа наконечников для стрел. Стальная никелированная пряжка моего поясного ремня была аборигенам в диковинку, не говоря уже о клинке кинжала, который я им продемонстрировал, запросто перерубав ветку, заготовленную для очага.
        После допроса я дал понять, что хотел бы отдохнуть. Меня отвели в дом и предложили лечь на одну из кроватей. На деревянном каркасе лежал кожаный мешок, набитый сеном. Второй кожаный мешок размером поменьше служил подушкой. Постельное белье не существовало в принципе. Одеялом служила овчина. Я использовал ее вместо постельного белья, потому что в доме было жарко. Разделся до трусов и лег.
        Спать не хотел. Надо было обдумать свершившееся. Точнее, справиться с желанием удавиться. Светлое будущее, которое еще вчера было так близко, сегодня стало еще дальше. Я зашел на второй (или третий?) круг, стартовав намного дальше, чем в предыдущий раз. Теперь надо было убедить себя, что всё, что ни есть, к лучшему. Иначе в петлю.
        В комнату вошла короткошерстая серая в черную полоску кошка с непривычной для меня длинной мордочкой. Я заметил, что в поселение нет ни одной собаки, но много кошек. В будущем в этих краях тоже будут больше любить кошек, чем собак. В Западной и Центральной Европе будет наоборот. Может быть, именно поэтому Запад есть Запад, Восток есть Восток. Интересно, есть ли этому научное обоснование? Кошка присела у кровати, уставилась на меня немигающими глазами. Мне иногда кажется, что в глазах кошек многовековая мудрость, что, впрочем, не мешает нам иногда считать их дурами. Я подозвал ее, опустив с кровати правую руку. Кошка обнюхала кисть, пахнущую лепешкой, после чего запрыгнула на кровать и устроилась рядом со мной, словно предлагая отдать ей грустные мысли. Я так и сделал. Буду и дальше выживать, как умею. С моим нынешним жизненным опытом это будет легче, чем на предыдущем круге.
        5
        Я вот думаю, что было бы с человеком двадцать первого века, если бы сразу и без огнестрельного оружия оказался в Лухтате? Такой себе офисный хомячок, начитавшийся романов о попаданцах и мечтающий попасть в прошлое. В лучшем случае его бы тут же закололи пастухи. Меньше бы мучился. В худшем случае скрутили бы и продали в рабство. Его умение считать, писать и пользоваться электробытовыми приборами здесь никому не нужны, а никакой нормальной, по местным меркам, профессией не владеет. Занимался бы каким-нибудь примитивным физическим трудом, стремительно тупея. Хотя, как знать. В таких ситуациях начинаешь думать очень продуктивно. Ничто так не улучшает сообразительность, как желание избавиться от тяжелого физического труда. Лодыри - движитель прогресса.
        Не знаю, почему меня не прирезали по-тихому в первую же ночь. Я помнил по Средневековью, что одинокий путник-чужестранец - законная добыча любого, кто осмелится напасть. Может быть, сработал закон гостеприимства, хотя я не уверен, что у халафов есть такой. Вероятнее всего, спасло меня их любопытство: впервые увидели человека с такой светлой кожей и волосами, одетого так удивительно и захотели узнать, кто он и откуда. Я объяснил, что являюсь младшим сыном правителя Гипербореи, во что поверили сразу, что отправился в путешествие, чтобы посмотреть другие страны, поучиться уму-разуму, во что поверили с трудом, потому что в дальний путь сейчас отправляются или торговать, или воевать. На торговца я не был похож, но поскольку моя свита погибла во время шторма, опасности халафам не представлял. Да и вел себя прилично, если и нарушал какие-то местные запреты, то по мелочи. Может быть, во время посещения храма вел себя не так, как положено, но ведь я чужестранец.
        Я не собирался заходить в него. Заметил, что после каждого посещения ритуальных помещений меня словно бы наказывают за измену атеизму. Обычно случалось что-нибудь неприятное и необязательное. Если заходил в силу обстоятельств, то наказания были легкими, а вот если лез из любопытства, то доставалось сильнее. Внутрь меня пригласил Ассис, жрец храма. Это был мужчина лет сорока. Голова выбрита наголо и прикрыта желтовато-белой фетровой шапочкой, похожей на тюбетейку, и лицо тоже выбрито, в отличие от остального мужского населения Лухтата, бородатого и лохматого. Поэтому, видимо, на мое выбритое лицо сперва посматривали с удивлением, потому что местным жрецам пользоваться оружием, а местным воинам брить лицо не положено по уставу. Носил Ассис рубаху, как женщины, с той лишь разницей, что его была из льняной ткани синего цвета и без рукавов. Я позже поинтересовался у Апахнана, не педик ли жрец, чем, видимо, и нарушил местное правило, когда все знают о чем-то, но никогда не говорят. И это при том, что, как я заметил, гомосексуализм здесь не считался пороком среди неженатых мужчин. Тренируются друг на
друге.
        Местным божеством была примитивная глиняная статуя толстой женщина с непропорционально большими сиськами и короткими ножками. Она вроде бы жена быка и заодно правителя этой страны. Или правитель - ее сын от быка. Точно не понял, но что-то такое, зоофильное. Находилась богиня в нише, начинавшейся на высоте метра два от глиняного пола, чтобы смертные смотрели снизу вверх и проникались ее величием. Сразу под нишей висел глиняный светильник, наполненный каким-то густым нефтепродуктом, наполнявшим помещение специфическим, «моторным» запахом, возвращавшим меня в двадцать первый век. Красноватые блики бегали по статуе, оживляя ее, что ли. Богиню звали Унана. Кто-то уже принес ей полную деревянную чашу фиников, поставив на низкий деревянный помост, который был под нишей. Поскольку монета, оставленная мною пастухам, произвела у аборигенов фурор, я показал другой однопенсовик жрецу: могу пожертвовать богине? Ассис позволил кивком. Я положил монету рядом с чашей, заодно как бы поклонившись Унане, что, войдя в храм, сделали все остальные. Жрец показал жестами, что своим поступком я завоевал уважение богини. Я
помнил, что люди с нетрадиционной сексуальной ориентацией склонны и к двуличью, поэтому отнесся к его словам, как к дани вежливости.
        По другую сторону от храма жил, как бы сказали в будущем, мэр города с приятным для русского уха именем Апопи. Он, как и военный комендант Апахнан, ставленник правителя Тиднума, имя которого из двенадцати слогов, причем две пары повторяются, и я пока постоянно путаю, какие именно да и сами пары. Кстати, в халафском языке много слов с повторяющимися слогами. Вроде бы такие легче запоминать, но только не мне.
        Местные жители вставали и ложились с курами. День начинался с завтрака. Первыми ели мужчины. Обычно это было печеное мясо или рыба с пшеном или сорго, приготовленные вечером, и что-нибудь кисломолочное с пресной лепешкой. Мясо чаще было птичье. Аборигены ловили много птиц силками да и кур разводили в большом количестве. Иногда охотники добывали антилопу, газель или онагра - дикого осла. Луки у халафов простые, слабые в сравнение с моим, поэтому крупная добыча попадалась редко. Добытое готовили и съедали в тот же день, разделив с родственниками и друзьями, потому что к следующему утру протухало. По определенным дням, которые указывал жрец, резали домашний скот: свиней, коз, баранов, бычков. Последних, правда, только по праздникам, который случались редко. Основным питьем, кроме, конечно, молока, коровьего, козьего, овечьего и ослиного, была брага, приготовленная из фиников. Мужчины употребляли ее целый день, а женщины только во время ужина. Пищу брали правой рукой из общего деревянного блюда. Ни вилок, ни ложок у них нет. Как и в будущем, туалетную бумагу в этих краях заменяет вода, а подмывание
производится левой рукой, которая поэтому считается грязной, ей нельзя что-либо давать другому человеку. Кстати, по этому поводу вспоминал с улыбкой натюрморты художников-европейцев, на которых рядом с бронзовой чашей с азиатскими фруктами стоял бронзовый кумган - узкогорлый кувшин для подмывания. Смотрится он красиво, особенно, если не знаешь, для чего предназначен. Или это было зашифрованное послание Минздрава «Не ешьте незрелые фрукты». Забивший бычка или свинью отдавал часть мяса в храм, а остальное тут же реализовал среди поселенцев. Денежная система, в привычном мне смысле, отсутствовала. Сплошной бартер. Основными предметами обмена были пища, ткани и мирра и ладан. Пожалуй, благовония выполняли роль денег, потому что чаще остальных товаров участвовали в обмене. К тому же, их и льняную ткань откладывала до прибытия купцов, чтобы обменять на чужеземные вещи.
        После завтрака мужчины отправлялись на работу. Кто-то пахал и сеял, кто-то ловил рыбу, кто-то - жемчуг, кто-то пас скот, кто-то охотился в горах, кто-то собирал «молоко деревьев», кто-то изготовлял предметы обихода, кто-то охранял поселение и следил за порядком в нем. Женщины, кроме тех дней, когда не хватало рабочих рук на полях, занимались изготовлением тканей и пошивом одежды. Каждая семья, за редким исключением, одевала себя сама. Ткани были шерстяные, из овечьей и козьей шерсти, и льняные. Последние носили только жрецы и очень состоятельные люди, которых в поселение было всего несколько семей, и те одевали лен только на праздники. Кстати, тогда же нацепляли и всяческие украшение, в основном бронзовые, но видел и серебряные и золотые, а женщины подкрашивались в меру способностей и возможностей, так что зря я на них грешил в первый день. В общем, жизнь у них простая, спокойная, размеренная, однообразная и здоровая. При таком образе жизни сразу понимаешь, как много человеку не надо для счастья.
        Нарушали этот покой купцы, которые приплывали сюда несколько раз в год, в основном осенью, после сбора урожая. Забирали в первую очередь благовония, жемчуг и льняную ткань, а заодно выделанные шкуры, керамическую посуду темно-красного цвета с черным орнаментом, брусья и доски разной толщины и длины, излишки собранного ячменя, пшеницы, сорго, проса. Взамен оставляли бронзовую посуду, кинжалы, ножи, наконечники для копий и стрел, топоры, мотыги и рабов. Последних, правда, брали мало, в основном для ловли жемчуга, где расход рабочей силы высок, благодаря акулам. Нигде раньше я не встречал так много людей с откусанными конечностями.
        Лухтат не производил впечатление города моей мечты, поэтому я решил отправиться дальше. Сперва думал посетить столицу государства Тиднум. Может, там жизнь поинтереснее, и мои способности будут более востребованы? Затем, расспрашивая Апахнана о купцах, услышал, что самые богатые приплывают из города Ур, расположенного в стране Калам, где проживает народ унсангига, что переводится, как черноголовые. Про страну Калам я ничего не знал, а вот про город Ур учил в школе и помнил, что он был столицей царства Шумер. Я даже имел шанс побывать на развалинах этого города.
        В начале двадцать первого века, незадолго перед вторжением американцев, которым срочно потребовалась халявная нефть, я успел побывать в самом крупном иракском порту Басра. Привезли туда трубы для нефтепроводов, а грузиться должны были мочевиной. Название вещество получило потому, что впервые было синтезировано из человеческой мочи. Видимо, у химика кончились деньги на реактивы, решил использовать то, что бесплатно и всегда есть под рукой в большом количестве. Или над рукой? Неважно. Это мелкие белые шарики без запаха, которые используют много для чего, но в первую очередь, как азотные удобрения. Иракские грузчики работали неторопливо, были время и возможность поглядеть на местные достопримечательности. Из Басры до Багдада далековато, километров пятьсот, поэтому я спросил агента, куда можно было бы съездить на экскурсию в течение дня? Он посоветовал на развалины города Ур, одну из столиц Шумерского царства, и предложил услуги своего родственника с машиной, заломив триста долларов. Так понимаю, двести пятьдесят забрал бы себе, а остальное отдал бы родственнику. Я попробовал объяснить агенту, что
платить будет не судовладелец, а я знаю, как дешев в Ираке человеческий труд, а бензин и вовсе дешевле бутилированной воды. Подействовало - скинул аж пятьдесят долларов, от сердца оторвал. После моего категоричного отказа сбавил до двухсот и, в конце концов, ушел сильно расстроенный. Арабы не понимают или, скорее, не хотят смириться, что кто-то не умеет и не хочет торговаться. Они считают, что надо биться до последнего, отстаивать свою цену, сделав день и себе, и продавцу. Иначе, зачем мы живем?!
        Вот я и решил дождаться купцов из Ура и наведаться туда. Говорят, что город этот очень большой, даже больше, чем Тиднум. Не знаю, сколько будет стоить переезд в Ур сейчас, но думаю, что дешевле, чем мне предлагали в двадцать первом веке. У меня еще много монет. Халафы и их соседи, ближние и дальние, еще не достигли такого высокого уровня чеканки, поэтому делают из американских медно-никелевых центов украшения - приваривают ушко и цепляют за него к головному убору или повязке, чтобы монета лежала на лбу. Первая монета оказалась у местного богача, занимавшегося ловлей жемчуга, который выкупил ее у пастухов, вторую носит жрец Ассис, прицепив к своей фетровой шапочке, и еще две - Лувава и Бунене, которых я отблагодарил за гостеприимство. И это я еще не показывал никому серебряные и золотые монеты!
        К тому же, есть много желающих приобрести мою одежду. В первые дни всё женское население поселка и часть мужского побывали в доме Апахнана, когда меня там не было, чтобы посмотреть и потрогать мои китель и штаны. Было жарко, и я ходил в трусах и рубашке. Такой хорошо изготовленной шерстяной ткани они раньше не видели, а шелковые вещи и вовсе были в диковинку. Большей диковинкой будет только, если в двадцать первом веке археологи найдут в отложениях черт знает какого века до нашей эры недотлевшие остатки этих тканей и рядом американские монеты времен Гражданской войны!
        6
        Под утро был плотный туман, и сейчас на листьях деревьев досыхают капли росы. Впечатление такое, будто ночью прошел дождь. Воздух насыщен влагой, из-за чего сильно потеешь. Кажется, что находишься в тропическом лесу. Вот только растительность здесь пожиже и много мест, свободных от деревьев и даже кустов. Поляны эти заросли высокой травой, часть которой успела пожелтеть, хотя самый жаркий сезон еще не наступил. Если я оказался в новой эпохе, как обычно, в начале апреля, то сейчас середина мая.
        Я не знаю, как называется животное, на которое сейчас охочусь. Халафы считают его родственником осла, но больше похоже на тарпана, хотя масть гнедая, а не мышиная. Наверное, местная разновидность дикой лошади. Ее, как и осла, приручив, используют, в роли вьючного животного и запрягают в легкие повозки. Дикая лошадь крупнее местных ослов, но меньше тарпанов. Я бы сказал, что она размером с тех крупных ослов, что я встречал в Испании и на юге Франции в Средние века. У нее белые брюхо, нижняя часть шеи и передняя часть морды. На спине по хребту черная полоса, которая как бы продолжение черной гривы. Есть еще черные горизонтальные полоски на голенях. Уши короче ослиных, но длиннее лошадиных. Пасутся табуном. Этот состоял из самца, восьми самок и шести детенышей. Вели себя пугливо, постоянно вскидывали головы и прислушивались и принюхивались. Я подкрадываюсь к ним против ветра, поэтому пока не учуяли.
        Самец наклоняется к растущим пучком стеблям с семенами, щиплет их. Наверное, в ушах у него стоит приятный хруст вкусной пищи. Шлепок тетивы по кожаному наручу он пропускает, настораживается только от дерганья самок. Стрела вонзается в его правый бок за передней ногой в тот момент, когда собирается рвануть вперед. С расстояния метров сто двадцать стрела легко входит в его тело, снаружи остается только самая малость древка с оперением. Самец подпрыгивает на месте, а потом взбрыкивает, словно нападают на него сзади. Вторая стрела догоняет его, когда бросается вверх по склону вслед за ломанувшимся туда табуном. Она попадает ближе к задней правой ноге, из-за чего животное заваливается влево, но все-таки удерживается на подогнувшихся ногах и пытается подняться, правда, безуспешно. Когда к самцу подбегает Бнон, тот уже лежит на брюхе, тяжело дыша и надувая у рта красные пузыри. Ловкий удар бронзового ножа прекращает мучения животного. Из раны ручьем льется алая кровь, заполняя расщелины и выемки в камне, на котором лежат голова и шея самца.
        Бнон вытаскивает из туши стрелы. Одна сломана, но это уже не расстраивает меня. Я объяснил местному столяру, как делать каленые стрелы, и он изготовил четыре десятка их. Теперь у меня два полных колчана по тридцать штук в каждом. Наконечники, правда, костяные, так ведь и металлических доспехов пока что нет. Как мне рассказал Апахнан, в основном доспехи из кожи, на которую богатые воины нашивают бляхи из бронзы, у кого на сколько хватает денег, а очень богатые поддевают под такой еще и льняной многослойный, который лучше сопротивляется стрелам. Я вспомнил, что у византийцев встречались льняные доспехи, двенадцатислойные, которые замачивали в соленой воде и вине, и после высыхания они становились твердыми и непробиваемыми для стрел, но не для меча. Расплачивался я с лухтатским столяром мясом убитых животных. Часть мяса и этого самца отдам столяру, чтобы сделал еще три десятка стрел, а часть шкуры пойдет на колчан для них. Кожу для колчана изготовит кожевенник и получит за работу остальную часть шкуры, а сошьют его Лувава и Бунене. Остальную часть туши я отдаю им, и женщины распорядятся ею по своему
усмотрению, обменивая на нужные продукты и вещи. Так что семья от гостя не в накладе. Впрочем, и обо мне не забывают, изготовив и приобретя для меня выбеленную шерстяную и белую льняную рубахи без рукавов, шерстяную набедренную повязку темно-красного цвета и сандалии из дубленой кожи на двойной подошве. В сандалиях ремень пропускался между большим пальцем и всеми остальными, а потом обвязывался вокруг щиколотки. В итоге во время ходьбы подошва не плотно прилегала к ноге, из-за чего там время от времени оказывались мелкие камешки, которые мне приходилось вытряхивать, останавливаясь. Аборигены умудрялись делать это на ходу. Набедренную повязку я пока не ношу, а вот рубаху уже примерял. В жару в ней так же приятно, как и в шелковой.
        Бнон и еще один городской стражник подвешивают тушу, связав ей ноги, на толстую жердь, несут в сторону Лухтата. Я иду налегке. Такому меткому стрелку из такого тугого лука напрягаться не положено. Кстати, ни один из местных лучников так и не сумел натянуть мой лук, так сказать, до уха. И вряд ли сумеют, потому что зажимают тетиву и стрелу указательным и средним пальцами, изредка еще и безымянным, не пользуются зекероном и локоть держат вниз. Луки у них простые, изготовленные из тиса. Отбирают нужное дерево и вырезают лук длиной сто двадцать-сто пятьдесят сантиметров так, чтобы снаружи был твердый слой, а внутри - мягкий. Если такой лук постоянно носить в рабочем состоянии, с натянутой тетивой, то быстро теряет упругость. Тетиву свивают из навощенных льняных нитей. Убойная дальность стрельбы из такого лука метров пятьдесят-семьдесят. Я показал им монгольский способ стрельбы, когда тетиву натягиваешь большим пальцем, объяснил, что локоть должен быть направлен вверх и после выстрела уходить за голову, и продемонстрировал свой зекерон из нефрита - кольцо неправильной формы, надеваемое на большой
палец, чтобы не резала тетива. С внутренней стороны пальца это кольцо шире, в виде лепестка, защищает почти весь его, включая подушечку. Халафы внимательно осмотрели, покивали, но продолжили стрелять по-своему. Лучника надо учить с детства, а взрослого халафа могила исправит. Тем более, что для их луков такое сильное натяжение и не требовалось. Точнее, разница была невелика. Делать длинные и тугие луки, валлийские, халафы тоже не захотели. Поскольку я был уверен, что воевать вместе с ними мне не придется, то и убеждать не стал.
        7
        Я стоял на берегу возле устья реки, общался с рыбаками, вернувшимися с уловом с Красного моря, в которое на западе уже собиралось занырнуть солнце. Они вытаскивают свои лодки на речной берег, потому что морской - это риф, затопляемый при приливе. Лодки небольшие, изготовленные из стволов толстых деревьев. Спереди и сзади делали острые носы, чтобы можно было плыть в обе стороны. Верхние процентов сорок бревна срезали. Из оставшегося выбирали середку топориками и долотами, оставляя переборки, на которые приколачивали сиденья нагелями их твердого дерева, наращивали борта одной-двумя парами досок встык, приделывали снизу киль. Конопатили овечьей шерстью плохого качества и покрывали снаружи весь корпус толстым слоем битума, который называли эсир и привозили откуда-то с востока, скорее всего, с территории будущего Омана. Битум здесь пользуется большим спросом. Его добавляют в строительные растворы, покрывают им деревянные конструкции, чтобы не гнили, и шкуры и ткани, чтобы получить что-то типа брезента, приклеивают им наконечники копий и стрел… Весла крепятся к лодкам с помощью ременных уключин. Одно
служит рулем. У некоторых лодок есть мачта с одним парусом, прямым, изготовленным из шкур, сравнительно тяжелым. Наверное, поэтому мачты низкие и паруса небольшие. Рыбу ловят сетями, изготовленными из льняных нитей, причем большинство рыбаков не ставит их, а набрасывает. Заметив косяк рыб, умело швыряют собранную в пучок мелкоячеистую сеть, которая в полете разворачивается, падет на воду над рыбами. Грузики быстро тянут ее ко дну, накрывая косяк. Рыбак выбирает веревку, пропущенную по краю сети, преобразуя ее в кошель, в котором собирается попавшаяся рыба, и вытаскивает ее в лодку. Такой способ в будущем называли отцеживающим, в отличие от объячеивающего, когда сеть ставят и рыба застревает в ячейках. Первым ловят в основном мелкую рыбу, плавающую у поверхности, и требуется умение ловко набрасывать сеть. Для второго особых навыков не надо, рыба попадается крупная, по размеру ячейки, но приходится подолгу выбирать застрявшую, что особенно неприятно, когда имеет много плавников и игл, и потом распутывать сеть.
        Рыбаки, реализовав улов, развешивали сети на шестах, чтобы просохли, когда в Лухтате загрохотал барабан. Били в него часто. Судя по реакции рыбаков, которые похватали весла и мокрые сети и заспешили в поселение, били набат. Со стороны полей быстрым шагом или бегом к поселению устремились все, кто там был. Быстро гнали и стадо коров.
        Барабан стоял на площади возле храма. Был он диаметром с метр и высотой сантиметров семьдесят. Корпус деревянный и имеет три ножки, на которых стоит на земле. Ударная часть колотушки обмотана кожей. Где он хранился раньше, не знаю, но не видел его во время празднования новолуния, каждое из которых отмечается забоем бычка и песнями и танцами. Танцевали на празднике под простенькую мелодию, которую добывали из двух тростниковых дудочек, щипкового инструмента типа лютни с тремя струнами и маленького барабанчика, который сидящий барабанщик зажимал между ногами. На платформе перед входом в храм выстроились военный комендант Апахнан, мэр Апопи и жрец Ассис. Стояли молча, ожидая, когда на площади соберутся все жители, чтобы объявить им пренеприятное известие. Впрочем, жители уже знали, что случилось. То от одного, то от другого я слышал слово «амореи».
        Как мне рассказали ранее, это не страна, а название кочевников, которые живут севернее, по ту сторону гор. У них пока нет государства. Кочуют большими родами вслед за скотом. Разводят, в зависимости от местности, баранов, коз, коров, ослов. Осенью, после сбора урожая у оседлых, приходят к ним и обменивают скот и шкуры на муку, крупы и предметы обихода. В остальное время года наведываются вооруженными отрядами, чтобы пограбить.
        Апахнан махнул барабанщику и тот перестал насиловать инструмент.
        - Пришли амореи. Убили двух пастухов и захватили отару баранов, - сообщил военный комендант. - Думаю, задерживаться здесь не будут, уйдут с добычей к себе, но на всякий случай пару дней всем быть настороже, далеко от поселения не отходить.
        Судя по реакции лухтатцев, такое случается не первый раз, и они без командиров знают, как себя вести. Люди погомонили о погибших и разошлись по домам. Фатализм у них зашкаливает. Все решают боги, с которыми спорить бесполезно. К смерти относятся намного спокойнее, чем люди будущего. Наверное, потому, что с меньшим количеством барахла придется расставаться.
        - Много амореев? - спросил я Апахнана, который спустился с платформы.
        - Много, - ответил он.
        Я знаю, что считать он не умеет, поэтому спрашиваю:
        - Намного больше, чем у тебя гарнизон?
        - Сказали, что намного, - уклончиво произнес Апахнан.
        Значит, раза в полтора-два. При большем количестве ответ был бы категоричнее.
        - Есть возможность опередить их и устроить засаду? - используя небольшой запас слов и жесты, интересуюсь я.
        - Есть, - подтверждает военный комендант поселения, - но амореев слишком много.
        - Если не перебить их сейчас, будут приходить снова и снова, пока не заберут у вас все и не уничтожат или продадут в рабство вас, - проинформировал я.
        - Они не умеют захватывать поселения, - говорит в оправдание Апахнан и при этом чего-то ждет от меня.
        Я догадываюсь, чего, и приказываю:
        - Предупреди своих людей, выступаем на рассвете. С собой взять оружие и еды на три дня.
        - Хорошо, - покорно произносит военный комендант поселения.
        Ему не хочется нападать на амореев, но понимает, что рано или поздно с ними придется сразиться. Лучше уж сейчас, пока есть кто-то, кто возьмет командование на себя. Если военная удача улыбнется нам, руководство страны сочтет героем Апахнана, если нет, виновным объявят меня.
        8
        У нас в самом разгаре сезон, который в Индии и восточнее ее называют сезоном дождей, а здесь это, скорее, сезон сырости, туманов и коротких и скупых дождей, и я опасался, как бы утром не полило. Нет, отделались привычным туманом, густым и тяжелым, похожим на сметану, после которого камни, стволы деревьев, листья были покрыты толстым слоем росы, стекающей тоненькими ручейками по горному склону. Из-за высокой влажности сильно потеешь и устаешь во время ходьбы. К тому же, на мне кожаный доспех, коротковатый, еле живот прикрывает, и кожаная шапка, похожая на опрокинутый горшок и набитая овечьей шерстью, которая должна смягчить удар сверху по голове. Если ударят сбоку, пеняй на себя. Аборигены привыкли и к жаре, и к доспехам, им легче, а я еле плетусь, слабое звено. Если бы не был командиром, ушли бы без меня. Апахнан в утешение говорит, что амореи тоже непривычны к такому климату. По ту сторону гор намного суше. Я был уверен, что там пустыня, но халафы утверждают, что там, скорее, полупустыня или даже степь. По их словам, трава там растет, скот кормить есть чем. Наверное, поэтому до сих пор не
приручили неприхотливых верблюдов.
        Мы идем наперерез амореям. Халафы знают, через какой перевал пришли враги. Той же дорогой будут возвращаться. Они всегда там ходят. Я спросил, почему до сих пор не сделали в горах дозорный пост, не говоря уже о крепости? Апахнан ушел от ответа. Подозреваю, что никто не хочет служить там. За большое вознаграждение, наверное, нашлись бы желающие, но общине Лухтата не по карману содержать два гарнизона, а правителя Тиднума проблемы глухой провинции не интересуют.
        Ближе к полудню мы выходим к дороге, ведущей из приморской долины на противоположную сторону гор. Это, скорее, горная тропа, по которой могут идти два-три человека в ряд. Я нахожу место, где она как бы в ложбине между сравнительно крутыми склонами, поросшими редкими пучками трав, а выше, где уклон становится меньше, заросли кустов и кривых низких деревьев. В этих зарослях я и выбираю места для лучников, которые составляют примерно две трети из сорока человек отряда. Остальные прячутся в кустах выше по тропинке, где удобный спуск к ней. Я не знаю, сколько амореев в отряде, но, думаю, раза в два больше, чем нас, и им придется разделиться, чтобы охранять добычу и спереди, и сзади. Да и на узкой тропе широким фронтом не попрешь. К тому же, как мне рассказали халафы, амореи предпочитают сражаться рассыпным строем. Они хорошие пращники, а эта военная профессия требует свободное пространство впереди и справа или слева, если человек левша.
        Они появились примерно через час после нас. Меня уже начало смаривать на сон, когда дозорные донесли, что враг приближается. Как я и предполагал, амореи разделились на две части, причем впереди шла большая, человек тридцать пять. В ней был и предводитель банды. У него единственного на голове бронзовый шлем, по форме напоминающий мой кожаный, только ниже. У остальных голову прикрывали войлочные островерхие шапки с узкими полями, напоминающие колпаки западноевропейских алхимиков. Щитов не было ни у кого, даже трофейные не захватили. Защитным доспехом амореям в придачу к длинным кожаным жилеткам служили войлочные плащи наподобие бурок, сейчас свернутые и закрепленные за спиной на уровне лопаток рядом с кожаными котомками с припасами. Набедренные повязки из шерстяной ткани черного цвета. На ногах сандалии с задниками, от которых идут две кожаные полоски, завязанные спереди. Значит, подошвы плотно прилегают к ногам. В одной руке копье, короткое и тонкое. У альмогаваров дротики были такой же толщины и короче всего сантиметров на пять-десять. На широком поясе слева или ближе к середине висит нож в
кожаных ножнах, а справа - праща и мешочек с камнями. Шли медленно, чтобы отара поспевала. Они захватили именно ту, которую я повстречал первой в эту эпоху. В ней с полтысячи голов. Бараны и овцы постоянно уходили с тропы, чтобы отщипнуть пучок травы. Идущие сзади амореи лупили их древками копий, возвращая на путь истинный. Нападения они не ждали.
        Я пропустил предводителя вперед, чтобы был спиной ко мне, после чего выпустил в него стрелу. Целился в спину ниже свернутого войлочного плаща. Пока стрела летела, успел выпустить еще одну в самого рослого воина. Обе попали в цель. Предводитель сразу завалился вперед, а дылда успел повернуться лицом ко мне прежде, чем получил еще одну стрелу в спину с противоположного склона. Лучники-халафы начали стрелять вслед за мной. Враги заметались, ища укрытие и быстро развязывая плащи, но стрелы быстро выкашивали их. Человек пять побежали вперед. Двух снял я, остальных перебили выскочившие на тропу копейщики, которые потом прибежали к раненым и убитым амореям и покололи копьями и тех, и других на всякий случай. После чего заорали радостно, распугав баранов и вторую часть вражеского отряда. Несколько амореев достали было пращи и приготовились к сражению, но победные крики лишили их боевого задора. Развязав плащи и развернувшись, они побежали вниз по тропе. Сражение продлилось от силы минут десять. Преследовать разбежавшихся врагов никто не собирался. Наверное, чтобы те из них, кто доберется до своего
племени, предупредили сородичей, что сюда лучше не соваться.
        Я насчитал тридцать семь трупов. Их раздели и разули, сложив одежду и обувь на войлочные плащи и завязав в узлы. Оружие упаковали отдельно, в том числе и пращи, которыми среди халафов мало кто умеет пользоваться. Наверное, продадут купцам. В нынешнем скудном материальном мире на каждую вещь есть покупатель. Мне отдали мои стрелы, испачканные кровью. По халафской примете такие стрелы и в следующем сражении захотят напиться крови. Апахнан с важным видом преподнес мне бронзовый шлем и нож аморейского предводителя. Я с важным видом принял трофеи, сразу примеряв шлем. К моему удивлению он оказался немного великоват, но под шапочку будет в самый раз. С непривычки шлем показался мне тяжеловатым. Ничего, привыкну, и потяжелее носил когда-то. Убитых хоронить не стали, бросили на тропе. Скорее всего, и разбежавшиеся соратники не будут делать это, пойдут домой другой дорогой, так что у хищного зверья и птиц сегодня будет день живота и праздник желудка. Над нами уже кружилось несколько падальщиков.
        Обратно пошли мы тем же путем, что прибыли к месту засады. Я разделил отряд халафов на три части. Впереди на удалении метров сто шли шесть человек передового дозора, в задачу которых входила и проверка кустов по обе стороны от тропы, чтобы и самим не попасть в засаду. Следом шагали остальные лучники с приготовленным к бою основным оружием. За ними, возмущенно блея, бежали бараны, овцы и ягнята. Замыкали походный строй копейщики, нагруженные добычей. Я шел вместе с лучниками. Бронзовый шлем делал меня альфа-самцом.
        Все жители Лухтата стояли на крепостных стенах и приветствовали нас радостными криками. Ближайшие несколько месяцев им будет, о чем поговорить. Вечером был большой праздник. Зарезали трех быков, намочили их кровью рот богини-матери Унаны и выделили ей лучшие куски из каждой туши. Остальное запекли на кострах и съели все вместе. Оказывается, жрец Ассис еще до начала нашего похода сообщил воинам, что это богиня Унана прислала меня им в помощь. Результат сражения он не огласил на всякий случай, но теперь-то всем было ясно, что меня прислали именно для того, чтобы победить заклятого врага. Потом были пляски под примитивную музыку. Мне предлагали потанцевать с девицами, но я отказывался, ссылаясь на неумение. Мало ли, что у них значит танец с девушкой?! Ни одна из них не торкнула мое сердце, так что лезть в ловушку ни к чему. В пиршестве и танцах, затянувшихся допоздна, участвовали на этот раз и дети. Наверное, чтобы запомнили, какие халафы отважные воины, а то ведь следующая такая возможность может и не выпасть до конца жизни.
        9
        Урские, точнее, шумерские купцы приплыли на трех судах, которые напомнили мне русские ладьи. Длина метров пятнадцать, ширина около пяти. Нос от кормы не отличишь. Корпус из досок встык, извне жирно вымазан битумом. По восемь весел с кожаными уключинами с каждого борта. Есть съемная мачта, у которой два степа, в зависимости от того, какой оконечностью идут вперед. Парус прямой, сплетенный из тростника. Часть членов экипажа была похожи на халафов, часть на амореев, часть, включая трех купцов, отличались и от тех, и от других: волосы имели черные, но прямые, головы более вытянутые, носы приплюснутые, а глаза с легкой раскосостью. На одном из судов экипаж был заметно меньше, и у двоих, сидевших на баке, были перевязаны раненые руки. Как догадываюсь, кто-то предлагал купцу поделиться, но не хватило силенок или опыта уговорить.
        Вытащив суда носами на речной берег, купцы купили у халафов трех баранов и принесли их в жертву глиняным божкам, выставленным возле костров - обмазали кровью. Остатки крови выплеснули в костры, наполнив окрестности не самым приятным запахом. В кишках долго возились, что-то рассматривая, а потом выбросили в реку. Остальное испекли на кострах и съели. После чего выгрузили на берег часть привезенного, но торговать начали только на следующе утро.
        Купец и по-халафски, и по-шумерски называется дагмар. Все трое были одеты в рубахи-безрукавки из льняной ткани темно-красного цвета, а их работники - в черные шерстяные набедренные повязки, более длинные, чем у халафов, закрывающие колени. На головах серые фетровые шапки с узкими обвислыми полями. Волосы подстрижены так, что закрывают уши и шею. У одного на шее висел на льняном гайтане амулет из слоновой кости - судя по отсутствия сисек, стилизованная фигурка толстого мужика, наверное, бога, ответственного за торговлю. Как мне объяснили, сейчас богов много и у каждого узкая специализация. Именно у этого купца были потери в экипаже. Видать, неправильного бога выбрал. У второго купца левую руку обвивала тонкая змейка из металла, похожего на золото. Третий на указательном и безымянном пальцах имел по вроде бы золотому перстню с синей ляпис-лазурью, причем камни были внушительного размера, словно предназначены не для украшения, а вышибания зубов. Застежки ремней у всех троих были из бронзы, но незамысловатые. Ножны висевших на кожаных поясах, длинных, кривых ножей изготовлены из черного дерева и
бронзы, а рукоятки - из рога носорога, если не ошибаюсь. Судя по украшениям, шумеры продвинутей халафов: им уже есть, чем усложнять себе жизнь. На ногах у купцов кожаные сандалии с задниками, похожие на аморейские, только завязывались по-другому: перекрещивались на подъеме, затем пропускались через петли, пришитые к подошвам по бокам примерно посередине длины, и завязывались над стопами.
        Торг проходил как-то слишком спокойно, а по меркам народов, которые будут заселять эти места через энное количество веков, и вовсе скучно. Халафы Лухтата торговаться не умели и не любили. В поселение этого не требовалось, потому что каждый знал, что и сколько стоит. Купцы время от времени забывали это, пытались раскачать покупателей, но те сразу разбегались. Привезли шумеры тонкие ткани, шерстяные и льняные, выкрашенные в разные цвета, посуду, оружие, орудия труда и самые разные застежки и заколки из бронзы, битум в больших глиняных кувшинах, красное вино в бурдюках… Обменивали свои товары в первую очередь на жемчуг и благовония. Груз этот был легок и компактен. Чтобы не гнать суда в балласте, заодно скупали более дешевые и менее выгодные товары: на дно укладывали доски, брусья, шесты и посуду из разных пород деревьев, вторым слоем - выделанные кожи, третьим - овчины.
        Купцы сейчас являются заодно почтальонами, журналистами и шпионами. Послания, новости и секретная информация передаются устно, хотя у шумеров уже есть клинопись на глиняных табличках. Сообщение вырезают на мягкой глине, а потом обжигают. В будущем такие таблички станут украшением музеев. Я где только не встречал их! Что удивительно, мне ни разу в Басре не предлагали купить подделку. Может быть, я не производил впечатления человека, у которого хватит денег на такое сокровище. Купцы поведали, как на них напали в двух днях пути от Лухтата. Атаковали на нескольких небольших узких лодках, по пять-семь человек в каждой. Скорее всего, это были африканские рыбаки, решившие разбогатеть по-быстрому. Купцы смогли отбиться, потеряв шесть человек. Затемрассказали, что шумеры из города Укушук разгромили напавших на них гутиев и взяли богатые трофеи и пленных. В ответ услышали о нашем разгроме амореев. Поскольку гутии не являются союзниками халафов, а амореи - шумеров, обе стороны порадовались этим победам.
        Я подошел к месту торга во второй половине дня, когда основная масса покупателей уже схлынула. Возле одного судна два халафа выгружали из повозки связки шестов, которые, наверное, пойдут на древки для копий. Возле второго купец внимательно осматривал овчины, а продавшая их молодая женщина любовалась большим бронзовым блюдом, на котором по краю выступал барельеф в виде шагающих друг за другом быков. Третий купец, обладатель амулета, пересчитывал клубки черной шерстяной пряжи в большой корзине, в которую можно было бы запихнуть взрослого человека. На меня он посмотрел с интересом. Наверное, наслышан о моих подвигах. Я, в свою очередь, наслышан о постигших его бедах. Сейчас узнаем, кто лучше сумеет использовать информацию.
        Я предлагаю купцу три щита, четыре копья и четыре ножа в чехлах, доставшиеся мне при разделе добычи. Еще я получил кожаные доспехи, войлочные плащи, набедренные повязки и сандалии. Из двух доспехов и плаща изготовили один доспех моего размера, усиленный войлоком. Один плащ оставил себе, а остальное ушло на оплату работы и изготовление для меня пары сандалий по аморейскому образцу, потому что трофейные оказались маловаты, и было обменено на мирру. У шумеров это благовоние в большой цене, часто служит вместо денег.
        - Что ты хочешь взамен? - спрашивает купец на халафском языке, который я уже освоил на бытовом уровне.
        - Ткани, - отвечаю я.
        Отдам их Луваве, как договорились, а взамен получу благовония, которые занимают меньше места.
        Купец называет цену каждому предложенному мною предмету, подсчитывает сумму и сообщает, сколько может дать тканей взамен. Считает хорошо, в свою пользу. Я поправляю, потому что тоже считаю хорошо. Нимало не смутившись, купец соглашается со мной.
        - Мне сказали, что ты хочешь поплыть в Ур. Могу довезти за небольшую плату, - отдав мне ткани, сказал он.
        - А мне сказали, что ты ищешь охранников и готов заплатить им щедро, - улыбнувшись, произнес я. - Если предложишь хорошую плату, поплыву в Ур, если нет, отправлюсь по суше в Тиднум.
        - Какую плату ты хочешь? - спросил он.
        - Три бурдюка вина по прибытию, - ответил я.
        Проконсультироваться по этому вопросу в Лухтате было не у кого. Халафы не нанимаются к купцам ни гребцами, ни охранниками, потому что вернуться сможешь, в лучшем случае, через несколько месяцев. Только попавшие сюда из других мест и не прижившиеся или решившие поискать лучшую долю соглашаются и больше здесь не появляются. Я прикинул, что в Лухтате вино делать не умеют, да и климат для винограда слишком влажный, поэтому должно стоить здесь намного дороже, чем в Уре. Пусть купец считает, что я не знаю этого, что надует меня малехо.
        Он так и подумал, поэтому сразу согласился.
        - Орудие, доспехи и вещи убитых мной врагов принадлежат мне, остальное делим напополам, - предлагаю я дополнительное условие.
        - Пусть так и будет, - произносит купец, взявшись правой рукой за амулет.
        Решив, что это такая форма заключения договора, я повторяю его фразу, положив правую руку на рукоять сабли. Пусть думает, что мой народ именно так заключает договора. Иначе бы пришлось объяснять ему, что такое бумага и чернила и что цена такому договору - цена бумаги и чернил, потраченных на его написание.
        10
        Аденский залив и Аравийское море - одни из самых приятных районов для судоходства. Тайфуны бывают здесь так редко, что можно считать, что их нет вовсе. Единственное неудобство - жара. Я соорудил навес над носовой частью судна, но и под ним чувствую себя порезанной на кусочки макрелью в собственном соку. Чтобы сильно не потеть, стараюсь не пить воду, а чтобы не мучила жажда, сосу камешек. На жевательную резинку он не тянет, во рту от камешка привкус, не то, чтобы неприятный, но раздражающий, постоянно сдерживаюсь, чтобы не выплюнуть. Мне легче, чем гребцам, которых ничего не защищает от палящего солнца, и приходится налегать на весла, потому что ветер встречный. Я единственный «чистый» охранник. Остальные заменили погибших гребцов. Мне купец даже не заикнулся предложить погрести. Наверное, не произвожу впечатления человека, достойного такого привлекательного труда. Я полулежу на связке овчин в полусонном состоянии, потому что ночью охранял покой остальных. На ночь мы причаливаем к берегу возле населенных пунктов и пережидаем до утра под крепостными стенами. Район, где на караван нападали пираты,
прошли без происшествий. Наверное, поэтому купец Арадму, нанявший меня, посматривает на дорогого охранника без былой радости. Мне плевать на его чувства. Как мне сказали, шумеры договор держат крепко.
        Я отворачиваюсь, чтобы не видеть унылое лицо Арадму. Впереди большой и высокий остров. Мы проходим архипелаг с забавным для русского человека названием Куриа-Муриа. В него входят пять островов, арабские названия которых менее запоминающиеся, вытянувшихся, кроме одного мелкого страдальца, почти в линию с запада на восток. Самый большой, к которому мы приближаемся, расположен посередине. На нем и заночуем. То ли купцы срезают угол, то ли на материке в этих краях нет поселений и слишком опасно ночевать. Я замечаю двух рыбаков, которые, стоя на коленях на чем-то, похожем на узкий плот, ускоренно гребут к берегу, каждый коротким веслом со своего борта. Только когда они вытягивают свое плавсредство на берег, поднимают его и уносят в лесок, покрывающий пологий склон, догадываюсь, что плот собран из надутых кожаных мешков. Интересно, что им мешает сделать лодку-долбленку? Наверняка видели такие, так что придумывать не надо, лес на острове есть, орудия труда тоже должны быть или могли бы выменять. Прогресс разбивался вдребезги или о традицию, или о лень.
        Мы заходим в бухточку возле северного берега острова, вытаскиваем носы судов на галечный пляж рядом с впадающим в море ручьем и привязываем поданные с носов канаты к вкопанным к грунт бревнам, потемневшим от времени. Морские караванные пути сейчас не сильно отличаются от сухопутных. Через примерно равные отрезки расположены места для ночевки. Иногда возле населенных пунктов, иногда в глухих местах, сравнительно безопасных. Экипажи судов привычно начинают обустраиваться на ночь: кто-то переносит с судов на берег продукты и питье, кто-то - одеяла и подушки, кто-то набирает воду в ручье, кто-то идет в лес за дровами, кто-то разжигает костер, чтобы приготовить ужин и завтрак. Если ночуем возле поселений, купцы покупают у местных жителей свежие продукты, а в глухих местах едим в основном вареный сорго с вяленым мясом или рыбой. Раньше для меня сорго ассоциировался только с вениками, теперь убедился, что его зерна можно есть. Они похожи на просяные, но крупнее. На вкус… трава она и есть трава, даже несмотря на то, что варят ее с час. Если перемешать горячую кашу с кусочками вяленого мяса, которое
благодаря этому распариваются, есть можно. С вяленой рыбой получается хуже.
        Я взял лук и собрался было наведаться в лесок, растущий выше по склону, чтобы добыть на ужин свежее мясо, но Арадму, догадавшись о моих намерениях, остановил:
        - Не ходи туда. Дикари могут напасть из засады.
        Я подумал и согласился с ним, что соваться без собаки в незнакомый лес глупо. Воткнут в спину стрелу или дротик - и не успеешь понять, откуда прилетело. По прибытию в Ур обязательно куплю собаку. Как мне сказали, у шумеров собака - одно из любимых животных.
        Пока готовили ужин, я учил шумерский язык. Халафы изготовили для меня дощечку из черного дерева, мел я нашел сам, его давали курам, чтобы скорлупа была тверже. Записываю утром слова и фразы и целый день зубрю их. Что-то к следующему утру уходит, но что-то остается. Тем более, что я постоянно слышу живую речь носителей языка и тех, кому этот язык не родной и кого я понимаю лучше. На лодке, не считая меня, представители, как минимум, трех народностей, и шумерский - нынешний «лингва франка». У меня все сильнее уверенность, что он родственен тюркским языкам. Слова другие, а склад языка такой же. Я, конечно, не лингвист и давно, со времен службы в британском флоте, не говорил на тюркских языках, могу ошибаться, но вроде бы так оно и есть. Много слов заимствовано из халафского языка, причем все эти слова обозначают «мирные» предметы и профессии. Всё, что относится к войне, у шумеров своё. По преданиям они пришли сюда из своей страны, расположенной где-то за горами на северо-востоке, где жили на примерно таких же плоских равнинах возле большой реки и строили храмы на холмах или высоких платформах, чтобы
были заметны издалека. Где точно находится их родина, они уже не помнят. Случилось это очень давно, много шестидесятилетних циклов назад, сколько точно, никто не знал. У шумеров календарь шестидесятилетний, как будет (или уже есть?) у китайцев. Цифра шесть у них в фаворе, система счета построена на ней. Наверное, их предки имели по шесть пальцев на руках или большой считали за два.
        В двадцать первом веке я читал научное исследование, что примерно в это же время с территории Черноморско-Прикаспийских степей и полупустынь пассионарность сорвала и увлекла, в том числе, и Западную Европу (по остальным регионам было маловато данных) отряды воинов на колесницах, которые уничтожали местных мужчин и брали себе их женщин. Ученые утверждают, что, как минимум, три четверти немцев - потомки этих возничих. Становится понятно стремление западноевропейцев завоевать Россию - пытаются вернуться на историческую родину. Вполне возможно, что «черноголовые» - один из таких отрядов, ушедших на юго-запад. Я предположил, что место их исхода находилось где-то в районе между Аральским и Каспийским морями, на берегу Амударьи или Сырдарьи, откуда их сорвало пассионарным толчком и понесло через горы, пока не добрались до мест с привычным ландшафтом и климатом и стали военно-административной элитой мирных халафов, находящихся в фазе обскурации или инерционной. Эти места всегда заселены густо, в них легко раствориться, в отличие от Западной Европы, о которой в нынешних «цивилизованных» странах - Шумере,
Египте, Мелуххе - пока ничего не знают. Видимо, будущие «цивилизаторы» находятся сейчас на столь низкой стадии развития, что остаются незаметными, неинтересными для соседей.
        Судя по поведению купцов, истинных «черноголовых», они до сих пор избранная нация, относятся к остальным с презрением, как будут относиться рыцари-норманны к французским и английским крестьянам и ремесленникам. Ко мне, после того, как увидели, что я записываю слова, которые хочу запомнить, отношение другое. Я, конечно, не чистокровный «черноголовый», но человек знатный и очень образованный, ведь даже знаю, ни разу не побывав в Уре, как и насколько долго туда плыть.
        После ужина, когда нас резко накрыла темнота и на небе включили звезды разной яркости, экипаж завалился спать. Бодрствовали только трое охранников, по одному от каждого судна. Двое, оба шумеры, сели у крайнего справа судна, а я прислонился спиной к нагретому за день валуну-ракушечнику у крайнего слева. Спать не хотелось, и я пялился на звезды, на Большую Медведицу, которую шумеры называю Большой Повозкой. Удивительным было то, что «рукоять» созвездия указывала почти на северный полюс мира, где сейчас находилась не Полярная звезда, а альфа созвездия Дракон под названием Тубан. Я не сразу в это врубился. В первую ночь обратил внимание, что созвездия вращаются не вокруг Полярной звезды. Потом вспомнил, что полюса мира постоянно смещаются. Сейчас самой близкой к северному полюсу мира была звезда Тубан. Находить ее было даже проще, чем Полярную в будущем.
        За раздумьями о сложной жизни звезд и полюсов мира я не сразу услышал тихие всплески. Ожидал нападение со стороны леса, поэтому прореагировал с задержкой. Плыли два человека на плоту из надутых кожаных мешков к корме моего судна. На нем никого не было. Шумеры уверены, что по ночам на их судах и лодках катаются злые ночные демоны воды, которые могут прихватить с собой в подводное царство тех, кого найдут в лодке. Хорошо, что товары не трогают! Я заметил, что злые боги - удобное оправдание для нерадивых хозяев и подонков. Уволокло отливом или течением плохо закрепленную лодку - демоны виноваты, сделал подляну - выполнил приказ богов. Мне показалось, что плывут те самые рыбаки, что удирали от нас. Видимо, решили поживиться по-тихому. Их темнокожие тела растворялись в ночи, походили на две тени.
        Я подпустил их к судну, тихо встал и быстро послал две стрелы. Бил в туловища, чтобы не смогли уклониться. Впрочем, когда стоишь на коленях, уклоняться трудно. Судя по вскрикам, обе стрелы попали в цель, а судя по всплеску, одно тело свалилось в воду. Может быть, нырнул на несколько метров, а затем незаметно поплыл к берегу, но, скорее всего, отправился кормить рыб и крабов.
        - Что случилось? - громко крикнул один из бдящих охранников, разбудив остальных.
        - К нам гости приплывали, - ответил я на смеси халафского с шумерским.
        Купец Арадму поджег от догорающего костра факел из намотанных на конец палки сухих водорослей, смоченных в битуме, подошел ко мне.
        - Где они? - спросил он.
        - Там, - показал я рукой, продолжая раздеваться.
        Купец посветил факелом, но так ничего и не разглядел. Если бы я не раздевался, наверняка обвинил бы во вранье.
        Голяком и босиком я зашел в воду. Она показалась прохладной, освежающей. Я обожаю купаться по ночам в тропиках. Словно смываешь с себя жаркий душный день и становишься легче на несколько килограмм. Проплыл медленно до плота, схватился за его край. Кожаные мешки, теплые, не успевшие остыть, были привязаны к каркасу из жердей. Я перехватил за одну из них, сухую и теплую, и потащил плот к берегу.
        Там уже собрались члены экипажей всех трех судов. Зажгли еще два факела, хотя и одного хватало, чтобы рассмотреть, кто и на чем пожаловал в гости. Один из визитеров лежал ниц и не подавал признаков жизни. Был он худ и жилист. Волосы черные и курчавые. На лице растительность жиденькая. Из одежды только лента луба, закрепленная к поясу из лианы и свисающая спереди, прикрывая стыд. Босые ноги с маленькими, детскими ступнями. Стрела попала ему в левый бок и вылезла на треть из правого. Рядом с аборигеном лежал гарпун длиной с метр. Костяной наконечник был зазубрен с одной стороны. Второй гарпун примостился во впадине между мешками там, где сидел второй гребец, исчезнувший бесследно. Если даже добавить к ним кожаные мешки, половина которых отойдет купцу, то добыча, конечно, не ахти. Зато не допустил кражу, отработал обещанные мне деньги.
        Я выдернул стрелу, помыл ее в море и положил на камень сушиться.
        Купец Арадму, молча наблюдавший за мной, произнес тихо:
        - Сегодня больше не нападут, они трусливые. Можешь поспать, я назначу в караул другого.
        - Не надо, - отказался я. - Привык уже дежурить ночью, всё равно не засну.
        - Как хочешь, - сказал он и вернулся к месту своего ночлега, где потушил факел, сунув в мелкую гальку и повертев.
        11
        Подход к устью реки Евфрат я не узнал от слова совсем. В последний мой визит в эти края в двадцать первом веке реки Тигр и Евфрат километрах в двухстах от Персидского залива сливались, превращаясь в реку Шатт-эль-Араб (Арабский берег). Сейчас они впадают порознь. Евфрат называется Бурунуну (Река народа), а Тигр - Идигина (Бегущая вода). Между ними, ближе к устью Евфрата, большой низкий остров, поросший тростником, которого в будущем не будет, то ли уйдет под воду, то ли станет частью материка. Как по мне, лучше бы это случилось пораньше, потому что остров - рассадник комаров. Они здесь крупные и злые. За ночь, что мы провели рядом с островом на материке, выдули из каждого члена экипажа, как минимум, по литру крови. Я утром проснулся с покусанными и испачканными кровью лицом и руками, хотя прятался, несмотря на жару, под овчину. Мне сразу вспомнились днепровские плавни, где комары, выросшие на казацкой крови, тоже были безбашенными и беспощадными.
        Утром продолжили путь по реке Евфрат. Оба берега поросли тростником, а дальше шли леса-не леса, но заросли деревьев. В будущем оба берега реки Шатт-эль-Араб были голыми, даже тростник встречался редко. И вообще, по пути нашего следования вдоль берега Аравийского полуострова я сделал несколько удививших меня открытий. Во-первых, песчаных пустынь не было совсем. Купец Арадму заверил меня, что нет их и дальше от берега, и по всему Аравийскому полуострову. Если бы были, он бы точно знал. Во-вторых, или как следствие из первого пункта, нет и песчаных бурь. В-третьих, худо-бедно растительность есть везде, пусть жиденькая, но ее хватает для диких животных, которых пока что много обитает в этих краях. Так что то, во что превратится Аравийский полуостров в будущем - это дело рук человеческих и потепления климата, хотя на счет второго фактора у меня большие сомнения.
        Город Ур расположился на западном, более высоком, правда, всего на пару метров, берегу реки Евфрат. Шумеры в данный момент разделены на множество городов-государств, и Ур - столица одного из них, носящего название Урим. В его подчинение входят города Эреду, расположенный юго-западнее, на берегу лагуны Персидского залива, и Муру, который северо-западнее, на одном из притоков Евфрата, и несколько деревень. По меркам Средневековья, это удельное княжество или графство. Покровителем города считается бог луны Нанна. Крепостные стены с учетом зубцов высотой метров семь. Они облицованы обожженным кирпичом и вымазаны битумом. Как я заметил, битум в этих краях используют везде, где только можно, благо его в этих краях валом, причем разного, как очень твердого, так и почти жидкого, похожего по текучести на густой кисель. Внутри стен, наверное, забутовка из глины, камней и тростника, скрепленная все тем же битумом. Башни прямоугольные, всего на полметра-метр выше стен, выступают вперед всего метра на два-три и расположены на расстоянии метров восемьдесят друг от друга. Впрочем, расстояние между башнями было
разное: на берегу реки больше, а с остальных сторон, которых из-за удивительной кривизны периметра можно было насчитать от трех до восьми, меньше. В городе было шесть ворот. По бокам от каждых по две башни, более мощные и выступающее вперед метров на пять. Двое ворот выходили на берег реки. Те, что были ниже по течению, назывались Морскими, а вторые - Речными. Возле ворот несли службу по десятка полтора солдат в длинных кожаных жилетах-доспехах на голое тело и набедренных повязках длиной до середины щиколоток и разного цвета, не просто обмотанных вокруг тела, а как-то замысловато, из-за чего спереди были складки. Вооружены копьями длиной метр семьдесят с лепестковыми с ребром жесткости бронзовыми наконечниками и длинными кинжалами, наверное, тоже бронзовыми. У Морских ворот на берегу реки был деревянный причал, довольно длинный, возле которого разгружалось несколько морских судов. У Речных ворот берег был пониже и более пологий, там речные плоскодонные суда вытаскивали на носами на сушу. Рядом с плоскодонками разгружались несколько странных круглых посудин, похожих на огромные щиты - на каркас из
прутьев, коротких жердей и досок натянута бычья шкура. Как мне рассказал Арадму, посудины эти одноразовые. Их изготавливают в далеких горных районах на берегу реки Евфрат, где много леса. Нагрузив товарами, сплавляют вниз, подруливая одним или двумя веслами, в зависимости от количества людей на борту. После продажи груза, разбирают и продают и саму посудину и на попутных добираются домой. Рядом на отмели стоят несколько лодок с высокими, загнутыми внутрь носами, изготовленных из связок тростника, похожих на те, что мастерил Тур Хейердал, разве что поменьше. Оказывается, он все правильно делал. Возле них раскрепляли плот из сосновых бревен, тоже сплавленных с верховий реки. Во всем Шумере проблемы с деревом, камнем и полезными ископаемыми, все сырье импортное.
        Мы ошвартовались к пристани около Морских ворот. К нам сразу подошел один из стражников, наверное, командир, потому что к жилету были прикреплены три бронзовых овала с растительным орнаментом: один закрывал живот, а два других располагалась на груди, из-за чего вместе походили на лицо с удивленными глазами и огромным раззявленным ртом. Примерно таким же стало и лицо их хозяина, когда увидел меня в кепи и шелковой рубашке, заправленной в брюки, подпоясанные ремнем с никелированной пряжкой, на котором и изготовленной халафами портупее висели кинжал и сабля. Если добавить, что я выше самых высоких аборигенов, как минимум, на голову, можно с уверенностью сказать, что я сделал день командиру караула.
        Я так вырядился, чтобы меньше нести в руках. У меня уже накопилось неприлично много всякого барахла, несмотря на то, что я стараюсь обменивать громоздкие вещи на пряности или кусочки бронзы, серебра и золота, которые у шумеров заменяют деньги. Впрочем, пока что у меня были только кусочки бронзы весом в один, два и пять гин. Наименьшей единицей веса у шумеров является одно пшеничное зерно (шеум или коротко ше). Сто восемьдесят зерен составляют гин, который весил примерно, как французский ливр. Шестьдесят гин - мана (где-то около полкилограмма). Шестьдесят мана - гу (около тридцати килограмм). Один гин золота до отплытия судов из Ура был равен шести гинам серебра или тридцати шести гинам бронзы. Арадму предупредил меня, что курсы металлов не стабильны, и можно заработать на разнице, чем и занимаются те, у кого есть средства для игры на нынешнем варианте валютной биржи.
        Мне пришлось подождать, пока заплатят командиру стражников за стоянку у пристани и выгрузят из судна дорогие товары, чтобы отнести в дом купца Арадму. Дешевыми купец начнет заниматься завтра, когда доложит о своем возвращении главному администратору храма Нанны, на которого работает, получая часть прибыли. Шумерские купцы-«международники» пока что несамостоятельные дельцы, обслуживают дворец или какой-нибудь храм, которых в городе и рядом с ним десятка два. Впрочем, международной торговлей постоянно занимаются только крупные храмы, которых всего три, а остальные - от случая к случаю. Чтобы впустили с оружием в город (оставлять на судне оружие, которое по местным меркам стоит целое состояние, я не собирался), уважаемый человек, в данном случае купец, должен поручиться за меня. Стража может счесть поручительство достаточным, а может не поверить. Во втором случае мне придется ночевать за пределами крепостных стен. С противоположной стороны города возле дорог есть несколько постоялых дворов.
        Командир караула счел рекомендацию купца Арадму достаточной, меня впустили, только попросили показать саблю. Я достал ее из ножен, повертел перед их носами, но трогать не разрешил. Зато продемонстрировал возможности сабли. К башне была прислонена жердь толщиной сантиметров пять и длиной метра три, захватанная руками. Не знаю, для чего она была предназначена, но, видимо, могли обойтись без жерди, поскольку разрешили разрубить ее. Я с размаха нанес резкий косой удар с оттягом. Нижняя часть жерди упала, а верхняя воткнулась острым концом в землю. Стражники дружно ахнули от удивления. Мало того, что их кинжалы почти вполовину короче сабли, так еще и предназначены в основном для колющих ударов. Даже бронзовым топором не сумеют так разрубить, тем более, одним ударом. Упреждая их просьбы, спрятал саблю в ножны. Поскольку представление, кроме стражников, наблюдало несколько зевак, можно не сомневаться, что к ночи, которая начнется где-то через час, весь Ур будет знать о чужеземце с таким грозным оружием.
        Улицы в городе кривоваты, переменной ширины, в среднем метра три-четыре, и не мощеные, из утоптанной глины. Представляю, какой непролазной будет грязь после проливного дождя. Впрочем, такие дожди здесь редки. По краям улиц, судя по вони, находились закрытые сточные канавы, ведущие к реке. Среди прохожих разгуливали, заодно улучшая санитарное состояние города, кошки, собаки, поросята, пугливые куры и голуби. Последних было непривычно много. Представляю, как тяжко местным памятникам, если таковые имеются. Дома из кирпича, обожженного или сырцового, самана и тростника, в основном одно-двухэтажные, но видел пару трехэтажек. Некоторые глухим фасадом на улицу и имели общие стены с соседними и внутренний двор, некоторые - в глубине двора и наособицу, отгороженные от улицы высоким дувалом, в котором или широкие деревянные ворота, или узкая низкая дверца, толстый человек только боком протиснется. Может, мне не повезло, но не заметил ни одного окна, точнее, отверстия в стенах, через которые во внутренние помещения поступал бы свет. Улица вела к расположенному в центре храму в виде четырехугольной усеченной
пирамиды с маленькой надстройкой наверху. Я еще подумал, что пентхауз, оказывается, изобрели шумеры.
        Осмотр храма отложил на следующий день, потому что Арадму завел меня в постоялый двор через открытые широкие ворота на кожаных петлях. Мне сразу вспомнилась Византия, ее города в Малой Азии. Такое же строение в два этажа и с двумя крыльями, сложенное из необожженного кирпича и самана, которое с трех сторон ограждает двор, а с четвертой дувал высотой метра два с половиной. Возле дувала по одну сторону ворот располагался полузакрытый очаг, а по другую в углу был отгорожен стенкой сортир, судя по доносящимся оттуда ароматам. Меня поразил вид кирпичей. Они были не в форме параллелепипеда, а с одной выпуклой стороной, напоминали буханку хлеба. Я бы понял, если бы из таких был сложен верхний ряд забора, но из «горбатых» были сложены стены. Возникала мысль, что они подходили во время сушки или обжига, как хлеб в печи. На первом этаже постоялого двора находились склады и вместо большой конюшни небольшой хлев, потому что лошадей еще не приручили, а много волов не требуется для перевозки грузов с берега реки, который совсем рядом. Возле хлева стояла арба, сплошные колеса которой указывали, что это все-таки
другая эпоха. Второй этаж был короче, имел спереди узкую террасу, не огороженную. Наверх вела лестница из кирпича и самана.
        Принадлежал постоялый двор вдове Зудиди - сухой старой женщине с повязанной черным платком головой, смуглой морщинистой кожей, черными глазами и подведенными зеленой краской веками, черными усиками под длинным носом и кажущимися чужеродными, мясистыми губами, темными, с синеватым оттенком. Вроде бы не слишком уродливая, но приснится такая - проснешься мокрым от пота. Рубаха на ней была белая, подпоясанная под плоской грудью черной лентой. Пальцы на руках и босых ногах кривые, словно срослись неправильно после многочисленных переломов. На запястье левой руки тонкий серебряный браслетик в виде изогнутой тонкой рыбки, норовившей укусить свой хвост. Вслед за старухой ходила сука палевого окраса. Темное вымя с длинными и более светлыми сосками сильно обвисло. Пока мы разговаривали, собака приблизилась ко мне и осторожно обнюхала.
        Арадму объяснил Зудиди, кто я и что мне надо, сразу попрощался и пошел к своим работникам, которые ждали с грузом на улице у ворот. Я дал старухе гин бронзы.
        Хозяйка постоялого двора сунула его за черную ленту и спросила жестами, не хочу ли я есть?
        - Да, - ответил я на шумерском. - Дай свежего мяса, хлеба и финикового вина.
        Бражку из фиников шумеры называют так же, как и виноградное вино, только уточняют, из чего приготовлено, а вот для напитка из зерна, сброженного с помощью солода, у них другое название, которое я перевожу, как пиво, хотя это, скорее, эль или крепкий творёный (сваренный) квас, какой делали на Руси во время моего княжения.
        Зудиди показала жестами, что сейчас отведет меня в комнату, а потом принесет туда еду, и пошла наверх по таким низким ступенькам, что я легко шагал через три, из-за чего приходилось делать паузы, чтобы не обогнать старуху. Собака следовала за нами. Проход на втором этаже был такой ширины, что два человека не разойдутся. Вход в комнату высотой метра полтора, мне пришлось сильно согнуться, чтобы проникнуть внутрь. Вместо двери отрез старой кожи, скорее всего, воловьей. В этих безлесных краях дерево дороже кожи. Комната темная, узкая, чуть шире ложа, рассчитанного на двоих, и короткая. Я еще подумал, что мои ноги будут выпирать наружу, и за них будут цепляться другие жильцы. Значит, будет возможность вспомнить путешествие на поезде в советском и потом российском плацкартном вагоне на нижней да и на верхней полках. Надеюсь, здесь движение не такое интенсивное, как в вагоне, и пьяных меньше. Основанием для ложа служила низкая платформа из самана, на которую постелили сена, накрыв овчиной, старой, потертой, растерявшей овечьи запахи и впитавшей взамен человеческие. Подушкой служил небольшой шерстяной
валик диаметров сантиметров двадцать, набитый овечьей шерстью. Одеяло не предполагались. В придачу к подушке положил под голову спасательный жилет. Так буду спокоен за свои сбережения. Кстати, в спасательном жилете в тубусе вместе со старинной картой, на которой я хотел заработать в двадцать первом веке кучу бабла, хранятся векселя на английский и американский банки. Вот никогда не доверял этим банкам! Всегда найдут способ кинуть тебя. Надеюсь, мои деньги верой и правдой послужат банкирам, которые еще не родились.
        Хозяйка постоялого двора принесла на глиняном блюде половину испеченной курицы, лепешку и в большой глиняной пиале финиковую бражку. Она все еще общалась со мной только жестами. За полтора месяца перехода из Лухтата в Ур я, как мне казалось, подучил шумерский язык, но, видимо, Зудиди так не считала. Следом за ней пришла собака и осталась. Сев чуть наискось от меня, сука провожала взглядом умных черных глаз каждый кусок курицы, который я брал с блюда. Я предложил ей обглоданную кость. Взяла осторожно, за самый кончик, и, громко хрустя, быстро слопала. С остальными разделывалась так же быстро.
        Ел я, сидя на кровати и поставив блюдо на колени, лицом ко двору, зацепив кусок шкуры за специально вбитый в стену колышек и наблюдая, как Зудиди вышла на улицу и громко перетерла с соседками странного чужеземца, поселившегося у нее. Затем сама, хотя видел двух слуг, старика и мальчишку, закрыла ворота на длинный деревянный засов, вогнав один конец его в нишу в дувале, обошла и проверила нижние посещения, после чего поднялась на второй этаж, забрала у меня посуду и ушла с собакой в комнату, расположенную напротив верхней лестничной площадки.
        Я на всякий случай прислонил саблю в ножнах к стене у изголовья, а кинжал засунул под спасательный жилет. Судя по отсутствию крепких дверей и заверению купца Арадму, преступность в городе практически нулевая. Местные, которых в городе тысяч пять, знают друг друга и на что способен каждый, а за пришлыми особый пригляд. С преступниками расправляются быстро и беспощадно - отсекают какую-нибудь часть тела, чаще голову. Обычно первое преступление становится последним деянием в жизни. У низкого уровня цивилизации есть свои высокие преимущества.
        Привыкнув охранять по ночам, долго не мог заснуть. Под дружное многоголосое пение комаров ворочался с бока на бок, думаю, чем заняться? Я уже смирился с новым витком перемещений. Двадцать первый век теперь казался навязчивой фантазией, которая с каждым новым перемещением становилась все бледнее. О предыдущей эпохе, в которой был богат и влиятелен, грустил больше. Надо было выбрать, где и как дальше коротать вечность. Остаться здесь или податься на Средиземное море, более знакомое? Вроде бы египтяне уже организовались в государство, хотя Арадму отзывался о них пренебрежительно. Вот и у меня с двадцать первого века пренебрежительное отношение к Египту и египтянам. Может быть, сейчас они совсем другие, не липкие, хлипкие, крикливые и трусливые, а может быть, и нет. Купец слышал еще и о каких-то государствах на островах в Средиземном море, наверное, на Кипре или Родосе, но на таких маленьких территориях вряд ли возникнет что-либо великое. Насколько я помню, греки достигнут пика в середине первого тысячелетия до нашей эры, римляне - в конце его, а шумеры - это третье или четвертое тысячелетие до нашей
эры. Возможно, на северных берегах Средиземного моря сейчас живут дикие племена, для которых Шумер - предел мечтаний. По крайней мере, как заверил меня Арадму, многие обитатели Аравийского полуострова мечтают перебраться в шумерские города. Разочарование после исполнения идиотской мечты делает идиота человеком.
        12
        Утром кривые улицы города Ура полны прохожими. Все куда-то спешат, что не мешает им остановиться и попялиться на странного чужеземца. Даже если бы был одет так, как они, меня трудно было бы не заметить, потому что выше самых высоких аборигенов. Меня не покидает ощущение, что попал в начальную школу учителем. Обратил внимание, что горожане делятся на три группы: светловолосые и более светлокожие халафы, коренные обитатели этих мест; обладатели темных прямых волос на как бы приплюснутых головах, смуглые шумеры, пришедшие сюда непонятно откуда; более темнокожие и курчавые брюнеты с вытянутыми головами, которые тоже называют себя «черноголовыми», но на своем языке, картавом, напомнившем мне идиш, что вместе с тем, что они кочевники и пришли сюда с запада, наводит на мысль, что это какие-то семитские племена. Первые в основном крестьяне, ремесленники и мелкие торговцы. Вторые - военные, чиновники, священники, землевладельцы, судовладельцы, купцы. Третьи - пастухи, охотники, батраки, разнорабочие, рабы - самый низ социальной лестницы, и трудно поверить, что в будущем они станут финансовой элитой всего
мира. Впрочем, менее удачливые и работящие из них станут арабами, дружно ненавидящими свою дальнюю родню. Внутринациональная конкуренция - самая жестокая. Попадались и люди других национальностей, определить которые я не смог, но в малом количестве, и это были или рабы, или купцы, или пращники и лучники. Шумеры сражаются копьями и кинжалами, а из метательного оружия предпочитают дротики, метая их с колесниц, точнее, коротких четырехколесных повозок с тремя высокими бортами, передним и боковыми, запряженных тремя-четырьмя дикими лошадями, на которых я охотился в окрестностях Лухтаты, или ослами. Одевались все по-разному, в зависимости от национальности и богатства. Бедные мужчины обходились набедренной повязкой из шерсти, выбеленной у самых нищих, и выкрашенной в другой цвет, в большинстве случаев это оттенок красного, у более состоятельных, и длиннее, чем модно в Лухтате. Бедные женщины носили приталенные, обтягивающие грудь рубахи с короткими рукавами из шерсти. Мужчины побогаче одевались в льняные рубахи без рукава или с очень коротким и могли в придачу обернуться набедренником. Богатые женщины
обязательно поверх рубахи носили набедренную повязку, часто сшитую из двух и более разноцветных кусков, подвернутых сверху, что служило заодно и поясом. Голову многие повязывали ярким платком, причем как замужние, так и девочки. Жрецы и руководители храмовых мастерских ходили исключительно в льняных рубахах с рукавами порой более длинными, чем у женщин, а на выбритой налысо голове носили фетровые шапочки разных цветов, в зависимости от ранга, наверное. Пращники и лучники кожаной жилетки не имели. Вместо нее надевали две кожаные перевязи, перекрещенные на груди и скрепленные бронзовой, костяной или деревянной пластиной. На одной перевязи слева висел кинжал в ножнах, а на второй справа и чуть за спину - сагайдак или праща и мешочек с камнями. У одного пращника видел черный войлочный плащ, свернутый и закрепленный за спиной, как у амореев. Может быть, тоже аморей. Подолы рубах и набедренников часто были зубчатыми, из треугольников или прямоугольников, или с бахромой. Поражало обилие украшений, особенно у богатых. Обручи на голове, бусы, колье, ожерелья на шее, браслеты на руках и ногах, кольца и перстни
на пальцах, иногда на всех сразу, причем из разных металлов и слишком разной стоимости, застежки на одежде и ремнях, заколки в волосах, богато украшенные ножны кинжалов. На одной богатой матроне, вышагивающей между четырьмя рабами, которые держали над ней тент на шестах, защищая от солнца, было столько всяких дорогих предметов, сколько не набрать во всем Лухтате. Многие женщины используют косметику: губы подкрашены чем-то красным, глаза и веки подведены почему-то зеленым цветом, а волосы у старых иссиня-черные, как у молодых, что вызывает подозрение, потому что у мужчин такого возраста уже полностью седые.
        Улица привела меня к центру города, где находился зиккурат - четырехугольная усеченная пирамида, похожая на пирамиды майя, только сложенная не из камней, а из глины и тростника и облицованная обожженными кирпичами на нижнем уровне, сырцовыми - на среднем и синей глазурью - на верхнем. Скреплены кирпичи битумом. Три уровня в честь верховной троицы своего пантеона - бога воздуха Энлиля, бога неба Ану и бога вод Энки. На каждый вели три лестницы к расположенным там нишам и комнатам для жрецов и обслуги. Храм богу Нанну находился рядом, на отдельной платформе, и был довольно скромен, чуть больше лухтатского. Как мне рассказал Арадму, верховной жрицей храма (эн) является Нинбанда - жена местного царя (энси) Месаннепадда. Возле трех других сторон зиккурата находились двухэтажные храмовые мастерские и склады готовой продукции. Храмы сейчас - основные производители тканей и владельцы сельскохозяйственных угодий, на которых выращивает продукты для служителей культа и храмовых рабочих и пасутся многочисленные стада овец и коз, дающих шерсть.
        Когда я обошел вокруг зиккурата, поразившись его высотой - как минимум шестиэтажный дом, и остановился перед храмом, раздумывая, стоит ли совать туда нос и удовлетворять нездоровое любопытство, ко мне подошел мужчина, судя по одежде, жрец. Было ему под пятьдесят. Выбритая голова казалась белой из-за подросшей седой щетины. Брови не совсем седые, в них проглядывали темно-русые волосины. Видимо, имеет халафские корни. Рубаха на нем новая, ярко-синяя, на голове белая фетровая шапочка, а на ногах кожаные сандалии без задников. Большие пальцы рук он засунул за тряпичный красный пояс, завязанный спереди на замысловатый узел, напоминающий модный в предыдущую мою эпоху галстучный узел аскот.
        - Разреши помочь тебе, ответить на твои вопросы, чужеземец? - медленно и четко произнося слова, что говорило о навыках общения с носителями других языков, предложил он на шумерском.
        - Да, - коротко ответил я и представился, задрав, как до предела свой социальный статус, чтобы не расходился с тем, что сказал купцам: - Шура, младший сын энси Гипербореи.
        - Меня зовут Убартут. Я - уммия (отец) этой эдубы (дома табличек), - показал он на двухэтажное здание, расположенное слева от зиккурата.
        Так понимаю, это директор единственной городской школы. Арадму учился в ней. Как догадываюсь, проявил способности в счете, но имел большие проблемы с письмом и чтением, поэтому, вопреки надеждам родителей, в чиновники не прошел, подался в купцы.
        - Я готов ответить на твои вопросы, рассказать о нашем городе, а потом послушать рассказ о твоей стране, - повторил Убартут свое предложение.
        - С радостью воспользуюсь твоей помощью, - помогая себе жестами, сказал я. - В первую очередь я хотел бы узнать, как устроено управление царством Урим, городом Уром и этим храмом?
        - Начну отвечать на твой вопрос с конца, от простого к сложному - назидательно, как новенькому ученику, произнес уммия. - Разговор будет долгим, так что давай зайдем в эдубу, спрячемся от солнца.
        - Мы не помешаем ученикам? - напомнил я.
        - Эдуба пуста. Все ученики отпущены по домам до конца сбора урожая, приедут послезавтра, - проинформировал он.
        Неужели и у них действует славная советская традиция отправлять школьников и студентов на уборку урожая?!
        Словно угадав мой немой вопрос, Убартут разъяснил:
        - Большая часть наших учеников - дети крупных землевладельцев. Они должны научиться у родителей управлять хозяйством, поэтому на время всех важных сельскохозяйственных работ мы отпускаем их. Боги привередливы, могут в любой момент лишить родительской поддержки, и тогда юношам придется самим вести дела.
        Школа представляла собой несколько небольших помещений с кожаными занавесками, закрывающими вход. Мы вошли в первое. Это была прямоугольная комната метров пять длиной и четыре шириной. В ней было несколько облицованных кирпичом узких и низких платформ - мест для сидения, рассчитанных на одного, двух или трех учеников, судя по количеству кусков овчины, лежавших сверху. Никакой закономерности в расположении платформ и количестве мест на них я не заметил, как будто делал пьяный строитель по своему усмотрению. Скорее всего, это было не так, но высокий смысл пока не доходил до меня, тупого. Отдельно располагалась более высокая и широкая платформа, на которой была целая овчина, сложенная вдвое, видимо, место преподавателя. Привычная для меня школьная доска отсутствовала. Зато была ниша с деревянными полками, на которых лежали стопками глиняные таблички и несколько тростниковых палочек, а рядом стоял пучок розог - главное средство для запоминания и усвоения знаний. Свет давала масляная глиняная лампа, заправленная, судя по вони, рыбьим жиром.
        Уммия занял место преподавателя, а мне указал на расположенное напротив одинарное. Наверное, место любимого ученика. Или стукача, если это не одно и то же. Оно было низковато для меня, колени задирались вверх.
        - Когда-то я сидел на твоем месте и изготавливал первую тростниковую палочку с прямоугольным срезом. Годы учебы пронеслись быстро. Как лучшему ученику, мне предложили остаться в эдубе. Сперва был ответственным за рисование, потом за шумерский язык, за счет, инспектором, следящим за дисциплиной, большим братом и через двадцать восемь лет стал уммией, - начал Убартут и продолжил иронично: - Мои менее способные одноклассники заняли должности во дворце и храме, и теперь я иногда вынужден просить у них помощи!
        Дальше он многословно и очень подробно перечислил, чего и как мог добиться выпускник шумерской школы, без окончания которой путь наверх мог проделать только очень одаренный человек, которому, как выразился уммия, улыбались бы боги. Путей было несколько. Неудачники устраивались к богатым землевладельцам писарями, счетоводами, управляющими или помогали родителям. Более удачливые, имеющие связи, оказывались в администрации или армии энси или храма, становились священниками или, на худой конец, преподавателями в школе. Обычно верховными жрецами храмов назначались родственники энси, обязательно получившие образование, но не обязательно в школе, а вот до поста главного администратора (санги) можно было дослужиться, только пройдя предыдущие ступени, коих имелось немало. Храм представлял собой не только духовный центр. Он был еще и крупным по нынешним меркам хозяйственным субъектом. У храма имелись свои земли, виноградники, сады, пастбища, рыбацкие лодки, морские суда, пекарни, пивоварни, винодельни, маслобойни, давильни, оружейные, ткацкие и обувные мастерские, охранники, надсмотрщики, наемные рабочие и
рабы… Часть этого хозяйства отдавалась в аренду или на кормление чиновникам храма, возглавляемых сангой. Как ни странно, должность санги родственники энси не имели права занимать.
        Монархия у них была очень ограниченной. Энси был исполнительной властью. Его действия контролировал местный сенат - совет старейшин, который состоял из самых богатых и пожилых горожан и принимал законы, и парламент - вече свободных граждан, имевших в собственности дом. То есть, от каждого домовладения право голоса имел только один человек. Иностранец получал права гражданина, купив в Уре дом и прожив в нем шесть лет. Когда у энси возникали непонятки с советом старейшин, он мог обратиться напрямую к вече, решение которого было окончательным и обязательным для всех. Энси не имел права отнять у кого бы то ни было собственность или лишить человека (раб таковым не считался) жизни без решения суда. У них тут все вопросы решались через суд и протоколировались на глиняных табличках. То есть, в сутяжничестве шумеры не уступали будущим янки. Самое забавное, что в суд могли обращаться и рабы, но только по имущественным вопросам, потому что некоторые шумерские рабы имеют собственность. Только во время нападения врага энси получал почти неограниченные полномочия, но при этом должен был согласовывать свои
действия с лугалем («большим человеком» - командующим вооруженными силами царства и, в частности, города Ура), если таковым не являлся сам, что было распространенным явлением. Правящий сейчас Месаннепадда (Герой, Выбранный Аном (богом Неба)) совмещал обе эти должности. Поскольку верховным жрецом была его жена, все три топовые позиции царства были в руках одной семьи.
        В общем, все, как у шумерских богов. У тех тоже наверху триумвират - три верховных бога и четверо чуть менее важных, все близкие родственники. Дальше идут полсотни богов среднего уровня, дети и более дальние родственники первых, и сотни божков низшего, в ряды которых могли затесаться кто угодно. У каждого бога была своя специализация. Первые обычно отвечали за судьбы царств, вторые - за города и поселения, третьи - за какую-то реку, гору, рощу, или род занятий, или какие-либо явления природы: Нидаба являлась богиней письма и счета, Нинкаси - пивоварения, Нинурт - покровителем крестьян, Лахар присматривала за скотом, ее сестра Ашнан - за злаками, а их враг Нинкилим заведовала полевыми мышами и вредителями… Каждый человек выбирал, а точнее, получал по наследству личного бога, согласно своему статусу: бедняки - из низшего уровня, богатые и знатные - из среднего, энси и лугали - из высшего. При этом боги вели себя не лучше людей. Мой вопрос, как объяснить такое поведение богов, вогнал Убартута в ступор.
        - Они же боги! - после продолжительной паузы ответил уммия. - Что хотят, то и делают!
        Что ж, подобная теория хотя бы не вызывала когнитивный диссонанс, когда вроде бы милостивый и любящий бог позволял твориться всяким ужасам и безобразиям.
        Тут мне припомнилась теория из будущего, что шумеры получили свои знания от инопланетян, и я полюбопытствовал:
        - А какой бог дал шумерам письменность и счет?
        - Они получили их от халафов, когда захватили эти земли с разрешения наших богов, ставших теперь и ихними, - тихо ответил Убартут.
        - Ты халаф? - спросил я.
        - Мой отец из знатного халафского рода, - ответил он.
        Это несколько нивелировало предыдущее утверждение, но я был склонен верить Убартуту, поскольку имел возможность наблюдать варваров-германцев, захвативших обломки Римской империи и постепенно усвоивших и присвоивших себе ее культуру, письменность и багаж знаний.
        Дальше я отвечал на его вопросы, рассказывая больше жестами, чем словами, о своей далекой родине Гиперборее, где полгода холодно и с неба падает снег. Про снег уммия знал не понаслышке. Оказывается, сейчас здесь зимой иногда выпадает снег, правда, быстро тает. Его считают благом, потому что увлажняет почву, наполняет водой реки и озера. Само собой, уровень научных и технических знаний в Гиперборее был намного выше, чем в Уриме. При этом за пример я брал всего лишь Путивльское княжество. Мне даже пришлось корректировать информацию, чтобы не показаться отъявленным лгуном. Нежелание выдавать технологические процессы списывал на незнание их, потому что сына энси учили только управлять и воевать. Приберегу для себя конкурентные преимущества. Мало ли, как жизнь здесь повернется?!
        Убартут делал пометки тростниковым стилусом на мягкой глиняной табличке. Рисовал пиктограммы быстро и красиво. Наверное, именно сейчас и рождается миф о стране на севере, где люди счастливы и богаты. Представляю, как удивятся шумероведы в двадцать первом веке или позже, если найдут и переведут эту табличку!
        13
        Нашу беседу прервали три босых воина без кожаных жилетов, в черных набедренниках и с висящими на кожаных перевязях, длинными кинжалами в кожаных ножнах. У одного на голове была кожаная шапка средней высоты из четырех кусков, которая, как я догадался, обозначала командира этого отряда.
        - Вот он где! - радостно оповестил своих подчиненных командир. - По всему городу его ищем, а он рядом сидит!
        - Зачем вы его искали? - поинтересовался Убартут. - Если дело не срочное, подождите, когда мы закончим.
        - Срочное! - отрезал командир. - Его хочет видеть энси Месаннепадда!
        - Я хотел бы пойти с вами, чтобы помочь переводить его речи, - попросил уммия.
        - Это не нам решать. Пойдем с нами, а там, как скажут, - согласился командир.
        - Можете остаться здесь, сам справлюсь, - сказал я Убартуту. - Зайду к вам завтра, продолжим разговор.
        - Да, приходи в любое время, - как-то не очень уверенно произнес он и добавил, стараясь не глядеть мне в глаза: - Если сможешь.
        Я догадался, что на чужеземцев не распространяются те же законы, что и на местных жителей, поэтому у меня могут появиться проблемы с местными властями. В то же время полного беспредела, как при тирании, здесь пока нет, так что, если сам не попрошу, крайние меры ко мне применять не будут, просто вышвырнут за пределы города или даже государства.
        Правитель Урима жил в трехэтажном доме, обложенным обожженным кирпичом и вымазанным битумом. Во второй половине девятнадцатого века такой дом был бы доходным, в нем сдавали бы комнаты бедноте, перебравшейся в город из провинции и пока не заработавшей денег на приличное жилье. Первый этаж, как я понял, занимали чиновники и суточный наряд. Приняли меня на втором, в длинном и узком большом зале, который две пары тонких квадратных глиняных колонн как бы делили на части. Сперва я подумал, что в колонны вбиты большие разноцветные гвозди, белые, черные, красные, зеленые, которые располагались полосами, чередуясь именно в такой последовательности, но потом догадался, что шляпки изготовлены из глины и раскрашены. Колонны поддерживали потолок из брусьев и положенных на них досок. Освещалось помещение шестью глиняными светильниками, в которых горел, судя по запаху, битум. На третьем этаже бегала детвора, и время от времени с полотка сыпалась пыль, искрясь в свете ламп. Со двора доносились удары дерева по дереву: кто-то, наверное, солдаты, сражались то ли на деревянных кинжалах, то ли на копьях. К счастью,
били они не по стенам, иначе пыли было бы еще больше. Энси восседал в дальнем конце зала на небольшом кирпичном пьедестале из двух уровней, верхний короче, каждый высотой с полметра. На верхнем, где хватило бы места на двоих, под задницей Месаннепадда была постелена тигровая шкура, а на нижнем, под его ногами, находилась затоптанная овчина. Правителю Урима было лет сорок пять, что по нынешним меркам преклонный возраст. Среднего роста и сложения. Голова круглая. Волосы черные с сединой, прямые, длинные, зачесаны назад и перехвачены алой лентой. Кожа смуглая, но не очень темная. На высоком лбу более светлый, старый шрам, почти горизонтальный. Я еще подумал, что такой можно заработать только лежа. В бою всякое бывает. Нос немного приплюснутый и свернутый, как у профессионального боксера. Усы и борода черные с сединой, короткие, недавно постриженные. Набедренник у Месаннепадда был из ярко-красной льняной ткани и очень длинный, обернутый сперва вокруг бедер, потом сложенный пополам вдоль, пропущенный спереди назад справа подмышку и перекинутый вперед через левое плечо, чтобы перекрестится со своей
предыдущей частью на груди и концом очутиться под кожаным поясом с бронзовой бляхой в виде солнца. На ногах были кожаные сандалии без задников и с развязанными ремешками. На руках по три разомкнутых, тонких браслета - обычные согнутые куски круглого золотого прута. По бокам от пьедестала стояло по босому солдату в черном набедреннике, вооруженному коротким копьем и кинжалом. Еще семеро военных разного возраста, вооруженных только кинжалами и имеющих по одному или два золотых браслета на каждой руке, сидели у стен - трое слева, четверо справа - на узких и длинных платформах, сложенных из кирпича, как школьные, но накрытых цельными овчинами. Так понимаю, это старший комсостав, который пригласили для разглядывания диковинного гостя, а браслеты - знаки различия, заменяющие сейчас погоны.
        Я поздоровался на шумерском языке и кивнул. При встрече здесь принято кланяться. Глубина поклона зависела от разницы социальных положений. Поскольку я купцам назвался сыном энси, поздоровался с урским, как с ровней. И почувствовал напряжение со стороны отцов-командиров, которым явно не понравилась моя вольность.
        - Меня зовут Александр или коротко Шура. Я сын Василия, энси Гипербореи, расположенной за много месяцев пути на север от вашей страны, - не обращая внимание на их эмоции, продолжил я.
        - Я - Месаннепадда, сын Акаламдуга, энси Урима, лугаль Ура, - важным тоном представился он в ответ. - Зачем ты пожаловал к нам?
        Я рассказал ему байку, что отправлен был родителем путешествовать, чтобы людей повидал, поучился, ума-разума набрался, но мой корабль затонул во время шторма, все остальные погибли. Поскольку в одиночку проделать такой дальний и опасный путь я не смогу, а торговые караваны отсюда не ходят в мою родину, то вынужден пожить здесь, пока не найду способ вернуться домой.
        - Мне сказали, что ты хороший воин. Так ли это? - поинтересовался энси Урима.
        - В моей стране не принято хвастаться своими способностями. Надо демонстрировать их в деле, - ответил я.
        - Хорошее правило, - согласился со мной Месаннепадда и, посмотрев на кого-то из командиров, сидевших справа от него, пожаловался: - Жаль, что среди моих подданных не все придерживаются его!
        - Мой отец говорит то же самое, - ненавязчиво похвалил я.
        - Подчиненные везде одинаковые, - сделал вывод энси Урима, после чего поставил меня в известность: - На нас идет походом Илишир, энси государства Мари, расположенного далеко-далеко отсюда. Говорят, его натравил на нас Мебарагеси, энси Киша, с которым мы давно уже воюем. Скорее всего, они придут вдвоем. По отдельности мы бы справились с ними, но против двоих нам будет тяжело. Нам потребуются все, способные носить оружие, а хорошие воины - в первую очередь. Если поможешь нам, я щедро вознагражу тебя.
        Теперь было понятно, почему он так спокойно разрешил мне быть ровней себе. Обидев меня, он не только бы лишился союзника, но и мог бы приобрести врага, по слухам, стоящего нескольких воинов. Поскольку война - дело очень прибыльное, иногда даже и для проигравших, я решил попробовать счастье в рядах урской армии.
        - Помогу, - принял я предложение, не выдвинув никаких предварительных условий.
        - Я могу дать тебе доспехи и оружие, - не скрывая радости, произнес Месаннепадда. - Выберешь на моих складах то, что захочешь.
        - Мне особо ничего не надо, разве что наручи и поножи из доспехов и стрелы для лука, которые у меня длиннее ваших и изготовлены по-другому. Я могу объяснить вашим мастерам, как сделать их, - сказал я.
        - Я распоряжусь, чтобы тебе дали в помощь двух мастеров, изготавливающих стрелы. Они сделают всё, что прикажешь и как прикажешь, - пообещал энси Ура. - Жить будешь у меня. Тебе выделят отдельные покои и слуг.
        - С удовольствием приму это твое предложение. Я как раз собирался купить слуг, мне трудно жить без них, - поделился я.
        - Я даже не могу представить, что бы делал без слуг! - поддержал он.
        Купец Арадму проболтался мне, что Месаннепадда - выходец из низов. Пробился на самый верх, благодаря гибели в войнах сыновей предыдущего правителя и женитьбе на его старшей дочери Нинбанде.
        В сопровождение двух воинов я сходил на постоялый двор и забрал свои вещи. На обратном пути заглянули на улицу ремесленников, где я отдал двум мастерам по изготовлению стрел по одной своей и объяснил, как делать каленые. Дал им легкие стрелы. Доспехи сейчас слабые в сравнение с рыцарскими латами, поэтому пусть стрелы летят дальше.
        Выделенная мне комната во дворце на третьем этаже отличалась от комнаты на постоялом дворе лишь размером - была больше. Да и сено и овчина на ложе были посвежее. Развесив на деревянных колышках, вбитых в стену, свое имущество, я прилег на овчину. От нее еще шел слабый овечий запах, показавшийся мне умиротворяющим. Наверное, он и убаюкал меня.
        14
        В дворцовой столовой за двумя длинными столами, поставленными параллельно, сидят по обе стороны каждого десятков семь воинов. Старшая дружина ужинает вместе со своим вождем. Месаннепадда - во главе левого. Отдельный стол на возвышении для избранных пока не в моде. Во главе правого - его старший сын Ааннепадда, восемнадцати лет от роду, похожий на отца и лицом, и телом, который вчера, по случаю вторжения врага на территорию Урима, получил титул лугаля Ура. Видимо, сделано это на случай гибели Месаннепадда, чтобы у подчиненных не было сомнений, кто должен наследовать трон. Я сижу слева от энси Урима, а справа - его второй сын Мескиагнунна - юноша лет пятнадцати, тощий для своих лет и статуса, с лицом мечтательного ботаника, явно не воин. Судя по пренебрежительным взглядам сидящих ниже нас на Мескиагнунна, догадываюсь об этом не я один.
        У энси больше нет сыновей, только дочки в количестве пяти штук. С ними у Месаннепадда большие проблемы. За невесту здесь принято платить калым и получать за ней приданное примерно на такую же сумму. Дочь энси по определению стоит дорого, мало кому по карману, но и отдавать за нее придется основательно. Второй вариант - выпихнуть бесплатно и без приданого за сыновей энси соседних царств, но, видимо, среди дружественных таких больше нет.
        На столах, накрытых шерстяными скатертями, вино в глиняных кувшинах и печеное мясо, говядина и баранина вперемешку, и лепешки на больших глиняных блюдах с низкими краями, больше похожих на подносы. Вся посуда очень высокого качества, намного превосходит ту, что видел в Лухтате. Говорят, что шумеры - лучшие гончары и вообще ремесленники во всей нынешней ойкумене. Впрочем, говорят так они сами и зависимые от них племена. Меня больше поразили рисунки на кувшинах и прочей посуде - крылатый бык с человеческим лицом, которого шумеры называют алад и считают духом-хранителем человека и который будет одним из символов Вавилона, пока что не существующего, но хотя бы появится в этих краях, и еще больше - рогатая бычья голова на человеческом теле, как у греческого Минотавра, а о греках пока ни слуху ни духу не только здесь, но, как мне сказали, и в Средиземноморье. Каждый за столом наливает себе сам из кувшинов вино или пиво и берет руками с ближнего блюда еду. Скатерти служат заодно и салфетками. Безмолвные слуги пополняют из бурдюков кувшины и из корзин блюда. Над столами висит громкое чавканье,
напоминающее мне рыцарские застолья.
        Месаннепадда поднимает полный бронзовый кубок с виноградным вином и произносит тост:
        - Врагов идет на нас много, но я знаю, что вы - смелые и сильные воины, что вместе и с помощью нашего бога Нанны мы разгромим марийцев и кишцев!
        Последняя часть тоста прозвучала не очень уверенно. Все-таки на нас идут армии двух царств, причем не последних в Шумере. Мари - самое северо-западное, в среднем течение Евфрата, в долине на границе с горами. Столица царства сперва была всего лишь торговой факторией. Через нее шумеры торговали с соседними народами, покупая у них сырье (дерево, обсидиан, медь, серебро…) и продавая готовые изделия (оружие, посуду, ткани…). Постепенно город разбогател на посреднической торговле, разросся и окреп. Сейчас большую часть его жителей составляли семиты, бывшие кочевники, и выходцы из не менее диких горных племен. Их армия состояла в основном из лучников и пращников. Рукопашной избегали, предпочитали обстреливать с дистанции. Покровительницей царства считалась богиня Иштар, которая приходилась дочерью Нанну, покровителю Ура, и носила здесь имя Инанна. Царство Киш находится между реками Тигр и Евфрат, на одном из притоков последней, в северной половине Шумера. В последние годы и его наводнили семиты. Может быть, именно поэтому уже лет пятьдесят Киш перестал быть главным царством шумерской цивилизации. Теперь
за это звание боролись Урук и Урим. У кишцев были не только лучники и пращники, но и колесничие, и копейщики, которые сражались плотным строем. Покровитель Киша - Замама, бог победоносной войны, сын верховного бога Энлиля. Судя по имени, унаследованный от халафов, а по результатам, то ли кишцы в последние годы плохо ублажали своего бога, то ли он постыдным образом уклонялся от своих прямых обязанностей. Поскольку Мари и Киш были густонаселенными, они имели большие армии, около полутора тысяч человек в каждой, и к ним присоединились охотники за удачей из этих и других царств, а это еще около пяти-семи тысяч, как донесли наши осведомители. Население Ура около двенадцати тысяч человек. То есть, всего мужчин, даже с учетом спрятавшихся за его стенами жителей близлежащих деревень, меньше, чем нападавших. В дружине царя чуть более тысячи воинов. К ним можно добавить стражников из деревень и охранников купеческих караванов. Всего наберется тысячи полторы-две. На крепостные стены, конечно, выйдут все мужчины, но профессиональный воин стоит трех крестьян или ремесленников, не говоря уже об учителях или
храмовых певцах и писарях. Жрецы мудро не участвуют в боевых действиях, поэтому их не убивают и в плен не берут. Боги-то у них общие, хотя иногда и называются по-другому. Помощи ждать неоткуда, потому что Эреду и Муру будут защищать себя, а вроде бы естественный союзник Урук был одновременно и главным соперником за первенство в Шумере.
        - У города крепкие и высокие стены. Как бы много ни было врагов, быстро захватить Ур они не сумеют, а при долгой осаде их войско разбежится, потому что такому большому количеству людей уже через две-три недели нечего будет есть, - высказывая я предположение.
        Моя уверенность базируется еще и на том, что ни марийцы, ни кишцы, ни обитатели других царств Шумера не имеют серьезных осадных орудий, только лестницы и сравнительно легкие тараны. Скорее всего, это будет обычный грабительский набег. Опустошат окрестности города, захватят то, что хозяева не успели спрятать, и тех, кто не успел убежать, и отправятся восвояси.
        - Я тоже так думаю, - соглашается со мной Месаннепадда.
        К моим словам воины Ура, даже старые и опытные, пока прислушиваются. Купцы рассказали, как я с отрядом халафов разбил двое превосходящие силы амореев. Если учесть, что шумеры считают одного аморейского воина равным двум халафским, победа и вовсе грандиозная. В придачу я потренировался во дворе дворца, где для этого созданы все условия, и продемонстрировал удивительное владения кинжалом обеими руками и двумя кинжалами одновременно. Про стрельбу из лука и вовсе молчу. Даже профессиональные лучники с трудом натягивали тетиву моего. В чем я уступал аборигенам - это в метании дротиков и во владении легким копьем одной рукой. Впрочем, от меня оба эти навыка и не требовались. Для предстоящих боев хватит и моего умения стрелять из лука и сражаться саблей, которую мои новые соратники называют очень длинным кинжалом.
        Шумеры сражаются плотным строем в шесть шеренг, а количество человек в шеренге зависит от количества врагов и рельефа местности. Самая малое подразделение - десяток и его командир десятник. Шесть десятков составляют, переведя на понятный мне язык, роту, которая и образует фалангу в одиннадцать человек длиной и шесть глубиной. Шесть рот образуют батальон. Обычно у царства два-три батальона копьеносцев, по роте пращников и лучников и пара десятков колесниц, но, как мне сказали, возможны самые разные варианты. В первой шеренге стоят щитоносцы. У них большие и крепкие деревянные щиты, усиленные вареной кожей волов и бронзовыми бляхами и полосами. Задача щитоносцев - давить на врага и защищать стоящих сзади. В следующих пяти шеренгах - копьеносцы с легкими щитами. Вторая и третья колет копьями в просветы между щитами первой на разных уровнях, стараясь поразить врагов. Четвертая, пятая и шестая - замена раненым и погибшим. В первых шеренгах стоят опытные бойцы, в последней - новички. Завязывают сражение лучники и пращники, заняв россыпью место перед строем, а потом отходят на фланги. С флангов нападают
и колесничие, подъезжая к вражескому строю или вражеским колесницам и метая дротики, стреляя из лука или орудую копьем. Их задача - расстроить вражескую фалангу и не дать проделать это со своей. Экипаж от одного до трех человек. Движутся повозки медленно, поэтому являются, скорее, средством более быстрой доставки воинов в нужную точку и эвакуации их оттуда.
        Вторым блюдом у нас жареная рыба. Сегодня подают пресноводную, которой ловят здесь больше, чем морской. Мало того, что город на берегу такой большой реки, как Евфрат, так еще и территория царства изрезана каналами и канавами, ведущими на поля и в водохранилища разной величины и глубины. Земледелие здесь поливное. Воду просто пускают на поля, заливая их. Паводок здесь случается в апреле-мае, когда уже собран первый урожай. Речной воде позволяют заполнить естественные и искусственные водохранилища и залить поля, принести на них ил - хорошее удобрение. Потом ждут, когда она впитается, и в удобренную и подсохшую землю сажают второй урожай: зерновые, ячмень и пшеницу, или овощи. Поля с зерновые заливают, но уже слабее, еще трижды, а с овощами - по необходимости, умудряясь снять три урожая в год. В водохранилищах и каналах разводят рыбу. Когда воду из них выпускают на поля или в сады, потом ходят и собирают рыбу на грядках или под кронами деревьев. Считается, что рыба, собранная среди финиковых пальм, благословенна богами, и часть ее надо обязательно пожертвовать храму. Сетями из льняных ниток ловит
мало кто. В основном используют верши, морды и разного вида вентери, сплетенные из тростника.
        На десерт нам подают овечий мягкий сыр и сметану. Первый берут руками с широких мелких тарелок, а сметану, которую подают в глубоких тарелках, вымакивают кусками лепешек, пачкая пальцы и потом смачно облизывая их.
        После трапезы я иду в отведенную мне комнату. Минут через пять заходит девушка не старше шестнадцати лет, с темно-русыми волосами, синими глазами и кожей более светлой, чем у шумеров. Зовут Итхи. Она субарейка, захваченная в плен маленькой девочкой и проданная в рабство. Субареи проживают северо-северо-западнее шумеров, в верховьях Евфрата среди гор, покрытых лесом. У шумеров одной пиктограммой обозначаются и слово «раб», и слово «горец», что говорит о многовековой войне между этими народами. Я еще подумал, что, будь у субареев письменность, у них одинаково писались бы слова «шумер» и «раб». Видимо, из-за похожего цвета волос, кожи и глаз ей и приказали обслуживать меня. Итхи принесла большую глиняную миску, наполненное теплой водой, а через плечо перекинуто полотенце. Ставит миску на пол у ложа и начинает мыть мне ноги. Пальцы у нее длинные, тонкие и нежные. Мне кажется, что вместе с грязью с ног стекает и все накопленные за день отрицательные эмоции.
        Этот приятный обычай доживет в Азии до двадцать первого века. Причем не только в Юго-Восточной, где, допустим, в тайской массажной прием клиента начинается с мытья ему ног в воде с цветками с дерева Будды. Помню, в порту Туапсе снял я русскую проститутку в ресторане, в котором возле входа стоял цементный орел, символизируя, видимо, внутреннее содержание местных мужчин. Она успела побывать замужем за кавказцем. Рассказала, как каждый вечер мыла ноги мужу и свекру. Потом сочла это занятие слишком унизительным, нашла более престижное.
        Итхи вытирает полотенцем мои ноги, после чего отставляет миску в угол, стягивает через голову рубаху, вешает ее на колышек, вбитый в стену, задувает лампу, заправленную жидкими фракциями из битума, распространявшую запах сгоревшего бензина, из-за чего мне кажется, что рядом проехал автомобиль. Итхи ложится на бок рядом со мной, прижимается теплым телом. Оно упругое, гибкое, как у гимнастки. Груди большие и с розовыми сосками, что здесь большая редкость. В первую ночь Итхи долго мыла меня и возилась с миской, подыскиваю, куда ее удобнее поставить, как будто свободного места в комнате много, а затем еще медленнее раздевалась, оттягивая момент близости. Теперь делает все быстро, иногда даже слишком, я не успеваю насладиться стриптизом. Ей, видимо, сделали внушение, чтобы не кричала громко во время занятий сексом, поэтому сразу подносит ко рту левую руку. Будет грызть ее во время слишком приятных моментов. Кусать меня, несмотря на разрешение, стесняется. Кожа у нее гладенькая, шелковистая и, когда я провожу пальцами по животу, едва касаясь ее, дергается, «стрижет», как у лошади, отгоняющей оводов. На
лобке густые заросли. Брить его и подмышки пока не в моде. Промежность горячая и уже влажная. Заводится Итхи быстрее многих северных женщин и смазки выделяет столько, что у меня после процесса, высохнув, член покрывается как бы коростой и зудит. Я ложусь на Итхи, вхожу в нее, сочную и упругую. Правая ее рука хватается за мою напряженную левую ягодицу. Ногти сострижены коротко, но все равно каждый раз оставляют несколько царапин. Я завожу свои руки за спину Итхи, берусь левой за запястье правой, ладонь с растопыренными пальцами которой ложится на ее попку, чтобы задавать такт, а средний палец массирует промежность. Подчиняясь моей ладони, тело девушки движется вверх-вниз, постепенно выходя на нужный мне темп и ускоряясь перед оргазмом. Итхи кончает быстрее, успевает два-три раза. Конвульсивно дергается несколько секунд, скребя короткими ногтями мою ягодицу, грызя другую свою руку и издавая глухие протяжные утробные стоны, потом чуть дольше вяло подчиняется моей руке и, очнувшись, снова включается в процесс. Мы действуем настолько слаженно, будто прожили вместе много лет, а не несколько дней. Тяжело
дыша, обессиленный, мокрый от своего и ее пота скатываюсь с Итхи. При этом тело мое кажется мне таким легким, что может взлететь от дуновения ветерка. Наверное, такая мысль приходит в голову и девушке, потому что кладет голову мне на грудь, придавливает к ложу. Всхлипывая и глотая слезы, Итхи начинает говорить быстро-быстро на своем языке. Я не понимаю слова, но знаю, что это песня любви, которую неоднократно слышал от других женщин на других языках.
        15
        Я стою на верхней площадке угловой башни, самой верхней по течению реки. Рядом со мной Мескиагнунна, младший сын энси. То ли этого ботаника приставили ко мне, чтобы учился воевать, то ли меня к нему, чтобы не дал убить. Позади нас три воина - вышедший в отставку профессионал и два ополченца из горожан, которые распределены на эту башню. Она вряд ли будет на острие вражеского удара, поэтому сюда назначили не самых лучших. На сторожевых ходах по обе стороны башни стоят горожане, в основном детвора. Мы с сыном энси пришли сюда, чтобы понаблюдать за врагами. Основные силы врага прибыли вчера вечером и обложили город с трех сторон, оставив свободной приречную. Что ж, мне будет, куда отступать, если что-то пойдет не так. В спасательном жилете я переплыву Евфрат даже в доспехах и со всеми вещами, которых у меня стало заметно больше. Метрах в двухстах от башни выгружают из больших речных плоскодонок длинные деревянные лестницы и еще что-то в корзинах, наверное, продукты питания. Лестницы не привычные мне из двух жердей, соединенных перекладинами-ступеньками, а из половины ствола дерева. Бревно нужной
длины раскалывают напополам, получая две основы, в которых на плоской стороне делают выемки и вставляют и прибивают двумя-тремя деревянными нагелями ступеньки так, чтобы возвышались сантиметров на пять и торчали с каждого бока сантиметров на десять. Обратные стороны половинок счесывают, насколько возможно, чтобы облегчить лестницу. Такая лестница тяжелее, нести ее не так удобно и забираться по ней сложнее, зато изготовить легче. Руководит выгрузкой грузный высокий мужчина лет тридцати пяти. Он стоит на месте, спиной в пол-оборота к нам, вертит только массивной головой, покрытой густой копной черных курчавых волос. У него длинная черная борода, заплетенная в косички, завязанные разноцветными ленточками. Что-то похожее я видел у какого-то американского репера-негра. Когда нет голоса и слуха, приходится брать прикольным имиджем. Впрочем, у вражеского командира голос был соответствующий должности. И кулаки большие и, видать, тяжелые, потому что солдаты стараются обходить его подальше. Он без доспехов, только в длинном красном набедреннике, намотанном через спину, и не следит за обстановкой, потому что
уверен, что находится на безопасном расстоянии. Подчиненные тоже не сомневаются в этом и даже изредка не глядят в нашу сторону, больше на командира, который, как догадываюсь, потому что много незнакомых слов, материт их.
        Поскольку толковых руководителей надо уничтожать в первую очередь, я достал из колчана легкую стрелу с зазубренным костяным наконечником. Дважды несильно натягиваю тетиву с положенной на нее стрелой, разминая руки, после чего резко отвожу почти до уха и отпускаю. Стрела летит с тихим свистом-шуршанием сначала под острым углом вверх, а потом вниз. На подъеме она теряет немного скорость, но при снижении почти всё наверстывает, поэтому легко пробивает смуглую, загорелую почти до черноты кожу в районе поясницы, влезает в тело почти по оперение. Вражеский командир выгибается вперед и взвывает от боли и/или удивления, потом выдергивает спереди из-за пояса конец набедренной повязки. Я догадываюсь, что он там такое интересное увидел - окровавленный наконечник стрелы. Теперь зазубренный наконечник можно обломать и вытащить стрелу. Если бы он был внутри тела, пришлось бы извлекать вместе с кусками кишок. Впрочем, это уже не важно. Вражеский командир еще стоит на ногах, ругается, грозит кулаком в нашу сторону, но он уже мертв. Не знаю, насколько крепок его организм, на сколько часов или дней хватит. Чем
крепче, тем дольше раненый будет мучиться. Раны в живот не лечатся без антибиотиков, которые еще не изобрели. Для командира наверняка найдется опий, который поможет уйти в иной мир в радужном полусне. Шумеры выращивают мак, называя его «гил хул» - веселое растение, и собирают сок коробочек, используя его, как болеутоляющее и снотворное. Ширяться и курить пока не научились.
        Мескиагнунна и три воина, наблюдавшие за мной, в один голос ахают. Выстрелить из лука так далеко и так точно для них - что-то фантастическое. Еще пара таких выстрелов - и окажусь в пантеоне шумерских богов низшего уровня.
        Вражеские солдаты оценили мой выстрел по-другому. Где стояли, там и побросали то, что несли, и ломанулись вдоль берега реки вверх по ее течению. Только трое кинулись к командиру и помогли ему переместиться за корпус плоскодонки. Пару шагов он сделал сам, а потом повис на их руках. Подчиненные с трудом затянули волоком его тяжелое, грузное и обмякшее тело за судно. Я не стал по ним стрелять, хотя цели были легкие. Во-первых, уважаю смелых и преданных; во-вторых, приберегу стрелы для командиров. Хотя после такого выстрела, если потребую, стрелы для меня будет делать весь город.
        16
        Небо затянули дождевые тучи. Не те, черные и мрачные, ползущие так низко над землей, что кажется, что зацепят ее брюхом, которые приносят на эту иссохшую землю под вспышки ярких ветвистых молний и мощный гром непродолжительные, но проливные дожди, а темно-серенькие, высокие, несерьезные. Надеюсь, если окажутся все-таки серьезными, лить из них будет не обильно и не долго. Тетива моего лука натерта воском, но, если дождь будет сильным, напитается водой и ослабнет, а у нее сейчас будет много дел. Вражеские солдаты, прикрываясь щитами, торопливо шагают к стенам Ура. Обладатели больших щитов идут перед теми, кто несет корзины с землей, охапки тростника, лестницы, прикрывают их. Бросок начали метров с трехсот пятидесяти от городских стен. До начала атаки приближаться ближе опасались. Я отучил, завалив шесть вражеских командиров.
        Самым ценным оказался первый - Мебарагеси, который был три в одном: энси, лугаль и эн (верховный жрец) Киша. Бедолага промучился почти сутки. Его закопали вчера в круглой могиле на местном кладбище, насыпав над ней высокий холм. Похороненных, даже врагов, тревожить не принято, иначе, как на полном серьезе верили шумеры, могут отправить вместо себя в царство мертвых. Вечером помянули, зарезав и приготовив на вертелах огромное количество захваченного скота. Из-за этого штурм был отложен на сутки, до сегодняшнего утра.
        Я стою на верхней площадке башни у самых западных городских ворот, от которых идет дорога к Муру - третьему по значимости городу царства, смотрю на идущих к городским стенам вражеских солдат. Шаг их легок и нетороплив. Сперва им придется завалить ров, наполненный водой. Он шириной метров пять и мелковат, от силы метра полтора, несмотря на то, что, узнав о приближении вражеских армий, его почистили. Река Евфрат несет много ила, который, наверное, в силу медленного течения во рву, быстро заполняет его. Затем врагу приставят к стенам лестницы и, подняв над головой щиты, полезут наверх. В этот момент они будут в самом уязвимом положении для стрелков, расположенных на башнях справа и слева от них, в том числе и для меня.
        Первая атака - самая важная. Нападающие переоценивают себя, а защитники робеют перед превосходящими силами. С каждой следующей атакой обе стороны будут утверждаться в обратном. Слева и справа от меня стоят по опытному воину. В первую очередь они должны защищать меня, прикрывать щитами от стрел лучников и камней пращников и вступать в рукопашную, если придется. На другой стороне площадки находятся три лучника, которые будут отбивать атаку на городские ворота. То есть, я один стою их троих, несмотря на то, что стрелять им придется всего метров на двадцать-тридцать, и дальнобойность моего лука перестает быть важным преимуществом.
        Добравшись до рва, штурмующие останавливаются. В воду полетели большие охапки тростника, перевязанные им же, и земля из корзин. Сперва старания не были заметны, но постепенно в нескольких местах из воды начали подниматься островки. Какой-то торопыга шагнул на один из островков - и провалился по пояс. Соратники протянули ему копье, чтобы помочь выбраться, а он им свое. Щит закинул за спину, не догадываясь, что для моего лука на малой дистанции это не преграда. Стрела пробила кожу щита и наполовину влезла в тело между лопатками. Судя по тому, как сразу опустились обе руки, попала в позвоночник. Вражеский солдат рухнул вперед на стенку рва и медленно сполз по ней в мутную воду, собравшуюся над притопленным им тростником. Остальные отпрянули, попрятались за обладателями больших и крепких щитов. Они еще не знают, что тяжелой стрелой с близкого расстояния я могу и такой щит продырявить. Может, не насквозь, но держащего щит раню, а при удачном попадании и убью.
        Мне не до них. Чуть дальше ров засыпали быстрее и перебрались к стене. Несколько человек поднимают длинную лестницу, связанную из двух коротких. Увлеченные делом, по сторонам не смотрят. Я поражаю двух ближних, после чего лестница заваливается в мою сторону. Поднимать ее не спешат, прячутся за щитами. Я отыскиваю следующего невнимательного штурмовика, потом еще одного и еще…
        Засунув руку в колчан за следующей стрелой, обнаруживаю, что он пуст. Тридцать стрел улетели за несколько минут. Один из моих телохранителей подает полный колчан. Кроме этого еще три стоят под зубцом. Я освобождаюсь от пустого колчана, беру полный. На вверенную мне куртину больше никто не лезет, и я перехожу на другую сторону площадки.
        Здесь никого нет. Точнее, один из лучников пропал, второй лежит мертвый, а третий сидит на заднице в углу площадки и размазывает кровь, текущую из разбитой щеки. Угадали ему здорово: через рассеченную плоть проглядывает сломанная, белая кость. Наверное, камнем. Я занимаю место раненого лучника и нахожу трех пращников, которые стоят по ту сторону рва. Они увлеченно раскручивают пращи, уверенные, что у защитников города цели поважнее. Убиваю всех троих, после чего переключаюсь на тех, что бьют толстым бревном с черным, обожженным концом по городским воротам. Их защищают сверху толстые длинные щиты, которые держат по два человека. Воины Ура швыряют на эти щиты комки глины, смешанной с битумом и затвердевшей до состояния мягкого камня, но безуспешно. Впрочем, и таран пока не нанес воротам вреда. Тех, кто бьет им, я не вижу, а вот у держащих щиты ноги не прикрыты. Я вгоняю двоим по стреле в район колена. Такие раны очень болезненны. Два щита падают одним краем на землю вместе с ранеными, открыв тех, кто в середине. Их восьмеро. Держат бревно руками по четыре человека с каждой стороны. Этих расстреливаю
в спины. Сперва четырех ближних, потом убегающих дальних, а в заключение тех, кто побросал у ворот длинные щиты. Они все остаются по эту сторону рва. Один катается по земле, истошно вопя. Из его спины, запачканной смесью крови и пыли, торчит обломленная во время перекатываний стрела.
        - Возьмите все колчаны со стрелами! - приказываю своим телохранителям и быстро иду на башню по ту сторону ворот.
        На ней дела идут нормально. Один лучник перетягивает запасной тетивой свою правую руку выше локтя, в которую, видимо, попала стрела, окровавленные обломки которой валяются рядом с ним, а пятеро остальных стреляют по врагам, взбирающимся по лестницам на куртину. Наверху напротив лестниц стоят готовые к бою копейщики, встречают тех, кому не досталось стрелы.
        Я быстро шагаю к следующей башне, где идет бой. Два вражеских солдата, один за другим, пробираются между зубцами куртины, спрыгивают на сторожевой ход и, перескакивая через лежащие на нем трупы, бегут к этой башне. Когда они поворачиваются ко мне боком и начинают подниматься по каменной лестнице в три ступени на верхнюю площадку башни, я заваливаю обоих. После чего поднимаюсь на площадку, где стоит урский лучник с кинжалом в правой руке. Левой рукой он зажимает рану в груди, из которой обильно хлещет кровь, оставляя на мускулистом животе широкую темно-красную полосу. Увидев меня, сразу расслабляется, опускает кинжал и прислоняется спиной к зубцу.
        - Перевяжи, - приказываю я идущему за мной телохранителю, а сам становлюсь на позицию на дальней боковой стороне площадки.
        На сторожевом ходу возле башни лежат десятка два трупов, как защитников, так и нападающих. Чуть дальше замечаю вражеского солдата, который поднялся по лестнице, встал между зубцами и отбивается кинжалом и щитом от копья ополченца, молодого парня, оставшегося в одиночестве, который, лишившись щита, держит древко двумя руками. Я вгоняю стрелу в шею врагу. Он опускает кинжал и щит и медленно поворачивается в мою сторону всем телом. Вертеть головой ему, по-видимому, больно. Оторопевший ополченец не сразу понимает, что случилось, а затем резким движением вгоняет врагу копье под ребра и сталкивает вниз. Убитый падает на лезшего за ним, вдвоем они сбивают следующего, и только самый нижний успевает соскочить с лестницы в сторону. Там и настигает его моя стрела.
        Три стрелы находят цели на второй лестнице, оголив ее, и еще две - на самой дальней. Этого хватает, чтобы скопившиеся под стеной враги, около сотни, развернулись и побежали ко рву и дальше. Четверо из них получат по стреле в спину и так и не доберутся до своего лагеря.
        - Думал, он убьет меня! - растянув в улыбке нервно искривленные губы, произносит ополченец, когда я прохожу мимо него.
        - Ты молодец, хорошо держался! - хвалю я, подбадривая.
        Если он завтра опять выйдет на бой и выживет, то из парня получится солдат. Неумёхи погибают в первом бою, струсившие больше не идут сражаться, неудачники отсеиваются во втором, а остальные, за редким исключением, становятся воинами.
        У следующих ворот, от которых идет дорога к Эреду - второму по величине и значимости городу Урима. руководил обороной сам Месаннепадда. Предполагалось, что здесь будет нанесен главный удар, поэтому были собраны лучшие воины. Они сравнительно легко отбили нападение и поспешили на помощь к старшему, а потом к младшему сыну правителя. Сам энси стоит на верхней площадке и смотрит на убегающих врагов.
        - У тебя всё в порядке, - не столько спрашивает, сколько констатирует он.
        - Да, отбились, - подтверждаю я и подсказываю: - Надо бы лестницы затащить к нам, чтобы сегодня не повторили атаку.
        - Успеем. Сперва надо трофеи собрать, - отмахивается Месаннепадда и добавляет самоуверенно, будто несколько часов назад не был полон сомнений, что сможем отразить штурм: - Эти трусы больше не сунутся, слишком много потеряли воинов.
        Не думаю, что враг потерял больше пяти-шести сотен убитыми и ранеными, но по нынешним меркам это, наверное, значительный ущерб. Как мне сказали, в небольших городах-государствах в дружине насчитывается сотен пять воинов, а то и меньше. Тем более, что первую атаку возглавили лучшие, чтобы не упустить ценную добычу. Она достается тому, кто первым врывается в город, а вражеские солдаты не сомневались, что в таком большом количестве без труда сомнут нашу оборону. Надо же, никогда такого не было - и вот опять всё пошло не так! Уверен, что сделают правильные выводы и, начиная со второй атаки, первыми будут посылать сброд, примкнувший к ним, а дружина - подгонять его и служить заградительными отрядами, чтобы своих боялись сильнее, чем чужих.
        - Ты не уходи со стен. Пусть видят тебя - ты приметный, не перепутаешь! - и боятся приближаться, пока мои люди будут собирать трофеи, - скорее просит, чем приказывает энси.
        По брошенным лестницам несколько молодых воинов спускаются вниз с большими корзинами, добивают раненых, собирают трофеи. Сейчас свалок мусора не существует, в дело идет всё, включая перья птиц, кости животных, золу из печей и даже человеческие экскременты, которые очень хорошее удобрение. Из трупов выдергивают стрелы. Шумеры тоже считают, что стрела, убившая врага, обзаводится магической силой. То, что я смываю кровь со своих стрел, считают незнанием замысла богов, которые пока не открыли его моему народу. Теоретически любой урский лучник мог поразить не меньше врагов, чем я, но вот вряд ли бы доказал это убедительно, потому что его стрелы такие же, как и у других, и где чья, не поймешь, а мои приметные, как и я. Их складывают отдельно, в том числе и сломанные. Все мои стрелы окровавленные, и их много. По мнению жителей Ура, очень много. И это не считая тех, что враги унесли в своих телах, а таких «счастливчиков» было несколько. Люди сейчас очень живучее. Естественный отбор, не пуганный развитой медициной, не дремлет, быстро выкашивая слабаков.
        17
        Первая половина ночи в этих краях наполнена писком комаров. Их так много, что воспринимаешь не по отдельности, а всех сразу - разреженную массу, генерирующую однотонный протяжный звук. Нагретая за день земля отдает тепло и насыщает комаров жизненной энергией. Аборигены привыкли и не обращают внимания, а я постоянно размазываю по лицу сразу по несколько штук, пачкая его высосанной из меня кровью. Уже ругаю себя, что ввязался в эту авантюру. Лучше бы лежал сейчас с Итхи в комнате, где чад «битумной» лампы до утра отбивает у многих комаров желание залетать туда.
        Большая плоскодонная лодка бесшумно плывет вдоль левого берега реки Евфрат вверх по течению. В лодке, кроме меня, пятнадцать солдат и дополнение в виде Мескиагнунна, младшего сына энси. Юноша сам напросился в ночной рейд. Отбивая штурм, он не проявил себя. Мало того, приданные ему солдаты отступили. Если бы не подоспела помощь, присланная отцом, враг смог бы захватить город. Как догадываюсь, Мескиагнунну надо реабилитироваться, а рядом со мной, как он думает, это легче сделать. Мыслит он верно. Я постараюсь, чтобы он не погиб, иначе усложню отношения с Месаннепаддой. В отличие от старшего брата, туповатого и заносчивого, а потому более смелого и решительного, Мескиагнунна умнее, с развитой интуицией и логическим мышлением, что делает его трусливее и позволяет не наступать на одни и те же грабли во второй раз, но пока не хватает опыта, чтобы не наступать на незнакомые. Он сидит на кормовой банке рядом с кормчим, который рулит обычным веслом, придерживаясь изгибов темного контура низкого берега. Я сижу на носовой банке лицом к гребцам. Они без отбивания ритма слажено и тихо опускают обмотанные
тряпками лопасти весел в воду, отклоняются ко мне, загребая, выравниваются, вынимая из воды весла, роняющие капли, заносят по-новой. Движения гребцов монотонные, убаюкивающие.
        На противоположном берегу реки, вдали от нее, горит цепочка караульных костров, возле которых сидят часовые. Остальные вражеские солдаты спят на земле, подстелив трофейные овчины или одеяла. Они устали за день, изготавливая лестницы из срубленных фруктовых деревьев в окрестностях Ура, сколачивая большие и толстые щиты для защиты от стрел, в первую очередь моих, срезая и связывая в пучки тростник и насыпая в корзины землю, чтобы подновить насыпи во рву. Готовятся к третьему штурму. Первые два не убедили их, несмотря на понесенные потери, в бесполезности этой затеи. Как догадываюсь, припасы еды заканчиваются, всё, что можно было ограбить, уже обчищено, и надо или захватывать город, или уходить. Многомесячные осады, не говоря уже про многолетние, пока не в моде. Уйти - это значит, проиграть, подорвать свой авторитет. Ладно бы осаждала армия одного царства, а то сразу двух, причем считающихся самыми сильными. Если уберутся домой без победы, самым сильным станет Урим, и те, кто сейчас помогает Мари и Кишу, перебегут на его сторону. У проигравшего нет союзников.
        В центре лагеря, где расположилась дружина из Мари и где горит больше всего костров, изредка слышится гавканье собак, а воины из Киша, как и прочие шумеры, не сильно почтуют этих животных, охранять свой сон доверяют редко, используют только для баловства, охоты и пастушества. Тем более, что воевать по ночам у шумеров не принято. Никто не запрещает, но шумеры - ярко выраженные «жаворонки», с темнотой не дружат, поэтому по ночам стараются не покидать жилища. Оправдываются, как обычно, злыми богами, которые обожают наказывать тех, кто шляется по ночам, помогают только ворам, покровителями которых и являются. Этим просчетом врагов из Киша я и решил воспользоваться.
        - Поворачиваем, - тихо приказываю я кормчему.
        Плоскодонка меняет курс влево, к правому берегу реки Евфрат. Идем под острым углом к течению, чтобы пристать выше вражеских лодок, вытащенных здесь на берег. На них подвозят в лагерь доски, жерди, продукты питания… Не то, чтобы эти поставки играли важную роль для осаждавших, просто мне стало скучно, захотелось раззадорить врага еще больше и, конечно, выпендриться перед жителями города Ур. Слаб человек на заслуженные восхваления, даже если живет слишком долго.
        Лодка тихо высовывается носом на мель, замирает. Я жду, когда гребцы вытащат нос на сухое место, чтобы не замочить ноги. Не знаю, как другим, а мне не нравится ходить в мокрой обуви. Да и чавкает она, демаскирует. Часть воинов вылезает вместе со мной, достает из лодки горшки со сравнительно жидким битумом, в которые макают размочаленные концы пучков тростника - делают факела. Остальные пересаживаются на банках так, чтобы грести в обратную сторону, а кормчий с рулевым веслом переходит на другой конец лодки. У шумерских лодок и судов, и речных, и морских, как и у казачьих «чаек», корма там, где находится рулевой, а нос - с другой стороны.
        Я иду первым. На мне кепи и морская форма из девятнадцатого века. Она темная, легкая, удобная и, что самое главное, привычная. На шее повязан черный платок, чтобы закрыть им светлое лицо по-ковбойски, когда доберемся до цели. На поясе висит кинжал. Сабля рукоятью вверх закреплена на спине, чтобы не била по ногам, не шумела, не мешала. Если все пойдет хорошо, она не потребуется. Лук и стрелы остались в лодке. За мной цепочкой шагают во главе с Мескиагнунном восемь человек в черных войлочных плащах. Младший сын энси идет налегке, чтобы быстрее убегать, а остальные несут охапки факелов и кувшины с жидкими нефтяными продуктами, которые я не могу классифицировать. Может быть, это нефть или какие-то ее фракции, в которых я не разбираюсь, но точно не бензин или солярка, с которыми имел дело всю свою первую эпоху, и не керосин, с которым был знаком в детстве. Я застал в двадцатом веке керосиновые лавки, лампы и примусы, а во второй половине девятнадцатого увидел, как они становились привычной частью быта.
        Я замечаю впереди темные силуэты вытащенных на берег судов, останавливаюсь и шепотом приказываю идущим за мной:
        - Ждите здесь.
        Мескиагнунна и остальные семеро садятся на землю полукругом, спиной к речному берегу, откуда вряд ли на них нападут. Все проинструктированы еще до отправления в рейд. Они будут ждать здесь моего возвращения. Думаю, многие тоже бы справились с работой, которую предстоит мне проделать, но нет у меня доверия к бронзовым ножам. Резать они режут, только вот далеко бронзовым до стального. Так что пусть воины ждут. Если в лагере поднимется шум, прикроют мое отступление, а при необходимости придут на помощь. Если я не вернусь до навигационных сумерек, тихо отступят к лодке и поплывут в Ур, чтобы следующей ночью вернуться сюда за мной. Если попаду в плен, тогда мне будет плевать, что они будут делать дальше. Впрочем, у шумеров не принято брать в плен взрослых мужчин. Рабы из них получаются плохие. Сдался - получи топором по голове и сдохни.
        Пригнувшись и стараясь идти бесшумно, я подбираюсь к ближнему речному судну, вытащенному носом на сушу. Оно широкое и длинное. Рядом лежат выгруженные жерди. Наверное, собираются изготовить из них лестницы. Я обхожу жерди и чуть не наступаю на спящего человека. Лежит на боку, подогнув ноги. Сперва принимаю его за подростка, а потом вспоминаю, что народ нынче мелок. Кожа на плече сухая и теплая, а борода и усы вокруг рта густые и жесткие. Умирает он долго. Горячая кровь из перерезанного горла хлещет фонтаном, запачкав мне левую руку. Отнимаю ее ото рта и долго вытираю о набедренную повязку трупа. Давно я не занимался этим делом, подрастерял навыки. Со следующим расправился быстрее. Начиная с третьего, вошел, так сказать, в рабочий режим. При этом думал, не убиваю ли какого-нибудь своего предка? Не случится ли «эффект бабочки» - и сорок четвертым президентом США станет белый? Умерли бы они, если бы я не появился здесь и кто был бы их убийцей? Следование основному инстинкту, как никакое другое занятие, подвигает к интеллектуальной эквилибристике.
        Как мне показалось, на зачистку территории возле судов и сваленных в кучу грузов ушло часа полтора. Сколько человек зарезал - узнаю в аду, если все-таки доберусь до него, в чем у меня всё больше сомнений с каждым следующим перемещением. Может быть, вечная жизнь - это и есть ад? Выбросив из головы плоды рефлексии, направляюсь к ожидающим меня воинам. Иду в полный рост, не скрываясь. Замечаю их не сразу. Мог бы пройти мимо, если бы меня не окликнул шепотом Мескиагнунна.
        - Все в порядке? - спрашивает он.
        - Да, - отвечаю я, и мой голос звучит очень громко в сравнение с его шепотом. - Идите за мной.
        Я привожу их к речным судам и сложенным в кучу доскам и жердям, ставлю перед каждым задачу, чтобы нанесли максимальный урон. Пока они выливают остатки нефтепродуктов из кувшинов на указанные мною цели и поджигают и разбрасывают факела, собираю трофеи. Самыми ценными сейчас считаются шлемы, особенно золотые или позолоченные, украшенные драгоценными камнями, но таких в этой части лагеря нет. На втором месте идут украшения из драгоценных металлов с ляпис-лазурью и сердоликом, особенно оранжево-красным, каковым этот становится после долгого нахождения на солнце. К тому же, сердолик широко используется в шумерской медицине: растертым в порошок лечат заболевания желудка, печени, раны, язвы, бесплодие… Перечень болезней, от которых он лечит, такой длинный, что меня удивило отсутствие повышения потенции. Что ж это за лекарство, если оно не дает то, с чего должно начинаться любое лечение?! Украшения мне попались возле сложенных в кучу продуктов. Там спали пять человек, наверное, купцы или чиновники, в общем, не бедные люди. С одного я снял два браслета и бусы, которые пока что украшение обоих полов, с
остальных - браслеты, перстни, кольца. Третье место занимают бронзовые кинжалы. Сейчас бронза - это металл войны, а всё, что связано с ней, во все времена пользуется спросом. Этого добра было много, ия набрал их полную охапку. К тому времени уже горели все вражеские суда и лодки, а также выгруженные на берег штабеля досок, охапки жердей, груды корзин с продуктами, бурдюки с вином и пивом…
        - Уходим! - приказываю я.
        Хватая на ходу трофеи, урские воины идут за мной к нашей лодке. Мескиагнунна несет несколько кинжалов на перевернутом круглом щите. Так понимаю, набрал их не корысти ради, а хвастовства. Никто ведь не додумается спросить, он сам убил хозяев оружия или нет, всем и так будет ясно. За нашими спинами огонь разгорается все сильнее, подсвечивая нам путь. В лодке уже заждались, судя по тому, как дружно и радостно загомонили.
        Я занимаю место на носовой банке, приказываю кормчему:
        - Выходи на середину реки.
        Гребцы дружно налегают на весла, лодка стремительно вылетает на середину Евфрата, где поворачивает вправо и, подгоняемая течением, еще быстрее летит к городу, мимо вражеского лагеря, в котором кричат и мечутся, выясняя, кто поджег их суда и припасы. Несколько человек пытаются вытащить из огня что-либо.
        Я беру лук, встаю. Лодка качается слабо, но само ее движение создает некоторые трудности для стрельбы. У меня есть опыт стрельбы на скаку, но он другой. Первая стрела попадает не в того вражеского солдата, в которого целился, а в соседнего, который был рядом. Мои спутники решают, что именно так и задумывалось, и радостно восклицают. Я вношу поправку в прицеливание и со второй попытки попадаю верно. После четвертой моей стрелы вражеские солдаты начинают улепетывать подальше от пожара и берега реки, крича что-то про злых демонов. Их страх объясним. Когда не видишь врага, когда стрелы вылетают из темноты, черт знает кем посланные, начинаешь верить во всякую сверхъестественную хрень.
        Мы пристаем к берегу у Речных ворот города. К тому времени на небе появляется молодая луна. Кстати, своего покровителя бога Нанна жители Ура изображают в виде полумесяца. Не знаю, у них ли переймут этот символ мусульмане или нет, но не удивлюсь, если это так. Нас уже ждут. Ворота, громко скрипя, открываются, на берег выбегает десятка три солдат. Они вместе с экипажем дружно хватают лодку и быстро затягивают ее внутрь.
        Нас с Мескиагнунной встречают Месаннепадда и несколько старших командиров. Младший сын энси несет щит с трофеями перед собой, чтоб все видели. Умеет он пиариться. Моя добыча сложена в корзину. Впочем, мне нет нужды в хвастовстве. За меня это делают горящие вражеские суда.
        18
        Утром враги сняли осаду и, не солоно хлебавши, отравились восвояси. Само собой, не потому, что испугались защитников Ура, поверили в безрезультатность попыток захватить город. Они поняли и исполнили волю богов. Точнее, своего верховного бога Энлиля (буквально: Владыка-Ветер), к которому обратился за помощью Нанна, покровителя Ура. Ночью бог луны остался в подземном царстве, чтобы его свет не помешал исполнению замысла, и Энлиль послал на берег свою дочь Нанше - богиню рек, рыбной ловли, гадания и, не понятно мне, почему, справедливости. Не могу найти связь между рекой или рыбалкой и справедливостью. Слишком часто видел, как плохие люди и рыбаки, а таковыми, как нетрудно догадаться, являются все, кроме меня, ловили более крупную рыбу, чем я. Разве что гадание каким-то боком можно пристегнуть. Нанше, исполняя волю отца, сожгла суда и припасы, убила много воинов и вернулась в реку. Только после этого бог Нанна вышел на небо и осветил ее деяния. К тому же, как мне рассказали, под утро луна покраснела, словно напившись кровью.
        Жители Ура тоже поняли намек бога Нанна. Они сделали вывод, что моей покровительницей является богиня Нанше, а некоторые даже высказывают крамольную мысль, что я - ее сухопутное воплощение. Недаром же я появился в этих краях из воды. Правда, из морской, но ведь рядом впадала река, а что стоит богине немного проплыть по морю?! К тому же, я слишком высок и белокож, впервые такого видят, и оружие, одежда и обувь у меня неземные, такое обычные люди изготовить не могут. То, что у меня не такой пол, как у богини - и вовсе ерунда! Боги принимают образ, какой им заблагорассудится. Исходя из этого, имя, которым я представился и которое непривычно для шумеров, забыли. Поскольку у них имена не делятся жестко на мужские и женские, меня теперь называют Нанше или Ур-Нанше, что можно перевести и как Нанше из Ура, и как почитатель богини Нашне.
        Я ознакомился с их мифологией и сделал интересное открытие. И раньше подозревал, что Библия - это антология писателей-фантастов, но думал, что только иудейских. Оказывается, немалый вклад внесли шумерские писатели и/или, может быть, халафские. В том числе они сочинили сказку о Всемирном потопе. Шумерским Ноем являлся Зиусудра, царь и верховный жрец города-государства Шуруппака, расположенного выше по течению Евфрата. Кстати, шумерская версия, как по мне, более правдоподобна. Во-первых, откуда мог взять простой человек Ной столько денег на закупку материалов для ковчега? Во-вторых, где взял деньги на наем рабочих? В одиночку построить такую посудину невозможно. Шумерскому царю было легче решить оба этих вопроса. В третьих, Ной приступил к строительству в возрасте пятисот лет и закончил через сто двадцать. Правда, в этом случае у меня есть подозрение, что переводчики перепутали годы с лунными месяцами, и тогда сказка звучит малость правдоподобнее.
        Вторым следствием вражеского отступления было назначение меня лугалем Ура и Урима. Я теперь второй человек в царстве в военное время и третий, после верховного жреца, в мирное. Это был жестокий удар по самолюбия Ааннепадды, старшего сына энси, но таково было решение совета старейшин, большую часть которого составляют командиры и старые опытные воины городской дружины. Наверное, парню посоветовали не спорить с богами. Что в ответ посоветовал им Ааннепадда - никто не признался.
        Третьим, а может, это вытекало из второго, из нежелания упускать из семьи важный государственный пост, была моя женитьба на Иннашагге, дочери царя Месаннепадды. У шумеров вторую половину детям подбирают родители, относясь к браку, как к статусно-экономической сделке. При этом и у жениха, и у невесты есть право отказаться, что, как меня заверили, случается очень редко. Зная об этом, я отказался от старшей дочери царя, выбрал вторую, двенадцатилетнюю Иннашаггу, которая была моей дуальной парой.
        Отца девочки мой выбор удивил:
        - Она еще не созрела для брака. Бери старшую.
        - Боги мне сказали, что старшая предназначена для другого мужчины, - объяснил я на понятном ему языке. - Я подожду, когда Иннашагга повзрослеет, а пока ее подменит Итхи. Ты ведь подаришь мне эту рабыню?
        - И не только ее! - заверил Месаннепадда, которому, в принципе, было плевать, какую из его дочерей я выберу, лишь бы стал родственником.
        Девушка тоже была не против. Да и кто бы на ее месте отказался стать женой прославленного воина, воплощения богини Нанше на земле?! Тем более, что женщины города Ура уверены на примере Итхи, что богиня рек, рыбной ловли, гадания и справедливости знает и то, как лучше ублажать партнерш в постели, и нашептывает мне.
        Свадьба была скромной. Тут не принято как-то особо отмечать эту коммерческую сделку. Главным ее ритуалом было составление брачного контракта в двух экземплярах на глиняных табличках, в котором писец старательно перечислил, кто с кем вступает в брак и какое именно приданое у невесты, чтобы в случае развода могла это все забрать. Разводы здесь случаются редко, хотя сделать это не трудно. Основные причины - бездетность, воровство и неверность жены. Если жену ловили на воровстве, муж мог выгнать ее без возвращения приданого или сделать рабыней в своем доме. Мужской неверности не существует в принципе. Мужу разрешено иметь наложниц-рабынь и даже вторую жену, если от первой нет детей, но за связь с чужой женой может поплатиться большим отступным пострадавшей стороне и штрафом правителю, судье и писцу. Неверную жену, если муж не прощал ее, топили в реке или забивали камнями. Самое забавное, что оба эти наказания за такое преступление будут применяться здесь и в двадцать первом веке. Контракт заверяют своими печатями судья, писец, отец невесты и жених. Печати пока что цилиндрические, толщиной с палец или
больше и длинной от двух до семи сантиметров, в зависимости от положения в обществе. Их «прокатывают» по табличке, выдавливая выпуклый рисунок. У царя печать длинная, толстая и красивая, из ляпис-лазури, с вырезанными, разделенными прямыми линиями четырьмя стадиями боя, в которых он скачет на колеснице и колет врагов направо и налево, а потом казнит попавших в плен. При этом враги ниже его вдвое. У судьи - меньше и из красного дерева, с атрибутами бога Иштарана, отвечающего за правосудие. У писца и вовсе из обожженной глины и маленькая, с какими-то черточками и атрибутами богини Гиштинаны, покровительницы писцов и толкователей снов. Видимо, истолковать каракули писца так же сложно, как и сон. Мне тоже предлагали сделать печать, но я объяснил, что у меня для этой цели есть перстень с «розой ветров». Её я и оттиснул на табличке, подтвердив, что получил в приданое за Иннашаггой двухэтажный дом в центре города, пять рабов, включая Итхи, ткани, ковры, самую разную посуду и участок земли, на котором до осады была финиковая роща, а теперь остались только молодые деревья и пеньки. Царю принадлежат еще семь
финиковых рощ (поля под зерновые он не жалует потому, наверное, что приносят меньше дохода с единицы площади), и все постигла такая же участь. Если учесть, что плодоносить пальма начинает лет в десять, эту часть приданого можно назвать символической. Впрочем, я за невесту-принцессу тоже дал, если не считать ратные подвиги, чисто символический калым - трофейные бусы из сердолика, по цене равные дому, которые тут же были подарены моей жене, и пять кинжалов, а мог бы отделаться и вовсе одним кинжалом - цена рабыни, минимальная ставка за невесту.
        Кстати, в контракте была указана точная площадь рощи в девяносто два сара (сада). Сар равен гарду (двенадцать локтей примерно в полуметра или шесть метров) в квадрате или в понятных мне единицах немного менее тридцати шести квадратных метров, что в сумме давало три тысячи квадратных метров или тридцать соток. При этом роща была неправильной формы. Шумеры разбивают участки на четырехугольники и прямоугольные треугольники, высчитывают площадь каждой фигуры и затем суммируют. Они до Пифагора научились вычислять площадь треугольника и даже круга, потому что им известно число ?. У меня даже появилось подозрение, что известному греческому математику просто попался перевод на знакомый ему язык шумерской таблички, по которой здесь учат в школе, благодаря чему он и прославился. Еще шумеры знают ноль, десятичные дроби, умеют извлекать квадратный и кубический корень, решать уравнения с тремя неизвестными… Не помню уже, чему в каком классе учили меня, но предполагаю, что в математике шумеры достигли уровня шестого или седьмого класса советской школы, что приравнивалось к восьмому-девятому западноевропейской и
десятому американской. Кстати, в Западной Европе до такого уровня знаний дорастут только в пятнадцатом веке и только благодаря греческим ученым, сбежавшим из захваченного турками Константинополя.
        Дом находился неподалеку от дворца на сравнительно широкой улице, на которой могли разъехаться две повозки. На окраинах улицы попадаются такой ширины, что я, расставив руки, упираюсь ладонями в дувалы. По таким узким грузы перемещают на спинах людей или ослов. Во двор моего дома можно попасть через дубовые ворота по тоннелю под вторым этажом или через низкую, от силы метр сорок, деревянную дверь, оказавшись в небольшой комнате, которую я окрестил сенями. В ней стоит в нише кувшин с водой, которой рабыня моет ноги каждому вошедшему, и висит на колышке длинное и широкое полотенце из грубой шерстяной ткани, которым вытирают их. Ноги здесь моют чаще, чем руки. Вода стекает по открытому желобу в проходящую возле дома закрытую сточную канаву. Справа от входа дверь в тоннель, а по нему - во внутренний двор. Справа от тоннеля на первом этаже находятся конюшня, птичник и под кирпичной лестницей, ведущей на второй этаж, туалет с куском кожи вместо двери. Из туалета закрытый сток ведет по тоннелю к уличной канаве. Ближе к левой стороне двора находится колодец, сложенный из сырцовых кирпичей и рядом с ним
овальное углубление-поилка. Ворот - кусок бревна с шестью деревянными спицами с одной стороны. Веревка из узких полос воловьей кожи. Ведро - тонкий бронзовый обруч диаметром сантиметров двадцать с прикрепленным к нему кожаным мешком. В левом крыле на первом этаже кладовые, а прямо - гостиная во всю длину крыла и шириной метра два. В ней принимают гостей, пируют. Кстати, вход в нее рядом с туалетом. Из гостиной вторая дверь ведет в маленький внутренний дворик, в котором находятся сложенный из сырцовых кирпичей стол для разделки жертвоприношений, большая глиняная чаша для сжигания их и идол - богиня Нанше с огромными сиськами и широченной задницей, а лицо выполнено очень правдоподобно. Вырезана статуя из кедра - довольно дорогого здесь материала. Рядом с идолом лаз в склеп, в котором можно хоронить родственников в закупоренных, больших, глиняных сосудах или их прах в маленьких. За городом есть кладбище, но там хоронят бедняков, могилы которых редко разоряют. Оказывается, у шумеров есть такая воровская профессия - разоритель могил, а у тех свой покровитель - Эрешкигаль, властительница подземного царства.
Заодно она главная богиня города Гудуа, поэтому все шумерские разорители могил время от времени посещают этот город, чтобы попросить ее благословления. Не пойму, почему этих визитеров не берут на учет и не принимают к ним превентивные меры. Пойманного на месте преступления осквернителя связывают и закапывают рядом с потревоженным покойником. Сейчас склеп пуст, потому что предыдущий владелец увез своих мертвых родственников. Второй этаж уже, благодаря чему есть проход, защищенный полуметровым заграждением. Из заграждения торчат жерди, наклоненные во двор и поддерживающие навес из тростника, который защищает от солнца и дождя не только проход, но и часть двора, который в течение всего дня в тени. На втором этаже в крыле над тоннелем и в правом расположены спальни слуг и рабов, а над гостиной и в левом - хозяйские и гостевые. Впрочем, частенько и хозяева, и гости, и слуги спят на плоской крыше. Окон нет. Комнаты освещаются лампами, заправленными битумом, который здесь дешев, или кунжутовым маслом, которое намного дороже, для богатых. Только в одной комнате на втором этаже, где хозяйка занимается
рукоделием, есть дыра в потолке, закрываемая на крыше деревянным кругом. Внешние стены побелены, а внутри гостиной и хозяйских и гостевых спален разрисовка из разноцветных полос и барельефов в виде выпуклых шляпок больших гвоздей.
        Иннашагга, которую я называю привычным мне именем Инна, больше похожа на свою мать, в которой преобладают халафские, если не субарейские, крови: уж слишком светлокожая. Волосы у моей жены каштановые, лицо узкое, глаза темно-карие, нос тонкий и с маленькой горбинкой, пока что худенькая и плоскогрудая, но, судя по матери, довольно объемной женщине во всех местах, скоро наверстает недостающее. Инне нравиться быть женой: можно играть с куклами и в то же время быть хозяйкой в доме, не слушаться ни мать, ни старшую сестру, а только мужа, который к ней добр и снисходителен, разве что не позволяет чавкать во время еды, облизывать пальцы после застолья и заставляет пользоваться ложкой, десяток которых сделал по моему заказу столяр из пальмовых чурок, заготовленных врагами в теперь уже моей роще. Самые большие обиды на меня именно из-за ложек, к которым девочка никак не привыкнет.
        19
        Воды Евфрата медлительны и мутны. У меня подозрение, что муть не оседает по причине крайней лени. Вдоль берегов пока много тростника, а дальше - шеренги ив и других каких-то деревьев. Причем, чем выше по течению реки, тем меньше тростника и больше деревьев. Затем идут, разделенные каналами, поля, сады и рощи финиковых пальм. В двадцать первом веке, при его технических возможностях, здесь будет, за редким исключением, выжженная, пустая земля. Я пытался прикинуть, сколько человеко-дней надо затратить при шумерском уровне технического развития, чтобы нарыть столько каналов и водохранилищ? Цифра получалась фантастическая. При том количестве населения, которое проживает здесь сейчас, начать должны были сразу после Всемирного потопа. Шумерские каналы мельче и уже голландских, но их значительно больше на единицу площади. Наверное, потому, что задача у них прямо противоположная. Если голландцы осушают свои земли, то шумеры орошают. Как мне рассказали, во время весеннего паводка вода в этих каналах течет быстрыми бурными потоками, размывая берега, выплескиваясь на поля и сады, заполняя многочисленные
водохранилища, из которых ее будут брать для полива в сухой сезон. Когда вода спадает, крестьяне засевают поля во второй раз, а потом принимаются ремонтировать каналы и копать новые. И так каждый год.
        Пять больших плоскодонных речных лодок, конфискованных на время у купцов, движутся на веслах вверх по течению Евфрата и везут сборную роту солдат, семьдесят человек, в основном лучников. Направляемся мы к городу Урук, который осаждают ушедшие из-под Ура враги. Дела у них там идут не намного лучше. Посылают первыми на штурм примкнувших, а те не хотят умирать. Началось повальное дезертирство. Идем мы не для оказания помощи осажденным. Нет, помощь мы, надеюсь, им окажем, но не преднамеренно. Главная наша задача - взять добычу побогаче. Враги опустошили наше царство, выгребли всё, что нашли. До следующего урожая многие уримцы будут жить впроголодь. Если нам повезет, то наши семьи голодать не будут. Моя в любом случае не будет, но я решил, что денег (ценностей) лишних не бывает, их может только не хватать. Так почему бы не воспользоваться моментом и не общипать ослабевшего врага?!
        Рядом со мной сидит Мескиагнунна. Сам напросился. Ночной рейд компенсировал его потери авторитета во время отражения первого штурма города, а теперь, как догадываюсь, хочет наработать задел на будущее. Роль его в отряде непонятна: то ли мой заместитель, то ли контроллер, то ли ученик, то ли все это вместе. В результате десятники выполняют только мои приказы, а солдаты - еще и младшего сына энси.
        - Почему ты взял так мало солдат? - спрашивает Мескиагнунна. - Отец дал бы тебе больше, сколько попросил бы.
        - Потому что для решения тех задач, которые я задумал, хватит и этого количества. Вообще-то, потребуется даже меньше, но тогда бы не хватило гребцов на лодки, увезли бы меньше трофеев, - объясняю я.
        - А как ты собираешься захватить много трофеев с таким маленьким отрядом?! - недоумевает он.
        - Увидишь. Но уж точно не буду нападать открыто на всю их армию, - отвечаю я и добавляю с умным видом: - Если не можешь съесть слона за один раз, ешь его по частям.
        Я очень удивился, что в этих краях водятся слоны. Еще больше удивился, когда увидел их. Они меньше даже индийских, скорее, тянут на подросшего слоненка. Ноги короче, а тело гуще покрыто шерстью, словно являются промежуточным звеном между слонами и мамонтами. Их уже приучили, но пока что используют только, как вьючных животных и для перетаскивания по земле с помощью специальной кожаной упряжи стволов деревьев, больших камней…
        Мескиагнунна задумывается. Наверное, прикидывает, как будет есть слона по частям и как животное позволит ему делать это.
        Я поворачиваюсь, смотрю вперед. От Ура до Урука по реке километров пятьдесят-шестьдесят, скоро доберемся до границ этого царства. Наш главный конкурент в Южном Шумере, который сейчас называется Ки-Энги, расположен на левом берегу Евфрата, точнее, на большом холме неподалеку от реки, с которой его соединяют два широких и глубоких канала. Видимо, Евфрат здесь поменял течение, сместился западнее вследствие вращения земли. Может быть, в этом и причина ослабления города, который когда-то был главным в Шумере. Сейчас в нем проживает всего шесть-семь тысяч жителей. Покровителем города является Инанна, богиня плодородия и любви. В Уруке ей добавили обязанностей: присматривает еще и за семейной жизнью, правосудием, победой над врагами… Инанна - дочь Нанны, покровителя Ура, жители которого считают жителей Урука как бы своими взрослыми детьми, несмотря на то, что последние главенствовали над первыми не так давно по историческим меркам. Эта же богиня под именем Иштар покровительствует Кишу, армия которого сейчас осаждает Урук. Интересно, она не разрывается, выполняя свои обязанности?! Или обе воюющие стороны
провинилась перед богиней и сейчас огребают? Второй вариант меня бы устроил больше.
        - За следующим поворотом будет виден Урук, - предупреждает меня кормчий, который достался нам вместе с лодкой.
        - Поворачиваем вон в тот канал, - показываю я на широкий канал впереди справа, на обоих берегах которого растут старые широкие густые ивы.
        Длинные ветви деревьев свисают почти до воды. Кажется, что именно они и втягивают влагу, так необходимую дереву. Канал неровный. Пройдя по нему метров двести, мы становимся невидимы с реки.
        - Здесь и остановимся, - решаю я. - Причаливай к правому берегу.
        Канал всего метра на полтора шире лодок, поэтому в принципе не важно, к какому берегу мы пристанем. Кто захочет, тот перепрыгнет с дальнего берега на борт. Ловлю себя на мысли, что с возрастом становлюсь все более осторожным и предусмотрительным, стелю соломку даже там, где никто отродясь не падал.
        20
        Этот десяток и их командира я натаскал еще в Уре. Резать спящих - работа не сложная. Особенно, если они обленившиеся, потерявшие осторожность разгильдяи. Со стороны Урука они, конечно, выставили караулы, а вот нападения с тыла не опасаются. Их же так много - кто осмелится напасть?! Днем я присмотрел группу из пары сотен солдат, расположившуюся возле берега реки, в сторонке от остальных. В центре их лагеря большая куча из корзин, бурдюков, кувшинов и чего-то, накрытого циновками из тростника. Может быть, это все им привезли, в том числе и на двух плоскодонках, которые вытянуты носами на берег, а может быть, это трофеи, которые собираются погрузить и отправить домой. Солдаты чувствуют себя в глубоком тылу и, как следствие, относятся к службе безалаберно. Из них получится прекрасный тренажер для моих учеников.
        На мне опять морская форма из будущего. Лицо ниже глаз закрыто черным платком, через который с непривычки трудно дышать. Стараюсь ступать бесшумно, как мои подчиненные, но получается неважно. Останавливаюсь возле спящего вражеского солдата, тормошу его через бурку за плечо.
        - У-у-у… - тихо мычит он сквозь сон, упорно не желая просыпаться.
        Когда вздрагивает, расставшись со сладким сном, зажимаю ему рот, окруженный короткими, колкими волосинами. Наверное, недавно укоротил бороду и усы. При всем своем высоком уровне развития, ножницы шумеры пока не изобрели. Изготовили для меня маленькие бронзовые для стрижки ногтей и подравнивания усов и бороды, которые пока что плохо растут на моем юном лице. Неторопливость, с которой я собирался разделаться с вражеским солдатом, чуть не спасла ему жизнь. Нутром почуяв опасность, он резко дернулся и чуть не выскользнул из-под кинжала. К счастью, не успел и не смог закричать. Распанахал ему горло от души и пару минут слушал, как булькает кровь и лопаются надуваемые из нее пузыри. Когда вражеский солдат затих, я выпрямился и жестами показал своим ученикам, что теперь их черед.
        Смуглые, почти не различимые ночью тела в длинных черных набедренных повязках расходятся в стороны, каждое к своей жертве. С прискорбием делаю вывод, что выполняют работу они лучше меня. Им постоянно приходится резать скотину, а человек - самая хлипкая из животных.
        Вскоре на небе появляется полная луна. Она такая яркая, что становится видно, как днем. К сожалению, в ближайшие дни она будет появляться так же рано, так что выбора у нас не было. Зато луна помогает разглядеть двоих спящих, которых пропустили мои подчиненные. Оба улеглись возле товаров, накрывшись от комаров циновками. Судя по кожаным шлемам на бронзовом каркасе, это не простые воины. У одного с окровавленной шеи я снимаю льняной гайтан с каким-то темным камнем, а второго на руке был, судя по весу и тусклому блеску, серебряный браслет, довольно широкий и с каким-то выпуклым орнаментом. Я засовываю мелкую добычу в карман штанов, а потом заворачиваю в войлочную бурку, которой укрывался убитый по соседству воин, их кинжалы в деревянных ножнах и шлемы. Под циновками обнаруживаю штуки материи. Здесь принято изготовлять ткань отрезами четыре метра длиной и три с половиной шириной. Наверное, это зависело от формы ткацкого станка, в которых не шибко разбираюсь. Видел в Уре и вертикальные, и горизонтальные, похожие на те, что встречал в Византии и средневековой Западной Европе. То ли ткацкие станки
попадут туда отсюда, то ли там их изобретут во второй (или какой там?!) раз. Кстати, шерсть шумеры, за неимением ножниц, не стригут, а вычесывают и выщипывают. На ощупь ткань тонкая и дорогая. Вряд ли нашли ее в деревнях возле города. Наверное, грабанули купеческий караван. Может быть, две лодки в их лагере - призовые.
        Мои подчиненные минут за двадцать зачищают весь отряд, о чем мне и докладывает шепотом десятник, низколобый и с сильно выпирающими надбровными дугами, из-за чего кажется прямым потомком обезьян.
        - Пошли человека, чтобы привел сюда весь отряд, - тихо приказываю я, - а остальные пусть переносят грузы в лодки. Начните с тканей, что под циновками, и оружия и одежды убитых.
        Солдаты приступают к делу, переносят оружие убитых и ткани, а потом - бурдюки, кувшины и корзины. Грузят, как попало, не заботясь об остойчивости и не боясь завалить места гребцов. На Евфрате штормов не бывает, а для сплава по течению много гребцов не надо. К ним присоединяются подошедшие воины, которые не принимали участие в зачистке.
        Вскоре обе лодки нагружены по самое не балуй. Я сажаю на каждую по три человека - кормчего и двух гребцов - и отправляю в наш лагерь. Остальным приказываю оттащить трупы в реку. Пусть плывут в море, кормят рыб, раз не хотели нести службу, как положено, а их сослуживцы думают, что эти сволочи удрали с добычей. Мои подчиненные принимаются за это грязное дело, тихо бормоча какие-то слова. Мата в русском понимании у шумеров нет, а ругательства связаны с задницей и экскрементами. Половые органы и соединяющий их процесс являются обычными словами, не табуированными.
        Я обхожу заметно опустевший лагерь вражеского отряда, убеждаюсь, что не осталось ни одного трупа, после чего приказываю своим подчиненным забрать оставшиеся трофеи.
        - А на остальных не будем нападать?! - произносит огорченно Мескиагнунна.
        - Не сегодня, - отвечаю я. - Нам надо до рассвета уйти подальше отсюда.
        - Жаль! - искренне огорчается он.
        - Твоя доля добычи поможет тебе пережить это горе! - шучу я, хотя догадываюсь, что юношу больше интересует возможность прославиться.
        Он еще не верит, что богатые трофеи лучше всего прославляют воина.
        21
        Взяли мы ночью изрядно. Особенно повезло с тканями, шерстяными и льняными, часть которых оказалась выкрашенной в пурпурный цвет, именуемый у шумеров царским и разрешенный к ношению только царю и членам его семьи. Этот краситель добывается из морских моллюсков в Средиземном море и ценится очень дорого, потому что для покраски одного полотнища надо «выдоить» несколько сотен раковин. Треть этих тканей имела фиолетовый оттенок, который получается при смешивании пурпура с синим индиго и повышает цену еще процентов на десять. Этот цвет у шумеров называется божественным (предназначенным для богов), и в одежды из таких тканей облачаются только верховные жрецы и члены царских семей во время торжественных богослужений в храмах. Одна десятая часть добычи отойдет энси Месаннепадде, вторая - храму или, как здесь считают, богам, третья - мне. Оставшееся будет поделено на доли: Мескиагнунне - три, десятникам - по две, обычным солдатам - по одной. Уже сейчас на долю приходится не менее трехгодового солдатского заработка, и мы, к тому же, пополнили запасы еды и финикового вина, так что, если потребуется, можем
задержаться здесь надолго. Да и свободное место есть еще для трофеев в лодках, которых у нас теперь на две больше.
        Исчезновение отряда не вызвало особой реакции у командования мирийско-кишской группировки. Никто не искал их, не шел по нашим следам. Зря мы готовились отразить нападение малого отряда и дать деру от большого по реке на лодках. Может быть, случаи дезертирства стали не в диковинку, а может быть, не до того было, потому что следующим утром безуспешно штурмовали Урук.
        Поняв, что погони не будет, я начал подыскивать, кого еще общипать. Зверь сам прибежал на ловца. Отряд из полсотни семитских пращников и лучников забрел в наш район в поисках добычи. Мои дозоры обнаружили врагов заблаговременно. Мы встретили их на околице деревни, оставленной жителями, спрятавшимися в Уруке, и уже разграбленной кем-то. Возле единственного двухэтажного дома лежал высохший, голый труп старухи, наверное, рабыни. Предполагаю, что сама напросилась остаться, побоявшись, что не одолеет дорогу до города, или решила умереть быстро, что и случилось. Трупы здесь высыхают быстро, за несколько часов превращаются в мумию, поэтому не определишь, как давно наступила смерть. Деревню окружала стена высотой метра два, сложенная из сырцового кирпича. В стене было двое ворот на концах главной улицы. По обе стороны от обоих ворот было что-то типа сторожевого хода длиной метров по пять, на который вели лестницы в четыре ступеньки. Наверное, чтобы смотреть, кто у ворот, потому что для защиты стены были низковаты. Перелезть через нее, как и вышибить ворота - раз плюнуть. Ворота я приказал распахнуть:
заходите, здесь никого нет!
        Семиты шли толпой, без передового дозор. Ни щитов, ни войлочных плащей, ни копий, только пращи и луки. Уверены, что опасаться некого. Наверное, бывали уже здесь в предыдущие дни, а теперь решили еще раз обыскать или отдохнуть в тенечке, перекусить и отправиться дальше. Может быть, именно они и убили старуху. Уже где-то поживились: несколько человек несли узлы и корзины с добычей. Солнце припекало, поэтому двигались медленно, лениво, почти не поднимая коричневатую пыль босыми ногами, покрытыми ею до середины щиколоток.
        Шумеры презирают кочевников-семитов, семиты презирают землепашцев-шумеров, но обойтись друг без друга не могут. Первые покупают у вторых шерсть, кожи, сыр, скот, в том числе так необходимых для пашен волов, отдавая взамен зерно, бобы, овощи, соль, вино, пиво и самые разные изделия ремесленников. Если по каким-то причинам (падеж скота, неурожай…) обмен не возможен, одна из сторон пытается забрать нужные товары силой. Обычно с одним городом (племенем) торгуют и считают как бы союзником, а со вторым воюют и считают как бы врагом. При этом союзники и враги часто меняются местами, образуются добровольно или насильственно межнациональные браки, часть кочевников, которым не находится места в племени, интегрируется в городскую жизнь, становясь врагами своих родственников. Классический пример единства и борьбы противоположностей, напомнивший мне отношения русских и половцев.
        Я слежу за врагами через щель между стеной и створкой деревянных ворот, криво повисшей на кожаных петлях, из-за чего дальний нижний угол волочется по земле, пропахав в ней борозду. Рядом со мной у стены стоят пращники, а на сторожевом ходу присели лучники. По другую сторону улицы точно так же расположилась вторая часть отряда под командованием Мескиагнунны. Замечаю, что передний семит заметил меня, или что-то другое насторожило его, и замедлил шаг.
        Не дожидаясь, когда враг приготовится к бою, выхожу на дорогу рядом со створкой ворот, чтобы она частично прикрывала меня, но не мешала стрелять из лука, командуя на ходу:
        - Начали!
        Лучники на сторожевых ходах встают, а пращники выбегают на дорогу и все вместе начинают обстрел. К тому времени я уже успеваю выпустить две стрелы. Первая попадает в семита, который шел за насторожившимся солдатом, успевшим уклониться и что-то громко прокричать. Вторую посылаю в толпу, и она сама находит цель. Дальше бью по удирающим. Двух последних снял метрах в двухстах пятидесяти от деревни, когда они уже, наверное, думали, что повезло, выскочили из засады. Никто не должен был уйти. Скрытность и внезапность - наше главное оружие.
        Я засунул лук в сагайдак, вышел за ворота. На дороге в серовато-светло-коричневой пыли в самых разных позах лежали человеческие тела, из которых вытекала алая кровь, образуя комки темной влажной массы. Мои подчиненные добивали раненых и выдергивали из тел стрелы. Затем одним ловким движением как бы вытряхивали трупы из набедренников. Оружие и дешевые украшения складывали отдельно. Грязные набедренные повязки, короткие кинжалы, пращи и луки со стрелами - не самая ценная добыча, конечно, зато сколько радости от уничтожения без потерь такого количества врагов!
        - В детстве я слушал рассказы отца о жестоких сражениях и был уверен, что только так и воюют - большими фалангами, лицом к лицу, глядя врагу в глаза. В этих сражениях с каждой стороны гибло столько воинов, сколько мы перебили сейчас, а в совсем кровавых - сколько вырезали ночью. Только вот мы не потеряли ни одного воина. Получается, что мой отец воюет неправильно? - проанализировав события, задал вопрос Мескиагнунна.
        - Воюют по-разному: и так, как рассказывал твой отец, и так, как я, и еще есть много других вариантов. Главное, чтобы достиг своей цели ты, а не враг, и при этом потерял как можно меньше бойцов, потому что они - твоя сила. Сначала подумай и найди у врага уязвимые места и способ с наименьшими потерями нанести как можно больший урон, и не позволь ему сделать то же. Мы воюем так, как нам позволяет противник, просто не все используют имеющиеся возможности. Если враг не оставляет выбора, тогда сражаемся лицом к лицу, глаза в глаза, как рассказывал твой отец, но это худший вариант, в котором на исход битвы может повлиять случай. Научишься находить и реализовать возможности, навязывать врагу свой выбор - станешь непобедимым полководцем, - прочел я короткую лекцию по военному искусству.
        - Брат говорит, что я слишком слабый, что никогда не научусь, - сообщил юноша.
        - Это он никогда не научится, будет постоянно своим толстым лбом пробивать стены, пока лоб не треснет, - утешил я Мескиагнунна. - Командир не должен быть самым сильным, самым ловким или самым лучшим стрелком. Командир должен уметь принимать правильные решения, выбирать нужных исполнителей, мотивировать их и контролировать выполнение приказов.
        - Но ты как раз самый сильный и лучше всех стреляешь, - усомнился он.
        - Это среди вас я лучший, а у себя на родине был середнячком, - признался я.
        - Хорошо, что нам не придется воевать с твоим народом! - якобы шутливо произнес юноша.
        - Не придется, - уверенно произнес я.
        Насколько помню, с потомками шумеров, иракцами, русские будут на одной стороне. Впрочем, не уверен, что в жителях Ирака будет течь хотя бы капля шумерской крови. Представителей дряхлых этносов, которые превращаются в беспринципных кровососов, уничтожают все, кому не лень, и во все времена. В двадцатом веке это делали турки с армянами, немцы с евреями и цыганами, колонизаторы-западноевропейцы с неграми…
        22
        Этот табун из пары сотен диких лошадей и ослов пасся на очень большом, десятка в три буров (сто восемьдесят девять гектаров), поле полбы-двузернянки - окультуренной дикой пшеницы с ломкими стеблями и плотно заключенным в чешую зерном, что затрудняет обмолот, зато неприхотливой. Я застану ее в Европе в восемнадцатом веке, а возможно, и позже росла, только на глаза не попадалась. Для обработки такого поля требуются сорок человек, поэтому обычно владеют такими цари или верховные жрецы храмов. Урожайность здесь выше, чем будет в средние века в Европе, в среднем пятнадцать-восемнадцать центнеров с гектара, а если учесть, что за сезон собирают два урожая, то такое поле может прокормить уйму народа. Колосья давно срезали, но поле все еще было покрыто полегшей, высокой стерней, которую с удовольствием поедали непарнокопытные.
        Охранял табун десяток солдат-семитов, которые сидели и лежали на берегу канала под раскидистой ивой, и пара собак. Они заметили приближающийся к ним по ветру отряд из тридцати человек под командованием Мескиагнунна, но сперва решили, что это свои, из армии города Киша. Униформы сейчас нет, воины одной национальности одеваются примерно одинаково, так что шумера из моего отряда не отличить от шумера из другого населенного пункта. Первыми определились собаки, выбежав навстречу и залаяв на незнакомцев. Это тоже не насторожило семитов. Собаки лают на всех чужаков, каковыми для них является любой горожанин и даже кочевник из другого племени. Только когда Мескиагнунна заколол одну из собак, вражеские солдаты почуяли недоброе. Если бы он ударил ее древком плашмя, это бы сочли необходимой обороной, попыткой отогнать, а вот уничтожение собственности союзник себе бы не позволил. Семиты вскочили на ноги, готовя оружие.
        - Вперед! - крикнул младший сын царя и, подняв копье над плечом, первым побежал на врагов.
        Кочевники избегают рукопашных с шумерами, потому что к строю не приучены, копьем и щитом владеют хуже, предпочитают обстреливать с дистанции из луков и пращ. Сейчас дистанции была слишком короткой - и они начали ее увеличивать. Шумеры не отставали, чтобы не попасть под обстрел. Так они и пробежали с километр, пока не оказались возле сухого канала, из которого выбралась наверх вторая половина нашего отряда под моим командованием.
        Десяток семитов мы расстреляли вмиг, прикончив заодно и вторую собаку. Трупы обшмонали и оттащили в водохранилище, расположенное рядом с полем, которое оно и питало. Пусть их поищут и поломают голову, куда делся табун и охрана? Может, заподозрят в предательстве, понизив и так, по слухам, низкий боевой дух осаждающих.
        - Опять мы победили, не потеряв ни одного человека! - хвастливо произнес Мескиагнунна.
        - Их было намного меньше, - поубавил я его радость.
        - Это неважно! - отмахнулся он. - Если бы на них напал мой брат, то обязательно потерял бы кого-нибудь.
        Младший брат всегда старается утереть нос старшему, не понимая, что утирает самому себе.
        - Выдели людей, чтобы гнали табун к реке возле нашей базы. Будем переправляться на противоположный берег и следовать в Ур, - приказываю я.
        - Куда спешить?! - удивляется юноша. - Давай еще повоюем!
        - Надеюсь, враги не скоро отсюда уйдут, а если мы вернемся в Ур два раза с богатыми трофеями, нами будут восхищаться в два раза больше, - подсказываю я основы пиара.
        - Тоже верно! - соглашается Мескиагнунна и делает глубокий вывод: - А если три раза вернемся с трофеями, будет еще лучше.
        - Не совсем, - не соглашаюсь я. - С третьего раза начнут привыкать и восхищаться все меньше и меньше.
        Мы добираемся до наших лодок, выводим их по каналу в Евфрат. Табун, подгоняемый уколами копий, с неохотой заходит в реку. Она здесь не широкая и медленная. Оба берега низкие и удобные. Единственная опасность - крокодилы. Они меньше нильских, длиной до трех с половиной метров, светло-оливкового окраса, иногда с черными пятнами. Живут в основном в заболоченной пойме и прибережных водах Персидского залива, по ночам охотясь в том числе и на суше. Иногда подымаются выше по течению Евфрата, где их сразу же уничтожают. Во-первых, чтобы не сожрали людей или домашний скот; во-вторых, не порвали сети и не поломали ловушки, съев заодно пойманную рыбу; в-третьих, из кожи делают много чего; в-четвертых, используют в пищу.
        Мясо крокодила имеет вкус того, что он ест. Те, что я ел здесь, питались рыбой, и не очень мне понравились, а в бангкокском ресторане пробовал откормленных на курятине на специальных фермах: «Лапу дракона» - зажаренную со специями ступню крокодила - и омлет из крокодиловых яиц. В США кормовую базу выяснить не удалось, а угощался пирогом с крокодиловым мясом. В Индии так много народа, что не трудно догадаться, что там едят крокодилы, а мне предложили карри из них. Блюдо было слишком острым, отключало вкусовые рецепторы, поэтому не могу ни подтвердить, ни опровергнуть их рацион. Как по мне, самое лучшее - стейк средней прожарки из верхней части хвоста.
        Мы сопроводили животных во время заплыва, готовые помочь им, ели начнут тонуть. Помощь не потребовалась. Все животные были взрослыми и крепкими. Другие в армии не служат. Десять солдат погнали их по противоположному берегу к городу Уру. Остальные медленно сплавлялись по реке, стараясь не сильно обгонять, для чего время от времени приходилось приставать к берегу и ждать. Погони не было. Надеюсь, пропажу списали на дезертиров-воров.
        23
        Пока что шумеры не придумали триумфальные шествия, но все равно встречали нас по высшему разряду. Задолго до того, как мы добрались до городских ворот, там уже узнали о наших победах и трофеях. Детвора и зеваки высыпали за ворота, чтобы первыми увидеть все. Сказать, что Мескиагнунна и остальных солдат распирало от гордости - ничего не сказать. Как минимум, по часу славы они себе обеспечили. Пусть теперь хоть кто-нибудь заикнется, что старший брат Ааннепадда лучше, как воин! На последней стоянке мы поделили добычу, и каждый солдат пришел домой не с пустыми руками, точнее, привез добычу на осле или дикой лошади, кому что досталось по жребию. Само собой, все дорогие ткани были распределены между энси, храмом и лугалем. Взял я себе и пару ослов для домашних нужд, и четырех диких лошадей, чтобы было, кого запрячь в повозку. Лугалю не положено передвигаться пешком. Высокая должность обязывает лениться.
        Кстати, колеса у шумеров не из одного куска дерева, как у халафов в Лухтате, а из нескольких частей - вытянутого шестиугольника, который насаживался на ось, двух полукружий, вырезанных внутри так, чтобы плотно прилегали к первой детали, и двух планок скрепляющих все три части. Обод оббивался толстой кожей, обычно воловьей, чтобы не деформировался и не стачивался быстро.
        Вечером весь отряд был приглашен на пир к энси Месаннепадде, для чего в зал втиснули еще два стола, поставив их боком к первым двум и посадив за них простых солдат. Для них попадание на пир к энси и так великая честь. Как положено лугалю, я сидел во главе левого стола. Место справа от меня занимал Мескиагнунна. Его брат Ааннепадда перебрался на место справа от отца. Встречаться взглядами со мной старший сын энси избегал, что предвещало мне обязательные сложности, как только его отец отправиться в подземное царство.
        Слева от Месаннепадды сидел некто Гильгамеш из Урука, сын верховного жреца урукского храма Ана, бога неба, который раньше возглавлял пантеон, а затем по каким-то причинам, ведомым только богам, уступил трон своему старшему сыну Энлилю, богу воздуха. Гильгамеш тайно выбрался из осажденного города и прибыл в Ур просить помощь. Гостю было лет двадцать. Высок, крепок. Волосы черные, курчавые, зачесанные назад и перехваченные широкой алой лентой, завязанной большим бантом, из-за чего напоминал мне школьницу. Борода средней длины заплетена на много косичек, завязанных алыми льняными прядями. На шее массивный золотой обруч, к которому спереди был прицеплен малюсенький золотой пастуший посох - атрибут бога Ана, который я сперва принял за стилизованный крестик. На каждом предплечье, ближе к локтю, по широкому, разомкнутому, золотому браслету с батальными сценами. На среднем и безымянном пальцах правой руки и указательном левой по золотому перстню с сочно-синей ляпис-лазурью. Набедренная повязка голубого цвета повязана, как у Месаннепадда, чтобы, наверное, если кто-то сразу не догадается по золотым
украшениям, по ней понял, что имеют дело со знатным человеком. С первых же минут меня поразила в нем демонстративная самоуверенность, которой обычно страдают впечатлительные и закомплексованные люди. Имя было мне знакомо по исторической литературе. Правда, писали, что это мифологический персонаж, натворивший столько подвигов, сколько сумели совершить только три греческих героя - Геракл, Одиссей и Тезей - вместе взятые. Впрочем, не важно, на что ты на самом деле сподобился, важно, как сумел рассказать. Вот по рассказам моих воинов мы во время рейда перебили не меньше тысячи вражеских солдат. Думаю, через неделю эта цифра удвоится, а через месяц утроится, если к тому времени не появится новый объект для сочинительства. А выдумывать наш гость умел, фантазия у него была буйная. Один только его рассказ о ночном прорыве из осажденного города чего стоил. От его ударов вражеские солдаты штабелями падали направо и налево. При этом Гильгамеш постоянно повторял, как припев: «Хотите верьте, хотите нет!». После того, как он рассказал, как ударом весла уложил сразу трех вражеских солдат, я поверил, что передо мной
тот самый Гильгамеш, о котором сочинят целый эпос и который будет служить примером для подражания многим поколениям романтичных прыщавых подростков и способом навариться для циничных старых поэтов. Нация начинается с мифа и превращается в миф для других наций.
        Серьезные переговоры с Гильгамешем прошли на следующее утро в рабочем кабинете энси Месаннепадды. Это было сравнительно большая, прямоугольная комната, в которой вдоль трех стен были платформы для сидения, застеленные овчинами. Кроме правителя и просителя присутствовал я, как лугаль, Ааннепадда, Мескиагнунна и пятеро старых воинов, командиров батальонов. Говорили на сухую. Видимо, пьяные россказни Гильгамеша больше слушать не хотели.
        - Объясни, зачем нам идти на помощь энси Думузи? Разве он помог нам, когда враг осаждал Ур? - задал вопрос Месаннепадда. - Наши боги помогли нам отстоять свой город. Вот пусть и его бог, имя которого он носит (Думузи - бог-пастух, умирающий и воскресающий бог плодородия, муж богини Инанны, покровительницы Урука, поэтому энси этого города, став заодно верховным жрецом богини, считался ее мужем и носил это имя), защитит его.
        - Вас зовет на помощь не энси Думузи, а жители Урука, которые уже давно ненавидят своего правителя, в том числе и за то, что не пришел вам на помощь. Тогда бы враги не напали и на нас, - ответил Гильгамеш.
        - Мы поможем вам, а вы опять станете нашим врагом, - продолжил энси Ура.
        - Если вы поможете снять осаду, жители свергнут Думузи, как не справившегося со своими обязанностями. Даже велика вероятность, что он умрет еще до окончания осады. Заверяю вас, что новый энси будет вашим другом и надежным союзником, более того - младшим братом, - сообщил гость.
        Младший брат - это по-шумерски означает объявление себя вассалом.
        - Новый энси - это ты? - спросил в лоб Месаннепадда.
        - Выбирать будет народ Урука, но уверен, что мнение верховного жреца храма Ана сыграет свою роль, - скромно произнес Гильгамеш.
        - Где гарантия, что через год-два ты не откажешься от союзнических обязательств? - задал энси Ура следующий прямой вопрос.
        - Мы составим договор, что я твой младший брат, и прилюдно поклянемся в храме Инанны соблюдать его, - предложил гость.
        Клятвопреступников шумеры казнят мигом, уверенные, что таким образом реализуют желание обманутых богов. Причем делают это свидетели клятвы, даже если они твои родственники, друзья или соратники. Иначе становятся сообщниками преступления, за что будут наказаны, если не людьми, так богами, что, по мнению шумеров, намного страшнее. Их боги такие выдумщики!
        Чтобы дорваться до власти, этот парень был готов пожертвовать интересами своего царства, по крайней мере, до тех пор, пока жив Месаннепадда, что последний понял и потребовал больше:
        - Как младший брат, ты должен будешь каждый год подносить мне подарок - шестьдесят гур ячменя.
        Шумеры зерно считают не на вес, а на объем. Один гур - три тысячи шестьсот сил - чуть более трех тысяч литров. Не помню, насколько ячмень легче воды, но если брать от двух третей до трех четвертей, то получается от ста двадцати до ста тридцати пяти тонн. Запросил Месаннепадда не слабо по шумерским меркам, поскольку неквалифицированный рабочий получал всего полсилы ячменя в день, квалифицированный рабочий и солдат - две-три, а десятник и рабочий самой высокой квалификации - четыре. Подарка хватит на содержание многочисленной царской прислуги и еще останется.
        - Я согласен, но только со следующего года, - сказал Гильгамеш. - В этом году собрать второй урожай не получится из-за осады. Нам самим не хватит.
        - Хорошо, пусть будет со следующего года, - не стал давить энси Ура, после чего обратился ко мне: - Мы сможем помочь нашим младшим братьям из Урука?
        - Конечно, - подтвердил я, поняв, насколько важно Месаннепадде подчинить Урук и стать самым сильным владыкой в Южном Шумере. - Наша армия в хорошем состоянии и горит желанием отомстить врагам за то зло, что они причинили нам.
        - Я сам поведу войско, - решил энси Ура.
        Видимо, понял, что если поведу я и выиграю сражение, то стану слишком знаменитым и влиятельным. Если же проиграем, то виноват буду я.
        - Хорошо, - произнес я, хотя ничего хорошего в этом не видел. - С твоего разрешения я буду командовать передовым отрядом, который выйдет раньше и разведает ситуацию, выберет лучшее место для нападения на осаждающих Урук.
        - Возьми столько людей, сколько тебе потребуется, - разрешил Месаннепадда.
        24
        Этот канал шире остальных, метров тридцать. Зачем нужен именно такой широкий - никто из моих воинов объяснить не смог. Посоветовали спросить у урукцев, которые его вырыли. Возле обоих берегов полосой шириной в полметра растет тростник. Его не выводят потому, что укрепляет берега, не дает им быстро размываться. На суше рядом с каналом растут высокие и широкие ивы и густые кусты. Если забраться в середину этих зарослей, то кажется, что находишься намного севернее, на юге России, пока еще не образовавшейся. Хотя наверняка там уже кто-то живет. Интересно, как сейчас называют себя обитатели Донецкого кряжа или Среднерусской возвышенности? Ладно, мне сейчас не до них. Я лежу в кустах, у самого края их, наблюдаю за вражеским лагерем, который примерно в километре от канала. Осада Урука продолжается уже четвертую неделю. Осаждающие устали и разуверились в победе, но не уходят, чтобы не потерять лицо. Если уйдут ни с чем, Киш и Мари перестанут принимать всерьез. Так что это типичный случай «уйти нельзя остаться». Ждут подсказки судьбы, чтобы поставить в этой фразе запятую в нужном месте.
        Ближе к нам солдаты из Киша. Они заняли позиции на берегу Евфрата выше и ниже города. Солдаты из Мари предпочитают держаться подальше от воды. Как и положено потомкам кочевников, в большинстве своем плавать не умеют и реки, озера и каналы не любят. Кажется, что вражеский лагерь впал в спячку. Ближе к городским стенам еще маячат часовые в тени под навесами из тростника, а дальше все возлежат в тени, созданной с помощью самых разных подручных средств. Метрах в десяти от берега Евфрата сооружена длинная хижина из тростника. Наверное, в ней проживает Агга, новый энси Киша, старший сын убитого мной Мебарагеси. Это его первое самостоятельное руководство армией. Может быть, поэтому и не хочет снимать осаду. В случае поражение его могут и не впустить в город, избрав другого правителя. Шумеры предельно рациональны, содержат только тех, кто им нужен. Впрочем, такими же будут и другие народы до тех пор, пока не станут цивилизованными. Первый признак цивилизованности - подчинение трусливым ничтожествам и подонкам.
        На ближней ко мне угловой башне города зажигают костер, небольшой, но испускающий черный густой дым. Наверное, добавили в тростник твердые куски битума. Дым поднимается почти вертикально вверх вместе с нагретым солнцем воздухом, постепенно рассеиваясь. Я наблюдаю за ним минут пять, после чего перевожу взгляд на вражеский лагерь.
        Из хижины вышел человек в высоком шлеме-шишаке из кожи, натянутой на каркас из бронзы, скорее всего. Такие шлемы носят командиры. У солдатского шлема кожа натянута на каркас из прутьев или это просто высокая шапка, набитая овечьей шерстью, которая смягчит удар. Человек останавливается перед низкими шалашами, что-то говорит. Из укрытий выползают несколько солдат и налегке, без оружия, идут в нашу сторону. Наверное, за тростником для костров или других нужд. Из тростника здесь делают всё, начиная от циновок и заканчивая музыкальными инструментами - дудочками - и речными судами. Одно такое плавсредство, связанное из пучков тростника моими солдатами за пару часов, ждет меня у берега. Оно длиной метра три и шириной полтора. Оба конца загнуты вверх. Возле каждого кемарит по солдату с шестом.
        - Подъем! - командую я, спускаясь к воде.
        Оба солдата вскакивают и, как только я ступаю на это тростниковое убожество, перемещают его к противоположному берегу, упираясь шестами в илистое дно канала. Там нас поджидает еще четверо моих подчиненных. Я схожу на берег, и они вшестером поднимают тростниковую лодку, с которой течет вода, быстро уносят в кусты, где поджидают еще четверо солдат и их десятник.
        - К каналу идут вражеские солдаты, спрячьтесь, - приказываю я десятнику. - Я уезжаю, а вы продолжайте наблюдение. Если вдруг вас заметят, в бой не вступайте, убегайте на север и только потом идите в наш лагерь.
        - Будет сделано! - бодро произносит десятник, мужчина лет сорока с отсеченным левым ухом, от которого осталась только нижняя часть с мочкой.
        Я пересекаю заросли, выхожу на поле. Там, в тени от ив, меня ждет повозка, запряженная четверкой малорослых диких лошадей. Я отвязываю вожжи от дерева, поднимаюсь в кузов. Оси у повозки неподвижные, поэтому для поворота надо делать большую дугу. Сплошные колеса приминают сухие, полегшие стебли ячменя со срезанными колосьями. Дикие лошади на ходу скубут их, пока ударами длинного кожаного кнута не разгоняю так, что им становится не до еды. Спидометра у меня нет, точно сказать не могу, но примерно с такой скоростью я гонял на велосипеде. Поля здесь большие. Обычно близко к городу находится собственность энси, его родственников, верховных жрецов и очень богатых горожан. Беднота владеет маленькими полями, которые далеко, у некоторых километрах в пятнадцати от города и Евфрата. На каждом углу поля стоит каменный столб или стела с высеченным на нем именем владельца. Разделяют поля каналы шириной от сантиметров двадцати до метра. Через них обязательно перекинут короткий широкий мостик, изготовленный из пучков тростника, обмазанных глиной, смешанной с битумом. Меня заверили, что такой мостик выдерживает
даже груженую повозку. В Уре большую часть полей составляют ячменные, а, как мне сказали, чем севернее, тем чаще появляется полба. Еще сеют много кунжута, из которого давят масло. Сорго - в небольших количествах, а просо не видел ни разу, хотя климат для него подходящий. Рядом с каналами, где легче поливать, сажали лук, чеснок, репу, огурцы, горчицу, тмин, кинзу… Второе место после зерновых занимают финиковые рощи, изрядно прореженные осаждающими. Есть и сады с яблонями, грушами, сливами, гранатами, инжиром, но небольшие, наверное, только для ублажения знати.
        До лагеря армии Ура ехать пришлось минут двадцать. Она прибыла только вчера к вечеру и расположилась в километре от Евфрата, чтобы с берега не была видна. Вроде бы враг еще не знает о нашем прибытии. В мирное время утаить такое количество людей было бы невозможно, но сейчас мало кто шляется в этих местах по суше, а всех, плывущих вверх по течению, задерживают по моему приказу. Месаннепадда сидит на пеньке от финиковой пальмы под большим навесом из грубой шерстяной ткани, натянутым между двумя молодыми деревьями и двумя воткнутыми в землю шестами. Рядом с ним прямо на земле устроились сыновья, Гильгамеш и командиры «батальонов». Они утоляют жажду ячменным пивом, которое из бурдюка наливает в бронзовые кубки раб лет двенадцати.
        Мальчик - шумер, отданный в рабство отцом, арендатором земельного надела у энси, чтобы погасить долг. Отец имеет право отдать своих детей в рабство, но всего на три года. Впрочем, по окончанию этого срока может отдать еще на три, пока сын не достигнет пятнадцати лет и тогда сможет сам решать, подчиняться отцу или нет. Обычно подчиняются, потому что иначе придется уйти из семьи и влачить то же рабское существование, если не удастся попасть в дружину энси. Да и за неуважение родителей здесь побивают камнями.
        Мальчик-раб достает из кожаного мешка еще один бронзовый кубок, на боках которого копейщики поражают львов. Хищники изображены маленькими, из-за чего кажется, что воины побивают домашних кошек. Наполнив кубок пивом, подает мне. Напиток выдохся и впитал взамен запах кожи. Одна радость - это жидкость, которая утоляет жажду.
        - Что там? - интересуется Месаннепадда.
        - Костер зажгли. Значит, гонец добрался, наш план приняли, - докладываю я и добавляю: - Враг пока не знает, что мы здесь.
        - Это хорошо! - радуется энси Ура. - Значит, сделаем, как ты говорил.
        25
        Утро выдалось пасмурным и сырым. Дождь всю ночь думал, пойти ему или нет, и решил реализоваться в виде мелкой водяной взвеси, которая, казалось, неподвижно висела в воздухе. Попав на металлические предметы, она превращалась в крупные капли. Не лучшая погода для стрельбы из лука. Это на руку, скорее, нам, потому что у врага больше лучников.
        В конце ночи вся наша армия подтянулась к городу Уруку, остановившись в паре километрах от него. Когда небо посветлело, первыми тронулись в путь колесницы. Их всего двадцать две. Хотелось бы сравнить их с танком с движком в четыре лошадиные силы, но не получается. И дело даже не в том, что часть запряжена ослами.
        На моей возничим Мескиагнунна. Сам напросился. На нем, скорее всего, позолоченный, иначе был бы слишком тяжелым, бронзовый шлем, алая рубаха и черная войлочная бурка с нашитыми на нее бронзовыми бляхами овальной формы с барельефом в виде морды льва, застегнутая на шее золотой булавкой, такой же, какую будут называть английской, только большого размера и с головкой в виде цветка. Сверху шлем - гладкая полусфера, наполненная овечьей шерстью и льняной подкладкой, затем идет широкое кольцо с барельефом в виде переплетающихся веток с листьями, а ниже с боков опускаются наушники с дырками напротив ушных раковин и сзади - рифленый назатыльник. Зачем на назатыльнике сделаны сверху насечки - никто так и не смог мне ответить. Наверное, чтобы вражеское копье не соскальзывало. У переднего борта повозки стоит слева от центра в специальной подставке копье длиной чуть меньше двух метров и рядом прикреплены круглый кожано-войлочный щит и два кожаных мешка с шестью дротиками острием вверх в каждом.
        Шлем у меня проще, из оловянной бронзы, более твердой, чем мышьяковая. Шумеры умеют получать чистую медь и потом смешивать ее с оловом. От бурки я отказался, потому что будет мешать стрелять из лука и махать саблей, но надел изготовленный по моему заказу трехслойный панцирь: сверху и снизу воловья кожа, а внутри слой войлока. Такой не пробьет ни стрела, ни камень, выпущенный пращой. Разве что копье при ударе двумя руками и топор с хорошего замаха. Снизу к панцирю прикреплен кожаный подол длиной до коленей, разрезанный по бокам, чтобы не стеснял при ходьбе. Может, с непривычки мне кажется, что этот панцирь тяжелее стального. Мои руки до локтя защищают кожаные наручи, а выше - свободно висящие полоски войлока. Ноги до колена прикрыты кожаными поножами. Слева висит на кожаной портупее сабля, справа - кинжал. Лук и колчаны со стрелами привязаны изнутри к правому борту повозки возле щита и копья длиной два с половиной метра в специальном креплении. Еще к обоим бортам прикреплены для меня по два кожаных мешка с шестью дротиками в каждом. Вооружены мы серьезно, из расчета на три человека экипажа.
Третьего я брать не захотел, чтобы не путался под ногами.
        Моя колесница первой переправляется через широкий канал по арочному мосту, сооруженному из камня, обожженного кирпича, тростника и битума. Глядя на него, у меня возник вопрос, сколько раз за свою историю человечество изобретало арку? Наверное, столько же, сколько и компас. Мост находится в самом начале канала, метрах в двадцати от берега Евфрата. Его охраняла дюжина вражеских солдат, которых мои «спецназовцы» вырезали по-тихому. Трупы, наверное, отправили в плаванье, а оружие и одежда лежат кучей рядом с дорогой. После боя вернутся сюда и поделят.
        На той стороне, во вражеском лагере, уже проснулись. Солдаты, потягиваясь и почесываясь, шлепают босыми ногами к другому каналу, ведущему к городу, до которого им ближе, чтобы умыться или набрать воды для приготовления завтрака. Сперва они не обращают внимания на два десятка колесниц, которые неторопливо едут по вытоптанному полю от моста в их сторону, но под острым углом, будто собираются приблизиться и потом проехать мимо. Нас слишком мало в сравнение с осаждаюшими город, поэтому разве что любопытные пялятся. Только когда по мосту начинают переходить пехотинцы, вражеский лагерь замирает, обмозговывая увиденное. Обычно в атаку здесь, как и везде, ходят с криками, бряцаньем оружия и прочими звуковыми эффектами, должными запугать противника, а мы движемся тихо. В то же время, если мы союзники, то кто такие, почему о нашем приходе не предупредили заранее? Опытные солдаты начинают вооружаться. Они задницей чуют опасность. Другие так долго не служат.
        - Вперед! - кричу я.
        Мескиагнунна от души стегает длинным кнутом, умудрившись одним ударом зацепить сразу двух средних диких лошадей. Колесница начинает быстро набирать скорость и медленно подворачивать в сторону вражеского лагеря. Вслед за нами такой же маневр начинают проделывать остальные колесницы. Я бессознательно тянусь к луку, но вспоминаю, что стрелять из него с трясущейся повозки - только понапрасну стрелы тратить. С улыбкой вспомнаю советские фильмы о гражданской войне, в которой герои стреляют из пулемета «максим» с несущейся тачанки. Я бы посоветовал тому, кто это придумал, хотя бы удержаться за гашетку пулемета, не говоря уже о прицельной стрельбе, во время езды на тачанке по проселочной дороге, даже со средней скоростью. При попытке прицелиться у них будет шанс остаться с разбитой мордой, а особо непонятливые еще и зубов лишатся. Я достаю из мешка дротик с бронзовым наконечником и выжженной «розой ветров» на середине древка. Все дротики «именные». Если победим, его найдут и вернут мне. В противном случае повезет кому-то из врагов. Дротик с бронзовым наконечником сейчас стоит примерно столько, сколько
солдат получает за месяц.
        Мы приближаемся к молодому вражескому солдату, который долго и тупо смотрел на нас, а потом до него дошло. Он бежит, забавно откидывая назад кривые короткие ноги и не петляя. Наверное, анатомия ног не позволяет ему маневрировать. Я целюсь ему между лопатками, шевелящимися под загорелой до черноты кожей, но попадаю ниже и правее, в район печени. Вражеский солдат делает еще несколько шагов, все больше клонясь к земле. Упал он или нет, не вижу, мечу следующий дротик, который пролетает мимо, потому что правым передним колесом наехали на что-то и повозка резко накренилась. Дальше препятствий становится все больше, колесница как бы переваливается с бока на бок, не давая возможности прицелиться.
        - Стой! - кричу я Мескиагнунне, который продолжает подгонять диких лошадей и время от времени метать дротики, причем довольно метко.
        Младший сын энси выполняет мой приказ только после того, как толкаю его в спину и кричу почти в ухо. Юноша оборачивается, смотрит на меня горящими от азарта глазами, не понимая, почему надо прекратить такое увлекательное мероприятие. Да хотя бы потому, что мы сильно оторвались от своей пехоты. Часть врагов еще убегает, но те, что были ближе к городу, уже строятся, готовясь встретить нас стеной щитов. Рядом с ними лучники натягивают тетивы, а пращники раскручивают ремни с камнями
        Я достаю лук и начинаю методично расстреливать бегущих. Завалил десятка два. Остальные или спрятались за щитоносцев, или, самые умные, перебрались на противоположный берег канала, куда на колеснице не доберешься.
        - Возвращаемся! Разворачивайся влево! - кричу я Мескиагнунне, который загрустил, наблюдая, как я расстреливаю убегающих врагов и не даю ему делать то же самое.
        Слева от нас канал, ведущий к городу. На противоположном его берегу стоят вражеские лучники и пращники, обстреливают наши колесницы. У нас есть погибшие и раненые. Одна колесница осталась без экипажа. Испуганные ослы тянут ее прочь с поля боя. Я посылаю пару стрел в стрелков на другом берегу канала, отгоняю подальше от берега. Затем беру щит и прикрываю им себя и своего возничего, который ведет колесницу параллельно каналу к Евфрату, к нашей пехоте, которая выстроилась в фалангу, чтобы занять место на ее левом фланге. Повозка кренится, наезжая на трупы и сваленное в кучи самое разное барахло. Убитых не много, может, пара сотен, но колесницы шуганули врагов хорошо, подорвали их боевой дух.
        Миновав левый фланг нашей фаланги, Мескиагнунна начинает разворачивать колесницу. Процесс этот долог и требует много места. При этом надо не сцепиться с другими колесницами, которые проделывают такой же маневр, причем половина должны занять места на правом фланге. Там я вижу украшенную большими позолоченными шляпками гвоздей, забитых ровными рядами, колесницу энси и вторую, более скромную, с Гильгамешем. Оба не принимали участие в нашей атаке. Я убедил Месаннепадду, что место полководца - с основной частью армии, с фалангой.
        Вражеская фаланга уже построена. Она короче и без колесниц на флангах. Маловато и стрелков. Союзники из Мари, лагерь которых у противоположной стороны Урука, пока не спешат на помощь. Скажу честно, я не надеялся на такую удачу, предполагал, что после налета придется сражаться со всем вражеским войском. Видимо, за время топтания под стенами Ура и Урука союзнические отношения потускнели.
        Зато наши союзники не подвели. Когда между фалангами оставалось метров сто пятьдесят, открылись городские ворота и из них, как и было договорено, начали выезжать колесницы. Было их всего семнадцать, но находились в тылу врага. За ними пошла легкая пехота россыпью, а затем и тяжелая принялась строиться в фалангу сразу за городским рвом. Они должны были ударить в тыл всей вражеской группировке. Видимо, поняли, что помощи вражеской фаланге не будет, или увидели то, что от нас закрывал город - отступление марийцев - и вышли раньше.
        Кишцы и примкнувшие к ним охотники за военной добычей быстро смекнули, что сейчас будет с ними, зажатыми с двух сторон многократно превосходящими силами, и, побросав тяжелые щиты и копья, ломанулись, кто куда. Часть кинулась к каналу, а перебравшись через него, ко второму, вслед за теми, кто спрятался там от колесниц. Остальные, огибая фалангу, легких пехотинцев и колесницы урукцев, побежали к лагерю своих союзников. Надеюсь, их там ожидает приятный сюрприз. Впрочем, добегут не многие. Наши и урукские колесницы погнались за убегающими врагами, поражая их дротиками и копьями. Началась самая приятная часть сражения - избиение побежденных, обезумевших от страха.
        Мескиагнунна обернулся, ожидая приказа начать погоню.
        - Можешь гнаться за ними один, - предлагаю я, забирая на всякий случай лук и полный колчан со стрелами, - но полководцу не пристало терять голову и гоняться за разбегающимися трусами. Полководец получает удовольствия от победы, а мелкие радости отдает своим воинам.
        Был бы у меня верховой конь, я бы тоже погнался, а так приходится изображать из себя умного и опытного.
        Мескиагнунна читать мои мысли не умеет, поэтому тяжело вздыхает и направляет колесницу к правому флангу нашей фаланги, где едет его отец, который, кстати, тоже не бросился колоть побежденных.
        Зато Гильгамеш воспользовался шансом перебить пару сотен. Нет, судя по мифам, которые о нем сохранятся, недооцениваю его таланты. Он убьет сегодня пару тысяч вражеских солдат. Сотню Гильгамеш будет накалывать на копье одним ударом. Обвинить энси и лугаля Урука во лжи вряд ли кто-то осмелится, а Гильгамеш, как освободитель города от осады, уже на следующий день занял оба эти поста, потому что предыдущий правитель Думузи погиб во время преследования убегающих врагов. Ему в спину всадили дротик кишской работы, который попал между плотно пришитыми к кожаному доспеху, бронзовыми, овальными бляхами, пронзил тело под углом сверху вниз и вылез острием бронзового наконечника немного выше пупа. Стоя на земле, нанести такой удар человеку на колеснице невозможно даже мне, более рослому, дротик вошел бы снизу вверх. Разве что метатель стоял на возвышении, а Думузи проехал мимо него, не расправившись, пропустив за спину. Вот нисколько не удивлюсь, когда узнаю, что возница этой колесницы щедро награжден Гильгамешем!
        26
        Урук по площади больше Ура, хотя мне показалось, что плотность населения в нем ниже. В городе очень много храмов и площадей возле них. Сказывалось, что долгое время город был столицей всего Шумера. На этих площадях, как и в других шумерских городах, собираются жители данного района для решения важных вопросов путем прямого открытого голосования. Главное вече проходит на площади возле зиккурата. Рынки располагаются в других местах. Обычно в городе несколько маленьких специализированных, типа мясного, а главный находится за городскими стенами, на берегу реки или, как в случае Урука, от которого Евфрат отдаляется с каждым годом все дальше, на берегу канала. Кстати, рынки - рабочее место проституток. Их так и называют «шляющаяся по рынку». Городских стен в Уруке две: внешняя высотой метров восемь и с башнями метра на два выше и внутренняя, оставленная, видимо, на всякий случай, высотой метров пять и с башнями почти вровень с ней, ограждающая старую, центральную часть города, в том числе и Куллабу - священный участок, где находился храмовый комплекс Э-Анна богини Инанны, покровительницы города.
Поскольку Инанна считалась богиней любви, Урук еще называли «городом священных «шляющихся по рынку», причем это не шутка. Зиккурат находится на платформе высотой тринадцать метров, длиной семьдесят восемь и шириной тридцать три, сложенной из белых известковых плит. Общая высота зиккурата метров тридцать. Рядом с ним дворец энси, облицованный обожженным кирпичом. Двор защищен стеной длиной метров тридцать и шириной двадцать. Перед входом во дворец платформа с тремя приземистыми толстыми круглыми колоннами по бокам, которые поддерживали деревянный навес, защищающий от солнца и дождя. Стена изнутри, платформа с боков и колонны украшали черно-бело-красная мозаика, имитирующая циновку. Именно здесь энси общался с горожанами по самым важным вопросам, по которым не находил консенсуса со старейшинами, именно здесь и собрал их Гильгамеш, чтобы сообщить о взятых им обязательствах перед Уром.
        Я на этом вече не был. При принесении клятвы Гильгамешом в Уре я не присутствовал, сославшись на отсутствие почтения к их богам, поскольку, мол, поклоняюсь своим. Мне сказали, что нарушитель клятвы должен быть убит свидетелями или обязан убить их. Не то, чтобы я боялся этого шумерского мюнхаузена, просто не хотел с ним связываться в любом виде, и как палач, и как жертва, потому что хвастовство - самая заразная болезнь. О событиях на главной площади мне рассказал Месаннепадда, который принимал в них самое активное участие. Горожанам, как и старейшинам, сообщение их нового энси и лугаля не понравилось. Они было отвергли его, но Гильгамеш заявил, что в случае одобрения его действий, он пойдет вместе с нами на Киш, запросто завоюет этот город-государство и привезет столько добычи, что хватит на выплату ежегодной дани Уру и прекрасную жизнь всего города в течение сотни лет. Столетняя халява на горизонте лишили горожан разума.
        - Дэо! (Пусть будет так!) - заорали они дружно.
        После чего Гильгамеш во второй раз произнес вассальную клятву Уру, но теперь уже в храме Инанны и в присутствие старейшин и верховных жрецов Урука. Это настолько понравилось Месаннепадде, что позабыл, что поход на Киш не входил в его планы. А может, и входил, был тайной частью договора с Гильгамешом, о которой мне не соизволили сообщить.
        Как бы там ни было, мне идея понравилась. Киш надо было добивать, пока он, потеряв много бойцов, слаб. Иначе залижет раны, учтет ошибки и опять нападет, но уже в союзе со всеми городами северной части Шумера, которая носит название Ки-Ури. Киш ведь является неофициальной столицей этой части страны, где преобладают семиты, и мечтает стать правителем и южной, называемой Ки-Энги. У идеи объединения Шумера есть много сторонников и в Ки-Ури, и в Ки-Энги. Как минимум, это поможет покончить с междоусобицами и направить объединенные силы на борьбу с многочисленными внешними врагами, которые, как мне рассказали, в последние годы стали нападать все чаще. Только я бы хотел, чтобы столица объединенной страны находилась в Уре, в котором я служу лугалем, а для этого надо завоевать Киш. Если бы я отказался идти на Киш, наверное, всё пошло бы по-другому. Но я согласился. Вот так вот незначительная по меркам шумерской цивилизации личная выгода - вшивая должность лугаля Ура - повлияла на ход истории целого народа.
        27
        Два десятка урукских плотников и столяров, специально взятых в поход, заканчивают изготовление тарана. Это большое устройство с деревянной платформой на восьми сплошных колесах, на которой двускатная деревянная надстройка, оббитая сырыми воловьими шкурами, постоянно поливаемыми водой, чтобы не высохли. К коньку - толстому верхнему брусу - прикреплены шесть толстых канатов, сплетенных из полос воловьих шкур, на которых внутри надстройки висит толстой бревно с бронзовым наконечником в форме головы так любимого шумерами быка, отлитым в Уруке по моим инструкциям. Такой таран в диковинку аборигенам, поэтому следят за работами с интересом и недоверием. Они пользовались обычными бревнами, не очень толстыми, с которыми работали несколько человек против ворот. Мой же таран стоит напротив длинной куртины высотой метров восемь и толщиной метра четыре. Она сравнительно новая, поэтому защитников на ней меньше, чем на других и особенно возле ворот, которых в городе Кише семеро.
        - Готово, - докладывает старший плотник.
        - Идите отдыхайте, - отпускаю я мастеров и приказываю отобранным солдатам: - Двигайте его к стене. - Затем поворачиваюсь к сигнальщику с красным флагом: - Маши!
        Сигнальщик начинает размахивать флагом, давая знать другим командирам, что пора вести своих солдат на штурм города. Нападать они будут расслабленно, только лишь, чтобы все защитники города не сбежались к наиболее опасному участку - нашему. Плотники отходят метров на десять и останавливаются, чтобы понаблюдать, как будет работать их детище. Вместо них у тарана становятся те, кто будет толкать его, и щитоносцы, которые будут их прикрывать. Щиты очень большие, три на два метра. Каждый несут по два человека, держа на весу с помощью специальных рукояток. За такими щитами французские рыцари прятались от английских лучников, когда шли в атаку. Нынешним лучникам далеко до английских, поэтому и щиты всего в один слой досок.
        Натужно заскрипев сплошными колесами, таран неохотно сдвинулся с места и, слегка покачиваясь право-влево, медленно покатился к городской стене. Следом за толкающими и щитоносцами шагают лучники и пращники. С ними иду и я. Один из солдат несет мой щит и запасные колчаны со стрелами. Отставая метров на двадцать, идут копейщики, которым придется в случае успеха забираться в город по обломкам стены
        На куртине между зубцами стоят десятка три вражеских солдат. Они с не меньшим любопытством наблюдают за непонятным устройством. С дальнего расстояния я не могу рассмотреть выражение их лиц, но на испуганных людей не похожи. Наверное, им так же интересно, как и осаждающим, узнать, на что способна эта хренотень. С башен, ограничивающих куртину, прямоугольных, высотой метров десять и, судя по бойницам, трехъярусных, начинают лететь стрелы. Большая часть - в скаты надстройки. Наверное, потому, что эта цель самая большая, не промажешь. Несмотря на то, что воловьи шкуры лежат на твердой основе из досок, редкая стрела застревает в них. Из толкающих зацепили только одного и по вине щитоносцев, которые отстали, потому что таран начал набирать скорость.
        - Медленнее! - громко кричу я, но из-за скрипа колес меня не слышат.
        Таран все равно замедляется, потому что добрался до засыпанного участка рва. По моему приказу насыпали с верхом, с учетом проседания земли под тяжестью устройства. Передние две пары колес прошли нормально, а остальные начали сильно проседать. Толкающие налегли дружно, таки выкатили все колеса за пределы рва - и уперлись в стену. После чего полезли внутрь надстройки под участившийся перестук вражеских стрел и камней, попадавших в ее скаты. Бревно с бронзовой бычьей головой начало раскачиваться вперед-назад.
        Я занялся отстрелом вражеских солдат. В первую очередь бил по тем, что на куртине, чтобы не смогли повредить таран. Они уже уронили на него несколько шаров, слепленных из глины и высушенных на солнце. Не хитрое, вроде бы, оружие, но при падении с высоты на голову, даже защищенную бронзовым шлемом, надолго выводят солдата из строя. Для того, чтобы проломить скаты тарана, надо шары побольше и, желательно, из обожженной глины. Защитники города этого пока не знают. Как и не приготовились вылить на него битум и поджечь, чего я боялся больше всего. Заметил, что при обороне городов почти не используют огонь. Наверное, потому, что все строения в городе пропитаны битумом, а огонь - оружие обоюдоострое.
        Вместе с подошедшими со мной лучниками и пращниками куртина была довольно быстро зачищена. Осталась по паре лучников в башнях, которые стреляли через бойницы и были невидимы снаружи. Замечаешь только вылетающую стрелу. Я дважды сразу после ее появления выстрелил в бойницу и один раз с упреждением, но там, видимо, остались очень опытные лучники. Вреда они нам не наносили, поэтому не стал переводить стрелы понапрасну.
        После первых ударов тарана осыпалось по несколько кусков обожженного кирпича, которым обложены стены снаружи. Результат был слишком слабым. Я уже подумал, что переоценил устройство. После пятого удара по стене пошли трещины. Сперва тонкие и короткие, потом все толще и длиннее. После десятого удара от стены выше того места, куда била бронзовая голова, обвалился кусок площадью метра три квадратных, оголив внутреннюю забутовку - утрамбованную смесь глины с мелко нарубленным тростником. Дальше дело пошло веселее. Таран стал заныривать в стену все глубже, а куски отваливаться не только выше, но и по бокам от него, поднимая тучи светло-коричневой пыли. Вскоре осел самый верхний кусок куртины с зубцами, придавил таран, но потом съехал влево и рассыпался на части. Стала видна сохранившаяся, внутренняя часть сторожевого хода, на которой лежал мертвый защитник города. Еще два удара - и часть стены в том месте, где бил таран, завалилась внутрь города, а то, что было над ней, осело, привалив бревно с бычьей головой. Оно уже было не нужно. Вместо куртины перед нами лежала куча обломков высотой метра четыре и с
пологими склонами, преодолеть которые не составляло труда.
        Я отдаю своему помощнику лук и колчан, беру щит, достаю из ножен саблю и командую копейщикам и лучникам и пращникам:
        - За мной!
        Балансирую на обломках стены, чтобы не свалиться и не застрять между ними, первым перебираюсь внутрь города. Возле упавшей туда груды мусора приготовились к встрече защитники города, десятка два человек. Наметанным взглядом определяю, что это ополчение. Среди них всего один опытный солдат, и тот старый и хромой. Припадая на правую ногу, он движется на меня, прикрываясь круглым щитом и выставив вперед копье с желтовато-белым костяным наконечником. Наверное, раньше сражался в фаланге. Первым ударом я отбиваю его копье, вторым бью сверху по голове в высокой кожаной шапке, набитой овечьей шерстью и предназначенной для смягчения тупого удара. Клинок легко рассекает кожу, немного вязнет в шерсти, но преодолевает и ее, а также кости черепа и верхний край щита. Замечаю расширенные, ошарашенные, черные глаза старого солдата, которые быстро заливает темная густая кровь. С трудом выдергиваю клинок и, приняв на щит укол другого копья слева, наношу удар вправо, по поднятой, незащищенной руке с булавой, рассекаю ее чуть ниже локтя, а затем поворачиваюсь к копейщику, который настырно и без сноровки тыкает в меня
своим оружием, отбиваю щитом еще один укол, делаю шаг вперед и легко сношу ему голову с копной густых черных курчавых волос и длинной бородой, завязанной внизу белой ленточкой.
        Подтянувшиеся за мной копейщики, лучники и пращники убивают и разгоняют остальных защитников города. К нам от главных ворот по улице вдоль стены спешит второй отряд кишцев, человек тридцать, все профессионалы, а за ними еще один, поменьше.
        - Лучники и пращники, на стену, стрелять оттуда! - приказываю я, показав им на всякий случай саблей направление движения. - Копейщики, построились слева и справа от меня!
        До начала штурма долго объяснял приданному мне отряду, кто и где должен находиться, когда ворвемся в город. То ли в горячке боя у них всё вылетело из головы, то ли, что скорее, решили, что дело сделано, пора грабить и насиловать. Причем для молодых воинов второе даже важнее. Только после вторичного окрика слева и справа от меня выстраиваются копейщики в неполных два ряда, чтобы перегородить всю улицу, не пустить врага на фланги. Через разрушенный участок стены к нам постоянно прибывает подкрепление из отрядов, атаковавших соседние куртины, и занимает места в заднем ряду, сперва втором, потом третьем… Лучники и пращники уже на сторожевом ходе рядом с проломом, принялись сверху осыпать стрелами и камнями атакующих нас защитников города, правда, не долго, потому что от главных ворот по сторожевому ходу подошел третий отряд и вступил с ним врукопашную.
        Первый вражеский отряд остановился и построился в фалангу. Состоял он из воинов с обычными круглыми щитами, что намного облегчало мне задачу. Вперед они не шли, ждали второй отряд. Я тоже не вел свою фалангу в бой. Время работает на нас. Чем дольше простоим, тем больше у меня будет бойцов. Командир вражеского отряда, обладатель бронзового шлема-шишака, понимает это и, как только приходит помощь, ведет в атаку свою фалангу, в которой теперь три неполные шеренги. Строй держат хорошо, тренированные. Передняя шеренга держит копья на верхнем уровне, над плечом, вторая - на среднем, от пояса. Я опускаю щит, чтобы не смогли поразить меня стоящие во второй шеренге, действия которых мне контролировать менее удобно, надрубаю саблей переднюю часть копья вместе с бронзовым наконечником, поблёскивающим, недавно заточенным, который повисает острием вниз на тонкой недосеченной части, после чего бью стоящего передо владельца. Он успевает поднять круглый щит, который не спасает. Дамасский клинок рассекает щит почти до центральной бронзовой бляхи с орлом, раскинувшем крылья - символом Забабы, бога победной войны,
еще одного покровителя Киша, а заодно и тело воина в кожаном доспехе от правой ключицы до нижней части грудины. Толкаю его падающее тело от себя, делаю шаг вперед и двумя быстрыми, с короткого замаха, ударами поражаю открывшихся мне справа двух вражеских солдат. Стоявший в третьем ряду копейщик начинает опускать копье, чтобы вступить в бой, но я бью по древку сверху, надрубаю и заодно выбиваю из руки. Обезоруженный, он пытается попятиться. Сзади, вместо того, чтобы работать копьем, на него напирает юный воин, совсем еще мальчишка, наверное, ополченец, выталкивает на меня. Я убиваю обезоруженного, а затем и сопляка, чтобы, не дай бог, не оказался в моей армии после сдачи Киша, когда уцелевшие жители города станут подданными энси Месаннепадды.
        Есть такая категория, не знаю даже, как их назвать, пусть будут военнослужащими, которые для своих опаснее, чем для чужих. У них всегда в запасе несколько идиотских финтов, причем проделанных, как эти придурки считают, из лучших побуждений, которые приводят к смерти их сослуживцев и странным образом сохраняют жизнь им самим. Шумеры верят, что из поземного царства мертвых можно вернуться, если предоставить вместо себя другого человека, не обязательно по его желанию. Так вот, у меня сложилось мнение, что подобные горе-вояки явно имеют связь с царством мертвых, может, даже не подозревая об этом, и поставляют туда других вместо себя.
        Вклинившись во вражескую фалангу, я повернул вправо, чтобы враги были ко мне правым боком, не прикрытым щитом, не способные действовать длинным копьем на таком малом пространстве, и пошел рубить их сразу в трех шеренгах, начиная с задней. Слабое место фаланги - вклинившийся в нее противник с коротким оружием. Длинное копье сразу теряет все свои преимущества, превращается в предмет, который мешает убегать. Как только кишские солдаты, кто стоял подальше, увидели, как я секу их сослуживцев, сразу побросали копья, а кое-кто и щиты, и побежали вдоль стены до ближайшей улицы, ведущей к центру города, и дальше по ней. Кто-то спрячется в своем доме, а схроны есть во многих, на худой конец используют склеп в священном дворике, рядом с почившими родственниками, которых чужие стараются не беспокоить; кто-то найдет способ перебраться через городскую стену на участке, где мало осаждающих или им не до одиночных беглецов; кто-то отдастся под защиту богов - спрячется в храмах, в которых места мало, зато больше шансов остаться живым. Поскольку война междоусобная, все считают себя шумерами и соблюдают шумерские
законы, хотя среди кишцев больше половины - потомки семитов или дети от смешанных браков, поэтому попросившего защиту богов убивать или делать рабом не принято. Впрочем, возможны варианты, но только по отношению к отдельным личностям, выпросившим благими намерениями индивидуальный ад.
        Мы идем к главным городским воротам, на башнях возле которых еще кто-то сопротивляется. Всегда найдутся плохие солдаты, которые слишком поздно понимают, что пора сматываться. К ним уже подошли по сторожевому ходу лучники и пращники, начали обстреливать. Завидев мой отряд, шагающий внутри города, последние храбрецы покидают свои позиции, разбегаются, кто куда. Ворота завалены изнутри землей и связками тростника. Рядом с ними сложен горкой разобранный мост через ров. Мосты пока не поднимают, а разбирают и заносят в город, чтобы после осады вернуть на место. Я приказываю десятку солдат, последним примкнувших к моему отряду, очистить подход к воротам и открыть их. С остальными иду по сравнительно широкой и прямой центральной улице к дворцу энси. Самая ценная добыча там, потому что храмы грабить нельзя. Всё-таки атеистом быть выгоднее.
        28
        Агга, энси Киша, был убит во время штурма его дворца, который располагался возле зиккурата и был защищен крепостной стеной высотой метров пять и четырьмя угловыми башнями. Нам даже не пришлось подтягивать таран, ворвались в крепость на плечах отступающего противника. Такова ли традиция у шумеров, или такой приказ отдал Месаннепадда, но убили всех, кто был на территории дворцового комплекса. Думаю, что все-таки первый вариант, потому что шумеры считают, что слуги и рабы должны сопровождать энси в царство мертвых Кур (Гора; у шумеров всё, что связано с горами, имеет отрицательный оттенок). Наверное, чтобы не скучал по пути туда. Ведь ему придется шагать до этой горы, а ближайшая - за пределами шумерской цивилизации, карабкаться на нее, затем где-то внутри нее переправляться через Реку Смерти, шумерский Стикс, на лодке под управлением шумерского Харона, который назывался «человеком с противоположного берега». Как я заметил, народы, которые будут жить в Месопотамии и прилегающих районах, тупо передерут у шумеров представление о мироустройстве, богах и много что еще, поменяв лишь имена и названия.
Ветхий завет - и вовсе компиляция шумерских мифов.
        Грабеж города продолжался неделю. Кишу мстили за многолетнее лидерство в Ки-Ури, подчинение себе соседних городов, взимание дани с них. К нашему войску прибилось много люду из всех городов, мимо которых мы проходили по пути к Кишу. Теперь им отмщение и они воздали. Само собой, и я поправил свое материальное положение, нагрузив три речных судна всяким барахлом и отправив по широкому каналу к реке Евфрат и по ней в Ур. Суда по каналу тянут ослы или бурлаки. Движение строго правостороннее, за ним наблюдают регулировщики, которые, как и их будущие коллеги из ГАИ (ГИБДД), будут не чужды мздоимства - еще один важный вклад шумеров в развитие человечества, который укоренится лучше остальных.
        Я предполагал, что из Киша пойдем или по домам, или, если захватим мало добычи, в Мари. Всё оказалось сложнее. Быстрый захват Киша шибанул Месаннепадде в голову. Энси Ура решил захватить власть во всем Шумере, стать, как здесь говорят, правителем Калама. Для этого надо было получить согласие всех городов-государств и одобрение бога Энлиля, главный храм которого находился в Ниппуре. С согласием городов проблем не было. Оно, по большому счету, ни к чему не обязывало, разве что признавать Месаннепадду правителем Калама, а судьба Киша подсказывала, что лучше сделать это побыстрее. С Ниппуром было сложнее. Этот город-государство считается священным, духовным центром Шумера. В нем есть храмы всех богов высшего уровня, почти всех среднего и кое-кого из низшего. Он был первым шумерским городом на этой земле. Здесь боги передали черноголовым знания. Против него никто, кроме, конечно, окрестных варваров, не воюет. Это единственный город, где нет ни энси, ни лугаля, а правит верховный жрец храма богу Энлилю. Вот мы и пошли всей армией к нему на поклон, оставив в разоренном городе в должности энси Ааннепадду,
старшего сына Месаннепадды. Титул лугаля Киша отец присвоил себе, потому что в шумерском языке выражение «лугаль Киша», благодаря игре слов, звучит еще и как «лугаль силы» или «лугаль воинства». Ни один вменяемый правитель, а Месаннепадду трудно было назвать психом, не отказался бы от такого титула даже ради сына.
        Шли дольше, чем от Урука до Киша, хотя Ниппур находился между ними, ближе к последнему. По пути принимали клятвы верности городов, мимо которых проходили. Они раньше были в зоне влияния Киша, поэтому быстро, без колебаний переходили на сторону победителя.
        За один переход до Ниппура вечером в наш лагерь прибыла на повозке, запряженной четырьмя крупными ослами, делегация из трех священников в фиолетовых льняных рубахах, подпоясанных кожаными поясами с круглыми золотыми бляшками, в которые была вставлена ляпис-лазурь - царь-камень шумеров. На выбритых головах у жрецов шапочки из белого войлока, а на ногах - сандалии из дубленой кожи. Вместе с ними пришли три десятка слуг и приехали еще две повозки, нагруженные продуктами, постельными принадлежностями и тентами. Месаннепадда встретил их лично и проводил к навесу из плотной шерстяной ткани, под которой собирался отужинать со старшими командирами.
        Меня на переговоры не пригласили. Если я - земное воплощение богини Нанше, то и так знаю, что будут обсуждать и до чего договорятся, а если нет, то мне и знать не положено. Я хоть и не имею никакого отношения к богине, но догадался, чем закончатся переговоры. Жрецы всегда на стороне победителя якобы потому, что без воли богов сражение не выиграешь. Обсуждаться могли только условия существования города Ниппура при новом общешумерском царе. Поскольку права на престол у Месаннепадды были слабоваты, если не считать помощь богов, а круглым дураком он не был, значит, пойдет на уступки. Ему надо продержаться на главном троне несколько лет, чтобы подданные привыкли, после чего можно будет и подзакрутить гайки.
        Переговоры продолжались недолго. После чего старших командиров пригласили на пир. Меня посадили рядом с Энкиманси, верховным жрецом храма богини Нанше - пожилым человеком с обвисшей и пятнистой кожей узкого лица и глубоко посаженными, черными глазами. Судя по маленькой голове, он был из семитов.
        После того, как мы выпили по бронзовому бокалу финикового вина, жрец Энкиманси произнес, неотрывно глядя мне в глаза:
        - Говорят, ты связан с нашей богиней Нанше.
        - Впервые услышал о ней, попав на вашу землю, - честно признался я.
        Уголки тонких, синевато-черных губ жреца скривились в легкой улыбке, будто разгадал детскую хитрость.
        - И еще говорят, что ты непобедимый воин, что Киш захватили только, благодаря тебе, - сказал он.
        - Непобедимых воинов не бывает, - возразил я и объяснил на понятном ему языке: - Когда-нибудь богам надоест вытягивать тебя из переделок и ты погибнешь. А Киш… - теперь уже я улыбнулся краешками губ, - …да, без меня его вряд ли бы захватили.
        - Ты бы мог претендовать на те почести, которые получает Месаннепадда, - подсказал Энкиманси.
        - Зачем они мне?! - искренне удивился я и, посмотрев на самодовольное лицо будущего правителя Калама, который решил, что схватил за яйца сразу всех шумерских богов, включая женский пол, произнес иронично: - Он даже не догадывается, на какое наказание обрекает себя!
        - Ты необычайно мудр для своего возраста, - глядя мне прямо в глаза и медленно выдавливая слова, молвил верховный жрец.
        В лихие девяностые в России был у меня знакомый боксер, перековавшийся в бандюки. На ринге в начале поединка, когда рефери напоминает правила боя, боксеры смотрят в глаза друг другу. Сумеешь переглядеть - считай, победил. Поэтому их учат пропускать взгляд противника сквозь себя и смотреть так, будто перед тобой никто и звать его никак. Этот взгляд помогал ему и при вышибании денег из бизнесменов. Утверждал, что большинство ломалось еще до того, как он начинал говорить. Научил и меня так смотреть на тех, волю кого надо подавить. Я редко пользовался таким взглядом. Только когда на меня начинали давить, как сейчас.
        - А ты знаешь мой возраст?! - иронично бросил я и пропустил его взгляд сквозь себя, чтобы понял, что зря тужится, что для меня он никто и звать его никак.
        Заодно попытался вспомнить, сколько мне сейчас лет? После первых перемещений подсчитывал, а потом надоело. Где-то лет четыреста-пятьсот уже, наверное, оттянул. С другой стороны, если отсчитывать от года рождения, мне сейчас минус четыре-пять тысяч лет. Даже не знаю, какая цифра покажется удивительней жрецу. Впрочем, согласно шумерской мифологии, первые их цари, как и положено, потомки богов, жили и правили по несколько тысяч лет. Так что и мой возраст для их расширенного разума в пределах разумного.
        Энкиманси потупился на несколько секунд, позабыв о еде и питье, после чего сменил тяжелый, буравящий взгляд на боготворящий и произнес раболепно:
        - Мы готовы выполнить любую волю богов. Нам бы только хотелось точно знать их волю.
        - Их воля - опять сделать Ки-Ури и Ки-Энги одной страной, лишенной междоусобиц, богатой и процветающей, способной отразить нападение любых врагов, - догадавшись, за кого меня принимают, объявил я.
        Нормальные боги ведь именно об этом и должны радеть для своих слуг. Впрочем, после ознакомления с местными мифами, у меня возникли большие сомнения на счет адекватности шумерских богов. Скорее, они заботились, чтобы слуги не расслаблялись, не зажирались и вообще не скучали.
        - Поэтому мы должны помогать Месаннепадде? - задал он вопрос.
        - Да, - подтвердил я, помогая своему тестю, но на всякий случай сделал оговорку, потому что не все выдерживают испытание властью: - Пока он исполняет волю богов.
        - Мы будет помогать ему и его непобедимому лугалю, - как догадываюсь, от лица всех верховных жрецов Ниппура и не только присягнул на верность Энкиманси.
        И тут меня пробила интересная мысль. Не привык я подчиняться кому-либо, даже если это близкий родственник.
        - Думаю, как лугаль, я не буду нужен Месаннепадде в ближайшее время. Я бы не отказался стать лугалем и заодно энси другого города, - высказал я пожелание, уточнив с улыбкой: - Не Ниппура, конечно же!
        - Наверное, Лагаша, энси и лугаль которого Шагэнгур погиб, защищая Киш? - подсказал верховный жрец. - Кому, как ни Ур-Нанше, править в городе, которому покровительствует богиня Нанше?!
        О городе-государстве Лагаш я знал только, что находится юго-восточнее Ниппура и севернее Ура, на канале, соединяющем реки Тигр и Евфрат. На востоке он граничит и постоянно воюет со страной Хэлтамти, которую шумеры называют Ниш, а ее жителей эламитами. Страна эта такая же раздробленная, как и Шумер, главным городом является Суса. Время от времени эламиты отдельными городами или по несколько сразу нападали на Шумер и одно время владели Кишем. Они считаются прекрасными, по нынешним меркам, лучниками, часто служат в армиях шумерских городов, особенно северо-восточных. У некоторых видел композитные луки, усиленные роговыми пластинами на «животе» и сухожилиями на «спине». Таким лукам, конечно, далеко до моего, но в сравнение с простыми, которыми пользуются шумеры и семиты, они были мощнее при одинаковом размере, что важно для стрельбы с колесницы и из крепостных башен. Я подумал, что приграничное положение Лагаша даст мне возможность не скучать.
        - Пожалуй, Лагаш - это именно то, что мне подойдет, - сказал я таким тоном, будто Энкиманси угадал мое желание.
        Больше всего нас любят те, кто уверен, что умеет угадывать наши мысли и желания.
        - Уверен, что жрецы Ниппура сумеют подсказать Месаннепадде волю богов, - изрек удовлетворенный своей проницательностью верховный жрец.
        После чего я сменил тему разговора, начал расспрашивать его о том, что он знает лучше всего - о переданных богами его народу научных знаниях. Меня поражала стремительность, с какой шумеры овладели таким большим массивом открытий в разных сферах. Рядом проживали точно такие же народы с примерно таким же или даже более высоким (семиты) уровнем пассионарности, но их эти знания зацепили, так сказать, по касательной. Это наводило на мысль о вмешательстве более высокой цивилизации, которых на планете Земля пока нет. Тем более, что, согласно мифу, знания им передал бог Эа, человек-рыба, у которого было рыбье тело, но под рыбьей головой (шлем скафандра?) скрывалась человеческая. Он весь день, находясь среди людей, ничего не ел (а как есть в скафандре?!) и на ночь погружался в море. Может быть, поэтому до сих пор большую часть шумерских жертвоприношений составляют рыбы.
        29
        Город Ниппур, точнее, его главный зиккурат богу Энки был виден издалека, за несколько километров. Зиккурат высотой метров тридцать и сверху донизу покрыт сине-зеленой глазурью. Ее получают при добавлении в заготовку какой-то темной землистой руды, содержащей медь. Кстати, шумеру умеют делать и стекло разных цветов. Их уровень изготовления стекла достигнут в Западной Европе только веке в шестнадцатом. При ярком солнце зиккурат словно бы горел сине-зеленым пламенем. Будь мой уровень образования и жизненный опыт такой же, как у нынешних обителей этих мест, я бы сразу поверил, что это жилище бога Энки, повелителя воздуха.
        Нас встретили перед главными воротами верховные жрецы всех городских храмов. У каждого была внушительная свита из жрецов рангом пониже. В сумме это составляло не менее тысячи человек. Я еще подумал, что все население города - жрецы, и не понятно, кто же их обслуживает?! Оказалось, что на каждого мошенника приходилось не менее десятка обслуживающих его дураков, большая часть которых проживала за пределами городских стен, в многочисленных незащищенных деревнях. Ниппур находился в окружение шумерских государств, вдали от границ и зон грабительских набегов диких племен, а цивилизованные никогда не нападали на него. Все земли принадлежали храмам, все ремесленники и купцы города работали на храмы, каждый шумерский свободный мужчина обязан был хотя бы раз в жизни посетить Ниппур и пожертвовать его храмам что-либо. Представляю, какие богатства здесь скопились!
        И придет день, когда все эти сокровища, накопленные веками и даже тысячелетиями, достанутся завоевателям. Нет такой великой империи, которую, в конце концов, не опустошили бы смелые сильные варвары. С некоторыми, включая Россию, это случалось по несколько раз. Я видел документальные фильмы о разграблении музеев Багдада и Каира, я слышал рассказы очевидцев о разграблении Константинополя, Пекина, Москвы, Парижа, я читал о разграблении Афин, Рима, Вавилона… Может быть, доживу до опустошения Нью-Йорка, включая музеи, в которых собраны сокровища, украденные из перечисленных ранее империй. Что-то мне подсказывало, что в двадцать первом веке я не дожил до этого момента всего несколько лет.
        Наша армия расположилась за пределами города. В первый день внутрь пустили только старших командиров. Они вместе совершили жертвоприношения в главном храме богу Энки, потом каждый по отдельности - покровителю своего государства, своей семьи или любимому богу. Мне показалось, что храмам раздарили половину, если не больше, трофеев, взятых в Кише.
        Как обладателю статуса, как минимум, полубога, от меня ничего не требовали, даже не намекали. Мне дали двух молодых жрецов из храма богини Нанше, которые часа три работали экскурсоводами - водили по городу, рассказывали истории и отвечали на мои вопросы. На ночь разместили в большой комнате двухэтажного гостевого дома, приставив трех слуг. Что им наговорили обо мне, не знаю, но мои пожелания выполняли так стремительно, что я стеснялся лишний раз побеспокоить. Ложе с периной мне согревала юная наложница с длинным именем, которое я сократил до Туту. Она не была похожа ни на шумерку, ни на семитку, ни на халафку, ни на субарейку и не имела понятия, какого роду-племени, но дело свое знала и занималась сексом творчески, на уровне французской проститутки из девятнадцатого века. Как рассказала Туту, научили ее искусству любви в храме богини Инанны, рабыней которого является. Наверное, и эти знания шумерам передал бог Эа, не снимая скафандр.
        На второй день в город начали пускать солдат, чтобы и с них собрать долю от награбленного в Кише. Они заполнили все улицы, поэтому я решил отложить дальнейшее исследование города, отпустил молодых жрецов и остался в гостевом доме. Моим соседом был Мескиагнунна, с которым мы и коротали время до обеда, играя в Игру - главную настольную игру шумеров. Есть еще две, но они легкие, для детишек, поэтому имеют названия, а в эту играют почти все взрослые мужчины и многие женщины, и название ей не нужно. Сражаются двое на доске с двадцатью клетками в три ряда. Средний ряд из восьми клеток, а крайние из шести (две-вырез-четыре). У каждого игрока по семь фишек своего цвета. По очереди бросают кости - три тетраэдра (пирамиды) с двумя помеченными углами из четырех. В зависимости от количества помеченных углов вверху, делаются ходы. Надо провести свои фишки по всей доске и выйти, выкинув три непомеченных угла. Твоя фишка снимается с доски и начинает сначала, если на занятую ею клетку заходит противник. Самый кайф, когда у тебя на выходной клетке скопилось несколько фишек в ожидании выпадения трех непомеченных
углов, позволяющих вывести сразу все - и противник сметает их. Это, конечно, не шахматы, но и посложнее нард или шашек.
        От игры нас оторвал Месаннепадда. Он был чем-то смущен, поэтому первым делом потребовал виноградного вина, которого в Ниппуре делали больше и лучшего качества, чем в любом другом городе Шумера. Слуга подал ему вино в серебряном кубке с барельефами птицечеловеков на боках - богов низшего уровня. Выдув залпом кубок, энси Ура и со вчерашнего дня правитель Ки-Ури и Ки-Энги потребовал еще один, но сразу пить его не стал.
        Поставив кубок на каменную скамью рядом с собой, Месаннепадда прокашлялся и сообщил виновато:
        - Ур-Нанше, боги потребовали, чтобы я назначил тебя энси Лагаша, которому покровительствует твоя богиня.
        Я сделал вид, что меня удивило это предложение:
        - Зачем я тебе там нужен?!
        - Я не хотел этого, ты мне нужен в Уре! - торопливо, словно боясь, что заподозрят во лжи и предательстве, выпалил он. - Я сказал жрецам, пусть еще поспрашивают богов, может, не так поняли.
        - С богами спорить бесполезно, - смирено произнес я.
        - Вот и я не хочу злить богов, - признался Месаннепадда, - поэтому сказал, что если ты согласишься, я возражать не буду.
        - Если нужен в Лагаше, поеду туда, - согласился я, кинул кости и снес две фишки Мескиагнунна с выходной клетки, спас практически проигранную партию, после чего у меня было несколько ходов, чтобы выкинуть три непомеченных угла и выиграть, пока его фишки будут добираться до моей.
        - Ты колдуешь, чтобы кости выпадали так, как надо! - в очередной раз обиженно воскликнул Мескиагнунна.
        Это его типичное оправдание каждого проигрыша, которые случаются не так уж и часто, потому что играет он пока что лучше меня.
        - Плохому игроку доска кривая! - насмешливо произнес я.
        Доска, на которой мы играем, с золотой основой, перламутровыми, коралловыми, нефритовыми клетками и выдвижным, золотым ящичком для фишек, изготовленных из ляпис-лазури и желто-красного сердолика. Захватили ее в Кише. Раньше принадлежала энси Агге (царство ему подземное!), а теперь - мне.
        - В Лагаше тебе будет скучно, - предполагает юноша, которому, видимо, не хочется расставаться со мной.
        - Правителю скучно не бывает, - делюсь я жизненным опытом, потом вспоминаю, сколько мне сейчас лет по легенде, и добавляю: - Как любит повторять мой отец, подданные всегда найдут, как тебя развлечь, и чаще плохим, чем хорошим.
        Месаннепадда тяжело вздыхает и говорит:
        - Прав твой отец!
        Видимо, шапка царя всего Шумера оказалась тяжелее, чем он предполагал.
        - Значит, передать жрецам, что ты согласен? - спрашивает Месаннепадда.
        - Думаю, они и без тебя знают, какое решение приму, - уверенно произношу я. - Посиди с нами, попей вина, а потом пообедаем вместе.
        - Не могу, - отмахивается он, вставая. - Сейчас пойду с верховными жрецами в храм бога Ана приносить жертвоприношения по случаю закладки мной нового здания в его комплексе.
        Бог неба Ан и его жена Ки (Мать-Земля) - родители всех богов высшего уровня и части среднего. Бог воздуха Энлиль - их старший сын. Почему бессмертный и не подверженный болезням и старости папаша вдруг ушел на пенсию и передал верховную власть сыну - вопрос на засыпку. Жрецы объяснить мне не смогли, сослались на непредсказуемое поведение богов. Подозреваю, что Ан и раньше был на вторых ролях, всего лишь мужем своей жены Ки, потому что тогда у шумеров был матриархат. Подкаблучник на роль верховного бога не тянул, поэтому мудрые слуги божьи после наступления патриархата отдали это место его старшему сыну Энлилю.
        30
        Лагаш переводится с шумерского языка, как «место, где ночуют вороны». Ворон - птица мудрая, где попало ночевать не будет. Основной покровитель города - богиня Нанше. Ей помогают брат Нинурта - бог южного ветра, счастливой войны, покровитель земледелия и скотоводства, символом которого являлась булава с двумя львиными головами, смотрящими в противоположные стороны, и его жена Гула - богиня врачевания, которую всегда сопровождала собака, считавшаяся здесь почти священным животным, что меня порадовало. По площади этот город-государство был самым большим в Шумере. Если граница других проходила в полутора-двух даннах (данна - около одиннадцати километров) от столицы, то здесь кое-где - в четырех. В подчинении Лагаша находились защищенные крепостными стенами города Гирсу, Нина, Уруа, Гуаба, Кинунир, Киэш и Энинмар и десятка три деревень разного размера. Значительную часть территории занимала заболоченная дельта Тигра, в которой проживали лишь «речные люди» на плавучих островах, слепленных из тростника и глины. Обитатели дельты были не воинственны, жили наособицу, платили небольшой налог шкурами
крокодилов и снабжали лагашцев поваренной солью, вялеными и солеными рыбой и мясом, тростником в обмен на зерно, пиво, финики и вино из них, ткани, посуду, ножи и гарпуны. Когда-то Лагаш стоял на правом берегу Тигра, но постепенно, вопреки другим рекам, которые подчинялись вращению земли и сдвигались на запад, русло начало смещаться на восток. Сейчас Лагаш соединял с Тигром канал длиной полданна и шириной метров двадцать пять, который под названием Ининагена шел, подворачивая все больше на юг, к Шуруппаку, Уруку и реке Евфрат. Город был окружен пятиметровыми стенами с прямоугольными башнями такой же высоты и всего на пару метров выступающими вперед. Снаружи стены были облицованы обожженным кирпичом на битумном растворе. Главные ворота вели на юг к берегу канала Ининагена и назывались Канальными, вторые - на север к городу Гирсу вдоль канала, ведущего туда же, и носили, как и канал, его имя и последние - на северо-запад к Ниппуру и гордо именовались Священными. Улицы и дома не отличались от урских, разве что всё скромнее. И зиккурат был ниже, и дом энси меньше и не так щедро украшен росписью и
мозаикой. Семья предыдущего правителя пропала бесследно. Я так и не смог допытаться, куда они делись. То ли мне не говорили, боясь, что буду преследовать жену и детей Шагэнгура, то ли не хотят сознаваться, что сами грохнули и ограбили. Скорее, второй вариант, потому что исчезло все имущество, включая слуг и рабов.
        Я прибыл в город со своим имуществом, которое с трудом поместилось в пять речных барж. Рабов, которых после захвата Киша у меня стало три десятка, диких лошадей и ослов перегнали по суше. Дом и финиковый сад в Уре я сдал в аренду. Это была собственность жены Иннашагги, распоряжаться которой при жизни ее отца не имел права. Мало ли, вдруг она захочет развестись?! Пока что девочке такая мысль в маленькую симпатичную головку не приходила. Инна радовалась всему. Особенно ей понравилось путешествие по Евфрату и каналу Ининагена и прием, устроенный в нашу честь жителями Лагаша. Ее прямо распирало от счастья и самодовольства. Закроет глаза - дура дурой, откроет - жена энси и лугаля Лагаша.
        Впрочем, лугалем я стал только на следующий день, когда делегация старейшин города во главе с Гунгунумом, верховным жрецом храма Нанше, предложила мне этот пост. Видимо, им передали из Ниппура волю богов, то есть, мое пожелание. Гунгунум имел длинную голову на толстой короткой шее, словно бы просевшей под тяжестью того, что поддерживала. На лице два старых, расползшихся шрама, наверное, приобретенных еще в детстве, пересекающих наискось правую щеку. Выражение лица смирённое, взгляд мягко обволакивающий. Всегда опасался таких людей, потому что они бьют только в спину и только тогда, когда уверены, что в ответ ничего не прилетит. Верховный жрец вручил мне символ лугаля - булаву с рукоятью из черного дерева и ударной частью в виде смотрящих в противоположные стороны двух львиных голов из электрума - сплава золота и серебра.
        - Пусть под твоей защитой ни один враг не нападет на наш город! - высказал пожелание Гунгунум.
        - Боги лучше меня защитят город, а от вас зависит их благосклонность, - напомнил я в ответ.
        - Мы объединим наши усилия! - нашелся он и расплылся в англосаксонской улыбке - эталоне фальшивости.
        - Нам придется сделать это в ближайшее время, чтобы решить спор с Уммой, - сказал я.
        Город-государство Умма - наш северный сосед. Его земли граничат с землями жителей Гирсу. Между ними есть участок Гуэдинна, спор за который длился уже лет двадцать. Первыми освоили Гуэдинну жители Гирсу, но потом забросили, потому что земля сильно засолилась. Уммцы очистили землю и посадили там финиковые пальмы, которые более приспособлены к соленой воде и почве. Гирсцы вдруг вспомнили о праве первенства и вернули эти земли силой. Уммцы собрали войско и отбили участок. Гирсцы пожаловались в Лагаш, а те, видимо, догадались, что не справятся с Уммой и пожаловались Месилиме, тогдашнему энси Киша, под властью которого находились оба города-государства. По слухам, взятка лагашцев оказалась больше, поэтому Иштарана, бог правосудия, отвечающий в первую очередь за улаживание пограничных споров, нашептал устами жрецов его храма в уши энси Киша поддержать Лагаш. О чем и сообщала каменная стела, вкопанная в одном из углов участка возле канала. Услышав решение Месилимы, уммцы вырубили все пальмы и покинули Гуэдинну. Теперь они узнали, что энси Киша погиб, что власть над городом перешла к Месаннепадде, энси Уш,
правящий ныне в Умме, вернул Гуэдинну себе, свалив стелу в пограничный канал. То, что Уш не разбил стелу на куски, я счел его неуверенностью в правильности свои действий и попробовал решить вопрос мирным путем.
        - Кого бы ты посоветовал назначить руководителем делегации в Умму? - спросил я верховного жреца.
        - Моего помощника Эмеша, очень способного молодого человека, - ответил он.
        Эмеш можно перевести с шумерского, как Лето. Жрецу, носящему такое приятное имя, было под тридцать. Наверное, для Гунгунума он молод, но по меркам Шумера уже почти пожилой человек. Как и его руководитель, жрец источал смирение и мягкость, только с глазами не мог совладать: время от времени взгляд становился насмешливо-презрительным. Выслушав инструкции, как вести переговоры, Эмеша одарил и меня таким взглядом. Уж он-то получше каких-то там залетных правителей знает, как надо добиваться нужного результата!
        - Завидую тебе, - произнес я.
        - Почему? - удивленно спросил он.
        - Потому что легче подчиняться дуракам, чем давать им инструкции, - ответил я.
        Мне показалось, что он смутился. Не то, чтобы очень, но презрения во взгляде поубавилось.
        - Если будешь следовать моим инструкциям и не добьешься результата, виноваты будем оба, а если не будешь следовать и не добьешься, виноват будешь один, - подсказал я.
        - Я всё сделаю, как ты сказал, энси! - поклонившись, заверил жрец.
        Второго гонца я отправил к Месаннепадде. Это был мой раб, точнее, часть приданого жены, по имени Шешкалла, тридцати трех лет, женственный и любящий наряжаться. Судя по синим глазам и темно-русым волосам, из субареев. Сам он не помнил, какого рода-племени, потому что был захвачен маленьким. Итхи посоветовала взять его, когда Месаннепадда предложил мне самому выбрать рабов. Я сперва подумал, что у нее роман с Шешкаллой, но потом узнал, что его в юном возрасте сделали педиком. Как и положено пассивному гомосексуалисту, Шешкалла отличался умом и сообразительностью. Когда тебя имеют все подряд, но при этом ты не женщина, начинаешь накапливать опыт обоих полов.
        - Сначала расскажешь Месаннепадде о захвате Гуэдинны. Думаю, он и сам знает. Потом объяснишь, что, если я прощу это, завтра у меня все соседи начнут отрезать куски. Мне не нужна его военная помощь, а только политическая. Пусть проинформирует всех своих новых поданных, что разборки между Уммой и Лагашем - это наше и только наше дело, никто не должен вмешиваться, - проинструктировал я.
        - А если он откажется сделать так? - задал вопрос Шешкалла.
        - Скажешь, что ты не знаешь, как я отнесусь к этому, мои мысли тебе неведомы, но ты слышал, что меня считают человеком, который хорошо помнит, кто ему помог в трудную минуту, а кто нет, - ответил я.
        - …и кому он помог, - подсказал раб.
        - Нет, это не говори ни в коем случае. Люди не прощают тех, кому должны. Только то, что я сказал. Месаннепадда и сам помнит, чем обязан мне, - произнес я. - Если все-таки откажется помочь по любой причине, прими эту новость с пониманием, как будто именно такой ответ и ждал от него.
        - Нам без его поддержки будет трудно, - сделал вывод Шешкалла.
        - Зато я не буду должен помогать, когда ему потребуется поддержка, - сообщил я.
        Месаннепадда все еще был в Ниппуре, строил служебные дома в храмах, благо добычу в Кише хапанул знатную. Верховные жрецы не стали сообщать ему «волю богов», выдали признание правителем всего Шумера за собственную инициативу, за которую Месаннепадде пришлось щедро заплатить. Мне было интересно, всю ли добычу у него выгребут или все-таки что-нибудь оставят?!
        Мне нужна была его поддержка. Я надеялся, что она будет не только политической, но и военной, что пришлет мне пару сотен копейщиков. Мой предшественник ушел в Киш с пятью фалангами (триста тридцать человек) - почти со всей своей армией. Вернулось чуть более фаланги. Остальные или погибли в бою, или перешли на службу к победителю. В Лагаше осталась лишь сотня эламских лучников, которые выполняли функцию городской стражи. Их считали негодными для рукопашной бойцами, но, как хороших лучников, ценили при защите городов. Были еще и отряды храмов, общая численность солдат в которых превосходила армию предыдущего лугаля, но, как я догадывался, мне их не дадут всех. В лучшем случае выделят сотню-две, а в армии Уммы около семи сотен копий, не считая храмовые отряды.
        31
        С середины осени в этих краях начинается самое лучшее время года, когда не жарко и не холодно, нет комаров, а амбары и кладовые ломятся от собранного урожая. Война пока что не зацепила Лагаш, никто не вытоптал поля и не вырубил финиковые рощи, так что местные жители с уверенностью смотрели в завтрашний день и не горели желанием встревать в конфликт с сильным соседом, тем более, что аннексированный участок принадлежал храму богини Нанши - самому богатому землевладельцу города. Как ни странно, верховный жрец Гунгунум тоже не рвался в бой за собственность своего храма. То есть, он был не против, если я верну ему его собственность, но помогать в этом не собирался.
        - Мои воины заняты охраной дорог, сопровождением караванов с собранными дарами богов, - сказал он в ответ на мою просьбу выделить четыре фаланги и десяток колесниц.
        Дарами богов верховный жрец называл урожай, выращенный крестьянами-арендаторами. Обычно землевладельцы отдавали треть собранного, а жрецы Лагаша, подражая коллегам из Ниппура, сдирали половину. Такой же ответ последовал и от верховных жрецов остальных храмов, пообещав лишь защиту города, если я уйду со всем моим войском в поход. Мне дали понять, кто на самом деле правит городом. Я запомнил. И раньше не питал приязни к мошенникам, но теперь начал превращаться в воинственного атеиста.
        В моем подчинении было по сотне копейщиков и лучников и одиннадцать колесниц с метателями дротиков. Помощь ждать было неоткуда. Шешкалла вернулся из Ниппура с известием, что Месаннепадда не имеет желание вмешиваться в этот конфликт никаким боком, даже политически. Мол, занят служением богам, некогда ему разбираться, кто из нас прав. Так понимаю, чувствовал шаткость своего нового положения и не хотел обострять отношения с Уммой, крепким середнячком, правитель которого был связан родственными узами с Акшаком и Исином, тоже не последними городами-государствами Шумера. Моим союзником мог бы стать Шуруппак, не ладивший с Уммой, но времени заводить личные отношения с его руководством не было, а иначе здесь дела не вели. Да и не уверен я был, что сумею им понравиться. Это сильные нравятся с первого взгляда, а к слабым принято долго присматриваться и требовать доплату за союз.
        Получив ответ Месаннепадды, я не стал ждать возвращения Эмеша, начал готовить к сражению тех солдат, которые были под рукой. Уверен, что в Умме раньше меня узнали решение правителя Камала уже потому, что находятся ближе к Ниппуру, и поверили, что бояться им нечего. Пусть расслабляются, пока я стану достаточно силен, чтобы наказать их. Мне приходилось начинать и с худших позиций. Первым делом занялся лучниками-эламитами, которые при предыдущем лугале были в загоне, получали меньше копейщиков. Примерно у двух третей луки были композитными. Стрелы использовали легкие, с древками из тростника. На свои деньги я заказал изготовление для каждого из них по двадцать каленых стрел с тяжелыми бронебойными наконечниками. Переучивать со «средиземноморского» способа натягивания тетивы не стал. Этому надо учить с детства, а на переучивание уйдет больше времени, чем у меня в запасе. Натаскивал их в тактике ведения стрелкового боя на дистанции, стрельбе по прямой и навесной траекториям. Используя свой богатейший опыт, накопленный в разные эпохи и в разных странах, учил воевать против фаланги, лучников-пращников и
колесниц по отдельности и когда они вместе, устраивать засаду, отбиваться от внезапного нападения на переходе… Утром уводил отряд за полданна от города, чередуя места с разным рельефом, и гонял до вечера. Эламиты ворчали, но подчинялись. Мне показалось, что держало их мое умение стрелять из лука. Так далеко и так сильно у них не получалось. Только в меткости на своей дистанции - максимум метров сто пятьдесят - не уступали мне. Видимо, надеялись, что научу их делать такие же луки, как у меня.
        Через три недели, когда вернулся Эмеша с отказом Уммы вернуть захваченные земли, у меня уже была не рыхлая толпа охотников, умеющих метко на короткой дистанции стрелять из луков еще и по людям, а небольшое воинское подразделение, сплоченное общей злостью на своего командира, не дающего им спокойно нести нехлопотную службу. Утешало лучников-эламитов то, что теперь получали столько же, сколько копейщики-шумеры. Последним это не понравилось, некоторые даже перебежали в храмовые отряды. Поскольку храмы платили больше, там изначально служили лучшие, так что потеря нескольких посредственных солдат я счел несущественной.
        - Я делал и говорил именно то, что ты мне приказал, - сказал в оправдание Эмеша, - поэтому вину разделим пополам, как ты говорил.
        - Какую вину? - прикинулся я непонимающим.
        - Что не смог договориться с Уммой, - ответил жрец.
        - А у нас был хоть малейший шанс договориться?! - с усмешкой произнес я.
        - Не было, - ответил он. - Тогда зачем ты меня посылал?
        - Чтобы они успокоились и расслабились, пока подготовлюсь к войне, - сообщил я. - Они ведь уверены, что мы проглотим обиду, не так ли?
        - Да, они не сомневаются, что мы простим им захват Гуэдинна, - подтвердил Эмеша.
        - Значит, ты свою миссию выполнил правильно, - похвалил я, после чего добавил насмешливо: - Ты уж прости, что использовал тебя втемную! Был уверен, что такой умный человек сам догадается, зачем его посылают!
        Судя по покрасневшим ушам, мои слова нехило подкорректировали его гордыню.
        Кстати, у шумеров уши и глаза считаются путями попадания мудрости в человека, поэтому, изображая на барельефе умного правителя, делают их преувеличенно большими. Может быть, шумеры правы. Я вот не припомню ни одной блондинки с большими ушами.
        32
        Стела, на которой Месилим, энси Киша, хвастался тем, что разрешил многолетний спор между Лагашем и Уммой, валялась в мелком сухом оросительном канале, одновременно являвшимся ранее и пограничным. Канал так и не почистили после весеннего паводка. Видимо, обе стороны конфликта чувствовали себя временщиками и не хотели вкладываться. Я приказал вернуть стелу на место. Это была прямоугольная плита, как бы поцарапанная с одной стороны. Глядя на клинопись, я вспоминал, как учителя в школе, где я начинал с чернильной перьевой ручки и уроков чистописания, говорила мне, что пишу, как курица лапой. Наверное, кто-то из моих предков был шумером. Вот будет забавно, если мой род начнется здесь от родившихся от меня детей. А еще проследить, как они попали на Среднерусскую возвышенность!
        Гуэдинну обрабатывали арендаторы, живущие в двух деревнях. Они успели собрать с полей урожай овощей, так что имели полное право заплатить за пользование чужим добром. Обе деревни окружали дувалы высотой метра полтора. Башен не было даже над воротами, и караульную службу никто не нес. Этот район находится вдали от границ Шумера, поэтому о внезапных нападениях даже старики не помнили. Местность открытая, о приближении врага узнавали заранее, за несколько дней, и успевали спрятаться в городе.
        На этот раз им не повезло. Я разделил свой отряд на две части и напал на обе деревни одновременно. Одним отрядом, который захватил большую из деревень, командовал сам. Мы подошли сразу с четырех сторон. На убранном поле неподалеку от деревни паслась большая отара овец под присмотром двух подростков. Завидев нас, пацаны сперва погнали отару к деревне, но быстро сообразили, что без овец добегут быстрее, и полетели, сломя голову, позабыв закрыть за собой ворота из жердей, наверное, понадеявшись, что животные последуют за ними. На их крики из домов начали выходить люди. Завидев нас, идущих по дороге к открытым воротам, сразу спрятались в домах. Появление вооруженных людей, даже если это свои, не предвещало им ничего хорошего. Разница была только в том, что свои возьмут меньше и, скорее всего, не убьют. Сейчас в деревне идет стремительное ныканье любого более-менее ценного имущества и молодых девушек и женщин. Такая вот веселая жизнь у крестьян во все времена. Даже двадцать первый век в этом плане не был исключением.
        Я въезжаю в деревню на колеснице. Она у меня двухколесная, более легкая. Колеса большего диаметра, чем у местных, и с вырезами в полукругах, благодаря чему весят столько же, если не меньше, а скорость и проходимость выше. Управляюсь ей сам, без возничего. На центральной площади, где стоит маленький храм их сырцового кирпича, посвященный теперь Шаре - воскресающему и умирающему богу плодородия, покровителю Уммы - останавливаюсь. Перед входом в храм стоит старый жрец с лицом продавца ячменного пива, одетый в линялую голубую льняную рубаху. В таком возрасте обычно становятся верховным жрецом в городском храме, хотя бы в третьеразрядном. Не знаю тонкостей продвижения по служебной лестнице у шумерского жречества, но не думаю, что отличается от любой другой, так что тут или явный случай самоотречения, послушничества, или хронический неудачник, или не менее хронический залетчик. На аскета или лоха не похож. Интересно, что именно вытворил жрец, что его сослали в такую глухомань?
        - Здравствуй, Ур-Нанше! - поприветствовал он.
        Я поздоровался в ответ и, слезая с колесницы, поинтересовался:
        - Откуда меня знаешь? Мы встречались ранее?
        - Нет, мне о тебе рассказывали. Тебя трудно перепутать, - ответил жрец. - Да и никто другой не осмелился бы злить энси Уша.
        Тон, каким он произнес имя своего правителя, подсказал мне ответ на вопрос, как жрец оказался здесь.
        - А чем ты его разозлил? - задал я вопрос.
        - Меня предупреждали, что ты знаешь больше, чем хотелось бы твоему собеседнику. Уверен, что тебе известен и ответ на свой вопрос, - ловко вывернулся он.
        - Не знаю, но догадываюсь, - признался я.
        Энси Уш славился беспринципностью. Разозлить так его мог только более беспринципный человек, если у беспринципности существует градация.
        - Как тебя зовут? - спросил я.
        - Гирнисхага, - ответил жрец.
        - Можешь остаться здесь жрецом, если не сильно расстроишься, что служить придется другому богу, - предложил я.
        - Я готов служить любому богу! - радостно произнес он.
        - Это хорошая черта для жреца, - сказал я. - Может быть, со временем у меня найдется для тебя храм получше.
        - Буду рад служить верой и правдой земному воплощению богини Нанше! - поклонившись, льстиво молвил жрец Гирнисхага.
        Интересно, верит ли он, что я - воплощение бога? На дурака не похож. Подозреваю, что он всего лишь верит, что я верю, что он верит.
        - В храме много людей спряталось? - спросил я.
        - Он маленький. В него могут поместиться только те, кто хорошо служил богу Шаре, а таких всегда единицы, - уклончиво ответил жрец.
        - Хорошо, я прикажу, чтобы храм не трогали, - пошел ему навстречу.
        - Спасенные будут за тебя молиться богам! - пообещал Гирнисхага.
        - Если им больше нечего будет делать, - отмахнулся я и приказал ближнему лучнику охранять храм, никого не впускать внутрь, чем сильно опечалил.
        Со всех концов деревни доносились крики и плач. Мои солдаты вели себя с уммскими крестьянами так же, как уммские воины обращались с жившими здесь до этого лагашскими арендаторами. Все ценное будет отобрано, молодых женщин и девушек сперва изнасилуют, а потом вместе с маленькими детьми сделают рабами, и всех, кто будут сопротивляться, убьют, хотя я приказал, чтобы с убийствами не перебарщивали. Не потому, что мне стало жалко крестьян. Я уже давно воспринимаю людей, как персонажей компьютерной игры, созданных искусственным интеллектом. Надо будет - создаст новых. Это позволяет ладить с совестью, справедливостью, гуманностью, законностью и прочими вредными излишествами из двадцать первого века. Эти крестьяне мне нужны для очистки каналов. Увидев, насколько большую площадь занимает Гуэдинна, какие здесь хорошие земли и вместительные водохранилища, я решил не возвращать это богатство храму. Раз не захотели воевать за него, значит, не нужен им.
        Я отобрал самого дерзкого из крестьян, который наверняка будет мутить остальных, и сказал ему:
        - Иди в Умму и передай энси Ушу, что я вернул своё. Если ему это не нравится, пусть приходит со своим войском. Я буду ждать его здесь две недели.
        Отсюда до Уммы пешком идти самое большее два дня. Столько же на обратную дорогу и пара дней на сборы. Неделю я им добавил, чтобы были уверены, что смогут застать меня врасплох, придя раньше.
        - Проводите его до пограничного канала, - приказал я своим солдатам.
        Они проинструктированы мной, проведут крестьянина так, чтобы увидел, какое маленькое у меня войско, и вселил во врага уверенность в легкой победе. Обман порождает войну, война порождает обман, а люди - всего лишь запятая в этом высказывании.
        Остальных крестьян с шанцевым инструментом повели чистить каналы и ремонтировать водохранилища. Скоро начнутся зимние дожди. Они обычно коротки, скупы на влагу, но ее хватает на полив первого урожая, когда солнце припекает не так сильно, как летом.
        Добычу пересчитали. Баранов и домашнюю птицу оставили на прокорм отряда, а остальное поделили по паям. Я отобрал себе лучших рабов и ослов, взяв меньше причитающейся мне трети. Пусть солдаты думают, что в первую очередь пекусь о них. Рабов и скот на следующее утро погнали в расположенный неподалеку Гирсу - второй по величине город в государстве Лагаш. Если у нас что-то пойдет не так, будем там прятаться от врага.
        33
        Передовой отряд уммцев появился на пятый день. Это были три десятка лучников-эламитов. Шли налегке и беспечно: луки без тетивы, топоры закреплены на круглом кожаном щите, закинутым за спину. Эламиты, выросшие в лесистых местах, из ручного оружия предпочитают топор с длинной рукоятью, узким топорищем и обухом в виде клюва, которым легче проломить бронзовый шлем. Подозреваю, что их послали узнать, мы уже удрали или еще прячемся трусливо на Гуэдинне? Вражеские лучники даже не сразу врубились, что происходит, когда на склоне обмелевшего водохранилища, мимо которого проходили, вдруг появилась готовая к стрельбе сотня коллег из противоположного лагеря, а спереди и сзади вышли на дорогу по полсотни копейщиков. Открытым оставался только один путь - по убранному полю, ровному, голому и длинному. Вряд ли хоть кто-нибудь из них добежит до его края. Даже щит на спине не спасет от стрелы, выпущенной с такого близкого расстояния.
        Командир моих лучников, которого на шумерский манер называли Тиемахта, обратился к ним с речью. Я не понимаю пока эламитский язык, перевести его речь не смогу, но Тиемахта должен был сделать вражеским лучникам предложение, от которого им будет трудно отказаться: или они переходят на нашу сторону и после победы получают свою долю от добычи, или мы забираем всё, что сочтем ценным, и после заставляем отработать на расчистке каналов, а потом отпускаем на все четыре стороны. Когда воина-эламита хотят оскорбить, его обзывают пахарем и чистильщиком каналов. Как следствие, побывавшего на полевых работах, не зависимо, по своей воле или чужой, в военные отряды не берут. Хороший воин в плен не попадает.
        Вражеские лучники задали несколько вопросов, получили на них ответы, после чего Тиемахта доложил мне на довольно интересном шумерском языке, что они согласны присоединиться к моему отряду.
        - Ты предупредил, что вы отвечаете за них головой? - спросил я.
        - Они это и так знают, - ответил Тиемахта.
        Эламиты - это местные швейцарцы времен Позднего Средневековья, воины-наемники, готовые служить любому, кто заплатит. Места у них, за исключением двух широких речных долин, малопригодны для жизни, семьи многодетны, потому что о контрацепции не имеют понятия, а времени свободного много, еды на всех постоянно не хватает, вот и вынуждены заниматься тяжким промыслом. Это заставило их, как и швейцарцев, выработать определенный кодекс чести, иначе бы их перестали нанимать. Как в этот кодекс вписывался переход на нашу сторону - не знаю. Может быть, им не заплатили вовремя, может быть, переход до сражения не считается нарушением договора, может быть, «условно убитым» разрешено всё. В любом случае я относился к ним с недоверием. Если сбегут с поля боя, горевать не стану. Плюсом было уже то, что у врага стало на три десятка лучников меньше.
        - Спроси у них, где сейчас основные силы и сколько их, каков состав? - приказал я Тиемахте.
        Он перетер эти вопросы с командиром вражеского отряда, после чего доложил мне:
        - Идут двумя отрядами. Впереди колесницы, много (считать оба не умели), которыми командует лугаль Пабигалтука, и отряд пращников под командованием Билалы, а остальных лучников-эламитов оставили в Умме. Копьеносцы, которых очень-очень много, отстают на полдня. Командуют ими Лупада и сам энси Уш. Первый отряд будет здесь к вечеру, второй - завтра к полудню.
        - Что ж, будем решать проблемы по мере их подхода, - решил я и приказал своим копейщикам, которые рытье канавок не считают позорным занятием: - Начинайте, где я показывал.
        Работы у них не много. Надо вырыть три неглубокие канавки параллельно дороге. Канавки нужны не для воды, а чтобы колесницы не смогли удрать. Вряд ли они успеют развернуться, но я должен быть уверен, что после этого боя у врага их останется всего две-три штуки, которые следуют со вторым отрядом. Я решил не мудрствовать лукаво, устроить и вторую засаду на этом же месте - примерно в четверти данна (менее трех километров) от Гуэдинна, где нас не ждут. У шумеров территория плоская, холмов, оврагов и прочих мест для засад мало, поэтому, как мне рассказывали, почти не используют этот самый эффективный способ ведения войны, даже считают его зазорным. У них принято заранее договариваться о месте битвы, неспешно выстраиваться, иногда начинать с поединка двух сильнейших воинов, чтобы узнать волю богов. Окружающие их семиты, амореи, эламиты, гутии считают это придурью, нападают, когда хотят и где хотят, все чаще в последнее время побеждая шумеров, не желающих меняться, подстраиваться под новые условия ведения войны. Буду и я приучать их к мысли, что намного зазорнее проигрывать слабому противнику.
        34
        Я лежу на склоне чащи обмелевшего водохранилища. Светло-коричневая земля местами покрыта белесым налетом соли, выпарившейся из воды, которой осталось мало, едва по колено во впадинах. Там же собралась и рыба. Мои солдаты-шумеры ловят ее руками и запекают на кострах. Эламиты считают, что самая лучшая рыба - это кусок баранины или говядины. Впрочем, сейчас не до еды. По дороге вдоль водохранилища едут вражеские колесницы, два десятка, и шагают пращники, около полусотни. Возглавляет отряд лугаль Пабигалтука, который едет первым на покрытой позолоченными бляхами и полосами четырехколесной повозке, запряженной четырьмя дикими лошадьми редкой для них буланой масти, ценящимися поэтому выше гнедых, несмотря на то, что обычно слабее здоровьем и капризнее. На лугале кожаный доспех с нашитыми сверху, позолоченными, бронзовыми бляхами, но шлем водружён на один из штырей, торчащий из передней стенки кузова, на который обычно наматывают вожжи во время стоянки. Правит лошадьми юноша лет тринадцати в таком же доспехе и в надетом на голову позолоченном шлеме. По словам переметнувшихся лучников-эламитов, это
старший сын Пабигалтука. Скорее всего, первый бой будет для юноши и последним.
        Я пропускаю первую колесницу вперед метров на десять, после чего командую сигнальщику с тростниковой дудочкой:
        - К бою!
        Дудочка издает громкий и пронзительный, довольно мерзкий звук. Услышав его, у меня сразу появляется желание грохнуть дудочника или кого-нибудь другого. Что и делаю, встав в полный рост с луком в руке. Первая моя стрела впивается в спину Пабигалтука чуть ниже правой ключицы, чтобы не умер, но и правой рукой орудовать не мог. Вторая - в голову его сына. И юноше целил в спину, но он успел повернуться и, заметив подлетающую стрелу, пригнуть голову, правда, недостаточно низко. Дальше бил по воинам на других колесницах. Наповал. Рядовые пленники мне были ни к чему. Как я и предполагал, после короткого замешательства, вызванного неожиданной атакой, колесницы попробовали повернуть в поле и ускакать на безопасную дистанцию. Только две успели добраться до первой канавки, где застряли передними колесами, а их экипажи были нашпигованы стрелами, из-за чего стали похожи на подушечки для иголок, которые есть у каждой уважающей себя шумерской женщины. Пращникам-семитам повезло чуть больше. Привычные к внезапным нападениям, они быстрее сориентировались и кинулись врассыпную. Человек тридцать пращников, невредимыми
или легкоранеными, успели добежать до противоположного края поля, где их поджидали копейщики, спрятавшиеся в оросительном канале. Схватка была короткой и жестокой. Копейщики не переваривают вооруженных любым метательным оружием, потому что те наносят им урон, оставаясь в большинстве сражений безнаказанными, а тут появился шанс вернуть все прошлые долги. Унесли ноги всего с пяток семитов, которые, побросав бурки и мешочки с камнями, сразу побежали по дороге в обратную сторону, успев проскочить до того, как им перегородили путь не такие быстрые копейщики в кожаных доспехах и с копьями и тяжелыми щитами в руках.
        Раненых добили сразу. В живых оставили только лугаля Пабигалтука и командира пращников Билала, за которых я пообещал в награду на один пай больше из добычи. Второй пленник был ранен стрелами в обе ноги, его принесли на бурке и положили у моих ног рядом с первым, доставленным раньше и освобожденным от дорогого доспеха. Моя стрела прошла насквозь, и раны, залепленные какой-то пережеванной травой, но не подорожником, еще кровоточили. Побледневшее лицо лугаля выше бороды было рясно покрыто каплями пота. Черные глаза были подернуты пленкой, как у мертвой рыбы, хотя еще дышал.
        - Отвезите обоих в Гирсу, - приказал я. - Пусть их перевяжут, подлечат. Они нам еще послужат.
        Обоих раненых командиров положили на трофейную колесницу, запряженную булаными лошадьми. На остальные погрузили захваченное оружие и доспехи. Делить будем после генерального сражения, если, конечно, выиграем его.
        35
        Это поле в виде неправильной трапеции было наибольшей длины около пятнадцати эшей (девятьсот метров) и наибольшей ширины около десяти (шестьсот метров). С него собрали второй урожай зерновых и оставили высокую стерню, которую успел проредить и вытоптать домашний скот и не только. Рано утром я видел на поле табун газелей. Здесь мы и встретили врага. Предупрежденные уцелевшими пращниками, уммцы двигались осторожно, высылая разведку в подозрительные места, из-за чего добрались сюда во второй половине дня, уставшие и растерявшие кураж. Сражения еще не было, а они уже потеряли с четверть своего войска и двух старших командиров. Это при том, что гибель в сражении полусотни человек считается у шумеров большими потерями.
        Мой отряд стоял на восточной стороне поля. Впереди россыпью лучники, причем переметнувшиеся занимали место в центре. На флангах у них по пять колесниц с метателями дротиков. Моя колесница расположена среди лучников ближе к нашему левому флангу. Копьеносцы стояли в центре, но на соседнем поле, за оросительным каналом, чтобы могли без проблем отступать дальше, о чем враг пока что не догадывался. Уммцы видели перед собой всего две построенные фаланги копьеносцев по шестьдесят шесть человек в каждой. Вторую привел Энкале, энси Гирсу. Ему тридцать один год, коренаст, медлителен в движениях, но не в мыслях. Энкале назначил на этот пост мой предшественник и, скорее всего, не прогадал. По крайней мере, энси Гирсу обладал присущей профессиональным воякам чуйкой на добычу. Увидев трофеи, привезенные вчера в город, он быстро собрал фалангу и пришел к нам на помощь.
        У врага восемь фаланг, сведенных в одну, и три колесницы чуть позади ее правого фланга. Десяток уцелевших пращников не в счет. Даже если считать наших лучников, которых шумеры презирают, как никудышных солдат, уммцев в два раза больше. Они все еще уверены в победе и, спрятавшись за большие щиты первой шеренги, мерно чеканят шаг под звуки дудок и бой барабанов. Не добравшись и до середины поля, попадают под град стрел, которые летят по навесной траектории, поражая задние шеренги. Стрелы легкие, с тростниковыми древками, летят далеко, убойную силу на такой траектории почти не теряют, поэтому посылают их с дистанции метров двести. Эламиты стреляют быстро, по десять-двенадцать стрел в минуту. Когда первая достигает цели, еще, как минимум, пять уже несутся вслед за ней. Если смотреть сбоку, складывается впечатление, что стрелы летят сплошным потоком, образовав подвижную арку. Большая часть не попадает в цель из-за банальных промахов, потому что не сделана поправка на ее перемещение, или попадает в бронзовый шлем или щит, поднятый над головой копьеносцами задних шеренг, но некоторые наносят урон. После
каждого пройденного метра кто-нибудь да выпадает из фаланги. По мере приближения ее лучники начинают отступать. Они разбиты на пары. Пока один отбегает назад шагов на двадцать, второй продолжает стрелять.
        Видимо, энси Уш догадался, что если его фаланга будет двигаться с прежней скоростью, то до нашей фаланги дойдет в лучшем случае половина, а то и вовсе треть. Это он еще не знает, что наша фаланга тоже будет отступать, пока силы не сравняются. Энси Уш начал подбадривать и поторапливать своих воинов, а они наоборот замедляют шаг. Не думаю, что устали. Скорее, устала их смелость. Тучи летящих стрел, крики раненых сослуживцев и при этом невозможность схлестнуться врукопашную с противником деморализовали быстрее, чем успевал накачивать командир. Энси Уш понял это и повел все три колесницы в атаку, надеясь разогнать лучников.
        Моя колесница движется сразу за лучниками-эламитами. На этот раз правит лошадьми возничий, чтобы у меня была возможность, не отвлекаясь, стрелять из лука. Пока что я им не пользовался, чтобы не спугнуть главную цель.
        - Остановись! - приказываю ему.
        В колесницу энси Уммы тоже запряжены дикие лошади буланой масти. Их четыре. Груди у всех защищены кожаными доспехами. На остальные части тела доспехов, видимо, не хватило. Мне все еще жалко убивать лошадей, но выбора нет. Я поражаю в голову крайнюю левую в упряжке. Она делает еще пару шагов и валится на подогнувшиеся передние ноги. Остальные продолжат движение вперед, разворачивают колесницу правым полубоком ко мне и останавливаются, испуганно пританцовывая и издавая звуки, лишь при сильной фантазии напоминающие ржание. Вот тут я выпускаю одну за другой сразу четыре стрелы. Первые две предназначены Ушу - и обе находят его. Первая втыкается в грудь между позолоченными бляхами, пришитыми к кожаному доспеху, а вторая - в шею. Третья и четвертая поражают возничего и еще одного члена экипажа, лицо которого мне не видно, но, судя по позолоченному шлему, не простому воину. Точно таким же макаром расправляюсь со второй колесницей, а третья, ехавшая в хвосте с заметным отрывом, была расстреляна моими лучниками, когда попыталась развернуться и удрать.
        Потеря лидера сломила копьеносцев. Первыми, побросав щиты и копья, побежали задние шеренги. Затем к ним присоединились передние. Лучники-эламиты сразу сменили легкие стрелы на тяжелые и принялись бить ими удирающих врагов прямой наводкой в спину, защищенную кожаным доспехом.
        - Помаши флагом! - крикнул я своему возничему.
        К верхней части его копья приделан кусок темно-красной шерстяной материи. Это сигнальный флаг, хорошо видимый издалека. Изготовлен из подручных средств. Возница замахал им в воздухе, подавая сигнал остальным колесницам.
        Увидев, что они заметили сигнал и начали преследование противника, я отдал следующий приказ:
        - Догоняй!
        Вот он самый сладкий миг сражения! Тебя прёт от радости, что победил, и будоражит древний инстинкт, так и не заглушенный веками просвещения и прочими отклонениями от природной нормы, который заставляет преследовать убегающую жертву. Они несутся, сломя голову, по тому же пути, что наступали, а ведь, сверни в сторону, сразу бы увеличили шансы спастись. Мы догоняем задних, начинаем разить их. Я колю налево копьем, легким, с длинным листовидным бронзовым наконечником, который запросто продырявливает кожаную броню и влезает в тело. Мой возничий мечет дротики в тех, кто справа от колесницы. Ему это оружие привычнее. Когда они заканчиваются, тоже берет копье, позабыв сорвать с него красную материю, из-за чего кажется, что в нее впитывается кровь из убитых возничим. С обеих сторон от нас то же самое делают экипажи других колесниц.
        Моя колесница кренится, наехав на труп, и я чуть не вываливаюсь из нее. Это как бы выдергивает меня из азартной погони. Я замечаю, что впереди, всего метрах в пятнадцати, поле заканчивается. От соседнего его отделяет оросительный канал шириной три куша (полтора метра) и глубиной два (один метр). Если влетим в канал на скорости, угробим диких лошадей и разобьем повозку.
        - Останавливайся! - кричу я возничему, а потом бью его кулаком в спину, чтобы быстрее выныривал из приятного процесса.
        Мы останавливаемся в одном ги (три метра) от канала. Я подсчитываю перебравшихся на противоположный берег врагов. Везунчиков сотни полторы. Что ж, пусть бегут до самой Уммы и рассказывают своим согражданам, как лагашцы, которых было вдвое меньше, разгромили таких сильных и смелых воинов. Их рассказы помогут мне в дальнейшем побеждать врагов.
        Позади нас поле усеяно человеческими телами. Среди них есть раненые, которых добивают лучники-эламиты. Им хлеба не надо, дай перерезать глотку копейщику-шумеру. Наверняка сочинят легенду об этом дне, когда все узнали, что эламиты сильнее тех, кто презирал их, считал никчемными воинами. Не удивлюсь, если в будущем прочитаю миф о великом эламитском полководце Ур-Нанше.
        36
        Эта мысль мне пришла еще до сражения, но принятие решения откладывал до победы. Если выиграем, так и сделаю, если нет, значит, не судьба. Я вспомнил устройство отношений донского казачества и рыцарей с властью и решил внедрить в Лагаше что-то подобное, чтобы заиметь преданных только мне солдат.
        Победа досталась, благодаря лучникам и колесничим, а земли на всех не хватало, поэтому им и предложил первым:
        - Я выдаю вам по участку земли, которого хватит на безбедное содержание ваших семей. Можете обрабатывать их сами с помощью рабов или наемных рабочих, можете сдать в аренду. За это с каждого малого участка выставляете по одному экипированному доспехами и оружием лучнику или метателю дротиков с колесницы, а с большого - колесницу с возничим. Служить можете сами или нанимать вместо себя равноценного бойца. Кто будет служить, тот будет получать еще и ежедневное содержание и долю в трофеях. Не выставили воина по любой причине - потеряли участок. Думайте до завтрашнего утра. К тому времени мои писцы подготовит таблички с договорами.
        Возницы колесниц и метатели дротиков согласились без раздумий. Стать землевладельцем - мечта каждого шумера. Особенно это понравилось возничим, потому что у шумеров они были на вторых ролях, обслуживали остальных членов экипажа, выходцев из богатых или знатных семей. В моем войске колесница - всего лишь средство для ведения разведки, транспортировки воинов к полю боя и преследования убегающего противника. Эламиты отнеслись к предложению с подозрением. Они привыкли, что здесь их считают людьми второго сорта, решили, что в предложении кроется какой-то подвох. После долгого совещания прислали ко мне своего командира Тиемахта.
        - И у меня будет такой же участок, как у остальных? - первым делом спросил он.
        - Да, - подтвердил я, - но на службе, как командир отряда, будешь получать тройное содержание и три доли от добычи. Кто как воюет, тот столько и получает.
        - Это справедливо, - согласился Тиемахта. - Значит, мы будем воевать, а землю пахать не должны?
        - Это будет ваш выбор. Хотите - воюйте сами, а землю сдайте арендаторам. Хотите - сидите дома, пашите землю, а вместо себя наймите хорошего лучника на своей родине и экипируйте его, как следует по договору. Мне нужно, чтобы с каждого участка был выставлен подготовленный боец, а кто это будет - всё равно, - объяснил я.
        - Если мы захотим вернуться на родину, сможет уйти? - задал он следующий вопрос.
        - Да, - подтвердил я, - но ваши участки тогда отдам другим, тем, кто будет служить.
        - Это справедливо, - повторил он.
        В это время к нам подошел Энкале, энси Гирсу, и спросил:
        - Мои копейщики хотят узнать, а нельзя ли им получить землю на тех же условиях?
        - Можно, но количество земли у меня пока ограниченное, на всех не хватит. Если эламиты, - кивнул я на Тиемахта, - откажутся, тогда отдам эти участки вам.
        - Мы не отказываемся! - торопливо заявил командир лучников. - Меня прислали уточнить условия, вот я и спрашивал.
        Поняв, что интерес шумеров к моему предложению поможет эламитам справиться с подозрительностью, а лучники мне были нужнее, чем копейщики, сказал:
        - Время у вас до утра. Если согласитесь, напишем договор и скрепим его клятвой в храме. Если нет, отдам участки копейщикам.
        - Я бы тоже не отказался от участка, - произнес Энкале.
        - У меня на тебя другие планы, - сказал ему.
        - Какие? - поинтересовался он.
        - Если будешь служить хорошо, не пожалеешь, - пообещал я. - Сейчас поезжай с трофеями в Гирсу и приводи оттуда всех, кто захочет рискнуть и стать богаче. Я собираюсь сходить к Умме, поискать там счастья.
        - Я приведу еще одну фалангу, отряд лучников и еще добровольцев, которых будет немало, когда узнают, кого мы разгромили, и увидят, сколько взяли добычи, - сказал Энкале.
        Утром началась долгая и нудная процедура оформления участков за службу именно мне и моим наследникам. Я решил использовать такую формулировку, чтобы точно знали, что служат не Лагашу или жрецам. Со мной были три писца, которые составили типичные договора с указанием площади участка и варианта службы за него. Шумеры подтверждали договор личной печатью, которая есть даже у бедняков, а эламиты, не познавшие счастья обладания таким атрибутом цивилизации, оставляли в мягкой глине отпечаток большого пальца. Отпечатки получались плохие, но это ведь не важно, боги различат, где чей. После этого на площади перед деревенским храмом произнесли общую клятву, а жрец Гирнисхага принес в жертву пять баранов, мясо которых съели все присутствующие, включая свидетелей. Кто отведал жертвенное мясо, тот становился соучастником клятвы, прямым или косвенным, и имел право спросить с любого нарушителя ее.
        Вторая половина этого дня и весь следующий ушел на распределение по жребию участков и домов в деревне. По моему предложению, вместе с домом к новому хозяину переходили, как рабы, бывшие жильцы. Точнее, рабами были только женщины и дети, а мужьям я пообещал свободу по окончанию расчистки оросительных каналов. Отказаться от обещания не мог, поэтому предложил мужчинам наняться на работу к тем, чьими рабами стали их семьи. Мое предложение не только не удивило, но даже обрадовало. В жизни крестьян ровным счетом ничего не менялось, разве что отдавали землевладельцу больше, чем когда были арендаторами.
        К вечеру второго дня прибыли воины и добровольцы из Гирсу. Всего их было почти две с половиной сотни. Большую часть составлял сброд, вооруженный кое-как. Это даже не псы войны, наемники, а шакалы войны, питающиеся остатками чужой добычи. Так ведь нам и не надо будет сражаться в поле с дисциплинированной и обученной армией Уммы. Эта армия осталась на поле боя. Мы сутки напролет слышали, как львы, волки, гиены, шакалы рычали и грызлись, поедая трупы, а днем к ним добавлялись птицы-падальщики, слетавшиеся со всей Месопотамии. Я разделил прибывших на отряды, назначил командиров, объяснил, кто, за что и сколько будет получать из трофеев. Другой оплаты им не полагалось.
        37
        Город Умма по площади равен Лагашу, но стены у него пониже и давно не ремонтированные. Ворот в городе четверо. Возле каждых по две выступающие вперед башни одного уровня с крепостной стеной. И башни, стены сложены из сырцового кирпича и только снизу, метра на два, обложены обожженным, более темным, с красноватым оттенком. На стенах собрались горожане и беглецы из ближних деревень, чтобы полюбоваться осаждающими. Нас в несколько раз меньше, чем жителей в городе, но это, наверное, наводит уммцев на грустные мысли. Если мы в таком количестве осаждаем, значит, уверены в победе. За предыдущую недооценку нашей силы они заплатили немалую цену - почти пять сотен убитыми и пленными, что по меркам шумерских войн является неслыханными потерями. К тому же, к нам каждый день прибывают добровольцы - шакалье из соседних городов-государств, почуявшее запах добычи. Среди них есть и те, кто вместе со мной штурмовал Киш. Их рассказы о том, как мы с первого штурма захватили такой большой и сильный город, подбадривают моих воинов и вгоняют в тоску осажденных. Особенно, когда смотрят на два тарана, которые
изготавливают для нас пленные крестьяне из выломанных из их домов бревен и досок. Весь Шумер уже наслышан об этом чуде технике, проломившем стену Киша, как утверждают рассказчики, почти что мигом.
        В это время несколько небольших отрядов опустошают окрестности. Самое ценное жители деревень или надежно спрятали, или унесли с собой в город, но крестьянин, даже бывший, всегда найдет, что украсть у собрата. К вечеру они доставляют в лагерь зерно, овощи, скот, птицу и узлы с разным дешевым барахлом. Продукты питания делятся между всеми солдатами, чтобы наедались от пуза, а остальная добыча достается тому, кто ее нашел. Я сказал, чтобы мне отдавали только металлы, которые сейчас все драгоценные. Пока никто ничего не принес, и не потому, что зажали.
        Мой лагерь находится напротив главных городских ворот, которые носят название Ниппурских, потому что дорога от них ведет к этому городу. Я обитаю в шатре, захваченном среди прочих трофеев в обозе уммцев. Он сделан из плотной грубой шерстяной ткани, выкрашенной в темно-красный цвет. Местами краска выгорела или вылиняла, так что теперь шатер пятнист, представляет широкую гамму оттенков красного. Раньше в нем жил энси Уш. Дует прохладный северный ветер с далеких гор, поэтому я сижу в шатре неподалеку от открытого входа в компании Энкале и Тиемахта и вместе с ними смотрю на две башни по бокам от ворот, на которых собралось многовато народа.
        - Замышляют вылазку? - отпив из трофейной бронзовой чаши, ранее принадлежавшей энси Уммы, глоток финикового вина, которое мне нравится больше местного пива, задаю я вопрос не столько своим собурдючникам, сколько самому себе.
        - Вряд ли. Для атаки у них силенок маловато. Им бы крепостные стены удержать, - уверенно отвечает Энкале. - Машут флагом, наверное, хотят встретиться с тобой. Пойдем поговорим?
        - Им надо, пусть они и идут к нам, - решаю я и приказываю: - Выдели караул, пусть встретят их парламентеров, скажут, что я гарантирую неприкосновенность, и приведут сюда.
        - Сам схожу, - говорит энси Гирсу, ставит бронзовую чашу с недопитым финиковым вином на маленький деревянный столик, покрытый красноватым лаком, встает с раскладного стула с потертым кожаным сиденьем и выходит из шатра.
        Мой покой охраняют копейщики из Лагаша и лучники-эламиты. Остальные войска, разделенные на три отряда, расположились напротив других трех ворот. Энкале берет с собой пяток лагашцев и идет с ними к Ниппурским воротам, хотя мог бы и не делать этого. В бою с уммцами у него не было возможности выслужиться, вот и старается сейчас. Осада - его последний шанс проявить себя в этой компании.
        Делегация состояла из трех жрецов. Видимо, моя гарантия неприкосновенности не внушала доверия. То есть, не сдержать слово, данное врагу, шумеры не считают зазорным в принципе или позволяют только мне, а уверены в том, что жрецов никто не тронет, даже я. И то верно: если я - земное воплощение бога, зачем мне убивать своих ревностных служителей?!
        Я встречаю их сидя и не предлагаю им сесть, не угощаю. Это выглядит еще более унизительным, когда Энкале садится рядом со мной и берет со столика чашу с недопитым вином. Всем троим за пятьдесят, что по нынешним меркам глубокая старость, а к старикам, тем более жрецам, принято относится с почтением.
        - Расскажите мне, чем вы так прогневили богов? - вместо ответа на их приветствие задаю я вопрос.
        - Не знаем, великий энси, любимец богов! - тяжело вздохнув, произносит тот из них, что стоит посередине, ухватившись двумя руками, густо покрытыми пигментными пятнами, за посох из светлого дерева с навершием из красного в виде рогатой головы быка. - Если бы знали, уже бы выпросили прощение у них!
        - Я могу подсказать. Ваш правитель нарушил клятву, данную Месилиме, энси Киша, захватил не принадлежащие ему земли и даже посмел свалить священную стелу. Наверное, кто-то из вас присутствовал при принесение этой клятвы, - сказал я.
        - Мы все трое слышали ее и предупреждали Уша, что за нарушение клятвы будет покаран богами. Он не послушал нас, заявил, что никаких клятв не приносил, а за других отвечать не обязан, - рассказал жрец и добавил печально: - За что и поплатился. И не только он.
        - Да уж, он сильно разгневал богов, раз они помогли таким малым силам победить его войско, - согласился я, после чего спросил строго: - Зачем вы пришли?
        - За миром, - ответил жрец. - Мы поняли волю богов, хотим исправить ошибки, заплатить за нанесенное им и тебе оскорбление.
        - Что вы можете предложить мне ценнее своего города, который завтра будет захвачен и разграблен?! - насмешливо поинтересовался я.
        На счет завтра я, конечно, загнул. Дай бог завтра закончить первый таран. Делают их не такие опытные плотники, какие были у меня под Кишем.
        Жрецы, стоявшие по краям, посмотрели на стоявшего в середине, который склонил голову и сильнее сжал посох обеими руками.
        - Мы сильно прогневили богов, но разорение города будет чрезмерной платой… - начал жрец.
        - Ты лучше богов знаешь, какой должна быть плата?! - перебил я дерзко.
        - Нет, мне не дано это знать, - смирено произнес он. - Я надеюсь, что боги услышали наши покаянные молитвы и пожалеют своих заблудших рабов, которые готовы заплатить за нанесенные обиды.
        - Платой будет полное подчинение мне Уммы вместе со всеми поселениями. Отныне я буду вашим лугалем и буду назначать вам энси. За снятие осады заплатите мне десять мана (один мана - примерно полкилограмма) золота, двадцать мана серебра и тридцать мана бронзы. Моим старшим командирам, - показал я на Энкале и Тиемахта, - по десять мана серебра и двадцать мана бронзы, десятникам - по три штуки (штука - четыре метра на три с половиной) беленой ткани и тридцать шесть сила (немного более тридцати литров) ячменя, а простым воинам - по штуке ткани и двенадцать сила ячменя или, по договоренности, любой другой товар на эту цену. Каждый год вы будете выплачивать мне дань - сто гур ячменя, - потребовал я, увеличив количество запрошенного с Киша зерна Месаннепаддой, привыкшего к шестеричной системе счисления, до более приятного мне по десятичной системе.
        В переводе на тонны это будет где-то от двухсот до двухсот двадцати пяти. Был готов сбавить немного, потому что даже половины этого количества мне хватит на содержание армии, которую собирался увеличить втрое. Как следствие, у Уммы будет меньше возможностей содержать большую армию, придется рассчитывать на мою защиту.
        - Мы передадим твое пожелание… - начал жрец.
        - Не мое пожелание, а волю богов, - опять перебил я. - Времени у вас до рассвета. Потом переговоры прекратятся и заговорят наши тараны, луки и копья. - Словно только сейчас вспомнив, я произнес, мило улыбаясь: - Забыл предупредить, боги разрешили мне ограбить и храмы. Место, где нарушили клятву, должно быть вторично и еще страшнее осквернено и только потом очищено.
        Жрецы переглянулись, а затем дружно понурили головы. Теперь можно было не сомневаться, какое решение примут граждане славного города Умма.
        - Энкале, проводи их, - приказал я. - Ты ведь завтра станешь энси Уммы, тебе придется держать совет с этими людьми, познакомься с ними поближе. Если кто-то не понравится, скажешь, я найду ему замену.
        Энси Гирсу чуть не поперхнулся финиковым вином, которое отпивал из чаши. Энкале, наверное, посчитал, что платой за помощь мне будет выплата уммцев, которой был безмерно рад, судя по его улыбке, когда я произносил, сколько ему должны заплатить, а тут такая щедрость! Он еще не догадывается, что править придется не Гирсу, небольшим городком, где он свой, а большим и чужим, враждебным, где его будут считать соучастником убийства их родственников и друзей. Впрочем, всё будет зависеть от его умения ладить с городской верхушкой. Люди долго помнят бытовое убийство близкого человека, а гибель на войне воспринимается отстраненно. Тем более, что есть боги, на которых сваливают основную вину, а спроса с богов никакого.
        38
        Я помню главную заповедь любого правителя «хлеб и зрелища». Хлеба мы везем мало. Выплата дани Уммой начнется только в конце весны, после сбора первого урожая. Зато зрелище устроил запоминающееся. За образец взял римские триумфы. Первыми в город ввели трофейные колесницы, нагруженные добычей. Затем ехал я на бывшей колеснице Уша, украшенной позолоченной бронзой. За ней везли на обычной трех связанных пленников, старших командиров врага, Пабигалтука, Лупада и Билала. Я хотел провести их на буксире за своей колесницей, но двое из-за ран не могли идти самостоятельно. За пленниками шли рабы, женщины и дети, которые потом вернутся в деревни на Гуэдинне. Дальше ехали наши колесницы и шагали копьеносцы и лучники, нагруженные трофеями. Лагашцы уже знали, что мы разбили врага и взяли богатую добычу, но увидеть - это другое. Уверен, что и взрослые, и детвора, стоявшие на обочинах, будет помнить это зрелище до самой смерти. Это их энси и лугаль и солдаты их гарнизона - родственники, друзья, соседи или просто знакомые - победили превосходящего противника, значит, это и их повод для гордости и хвастовства.
Теперь много лет события в своей жизни лагашцы будут отмерять от этой даты: «Это было через год (или за два года) до нашей победы над Уммой».
        Пленников провезли до храма Нинурты, бога счастливой войны. Человеческие жертвоприношения пока или уже не приняты у шумеров. Я решил немного подкорректировать шумерские обряды, чтобы сильнее запомнили эту победу. Трех старших вражеских командиров поставили на колени на площади перед храмом и убили ударами булавы с двумя львиными головами.
        - Нинурта, я выполнил твой приказ! - громко, чтобы слышали все на площади, произнес я, глядя на вход в храм, где в нише стояла каменная статуя бога. - Твои враги повержены! - показал я на три трупа, после чего приказал солдатам: - Увезите эту падаль и закопайте на дальнем краю кладбища.
        На дальнем краю кладбища хоронят чужаков и отщепенцев.
        Жрецы всех лагашских храмов уже знали, что земли Гуэдинна я раздал своим солдатам, поэтому никто даже не заикнулся о том, кому они раньше принадлежали, не предъявил права. Они надеялись, что этим и отделаются. Я тоже сперва не собирался напрягать с ними отношения, не был уверен, что меня поддержат горожане, точнее, вооруженная часть их, воинские отряды храмов. Визит командиров фаланг из этих отрядов стал для меня сюрпризом.
        Их было семеро. Инициатором визита, как догадываюсь, был Нумушда, командовавший лагашскими копьеносцами, ходившими со мной в поход. Он был длинного роста, всего сантиметров на десять ниже меня, и с длинными, обезьяньими руками. Мне иногда казалось, что во время ходьбы он шлепает себя ладонями по коленям.
        - Нас прислали воины со всех городских отрядов, - начал Нумушда. - Мы тоже хотим получить землю, как эти… - кивнул он куда-то себе за спину, подразумевая, наверное, лучников-эламитов, - …и служить тебе.
        - Я готов взять вас всех на службу, но земли у меня нет. Она принадлежит храмам, - сказал я. - Можно отобрать ее и раздать вам, только вот жрецам это не понравится. Я их не боюсь, а вы готовы перейти на мою сторону и сразиться с ними, если придется?
        - Они не будут сражаться, им нельзя, - проинформировал меня Нумушда.
        - С оружием в руках не будут, - согласился я. - Ударят чужими руками и в спину, как они умеют делать. Настроят против нас горожан, поднимут смуту. Если вы не поддержите меня, один я не справлюсь.
        Допустим, я буду не один, эламиты уж точно будут драться насмерть за меня и полученные участки, но их мало.
        - Мы тебя поддержим, - заверил Нумушда. - Готовы поклясться прямо сейчас от имени своих отрядов.
        - Клянитесь, - потребовал я, показав им на дверь во внутренний дворик, где стояла каменная статуя богини Нанше возле пустого пока склепа.
        Там мы и совершили обряд. Командиры фаланг поклялись служить мне верой и правдой против всех врагов, включая внутренних, а я - дать им земельные наделы и относиться с заботой, как и положено лугалю к своей армии.
        Через час у меня были верховные жрецы вместе с администраторами, которых называют санги, и писцами с табличками-описями земель всех пяти городских храмов. У шумеров все учтено и записано, так что решить, сколько у кого отнять, было не трудно. Я принял вызванных в так называемом тронном зале. Это было помещение длиной метров десять и шириной около трех, освещенное четырьмя лампами, заправленными кунжутовым маслом, к запаху которого я все никак не привыкну. В дальнем от двери конце у стены находился трон - непривычный для местных, простенький, без украшений, дубовый стул с высокой спинкой и подлокотниками, изготовленный по моему заказу, с привычной для местных подушкой, набитой овечьей шерстью. Стоит он на трехъярусной, как здесь заведено, платформе, но ступени идут только с боков. Сложена она из обожженных кирпичей и облицована глазурью. Высотой платформа около метра, так что, даже сидя на троне, я выше тех, кто стоит перед ней. По бокам, возле ступеней, несут службу по три эламита, вооруженных топорами и кинжалами, а у входной двери - четыре шумера с короткими копьями и кинжалами. Вдоль обеих стен
сложены из кирпича и застелены овчинами лавки для членов моего совета, который пока в стадии формирования. Сейчас места занимают Тиемахта, Нумушда и шесть командиров фаланг, перешедших на мою сторону.
        Обращаясь к Гунгунуму, как верховному жрецу главного и самого богатого городского храма, я поставил в известность деятелей культа:
        - Боги сказали мне, что земля должна принадлежать тому, кто ее защищает. Этот человек будет сражаться за нее, не щадя своей жизни. Мне разрешили забрать у храмов лишнюю, оставить ровно столько, чтобы могли служить, не отвлекаясь на занятия хозяйственной деятельностью и накопительством. Жрецы должны думать только о духовном, посвящать все свое время богам, а не решать, надо защищать родную землю или нет, тем более, что в случае поражения вам ничего не грозит, вас не убьют и не отнимут у вас ничего. Ваше богатство сделало вас предателями своего народа. Вы отказали в военной помощи своему энси в тяжкое для всего народа время, но боги помогли ему и решили наказать вас. Отныне не вы будете владеть землей и солдатами и не вы будете решать, кого защищать, а кого нет. Такова воля богов!
        - Нам боги ничего не говорили, а с нами они общаются в первую очередь, - возразил верховный жрец, довольно молодой, чуть за тридцать, самого бедного городского храма Нуску, бога огня и палящего зноя.
        - Поскольку они тебе нчиего не говорили, значит, общаются с тобой в последнюю очередь, - произнес я насмешливо. - Сейчас мы проверим, кого из нас они поддерживают. Мои охранники попытаются убить тебя. Если я солгал и боги на твоей стороне, они спасут тебя от смерти, а если не спасут, значит, лжешь ты, не хочешь исполнять их волю, сообщенную тебе. Убейте его! - показав на верховного жреца храма Нуску, приказал я воинам-эламитам.
        Жрецы не носят оружие, а санги и писцов проверили перед входом в тронный зал, так что защищаться им нечем, даже если все бросятся на помощь коллеге. Убежать тоже не смогут, потому что охрана на дверях проинструктирована, что не получит земельные наделы, если выпустит из помещения без моего разрешения хоть одного человека. Если жрецы полезут на рожон, они все должны будут покинуть тронный зал вперед ногами. Помочь им в этом должны будут не только охранники, но и командиры фаланг, чтобы повязались со мной еще и кровью.
        - Не надо проверять! Я могу ошибаться! Наверное, боги не успели донести мне свою волю! - побледнев, затараторил верховный жрец.
        - Остановитесь! - приказал я охранникам и добавил шутливо: - Он уже услышал волю богов!
        - Да-да, я услышал! - закивал верховный жрец храма Нуску, вытирая ладонью пот со лба.
        - Еще кто-то сомневается, что я выполняю волю богов? - поинтересовался я, посмотрев по очереди в глаза остальным верховным жрецам.
        Они были постарше и разумнее, рисковать не захотели. Наверное, заметили, что и командиры бывших их отрядов готовы были принять участие в убийстве жреца, и сделали правильный вывод: на чьей стороне сила, за того и боги.
        - Ты ближе к богам, лучше знаешь их волю, - произнес покорно Гунгунум. - Если они действительно так хотят, мы подчинимся их воле, - сделав ударение на слове «действительно», продолжил он. - Надеюсь, нам оставят достаточно, чтобы служить богам, не думаю постоянно о пропитании и содержании наших помощников.
        - Я не знаю, что ты подразумеваешь под словом достаточно, но у жрецов и их слуг не будет забот о хлебе и к хлебу, - заверил я. - Тем более, что штат работников храмов будет сильно сокращен. Вам уже не надо будет управлять большим количеством полей, садов, пастбищ, каналов, водохранилищ, учитывать, хранить и распределять урожай и изготовленные в ваших мастерских ткани, командовать солдатами, торговать. Всем этим отныне будут заниматься другие, а вы сосредоточитесь на своей главной обязанности - служении богам. В последнее время вы явно недорабатывали, иначе бы они не прислали меня на помощь.
        - Нам остается положиться на твою доброту и щедрость, - печально произнес верховный жрец храма Нанше.
        - И правильно сделаете, - согласился я и приказал: - Тиемахта, проводи верховных жрецов и санги в соседнюю комнату. Пусть там подождут, выпьют вина, пока я с администраторами и писцами решу, что оставить храмам.
        Мне надо было, чтобы они вышли из дворца только после того, как все будет закончено. Я пока не знаю, насколько граждане славного города Лагаша активны, склонны к бунтам и прочим проявлениям безмозглости. Пусть верховные жрецы и санги посидят вместе за чашей вина, обсудят случившееся, пережуют обиды, сживутся с ними. Глядишь, меньше безрассудных поступков совершат.
        Писцам я первым делом объявил:
        - Как вы слышали, храмам больше не потребуется такое большое количество писцов, многих уволят. Зато мне они будут нужны. Вполне возможно, что я возьму на службу тех из вас, кто докажет, что достоин занять место в моей администрации.
        За исключением одного старика, писцы доказали преданность мне, выложили все секреты храмов, рассказали, какие земли лучше, а какие хуже и почему. Вместе с ними мы отобрали для храмов участки рядом с городом: поля, финиковые рощи, сады и пастбища. Ровно столько, чтобы жилось деятелям культа беззаботно, но не слишком жирно, а то задурят. Земли, расположенные у границ, были разделены на участки для раздачи солдатам моей армии, которая пока что не дотягивала и до полка. Из оставшегося самое лучшее отобрал в собственность государства, чтобы было на что содержать двор и чем выплачивать жалование солдатам на службе. Худшее будет продано любому желающему без права дарить храмам, иначе чрез пару поколений всеми плодородными землями опять будут владеть жрецы.
        - Мы тоже можем купить участок? - поинтересовался один из писцов.
        - Конечно, - подтвердил я. - По каждому участку будут проводиться открытые торги. Кто заплатит больше, тот и получит. Вырученные деньги пойдут на постройку новых и ремонт старых крепостных стен города.
        Услышав эту новость, богатые горожане уж точно не вздумают бунтовать. Раньше рынок сельскохозяйственных земель в шумерских городах был очень узок, и, как следствие, цены зашкаливали, многим было просто не по карману стать землевладельцем, а желание такое есть у многих. Я заметил, что эта тяга к земле будет доминирующей у оседлых народов вплоть до середины двадцатого века, а у французов останется и в двадцать первом. Мне, выросшему в городе, было глубоко параллельно стремление владеть полями и садами. В этом плане мой кругозор ограничивался приусадебным участком. Да, я мог купить поле или сад, чтобы заиметь источник дохода, но без колебаний обменяю их на другой равноценный по прибыли бизнес, ту же пивоварню или ткацкую мастерскую.
        - Если не хватит денег на земельный участок, займитесь внешней торговлей, - подсказал я. - Считать вы умеете, а с сегодняшнего дня торговать сможет любой, кто захочет. Надежным людям я даже дам товарный кредит на первый раз. В моей стране купцы - самые богатые и уважаемые люди, потому что платят большие налоги и делают ее богатой и сильной.
        - Что, никаких ограничений на торговлю не будет?! - удивился любопытный писец.
        - Совсем без ограничений нельзя, иначе разорите нас и убежите в другой город, - сказал я. - Будут ограничения на вывоз важных товаров: меди, олова, бронзы и оружия из них, зерна до определенного количества, дерева и камня, а также введу высокие пошлины на ввоз товаров, которые изготовляют и наши мастера, чтобы они не остались без работы. Если кому-то очень уж понравится заморская вещь, пусть заплатит за нее дороже.
        - Пожалуй, я попробовал бы поторговать, - произнес писец таким тоном, что слышалось «попробовал бы быстро стать богатым и уважаемым».
        - Всё в твоих руках! - подбодрил я. - Если поможешь довести начатое сейчас до конца, дам тебе на продажу часть трофейных ослов и оружия. Наверняка в них большая нужда в Кише.
        - А можно и мне получить трофеи на продажу? - спросил другой писец.
        - Могу дать каждому из вас, - ответил я. - Советую вам объединиться и торговать вместе, компанией, а прибыль делить по вкладу каждого, как делают купцы в моей стране.
        Я рассказал писцам, как будут организовываться торговые компании в будущем, как будут вести дела, привлекать средства населения, захватывать рынки, бороться с конкурентами… Разглагольствовал часа два. Так сказать, Бендера понесло. Наверное, эти воспоминания о будущем помогали мне сжиться с мыслью, что если и вернусь туда, то не скоро, а даже скорее никогда не вернусь. Слушали писцы с открытыми ртами. Уверен, что их больше интересовала не прибыль, а возможность вести активную жизнь, путешествовать, преодолевать трудности. Это ведь увлекательнее, чем целыми днями, ссутулившись, тупо выцарапывать значки на глине. К концу раздела храмового имущества писцы уже были на моей стороне. От них по Лагашу разнесется весть, что новый энси хочет сделать жизнь своих подданных лучше, по крайней мере, интереснее.
        39
        Я теперь ужинаю вместе со своими восемнадцатью старшими и средними командирами за длинным дубовым столом, изготовленным по моему проекту. Моя армия состоит из десяти фаланг копьеносцев под командованием Нумушды, четырех сотен лучников под командованием Тиемахта, двадцати колесниц с экипажами по три человека - возничий и два метателя дротиков - в каждой под командованием Угмена и саперной ротой под командованием Лумма, в обязанности которой входит засыпка рвов и сооружение мостов через них, перевозка, сборка и применение больших таранов. Каждый солдат получил по участку земли. До нового урожая я продолжаю выплачивать им такое же жалованье, как было раньше, благо в моем распоряжении бывшие храмовые амбары, наполненные зерном, но потом перейдут на свои хлеба в прямом смысле слова.
        Слуги подают нам кушанья и наливает вино и пиво. Кухня у шумеров незамысловатая. Основу ее составляют печеные на углях мясо и рыба, речная и морская, замаринованные перед приготовлением в вине, пиве, масле, уксусе с травами и специями. Иногда травы засовывают и внутрь рыбы, что после запекания придает ей неповторимый вкус. К мясу подают пресные лепешки и кашу, ячменную или гороховую, сдобренную чесноком, луком и специями. Чеснока и специй употребляют очень много, благодаря чему в жарком климате редко страдают желудочно-кишечными заболеваниями. Мягкий сыр подают вместе со сладкой выпечкой из теста с финиковой патокой. Финики, изюм, курага, сушеный инжир и моченые в морской воде фрукты - обязательный десерт круглый год, а в сезон к ним добавляются свежие фрукты и ягоды, в том числе арбузы и дыни. Кстати, дыни и виноград здесь хранят до ранней весны, подвешивая на сухих плетях в специальных помещениях так, чтобы ничего не касались, иначе начинают гнить.
        Перед тем, как блюдо или напиток подается мне и моим гостям, его пробуют мои рабы. Шумеры умеют изготавливать яды. Используют их в основном для убиения тех, кто решает сопровождать покойника в подземный мир. Некоторые жены, слуги и рабы по собственному желанию выпивают чашу с ядом, чтобы не расставаться с умершим, служить ему и дальше. Они искренне уверены, что после смерти всё будет точно так же, только в менее уютном месте. Распоряжаются ядами жрецы, у которых много поводов отправить и меня в подземный мир, поэтому я и предпринял эти меры предосторожности.
        - Не бойся, ты вряд ли умрешь от яда, - утешил я Шешкаллу, который проверял подаваемую мне пищу. - Отравителям нужен я, а не ты. Они знают, что, если ты умрешь, я перевешаю всех жрецов, поэтому и не будут это делать.
        Не уверен, что жрецы знали, что я с ними сделаю за попытку отравить, но Шешкалла рассказал другим рабам, а те своим знакомым - и послание достигло нужных ушей, судя по тому, что пока все живы.
        Помня, что лучший способ защиты - нападение, я однажды как бы невзначай встретился со жрецом Эмешой, помощником Гунгунума. После неудачных переговоров с энси Уммы жрец в общении со мной подрастерял самоуверенность и презрение, но, судя по тому, как старался не встретиться со мной взглядом, вынашивает план мести и знает, что ждать этого осталось не долго.
        - Верховным жрецам очень не понравились введенные мной перемены? - спросил я в лоб.
        - Мы привыкли починяться богам и их наместникам, а не обсуждать их действия, - покорно молвил он.
        - Если бы ты честно сказал, что не понравились, я бы подумал, что ругать ругают, но не замышляют ничего опасного, - сказал я, улыбнувшись.
        - Что опасное мы, поклявшиеся не брать в руки оружие, можем замышлять?! - почти с искренним удивлением воскликнул Эмеша.
        - Умные люди никогда не делают грязную работу сами, для этого хватает дураков, - поделился я житейским опытом, после чего сменил тему разговора: - Почему такой умный человек до сих пор не верховный жрец?
        За всю свою такую длиннющую жизнь не встречал человека, который бы не считал себя умным. Чем глупее человек, тем крепче уверен в обратном. Лишь изредка попадались те, кто считал, что есть еще один-два таких же умных, как он сам.
        - Я слишком молод для такой должности, - ответил Эмеша.
        - Встречал моложе и не из знатных семей, - возразил я.
        На самом деле я таких не встречал, но и мой собеседник тоже не знает всех жрецов Шумера, поэтому не сможет опровергнуть.
        - Такова воля богов, - привел он универсальный отмаз.
        - На моей родине говорят: «На богов надейся, но и сам не плошай», - сказал я. - Если Гунгунум окажется втянутым в заговор против энси, его место станет свободным, и я буду решать, кто станет верховным жрецом храма Нанше.
        - О каком заговоре ты говоришь?! - попробовал он изобразить удивление.
        - Я думаю, заговорщики собираются в одном из помещений зиккурата на третьем уровне, куда мало кого пускают, втором или третьем от входа, чтобы даже случайно никто ничего не услышал, - предположил я.
        - Гунгунуму тяжело подниматься по лестницам, он бывает на третьем уровне только во время главных праздников, - возразил Эмеша.
        - Уровень не так уж и важен, но обязательно в дальнем внутреннем помещении, - произнес я.
        Жрец промолчал, подтвердив тем самым мое предположение.
        - Наверняка там стоят ритуальные сосуды, - продолжил я. - Если бы кто-нибудь отнес туда еще один небольшой сосуд и, когда там соберутся заговорщики, поджег фитиль в нем, я бы такого человека назначил верховным жрецом храма Нанше.
        - А что будет в этом кувшине? - спросил Эмеша.
        - Разные предметы с заклинаниями, которые призовут на эту встречу богов и попросят их изъявить свою волю, - ответил я. - Так что подумай и, если решишь, что достоин большего, чем прислуживать выжившему из ума старику, зайди во дворец и забери дар храму. Лучше это сделать перед самой их встречей, чтобы сосуд не привлек внимание.
        Первый раз я увидел селитру в Уре в лавке, торгующей лекарствами. Это была калийная или, как ее назвали англичане, индийская, потому что возили ее из Индии для изготовления в Англии пороха. Как мне сказал продавец, к нему селитра тоже попала морем, иноземные купцы привезли. Я купил всю, что была в Уре и Лагаше, а в Кише и Умме просто забрал. Всего накопил килограмма полтора. Сера тоже входит во многие лечебные рецепты, а еще используется для окуривания храмов. Ее добывают из разных серосодержащих пород. Вкапывают в землю большой глиняный кувшин, на него ставят меньший с дыркой в днище, в который засыпают породу и нагревают. Сера легко плавится и стекает в нижний кувшин. С древесным углем, причем самым лучшим, ивовым, и вовсе не было проблем. Ива - самое распространенное и дешевое дерево в Шумере, растет по берегам рек и каналов. Ее перерабатывают в древесный уголь и используют для приготовления пищи - запекания мяса и рыбы. Беднякам уголь не по карману, готовят на тростнике. Опыт изготовления пороха у меня богатый. Сделал хорошего качества. Отливать достаточно длинные бронзовые стволы из твердой
оловянной бронзы пока не умели, поэтому собирался использовать порох для гранат, наполняя им рифленые цилиндры из обожженной глины с узким входным отверстием, какие были в ходу, начиная с позднего Средневековья. Заговор жрецов подкинул мне другую идею использования пороха.
        Кувшин был со стенками раза в два толще обычных. Перед обжигом стенки снаружи изрезали бороздами так, чтобы получились маленькие ромбы, а потом покрыли глазурью, сделав поверхность гладкой. Горлышко было широким, но таким толстостенным, что внутрь вело лишь узкое отверстие для фитиля. Я даже подумал, что перемудрил, потому что порох пришлось заталкивать маленькими порциями и очень долго. Пропитанный селитрой фитиль вставили в отверстие и закрепили глиной. Наружу выглядывал лишь небольшой хвостик. По моим подсчетам, фитиль должен был гореть минут десять-пятнадцать.
        Жрец Эмеша пришел через день и попросил встречу лично со мной. Я принял его в личном кабинете, в котором было узкое окно, застекленное. Стекло, правда, было зеленоватое, мутное, но свет пропускало. Меня удивляло, что шумеры, давно изготовлявшие стекло, так и не додумались вставлять его в окна. Наверное, потому, что привыкли обходиться без окон.
        - Твое обещание в силе? - первым делом спросил жрец.
        - Да, - подтвердил я. - Если Гунгунум будет обвинен в измене, его изгонят из города. Место верховного жреца храма Нанше займешь ты. Могу назначить в другой храм на выбор.
        - Нет, меня устроит мой храм, - отказался он.
        - Поставишь этот кувшин так, чтобы он был рядом с заговорщиками, все видел и слышал, но не на пол и не в нишу. Когда они соберутся, подожжешь этот фитиль. Огонь быстро уйдет внутрь и будет не виден, - проинструктировал я.
        - Он не потухнем? - спросил Эмеша.
        - Нет, боги позаботятся об этом, - ответил я. - После чего тебе надо будет уйти оттуда, иначе кара богов может настигнуть и тебя. Не сразу, не торопись, но и надолго не задерживайся в этом помещении, перейди в соседнее и стать за выступ стены.
        - Я так и сделаю, - пообещал он, с интересом разглядывая кувшин.
        - Если сходка по каким-то причинам не состоится, вернешь его, - предупредил я.
        Жрец взял кувшин, произнес разочарованно:
        - Думал, будет тяжелее.
        - С чего ему быть тяжелым?! В нем лежат не человеческие грехи, - пошутил я. - Неси осторожно, постарайся не уронить и не разбить.
        Эмеша взял бомбу двумя руками и прижал к груди. Знал бы жрец, что случится, если она рванет, наверное, передал бы своим слугам, которые поджидали во дворе, болтая с караулом из десятка лучников и десятка копейщиков. Я все еще не исключал вариант нападения на дворец вооруженной толпы горожан.
        40
        Взрыв прозвучал, когда я ужинал со своими командирами. Тиемахта, который хмелел быстрее сотрапезников, как раз похвалялся впечатлением, произведенным на своих земляков, которые пригнали в Лагаш скот на продажу. Они долго не могли поверить, что их односельчанин стал старшим командиром и землевладельцем - по их меркам, сказочно богатым человеком. Услышав грохот взрыва, он уронил чашу с вином и испуганно пригнулся, почти нырнул под стол. Остальные тоже порядком шуганулись. По Лагашу ходили упорные слухи, что боги накажут всех причастных к отъему собственности у храмов. Кое-кто уже прикидывал, как будет делить имущество богохульников. Хочешь насмешить богов, расскажи им о своих планах.
        - Это Нанше покарал тех, кто замышлял убить меня, - спокойно произнес я. - Пойдемте посмотрим, что с ними случилось.
        Когда мы подошли к зиккурату, на площади возле него уже толпились зеваки. Они смотрели на нижний уровень, засыпанный обломками сырцового кирпича и пылью, боясь подойти ближе. Заговорщики заседали в кабинете санги храма Нанше - прямоугольной комнате, в которую можно было попасть через узкую низкую дверь из другой, большей площади, в которой днем работали писцы. Из передней комнаты все еще струился черный дым, пахнущий пороховой и бензиновой гарью. В ней обсыпались потолок и стены, частично завалили проход в кабинет. Рядом с входом сидел молодой жрец, присыпанный светло-коричневой пылью, из-за чего лицо было словно в маске, а выпученные от ужаса черные глаза казались чужеродными, случайно прилепленными к ней. Выбритая наголо голова дергалась. Из раны слева от темени сочилась кровь, смешивалась с пылью и, образуя темную массу, лениво сползала по виску к шее.
        - Что вы здесь делали в такое позднее время? - строго спросил я.
        - Что? - громко переспросил молодой жрец.
        Я понял, что он контужен и приказал Нумушде:
        - Прокричи ему на ухо, он плохо слышит.
        Командир копьеносцев проорал мой вопрос прямо в ухо контуженному.
        - Верховные жрецы и санги ужинали, - после долгой паузы громко ответил тот.
        - Или скажешь правду, или боги убьют и тебя, - пригрозил я. - Они замышляли против меня?
        Нумушда повторил мой вопрос намного громче, в чем, как я понял по потускневшему взгляду молодого жреца, нужды не было.
        - Да, - сравнительно тише, но громче нормальной спокойной речи, молвил раненый.
        Я обернулся к зевакам, который подошли вместе с нами, держась на дистанции метров десять.
        - Вы слышали? - обратился я к ним. - Верховные жрецы и санги всех городских храмов собрались здесь, чтобы договориться, как убить меня. За это боги покарали их, ударив молнией и громом. Так будет с каждым, кто противится их воле!
        Если кто-то раньше сомневался, что я - земное воплощение богини Нанше, то теперь таких не осталось. На меня смотрели с мистическим ужасом. Легко быть богом, когда у тебя за плечами высшее советское образование!
        - Расчистите проход во вторую комнату и вынесите на площадь всех, кто там есть, - приказал я своей охране, а Нумушде и Тиемахте тихо шепнул: - Проследите, чтобы все были мертвы - довершите волю богов.
        - Сделаем, повелитель! - произнесли командиры в один голос, глядя на меня с трепетом, потому что догадались, что я знал о том, что произойдет в зиккурате, а такой информацией, по их мнению, не мог владеть простой смертный.
        Я был уверен, что Эмеша успел уйти, что сидит сейчас в другом помещении зиккурата, ждет, когда утихнет шумиха, чтобы прийти за наградой. Каково же было мое удивление, когда его тело, обсыпанное коричневатой пылью, вынесли из развороченной взрывом комнаты и положили на площади рядом с трупами верховных жрецов и санги. Судя по тому, как резво текла кровь из раны на шее, Эмеша выжил после взрыва. Его добили, когда откопали из-под обломков кирпичей. Что ж, такова воля богов…
        Я подозвал командира колесничих и отдал приказ:
        - Утром пошли колесницу в Гуэдинну. Пусть привезет сюда жреца Гирнисхага. У меня для него новое место службы.
        Верховным жрецом храма Нанше теперь станет моя жена Иннашагга. Это обычная практика, если энси авторитетнее жреческой верхушки. В Лагаше теперь таковой нет, так что посягать на мой авторитет некому. Для гадюшника, каковым во всех странах и во все времена являются культовые учреждения, у моей жены пока что маловато ума, опыта и коварства, поэтому нужен был кто-то, кто не связан с местными элитами, кто обязан своим назначением только мне, а потому будет помогать проводить в массы нужную мне политику. Такой прожженный тип, как Гирнисхага, должен справиться с этой обязанностью, став верховным жрецом второго по значению городского храма богу Нинурте.
        41
        Взрыв в зиккурате словно выжег всяческое инакомыслие в Лагаше. К разливу Тигра, который начался, как обычно, в конце марта, на две недели раньше Евфрата, лагашцы уже забыли, что всего несколько месяцев назад судьбу города вершили жрецы, и им принадлежала львиная доля сельскохозяйственных земель. Моих подданных больше интересовало, не прорвет ли река дамбы, не зальет ли поля, на которых уже поспевал первый урожай зерновых? Зимой и в начале марта я сам проверил состояние гидротехнических сооружений общего пользования, приказал подремонтировать кое-что. Если не считать несколько мелких инцидентов с частными водохранилищами, которые вода переполнила и потекла на поля, опасный период проскочили удачно. Поняв это, я занялся планировкой новой крепостной стены. Она должна будет защитить нынешние пригороды и увеличить площадь и население города на половину, если не больше. Рабочие, освободившиеся после ремонта дамб, принялись рыть ямы под фундамент. Подземные воды здесь высоки, в некоторых местах начинали просачиваться на глубине два метра, принося с собой соль, которая разъедает даже обожженные кирпичи,
поэтому на фундамент использовали камни, привозимые с гор, в основном гранит и базальт. Из них я решил сделать и нижние три метра стен, чтобы трудней было разбить тараном и размыть водой, потому что крепостные стены служат еще и для защиты города во время разлива Тигра. Как мне рассказали, бывали годы, когда уровень реки был так высок, что не спасали дамбы, каналы и водохранилища, и на данну и даже дальше вокруг Лагаша все было залито водой, жители пережидали паводок вместе со скотом на крышах домов и по улицам передвигались на лодках.
        В мае Иннашагга обрадовала меня тем, что у нее случились первые месячные, и теперь она может быть моей женой. Не сказал бы, что очень обрадовался, но и причин для горести не было, потому что Итхи расхаживала с большим животом, собираясь увеличить население Шумера в ближайшие месяцы. Жена пришла ко мне в спальню в белой льняной рубахе с зауженной талией и украшенной красной вышивкой по вороту, коротким рукавам и подолу. Узоры почти не отличались от тех, что будут в моде в Путивльском княжестве в тринадцатом веке. Каштановые волосы заплетены в десяток косичек, а раньше ходила с распущенными.
        - В следующий раз приходи ко мне с распущенными волосами, - сказал я.
        - Хорошо, мой господин! - быстро согласилась она. - Я сейчас расплету их.
        - Не надо, - остановил я. - Ты и с косичками красивая, просто с расплетенными нам будет удобнее.
        На самом деле в постели мне больше нравятся распущенные женщины.
        Я помог ей снять рубаху. Груди немного подросли и попку поднаела, но еще есть, куда стремиться. Чтобы ей было, что рассказывать подружкам, поднял Инну на руки, отнес на ложе, застеленное белой льняной простыней поверх перины. Простыни ввел я. Шумеры считают их придурью. Девушка была легкой, почти невесомой. Лежала с закрытыми глазами и улыбалась чему-то своему, пока я не начал ласкать, неторопливо и нежно. Отношение у меня к ней было, скорее, отцовское, поэтому завелся не сразу и не столько от вида ее голого тела с темной пенкой волос на лобке, сколько от ее яркой эмоциональной реакции на мои ласки. Вскрикивала и стонала моя жена так заразительно, что даже я загорелся по-юношески ярко. Влагалище было очень узкое, поэтому, несмотря на обильную смазку, сперва Инне было, наверное, больно, судя по тому, что затихла. Затем опять начал постанывать, увеличивая с каждым разом громкость и расширяя диапазон положительных эмоций. Кончая, сдавила меня руками так, будто я летел высоко над землей, а она боялась оторваться, упасть и разбиться, или падала сама и хотела, чтобы и я разбился вместе с ней.
        Иннашагга долго лежала рядом со мной без движения, как догадываюсь, классифицируя и раскладывая по полочкам новые эмоции, после чего заявила уверенно:
        - Я рожу тебе сына!
        - А если бы не понравилось, родила бы дочь? - пошутил я.
        - Все равно родила бы сына, но это было бы по-другому, - серьезно ответила она.
        Что значит родить одно и то же по-другому - это знают только женщины. Мужчинам с их примитивными логичными мозгами не понять извилистый, эмоциональный путь женской мысли, который всегда одинаков, но каждый раз приводит в другое место.
        42
        В начале июля, когда на равнине созревал второй урожай, а в горах начинали собирать первый, ко мне прискакал гонец от Месаннепадды с посланием на глиняной табличке. На ней было написано, что правитель всего Калама предлагает мне, своему подданному, присоединиться к походу на гнусных жителей города Мари, в прошлом году осаждавших Ур и Урук. Так понимаю, тесть вошел во вкус своей новой роли, возомнил себя великим полководцем или, что скорее, жена в очередной раз допилила до такого состояния, когда готов умотать, куда угодно, лишь бы подальше от нее. В походе, кроме армий этих двух городов, примут участие отряды из Киша и множество добровольцев. Зная, что в дипломатии главное правило - правило взаимности, я вспомнил прошлогодний отказ Месаннепадды помочь мне и продиктовал писцу ответ, в котором сообщил, что занят строительством пусть не очень важного здания для храма, а всего лишь новой крепостной стены, и не могу оставить город без защиты.
        У меня на самом деле начались трения с эламитами, которые потребовали более высокую плату за привозимый камень. Мол, запасы небольших закончились. Приходится раскалывать неподъемные, а это тяжелый труд. Я первый раз купился и пошел им навстречу. Через пару недель эламиты еще раз захотели повысить цену. Я догадался, что меня пытаются развести, и послал им гонца, передавшего на словах, поскольку читать не умел никто из эламитов, проживавших на границе с нами, что повышений не будет, а если продолжат качать права, приду и возьму всё бесплатно. То ли мои слова их обидели, то ли решили проверить на слабо, но поставки гранита и базальта резко пошли на убыль. Привозили только из одного племени, из которого была большая часть моих лучников.
        Я позвал Тиемахту и спросил напрямую:
        - Ты и твои лучники поддержат меня, если пойду войной на эламитов?
        - А на какое из племен ты хочешь пойти войной? - ответил он вопросом на вопрос, из-за чего у меня появилось подозрение, что первыми одесситами были эламиты.
        - На те племена, которые не хотят возить нам гранит по разумной цене и мешают это делать другим, - ответил я, потому что был уверен, что мутят воду одно или два племени, а остальных припугнули или наобещали им золотые горы.
        - На них обязательно надо напасть! - заявил командир лучников. - Я сам проведу тебя в деревни, где живут эти смутьяны!
        Подозреваю, что проведет он меня именно в те деревни, где живут исконные враги его рода и нет родственников лучников из его отряда. Меня было без разницы. Не важно, будут наказаны главные зачинщики или второстепенные, лишь бы эламиты поняли, что я слова на ветер не бросаю.
        - Тогда собираемся в поход, - решил я.
        Всю зиму и весну я занимался обучением своей армии. Гонял их много. Привыкшие к дисциплине шумеры относились к этому сдержано, а вот эламиты порой роптали. Некоторые, наверное, пожалели, что получили от меня участок земли. Надо было показать им, что учил не напрасно, что, благодаря новым умениям, будут побеждать и захватывать богатую добычу. Да и жителям Лагаша надо было подкинуть доказательство того, что меня все еще поддерживают боги. Сравнительно слабый противник, которым являлись горные эламиты, как никто другой, подходил на роль жертвы. Тем более, что был благовидный повод, видимый каждым жителем города - практически остановленное строительство новой крепостной стены. Ее продолжали возводить только на одном участке, где у будущих башни и куртины были сложены из камня нижние три метра и теперь выше из обожженного кирпича делали внешнюю и внутреннюю оболочки, чтобы пустоту между ними забутовать глиной с галькой, цементом и битумом. Стена должна быть высотой семь метров - на два выше существующих, а башня - десять, что и вовсе в диковинку, потому что шумеры делают их почти вровень с куртинами.
Это строители еще не дошли до верхнего уровня стены, когда будут делать машикули (навесные бойницы), которые пока неизвестны шумерам. То-то горожанам будет, что пообсуждать!
        Я решил не брать в поход колесницы. В горах от них толку мало. Возничих и аконтистов (метателей дротиков) с колесниц оставил охранять Лагаш. Тяжелые щиты, шанцевый инструмент, котлы для приготовления пищи и другие припасы везли на вьючных ослах. Провианта взяли с собой мало, рассчитывая на подножный корм и трофеи.
        Шли медленно и осторожно, высылая вперед много разведывательных отрядов и опасаясь засад. Мне нравятся горы издалека, но жить здесь не хотел бы, даже несмотря на то, что летом не так жарко, как в долине. И воевать в горах не люблю. Не по мне принцип курятника - кто выше сидит, тот и срет на голову остальным. Местное население разбегалось при нашем приближении. Мы заходили в пустые деревни из сложенных из камня домов с плоскими крышами, прилепленных к горным склонам и друг к другу, ночевали в них, а утром сжигали всё, что горит, рушили остальное, вытаптывали поля, вырубали фруктовые деревья и двигались дальше. Горцам постоянно не хватает еды, покупают у шумеров. Моя тактика выжженной земли поможет им через желудки глубже осознать важность поддержания добрососедских отношений. Я не собирался сильно углубляться в горы, надеялся, что испуганные горцы запросят мира и примут мои условия поставки камня, но они, видимо, решили отбегаться. Раньше шумеры никогда не заходили так далеко в горы. Когда достанут их эламиты, пройдутся по предгорьям, погоняют их - и домой. Я решил выяснить с ними отношения раз и
навсегда, чтобы усвоили, что с Лагашем лучше жить в мире и согласии.
        Во второй половине дня мы заняли очередную опустевшую деревню. На кривых улицах резвились только воробьи. Из домов тянуло кислой вонью кизячного дыма и скисшего молока. Копченый козий сыр - национальное блюдо эламитов. Довольно вкусный, кстати. Его постоянно привозили на продажу в Лагаш. Наши разведчики успели захватить небольшое стадо коз, распределили их между подразделениями, и сейчас животных забивали и свежевали, чтобы приготовить ужин.
        Я расположился во дворе большого дома в центре деревни. В жилище, слепленное из камней разного размера, из-за чего напоминало мне ласточкино гнездо, не заходил. Они здесь однотипные, из нескольких комнатушек без мебели, но с ордами вшей и клопов. Все ценное хозяева унесли или спрятали, так что делать в домах нечего. Пока слуги готовили на углях козье мясо, я позвал Тиемахта, который всегда занимал самый верхний дом в деревне и ночевал на его крыше.
        - Скоро полнолуние, по ночам видно хорошо, как днем, - начал я.
        - Да, луна светит ярко, - согласился со мной командир лучников, не понимая пока, куда я клоню.
        - Сможешь со своим отрядом ночью тихо добраться до соседней деревни и окружить до того, как жители разбегутся? - задал я вопрос.
        - Ночью? - переспросил Тиемахта.
        - Да, - подтвердил я. - Или вы ночью боитесь выходить из домов?
        - Мы ничего не боимся ни днем, ни ночью! - заявил он настолько самоуверенно, что я поверил в обратное. - Только вот собаки не дадут подкрасться близко. Ночью они слышат дальше. Но я знаю обходную тропу. Мы можем зайти за эту деревню и перекрыть им отступление. Тогда им придется или карабкаться вверх по отвесным склонам, или спускаться к реке и пробовать сплавляться по ней, что не каждый мужчина сможет.
        - Можно и так, - согласился я. - Я с копейщиками рано утром пойду отсюда, враги побегут, а вы их встретите. Хватит твоих лучников, чтобы справиться с жителями соседней деревни, где наверняка будут и из этой, и той, что мы прошли раньше? - поинтересовался я.
        - Мужчин среди них наберется меньше, чем нас, - сообщил он.
        Спрашивать, насколько меньше, было бесполезно, потому что считать Тиемахта не умел.
        - Никому ничего пока не говори. У гор тоже есть уши. Расположи своих людей так, чтобы быстро разбудить и собрать, когда выйдет луна. Как устраивать засаду, ты и без меня знаешь. Если мужчины пойдут на прорыв, постарайтесь перебить их побольше, но сильно не рискуйте. Нам нужны только женщины и дети. Будут вашими рабами, - проинструктировал я.
        - Я сделаю так, что никто не убежит! Мы перебьем всех этих трусливых шакалов! - заверил Тиемахта.
        - Было бы неплохо, - поддержал я, не очень уверенный, что лучники сумеют добраться незаметно.
        Гордыня постоянно нашептывает мне, что сам сделал бы лучше. Ей возражает лень, подсказывая, что у хорошего полководца толковые подчиненные. Хорошим полководцем быть приятнее и легче.
        43
        В рукопашной схватке эламиты слабее шумеров. Точнее, один эламит, особенно загнанный в угол, сильнее одного шумера, но десять шумеров намного сильнее десяти эламитов, благодаря дисциплине, умению сражаться группой, в строю. Разбившись на десятки, мои копейщики широким фронтом продвигаются вглубь деревни, уничтожая всех, кто оказывает сопротивление. Отовсюду доносились крики, плач, лай собак. С противоположной стороны деревни и сверху контролируют ситуацию лучники, не давая никому убежать. Они перебили из засады большую часть пытавшихся отступить горцев, а остальных загнали в деревню. Открыт один путь - к горной реке на дне ущелья, быстрой и бурной. Даже я, превосходный пловец, рискнул бы сунуться в нее, только спасаясь от неминуемой гибели. Горцы плавать не умеют. Кое-кто попробовал сплавиться, держась за бревна или надутые бурдюки. Спаслись или нет, не знаю, потому что в бурунах исчезали из вида раньше, чем скрывались за поворотом реки.
        Я вместе со свитой захожу в деревню по главной улице метра три шириной, кривой и кочковатой. К вони сгоревшего кизяка и скисшего молока добавился острый запах свежей крови. Я переступаю через исколотый копьями, лежащий в луже крови труп горца лет пятнадцати, в набедренной повязке, босого. Как представлю, что сам шагаю босиком по камням, ступни начинают ныть. Рядом с трупом валяется оружие - заостренный с одной стороны камень, насаженный на топорище длиной с полметра. «Взрослый», бронзовый, топор или кинжал не успел добыть и теперь уже не добудет. Дальше по улице валяется труп девушки с распоротым животом. Не красавица, но и не уродка. Непонятно, за что ее убили, потому что оружия рядом с трупом нет. Может быть, забрали, может быть, не имела и не сопротивлялась, а просто не понравилась кому-то из солдат. Для копейщиков-шумеров хороший горец - мертвый горец, независимо от пола. Из следующего двора молодой солдат выгоняют на улицу коз, длиннорогих и длинноухих. Судя по ушам, козы должны быть умнее своих хозяев. На лице молодого солдата кумарная ухмылка. Наверное, это его первый бой, и адреналина в
крови больше, чем красных телец. Заметив меня, улыбается во весь рот, показывая ровные белые зубы. У аборигенов, не познавших радости и беды сахара, очень хорошие зубы. Солдат несет в руке узел с барахлом. В этом плане им повезло, потому что горцы, готовясь к отступлению, собрали и упаковали в дорогу все ценное, не надо обыскивать дома. Это первые более-менее серьезные трофеи, поэтому мои солдаты рады.
        На центральную деревенскую площадь согнаны молодые женщины и дети. Теперь они рабы. После похода мы поделим их. Третья часть достанется мне. Я показываю на двух смазливых девиц, чтобы их отвели в мой обоз, чем избавляю обеих от многих неприятных моментов. Всех женщин и девушек будут насиловать солдаты до момента раздела добычи. Поскольку пока что солдат намного больше, каждой придется обслуживать по несколько человек в день. Этих двух буду насиловать только я. У войны есть маленькие радости.
        Мы простояли в захваченной деревне дольше, чем я предполагал. Планировал два дня, чтобы солдаты отдохнули, разгрузились во всех отношениях. Также мы захватили большое стадо коз и отару овец, гнать которых по горным тропам было тяжело. За два дня количество трофейного скота должно было порядком сократиться.
        На второй день ближе к вечеру на переговоры прибыли три старика с седыми бородами. Им за шестьдесят, что по нынешним меркам почти долгожители. Все трое в набедренных повязках и босы, в руках держат посохи. У одного левое плечо искривлено и со старым шрамом. Наверное, врезали топором в бою, хотя не исключено, что упал с обрыва. Переводчиком был Тиемахта, который первый делом прочел им пламенную и продолжительную лекцию.
        - Что ты им сказал? - поинтересовался я.
        - Что они - старые бараны, - коротко перевел командир лучников.
        Слово взял старик с искривленным плечом:
        - Нас прислали договориться о мире с тобой. На каких условиях ты готов покинуть наши горы?
        - Во-первых, поклянётесь впредь никогда не нападать на мои земли и моих подданных. Во-вторых, мои купцы будут проходить по вашим землям бесплатно. В-третьих, я вам предлагал хорошую цену за камни, но вам все было мало; теперь будете возить камни бесплатно до тех пор, пока мы не закончим строительство городских стен. В-четвертых, заплатите каждому моему солдату по барану или козе, десятнику два, старшему командиру три, а мне сотню, - перечислил я довольно мягкие, как по мне, условия.
        При этом я был готов уменьшить количество затребованных баранов и даже отказаться от них. Добавил их, скорее, чтобы было, что скостить во время торга. Меня больше интересовали первые три пункта.
        - Это очень тяжелые условия для нас, - сказал старик.
        - Если вы все умрете, вам не придется их выполнять, а мы получим, что хотим, - подсказал я.
        Старик покивал, напоминая испорченного болванчика, и произнес тихо:
        - Мы передадим твои условия нашему народу и сообщим тебе ответ.
        - Жду вас завтра, - сказал я.
        - До завтра не успеем, - возразил он. - Нам надо собрать старейшин всех деревень. На это уйдет завтрашний и послезавтрашний дни. Ответ дадим послепослезавтра.
        Я посмотрел на Тиемахта. Тот кивнул, подтверждая неторопливость горцев в принятии важных решений.
        - Хорошо, жду вас послепослезавтра, - согласился я. - Передайте остальным, что в случае отрицательного ответа я продолжу уничтожать ваши деревни, чтобы здесь не осталось моих врагов.
        - Мы передадим твои слова, - пообещал старик.
        Парламентеры развернулись и молча и медленно побрели в обратную сторону. Если так же быстро будут шагать гонцы, сзывающие старейшин на совет, то ответ всего лишь через три дня можно считать мгновенным.
        44
        Не скажу, что я предвидел действия горцев, что предполагал именно такую подляну от них. Да, я прикидывал, что поход может затянуться и оказаться не таким удачным, как хотелось бы, что они смогут собраться и дать отпор, но то, что горцы тянут время, ожидая подмогу из своей столицы Шушан, мне не приходило в голову. Я почему-то был уверен, что жители этого города относятся к обитателям гор не лучше, чем шумеры. Наверняка горцы небольшими отрядами спускались неоднократно в долину реки Керхе, на берегу которой располагалась столица Элама, и грабили деревни. Я не учел, что сукины сыны делятся на своих и чужих.
        Неприятную новость принес гонец, которого я отправлял в Лагаш:
        - В долине возле гор стоит лагерем шушанская армия.
        Город Шушан располагался северо-северо-восточнее Лагаша, но пройти к нему напрямую не было возможности, потому что районы, прилегающие к нижнему течению реки Керхе, на правом берегу которой располагалась столица эламитов, и дельте реки Тигр, были низменными, заболоченными, становились проходимыми только к концу сухого периода и то не каждый год. Надо было сперва идти из Лагаша строго на север, в сторону ближних гор, а потом где-то в данне от них повернуть на восток, к Шушану. Именно возле поворота этой дороги и встала лагерем вражеская армия. Видимо, решили запереть нас в горах и взять измором.
        На третий день ответ от горцев не последовал. Вместо старцев около деревни появился вражеский отряд численностью около пяти сотен человек. Они держались на безопасной дистанции и сразу отступали, когда мои лучники пытались сблизиться.
        - Придется уходить, - объявил я свое решение, сильно огорчив воинов, которые уже в мыслях гнали домой трофейных баранов. Чтобы подбодрить их, пообещал: - Мы еще вернемся и получим больше.
        Рано утром мы снялись и неторопливо пошли в обратном направлении. Впереди шагали две сотни лучников, за ними половина копейщиков, потом обоз и захваченные рабы, вторая половина копейщиков и замыкали полторы сотни лучников. Я постоянно высылал вперед дозоры, до пяти по десять лучников в каждом, чтобы не попасть в засаду. Если у наших врагов и были подобные планы, от них отказались на второй день, когда их засада или просто наблюдатели в количестве около сотни человек были заблаговременно обнаружены и частично перебиты. Горцы следовали за нами на дистанции сто пятьдесят-двести эшей (девятьсот-тысяча двести метров). Количество их постоянно увеличивалось. К концу третьего дня я поднялся по склону горы, чтобы хорошо видна была долина, которую мы только что миновали, и подсчитал, что за нами топали тысячи две горцев. На их месте я бы ударил в спину нам, когда будем сражаться с армией Шушана.
        Вечером я собрал старших командиров на совет. Настроение у них было невеселое. Не надо быть большим стратегом, чтобы понять, что нас ждет.
        - Что скажете? - предложил я им поделиться своими мыслями.
        - Надо, бросив добычу, идти быстрее, чтобы оторваться от преследователей, - предложил командир копейщиков Нумушда.
        - Зачем бросать добычу?! - возмутился Тиемахта. - Завтра к полудню мы выйдем к тропе, которая ведет в ущелье моего племени. Пойдем туда и переждем. Армия Шушана туда не сунется, а с горные племена побоятся в одиночку нападать.
        - Там не хватит пропитания на всех нас! - резонно и эмоционально возразил Нумушда.
        - Поживем впроголодь. Это лучше, чем погибнуть, - отмахнулся Тиемахта.
        - А не лучше ли напасть на преследующих нас и разбить их? - задал я каверзный вопрос.
        Судя по удивлению на лицах моих старших командиров, такая идиотская мысль не посещала их умные головы. Скорее всего, и преследующим нас горцам она кажется не менее дикой. Сегодня они шли очень расслабленно. Наверное, уже поделили наше оружие, доспехи и ослов с припасами.
        45
        Прохладный воздух наполнен ароматом трав. Такое впечатление, что горные растения ночью накапливают и перерабатывают чужие запахи, чтобы с восходом солнца выплеснуть их, выдавая за свои. И птицы в горах поют не так, как в долине, пронзительней и тоньше. Какая-то выводит рулады на дереве, растущем выше по склону. Может быть, хочет предупредить двуногих обитателей этих мест об опасности, но они не понимают ее.
        Я сижу за густыми зарослями ежевики. Стебли с острыми кривыми шипами, без потерь не пролезешь. На некоторых еще цветки, на других ягоды зеленые, на третьих покрасневшие, на четвертых созревшие, синевато-черные. Мне нравится их кисловатый вяжущий вкус. Впервые попробовал эту ягоду в Туапсе, куда в детстве приезжал с матерью отдыхать. Вдоль узкого пляжа проходила одноколейная железная дорога, а потом начинался горный склон, на котором росло много ежевики. Мне было скучно валятся на горячей гальке по несколько часов, а мать разрешала шляться, где захочу, при условии, что в назначенное время вернусь. Я карабкался по горному склону и ел ягоды. Мне до сих пор кажется, что это самое лучшее времяпровождение.
        По дороге внизу движутся толпой горцы, вооруженные луками и топорами, дубинами, кинжалами. Почти все босые. Кое у кого есть щит, висящий за спиной, или свернутый войлочный плащ. Остальные не имеют никакой защиты. Зачем она им, избегающим рукопашной схватки? У каждого за спиной или через плечо кожаная торба с припасами: пресными лепешками, вяленым мясом, копченым сыром. Идут легко и неторопливо, чтобы не приближаться на опасную дистанцию к моему войску, которое опережает их метров на пятьсот. Замыкающие лучники-эламиты постоянно оглядываются и, если замечают, что враг слишком близко, готовятся к бою. Преследователи сразу останавливаются и ждут. Вот и сейчас они остановились, давая моим людям оторваться от преследователей. Не знают, что ушли не все, что три четверти моих лучников сейчас прячутся неподалеку.
        Я смотрю на Тиемахта и киваю. Он машет рукой, отдавая приказ подчиненным, после чего мы оба, а вслед за нами и остальные, встаем. Стоящие внизу горцы замечают нас, когда в них уже летят стрелы. Опешив от удивления, замирают на несколько секунд, а после того, как рядом начинают падать убитые и раненые, кто-то бросается в укрытие - под склон, за деревья и кусты, кто-то достает и натягивает тетиву на лук, но не успевает доделать это, погибнув, кто-то пытается убежать, получая стрелы в спину. Я стреляю быстро, почти не целясь, потому что цели большие и близко. Количество пораженных не подсчитываю, некогда. Стрелу из колчана - на тетиву - натянул - отпустил - сильный шлепок по левому наручу - следующая стрела… Мои обычно прошивают тело насквозь. Щит не спасает, а по буркам не стреляю. Трупов на дороге становится так много, что в некоторых местах лежат горками. Краем глаза замечаю, что с одной стороны к месту засады спешат горцы из других отрядов, а с другой бегут мои воины. По первым начинают вести навесную стрельбу мои лучники. Я тоже успеваю выпустить несколько стрел, пока горцы, угнетенные большими
потерями и испуганные подбегающими копьеносцами, не разворачиваются и не начинают стремительно удирать. Вслед им летит еще пара десятков стрел, завалив несколько человек.
        Пока лучники спускаются на дорогу, копейщики успевают добить раненых. Режут кинжалами, чтобы наверняка. И сразу собирают трофеи, оставляя лишь стрелы, наши и вражеские. Стрелы заберут лучники. Я предупредил, что добычу будем делить после окончания похода, но постоянно возникает грызня между лучниками и копейщиками за какую-нибудь ценную вещь. Внутри отрядов разногласий практически не бывает.
        - Живее, ребята! - весело прикрикиваю я. - Шушанцы заждались нас в долине!
        Еще вчера мои солдаты были уверены, что влипли в серьезную передрягу, а сейчас, обирая несколько сотен трупов, радостно смеются и выкрикивают презрительные слова в адрес врагов.
        Нагруженные, они идут к той части отряда, что охраняла обоз, а потом все вместе продолжаем путь. Настроение у всех приподнятое, шаг легок и быстр. Преследователей не видно, что тоже не может не радовать. На своего командира смотрят с обожанием. Мало того, что я обхитрил горцев, так еще все видели пучки окровавленных, длинных стрел из двух колчанов. Больше никто не может похвастаться таким большим количеством убитых врагов.
        46
        Этот шушанец был на голову выше своих земляков, почти с меня ростом, и шире и толще меня, весил явно за центнер. Круглое лицо густо и по самые темно-карие глаза заросло черными, вьющимися волосами, которые ниже подбородка заплетены в короткие косички и перевязаны засаленными, кожаными ленточками. На нем бронзовый шлем с назатыльником, нащечниками и планкой, защищающей нос, кожаный доспех с девятью овальными бляхами спереди в три ряда, кожаные наручи, поножи и башмаки. В правой руке держит короткое копье с бронзовым лепестковым наконечником, в левой - круглый щит из толстой вареной воловьей кожи, натянутой на каркас, сплетенный из лозы. Справа на кожаном поясе с бронзовой застежкой в виде бычьей головы висит в специальной кожаной петле топор с узким бронзовым лезвием с одной стороны и трехгранным шипом с другой, слева - кинжал с желтовато-белой костяной рукояткой в кожаных ножнах с бронзовыми бутеролью (наконечником), верхним кольцом и двумя дужками для крепления. Смотрит на меня снисходительно, как и положено бойцу, до сих пор побеждавшему в поединках. Мое превосходство в росте не смущает его.
Наверное, не сомневается, что компенсирует его за счет длины копья, потому что у меня в правой руке более короткая сабля. В левой держу овальный щит меньшего размера, но изготовленный из дерева и покрытый спереди воловьей кожей, а потому более надежный и тяжелый.
        Мы стоим вдвоем как раз посередине между двумя приготовившимися к бою армиями. У шушанцев восемь фаланг копейщиков (на две меньше, чем у нас), но сотен семь лучников (на три сотни больше) и двадцать шесть колесниц, которых у нас нет совсем. К тому же, наши враги уверены, что во время битвы нам в тыл ударят горцы, не подозревая, что их сукины сыны в очередной раз оправдывают свою сущность, передумав участвовать в заварухе, которую сами и замутили. После попадания в засаду за нами шел на большом удалении только маленький отряд соглядатаев. Убедившись, что мы спустились в долину, одна половина их пошла назад, а вторая осталась узнать результат сражения.
        Я салютую саблей в лучших традициях западноевропейских дуэлей, давая понять, что готов к бою. Мой соперник поднимает копье над плечом и с громким протяжным криком трясет его в воздухе, после чего шагает вперед и норовит выколоть мне глаза. Я отбиваю копье саблей. Древко сухое, упругое, поэтому всего лишь надрубаю его ниже наконечника. Впрочем, этого хватает. Шушанец с размаху колет копьем во второй раз, попадает в щит, и древко ломается в месте надруба. Соперник отшагивает, выбрасывает древко без наконечника и шустро выхватывает топор. Держит шипом вперед, намереваюсь пробить мой шлем или доспех. Только вот теперь преимущество у меня, потому что сабля длиннее. Когда он бросается в атаку, прикрываясь щитом по привычке от колющих ударов, а делаю шаг вправо и наношу рубящий удар елманью по незащищенному левому плечу у локтя, легко рассекаю бугрящиеся мышцы и перерубаю кость, но не полностью. Левая рука со щитом сразу обвисает и покрывается кровью, текущей ручьем из рассеченной плоти. Завопив от боли и ярости, соперник наносит удар топором, попав в щит. В этот момент я рассекаю саблей его левую
ключицу у шеи и глубже, до грудины вместе с бронзовой бляхой на доспехе. Наши взгляды встречаются, и я вижу, как из темно-карих глаз как бы вытекает внутрь черепной коробки смесь эмоций, разных и ярких, и их место занимает тусклая поволока. Выдернув саблю и стряхнув с нее алую кровь, делаю еще шаг вправо и наблюдая, как безжизненное тело сгибается, будто собирается присесть, а потом неуклюже валится вперед и вправо. Я победно поднимаю саблю и щит, в котором застрял топор, и под рев своих подчиненных иду к ним. Можно было бы забрать и остальное оружие и доспехи побежденного, но я не делаю это, как бы даю понять, что все равно будут мои, потому что мы победим. Метрах в пятидесяти от первой шеренги фаланги, стоящей в центре, перепрыгиваю через канавку с полметра шириной и глубиной, которая тянется параллельно строю от края до края его. Мои саперы вырыли канавку ночью. Мой приказ удивил их. Пока что не принято подготавливать позицию перед сражением, потому что неизвестно, где оно произойдет. До простой мысли заманить врага туда, где тебе выгодней, раньше не додумывались. Надеюсь, канавка окажется
неприятным сюрпризом для вражеских колесниц. Два копейщика с большими щитами из передней шеренги выходят из строя, а те, кто стоят за ними, поворачиваются ко мне боком, образуя проход через фалангу, чтобы я мог добраться до своей колесницы. Смотрят на меня с восхищением. Каким бы ты ни был хорошим командиром, но, вспоминая тебя, рассказывать будут, как справился с лучшим вражеским воином в поединке.
        Колесница метрах в пятидесяти позади последней шеренги и повернута к ней, как бы давая понять, что убегать я не собираюсь. Возница стоит перед дикими лошадьми, придерживает их, чтобы не двигались. Я поднимаюсь на колесницу, оглядываю своих воинов. Они смотрят на меня, ожидая приказ. В их глазах теперь больше уверенности: моя победа - это проявление воли богов, которые дали понять, на чьей они стороне. Без богов в этом обществе никак, даже в кусты не сходишь.
        - Начали! - кричу я, помахав лучникам, которые разделены на две равные группы и стоят на правом и левом флангах.
        От обеих групп отделяются по полсотни стрелков, выходят вперед, смещаясь заодно к центру. Заметив их движение, выходят вперед и вражеские лучники, все сразу. Мои не отходят далеко, выпускают по несколько стрел по навесной траектории по вражеским копейщикам и сразу начинают пятиться на исходные позиции, чтобы не попасть под обстрел врага. Их действия трактуются противником, как испуг. Шушанские лучники убыстряют шаг, тем более, что по ним почти не стреляют. Они не обращают внимания, что мои стрелки отошли на фланги. Перед шушанскими лучниками такая прекрасная цель - построенная фаланга. Она большая, не промахнешься, и не отвечает.
        - «Черепаха»! - кричу я копейщикам.
        Командиры фаланг дублируют мою команду, и сразу слышится перестук щитов, которые, сталкиваясь с соседними, поднимают над головой. Вторая шеренга еще и наклоняет передний край своих щитов, чтобы прикрывали головы стоящих в первой. Теперь им не страшны вражеские стрелы, которые тучами летят в нашу сторону.
        Когда враг начинает добивать и до моей колесницы, и нам с возничим приходится прикрывать щитами себя и диких лошадей, я отдаю третий приказ и опять лучникам:
        - Стреляем!
        Они бьют по своим коллегам, которые увлеклись обстрелом копейщиков и подошли слишком близко. Поскольку бьют по ним с флангов, те не сразу замечают подлетающие стрелы. Впрочем, это уже не важно. Можно уклониться от одной стрелы, двух, но, когда летит несколько десятков, какая-нибудь да найдет тебя. Я тоже посылаю несколько штук. Сперва в тех, кто стреляет в мою сторону, а потом в спины удирающим. Успевает отбежать на безопасное расстояние не больше половины вражеских лучников. Они останавливаются там, не решаясь возобновить атаку. Наверное, по их мнению, мы неправильно воюем. Обычно лучники обстреливают лучников, стоящих перед фалангой, а тут им уступили центр, а потом всыпали с флангов.
        Во вражеском строе громко воют трубы и гремят барабаны. Уверен, что это не столько подбадривание идущих в атаку, сколько сигнал союзникам, что пора бы ударить с тыла. Фаланга начинает движение в нашу сторону. Идут не так красиво, как шумеры, постоянно ломают строй. Видимо, мало тренировались. Мои лучники обстреливают их сперва по навесной траектории. Шушанские копейщики пока не знают, что такое «черепаха», защищаются по-отдельности, кто как умеет, из-за чего на поле позади них остается все больше раненых и убитых. Вражеские лучники сразу уходят на фланги, а там пропускают вперед колесницы, которые ничем не отличаются от шумерских. Большая часть их, как мне рассказали, была куплена в Лагаше. Колесницы сперва следуют вровень с фалангой, а когда до нас остается менее сотни метров, ускоряются, вырываются вперед, желая разогнать с наших флангов лучников, а потом атаковать копейщиков. Как я и предполагал, канавка оказалась для них пренеприятным сюрпризом. Передние колеса влетали в нее и застревали наглухо. Из-за резкой остановки часть членов экипажа вывалилась на землю, под ноги упряжным животным. Жаль,
что колесницы разогнались не сильно, а то бы дикие лошади и ослы оборвали постромки. Мои лучники не обращают на них внимания, продолжают обстреливать вражеских копейщиков, которые, поравнявшись с застрявшими колесницами, тоже ломаются, только морально, замедляют шаг. Они еще идут вперед, но уже по инерции.
        Поскольку большая часть вражеской фаланги оказываются вне зоны поражения моих лучников, отдаю приказ Нумушде:
        - В атаку!
        Командир копейщиков дублирует мой приказ своим подчиненным - и фаланга, выставив вперед копья, идет навстречу врагу. Строй держит хорошо, что радует глаз. Она длиннее вражеской, сильно поредевшей, особенно на флангах, что радует еще больше.
        Я машу лучникам, чтобы наступали, отгоняли коллег из вражеского войска и обтекали с флангов вражескую фалангу, били ей в тыл. Впочем, обтекать уже некого. Вражеская фаланга остановилась. Передние шеренги попятились, надавили на задние, и те начали как бы крошиться. Из строя выпадали отдельные солдаты и небольшие группы и, роняя щиты и копья, устремлялись к своему лагерю, сперва трусцой, а потом, по мере усиления топота за их спинами, и на максимальной скорости, догоняя удирающих налегке лучников и колесничих. Моя фаланга продолжала идти, соблюдая строй, пока не дошла до застрявших колесниц и не была остановлена мной, а вот лучники без приказа погнались за удирающими врагами. Сперва убили топорами отставших. Дальше перешли на луки. Выпустят несколько стрел, пробегут метров двадцать-тридцать, остановятся, стрельнут еще пару раз, пока не добрались до вражеского лагеря, где сразу накинулись на бурдюки с вином, виноградным и финиковым, и лепешки и вяленое мясо. Последние дни с едой у нас были проблемы, питались впроголодь.
        - Разойтись! - отдал я копейщикам последний приказ в этом сражении.
        Они заорали во всю глотку. Это вырывался страх, накопленный за время томительного ожидания и превратившийся в яростную радость. Они целы и невредимы, а враг удрал, оставив на поле боя сотни трупов и много трофеев.
        47
        Летом во время жары трупы здесь мумифицируются за несколько часов, что резко снижает распространение заразных заболеваний. На всякий случай я все-таки отвел свое войско километра на три от места сражения, предоставив шакалам и прочим падальщикам зачистить территорию. Первым делом мы наелись от пуза. После чего начали подсчитывать трофеи, собираясь разделить их. Я послал в Лагаш гонца, чтобы рассказал о нашей великой победе и передал мой приказ прислать в наш лагерь повозки и вьючный транспорт с продуктами питания и отвезти обратной ходкой добычу. Я собирался довести дело с горцами до конца. Тащиться в горы с трофеями было глупо, а бросить захваченное - еще глупее. Для меня доля в добыче - ерунда, а для воинов - чуть ли не смысл жизни.
        Повозки прибыли на пятый день до полудня. После полудня, когда мы грузили трофеи, в лагерь приехали на ослах парламентеры от горцев, всё те же три старика.
        - Нас прислали сказать, что мы принимаем твои условия, - объявил старик с изуродованным плечом.
        - Вы отказались от тех условий, - напомнил я. - С тех пор много чего изменилось. Теперь никто вам не поможет, когда я вернусь в горы и уничтожу все ваши поселения.
        - Нас сбил с толку Кутик, правитель Шушана. Пригрозил походом, если подчинимся тебе, и пообещал защиту, - признался старик.
        - Теперь я буду вашей защитой, а вы - моими подданными, платящими ежегодную дань камнями и бревнами дуба, тиса и сосны. Это кроме камней, которые будете возить бесплатно, пока не построю новые городские стены. И заплатите по три барана или козы каждому воину, шесть - десятнику, девять - старшему командиру и три сотни мне, - перечислил я новые условия.
        - Это будет непосильная ноша для нас, - возразил парламентер.
        - Так надо был соглашаться на первые условия, - сказал я и предупредил: - Больше переговоров не будет. Или принимаете мои условия, или на ваших землях будут жить другие, более сговорчивые.
        - У нас осталось слишком мало скота. Если отдать тебе, что требуешь, мы умрем от голода, - объяснил старик. - Нельзя ли отложить выплату на следующий год?
        - Можно, - согласился я, потому что мне пришла в голову интересная мысль. - И еще можно присоединиться к моей армии в походе на Шушан всем, кто преследовал нас в горах. Если будут служить верно и смело, то вам не придется отдавать баранов вообще. Они станут как бы вашей долей добычи.
        До этого разговора я не собирался в поход на Шушан. Как мне сказали, по размеру он не уступает Лагашу, так что с моей малочисленной армией там нечего было делать. За родные дома и под защитой крепостных стен шушанцы будут сражаться до последнего. Если же я приду с горцами, шансов на захват города будет не намного больше, но зато разорим окрестности, нанесем ущерб вражеской экономике, чтобы им больше в голову не приходило воевать с нами. И самое важное - рассорим горожан с горцами. После нашего совместного нападения жители Шушана еще много лет будут считать их кровными врагами. Мало того, что горцы не поддержали, как обещали, во время сражения, так еще и объединились с лагашцами и напали на своих союзников. Такое не прощают и помнят очень долго.
        - Если наши воины пойдут с тобой на Шушан, нам не придется отдавать тебе баранов и коз? - переспросил парламентер.
        - Да, - подтвердил я. - Мы там захватим добычу, поделим ее на всех. Потом вычтем из доли ваших воинов цену баранов и коз, которые вы нам должны. Тогда вам придется отдавать меньше, или, если ваших воинов будет много, вовсе ничего, или даже что-нибудь домой принесут. Всё будет зависеть от того, насколько удачно повоюем и как много добычи возьмем.
        - Я уверен, что это твое условие понравится нам, - произнес старик и лизнул ненавязчиво: - Наши воины присоединятся к армии такого великого полководца.
        - Сколько времени им потребуется, чтобы прибыть сюда? - спросил я.
        - Три дня, - быстро ответил он.
        Значит, свое войско горцы не распускали, ждали нас где-то в горах неподалеку отсюда, примерно в дне пути. Если бы переговоры не удались, выбор у них был бы невелик - погибнуть в бою или умереть от голода после нашего опустошительного похода. Наверное, выбрали бы первое, что не могло не вызвать уважения к ним.
        48
        Город Шушан, как мне показалось, был немного больше Лагаша. Отличался снаружи только тем, что крепостные стены высотой метров пять с прямоугольными башнями были сложены из плохо отесанного камня, а не сырцового кирпича. Внутри вместо зиккурата высилась цитадель, в которой проживал эламский энси Кутик, добавлявший к своему имени второе, бога Иншушинака, покровителя города, и по совместительству правителя подземного мира, вершителя правосудия и хранителя клятв. Совмещение правосудия с царством мертвых наводило на грустные мысли, а хранение клятв со смертью - на веселые. При нашем приближении жители города и сбежавшие в Шушан крестьяне вышли на крепостные стены, чтобы, наверное, визуально оценить опасность. Уверен, что их очень порадовали горцы-эламиты в моем войске. Я доверил жителям гор самую важную часть похода - грабеж окрестностей. Их добрые дела постучали во все дома в радиусе пары даннов от города. В некоторые стучали так настойчиво, что дома сгорели дотла. Я не мешал им. Разделяй и властвуй.
        Шушан мы обложили по всем правилам осадного искусства, в котором я поднаторел в Средние века. На берегу реки выше и ниже города стояли караулы из лучников, которые не давали проплывать лодкам. Река Керхе в этом месте неширокая и с быстрым течением. Горожане переправлялись на другой берег, но вверх или вниз по течению не совались. То есть, подвоз продуктов и другого снабжения был, но в малом количестве. Дерева здесь было много, поэтому мои саперы с помощью копейщиков начали изготовлять два тарана, мостки для пересечения рва и лестницы. Мостки и лестницы предназначались для введения в заблуждение шушанцев. Посылать своих воинов на стены я не собирался.
        На шестой день осады, когда жителям Шушана стало ясно, что это не грабительский налет, что уходить без добычи мы не собираемся, ко мне прибыли парламентеры. На этот раз ими были жрецы, которые хоть и молились другим богам, однако так же брили головы и носили такие же фетровые шапочки и синие льняные рубахи, как их шумерские коллеги. Их пришло пятеро. Все разного возраста: от лет тридцати до шестидесяти. Самый старый, наверное, верховный жрец храма Иншушинака, при ходьбе опирался на плечо самого молодого. Видимо, салага исполнял роль посоха или костыля и заодно поводыря, судя по катарактам на глазах старика. Я предложил руководителю посольства сесть напротив меня. Остальным пришлось стоять. В ногах правды нет, а дипломатам она ни к чему.
        - Мне сказали, что ты - земное воплощение богини Нанше, - тихим скрипучим голосом начал переговоры на прекрасном шумерском языке старый верховный жрец, глаза с катарактами которого смотрели как бы сквозь меня.
        Наверняка получил образование в Шумере, скорее всего, в Ниппуре. Было бы странно, если бы он начал с чего-то другого, а не с богов. Наша профессия - наши разговоры и наоборот.
        - Может быть, она использует мое тело, но я об этом не знаю, - улыбнувшись, ответил я уклончиво. - Главное, что она помогает мне.
        - Да, боги на твоей стороне, - согласился он. - Узнать бы, чем мы провинились перед ними?!
        - Могу подсказать, - произнес я. - Нападать на вас я не собирался. У меня был конфликт с горцами, которые начали наглеть. Насколько я знаю, вам они тоже часто доставляют неприятности. Уверен, что вы неоднократно просили богов наказать горцев. И вот боги посылают наказание - меня, а вы вдруг решаете помочь своим врагам. Не знаю, как ваши боги, а я бы за такое наказал жестоко.
        - Я тоже подумал, что боги наказали нас за помощь горцам, - проскрипел верховный жрец. - Нельзя было верить этим негодяям, втравившим нас в войну с тобой и сразу предавшим, но мы сделали это - и получили по заслугам. Так изощренно могли наказать нас только наши боги.
        Человек сам наказывает себя, и эламским богам далеко до его изощренности. Говорить это жрецу не стал. Все равно не поверит. В его возрасте даже самому себе перестаешь верить.
        - Надеюсь, ты пришел не только затем, чтобы выяснить, чем вы прогневили богов? - насмешливо поинтересовался я.
        - Нет, - ответил он. - Я пришел узнать, как нам задобрить богов, заслужить прощение?
        - Боги поведали мне, что я должен стать покровителем Шушана, - нимало не смущаясь, начал я. - Зерна вы собираете мало, поэтому будете каждый год дарить мне то, чего у вас много: по шесть мана (мана - полкилограмма) золота, восемнадцать мана серебра и один гу (гу - шестьдесят мана) бронзы, а также по сто двадцать бревен тиса, дуба и сосны и по сто двадцать повозок гранита и базальта. За это я буду защищать вас от внешних врагов. Если вы сами на кого-то нападете, я, может быть, поддержу, а может быть, и нет. Так что прежде чем напасть, обговорите это со мной.
        - Если нападут горцы, ты нас поддержишь? - задал он уточняющий вопрос.
        - Нет, они тоже под моим покровительством, - ответил я и добавил иронично: - Скажу им, чтобы не нападали на вас, как и вам говорю, чтобы не нападали на них, но боги подсказали мне, что еще не выполнили все предыдущие просьбы обеих враждующих сторон, так что бесполезно ждать вашего замирения в ближайшие годы.
        На самом деле я мог бы заставить горцев не нападать на жителей равнины. Только вот в моих интересах, чтобы они и дальше враждовали, а я, в зависимости от ситуации, буду помогать той или иной стороне.
        - Поскольку я потратил много средств и времени на поход, вы возместите эти расходы прямо сейчас, и тогда сниму осаду, уйду в Лагаш и до зимы буду ждать выплату ежегодной дани, - продолжил я. - Мне сейчас заплатите три мана золота, шесть серебра и двенадцать бронзы, пяти старшим командирам (три моих и два от горцев) по мана золота, три серебра и шесть бронзы, двадцати восьми младшим командирам по мана серебра и три мана бронзы и каждому солдату по мана бронзы. Металлы можно заменить драгоценными камнями, тканями, скотом… - После чего потребовал заложника: - И я слышал, что у вашего правителя Кутика два сына. Младшему не помешает получить образование в Лагаше под моим присмотром.
        Знатные люди из соседних государств часто отправляют своих отпрысков на учебу в Шумер. Обычно в Ниппур, который ни с кем не воюет и гарантирует безопасность своих учеников.
        - Нашему городу будет очень тяжело выплатить столько! - взмолился верховный жрец.
        - Горцы тоже посчитали, что первое мое требование слишком тяжелое, и отказались. Теперь платят в три раза больше и не ропщут, - проинформировал я. - К тому же, боги нашептали мне, что храмы Шушана очень богаты, но защищены плохо, их могут разграбить горные племена, поэтому лучше, если эти сокровища будут храниться в лагашских храмах.
        Судя по тому, как жрецы, словно по команде, понурили головы, намек поняли. Придется и им раскошелиться, иначе потеряют всё. Сейчас, наверное, придумывают, что сказать прихожанам, чтобы те дали больше, и храмам пришлось взносить меньше.
        - Мы серьезно прогневили богов, - сделал вывод старый верховный жрец. - Придется принять их волю и, заплатив, заслужить прощение.
        - Сколь времени вам потребуется для сбора отступного? - спросил я и напомнил: - Моим воинам надо есть каждый день, так что, чем дольше мы будем здесь стоять, тем больше разорим окрестности.
        - Думаю, уложимся в два дня, - ответил он, вставая с помощью молодого жреца.
        Верховный жрец не ошибся. На второй день мы получили все, что я потребовал. Свою долю взял золотом, серебром и драгоценными камнями. Доли горцев ушли на погашение долгов, только у старших командиров осталось немного бронзы. Остальным хватило и того, что награбили в окрестностях Шушана. Мои же воины получили сполна и от шушанцев, и от меня то, что им причиталось от горцев, только не баранами или козами, а металлами, тканями, расписной керамической посудой… Теперь я был уверен, что армия всегда будет на моей стороне, а у кого сила, у того и власть.
        49
        Насколько мой поход оказался удачным, настолько не повезло Месаннепадде. Марийцы, избегая рукопашной, засыпали его фалангу стрелами из луков и камнями из пращ. Армия, собранная почти со всего Шумера, сбежала с поля боя сразу после того, как предводитель был тяжело ранен. Стрела попала между бронзовыми пластинами доспеха, пробила кожу, на которую они были прикреплены, и влезла в живот сантиметров на десять. Костяной наконечник был с заусеницами, которыми зацепился за кишки. Вынули его только после смерти Месаннепадды. Умирал предводитель Калама долго, но без мучений. От них избавил опий.
        Ааннепадда тут же присвоил себе все титулы отца. Вот только отцовского авторитета у него не было, поэтому отряды из других городов отказались продолжать войну с Мари, сразу разошлись по домам. Ааннепадда только со своим войском пошел в Ниппур, в надежде принять от верховных жрецов власть над всем Каламом. Пока он туда добирался, в Кише произошел государственный переворот. Всех ставленников Ура перебили, выбрали новых энси и лугаля и объявили себя независимыми. Само собой, жрецы сочли это знаком богов и отказали сопливому вояке в титулах. Более того, ему посоветовали побыстрее вернуться в Ур, а то и там появится новый энси, звать которого будут не Ааннепадда. Гильгамеш тоже решил, что покровительство Ура не по карману Уруку, и отказался платить дань. Кстати, поражения от Мари он объявил своей победой, потому что лично и незаметно для всех остальных перебил треть вражеского войска, но был вынужден отступить, потому что рука устала махать. Самое забавное, что ему верили. У шумеров о подвигах предыдущих правителей ходят такие невероятные истории, что Гильгамеш кажется жалким эпигоном. О моих подвигах
и вовсе говорить нечего. В итоге Ааннепадда, возомнивший было себя новым правителем Калама, вернулся в Ур, где верховным жрецом храма бога Нанна, своей матерью, был объявлен новым энси и лугалем.
        Нет бы радоваться дураку, что всё кончилось так благополучно, так он заявил, что во всех его бедах виноват я, потому что не присоединился к походу. Когда эта весть дошла до меня, я в присутствии купцов из Ура, которых переманивал в Лагаш, обещая всяческие преференции, сказал, что у моего народа есть такая пословица: «Плохому танцору яйца мешают». Кто именно плохой танцор, я не уточнил, чтобы не обидеть свою жену, его сестру, но все догадались. Судя по тому, что Ааннепадда перестал поносить меня, ему передали мои слова.
        Пока я воевал с эламитами, Итхи родила сына, синеглазого, светлокожего и светловолосого. В двадцать первом веке ученые пришли к выводу, что если женщина жила с одним мужчиной, а потом рассталась с ним и через какое-то время, иногда несколько месяцев, забеременела от другого, то у ребенка будет что-то и от предыдущего. Особенно было забавно, когда белая женщина жила с негром, после беременела от белого и рожала мулата. Такая история случилось с одной моей знакомой, натуральной блондинкой во всех смыслах слова. Через полгода после расставания с негром она познакомилась с русским парнем, тоже натуральным блондином во всех смыслах слова, вышла за него замуж и родила ему девочку со смугловатой кожей и черными, вьющимися волосами. Муж увидел ребенка - и подал на развод. Теория ученых его не впечатлила. Поскольку я был не первым и единственным у Итхи, можно было ожидать забавные варианты. К счастью, если что-то чужое и было, проявилось не во внешности. Назвали мальчика в честь полумифического правителя Меркара, о котором сложено много фантастических историй. Якобы он прожил четыреста двадцать лет и
основал город Урук. Вместе с именем мальчику вручают палочку - его первое оружие. Правда, большинство шумеров, как я заметил, предпочитают держать в руках стило из тростника и царапать глину, а не прокалывать копьем или кинжалом тела врагов.
        Я сразу объявил сына Меркара свободным человеком. Если бы Итхи была моей рабыней, то тоже бы стала свободной. К сожалению, она рабыня моей жены, которая ни отпускать, ни продавать ее не желает. В других вопросах Инна идет мне навстречу, а тут уперлась и ни в какую. Боится, что возьму Итхи в жены. Это при том, что и сама уже беременна, и у меня нет повода разводиться. Я подумал, что так даже лучше. Итхи не будет давить на меня, чтобы женился на ней.
        Тем временем продолжалось строительство крепостных стен. Эламиты, как горные, так и из Шушана, исправно везли нам камень и дерево. Помогали им все желающие, но уже не бесплатно. Деньги у меня были, не жалел, поэтому работа шла споро. Горожанам это нравилось. У шумеров есть пословица: «Строишь, как раб - живешь, как царь; строишь, как царь - живешь, как раб». Я собирался жить, как царь, поэтому, как выразились бы в двадцать первом веке, мой рейтинг стремительно рос.
        50
        Повод для объявления войны Ааннепадда выбрал не самый удачный - переезд в Лагаш двух купцов с семьями. Якобы они не расплатились за полученные от храмов товары. Хотел бы я посмотреть на шумера, который хоть самую малость не доплатил храмам! Жрецов здесь боялись больше, чем светскую власть. Подозреваю, что шурину война была нужна позарез, потому что не справлялся со своими обязанностями энси. Как рассказали мне перебежчики, одним из которых был мой старый знакомый Арадму, у которого я служил когда-то охранником, Ааннепадда ввел новые налоги, чтобы было на что увеличить войско, народ возроптал, поэтому срочно потребовался внешний враг. У шурина мозгов не хватило бы самому додуматься до такого. Наверное, мать подсказала, которая, как и положено теще, питала ко мне, мягко выражаясь, противоречивые чувства. Гонец привез мне глиняную табличку с оскорбительным текстом и требованием вернуть купцов.
        Я не стал напрягать писаря и переводить глину, передал на словах:
        - Пусть придет и возьмет, если сумеет.
        Ааннепадда готовился к походу почти месяц. Он разослал гонцов ко всем соседям, предлагая присоединиться к нему, в том числе в Урук и Умму. Не знаю, что именно остановило Гильгамеша - боязнь поражения или осознание того, что эта война ослабит его соседей, и можно будет добить проигравшего - но в походе участвовать отказался. Уммцы, может, и поддержали бы Ур, если бы энси не был мой ставленник, который быстро выявил и повесил смутьянов рядом с урским подстрекателем. В итоге Ааннепадда пошел на войну только со своим войском и небольшим количеством добровольцев, которым было без разницы, с кем воевать, лишь бы было, что грабить. Пошли они по края заболоченной приморской низменности к городу Гуаба, расположенного неподалеку от впадения Тигра в Персидский залив, морские ворота моего государства. Там проживало всего пара тысяч жителей. Стены были высотой метра четыре и давно не ремонтированные. При предыдущем правителе этот город был в загоне. Наверное, Ааннепадда собирался по-быстрому захватить Гуабу или хотя бы ограбить окрестности и уйти восвояси. Если бы я не погнался за ним, Ааннепадду объявили бы
крутым парнем, достойным быть энси и лугалем, а если бы я вошел на территорию Ура, у местных жителей появился бы внешний враг, который заставил бы их полюбить своего предводителя. Он не учел, что разведка у меня налажена, что, как только я узнал, куда именно направляется урская армия, сразу вышел ей навстречу.
        У меня было несколько вариантов разгрома войска Ааннепадды: от самого простого - расстрелять из луков в чистом поле, как марийцы, или из засады, до иезуитского - загнать в заросли тростника на заболоченном участке и продержать там ночь, чтобы досыта накормили комаров, а потом у выживших отобрать оружие и доспехи и отправить домой, чтобы поделились позором с родственниками. Удерживала благодарность к жителям этого города. Все-таки я был их лугалем, сражался вместе с ними. Поэтому я выбрал наименее кровавый вариант.
        Дел был пасмурный, но теплый. В эти края иногда осенью южный ветер приносит тучи, беременные дождем, правда, жиденьким. Сегодняшние никак не могли разродиться, а дождь не помешал бы. Второй урожай зерновых уже собрали, но кое-где на полях еще росли овощи, которые нечем было поливать. Мое войско было выстроено на одном конце длинного поля, покрытого высокой ячменной стерней, Ааннепадды - на другом. Наша встреча оказалась для него неприятным сюрпризом. Судя по тому, что урская армия была меньше нашей, как минимум, на четверть, сражаться Ааннепадда не собирался. Я послал к нему гонца с предложением поединка, причем в таких выражениях, чтобы стыдно было отказаться.
        - Он согласен сражаться один на один на колесницах, - вернулся с ответом гонец.
        Наверное, Ааннепадде рассказали, какая судьба постигла лучшего воина эламитов, или помнил, что я не очень хорошо метаю дротики.
        - На колесницах, так на колесницах, - согласился я, - но любым оружием, если он не трусит.
        Ааннепадде оставалось только принять мое предложение.
        Когда мой гонец вернулся и подтвердил его согласие, я не спеша погнал свою колесницу к центру поля. Колеса приминали стерню, кочек почти не было, трясло не сильно. До центра поля добрался первым, поэтому остановился, якобы дожидаясь соперника. На самом деле мне надо было, чтобы колесница не тряслась. Я решил не выпендриваться, использовать лук. В последние дни стрелял из него часто, полностью восстановив навыки.
        В колесницу Ааннепадды были впряжены четыре осла. Не знаю, чем они привлекли его. Наверное, длинными ушами, как признаком большого ума. Умный осел - это звучит оригинально, а новый энси и лугаль Ура прямо разрывался от желания быть оригиналом. Впрочем, у шумеров одно из любимых словечек - «галам-хуру», что переводится, как умный дурак. Ааннепадда, как никто другой, был олицетворением именно этого понятия, такого неоригинального. Иначе бы не напал на своего потенциального союзника.
        Когда нас разделяло метров семьдесят, я выпустил первую стрелу. Целил на уровне живота, чтобы труднее было уклониться. Ааннепадда левой рукой держал небольшой легкий круглый щит из воловьей кожи, натянутой на каркас из прутьев, и вожжи, а в правой - дротик. Заметил стрелу поздно, уклониться не сумел, закрылся щитом. Только не учел, что стрела, выпущенная из моего лука, запросто пробивает не только такой щит, но и кожаный доспех. Остановить ее могла лишь бронзовая пластина, что, как я понял, и случилось, иначе бы щит пригвоздило к телу. Ааннепадде повезло защититься и от второй стрелы, зато третья вошла между бронзовыми пластинами в тело. К тому времени он был уже метрах в пятидесяти от меня. Четвертой я целил в горло. Ааннепадда наклонил голову, чтобы, наверное, полюбоваться предыдущей, и поймал последнюю головой. Она вошла в левую щеку на уровне нижнего края носа и в сантиметре от него. Мой шурин упал грудью на передний борт колесницы, а потом завалился на дно ее. Мулы продолжали бежать, замедляя ход. Остановились напротив моих диких лошадей и дружно, словно по команде, продемонстрировали им свои
длинные, под стать ушам, достоинства. Мои жеребцы не ответили. Наверное, нечем было хвастаться.
        Когда я подошел к колеснице Ааннепадды, он еще был жив. Пустые глаза казались чужими на залитом кровью лице. Смотрели они в серое небо, затянутое тучами. Наверное, в солнечный день было бы обидно умирать, а в пасмурный - самое то. Я привязал вожжи его колесницы к своей сзади и поехал к радостно орущей фаланге лагашцев.
        - Поезжай к Мескиагнунне и скажи, что я жду его и старших командиров у себя, - приказал я гонцу и уточнил: - Без оружия.
        Они приехали минут через двадцать. Не только без оружия, но и без доспехов. По правилам шумерской дипломатии это обозначало, что они сошли с тропы войны, поэтому убивать или брать в плен их нельзя. Я предложил теперь уже единственному шурину сесть напротив меня, угостил финиковым вином. Он вроде бы не питал к старшему брату сильных положительных эмоций, однако к умершим часто относятся лучше, чем к живым.
        - Это он напал на меня, - произнес я, отпив сладковатой жидкости из бронзового кубка, на бортах которого были барельефы в виде прыгающих гепардов.
        - Я знаю, - тихо произнес Мескиагнунна.
        - Надеюсь, ты трезво оценил поступки своего брата и сделал правильные выводы, - предположил я.
        - Да, - подтвердил он.
        - С сегодняшнего дня ты будешь энси Ура, а я - лугалем. Ур переходит под мое покровительство. За это будете каждый год доставлять в Гуабу тридцать шесть гур (немного более ста тонн) ячменя, - решил я.
        Возле Гуабы мало полей, пригодных для злаковых, в основном там выращивали неприхотливые финиковые пальмы и делали прекрасное вино, которое вместе с вяленой и соленой рыбой обменивали на зерно. Город был связан каналом с Ниной, Уруа и Лагашем. Теперь будет снабжаться еще и по морю из Ура. У меня были планы на морской порт Гуаба, а поставки зерна помогут его развитию.
        - Пусть так и будет, - согласился Мескиагнунна, залпом осушив свой бокал вина.
        Сопровождавшие его старшие командиры заулыбались. Видимо, ожидали более суровое наказание.
        - Если кто-то начнет подговаривать тебя напасть на меня, - я специально не стал называть имя Гильгамеш, - учти, что, даже если победите меня, ты станешь следующей его жертвой. А мне Ур не нужен, и воевать с родственниками у моего народа не принято. Ты ведь брат моей жены - не забыл это?
        - Нет, - ответил Мескиагнунна.
        - Постарайся и в будущем помнить это и то, что мое покровительство защитит вас от нападений, - сказал я.
        - Я советовал брату заключить с тобой союз, - признался он. - Ааннепадда не послушал меня. Он никогда меня не слушал.
        - И зря! - искренне произнес я.
        После чего мы попировали в широком кругу, вместе моими старшими командирами. Армии переночевали каждая на своей половине поля, а поутру разошлись в противоположные стороны к всеобщему удовольствию.
        51
        Перед зимним солнцестоянием в Лагаш приехал из Ниппура на крытой повозке, запряженной ослами, Энкиманси, верховный жрец храма богини Нанше. У шумеров в самые короткие дни года проводятся ритуалы, грубо говоря, призывающие богов пожалеть своих слуг, не уменьшать день дальше, дать пожить еще год. В том, что верховный жрец ниппурского храма богини Нанше прибыл поучаствовать в ритуалах в городе, находящемся под защитой этой богини, не было ничего удивительного. Типичным такой визит тоже не назовешь. Я догадался, что прислали Энкиманси ко мне, чтобы неофициально обсудить важные вопросы. Провели переговоры утром после завтрака в моем кабинете, в котором была привычная для меня мебель - деревянные стол, стулья, шкаф и сундук. В последнем хранился золотой запас и драгоценные камни. Я теперь самый богатый человек в Лагаше. По крайней мере, так думает моя жена, когда требует новые украшения.
        - Месаннепадда погиб. Теперь место правителя Калама стало свободным. Жрецы спрашивали богов, кто станет нашим защитником, но до сих пор не получили от них ответ, - глядя мне в глаза своими черными и глубоко посажанными, начал верховный жрец после обмена любезностями.
        Я понял, что это место предлагают мне. Только вот, зачем оно мне?! Правило маятника гласит: чем выше находишься, тем короче амплитуда движения. Находясь на самом низу, носишься слишком много, на самом верху - слишком мало, а посередине - самое то. Сейчас я независимый правитель, решивший проблемы с соседями. Скучать, конечно, не дадут, но и напрягаться с утра до вечера, грызясь на ковре и под ним, тоже не надо.
        - Не могу сказать за богов, - начал я, - но мне показалось, что они поняли, что люди слишком слабы для такого высокого поста. Получивший его, теряет голову и начинает делать ошибки. Это место не для простого смертного.
        - Это место для ставленника богов, - подсказал Энкиманси. - Я уверен, что ты не потеряешь на нем голову.
        - Может быть, - уклончиво ответил я. - Только я не вечен, а боги хотят создать такую систему, чтобы она не ломалась после смерти одного человека. Будет лучше, если Каламом будет править совет верховных жрецов из Ниппура, как это было и раньше, только с большими полномочиями. Он должен активнее вмешиваться в жизнь шумерских городов, не позволять им воевать между собой, решать спорные вопросы, объединять усилия во время нашествия внешних врагов.
        - Правителям многих городов это не понравится, - возразил верховный жрец.
        - Еще больше им и их подданным не понравится, если будут осаждены приведенной мною армией, - сказал я.
        - То есть, мы можем смело предупреждать их о такой возможности? - спросил он.
        - Конечно, - подтвердил я, хотя заниматься усмирением шумерских городов у меня не было желания. - Говорите это уверенно и заодно сообщайте, что под моим покровительством находятся не только шумерские города, но и многие эламитские племена, которые с удовольствием разграбят богатых зазнаек.
        Я был уверен, что хватит одной угрозы. Все уже знают, какая участь постигла Киш, Умму, Шушан и Ур. Да и судьба Ааннепадды наверняка убавит пыл многих энси.
        - Это очень не понравится Гильгамешу, энси Урука. Он заявляет, что боги хотели бы видеть его правителем Калама, - поделился Энкиманси.
        - Когда дело касается Гильгамеша, удивляюсь, почему он о чем-то спрашивает богов, а не они его?! - улыбнувшись, произнес я.
        Верховный жрец тоже улыбнулся.
        - Станет ли Гильгамеш правителем Калама или не станет, все равно будет рассказывать, что все подчиняются ему, - развил я свою мысль. - Не мешайте ему говорить это, пусть повеселит богов, но посоветуйте не переходить от слов к делу.
        - Говорит он лучше, чем делает, - согласился со мной Энкиманси.
        - И правильно поступает. Не важно, что ты совершил, важно, как рассказал. Потомки не смогут увидеть твой подвиг, а красивый рассказ о нем будет жить долго, - поделился я. - Так что записывайте байки Гильгамеша. Они помогут ему прослыть полубогом, а лишних богов не бывает, особенно для жрецов.
        - Мы можем записать и рассказы о твоих подвигах, - предложил верховный жрец.
        - Мне это ни к чему, - отмахнулся я.
        Судя по завороженному взгляду Энкиманси, мой отказ был истолкован, как нежелания опускаться с позиции «бог» до позиции «полубог». Не стал его разуверять. Лучше пусть переоценивают, чем недооценивают. В первом случае тебе платят больше.
        52
        Главной причиной моего отказа от трона «всея Шумерии» было желание вернуться на море, обплыть ближайшие берега, посмотреть, что там сейчас происходит. Интересно будет сравнить действительность с тем, что я читал в будущем в учебниках и научных трудах. Историки, особенно пишущие о древних временах, от которых остались только руины непонятных сооружений да пара керамических черепков, всегда мне казались переводчиками с одного неизвестного им языка на другой непонятный. Главное в их профессии - соврать убедительнее коллег.
        Эламиты стали привозить для строительства больше дерева, чем надо было. Я решил изготовить судно. За образец взял арабский дау. Под этим названием обычно проходят несколько типов парусных судов (багала, бателла, банья, бум, самбук, зарук…). Общим у них является узкий корпус и сетти - латинский парус с обрезанным нижним углом и наветренной шкаториной. Узкий корпус увеличивал скорость хода и возможность идти под более острым углом к ветру, но уменьшал остойчивость, особенно во время шторма, которые в этих водах бывают настолько редко, что ими можно пренебречь. Да и берег всегда рядом.
        Я встречал самые разные типы дау в этих водах даже в двадцать первом веке, причем это были не яхты спортсменов-любителей, а рабочие лошадки, занятые перевозкой грузов и людей, рыбной ловлей и, куда уж без этого, пиратством. Обычно на таком судне-матке находилась боевая группа, изображавшая из себя рыбаков, а на буксире тянули пару больших быстроходных моторных лодок, и еще одна, маленькая, выискивала цель. Заметив сравнительно тихоходное торговое судно, разведчик по рации сообщал о нем на матку. Там пересаживали на моторки две абордажные группы, которые опережали жертву, а потом, растянув между лодками канат, останавливались. Торговое судно, проходя между моторными лодками, натягивало форштевнем канат и поджимало их к своим бортам. Дальше в дело шли «кошки», и обе абордажные группы оказывались на судне, если, конечно, на нем не было вооруженной охраны. Впрочем, разведчик первым делом проверял, есть ли охрана. Два опытных бойца, а других в охрану судов не брали, запросто перестреляют из укрытий обе абордажные группы на незащищенных лодках.
        Я решил сделать двухмачтовый парусник с бермудскими парусами и стакселями и кливерами. С ними легче работать, не нужен большой и обученный экипаж. Для слабого попутного ветра приказал сшить геную, а для свежего - брифок. Мачты-однодеревки были из сосны. Для подводной части корпуса использовал тис, выше ватерлинии - дуб. Транцевую корму местные корабелы пока не научились делать. Усложнять им жизнь я не стал. Пусть будет острая. Палубы тоже пока не в моде, но тут я на уступки не пошел, приказал сделать из сосновых досок. Мало того, что груз защитят, так еще людей или что-либо легкое и не боящееся влаги на главной палубе можно перевезти. Сделал и порты для шестнадцати весел. В итоге получилось у меня парусно-гребное судно непонятного типа. Брало оно около ста тонн груза или, если хорошенько утрамбовать, пару сотен человек. Для отражения нападений вооружил судно двумя «дельфинами» - очень тяжелыми камнями каплевидной формы, подвешенными на канатах, которые с помощью грузовых стрел поднимались высоко, выносились за борт и сбрасывались на вражеское судно, проламывая его днище. Пока что здесь такого
оружия не знают, как и тарана. Единственный способ ведения морского боя - абордаж. Для этого сделал «ворон» - поворотный переходной мостик с бронзовым «клювом» на конце, чтобы надежно зацеплялся за вражеское судно.
        Строительство судна закончили в июне. К тому времени Иннашагга родила дочь, из-за чего сильно расстроилась. Наследовать титул энси может только мальчик. Если сына нет от жены, получит сын от наложницы. Я подобрал для девочки шумерское имя, которое почти полностью совпадало с именем моей матери - Лидда. Вместе с именем она получила и миниатюрную прялку. Шумерские женщины предпочитали заниматься рукоделием. Весенний паводок прошел без чрезвычайных ситуаций, чему все обрадовались. В том числе и потому, что новая крепостная стена была еще далека от завершения.
        В начале июля я повел ходовые испытания нового судна, названного в честь дочери, выйдя на нем по реке Тигр в Персидский залив. По морю шло резво, при свежем ветре разгоняясь до четырнадцати узлов, руля слушалось хорошо, особенно при следовании под брифоком. Экипаж, набранный из матросов купеческих судов, сильно удивился такой скорости и обрадовался, что меньше придется грести веслами.
        Во время испытаний судна я вспомнил забавный эпизод, случившийся со мной в двадцать первом веке во время следования в порт Басра. С нами связался американский эсминец и от имени ООН потребовал остановиться для досмотра. Везли мы трубы для нефтепровода, так что я не стал выпендриваться, застопорил двигатель. К нам подгреб военный катер под пиндосским флагом, с которого высадился десант в количестве восемнадцати вояк. Все в черном, и при этом больше половины спецназовцев были неграми. Черные люди в черном. Обвешены оружием так, что я почувствовал себя самым опасным террористом в мире, даже опаснее американского президента. Один из черных громил в черном, ростом за два метра и весом пара центнеров, прилепился ко мне, как черный банный лист. Куда я - туда и он. Разрешив им ползать в трюме между трубами, я понаблюдал немного, после чего пошел к себе в каюту. Негр попробовал зайти в нее вслед за мной. Тогда я сказал, мягко выражаясь, что отымею его, чернозадого предка человека, во все естественные отверстия, если он сейчас же не отправится в одно из этих отверстий сам. Представьте эту картину: я весь
белый, прилетевший из зимней России и еще не успевший загореть, одетый в белую рубашку и светло-кремовые штаны, а мой, так сказать, собеседник весь черный в черном и при этом выше меня сантиметров на тридцать пять, я ему по плечо был, и тяжелее раза в два-три, но при этом я угрожаю ему. Не поверите, я остался жив и даже отстоял неприкосновенность своей каюты. Кто-то из экипажа втихаря снял этот эпизод на мобильник и смонтировал клип. Прохожу я как-то мимо дей-рума (каюты для отдыха), а оттуда гогот. Смотрели, как их капитан, глядя снизу вверх, объясняет «горилле», что сейчас сделает с ней. Типа скетч с белым и черным клоунами.
        Видимо, это был сексуальный день для всего американского флота в Персидском заливе, потому что выслушали обещания не только от меня. За нами шло судно под иракским флагом. Когда и его попробовали остановить, иракский капитан на приличном английском языке объяснил пиндосам, что находится в территориальных водах своей страны и имеет полное право плыть, куда захочет, и везти, что захочет, а ООН в целом и американский эсминец в частности он имеет в извращенной форме. Иракскому капитану тоже сошло с рук. Пиндосы, как и прочие трусливые бандиты, сначала лезут буром, но как только понимают, что их не боятся, сразу падают.
        В черт знает каком веке до нашей эры здесь некому было беспредельничать. Нам повстречалось лишь несколько рыбачьих лодок, которые, завидев незнакомое судно, сразу гребли к берегу. Вернувшись в реку Тигр, поставил свою новую игрушку к специально построенной, каменно-деревянной пристани ниже начала канала, ведущего к Лагашу. Отправиться в продолжительное плавание сейчас не давала весть о походе гутиев, которые опять вторглись в северные области Калама. Я ведь наобещал ниппурским жрецам, что буду защищать всех шумеров от внешних врагов.
        В конце лета пришло известие, что северные города-государства, в которых преобладало семитское население, сумели отогнать гутиев. Я сразу взял на борт в придачу к двадцати членам экипажа еще сотню лучников и метателей дротиков и отправился в рейс. Специально вел судно вне видимости берега. Курс держали по магнитному компасу, изготовленному по моим указаниям. Шумерским мастерам было не трудно сделать его, потому что это вроде бы они или халафы придумали разбивать круг на триста шестьдесят градусов. Пришли они к такому числу довольно интересным способом. Дневной путь солнца они измерили его диаметрами, принимая каждый за один шаг. За день солнце делало сто восемьдесят шагов. По мнению шумерских ученых ночью оно тоже двигалось и делало столько же шагов. Вот и получилось триста шестьдесят. Потомки будут называть шаги солнца градусами. Поскольку число было кратно шести, с ним сразу согласились и объявили священным.
        Курс «Лидда» держала на Дильмун. Так сейчас называется остров Бахрейн и город-государство, расположенный на нем. Во время следования из Лухтата в Ур мы останавливались на острове на ночевку. Город Дильмун размером с Урук, если не больше. Покровителем его является Энки, шумерский бог воды, бездны, мудрости. Это еще раз навело меня на мысль, что шумеры переняли пантеон у халафов. Архитектура такая же, разве что зиккурата нет. Небольшой храм расположен на платформе из сырцового кирпича. Обожженный кирпич почти не используется, потому что привозной. С топливом тут даже больше проблем, чем у шумеров. Мало не только деревьев, но и тростника. Крепостные стены высотой всего метра четыре и местами их заменяют глухие стены двухэтажных домов. Жизнь у островитян более спокойная, чем на материке, кочевники уж точно не беспокоят. Населяют Дильмун - даю по мере уменьшения - халафы, шумеры, семиты, мелуххцы и эламиты. Единственным ограничителем роста населения была нехватка продуктов питания, в первую очередь зерна, овощей, фруктов. В северной части острова имеется полоса плодородных земель, а южнее - несколько
оазисов, вокруг которых располагаются поля и финиковые рощи. В центре острова с запада на восток тянется гряда темных невысоких холмов, которые видишь первыми, приближаясь к нему. В будущем на холмах будут располагаться водяные и нефтяные цистерны, видимые с большего расстояния и хорошо отбивающиеся на экране радиолокатора. Как мне рассказал купец Арадму, взятый консультантом в это плавание, с дна моря возле острова бьют пресные ключи, поэтому в этих водах добывают самый красивый и ценный жемчуг и ловят много рыбы. Остров сейчас является перевалочной базой и, как сказали бы в будущем, центром международной торговли. Здесь продают и покупают медь, олово, бронзу, серебро, золото, драгоценные и полудрагоценные камни, слоновую кость, черное и красное дерево, тис, который называют морским деревом, зерно, рабов. Еще остров ценится у шумеров, как престижное место захоронения. Считается, что на Дильмуне находится один из входов в подземное царство, и душе умершего не надо будет долго добираться до места назначения, как будто она могла устать, заблудиться или, не дай бог, опоздать. В огромном некрополе в
северной части острова неподалеку от города похоронено несколько тысяч черноголовых, сумевших заранее оплатить и организовать такое мероприятие.
        Я бывал в двадцать первом веке в Манаме, морскому порту и столице страны, которая располагалась восточнее нынешней. Мог бы съездить посмотреть руины Дильмуна, но таксисты заламывали непомерную цену, а автобусы, обслуживавшие только приезжих гастарбайтеров, ходили без расписания, когда вздумается, да еще и с зачуханной автостанции, которую у нас встретишь только в забытом богом райцентре. На фоне модерновых небоскребов автостанция выглядела и вовсе авангардно. Первое впечатление от Манамы - в ней собрались мелкие жулики со всей Азии и Африки. Мало того, что заламывают фантастические цены, причем даже там, где она твердая, указана на табличке, так еще и норовят не дать сдачу, стянуть что-нибудь. К нам туда прилетел на пересменку старший механик и рассказал, как проходил паспортный контроль. Надо было заплатить пять местных динаров (чуть более восьми долларов). Все банкоматы не работали, только обменный пункт, где комиссия составляла полтора процента, но не менее двух динаров. То есть, чтобы получить пять динаров, надо отдать эквивалент семи в другой валюте. Пограничник сказал, что можно заплатить
ему американскими долларами. Стармех дал двадцатку. Сдачу получил только после скандала, причем всего десять долларов. Одно радует - все, как огня, боятся полицейских, которые сидят по участкам, пьют кофе и играют в нарды, а если их отвлекают, разбираются с нарушителями быстро и жестоко. Впрочем, я имел дело только с понаехавшими индусами, филиппинцами, арабами из стран, не попавших под нефтяной дождь, европейцами. Последние в большинстве своем работали менеджерами, руководили остальными. С местными арабами не общался, потому что они живут в другой вселенной: ездят только на джипах, не работают, не пересекаются с чужаками, за исключением прислуги и продавцов в магазинах. Кстати, аборигенов было меньше половины населения острова. Их бы давно передавили, если бы не американская военная база, расположенная южнее столицы и по площади, как мне показалось, больше ее, потому что, как были пастухами баранов, необразованными и неотесанными, так и остались, несмотря на выплеснувшее из земли богатство, разве что пересели с ишаков в дорогие автомобили.
        В Дильмун меня привели дела купеческие. Мои подданные, приобщившиеся в этом году к международной торговле, пожаловались, что им не дают напрямую торговать с другими приезжими купцами, только через местных, которые, к тому же, снимали непомерную маржу. Поскольку дильмунские купцы в Лагаше бывали редко и в небольших количествах, зеркальные меры по отношению к ним теряли смысл. Я хотел потолковать с местным правителем Салитисом, предложить дружбу и сотрудничество, договориться о более приемлемых условиях для моих купцов.
        Возле северной оконечности Дильмуна имелась бухта, защищенная низкими коралловыми островками. От берега в нее уходил деревянно-каменный пирс длиной метров сорок, возле которого сейчас разгружались четыре больших судна. Маленькие вытягивали носом на песчаный берег. К пирсу была очередь из трех мелуххских судов, стоявших на якорях на рейде. Страна Мелухха, как я понял, находится где-то на территории будущей Индии. Судя по товарам, а продают мелуххцы в основном готовую продукцию, уровень технического прогресса там даже выше, чем в Шумере.
        Салитис оказался пухлым мужчиной сорока шести лет с нездоровым, отечным лицом и синевато-черной кожей на ногах ниже коленей. Он полулежал на гибриде кресла и топчана, с одной подушкой за спиной и второй под задницей. На коленях у него было бронзовое блюдо с финиками, которые правитель Дильмуна ел во время моих реплик, выплевывая косточки на пол. Принимал меня в своем дворце, большом, сложенном из сырцового кирпича и недавно побеленном, из-за чего казался нарядным, в полутемной комнате, в которую свет проникал через небольшое круглое отверстие под потолком в южной стене, возле которой он сидел. Солнечный луч, в котором постоянно вспыхивали мелкие частички пыли, образовывал полуовальное светлое пятно на полу рядом с моими ногами. Судя по знакам, выложенным разноцветными камешками на утрамбованном глиняном полу, луч был еще и «стрелкой» солнечных часов. Деревянная табуретка, предложенная мне, сперва стояла так, что луч должен был освещать сидевшего, но я отодвинул ее в тень. Когда смотришь из полумрака в полумрак через луч света, создается эффект кинотеатра, что придает беседе кинематографичность и
некую нереальность и несерьезность.
        - Зачем к нам пожаловал известный лугаль, покоритель эламитов? - обменявшись приветствиями, поинтересовался Салитис.
        Отсутствие интернета, телевизора, радио и телеграфа абсолютно не мешает мгновенному распространению новостей в нынешнем мире. Поскольку новостей сейчас мало, они не нивелируют друг друга, как будет в двадцать первом веке, когда через интернет и телевизор хлынет такой поток помоев, что все будет казаться враньем или правдой, в зависимости от вашего настроения.
        - Я бы хотел установить дружеские торговые отношения с твоей страной, - начал я и изложил претензии моих купцов и вариант их разрешения с прекрасными преференциями для дильмунских купцов.
        Привлечение дильмунских купцов в Лагаш было для меня даже приоритетнее. Привозя к нам свои товары, они бы отбивали заодно и свою маржу, которую сейчас получают практически ни за что.
        Видимо, я был не первым, кто предъявляет такие претензии, потому что Салитис, выплюнув на пол финиковую косточку, изрек:
        - Мы не меняем наши правила ни для кого. Не нравится - отправляйтесь торговать в другое место.
        - За некоторое изменение правил вы получите сильного военного союзника, - предложил я.
        - Нам не нужны союзники, - выплюнув очередную финиковую косточку, высокомерно отказался правитель Дильмуна. - Нам здесь некого боятся. Все, кто приплывал к нам с войной, были разбиты.
        Поблизости действительно нет никого, кто мог бы перебросить на остров Дильмун большую армию. Разве что мелуххцы имеют достаточный для этого флот, но они, во-первых, находятся далековато, а во-вторых, разделены, как и Шумер, на множество городов-государств. Это мы воспринимаем их, как одно целое, а они, может быть, ненавидят некоторых своих больше, чем нас, чужаков. О том, что мне известны другие способы ведения военных действий, говорить Салитису не стал. У шумеров и халафов не принято убивать гостя, но нет правил без исключений, особенно, если это спасет страну от многих бед.
        - Оставайся у меня, попируем вместе вечером, - предложил правитель Дильмуна.
        - Мне надо сейчас кое-какие вопросы решить. Если успею до вечера, приду, - сказал я.
        Решить надо было только один вопрос - предупредить лагашский купеческий караван из шести больших лодок, чтобы до вечера покинули порт. Они уже продали привезенные излишки зерна и приступили к закупкам.
        - Нам бы еще пару дней! - взмолился один из купцов, бывший писарь.
        - Можешь оставаться, - разрешил я. - Будет шанс, что твой труп закопают в священной земле в благодарность за отнятые у тебя товары.
        - Война? - задал он вопрос.
        - Пока нет, - ответил я. - Всего лишь принуждение к равноправному ведению торговли, но могут сильно обидеться и совершить необдуманные поступки. Ты ведь хочешь торговать с мелуххцами напрямую, без наглых посредников?
        - Конечно! - искренне воскликнул купец.
        - Значит, пакуй товары и греби в Лагаш, - приказал я. - Надеюсь, к следующему твоему приходу сюда ситуация изменится в лучшую сторону.
        53
        В Персидском заливе даже при очень сильном ветре высоких волн не бывает. Зато они очень короткие, из-за чего при плавании на небольшой лодке кажется, что передвигаешься по стиральной доске. К счастью, мое судно большое по меркам Персидского залива, волны не делают жизнь экипажа утомительной, но сразу выявили, у кого приверженность к морской болезни.
        Мы с помощью штормового стакселя держимся против ветра, перемещаясь вперед от силы пару кабельтовых в час, неподалеку от восточного берега острова Дильмун. Обогнув Катарский полуостров, купеческие суда выходят прямо на нас. Дрейфующее судно с большим экипажем наводит их на грустные мысли. Чтобы не наделали ошибок, я посылаю к ним лодку с их коллегой Арадму, который немного говорит на нескольких языках. Он рассказывал купцам, кто я такой и что планы у них изменились. Зайти в порт Дильмун не получится, если не хотят погибнуть, но могут следовать в любой другой, а если пойдут в Лагаш, то будут торговать беспошлинно. В общем, ты туда не ходи, сюда ходи. Я не хочу пока обострять отношения с другими странами, хотя и наслышан, что достойного соперника в этом регионе у меня нет. Купцы тоже не хотят проверять, насколько я силен, проходят мимо Дильмуна. Мы провожаем их до северной оконечности острова, после чего они идут к материку и дальше вдоль западного берегаПерсидского залива. В Лагаш заглянул только один караван из Мелуххи. Остальные отправились в Ур или Шушан. Наварят, наверное, меньше, чем в
Дильмуне, зато без риска. Хотя, кто знает?! Надеюсь, Лагаш оправдает их ожидания.
        То ли кто-то из купцов обманул меня, вернулся в Дильмун, о чем обязательно пожалеет, то ли рыбаки, которые постоянно вертелись неподалеку от нас, понаблюдали и сделали правильные выводы, но вскоре в Дильмуне догадались, почему к ним не заходят иноземные купеческие караваны, подрывая тем самым экономику страны. Для решения этой проблемы к нам отправили дюжину парусно-гребных беспалубных судов, в каждом из которых по тридцать-сорок человек, включая гребцов. Они идут к нам на веслах почти против ветра, рассекая форштевнями волны и разбрасывая брызги.
        На «Лидде» все на постах по боевому расписанию: кто-то стоит у мачт, чтобы поднять главные паруса; кто-то сидит на веслах, втянутых внутрь судна, ожидая команду опустить их на воду и грести; кто-то рядом с грузовыми стрелами, на которые вооружены «дельфины»; кто-то у «ворона»; кто-то разминается, натягивая и отпуская тетиву лука. Они еще не знают военный потенциал моего судна, поэтому большое количество врагов наводит членов экипажа на грустные мысли. Время от времени поглядывают на меня, спокойного и расслабленного, чтобы подзарядиться уверенностью в победе.
        Первая пара вражеских судов приближается к нам. Одно мостится к левому борту, другое - к правому. Шкипера на них толковые, подходят грамотно, вовремя дают команду убрать весла с того борта, которым поджимаются к нам. Мы намного выше. Даже встав на планширь своего судна, вражеские воины не смогут дотянуться до нашего. Мне становится интересно, как они будут забираться к нам, не имея «кошек»? Сидящие на банках воины прикрывают щитами себя и гребцов, хотя никто по ним не стреляет. Это почему-то не настораживает дильмунцев.
        Услышав, как об оба борта ударились подошедшие суда, и увидев багры, которыми зацепились за наши планшири, я приказал:
        - Оба «дельфина» за борт!
        Работать с «дельфинами» мой экипаж умеет. Я потренировал их, угробив четыре речные плоскодонки. Потопив каждую, матросы радовались, как дети. Но одно дело учения, а совсем другое сражение.
        Грузовые стрелы вываливаются за борт. Тяжелые каплевидные камни, висящие на них, слабо, будто лениво, покачиваются.
        - Над целью! - докладывают наводчики.
        - Отпускай! - даю я команду.
        «Дельфины» падают не с тем грохотом, с каким проламывали пустые плоскодонки. Здесь им попались прокладки из человеческих тел, точнее, частей тел, скорее всего, ног. Что не помешало выполнить задачу. Я слышу треск дерева и вопли боли и испуга. Каплевидные камни быстро поднимаются вверх, к нокам грузовых стрел, где зависают мокрые, слегка покачиваясь и роняя капли. Лучники выскакивают из укрытий и начинают поражать врагов, мечущихся по судну с продырявленным днищем.
        - Поднят фок! - приказываю я, подхожу к правому борту своего судна, гляжу, как, постепенно отставая и стремительно набирая воду, тонет вражеское, как члены его экипажа, многие из которых наверняка не умеют плавать, скидывают с себя доспехи и выбрасывают оружие, не обращая внимания на стрелы, которые быстро выкашивают их.
        Может быть, гибель от стрелы кажется им предпочтительнее, чем утонуть или быть сожранным акулами. Зубастых бестий пока что мало, но кровь уже попала в море, так что примчатся сюда быстро. Читал в бытность курсантом, что акулы чувствуют кровь в море по одним сведениям за два-три кабельтова, по другим - за восемь миль. В Персидском заливе акул столько, что хватит и первой цифры, чтобы на каждого, бултыхающегося сейчас в воде, приходилось по несколько штук.
        После поднятия паруса на фок-мачте «Лидда» отдаляется от тонущих судов, но не настолько быстро, чтобы ее не догнали другие. Вторая пара мостится к нашим бортам. Действуют так же, как и предыдущие. Наверное, уверены, что им-то уж точно повезет захватить нас. Видимо, им пообещали офигенные наградные - и чуваки офигели. «Дельфины» проламывают днища и у этих двух судов, причем у подошедшего к правому борту только со второй попытки. Оставив их тонуть, проходим вперед неспешно, ожидая следующих.
        Скорость, с которой мы отправили на дно две пары судов, производит впечатление на остальных. Они передумали догонять нас. Одна пара вытаскивает из воды членов экипажей первых потопленных нами судов, а остальные разворачиваются в сторону своего острова.
        - Право на борт! - командую я рулевому, а матросам: - После поворота ставим грот!
        «Лидда» делает поворот оверштаг и, быстро набирая ход, гонится за удирающими врагами. При таком свежем ветре и только под главными парусами судно разгоняется узлов до десяти, что раза в два быстрее, чем движутся враги на веслах.
        Первыми мы нагоняем пару, что спасала тонущих товарищей.
        - Бить в первую очередь по гребцам! - приказываю я лучникам.
        Что они и делают. Стрелять моим лучикам удобно, потому что расположены выше и могут спрятаться за фальшборт в случае ответа. Впрочем, врагам не до ответных действий, унести бы ноги. Стоит поразить одного гребца, как у остальных цепляются весла, сбивается ритм, судно рыскает и замедляет ход.
        Мы проходим мимо остановившихся вражеских судов с наполовину или даже больше перебитыми экипажами, пока не настигаем самое резвое. К этому подходим вплотную. Мои лучники продолжают обстреливать уцелевших, которые прячутся за щитами, утыканными стрелами, а метатели дротиков готовятся к абордажу. Работавших с «дельфинами» я проверил в деле, теперь надо тем, кто поставлен на «ворон», и метателям дротиков приобрести боевой опыт.
        - Завести «ворон» на вражеское судно! - командую я.
        Бронзовый «клюв» тяжело падает на носовую часть, где есть палуба, и не просто втыкается в нее, но и частично разламывает. Я первым пробегаю по мостку и оказываюсь на вражеском судне. Оставшиеся в живых члены его экипажа, не более трети, сбились в кормовой части, закрываясь щитами от моих лучников. Я перепрыгиваю на банку, на которую прилег грудью дильмунец с курчавой черной головой, пронзенной стрелой, вошедшей в левый висок и вышедшей позади правого уха. Из обоих отверстий вытекала темная тягучая кровь и скапливалась на отполированной задницами банке. Между банками лежал на трупах воин, раненный стрелой в грудь, и смотрел на меня без страха и даже без интереса. У меня промелькнула мысль, что душа уже покинула его тело, но раненый еще не знает об этом. Я рассек саблей почти до середины кожаный щит на каркасе из прутьев, за которым прятался один из уцелевших дильмунецев. Щит, потеряв целостность, разошелся, образовав в повернутой вверх части широкий просвет, через который на меня смотрели из под надвинутого почти до бровей шлема расширенные от страха, светло-карие глаза. В тот момент, когда лезвие
сабли приблизилось к шее этого воина, он сильно зажмурил глаза, из-за чего возле внешних уголков образовались лучики морщин. Я зарубил еще одного, после чего отшагнул, давая возможность метателям дротиков показать себя в деле. Они не метали дротики, а кололи ими в просвет между щитами и незащищенные части тела. Как только дильмунцы пытались защититься от дротиков, прикрываясь щитами, в них попадала стрела. Активного сопротивления не было, поэтому расправа длилась всего пару минут.
        Оставив на захваченном судне двух человек, чтобы собрали трофеи и выкинули за борт трупы, мы взяли его на буксир, после чего сделали поворот фордевинд и пошли в обратную сторону. Следом за нами устремился косяк акул. Как только за борт буксируемого судна падал очередной раздетый труп, хищницы налетали на него все сразу и, взбаламучивая голубую воду, жадно рвали на части. Их становилось все больше, а драки между ними - всё ожесточеннее, несмотря на то, что трупов выкинули в море много. Мы расправились с остатками экипажей на всех вражеских судах. Я хотел, чтобы ни один дильмунец не добрался до берега и не рассказал, как именно мы разгромили превосходящего в несколько раз противника. Пусть мое оружие останется тайной для них. Неизвестное пугает сильнее.
        54
        Восемь трофейных судов в связке стоят на якорях неподалеку от острова Дильмун. К крайнему со стороны моря ошвартована «Лидда». Ветер убился, волны низкие, еле заметны. Солнце только поднялось на востоке, поэтому не очень жарко. Я в набедренной повязке сижу в кресле-качалке, сплетенном для меня лагашским умельцем, на корме в тени от грот-мачты. Тень узка, поэтому то левая часть моего тела, то правая оказываются на солнце. В руке у меня бронзовый кубок с финиковым вином. Я отпиваю маленькими глотками сладковатый напиток, напоминающий забродивший компот, и смотрю на четырех дильмунских купцов, которые только что подплыли на лодке и поднялись на борт судна. Они без оружия, но на всякий случай справа и слева от меня стоят воины с короткими копьями. У всех четверых набедренные повязки длинные, пропущенные под руку назад, а потом через плечо вперед, как в Шумере носят только энси, лугали, старшие командиры и очень богатые горожане. Видимо, в Дильмуне купцы и есть главная власть, потому что за их счет и живут почти все остальные обитатели острова. У старшего среди послов кожа темно-коричневая, как у раба,
работающего под палящим солнцем с утра до вечера. Такая частенько встречается у мелуххцев, за что черноголовые презрительно называют их чернокожими. При этом негров величают просто черными людьми. Губы у старшего посла пухлые, словно накачанные гиалуроновой кислотой, и иссиня-черные, словно кислота оказалась паленой. Волосы на голове, брови, усы и борода черные, густые, кустистые и как бы растрепанные. Такое впечатление, что купца недавно возили мордой по мокрому столу, разлохматив волосяной покров, который так и высох по пути сюда.
        Он первым приветствует меня на приличном шумерском языке витиевато и многословно, после чего сообщает о цели визита, как будто их может быть несколько:
        - Салитис прислал нас узнать, чем мы прогневили великого лугаля, земное воплощение богини Нанше, и заключить с ним мир.
        - Как будто ты не знаешь, чем вы меня прогневили! - иронично произношу я. - Именно вы, купцы, а не один только Салитис, исполняющий вашу волю. Всем уже надоело платить вам ни за что. Отныне мои купцы будут торговать у вас напрямую с любым, с кем захотят. Платить будут только обычные пошлины с продаж и портовые сборы.
        - Тебе надо было сразу обратиться к нам, а не к Салитису, и мы бы сделали для твоих купцов исключение, - сказал купец.
        Это он, конечно, загнул. Они бы поступили не умнее своего правителя, потому что тоже не поверили бы, что одно судно сможет отбиться от их могучего флота.
        - Это было единственным моим требованием, когда я приплыл на переговоры. Мне отказали и посмели напасть на меня. Теперь условия будут тяжелее. Каждый год, начиная с нынешнего, вы будете платить мне металлами и жемчугом за то, что я не буду мешать вам торговать с другими странами, - сообщил я и перечислил, чего и сколько хочу.
        В первую очередь меня интересовало олово. Его возили сюда из Мелуххи. Во вторую - медь, диорит и слоновая кость из Магана, который как я понял, находится где-то в Африке. Диорит - это твердый камень. Шумерские мастера изготовляют из него вазы, столешницы, статуи и инструменты для колки и обработки гранита, который менее твердый. Инструменты из диорита продают, в том числе, эламитам, которые возят нам гранит для строек. В третьих - красивый и дорогой жемчуг, выловленный возле Дильмуна, который стоит дорого и занимает мало места. Меня не покидает мысль, несмотря на очень прочное положение, что мое самозванство вдруг раскроют, что придется удирать налегке. К тому же, надо было наполнить тайник в спасательном жилете. Кто его знает, что ждет меня в следующей эпохе?! Может быть, все места лугалей будут заняты или народ окажется менее легковерным.
        Затребованное мною количество жемчуга приняли дильмунские купцы почти без торга, а вот за олово и медь боролись долго, причем все четверо: как только один из них замолкал, в дело вступал второй, продолжая ровно с того места и на том эмоциональном накале, с каким закончил предыдущий. Даже с моим огромным опытом трудно было выдерживать их напор. В итоге сошлись всего на шести гу (около ста восьмидесяти килограмм) олова и восемнадцати гу (около пятисот сорока килограмм) меди в год. В этом году всё доставят на «Лидду», после чего я покину эти воды, а со следующего года привозить в Лагаш металлы и жемчуг будут мои купцы. Заодно дильмунские купцы выкупили захваченные нами суда. Тащить их в Лагаш было тяжело, а потопить - жалко, поэтому уступил суда по дешевке. Из полученного за суда взял себе треть, а из других трофеев только два бронзовых шлема. Остальное поделил между членами экипажа. Повоевали они славно, потерь не понесли, а врагов перебили много. Пусть станут богаче и вернее мне. Уверен, что желающих отправиться со мной в море в следующий раз будет больше. Пиратство - очень заразная болезнь, но
часто со смертельным исходом.
        55
        У правителя, который выигрывает войны, не бывает проблем с подданными, даже если он тиран, а после проигранной войны в стране обязательно начинаются перемены, вплоть до смены власти. Я умудрился выиграть несколько сражений, поэтому у меня солидный запас прочности. Пользуясь им, я принялся внедрять новшества.
        Во-первых, ввел единую денежную систему. Вместо трудных в изготовлении монет, до которых шумеры и окружающие их народы еще не докатились, использовал принятые здесь кольца, которые носили на пальцах или при больших количествах нанизывали на шнурок. Я приказал изготовить кольца весом один, три, шесть и двенадцать гин из бронзы, серебра и золота. Золотое кольцо весом в один гин, не зависимо от цен на металлы, было равно шести серебряным такого же веса или тридцати шести бронзовым. Кольца мог изготовлять кто угодно, но за меньший вес на первый раз отрубали правую руку, а на второй - голову. Для контроля на каждом из трех больших рынков Лагаша и по одному в меньших городах сидел назначенный мною чиновник из бывших храмовых писцов с точными весами, а рядом дежурил патруль стражников. Дела по «фальшивоколечникам» судьи рассматривали вне очереди и быстро, приговор приводился в исполнение сразу. Кстати, семиты называют гин сикелем. Не отсюда ли пойдет шекель?
        Во-вторых, улучшил планировку города, выровняв, насколько это было возможно, улицы и расширив узкие, чтобы могли разминуться две повозки. В новой части города, между старой и новой крепостной стенами, улицы были шириной десять кушей (пять метров) и пересекались под прямыми углами. Застраивать или загромождать проезжую часть запретил, за чем следили городские стражники, получая за бдительность половину штрафа с нарушителя.
        В-третьих, заставил сделать там, где не было, канализационные стоки, а существующие углубил так, чтобы по ним протекала вода из канала, смывая нечистоты. В городе сразу уменьшилось количество крыс, и вонять стало слабее. Для набора питьевой воды вырыли дополнительные общественные колодцы. Поскольку грунтовые воды здесь близко, пожертвовал несколько длинных жердей на «журавли» и показал, как их сделать и как ими пользоваться. Это нововведение очень понравилось горожанам.
        В-четвертых, все населенные пункты государства Лагаш, включая деревни, были соединены судоходными каналами. Водный транспорт - самый дешевый, а возить тут есть что. Мое разрешение торговать любому, кто хочет, нашло отклик в массах. Кто-то отправлялся в дальние страны, кто-то развозил заморские товары по другим шумерским городам, а кто-то - всякую дешевую мелочь по деревням. В итоге в Лагаш перебрались те, кто не смог реализовать свои торговые наклонности в других городах, и резко повысились поступления от пошлин и налогов на продажи.
        Параллельно с этим занимался строительством нового дворца. Скорее, это была цитадель, защищенная каменно-кирпичными стенами высотой пять и шириной три метра с четырьмя угловыми башнями семиметровой высоты и мощной надвратной десятиметровой. Внутри, у дальней от ворот стены находился трехэтажный дом энси с большим залом для пиршеств на первом этаже, господскими покоями на втором и для слуг на третьем. Справа и слева от него прилепились к крепостным стенам казармы, в которых в мирное время использовался только первый этаж, и разные служебные помещения. В середине был прямоугольный плац, вымощенный каменными плитами и размеченный белыми полосами. На этом плацу каждое утро проходит развод суточного наряда, и время от времени я собираю личный состав перед выходом на учения или для объявления своих воинственных планов на будущее. Я все еще занимаюсь военной подготовкой своего войска, делясь с солдатами знаниями и умениями, собранными в разных странах в разные эпохи. Уверен, что моя армия - самая продвинутая во всем нынешнем цивилизованном мире.
        56
        Конец третьего года моего пребывания в стране черноголовых и первая половина четвертого прошли в мирных трудах и заботах. Весеннее наводнение было сильнее и разрушительнее, чем в предыдущие. Размыло две большие плотины и залило много полей, в том числе и два моих. Поскольку у меня завелись лишние деньги, прикупил несколько больших полей и финиковых рощ для младших детей. Старший сын унаследует должность энси и прилагающиеся к этой должности владения, а вот остальным детям достанется только из того, что будет моей личной собственностью. Я обеспокоился этой мыслью, когда Итхи забеременела во второй раз. В конце марта она, к великому огорчению Иннашагги родила мальчика, получившего имя Мебарагеш в честь другого полумифического шумерского правителя. Впрочем, имя, полученное в детстве, всегда можно поменять. Обычно это делают, когда поднимаются по социальной лестнице, как бы оставляя со старым именем и старые проблемы. После этого моя жена и наложница стали чаще ссориться. Повод для ссоры у двух баб и так всегда найдется, но отсутствие сына у Иннашагги помогало находить чаще. Да и ссора сама по себе -
это же столько эмоций! Прям именины сердца и праздник души для любой нормальной женщины!
        В мае-июне Гильгамеш успел сходить к Кишу и, по его словам, разгромить врага в пух и прах. Жители Киша так и не узнали об этом. То есть, осаждавшую город урукскую армию они, конечно, увидели и кое-какие убытки понесли, но продолжили жить независимыми и под управлением своего энси. Как донесла мне разведка, некоторые жители Уммы, прослышав об этой блистательной победе, побывали в гостях у Гильгамеша и попросили его заодно разгромить и Лагаш. Видимо, запасы пуха и праха у урукского энси и лугаля закончились, поэтому отказал им. По возвращению в Умму эти предатели были казнены, их имущество конфисковано и продано на торгах, а деньги поступили в мою казну.
        Основными моими разведчиками были купцы. За интересную информацию я освобождал их от налогов и пошлин. По прибытию в Лагаш, купцы первым делом шли ко мне с докладом. Рассказывали все, что видели и слышали, потому что я порой платил за то, что казалось им ерундой, и наоборот. В итоге я был в курсе всего, что творится в шумерских городах и соседних странах. За что всячески помогал купцам и отстаивал их интересы.
        В начале июля ко мне заявился один из купцов по имени Аллой, бывший храмовый писарь, один из тех, кого я направил на путь торговый, дав на раскрутку часть трофеев. Он быстро поднялся, купил вскладчину судно среднего размера, сделал пару ходок на Дильмун, а потом замахнулся на Мелухху, резонно рассуждая, что там можно продать дороже и купить дешевле.
        - Энси, мелуххцы меня избили и ограбили только потому, что я продавал товары дешевле, чем их купцы! - полным трагизма голосом пожаловался Аллой. - Мне пришлось добираться на судах других купцов до Дильмуна, работая гребцом, а оттуда довезли наши!
        Судя по слишком высокой тональности трагизма, купец что-то недоговаривал.
        - Расскажи подробно, как все произошло, - потребовал я.
        Оказалось, что избили и конфисковали имущество за попытку продать товар мимо налогового инспектора. По заверению Аллоя, это была чистая подстава, на которую он, весь такой неопытный и щедрый, попался случайно. В общем, жадность фраера сгубила. В Лагаше за такое фортель полагался большой штраф и конфискация товара, на котором хотели сэкономить. Мелуххцы отобрали весь товар и судно, что было, так сказать, немного чересчур.
        К тому времени мне уже порядком осточертело сидеть дома, потянуло в море, поэтому я с радостью воспользовался предлогом проветриться. Взяв на борт «Лидды» тот же экипаж, что и в прошлом году, и купца-неудачника Аллоя, я отправился в далекую страну.
        57
        Я примерно представлял, где находится Мелухха. Сперва подумал, что город находится на месте будущего Карачи, но мне объяснили, что он в глубине длинного залива. Я помнил, что в той части полуострова Индостан есть два залива, соответствующие довольно бестолковым описаниям купца Аллоя и его шкипера Урабу - Кач и Камбейский. Я бывал в обоих по несколько раз. Из-за обилия лодок и более крупных плавсредств самой разной конструкции, многим из которых, по моему мнению, место в морских музеях было забронировано несколько веков назад, прохождение этих проливов превращалось в игру «Кто не спрятался - я не виноват!». Мы постоянно подавали звуковые сигналы тифоном, предупреждая всех этих лодочников о своем приближении. Иногда они реагировали. В общем, ситуация напоминала хождение по улицам индийских городов: если начинаешь лавировать и уступать дрогу, тебя все толкают, а если прешь напролом, пространство перед тобой в самый последний момент расчищается, никого не задеваешь. Я повел «Лидду» напрямую к расположенному севернее заливу Кач, чем удивил купца и его шкипера. Они добирались вдоль берега.
        По мере следования по Аравийскому морю мы перемещались из сухого климата во влажный. С каждым днем все сильнее становился попутный юго-западный ветер и все чаще приносил дождевые тучи, благодаря которым у нас постоянно была свежая вода. Кстати, мелуххцы называют море Зеленым. Таки да, вода в море в солнечный день кажется зеленоватой. Изредка здесь случаются тайфуны с сильным ветром и высокой волной. Нам повезло проскочить без приключений. Я не знал точный курс, поэтому вышел южнее залива Кач, что оказалось к лучшему. Шкипер Урабу узнал берег и сказал, что нам надо дальше на юг, а потом, огибая полуостров, будущее название которого я забыл, на северо-северо-восток в Камбейский залив, на северном берегу которого и располагался город-государство Мелухха.
        У меня довольно противоречивое отношение к Индии. Наверное, это взгляд завоевателя: мне нравится территория, пейзажи, животный мир, но раздражают люди, населяющие эту землю. И не то, чтобы мне не нравились именно индусы. В Индии меня бесят все, включая русских, которых там в начале двадцать первого века было, как мне казалось, всего лишь чуть меньше, чем аборигенов. Наверное, раздражение возникает из-за жуткого скопления людей. В Индии надо постоянно смотреть, куда ставишь ногу, иначе наступишь на кого-нибудь, порой на голову, потому что спать могут прямо на тротуаре и даже на краю проезжей части. Я не умею жить, касаясь локтями других. Мне нужно пространство, физическое и духовное. С последним в Индии тоже проблемы, потому что все, кто там обитают, заболевают миссионерством, причем не напористо-агрессивного толка, американского, а липко-вкрадчивого. Янки без церемоний лезут тебя поучать, поэтому так же бесцеремонно посылаешь их, а вот с индусами по национальности или подхваченному менталитету, льстивыми и якобы желающими тебе добра, у меня не получалось расстаться запросто. Я подолгу не могу
найти повод послать их туда, куда меня хотят заманить по глупости или наивности, что часто одно и то же, из-за чего злюсь на себя и еще больше на проповедников всего того, что им самим не в радость. Если тебе хорошо, не остается ни времени, ни сил, ни желания привлекать на свое место кого-то. Вот мой командир роты в мореходке капитан-лейтенант Васильев по кличке Чмыренок, командовавший до нас севастопольской гауптвахтой, никого из курсантов не заманивал в военно-морские офицеры. Наоборот - говорил, что мы, бестолочи, никогда не научимся ходить строем.
        Мелуххцы внешне похожи на будущих индусов. Впрочем, в Индии будет проживать столько разных народностей, что легко найти похожего на любого обладателя смуглой кожи. Зато внутренне заметно отличались. Особенно склонностью к организации пространства и поступков, с чем у индусов будут неразрешимые проблемы. Если бы структурная логика материализовалась, то превратилась бы в город Мелухха.
        Располагался он на правом берегу реки, несущей мутную, светло-коричневую воду, и был больше Лагаша и даже Урука. Пристани были сооружены на берегу канала, под северной и западной крепостными стенами. Канал был шириной метров двадцать, отходил от реки под прямым углом, шел вдоль северной крепостной стены, а потом поворачивал на юг, в большой затон с верфью и длиннющим пакгаузом у западной, поворачивал еще раз под прямым углом и, сузившись метров до восьми, возвращался к реке вдоль южной крепостной стены. На естественном холме в паре километрах от города находилось какое-то странное сооружение, наверное, храм, похожее на Стоунхендж, только камни были намного меньше.
        Чиновник, приплывший на лодке с одним гребцом - бодрячок с мясистым рязанским носом-картошкой, скорее всего, таможенник, узнав, что пришли в балласте, предложил стать на якорь на реке.
        - Я - энси и лугаль Лагаша, прибыл с государственным визитом, - проинформировал его. - Мне будет удобнее, если мое судно станет к причалу.
        - Там нет мест, - сказал таможенник.
        - Вижу, как минимум, два, - поймал я его на лжи и показал свободные места.
        - Там нельзя стоять, - упрямо повторил таможенник.
        Это навело меня на мысль, что не так уж и неправ был купец Аллой, обзывая мелуххцев тупыми ослами.
        - Хорошо, постоим на реке, - согласился я. - Доложи своим правителям, что я прибыл по важному делу, жду встречи с ними.
        Правил в Мелуххе совет верховных жрецов, что на практике значит - секретари выживших из ума стариков.
        - Обязательно доложу, - пообещал таможенник и уплыл на лодке.
        До вечера я так и не дождался приглашения. На следующее утро собрался нанести визит без предупреждения, приказал приготовить катер, когда увидел направляющуюся к «Лидде» лодку с тремя гребцами и двумя пассажирами в льняных красных рубахах с рукавами по локоть, как здесь одеваются служители культов. Оба не рискнули подняться на борт по штормтрапу, прокричали с лодки приглашение прибыть в цитадель и сразу устремились в обратную сторону, будто экипаж страдал заразной болезнью, и боялись подхватить ее.
        - Поплывешь со мной, - сказал я купцу Аллою.
        - А нельзя ли мне остаться на судне?! - испуганно взмолился он.
        - Нельзя, - отказал я. - Без тебя мои слова будут звучать неубедительно.
        Третьим взял купца Арадму, который владел мелуххским языком. Купцов храмы готовили в эдубе, отбирая из способных к языкам. Арадму владел семью. Русского языка он не знал и не догадывался, как много теряет, особенно, когда случайно роняет что-нибудь тяжелое себе на ногу.
        Судовой катер отвез нас к пристани у городских ворот, выходивших к каналу. Возле ворот несли службу - сидели в тени на выступе стены - десятка полтора солдат в набедренных повязках, без доспехов и шлемов, но с небольшими прямоугольными деревянными щитами и изогнутыми бронзовыми кинжалами с длинными рукоятками, какие подошли бы двуручным мечам. Мне подумалось, что оружие больше декоративное, чем боевое, хотя в руках умелого мастера могло быть грозным. Впрочем, хороший боец даже без оружия опасен. Только вот охранявшие ворота на бойцов были мало похожи, напоминали ленивых базарных торговцев. На нас посмотрели с сонным любопытством, после чего один соизволил встать и проверить, нет ли у нас оружия, небрежно похлопав по частям тела, прикрытым одеждой.
        Условно город можно было разделить на три части: цитадель, жилую зону и торгово-промышленную. Цитадель располагалась на холме, может быть, искусственном. Она была защищена стенами пятиметровой высоты и восемью шестиметровыми башнями, сложенными из хорошо обработанного камня. Делилась внутренней каменной стеной на две части - верхнюю, где проживали жрецы, руководившие городом, и нижнюю, где они встречались с народом по праздникам и другим важным случаям. К холму примыкали жилая и торгово-промышленная зоны, защищенные стеной такой же высоты, только башен было девятнадцать, включая пять надвратных. Жилая зона была ближе к холму, торгово-промышленная, лавки и мастерские - к реке. Обе состояли из кварталов одно-двухэтажных домов с плоскими крышами, сложенных из камня и сырцового и обожженного кирпича и расположенных на прямоугольных платформах примерно двухметровой высоты, сложенных из обработанного камня и отделенных от соседних улиц, вымощенных каменными плитами и ориентированных строго север-юг и восток-запад. Центральная улица, идущая с севера на юг, была шириной метров десять, остальные - в два
раза уже. Как догадываюсь, платформы уберегали дома при разливе реки. Одну из платформ занимал бассейн глубиной чуть более метра, окруженный широкими арками, причем часть его была вполовину мельче, для детей. Мелуххцы очень чистоплотны, моются по несколько раз в день. Этим они напоминают мне индийцев, с той лишь разницей, что, в отличие от своих потомков, следят и за чистотой одежды, домов и дворовых и придворовых территорий. У индийцев в порядке вещей будет, помывшись, облачиться в грязные лохмотья и отправиться по засранной улице в неприбранный дом. Кстати, англичане, колонизировавшие Индию, будут страдать обратной болезнью - ходить в чистой одежде и жить в ухоженных домах, но мыться редко. Уровня чистоплотности мелуххцев англичане достигнут только во второй половине двадцатого века, что абсолютно не помешает им считать себя самыми цивилизованными людьми. На платформы вели пандусы, по одному с каждой из четырех сторон, а с платформ - стоки канализации, причем с отстойниками, в которых оставались тяжелые частицы. На каждой улице с двух сторон шли закрытые канализационные каналы, заделанные битумом
так, что вони не было слышно. Может быть, не воняло из-за дождей, ливших каждый день так яростно, что улицы казались вылизанными. Мне припомнилось, что до такой идеальной планировки и ухоженности лишь некоторые западноевропейские города доберутся только в восемнадцатом веке. При всем при этом меня не покидало чувство, что Мелухха умирает. Вроде бы пока все хорошо, да только город казалась нарумяненным стариком, который боится сделать шаг, иначе рухнет и рассыплется.
        Может быть, так казалось из-за того, что правили здесь жрецы. По опыту СССР я знал, к чему приводит их правление. Любая религия тяготеет к жесткому консерватизму, перемены губительны для нее, а природа не терпит состояния покоя. Если перестаешь двигаться, становишься пищей для других.
        Население города не догадывалось об этом. Они просто жили, как умели. Взрослые занимались своими делами, отвлекаясь на несколько секунд, чтобы проводить нас взглядом. Дети долго бежали за нами следом, выкрикивая насмешливые прозвища иноземцев, как перевел мне Арадму. Взрослые, особенно бедные, одеты так же, как шумеры. У богатых одежда щедро украшена пришитыми разноцветными бусами, изготовленными из разных материалов, включая жемчуг. Некоторые бусины диаметром с миллиметр. Как и чем просверлили в них отверстие - никто не смог мне объяснить. Технологию держат в тайне.
        На входе в цитадель службу несли воинственные стражники, рослые и более светлокожие. Все в кожаных шлемах и нагрудных доспехах и с небольшими прямоугольными щитами, которые стояли в ряд у крепостной стены. На красновато-коричневых щитах нарисованы черные восьмихвостные свастики, направленные против солнца. Вооружены стражники короткими копьями и прямыми кинжалами. Мне показалось, что эти стражники другой национальности, чем те, что у городских ворот, и даже не мелуххцы, но не поручусь. Они еще раз и более дотошно проверили, нет ли у нас оружия, после чего пропустили внутрь цитадели.
        Нижняя часть цитадели представляла собой ровное поле, вымощенное плитами. Лишь перед воротами в верхнюю часть была платформа высотой метра три, типа широкого крыльца без ограждения, на которую с боков вели пандусы и лестницы. Как догадываюсь, с этого крыльца жрецы вешали горожанам волю богов и прочие неприятные сообщения. На крыльце тусовались четыре стражника, более рослые, чем все, увиденные мною ранее. Третья проверка была самой тщательной. Я еще подумал, что это предки будущих израильтян, хотя совсем не похожи. Проверки усилили мою уверенность, что Мелухха загибается. Ее постигнет та же судьба, что и Израиль. Я не дожил в двадцать первом веке до этого момента, но был уверен, что страна, в которой одна половина населения занята обыском другой, долго не протянет.
        На входе в верхнюю часть цитадели нас встретил тощий юноша с усохшей правой рукой, которая висела тонкой плетью вдоль тела, облаченного в красную льняную рубаху, застиранную, из-за чего обзавелась более светлыми фрагментами в разных местах. Он повел нас к самому большому зданию, расположенному у стены напротив ворот, по широкой мощеной улице между двумя, как сказали бы в будущем, таунхаусами. Это были двухэтажные дома с более широким вторым этажом, нависающим над частью улицы и опирающимся на арки, которые заодно делили их на секции. В тени под нависающим вторым этажом кое-где стояли или сидели люди в красных рубахах, а между ними сновали молчаливые мужчины в набедренных повязках из беленой шерстяной ткани, как догадываюсь, слуги или рабы. Увидев нас, и жрецы, и слуги отвлекались от своих дел, пялились на меня молча, словно от удивления лишались дара речи. Наверное, впервые видят такого рослого и светлокожего. И это я еще загорел малость. Представляю, как бы удивились, увидев меня зимой.
        Большое здание тоже было с более широким вторым этажом, опирающимся на арки. В тени под ним сидели на деревянных табуретках перед низкими маленькими деревянными столиками несколько писцов и что-то карябали на глиняных табличках тростниковыми палочками. Я притормозил и заглянул через плечо одного из писцов. Писал он справа налево, что мне кажется таким же диким, как и левостороннее движение в Англии и некоторых других странах. Пиктограммы были не такие, как у шумеров, более округлые и абстрактные, что ли. Глядя на шумерское письмо, я иногда угадывал, что значат некоторые пиктограммы, а здесь был полный отрыв от реальности. Скорее всего, мелуххская письменность, как более сложная, более ранняя.
        Кстати, идеографическое письмо - это совершенно другой способ передачи информации, я бы сказал, более объемный. Китайские иероглифы, пару сотен которых я успел осилить, обозначают обычно не один предмет или понятие, а сразу несколько, ассоциативно связанных между собой. Допустим, иероглиф «любовь» состоит из четырех частей - когтя, крыши, сердца и многоногого непонятного существа, что можно истолковать по-русски, как «коготь впился под моей крышей в сердце, из-за чего шкандыбаю непонятно кем и непонятно куда». В сравнение с этой фразой слово из шести букв выглядит убогим, недорасшифрованным.
        В здание вел широкий вход без двери. Внутри было прохладней, из-за чего у меня сразу выступила испарина на лице и теле, и темновато, из-за чего я не сразу перестроил зрение и заметил, что находится в глубине помещения. Там, у дальней стены, располагалась на каменном помосте бронзовая статуя, надраенная до блеска - сидящее на подогнутых ногах, человеческое тело со слоновьей головой. Наверное, именно так выглядит слонопотам из сказок моего детства. Это чудо селекции как бы парило над пьедесталом, но видны были три бронзовые трубчатые подпорки высотой сантиметров десять и толщиной пять, на которых он удерживался. Так будет выглядеть один из индийских богов. Как его звали, не помню. В индийском пантеоне будет несколько тысяч богов, чтобы хватило на непомерное население страны. Не уверен, что даже индийские жрецы могли без подсказки озвучить имя и род занятий каждого. Этот отличался от будущего тем, что у него было два бивня, а не один, и всего одна пара рук, а не несколько. Перед ним на низких длинных деревянных лавках занимали места жрецы разного возраста и тихо бубнили, перебирая руками четки.
Наверное, молились. Арадму не смог перевести, потому что бубнеж сливался в тихий гул, на слова не дробился. Сухорукий провел нас к переднему ряду в правой части, которая была под углом к центральной, где жестом здоровой руки предложил сесть.
        С наших мест были хорошо видны сидевшие в центре и слева, как и мы им. Я заметил, что за мной ненавязчиво, но цепко наблюдают, поэтому придал лицу равнодушный вид и сосредоточился на таком же изучении присутствующих на мероприятии, как догадываюсь, устроенном именно для меня. Не зря же сухорукий поторапливал нас. В первом ряду в центре занимали места старые жрецы, некоторые совсем уже дряхлые. В отличие от шумерских, они не брили лица, но бороды имели короткие, больше похожие на многодневную щетину. Четки у старых жрецов были из слоновой кости, а у более молодых - из самых разных материалов и, видимо, обозначали место в храмовой иерархии.
        Еще я обратил внимание, что от статуи и самого пьедестала исходило тепло, как от печки. Не сильное, но в жару чувствуешь каждый градус изменения температуры в любую сторону. Поэтому сразу понял, что произошло, когда у слонопотам вдруг начал подниматься хобот и послышалось гудение, которое становилось все громче. Поскольку я знал, что должен увидеть, то разглядел в полумраке пар, выходивший из хобота. Мои спутники не были знакомы с действием паровых машин, пялились на слонопотама с выпученными от страха глазами. Их испуг был настолько ярок, что я не удержался от ухмылки.
        Мне вспомнился рассказ отца о том, как он впервые побывал с родителями и братьями в кинотеатре, открытом в Путивле незадолго до Второй мировой войны. В то время каждый советский фильм начинался с того, что прямо на зрителей летел паровоз, который громко стучал колесами, гудел и испускал пар. Часть зала, сшибая стулья, сразу ломанулась на выход. Некоторые оцепенели от страха и обоссались. Те, кто смотрел не первый раз, дружно ржали над испугавшимися. Мой отец во время второго посещения тоже долго хохотал.
        Все жрецы, встав, начали радостно скандировать нараспев:
        - Ганапати! Ганапати!..
        Наверное, это имя слонопотама, который порадовал своих слуг, благословив ревом на будущие дела. Интересно, как этот спектакль воспринимали те, кто был посвящен в секрет фокуса? И что происходило с человеком во время посвящения, продолжал ли он слепо верить и как мирился со своей совестью? Впрочем, у мошенника совести нет по определению, его мучают только угрызения жадности.
        Рев начал стихать, хобот опустился. Жрецы подождали еще минут пять, словно надеялись, что будет продолжение, после чего, тихо переговариваясь, начали покидать помещение.
        К нам подошел сухорукий жрец и жестом здоровой показал моим сопровождающим, чтобы подождали здесь или во дворе, а мне предложил следовать за ним. Повел не вслед за основной массой жрецов, которые, выйдя из помещения, разбились на небольшие группы и принялись что-то обсуждать, а за старыми жрецами к деревянной лестнице, широкой, ведущей на второй этаж. Я уже привык к тому, что в Шумере дерево почти на вес золота, а тут такая расточительность! Мелуххцы могли себе позволить, потому что джунгли начинались в нескольких километрах от города. Обратил внимание, что лестница, как и лавка, на которой мы сидели, сделаны из тика, так любимого английскими кораблестроителями и мебельщиками после того, как дорвались до богатств Индостана и Индокитая. Золотисто-коричневая тиковая древесина ядовита и тверда, поэтому несъедобна для древоточцев и не гниет.
        Комната, в которую меня привели, освещалась с помощью бронзового зеркала, прикрепленного на стене под потолком возле наклонного отверстия в нем. Скорее всего, отверстие направлено на юг и расширяется в верхней части, чтобы солнечные лучи попадали в него большую часть светового дня. Непосвященный человек подумал бы, что свет льется из самого бронзового овала. Простенько, но, уверен, воздействует на необразованные умы. От этой мысли я ухмыльнулся еще раз.
        Это не ускользнуло от старых жрецов, которые сидели полукругом на стульях с низкими спинками и подлокотниками. Их было девять. Как по мне, все на одно лицо. Только средний выделялся золотым обручем на маленькой голове с остатками седых курчавых волос. Видимо, верховный жрец и правитель города-государства. Светская власть здесь была только исполнительной. Слева от них стоял у стены, сложив руки на животе, мирянин лет сорока трех в набедренной повязке из полосатой, красно-желто-зеленой, льняной ткани, полноватый, с подвижным лицом торгаша. Скорее всего, это толмач, который не просто переводит, а еще и объясняет недоговоренное. Стул для меня не приготовили, поэтому я показал жестом сухорукому, чтобы принес еще одни, и место, куда поставить - туда, где я буду видеть сразу всех старых жрецов и переводчика. Не нравится мне, когда атакуют с флангов и тыла.
        Моя манера вести себя в чужом доме по-хозяйски не удивила и не расстроила жрецов. Смотрели они на меня спокойно, с какой-то рассеянной сосредоточенностью, если такое возможно в принципе. Угрозы от них я не чувствовал, хотя непоняток было много. Если бы меня хотели пленить или убить, не стали бы откладывать приглашение на следующий день и сделали бы это, как только вошел в цитадель, даже несмотря на то, что с безоружным гостем не принято так вести себя. Для хорошего человека не грех сделать исключение. С другой стороны они понимали, что я приехал не лясы точить, а с конкретной предъявой, но зачем-то устроили представление. И тут меня пробила мысль.
        - Вы ограбили моего купца, чтобы я приехал к вам. Зачем я вам нужен? - садясь на принесенный мне стул, начал я.
        Я заметил, как после того, как толмач перевел мои слова, у многих жрецов дернулись головы, потому что хотели переглянуться с верховным, но сдержались. Значит, я правильно угадал.
        - Тебя не удивил наш бог Ганапати? - ответил верховный жрец вопросом на вопрос.
        - Если будет надо запугивать подданных, я сумею объяснить мастерам, как сделать такого же, - ответил я. - Только меня пока и так уважают и боятся.
        - Да, нам говорили, что ты - непобедимый полководец и мудрый правитель, - медленно цедя слова, произнес он. - Слишком мудрый для такого возраста и обычного смертного.
        - Моя мать говорила, что я был дарован ей богами, но она так говорила обо всех своих детях, - отшутился я.
        - Поэтому мы и хотели убедиться в этом сами, - словно не слышал мою последнюю фразу, продолжил верховный жрец. - Теперь мы знаем, что слухи о тебе соответствуют истине. У нас освободилось место главного военачальника или, как говорят шумеры, лугаля…
        - Меня это место не интересует, - перебил я.
        Старики поморщились синхронно, как по команде «все вдруг». Видимо, не привыкли, чтобы кто-либо перебивал их.
        - Я так и подумал, - невозмутимо произнес верховный жрец. - Поэтому мы предлагаем тебе оказывать нам помощь, когда она потребуется. Тебе будут подчиняться все наши воины. Будет лучше, если ты привезешь еще и своих. За это каждый год, не зависимо от того, была нужда в твоей помощи или нет, мы будет присылать тебе в Лагаш или любой другой город щедрые дары, а за одержанные победы над нашими врагами награждать дополнительно.
        Предложение было заманчивое. Видимо, дела у мелуххцев идут неважно. Не знаю, с кем они воюют, но то, что святое место лугаля пусто, говорило о многом.
        - Мне бывает скучно в Лагаше, так что смогу помогать и вам, - сказал я. - Мне надо знать, кто ваши враги и как они воюют.
        - А их количество тебя не интересует? - задал вопрос верховный жрец.
        - Нет, - ответил я и объяснил: - Если бы их было намного больше, они бы уже смяли вас. Значит, их силы сопоставимы с вашими, но воюют они лучше. Я думаю, они смелее ваших воинов, поэтому и побеждают.
        - Так и есть, - печально согласился он. - Часто наши воины сбегают с поля боя, даже когда их больше, чем врагов.
        - Откуда приходят ваши враги? - спросил я.
        - Со стороны восхода солнца, - ответил верховный жрец
        - Они воюют в строю? - задал я следующий вопрос.
        - Нет, - ответил верховный жрец. - Они не знают строя и единого командира. Налетают толпой и, если выдержать первый натиск, сразу отступают, чтобы опять атаковать при более выгодных условиях. Любят нападать из засад и по ночам.
        - Какое предпочитают оружие? - продолжил я допытываться.
        - Копья, топоры, кинжалы и тонкие дротики, которые они мечут при помощи специальных палок намного дальше, чем наши воины, - рассказал верховный жрец.
        - Луки у них не в почете? - задал я уточняющий вопрос.
        - У курухов нет, но к ним часто присоединяются живущие южнее каннадига, которые хорошие лучники, - поведал он.
        Что ж, враг вроде бы не самый сильный. Осталось уточнить размер оплаты.
        - Какие дары и в каком количестве вы будете присылать мне? - спросил я напрямую.
        - Мы слышали, что черноголовые нуждаются в металлах, дереве, слоновой кости. Готовы дарить тебе столько же олова и меди, сколько Дильмун и еще пять гу (сто пятьдесят килограмм) слоновых бивней и три судна бревен. Если ты выберешь какой-то другой товар, давай обговорим, - предложил верховный жрец.
        - Я бы хотел получать все бревна из этого дерева, - постучал я по своему стулу, изготовленному из тика.
        - Пусть будет так, - согласился он.
        - Как будем делить трофеи? - задал я последний важный вопрос.
        - Десятую часть отдашь нам, а все остальное дели между солдатами, как сочтешь нужным, - предложил верховный жрец. - Подойдут тебе такие условия?
        - Вполне, - согласился я и предупредил: - В этом году я не смогу помочь вам. У меня сейчас мало судов, чтобы перевезти сюда достаточное количество своих солдат. Мне нужна древесина и время, чтобы изготовить их.
        - В этом году и не надо, - произнес он, - а на следующий мы пришлем в Лагаш наши суда с дарами, и они перевезут сюда твоих солдат.
        Видимо, в этом году заплатили дань и спят спокойно. Опыт мне подсказывал, что размер дани каждый год будет расти. Предполагаю, что уже приближаются к пределу, дальше идет полная капитуляция, и мелуххцы решили, что выгоднее покориться мне, как более цивилизованному, чем их враги.
        - Древесина мне нужна сейчас. Это будет компенсация за отобранное у моего купца. Загружу ее в свое судно и в его, - потребовал я.
        - Пусть так и будет, - повторив традиционную шумерскую фразу, обозначавшую заключение договора, согласился верховный жрец.
        Подозреваю, что эту фразу шумеры позаимствовали у халафов, а вот взяли ли ее халафы у мелуххцев или наоборот - вопрос на засыпку. Что-то мне подсказывало, что сперва были халафы. Мелуххцы переняли у них знания и продолжили развиваться, пока халафы, покорившись диким шумерам, деградировали, и только недавно по историческим меркам, цивилизовав своих завоевателей, начали возвращаться на путь прогресса.
        58
        Купцу Арадму так понравилось мое судно, особенно малое время, затрачиваемое им на переход из Лагаша в Мелухху и обратно, что уговорил меня сдать «Лидду» ему в аренду. Я подумал и согласился. Все равно до следующей весны оно простоит у пристани, а так деньги будет возить мне и купцу. Тем более, что не боюсь теперь потерять это судно, потому что заложил на верфи еще два такого типа, благо древесины на их постройку привез из Мелуххи в достаточном количестве.
        На подвластных мне территориях все было спокойно, поэтому занимался до весны строительством судов. В феврале Иннашагга родила сына, получившего имя Акургаль. Роды прошли легко. У мальчика были светлая кожа, серые глаза, белые волосы на голове и черные брови.
        Жена была безмерно счастлива, что наконец-то выполнила свой долг - родила наследника. Расстраивал ее только цвет волос Акургаля.
        - Он родился седым - это дурной знак, - печально сообщила она.
        - У меня в детстве были такие же волосы, с возрастом они потемнеют, - успокоил я. - В моей стране сочетание белых волос и черных бровей считается знаком богов, которым они отмечают своих избранников.
        - Это хорошо! - сразу успокоилась Инна.
        Зато Итхи погрустнела. У нее, видимо, была надежда, что старший сын Меркар станет энси Лагаша.
        - Акургаль станет энси Лагаша, а наши с тобой сыновья - энси Гирсу, Нины, Уруа или Гуабы, - пообещал я, чтобы утешить ее, но предупредил на всякий случай: - Это случится только в том случае, если они будут дружить. Если вырастут врагами, твоим сыновьям придется уехать отсюда.
        Половодье в пятый год моего пребывания в этой эпохе выдалось средним. Благодаря ему, мы без проблем спустили оба новых судна на воду и перевели в Гуабу, чтобы не зависели от прихоти разбушевавшейся реки.
        Строительство новых крепостных стен, перестройка старых и возведение дворца энси подходили к концу, поэтому я приказал начать перестройку зиккурата и храма богини Нанше. В казне теперь было много денег, благодаря налогам и пошлинам с размножившихся в городе купцов, и камня, который исправно поставляли эламиты, и я решил потратить часть и того, и другого на мошенников, которые теперь служили мне верой и правдой. Это поможет им быстрее забыть, что когда-то были богаче энси и фактически являлись правителями страны. Заодно обеспечил работой несколько сот горожан, в основном пришлых.
        Лагаш стремительно разрастался, обзаводился новыми жителями. Дав волю купцам, я превратил город в перевалочную базу международной торговли. Благодаря льготам, полученным в Дильмуне, мои купцы вытеснили оттуда большую часть коллег из других шумерских городов, а с прошлого года начали торговать напрямую с Мелуххой. Арадму успевал за два-три месяца смотаться туда и обратно, распродавая привезенное крупным оптом и давая заработать другим лагашским купцам, которые развозили заморские товары по всему Каламу и дальше, вплоть до берега Средиземного моря. Кстати, оттуда мне привезли длинные стволы ливанских кедров, из которых получились прекрасные мачты-однодеревки для новых судов.
        В середине мая, как и обещал мелуххским жрецам, я посадил на три своих судна шестьсот воинов и два десятка собак и повез их к берегам Индии. По пути остановились на два дня на рейде Дильмуна. Пополнили воду и заодно напомнили о себе. Мои купцы начали жаловаться, что их пытаются потихоньку зажимать в Дильмуне. Я вызвал на борт «Лидды» тех самых переговорщиков, с которыми подписывал договор. Они сразу начали оправдываться, валя вину на своего энси Салитиса. Я пообещал им, что если лагашские купцы еще раз пожалуются мне, захвачу город, разграблю его, вырежу всех мужчин, а женщин и детей продам в рабство. Силенок на такое мероприятие у меня пока что не было, но дильмунцы ведь не знают об этом. Впрочем, если кинуть по Шумеру и Эламу клич, позвать добровольцев на захват Дильмуна, наверняка набежит больше, чем надо. Их можно привести по суше к проливу, отделяющему материк от острова, и за пару дней тремя моими судами и несколькими купеческими перевезти через него. Не думаю, что разучившиеся воевать дильмунцы продержатся долго.
        59
        Опыт войны в джунглях у меня небольшой, но все-таки есть. Да и от опыта войн в северных лесах в принципе не шибко отличается. Разве что достает влажная жара и крылатые насекомые. Как дополнительный бонус можно назвать еще и змей, которые могут наведаться ночью в лагерь. Днем они стремительно расползаются с нашего пути.
        Впереди идут местные проводники в сопровождение небольшого отряда мелуххских копейщиков с собаками. Друзья человека лучше чуют врагов и оповещают о них громким лаем. Мелуххские собаки, взятые нами в поход, короткошерстые, окраса разного, высокие (сантиметров семьдесят), мощного сложения, с тупыми мордами и обвисшими ушами, у многих купированными. Их используют в первую очередь, как гончих и борзых, но бывают сторожевыми и даже пастушьими. Есть еще более мелкая (сантиметров тридцать-сорок) и изящная порода, тоже короткошерстая, белого или бело-палевого окраса, остромордая и с длинными стоящими ушами, которую держат, как охранника дома, точнее, как сигнальную систему, и еще для забавы. У шумеров собаки по большей части длинношерстые и пород больше: отдельно борзые и гончие, пастушьи, сторожевые, мелкие декоративные. Взятые нами с собой пастушьи псы примерно такой же стати, как и мелуххские охотничьи, но кажутся крупнее из-за густой длинной шерсти. Поскольку в походе участвуют в основном кобели, местные постоянно грызутся с понаехавшими, а также и те, и другие - между собой. Поскольку есть и сучки,
надеюсь, произойдет улучшение обеих пород.
        За передовым дозором шагают мелуххские копейщики и пращники. Их сотен восемь. Подчиняются мне. Предупреждены, что за бегство с поля боя будут повешены. Подозреваю, что это их не остановит, но тогда им придется прятаться еще и от меня. В центре и арьергарде шагают мои копейщики-шумеры и лучники-эламиты. Последних можно уже считать шумерами, хотя и не прожили еще положенные шесть лет в Лагаше.
        Я еду на повозке в центре. Запряжена она тремя ослами. Диких лошадей здесь нет. Зато есть слоны, которые плетутся в хвосте вместе с ослами, навьюченные едой на все войско. Индийские слоны больше тех, что сейчас проживают на Аравийском полуострове. Мне предлагали и боевых слонов, но я невысокого мнения о них. В Византии в шестом веке слышал, что эти животные бывают непредсказуемыми, а при виде огня и вовсе теряют голову и затаптывают больше своих, чем чужих. Если бы слоны были таким грозным оружием, как выглядят, мелуххцам не пришлось бы нанимать меня.
        Мы приближаемся к очередной курухской деревне. Они состоят из трех-четырех десятков круглых домов на сваях, сооруженных из бамбука и крытых пальмовыми листьями. В центре деревни большой дом для мужчин, в котором они под видом решения важных общедеревенских вопросов прячутся от жен. Защитных стен нет. Их заменяют джунгли, подступающие к домам со всех сторон. Мужчины пасут скот, охотятся, рыбачат, а женщины выращивают овощи и бобы на небольших делянках возле деревни. При нашем приближении курухи уходят в джунгли, уводя скот. Мы сжигаем деревню и дальше преследуем их. Сопротивления пока нет. За последние годы они привыкли, что мелуххцы слабы, откупаются, поэтому расслабились. Как раз перед моим прибытием присылали гонцов в Мелухху, требовали увеличение дани. Жрецы пообещали рассмотреть это требование и дать ответ после сбора урожая. Мол, не знают пока, смогут ли потянуть такое тяжкое бремя. Теперь я несу курухам ответ на их требование - сжигаю деревни, убиваю мужчин, делаю рабами женщин и детей. Тактика выжженной земли должна или разозлить их, или запугать. Мне нужен первый вариант. Пусть соберутся
все вместе и нападут на нас. Отлавливать малые отряды по джунглям - дело утомительное и неблагодарное.
        К полудню мы выходим к деревне. Она большая, домов на семьдесят, располагается на берегу реки шириной метров сто. Вода в реке мутная, коричневатая, течет сейчас медленно, потому что два дня не было дождей. За деревней поля и большой луг. Пожалуй, лучшего места для сражения в этих краях не найдешь. Углубляться дальше в джунгли рискованно. Там нас ждут в удобном для врага месте. Подождут и придут сюда. Это не они вторглись к нам и разорили наши дома, а мы к ним, поэтому терпение у курухов должно лопнуть раньше. Я показываю своим старшим командирам, где кто должен расположиться и чем заняться. В первую очередь надо сделать засеки в джунглях возле деревни и завалы по берегу реки, чтобы было трудно подобраться к нам незаметно. Удобным будет подход только с одной стороны - со стороны луга. Там мы их и встретим.
        60
        Ночью и рано утром изрядно лило. Из-за дождей вода в реке поднялась где-то на полметра и стала такой мутной, что кажется темно-коричневой, почти одного цвета с берегами. Быстрое течение несет литься, ветки, иногда труп какого-нибудь дикого животного или птицы. Мои ноги скользят на размокшей земле деревенской улицы. К сандалиям быстро прилипают килограммы красновато-коричневой грязи. Я выхожу на участок, покрытый зеленой травой, вытираю об нее обувь и с завистью смотрю на босых воинов, сопровождающих меня.
        Ко мне подходит Сарама, командир мелуххского отряда. Вообще-то, он командир храмовой стражи, которая состоит из выходцев из племен, живущих где-то севернее этих мест. Они более рослые и светлокожие, чем аборигены, волосы у многих темно-русые и глаза синие или серые. Сарама самый высокий из них, но все равно сантиметров на десять ниже меня, чему он до сих пор не перестает удивляться. Я бы тоже удивился, увидев здесь человека длиннее себя. На голове у него бронзовый островерхий шлем из четырех сваренных частей, каждая из которых украшена барельефом в виде свастики в четыре хвоста, закрученной против хода солнца. Кожаный доспех, почти полностью покрытый бронзовыми прямоугольными бляшками, надет на голое тело. Набедренная повязка из плотной шерстяной ткани длиной до середины голени. Ступни размера сорок пятого, если не больше, и широкие, «растоптанные». На двух кожаных портупеях, перекрещивающихся на груди и скрепленных там бронзовой бляхой с барельефом в виде слоновьей головы, висят слева полуметровый кинжал в ножнах из красного дерева, скрепленного бронзовыми кольцами, и справа в кожаной петле топор
двусторонний, напоминающий датский, только с намного меньшими лезвиями. Его прямоугольный щит, на котором на красном фоне нарисована желтая свастика с восемью хвостами, несет молодой воин из храмовой стражи. Сараму сопровождают в походе десять соплеменников. Держатся отдельно от мелуххцев, всячески демонстрируя презрение к ним. Подозреваю, что подобное поведение поощряют жрецы, чтобы стража не спелась с горожанами.
        - Курухи идут сюда, их очень много, - докладывает Сарама через переводчика-мелуххца и внимательно следит за моей реакцией.
        - Это хорошо, - спокойно произношу я. - Надоело уже ждать их.
        Мы торчим в деревне девятый день. Жара, повышенная влажность и комары порядком измотали не только меня и моих воинов, но и мелуххцев. Вроде бы в городе все то же самое, но почему-то переносится легче.
        - Как договаривались, строй мелуххцев в центре, а потом со своими воинами переходи ко мне на левый фланг, - приказываю я.
        - Без меня они продержатся не долго, побегут, - предупреждает Сарама.
        - Пусть бегут. Мне трусливые воины не нужны, - небрежно говорю я и добавляю с улыбкой: - Если они нужны тебе, можешь остаться с ними.
        Я не обвинил его в трусости напрямую, но командир храмовой стражи намек понял. Лицо Сарамы стало непроницаемым, лишь плотно сжатые зубы говорили о решимости припомнить мне мои слова. Теперь он будет сражаться лучше моих воинов.
        Я поворачиваюсь к сопровождающим меня Тиемахту и Нумушде, отдаю приказ:
        - Стройте своих людей на флангах. Будем действовать, как договаривались. Вы оба командуете отрядами на правом фланге.
        Мелуххцы строятся в четыре шеренги, чтобы фронт был шире. Первые три шеренги имеют прямоугольные щиты средней величины и вооружены копьями длиной около двух метров и кинжалами, а третья - легкими дротиками, которые мечут с помощью копьеметалки - палки с выступом на одном конце. В этот выступ упирается задний конец дротика, придерживаемого рукой во время замаха. Запущенный так дротик летит метров на сто-сто пятьдесят. Он тяжелее стрелы, поэтому даже на средней дистанции запросто прошибает нынешние доспехи. Точность, правда, ниже, зато не надо бояться, что отсыреет тетива.
        На флангах строятся разделенные на две части мои копейщики фалангами в шесть шеренг, а дальше - лучники-эламиты. Последние с тревогой посматривают на небо, затянутое тучами. Если хлынет тропический ливень, намокнут не только тетивы, но и плечи лука потеряют упругость.
        Я занимаю место на левом фланге, который дальше от берега и выше, поэтому могу видеть все своей войско, а оно - меня. Последнее очень важно. В трудную минуту воины будут поглядывать на меня. Если я на месте, значит, деремся дальше. Если исчезну из вида по любой причине, слабые дрогнут, а за ними побегут и остальные. Рядом со мной полсотни лучников-эламитов. Это резерв на тот случай, если курухи попробуют обойти нас и ударить с тыла. На их месте я бы так и поступил. Правда, им придется делать изрядный крюк, потому что в джунглях возле деревни много засек. Времени на подготовку у нас было достаточно.
        Из джунглей напротив нас начинают выходить вражеские воины. Сначала появляется один отряд человек на сто. Они останавливаются на опушке, внимательно всматриваются в наше построение. Наверное, курухи знают, что против них выступили не только мелуххцы, и теперь решают, где стоят приплывшие, и прикидывают, насколько мы опасны. Вскоре выходит второй отряд, третий… Курухи растекаются вширь, чтобы освободить проход идущим следом. Судя по одинаковому вооружению - прямоугольные дощатые щиты, копья, топоры и короткие кинжалы - каннадига среди них нет или очень мало. Видимо, курухи решили, что справятся без союзников. У них были для этого основания, потому что сражаться с нами прибыли тысячи две-две с половиной воинов. Точно сказать не могу, потому что отряды постоянно переходили с места на место. Единого командира я не обнаружил. Если таковой и был, то старательно маскировался.
        Момент, когда они пошли в атаку, я не заметил. Сперва думал, что это очередные перемещения отрядов, которым не дает покоя попавший в кровь адреналин. Только когда услышал гортанные протяжные крики курухов, понял, что сражение началось.
        Они бежали толпой, размахивая над головой копьями и топорами. Фронт атаки сперва был широк, вровень с нашим, но тут в дело вступили лучники-эламиты. Они целенаправленно и быстро выкашивали бегущих на флангах. Нападающие падали десятками, что не остановило их, лишь начали уплотняться к центру. Так, плотным строем, осыпанные дротиками, и врезались в мелуххцев. Мои лучники сразу перенесли обстрел на замыкающих, а копейщики начали разворачивать левую фалангу вправо, а правую влево, к врагу, продавливающему наших союзников.
        Мелуххцы продержались недолго. Может быть, минут десять, точно не скажу, потому что во время боя время идет по другим законам, то убыстряясь, то замедляясь. Первыми побежали метатели дротиков. Видимо, растратив боезапас, они решили, что свою задачу выполнили. Следом за ними ломанулись копейщики, которых догоняли быстроногие курухи и рубили топорами. Уверен, что наши враги решили, что уже выиграли сражение.
        Я обернулся к Сараму. Командир храмовой стражи старался казаться невозмутимым, но по лицу как бы проносилась бегущая строка «Я же предупреждал, что так и будет!».
        Чтобы меньше умничал, с серьезным видом задаю ему вопрос:
        - Побежишь с ними или останешься сражаться?
        - Я побегу только вместе с тобой, - дерзко отвечает он.
        - Как хочешь, - спокойно говорю и командую сигнальщику с большим красным флагом: - Маши «атаку»!
        Заметив сигнал, мои фаланги начинают двигаться навстречу друг другу, сдавливая с флангов курухов, которые все еще увлеченно добивают пытающихся удрать мелуххцев. Лучники-эламиты в рассыпном строю обходят врага с тыла, но не вступают в рукопашную, расстреливают с дистанции. Остававшимся до этого в резерве, я приказываю обстреливать врагов, которые вырвались из клещей, преследуя удирающих.
        - Бейте всех бегущих, без разбора, - разрешаю я.
        Курухи поняли, что влипли, но не дрогнули, развернулись и начали отбиваться от фаланг. Получалось у них плоховато. В фаланге сразу трое сражаются против одного неорганизованного бойца: щитоносец давит, лишая маневра, а два копейщика колют на разных уровнях. К тому же, зашедшие с флангов лучники помогали копейщикам, выкашивая врагов с близкой дистанции. Вопрос полного разгрома курухов был теперь делом времени, весьма короткого.
        Мне можно было бы оставаться на месте и наблюдать за действиями своих подчиненных, но по телу пошел знакомый предбоевой мандраж, требующий действий, да и захотелось повыпендриваться перед храмовой стражей. Они ведь все до мельчайших подробностей перескажут жрецам. Народ здесь с мозгами, хитро закрученными на почве религии, поэтому какая-нибудь маленькая деталь может произвести большее впечатление, чем сама победа.
        Я беру свой щит у оруженосца, достаю из ножен саблю, приказываю своим охранникам:
        - Построились клином!
        Они занимают места за мной, образуя треугольник. Их задача - обеспечивать мои фланги.
        - Можете нападать правее меня, - говорю я командиру храмовой стражи и иду к курухам, выдавленным фалангами, словно зубная паста из сдавленного тюбика, и вознамерившимся напасть на моих копейщиков с фланга.
        В ближней группе человек двадцать. Доспехами им служат шапки и куртки, изготовленные из козьих шкур мехом вверх. Если добавить к экстравагантному одеянию еще и поросшие густой курчавой растительностью и перекошенные злобой лица, персонажи и вовсе кажутся зверьми. Может быть, волками в козьих шкурах, потому что воняло от них явно не козлами.
        Я закрываюсь щитом от копья с кремниевым наконечником и темным, наверное, прокопченным древком, который надрубаю и сбиваю вниз ударом сабли, а вторым ударом рассекаю козью шапку и голову под ней. Потом бью его соседа справа по плечу у шеи и успеваю заметить, как из раны прямо таки брызгает кровь. Дальше секу на автомате. Влево-прямо-вправо-прямо-влево… Замах короткий, удар с оттягом. Булатная сталь легко рассекает слабенькие доспехи и тела под ними. Шагая вперед, стараюсь не наступать на упавших, чтобы не потерять равновесие и не упасть, если вдруг зашевелятся. Устоять на ногах - самое важное в свалке. Иначе затопчут свои и чужие.
        Была у меня знакомая, которая оказалась в Минске на концерте группы «Манго-Манго». Она вместе с толпой побежала прятаться от грозы с градом в подземный переход возле метро «Немига». Давка была такая, что многие падали. Остальные шли по ним. Знакомая была обута в туфли с тонкими длинными шпильками. Делая шаг, она чувствовала, как шпилька медленно вонзается в чье-то шевелящееся тело, слышала стоны и крики, но не могла остановиться, потому что сзади напирали. Она пыталась переносить вес тела на переднюю часть туфли и боялась, что из-за этого упадет и будет сама исколота, отшатывалась назад… С тех пор постоянно шлялась по монастырям и лаврам, замаливая грехи, панически боялась грозы и не носила обувь со шпильками.
        Сражение закончилось как-то вдруг. Я догнал пытавшегося убежать куруха, разрубил ему козлиную шкуру на спине и нанес неглубокую рану, после чего он, бросив щит, рванул так резво, что у меня пропало желание гоняться. Я огляделся по сторонам и понял, что больше сражаться не с кем. Человек десять курухов, залитые кровью, еще стояли зажатые между двумя фалангами, но было ясно, что продержатся недолго, а остальные или валялись мертвыми и тяжелораненными на земле, или мчались со всех ног к джунглям и дальше.
        Я сорвал пучок травы, стер им кровь с лезвия сабли. Доспех спереди тоже был испачкан кровью так, будто макал в нее макловицу (кистью для побелки) и размашистыми жестами красил стену, заляпывая все вокруг, но чистить его будет слуга. Спрятав оружие в ножны, я развернулся и пошел вверх по склону к дереву с широкой кроной, на многих ветках которого были привязаны разноцветные ленточки и веревочки. По пути мне попался Сарама. В сравнение со мной командир жреческой стражи выглядел чистюлей. Дерзость в его взгляде исчезла.
        - Ты победил! - произнес Сарама с малой толикой заискивания.
        - Странно, что вы не сделали этого сами с таким слабым врагом, - небрежно молвил я.
        - Я пошлю гонца в Мелухху, чтобы сообщил о нашей победе, - сказал он.
        - Не надо, - отмахнулся я. - Сейчас соберем трофеи и пойдем все вместе.
        - Разве мы не будем преследовать курухов?! - удивился командир жреческой стражи.
        - Гоняться всей армией по джунглям за маленькими отрядами?! - изобразил и я удивление. - Мы потеряем из-за болезней и несчастных случаев больше солдат, чем уничтожим врагов.
        На самом деле я не собирался уничтожать всех курухов. Тогда у мелуххцев пропадет нужда во мне и, как следствие, желание платить дань. К тому же, продолжительное пребывание шумеров в джунглях, действительно, приводило к небоевым потерям. Это была не их страна, не их климат.
        Мы уничтожили около двух тысяч вражеских воинов. Наши потери составили сто сорок человек. Из них шумеров и эламитов было всего шестнадцать. К моему большому удивлению, сбежали не все мелуххцы, на поле боя остались около сотни. Правда, у меня было подозрение, что они сперва пробежались до джунглей, посмотрели оттуда, как мы рубимся, а когда поняли, что побеждаем, вернулись. Доказательств у меня не было, так что сочли их героями и выдали полагающиеся доли от добычи. С курухов нечего было брать по большому счету. Мне принесли всего одну ценную вещь - золотой медальон в виде сидящего тигра с рубиновыми глазами. Цепочка была тонкая, изящная, явно мелуххской работы. Наверное, раньше принадлежала богатому горожанину. Прочее барахло меня не интересовало. Трофеи разделили быстро, отложив десятую часть козлиных шкур, щитов, копий, топоров и кинжалов, самые плохие, для жрецов. Уверен, что жрецов, как и меня, они не заинтересует, но договор есть договор.
        Погибших шумеров, согласно их обряду, похоронили в круглых ямах в позе эмбриона, а эламитов и мелуххцев - сожгли в деревенских хижинах, в которые добавили валежника. По слухам, курухи своих покойников поедали. Может быть, это фейк, детище информационной войны бронзового века. Солнце уже садилось, но я приказал отправляться в путь. Хоронить трупы курухов я не собирался, а оставаться рядом с ними было опасно. Своим воинам сказал, что из-за злых духов. На самом деле боялся инфекционных заболеваний. Здесь не сухой климат Аравийского полуострова, где труп превращается в мумию за несколько часов, а сырая Индия, в которой покойник гниет долго, заражая все вокруг, пока не сожрут падальщики. Они уже трудились на поле боя, но трупов было так много, что работать им, не покладая клювов и желудков, несколько дней.
        61
        Оказывается, сбежавшие мелуххцы сообщили жрецам, что сражение проиграно, что мы все погибли, а кто спасся, тот прячется в джунглях, опасаясь расправы. Увидев идущее к городу войско, крестьяне разбегались в разные стороны, уводя скот и унося ценное добро. Да и в Мелуххе началась паника. Гонцу из храмовой стражи пришлось долго доказывать, что он не лазутчик и даже не дух погибшего воина, а несет благую весть. Когда мы добрались до города, там уже успокоились и поверили в чудо.
        Меня вместе со старшими командирами приняли в верхней части цитадели. Опять было представление с бронзовым слонопотамом. Устроили, как понимаю, для моих подчиненных. После чего каждому из нас поднесли по длинной набедренной повязке, щедро украшенной разноцветными бусинами, и по золотому браслету в виде слона, ухватившегося хоботом за свой хвост. Это атрибуты местной гражданской администрации. То есть, нас приравняли в правах с лучшими жителями города.
        - Нам бы хотелось, чтобы вы разбили еще и каннадига, - высказал пожелание верховный жрец, которого звали Укан.
        - Не в этом году, - отклонил я. - Ваш климат непривычен для моих воинов, многие заболели, их надо срочно отвезти домой, чтобы выздоровели. Давайте подождем, когда каннадига нападут - и тогда я приплыву и накажу их. Это будет выглядеть и как кара богов.
        На самом деле причина была та же: не станет у мелуххцев врагов - незачем будет платить нам.
        - Да, так будет лучше, - сразу согласился Укан, хотя по его глазам было видно, что так будет очень даже хуже.
        Может быть, поэтому нас не пригласили на пир в цитадель, по которой прямо таки растекался аромат мыса, запеченного со специями. Впрочем, говорят, что жрецам запрещено делить трапезу с мирянами, даже с земным воплощением какого-либо бога.
        Поляну всему моему войску накрыли на лугу между городом и холмом со странным храмом. На холм привели стадо быков, зарезали там, что-то сожгли в каменных чашах, а остальное отдали нам. По всему лугу горели костры, над которыми на деревянных толстых жердях запекались большущие куски мяса. К мясу нас наносили лепешек, специй и финикового вина. Шумеры, эламиты, не струсившие мелуххцы, которым уже пообещали повышение по службе, и храмовые стражники, участвовавшие в походе, гужбанили до полуночи. На всякий случай я приказал выставить охрану. Сказал, что опасаюсь мести уцелевших курухов, но на самом деле опасался подвоха от жрецов. Они ведь еще не расплатились с нами.
        Награждение прошло утром. Из цитадели привезли несколько возов с кожаными мешками, в которых лежали бусины - мелуххские деньги. Обычным воинам выдали по одной дюжине, десятникам - по полторы, сотникам - по три, старшим командирам по шесть. Кто хотел, тут же обменивал бусины у местных купцов на разные товары. Мне поднесли дюжину дюжин бусин из самого ценного, оранжево-красного сердолика и золотую цепь со слонопотамом, у которого глаза были из черных жемчужин - неплохая прибавка к ежегодной дани. После чего мне передали слова верховного жреца Укана, что нам разрешается покинуть город Мелухха следующим утром. В переводе с дипломатического это обозначало, что нас боятся и просят уплыть поскорее. Что мы и сделали.
        62
        Следующие три года я провел в трудах праведных. В основном занимался строительством городских стен вокруг всех крупных населенных пунктов, а также храмов, плотин и водохранилищ, ремонтом старых и прокладкой новых каналов. Благодаря регулярно поступающей дани и доходам от резко расплодившихся купцов, у меня были для этого деньги и строительные материалы. Теперь многие морские торговые пути шли через Гуабу и Лагаш, а не через Дильмун. Все города-государства Двуречья, причем не только шумерские, входили в зону действия лагашских купцов, к которым относились предельно корректно, потому что знали, к чему может привести осложнение отношений со мной. Увядание Дильмуна служило им наглядным примером. Да и жрецы из Ниппура, которым я время от времени посылал подарки в виде ценной заморской древесины, не забывали напоминать простым смертным, что я - не простой и не смертный. Мои суда тоже вносили лепту в процветание Лагаша. Я отдал все три в аренду купцу Арадму. Теперь они работали на линии Гуаба-Мелухха, делая богаче всех, начиная от матроса, получавшего не только зарплату, но и имевшего возможность
провозить двенадцать мана (шесть килограмм) груза.
        Девятый год моей жизни в стране черноголовых начался с приятного события - рождения второго сына у Иннашагги, названного Мескиаггашером в честь какого-то легендарного предка. Я не собирался его заводить, чтобы не опасаться рождения четвертого ребенка, но так уж вышло. Инна была буквально заряжена на рождение сыновей. Именно так она воспринимала роль жены энси. У Мескиаггашера волосы были черные, кожа смугловатая, а глаза серые.
        В августе пришли тревожные вести из земель гутиев. Этот народ жил в горах северо-западнее Лагаша. Время от времени гутии вместе с луллубеями и субареями нападали на северные шумерские города. До Лагаша пока не добирались, слишком далеко, поэтому я мог бы не напрягаться, но больно уж мне понравилось получать дань. Да и армия засиделась без дела и добычи, а она, если не воюет с кем-либо, начинает воевать сама с собой.
        На этот раз взял с собой и колесницы. Застоялись они без дела. Да и хотелось проверить некоторые идеи, пришедшие в мою голову во время тренировок личного состава. На учениях получалось превосходно, а вот как будет в бою - вопрос на засыпку. Колесницы ехали по суше, по левому берегу реки Тигр. Следом за ними шагали пехотинцы налегке. Припасы, щиты, копья везли на речных плоскодонных судах. Я поменял щиты у своих копейщиков из второй и последующих шеренг. Теперь у них были прямоугольные меньшего размера и более легкие, чем те, что у первой, наподобие римских, которые я видел в Музее римской цивилизации в двухтысячном году нашей эры, на рубеже двух веков и двух тысячелетий. У лучников щит остался небольшим и легким, но добавились еще и доспехи из двенадцати слоев льняной ткани, замоченных в вине и морской воде. Такие доспехи надежно защищают от стрел, почти хорошо от камней, выпущенных из пращи, и плохо от удара копья, топора или дубины. Так ведь лучникам и не надо будет сражаться врукопашную. Разве что дела пойдут совсем уж плохо.
        Следом за армией брели толпой добровольцы, вооруженные, чем попало. Они набежали не только из городов и сел Лагаша, но и из соседних государств, даже из Уммы. Во все времена есть люди, которые не хотят служить в армии, зато не прочь рискнуть и поживиться во время боевых действий. Питание они добывали сами, так что меня их проблемы не интересовали. Единственное - мои воины следили за ними, чтобы не грабили крестьян, когда шли по Лагашу. Пришлось несколько человек повесить, после чего остальные усвоили, что в своем государстве граблю только я. Когда вышли за границы его, я перестал следить, где и как добывают пропитание добровольцы. Тем более, что с каждым днем их становилось все больше. К моменту подхода к месту боевых действий добровольцы по численности раза в три превышали мою армию. Глупо было не воспользоваться ими.
        Город-государство Эшнунна был самым северным из шумерских. Точнее было бы назвать его шумеро-семитским, причем с большим вкраплением выходцев с гор. Как и многие пограничные, был большим по площади и имел в подчинении с десяток поселений, в том числе три, защищенные крепостными стенами. Столица располагалась в долине реки Диялы, левого притока Тигра, которая судоходна только в нижней части. Покровитель города - Ниназу, бог подземного царства, способный исцелять и омолаживать - мечта женщин. Его символ - посох, обвитый двумя змеями, похожий на тот, который в будущем, после того, как одна змея удавит другую, так думаю, отвечающая за исцеление отвечающую за омоложение, станет символом всего врачебного дела. Эшнунна защищена каменными стенами высотой метров пять и с прямоугольными башнями на полметра выше. У меня сложилось впечатление, что планировали и строили стены не шумеры или халафы. Интересно, кто? Поблизости больше нет цивилизаций, способных на такое. Может быть, их перебили или ассимилировали шумеры. Городские ворота были накрепко закрыты, а горожане толпились на стенах Я посылал вперед гонца,
предупреждал эшнуннцев, с какой целью прибыла сюда моя армия, но все равно пялились они так, будто пытались найти ответ на вопрос, кто это к ним приперся, такой не похожий на гутиев, которые сейчас опустошают их земли?
        Я подъехал на колеснице к главным городским воротам, точнее, ко рву шириной метров восемь, заполненному мутной речной водой, моста через который не было, остановился перед мостовой опорой, сложенной из камней, прокричал стоящим на двух привратных башнях:
        - Я - Ур-Нанше, энси и лугаль Лагаша, хочу поговорить с вашим энси Энтеной!
        Имя эшнуннского правителя можно перевести, как Зима. За что его назвали так, никто не смог мне объяснить.
        - Я слушаю тебя, - громко высоким голосом сказал юноша, которому было от силы лет десять-одиннадцать, облаченный в великоватые, не по росту, бронзовый шлем и кожаный доспех с нашитыми, прямоугольными, бронзовыми пластинами.
        Как мне рассказали купцы, отец нынешнего энси умер зимой после непродолжительной болезни. Ходили слухи, что он был отравлен. Выиграли от этой смерти жрецы, у которых он пытался, следуя моему примеру, отнять землю.
        - Я пришел изгнать гутиев с земель Калама, - еще раз проинформировал я на тот случай, если эшнуннцы не поверили моему гонцу. - Можешь присоединиться ко мне со своей армией.
        - Мы уже сами изгнали их, твоя помощь нам не нужна, - быстро, не задумываясь, сказал он.
        Видимо, говорит, согласно инструкции старших товарищей.
        - Я рад, что вы сумели изгнать гутиев, даже не выходя из города. Теперь буду знать, что это они испугались вас, а не моей армии, - насмешливо произнес я и еще язвительнее порекомендовал: - Можете и дальше трусливо отсиживаться за крепостными стенами, пока мы будет отбивать у гутиев то, что они награбили у вас.
        После чего приказал возничему разворачивать колесницу и везти меня к войску. Задерживаться возле города не имело смысла. Надо было догонять гутиев, нагруженных добычей.
        63
        Ночи здесь не такие жаркие и душные, как в южной части Шумера, и комаров меньше. Не могу сказать точно, но вроде бы местность эта выше уровня моря метров на двести-триста, что и сказывается. Плюс по широкому ущелью, на дне которого протекает река Дияла, постоянно дует освежающий ветер. Я лежу на овчине. Под головой вторая, поменьше, свернутая рулоном. Спать не хочется, поэтому пытаюсь найти правильные ответы на неправильные вопросы типа «В чем смысл жизни?». Фишка в том, что любой ответ будет выглядеть убогим в сравнение с вопросом.
        Я слышу шум в той стороне ущелья, откуда мы пришли. На ночь выставляю два кольца караульных с собаками, ближнее и дальнее, не считая высланных вперед патрулей. Если бы было нападение, уже бы подняли тревогу. Значит, случилось что-то менее значительное. Может быть, заблудились в темноте и вышли на мой лагерь сопровождающие нас, как говорили на Руси, охочие люди. Голоса и шаги слышатся все четче - идут в мою сторону.
        Я встаю и приказываю двум караульным, которые сидят возле костра неподалеку от меня:
        - Подкиньте хвороста. Сюда кого-то ведут.
        Ночным гостем оказался юный энси Энтена в сопровождении двух пожилых воинов, Игмиля и Эрибама. Все трое в доспехах, но без оружия, которое, три кинжала, несет командир внешнего кольца караулов.
        Он подходит ко мне первым и докладывает:
        - Приехали на двенадцати колесницах. Хотят поговорить с тобой. Сказали, что по важному делу. Я повел этих, а за остальными присматривают.
        - Все правильно сделал. Оставь их оружие караульным у костра и возвращайся, - приказал ему, а потом обратился к рабу Шешкалле, сопровождающему меня в походе: - Постели им овчины и налей нам всем вина.
        Гости, поздоровавшись и представившись, усаживаются на камни, застеленные овечьими шкурами, и терпеливо ждут, когда я начну разговор. Я в свою очередь жду, когда раб подаст нам вина, и прикидываю, за каким чертом они приперлись сюда ночью?! Если на вопрос существует несколько ответов, то наиболее простой наиболее вероятен.
        Шешкалла подает нам бронзовые чаши с финиковым вином, и я произношу тост:
        - Давайте выпьем за то, чтобы нам всем и в будущем удавалось обмануть врагов и незаметно ускользнуть от них!
        Гости переглядываются, после чего Игмиль, который сидит справа от юного энси, произносит:
        - Незаметно не получилось, пришлось убить двух человек.
        - Видимо, боги решили отрезать вам путь к отступлению, повязать кровью, - предполагаю я и пью вино.
        - Нам пришлось принять их волю, - соглашается со мной Эрибам, сидящий слева от энси, который скромно помалкивает, даже не попытавшись вставить хоть слово.
        Судя по именам, оба помощника Энтена семиты, а он сам, скорее всего, шумер. Ночные гости тоже прикладываются к чашам. Пьют жадно. Наверное, передвигались быстро и нервничали сильно.
        - Как догадываюсь, вам нужна помощь, чтобы вернуть власть в городе, - произнес я.
        - Да, именно за этим мы и прискакали к тебе, - признался Игмиль. - В нашем городе вся власть теперь у жрецов. Его отец, - показывает на юношу, - муж моей сестры, пробовал с ними бороться и был отравлен. Такая же судьба ждет и Этнену, если не будет выполнять их приказы.
        - Я могу захватить Эшнунну, но вы же знаете, что будет, когда армия ворвется в город, особенно, если сопротивление было ожесточенным, погибло много моих воинов. Я не смогу их остановить, даже не захочу это делать, потому что их преданность важнее мне, чем жители Эшнунна. Не уверен, что после этого горожане будут рады вам, - предупреждаю я.
        - Это не лучший вариант, - соглашается Игмиль. - Мы бы хотели, чтобы ты осадил город и принудил к сдаче, а не штурмовал его. Мы бы щедро заплатили тебе и твоим воинам. У наших жрецов накопилось много чего ценного.
        - Вы не побоитесь забрать сокровища у богов?! - насмешливо интересуюсь я.
        - Богам они не нужны, у богов и так всё есть, - богохульствует Эрибам.
        Я заметил, что верующие делятся на два вида: одни считают, что бог должен быть богатым и красивым (католики, православные…), а вторые - что простым и бедным (протестанты, буддисты…). Неверующим в этом плане тяжелее, лишены выбора.
        - Что ж, предложение интересное. Только вот осада может продлиться несколько месяцев. Чем я буду кормить свое войско так долго? Все съестное в окрестностях города забрали гутии, - сказал я.
        - Можно будет взять в долг в Тутубе и Неребтуме, а мы потом оплатим, - подсказывает Игмиль.
        - Ты уверен, что жрецы этих городов захотят навредить вашим?! - засомневался я. - Они ведь понимают, что, если у вас получится, энси Тутуба и Неребтума сделают так же.
        Ночные гости знают это не хуже меня, но очень уж им хочется вернуться домой, а для этого нужна победа любой ценой. Я смотрю на их насупленные лица, по которым пробегают красноватые отблески от пламени костра, и думаю, что вот так, ночью в горах при свете костра, кучкой людей решаются судьбы нескольких тысяч, повинных разве что только своим существованием. Они погибнут ради того, чтобы тем, кто и так живет хорошо, жилось еще лучше. Стоит ли мне ради их интересов расходовать свою армию? Впрочем, любая война - это обмен человеческих жизней на неодушевленные предметы, которые почему-то считаются более ценными.
        Тут меня осеняет интересная идея:
        - Если вы присоединитесь к моей армии и отправитесь в поход против гутиев - вы ведь именно ради этого убежали из города, не так ли?! - а в это время на Эшнунну нападет кто-нибудь и перебьет жрецов, то вы будете не виновны. Вернувшись с победой, вы восстановите порядок в городе и введете свои правила.
        - А кто, кроме тебя, сможет захватить Эшнунну?! - удивленно спрашивает Эрибам.
        - Было бы, что захватить, а желающие всегда найдутся! - радуясь своей сообразительности, весело говорю я. - Давайте ложиться спать. Как говорит мой народ, утро мудрее вечера. Завтра всё узнаете.
        Утром я приказал привести ко мне командиров всех отрядов охочих людей. Их набралось около сотни. У кого-то в отряде было несколько человек, у кого-то - несколько десятков. Они все надеялись вернуться из похода с богатой добычей, но уже поняли, что вряд ли захватят много, если вообще что-нибудь достанется. Если бы мы прихватили гутиев в окрестностях Эшнунны, то можно было бы поживиться и за счет собранной ими добычи. Теперь уже ясно, что большая часть добычи переправлена в горы и растаскана по селениям, откуда выцарапать ее будет трудно. Тем более, что шумеры горы не любят и боятся, многие уже собрались возвращаться домой.
        Зная это, я предлагаю им заманчивый вариант:
        - Жрецы Эшнунны отравили своего энси и попытались проделать это и с его сыном, - показываю на Энтену, стоящего рядом со мной вместе со своими советниками, - которому пришлось бежать, искать у меня защиты. Этими поступками жрецы прогневили богов. Ночью, во сне, ко мне пришел покровитель города Ниназу и потребовал, чтобы виновные были наказаны. Теперь каждый может напасть на жрецов, убить их и отобрать сокровища. В храмах города скопилось много ляпис-лазури, сердолика, золота, серебра, дорогих тканей. Все это достанется тому, кто выполнит волю богов.
        - Мы пойдем за тобой, куда прикажешь! - выкрикнули сразу несколько командиров.
        - В том-то и дело, что я сперва обязан выполнить волю старших богов - покарать гутиев - и только потом заняться Эшнунной, - объясняю я. - Но пока я буду гоняться за гутиями по горам, вы можете захватить город и поделить добычу между собой. Мне отдадите треть. Если не успеете до моего возвращения, тогда самое ценное перепадет моему войску, а вам - что останется. Так что решайте сами: или ждите здесь, когда я вернусь, и нападем вместе, или атакуйте одни.
        - А нам ничего не будет за разорение храмов? - с испугом в голосе спрашивает кто-то из стоявших в задних рядах.
        - Вы что, не верите мне?! Тогда убирайтесь прочь, чтобы я вас здесь не видел! - наезжаю я. - А если верите, тогда делайте, что говорю. И поспешите, пока жители Эшнунна не догадываются, что вы собираетесь напасть на них, постарайтесь захватить врасплох. Если вас кто-нибудь обвинит в святотатстве, сошлетесь на меня. Так и заявите: «Ур-Нанше сообщил нам приказ богов - и мы его выполнили!». Вы обязаны соблюсти только одно условие: не убивать и не грабить невиновных. Кого нельзя трогать, вам подскажет вот он, - показываю я на Эрибама.
        Сомневаюсь, что все агнцы уцелеют, но это уже не мое дело и не моя вина.
        64
        Денек выдался жарким во всех отношениях. Часа через три после рассвета мы догнали хвост колонны гутиев - стадо коров голов на сто под охраной десятка воинов. Коровы не умеют ходить быстро и любят разбредаться. Военизированные пастухи сразу сдрыстнули, помчались догонять своих. Мы погнались за ними, не остановившись, как обычно, в полдень на отдых. Часа через два после полудня передовой дозор донес, что впереди широкая долина, на которой гутии готовятся к бою. Наверное, узнали, что большая часть моего войска осталась осаждать Эшнунну, и решили проверить на крепость остальных. Они ведь не знают разницу между регулярной армией и охочими людьми, оценивают только по количеству. Теперь их раза в два больше - почему не попробовать?!
        Долина была шириной метров восемьсот и длиной километра три. Ближняя к нам часть ровная, а дальше поднималась полого. В верхней части ее и ждали нас гутии, растянувшись во всю ширину долины. Строя они не знают, стоят россыпью, чтобы удобнее было использовать метательное оружие. Гутии вооружены в основном пращами. В местах их обитания растет мало деревьев, а с камнями проблем нет. Примкнувшие к ним луллубеи и субареи живут в лесистых местах, поэтому предпочитают луки, хотя и пращами не брезгуют.
        Я приказал своему войску построиться в ровной части долины. В центре встали копейщики, на флангах, чуть отступив - лучники, а за их спинами - колесницы. Враги, видимо, ожидали, что мы атакуем их, попремся вверх по склону, устав еще больше. Я не спешил, давал своим воинам отдохнуть после перехода. Было понятно, что гутии поверили в свою силу, что сражение состоится при любой погоде, что нашу медлительность принимают за нерешительность или даже трусость. Эта уверенность заставит их напасть первыми, покинув выгодную позицию.
        Так и случилось. Где-то с час они ждали, а потом, видимо, посовещались, потому что было заметно бурление в их рядах, и двинулись в нашу сторону. Сперва шли плотной толпой, но по мере приближения к нам начали расходиться. Или так просто казалось. У гутиев многие воины были в бронзовых шлемах и кожаных доспехах с нашитыми бронзовыми бляхами. Скорее всего, носят трофейное, отбитое у шумеров, хотя могли и купить. Шумерским купцам запрещено продавать горцам и прочим дикарям хорошие доспехи и оружие, но истинный купец за хорошие деньги родную мать продаст. Ничего личного, только бизнес.
        - «Черепаха»! - скомандовал я, когда передние гутии остановились метрах в ста от первой шеренги фаланги и приготовили пращи.
        Гулко загремели новые прямоугольные щиты, сталкиваясь друг с другом. Фаланга надежно закрылась спереди, с боков и сверху, став похожей на постройку с черепичной крышей. По этой крыше сразу же застучали камни, выпущенные из пращей. Большая часть, правда, попадала в передние щиты. Зато стрелы летели и по наклонной траектории, попадая в верхние.
        Я дал гутиям время насладиться бесполезной стрельбой. Уверен, что они впервые видят такой способ защиты и не знают, насколько он надежен. Пусть приобретут опыт, сын ошибок трудных.
        - Лучники, начали! - приказал я.
        Эламиты, не выдвигаясь вперед, начали вести обстрел врага по наклонной траектории. Стрелы летели с обоих флангов очень густо, так сказать, пакетами. Не каждая находила цель, но уже минут через пять ряды гутиев поредели настолько, что уцелевшие начали пятиться, выходить из зоны поражения.
        - Фаланга, вперед! - командую я.
        Все еще закрываясь сверху щитами, копейщики медленно идут на врага. Лучники быстро нагоняют их и даже вырываются вперед, чтобы остановиться, выпустить несколько стрел и вновь пробежать вперед.
        Гутии отступают все быстрее, лишь изредка стреляя по нам. Они уже дрогнули, но еще не сломались.
        - Колесницы, вперед! - отдаю я следующий приказ и толкаю в спину своего возничего.
        Моя колесница была за левым флангом фаланги. Она объехала лучников-эламитов и понеслась по долине так, чтобы зайти во фланг отступающим гутиям. Следом за мной едет еще шестнадцать колесниц. На одной из них юный Энтена, энси Эшнунна, и Игмиль, его дядя по матери и заодно лугаль. Столько же колесниц под командованием Угмена устремилось к врагу с правого фланга.
        Увидев летящие на них колесницы, гутии решили, что навоевались вдоволь, что пора по домам. У них не нашлось командира, который бы остановил отступление, организовал обстрел упряжных животных, которых защищали только кожаные доспехи. Попадания стрелы или камня в одну из диких лошадей упряжки хватило бы, чтобы эта боевая единица выпала из сражения. Раненое животное перестало бы слушать возницу, понесло бы, увлекая остальных за собой.
        Моя колесница догоняет бегущих врагов. Я колю их копьем, которое длиной два с половиной метра. Короткий, резкий удар. Бронзовый наконечник в виде лепестка легко протыкает кожаный доспех между шевелящимися лопатками бегущего гутия, влезает в тело сантиметров на пятнадцать. Я быстро выдергиваю копье, чтобы не вывернулось из руки, потому что повозка продолжает двигать вперед, а убитый падает, поражаю другого врага…
        - Бери правее! - кричу я своему вознице, имя которого постоянно вылетает из моей головы во время боя.
        Мы уже далеко от своих лучников, не попадем под дружеский обстрел. Гутии оборачиваются на бегу, отшатываются от скачущих на них лошадей и попадают под удар моего копья. Я бью механически, не думая и ничего не чувствуя, монотонно выполняя своя работу. Есть такая профессия - чужую родину защищать.
        65
        Я сижу под раскидистым инжирным деревом, ем его плоды, полные мелких семян. Свежим инжиром наедаюсь быстро, а вот сушеный могу есть долго. Может быть, потому, что сушеный ем, когда нет свежих фруктов. Дерево растет во дворе дома самого богатого человека деревни. Сложен дом из камня, одноэтажный, с плоской крышей, без окон, дверной проем арочного типа, низкий и узкий, завешен куском бычьей шкуры. Когда входишь в дом, в нос шибает сильная вонь, смесь самых разных запахов. Самое интересное, что одинаково воняет во всех домах деревни. Во дворе легче дышится. Здесь воняет только гарью из открытого очага и овечьим пометом из кошары. Ни овец, ни кур, ни какой-либо другой живности в деревне нет. Жители увели и унесли всех с собой вместе с ценным барахлом. Они знают, что в деревне все будет разграблено, разрушено и сожжено, как в тех, через которые мы прошли раньше. Генерал Ермолов гордился бы мной.
        Передо мной стоят три старых гутия. У всех троих волосы на голове и бороды длинные и седые. Узкие лица с загорелой, темно-коричневой кожей, черными глазами под седыми кустистыми бровями и длинными носами. У одного нос в красных прожилках, как у конченого алкаша. Кстати, алкоголиков пока не встречал ни разу. Спиртные напитки сейчас слишком слабые, надо хлестать ведрами, чтобы допиться до синьки. Да и стоят немало. Не у каждого хватит денег. Одеты в набедренные повязки из беленой шерстяной ткани и кожаные жилетки, зашнурованные спереди. Оружия нет, только посохи простенькие, без резьбы и лака. Старики смотрят на меня с тем равнодушием, которое появляется, когда смерть уже не кажется наказанием.
        Доев очередной плод инжира, я перечисляю условия, на которых прекращу карательную экспедицию:
        - Каждая деревня даст по одному мальчику из влиятельной семьи в заложники. Они будут находиться в Эшнунне или любом другом городе. Если вы опять нападете на земли Калама, заложники будут повешены.
        Смерть через повешение считается у горцев позорной. Так расправляются только с клятвопреступниками и насильниками, причем последних сперва вешают вверх ногами за причинное место, а когда оно оборвется, за шею.
        - Каждый год каждая деревня будет отправлять мне на круглом судне из новой бычьей шкуры кипу вычесанной, овечьей шерсти, - продолжаю я.
        Камни возить отсюда на легких суденышках тяжко, а больше с гутиев брать нечего.
        - Если я не получу дань до осеннего равноденствия, приду сюда и продолжу уничтожать ваши деревни. Остановлюсь только тогда, когда в этих местах не будет ни одного гутия. Здесь поселятся мои союзники эламиты, - заканчиваю я.
        Эламиты, конечно, те еще союзники, но для припугивания сойдут.
        - Мы согласны, - коротко произносит старик с носом алкоголика.
        - Я сейчас пойду в Эшнунну и подожду там две недели, пока вы соберете и доставите туда шерсть за этот год и заложников, - ставлю их в известность. - Поторопитесь, чтобы у меня не было повода вернуться сюда.
        Старики молча кивают, разворачиваются и неторопливо выходят со двора. Я смотрю на их согбенные спины и прикидываю, что они сейчас думают? Хватает ли у них ума материть тех, кто повел гутиев в поход на шумеров, который закончился уничтожением половины их войска? Думаю, что нет. Виноваты боги и только они. Для этого богов и придумали.
        66
        Охочие люди так и не смогли захватить Эшнунну. Мне сказали, что просто не успели до моего возвращения, но, как я догадался по многим признакам, начиная с упаднического настроения в их рядах, шансов на победу не было. Оставленный с ними Эрибам обзывал добровольцев всякими нехорошими словами за нежелание идти на штурм. Точнее, они сходили пару раз, получили по самое не балуй и сосредоточились на поиске легкой поживы. Эшнуннцы дрались отчаянно, понимая, что их ждет в случае поражения. Лучше уж погибнуть в бою.
        - Иди к своим согражданам и расскажи им, что я вместе с их энси Энтеной и лугалем Игмилем победил гутиев и пришел сюда, чтобы по воле богов наказать жрецов, - предложил я Эрибаму. - Только жрецов и больше никого. Если горожане выдадут мне тех, кто, забыв заветы богов, покусился на власть энси, их ставленника на земле, и отдадут все сокровища храмов, я не буду захватывать город, уведу свою армию в Лагаш, а в Эшнунне оставлю заложников-гутиев, и тогда горцы больше не будут нападать на вас. Храмовые земли будут розданы воинам, как в Лагаше, а остальные проданы любому, кто сможет купить. Купцы будут работать только на себя, и все долги храмам будут прощены. Если решат не выполнять волю богов, я захвачу город и накажу всех богохульников. Расправа будет жестокой. Скажи им это так, чтобы слышало как можно больше горожан. Дай время на раздумье до следующего полудня. После полудня переговоры закончатся. Дальше будут говорить копья, кинжалы и луки.
        - Я знаю, что и как им сказать. Не сомневайся, я уговорю их, - пообещал он.
        Эрибам ушел к главным городским воротам и проторчал там с час. Что он говорил горожанам, я не стал выяснять. Он - лицо заинтересованное в том, чтобы эшнуннцы сдались мне. Вернувшись в лагерь, Эрибам долго обсуждал что-то с Игмилем.
        Лугаль Эшнунны пришел ко мне и сообщил:
        - Ночью мы должны встретиться кое с кем. Нам надо, чтобы никто не мешал и не нападал на город, если откроют ворота.
        - Если я отведу людей ото всех ворот, это покажется подозрительным. Выбери одни, я поставлю возле них надежных воинов, которые не будут совать нос в ваши дела, - предложил я.
        Так мы и сделали. Я долго не мог заснуть ночью, бродил с малой охраной по лагерю, в том числе и неподалеку от тех ворот, и видел возле них темные тени, двигавшиеся и от города, и к городу. Видимо, мое предложение оказалось заманчивым для эшнуннских воинов. На их месте я тоже предпочел бы участок земли вместо гибели за жрецов. Тем более, что и боги советуют поступить так.
        Утром ворота открылись и из города вывели тридцать одного жреца со связанными за спиной руками. Были они все немолоды, самому младшему за сорок, что по нынешним меркам пожилой человек. Все босые, и выбритые головы не покрыты шапочками. Одетый головной убор у шумерских жрецов обозначает исполнение обязанностей. То есть, они сейчас, так сказать, не при делах. Их подвели ко мне и стоящим рядом со мной Энтену, Игмилю и Эрибаму, заставили опуститься на колени. Этих троих прямо таки распирает от удовлетворенной мести.
        Лугаль Эшнунны подошел к верховному жрецу храма Тишпака, дряхлому старику, согбенному, с кожей морщинистой и густо покрытой темно-коричневыми пигментными пятнами, схватил его за седую бороду и, дергая за нее, сказал со злобной радость:
        - Ты не забыл свои обещания, старый козел?! Или напомнить?!… По глазам вижу, что не забыл! А помнишь, что я тебе тогда сказал?!… Вижу, что память у тебя хорошая, не по годам! Оказалось, что врал ты про волю богов! Не на твоей они стороне!… Больше ничего не хочешь мне сказать?
        Старик решил промолчать. Тем более, что Игмиль тянул за бороду так, что нижняя челюсть отвисла, слова не вымолвишь.
        - Оставь его, - сказал я лугалю Эшнунны. - Ему скоро в путь, в подземное царство шагать, пусть соберется с силами.
        Тот плюнул старику в лицо, после чего отпустил бороду.
        Я махнул рукой, и всех жрецов подняли на ноги и повели к виселицам - четырем столбам, вкопанным в землю в ряд и соединенным сверху перекладинами. Столбы вкопали на разную глубину, получилось немного кривовато, но так не на века же делали. Заготовку для этого приспособления привезли из земли гутиев, соорудили на рассвете, когда стало ясно, что шоу состоится при любой погоде. У шумеров не принято вешать преступников. Наверное, из-за того, что мало дерева. Предпочитают топить, благо водоемов здесь много, или убивать дубинкой из твердого дерева. Среди них есть мастера, которые одним ударом раскалывают голову, как переспелый арбуз. К тому же, при повешенье расслабляются мышцы и опорожняется всё, что они сдерживали. Зрелище не из самых приятных, особенно, если человек голый. Именно такими и повесили жрецов. Их рубахи из голубой льняной ткани пошли в уплату палачам. Дольше всех отплясывал джигу с петлей на шее верховный жрец храма Тишпака. Его душа цепко держалась за одряхлевшее тело, не хотела расставаться с ним. Один из палачей схватил старика за ноги и повис на них, сократив мучения.
        За казнью наблюдали не только мои воины, но и жители Эшнунны. Они стояли молча на городских стенах. Может быть, ждали, что грянет гром, сверкнет молния и поразит палачей - боги заступятся за жрецов, ведь те всю жизнь внушали мирянам, что доят их не по своей воле. Чуда не случилось. До атеизма эшнуннцы вряд ли додумались, но поверили в то, что боги явно не на стороне жрецов.
        - Назначь свою жену верховным жрецом храма Тишпака, пока Энтена не женится, а потом передай этот пост его жене, - посоветовал я Игмилю.
        - Вот я как раз и хотел поговорить с тобой по поводу его женитьбы, - произнес он. - Я слышал, у тебя дочь есть. Было бы неплохо поженить их.
        - Она еще маленькая, - возразил я, - рано ей о замужестве думать.
        - Так и Энтена еще слишком молод, мы подождем, пока подрастут, - сказал Игмиль. - Лишь бы уговор был.
        Я догадался, что ему надо, чтобы все узнали о сговоре. Тогда Энтенастанет без пяти минут (пяти лет) родственником самого влиятельного энси Калама, и вряд ли кто-нибудь осмелится нападать на Эшнунну.
        - Я в принципе не против. Дочь когда-нибудь придется выдавать замуж, а Энтена - хороший кандидат. Но ей еще несколько лет до замужества, за это время много чего может произойти, поэтому не хотел бы связывать словом ни себя, ни вас, - поделился я своими соображениями.
        - Тогда пока скажем, что ты не против выдать дочь за моего племянника, а когда подрастут, встретимся и обсудим еще раз, - предложил лугаль Эшнунны.
        - Можешь говорить, - разрешил я.
        Уверен, Игмиль объявит, что свадьба на мази, осталось подождать, когда повзрослеет невеста. Пусть говорит. Есть свидетели, которые слышали, что крепкого слова я не давал, так что спроса с меня не будет никакого.
        Затем началась самая приятная часть нашего похода - перевозка в мой лагерь сокровищ эшнуннских храмов. Мои воины взяли добычу в походе на гутиев, в основном оружие и доспехи с убитых врагов, но она ни в какое сравнение не шла с тем, что получили здесь. Целые повозки были нагружены драгоценными камнями, золотом, серебром, бронзой, оловом, свинцом, оружием, доспехами, дорогой расписной посудой, статуэтками, мехами, льняными и шерстяными выбеленными тканями… И это я еще разрешил эшнуннцам оставить себе большую часть храмового зерна, овощей, фруктов, пива и вина, выделить моей армии съестных припасов только на неделю. Кстати, самыми ценными камнями у шумеров считаются ляпис-лазурь и сердолик. Им придают не только материальную, но и некую духовную ценность. К алмазам, рубинам, сапфирам и изумрудам относятся намного спокойнее, поэтому я всегда беру свою долю добычи в первую очередь именно этими камнями. Глядя на свезенные в мой лагерь сокровища, я подумал, что Лагаш больше и богаче Эшнунны, и храмов в нем больше, не говоря уже о Мелуххе или Дильмуне…
        Десятая часть добычи, в основном ляпис-лазурь и культовая расписная посуда, были отложены для жрецов Ниппура. Это поможет им пережить факт ограбления их коллег и сделает моими соучастниками, поскольку не сомневаюсь, что не устоят перед соблазном и заграбастают подаренное. Третью часть досталась мне. Я взял все алмазы, корунды, бериллы, а остальное - золотом, льняными тканями пурпурного цвета и статуэтками из поделочных камней, которые так нравятся Иннашагги и Итхи, и красивым доспехом с позолоченными бронзовыми овальными пластинами с барельефами в виде львиных голов. Пластины слегка перекрывали друг друга, напоминая рыбью чешую. Так понимаю, это один из первых чешуйчатых доспехов, которые станут очень популярны в будущем у состоятельных воинов. Впрочем, воин бывает бедным только до первой серьезной победы его армии. Оставшиеся шестьдесят процентов добычи были поделены между воинами моей армии, согласно их званию. В том числе получили, как старшие командиры, и Энтена, Игмиль и Эрибам. Судя по довольному выражению лиц последних двух, это была самая богатая добыча в их жизни. Энтене пока что не с чем
сравнивать, поэтому просто обрадовался. Охочим людям я отстегнул от щедрот своих только выбеленные шерстяные ткани: командирам отряда по рулону, простым солдатам - один на троих.
        - Надо было самим захватывать город, а не ждать моего прихода, - сказал я им и в утешение проинформировал: - Энси Эшнунны будет пополнять армию. Зачисленный получит участок земли. Так что у кое-кого из вас есть шанс стать богаче. Дерзайте!
        Это я посоветовал Игмилю пополнить свое войско охочими людьми. Во-первых, поход по своей воле идут пассионарии, которые более стойкие солдаты. Во-вторых, они разбавят местных, уменьшат возможность бунта. В моей армии шумеры постоянно конфликтуют с эламитами, поэтому я не боюсь, что сговорятся и выступят против меня, если им что-нибудь не понравится. В-третьих, это обычно холостяки, так что женятся на местных женщинах, вольют свежую кровь, потомство будет лучше. Эшнуннцам пригодятся сильные воины, потому что гутии лет через десять восстановят численность своего войска и опять полезут к богатым соседям за добычей. Только сильный достоин быть богатым.
        67
        Какими бы грязными не были твои руки, священники все равно возьмут из них подношения и придумают убедительную отговорку, почему торгуют совестью и принципами. Религия для того и создана, чтобы превращать красивые призывы к другим в красивые вещи для себя. Не согрешишь - не покаешься, не покаешься - не взнесешь. То есть, чем больше грешат миряне, тем толще морды у священников. Я помню, как православные попы обожали, когда братва, прожженные бандиты и убийцы, дарила им колокола для церквей и деньги на строительство новых. А как не взять у покаявшихся на пару часов грешников?! Жрецы Ниппура тоже без колебаний забрали привезенное мной, хотя уже знали, что это всё захвачено в храмах Эшнунны. Дешевое трофейное оружие и доспехи гутиев я не стал предлагать, хотя не сомневался, что, поморщившись, и их заберут.
        Чтобы прояснить непонятные моменты, меня навестил Энкиманси, верховный жрец храма богини Нанше. Я жил в шатре за городскими стенами, ссылаясь на то, что здесь воздух чище, чем в городе, не так воняет. Как ни удивительно было для меня, в духовной столице Калама санитария была на более низком уровне, чем во многих других городах. Оно и понятно: не жреческое это дело - в говне ковыряться. За годы, что мы не виделись, Энкиманси сильно сдал. Его вели под руки два молодых жреца. Только глаза все еще смотрели живо, молодо. Опустившись в шезлонг, изготовленный лагашскими столярами по моему чертежу, поерзал, устраиваясь поудобней, после чего взмахом истонченной руки приказал своим помощникам удалиться.
        Выпив виноградного вина, захваченного нами в Эшнунне, Энкиманси начал издалека:
        - Я слышал, что твой поход на гутиев оказался очень удачным.
        - Да, боги пока что на моей стороне, - подтвердил я, после чего, догадываясь, зачем он пришел, добавил: - Заодно наказал тех, кто нарушил их законы.
        - Да, до нас дошла такая новость, - сказал верховный жрец. - Нас удивила строгость наказания. Так ли уж была велика их вина, чтобы вешать?
        - Они нарушили главный закон - посягнули на жизнь энси, назначенного богами их правителем. Если бы это прошло безнаказанно, то эшнуннские жрецы решили бы, что и боги им не указ. Я дважды давал им шанс одуматься, покаяться. Не захотели, повели себя дерзко - и теперь каются в подземном царстве, - рассказал я. - Дело в другом. Если вся земля принадлежит храмам, а так рано или поздно случилось бы во всех городах, то некому бы стало защищать их. Наемное войско хорошо до поры до времени. Однажды солдаты решат, что им платят слишком мало, чтобы умирать за жрецов, и сбегут с поля боя, как постоянно случается в Мелуххе, где все земли принадлежат храмам. В итоге вы потеряете всё. Если же земля принадлежит воинам и тем, кто ее обрабатывает, то они будут драться за свои участки до последнего. В Ниппуре пусть все так и остается, у вас статус иной, но в других городах надо освобождать жрецов от забот о хлебе насущном. Ваше дело молиться и оповещать народ о воле богов. За это вас и будут содержать те, кто получит землю, а энси проследит, чтобы вы не бедствовали. Вы помогаете ему держать народ в повиновении, а он
за это обеспечит вам достойную жизнь.
        - Мы живем так, как жили наши предки… - начал он.
        - Все меняется, всему когда-то приходит конец, - перебил я. - Раньше у черноголовых не было так много таких сильных врагов. Сейчас они появились, и надо меняться, чтобы не погибнуть. Дикарям не нужны ни наши боги, ни наши жрецы. У них есть свои. Если вы не отдадите часть, потеряете всё.
        На самом деле причиной гибели Шумера станет его старение, но вряд ли бы жрец понял и принял теорию пассионарности. Надеюсь, затеянные мною преобразования помогут шумерам растянуть период угасания.
        Не уверен, что Энкиманси поверил в искренность моих намерений и необходимость преобразований. Скорее всего, верховному жрецу храма богини Нанше уже было все равно, потому что понимал, что его эти изменения не успеют коснуться.
        - Я слышал, твои купцы постоянно плавают в Дильмун. Хотел бы отправиться туда, чтобы потом быстрее добраться до царства мертвых, - спокойно произнес он.
        - Поплыли со мной до Лагаша, а там я посажу тебя на первое же судно до Дильмуна, - предложил я.
        - Мне надо закончить кое-какие дела здесь, - сообщил Энкиманси.
        - Постарайся успеть за месяц до зимнего солнцестояния, потому что ближе к нему купцы приостанавливают плавания до возвращения тепла, - предупредил я.
        - Я прибуду раньше, к празднику богини Нанше, после чего и поплыву в Дильмун, - пообещал он.
        68
        Приплыл Энкиманси на большой плоскодонной лодке в конце первого месяца зимы, которая у шумеров в этом году началась в октябре. Впрочем, так называю это время года я, а шумеры словом энтен, что правильнее было бы перевести, как период между окончанием сельскохозяйственных работ, сбором последнего урожая и паводком на реках Тигр и Евфрат. Второй период, который я называл летом, начинался в феврале-марте и носил имя эмеш, что правильнее было бы переводить, как плодородный, приносящий плоды земли, сельскохозяйственный. Оба начинались вечером в первый день новой луны, поэтому даты каждый год менялись. Год был разбит на лунные месяцы, а чтобы компенсировать разницу с солнечным годом, через определенное количество лет, которое высчитывали жрецы Ниппура, добавлялся еще один месяц. У каждого месяца было свое название, связанное с сельскохозяйственными работами или храмовыми праздниками. Если первые обычно были одинаковыми во всех шумерских городах, то вторые - разными. Сутки начинались вечером и делились на девять частей: ночь на три по четыре часа, а день на шесть по два. Часы были солнечные и водяные.
Последние шли не очень точно, особенно ночью, когда некому было подливать воду в сосуд, из-за чего давление снижалось, капли падали реже и часы начинали «отставать».
        Пробыл в Лагаше ниппурский жрец до начала второго месяца энтена, который назывался в честь богини Нанше. Он провел праздничную церемонию в честь главной богини города. Иннашагга ассистировала ему. Со следующего года ей придется делать всё самой. К концу праздника Энкиманси настолько ослаб, что на следующий же день был перенесен на «Лидду», не успевшую закончить погрузку, и отправлен в Дильмун. Умер он через день после прибытия в этот порт. Благодаря этому, Энкиманси не надо было пересекать Персидский залив, чтобы добраться до царства мертвых, вход был совсем рядом, что сочли наградой богини Нанше за его многолетнюю службу ей.
        После зимнего солнцестояния в Лагаш приплыл на лодке деверь Мескиагнунна. Он женился на Рубатум, младшей сестре Гильгамеша, и обзавелся тремя дочерями. Жена опять была беременна, и злые языки утверждали, что девочкой. Впрочем, прибыл он не для того, чтобы похвастаться неумением зачать сына.
        - Гильгамеш предлагает нам с тобой присоединиться к походу на семитов, - сообщил Мескиагнунна.
        - С каких это пор более слабый зовет под свое командование более сильного?! - возмутился я. - Может, мне еще и энси Шуруппака предложит пойти под его командованием в поход?!
        Шуруппак постоянно находился под чьей-либо опекой, как мягко называли взимание дани. У этого города-государства в подчинении не было ни одного городишки, только несколько деревенек. Отсутствовал и лугаль, потому что сдавались быстрее, чем начиналась война. Сейчас Шуруппак «опекал» соседний Ниппур.
        - Нет, он не будет командовать тобой. Мы пойдем тремя колоннами, каждая под командованием своего лугаля. Если не хочешь идти сам, пошли кого-нибудь другого, - объяснил Мескиагнунна.
        - Командовать он не будет, но расскажет всем, что именно благодаря ему и выиграли сражение, - подсказал я. - В итоге мы сделаем дело, а слава достанется ему. Нет уж, пусть идет сам. И тебе не советую присоединяться к Гильгамешу. Если поход окажется неудачным, виновником будешь объявлен ты.
        - Я не смогу отказаться. Мои воины узнали, какую богатую добычу ты привез из страны гутиев, и хотят такую же, - признался он.
        Я сделал вид, что поверил Мескиагнунне. Мои разведчики доносили, что он намертво закрепился под каблуком жены, которая обожала своего старшего брата Гильгамеша и при каждом удобном случае ставила его в пример мужу.
        - Возьми в поход только тех, кто думает, что у семитов можно захватить такую же богатую добычу, как в Эшнунне, - насмешливо посоветовал я.
        - Я так и сделаю, - ухмыльнувшись, ответил Мескиагнунна.
        Остаток зимы я занимался возведением крепостных стен и зданий самого разного назначения. Строительных материалов было много, строителей - еще больше, денег и вовсе немеряно, так что работы кипели. Благодарные жители Лагаша или просто холуи соорудили несколько стел, на которых я изображен несущим на голове корзину с глиной. По их мнению, это должно было обозначать мое непосредственное участие в стройках. Да, здесь принято носить грузы на голове, но не корзины с глиной, потому что содержимое будет высыпаться. Я указал на ошибку, но мне тут же возразили, что несу не глину, а кирпичи. Разве что мне эту корзину с кирпичами поставили на голову другие, потому что одному поднять ее очень трудно.
        69
        Как я и предсказывал, Гильгамеш одержал блестящую победу над семитами. Правда, ему пришлось быстро отступить с поля боя (злые языки назвали это трусливым бегством), но зато врагов перебили множество. Один только Гильгамеш заколол копьем пару сотен. Убил бы и больше, если бы семиты догнали его. При этом энси Урука мог бы погибнуть, если бы необдуманно полез спасать своего зятя Мескиагнунна, препаршивейшего полководца, который не сумел вовремя отойти, продолжил сражаться и позорно попал в плен. Теперь это ничтожество требует от Гильгамеша выкупить его из плена по безумной цене, заломленной семитами. Невиданная наглость!
        Я не собирался освобождать Мескиагнунна. Считаю, что выкупать пленных нельзя, иначе их будут захватывать снова и снова, и цена будет постоянно расти. Может быть, думаю так потому, что ни разу не попадал в ситуацию, когда моя жизнь зависела бы от выкупа. Узнав от жены, которой написала ее мать Нинбанд, сколько хотят за освобождение Мескиагнунны, я посочувствовал, но давать золото отказался. Я предупреждал деверя. Послушал жену, которая умнее меня - пусть она и выручает. У меня были другие планы на лето. Пришлось их поменять после приезда Нинбанды.
        Вдова выглядела совсем старухой, хотя ей было всего сорок пять лет. Женщины в этих местах и в будущем будут созревать быстро и увядать еще быстрее. После тридцати они уже выглядят старыми. Происходит это как-то внезапно. Вроде бы только вчера была молодой, цветущей женщиной, а сегодня ее будто подменили. Я не видел тещу несколько лет, поэтому удивился произошедшими с ней переменами в худшую сторону. К морщинам добавились густые черные усы, из-за чего мне все время казалось, что разговариваю с мужиком, у которого высокий, женский голос. В разговоре со мной теща ни словом не обмолвилась о главной цели своего визита. Якобы приехала внуков повидать.
        За нее все сказала ночью Иннашагга. Мы лежали в большой комнате в новом дворце, стены которой были оббиты панелями из красного дерева, на широкой кровати, изготовленной из тиса и застеленной пуховой периной и льняной простыней. Эти мои нововведения стали модны у богатых лагашцев и, говорят, не только. Воздух был наполнен сладковатым ароматом недавно потушенных, восковых свечей, которые я научил делать местных мастеров. Мы только что позанимались любовью, и удовлетворенная Инна прижималась ко мне, я чувствовал ее теплое дыхание, скользящее по моей еще не остывшей груди.
        - Мать не переживет, если Мескиагнунна погибнет. Если его жена родит девочку, а жрецы говорят, что так и будет, то начнется смута за власть в городе. Одни хотят, чтобы правил ты, другие позовут Гильгамеша, третьи захотят кого-нибудь из своих, никак не связанного с нашим родом. Кто-то распускает слухи, что наш род проклят: отец и Ааннепадда погибли, Мескиагнунна в плену… - тихим голосом и с жалобными нотками сообщила Иннашагга.
        - Я его выручу, а он опять послушает жену и попадет в плен, - возразил я.
        - Не послушает, - заверила жена. - Мама сказала, что заставит Мескиагнунну взять вторую жену, если Рубатум родит девочку. Если вторая родит сына, Рубатум отправят к брату.
        Отравить или придушить ребенка от другой жены - любимая игра шумерских женщин. Впрочем, бывают исключения в лучшую сторону. Итхи вроде бы относится к сыновьям Иннашагги, как к родным. Может быть, потому, что городов у меня пока больше, чем сыновей, на всех хватает.
        - Хорошо, скажешь матери, что на днях отправлюсь в поход, попробую освободить Мескиагнунну, - пообещал я.
        Шастать по раскаленной полупустыне - не самое приятное дело, но на что только не пойдешь, лишь бы выпроводить тещу.
        70
        Поднимая пыль, воинская колонна движется по холмистой местности с жидкой растительностью разных оттенков желтого цвета. Здешние места видят зелеными растения только ранней весной. Паводок сюда не добирается, поэтому желтеет все уже к середине апреля. При всем при этом здесь много всякой живности, в основном мелкой. Покрупнее разбегается от нас в разные стороны. Как и семиты. Они всегда на пол дневного перехода впереди нас. Сражаться не хотят после небольшой стычки, случившейся шесть дней назад, когда мои лучники, за пару минут и не потеряв ни одного человека, выкосили два десятка семитских пращников.
        Я смотрю на солнце, которое уже присело нижним краем на горизонт, и отдаю приказ:
        - Спускаемся в ложбину и останавливаемся на ночь.
        Разведчики доложили, что на дне ложбины бьет родник и течек ручеек. Семиты не засыпают родники и колодцы. Уверены, что мы и так скоро уберемся отсюда. Глядя на унылые лица моих воинов, в это не трудно поверить.
        Примерно через час возвращаются передовые дозоры и докладывают, что наши враги встали на ночевку, как только заметили, что это сделали мы. Они гонят много скота, который быстро устает и нуждается в пропитании. Раньше эти стада паслись порознь, травы им более-менее хватало, а теперь собрали в одно большое и гонят каждый день. Передним удается схватить что-нибудь на ходу. Задним приходится глотать пыль. Кормятся только ночью, но на всех не хватает, поэтому в последние дни мы все чаще натыкаемся на павших ягнят и козлят, с которых не всегда успевают снять шкуру.
        Мои воины разжигают костры, чтобы запечь туши овец и коз, которые отбились от стада и были догнаны и убиты нашими колесничими. Возле ручья давка. Самые шустрые успели попить вволю свежей воды, а остальным приходится ждать, когда в ложе родника накопится столько, что можно будет зачерпнуть. Ручей исчез, осталось только сырое русло.
        Я сижу вместе со старшими командирами неподалеку от костра. Над огнем вертится на шесте туша барана, от которой исходит запах слегка подгоревшего мяса. Едим мы два раза в день, утром и вечером, поэтому все сидящие рядом со мной время от времени сглатывают голодную слюну.
        Я тоже сглатываю, после чего оглашаю приказ:
        - Когда взойдет луна, пойдем дальше. Налегке. Обоз, колесницы и тяжелые щиты оставим здесь.
        - Колесницы пригодились бы для погони за врагами, - подсказывает командир колесничих Угмена, которому кажется, что я недооцениваю этот род войск, и хочется захватить побольше трофеев.
        - Согласен, но колеса скрипят так громко, что семиты услышат о нашем движении сразу, как мы выберемся из этой ложбины, - сказал я. - Лучше потерять часть, чем все.
        Угмена не находит, что возразить. Колеса, действительно, скрипят очень сильно. Их смазывали перед походом и в пути добавляли, но запас жидкого битума оказался маловат. Надо будет учесть это перед следующим походом на семитов и других жителей полупустынь.
        Я обговариваю с командиром копейщиков Нумушдой и командиром лучников Тиемахтом, сколько человек пойдет в рейд, а сколько останется охранять лагерь, после чего нам подают на большом деревянном блюде, больше похожем на поднос, куски обгоревшего мяса, а на блюде поменьше - пресные лепешки, поломанные, точнее, разбитые на куски, потому что превратились в сухари. Я хватаю рукой кусок горячего мяса, впиваюсь в него зубами, обрезая ножом, как кочевник, перед губами, затем грузы сухарь. Обожженное небо горит, в ушах стоит хруст, но желудок посылает положительные сигналы. Нигде, как в походах, я не ел с таким аппетитом и не наслаждался так вкусом пищи, самой простой и плохо приготовленной, от которой дома бы отказался, не задумываясь.
        71
        Летней ночью приятно находиться в этих краях. Немного напрягают комары, непонятно как залетающие километров на двадцать вглубь полупустыни. Впрочем, их заметно меньше, чем рядом с реками, каналами и водохранилищами. Ветра нет, но все равно воздух освежающий. Я чувствую, как с меня будто бы стекает дневная жара, уходит, подобно воде, в сухую почву. Почти полная луна светит ярко. Выбеленные ее светом холмы кажутся декорациями фильма о другой планете. Звуки дробятся и быстро затихают. Шаги шестисот человек сливаются в тихий гул. Идем молча. Я запретил разговоры под угрозой смерти. Наверное, матерят сейчас меня про себя. Поднял среди ночи, так еще и выразить эмоции не позволяю!
        Впереди гавкает один раз собака, как бы спрашивая себя, не послышалось ли? Затем дважды и строже, словно задает вопрос: «Кто идет?». К ней присоединяется еще одна собака, а потом и вся стая. Не знаю, сколько их охраняет отару, но заливаются громко и мощно.
        - Бегом! - тихо командую я и первым перехожу на легкую рысь.
        Мои воины растекаются в стороны и бегут, стараясь не обгонять меня. Наш топот и звон оружия и снаряжения заглушают лай собак. Бежим молча, чтобы вогнать противника в непонятное. Семиты сейчас слышат, что к ним приближается что-то большое, но, скорее всего, не живые люди, иначе бы кричали. Люди всегда кричат, нападая. Молча могут нападать только злые духи, с которыми воевать бесполезно и глупо. Я слышу испуганные, истеричные крики наших врагов. Вопят и женщины, и мужчины.
        С нашего пути убегает, жалобно блея, огромная отара овец и коз, и открывает покинутый лагерь семитов. Он большой. Ночевало здесь несколько тысяч человек. Везде кострища, от которых идет сильный запах гари, овчины, разложенные вокруг них, тюки со всяким барахлом, щиты и даже копья, воткнутые подтоком в землю. В лагере осталось лишь несколько маленьких детей, наверное, рабов, спрятавшихся среди тюков, да небольшая стая собак, которая, лая, прикрывала бегство хозяев.
        - Быстро грузите добычу на ослов и вместе с отарой гоните к нашему лагерю! - приказываю я.
        Часть воинов отправляется к стаду ослов, пасущихся рядом с лагерем, а остальные сносят в одну кучу тюки, корзины, бурдюки. Стараются делать это молча, но то тут, то там слышу тихую речь. Тон радостный. Захватили добычу без боя и потерь. Значит, не зря молчали, выполняя мой приказ.
        С отрядом из двух сотен лучников я занимаю позицию в той стороне, куда убежали семиты. Они уже приходят в себя, перекликаются в темноте, сбиваясь в группы. Ночью одному страшно. Как мне переводит копейщик, семит по национальности, с детства живущий среди шумеров, речи о нападении на нас и даже о возвращении в лагерь пока нет. Все еще пытаются понять, кто на них напал, но все чаще звучит мнение, что шумеры.
        Дождавшись, когда закончили погрузку добычи и погнали ослов вслед за баранами и козами, начал отступать и я со своим отрядом. Семиты к тому времени осмелели, попробовали подойти ближе к лагерю. Прилетевшие из темноты стрелы, ранившие пару человек, остановили их. Уверен, что до рассвета больше соваться не будут. Мой отряд, опять таки молча и стараясь шуметь поменьше, пошел вслед за остальными к нашему лагерю в ложбине. Этот путь показался короче. И потому, что возвращались с победой и добычей, и потому, что последнюю треть преодолели во время утренних сумерек. Заодно пригнали пару сотен коз и овец, отбившихся от захваченной отары.
        В нашем лагере уже горели костры. Под веселые крики воины резали баранов и запекали мясо. Несмотря на то, что прободрствовали большую часть ночи, мало кому хотелось спать. Все с нетерпением ждали, когда приготовят мясо, которого сегодняможно будет наесться вдоволь, и с вожделением поглядывали на трофеи, разложенные на пять куч: съестные припасы, оружие, шкуры, одежда, домашняя утварь. Особо ценного ничего не взяли, но зато много дешевого. Да и скот в хозяйстве пригодится. По примерным подсчетам на каждого воина выходило по половине осла и три барана или козы. Баранов и коз мы, скорее всего, съедим до возвращения домой, а вот половина осла - это серьезное подспорье для семейного бюджета, цена молодой рабыни.
        72
        Мое войско построено на длинном и широком плато, ровном и почти без растительности. Я сам выбрал его для сражения с семитами. Понимал, что для них потеря такого большого количества скота - верная смерть, что обязательно попытаются отбить и заодно вернуть остальные имущество, захваченное нами. Собирались три дня, а на четвертый пошли в нашу сторону. К тому времени я уже нашел место, где встречусь с ними, и даже подготовил поле боя: заровнял глубокие ямы, чтобы не помешали атаке колесниц, с личным составом провел учения, отрепетировал сценарий битвы. Он почти не отличался от того, что использовался при сражении с гутиями. Задачу облегчало использование большинством семитов пращ, а не луков. Из пращи нельзя вести эффективный обстрел по навесной траектории, поэтому я растянул фалангу, сократив количество шеренг до трех, и поставил лучников за ней.
        Семиты прибыли на поле боя за два часа до полудня. Их было раза в три больше, чем нас. С час у них ушло на ожидание отставших, после чего, надев войлочные плащи, пошли в атаку. Строй не соблюдали, двигались группами, каждый род отдельно. Каждая группа выкрикивала что-то свое, наверное, родовой боевой клич. Крики сливались в один, громкий и непонятный, даже семит-переводчик не смог мне сказать, что именно помогает им идти на смерть. Из-за черных плащей казались мне стаями ворон, кочующих по мусорной свалке к раздувшемуся трупу коровы. На дистанции метров сто от передней шеренги фаланги они остановились, откинули правую часть плаща за спину, чтобы не мешал использовать оружие, и приготовили пращи.
        - Лучники, начали! - скомандовал я.
        Сигнальщик помахал красным флагом, передавая приказ стоявшим вдалеке и не слышавшим мои слова. Впрочем, они и без сигнала догадались по действиям соседей. Стрелы полетели во врагов почти сразу после того, как первые камни семитов застучали по щитам копейщиков. Лучники били, не выцеливая, в толпу. Стрелы падали под углом сверху вниз, попадая в лицо, шею, не закрытую плащом правую часть туловища, руку и ногу. Не скажу, что все стрелы находили цель, может, одна из трех-четырех, но количество убитых и раненых у семитов медленно возрастало. Среди моих воинов таковых были единицы. В основном среди излишне любопытных, выглянувших из-за щита, чтобы поглазеть на врагов. Семитам бы кинуться на нас с разных сторон, смять шеренги, несмотря на большие потери, задавить нас числом. Увы, к рукопашному бою они склонности не имеют.
        Переломный момент наступил где-то через полчаса. Семиты подошли ближе, метров на пятьдесят, чтобы выйти из зоны поражения лучников. Под нашим обстрелом остались только задние, а передним было легче прицеливаться и бить в просветы между щитами.
        Вот тут я и отдал следующий приказ:
        - Копейщики и колесничие, вперед!
        Фаланга, набирая скорость, побежала на врага. Дистанция была короткая, одолели быстро. Передние семиты попробовали было отступить, но наткнулись на стену из задних, которые поджимались к ним, чтобы оказаться вне зоны обстрела лучников. Там их и догнали мои копейщики. Войлочный плащ был слабой защитой от копий, а кинжалы и топорики семитов слишком коротки, чтобы эффективно орудовать ими против копейщиков, прикрытых большими, широкими и прочными щитами. Пращи и мешочки с камнями и вовсе превратились из оружия в обузу. В ближнем бою против фаланги у семитов шансов не было. Их выкашивали быстро, почти не неся потерь.
        Колесницы выехали из-за фаланги и ударили во фланги и тыл семитам. Кочевники дрогнули и побежали. Сперва задние, а потом и уцелевшие передние. Сражение превратилось в избиение удирающих. Колесницы гнались за ними до оврага в дальнем конце плато. После чего медленно вернулись, собирая по пути трофеи.
        С полсотни семитов сдались. Их не убили, как обычно, потому что мне нужны пленники на обмен. Я поставил возле них усиленный караул из эламитов, которые, в отличие от шумеров, не страдали особой неприязнью к кочевникам. Одного, молодого и длинноногого, я отобрал в гонцы.
        - Беги к своим и передай, что я жду от них шесть сотен ослов или диких лошадей сейчас и за мое покровительство в будущем по тридцать шесть ослов и сотне баранов каждый год. Ждать буду три дня. Если приведут, я уйду в Лагаш, если нет, буду преследовать, пока не уничтожу все ваши племена, - потребовал я. - Приведете еще и захваченного вами Мескиагнунну, обменяю его на этих пленников, не приведете - убью их.
        Сбор трофеев занял часа три. За это время выкопали ямы и похоронили своих убитых, которых было около полусотни. Вражеские трупы оставили усыхать на солнце. После чего все войско вернулось к обозу, расположившемуся километрах в двух от плато, в ложбине у ручья, предоставив возможность падальщикам попировать. Смерть одного - жизнь для другого.
        73
        Утром третьего дня прибыли переговорщики от семитов. Их было тринадцать. Наверное, по одному от каждого колена Израилева, если они уже существуют. Все в возрасте под пятьдесят, в шерстяных набедренниках из серой грубой шерстяной ткани и босые. Уверен, что специально вырядились так бедно, чтобы вымолить уменьшение дани. В Ур их сородичи приходили разряженными, как проститутки на чужой свадьбе. Только у одного имелось украшение - на шее серебряная цепочка шумерской работы с медальончиком в виде головы быка, смотрящей вправо. Загорелые тела густо покрыты, особенно на груди, черной растительностью. У шумеров волосатость пожиже будет. В руках посохи из какого-то корявого дерева. Я бы решил, что из саксаула, но он хрупок для посохов, не огреешь от души приятного человека. Я встретил переговорщиков, сидя на шезлонге. Пусть смотрят сверху вниз на своего победителя, тешат самолюбие и унижаются одновременно.
        - Мы пришли к тебе договориться об обмене, - начал обладатель серебряной цепочки с медальоном.
        - О каком обмене?! - наигранно удивился я. - Сперва пригоните ослов, а потом будем говорить о всякой ерунде!
        - Мы и хотим заплатить дань твоим родственником Мескиагнунной, - нимало не смутившись, продолжил он.
        - Повторяю еще раз: сперва ослы, а потом будем говорить об обменах! - продолжал я гнуть свое.
        - Если ты не захочешь его выменять, мы убьем твоего родственника, - пригрозил семит.
        - Он родственник моей жены, а не мой. У моего народа родственники жены не считаются родственниками мужа, но его родственники - и ее тоже, - проинформировал я. - Так что можете его убить - и я стану правителем Ура.
        - Это твое последнее слово? - грозно произнес кочевник с цепочкой.
        - Да, - ответил я и махнул кистью левой руки от себя - жест особого презрения: - Пошли вон! Времени у вас до вечера. Не будет ослов, завтра утром пойду добивать вас.
        Переговорщики попытались сказать мне что-то еще, но проинструктированные мной копейщики быстро оттеснили их, а потом проводили за границу нашего лагеря.
        К обеду пригнали табун из шести сотен ослов и диких лошадей. Вместе с ним прибыли и два других переговорщика, лет сорока и одетые в набедренники из выбеленной ткани, но тоже босые. Мой секретарь пересчитал животных. Несмотря на то, что кочевники считать не умели, странным образом не ошиблись. Было ровно шесть сотен непарнокопытных. Когда проверка закончилась, я объявил кочевникам, что могут спать спокойно, завтра уйду в Лагаш.
        - Мы хотим освободить из плена своих соплеменников. Готовы отдать за них твоего родственника Мескиагнунну, - предложили они.
        - Одного за пятьдесят - это маловато. Мескиагнунну за десятерых, а за остальных по ослу или три барана, - сказал я.
        Трофейные бараны съедались как-то слишком быстро. Такими темпами нам не хватит свежего мяса до Лагаш. Сошлись на Мескиагнунне и сорока баранах.
        Их привели на следующее утро. Мой деверь выглядел среди баранов своим. Может быть, потому, что был грязен, с немытой головой в сосульках из слипшихся волос и в замызганном набедреннике из грубой ткани. Он казался лет на десять старше, а глаза и вовсе были тусклыми, как у старика. Слуги отмыли, причесали и переодели его, после чего посадили в шезлонг напротив меня, налили финикового вина и дали жареной баранины. Мескиагнунна ел жадно, глотал, почти не жуя, часто давился и откашливался.
        Утолив голод, посмотрел мне в глаза своими старческими и произнес печально:
        - Семиты сказали, что ты отказывался обменивать меня, предлагал убить, чтобы самому стать правителем Ура.
        - Я и вижу, что ты валяешься в овраге с пробитой головой, а не сидишь напротив меня невредимый и свободный, - согласился с ним.
        - Они так сказали, - упрямо повторил деверь.
        - А Гильгамеш и твоя жена сказали тебе, что вы обязательно победите, но палец о палец не ударили, чтобы вызволить тебя из плена, - напомнил я. - Пора бы уже поумнеть, иначе долго не проживешь. И больше в походы не ходи, даже если я позову. Война - это не твое.
        Мескиагнунна насупился и замолчал. Так понимаю, он не простит мне свое освобождение.
        74
        Следующие два года прошли в мирных хлопотах. Я улучшал свое маленькое государство, противостоя только весенним разливам. Третий паводок оказался очень разрушительным, размыл несколько плотин и затопил местность вокруг города. Правда, уровень воды был всего сантиметров пять. Город не залило. Защитили новые крепостные стены. Когда вода ушла, начали восстанавливать разрушенное. За этими хлопотами меня и застал привезенный купцами призыв защитить жителей Мелуххи от ожидавшегося нападения каннадига.
        К тому времени мой флот состоял из шести однотипных судов. Они были отданы в аренду купцам, делая богаче меня и их. По договору суда должны быть немедленно переданы мне в случае военной необходимости, что и случилось. Я погрузил на них своих воинов, в том числе и новичков, так называемых «детей Лагаша». В свое время я собрал сотню крепких мальчиков в возрасте от семи до одиннадцати лет из малообеспеченных семей, сирот и рабов, а потом пополнял каждый год, поселил их в загородном тренировочном лагере, построенном на моем участке и на мои деньги, где опытные воины, и я в том числе, обучали их военному искусству. В первую очередь стрельбе из лука новым способом - натягивая тетиву большим пальцем. Еще учили владению копьем, дротиком, топором, кинжалом, одиночному бою и в составе фаланги на разных позициях, управлению колесницей. В общем, готовил универсальных бойцов, преданных только мне. Обучались в этом лагере и мои сыновья, правда, на более льготных условиях. В этот поход взял только старшего Меркара, которому исполнилось двенадцать лет. Пусть посмотрит на войну, поучится теории.
        Добрались до Мелуххи благополучно. Если бы не жара, плавание в Аравийском море можно было бы считать видом отдыха. Не мудрено, что мореплавание сперва появилось здесь, но по этой же причине оно в этих водах не развивалось так стремительно, как в северных морях. Такие же суда, которые я вижу сейчас, будут в Аравийском и Красном морях и Персидском заливе и тысячи через четыре-пять лет.
        Мы встали на якоря на рейде возле города. Судя по тому, что для меня прислали лодку с разноцветными подушками на банках, на одной из которых сидел командир храмовой стражи Сарама, в нас сильно нуждались. Меня повели, ни разу не обыскав, к верховному жрецу Укану, который уже не в силах был стоять, полулежал на специальном ложе.
        - Наслышан о твоих победах над врагами твоей страны, - начал он с комплимента.
        Похвалы, особенно в начале разговора, предупреждают, что тебя ждет отказ. Поскольку мне ничего не надо было от жрецов, попытался понять, в чем откажут. Не хотят больше платить дань? Так зачем им спешить?! Потянули бы время до зимы и сообщили об этом, чтобы я смог приплыть, как они думают, только на следующий год. Вообще-то, я могу приплыть и зимой, но пусть это пока будет для них тайной.
        - Мои победы помогли и вам несколько лет прожить в мире с соседями, - напомнил я.
        - Да, до этого года соседи не беспокоили нас, - согласился верховный жрец. - В начале весны дошли слухи, что каннадига собираются напасть. Мы послали гонца к тебе и делегацию к ним. Позавчера наши люди вернулась. Выяснилось, что слухи о готовящемся нападении каннадига оказались слишком преувеличенными. В любом случае хорошо, что ты приплыл так быстро. В городе есть купцы-каннадига. Они расскажут своим соплеменникам о твоем прибытии. Уверен, что это на несколько лет отобьет у них желание нападать на нас. Курухи до сих пор вспоминают тебя. Они уверены, что ты - злой демон, которого их верховный бог посылает на землю для наказания курухов. Ты ведь, по их мнению, появляешься из моря и исчезаешь в нем. Они уверены, что за морем ничего больше нет.
        Если доживу века до девятнадцатого или двадцатого после рождества Христова, обязательно сплаваю или слетаю в Индию и внимательно присмотрюсь к индуистским злым духам. Наверняка самый страшный и жестокий будет похож на меня.
        - То есть, вы не нуждаетесь в моей армии? - спросил я.
        - Нет, пока что она не нужна, - ответил Укан, - но мы одарим тебя и твоих воинов за четкое соблюдение нашего договора.
        Представление со слонопотамом по имени Ганапати устраивать для меня не стали. От предложения провести время в храме до отправления домой я отказался. Сарама проводил меня на «Лидду», по пути всячески подчеркивая уважение. У меня сложилось впечатление, что за время отсутствия я вырос в глазах мелуххцев больше, чем после победы над курухами.
        Следующие два дня нам везли на лодках продукты питания и свежую воду. Особая лодка с усиленной охраной привезла подарки - горсти бусин воинам согласно их рангу, а мою долю передали в большой золотой чаще с барельефом на боках в виде слонов, каждый из которых держал за хвост идущего впереди. Мои воины рассчитывали на большую добычу, но и полученной без боя были рады.
        Вечером третьего дня мы снялись с рейда и пошли в сторону Оманского залива. Купцы мне рассказывали, что в водах залива пошаливают пираты. На моих не нападали, не по зубам пока, но суда поменьше захватывают время от времени. Мы прошли вдоль восточного берега пролива, потом вдоль западного. Спрятать большое судно здесь негде. Видели мы только рыбацкие лодки, которые, завидев нас, удирали к берегу. Как догадываюсь, если на такой лодке маленький экипаж, то это рыбаки, если большой и лодок несколько, то превращаются в пиратов. У меня не было ни времени, ни желания отделять овец от козлищ, поэтому на этом и закончил антипиратскую деятельность. Четыре судна пошли на северо-восток, к Ормузскому проливу и дальше в Лагаш, а два под моим командованием отправились на юго-запад, чтобы посмотреть, что там творится. Я давно не был в море и не хотел быстро расстаться с ним.
        75
        Я посещал порт Бербера в две тысячи третьем году после рождения Христа. Тогда это был самый крупный и важный порт непризнанного государства Сомалиленд, которое отделилось от погрязшего в войнах и разваливающегося Сомали. Раньше это была британская колония, потом получила независимость, немного побыла самостоятельным государством и объединилась с бывшей итальянской колонией, называемой Сомали. Совместное проживание продолжалось недолго по историческим меркам. За неделю до нашего прихода в порт прошел референдум по новой конституции Сомалиленда, которая объявляла страну независимой. Мое судно привезло молодому и непризнанному государству гуманитарную помощь по линии Организации Объединенных Наций. В то время сомалийское пиратство набирало обороты, и на моем судне были три охранника, вооруженные американскими винтовками М-16, из польской частной военной компании: русский из России, русский из Украины и русский из Литвы, бывшие офицеры советской армии.
        Гавань в Бербере лучшая на этой части побережья Африки, защищенная от ветров и волн. Правда, несколько полузатопленных, ржавых судов портили навигационную обстановку. Портовые сооружения появились при помощи советских товарищей, которые за это лет десять имели здесь военную базу. Затем американцы предложили больше - и дружба моментально кончилась. Один из наших охранников, русский из России, как раз в то время, благодаря хорошему английскому, служил здесь командиром взвода морских пехотинцев, охранял нашу базу. Он рассказал мне, как им дали неделю на то, чтобы убраться из страны; как дома, где они жили, построенные русскими на русские деньги, закидывали камнями; как орали им в спину и бросали камни, увидев на улице; как в аэропорту во время досмотра багажа забирали все ценное, пока у наших не кончилось терпение и дали отпор… И делали им все эти гадости люди, всего несколько дней назад клявшиеся в любви и дружбе, причем многие получили на халяву образование в СССР.
        Мы прошлись с охранником по Бербере. Сказать, что город запущен - ничего не сказать. Половина построек была из камней, веток, картона, тростника и полиэтилена. Самыми новыми были дома, возведенные нашими лет тридцать назад, которые с тех пор ни разу не ремонтировались. Район назывался Москва. Наверное, чтобы помнили, кого в свое время так ловко кинули. Дороги разбитые, будто по ним несколько месяцев шли танковые колонны. На улицах кучи мусора, а между старыми, дребезжащими машинами бродят верблюды и козы. В некоторых дворах были «кинотеатры» - стоящий на ящике телевизор, в которых за небольшую плату с утра до вечера мужчины смотрели футбол. Женщинам такое искушение было запрещено. Молодые деревья, попадавшиеся изредка между домами, защищены от коз мощными заграждениями метра три-четыре высотой, сложенными из камней. Старые высокие деревья росли на свободе. Знакомиться с местной кухней я побрезговал. В Африке правила гигиены считают предрассудком. Верблюд никогда не моется, а какой здоровый! Все население жевало кат и мечтало захватить торговое судно. В то время страховые компании уже заплатили
выкуп за несколько судов, чем надолго развратили аборигенов. С наступлением темноты нам настойчиво рекомендовали не сходить с судна. Впрочем, делать в городе все равно было нечего, потому что электричество на ночь отключали. Для меня было загадкой, зачем местному маклаку потребовались электрические лампочки. Я обменял пару на корзину фруктов.
        К тому месту, где через несколько тысяч лет будет порт Бербера, я и направил свои суда. Мне сказали, что где-то здесь есть город-государство Пунт, который шумеры называют Маган. Само собой, я не собирался его завоевывать, хотел лишь нанести дружественный визит, посмотреть, кто и как там сейчас живет.
        Вышли мы восточнее, а потом вдоль берега добрались до Пунта. Это был сравнительно небольшой город, защищенный крепостной стеной высотой метра четыре с половиной, сложенной из камня и сырцового кирпича. От шумерских отличался башнями, которые были метра на полтора выше стен. Зато пригороды были больше и состояли из хибарок на сваях, крыши и стены которых были из тростника и пальмовых листьев. Посмотрел я издали на это убожество, поломал голову, зачем дома на сваях, потому что приливы здесь низкие, придя к выводу, что, наверное, для защиты от всяких ядовитых представителей фауны, которых здесь много, и подумал, что делать мне там нечего. Сил на захват города сейчас мало, так что не было смысла набраться местных блох и вшей или наступить на хвост змее. Тем более, что северо-западнее города виднелись силуэты трех двухмачтовых судов, идущих на веслах в сторону Красного моря. Я подумал, что они компенсируют мне время и деньги, потраченные на путешествие сюда.
        Гнались мы за ними часов пять. Догадавшись, зачем мы преследуем, на всех трех судах налегли на весла. Мы шли быстрее примерно на узел, и было понятно, что нагоним до наступления темноты. Когда дистанция сократились до мили, купеческие суда подвернули к берегу и высунулись носами на песчаный пляж. Экипажи сошли на берег и приготовились к бою. Было их сотни полторы. Впереди стояли в две шеренги копейщики с прямоугольными щитами, оббитыми кожей. Наконечники у копий каменные. Из доспехов только высокие кожаные шапки, набитые, наверно, шерстью. Позади и чуть выше заняли позиции с полсотни лучников. Луки простые. Доспехов нет вообще.
        Мы подошли к берегу, повернувшись к нему левыми бортами, но на мель не вылезали, чтобы была возможность маневрировать. Да нам и незачем было приближаться на дистанцию досягаемости их луков. Наши били дальше. Была возможность расправиться с ними безнаказанно.
        - Сперва по лучникам! - приказал я.
        Враги не ожидали, что мы свободно достанем их на дистанции метров сто пятьдесят, поэтому почти полторы сотни стрел, выпущенные одновременно, оказались для них неприятной неожиданностью, причем настолько, что уцелели всего человек десять, да и те вскоре погибли. После чего мои лучники взялись за копейщиков. Пробить щиты с такой дистанции не получалось, но и копейщики не могли спрятать за ними сразу все тело. То один, то другой получал стрелу в лицо или ноги. Поняв, что долго не продержатся, копейщики начали пятиться.
        Когда враг, сильно поредев, вышел из зоны обстрела, я приказал:
        - Лодки на воду! Абордажным партиям грузиться!
        Никто не помешал моим воинам столкнуть все три судна с мели и отвести их от берега. Уцелевшие члены вражеских экипажей издали наблюдали, как происходит смена собственников.
        Суда были длиной метров двадцать и шириной шесть-семь, с деревянными корпусами, набранными встык из коротких досок, палубные, по шестнадцать весел с каждого борта, двухмачтовые, с прямыми и очень широкими парусами. От мачт к корме шло по несколько канатов, привязанных на разных уровнях, из-за чего напоминали громадные струнные инструменты. Паруса из двухслойной шерстяной ткани с кожаными горизонтальными полосами шириной сантиметров десять, пришитыми сантиметров через тридцать. Корма приподнята и с балюстрадой. На ней с каждого борта по рулевому веслу, большому, на двух рулевых каждое. В полуюте не жилые каюты, а кладовые для продуктов и воды в больших глиняных кувшинах и особо ценных товаров - кожаных сумок со слитками золота, мешочков с жемчугом и корзин с миррой и ладаном. В трюмах были слоновая кость, черное дерево, бруски мышьяковой бронзы, шкуры бегемотов, жирафов, зебр, львов, леопардов, живые обезьяны и попугаи в клетках. Эти товары пользовались в Шумере особым спросом и стоили дорого. Если довезем все, то третья часть - одно судно с грузом - будет поделена между воинами. Каждому перепадет
столько, сколько он зарабатывает лет за пятнадцать-двадцать.
        76
        Лагаш стремительно растет и богатеет. Еще пару лет назад внутри новых крепостных стен были пустыри, а теперь занято всё, и опять появились пригородные слободы. Я подумал было построить еще одну стену и защитить эти слободы, но потом вспомнил, что города склонны к «пульсации», то разрастаются, то сокращаются. Большие пустыри в Константинополе навсегда впечатались в мою память. Так что нынешней защищенной территории хватит в случае нападения врагов и для жителей слобод, а если население сократится, то за их счет. Уделил больше внимания водоснабжению и канализации. В первую очередь, чтобы они не пересекались, что часто наблюдал в Западной Европе до конца восемнадцатого века. Помню объявление в одном английском городке, призывавшем жителей не сливать нечистоты в реку пару дней, потому что надо набрать чистой воды для изготовления пива к празднику.
        Следующий паводок был средних размеров, не причинивший особого вреда. Купцы-разведчики донесли мне, что за пределами Калама всё тихо и спокойно, никто не рискует напасть на черноголовых. Внутри мутит воду неугомонный Гильгамеш, собравшийся сделать своим данником Бар-тибиру (Крепость медников). Согласно шумерским мифам, именно в этом городе черноголовые получили от богов знания и умения по обработке меди. Самые лучшие кузнецы-медники до сих пор проживают там. Большую часть меди и олова, привозимого из Мелуххи и других мест, мои купцы продавали в Бар-тибире. Видимо, богатство этого города не давало покоя Гильгамешу. В одиночку такая крепость ему была не по зубам, поэтому пытался сколотить коалицию. Как по мне, этому хвастуну не по зубам была ни одна крепость. Не знаю, считал ли так Мескиагнунна, но на этот раз у него хватило ума отказать деверю.
        Узнав это, я со спокойным сердцем отправился к берегам Африки за добычей на двух новых судах, построенных к лету. Старые пусть служат купцам. Не только же моим воинам богатеть! Прошлогодняя добыча сделала их зажиточными людьми. Многие купили новые дома или поля и рощи. Казалось бы, живи себе припеваючи, так нет, опять рвались в поход. Думаю, дело не только в жадности, желании хапануть еще, но и в жажде приключений. По крайней мере, я отправлялся в поход потому, что скучно было сидеть дома.
        Сразу пошел к заливу Таджура, расположенному рядом с юго-восточной оконечностью Баб-эль-Мандебского пролива. Судя по иероглифам, которые были на одном из кожаных мешков, захваченных нами в прошлом году, ограбили мы египетских купцов, точнее, той страны, которую в будущем будут называть Египтом. Я решил, что наверняка они торгуют не только с Пунтом, а поскольку все морские пути здесь идут через Баб-эль-Мандебский пролив, там их и надо встречать.
        В будущем я навещал залив Таджура (Адская пасть) дважды. На его южном берегу находился порт Джибути, столица одноименного государства, в котором я грузился эфиопским кофе. У Эфиопии не было выхода к морю, поэтому торговала через иностранные порты. В сравнение с Сомалилендом, Джибути - рай на земле. Трущобы из черных вулканических камней, картонных коробок, листов от разломанных, металлических бочек и лоскутов полиэтилена составляли всего половину столицы. Остальное место занимали одно-двухэтажные кирпичные дома, а в центре - несколько трех-четырехэтажек. Наверное, запрещено строить выше минарета, который был больше похож на маяк. Улицы носят гордые названия столиц других государств. Если название «Париж» можно было отнести на счет колониальной памяти, то «Москва» явно не вписывалась в эту концепцию. Улицы почище, чем в Бербере, автомобили новее, хотя попадались такие раритетные экземпляры, что даже я, повидавший многое, удивлялся и тянулся к мобильному телефону, чтобы сфоткать. Кстати, почему-то в Джибути запрещено фотографировать, хотя судовой агент говорил, что можно. Ко мне подошли аборигены и
на ломаном французском языке начали требовать, чтобы не фотографировал. Может, примета у них плохая, а может, тупо денег хотели. Я спрятал мобилу в карман, но за мной еще с полчаса таскалась стайка пацанят, контролировала выполнение требования. Джибути раньше был французской колонией, и во время моего визита там располагалось одно из подразделений Иностранного легиона. На улицах часто встречал солдат в коротких шортах, которые веселили детвору. Аборигены предпочитают, несмотря на жару, носить брюки или, видимо, деревенщина, набедренные повязки. Кстати, из-за набедренников, наверное, ссали джибутийские мужчины, подобно шумерским, сидя, даже обладатели брюк. На входе почти во все государственные здания и другие приличные заведения висят таблички с нарисованным пучком ката, перечеркнутым красной линией, и надписью на французском, или английском, или обоих языках сразу «Нет кат». В городе есть огромный рынок, на котором я покупал фрукты, в первую очередь сахарные яблоки. Кроме названия, ничего общего этот плод не имеет с яблоком ни по виду (покрыт грубой пупыристой кожурой), ни по размеру (сантиметров до
десяти в длину), ни по вкусу, ни по количеству крупных семечек (несколько десятков). Но таки сахарные, сладкие, со специфическим приятным вкусом. Я их покупал в разных странах на разных континентах. Запомнил, что в Мексике листьями этого дерева натирают полы - изгоняют так вшей.
        Устав шоркаться по рынку, зашел в местную харчевню. В ней на открытой террасе на гриле запекали рыбу. Хозяин подвел меня к леднику - большому ящику с «сухим» льдом, на котором лежала свежая рыба. Я показал на небольшую барракуду, морскую щуку. У нее, как и у пресноводной щуки, узкое тело и вытянутая морда, только нижняя челюсть длиннее верхней. Вкусные только молодые особи, длиной до полуметра. Считается очень полезной для мужчин. А что из еды не полезно для мужчин?! В японских ресторанах барракуда - одна из самых дорогих рыб, а в Австралии считается национальным блюдом. Через четверть часа она лежала передо мной на мятой алюминиевой тарелке вместе с половинкой лимона, сок которого надо выжать на запеченную рыбу.
        Возле порта зашел в бар, чтобы выпить прохладительный напиток, и приятно удивился, увидев, что можно заказать пиво и даже покрепче. Пиво эфиопское. Если само сочетание этих двух слов не рассмешило вас, попробуйте это пиво - и минута смеха вам обеспечена. Алкоголь в стране запрещен, но во многих местах продается свободно, без предъявления удостоверения личности гражданина другого государства, как у многих соседей. Власти здраво рассуждают, что аборигены покупать не будут, потому что кат намного дешевле и привычней.
        Грузили нас долго, поэтому я провел один день на маленьком островке рядом со столицей, позанимался дайвингом. Сперва хотел съездить на соленое озеро Ассаль, потому что звучало, как Ассоль, возвращало в романтичную юность, но групповых туров туда не было, а таксисты требовали триста баксов и, вопреки обычаю, не торговались. Судовой агент потом сказал мне, что может организовать за сотню, что, зная африканские нравы, значило, что можно и за полсотни. Я вспомнил, что соленые озера видел в Крыму, не думаю, что африканские отличаются сильно, и предпочел потратить всего полторы сотни баксов и провести время приятнее. Утром катер - дау с дизельным двигателем и тентом почти над всем корпусом - за час перевез меня на остров Муча, низкий и плоский, с дюжиной кирпичных домов, одним из которых был дайвинг-клуб. Никого не интересовало, есть ли у меня сертификат аквалангиста. Если заплатил, значит, все есть. Сколотили группу из девяти дайверов, все туристы-европейцы, и пошли на дно. Опыт у меня небольшой, поэтому делал, как все. Я не знал, что эти придурки приперлись в Джибути, чтобы полюбоваться китовыми
акулами. Плыву себе в хвосте. Вода мутная, полная планктона, видимость плохая, любоваться нечем. Я уже начал жалеть, что выбросил деньги на ветер. Еще подумал, ладно, я здесь случайно, но зачем эти придурки поперлись в такую даль и потратили кучу денег?! Вдруг все рванули в одну сторону. Поплыл за ними и увидел впереди что-то темное длиной метров восемь и шириной полтора-два. Позже мне сказали, что это была китовая акула. Свое название она получила потому, что тоже питалась планктоном. В момент встречи я не знал, чем питается, но по спинному плавнику догадался, что это акула. Признаюсь честно, очканул малехо. К тому времени я уже видел, как акулы откусывают конечности самоуверенным болванам, поэтому близко к ней не приближался. Члены моей группы наоборот прицепились к ней, как пьяная баба к телевизору. Плыла китовая очень медленно в сравнение с другими акулами, поэтому одни дайверы поглаживали ее бурую в белых пятнышках спину, другие - белый живот, а самый резвый попытался оседлать и прокатиться. Оказывается, в дайверской тусовке поездка на китовой акуле считается одним из главных зачетов, как у
альпинистов подняться на Джомолунгму. В общем, уроды издевались над бедной рыбой, пока не кончился воздух в баллонах, после чего мы вернулись на берег. Где-то часа через два, после обеда, включенного в тур, дайверы погрузились еще раз, а я, узнавший к тому времени, с кем они так интенсивно общались под водой, все-таки остался на берегу в баре. У алкоголя есть преимущество - убивает медленно, незаметно и безбольно.
        К тому месту, где будет Джибути, в далеком прошлом я не добрался, так что не узнал, было ли какое-нибудь поселение на его месте. Мы застряли в самом начале бухты, потому что задул редкий в этих местах западный ветер. Можно было бы пойти на веслах, но я решил не издеваться над экипажем. Днем жара стояла за сорок градусов. Поэтому поджались к северному берегу бухты, где и пережидали в небольшой бухточке.
        Как оказалось, и правильно сделали. Из Баб-эль-Мандебского пролива с попутным ветром выскочил караван из пяти судов, похожих на захваченные в прошлом году, может быть, египетских или торгующих с египтянами. Мы пошли на перехват каравану на веслах. Скорость у нас была от силы узла три. Встречные суда заметили нас, какое-то время продолжили следовать прежним курсом, навстречу нам, после чего все вдруг опустили паруса, развернулись через левый борт и на веслах пошли в обратную сторону, навстречу ветру и течению, которое летом из Красного моря в океан.
        Суда были нагружены основательно, поэтому скорость была на самую малость, но ниже, чем у нас. И началась монотонная многочасовая гонка. Я знал, что так и будет, поэтому сразу лег под тентом на овчину, положив под голову перьевую подушку привычной для меня формы, изготовленную моими рабами. Экипажу пока что все было в новинку. Матросы и солдаты, не занятые греблей, с нетерпением поглядывали на удирающие суда, выкрикивали угрозы, подгоняли гребцов. Им не терпелось побыстрее стать богатыми. Наверное, уже поделили в уме добычу, хотя большинство не умеет считать и знает всего две цифры - «мало» и «много».
        Первое судно мы догнали уже в сумерках. Оно отстало от других кабельтова на три, хотя вроде бы нагружено было не больше остальных. Видимо, недостаточно выкладывались во время гребли. В итоге произошел естественный отбор. Приблизившись метров на сто двадцать, мы начали обстрел из луков. Я объяснил лучникам, что надо стараться попасть по рулевым, которые пытались спрятаться за большие деревянные щиты, и под тенты, в гребцов. Первые стрелы вреда не причинили, но потом одна угодила, видимо, в гребца, сидевшего на правом борту. Весло осталось в воде, соседние зацепились за него, сбились с ритма. Судно рыскнуло вправо, несмотря на старания рулевых, которым пришлось для этого выйти из-за щитов, что для троих стало роковой ошибкой. Четвертый рулевой попытался вернуть судно на прежний курс, но было уже поздно. Мы сократили дистанцию метров до пятидесяти, и мои лучники пронзили его двумя стрелами, после чего принялись за гребцов. Я крикнул капитану второго своего судна, чтобы, закончив захват приза, дрейфовал здесь, ожидая меня, а сам продолжил погоню.
        Поняв, что их ждет, остальные купеческие суда повернули к африканскому берегу, хотя он здесь был рифовый, неудобный для высадки. Добрались до него уже в темноте. Было новолуние, так что я не видел ни черта, но слышал крики, шум выгрузки. Подойти ближе не решился, чтобы не угробить свое судно. Прошел вперед на пару миль, после чего лег в дрейф, чтобы к утру течение снесло нас к купеческим судам или немного дальше.
        - Всем, кроме вахты, спать! - приказал я. - Завтра у нас будет тяжелый день.
        На этот раз я ошибся. День выдался намного легче предыдущего. Течение снесло нас мили на полторы юго-восточнее места высадки купцов, но два их суда оказались еще дальше, примерно в полумиле от нас. Куда делись еще два, можно было догадаться по плавающим тут и там предметам - корзинам, деревяшкам, тряпкам… Как догадываюсь, брошенные у края рифа суда потащило течением вдоль него и двоим распороло корпус. Экипажи этих судов на берегу я не заметил. Может быть, прятались за холмами. Впрочем, их судьба меня не интересовала. Я выслал экипажи на оба приза. На одном завели пластырь, потому что имело пробоину ниже ватерлинии и подтекало немного, и пошли к другому нашему судну, которое милях в четырех дрейфовало вместе с первым призом.
        77
        Добыча оказалась не такой ценной, как в предыдущем году. Это были, так сказать, товары народного потребления, причем не самого высокого качества: ткани, керамическая и бронзовая посуда, бронзовые зеркала, заколки, поделки из слоновой кости, статуэтки, украшения, оружие, доспехи… Египетские мастера - или откуда везли все это?! - пока что уступали шумерским и мелуххским. Я подумал было, что купцы успели сгрузить на берег самое ценное и унести, но и на первом захваченном судне был такой же набор товаров. Меня заинтересовали только ткани, покрашенные пурпуром, и вино в больших глиняных кувшинах с простеньким черным орнаментом. Было оно красным, приятным на вкус и намного лучше шумерского. Где его изготовили - угадать мы не смогли, а ответить было некому, потому что всех членов экипажа первого судна перебили. Явно не в Египте. Там не лучшие условия для виноградарства. На ум приходили греки, но, насколько я помнил, появятся они не скоро. На остальные товары нашлись покупатели. В основном это были купцы, торгующие с горцами, для которых даже египетские товары - предел мечтаний. Нашлись покупатели и на
суда. Все равно за три приза мы получили всего лишь чуть больше, чем за два, захваченные в прошлом году.
        Больше в тот год я в море не выходил, потому что у эламитов началось брожение. По моему приказу освоили пустующие земли рядом с их границей и раздали новым воинам, «детям Лагаша». Эламитам это не понравилось. Они узнали, что меня нет в городе, и решили совершить налет. До моего возвращения не успели, а потом их кто-то предупредил. Как догадываюсь, мои лучники-эламиты, несмотря на полученные наделы, все еще поддерживали тесные отношения с соплеменниками. Подозреваю, что на всякий случай. Боятся, наверное, что мои воспитанники вскоре вытеснят их из армии, или не уверены, что следующий энси будет ценить их так же, как я. Разговор с Тиемахтой должен был успокоить эламитов у меня на службе, но это поколение отныне надежным не считал. Надеюсь, их дети вырастут уже гражданами Лагаша и станут его опорой.
        На следующий год отправился в поход опять на двух кораблях, экипажи которых состояли из моих воспитанников с небольшим вкраплением старослужащих. Пацанам надо обзавестись капиталом для постройки жилья рядом с полученными наделами и чтобы прикупить скот, инвентарь, семена, рабов. Почти все уже заимели вторую половину, а молодая жена - это постоянные непредвиденные расходы. На это раз пошли к Бербере. Сырье, экспортируемое из этого города, интересовало меня больше, чем египетские товары.
        Когда мы подошли к Африке немного восточнее Пунта, на берегу загорелся костер, в который накидали сырые дрова или свежие листья, благодаря чему дым был густой, заметный издалека. Вскоре западнее задымил второй костер, третий… - заработал самый древний и надежный способ передачи информации на дальние расстояния, доживший практически без изменений до восемнадцатого века, когда его сменил световой семафор, а потом электрический телеграф.
        То ли купцы успели смыться, узнав о нашем приближении, то ли не приплывали вовсе, но в порту Пунта не было ни одного торгового судна. Зато было много рыбачьих лодок разного размера. На них погрузились воины и погребли к нам. На маленьких было по пять-семь человек, на больших - по пятнадцать-двадцать. В будущем «москитный флот» редко оправдывал ожидания морских стратегов. Впрочем, в бытность мою казачьим адмиралом, удачно использовал его. Хотя надо признаться, что казачьи «чайки» были все-таки не настолько меньше турецких галер, как нападавшие сейчас лодки меньше нашего судна.
        Я приказал второму судну поджаться к моему, держась на линии левым бортом к противнику. Так мы сможем одновременно отражать атаки. На обоих судах подготовили «дельфинов», но пока не вываживали их за борт. Места у левого фальшборта заняли лучники. Во второй линии стояли пять «огнеметчиков» - так я называл метателей горшков с подожженным, жидким битумом. Огонь - оружие обоюдоострое, придерживал его на крайний случай. В третьей линии стояли копейщики. Надеюсь, до них дело не дойдет. Сам занял место на корме, чтобы следить за ситуацией на обоих судах, приготовил лук и саблю и щит.
        Вражеские лодки стихийно образовали строй полумесяц. Наверное, потому, что наступающие прямо на нас старались не спешить, дать время расположенным на флангах обойти нас. Спереди и с боков экипажи лодок прикрывали большие деревянные щиты, поэтому я приказал своим стрелкам не спешить, не расходовать стрелы понапрасну. Разве что кто-нибудь подставится. Таких, как ни странно, было немало. Я сам подстрелил несколько шибко любопытных.
        Когда вражеские лодки приблизились метров на пятьдесят, заработали почти все мои лучники. Большая часть лодок сразу сбросила ход, потому что убитые гребцы мешали работать своим товарищам. К борту моего судна подошли вплотную три лодки, две большие и маленькая. Вражеские воины достали багры, попробовали зацепиться за нас и подняться на борт. Экипаж маленькой лодки расстреляли вмиг, потому что при попытке закрыться сверху, оставался беззащитным с боков. Обе большие мы потопили совместными усилиями лучников и «дельфинов». Тяжелый груз стремительно падал с высоты метров десять и, разбрасывая щепки, прошибал дно лодки, образовывая широкую пробоину, через которую начинала стремительно набираться вода. Такую дыру клочком паруса или своим набедренником не заткнешь. Разве что сядешь задницей. Лучники доделывали дело, когда экипаж начинал метаться по тонущей лодке. Я не пожалел стрелу и убил рыжебородого верзилу, который пытался организовать работы по спасению лодки. Наверное, ее владелец. Стрела вошла в грудь чуть ниже шеи, влезла по оперение, сразу пропитавшееся кровью, покрасневшее.
        Еще одна лодка средних размеров подошла к нам так, чтобы ее не достал «дельфин», но как только экипаж попробовал зацепиться за нас, был перебит лучниками. На этой лодке сразу несколько человек были в кожаных доспехах с бронзовыми бляхами. Может быть, командирская, потому что после гибели всех, кто на ней был, уцелевшие плавсредства передумали нападать, погребли к берегу. Я приказал преследовать их и добивать. Правильно защищаясь во время атаки, наши враги почему-то делали это довольно небрежно при отступлении. Видимо, со страха забыли о защите. Я прямо таки забавлялся, убивая гребца в середине лодки и наблюдая, как цепляются весла, как она разворачивается, теряя ход, как мы догоняем, и мои лучники добивают остальных. До берега добрались две маленькие лодки, две средние и одна большая. Кое-кто выпрыгивал из них на мелководье и добирался до суши своим ходом, думая, что так будет быстрее. На берегу не задерживались, убегали вместе с зеваками в город Пунт, в котором на крепостных стенах собрались все горожане, не участвовавшие в морской битве. Я выслал десант с «огнеметчиками», которые полили эти пять
лодок жидким битумом и подожгли. Все равно мы захватили плавсредств больше, чем сможем довести до Лагаша.
        Затем мои воины занялись сбором трофеев. Голые трупы выкидывали за борт, где их тут же рвали на куски акулы. Я не ожидал, что здесь у берега так много этих тварей. Как только очередное тело падало за борт, вода там буквально начинала бурлить, потому что сразу несколько морских хищниц набрасывались на него. По идее акулы должны были насыщаться и уплывать, но мне показалось, что никто не покидал место пиршества и все время прибывали новые едоки. Вода в районе сражения становилась все мутнее из-за крови. В этой мути сновали туда-сюда узкие гибкие силуэты с высоким верхним плавником. Даже мне, неоднократно видавшему такое, стало не по себе. Я представил, что падаю за борт, что акулы устремляются ко мне - и инстинктивно попятился от фальшборта. Любая смерть неприятна, но почувствовать, как тебя рвут на куски и пожирают, это, чур, не для меня!
        Мы проторчали неподалеку от Пунта более месяца. Дважды уходили в открытое море, якобы домой, и возвращались, затем отправились к бухте Таджура, но так и не увидели ни одного купеческого судна. То ли предупрежденные купцы отсиживались в безопасных бухтах, то ли, что скорее, отменили рейсы в Пунт на этот год. Наверняка каждая ходка сюда делала купцов намного богаче, но мертвому ведь материальные ценности ни к чему. Я понял, что зря теряю время, и повел свой караван к Персидскому заливу. На буксире каждое судно тащило по несколько средних и маленьких лодок, нагруженных оружием и одеждой убитых врагов, а на шесть больших были определены гребцы и рулевые.
        Добрались благополучно и быстро распродали скромные трофеи. С прошлогодней добычей было, конечно, не сравнить. Я даже отказался от своей доли, чтобы мои воины меньше огорчались. Все равно в убытке не останусь. Малые лодки разобрали рыбаки, которые наловят рыбы и заплатят налоги, а средние и большие купили купцы, которые изрядно пополнят казну. Да и чем богаче подданные, тем богаче правитель.
        78
        В конце зимы в Лагаш прибыл Игмиль, лугаль и дядя энси Эшнунна. Видимо, купцы работают не только на меня, иначе непонятно, как в далеком городе-государстве прознали, что у моей дочери Лидды были первые месячные. По местным обычаям ее теперь можно и нужно выдавать замуж.
        Я принял делегацию в тронном зале, построенном и украшенном по моему проекту: стены и колонны облицованы красным деревом, пол из мрамора, позолоченный трон на постаменте, на который ведут три ступеньки, украшенные ляпис-лазурью. Вдоль стен скамьи из черного дерева с разноцветными подушками. На стене по обе стороны от трона висит позолоченное оружие и щиты. Я в пурпурном набедреннике с золотой застежкой спереди в виде львиной морды, моя свита в льняных самых разных цветов, за исключением голубого, и с килограммами золотых украшений на выступающих частях тела. В общем, дорого, ярко, китчево - в лучших традициях шумерского общества. Гости на нашем фоне выглядели бедными родственниками. Впрочем, именно на эту роль они и набивались.
        После обмена приветствиями Игмиль от имени своего племянника подарил мне двух молодых охотничьих гепардов, самца и самку. Я отдарил двумя бусами из сердолика, одни племяннику, другие дяде, каждые из которых стоили, как три пары гепардов. Затем поинтересовались для приличия, как поживают члены семей, хотя эта информация известна всем, благодаря светской хронике - сплетням, которые, несмотря на все наказания, распространяют слуги и рабы венценосных домов. По крайней мере, я знал о каждом чихе и внутренних разборках в семьях всех правителей Калама. После чего Игмиль перешел к делу.
        - Мы не забыли свое обещание, подождали, когда повзрослеет твоя дочь, и прибыли к тебе от имени нашего энси Энтена с предложением свершить то, о чем было договорено - выдать твою дочь замуж за него. Мы готовы дать за нее надлежащий выкуп, - торжественно произнес он.
        О том, что я аж нисколько не расстроился бы, забудь они свое обещание, промолчу. Мне, несмотря на постоянные уведомления эшнуннцев всех и вся о том, что брак Энтена и Лидды неизбежен, как весеннее половодье, поступило несколько предложений от других энси. Породниться с самым сильным и богатым мечтали многие. Только вот родственные связи с каждым городом-государством предполагали вступление в какой-либо союз, чтобы дружить против остальных. Таких союзов, не считая Ниппура, не принимавшего участия ни в каких военных разборках, было три в Ки-Энги, одним из которых являлся Лагаш с его данниками, и три в Ки-Ури, включая самый северный из городов-государств во главе с Эшнунной, расположенных в долине реки Диялы. Северяне были тем хороши для меня в этом плане, что активно не участвовали в шумерских междоусобицах, потому что были заняты отражением атак гутиев. Оставалось выбить приличные условия для Лидды.
        - Я рад, что вы не забыли о нашем уговоре, и не против брака, если моей дочери будут оказаны полагающиеся ей почести. Ее мать Иннашагга является верховной жрицей главного храма нашего города, и Лидда тоже получила надлежащее образование и навыки для выполнения такой роли. Я хотел бы, чтобы после вступления в брак она стала верховной жрицей храма бога Тишпака, - выдвинул я условие.
        Фишка была в том, что сейчас это место занимала жена Игмиля. Его это не расстроило. Наверное, помнил мой совет передать этот пост жене племянника и был готов к этому. Как догадываюсь, его сейчас больше интересовала сумма калыма. Насмотревшись на мое богатство, прикидывает, хватит ли у них средств, чтобы заплатить за невесту.
        - Мы не против, - быстро соглашается он. - Давай перейдем к тому, что мы готовы дать за твою дочь, - и начинает перечислять всякое разное барахло, которое здесь принято давать за невесту.
        Судя по длине списка, Энтене и его дяде очень нужен этот брак. Уверен, что такой калым основательно подорвет бюджет не только энси, но и всего Эшнунна. Мне это все ни к чему, но и отказаться не могу. Отношение к моей дочери будут прямо пропорционально затраченным на нее средствам. И моему приданому. Давать земли в Лагаше смысла нет, поэтому на сумму, в несколько раз превышающую калым, невеста повезет в дом жениха ткани, включая пурпурные и фиолетовые, меха, обувь, украшения и безделушки из слоновой кости и драгоценных металлов, а также бронзовое оружие, щиты из дерева и кожи с бронзовыми умбоном и полосами по краям и доспехи из вываренной воловьей кожи с бронзовыми бляхами. Оружия и доспехов хватит на оснащение трех фаланг. Это самая ценная и самая коварная часть приданого. Если вдруг Энтена решит развестись, ему придется вернуть все это, то есть, разоружить свою «гвардию», которую обычно в первую очередь оснащают дорогим и надежным оружием и доспехами.
        Невеста видела своего жениха два года назад, когда он приезжал в Лагаш, якобы путешествуя просто так. Погостил у нас неделю, познакомился с Лиддой. Вроде бы понравились друг другу. По крайней мере, на мой вопрос, готова ли она связать судьбу с Энтеной, Лидда ответила, что будет рада исполнить волю родителей. Иннашагга, с ее более жестким, чем у дочери, воспитанием и вовсе не понимала, как можно отказаться от брака с энси?!
        У Игмиля была с собой печать племянника, изготовленная из черного дерева, которой он и скрепил брачный контракт, отпечатав на сырой глине воина на колеснице, наверное, самого Энтену, а ниже фалангу копьеносцев. Я заверил своей печаткой. Договор изготовили в четырех экземплярах, по два каждой стороне, после чего обожгли в печи, чтобы нельзя было внести правку. Обычно невесту отдают только после того, как жених привезет калым, но я не сомневался, что это будет сделано, поэтому не стал ждать.
        - Говорят, ты собираешься в поход за море? - спросил Игмиль во время пира за день до отъезда.
        - Хочу захватить один очень богатый город, - сообщил я.
        - Пунт? - задал он уточняющий вопрос.
        - Именно, - подтвердил я.
        - А нельзя ли и нам присоединиться к твоей армии? - поинтересовался лугаль Эшнунны. - Заодно привезли бы выкуп за невесту.
        - Можно, - ответил я. - Было бы неплохо, если бы мой зять принял участие в осаде города, поучился, как это делается.
        - Тогда мне придется остаться в Эшнунне! - огорченно произнес Игмиль. - Ладно, путь он сплавает вместе с моим сыном, вдвоем поучатся, - и спросил: - Сколько наших людей ты сможешь взять на свои корабли?
        - Пожалуй, три фаланги, не больше, - сказал я. - Жду их через неделю после паводка.
        - Больше и я не отпущу, - признался лугаль Эшнунны. - Мало ли, вдруг гутии нападут?!
        - Не думаю, - возразил я. - Их наверняка сразу же проинформируют, что Энтена стал моим зятем, и, пока я жив, Эшнунна может спать спокойно.
        - Живи долго! - искренне пожелал Игмиль.
        - На всё воля богов! - произнес я традиционную фразу, снимающую с тебя всякую ответственность за собственную жизнь.
        79
        Под стенами Пунта был удобный песчаный берег, но, чтобы не подвергаться обстрелу, мы высадились западнее, на топком месте рядом с впадающей в море речушкой, сократившейся сейчас до размеров ручья. Суда вытащили носами на берег, образовав длинный ряд. Кроме судов, построенных по моему проекту, включая два этой зимой, сюда пришли и три десятка крупных и средних купеческих, хозяевам которых я пообещал долю от добычи. Высадившиеся копейщики и лучники, разбившись на небольшие отряды, сразу окружили город, чтобы не разбежались те, кто еще не успел, потому что вглубь материка уходила большая колонна людей и скота. Один мой отряд погнался за ними и вернулся через пару часов с десятком ослов и верблюдов, навьюченных разным барахлом. По моему приказу саперы подожгли все пригороды, кроме расположенного на том берегу ручья, где мы высадились. Будем разбирать постройки на дрова. Пожар получился знатный. Хижины из сухого дерева, тростника и пальмовых листьев вспыхивали мигом и горели ярко, громко потрескивая и разбрасывая искры. Погода была безветренная, пламя плохо перебиралось на соседние строения,
приходилось помогать ему. Жители пригородов, наверное, стоят сейчас на крепостных стенах вместе с горожанами и наблюдают, как становятся бездомными. Впрочем, восстановить такое жилье - несколько дней работы. Это не самая большая неприятность, которая их ждет.
        Пожар продолжался всю ночь и утро следующего дня. В итоге больше ничего не мешало нам подойти к крепостным стенам там, где сочтем нужным. Саперная рота под командованием Луммы выгрузила из трюмов детали трех больших таранов и начала собирать их напротив мест, указанных мной. Работать будут по куртинам, а не воротам, которые сейчас, как догадываюсь, аборигены ускоренно заваливают всем, что подвернется под руку. В это время другие воины наполняли корзины и кожаные мешки землей и, прикрываясь большими щитами, высыпали ее в сухой ров, защищавший город с двух сторон. С третьей была почти пересохшая речушка, а с четвертой - морской берег, поэтому стены там должны быть покрепче.
        Энтена, его ровесник Лахар, сын Игмиля, и все мои сыновья первое время с интересом наблюдали за происходящим, несколько раз прогуливались возле города, не понимая, почему я спокойно сижу под навесом в лагере, пью финиковое вино вместе со старшими командирами. К концу дня им это надоело, вернулись в лагерь. Они живут в одном шатре, приплыв сюда на одном судне, чтобы притерлись, почувствовали, что родственники. Ничто так не сближает людей, как военный поход. И разделяет тоже. Пока вроде бы не ссорятся по-крупному.
        Я ждал, что жители Пунта сделают вылазку или пришлют парламентариев и попробуют откупиться. Нет, сидели тихо. Наверное, были уверены, что крепостные стены спасут их. Подозреваю, что раньше на них нападали кочевники, приходившие из глубины материка, которым такие защитные сооружения были не по зубам. На откуп я бы все равно не согласился. Зачем ограничиваться частью, если можно взять все?! А в городе должны скопиться товары, не проданные или не допроданные в прошлом году после нашего ухода из этих вод, и накопленные на этот. Да и надо было потренировать свое войско на сравнительно слабом городе.
        Утром четвертого дня перед самым восходом солнца начался штурм. К крепостным стенам со всех сторон подошли мои лучники и принялись обстреливать защитников города. Позади них стояли копейщики с лестницами, изображая готовность лезть на стены, чтобы пунтцы не имели возможности перебрасывать силы на опасные участки. Под защитой больших щитов, которые несли по два человека, саперная рота принялась перемещать тараны к куртинам. К тому времени рвы были засыпаны в нужных местах. Два тарана благополучно преодолели их, третий застрял и накренился. Пока его выравнивали и выталкивали к куртине, два другие уже принялись за работу.
        Я стоял вместе с сыновьями и Энтеной и Лахаром на безопасном расстоянии и наблюдал, как тараны крушат стены. Сырцовый кирпич крошился легко. Возле каждого тарана в воздухе висело облако светло-коричневой пыли. Юноши нетерпеливо поглядывали на меня. Им хотелось побыстрее ринуться в бой, показать свое геройство. Шансов проявить доблесть у них мало, потому что к каждому приставлено по опытному воину, который не даст влезть, куда не надо, и сложить голову.
        Левый таран первым справляется с задачей. Сперва падает один большой кусок стены, потом второй, потом сразу несколько и поднимается высокое облако пыли. Когда она оседает на таран и выкрашивает его в светло-коричневый цвет, становится видно, что посередине куртины остался невысокий холм из обломков стены. Я даю отмашку рукой Нумушде, чтобы вел свой отряд вперед.
        - Можно и нам с ними? - нетерпеливо спрашивает Энтена.
        - Разве ты в том отряде? - задаю я встречный вопрос.
        - Нет, - отвечает он и насупливается.
        Когда расположенный по центру таран проламывает стену, я говорю спокойно:
        - Теперь наш черед, - и машу рукой солдатам моего отряда.
        Они обгоняют меня и первыми пробираются через пролом в город. Обломки большие. Пару раз я чуть ли не падаю, перебираюсь на четвереньках. Внутри города возле пролома лежат шесть врагов, заколотых копьями. Сопровождающие меня юноши смотрят на убитых, как завороженные. Раньше видели мертвых, присутствовали на казнях, а Энтена и Меркар даже участвовали в сражениях, но все еще убитые в бою притягивают их внимание. Мы проходим мимо улицы, по которой идут бойцы из моего отряда, сворачиваем на следующую, пустую. Она кривоватая, переменной ширины метров от двух до трех, идет к центру города. Часть домов на деревянных сваях, как и в пригороде, но много и сложенных из сырцового кирпича, и чем ближе к центру, тем больше двухэтажных. Первые отгорожены от улицы глинобитными дувалами высотой метра полтора, а вторые выходят на нее глухой стеной с деревянной дверью, довольно широкой и утопленной сантиметров на тридцать, к которой ведут три низкие ступеньки из черных, вулканических камней.
        Когда проходим половину пути до центра города, навстречу выходит отряд пунтцев, человек тридцать, с круглыми щитами и короткими копьями. Кожа у аборигенов темнее, чем у шумеров, не говоря уже о халафах, волосы черные, вьющиеся, растительность на лице редкая. На головах высокие кожаные шапки, напоминающие цилиндры. Доспехи кожаные. Набедренные повязки длинные, до середины голени, и из небеленой шерсти. Все босые. Пунтцы, видимо, не ожидали увидеть нас здесь, поэтому остановились резко, будто налетели на стену.
        - Построиться клином! - приказываю я.
        Сзади справа, слева и за мной и крайними в следующих шеренгах становятся опытные воины. Молодежь - в середине.
        - Вперед, марш! - командую я и начинаю шагать левой, потом приставлять к ней правую и опять левой, чтобы строй не растягивался.
        Справившись с замешательством, наши враги заорали воинственно и побежали на нас толпой. Улица узковата, ширина их строя была три-четыре человека. Я вижу перекошенные то ли злобой, то ли страхом лица над щитами из кожи, натянутой на основу из прутьев, и обсидиановые наконечники копий, поднятых над плечом и трясущихся на бегу. Вот первая шеренга пунтцев приближается ко мне. Я поднимаю свой щит чуть выше, чтобы закрывал мое лицо, и поворачиваю голову вправо, к врагу, который собирается напасть на стоящего справа от меня шумера. Ударом сабли рассекаю врагу плечо у ключицы. Из раны, словно давно этого ждала, мощно выплескивается темная кровь. Пунтский воин роняет копье, пытается прикрыться от меня щитом, получает от моего подчиненного укол копьем в район живота и, теснимый напиравшими сзади, медленно насаживается на него. Отбросив неудобное в свалке копье, мой воин достает кинжал и по трупу убитого врага подходит ближе ко мне, чтобы помочь в случае необходимости. Пока что его помощь не нужна. Я быстро и с оттягом орудую саблей, рассекая щиты и тела, расчищая место перед собой, которое сразу занимает
следующий враг. Сперва кажется, что они никогда не кончатся, но вскоре замечаю впереди просветы, а потом и спины убегающих. Поворачиваю влево и нападаю на врагов с фланга и тыла. Дело идет быстрее, потому что они не успевают прикрыться щитами. Еще пара человек успевает сбежать, а остальные падают на утоптанную землю, заливая ее алой кровью.
        Краем глаза замечаю, как Мескиаггашер, младший сын от Иннашагги, несмотря на детский возраст, добивает кинжалом раненого врага, а вот старшему Акургалю явно не по себе. У сыновей Итхи ситуация обратная: старший Меркар в своей стихии, в то время как младший Мебарагеш скорее выполняет приказ отца, старается не опозориться. Это еще один плюс от штурма города. Теперь я знаю, кто из сыновей с какими задачами будет успешнее справляться, кого, так сказать, пускать по военной линии, а кого по гражданской.
        80
        Ограбление Пунта продолжалось три дня. Не знаю, почему прижилась именно эта цифра. Есть подозрение, что за этот срок выгребают все ценное и устают от грабежа и насилия. Душа хочет перемен, новых впечатлений. Все ценное снесли на берег моря, пересчитали, записали. Для этого при армии находились пятеро писцов. Затем добычу погрузили на все плавсредства, которые были под рукой, включая несколько десятков рыбацких лодок разного размера, по большей части новых, найденных в городе у Морских ворот. Как обычно, на всё места не хватило, многое пришлось оставить. Чтобы не досталось врагу, подожгли то, что могло гореть. Дома в городе я не разрешил поджигать. Так Пунт быстрее заселят новые жители, а мы через нескольок лет еще раз ограбим их.
        На четвертый день большая эскадра тронулась в путь. Сперва шли на север, к Аравийскому полуострову, а потом вдоль его берега на северо-восток, к Ормузскому заливу, и дальше, в Персидский залив. Возле острова Дильмун задержались на день, пополнили запасы пресной воды и еды, продали часть рабов, потому что на судах было слишком тесно. Правитель Салитис прислал мне пять бурдюков финикового вина и корзину фиников. Я заставил слугу Шешкалла отведать вино из всех бурдюков, пообещав порезать правителя Дильмуна на маленькие кусочки, если вино будет отравлено. Шешкалла и Салитис остались живы.
        В Лагаш прибыли в начале октября. Там нас уже заждались, а доброжелатели даже успели похоронить. Весь канал от Тигра до города был забит судами с добычей. Содержимое трюмов выгружали прямо на поля, с которых собрали последний урожай, и выдавали доли воинам. Первыми получили эшнуннцы. Им еще добираться домой. Брали они оружие, доспехи, слоновую кость и диковинные шкуры: зебр, жирафов, бегемотов… Потом получили местные. Я взял свою долю драгоценными камнями, золотом и серебром. Все остальное у меня уже было в нужном количестве. Затем отбирали старшие командиры, средние, младшие и последними - простые воины. На одну долю получалось столько, сколько копейщик или лучник мог заработать лет за пятьдесят, если бы прожил так долго. В Лагаше и окрестностях резко упали цены на рабов, оружие, доспехи, металлы и заморские товары.
        Только я собрался отдохнуть от трудов ратных, как Итхи нагрузила меня новой проблемой:
        - Меркара пора женить.
        - И ты уже подобрала невесту? - спросил я, потому что нужда в женитьбе сына возникает, когда какая-то девица приглянулась матери.
        - Приезжали жрецы из Уммы, рассказали, что у энси Энкале есть дочь на выданье, очень красивая девушка, - рассказала Итхи.
        Дочери энси по определению красавицы. Оставалось убедить в этом жениха.
        Я позвал Меркара и сказал ему:
        - Пора тебе жениться. Есть кто-нибудь на примете?
        - Нет, - без колебаний признался он.
        - Тогда съезди в Умму, поговори с энси Энкале. Якобы до меня дошли слухи, что горожане начали мутить, пытаться освободиться от моей власти, - предложил я, не сомневаясь, что смутьяны обязательно найдутся. - Заодно посмотри его дочь. Если понравится, станет твоей женой.
        - Если надо, я и без смотрин женюсь на ней, - заявил Меркар.
        Видимо, мать проинструктировала его. Итхи, все еще рабыне, хотелось понадежнее закрепить социальный статус сыновей.
        - Острой необходимости нет. Дочек энси много, и их отцы с радостью породнятся со мной. Не понравится эта, поедешь в гости к Энтене, а по пути посетишь города на реке Дияле, посмотришь тамошних девиц, - сообщил я.
        Через неделю Меркар отправился в Умму, где застрял надолго. Шагшаг, дочь энси Энкале, и правда оказалась красавицей. По крайней мере, так считал мой старший сын. Между городами сразу забегали гонцы с табличками, на которых обговаривались калым за невесту и ее приданое. Обе стороны были не против брака, но надо ведь соблюсти обычай. У шумеров принято считать, что короткие переговоры - короткий брак. Есть множество обратных примеров, включая мою женитьбу, но это якобы те самые исключения, которые подтверждают правило. Через три недели в Умме состоялась свадьба, после чего молодые поехали в Гирсу. За невестой дали поле возле него, что я счел знаком судьбы и назначил старшего сына правителем этого города.
        81
        В конце зимы умер верховный жрец Гирнисхага. Долго крепился, надеясь дотянуть до начала навигации и отправиться в Дильмун, но силенок не хватило. Он хорошо послужил мне, приучив лагашских жрецов почитать власть энси, поэтому я приказал устроить Гирнисхаге царские похороны. Для этого на кладбище вырыли яму длиной метров девять и шириной два с половиной. С одной стороны в яму вел пологий спуск, а у противоположной соорудили арочный склеп из обожженного кирпича, в который и положили труп Гирнисхаги, завернутый в голубую льняную материю. Рядом с ним заняли места два его пожилых раба и два музыканта, арфист и лирист, решивших вместе с хозяином отправиться в царство мертвых и там продолжить служить ему. У их ног поставили бронзовую чашу с отравленным напитком, который надо будет выпить, когда склеп замуруют. Музыканты сразу начали играть на своих инструментах. Каменщики быстро заложили кирпичами вход в склеп. Затем в яму завели жертвенного быка и шесть баранов. Животных зарезали, вымазав их кровью склеп, из которого все еще была слышна печальная музыка. Трупы положили на дне ямы, которую сразу же
засыпали могильщики деревянными лопатами под напевные причитания жрецов, желавших бывшему своему руководителю благополучно добраться до места назначения и там продолжить службу богам. Надмогильный холм получился высокий, но все равно мне казалось, что слышу игру арфиста и лириста.
        С началом весны Итхи затеяла маневры, о которых мне не надо было знать до поры до времени. Я делал вид, что абсолютно не догадываюсь о ее переговорах с Нинбанд. Итхи хотела выдать своего младшего сына Мебарагеша за Магину, старшую дочь Мескиагнунны. Мне сообщили об этом сразу несколько осведомителей из окружения энси Ура, которых я завел после возвращения его из плена. Мало ли, вдруг решит отблагодарить за спасение?! С Мескиагнунной я и так в родстве, так что этот брак никак не мог повлиять на политический пасьянс. Кровосмешения тоже не будет, поэтому вмешиваться не стал и, вопреки ожиданиям Итхи, не удивился, когда из Ура прибыли послы с предложением породниться еще раз. Мебарагеш видел невесту, когда приезжала с бабушкой просить выручить ее отца, даже поколотил ее разок, что в шутку сочли ярким проявлением взаимной любви. В шутке оказалась доля правды. Жених сразу дал согласие. Подозреваю, что не столько из любви к Магине, сколько из желания побыстрее освободиться от родительской опеки и, подобно брату, зажить самостоятельно, управляя городом Уруа, третьим по значению в моем государстве.
Акургаль, о чем на всякий случай я давно уже оповестил своих подданных, будет после моего «убытия» энси Лагаша, а Мескиаггашер, как более воинственный, займет второй пост в государстве - станет лугалем, а до того, как младший сын от Иннашагги повзрослеет, армией будет командовать Меркар.
        Чтобы закрыть тему женитьб, я отправил гонца в Шушан к его правителю Кутику с предложением прислать двух незамужних дочерей для участия в праздновании окончания разлива Тигра, а его два сына, которые «проходят обучение» в Лагаше, смогут съездить домой, повидаться с родителями. Я подумал, что более плотный союз с этим государством не помешает нам. Сильных врагов у эламитов-горожан нет, защищать их если и придется, то от общего врага - эламитов-горцев, а в борьбе с другими шумерскими городами, гутиями и семитами они будут надежными союзниками. Девочкам было двенадцать и восемь лет. Старшая Шильхаха, не по-девичьи решительная и властная, как я и предположил, сразу понравилась спокойному и рассудительному Акургалю. Не знаю, понравился ли ей мой сын, но, видимо, получила от отца четкие указания засунуть свои симпатии и антипатии куда поглубже, поэтому с удовольствием принимала его знаки внимания. На младшую дочь Кикку у меня сперва не было планов, приглашалась на роль заложницы за второго брата, но, понаблюдав, с каким наслаждением колотит избалованную принцессу Мескиаггашер, решил, что не стоит лишать
мальчика такого удовольствия. К Кутику был отправлен гонец с предложением выдать Шильхаху за Акургаля, а Кикку за Мескиаггашера с отсрочкой брачных отношений до наступления девочками половозрелости.
        Я бы сильно удивился, если бы энси Шушана отказался от такого фантастического предложения. Кутик поторговался по поводу калыма и приданого, но упирался не сильно. И то, и другое находилось в рамках выплачиваемой им ежегодной дани, кроме окончания «учебы» его сыновей, которые переставали быть заложниками, возвращались в родительский дом. Единственное, на чем он стоял твердо, чтобы отныне мы считались союзниками, а дань называлась ежегодной выплатой приданого за дочерями. Мол, это повысит его статус среди правителей других эламитских городов. То есть, у хитрого эламита появилось бы много поводов отказаться от выплат в первый же удобный момент. Я не сомневался, что при мне отказаться побоится, а после моего «ухода» сыновья не смогут удержать Шушан в покорности, выплата дани в любом случае прекратится, поэтому согласился с этими пунктами.
        82
        За семейными хлопотами некогда было смотаться в море летом, поэтому решил отправиться в путь зимой. Местные купцы перед зимним солнцестоянием ставят суда на прикол месяца на два-два с половиной, чтобы не нарваться на шторм, которые здесь случаются изредка и поэтому сильно пугают моряков. Поводом отправиться в рейс послужил рулон шелковой ткани алого цвета, привезенный купцом Арадму в Лагаш из Дильмуна. Как и откуда шелк попал на остров, никто не знал. За него запрашивали очень высокую цену, поэтому долго не могли продать. Арадму взял его, так сказать, на реализацию мне. Если бы я отказался, другого покупателя на такой ценный и, что важнее, незнакомый товар вряд ли бы нашел. Я, конечно же, купил весь рулон, который был метров пять длиной и около двух шириной, сразу поручив рабам, чтобы сшили мне из него несколько рубах и трусов-шорт, а купцу приказал узнать, откуда привезен материал. Неужели из Китая или как сейчас называется территория, на которой будет эта страна? Переться в такую даль и оставлять надолго без присмотра свое государство было бы безответственно. Оставалась надежда, что это место
где-то ближе, на полуострове Индокитай. Рабы приказ выполнили быстро и хорошо, а вот Арадму - нет. Его расспросы ни к чему не привели, несмотря на обещание солидного вознаграждения. Всё, что он смог узнать - привезли морем откуда-то с востока, но не из Мелуххи. Поэтому в конце ноября я снарядил одно судно, нагрузив в него немного товаров, в основном керамику расписную, и с экипажем в семьдесят человек отправился на поиски страны Шелколандии, как я ее назвал для себя.
        Первым делом заглянул в Мелухху. Там наступил относительно сухой и не жаркий сезон. Жители города пребывали в расслабленном состоянии, потому что урожаи собрали хорошие, и никакие опасности им не угрожали. Курухи и каннадига вели себя тише воды, ниже травы. Ни купцы, ни жрецы видели раньше шелковые ткани, но считали их слишком дорогими и хуже льняных. Привозили шелк чужеземные купцы по суше откуда-то с востока. Последний раз были в Мелуххе несколько лет назад и больше не появлялись, потому что их товары не пользовались спросом.
        Правильнее было бы проследить путь купцов по суше, пройти их маршрутом, но у меня не было желания шляться по джунглям даже в сухой и относительно прохладный сезон. Я решил обогнуть полуостров Индостан, выйти к Индокитаю и поспрашивать там. И пошли мы на юг вдоль берега. Места здесь были дикие. Изредка видели небольшие лодки, скорее всего, рыбачьи, которые сразу устремлялись к берегу, где была деревня или небольшой городок, обнесенный невысокой каменной стеной. Вряд ли они знали что-либо о шелке, а торговать с ними не было необходимости, поэтому продолжали путь без остановок.
        Когда я был возле Шри-Ланки, которую по школьной привычке называл Цейлоном, в двадцать первом веке, остров соединял с полуостровом Индостан так называемый Адамов Мост или Мост Рамы - цепь островков и отмелей, проходимый лишь в одном месте возле материка во время прилива для судов с маленькой осадкой. Остальным приходилось огибать Цейлон, наматывая дополнительные двести с лишним миль. Сейчас прохода не было вовсе. Лишь во время высокого прилива перешеек, соединяющий остров с материком, в нескольких местах покрывался водой на полметра или чуть больше. Как нет пока и порта Коломбо - неофициальной столицы Шри-Ланки, даже зачуханной деревушки не заметили на том месте, где он будет построен.
        Я бывал в Коломбо дважды на небольшом контейнеровозе. Выгружали и грузили нас за два-три дня, поэтому разгуливать по городу и разъезжать по острову времени было мало, поэтому запомнилось немногое. Разве что поразила разница между шриланкийцами и индусами. По обе стороны Адамового Моста проживали одни и те же народности, но на острове вели себя иначе: если посылаешь, сразу отваливают; завышают цены на товары круче, но торгуются меньше, быстро сбавляют до разумной; чаще пытаются недодать сдачу, обжулить по мелочи; улице в городе малолюдней и чище, потому что не сорят увлеченно, как индусы. Может быть, из-за этого уровень жизни в Шри-Ланке намного ниже. В Коломбо много зданий из колониального прошлого, причем в хорошем состоянии. Есть пара высоток, которые на фоне малоэтажек можно было бы назвать небоскребами. Кухня индийская и такая же неряшливая, разве что куч мусора нет возле харчевен. Цены ниже, чем в Индии. Фрукты на рынке и вовсе стоят гроши, особенно, если не соглашаешься на резко завышенную для тебя цену и проверяешь сдачу. Встречал на улицах много туристов из России. Разговорился с одной
пожилой семейной парой. Сказали, что прилетают отдыхать на Шри-Ланку каждый год. Получается лучше и дешевле, чем в Сочи.
        Обогнув остров Цейлон, вошли в Бенгальский залив - благословенное место для яхтинга с ноября по середину февраля, когда здесь не очень жарко. По пути к полуострову Индокитай не встретили ни одного судна. Курс держали на Янгон, бывший Рангун - самый большой город Мьянмы, бывшей Бирмы. Я никак не избавлюсь от уверенности, что на месте будущих больших городов уже должны быть хотя бы маленькие. Вошли в Андаманское море через пролив Северный Препарис. Вот там, возле острова Препарис, мы и увидели первых аборигенов, рыбаков. К большому моему удивлению, это были негры. Не просто темнокожие, а именно негры, пухлогубые, с расплюснутыми носами и курчавыми черными волосами. На северо-востоке Африки, на полуострове Сомали, их не встречал, а за три-четыре тысячи миль от нее - пожалуйста! Захватить ни одного не удалось, потому что быстро направляли свои лодки-однодеревки к берегу и прятались в джунглях.
        Янгон мы так и не нашли. Я был в этом порту всего один раз. Помнил, что расположен на берегу грязной и вонючей реки с таким же названием километрах в тридцати от моря. Я попал в Янгон во время правления военной хунты. Как и во многих странах, где к власти пришли военные или воинственные (Северная Корея, Куба…), время здесь как бы остановилось. В этой части земного шара трудно удивить грязью на улицах и нищетой, но Мьянма стремилась к лидерству по этим показателям. Мне сразу стали понятны дисциплинированность и исполнительность младших офицеров-мьянмцев, служивших под моим командованием. Я бы тоже мечтал побыстрее выслужиться, накопить деньжат и сбежать в Таиланд или Малайзию. Как и во многих странах этого региона, цены делились на для местных и для иностранцев. Последние отличались в разы и даже на порядки. Не знаю, одному мне так повезло, но местная сим-карта, которую хотел купить, чтобы сделать несколько личных звонков, стоила около двух тысяч долларов. И вообще, аборигены старались поменьше общаться со мной, постоянно отсылали в государственные учреждения. Наверное, боялись быть зачисленными во
вражеские агенты. Я хотел прокатиться на местной моторной лодке, которые перевозили людей с одного берега реки на другой, предлагал в разы больше, чем лодочник зарабатывал за ходку, но все отказывались, показывали рукой на старое и ржавое судно-паром. На кой мне эта железяка?! Я хотел проплыть именно на лодке - длинной и узкой, с двумя рулевыми веслами и двумя как бы ласточкиными хвостами на корме, которые, как догадываюсь, не позволяли гребному винту удариться о что-либо во время швартовок. Небольшой дизельный движок был установлен на корме и отгорожен от банок для пассажиров деревянной перегородкой высотой до планширя. Рядом с движком стоял лодочник, собирал деньги за проезд, переключал режимы работы двигателя и подруливал двумя гребными веслами. В городе меня поразило количество книжных развалов и газетных лотков. В развитых странах издательства и редакции газет и журналов ускоренно загибались из-за развития электронных технологий, а Мьянма была одним из тех мест, где прогресс споткнулся. Не поверите, но на развалах видел книги Ленина и о Ленине с его портретом на обложке. Книги были на бирманском
или английском языке, но попадались с обложкой на английском и текстом на бирманском с личными именами и названиями на английском. Еда и особенно фрукты в Янгоне самые дешевые, какие я встречал в портовых городах по всему миру. На доллар можно было наесться от пуза в уличной харчевне, а на пять - в ресторане. И бетель здесь самый дешевый. Его продают на каждом углу. За лотком с пластиковым тазиком с листьями бетеля - вечнозеленого многолетнего растения - и коробочками и пластиковыми бутылками со специями обычно стоят женщины, потому что реже, чем мужчины, употребляли эту гадость, и делают смесь на заказ. Листья сворачивают вместе с гашеной известью, которая помогает наркоте проникать в кровь прямо изо рта, семенами пальмы, благодаря которым слюни текут, как из крана, и окрашиваются в красный цвет, и другими добавками, в том числе табаком. Эта жвачка тонизирует, повышает работоспособность примерно так же, как кока или кат. Если потребители ката ходят с «флюсом», жующие бетель постоянно сплевывают красную слюну. Заплевано всё. Слюна, видимо, термоядерная, потому что даже тропические дожди смывают ее с
трудом.
        На этот раз побывать на месте, где построят Янгон, не удалось. Я никак не мог определить, по какой реке надо подниматься. Мы нашли устья нескольких грязных рек, сунулись в две, ничего не обнаружили, даже убогих деревенек, и на этом закончили поиски. Была бы в этих краях развитая цивилизация, способная изготовлять шелк, наверное, мы бы заметили ее. Решил спуститься на восток, а потом вдоль берега на юг, к острову Суматра, поискать там.
        В полдень второго дня увидели впереди землю и несколько рыбацких лодок, которые устремились в, как я подумал из-за мутной воды, эстуарий, а на самом деле пролив между материком и островом. Впрочем, можно считать пролив частью эстуария, потому что северо-восточнее острова в море впадала река. На восточном берегу пролива находилось поселение, маленький город, защищенный стенами высотой метра три, сооруженными из бревен и камней. На стенах уже толпились аборигены, все без исключения негры, с копьями и луками, предвещая дружественную встречу. У меня была другая задача. Встав на якорь метрах в трестах от берега, послал к нему лодку с товарами. Матросы разложили на пляже напротив городских ворот гильотинного типа образцы наших товаров. Каждый предмет отдельно, на расстоянии метр друг от друга. После чего вернулись на судно.
        Аборигены долго ждали. Наверное, боялись подляны, непонятно, правда, какой, ведь мы были у них на виду. Потом со стены спустились то ли по канату, то ли по лиане шесть человек, подошли к нашим товарам. Все шестеро голые, только стыд прикрыт полоской грубой ткани или размочаленной коры. Долго разглядывали товары, обсуждали. Вернулись к воротам, что-то сказали своим, после чего со стены спустились две женщины. Обе одеты не лучше мужчин, но на головах было что-то типа белых плетеных шапочек с крупными ячейками. Глянув на их одеяния, я догадался, что эти люди изготавливать шелк не будут по той простой причине, что он им и даром не нужен. Женщины оценивали товары еще дольше и дотошней. Они вернулись к воротам, поделились впечатлениями. Со стен спустили корзины с местными товарами, которые были разложены напротив наших, после чего аборигены вернулись в город.
        На этот раз к берегу в лодке поплыл и я. Напротив каждого нашего товара лежал один или несколько местных. Само собой, ни шелка, ни других тканей нам не предлагали. Только плохо выделанные шкуры обезьян, фрукты, мелкие куры со связанными ногами, жемчуг, крупный золотой самородок и много морских раковин. Видимо, эти раковины - местные деньги. Они длиной сантиметров восемь-двенадцать, веретенообразные, с узким устьем, пурпурно-черным внутри, и широкой наружной губой розового или кремового цвета. В Шумере их ценят очень высоко, являются как бы атрибутом богатства. Каждый состоятельный человек должен иметь хотя бы одну такую. Впрочем, они будут пользоваться спросом во все времена. В двадцать первом веке будет запрещен вывоз таких раковин из многих стран этой части света, но если в Австралии светил реальный срок, то в Таиланде можно было решить вопрос за небольшую мзду. Товар напротив обезьяньих шкур я переложил на свободное место, давая понять, что нас они не интересуют, раковины, золото и жемчуг забрал, соглашаясь на обмен, а напротив кур и фруктов оставил все нетронутым, предлагая добавить. После
чего мы отплыли от берега метров на сто в сторону судна и легли в дрейф.
        На берегу опять появились аборигены, мужчины и женщины. Наше послание они поняли правильно. Забрали то, за что нас устроила цена, за переложенные товары дали жемчуг, напротив остальных добавили раковин и фруктов, а вот количество кур менять не стали. После чего отошли к городским воротам.
        Мы опять подплыли к берегу, забрали жемчуг, раковины, фрукты и свой товар напротив кур, по которым сделка не состоялась. Вот так вот здесь торгуют в первые разы. После нескольких визитов взаимные меры предосторожности обычно снижаются, начинается прямой обмен.
        Я приказал матросам грести к судну. Делать нам в этих краях больше нечего. Как и предполагал, шелк изгоьавливают где-то дальше. Может быть, на территории будущего Китая. Плыть так далеко у меня нет желания и времени. Надо было вернуться домой к началу паводка или сразу после него, чтобы проследить за восстановительными работами и настроениями воинственных соседей. Тем более, что здесь начинался самый жаркий период года.
        83
        К Тигру мы подошли в середине паводка. Грязная речная вода светло-коричневым языком вклинивалась в чистую голубую морскую напротив устья, которое опять сместилось севернее, оставив после себя глиняную отмель. К концу этого года или в начале следующего на отмели вырастет тростник, в котором поселятся птицы, а потом и звери. Через несколько лет река решит, что сделала ошибку, и вновь потечет южнее, смыв с отмели верхний слой вместе с растительностью. Мы поднялись вверх по Тигру до пристани возле канала, ведущего к городу. К концу лета пристань возвышается над уровнем реки метра на три, а сейчас всего сантиметров на тридцать. Во время сильного паводка пристань уходит под воду.
        Дома все было в порядке. Шильхаха достигла половой зрелости и начала с мужем трудиться над наследником. Избалованная Кикку, пожив в чужой семье, изменилась, как по мне, в лучшую сторону. Шумеры воспитывают детей строже, чем эламиты, но при этом у последних почитание родителей, старших выражено ярче.
        После паводка прибыл гонец от деверя Мескиагнунны. Меня информировали, что Гильгамеш вместе с армией Киша, своего бывшего врага, собирается в поход против Мари, другого своего врага, и приглашает присоединиться к нему всех желающих. Я уже знал об этом от своих агентов-купцов. Впрочем, информация не была тайной для всего Калама. Послание, видимо, было изящно формой спрашивания разрешения присоединиться к походу. Скучно сидеть дома или наоборот. Теперь у него две жены, поскольку сестра Гильгамеша родила девочку, и Нинбанда настояла, чтобы сын женился во второй раз на дочери правителя Эреду, второго по величине города Ура. Я передал через гонца, что Мескиагнунна может присоединиться к походу, но пусть сперва привезет мне сумму, достаточную, чтобы выкупить его из плена, потому что воевать с марийцами у меня не было ни желания, ни серьезного повода. Более того, они постоянно воевали с луллубеями и субареями, союзниками гутиев, врагов эшнуннцев, моих родственников, и потому теперь являлись моими потенциальными союзниками, о чем я тоже проинформировал Мескиагнунну. У деверя хватило ума отказаться от
похода.
        Гильгамеш собрал большую армию - и опять победил, пограбив окрестности города Мари и вернувшись с жалкими трофеями. Захватить сам город ему помешали нестойкие союзники, которые дважды сходили на штурм, потеряли много людей и отказались продолжать. При этом они обвинили правителя Урука в том, что свою армию он приберегал. В общем, принимавшие участие в походе разругались и вернулись домой практически ни с чем. По крайней мере, расходы на поход не отбил никто. Все это не помешало Гильгамешу объявить себя великим полководцем. Самое забавное, что многие поверили ему. Хвастунов порождает легковерие.
        В конце зимы Шильхаха родила сына, которому дали имя Эанатум (В храм Ана приносимый). Она и раньше держала мужа под каблуком, а теперь и вовсе заверховодила, даже на свекровь порой покрикивала. Попробовала разок и на меня поднять голос, но я с ней не пререкался, а тупо смотрел, как на пустое место. Больше минуты такой взгляд Шильхаха не выдерживала, сбегала отыгрываться на муже. Надеюсь, мой внук пойдет в мать, а не в отца.
        Паводок был средний, особых бед не принес, если не считать размытую плотину возле города Нина и затопление нескольких полей с подросшим ячменем. Поврежденное быстро отремонтировали. Я посидел дома до сбора первого урожая, после чего меня потянуло в море. На этот раз решил прометнуться в Красное, узнать, откуда приплывали купцы в Пунт. Может быть, там есть города, достойные ограбления или обложения данью.
        84
        Вышел на «Лидде» с экипажем в семьдесят два человека. Этого хватит, чтобы захватить пару купеческих судов и довести их до Лагаша, но главная задача - разведка. Я помнил, что еще до нашей эры вроде бы существовал канал, соединяющий реку Нил с Красным морем, вот только вылетело из головы, когда он был построен. Судя по уровню товаров, которые мы захватили на купеческих судах, египтяне (или кто изготовил?) находятся пусть и на более низком уровне, чем шумеры, но прорыть каналы уже должны быть способны. Выходить он будет в Суэцкий залив, куда первым делом и отправился. Заодно хотел посмотреть, что творится в Акабском заливе, отделяющем Аравийский полуостров от Синайского. В будущем берега залива будут делить между собой в разных пропорциях Саудовская Аравия, Иордания, Израиль и Египет.
        До Красного моря шли вдоль африканского берега, чтобы посмотреть, кактам дела в Пунте. Пока плохо, судя по отсутствию ворот во входе со стороны моря. Уходя, мои воины сожгли все городские ворота. Но люди, рыбаки, уже появились. Увидев нас, подняли тревогу - и от города вглубь материка потянулось человек триста, включая детей. Заметив, что мы пошли дальше, бедолаги развернулись и зашагали в обратную сторону.
        В Красном море тоже прижимались к африканскому берегу. Может, если бы шли вдоль азиатского, все сложилось бы по-другому, а может, и нет. Перед выходом в поход мне показалось, что Иннашагга опять беременна, но скрывает от меня. Я предупредил жену, что боги заберут меня в царство мертвых, если родит четвертого ребенка. Наверное, поэтому боялась признаться.
        Шторм начался ночью. Судно дрейфовало в паре миль от берега. Я спал на корме. Снилось, что стою перед большим вентилятором, который мощно обдувает всего меня. В жару мне часто снятся сны с вентилятором. Разбудили громкие голоса матросов, которые обсуждали, стоит ли меня будить? Говорили громко, чтобы проснулся и освободил их от выбора. Дул редкий в этих краях летом северо-восточный ветер. Еще более редким явлением были высокие волны, которые росли буквально на глазах. Я понял, что это по мою душу, приказал матросам поднять штормовой стаксель и лечь на курс полный бейдевинд левого гласа и спустить на воду гичку, якобы для лучшего удержания судна на курсе, а Шешкалле - принести спасательный жилет и мое оружие, доспехи и кожаный мешок с, так сказать, аварийным набором. Облачившись с помощью слуги в доспехи и нацепив на себя оружие, я подождал на корме с полчаса, пытаясь понять, не ошибся ли? Нет, ветер сносил нас к берегу. Еще час-полтора и налетим на риф. Выдержит ли столкновение судно - вопрос на засыпку. Скорее всего, придется шагать по берегу до деревушки, которую мы проплыли утром, и захватывать
там рыбацкие лодки, чтобы добраться на них до Лухтата, а там пересесть на купеческие суда. Мне не хотелось, чтобы экипаж мучился из-за моих проблем. Да и надоело мне в этой эпохе и в этих водах.
        Я подозвал своего заместителя шкипера Илушуэллатса, проинструктировал, как вернуться домой и что передать моей семье, затем обратился ко всему экипажу, не скромничая:
        - Срок моего пребывания на земле закончился. Боги прислали вестника - северо-восточный штормовой ветер, чтобы я возвращался к ним. Не бойтесь, когда я уйду, шторм сразу прекратится, и вы благополучно вернетесь домой. - Подумал и добавил: - Кроме тех, кто сильно провинился перед богиней Нанше.
        Уверен, что невиновных перед богами среди шумеров нет, а случай определит, насколько нагрешили.
        После чего приказал подтянуть гичку к подветренному борту и по штормтрапу спустился в нее. Как только отвязал носовой фал и оттолкнулся от шершавого борта, судно как бы растворилось в темноте. Все еще вглядываясь в ту сторону, я сел на банку, приготовил весла. Нет, судно исчезло безвозвратно, и ветер начал стихать. Я развернул лодку и погреб к берегу, подгоняемый ветром и волнами, которые разбивались о корму, щедро швыряя в меня брызги. Теплые капли соленой морской воды падали на мое открытое лицо, стекали по щекам, заменяя прощальные слезы.
        Александр Чернобровкин
        Народы моря
        Глава 1
        После каждого перехода меня наполняет смесь грусти по утраченному и предчувствия чего-то приятно-необычного. Может быть, основой предчувствия является то, что я каждый раз молодею. Не знаю, сколько мне сейчас лет, но девятнадцати точно нет. Самый прекрасный возраст, когда недостаток мозгов и опыта восполняет запас времени на исправление ошибок, а если и первого и второго малехо накопил, то просто наслаждаешься житьем-бытьем. Одежда малость болтается на мне, словно одолжил у старшего брата. В бытность шумерским энси и лугалем я питался отменно, набрав вес, а теперь заметно похудел. Наверное, женщины из двадцать первого века лопнули бы от зависти, узнав, что можно так легко и просто избавиться от лишних килограммов. Гербалайф отдыхает! Впрочем, меня это уже не радует так, как раньше. Ко всему привыкаешь, даже к постоянно возвращающейся молодости.
        Моя лодка движется в северном направлении, к какому-то небольшому населенному пункту с крепостной стеной высотой метра четыре, сложенной из сырцовых кирпичей. На углах прямоугольные башни высотой метров семь. Стены и башни такого же цвета, как и земля рядом с ними, поэтому кажется, что странным образом выросли из нее. На выходящих к морю двух башнях по часовому. Наверное, есть и на остальных, но я их не вижу, а этих двух заметил сразу, потому что наблюдали за мной и обменивались между собой жестами и, наверное, словами, которые я не слышал. На рейде рядом с поселением стоят два судна наподобие тех, что я захватывал в Красном море в бытность шумерским лугалем. Заметил только четыре существенных отличия: у обоих кормовая и носовая части были обтянуты толстыми канатами - дополнительными поперечными креплениями - и еще два натянуты от задранного вверх форштевня к такому же задранному ахтерштевню, добавляя продольной прочности; мачты ниже; отсутствовал нижний рей; паруса были уже и, судя по длине рея, почти вдвое шире корпуса. Третье судно перетаскивают волоком по желобу, прорытому вдоль дальней от
меня крепостной стены. Тянут двенадцать волов, по три пары с каждой стороны желоба, и с полсотни людей. Движутся медленно, но без остановок. На берегу под стенами три рыбацкие лодки, маленькие и низкобортные, в которых копошатся смуглокожие люди в набедренных повязках из льняной материи, когда-то темно-синей, а теперь во многих местах более светлой. Если бы это был Шумер, решил бы, что рыбаки - храмовые слуги, донашивающие одежду жрецов. Набедренники длиной до колена, перехваченные широким матерчатым поясом, запахивались спереди, образуя внизу просвет, который частично закрывал трапециевидный, расширяющийся книзу, передник, свисающий с пояса наподобие узкого фартука. Головы у одних покрыты короткими прямыми черными волосами, у других наголо выбриты и защищены от солнца косынками из вылинявшей, светлой ткани, повязанными так, что напоминают чепчики. Если бы не знал, где нахожусь, решил бы, что причалил к кавказскому берегу Черного моря: уж больно горбоносые рыбаки были похожи на лиц кавказской национальности. Они выкладывали из лодок крупноячеистые сети, сплетенные из папируса. Я видел такие и в
Двуречьи. В дельтах Тигра и Евфрата росло много папируса - высоких, метров до пяти, растений с пучком листьев и метелочками на верхушке, треугольные стебли которых использовались для разных нужд: сердцевину ели, из древовидных корневищ делали чаши, из стеблей - плоты, мачты, паруса, канаты, сети и даже сандалии или просто сжигали, как топливо. В Византии шестого века нашей эры папирус служил писчим материалом, более дешевым, чем пергамент. Позже оба вытеснила бумага.
        Заметив меня, рыбаки сразу прекратили работу, уставились без страха, с детской непосредственностью. Темно-карие глаза у всех были подведены и удлинены черной краской, из-за чего аборигены напомнили мне сперва шахтеров, у которых после смены становились черными от угольной пыли кончики век и ресницы, а потом, поскольку намазюкано было слишком много, лиц с замысловатой сексуальной ориентацией. Такое впечатление, что местный гей-клуб выбрался на рыбалку, а заодно и сети потрусил. Ни один не произнес ни слова, пока я греб мимо них. Да и о чем со мной, залетным ортодоксом, говорить?!
        Я пристал к берегу ближе к желобу. Метрах в десяти от меня остановилась на мелководье передняя пара волов, крупных, серой масти и с длинными острыми рогами. От животных исходил ядреный дух, а над ними тучкой вились оводы и мухи. Босоногий погонщик с широкими длиннопалыми ступнями, похожими на крокодильи, тоже уставился на меня карими глазами, подведенными черной краской. Макияж и волы навели меня на мысль о секте скотоложцев.
        Из маленьких городских ворот, скорее, деревянной калитки полутораметровой высоты в крепостной стене, вышли два негра, рослых по сравнению с рыбаками, которые не длиннее метра сорока, и вооруженных короткими копьями с бронзовыми листовидными наконечниками, длинными кривыми ножами в кожаных ножнах, заткнутых за узкий кожаный пояс так, что верхушка серовато-черной костяной рукоятки закрывала пуп, и с небольшими прямоугольными щитами, закругленными сверху. У обоих курчавые волосы на голове были собраны в три пучка: средний ближе ко лбу и два около ушей. В растянутые мочки ушей вставлено по желтовато-белому костяному кругляшу, может быть, вырезанному из слоновьего бивня. На черных толстых, жилистых шеях ожерельях из маленьких белых птичьих черепов. Птичек им не жалко. У одного на правой руке ниже локтя надраенный бронзовый браслет в виде леопарда в прыжке и с вытянутым хвостом. С пояса спереди и сзади свисает по прямоугольному лоскуту из тонкой кожи длиной сантиметров тридцать пять и шириной двадцать и с черной десятисантиметровой бахромой понизу. Оба босые, с широкими плоскимиступнями. Так понимаю,
это городская стража. От того, как пообщаюсь с ними, зависит, останусь здесь или погребу дальше.
        Я одет в красную шелковую рубаху и штаны из тонкой шерсти, пошитые шумерским портным. Обут в новые сандалии. На широком кожаном поясе, украшенном ромбиками из золота, на которых барельефы из резвящихся львов, висят меч и кинжал. Сейчас встречают и провожают по одежке. Одного взгляда на меня хватит, чтобы понять, что я - знатный воин. Если у кого-то проблемы со зрением, то может бросить взгляд еще и на доспех-бригантину, лежащую в носу лодки рядом со спасательным жилетом, кожаным мешком с личными вещами и припасами и наполовину полным бурдюком с вином, разбавленным водой. Во-первых, в одиночку надевать бригантину тяжко; во вторых, грести в нем еще тяжелее; в-третьих, жарко в ней. Бронзовые пластины, даже прикрытые тонкой кожей, быстро нагреваются и начинают припекать, если не поддеть тонкую фуфайку из хлопка, в которой и вовсе запаришься. В придачу к доспеху в центре лодки на банке прихвачен кончиком сагайдак с луком и двумя колчанами стрел. В одном колчане стрелы тяжелые со стальными и бронзовыми бронебойными, четырехгранными наконечниками, во втором - легкие и специальные: срезни с
месяцеобразными наконечниками, шиловидные против кольчуг, тупые охотничьи на птицу.
        Я отвязываю сагайдак, надеваю его через плечо и смещаю за спину, чтобы не мешал при ходьбе, а потом властным жестом показываю подошедшим стражникам, чтобы взяли остальные мои вещи. В мире, где все постоянно воюют, воин, даже чужестранец - уважаемый человек, а знатный воин - вдвойне, если ни втройне. Жизнь может повернуть так, что уже завтра будешь воевать под его командованием, и от его решения будет зависеть твоя судьба. Я не жду, чтобы убедиться, выполнят мой приказ или нет. Я в своем праве. Я привык, что мне подчиняются беспрекословно. Я иду к калитке в крепостной стене, а негры молча, взяв копье в левую руку, правой забирают мои вещи из лодки и шагают следом.
        Дверь изготовлена из сухих легких досок толщиной сантиметра два. Из какого дерева - ни в жизнь не угадаю. К каменному косяку прикреплена тремя толстыми и широкими кожаными петлями. Открывается внутрь, но при желании, перекосив на длинноватых петлях, можно и наружу. Дальше шел немного расширяющийся тоннель длиной метров пять. Мне показалось, что в нем даже жарче, чем снаружи. Мое тело сразу покрылось испариной, словно зашел в натопленную сауну. Вместо двери на противоположном конце тоннеля по обе стороны у стен были сложены прямоугольные блоки из ракушечника. Еще больше их было снаружи, частично сложено, частично растаскано по длинному, метров тридцать, прямоугольному двору, огражденному с двух сторон крепостной стеной, с третьей - двухэтажным зданием с плоской крышей, четырьмя входами и восемью узкими окнами-бойницами на втором этаже и четырьмя на первом, скорее всего, казармой, а с четвертой - трехметровыми дувалом с воротами на кожаным петлях, закрытых побелевшей от времени жердью. Возле левого дувала стояла двухколесная колесница, легкая, из тонких жердей, обтянутых кожей. В колесах по шесть
спиц, покрашенных в черный и красный цвет. Колеса и особенно количество спиц наводило на мысль, что я значительно передвинулся по времени. На судах, захваченных в предыдущую эпоху в этих краях, мне попадались повозки с такими же сплошными колесами, какие были и у шумеров. Не знаю, с какой скоростью сейчас движется прогресс, но ему явно потребовалось бы несколько веков, чтобы дорасти до легких колес с шестью спицами. Дверь в здание рядом с колесницей, судя по лошадиным ароматам, вела в конюшню. На тех блоках ракушечника, которые находились в тени, сидели стражники, негры и семиты. Все без макияжа. У некоторых на правом плече было клеймо, похожее на чашу, вставленную в другую. У двух негров в передний пучок волос на голове воткнуты разноцветные, яркие перья попугая, а у третьего - обрезанное, белое, страусовое. У семитов черные длинные волосы, завязанные сзади хвостом, и бороды, в ушах сережки, бронзовые и серебряные, а набедренники похожи на шумерские, из ткани с горизонтальными белыми, коричневыми и черными полосами. Кто-то из стражников играл во что-то, напоминающее шашки, кто-то портняжил, кто-то
что-то выстругивал из тонкой палки, кто-то точил двулезвийный бронзовый топорик, кто-то перематывал кожаную оплетку на рукоятке странного холодного оружия, помесь меча и серпа… Они сразу прекратили свои занятия и молча уставились на меня. Уверен, что часовой с башни, расположенной в дальнем углу двора, уже рассказал обо мне, но одно дело услышать, а другое - увидеть. Уж очень я не похож на них, ни на негров, ни на азиатов. Рядом со мной все стражники кажутся подростками, перепачкавшимися сажей с головы до ног, только одни сильнее, а другие слабее.
        Из ближнего к дувалу входа вышел из здания полноватый мужчина с выбритой головой, отчего отливала синевой, одетый в хитон - белую льняную рубашку без рукавов, длиной до колена, с нашитыми по вырезу и подолу красными ленточками и подпоясанной кожаным ремешком с круглой бронзовой бляшкой в виде солнца, больше похожего на подсолнух с пожухшими лепестками. На обеих руках было по тонкому серебряному браслету, простому, без украшений. Босые ступни с изъеденными грибком ногтями были намного темнее голеней, будто ими недавно прошлись по жирной черной грязи. Видимо, местечковый вождь, то есть, командир гарнизона. Он не был похож ни на семитов, ни, тем более, на негров. Череп вытянутее и кожа светлее. Судя по подкрашенным черной краской глазам, это коренной египтянин, а судя по горбатому носу, кавказец. Остановившись в тени здания, командир смотрел на меня выпученными карими глазами с не меньшим интересом, чем его подчиненные.
        Я поздоровался с ним на шумерском языке, понял, что не понимает, поприветствовал на том, на котором говорили кочевники-семиты в Двуречье. Второе приветствие вроде бы было понято.
        Командир гарнизона кивнул и произнес на незнакомом мне языке ответное приветствие, после чего спросил, показав рукой на северо-восток:
        - Ашур?
        Я отрицательно покачал головой и показал на север.
        - Нахарин?… Хатти?… Кикон?… - продолжил он допрос.
        Я показал, что намного севернее, и сообщил:
        - Руси.
        Это название ничего не говорило ни командиру, ни стоявшим рядом подчиненным, с которыми он переглянулся.
        Я показал, что плыву на судне, а потом подношу дары, назвав, кому:
        - Фараон.
        Мол, плыл с дружественным посольством к их правителю. О том, что попасть сюда по морю из России сейчас невозможно, да и страны такой нет, египтяне не знают, так что пусть верят на слово, точнее, на жест. Затем изобразил шторм, переворачивание судна и свое чудное спасение.
        Командир жестами поинтересовался, не посол ли я? Была у меня мыслишка выдать себя за посла, но потом решил, что быть воином среди воинов разумнее. Поэтому отрицательно помотал головой и показал рукой на колесницу, а потом изобразил, что стреляю из лука. Надеюсь, колесничие до сих пор являются элитой армии. У простого воина уж точно нет денег на коней и колесницу.
        Судя по выражению лица командира гарнизона, мой ответ ему понравился. Он показал на мой лук: дай посмотреть. Я на всякий случай надел тетиву до того, как приблизился к берегу. Командир попробовал натянуть ее и удивленно хмыкнул. После чего вернул лук мне, предложив показать, как стреляю из него. По его команде к крепостной стене метрах в двадцати пяти от меня прислонили снопик папируса. Я не стал надевать защитный наручь, только зекерон на большой палец. Разминаясь, пару раз натянул тетиву «до уха», чем удивил аборигенов. Затем взял, не глядя, три легкие стрелы с бронзовыми наконечниками, воткнул две в светло-коричневую сухую землю у ног, а третью изготовил к стрельбе. Тетиву натянул в полсилы. На такой дистанции не удивишь мощностью и точностью, поэтому продемонстрировал скорость, отправив все три за минимально короткое время. Они встряли рядышком, почти на одной линии. Что зрителей действительно удивило, так это моя манера натягивать тетиву и сила, с какой стрелы пробивали папирус и сырцовые кирпичи стены, влезая в нее чуть ли не наполовину. Две стрелы выдернули без наконечников, и командир
приказал разбить кладку, найти их и закрепить на древках. После чего дружественно похлопал меня по плечу, принимая, видимо, в ряды таких же отважных воинов, как и сам, и пригласил жестом зайти вместе с ним в здание.
        Если шумеры предпочитали длинные и узкие помещения, то у египтян комнаты были небольшие и почти квадратные, идущие анфиладой. В каждой комнате по обе стороны от прохода были помосты из сырцового кирпича, застеленные соломой и тряпками, а на стенах висели щиты, оружие, кожаные мешки, тряпичные узлы… В командирской, расположенной в самом конце, третьей от входа, и самой большой, было окно-бойница, через которое внутрь попадал рассеянный свет, наполненный мириадами плавно опускающихся пылинок, ложе, застеленной овчинами, деревянный сундук с плоской верхней крышкой, которая, судя по заеложенности, была еще и сиденьем, трехногий столик, две трехногие табуретки и высокий белый кувшин из камня, вроде бы, алебастра, закрытый деревянной крышкой.
        Командир сел на сундук, показав мне на табуретку, что-то приказал зашедшему следом солдату, бородатому семиту, который сразу удалился, после чего ткнул себя пальцем в грудь и представился:
        - Анупу.
        - Александр, - назвал я свое имя, надеясь, что греки уже есть и греческие имена понятны.
        Оказалось, что я переоценил отцов демократии. Командир попробовал повторить мое имя, после чего сократил его до привычного, наверное, Арза. Я кивнул, соглашаясь на такой вариант. Я уже столько имен переменял за время путешествий по времени и странам, что перестал относиться с трепетом к данному при рождении.
        Солдат вернулся с глиняным кувшином литра на два, темно-красным, с черным змеевидным орнаментом, и двумя глиняными чашками, похожими на пиалы. В обе налил красного вина. Одну отдал командиру, вторую мне, после чего ушел с кувшином. Анупу сразу отхлебнул половину из своей чашки, поставил ее на стол. Ни тоста, ни предложения подсесть к столу. При этом я догадался, что это не демонстративное пренебрежение, а местный обычай. Что ж, меня трудно чем-нибудь удивить после общения с янки, которые имели привычку класть на стол задние конечности, причем иногда вместе с передними. Кто в Штатах пожил, тот в цирке не смеется. Вино было дрянненькое. Такое впечатление, будто уксус слегка разбавили виноградным соком. Поэтому я не спешил допивать свою чашку. Может, у египтян оставить недопитое считается оскорблением, а травиться не хотелось.
        Впрочем, аборигены пока что не знают, что они египтяне. Как я выяснил из общения жестами и семитскими словами, часть которых была понятна командиру гарнизона, любителю поболтать, родина его называется Та-Кемет (Черная (Плодородная) Земля) или Та-Уи (Две Земли), потому что страна состоит из двух частей - Долины (верховья Нила) и Дельты (низовья Нила), или Верхней и Нижней, или Южной и Северной. Отсюда и название правителя - небтауи (повелитель Двух Земель), а не фараон. Нил тоже пока что называется по-другому, Х’ти, что значит Река. Насколько я помню, в этой части Африки всего одна река, не перепутаешь. Место, в котором я оказался, окрестили Крепостью Канала. Основная часть Канала Небтауи, прорытого по приказу деда нынешнего фараона, находилась далеко отсюда, соединяла Горькие озера, которые в будущем станут частью Суэцкого канала, с одним из притоков Нила. Крепость построили для охраны второй части канала, более короткой, которая шла от Горьких озер к Красному морю, но заканчивалась широким затоном, от которого начинался волок длинной метров двести. Прорыть канал до самого моря не решились, потому
что уровень воды в нем выше, побоялись, что соленая вода потечет в Нил и погубит его. Теперь я знал, откуда ведут свое начала партии «зеленых». Правит Та-Кеметом фараон Мернептах. Сейчас шел четвертый год его правления - такой вот у них календарь.
        Анупу раньше был помощником коменданта в городе Питом. Сюда его прислали якобы на повышение, хотя сам Анупу считал, что его убрали из Питома, чтобы не подсидел тамошнего коменданта. Служба здесь была спокойная, ленивая и очень скучная. Наверное, поэтому Анупу сразу предложил мне остаться служить здесь. Колесничие по штату не полагались, так что к моему отказу комендант отнесся с пониманием.
        - Тебе надо в Мен-Нефер - столицу Нижнего царства, когда-то бывшую столицей и всего Та-Кемета. Там получишь лошадей, купишь колесницу и будешь зачислен в корпус «Птах», - заверил меня Анупу.
        - Только колесницу надо самому покупать? - удивился я.
        - Да, - подтвердил он. - Лошадей в нашей стране мало, и почти все принадлежат небтауи. Их растят и тренируют на специальных фермах. Если тебя сочтут достойным стать колесничим, получишь пару подготовленных.
        Оказывается, египтяне с удовольствием нанимали в свою армию иностранцев. Сами воевать не хотели, что говорило о приближающемся закате этого суперэтноса. Он еще богат, чтобы отправлять других воевать за себя, но скоро содержание такой армии обойдется слишком дорого. Нанимали не только свободных людей. Стражники с клеймом на правом плече, которых я видел во дворе, когда-то попали в плен и согласились служить в армии. Они считаются рабами фараона, но получают плату и долю от добычи, пусть и меньшую, чем вольнонаемные.
        - Скоро прибудет караван из Пунта. Я договорюсь, чтобы тебя довезли до Мен-Нефера и помогли поступить на службу, - заверил меня комендант гарнизона и тут же спросил: - У тебя есть, чем заплатить за проезд?
        - Я приплыл на лодке. Если ее продать, то, надеюсь, хватит на оплату проезда, - ответил я.
        - Надо посмотреть твою лодку. Если хорошая, помогу продать ее так, чтобы хватило и на проезд, и на благодарность мне, - сказал Анупу, которого я чуть было не заподозрил в страшном грехе - бескорыстности.
        - Она стоит на берегу, - подсказал я.
        - Завтра посмотрю, - пообещал он.
        - Не украдут? - спросил я.
        - Мои солдаты присмотрят за ней, - заверил комендант.
        Угощать меня второй чашей вина он не отважился. То ли заметил, что пришлось не по вкусу, то ли тупо пожадничал. По мере общения с Анупу я все больше склонялся ко второму варианту.
        - Я сейчас уйду домой. Живу здесь неподалеку. До завтрашнего утра не вернусь, если ничего не случится. Можешь ночевать здесь, - показал он на ложе, застеленное овчинами. - Я предупрежу, чтобы тебя кормили. Заплатишь мне после продажи лодки.
        Мне оставалось только поблагодарить за такой щедрый жест.
        Глава 2
        Крепость Канала была метров сто двадцать длиной и около ста шириной. Внутри находилась казарма, храм богу Птаху, который в фаворе у нынешнего фараона, а потому и у всей страны, и десятка три двухэтажных домов из сырцового кирпича с плоскими крышами и высокими дувалами. В крепости жила местная знать, военно-административная и торговая, в основном египтяне. Все остальные - рыбаки, моряки, бурлаки, охотники, мелкие торговцы, по большей части «понаехавшие» - за ее пределами, в слободе, растянувшейся параллельно волоку и каналу. Ближе к крепости дома были двухэтажными, основательными, а чем дальше, тем ниже и хуже. В самом конце стояло несколько шалашей из связок тростника и папируса, обмазанных глиной. Канализация есть в крепости, но нет в слободе. Воду доставали из колодцев с помощью «журавлей». Она была солоноватая, невкусная. Воду обычно использовали только для приготовления пищи. Пили пиво и вино, по большей части привозные, и коровье или козье молоко. Впрочем, коров я видел всего двух. Мне показалось, что климат стал жарче, чем был в предыдущую эпоху, поэтому коров пасти здесь практически негде,
и их молоко стоит раза в два дороже козьего.
        Денег в виде монет египтяне еще не придумали. Используются кольца из металла весом граммов девять и девяносто. Первые, независимо от металла, называются кедет или кит (кольцо), вторые - дебен. Причем бронзовый дебен уже утверждается в роли денег и представляет собой согнутый в браслет кусок проволоки, а серебро и золото пока отстают. Интересно было соотношение цен металлов: бронзовое кольцо было в три раза дешевле серебряного, а то - почти в полтора раза дешевле золотого. Если в Шумере цены на металлы остались на том же уровне, что был при мне, можно было бы нехило навариваться на обменных операциях. Правда, на переходы туда-обратно уходило бы слишком много времени. Короткорогий бык, который где-то на треть меньше длиннорогого, стоит здесь дебен серебра или три дебена бронзы. У меня с собой были серебряные и золотые шумерские кольца весом один, три, шесть и двенадцать гин. Я обменял серебряное кольцо в двенадцать гин, которое было малехо тяжелее дебена, на быка. Животину отдал солдатам гарнизона на общий стол. Мне не составило труда догадаться, что кормить меня будут за счет солдатских пайков,
урезая по чуть-чуть каждый. Зная, что солдат сытым не бывает, я решил не заводить целый гарнизон врагов, сделал ответный дар, который приняли с благодарностью. Больше никто не косился на меня, когда писец - пожилой египтянин с подслеповатыми глазами и в старом, «облысевшем» парике - выдавал мне утром суточную солдатскую пайку в две с половиной мины хлеба (около двух килограмм), мину мяса и кувшин в пару литров ячменного напитка, похожего на шумерское пиво, а оба похожи на британский эль. Все остальное солдаты покупали за свои. Точнее, брали в долг у писца под следующую зарплату.
        Лодку мою командир гарнизона продать пока не сумел. Самое забавное, что продавал в храме богу Птаху. У египтян храм - не только религиозный, но и деловой центр. В нем заключаются крупные сделки. Мелочевкой торгуют на рынке - небольшой площади за воротами, выходящими к волоку. Там рано утром собираются продавцы и покупатели. Судя по показаниям солнечных часов, будто бы позаимствованных в Шумере (или наоборот?), часам к девяти утра, самое позднее к десяти, рынок прекращает работу.
        Вопрос о том, кто у кого позаимствовал - Египет у Шумера или наоборот - появился у меня не просто так. Глядя на египтян, слушая их речь, мне все время казалось, что передо мной «черноголовые», разговаривающие на шумерском языке, испорченном настолько, что я не сразу угадал его. Египтяне и шумеры явно были родственными народами. Может быть, одна группа расположилась в Двуречье, а другая - на берегах Нила, смешавшись с местным населением и переняв часть их языка и обычаев. Или было вторичное перемещение из одной зоны в другую, тем более, что в обоих случаях оседали на берегу большой реки в жарком климате. Если это так, то, скорее всего, десант отправился из Египта и увез пиктограммное письмо и память о пирамидах, самые первые из которых, о чем я читал и смотрел фильмы в двадцать первом веке, были построены не землянами. Слишком низок был их технический уровень для возведения таких сооружений. Им поздние, более примитивные пирамиды и те давались с трудом, а шумеры и вовсе ограничились убогими зиккуратами. Явно просматривалось инопланетное вмешательство, о чем повествовали и шумерские мифы.
        В ожидании каравана из Пунта, первую половину дня, пока не жарко, я проводил в прогулках по окрестностям, охоте на уток на Горьком озере и рыбалке в море. Заодно охота и рыбалка помогали делать более разнообразным мое меню. После сиесты, которая здесь обязательна для всех, даже для рабов, общался со стражниками, изучая египетский язык. Как иностранцы, они знали этот язык в облегченной форме, поэтому быстро научился понимать их, а они - меня. Иногда играл с ними во что-то типа шашек. Прямоугольная доска была расчерчена на тридцать три белые и черные клетки. Фигурки напоминали шахматные пешки, у каждого по шесть, девять или двенадцать, как договорятся. Ходишь согласно выпавшему на двух костях, которые, как и у шумеров, пирамидальные, только две вершины черные, а две белые. Какие цвета сверху, на такие клетки и передвигаешь свои фигурки. Можешь сделать два хода одной шашкой или по одному двумя. Зашел на поле, занятое вражеской - убрал ее с доски. Выигрывает тот, кто первым дойдет до противоположного конца доски. Вроде бы простенькая игра, а сколько в ней вариантов. Про эмоции игроков и вовсе
промолчу.
        Караван из одиннадцати судов прибыл на шестой день моего пребывания в крепости. К тому времени я утвердился в мысли, что служба в приграничном гарнизоне только для лодырей и стариков. Остальные здесь удавятся от скуки максимум через месяц. Суда были такие же, как и те, что я увидел здесь первыми. Встав на якоря на рейде, экипажи сразу отправились в храм приносить жертвы богу Птаху в благодарность за то, что благополучно совершили плавание по Красному морю, очень продолжительное и опасное, судя по одиннадцати забитым быкам, специально для этого пригнанных сюда местными торговцами. Как по мне, спокойнее Красного моря только Персидский залив. Представляю, сколько бы скота извели египтяне, если бы прошли такую же дистанцию по северным морям.
        На следующее утро начали перетаскивать суда в Горькие озера. Я поспрашивал, нельзя ли наняться охранником на какое-нибудь судно. Оказалось, что во внутренних водах купцы не боятся нападения, поэтому оставляют в крепости большую часть солдат, охранявших их во время плавания в Пунт. В это время Анупу и нашел покупателя на мою лодку. Точнее, покупатель увидел ее, заинтересовался и нашел того, кто продает, что, со слов коменданта гарнизона, повысило цену на пару бронзовых дебенов. В итоге я рассчитался с Анупу, оплатил проезд с питанием до Мен-Нефера и получил на сдачу кусочек ладана стоимостью в четыре бронзовых дебена. Наверняка надули меня по-полной программе, но это были не те деньги (или заменители денег), из-за которых я буду горевать.
        Глава 3
        Я, единственный пассажир, сижу на площадке под навесом из папирусных циновок в центре судна, немного позади мачты, в низком плетеном кресле с толстой подушкой. Папирусные циновки, которые служат переборками надстройки, сейчас подняты со всех четырех сторон, чтобы ветер обдувал меня. Передо мной трехногий столик, на котором глиняная чаша с фруктами, кувшин с вином, таким же гадким, как и у Анупу, и фаянсовая чашка. Рядом стоит негритенок лет восьми и широким опахалом из тонких пластинок папируса обмахивает меня в свободное от наливания вина время. Впереди меня на этом же уровне возле загнутого кверху форштевня, заканчивающегося раскрашенной, деревянной головой барана, повернутой мордой назад, ко мне, находится еще одна площадка, на которой стоит капитан - сутулый тип с таким выражением лица, будто у него украли кошелек - и лоцман - суетливый, верткий тип, способный на раз свистнуть все, что угодно. Позади меня на этом же уровне рядом с загнутым кверху ахтерштевнем стоят два рулевых. Кто-то подсказал египтянам, как сделать румпель и соединить рулевые весла, чтобы один человек мог поворачивать
одновременно оба, но они все равно ставят на руль двух человек. Ниже меня вдоль бортов сидят тридцать гребцов и орудуют длинными веслами в такт ударам барабана, в который колотит мальчик лет двенадцати, безуспешно борющийся со сном, несмотря на постоянные подзатыльники трех надсмотрщиков. Часть гребцов - рабы, но обращаются со всеми одинаково. Как по мне, одинаково хорошо. Рядом с гребцами возле мачты сидят четверо матросов, в обязанности которых входит работа с длинным и узким парусом в белую и красную горизонтальную полосу. Ветер сейчас противный, парус подвязан к рею, так что парни отдыхают.
        Я бывал на реке Нил много раз и в разные исторические эпохи. В двадцать первом веке даже поднялся по Нилу до Каира на небольшом многоцелевом судне. Привезли из Италии два большущих ящика для тогдашнего президента Хосни Мубарака, как заверил меня стивидор. Вполне возможно, потому что на ящиках стояла маркировка известной итальянской мебельной фирмы, а гонять теплоход ради нескольких шкафов и диванов мало кому по карману. Тогда Нил не произвел на меня впечатление. Обычная мутная река с дрейфующими пластиковыми бутылками и дохлятиной. На берегах, за редким исключением, убогие недостроенные дома. По египетским законам того времени с недостроенного дома не брали налоги, поэтому у большинства домов верхний этаж находился в процессе вечного строительства. Редкое дерево на берегу казалось недоразумением. Когда их было несколько, я пару раз смаргивал, чтобы убедиться, что это не мираж.
        Теперь (не знаю, в каком веке) всё было иначе. Во-первых, много зелени, как дикой - тростник и папирус, так и культурной - многочисленные сады, виноградники и поля. Последние, правда, пока голые. В июне их зальет месяца на три-четыре разлившийся Нил, после чего поля засеют разными культурами: пшеницей, ячменем, гречкой, льном, хлопком… Во-вторых, на лугах пасется много животных: лошадей, коров, овец, коз, свиней. Кстати, лошади здесь в основном буланые и золотисто-рыжие. В-третьих, много водоплавающей дичи. Такое количество я встречал только в дельтах Евфрата и Тигра, вдали от человеческого жилья. Здесь же, и это в-четвертых, по обоим берегам много населенных пунктов. Большинство не имеет никакого защитного ограждения, что после Шумера казалось, мягко выражаясь, недальновидностью. Египтяне не боялись нападений, потому что, как мне рассказали, было всего одно удачное, точнее, ползучая оккупация, и совершили ее шасу - семитские племена, большую часть которых составляли мои старые знакомые амореи - захватившие власть в Нижнем Египте лет на сто пятьдесят. Стражники, по большей части нубийцы, службу
знали, с грабителями боролись успешно, поэтому бояться жителям было некого. В-пятых, на берегах много храмов и дворцов. Это были высокие здания из гранита, диорита, базальта, расписанные и разрисованные разноцветными красками. Обычно к храму или дворцу, стоящему на холме, вела от берега сильно обмелевшей реки длинная и широкая лестница со статуями по бокам, большая часть которой во время разлива оказывалась под водой.
        Мы вошли в Нил севернее города Баст, носящего имя богини, под покровительством которой находится. Баст - богиня радости, любви, красоты, домашнего уюта, поэтому, наверное, ее изображают с телом женщины и головой кошки. В левой руке она держит ситр - музыкальный инструмент типа погремушки. В Шумере тоже использовали ситры во время религиозных церемоний. Как мне сказали, в городе Баст находится некрополь, в котором те, кто может оплатить подобное мероприятие, хоронят своих кошек. Говорят, здесь покоятся домашние любимцы со всего Та-Кемета. Египтяне обожают кошек. На втором месте у них обезьяны. На третьем - серые гуси. Собаки где-то в конце десятка, хотя их немало, причем разных пород. Ценились охотничьи и стоили порой дороже годовалого жеребенка, а остальных собак, даже пастушьих, терпели.
        Город Мен-Нефер находился километрах в пятнадцати выше дельты Нила, на правом, восточном берегу, напротив расположенных на левом, самых известных пирамид Гизы, то есть, на месте будущего Каира. Кстати, пирамиду Хеопса я узнал не сразу. Сперва подумал, что это какая-то другая, которая по каким-то невероятным причинам не доживет до двадцать первого века. Она, как и все остальные в этом районе, была выкрашена бледно-желтой краской. Наверное, раньше была золотистой, но со временем полиняла. Только самая верхушка сохранила насыщенный золотой цвет. Скорее всего, изначально на нее потратили более качественную краску. Вокруг пирамид было много построек, в основном храмы, соединенные дорогами из каменных плит. Интересно, кто в будущем свистнет эти храмы и плиты, из-за чего мне придется топать по песку, зассанному верблюдами и туристами?! Сфинкс тоже был «не похож». У меня сложилось впечатление, что до двадцать первого века он побывает в руках детишек, которые отобьют у него все, что смогут. Особенно достанется морде. Сейчас он цел и невредим, оштукатурен и раскрашен. Тело золотого цвета, а голова
разноцветная, словно только что вернулся с гей-парада. Черные немигающие глаза, как принято у египтян, подведены зеленой краской, более дорогой. Ее получают при обжиге малахита, из которого добывают медь. Оказывается, египтяне красят глаза не из любви к макияжу, а для предохранения зрения от яркого солнца. Между передними лапами сфинкса стоит статуя фараона Хефрена, тоже разрисованного, как елочная игрушка. Пьедестал под сфинксом черный, поскольку находится на Та-Кемет (Черной Земле). На всех четырех боковых стенках золотые иероглифы, что смотрится очень броско. У меня постоянно возникало впечатление, что вижу корпус дорогого японского суперкара.
        Начинался город с довольного большой верфи, на которой одновременно строилось почти два десятка плоскодонных судов разного водоизмещения. Речные суда египтяне делают мастерски. От морских они отличаются, кроме плоского днища, еще и длинной, почти от носа до кормы, кабиной из папирусных циновок, и отсутствием мачт. Если мачта и есть, то невысокая съемная. На Ниле ветра дуют редко, а свежие - еще реже. На носу голова барана, льва или быка, обязательно повернутая к корме. Почему так - никто не смог объяснить мне. Мол, от предков досталась традиция. К деревянным судам надо добавить связанные из тростника и папируса. Точнее было бы назвать их узкими плотами. Множество таких суденышек с плоским носом и загнутой вверх кормой, видимо, изготовленных силами нескольких человек за два-три дня, сновали вверх-вниз по реке, перевозя самые разнообразные грузы. С совсем маленькими управлялся один человек, стоявший или сидевший на той части, которая в данный момент была кормой, и отталкивающийся длинным шестом на мелководье или загребавший веслом с острой лопастью на глубине. Корма задрана, как догадываюсь, для
того, чтобы на нее перебирался экипаж и поднимал нос, севший на мель. Однажды видел, как везли быка. Он стоял в передней части снополодки, как я их называл, с ногами, погруженными по бабки в воду, а два гребца - у самого задранного хвоста, пытаясь уравновесить массивное животное. Еще есть большие и широкие баржи с загнутыми вверх обоими штевнями, из-за чего не поймешь, который фор-, а который ахтер-. Возле каждого штевня из палубу торчит вертикально вверх толстое бревно, за которое зацепляют буксирные тросы. На баржах, буксируя их более легкими лодками, перевозят тяжелые, крупногабаритные грузы.
        Дальше был храм Птаха - бога-основателя египетского пантеона и всего остального, включая землю. Кстати, египтяне очень долго верили, что весь мир состоит из Нила, на берегах которого располагается их великая страна, и окружающих его диких мест, за которыми начинается море, а за ним нет больше ничего. Недавно по историческим меркам их армия добралась до верхнего течения Евфрата и с удивлением узнала, что земля там не заканчивается, а, может быть, только начинается. В последнее время Птаха потеснил его потомок Амон-Ра, бог солнца, но в Дельте с этим упорно не соглашались. Сориентированный по оси восток-запад, храм был большой и богато разрисованный и расписанный. Глядя на него, у меня появилось впечатление, что египтяне остаются всю жизнь подростками, которым вставляет разрисовывать стены домов граффити и писать на них всякие каракули. От реки к храму вела гранитная лестница. Вообще-то, египтяне предпочитают пандусы, но не на берегу реки, потому что по мокрой наклонной поверхности трудно подниматься. По обеим сторонам стояли, чередуясь, пары алебастровых статуй бога Птаха высотой метра по четыре или
сфинксов с бараньими головами. Я заметил, что местные архитекторы помешаны на парности. Как и татары, не живут без пары. Арочный вход в храм между двумя башнями высотой метров десять каждая. Двустворчатая дверь из ливанского кедра, который здесь в большой цене. Внутри зал с двумя рядами колон, по шесть в каждом, стилизованных под толстые стволы папируса и обмазанных штукатуркой, расписанной и разрисованной. На всех рисунках бог Птах, а вот надписи разные. Кое-где под ногами бога с разной степенью умелости выцарапаны изображения глаз и ушей. Как мне объяснил капитан судна, который пришел поблагодарить Птаха за успешно совершенный рейс в Пунт, глаза и уши вышкарябывают верующие, чтобы бог заметил и услышал их. Каждый год храмовые мастера замазывают эти художества и каждый год появляются новые. Это тоже часть ритуала. Кстати, жертвенного барана капитан приобрел прямо у стен храма. Не удивлюсь, если узнаю, что эта животина из храмового стада.
        Дальше был большой внутренний двор, в котором резали жертвенных животных и отдавали храмовой прислуге другие дары. Из животных выпускали всю кровь. Так понимаю, кошерность была позаимствована иудеями и арабами у египтян. Туши разрезали, складывали в кувшины с широким горлышком и относили в дом рядом с основным зданием храмового комплекса. Самое забавное, что «грузчиками» служили молодые девушки в туниках из белой, тонкой, просвечивающейся льняной ткани, благодаря чему у меня была возможность заценить из тела. Ткань была такой тонкой, что я мог различить соски и черные треугольники внизу живота. Девицам мое восторженное внимание очень понравилось. Тихо обменявшись репликами, они прыснули от смеха, а потом медленно продефилировали мимо меня, неся на голове кувшин или корзину с подношениями и позвякивая бронзовыми браслетами, которых было по три на каждой ноге. Я сразу позабыл, зачем приперся сюда, чуть не бросился вслед за ними. Как меня предупредили, в Египте, в отличие от многих соседних стран, нет храмовой проституции. И вообще проституции нет официально, хотя кто ищет, тот всегда найдет.
        Капитан с бараном остались во дворе, а я пошел дальше, чтобы удовлетворить любопытство. Тем более, что на солнце становилось жарковато. Попал в длинный зал, высоченный, думаю, более двадцати метров в высоту. Под крышей были невидимые маленькие окна, через которые внутрь попадал рассеянный свет. По центру зала стояли два ряда толстенных колонн, по двенадцать в каждом. Тоже со стилизованными листьями папируса вверху и ярко разрисованные и расписанные донизу. На стенах в несколько рядов мозаики и панно с изображением каких-то ритуальных обрядов. Каждый ряд давал фазы обряда от начала до конца. Будь я дикарем из пустыни или джунглей, этот зал заставил бы меня поверить во всех египетских богов сразу.
        Дальше был еще один двор, поменьше. В нем стояли высоченные фигуры фараонов. Одну разбирали. Наверное, бог Птах услышал нелестное мнение действующего фараона о ком-то из предшественников и приказал жрецам удалить провинившегося.
        Следующее здание было меньше и ниже предыдущего. В нем было темно, если не считать тусклые огоньки нескольких маленьких каменных ламп, заправленных пальмовым маслом. Неприятный чад ламп перебивали ароматы из двух пар кадильниц с миррой и ладаном. В конце зала в нише была статуя бога Птаха, раскрашенная темными красками. И здесь бог был, в отличие от своих потомков, закутан в одежду с головы до ног, только лицо открыто. В углах зала слева и справа сидели на каменном полу служители с гладко выбритыми головами и в один голос, редко сбиваясь, пели что-то заунывное. Их негромкие голоса словно бы растворялись в полумраке. Перед статуей стояли на коленях или лежали ниц десятка три мужчин разного возраста. Одни молчали, другие что-то шептали. Так думаю, предлагали сделку: я тебе барана, а ты мне двух, но согласен и на трех, и от пяти не откажусь… Прелесть религии в том, что дает веру в возможность получить что-либо хорошее незаслуженно и не получить заслуженно что-либо плохое.
        Глава 4
        Начальник учебного центра Синухет довольно рослый по местным меркам, под метр шестьдесят, и весит не меньше центнера. При этом жира почти нет. Разве что в пухлых и немного обвисших щеках. На крупной, лошадиной голове парик из завитых в косички, черных волос. Глаза подведены зеленой краской, то ли смешанной с черной, то ли наложенной поверх вчерашней черной, из-за чего мне кажется, что передо мной зомби. На толстой шее ожерелье в три ряда из золотых или позолоченных лепестков. В нижнем ряду подвешена большая золотая муха. Она точно из золота, потому что вручена лично фараоном за военные подвиги. Это типа местной медали «За боевые заслуги». Есть еще золотой лев - типа «За отвагу». Вместо орденов вручают золотое ожерелье с названием «Золото похвалы», или золотые браслеты, или золотое оружие. К любой награде, по усмотрению фараона, довеском могут идти рабы и земля. Синухету непривычно смотреть снизу вверх, поэтому, общаясь со мной, постоянно вертит головой, разминая уставшую шею.
        - Так говоришь, ты колесничий, - произносит он медленно и таким тоном, будто не сомневается, что я вру.
        За время ожидания судна и плавания до Мен-Нефера я сильно пополнил словарный запас и напрактиковался в разговорной речи. Понимаю еще не все слова, среди которых много семитских, особенно связанных с лошадьми, но смысл фразы угадываю быстро. Как научил меня опыт овладения многими языками, для общения хватает пары сотен слов и непрошибаемой уверенности, что ты говоришь правильно.
        - Я сказал, что очень хороший колесничий, - поправляю его.
        - И с лошадьми умеешь управляться, не боишься их? - язвительно спрашивает Синухет.
        - Умею даже ездить на них верхом, - отвечаю я.
        - Это умеет каждый дикарь, - пренебрежительно произносит он.
        - Зато не каждый культурный египтянин, - вставляю я ответную шпильку.
        Я заметил, что египтяне побаиваются лошадей и потому не любят их, даже не используют, как вьючных животных. Этим они напомнили мне китайцев.
        - Тут ты прав, - вдруг соглашается со мной начальник учебного центра и предлагает: - Давай посмотрим, что ты умеешь.
        Учебный центр - это я так назвал учреждение, которое занимается обучением будущих колесничих и в которое меня привел капитан судна, на котором я приплыл сюда, старший брат Синухета. Наверное, рассказал, как метко я бил уток в Дельте, обеспечивая пропитанием весь экипаж, потому что начальник центра с неподдельным интересом смотрел и на мой лук, и на то, как я с ним управляюсь. Тир для лучников длиной шагов сто двадцать. Шесть мишеней - узких снопов из папируса, прикрепленных к стене из мягкого известняка. Судя по отметинам на стене, для многих мишени оказывались маловатыми. Я становлюсь напротив третьей справа, неторопливо достаю легкие стрелы, ловко втыкая их наконечником в утрамбованную, красновато-коричневую землю. Почему-то именно этот элемент подготовки к стрельбе производит на египтян самое сильное впечатление. То ли считают более рациональным доставать стрелу из колчана и сразу стрелять, то ли им кажется очень сложным воткнуть стрелу в землю одним движением так, чтобы не упала.
        - В какую именно часть мишени надо попадать: в «голову» или «туловище»? - задаю я уточняющий вопрос.
        - В любую, лишь бы попал, - благосклонно разрешает Синухет.
        Я долго разминаю руку, натягивая и отпуская тетиву, держу паузу, чтобы нагнать напряжение и потрепать нервы ему, пятерым его помощникам и паре десятков подростков-курсантов, судя по дорогой одежде, выходцев из богатых семей, которые насмешливо переговариваются, обсуждая наряд «дикаря». После чего медленно беру первую стрелу. Дальше всё делаю быстро. По меркам египтян, очень быстро. Шесть резких и частых хлопков тетивы по кожаному наручу - шесть стрел летят каждая к своей мишени, втыкаясь точно в центр ее, начиная с крайней левой от меня и заканчивая крайней правой. В итоге в каждой из шести мишеней торчит по стреле примерно на одной линии, но под разным углом. Они не только пробили снопики папируса, но и основательно влезли в стену. Наружу точат лишь хвостовики с оперением из серых гусиных перьев. Я делаю паузу, чтобы насладиться наступившей тишиной, после чего отправляю еще две стрелы в мишень, напротив которой стою. Эти попадают выше и ниже первой, на одном расстоянии от нее и на одной линии. Я слышу за спиной удивленный присвист, причем не курсанта, а кого-то из помощников начальника центра.
        - Если мой старший брат сказал, что этот парень очень хорошо стреляет из лука, значит, так оно и есть! - гордо произносит Синухет.
        Подчиненные соглашаются с ним, и это, как догадываюсь, редкий случай, когда не кривят душой, льстя начальству.
        Начальник учебного центра приказывает юношам принести мои стрелы. Те выполняют приказ с удовольствием, даже ссорятся, потому что на всех не хватает. Такое впечатление, что прикосновение к моей стреле передаст им часть моих навыков.
        - Дай посмотреть твой лук, - просит Синухет.
        У египтян уже есть составные луки, но в ходу много простых, которые они усилили, используя сразу две дуги из одного дерева и одинаковой толщины, плотно связанные. Длина такого лука от ста до ста тридцати сантиметров. Благодаря двум дугам, он примерно так же туг, как и средний составной лук. С моим, конечно, им всем не тягаться.
        - Какой тугой! - удивляется начальник учебного центра и передает лук своим помощникам, чтобы убедились в этом. - Это твой народ делает такие?
        - Да, - вру я и разбавляю полуправдой: - На изготовление такого лука уходит не менее года и стоит он дороже колесницы с двумя лошадьми.
        Грозная красота лука, усиленная впечатлением от моей стрельбы, восхищает их, поэтому верят всему, что я произнес.
        - Надеюсь, своим хопешем ты управляешься так же хорошо, - предполагает Синухет.
        Хопешем он назвал мою саблю, потому что похожа на это египетское оружие. Хопеш - это кинжал, к которому сверху присобачили лезвие серпа или сабли с елманью. В итоге получилось рубящее, а в умелых руках еще и колющее, оружие с длиной клинка пятьдесят-шестьдесят сантиметров и весом килограмма два, отдаленно напоминающее ятаган. Оно пробивает современные доспехи (в этом его преимущество перед кинжалом) и наносит режущие и колющие раны и способно отбивать удар длинным лезвием (в этом его преимущество перед топором). Я потренировался с хопешем, когда жил в крепости, и пришел к выводу, что сабля и даже меч при всех равных более серьезное оружие.
        - И вашим хопешем тоже, - говорю я и предлагаю: - Если дашь мне два, сражусь с двумя твоими воинами.
        Для тренировок используют хопеши, изготовленные из черного дерева. Они твердые и почти такие же тяжелые, как бронзовые. Рукоятки оплетены узкими полосками кожи. Внешняя кромка лезвия с многочисленными зазубринами. Я беру два и жонглирую ими, как саблями, чему научился у казаков. Черные деревяшки буквально летают в моих руках. В бою толку от этих выкрутасов никакого, разве что противник полюбуется ими несколько секунд, тем самым продлив тебе жизнь на это короткий промежуток времени, но на неприхотливую публику производит впечатление, чего я и добивался. Будь у вас масса самых разных достоинств и талантов, запомнитесь только такими вот голимыми понтами. Судя по восхищенным взглядам, меня запомнили надолго. Догадавшись, что ученики будут выглядеть уж очень убого в поединке со мной, начальник учебного центра выставил двух своих помощников. Оба не умеют жонглировать хопешами, но попали в центр не за красивые глаза. Впрочем, и Школы я у них не обнаружил. В фехтовании она очень важна. Как и в любом деле, если много поколений знания и умения собирались, классифицировались, творчески обрабатывались и
передавались от учителей к ученикам, прошедший обучение, пусть и не самый лучший специалист, не будет делать простейшие ошибки. Мат в три хода ему не поставишь. Да и не совсем простые не совершит. В случае с двумя египетскими учителями я имел дело с выпускниками первого или второго класса. Я немного повозился с ними не корысти ради, а разминки для, отбивая атаки на верхнем и среднем уровне, потом резким ударом выбил хопеш из руки одного, а второго, более умелого, «уколол» в живот.
        Демонстрировать умение управлять колесницей мне не пришлось. Синухет решил, что, раз уж я так прекрасно владею луком и хопешем, с этим у меня, как дикаря с севера, где сейчас разводят лошадей, уж точно все в порядке.
        - Предлагаю тебе место моего помощника, - сказал он. - Будешь получать содержание сенни.
        Сенни - это командир колесницы, младший офицер, который считается старше пехотного уау, командовавшего дестью воинами.
        - Учитель из меня не получится, - отказался я. - В моей стране обучают очень жестоко, за малейшую ошибку бьют больно, а у вас, как я слышал, так не делают. Поэтому ничему научить толком я не смогу.
        По меркам египтян, я отказался от сказочного предложения. Сидел бы себе в тылу, обучал, не сильно напрягаясь, недорослей, стабильно получал щедрое содержание и не менее щедрые подарки от учеников. Это мечта многих египтян. Они не воины. Их страна со всех сторон защищена пустынями или морями, так что постоянно воевать не приходилось. Жители Верхнего Египта, где климат посуровее и есть контакт с дикими обитателями верховий Нила, еще так себе, а вот в Нижнем храбрецов среди коренных жителей не наблюдается. Из местных, за редчайшим исключением, в воины идут только дети иммигрантов, поэтому армия почти полностью из чужестранцев. Внуки уже не совершают такую ошибку, предпочитая воевать с пером (кистью) в руках. Уровень «сенни» меня не устраивал. Я привык к более богатой жизни, поэтому не собирался отсиживаться в тылу. Быстро разбогатеть можно только на войне. Для этого ее и придумали. Анупу рассказал мне, что египтяне свободно впускали в свое общество чужестранцев, особенно хороших воинов, как и в свой пантеон чужих богов, позволяли делать головокружительную карьеру, если чего-то стоишь и принимаешь или
делаешь вид, что принимаешь их культуру. Это, как я знал, в итоге станет причиной того, что власть в Египте перейдет к воинам-чужеземцам, но не помнил, когда это случится. По прибытии в Мен-Нефер нам рассказали радостную новость, что фараон собирается идти войной куда-то на север, в страну Хару, южная часть которой называлась Кенана, а северная - Эмур, против населявших ее народов, а также каких-то шасу и иевусеев, которых всех вместе обозначали одним словом гиксосы. Видимо, как в будущем западноевропейцы всех кочевников, идущих на них с востока, будут называть сперва скифами, а потом татарами, так и египтяне всех своих северных соседей считают гиксосами. Как я понял, эмуриты - это мои старые знакомые амореи, обзавёдшиеся собственным государством. Названия остальных народов мне ничего не говорили. Да и если бы говорило, не остановило бы. Я готов был сразиться с ними в рядах, надеюсь, доблестной египетской армии и повысить за счет трофеев свой материальный уровень.
        Глава 5
        Конюшня была длинной, с проходом посередине и денниками по бокам. В ней стоял полумрак и было не так жарко, как во дворе. Что показалось мне странным - это запах, который был точно такой же, как в странах, расположенных намного севернее. Я почему-то был уверен, что в жарком Египте в конюшнях должен быть другой, более резкий, что ли. Здесь все, что сейчас, что в двадцать первом веке, помешаны на сильных ароматах. На каждом углу продаются духи не духи, но какие-то жидкости с сильным, часто цветочным запахом, и прочие благовония. В конюшне на меня всегда снисходит умиротворение, точно в ней не бывает зла и бед, хотя я знаю обратное. Следом за мной идет конюх с египетским именем Пентаур, обладающий неегипетской внешность, включая черную густую бороду, заплетенную в косички, и сильным акцентом. Ему лет тридцать, половину из которых прожил в Египте. Одет в набедренник из темно-зеленой ткани, подпоясанный черным тряпичным поясом шириной с ладонь. Босые ноги испачканы конским навозом и глиной, будто перед моим приходом месил саман. Конюх хромает на левую. Раньше был катана (возничим) у знатного
египтянина, но в одном из сражений на полном ходу влетел колесом в яму - и дальнейший путь вперед они проделали по воздуху. Сенни свернул шею, а катана отделался переломом ноги, после чего никто не брал его на службу. Так уж принято в армии, которая есть отражение всего общества в кривоватом зеркале, что во всех бедах виноват младший по званию. После чего Пентауру, чтобы не умереть с голоду, пришлось устроиться обычным конюхом в конюшню фараона. Лошадей в Египте разводят и обучают только люди фараона и для его армии. Место спокойное и, как я думал, не денежное. Реальность оказалась сложнее.
        - За небольшой подарок я могу порекомендовать сенни самых лучших лошадей, - предложил мне Пентаур, когда мы зашли в конюшню.
        Уверен, что любой египтянин, а в лошадях они не рубят, отстегнул бы и получил, в зависимости от щедрости, приличную, по его мнению, пару жеребцов. Как мне сказали, сенни-египтяне ценят в первую очередь горячих, агрессивных лошадей. Наверное, считают, что в случае чего кони отбрыкаются и откусаются за них.
        Я знал немного больше египтян, поэтому отказался:
        - Боюсь, что мое понимание самых лучших не совпадает с твоим.
        Он промолчал и потупил глаза, чтобы, наверное, я не увидел в них презрительную насмешку. Впрочем, презрение растаяло быстро, сразу после того, как я без задержки прошел мимо первых лошадей, белых, точнее, светло-серых. У египтян эта масть в почете. Видимо, потому, что одежда из белой тонкой ткани считается привилегией богачей. Дороже ценится только пурпурная и только из-за стоимости красителя. На втором месте идут светло-соловые, соловые и изабелловые лошади. Последнее место занимают вороные, которых, как и темно-гнедых, в конюшне не было. Я осматривал только гнедых. Их было всего пять. Первым делом, закрутив нижнюю губу, определил по зубам их возраст, чем, как догадываюсь, покорил конюха, потому что он сразу бросился мне помогать. Выбрал двух рослых и спокойных четырехлеток.
        - Сенни очень хорошо разбирается в лошадях! - похвалил Пентаур вроде бы искренне.
        - Выведи их во двор, - приказал я, - посмотрю, какие они на ходу.
        Сбруя для головы такая же, какая будет в девятнадцатом веке в Америке, даже до шор уже додумались. Пентаур вывел обоих жеребцов и по очереди погонял их по кругу на длинном поводу. Я сразу заметил, что у второго на заднем левом копыте засечка - ушиб венчика, о чем и сказал конюху.
        - Наверное, водили на реку купать? - задал я вопрос, потому что такую травму лошади, если вовремя обрезан отрастающий рог, получают, поскользнувшись.
        - Да, позавчера, - подтвердил конюх. - А я и не заметил, что он засекся. Отвести в стойло?
        - Нет, вылечим, - сказал я. - Принеси воду и чистую тряпку.
        Под моим руководством Пентаур прочистил и промыл грязную рану, остриг шерсть вокруг нее, после чего облил какой-то вонючей жидкостью из старого глиняного кувшинчика, наверное, продезинфицировал, и туго перевязал.
        - Через три-четыре дня будет в порядке, - заверил меня конюх, после чего спросил: - У сенни уже есть катана?
        - Хочешь за небольшой подарок порекомендовать мне самого лучшего?! - шутливо задал я встречный вопрос.
        - Я бы сам пошел к тебе катаной, - произнес он неуверенно, просительно.
        - Если вылечишь жеребца, возьму тебя, - пообещал я.
        В египетские приметы пока не верю, у меня своих вагон и маленькая тележка, а Пентаур, по крайней мере, разбирается в лошадях и умеет их лечить. И хромота не позволит ему удрать с поля боя, заставит сражаться. Впрочем, и сдаться в плен она тоже не помешает.
        Глава 6
        Двор у изготовителя колесниц просторный, и земля утрамбована до твердости камня. По одну сторону распахнутых ворот лежат аккуратно сложенные по группам доски и бруски из разных пород деревьев, по другую - жерди, а рядом с ними под навесом висят дубленые воловьи шкуры и стоит готовая колесница с нарисованными на бортах прыгающими львами и золотыми или позолоченными бляшками и висюльками везде, где их можно было присобачить. В правом углу находится печь - конусообразное сооружение из камней и речного ила с дырами в срезанной верхушке и внизу для загрузки топлива, тростника, сложенного рядом большим пучком. Дом двухэтажный, с тремя входами на первом этаже, завешенными циновками из папируса. Мастер - коренастый длиннорукий мужчина лет тридцати с заплывшими глазами, словно его покусали пчелы - и два раба-семита с волосатыми конечностями и грудью делают другую колесницу под навесом из тростника, который идет от двухэтажного дома к трем глиняным столбам посередине двора. Из-под этого навеса слева шел пандус на второй этаж, который был короче первого, из-за чего имел что-то типа балкона без перил. Там
стояла пожилая женщина, судя по набедренной повязке из грубой ткани, рабыня, и веяла какое-то зерно, высыпая его из глубокого глиняного блюда. Плоские сиськи, похожие на две лепешки, колыхались в такт ее движениям.
        У египтян особое представление о стыде. Они считают, что человека украшает не одежда, а его тело, которое они моют часто и старательно. Дети всех сословий лет до восьми-девяти ходят голыми. Мальчики отличаются от девочек еще и выбритыми головами, на которых оставлен только клок над правым ухом. Кстати, сыновья фараона носят такой клок до смерти отца и иногда умирают раньше его, то есть, детьми. Взрослые носят одежду порой из такой тонкой, просвечивающейся ткани, что можно считать их голыми. Мужчины, если одежда мешает работать, оголяются, не раздумывая. Молодые женщины тоже. Встретить на улице города голого человека - в порядке вещей. Здесь принято, чтобы молодые служанки и рабыни обслуживали гостей, одетыми лишь в пояс, к которому прикреплена узкая полоска ткани или кожи, пропущенная между ног. При этом лицо, что мужчины, что женщины, размалювывают до безобразия. Видимо, лицо никак не может украшать человека. Богатые красят брови, веки и под глазами зеленой краской, середняки - черной брови и веки, а дорогой зеленой только под глазами, бедняки - всё черной. Дамы помадят губы и румянятся, причем
некоторые так же злоупотребляют косметикой, как и, по моему определению, дамы-светофоры из двадцать первого века.
        Мастер с помощниками обтягивали кожей наклоненные немного внутрь стойки перил передней и боковых стенок кузова с полом из акации, который стоял на оси с двумя колесами с шестью березовыми спицами каждое и сосновыми ободьями, прикрепленной не под серединой, как было у шумеров, а под задней частью, что должно повысить маневренность колесницы. Длина кузова чуть больше метра, ширина - сантиметров восемьдесят, высота - метр двадцать. Ось, на которой закреплены колеса, из вяза диаметром сантиметров шесть-семь и выступает с каждого бока сантиметров на тридцать пять, что делает колесницу более устойчивой. У готовой к колесам с внешней стороны были приделаны к ступице по два серповидных бронзовых лезвия длиной сантиметров сорок. Дышло тоже из вяза и такого же диаметра, как ось, длиной метра два с половиной. Оно было пропущено через пол кузова и дополнительно закреплено кожаными ремнями к стойкам перил, а на другом конце имело поперечную перекладину, «ярмо», похожую на двояковыгнутый лук, к которому крепилась сбруя, довольно простая. Постромки пока неизвестны египтянам. Груди лошадей охватывал широкий
кожаный ремень, прикрепленный к «ярму», и таким образом животные тянули колесницу. Чтобы ремень не натирал шею, под него подкладывали толстую кожаную подстилку с бронзовыми полукольцами, к которым он и крепился. Дополнительный тонкий ремень не давал подстилке сдвигаться. Управляли лошадьми с помощью поводьев, пропущенных через «ярмо» к удилам, вложенным в рот животным.
        Угадав во мне покупателя, мастер оставил работу, поздоровался.
        Я поприветствовал в ответ и спросил:
        - Как быстро сможешь сделать для меня колесницу?
        - Если надо быстро, бери эту, - показал он на стоявшую у стены.
        - Эта мне не подходит, - отказался я. - Мне нужна с более высокими бортами, простая, без украшений и лезвий на колесах. Я буду на ней воевать, а не красоваться перед врагами.
        - Убрать украшения и поменять борта - это на полдня работы, - сообщил мастер. - Если будешь покупать, я прямо сейчас займусь этим.
        - Сколько ты за нее хочешь? - спросил я.
        - За колесницу пять дебенов серебра, за дышло с упряжью еще три, - ответил он.
        Я обернулся к Пентауру, который пришел со мной. Катана кивнул, подтверждая, что цена в пределах разумного. Египтяне пока что не умеют торговаться. Впрочем, торговля у них сейчас по большому счету меновая. Только за очень дорогие товары типа колесницы, дома, участка земли цену указывают в весовых единицах - дебенах и кедетах - бронзы, серебра или золота.
        - Вот задаток, - сказал я, отдавая ему три серебряных кольца весом в дебен каждое. - Остальное принесет он, - показываю на своего возничего Пентаура, - когда завтра придет за колесницей.
        - Будет сделано, сенни! - поклонившись, радостно пообещал мастер.
        Я уже собирался уходить, но в этот момент из дома через проем, завешенный циновкой из папируса, вышла женщина лет двадцати семи, довольно симпатичная, с длинными волосами, зачесанными назад и заплетенными по местной моде в три косы. В ушах золотые сережки в виде дисков. На обоих запястьях и предплечьях по браслету в виде двух соединенных, выгнутых, золотых пластинок с цветочными барельефами. Одета в приталенную платье до коленей, оставлявшее открытым правое плечо, чтобы не мешало работать этой рукой. Ткань была белейшая и тончайшая, а значит, дорогущая. Гибкое нерожавшее тело с упругими сиськами с черным большими сосками и треугольником густых черных волос на лобке словно бы пыталось выскользнуть из нее. В каждом движении этого тела чувствовалась потребность в любви, грубой и чувственной. Блеск в черных глазах, поведенных зеленой краской, соответствовал сигналам тела. В годы моей молодости существовала такая характеристика женщин: у нее слабая резинка на трусах. Сейчас нет ни резинок, ни трусов, но что-то у этой дамы было не просто слабым, а очень-очень…
        - Ты не сдаешь комнату? - задал я вопрос мастеру.
        - Сдаем, - опередила его жена, которая, судя по ее блудливой улыбке, догадалась, почему мне захотелось поселиться у них.
        Я на самом деле подыскивал жилье. Обитать в казарме меня не вдохновляло, даже бесплатно и в отдельной келье. Солдатня она и есть солдатня. Во все времена и у всех народов одинакова. В молодости, когда ты сам такой же, это терпимо, но не в моем, жутко преклонном, возрасте.
        - На втором этаже у нас большая и чистая комната. Можешь посмотреть, - предложила она и сказала мужу, упреждая его возражения: - Нам надо много чего купить, поживем внизу.
        Купить, так понимаю, надо новые наряды любимой жене, на которую у мастера не хватает здоровья. Впрочем, на такую женщину здоровья хватит только у взвода солдат.
        - Давай посмотрим, - согласился я.
        По пандусу она поднималась впереди меня. Умеют некоторые женщины ходить. Вроде бы так же, как остальные, но в каждом движении читается: «Хочу-хочу-хочу!». Я глаз не мог оторвать от ее ягодиц, которые двигались под тонкой, облегающей тканью, и первое, что сделал, когда вошли в полутемную комнату, сдавил правую, упругую и горячую.
        Женщина хихикнула, легко выскользнула и тихо молвила:
        - Не сейчас.
        Половину комнаты составлял помост из самана, выстеленный, как и пол, разноцветными циновками. На нем лежала свернутая перина и четыре перьевые подушки. Две подушки, как подозреваю, помогали во время утех. В углу стоял деревянный сундук с закругленной крышкой, высокой в задней части и узкой в передней, который, как догадываюсь, служил комодом. Окон не было. Выходивший на север, дверной проем закрывался циновкой, которая накручивалась на деревянный валик, расположенный над ним внутри помещения.
        - Два хлеба в день, - огласила хозяйка стоимость аренды.
        Хлеб - это небольшая плоская пресная лепешка, которая здесь является одним из основных мелких платежных средств. Если отзывчивость хозяйки входит в эту оплату, то, считай, жить буду даром.
        Глава 7
        Я лежу на перине расслабленный после бурного секса. Хозяйка дома, которую зовут Табубуи, рядом со мной, крепко обхватив левой рукой мою грудь, словно боится, что встану и убегу. Она пришла меня будить и, как только открыл глаза, порадовала сообщением, что муж уехал за материалом. После чего помогла стянуть с себя одежду и сразу предалась любовным играм. Египтяне не целуются, а трутся носами. Как по мне, более гигиеничное удовольствие, если у обоих нет насморка. Затем она долго вертелась, не давая засунуть, пока не придавил ее так, что запищала и замерла. Дальше было бурно и часто. Это у нас не первое свидание, но я все никак не насыщусь ей, как шестнадцатилетний мальчишка, впервые дорвавшийся до женщины. Может быть, виновато мое молодое тело, которое не хочет слушать старые, пресытившиеся мозги.
        Я слышу, как во двор заезжает колесница. Это приехал Пентаур, чтобы поехать вместе со мной в пустыню на охоту. Так мы тренируемся и заодно улучшаем свой рацион и зарабатываем деньги.
        - Мне пора, - говорю я.
        - Угу, - мычит Табубуи и опускает руку на мой пах, нежно поглаживает.
        Молодое тело реагирует быстро - и мы снова сплетаемся. В начале оргазма Табубуи вскрикивает так громко, что должен услышать весь квартал. Судя по многозначительным ухмылкам, которыми соседи провожают меня, так оно и есть.
        Пентаур тоже улыбается понимающе. Он уверен, что старше и опытнее меня. Зато младший раб Кер отворачивается, не желая видеть меня. Ревнует. Он тоже ублажает хозяйку. Или она его. Табубуи относится к категории женщин, которых я называю пчелками. Египетская пчелка Майя. Встречал таких во все времена и во всех странах. Они умудряются опылять сразу несколько пестиков, не доводя дело до конфликтов. Муж и любовники знают, что она изменяет им всем, но делают вид, что не в курсе. Иначе придется признать, что не удовлетворяют ее каждый по отдельности, а такое самобичевание не вынесет мужское самолюбие, придется убивать ее или себя. Кстати, убийство неверный жены не считается здесь преступлением, но тогда все лишатся сладкого удовольствия, потому что в постели Табубуи бесподобна. Так что муж ходит с рогами, а все остальные сочувствуют ему.
        Из очага идет дым и исходит запах печеного хлеба. Лепешки прилеплены снаружи к его стенкам. Старая рабыня отдирает готовые и прилепляет на освободившиеся места округлые куски теста. Три горячие лепешки она кладет на щербатое глиняное блюдо и ставит на низенький, сантиметров пятнадцать высотой, деревянный столик, который рядом с невысоким глиняным выступом у стены дома, заменяющим лавку. К лепешкам добавляет кусок жареного гуся и рядом ставит черно-красную керамическую чашку емкостью на пол-литра с темным пивом, которое египтяне называют черным. Напиток считается изготовленным в иностранном городе Кеде, но на самом деле его производят здесь иммигранты из тех мест. Темное пиво лучше светлого, египетского. Некультурные соседи египтян перенимают у них разные новшества, а потом делают намного лучше оригинала. Я быстро расправляюсь с мясом и лепешками и отказываюсь от добавки, которую предлагает старая рабыня, которая смотрит на меня с восторгом, будто ублажал только что именно ее. Доосушив на ходу кружку, отдаю ее рабу Керу, чтобы поревновал дольше, после чего прилаживаю свой сагайдак изнутри к правому
борту кузова и легонько бью возничего по плечу: поехали!
        Улицы в Мен-Нефере очень широкие. Центральные - метров двадцать и даже на окраинах не уже пяти. Дома разные, от больших кирпичных трехэтажных, с окнами, завешенными циновками, до халуп из речного ила, крытых тростником. Самое забавное, что лачуг больше всего возле храмов. Они облепляют его наподобие ласточкиных гнезд. Как мне рассказали, лачуги время от времени рушат, очищая пространство возле храмов, но вскоре возникают новые. Храм - это источник самых разных доходов, начиная с нищенства. Богатые дома разрисованы яркими красками. Сюжеты разные, но, как минимум, в одном обязательно главным героем является фараон. Его можно узнать по тому, что выше всех, даже домов. Действующий ли это фараон или кто-то из его предков - не угадаешь, потому что лицо изображено довольно схематично, как бы одно на всех.
        Мы проезжаем мимо храмового комплекса бога Птаха, защищенного высоченной глинобитной стеной, видны только самые верхушки пальм, который занимает несколько кварталов, и не меньшей Белой крепости, названой так потому, что высокие стены покрыты штукатуркой и побелены, но не разрисованы. В крепости резиденция фараона Мернептаха (Любимец Птаха), когда он приезжает в Мен-Нефер. Вообще-то, столицей считается Но-Аммон, расположенный в Верхнем Египте, но нынешний правитель любит Мен-Нефер. Почти сразу за крепостью начинается пустыня. Фараоны предпочитают строить резиденции на окраине города или неподалеку от него. Подчиненные стараются жить поближе к своему правителю - и город смещается в ту сторону. Сейчас - на юг. Говорят, раньше Мен-Нефер был севернее километров на пять, напротив самой старой пирамиды фараона Пепи.
        При езде по городу положено соблюдать скоростной режим, иначе можно сбить кого-нибудь и нарваться на возмещение физического и материального ущерба и штраф стражникам, которые в таких случаях вырастают буквально из-под земли. Если надо догнать воришку, их днем с огнем не найдешь. Как меня предупредил Пентаур, есть мошенники, которые специально попадают под колесницы. Обычно они работают в связке со стражниками. Ничто не ново под луной. Зато за городом можешь лететь, как заблагорассудится. Если собьешь крестьянина, так ему и надо. Если богатого, то прав будет тот, кто богаче или влиятельнее.
        Пустыня за городом не песчаная, а из твердой красноватой глинистой почвы, практически лишенной какой бы то ни было растительности. К полудню нагревается так, что видишь, как струится вверх раскаленный воздух, возникают миражи. Как ни странно, даже в таких суровых условиях живет много разных существ, в том числе газели, на которых мы охотимся. Они крупнее косуль, с более длинными ногами, короткой шеей, запоминающимся черным рисунком на рыжеватой морде и лировидными, загнутыми назад рогами. Пасутся стадами в десять-двадцать особей - самки с детенышами во главе с матерым самцом.
        Первое стадо мы находим километрах в десяти от города. Они пасутся в ложбине, поросшей вечнозеленым кустарником. По-козьи встав на задние ноги, общипывают листву с верхних веток. Я подкрадываюсь к ним с подветра, чтобы не учуяли. Нюх у них превосходный. Самец пасется чуть в стороне. Крутому пацану западло хавать вместе с бабами. Он крупнее самок на четверть, если ни больше. Постоянно замирает и прислушивается, поворачивая по сторонам разрисованную черными полосами морду, отчего напоминает мне египтян с подведенными глазами. Какой народ, такие и олени. Меня он подпустил метров на сто пятьдесят. Вспугнул его только шлепок тетивы по кожаному наручу. Самец вздрогнул, вскинув голову, но стрелу заметил поздно, отпрыгнуть не успел. Она подпала в туловище сзади сбоку, под углом, за левой передней лопаткой. Взбрыкнув задними ногами, самец издал звук, похожий на хрюканье свиньи, которая блаженствовала в луже, а ее бесцеремонно пнули, после чего рванул против ветра вслед за самками и детенышами, быстро отставая от них.
        Я свистом подозвал Пентаура на колеснице, после чего погнался за подранком. Там, куда побежал раненый самец, нет обширных густых зарослей, негде спрятаться. Мы неспешно ехали по оставленной за земле дорожке из темных пятен крови, которая быстро подсыхала. Самец одолел километра три. Мы нашли его лежащим на правом боку, а левый, залитый кровью, при дыхании медленно поднимался и опускался. Пентаур одним движением перерезал самцу горло, прекратив мучения, после чего выдернул уцелевшую стрелу, протер ее горстью красновато-коричневой пыли.
        Пока из туши газели вытекала кровь, мой катана разрезал шкуру на животе, вывалил наружу влажные, скользкие кишки и обрезал их. Египетская нищета ест кишки, а семиты брезгуют. Часть мяса я отдам Пентауру, часть - Табубуи в счет оплаты жилья и чтобы приготовила для меня, часть обменяю на нужные предметы, продукты, услуги… Все остальное тоже пойдет в дело: шкуру продам кожевнику, рога - мастеру по рукояткам для ножей и прочим костяным поделкам, копыта - изготовителю клея. Я опять живу в мире, где нет мусорных свалок и даже такого понятия, как мусор. Всё можно использовать вторично, третично… Такое впечатление, что только трупы людей здесь ни на что больше не годны. Впрочем, это до поры до времени. В девятнадцатом веке продвинутые англичане доберутся до древних египетских захоронений и начнут перемалывать мумии и использовать, как удобрения, для своих полей.
        Глава 8
        Приезд фараона Мернептаха был обставлен празднично. Толпы народа собрались по обе стороны канала, по которому длинное речное судно под названием «Любимец Амона», расписанное золотыми, красными, зелеными и синими красками, прошло на веслах к главным воротам Белой крепости. Самого фараона увидели только те, кто находился возле этих ворот. Остальные, и я в том числе, удовольствовались лицезрением большой надстройки в центре судна, закрытой со всех сторон плотной материей с нарисованными на ней подвигами фараона. Несмотря на то, что правит всего четвертый год, Мернептаху уже за шестьдесят. Его отец Рамсес Второй жил слишком долго, и все это время наследник носил клок волос над правым ухом, считаясь ребенком. Это не помешало ему поучаствовать в нескольких войнах, о чем и сообщали рисунки на стенах надстройки. Кстати, одной из его жен является родная сестра Исетнофрет. Наверное, таким простым способом решают вопрос удачного замужества фараоновых дочерей. Не выдавать же их - упаси господи! - за туземных князьков или неблагодарных подданных.
        На следующий день случилась раздача подарков старшим командирам. Как нам, всем колесничим, рассказал вечером командующий тент-хтор (конными силами, то есть, колесницами) корпуса «Птах» с замысловатым именем Джет-Птах-иуф-анх (Птах сказал, что он будет жить) или попросту Джет, происходила она в Белой крепости. Фараон вышел на балкон и пошвырял своим верным псам кости, то есть, всякие ценные вещи. Джету достались два золотых браслета.
        Еще через день, рано утром, вся армия отправилась в поход на северо-восток, за пределы Та-Кемета, усмирять взбунтовавшихся данников. Состояла она из трех корпусов, названных в честь богов: «Птах», «Амон» и «Ра». Корпус «Сутех» остался в верховьях Нила, а корпус «Фра» - на западной границе, чтобы отразить нападения дикарей с юга и запада, если вдруг случатся. В каждом корпусе примерно пять тысяч человек. Из них большую часть составляют тяжелые пехотинцы-фалангисты, вооруженные копьем, хопешем и кинжалом. Защищены стегаными шлемом и доспехом из сшитых в несколько слоев кусков грубой льняной ткани и большим прямоугольным щитом, закругленным сверху. Шлемы и щиты были своего цвета у каждого корпуса. У «Птаха» - зеленые. Тяжелые пехотинцы строились в фалангу глубиной в десять рядов, причем отделение из девяти солдат и командира становилось один за другим. Вторую часть пехотинцев составляли лучники и пращники. Последних было заметно меньше первых, и в основном это были иноземцы. Луки составные или двойные простые. Из дополнительного оружия кинжал или топорик. Щит маленький круглый. Из доспехов лишь
стеганая шапка у некоторых, причем не всегда цвета своего корпуса. Элитой корпуса были колесничие. Командир десяти колесниц был выше по званию, чем командир пятидесяти пехотинцев, а пятидесяти колесниц - чем командир пехотного «батальона». В корпусе «Птах» было почти двести пятьдесят колесниц. Я служил в пятой, не полной, полусотне.
        Корпус «Птах» вышел из Мен-Нефера часов в семь утра. На передней колеснице везли штандарт в виде золотой птахи - общипанного орла. Наверное, без перьев он дерется лучше, потому что терять нечего в прямом смысле слова. Следом ехал наш командир Джет и остальные колесницы по две в ряд. За нами шли по четыре в ряд легкие пехотинцы, которые в бою должны помогать колесничим, обстреливая врагов и добивая раненых нами. За ними шагали тяжелые пехотинцы. Замыкал шествие обоз - двухколесные повозки, запряженные парой волов, и ослы с двумя большими корзинами по бокам. Вместе с ними шли писари, заведовавшие снабжением частей и носившие звание машакабу, которое приравнивалось к пехотному сотнику. Процессия растянулась километров на пять. Над ней висела туча красновато-коричневой пыли. Если я, двигаясь почти в конце строя колесниц, основательно, до скрипа на зубах, наглотался пыли, то представляю, каково приходится пехотинцам и обозникам.
        В первый день мы прошли километров двадцать пять. В будущем это будет средний дневной переход для караванов. Корпус «Амон», который двигался за нами и с которым ехал фараон, прошел километров на пять меньше. Охраняет Мернептаха гвардия, называемая «следующие за правителем». В нее попадают только самые лучшие воины, независимо от национальности. У них содержание лучше, чем у обычных воинов, и, что важнее, постоянно получают подарки от фараона. Иногда подарок бывает равен заработанному за несколько лет службы. Корпус «Ра» осилит еще на пять километров меньше. Начиная со второго дня, все три корпуса будут преодолевать одинаковое расстояние, километров по двадцать, сохраняя до впередиидущего дистанцию километров в пять, пока не доберемся до вражеской территории. Там пойдем «гребенкой», на удалении три-пять километров от соседнего. Так легче добывать пропитание в дополнение к тому, что выдают машакабу. Связь между корпусами поддерживают всадники, в основном иноземцы. Седел пока нет, скачут охляпкой.
        На ночлег оборудовали лагерь. По периметру прямоугольника пехотинцы выставляли свои щиты вплотную, оставляя два прохода на противоположных концах. За щитами ставили колесницы и повозки. Каждый вход в лагерь всю ночь, сменяясь, охраняет отряд, человек тридцать, легких пехотинцев. В центре лагеря устанавливали красный квадратный шатер командира корпуса, хаута. Вокруг него располагались разноцветные, кроме красного, и меньшего размера шатры командиров пониже. Остальные спали под открытым небом. Лошадей держали внутри лагеря, а большую часть волов и ослов - за его пределами. За животными присматривали мальчишки лет десяти-двенадцати, рабы фараона и сироты, будущие солдаты.
        Та-Кемет заканчивался крепостью Джару, которой командовал Неби - угрюмый тип, грузный и малоподвижный, с низким лбом и длинными волосатыми, обезьяньими, руками. Крепость в форме неправильной трапеции была сложена из сырцового кирпича. Высотой метров двенадцать. При этом внутреннего двора у нее не было. Через ворота попадаешь на первый этаж с высокими служебными помещениями, оттуда по лестницам и пандусу на второй и третий, жилые, а потом на крышу, на которой была прямоугольная башня высотой метра три. То есть, крепость можно рассматривать, как большой донжон. Возле Джару переночевали все три корпуса, причем второму и третьему пришлось пройти в этот день намного больше, чем нам.
        Глава 9
        Земля севернее крепости ничем не отличалась от той, что южнее, разве что не имела реки Нил. Такая же пустыня с редкой растительностью и животным миром. Только на берегах рек и там, где грунтовые воды подходили близко к поверхности, попадались поселения, маленькие и большие, в зависимости от того, как много людей могли прокормиться на том месте. В будущем здесь образуется государство Палестина, а пока это Кенана в произношении египтян и Ханаан по мнению аборигенов, населенный иевусеями, которых египтяне называют гиксосами - семитами, смешавшимися с самыми разными народами, жившими до них на этой земле. Это несколько городов-государств, контролирующих территорию в радиусе километров десять-пятнадцать от своих крепостных стен. С более удаленных земель спрятаться от врага за городскими стенами просто не успевают, поэтому и не считают нужным подчиняться правителю города и платить ему дань. Эти правители решили объединиться и отказаться от выплаты дани египтянам. Мернептах привел сюда свою армию, чтобы привести их в чувство. Несмотря на уговор, каждый город решил защищаться в одиночку, чем облегчил нашу
задачу.
        Первым на нашем пути из относительно крупных был город Газа, который из-за своей близости, географической и культурной, к Та-Кемету участие в восстании не принимал. Вторым - Аскелон (местное название Ашкелон), один из главных зачинщиков. Город располагался на берегу Средиземного моря. Я бывал в этом порту в двадцать первом веке, привозил уголь для местной электростанции. Она стоит на самом берегу. Из двухсотметровых труб электростанции шел густой черный дым, который быстро рассеивал сильный восточный ветер, постоянно дующий на той высоте. Выгружали уголь на причал, расположенный вдали от берега, поэтому прогуляться по городу не довелось.
        Сейчас это довольно большой город с населением около пятнадцати тысяч жителей. Плюс спрятавшиеся в нем крестьяне из ближних деревень. Расположен на плато из песчаника, которое высотой метров тридцать. Со стороны моря обрыв, который усилиями людей сделан практически неприступным. С остальных трех сторон полуовалом идет вал из утрамбованной глины высотой метров пятнадцать и с наклоном градусов сорок. Поверху вала стена из сырцового кирпича высотой метров шесть. Ворота в стене всего одни. Они шириной два с половиной метра и высотой четыре. Защищены двумя выступающими вперед трехъярусными башнями высотой метров десять. Проблем с водой нет, потому что грунтовые здесь на глубине всего метров пять. Как сообщил наш командир Джет, побывавший на совещании у фараона, штурмовать город не собираются. Для этого у них не было осадных машин. Карабкаться по крутому склону с лестницами и таранами - положить много людей и вряд ли добиться желаемого. Скоро подойдет наш флот, заблокирует подходы с моря, и будем брать измором.
        Наш корпус подошел к городу первым, поэтому успели захватить самых нерасторопных аборигенов и собрать кое-какие трофеи в близлежащих деревнях. Мы с Пентауром нагрузили полную колесницу живых кур, которые приятно разнообразили наш стол. Для лошадей корма тоже хватало, потому что поля были покрыты дозревающими пшеницей и ячменем. И климат здесь довольно приятный. Жара не влажная, как в более северных районах Ханаана, смягчается близостью моря и постоянными бризами. Мой отряд колесниц встал лагерем позади пехотинцев и как раз на берегу моря, в котором я с удовольствием купался, удивляя не только кочевников-семитов, но и египтян. Как ни странно, среди живущих на берегу великой реки было очень мало умеющих плавать. В общем, служба моя протекала без особых напрягов, можно даже сказать, в курортных условиях. Это давало мне время и возможность присмотреться к нынешней эпохе и ее обитателям, проанализировать информацию и выбрать путь дальнейшего движения. Пока что четкого плана у меня не было.
        Возник этот план, когда я в очередной раз бороздил Средиземное море стилями кроль и брас. Точнее, появилась идея, как улучшить свое нынешнее положение. Когда прибыл наш флот в составе трех десятков кораблей и полностью заблокировал Ашкелон со стороны моря, я без опаски заплывал довольно далеко, поскольку, иногда плавая с опущенной в воду головой и открытыми глазами, однажды обнаружил, что там не так уж и глубоко, после чего вспомнил, что севернее и южнее города в море уходят длинные мели, которые как бы ограждают акваторию порта. В конце одной из них в будущем и соорудят угольный причал. Встав там на дно, я внимательно посмотрел на город со стороны моря. На берегу чернели недогоревшие остовы двух больших судов и десятка рыбачьих лодок, сожженных нашими солдатами, несмотря на обстрел из Ашкелона. На краю обрыва стояли деревянные «подъемные краны» - большие деревянные ручные лебедки с тросами, пропущенными через выносную стрелу. Еще недавно с их помощью поднимали в город привезенные на судах товары и опускали свои. Днем там болталось несколько горожан, любовалось, наверное, египетскими судами.
Военных я не заметил. Будут ли они там ночью или нет - сказать трудно, однако не ошибусь, если предположу, что нападения с этой стороны не ожидают, потому и охраняют абы как. У каждой крепости есть слабое место, и чаще всего это гарнизон, точнее, безалаберное отношение командиров и солдат к своим обязанностям.
        У меня никогда не было дурного пристрастия к альпинизму. Более того, я боюсь высоты. Не в самолете или на дереве (мачте), а на балконе многоэтажки, на краю пропасти. Меня прямо таки тянет сигануть. Вся моя дурь досталась морю. Я, конечно, боюсь утонуть, но вот прыгнуть за борт ни с того ни с сего меня не тянет. Впрочем, если бы даже и прыгнул, то запросто вынырнул бы. А вот после падения в пропасть вряд ли вынырнешь. Нелюбовь к альпинизму не помешала мне придумать план с его использованием. К тому времени осада продолжалась уже четвертую неделю, порядком всем надоев. Тем более, что к тому времени все ценное и съедобное в окрестностях Ашкелона наша армия уже подмела подчистую.
        - А ты сумеешь туда забраться? - с сомнением задал вопрос Джет, когда я изложил ему свой план.
        Он вырос в Дельте, к горам и скалолазанию, в отличие от жителей верховий Нила, не привык.
        - Сумею, - заверил я. - Особенно если мне дать в помощь солдат, которые выросли в горах.
        - Хорошо, я поговорю с нашим правителем, - пообещал он.
        На самом деле поговорит Джет с командиром нашего корпуса, а уже тот - с фараоном, но надо ведь показать себя более значительным, чем есть на самом деле. Вся жизнь - понты, а люди лишь актеры.
        Поскольку осада чертовски надоела не только солдатам, но и Мернептаху, предложение мое приняли быстро и выделили в помощь две сотни легких пехотинцев и две сотни тяжелых, а также большое количество веревок разной толщины. Бронзовые костыли и деревянные молотки для нас изготовили кузнецы и столяры из вспомогательного подразделения, которое занималось ремонтом оружия, доспехов и колесниц и изготовлением таранов и штурмовых лестниц.
        Глава 10
        Сильный западный ветер нагоняет на берег высокие волны, которые с шумом разбиваются на мелководье и катят гальку сначала к суше, а потом, отступая, утягивают в море. По меркам Средиземного моря сейчас сильный шторм. По меркам Северной или Южной Атлантики - рабочая погода, всего-то баллов шесть-семь. Я специально выбрал такую ночь. И потому, что шум моря будет заглушать частично или полностью наши действия, и потому, что в случае ранения меня пообещали положить в лодку и оттолкнуть от берега. Надеюсь, этого хватит, чтобы переместиться в другую эпоху. Я сказал своим сослуживцам, что у моего народа принято отправляться в царство мертвых на лодке, как и у египтян, но не по Нилу, а по морю. Отнеслись с пониманием. Египтяне легко зачисляют в свой пантеон чужих богов, точнее, считают, что чужих богов не бывает, и чтут чужие религиозные ритуалы, особенно связанные со смертью.
        Я медленно карабкаюсь вверх по отвесному обрыву. Ашкелонцы поработали основательно, стараясь сделать его непреодолимым, но песчаник он и есть песчаник, слишком мягкий материал для надежной защиты. Западный ветер прижимает меня к неровной, бугристой поверхности, от которой исходит сладковатый, пряный запах. Мне кажется, в этих краях все, включая навоз, пахнет именно так. Для меня этот запах - запах Востока. Камни еще не растеряли тепло, накопленное за день. Я наощупь нахожу между ними впадину, вдавливаю в нее бронзовый костыль с крюком на другом конце, а потом вбиваю его поглубже деревянным молотком. К крюку привязываю крепким морским узлом веревку с мусингами, после чего перецепляю карабин страховочного троса за нее между последними двумя костылями. Если сорвусь, пролечу всего с метр. Придерживаясь за последний вбитый костыль, нахожу ногами точки опоры и поднимаюсь выше на метр-полтора, где вбиваю следующий. Я не имею альпинистской подготовки, поэтому действую, наверное, не совсем рационально, зато предельно надежно. Пару раз чуть не сорвался. Появлялось желание плюнуть на все, спуститься вниз и
послать другого, но я уже прошел две трети маршрута, и спускаться теперь страшнее, чем пониматься.
        Самыми напряженными были последние метра три. Я ждал, что наверху появится человек с копьем и потыкает им в мою дурную голову несколько раз, пока она вместе с туловищем не полетит вниз. Как бы ни шумело море и как бы тихо не колотил я молотком, все равно наверху могли услышать и проверить, кто нарушает их покой. Положив ладонь левой руки на край верхней площадки, я замер, ожидая удар по ней. Потом ждал удар по голове, когда перемещался вверх, поднимая ее над краем. Наверху было темно и тихо. Настолько тихо, что звенело в ушах. Я лег на край обрыва грудью, а затем прополз вперед метра три. Чем дальше был от обрыва, тем увереннее себя чувствовал. Отдышавшись и успокоившись, привстал сперва на одно колено, потом на второе, потом выпрямился во весь рост. Никто не поднял тревогу, не кинулся ко мне. Такое впечатление, что я забрался не в город, а на плато в пустыне. Если бы не деревянный столб, являвшийся частью подъемного механизма, я бы так и подумал. Привязав к столбу веревку, нашел три небольших камушка и кинул их вниз один за другим. Это был сигнал, что все в порядке, можно подниматься следующему.
        Я сел на теплую твердую поверхность у столба, прислонился к нему спиной и посмотрел на небо. Оно казалось белесым из-за множества звезд, больших и маленьких, очень ярких и не очень. Я никогда не мечтал побывать на них, мне и здесь нравится. Мне без разницы, есть на них жизнь или нет? Уверен, что есть, но встречаться с инопланетянами не хочу, даже если они умнее, образованнее, культурнее и гуманнее, чем земляне. В первый раз они, может быть, прилетят из любопытства, которое принято называть научным интересом, но обязательно наступит момент, когда интерес станет не только научным, потому что выживать можно только за счет кого-то, более слабого.
        Солдат, который поднимался вторым, сопел так громко, что я услышал его метров за десять. Он был высок по меркам этой местности и эпохи и широкоплеч. Облачен в матерчатый доспех и шлем. За спиной закреплены прямоугольный с закругленной верхней гранью щит высотой сантиметров семьдесят, двухметровое копье и хопеш в деревянных ножнах. На поясе висит кинжал в кожаных ножнах.
        - Иди сюда, - позвал я шепотом, когда он вскарабкался на верхнюю площадку и присел, всматриваясь в темноту. - Сиди здесь, встречай остальных и вместе с ними жди, когда я вернусь.
        - Хорошо, сенни, - прошептал он, продолжая дышать тяжело, с присвистом.
        Со стороны моря не было даже хлипкой стены из сырцового кирпича или хотя бы глинобитного дувала. Жители Ашкелона были слишком уверены, что тут к ним не подобраться. Единственной преградой были сооруженные впритык метрах в двадцати от края обрыва, высокие, одноэтажные здания с широкими двустворчатыми дверьми, закрытыми изнутри, наверное, склады, разделенные на три части двумя широкими проходами, сейчас заваленными камнями и бревнами. Возле завалов не было ни души, если не считать кошку, которая блымнула в мою сторону горящими, зелеными глазами и бесшумно исчезла. Собаки в этих краях по улицам не шляются. Собачатина - любимое блюдо не только нищеты, но и богатых иевусеев.
        Я, чертыхаясь про себя, перебрался через ближний завал. На него накидали сверху сухие ветки какого-то растения с длинными и цепкими колючками, которые буквально впивались не только в мою одежду, но и в тело, а когда начинал высвобождаться, ломались с громким хрустом. Дальше была широкая улица с двухэтажными домами по обе стороны, обращенными к ней глухими стенами. Возле первого дома справа спали на циновках под навесом из тростника пять ашкелонских воинов, которые, как понимаю, обязаны были дежурить у завала. А чего у него дежурить?! Египтяне стоят с других трех сторон, на штурм идти не собираются. У ближнего была длинная густая борода, за которую я и дернул, чтобы разбудить его. Умер он быстро, словно только и ждал случая распроститься с жизнью. Остальные дергались дольше, особенно предпоследний, у которого было безволосое юное лицо. Тебя убьют, а ты не спи на посту…
        Караул у второго завала спал под таким же навесом и на таких же циновках, только возле первого дома слева. Пятый охранник проснулся сам из-за хрипа умирающего соседа.
        - Кто ты? - если я правильно понял, задал он вопрос испуганным голосом, а после того, как я закрыл ему рот ладонью, попробовал укусить ее, а затем оторвать двумя руками, и протяжно и глухо взвыл, когда острое лезвие моего кинжала распанахало его шею.
        В перерезанном горле клокотала кровь при частых и коротких вдохах-выдохах, а ашкелонец все еще пытался судорожно оторвать мою руку от своего рта, будто она мешала ему дышать. Я не убирал ее до тех пор, пока он не затих.
        Когда я вернулся к месту подъема, там уже собралось десятка два солдат египетской армии. Они притащили наверх несколько веревок с мусингами, которые одним концом закрепили за опоры подъемных механизмов, а второй опустили вниз. Теперь наверх поднималось сразу по несколько человек. Оставив возле каждой веревки по одному человеку встречать и направлять в нужную сторону поднимавшихся, остальных разделил на две группы и приказал тихо разбирать оба завала, складывая камни на всякий случай вдоль стен в проходах.
        К моменту начала утренних сумерек наверх поднялись не только четыре сотни выделенных мне солдат, но еще и несколько десятков из других подразделений, а внизу ждали своей очереди около тысячи. Оказывается, ашкелонцы не удосужились даже разоружить механизмы для подъема грузов, поэтому, как только я это разглядел, сразу начали поднимать солдат и с их помощью. Механизмы состояли из лебедок с большими барабанами, имевшими рукоятки по бокам и напоминавшими двойной штурвал, и выносных поворотных стрел. Канат с лебедки пропускали через шкив на конце стрелы и подвешивали на него деревянную платформу, на которую и грузили где-то с тонну всякой всячины. По два человека с каждой стороны за рукоятки вращали барабан, опуская или поднимая грузовую платформу. Всего их было три, и на каждую помещалось по пять тяжелых пехотинцев. Легкие пехотинцы поднимались по веревкам с мусингами.
        Когда стало совсем светло, с угловых башен заметили скопление египтян на берегу моря под обрывом и на верхней площадке, но реакция последовала не сразу. Наверное, никак не могли поверить, что враг уже в городе, или собирали силы для нападения. К тому времени египетские тяжелые пехотинцы под моим командованием прошли по обеим улицам до перекрестков и построились там для боя, готовые отражать атаки с трех сторон, а лучники заняли позиции на плоских крышах домов, сильно удивив хозяев своим внезапным визитом. Как ни странно, не бросились сразу грабить. В египетской армии существует правило, по которому казнят всех, кто занялся грабежом до окончания сражения. Он был принят несколько веков назад, когда чуть не проиграли сражение из-за этого. Да и проникшие в город воины уверены, что добычи будет много, им уж точно хватит. Тем более, что всю добычу принято отдавать фараону. Треть он заберет себе, треть отдаст храмам и треть вернет тому, кто захватил ее. Не по-братски и не поровну, а по-фараонову. Впрочем, большую часть своей доли он раздаст воинам, но не всегда тем, кто проявил себя в сражении.
        Отряд ашкелонцев подошел по той улице, что была северней. Человек пятьсот с большими щитами из деревянной основы, покрытой спереди козлиной шкурой с шерстью, и копьями длиной метра два. Они шли быстро, гурьбой, пока не попали под обстрел египетских лучников, после чего сразу построились и закрылись щитами, в том числе и сверху. Наш передовой отряд стоял во всю ширину улицы и глубиной в десять рядов за перекрестком, что давало мне возможность маневрировать силами, которые постоянно увеличивались. В резерве у меня уже было больше солдат, чем стояло на позициях. Как догадываюсь, командира отряда неверно проинформировали. Видимо, он ожидал встретить здесь небольшую группу слабо вооруженных авантюристов и быстро разделаться с ней, а увидел отряд, намного больший по численности и состоящий из прекрасно вооруженных и обученных воинов. Продвижение ашкелонцев резко замедлилось, а потом и вовсе прекратилось. Они постояли минуты три под обстрелом наших лучников, после чего начали пятиться, унося убитых и раненых.
        - Идем за ними до следующего перекрестка, но не нападаем! - приказал я отряду, который готовился противостоять ашкелонцам.
        Так мы и двигались - враг пятился, а мы следовали за ним на дистанции метров сто. За нами шли резервные отряды. На следующем перекрестке я приказал остановиться, давая возможность лучникам догнать нас и занять позиции на крышах и резервным отрядам заблокировать улицы, уходящие влево и вправо. За это время враги отошли метров на триста, после чего развернулись и довольно резво понеслись к центру города, до которого оставалось всего ничего. Я решил не гнаться за ними, подождать подкрепления.
        Минут через двадцать к нам вышли три старика в белых, траурных у иевусеев, одеждах. Один из них, обладатель длинной седой бороды, заплетенной в дюжину косичек, прекрасно говорил на египетском языке.
        - Мы послали знатных людей к фараону с просьбой простить нас за наши безумные деяния и взять опять под свою руку, - сообщил старик. - Мы просим вас не творить насилия, подождать решения вашего владыки.
        - Конечно, подождем, - пообещал я и, как только старики зашагали в обратную сторону, зашел во двор ближнего богатого дома, потому что догадался, что осада закончена, что теперь ашкелонцы примут любые условия фараона.
        Дом был похож на египетские, климат обязывал, но имел и свои отличия. У богатых египтян дом состоит из нескольких строений, разделенных двориками или садиками разной величины, по достатку. Сначала идут комнаты слуг и гостиная, затем через дворик кухня и кладовые, а в самой глубине, через другой дворик или сад - спальни. Этот ашкелонский дом с четырех сторон ограждал внутренний прямоугольный двор, вытянутый по оси восток-запад, в каждом углу которого росло по финиковой пальме. Прямой солнечный свет попадал в него только утром, как сейчас, и вечером. Проход во двор был через большую гостиную, потолок в которой поддерживали четыре прямоугольные колонны из камня, покрытые штукатуркой и расписанные наподобие египетских, только растительным орнаментом. Комнаты слуг расположены по бокам от нее. Хозяйская и детская спальни находились через двор, на первом этаже противоположного крыла. Первая - в левой части. В ней не было ни души. Почти половину комнаты занимала большая деревянная кровать с ножками в виде конечностей какого-то парнокопытного. Думаю, быка. Спальня - это место, где обзаводятся рогами. Пол
застелен ковром, а не циновками, как принято у египтян, даже богатых. У стены два деревянных ларя, покрытых красным лаком. Я видел такие в Мен-Нефере, но там ли их делали, здесь ли, или где-нибудь в другом месте - не знаю. В одном лежали постельные принадлежности из льняной ткани, в другом - одежда, мужская и женская. Вывалил содержимое обоих ларей на пол, но драгоценностей не нашел. В детской спальне, расположенной в правой части крыла, большей, находились две молодые женщины, одна лет двадцати с небольшим, вторая - семнадцати-восемнадцати, обе кареглазые брюнетки в рубахах из тонкой розовой льняной ткани и с золотыми сережками в ушах и браслетами на запястьях, и пятеро детей, три девочки и два мальчика. Старшему было лет семь, и он носил кожаный пояс с полоской ткани в красную и синюю клетку, закрывавшей пах, а остальные дети были голыми. Мужа и отца с ними не было. Наверное, как и положено настоящему мужчине, прячется где-нибудь в доме или во дворе. Я показал жестами обеим женщинам, чтобы снимали драгоценные висюльки и отдавали мне. Судя по всему, город возьмем без боя и трофеев, так что не
придется сдавать добычу и получать всего часть ее обратно.
        Старшая женщина быстрее освободилась от символов богатства. Она была стройнее, красивее и без усиков, как у младшей. Забрав драгоценности и у второй, я показал жестами первой, чтобы шла в хозяйскую спальню. Там она остановилась у кровати, обернулась и посмотрела на меня с радостной обреченностью. Есть женщины-жертвы, которым нравится грубый, жесткий секс, причем они не мазохистки в чистом виде. Им вставляет не столько физическая боль, сколько моральная, когда их душу, принципы, внутренний мир ломают через колено. Им потом нравится собирать и складывать окровавленные осколки и реветь от горя и счастья одновременно. Я встал так, чтобы видна была входная дверь - вдруг муж решится забодать меня?! - взял женщину за густые волнистые жесткие волосы на загривке, наклонил к кровати. Рубаха натянулась, четче обозначив округлые ягодицы. Я задрал подол на спину, открыв их и промежность, заросшую густыми курчавыми черными волосами так, что не сразу нашел, куда засовывать. Влагалище было мокроватое, но женщина все равно вскрикнула и сильнее прижалась грудью к кровати. Затем стонала глуше. Не от боли, судя по
стремительно увеличивавшемуся количеству смазки. Кончала быстро, каждые секунд десять, и коротко, каждый раз всхлипывая надрывно. Я еще подумал, что если ее муж прячется под кроватью или где-нибудь рядом, то его корежит сейчас, как грешника, вывалившего член на раскаленную сковородку. Страдает за наши грехи, доставившие нам взаимное удовольствие. Точнее, женщина была в более выгодном положении - кайфовала, не греша. У войны есть маленькие радости.
        Когда я вышел на улицу, там никого не было, если не считать двух египетских солдат в конце ее, у обрыва, которые тащили за собой осла, нагруженного двумя корзинами со всяким барахлом. Видимо, ашкелонцы уже договорились с фараоном, поэтому солдаты выбрали такой путь, чтобы не попасть на глаза старшим командирам. Я пошел вслед за соратниками, выплевывая на ходу косточки фиников, которые брал из глубокой бронзовой чащи, конфискованной вместе с фруктами в доме. Мне чертовски не хватает сладкого. Всё еще не привык к отсутствию сахара. Иногда по ночам снится, как ем его столовыми ложками и никак не могу насытиться.
        Глава 11
        Фараон оказался довольно дряхлым стариком. На голове парик из коротких черных курчавых волос, поверх которого немс - кусок ткани в широкую бело-золотую полоску, который шел от лба над ушами к задней части шеи, где завязывался, а концы опускались на грудь. Смугловатая кожа на узком лице с крючковатым носом обвисла, собралась в складки, которые придавали фараону вид свечного огарка. Карие глаза тусклы. Предполагаю, что им надоело смотреть на весь этот бардак, который называется жизнью. Зато щедро подведены темно-зеленой краской. Особенно много ее на ресницах, из-за чего кажется, что фараон моргнет еще раз и не сможет их разлепить. Не с него ли списали образ Вия?! У меня глазницы глубокие, защищают глаза от солнечного света, поэтому никогда не носил солнцезащитные очки и не понимал, зачем это делают другие? Под подбородком у Мернептаха черная бороденка в форме широкого зубила, прикрепленная с помощью двух черных веревочек к парику. Обитатели этих мест и живущие севернее хатти обзывают египтян бабами из-за отсутствия растительности на лице. Египтяне в ответ обзывают их бабами за то, что те имеют
длинные волосы. Фараон - не баба на любой вкус: голова выбрита и есть бороденка, пусть и фальшивая. На дряблой шее, закрывая верхнюю часть не менее дряблой и покрытой темно-коричневыми пигментными пятнами груди, висит ожерелье из десяти рядов разноцветного бисера, который у египтян имеет форму оливки. Ряды разделены закрепленными вертикально бусинами. Спереди к нижнему ряду подвешены лазуриты овальной формы. Этот камень и у египтян считается самым ценным. За ним идут бирюза, ониксы, жемчуга, агаты, аметисты, бериллы, кальциты, халцедоны, кораллы, гематиты, жадеиты, малахиты, горный хрусталь, а вот бриллианты, рубины и сапфиры встречаются в украшениях редко и ценятся низко. На запястьях по три золотых браслета в форме крокодилов, нюхающих кончик своего хвоста, и еще по одному выше локтя, более широкие, с барельефами в виде прыгающих леопардов. Набедренная повязка из тончайшей белой ткани, перехваченной поясом из черной ткани, один конец которой свисает, как передник. На ногах сандалии из светло-коричневой кожи с четырьмя ремешками: два, пришитых намертво, охватывает переднюю часть стопы и два обмотаны
по три раза вокруг голени и завязаны бантиком. Впрочем, в деталях я мог ошибиться, потому что стоял метрах в двадцати от дома, в котором сидел фараон на длинном, во весь второй этаж, балконе под большим зонтом из зеленой и синей материи, который держал раб-негр. Второй раб гонял воздух опахалом из белых страусовых перьев. Чуть дальше от владыки стояли два пожилых писца и с десяток рослых по местным меркам чернокожих телохранителей с маленькими щитами, короткими копьями и хопешами. И в будущем многие правители будут доверять свою жизнь чужеземцам. С таким же успехом можно доверять ее балкону, который странным образом до сих пор не рухнул под тяжестью собравшихся на нем.
        Напротив балкона стояли в ряд восемь человек, приглашенных для вручения наград. Кроме меня, остальные были старшими офицерами из всех трех корпусов. Что такое героическое совершили они во время осады - понятия не имею, но не удивляюсь, потому что привык, что за поражение наказывают невиновных, а за победу награждают непричастных. Писец, стоявший справа от фараона, выкрикивал имя, после чего один из нас выходил вперед, падал на колени, склонив покорно голову. Второй писец швырял ему награду. Троим досталось по ожерелью в три ряда золотых бусинок. Каждый из награжденных подползал к упавшей в пыль награде, забирал ее, произносил длинную благодарную речь в адрес Мернептаха, разворачивался, после чего вставал и согнутый возвращался в строй, где разгибался, разворачиваясь еще раз.
        Следующим выкликнули меня, так переврав имя, что я не сразу понял. Из-за этого, наверное, мне и попала вожжа под хвост. Я вышел четким строевым шагом, опустился на одно колено и понурил голову. Пауза длилась долго. Наверное, писец ждал, когда я опущусь и на второе колено. Не дождавшись, швырнул золотую бляшку так, что упала метрах в двух от меня. Я встал, подошел к ней, поднял из пыли. Она была овальной формы и с барельефом в виде львиной морды. Мой захват неприступного города оценили египетским аналогом медали «За отвагу».
        Я протер его о набедренник на заднице, после чего громко и серьезно произнес:
        - Щедрость повелителя Та-Кемета безмерна! - и, не сгибаясь, вернулся в строй.
        Мне простили такую дерзость. Может быть, потому, что не удивились невоспитанности дикаря, а может быть, в благодарность за взятие Ашкелона.
        Остальным тоже выдали по золотому льву. Их безмерная благодарность компенсировала мою краткость. После чего фараон Мернептах ушел в здание, поддерживаемый обоими писцами, а вслед за ним - рабы и охранники. Семеро награжденных сразу загомонили радостно, особенно те, кому достались ожерелья, и нацепили на себя побрякушки. Меня они как бы не замечали, хотя двое были не коренными египтянами. Видимо, решили, что я не долго продержусь в египетской армии. Я еще не решил, правы они или нет.
        Пентаур сник, увидев, что я получил. Наверное, надеялся, что меня наградят ожерельем или даже золотым оружием и назначат командиром эскадрона из пятидесяти колесниц. Тогда бы он стал старшим над возницами этих колесниц. Увы, фараон решил иначе. Кстати, я видел простых воинов с золотыми мухами и львами за доблесть. Награды в египетской армии мало влияли на продвижение по служебной лестнице.
        Глава 12
        Город Гезер стоит на холме. Он немного меньше Ашкелона, но, говорят, богаче, потому что расположен на караванном пути из Египта в Двуречье. Обнесен крепкими стенами высотой метров восемь, сложенными из камня. Нижние глыбы весом под тонну. Трое ворот защищены выступающими вперед парами башен высотой метров десять. Еще по башне на пяти углях и одиннадцать между ними. Внутри большой храм из крупных камней. Он выше башен, поэтому виден со всех сторон. Гезерцы уже знают о том, как был захвачен Ашкелона, о выплаченной огромной дани и выданных заложниках всеми знатными и богатыми семьями города. Видимо, решили, что они не такие раззявы и стены у них крепче, поэтому сдаваться отказались.
        Мы торчим под стенами уже третий месяц, и все эти месяцы выпали на лето и начало осени. По египетскому календарю - на ахет (разлив Нила), который длится с середины июля до середины ноября. В этот период река разливается и затапливает низменности, на которых расположены поля, сады и луга египтян. Затем наступает второй сезон - перет (созревание урожая), который длится до середины марта, и третий - шему (засуха). Сезоны делятся на месяцы по тридцать дней каждый и так и называются: «первый месяц ахета», «третий месяц перета»… Лишние пять дней добавляют к четвертому месяцу шему и посвящают каждый определенному богу: первый - Осирису, второй - Гору, третий - Сети, четвертый - Исиде, пятый - Нефтиде. В Гезере нет Нила, только жалкая речушка, почти высохшая, нет и моря у стен, освежающие бризы сюда добираются ослабленными, зато есть испепеляющая жара. Подозреваю, что жара - главное оружие защитников города.
        Я лежу в неглубокой пещере, находящейся в северном склоне холма, расположенного в паре километрах от Гезера. Пещера была вырублена в песчанике до нас, наши возничие только немного расширили ее. Вход завешен старой бычьей шкурой, дырявой и обтрепанной. Сквозь дыры в пещеру попадает рассеянный свет, сухой горячий свежий воздух и тихий, еле слышный звон, как будто лопнула гитарная струна, который издает выжженная земля. Рядом со мной расположились шестеро сенни. Мы в состоянии полудремы пережидаем полуденную жару. Нет ни сил, ни желания шевелиться. Даже для того, чтобы дотянуться до глиняного кувшина и отхлебнуть воды, теплой и с мерзким привкусом затхлости. Эта вода сразу выступит потом на всем теле от темени до пальцев ног. Чтобы приглушить жажду, сосу гладкий камешек, специально подобранный для этого, и почему-то вспоминаю жевательную резинку. Прошло столько лет или даже веков, а я еще помню процесс ее употребления и чувство пофигизма, возникающее при этом. Жевательная резинка, как средство развития вульгарного индивидуализма.
        К входу в пещеру приближаются шаги, кто-то сдвигает шкуру, впуская внутрь большую порцию света и горячего воздуха. Я не сразу распознаю Пентаура, как и он не сразу замечает меня.
        - Тебя хочет видеть Джет, - сообщает мой возничий.
        - Что ему надо?! - вставая, недовольно бурчу я, хотя знаю, что Пентауру ответ не известен.
        - Он сам тебе скажет, - отвечает возничий.
        Стараясь придерживаться тени, мы переходим к большой пещере, в которой обитает командир колесничих. Она больше и, что важнее, глубже нашей. Джет, два его заместителя и три писца расположились в самой глубине ее, где без света от масляного светильника было бы совсем темно. Здесь холоднее, чем в нашей пещере, и мое тело сразу покрывается испариной.
        - Налей ему вина, - приказывает Джет рабу.
        Дурное начало. Значит, сейчас от меня потребует жертву или подвиг, что, впрочем, одно и то же. Я сажусь на куб из песчаника, заменяющий табурет, беру у слуги бронзовую чашу с белым вином, разбавленным водой. Стараюсь пить медленно, но сушняк побеждает - добиваю залпом. И буквально сразу все выпитое проступает на моей коже ядреными каплями пота. Размазав их на лбу и лице тыльной стороной ладони левой руки, возвращаю бронзовую чашу рабу и жестом показываю, чтобы не наливал. Чем больше пьешь в такую жару, тем сильнее хочется.
        - Слишком долго мы осаждаем этот город, - начинает издалека командир колесничих корпуса Птах.
        Я знаю, к чему он клонит, но торопиться с предложениями не спешу. Ничто не ценится так дешево, как суетливость подчиненных. Дай начальнику выговориться. Чем больше слов он произнесет, тем важнее себя почувствует и выше оценит тебя.
        - Люди устали, заканчиваются продукты, скоро река совсем пересохнет, и останемся без воды, - продолжает Джет.
        - Да, ситуация не из лучших, - смирённо соглашаюсь я.
        - Пора бы нам захватить город, - заканчивает он и смотрит на меня, ожидая проявления инициативы.
        - Пора, - соглашаюсь я и самым невинным тоном задаю вопрос: - А почему наш великий правитель не дает команду идти на штурм?
        Египтяне очень любят шутить. Юмор у них по большей части примитивный, на уровне «поскользнулся-упал», но в троллинге большие мастера. Дикаря-новобранца могут, не сговариваясь, троллить всем подразделение. При этом те же действия со стороны чужеземца не воспринимают, считая, видимо, что на такое способен только египтянин.
        Джет воспринимает мои слова всерьез и дает развернутый ответ:
        - Ты же понимаешь, что у города крепкие стены и много защитников. Если мы пойдём на штурм, то потеряем много людей, а наш великий и могущественный Мернептаха - здоровья ему и многих лет жизни! - бережет своих воинов. Надо придумать какой-нибудь способ захватить Гезер меньшей кровью, как получилось с Ашкелоном.
        - Так придумайте, - даю я дельный совет.
        Джет собирается еще что-то подробно объяснить мне, но наконец-то понимает, что я дуркую, и произносит:
        - Пока не получается.
        - Странно! - почти искренне удивляюсь я. - Фараон наградил трех командиров золотыми ожерельями за захват Ашкелона. Наверное, они придумали что-то лучше моего плана, что и сработало, - и подсказываю: - Пусть они опять проявят смекалку.
        - Наш великий правитель наградил их за былые подвиги, - проявляет смекалку Джет. - Вся надежда на тебя.
        - Вот когда меня наградят за былые подвиги, может, тогда и придумаю что-нибудь, - обещаю я.
        - Я поговорю с чати Панехси, - произносит он.
        Чати - это типа премьер-министра, второй человек после фараона, выполнявший за него всю работу по управлению государством. Злые языки утверждают, что Мернептах - второй человек после Панехси, марионетка последнего.
        - Ты хочешь получить золотое ожерелье? - уточняет Джет.
        - И повышение в должности, - требую я.
        - С повышением вряд ли получится, - категорично заявляет командир колесничих корпуса «Птах». - Мы не видели тебя в деле.
        Так понимаю, против этого в первую очередь будет он сам, в чем, конечно, прав. Одно дело дать дорогую побрякушку непонятно кому, а другое - доверить судьбы сотни воинов.
        - Тогда отложим повышение до первого сражения с использованием колесниц, - соглашаюсь я.
        - Я поговорю с чати, - повторяет Джет, - а ты бы пока побывал возле города, посмотрел, что там и как.
        - После захода солнца, - обещаю я.
        Я давно уже все посмотрел. Гезер обнесен со всех сторон валом высотой метра три, в котором оставлены три прохода - по одному напротив каждых ворот. На валу днем и ночью несут службу пехотинцы, чтобы ни одна душа не выскользнула из города и не проникла в него. Поскольку египтяне не сильны в штурмах городов, они не видят и слабое место в обороне Гезера - новую стену, появившуюся после расширения города. Она проходит почти у подножия холма, который в этом месте имеет пологий склон, и на метр, а нижние куртины даже на два, выше старой. Больше и лучше всего усиливают там, где боятся нападения.
        Глава 13
        Возле новой стены кипят работы. Несколько тысяч солдат и несколько сотен попавших в плен иевусеев, в основном крестьяне, катят или перекантовывают большие камни или несут корзины с мелкими камнями и землей, насыпая под защитой больших деревянных щитов что-то типа пандуса, который медленно приближается к новому участку крепостной стены Гезера у подножия холма. Вверху пандус шириной метров пять, чтобы одновременно могли нападать несколько солдат. Я вспомнил о неудержимой тяге египтян к созданию мегалитов и придумал, как захватить город. Мне говорили, что в свободное от войн время, а такого у египетской армии вдоволь, солдаты используются на всяких строительных работах. Мудрое решение. И не бездельничают, и физически развиваются, и пользу обществу приносят. Хотя на счет пользы от пирамид и прочих монументов можно поспорить. Сейчас солдаты реализовали свои гражданские навыки в достижении военной цели. Они сильно мотивированы: фараон пообещал, что город будет отдан на разграбление на три дня. Гезерцы уже дважды собирались капитулировать, присылали послов, но фараон Мернептах, точнее, чати Панехси
пришел к выводу, что надо жестоко наказать горожан, чтобы другим неповадно было, нейтрализовать пример Ашкелона, дурно повлиявший на восставших. Прощать теперь будут только тех, кто сдается сразу. Чати Панехси - пожилой полноватый мужчина, которого низкий лоб, обвисшие щеки и выпирающие верхние зубы делали похожим на бульдога - лично руководит работами. Это ведь он придумал, как захватить Гезер. Послушал меня - и придумал. За что мне тут же, в обход фараона, было вручено золотое ожерелье и обещано еще большее вознаграждение после захвата города.
        На вершине уже насыпанного пандуса стоят египетские лучники и пращники и бьют уже почти по прямой, целясь в своих гезерских коллег и прочих защитников города, которые, прячась за зубцы крепостной стены, всячески пытаются помешать нашим работам. Делать вылазки бесполезно, потому что раскидать такую гору камней за несколько часов не успеешь, поэтому гадят, как умеют - обстреливают из луков, швыряют камни. Время от времени у нас и у них падают убитые и раненые. Самое забавное, что в большинстве случаев на обеих сторонах погибают гезерцы, потому что на опасных участках мы используем пленных.
        Само собой, я участия в строительных работах не принимаю, в отличие от некоторых молодых сетти, которые привлекли в добровольно-принудительном порядке. Джет и, уверен, не только он, знают, кто придумал, как захватить Гезер, поэтому по мелочам меня не дергают. Рано утром и поздно вечером, когда не так жарко, я хожу оценивать работу. Стараются ребята, стараются.
        Штурм назначили на утро восьмого дня после начала возведения пандуса. К тому времени он был практически закончен. Верхняя часть еще не соприкоснулась с зубцами, но уже заготовлен помост, который перекинут на них. Сделали и несколько десятков лестниц, чтобы атаковать с других сторон, не давая защитникам города сосредоточиться в одном месте. Большая часть колесничих присоединилась к тому отряду пехотинцев, который будет наступать по насыпи. Я выбрал противоположную сторону, северную, откуда было ближе всего до самого богатого района города. Ко мне присоединился Пентаур, несмотря на то, что считал, что мы делаем большую ошибку. Мол, попадем на праздник грабежа последними. Я был уверен в обратном. Богачи обычно не отличаются воинственностью. Трудно быть воином, если спишь на пуховой перине. Кто-то, конечно, будет защищать и ту куртину, которую вместе с пехотинцами собрался атаковать я, но не думаю, что их будет так же много, как в нижней части города, где живут бедняки и насыпан египтянами пандус.
        Начали рано утром, до восхода солнца. Я первый раз встал так рано и, к своему удивлению, малость озяб. Мое тело, привыкнув к температуре более плюс сорока градусов, начало воспринимать плюс двадцать, как холодную. Отряд, к которому я присоединился, состоял из шестидесяти человек, командовал некоренной египтянин, что было сразу понятно, несмотря на выбритую голову и подведенные глаза. Какого он роду-племени, я спрашивать не стал. Похож на машауаша. Этот народ проживает западнее Египта, на территории будущей Ливии. После штурма мы расстанемся и вряд ли пересечемся в будущем. Тем более, что у него обычная армейская неприязнь ко мне, потому что я из колесничих, из элиты, а не серая пехтура.
        Тихое и безветренное утро буквально разорвали пронзительные завывания труб и грохот барабанов. Это команда на штурм. Пехотинцы, сидевшие на земле в ожидании ее, встали, взяли две лестницы и пошли вслед за своим командиром, который вышагивал решительно. В отличие от рядовых бойцов, у него бронзовый, а не тряпичный, шлем, что во время штурма повышало шансы выжить. Защитники кидают камни в первую очередь в голову. Наверняка ему хочется проявить себя в бою, получить под командование четыре взвода - двести сорок человек - и чин менха.
        Мы с Пентауром идем за ним, не отставая. У меня в руке лук, на ремне висит колчан. Стрелы взял легкие. Прочные доспехи сейчас редкость, по карману только единицам. Гезерцы ждут нас. Я замечаю несколько силуэтов на городской стене между зубцами. Стрелять не спешат, ждут, когда подойдем ближе. Пехотинцы начинают спускаться в сухой ров, который глубиной метров пять и шириной не меньше двенадцати, а я останавливаюсь на краю его, готовлюсь к стрельбе. Пентаур становится позади меня с щитом наготове, чтобы прикрыть слева или справа, если выстрелят в меня. Спереди я сам увижу и увернусь. Стрела - это не пуля, с ней можно поиграть в «Кто не спрятался - я не виноват!».
        Все-таки арбалет для защитников лучше. Пусть он стреляет не так быстро, зато мощнее и, главное, арбалет можно использовать из укрытия. Стрелок из лука вынужден открываться. Даже амбразуру в башне для него надо делать больше, что сильно повышает шансы получить ответную стрелу. Я сперва разделался с теми, кто стрелял со сторожевого хода. Они так увлеклись обстрелом египетских пехотинцев, подобравшихся к стене и установивших лестницы, что мои стрелы, если и замечали, то слишком поздно. Заодно убрал и тех, кто метал камни в египтян, поднимавшихся по лестницам. Затем занялся теми, кто в башнях. По полету их стрел четко представлял, где должен стоять лучник, и в тот момент, когда он целился в атакующих, посылал ему привет снизу. Судя по тому, что обстрелы из обеих башен прекратились, делал я все правильно.
        - Пора и нам, - говорю я своему возничему и замечаю, что в его щите торчат две вражеские стрелы, которые летели в меня, но я их не заметил.
        Мы подходим к ближней лестнице, по которой поднимались два пехотинца. Все остальные уже были на стене. Судя по крикам и лязгу оружия, сражались с врагами за правой от нас башней. Лестница - это расщепленное напополам, широкое бревно, к широкой и почти ровной стороне которого прикреплены поперечные перекладины, более длинные. Руками берешься за концы перекладин, выступающие за край бревна, и шагаешь по ним, выступающим над его поверхностью. Иногда ноги соскальзывают, потому что некоторые перекладины лишь на два-три сантиметра возвышаются над поверхностью бревна, а подошвы сандалий кожаные, соскальзывающие. Наверху на сторожевом ходе лежат убитые гезерцы. Почти во всех торчат мои стрелы. Я выдергиваю их и иду к левой башне, от которой начинается узкая каменная лестница, ведущая в город. Возле нее лежат два трупа, старик и совсем мальчишка. Тела поколоты копьями, причем мальчишку проткнули четыре раза. Оба не профессиональные воины. Рядом со стариком лежит мотыга, а из рук мальчишки выпал топорик с вертикальным лезвием с одной стороны и горизонтальным - с другой. Наверное, сын плотника или столяра.
Пошел защищать родной город с тем, что попало под руку. Кстати, кисть правой руки у обоих отрезали, чтобы предъявить, как свидетельство своих подвигов. В египетской армии словам не верят. Если сражаются с народом, у которого не практикуется обрезание, отсекают не руку, а делают обрезание, но под самый корень, и тоже предъявляют, как знак своей доблести, военной и медицинско-культурологической. На нижних ступеньках лестницы лежит еще один убитый. Этот, скорее всего, воин. В левой руке у него зажата моя стрела, окровавленная и сломанная напополам. Выдернута она была из живота. Наверное, был лучником в башне, пытался после ранения добраться домой, чтобы получить помощь или умереть среди близких, но не дотянул. Правой кисти у него тоже нет. Кто-то прославится за мой счет. Я забираю сломанную стрелу, чтобы использовать бронзовый наконечник и оперение для новой, и направляюсь к улице, ведущей к центру города. То, что на городских стенах и у ворот все еще идет бой, меня не интересует. Город уже взят. Перебить оставшихся защитников - вопрос непродолжительного времени. Пусть этим занимаются те, кому надо
проявить себя, выслужиться. Я уже выслужился, поэтому у меня сейчас другие планы, корыстные.
        Этот двухэтажный дом я выбрал из-за ворот в дувале. Во-первых, наличие ворот с калиткой в одной из створок говорило о том, что сюда что-то привозят, причем часто; в противном случае обошлись бы одной калиткой. Во-вторых, ворота были добротные и красиво расписанные. Какой-то местечковый божок парил в небе над засеянными полями и скотом, пасущимся на лугах. В-третьих, просто надоело идти дальше, захотелось спрятаться от солнца, выглянувшего из-за горизонта и сразу начавшего припекать.
        - Повесь на ворота щит, а потом закрой их изнутри, - приказал я своему возничему.
        Не знаю, принято ли у египтян именно так обозначать, что дом поставлен на разграбление, идите дальше, но, уверен, все догадаются. Тем более, что щит не простого пехотинца, а колесничего. У нашего рода войск на щитах, кроме бога Птаха в верхней части, в нижней нарисован конь, вид сбоку.
        Двор был выложен каменными плитами и чисто выметен. Несмотря на то, что в нем росли два инжирных дерева, не заметил ни одного опавшего листочка. Слева от ворот стояли две двухколесные грузовые повозки, маловатые для лошадей. Впрягали в них ослов, которые стояли в конюшне, расположенной на первом этаже левого крыла дома. Там же были и одиннадцать овец, а за деревянной перегородкой хранилась солома, которой кормили этих животных во время осады. Рядом с конюшней был закрытый птичник с парой десятков кур. Я решил не выпускать их, пока не отберем себе на завтрак, иначе придется гоняться за курами по всему двору. В правом крыле были кладовые, заполненные большими глиняными кувшинами с разным зерном, бобами и солью и сложенными у стены, выделанными шкурами, отдельно коровьими, овечьими, козьими и даже небольшая стопка ослиных. То ли хозяин купец, то ли богатый ремесленник, работающий с кожей.
        В центральном крыле на первом этаже располагалась гостиная, в которой пол из каменных плит был застелен ковром. Полтора десятка разноцветных и разноразмерных подушек валялись на нем без всякого порядка. У одной из двух дверей, ведущей внутрь здания, стояли два низких столика на кривых ножках с копытцами. Так понимаю, аборигены не мыслили у любых четвероногих, включая деревянных, какие-либо другие конечности, кроме парнокопытных. За этой дверью находилась кухня, где сидели на низких табуретках и лущили бобы две женщины лет тридцати, судя по одежде, рабыни. Иевусеи, в отличие от египтян, голяком просто так не разгуливают и даже сиськи прячут. Богатые женщины носят приталенные рубахи из тонкой ткани разного цвета и юбку-набедренник из переплетенных красных и синих нитей. Такая ткань по цене уступает только пурпурным. Жены бедняков и рабыни ходят в просторных рубахах из грубой ткани, иногда не только некрашеной, но даже небеленой. Обе рабыни встали, упершись взглядами в пол, словно это была третья нога, благодаря которой мечтали устоять под валом невзгод.
        - Зарежьте и приготовьте двух кур, - приказал я им на языке амореев, который очень похож на иевусейский.
        Вторая дверь вела в коридорчик, а из него в кладовую, где в больших деревянных ларях были сложены ткани, одежда, обувь… Я оставил Пентаура паковать это барахло, а сам поднялся на второй этаж по двухпролетной деревянной лестнице, которая начиналась в коридорчике. На втором этаже была анфилада из трех комнат, в каждой из которых стояли кровать во всю ширину и сундук с постельными принадлежностями. На каждой кровати было не меньше пяти подушек. В первых двух было пусто, а в третьей, судя по куклам на сундуке, детской, три особы женского пола. Дитем была только одна и, как по мне, совсем уже взрослым. Я сразу догадался, что это именно дочь хозяина дома, а не молодая жена. Она была лет тринадцати, довольно развитая, как часто и бывает в этом климате. Сиськи еще не рвали красную рубаху из тонкой ткани в обтяжку, но уже легко просматривались. Как и темный треугольник внизу живота. Узкое лицо точеное, с тонким носиком с еле заметной горбинкой, пока безусое, что здесь встречается редко, и довольно красивое, хотя красота эта и скоротечна. Южные женщины как бы одним днем расцветают и следующим увядают. Алые
губки были накрашены. Приготовилась к встрече первого мужчины в своей жизни? И стояла с таким видом перед низкой широкой кроватью с тремя большими подушками красного цвета, будто ждала, что ее прямо сейчас завалят, отымеют и, скорее всего, не убьют. Непонятным тогда было присутствие в этой комнате еще двух женщин. Одной было за сорок, второй около тридцати. Вторая узколицая, как и девушка, наверное, ее мать. Обе тоже только в рубахах, словно надеялись, что и на них позарятся и не убьют.
        - Где драгоценности? - первым делом спросил я на египетском языке, потому что все трое были без украшений, что сейчас воспринимается, как неодетые.
        Я не был уверен, что щит на воротах остановит египетских солдат, поэтому надо было как можно быстрее собрать и упаковать самое ценное. Развлекаться будем потом, если очередь будет короткой.
        Мой вопрос поняли все три. Как мне говорили, в соседних с Египтом странах богатые люди обязательно учат египетский язык. Сейчас это язык межнационального общения и способ реализовать мечту - стать гражданином великой и богатый страны.
        Обе женщины засуетились, приговаривая, как заклинание:
        - Сейчас, сейчас!
        Привыкают к роли рабынь. Сегодня их благополучная свободная жизнь закончилась. Начался новый этап, более интересный. Скучно, как раньше (а богатство - это такая скука!), уж точно не будет.
        Девушка осталась у кровати. Наверное, следует инструкции матери. Женщины лучше заточены на выживание любым путем. Я подошел к ней, поднял голову за округлый, теплый подбородок. Глаза были с расширенными от страха черными зрачками. Наверное, и радужки были черными или темно-коричневыми.
        - Почему не замужем до сих пор? - спросил я.
        Мой вопрос оказался для нее настолько неожиданным, что не нашла, что ответить. Точнее, сперва не поняла его, а затем смутилась и закрыла глаза, потому что потупить их не получалось, слишком высоко я поднял подбородок.
        - Как тебя зовут? - задал я вопрос попроще.
        - Хана, - тихо ответила она.
        Женщины принесли мне из соседней комнаты два ящичка из лакированной сосны с высокими ножками, которые внизу имели выдвижные ящички, а верхнее отделение закрывалось крышкой с бронзовой рукояткой в виде полусогнутой ладони, а третий, из красного дерева, был в этой комнате. В верхнем отделении лежала косметика - краска разных цветов, флакончики с духами, кисточки и щипчики, а в выдвижных нижних - драгоценности. По их количеству можно было определить, который из ящичков принадлежал старшей жене (больше), который младшей (меньше). Бусы, ожерелья, особенно много браслетов, кольца, сережки, которые, скорее, нужно считать клипсами, потому что уши ни иевусеи, ни египтяне пока что не прокалывают, а зажимают мочку уха. Украшения были из золота, серебра, слоновой кости и полудрагоценных, по моей классификации, камней. У дочери украшений было меньше всего, зато компенсировала количеством косметики - хватило бы расписать весь дом снаружи и изнутри по несколько раз. В бутылочках из зеленоватого, непрозрачного стекла и фаянса были духи с цветочными ароматами. Спирт пока не научились делать, поэтому настаивают на
маслах и воске. Табубуи закладывала кусочек ароматизированного воска в шиньон, который прицепляла к своим волосам, когда шла на рынок с рабыней или в храм. На жаре воск таял и распространял приятный аромат. Поскольку косметика сейчас стоит дорого, я сдернул с кровати тонкое покрывало (до простыней пока не додумались) и завернул в него все три ящичка, вынес сверток к лестнице.
        - Пентаур, потом заберешь здесь, возле лестницы! - крикнул я своему возничему.
        - Да, сенни! - крикнул в ответ катана сдавленным голосом.
        Наверное, нашел что-то большое и тяжелое, а потому и ценное.
        - Где ваш муж? - спросил я женщин, вернувшись в дальнюю спальню.
        - Мы не знаем! - быстро и в один голос ответили они.
        Значит, знают. Или трусливо пал на городских стенах, или отважно прячется где-нибудь. Главное, что не под кроватью: не люблю сюрпризы.
        - Принесите воды и полотенце, хочу умыться, - приказал я.
        Египтяне такие же чистоплотные, как и китайцы, моются по несколько раз на день. И я привык, пожив с ними.
        Все три направились на выход из комнаты.
        - Хана, ты останься, - потребовал я. - Будешь моей женой.
        На самом деле я хотел сказать, что станет наложницей, но в египетском языке такого слова нет, как и обозначений любовницы и проститутки. Мужья спали с рабынями и служанками, жены в ответ изменяли им, а некоторые женщины зарабатывали телом, но слов таких не было. Точнее, может, они и были, но употреблялись так редко, что я не слышал, а когда спрашивал, мне не говорили. Видимо, так, необозначением и замалчиванием, египтяне боролись с этими порочными явлениями.
        - Хорошо, мой господин, - ответила Хана тихо и покорно на египетском языке.
        Иностранный язык она выучила, а обычаи - нет. Египетские супруги называют друг друга братом и сестрой. Наверное, эта традиция появилась из-за того, что очень часты браки между братьями и сестрами, причем не только в семьях фараонов, где они чуть ли не обязательны. Если никто не соглашался отдать дочь за бедняка, тот брал в жены сестру, на которую тоже обычно не находилось желающих. Средний класс практиковал такие браки, чтобы оставить в семье нажитое грабежом бедняков. Несмотря на близкородственные браки, признаков вырождения я не замечал. Да, встречались в Мен-Нефере дауны и прочие дебилы, но не больше на душу населения, чем в том же Лагаше или Уре, где подобные браки были исключением.
        Я сел на кровать, довольно мягкую. Видимо, дети спали не на перине, а на пуховике.
        - Ты младшая? - задал я вопрос.
        - Нет, еще брат, - ответила она.
        - Прячется вместе с отцом? - спросил я.
        Она потупилась и не ответила.
        - Если они попадутся другим воинам, то могут погибнуть, - предупредил я.
        В это время послышался стук в ворота. Кто-то пытался открыть их любой ценой.
        - Не ломитесь, здесь занято! Щит не видите, что ли?! - крикнул со двора Пентаур. - В этом доме колесничие под командованием сенни, благодаря которому захвачен этот город!
        С улицы послышалась ругань, но ломиться в ворота перестали.
        Мать Ханы принесла медный таз с теплой водой и большое белое с красными полосками полотенце из хлопковой ткани. Я ополоснулся, после чего девушка помыла мне ноги. По собственной инициативе. Я даже сперва не понял, зачем она поставила таз на пол у моих ног и присела. Пальцы у нее были нежные, заряженные сексуальной энергией. Засиделась в девках. Наверное, родители долго перебирали, подыскивая достойного жениха. Доперебирались…
        Не думаю, что Хана поверила, что будет именно женой. У нее просто не было выбора. Лучше уж начать с молодым и вроде бы не злым захватчиком. На ласки отозвалась быстро. От некоторых моих прикосновений вздрагивала так, будто ее било током. Смазки у нее выделилось много, поэтому пошло легко. Привыкала к новым ощущениям с минуту, после чего вошла во вкус и застонала утробно, чужим голосом, из-за чего я подумал, что достиг в сексе неведомых ранее глубин. Если фараон не заберет Хану, оставлю себе, чтобы повышать свою самооценку.
        Глава 14
        Египетская армия движется по пыльной грунтовой дороге на северо-восток. Над солдатами висит облако красновато-коричневой пыли. Позади нас, на том месте, где был город Гезер, поднимаются клубы дыма. В городе подожжено все, что может гореть. Городские стены были почти полностью разрушены захваченными в плен жителями и египетскими солдатами. Разрушать - это тоже строительная специальность. Развалили и часть домов в центре, включая храм, сложенный из огромных каменных глыб. Боги из храма были переселены в Та-Кемет. В прямом смысле слова. Их погрузили целыми или распиленными на части на арбы, запряженные волами, и повезли в Мен-Нефер. По возвращению из похода фараон Мернептах решит, поставить ли их в храме другого бога или соорудить им отдельный. Это будет зависеть от того, как дальше пойдет военная кампания. Если иевусеевские боги будут помогать нам, получат собственное жилье. Если нет, будут снимать угол. Из остальных домов выгребли все, что можно увезти или унести, а остальное приказано было разрушить и сжечь. Щедрость фараона была безгранична - потребовал отдать ему только лазурит, электрон (сплав
золота с серебром) и серебро, которого в Та-Кемете постоянно не хватает, из-за чего лишь на самую малость дешевле золота, а все остальное, включая рабов, каждый воин мог оставить себе. Пришлось, конечно, поделиться с Джетом. Я отдал ему браслеты из слоновой кости, которые египтяне считают ценнее золотых такого же размера. Попробовал получить свою долю и Хапусенеб, командир нашей полусотни колесниц, но я очень конкретно сказал, куда он может отправиться прямо сейчас вместе со своими требованиями. Пожаловался ли он Джету, и тот поддержал меня, любимца, как все считают, чати Панехси, или нет, не знаю, но больше Хапусенеб не подходил ко мне с нескромными требованиями.
        Мои трофеи едут в обозе на повозке, запряженной двумя ослами. Кроме всякого барахла, я взял себе Хану, ее мать, рабыню лет двадцати и двух рабов, двадцатитрехлетнего и одиннадцатилетнего. Последнего я сперва счел младшим братом моей наложницы, но потом понял, что это не так. Брат старался бы выслужиться, чтобы его не разоблачили, а этот всячески отлынивал от работы, пока не получал подзатыльник или поджопник. Вторая пара ослов и повозка везли добычу Пентаура, частью которой были старшая жена хозяина дома и две тридцатилетние рабыни. Особенно моему возничему нравилось заставлять работать бывшую госпожу. Новоиспеченной рабыне доставалась самая грязная работа, а старым - полегче. Тем более, что обе и ночью обслуживали своего нового хозяина. Где спрятался их прежний хозяин с младшим сыном и выжили ли они, я так и не узнал. Может быть, горят сейчас или задохнулись от дыма в схроне.
        Следующая наша цель - Иеноам. Добирались до него два дня, хотя могли бы уложиться и в один. Спешить теперь незачем. В разгромленном Гезере армия основательно пополнила продовольственные запасы и обзавелась средствами перевозки их. Наш обоз стал длиннее раз в пять. За многочисленными повозками шли вьючные животные, а за ними - навьюченные рабы-мужчины.
        Иеноам оказался раза в два меньше Гезера. Стоял на невысоком холме, защищенный каменными стенами высотой метров пять. Местами кладка была выполнена, мягко выражаясь, небрежно. В нескольких местах видны следы ремонта сделанного мастеровитее. На такую стену я бы залез без всякого специального снаряжения. С юго-восточной стороны склон холма был пологим. Там находились главные городские ворота, защищенные по бокам двумя башнями высотой метров десять и выступающими вперед метров на двадцать. Это было самое слабое место в обороне города, поэтому и защитили лучше. Именно здесь, но не к воротам, а к куртине южнее их, и начали египтяне делать насыпь. Горожане не встретили фараона Мернептаха «хлебом и солью», когда мы подошли к Иеноаму во второй половине дня, более того, прислали переговорщиков лишь на следующее утро, что было воспринято, как оскорбление, и послужило отказом от переговоров, объявлением начала штурма. Подозреваю, что задержка даже на полчаса была бы сочтена неуважением. Мернептаху понравилось брать и грабить города. Потом льстивые царедворцы напишут о его великих подвигах, как делали о его
предшественниках - и потомки будут читать и восхищаться, как читал и восхищался и сам нынешний фараон. Чати Панехси пообещал своему правителю, что осада будет короткой. На этот раз он обошелся без моей помощи. Я один раз подсказал Панехси эффективный способ захвата городов, а человек он неглупый. Объехав Иеноам, он сам выбрал место, где лучше насыпать пандус. Я бы выбрал это же.
        Рабов теперь было много, так что работа закипела. Египетские солдаты лишь прикрывали их, не давали нападать защитникам города. Впрочем, особого сопротивления не было. Иеноамцы поняли, что обречены, поэтому вину не усугубляли, зря не гибли. Рабство для многих было лучше, чем смерть. Как здесь говорят, лучше быть живым шакалом, чем дохлым львом. Самые шустрые пытались ночью прокрасться через наш лагерь и удрать, поэтому до самого рассвета то тут, то там раздавались крики и лязганье оружия.
        Колесничие не принимали участие ни в защите работающих, ни в работах. Мы стояли километрах в трех от Иеноама, рядом со скошенными полями, высокую стерню на которых поедали наши лошади. Дни проводили в поиске добычи и охоте. Добывать через два дня стало нечего, потому что не так уж и много было возле города деревень, а удаляться от армии на большое расстояние опасались. Там бродили отряды шасу - воинственных кочевников, грабивших обе стороны конфликта. Уже пропало несколько небольших египетских отрядов, ушедших за добычей слишком далеко от лагеря.
        Меня не интересовало дешевое барахло, которое можно найти в деревнях. Развлекались с Пентауром охотой. Заодно снабжали свежим мясом себя и своих рабов. Здесь пока что много газелей и антилоп. Отстреливали обычно пару. Одну разделывал, подвесив за задние ноги к нижней ветке дерева, мой старший раб Тадай, а вторую - лично Пентаур. Деревьев здесь тоже много. После Та-Кемета кажется, что слишком много. Сняв шкуру, стелили ее на земле внутренней стороной вверх, а потом складывали на нее куски мяса и съедобные внутренности. Впрочем, съедобным считается все, за исключением содержимого желудка и кишечника. Просто лучшее мясо идет хозяевам и их наложницам, а остальное - рабам. Готовят на два раза. Половину съедаем в обед, половину - на ужин. То, что на ужин, оставляют в бронзовом котле, накрытом крышкой, который ставят в дотлевающие угли, чтобы томилось. До утра на такой жаре все равно не дотянет, испортиться. Завтрак у нас легкий, вегетарианский - хлеб с вином или пивом.
        Перед ужином ходим вместе с остальными колесничими смотреть, как продвигается насыпка пандуса. Все уже большие специалисты осадного дела, точно определяют, когда будет готов. Правда, каждый день мнений не меньше двух.
        - Послезавтра закончат, - уверенно говорит один колесничий.
        Второй, который пару дней назад предсказывал, что закончат сегодня, решает не рисковать и добавляет еще день:
        - Послепослезавтра.
        Кто-то из них окажется прав, потому что работы осталось дня на два-три.
        - Потом ворвемся в город и…! - мечтательно произносит первый колесничий.
        - Да, развлечемся! - на этот раз соглашается с ним второй колесничий.
        Война - это жизнь вне закона. Черная дыра, в которой «хорошо» и «плохо» аннигилируются, не образуя ничего нового. С войны, как и из черной дыры, никто не возвращается. Точнее, тело твое может опять оказаться в мирной жизни, но душа останется по ту сторону, из-за чего все понятия обесцветятся. Ты становишься моральным дальтоником, который одинаково легко, без раскаяния и сочувствия, спасает и убивает.
        Глава 15
        Джет собрал всех колесничих перед обедом. К тому времени по нашему лагерю уже разнесся слух, что утром было нападение шасу на Мернептаха, когда тот охотился. На самом деле напали на слуг, которые должны были загонять зверя на охотников, но слуги - это неблагодарное продолжение хозяев, поэтому нападение сочли актом терроризма. С террористами во все времена разговор короткий.
        Шасу - это общее название кочевников и вообще всех семитских народов, проживающих северо-восточнее Египта. Переводится, как чужеземцы, пастухи, пленники. Иевусеи - это тоже шасу, но городские, облагородившиеся. Египтяне до сих пор, а прошло более трехсот лет, не могут им простить захват почти всей своей страны на полтора столетия. Оккупация Египта пошла впрок обеим сторонам. Шасу приобщились к городской культуре, а египтяне переняли у них колесницу, чешуйчатый доспех и составной лук.
        - В поход пойдут одни колесничие, без пехоты. Она нужна здесь для штурма города. Командовать будет Сети - старший сын нашего правителя. Выдвигаемся после полуденной жары, - довел до нашего сведения командир колесничих корпуса «Птах». - С собой взять продукты на пять дней.
        То есть, наследник засиделся в лагере и решил развеяться и заодно наказать зарвавшихся кочевников. Я видел его несколько раз едущим в колеснице на охоту. Всем воинам настоятельно порекомендовали не охотиться там, где это делает фараон и его сын. Поэтому мы ждали, поедут ли они и куда, и если да, то отправлялись в другую сторону. Сети уже под пятьдесят. Лицо круглое, раскормленное. Нос с горбинкой, как у отца. Если на худом лице Мернептаха такой нос смотрелся органично, то на круглом лице Сети казался чужеродным, эдакой помесью рязанского с грузинским. В отличие от отца, париков не носил, голову защищал от солнца белым немсом в золотую полоску, из-под которого на правое ухо свисала прядь черных с сединой волос, и красился не так усердно, хотя от моды не отставал. Или чувство вкуса у него обострялось только во время военного похода. Я заметил, что цивилизованные народы, в отличие от индейцев и прочих дикарей, наносят яркую боевую раскраску только в мирное время, а в военное храбрость подсказывает им не привлекать к себе лишнее внимание.
        Поскольку корпус «Птах» всегда шел первым, его колесничие возглавили колонну, растянувшуюся на несколько километров, несмотря на то, что ехали в два ряда. Впрочем, строй и дистанцию не соблюдали. Настроение у всех было такое, будто едем на охоту. Большую часть колесничих составляют коренные египтяне, впитавшие с материнским молоком привычку жить в мире и спокойствии, поэтому при первой же возможности забывают о том, что находятся на войне. Одолев километров двадцать, встали на ночлег. С нами не было пехоты, приученной к несению караульной службы, эту обязанность пришлось нести катанам, приученным только к управлению лошадьми и их выпасу. На всякий случай я выбрал место для ночлега поближе к лошадям, чтобы в случае ночного налета успеть смыться. На месте шасу я бы обязательно напал. Они упустили такой прекрасный шанс расправиться с врагами и сказочно разбогатеть.
        Их дозоры мы увидели на следующее утро, часа через три после того, как тронулись в путь. Группы по две-три колесницы постоянно появлялись на вершинах холмов впереди нас, стояли по несколько минут и исчезали. Наверное, оценивали наши силы и скорость передвижения, чтобы понять, насколько мы опасны. У нас дальней разведки не было, только пара колесниц обгоняла общую колонну примерно на километр.
        Около полудня сделали привал в широкой ложбине между холмами, перекусили и покемарили. Никто никуда не спешил. Такое впечатление, что большая компания друзей отправилась на пикник. Когда жара начала спадать, двинулись дальше. Почти все находились в состоянии полудремы, когда реальность кажется миражом, а мираж - реальностью. Колонна лениво вползала в следующую ложбину между холмами, более узкую, склоны которых поросли деревьями и колючими кустами. Я еще подумал по старой привычке, что в этом месте удобно нападать на купеческие караваны. Если со службой в египетской армии не заладится, сколочу банду и наведаюсь в эти места за добычей.
        И тут я понял, что не видел ни одного вражеского дозора с тех пор, как снялись с привала. В момент начала нашего движения они были на дороге впереди нас, там, где она шла в гору, но с тех пор, как корова языком слизала. На безалаберность это не спишешь. В отличие от египтян, у шасу сейчас вопрос жизни или смерти.
        Оценив обстановку и поняв, что склон впереди и слева от нас, как и положено южному, находящемуся почти весь день в тени, зарос не так густо, как северный, и по большей части кустарником, я тихо приказал Пентауру:
        - Съезжай с дороги влево и останавливайся. У нас колесо слетает.
        - Не слетает, все нормально! - со смесью удивления и обиды произнес катана.
        В обязанности возничего входит ремонт колесницы, поддержание ее в рабочем состоянии. Если перед боем или в самом начале его вдруг отлетит колесо, это считается дезертирством со всеми вытекающими последствиями в виде укорочения на голову перед строем, чтобы другим неповадно было.
        Коротким резким движением бью левым локтем Пентаура в бок и шиплю:
        - Делай, что говорю!
        Поломка во время перехода - дело обычное, дезертирством не считается. Мы с катаной слезаем с колесницы. Я придерживаю лошадей, а он начинает возиться у левого колеса, закрытого повозкой от проезжающих мимо.
        Джет, не останавливаясь, спрашивает:
        - Помощь нужна?
        - Сами справимся! - бодро отвечаю я.
        - Поторопитесь, чтобы не отстали. За нами могут идти враги, - предупреждает он.
        - Успеем! Позади нас вон сколько еще едет! - говорю я, после чего привязываю поводья к кусту.
        Натянуть тетиву на лук, надеть на левую руку защитный кожух и приготовить колчаны со стрелами - дело пары минут. Мои действия не вызывают настороженности у проезжающих мимо колесничих. Может быть, думают, что я, рисковый пацан, собираюсь поохотиться, пока катана ремонтирует колесницу, а может, боюсь, что отстану, и готовлюсь к обороне. К тому времени, когда мимо меня проезжает Сети в украшенной золотом, сверкающей на солнце колеснице, я уже стою рядом с Пентауром и дельными советами мешаю работать. Взгляд скромно подведенных темно-зеленой краской глаз наследника престола скользит по мне без остановки. Какой-то сенни-дикарь со сломанной колесницей - ничтожество, не достойное внимания.
        Я уж было подумал, что переоценил шасу, когда впереди, как раз там, где в данный момент находился наследник престола, вдруг и очень мощно раздались истошные крики и ржание лошадей. Шасу ударили с двух сторон, причем справа, на северном склоне, их было больше. Те, что были выше по склону, стреляли из луков, те, что ниже, метали дротики или кололи копьями и рубили хопешами и топорами лошадей и ездоков в сбившихся в кучу колесницах. Побоище было знатным. Цвет египетской армии стремительно погибал не за понюх табака, хотя о существовании табака здесь пока не знают.
        - Разворачивай колесницу так, чтобы была правым боком к бою и готова сразу убраться отсюда, если припечет! - приказал я своему катане.
        У Пентаура соображалка работает быстро. За пару минут он развернул колесницу и приготовил щит, намереваясь прикрывать меня. Мы стояли в узком и коротком кузове почти вплотную. Я справа, Пентаур слева, ближе к лошадям. Левой рукой он держал поводья, готовый стегнуть ими наших гнедых, чтобы повернули влево и понеслись к месту последнего привала и дальше, а правой - щит, чтобы прикрыть меня и себя. Я натягивал лук и отправлял одну стрелу за другой по наклонной траектории в скопление врагов у сбившихся в кучу колесниц. Дистанция была метров двести пятьдесят. Легкие стрелы быстро преодолевают это расстояние и словно бы сами находят цель. Наверное, попадаю и в египтян. Дружественный огонь - это обязательная составляющая каждой войны. Кому-то на роду написано погибнуть от своих.
        Колесницы, которые на момент начала боя не добрались до засады, начали разворачиваться и уматывать в обратную сторону. Спешиться и вступить в рукопашную никому из них не приходило в голову. Одна за другой колесницы, подпрыгивая на кочках, проносились мимо нас. Пролетела и вся украшенная золотом, на которой, стоял полусогнутым, схватившись двумя руками за перила правого борта, Сети, старший сын и наследник фараона Мернептаха. Лицо застыло в кривой гримасе, но не испуга, а, скорее, удивления. Наверное, пытается понять, как это он, живой бог, чуть не погиб от рук дикарей?! Неужели его божественность действует только в пределах Та-Кемета?! Его взгляд опять скользнул по мне, не зацепившись. Я с трудом преодолел желание всадить ему стрелу в подмалеванный глаз. Вместо этого послал в рослого шасу в желтой набедренной повязке и босого, который, закинув щит за спину, с полутораметровым копьем наперевес подбегал к перевернувшейся колеснице. Стрела попала ему в солнечное сплетение. Дикарь выронил копье и согнулся, словно хотел поблевать, прижав обе руки к животу. Секунд пять стоял неподвижно, а потом
медленно, как-то по-киношному, будто понарошку, упал-прилег на землю. Сенни и возница из перевернутой колесницы выбрались из нее и побежали в нашу сторону. Первый придерживал правой рукой левую, вывихнутую или сломанную. За ними погнались еще два шасу, но я снял обоих, на этот раз угадав им в головы, потому что тела прикрывали овальными щитами, более узкими внизу, обтянутыми козьими шкурами серой шерстью наружу. Еще двух убил возле другой опрокинутой колесницы. Они добивали копьями экипаж так увлеченно, что позабыли об осторожности. Остальные схлынули в противоположную от нас строну. Видать, бросились помогать своим соратникам добивать авангард нашего войска. Там, метрах в пятистах от нас, еще кто-то сопротивлялся. По крайней мере, что-то кричали, то ли от боли, то ли призывая на помощь.
        - Подожди здесь, - приказал я и с луком в левой руке и наполовину полным колчаном на ремне у правого бедра спрыгнул с колесницы.
        Погибать, выручая незнакомых, совершенно чужих мне людей, я не собирался. Мне нужна была колесницы, оставшаяся без экипажа. Пара красивых и дорогих белых лошадей неторопливо влекла ее в нашу сторону по обочине, где была трава, пожелтевшая, выгоревшая на солнце. У моих шанфрон (защита головы) и пейтраль (защита груди) были двухслойные, снизу кожа, сверху войлок, дешевые и надежные, а у этих - кожа, покрытая сверху красной льняной тканью с золотой бахромой. Дорого и менее надежно. Зато очень красиво. Сбруя с многочисленными бляшками и висюльками, золотыми и серебряными. Если продать всю эту дребедень, хватит еще на одну колесницу. Скорее всего, принадлежала какому-нибудь придворному из свиты наследника. На полу колесницы, ближе к обрезу, была лужица свежей алой крови. На этом месте должен был стоять сенни, хотя в бою всякое бывает. Кнут, копье и щит отсутствовали, но полные колчаны со стрелами и дротиками были на местах. Я шлепнул лошадей по спинам вожжами, направляя на дорогу.
        - Едь первым! - крикнул я Пентауру. - И не спеши!
        Как я предполагал, отважные египетские воины, сумевшие выбраться из засады, остановились на том месте, где был последний привал. Люди предпочитают останавливаться в знакомых местах. Здесь и напасть на нас труднее, склоны холмов далеко. Уцелело не так уж и мало колесниц. Корпус «Ра» почти не пострадал, из «Амона», на которого пришелся основной удар, уцелела четверть, а из «Птаха» - всего несколько колесниц, но говорили, что большая часть прорвалась вперед, и надеялись, что сможет добраться до своих.
        - Это колесница Сендемеба, сына носитель опахала Небамона, - сказал мне юноша лет пятнадцати, колесничий из корпуса «Амон», когда я привязывал вожжи трофейной колесницы к задку, чтобы Пентаур присматривал за обеими.
        - Не знаю, чья она была, но знаю, что мертвым колесницы не нужны, а добытое в бою принадлежит тому, кто захватил, - ответил я.
        - Вся добыча принадлежит фараону! - ожесточенно возражает юноша.
        Я догадался, в чем причина его нервозности, и произнес спокойно:
        - Послушай, твоего друга убил не я, а шасу. Я всего лишь забрал его колесницу, чтобы не досталась им. Или было бы лучше, если бы на ней разъезжал вражеский воин?
        Юноша молчит, набычившись. Крыть ему нечем, но и соглашаться неохота. Кто-то ведь должен ответить за гибель его друга. Так ничего и не сказав, он крутанулся на пятках и быстро зашагал в сторону колесницы, украшенной золотом богаче остальных, возле которой стояли уцелевшие командиры и их приближенные и, отчаянно жестикулируя, что-то обсуждали. Наверное, выясняли, кто первый прискакал сюда, чтобы вручить победителю золотого… - пока не знаю, кто у египтян считается самым трусливым зверем.
        Заподозрив, что юноша побежал стучать, что колесницу у меня отберут, я тихо приказал Пентауру:
        - Я присмотрю за лошадьми, а ты сорви незаметно со сбруи золотые детали и спрячь.
        В вопросах наживы моему катане все ясно с первого раза. Он быстренько избавил сбрую от золотых украшений и заодно от серебряных. Успел до того, как ко мне подошел посыльный от сына фараона - юноша примерно такого же возраста, что и стукач. Мне сейчас ненамного больше, но поверить в это мешает громадный житейский опыт.
        - Тебя зовут, - произнес он таким тоном, точно судьба моя уже решена, и решение это прискорбно.
        Сети сидел на стволе упавшего дерева, на который положили большую красную подушку. Рядом с ним стояли приближенные, а чуть дальше и выдвинувшись вперед - телохранители-нубийцы, рослые и крепкие, с блестящими от пальмового масла телами. Во время боя я их не видел, как и во время перехода. Видимо, появляются из неоткуда, когда сын фараона слезает с колесницы. Перед фараоном принято становиться на колени. Многие и перед его сыном становятся так же. Мне, не бедному чужеземцу, шестерить ни к чему, поэтому поприветствовал Сети поклоном, едва отличающимся от кивка. Наследнику престола это вряд ли понравилось, но вида не подал. Или подал, но я не разглядел под слоем косметики.
        - Мне сказали, что ты захватил чужую колесницу, - спокойно и даже как-то равнодушно произнес Сети.
        - Я отбил ее у врагов, а друзья бывшего владельца, бросив его на поле боя умирать, удрали, - сказал я в оправдание. - Моя добыча принадлежит фараону - долгих лет ему жизни и крепкого здоровья! - и пусть он распорядится ею, как сочтет нужным.
        Потом понял, что ляпнул лишнее, потому что и сын фараона удирал вместе с этими друзьями, а также имеет право распоряжаться добычей, потому что командует нашим отрядом.
        Накрашенные глаза Сети уставились на меня, не мигая. Разрисовка делала их похожими на змеиные. У меня сразу возникла ассоциация с коброй.
        - Это ты стрелял из лука, когда все удирали? - спросил он спокойным голосом, тоже показавшимся мне змеиным, хотя змеи шипят, а он произносил согласные твердо.
        - Да, - подтвердил я. - Израсходовал все стрелы из двух колчанов. Они были длиннее ваших и с бронзовыми наконечниками, делались на заказ и обошлись мне не дешево.
        - Колесница твоя, - решил наследник престола и посоветовал: - Можешь продать ее и купить новые стрелы.
        - Продам старую и куплю стрелы, а на этой буду воевать под командованием такого мудрого полководца! - лизнул я.
        Придворный, ровесник Сети, стоявший слева от него, наклонился и что- то прошептал ему на ухо.
        - Это ты подсказал, как захватить Гезер? - спросил наследник престола.
        - И Гезер, и Ашкелон, - ответил я.
        - И у тебя вовремя сломалась колесница, - сделал он правильный вывод. - Ты знал, что впереди засада?
        - Не знал, но, если бы был шасу, обязательно устроил ее там, - ответил я.
        - Почему никому не сказал? - задал он вопрос.
        - А кто бы послушал какого-то сопливого чужеземца?! - ответил я на одесский манер. - Командиры не любят, когда подчиненные лезут с глупыми советами.
        - Для таких юных лет ты слишком хорошо знаешь военное дело, - сделал еще один вывод Сети.
        Я не стал говорить, что полководцами рождаются. Точнее, рождаются умными и решительными, что помогает и на войне.
        - Отец, правитель моей страны, с пяти лет брал меня во все походы, как и моих старших братьев, - придумал я на ходу.
        - Я так и подумал, что ты не из простых людей, - сделал сын фараона третий вывод. - Что бы ты сделал сейчас, будь командиром отряда?
        - Послал бы разведку во все стороны, чтобы точно узнать, где находятся шасу и где колесничие из корпуса «Птаха». Они вроде бы не попали в засаду. Возможно, они сейчас окружены, и им нужна помощь. В любом случае надо сперва объединить оба отряда, а уже потом решать, что делать дальше, - ответил я.
        - Так и сделаем, - согласился Сети и сразу приказал своему нашептывателю: - Пошли по пятерке колесниц во все стороны и скажи, что нашедший колесничих из «Птаха» будет награжден. - После чего повернулся ко мне: - Отныне будешь сопровождать меня, - он улыбнулся, - чтобы и моя колесница ломалась вовремя, и принимать участие в советах командиров.
        - Благодарю за оказанную честь! - искренне произнес я.
        В нижних чинах чувствую себя не очень уютно, хоть и говорят, что дуракам легче подчиняться, чем ими командовать.
        Глава 16
        Колесничие из корпуса «Птах», действительно, пострадали меньше, чем их соратники из двух других корпусов. Шасу перебили только замыкающих. Остальные успели вырваться из ложбины, благо не надо было разворачивать колесницы, не образовались пробки и дорога впереди был чиста. Поленились кочевники сделать завалы, иначе бы нанесли египетской армии и вовсе позорное поражение. Впрочем, завалы были бы видны издалека и вызвали бы подозрение. Шасу преследовать не стали из-за жадности - занялись подсчетом и разделом добычи, поэтому к вечеру колесничие из «Птаха» добрались до места последнего привала и объединились с нами.
        Джет тоже уцелел, хотя ехал почти в хвосте своего отряда, и удивился, увидев меня живым:
        - Думал, ты погиб там!
        - Не дождешься! - шутливо бросил я. - Моя колесница сломалась до засады.
        - Вовремя она сломалась, - произнес он, начав догадываться об истинных причинах «поломки». - Значит, теперь будешь ехать впереди отряда.
        - Не получится. Отныне сопровождаю сына фараона, - поставил я в известность.
        Сообщение это явно не порадовало моего бывшего командира. Он столько лет верой и правдой служит фараону, но, несмотря н высокую должность, в круг приближенных так и не пробился. Одно дело строевой командир, пусть и в чинах, другое дело - член свиты, на которого всякие пряники сыплются просто так, без всяких побед. Хотя можно и огрести просто так, без всяких поражений.
        Поздно вечером Сети собрал совещание командиров. Египтяне еще не усвоили правило, что первыми должны высказываться младшие, поэтому первым высказался «нашептыватель» - старший советник и, как догадываюсь, будущий чати Мен-хепер-Ра-снеба или попросту Мен, предложив найти шасу и напасть на них, пока делят добычу. Остальные с ним сразу согласились. Мне предоставили слово последним, только для проформы, поскольку все должны были восхититься и поддержать мудрое решение будущего чати.
        - Предлагаю рано утром направиться в сторону Иеноама… - начал я.
        - Египетские армия не удирает от дикарей! - гневно перебил меня Мен.
        - Подожди, - спокойно остановил его сын фараона и направил на меня свой немигающий взгляд: - Ты считаешь, что у нас недостаточно сил, чтобы справиться с ними?
        - Я разве сказал, что мы должны удрать или что сил недостаточно?! - задал я встречный вопрос.
        Такая, мягко выражаясь, невежливая манера вести диалог, особенно с членами правящей семьи, вгоняла египтян в непонятное. Хочешь навязать человеку свою волю, свое решение, сперва выведи его из состояния равновесия. Как только он потеряет привычную почву под ногами и начнет тонуть в непонятном, сразу схватится за любую соломинку, протянутую тобой. Впрочем, протягивал я спасательный круг.
        - Шасу наверняка пришлют утром разведчиков, чтобы узнать, что мы будем делать дальше. Мы им покажем, что угнетены поражением, трусливо удираем. Когда они убедятся в этом, сообщат своим и начнут праздновать победу, мы вернемся и нападем на них. Отец учил меня: «Если ты силен, покажи врагу, что слаб, если слаб, что силен. Если ты собрался напасть, пусть враг думает, что ты отступаешь, а если ты собрался отступать, пусть думает, что нападешь. Если ты близко, пусть думает, что далеко, а если далеко, что близко. Бей там, где тебя не ждут и когда тебя не ждут», - сказал я, вложив мысли Сунь Цзы в уста своего отца, ефрейтора советской армии, наводчика восьмидесятипятимиллиметрового зенитного орудия, который понятия не умел о трактате, приписываемом китайскому полководцу, а по моему мнению - коллективному труду.
        - Твой отец - мудрый человек, - сделал очередной вывод Сети. - Мы последуем его совету.
        Может, со мной Мен поспорил бы, но с будущим правителем не решился. Остальные тоже согласились, но похвалили мудрость сына фараона, последовавшему мудрому совету моего отца.
        Я не удержался и добавил, приписав своему отцу еще и слова Петра Первого:
        - Еще мой отец говорил, что на совещании первыми должны говорить младшие, иначе будут льстиво поддерживать старших, и писец должен записать, кто и что говорил, чтобы потом была видна дурость каждого.
        Сети впервые улыбнулся, едва заметно раздвинув губы, но глядя все так же холодно, по-змеиному, и огласил решение:
        - И этому совету твоего отца мы будем следовать впредь.
        Глава 17
        Ранее утро - самое приятно время суток в этих краях в жаркий период, который длится месяцев восемь-девять. Начинаешь понимать тех, кто привык вставать до восхода солнца. Воздух чист, свеж, прохладен и наполнен запахами сухих трав. Чувствуешь такое единение с природой, что кажется, будто растворился в ней.
        До лагеря шасу километра два. Он на противоположном конце долины, разделенной на две части широким руслом реки, высохшей до ручья, ребенок переступит. Лагерь большой, на несколько сотен шатров, которые у шасу черного цвета. Их женщины изготавливают из шерсти черных коз плотную грубую ткань, которая одинаково хорошо не пропускает ни солнечный свет, ни дождь. Впрочем, дожди здесь идут редко, по большей части зимой. Рядом с каждым шатром стоит по несколько боевых колесниц, включая трофейные, и одна или две двухколесные грузовые повозки, в которые обычно запрягают ослов. Здесь собрались несколько племен, участвовавших в нападении на нас. Видимо, сочли добычу не очень богатой, поэтому до сих пор не разбежались, хотя корма для их скота здесь маловатою Ближе всего к лагерю пасутся стреноженные кони. Чуть дальше - ослы, а козы и бараны - на склонах холмов, которые окаймляют долину со всех сторон. Лесов здесь пока что много и довольно густые. Шасу еще не проснулись. Между шатрами бродит лишь несколько женщин.
        - Пора, - тихо, словно боюсь, что меня услышат кочевники, говорю я.
        Сети, глаза которого сегодня подведены черной краской, из-за чего взгляд кажется еще тяжелее, гипнотичнее, молча кивает и дает отмашку левой рукой, после чего идет к своей колеснице, которая, благодаря золотым украшением, раза в два тяжелее остальных. Я, как и остальные колесничие, занимаю место позади своего возницы, достаю лук из колчана, натягиваю тетиву, открываю клапаны колчанов и кожаных мешков с дротиками, прикрепленных к бортам повозки. Едва заканчиваю приготовления, как наследник престола машет рукой во второй раз и начинает движение. Долина ровная, без оврагов и рвов. Есть только одна впадина - широкое русло реки с пологими берегами. Колесницы быстро набирают ход, летят к вражескому лагерю. Уверен, что моих нынешних соратников ведет в бой еще и память о недавнем позорном поражении. Месть - самый лучший катализатор храбрости. Обычно египтяне атакуют с криками, под рев труб и грохот барабанов, но сейчас, по моему совету, слышен только топот копыт, стук колес и скрип повозок. Чем позже нас заметят и поднимут тревогу, тем больше у нас шансов на победу. Скот разбегается перед нами, уступая
дорогу, а несколько ослов несутся впереди колесниц, потеряв от страха разум. Скорее всего, женщины заметили нас сразу, как только мы спустились по заросшему деревьями склону холма в долину, но, не слыша воинственных криков, не сразу поняли, что это нападают враги. Пока они соображали, кто мы такие, колесницы быстро приближались к шатрам. Перестук копыт и колес заглушал другие звуки, поэтому я не слышал женские крики, но из шатров начали выскакивать мужчины с оружием в руках. Они замирали, глядя на лавину мчащихся колесниц, а потом принимали решение: кто-то готовился к бою, кто-то кидался в шатер, наверное, за дополнительным оружием или за самым ценным, кто-то бежал к лошадям или дальше, к склонам холмов, надеясь там укрыться и переждать нападение. Последнее решение было неверным, потому что с той стороны надвигалась на лагерь вторая лава колесниц под командованием моего бывшего командира Джета. Перед шатрами колесницы центра резко замедлили ход, чтобы тряска не мешала стрельбе из лука, а фланговые продолжили обтекать лагерь, чтобы никто не убежал.
        Я выбираю цель - голого молодого мужчину с густой черной растительностью на груди, из-за чего напоминает полысевшую местами обезьяну, и поражаю его в голову с распущенными, вьющимися черными волосами длиной до плеч. Стрела пробивает черепную коробку насквозь, летит дальше, ударяется в полусвободно висящую ткань шатра и падает на землю. Следующему вгоняю стрелу в бок на ладонь ниже подмышки, потому что на голове у него черный матерчатый головной убор, наверное, из той же ткани, что и шатер. Скорее всего, стрела пробила бы ткань, плотно прилегающую к голове, но рисковать не стал. Бой - не место для экспериментов. Моя колесница, управляемая Пентауром, медленно заезжает между шатрами, движется к центру лагеря, а я продолжаю стрелять во все стороны, поражая врагов. Слева и справа от меня точно так же движутся другие колесницы. Мужчины-шасу стреляли из луков в ответ, но мы работали парами, катана прикрывал щитом сенни, а враги были каждый сам за себя. Лишь в центре лагеря отступившие туда воины, сотни две, сбились в кучу и, закрывшись щитами, попытались прорваться в сторону пасущихся, стреноженных
лошадей. Их расстреляли всех до одного. Я завалил несколько человек из этой группы, пробив стрелами их щиты из козлиной кожи, натянутой шерстью вверх на каркас из прутьев. Метров с пятидесяти стрела, выпущенная из монгольского лука, прошивала насквозь и щит, и человека.
        Не могу сказать, как долго продолжалось избиение. Мне показалось, что всего минут пять, но в бою время течет стремительно. Если все время жить в таком ритме, то шестьдесят лет покажутся шестьюдесятью часами. Убивать вдруг стало некого. Уцелевшие шасу сидели в шарах и не рыпались.
        - Выходите, вас не убьют! - прокричал несколько раз сенни, знающий язык шасу.
        Из шатров первыми вышли голосящие старухи. Они еще не видели трупы убитых родственников, но уже оплакивали их. Затем вышли уцелевшие… особи мужского пола. Они держали руки перед собой на уровне солнечного сплетения, повернутыми ладонями вниз. Это у кочевников знак сдачи в плен. Последними выбрались из шатров молодые женщины и дети. Всех пленников сгоняли на середину долины, к руслу почти пересохшей речушки. Их было много, тысячи три. Часть воинов, в основном возниц, оставили стеречь пленных, а остальные занялись сбором добычи.
        Убог материальный мир кочевника: ковры, подушки, баулы с одеждой из грубых тканей собственного изготовления и дешевых привозных, глиняная и изредка бронзовая посуда и - самое ценное - оружие, среди которого попадаются дорогие трофейные экземпляры. Это не считая скота, который главное их богатство. Как ни странно, такой быт кочевников в этих краях сохранится до двадцать первого века, а те из них, кто станет оседлыми, как подозреваю, будут поклонниками стиля жизни «минимализм», который в двадцать первом веке набирал обороты.
        Наверное, я тоже потомок кочевников, точнее, суржик, полукровка. Склонность к бродяжничеству у меня с детства. Не скажу, что специально стремлюсь к аскетичному образу жизни, но переношу спокойно, если лишаюсь многих благ цивилизации. Что, благодаря, видимо, крови предков-домоседов, не отменяет тягу к комфорту, приобретению и накопительству. Вот и сейчас я собрал много ценного оружия, захваченного у убитых египтян, и сложил в повозку самой дорогой колесницы, тоже египетской, а потом отобрал для нее пару справных гнедых жеребцов, семилетку и восьмилетку.
        Приехав на трофейной колеснице к Пентауру, который на моей следил за пленниками, разрешил катане поучаствовать в грабеже.
        - И прихвати пару шатров, пригодятся, - приказал ему.
        Сам занялся приготовлением шашлыка. Египтяне не знают такое блюдо. Да, они запекают мясо животных на углях, даже используют маринады, но классический шашлык из парного мяса молодого барашка без всяких маринадов у них пока не числится в рационе. Я развожу костер из дров, которые лежали возле каждого шатра. Выбрал акацию, угли которой дают сильный жар. Один из возниц по моему приказу зарезал и освежевал барашка с черной шерстью. Видимо, у шасу животные вороной масти пользуются особой любовью. Еще два возницы занялись нарезкой парного мяса на кусочки, которые нанизывали на шампуры. У меня с собой шесть бронзовых шампуров, изготовленных в захваченном Ашкелоне. Выковал их кузнец бесплатно из конфискованных у его соседа материалов - двух кувшинов. А что ему оставалось делать?! Кстати, бронзу куют при слабом нагреве, иначе теряет свои свойства.
        Глава 18
        Сети, в отличие от своего отца, отдал воинам не всю добычу, две трети рабов оставил себе. После часть рабов раздал приближенным. Я попал в их число, получив к двум рабам, доставшимся при разделе трофеев, еще десяток. Мен-хепер-Ра-снебу наследник престола подарил целую сотню. Наверное, за то, что был отклонен его план продолжения военной компании. Мне рабы были ни к чему, хватало тех, что уже имел, поэтому продал их работорговцу-хананею из приморского города Сидон. Он следовал за нашей армией из Мен-Нефера, где его земляки занимают целый квартал. Внешне они были похожи на египтян, особенно имеющих семитские крови, с такими же вытянутыми черепами, покрытыми черными вьющимися волосами, носатые, но голову и лицо не брили и носили длинные, до щиколоток, туники из льняных тканей, покрашенных в яркие цвета и украшенных вышивками. Это хананеи добывали большую часть пурпура, поэтому могли себе позволить любовь к ярким цветам. Самое забавное, что предпочтение отдавали не пурпурному, а багряному. Из-за своей одежды они резко выделялись на улицах города среди предпочитающих белое египтян. Обычно за хананеями
бегали египетские детишки и обзывали обезьянами. Что послужило причиной такого оскорбительного прозвища - густая растительность на лице или склонность египтян наряжать обезьян в яркие цветные одежды - никто из аборигенов не смог мне ответить. Некоторые даже утверждали, что так обряжают обезьян именно для того, чтобы были похожи на своих родственников-хананеев.
        К моменту нашего соединения с основными силами город Иеноам был уже захвачен и находился в стадии разграбления и уничтожения. Нам ничего не досталось, если не считать продукты питания, которые были переданы в обоз писцам-снабженцам, а потом раздавались воинам.
        Армия двинулась дальше на север, но война практически закончилась. Восставшие прониклись примером Гезера и Иеноама и решили не дурковать. Города сдавались еще до того, как мы приближались к ним. Прибывала делегация старейшин и соглашалась на все условия, которые диктовали египтяне. Одним из пунктов была выдача заложников - сыновей правителей и знатных и богатых горожан. Эти дети будут воспитаны при дворе фараона, приобщатся к великой культуре, получат лучшее по нынешним временам образование. Я еще подумал, что восстание замутили именно для того, чтобы так удачно пристроить своих детей. Среди покорившихся городов был и Израиль. Не государство, а маленький городишко. Пока нет страны Израиль, нет даже Иудеи и иудеев. Наверное, всё ещё шляются сорок лет под предводительством Моисея по пустыне, ждут скрижали с заповедями, благодаря которым получат моральное право обогащаться любой ценой и пронесут эту святую обязанность через века и страны и народы всей планеты. Хотя, насколько я знаю, в погоне за уходящими из Египта иудеями должен утонуть в Красном море фараон. Нынешний еще жив, а его отец умер своей
смертью. Так что ближайшие лет сорок или больше человечество может спать спокойно.
        Египетская армия армия развернулась и, несмотря на богатую и обременительную добычу, намного быстрее пошла в обратную сторону. В Мен-Нефере нам устроили торжественный прием. Жители города стояли по обе стороны дороги, ведущей в него с севера, и забрасывали нас лотосами и еще какими-то цветами, незнакомыми мне. Теперь я знал, у кого римляне скопируют свои триумфы.
        На следующий день была раздача наград особо отличившимся в походе. По большей части это были придворные, которых никто не видел на поле боя. Само собой, меня в этом списке не было. Как я понял из разговоров в свите Сети, наследник не пользовался любовью отца. Злые языки утверждали, что Мернептах не уверен в отцовстве и хочет передать власть своему младшему брату Аменмесу. Неприязнь распространялась и на свиту наследника.
        Меня это как-то не особо волновало. Продав трофеи, кроме рабов, я купил небольшой одноэтажный дом, сложенный из сырцового кирпича, с двором у ворот и садом внутри, между постройками. Правда, в саду росло всего три дерева - финиковая пальма, инжирное и гранатовое. Стена, ограждающая двор была с зубцами, что, как я заметил, недавно появившаяся мода, потому что встречается только в новостройках. В ней арочный вход с двустворчатыми воротами, открываемыми внутрь и запираемыми на толстую жердь-засов. В левой створке калитка, тоже запираемая на засов, только маленький. Слева и справа от ворот были навесы, под которыми стояли лошади и ослы, разделенные глинобитными перегородками, для каждой особи свое стойло, и хранились боевая колесница и рабочая двухколесная повозка, захваченная у шасу. Слева и справа от гостиной коморки для слуг. Из гостиной дверь вела в садик, который слева ограждала кухня и пекарня, справа - кладовые, а прямо были двери в две спальни. Пол в доме был покрыт гипсом. Стены гостиной и спален расписаны речными пейзажами с зарослями папируса и непропорционально большими крокодилами и
водоплавающими птицами, среди которых преобладали серые гуси и цапли. В общем, скромно, но со вкусом. Если учесть, что дом находился хоть и почти на окраине города, но минутах в пятнадцати ходьбы от Белой крепости, резиденции фараона, можно смело утверждать, что я поселился в престижном районе. В египетском языке «жениться» и построить дом - синонимы, так что я теперь по-любому женат.
        Хана быстро освоилась в новом доме. У нее классический случай «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Если бы не война, не встретилась бы со мной, прожила всю жизнь в родном Гезере, нигде больше не побывала, ничего не увидела, в том числе и Та-Кемет, язык которого изучала. Ей понравился многолюдный и яркий Мен-Нефер. Первое время удивлялась голым людям на улицах, но быстро привыкла. Впрочем, из дома она выходила редко и всегда в сопровождении раба. Жене состоятельного мужа не положено шляться по улицам, иначе ее примут за жену бедняка, вынужденную подрабатывать, или за кого поинтересней.
        Поскольку война закончилась, сопровождать наследника престола могли только писцы и нубийские телохранители. Как мне рассказали, смена власти в Та-Кемете происходит порой не так, как должна. Особенно, если ты не очень популярный правитель, а Мернептах таковым не являлся. Последний поход принес ему кое-какую славу, но она меркла в сравнении с его отцом Рамсесом Вторым, правившим шестьдесят шесть лет и получившим прозвище А-нахту (Победитель). Говорят, он был рыжеволосым и выше меня ростом. По всему поэтому меня снова вернули в корпус Птах, повысив в должности. Теперь я командовал подразделением из пяти колесниц. Все сенни моей пятерки были старше меня, что обещало интересную службу. Впрочем, в мирное время колесничие особо не напрягались, нас даже на строительные работы не выдергивали, потому как элита. Служба моя сводилась к редким визитам в казарму.
        Все остальное время я проводил на охоте или рыбалке. Охотился вместе с Пентауром, тоже купившим дом, более скромный. У него теперь была молодая жена и рабы. Мог бы уволиться и жить в свое удовольствие, но не хотел. Может быть, мечтал разбогатеть еще больше во время следующего похода. Ходили слуги, что племена, проживающие западнее Та-Кемета, на территории будущей Ливии, готовятся напасть на нас. На рыбалку отправлялся вместе с рабом Тадаем. Местные мастера изготовили мне спиннинг, блесны, гарпун-трезубец и тонкую «леску» из льняных нитей, которая быстро размокала, набухала и теряла прочность, из-за чего часто терял блесны. Так что рыбалка, в отличие от охоты, если оценивать прибыльность, была затратным хобби.
        Ловил с берега. Паводок давно уже закончился. Уровень воды в реке практически стабилизировался на нижней точке. Появилось много мелких, болотистых мест. Именно в таких я и рыбачил, несмотря на то, что там любили проводить время крокодилы и кобры, которых египтяне обожествляют. Я заметил, что тотемом государства обычно становится самый опасный представитель его фауны. При этом иногда вкладывается не прямой смысл, как в случае с французским петухом. Такие места меня привлекали потому, что здесь водилась рыба, название которой с египетского языка можно перевести, как щитоносец. Она зеленоватого цвета с черными пятнами и грязновато-белым брюхом, длиной до метра, узкая и цилиндрическая, похожая на угря, со спинным плавником из семнадцати или восемнадцати шипов с лучиками, соединенных перепонками, покрыта крупной толстой твердой эмалированной чешуей четырехугольной формы, как щитами, выстроенными в ряды. Чистить ее еще хуже, чем окуня, а разрезать - долго усердствовать и тупить нож, поэтому варят целиком. После варки «панцирь» отслаивается от мяса, белого и очень вкусного, вкуснее в Ниле рыбы нет.
Вытряхиваешь мясо в тарелку - и наслаждайся! Только вот ловится щитоносец редко. Видимо, рыба донная, поэтому и приходится ловить на мелководьях.
        Я успел поймать двух, почти метровых, весом… все равно не поверите рыбаку! Третья хапнула так резко и дернула так сильно, что я сразу понял, что это не щитоносец. Вскоре и увидел, что это нильский окунь, которого я ловил в этой реке в двадцать первом веке. Тогда попадались мелкие экземпляры, самое большее на пару килограмм, а этот тянул на десять, если ни больше. Он пару раз выскакивал из воды, загнув хвост, и плюхался в мутную воду, разбрасывая мириады брызг. На европейского окуня не похож, более плоский и выше, если смотреть в профиль, и окрас белый с голубоватым отливом. Видел, как нынешние рыбаки продавали экземпляр весом с центнер, и рассказывали, что бывают и раза в два больше. Рыбацкие это байки или нет, не знаю. Приврать египтяне горазды во все эпохи. Длина реки Нил располагает к этому. Поскольку особой надежды на «леску» не было, вываживал окуня долго и нудно. Мне помогало то, что его занесло на мелководье, где трудно было разогнаться и рвануть. В итоге вода стала не просто мутной, а почти коричневого цвета. Когда я подтянул обессиленную рыбу к берегу, Тадай пригвоздил ее трезубцем к
илистому дну, а потом выволок на сушу. У окуня мясо не такое вкусное, как у щитоносца, зато его больше. На этом и закончили рыбалку, потому что солнце уже начинало припекать.
        Глава 19
        У египтян все, как у нормальных людей: собрали урожай - пошли повоевали. На пятом году правления фараона Мернептаха в самом начале засушливого сезона пришли сведения, что с запада на Та-Кемет движется большое вражеское войско. Там, в пустыне Сахаре, которая сейчас не так уж и пустынна, жили две группы племен. Одних египтяне называли чихну (светлые), которые были светлокожи и часто блондинами, чему я сильно удивился, а других чимх (темные), которые имели более темную кожу и черные волосы. Обе группы и раньше совершали небольшими отрядами грабительские налеты на Та-Кемет, но на этот раз собрали, как доносила разведка, тысяч двадцать воинов. Возглавлял нападение правитель чихну по имени Мраиуя, сын Диды. В армию вторжения вошли воины из племен ааса, вакана, исавада, каикаша, либу, машаваша и шаитепа, к которым присоединились какие-то народы моря: акайваша, лукии, туриша и шелекеша. Никто из жителей Мен-Нефера не смог мне объяснить, что это за народы моря, где живут? Они были по большей части светлокожи и светловолосы, приплывали откуда-то с севера или запада вдоль берега моря на парусно-гребных
кораблях, грабили прибережные города и села и уплывали. Так понимаю, средиземноморский вариант викингов.
        Фараон Мернептах за две недели собрал армию из корпусов «Птах», «Амон» и «Ра» и двинулся к западной границе, где в городе Саис базировался четвертый корпус «Фра». Меня опять перевели в свиту Сети, правда, увиделся я с ним только по прибытию в пункт назначения. Фараон, все старшие командиры и пехота доплыли туда на судах по реке, а колесничим пришлось добираться своим ходом. Дороги в Египте во все времена ни к черту. Есть Нил - главная магистраль государства, которая не нуждается в ремонтах. Подозреваю, что дороги плохи для того, чтобы врагам было трудно нападать. Враги у Та-Кемета пока что сплошь сухопутные, вот и пусть бьют ноги и ломают повозки, добираясь до городов. В будущем эту стратегию будет успешно применять и Россия, и поэтому у нее будет всего одна беда - близорукие, считающие дураками дальнозорких.
        Город Саис намного меньше Мен-Нефра. Обнесен семиметровыми стенами из камня и сырцового кирпича. Башни почти вровень со стенами. Что меня поразило - закрытые ворота. Привык, что в Мен-Нефере и других городах внутри страны ворота не закрывают ни днем, ни ночью. Не уверен, что их вообще можно закрыть. Подозреваю, что в случае нападения входы в город просто замуруют. В Саисе культ Нейт - богини первоначального неба, мудрости, искусства, ткачества, войны, охоты, защитницы женщин и семьи. Довольно противоречивый набор обязанностей, но я еще в Шумере привык, что у богов левая рука не ведает, что творит правая, и наоборот. Саис считается не просто религиозным центром, а еще и городом ученых, художников, скульпторов, поэтов и прочих трутней, созданных оттенять на контрасте тупую, однообразную и тяжелую жизнь работяг. Они сбегаются сюда со всего Та-Кемета, чтобы вдали от власти показывать ей… нет, не дули в кармане, потому что карманов пока нет, и дуля у египтян обозначает очень приятный процесс для обоих его участников, а как надо прожить жизнь, чтобы потомки качали головой, услышав твое имя.
        Сети жил не в городе, а в войсковом лагере, разбитом на пустых, пересохших полях, ожидающих паводка, расположенных вдоль левого берега одного из русел дельты Нила, в большом белом шатре, который окружали шатры поменьше старших командиров, и навесы, под которыми отлеживались в жару младшие командиры и солдаты. Сейчас был самый жаркий период года. И какого черта эти уроды из пустыни не пришли на два-три месяца раньше, когда погода была намного приятнее?! Наверное, ждали, когда египетские крестьяне соберут урожай. Кстати, урожаи зерновых здесь собирают сам-двадцать. Западноевропейцы будут собирать такие только в девятнадцатом веке, если ни в двадцатом, когда научились использовать селитру, как удобрение. У египтян есть Нил, удобряющий поля бесплатно.
        По прибытии я первым делом искупался в реке. Жители Та-Кемета, за редким исключением, плавать не умеют. Плавать быстрее крокодила не научишься, а медленнее чревато оказаться в его чреве. В Мен-Нефере каждый месяц рептилии сжирали одного-двух зазевавшихся, а уж про погибший скот даже не упоминали. Зато Нил был и превосходным скотомогильником. Когда я, посвежевший и как бы снова рожденный после многодневного, утомительного, пыльного, испепеляющего перехода, собирался прилечь под навесом, натянутым под наклоном с помощью двух пар кольев разной длины, пришел раб-негритенок и пригласил к наследнику престола, всего лишь потенциальному, как теперь понимаю.
        Сети полулежал на подобии шезлонга. Два черных раба стояли по бокам и гнали на него раскаленный воздух большими опахалами из белых страусовых перьев. Мне почему-то подумалось, что, если бы рабы были белыми, опахала пришлось бы делать из черных страусовых перьев. Еще один черный раб колдовал над тремя кувшинами, приготавливая какой-то освежительный напиток на основе виноградного вина. Обычно его разводят водой, но иногда добавляют свежевыжатые соки, мед или пальмовое вино. Порой коктейли получаются на удивление приятными. Когда я, повинуясь вялому жесту сухой руки старшего сына фараона, опустился на другой шезлонг с мягкой подушкой белого цвета, заметно потемневшей там, где соприкасается с задницей, раб подал один золотой бокал с напитком своему господину, второй - мне. Коктейль был теплый, но освежал. Впрочем, после многочасовой езды на жаре по пыльным дорогам я бы посчитал за счастье грязную воду из лужи. В жарких странах понимаешь, что нет ничего вкуснее, чем свежая прохладная вода. Выпитое сразу же выступило крупными каплями пота на всем теле.
        - Воевал раньше с чихну или народами моря? - спросил Сети, потягивая напиток помалу, будто это последний на сегодня, надо растянуть удовольствие.
        - Нет. И с теми, и с другими сталкиваюсь впервые, - признался я. - Но воевал с другими морскими разбойниками и пустынными кочевниками. Не думаю, что эти сильно отличаются от них.
        - Мой дед разбивал и тех, и других по отдельности. Вместе они не будут сильнее, - сказал старший сын фараона. - Послезавтра выступаем в поход. К тому времени наши враги будут в двух-трех переходах от Саиса, так что вернемся быстро.
        - Надеюсь, что так и будет, - сказал я.
        Самоуверенность у египтян, что нынешних, что будущих, непрошибаемая. Причем чем хуже идут дела, тем тверже в своих заблуждениях.
        - Надеюсь, за ними следят наши патрули? - поинтересовался я, собираясь не сильно удивиться, если услышу отрицательный ответ.
        - Конечно, - ответил Сети. - Местные жители следят за ними и сразу доносят нам.
        Я ничего не сказал по поводу такого легкомыслия. Видимо, безалаберность и лень египтян в военных делах, наработанная за века, является тайным оружием, которое вводит в заблуждение и деморализует врагов. Каждый народ защищается, как умеет. Вот русские на любую западноевропейскую и особенно немецкую хитрость придумывают такую несусветную глупость, о которую разбиваются вдребезги самые коварные вражеские планы. А шведы, норвеги, датчане, голландцы, бельгийцы, французы и прочие народы, когда возомнят себя цивилизованными, будут сразу сдаваться и сотрудничать с захватчиками так рьяно, что тем будет становиться так стыдно за себя и за них, что быстренько уберутся восвояси с горящими от позора ушами.
        Глава 20
        В ночь перед битвой по подсвеченному луной небу низко плыло на юго-восток много небольших белых облаков. В просветы между ними проглядывали яркие звезды. При этом казалось, что плывут именно звезды, а облака неподвижны. Мне почему-то не спалось. Не то, чтобы боялся предстоящего сражения - впервой, что ли?! - но вдруг стало грустно. Может быть, устал от жары, заскучал по северным землям, по более холодному климату. Или просто накопилась усталость от мотаний по странам и эпохам. Заснул только перед рассветом и вскоре был разбужен. От недосыпа голова была тяжелой, а движения и высказывания резкими.
        Колесничие корпуса «Птах» встали на нашем левом фланге, которым командовал Сети, перед правым вражеским, против чихну, которые считались более сильными. У меня было подозрение, что народы моря на левом вражеском фланге опаснее, но из-за так и не отпустившего раздражения не стал лезть с советами. Моя задача сегодня - не погибнуть в этой битве. Несмотря на усталость, хотелось еще пожить, досмотреть, чем закончится бесконечность.
        Пентаур нервно теребит вожжи и шлепает ими время от времени по перилам кузова колесницы. Его напряженность передается лошадям, которые, не в силах стоять на месте, постукивают неподкованными копытами по твердой, иссохшей, красновато-коричневой земле. Слева и справа от нас стоят неровной линией такие же колесницы. Собранные со всех четырех корпусов, мы образуем неровную линию. Позади нас еще более кривая линия легких пехотинцев, лучников и пращников, а за ними - почти ровная линия четырех фаланг тяжелой пехоты. Резерва нет - танцуют все сразу.
        Наши враги строя не держат. Примерно две трети составляют чихну, вооруженные двухметровыми копьями или составными луками и кинжалами. Щиты у всех овальные, из бычьих шкур, натянутых на каркас из прутьев, только у копьеносцев немного большего размера, чем у лучников. Голова защищена примерно у каждого десятого, а у остальных в волосы спереди воткнуты перья страуса или аиста, а по бокам, на выбритые виски, свисают косы. У меня сразу возникла ассоциация с сыновьями фараона, но смущали бороды. Они короткие, ровно обрезанные внизу, напоминают по форме лезвие тяпки. Доспехи и вовсе у одного из двадцати-тридцати, причем по большей части матерчатые. У остальных плащи и набедренные повязки из овечьей шерсти, покрашенной в разные яркие цвета. Тела густо покрыты татуировками. Синяки - одно слово! Народы моря более разнообразны и экзотичны. Есть и светлокожие блондины, и смуглокожие брюнеты, и рыжие, как среди светлокожих, так и среди смуглокожих. Кстати, у египтян рыжие не в почете, считаются людьми подлыми и коварными. У одних лица выбриты, у других есть усы, у третьих - еще и длинные бороды. У многих
бронзовые шлемы с бычьими рогами или корона из бронзового обруча с щеткой из покрашенных в красный цвет, конских волос вместо зубцов и присоединенного к нему сверху выпуклого перекрестья из двух широких пластин, обтянутого кожей. Вооружены двумя то ли короткими копьями, то ли длинными дротиками, простыми луками и мечами из железа. Я видел такой меч вчера у Сети. Принесли колесничие, убившие трех вражеских солдат, отошедших за добычей далеко от своего отряда. Меч был длиной около метра с довольно широким лезвием, расширяющимся в средней трети, а затем резко сужающимся в конце верхней трети, наверное, для утяжеления рубящего удара. Весил килограмма три с половиной, может, больше. Железо мягкое, с вкраплениями шлака, плохо прокованное, но даже в таком виде более легкое и эффективное, чем бронзовые хопеши такого же размера. Щиты разные, от обычных круглых и похожих на чихнунские и египетские до имеющих полукруглые вырезы по бокам, как мне сказали, хаттийские - народа, проживающего где-то на территории будущей Турции, заклятого друга нынешних египтян. Построились четырьмя отрядами, видимо, каждый народ
наособицу.
        Я еще раз проверяю лук, натянув тетиву до уха, провожу ладонью по верхушкам стрел в колчанах, прикрепленных изнутри к бортам кузова, убеждаясь, что будет удобно доставать. Прикосновение к древкам успокаивает, придает уверенности. Пока у меня есть стрелы, не страшны никакие враги.
        Рев труб раздается неожиданно. Может, потому, что загудели они одновременно, без обычного разнобоя. Наверное, трубачам тоже надоело томительное ожидание. Вслед за ними застучали барабаны. Эти сначала сбоили, но потом подравнялись, забили в такт. Первыми поехали колесницы в центре. Глядя на них, начали движение и фланговые.
        Пентаур сперва стегнул вожжами лошадей, а потом только повернулся ко мне с безмолвным вопросом: «Поехали?». Я кивнул. На язык просилось выражение из детства: «Погнали наши городских!». Вот только не знал, как правильно перевести на египетский, в котором нет деления на городских и деревенских, только на богатых и бедных. Колесница, набирая ход, покатилась, подпрыгивая на невысоких кочках, на врагов. Подбадривая себя и запугивая противника, колесничие и возницы начали орать, гикать, свистеть. Пентаур тоже заорал что-то на родном языке. Наверное, всё больше по матушке.
        Колесницы - не такое уж и грозное оружие, если противник подготовлен и не труслив. Если испугается вида колесниц, летящих на него с топотом, скрипом колес, криками экипажей и выбрасывающих стрелы, и побежит, тогда да, тогда колесницы превращаются в вестников смерти, а если не испугается, ощетинится копьями и за их защитой сам сыпанет стрелами, тогда толку от них мало. Ни чихну, ни народы моря не побежали. Наверное, не впервой воевать с колесницами. Наши стрелы завалили какое-то количество врагов, но их место заняли другие. Зато их стрелы завалили несколько лошадей, экипажам которых приходилось бросать транспортное средство и уматывать восвояси на своих двоих. Уцелевшим колесницам пришлось, не дотянув несколько десятков метров до первой вражеской шеренги, выставившей копья, поворачивать влево. Мы на краю фланга повернули удачно, а вот те, что были ближе к середине, не все проделали маневр удачно. Несколько колесниц сцепились, остановившись - и лошади и экипажи были перебиты лучниками. Я послал еще несколько стрел по навесной траектории в середину вражеских отрядов, наудачу, после чего оставил лук в
покое, крепче вцепился в перила повозки правой рукой, чтобы не вылететь из трясущегося кузова. Думал, пойдем на второй заход, но колесница Джета, а за ней и остальные из нашего корпуса, мчалась к своим, огибая справа линию стрелков и фаланги, которые пошли в атаку. Получилось, что мы выступили в роли застрельщиков, а дальше будем зрителями.
        Только остановившись, я опять услышал рев труб и бой барабанов, хотя, наверное, они не смолкали все время. Последние били в такт, но солдаты шли не в ногу. Со строевой подготовкой у египтян слабовато. Не понимают пока то, что будет знать каждый сержант любой армии двадцать первого века: к победе может дойти только тот, кто шагает в ногу, не важно, в какую сторону.
        В нашем корпусе и крайнем правом «Фра» не вернулась с атаки примерно десятая часть, а из атаковавших в центре - пятая, потому что дольше находились под обстрелом. Наверное, мы убили и ранили чуть больше врагов, чем потеряли сами, но я все сильнее утверждаюсь во мнении, что колесницы - дорогие понты, затраты на которые несопоставимы с практическим результатом. Это, скорее, психологическое оружие, предназначенное для использования против слабаков. Еще оно хорошо для разведки, преследования бегущих и при атаках из засады, когда противник не успел построиться. По мне, надо оставить сотни две-три колесниц для этих целей, а остальные продать и потратить вырученные средства на изготовление добротных доспехов для пехотинцев. Еще лучше было бы завести для этих целей конницу, но пока нет даже седел, не говоря уже о стременах. Верхом ездят только иноземцы, в основном хурриты, проживающие в предыдущую мою эпоху разрозненными племенами в верховьях Тигра, а теперь имеющие государство где-то на востоке будущей Сирии и западе будущего Ирака. Кавалериста сразу можно узнать по сильной кривоногости, из-за чего
кривоногих, даже женщин, египтяне называют хурритами.
        Наша легкая пехота в свою очередь обстреляла противника и выдавилась на фланги, где занялась перестрелкой с коллегами, расположившимися напротив. Тяжелая пехота пошла вперед, навстречу побежавших на нее вражеских копейщиков и мечников. И началась сеча. С высоты повозки было видно не очень много, только задние ряды, которые поддавливали, помогая передним. Зато хорошо были слышны крики, стоны, звон оружия, особенно после того, как смолкли трубы и барабаны. Сопротивление чихну и народы моря (или египтяне?) оказывали достойное. Время шло, а ни одна сторона не ослабляла давление, не собиралась отступать. Колесничим оставалось тупо ждать, когда сломаются враги или наши пехотинцы, после чего стремительно преследовать или еще стремительнее удирать.
        Мне стало скучно. Я слез с повозки и пошел к колесничим корпуса «Ра», среди которых был Сети. По пути подумал, что если именно сейчас египтяне дрогнут и побегут, то увлекут и меня за собой, не успею вернуться к своей колеснице и вряд ли в тяжелых доспехах смогу убежать от преследователей. В колеснице предполагаемого наследника престола только что заменили раненую лошадь красивого и редкого оливкового окраса на саврасую. Стрела попала в левое переднее бедро. Ее уже вытянули, рану смазали битумом, а теперь перевязывали льняным бинтом.
        Увидев меня, по его мнению, большого специалиста по лошадям, старший сын фараона спросил:
        - Как ты думаешь, захромает?
        - Надеюсь, что нет, - сказал я в утешение и добавил в будущее самооправдание: - но все может быть, если кость задета. Тогда сделаешь его производителем.
        - Он между походами обгуливает большой табун кобыл, но до сих пор не родилось ни одного похожего на него жеребенка, - пожаловался Сети.
        - Скрести его потомков - получишь результат, - посоветовал я с умным видом, хотя исходил лишь из чисто логических соображений, в животноводстве был не настолько силен.
        - Пожалуй, так и сделаю, - согласился он, после чего посмотрел на меня своим змеиным взглядом и поинтересовался: - Ты пришел с советом своего отца по поводу битвы?
        - С собственным, но, уверен, мой отец поступил бы так же, - ответил я.
        - И как бы он поступил? - задал вопрос старший сын фараона.
        - Он бы послал колесничих в обход так, чтобы враги не заметили это, и ударил им в спину, - рассказал я.
        Египтяне не сильны в засадах и обходных маневрах. Они привыкли сражаться прямо и тупо, все остальное считают не то, чтобы постыдным, но не в чести у них. Вот и Сети мои слова явно не понравились.
        - При этом есть вероятность того, что наши воины сочтут, что командиры убегают, и ломанутся следом, - подгорчил я пилюлю еще больше.
        Старший сын фараона вдруг улыбнулся, наверное, представив, как вслед за ним убегает вся армия, и произнес довольно легкомысленно:
        - Пожалуй, мы так и сделаем!
        - Отец не разрешит поступить так. Он подумает, что ты бежал с поля боя, - напомнил Мен-хепер-Ра-снеб.
        - А мы не будем у него спрашивать, - молвил решительно, резко Сети. - Я поведу только свои колесницы, а остальные останутся с ним. И пусть он думает, что хочет!
        - Тогда надо поторопиться, иначе может случиться так, что враг побежит раньше, и мы останемся ни с чем, - посоветовал я.
        - Занимай на своей колеснице место впереди моей и веди нас! - приказал он.
        Четыре с лишним сотни колесниц медленно, чтобы не вызвать паники у пехотинцев, поехали на юг, к холмам, спрятавшись за которые я собирался зайти в тыл противнику. Вскоре нас догнала колесница из свиты фараона Мернептаха. Посыльный спросил Сети, куда это он направляется.
        Старший сын фараона ответил не совсем вежливо:
        - Если мой отец считает, что я плохой командир или трус, пусть так и скажет.
        Больше посыльные от фараона не приезжали. Наверное, отец не захотел расставаться со сложившимся у него мнением о старшем сыне.
        За холмами было озеро, но не пресное. Вместо воды в нем была полужидкая ропа с большой концентрацией соли и соды. Местные жители используют ее для консервации мяса и добычи соли, правда, более низкого качества, чем поваренная из морской воды или каменная, привозимая откуда-то с верховий Нила. На солнце кристаллы соли блестели так ярко, что даже у меня болели глаза, когда смотрел на озеро. Мы поехали вдоль его берега и двинулись дальше на запад, чтобы оказаться уж точно в тылу противника. Я думал, уложимся минут в тридцать-сорок, но явно просчитался. Прошло больше часа, когда, обогнув очередной холм, мы увидели впереди вражеский лагерь: шатры и навесы, возле которых разгуливали женщины и дети, повозки, нагруженные трофеями, вьючных ослов, стадо коз… Охраняли его от силы с полсотни воинов. Помня, что добравшаяся до вражеского обоза армия превращается в толпу грабителей, я постарался обогнуть его на максимально большом расстоянии. На глазах удивленной охраны, женщин и детей мы развернулись в линию между обозом и сражающейся армией.
        Несмотря на то, что битва длилась уже часа два или даже больше, чихну, стоявшие в задних рядах, все свое внимание уделяли происходящему впереди. Нас они заметили, когда мы приблизились метров на пятьсот и начали орать, гикать, свистеть. Задние воины не были готовы встретить нас копьями. Они вообще не были готовы увидеть врага у себя за спиной. Какое-то время смотрели на летящие в них стрелы и несущиеся следом колесницы, после чего начали испуганно орать и смещаться на фланги. Паника передалась стоящим в середине - и чихну дрогнули. Крепкий, спаянный монолит, нацеленный на решение общей задачи любой ценой, вдруг начал крошиться, как батон, распадаться на составляющие, каждая из которых теперь решала собственную задачу - уцелеть любой ценой.
        Я стрелял из лука, не целясь, в толпу. Промазать было трудно. Так увлекся, что стрелы кончились, как мне показалось, в один миг. К тому времени чихну уже удирали с поля боя поодиночке и малыми группами. Я освободил из креплений копье и показал его Пентауру. Мой катана знал, что надо дальше делать. Теперь он проезжал мимо удирающих врагов настолько близко, чтобы я мог достать их копьем. Это мероприятие требовало от меня большей сноровки, чем стрельба из лука. Сперва частенько промазывал, но вскоре приловчился. К тому времени, когда мы опять оказались возле вражеского обоза, пара десятков чихну остались лежать на земле с кровоточащей раной между лопатками от моего копья и еще больше сидеть на ней с поднятыми вверх указательными пальцами - сдаюсь! В другом обществе такой жест могли бы принять за оскорбление.
        Я похлопал Пентаура по плечу и крикнул:
        - Едь к самому большому шатру!
        Мы свое дело сделали, теперь имеем право получить за это награду.
        Охранников в лагере уже не было. Подозреваю, что драпанули, когда увидели колесницы. Самый большой шатер был из такой же ткани, как и у шасу. Делают ли такую же ткань чихну или шатер был отбит у египтян, которые раньше захватили его у шасу - не знаю. Главное, что в нем было много чего ценного, поскольку, как догадываюсь, принадлежал вождю чихну Мраиуе. Во-первых, четыре испуганные женщины: три совсем молодые, лет тринадцать-пятнадцать, и одна немного за двадцать, которая в сравнение с ними казалась старой. Все четыре обвешаны украшениями из желтого металла так щедро, что стали, наверное, раза в два тяжелее. Одних только тонких золотых браслетов на каждой руке было штук по десять. Я еще подумал, что это закрученная в спираль золотая проволока. Во-вторых, на каждую полагался сундучок из черного дерева египетской работы, украшенный резьбой и расписанный золотой краской, заполненный дорогой косметикой и не поместившимися на теле драгоценными украшениями. В-третьих, баулы с разным тряпьем из дорогих тканей. В-четвертых, золотая, серебряная и бронзовая посуда, явно награбленная у египтян.
        Все это мы с Пентауром быстро перенесли на богато украшенную повозку, стоявшую рядом с шатром. В нее запрягли пару молодых крупных ослов и на длинном поводу привязали к задку колесницы. Пентаур правил колесницей, а я следил за повозкой и шагающими за ней женщинами, которые стали раза в два легче, поэтому двигались бодро, и криками отгонял от них колесничих и пехотинцев, ворвавшихся во вражеский лагерь и метавших заиметь такую же ценную добычу. Подозреваю, что из-за этих баб Мраиуя и проиграл сражение. В бой надо идти голодным во всех смыслах слова.
        Теперь мы не спешили. Мой катана останавливался возле убитых, которые могли быть поражены моим копьем, и одним ударом ловко отсекал кисть руки, складывая их в мешок из грубой льняной ткани, подвешенный снаружи кузова. Мешок быстро наполнялся, пропитался кровью и темнел. Надолго остановились возле того места, где шло основное сражение. Пентаур отправился собирать мои стрелы и отрубать кисти, а я смотрел, как египетские пехотинцы, скорее всего, из задних шеренг, тоже обзаводятся свидетельствами своей доблести. Кто шустрей, тот и герой. Впрочем, заметив захваченных нами женщин, многие оставили трупы в покое и понеслись к вражескому лагерю.
        По пути их и многих других завернул какой-то командир на колеснице, направив туда, где был левый фланг вражеского войска, занятый народами моря. Там теперь стояла большая часть нашей армии, причем не в расслабленном состоянии, как должно быть после победы. Звуков сражения я не слышал.
        - Пентаур, веди повозку в наш лагерь, а я смотаюсь посмотрю, что там происходит, - приказал я своему катане, который уже набил расчлененкой мешок почти до отказа.
        Народы моря, все четыре племени, сбившись в кучу и перемешавшись, заняли круговую оборону. В отличие от союзников, убегать они не собирались. Наверное, понимали, что, как только рассыплются, их перебьют поодиночке. Закрывшись щитами и держа наготове копья и мечи, они готовились умереть в бою. Впрочем, убивать их не спешили. Как я понял, шли переговоры. Народам моря предлагали перейти на службу к фараону Мернептаху. Так в свое время поступил его отец Рамсес Второй, взяв на службу каких-то шарденов, и не пожалел. Они даже были его личной охраной вместо нубийцев, которых до этого считали самыми отважными воинами. Один из потомков шарденов сейчас как раз и вел переговоры.
        Фараон Мернептах и его сын Сети вместе со свитами расположились под навесом из плотной темно-красной ткани, похожей на ту, из которых делают шатры кочевники. У египтян пунктик - не любят признаваться, что что-то скопировали у «людей пустыни», как они называют всех, проживающих вдали от Нила, даже в лесной местности, поэтому обязательно как-нибудь видоизменяют как минимум, перекрашивают, несмотря на то, что это может снизить рабочие качества. Фараон и сын сидели на раскладных стульях, у которых сиденья были из кожаных лент, а остальные стояли позади них и двух черных рабов с опахалами из белых страусовых перьев. Такое впечатление, что фараон не может долго жить без «живого кондиционера».
        Наученный Людовиком Одиннадцатым, я не собирался привлекать к себе внимание, но предполагаемый наследник престола заметил меня и подозвал жестом руки. Я слез с колесницы, сунул вожжи в руку ближнему катане, подошел и поклонился в пояс, чем, по моему мнению, оказал и фараону, и его сыну слишком много чести.
        - Что у тебя в мешке? - спросил Сети.
        Моя колесница стояла, повернутой к нему именно тем бортом, на котором висел окровавленный мешок.
        - Это руки убитых мной врагов, - ответил я, не понимая, почему он спрашивает о том, что ему хорошо известно?
        - Ты сегодня хорошо проявил себя, - похвалил он, после чего представил меня своему отцу: - Это лучший сенни из моего отряда. Командовал пятеркой во время атаки, убил много врагов. Он достоин награды.
        Теперь мне стало понятно, для чего он завел этот разговор. Промолчав о том, что это я подсказал сделать обходной маневр, Сети предлагал отцу наградить меня щедрее, чем я заслужил только убийством большого количества врагов.
        - Хорошо, - произнес фараон Мернептах устало, будто сын надоедает ему с самого утра, и махнул рукой, чтобы я проваливал к черту.
        Что я и сделал, поклонившись еще раз.
        Глава 21
        Переговоры с народами моря закончились успешно. Они все, около пяти тысяч, перешил на службу к фараону, выговорив условие, что рабами не считаются и клеймить их нельзя. Уверен, что это подсказал им потомок шарденов. Все равно при оглашении и высечении результатов похода на всевозможных стелах народы моря объявили пленниками, частью девяти тысяч, захваченных нами, и собственностью фараона Мернептаха. Их сразу же отправили в Нубию, где в районе первого и второго порога Нила начались волнения. В позапрошлом году египтяне подавили там восстание, но, видимо, передавили не всех зачинщиков. Не сомневаюсь, что в этом году зачистят основательно. Нубия - основной поставщик золота, поэтому ей не позволят отделиться и начать самим тратить добытые сокровища.
        Меня на второй день после возвращения в Мен-Нефер пригласили вместе с полусотней других воинов в Белую крепость, где фараон Мернептах с балкона швырнул нам за службу подачки. Мне достался хопеш с бронзовым лезвием и золотыми рукояткой в виде сидящего сокола и ножнами с барельефами летящих хищных птиц и возведение в чин командира пятидесяти колесниц корпуса «Птах». Отныне мне полагалась высокая честь при исполнении служебных обязанностей носить на голове или поверх шлема немс цвета моего корпуса. Мой катана Пентаур тоже носит, хотя ему-то и не положено. Вот кто обрадовался моему повышению даже больше, чем жена Хана. Впрочем, у нее сейчас более важные заботы - вынашивает сына. Местная провидица пообещала ей, что родится именно мальчик, за что и получила золотой кедет. За девочку столько бы не дали, а если и ошиблась, плату все равно не отберут.
        Третья награда догнала меня через три недели, после того, как мой покровитель Сети убыл в Нубию, чтобы командовать там военными действиями против бунтовщиков. По слухам, тамошние аборигены решили, что власть Та-Кемета заканчивается у первого порога реки Нил, и перебили гарнизоны в двух крепостях. Вместе со старшим сыном фараона в Нубию отправлялся и корпус «Ра».
        Вечером перед отъездом Сети пообщался со мной в дальней комнате своей резиденции в правом крыле крепости. Комната была расписана в честь его деда Рамсеса Второго. Славный предок, стоя на колеснице, поражал из лука врагов, на каждой стене других, но везде противники были раз в десять меньше фараона, а его собственные воины - всего раз в пять. Разговаривали без свидетелей, если не считать Рамсеса Второго, но мне все время казалось, что на меня смотрят. Может быть, такое впечатление возникало из-а того, что глаза умершего фараона, нарисованные непропорционально большими и в придачу подведенными зеленой краской, все время смотрели на меня таким же змеиным взглядом, как и у его внука.
        - Хотел взять тебя и еще кое-кого в Нубию, но отец отправляет меня туда лишь с малой свитой. Мой подвиг во время битвы с людьми пустыни и моря сделал меня таким же почитаемым в армии, как и моего деда, и это испугало его, - сообщил Сети.
        На счет «таким же почитаемым» - это вряд ли, хотя не скажу за всю египетскую армию.
        - Как только он успокоится и перестанет следить за мной слишком внимательно, я соберу возле себя всех нужных мне подданных, в том числе и тебя. Назначу командующим колесницами корпуса «Сутех». Так что будь готов к переезду, - поставил он в известность.
        Поинтересоваться моими планами ему не пришло в голову. У раба не может быть планов, есть только желание услужить хозяину.
        - Хорошо, - сразу согласился я.
        Не то, чтобы у меня появилось острое желание поучаствовать в интригах, но было ясно, что Мернептах долго не протянет, а Сети - первый, пусть и не бесспорный, кандидат на его место.
        - Если тебя вдруг спросят, о чем мы с тобой говорили… - начал он.
        - …скажу правду, - осмелился я перебить, - и они решат, что я вру.
        Сети улыбнулся и спросил вкрадчивым голосом:
        - Этому тебя тоже научил отец?!
        - Этому я научился, наблюдая за его придворными, - ответил я.
        На следующее утро Сети уплыл с десятком писцов и охраной на большом корабле под названием «Славный в Мен-Нефере», а через пару часов ко мне домой пришли нубийцы из охраны фараона - пятеро солдат, вооруженных короткими копьями и кинжалами, во главе с командиром, вооруженным хопешем. У всех шестерых черные курчавые волосы на голове были собраны в три гульки, перевязанные засаленными, когда-то белыми ленточками, но у командира в центральной торчало обрезанное страусовое перо. Как по мне, еще одно перо надо было вставить ему в черную задницу, голую, потому что из одежды на нубийцах была только полоса грязной белой льняной ткани, свисающей спереди с кожаного пояса и лишь формально прикрывающей их обрезанное достояние. Впрочем, по канонам египетской моды этого было вполне достаточно.
        - Чати Панехси приказывает тебе прибыть к нему, - сообщил мне командир таким тоном, словно ожидал категоричный отказ.
        Я был уверен, что за Сети следят, что о нашем разговоре станет известно отцу, поэтому не удивился. Вины перед фараоном за мной пока нет, но на всякий случай «зарядил» в швы одежды несколько бронзовых спиц разной длины и диаметра, которые можно будет использовать и как холодное оружие, и для изготовления отмычки или крючка. Поскольку в белой одежде они бы просвечивались, ношу зеленую, якобы цветов моего корпуса «Птах». Мелких преступников здесь держат в глубоких ямах, типа кавказских зинданов, только более широких внизу, а важных - в подвалах крепости. Надеюсь, ко мне отнесутся с полной серьезностью, потому что убегать из зиндана тяжелее.
        Чати Панехси жил в левом крыле крепости. Кабинет у него был больше и расписан религиозными сюжетами, понятными каждому образованному египтянину, к которым я не отношусь. Мне изображения людей со звериными или птичьими головами и зверей и птиц с человеческими казались рекламным баннером клиники по трансплантации органов. Хозяин кабинета был любезен со мной, что сразу насторожило. О моем разговоре с Сети он даже не заикнулся. А зачем?! Уверен, что он и так знает. Судя по следующим его действиям, не скидывает со счетов вариант, что трон достанется Сети: приказы нынешнего фараона выполняет, но так, чтобы и будущему не сильно насолить.
        - Ты очень хорошо проявил себя во время последнего сражения, и мой повелитель решил, что ты достоин дополнительной награды. Он назначает тебя на очень важный, ответственный пост - комендантом крепости Джару. Она одна из немногих, где комендант является и командиром гарнизона. Ты будешь оком фараона - наблюдать за северными странами - и сторожевым псом, предупреждающим о приближении врагов, - обрадовал меня чати.
        Крепость Джару находилась на правом берегу самого восточного рукава дельты Нила. Дальше шла полупустыня, по которой бродили кочевники, включая шасу, битых нами в прошлом году. От крепости начиналась дорога в Ханаан и дальше на северо-восток в Митанни или на север к хаттиям. То есть, это была ссылка с повышением. Фараон Мернептах будет доволен, что один из соратников его старшего сына заслан к черту на кулички, а Сети - что этого соратника сразу на несколько рангов повысили в должности, предоставили высокооплачиваемое и спокойное место, мечту всех египетских воинов. Должность, к тому же, перспективная: через несколько лет коменданта Джару обычно переводят в какой-нибудь крупный город выше по течению Нила. Если бы я отказался, это бы вызвало подозрение, и в итоге оказался бы в еще более спокойном месте - темнице. Мне оставалось только поблагодарить чати Панехси и через него фараона Мернептаха за оказанную честь.
        Глава 22
        Солнце в пустыне, действительно, кажется белым. Или черным, если, посмотрев на него, переводишь взгляд на что-либо другое, но какое-то время видишь черный яркий диск. Нагретый воздух поднимается вверх, колеблясь, из-за чего изображение вдали кажется размытым, будто смотришь через несфокусированный бинокль.
        Я еще помню, что такое восьмикратный морской бинокль. Обычно их два на мостике, для капитана и вахтенного помощника, и третий в капитанской каюте. Наверное, судовладельцы предполагают, что капитаны, даже находясь в каюте, постоянно осматривают горизонт через иллюминаторы. Хотя я знал одного капитана, который почти все свободное время, а такого у него было уйма, потому что вахту не стоял, контролировал работу своих штурманов из каюты, расположившись у иллюминатора, чтобы не напрягать подчиненных, приучать к самостоятельности, ни на миг не допуская возможности, что они знают об этом. Впрочем, этот вариант лучше, чем капитан-придурок, с которым довелось поработать моему однокурснику, установивший на мостике сигнальную систему, которая срабатывала по всей жилой надстройке, если не нажать на кнопку каждые три минуты. Отключить сигнал можно было только из каюты капитана. Вахта у штурманов делилась на трехминутные интервалы, ничем другим заниматься не успевали, а экипаж привыкал не обращать внимания на сигналы тревоги, постоянно раздававшиеся днем и ночью.
        Я сижу под навесом на плоской крыше здания, которое в Западной Европе будут называть донжоном. Здесь дует легкий ветерок. Я научился радоваться даже такой мелочи. Ленивым жестом кисти руки приказываю рабу Тадаю подать мне скибку арбуза. У пустыни есть только одно достоинство - в ней растут и набирают сахарную сладость арбузы. Они здесь светло-зеленого цвета и по форме похожи на длинные и толстые огурцы весом от десяти килограмм каждый. Сочная мякоть буквально тает у меня во рту, наполняя его сладким соком с божественным вкусом. Ради таких арбузов я готов служить в Джару.
        - Люди пустыни идут! - кричит часовой с квадратной башни высотой метра три и длиной сторон метра два, внутри только винтовая лестница помещается, возвышающейся в дальнем от меня углу крыши донжона.
        Время от времени к нам приходит небольшое племя кочевников, человек шестьдесят при двух десятках ослов, привозят на обмен шкуры животных и зеленую краску. Где они добывают малахит и как обжигают, не говорят. Может, захватили краску у купцов и реализуют по мере надобности. Приходят они всегда к заходу солнца, торгуют на рассвете и сразу уходят куда-то на восток. Я сперва думал, что надеются захватить гарнизон крепости ночью врасплох, вырезать и поживиться, и заставлял солдат привязывать у ворот собак и бдительнее нести службу, но потом появилась мысль, что кочевники приходят к нам, чтобы отоспаться под нашей охраной, потому что часовых они не выставляли вовсе.
        - Крикни, пусть закрывают ворота, - приказываю я слуге Тадаю.
        Через час зайдет солнце, стемнеет, ляжем спать. Еще один день можно считать прожитым. Как-то незаметно таких дней набралось почти на год. Я уже втянулся в эту однообразную, сонную службу, приправленную подарками от купцов. Каждый караван, остановившийся возле крепости на ночлег, считал своей святой обязанностью утром преподнести мне что-нибудь. Обычно это был отрез льняной материи среднего ценового диапазона или расписной глиняный кувшин. Кто что везет на продажу, тот тем и одаривает. Наверное, благодарят, что не убил их ночью.
        Наверх поднимается молодой писец по имени Паебпаса, сгибается в низком поклоне так, чтобы голова оказалась на уровне коричневого кожаного пояса, придерживающего белую набедренную повязку. Писцу пятнадцать лет. Худ настолько, что кажется, будто гнется не сам, а от дуновения ветра. Глядя на него, я точно знаю, сколько у человека ребер и других костей. Паебпаса - дальний родственник Аменемопета, главного катаны фараона Мернептаха. Мне так и не удалось выяснить, за что парнишку сослали в Джару. Паебпаса клянется, что это был его выбор, что хотел пожить на границе, «где все не так, как у нас». Для начала карьеры это, наверное, неплохо. Только вот есть большая вероятность остаться здесь до конца короткой жизни и этой самой карьеры. Стоит кому-нибудь из моих солдат в одиночку или малым отрядом удалиться от крепости на большое расстояние, как вскоре по кружению падальщиков мы определяем, где находятся их трупы.
        - За сегодня проехали две колесницы, - докладывает писарь.
        По дороге мимо крепости передвигаются или большими караванами с сильной охраной, или поодиночке на быстрых колесницах. Как ни странно, второй вариант менее рискованный. У здешних грабителей колесницы не в почете, потому что нечем кормить лошадей, подножного корма мало, а поставлять, как нам, некому. Кому надо, тот может проскочить границу, не поставив нас в известность, обойдя крепость слева или справа по пустыне, но имеет шанс не добраться до цели. На дороге хотя бы постоянно курсируют в обе стороны колесницы с солдатами и в случае опасности предупреждают путников и вызывают подмогу.
        - Дапур из Газы, слуга Баала, правителя Сора, с письмом к нему от Хаи, управляющего его фермой возле Хут-Варета, - продолжает доклад Пеабпаса.
        Хут-Варет - это город в дельте Нила, бывшая столица гиксосов. Когда египтяне свергли их власть, часть захватчиков осталась жить там, а часть перебралась за пределы Та-Кемета, но продолжила иметь собственность в самом городе и его окрестностях.
        - Второй - Такарума из Гакати, слуга Дхоута, что живет у колодца Мернептаха, с письмом к его сыну, коменданту крепости Тару, - закончил доклад писец.
        - Что рассказывают? - поинтересовался я.
        Первая обязанность каждого, кто проходит мимо крепости - поделиться новостями из тех мест, откуда прибыл.
        - Дапур рассказал, что Сидящий На Троне (так египтяне называют своего фараона) рассердился на своего старшего сына Сети и назначил вместо него правителем Верхнего Нила своего брата Аменмеса. Народ Дельты очень напуган, боятся гражданской войны, - сообщил Пеабпаса.
        Назначить правителем Верхнего Египта - это типа объявить наследником. А ведь еще полгода назад Сети, победивший восставших нубийцев, был национальным героем. Может быть, именно это и послужило поводом для его смещения с поста. Или было еще что-то, о чём узнаем после смерти Мернептаха.
        Глава 23
        Есть у меня способность предполагать неприятности, которые могут, но не обязаны, произойти со мной. Такая вот врожденная склонность искать места, куда могу упасть, и наваливать там соломы на всякий случай. Все бы ничего, но некоторые предположения сбываются, и чаще те, на которые не хватило соломы. На этот раз солома была. Точнее, ее, в принципе, и не надо было. Сидение в крепости Джару мне чертовски надоело. Я был готов в любой момент собрать нажитое посильным трудом и перебраться в более веселое место. Удерживало только, если не считать второе мое достоинство - лень, отсутствие места, где бы я хотел поселиться. Дом в Мен-Нефере я продал перед отъездом, да и не впечатлил меня этот город, как и весь Египет. Не то, чтобы мне очень уж не нравились египтяне, но жить и дальше среди них мне не хотелось. С библейским возрастом становлюсь всё привередливее.
        Нового коменданта крепости Джару звали Яхмес. Это был мужчина под сорок, с длинным туловищем и короткими толстыми ногами, отчего казалось, будто его обрезали снизу, угрюмый и немногословный. Он был, так сказать, «профессиональным» комендантом, до этого командовал крепостью в верховьях Нила, где служба намного опаснее и не такая прибыльная. Так что для него это повышение. Вместе с Яхмесом прибыл писец Хаемхат, длинноногий и с коротким туловищем, высокомерно-льстивый болтун - полная противоположность своего спутника, наверное, в пути им было не скучно. Писец прибыл не для того, чтобы заменить Паебпаса, а проинформировать меня о переводе в Мен-Нефер, правда, без указания, на какую именно должность.
        - Тебя ждет высокая должность! - угодливо улыбаясь, пообещал Хаемхат. - Узнаешь о ней от самого чати Панехси!
        Когда я прибыл в Джару сменить коменданта Неби, со мной не было писца, только пергамент с приказом. К тому же, вместе с Яхмесом и Хаемхатом прибыл отряд из тридцати солдат. Отряд этот можно было бы принять за обычную охрану важных путешественников, хотя меня сюда сопровождали только десять солдат, если бы он не состоял из нубийцев, которые в Та-Кемете по большей части используются для выполнения полицейских функций. Может, меня подкосила мания преследования, но я решил, что это не охрана, а конвой.
        - Рад, что мои заслуги не забыты! - очень искренне сказал я и пригласил нового коменданта и писца отведать, что бог послал.
        Заодно пригласил на пир всех командиров крепости. Якобы, чтобы попрощаться с ними со всеми. В этот день бог послал мне свежее мясо газели, подстреленной мной утром, соленых уток, которых общипывают и замачивают в солевом растворе, после чего складывают в большие кувшины и рассылают по гарнизонам, где их в таком виде и едят солдаты, соленая рыба, свежие арбузы и дыни и хлеб обычный и из лотоса. Последний делают из толченых зернышек из цветочного мешочка, похожих на мак. Как поведется во всем мире, в древности «лотосовый» хлеб был пищей бедняков, а сейчас считается деликатесом и присылается только коменданту. Запивали вином из Ханаана, подаренным мне купцами. Оно намного лучше того, что делают в Та-Кемете. Это было еще лучше, потому что добавил в него опиум. Прихватил его и гашиш из Лагаша для себя, на случай ранения. Теперь вот решил поделиться с приятными людьми. То ли они наркоманы со стажем, то ли я дал малую дозу, но вставило их не сразу. Мне пришлось выходить на кухню и подмешивать еще одну порцию опия в кувшин с вином, предназначенным для гостей. Второй кувшин свалил их всех. Я приказал
солдатам перетащить обмякшие тела в гостевую комнату, самую тихую в крепости, в нее редко долетали звуки с первого этажа. Надеюсь, не загнутся от передоза, а если и умрут, смерть будет приятнее гибели в бою от хопеша или стрелы.
        После чего приказал Хане, которая уже лежала в постели:
        - Быстро и тихо собирай наши вещи. Только ценные, барахло оставь. Уедем ночью.
        - Ты же сказал, что послезавтра уедем! - возмутилась она. - Я за день все соберу спокойно…
        После рождения сына, названного по ее желанию Ханохом, моя жена научилась возражать мне.
        - Услышал от гостей кое-что интересное и решил, что уедем прямо сейчас и в другую сторону, - перебив ее, твердо произнес я.
        Хана поняла, заткнулась и засуетилась.
        Я тем временем пошел в казарму, чтобы пообщаться с некоторыми солдатами. В крепость распределили служить двадцать одного акайваша, которые называли себя ахайё, одного из племен народов моря. Говорили они на языке, похожем на греческий, по крайней мере, некоторые слова, самые ходовые (хлеб, вода, идти…), я угадывал. Может быть, это ахейцы, которые придумают потомкам несбыточную мечту - демократию? Впрочем, в древнегреческом варианте демократия - это когда у каждого гражданина по три раба, так что цель вполне реалистичная и живучая. Как рассказали мне ахейцы, их предки жили оседло, если я правильно понял, на северном берегу Черного моря, постепенно, под давлением каких-то кочевников, смещаясь все дальше на юго-запад, пока не оказались на полуострове Пелопоннес и островах Эгейского и Ионического морей. Теперь их оттуда выдавливали какие-то пришедшие с севера дориэйсы (дорийцы?). Несмотря на похожесть языков и культур, найти общий язык ахейцы и дорийцы пока не смогли. В поход на Та-Кемет они подались от безысходности, надеясь найти пристанище для своих семей, которые у служивших у меня остались на
каком-то большом острове на западе и недалеко от Африки (Мальта или Сицилия?). Служить в египетской армии согласились тоже от безысходности. Нетрудно было догадаться, что при первой возможности дезертируют, чтобы вернуться к своим семьям.
        Старшим у ахейцев был Эйрас - высокий плечистый блондин лет тридцати, обладатель широкого носа и выпирающего, массивного подбородка, спрятавшегося под густой светло-русой бородой-лопатой. Когда я зашел к ним в комнату, ахейцы молились своему богу - небольшой деревянной статуэтке, изображавшей бородатого мужика с взлохмаченными, как бы вставшими дыбом, волосами на голове. Скорее всего, это их бог войны. Может быть, прототип Зевса? Свет двух больших глиняных светильников с пальмовым маслом отбрасывал на их лица красноватые блики, которые придавали воинственности, жестокости, и наполнял помещение вонью, от которой у меня сразу запершило в горле. Этот запах - запах нищеты - исходит от всех бедняков Та-Кемета. Не совсем бедные делятся запахом пальмового масла, которое втирают в кожу, чтобы не обгореть на солнце. Запах цветочных духов - признак среднего класса и выше. Мой визит не обрадовал ахейцев. Я их особо не притеснял, относился так же, как и к солдатам других национальностей, но командира всегда есть за что не любить. Уверен, что простят мне несвоевременный визит.
        - Как только взойдет луна, я уеду отсюда. На север-восток, - показал я рукой, - в Ханаан. Если хотите, можете присоединиться ко мне.
        Если они не согласятся, мне придется прорываться в одиночку. Точнее, на трех колесницах, двумя из которых будут управлять мои рабы-мужчины, и с минимальным количеством багажа. У этого варианта было много слабых мест.
        - Нас убьют, если догонят, - после паузы медленно произнес Эйрас.
        Говорил медленно он по жизни, а не только из-за плохого знания египетского языка.
        - Если будет, на чем гнаться, - сказал я. - Мы уведем всех лошадей.
        В крепости двадцать шесть лошадей для тринадцати колесниц (две - вновь прибывших) и четыре осла, впрягаемые в две двухколесные рабочие повозки. Есть еще пара волов для хозяйственных нужд, но на них уж точно не погонятся за нами.
        - В ближайшее время у вас вряд ли появится такой же шанс вернуться к своим семьям, - подсказал я.
        Ахейцы смотрят на меня, не отрывая глаз. Большинство из них поняло только общий смысл сказанного мной. Теперь пытаются интуитивно оценить ситуацию и принять решение.
        Кивнув на их деревянного божка, добавляю крамольное:
        - Бог услышал ваши молитвы. Услышите ли вы его совет?
        Последняя фраза сработала. Ахейцы переглянулись и тихо загомонили на родном языке. Судя по отдельным, угаданным мною словам, стал для них вестником бога.
        Пользуясь моментом, потребовал:
        - Одно условие - беспрекословно выполнять все мои приказы, пока не доберемся до города на берегу моря. Там вы пойдете своим путем, я - своим.
        Ахейцы обменялись несколькими короткими репликами, и Эйрас озвучил их решение:
        - Мы согласны.
        - Тогда поклянемся вашему богу соблюдать наш договор, - предложил я.
        Клятвопреступничество у всех народов в эту эпоху - самый страшный грех. Они уверены, что от богов не спрячешься, найдут и накажут. Стопроцентной гарантии, что клятва убережет меня от смерти от их рук, не было, но прорываться на трех колесницах еще опаснее.
        Повернув обе руки ладонями к деревянной статуэтке, ахейцы поклялись подчиняться моим приказам до прибытия в город на берегу моря. Я точно так же продемонстрировал ладони, пустые, то есть, такие же чистые, как и мои помыслы, и поклялся на египетском языке, понятном ахейцам.
        Затем я разделил их на группы и каждой поставил задачу. Ночью в крепости выставлялись пять постов по два человека в каждом: на четырех углах на крыше и у ворот. Никогда все пять постов не были из людей одной национальности. Такой порядок завели до меня. Я поручил одним ахейцам тихо оглушить и связать часовых из других народов, другим - подпереть открывавшиеся наружу двери остальных спален и из казармы во двор, чтобы никто не смог выйти без помощи извне, третьим - запрячь колесницы и погрузить на них и ослов запасы еды и питья, оружие и ценные вещи. Две телеги, в которые запрягли ослов, повезут членов моей патриархальной семьи, включавшей и рабов, со всем ее барахлом. Волов оставим гарнизону, потому что слишком медленные.
        Шума, конечно, мы наделали много. Уверен, что некоторые солдаты гарнизона услышали суету на первом этаже, но благоразумно решили не вмешиваться. По взглядам, которые солдаты бросали на меня после приезда замены, догадался, что они сделали правильный вывод, что надо мной сгущаются тучи. Поскольку службой я их не перенапрягал и гадостей вроде бы не делал, предпочли «проспать» мои сборы.
        Слышал, наверное, и мой катана Пентаур, которому я после приезда замены сказал:
        - Вот и закончились твои страдания. Скоро будешь дома в Мен-Нефере.
        В отличие от меня, Пентаур не продал свой дом, оставил в нем старую жену и часть рабов, а в Джару приехал с молодой наложницей, захваченной в сражении с чихну. Служба в крепости была ему в тягость. В этой дыре его удерживала только надежда на новую войну и трофеи.
        - Подозреваю, что моя служба закончилась, так что тебе тоже придется подыскивать нового сенни. Или уйти на покой. Ты теперь состоятельный человек, можешь прожить и без службы в армии, - продолжил я.
        - Все будет хорошо, тебя ждет повышение! - попытался он утешить меня (или себя?!).
        - Иногда хорошо - это совсем не то, что мы ждем, - туманно выразился я и посоветовал: - Если будут спрашивать обо мне, говори, что я тебе всегда не нравился, но служба есть служба.
        - Не могу я такое сказать! - искренне возмутился Пентаур.
        - Сможешь, - твердо произнес я. - Не обижусь, так что не переживай.
        Глава 24
        Молодой месяц тонким серпиком появился на востоке. Несмотря на свою кажущуюся малость, света давал достаточно, чтобы разглядеть накатанную дорогу. Тем более, что мы ехали почти на него. Путешествие в сторону Луны. Вот уж где не хотел бы побывать. Наверное, потому, что там нет моря.
        Наш караван растянулся на пару сотен метров. Я на колеснице ехал впереди один. За мной и тоже на колеснице, но с возницей - Эйрас. Затем еще три колесницы по два солдата в каждой, за ними - две повозки, запряженные ослами, которыми управляли мои рабы-мужчины и на которых ехали пассажирами, усевшись поверх барахла, женщины и сын, и три колесницы с возничими и грузом и замыкали пять колесниц с парами солдат. Из-за ослов двигались медленнее, но, по-любому, быстрее пешеходов.
        Часа через два небо начало светлеть. Когда совсем рассвело, я остановился на вершине холма и посмотрел назад. Ни крепости, ни погони видно не было. Наверное, солдаты гарнизона уже проснулись, освободились, растолкали беспробудно спящих Яхмеса, Хаемхата и других командиров и порадовали их приятной новостью. Оба не производили впечатления людей глупых или чересчур усердных, так что вряд ли кинутся догонять нас пешком. Часа через два припекать будет так, что и на колеснице станет тяжко ехать.
        Рядом со мной остановился Эйрас и тоже посмотрел назад. Мне показалось, что густые светло-русые усы зашевелились вслед за губами, расползающимися в улыбке, хотя глаза так и остались напряженными.
        - От одной опасности избавились, - подвел я итог. - Осталось не нарваться на грабителей.
        - Если тебя послал бог, не нарвемся, - глядя мне в глаза, медленно произнес предводитель ахейцев.
        Я выдержал его взгляд, не моргнув ни разу.
        - Здешние грабители привыкли нападать днем, а по ночам отдыхать. Если мы будем двигаться ночью, у нас будет меньше шансов встретиться с ними, - предложил я.
        - Как скажешь, так и сделаем, - согласился Эйрас.
        К полудню мы добрались до небольшого поселения - пять домов, включая что-то типа караван-сарая, построенных возле глубокого колодца с воротом. Здесь останавливаются на ночь купеческие караваны. Мы остановились на день. Хозяину караван-сарая - угрюмому старику с обвисшей загорелой кожей, покрытой черными пигментными пятнами - я сказал, что по приказу чати Панехси ускоренным темпом добираюсь до Газы, и в доказательство помахал перед его носом приказом, позаимствованным у нового коменданта крепости Джару. Старик знал меня, приезжал несколько раз в крепость, продавал баранов и арбузы и дыни. Ему было плевать, куда и зачем я еду, лишь бы побольше купил у него продуктов. Да и мне по большому счету было плевать на то, поверит или нет. Людей в поселении раз-два и обчелся, с нашим отрядом им не тягаться. Так я вживался в роль египетского чиновника, исполняющего приказ высшего начальства.
        Тронулись в путь мы перед заходом солнца, когда жара немного спала, чем сильно удивили поселян. Я объяснил спешку желанием выслужиться перед начальством. Луна вышла сразу с наступлением темноты, так что остановились на привал только во второй половине ночи, когда она зашла, на большой равнине, которая, как казалось в темноте, начиналась из ниоткуда и уходила в никуда.
        Выставив караул из двух человек, я лег вместе с остальными отдохнуть. Не спалось. Смотрел на яркие крупные звезды и думал: за что я здесь? И сколько таких, как я, шляется по эпохам? Было бы интересно встретиться с кем-нибудь из моего будущего и узнать, до чего я не дожил. Может быть, возвращение в прошлое показалось бы мне лучшим вариантом…
        Глава 25
        Крепость Шарухен - довольно мощная, со стенами высотой метров двенадцать, сложенными из сырцового кирпича - находилась километрах в тридцати пяти от Газы. Раньше она принадлежала гиксосам. Была отбита египтянами и стала их форпостом на северо-востоке. Гарнизон насчитывал более пяти сотен человек - почти в пять раз больше, чем в Джару. Комендантом в Шарухен назначали только отчаянных командиров, потому что постоянно приходилось сражаться с самыми разными врагами. Слишком уж мешала крепость соседним городам-государствам чувствовать себя независимыми. Сами они не нападали, боясь гнева египтян, но готовы были заплатить любому, кто разрушит ее.
        Я бывал в ней во время позапрошлогоднего похода, египетская армия ночевала под стенами крепости дважды. Остановиться на ночлег в третий раз не решился, хотя уже вжился в роль важного египетского командира, едущего по приказу чати Панехси. В отличие от безграмотных обитателей небольших поселений, которые мы миновали по пути сюда, в Шарухене были писцы, которые сумеют прочесть пергамент, которым я козыряю. К тому же, была вероятность, что сюда добрался гонец с вестью о моем побеге. Поэтому проскочили мимо крепости ночью. Она была хорошо видна в свете месяца, основательно пополневшего за шесть суток, что мы провели в пути - темная глыба с маленькими башенками сверху, называемыми по-семитски мигдолами. Наверняка охрана слышала, а может, и видела нас, но никаких действий не предприняла. Я бы тоже запретил ночью открывать ворота и нападать на проходивших мимо кочевников. Пусть шляются туда-сюда, жизнь у них такая - неприкаянная. До рассвета мы удалились от нее километров на десять, но продолжили идти без остановок, пока не увидели впереди крепостные стены города Газа.
        Я проходил на судах мимо этого порта несколько раз, но не бывал в нем. В двадцать первом веке судовладельцы редко брали груз для него, потому что была возможность зависнуть там надолго из-за очередного военного инцидента, да и допуск судов туда был связан с массой ограничений из-за правления ХАМАСа, обозванного почему-то террористической организацией. Нет, они, конечно, не белые и пушистые, но в том регионе все такие, включая Израиль и Саудовскую Аравию, так что обзывать террористами только хамасовцев как-то не кошерно, что ли. Сейчас город так же вытянут вдоль берега моря, но намного меньше. Наверное, уместился бы в пределах одного района, а по количеству жителей - одного квартала многоэтажек. Нет пока что приметного навигационного ориентира - минарета старинной мечети, зато есть крепостные стены высотой метров шесть, сложенные из сырцового кирпича. Их недавно подремонтировали, из-за чего некоторые фрагменты более темные. Башни полукруглые и выше стен всего метра на полтора. Со стороны моря и с противоположной в Газу ведут по двое ворот, высоких, метра четыре, и узких, метра два, расположенных на
противоположных концах двух улиц, которые ограничивают административный и деловой центр города. Возле каждых ворот внушительная охрана, человек по сорок, не считая сборщиков налогов, обирающих каждого ввозящего товары. Впрочем, нас это не касалось, потому что остановились в пригороде на постоялом дворе - одноэтажном строении с плоской крышей, ограждающем с четырех сторон прямоугольный двор. Въезд был тоннельного типа и закрывался на ночь двумя деревянными воротам, внешними и внутренними. Строение было разделено на отсеки разной ширины с дверью, закрываемой изнутри на засов, но без окон. Не было даже вентиляционных отверстий под потолком или в потолке, как у египтян. Кстати, двери делали по центру, а не ближе к какому-нибудь краю, как принято у египтян. Вьючных животных оставляли на ночь во дворе, у коновязей, приделанных к стенам по обе стороны от двери. Я со своей патриархальной семьей занял один отсек, ахейцы - соседний, чуть больший.
        Хозяин постоялого двора - сутулый мужичок с плутоватым лицом, облаченный в сине-красную, типичную и иевусеев, тунику - предлагал нам отобедать приготовленным его женой, но мы купили у него только свежий хлеб. Надо было доесть захваченное в крепости Джару, потому что даже вяленые продукты начинали портиться. В последние дни жара стояла явно за тридцать градусов, хотя подтвердить это не смогу, потому что градусники еще не изобрели.
        Мужчины ели во дворе, сев овалом в неширокой полосе тени. Эйрас занял место справа от меня, хотя во время перехода садился напротив.
        - Я выполнил свое обещание? - с усмешкой сказал ему.
        Предводитель ахейцев улыбнулся в ответ глазами и еле заметно пошевелил губами под нависающими на них усами и произнес:
        - Наш бог не зря указал на тебя.
        - А больше он ничего не указывает? - поинтересовался я. - Как вы собираетесь добраться отсюда до своих семей? Местные судовладельцы в тех краях не бывают. Они водят свои суда только вдоль этого берега моря от Та-Кемета до Джахи.
        Джахой египтяне называют города-государства на восточном побережье Средиземного моря, на территории будущих Ливана и Израиля, населенные ныне фенехами (строителями кораблей). Как догадываюсь, это Финикия, хотя такого названия пока что нет, как и единой страны. Пока что это, как мне рассказали купцы из Мен-Нефера, несколько городов-государств с разной формой правления - от мягкой диктатуры до аристократических республик - отношения между которыми складываются по-разному, в зависимости от текущих интересов.
        - Вам надо в Сор или другой город Джахи. Говорят, тамошние моряки бывают в западной части моря, куда вам надо, - подсказал я.
        - Мы так и думали сделать, - промычал Эйрас, медленно пережевывая вяленое мясо, твердое, как подошва курсантского ботинка.
        - Мне тоже надо туда. Так что, если хотите, будем путешествовать и дальше вместе, - предложил я. - Только мне придется сделать крюк, чтобы обогнуть Ашкелон. Я помог захватить этот город. Уверен, что там есть люди, которые с удовольствием припомнят мне это.
        - Да, мы слышали о том, как ты поднялся в город по скале, - сказал он.
        - По пути в Сор мы могли бы захватить какую-нибудь добычу, допустим, купеческий караван, построить на вырученные деньги корабль и отправиться на нем туда, куда пожелаем, - предположил я и похвастался: - Кораблем умею управлять не хуже, чем колесницей, и знаю, где искать ваши семьи.
        Ахейцы молча переглянулись.
        Я решил не торопить их, произнес таким тоном, будто мне абсолютно наплевать, какое решение примут, хотя на самом деле было наоборот:
        - Пробуду здесь еще два дня, отдохну после перехода, узнаю кое-что, а вы подумайте, посовещайтесь и сообщите мне, какие ваши дальнейшие планы.
        Эйрас подошел ко мне, когда я после сиесты, наконец-то выспавшийся и довольный жизнью, выбрался из своего душного отсека во двор, чтобы умыться и с рабом прогуляться в город, посмотреть, как тут живут люди.
        - Мы пойдем с тобой, - медленно произнося слова, сообщил он.
        Глава 26
        Мысль о нападении на караван появилась у меня не случайно. За день до приезда нового коменданта в крепости ночевал египетский караван, направлявшийся через Газу, Ашкелон и разрушенный Гезер в государство Митанни, известное своими лошадьми. Вполне возможно, что именно за лошадьми и ехали. Фараон Мернептах покупал всех годных для армии лошадей и платил за них щедро. Караван состоял из сорока ослов, каждый из которых вез две корзины с товарами. Сопровождали товары полсотни охранников и десяток рабов. Четыре корзины занесли на ночь в комнату, в которой спал купец. Судя по тому, как тяжело было рабам нести корзины, не заполненные и наполовину, в них, скорее всего, золото, которое в Та-Кемете намного дешевле, чем в странах, расположенных севернее. Это золото добывают нубийцы и платят им дань фараону. Я еще тогда подумал, что, будь у меня отряд отчаянных парней, грабанул бы караван и подался с добычей на север, в одну из приморских стран. Того, что в этих корзинах, хватит трем десяткам человек, чтобы достойно встретить старость, а ведь есть еще тридцать шесть, заполненных явно не дешевкой. Мы обогнали
этот караван по пути в Газу. Теперь ждем его на дороге, соединяющей Гезер с расположенным восточнее Иерусалимом.
        Это место я приметил, когда воевал с шасу. Так теперь устроен мой мозг, что любую местность оцениваю на предмет устройства засады, как мной, так и против меня. Здесь дорога проходила по впадине между холмами, поросшими деревьями и кустами, за которыми легко спрятаться. Вторым преимуществом было то, что выехавшие из Гезера рано утром добирались сюда именно тогда, когда солнце находилось над южным склоном, более удобным для размещения лучников. Стрелять в ответ против солнца везде тяжко, а в этих краях - особенно. Не помогает даже традиционный египетский макияж. Луки у ахейцев простые, не очень мощные, но и дистанция плевая - метров пятьдесят-семьдесят. Надо быть очень паршивым стрелком, чтобы с такого расстояния промахнуться, особенно в первый раз, когда нападения не ждут.
        Я сам расставил ахейцев по позициям и занял место в центре, потому что хозяин каравана обычно находится посередине его. Ехал он на самом крупном осле. Бедному животному досталась самая тяжелая ноша. Точно не скажу, но на вид хозяин каравана тянул центнера на полтора. При этом тело его расширялось к заднице, словно жир стекал под силой собственной тяжести и почему-то застревал там. Меня всегда удивляла склонность людей с избыточным весом к путешествиям. И ведь не скажешь, что это очень уж эффективный способ похудеть. На голове у хозяина каравана был белый немс с желтыми тонкими полосками, напоминающий фараоновский. Интересно, носит ли он этот головной убор и в Та-Кемете? Впрочем, египтяне спокойно относятся к попыткам быть похожим на фараона. Это даже считается как бы восхвалением своего правителя. Многие берут имя действующего фараона. Сейчас если не каждый пятый, то каждый десятый мужчина Та-Кемета зовется Мернептахом.
        Моя стрела попала хозяину каравана в область сердца. Белая льняная рубаха на тонких бретельках в том месте вмялась в жирное тело и быстро пропиталась кровью. При этом ездок продолжал сидеть, как ни в чем не бывало, а осел - везти его. Следующие мои стрелы выкосили шедших рядом с ним четырех охранников с полутораметровыми тонкими копьями и закинутыми за спину круглыми щитами из прутьев, обтянутых воловьей кожей. Обычно поближе к хозяину, в зависимости от его комплексов, держатся самые лучшие или самые льстивые. Я подумал о нем хорошо, поэтому ликвидировал их первыми.
        В это время мои подельники уничтожали остальных охранников, а заодно и рабов, взявших в руки оружие. Наверное, рабам жилось при этом хозяине хорошо, иначе бы не рискнули защищать его. Больше десятка охранников и рабов разбежались: кто ломанулся по дороге в обратную сторону, кто - в кусты. Пусть живут. Нам нужен груз, а не трупы.
        - Выходим! - крикнул я ахейцам.
        Они добили раненых, вынули стрелы и обобрали тела. Двух рабов, не оказывавших сопротивление и не сбежавших, привели ко мне. Оба были немолоды. Тусклые лица выражают полную покорность судьбе. Может быть, такое выражение появилось за многие годы рабства, но кажется мне, что выражение первично, а рабство - всего лишь его результат.
        - Не убивай нас, комендант крепости! - взмолился один, опознавший меня.
        - Зачем мне вас убивать?! - искренне удивился я. - Более того, если будете хорошо служить, по прибытию в Сор отпущу вас на волю.
        Как ни странно, мое обещание не произвело на них благоприятного впечатления. Может, не поверили, а может, не сочли такую перспективу радостной. Есть люди, которые свою грязную, тесную и такую знакомую клетку ни за что по своему желанию не променяют на незнакомый роскошный дворец.
        - Начали движение! - приказал я ахейцам.
        Впереди, в километре от места засады, нас ждут колесницы и повозки, оставленные под присмотром женщин и двух моих рабов-мужчин. Как бы, пока грабим мы, не обобрали нас самих.
        Глава 27
        Город Сор состоит из двух частей: береговой, большей по размеру и обнесенной крепостной стеной высотой метров пять с половиной, и островной, расположенной через узкий пролив и защищенной стеной метра четыре. Видимо, безопасности на полтора метра стен добавляло море. Во время нападения жители береговой части дрались, сколько могли, а потом перебирались на островную. На острове нет источников воды, собирают дождевую в цистерны, а дожди здесь зимой бывают на зависть тропическим, и подвозят с материка. Подземный водопровод проложен прямо к берегу моря напротив острова. Сейчас на нем имеются две гавани: на севере Сидонская, на юге-востоке Та-Кеметская. В обеих обрабатывались по паре десятков судов, парусных (круглых) и галер. С удивлением узнал, что галера - финикийское слово. Впрочем, аборигены пока что не считают себя всего лишь каким-то финикийцами, а сорянами, отважными и богатыми.
        Я был в Соре в двадцать первом веке, грузился табаком и хлопковой бумагой. Тогда он назывался арабами Сур, а европейцами Тир, и являлся зачуханным ливанским городишкой, увядшим в тени Бейрута. Остров был соединен с материком дамбой, по которой проложен водопровод и проведено электричество. Юго-восточная гавань была засыпана песком и застроена. Город охранялся ЮНЕСКО, потому что в нем сохранились многочисленные развалины построек греческого, римского, византийского, рыцарского, раннеарабского периодов. У меня даже сложилось впечатление, что в Тир свезли развалины из разных стран. В общем, скучающему капитану там было, что посмотреть. Заодно вспомнить уроки истории, как этот город семь месяцев сопротивлялся Александру Македонскому, по приказу которого впервые остров был соединен с материком дамбой. Потом будут защищать еще много кто и много от кого, в том числе сарацинов от крестоносцев и крестоносцев от сарацинов. Я еще тогда подумал, что Ближний Восток - проклятое место, незаживающая рана, которую люди постоянно расковыривают. Или именно здесь семиты платят за грехи, совершенные по всему миру, и,
как заведено у них, платят не те, кто грешил.
        Я рассчитал три десятка охранников, которых мы наняли в Секхеме - большом торговом городе, где продали колесницы, оставив только одного из жеребцов, более крупного, на котором ехал верхом без седла. То еще удовольствие! Мышцы ног отвыкли от верховой езды, так что первые три дня я больше шел пешком, чем ехал. При этом походка у меня была враскорячку, как у настоящего морского волка. Ахейцы посмеивались надо мной. Они были рады продаже лошадей, потому что имели с этими животными взаимную антипатию. Если до Секхема мы шли по ночам, то от него - днем и вместе с другими караванами. Здесь их было намного больше. После Та-Кемета, где грузы в основном перевозили по реке, количество купеческих караванов на дорогах казалось неправдоподобным. Каждый день мы встречались с длинной, растянувшейся на сотни метров, вереницей нагруженных повозок и арб и навьюченных ослов и лошадей, принадлежащих десяткам хозяев. Складывалось впечатление, что все аборигены или торгуют, или охраняют купцов. Хотя были еще и крестьяне на полях и в садах, у которых мы покупали еду, потому что у них дешевле, чем на постоялых дворах.
        Я настоял, чтобы никто не смотрел, какой груз захватили, пока не прибудем в Тир. Догадывался, что везем много ценного, из-за чего у какой-нибудь нестойкой души могло сорвать башню. Или у всех ахейцев одновременно. Наверняка они заглядывали в корзины, когда снимали их на ночевках с ослов, но видели только то, что лежало сверху, и не в тех, в которых были золотые предметы. Добыча оказалась даже более ценной, чем я предполагал. В четырех корзинах лежали две золотые короны с лазуритами, три статуэтки какого-то бога, не египетского, наверное, изготовленные на заказ, две сотни золотых браслетов разной формы, по пять сотен колец и пар сережек с полудрагоценными камнями и без. В остальных - пергамент, плащи и сумки из шкур африканских животных, в основном зебр и жирафов, разные предметы из слоновой кости и стекла разных цветов. Египтяне умеют делать и бесцветное стекло, правда, мутноватое и довольно толстое, потому что технологию выдувания пока не освоили. Выгоднее было бы продать все вместе, чтобы не конкурировать между собой, и потом поделить, но я решил не навлекать на себя подозрения в нечестном
дележе, забрал причитавшуюся мне десятую часть, а остальное отдал ахейцам: пусть делят, как хотят.
        - Теперь у вас есть, чем оплатить плавание к своим семьям, - сказал им на прощанье. - Если не найдете никого, подождите, когда я построю корабль и возьму вас в свой экипаж, доплывете бесплатно.
        Мне по-любому нужны будут матросы. Уж лучше взять знакомых, проверенных в бою. Тем более, что ахейцы, в отличие от египтян, не боятся моря, правда, привыкли путешествовать на галерах вдоль берега и во время штормов отсиживаться на суше.
        - Нам хочется побыстрее вернуться к своим, - честно признался Эйрас. - Попробуем доплыть на сорском корабле.
        - Будьте с ними осторожны, - напомнил я.
        Мне рассказывали в Мен-Нефере, что с финикийцами надо держать ухо востро. Они могут несколько дней честно торговать, а когда распродадут почти весь товар, захватить пришедших за покупками и сбежать с ними, продав потом в рабство. На галерах у них уже сидят на веслах прикованные рабы, хотя хватает и вольнонаемных.
        - Я помню, - сказал предводитель ахейцев, которому я рассказывал и дурных привычках финикийцев.
        Доставшихся мне ослов, пергамент, большую часть предметов из кож, слоновой кости и стекла продал оптом митаннийскому купцу, который догадался, как этот груз оказался у меня. Если бы я продавал это все в Митанни или здесь захваченное у тирского купца, у меня бы возникли проблемы, а так никому нет дела до нас. Привезли и продали свой товар - молодцы, сумели захватить чужой - тоже молодцы. Сейчас, как и во все времена, не любят только неудачников. Считается, что они прогневили богов, за что и были наказаны, а грабители - лишь орудие божье. На вырученные деньги снял на полгода дом из четырех комнат и с небольшим садиком из пяти деревьев: трех инжирных и двух оливковых. После чего занялся строительством корабля.
        В материковой части Тира на берегу моря с десяток стапелей разного размера. Каждый занимается изготовлением судов определенного типа: половина, если ни больше - рыбацких лодок разного размера, два - галер и лишь один - больших парусных судов, которые позже будут называть круглыми. Круг, правда, сплюснутый с боков. Уже выработано идеальное для данной эпохи соотношение длины и ширины - три к одному. С такими параметрами суда могут идти под парусами не слишком медленно и в то же время хорошо выдерживать высокую, штормовую волну. Обшивка внахлест, что делает ее прочнее, но протекает так же хорошо, как и встык. Доски используют дубовые и из ливанского кедра, желтоватые, со специфичным запахом. Египтяне любят делать мебель из очень дорогого для них ливанского кедра и называют его желтым деревом. Обшивку конопатят льняной пенькой и покрывают смолой. Мачта-однодеревка одна, тоже из кедра, устанавливается чуть впереди мидель-шпангоута. Парус на ней прямой и довольно широкий, с двумя реями, верхним и нижним. Когда надо убрать парус, его наматывают на нижний рей, более тонкий и легкий, который привязывают к
верхнему, или оба опускают на палубу и кладут в диаметральной плоскости. Видел на одном судне вторую то ли мачту, то ли бушприт, задранный высоковато, на котором с помощью двух реев ставили небольшой прямоугольный парус-блинд. Не думаю, что этот парус сильно увеличивал скорость, но наверняка улучшал управляемость. Есть сплошная или почти сплошная главная палуба. Бак и ют немного выше и резко сходят на нет к штевням, которые выше палуб метра на два-три. Оба штевня прямые, почти вертикальные, из-за чего суда похожи на обоюдоострые утюги. Верхушки обоих штевней часто заканчиваются фигурами в виде дельфина или лошадиной головы с обязательно нарисованными большими глазами. Если фигура «неживая», типа загнутого рога или рыбьего или скорпионьего хвоста, то глаза нарисованы на корпусе и спереди, и сзади, так что догадаться, какая часть носовая, можно по большому высокому толстостенному глиняному сосуду с пресной водой, который устанавливают рядом с форштевнем. Почему именно там - не знаю. Может, чья-то прихоть стала модой, а может, брызги летят на сосуд, обдуваемый ветром, и высыхающая морская вода понижают
температуру в нем. В сильную жару каждый сниженный градус на счету. Трюм один. Бимсов, связывающих противоположные шпангоуты и придающих поперечную прочность, можно считать, что нет. Есть поперечные балки, к которым крепят деревянным нагелями доски главной палубы, но концы их лежат не на привальном брусе, а на верхушках шпангоутов, с которыми не соединены кницами. То есть, поперечную прочность усиливают, но не так хорошо, как могли бы. Сачкуют, в общем. По бортам судна решетки высотой метра два, чтобы палубный груз не вываливался. Вместо руля, как и у египтян, два весла, по одному с каждого борта, верхние концы которых соединены поперечной жердью, поэтому поворачиваются одновременно одним или двумя рулевыми, по погоде. Кто у кого позаимствовал это новшество - не знаю, но тирские корабелы утверждали, что это их придумка. Галеры строят с соотношением длины к ширине, как шесть-семь к одному. Некоторые достигают в длину метров сорок и имеют постицы для длинных и тяжелых весел, каждым из которых гребут по два-три человека. Бортовая обшивка сравнительно тонкая, потому что с высокой и тяжелой волной им
сражаться не надо. На больших галерах две мачты-однодеревки и такие же паруса, как на круглых судах. Уже придумали таран, как немного задранное вверх продолжение киля. Нам мой взгляд, эффективность такого тарана невелика, особенно против круглых судов, у которых бортовая обшивка из толстых досок.
        Свободным был стапель, на котором делали галеры, и я решил, что это знак судьбы. Собирался построить что-то типа лансона - парусно-гребное двухмачтовое судно с косыми парусами. Я видел такие суда в Мраморном море и Босфоре, когда служил на британском флоте. Турки использовали их, как рыбацкие и каботажные, а иногда, вооружив несколькими фальконетами, и как пакетботы. Точнее, это будет бастард лансона и шхуны с длинным бушпритом для кливеров.
        Хозяина стапеля звали Ипшемуаби. Был он малоросл, худощав, с вытянутым лицом, которое больше бы подошло высокорослому, и удивительно горласт. Мне казалось, что весь Тир, включая островную его часть, затихает, когда говорит Ипшемуаби, потому что ничего другого все равно не сможет услышать. Как заведено у корабелов, его самоуверенность была равно только его высокомерию.
        Когда я начал объяснять, что именно хочу построить, Ипшемуаби воскликнул нетерпеливо:
        - Я построю тебе отличную галеру без всей этой твоей ерунды, и она будет намного лучше!
        - Нисколько не сомневаюсь, что ты строишь хорошие галеры, но мне нужен плохой, почти круглый корабль, - возразил я. - Если тебе нужны деньги, мы сейчас же приступим к делу, если нет, я подожду, когда освободится соседний стапель.
        На соседнем как раз заканчивали галеру, работы оставалось на пару дней, после чего оба стапеля будут простаивать, потому что очереди из заказчиков я не увидел. Если сейчас начать, то корабль будет готов к концу осени, когда его надо ставить на прикол до весны и всю зиму беспокоиться, как бы чего с ним не случилось. Я, в отличие от аборигенов, не боялся отправляться в рейс в осенне-зимний период. Когда служил в британском флоте, то в восточной части Средиземного моря плохими считались периоды с июля по сентябрь, когда здесь дуют сильные северные ветры, и с февраля по май, когда погода меняется часто и быстро, а самым лучшим - с конца сентября по конец ноября.
        - Хорошо, построю тебе круглый, - согласился Ипшемуаби и сразу подстраховался: - Правда, давно ими не занимался, надо чертежи поискать.
        - Будем строить по моим чертежам, - предложил я.
        - Может, и работами будешь руководить ты?! - ехидно поинтересовался он.
        - Нет, - отказался я и объяснил почему: - Не умею так громко кричать на рабочих.
        Ипшемуаби принял мои слова за лесть. Так ему и надо!
        Первые дни мы с ним часто ругались, потому что я предлагал сделать не так, как надо. По мере того, как вырисовывался красивый корпус (а все правильное обязательно красиво, хотя не все красивое обязательно правильное), смирился и даже говорить стал тише. Притихли и его коллеги, которые сперва похихикивали над чудачествами странного чужеземца. Красивый силуэт, моя уверенность в своей правоте и масса усовершенствований, которыми я щедро делился, заставили корабелов признать меня если не лучшим, то, как минимум, равным им. Кстати, они многое в морском деле позаимствовали у шумеров, включая деление круга на триста шестьдесят градусов. Система счета у них десятичная, знают ноль. Не удивлюсь, если выясню, что их предки пришли сюда с побережья Персидского залива, где переняли знания, переданные мной шумерам. Тогда получается, что я сейчас учу тех, кто учился у учеников моих учеников.
        В свободное от работы время я и сам учился - постигал финикийский язык. Это был один из семитских диалектов, с которыми я познакомился еще в Шумере, так что давался легко. Забавным было присущее этому языку оканье. Такое впечатление, будто попал на Вологодчину. Может быть, финикийцы, а они здесь народ пришлый, притопали сюда с севера будущей России? Или вологжане - их потомки? Заодно научился читать и писать по-финикийски. Оказывается, они изобрели линейное (алфавитное) письмо, в котором буква обозначала один звук. Их алфавит было легко запомнить, потому что состоял всего из двадцати двух согласных. Гласные вставляешь сам, исходя из смысла. В финикийском языке разные части речи могли иметь один корень - одинаковые согласные, но разные гласные. Особенно это касалось существительных, прилагательных и глаголов. Финикиец без труда понимал, что вот это слово - существительное, и в нем такие-то гласные, а вот это - прилагательное, и в нем другие. Лишь изредка, в особо трудных случаях, добавляли в тексте специальные значки-подсказки. Писали слова без пробелов, так что мне, не владеющему языком в
совершенстве, написать было легче, чем прочитать. Впрочем, и финикийцы порой не могли прочитать даже то, что написали сами. И дело было не в паршивом почерке. Финикийские буквы не сильно отличались от каракулей.
        Позабавило их отношение с богами. Пантеон у них был не такой обширный, как у египтян, и каждый бог имеет имя, но финикийцы никогда не называют его. Главного своего бога они называют просто богом, а его жену - богиней. Богов помельче - владыками чего либо: владыка жары, владыка моря, владыка северного ветра… Наверное, боятся, что чужеземцы сглазят их богов. Поразил обычай приносить в жертву своих младенцев. Чтобы попросить у бога что-то важное, убивали маленького сына. Видимо, таким способом решали проблему перенаселения. При храмах орудовали проститутки, сдавая выручку в общак.
        Свободные граждане носили длинные волосы, а рабы стриглись коротко, порой наголо. Пришлось и мне отрастить волосы, чтобы не нарываться на недоумевающие взгляды: почему раб ведет себя, как свободный?! Усы и бороду не брили. Носили длинные, до середины щиколотки, туники из льняной материи разных цветов, обычно ярких. Предпочтение отдавали оттенкам красного. Поскольку пурпур добывали сами и красили им собственные и привозные ткани, смело экспериментировали с цветом, иногда поражая даже меня, повидавшего всякого, включая недели высокой моды во Франции. Топ-лесс не поощрялся даже у мужчин. На египтян смотрят, как на эксгибиционистов. Бедняки ходили босиком, богатые - в сандалиях, а зимой - в полусапожках.
        Глава 28
        Не скажу, что я шибко ревнивый, но иногда меня напрягает излишнее внимание к моей жене. Ладно бы это был озабоченный юноша, а тут на Хану пялился пожилой мужик. Прям, любовь с первого взгляда! Он повстречался нам в самом начале базара, по-восточному шумному и многолюдному. Подозреваю, что многие приходят на базар не ради покупок, а чтобы общнуться на высоких тонах, обменяться самыми разными эмоциями. Какое-то время мужик соблюдал приличия, шел на дистанции метров пять. Когда я уже собрался сказать ему кое-что и, как здесь принято, на высоких тонах, вдруг исчез. Мы подошли к продавцу гранатов, сложенных горкой. Сверху лежали несколько плодов, искусно разломанных. Сочные темно-красные зерна сияли на солнце, радуя глаз. Хана любит соусы на основе гранатового сока, поэтому попробовала плоды на вкус и принялась торговаться. Купить без торга - обидеть продавца. Он тоже сюда пришел не только за деньгами, но и обменяться эмоциями, обабиться.
        Слушая их веселую перебранку, я достал кожаный кошель-мешочек с кольца из бронзы, серебра и золота. Монет все еще нет, в ходу шумерские сикли, на местный манер шекели, в виде колец весом грамм восемь. Есть еще тяжелый шекель, который весит в два раза больше. Шумерская мина (здесь - мана), равная половине килограмма, является счетной единицей. Ее чаще употребляют для взвешивания товаров. Гири в виде каменных, лежащих львов весом в четверть мины, половину, одну, две (тяжелая мина). Есть и более крупные гири - легкий талант в шестьдесят легких мин (чуть более тридцати килограмм) и тяжелый талант в шестьдесят тяжелых мин, который весит в два раза больше.
        Вот тут возле моей жены и объявился опять пожилой воздыхатель, и произнес со смесью надежды, удивления и радости:
        - Хана?!
        Дальше были сопли и вопли. Воздыхатель оказался моим тестем по имени Потифар, благополучно пересидевшим вместе с младшим сыном Ноахом осаду Гезера в тайном укрытии под сараем. После ухода египетской армии в город нахлынули кочевники и грабители разных мастей, поэтому тесть вместе с сыном перебрался сперва в Секхем, а потом в Тир, где у него были торговые партнеры. Потифар не сразу узнал пополневшую после родов дочь, только по голосу. Оказалось, что живет недалеко от нас. Если бы Хана не напросилась сегодня сходить на рынок, так бы и не встретились. Девушкам и замужним женщинам хода за дувал в одиночку нет. Только нищенки и вдовы могут разгуливать, где хотят. Правда, последние предпочитают по привычке ходить со слугами. И это при том, что в городе вряд ли кто-нибудь нападет, потому что за изнасилование казнят сразу и вычурно.
        Встреча с тестем меня обрадовала. Я давно думал, куда бы сплавить тещу? Заставлять ее работать, как служанку, нельзя, мой авторитет пострадает, а кормить только за то, что она дочери глупые советы нашептывает, обидно. Монастырей пока нет. Грохнуть по-тихому случай не подворачивался. Так что на радостях я даже одолжил тестю на раскрутку немного товаров из доли от захваченного каравана. Потифар здесь прозябал в помощниках у своего бывшего делового партнера. Теперь сам будет торговать, а заодно присматривать за моей семьей, пока я буду шляться по морям.
        Глава 29
        Есть версия, что название острова Кипр произошло от меди, которая по-гречески «кипрос». Или название меди произошло от названия острова, потому что ее добывали на нем еще в те времена, когда я был шумерским лугалем. Ахейцы уже называют остров Кипросом, египтяне - Аласи или Иси, финикийцы - Кафтором. Меня занесли на него дела торговые. Надо было провести ходовые испытания нового судна и потренировать экипаж, набранный из жителей Тира, а наиболее выгодными в этом регионе, как сказал мне тесть, были перевозки на Кипр предметов роскоши с материка и меди в обратную сторону. Фишка была в том, что у восточного берега Средиземного моря сильное течение с юга на север. Благодаря ему, от устья Нила до Тира можно доплыть за два дня, а на обратную дорогу потратить неделю или даже две. До Кипра мы добирались меньше суток, несмотря на то, что из-за северо-восточного ветра шли курсом острый бейдевинд. Обратная дорога с тяжелым грузом будет продолжительнее. Торговал я в порту Саламис, расположенном на юго-восточной оконечности острова. Здесь большая и удобная бухта, защищенная гористым берегом от сильных северных
ветров. Пока что это маленький городок, обнесенный каменными крепостными стенами высотой метров пять с половиной. Впрочем, и в будущем в этих краях больших городов не будет.
        В двадцать первом веке от Саламиса останутся только живописные развалины с частично сохранившимися мозаиками и безголовыми и безрукими статуями, по которым будут табунами носиться ящерицы и ползать змеи. Древнегреческий театр, купальни, колонны храма, общественный сортир на четыре десятка персон, которые сидели по кругу и любовались друг другом… Все построено из песчаника, который быстро разрушается. Надо иметь богатую фантазию, чтобы узреть в этих развалинах былое величие и красоту. Мне в этом помогала понтийская гречанка, перебравшаяся на остров после развала СССР. Поскольку других туристов не было, напросилась побыть экскурсоводом всего лишь за пять евро. Экскурсовод мне не был нужен, так что получилась замаскированная милостыня.
        Развалины располагалось километрах в пяти, я дошел пешком за час, от порта Фамагуста, в который привез контейнеры на костере под турецким флагом. Порт был на турецкой части острова, в так называемой республике Северный Кипр. Судам под другим флагом сюда попасть сложно. Район Варош в городе обнесен колючей проволокой, в нем никто не живет. Оттуда выселили греков, пообещав когда-нибудь вернуть им собственность. Обещанного они ждали к моменту моего визита двадцать три года и потом еще бог знает сколько. До турок городом кто только ни владел, включая крестоносцев, тамплиеров, генуэзцев, венецианцев… О последних напоминала каменная плита над входом в мощную крепость с четырьмя угловыми башнями, на которой был изображен лев святого Марка - герб Венеции. Крепость носила название Отелло. По преданию именно здесь мавр задушил из ревности жену-венецианку Дездемону, чем не преминул воспользоваться Шекспир. Я не пожалел семь турецких ливров, чтобы побывать в замке, посмотреть немногочисленные экспонаты музея, большую часть которых составляли гладкоствольные пушки разных эпох. В сравнение с развалинами у замка
было два преимущества: не так сильно разрушен и мало ящериц и змей.
        По прибытии в порт с меня сразу же содрали серебряный шекель на нужны местного царька Лахесиса. Потом взяли десятую часть с продаж и покупок опять же для бедного и несчастного правителя. Правда, жаловаться было грех, потому что продал привезенное я со стопроцентной накруткой. Так же выгодно реализую и медь. Ее научились сплавлять с оловом и получать бронзу, более твердую и подлежащую вторичной обработке, чем мышьяковая.
        Грузили медь на мое судно в том числе и ахейцы во главе с Эйрасом. Финикийский капитан уверил их, что с Кипра точно доберутся, куда им надо. Мол, этот остров посещают корабли со всего моря. Ахейцы поверили, оплатили перевоз на Кипр - и застряли здесь. За несколько месяцев промотали награбленное, после чего начали подрабатывать на хлеб насущный.
        - Пойдете ко мне в экипаж? - предложил я Эйрасу в конце погрузки.
        - Мы сами собирались к тебе попроситься, - признался он.
        Экипаж мой состоял из девятнадцати человек. Шестнадцать нужны были на весла, которых у меня по восемь с каждого борта, для маневров в узостях и движения в безветрие. Семнадцатый стояла на румпельном руле, сильно поразившем тирских корабелов, не ожидавших, что имеются какие-либо варианты, кроме рулевых весел, восемнадцатый готовил пищу нам всем, а девятнадцатый - тринадцатилетний юнга - был стюардом капитана. Ахейцам отводилась роль морских пехотинцев. Время сейчас беспокойное, так и гляди не удержишься, нападешь на кого-нибудь, поэтому удалившись от острова на такое расстояние, чтобы нас не было видно с берега, я положил судно в дрейф и обучил новых матросов пользоваться двумя «дельфинами», по одному на мачту, «вороном» и маленькими якорями-«кошками». Первые два изобретения были в диковинку и ахейцам, и тирцам. Один из последних и подсказал мне еще в порту, как опробовать в деле мои приспособления.
        - Угаритцы постоянно нападают на наших купцов, которые приходят сюда за медью. Могут и на нас напасть, - предупредил он.
        Угарит - самый северный финикийский город-государство - располагается на материке восточнее-северо-восточнее Саламиса и пытается стать монополистом по вывозу меди с Кипра. В порту рядом с нами грузились сразу три угаритских парусника, каждый водоизмещением тонн под сто, что по нынешним меркам очень большие суда. Им удобно в грузу, с большой осадкой, добираться с попутным течением до родного порта, а в балласте идти к острову под парусами с преобладающими здесь северными и северо-восточными ветрами.
        - И никто их за захват ваших судов не наказывает? - поинтересовался я, хотя уже понял, что каждый финикийский город сам по себе, и нападать нельзя только на союзников, каковыми для Тира были жители соседнего и самого крутого финикийского города Сидона и его более мелкие вассалы.
        - А к нам они не заходят, боятся, - ответил тирец, не совсем правильно понявший мой вопрос.
        Если у меня и были сомнения, нападать или нет, то действия угаритских кораблей развеяли их. Мы находились в стороне от их пути, южнее, то есть, надо было приложить усилия, чтобы приблизиться к нам, что все три угаритских судна и сделали. Они шли строем кильватер, держа дистанцию около кабельтова. Увидев дрейфующее судно, флагман сразу изменил курс на него. Остальные, не обменявшись никакими сигналами, последовали за ним.
        Когда до переднего угаритского судна оставалась кабельтова три, я приказал своим гребцам:
        - Весла на воду! Левый борт, грести!
        Мое судно, названное непонятным финикийцам и ахейцам словом «Альбатрос», быстро крутанулось на месте, развернувшись носом к противникам. В отличие от них, подгоняемых северо-западным ветром в полборта, мы шли на веслах. На дистанции в полкабельтова обогнули два передних, с которых прилетело нескольок стрел, не причинивших никому вреда. Угаритских лучников меткими стрелками не назовешь. Видимо, практикуются редко. Ахейцы стреляют лучше. Хоть я им и запретил тратить стрелы на первые два судна, двое не удержались и послали туда по гостинцу, ранив одного человека. К замыкающему судну подошли слева, ударились своей правой скулой об его правую и, громко и пронзительно скрепя деревом по дереву, продвинулись вдоль борта, быстро гася инерцию. Экипаж угаритского судна к тому времени уже прятался за фальшбортом и в других местах, чтобы не стать мишенью лучников-ахейцев.
        - Бросай «кошки»! - скомандовал я.
        Кстати, называние абордажных якорей кошками очень нравится и финикийцам, и ахейцам. Придумавший это прозвище угадал на все сто.
        После того, как инерция погасла и мы поджались с помощью «кошек» к борту вражеского судна, я отдал следующий приказ:
        - «Ворона» на призовое судно!
        С «вороном» тоже угадали. Глядя, как острый, длинный, загнутый, бронзовый клюв впивается в палубу, сразу вспоминаешь эту птицу, хищницу и падальщика.
        Я первым пробежал по трапу «ворона», прикрываясь большим щитом из кожи, натянутой на каркас из прутьев. В него попали две стрелы, одна из который пробила шкуру рядом с бронзовым умбоном и вылезла сантиметрах в пяти выше моей руки. Умбоны уже встречаются, но редко. Этот сделали по моему заказу, причем кузнец долго не мог поверить, что дорогую бронзу потратят на усиление щита. На лице кузнеца прямо таки читалось: «Щит придумал трус, а уж умбон…».
        Экипаж угаритского судна состоял из двадцати трех человек. Наверное, думали, что нападут сразу втроем и запросто одолеют нас, но всё пошло не так. Когда я шагнул на их палубу, двое матросов уже лежали со стрелами в теле. Один - неподвижно, в большой луже собственной крови, поблескивающей в не очень ярких лучах ноябрьского солнца, а второй сидел, прислонившись спиной к фальшборту, и двумя руками держался за стрелу, попавшую в живот, у оперения, словно боялся, что влезет глубже, если отпустит ее. Остальные, прикрываясь щитами и выставив вперед копья длиной метра полтора, сбились у полуюта, не зная, от кого защищаться в первую очередь: от стрел, летящих в них с нашего бака, или от меня и последовавших за мной абордажников.
        Помня, что раб-мужчина стоит в Тире сорок-пятьдесят серебряных шекелей, я предложил:
        - Сдавайтесь - и сохраню вам жизнь!
        Мое предложение не показалось угаритцам заманчивым, никто не откликнулся.
        - Строй «клин»! - приказал я ахейцам из абордажной партии.
        Этот строй мы отработали еще на переходе к Тиру. Я становлюсь на острие, за мной трое, за ними пятеро… Опробовать его в деле тогда не довелось. Случай подвернулся только сейчас. Правда, на узком пространстве между фальшбортом и кипами шкур, сваленных за мачтой, правильный клин не получался, больше походил на зубило. Мы делаем шаг, приставляем вторую ногу, чтобы строй не растягивался. Еще шаг, третий. Вражеские копья начинают стучать в мой щит. Я саблей отбиваю их, перерубив одно у листовидного бронзового наконечника, и делаю следующий шаг. Отсюда могу достать до вражеского щита. Первым же ударом рассекаю его верхушку. Разрубленные прутьев разгибается и как бы выворачивает наружу верхнюю часть щита, открыв удивленно-испуганное лицо с черными глазами-маслинами и короткой курчавой бороденкой. Следующим ударом отбиваю копье, которым сосед этого вояки пытается уколоть, а потом рассекаю матерчатый головной убор, что-то среднее между египетским немсом и чалмой, и черепную коробку до черных курчавых усов, которые мигом заливает алой кровью. Левее слышу крик боли - Эйрас достал железным мечом кого-то их
угаритцев.
        - Мы сдаемся! Сдаемся! - раздается истеричный крик из глубины вражеского строя.
        Как позже выяснилось, кричал капитан - пожилой мужичок с приплюснутой головой. Его шапочка типа турецкой фески из багряной ткани была примята посередине, из-за чего казалось, что голову приплюснула упавшая мачта. Впрочем, голова соображала достаточно хорошо, чтобы не погибнуть зазря, но не настолько, чтобы не оказаться в такой ситуации. Иначе бы не стал капитаном. На этой должности недостаточно или слишком умные не задерживаются.
        Скорость, с какой мы захватили замыкающее судно, отбило охоту у остальных нападать на нас. Да и на одну только смену галса ушло бы много времени. Они подернули влево и пошли к порту назначения, медленно и спокойно, будто всего несколько минут назад не мечтали стать богаче без особых напрягов.
        Пленных матросов посадили на весла на «Альбатросе», приковав за одну ногу. Для этого я не пожалел бронзы, заказав цепи и наножники, которые основательно прикрепили к корпусу. Длина цепи позволяла рабу-гребцу встать, сделать шаг влево-вправо, воспользоваться горшком. Как никто другой, прикованный раб был заинтересован, чтобы судно не утонуло. Наемные гребцы перешли на призовое судно, чтобы довести его до Тира. Кстати, пока что суда не имеют имен, их называют по хозяину: «Судно такого-то». Если у него несколько, то добавляют какую-нибудь отличительную черту: «Судно такого-то со штевнем в виде рыбьего хвоста».
        Везло призовое судно медь в слитках и выделанные кожи. Последние взяли, как предполагаю, чтобы заполнить пустое пространство в трюме и на палубе, потому что много на них не заработаешь. Кубрика для экипажа не было, только навес из просмоленной материи в носовой части, перед мачтой, а у капитана был не только навес на корме, но и каюта, которую правильнее было бы назвать норой. С главной палубы внутрь низкого полуюта вела маленькая дверь на кожаных петлях, которые находились на верхней ее стороне. То есть, открывалась дверь вверх, откидываясь на кормовую палубу. Крутой трап из пяти ступенек вел в темное низкое помещение, в котором стоял запах затхлой сырости, хотя там было сухо и душно. Большую часть помещения занимали глиняные кувшины в высоких подставках с сухарями, вяленым мясом и рыбой, чечевицей, финиками и маленький с медом. На меньшей - кровать, застеленная овчиной, и со второй овчиной, свернутой в рулон, которая, как догадываюсь, служила подушкой. Обе овчины были не сильно затерты. То ли их недавно начали использовать, то ли, что скорее, капитан редко спал здесь. Рядом с кроватью лежал на
полу кожаный мешок с грязной туникой бардового цвета и кожаным плащом и стоял низкий и широкий сундук, в котором лежали два кожаных мешочка, большой и маленький. В первом были серебряные шекели в количестве четыреста двенадцать штук, во втором - семнадцать золотых колец весом в дебен каждое. Мне достанутся две трети добычи, а остальное будет поделено между членами экипажа. Исходя из цен на медь и «круглые» суда, каждый матрос получит примерно равное содержимому сундука.
        Глава 30
        Весть о захвате нами угаритского судна стала чуть ли не общегородским праздником. Каждый сознательный гражданин Тира счел своей обязанностью сходить в порт и посмотреть на трофей. Мне даже показалось, что некоторые сдерживали непреодолимое желание плюнуть в него. Уж больно угаритцы насолили тирским купцам, захватывая суда, которые пытались нарушить их монополию на торговлю с Саламисом. Правда, это не помешало содрать пятнадцатипроцентный налог с проданного судна, груза и рабов. Покупатели нашлись быстро, потому что цену я не заламывал, а шкуры отдал и вовсе дешево, потому что местный рынок был насыщен поставками от кочевников. Особым спросом пользовались рабы. У меня сложилось мнение, что иметь раба-угаритца является чем-то типа медали «Жизнь удалась!». Каждый матрос «Альбатроса», получив свою долю, стал, по его мнению, сказочно богат. Никто из них даже не заикнулся о зарплате, которую по договору я обязан был выплатить после возвращения в Тир.
        - Получили даже больше, чем за купеческий караван! - высказал общее мнение ахейцев их предводитель Эйрас. - Мы готовы и дальше служить тебе!
        - А вернуться к семьям не хотите? - спросил я.
        Задал этот вопрос не просто так. Начиналась зима. В это время года местные судовладельцы ставили суда на прикол, то есть, вытягивали на берег, сушили, чистили от наросших водорослей и ракушек, чинили, чтобы по весне с новыми силами вернуться к зарабатыванию денег. В отличие от них я почти весь сезон просидел на берегу, поэтому не собирался пока отдыхать. Цены на многие товары местного производства упали, потому что вывозить морем некому, а по суше много не увезешь. Я решил купить их и попробовать продать на тех самых островах, на которые остались семьи ахейцев.
        - Хотим, но не с пустыми руками, - ответил Эйрас.
        Мне казалось, что руки у них уже не пустые, но мое представление о чужом богатстве тоже отличается с представлением о собственном.
        В рейс снялись в середине декабря. Дул свежий северный ветер, поднимая волну высотой метра два. Для привыкших плавать на галерах вдоль берега ахейцев и тирцев это был жуткий шторм. Не возроптали только потому, что надеялись на богатую добычу. Несмотря на мои слова, что идем чисто по торговым делам, никто не сомневался, что обязательно захватим какое-нибудь судно. И это при том, что зимой в море не выходят ни только финикийцы, но и все жители Средиземноморья. Разве что рыбаки возле берега шустрят на лодках, но я сразу предупредил, что трогать их не будем.
        Пошли в полветра на запад, поставив на фок-мачте брифок - съемный прямой парус. «Альбатрос» шел довольно резво для такого курса, узлов семь-восемь. По моему заказу изготовили лаг и песочные часы на полминуты, благодаря которым я мог измерить скорость. Наверное, способ не отличался высокой точностью, но мне хватало. Шли сутки напролет, без остановок. Это и такая высокая скорость, нехарактерная для «круглых» судов и даже для галер, казались аборигенам чудом. Они, как и шумеры в бытность мою лагашским лугалем, уже слагают мифы о далекой и прекрасной стране Гиперборее, где живут опытнейшие воины, моряки и кораблестроители. Впрочем, шумеры были уверены, что на самом деле страна эта находится в ином мире, где живут боги, что я, появившийся из моря и исчезнувший в нем - не обычный смертный.
        Глава 31
        Люди любят шаблоны. Жили когда-то на Сицилии крутые пацаны, потом вывелись, осталась только понтовитая шушера, эксплуатирующая байки о подвигах предков, но в двадцать первом веке все были уверены, что на острове продолжает орудовать мафия, что действует закон молчания, что свидетелей обязательно убивают, даже если это Свидетели Иеговы. Я тоже верил, пока не побывал на Сицилии. Один раз простоял там почти месяц из-за забастовки докеров. По тому, как тихо, почти празднично, проходила забастовка, я сделал вывод, что мафия, может, и бессмертна, но вырождается быстро. Дело было в конце девяностых двадцатого века, и в сравнение с той стрельбой и взрывами, с какими в России додербанивали советскую собственность, события на Сицилии казались ссорой малышей в песочнице. Местные бандиты быстро и без особых усилий подпрыгнули и на лету переобулись в чиновников, чтобы грабить и дальше, но без риска для жизни, своей и чужой.
        В черт знает каком веке до нашей эры Сицилия - тихий остров, заселенный крестьянами, представителями трех этнических групп. Самыми многочисленными и, как ни странно, слабыми были поселившиеся здесь много веков назад сиканы. Раньше они занимали весь остров, а сейчас были вытеснены пришельцами в центр его, на самые плохие земли. На западе острова жили элимы - пришельцы откуда-то с запада, наверное, с Болеарских островов или Пиренейского полуострова. Они тоже здесь давненько, успев перемешаться с сиканами. На востоке живут самые свежие «понаехавшие» - сикулы. Это смесь сиканов с разными пришельцами с Апеннинского и Балканского полуостровов, самая активная часть населения острова. Именно они участвовали в нападении на Та-Кемет. Египтяне не разбирались в таких тонкостях и называли всех выходцев с Сицилии шекелешами.
        Я привел «Альбатрос» к тому месту, где будет город Сиракузы, и не ошибся. Именно там и проживали семьи ахейцев, которые состояли у меня на службе. Был уверен, что там уже есть большой населенный пункт, хотя Эйрас уверял меня, что на всем острове нет ни одного города, соразмерного не только с Тиром, но даже с Саламисом. И действительно, нашел там лишь небольшое поселение на островке, который в будущем будет одним из районов города, соединенным с материком двумя мостами. Трехметровой высоты стены из камней защищали жителей от нападений пиратов - таких же выходцев с Апеннин и Балкан. Поля и пастбища находились на Сицилии, рядом с речушкой. То есть, народ постоянно переправлялся через узкий пролив, чтобы обеспечить себя хлебом насущным. Вода на острове была своя, из родника, очень вкусная. Как мне рассказал Эйрас, урожаи здесь маленькие из-за засушливого климата. Провести воду к полям ни сикулам, ни ахейцам не приходило в голову. Это тебе не шумеры. Поэтому и подались вместе с чихну за добычей в Та-Кемет, и оказались в плену.
        Основной товар, который могли предложить аборигены, было железо в крицах. Добывали его где-то на Апеннинском полуострове и привозили сюда, чтобы обменять на вяленую рыбу, выделанные шкуры и глиняную расписную посуду. Поскольку меня рыба шкуры и посуда интересовали мало, обменял большую часть привезенного на железо. Тирцы и прочие финикийцы обрабатывать его не умеют, но я теоретически подкован в обработке металлов. По крайней мере, многократно, у разных народов, находящихся на разном уровне развития, наблюдал процесс и интересовался, почему делают так, а не иначе. Не уверен, что смогу сделать булатный клинок, но обычный стальной - запросто. Чтобы не тратить время на обучение какого-нибудь тирянина ковать железо, пока оно горячо (бронзу куют холодной), сосватал уже готового кузнеца-ахейца и двух его сыновей-помощников, погрузив их на судно вместе с семьями. Откликнулись они на мое предложение с радостью. Ахейцы из моего экипажа понарассказывали землякам много интересного про жизнь на восточном берегу Средиземного моря. В сравнение с жизнью на Сицилии, в Тире она била ключом. О том, что там жизнь
частенько бьет ключом по голове, предпочли умолчать.
        - Мы хотим остаться служить у тебя, - сказал мне Эйрас еще на пути к Сицилии. - Перевези наши семьи в Тир, а мы отработаем тебе верой и правдой.
        Само собой, я согласился. Тем более, что перевозка их семей ничего мне не стоила. Весили они мало, а трюм был наполовину пуст. Разве что обрыгали его во время двух штормов, прихвативших нас на обратном пути, но сами же и убрали всё.
        Глава 32
        Финикийцы позаимствовали у шумеров и компас. Правда, довольно примитивный - деревянная лодочка с кусочком магнетита в глиняной или бронзовой чаше с водой. Магнетит привозят из страны хаттов (наверное, это хетты), где из него выплавляют железо, причем из-за примесей получается серое, нержавеющее железо (или сталь - не могу сказать точно), благодаря оружию из которого хетты до недавнего времени слыли непобедимыми воинами. Сейчас у них полный разлад: неурожаи из-за засухи плюс череда землетрясений поколебали веру народа в верховную власть, и начался распад империи и сопутствующие ему междоусобицы. Что почти не мешает поставкам магнетита и стали соседям. Мои матросы-тиряне поделились с земляками сведениями о моих компасах, более точных, надежных и удобных, после чего мне сразу поступили предложения от нескольких владельцев «круглых» судов изготовить и для них такие же. Цену, благодаря моему тестю Потифару, умелому торговцу, предложили интересную - втрое превышающую стоимость сырья - и я не устоял, нанял рабочих и принялся изготавливать столь необходимый каждому моряку инструмент, который вскоре
забудут, а потом опять изобретут. Все равно шляться по штормовому зимнему морю перехотелось. Оскомину сбил - и подожду до весны. Да и надо было наладить переработку железа, привезенного из Сицилии. Оно было обычным, мягким, с малым содержанием углерода и других примесей.
        Я купил дом с большим двором в пригороде, где и поселил привезенного кузнеца с семьей. Обеспечил его всем необходимым для достойной жизни и усердной работы, а также поделился секретами будущих поколений по обработке железа. Кузнец оказался толковым, усвоил и творчески улучшил мои инструкции. В итоге я начал получать необходимые железные детали для своего судна и доспехи: шлемы, бригандины, наручи и поножи. Вначале сделали два комплекта для меня, а потом на продажу. Реализацией занимался Потифар. Умел он продавать, был торговцем от бога.
        В своей жизни я встречал всего одного человека, умеющего продавать так же успешно. И было это в России в изумительные девяностые, когда никто становился всем за несколько месяцев или даже дней и наоборот. У моего друга, выпускавшего рекламный журнальчик, работала женщина, приехавшая из маленького украинского городка в Москву на заработки. Было ей немного за тридцать, малообразованная, невзрачная, спокойная, домовитая - дальше кухни ее трудно представить - и при этом умудрялась добывать для журнала рекламы на сумму в три-четыре раза больше, чем остальные агенты, получая во столько же раз больше их. Она заходила к потенциальному рекламодателю, садилась и тихо и спокойно начинала разговор на темы, абсолютно далекие от денег, рекламы и вообще бизнеса. Жесткие, беспощадные, прожженные дельцы в большинстве своем ломались при столкновении с тихим омутом домашних забот и без сожаления жертвовали деньги его вестнице. Однажды она зашла в самую крупную московскую риэлтерскую компанию, сняла с них самую крупную сумму за все время существования журнала и получила от них предложение, от которого не смогла
отказаться. Мой друг встретил ее года через полтора, когда после закрытия разорившегося журнала снял более дешевое жилье в другом районе. В соседнем новом доме в собственной квартире жила с перебравшейся из Украины семьей его бывшая сотрудница.
        Моему тестю тоже повезло с жильем. Я купил дом по соседству, более просторный, потому что после убытия тещи всем стало вдруг тесно, а поскольку аренда за предыдущий не закончилась, предложил пожить там Потифару. Что он и сделал с удовольствием, тем более, что его жена к этому дому привыкла.
        За этими хлопотами и дожили до весны, до праздника Хозяина Моря - так финикийцы называли бога, который помогал им в морских делах. Настоящее имя этого бога мне так никто и не сказал, даже мои матросы. Для них я все еще иностранец. После чего я начал готовить «Альбатроса» к походу. Заниматься торговлей мне перехотелось. За ушлыми финикийцами все равно не поспею, а наваривать меньше их не позволяет мне гонор. В Тире человек, не умеющий торговать хотя бы на среднем их уровне, считается ущербным. Поэтому решил вернуться к знакомому и очень прибыльному морскому разбою.
        Глава 33
        «Круглые» суда, которые я в дальнейшем буду называть парусниками, сейчас считаются исключительно торговыми. Военным может быть только галера с тараном. Это при том, что, как мне рассказали, у некоторых галер при столкновении с вражеским судном происходят непоправимые изменения, вплоть до потопления быстрее жертвы. Таран ставят на продолжение киля, но все равно при ударе на большой скорости, а галера может развить узлов семь на несколько минут, встряхивает так, что доски обшивки выскакивают из штевней. Зато на парусниках больше морских пехотинцев, лучников и копейщиков, особенно, если ждут нападение. А нас ждали. Угаритцы по себе знали, что ради богатой добычи пират вернется к Криту не раз и не два.
        Мы их встретили на подходе к острову. Караван состоял из девяти парусников и трех галер, сбившихся в кучу, чтобы легче было поддерживать друг друга. Не знаю точно, какое расстояние между островом Крит и восточным берегом Средиземного моря, но значительное, больше сотни миль. За световой день его не одолеешь на галере, а ночевать в море вдали от берега на таких судах пока что не принято. Разве что из-за внезапно налетевшего шторма могли оказаться в открытом море. Да и при их компасах велика вероятность проскочить мимо острова. Видимо, на ночь швартовались к парусникам, только благодаря им и добрались сюда. Судя по малой осадке, торговые суда шли с легким грузом. Как мне сказали, угаритцы возят в Саламис зерно, муку, бобы, вяленую рыбу. Большинству островитян некогда пахать землю или ловить рыбу, заняты более прибыльным делом - добычей меди. На свободных землях пасется скот без охраны, служа шахтерам и переработчикам руды источником свежего мяса и шкур.
        Заметив нас, караван перестроился, вперед выдвинулись галеры. Они сравнительно больше, тридцатидвухвесельные, с одной мачтой с прямым парусом. На скулах нарисованы большие черные глаза на белом фоне, из-за чего напоминают мне приплюснутые сверху мишени. Шли на нас строем линия, в такт работая веслами. Красивое зрелище. Мои матросы и солдаты смотрели на них, как завороженные, и пока без страха. Таранить на встречном курсе нет смысла, значит, собрались взять на абордаж.
        - Гребцам на весла! «Дельфин» фок-мачты приготовить на левом борту, «дельфин» грот-мачты - на правом! - громкими командами вывел я свой экипаж из сомнамбулического состояния.
        Прошло еще две-три секунды, пока мои подчиненные стряхнули наваждение, начав выполнять приказ. Каждый занял свое место по боевому расписанию, отработанному многократно. Несмотря на глухой ропот, я каждый день проводил пару утренних часов в тренировках экипажа, доводя каждое действие до автоматизма. Теперь предстояло проверить, так ли легко в бою, как было тяжело в ученье?
        Галера, наступавшая в центре, начала моститься к нашему правому борту, а наступающая справа - к левому. Третья, как предполагаю, должна будет ошвартоваться к центральной и помочь ей. На всех трех на баках стояли лучники, но стрелять им по большому счету было не в кого, потому что мой экипаж прятался за фальшбортами. Это не насторожило наших врагов. Подошли красиво, вовремя погасив скорость и убрав весла с того борта, каким собирались прижаться к нам. Якорей-«кошек» у них пока что нет, пользуются баграми с длинными древками. Действуют сноровисто. Видимо, не раз захватывали парусники других городов-государств.
        Я стою на корме в чем-то типа палатки из свободно висящих полотнищ войлока, которые не в силах пробить стрелы. Их уже валяется десятка три на палубе. Раздвигая полотнища впереди, оцениваю ситуацию и отдаю команды членам экипажа, которые спрятаны за высокими фальшбортами, не видят, что творится рядом с «Альбатросом».
        - Оба «дельфина» за борт! - командую я и, когда тяжелые, каплевидные, обточенные куски гранита зависают над галерами, отдаю второй приказ: - Отпускай!
        Гротмачтовый падает первым, с грохотом и треском пробив днище галеры. Фокмачтовый производит чуть меньше шума, но тоже наносит критический ущерб. Мне плохо видно, потому что галеры близко к борту «Альбатроса», но по крикам и суете угаритцев догадываюсь, что дело сделано.
        - Поднимай! - отдаю я следующий приказ.
        «Дельфинов» подклинило малость, но мои матросы, поняв это, начали по команде старших дергать тросы рывками, пока не высвободили оба. К счастью, враги не додумались перерубить канаты. На борту имеются запасные «дельфины», но на переоснащение уйдет время, которого в бою может не хватить.
        Третья галера подойти к нашему борту побоялась. Даже заняться спасением своих товарищей не решилась, стремительно развернувшись и помчавшись к парусникам.
        Как и заведено у моряков всех времен и народов, большая часть тех, кто был на галерах, плавать не умели. Они собрались на носовых и кормовых частях своих тонущих судов. Точнее, деревянное судно в балласте, а груза на галерах было мало, не тонет. Оно погружается в воду настолько, насколько разрешают законы физики, и в таком состоянии дрейфует, иногда годами, пока волны не пригонят к берегу и не выбросят на него. Путешествовать вместе с ним или погибать зазря угаритцы не собирались, поэтому, не выпендриваясь, поднялись по спущенным для них штормтрапам на борт «Альбатроса», где были обысканы и препровождены в трюм. По прибытию в Тир кого-то выкупят родственники, а кто-то опять будет грести на галере, только на тирской или сидонской и в статусе раба. Вторая часть моих матросов занималась вылавливанием всплывшего барахла и сниманием парусов с мачт галер. В хозяйстве всё пригодится! Третья часть - четыре человека - занимались двумя ранеными и двумя мертвыми сослуживцами. Когда их продырявили, я не заметил. Что ж, спишем на естественный отбор. Работали все не спеша, потому что убежать от нас парусникам
не удастся. «Альбатрос» при любом ветре движется раза в полтора-два быстрее, чем они.
        Мы нагнали караван где-то через час. Отважная галера к тому времени переместилась в флагманы и даже оторвалась от остальных судов на пару кабельтовых. Она ведь идет на веслах, а гребут ими испуганные люди. Я выбрал самое крупное судно, следовавшее среди отстающих. Парус на нем был в желтоватую и красную горизонтальную полосу и, наверное, раза в два с половиной шире корпуса, который по миделю был метров семь. Разваленные борта с низкими фальшбортами служили слабым укрытием для членов экипажа. Увидев, что пленных мы не убиваем, а загоняем в трюм, многие передумали славно умирать ради спасения чужого имущества. Капитан и, наверное, судовладелец - верзила в тунике пурпурного цвета - орал на них, призывая отразить наше нападение, пока не получил от меня стрелу в спину. Капитан продолжать стоять, а на пурпурном фоне кровь была не видна, и можно было бы подумать, что я промазал, если бы из спины не торчала задняя часть стрелы с серым гусиным оперением. Видимо, в горячке, раненый попробовал вытащить стрелу, потянув за ту часть, что вылезла спереди. Оперение медленно вошло в тело почти полностью - и тут
капитан рухнул ниц. Члены экипажа сразу попрятались, не собираясь умирать так же быстро и глупо.
        Никто нам не мешал, когда подошли к борту приза и перекинули на него переднюю часть «ворона». Я перешел, спрыгнул на палубу, из-за чего в пустом трюме загудело, и остановился справа от «ворона», чтобы прикрывать остальных членов абордажной группы. Следовавший за мной Эйрас занял позицию слева. Следующие два прошли вперед на пару шагов и стали спина к спине. Затем пошли остальные: один направо к корме, второй налево к баку… В общем, все действовали, как я учил. Только я предполагал, что будет активная защита, а на этом судне нам повезло. Захваченных в плен матросов обыскивали, забирая все ценное, после чего отправляли в трюм «Альбатроса».
        Я прошел к корме, к лазу в помещение в полуюте. Назвать его каютой у меня язык не поворачивался. Высотой метра полтора, мне приходилось перемещаться там, согнувшись. Не каюта, а чулан с тяжелым запахом тухлой воды. В узкой части у ахтерштевня стояла статую из черного дерева. Из-за сильно выпирающего живота я подумал, что это баба, но потом заметил, что сисек нет совсем, даже соски не отмечены. У египтян и финикийцев принято выделять эту женскую особенность, как и лобок и срамные губы, чтобы сразу было видно, что это всего лишь баба. Так думаю, это какой-то бог. У финикийцев такого животастого не видел, иначе бы запомнил. Наверное, изготовлен на заказ для жителей Саламиса, которые имеют своих богов, не похожих ни на финикийских, ни на ахейских, ни на египетских, хотя последние прямо таки обожают коллекционировать чужих. Остальное пространство в каюте было завалено рулонами тончайшей и дорогущей льняной ткани, скорее всего, изготовленной в Та-Кемете и выкрашенной угаритцами в разные яркие цвета, включая пурпурный и синий. Ни сундука или вазы с казной, ни кожаного мешка с вещами капитана я так и не
нашел. Может, их и не было, а может, кто-то из команды ныкнул так, что мы не смогли найти, или сам капитан выбросил за борт до того, как стал тяжелее на одну стрелу.
        Глава 34
        Самым ценным трофеем оказалось само судно. Рабы тоже неплохо разошлись. Груз пришлось отдать по дешевке. Не то, чтобы продукты питания были никому не нужны, но местные купцы не захотели покупать и обрушивать рынок. Пришлось отдать тестю, чтобы вывез вглубь материка и там продал. В итоге добыча была не такая богатая, как в прошлом году, хотя и такая показалась очень даже привлекательной для многих жителей города Тира. Ко мне наведались несколько судовладельцев и предложили совместно поучаствовать в нападениях на угаритцев. Само собой, я отказался. Драться будет только мой экипаж, а добычу придется делить на всех, пусть нам и достанется немного больше. В одиночку мы захватим меньше, зато все будет наше. Поэтому, быстро распродав добычу, опять пошли к острову Кипр.
        На этот раз встретили караван, который шел к материку. Был ли это тот же самый, только пополнившийся несколькими судами, или другой - не скажу. Суда однотипные, похожие. На этот раз парусников было больше - семнадцать, а галер всего две. Одна из них сразу развернулась и рванула в обратную сторону, к Саламису. Как догадываюсь, это та самая, которая удрала и в прошлый раз. Зато вторая дерзко пошла на нас, но не в лоб, а норовя протаранить борт. Ее капитан не учел, что у нас тоже есть весла, и мы не хуже него умеем маневрировать. Когда он был уверен, что сейчас почти под прямым углом воткнет нам в борт таран и погибнет, как герой, гребцы по моей команде развернули «Альбатрос» носом к галере. Не совсем, конечно, удар все-таки был, но скользящий. Продырявить наш толстый корпус не удалось, и галере причинить неустранимые повреждения тоже не получилось. Это сделали мы. Сразу двумя «дельфинами». Первым рухнул и пробил днище фокмачтовый. Я малехо поспешил, предполагая, что приказ выполнят с задержкой, и галера успеет продвинуться на пару метров вперед, из-за чего камень упал прямо на палубу бака, что не
помешало ему пробить и ее, и днище. От этого удара у галеры отвалился форштевень, превратив носовую часть ее в распустившийся цветок. Возможно, немалый вклад в это внес таранный удар, а мы только довели дело до логического конца. На этом можно было бы и закончить, но галера продолжала перемещаться вдоль нашего борта, и я приказал скинуть на нее и второго «дельфина». Пусть ребята потренируются. Гротмачтовый упал в районе мидель-шпангоута да так хорошо, что вверх подлетел фонтан брызг. Наверное, к тому времени на дно галеры уже натекло большое количество воды.
        Дальше была переправка отважных угаритцев в трюм «Альбатроса» и неторопливый сбор трофеев на виду у проплывающих мимом парусников. Идти против ветра на помощь галере никто не счел нужным. Да и чем бы они могли помочь, даже если бы и добрались быстро, то есть минут через тридцать-сорок?! Капитана галеры привели ко мне. Он был молод для такого ответственного поста, не старше двадцати. Борода подстрижена снизу не ровно, как у людей старшего возраста, а полукругом. Так же стрижет бороды и тирская молодежь. Наверное, сомневаются, что без этого люди не поверят, что они молодые, финикийский вариант поколения-next. Они бы еще знали, что выпедриться пытается каждое поколение, и новая мода создает иллюзию инаковости.
        Наша быстрая расправа с галерой лишила экипажи парусников не только надежд, но и разума. Кто мог, увеличил скорость, вырвался из плотной группы, облегчая нам задачу. Я присмотрел два судна в хвосте. Они были одного размера, чуть больше остальных, тонн на сто тридцать-сто сорок каждое, с одинаковыми парусами из желтовато-белых и темно-красных широких горизонтальных полос и с похожими глазами в носовой части корпуса, узковатыми, как у обитателей Центральной Азии. Впрочем, сейчас там живут голубоглазые блондины, типичные обитатели Северной Европы в будущем. Ближнее судно шло чуть быстрее, вырываясь на пару корпусов. Экипаж на нем был большой, не менее полусотни человек, и воинственно настроенный. По крайней мере, прятаться по шхерам они не собирались, стояли на правом борту во всеоружии. Примерно у каждого третьего был кожаный нагрудник и кожаная шапка. У остальных поверх туник стеганые курточки, наверное, набитые овечьей шерстью. Стрела из простого лука с дистанции метров тридцать-сорок не пробивала такой, из местного составного - с шестидесяти-семидесяти. Из моего лука с сотни метров свободно
прошивала и щит из кожи и прутьев, и стеганый доспех, и кожаный, и тело, которое они защищали. Что я продемонстрировал, завалив четверых, после чего уцелевшие поумнели и начали уклоняться от моих стрел, а не подставлять щит. Отвечали они из простых луков. Их стрелы с простенькими черешковыми листовидными наконечниками застревали в наших деревянных щитах, оббитых кожей, или отскакивали, попав в железную пластину.
        - Пленных не брать! - приказал я своим подчиненным, готовым ринуться на абордаж.
        Надо было недвусмысленно дать понять экипажам остальных судов, что их ждет в случае сопротивления. Это военная галера имеет права воевать, а торгаши должны сдаваться.
        «Ворон» с грохотом, подняв облачно серой пыли, которая заискрилась на солнце, лег перед мачтой. Зацепился «клювом» основательно. Два вражеских матроса попробовали его скинуть, но, пока пыхтели бестолку, позабыв о защите, обоих убили мои лучники. Я перешел первым, спрыгнул на палубу влево, к корме, где стояла, закрывшись щитами, большая часть экипажа. Двое сразу метнулись ко мне. Первого я срубил двумя ударами: один по щиту, превратив его из овала в кривой полумесяц, второй по кожаной шапке, разделив ее и голову под ней на две неравные части. Следующий собирался рубануть меня топором с узким лезвием, для чего открылся и получил быстрый и резкий косой удар. Лезвие сабли рассекло его правую руку и правый бок, который не смог защитить кожаный нагрудник.
        К тому времени позади меня появились три ахейца и, не дожидаясь остальных, мы пошли в атаку строем «клин». Угаритцы стояли в подобие фаланги в три шеренги. Первая шеренга была вооружена бронзовыми хопешами. Вторая собирались помогать ей на среднем уровне копьями длиной метра два, третья - на верхнем. В мой деревянный щит с железными умбоном и полосами застучали сразу четыре копья, когда я приблизился к фаланге. Два хопеша со звоном ударились об верхнюю защитную железную пластину, наделав на ней вмятин. Бронзовый хопеш недостаточно остер, чтобы рассечь железную пластину. Он и с деревом справляется с трудом, скорее, колет, чем рубит. И тяжеловат, быстро им не помашешь. То ли дело моя сабля! Наклонив чуть голову, чтобы копьем не угодили в глаза, не защищенные шлемом, я начал сечь быстро и коротко. Убить одним ударом получалось не каждый раз, но раненый все равно выпадал из сражения на какое-то время, если не навсегда. Ахейцы, которых, судя по гортанным, яростным крикам, стало за моей спиной больше, своими железными мечами помогали мне. Это было даже не сражение, а избиение. Защищенные железными
доспехами с головы до ног, мы были практически неуязвимы для врагов. Надо было очень удачно угадать хопешем или копьем, чтобы вывести из строя моего бойца, а наши удары, почти каждый, несли смерть или тяжелую рану.
        Я добивал последних трех человек, зажатых в угол между передней переборкой полуюта и фальшбортом, и думал, что на этом сражение и закончится, когда услышал крики и интенсивный звон оружия справа, примерно в центре судна на левом борту. Оказалось, что второе судно подошло на помощь, несколько человек с него, не дожидаясь, когда станут борт к борту, перепрыгнули к нам. Эйрас со своим отрядом, быстрее зачистив носовую часть судна, где врагов было меньше, встретил подоспевших.
        Второй парусник ударился о борт уже захваченного нами с такой силой, что я чуть не свалился. Именно это и спасло меня от стрелы, выпущенной в лицо. Она ударилась в верхушку шлема, соскользнула и полетела дальше. Еле преодолел желание посмотреть, куда именно. Подняв выше щит, чтобы закрывал меня со стороны подошедшего парусника, шагнул к фальшборту в том месте, где на него, а потом на палубу перепрыгнул рослый воин в бронзовом шлеме, скованном из четырех сегментов, с наушниками и наносником, и кожаном доспехе с изогнутыми, бронзовыми бляхами на плечах, напоминающих погоны, и овальных на груди и животе по три в три ряда. У него был железный меч, «серый», из нержавейки, изготовленный, скорее всего, хеттами, длиной сантиметров восемьдесят и шириной около пяти, обоюдоострый, а щит деревянный и с бронзовыми полосами, которые исходили из центра восемью лучами. Скорее всего, это или судовладелец, или командир элитного отряда охранников, нанятый за немалые деньги.
        Мы кинулись друг на друга одновременно. Обменялись ударами, приняв чужой на щит. У обоих щиты оказались крепкие, хотя моя сабля оставила более глубокую вмятину. Места для маневра не было - с одной стороны фальшборт, с другой стороны комингс трюма - поэтому тупо рубились. Мой противник предпочитал рубящие удары. Наверное, начинал военную карьеру с хопешем. Я тоже сперва рубил, а потом подловил врага на замахе и уколол чуть ниже правой ключицы и над бронзовой бляхой. Острие сабли влезло в тело сантиметров на пять, сбив намечающийся удар. Враг отпрянул, закрылся щитом и замер, привыкая к боли. Я ударил легонько по верхней кромке его щита, заставив приподнять и закрыть себе обзор, после чего, наклонившись немного вправо и вниз, рубанул по левой коленной чашечке. Удар не смертельный, но очень болезненный, вызывающий у вспыльчивых людей непреодолимое желание дать сдачи, а для этого надо открыться. Что мой противник и сделал, замахнувшись - и получил второй быстрый колющий удар ниже наносника, в просвет между черными волнистыми усами и курчавой бородой, подстриженной снизу ровно, по старой финикийской
моде. На этот раз мой клинок вошел глубоко. Судя по мгновенно расширившимся и потемневшим, светло-карим глазам, которые, не мигая, глядели в мои, чувак поймал сладкий смертельный приход. Я выдернул саблю, готовясь нанести еще и рубящий удар по шее ниже наушника, но мой противник, словно не желая расставаться с таким вкусным клинком, начал вслед за ним падать в мою сторону. То ли его тело свело судорогой, то ли доспехи не давали согнуться, но рухнул он плашмя и с громким металлическим звоном, как бронзовый поднос с грудой грязной бронзовой посуды.
        Это падение было переломным в сражении. Смерть вожака отбила охоту у остальных переправляться на уже захваченное судно. Они бы и отвалили с удовольствием, но парусники основательно сцепились такелажем. Нам пришлось самим идти к ним. Я не сбирался захватывать два судна, потому что на каждое нужен будет экипаж, и на «Альбатросе» останется слишком мало людей, чтобы отразить нападение, если такое случится, но и бросать пришедшее в прямом смысле слова прямо в руки тоже нельзя, судьбу обидишь. Во времена моей службы в британском флоте маневр, когда захватывают два корабля, оказавшиеся борт к борту, перейдя с одного на другой, назывался «Мостом Нельсона». Это было время, когда англичане всё, и хорошее, и плохое, приписывали себе. Такой маневр неоднократно совершали до них, как сейчас. Хотя в моем случае пример не совсем корректный.
        На второе судно зашли сразу двумя группами. Одна под моим командованием пошла к корме, вторую Эйрас повел к баку. И там, и там поняли, что в плен их брать не собираются, поэтому рубились отчаянно. В моем отряде один человек погиб и двое получили ранения. У Эйраса только двое раненых, но и врагов было меньше.
        К тому времени, когда мы зачистили второе судно, остальные парусники оторвались примерно на милю. Никто из них не отважился прийти на помощь, а ведь, если бы подошла еще пара и зажала нас с другого борта, могли бы сами захватить приз. Страх поборол жадность, что случается редко.
        Усиленные экипажи на обоих призовых парусниках были потому, что на них кроме груза меди везли и золото в слитках с выемками и пупырышками, причем у всех разными. Складывалось впечатление, что для каждого делали свою форму, причем небрежно, хотя вес, как мы проверили на весах, был одинаковый - одна мина (чуть больше полкило). На первом паруснике восемнадцать золотых слитков лежали в резном сундуке из ливанского кедра. Судя по сильному запаху древесины, сделали сундук недавно. На втором паруснике двадцать три золотых слитка хранились в кожаном мешке, хотя имелся и сундук из красного дерева, довольно вместительный. Может быть, судовладелец переложил золото из сундука в мешок, намереваясь удрать с ним на лодке, но не успел. Заодно оставил нам дюжину туник разного цвета. Все из тонкой льняной ткани, ношенные, но некоторые совсем свежие. В трюмах оба парусника везли медь в слитках, точнее, мышьяковую бронзу, и выделанные шкуры. Если продать в Тире сразу всю бронзу, стоить будет гроши. Придется что-нибудь придумывать. Не было у бабы заботы, захватила она призы…
        - Идем домой! - приказал я своему экипажу, который с жадностью поглядывал на уходящие от нас угаритские суда.
        Интересно, как бы они доставляли их в Тир? На два приза людей в обрез. Я даже в помощь им дал по три матроса из экипажей галер, пообещав отпустить на волю, если будут служить исправно. Еще один приз пришлось бы тащить на буксире. Шальные деньги отучают людей думать.
        Глава 35
        Тир привыкает к захваченным у угаритцев судам. Нет уже толп зевак, нет и поздравлений от каждого встречного-поперечного. Я бы даже сказал, что к нам стали относиться хуже. Зависть загрызла тирцев. Какие-то понаехавшие вдруг стали несказанно богаты за несколько месяцев, а тут пашешь-пашешь каждый день из года в год, обдуриваешь по мелочи, а достатка всё нет и нет! Поэтому и не упрямились, быстро согласившись на мировую, когда в Тир прибыла на сидонском судне делегация из Угарита. Точнее, делегаций было две: сидонская и угаритская. Тир, хоть и был независимым городом-государством, находился в зоне влияния более крупного, богатого и сильного Сидона, который сейчас является самым влиятельным среди финикийских.
        Сидонцев, а вместе с ними и угаритцев, встретили торжественно, поселили во дворце местного правителя Хирама Третьего. Де-юре Тир - монархия, а де-факто - аристократическая республика. Власть правителя сильно ограничена Советом Старейшин, в который входят представители самых богатых семейств. Трон наследует только тот, кто будет одобрен Советом. Если в семье умершего правителя не найдут достойного, поищут среди своих. Поэтому два предыдущих Хирама, сидевших на тирском троне, не были родственниками ни между собой, ни с нынешним. Сидон, где ситуация такая же, хотя у их правителя власти немного больше из-за того, что Совет слишком большой, сразу обратились к нему. Угаритяне соглашались на верховенство сидонцев и допуск их и тирян к торговле с Саламисом и любым другим городом на острове Кафтор. Более того, все три города-государства обязывались совместно отражать нападения на суда любого из них. Договор был скреплен подарками с двух сторон - угаритской и тирской. Сидонцы свое получили дома. Угаритцы подарили тирцам бронзовые сосуды в виде широких лодок, которые использовались в храмах во время обрядов
жертвоприношений, и получили взамен своих земляков, купленных у меня городом для ремонта крепостных стен и прочих общественно полезных работ
        Новость была не самая приятная, но и сказать, что я сильно расстроился, тоже нельзя. У Тира, в отличие от Угарита, пока что нет налаженной сети по продаже меди в больших количествах. Того, что мы захватили на двух угаритских судах, ремесленникам Тира хватило бы лет на двадцать при условии, что будут каждый год расширять производство бронзовой посуды. Поэтому суда и рабов мы продали и поделили деньги, а своей долей меди каждый распоряжался сам. Я свою перевез на склад, откуда тесть Потифар продавал ее заезжим купцам и сам отправлял караванами на восток, в города-государства Секхем, Рехеб, Нахарина, Сангара, Тихиса, Кадеш, Тунип…
        За исключением Египта, который был как бы нанизан на стержень русла Нила, все остальные территории в этой части мира имели склонность к дроблению на небольшие города-государства. Где-то на севере от Тира, на территории будущей Турции, есть государство хеттов, не уступающая по размеру египетскому, но и оно сейчас в стадии распада. Видимо, для образования больших держав еще не сложились экономические предпосылки или не было военной необходимости.
        Разобравшись с трофеями, я задумался, чем заниматься дальше? С одной стороны был теперь настолько богат, что мог бы до конца дней своих ничего не делать и жить припеваючи, с другой стороны ничегонеделанье - занятие выматывающее, требующее привитых с детства навыков, которых у меня не было. В юные годы меня приучали к мысли, что лень до добра не доведет, оговариваясь при этом, что и до могилы не доведет раньше времени тоже. Торговля отпадала, потому что самая прибыльная с Египтом, в который мне путь закрыт, а собирать мелочь по побережью Средиземного моря желания не было. Занятие пиратством у восточного берега моря тоже резко ограничивалось, потому что в союзниках у Сидона были теперь почти все финикийские города. Независимым крупным городом пока оставался Губл, который египтяне называли Библом и с которым вели интенсивную торговлю. Раньше Губл был данником фараонов, платил дубами и ливанскими кедрами, из которых египтяне делали суда и много чего еще. После ослабления Египта стал независимым, но поддерживать торговые отношения не прекратил, за что имел некоторые налоговые скидки в портах и
разрешение на проход из Нила по каналу в Красное море. Дружба с Та-Кеметом и торговля с Пунтом позволяли Гублу не заморачиваться на выстраивание отношений с другими финикийскими городами. Этим и собирался я воспользоваться, узнав о сговоре сидонцев, тирцев и угаритцев. Дубы и ливанские кедры особым спросом в Тире не пользовались, а вот египетские товары, особенно нубийское золото, и пряности и благовония из Пунта, которое везли гублцы обратной ходкой, пошли бы здесь нарасхват. Реальность подкорректировала мои планы. Они так и остались связанными с Гиблом, но уже совершенно по-другому.
        Глава 36
        Я только проснулся, почистил зубы смесью вина и пемзы, придуманной египтянами, как мне сказали, много веков назад, и приготовился откушать на завтрак цыпленка-табака, приготовленного по моему рецепту и потому отдаленно похожего на то, что ел в двадцать первом веке, когда в ворота постучали громко, требовательно. Тадай, повинуясь моему жесту, открыл ворота. За ними стоял целый отряд стражников с короткими копьями. Раб обернулся, ожидая от меня дальнейших указаний.
        - Впусти командира, - приказал я. - Остальные пусть там подождут.
        Командовал отрядом пожилой воин с похожим на сухую водоросль шрамом от середины левой щеки через левый угол рта до конца подбородка. Одет был в черную стеганую шапочку - отличительный головной убор стражников - и темно-красную тунику из дешевой ткани и далеко не новую. За черным широким матерчатым поясом торчал длинный кинжал с костяной рукояткой в деревянных ножнах, скрепленных бронзовыми кольцами, не надраенными, как здесь принято. Ногти босых грязных ног были изъедены грибком. Командир отряда подошел ко мне, сидящему под навесом за высоким столом на стуле с высокой спинкой. Финикийцы, как и египтяне, предпочитают кушать за низкими столиками, сидя на коротконогих табуретках. Рядом со мной стоял второй раб Нецер и опахалом из страусовых перьев направлял на меня струи еще не горячего воздуха, заодно отгоняя мух. Крылатых насекомых здесь тьма. Одних только мух десятки разновидностей. Не обращая внимания на командира стражников, я оторвал рукой очередной кусочек поджаренного мяса с хрустящей корочкой и сочного внутри, начал жевать неторопливо, наслаждаясь острым вкусом. Наперчен цыпленок слабо,
потому что эта пряность добирается сюда в малых количествах. Стоит на вес золота в прямом смысле слова, покупает ее мало кто, поэтому купцы не хотят вкладывать большие деньги в товар, который может надолго зависнуть.
        Сглотнув слюну, командир произнес, начав в приказном тоне и к концу речи перейдя чуть ли не на просительный:
        - Наш правитель Хирам велел тебе, чужестранец, покинуть наш город в течение трех дней. Если не выполнишь его приказ, будешь казнен, а все твое имущество перейдет в пользу города.
        Требование оказалось неожиданным для меня, хотя, наверное, было предсказуемым, просто я плохо еще знал менталитет финикийцев.
        Стараясь казаться невозмутимым, я приказал Тадаю, показав на место у правого торца стола:
        - Подай гостю стул, вина и закуску.
        Если командир стражников будет сидеть напротив, то почувствует себя моим оппонентом, а мне нужен был собеседник. Пока раб выполнял приказ и гость утолял жажду и закусывал, я держал паузу, анализируя ситуацию. Обычно богатым разбойникам рады в любой стране. Ясно было, что без угаритцев не обошлось, но ведь хватило бы потребовать, чтобы я больше не нападал на их суда. Усомнились, что выполню требование? Так захват судна не скроешь, это не мелочь по карманам тырить. Видимо, кому-то я мешаю в Тире. Явно не правителю Хираму, который имеет налоги с богатой добычи.
        - Это Совет потребовал выгнать меня? - задал я вопрос командиру стражников, который грыз цыпленка с жадностью бездомной собаки.
        - Угу! - промычал он в ответ.
        - А кто именно больше всех настаивал? - спросил я.
        - Овадья Рыжий, - пробурчал набитым ртом командир стражников.
        Как мне рассказал тесть, который был в курсе тайн тирского двора, в Совете было два Овадьи. Один, по прозвищу Толстяк, был крупным землевладельцем и поставщиком волов. Второй, Рыжий, был богатым купцом. Он купил по дешевке одно из трофейных судов и часть меди у моих матросов. Казалось бы, должен ратовать за нас, ан нет.
        - Чем я ему так не понравился?! - удивился я.
        - Кто его знает?! - произнес командир стражников, шумно отхлебнул вина и развил свою мысль: - Овадья Рыжий со всеми враждует. Особенно не любит тех, кто богаче его.
        - А почему Хирам боится его? - поинтересовался я.
        - Отец Хирама поссорился с Овадьей и вдруг умер, хотя был моложе меня. Ходят слухи, что его отравили, - громко плямкая, рассказал командир стражников, после чего без опаски допил вино из бронзового бокала и облизал жирные пальцы.
        Ты смотри, у них тут, оказывается, всё, как у взрослых! Мне пришлось сделать усилие над собой, чтобы допить вино из своего бокала.
        - Передашь Хираму и Совету, что через три дня меня здесь не будет. Есть много городов, которые с удовольствием примут меня, чтобы я сделал их богаче, - сказал я.
        На самом деле я не знал, примут ли меня в Губле. Вполне возможно, что придется искать пристанище за пределами Финикии. Эйрас говорил, что на восточном и западном берегах Эгейского моря было несколько городов сравнимых по размеру, но не по богатству, с Тиром. Если они благополучно пережили нашествие дорийцев, нашли с ними общий язык, а говорят на разных диалектах одного, древнегреческого, то могут принять богатого чужеземца. Как последний вариант - тихая и спокойная жизнь на Сицилии, скрашивать которую буду нападениями на финикийские суда, следующие в западную часть Средиземного моря. Сидонцы утверждают, что ведут торговлю с какими-то племенами на западной берегу моря, наверное, на Пиренейском полуострове.
        - Это точно, богатому и удачливому везде рады, - согласился командир стражников. - Я и сам хотел устроиться к тебе на судно, ждал, когда будешь набирать желающих.
        - Теперь уже в другом городе буду набирать, - произнес я.
        Когда стражники ушли, я послал Нецера к тестю и Эйрасу. Первый уже знал о решении Совета, поэтому встретил посыльного по пути к моему дому. Эйрас пришел минут через десять после него. К тому времени мы с тестем составили план действия. На Потифара санкции не распространялись, потому что ладил с местными купцами и богачом на данный момент не являлся, хотя быстро шел в нужном направлении. Он должен был продать мой дом и остатки меди, после чего, по получении весточки от меня, прибыть с семьей в Губл или другой город на восточном берегу моря. Если я поселюсь далеко отсюда, то останется жить в Тире, а мою долю передаст через купцов.
        Предводитель ахейцев выслушал новость и молвил без эмоций:
        - Гнилой народишко здесь, торгаши, никогда мне не нравились. Мы поплывем с тобой.
        Я рассчитывал на это, но не был уверен. Благодаря мне, ахейцы стали состоятельными людьми, а у богатого человека взгляды на жизнь меняются порой на прямо противоположные. Трудно идти в бой, если ешь золотой ложкой из золотой тарелки.
        Глава 37
        Если не ошибаюсь, я бывал в Губле в двадцать первом веке. Вроде бы приезжал на экскурсию из Бейрута, где мое судно стояло под выгрузкой, хотя не побожусь, давно это было, и пейзаж с тех пор сильно изменился. В тот раз я привез ливанцам тридцать тысяч тонн листовой стали из Индии и застрял надолго. У них был очередной приступ воинственности, из-за чего порт Бейрута не работал. Проживающие в этих местах народы умеют дружить только против кого-то. Такой опыт у них богатый, можно сказать, многотысячелетний. Они дружили против египтян, хеттов, ассирийцев, вавилонян, арабов, крестоносцев, турок, французов… Кому подчинялись, против того и дружили. Как только становились независимыми, начинали дружить друг против друга. В тот мой заход в порт Бейрут мы простояли на рейде почти два месяца. Каждое утро диспетчер проводил перекличку. Если кто-то не отзывался вовремя, то его вычеркивали из списка, а потом по-новой заносили, но в самый конец. Поняв это и зная вольное трактование своих обязанностей филиппинскими штурманами, которые были в моем подчинении, занимался этим лично, благодаря чему к концу второго
месяца судно из пятого десятка переместилось в первую пятерку. Потом встали к причалу и застряли еще на месяц из-за следующего раунда междоусобицы. Арабы мастерски находят повод, чтобы увильнуть от работы.
        Благодаря этому у меня было время на то, чтобы посмотреть и сам Бейрут, и его окрестности. Враждующие стороны такси с «руси» пропускали без проблем, а вот западноевропейские туристы, особенно янки, могли нарваться на горячий, в прямом смысле слова, приём. В бейрутском турагентстве, в котором сонный менеджер был рад любому редкому посетителю, предложили мне съездить километров за тридцать от столицы и посмотреть городок тысячи на три жителей, который назывался Джебейл, и старинные развалины в нем - остатками финикийского города Библос. Кстати, на полуострове, где будет столица Ливана, сейчас небольшой городок с похожим финикийским названием Барут, который входит в зону влияния Сидона. В двадцать первом веке Библос состоял из развалин финикийских храма с обелисками и некрополя правителей, римских амфитеатра и фрагмента улицы с колоннами, сравнительно целой крепости крестоносцев, построенной на остатках римской, в свою очередь построенной на остатках финикийской, и церкви двенадцатого века. Видимо, благодаря этой старинной церкви, большая часть населения Джебейла была католиками, о чем
восхищенно-удивленным тоном и отчаянно размахивая руками, которыми следовало бы покрепче держаться за руль, рассказал мне таксист-шиит на смеси английского и французского языков, которую я, вопреки всякой логике, понимал лучше, чем когда он говорил только на одном из этих языков.
        Что сказать о тогдашнем Библосе? Такое впечатление, что современность и прошлое перемешали в миксере. Идешь себе по обычному ближневосточному городку - и на тебе, какие-то руины с табличками на иностранных языках. Кстати, ливанцы вообще и жители Джебейла в особенности, считают себя не арабами, а финикийцами. То, что никто из них не знает финикийского языка и говорит в быту на арабском, не разрушает их веру в свою исключительность. Самым приятным моментом экскурсии оказалось местное мороженое. Оно не такое сладкое, как в соседних арабских странах. Я предполагал, что и в Ливане такое же - сахар, разведенный толикой молока - и не покупал до этой поездки. Заметив, как отчаянно уничтожает мороженое французская немолодая семейная пара, а французов трудно назвать сладкоежками, решил и сам попробовать. Остановился после пятой порции и осторожного вопроса таксиста, есть ли у меня медицинская страховка?
        Древний Библос или Губл намного интереснее. Город располагается на холме рядом с двумя бухтами-гаванями. Обнесен каменной стеной высотой метров шесть и без башен, если не считать две надвратные. Через одни ворота выходили на запад, к берегу моря, через вторые - на восток, вглубь материка. В центре города площадь с двумя высокими храмами с деревянными колоннами на каменных постаментах - владыке суши и владыке моря, имена которых непосвященным знать не положено. От площади лучами расходятся улицы, вымощенные каменными плитами и с проходящей посередине закрытой канализацией, в которую из каждого двора вела закрытая канавка. Отходы жизнедеятельности стекали в море. Несмотря на жаркий климат, воняла канализация не сильно. Дома больше походили на египетские, особенно расположением двери не посередине. У богатых большие, двухэтажные, у бедняков маленькие в один этаж. Первые жили ближе к центру, последние - к окраинам. В отличие от Та-Кемета, не было строений, сужающих улицы, и так не шибко широкие, метра четыре от силы. Одевались здесь в смесь египетской и финикийской мод. Часто попадались мужчины только
в набедренных повязках, но совсем голых не видел. У некоторых лица выбриты на египетский манер, остальные с бородами, ровно подстриженными снизу. У тирцев короткие волосы - признак раба, а здесь и свободные люди попадались с выбритыми на египетский манер головами. Я тоже подстригся, потому что у меня не те волосы, которые красиво смотрятся длинными.
        Первым делом я посетил местного правителя Ифтаха. У него больше власти, чем у тирского Хирама. В Губле тоже есть Совет, в который входят богатейшие горожане, но это именно совещательный орган. Видимо, постоянное общение с Та-Кеметом внушило им уверенность, что только монархия может сделать страну сильной и богатой. Жил правитель в трехэтажном доме позади храмов, если смотреть со стороны моря. У закрытых ворот в тени стояли пятеро стражников, вооруженных короткими копьями и длинными кинжалами с загнутыми, как у сабли, клинками. Шестой, видимо, командир подразделения, сидел под навесом. Заплывшее, круглое лицо его было настолько безмятежным, что должно было бы принадлежать буддисту на подступах к нирване. Выслушав, кто я и зачем пожаловал, он трижды кивнул, как китайский болванчик, после чего, лениво растягивая слова, приказал одному из стражников пойти и доложить обо мне какому-то Вараку. Стражник вернулся минут через десять, кивнул своему командиру, тот кивнул мне. Объяснить, куда мне идти, никто не счел нужным. Наверное, уверены, что я знаю дорогу не хуже их.
        Двор был вымощен не большими плитами, как улицы, а маленькими и подогнанными очень плотно. На северной стороне возле стены из сырцового кирпича росли пять инжирных деревьев. Инжир - самый распространенный сейчас фрукт в этих краях. Дает хорошие урожаи и вкусен даже в сушеном виде. Южная стена отбрасывала тень, накрывая ею с треть двора. По выработанной в жарких странах привычке я сразу перешел в тень и вдоль южной стены добрался до входа в здание. Вообще-то входов было три, а между ними по три небольших прямоугольных отверстия на высоте метр восемьдесят от земли, которые, как догадываюсь, служат для доступа светы в помещения. На втором и третьем этажах было больше на три отверстия, по одному вместо дверей. Дом сложен из оштукатуренного камня-песчаника. Кое-где штукатурка отвалилась. Внизу такие прорехи замазаны новой, отличаются по цвету, а вверху ждут, наверное, капитального ремонта. Дверь из желтоватой древесины ливанского кедра, покрытой бесцветным лаком. На солнце, как догадываюсь, блестела бы. Три дверные петли продолжались в виде надраенных, горизонтальных, бронзовых полос. Ручки не было,
открывалась дверь только изнутри наружу. Что и произошло, когда мне оставалось преодолеть до двери метра два. Предполагаю, что сориентировались по звуку моих шагов.
        Открывший дверь раб был старым негром с седыми курчавыми волосами. На меня он посмотрел с еще большей «нирванистостью», чем командир караула у ворот, и молча показал рукой в полутемный коридор позади себя. Наклонив голову, потому что строители явно не рассчитывали на людей моего роста, я проследовал по темному коридору в том направлении мимо небольшого помещения без двери, в котором был только низкий помост, застеленный потертой ослиной шкурой, как догадываюсь, жилища и заодно боевого поста раба-привратника. Следующее помещение было лучше освещено. Свет попадал через прямоугольное отверстие под низковатым потолком, видимо, выходящее на противоположную сторону дома. Здесь на невысоком помосте, застеленном ковром, сидел, поджав ноги, коротышка с брюшком и поглощал свежий инжир с таким наслаждением, причмокиванием, что и мне захотелось съесть парочку. Судя по новой льняной тунике бордового цвета, это кто-то из старших чиновников, может быть, тот самый Варак.
        - Чего тебе надо, чужестранец? - спросил он, вытерев рот тыльной стороной ладони.
        - Хочу сделать подарок Ифтахе и испросить разрешение пожить в его городе, - ответил я.
        - Правитель еще отдыхает. Ты, как вижу, не голодранец, так что оставь подарок, я передам ему, и живи, сколько хочешь, - ковыряясь ногтем в зубах, милостиво разрешил Варак.
        - Да, я не бедный человек, но мне предложили покинуть Тир, потому что я захватил несколько торговых судов угаритцев. Может быть, вы тоже не захотите, чтобы жил в вашем городе, - рассказал я.
        - У нас с угаритцами и другими соседями хорошие отношения: мы не нападаем на них, они - на нас. Если и ты не будешь нападать на них, тогда можешь остаться, - проинформировал он и добавил, хитро улыбнувшись: - Нападай на хаттов и дикарей, которые живут на севере. Нам надо много рабов для работ на лесоповале и гребцов на галеры. Мрут они быстро.
        - Благодарю за мудрый совет! - произнес я как можно искреннее.
        Варак отнесся к моим словам как можно серьезнее. Он впился зубами в следующий плод, который взял из бронзового блюда, и что-то пробурчал.
        - Подарки Ифтахе можешь оставить у меня, я передам, - повторил он внятно после того, как пережевал откушенное.
        Так я и сделал. Не могу сказать, получил правитель Губла рулон льняной ткани пурпурного цвета или проспал, но жители города как-то все вдруг узнали, что мне разрешено жить среди них. Относится ко мне стали, как к своему парню. Тирцы тоже так относились, а потом выпроводили. Я подыскал и арендовал двухэтажный дом с садиком из трех инжирных деревьев, двух яблонь, груши и гранатового дерева почти в центре города, в сторону моря от храмов. В Тире мне привили мысль, что в Финикии, как в море, постоянства быть не может в принципе. На быстрой покупке и еще более быстрой продаже жилья теряешь больше, чем заплатишь за аренду за несколько лет. После чего с первым же судном, которое шло в Тир, отправил тестю свои новые координаты и приглашение присоединиться. Мы с ним в последнее время скорешевались, что казалось всем удивительным из-за большой разницы в возрасте. Потифар и все, кто нас знал, были уверены, что он старше меня на двадцать два года. Я не рискнул опровергнуть это мнение.
        Глава 38
        Севернее Финикии, в Малой Азии, на территории будущей Турции, сейчас находится большая империя хеттов со столицей Хаттусой и несколько ее данников, небольших городов-государств, расположенных в основном на берегу моря. Как мне сказали, бывшие кочевники хетты море и вообще любой водоем боятся. Даже моются редко, особенно простолюдины. Уже одно это заставляет водолюбивых египтян относиться к ним с презрением. Впрочем, и те, и другие не морские народы. Любовь египтян распространяется только на пресную воду. В морской не помоешься толком, поэтому любить ее не за что. Почти все моряки-египтяне - это переселившиеся в Та-Кемет финикийцы и другие семиты из приморских городов. Дождавшись приезда тестя в Губл, чтобы было кому помочь моей семье в мое отсутствие, я и отправился на «Альбатросе» в плавание вдоль средиземноморского берега Малой Азии. Так сказать, людей посмотреть и себя показать. Заодно разведать, нет ли какого способа сделать свою жизнь лучше в материальном плане?
        В будущем здесь будет большая российская здравница. Миллионы наших сограждан будут поправлять здоровье по системе «все включено», обжираясь до потрескивания хари и напиваясь до поросячьего визга под завистливыми взглядами турок. На следующий год наша отдыхали на российских курортах, чтобы, живя в постоянном тонусе, поправить здоровье после турецких, а на третий год приходили здесь в себя после российских.
        Нынешние аборигены вряд ли знают о существовании русских, если такое самоназвание уже существует. Не знаю, какой сейчас год и даже век, но читал, что примерно половину обитателей старинных русских городов составляют потомки тех, кто поселился там сразу после ледникового периода. Потомков славян среди них было всего четверть, но все сто процентов считали себя таковыми. Предки тех, кто в будущем будет жить на этом побережье и считать себя турками, сейчас называются данунами. Может быть, это те самые данайцы, которых надо бояться, когда приносят дары? Не знаю, но такое возможно, потому что говорят на одном из диалектов древнегреческого языка. Эйрас сказал мне, что понимает их. Впрочем, в первую встречу с данунами нам было не до разговоров с ними.
        Мы вошли в залив Анталья с востока и почти достигли его самой северной точки, когда из устья небольшой реки выскочили три галеры. Две шли наперерез, а третья собиралась зайти сзади. Им надо было преодолеть пару миль, так что у нас было минут двадцать, чтобы подготовиться к встрече.
        - Это дануны, - уверенно произнес Эйрас, когда увидел галеры.
        Спроси я сейчас у Эйраса, чем эти галеры отличаются от ахейских или финикийских, наверняка услышу в ответ, что всем, что сразу видно, что данунские. Для меня пока что все галеры, так сказать, на одно лицо. Может быть, из-за того, что у всех на передней части корпуса нарисованы глаза.
        - Дануны так дануны, - спокойно сказал я, после чего приказал: - Всем приготовиться к бою, снарядить оба дельфина: фокмачтовый на левый борт, гротмачтовый - на правый!
        Экипаж полез в носовой кубрик за доспехами и оружием, и я отправился в свою каюту, чтобы с помощью раба Нецера надеть бригантину, шлем, наручи и поножи и взять лук, стрелы, саблю и кинжал. Сражение, как догадываюсь, предстоит серьезное. Это не охранники на зарплате, а пираты, по жизни голодные, отчаянные и беспощадные. Если хотя бы одна из этих составляющих отсутствует, выбирают менее доходную и интересную профессию.
        К моменту моего выхода на шканцы матросы уже соорудили там небольшой шатер из кусков войлока - мой командный пункт. Наверняка среди нападающих будут лучники, а мне надо находиться на возвышенности, руководить боем. Пижонствовать, как во времена службы в британском фоте, не собирался. Береженого и бог бережет. В доспехах было парко. Сразу потек по телу пот, и я почувствовал себя килькой в собственном соку. Стало понятно, почему латные доспехи придумали на севере Европы. Здесь в них долго не походишь, предпочтешь умереть без продолжительных мучений от вражеской стрелы или меча.
        В морских сражениях меня всегда удивлял диссонанс прекрасного морского пейзажа и кровопролития. На суше, по большей части, все «приземленнее», обычно пыль или дождь с грязью, вписывающиеся в чудовищность происходящего, а на море лазурная вода под чистым голубым небом, по которой движутся парусники, напоминающие бабочек с белыми крыльями, и галеры, похожие на больших стрекоз из-за ритмичных слаженных взмахов весел. Казалось бы, любуйся и наслаждайся жизнью, ан нет…
        - Полрумба право! - командую я рулевому, который стоит ниже меня, на главной палубе, в похожем шатре, но полностью закрытый, чтобы даже случайная стрела не залетела, и рулит по компасу.
        Ближняя к рулевому половина румпеля находится под настилом на кормовой палубе. Я слышу, как дерево с повизгиванием скользит по дереву. Создается впечатление, что под настилом прищемили щенка. Подчиняясь повороту руля, «Альбатрос» меняет курс вправо, острее к ветру и врагам. Пиратов не настораживают наши действия. В эту профессию идут только самоуверенные, чтобы не сказать отмороженные. Матросы успевают наладить паруса до того, как две галеры выходят на дистанцию выстрела из лука, и прячутся за фальшборты и в других нычках. Это тоже не кажется странным морским разбойникам, которые уже приготовили щиты, чтобы прикрыть гребцов от наших обстрелов. Наверное, радуются, что никто по ним не стреляет. Галеры, атакующие нас с носа, четко и синхронно подходят к паруснику одна с левого борта, другая с правого, вовремя убирают весла, умело цепляются за наш фальшборт баграми с длинным рукоятками. Судя по слаженности действия, мы далеко не первые и даже не в первом десятке их жертв.
        - «Дельфины» за борт! - командую я.
        Гротмачтовый вынесли маловато, поэтому приказываю добавить еще немного, после чего рявкаю:
        - Отпускай!
        Грохот, треск, крики. Оба «дельфина» быстро поднимаются, перемещаются чуть в сторону нашей кормы и падают во второй раз. Вижу, как гротмачтовый падает на сидящего на банке гребца, вминает его, вдавливает вместе с обломками банки в днище, которое не пробивает.
        - Еще раз! - командую я.
        После третьего падения «дельфинов» в дело вступают мои лучники. Они практически в упор расстреливают тех пиратов, которые пытаются перебраться с тонущих галер на парусник. Мы, конечно, не против, чтобы они оказались в трюме «Альбатроса», но только без оружия и по строго отведенному маршруту. Пока они не поймут это, будут погибать.
        Я выхожу из шатра, чтобы посмотреть, что творится по корме. Третья галера, отрезавшая нам путь к отступлению, движется на нашу сторону по инерции. До нее кабельтова полтора. Весла замерли почти параллельно воде. На баке стоят пятеро. Судя по единственному шлему с обрезанным белым страусовым пером, один из них командир. Они еще несколько секунд наблюдают за избиением своих соратников, после чего командир поворачивается к нам спиной и отдает приказ гребцам. Весла левого борта начинают грести вперед, а правого - назад, враздрай, разворачивая галеру практически на месте. После чего она быстро уносится в сторону устья реки.
        Тем временем мои матросы вооружили два штормтрапа и объяснили пиратам, что и как надо делать. Мокрые и растерявшие наглость, морские разбойники по одному поднимались на борт «Альбатроса», где расставались с доспехами и одеждой (обуви ни у кого не было), после чего спускались в трюм, темный и душный. Закрыв за последним лючины трюма, часть моих матросов отправилась на притопленные галеры, чтобы собрать трофеи. Брали все, вплоть до сломанных досок, которые пойдут на дрова. Люди сейчас предельно утилитарны, такого понятия, как мусор и, как следствие, свалок мусора, у них нет. Всё, включая золу, клочки ткани, кости, может где-нибудь пригодится, а потому имеет цену.
        Глава 39
        Я могу часами смотреть, как работают кузнецы. Мне нравится мелодичный перезвон молотков, запах окалины и сгоревшего, древесного угля. При этом у меня никогда не возникало желания освоить эту профессию, даже просто постучать молотком по полосе раскаленного металла. Я сижу в углу кузни на поставленной на попа чурке и смотрю, как кузнец-ахеец Леарх с двумя своими сыновьями выковывают детали для оснастки нового моего парусника, строящегося на гублской верфи по образу и подобию «Альбатроса», вытащенного на берег, чтобы заодно за зиму просушился. Я решил увеличить свой флот. Это даст возможность решать более грандиозные задачи. Леарх перебрался в Губл по собственному желанию. В той спешке, в которой я покидал Тир, совсем позабыл о нем. Был уверен, что кузнец останется там. Дела у него шли хорошо, от заказчиков отбоя не было. Я не учел менталитет людей этой эпохи. Они не понимают, что такое индивидуализм, не представляют жизнь вне своего рода, общины. Решили остальные ахейцы перебраться из Тира в другой город - и Леарх с ними. Пусть на новом месте будет хуже, зато среди своих. Поэтому все, и ахейцы, и
тирцы, и гублцы, и даже тесть и жена, считают меня несчастным человеком, жестокой судьбой закинутым на чужбину. Им даже в голову не приходит, что меня это абсолютно не напрягает. Впрочем, меня уже зачислили в ахейскую общину, причем главой ее. Хочу я или нет, но мне теперь доводится решать самые разные проблемы всей общины, в том числе и семейные. Вот и сегодня мы обсудили в Леархом женитьбу его старшего сына. Парню скоро шестнадцать, что по нынешним меркам засиделся в женихах. Родителям хотелось бы женить его на ахейской девушке, но таковых в общине нет.
        - Жените его на местной, - подсказал я. - Появится ахейка, возьмет и ее. Парень крепкий, справится с двумя.
        В отличие от египтян, иевусеев и финикийцев, у ахейцев многоженство практикуется в скрытой форме: остальных жен называют наложницами, но дети от всех имеют равные права.
        - Тогда местная станет наложницей. Если взять сироту, никто не будет возмущаться из-за этого, - нашел решение Леарх.
        Сейчас он работает с серым, нержавеющим металлом, привезенным от хеттов. Изготовить из железа сложную деталь проще, чем отливать из бронзы и обрабатывать холодной ковкой. Я не специалист по металлам, но знаю, что предохраняет железо от окисления хром. Видимо, образуется тонкий слов окислов на поверхности, который и защищает. Это, конечно, не те блестящие, хромированные детали, к каким привык в будущем, но мне хватит и серых, лишь бы служили долго. Я рассказал кузнецу, почему меняются свойства железа, заработав еще пару очков уважения. Кстати, этот сплав является слабым магнитом, поэтому изделия из него не должны быть рядом с компасом.
        - Хочу потом выковать такой же меч, как у тебя, - делится планами Леарх.
        Моя сабля давно уже не дает ему покоя. Особенно после того, как я сравнительно легко разрубил ей железную пластину, из которой он собирался изготовить шлем. Я объяснил кузнецу теорию изготовления булатной стали, но практику ему придется нарабатывать самому.
        - Получится из этого металла? - спрашивает он.
        - Не знаю, - честно признаюсь я. - Видел, как делали из трех равных кусков метеоритного железа и двух обычного, перековывая по много раз.
        - Хорошо, попробую из метеоритного и обычного, - соглашается кузнец. - Если не получится, возьму это.
        - Почему ты не хочешь вернуться к своему народу? - задает Леарх вопрос, который волнует, наверное, всех его соплеменников.
        В правду он не поверит, поэтому излагаю доступную для его понимания версию:
        - Отсюда до моего народа надо добираться по суше год или больше. Идти придется через земли разных воинственных племен, с которыми придется или сражаться, или откупаться. Да и привык я к жаркому климату. На моей родине полгода длятся холода, земля покрывается толстым слоем снега. Видел когда-нибудь снег? - меняю я тему разговора.
        - Видел на вершине горы, когда был мальчишкой, - ответил кузнец.
        Его детство прошло на острове Крит. Раньше там жил другой народ, довольно развитый, который в будущем историки назовут минойцами. Ахейцы разграбили их города, благо сделать это было не трудно, потому что, как и многие египетские, почти не имели защитных сооружений, вытеснив аборигенов вглубь острова, в горы. Затем пришел черед самих ахейцев, на которых начали нападать дорийцы, приплывавшие с материка. Привыкшие жить на берегу моря, старшие родственники Леарха уходить в горы не захотели, перебрались на Сицилию, подальше от беспокойных соседей, но многие его соплеменники остались там, среди развалин городов некогда очень развитой цивилизации.
        Его рассказы о Крите натолкнули меня на мысль наведаться в те места. В первую очередь из чисто туристических соображений. В будущем, далеком и не очень, я много раз бывал на острове, видел развалины древних городов. Интересно было посмотреть, какими были эти строения, пока их не разрушили пот до основания. Заодно добычу поищем. Если там живут люди, значит, есть, кого захватывать и продавать в рабство - приобщать к благам цивилизации, как стыдливо называли этот процесс британцы и их младшие родственники янки. Людей сейчас не хватает катастрофически. Такое понятие, как безработица, отсутствует. Реализовать свою мечту о красивой жизни можно только за счет других. Впрочем, так было, есть и будет. Сейчас, по крайней мере, всё по-честному: рабу не пытаются втолковать, что его делают счастливым, заставляя вкалывать от зари до зари за тарелку похлебки. Хотя, как я наблюдал в СССР, если грамотно и постоянно обрабатывать, многие рабы начинают верить, что они счастливы.
        Глава 40
        Остров Крит весь в развалинах. Их даже больше, чем я видел здесь в будущем. Такое впечатление, что строили, чтобы сразу разрушить. Остров постоянно трясет, но, как мне сказали, главная причина все-таки в том, что местное население практически не оказывало сопротивление. Говоря научным языком, растеряло пассионарную энергию полностью. Их завоеватели ахейцы еще не полностью разрядились, поэтому оказывают сопротивление более энергичным дорийцам. Из городов кое-как влачит существование Кносс, который те, кто его построил, называли Канути. В будущем он будет известен мне в средние века, как Кандия, а в двадцать первом веке, как Ираклион. Я видел в музее артефакты минойской цивилизации, существовавшей на острове до прихода ахейцев. Это здесь был лабиринт с Минотавром. Эти ребята умели возводить многоэтажные здания, у них были канализация и водопровод, причем с холодной и горячей водой, до чего в Западной Европе докатятся только в эпоху Просвещения. А потом вдруг раз - и исчезли практически бесследно. Сейчас в горах есть несколько поселений, где, постепенно вымирая, проживают небольшие группы аборигенов.
В долинах остались лишь руины и немногочисленные артефакты. Среди этих руин я не увидел остатки дворца, фрагмент которого воссоздадут в двадцатом веке. Дворцов не было от слова совсем. Только слепленные из обломков лачуги. И живут теперь на этих руинах люди, которые даже не представляют ценность доставшегося им. Не помню, сколько точно, но потребуется несколько веков, чтобы греки впитали достижения минойцев, творчески переработали их и превратились в отцов демократии и классической культуры. Пока что будущие классики всего лишь нолики, не нуждающиеся в благах цивилизации. Пасут среди развалин коз и баранов, ловят рыбу в море, сажают в долинах немного зерна и овощей и виноград на склонах гор, из которого делают паршивенькое вино с привкусом анальгина, который пока что не изобрели. Как мне сказал Эйрас, ахейцы настаивают вино на каких-то травах, благодаря чему оно вставляет круче обычного. Это помогает им быть безбашенными в бою. Впрочем, с головой они плохо дружат и без вина, настоянного на травах. Выходит, известная греческая «Метакса» появится не случайно. Просто переработают немного древний рецепт и
получат бренди с запахом роз и вкусом лекарственной настойки. «Метаксу» хорошо было употреблять на похмелье. Если сумеешь остановиться после первой рюмки, то на несколько дней пропадает желание пьянствовать, тошнит даже от запаха пива, не говоря уже о более крепких напитках.
        В Кноссе я завербовал полсотни крепких парней на свои суда. У меня теперь два парусника. Вторым командует Эйрас. Матросы и гребцы на обоих из Губла, а вот на роль морской пехоты больше подходят ахейцы. Не знаю, что им рассказал Эйрас, но желающих было столько, что хватило бы на линейный корабль третьего ранга. Отобрал самых крупных и крепких. Остальным пообещал, что возьму на службу, когда увеличу свой флот. Пока что такого желания у меня нет. Хватает мороки с Эйрасом, который, став капитаном, сразу забыл всё, чему я учил. У него психология капитана галеры и непреодолимое желание «держаться за берег», что для капитана парусника чревато.
        - Где в этих водах можно взять богатую добычу? - спросил я его, поняв, что у берегов Крита ловить нечего.
        - Мюкенай, - без раздумий ответил он и рассказал, где находится этот порт.
        Сам он там не был, но знал о городе от своего отца. Это был один из немногих крупных населенных пунктов, устоявших после вторжения ахейцев. Отец Эйраса в молодости несколько раз плавал в Мюкенай. Критские ахейцы покупали там доспехи, оружие, дорогие ткани и посуду.
        Местоположение совпадает с тем, где будут развалины Микен. Это километрах в ста от Афин. Меня как-то свозил туда на своей машине судовладелец Иероним Эксархидис. Мы познакомились с ним в крюинговом агентстве в Пирее. Я тогда был капитаном на судне под турецким флагом. Во время выгрузки-погрузки прошелся по крюинговым агентствам, закинул свою, как мы говорили, апликашку (анкету). Контракт у меня заканчивался, и я подыскивал работу поинтереснее в плане денег. В Пирее была целая улица крюинговых агентств, даже, наверное, не одна, но мне хватило и этой. В некоторых домах было по несколько агентств сразу. У меня брали апликашку, иногда задавали пару вопросов и обещали позвонить. Свое счастье нашел в агентстве, втиснувшемся даже не в комнате, а в коморку, которую я бы счел кладовкой, если бы ни окно и вентилятор под потолком. В коморке стояли маленький стол и два стула. Поскольку под столом помещались ноги только одного человека, посетителю приходилось сидеть боком, вытянув свои к входной двери. Вентилятор, жалобно поскрипывая, с трудом гонял по коморке тучи густого сигаретного дыма. Выдавал дым в таких
количествах хозяин и единственный сотрудник - расплывшийся мужик с нетипичными для греков угрюмым лицом и немногословностью, бывший капитан, мой тезка.
        - Фамилию мою ты не выговоришь, а если все-таки выговоришь, то не запомнишь, - сообщил он, основательно затянувшись «бычком» и протяжно выпустив такую мощную струю дыма, что лопасти вентилятора должны были застрять в ней.
        Благодаря этому дыму, происходящее казалось кумарным сном, поэтому я не принял всерьез следующие слова бывшего капитана:
        - Сейчас позвоню своему другу-судовладельцу. У него небольшой контейнеровоз в хорошем состоянии. Иероним подъедет и поговорит с тобой. Он никогда не берет капитанов, которых не знает.
        Тезка прикурил от «бычка» целую сигарету, после чего медленно и основательно, будто во рту тещи, раздавил его в «пепельнице» - обычной пластиковой тарелке, одолженной, видимо, в каком-нибудь ресторанчике по соседству и заполненной окурками всего лишь наполовину, но и время было дообеденное. После чего набрал номер на старом черном аппарате, похожем на те, что я видел в юности в советских государственных учреждениях, сказал пару фраз на греческом, который я в то время не знал вообще, хотя, как позже выяснил, греки наворовали из русского языка много слов (или наоборот?!), послушал собеседника пару минут, издавая мычащие звуки в трубку перед каждой затяжкой.
        - Сейчас приедет, - сообщил он, положив трубку и прикурив от очередного «бычка» очередную сигарету.
        Зная аллергию греков на пунктуальность, я приготовился дышать сигаретным дымом еще с час или больше, но буквально минут через пять - мы с хозяином крюингового агентства успели только обменяться парой ехидных замечаний в адрес турецких моряков - входная дверь, резко открывшись, долбанула меня по ногам. В комнату влетел худощавый грек среднего роста и с далеко не средних размеров орлиным носом. Казалось, обязательно заденет кого-нибудь из нас носом, если будет вертеть головой. Дальше говорил только Иероним Эксархидис, и за нас двоих тоже. На смеси греческого и английского. Греческие слова я понимал чаще, чем английские. При этом судовладелец так размахивал руками, что разогнал дым в коморке на радость мою и вентилятора, который сразу перестал жалобно скрипеть. Я узнал, что в Греции пешеходы такие же бараны, как и в России, погордился нашими гаишниками, которым, оказывается, далеко до греческих бандитов и грабителей в полицейской форме, ужаснулся росту цен на бензин и вообще на всё, присоединился к проклятиям в адрес жары… За те минут десять, которые Иероним Эксархидис провел в каморке, я услышал
много чего, кроме вопросов по работе.
        - Как тебя зовут? - спросил он перед уходом.
        - Александр, - ответил я и по примеру хозяина крюингового агентства добавил: - Фамилию все равно не выговорите, а если выговорите, то не запомните.
        - Имя и фамилию надо иметь запомниающиеся. Вот моя фамилия полностью соответствует мне! - похвастался он, после чего махнул в воздухе правой рукой, кинул итальянское: - Чао! - и стремительно вылетел из коморки.
        Мы с тезкой пару минут помолчали, словно ждали, когда опадут слова, произнесенные Иеронимом Эксархидисом, и помещение наполнится сигаретным дымом.
        - Его фамилия значит «начальствующий», - объяснил хозяин крюингового агентства на английском языке.
        Мне было до задницы, что она значит, потому что решил, что пролетел в очередной раз, и собрался отправиться на свое судно, чтобы отдохнуть от дыма и завтра с новыми силами посетить еще несколько агентств.
        - Когда сможешь приступить к работе? - спросил тезка.
        - К какой работе? - не понял я.
        - На контейнеровозе Иеронима, - ответил он. - Судно хорошее, без проблем со снабжением и работает по месту, за Суэцом и Гибралтаром редко бывает.
        - Так он что, согласен меня взять?! - удивился я.
        - Да, - подтвердил тезка. - Иначе бы не спросил имя.
        Ошарашенный таким оригинальным собеседованием, я сказал, когда смогу прилететь на судно, сократив предстоящий отпуск до пары недель и позабыв уточнить зарплату. Я указал в апликашке среднюю по этому региону и получил именно столько.
        При каждом заходе контейнеровоза в Пирей на борт прибывал Иероним Эксархидис, проносился от кормы до бака и обратно, потом залетал ко мне в каюту, произносил, отчаянно жестикулируя, длинную речь, наполненную проклятиями в адрес всех и вся, спрашивал, что надо из снабжения, и сам отвечал, после чего так же стремительно исчезал. Лишь однажды мне удалось вставить пожелание не напрягать меня на следующий день, потому что хочу съездить посмотреть развалины Микен.
        - Я тебя сам туда отвезу! Будь готов в девять утра! - пообещал судовладелец и, как ни удивительно, прибыл ровно в девять.
        Еще больше меня удивило то, что водил он далеко не новый «вольво» - автомобиль западноевропейских интеллектуалов и борцов со всем тем, с чем бороться бесполезно - потеплением климата, выбросами угарного газа… Есть у некоторых оригинальная мания величия: уверены, что могут навредить или помочь природе. Жаль, что природа не догадывается об их существовании. Впрочем, Иероним Эксархидис восхищался только самим собой и бороться ни с кем не собирался, даже с правительством Греции, которое, как я понял из речей судовладельца, виновато во всех его бедах. Каких именно - я так и не узнал. В этом плане русские более справедливы, потому что винят свое правительство не во всем, а примерно треть перекидывают на жену (мужа). Подозреваю, что многие русские именно для того и женятся, чтобы поберечь правительство своей страны. Как ни странно, машину Иероним Эксархидис вел уверенно и хитрорационально, что ли. Там, где правила можно было нарушать без последствий, нарушал, не задумываясь, во всех остальных местах ругал дорожную полицию, которая во всех странах борется в мужских сердцах с тещами за первое место.
        Историю своей страны вообще и Микен в частности он знал на уровне среднего экскурсовода. Может быть, мне так показалось потому, что судовладелец так и сыпал цифрами и фактами, проверить которые сразу у меня не было возможности, а к концу экскурсии накопилось столько, что я позабыл их оптом. Тогда меня поразили остатки Львиных ворот, акрополя и царских гробниц в виде высоких куполов, сложенных из обтесанных камней весом в несколько тонн каждый. Как люди бронзового века добыли, обработали и сложили эти камни, подняв на высоту несколько метров - вопрос на засыпку. Объяснения у меня только инопланетные.
        Увидеть Микены неразрушенными мне так и не удалось. К моменту прибытия «Альбатроса», от города уже остались руины. Правда, груды камней были повыше и кое-где оставались закопченные фрагменты зданий. Вполне возможно, что город разрушило землетрясение. Ахейцы и финикийцы жаловались, что в последние годы подземные боги часто гневались на людей. Вот только следы от пожара наводили на мысль, что это захватчики устроили прощальный костер. Скорее всего, любителями-пироманами были дорийцы, иначе бы ахейцы обязательно похвастались таким славным подвигом своих соплеменников. Между развалинами бродили несколько человек. Жили они там или пришли за добычей - не знаю. Завидев нас, плывущих на лодках к берегу, они разбежались и попрятались. Я нашел таки Львиные ворота. То ли мне показалось, то ли нет, но вроде и сейчас они такие же, какими доживут до конца двадцатого века. Мои матросы полазили по развалинам в поисках добычи. Они почему-то были уверены, что именно за этим я и сошел на берег. Ничего не нашли. Все было украдено до нас. Вернулись на суда грустными: и у меня, и у них не сбылись мечты, пусть и        Глава 41
        Город-государство Милаванда располагается на западном берегу Эгейского моря, на одном из полуостровов Малой Азии, будущей турецкой территории. Я бывал в этих местах в четырнадцатом веке вместе с каталонцами, правда, крепость Балат, которую византийцы построят на развалинах города, не посещал. Туда надо было добираться через высокий горный перевал, так что без особой нужды не попрешься, а ее тогда не было у меня. Сейчас это довольно большой город, населенный кариями, родственными хеттам, согнанными с островов Эгейского моря ахейцами, и лелегами, аборигенами, которые теперь в рабах у первых. Точнее, лелеги типа крепостных слуг и крестьян у карийцев, а те в свою очередь платят дань хеттам, благодаря чему их пока не тревожат дорийцы. Изредка наведываются на предмет пограбить прибрежные селения, но на сам город не рискуют нападать. Поскольку я не боюсь хеттов, решил наведаться в этот порт, самый крупный сейчас в Эгейском море. Мне рассказали о нем купцы из Губла. Именно из этого порта вывозят нержавеющее железо и вино, не настоянное на травах и превосходящее по вкусу те, что делают ахейцы и финикийцы,
не говоря уже о египтянах.
        Мы так и не добрались до города. Шли только в светлое время суток, потому что здесь много островов, и часто на веслах, потому что ветры здесь дуют по своим законам и меняют направление не только возле каждого острова, но еще и возле каждой стороны его. После очередной ночевки возле одного из маленьких скалистых безлюдных островков мы направились строго на восток, чтобы зацепиться за материк и уже вдоль него добраться до цели, и увидели караван груженых галер, которые шли на юг. Их было семь. Суда были такие же «глазастые» и с одной низкой мачтой, как финикийские, но более узкие, и лишь самая крупная галера имела тридцать два весла, а у остальных по двадцать четыре и меньше. Я крикнул Эйрасу, который вышел на бак своего судна, следовавшего за нами, что буду атаковать самую большую галеру, справлюсь сам, так что пусть выберет себе другую цель.
        - Мы нападем на вон ту, - показал он на галеру, у которой была носовая фигура в виде дельфина.
        У ахейцев дельфины в почете, считаются почти родственниками.
        Купцы сразу догадались, какие у нас намерения, и начали перестраиваться в линию, готовясь встретить нас широким фронтом. Расстояние между судами минимальное, чтобы только не зацепились веслами. Тактика у галер простая: подставим борт - ударят таранами и потопят, а если не подставим, пройдут встречным курсом вдоль наших бортов, поломают нам весла, после чего захватят обездвиженное судно. Только вот тараны нам не так опасны, как галерам, потому что корпус у нас крепче, из толстых досок в два слоя, и идем еще и под парусами с попутным ветром.
        - Убрать весла! - командую я, когда до вражеской линии остается менее кабельтова.
        Натренированный экипаж быстро втягивает весла. Дальше мы идем только под парусами. Курс держим такой, чтобы подойти вплотную правым бортом к правому борту самой большой галеры. Она пытается уклониться, но слева идет другая галера, мешает. Поняв это, довольно быстро убирают весла с правого борта. Тоже натренированный экипаж.
        - Опустить паруса! - командую я.
        Мы с грохотом врубаемся под острым углом в носовую часть галеры. «Альбатрос» вздрагивает и крепится на левый борт, после чего под визг дерева, трущегося с силой о дерево, идет вдоль борта галеры. Несколько «кошек» летят на галеру, цепляются за ее борта. С нее летят стрелы в нас, а наши - в них. У нас преимущество - мы выше метра на два. Если мои матросы могут при желании укрыться за фальшбортом, то вражеским сделать это практически невозможно. К тому же у моих лучников доспехи-бригандины, пробить которые, даже на таком малом расстоянии, из нынешних луков практически невозможно. У вражеских стрелков доспехи, если есть, то кожаные или из нескольких слоев материи - считай, нет никаких, особенно против моего лука. Я тоже успеваю выпустить с десяток стрел, убив первой капитана. Скорее всего, он еще и хозяин галеры, потому что сопротивление сразу затихает. Уцелевшие гребцы попрятались под банки или среди корзин и тюков.
        В это время в наш левый борт втыкается другая галера. Она сперва проскочила мимо нас, а потом развернулась и атаковала. Разогнаться не успела, поэтому удар получился громкий - трюм загудел, будто в пустом соборе рухнул ненастроенный орган - но не сильный, борт не проломили. От удара нос галеры откинуло влево. Ломая весла своего правого борта о корпус парусника, она, быстро теряя ход, пошла вдоль нашего борта, обстреливаемая моими лучниками. Я первым делом расстрелял шестерых, которые стояли на корме галеры.
        Заметив, что пара «кошек» уцепилась за корпус и этой галеры, что она практически остановилась, я приказал:
        - Опускаем «ворон»!
        С «вороном» работали те же матросы, что и с «дельфинами». Эти устройства, за редчайшим исключением, не применяются одновременно. Сегодня «дельфинам» делать нечего, потому что галеры нагружены товарами, которые смягчат и нейтрализуют удар. С «вороном» практики меньше, поэтому получилось кривовато - переходной мостик стал под углом, зацепившись «клювом» за борту сразу за полубаком. Будь на галере рисковый парень, приподнял бы тот край мостика и скинул, пришлось бы заводить по-новой, если бы успели, потому что трос одной «кошки» уже перерубили и немного отжали веслами корму галеры от нашей. Я убил трех вражеских матросов, которые собирались так же поступить и со второй «кошкой». К тому времени первые мои морские пехотинцы уже перебежали на борт галеры. Это новички, завербованные на Крите. Они в легких, кожаных доспехах и вооружены железными мечами длиной сантиметров семьдесят и шириной пять-шесть или топорами с узким длинным лезвием. Сражаются отчаянно и беспощадно, убивая даже тех, кто недвусмысленно дает понять, что сдается. Пленников, конечно, можно было бы продать, но ахейцы, что называется,
дорвались. Останавливать их сейчас бесполезно, не услышат.
        Больше никто на нас не нападает. Четыре купеческие галеры быстро уходят на север. Еще одна у борта парусника под командованием Эйраса. Она у дальнего от меня борта, вижу только мачту, но, судя по отсутствию звуков боя и неспешному движению ахейцев по палубе парусника, галера уже захвачена.
        Три приза обошлись нам в восемь человек убитыми. Раненых было в три раза больше. Почти все убитые и раненые из новеньких, у которых доспехи были кожаными. Теперь у выживших новичков будет возможность обзавестись бригантинами, потому что все три захваченные галеры везли, в том числе, и железо в крицах.
        Мы закрепляем призы лагом друг к другу и заводим буксирный трос на расположенный в середине. Тащить их будет мое судно. Доверять такую операцию Эйрасу пока рановато. Ему бы довести свой парусник до Губла без происшествий.
        Глава 42
        Гублские моряки изредка захватывали призы. Обычно это были пираты, напавшие на них. Охотиться за купеческими судами у местных судовладельцев пока что не в моде. Может быть, наш пример подскажет им фантастически прибыльный источник дохода, пусть и рискованный в такой же степени. Посмотреть на три захваченные галеры, заполненные самыми разными товарами, пришли все жители и гости города. Точнее, первую неделю каждый день у галер, вытянутых носами на берег, толпились зеваки, наблюдали, как мы распродаем добычу. О размерах её ходили самые невероятные слухи. В подтверждение этих слухов члены экипажей обоих парусников устраивали знатные попойки в припортовых трактирах.
        Примерно треть причитавшегося мне железа я сразу переправил кузнецу Леарху. Будет ковать из него всё, что пожелают заказчики. Отдали ему свои доли железа и завербованные на Кипре, чтобы изготовил им доспехи. Это я посоветовал им сделать так, иначе промотают добычу бестолку и погибнут в следующем бою, а мне хотелось бы иметь опытный экипаж, а не набирать новый после каждого рейса.
        Остальное железо у меня купили египетские купцы. Они привезли в Губл золото, папирус и полученные от нубийцев слоновую кость и шкуры жирафов, зебр, леопардов и носорогов. Шкуры первых трех зверей использовали для изготовления плащей или как диковинные ковры, а из толстых носорожьих делали щиты и канаты. Якоря на моих парусниках имели именно такие канаты. Переводчиком у купцов служил ни кто другой, как писец Хаемхат, приезжавший в крепость Джару, чтобы арестовать меня. Так понимаю, в Губле вместе с купцами он оказался потому, что был отчислен с государственной службы из-за невыполнения приказа. Хотя могу и переоценивать свою важность для фараона и его холуев. Это не помешало льстивому болтуну похвастаться знакомством со мной перед египетскими купцами.
        - Мы с ним вместе служили в крепости Джару! - нимало не смущаясь, заявил бывший писец.
        Я кивнул, подтверждая его слова. Мы ведь действительно прослужили вместе несколько часов. Тем более, что у купцов будет больше доверия к человеку, когда-то служившему их правителю. Видимо, нержавеющее железо покупали не первый раз, потому что бросили всего один взгляд на товар, после чего сразу приступили к торгу. Я продавал дешевле процентов на двадцать, чем хеттские купцы, поэтому египтяне забрали всё. Наверное, будут ковать из железа хопеши. Я видел такое оружие у нескольких богатых колесничих и думал, что оно привезено из Хаттии, как египтяне называли хеттскую империю. Теперь знаю, что хетты сражаются мечами из нержавеющего железа, считая хопеши, особенно бронзовые, оружием тупых нищебродов. Заплатили купцы нубийским золотом и стеклянной посудой, которая так нравилась моей жене Хане.
        Кстати, финикийские купцы покруче не только египетских, но и даже таких же семитов, как они сами, из городов вдали от моря. Если последние торгуются, как умеют, иногда тупо упрямясь в цене, то первые делают это играючи, иногда вроде бы легко уступая, но почему-то всегда оставаясь в большем наваре. У меня появилось подозрение, что будущие сефарды - это потомки финикийцев, а ашкенази - всякий сброд, в том числе и потомки других семитских народов, которым не повезло (или повезло?) стать арабами.
        Побывал на берегу и полюбовался нашей добычей и Варак. Четыре крупных крепких раба принесли его в паланкине, крыша и стенки которого были из льняной материи темно-красного цвета. Пузатый коротышка не соизволил покинуть свое транспортное средство, полюбовался захваченными галерами из положения полулежа и потребовал, чтобы я прибыл для разговора. Я снизошел в переносном и прямом смысле - по трапу. Уже знал, что Варак является смесью личного секретаря и премьер-министра правителя Губла, поэтому подарил ему расписной кувшин с милетским вином и нож из нержавеющего железа в ножнах из оленьей кожи, украшенной разноцветным бисером.
        - Мне сказали, что галеры не наших соседей и не египетские, но я решил сам убедиться, - сказал Варак, маскируя обычное любопытство или жадность, ведь знал, что обязательно что-нибудь подарю, так здесь принято. - Это хаттские?
        - Да, - подтвердил я, хотя вполне возможно, что принадлежат каким-нибудь врагам хеттов.
        Главное, что не финикийские или египетские. Остальных, кто бы они ни были, грабить можно.
        - Ты уже продал эти галеры? - спросил Варак.
        - Да, - ответил я, хотя была только устная, ни к чему не обязывающая договоренность.
        - В следующий раз не спеши продавать, покажи мне, - сказал он. - Хочу приобрести именно такие, небольшие, чтобы торговать с Пунтом.
        Для торговли с Пунтом подходили любые галеры, и никто не мешал построить их на местной верфи. Как догадываюсь, Варак собирался получить галеры не просто дешево, а еще и поиметь, так сказать, чиновничью ренту. Это американцы будут верить, что время - деньги, а более умные народы знают, что в этой формуле пропущены слова, что правильно звучит она «время во власти - деньги». Причем, чем выше пост, тем время и деньги текут быстрее.
        Глава 43
        Следующий раз не случился. Возня с продажей товаров и галер затянулась на месяц. Потом задержался еще на две недели, дожидаясь, когда жена родит. Несмотря на то, что рядом была ее мать и рожала не в первый раз, Хана вдруг решила, что умрет во время родов. Все мои попытки объяснить, что такими мыслями она точно накличет беду, не увенчались успехом. В результате быстро и легко родила девочку, получившую привычное для русского уха имя Милка, что в переводе с финикийского обозначало «Правительница (Царица)». Но и предчувствие беды было у жены не совсем напрасным, только подкралась она с неожиданной стороны.
        Почти в конце дня, когда моя семья готовилась ужинать, в гости пожаловал начальник дворцового караула - обладатель безмятежного, преднирванного лица. Когда слуга Тадай доложил, что меня хочет видеть по очень важному делу какой-то Звулун, я, приняв его за попрошайку, хотел было послать непрошенного гостя к татарам, которых пока что нет или зовутся по-другому, но затем вспомнил, что нищие здесь по вечерам не работают. У финикийцев считается дурной приметой отдавать что-либо из дома после захода солнца.
        - Приведи его, - приказал я слуге.
        Увидев, кто пожаловал, понял, что правильно сделал. Судя по очень даже взволнованному выражению лица, Звулун поймал золотую рыбку и поверил, что она исполнит его заветное желание. Роль золотой рыбки выпала мне.
        - Какую новость ты спешишь мне сообщить? - задал я вопрос, догадавшись, что со мной хотят поделиться инсайдерской информацией из дворца.
        Начальник караула льстиво улыбнулся и произнес сладким голосом:
        - Правильно говорят, что ты знаешь мысли людей!
        Да что там знать?! У большинства людей мыслей не больше трех, и те написаны на лицах крупным шрифтом. На лице Звулуна было написано, что хочет хапануть нехило.
        - Сколько ты хочешь за свою информацию? - спросил я, чтобы избавить его от маневров.
        Не тут-то было! Финикиец никогда не назовет цену сразу, даже если торгуется с земляком, который знает все приемы не хуже.
        - Это очень важная для тебя новость! Очень важная! - произнес он таким тоном, будто заранее знает, что я не поверю.
        - Сколько? - требовательно повторил я.
        - Доспех, какой делает твой кузнец, - выпалил Звулун и вытер пот со лба, будто произнесенная фраза была по весу не легче того, что он хочет получить.
        Леарх уже выковал доспехи всем моим матросам, навербованным на Крите. Ему помогали сыновья и пять рабов, одолженных мной. Работа, в общем-то, не мудреная. Изготовить несколько пластин толщиной миллиметра два, пробить в них дырочки и соединить заклепками между собой и с кожей, закрывающей сверху, чтобы металл не нагревался на солнце. По крайней мере, по трудоемкости не сравнить с литьем нагрудника из бронзы, требующим изготовления формы и дальнейшей доработки холодной ковкой. Наверняка у него найдется уже готовый, но еще не проданный.
        - Ты получишь доспех, если твоя новость окажется очень важной, - пообещал я.
        Звулун помолчал пару минут, будто собирался с духом перед тем, как совершить предательство, и выпалил:
        - Утром тебя позовут к Ифтаху, а во дворце арестуют и передадут речным людям.
        Речными людьми финикийцы называли жителей Та-Кемета. Сегодня в порт прибыла военная галера оттуда с многолюдной делегацией, которая сразу же направились с дарами во дворец Ифтаха. Одаривать правителя - это обычная практика, поэтому я не обратил на египтян особого внимания. Разве что отметил в делегации своего старого знакомого Хаемхата, на этот раз не узнавшего меня. Тогда решил, что писец просто не заметил меня. Теперь было понятно, что очень даже заметил, но больше не захотел признаваться в совместной службе в крепости Джару. Наверняка это он, чтобы выслужиться и замолить прежние грехи, сообщил кому следует о том, что я жив и здоров и нахожусь в городе Губл. За это его, видимо, вернули на службу, включив в делегацию.
        В том, что гублцы выдадут меня египтянам, чтобы не поссориться с ними и не потерять выгодную торговлю, я не сомневался. Оставалось выяснить, насколько решительно собираются действовать.
        - Когда и сколько людей пошлют, чтобы позвать меня? - спросил я.
        - Рано утром, как только рассветет, чтобы застать тебя дома. Придет всего трое стражников, и я за старшего, чтобы ты не насторожился, - ответил он.
        - Если именно так и будет, доспех получишь у моего тестя, - сказал я. - Его ведь не тронут?
        - Речным людям твой тесть не нужен! - весело, словно услышал что-то смешное, произнес Звулун.
        Когда начальник караула ушел, я послал слуг за Эйрасом и Потифаром. Оба «жаворонки», ложатся рано, готовились ко сну, поэтому пришли в не самом лучшем настроении. Моя новость сделала их еще мрачнее.
        - Только обжились на новом месте - и вот опять! Чем я прогневил богов?! - тяжело вздохнув, молвил тесть.
        - Ты можешь остаться здесь, тебе ничего не грозит, - сказал я.
        - Нет, не дадут мне здесь жить спокойно. Да и что это будет за жизнь?! - печально произнес он, привыкший быть одним из самых влиятельных купцов города. - Как устроитесь где-нибудь, сообщите мне.
        - Обязательно, - пообещал я.
        После чего мы обсудили с ним, как распорядиться моим имуществом, если его не отберут, и как будем поддерживать связь.
        Отпустив тестя, составил с Эйрасом план на ночь и утро. Надо было предупредить всех ахейцев живущих в городе, чтобы подготовились к переезду и возможным осложнениям на пути к порту, и тех, в основном новичков, кто ночевал на парусниках, чтобы поддержали нас. Городские ворота уже закрыты, но желающий выйти из города всегда сможет договориться со стражей, которая за небольшую мзду продуктами или вином спустит со стены на веревке. Вряд ли стражников предупредили о готовящейся утром операции, поэтому неугомонный, пьяный ахеец, решивший ночью добраться до своего судна, не вызовет подозрения. Кстати, ахейцы, по мнению финикийцев, - жуткие пьяницы. В свою очередь, по мнению египтян, финикийцы - такие же жуткие пьяницы, как и ахейцы.
        Глава 44
        Ночью в моем доме спали только я и дети. Все остальные паковали барахло. Я сказал жене, что ее отец заберет все ценное, что мы не сможем увезти, и потом передаст нам, но Хана решила не оставлять ничего, даже фрукты с деревьев струсить. Воспитана так. Там, где заканчивается обычная жадность, начинается семитское воспитание. К утру все было сложено во дворе, ждало две арбы, которые обещал прислать на рассвете ее отец.
        Они приехали всего минут на пять раньше, чем пришли стражники. Мои рабы и ахейцы, пришедшие помочь мне, как раз грузили наше барахло, когда во двор зашел Звулун в сопровождение трех солдат. Командир стражников талантливо изобразил удивление, увидев наши сборы, а потом и возмущение, когда ахейцы разоружили его и солдат и заперли в пустой кладовой, где стоял всего один старый кувшин с водой. Сколько им придется там сидеть - неизвестно, а смерть стражников не входила в мои планы.
        После чего две арбы поехали по улицам города в сторону берега моря. Там к нам присоединялись другие транспортные средства, на которых ахейцы вывозили свои семье и нажитое непосильным пиратским трудом. Все мужчины были в доспехах и при оружии. Прохожие провожали нас удивлёнными взглядами. Их удивление удивило меня. Был уверен, что весь город уже знает, за кем приплыли египтяне. Несмотря на отсутствие радио и телевиденья, новости сейчас распространяются со скоростью ветра, а информационный ветер дует сразу во все стороны.
        Стражники у ворот, завидев нас, сразу ретировались в караульное помещение в надвратной башне. Видимо, почуяли, что могут нарваться на неприятности. Предполагаю, что эта мысль появилась у них намного раньше, когда по ту сторону ворот собрались вооруженные ахейцы, ночевавшие на парусниках.
        Оба судна стояли на ближнем рейде. По моему приказу ахейцы наняли всех местных лодочников для перевозки экипажей и их семей и имущества. Мужчины переправлялись последними, а до того спокойно стояли на берегу моря и вроде бы непринужденно болтали. Эта расслабленность не ввела гублцев в заблуждение. Портовые рабочие, моряки и рыбаки почуяли неладное и быстро разошлись в разные стороны, подальше от нас, чтобы случайно не попасть под раздачу. Экипаж военной египетской галеры тоже не проявлял воинственность. Может быть, не был посвящен, зачем они сюда приплыли. На борту находились только матросы, а отцы-командиры и члены посольства жили во дворце. Я предполагал, что Ифтах пришлет большой отряд на берег моря, попытается задержать меня любой ценой, но то ли он узнал слишком поздно, то ли сообразил, что цена может оказаться слишком высокой. Ифтах согласился уважить египтян, а что не получилось - так он не виноват!
        Когда я самым последним плыл на лодке, сидя на носовой банке, к «Альбатросу», на берегу появились египетские командиры, среди которых был и Хаемхат. Ему в очередной раз не повезло арестовать меня. Есть такие люди, присутствие которых обрекает на неудачу любое дело, даже самое верное. Преследовать нас на галере не решились. Силы были бы примерно равны, и нынешних египтян, не в пример их потомкам, трусами не назовешь, но на море они чувствовали себя неуверенно. Вот если бы на реке…
        Мы снялись с якорей и пошли на северо-запад, в сторону острова Кипр. Когда берег скрылся за горизонтом, повернули на юг, а потом на юго-восток и где-то милях в пятнадцати от Губла легли в дрейф. Я решил не давать Хаемхату возможность совершить третью попытку. Иногда и незаряженный неудачник выстреливает.
        Египетская военная галера появилась через день. Она шла по ветру, преодолевая встречное течение, под парусом и на веслах со скоростью узла четыре. Парус был из широких горизонтальных полос красного, зеленого и желтого цвета, как флаг Литвы.
        Запомнил на всю жизнь этот флаг потому, что второй помощник поднял его перевернутым при заходе в порт Клайпеда, а лоцман, видимо, потомок лесных братьев, начал пускать пузыри. В то время вся Прибалтика зарабатывала антироссийской истерией подачки от янки и западноевропейцев. Когда я ему сказал на чисто русском языке, куда он может засунуть флаг своей страны и куда сходить потом, огорченный литовец, довольно пухлый тип, хотел было поучить меня вексиллологии (науке о флагах), но получил ногой по яйцам и до конца швартовки самоустранился, забившись в правый угол мостика. В Клайпеде я был не первый раз, поэтому зашел и ошвартовался без его помощи и написал в квитанции точнейшее время прибытия и убытия лоцмана, которое равнялось пятидесяти шести минутам, а ведь мог бы запросто оставить незаполненной или написать больше часа, чтобы он и его могучая держава получили от судовладельца плату за два. Вот такой я мстительный тип!
        Парусник под командованием Эйраса лежал в дрейфе южнее нас примерно на милю. Я посигналил ему, чтобы начинал движение. Второе мое судно должно было перерезать путь галере по носу и атаковать ее, если ускользнет от меня. Рядом со мной на шканцах стоит Хана со спящей дочерью на руках. Ей интересно посмотреть на морское сражение. У большинства ее состоятельных современниц жизнь ограничена домом и редкими, по большим праздникам, походами в храм. То, что я брал Хану с собой на рынок, считалось чуть ли ни фривольностью и прощалось мне только, как иностранцу.
        Завидев нас, египтяне не испугались. Видимо, считают, что силы - количество членов экипажа - примерно равны и корабль у них военный, с тараном, а не какая-то купеческая лоханка, хотя наверняка слышали, как мы разделались с угаритскими галерами. Военные новости разлетаются сейчас стремительно, потому что иногда спасают жизнь. Египтяне не вняли им или подвела самоуверенность. Они не стали убегать к берегу, а ведь имели шанс достичь его быстрее нас и спастись, разбежавшись по окрестностям. Нет, повернули нам навстречу, надеясь, как предполагаю, на таран и спеша разделаться с одним судном, пока второе далеко.
        - Иди в каюту. Скоро здесь будет опасно, - сказал я жене, после чего приготовил лук и стрелы.
        Сближались мы быстро. На носу галеры стояли с десяток воинов, причем трое были в бронзовых нагрудниках. Наверное, важные чиновники и богатые люди. Жаль, что у нас нет места в трюме, занят семьями ахейцев и их барахлом, а то бы взяли египетских богачей в плен и получили за них выкуп.
        - Оба «дельфина» на левый борт! - скомандовал я.
        Обе грузовые стрелы быстро повернули так, чтобы были перпендикулярны фальшборту и груз нависал над планширем. Вроде бы груз не очень тяжелый, а, благодаря длинному рычагу, накренил судно градуса на три-четыре.
        Я вспомнил случай в Северном море. Костер на две тысячи тонн водоизмещением под английским флагом вез на крышках трюма трактор, закрепленный стальными тросами, и попал в шторм. Капитан надеялся добежать до реки Эльбы и спрятаться там, поэтому и вел судно лагом к волне. От сильной бортовой качки лопнули тросы с одного борта. Трактор улетел за борт, повис на уцелевших тросах - и перевернул судно вверх килем. Все произошло так быстро, что у экипажа не было даже времени сообразить, что происходит. Лежишь себе в койке, кемаришь - и вдруг оказываешься на переборке, потом на подволоке, который теперь внизу, и слышишь, как в надстройку рекой течет вода, а потом глохнут двигатели, главный и вспомогательные, и ты в темноте находишь или не успеваешь найти спасательный жилет и гидрокостюм, и по пояс в ледяной воде выбираешься из каюты, пытаясь сообразить, в какой стороне теперь выход из надстройки… Как ни удивительно, при таких кораблекрушениях всегда есть спасшиеся.
        Протаранить нас египетской галере не удалось. Руль на паруснике больше и работает лучше, да и гребцы наши помогли веслами. В результате таран скользнул по борту, а потом галера врезалась в нас скулой, ее нос отбросило немного, пошла вдоль нашего борта, теряя скорость.
        - «Дельфины» за борт! - скомандовал я и, как только они зависли над галерой, крикнул: - Бросай!
        Именно в это момент в лицо мне чуть не попала стрела, увернулся от нее в самый последний момент. После чего перестал пижонить, укрылся в шатре из свободно висящих полос войлока. Проводил меня туда грохот ломающихся досок. Оба «дельфина» сделали свое дело - проломили днище египетской галеры, причем так, что она почти сразу остановилась из-за хлынувшей внутрь воды. Один из «дельфинов» зацепился за что-то и был потерян вместе с полусотней метров отличного каната.
        Мы проскочили вперед на кабельтов, пока разворачивались на веслах, после чего вернулись к тонущей галере. Почти все ее члены экипажа собрались на корме, которая задралась немного из-за того, что носовая часть ушла под воду. Стояли плотненько, бей в толпу, не промахнешься. Что и делали мои лучники. Египтяне кричали и показывали жестами разных народов, что сдаются, но бойня продолжалась. Один за другим они падали на палубу или за борт. К тому времени, когда мы поравнялись с галерой, на корме больше никто не стоял.
        - Добить всех! - приказал я.
        На борт вражеского судна перебрался десяток ахейцев. Они торопливо, потому что галера продолжала тонуть, перерезали глотки раненым и собрали трофеи, хватая все подряд и швыряя на палубу парусника. Потом развели костер на все еще возвышавшейся над водой кормой. Галера должна исчезнуть бесследно. Пусть египетские власти думают, что она утонула. Как выяснилось, память у египтян слишком хорошая, чтобы давать им еще один важный повод найти и наказать меня.
        Глава 45
        Бывают такие места, где ты чувствуешь себя, как в раю. Остров Родос был одним из таких мест для меня. Мы проходили мимо него в предыдущем рейсе на обратном пути, даже ложились в дрейф, чтобы набрать воды. К сожалению, пока что на острове нет городов, только несколько деревень. Как мне сказали ахейцы, в каждой живут люди другой национальности. Есть и ахейская в западной части. Была у меня мысль поселиться там, но тогда бы пришлось строить надежную крепость. Время от времени сюда наведываются «гости» с материка, и местное население прячется от них в горах, если успевает. Родос был бы идеальным местом для моих будущих операций. От него достаточно близко до финикийских и египетских берегов, возле которых я собирался делать свою жизнь богаче, и достаточно далеко, чтобы не приплыли отплатить мне тем же. По крайней мере, он удобнее в этом плане, чем Сицилия. На постройку крепости на острове потребуется много времени, сил и средств, а у меня нет ни того, ни другого, ни третьего. Надо было раздобыть хотя бы рабочую силу и средства и как можно быстрее. Поэтому я повел свои парусники к Криту, где проживало
много ахейцев, желающих разбогатеть и прославиться среди земляков. У них пока что нет Гомера и, как следствие, нет «Илиады», «Одиссеи» и даже мифов, но уже есть песни об отважных воинах, распеваемые на пирушках. Ради того, чтобы спели и про него, многие ахейцы готовы сложить голову в бою с кем угодно.
        - Сколько воинов сможем мы собрать на острове? - поинтересовался я у Эйраса.
        - А сколько тебе надо? - спросил он в ответ.
        Поскольку считать ахеец не умел и цифр не знал, я дал понятный ему ответ:
        - Столько, чтобы захватить город.
        - Милаванду? - задал командир ахейцев уточняющий вопрос.
        Вообще-то у меня не было конкретной цели, собирался искать ее от возможностей, от количества воинов, но почему бы и нет?!
        - Можно и Милаванду, - сказал я.
        - Конечно, наберется. Наши давно хотят ее разграбить, только вот не было предводителя, за которым пошли бы все. За тобой пойдут. Наши жрецы сказали, что боги помогают тебе, что с тобой мы много добьемся, - сообщил он.
        Видимо, у жрецов прямая телефонная связь с богами, раз знают обо мне так много.
        - Найдется, на чем переправить столько бойцов? - спросил я.
        - Найдется! - уверенно произнес Эйрас. - Ради такого дела на рыбачьих лодках поплывут!
        На Крите мы остановились в гавани Кносса. Там, рядом с развалинами города, было ахейское поселение, защищенное какими-никакими стенами. По-быстрому построили еще несколько домов для своих семей, благо стройматериалов рядом было предостаточно. Затем принялись изготавливать лестницы, тараны и большие щиты, необходимые для штурма города, и проводить на развалинах города учения по их применению. Не скажу, чтобы критские ахейцы, особенно живущие среди развалин, очень уж обрадовались нашему приезду, но смирились, поскольку мы пообещали надолго здесь не задерживаться. Тем более, что почти все мужчины собирались отправиться с нами в поход. После захвата и разрушения дорийцами Микен на первое место в мечтах дикарей выдвинулась Милаванда. Вот такие вот простенькие великие мечты у нынешних героев.
        Каждый день к Кноссу приплывали самые разные плавсредства, от больших галер до рыбачьих лодок, на которых прибывали те, кто хотел принять участие в походе. Складывалось впечатление, что все эти люди только сидели и ждали, когда до них дойдет слух, что кто-то намерен захватить Милаванду, после чего сразу садились в лодку и плыли к этому предводителю. Обычно приплывали отрядами со своими командирами. Отряды были разные: от десятка человек - сколько поместилось в рыбачьей лодке - до двух сотен. Среди них были люди самых разных племен и народов, включая тех же дорийцев, которые, как по мне, внешне ничем не отличались от ахейцев и говорили на одном с ними языке, разве что на разных диалектах. К тому же, дорийцы - это, скорее, обобщающее название активной части самых разных племен, занимающейся разбоем. В отрядах, нападающих на ахейцев, хватает и их соплеменников. Кстати, и среди ахейцев, и среди дорийцев преобладают голубоглазые блондины. Интересно, куда они денутся за следующие сколько там лет?! В шестом веке нашей эры такими здесь были только иностранцы.
        Я предполагал набрать хотя бы тысячу человек, но по самым скромным подсчетам присоединилось к нам более трех тысяч. За день до отплытия собрал всех командиров отрядов - с полсотни человек. Как заведено, сперва поели жареной баранины и попили вина, которые нам, почти по доброй воле, давали критяне из всех поселений острова. После чего обсудили, как будем делить добычу. Собрать все в одном месте и потом поделить - это пока не в моде из-за того, что почти никто не умеет считать, а доверить такое важное мероприятие чужаку-грамотею глупо. У них принято отдавать командиру «один палец», то есть, десятую часть добычи. Поэтому порешили так: что захватил воин, то и его, но «два пальца» отстегивает своему командиру, который один берет себе, а второй отдает мне. В результате я получу десятую часть от всей добычи или примерно столько, ведь считать они не умеют, особенно в чужую сторону.
        Глава 46
        Город Милаванда с населением около пяти тысяч человек (большой по нынешним меркам) находится на маленьком полуострове, который торчит аппендиксом в направлении на северо-северо-восток в северо-западном углу большого. Этот большой полуостров с севера, юга и запада омывают воду Эгейского моря, образуя два залива. В тот залив, что севернее, и втыкается маленький полуостров. В этот залив впадает река, которая, если не ошибаюсь, в будущем будет называться Меандр. Ошибиться могу запросто, потому что этот берег изменится очень сильно. Я опознал его только по запоминающемуся острову Самосу. В будущем на месте северной бухты и ее островков будет равнина с каменистыми холмами, разрезанная руслом реки Меандр, которая, как догадываюсь, и заилит ее. На этом берегу Эгейского моря многие древние города, построенные в устьях рек, со временем окажутся вдали от него, причем в нескольких километрах. С востока большой полуостров защищают горы, резко ограничивая военные вторжения по суше. В дополнение к этому малый полуостров возле городских стен разрезает поперек ров шириной метров десять, заполненный морской водой,
через который налажены два подъемных деревянных моста. Стены за рвом высотой метров семь. Сложены из плохо обработанного камня-ракушечника. Ворота тоннельного типа защищают две прямоугольные, выступающие вперед башни высотой метров десять. Больше башен нет, ни угловых, ни возле вторых ворот, которые выходят на юго-восток, к гавани, защищенной от волн и ветров, одной из самых лучших, которые я видел в этих краях за последнее время. С юго-восточной стороны стены тоже высотой метров шесть, а вот с северо-восточной и северо-западной не выше пяти. Те, кто строил их, предполагали, что придется защищаться только от нападения по суше и, может быть, из гавани. Им даже в голову не приходило, что командовать атакой будет опытнейший специалист, у которого на счету участие в захватах многих городов и крепостей, которым Милаванда по уровню защиты в подметки не годится.
        Горожане знали о нашем приближении. Перемещение такого количества людей трудно скрыть. Нашу флотилию из разнокалиберных плавсредств, растянувшуюся на несколько миль, увидели многие купцы и рыбаки и сообщили милавандцам о приближающейся опасности. Хотя подозреваю, что жители города знали о ней давно. Наверняка до них дошли сведения, что на Крите собирается отряд для захвата Милаванду. Если у горожан и были сомнения, что мы соберемся и нападем именно на них, то движение флотилии в сторону полуострова, пусть и не напрямую, что пришлось делать из-за маломерности многих наших плавсредств, развеяло все иллюзии. К моменту нашего подхода к полуострову были убраны оба моста через ров, воротные тоннели, скорее всего, засыпаны землей и камнями, а на стенах приготовлены запасы камней, стрел и котлы, вода и дрова, чтобы устроить нам горячий во всех смыслах прием. Почти все горожане стояли на стенах и смотрели на приближающуюся флотилию, которая обогнула с севера остров, расположенный западнее маленького полуострова, и направилась к городу.
        У каждой крепости есть слабое место. Надо только уметь найти его. Чаще всего это то место, где не ждут нападения. Жители Милаванды предполагали, что мы будем атаковать по суше, через ров, поэтому и сосредоточили там основные ресурсы, человеческие и материальные. Подтверждая их ожидания, именно там и высадились экипажи галер, идущих первыми. Сейчас они начнут засыпать ров и сколачивать лестницы, на что уйдет пара дней, а потом попробуют забраться на крепостные стены… В общем, защитники были, конечно, готовы к нападению, но предполагали, что главные боевые действия начнутся не сегодня и не там, где они начались.
        Оба моих парусника, три галеры и множество рыбачьих лодок подошли к маленькому полуострову с северо-запада, а еще пять галер и рыбачьи лодки подошли с северо-востока, где нас совсем не ждали. На стенах были толпы зевак и немногочисленные караульные, но и они сперва отнеслись к нам несерьезно. Думали, что мы по ошибке подошли к узким полосам земли между морем и крепостной стеной, где ни развернуться, ни встать лагерем, потому что будешь под постоянным обстрелом со стен. Галеры вылезли носами далеко на сушу, поэтому с них просто спрыгивали, а у парусников осадка больше, поэтому застряли на мелководье и скинули длинные сходни с полубака, по которым резво побежали воины. Концы сходен погружались в воду на полметра. Там мои воины сходили с них и брели по галечному дну к берегу. С судов им передавали уже готовые лестницы нужной длины. Разбившись на группы, ахейцы дружно полезли по лестницам на стены. Это было настолько неожиданно для защитников города, что они не сразу вступили в дело. Именно на это и был мой расчет - на внезапность, моральную неподготовленность милавандцев к быстрому бою. Большинству
людей, не профессиональным воинам, нужна раскачка, втягивание в войну. Если наш наскок обломится, тогда будем осаждать, как здесь принято, медленно и долго.
        На полубаке «Альбатроса» осталось десять лучников, которые, прячась за большими деревянными щитами, обстреливали милавандцев на городских стенах. Я тоже выпустил со шканцев шесть стрел, убив или ранив двоих, после чего, оставив лук на судне, поспешил вслед за десантниками.
        Нижний конец сходни под моим весом ушел под воду, из-за чего я замочил ноги в кожаных сапогах. Кожа хоть и толстая, но пропустила воды. Да и через верхний край голенищ перелилось малехо. Ноги мигом промокли. При ходьбе из сапог доносились чавкающие звуки. Не самое приятное начало. Берег под стенами, как и морское дно, был галечный. Ноги вязли в мелких камешках, отшлифованных водой, которые неприятно скрипели. У самой стены, возле прислоненной к ней лестницы, лежали два трупа. Одному стрела вошла в грудь и вылезла в пояснице. Наконечник был костяной. Свежая кровь смочила его, выкрасила в розовый цвет. Второму разрубили топором голову вместе с кожаной шапкой, заполненной серой овечьей шерстью. Надо было внимательно присмотреться, чтобы разобрать, где мозги, смешанные с кровью, а где шерсть, напитавшаяся кровью. Ступеньки у лестницы были необструганные, шершавые и колючие. Я хватался за них правой рукой, на запястье которой на темляке висела сабля. Левой рукой держал щит над головой. Первый камень, попавший в щит, был маловат, а вот второй долбанул так, что рука заболела в локте. Я наклонил щит,
чтобы был лучше обзор спереди и чтобы камни сильнее рикошетили. Впрочем, преодолеть оставалось всего пять ступенек и еще две торчали выше верхнего края стены между зубцами, расстояние между которыми было великовато, я протиснулся без особого напряга, если не считать пожилого милавандца, который попытался зарубить меня бронзовым топором с длинным узким лезвием. Моя сабля отсекла кисть, крепко - пальцы побелели - обхватившую заеложенную рукоять. Милавандец, ставший одноруким, схватился за обрубок возле локтя и одновременно резко отпрянул, перевалился через невысокое, с полметра, внутреннее ограждение сторожевого хода и полетел вниз. Дальше я принял на щит укол копья с бронзовым наконечником, темным, давно не чищенным. Держали копье двумя руками и били снизу вверх, так сказать, по-крестьянски. Видимо, защищать этот участок крепостных стен поставили не лучших бойцов. Отбив щитом копье влево, я сделал шаг вперед и быстрым ударом рассек его владельцу - низкорослому мужичонке лет сорока - впалую грудную клетку наискось от правой ключицы и почти до левого бока. Клинок так легко справился с кожаной курткой, в
которую был облачен мужичонка, что меня даже повело вправо вслед за саблей. Следующие метров десять сторожевого хода были пусты, если не считать труп со стрелой в левом глазу, раскинувший руки так, словно загорал на пляже.
        Я оглянулся. Сзади меня два ахейца из моего экипажа, облаченные в надежные, железные бригандины, плечом к плечу отбивали нападки защитников города, постепенно продвигаясь вперед, к следующей лестнице, на верхних ступеньках которой появился еще один ахеец с метровым мечом из нержавейки, поблескивающей на солнце. Эти справятся и без меня. Я быстро преодолел расстояние, отделявшее меня от двух милавандцев, лучника и копейщика, пытавшихся остановить моего воина, который поднимался по лестнице. Лучник был молодой, лет шестнадцати. Он довольно туповато, наверное, в горячке, посылал почти в упор стрелу за стрелой в щит, из-за чего тот напоминал плохо выбритого ежика. Меня лучник заметил в самый последний момент, когда клинок сабли уже приближался к его вытянутому, красному и покрытому потом лицу с распахнутым от натуги или удивления ртом. Копейщик повернулся ко мне, прикрылся овальным щитом из кожи, натянутой на каркас из лозы, и выставил вперед свое оружие, не давая подойти и позабыв о том, что сзади сбоку поднимается по лестнице мой воин. За что и был зарублен бронзовым топором на длинной рукояти.
Топор похож на датский, только лезвия меньше. Это было главное оружие народа, населявшего Крит до ахейцев, которые сохранили прежнее название топора - лабрис. Лезвие вошло в спину ниже шеи и, наверное, перебило позвоночник, потому что у копейщика мигом ослабли и опали руки. Копье упало плашмя на сторожевой ход и откатилось к внутреннему ограждению. Щит повис на опущенной руке, заведенной, как догадываюсь, в ременную петлю. Ноги вдруг подогнулись, копейщик словно бы присел, а потом завалился влево, на щит.
        Я перешагнул через убитого и крикнул ахейцу с топором:
        - Прикрывай меня справа!
        К нам бежало с десяток врагов. Судя по сравнительно высокому росту, железным шлемам и мечам и деревянным щитам с железными полосами и кругами, это была городская стража или профессиональные военные, может быть, наемники. Ширина сторожевого хода была рассчитана на двух человек, поэтому количество нападающих меня не смутило. Я переместился ближе к зубьям стены, чтобы не ударили с левого бока, где у меня будет «теневая» зона, и, прикрывшись щитом, начал расчищать путь саблей. Справа, чуть отставая, чтобы не мешать мне, помогал ахеец с лабрисом. Работал им славно, как жонглер. Топор - одно из немногих холодных оружий, которым я не владею так же искусно, как саблей или шпагой, поэтому и ценю это умение у других. Сабля из дамасской стали легко половинила тонкие железные шлемы и перерубала или надрубала древки копий. Эта легкость вогнала наших врагов в тоску. Когда их осталось четверо, двое задних развернулись и дали дёру. Оставшихся мы добили: одного я уколол острием сабли в рот, выбив передние зубы, а другой получил лабрисом по шлему, причем рану не было видно, только кровь, стекающую из-под железного
околыша. Ахейцу пришлось стать ногой на грудь упавшего врага, чтобы выдернуть топор, застрявший в шлеме.
        Пока мы расправлялись с этим отрядом, позади нас на сторожевом ходе скопилось с полсотни ахейцев, прибывших на моих парусниках и не только. Десятерых я послал дальше по сторожевому ходу, а с остальными дошел до крутой каменной лестницы, идущей вдоль стены в город. Кстати, таких лестниц на всю кривоватую северо-восточную стену было всего две. Обе шириной всего с полметра и без ограждения с внешней стороны. Пришлось держать щит перед собой, даже немного правее, чтобы не цеплялся за стену, и шагать по высоким ступеням осторожно. Складывалось впечатление, что лестницы сделали такими, чтобы отбить желание лишний раз пользоваться ими. Враги уж точно воспользуются всего раз, а вот защитникам такой глупый подход может аукнуться. Точнее, уже аукнулось. Я построил свой отряд клином на кривой улице шириной метра три с половиной, встал во главе и повел к центру города, навстречу бегущим на нас врагам, которых в спешке перекидывали от главных ворот в противоположную часть города. Наконец-то до них дошло, что наш отряд, высадившийся перед рвом, будет не столько штурмовать, сколько не давать горожанам убежать и
унести ценное имущество.
        Навстречу нам бежало не меньше сотни врагов. Оружие и доспехи у многих были из сероватого нержавеющего железа. Милавандцы не сочли нужным построиться, с громкими криками налетели на наш клин. Такую манеру ведения боя я называю эмоциональной. Прешь нахрапом в надежде, что противник дрогнет и побежит. Иногда это срабатывает, особенно если во вражеской армии много новобранцев или просто трусов. Вот только нахрап требует чрезмерного расхода эмоций, которых у мужчин и так мало. Если сдержать первый натиск, то на второй частенько уже не хватает их. Я предпочитаю воевать рационально. Побоку эмоции. Как можно спокойнее встреваешь в рубку и действуешь механически, на инстинктах. Налетевший на мой щит придурок чуть не сбил меня с ног. Благо сзади меня подпирали, устоял, после чего снес ему голову. Зачем она ему? Все равно думать не умеет. Дальше рубил коротко и быстро и колол резко и точно, расчищая путь перед собой. Мелькали бородатые лица с распахнутым от крика ртом или плотно сжатыми губами, руки с оружием и без, мечи и топоры из нержавейки и бронзы, щиты кожаные и деревянные с самыми разными узорами…
Лязг оружия и ор стояли такие, что я слышал только звонкий гул, из которого изредка выпадали отдельные звуки, как ни странно, по большей части тихие, типа сопения то ли врага, то ли моего воина, сражавшегося справа и чуть сзади меня. И брызги теплой липкой крови, попадавшее мне в лицо. Я ударил в очередной раз - и передо мной стало пусто. И правее тоже не было врагов. Остались человек пять слева, которых мы и посекли быстро, напав на них сзади. Все ахейцы, стоявшие по краям, были с головы до ног в крови, будто их полили ею из шланга. Скорее всего, и я выглядел в лучших традициях фильма ужасов, потому что ахейцы смотрели на меня и как бы видели другим, в новом образе.
        - Вперед, друзья! Осталось немного! - позвал я и повел их в сторону центра города, перешагивая через трупы в лужах крови.
        Дальше сопротивления практически не было. Только возле главных ворот десятка три защитников города, видимо, самые опытные воины, оставленные защищать их, встали полукругом спинами к стене и дали последний бой. Я предлагал им сдаться, пообещав отпустить без оружия, но никто не повелся. Мои бойцы дергали их, не вступая в рубку, пока на стене не появились посланные мной и не закидали их сверху камнями, приготовленными для нас. Как только вражеский строй рассыпался, ахейцы быстро перебили уцелевших, в том числе и раненых. Враг, который не сдается, должен умереть. Иначе обязательно встретишься с ним в бою, результат которого может оказаться не в твою пользу.
        Глава 47
        По улице едет арба, заполненная мертвецами. Между деревянными стойками кузова свисает до брусчатки рука с бледной, обескровленной кожей, покрытой черными волосками. Кончики пальцев цепляются за выступы, сгибаются, из-за чего кажется, что на самом низу, под грудой мертвых тел, лежит живой человек. Пару медлительных волов подгоняет босой старик. Походка у него косолапая, «пьяная», причем раскачивается так сильно, что кажется, будто при следующем шаге обязательно упадет. Мутные карие глаза старика смотрят свозь нас. Может быть, в арбе кто-нибудь из его родственников, причем не один. Трупы сжигают в карьере далеко за городом и ветер северный, от нас, но все равно время от времени прилетает вонь горелого мяса и волос.
        Мы с Эйрасом стоим возле главных ворот. Рабы расчистили тоннель в середине, чтобы могли проезжать арбы. Теперь добирают то, что осталось по краям. Работают неторопливо. Стимулов у них никаких, даже стража не подгоняет, только присматривает, чтобы не разбежались, а то самим придется доделывать. Мы перебили почти всех свободных мужчин Милаванды. Уцелели только старики, мальчики и трусы, спрятавшиеся в тайниках. Первых вскоре отпустим на все четыре стороны, потому что содержать их нерационально, а остальных распределили, как часть общей добычи. Хапанули мы так много, что даже все самое ценное не увезти. А стоит ли увозить? Я прикинул, что город расположен очень удачно. С трех сторон море, а с четвертой плодородные долины и горные террасы с большим количеством ручьев и речушек. Проход сюда только один, через горный перевал, на котором стоит небольшая сторожевая крепость. В городе много хороших домов, есть канализация и водопровод, и его надо лишь немного укрепить, чтобы еще кто-нибудь не захватил так же легко и быстро. Этими соображениями я и поделился с Эйрасом.
        - Может, останемся здесь? - предложил я. - Займем лучшие дома, а остальные раздадим тем, кто согласится нам подчиняться. Земли за городом поделим, и местные крестьяне будут работать на нас.
        - Да вот мы тоже подумали, что место хорошее, - сказал он.
        Ахейцы из моих экипажей уже привыкли жить в больших городах с высоким по нынешним меркам уровнем комфорта. Возвращаться к убогой жизни в деревнях им явно не хотелось.
        - Пошли людей, чтобы созвали ко мне всех командиров отрядов, - распорядился я.
        Моя резиденция в доме бывшего царька Милаванды, погибшего, возможно, от моей руки на улицах города. Это комплекс из трех двухэтажный зданий с большим двором и садом, занимающий целый квартал в центре города. Два дома, в которых на первых этажах подсобные помещения, а на вторых живут слуги и охрана, выходят на улицы глухими стенами. Третий стоит почти в центре, отделяя двор от сада. Дувал из камня-ракушечника высотой почти до плоских крыш. Деревянные ворота большие и с петлями их нержавеющего железа. Милаванда - один из главных портов, через которые идет экспорт железа, добываемого где-то по ту сторону гор, может быть, на обратных их склонах. Мы нашли несколько складов, заполненных крицами и готовыми изделиями. Как ни странно, кузниц в городе мало. Значит, ковали и отливали где-то за его пределами.
        Принимаю командиров в большом зале. Предыдущие хозяева ели сидя, но за такими низкими столами, что удобнее было бы лежать. Семь столов, расставленных кругом по залу, возвышаются над полом, выложенным плиткой трех цветов, всего сантиметров на сорок. Они овальной формы, расписаны батальными сценами, в которых побеждают длиннобородые воины, не похожие на аборигенов, и покрыты лаком, местами поцарапанным. Вокруг столов стоят низенькие трехногие деревянные табуреточки с положенными сверху, кожаными подушками, набитыми овечьей шерстью.
        Обслуживают нас те же рабы, что и предыдущего хозяина, семья которого - три жены и шестнадцать детей - поделены между воинами, как и девять наложниц. Любвеобильный был мужик. И вино любил хорошее, не настоянное на травах. Слуги наливают нам его из бронзовых кувшинов в бронзовые чаши, судя по барельефам, финикийские.
        Воздав хвалу богам за помощь в захвате города - я уже веду себя, как истинный дикарь-язычник - и выпив, ставлю в известность командиров, сидящих за столами:
        - Добыча поделена, так что завтра можете плыть по домам. Если опять соберусь в поход, я кину клич отсюда. Мы тут посоветовались с друзьями, - показываю на Эйраса и его помощников, - и решили остаться здесь жить. Кто из вас или ваших воинов захочет, тоже может присоединиться к нам. Домов тут много, надеюсь, хватит на всех.
        Эта умная мысль, как догадываюсь, приходила не только в мою голову. Дело было лишь в том, что маленький отряд не сможет удержать в повиновении такой большой город, а объединить несколько отрядов мог только авторитетный командир, которого, по мнению других командиров, среди них не было. Кроме меня. Мало того, что, как теперь уверены не только жрецы, но и все участвовавшие в захвате, боги любят меня, так я еще и довольно таки хороший воин. Многие увидели, как я рубился впереди отряда, и зауважали. Ты можешь быть как угодно удачлив, умен и хитер, но в первую очередь командира сейчас оценивают по храбрости и умению биться меч в меч, щит в щит. Этот экзамен я сдал на «отлично». Если я остаюсь в городе, то автоматически становлюсь правителем, и другим командирам будет не так обидно, что пост достался не им. Зал сразу наполнился гулом - почти все командиры принялись обсуждать эту новость.
        Я даю им несколько минут, а потом кидаю еще одну горсть дрожжей в выгребную яму:
        - Командиры получат по участку земли за городом, на котором рабы будут выращивать вам хлеб и к хлебу.
        Гул начинает нарастать, но быстро стихает. Видимо, за столами сидят предки будущих французов, потому что участок земли для них - предел мечтаний. На Балканском полуострове и островах Эгейского моря мало сельскохозяйственных земель, особенно пригодных под зерновые. Остается коз пасти на склонах гор. В Малой Азии ситуация получше, поэтому желающих обзавестись участком земли всегда много. Как следствие, войны здесь идут постоянно. Может быть, именно это и отпугнуло многих командиров. Из случайно подслушанного я сделал вывод, что боятся прихода хеттов, чьим данником была Милаванда. Рискнуть решили командиры, под началом которых находилось немногим более тысячи воинов. Этого хватит, чтобы держать город в повиновении, но маловато, если нагрянут хетты.
        Впрочем, хеттам, как я слышал, сейчас не до нас. У них уже два года засуха и голод. Это лето тоже очень жаркое и без дождей, так что и третий год будут сидеть на строгой диете. Обычно запасы зерна делают на три года и в случае неурожая используют, как семенной фонд. Если и в этом году не уродится, а всё к тому идет, в следующем году сажать будет нечего, а через год - и некому.
        Глава 48
        Торговое место пустым не бывает. Не успели мы перевезти свои семьи с Крита и обосноваться в Милаванде, как пожаловали купцы из-за гор. Приехали без товара, на разведку. Возглавлял делегацию из трех человек, не считая слуг, полноватый вальяжный мужчина лет тридцати семи, густая курчавая черная борода которого была длиной до живота. Аккуратно подстриженная, расчесанная и со здоровыми, поблескивающими волосами, она придавала солидность, степенность, внушала веру, что обладатель такой бороды ни за что не обманет, а если и обманет, то на самую малость, а если не на самую малость, то все равно человек порядочный. И голос был под стать бороде - сладкий и как-то чересчур правдивый. Этому человеку в жрецах было бы самое место, но и купцу приходится мошенничать пусть и не меньше, зато на других грехах наверстывает недобранное. У всех делегатов были большие, прямо таки карикатурные носы и приплюснутые черепа со срезанными затылками. Если бы я встретил их в России, то решил бы, что передо мной армяне из богемной тусовки, потому что волосы на голове были заплетены в толстую и короткую косу с алым бантом. Темя
прикрывали маленькие черные шапочки, похожие на кипу, вышитые желтыми нитками. Одежда из полосатой тонкой льняной ткани обернута вокруг тела по спирали, ниспадая. На ногах кожаные сандалии с острыми и загнутыми вверх носами, напоминающие средневековые западноевропейские пулены. Мода таки тоже движется по спирали. Так сейчас одеваются хетты, которых я встречал ранее в Египте и Финикии. Впрочем, сами себя хетты называют несилли. Подозреваю, что купцы были еще и шпионами, посланными разведать, насколько серьезны люди, обосновавшиеся в Милаванде.
        - Великому полководцу, захватившему так быстро такой большой и неприступный город! - проворковал руководитель делегации по имени Тушратт на египетском языке, вручая мне меч в ножнах из красного дерева с золотыми петлями, кольцами и бутеролью (наконечником) и с рукояткой из роговых пластин темного цвета.
        Я вынул оружие, посмотрел на сероватый клинок из нержавеющего железа, обоюдоострый, немного сужающийся к рукоятке. Длина сантиметров восемьдесят, наибольшая ширина сантиметров пять. Тяжеловатый, точно не скажу, но больше четырех килограмм. Все равно для данной эпохи - грозное оружие.
        - Такие прекрасные мечи изготавливают только наши кузнецы! - не преминул похвалить свой подарок купец.
        - Ты так говоришь потому, что не видел мой меч, - возразил я. - Он запросто разрубит твой.
        - Не может быть! - искренне воскликнул Тушратт.
        - Давай поспорим? - предложил я. - Если с одного удара переполовиню твой меч, ты станешь моим рабом, если нет, будешь торговать здесь без пошлин.
        У купца зашевелился длиннющий нос, иллюстрирую, наверное, борьбу жадности с благоразумием. Вверх взяло последнее. Видимо, знал, что из двух спорящих один дурак, потому что не знает и спорит, а второй подлец, потому что знает и спорит. Подлецом он, как догадываюсь, побыть не отказался бы, а вот попасть в рабство…
        - Я верю тебе, - произнес он тоном, который убеждал в обратном. - Непобедимый полководец не может обманывать бедного купца.
        - Хотел бы я быть таким же непобедимым, как ты беден, - подначил я.
        Вот тут купец и лоханулся, расцвел от блаженства, что оценили его по достоинству, но все же произнес смирено:
        - Я всего лишь один из многих, кто трудом своим добывает хлеб свой…
        - Зачем пожаловали? - сменил я тему разговора, потому что каждый труд у нас в почете, если трудятся на тебя.
        - Мы раньше продавали здесь свои товары. У нас были склады и лавки. Теперь все потеряно, - начал купец. - Мы понимаем, война есть война, ничего теперь не вернешь. Хотелось бы снова торговать здесь. Скоро должны приплыть наши постоянные покупатели. Они могут не знать, что здесь случилось…
        Это вряд ли. Сейчас, несмотря на отсутствие средств массовой информации, а может, благодаря этому, новости распространяются практически мгновенно, по крайней мере, быстрее, чем перемещаются люди. Наверное, потому, что новостей сейчас мало и все важные. Скорее всего, покупатели ждут сообщение от этих купцов, куда приплывать за товаром?
        Помня, что торговля - основа благосостояния государства, я объявил решение:
        - Можете возвращаться и торговать, как раньше. Покупайте или арендуйте помещения, ведите дела и платите такие же налоги, как раньше. Никто вас не тронет, если не будете нарушать законы.
        - Вот мы и хотели бы узнать, по каким законам вы живете? - осторожно поинтересовался он.
        - По тем же, по человеческим, - ответил я. - Узнаю, что продаете некачественный товар, обвешиваете или как-нибудь иначе обманываете покупателей, буду наказывать по тяжести преступления, как и предыдущий правитель, - и добавил шутливо: - А что буду делать за неуплату налогов - догадайтесь сами!
        - Мы всегда соблюдаем законы и исправно платим налоги и пошлины! - очень искрение, я бы даже сказал, с нотками легкой обиды и возмущения заверил купец.
        - Тогда возвращайтесь в Милаванду без страха, - пригласил я, но не удержался и подколол: - И передайте тем, кто вас прислал, что город в надежных руках, укрепляется, просто так не захватишь.
        То, что Тушратт обращался ко мне на египетском языке, не взяв с собой переводчика, говорило о том, что разведка у них поставлена неплохо. Стоит ли за ними какой-нибудь правитель? Скорее да, чем нет. Купцы сейчас шпионят, даже если не хотят. Глаза видят, уши слышат, язык рассказывает всем, кто спросит, в том числе и правителям других государств, хорошее отношение которых - залог успешной торговли. Сразу после того, как мы приняли решение остаться в Милаванде, я осмотрел ее крепостные сооружения и составил план, как их сделать надежнее. Каждому из переселенцев при захвате города досталось по несколько рабов-мужчин, а мне - почти полсотни, которых мы договорились не продавать, пока не защитим надежнее и не благоустроим город. Сейчас рабы трудились над возведением угловых башен, а потом займутся ремонтом и увеличением высоты стен, сооружением на них машикулей и изготовлением разных приспособлений и механизмов, которые помогут при обороне. Я постараюсь применить все знания, накопленные в моем прошлом, а их будущем.
        - Нас никто не присылал! - еще искренне и обиженно-возмущеннее воскликнул Тушратт.
        - Да мне, в общем-то, плевать, присылал вас кто-либо или нет, - сказал я и подкинул афоризм в Библию, которую пока что не написали: - Рассказывайте всем, кого встретите на обратном пути, что, кто придет в Милаванду с мечом, тот от меча и погибнет.
        Глава 49
        Вроде бы переместились по одной широте, но климат у острова Кипр резко отличается от критского и вообще всего побережья Эгейского моря, на котором, к тому же, часто дуют холодные ветры с гор. Восточнее Родоса и на материке, и на островах тоже есть горы, но почему-то ветры там теплые и наполненные влагой, из-за которой жара переносится тяжелее. Я сижу на шканцах под тентом в шезлонге, изготовленном по моему заказу, одетый в короткую набедренную повязку из тонкой ткани. Она удобнее шорт, потому что позволяет ветру вентилировать мое хозяйство, порядком подопревшее. Впрочем, ветер еле заметен. На фок-мачте поднят парус-балун, широкий и брюхатый, но и он в складках. «Альбатрос» делает не больше одного узла, точно не знаю. У меня есть лаг, но выбираться из тени, чтобы измерять скорость, нет ни желания, ни сил. Да и результат будет, скорее всего, в пределах ошибки.
        - Вижу суда! - кричит впередсмотрящий из «вороньего гнезда, расположенного на грот-мачте.
        - Где? - спрашиваю я.
        - Там, - показывает он вперед и немного правее нашего курса.
        Я приказываю рулевому взять полрумба правее, после чего кричу рабу Нецеру, чтобы принес на шканцы мои доспехи и оружие. Как представлю, что в такую жарищу придется напяливать на себя бригандину и шлем, так хочется раз и навсегда завязать с пиратской жизнью и осесть на берегу.
        Это был караван из пяти «круглых» судов при двух военных галерах. Судя по двухцветным, красно-черным, парусам на галерах, это сидонцы. У купеческих судов паруса самых разных цветов, на вкус судовладельца, хотя стараются иметь такие же, как у военных. Возвращаются с Кипра с грузом меди. Благодаря мне, получили возможность торговать с островом - благодаря мне, и потеряют ее. Если сейчас все получится у нас, то сидонцы надолго зарекутся появляться в этих водах.
        Я в рупор, изготовленный из тонкого листа нержавеющего железа, кричу Эйрасу на второе мое судно, чтобы сперва разделался с одной из галер и только потом начинал охоту за призами.
        - Постараемся захватить все! - кричу я напоследок.
        Немногословный ахеец кивает. Рупора у него нет, а кричать не приучен, даже сражается, стиснув зубы, хотя многие его земляки орут во время боя так, что больше ничего не слышат.
        Экипаж уже облачился в доспехи и вооружился. Стоят на главной палубе, всматриваясь вдаль прямо по курсу. Кто-то увидел караван, показывает направление остальным. Теперь экипажи у меня большие, чтобы хватило на захват и доставку в Милаванду сразу нескольких призов. От добровольцев отбоя не было. Казалось бы, получили в захваченном городе дом, рабов и много всякого барахла, а кое-кто еще и участок земли в пригороде, так что живи и радуйся, но нет, все хотят иметь еще больше или, что чаще, жить и радоваться ярче, острее.
        - Занять места по боевой тревоге! - командую я.
        Матросы расходятся: кто-то садится на банку и берет весло, кто-то цепляет «дельфина» к тросу, заведенному через шкив грузовой стрелы, кто-то раскрепляет «ворона». Все слышали, что попытаемся захватить весь караван, значит, сражение будет долгим и жестоким.
        Обе галеры выдвинулись нам навстречу, собираясь дать бой. Я уж было подумал, что до сидонцев не дошли рассказы о том, как легко и быстро мы разделываемся с галерами, или что экипажи набраны из смертников. Нет, оказалось, что на них вполне вменяемые и достаточно информированные люди. Подойдя ближе и убедившись, что имеют дело именно с моими судами, обе развернулись и стремительно понеслись к купеческим парусникам. Я сперва подумал, что подплывают к каждому и докладывают печальную новость, а потом понял, что снимают хозяев и их холуев, потому что экипажи пяти парусников не поместятся на двух галерах. После чего обе, основательно перегруженные, рванули на восток, кратчайшим курсом к берегу.
        На каждом паруснике осталось по десятку-полтора матросов. Погибать они не собирались, дав понять это жестами и словами. Бедняки, нанятые за гроши и брошенные на произвол судьбы. Судовладельцы во все века сэкономят на зарплате. Для меня они были коллегами, поэтому я приказал доставить на борт «Альбатроса» по одному представителю с каждого парусника и расспросил их о грузе: чего и сколько везут? Оказалось, что медь в слитках и немного выделанных кож. Несмотря на то, что железо агрессивно теснит бронзу, потребность в последней на берегах Эгейского моря и не только все еще высока. Так что, с учетом общего количества захваченного, груз был очень ценный.
        - Доведете парусники до Милаванды в целости и сохранности, отпущу всех на свободу, - пообещал я матросам с призовых судов.
        Судя по обреченным взглядам, мне не шибко поверили, но деваться им было некуда, тем более, что на каждый захваченный парусник я выделил призовую команду из десятка воинов. С заходом солнца задул береговой бриз, погнал нас на запад, в открытое море. Там у сидонских матросов и вовсе пропало желание отделиться от каравана и отправиться в самостоятельное плавание. Находится долго вдали от берега им было страшновато. Мы проболтались в открытом море шесть дней, пока не заметили на северо-западе гористый остров Родос. К утру следующего дня поджались к его южному берегу, пополнили запасы свежей воды, после чего уже плыли только днем, маневрируя между многочисленными островами. Все-таки база на Родосе была бы для пиратства предпочтительнее, но придется исходить из того, что имеем.
        Глава 50
        Я думал, что на парусники покупателей не найдем. Эгейское море не располагает к плаванию только под парусами. На гребных судах удобнее, тем более, что всегда есть рядом берег, на который можно вытащить галеру на ночь или в случае штормового ветра. Высоких волн здесь тоже не бывает, а ливни большая редкость, так что особой нужны в сплошной палубе нет. Оказалось, что на любую ценную вещь всегда найдется покупатель, если цена будет привлекательная.
        Купец Тушратт перехватил меня возле строящейся, угловой, юго-восточной башни. Она на, так сказать, «сухопутной» стороне обороны, поэтому на эту башню и юго-западную брошены основные силы, чтобы построить в первую очередь. Обе полукруглые с радиусом метров семь и высотой двенадцать. На башнях ведутся внутренние работы. Нижний ярус, метра три, забутован камнями. Дальше идут еще три яруса с бойницами для лучников. На верхней площадке расположим котел и приспособление для безопасного для защитников перелива его закипевшего содержимого на головы атакующих. Думаю, через пару недель обе башни будут готовы. О чем я и сказал купцу, решив, что он пришел пошпионить.
        - Никогда таких не видел! - то ли искренне, то ли льстиво воскликнул он, похвалил их потенциальную полезность для защиты города, после чего, как бы между прочим, произнес: - Я слышал, что ты никак не можешь продать захваченные суда. Могу помочь.
        Поняв, что начался торг, я сказал:
        - Это здесь они не нужны, а в Губле или Тире за них хорошо заплатят. Вот закончим с башнями и перегоним парусника туда.
        - Пока достроите, пока перегоните, а я готов прямо сейчас заплатить за них, - предложил Тушратт.
        Он выкупил свой бывший склад и еще один по соседству и наладил довольно интенсивную транзитную торговлю в Милаванде. К нам приплывали купцы со всего Эгейского моря и даже с Адриатического и Черного, покупали привезенное с глубины материка, причем не только и не столько железо и оружие и доспехи из него, но и ткани, льняные и шерстяные, готовую одежду и обувь, бронзовую, расписную керамическую, стеклянную посуду, мебель, парфюмерию, украшения из золота, серебра и бронзы с драгоценными камнями и без… Многое не уступало по качеству финикийскому и египетскому. Как мне сказал купец, после нападения ахейцев на Крит, некоторые ремесленники перебрались в города-государства на территории Малой Азии и передали своим потомкам профессиональные навыки.
        - Сколько ты готов заплатить за них? - задал я вопрос. - Только не рассказывай, чтобы сбить цену, какие они плохие, не зли меня, отвечай прямо.
        Купец на то и купец, чтобы отвечать криво, вслед за колебаниями цены. После десяти минут интенсивного диалога сошлись примерно на тридцати пяти процентах от реальной стоимости парусников. Если учесть, что еще пару часов назад я готов был уступить их за четверть цены, сделку можно считать удачной. Тем более, что я пристегнул к ней несложное условие.
        - Эти суда лучше всего продавать в Губле, который не дружит с сидонцами, - посоветовал я. - Там проживает мой тесть. Перевезешь его сюда вместе с семьей.
        - Если у него будет мало вещей, - выдвинул встречное условие Тушратт.
        - Это ты с ним решишь, сколько вещей мало, а сколько много, - сказал я.
        Было бы интересно посмотреть, как они будут обсуждать этот вопрос. Наверняка это зрелище могло бы стать образцовым учебным занятием для начинающих торговцев.
        Глава 50
        Мой тесть Потифар и Тушратт нашли друг друга. Если они за день пару раз не поругались, значит, день для обоих прошел зря. Причем им не важен повод. Главное - процесс. Придя ко мне в гости, тесть первым делом изблёвывал хулу на своего коллегу и только после этого хвастался прибылью.
        - Давай я казню его, чтобы не мешал тебе торговать, - как-то предложил я серьезным тоном.
        Потифар в мой юмор не въехал, произнес обреченно:
        - А с кем я буду дела вести?!
        - Ладно, пусть живет, - решил я и добавил: - Тем более, что он мои шутки лучше тебя понимает.
        Пару дней тесть не поминал конкурента всуе, а на третий спросил:
        - Ты точно не казнишь его?
        - Если ничего не нарушит, то и не будет наказан, - ответил я.
        - Жаль! - произнес Потифар так искренне, что уже я не понял, шутит он или нет. - У меня нет хороших товаров, чтобы придавить его. Вот если бы ты захватил какой-нибудь ценный груз…
        Он знал, что в ближайшее время я опять отправлюсь за добычей. С укреплением города почти закончили, осталось доделать по мелочи, что моего присутствия не требовало, а сидеть дома мне надоело.
        - Какой попадется, такой и захвачу, - сказал я.
        Торговля у него такое выработала или торговцем стал потому, что имел такую способность, но Потифар никогда не говорит напрямую, обязательно заезжает из-за угла, причем порой из-за угла соседнего дома. Вот и сейчас он долго перечислял, какие товары надо бы мне захватить.
        - Да знаю! - перебил я. - Что ты предлагаешь?
        - Из Губла после их праздника бога неба, который через две недели, отправляется большой караван в Та-Кемет, десятка два судов. Повезут самые ценные товары, в том числе пурпур и покрашенные им ткани, - сообщил он и добавил: - Дикари с севера очень ценят такие ткани, платят за них серебром, которое пользуется большим спросом у гублцев, сидонцев, тирцев и даже людей реки.
        У меня и раньше было острое желание рассчитаться с жителями Губла за их гостеприимность, а после того, что рассказал тесть, оно стало непреодолимым. Собрались мы за день и вышли в море на двух парусниках. Экипажи взял усиленные, чтобы хватило на доставку в Милаванду как можно больше захваченных призов. С набором была проблема: слишком многие хотели поучаствовать в рейде.
        Ко мне подошел Эйрас и, медленно, словно с трудом вспоминал слова, сообщил:
        - Несколько командиров, которые участвовали в захвате города, хотят присоединиться к нам на своих галерах.
        Наверняка все эти командиры - ахейцы, его земляки и, может быть, родственники. Впрочем, даже если не родственники, все равно люди этой эпохи не воспринимают себя вне коллектива. Они теперь все члены одного клана, и Эйрас - глава их, а я - глава нескольких кланов, стремительно разбогатевших, что считается во все времена признаком покровительства богов.
        - Я бы с удовольствием, но мы пойдем напрямую, по открытому морю, вдали от берегов и днем и ночью, без остановок, потому что надо успеть вовремя, - отказал я.
        - Я им так и сказал… - произнес ахеец виновато, будто провинился чем-то не только перед командирами, но и передо мной.
        - Скажи, что в следующий поход возьму больше людей, и пойдем вдоль берега, - предложил я.
        - Это хорошо! - повеселевшим голосом молвил Эйрас и пошел с радостной вестью к своим землякам.
        Утром перед отплытием устроили в главном городском храме, посвященном богу Солнца, принесение жертвы - забили бычка-однолетку. Самое забавное, что жрецы были те же, что и при предыдущем населении. Это абсолютно не смущало никого из новых горожан. Поскольку они принадлежали к разным племенам, каждый называл бога по своему - на этом различия и заканчивались. Люди ленятся придумывать новые ритуалы, поэтому сейчас они похожи у всех народов, только у продвинутых, типа нынешних египтян, богов и ритуалов больше. Кстати, заимствуют друг у друга и мифы, немного переделывая, согласно своим представлениям о том, как должен был вести себя в подобной ситуации их бог. Я уже послушал местные варианты баек о потопе и своем заклятом друге Гильгамеше.
        Жрецы - два старика лет шестидесяти и один наполовину моложе - вынули из разрезанного брюха потроха, разложили их на овальном каменном столе, после чего долго копались в них, напоминая начинающих патологоанатомов. Мнения у стариков разделились, а молодой, как догадываюсь, права голоса не имел, поэтому долго обсуждали, интенсивно размахивая руками. Победил предсказавший нам удачу. Я бы удивился, если бы было наоборот. Если мы нарвемся на неприятности и ничего не захватим, то жрецам ничего не будет при обоих предсказаниях, а вот если пообещают неудачу, а нам повезет, то и в этом случае им ничего не будет, но по-другому - черта с два хоть кто-нибудь подарит им хоть что-нибудь из добычи!
        Глава 51
        Мы стоим на якорях южнее высокого мыса, поросшего лесом. Мачты сливаются с деревьями, поэтому суда плохо различимы со стороны моря. В будущем здесь таких лесов не будет, как и во многих других местах. Души деревьев переселятся в людей, расплодившихся без меры. Судя по тем, кого встречал в будущем, самым распространенным деревом на планете был дуб. На верхушке мыса на высоком ливанском кедре устроена дозорная площадка, на которой дежурят два человека. Оба смотрят на море севернее нас, ожидая появление добычи. Мимо уже прошмыгнул небольшой караван из Угарита. Несмотря на привычку грабить суда этого города-государства, на этот раз я удержался. В первую очередь надо было отдать долг Гублу.
        Рядом с вышкой трудятся несколько человек. Я решил срубить несколько кедров на запасные мачты. Хотелось бы построить еще два-три парусника, но, к сожалению, в Милаванде нет корабелов, способных на такое. До финикийцев им еще далеко. Максимум, на что способны - галера средних размеров и средних мореходных качеств. А самому заниматься мне лень.
        - Вижу много судов из Губла! - кричат с вышки.
        У каждого финикийского города свои цветовые предпочтения при изготовлении парусов. Губл любит зеленые и желтые горизонтальные полосы. От египтян отличаются только отсутствием красных полос. Может быть, выбрали такие цвета, чтобы нравиться своему главному торговому партнеру.
        Лесорубы сразу прекращают работу и катят уже срубленные стволы к воде, чтобы отбуксировать к судам. Время у нас еще есть. Миль пять, которые между нами, караван преодолеет за час. За это время мы успеем погрузить запасные мачты и выбрать якоря.
        Шли гублцы компактно, в две линии с интервалом полкабельтова, на удалении около мили от берега. Всего их было тринадцать. Суда парусно-гребные, с одной мачтой и восемнадцатью-двадцатью четырьмя веслами, водоизмещением тонн сорок-пятьдесят. Палубы только в носовой и кормовой части. В середине груз навален с горкой, что мешает работать с парусами. Северо-восточный ветер силой балла четыре подгонял их, помогая преодолевать встречное течение. Вышедшие из-за мыса на веслах парусники оказались для гублецев неприятной неожиданностью. Несколько минут они еще гребли навстречу, а потом начали перестраиваться, чтобы встретить нас широким фронтом.
        Я стою на шканцах рядом с шатром, смотрю на лица гребцов, которые поднимают и опускают весла, подчиняясь ритму, который задает, ударяя колотушкой в барабан, мальчишка лет десяти, сын кого-то из них. Действия их спокойные, мирные. Воины в доспехах и с оружием, стоявшие на баке, главной палубе и на шканцах рядом со мной, тоже расслаблены. Типа мы на прогулке. Только когда до ближнего гублского судна остается с кабельтов и с него прилетает первая, пробная, стрела, попавшая в борт у форштевня, лучники готовятся ответить, а остальные сходят с бака на главную палубу, чтобы не мешать им и не подставляться понапрасну.
        Создается впечатление, что время ускорилось, что «Альбатрос» пошел быстрее и как бы прыжками. На обоих гублских судах, между которыми мы собираемся вклиниться, быстро втягивают весла, чтобы не были поломаны. До последнего момента враг не знает, на какое именно судно нападу первым. Я решаю повернуть налево. Так более по-мужски.
        - Левый борт, убрать весла! - командую гребцам, переходя в шатер, потому что вражеские стрелы все чаще пролетают рядом со мной.
        Гребцы левого борта быстро выполняют команду. Правый борт делает еще один гребок, резко подвернув судно влево, после чего получает аналогичный приказ. «Альбатрос» на хорошей скорости врезается скулой в скулу гублского судна. От удара оба резко кренятся на противоположный борт, немного расходятся, а потом опять соударяются, трутся бортами. Пронзительно скрипит дерево о дерево, воняет горелым. Три якоря-«кошки», брошенные умелыми, тренированными руками цепляются за фальшборт. Инерция хода у нас такая, что у двух «кошек» рвутся тросы, но третья выдержала, остановила «Альбатрос».
        - Опускай «ворон»! - скомандовал я.
        Бак гублского судна сейчас напротив грот-мачты, поэтому «ворон» приходится заводить немного нам в корму и только после этого опускать. Острый бронзовый «клюв» втыкается в палубу бака, накрепко соединив суда. По мостику, прикрываясь щитами, перебегают мои воины и начинают рубиться с гублцами. Более мотивированные, облаченные в более крепкие доспехи, они быстро сминают врага.
        В это время о наш правый борт бьется второе гублское судно, поспешившее на помощь собрату. Нам теперь не надо будет гоняться за ними. Борт у нас выше метра на полтора. Даже став на планширь своего низкого фальшборта, вражеским воинам надо еще суметь перебраться к нам. Зато нам спрыгнуть к ним не проблема.
        Я выхожу из шатра и командую оставшемуся на «Альбатросе» резерву:
        - За мной!
        Спрыгиваю на бак гублского судна, на труп, пронзенный стрелой. Видимо, кто-то из моих лучников продырявил этого парня. На меня сразу наваливаются двое с короткими копьями с бронзовыми наконечниками. Лица нападавших вижу нечетко, выхватываю только короткие черные бороды, а вот наконечники, листовидные, недавно отполированные, поблескивающие на солнце - как под микроскопом, до крепежного гвоздочка, выпирающего слишком сильно на одном из них. Закрываюсь щитом и надрубаю, сбивая вниз, одно копье, концом сабли достаю до ключицы его владельца и разрубаю ее, успев заметить, как расползается разрезанная кожа доспеха, открывая ярко-красное, окровавленное мясо. Отбиваю щитом второе копье и саблей рассекаю надвинутую по самые густые черные брови, нетипичную для этой местности, войлочную шапку на бронзовом каркасе и только потом замечаю, что под ней нетипичное для финикийцев лицо с узковатыми глазами. Какого роду-племени этот человек уже не узнаю, потому что глаза с расширенными от боли зрачками закрываются, и в глазницы натекает кровь из-под шапки, разрубленной вместе с верхней частью черепа. Узкоглазый уже,
считай, мертв, но еще стоит на ногах твердо. Я толкаю его щитом, убирая с дороги, и иду к трапу, ведущему на главную палубу на дальнем, левом борту, где готовятся дать нам отпор десятка полтора гублцев в кожаных или тряпичных доспехах и с короткими копьями или бронзовыми хопешами. Скорее всего, это гребцы. Их подпирают с другой стороны мои воины, спрыгнувшие на корму и разобравшиеся с теми, кто был там. Между грузом, сваленным посередине, и фальшбортом узкий проход с банками для гребцов. Весла опущены в воду, и над планширем торчат захватанные, темные рукояти, удерживаемые веревками, заменяющими уключины. Перепрыгнув с банки на банку, приближаюсь к ближнему гублцу и вижу его молодое и искривленное от страха лицо.
        Направив на него острие своей сабли, кричу как можно громче, потому что от испуга многие глохнут:
        - Сдавайся - и останешься жив!
        - Да, я сдаюсь! - кричит так же громко он, будто решил, что и я плохо слышу, и поднимает вверх правую руку, в которой держит топор.
        - Выкинь оружие! - приказываю я.
        Он роняет топор чуть ли не себе на ногу, после чего торопливо освобождается от щита. Вслед за этим гребцом бросают оружие и все остальные, причем дальние от меня, на которых накатываются мои воины, кричат им, что сдались, и показывают на меня.
        - Ты меня знаешь? - спрашиваю я первого сдавшегося гребца.
        - Тебя все наши знают, - отвечает он и льстиво добавляет все еще подрагивающими от страха губами: - Только подумали, что так далеко от Губла уж точно не нападешь, а вот и ты!
        Болтать с ним некогда, поэтому командую своим воинам:
        - Переходим на наше судно! Пленных в трюм!
        Я опасался, что к захваченным судам подойдут другие на помощь, но переоценил купеческую солидарность. Еще два приза стояли у бортов второго моего парусника, а остальные девять удирали на север, причем шли очень близко к берегу. Если начнем догонять их, сразу выкинутся носом на мелководье и удерут с ценными вещами. Пока мы поднимали «ворон» и освобождались от захваченных судов, остальные были уже так далеко, что смысла гнаться не было. Одно дело по ветру, когда у меня была бы фора в скорости, а против ветра на веслах точно не догоним. Удирающие будут грести из последних сил, а моих гребцов будет расслаблять мысль, что и так захватили достаточно, как бы не потерять. Когда в каждой руке по журавлю, пропадает желание ловить еще одного.
        У меня пятеро убитых и одиннадцать раненых. Одному стрела попала в живот, еще жив, но уже держит в руке нож. Понимает, что не выкарабкается, поэтому, когда станет совсем невмоготу от боли, перережет себе вены или шею. У ахейцев считается, что попросить добить себя может только слабак. Воин обязан сам распорядиться своей жизнью.
        Пленных возвращают на захваченные суда. Их всего четырнадцать человек. Мои воины знают, что я отпускаю пленных матросов, поэтому особо с ними не церемонятся. Половину пленных отправляю на один приз, половину на второй, пообещав, как обычно, что в Милаванде отпущу. Добавляю своих воинов до полного комплекта гребцов, назначаю рулевых и капитанов. После чего веду «Альбатрос» с двумя призами ко второму нашему судну, на котором Эйрас как раз распределял экипажи на призы.
        - Потери большие? - спросил я у ахейца.
        Он показывает четыре пальца и говорит, как обычно, тщательно подбирая слова:
        - Раненых больше, некоторые тяжелые.
        Для такой ценной добычи считай задаром. Я еще не смотрел, что везли гублские купцы, но мои матросы уже заглянули под две рогожи, которыми был укрыт палубный груз, и обнаружили под ними рулоны тонких белых льняных тканей, так любимых египтянами. Наверняка есть и красители, в том числе и пурпур, благодаря которым милавандские красильщики превратят белые ткани в разноцветные, так любимые обитателями побережья Эгейского моря.
        Глава 52
        На этот раз к трофейным судам не проявил интерес даже купец Тушратт. Вроде бы предыдущие продал с хорошим наваром. Наверное, решил, что бывшие хозяева покупать не станут, тупо отберут, а в других городах-государствах нет налаженных торговых связей. Я не сильно огорчился, потому что появились новые планы, более грандиозные.
        Этого дорийца звали Пандорос. На всякий случай я поинтересовался, не имеет ли он какое-либо отношение к любопытной Пандоре, первой женщине на Земле, наградившей человечество всякими бедами? Он перечислил мне несколько знакомых Подарков (так переводится это имя). Среди них не нашлось ни одной, которая не открывала без спроса какой-нибудь ларец, но мифа такого пока не сочинили. Пандорос был росл, крепок. Густая грива вьющихся белокурых волос и голубые глаза наводили на мысль, что передо мной типичный викинг. Правда, кожа была покрыта красивым загаром, а не постоянно обгоравшая, как у бледнолицых скандинавов. Одет был в кусок красной ткани, свисающей до колена, подпоясанной и завязанной на левом плече. Правое плечо было открыто. По низу подола вышит золотыми нитками узор, напоминающий пальмовые листья, модный в Египте. На простом кожаном поясе висел в простых деревянных ножных кинжал с золотой рукояткой со вставленным в головку лазуритом. Еще один лазурит, довольно большой, висел на льняном гайтане на короткой, бычьей шее. Обувь дориец не признавал. Кожа на пятках черно-серого цвета и, как
догадываюсь, по твердости соперничает с лошадиным копытом. Пандорос приплыл на трех галерах с большим отрядом воинов, чтобы принять участие в следующем моем набеге. Брошенные мной перед отплытием слова, что в следующий раз возьму больше людей и поплывем вдоль берега, странным образом трансформировались в призыв собираться всем желающим поучаствовать в захвате богатого города. Названия городов были разные, многие я никогда раньше не слышал. В итоге к нашему возвращению возле Милаванды стояли лагерями несколько отрядов общей численностью тысячи в три человек.
        - Мы готовы выполнять все твои приказы, - коротко проинформировал Пандорос, придя ко мне во дворец на следующий день после нашего прибытия.
        К тому времени я уже знал о последствиях испорченного телефона и мнение купца Тушратта по поводу захваченных судов. Я решил аннигилировать эти две неприятности - посадить часть приплывших на захваченные суда и отравиться в новый поход. Чаще всего в качестве предполагаемой жертвы называли город Апаша, расположенный севернее Милаванды. Наверное, потому, что он был близко. Из этого города-государства ко мне уже приплывал посол, прощупывал почву на счет мира и дружбы. Я дал понять, что в принципе не против. Как человек, выросший в Советском Союзе, я не привык искать простых и легких путей, поэтому решил реализовать свою давнишнюю мечту - захватить и ограбить город Угарит. Ходят слухи, что, благодаря монополии на торговлю медью, он сказочно богат - почти так же, как некоторые второстепенные города Та-Кемета. Купец Тушратта поделился со мной новостью, что с месяц назад в тех краях было землетрясение, докатившееся слабыми толчками и до Милаванды, которое частично обвалило крепостную стену Угарита на северной стороне холма. Ее сразу начали восстанавливать, но работы не на один месяц.
        - Я пойду далеко на восход солнца к богатому городу. Какому - скажу только, когда приблизимся к нему. Что знают двое - знают враги. Переход будет долгим и трудным, но и добыча богатой, - поставил я в известность дорийца.
        - Мы пойдем с тобой, - не раздумывая, согласился Пандорос.
        - Тогда нам надо будет изготовить кое-какие приспособления и научить пользоваться ими всех, кто примет участие в походе, - выдвинул я условие. - Твои люди согласятся учиться?
        - Если надо для дела, согласятся, - ответил он.
        - Завтра с утра займемся этим, - решил я.
        - Желательно бы поскорее приготовиться, а то у нас кончаются запасы продуктов, - сказал дориец.
        - Я прикажу выдать продукты твоему отряду и остальным, кто пойдет с нами, так и передай им, при условии, что не будете воровать у наших крестьян, - предложил я, потому что мне доложили, что участились случаи пропажи скота у крестьян. - Рассчитаетесь после раздела добычи.
        - Мы сами хотели предложить тебе дать нам в долг, - поделился Пандорос.
        На следующее утро начали заготавливать лес и делать лестницы, большие щиты, тараны и толленноны. Последние действовали по принципу колодезного «журавля», доставляя в корзине или на платформе на крепостную стену группу воинов или поднимая несколько лучников выше стены, чтобы могли сверху обстреливать защитников. Такого местные еще не знали. Когда был изготовлен первый, посмотреть на испытания собрался весь город. На платформу с бортами метровой высоты посадили для начала всего одного воина-добровольца, позарившегося на серебряный кедет, обещанный мной. Вызвала удивление и крики восторга легкость, с которой три человека подняли платформу выше стены, а потом еще два, повернув рычаг с помощью бокового каната, переместили ее так, что оказалась над сторожевым ходом, на который и была опущена слишком быстро, но, к счастью, доброволец не пострадал. Сразу появилась масса желающих прокатиться на «этой штуке», которую, не мудрствуя лукаво, назвали «журавлем». Неделю я гонял на стены Милаванды воинов с лестницами и под прикрытием лучников, спрятавшихся за большими щитами, заставлял подкатывать тараны и
раскачивать бревно с тяжелым тупым бронзовым наконечником, управляться с «журавлем», сражаться строем «клин» и «фаланга», а не толпой, как они привыкли. К вопросам боевой подготовки все относились серьезно. Если кто-то пытался сачкануть, свои же и наказывали. Понимали, что приобретают навыки, которые помогут победить и захватить богатую добычу.
        Глава 53
        Город Угарит расположен примерно в километре от берега моря на большом холме высотой метров двадцать. От порта к городу ведет грунтовая дорога, по обе стороны которой припортовая слобода - крепкие каменно-кирпичные склады и бедняцкие дома из самана, веток и тростника. В некоторых местах над холмом поработали, сделав его неприступнее, но со стороны материка склон пологий и подход удобен, несмотря на сухой ров шириной метров десять. С этой же стороны и самые высокие - под шесть метров - стены. Вход в город и со стороны моря, и со стороны материка тоннельного типа. Защищают ворота по две выдвинутые вперед прямоугольные башни, которые на пару метров выше стен. Еще по такой же башне было на пяти углах. Шестая угловая башня вместе с обломками стены валялась у северного подножия холма. Часть обломков разобрали и перетащили камни и кирпичи наверх, чтобы сложить новую башню и стену, но успели возвести всего метра два. Заметным отличием от других финикийских городов являлись заостренные зубцы на крепостных стенах. К таким же, как у соседей, прямоугольным зубцам сверху прилепили треугольные навершия, не
имеющие по нынешним временам никакого практического смысла, разве что смотрятся оригинально. Из-за крепостных стен были видны две башни высотой метров двадцать, стоящие в центре города. Как мне сказали, это местные храмы. На верхушке одного из них, посвященного богу бури, ночью разводили костер, превращая в маяк, который помогал местным рыбакам и морякам найти путь домой.
        Правил Угаритом Аммистамру. Как рассказал Тушратт, правителю немного за сорок. Резок, груб, напорист, хитроват, недалек - типичный набор местечкового диктатора. Мне почему-то сразу вспомнился президент Белоруссии Лукашенко. Предполагаю, что Аммистамру тоже учит своих крестьян, как копать… даже не знаю, что тут у них вместо бульбы. Предыдущим правителем был его отец Никмадду и после него будет сын с таким же именем, а потом внук Аммистамру. Так и чередуют эти два имени, причем без номеров, а при надобности с прилагательным «старый» или «молодой». Наверное, чтобы населению было легко запоминать имя правителя и в то же время так же легко различать их.
        Угаритцы, кончено, знали о нашем приближении. Шли мы вдоль берега и только днем. На ночь галеры вытаскивали на сушу. Весть о нашем флоте летела впереди нас, но никто, кроме меня, не знал, куда направляемся, а я говорил, что вместе с племенами пустыни собираемся напасть на Та-Кемет. К Угариту мы подошли в конце дня и встали якобы на ночевку. Мои воины сразу рассыпались по припортовой слободе и окрестностям, в надежде разжиться чем-нибудь. Добыча была мизерной, потому что местные жители попрятались со всем ценным за крепостными стенами. На берегу моря осталась только пара старых, рассохшихся, рыбачьих лодок.
        К нашему прибытию угаритцы отнеслись без особого страха. Мимо их города много кто проплывал по морю и проходил по суше, но только очень большие и сильные армии, как египетская и хеттская, заставляли угаритцев становиться данниками, причем без боя. Им привычнее было откупаться, чем воевать. Толпу морских бродяг всерьез не принимали. То, что я успел проредить их флот, в зачет не пошло. Горожане то ли из любопытства, то ли из вежливости собрались на стенах, понаблюдали, как мы устраиваемся на ночь, может быть, посожалели о захваченном нами барахле в брошенных домах слободы, и разошлись по своим делам, оставив нас на попечение стражи.
        Я остановился в помещении склада, в котором было меньше, чем в жилых домах, вшей и клопов. Оно было наполнено ароматом ладана, из-за чего у меня возникло впечатление, что ночевать буду в церкви. Пока мой раб Тадай готовил ужин, я вызвал Эйраса и Пандороса. Они пока что относятся друг к другу настороженно, несмотря на то, что говорят практически на одном языке и менталитет похож, хотя я могу не улавливать какие-то тонкие различия, которые для них очень важны.
        - Возьмите с собой по небольшой группе воинов и пройдите мимо города с севера, там, где валяются обломки башни. Якобы вы решили разведать, нет ли чего-нибудь ценного по ту сторону холма. Потом вернитесь тем же путем. Когда будете проходить мимо разрушенной стены, незаметно посмотрите, как удобней подняться по склону и перелезть в город. Нападем в утренних сумерках, когда горожане будут еще спать. Ваши отряды пойдут первыми, - сказал я.
        Захватить и открыть городские ворота небольшим отрядом по-тихому ночью вряд ли получится. Угаритцы любят собак, держат их много и привлекают к охране города. Придется штурмовать всеми силами в светлое время, понадеявшись на внезапность, на брешь в городской стене и общую неготовность горожан к обороне.
        Наступила продолжительная пауза. Ладно бы Эйрас всегда тормозит, подбирая слова для вопроса так медленно, будто боится подсунуть сломанное, но и Пандорос не сразу осмыслили услышанное.
        - Ты хочешь напасть на этот город?! - удивленно задал дориец уточняющий вопрос.
        До этого он почти каждый день спрашивал, долго ли нам еще добираться до цели?
        - Я же предупреждал, что захватим большой и богатый город, - произнес я и добавил шутливо: - Или ты считаешь, что Угарит недостаточно богат?!
        - Говорят, очень богатый город, богаче Милаванды! - ответил Пандорос, загораясь по мере произнесения этой фразы.
        - В нем много воинов, больше, чем нас, - медленно молвил Эйрас.
        - В нем людей больше, чем нас, а воинов даже меньше, чем мужчин, - возразил я.
        Мои слова развеселили обоих древних греков. Они считают себя самыми крутыми вояками. В сравнение с египтянами и финикийцами, так оно и есть.
        - Когда вернетесь в лагерь, тихо предупредите всех воинов, чтобы были готовы к нападению. Объясните им, что каждого, кто начнет грабить до того, как захватим город, буду казнить на месте. Всю добычу соберем в одном месте и поделим между отрядами по количеству человек в каждом. Уверен, что ее будет так много, что всю не увезем, так что пусть не жадничают. Убивать только тех, кто сопротивляется. Остальных сделаем рабами, - проинструктировал я.
        Инструкция окончательно убедила их, что попытаемся захватить именно Угарит. Судя по уважительным взглядам, которые бросал на меня Пандорос, выбранная мною цель повысила его мнение обо мне. Раньше, видимо, он считал меня таким же командиром, как сам, только более фартовым. Если бы мы напали на какое-нибудь поселение на северо-восточном берегу Средиземного моря, а мы прошли мимо нескольких, мнение дорийца осталось бы неизменным. Угарит навел его на мысль, что я птица другого полета, более высокого и пока недоступного мелкому грабителю Пандоросу.
        Глава 54
        Ранним утром в этих краях хорошо даже летом, если не считать росу, которая быстро и обильно покрывала всё металлическое. Тадай вытер доспехи насухо перед тем, как помог мне надеть их, а через полчаса шлем, наручи и поножи были опять мокрыми. Зато гремели глуше. Как ни старались я и мои воины идти тихо, всё равно шума производили много. Удивляюсь, что угаритцы до сих пор не подняли тревогу. Наверное, думают, что мы отправились за добычей.
        Обломки башни на разломах и сколах более светлые, заметные в утренних сумерках. Дорийцы под командованием Пандороса идут дальше, чтобы напасть более широким фронтом, а ахейцы вслед за мной начинают подниматься по склону, довольно крутому в этом месте. Вообще-то, большую часть обоих отрядов составляют представители самых разных племен. Названия многих из них ни о чем мне не говорили, и языки были непонятны. Видимо, растворятся в более крупных и энергичных народах. Скорее всего, станут греками, причем большими, чем сами греки.
        Идти вверх трудно. Щит кажется таким тяжелым и неудобным, что хочется выбросить. Хвалю себя, что не взял лук и стрелы. Каждый дополнительный килограмм казался бы за десять. Быстро светлеет, поэтому с каждым шагом все лучше вижу, куда сделать следующий. Холм здесь лысый, попадаются лишь маленькие островки сухой травы. Откуда-то неподалеку приносило вонь фекалий. Как догадываюсь, там сток городской канализации.
        Наверху слышатся крики: охрана заметила нас. Надо бы скомандовать, чтобы поднимались быстрее, но понимаю, что и сам карабкаюсь на пределе сил. Кажется, что стекающий на глаза пот - это роса, струящаяся со шлема. Левея меня прокатывается булыжник, здоровенький такой. Если бы попал в голову, мало бы не показалось, несмотря на шлем. Поднимаю щит так, чтобы прикрывал меня спереди сверху. Вижу теперь только то, что ниже его нижней кромки.
        Кладка стены, так сказать, разнокалиберная, камни вперемешку с сырцовыми кирпичами. Из-за этого поверхность неровная, можно забраться и без лестницы. Я поднимаю над головой щит, в который сразу бьется каменюка, отскакивает и падает на склон позади меня, катится дальше. Щит всего сантиметров на тридцать ниже верхнего края возводимой, крепостной стены. Я преодолеваю желание забросить щит на стену, уцепиться за ее верхний край, подтянуться, вскарабкаться. На любом из этих этапов запросто получить удар копьем или стрелу в незащищенные части лица или шеи. Рядом со мной два ахейца устанавливают короткую лестницу. Мы заготовили в Милаванде шестиметровые, но ночью разрезали их напополам. Один воин придерживает лестницу, второй быстро карабкается по ней. Я поднимаюсь следом и вижу грязные ноги в кожаных сандалиях.
        Ширина крепостной стены метров семь. Наружный и внутренний слои шириной немного меньше метра и сложены из камней и кирпичей, а посередине забутовка из гальки, мелких камней, глины, гашеной извести. Забутовка не до верха и представляет собой грунтовый сторожевой ход, на котором небольшое количество угаритских стражников пытались сдержать наш натиск. Я посек одного из них, громоздкого и неповоротливого верзилу с топором на длинной рукоятке. Заметив меня, он начал медленно поворачиваться, одновременно замахиваясь топором. Я успел дважды ударить его по войлочной шапке с наушниками. Уже с первого раза разрубил большую вытянутую голову, но только после второго, когда с треть черепной коробки отвалилось, продемонстрировав, что мозги таки есть, верзила как бы нехотя опустил топор и начал валиться вперед.
        Как он упал, я не досмотрел, потому что проскочил вперед, навстречу двум угаритским молодым копейщикам с похожими лицами. Может быть, близнецы. Работали они слажено, по очереди, и два моих воина уже лежали, истекая кровью, на утоптанной забутовке. Сперва я надрубил одно древко, потом перерубил второе. Первым копьем попытались кольнуть меня в лицо. Я успел подставить щит, из-за чего копье сломалось в место надруба. В этом момент я нанес боковой удар справа налево по голове ниже шлема второму копейщику, выбросившему ненужное древко. Лезвие сабли попало ниже латунного околыша, к которому крепились дужки, обтянутые кожей, и прошло по наклонной до переносицы, толстой, с черной полоской волосин, спускающейся от межбровья почти до середины ее. После чего шагнул влево, чтобы быть напротив второго врага. Этот замер со сломанным древком в руке, наблюдая, как падает его брат. Крылья большого носа дергались, словно учуяли запах смерти, а в глазах было какое-то детское удивление, как будто видят чудо, страшное и притягательное. В момент моего удара глаза резко зажмурились.
        Я спрыгнул внутрь города напротив улицы, кривоватой, шириной метра четыре, вымощенной каменными плитами. На ней возле своих домов стояли мужчины с оружием и без. Стояли и смотрели на меня и моих воинов, которые спрыгивали вслед за мной и без команды строились «клином».
        - Всем по домам! По домам! - громко и властно крикнул я угаритцам.
        Обыватели помедлили несколько секунд, после чего шустро юркнули во дворы своих домов. Биомасса способна была на сопротивление только при наличии харизматичного командира. Такого из их лагеря поблизости не оказалось, поэтому и расползлась по шхерам.
        - За мной строем! - приказал я своим воинам и пошел по улице в сторону центра города.
        «Клин» не влезал по ширине, поэтому трансформировался в короткое «зубило». Пока мы щи по улице, из дворов и переулков выскакивали поодиночке или малыми группами вооруженные люди и сразу устремлялись в обратном направлении. Лишь одна группа из шести человек, судя по хорошему владению оружием, профессиональные военные, выполнили свой долг, задержав нас на несколько минут.
        Дворец Аммистамру занимал целый квартал. Точнее, это было несколько десятков разных зданий от одного до трех этажей, разделенных дворами, садами и маленькими прудами, разбросанных по территории с гектар и огражденных дувалом трехметровой высоты. Как ни странно, центральные ворота - двухстворчатые, широкие и высокие, изготовленные их желтоватого ливанского кедра - были нараспашку. В первом же дворе на площади между одноэтажными зданиями мы столкнулись с отрядом человек из ста во главе с командиром в бронзовых доспехах, отливающих красным в лучах восходящего солнца. Массивный шлем с наушниками и длинным, до подбородка, наносником увенчивали три обрезанных, черных, страусовых пера. Тело защищал нагрудник с барельефом морды льва. Ниже была юбка из кожаных лент до коленей, под которой начинались бронзовые поножи, доходившие до ступней в обычных сандалиях. Сандалии к бронзовым и любым другим доспехам - это сейчас в порядке вещей. Иногда поножи соседствуют с босыми ногами. Мне это уже не кажется странным. Остальные воины имели бронзовые шлемы, не такие дорогие и нарядные, и кожаные доспехи, усиленные
бронзовыми пластинами. Вооружены все двухметровыми копьями, причем бронзовый листовидный наконечник длиной сантиметров сорок, и бронзовыми хопешами. Щиты у всех бронзовые с барельефом мужика с выбритой головой и длинной, растрепанной бородой. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что это личная охрана правителя и что биться они будут насмерть.
        Первым бросился в атаку командир. Попал мне копьем в щит. Воин, стоявший справа от меня и чуть сзади, ударом меча по наконечнику сбил копье вниз, а я сделал шаг вперед и кольнул угаритца острием сабли в левый глаз с черными зрачком и радужкой на желтоватом белке. Удар был короткий, быстрый и, как оказалось, смертельный. Командир угаритцев, опустив правую руку с копьем и левую с бронзовым щитом, еще стоял какое-то время, но его участие в бою на этом и закончилось. Дальше я сражался с воинами, вооруженными хопешами, которые сильно звенели, ударяясь железные части моего щита, и уклонялся от уколов копьем угаритцев из второй шеренги. Бой длился… черт знает, сколько минут, но, вроде бы, не очень долго. Задние человек пятнадцать удрали еще до того, как погибли все, стоявшие впереди. Среди моих людей погибшими и ранеными были около двух десятков. Пополнив отряд подошедшими дорийцами во главе с Пандоросом, пошел дальше зачищать дворцовый комплекс.
        Перед главным трехэтажным зданием был сад с прудом в центре. Стены были оштукатурены, побелены и разрисованы сверху донизу на египетский манер, только персонажи другие - нормальные люди с бородами, ничего звериного или птичьего, и все одного роста, а также галеры и круглые суда под парусами. Перед центральным входом было крыльцо в три ступени из мрамора, у которого были слои и пятна коричневого и бежевого цвета, напоминающие рисунки гор и руин домов. Крыльцо защищал навес на четырех деревянных (специально проверил, постучав рукой) столбах, раскрашенных под этот мрамор.
        Первым помещением был зал длиной метров двадцать, шириной двенадцать и высотой четыре с половиной с двумя рядами колонн, явно изготовленных египтянами, потому что стилизованы под папирус, который здесь не пользуется таким же почетом. Пол был мраморный, как и крыльцо. На стенах большие панно из слоновой кости с непонятными мне сюжетами, в которых человеческие фигуры были перемешаны с птицами, зверями и растениями. По самым скромным подсчетам на эти панно ушло столько бивней, что слоны, которым они принадлежали, заполнили бы всю огражденную дувалом территорию, причем освобожденную от построек. У дальней стены на мраморном помосте стоял массивный трон из бронзы, украшенной золотом. Бронза была надраена до золотого блеска, поэтому какому-то моему воину показалось, что трон весь золотой.
        - Сколько золота! - воскликнул воин удивленно.
        Я не стал его разочаровывать, промолчал. Мы понялись по каменной лестнице на второй этаж. Там налево шла анфилада из четырех комнат, а направо - из семи. Левая, как не трудно было догадаться в первой комнате по копьям, стоявшим в специальных высоких ящиках, хопешам и щитам, висящим на стенах, и двум шлемам и двум нагрудникам, лежавшим на широкой полке, была личными покоями правителя. На макушках обоих шлемов было по три обрезанных, черных, страусовых пера. Во второй и третьей комнате стояли по два стола и шесть больших сундуков из красного дерева. К сожалению, хранились в них всего лишь папирусы с записями на разных языках, в том числе египетском. Наверное, межправительственные и прочие договора. В четвертой комнате была спальня с широченной кроватью с десятком разноцветных подушек, прямоугольных и валиков, раскиданных по покрывалу из нескольких сшитых леопардовых шкур. В двух больших сундуках из черного дерева была сложена мужская одежда из дорогих тканей, а в маленьком - украшения из золота с так любимыми здесь полудрагоценными камнями и жемчугом. Рядом с узким окном, закрытым деревянными
жалюзи, на стене висело бронзовое овальное зеркало высотой метра полтора. Я смог полюбоваться собой. Забрызганный чужой кровью, с нетипичной для данной местности внешностью, выгляжу, наверное, по мнению аборигенов жутковато.
        Направо была женская половина. Первая комната была для приближенных служанок, а дальше шли богатые спальни с сундуками, наполненными дорогой женской одеждой и обувью, драгоценными украшениями, косметикой. Много было и музыкальных инструментов. Восемнадцать - жены, наложницы и рабыни - женщин и одиннадцать детей находились в последней комнате. Жен, наложниц и детей тут же освободили от дорогих побрякушек и погнали во двор вместе с рабынями, с которыми они теперь сравнялись по статусу. В их жизни начался новый этап, в котором будет не так сытно и лениво, зато и не так скучно.
        Ко мне подвели раба-ахейца, обнаруженного вместе с двумя десятками других рабов на третьем этаже, куда я поленился подниматься. Он был стар и беззуб, говорил с пришепетыванием и плямканьем и льстиво смотрел мне в глаза, отвечая на вопросы.
        - Где Аммистамру? - первым делом поинтересовался я.
        - Ушел со своими телохранителями к главным воротам, - ответил старик.
        - Давно? - задал я следующий вопрос.
        - Не очень, - ответил он.
        - На нем был шлем с тремя черными страусовыми перьями? - высказал я догадку.
        - Да, мой господин! - подтвердил раб-ахеец.
        - У тебя теперь нет господ, ты - свободный человек, - поставил его в известность.
        - Благодарю, мой господин! - проплямкал старый ахеец и полез целовать мне руку.
        Ахейцы сейчас очень гордые, не привыкшие гнуть шею. Этот, наверное, давно в рабстве. Потерял всякое представление о человеческом достоинстве.
        Оттолкнув его, спросил:
        - Где Аммистамру хранит свои сокровища?
        В том, что у правителя должна быть богатая казна, я не сомневался. В его покоях не нашли. Значит, хранит где-то в более надежном месте.
        - В подвале. Я вам покажу, - произнес старик и пошел первым.
        Если бы не он, мы бы долго искали вход в подвал. Стена в этом маленьком, глухом, пустом и темном помещении на первом этаже была обшита дубом, покрытым лакированной резьбой в виде кустарника или низких деревьев. Даже при свете масляной лампы трудно было различить дверь. Открывалась она наружу с громким скрипом и так тяжело, что старик справился только при помощи двух моих воинов. Вниз вела каменная винтовая лестница, довольно узкая. Не представляю, как по ней спускали большие сундуки, которые мы обнаружили внизу. Может быть, в разобранном виде. Подвал был длиной в половину здания и низок в сравнение с комнатами, от силы метр восемьдесят - мне постоянно приходилось наклонять голову, несмотря на то, что снял шлем. Там было сухо и так прохладно, что не хотелось покидать. Благовониями пахло, как в лавке по продаже их. Вдоль двух стен стояли впритык друг к другу простые, лишенные каких бы то ни было украшений, но покрытые лаком, дубовые сундуки с выпуклыми, округлыми крышками с бронзовыми рукоятками в виде кольца, торчащего вверх и закрепленного намертво. В первых пяти сундуках лежало золото в виде
песка и самородков. Во второй пятерке - в слитках и украшениях. Затем шли два сундука с золотой посудой, в основном кубки и чаши разной емкости, и один с оружием с золотыми рукоятками и ножнами. Два сундука занимали драгоценные и полудрагоценные камни, в основном лазурит и жемчуг. Дальше шли сундуки с серебром, бронзой, железом. Бронза и нержавеющее железо сейчас почти драгоценные металлы. За ними - с благовониями, каждое отдельно. Потом - с красителями, в основном с пурпуром в маленьких кожаных мешочках. Если при открытии первых сундуков мои воины восклицали радостно и восхищенно, то потом пялились молча, потеряв от удивления дар речи. Такого богатства они никогда не видели, более того, даже представить себе не могли.
        - Выносите все во двор, - приказал я. - Если сундуки не будут пролезать по лестнице, возьмите наверху корзины, кувшины, куски материи и перекладывайте в них.
        После подвала во дворе было слишком светло и жарко. Пару минут мои глаза привыкали к яркому солнечному свету, после чего разглядели стройного юношу лет тринадцати, одетого в тонкую пурпурную рубаху. Курчавые черные волосы были заплетены сзади в три косы. Над пухлой верхней губой был черный пушок, а на щеках и подбородке торчали редкие черные волосины. Вокруг глаз сине-красные «очки боксера». Из ссадины на лбу вытекло немного крови, ее размазали, и засохла бледно-красным пятном. Судя по всхлипу одной из жен Аммистамру, это его сын.
        Я приказал подвести юношу ко мне, спросил его на египетском, который обязательный второй язык у богатых финикийцев:
        - Ты кто такой?
        - Никмадду, - тихо, испуганно ответил юноша.
        Поскольку не добавил больше ничего, надо было понимать, что все и так знают, что он - наследник престола. Точнее, если убитый мной во дворе - его отец, то уже правитель Угарита.
        - Этого содержать отдельно и в хороших условиях, - приказал я.
        Увидев, насколько богат Угарит, я пришел к выводу, что просто так ограбить город и уйти - глупо. Шумерский опыт подсказывал, что люди готовы безропотно платить тому, кто их победил. Некоторые делают это долго, некоторые не очень. В любом случае я ничего не потеряю, потребовав с захваченного города ежегодную дань. Если они привезут ее хотя бы раз - уже хорошо, а если два и больше - и совсем прекрасно.
        Глава 55
        В тронном зале со стен содраны панно из слоновой кости. Трон тоже вынесли и присовокупили к другой ценной добыче. Никто не сомневался, что его получу я. Трон мне не нужен от слова абсолютно, однако и отказаться не могу. Это будет рассматриваться, как отказ от верховной власти, и тот, кому при дележе достался бы трон, а этим человеком, скорее всего, стал бы Пандорос, претендовал бы и на нее. Через весь зал тянется общий низкий стол, составленный из многих, принесенных сюда из других комнат и даже зданий, и накрытый самой вкусной едой. Питье - вино и пиво - в кувшинах разносят и наливают рабы. По обе стороны стола сидят на низких табуреточках командиры отрядов. Во главе стола - я и юный Никмадду, новый правитель Угарита, утвержденный мной. На нем чистая пурпурная рубаха, подпоясанная ремнем с треугольными бронзовыми бляхами. Волосы причесаны и распущены - он теперь взрослый. Ссадина на лбу покрылась корочкой, а синяки вокруг глаз частично потемнели, частично пожелтели. Отныне Угарит - данник Милаванды, а Никмадду - мой вассал. Больше никто не посмеет навешивать ему «фонари».
        - Если мы перестанем посылать подарки Аменмесу, он может напасть, - предупредил меня юноша.
        В Та-Кемете, оказывается, уже три месяца новый фараон. Мернептах перед смертью назначил своим приемником не старшего сына, а младшего брата. Такой расклад и помог мне принять решение по Угариту.
        Я сказал новому правителю города-государства:
        - Если потребует дань, передашь Аменмесу мои слова: «Если он нападет на Угарит, я разобью его армию, а потом приплыву в Та-Кемет и помогу моему другу Сетти занять трон, незаконно захваченный дядей».
        Я не пылал дружескими чувствами к Сетти, не собирался подписываться за него, но помнил, что лучший способ захватить какую-либо страну - развязать в ней гражданскую войну и помочь слабой стороне, чтобы уничтожали друг друга подольше, а потом добить ослабевшего победителя.
        - Если ты успеешь приплыть, - возразил Никмадду с опаской, хотя я ни разу не позволял себе орать на него или бить, видимо, сказывается правильное отцовское воспитание.
        - Аменмес не нападет, - заверил я. - Слишком шатко его положение, чтобы отправить так далеко большую армию. Кто тогда защитит его самого, если вдруг племянник поднимет бунт?!
        - Думаешь, Сетти решится бунтовать? - спросил юноша.
        - Не знаю, - честно ответил я, - но и Аменмес не знает, и даже Сетти не знает. Все будет зависеть от обстоятельств. Уход армии из страны может стать именно тем обстоятельством, которое подвигнет племянника на действия, даже если он этого не хочет. Вокруг него много жадных и решительных людей, которых не устраивает их нынешнее положение. Свита подчиняется тебе, а ты подчиняешься свите.
        - Мой отец никому не подчинялся, - возразил Никмадду.
        - Поэтому на троне теперь сидишь ты, а не он, - сказал я.
        Юноша глуповат и труслив. Это еще одна причина, по которой я сделал его правителем и вассалом. Глупые и смелые и умные и трусливые долго на троне не сидят. Причем, как я наблюдал неоднократно, глупые трусы властвуют дольше, чем умные смельчаки. Да и подданным при них живется лучше.
        За пиршеским столом царит беззаботное веселье. Мертвые соратники похоронены по древнегреческому обычаю - сожжены, а недогоревшие кости сложены в глиняные кувшины и зарыты. Добыча поделена, причем ее так много, что большую часть придется оставить. Забираем только самое ценное. Из рабов - молодых девушек и юношей, по одному на простого воина и два на командира. Того, что привезет домой каждый воин, хватит ему, чтобы безбедно встретить старость. При наличии, конечно, мозгов. Подозреваю, что немалая часть добычи осядет в забегаловках Милаванды и других городов. Что ж, каждый вправе сам решать, ради чего он рисковал жизнью.
        - Когда пойдем в следующий поход? - спрашивает меня Пандорос, сидящий ошуюю.
        Те командиры, кто слышал вопрос, замолкают, прислушиваются.
        - На следующий год, - отвечаю я и добавляю шутливо: - Не знаю, как вам, а мне надо время, чтобы распорядиться захваченным в этом походе.
        Командиры улыбаются, весело гомонят. Они получили по три доли, а кто-то и больше. Я отдавал командиру на весь отряд, а он распределял, согласно их внутреннему договору. Обычно командиру полагалось три доли, но в некоторых отрядах - пять. Мне досталась десятина от всей добычи, точнее, от самой ценной. Дешевое каждый мог брать в неограниченном количестве, если найдет для него место на своем судне. Представляю, сколько будет криков, ругани завтра утром, когда двинемся в обратный путь. Все суда переполнены, много чего придется выкидывать, чтобы элементарно не утонуть.
        Глава 56
        Милаванда уверенно превращается в самый богатый город всего Средиземноморья. Египетские города вдали от морского побережья не в счет. На малом полуострове, на котором расположен город, не осталось свободного места, застроен весь, за исключением пятисотметровой оборонительной зоны, которая начинается от рва и в которой я запретил строить что-либо без моего разрешения. На этом большом пустыре пасется скот и проводятся ярмарки: весенняя, перед началом посевной, и осенняя, после сбора урожая. Самое забавное, что на это время у представителей всех племен, населявших город и окрестности, выпадают праздники их богов, отвечающих за сельское хозяйство. Боги носят разные имена, но просят их милости одинаково - забивая скот и жертвуя им кровь, которую все равно не употребляли, часть мяса - жрецам, а остальное съедая вместе со всеми желающими. Местные нищие - куда без них?! - в такие дни отъедались до отвала. Я в вопросы религии не лезу, потому что это дело тонкое и нервное. Если человек хочет быть дураком, не надо ему мешать, а то поумнеет и такого натворит…
        Свободное время я трачу на постройку двух новых судов такого же типа, как предыдущие, только длиннее на пять метров, благодаря чему количество гребцов на них увеличится на шесть человек и будут брать тонн на двадцать больше каждое. В этих краях много тиса на подводную часть, дуба для обшивки бортов выше ватерлинии и сосен на мачты-однодеревки и настил палуб. Нет проблем и со смолой для защиты корпуса, и льняной и конопляной паклей, чтобы конопатить пазы, и коноплей на канаты.
        Я на три года освободил от налогов корабелов, которые пожелают строить суда в Милаванде, и они потянулись к нам со всех сторон, в том числе прибыли двое, отец и сын, из Сидона - нынешней неофициальной столицей финикийского мира.
        - А почему не остались в своем городе? - полюбопытствовал я.
        - Там и без нас мастеров хватает, а заказов все меньше, - ответил отец.
        - Почему? - спросил я.
        Он помялся и ответил, как можно мягче:
        - Нападать на купцов стали чаще.
        - Меня боятся? - задал лобовой вопрос.
        - И тебя тоже, - подтвердил корабел.
        - У нас заказов много, народ богатый, никого не боится, так что работайте, богатейте, - шутливо сказал я, после чего поинтересовался: - Сидонцы боятся, что нападу на их город?
        - После того, как ты захватил Угарит, этого боятся все города, - уклончиво ответил он.
        Я расспросил его о гарнизоне и крепостных сооружениях Сидона. Город больше, многолюднее, сильнее и богаче Угарита. К тому же, постоянно воюет с соседями, как на море с другими финикийцами, так и на суше с небольшими городами и кочевниками, приращивая за их счет свои владения. Но и у меня теперь большая армия. Стоит кинуть клич, как сбегутся искатели наживы со всего Средиземноморья. Не то, чтобы я был слишком злопамятным, однако не забыл гадости, которые сделали мне жители этого города. Да и всегда найдется уважительная причина для нападения на того, кто намного богаче и слабее тебя.
        В конце зимы, когда заканчивал постройку второго судна, я собрал городской Совет. В Милаванде самая, по моему мнению, жизнеспособная форма правления - аристократическая республика. Право голоса имеет только тот, кто платит налоги на сумму, превышающую двенадцать серебряных шекелей. Во столько нам обходится в год один городской стражник. Жизненно важные вопросы принимаются на Совете. Он состоит из правителя, то есть, меня, и восьми советников. Если больше девяти человек, совещания превращаются в борьбу группировок. Каждый год два члена Совета переизбираются, лишаясь права быть избранными следующие четыре года. Сколько лет советовал, столько отдыхай. Должность не хлопотная и доходнее на порядок, чем у стражника, не говоря уже о косвенных надбавках, так что от желающих нет отбоя. Шесть из восьми советников - командиры отрядов, включая Эйраса и Пандороса. Еще два места достались купцам: моему тестю Потифару и Тушратту, который перебрался к нам на постоянное жительство. Все они входят в первую десятку самых богатых горожан. Обычно они лишь утверждают предложенные мной законы или решения по важным
вопросам, но в том случае (я ведь, такой умный и образованный, не вечно будут здесь править, хоть и Вечный Капитан), если Совет большинством голосов выступит против правителя или не сможет по какой-то причине принять решение, вопрос будет перенесен на тайное всеобщее голосование. Каждый получает два камня, белый (за) и черный (против), и один бросает в первый кувшин, а другой - во второй. Каких камней будет больше в первом кувшине, такое решение и будет принято. Второй кувшин для проверки и сохранения тайны, кто как проголосовал. Я перенял этот способ голосования у древних афинян, а они, как теперь понимаю, переймут у Милаванды, то есть, у меня.
        - После весенней ярмарки собираюсь в поход. Вместо меня правителем останется Потифар. Каждый из вас, кто отправится со мной, может вместо себя оставить советником любого достойного человека, - поставил я в известность.
        Командиры отрядов загудели одобрительно. Они уже засиделись дома. Обрадовался и мой тесть. Любит он власть, как я арбузы.
        - Добыча предполагается большая, так что передайте всем, что возьму с собой тех, у кого есть галера или круглое судно, - продолжил я.
        - На какой город собираетесь напасть? - поинтересовался Тушратт.
        - Почему спрашиваешь? - задал я встречный вопрос.
        Не то, чтобы я подозревал его в шпионаже, но мой вопрос сразу отшибает любопытство.
        - Что знают двое, знает враг, - повторяю я чью-то мудрость из двадцатого века, а, может быть, свою, прорвавшуюся через сколько-то десятков веков и вернувшуюся к истоку.
        Дальше мы быстро обсудили текущие дела. У командиров не было желания трепаться, спешили поделиться с подчиненными приятной новостью. Война - это вариант Ящика Пандоры: в ней можно оказаться, но нельзя покинуть живым, потому что будет в твоей крови до смерти, даже если больше никогда не возьмешь в руки оружие.
        Глава 57
        В городе Угарите ждали нас. Да и трудно скрыть перемещение каравана судов, растянувшегося на несколько миль и везущего около десяти тысяч воинов. Признаюсь честно, я не ожидал, что желающих набежит так много. Предполагал, что в лучшем случае будет вдвое меньше. Поскольку сами они считать не умели, а у меня не было ни сил, ни желания делать это, нашел простой выход: экипаж малой галеры приравнивался к отряду из пятидесяти человек, средний - семидесяти пяти, большой - ста, а круглого судна, которых прибыло одиннадцать - ста пятидесяти. Поскольку галеры и круглые суда были разные, на некоторых отряд был больше, на некоторых меньше. Долю от общей добычи будет получать командир и делить по их внутреннему договору.
        Когда мы остановились на ночь у стен города, ко мне пришел Никмадду со свитой, чтобы заверить в верноподданничестве. Наверняка кое-кто из свиты и влиятельных горожан убеждал его, что зря подчинился какому-то морскому разбойнику, что выгоднее было бы дружить против Та-Кемета. Войско, расположившееся на ночь под все еще разрушенными стенами, должно было напрочь выгнать крамольные мысли из молодой и глупой головы правителя.
        Проинформировав меня, что судно с данью почти загружено и не сегодня-завтра отправится в Милаванду, Никмадду сообщил:
        - У меня гостит посольство от Ифтаха, правителя Губла. Узнав о твоем приближении, они задержались, чтобы выразить тебе свое почтение и преподнести подарки.
        - Пусть приходят утром, поговорю с ним до отплытия, - сказал я.
        Сперва захват Губла не входил в мои планы, потому что Сидон богаче. Увидев, сколько воинов собралось в поход, решил, что не помешает ограбить и города по пути к главной цели. Тогда уж точно хватит всем.
        Возглавлял делегацию гублцев мой старый знакомый Варак. На этот раз из него выветрилась вся «нирванистость» и прочая лень, место которых заняли лесть и угодничество. Поклонился мне он так низко, как, наверное, не кланялись Вараку его рабы, которые выложили передо мной рулоны пурпурной ткани. Может быть, среди этих рулонов есть тот, что я в свое время преподнес ему?
        - Мой повелитель Ифтаха, твой верный друг, прислал меня с этими дарами! Он не сомневается, что ты помнишь, как помог тебе в трудное для тебя время, дал убежище в своем городе, и надеется и в дальнейшем поддерживать с тобой самые теплые отношения! - торжественно и вроде бы искренне веря в свои слова, произнес Варак.
        - Я помню, как меня приютили, но не забыл и то, как меня хотели арестовать и выдать на расправу людям реки, - сказал я. - Поэтому я не могу остановить своих воинов, которым нужна добыча. Ты видел, какое большое войско со мной. Они должны получить что-нибудь или возьмут сами. Я предлагаю городу Гублу заплатить моему войску за отказ от нападения и в дальнейшем делать мне каждый год подарки по примеру Угарита.
        - Наш город не такой богатый, как Угарит… - начал было Варак.
        - Ваш город сейчас намного богаче Угарита, - перебил я, - но может стать намного беднее, так что вот вам список того, что я хочу получить.
        Догадавшись, зачем со мной хотят встретиться гублцы, я перед сном накидал перечень тяжелого, но посильного откупа. В него входили золото, серебро, бронза, драгоценные камни, ткани, красители и продукты: зерно, бобы, вяленая рыба и скот. Не у всех, присоединившихся ко мне, были большие запасы еды. В последнее время на каждой стоянке отряды расходились в разные стороны в поисках съестного, бывали стычки из-за еды. И вчера вечером и сегодня утром они пограбили деревни возле Угарита. Впрочем, грабить там, по большому счету, было нечего. Крестьяне не настолько глупы, чтобы при приближении такого большого войска не уйти подальше с его пути и не увести и унести с собой все ценное.
        Прочитав список, написанный рабом-финикийцем, захваченным в Угарите, Варак попробовал торговаться:
        - Это слишком много! Мы не сможем столько собрать!
        - Тогда соберут мои воины, - спокойно молвил я. - Поторопись передать этот список Ифтахе. Где-то через неделю мы будем у стен Губла и получим всё от вас или возьмем сами еще больше.
        До Губла мы могли добраться дня за три, но по пути у нас было несколько финикийских поселений. Самым крупным был Айнок, расположенный на острове. В двадцать первом веке это будет единственный остров, принадлежавший Сирии. Я проходил мимо него несколько раз. Он небольшой, каменистый, без источников воды, которую привозили с материка и собирали дождевую, что по тем временам казалось жутким анахронизмом. В будущем на нем останутся только маленькая рыбацкая деревенька и большая марина для яхт. Сейчас это небольшой город моряков и рыбаков, обнесенный четырехметровой каменной стеной без башен, перевалочная и ремонтная база, на которой прячутся обитатели прибережных материковых деревень во время нападения сухопутных врагов. Говорят, его основали беглые сидонцы, не ужившиеся со своим правителем, поэтому любым беглец там были рады. Я проходил несколько раз мимо него и в эту эпоху и даже подумывал поселиться после изгнания из Губла. Удержали от такого решения проблемы с водой. Пройти мимо или ограбить Айнок было одинаково неэтично. Выход подсказали его жители.
        Делегация айнокцев посетила нас на первом привале после Угарита. Она приплыла на небольшой узкой шестнадцативесельной галере с черно-красным парусом - цветов Сидона, только полосы были вертикальные, а не горизонтальные. На переговоры прибыл сам правитель Сигину - мужчина лет тридцати двух, среднего роста и сложения и с непропорционально большой головой, напоминающей по форме огурец, почему-то обросший черными курчавыми волосами. Голос у него был звонкий, певческий.
        - Жители Айнока прислали меня с предложением оказать помощь тебе и твоему войску. Мы готовы выделить свои суда для разведки и перевозки трофеев, снабдить вяленой и свежей рыбой, - без лишних виражей сразу выложил Сигину и добавил как бы между прочим: - Не бесплатно, конечно.
        Его послушать, мы без помощи айнокцев никак не обойдемся, даже если захватим и разграбим остров.
        - Платой будет то, что мы не нападем на вас, - поставил я его на место. - Может быть, что-нибудь добавится сверху, если ваша помощь будет существенной.
        - Я сразу понял, что перехитрить тебя не удастся! - заявил правитель Айнока с детской непосредственностью, чем развеселил меня и спас свой город.
        - Суда ваши мне пригодятся, дам знать, когда они потребуется для перевозки трофеев, а сейчас срочно нужна рыба, вяленая и свежая, и скот. Везите всё, что есть, к Уллазе, - распорядился я.
        Уллаза - небольшой городок в двух переходах от Губла. Раньше он был большим, важнее Губла, но лет двести назад правители города поставили на хеттов - и египтяне под предводительством фараона Тутмоса Третьего дважды разорили город. Уллаза начала чахнуть, самые шустрые перебрались в Губл или Угарит. Сейчас она кое-как выживала за счет транзитной торговли. Представители города прибыли ко мне сразу после айнокцев. Услышав мое требование - тяжелый талан (чуть более шестидесяти килограмм) серебра, сто таланов зерна, сто больших кувшинов вина или пива и сто быков или равноценная замена овцами и козами - тяжело вздохнули и отправились собирать всем городом необходимое.
        Возле Уллазы мы задержались на двое суток, распределяя полученные откупные от двух городов, отъедаясь и отдыхая. Заодно мои воины ограбили окрестности. Городские ворота по моему совету открывались за все это время только для того, чтобы передать нам серебро, еду, питье и скот. Я не был уверен, что сброд, собравшийся, так сказать, под моими знамена, не хлынет в город и не начнет грабить, уничтожив мою репутацию человека слова. Останавливать потом будет бесполезно, а доказывать, что случилось без моего ведома, бессмысленно.
        Стоянка у стен Губла растянулась на пять дней. Всё, что я потребовал, передать и пересчитать быстро не получилось. Ифтаха прибыть ко мне в лагерь побоялся, сказавшись больным. Прислал старшего сына Шумадду в сопровождении Варака и небольшой охраны. Наследник был крепко сложен и высок по нынешним временам, почти одного роста со мной. Рубаха из пурпурной ткани подпоясана ремнем из соединенных кольцами овальных золотых бляшек, на котором висел в золотых ножнах кинжал с рукояткой из слоновой кости в виде передней половины рыбы. Юноше было пятнадцать лет и хотелось подвигов и славы. Его карие глаза прямо таки горели, глядя на моих воинов.
        - Можно мне присоединиться к твоему войску? - первым делом спросил Шумадда.
        - Конечно, - ответил я, - но делать это тебе нельзя.
        - Почему? - поинтересовался он.
        - Потому что ты не простой горожанин. Все, в том числе и египтяне, ваши главные торговые партнеры, сочтут, что Губл присоединился к народам моря, и зачислят в свои враги. После чего город будет обречен, - объяснил я.
        - Отец тоже так говорит, - огорченно поделился юноша.
        - Иногда родители говорят дельные вещи, - поделился я жизненным опытом.
        - А на хаттов вы не собираетесь нападать? - задал он вопрос.
        - Пока нет, - ответил я.
        Мы прошли мимо нескольких небольших поселений на северо-восточном берегу Средиземного моря, которые являются вассалами хеттов. Захватить их было не трудно, но добыча там мизерная, из-за которой не стоило напрягать отношения с сильным соседом. Я отправлял вперед посла, который сообщал жителям этих населенных пунктов, сколько продовольствия они могут приготовить на берегу моря к нашему приходу. Все правильно понимали намек.
        - Если будете воевать с ними, я присоединюсь к вам! - торжественно пообещал Шумадда.
        Я не принял его обещание всерьез. Были дела важнее - проследить, чтобы дань была погружена на суда моего флота. Самое ценное и компактное - золото, серебро и красители - оказались в трюме флагманского корабля, а остальное - на судах ахейцев и дорийцев. Скот, зерно, бобы, вино и пиво поделены поровну между отрядами. Вот теперь можно было отправляться на захват Сидона.
        Глава 58
        Не знаю, может, я один такой неромантичный, но всякие исторические развалины мне нравятся только издалека или на фотографиях. Вблизи никаких чувств, кроме разочарования, не вызывают. Не сказал бы, что у меня слабая фантазия, однако, бродя среди развалин, мне редко представлялось, что здесь творилось сколько-то там веков назад. Наверное, я предчувствовал, что во многих постройках побываю тогда, когда они были целы и невредимы. Вот и храм бога моря в финикийском городе Сидоне мне довелось посмотреть в целости и сохранности после того, как видел в двадцать первом веке его обломки - куски розовых колон - на дне моря у берега островка, соединенного с берегом дамбой из каменных арок с дорогой поверху. На месте храма крестоносцы возведут крепость, защищавшую порт, а потом мамлюки разрушат ее и через несколько лет восстановят. К моменту моего первого посещения Сайды, как в двадцать первом веке назывался этот город, на островке сохранятся две полуразрушенные каменные башни, соединенные куртиной. Смотреть там особо было нечего. Разве что, как под водой у берега зеленые крабы перебегают по обломкам древних
розовых колонн.
        То ли уровень моря сейчас ниже, то ли землетрясения постараются, но на этом месте полуостров, причем та часть, что станет островом, большего размера, захватывает и второй островок, который сейчас всего лишь холм. Храм на полуострове обычный, из простого камня, без розовых колонн, которыми, как догадываюсь, обзаведется намного позже. По бокам от входа в него лежат якоря - камни с дырками, которые оставили здесь в знак благодарности спасшиеся моряки. Я видел такие возле храмов богу моря и в других финикийских городах. В Тире якорей было девять, в Губле - одиннадцать, в Угарите - семнадцать, а здесь - двадцать шесть. Судя по количеству якорей у храма, Сидон - главный морской порт и/или пристанище самых удачливых моряков Финикии.
        Сидон мы обложили по всем правилам осадного искусства, в котором я, по нынешним меркам, ведущий специалист и непререкаемый авторитет. Вокруг города вырыт сухой ров, по внешней стороне которого насыпан вал. На вершине вала установлены деревянные щиты с бойницами для лучников, наблюдающих за горожанами. Особый отряд расположился на полуострове возле храма. Ночью они разводят костры, чтобы из города никто не уплыл незаметно. Им помогают три галеры с экипажами, которые, меняясь утром и вечером, дрейфуют неподалеку. В валу три прохода, по которым мои воины бросятся на штурм, когда получат сигнал. Еще есть траншея, защищенная сверху щитами, положенными на толстые бревна, которая идет от нашего сухого рва к сухому городскому и дальше к крепостной стене и по которой захваченные в плен крестьяне выносят в корзинах землю и камни, выбранные их собратьями по несчастью под куртиной. Под городской стеной выкапывают камеру, чтобы заполнить ее дровами, облить их оливковым маслом и поджечь. Стены у Сидона высотой метров восемь и толщиной шесть. Штурмовать в лоб - много воинов погибнет. Сидонцы понимают, что пощада
им не светит, так что биться будут насмерть. Если с помощью выжигания обвалим кусок стены - хорошо, нет - что ж, будем разрушать ее с помощью трех таранов, которые стоят наготове у трех проходов. Вместе с ними подключим «журавли» и воинов с лестницами. Пока что все, кроме караула, отдыхают. Еды и питья у нас вдоволь, в отличие от горожан, у которых запасы воды не бесконечны.
        В сопровождение Эйраса, Пандороса и охраны из десяти воинов-ахейцев я иду вдоль внешней стороны вала к траншее, заодно проверяя, как несут службу. От щитов падает тень, которая создает иллюзию, что в ней прохладнее. На самом деле пот катится по моему телу так же обильно, как и во время ходьбы под солнечными лучами. Утоптана не только тропинка, но и склон вала. Осада длится восьмой день, воинам все в диковинку, интересно, часто забираются на вал, чтобы посмотреть на город и обменяться с сидонцами яркими словами и незамысловатыми жестами. Меня приветствуют радостно.
        - Когда штурм? - спрашивает один из них.
        Этот вопрос мне задают каждый день и каждый день слышат в ответ:
        - Как начнется, тебя обязательно разбудят, ведь без тебя мы не справимся.
        Воины привычно смеются.
        Возле вала у начала траншеи сложены в поленницы дубовые и кедровые дрова, наколотые несколько дней назад и успевшие высохнуть. От них все еще идет приятный дух. Рядом с дровами под навесом из веток и козлиных шкур стоят пять больших кувшинов с оливковым маслом. В траншее появляются два крестьянина с корзиной земли и мелких камней, опорожняют ее в городской ров, который уже засыпан метров на десять в обе стороны. Крестьян мы захватили много, поэтому работают они сутки напролет в три смены. Некоторые даже стараются, потому что я пообещал отпустить их после захвата города. Всё равно не увезем всех, если захватим Сидон. Да и вечная ненависть крестьян к горожанам наверняка подстегивает их производительность. Что крестьянину хорошо, то горожанину смерть! И наоборот.
        В камере прохладнее, чем снаружи, из-за чего я начинаю потеть еще сильнее. Вдобавок заполнена пылью. Несколько человек кайлами и ломами расковыривают кривые стены из известняка, двое, стоя на помосте - приращивают ее вверх и еще четверо сгребают лопатами сколотое, насыпают в корзины. Я меряю шагами длину и ширину: тринадцать на семь. Пожалуй, хватит. Подзываю ахейца Халкеуса - пожилого мужчину с большими кистями рук, бывшего медника, что и запечатлено в его имени, который руководит работами.
        - Вширь пусть и дальше долбят, а помост перетащите к внешней стене и пробейте три дырки наружу под углом вверх, чтобы тяга была. Как только закончите с ними, зачищайте, после чего начнем заполнять дровами, - приказываю я.
        - Хорошо, - говорит Халкеус и начинает отдавать приказы своим подчиненным, при этом кричит так, будто имеет дело с тупыми и строптивыми подростками, а не покорными, забитыми, взрослыми мужиками.
        Я выбираюсь из камеры, откашливаюсь и сплевываю слюну, смешанную с известковой пылью. Мелкие частички скрипят на зубах. Кажется, будто зубами погрыз стены. В траншее прижимаюсь к стене, пропуская рабочих с пустой корзиной. В том месте, где они прошли, на щиты падает большой камень. Доски выдерживают, но в том месте сыплется светло-коричневая пыль, создав завесу, быстро осевшую. Широким шагом я добираюсь до конца траншеи, выбираюсь на открытый воздух и делаю глубокий вдох. Такое впечатление, словно вынырнул из-под воды. Вытерев пыль с лица и других открытых частей тела, окончательно проплевываюсь. Вроде бы пыли во рту больше нет, но все равно что-то скрипит на зубах.
        - Если ничего не случится, завтра пойдем на штурм, - делюсь я увиденным с Эйрасом и Пандоросом.
        Уверен, что мои слова за несколько минут разлетаются по всему нашему лагерю. Даже интернет с его социальными сетями мог бы позавидовать скорости распространения новостей в нынешнюю эпоху. И при этом не перевирают. Сейчас принято повторять слово в слово сказанное кем-то, потому что не всем дано уловить скрытый смысл некоторых фраз, особенно, если смысла в них нет вовсе.
        Глава 59
        Из-под куртины через три дыры поднимается из камеры легкий сизый дымок. Он больше похож на горячий воздух, который днем как бы течет вверх, искривляя действительность по ту сторону. Постепенно дым становится гуще и темнеет. Три струи сливаются в одну, теперь уже видимую хорошо. Она словно бы карабкается по крепостной стене, и чем выше поднимается, тем быстрее развеивается.
        На сторожевом ходе над камерой собрались сидонские воины. Они не подозревают, чем им грозит наше мероприятие. Насколько я проинформирован, такой способ разрушения стен здесь в новинку. Аборигены уже знают, что известняк при нагреве превращается в негашеную известь, которую используют в строительстве, в том числе и для забутовки крепостных стен. Ее смешивают с мелкими камешками, галькой и песком, а потом «гасят» водой. Образовавшаяся масса высыхает, превращаясь в твердый монолит. Сейчас огонь в камере делает обратную операцию: преобразует сравнительно прочный известняк в мелкие кристаллы негашеной извести, постепенно уничтожая опору, на которой стоит куртина.
        Происходит это не так быстро, как хотелось бы моим воинам. Время идет, а ничего не происходит. Они долго и напряженно смотрят на дым, затем вопрошающе - на меня, словно ждут, что сейчас скажу, что разыграл их. Я делаю вид, что не замечаю их взгляды, и стараюсь не показать раздражение. Хоть и стою в тени от щита, положенного на вкопанные в землю столбы, но в доспехах не просто жарко, а очень жарко. Кажется, что огонь из камер добрался и до меня. Снять их не могу, потому что не знаю, когда пойду в атаку.
        Дым начинает редеть, потом разделяется на три. В тот момент, когда все три становятся еле видны, я наконец-то замечаю, что куртина начала проседать и крениться. Точнее, сперва вижу, как засуетились сидонцы на сторожевом ходе. Наверное, почувствовали, что она начала крениться и трескаться, и перебежали на соседние. Почти над камерой в стене образовалась кривая вертикальная трещина. От нее побежали влево и вправо мелкие горизонтальные, более тонкие, из-за чего напоминали ветки деревьев. На расстоянии метра три от первой, появилась вторая вертикальная трещина и быстро обзавелась горизонтальными «ветками». Глухо ухнув, будто надорвалась, часть куртины между трещинами вдруг осел метра на два и очень медленно начал крениться наружу. Я вдруг обратил внимание, что стало необычно тихо. Замолкли мои воины, замолкли сидонцы. Только куртина, разделившаяся на три части, потрескивала, точно ломались трещины-«ветки». Падение средней части вдруг ускорилось. Рухнула сравнительно тихо, но облако коричневатой пыли подняла такое, что несколько секунд ничего не было видно. Когда пыль осела, примерно в центре куртины
был проем шириной метров пять в верхней части и около трех в нижней, где груда обломков была высотой с метр.
        Вот тут и раздался вопль радостного торжества, изданный сотнями или даже тысячами глоток. Прям, как на стадионе, когда хозяева забивают гол.
        - Трубите атаку! - крикнул я трубачам, которые стояли метрах в пятидесяти от меня, после чего помахал рукой в сторону разрушенной куртины, призывая тех воинов, кто был рядом, присоединиться ко мне, идущему на штурм.
        Впрочем, многие и без моей команды уже бежали туда. После пронзительного рева медных труб штурмовать город начали со всех сторон. Остальным придется карабкаться по лестницам и отвлекать на себя защитников города, чтобы не сбежались все к пролому.
        Выпавший кусок куртины лег так, что верхняя грань была наклонена, не пройдешь по ней. Пришлось карабкаться по обломкам. В доспехах, с щитом в одной руке и саблей в другой делать это напряжно. Вот где в очередной раз убеждаюсь, что война - это тяжелый физический труд. И моральный - переступаю через труп воина, шагавшего впереди. Стрела попала ему в шею спереди и вышла в верхней части спины. Белый костяной наконечник игольчатого типа был окрашен алой кровью, а древко пропиталось ей и потемнело. Успеваю подставить щит, о который звонко ударяется другая стрела и падает к моим ногам. Наступаю на нее возле сломанного костяного наконечника. Видимо, обе стрелы послал один лучник, но не вижу, где он находится.
        Впереди меня на улице у стены три моих воина нападают на десятка два сидонцев, ощетинившихся копьями с бронзовыми наконечниками. Враги действуют тренированно, однако без огонька и напора. Складывается впечатление, что они бы с радостью убежали. Я сбиваю вниз одно копье, врываюсь в образовавшийся просвет, приблизившись к копейщикам. Рублю саблей головы, защищенные шлемами из кожи, натянутой на каркас из бронзовых полос. Взмахи мои коротки и часты. С одного раза разрубить голову не получается, видимо, под каркасом шлема пучок войлока или пеньки, в котором клинок вязнет, но мои удары заставляют двух сидонцев попятиться, развалить строй. Рядом со мной появляется кто-то их ахейцев, судя по шлему из железных пластин и щиту с железными полосами, какие изготавливает кузнец Леарх. Вдвоем мы разгоняем шеренгу копейщиков. Они отступают на несколько шагов, а потом разворачиваются и бегут по улице к центру города.
        Когда осаждающие большим отрядом преодолевают городские стены, моральный дух защитников резко падает. Становится понятно, что город захвачен, и на первый план выходит личное спасение. Бабье поведение: сопротивляться до тех пор, пока не почувствовала, что засунули, после чего сразу расслабиться и постараться получить удовольствие.
        Впрочем, не все сидонцы оказались бабами. На большой площади перед дворцом правителя Эшмуназара нас ждала фаланга сотен из четырех воинов. Шлемы у всех бронзовые, островерхие. Из верхушки торчит пучок конских волос, черных и красных - цвета Сидона. У стоявших в первой шеренге чешуйчатые бронзовые доспехи, а на руках - бронзовые наручи и на ногах - бронзовые поножи. Вся броня надраена так, что блестит, как золотая. Копья длиной чуть более двух метров и с полуметровыми бронзовыми трехгранными наконечниками, напоминающими клинок шпаги, только толще. Щиты деревянные с бронзовыми пластинами и умбоном. На темно-красном фоне нарисованы черные фигуры, наверное, местные боги. Так понимаю, это гвардия Эшмуназара. Судя по доспехам, содержали гвардейцев хорошо, и грядущие перемены будут настолько кардинальными, что лучше до них не дожить.
        - Строй «клин»! - командую я воинам, следовавшим за мной.
        Их с полсотни, ахейцы и дорийцы. Они быстро выстраиваются за мной, после чего начинаем медленно движение к врагу. Под мой счет шаг левой, потом приставляем к ней правую, следующий левой…
        Неспешность и неотвратимость нашего приближения напрягает гвардейцев так, что они не выдерживают и, разломав строй, бросаются навстречу. Чужой щит бьется в мой - и раздается громкий звон, словно ударили в большие литавры. Я под натиском налетевшего на меня гвардейца чуть подаюсь назад, но стоящий за мной воин подпирает меня щитом, не дает упасть. Сразу отсекаю саблей врагу справа от меня правую руку выше локтя, где она не защищена. Она, занесенная для удара копьем, повисает на куске недорубленного мяса, роняет оружие, которое падает древком на шлем, потом на верхний край щита моего воина, стоявшего справа сзади меня, и на вымощенную каменными плитами мостовую. Впрочем, это я увидел лишь краем глаза и урывками, потому что отбивался сразу от трех гвардейцев. Один из врагов был вооружен хопешем из нержавеющего железа и рубил им от души. На верхнем крае моего щита, усиленного полосой такого же нержавеющего железа остались две вмятины, достаточно глубокие. Я поймал владельца железного хопеша на замахе и двумя быстрыми уколами в лицо - в правую щеку под глазом и приоткрытый рот с ровными белыми зубами,
штуки три из которых выбил - вывел его из сражения. Когда он падал, успел заметить, что на груди висит круглый большой медальон, скорее всего, золотой. Явно не простой воин.
        После его падения и гибели пары десятков гвардейцев напор их сразу ослаб. Может быть, поняли, что, несмотря на то, что их намного больше, совладать с нами, крепко держащими строй, не получится, а может, испугались подкрепления, которое постоянно прибывало к нам, пристраивалось к «клину». Гвардейцы продолжали отбиваться, но уже не наскакивали и даже малехо пятились. Заметив это, я остановился, а вместе со мной и весь «клин». Как рабы, заносчивые гвардейцы особым спросом пользоваться не будут, потому что с ними много мороки и склонны к побегам, а при уничтожении их потеряю несколько бойцов.
        - Сдавайтесь - и отпущу вас вместе с семьями! - крикнул я, поймав себя на том, что голос слишком высокий и нервный, с дребезжанием, что ли.
        Они стояли, сомкнув щиты, и молчали. И мы стояли и молчали.
        Пауза длилась пару минут, после чего из вражеского строя раздался вопрос:
        - Не обманете?
        - Я, правитель Милаванды, клянусь, что никто вас не тронет, если сложите оружие! - громко и почти торжественно произнес я. - Вас вместе с семьями проводят за городские ворота.
        - Если нарушите клятву, боги покарают вас! - предупредил тот же голос.
        Если бы я боялся богов, то сидел бы комендантом в какой-нибудь египетской крепости и не рыпался. Обещания не нарушаю потому, что репутацию слишком долго нарабатывать, особенно со второй и последующих попыток.
        Я вышел из строя, опустив щит и саблю, чтобы увидели, с кем говорят.
        - Сложите у стены оружие и доспехи и постройтесь в тени, - приказал я. - Мои воины будут охранять вас до окончания сражения.
        По всему городу еще слышались звон оружия и крики, стоны, вопли… Наверняка многие мои воины уже приступили к грабежу, несмотря на предупреждение, что за это будут казнены на месте. Если рядом нет меня, нет и моих приказов.
        - Где Эшмуназар? - спросил я гвардейца, избавившегося от доспехов первым.
        - Где-то там лежит, - мотнул он головой в ту сторону, где мы с ними сражались. - Эшмуназар первым побежал в атаку и одним из первых погиб.
        - Это у него висел медальон золотой на груди? - решил я проверить свое предположение.
        - Да, - подтвердил гвардеец. - Жрецы заверили Эшмуназара, что с этим медальоном никто не убьет его. Языки бы им брехливые повырывать!
        Вот такова цена неправильного управленческого решения. Не соблазнись Эшмуназар предложением Угарита, не потребуй от Тира, чтобы меня выселили оттуда, и дальше бы правил. Я бы пиратствовал потихоньку, а Тир и его покровитель Сидон богатели бы вместе со мной и, в том числе, благодаря моим усилиям. Решили разбогатеть быстрее - и поплатились.
        На площадь по всем пяти улицам, выходящим на нее, прибывали мои воины. Кто-то был заляпан кровью с головы до ног, кто-то чистенький, словно вернулся с прогулки. Убедившись, что дворец уже захвачен и что из него выталкивают рабов, старых и новых, и выносят ценные вещи, воины разворачивались и шли в ближние дома, чтобы и самим поживиться.
        Я прислонил к стене, сложенной из сырцового кирпича, щит, рядом поставил на каменную плиту шлем, мокрый внутри, и сел возле них. Ни радости победы, ни мандража после боя, только усталость и апатия. Так у меня бывало к концу трудного контракта, обычно зимнего, когда недостаток витаминов и солнечного света возмещался избытком штормовых дней. Пора в отпуск. Понять бы только, что такое отпуск для человека, живущего вечно?
        Глава 60
        Мой флот растянулся на несколько миль. Перегруженные круглые суда, галеры и рыбачьи баркасы везут все самое ценное из того, что мы смогли найти в Сидоне. Часть судов предоставили айнокцы, за что получат десятую часть перевозимого. Им погрузили товары подешевле, но все равно заработают славно. Идем медленно, только днем, и на стоянках не занимаемся грабежом. Свое бы сохранить, потому что желающих общипать нас хватает. Иногда становимся на ночевку или снимаемся утром и обнаруживаем, что не хватает небольшой галеры или рыбацкого баркаса с добычей. Как-то не верится, что этот отряд отделился, решив добраться в одиночку. На привалах покупаем у аборигенов продовольствие. Слух о том, что платим щедро, летит впереди нас, поэтому к побережью подтягиваются жители внутренних районов со скотом на продажу. В итоге наша добыча размазываемся тонким слоем по всему побережью, делая счастливее гораздо больше людей, чем стало несчастными в Сидоне.
        Мы застряли в захваченном городе на две с половиной недели. Добычи было так много, что сбор и дележ заняли неделю. Потом неделю отдыхали от трудов ратных, пировали сутки напролет. Если бы в Финикии нашелся отважный командир, то смог бы без особого труда войти в Сидон, все ворота которого закрывались на ночь, но практически не охранялись, вырезать мое пьяное войско и забрать себе уже собранную, упакованную добычу.
        Во вторую неделю к нам потянулись купцы из соседних городов, включая те, что заплатили нам дань, и те, которым это еще предстояло сделать. Они скупали по дешевке все, что мы не могли увезти. Мои воины пошли грабить город по второму кругу, продавая купцам даже щербатые кувшины, арбы, потертые ковры, стариков и старух, на которых раньше не обращали внимание… К моменту нашего отплытия в Сидоне остались пустые дома, он превратился в город-призрак.
        Наверное, с этого момента и начнется выдвижение Тира в лидеры финикийского мира. Ушлые тирцы не стали ждать, когда я приведу свое войско к стенам их города, а я собирался сделать это в следующем походе, прислали делегацию. Возглавлял ее член Совета по имени Ахерба, который во время моего проживания в Тире был торговым партнером Потифара. Примечательной особенностью этого человека были бегающие глаза. Они не знали покоя ни на мгновенье. Как человек с такими глазами был успешным торговцем - загадка для меня. Я бы у такого даже использованный презерватив не купил. Начал он издалека - с похвалы в мой адрес. Распинался минут пять, и я узнал о себе много нового.
        - Давай к перейдем к делу, - сказал я, когда он начал повторяться, и подвинул к нему по столу, за которым мы сидели вдвоем в бывшем кабинете Эшмуназара, свернутый папирус с перечнем того, что тирцы обязаны заплатить за ненападение на их город.
        Быстро пробежав глазами список, Ахерба воскликнул как-то слишком театрально:
        - Это слишком много!
        - Что ты! - возразил я. - Это еще не все. Есть еще одни пункт, самый важный - Овадья Рыжий, живой или мертвый.
        Я не собирался прощать этому подонку мое выселение из Тира. Уверен, что последний пункт порадует и многих жителей города. Да и на его фоне остальные мои требования покажутся сущей ерундой.
        - Нет, Хирама на такое не согласится! - трагично заявил глава делегации.
        - Если я правильно информирован, Хирама как раз согласится и даже обрадуется, - возразил я. - Обсудишь этот вопрос только с ним, чтобы Овадья не узнал раньше времени. Можете прислать его вместе с данью, как сопровождающего, как пленника или как труп. Меня устроит любой из этих вариантов. Последний - самый простой и надежный. Мне сказали, что в Тире можно без проблем достать яд, а у Хирама наверняка есть желание рассчитаться за отца. Впрочем, меня ваши внутренние разборки не интересуют. Жду дань и Овадью. Без него наш договор не будет иметь силу.
        Не знаю, чем напоили самого богатого и влиятельного члена Совета, но лицо у него было такое синее, будто объелся краской индиго. Плюс, как и у многих мертвых, лицо его сильно изменилось, я даже подумал, что меня пытаются кинуть, но потом признал Овадью по рыжим волосам. Другого рыжего и такого толстого старика найти за такое короткое время было слишком трудно.
        По условиям договора тирцы обязаны были примерно половину выплаченной дани отвезти в Милаванду на своих судах, но несколько парусников, привезших продукты нам на обратный переход, после разгрузки скупили по дешевке часть нашей добычи. Было забавно наблюдать, как тирцы покупали рабов-сидонцев - своих бывших старших торговых партнеров и конкурентов - и издевались над ними. Все-таки жизнь в нынешнюю эпоху намного интереснее. Никакой тебе стабильности и предсказуемости. Ложишься спать и не знаешь, проснешься ли, а если проснешься, то кем? Сегодня князь, завтра грязь и наоборот.
        Наше праздничное плавание закончилось на подходе к острову Родос. Здесь мы встретились с галерой, идущей из Милаванды. Ее послал мой тесть с черной вестью: наш город осаждает войско государства Арцава. Оно находилось в западной части Малой Азии. Основным этносом являлись лувийцы, ярким представителем которых был купец Тушратт. Они вроде бы приходились родственниками хеттам, в вассалах которых и состояли. Основные территории были в глубине материка, но столица Апаша располагалась на побережье Эгейского моря севернее Милаванды и до недавнего времени была одним из основных наших торговых партнеров. Уххацити, правитель Арцавы, в прошлом году прислал ко мне делегацию с подарками и предложением дружбы. Я принял подарки и отдарил. Послы от имени своего правителя, а я от своего, поклялись в храме уважать территорию друг друга, не нападать на суда и не помогать нашим врагам. Заключить военный союз арцавцы отказались, сославшись на то, что являются вассалами хеттов. Так что это было не просто нападение, а еще и клятвопреступничество. Я тут же приказал всем моим парусникам следовать за мной днем и ночью без
остановки, а остальным своим воинам на галерах, в первую очередь жителям Милаванды - посмешить на помощь своим семьям. Впрочем, они и без приказа налегли на весла, чтобы быстрее добраться домой и дать отпор агрессору. Наверное, на примере Сидона представили, как будут выглядеть их дома, если враг захватит Милаванду.
        Глава 61
        Ночь темна и тиха. Слышно лишь приглушенное, похожее на шипение накатывание низких волн на галечный берег. На краю пустыря, что перед городом, горят три костра. Возле них сидят караулы - человек по десять арцавских воинов. Дальше от Милаванды никаких огней. Все спят, уверенные в себе и завтрашнем дне. Их намного больше, чем защитников города, и нет проблем с едой и, главное, пресной водой, поэтому скоро захватят богатейшую добычу. Наверное, уже видят сны, в которых пьют дорогое вино из золотого кубка, поданного молодой красивой рабыней. Или что там снится перед смертью?
        Я наклоняюсь к посапывающему воину, который лежит на правом боку на темном шерстяном плаще, постеленном на земле, покрытой сухой травой. Правая его рука заведена под кожаную торбу, которая служит подушкой, а левая лежит на плаще полусогнутой ладонью кверху. Я легонько бью носаком сапога по ладони. Рука медленно и плавно, как при замедленной съемке, смещается ближе к груди. Бью вторично и сильнее. Сопение сменяется урывистым дыханием, будто в горле застрял кусок, то давая вдохнуть, то нет. Проснулся страдалец. Закрыв его рот левой рукой в кожаной перчатке, кинжалом в правой ловким движением, наработанным веками, распанахиваю горло. В нем сразу начинает булькать кровь, а через разрез с тихим свистом вырывается воздух. Левая рука жертвы хватается за запястье моей левой и сразу ослабевает и опадает на плащ опять полусогнутой ладонью кверху. Я жду еще несколько секунд, пока тело не перестанет колотиться, расставаясь с жизнью, и не расслабится, после чего перехожу к соседу, более крупному, спящему на спине, раскинув руки и открыв рот, который закрытым не сразу нашел бы в темноте среди густой черной
бороды и усов. Этот умирает как-то вяло и быстро. Такое впечатление, что душе надоела эта оболочка, даже рада, что есть уважительный повод избавиться от нее. Третий арцавец успеет тихо взвизгнуть, но не разбудит никого из сослуживцев. Он молод, не успел обзавестись бородой, только усики жидкие отрасли.
        Слева и справа от меня движутся ахейцы из экипажей парусников. Я отобрал самых спокойных, хладнокровных, которые пока что попадаются среди греков, и обучил кровавому ремеслу. Сейчас сдают экзамен. Вроде бы успешно.
        Здесь, возле города, расположилась всякая шваль, присоединившаяся к походу. Элитные части дальше, в более спокойных местах. По имеющимся у меня сведениям, город осаждают три тысячи профессиональных военных из Арцава и тысяча хеттов, а также пара тысяч любителей наживы, среди которых много ахейцев и дорийцев. Пока что понятие «свои» не распространяется за пределы рода, поселения и - максимум - города-государства. Все остальные - «чужие», даже если говорят на одном с тобой языке и имеют таких же богов и менталитет.
        Присутствие отряда хеттов наводило на мысль, что Уххацити стал клятвопреступником не по своей воле, что ни в коем случае не снимало с него вину. Оставалось выяснить, чем это я так не угодил хеттам? Да, отнял у них город, но почему раньше не отомстили, когда дела у них были немного лучше. Ведь сейчас ситуация в стране хеттов прескверная. Пятый засушливый год и землетрясения основательно подорвали их могущество и привели к череде голодных бунтов и погромов, а также восстаний вассальных государств, которые одно за другим становятся независимыми. Что подтолкнуло хеттов в такой сложной ситуации бросить немалый по нынешним меркам отряд на захват далекого и, в общем-то, ненужного им города? Если не выясню и не устраню причину, нынешнее нападение будет не последним. Тогда мне придется постоянно сидеть в Милаванде и отбиваться от непрошеных гостей.
        Не знаю, какого по счету врага убивал я в тот момент, потому что к тому времени действовал на автомате, больше думая о том, чтобы не сильно запачкаться кровью, когда послушались громкие крики:
        - Враги! Тревога!
        Кричали на древнегреческом, судя по акценту, дориец. Его сразу убили, но операцию он нам сорвал. По всему лагерю осаждавших послышались голоса, звон оружия. Зажгли несколько факелов и пошли в нашу сторону. Как я научил, мои воины стали орать то же самое и отступать к берегу моря, а потом вдоль него молча и тихо к лодкам, на которых мы приплыли. Тут днем не отличишь врага от своего, а уж ночью и подавно, так что наше отступление прошло без потерь. Погрузившись в лодки, мы поплыли к нашим парусникам, стоявшим на якорях за островом Ладе. Арцавцы, видимо, были уверены, что мы надолго застряли в Финикии, не успеем помочь осаждавшим, поэтому не высылали дозорные суда, не отслеживали дальние подходы к Милаванде, только у самого полуострова в дневное время патрулировали две галеры. Наш приход они проворонили. Поняв это, я и не стал вечером объявляться у города, предпочел начать с ночной наземной операции. Не знаю точную цифру, потому что, кроме меня, никто из участвовавших в операции считать не умел, но на несколько сотен мы сократили вражескую армию. Плюс моральный ущерб. Большие, особенно небоевые,
потери подрывают дух, считаются знаком богов, с которыми лучше не спорить.
        Глава 62
        Четыре парусника строем линия идут к Милаванде с запада. Дистанция между ними в два кабельтова, чтобы захватить пошире и в то же время не дать проскочить вражеским галерам. Их с полсотни. Правда, к бою готовы пока не все, примерно половина. Видимо, уверены, что и этих хватит, чтобы расправиться с нами. Они тоже попытались выстроиться в линию, но не получилось, не хватило навыка совместных действий и единого командования. В центре восемь тридцатидвухвесельных военных галеры с красно-желтыми парусами Арцавы. Командует ими имеющий опыт морских сражений. По крайней мере, держат строй и движутся навстречу нам, разбившись на пары, чтобы одновременно атаковать каждый парусник с двух бортов. Остальные галеры, разномастные, без четко выраженной государственной принадлежности и единого командира, будут им помогать.
        - «Дельфины» на разные борта! - командую я своим матросам, с оторопью глядящим на приближающиеся галеры.
        Какое-либо занятие и спокойная уверенность командира должны отвлечь моих матросов от мрачных мыслей. Струсишь - проиграешь. Врагов слишком много. Только атаковать все сразу они не могут, так что можно считать, что нападают на каждый парусник всего две галеры, но несколько раз.
        На других парусниках следят за нами и дублируют наши действия. Я уверен в судне, которым командует Эйрас, но на остальных новые, малоопытные командиры. Сегодня они или погибнут, или станут опытными. Такой вот естественный отбор в капитаны.
        Две арцавские галеры одновременно подходят к нам с двух бортов. Обе нагружены солдатами до отказа. Лучники еще издали начали обстреливать нас. Весла с ближнего борта убирают вовремя и дружно, а с дальнего опускают в воду, гася инерцию хода и отводя нос, нацеленный сперва под острым углом к нам. На подошедшую слева галеру падает «дельфин» с фок-мачты. Падение удачное, судя по громкому треску. Второй галере достается на несколько секунд позже. На ней кто-то умудрился попасть под «дельфина» и смазать удар. Мне плохо видно, потому что галера впритык к нашему борту, но, как догадываюсь по суете экипажа, пролом, пусть и небольшой, есть.
        - Грот-мачта, повторить! - командую я.
        Во второй раз никто на галере не решился подставиться под падающую, гранитную глыбу и пожертвовать собой ради спасения ее. Громкий треск, фонтан воды высотой почти по наш планширь, истеричные крики… Обе галеры успели зацепиться баграми за наш фальшборт, но это не мешает им погружаться. Члены экипажа, сталкивая друг друга в воду, перебираются на пока выступающие над водой части. Те, кто посообразительней и умеют плавать, освобождаются от доспехов и оружия и плывут к берегу. Все это происходит под обстрелом моих лучников, бьющих почти в упор, без промахов, наповал.
        Парусник продолжает медленное движение вперед, оставив за собой недобитых врагов на недопотопленных галерах. К нему мостятся сразу три галеры, причем те две, которым понравился наш левый борт, мешают друг другу. Побеждает та, у которой зрачки глаз, нарисованных на скулах, красного цвета.
        Я сразу вспомнил рыбу-красноглазку, которую ел в ресторане в новозеландском порту Веллингтон. Ее запекли на гриле и подали с салатом. Розовое мясо было сочным, нежным, немного напоминающим атлантическую селедку, но плотнее и жирнее, а вкус неповторимый, не перепутаешь ни с какой другой рыбой. И цена была неповторимая, несмотря на то, что ресторан не из самых шикарных.
        Красноглазая галера получила в награду смерть. То ли она была построена бракоделом, то ли «дельфин» упал в нужное место, но сразу развалилась на две части. Кормовая, большая, частично оставалась на плаву, пока не нее не взобралось слишком много людей, которые притопили ее и себя, а потом многие оставили в покое, кто получив стрелу, кто схватившись за плавающие весла и доски, после чего она опять всплыла. Носовая сразу пошла ко дну, но иногда над водой появлялась часть форштевня, напоминая поплавок во время поклевки. Та, что подошла к правому борту, была сделана хорошим корабелом. «Дельфин» проделал в ее днище две дыры, однако оставалась на плаву долго, хотя держала на себе почти весь экипаж. Мы потом отбуксируем ее к берегу и восстановим.
        У проигравшей галеры как-то сразу пропало желание занять место «красноглазой». Сопровождаемая нашими стрелами, она развернулась и полетела к берегу, навстречу плывущим оттуда галерам.
        Почти весь флот осаждавших двигался от берега. Пока они не добрались до нас, я посмотрел, как идут дела у остальных парусников. Два справились не хуже меня, а вот у третьего, что был крайним слева, дальше всех от города, что-то пошло не так. Судя по неподвижно свисающему канату с гротмачтовой грузовой стрелы, ее «дельфин» то ли застрял намертво, то ли оборвался, и некому прицепить новый, потому что экипаж отбивался от наседавших врагов.
        - Весла на воду! - командую я.
        Мы быстро поворачиваем носом к паруснику, попавшему в беду, за несколько гребков приближаемся к нему и поджимаемся левым бортом к галере, которая стоит возле него, опускаем на нее «ворон». На галере было всего шесть человек, и все сразу перебрались на парусник, пересекли его поперек и вместе с соратниками, передумавшими добивать моих воинов, попрыгали на другую, которая стояла у левого борта. Часть перебралась на третью и четвертую, ошвартованные к ней лагом. Все три сразу начали отходить от парусника. Мои лучники проводили их стрелами.
        На паруснике в живых осталось восемнадцать человек из почти сотни. Как я предполагал, гротмачтовый «дельфин» заклинило в корпусе галеры. Попытки выдернуть его результата не принесли. По моей инструкции в таком случае надо было перерезать канат и снарядить новый с запасным «дельфином». Вместо этого капитан повел всех воинов в атаку на эту галеру. В том числе и тех, кто работал с фокмачтовым «дельфином». Они успели потопить одну галеру, и капитан решил, что вместо нее никто не подойдет к борту. Подошли, причем сразу три, и успели взобраться на парусник до того, как большая часть экипажа вернулась на него. Трудно переучить сухопутного командира, привыкшего выигрывать бой врукопашную, в морского капитана. Он погиб в бою и избавил меня от необходимости снимать его с должности. Я приказал отдать два якоря и перевел весь экипаж этого парусника на «Альбатрос». Думал, что люди пригодятся для долгого сражения со всем вражеским флотом.
        Я переоценил осаждавших. Всего пять галер напали на нас. После того, как мы легко и быстро потопили две, остальные три передумали и погребли на север, прочь из бухты, в образовавшийся широкий просвет между «Альбатросом» и парусником под командованием Эйраса, который в этот момент топил очередную галеру. Вслед за этими тремя дали деру еще десятка два. Остальные уцелевшие выбросились на берег возле лагеря осаждавших. Никто не хотел тонуть.
        Глава 63
        С того места, где стояли враги, тянет гарью. Перед уходом они сожгли все, что могло гореть, включая свои галеры. Ночью несколько попытались прорваться мимо парусников. Две были разбиты и потоплены, трем или четырем удалось прорваться, а остальные вернулись к месту старта и утром, когда арцавское войско начало отходить по суше, были подожжены. Ночную резню и проигранное утром морское сражение сочли недвусмысленными знаками богов, на чьей они стороне, и приняли верное решение. Первыми снялись хетты. Они ехали на колесницах, запряженных двумя лошадьми. На этом сходство с египетскими колесницами и заканчивалось. Хеттские были больше и брали трех воинов: возничего, лучника и копейщика-щитоносца. Колесная ось проходила под серединой повозки, как у шумеров. Следом потопали арцавские копейщики и лучники. Колесницы иметь хеттским вассалам не положено. Сюда большая их часть приплыли на галерах. Обратный путь проделают на своих двоих. Заодно узнают свою страну получше. Замыкали, как обычно, охочие люди, если не считать тех, кто рванул еще вчера, поняв, что добыча здесь не светит. Эти в большинстве своем
добрались до Милаванды пешком и ничего, кроме времени и сослуживцев, не потеряли.
        - Проводим их, чтобы меньше вреда нанесли и лучше запомнили, что соваться к нам не следует, - сказал я Эйрасу, который стоит рядом со мной на верхней площадке надвратной башни.
        Места вокруг города мы знаем лучше пришельцев. В том числе и тропинки, по которым можно добраться до перевала быстрее, чем по дороге. Я приказываю Эйрасу возглавить копейщиков и проследовать по дороге, подгоняя удирающих врагов. Пусть видят его отряд и думают, что опасность сзади. Сам с отрядом лучников пошел по тропинкам, наперерез. Пришлось петлять между зарослями колючих кустов, переходить вброд ручьи и мелкие речушки. Мои воины босые, им водные преграды особых неприятностей не доставляют, а мне приходится разуваться и потом обуваться, чтобы не идти в мокрых сапогах. Я могу прогуляться босиком по траве, но по нагретым солнцам плитам городских улиц или по каменистым горным тропам мне слабо. Впрочем, пересечение речушек вносило приятное разнообразие. Вода в них очень холодная. Может быть, так кажется потому, что в сапогах ноги перегреваются. В любом случае она освежает, тонизирует, снимает усталость. Мне даже хочется порой так и стоять посреди речушки, а не торопливо переходить ее, быстро обуваться и бегом догонять отряд.
        Для меня до сих пор остается загадкой, откуда в горах берется вода? Нет, я теоретически подкован, знаю, что на камнях ночью при понижении температуры конденсируется влага из воздуха, но все равно кажется странным. Такая же ситуация у меня была и с электричеством. Я знал, что это электроны движутся по проводам. При этом их скорость ниже, чем у улитки, а ток передается со скоростью света. Из-за этого складывалось впечатление, что мне что-то недоговаривают, потому что и сами не знают.
        Мы вышли к месту засады, когда мимо нее проходил большой отряд. Пропустили его, потому что не были готовы к бою. После чего заняли позиции на обоих склонах. Я проинструктировал лучников, что в случае атаки противника стрелять надо в тех, кто карабкается на противоположный склон и спиной к тебе. Тех, кто лезет к тебе, перебьют коллеги с другого склона, которым помогаешь ты.
        Ждать пришлось недолго. Из-за поворота появился отряд человек в сто. Они были нагружены узлами. Наверное, собрали всякую дешевку в крестьянских домах, которую хозяева даже не сочли нужным спрятать. Серьезные воины таким заниматься не будут. Вел их довольно рослый тип с длинными стройными ногами. Такими только по подиуму вышагивать. Правда, рекламировал он всего лишь набедренную повязку, когда-то черную, а теперь застиранную настолько, что стала светло-серой с более темными пятнами и полосами, и кожаные безрукавку, тоже далеко не новую, и шапку с высокой тульей, помятую так, будто ей недавно играли в футбол. На кожаной портупее висел в деревянных ножнах кинжал длиной сантиметров сорок и рукояткой из оленьего рога. На правом плече нес копье с наконечником из, если не ошибаюсь, расколотой напополам бедренной кости быка или мула. Кожаный щит висел за спиной. На чернобородом лице предводителя было столько гонора, сколько не снилось трем шляхтичам. Мою стрелу он заметил в самый последний момент и успел лишь еще выше вскинуть подбородок, словно наделся бородой подбить ее снизу и перекинуть через голову.
Стрела попала ему точно в ноздри. В какую именно - я не разглядел. Выйдя из черепа где-то в верхней части затылка, приподняла там шапку. Краем глаза, стреляя по другим врагам, заметил, как предводитель грохнулся плашмя, так и не выронив копье, придавив его своим телом. Остальных я бил в корпус, чтобы труднее было уклониться. Лезть на склоны и убивать нас, а заодно подставлять спины, они не хотели. Кто-то рванул вперед по дороге, кто-то назад. Я занялся вторыми. Вырвавшиеся из засады вряд ли вернутся. В результате нашего обстрела из вражеского отряда уцелели десятка два воинов, в основном те, кто побежал вперед. Я приказал десяти воинам по-быстрому спуститься на дорогу и добить раненых, а потом все вместе перешли по склонам дальше. На месте наших врагов, предупрежденный о засаде, я бы двумя отрядами прочесал склоны возле той части дороги, где лежали трупы. Подумал, что они не глупее.
        Все-таки дураков больше, чем ожидаешь. В данном случае это сыграло нам на руку. Следующий отряд в количестве сотни две человек явно был проинформирован о том, что впереди засада. Наверное, предупредил кто-то из уцелевших из предыдущего отряда. Двигались сперва медленно и осторожно. Немного не дойдя до первых трупов, сбились в плотную кучу, прикрылись щитами и узлами с награбленным барахлом и по команде побежали по дороге. Желания прочесать склоны у них не было. Позже я понял, почему. Они бежали молча и не в ногу, из-за чего щиты покачивались вразнобой. Удалившись метров на сто от последнего трупа, перешли на шаг. Сначала щиты опустили передние, а за ними и все остальные. Кто-то что-то громко сказал - и все дружно заржали, а задние еще и обернулись и показали интересные жесты кому-то, кто, по их мнению, находился на склонах, которые миновали. Радовались, как дети. Прямо жалко было их убивать, но что делать?! Они как раз оказались в зоне нашего поражения.
        Моя первая стрела досталась переднему, на этот раз коротышке с длинными обезьяньими руками. Попала немного ниже черной бороды, длинной и всклокоченной, из-за чего ее хозяин напоминал подземного гнома в увольнении. В момент попадания он дернулся всем грузным телом и почему-то начал оборачиваться. Может быть, хотел похвастаться таким важным приобретением. Следующую стрелу я пустил наугад в толпу. Кого-то она нашла. Впрочем, мог перепутать свою с чужой, потому что полетело их много и с обоих склонов. Уцелевшие тут же закрылись щитами, без команды образовав «черепаху», и медленно пошли дальше по дороге. В критических ситуациях даже нетренированные люди порой моментально принимают единственно верное групповое решение. Если бы их обстреливали только лучники-ахейцы, это решение спасло бы. Только вот для моего лука на дистанции менее ста метров кожаный щит с каркасом из прутьев не был непреодолимым препятствием. Каждая моя стрела продырявливала щит и убивала или ранила того, кто за ним прятался. Этот воин выпадал из общей защиты, открывая соседей, по которым тут же стреляли мои лучники. Так им и надо было
идти, теряя какое-то количество бойцов, но началась паника, «черепаха» рассыпалась. Теперь каждый спасал только себя, надеясь на быстроту ног. И самые быстрые спаслись, добежав до поворота и скрывшись за ним. Остальные или полегли на дороге убитыми и ранеными или, десятка два, спрятались в канавках и за большими камнями.
        - Сдавайтесь - и сохраню вам жизнь! - громко крикнул я. - Бросайте оружие и щиты и выходите на середину дороги с поднятыми вверх руками!
        Пауза длилась минуты три. Я уже собирался повторить предложение, когда из-за камня поднялся юноша с голым лицом, одетый в кожаную тунику длиной до колена, без головного убора, а светло-русые волосы были заплетены в две косы, из-за чего напоминал подружку байкера. Подняв вверх обе руки, выпрямленные, словно висел на турнике, юноша вышел на середину дороги и остановился, зажмурив глаза. Видимо, предполагал, что сейчас убьют. Подождав немного, открыл глаза и посмотрел на меня, вышедшего из укрытия. В этот момент его примеру последовали и остальные. Всего сдалось восемнадцать человек.
        - Можете опустить руки, - разрешил я.
        И тут стала понятна причина, почему они бросились на прорыв - из-за поворота появился отряд под командованием Эйраса. Завидев людей и трупы на дороге, они начали перестраиваться, готовясь к бою.
        - Эйрас! - позвал я и помахал рукой.
        Меня трудно с кем-нибудь перепутать. Я все еще выше большинства нынешних обитателей планеты Земля. И доспехи у меня приметные.
        Пока отряд Эйраса шел к нам, я спросил юношу в кожаной тунике на древнегреческом:
        - Из Арцавы?
        - Нет, - ответил он.
        - Лувиец? - предположил я.
        - Нет, - повторил он. - Кикон.
        Я слышал, что народ с таким самоназванием живет на северном берегу Эгейского и Мраморного морей. Любой военный поход собирает отребье со всех соседних регионов, ближних и дальних. В моем войске, штурмовавшем Сидон, тоже были киконы. Язык их не похож ни на древнегреческий, ни на хеттский или лувийский. У юноши был вытатуирован на груди летящий орел, что говорило о его знатном происхождении, точнее, о принадлежности к военной аристократии, потому что социальное расслоение только началось у этого народа. Пока что они все - воины, но некоторые более удачливые и склонны к лидерству.
        - Ты - правитель Милаванды? - задал юноша вопрос на древнегреческом, с трудом подбирая слова и с сильным акцентом.
        - Да, - подтвердил я.
        - Если отпустишь меня и моих людей, скажу тебе тайну, - предложил он.
        - Меня твои тайны не интересуют, - отмахнулся я, решив, что имею дело с местечковым предсказателем.
        - Не моя тайна, твоя тайна, - настаивал он. - Про твой город в осаде.
        - Если она будет важной для меня, отпущу, - согласился я.
        - Важная, - заверил он и сообщил: - Нам должны были открыть ворота ночью.
        - Кто? - спросил я.
        - Не знаю, - ответил юноша. - Уххацити перед походом сказал, что будет легко, что он договорился, нам откроют ночью ворота.
        Значит, кто-то из милавандцев собирался предать своих и поиметь на этом сохранение своей жизни и состояния и, возможно, получить еще и награду. Такую помощь мог оказать только очень влиятельный человек, которого я мог не устраивать, как правитель. На ум приходил всего один человек.
        - Ты и твои люди свободны, - объявил я.
        Юноша кивнул, подтверждая, что вознаграждение принял, после чего задал вопрос:
        - Пойдешь в поход на Апашу?
        - Обязательно, - подтвердил я.
        Если оставить нападение безнаказанным, сразу найдутся другие желающие ограбить Милаванду.
        - Я пойду с тобой, - известил юноша. - Похороню этих, - показал он на убитых, - и пойду с тобой.
        То, что между нами была кровь, его не смущало. Война есть война. Сегодня воюем с этим против тех, завтра - с теми против этих. Главное - воинские подвиги и добыча.
        - Мы не скоро пойдем, через одну луну или две, - предупредил я.
        - Мы подождем, - заверил он.
        Глава 64
        Кончик железного прута раскалился среди горящих древесных углей так, что приобрел золотисто-розовый оттенок. Это, конечно, не то самое белое каление, до которого можно довести не только железо, поскольку кузнечный горн сейчас далек от совершенства, но все равно завораживает своим жутким, губительным потенциалом. Стоит представить, как эта золотисто-розовая часть раскаленного, железного прута прикоснется к телу, как зашипит, сгорая, плоть, как завоняет горелым мясом… Внутренне содрогаюсь и сплевываю, чтобы отогнать дурные мысли, чтобы участь сия миновала меня.
        Купец Тушратт смотрит на раскаленный кончик прута змеиным, неотрывным и немигающим, взглядом. Мне кажется, он больше ничего не видит, даже кузнеца Леарха, который достает этот прут из горна. В жилистой руке, лишенной волосков и покрытой черными крапинками - следами ожогов от разлетавшейся во время ковки искорок - прут кажется тонким и маленьким. Леарх неспешно подносит его к купцу, который привязан к столбу, подпирающему крышу кузницы и еще медленнее приближает быстро тускнеющий, наливающийся красным цветом кончик прута к паху, густо заросшему курчавыми черными волосами, среди которых обрезанный член, маленький, сморщенный, еле заметен.
        Когда раскаленный металл и живую пока что плоть разделяет всего пара сантиметров, когда она уже почувствовала жар, Тушратт ломается и высоким, истеричным голосом выпаливает пулеметную очередь слов:
        - Не надо! Я всё расскажу! Всё, всё! Я не хотел! Меня заставили!…
        Повинуясь моему жесту, кузнец так же медленно относит прут от тела, засовывает, сперва разворошив их, в красные, горящие угли. В тот момент, когда раскаленный кончик прута прячется в углях, сливаясь сними по цвету, купец начинает рыдать по-бабьи, пуская сопли и слюни. Старый, опробованный когда-то в Дании метод допроса сработал и в этом случае.
        Отревевшись, Тушратт рассказывает торопливо, словно боится, что накажут именно за промедление, как во время последнего визита в Апашу был якобы схвачен и под угрозой смерти склонен к предательству. Я не верю ему, но и не перебиваю. Пусть выговорится. Мне не важно, по какой причине купец предал. Главное, что предатель выявлен и нейтрализован.
        - Не убивай меня! Я отслужу, сделаю, что хочешь! - умоляет он в конце во всех смыслах пламенной и сбивчивой речи.
        - Пожалуй, пощажу тебя, - решаю я. - И даже помогу добраться до Апаша. Скажешь Уххацити, что тебя начали подозревать в предательстве, поэтому сбежал из Милаванды, прихватив только самое ценное. Когда мы осадим Апашу, сделаешь то же, что должен был здесь - откроешь ночью ворота. Если не сделаешь, я тебя найду, как бы далеко ты не убежал. Я назначу такую щедрую награду, что тебя будут искать все негодяи всех стран и племен. Умирать будешь долго и мучительно. Но сначала на твоих глазах замучают всю твою семью, которая останется здесь в заложниках. Если выполнишь задание, заберешь жен и детей и отправишься, куда пожелаешь.
        Произнес это и подумал, что закладываю основы будущей азиатской изощренной жестокости. Впрочем, уже сейчас с врагами и преступниками разделываются в этих краях довольно замысловато, будто соревнуются, кто оригинальнее.
        - Я всё сделаю, как скажешь! Клянусь! - снова пустив слезу, только теперь, видимо, от радости, бормочет купец Тушратт.
        Я опять не верю ему. Откроет ворота - хорошо, не откроет - не велика потеря. Деньги на его поимку пойдут из того, что конфискую у купца, и от продажи в рабство его двух жен, дюжины наложниц и двух дюжин детей.
        Когда купца развязывают и уводят, Эйрас, присутствовавший при допросе, удивленно произносит:
        - Как можно было предать свой род?!
        Ахейцы, дорийцы и представители других племен, живущие в городе, воспринимают себя теперь именно, как милавандцев. Это их новый род, а предыдущий - дальние во всех смыслах родственники. Тушратт был таким же равноправным членом их нового рода, близким родственником, как и бывшие соплеменники. Неразвитому уму дикаря недосягаемы высокие мотивы цивилизованного предателя.
        Глава 65
        Апаша меньше Милаванды и укреплена слабее. Она на холме рядом с морем. С севера возле холма протекает речушка, изрядно пересохшая за лето. Крепостные стены высотой метров пять сложены из ракушечника. Башни прямоугольные, по две по бокам трех ворот и пять угловых. Пока что редко строят башни между угловыми. Может быть, потому, что нет длинных ровных стен. Самое большее метров через сто делают угол, даже если в этом нет необходимости. Или я ни черта не смыслю в фортификации. Одни ворота выходили к берегу моря, где был не самый защищенный рейд. Правда, особой нужды в нем не было. Круглые суда наведывались сюда очень редко, а галеры вытаскивали на берег носами и разгружали или швартовали к пристани на реке, если позволял уровень воды в ней. Сейчас перемещаться по реке можно было только на лодке с осадкой менее полуметра. Вторые ворота вели к речной пристани, каменной. На берегу возле пристани остались четыре баркаса, скорее всего, рыбацких, которые не смогли увести выше по обмелевшей реке и не успели затащить внутрь города. Через третьи ворота отправлялись вглубь материка. Они были единственными, от
которых дорога шла под гору не сразу. С этой стороны город был защищен лучше всего - четыре башни на двести метров стены. Слабее всего была северная сторона, обращенная к реке. Отсюда нападения не ожидали, потому что берег круто обрывался к воде, и узкая - две арбы с трудом разъедутся - дорога от пристани к воротам разрезала его и имела наклон градусов двадцать. Представляю, сколько здесь случилось «аварий» гужевого транспорта. Второй по слабости была противоположная стороны, самая длинная, имеющая три башни. Здесь над холмом поработали, чтобы обрывался почти отвесно. Заодно облегчили нам задачу - уменьшили количество камня-ракушечника, который придется вырубить, делая камеру под крепостной стеной.
        Я был уверен, что апашцы уже знают, как мы захватили Сидон. Такие новости разлетаются мигом. Пусть думают, что и с их городом поступим так же. Тем более, что это нам ничего не стоит: камеру выдалбливают крестьяне, которых мы наловили в окрестностях Апаша. За ними приглядывает небольшой отряд воинов. Остальные заняли позиции напротив ворот, ведущих к морю и вглубь материка. К реке мы ходим только за водой, а отряд на противоположном ее берегу якобы всего лишь следит, чтобы никто не убежал из города. Именно эти ворота поклялся открыть купец Тушратт. Он в городе. Я видел его в день нашего прибытия на городской стене у ворот, ведущих к морю. В белой тунике - цвет траура у лувийцев - он выделялся среди апашцев, облаченных в яркие, разноцветные одежды. По легенде, рассердившись, что не удалось захватить Тушратта, я приказал убить его семью, включая грудного сына. Мы верим запросто в чужое изуверство.
        Каждый день на рассвете, когда еще не жарко, я в сопровождении небольшого отряда охраны объезжаю на колеснице город. За восемь дней, что мы стоим под его стенами, горожане привыкли к этому ритуалу, не обращают на меня внимания, хотя первые два дня напрягали голосовые связки и руки, делая мне комплименты. Я двигаюсь не спеша, часто останавливаясь, проверяя, как несут службу, как роют ров вокруг города и насыпают вал, как долбят камень под крепостной стеной… За всем нужен глаза да глаз, потому что народ в Средиземноморье во все времена ленивый и к дисциплине не предрасположенный. Переехав совсем уже мелкую речушку, по противоположному ее берегу возвращаясь к морю.
        Останавливаюсь возле командира отряда, расположенного там, обмениваюсь с ним парой фраз:
        - Всё в порядке?
        - Да, - подтверждает рослый дориец, обладатель шлема с бычьими рогами, прикрепленными так искусно, что кажется, будто растут из бронзовых пластин.
        - Много за ночь поймали? - спросил я.
        - Всего двоих, - ответил он.
        В первые ночи пытались убежать многие, в основном молодые мужчины и женщины. К утру отряд рабочих по вырубке камеры увеличивался на два-три десятка человек. Женщин отправляли в специальные дома в пригородной слободе, где они денно и нощно скрашивали солдатам тяготы ратной службы.
        Разговаривая с командиром отряда, я смотрю на городские ворота. С верхних площадок башен за мной наблюдают апашцы. На каждой с десяток воинов и по несколько гражданских. Замечаю среди последних человека в белой тунике. Его трудно не заметить, потому что стоит в первом ряду и, размахивая руками, что-то кричит. Не ошибусь, если предположу, что это проклятия в мой адрес, причем самые искренние. Тушратту выпала редкая возможность безнаказанно высказать всё, что думает обо мне. Наверняка стоявшие рядом апашцы с радостью слушают его, подбадривают, не догадываясь, какую змею пригрели на своей груди.
        Я еду дальше, к своему шатру, поставленному на берегу моря. Там отдаю колесницу рабу Нецеру, который повзрослел и научился на полную катушку использовать свое положение - руководить рабами остальных командиров. Жестами он приказывает двум рабам распрячь лошадей и отвести на пастбище.
        У него более важные дела - налить мне вина и доложить:
        - Прибыл посол от Уххацити.
        Я видел неподалеку от шатра под охраной моей стражи пожилого человека в дорогой пурпурной тунике. Думал, это купец, приплывший за добычей. Каждый день к берегу подходят галеры с новыми отрядами, готовыми принять участие в захвате и разграблении Апаша, и купцами, согласными по дешевке скупить у них добычу.
        - Пусть зайдет, - разрешил я, садясь в шезлонг и отхлебывая из светло-зеленой и почти прозрачной, стеклянной чаши белое кисловатое вино, разбавленное водой, быстро утоляющее жажду.
        Чашу изготовили в Милаванде мои рабы, привезенные из Сидона. В этом городе переняли у египтян умение изготавливать стекло, творчески усовершенствовали процесс и начали делать даже лучше. Совсем прозрачное у них пока не получается, но уже близки к идеалу. После захвата Сидона я отобрал себе трех лучших стекольщиков и перевез их в Милаванду с семьями и подмастерьями. И так сделал не только я, так что в ближайшее время центром стекольной промышленности станет Милаванда.
        Посол показался мне знакомым. Наверное, был среди тех, кто способствовал заключению нашего договора. Сейчас он выглядел не так напыщенно, как тогда. Беда делает человека удивительно скромным. Может быть, поэтому скромность сейчас считается бедой.
        - От лица Уххацити и жителей города я приветствую великого полководца! - собрав улыбкой морщины на щеках над черной бородой и на висках у глаз, очень искренне начал он на египетском языке.
        В этой части мира языком межнационального общения является хеттский, которым я не владею. Я вспомнил, что этот человек был переводчиком во время заключения мирного договора.
        - Если ты пришел говорить от имени Уххацити, то не трать время, - перебил я. - С клятвопреступниками я не веду никаких переговоров. Передай своему правителю, пусть умрет в бою, если не хочет быть повешенным за шею рядом с теми, кто клялся от его имени. А если от лица остальных жителей города, то послушаю.
        - Хорошо, я поговорю с тобой от лица жителей города, - снизошел он. - Хетты заставили нас совершить страшный грех, нарушить клятву. Мы их подданные, не могли отказаться от похода. Готовы искупить свою вину. Назови цену.
        - Разве не вы позвали хеттов на помощь? - поинтересовался я, хотя уже знал, что идея похода исходила не от апашцев.
        - Нет, глубокоуважаемый! Разве мы по своей воле осмелились бы нарушить клятву, данную перед богами?! - запричитал посол.
        - С какой стати им нападать на меня?! У них нет дел важнее?! - изобразил я удивление.
        Мне действительно не было понятно, почему хетты напали на Милаванду. Если наказать для примера остальным, то могли бы найти кого-нибудь поближе и послабее.
        - Я краем уха слышал, что их об этом попросили из Та-Кемета, - тихим и вкрадчивым голосом, словно боялся, что его подслушают и накажут за то, что выдал тайну, сообщил посол. - Они послали в голодающую Хаттусу суда с зерном и попросили напасть на тебя, чтобы ты не напал на Та-Кемет.
        Тут я и вспомнил слова Шумадды, наследника гублского престола, собиравшегося присоединиться к моему походу на хеттов. Юноша уже знал о судах, которые отвезли зерно хеттам, и зачем это было сделано. Я выматерил себя за то, что отнесся к его словам легкомысленно. И больше никто даже не заикнулся о грозящей нам опасности. Наверное, надеялись, что хетты отомстят нам за разграбление финикийских городов.
        Я решил дать шанс жителям Апаша, перечислил, чего и сколько они должны отдать сейчас в наказание за нападение на Милаванду. После того, как расплатятся со мной, богатых людей в городе не останется, а зажиточных можно будет пересчитать по пальцам. Начиная со следующего года, им придется присылать в Милаванду щедрые дары, чтобы я снова не наведался к их городу с большой армией. Это не освободит апашцев от платы хеттам, защищать их не буду.
        - Само собой, начнем с выдачи Уххацити и тех, кто клялся от его имени. Можете сами повесить их на воротах, чтобы я видел, и сделать это до вечера. Тогда я приостановлю осадные работы и подожду, когда соберете плату, - закончил я.
        - Мы не успеем до вечера. Надо собраться, выработать план. У Уххацити большая охрана, - попробовал посол выторговать время.
        - Меня ваши проблемы не интересуют, - отрезал я. - Если до вечера не увижу мертвого Уххацити, прекращу переговоры и продолжу осаду.
        - Хотя бы до утра! - взмолился он.
        - Нет, - коротко бросил я и жестом показал, чтобы убирался к черту из шатра.
        Если Тушратт не подведет, утром я и так буду иметь возможность рассчитаться с Уххацити и взять всё, что есть в городе. Да и шляющиеся ночью заговорщики могли помешать другим заговорщикам. Тушратт должен подключить к своему мероприятию несколько выходцев из Милаванды, за что им будут дарованы свобода и сохранение имущества.
        Глава 66
        Ночью с берега дул теплый бриз, приносил запах степи, который я помнил с детских лет. Стоит закрыть глаза, принюхаться - и я опять в Донбассе, на полях за городом. Лежу летом на берегу ставка Греково, на сухой траве, отогреваюсь, потому что купался так долго, что губы посинели и начали трястись. Повзрослев, понял, почему родители покупают нам синие плавки: как только дитятко стало одного цвета с плавками, так пора выгонять его из воды. Впрочем, на этот ставок мы ездили без родителей. Вода в нем была недостаточно чистая для взрослых.
        Вода в речушке теплая. Перехожу ее босиком. Дно илистое, мягкое. Наверное, и возле этого города море заилится и отступит на несколько километров, потому что берег не похож на тот, что будет через сколько-то там веков. Обуваюсь быстро. На правую ногу намотал портянку кривовато. Надеюсь, ходить придется недолго, иначе натру и захромаю. В гору идем медленно, плотным строем. Если впереди засада, то жертв будет много. Стоит скатить один валун - и мы недосчитаемся несколько десятков человек. Две башни возле ворот кажутся очень высокими и мрачными, хотя выложены из светлого ракушечника.
        - Сюда идите, - тихим голосом зовет Тушратт.
        Он стоит по нашу сторону ворот. Тут безопаснее. Когда начнется резня или если вдруг поднимется тревога, побежит в наш лагерь. В левой башне возле ворот небольшая ниша, за которой маленькая крепкая дубовая дверь, усиленная бронзовыми полосами. За ней узкий кривой проход. По нему попадаем в тоннель под крепостной стеной, который ведет от ворот вглубь города. В тоннеле у обеих стен сложены большие камни и толстые бревна. Наверное, на тот случай, если понадобится заложить ворота. Пока что это не сделали, потому что были уверены, что со стороны реки штурмовать не будем. Может быть, самые ушлые предполагали в случае падения города убежать через эти ворота, сметя на своем пути наш небольшой отряд на противоположном берегу речки. В конце тоннеля с десяток вооруженных мужчин стоят возле входа в караульное помещение. Это милавандцы, якобы сбежавшие от меня пособники Тушратта. Они, действительно, его пособники, но в другом деле.
        - Оставайтесь здесь, следите, чтобы никто не убежал, - говорю я им шепотом.
        - Хорошо, господин, - отвечает один из них, распространяя кисловатый запах вина и жареного лука.
        Я перехожу к началу широкой улицы, идущей к центру города, по обе стороны которой большие двухэтажные дома с высокими дувалами, ограждающими дворы. Слева и справа от меня становятся в шеренгу воины. Шеренга чуть уже улицы. За ней еще девять. Остальные воины образуют два отряда, которые пойдут вдоль городских стен к другим воротам, чтобы открыть их и впустить подкрепление. Вошедшие следом за нами построятся еще в два отряда и пойдут к центру города по другим улицам.
        - Вперед, - тихо командую я.
        Во дворе справа начинает гавкать собака. К ней присоединяются из соседних. Гавканье сопровождает и другие наши отряды, благодаря чему можно примерно представить, кто где находится. Как ни странно, до сих пор не ударили в набат. Видимо, несмотря на то, что до захода солнца никто не был повешен, апашцы уверены, что сумеют договориться со мной или что нападу не скоро, а к тому времени подоспеет помощь от хеттов. Мы перехватили гонца, который вез письмо Уххацити в ближайший хеттский город Сахаппа, расположенный на западной границе Нижней страны, в котором правитель Арцавы просил своего сюзерена Суппилулиума, правителя хеттов, прислать войска и отогнать аххиява, осадивших Апашу в отместку за нападение по его велению на город Милаванда. Скорее всего, таких гонцов было несколько.
        У хеттов, как и у египтян, страна делится на Верхнюю и Нижнюю, но не по течению реки, которые в Малой Азии коротки и не слишком многоводны, а, может быть, потому, что первая находится в горах, а вторая - в долине у большого соленого озера Татта. Соль, добываемая в этом озере, когда оно летом значительно усыхает, развозится во многие города, расположенные вдали от моря.
        На всякий случай я выслал дозоры на восток, на два дня караванного пути, но пока о хеттах не было ни слуху, ни духу. Догадываюсь, что им сейчас не до помощи кому-либо, отбиться бы самим от бывших вассалов каска, которые живут на южном берегу Черного моря. Жители Апаша об этом не догадываются, спят спокойно.
        Нет, проснулись. Орут возле ворот, выходящих к берегу моря. Там нес службу самый большой отряд, потому что напротив этих ворот был главный лагерь моего войска. Стражники выполняли свои обязанности, как выяснилось, добросовестно. По крайней мере, они увидели отряд моих воинов, который шел к ним уже внутри города. Насколько близко подпустили, выясним позже. Сейчас у нас у самих намечается сражение.
        В центре Апаша сразу три храма. Один местному богу моря, второй - богине плодородия, а третий - главному хеттскому богу грозы Тешибу. Последний был вытесан на передней каменной стене храма: ехал на колеснице, запряженной парой волов, и держал в левой руке топор, а в правой - молнию, похожую на ветку дерева без листьев. Под изображением бога постоянно горел костер в каменной чаше, возле которого дежурил храмовый служитель. В отблесках костра бог казался окровавленным и грозным. По обе стороны от него было вытесано по двуглавому орлу. Видимо, эти орлы доживут до византийцев, а от них перелетят в Россию. С четвертой стороны площади находился дворцовый комплекс правителя, состоявший из четырех зданий и внутреннего двора. Как и храмы, выходил на площадь длинной стеной главного здания, но, в отличие от них, не имел в ней окон, только дубовую дверь высотой метра три и шириной всего один. Наверное, так было удобнее защищать вход в здание. Слева от двери к стене была прилеплено одноэтажное строение из сырцового кирпича, в котором нес тяжкую службу, громко храпя, отряд из дюжины стражников. Мы бы перебили
их спящими, если бы храмовый служитель не заметил нас и не завопил. Он взвыл на одной ноте, очень высокой, на какую редко способен нормальный мужчина. Сейчас кастрировать не принято, разве что насильников перед смертью, но, как мне рассказали, у хеттских служителей культа встречаются самооскопленные. Таким кардинальным способом они избавляются от главного искушения. Или, как заднеприводным, передний им ни к чему.
        Стражники мигом проснулись и похватались за оружие. Не все готовы спросонья вступить в бой. Особенно, если видишь, что врагов намного больше, что шансов победить нет. Наверное, многие стражники все еще надеются, что им снится кошмарный сон.
        - Сдавайтесь, - тихо говорю я. - А если поможете войти внутрь, отпущу всех.
        - Мы сдаемся, - опустив короткое копье, так же тихо произносит один из них, видимо, командир.
        Остальные следуют его примеру.
        - Боги покарали нас за нарушение клятвы. Пусть виновные понесут наказание, - продолжает командир стражников, то ли оправдываясь передо мной, то ли перед собой. После чего подходит к двери, стучит в нее и громко зовет: - Гаргур, открывай, соня! Важное сообщение правителю!
        Проходит минуты три-четыре, после чего за дверь раздаются шаркающие шаги.
        - Кому там не спится? - слышится недовольный старческий голос.
        - Гаргур, впусти меня! - требует командир стражников. - Милавандцы пошли на приступ, надо доложить Уххацити!
        - Сейчас открою, - произносит старик.
        За дверь слышатся возня и сопение, будто кто-то перетаскивает тяжеленное бревно, после чего дверь открывается наружу. За ней стоит, держа в руке масляный светильник, тощий старик с узкой головой, покрытой растрепанными, седыми волосами. Он гол. На груди седые волосы примяты, а ребра выпирают, как у подыхающей от голода клячи.
        Я забираю у старика светильник, заправленный оливковым маслом с примесью какого-то другого, из-за чего воняет исключительно погано, отдаю командиру стражников:
        - Веди нас в покои Уххацити. - Заметив его колебание, нежелание становиться совсем уж откровенным предателем, напоминаю: - Свободу родственникам надо заслужить.
        Старик прилипает к стене, пропуская нас. В его глазах никаких чувств, даже страха нет, сплошной пофигизм: кто-то забрал светильник, кто-то прошел мимо…
        Правитель Апаша жил в другом здании, двухэтажном, расположенном через двор, вымощенный каменными плитами. Стража, если и была, благоразумно исчезла. Уххацити встретил нас на однопролетной каменной лестнице без перил, ведущей на второй этаж, где были покои его многочисленной семьи. Как мне сказали, у него почти полсотни детей от нескольких жен и наложниц. Был правитель в бронзовом шлеме и синей тунике, босой. В левой руке держал горящий факел, а в правой - меч из нержавеющего железа. Завидев меня, бросился в атаку, замахнувшись мечом широко, по-бабьи. Я хотел повесить его в назидание остальным клятвопреступникам, но раз такой отважный, пусть умрет, как мужчина. Приняв удар меча на щит, коротко уколол его саблей в толстый, выпирающий живот, обтянутый тонкой тканью. Уххацити издал звук, похожий на хрюканье, и повалился вперед, насаживаясь все дальше на лезвие сабли. Я толкнул его щитом, сбросил вниз на стоящие там сундуки. Наверное, уложил в них все самое ценное, надеясь удрать в случае захвата города.
        На втором этаже справа была одна большая комната, покойного, с кроватью высотой метра полтора, на которую вели пять деревянных ступеней во всю длину ее. Такие кровати в моде у хеттов. Чем богаче и значительнее человек, тем выше у него кровать и стул. Для высоких стульев имелись специальные подставочки, чтобы удобнее было садиться на него. На кровати сидела немолодая и некрасивая женщина в красной рубахе. Заплывшее лицо с черными усиками было перекошено смесью страха и возмущения.
        - Пошла вон! - коротко произнес я.
        Видимо, не привыкла к такому обращению, потому что продолжила сидеть до тех пор, пока не шлепнул ее плашмя клинком по пухлой спине. После чего сиганула с кровати, как парашютистка, побежала, всхлипывая, в анфиладу слева от лестницы. Там было восемь комнат. Все с большими окнами без ставен, только с занавесками. Во всех спали женщины и дети. Убедившись, что в комнатах нет мужчин, выбрал смазливенькую девушку лет четырнадцати, может быть, дочь покойного правителя, пошел с ней в его спальню. Моя война на сегодня закончилась. Судя по долетающим из города звукам, отчаянного сопротивления не было, справятся и без меня.
        Возле лестницы сказал сопровождавшим меня воинам:
        - Пять человек пусть останутся здесь, чтобы эти, - показал на анфиладу, - не разбежались. Еще два пусть охраняют во дворе у входа, а остальные поищите себе место для отдыха.
        Многие наверняка не удержатся, начнут грабить прямо сейчас, чтобы найти что-нибудь очень ценное и небольшое и ныкнуть. Я не лютую, не устраиваю шмоны, чтобы сдавали в общак всё. Мне хватит десятины от того, что принесут на главную площадь, где добыча будет пересчитана и поделена.
        Глава 67
        Вся Арцава теперь является вассалом Милаванды. Столица государства Апаша разграблена. Горожане стали рабами, а крестьяне поменяли собственника земли, которую они обрабатывают. Эта земля теперь поделена между моими воинами, пожелавшими остаться здесь, поселиться в опустевших домах. В основном это жители полуострова Пелопоннес и островов Эгейского моря, где почвы скудны и жизнь бедна. Малая Азия в этом плане получше, а для не знающих более приятные для проживания места и вовсе кажется раем. Да и получить на халяву большой дом тоже приятно. Правителем назначил ахейца по имени Харилай. Он, так сказать, из первого призыва, с Сицилии. Такой же неспешный и дотошный, как Эйрас, но менее инициативный. Он привык беспрекословно выполнять мои приказы, что на ближайшие годы гарантирует отсутствие сепаратистских подвижек.
        Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что хетты такое не простят. У них и так дела ни к черту, особенно в плане продовольствия, а тут еще отняли большой район, который поставлял в виде дани зерно и скот в значительных размерах. Рядом с городом много долин с пашнями. Здесь собирают хорошие, по меркам этого региона, урожаи зерновых - сам-четыре и даже порой сам-пять, а потом успевают еще что-нибудь вырастить, потому что теплый сезон длится почти до конца ноября. Дальше на восток, вглубь территории хеттов, гор всё больше, а долин всё меньше. В основном там занимаются животноводством. Пока не устраню угрозу со стороны хеттов, про набеги на приморские города финикийцев, иевусеев и египтян можно забыть. Устранять надо сейчас, когда враг ослаблен. Я подумал, что неплохо бы создать буферную зону из вассальных государств, подчиняющихся сейчас хеттам. Пообещать им защиту и уменьшить размер дани - и сразу станут если не твоими союзниками, то и не вражескими.
        Такими соображениями я поделился с командирами отрядов и предложил отправиться в поход на хеттов. Не скажу, что меня поддержали все и сразу. Хеттов пока что боятся. За предыдущие века они внушили всем соседям, включая далеких египтян, что являются силой грозной и беспощадной.
        - Народы, как и люди, переживают юность, когда полны сил и подвижны, зрелость, когда не только сильны, но и опытны, и старость с ее болезнями и бессилием. Несилли состарились и в придачу заболели, а мы молоды, здоровы и полны сил, - на понятном уровне объяснил я своим сподвижникам теорию этногенеза. - Сейчас самое время забрать у них всё, что награбили, когда были молоды и сильны.
        - У них очень сильная армия, особенно колесницы, - возразил Пандорос, в юности участвовавший в столкновении с хеттским отрядом.
        - Колесницы не страшны, если знаешь, как с ними бороться, - возразил ему. - Я научу вас этому за зиму. Отдохните два месяца, а потом те, кто хочет принять участие в походе на хеттов, собирайтесь в Милаванде. К весне мы будем готовы сражаться с любой армией, - самоуверенно закончил я.
        Это заявление избавила их от сомнений. Легкость, с какой захватываю неприступные, как казалось этим дикарям, города внушила им уверенность, что так же просто расправимся и с хеттами.
        На самом деле у меня такой уверенности не было. Два месяца мне понадобились на то, чтобы побывать кое-где, посмотреть, что там творится сейчас, и решить, стоит ли туда перебираться? Нападение на Милаванду напомнило мне, что в Малую Азию постоянно и с разных сторон будут приходить завоеватели. Кто-то будет оседать на этой залитой кровью земле, кто-то идти дальше, искать более спокойное место. Вот и я подумал, не пора ли отправиться на поиски такого места? На примете у меня были острова Сардиния и Корсика. Места там приятные во всех отношениях, а добраться до них можно только по морю, что сразу отсекает многочисленные сухопутные народы, кочевников.
        - Не знаешь, откуда твоему народу привозили железо? - спросил я у Эйраса и объяснил, почему спрашиваю: - Нам нужно такое, чтобы смешать с нашим и получить более крепкое.
        Делиться своими планами по переезду не спешил. Ахейцы обжились в Милаванде, без очень важной причины не покинут ее. Предсказание, что в этих краях постоянно будут воевать, их не испугает. Они всю жизнь воюют и не верят, что может быть иначе.
        - Надо спросить у тех, кто там остался. Они плавали к продавцам, но им ничего не продали, - рассказал ахеец.
        - Сплаваю к ним, разузнаю, - сказал я. - Заодно привезу твоих земляков, желающих переселиться в Апашу.
        - Это правильно! Нам пригодятся хорошие воины! - поддержал он.
        Отправился на «Альбатросе». То, что одним судном много людей не увезешь, меня не волновало. Хороших воинов в этом регионе сейчас и без ахейцев хватает.
        Глава 68
        Устье Тибра не похоже на то, каким станет в двадцать первом веке. Впрочем, вода в реке такая же мутная. Воспоминание у меня о Тибре довольно забавные. Шляясь пешком по Риму, чтобы лучше рассмотреть его, я попал на берег реки возле моста. Дай думаю, окунусь. Потом буду, как бы между прочим, говорить: «Купался я как-то в Тибре…». Захожу под мост, а там всё, как под московскими, а местами даже интереснее - шприцов одноразовых много. То ли в России не принято колоться под мостами, то ли шприцами не разбрасываются. Это в Италии их раздают бесплатно и чуть ли не силой, а у нас покупать надо, поэтому одноразовый запросто повышает свою квалификацию. Не хотелось мне ломиться через кусты, которые в Италии без колючек не бывают, чтобы жизнь совсем уж пресной не казалась, но и по «заминированному» участку тоже не было желания прорываться. В общем, решил я не сужать вступление своих будущих баек, начинать со слов «Купался я как-то в Тирренском море…».
        Море, кстати, очень симпатичное. Маленькое, с чистой, прозрачной водой удивительного сине-зеленого цвета. Попадаются такие пейзажи, что начинаешь понимать людей, проживших там безвыездно всю жизнь. Это я про двадцать первый век. В черт знает каком веку до нашей эры никто без нужды не шляется по свету. Я тоже приперся сюда по делу. На скале возле моря расположена большая деревня под названием Каисра. Она огорожена каменной стеной высотой метра три с единственной высокой башней посередине куртины, обращенной к морю. Видимо, с этой стороны им угрожает основная опасность. Живет в Каисре народец пенесты, который добывает в горах железную руду, выплавляет из нее железо и продает всем. Это обычное железо, без больших примесей цинка, мягкое и ржавеющее. Поскольку хеттское в эти края добирается редко и в малых количествах, конкурентов у пенестов нет, поэтому живут богато. Железное оружие и доспехи помогают им противостоять соседям, вооруженным в лучшем случае бронзовыми топорами.
        Не могу сказать точно, то самое это место или другое, но я вроде бы приезжал сюда из Рима на экскурсию в городок Черветери. Я обошел его за полчаса, и на каждой узкой старинной улочке аборигены здоровались со мной так приветливо, будто принимали за дальнего родственника, наконец-то вернувшегося из дальних и нелепых странствий. На маленькой и уютной главной площади был приделан к стене фонтан Маски, напоминающий фрагмент знаменитого римского фонтана Треви. В городке сохранились фрагменты средневековых крепостных стен и замок Орсини, где в то время находился музей этрусков, ради которого и этрусских некрополей неподалеку я и приехал туда. День был будний и, видимо, некошерный, туристов шоркалось всего человек десять, что меня порадовало. В некрополях понравилась только дорога к ним, точнее часть ее, аллея пиний. Дальше была грунтовка между куполообразными и прямоугольными мавзолеями и камерами в скалах. Некоторые камеры довольно больших размеров, из нескольких помещений. Их оборудовали деревянными лестницами для туристов, но лезть туда отваживались немногие. Даже у меня, проведшего детство в темных
подвалах, порой возникало чувство клаустрофобии. В общем, обратная дорога показалась мне приятнее, даже несмотря на то, что встретил змею, гревшуюся на плоском камне. Она была коричневого цвета с красивым узором из белых пятнышек. Тогда я еще не знал, что эта змея не ядовитая, поэтому, ускорив шаг, обошел ее по дуге большого круга.
        Теперь я в этих краях, как купец-судовладелец из Тира, решивший прикупить железа. Сильный западный ветер, дующий вторую неделю, помешал доплыть до острова Сардиния. Чтобы не терять время зря, я решил посмотреть, что сейчас представляет собой западный берег Апеннинского полуострова, прометнулся почти до острова Эльба и обратно. Пока что здесь нет городов и портов, только небольшие поселения разных племен. Латинян, которые образуют через сколько-то там веков великую империю и спасут Западную Европу от одной из российских бед, обнаружить не удалось. Может быть, такое название возьмут себе пенесты после того, как поймают приход от пассионарного толчка. На Тибре, в том месте, где будет Рим, или на каких-то холмах поблизости, тоже всего лишь деревенька, как мне рассказал рыбак, которого мы прихватили возле устья реки и, угостив вином, расспросили. С нами был ахеец с Сицилии, владеющий их языком. За это я перевезу переводчика с семьей в Милаванду. Он же помог мне в Каисре обменять предметы финикийской роскоши, в первую очередь тонкие ткани ярких расцветок, на крицы железа. Оно было плохенькое, не
прокованное, со шлаками. Если бы не легенда, не стал бы покупать такое. Впрочем, не мне его ковать, а применение найдем любому железу.
        Во время странствий вдоль берега будущей Италии пришла мне в голову мысль переселиться сюда, если в Малой Азии что-то пойдет не так. Насколько я знаю, до появления римлян здесь будет тихо и спокойно. Альпы и горы поменьше будут останавливать желающих перебраться в эти благословенные края, пока Римская империя не ограбит весь тогдашний мир, а потом состарится и превратится в легкую богатую добычу.
        Глава 69
        Как я выяснил, Хеттская империя - это типичное феодальное государство. То есть, рабы уверены, что они свободны. Не так сильно верят, как при капитализме и социализме, но всё же, всё же… По нынешним временам, такое социальное устройство можно считать прогрессивным. Якобы не рабы делятся на крестьян, ремесленников и купцов, которые несут повинности отработочные (луцца) или продуктовые (саххан). Хозяева - воины (панкус), которые живут за их счет и охраняют их, выставляя по одному с участка земли или какого-либо промысла, способного прокормить и вооружить этого благородного человека и его семью. Все воины, как в будущем рыцари, одинаково благородны, независимо от богатства или занимаемой должности. Империя делится на города-государства - типа графств, правители которых осуществляют административную власть в своем регионе и ведут на войну воинов, проживающих на данной территории. Титул этот наследственный, но по решению панкуса может быть передан не старшему сыну, а тому члену правящей семьи, кого сочтут более достойным. То же самое и с императором. Нынешний Суппилулиум получил титул в обход своего
старшего брата, слабоумного. Император правит таким же графством Хаттуса, только оно считается столицей, и является первым среди равных. При нем совет старейшин (тулия), без одобрения которого не принимаются важные решения, а очень важные или спорные выносятся на голосование панкуса. Во всех городах есть так называемый Каменный дом, который одновременно и административный орган, контролирующий выполнение императорских указов, и налоговый, собирающий императорскую долю, и храм в честь какого-нибудь покойного императора, объявленного богом. У хеттов правитель становится богом только после смерти. По периметру империи расположены вассальные города-государства, которые платят дань и выставляют вспомогательное войско, но самостоятельную политику не ведут и равными не считаются. Кстати, хетты придумали интересное новшество. Поскольку они считали, что люди от рождения делятся на благородных и прочих, и с уважением относились к первым, то, захватывая соседние государства, переселяли правящие классы, меняя их местами. В той же Арцаве, населенной в основном лувийцами, правили ранее жившие севернее, благородные
дарданы (видимо, это те самые дарданы, в честь которых будет назван пролив Дарданеллы), а благородные лувийцы правили подлыми дарданами. В итоге низы и верхи не доверяли друг другу, что резко снижало вероятность восстания, но, как оказалось, не давало стопроцентной гарантии, особенно по прошествии длительного времени, когда пришлые становились своими.
        Помня, насколько медленно собиралось рыцарство в поход, если не было заранее, за пару месяцев, предупреждено, я решил, что у нас есть возможность первыми нанести урон врагу, «отблагодарить» за нападение на Милаванду. Путь к хеттам был долгий и трудный. Воины шагали пешком, командиры ехали на колесницах. Большой обоз из арб, запряженных волами, и навьюченных мулов тащил металлические части осадных орудий, канаты и провизию. Мы, конечно, грабили все деревни, что попадались по дороге, а некоторые отряды удалялись порой километров на десять-пятнадцать от нее, но еды постоянно не хватало. Армия насчитывала почти пять тысяч человек и по нынешним временам была очень большой для этого региона. Местное население здесь малочисленное, ровно столько, сколько может прокормиться на скудных, сухих почвах. Никакого намека на ирригацию я пока не увидел. Да и потребовалось бы слишком много человеко-дней, чтобы вырубить в горах канавки, не говоря уже о каналах. Аборигены выращивало злаки и бобы на небольших долинах между гор. Террасное земледелие встречалось редко и в основном возле больших деревень. Предпочитали
пасти овец и коз, которые легко перебирались по горным склонам и находили себе пищу. Из козьего и овечьего молока делали сыр, не такой вкусный, как копченый, к которому привык в Лагаше, но вполне съедобный. Еще одним распространенным видом домашних животных были мулы, причем ценились дороже вьючных лошадей. Мулы брали меньше груза, чем лошадь, зато были выносливее, и неприхотливее, что в горах важнее. Крестьяне продавали их купцам или нанимались с мулами для перевозки грузов. Чем ближе мы подходили к территории хеттов, тем чаще попадались вырубленные на горных склонах барельефы. Особенно много их было рядом с опасными участками дороги и у речных бродов. Изображения людей, животных, птиц были выполнены с разной степенью умелости. Иногда рядом была клинопись, похожая на шумерскую. Я даже прочитал кое-что, хотя не уверен, что правильно. Одна из надписей в начале их территории гласила «Здесь правят хетты». Скромно, но со вкусом.
        Город-государство Сахаппа располагался на дороге, связывающей Милаванду с Хаттусой, и являлся восточным аванпост хеттской империи. Стоял на излучине горной реки, неширокой и неглубокой, с быстрым течением, несущим чистую холодную воду. Река защищала город с трех сторон, если можно так сказать о кривом полукруге. С четвертой стороны - пятиметровые стены из плохо обтесанного камня. Над единственным входом в город единственная башня, надвратная, которая на пару метров выше стен. Я было подумал, что хетты считают башни архитектурным излишеством, но мне сказали, что в других городах встречаются часто, и особенно много в Хаттусе. Со стороны реки стены были заметно ниже, метра три с половиной. Постоянно в городе обитали тысячи две человек. К ним прибавились жители окрестных деревень
        Ниже города через реку был сооружен каменно-деревянный мост. Перед нашим приходом деревянный пролет в середине моста разобрали. Перебраться через реку вброд можно, но сложно. На дне скользкие большие камни, черт ноги сломает, и в придачу течение сильное, сбивает. Несмотря на канаты, натянутые через речку, два человека утонули. Переправа каравана и вовсе была невозможна. После чего я решил дождаться, когда восстановят мост. Может быть, поэтому жители Сахаппы наблюдали за нами с низких приречных крепостных стен без особого страха. Пока мы восстановим мост, прибудет подкрепление из центральных областей империи и задаст нам жару.
        Рядом с городом, наверное, специально, были вырублены все деревья, пригодные для ремонта моста, пришлось искать их выше по течению, чтобы можно было сплавлять, а не тащить по суше. К тому времени у нас уже был большой стройотряд из пленных крестьян, захваченных ранее, которые и занялись этим. Длинные, срубленные стволы отправляли вниз по течению, связывая веревками по три-пять, чтобы легче было поймать их. Сперва отправляли поодиночке, но два из трех проскочили мимо нас без остановки, и при попытке поймать их чуть не утонул воин. Небольшие плоты вытягивали на берег выше моста, после чего бревна обтесывали. Самые длинные тонкой верхушкой доставали до противоположной каменной опоры. По такому мостику могли переправиться люди, а вот для обоза надо было уложить бревна, как минимум, в два слоя, причем верхний слой тонкими концами в обратную сторону.
        Наблюдая, как мои воины поймали очередной плот из трех бревен и развернули его поперек течения, подтаскивая к берегу, я вспомнил, как в будущем делали плавучие мосты.
        - Не развязывайте плот. Подтяните его к берегу и закрепите, - приказал я воинам, которые занимались этим. - А следующие плоты подводите к берегу выше предыдущего и как можно ближе к нему.
        Если связать два плота в длину, то хватит, чтобы соединить берега. При этом надо будет всего лишь оттолкнуть тот край, что выше по течению, и оно само развернет плот поперек реки, образовав мост. По такому мосту запросто переберутся небольшими группами воины, причем в том месте, где мне нужно.
        Сахаппцы отнеслись к нашим действиям без интереса. Они вообще относились к нам не очень серьезно. После того, как вся хеттская империя была объединена, военные действия в ней происходили только на территориях вассалов. Население городов-государств, привыкшее жить в безопасности, потеряло навыки обороны, сидения в осаде. Они узнали о нашем приближении недели за две, но единственное, что сделали - разобрали мост. На нашем пути было несколько узких мест в горах, на которых даже небольшой отряд мог надолго задержать и изрядно потрепать нас. Не сочли нужным тратить время и силы на каких-то презренных аххиява, пусть и захвативших несколько финикийских городов и Милаванду с Апашей.
        Глава 70
        Полог, закрывавший вход в шатер, откинут, и ветер, облизав остывшие горы, залетает внутрь. По ночам здесь холодно. Не так, конечно, как в России, температура плюсовая и, как мне кажется, не ниже пятнадцати градусов, но я уже привык к жаркому климату, поэтому зябну даже при такой. Раб Нецер, который сопровождает меня в походах, помогает надеть бригандину. Масляный светильник отбрасывает красноватые блики на его круглое, отожранное личико, поросшее черной курчавой бородой, постриженной коротко, по финикийской моде. Раб-модник - у меня всё, как у взаправдашнего правителя. Движения Нецера плавны и точны. Странным образом раб угадывает мои замечания и успевает исправить до того, как я открываю рот. Зная это, я все равно каждый раз, когда доспехи где-то давят или трут, собираюсь высказать упрек, не дожидаясь, пока Нецер догадается и поправит. Он помогает надеть портупею с саблей, подпоясывает меня и крепит к поясу ножны так, чтобы не мешали при ходьбе. Последними надевает наручи.
        - Лук? - спрашивает он, хотя я уверен, что знает ответ не хуже меня.
        - Нет, - отвечаю я.
        После чего Нецер помогает накинуть через шею ремень щита, который сдвигает за спину. Щит пригодится не скоро. С весом десятка три килограмм на теле я чувствую себя ожившим роботом-терминатором. Смена облачения ведет к смене сознания и самооценки. Из, как думаю, не злого человека я превратился в машину убийства с обостренным восприятием информации всеми органами, ускоренной реакцией и пониженной эмоциональностью.
        Возле шатра стоят командиры отрядов, которые сейчас пойдут на штурм. Они в таких же доспехах, как мои, изготовленных Леархом или его сыновьями, которые теперь самостоятельные мастера. Вид у всех спокойный и сосредоточенный. Они уже привыкли к ночным штурмам в самых неожиданных местах. Пока не знают, где именно будем штурмовать город, но, судя по разговорам, которые я услышал из шатра, не сомневаются, что мероприятие удастся.
        - Пошли, - говорю я им буднично и первым иду к плотам у берега реки.
        За командирами пристраиваются воины из их отрядов. В основном это бывалые бойцы, поучаствовавшие в нескольких штурмах. У них тоже надежные, дорогие доспехи и хорошее оружие из нержавеющего железа. На берегу много камней. В темноте их трудно различить, поэтому иду медленно, осторожно переставляя ноги. Молодой месяц уже скрылся. В этих краях он необычайно ярок и как-то притягательно красив. Начинаешь понимать, почему мусульмане изберут его своим символом.
        Возле плотов, связанных в длину по двое, дежурят по десять воинов, назначенных мной вечером. Якобы, чтобы не унесло бревна или сахаппцы не отбили. Последнее предположение вызвало у воинов ухмылки. Они сидели у почти погасших костров, закутавшись в шерстяные плащи, а заслышав наши шаги, встали, тихо поприветствовали меня.
        - Пора вам размяться, согреться, - тихо говорю я. - Отвязывайте верхние концы плотов и отталкивайте от берега, чтобы течение развернуло их. Нижние концы держите крепко, чтобы не унесло.
        - Сейчас сделаем, - произносит десятник и быстро раздает указания своим подчиненным.
        Все были предупреждены, что рано утром пойдем на штурм. Предполагали, что атаковать будем ворота, потому что вечером на противоположный берег перешел по недостроенному мосту большой отряд с лестницами. Командовал отрядом Эйрас. Воины знают, что он - моя правая рука, и делают выводы. В чем-то они правы. Да, и отряд Эйраса пойдет на штурм, чтобы отвлечь на себя часть защитников города, но основная его задачу будет не дать сахаппцам сбежать в горы и унести наше (тогда оно будет уже нашим) ценное имущество.
        Поскольку сцепка из двух плотов длиннее ширины реки, она под углом к течению. Бревна на плаву, даже связанные - не самое надежное средство переправы. Тем более, что в голове крутится мысль, что в случае падения в воду шансы выплыть будут минимальными. Голый человек с трудом справляется с быстрым течением, а облаченный в тяжеленные доспехи разве что побьется о камни не так сильно после того, как утонет. Успокаиваю себя надеждой, что успею ухватиться за бревна, если вдруг упаду. Пару раз приседаю, чтобы не потерять равновесие. В такие моменты сердце начинает биться учащенно, перекачивая повышенную дозу адреналина. Последнюю пару метров преодолеваю чуть ли не бегом. Переступив на сухую гальку, поскрипывающую под подошвами сапог, вздохнул облегченно, как будто это была самая опасная часть предстоящего мероприятия. Отхожу от кромки воды метра на три и присаживаюсь на валун. Он мокрый от конденсата, накопившегося за ночные часы.
        Вслед за мной реку пересекают командиры и другие воины. У них получается проворнее. Привыкли бегать по горам, перебираться через такие речушки по одному бревну. Не мешают им и лестницы, которые несут вдвоем. Перебравшись через реку, кто-то так же, как я, садится на валуны, кто-то стоит, переминаясь с ноги на ногу, не в силах справиться с предбоевой горячкой. К тому времени, когда небо начинает сереть, на противоположном берегу под низкими с этой стороны стенами собирается сотен семь воинов.
        - Начали, - буднично произношу я и показываю ближней паре с лестницей на стену.
        От кромки воды до стены метров сто пологого берега с обкатанными рекой валунами и мелкими камешками. На эту ширину река разливается во время весеннего половодья. Сейчас она намного уже. Даже не верится, что сможет настолько наполниться водой. За этими мыслями я дохожу почти до стены, когда сверху доносятся крики. Кто-то заметил нас. После чего послышались гулкие удары в било. В утренних сумерках, наполненных сыростью, звуки словно бы прорывались через вату.
        Услышав их, Эйрас обязан повести свой отряд в атаку. Нападать будет нерешительно, чтобы не губить зазря воинов. Надеюсь, этого хватит для отвлечения внимание горожан. Они в первую очередь побегут к воротам, предполагая, что основной удар наносится там, а здесь через реку перебрались несколько человек, отвлекая внимание. Пока сообразят, что главная опасность не там, где они ждут, будет уже поздно.
        Я останавливаюсь подле стены. Крупные камни, из которых она сложены, тоже покрыты каплями росы. Сверху прилетает камень поменьше, падает левее меня, на правое плечо воина, который издает звук, похожий на икание, и медленно оседает. Я поднимаю щит над головой, смещаюсь правее, к лестнице. По ней уже поднимаются двое, а третий придерживает. Я пропускаю вперед еще одного воина, после чего сам хватаюсь за перекладины. Они сухие и после мокрой и холодной стены кажутся теплыми. Несмотря на то, что подошвы сапог у меня очень толстые, перекладины продавливают их, складывается впечатление, что я босой. Сверху падает воин. Сперва на моего предшественника, а потом и на меня, на щит, который от удара бьется о мой шлем, а потом скользит вниз, чуть не вывернув мне руку. Мой предшественник останавливается на самом верху лестницы. Я вижу его босые ноги с темными, то ли настолько грязными, то ли ороговевшими пятками. Слышу звон оружия о щит и жду, когда и этот воин свалится на меня. Нет, справляется с противником и перешагивает на стену между зубцами высотой сантиметров шестьдесят, а потом спрыгивает на сторожевой
ход. Торопливо преодолеваю последние ступеньки, протискиваюсь боком между зубьями, десантируюсь на сторожевой ход. Он неровен. Плиты уложены вкривь и вкось. Шириной метра четыре и без защитного бортика с внутренней стороны. Представляю, сколько человек сломали ноги, навернувшись со стены.
        Правее меня вдоль стены каменная лестница, ведущая вниз. По ней поднимается отряд человек из десяти, к которому спешат на помощь, выбегая из близлежащих домов, другие защитники города. Все с копьями, которыми удобно колоть между зубцами, но не на лестнице, когда поднимаешься. Два моих воина, стоя на верхней площадке, не дают им выйти на сторожевой ход. Я подхожу к лестнице, оказавшись выше и сзади трех сахаппцев. Тремя ударами сабли по незащищенным шеям, начав с задней, отсекаю им головы. В это время кто-то часто и сильно бьет несколько раз копьем по щиту, а другой - по левой поноже. Один из моих воинов спускается по лестнице и отвлекает внимание врагов от меня. Я смещаюсь по сторожевому ходу влево и, сильно наклонившись и прикрыв голову щитом, достаю кончиком сабли еще одного сахаппца, может быть, того, кто пытался проколоть мне ногу. Он падает назад, на своих, мешая им. Его скидывают с лестницы. Будто в наказание за такое обращение с сослуживцем, скинувшего убивает мой воин, разрубив мечом правую ключицу и часть грудной клетки, защищенной всего лишь кожаным доспехом. Скорее всего, против нас
сражается городское ополчение, назначенное сюда ввиду, как думали сахаппцы, малой вероятности нападения с этой стороны. Лучшие хеттские воины сейчас отбивают ложную атаку Эйраса.
        Я сбегаю по лестнице почти до середины ее и спрыгиваю с высоты метра полтора на вражеский труп, который смягчает мое приземление. Пространство между стеной и ближними домами не мощеное. Впрочем, грунт каменистый, плотный, не должен раскисать во время дождя. В нижней части лестницы и возле нее собралось десятка два человек. Часть тех, кто возле лестницы, бросается на меня. Действуют не организованно, каждый сам по себе. Я отступаю к лестнице, сложенной из плохо обтесанных камней, которые выпирают, не давая прижаться плотно, отбиваюсь сразу от троих. Двое пытаются кольнуть меня копьями с дистанции, а третий мешает им, выскочив вперед и размахивая топором с узким тонким железным лезвием. Первым же ударом он вгоняет топор в мой щит с такой силой, что у меня немеет левая рука ниже локтя. Топор застревает в щите, сахаппец пытается выдернуть его, позабыв о защите. Я разрубаю этому придурку войлочный шлем вместе с головой и, пока он не упал, делаю шаг вперед и отсекаю правую руку другому, который справа, а потом колю острием сабли в район уха, чуть ниже железного ободка шлема, и сразу отшагиваю,
прижимаясь спиной к неровной поверхности лестницы. Рядом со мной приземляется один воин из моей армии, а за ним еще два.
        - Построились! - выставив вправо руку, кричу я им.
        Вчетвером мы образуем шеренгу и движемся на врага, который пятится от тех, кто спускается по лестнице. Нападение с фланга вносит сумятицу в их толпу, но, надо отдать должное, не обращает в бегство. Дерутся сахаппцы отчаянно. Знают, что пощады им не будет. Как мне рассказали ахейцы, много-много лет назад, может быть, больше века, хетты остановили их расселение на территории будущей Турции, действуя беспощадно. Обычно убивают мужчин, оказывающих вооруженное сопротивление, а остальных делают рабами. Хетты уничтожали всех подряд и сжигали поселения. Наверное, понимая, что долго отбиваться сил не хватит, решили отпугнуть чрезмерной жестокостью. Информации сейчас у людей мало, поэтому помнят всё и, несмотря на неумение писать и читать, передают из поколения в поколение, кому надо отомстить при первой же возможности. Срока давности по таким делам пока что не существует, потомки в десятом колене могут заплатить за своих предков.
        Расправившись с отрядом у лестницы, я жду, когда наберется с полсотни человек, выстраиваю их привычным клином и веду через город к единственным воротам. Там должны быть лучшие воины, только уничтожив которых можно будет считать город нашим. Правее и левее меня другие командиры формируют такие же отряды, чтобы идти по параллельным улицам. Не первый штурм, все знают, что надо делать.
        Город уже пал, но сахаппцы пока не согласны с этим. Из переулков или дворов выбегают вооруженные мужчины и, несмотря на то, что шансов победить у них никаких, вступают с нами в бой. Я, почти не задерживаясь, срубываю очередного камикадзе и замечаю впереди площадь и на ней высокий храм богу грозы Тешибу, судя по барельефу на передней каменной стене. На этот раз Тешибу скачет на быке, которого подгоняет молнией. Или просто так опустил руку с ней. На голове у бога грозы высокая шапка, похожая на те, что были в моде у французских революционеров. Вряд ли они знали о существовании Тешибу, а он все-таки бог, мог дотянуть до того времени и нашептать, как надо пугать обывателей. Возле храма толпятся мужчины и женщины. Первые без оружия и в таких же, как у бога, высоких шапках из войлока. Этот головной убор носят сейчас хеттские жрецы. Среди сахаппских очень много молодых. Наверное, от армии косят. Завидев нас, жрецы вместе с женщинами забегают в храм и закрывают за собой деревянные двери. Нам некогда с ними возиться, так что пусть думают, что это бог защитил. Может быть, вера в него поможет им легче
переносить рабство, в котором окажутся уже сегодня.
        Возле ворот стоит пара сотен сахаппских воинов. В первой шеренге обладатели железных мечей, шлемов и чешуйчатых доспехов. Не знаю почему, но хетты так и не додумались до подобия бригандины, предпочитают выковывать из железа небольшие овальные пластинки и делать из них такие вот доспехи. Они прочнее при прямом ударе, но можно ударить под чешуйки снизу или сверху, смотря, как набрана, копьем с узким тонким плоским наконечником и запросто убить. Впрочем, моя сабля разрубает чешую, пусть и не запросто.
        Почти одновременно к воротам выходит еще один наш отряд - и мы атакуем защитников города с двух сторон. Первым делом я пропускаю удар по шлему. Набивка в нем из утрамбованной шерсти смягчает удар, так что ощущение, будто ударили по голове перьевой подушкой. Тряхнув головой и словно сбросив со шлема чужое оружие, отсекаю руку с мечом из нержавеющего железа, которым пытались убить моего соратника справа. Следующим ударом проламываю железный шлем. Не знаю, достал ли до черепа, или у сахаппца случился болевой шок из-за отрубленной руки, но он сразу как бы приседает и от толчка сзади падает вперед, словно собирался применить борцовский прием «проход в ноги», но сплоховал. Я рассекаю чешуйчатый доспех на ключице того, кто толкнул безрукого, колю в лицо его соседа справа, отрубаю еще одну руку с мечом… Дальше работаю на автомате, замечая лишь отдельные детали, в основном перекошенные яростью лица и светлые зубы в приоткрытых ртах, между темными усами и бородами. При этом успеваю сделать вывод, что русоволосых среди хеттов больше.
        Как обычно, рубилово заканчивается внезапно. Повергаешь очередного врага - и видишь, что больше не с кем сражаться. Я оглядываюсь по сторонам в поисках противника, но рядом только мои воины с окровавленным оружием в руках. У многих чужая и своя кровь на одежде, лице и даже щите. Наверное, и я выгляжу так же сурово. По крайней мере, смотрят на меня с уважением. Командир в атаку шел первым, не прятался за их спины. Только такому они согласны подчиняться.
        Среди убитых немало и наших. Соратники проверяют, может, кто жив, после чего переключаются на раненых. Их относят в тень, хотя еще не жарко, где оказывают первую помощь. Только сейчас замечаю, что солнце уже взошло. Во время боя время летит стремительно. Если бы пришлось воевать всю жизнь, показалось бы, наверное, что прожил всего час или даже меньше.
        - Откройте ворота, впустите отряд Эйраса, - приказываю я воинам.
        Несколько ахейцев уже поднялось на башню по лестницам. Они стоят на верхней площадке, машут руками нам и тем, кто по ту сторону стены, и что-то кричат. Хоть убей, не могу различить, что именно, потому что звуки растягиваются и как бы вязнут. Такое впечатление, что в ушах у меня ватные тампоны.
        Встряхиваю головой, чтобы отогнать наваждение, говорю слишком громко:
        - Хеттов тоже можно бить.
        Стоявшие рядом со мной воины издают победные вопли. С тех давних пор у ахейцев и других народов сложилось мнение о непобедимости хеттов. По оговоркам, некоторой робости, так не присущей этим псам войны, я догадывался, что поход на хеттов многие считают авантюрой. Надеялись, что пограбим деревеньки и быстро удерем за родные крепостные стены. Все-таки отражать нападение хеттов, сидя в городе, намного легче, чем сражаться с ними в поле или штурмовать их крепость. Тем более, что в Милаванде есть возможность удрать на галере, если дела пойдут слишком плохо. Может быть, пока что они не верят, что самые сильные - мы, но уже и не верят, что самые сильные - хетты.
        Ахейцы так увлеклись сведением счетов с заклятыми врагами, что уцелела едва ли десятая часть жителей Сахаппа, да и то в основном молодые женщины. Если бы я не остановил побоище, их бы тоже убили чуть позже, после того, как на каждой размагнитились бы человек по сто. Город оказался бедным. Хетты вообще живут скромно. Единственная роскошь - одежда из дорогих тканей, причем чаще шикуют мужчины. Рядом с городом добывают медь, довольно чистую, но всю увезли вглубь страны, узнав о нашем приближении. Добыча наша была так мизерна, что мне пришлось построить войско и толкнуть речь.
        - Месть - дело хорошее, особенно та, которую получил по наследству. Надеюсь, вы ее удовлетворили. Иначе мне придется отправить по домам всех ахейцев и тех, кто тоже пришел сюда, чтобы отомстить хеттам. В отличие от вас, все остальные здесь ради добычи, а вы перебили не меньше полутора тысяч наших рабов. Да и мстить не воинам, а женщинам и детям, уподобляясь хеттам - это не по-мужски, - сказал я.
        Убивать хеттов, конечно, не перестали, но теперь делали это намного реже и незаметно для меня, потому что остальные воины с пониманием относились к мести ахейцев. Особенно забавно было то, что и дорийцы считали, что так и надо делать, позабыв, что и им ахейцы отомстят, если подвернется случай.
        Глава 71
        Мое войско движется дальше на восток по территории хеттов. Нам никто не мешает, не пытается остановить. Такое впечатление, что хетты не замечают нас или надеются, что мы быстро пограбим и уберемся восвояси. Добычи мы пока взяли маловато, чтобы возвращаться домой. Заодно я решил захватить несколько городов-государств и раздать земли своим воинам, кто захочет здесь остаться, чтобы получился пояс безопасности из вассалов. Для этого разместил небольшой отряд в захваченной Сахаппе. Заодно оставили там награбленное, чтобы не таскать туда-сюда. Если хетты решат напасть на Милаванду, то сперва вынуждены будут отбить бывшие свои города. Это даст нам время приготовиться к встрече, выбрать место для битвы. В то, что она случится, сомнений не было. Когда мы были еще в Сахаппе, прибыл посол от правителя хеттов Суппилулиума с коротким сообщением: «Боги стали на мою сторону и решат войну в мою пользу». Я ответил так же коротко: «Приди и узнай, на чьей стороне боги». Правда, переводчик из пленных хеттов сделал фразу длиннее раза в два. Может быть, добавил что-то от себя. Слушая их разговор, заметил, что почти
каждое предложение начинается с «ну». У меня сразу появилось подозрение, что многие русские - это потомки хеттов. Даже я в детстве был склонен к хеттскому языку.
        Встреча двух армий произошла неожиданно. По крайней мере, для моей армии. Может быть, у хеттов с разведкой было лучше, ведь им помогало местное население. Я каждый день высылал разъезды на колесницах в разные стороны. По возвращению они докладывали, что о хеттах ни слуху, ни духу. Скорее всего, делали вид, что ездили далеко, а на самом деле отсиживались где-нибудь в тенечке. Приближается лето, и с каждым днем становится все жарче. Да и тяжело на колесницах ездить по горным дорогам. Тут обычно перемещаются на мулах или ослах. Впрочем, по мере углубления в империю дороги становились все лучше, то есть, все шире. Если в приграничных районах были места, где колесница проходила с трудом, то теперь две могли разминуться свободно.
        Мы как раз огибали с юга соленое озеро Татта, на берегу которого было много деревень солеваров, сейчас пустых. Узнав, какую резню мы учинили в Сахаппе, аборигены предпочитали убегать подальше или прятаться получше. На озере большая колония розовых фламинго. Когда они взлетают все вместе, небо розовеет, как во время восхода солнца. Впереди была большая долина с полями, засеянными злаками. Именно в ее начале нас и встретило хеттское войско. Я узнал о том, что враг рядом, вечером, когда остановились на ночлег на берегу речушки с чистой и холодной водой. Как догадываюсь, хеттский дозор случайно наткнулся на мой, когда тот, отсидевшись в тенечке, решил, что можно возвращаться в лагерь. Если бы ни эта встреча, напали бы на нас внезапно, рано утром или на переходе, когда колонна растянулась бы на несколько километров. Не уверен, что мое неподготовленное к сражению войско выдержало бы налет нескольких сотен колесниц. Как мне рассказал Джет во время похода на иевусеев, именно так хетты разбили армию фараона Рамсеса Второго возле города-государства Кадеш, расположенного в горах восточнее Финикии. Впрочем,
Джет утверждал, что победили египтяне, но почему-то после битвы сразу подписали мирный договор и убрались восвояси. Заметив несущуюся во весь опор колесницу, которая подлетала на неровной дороге так, что оба ездока по всем законам физики должны были уже давно лежать мертвыми или искалеченными на обочине, я сразу понял, какую весть они несут.
        - Трубить тревогу! - крикнул я трубачам, которые следовали вместе с моей свитой и на ночлег располагались неподалеку, а рабу Нецеру приказал: - Неси все доспехи и оружие.
        Обычно я на день надевал только бригантину и брал с собой шлем, который нацеплял на колышек своей двуколки. У меня было две двуколки - колесница и одноконная с сиденьем, изготовленная по моим инструкциям. Обитатели Средиземноморья еще не доросли до «мирных» двуколок. Облачившись по-боевому, выслушал доклад дозора, сбивчивый, бестолковый. Говорили, что встретили большую хеттскую армию, но видели всего пять колесниц. Конечно, умный человек по капле воды догадывается о существовании океана, только вот вряд ли определит хотя бы приблизительную величину этого океана и место его нахождения. Для этого нужна дополнительная информация. Да и не тянули дозорные на умных. Скорее, на недисциплинированных лодырей. С дисциплиной в моем войске, как и в любом другом, виденном мною в эту эпоху, большие проблемы. Ее чтут только во время сражения и только потому, что за нарушение можешь быть казнен сразу, без разбирательства. Насаждать жесткую нецелесообразно, потому что армия добровольная: чуть что не так, сразу разбегается. Пытаюсь потихоньку приучать, в первую очередь тех, кто живет в Милаванде и не сильно
предрасположен разбегаться.
        - Поехали посмотрим, кто вас так напугал, - предложил я дозорным, а Эйрасу и Пандоросу приказал: - Постройтесь и ждите до темноты. Потом распустите людей и выставите три кольца охраны. Может быть, я вернусь поздно.
        Еще с час было светло. За это время мы успели добраться до середины долины. Хеттские колесницы так и не встретили. Я уж было подумал, что дозорные приняли какого-нибудь местного воина со свитой за всю армию, но поднявшись на следующий холм убедился, что это не так. Мои дозорные вряд ли владели дедукцией, но одним очень чутким местом, которое хорошо развивается на войне, точно определили по разъезду из пяти хеттских колесниц, что нам навстречу движется большая армия. Она занимала всю большую долину, начинавшуюся за холмом. Хетты то ли остановились на ночь, то ли давно уже здесь. Может быть, ждут, когда подойдут подкрепления. Этот мы о них узнали случайно, а им убегающие от нас крестьяне наверняка каждый день сообщают наше местоположение.
        Я подсчитал, сколько их в долине. Считал «блоками», поэтому результат приблизительный. Колесниц около тысячи. Умножаем на три члена экипажа в каждой. И пехоты, тяжелой и легкой, еще тысяч пять. Может, меньше или больше на несколько сотен, но, по любому, хеттская армия превосходила нашу, как минимум, раза в полтора. Слабым ее местом была пехота, особенно легкая, в которой, судя по доспехам и особенно щитам, много хеттских вассалов, которые вряд ли сложат головы за своего сюзерена.
        У хеттов щиты деревянные, покрытые спереди кожей и с полукруглыми вырезами по бокам. В чем фишка этих вырезов, я так и не понял. В Сахаппе мы захватили много таких. Я поупражнялся с одним. Вырез с правой стороны щита позволял лучше работать копьем и мечом, хотя и это спорно, а вот с левой был явно ни к чему. Разве что для облегчения веса, но для этого можно было просто сделать щит уже сверху донизу. Тем более, что прямую доску изготовить легче, чем полукруглую. Остается последний разумный аргумент - маркер «свой-чужой». Враг уж точно не будет сражаться с таким щитом, предпочтет легкий круглый или более тяжелый и надежный прямоугольный или овальный, сужающийся книзу.
        У хеттов с собой много собак, так что о ночном налете можно забыть. Насколько я понял, раньше они были кочевниками, пришедшими из причерноморских степей. Оттуда и любовь к собакам. Самыми ценными считаются овчарки-пастухи. Именно такие охраняли лагерь, точнее, мотались по нему в поисках, чего бы сожрать. Кормят их редко. Считается, что хорошая собака должна сама себя прокормить и еще хозяину что-нибудь принести. За такую платят, как за упряжную лошадь. Они похожи на короткошерстых кавказских овчарок, но мельче. Окрас близок к волчьему или серо-бурый. Может быть, послужат генетическим материалом для этой породы. Охотничьи собаки, гончие, дешевле процентов на сорок. Они еще мельче и более изящные, длинноногие. У этих окрас может быть самым неожиданным. В первую очередь ценятся рабочие качества, а экстерьер - дело десятое.
        Я сползаю с гребня холма, встаю и иду к подножью, где ждет моя двуколка и свита на трех колесницах. В глазах воинов смутные предчувствия и мало веры в победу. Им впервой придется биться с хеттской армией, которая слывет непобедимой. Только вот не знают они то, что знаю я: непобедимых армий не бывает.
        Глава 72
        Утро было теплым и безветренным. На чистом небе ни одного облачка. Такое впечатление, что боги разогнали их, чтобы не мешали наблюдать за сражением. Моя армия стоит на краю небольшой долины, на полях, засеянных ячменем. Это основная культура у хеттских крестьян. Из ячменя пекут хлеб и варят пиво. При этом основным спиртным напитком считается вино. Склоны гор и холмов, окаймляющих долину, покрыты виноградниками. Боюсь, что хозяева полей на этой долине останутся без урожая. С востока к нам приближается хеттская армия. Впереди едут колесницы. Прямо по дозревающему ячменю. Лошади на ходу срывает уже налившиеся, сочные колосья. Следом идет широким фронтом пехота. Строй не держат. Наверняка хетты с вечера знали, что мы рядом, но ведут себя так, будто нас нет. Может быть, делают это преднамеренно. Мол, вы такие ничтожные враги, что для нас даже незаметны, а как только увидим, сразу вломим. Так что трепещите! И на кое-кого из моих воинов это произвело впечатление. Я определяю это по взглядам в мою сторону: не убежал ли я, не пора ли и им срываться?
        Я стою на боевой египетской колеснице, захваченной в Сидоне, позади фаланги из четырех шеренг пикинеров с большими деревянными щитами и двух шеренг лучников. Четырехметровые пики пока что лежат у ног пикинеров, чтобы не утомляли и враг не узнал о них раньше времени. Наверняка вражеские лазутчики видели пики, но не знают, как именно мы будем использовать эти более длинные и толстые копья с маленькими наконечниками. У хеттов, как и у остальных народов Средиземноморья, копья длиной от двух до двух с половиной метров. Может быть, я сейчас закладываю базу для будущих греческих фаланг, вооруженных шестиметровыми сариссами. На флангах расположились наши немногочисленные колесницы, по два десятка на каждом. Они предназначены только для преследования убегающего врага, хотя могут пострелять из луков, когда хетты пойдут в атаку. Мы нападать не будем. Я не уверен, что фаланга не рассыплется, пройдя всего пару сотен метров.
        Метрах в пятистах от нас хеттские колесницы остановились. Я подумал, что ждут, когда подтянется пехота. Вперед выехала одна колесница, украшенная богато: борта усилены то ли надраенными до золотого блеска, бронзовыми кругами и полосами, то ли золотыми. Оба коня вороной масти, а защитные доспехи на них золотого цвета. В отличие от египтян, хетты предпочитают темные масти. Черное с золотым смотрятся эффектно. Хотя предпочтение могло носить чисто экономический характер: светлых лошадей по очень хорошей цене скупали египтяне. В колеснице был всего один воин, облаченный в шлем с султаном из черных конских волос и чешуйчатый доспех из металла, похожего на золото. Остановившись примерно посередине между армиями, он что-то прокричал и потряс в воздухе копье. Несколько воинов обернулись ко мне.
        - Что он кричит? - обратился я к переводчику, который стоял далеко позади, в нашем обозе.
        - Предлагает сразиться с ним, - ответил пленный хетт.
        Я не стал спрашивать, конкретно мне предлагает или любому воину? Все равно сражаться придется мне. Положение обязывает. Да и по уровню индивидуального мастерства я техничней любого своего воина. Среди них попадаются уникальные бойцы, но им не хватает умений, которые человечество накопит за сколько-то там веков. Я крикнул воинам, чтобы расступились, дали мне проехать. Судя по их взглядам, это именно то, чего от меня ждали. Вести в бой и править ими может только лучший боец.
        Я не знал, есть ли у хеттов какая-либо традиция поединков. Дуэль на луках на скачущих колесницах отпадала, потому что продолжалась бы слишком долго и безрезультатно. Да и на стоящих обмениваться стрелами можно было бесконечно, то есть до окончания запаса стрел у обоих, потому что уклоняться от них тренированному бойцу не сложно. Скорее всего, меня пригласили сразиться пешими, а колесница нужна была всего лишь для доставки тела к месту поединка. Если это не так, противнику все равно придется драться на моих условиях. Я остановился метрах в пятидесяти от вражеской колесницы, слез со своей, воткнул копье в землю между колосьями ячменя и привязал к нему поводья, чтобы потом не пришлось гоняться за лошадьми. Взял в правую руку саблю, в левую - кинжал, а ремень с ножнами оставил в колеснице. После чего вышел к врагу.
        Мой противник стоял с копьем и щитом рядом со своей колесницей. Видимо, так и я должен был быть вооружен, но копьем в пешем бою я управляюсь не очень хорошо. Теперь хетту надо было сделать выбор: или напасть на менее оснащенного и цену победы понизить, а поражения повысить, или освободиться от копья и щита. Как человек тщеславный, зависящий от мнения своего окружения, он выбрал второй вариант. Меч и кинжал у него были из нержавеющего железа. Меч немного короче сабли, зато кинжал длиннее моего.
        И мы сошлись посреди ячменного поля, на виду у двух армий. Два совершенно незнакомых человека, впервые увидевшие друг друга. Сошлись, чтобы выяснить, кто из нас круче, а заодно и на чьей стороне боги. Он даже не догадывается, что на моей стороне богов нет совсем. Следовательно, и его богам здесь делать нечего. Иногда мне кажется, что в каждой эпохе я выполняю какое-то задание. Может быть, в этой обязан убить знатного хетта во время поединка. Знать бы еще, чем он насолил своим богам.
        У моего противника довольно светлая кожа и темно-русые волосы, длинные, до плеч. В быту хетты заплетают косу сзади, что для боя, как догадываюсь, не годится, мешает под шлемом. Цвет глаз не вижу, потому что глазницы затемнены. Не удивлюсь, если окажутся голубыми. Предполагаю, что хетты пришли сюда из Восточной Европы, скорее всего, из причерноморских степей, которые всегда были транзитным пунктом для кочевников Урала и даже Сибири, а потом смешались с местным населением, образовав новый этнос и взяв название аборигенов. По такому же принципу образуется Болгария, только название возьмут у пришлых.
        Мой противник первым наносит удар. Размашисто, надеясь за раз решить поединок. Я мог бы подловить его на этой ошибке, но не стал рисковать. Отбил клинком сабли плашмя. Металл о металл звякнул звонко. Следующий удар был короче и в надежде на мою неповоротливость. Я успел отшагнуть и опустил саблю вслед за опускающимся мечом, словно боялся удара по ногам. Хетт купился и опять размахнулся от души, чтобы лупануть так лупануть. И тут я сделал широкий шаг вперед, ударил саблей по его кинжалу, отвлекая внимание, а свой всадил снизу под чешую в районе живота. У меня не было уверенности, что попаду под чешуйки, преодолею доспех, но получилось. Кинжал, как мне показалось, пошел даже слишком легко, почти не встречая препятствий. Я вогнал его по самую рукоятку, для чего пришлось прижаться к врагу чуть ли не вплотную. Я почуял свежий запах виноградного вина, которого, как предполагаю, чашу-другую дернул хетт перед боем и малость пролил на доспех, и услышал сдавленный стон, в котором удивления было больше, чем боли. Люди этой эпохи искренне верят, что боги не дадут в обиду, если хорошо к ним относишься.
Натаскал богам жертвенных баранов или быков - и без страха нападай, на кого хочешь. Атеизм приходит к ним слишком поздно.
        Я отступил на три шага, давая мертвому или смертельно раненному телу упасть ниц, что оно и сделало, сперва подогнувшись в коленях. Я поднял выпавший из руки меч с гардой и рукояткой из слоновой кости и вставленным в отверстие в навершие, большим, фиолетовым лазуритом. С обеих сторон камень выступал тщательно отшлифованными, округлыми боками. Закинул меч в трофейную колесницу, украшенную золотыми или позолоченными бляхами и полосами с барельефами, в которых хеттский воин, более крупный, разил копьем и мечом мелких врагов десятками. Изнутри к бортам колесницы были прикреплены два кожаных мешка с шестью дротиками в каждом, а у передней стенки стояли в специальной стойке два копья длиной метра два с половиной. И у дротиков, и у копий наконечники были из нержавеющего железа, причем делали явно на заказ, материала не жалели. Обычно кони нервно относятся к чужому человеку, но хеттские продолжали жадно срывать колосья ячменя, не обращая на меня внимания, пока не потянул за поводья, заставив следовать за мной. Я привязал поводья сзади к моей колеснице, отвязал свои и выдернул копье, после чего поехал на
ней к своим воинам. Всё это проделал молча, буднично, без радостных победных криков, размахивания саблей или трясения копьем на трупом побежденного врага, как здесь принято. Эка невидаль - убить какого-то знатного хеттского воина!
        Вместо меня заорали мои воины, расступившись, чтобы я смог проехать. Для них моя победа, особенно то, как быстро ее одержал - это знак богов. Теперь они не сомневались, кто выиграет сражение.
        Зато во вражеском стане явно засомневались в своей победе. Это, видимо, понял хеттский командующий и, сразу после того, как к месту поединка подъехала колесница и забрала труп, отдал приказ остальным наступать. Колесницы, набирая скорость, двинулись в нашу сторону. Их было слишком много, двигались плотным строем, но все равно не помещались все в первой линии, поэтому часть ехала во второй. Само собой, с криками, гиканьем, свистом и прочими выплесками страха. Выглядело это устрашающе, особенно, если видишь в первый раз.
        - Взять пики и присесть! - отдал я приказ, стоя на колеснице, расположенной позади фаланги и повернутой левым бортом к ней.
        Пикинеры подняли свое оружие и, присев, уперли подток в землю и наклонили пики вперед так, чтобы наконечник был на уровне лошадиной груди. Большие щиты наклонили верхним краем назад, чтобы защитил от стрел, пущенных по наклонной траектории. Теперь перед скачущими колесницами были четыре ряда пик. Как ни стегай коня, он на такое препятствие не сунется. Лошади вообще удивительно пугливы. Мыши в сравнение с ними кажутся отмороженными берсерками.
        Присели пикинеры не только для того, чтобы быть надежнее защищенными, но и чтобы не мешать двум шеренгам лучников, которые стояли позади них. Я махнул рукой - и сотни стрел полетели навстречу хеттским колесницам. Это были, конечно, не тугие, составные, монгольские луки и даже не длинные валлийские, но и враг был защищен слабее. Сперва стреляли по наклонной, потом - по прямой. В первую очередь целили в лошадей. На животных кожаные доспехи, усиленные деревянными, бронзовыми или железными пластинами, но уязвимых мест все равно много. У коня нет стимулов победить любой ценой, кроме длинного прута, который сейчас используют вместо кнута. Стоит стреле легко ранить коня, как он перестает слушаться возницу, несется туда, где безопаснее, или просто несется сломя голову в обратную сторону, подальше от того места, где ему сделали очень больно. В итоге шумный и грозный с виду вал затормозил, а потом и вовсе остановился, превратившись в свалку колесниц, в которой с треском ломались кузова, рвались постромки, ржали от боли лошади, орали люди…
        Минут через двадцать вал схлынул, оставив перед нами широкую полосу из поломанных колесниц и убитых или тяжелораненных лошадей и людей. Уцелевшие колесницы, не более трети, улепетывали, огибая шеренги своих пехотинцев. Зуб даю, больше они в атаку на нас не пойдут. И не только здесь.
        - Лучники, вперед! - скомандовал я, а когда они врассыпную заняли места перед фалангой, отдал второй приказ: - Пикинеры, встали!
        Теперь первые три шеренги держали пики на весу параллельно земле, прижав древко правым локтем к телу. Четвертая шеренга была запасной, поэтому держала пики наконечником вверх, а при ходьбе несла на плече.
        - Вперёд! - крикнул я и махнул рукой трубачам и барабанщикам.
        Музыкальное сопровождение, точнее, какофония из громких звуков - обязательная составляющая нынешних сражений. Не победим, так потанцуем.
        Фаланга двинулась вразнобой, фланги сперва отстали, но потом подтянулись, выровняв строй. Впереди был завал из колесниц и трупов, на преодолении которого строй опять нарушился, развалившись на небольшие группы. На месте вражеского полководца я бы ударил именно в этот момент. Он упустил возможность. Может быть, из-за отсутствия военного таланта, но, скорее, из-за непослушания подчиненных. Моя легкая победа, быстрый разгром отряда колесниц и вид надвигающихся рядов, ощетинившихся длинными пиками, сломил моральный дух вражеских воинов. Тем более, что половину их, если ни больше, составляли данники хеттов, которым было глубоко плевать на судьбу империи. Более того, многие, как догадываюсь, даже обрадовались, увидев, как громят их угнетателей.
        Я как раз пытался перебраться на колеснице через завал из трупов, поэтому не сразу заметил движение во вражеских рядах. Мои лошади испуганно фыркали, почуяв свежую кровь, и не хотели идти по человеческим телам, пока не подогнал их сильными ударами. Переехав на кренящейся с борта на борт колеснице через препятствие, вдруг увидел, что вражеские армия резко сократилась - исчезли отряды, стоявшие на флангах. То есть, они исчезли только из вида, покинув строй и двинувшись вслед за уцелевшими колесницами. Крошась на флангах, хеттская армия быстро уменьшалась, а потом и центр развернулся и дал дёру, роняя щиты и копья.
        - Стой! - крикнул я.
        Мой приказ утонул в грохоте барабанов и реве труб. Если кто-то и услышал, то проигнорировал. Вид удирающих врагов породил инстинктивное желание догнать и добить. Первыми, издавая победные крики, побежали лучники, не обремененные тяжелыми доспехами и щитами, и поскакали наши колесницы, ехавшие на флангах. Вслед за ними, сломав строй и положив пики на плечо, ломанулись трусцой пикинеры. Где-то там, за холмом, на соседней долине должен быть обоз. Кто добежит первым, тот захватит лучшее или больше остальных.
        Глава 73
        Город-государство Пурусханда в давние времена был главным в хеттском мире. Потом верх взяла Неса, за ней - Куссар, а после объединения столицей стала Хаттуса. Находится Пурусханда юго-восточнее соленого озера Татта и является теперь столицей соляной торговли и добычи и переработки железа, правда, обычного, очень хорошо ржавеющего. Население составляет около четырех тысяч жителей, что много по меркам нынешней эпохи, а для хеттов, которые предпочитают жить в загородных усадьбах, и вовсе многолюдный. Больше жителей только в Хатуссе. Наверняка в город сбежались жители соседних деревень, хотя многие предпочли спрятаться в горах. Мои воины постоянно ловят их и пригоняют на осадные работы, которые продолжаются уже четвертую неделю. Укреплена Пурусханда лучше, чем Сахаппа. Восьмиметровые крепостные стены сложены внизу из больших обтесанных камней, а с высоты метра два - из сырцовых кирпичей. Четырнадцать прямоугольных башен высотой метров двенадцать. Увидев их, я подумал, что пурусхандцы как бы извиняются за безбашенную во всех смыслах слова Сахаппу. Четверо ворот с двумя фронтальными башнями каждая,
причем двое на северной стороне, а на западной, с которой подошли мы, нет вовсе. Такое впечатление, что пурусхандцы не хотят ничего знать о том, что западнее их города, даже о соленом озере Татта, которое в прямом и переносном смысле кормит многих из них. Судя по высоким горкам камней на башнях и сторожевом ходе, к защите подготовились основательно. Скорее всего, здесь находится и часть хеттской армии, сбежавшей с поля боя. Думаю, в Пурусханде сейчас тысячи две профессиональных военных и примерно столько же мужчин, способных защищаться с оружием в руках.
        Моя армия больше, и чуть ли не каждый день увеличивается. По всей ойкумене разнеслась весть, что народы моря разбили непобедимую хеттскую армию. Событий такого масштаба здесь не было несколько веков, с тех пор, как хетты захватили и разграбили дотоле непобедимый Вавилон, а потом побили под Кадешем дотоле непобедимую египетскую армию. Оказывается, на поединке я убил самого Суппилулиума, табарну (правителя) всей Хеттской империи. Правители хеттских городов-государств носили титул хассу. Как считают хетты, Суппилулиум теперь стал богом. Тело сожгут, а недогоревшие кости закопают в каком-нибудь городе под Каменным домом, который отныне будет храмом бога Суппилулиума. У покойного нет взрослого сына, но есть куча совершеннолетних родственников-мужчин, готовых сменить его. Кто станет следующим табарну, решит панкус. Вот только соберется не скоро, потому что уцелевшие разбежались по своим городам, чтобы защитить их. Оставшись без «головы», империя начала стремительно распадаться. Вассальные города сразу объявили о независимости. Как результат, со всех сторон к нам начали прибывать желающие принять участие
в потрошении тяжелораненного зверя, которого раньше боялись. Особенно много было ахейцев и дорийцев. Подозреваю, что кое-кто пришел не столько за добычей, сколько плюнуть на труп заклятого врага.
        Первыми к нам присоединились отряды из городов-государств Табал, Миддува и Гузана, сбежавшие с поля боя. Отбежали недалеко, и на следующее утро прислали парламентеров с предложением своих услуг. Мол, раз уж приперлись в такую даль, то не возвращаться же домой с пустыми руками?! Я принял их, решив, что полторы тысячи воинов, пусть и нестойких, не помешают. Вспомнив опыт монголов, предупредил, что на штурм города пойдут первыми, а за трусость накажу жестоко: отвечать будут вместе со всем своим городом-государством.
        Недели через две мне доложили о прибытии отряда из трехсот гублских воинов под командованием Шумадды, старшего сына правителя города. Юноша подрос, сравнялся со мной, и обзавелся более роскошной бородой, заплетенной в тонкие косички. На Шумадде была бригандина, изготовленная Леархом или одним из его сыновей. О том, как она попала в Губл, вопреки моему запрету вывозить такие доспехи за пределы Милаванды, можно, наверное, написать приключенческий рассказ. Выяснять не стал, иначе пришлось бы наказывать близкого человека, скорее всего, тестя Потифара.
        - Я отплыл к тебе, когда узнал об осаде Сахаппы, до того, как ты разбил хеттов. Эту радостную новость мы услышали уже в Табале, - заверил меня юноша.
        Склонен ему верить, потому что до Губла новость долетела дней через десять, и еще больше времени надо было, чтобы добраться оттуда до Пурусханды. Тем более, что этот искатель приключений был мне симпатичен. Так сказать, родственная душа.
        - Как отец отнесся к твоему отъезду? - поинтересовался я.
        - Не возражал, - ответил Шумадда. - Он считает, что я смогу научиться у тебя побеждать, и это мне пригодится, когда займу его место.
        Зная хитрость и расчетливость финикийцев, предполагаю, что отец надеется, что дружба его сына со мной поможет уменьшить дань и позволит Гублу бесцеремоннее обращаться с соседними городами и не только с ними. Логика проста: наследник Шумадда - один из командиров непобедимой армии народов моря, а значит, Губл под защитой этой армии, то есть, такой же непобедимый. Вряд ли найдется хоть кто-нибудь, кто захочет проверить это утверждение.
        Вновь прибывшие отряды я располагаю в первой линии осады города Пурусханда. Вокруг него с трех сторон вырыт ров и насыпав вал, за которым и несут службу новички. С четвертой, южной, стороны обмелевшая река, широкое высохшее ложе которой служит одновременно и рвом, и валом. С этой стороны одни ворота с двумя башнями и три угловые башни. Куртина между воротами и западной башней самая длинная. Это и еще то, что под куртиной в двух местах камень-ракушечник, а не скала, и повлияло на выбор места, где начали вырубать камеры. Делают их сразу в двух местах, что позволит обрушить половину куртины. Если, конечно, мои расчеты верны, а у меня большие сомнения, потому что труды Вобана и других венных инженеров читал, но по меркам восемнадцатого века специалистом по фортификации не стал. Даже два небольших пролома помогут нам ворваться в город. Занимаются осадными работами пленники, в основном крестьяне из близлежащих деревень. Мне кажется, что у крестьян всех времен и народов одинаковые лица. Наверное, из-за привычки включать дурака при общении со знатным человеком. Впрочем, многим и включать не надо. Они
сутки напролет в две смены усердно долбят камень, высыпая обломки в пересохшее русло реки. Работы подходят к концу. На это потребовался почти месяц.
        Другого способа захватить Пурусханду у меня пока нет. Хетты учли опыт Сахаппы, перестали относиться к нам пренебрежительно. Днем и ночью, без перерывов, на стенах дежурят воины с собаками. Относятся к службе ответственно. Мои воины постоянно напрягают их, имитируя нападение. По тревоге за несколько минут подтягивается подкрепление, которое, как догадываюсь, размещается в домах у крепостных стен. И нам не дают расслабиться. Несколько раз делали вылазки, причем первые две можно считать успешными. В первый раз два отряда выбежали из двух ворот на северной стороне и перебили почти сотню моих воинов. Во второй раз резко сократили количество крестьян, вырубавших камеры под куртиной. Теперь и мои воины несут службу так же ответственно.
        Я со свитой подхожу по дальнему берегу реки к месту напротив камер. Завидев меня, из пересохшего ложа, где стоит его палатка, поднимается к нам мой «Вобан» по имени Халкеус. Руки у него в коричневой пыли, будто только что разгребал ее, а одежда сравнительно чистая. Подойдя ко мне почти вплотную, начинает, размахивая грязными руками, оживленно рассказывать, как успешно продвигаются работы. За исключением племени кочевников, которое приходило к крепости Джару, у всех остальных народов, с которыми я имел дело в Средиземноморье, принято общаться на предельно короткой дистанции. И это при том, что говорят далеко не шепотом и слух почти у всех отличнейший. Меня эти вторжения в личную зону все еще раздражают.
        - Освоились, научились, теперь работают быстро, - рассказывает Халкеус. - Надо бы взять их с собой для осады других городов, чтобы не обучать новых.
        - Возьмем, - соглашаюсь я и спрашиваю: - До вечера закончишь?
        - Можно, конечно, и сегодня закончить, но дальнюю камеру надо бы еще углубить чуток. Там работы дня на два-три, - отвечает он.
        - Знаю я твои три дня! - произношу шутливо, потому что просит отсрочку в четвертый раз. - Сегодня заканчивайте долбить, завтра заполняйте дровами, а послезавтра утром подожжем. А то, пока будем здесь возиться, хетты опять соберут армию.
        - Как скажешь, - неохотно соглашается Халкеус.
        Глава 74
        Наверное, пурусхандцы задобрили своих богов, чтобы те ниспослали дождь, но, видимо, недоплатили, то есть, недожертвовали, потому что небо покрыли дождевые тучи, но покапало минут пять и так жиденько, что земля не намокла. В последние годы это привычное явление здесь. До Малой Азии дождевые тучи добираются опустошенными. Говорят, проливные дожди постоянно идут севернее, где-то за большой рекой, наверное, Дунаем, и там уже несколько лет неурожаи из-за этого. Мало - плохо, много - еще хуже. Дорийцы жаловались, что на их земли с севера напирает народ фриги, убегающий со своих исконных земель из-за дождей, несколько лет подряд уничтожавших урожаи зерновых. Фриги еще не знают, что на юге их ждет засуха.
        Пурусханда окружена моими воинами, готовыми в любой момент пойти на штурм. Ждут сигнал. Давно ждут. Те, кто будет нападать с юга, имеют возможность наблюдать, как вырывается дым из камер. Дождик абсолютно не помешал горению дров. Их обильно полили оливковым маслом, найденным в деревнях, поэтому дым густой и темный. Он выбирается через отверстия-трубы, ползет вверх по крепостной стене, постепенно рассеиваясь. В том месте на сторожевом ходе собралось много хеттских воинов. Наверное, они слышали, как мы захватили Сидон. Может быть, надеются, что с ними такое не пройдет. Так устроена надежда: умирает только вместе с людьми, в одиночку ей скучно.
        Я не заметил тот момент, когда куртина просела над ближней камерой. К тому времени дым стал совсем жиденьким и малозаметным, и на лицах многих воинов появилось разочарование. Они так долго ждали чуда, а его всё нет и нет. Сначала мое внимание привлекло поведение хеттов, вдруг засуетившихся. Видимо, почувствовали, как под ногами задвигался сторожевой ход. По ощущениям должно напоминать землетрясение, которые здесь в последнее время часты. Вдруг по куртине над ближней камерой пробежала снизу вверх трещина, быстро расширяющаяся. Странным образом, или мне так показалось, крепостная стена как бы подалась немного вверх, а не вниз, после чего части по обе стороны от трещины начали заваливаться наружу. В образовавшийся разлом и в русло реки упало несколько хеттских воинов, не успевших отбежать. Та часть куртины, что была в сторону второй камеры, подалась вперед быстрее, сильно накренилась, обзаводясь многочисленными трещинами, и вдруг распалась на большущие куски, которые с грохотом покатились в русло реки.
        Над дальней камерой куртина всего лишь просела. Халкеус был прав, требуя расширить ее. Я когда-то простенько объяснил ему физику данного мероприятия, не шибко надеясь, что меня поймет безграмотный дикарь. Получается, что этот дикарь допер до того, что мне, такому умному и образованному, оказалось не под силу. В следующий раз буду прислушиваться к его советам.
        Нам хватило и одного пролома. Он был шириной метров пятнадцать, но удобная для прохода часть не больше пяти. Туда и хлынули по сигналу труб и барабанов мои воины. Первыми шли новички, в том числе и отряд под командованием Шумадды. Пусть приобретает боевой опыт. Старослужащие пошли во второй волне, когда территория возле пролома была зачищена от врага, и звуки боя покатились вглубь города.
        Обломки крепостной стены были со светлыми гранями, которые можно было бы назвать чистыми, если бы не пачкали так сильно. Когда я ухватился за один из них, к руке прилипла густая светло-коричневая пыль. Перепрыгивая с одного на другой, преодолел развалины и оказался внутри города. На улицах почва была удалена до камня, выровненного, гладкого. Такое впечатление, что скалу подравняли огромным рубанком. Правда, было несколько вставок, наверное, заполнивших ямы. Дома у хеттов большие, высокие и крепкие, выходят одной или двумя (угловые) стенами на улицу. Внешние стены из камня, а внутренние могут быть из кирпича или вперемешку. Даже во внешних стенах есть большие окна, расположенные на высоте метра два с половиной и выше. Закрывали их деревянные жалюзи. Деревянная толстая дверь вела сперва в дом, а потом во двор, но не так мудрено, как у халафов, а сразу налево или направо от нее был проход, ничем не закрытый. Зато дворы маленькие и почти нет деревьев. Разве что тутовник растет, вокруг которого камни красновато-синие, выпачканные раздавленными ягодами.
        Сразится мне так и не довелось. Когда я с отрядом ахейцев добрался до дворца, там уже добивали последних защитников. Площадь перед дворцом была устелена трупами, как защитников, так и нападавших. Отбивались хетты отчаянно. Видимо, знали на примере Сахаппы, что пощады не будет, так что предпочли умереть в бою. По крайней мере, не так обидно, как быть казненным ни за что. Зато женщин и детей, которые прятались в храмах бога грозы Тешибу и богини солнца Аринны, мои воины не тронули. Может, прониклись моими речами, а может, жадность пересилила месть. Жадность - она сильнее всех.
        Глава 75
        В Пурусханде нам пришлось задержаться на две с половиной недели. Пошел слух, что на помощь хеттам движется армия Каркемиша - вассального государства, расположенного на юго-востоке, довольно большого. Правитель Каркемиша по имени Тальми-Тешшуб состоял в родстве с правящей хеттской династией и был союзником своего соседа Угарита. Правда, на помощь Угариту так и не пришел. Может быть, не успел. И хеттам помогать передумал, когда узнал, что мы захватили Пурусханду. Я выслал разведку, чтобы выяснить, где он, сколько имеет войска и какой дорогой идет? Собирался выдвинуться навстречу, чтобы не дать каркемишцам объединиться с хеттами, разбить врагов по частям, но разведка принесла весть, что родственник решил нажиться на семейной беде - осадил самый юго-западный хеттский город-государство Мараш, который был первым на его пути. Я решил, что теперь Тальми-Тешшуба союзником хеттов уж точно не будет, после чего продолжил поход.
        Во время ожидания данных разведки, в Пурусханду прибыла довольная внушительная делегация от нового египетского фараона Сети Второго. Караван состоят из сотни мулов, которые везли чиновников, дары и еду, полусотни рабов и двух сотен воинов-нубийцев. Главой делегации был Тотнофер - полный мужчина с тонким голосом, может быть, кастрат, и круглым безволосым лицом с подведенными зеленой краской глазами. Отвыкнув от египетских реалий, я сперва подумал, что ко мне наведалась гей-тусовка.
        Минут, как мне показалось, десять Тотнофер перечислял титулы своего правителя, а потом только выложил цель визита:
        - Усерхеперура Мериамон приветствует своего брата Арзу, поздравляет со славной победой над хатти и желает дальнейшей любви и покровительства богов…
        Пожелания заняли еще минут десять. Из всей этой речи главными были лишь два слова «своего брата». Сети - правитель самой большой и сильной из нынешних держав - официально признавал меня равным себе. Усерхеперура Мериамон - это его тронное имя, которое значит «Мощен явлениями Ра, любимый Амоном». Из командиров, присутствовавших на приеме, проходившем в тронном зале дворца бывшего правителя Пурусханды, понял главный посыл речи, судя по удивленно-восхищенному взгляду, только Шумадда. Уверен, что он поделится этой новостью со всеми остальными. Все-таки служить под началом правителя, которого египетский фараон считает своим братом, престижнее, чем под началом командира шайки народов моря.
        Затем рабы принесли дары: хопеш и топор из бронзы и золота; поделки из слоновой кости, черного дерева, стекла; белые тонкие льняные ткани; шкуры леопардов, зебр, жирафов.
        - Ответные дары вручу завтра, - сказал я, потому что не знал, с какой целью пожаловал ко мне египетский посол, и не подготовился, - а пока приглашаю гостей на пир по случаю их приезда.
        Пир состоялся бы даже без случая, потому что праздновали мы каждый день. Еды и питья для этого было вдоволь. Пурусхандцы готовились к продолжительной осаде и запаслись основательно. Главное блюдо у них - мясо. Предпочитают баранину или козлятину, но не откажутся и от конины и ослятины. Последнюю замачивают в вине, а потом варят со специями. Не самый приятный запашок остается, конечно, и жестковато, но есть можно. Впрочем, ослятина - блюдо неудачников. Уважающий себя воин в захваченном городе такую гадость есть не будет. Рыба тоже не в ходу. В основном ее едят приезжие и их потомки во втором поколении, но не в третьем и дальше. На втором месте молоко и продукты из него. Доят коров, коз, овец, лошадей, ослов и даже верблюдов. Сыры делают по большей части мягкие. Твердые - удел приезжих. Гарниры тоже привилегия бедняков. Правда, хлеб едят все сословия. И пиво тоже пьют все. Разница только в качестве напитков. Вино делают хорошее, без непредсказуемых ингредиентов. Самым дорогим является кисло-сладкое. Сладкого нет совсем, а кислое считается плохим, чем кислее, тем хуже.
        На пиру я посадил египетского посла Тотнофера по правую руку, как самого почетного гостя. Ел он с серебряной тарелки и пил из серебряного кубка, но исключительно руками. Я тоже повыпендривался было с вилкой в этой эпохе, а потом решил есть, как все.
        - Моему брату Сети нужна моя помощь? - спросил я после того, как мы утолили голод, и перед пирующими начали выступать музыканты, певцы и танцовщицы, создавая фон, который заглушал нашу беседу, избавлял ее от ненужных ушей.
        Не думаю, что египетский фараон назвал меня братом просто так. Пока не знаю, как он захватил трон, зато имею представление, как тяжело на нем усидеть, если не все считают тебя законным наследником. Иначе бы новый фараон не спешил так с отправкой ко мне посольства, подождал бы окончания моего похода, чтобы точно знать, кто сильнее.
        - Мой повелитель… - дальше шла череда титулов, - …хочет жить в мире и дружбе со всеми соседями, - уклончиво ответил посол. - Он готов заключить с тобой договор о дружбе и взаимопомощи.
        Египтяне, как и финикийцы, заключают договора между правителями. Хетты - между странами, разумно считая, что правители приходят и уходят, а страны остаются, хотя порой бывают исключения. Видимо, Сети нужно показать подданным, что он в силе избавить их от нападения народов моря, поднять свой рейтинг. Похоже, мы стали пугалом для всей ойкумены, особенно после победы над хеттами. На данный момент у меня не было планов нападения на Египет. Страна эта, по нынешним меркам, на краю света, жить мне не мешает, а торговля с ней может быть взаимовыгодной. Где-то ведь надо будет продавать награбленное. Египетский рынок практически безразмерен и, благодаря нубийскому золоту, платежеспособен. Да и союз с такой мощной страной лишним явно не будет.
        - Я готов заключить с моим братом договор о дружбе и даже военный союз на случай нападения на одного из нас, - объявил я послу. - У тебя есть полномочия заключить такой договор?
        - Есть, - ответил он, - но в силу вступит только после утверждения моим владыкой.
        - Это понятно, - сказал я. - Завтра с моими писцами составите его, и послезавтра официально объявим о заключении договора. Заодно вручу подарки моему брату Сети.
        - Мой повелитель предупредил меня, что ты очень разумный человек, что с тобой хорошо вести дела, - не удержался и лизнул посол Тотнофер.
        - Твой повелитель тоже очень разумный человек, поэтому искренне желаю ему править Та-Кеметом как можно дольше, - отомстил я.
        Через день в тронном зале, в присутствии всех командиров больших отрядов, было объявлено о заключении договора о дружбе и взаимопомощи между мной и фараоном Сети и прошло вручение ответных даров. Кстати, на стене над троном был барельеф из позолоченной бронзы с изображением равностороннего треугольника с глазом в середине, из-за чего меня не покидало ощущение, что присутствую на масонской тусовке. Впечатление это искривлялось двумя позолоченными двуглавыми орлами по бокам от треугольника с глазом, из-за чего мне казалось, что действую от имени Российской империи или на худой конец Византийской. Я не пожадничал, отстегнул от своей доли, полученной в Пурусханде. Большую часть даров составили предметы из железа, в первую очередь оружие и доспехи. В Египте нержавеющее железо ценится в прямом смысле слова на вес золота. Присутствующие при этом командиры были так напыщенны, словно египетский фараон заключил договор с каждым из них по отдельности. Они вдруг осознали, что стали грозной силой, с которой вынуждено считаться даже такое сильное, богатое и грозное государство, как Та-Кемет. Особенно это
впечатлило тех, кто побывал в плену у египтян. Эйрас задирал нос так, будто недавно мы разбили не хеттскую, а египетскую армию и отомстили за былое поражение и пленение.
        Глава 76
        В Хеттской империи меня поражало количество бывших столиц. Такое впечатление, что столицей побывал каждый город, чтобы никому не было обидно. Сейчас эта честь выпала Хаттусе, но и Неса, под стенами которой расположилась моя армия, тоже побывала в этой роли. Самоназвание хеттов «несилли» произошло от названия этого города. Неса была одно время и торговой столицей империи, когда здесь пересекались караванные пути с берегов Черного моря к Средиземному и с берегов Эгейского в западные районы Малой Азии и дальше, в Двуречье и даже на полуостров Индостан. Потом путь «восток-запад» сместились севернее, к Хатуссе, и Неса стала увядать. Сейчас в ней тысячи две жителей, а за высокими, десятиметровыми, крепостными стенами могло бы укрыться раза в два-три больше. Внутри города часто попадались пустыри, на которых паслись козы и овцы. Этим Неса напомнила мне Константинополь в начале четырнадцатого века, за сто с лишним лет так и не оправившийся от разорения крестоносцами.
        Город сдался на второй день. Я еще на подходе послал к ним делегацию с предложением капитулировать, предупредив, что первая выпущенная стрела с любой из сторон заканчивает переговоры раз и навсегда. Дальше будет штурм со всеми вытекающими последствиями. Несцы тут же прислали свою делегацию, чтобы обсудить условия сдачи. Торговались мягко, уступчиво, соглашаясь на очень высокий откуп металлами, но жестко бились за земли, которые я требовал отдать мне все, а не только принадлежавшие раньше императору, после чего будут распределены между теми, кого я выберу. Я решил перенять опыт хеттов и заменить правящую верхушку. Раздам земли своим воинам после окончательной победы, чтобы снизить риск сепаратизма.
        В том, что наша победа неизбежна, уже никто не сомневался. Вроде бы была большая и сильная империя, а напали на нее отважные парни - сразу рухнула и рассыпалась на части. Сильной она была только для слабых соседей. Так же с небольшим отрядом Кортес разгромил ацтеков, Писарро - инков, Ермак - сибирских татар… Сейчас одного выигранного сражения хватает, чтобы доказать никчемность любой империи. Победу сразу объявляют знаком богов и сдаются на волю их и победителя. Подозреваю, что богов придумали именно для того, чтобы оправдывать свою трусость, подлость и другие приятные черты характера.
        В Несе меня нашла делегация из Вилусы - государства, расположенного севернее Арцавы и южнее пролива Дарданеллы, на большом полуострове, который сейчас носит название Троада, населенного дарданами и возглавляемого знатными лувийцами, переселенными туда хеттами. Столица ныне носила хеттское название Таруиша. Местоположение ее и созвучие с Троей наводили меня на мысль, что это и есть тот самый город, воспетый Гомером. Не желая лишать потомков литературного памятника, я решил не разорять Таруишу-Трою, согласился заключить с Вилусой договор о «покровительстве». Так сейчас называют вассальные отношения. Отныне жители этой страны будут платить мне десятину со всех своих доходов и присылать по требованию отряд из пятисот бойцов в мою армию, а я буду защищать их от других нахлебников, коим несть числа.
        Следующим городом на нашем пути была Анкува, расположенная на холме, который с трех сторон защищала изогнувшаяся здесь река Маррассандти, казавшаяся глубоководной в сравнение с другими пересохшими. Вода в ней кажется красноватой, потому что несет много глины, из-за чего река имеет второе название Красная. Маррассандти считается у хеттов главной рекой. Впадает в Черное море. У меня даже появилось желание сплавиться по ней и посмотреть, что там творится на берегах Черного моря, особенно в Крыму и в районе будущей Одессы. Жители Анкувы, узнав, что Неса откупилась, население ее не пострадало, прислали туда делегацию, чтобы и самим заплатить за возможность пожить еще. Сумму им начислил меньше, потому что в Анкуве проживало всего тысячи полторы жителей. А ведь тоже была столицей. Мы разделили сложенную на лугу неподалеку от города плату - золото, серебро, бронзу, железо, ткани, шкуры, вино, пиво, хлеб, зерно и большую отару баранов и коз, после чего переночевали там же и отправились дальше.
        Еще на подходе к Анкуве меня встретили делегации городков Хобигасса и Имралла. Первый находился от нее в одном дневном переходе, второй - в двух. В каждой проживало около тысячи жителей. Они тоже не хотели умирать. Мы забирали откуп, ночевали под стенами города и шли дальше, к столице империи Хаттусе, которая была в дневном переходе от Имраллы.
        Глава 77
        Иногда мне кажется, что место для столиц выбирают такое, чтобы ее обитатели умирали как можно быстрее. Нормальные люди живут в провинции, а все остальные никому не нужны, вот их и собирают в одном месте, самом поганом: сейсмичном, как Мехико, Лиссабон, Токио, на гнилом болоте, как Питер, затопляемом наводнениями, как Бангкок, Париж, Фритаун… Для Хаттусы выбрали скалы на засушливом, степном плоскогорье на высоте не знаю, сколько метров, и в сейсмичном районе. Как мне рассказали, лето здесь короткое и жаркое, а зима холодная и продолжительная. И еще постоянно дуют сильные ветры. Подобный климат на Южном Урале. Так что ни разу не удивлюсь, если узнаю, что хетты приперлись именно оттуда. Правда, почвы здесь плодородные, как и положено в степи, дают хорошие урожаи зерновых. В дополнение к природным напрягам, столица находится практически на северной окраине империи, в зоне постоянных грабительских рейдов воинственных касков, живущих на берегу Черного моря.
        Наверное, поэтому укреплена Хаттуса на славу. Стены высотой метров восемь сложены из больших камней разной формы и плохо обработанных, но хорошо подогнанных. Башен несколько десятков: угловые, надвратные, фронтальные у ворот и просто делящие крепостные стены на куртины длиной метров пятьдесят-семьдесят. При этом имеются три комплекса оборонительных сооружений: Нижний (Старый) город, Верхний город и пригород на юге, защищенный высоким валом. С севера и востока почти отвесные скалы. Камень твердый, не ракушечник. Долбить его трудно и проседать при нагреве будет слабо. В городе есть семь источников воды и большие запасы продовольствия, так что осаждать придется много месяцев, которых у нас нет. Самое большее через месяц начнутся холода. В то же время уйти ни с чем нельзя. Это зачтется нам, как поражение. За зиму империя выберет нового правителя, оправится, соберет силы, учтет печальный опыт предыдущего сражения и… возможны варианты.
        Я решил начать с Нижнего города, как более слабого. После захвата его моим воинам будет, где ночевать. По ночам уже холодновато. Мой шатер поставили напротив главных ворот Нижнего города. Слева и права от них по барельефу с изображением льва. Такой хищник в этих краях не водится. Видимо, скульптор был пришлый. На надвратной башне и стенах рядом с ней стояли горожане, в том числе женщины и дети, и смотрели в нашу сторону неотрывно, как и каменные львы. Наш приход предвещал им большие перемены в жизни. За редчайшим исключением - порой случаются чудеса! - перемены будут в худшую сторону.
        Я уже собирался зайти в шатер и прилечь, пока Нецер приготовит ужин, когда увидел, что со стены спускают две большие корзины. В одной был мальчик лет двенадцати, а в другой - старик с длинными седыми волосами, заплетенными в толстую косу, черной высоченной шерстяной шапке, длинной, почти до ступней, пурпурной рубахе, подпоясанной черной лентой, завязанной на левом боку, и кожаных башмаках с загнутыми вверх носаками, обладатели которых у меня ассоциируются с французскими пажами. Старик не подходил в пажи по возрасту, да и шапка и пурпур указывали, что он жрец высокого ранга, возможно, родственник табарну, который у хеттов еще и главный жрец, главный судья и главнокомандующий. Опираясь на длинный посох, загнутый сверху, и положив левую руку на плечо мальчика, жрец пошел в сторону моего шатра.
        Мои воины смотрели на старика с интересом и надеждой. Пока что не выпущено ни одной стрелы, а значит, возможны переговоры. Если жители Хеттусы захотят откупиться, это устроит всех. Они останутся живы и свободны, мои воины станут богаче, не погибнув во время штурма хорошо защищенной крепости, и все соседи хеттов узнают, что мы победили.
        - Ко мне гость, - сказал я Нецеру. - Приготовь хорошее вино и закуски.
        У старика были светло-голубые, почти белые радужки, отчего казалось, что это бельма, что он слеп, но смотрел очень проницательно и как бы со всех сторон. Мне показалось, что в формате 3-D вращаюсь медленно перед ним, а старик заставляет наклониться вперед-назад, чтобы лучше рассмотреть детали. Это при том, что мы сидели друг против друга, а между нами был всего лишь низкий столик, простенький и легкий, на котором стоял серебряные кувшин с красным вином, два кубка и чаша с сушеным инжиром. В последнее время мне понравилось закусывать хеттское вино сушеным инжиром. Старею, наверное.
        - Я - Цуббаллани, верховный жрец бога грозы Тешибу, - представился старик на египетском языке, на котором говорил почти без акцента.
        Я назвал свое настоящее имя, которое считал греческим, но то ли греки пока не те, то ли мое имя они позаимствовали у другого народа. К имени скромно присовокупил знакомый хеттам титул табарну народов моря.
        - Я думал, ты старше, - признался верховный жрец.
        - Старики сидят дома, - поделился я жизненным опытом и процитировал, немного изменив, Виктора Цоя: - а война - дело молодых, лекарство против седин.
        - Пожалуй, ты прав, - согласился он и перешел к делу: - Мне сказали, что ты - человек разумный, с тобой можно договориться.
        - Смотря о чем, - сказал я. - У меня много воинов, и всем им нужна богатая добыча. Не зря же они прошли такой долгий путь к Хаттусе.
        - Мы оставим вам всё, весь город. Заберем только своих богов и еду на дорогу и уйдем, - предложил Цуббаллани.
        Я готов был к долгому торгу, но не к такому щедрому предложению, из-за чего меня пробило непреодолимое любопытство, соответствующее моему нынешнему возрасту.
        - Почему уйдете? - спросил я. - Можете остаться. Мне не нужен ваш город, расположенный в таком неуютном месте.
        - Давным-давно был у хеттов табарну Анитта. Он объединил все наши земли, в том числе победил Хаттусу и ее союзников. При захвате нашего города он потерял много воинов, поэтому приказал сравнять город с землей и поставить на его месте плиту с высеченным на нем проклятием: «Взращу здесь траву сорную. Если же кто поселится в Хаттусе, да поразит его гнев бога грозы Тешибу». До вашего прихода, несмотря на все беды, мой народ не хотел верить этому проклятию. Теперь у нас открылись глаза. Мы оставим вам всё и уйдем, - рассказал верховный жрец печальным голосом.
        - И куда? - поинтересовался я.
        - Пока не знаем, - ответил он.
        Решив, что он не хочет говорить мне, боясь преследования, объяснил:
        - Я не погонюсь за вами. Просто вы можете опять оказаться на моем пути, а я по две шкуры не снимаю.
        - Я, правда, не знаю. Мы пока не решили, куда пойдем, - признался Цуббаллани. - Куда-нибудь, где боги перестанут гневаться на нас.
        И тут мне пришла в голову интересная идея. Мои планы по переезду в Италию упирались в нежелание ахейцев уезжать из Милаванды и прилегающих к ней территорий. Они уже обжили те места. У каждого есть дом в большом городе и имение за пределами крепостных стен. Бросать всё это и начинать сначала в незнакомой местности желания никто не проявлял. Они уже и так наскитались. Среди дорийцев, особенно недавно присоединившихся к моей армии и не успевших разбогатеть, можно было бы набрать добровольцев, но они годились только для службы в армии, а для нормального функционирования государства нужна бюрократия - образованные люди, способные заниматься нудными делами. Такие были у хеттов. Если их образованность соединить с воинственностью дорийцев, может получиться жизнеспособное государство.
        - Я могу вам предложить место для переселения. Местность там тоже гористая, но зима теплая. Земли хороши для выращивания зерновых, виноградников и садов. Местное население не воинственное, живет в небольших слабозащищенных поселениях, которые нетрудно будет захватить. И самое главное, когда я был там в первый раз, мне приснился сон, в котором бог сказал мне, что на этих землях в следующую тысячу лет не будет больших войн. Сам собираюсь туда перебраться. Если бы вы по просьбе египтян не напали на Милаванду, я бы года через два-три обосновался там, избавил вас от беспокойного соседства, - поведал я, малость присочинив.
        - Тысячу лет?! - удивленно произнес верховный жрец.
        Про тысячу лет - это я сгоряча ляпнул, потому что помню, когда примерно попрут римляне и подомнут всех соседей по Аппенинскому полуострову, потом по всему Средиземноморью, а потом доберутся на севере до острова Британия, а на востоке - до Средней Азии, но не знаю, какой сейчас год до нашей эры. Если и ошибусь на несколько веков, в этой жизни меня на лжи уж точно никто не поймает. При этом байка про приснившегося бога не показалась Цуббаллани бредовой. Оно и верно - боги ко всем приходят во снах и дают умные советы, а бестолковые люди постоянно не слушаются их, из-за чего все беды на земле.
        - Да, - подтвердил я. - Сам удивился.
        - Порой боги говорят невероятные вещи, поэтому мы их и не слушаем, - произнес верховный жрец, подтвердив мои мысли о его умственных способностях.
        - А я послушал и решил перебраться туда. Если пойдете со мной, помогу переплыть через море и обосноваться. Мои воины вместе с вашими покорят местное население. Земли с крестьянами раздам знатным людям, как это привыкли делать вы на покоренных территориях. Со временем построим большие города и заживем мирно и счастливо, - поделился я планами.
        Видимо, они понравились и Цуббаллани, или у него просто не было выбора, хватался за соломинку, потому что предложил:
        - Если ты женишься на дочери Суппилулиума, то станешь и нашим табарну. Уверен, что совет старейший и панкус одобрят твою кандидатуру. Тогда мой народ пойдет за тобой, куда скажешь.
        - Я убил ее отца, - напомнил ему.
        - Знаю. Это случилось во время поединка, а не ударом в спину. У нас в древности был обычай, по которому претенденты на власть выясняли во время поединка, за кого боги, и победитель брал в жены дочь или сестру побежденного, чтобы слились обе линии, и она становилась старшей женой, матерью наследника, - рассказал Цуббаллани.
        Я знал, что у хеттов практикуется многоженство и существуют строгие нормы передачи наследства. Есть старшая жена, дети которой в первой очереди на наследство (трон), и младшие, дети которых во второй очереди. Старший сын от старшей жены, как и у западноевропейских рыцарей, получает главный феод, а остальным достается дополнительная собственность или деньги, если таковые есть. Если у старшей жены нет сыновей, тогда наследство переходит старшему сыну от любой из младших жен. Если и у них нет сыновей, тогда мужу старшей дочери от старшей жены и так далее. Если детей нет вообще, то наследство достается братьям мужа или их сыновьям. То ли хетты состоят в родстве с германскими племенами, предками западноевропейских рыцарей, то ли хеттские законы продерутся через века и возродятся у рыцарей.
        - Хорошо, готов жениться на ней, - согласился я.
        Поскольку будет второй женой, внешность меня не интересовала. Если будет очень страшная, постараюсь как-нибудь по пьяне заделать одного наследника, а потом оставлю без внимания.
        - Только она еще не достигла половозрелости, - предупредил он.
        - У меня есть жена и наложницы, подожду, - сказал я.
        Это даже упрощало дело, если принцесса мне не понравится.
        - Я должен обсудить это со своим народом, - сообщил верховный жрец.
        - Я тоже должен обсудить со своими воинами, - произнес я. - Хорошая добыча сделает их сговорчивыми. Так что давай встретимся завтра и обсудим детали нашего соглашения. Пришлешь утром десять заложников из знатных семей, и я зайду в город с малой свитой.
        - Сделаю, как ты говоришь, - согласился Цуббаллани.
        После ухода хеттского жреца я созвал командиров отрядов. Поскольку в шатер они все не поместились бы, встречу провел на поляне возле горящих костров, на которых воины готовили ужин. Командиры уселись кругом на земле, а остальные стояли позади, на дистанции в метр-два, где прекрасно слышали, кто и что говорит. Все уже знали о моих переговорах с верховным хеттским жрецом и догадывались, о чем мы говорили. Неизвестен был только результат.
        - Хетты считают, что на Хаттусе лежит проклятие, поэтому готовы сдать нам город и уйти, - первым делом проинформировал я.
        Радостные крики продолжались минут пять. Орали и командиры, и простые воины. И те, кто слышал мои слова, и те, кто не слышал, но по крикам других догадался, чему они радуются. Конец войне, богатейшая добыча и возвращение домой, где о них - победителях грозных хеттов - будут слагать песни. Редко кому доводится стать участником похода, который заканчивается разгромом величайшей империи. Особенно, если учесть, насколько малы были наши силы в сравнение с хеттскими.
        - Завтра я обговорю с ними размер откупа. Каждый из нас станет намного богаче. После чего они уйдут из города, и любой, кто захочет, сможет зайти в Хаттусу и взять, что понравится. Не думаю, что там останется что-либо ценное, но, если кому-то мало, пусть поищет еще, - рассказал я. - После чего хетты пойдут со мной в Милаванду, а оттуда переправлю их через море на запад, в земли пенестов, где они и поселятся. Я буду их правителем. Любой воин сможет отправиться туда со мной и получить там надел земли и крестьян, которые будут работать на него.
        - Тогда с тобой отправится вся наша армия! - шутливо перебил Пандорос.
        - Не уверен, - возразил я, - потому что многие получат земли здесь. Не возле Хаттусы, потому что место здесь проклятое, приносит всем неудачи, в других городах, которые мы захватили. Командир отряда будет правителем города, а его воины получат земельные наделы с крестьянами. Тебе, Пандорос, я предлагаю стать правителем Пурусханды, как самого крупного города.
        - Я согласен! - не раздумывая, произнес дориец.
        Как подозреваю, ему уже давно хочется вырваться из-под моего командования. Вот пусть и правит в Пурусханде и отбивается от восточных и юго-восточных соседей, которые вскоре бросятся грабить хеттское наследие.
        - А мне какой? - задал вопрос Эйрас.
        - Ты останешься правителем Милаванды после того, как я уплыву с хеттами, - ответил ахейцу. - Будете отдавать мне десятину и править по своему усмотрению. В случае войны, выставлять отряды, соразмерные городу.
        - Это легко! - сразу согласился Пандорос. - Теперь желающих отправиться с нами в поход будет тьма!
        Тут он прав. За такую добычу, которую привезет каждый воин в свое новое имение, в мою армию сбегутся все отморозки нынешней ойкумены.
        - Можно будет захватить Кар-Дуниаш, - предложил командир дорийцев.
        Кар-Дуниашем сейчас называют Вавилон. Я бы с удовольствием сплавал туда, чтобы посмотреть, что собой представляет нынешний Вавилон, но тащиться сотни, если ни тысячи, километров по суше желания не было.
        - Не в этом году, - сказал я. - Не раньше, чем закончу обустраиваться на новом месте. Да и вам надо обжиться здесь. Уверен, что многим не понравится смена власти в хеттских городах. Придется усмирять их.
        - Это мы умеем! - хвастливо заявил Пандорос.
        Он еще не подозревает, что такое - управлять государством, даже таким небольшим, как Пурусханда. Это не мечом махать на поле боя. Еще и мозги требуются, которыми дориец похвастаться не может. Впрочем, это его проблемы. Отныне судьба Малой Азии интересует меня лишь в той мере, в какой отсюда будет поступать дань, не говоря уже о том, что здесь будет твориться после моего перемещения в следующую эпоху.
        Глава 78
        По горной дороге на несколько километров растянулась колонны из разного рода повозок, вьючных животных и идущих пешком людей. Я несколько раз пытался подсчитать, сколько хеттов оправилось в путь со мной, но каждый раз сбивался. Тем более, что вместе с ними идут мои воины с захваченными рабами. Точно знаю, что больше пяти тысяч. Часть хаттусцев растворилась на первой части пути. Кто-то, в основном бедняки, вернулся в заброшенный город, не желая покидать родные места, кто-то, купцы и имеющие там влиятельных родственников, пошел на восток или юг, в другие хеттские города, не разграбленные нами, или в бывшие вассальные государства. Но вместо них к колонне присоединились жители захваченных нами городов. По большей части это была провинциальная знать, которая лишилась своих земельных наделов и домов в городе. Их собственность я раздал своим воинам, пожелавшим остаться там, а бывшим владельцам предложил другую, на не завоеванной пока земле. Как ни странно, многие знатные хетты отнеслись к этому с пониманием. У них всосанная с материнским молоком уверенность в своей избранности, в том, что рождены
управлять низшими сословиями, и не важно, где эти холопы проживают. Отняли одних - дадут других. Такова воля богов и табарну. Главное, что не будут добывать хлеб насущный тяжким трудом.
        В передней части колонны, сразу за воинским отрядом, едет в легкой крытой кибитке, запряженной парой мулов, моя вторая, очень юная и при этом старшая жена Пудухепа. Ей всего двенадцать лет. Невысокого роста, худенькая, с едва наметившейся грудью. У нее узкое лицо с тонкой светлой кожей и большие темно-синие глаза, которые кажутся испуганными. А может, не кажутся. Не знаю, как бы я на месте Пудухепы смотрел на человека, убившего ее отца и ставшего ее мужем. Впрочем, муж я чисто номинальный до первых ее месячных. Стараюсь не беспокоить девочку лишний раз. Пусть наслаждается путешествием. В отличие от большинства ее подданных, Пудухепе нравится поездка. За свою короткую жизнь она всего лишь несколько раз была в окрестностях Хаттусы, посещала вместе с родителями и свитой храмы, расположенные за крепостными стенами. Не удивлюсь, если она раньше считала, что за горами, видимыми с городских стен, заканчивается жизнь и суша и начинается море, которое окружает этот единственный остров, обжитый людьми. Завидев меня, девочка прячется, а потом появляется с золотым венцом на голове. В первую нашу встречу на
Пудухепу нацепили столько золотых побрякушек, что ей даже пошевелиться было тяжело, стояла неподвижно. Видимо, решили, что в таком роскошном обрамлении любая девица покажется раскрасавицей. Я улыбаюсь своей юной жене, говорю, что в этом венце она еще красивее. Чем больше женщине мы врем, тем больше нравимся мы ей.
        Следом за Пудухепой в такой же повозке едет Цуббаллани, верховный жрец бога грозы Тешибу. Старику дорога дается тяжело, но не ропщет. Каждый день, когда мы останавливаемся на ночь, он отправляется в обоз и проверяет, все ли боги в целости и сохранности? Мы везем с полсотни истуканов, изготовленных из разных металлов, по большей части железных. Каменных я отказался увозить, и они были разбиты хеттами на мелкие кусочки, чтобы не достались никому. Захватив какую-либо страну, хетты первым делом увозили к себе статуи местных богов, чтобы служили новым хозяевам. И ведь искренне верят в такую ерунду! Я уже не читаю атеистические лекции, потому что понял, что верующего переубеждать бесполезно, можно только заменить одну религию на другую, допустим, христианство на коммунизм или сайентологию. Поняв, что я не обманул его, что действительно намерен переселить, верховный жрец стал относиться ко мне со снисходительной доброжелательностью. Он ведь уверен, что намного старше меня. Вот и сейчас, завидев меня, Цуббаллани улыбается и приветственно машет рукой. Отвечаю ему тем же.
        Когда я проезжаю мимо его повозки, говорит, щурясь от яркого солнца:
        - Здесь теплее, чем у нас. Там, куда мы едем, так же тепло?
        Такую дыру с холодными ветрюганами, как Хаттуса, в этих краях трудно найти. Мне кажется, высоко в горах и то лучше жить. Там, по крайней мере, дует не так сильно, как в окрестностях покинутой столицы хеттов.
        - Да, - подтверждаю я. - И больше деревьев.
        Я еду верхом на вороном жеребце в невиданном здесь ранее седле со стременами. То, как я сижу в седле и уверенно управляюсь конем, производит впечатление на хеттов. Они - не без оснований - считают народы моря варварами, боящимися лошадей и не способными управлять даже колесницей. Конь - привилегия знатного человека. Простолюдины ездят на волах, ослах, мулах. При этом я не только метко и далеко стреляю из лука с колесницы, но и с верховой лошади на скаку, что требует многолетней тренировки, желательно с детства, и чего не умеет никто из них. В придачу я умею считать и писать и читать, хотя и не знаю пока все хеттские клинописные иероглифы, позаимствованные у вавилоням, которые в свою очередь поживились у шумеров. Многие иероглифы сильно изменились, узнаю их с трудом. Зато хорошо читаю позаимствованное у финикийцев линейное письмо. Так что могу не сомневаться, что хетты без колебаний причислят меня к богам после смерти.
        За повозками со знатью шагает отряд ахейцев. Эйрас, как и положено ахейскому командиру, шагает впереди. Он рад, что станет правителем Милаванды. В немалой степени из-за того, что Пандорос остался управлять Пурусхандой. У них с дорийцем так и не сложились такие же теплые отношения, как у обоих со мной. Теперь они будут встречаться реже, только в походах.
        - Кто-нибудь из твоих воинов хочет отправиться со мной? - спрашиваю я Эйраса.
        Он смотри снизу вверх на меня, сидящего в седле, и, медленно подбирая слова, отвечает:
        - Я еще не всех опросил.
        Ахеец не хочет говорить правду, что его воины имеют земельные участки возле Милаванды и не имеют желания уезжать из нее.
        - Больше не спрашивай, - разрешаю я. - И без них хватает желающих. Просто воинов из твоего отряда я взял бы в первую очередь и дал им больше, чем остальным.
        На самом деле мне нужны старые проверенные боевые товарищи, на которых я смогу положиться. Они бы стали тем скелетом, на который наросла бы остальная армия. Если начну упрашивать и прельщать, упрутся еще сильнее, а так у них появится подозрение, что могут получить больше, чем имеют.
        За ахейцами едут на арбах, запряженных волами, или на повозках, запряженных ослами или мулами, или идут пешком, каких большинство, хеттские простолюдины, ремесленники и крестьяне. Зачем они прутся в незнакомое место - загадка для меня. Там они так же будут простолюдинами. Хетты считают, что конь может родиться только от жеребца и кобылы. От ослихи, в лучшем случае, может родиться мул, а от осла - лошак, которые потомства не дают. Среди ремесленников много каменотесов и кузнецов по железу, которые славятся по всему Средиземноморью. Их умения пригодятся нам на новом месте. Вместе с простолюдинами идут рабы. У этих была масса возможностей смыться. Они знают, что мы не будем останавливаться и ловить сбежавших, но все равно не рискуют вырваться на свободу. Это лишний раз убеждает меня, что раб - это состояние души.
        Дальше едут арбы и идут вьючные животные с разными грузами, но в первую очередь со съестными припасами. Мы выгребли из Хатуссы все, что смогли увезти. За ними гонят большую отару овец и коз. С каждым днем груза и скота становится все меньше, несмотря на то, что наши летучие отряды грабили все поселения, расположенные неподалеку от дороги, по которой мы шли, пока не добрались до владений Милаванды.
        Замыкает колонну отряд дорийцев, которые не захотели оставаться на земле хеттов. Им больше нравится на Пелопоннесе. Там почвы скуднее и жизнь труднее, зато родина. Видимо, они и станут греками, с которых начнется античный период в жизни человечества. Может быть, кто-нибудь из них предок Гомера или Сократа. Впрочем, судя по неряшливому виду и презрительному отношению к труду, все они будут отцами Диогена.
        Глава 79
        Не знаю, каким ветром распространяются слухи в эту эпоху, но Хана уже знала, что стала младшей женой. Отнеслась к этому рассудительно. Все-таки Пудухепа - дочь правителя великой империи, пусть и сгинувшей, а не купца, как она. Юной возраст и испуганные глаза старшей жены и вовсе умилили Хану. Такое впечатление, что я привез ей дочь или младшую сестру, а не соперницу. Впрочем, это я думаю, что мои жены - соперницы. Они выросли в обществе, где многоженство - норма. Многим казалось странным, что у меня, такого знатного и богатого, всего одна жена. Многочисленные наложницы, которых я менял часто, в счет не шли. Теперь всё встало на свои места. К тому же, женитьба на дочери императора и мирный договор с фараоном Сети резко повысили мой социальный статус, приравняв к правителям первого ряда.
        Я кинул клич по всему региону, приглашая владельцев галер и прочих судов подзаработать на перевозке хеттов на западный берег Апеннинского полуострова. Желающих набралось много, потому что платил я не только товарами, но еще и поощрял налоговыми скидками на посещение порта Милаванда и разрешениями на вывоз брони. Теперь мне уже неважно было, попадет ли надежная броня в руки моих потенциальных противников. Одного из самых сильных больше нет, а второй - мой союзник. Слабаков - мелкие города-государства - в расчет не принимал. Пусть потешатся бригандинами из нержавеющего железа, пока я не доберусь этих городов и не отберу всё.
        В первой группе отправилась примерно половина переселенцев. Остальным не хватило места. Отряд из ахейцев и дорийцев - боевой кулак - плыл на моих судах вместе с семьями. Набралось не так уж и мало желающих. Авантюризм лечится только немощной старостью, до которой такие люди обычно не доживают.
        Обогнув Пелопоннес, я повел свой флот через Ионическое море напрямую к Мессинскому проливу. Сейчас суда, даже парусные, сперва идут на север, к проливу Отранто, где полуострова Пелопоннес и Апеннины сближаются на кратчайшее расстояние, пересекают в том месте и поворачивают на юг. Шли мы только днем, а на ночь галеры швартовались лагом к парусникам или дрейфовали рядом. С погодой нам повезло, море было спокойным. Зато Тирренское встретило волной высотой метра два, пришлось пережидать в Мессинском проливе, под высоким берегом острова Сицилия.
        В Каисре нашему появлению не обрадовались, заподозрив в дурных намерениях. И то верно: для купеческого каравана нас было слишком много. Я сразу послал в поселение пенестов ахейца, который говорил на их языке, с предложением, на которое было трудно согласиться: уйти с ручным багажом; время на размышления - до следующего утра.
        В течение всего дня к берегу подходили наши суда и разгружались. Цуббаллани, который настоял, чтобы его включили в первую партию, сразу по высадке приказал установить на валуне золотую статуэтку бога грозы Тешибу и принес в жертву трех крупных баранов, привезенных специально для этого. В компании еще двух пожилых жрецов он покопался в кишках жертвенных животных, затем показал толпе окровавленные руки и объявил, что бог сулит хеттам прекрасную жизнь на этой земле. Я бы удивился, если бы бог посулил обратное, потому что видел восхищенное лицо верховного жреца, когда мы плыли вдоль западного берега Апеннин. Места тут, действительно, прекрасные, не сравнить с голыми степями вокруг Хаттусы.
        Как я и предполагал, ночью из поселения выскользнуло несколько жителей, наверное, за помощью побежали, а все остальные решили отсидеться в осаде. Привыкли отбиваться от дикарей, не имеющих навыков захвата городов, и понадеялись, что и на этот раз проскочат. Часть осадного имущества у нас была с собой, часть - лестницы и щиты - сделали на месте за день и первую половину ночи, лунную и светлую. Сотня моих воинов всю ночь напрягала защитников, имитируя штурм. Через неравные промежутки времени они приближались к крепостным стенам, гремя оружием и лестницами, а потом откатывались. Сперва в поселении каждый раз поднимали тревогу, и все выбегали на стены. К утру измотались и выдохлись. На стены выходили несколько человек и быстро убирались досыпать.
        Штурм начали на рассвете. Как и раньше, сотня пошла якобы на штурм. В них метнули несколько стрел и камней, надеясь, что отступят, как в предыдущие разы. Не отступили. Более того, к ним присоединились другие. Подошли к городским стенам и знатные хетты. Карабкаться по лестницам им западло, но стрельбой из луков здорово помогали наступающим. Луки у них составные, потуже ахейских и финикийских. Тетиву натягивают «средиземноморским» способом, но бьют дальше. Да и стреляют точнее. Их этому учили с раннего детства. Сразу вспомнил, что в Позднее Средневековье благородный человек в Западной Европе сражался, вооруженный копьем и мечом. Владение стрелковым оружием считалось чем-то типа хобби. На Ближнем Востоке и в Средней Азии благородный человек - это в первую очередь конный лучник. Да, он хорошо владел и копьем, и мечом или саблей, но меткая стрельба из лука, особенно на скаку, была его главным военным талантом.
        Пока пенесты сообразили, что это не очередная обманка, что начался штурм, пока проснулись, очухались и выбежали на стены, там уже орудовали мои воины. Облаченные в крепкие доспехи, вооруженные железными мечами, имеющие богатый боевой опыт, они легко смяли защитников поселения. Вскоре были открыты ворота, которые пенесты даже не соизволили завалить камнями, и я вошел в Каисру вместе со свитой из знатных хеттов, пораженных скоростью, с какой был захвачен населенный пункт. Пространство возле ворот было завалено трупами пенестов. Мои воины получили приказ мужчин не жалеть. Для работы на полях мужчины-горожане малопригодны, как и в рабы-слуги. Женщины и дети лучше подойдут на эту роль.
        - Вот мы и дома! - произнес я, выйдя на центральную площадь, вымощенную камнями и непривычно маленькую даже в сравнение с Милавандой, не говоря уже о Хаттусе.
        Глава 80
        Моя небольшая армия движется по территории, если не ошибаюсь, будущей итальянской Тосканы. Мы добрались до реки Анро, по которой будет проходить северная граница моей новой страны. Я бывал на этой реке в будущем, когда мое судно стояло в порту Ливорно, соединенном с Арно каналом, и ездил на арендованном автомобиле на экскурсии в Пизу и Флоренцию. Пока что этих городов нет, но река есть. Не сразу признал ее, потому что более глубоководная и заросшая лесами, но сразу решил, что она - хорошая естественная граница. До этого мы прочесали будущие итальянские провинции Лацио и Умбрия, установив границу с соседними племенами по реке Тибр. Как ни странно, ни латинов, ни италиков среди наших соседей нет. Есть фалиски, аврунки, энотры, умбры, оски, марруцины, френатны… Может быть, кто-то из них станет родоначальником будущих римлян. Скорее всего, сольются несколько племен и образуют новый этнос. Пока что они малы и слабы. Занимаются сельским хозяйством, добычей руд и выплавкой металлов, в основном оловянной бронзы, но также железа, серебра, свинца, олова. Пример Каисры навел их на разумную мысль сдаваться
без боя. Если не считать несколько мелких стычек, сопротивления нам не оказывали. В малых поселениях всё оставалось без изменений, если не считать, что все земли теперь принадлежали мне. Они были обмеряны и зарегистрированы. Со мной путешествовали хеттские землемеры и писари, прекрасно знающие свое дело. Позже, когда создадут полный кадастр, эти земли я раздам своим вассалам, которые будут взимать с подданных продуктовый и отработочный налоги, большую часть которых оставлять себе и за это нести службу в армии, а меньшую отправлять в столицу, место которой я пока не выбрал. Само собой, самые лучшие участки будут закреплены за мной и членами моей семьи, которая значительно приросла родственниками старшей жены Пудухепы. У нее только кузенов десятка три. В крупных поселениях, которых было одиннадцать, аборигенам предлагали уйти с ручной кладью, оставив жилища и скот завоевателям. Впрочем, к нашему приходу в поселениях почти не было жителей и скота. Кое-что успевали перехватить наши передовые отряды. В этих поселениях я оставлял гарнизон, воины которого получат земли в этих местах, чтобы дождались приезда
своих семей, которые приплывут второй ходкой в Каисру, а потом по морю и по суше доберутся до места нового жительства.
        Сейчас мы движемся по местами заболоченной долине в сторону моря к крупному поселению Пуплуна, известному центру по выплавке железа и олова. Вчера на ночь остановились у горячих источников, где я и все, кто не испугался, приняли ванны в естественном бассейне - каменной чаше в русле ручья. Образовывали ручей сразу три источника с разной на вкус водой. Видимо, каждая лечила от каких-то определенных болезней, так что бальнеотерапевтический эффект получился смешанный. После купания мне прямо летать хотелось. Усталость, накопленную за полтора месяца шатания по горам и долам, городам и весям, как водой смыло. Я подумал, что неплохо было бы обосноваться неподалеку от этих источников. К тому же, Пуплуна, как и Каисра, расположена на берегу моря, а не в вдали от него, как остальные крупные поселения. Рядом с ней несколько маленьких островков, один большой, а дальше на запад два очень больших. Если не ошибаюсь, большой - это будущий остров Эльба, на который сошлют Наполеона, а очень большие - Корсика и Сардиния. С Эльбы в Пуплуну привозят на лодках железные крицы, из которых поселяне выковывают оружие и
другие, нужные в хозяйстве предметы. В общем, место очень удачное во всех отношениях. Осталось сущая ерунда - отобрать его у лигуров. Говорят, воинственный народец. Когда-то владел почти всем западным побережьем Апеннинского полуострова, но в последнее время их сильно потеснили умбры.
        Поселение Пуплуна располагалось на большом высоком холме рядом с морем. Оно было заметно издалека, благодаря четырехметровой высоты крепостным стенам из камня-известняка и десятиметровой прямоугольной сторожевой башне с почти плоской деревянной крышей. Доски потемнели, поэтому крыша казалось черной шляпкой на более светлой, толстой ножке. Рядом с башней поднимался дымок от догорающего костра, который зажгли, когда мы были километрах в пяти от этого места. Я тогда усилил дозоры и приказал всем приготовиться к бою. Узкую дорогу, по которой мы двигались, с обеих сторон поджимали склоны, поросшие деревьями и густыми и колючими кустами. Лучшее место для засады трудно найти.
        Ворота в поселение были нараспашку. Сколоченные из толстых дубовых досок, они были усилены узкими полосами железа, покрытыми сосновой смолой, к которой прилипли мухи, жучки, травинки… От ворот шла улица к площади, на которой высилась сторожевая башня. По обе стороны располагались одноэтажные дома из плохо обтесанного камня. В домах ни окон, ни вентиляционных отверстий, только дверь деревянная на кожаных петлях. Внутри деревянные топчаны, низкие столы и табуретки и пустой большой ларь, в зажиточных домах - два ларя. Различие между зажиточным и бедным домом только в количестве ларей, все остальное примерно одинаково. Очаг во дворе. Домашний скот и птицу держали в загонах под деревянными навесами. Чуть ли ни в каждом втором доме небольшая кузница в каменной пристройке, в которой с трудом поместятся три человека. Горны открытые. Наковальня - большой твердый камень с не всегда плоской верхней поверхностью. В зажиточных домах кузницы попадались редко, вместо них был сарайчик-кладовая. Мы не увидели ни одного жителя, хотя повсюду были видны следы недавней человеческой деятельности. Аборигены разбежались,
узнав о нашем приближении.
        Храма внутри поселения не было. Он располагался на северо-западной части вершины холма, куда вела довольно таки утоптанная, широкая тропа. Точнее, это было место жертвоприношений - почти круглая площадка с примитивным каменным истуканом в дальней от поселения части ее. Судя по молотам в обеих руках, главный местный бог в свободное от исполнения просьб трудящихся время подрабатывал кузнецом. У ног его был камень с углублением с тремя стоками в разные стороны. Видимо, в углубление стекала кровь жертвенных животных, и потому, в какую сторону сперва текла кровь, получали ответ на свой вопрос. Видимо, у лигуров на любой вопрос существует всего или аж три ответа.
        - Место намоленное, подойдет и для постройки храма богу грозы Тешибу, - сказал я сопровождавшему отряд в походе жрецу Хантапи, заместителю Цуббаллани, который был слишком стар для таких странствий. Чтобы у жреца не возникло возражений, я проинформировал, показав на пустырь юго-юго-западнее, откуда открывался чудесный вид на море и остров Эльба: - Мой дворец будет рядом, вон там.
        - Мы спросим бога грозы. Как он скажет, так и сделаем, - произнес Хантапи.
        Я даже не сомневался, что Тешибу согласится со мной, потому что боги предпочитают жить рядом с правителем.
        На следующее утро для меня раздобыли плуг с железным лемехом и запрягли в него вола и корову. Пахать я не умел, но надо было всего лишь прочертить борозду - обозначить периметр будущего города, линию крепостных стен. Я не поленился и даже отбороздил будущий свой дворец, отхватив участок почти равный по площади нынешнему поселению Пуплуна. Одна сторона проходила по границе лигурийского капища, так что одна стена у нас будет общая. Стены дворца и храма, идущие по краю холма, будут частью городской крепостной стены.
        Глава 81
        Я заметил, что мне надо года два, чтобы привыкнуть к новому жилью, признать его своим. До истечения этого срока мне кажется, что жилье временное, скоро переезжать. Впрочем, живу я пока в захваченном доме, жду, когда достроят дворец. Работы на объекте кипят. Зимой на нем трудилось всего два десятка человек, а весной подвезли рабочих строительных специальностей, собранных со всего побережья Эгейского моря и немного с побережья Средиземноморского. Весть о том, что я плачу щедро, даю возможность поселиться на новом месте любому работяге, кто пожелает, и даже обещаю первые три года не взимать налоги, разлетелась по всей ойкумене - и народ потянулся. Кого-то привезли мои суда, кто-то добирался на купеческих, которые возили нам продукты питания, тягловый скот и все, что заказывали, обменивая на железо и изделия из него.
        Оказалось, что жители Пуплуны перебрались на остров Эльба. Были уверены, что мы - народ сухопутный, там их не достанем. Еще и как достали. Когда к Пуплуне приплыли мои суда, первым делом после их разгрузки мы смотались на остров и навели там, так сказать, конституционный порядок. Аборигены сперва удрали от нас в горы, а после переговоров вернулись в свои поселения, согласившись жить под нашей защитой. С тех пор всё железо, добываемое на Эльбе, шло в Пуплуну, где обменивалось по твердой ставке, не настолько выгодной для лигуров, как при прямой продаже иноземным купцам, но и не за бесценок отдавали. Взамен получали зерно, вино, ткани и другие предметы роскоши, привозимые из Милаванды и Апаши. Торговля с приезжими купцами готовыми изделиями из железа шла только через пуплунских, чему научил меня опыт Нарвы. Несколько семей лигуров переселились на материк. Правда, им пришлось строить себе новые дома, потому что старые были заняты мигрантами.
        Пуплуна, как и остальные одиннадцать новых городов, строится по моему плану. Улицы идут строго с севера на юг и запада на восток, деля город на кварталы. Дома разные, как по площади, так и по этажности. Вокруг центральной площади, которая перед моим дворцом и храмом богу грозы Тешибу, двухэтажные и с большими дворами, а на окраинах одноэтажные и маленькие. Кузницы тоже на окраинах. Хетты оказались более искусными кузнецами, чем аборигены. Несколько лигуров даже устроились к ним подмастерьями, чтобы перенять опыт. На всякий случай я приказал присматривать за ними. Мало ли, вдруг это шпионы?
        Пока еще горожане делятся на хеттов (несилли), ахейцев, дорийцев, лигуров, но я настойчиво вбиваю им в головы, что отныне мы все - другой народ, имя которому россияне, русские. Созвучие названия этрусков с русскими всегда казалось мне не случайным. Теперь можно с полной уверенностью говорить, что русские, как минимум один, внесли вклад в образование этого этноса. Правда, мои подданные перековеркали слово «россияне» и называют себя расенами.
        До середины лета, пока в этих краях не закончился сбор зерновых, нам никто не мешал. Я постоянно высылал патрули на север, ожидая оттуда нападение лигуров, но беда пришла с востока, от сабинов, которые осадили город, получивший название Клевсин. К счастью, конный гонец сумел добраться до Пуплуны, известить о беде. По неточным данным сабинов было около тысячи человек, что для данной местности очень большой отряд. В Клевсине всего жителей человек шестьсот. Из них способных сражаться не больше двух сотен. Надежда была только на то, что город защищен стенами и у хеттов хорошие лучники с составными луками, а аборигены, по крайней мере, все те, кого мне доводилось встречать, имели простые луки.
        На следующее утро я с отрядом из трехсот пятидесяти пехотинцев и сорока двух колесниц отправился на помощь Клевсину. Шли ускоренным маршем, весь световой день. Никто не роптал. Понимали, что задержка на день или даже на несколько часов может решить судьбу города. По закону подлости стояла жара. Помогало то, что дорога по большей части проходила по лесам. Будущим итальянцам придется сильно постараться, чтобы извести такое количество лесов.
        На третий день после полудня передовой дозор сообщил, что заметил отряд сабинов, грабивших деревню. Их было человек сто. Одеты в шапки из овчины руном наружу и шерстяные рубахи, которые представляют собой два прямоугольных куска ткани, сшитых сверху и по бокам так, чтобы были отверстия для головы и рук, а на поясе перехваченных кожаным ремнем. Щиты небольшие прямоугольные из досок, оббитых кожей. Вооружены воины двумя копьями длиной метра два и длинным кинжалом. Одно копье в начале боя мечут, как дротик, а вторым сражаются. Наконечники копий почти у всех костяные или из рога. Кинжалы из железа и с деревянными или костяными рукоятками. Носят их в ременной петле без ножен. Обилие железных изделий у аборигенов поражает даже в сравнение с хеттами. В отличие от египтян и финикийцев, апеннинские бедняки имеют железное оружие, а состоятельные воины - бронзовое. Железо здесь добывают во многих местах, но обрабатывают плохо. Оно «мягкое», легко гнется, поэтому клинок приходится делать толстым и тяжелым, хуже бронзового.
        Деревня была всего в одну улицу и десятка три домов, потому что пахотной земли мало. Зато много виноградников и фруктовых деревьев на склонах. Лигуры, живущие на побережье, предпочитали красный виноград, а обитавшие в глубине полуострова умбры - белый. И в садах на побережье чаще встречались инжир и оливки, а в горах - яблоки и груши. Сабины как раз трусили фруктовые деревья и собирали плоды. Видимо, более ценного нашли мало, а возвращаться налегке не хотели. Меня удивило, что они грабили своих соплеменников, видимо, вовремя спрятавшихся в лесу. В этой части захваченной нами территории в предгорье и горах жили умбры, которые, как мне объяснили, говорили с сабинами на разных диалектах одного языка и вроде бы считались родственными племенами. Может быть, умбры стали врагами потому, что признали нашу власть.
        Зная по личному опыту, что грабеж - это настолько увлекательное мероприятие, что забываешь об осторожности, я решил устроить им засаду. С частью отряда - покинувшими колесницы лучниками - обогнул деревню и засел в кустах на крутых склонах по обе стороны дороги. Кусты были жиденькие, количество иголок превышало количество листьев. Надежда была на то, что врагу будет не до разглядывания склонов.
        Рядом со мной расположился Ириятти - один из кузенов моей старшей жены Пудухепы. Ему двадцать два. За такую короткую жизнь успел наплодить восемь детей от трех жен, не считая умерших. Детская смертность сейчас очень высокая, даже у богатых. Светло-каштановые волосы и голубые глаза говорят о его знатном происхождении. Лет двести назад власть над хеттами захватила пришлая династия, состоявшая из светлокожих голубоглазых блондинов, и, так сказать, немного высветлила знать, начавшую превращаться в смуглокожих темноглазых брюнетов. Знаю, что ненадолго. Видимо, смуглокожие темноглазые брюнеты лучше адаптированы к жаркому климату. Вот и наши враги тоже по большей части блондины, совершенно не похожие на своих будущих потомков итальянцев.
        Перед уходом в засаду я воткнул в землю прутик и прочертил линию от него. Как только тень от прутика достигнет линии, отряд должен был двинуться по дороге в сторону деревни, спугнуть сабинов. Наверное, я неправильно рассчитал угловое смещение солнца, потому что ждать пришлось долго. От скуки мои воины начали переговариваться все громче, пришлось прикрикнуть на них.
        Впрочем, сабины улепетывали так быстро и шумно, что вряд ли услышали бы разговоры моих воинов. Они постоянно оглядываются, убеждаясь, что враг пока что далеко, и не догадываясь, насколько близко. Впереди ехала большая арба, запряженная двумя волами. Светло-серые крупные животные неторопливо переставляли ноги, несмотря на то, что погонщик часто колотил их палкой по широким крупам. Арба была с верхом нагружена всякой всячиной: внизу стояли кувшины, наполненные, скорее всего, зерном и большие корзины с фруктами, а сверху лежали старые кожи и деревянные вилы, грабли, лопаты. Следом шли шесть ослов. Каждый вез пару больших корзин, выстеленных кожей и наполненных доверху зерном нового урожая. Все зерно не унесешь с собой в лес, а крестьянин всегда найдет, что и где спрятал коллега. Дальше шли воины с котомками и корзинами. Большие корзины несли по двое, держа ее за ручки, а маленькие почему-то делают без ручек и носят на голове. Обычно это развлечение, вырабатывающее гордую осанку, для женщин, но сейчас маленькие корзины несли на головах мужчины. Видимо, за такое оскорбление мужского достоинства и будут
наказаны.
        Я пропускаю арбу, после чего встаю и тихо произношу:
        - Начали.
        Вряд ли большая часть засевших в засаде слышала мои слова. Они увидели, что я встаю и натягиваю лук, и поняли, что пришло время поупражняться в стрельбе.
        В первый раз тетива сильно щелкает по наручу на моей левой руке. Начиная со второй стрелы, перестану замечать это. Моя стрела попала вознице в голову за правым ухом и вылезла выше левого глаза. Считай, уже мертвый сабин продемонстрировал мне окровавленный наконечник, повернув голову в мою сторону, после чего как бы прилег на награбленное барахло позади себя. Впрочем, я это видел краем глаза, расстреливая тех, кто двигался позади арбы. После секундного замешательства уцелевшие сабины заорали и, побросав добычу, схватились за щиты, закинутые за спину. Закрыться успели всего несколько человек, и те получили стрелы в спину, потому что мои лучники были на обоих склонах. Расправа продолжалась несколько секунд. Я израсходовал всего три стрелы, потому что постоянно приходилось менять цель, уже пораженную раньше меня. При всем при этом две последние мои стрелы настигали врагов не в одиночку. Желающих выстрелить было больше, чем мишеней. Несколько сабинов получило по три-четыре стрелы, причем четверо все еще шевелились, не желая умирать. Народ сейчас исключительно живучий.
        Глава 82
        Под стенами Клевсина длинное и широкое поле, покрытой высокой стерней полбы (дикой пшеницы-двузернянки). Хлеб из нее не ахти, а вот каша нормальная на вкус. Пока что зерновые не косят, серпами срезают колоски. На стерне пасут скот, который заодно удобряет поле. Сейчас большая часть стерни вытоптана и выжжена. Специально ее поджигали или случайно - не знаю. Скорее, второе, потому что выгорела только четверть поля как раз напротив главных городских ворот. С защитниками города мы пока не общались, если не считать обмен сигналами. Мы дали понять, что готовимся к бою. клевсинцы ответили, что поддержат, как сумеют.
        Сабины сгруппировались на южном краю поля. Строй не держат, разбились на девять отрядов. Видимо, каждое племя (поселение) отдельно. Мне говорили, что сабины не организованы и не имеют длинных толстых пик, но я всегда предполагаю худшее. То, что такой прогноз не оправдался, порадовало меня. Значит, не зря гнал по горным дорогам колесницы. Этот вид войск не знаком аборигенам. Для них лошадь в диковинку, даже мулов не все видели.
        Мои копейщики построены в фалангу в три шеренги, чтобы растянуться пошире. Впереди лучники врассыпную. Если что-то пойдет не так, прикроют наше отступление. С обоих флангов фалангу объезжают колесницы. В каждой по три члена экипажа: возница, копейщик-щитоносец и лучник. Только моя, более легкая и маневренная, египетская, везет меня и возницу Хутрали, который в Малой Азии был хеттом, а теперь, как и все наши, расен. Отдохнувшие за ночь лошади бегут резво. Как догадываюсь, им чертовски надоело тащиться по горным дорогам. Поле со стерней после таких дорог кажется российским автобаном, если такое словосочетание не оксюморон. Я останавливаюсь в центре линии, жду, когда подтянутся отстающие, расположатся на краях ее. Сорок две колесницы - это, конечно, маловато против почти тысячи воинов, но больше нет. Вру, есть. Из открывшихся ворот Клевсина начинают выезжать колесницы. Их там не больше двух десятков, но в данном случае это существенная подмога. Оборачиваюсь и машу рукой двум трубачам, которые стоят позади фаланги. Под рев труб начинаем движение. Я похлопываю Хутрали по плечу, чтобы не сильно
разгонялся, не вырывался из строя. Ровный строй производит более гнетущее впечатление на противника. Кажется, что на тебя катится высокий, выше человеческого роста, вал, грохоча колесами, звеня оружием, крича, свистя… Точнее, два вала. Второй хоть и в два раза меньше, но шума производит столько же. У тех, кто не знает пугливость лошадей, возникает ассоциация со стадом быков, которые имеют дурную привычку нестись сломя голову, сметая и затаптывая все на своем пути. И еще из этих валов летят стрелы, которых становится все больше, по мере его приближения. Пусть лишь малая часть стрел попадает в цель, но и это сильно нервирует.
        Сабины дрогнули. Как-то вдруг плотные группы воинов, которые, как чудилось, приближались к нам рывками, начали редеть. До них оставалось еще метров сто, и мой возница уже начал придерживать лошадей, когда я заметил, что враг побежал.
        - Гони! - толкнув в спину Хутрали, крикнул я.
        В бою люди порой глохнут, поэтому команды дублируются толчками в спину и похлопыванием по плечам. Они одинаковы у египтян и хеттов, поэтому мне не пришлось переучиваться. Видимо, первые переняли у вторых, или оба получили из одного источника, который, скорее всего, находился в районе Митанни, потому что видел пергамент с руководством по работе с лошадьми, написанный неизвестным мне вариантом клинописи, как сказали, на языке народа, населявшего эту страну ранее.
        Я засовываю лук в колчан, прикрепленный изнутри к борту кузова, достаю из подставки копье, изготовленное по моему заказу. Оно длиной метра три, но тоньше и потому не тяжелее более короткого. Наконечник трехгранный и узкий, длиной тридцать сантиметров. Этого должно хватить, чтобы проткнуть человеческое тело насквозь. Впрочем, в большинстве случаев для поражения насмерть достаточно десяти сантиметров, потому что американообразные сейчас встречаются редко, и на войну такие обычно не отправляются, особенно пешком. Я перехватываю копье поудобнее и, цепко держась левой рукой за верхний край кузова, наклоняюсь вправо и втыкаю наконечник между шевелящимися под рубахой лопатками бегущего сабина. Он, наклоняясь вперед, еще делает несколько шагов перед тем, как падает ниц. В это время я уже колю следующего, попав ему в шею и сбив шапку, под которой была плешивая голова. Дальше уничтожаю врагов механически, не замечая детали, пока не выскакиваем на узкую дорогу, где лошади налетают на бегущих толпой сабинов и останавливаются. Успеваю проткнуть двоих, которые пытаются закрыться руками. Щиты и копья сабины
растеряли во время пробежки. Остальные падают на землю и что-то орут, испуганно косясь на лошадей, которые от страха не могут устоять на месте и скалят крупные желтоватые зубы. Что ж, рабы нам пригодятся. Я показываю ехавшим за мной колесничим, чтобы этих сабинов не трогали, догоняли других. Впрочем, гоняться практически не за кем. Кто из сабинов был поумнее, тот ломанулся в кусты. Остальные или уже перебиты, или пленены, или - с десяток человек, самых быстроногих - вот-вот падут пронзенные копьями или дротиками под колеса колесниц, которые настигают их.
        Я оглянулся. Сражение длилось всего несколько минут, а южная часть поля вся покрыта трупами. Или мне кажется то, что хотел бы увидеть. В любом случае нападение сабинов можно считать отбитым. Не думаю, что уцелевшие сунутся сюда еще раз. Грабить ходят туда, где тебя боятся, а не туда, где ты боишься.
        Глава 83
        Весть о нашей победе долетела до Пуплуна быстрее, чем мы доехали. И не только до Пуплуны. Как мне сообщили, на севере лигуры таки собирались напасть на нас. Несколько отрядов переправились на левый берег реки Арно, ограбили две деревни своих соплеменников, ставших нашими подданными, но, услышав, что мы легко и быстро разбили сабинов, сразу умотали к себе на правый берег. Лигуры боятся умбров, которые время от времени спускаются с гор на побережье пограбить. Если мы сильнее умбров, значит, лучше с нами не связываться. Заодно нападавшие переформатировали сознание наших новых подданных. Если раньше «наши» лигуры считали нас агрессорами, то теперь - защитниками. Следующее поколение уже вырастет врагами лигуров и, как следствие, расенами.
        Два месяца мы жили спокойно, пока не пришел очередной караван из Милаванды. В нее начали свозить дань с покоренных мной городов-государств, а оттуда переправлять в Пуплуну. Занимался этим мой тесть, оставленный в Милаванде. По пути к нам на караван напали пираты и захватили одну галеру с зерном и вином. По деньгам потеря небольшая, но если оставить безнаказанным, то сбегутся пираты со всего Средиземноморья. Да и надоело мне торчать в Пуплуне, раздавать умные советы строителям, которые уже начинали нервно дергаться, завидев меня.
        Напали на караван в проливе Отранто. Без меня галеры не решались пересекать Ионическое море напрямую, а пролив шириной миль сорок, легко преодолим за световой день. Атаковали их с севера. Как мне сказал хозяин другой галеры, скорее всего, это были япиги из небольшого города-государства Гирия, расположенного в юго-восточной части Апеннинского полуострова, на берегу Адриатического моря. Я отправился туда на двух своих судах, которые везли немного железа в Милаванду, чтобы перепродать там финикийским и египетским купцам.
        Восточный берег Апеннинского полуострова, как по мне, намного скромнее западного, даже с учетом Паданской равнины, на части которой в будущем расположится Венеция. Я в двадцать первом веке удивлялся тому, что вроде бы одинаковый климат, и там и там морское побережье, и отделены районы друг от друга всего десятками километров, а словно переезжаешь на сотни километров и из одной страны в другую. «Западные» итальянцы настолько же элегантнее, аристократичнее «восточных», насколько места их проживания живописнее. Впрочем, итальянцы так и не превратятся в единый этнос. В каждом регионе будет свой итальянский язык, часто непонятный для соседей. Все будут знать, так сказать, классический итальянский, который преподают в школах и вузах и на котором вещают крупные телевизионные каналы, но говорить на нем будут только из вежливости и только с иностранцами. С жителями других регионов Италии - исключительно на своем диалекте, искренне и глубоко поражаясь, если собеседник не понимает какое-либо слово. Видимо, фундамент для этого закладывается именно сейчас, когда Апеннинский полуостров населен десятками племен,
говорящих на разных языках. В будущем они будут много раз объединяться, жить вместе какое-то время, продолжая хранить свои традиции, язык, кухню, и при первой же возможности опять обосабливаться. Такова судьба народов любой горной местности, где тихо коптят небо остатки когда-то больших и сильных этносов. Старики не создают семьи, а только временно и бездетно сожительствуют.
        Если не ошибаюсь, Гирия находится на месте будущего порта Бари. По крайней мере, тоже на небольшом полуострове. В Бари я бывал, привозил контейнеры. Довольно оживленный пассажирский морской порт. Туда постоянно приходили морские паромы из Греции, Албании, Черногории, Хорватии. По меркам Южной Италии это был большой город. Встречал там много туристов из России, которые приезжали поклониться мощам святого Николая. Чьи там мощи - науке не ведомо. Согласно легенде, купцы украли их в городе Мира, располагавшимся на территории Византии, в провинции Ликия, которая в будущем станет частью турецкой Антальи, и перевезли в Бари. При этом монахи православного монастыря, в котором хранились мощи, пропажу так и не заметили, поскольку их комплект был на месте. Какие из мощей истинные, сказать трудно. Подозреваю, что оба комплекта были фальшивые. Но потом монастырь быль захвачен, разграблен и разрушен турками, и барийские мощи остались единственными, а потому истинными. Кстати, в Бари день этого святого был девятого мая, что вдвойне радовало русских туристов.
        Мы подошли к Гирии на закате. Укреплен город довольно хорошо: стены из камня-ракушечника высотой метров пять, шесть башен метра на два выше, включая две надвратные, ров с водой шириной метров семь, превращающий часть полуострова с крепостью в остров. Как мне сказали, живет в Гирии тысячи две человек, что по нынешним меркам средний город.
        При нашем приближении из южной бухты вышли пять галер и направились навстречу. Одна из галер, судя по сине-белым (цвета Милаванды) парусам, была трофейной. Она была крупнее остальных, тридцатишестивесельная, поэтому шла медленнее. Вперед вырвались две двадцатичетырехвесельные. В обеих битком воинов. Наверное, понравилось захватывать призы. Обе мостились к нам так, чтобы подойти одновременно с разных бортов. Дерзость их была для меня, честно скажу, неожиданной. Я был уверен, что напали на нашу галеру по недоразумению, поэтому собирался сделать правителю города словесное внушение, забрать захваченный приз и получить возмещение ущерба в тройном размере. Вторая атака галер говорила о том, что япиги или понятия не умеют о боевом потенциале моих судов, никогда не слышали о моих победах, что странно, или всё знают, но уверены, что им больше повезет.
        Оказалось, что понадеялись на свое ноу-хау - тюки шерсти, которые были сложены в средней части галер. Когда на той, что подошла к нашему левому борту и оказалась в зоне действия фокмачтового «дельфина», воины быстро расступились, дав ему упасть, а потом попробовали перерубить канат, я понял, что к встрече с нами подготовились. К счастью, наши лучники помогли уберечь канат, а я быстро определил слабое место галер.
        - Бейте в носовую или кормовую части! - прокричал я матросам, работавшим с «дельфинами», а сам начал стрелять из лука по врагам, которые пытались перебраться на борт «Альбатроса» с помощью багров.
        Хорошо, что борта у нас высокие и экипажи увеличенные. Нашлось, кому отбивать нападение, пока матросы ждали, когда в зоне поражения окажется носовая или кормовая часть вражеской галеры. Будь экипажи поменьше, результат мог оказаться печальным. К обеим вражеским галерам подошли еще по одной двадцативосьмивесельной, а тридцатишестивесельная приближалась. К счастью, вскоре у той, что у нашего левого борта, расколошматили корму, после чего нос резко задрался, а у той, что у нашего правого борта - носовую часть, причем доски обшивки, высвободившись из форштевня, разошлись так, будто собирались обнять лучшего друга. Подоспевшая помощь, начавшая было переходить на меньшие галеры и подключаться к штурму, сразу передумала и вернулась на свои, помогая перебраться туда же оказавшимся в беде соратникам. И это все под обстрелом наших лучников, среди которых было много бывших хеттов с составными луками. Их стрелы запросто пробивали и круглые кожаные щиты, и кожаные доспехи япигов. Двух врагов, у которых доспехи были из бронзовых чешуй, и одного в бригандине нашей работы завалил я. К сожалению, все трое пошли ко
дну. Второй паре галер так и не удалось отойти от нашего борта. Воины на них попрятались за фальшборты от стрел или зарылись в тюки с шерстью, а грести веслами в таком положении несподручно. Пятая галера, поняв, что вот-вот станет добычей моего второго судна, развернулась на месте и дернула к берегу.
        Я показал второму судну, чтобы не гналось за удирающей галерой, а подошло к тем, что у нашего правого борта, помогло взять в плен экипажи. Воины «Альбатроса» занялись галерами у левого борта, где двадцатичетырехвесельная держалась на плаву и служила хорошим мостом для захвата двадцативосьмивесельной. Сопротивление было непродолжительным. Мои воины копьями выгоняли тех, кто прятался между тюками, а если сопротивлялись, то расстреливали из луков. Впрочем, желающих умереть оказалось мало. Остальные решили испытать на собственной шкуре все прелести рабской жизни. Всего мы пленили сто восемнадцать человек.
        Я смотрел на проходивших мимо меня к открытому трюму япигов, которых мои воины подгоняли пинками и тычками. Коллеги, как-никак. Не такие удачливые, как мы, но кто говорил, что повезет всем?! Получилось, что мы зачистили поляну от конкурентов. Я обратил внимание на то, что среди пленных преобладали низкорослые темноглазые брюнеты с густой растительностью на лице. На финикийцев или лувийцев не похожи, не говоря уже о племенах, которые сейчас населяют Апеннинский полуостров рядом с нашими землями. Большинство воинов имело на вооружении бронзовые двулезвийные топоры-лабрисы, что указывало на связь с Критом. Да и крепостные стены Гирии были намного совершеннее тех, что я видел в этой части Средиземноморья, за исключением развалин Кносса. Как догадываюсь, Гирию основали выходцы с Крита, сумевшие здесь отбить натиск ахейцев. Впрочем, ахейцы предпочитали двигаться на восток, в Малую Азию, где земли плодороднее. Это позже, под натиском дорийцев, они подались и на запад, но к тому времени уже не были грозной силой.
        Разобравшись с экипажами, прихватив с разбитых галер все, что могло пригодиться в хозяйстве, включая тюки с шерстью, и взяв на буксир целые, мы подошли ближе к Гирии, к тому месту, где вылезла носом на берег захваченная у нас тридцатишестивесельная. Япиги удирали так стремительно, что даже весла не унесли. Или специально оставили всё в целости и сохранности, догадавшись, что придется заплатить, и не желая увеличивать счет.
        Я приказал разыскать среди пленных раненого и привести ко мне. Это был парень лет пятнадцати, худой и сутулый, несмотря на то, что роста был среднего даже для низкорослых япигов. Кожаный жилет-доспех с него сняли, осталась только грязная и мятая, темно-серая, шерстяная, набедренная повязка, покрытая маленькими более темными катышками из ворса. Большие пальцы ног торчали почти перпендикулярно к остальным. Я еще подумал, не цепляются ли они друг за друга при ходьбе? Смугловатое лицо обзавелось усиками и пушком на подбородке. Левой рукой юноша придерживал правую, надсеченную ниже локтя. Рана уже покрылась тонкой темно-красной корочкой. То ли от боли, то ли от страха, то ли по жизни такие, глаза были малость выпучены. Смотрели они на меня мельком, когда юноша переводил взгляд с тех, кто стоял справа от меня, на тех, кто слева, и наоборот.
        - Сейчас тебя высадят на берег. Скажешь вашему правителю, что вы должны возместить мне в десятикратном размере то, что захватили в галере. Кроме этого, отныне каждый год, начиная с этого, будете присылать в Пуплуну сто тяжелых мин (тяжелая мина - немногим более килограмма) меди, сто тяжелых талантов зерна (тяжелый талант - немногим более шестидесяти килограмм), сто овчин и сто больших кувшинов вина, в чем и поклянетесь перед своими богами в присутствии моих послов. За это я не стану разрушать ваш город и делать всех уцелевших рабами. Время на размышления у вас до утра. Иначе завтра к вечеру подойдут остальные мои суда, и мы начнем штурм, - сказал я юному япигу через матроса, который немного знал их язык.
        Завтра купеческий караван, идущий из Пуплуны в Милаванду, должен добраться только до пролива Отранто, от которого до Гирии еще пара переходов. Япиги не могут знать это, как и то, что везут суда не воинов, а товары.
        - Заодно можете выкупить пленных за легкую мину меди каждого, - запросил я непомерную цену, зная, что где-то неподалеку от Гирии добывают мышьяковую бронзу, называя ее медью, и задал вопрос напоследок: - Ты меня понял?
        - Да, - тихо произнес юноша, будто боялся, что другие пленные услышат его слова и сочтут предателем.
        - Высадите его напротив ворот, - приказал я своим матросам.
        Они помогли раненому спуститься по штормтрапу в шлюпку, посадили на носовую банку лицом к «Альбатросу», так что я еще долго мог наблюдать, как юноша переводит взгляд слева направо и справа налево, не задерживаясь на мне.
        Глава 84
        Утром городские ворота, выходящие на южный берег полуострова, где в мирное время разгружались галеры, остались закрытыми. Я добавил им пару часов, пока мои матросы набирали воду в речушке южнее города. Надеялся, что хотя бы пленных выкупят. Не хотелось тащить их в Милаванду, куда я собирался наведаться, чтобы посмотреть, как там идут дела, и, если не договорюсь с япигами, собрать армию для захвата Гирии.
        Мы уже начали сниматься с якорей, когда ворота открылись, и на берег моря из города сперва вытащили восьмивесельную лодку, а потом вышла делегация из пяти человек. Не знаю, чего ждали гирийцы. Может быть, проводили общегородской референдум, решая, обязаны ли все отвечать за то, что часть разбогатела? Я приказал приостановить выбирание якорных канатов, сплетенных из полос носорожьей шкуры. Кстати, очень хорошие канаты, крепкие и упругие, даже лучше, чем из китовой.
        Встретил я делегацию на шканцах, чтобы смотрели на меня снизу вверх, стоя на главной палубе. Так быстрее поймут мое превосходство. Возглавлял делегацию мужчина лет двадцати трех и довольно хилого сложения. На нем была туника из тонкой льняной темно-красной ткани, а на ногах кожаные сандалии, похожие на финикийские, причем очень маленького размера. Голова, вопреки средиземноморской моде, не покрыта. Черные, малость вьющиеся волосы расчесаны на пробор и заплетены в две косы, концы которых были сплетены под подбородком, из-за чего казалось, что у мужчины с безволосым лицом скопца есть густые бакенбарды и борода. Может быть, из-за отсутствия растительности на лице он и казался таким молодым, а на самом деле намного старше. Сопровождали его зрелые мужи в таких же льняных туниках, только черных. Как ни странно, черный цвет не является траурным ни у одного из известных мне народов, населявших Средиземноморье, хотя я знаю далеко не все. У этих на голове были черные вязаные шапочки, закрывавших только самый верх черепа, но прилегавших плотно. Наверное, под такими шапочками голова сильно потеет в жару. У
разных народов я встречал разные способы мазохизма с помощью одежды. Одни корсеты чего стоили или лабутены. Но обычно такие издевательство над собой - привилегия женщин, иначе сами не поверит, что красивы. У четверых сопровождавших были еще и посохи. Это, так сказать, разрешенное оружие. Обычно в город не пускают чужих с мечом, да и своим разрешают ходить с ним по улицам только, если ты стражник или воин. Посох - не меч, но в умелых руках может превратиться в смертельное оружие. К тому же, иногда верхушка его является еще и рукояткой кинжала, лезвие которого спрятано внутри посоха. Эти четверо не были похожи на ассасинов, пришедших убить вражеского предводителя и славно умереть.
        - Извини нас за опоздание! - начал на ахейском диалекте древнегреческого языка молодой мужчина высоким голосом, окончательно убедившем меня, что он скопец. - Боги долго не хотели дать нам однозначный ответ. Они почему-то не видят тебя, а только твоих воинов.
        Надо же! Интересно, кто нашептывает их богам обо мне? Может быть, этот скопец, лишившись самого расточительного удовольствия, получил взамен экстрасенсорные способности? А вдруг он знает не только, кто я, но и как мне вернуться в двадцать первый век? Хотя, если бы знал, настоял бы на личной беседе, а не приперся со свитой. Скорее всего, ясновидящий - кто-то другой, а скопец всего лишь птица-говорун.
        - Может, я уже умер или еще не родился? - поинтересовался я шутливо.
        - Наши боги не знают этого, - ответил он, - поэтому мы подумали и решили не воевать с тобой.
        - Вы вовремя решили, иначе бы я уплыл и вернулся с армией, - поменял я тему разговора. - Мои воины после взятия Хаттусы заскучали по добыче.
        - Мы не знали, что захваченная нами галера принадлежала покорителю хатти. Иначе бы не тронули ее, - сказал скопец.
        - Я так и подумал, что ваши боги и в тот раз не увидели меня, - произнес я насмешливо. - Пора вам поговорить с ними строго, поколотить их, что ли, как следует, а то втянут вас в большие неприятности.
        Мое кощунство произвело на япига сильное впечатление. Судя по испугу в его глазах, если у жителей Гирии и были ранее сомнения, связываться со мной или нет, то теперь их не останется. У народов Средиземноморья пока нет дуальных религий, нет бога и дьявола, каждый их бог двухцветен, действует по ситуации, но меня уж точно отнесут к слугам такого, у которого белый цвет лишь на кончике хвоста.
        - Мы готовы возместить ущерб и выкупить пленников, - произнес после продолжительной паузы скопец.
        Четверо мужей, сопровождавших его, кивнули синхронно.
        - Вы можете сначала поклясться перед своими богами, что больше никогда не нападете на мои суда и будете платить мне каждый год за покровительство, - предложил я. - После этого возместите ущерб и выкупите пленных.
        - У нас сейчас нет столько, сколько ты требуешь, надо подождать несколько недель, - попытался он увильнуть.
        - У вас не хватает слов на произнесение клятвы? - задал я уточняющий вопрос. - Сейчас заплатите выкуп и возмещение, а за всем остальным через месяц-полтора приплывут мои галеры.
        - Мы должны передать твои словам нашим старейшинам и получить их ответ, - молвил скопец, пряча от меня глаза.
        - Поторопитесь. Если я рассержусь и уплыву, то вернусь с армией - и от Гирии останутся только руины, - предупредил я и добавил наугад: - И передайте вашему провидцу, что он не видит не только меня, но и свою скорую смерть, медленную и мучительную.
        У скопца даже губы побледнели от испуга. Неужели он и есть тот самый ясновидящий? Странное поведение для него. Разве что это псевдоясновидящий, способности которого не соответствуют созданному им же мифу о себе. Поэтому и приплыл сюда, чтобы при личном общении понять или почувствовать, как со мной поступить. Скорее, второе - догнать на интуитивном уровне, как это принято у женщин. Тогда и чрезмерный испуг, и безволосое лицо, и высокий голос, и фальшивая борода, которой нынешние скопцы обычно не пользуются, ложатся в тему. Я представил, что передо мной женщина и мысленно и со знанием дела потрогал ее за мохнатку. Щеки псевдоскопца и псевдопровидца, понурившего голову, стремительно покраснели. Так понимаю, мои действия ей понравились, даже несмотря на угрозу разоблачения. Впрочем, мужи, сопровождавшие ее, и так знают, кто она, а мнение мое и моих воинов их не сильно колышет. Каждый народ сам решает, кому подчиняться и кого посылать на переговоры. Если им на таких должностях больше нравится бабы, это их проблемы и только повод для шуток для остальных народов.
        - Отправляйся за возмещением и выкупом. У нас в плену сто восемнадцать ваших воинов. По легкой мине меди за каждого, - напомнил я ровным голосом, без насмешки и превосходства.
        Она ведь не принимала участие в нападение на мою галеру, и мне плевать на внутренние проблемы Гирии. Пусть ими и дальше прямо или косвенно правит шарлатанка, лишь бы заставляла их исправно платить дань и не разрешала нападать на мои суда.
        - Да, - тихо произнесла псевдоясновидящая и, не поднимая головы, пошла к штормтрапу, чтобы неловко перевалиться через фальшборт и медленно, превозмогая страх, спуститься в лодку, где двое гребцов помогли ей.
        Четверо мужей проделали то же самое, только ловчее и смелее, после чего лодка быстро понеслась к берегу напротив ворот. Там на башне и стенах стояли горожане, ожидали решения своей судьбы. Знали бы, на кого они возложили эту тяжкую ношу. Хотя большинство людей готовы передоверить решение сложных вопросов, кому угодно, лишь бы самим не ломать голову.
        Вскоре из ворот вытащили на берег вторую восьмивесельную лодку, и в обе начали приносить слитки бронзы. Обычно на продажу ее отливают брусками разной формы, но весом в легкую или тяжелую мину. К концу погрузки возле первой лодки появилась и псевдоясновидящая. Наверное, решила лично сообщить мне решение старейшин, а то я еще не догадался, какое оно.
        Воспитание взяло вверх, и я подошел к фальшборту у штормтрапа, помог ей, обхватав за тонкую талию и переставив на главную палубу. Веса в ней было килограмм сорок, может, чуть больше. Сказать, что моих матросов удивило, как я обращаюсь с чужим послом - ничего не сказать. На этот раз косы были закинуты за спину, благодаря чему стала женственнее и, как следствие, миловиднее.
        - Нам надо поговорить наедине, - тихо произнесла она, почувствовав под ногами более устойчивую поверхность, чем балясины трапа.
        Я повел в свою каюту, показал на место за столом. Заметив ее замешательство, не сразу вспомнил, что у многих народов женщине не положено сидеть за одним столом с мужчинами. У хеттов это не так, жены обязаны сидеть вместе с мужем, если только это не мужская пирушка. За отдельным столом кормят только маленьких детей.
        - Садись, не стесняйся, - сказал я, подождал, когда Нецер подаст нам по кубку красного вина, разведенного свежей водой, после чего приказал ему: - Пойди погуляй, пока не позову.
        Она села, взялась за бронзовый кубок двумя маленькими руками, словно хотела согреть его.
        Я назвал свое греческое имя.
        - Эфея, - представилась она. - Я - верховная жрица города и жена Священного Быка.
        - И правительница города? - поинтересовался я.
        - Мой отец был правителем. После его смерти городом руководит совет старейшин. Так будет до тех пор, пока у меня не родится сын, - рассказала Эфея, глядя в чашу, наверное, на свое отражение на поверхности вина. - Именно за этим я приплыла к тебе. Священный Бык сказал, что я должна зачать от тебя.
        - Я даже слышал, как он говорил это тебе, - шутливо произнес я.
        Мои слова испугали девушку. Никак не привыкну, что люди во все времена верят в богов на полном серьезе. Даже постоянное чередование богов и религий не отрезвляет их.
        - Хорошо, раз Бык сказал, так и сделаем, - решил я и показал на свою кровать у кормовой переборки.
        Эфея, конечно, не красавица и не совсем мой тип, но и другой женщины у меня под боком нет уже продолжительное время. Это при том, что тело у меня молодое, питающееся вдоволь экологически чистыми продуктами и поддерживаемое в тонусе постоянными физическими упражнениями.
        Она подошла к кровати и, стоя ко мне спиной, стянула через голову тунику. Попка была выпирающая, благодаря чему открывались губки, обрамленные черными курчавыми волосиками, довольно густыми. Сиськи были перемотаны красной широкой лентой, чтобы не выпирали. Эфея вздрогнула, когда я подошел сзади и взялся за ленту, решив помочь. Удивительно пугливое создание. Она напоминала мне только родившегося жеребенка, который шарахается даже от своей тени. Разматывая ленту, я повернул девушку лицом к себе. Сиськи у нее были что надо. Для худенького тела великоваты, но делали Эфею сексуальнее. Ни смущения, ни страха не увидел в ее глазах, а непоколебимую решимость. Если родит мальчика, ей простят ошибочные предсказания и прочие мелочи, у нее появится право оставаться на своем посту и вести тот образ жизни, к которому привыкла.
        Эфея была девственницей. Для ее возраста в нынешнюю эпоху это большая редкость, встречается только среди жриц, которые обязаны соблюдать обет целомудрия, иначе боги накажут все племя (город). Как догадываюсь, родить от простого человека она не имела права, а принцы и прославленные герои сейчас редко шляются по свету и только во главе отряда разбойников, которые навещают только те города, которые в силах захватить и ограбить. Я не стал посвящать Эфею во многие прелести сексуальных отношений. Когда не знаешь на личном опыте, каких удовольствий лишаешься, то не обидно, что чего-то не имеешь. Постарался сделать так, чтобы ей было не очень больно. Впрочем, ее такие мелочи не интересовали. Главное - зачать. Она собиралась сразу встать и уйти, но я придержал ее, чтобы полежала рядом. У меня не было желания вскакивать и провожать.
        - Если не получилось, пришли мне весть, приплыву еще раз, - предложил я.
        - Бог сказал, что получится, что родится мальчик, - уверенно произнесла Эфея.
        - Тогда назови его Миносом, - попросил я, подумав, что япиги вроде бы с Крита, а их культуру назовут минойской в честь одного из царей по имени Минос.
        Эфея вздрогнула, будто ширнул ее иглой в упругую задницу, и села, уставившись на меня глазами с расширенными зрачками.
        - Что?! - удивился я ее реакции.
        - Откуда ты знаешь это имя? - спросила она.
        - Боги сказали мне, что это имя носили правители вашего народа, когда вы жили в Кноссе, - дал я понятный ей ответ.
        - Мой народ называет свою прародину Канути и до сих пор дает имя Минос всем правителям. Мой отец тоже был Миносом, - поделилась Эфея. - Значит, я не ошиблась, тебя действительно послали боги. Или ты сам…
        Я прикрыл ей рот ладонью и произнес одну из заумных фраз, в которые женщины верят сразу, без осмысления и сомнений:
        - Тебе не положено знать то, что не положено.
        Теперь ее слова будут более искренними, когда сочинит миф о боге, сделавшем ее матерью. Уверен, что алименты начислят богу моря, который наверняка есть у япигов.
        - Тебе пора, - решил я, потому что шум на палубе уже стих, что обозначало конец погрузки выкупа и возмещения и отправки на берег пленников. - Давай помогу перевязать грудь.
        - Не надо. Это уже не важно, - отказалась Эфея, после чего спросила: - Поплывешь со мной или пошлешь кого-нибудь, чтобы присутствовал при клятве?
        - Поклянетесь без нас, - предложил я. - И посоветуй своим людям нападать только на те суда, которые плавают севернее вас, а то по ошибке опять нападут на мои.
        - Больше нападений не будет, - заверила она. - Если кто-то осмелится нарушить мой указ, мы его сами накажем.
        Судя по ухмылкам моих матросов, они догадались, что происходило в каюте. Да и звукоизоляция на судне неважнецкая, все всё слышат. Эфею это ни капли не смутило, а я так и вовсе выглядел героем. Возле штормтрапа поднял ее на руки, перенес через фальшборт и помог спуститься. Внизу ее подхватили два япига, помогли перейти на носовую банку. В отличие от отпущенного пленника, Эфея все время смотрела на меня, и мне даже показалось, что между нами образовалась никому больше не видимая нить, которая соединяла наши глаза. Так продолжалось до тех пор, пока я перестал различать глаза Эфеи.
        Глава 85
        В Милаванде я уже чувствуя себя, как в гостях. Эйрас предложил остановиться во дворце, но предпочел дом тестя Потифара. Во дворец постоянно ходят просители, с которыми, хочу я или не хочу, придется общаться. К моему тестю ходить бесполезно, потому что попрошаек он ненавидит даже сильнее меня. Потифар считает, что каждый должен уметь начать с нуля и заработать. Вот он сам оказался нищим после разграбления египтянами его дома, однако сумел подняться. При этом умалчивает, что египтяне забрали далеко не всё, что он имел, и поднялся так высоко только за счет меня, иначе бы до сих пор был помощником у другого купца или торговал на рынке по мелочи.
        В Милаванде жизнь кипела. Город стал многолюднее, чем был до того, как мы захватили. Через него шла вся дань, которую присылали покоренные мною города, а где богатство, там и желающие отщипнуть толику. Внутри крепостных стен нет ни одного пустующего клочка земли, и пригороды разрослись, причем отгрызли кусок пустыря за рвом. Поскольку обороноспособность Милаванды теперь интересовала меня постольку-поскольку, замечания делать не стал. Иначе придется отрубить голову чиновнику, который за взятку позволил сделать это, заиметь врагов и недоброжелателей в лице его родственников и близких. Оно мне надо?!
        На четвертый день моего пребывания в Милаванде приплыл Харилай, правитель Арцавы. Судя по округлившейся харе и появившемуся брюшку, жизнь его протекает в сплошных заботах о своих подданных, некогда поесть и поспать. Одет был по финикийской моде - обмотан рулоном материи в красную и синюю полоски. От ахейской моды осталась только привычка ходить босиком.
        - На нас постоянно нападают фриги, - сразу после обмена приветствиями пожаловался он.
        Кстати, фриги, у которых, как и у будущих филиппинцев, нет звука «ф», именуют себя бругами. У хеттов тоже нет, поэтому называют бригами, а египтяне - киконами. Хотя, может быть, так называются разные племена одного народа.
        - Мы разбили несколько отрядов, но приходят все новые и новые. Пока не разорим логово, откуда они появляются, не будет нам покоя, - продолжил Харилай.
        С этим утверждением трудно было спорить. Тем более, что я сам показал дорогу фригам, взяв их на осаду Апаша. Сейчас они обитают северо-восточнее Арцавы, на южном берегу Мраморного моря. Земли там тоже хорошие, но, видимо, на всех не хватает, потому что постоянно прибывают новые фриги с северного берега, с Балкан. Народ этот дикий даже в сравнение с дорийцами и ахейцами, а значит, более отважный и напористый.
        - Хорошо, сходим повоюем с ними, - решил я. - Завтра отправлю гонцов во все наши города, чтобы прислали отряды к Апаше. Они наверняка заскучали от безделья.
        - Я слышал, что Пандорос тоже постоянно воюет с фригами. Предлагал ему совместно напасть, но он отказался, - проинформировал Харилай.
        - Не захотел делить с тобой победу, - сделал я вывод и продолжил шутливо: - Надеюсь, ко мне снизойдет.
        Правитель Арцавы отнесся к моим словам с полной серьезностью:
        - Тебя он уважает, обязательно придет.
        И действительно, гонец, посланный в Пурусханду, вернулся с согласием Пандороса принять участие в походе и предложением собраться в Сахаппе, откуда было ближе до основных мест проживания фригов. Я счел его предложение разумным.
        Глава 86
        Мне кажется, в таких городах, как Сахаппа, жизнь не меняется, не зависимо от того, кто сейчас в них обосновался. Одни племена уходят, другие приходят, а жизненный уклад остается прежним, обусловленным окружающей природой и климатическими условиями. Ахейцы и дорийцы, получившие здесь земельные наделы и дома, теперь ничем не отличались от хеттов, живших ранее в Сахаппе. Даже одеваться стали по хеттской моде. Разве что с лошадьми всё еще обращаются с опаской, но их сыновья, уверен, будут лихими наездниками.
        Вся равнина вокруг города занята воинами, собравшимися в поход. Точно не скажу, но их не меньше пяти тысяч. В город воинам входить запрещено во избежание конфликтов. Хватит мне жалоб местных крестьян, у которых скот и домашняя птица исчезают бесследно и с невероятной быстротой. Несколько человек уже утонуло, собравшись искупаться или перебраться через реку не по мосту, восстановленному и укрепленному после весеннего паводка. Каждый год река разрушает мост, и каждый год люди восстанавливают его.
        Я выезжаю из города на двуколке, по мосту добираюсь до противоположного берега реки, где останавливаюсь, жду, когда меня обгонят проводники. Это два поджарых аборигена в возрасте около тридцати лет, которые зарабатывают на жизнь, охраняя купцов, торгующих с фригами. Каждому обещана доля от добычи, если таковая будет. Они ведут мула, нагруженного продуктами и одеялами. В походе каждый кормит себя сам. У больших отрядов, как милавандский или апашский, есть обозы, у маленьких возможны всякие варианты. Вслед за проводниками трогается в путь сахаппский отряд, поскольку это их регион, затем милавандский во главе со мной и Эйрасом, далее пурусхандский под командованием Пандороса, а за ним менее влиятельные командиры. Я ни разу не ранжировал отряды, но каждый знает свое место. Последними в путь двинутся обозы под охраной воинов из отрядов, которым принадлежит снабжение. Колонна растягивается на узкой горной дороге на несколько километров. На вершине очередного перевала я останавливаюсь, любуюсь своей армией. Восторг прямо таки распирает меня. Подозреваю, что в армию идут те, кто хочет казаться большим и
грозным, независимо от личных физических данных.
        До первых селений фригов мы добрались через пять дней. Жили они в деревнях, окруженных рвами и валами с частоколом. Башни отсутствовали, если не считать таковыми площадки с навесом над воротами, к которым вел проход, разрезающий верхнюю часть вала. Укрепления эти служили для защиты от хищников и малочисленных банд. Прятаться в поселениях от моей армии фриги не собирались. Прихватив ценные вещички, скот и домашнюю птицу, они подались на север, вглубь своей территории, оставив нам ямы, заполненные зерном нового урожая. Жили фриги в деревянных срубах, обмазанных саманом из глины, рубленой соломы и навоза. Их дома напоминали мой в деревне, только у меня еще был оббит вагонкой, чтобы саман не размокал и не отваливался. И еще в моем доме был потолок и крыша черепичная, а фригские крыты соломой и топятся по-черному. Фриги пришли откуда-то с севера через Балканы. Может быть, с территории будущей Украины, где во все времена обожают обмазывать саманом любое строение.
        С неделю мы наступали, не встречая сопротивления, если не считать нападения на наши маленькие отряды, которые далеко удалялись от армии в поисках добычи. Одного фрига поймали и привели ко мне. Он был невысокого роста, коренаст. Длинные светло-русые волосы собраны в пучок на макушке. Усы и борода тоже длинные. Глаза голубые, курносый и конопатый. Лисью шапку у него забрали, а бурнус из волчьей шкуры оставили, как и тунику из шерстяной ткани, короткие штаны, пока что редкие в этих краях, и полусапожки с загнутыми вверх носаками, похожими на хеттские. И не жарко ему было в таком облачении. Щит имел овальный с полукруглым вырезом справа, чтобы удобнее было работать коротким копьем или длинным дротиком, даже не знаю, как точнее назвать. Таких копий-дротиков длиной метра полтора с наконечниками их оленьих рогов у фрига было три. Два он метнул, а третьим защищался. Еще у него висел на ремне в кожаный чехол для конфискованного, небольшого железного ножа хеттской работы с деревянной рукояткой, а на шее на шерстяном гайтане - маленькая фигурка пузатой, может быть, беременной женщины, отлитой из золота. Это
при том, что воин, судя по скромному оружию и отсутствию татуировок, не знатный и даже не знаменитый. Где-то на территории фригов добывают золота. Места эти они хранят в тайне. Я даже подумал, что фригам не надо было нападать, чтобы спровоцировать наш поход на их территорию. Я бы заподозрил сговор моих командиров, которым захотелось под моим командованием награбить золота, если бы не знал сложные отношения между ахейцами и дорийцами.
        Глава 87
        Мне кажется, я уже был в этой долине в составе Каталонской компании. Дежавю - наше всё. Меня и в будущем часто накрывало чувство, что уже был когда-то в том или ином месте. Тогда мне казалось, что это воспоминания из моих прошлых жизней, а теперь - что из будущих. Разница между нынешним и тем, что я помнил, была в том, что в начале четырнадцатого века долина была разбита на участки разной площади и формы, огороженные невысокими стенками, сложенными из разнокалиберных камней, а сейчас это было огромное поле, разделенное грунтовой дорогой на две неравные части. На этом поле вырастили урожай ячменя, осталась низкая стерня. Фриги срезают зерновые низко. Видимо, пришли сюда из тех мест, где зима продолжительная и снежная, и надо запасать сено и солому для скота.
        На противоположной стороне долины, на склоне холма, поросшего лесом, находилось поселение раза в два больше тех, что нам попадались ранее. Наверное, это столица фригов, хотя у них такого понятия не существует, каждое поселение само по себе. Это народ-землепашец. Воины, ремесленники и купцы - обязательное условие появления города - еще не выделились в отдельные классы. Здесь, как не трудно догадаться, проживает больше всего воинов, поэтому остальные фриги и отступали сюда, чтобы вместе дать нам отпор. Сейчас они стоят неровной линией на противоположной стороне долины у подножия холма. Их больше, чем нас, примерно на треть. Строй не держат, каждое поселение-племя само по себе, под командованием своего командира. Этих командиров легко вычленить по дорогим доспехам - бригандинам, изготовленным в Милаванде, и чешуйчатым хеттским, митаннским, финикийским, вавилонским, египетским… Как они оказались у фригов, вряд ли узнаю, но не ошибусь, если скажу, что истории некоторых доспехов могли бы запросто стать основой лихого приключенческого романа.
        Моя армия построена в шестишеренговую фалангу. Лучше было бы иметь восемь шеренг, но поле было широкое, а оставлять фланги оголенными я не рискнул. Вооружены пиками, которые мы использовали против хеттских колесниц. У фригов колесниц нет, хотя лошади есть в небольшом количестве. Предпочитают волов. У нас тоже нет колесниц. Даже если бы я заранее знал, что отправлюсь в поход на фригов, все равно не взял бы с собой бывших хеттских, а ныне расенских колесничих. Для наших беспокойных соседей лигуров и умбров их отъезд был бы сигналом для нападения. Первая шеренга фаланги держит пики на уровне таза, вторая - на уровне груди, третья - над плечом, остальные три - наклоненными вперед, чтобы быстро опустить и заменить раненого или убитого воина, стоявшего впереди. Задние шеренги в придачу давят на передние физически и морально, не давая им удрать. В этом одно из преимуществ фаланги: те, кому прямая опасность не угрожает, не дают струсить тем, кто бьется. Выйти из боя живыми первые шеренги могут, только прорвав вражеский строй. Если упадешь раненым или самым хитрым, велика вероятностью быть затоптанным
насмерть. Перед фалангой стоят россыпью лучники и пращники. Их заметно больше, чем вражеских. Луки у фригов по большей части простые, слабые, поэтому предпочитают метать короткие копья-дротики. В случае попадания дротик в большинстве случаев наносит смертельную рану, только вот попасть им труднее, потому что летит намного медленнее стрелы. Фриги ждут, что мы пойдем в атаку, а мне надо, чтобы они спустились со склона, напали первыми. Для этого и посылаю вперед стрелков. У них приказ подойти поближе, раздразнить и побежать в нашу сторону. И так столько раз, сколько потребуется, чтобы фриги погнались за ними. Вид удирающего врага лишал ума многие армии.
        Я стою на двуколке позади фаланги. Это, конечно, не боевая колесница, но и с нее можно стрелять из лука. Да и удирать на ней сподручней, чем пёхом. Я всегда верю в победу, но при этом не забываю продумать путь отступления. Может быть, уверенность в том, что все равно спасусь, и помогает побеждать. Два вороных жеребца нехотя скубут низкую стерню. Невкусная пища смиряет их с необходимостью стоять на месте. Дальше такая же невкусная, так что нет смысла нарываться на удары хлыстом. Солнце уже взошло, но пока не жарко. Светит оно под углом нам в глаза. С каждой минутой угол становится все больше, что идет нам на пользу. Часа через два-три начнет светить в глаза фригам.
        Наши враги поднимают щиты, чтобы закрыться от тучи стрел, летящих в них по наклонной траектории. Стреляют мои воины метров с двухсот. Не прицельно, в толпу. От одной-двух стрел можно уклониться, но когда летят три сотни, шансы уцелеть стремятся к нулю. Фриги подымают повыше щиты - и тут в дело вступают пращники, которые, подойдя поближе, бьют по прямой. Их всего человек пятьдесят. Это не ахейцы, и не дорийцы, говорят на своем диалекте древнегреческого и живут в горах на Балканском полуострове. Впрочем, на Балканах все живут в горах, но некоторым к морю спускаться меньше.
        Небольшой отряд фригов не выдерживает, бросается на пращников. Те налегке, без щитов, только с пращей, небольшой сумкой с камнями и кинжалом, поэтому разворачиваются и быстро отбегают. Фриги гонятся за ними метров двадцать, после чего пятятся, чтобы не получить стрелу в спину. Двое падают, пронзенные стрелами. Их подхватывают соратники - и еще один получает камень в голову.
        Вроде бы праща с виду - несерьезное оружие. Сделать ее может любой мальчишка из куска кожи. На одном конце петля, которую надевают на руку, а второй конец придерживают той же рукой, положив перед этим в сгиб камень весом грамм двести. Раскрутил над головой, а если умеешь, то и в вертикальной плоскости, отпустил свободный конец - и камень полетел. Каждый камень летит по-своему, так что о меткости говорить трудно, но и человек не маленькая мишень. В Средневековье использовали свинцовые пули в форме диска и одинакового веса, добиваясь поразительной меткости. Такая пуля проламывала шлем и если не убивала, то вырубала надолго. Да и сейчас некоторые пращники с расстояния метров семьдесят-восемьдесят попадают в голову человеку двумя камнями из трех, а поскольку хороших шлемов сейчас мало, урон наносят ощутимый.
        Увидев, что фриги не гонятся за ними, пращники возвращаются на прицельную дистанцию. Подходить к врагам ближе опасаются, иначе попадут под обстрел своих лучников. И так стрелы летят в сантиметрах над крутящимися пращами. И вражеские тоже прилетают, пусть и в небольшом количестве. Легким пращникам не составляет труда уклониться от стрел, хотя есть исключения: два получили ранения, отходят за фалангу. Пикинеры расступаются, пропуская их. У одного рана в голени. Он выдернул стрелу, благо у фригов нет зазубрин на костяных наконечниках, и забил на кровь, которая заливает ступню сверху. Второму попали чуть ниже правой ключицы, зажал рану левой рукой, и между пальцами просачивалась кровь.
        Нервы у наших врагов оказались крепче, чем я думал, но и у них терпение закончилось. Вроде бы урон лучники и пращники наносят небольшой в сравнение с общим количеством воинов. Что такое для многотысячного войска гибель сотни человек, даже трех сотен?! Сущая ерунда! С другой стороны, комар тоже высасывает из нас всего маленькую капельку крови, а тратим энергии на то, чтобы убить его, столько, словно мстим за литр. То ли лучники или пращники попали в какого-то знаменитого командира, то ли просто накопилась критическая масса раздражения, фриги сорвались с места и понеслись в атаку, причем так быстро, что умудрились поразить дротиками несколько пращников.
        Пешие воины с метательным оружием пока что не в чести. Их считают трусами, не способными на бой лицом к лицу, тело в тело, кость в кость. С особым презрением относятся к пращникам, которые гибнут очень редко. Даже в случае проигрыша они успевают убежать, потому что без доспехов и тяжелого оружия. Высыпать камни из сумки - пара секунд. Сейчас они доказывают, что тоже нужны и тоже гибнут.
        Лучники успели отбежать и уцелели все. Гнались за ними не долго. Видимо, у фригов была договоренность сражаться от обороны, поэтому остановились метрах в пятистах от нас. Главное, что спустились со склона, вышли на поле. Теперь им будет легче двинуться дальше. Пока не хотят, ждут, что мы пойдем в атаку. Раззадоривая моих воинов, кричат что-то, наверное, хвалебное, показывают разные понятные жесты. Самое забавное, что жесты эти у всех народов и во все века похожи. Стараются напрасно. Во время сражения дисциплина в моей армии резко повышается, а что ситуация будет развиваться именно так, я предупредил перед сражением и дважды повторил, что на того, кто бросится в атаку без приказа, не пожалею стрелу. О том, что стреляю я очень метко, знают все, а быть убитым в спину считается позором, даже если ты в это время бился лицом к лицу. Мол, боги знают наши мысли и наказывают за них.
        Мои метатели отбежали к фаланге, пополнили запасы стрел и камней и вернулись к прежнему занятию, только разошлись к флангам, чтобы был шанс смыться. Если фриги еще раз бросятся в атаку и уже на фалангу, она не будет расступаться, чтобы попустить метателей, иначе развалится строй. Спасаться лучники и пращники будут, огибая ее с флангов. Кто успеет.
        Во второй раз фриги терпели минут пятнадцать. Поняв, что назойливых стрелков можно отогнать, только не оставив им пространства между собой и фалангой, пошли в атаку. Воин в бронзовом шлеме с черной щеткой конских волос от наушника до наушника, явно хеттском, что-то проорал, потряс в воздухе дротиком и побежал вперед. За ним двинулись остальные, сперва центр, а потом и фланги. Как это принято, никто не обгонял вождя, благодаря чему был прекрасной мишенью. Моя стрела попала ему в светло-русую густую бороду, может быть, в подбородок или шею. Фриг шагнул еще раз пять прежде, чем ноги подкосились, и рухнул ниц. Бежавшие рядом с ним притормозили, а поняв, что убит, заорали громче и ломанулись на наши пики, метая на бегу дротики. Пока они достигли нашего строя, я успел завалить еще несколько обладателей дорогих шлемов и доспехов.
        Передние фриги пытаются протиснуть между пиками, отклонив их в сторону или вверх-вниз, выдернуть из рук, чтобы добраться до врага. В это время фалангисты работают пиками вперед-назад, стараясь уколоть в незащищенное место. Поскольку против одного врага работают одновременно трое на разных уровнях, у него мало шансов победить. К тому же, сзади на него давят, лишая маневра. У фалангистов другая проблема. Хорошо видит врага только первая шеренга, а вторая и третья работают иногда по цели, но чаще наугад. Наткнулся на врага - продолжил колоть, пока не сразил.
        Я жду, когда фриги основательно ввяжутся в бой. Рубятся они отчаянно, несмотря на потери и то, что фаланга медленно теснит их, шагая по трупам убитых и раненых врагов. У нас тоже есть потери. В центре и на левом фланге, который слабое звено любой фаланги, она истончилась до трех-четырех шеренг. Мы побеждаем, но положение все еще шаткое.
        Я поворачиваюсь к трубачам и знаменосцам и приказываю:
        - Сигнал атаки!
        Трубачи начинают издавать пронзительные звуки, настолько противные, что побежишь в атаку только ради того, чтобы больше не слышать их, а знаменосцы размахивают красными флагами из стороны в сторону. Предназначены звуковые и визуальные сигналы отрядам из Вилусы и Арцавы. Они в лесочке, который на нашем левом фланге. Сейчас должны быть позади врага. Для этого я и выманивал фригов с дальнего склона долины. Какое-то время отклика на сигналы не видно, но потом сразу большое количество воинов появляется из лесочка. Их там пять сотен с небольшим, остальные представители их государств в передних рядах фаланги. Возглавляет засадный отряд Харилай, правитель Арцава. Строя они не держат, бегут толпой. Наверное, громко орут, но я их не слышу. Рядом со мной так громко звенит оружие и вопят от ярости и боли, чтобы не слышу даже хлопки тетивы по наручу, когда стреляю по врагам.
        Отряд Харилая нападает с тыла на фригов, разя их короткими копьями и мечами. Позади у дикарей всегда стоят самые неопытные и трусливые. Они не выдерживают удар, начинают смещаться к центру, создавая панику, а самые умные решают, что пора сваливать, и сразу бегут к поселению. Вскоре их примеру следуют и остальные. И так пятились, а тут еще нападение с тыла - и фриги сломались. Плотный масса воинов начала распадаться на группы, а потом и на одиночек, каждый из которых спасался, как умел. В бой опять вступили лучники и пращники, которые, выскочив из-за наших флангов, погнались за удирающими врагами, разя их из своего оружия или трофейными дротиками. Фаланга по инерции, подталкиваемая задними шеренгами, которые еще не знали о победе, прошла метров пятьдесят и замерла, образовав кривую линию. Пикинеры продолжали стоять в строю. Они оглядывались на меня, ожидая приказ. Такие просветленные, счастливые лица в мирной жизни не увидишь.
        - Пики на плечо! Идем вперед, сохраняя строй! - скомандовал я.
        Не то, чтобы думал, что фриги вернутся и снова вступят в бой, а лишь для того, чтобы пикинеры прошлись строем, потренировались, привыкли быть частью большого целого. Иначе разбегутся обирать убитых, превратятся в шайку мародеров.
        Глава 88
        Грабить в поселениях фригов по большому счету нечего. Они удирали от нас, прятались в лесах, унося с собой всё ценное. Изредка мы захватывали небольшие группы, но добыча была мизерная. Победа - это, конечно, прекрасно, только ведь победитель должен вернуться домой с богатыми трофеями. Иначе, какой он к черту победитель?!
        Проблема эта вскоре решилась путем переговоров. Обычно мы шли с раннего утра и до полудня, после чего становились на ночевку. С полудня начиналась такая жара, что воины еле плелись, поэтому я решил не перенапрягать их. Дойдем до берега Черного моря, посмотрю, что там творится, и отправимся по домам. Давать еще одно сражение фриги не собирались, а гоняться за небольшими их отрядами было нерационально. Во время очередной стоянки на берегу речушки с мутной водой, в паре дней от черноморского побережья, ко мне привели делегацию из трех фригов. Возглавлял ее мой старый знакомый Мита, который когда-то командовал отрядом, участвовавшим в нападении на Милаванду, а затем вместе с нами захватил Апашу. Я уже знал, что киконы - это одно из фригских племен, но удивился, увидев парламентером от них Миту.
        - Ты участвовал в сражении? - первым делом поинтересовался я.
        - Я не настолько глуп! - весело улыбнувшись, ответил кикон. - И другим советовал договориться с тобой. Они оскорбили меня и заявили, что одолеют тебя. Теперь пришли с дарами, просят помирить с тобой. Не хотят перебираться на противоположный берег.
        Видимо, Мита имел в виду противоположный берег пролива Босфор.
        - Что они предлагают? - спросил я.
        - Они готовы заплатить за прежние и нынешние обиды и перейти под твое покровительство, за что буду отдавать тебе десятую часть урожая и добытых металлов, - сообщил Мита.
        Фриги добывали не только золото, но еще бронзу и железо. Для меня предложение было заманчивым. Осталось договориться о компенсации «за обиды», чтобы и мои воины остались довольны.
        - Каждому воину дадут по пять бронзовых или железных колец, командирам отрядов - по пять золотых, а тебе - сто золотых, - продолжил кикон.
        - Мне пусть столько и остается, а вот воинам по пять бронзовых и пять железных и командирам по десять золотых, - потребовал я.
        Торговаться у фригов не принято, поэтому Мита сказал:
        - Я передам твои условия. Уверен, что согласятся.
        Он собрался было сразу уйти, но я предложил отобедать вместе со мной:
        - Мы же вместе с тобой захватывали Апашу, боевые побратимы.
        Миту это польстило. Мне кажется, культура человека определяется падкостью на лесть: чем культура выше, тем больше тебе надо скормить лести, чтобы повелся.
        Мы расположились в тени высокого платана, серо-зеленый ствол которого был в два обхвата. Нецер подал нам только что запеченный шашлык из ягненка. Парное мясо порезали на кусочки и запекли на углях от сгоревшей акации. К шашлыку раб подал красное вино, конфискованное у фригов. Их вино мне нравится больше, потому что слаще, чем то, что делают в Милаванде или на бывших хеттских территориях. В еде фриги неприхотливы, основной пищей считают хлеб и ячменные каши. Мясо в больших количествах едят редко, по праздникам или во время удачных походов. Готовят его незамысловато, на вертеле. Шашлык показался Мите верхом кулинарного искусства.
        - На кого ты дальше пойдешь? - насытившись, спросил кикон.
        - Пока ни на кого, - ответил я. - Мне надо отражать нападения в другом месте, на заходе солнца, за морем.
        - Жаль, а то бы я присоединился к тебе со своим отрядом! - сказал он.
        - Если здесь куда-нибудь пойду, ты узнаешь и присоединишься, - предложил я.
        - Нам некогда ждать. С севера постоянно приходят другие наши племена, им нужны земли. - рассказал Мита.
        - Идите вдоль северного берега моря, на земли касков, - подсказал я. - Те, кто хочет более спокойной жизни, пусть переселяются на мои новые земли за морем. Перевезу их туда бесплатно.
        - Там хорошие земли? - поинтересовался он.
        - Если и хуже этих, то не намного, - уклончиво ответил я.
        - Скажу своим. Может, кто согласится, - с сомнением молвил кикон.
        На прощанье я подарил Мите бронзовый шлем убитого мной знатного воина. Оказывается, раньше принадлежал шлем самому авторитетному из фригских вождей, который пытался объединить весь народ под своей властью. Получается, что я разбил надежды фригов на государственность. Вот так вот, как слон в посудной лавке, неуклюжими движениями меняю историю народов, стран и империй, создавая проблемы будущим историкам, которым придется придумывать логичные научные обоснования нелогичным событиям.
        Глава 89
        Два года я прожил тусклой мирной жизнью. Строил и укреплял Пуплуну, которая обзавелась стенами семиметровой высоты и одиннадцатью десятиметровыми башнями, которые назвали в честь других наших городов. Двенадцатая башня, восемнадцатиметровая, располагалась на территории дворца, вырастала из двухэтажной казармы, в которой обитала охрана и почетный караул, сопровождавший меня в путешествиях по стране. С этой башни часовые время от времени сообщали о появлении в поле видимости судов, сухопутных купеческих и крестьянских караванов и военных отрядов. Последних было мало. Обычно это правитель какого-нибудь из наших городов ехал со свитой ко мне. Зато купцов и крестьян становилось с каждым годом все больше. Свободных земель у нас было много. За эти два года я приказал осушить болота в окрестностях Пуплуны. Теперь там были поля, дававшие очень хорошие урожаи зерновых и овощей, которые крестьяне продавали в городе. Приезжали люди разных национальностей и из разных мест. Тех, кто добирался сперва до Милаванды, перевозили бесплатно на судах, идущих сюда, если имелись свободные места. Были среди переселенцев и
фриги, которых я с удовольствием делал своими крепостными, давая им участки неподалеку от столицы. Хорошие хлеборобы всегда в цене. Видимо, я недаром подарил Мите шлем.
        По возвращению из похода меня ждала Пудухепа с радостной новостью, что она готова зачать наследника. Несмотря на мою теоритическую подготовку и богатый практический опыт, старшая жена упорно не хотела беременеть. Случилось это только в начале зимы. Через месяц после нее залетела теперь уже младшая жена Хана, а потом и одна из наложниц, хеттка по имени Капурти. Подданные сочли это хорошим знаком, милостью богов. У правителя даже личная жизнь - государственная политика.
        Весной мои суда привезли дань из Гирии и весть о том, что Эфея родила сына Миноса и стала регентшей при малолетнем правителе. На обратном пути они отвезли ей мои подарки и послание, в котором говорилось, что отныне гирийцы будут платить мне символическую дань - бронзового быка весом в десять мин. Богу грозы Тешибу нравятся такие статуэтки.
        Осенью обе жены и наложница увеличили мое семейство. Сын от Пудухепы получил имя своего деда по матери Суппилулиум. Сына от Ханы я назвал Ромулом. Может быть, его потомки станут основателями Вечного Города. Или так подумают историки, если найдут упоминание о моем сыне в сохранившейся записи. Наложница Капурти нарекла свою дочь Архуваси.
        Следующей весной мои суда привезли из Гирии бронзового быка весом десять мин. Это животное сейчас священное у всех народов, поэтому жрецы пуплунского храма богу грозы Тешибу с удовольствием забрали бронзового быка и выставили его у ног каменного истукана высотой четыре с половиной метра. В зале площадью двенадцать метров на двенадцать и с двенадцатью круглыми маленькими окнами под крышей, свет через которые падал внутрь так, что Тешибу постоянно был подсвечен, благодаря чему его бронзовый шлем и чешуйчатые латы, надраенные до блеска, буквально горели. Иногда даже мне, атеисту, казалось, что бог грозы следит за мной и готовиться наказать за неуважение или малейший промах. На дикарей, увидевших подобное впервые, производил такое впечатление, что многие сразу соглашались приносить жертвы в первую очередь ему, а потом уж, что останется, своим племенным божкам.
        Летом мы собрали очень хороший урожай. Чего нельзя было сказать о моих подданных в Малой Азии, особенно на территории бывшей Хеттской империи. Там произошло сразу два землетрясения и засуха была такой свирепой, что только на орошаемых полях хоть что-то выросло. Узнав об этом, дряхлый Цуббаллани во время праздника урожая объявил, что бог грозы Тешибу недвусмысленно указал своим детям-хеттам, где им надо жить. Его слова странным образом добрались до исторической родины и были приняты там на полном серьезе. Случилась вторая волна хеттской эмиграции. Хотя, уверен, погнали их в дальние края не слова верховного жреца, а голод.
        Из-за голода появился и казус белли - формальный повод для объявления войны государству Каркемиш. Жители этой страны напали на наши приграничные деревни моих вассалов и ограбили их. Или наши напали и ограбили каркемишских - кто теперь выяснит правду?! Пандорос, действуя согласно моим инструкциям, потребовал от Тальми-Тешшуба, правителя Каркемиша, выдать виновных и возместить ущерб в тройном размере. Тот выставил такие же встречные требования. Пандорос не удержался и, вопреки моим инструкциям, напал на пограничные районы Каркемиша и ограбил их. Тальми-Тешшуб прибыл туда с войском и дал бой. По словам дорийца, отряд у него был маленький и шел он туда не воевать, поэтому не мудрено, что еле спасся, потеряв полторы сотни бойцов. Теперь я просто обязан был наказать каркемишцев, иначе все решат, что народы моря можно бить - и ничего за это не будет. Поход я назначил на следующую весну, потому что быстро собрать войско не получится, а добираться надо было в районы будущей Юго-Восточной Турции и Северной Сирии. Для меня это облегчало задачу, потому что можно было добраться на судне до Искендерунского
залива, где на берегу реки, впадавшей в северную часть его, назначил рандеву, а вот тем, кто обосновался на бывших хеттских территориях, придется проделать значительный путь по суше.
        Глава 90
        Моя армия движется по горам на восток, к реке Евфрат, на берегу которой находится столица Каркемиша, уменьшенного варианта Хеттской империи. Нынешний ее правитель Тальми-Тешшуб даже принял титул табарну после победы над Пандоросом, а правителям подчиненных ему городов передал свой титул хассу. Отец Тальми-Тешшуба женился на дочери Тутхалияса, сестре убитого мной Суппилулиума. Он приходился мне родственником по жене и по хеттским законам имел полное право на титул. Осталось только защитить это право. Судя по имени, род свой ведет из Митанни, с которым граничит Каркемиш на востоке, от правящих там хурритов, которые, судя по именам богов, как-то связаны с индийскими ариями. Наверное, одно из арийских племен двинулось на запад, завоевало местные семитские племена и потихоньку растворилось в них. Это хурриты распространили на Ближнем Востоке коневодство и колесницы. По крайней мере, все руководства по коневодству составлены в Митанни и потом переведены на другие языки и большая часть терминов, которые используют соседние народы, управляясь с лошадьми и колесницами, хурритские. У меня появилось
предположение, что гиксосы, недавно, по историческим меркам, захватившие Нижний Египет - это семитские племена под предводительством ариев.
        Судя по тому, что соседи Каркемиша идут ко мне с поклоном и признаниями в любви и верности и со всех сторон прибывают желающие поучаствовать в его разгроме и последующем разграблении, ни у кого нет сомнений, кто победит. Все понимают, что одно дело разбить небольшой отряд под командованием хассу Пандороса, а другое - одолеть нападение всей армии народов моря и их вассалов под предводительством табарну, провозглашенным панкусом в Хаттусе. Скорее всего, понимает это и Тальми-Тешшуб, но отступать ему уже некуда, потому что слишком далеко завело его честолюбие. Он бы и вернул мне оказавшуюся великоватой «шапку табарну», вот только, как это сделать без потери лица, что по нынешним временам влечет и потерю головы?!
        Правитель Каркемиша учел некоторые ошибки своего шурина. О том, что нападем на него, знал заранее, поэтому подготовился. Большая часть пути проходит по горам, и в каждом месте, где была возможность устроить засаду или хотя бы приостановить нас, это сделали. Постоянно приходилось высылать отряды на склоны ущелий, чтобы сверху не посыпались камни. Днем и ночью выставлял усиленные дозоры, потому что покоя нам не давали сутки напролет. Кстати, отряд Пандороса разбили во время обеденного привала, когда воины после сытного обеда кемарили в тенечке, а вместе с ними расслабились и часовые. Видимо, Тальми-Тешшуб решил измотать нас. Глядишь, передумаем нападать, пойдем поищем более слабую добычу. Несколько отрядов «охотников» так и поступили, потихоньку отстав и исчезнув в неизвестном направлении. У остальных хватило сил и терпения дойти до долины, в которой протекала река Евфрат и находился город Каркемиш.
        Хурриты называют реку Перат (Сладкая вода). Египтяне обозвали «Рекой, текущей в обратную сторону». Ведь каждый житель Та-Кемета знает, что нормальная река Х’ти течет с юга на север, а севера на юг может течь только ненормальная. Евфрат здесь вырывается из горного ущелья в неширокую долину и постепенно превращается из горной реки в более медленную и спокойную. Долина то расширяется, то сужается горными отрогами, которые река огибает, образовывая излучины. На этих излучинах и поселились люди, чтобы вода с трех сторон защищала от нападения врагов. В долине по берегам реки расположены поля, а на склонах гор - деревни, сады и виноградники. Добираться сюда трудно, поэтому армии захватчиков появляются редко и в основном с юго-востока вдоль русла Евфрата, который вытекает на широкую и плодородную Месопотамскую низменность. Если же появляются с запада или севера, то мстят за все лишения, перенесенные по пути.
        Армия Каркемиша не решилась дать нам бой на подходах к городу. Основную ее силу составляют колесницы, а сюда, догадываюсь, долетел слух, как быстро и легко расправились мы с хеттскими. Каркемишцы спрятались за высокими стенами, сложенными из крупных камней. С трех сторон, по берегу реки, изогнувшейся здесь, были стены высотой метров шесть, а с четвертой - восемь. Плюс девять одиннадцатиметровых обычных башен и три пары двенадцатиметровых фронтальных у трех ворот. Двое ворот выходили на берег реки и лишь одни - на другую сторону. У них тут не только река течет неправильно, но и ворота расположены не как в нормальных городах. Евфрат сейчас был мелок, отступив от стен метров на тридцать. На оголившемся дне стояли десятка два круглых лодок, сплетенных из лозы и обтянутых шкурами, которые при нашем приближении были перетащены в воду и отправлены нагруженными вниз по течению. Может быть, это, как обычно, купцы сплавили свой товар в города в Месопотамской долине, а может быть, эвакуировались предусмотрительные, причем не самые шустрые. У них было время удрать вниз по течению всем городом. Разве что
правитель не позволил. Раз он погибнет, пусть и остальные тоже.
        Глава 91
        Жаркое солнце спряталось за горизонтом несколько минут назад. От каменистой почвы все еще продолжают подниматься струи горячего воздуха, искривляющие действительность, если смотреть через них. Кажется, что массивные городские стены покачиваются, как картонные. К сожалению, стоят они крепко и на скале. Только в одном узком месте в северной части на берегу реки фундаментом им служит известняк. Там сейчас пленные крестьяне долбят камеру под присмотром Халкеуса. Ахеец, поднаторевший на предыдущих осадах, неторопливо отдает распоряжения. В его словах слышна непоколебимая уверенность, что камеру мы вырубим и крепостную стену обрушим, несмотря на то, что осажденные недавно сделали ночную вылазку, убили часть рабочих, своих земляков и, возможно, родственников, а остальных забрали в город, и разрушили и сжигали защитные щиты и прочие приспособления. Завидев меня, Халкеус оставляет «саперов» в покое.
        - Все восстановили, работы опять идут полным ходом, - докладывает он. - Как бы каркемишцы опять не напали и не порушили. Сегодня кто-то важный приходил на башню, смотрел, что мы делаем. Свита с ним была большая.
        - Значит, обязательно нападут, - сказал я, - поэтому, начиная с сегодняшней ночи, когда стемнеет, тихо уводи рабочих в лагерь. Вместо них здесь до рассвета будут воины.
        Первая половина ночи была темная. Почти полная луна появилась часа за два до рассвета. Лунный свет высеребрил горные склоны и добавил совсем уж фантастического тусклого блеска речной воде. Казалось, что река наполнена ртутью, резво и весело катящейся по каменному руслу. За ее шумом я не сразу услышал приближение вражеского отряда. Они шли плотной группой вдоль крепостной стены, стараясь держаться поближе к ней, где были менее заметны. Передвигались тихо. Оружие ни разу не звякнуло. Видимо, идут налегке, оставив все ненужное, включая ножны, в городе. Слышно было только поскрипывание гальки под ногами да изредка кто-нибудь спотыкался. Если бы мы их не ждали, то наверняка бы опять проворонили. Точно не скажу, но шло не меньше пары сотен. Предыдущий успех вскружил каркемишцам головы, решили нанести больше ущерба. При подходе к сооружениям, защищавшим место работ, замедлили шаг и сбились плотнее. Судя по звукам, в камере работы шли полным ходом: стучали кирки и молоты, рабочие переговаривались, кто-то начальственно покрикивал…
        На большие щиты, стоявшие на берегу реки неподалеку от места работ, каркемишцы не обращали внимание. И зря, потому что за этими щитами, а не только возле камеры, их ждали воины, готовые к бою. Они тоже налегке, чтобы быстро бегать. От их скорости зависит успех предстоящей операции. Я стоял за вторым щитом, откуда лучше была видна камера и подходы к ней. Немного дальше ждал еще один отряд, большой, в котором воины были в тяжелых, надежных доспехах и с большими щитами и длинными пиками. Им тоже придется побегать, но не так быстро, как спрятавшимся за щитами. Пока что они сидели на камнях, изредка обмениваясь шепотом короткими репликами, вопреки моему строжайшему приказу держать рты на замке.
        Стычка началась внезапно. Каркемишцы еще только разворачивались для атаки, когда в них полетели стрелы. Мои лучники ждали врага возле камеры, били с дистанции метров семьдесят, поэтому промахов не должно было быть, разве что передние получат сразу по несколько стрел, а задним повезет. Не обратив внимания на гибель соратников, на то, что попали в засаду, наши враги издали боевой клич и ломанулись в атаку, подстегнутые властным окриком командира.
        - Вперед! - крикнул и я своим воинам, спрятавшимся за щитами.
        И сам побежал вместе с ними. Не на помощь тому отряду, что засел возле камеры, а к открытым городским воротам, чтобы добраться до них раньше отправившихся на вылазку каркемишцев и попробовать захватить, не дать закрыть. Там нас не ждали, приняв за своих. Кто-то из городских стражников, вышедший за ворота, что-то спросил у пробегавшего мимо воина, но ответ не получил. Стражник спросил следующего - и тот молча рубанул его мечом. Сколько раз убеждался, что в городскую стражу идут только туповатые тормоза, но такого придурка увидел впервые. В темном тоннеле надвратной башни я споткнулся о чей-то труп и чуть не упал. Дальше двигался медленнее, осторожно переставляя ноги, на звон оружия и крики. По ту сторону тоннеля шел бой. Мои воины добивали немногочисленный отряд стражников, оставленный у ворот, чтобы быстро закрыть их, когда отправившиеся на вылазку вернутся с победой и трофеями. Шестеро щитом к щиту отбивались от моих воинов короткими копьями и пятились по улице, которая шла вдоль крепостной стены. Щиты у них были хеттские, с вырезами по бокам. Вдоль этой стены я забежал к стражникам на левый
фланг - слабое место шеренги, если левофланговый не левша. Этот был правшой и пострадал первым. Я ударил как-то чересчур замысловато, собираясь за раз прикончить, а в итоге всего лишь перерубил неглубоко ключицу. Опустив щит, стражник повернул ко мне голову - и в этот момент вторым ударом я снес верхнюю ее часть. Вместе с ней слетел и высокий кожаный шлем с основой из бронзовых, вроде бы, полос. Следующего рубанул немудрено, сверху вниз по такому же кожаному шлему. Наверное, шлем был набит шерстью, потому что клинок пошел вязко, но это не спасло стражника. Сразу опустив щит и выронив копье, он как бы присел, а потом откинулся назад, мне под ноги. Когда я встал ему на грудь, чтобы удобнее было рубануть следующего, она прогнулась, и из легких со свистом вырвался воздух. Четвертого и пятого добили мои воины.
        - Возьмите их щиты и оружие, станьте здесь шеренгой и держитесь, пока не придет подмога! - приказал я своим семи воинам с маленькими круглыми щитами и мечами, а сам пошел к воротам, где шла рубка с уцелевшими во время вылазки.
        Сразу выделил воина в бронзовом шлеме, поблескивающем даже в лунном свете. Темная щетка из конских волос на шлеме напоминала петушиный гребень. Доспех на воине был чешуйчатый. Вооружен мечом из нержавеющего железа, который тоже отсвечивал, хотя не так ярко, как шлем. Видимо, это старший командир. Сражался толково. Несмотря на отсутствие щита, ловко отбивался от двух моих воинов и даже контратаковал, пока, правда, безрезультатно.
        - Он мой! - крикнул я своим воинам, становясь между ними и врагом.
        У меня тоже нет щита, так что мы на равных, если не считать, что мой доспех-бригандина немного надежнее, чем его чешуйчатый. Я легко отбил его меч плашмя лезвием сабли и кольнул коротко в район шеи. Удар достиг цели, но ранил легко. Каркемишский командир отшатнулся и резко рубанул в ответ. Уклоняясь от вражеского меча, я зашагнул за его правую руку и отсек ее выше локтя, выше бронзового наруча. Вражеский командир вскрикнул, причем скорее удивленно, чем от боли. У многих людей вера в собственную непобедимость и неуязвимость исчезает только в момент смерти. Особенно, если им нашептали жадные жрецы или предсказатели, что проживет долго и умрет в своей постели. Может, кому-то и каменная мостовая - постель. По крайней мере, этот упал на нее после второго моего удара, косого, рассекшего его тело от правого плеча у шеи до грудины. От булата не спас и чешуйчатый доспех.
        Перед смертью вражеский командир произнес тихо одно слово, то ли призывая, то ли прощаясь. Я расслышал «Индра», но мог и ошибиться. Будет такой бог у индусов - видел в храмах в двадцать первом веке. Вроде бы, главный, по крайней мере, за войну отвечал, ездил на боевом слоне и держал в руке странное оружие, похожее на двойную погремушку. Что делал Индра в Каркемише, где слонов нет и никогда не будет - понятия не имею.
        Я переместился ближе к тоннелю, через который в город влетели еще десятка два каркемишцев. Двоих срубил я, остальных добили мои воины, причем не только те, что прибежали сюда вместе со мной, но и подоспевшие пикинеры. Последних я разделил на три группы и расставил справа и слева от ворот и на улице, ведущей к центру города. Легковооруженных, сделавших свое дело, отвел за их спины, в резерв. Был уверен, что каркемишцы уже справились с шоком, сейчас навалятся на нас с трех сторон. Нам надо было продержаться минут десять-пятнадцать, когда сюда подойдут основные наши силы. На башне у ворот уже стояли мои воины и размахивали горящими факелами, показывая, куда надо идти.
        Каркемишцы так и не напали на нас. Более того, они открыли вторые ворота, ведущие на берег реки, вытащили свои круглые лодки, кто имел таковые, и на них дали деру. Когда мы подошли к этим воротам, там толпилось много женщин и детей, на которых не хватило плавсредств. Их отважные мужья и отцы бросились в реку, чтобы не попасть в руки врагам. Евфрат здесь уже теряет грозную силу горной реки, так что у многих есть шанс переплыть его или сплавиться ниже нашего лагеря, особенно, если схватиться за доску, бревно или надутый бурдюк. Как позже выяснилось, успело удрать и семейство правителя Тальми-Тешшуба. Сам он погиб в засаде у камеры, получив две стрелы в лицо. Возле ворот я зарубил его старшего сына Шарри-Кушуха, а мои воины - двух племянников. Остальные члены семьи выбрали ночную прогулку по реке.
        Глава 92
        Каркемиш оказался довольно богатым городом. Это при том, что через него проходил второстепенный караванный путь между Хаттусой и Вавилоном. Основной шел южнее, через Угарит и дальше по берегу моря, огибая Искендерунский залив. Источником благосостояния города были медные и золотые рудники в горах. Здесь добывают почти чистую медь, которую смешивают с оловом, привозимым из какой-то Тушпы, расположенной северо-восточнее в двадцати трех караванных переходах, и получают прекрасную твердую бронзу. Как мне сказали, рудники уже истощаются, но всё еще неплохо кормят Каркемиш и окрестности. Это и труднодоступность города позволяли местным правителям вести себя дерзко. Большая часть богатств уплыла по Евфрату вместе с их владельцами, однако и нам досталось немало, особенно оловянной бронзы и дорогих тканей, которые везли сюда из разных стран, включая тонкую льняную из Та-Кемета, покрашенную в финикийских городах. И рабов захватили много. Мое предположение, что Тальми-Тешшуба запретил покидать город под страхом смерти, оправдалось. Богатые горожане сумели дать взятку и выскользнуть до нашего прихода или
купить лодку и уплыть в ночь штурма, а вот бедняки, которых всегда намного больше, стали нашей добычей. Что лучше, чем если бы удрали только бедняки, потому что из богачей получаются плохие рабы. Первые года два-три уходит на выколачивание из них дурных привычек. Я отобрал себе самых лучших ремесленников с семьями, намереваясь перевезти их в Пуплуну. Сейчас рабы, чтобы не задурили от безделья, занимались разрушением крепостных стен и башен. Наверняка город опять заселят, но он теперь надолго выпадет из региональной политики. До восстановления крепостных стен уж точно.
        Пока мы собирали и делили добычу, прибыл посол от Кузи-Тешшуба, ставшего теперь старшим сыном упокоившегося Тальми-Тешшубы и, как следствие, его наследником. Посла звали Шухурунува. Он приходился наследнику двоюродным дядей, а мне - очень дальним родственником по жене. Шухурунуве было под сорок. На голове низкая кожаная шапка с широкими полями, обвисшими, как уши у спаниеля. Голова крупная, с заметно выпирающим затылком, что в этих краях редкость. Волосы темно-русые, но глаза карие и нос крупный и с горбинкой. Борода средней длины, снизу подрезана ровно, из-за чего меня не покидало предположение, что ее подрубил мечом кто-то из моих воинов несколько минут назад. Одет в темно-синюю тунику с короткими рукавами, туго натянутую на животе, выпирающем изрядно, как у беременной женщины. На всех волосатых пальцах рук, кроме больших, золотые кольца, довольно массивные, будто служат заодно и кастетами. На ногах хеттские полусапожки, и приехал на хеттской колеснице, запряженной двумя вороными меринами. Хетты, за редким исключением, жеребцов не кастрировали, боевых уж точно. Видимо, Шухурунува предпочитал
ездить спокойно, с мирными целями. Вытерев потное, красное лицо черным платком, вытянутым из-за кожаного ремня с золотой пряжкой в виде тигриной морды, посол поклонился настолько низко, насколько позволял выпирающий живот, после чего произнес приветственную речь, длинную и цветистую. Уж на что холуи фараона были мастера льстить, но даже им далеко было до Шухурунувы. Теперь я знал, где истоки восточного словоблудия.
        - Мой хассу Кузи-Тешшуб просил передать своему брату и повелителю, что он был не согласен с отцом, ему и в голову не пришло бы выступить против законного табарну, но не смел возражать Тальми-Тешшубу, поэтому просит простить его. Кузи-Тешшуб готов компенсировать тебе потери, понесенные из-за его отца, но не сразу, потому что сейчас он беден, - перешел посол к делу.
        Судя по всему, Тальми-Тешшуб был не настолько самоуверенно глуп, как мне показалось. Он успел вывезти большую часть богатств и спрятать их где-то в горах. Слишком мало мы нашли в его дворце и по большей части не очень ценные вещи. Лазить по горам и искать эти сокровища - процесс трудоемкий и длительный.
        - После того, как я уйду отсюда, Кузи-Тешшуб сразу забудет свои обещания и клятвы. Мне придется опять идти сюда и напоминать ему. Если хочет вернуть себе Каркемиш, пусть заплатит сейчас, - решил я.
        - Он так быстро убегал из города, что мало увез с собой. Сейчас он сможет заплатить очень мало… - начал ныть посол, слишком переигрывая.
        Если у меня и были сомнения, что из Каркемиша вывезена большая часть казны, то теперь их не стало. Шел торг. Обычный азиатский торг. Тут главное не продешевить.
        - Ты же видел, какая большая у меня армия, и знаешь, что каждый воин должен вернуться с похода с богатой добычей. Десять таланов (более трехсот килограмм) золота и тридцать таланов (более девятисот килограмм) оловянной меди или другими ценными товарами на эту стоимость - и Кузи-Тешшуб опять станет хассу Каркемиша. И каждый год будет отсылать мне через Угарит десять мин (чуть более пяти килограмм) золота и тридцать мин (более пятнадцати килограмм) оловянной бронзы, - заломил я цену. - Иначе я прикажу сровнять город до основания и вырубить все сады и виноградники.
        Поля с созревающими злаками мои воины уже изрядно потравили, пустив на них пастись скот, как наш тягловый, так и трофейный. Сады и виноградники пока пострадали не сильно, но только потому, что до них не доходили руки.
        - Откуда у моего хассу столько?! - театрально возмутился Шухурунува и даже вскинул руки к небу, призывая богов в свидетели. - Он увез из города самую малость, что смог унести! Клянусь всем самым святым для меня!
        - Верю тебе, - иронично произнес я, - а теперь еще раз поклянись всем самым святым для тебя, что и Тальми-Тешшуб ничего не вывез из Каркемиша и не спрятал в горах перед моим приходом, как мне рассказали горожане.
        На самом деле никто мне ничего не рассказывал, сам догадался, но Шухурунува этого не знает и о горожанах, скорее всего или в Каркемише живут какие-то особенные люди, думает так же хорошо, как и они о нем.
        - Завистники оклеветали Тальми-Тешшуба! Грязные, подлые, неблагодарные людишки, позабывшие, как много хорошего сделал он им! - подтвердил мои предположения посол. - Тальми-Тешшуб вывез только богов, чтобы не подвергать их риску!
        - Кази-Тешшубу пока что принадлежат города Тиль-Барсип и Эмар, - напомнил я. - Из них он тоже забрал только самую малость? Тогда мы отправимся туда и заберем все оставшееся, а города сравняем с землей.
        Первый из названных мной городов маленький. Образовался из караванного поста и существовал в основном за счет обслуживания ночевавших в нем караванов, поставок сельхозпродукции в Каркемиш и леса в города в нижнем течении Евфрата. Второй был крупнее, служил перевалочной базой, где грузы с судов, пришедших снизу, перегружались на мулов и ослов или арбы, запряженные волами, и отправлялись по суше в Финикию и дальше, а грузы оттуда перегружались на суда и сплавлялись вниз по течению.
        - Я передам твое требование моему хассу, - пообещал Шухурунува и добавил: - Не уверен, что Кази-Тешшуб найдет возможным удовлетворить их.
        - А я уверен в обратном. Особенно, если ты скажешь ему, что в следующий твой приезд я или получу требуемое, или запрошу вдвое больше, или не буду ждать, а пойду и возьму всё сам, - проинформировал я. - Так что поторопись, пока у меня не лопнуло терпение.
        Посол Шухурунува вернулся на третий день с известием, что часть откупа везут на деревянных лодках, которые тащат идущие по берегу волы, а часть везут по суше. Когда они прибыли, я разделил добычу между воинами, оставив себе лишь десятую часть. Меня больше интересовали рабы, чем ценные металлы.
        Глава 93
        У этой реки много названий на разных языках, но с каждого оно переводится, как «Река, текущая в обратную сторону». Это название придумали не египтяне, хотя бы потому, что сперва она течет с юга на север, как и Нил. Возле города Алалах, название которого не имеет никакого отношения к аллаху, потому что город уже есть, а ислама еще нет, река поворачивает на запад и затем впадает в Средиземное море. На этом отрезке, низменном, с медленным течением, при сильных западных ветрах и складывается впечатление, что вода в реке движется вспять. Алалах расположен на высоком холме, который огибает река. Здесь пересекаются караванные пути, идущие с севера на юг и запада на восток. Да и по реке поднимаются с моря небольшие суденышки. Стены у него из известняка и высотой метров пять с половиной. Четыре надвратные башни, по одной на каждую сторону света, правда, не совсем точно направленные, и шесть между ними. Раньше Алалах входил в Хеттскую империю, но, когда она начала трещать по швам, отвалился одним из первых. Не потому, что был очень уж силен и богат, а потому, что находился на самой окраине империи и
надеялся, что до него не доберутся.
        Я и не собирался добираться сюда, но так получилось. Путь через горы показался мне слишком трудным, даже с учетом того, что нам теперь не будут мешать каркемишцы. Я решил вернуться к морю по равнине, пройдя на треть больше. Тем более, что Тиль-Барсип и Эмар выставили нам снабжение - муку, баранов и коз, вино и пиво. Остальное собирали сами в многочисленных мелких поселениях, бывших когда-то под властью Митанни, а теперь, когда это государство распалось, ставших вотчинами местных князьков. Население разбегалось при нашем приближении, унося с собой самое ценное. Князьки удирали первыми и быстрее всех. Мы, народы моря, стали бичом божьим этой эпохи.
        И нападать на Алалах я не собирался. Меня уже утомил поход, поэтому хотел побыстрее добраться до моря и на судне отправиться к семье. Но у войны свои законы. Не важно желание, важен потенциал. Если кто-то может напасть на кого-то и победить и ограбить с некритичными потерями, то желание и повод сделать это обязательно появятся, и наоборот. Я отправил в Алалах послов с требованиями: через три дня, когда моя армия подойдет к стенам города, его жители должны были в первую очередь приготовить съестные припасы для нас, во вторую - заплатить металлами и прочими ценными вещами за ненападение на них, в третью - признать мое покровительство и согласиться выплачивать ежегодную дань. По версии послов, их выслушали недоброжелательно, сказали, что подумают и сами пришлют ответ, а на обратном пути напали, убив двух и ранив пять человек из охраны. При этом послы умудрились захватить трех мулов с товарами. Может быть, действительно на послов напали алалахцы, а может быть, мои люди напали на купеческий караван и специально создали казус белли. Правду теперь не установишь, хотя бы потому, что нет времени и желания
заниматься этим, а слух, что на моих людей напали, разнесся по городам и весям. Или я накажу провинившихся алалахцев, или их примеру последуют другие.
        Я отправил еще одного посла в Алалах. На этот раз человека рассудительного, не склонного к авантюрам. Новые требования были жестче: выдать виновных в нападении и покинуть город с запасом продуктов на три дня. За это время мы разграбим город, после чего жители смогут вернуться и стать моими подданными. Правитель Алалаха по имени Наассон отклонил мои требования, заявив, что вскоре пришлет ко мне своих послов. Он явно тянул время, ждал откуда-то помощи. Это меня насторожило. Если бы в этих краях была еще одна большая армия, я бы знал. Шанс на то, что я пока не получил важную информацию, все-таки оставался. Время сейчас бурное, разные племена шастают туда-сюда по планете. Вдруг объявились какие-нибудь народы гор или пустынь, готовые сразиться с народами моря?
        К Алалаху мы подошли во второй половине дня. Ворота были закрыты. Никто не вышел нам навстречу, не предложил решить вопрос мирно. На стенах и башнях, как обычно, толпились воины и другие горожане. Сдаваться они не собирались. Я тоже не собирался прощать им такую борзость.
        Собрав командиров отрядов, объявил:
        - Располагайтесь вокруг города и ведите себя спокойно, будто мы собираемся осаждать долго и нудно. Когда стемнеет, оставьте только самые необходимые костры. Все остальные затушить и в темноте перенести лестницы поближе к городским стенам.
        Лестницы мы заготовили на двух предыдущих привалах, когда стало понятно, что мимо Алалаха без шуток не пройдем.
        - Штурмовать будем ночью? - спросил Пандорос, малость подрастерявший гонор после разгрома каркемишцами.
        - Нет, - ответил я. - Между волком и собакой.
        Это выражение очень нравилось моим воинам. Часами они пользуются редко, хотя в каждом городе есть солнечные. Обычно солнечные часы при храмах, потому что более-менее точное время нужно знать только жрецам. Всем остальным хватает ночи и дня, который делится на две части - до полудня и после. Благодарямне, у них появились утренние сумерки - время между волком и собакой. Как это выражение прорвется через века и приживется у римлян, а потом у французов, пусть гадают историки.
        Глава 94
        Ночью случилась морось. Назвать дождем это реденькое, невзрачное и непродолжительное влагоизлияние у меня не поворачивался язык. У нее был один плюс - прибила пыль. Все-таки приятнее идти, когда не першит в носу и горле. От моего шатра до линии атаки метров пятьсот. Видимость пока плохая. Шагаю осторожно, стараюсь не наступать на кожаные мешки и бурдюки, оставленные воинами, которые уже подошли ближе к стенам, ждут сигнал. Стоят группами. Уже не строго по племенному принципу, а, скорее, по боевому родству, с кем уже ходил на штурм, на кого надеешься, как на себя. Еще пара походов - и превратятся в одно племя.
        Небо начинает сереть. Уже можно различить стены и башни. Я останавливаюсь перед ахейцем лет тридцати пяти. В сумерках его лицо кажется серым, как у мертвеца, пролежавшего пару дней в холодную погоду. Вроде бы он из первого призыва, но могу и перепутать.
        - Что скажешь? Пора штурмовать? - обращаюсь к нему вполне серьезно.
        - Да пора бы, - не очень уверенно отвечает ахеец.
        - Раз ты так считаешь, то придется нам выполнять твой приказ, - говорю я шутливо и дружески хлопаю его по плечу.
        Те, кто меня слышал, смеются, может быть, тонко льстя. Начальство любит, когда смеешься над его шутками, даже если юмор туповат.
        - Вперед! - тихо командую я.
        Так же тихо мою команду передают по цепочке влево и вправо. Воины, стоявшие впереди, берут вязанки хвороста, доски и лестницы и неторопливо шагают к сухому рву шириной метров пять и глубиной не больше двух. Алалахцы даже не потрудились расширить и углубить его. Вязанки летят на дно рва, заваливая его, доски кладутся через него, образуя мостки. Те, кто с лестницами, переходят по мосткам, а остальные или ждут очереди, или спрыгивают в ров на вязанки и выбираются на противоположной стороне. Шума производим много, но на городских стенах пока тихо.
        Только подумал так, как где-то левее заорали истошно:
        - Тревога! Тревога! Напали!…
        Мои воины сразу задвигались быстрее. На стенах не должно быть много алалахцев. Наверняка многие спят у себя дома, уверенные, что штурм будет не скоро. Пока они услышат крики, пока очухаются от сна, пока оденутся и снарядятся к бою, пока добегут до стен и поднимутся на сторожевой ход или на площадку в башне, пройдет время, за которое нам надо смести дозоры и закрепиться наверху. Тогда можно считать город захваченным.
        Я перехожу ров по двум доскам, положенным рядом. Они гнутся подо мной. Падать придется всего метра два и не в воду, но все равно стремно. Переступив на землю, вздыхаю облегченно. Впереди очередь у лестницы. В основном это «охотники», присоединившиеся к моей армии. У них святая обязанность идти на штурм первыми. Завидев меня, расступаются, предлагая лезть без очереди. Я машу рукой: не надо, подожду.
        Меня привлекают алалахцы на сторожевом ходе, которые пытаются остановить моих воинов. Я пришел с луком, потому что уверен, что саблей махать вряд ли придется. Слишком слаб городской гарнизон против моих воинов, захвативших уже столько городов. Надев зекерон и тетиву, натягиваю последнюю, разминая руку. Лук тихо поскрипывает, будто недоволен тем, что оторвали от спокойного отдыха в колчане.
        Воины рядом со мной, позабыв, что надо подниматься по лестнице, участвовать в штурме, следят за моими манипуляциями. Все знают, что у меня самый тугой лук, что стреляю не так, как все, но дальше всех, и попадаю метче. Им хочется увидеть это, чтобы потом поделиться личными впечатлениями, а не чужими рассказами. В то, что ты видел сам, верят быстрее.
        Посветлело уже настолько, что я различаю лица защитников города на сторожевом ходе. Я выбираю ближнего слева от лестницы, который в промежуток между зубцами стреляет из лука по тем, кто поднимается. Лук у него простой. Но и дистанция всего метров десять, так что все стрелы, так сказать, в тему. Когда он целится в очередной раз, моя стрела попадает ему в правую щеку и, судя по тому, как дернулась кожаная шапка, вылезает над левым ухом. Не успев выронить лук, он падает в промежуток между зубьями, а потом сползает на сторожевой ход. Его соседу, тоже лучнику, я попадаю в правую руку. Стрела пронзает ее насквозь и до половины залезает в грудь. Этот сразу роняет лук, но еще какое-то время стоит неподвижно, решая, видимо, умирать или еще пожить малехо? Дальше я снимаю трех копейщиков справа от лестницы, и стоявшие на ней в ожидании, когда передние продвинутся, начинают движение. Больше никто им не мешает, так что очередь начинает быстро рассасываться. Я помогаю соседям слева и справа, растратив еще десяток стрел, после чего прячу лук в колчан и поднимаюсь по лестнице. На сторожевом ходе возле нее лежат
десятка два трупов. Большая часть - алалахцы. Доспехи у них кожаные, усиленные на груди и плечах дошечками. Только у одного бронзовый шлем и надраенная, овальная, нагрудная пластина. Вспомнил почему-то, что в бытность мою князем Путивльским такую пластину, только стальную, называли зерцалом. Таки в нее можно было посмотреться, как в зеркало. Как в кривое зеркало, чем и развлекались иногда дружинники.
        Наверху я опять достал лук и послал еще несколько стрел вниз, где улицу перегораживал отряд из полусотни горожан, вооруженных, чем попало. Первым делом убил вооруженного мотыгой с длинной рукояткой. Это придурок размахивал сельскохозяйственным орудием из стороны в сторону, никого не поражая, зато мешая сражаться и своим, и чужим. Не люблю, когда портят зрелище. Всё-таки смертный бой завораживающе красив, несмотря на кровь, крики и стоны. Остальные мои стрелы сразили алалахцев из задних рядов, чтобы случайно не задеть своих. Сзади обычно стоят не самые отважные, что подтвердилось и на этот раз. Потеряв четыре человека, они решили, что сделали ради своей защиты достаточно и разбежались по домам или укрытиям. Памперсов сейчас нет, но что-нибудь обязательно поменяют.
        Лестница вниз, идущая вдоль стены, имела деревянные перила. Пока что это считается роскошью. На каждой ступеньке приходится выбирать: наступать на труп или раскорячиваться? Сперва выбираю второй вариант, а потом первый, потому что так быстрее. Слышу, как стонет под моей ногой раненый, и приказываю идущим за мной добить его.
        На улице у стены тоже лежат убитые. Странно, вроде бы сопротивления сильного нет, а погибших алалахцев много. Наверное, понимают, что пощады им не будет, предпочитают умереть в бою. Во всех нынешних религиях смерть в бою засчитывается богами в плюс и улучшает пребывание в подземном мире.
        Дворец правителя был сравнительно скромен. Я даже подумал, что это дом богатого купца, потому что имел широкий двор и два больших склада. Во дворе на коленях стояли Наассон и его семейство из пяти жен и почти трех десятков детей разного пола. Видимо, были еще и старшие сыновья, которые или погибли, или сбежали, или прячутся. Я приказал своим воинам не убивать правителя. Надо, во-первых, допросить Наассона и узнать, почему у него зашкаливает борзометр, а во вторых, сделать всю семью рабами. В шахты по добыче железной руды на острове Эльба постоянно нужны рабочие без квалификации, чтобы грузить, перетаскивать и выгружать тележки. Работа не самая тяжелая, но почему-то на ней быстро дохнут. В сражении Наассон не участвовал, хотя для своих сорока двух лет выглядел довольно бодрым. Наверное, поэтому так смело вел себя, надеялся, что погибать будут другие, а он отсидится за их спинами, пока… Вот это «пока» и не давало мне покоя.
        - Расскажи мне, почему ты так дерзко вел себя, кто или что надоумило, и я сохраню жизнь тебе и твоему семейству, - предложил я.
        Наассон упорно смотрел в землю, таким образом, видимо, выражая мне полное презрение. Его наголо выбритая голова была красна, словно по ней только что пошлепали деревянной мешалкой для теста.
        - Что ж, тогда начнем убивать твоих детей. Это поможет тебе заговорить и освежит память, - решил я и указал на младшего сына лет трех.
        Мальчик был симпатичный, с черными блестящими глазами, в которых было любопытство, а не страх. Наверное, ребенку кажется, что это какая-то новая игра. Его поставили на колени перед отцом, и один из моих воинов встал позади, чтобы одним ударом снести голову. Когда воин занес меч, не выдержала самая молодая и самая красивая жена, мать мальчика. Она на коленях стремительно переместилась к Наассону и начала бить его кулачками по спине и затылку, что-то крича на языке, который показался мне похожим на аморейский. По крайней мере, слова «старый ишак» были точно аморейскими. На каждой руке у нее было по десятку тонких браслетов из золота и бронзы, который позвякивали в такт ударам. Так сказать, музыкальное сопровождение. Зрелище было настолько забавным, что я жестом остановил воина. Продолжим спектакль, когда досмотрим незапланированный скетч.
        Несмотря на яростные уговоры младшей жены и возможность потерять детей, раскалываться Наассон не собирался. Как догадываюсь, решил отправиться в подземный мир вместе с семьей. Мне нужна была информация, а не его жизнь. Тем более, что кончить ее Наассон должен на железном руднике. Смерть от меча будет для него подарком.
        - Это твой сын? - спросил я младшую жену на аморейском языке, когда она устала колотить «старого ишака».
        - Да, мой господин, - подтвердила она.
        - Я подарю ему и тебе жизнь и свободу, если расскажешь, откуда твой муж ждал помощь, - продолжил я на смеси аморейского и финикийского языков, потому что запаса аморейских слов на такую сложную фразу у меня не хватало.
        Переместившись на коленях к сыну и прижав его к груди, женщина, не задумываясь, ответила на финикийском языке:
        - От людей реки. Они будут здесь завтра.
        - Завтра?! - удивился я.
        - Или завтра-завтра, - ответила она неуверенно.
        Видимо, не знала, как по-финикийски послезавтра.
        Я подсказал:
        - Послезавтра?
        - Скоро, - дала она более точный ответ.
        - Точно люди реки? - не поверил я. - У меня с ними мирный договор.
        - У них новый правитель. Он прислал в Угарит большую армию. Она скоро будет здесь, - последовав моему примеру, на смеси аморейского и финикийского языков рассказала младшая жена.
        - Ты свободна. Можешь идти с сыном, куда хочешь. Я прикажу, чтобы тебе дали еды на дорогу, - выполнил я свое обещание.
        - У меня еще дочь, - показала она на девочку полутора лет, которая стояла на коленях вместе с остальными детьми.
        - Забирай и ее, - разрешил я.
        Не скажу, что новость сильно удивила меня. Если в одной берлоге живут два медведя, а Средиземноморье - это большая берлога, то рано или поздно их пути пересекутся. Тем более, что я отжал у египтян довольно большую и богатую часть берлоги. Сети знал меня и шатко сидел на троне, поэтому не стал связываться, решив подождать более удобный момент. Иначе бы не назвал братом. У его сменщика, видимо, дела совсем плохи, раз потребовалась быстрая победа.
        Глава 95
        Разъезд, высланный мной в сторону Угарита, вернулся с отрядом из двух сотен воинов под командованием Шумадды, сына правителя Губла, который встретил по пути. Отряд этот, как ни странно мне это показалось вначале, шел помочь нам в войне с египтянами.
        - Мой отец вынужден был признать власть людей реки. Мой город не в силах сражаться с ними в одиночку. Но отец разрешил мне уйти с небольшим отрядом, - рассказал Шумадда.
        - Ифтаха - очень мудрый правитель, - сделал я вывод.
        Две сотни воинов - не велика потеря для Губла, хотя я сомневаюсь, что они будут биться с египтянами насмерть, а не сбегут при первых признаках поражения. Зато, если победим мы, эти две сотни превратятся в две тысячи или даже в пять, и все грехи Губла будут прощены.
        - Большая армия в Угарите? - первым делом спросил я.
        - Очень. У людей реки две с половиной сотни колесниц и тысячи четыре с половиной пехотинцев и приморские города выставили отряды. От Губла потребовали тридцать колесниц и триста воинов. От Сидона пятьдесят колесниц и пятьсот воинов. Сколько выставили остальные города, не знаю, но говорят, что в Угарите собралось около пяти сотен колесниц и тысяч восемь или даже десять пехотинцев, - рассказал Шумадда.
        - Какого цвета щиты у людей реки? - поинтересовался я.
        - Зеленые, - ответил он.
        Значит, новый фараон послал в Угарит корпус «Птах», в котором я когда-то служил, и заставил все приморские города присоединиться. Под моим командованием было около четырех тысяч. Часть отрядов, примкнувших к нам, я отпустил после захвата Каркемиша. В основном это были лучники и пращники, необремененные тяжелым оружием и трофеями, которые вернулись домой кратчайшим путем через горы. Появления здесь армии египтян я не ожидал, а для сражения с местными городами-государствами оставшихся воинов должно было хватить. То есть, силы соизмеримы, потому что я сильно сомневался в стойкости отрядов из приморских городов. На месте командира корпуса «Птах» я бы взял только добровольцев. От них и пользы было бы больше.
        - Что ты знаешь о новом небтауи Та-Кемета? - спросил я.
        - Его зовут Сахенра Мериамон Рамсес Саптах (Тот, кому дал воссиять Ра, любимый Амоном, Ра, родивший его, сын Птаха), - без запинки произнес Шумадда. - Он сын Сети, ему всего одиннадцать лет. Вместо Саптаха правит его мать Таусерт. Так моему отцу рассказал командир людей реки по имени Джет-Птах-иуф-анх, когда ночевал в Губле.
        Надо же, мой бывший командир Джет дорос до командования корпусом! А почему нет?! Он участвовал в нескольких удачных походах и сражениях, проявив себя неплохо, и в особой симпатии к Аменмесу замечен не был.
        - Еще он сказал, что Таусерт повелела уничтожить любые сведения о договоре с тобой, потому что он унижал людей реки, - дополнил свой рассказ Шумадда.
        Теперь все становилось на места. Только безмозглая баба могла послать всего один корпус для расправы с нами. У женщин представление об опасности или слишком преувеличенное, или слишком преуменьшенное. Наслушалась мужских рассказов о каких-то ничтожных дикарях и поверила, что с нами можно расправиться одной левой, не догадываясь, что ее отважные полководцы скрывали за этими байками свой страх. Таусерт срочно нужна была победа, чтобы оправдать свое нахождение у власти, и какой-то хитрый царедворец нашептал ей такой простенький вариант. Имей таких советников - и врагов не надо.
        Глава 96
        Эту долину я нашел сам. Два дня объезжал окрестности Алалаха, пока не наткнулся на нее. Долина была достаточно длинна, чтобы колесницы могли разогнаться и на большое расстояние удалиться от пехоты, и узка, чтобы я смог построить своих пикинеров в шесть шеренг. Такой глубокий строй нужен был, чтобы выдержать натиск египетской пехоты, довольно стойкой. В первых шеренгах стояли новички и примкнувшие, включая отряд из Губла, а в задних - проверенные, закаленные воины. По опыту знал, что первыми бегут задние шеренги. Передние рубятся, им некогда раздумывать о смысле жизни и смерти, предаваться сомнениям и унынию в ожидании, когда придет твой черед сразиться. Зато у задних много времени на предательские мысли и поступки, поэтому так должны стоять опытные и смелые.
        Пики мы имели с запасом. Большую часть привезли с собой и за два дня заготовили еще несколько сотен, благо кузнецов среди рабов было несколько десятков, дерева здесь пока что много и металлов на наконечники у нас хватало. Поработали и над полем, покрытом высокой стерней пшеницы-двузернянки, нарыв и замаскировав неглубокие ямы-ловушки, в которых будут застревать колесницы. Оставалось заманить сюда врага. Иногда армии расходятся параллельными курсами в поисках друг друга. Можно было бы послать гонца и забить стрелку, но я опасался, что это вызовет подозрения у египтян. Пусть лучше сами найдут, «совершенно случайно» наткнувшись на наш разъезд. Что и случилось утром третьего дня.
        Я увидел две наши колесницы, несущиеся по краю долины, когда объезжал ее, наблюдая за работами по изготовлению ловушек. Располагали их в шахматном порядке и пока что отмечали длинными прутами, чтобы самим не попасться. Удирающему дозору некогда было маневрировать между прутами, поэтому предпочли ехать по самому краю, вдоль леса на склонах холмов, которые огораживали долину. На противоположном ее конце появились шесть египетских колесниц. Они остановились на дороге, которая спускалась в долину. Оттуда им хорошо видна деревня, в которой и возле которой расположилась моя армия. Египтян тоже заметили и забили в барабаны и загудели в трубы. Выполняя мою инструкцию, лагерь засуетился, якобы готовясь к бою. Египетские колесничие увидели достаточно, чтобы было, что доложить командованию, и поехали в обратную сторону, к дороге, связывающей Угарит с Алалахом, по которой двигались доблестный корпус «Птах» и отряды его союзников.
        Египетская армия прибыла к вечеру. Двигалась предельно осторожно. Наверное, боялась угодить в засаду. Сперва появились двенадцать колесниц. Заняв позиции на верху склона, они внимательно осмотрели местность и наш лагерь. Убедившись, что нападать на них не собираемся, спустились ниже, а потом и на поле, покрытые высокой стерней. Вслед за ними появился отряд лучников. Эти быстро рассыпались по склону, спрятавшись за деревьями. Затем подошли копейщики и встали на дороге на склоне, перегородив ее. Следующий отряд копейщиков обошел их по лесу и встал в начале поля. Когда подошел третий отряд, он вместе с первым присоединился ко второму. Втроем они встали дугой, флангами в нашу сторону, словно предлагали напасть и оказаться в ловушке. Затем прибыли остальные колесницы, включая украшенную золотом, на которой ехал командующий Джет. Он ненадолго остановился на верху склона, оценивая врага. Мои воины стояли в шесть шеренг, положив пики на землю. Египтяне должны знать о пиках, но то, о чем слышал, иногда сильно отличается от того, что видел. Надеюсь, Джета порадовало, что нас так мало.
        Дальше в долину спускались отряды союзников и располагались впереди египтян. Слуга должен знать свое место. Судя по флагам, сюда прибыли отряды из всех городов восточного берега Средиземного моря, начиная от Газы и заканчивая Угаритом. Среди них преобладали те, кто клялся мне в дружбе и верности. Теперь поклялись египтянам. Если выиграю сражение, опять полюбят меня.
        Уже в сумерках в долину втянулся длинный обоз из арб, запряженных волами, вьючных мулов и ослов и большая отара баранов. Ветер был со стороны египтян, так что вскоре ночной воздух наполнился ароматами жареного мяса. К тому времени мои воины уже отужинали баранами, захваченными в Алалахе, поэтому реагировали спокойно. Поняв, что египтяне нападать сходу не будут, я разрешил своим воинам покинуть строй и заняться ужином. С пропитаем у нас все хорошо. В Алалахе захватили много скота и зерна, овощей и фруктов нового урожая. Специально для меня нагрузили полную арбу арбузов. Съесть так много за короткий срок я не способен, поэтому угощаю своих подчиненных. К моему удивлению, они не считают арбуз самой вкусной едой, предпочитают мясо. Дикари, что с них взять?!
        Глава 97
        Старый месяц, дотаивающий последние дни, появился сразу после захода солнца. Он не так ярок, как полная луна, но дает достаточно света, чтобы видеть крупные камни и не спотыкаться о них. Впереди меня идут два лучника, а позади - еще восемь их коллег и пять пращников. По моим подсчетам мы уже в тылу врага, который выставил два ряда охранения на поле и одну и очень редкую - на флангах. В тылу вообще никого нет. Только за пасущимся скотом приглядывают погонщики, которые сидят или лежат у костров. Мы проходим между ними и арбами, возле которых спят свободные от дежурства, занимаем позиции среди деревьев и кустов, чтобы быть не слишком заметными. Действуем молча и тихо. Каждый знает, какая у него задача и последовательность действий.
        Я жду минут пятнадцать, убеждаюсь, что никому нет до нас дела, что рядом с нами все спят, после чего шепотом отдаю приказ:
        - Начали.
        Основная масса египтян расположилась в центре лагеря. На флангах их меньше, особенно на правом, за которым спрятались мы. Здесь египтяне разлеглись полосой метров двадцать-тридцать. Дальше идут союзники, в том числе гублцы, рядом с которыми сейчас должны прятаться лучники и пращники из этого города, но из отряда Шумадды. Услышав первые возмущенные крики раненых нашими стрелами и камнями, они должны метать стрелы и камни в расположение египтян. Если бы мы подкрались и тихо вырезали пару сотен сидонцев или тирцев, то уцелевшие пошли бы утром мстить нам, а вот если египтяне решат, что их обстреляли союзники, а те в свою очередь, что им досталось от людей реки, то завтра они будут воздавать друг другу. Мне не важно, сколько человек погибнет ночью. Мне надо посеять между союзниками недоверие, подорвать их моральный дух. Тогда потери будут исчисляться тысячами.
        Я мечу стрелу за стрелой. Они короче моих, поэтому натягиваю тетиву не очень сильно. Бью наугад и по наклонной траектории. Одни прямо по курсу, другие левее или правее. То же делают и мои воины, расположившиеся рядом. Нам надо охватить как можно большее количество отрядов, ранить или убить хотя бы по одному человеку в каждом. Уже слышны стоны и возмущенные крики. В голосах пока сомнение и нерешительность. Тут и там зажигают факелы и пытаются понять, откуда прилетают стрелы и камни. Подсветка помогает мне попадать метко.
        Начинают кричать и египетские воины рядом с нами. В них прилетает со стороны союзников. Египтяне действуют решительнее: похватав щиты и хопеши, бегут в ту сторону, откуда летят стрелы и камни, чтобы наказать виновников. Я отправляю несколько стрел им в спины, опустошив второй колчан, и наблюдаю, как начинается ночная бойня всех против всех. И египтяне, и их союзники орут, что напали люди моря, и истребляют друг друга.
        - Уходим, - тихо приказываю я.
        Мои воины, расстрелявшие стрелы и камни, подтягиваются ко мне, и плотной группой мы поднимаемся выше по склону, к обозу, возле которого поворачиваем налево. Обозники проснулись. Они стоят между арбами и прислушиваются к звукам ночного боя.
        - Что там случилось? - спрашивает один из них очень тихо, словно боится, что громким голосом накличет беду.
        - Напали народа моря, - громко отвечаю я. - Пора убегать.
        Обозники, глядя, как мы растворяемся в темноте, начинают бурно обсуждать эту новость. Уверен, что кое-кто сделает разумный вывод из услышанного. По крайней мере, я успел услышать, как кто-то кому-то говорил, что надо снять путы с мулов. На мулах удобнее удирать по горам.
        Глава 98
        Обычно египтяне начинают сражение рано утром, чтобы к полдню, к жаре, закончить. Знатные люди привыкли в это время занимать место за обеденным столом в тени, а потом отдыхать. На этот раз изменили своей привычке. Может быть, ждали, когда солнце переместится по небу и перестанет слепить им в глаза, потому что мы располагались восточнее, а может, что скорее, зализывали раны после ночного переполоха. Мы ночью благополучно и без спешки вернулись в свой лагерь, а египтяне еще с час воевали со своими союзниками. Сколько было убитых и раненых, узнаем позже, но урон они с нашей помощью нанесли себе явно немалый. В основном пострадали простые воины, потому что знатные ночевали в центре лагеря, вдали от стычки. Строиться египтяне начали только часа через два после восхода солнца. Впереди колесницы. За ними лучники и пращники. В третьей линии копейщики, причем в центре стояли египтяне, а на флангах - союзники.
        Под рев труб и бой барабанов все это воинство двинулось в нашу сторону. Издали оно выглядело грозным. Особенно колесницы, которые быстро набрали скорость и со свистом, гиканьем, криками понеслись на нас. Светлые лошади казались пенной волной, катящейся по полю. Эдакое «кавалерийское цунами». Красиво ехали, заглядеться можно. Пока не добрались до ям-ловушек. Зрелище сразу стало еще интереснее и уже совсем не грозным, а смешным. Когда колесо влетали в яму, кузов перекашивало и резко подкидывало, из-за чего возница и сенни вылетали из него. Двигаясь по наклонной траектории, они перелетали через притормозивших лошадей и приземлялись прямо перед копытами животных, возобновивших движение. Колесница к тому времени лишалась одного или двух колес и волоклась вслед за испуганными, неуправляемыми лошадьми. Если сенни и возница не сворачивали себе шею при падении, то конские копыта и колесницы добивали их. Каждый такой парный полет мои воины встречали громкими радостными криками.
        - Присели! - скомандовал я.
        Все шесть шеренг пикинеров опустились на левое колено, прикрылись щитами и выставили вперед свое главное оружие. Перед скачущими колесницами вырос длинный и широкий частокол. Ни одна нормальная лошадь на такой не полезет, сколько ее ни бей. У египтян были нормальные лошади. Возницы начали поворачивать, давая сенни возможность обстреливать нас из лука. Вот только переводить стрелы на закрытых щитами пикинеров глупо. Более разумным было стрелять в лучников и пращников, стоявших врассыпную позади фаланги. Те отвечали и были более результативными, потому что лошади - более крупная мишень, не имеющая возможности уклониться. Да и у экипажей колесниц возможностей уклониться и закрыться щитом было меньше, чем у моих стрелков. Я тоже выпустил полтора колчана стрел, убив десятка три лошадей и десятка полтора сенни. Возниц не трогал. Они, по большому счету, угрозы не представляют.
        Обмен любезностями продолжался от силы минут пятнадцать, после чего примерно треть уцелевших колесниц понеслась в обратном направлении, огибая своих пехотинцев с флангов. Перед фалангой образовался широкий завал из человеческих и лошадиных трупов и сломанных или лишившихся тягловой силы колесниц.
        - Встали! - приказал я.
        Мой приказ понесся по шеренгам влево и вправо, и вслед за ним от центра к флангам поднимались воины. Первые три шеренги приготовили пики к бою, последние три - положили пики на плечо.
        - Подойти вплотную к завалу! - отдал я следующий приказ.
        И этот приказ понесся по шеренгам, после чего фаланга нестройно двинулась вперед. Завал был кривой. Я хотел было выровнять фалангу, но потом подумал, что так будет лучше. Пусть враг перебирается между сломанными колесницами и трупами, ломая свой строй.
        Мои лучники и пращники обошли фалангу с флангов и заняли место перед ней, чтобы обменяться стрелами и камнями с коллегами из вражеской армии. Последние наступали как-то не очень активно. Видимо, судьба колесниц навела их на крамольные мысли. Да и по большей части стрелки были из союзных отрядов, явно не готовых умереть за Та-Кемет.
        Зато вражеские копейщики наступали слажено и браво. Копья несли поднятыми вверх, опустив их только перед завалом. Там, как я и предполагал, строй копейщиков развалился на отдельные группы и так и не слился вновь, потому что помешали мои пикинеры. Застоявшись, они начали дружно работать длинными и тяжелыми пиками. Двигали ими не так быстро, как враги легкими копьями, но, благодаря большей длине, поражали на безопасном расстоянии. Редкому египетскому копейщику удавалось протиснуться между пиками и поразить моего воина. Обычно его закалывали до того, как дотягивался наконечником копья до щита, большого и крепкого, усиленного железными полосами.
        Я стоял на колеснице позади центра фаланги и наблюдал, как сражаются мои пикинеры. Действо было однообразное и со стороны казалось скучным. Звуки боя слились в монотонный гул, из которого изредка вырывался очень громкий предсмертный вскрик или победный вопль. Казалось, сражение будет длиться до наступления темноты и закончится ничьей. У меня не было воинов, чтобы направить их в обход и ударить врага с тыла, если не считать сместившихся на фланги лучников и пращников, а египтяне не утруждали себя хитрыми маневрами, предпочитали проламывать врага лобовой атакой.
        Первые признаки нашей победы я заметил через… даже не скажу точное время, мне показалось, что через час. В бою время движется по кривой, а порой складывается впечатление, что еще и умудряется пересекаться само с собой. Менее приученные сражаться в строю и быстрее поредевшие отряды союзников на флангах начали «крошиться». Сначала из строя выпадали только раненые, которые, покачиваясь, прихрамывая, прижимая руки к ранам, оседали или падали на землю или брели к противоположному краю долины, к обозу, где должны быть лекари. Затем раненых стало заметно больше. Эти сразу направлялись в сторону обоза и шли намного быстрее первых. Вскоре они перестали изображать раненых, а некоторые даже побежали, уклоняясь по большой дуге от нескольких колесниц, которые курсировали по полю позади строя. На колесницах были то ли командиры союзных отрядов, то ли уцелевшие египетские колесничие, решившие продолжить участие в сражении в роли заградительного отряда. Я заметил пару стычек между отступавшими и колесничими. Дезертиры обычно очень смелы с теми, кто мешает им спастись. И на этот раз они перебили экипажи двух
колесниц, после чего остальные укатили ближе к центру долины, за спины копейщиков-египтян, которые еще сражались.
        Переломный момент наступил, когда побежали союзные отряды, стоявшие на правом фланге. Это им больше всего досталось ночью. Ломанулись не по отдельности или малыми группками, а все вдруг. Большая группа из нескольких сот человек, побросав щиты и копья, побежала к противоположному краю долины, к дороге, ведущей к тракту Алалах-Угарит. Я послал вестового на наш левый фланг с приказом, чтобы поворачивали вправо и нападали на вражеский центр с фланга и тыла, а лучники и пращники преследовали убегающих. Заметив, что побежал правый фланг египетской армии, ломанулся вслед за ним и левый, а потом и центр, на который к тому времени надавили с трех сторон мои пикинеры. Небольшая часть египетских копейщиков еще пыталась какое-то время сопротивляться, но, оказавшись в полуокружении, побросала копья и подняла вверх правую руку, сдаваясь.
        Я снял шлем, изготовленный из металлических пластин, покрытых сверху белой тканью, чтобы не нагревался на солнце, смахнул рукой слой пота со лба. Волосы на голове тоже были мокрыми, словно недавно помыл, и легкий ветерок охлаждал их. Особого, яркого чувства радости от победы не было, только облегчение, что все закончилось, можно расслабиться.
        Глава 99
        Город Угарит обзавелся новым фрагментом крепостной стены на месте разрушенного. Стена там стала выше примерно на метр. Я не собирался осаждать город, несмотря на то, что его правитель Никмадду не просто выделил отряд египтянам, но и сам возглавил его. Мне было интересно, зачем это трусливое глуповатое ничтожество решилось на такой отчаянный поступок? Неужели был уверен на все сто процентов, что победят египтяне? Чтобы услышать ответы на эти вопросы и заодно сообщить, во что выльется жителям Угарита предательство их правителя, я послал гонца к Никмадду с требованием прибыть ко мне. Это ничтожество гордо заявило, что не желает со мной говорить, что вместе с остатками египетской армии, спрятавшейся за городскими стенами, продержится до подхода подкрепления из Та-Кемета. Не знаю, со своего голоса он пел или подсказал Джет, легко раненый во время сражения. В любом случае наглеца следовало наказать. До прибытия подкрепления из Та-Кемета, если его пришлют, в чем я сомневался, у нас было не менее двух недель, которые нужны только на то, чтобы суда с воинами добрались сюда из Мен-Нефера. А ведь надо еще
переварить черную весть и принять решение, сколько корпусов и как перебросить, а потом собрать суда и погрузить в них воинов и снабжение. Думаю, в моем распоряжении не меньше месяца, но уже недели через две начну посылать дозорные суда на юг, чтобы появления египетской армии не стало неприятным сюрпризом.
        Я объезжаю Угарит на колеснице, захваченной на поле боя. Ее кузов снаружи по бокам украшен тонкими золотыми пластинами с узорами в виде виноградной лозы, которая как бы оплела его, а спереди золотой овал с барельефом бога Птаха с посохом в руке. Эта колесница влетела в яму-ловушку и потеряла левое колесо. Белые жеребцы таскали ее за сбой по полю, пока мои воины не поймали их. Колесо нашли и присобачили на место, после чего колесницы преподнесли мне. Больше ведь никто не достоин такого ценного подарка. Как мне сказал Пентаур, раньше колесница принадлежала Аменемхату, сыну Менхеперрасенеба, великого жреца Птаха. Предыдущий владелец вместе со своим возницей неудачно вылетел из нее, после чего был додавлен копытами и колесами. Надеюсь, к тому времени он уже был мертв.
        Пентаур был возницей у сенни по имени Дуауф, сына писца. Папаше не по карману была дорогая колесница и молодой возница, поэтому и взяли старого и хромого. Им повезло не попасть ни в одну яму-ловушку, но дальше везение кончилось - обе лошади были убиты лучниками, так что экипажу пришлось покидать поле боя пешком. Если молодой Дуауф легкой трусцой смылся с поля боя и спрятался в Угарите, то хромой Пентаур успел добраться лишь до конца долины, где и сдался в плен.
        Я не узнал его среди толпы пленных, когда, проходя мимо, услышал:
        - Мой господин! Сенни Арза!
        Это имя я тоже стал забывать, а вот голос своего бывшего возницы помнил. С трудом опознав постаревшего Пентаура, спросил:
        - Ты как здесь оказался?! Мало тебе было захваченной добычи, решил еще награбить на старости лет?!
        - О какой добыче ты говоришь, мой господин?! После твоего отъезда меня чуть не казнили, решив, что я все знал, но не доложил. Потом поверили и отпустили, но забрали почти все, что я имел. Мне не на что было содержать семью, младшая жена бросила меня, и мне опять пришлось работать в конюшне при учебном центре, а потом, как я думал, повезло устроиться возницей. Видимо, боги отвернулись от меня после того, как я перестал служить тебе, - поведал он грустным голосом.
        - Как знать, может, действительно повезло, - произнес я и, признавая свою вину в его бедах, предложил: - Если хочешь, можешь опять стать моим возницей.
        Нынешний возница меня не устраивал, потому что лошади не любили его. Бывает так изредка: человек любит животных, а они его нет. Случается и обратное, но реже. Все-таки животные разбираются в людях лучше, чем люди в животных.
        - Это больше, чем я мечтал, мой господин! - воскликнул Пентаур, подняв руки к небу.
        Он и рассказал мне много интересного о нынешней жизни в Та-Кемете, о делах в корпусе «Птах», о Джете, Никмадду и правителях других городов-государств. Отец его бывшего сенни дружил с писарем Джета. Как следствие, дружили и их сыновья, служившие у этого командира. Отец-писарь рассказывал сыну-сенни новости из штаба, а тот частенько делился ими с другом в присутствии Пентаура. Слуги порой знают больше, чем их господа.
        - Держись дальше, - приказал я Пентауру, когда мы миновали отремонтированный участок крепостной стены.
        На башнях появились египетские лучники. Им скучно сидеть в осаде в чужом городе, поэтому мечут стрелы во всё, что шевелится за крепостными стенами.
        Мы поднимаемся к вершине холма, к городским воротам, которые выходят на восток и от которых начинается дорога на Алалах. По обе стороны от ворот по фронтальной башне, выдвинутой вперед метров на шесть. Перед башнями сухой ров шириной метров семь. Деревянный мост через ров затащили внутрь города. На дороге остались борозды. По нашу сторону рва насыпан вал высотой метра два, по верхушке которого установлены деревянные щиты, за которыми прячутся мои воины. Здесь постоянно дежурят две сотни лучников и пикинеров, а метрах в трехстах от них шатры и шалаши, в которых еще восемь сотен. Это самое удобное направление для вылазок и бегства из города.
        Воины приветствуют меня радостными криками. Так кричит только победители. Они били разные армии, маленькие и большие, и даже ранее непобедимых хеттов и египтян, они захватывали разные города, они уверены, что сильнее всех - и это помогает им побеждать.
        Мы проезжаем мимо них и начинаем спускаться вдоль южной стены города. Ее давно уже не ремонтировали. Стена почти не пострадала во время землетрясения, поэтому горожане не сочли нужным позаботиться о ней, только замазали трещины рядом с угловой башней. Под этой трещиной выдалбливают первую камеру, а метрах в двадцати от нее - вторую. К обеим камерам ведут деревянные галереи, накрытые сверху свежими бычьими шкурами, которые постоянно поливают морской водой, чтобы не загорелись. Угаритцы несколько раз пытались это сделать, не пожалев ни факелов, ни оливкового масла. Руководит работами Халкеус. Он настолько уверенно делает это, что я воздерживаюсь от советов, которые готов раздавать сутки напролет и забесплатно. И сколько дней продлятся работы, тоже не спрашиваю. Ответ был дан на второй день, когда Халкеус убедился, что в этом месте под стенами мягкий, пористый ракушечник. Работают три вахты по четыре часа через восемь. Такой щадящий график необычен для людей этой эпохи. Они привыкли работать по четырнадцать-шестнадцать часов с короткими перерывами на перекус.
        - Нужны еще люди? - спросил я на всякий случай.
        - Нет, - ответил Халкеус, - и так много тунеядцев.
        Рабов у нас с излишком. Держим их на скудном пайке, но все равно уходит много еды. Надо бы продать часть, но работорговцы не появляются. Может быть, потому, что боятся купить пленных египетских солдат. Такого не продашь в Та-Кемете и не посадишь на весла галеры, которая ходит в эту страну, потому что там их сразу освободят. Более того, купца могут еще и оштрафовать за то, что издевался над отважными воинами доблестной и непобедимой египетской армии.
        Пентаур направляет колесницу к берегу моря, где установлен мой шатер. Кормить вшей и клопов в домах припортовой слободы я отказался. Неподалеку от моего шатра на берег высунуты носами три галеры с острова Айнок. Они грузятся на Милаванду, куда отвезут часть трофеев. В сражении с нами они не участвовали. Да, отдали по требованию и продавали по желанию много вяленой рыбы египетской армии, но это бизнес, ничего личного. На рейде стоят мои суда. Они заканчивают погрузку самого ценного из того, что досталось мне, включая рабов - искусных мастеров из Каркемиша и Алалаха вместе с семьями. Я продолжаю создавать проблемы будущим археологам, которые, разрыв могилы этрусков, будут ломать голову, как на Апеннинском полуострове оказались в больших количествах люди самых разных галлогрупп из самых разных и далеких регионов? Завтра утром мои суда снимутся на Пуплуну. Пойдут по прямой, огибая острова Кипр, Родос и Крит с юга. По крайней мере, я надеюсь, что сделают так, а не будут тащиться вдоль материка.
        Глава 100
        В последние ночи мне снятся печальные сны. Причина печали не понятна, что печалит меня еще больше. Из-за этого сон у меня стал чуткий. Просыпаюсь по несколько раз за ночь из разговоров часовых, криков ночных птиц и прочих громких звуков. На этот раз меня разбудил разговор Нецера с кем-то. Мой раб убеждал собеседника, что я сплю, что лучше меня не беспокоить. Собеседник настаивал, что ему надо срочно увидеться со мной.
        - Приведи его, Нецер! - крикнул я.
        В шатре всю ночь горит масляный светильник, заправленный оливковым маслом. Из-за его вони каждую ночь я решаю, что больше никогда не буду кушать оливковое масло, но утром забываю об этом. Я сажусь на топчане, застеленном овчиной, беру со столика серебряный кубок с белым вином, смешанным с водой, делаю два глотка. Климат здесь такой влажный, что пить хочется постоянно. Через несколько минут всё выпитое появится на моем теле в виде пота.
        В шатер заходит человек в темной тунике и черном плаще с капюшоном, который закрывает верхнюю часть лица, а на нижнюю отбрасывает тень, из-за чего и ее не видно, поэтому создается впечатление, что лица нет вовсе, только темное пятно. На ногах у визитера кожаные сандалии. Значит, знатный человек.
        - Садись, - показываю ему на трехногую табуретку, стоявшую по другую сторону столика, и приказываю рабу: - Налей ему вина, Нецер.
        Прийти ночью в одиночку знатный угаритец мог только по одной причине - чтобы предать своих. На тайные переговоры от лица всего города в первый раз приходят, как минимум, в сопровождении слуг.
        - Что ты хочешь предложить? - спрашиваю я, когда Нецер наливает ему вина в серебряный кубок.
        - Мы выдадим тебе Никмадду вместе с семьей, людей реки, кто уцелеет, и заплатим за его предательство медью, - выпаливает он и откидывает капюшон.
        Черные курчавые волосы с легкой сединой, высокий лоб, прорезанный глубокими морщинами, что, по моему мнению, является признаком завистливого характера, властное лицо с длинным толстым горбатым носом, короткая борода, ровно подстриженная снизу. Я видел этого человека в свите правителя Угарита. Имя не помню, но вроде бы приходится родственником Никмадду.
        - Что хочешь взамен? - задаю я следующий вопрос.
        Чем выше будет цена предательства, тем серьезней надо отнестись к предложению. Если пытаются надуть, просят мало, чтобы не отпугнуть.
        - Назначишь меня правителем Угарита, - внимательно следя за моей реакцией, медленно произносит ночной визитер.
        Что ж, предложение серьезное и заманчивое. Заодно избавит меня от проблемы выбора нового правителя. Доверия в угаритцам у меня больше нет, а если назначить ахейца или дорийца, придется оставлять в городе большой гарнизон из его земляков, что не понравится ни им, ни аборигенам. Не будет доверия к угаритцам и у правителя-предателя, как и у них к нему. Сидеть он будет на моих штыках, точнее, пиках, а это резко повышает преданность мне.
        - Насколько я помню, ты - родственник Никмадду, - произнес я.
        - Меня зовут Ибшему. Моя сестра была младшей женой его отца, - рассказал он.
        - У нее есть дети? - поинтересовался я.
        - Только дочери, - ответил Ибшему.
        У финикийцев женщина - друг человека, а дочь - товар, за который можно получить хороший выкуп и с помощью которого породниться с влиятельным семейством. Только вдова обретает кое-какие права.
        - Хорошо, ты станешь правителем Угарита, - соглашаюсь я и спрашиваю: - Как ты собираешься одолеть людей реки?
        - Они разместились в разных домах небольшими группами. Ведут себя по-хамски, как хозяева с рабами. Их ненавидят уже все горожане, как и Никмадду, втянувшего нас в эту войну. Мы были против, отговаривали его, - поведал Ибшему.
        - Я тебе верю, - молвил я, хотя в том, что горожане были против, сильно сомневаюсь.
        По большому счету угаритцам было плевать, кому платить, лишь бы жить спокойно.
        - Мы перебьем людей реки и захватим Никмадду следующей ночью, - продолжил он. - Утром выдадим его тебе. Хочешь, живым, хочешь, мертвым.
        - Живым, - решаю я. - Быстрая смерть будет ему наградой. Пусть помучается, работая на руднике и любуясь, как его жены и дочери обслуживают надсмотрщиков и других рабов.
        - Так и сделаем, - заверяет будущий правитель Угарита.
        - И знатных людей реки постарайтесь взять живыми, особенно их командира Джета, - сказал я.
        - Джет живет у Никмадду. Постараемся и его взять живым, но не гарантирую. Говорят, он очень сильный воин, - сообщил Ибшему.
        - Он очень любит вина, - подсказываю я.
        - Ты его знаешь? - полюбопытствовал будущий правитель Угарита.
        - Когда-то служил под его командованием, - поделился я.
        - Надо же, как боги распоряжаются нашими судьбами! - искренне удивился он. - Сегодня ты командуешь этим человеком, а завтра он разбивает твою армию!
        - Если бы люди реки не сглупили в свое время, сейчас бы я командовал их армией, побеждающей народы моря, - подкинул я еще один повод для удивления.
        Не уверен, что такое случилось бы, но ведь, как один из вариантов моего жизненного пути, вполне могло быть.
        - Жду послезавтра утром Никмадду с семьей, Джета и других пленников. Чем больше их отдадите, тем лучше для вас, - продолжил я. - Если не получу их, на третье утро начну штурм. Тогда пленниками станут все, кто не погибнет.
        - Мы это знаем, - сказал Ибшему, вставая.
        - Нецер, передай командиру караула, чтобы проводил моего ночного гостя, куда он скажет, - приказал я рабу.
        После ухода предателя опять лег на топчан и начал размышлять о природе предательства. Как ни странно, это один из способов выживания рода хомо сапиенс, правда, не всегда действенный. Так ведь ни один из способов выживания не дает стопроцентной гарантии.
        Глава 101
        Никмадду стоит перед моим шатром, щуря подбитые глаза. Или это веки так налились кровью, что не в силах открыться полностью. Взгляд пустой: ни боли, ни страха, ни мольбы. Били его от души. Морда синяя, будто цветков льна объелся, а губы стали на зависть неграм. Кто-то постарался и вырвал клок волос спереди, из-за чего на лоб натекла и засохла кровь. Свергнутому правителю припоминают все грехи, даже те, которые не успел совершить.
        - Что, дурачок, не помогли тебе люди реки?! - задал я вопрос, не издеваясь, а пытаясь понять, почему он переметнулся. - Плохо тебе было под моей властью, решил под более тяжелую руку перебраться? И прогадал…
        Никмадду с трудом просовывает кончик языка между губами, распухшими и словно бы раскатанными по лицу, то ли пытаясь облизать их, то ли что-то сказать. Так и не находит нужных слов.
        - Закройте его с семьей в отдельном доме, а то не доживет до рудников, - приказываю я. - Без его упорного труда мы не разбогатеем.
        Воины, смеясь, поднимают бывшего правителя Угарита с коленей, уводят.
        - Ты хорошо запомнил, как он выглядел? - обратился я к новому правителю Угарита, стоявшему рядом со мной.
        - Да, - ответил он.
        - Постарайся не повторить его ошибку, - посоветовал я.
        - Да, - повторил Ибшему.
        Вторым знатным пленником, стоящим на коленях перед моим шатром, был Джет. Его тоже поколотили, но не сильно. Синяк всего один, под правым глазом, да и тот не сильно заметен под поплывшей, вчерашней косметикой. Из-за черных и зеленых подтеков командир разгромленного корпуса «Птах» напоминает Арлекино, раскрашенного пьяным визажистом. Правая рука перевязана чуть выше локтя. Как мне доложили, туда попал камень из пращи, но кость не сломал. Судя по тому, как часто Джет облизывает пересохшие губы и сглатывает слюну, у него ярко выраженный, похмельный синдром. Может быть, благодаря перепою уцелел. Был бы трезвее, полез бы драться и погиб. У Джета в глазах богатая гамма эмоций, от безнадёги до веры в чудо, которые часто сменяют друг друга без всякой логичной последовательности. У живущих на берегах Нила во все времена проблемы с логикой. Видимо, все дело в реке, которая, вопреки здравому смыслу, течет по пустыне.
        - Рад снова встретиться, Джет! - почти искренне произнес я.
        - Я тоже! - криво усмехнувшись и еще менее искренне, произнес он.
        - Мне сказали, что ты в фаворе у нынешней правительницы Таусерт. Уверен, что она не пожалеет золота, чтобы выкупить тебя. Для нее ведь не трудно дать столько золота, сколько ты весишь? - предположил я, прикинув, что командир корпуса потянет, как минимум, на центнер.
        Фараона принято обожествлять, а вот его жен - только при его жизни. Даже мать фараона - это не так уж и высоко. Все знают, что Та-Кеметом сейчас правит женщина, но вслух никто не признает и считает оскорблением любое подобное утверждение. Так что мои слова - это еще и тонкая издевка.
        - Разве что я похудею до одной мины, - опять криво усмехнувшись, пошутил он. - Моя семья выкупит меня, но не за такую огромную цену.
        - Твой вес серебром? - поинтересовался я.
        - Бронзой, - облизнув пересохшие губы, ответил Джет.
        - Тоже хорошо, - согласился я. - Пойдем в шатер, выпьем за встречу. Заодно продиктуешь писарю послания своей семье и Таусерт.
        - Мне надо умыться, - вставая с коленей, попросил он.
        Чистоплотность у нынешних египтян в пример их потокам из двадцать первого века.
        - Нецер, помоги господину привести себя в порядок и затем проведи в мой шатер, напои вином, - распорядился я, после чего перешел к другим пленникам.
        Это были средние и младшие командиры корпуса «Птах». Кое-кого я знал в лицо, но уже не помнил имена. Странно было видеть врагов в своих бывших соратниках. Наверное, и им странно смотреть на бывшего сенни своего корпуса, ставшего командиром армии, разбившей их.
        - Вас не продадут в рабство, - первым делом порадовал я. - Надеюсь, Таусерт заплатит за вас выкуп.
        У фараонов принято выкупать попавших в плен воинов. Считается, что это повышает боевой дух армии и возвращает в строй опытных воинов. Утверждение спорное, но не мне лезть в Та-Кемет со своим уставом.
        - На всякий случай напишите родным, - продолжил я. - Вдруг ваша правительница думает о вас так же плохо, как и вы о ней?!
        В данную эпоху мужчине зависеть от женщины - это позор у всех народов, населявших Средиземноморье и его окрестности. Даже рабство более «престижно». Попадание в рабство считается наказанием богов, а вот зависимость от женщины - личным выбором. Как по мне, всё с точностью до наоборот.
        К моему возвращению в шатер Джет успел привести себя в порядок, если считать таковым полное отсутствие макияжа на его лице, и осушить два кубка вина. Когда я заходил, Нецер наполнял кубок в третий раз. Лицо командира корпуса «Птах» излучало столько оптимизма, что, казалось, даже «фонарь» под правым глазом служил для подсветки этого состояния.
        - Не поверишь, но я в первую нашу встречу почувствовал, что ты принесешь мне неприятности, - первым делом сообщил Джет.
        - Не поверишь, но я верю тебе! - пошутил я, принимая от раба кубок с вином, разбавленным водой.
        Начинать утро с пьянки - не самое умное решение, однако день складывался настолько удачно, что грех было не отметить это. Да и пребывание на солнце, пусть и не набравшем полуденной ярости, способствовало появлению жажды.
        - Твоя военная карьера закончена? - полюбопытствовал я.
        - Скорее всего, - согласился он. - Таусерт уж точно отправит меня на отдых. Это в лучшем случае. Я ведь был на хорошем счету у Сети. Кстати, благодаря тебе. Предыдущий небтауи был уверен, что мы с тобой дружили. Мать нынешнего убирает всех, кто был лоялен Сети, ставит своих.
        - У нее очень шаткое положение? - спросил я.
        - Да, - подтвердил Джет. - Ее сын слишком молод и слаб здоровьем, получил трон только благодаря ее отцу Пшеренамону, который сейчас верховный жрец Амона. Править должен был Сети-Мернептах, старший сын Сети, но вдруг умер во время траура по отцу, хотя был моего возраста. Был еще один претендент Сетнахт, младший сын Аменмеса, но его вовремя отправили на южную границу Верхней земли командовать корпусом «Сутех». Нубийцы опять бунтовали.
        - Я заметил, что нубийцы бунтуют как-то слишком уж своевременно, - произнес я.
        - Не один ты заметил это, - сказал Джет. - Таусерт придется очень постараться, чтобы удержаться у власти после нашего поражения. Отправляя нас в поход, она сама сказала, что желает узнать волю богов. Была уверена, что обязательно победим. Оказалось, что боги против того, чтобы правил ее сын, вот мы и проиграли.
        А я даже не догадывался, что исполняю волю египетских богов!
        - Как быстро она сможет собрать пару корпусов и направить сюда? - спросил я.
        - Она один корпус «Птах» еле сумела отправить, и только для того, чтобы узнать волю богов. На востоке опять зашевелились народы пустыни. Защита от них важнее, чем месть тебе за разбитый корпус, - рассказал он.
        - Я тоже так думал, - согласился с ним. - Значит, займусь приведением к покорности городов, поддержавших вас.
        - Они сами приведутся, - пренебрежительно молвил Джет.
        Глава 102
        Он был прав. Мы еще делили откуп Угарита, когда прибыли послы из Губла и Сидона. Первые вели себя более уверено, потому что знали об участии отряда Шумадды в сражении против египтян. Помогли и тем, и другим - и не прогадали. Кстати, после сражения среди пленных было и несколько гублцев, которые сразу были зачислены в отряд наследника. Оставить Губл совсем без наказания я не мог, поэтому назначил горожанам отработку. Они должны были прислать в мое распоряжение десять галер с зерном и скотом для снабжения моей армии, а потом сделать ходку с нашими трофеями в Милаванду. С сидонцев в оплату за предательство потребовал двадцать галер с продуктами питания и ценными товарами, а потом должны будут перевезти трофеи в Пуплуну.
        Весть о том, что наказание терпимое, разлетелась по всем финикийским городам и не только. В мой лагерь потянулись делегации из всех приморских городов, включая Газу и Ашкелон, которые выставили египтянам по десять колесниц и сто пехотинцев. Жителей этих города испугала весть, что я собираюсь напасть на Та-Кемет, а путь туда, что по суше, что по морю, пролегал мимо Ашкелона и Газы.
        Вообще-то, у меня не было планов нападать на Та-Кемет. Сделал свое дело потенциал. Мы разбили египетскую армию, которая превосходила нас примерно вдвое. Если увеличим свою армию в два-три раза, то справимся и с главными силами Та-Кемета. Так рассуждали те, кто хотел падения могущественной империи людей реки. Таковыми являлись все города-государства, являвшиеся ее вассалами или находившиеся в зоне ее влияния, и большая часть моих воинов, желавшая богатой добычи. По Средиземноморью разлетелся слух, что я способен победить людей реки, который трансформировался в призыв под мои знамена, чтобы поучаствовать в этом. Поскольку о несметных богатствах Та-Кемета здесь ходят легенды, желающих поживиться было много. Каждый день в лагерь под Угаритом прибывали все новые отряды. Мои желания уже не учитывались. Или я поведу этих людей на Та-Кемет, или они выберут себе другого полководца и отправятся туда без меня. Во втором случае я проиграю при любом исходе похода. Если победит Та-Кемет, поражение засчитают в первую очередь мне, после чего те мои союзники, кто в зоне влияния людей реки, сразу перебегут на их
сторону. Если верх возьмут народы моря, то все мои вассалы переметнутся под руку того, кто привел к победе.
        Проблема разрешилась по более приятному для меня варианту. Весть о том, что народы моря собираются в поход на Та-Кемет, быстро долетела до берегов Нила и напугала там многих. В первую очередь тех, кому было, что терять. Реакция последовала мгновенная. Мы еще производили погрузку трофеев на галеры, предоставленные приморскими городами, и накапливали силы для похода, когда прибыли две египетские военные галеры. На них приплыла делегация во главе со старым знакомым Тотнофером, который стал еще толще.
        Я встретил их у шатра, который стоял в долине неподалеку от берега моря и километрах в десяти от Угарита. Новый правитель города уговорил меня перенести ставку, потому что горожане боялись выходить за крепостные стены. Мои воины грабили и измывались над всеми, кто попадал им в руки. Особенно старались вновь прибывшие, несмотря на то, что им выделялся провиант из общака. На этот раз египетская делегация вела себя намного скромнее. Если в первый раз с трудом скрывала снисхождение к варвару, которому улыбнулась военная удача, то теперь старалась не показать страх. Первым делом они все плюхнулись на колени, как перед фараоном. Из такого положения Тотнофер поприветствовал меня своим тонкими голосом от имени Сетнахта (Сета Победоносного).
        - У вас новый небтауи? - прервав приветственную речь, задал я уточняющий вопрос.
        - О да, великий полководец! - подтвердил Тотнофер, изобразив на круглом лице, размалеванном зеленой краской, такую радость, будто сам стал фараоном. - У моего народа теперь новый правитель… - и начал по второму кругу перечислять тронные имена.
        - А что стало с Саптахом? - опять перебил я.
        - Он внезапно умер от болезни, мучавшей его с детства, - ответил посол.
        - Как вовремя он это сделал! - воскликнул я иронично. - Его мать тоже внезапно умерла?
        - Нет, она удалилась в имение своего отца, бывшего верховного жреца бога Амона, который из-за старости отошел от дел, - сообщил Тотнофер.
        Так понимаю, в Та-Кемете по-тихому совершили государственный переворот, сместив не справившуюся с управлением группировку. Знаковую фигуру уничтожили, а остальных отправили в ссылку.
        - Новый небтауи Сетнахт хочет возобновить с тобой мирный договор, заключенный его братом Сети. Для этого он и прислал меня вместе с дарами, - продолжил посол.
        - Что ж, давай обсудим условия мирного договора. Может быть, они понравятся мне и моим воинам, которые собрались в поход, - произнес я, показав жестом, чтобы Тотнофер следовал за мной в шатер, где с глазу на глаз ему будет легче унижаться, чем на публике.
        Широченная задница посла не помещалась на одной табуретке, поэтому Нецер поставил рядом вторую. Вина, правда, налил гостю всего в один кубок.
        Чтобы улучшить свои переговорные позиции, я начал с ситуации в моем лагере:
        - Под мои знамена уже собралось тысяч семь воинов, и каждый день прибывают новые. Они пришли сюда, собираясь отправиться в поход на твою страну, где, как им сказали, даже бедняки едят с золота и серебра и ходят в тонких льняных тканях. Придется приложить много усилий, чтобы они передумали и вернулись по домам. Твой правитель готов возместить им упущенную добычу?
        - Добычу надо захватить, а это еще никому не удавалось, - возразил Тотнофер.
        - Разве?! - наигранно удивился я. - А слово «гиксосы» тебе ни о чем не говорит?
        - Это было давно, - не согласился он. - С тех пор Та-Кемет стал намного сильнее.
        - Я видел под Алалахом, насколько сильнее стала ваша армия, - с издевкой произнес я. - Она была больше моей в два раза, а во время сражения быстро обратилась в бегство, потеряв две трети воинов. Потери моей армии составили всего три сотни человек.
        - Боги отвернулись от нас на чужой земле, - нашел оправдание посол.
        - Вы были на земле союзника, а вот мы на чужой, - уточнил я и задал крамольный вопрос: - Может, дело не в богах?
        - Это уже не важно, - не стал спорить Тотнофер. - Мой повелитель готов компенсировать кое-какие издержки твоих воинов и заплатить выкуп за своих воинов, попавших в плен.
        После ожесточенного торга мы сошлись на том, что фараон заплатит каждому из семи тысяч моих воинов один золотой и два бронзовых кедета, командирам маленьких отрядов - три золотых и пять бронзовых, командирам больших отрядов - пять золотых и пять бронзовых и рулон тонкой льняной ткани. Мне от фараоновых щедрот пообещали по тяжелому таланту золота, серебра и бронзы, шесть слоновых бивней, двенадцать рулонов тонкой льняной ткани, жертвенные сосуды из стекла и шкуры жирафов, зебр и леопардов. Кроме того, отныне каждый год в Милаванду будут привозить мне в подарок половину того, что получу сейчас. За это я буду отдаривать Сетнахта железным кинжалом, чтобы никому и в голову не пришло, что Та-Кемет платит дань народам моря.
        Глава 103
        Все больше убеждаюсь в мысли, что личность не играет в историю такую важную роль, какую ей будет принято предписывать. Есть процессы, которые позволяют этой личности проявить себя. Появился бы я в этой эпохе или нет, стал бы новым правителем Та-Кемета Рамсес или кто-то другой, все равно бы пассионарные племена, получившие название народов моря, смели бы хеттскую империю и развязали бы войну с египтянами. Воинственная нищета всегда движется в богатые страны и, в конце концов, завоевывает их. Иногда это происходит быстро, как будет получаться у монголов, иногда растягивается на полтора века, которые понадобились туркам, чтобы пережевать Византию. Нам потребовалось больше, чем монголам, но меньше, чем туркам, причем семь лет, предшествовавших отказу Та-Кемета от дани, были мирными. Люди реки платили ее, а мы не нападали на них. Если бы жители Та-Кемета вели себя мудрее, процесс мог бы растянуться на несколько десятилетий. К тому времени меня бы, наверное, уже не было здесь. В поход народы моря повел бы другой полководец и, возможно, не сумел бы победить Та-Кемет, дав ему еще несколько лет спокойной
жизни. Но случилось так, как случилось. Рамсес, старший сын Сетнахта, который правил вместо дряхлого отца, решил отказаться от дани и потребовать от Газы и Ашкелона отречься от нас и стать его вассалами.
        Как догадываюсь, подтолкнула его к этому победа над народами пустыни, которые два года назад опять напали на Та-Кемет. Насколько я помню, племена с территории будущей Ливии все-таки дожмут египтян, но, как и у турок, у них уйдет на это несколько десятилетий. Сражение произошло примерно в том же месте, где натиск остановила армия под командование Мернептаха. Египтяне применили такой же обходной маневр, как в предыдущий раз. Скорее всего, подсказал маневр Джет, который опять командовал корпусом Птах, обновленным на три четверти. Народы пустыни не выдержали удар в спину, побежали. В итоге фараону Рамсесу предъявили двенадцать тысяч пятьсот тридцать пять отрубленных рук, о чем были извещены правители всех соседних стран, в том числе, если ни в первую очередь, и я. Тысяча людей пустыни, в основном женщины и дети, попали в плен. Несоразмерность этих двух цифр наводила на мысль, что число погибших явно завышено. Или у убитых отрубали обе руки. Два года ушло на зализывание ран, пополнение корпусов, после чего фараон Рамсес решил, что пора разобраться с народами моря.
        Обычно Та-Кемет отправлял «подарки» во второй месяц перета, то есть, в начале сентября. Пока они добирались до Милаванды, пока перегружались на мои суда и довозились до Пуплуны… Поэтому до середины ноября я не напрягался по этому поводу. Расслабился за семь мирных лет, заполненных строительством городов и мостов, прокладкой дорог, которые позаимствуют римляне и распространят по всей Западной Европе, где в Средневековье попадутся мне на глаза и станут образцом для этрусских. Заодно осушал болота и рыл ирригационные каналы, увеличивая посевные площади, потому что население постоянно росло и требовало все больше еды. В конце ноября я отправил с купеческим караваном письмо тестю с вопросами по поводу египетской дани. Этот караван на второй день встретился с идущим из Милаванды в Пуплуну и везущим мне послание от Потифара с пренеприятными известиями. В Милаванду второй караван повез призыв ко всем моим вассалом и добровольцам собраться весной возле Сидона, чтобы отправиться оттуда в поход на Та-Кемет. Тесть написал мне, что в этом городе неприлично отзываются о народах моря и лично обо мне, призывают
отказаться от выплаты дани и попросить помощь у людей реки. Надеюсь, несколько недель, проведенных моей армией под стенами Сидона, образумят горожан. Это не считая ущерба, который будет нанесен окрестным деревням.
        Поскольку все двенадцать городов расенов к тому времени обзавелись крепкими и высокими стенами и башнями, и никому из соседей больше не приходило в голову нападать на нас, я взял в поход две трети вооруженных сил Этрурии, в том числе колесничих с их боевыми транспортными средствами. Сражение предстояло жестокое, так что пригодится каждый хороший боец. Вместе с бывалыми воинами отправились и подросшие сыновья, чтобы обзавестись боевым опытом и славой, в том числе и мой старший сын Ханох. Хватит ему махать мечом в учебном центре. Ханоху жениться уже пора, а он еще никого не убил.
        Глава 104
        Крепость Шарухен не изменилась в тех пор, как посещал ее в последний раз, возвращаясь вместе с египетской армией из похода. Гарнизон насчитывал пять сотен воинов, плюс крестьяне из соседних деревень. Командир был чернокожий, наверное, нубиец, с египетским именем Шеду (Бурдюк). Видимо, имел нубийское имя созвучное с этим словом, а после поступления на службу в египетскую армию, получил новое, потому что имел сходство с данным предметом. Мое предложение сдаться отклонил дерзко, понадеявшись на прибытие египетской армии, которая, по слухам, в составе четырех корпусов и под командованием самого фараона Рамсеса выдвинулась из Нижней земли в нашу сторону. Если корпуса в полном составе, то у египтян тысяч двадцать воинов.
        Под моим командованием немного меньше, но почти каждый день прибывают подкрепления. Мой поход привел под стены Шарухена племена не только со всего Средиземноморья, но даже с Закавказья и Двуречья. Очень много было фригов, которым Пандорос разрешил пройти через контролируемые им земли. Фриги отправились в поход семьями, намереваясь осесть на захваченных территориях. Они знали, что после победы я раздаю воинам земли. Перемещались фриги на крытых войлоком, больших арбах, запряженных цугом двумя парами волов. Так же, с семьями, но пешком или на ослах и мулах, прибыли и представители других племен, названия которых, в виду их многочисленности, я быстро забывал. Эти тоже хотели получить землю и осесть на новом месте. Мой писарь вносил в реестр имя командира и количество воинов под его командованием, после чего отряд разделялся на колесничих, каковых были единицы, лучников и пращников, каковых было примерно треть, и копейщиков, составлявших большую часть. Из последних отбирали самых сильных и по-быстрому переобучали в пикинеров. Наконечники к пикам мы привезли с собой и кое-что изготовили в Сидоне,
ожидая, когда соберется армия, и других городах, мимо которых проходили, двигаясь к Шарухену. Древки делали на месте. На территории будущего Израиля пока что много лесов и мало пустынь.
        От моря крепость удалена всего километров на пятнадцать, но здесь заметно суше и жарче, чем в Ашкелоне. Сейчас середина весны, а припекает совсем по-летнему. Термометра у меня нет, точно не скажу, но в полдень явно под сорок градусов набегает. В крепости есть источник воды, потому она здесь и построена, а вот осаждавшим Шарухен приходится возить воду километров за пять, из речушки, протекающей севернее и усохшей до размеров широкого ручья. Вдоль берегов речушки расположилась большая часть армии. Каждый утро около тысячи человек уходят к Шарухену, чтобы заступить на суточный наряд вокруг него. Будут ловить тех, кто попытается сбежать из крепости или проникнуть в нее, и охранять крестьян, согнанных вырубать камеры под стенами. Стоит Шарухен на твердом камне, и дело движется настолько медленно, что Халкеус, вопреки своей гордыне, каждый раз смотрит на меня с надеждой, ожидая дельный совет. Вопреки своей дурной привычке лезть с советами, куда не звали, на этот раз не знаю, что сказать. Точнее, знаю, но где взять порох?! Попадалась мне здесь селитра, но в таких малых количествах, что никак не могу
заполнить один маленький кувшин. Возиться с меньшим количеством нет смысла.
        План быстрого захвата крепости пришел мне в голову вечером, когда вернулись с дальней разведки колесничие. Это были два экипажа из бывших хеттов, а ныне расенов. Я доверял им больше, чем колесничим из финикийских городов.
        - Люди реки приближаются. Дня через три, самое большее через четыре они будут здесь, - доложил Нунцити, приходившийся мне родственником по жене.
        Иногда у меня складывается впечатление, что все колесничие из бывших хеттов приходятся мне родственниками. У Нунцити, по крайней мере, глаза похожи на глаза Пудухепы, и так же прищуривает их, когда слушает меня.
        - Они идут осторожно, высылают дозоры во все стороны? - спросил я.
        - Про все стороны не знаю, но вперед высылают. Мы встретили пять колесниц в дневном переходе от основных сил, еле успели спрятаться, - ответил он.
        Я приказал своим разведчикам не обнаруживать себя, следить скрытно. Египтяне не должны знать, что мы ведем за ними наблюдение. Встреча с нами должна стать для них неожиданной, несмотря на то, что местное население может помогать нашим врагам. В дневном переходе от нашего лагеря есть удобные места и для засады, и для сражения. Я пока не решил, что выберу.
        - Они точно не видели вас? - задал я вопрос.
        - Точно, иначе бы погнались, потому что нас меньше, - ответил Нунцити.
        И тут до меня дошло, что защитники Шарухена не знают, где сейчас находится египетская армия, но ждут ее с нетерпением. Я вспомнил уловку, примененную при захвате Нарвы, правда, не давшую положительный результат. Имело смысл попробовать ее здесь. Все равно за четыре дня выдолбить большие камеры мы не успеем, захватить Шарухен ночью по-тихому мешают собаки, охраняющие его, бросать людей на штурм с непредсказуемым результатом и нести значительные потери перед большим сражением неразумно, а оставить вражескую крепость в тылу было и вовсе глупо. Гарнизон сделает вылазку, нападет на обоз. Бабы поднимут крик. Им на помощь побегут наши воины, стоящие в задних шеренгах, а за ними и все остальные, решив, что настал удобный момент спастись. Иногда исход сражения решает сущая ерунда. Мне врезалось в память еще со школьных лет, что генеральное сражение Александра Македонского с персами было проиграно последними только потому, что убили возничего на колеснице Дария, а воины подумали, что погиб правитель, и сделали вывод, что пора смываться.
        Глава 105
        Солнце подходит к зениту и припекает так, что мне кажется, будто слышу потрескивание каменистой почвы. На выжженной, бугристой, светло-коричневой поверхности изредка попадаются белесые стебли сухой травы. Ее больше на северных склонах холмов, где даже кусты встречаются, у которых колючек больше, чем листьев. Нет воды - нет жизни.
        Моя колесница неспешно едет по караванной дороге, ведущей к крепости Шарухен. Это старая колесница, более скромная. Я ведь сейчас египетский командир пяти колесниц. Остальные четыре следуют за мной, а за ними шагает отряд из пяти сотен копейщиков с зелеными щитами корпуса «Птах», разбитого нами в прошлом году. Мое гладко выбритое лицо размалевано зеленой краской. У остальных колесничих и у копейщиков из первых шеренг глаза подведены черной. В египетской армии много иноземцев, которые не используют макияж, но я решил, что так будет правдоподобнее.
        Нас уже заметили в Шарухене. На крепостных стенах толпятся защитники. Уверен, что радуются появлению передового отряда египетской армии. Часа два назад по этой дороге быстро проскакали две колесницы народов моря, уезжавшие на разведку, после чего воины, осаждавшие крепость, начали отходить на север, к реке, в главный лагерь. Потом появились пять египетских колесниц. Они остановились на вершине холма, оценили обстановку, подождали, когда подтянется пехота, после чего пошли к Шарухену. Теперь у защитников крепости не должно остаться сомнений, что египетская армия близко, что видят они передовой отряд, который и отпугнул осаждавших. Наша неторопливость, вызванная якобы осторожностью, должна убедить их в этом окончательно.
        Метрах в ста от крепости я хлопаю Пентаура по плечу, чтобы остановился, и жестами приказываю остальным колесницам разъехаться в стороны. Две останавливаются за пределами дороги слева от меня, две - справа. Мы ждем, когда подтянутся пехотинцы, после чего продолжаем движение.
        Перед главными воротами вырыт сухой ров шириной всего метров пять и длиной метров тридцать. Дальше в обе стороны рельеф начинает понижаться, и без рва создавая дополнительные сложности для осаждавших. На высокой надвратной башне стоят воины из гарнизона. Их много. Кое-кто машет рукой, приветствуя. Пентаур останавливает колесницу метрах в трех от рва, повернув ее к воротам левым бортом, чтобы мне было удобнее стрелять. Остальные колесницы становятся так же правее и левее моей, а пехота - на дороге позади нее. Сенни держат луки с положенной на тетиву стрелой, словно мы не уверены, что крепость не захвачена народами моря.
        - Мне нужен комендант, - обращаюсь я к солдатам гарнизона.
        - Я здесь, - откликается с верхней площадки надвратной башни толстый негр, который держит в левой руке бронзовый шлем, обнажив голову с собранными в три пучка курчавыми, черными с сединой волосами.
        - Как тебя зовут? - спрашиваю я.
        - Шеду, - отвечает он.
        - Правильно, - соглашаюсь я и добавляю весело: - Мне так и сказали: черный, толстый и похожий на бурдюк!
        - Да уж, потолще тебя буду, - без обиды в голосе, произносит Шеду.
        - Так и зовут меня Джаа (Палка, Жердь)! - весело представляюсь я.
        Обычно имена, похожие на клички, носят иноземцы на службе у фараона. Я не похож на египтянина и говорю с акцентом, так что подобное имя должно работать на легенду.
        - У меня папирус к тебе, - продолжаю я.
        - Что в нем написано? - интересуется Шеду.
        - Писарь прочтет - узнаешь, - отвечаю я, изображая безграмотного вояку. - Открывай ворота, а то народы моря прихватят нас здесь!
        - Уже открывают, - сообщает он.
        И действительно, я слышу, как за воротами скрипит дерево по дереву.
        - Народы моря далеко? - спрашиваю я.
        - Там, - показывает Шеду рукой на север. - Мои люди следят за ними, если что, сообщат. Но народам моря сейчас не до вас, собираются удирать, - успокаивает он и спрашивает сам: - Наша армия далеко?
        - До вечера будет здесь, - заверяю я. - Нас послали вперед, чтобы подбодрить вас.
        - Да мы и не унывали! Не сомневались, что вы подоспеете вовремя! - самоуверенно заявляет комендант крепости, после чего обещает: - Сейчас спущусь вниз, подгоню этих лодырей, - и отходит от зубьев на краю верхней площадки башни.
        В это время шестеро - по три на каждую створку - воинов распахивают наружу ворота, сколоченные из толстых досок в два слоя. Во внешнем слое доски расположены вертикально, во внутреннем - горизонтально. Еще шесть воинов волокут ко рву деревянный мост, взявшись за два толстых и длинных каната, привязанных к нему. Я толкаю Пентаура, чтобы освободил дорогу, дал подойти ко рву моим пехотинцам, чтобы помогли установить мост. Воины гарнизона перекидывают концы канатов через ров моим пехотинцам, положившим на землю щиты и копья. Тянут дружно и быстро. Сейчас каждая секунда на счету, потому что я замечаю, что один из тех, кто открывал ворота, что-то заподозрил. То ли мы где-то прокололись, то ли у мужика чуйка фантастическая. Скорее последнее, потому что он не египтянин, похож на аморея, и молод, вряд ли врубается во все тонкости. Есть такие люди, у которых задница опознает опасность раньше, чем глаза и уши. Он смотрит на копейщиков, перетянувших мост и вернувшихся к своим щитам и оружию, на меня, будто никак не поймет, что именно связывает нас?
        Я жестом показываю копейщикам, чтобы заходили в крепость, а потом Нунцити, колесница которого крайняя слева и повернута в левую сторону, чтобы начинал движение. Только вот едет он от ворот, к галереям, которые ведут к недовырубленным камерам, и едет все быстрее. Подозрительный воин смотрит на отъезжающую колесницу, приоткрыв от удивления рот. Не знаю, какой длины у него тормозной путь, но вот-вот должен врубиться. Мои копейщики уже вошли в тоннель в башне, поэтому быстро натягиваю лук и отправляю в стрелу в голову аморею. Телом он реагирует быстрее, чем шевелит извилинами, наклоняет голову и одновременно приседает, поэтому стрела попадает в стоявшего за ним защитника крепости. Аморею достается другая - выпущенная колесничим, который слева от меня. Остальные колесничие тоже подключаются к делу, расстреляв египетских воинов, открывавших ворота и вытаскивавших мост.
        - Вперед! - кричу я на древнегреческом языке своим копейщикам.
        Они уже и сами поняли, что началось, перешли на бег. Во дворе крепости послышались крики и звон оружия. Я толкнул Пентаура, чтобы заезжал внутрь вслед за копейщиками, иначе поймаем под башней камень или стрелу сверху. Уж больно мы хорошая мишень. Когда колеса стучали по деревянному мосту, успел заметить, что Нунцити уже проехал обе галереи, из которых выскакивают и бегут к воротам прятавшиеся там воины, и направляется дальше, намереваясь обогнуть крепость и дать сигнал главным нашим силам.
        Крепость Шарухен больше крепости Джару и устроена немного иначе. У нее есть довольно большой двор с коновязями справа и слева от главных ворот. Вторые ворота выходят со двора на восток. Они узкие, колесница протискивается впритирку, и подъезжать к ним снаружи надо по довольно крутому склону. Зато убегать через вторые ворота сподручнее: со старта набираешь разгон. У коновязей лошади светлых мастей. Колесницы стоят возле главного корпуса, который высотой метров двенадцать, плюс сверху прямоугольная дозорная башенка высотой метров десять. В корпус два входа, широкий и узкий. К первому ведет пандус. Видимо, через этот вход завозят в здание снабжение на волах. Перед вторым - крыльцо в пять ступеней, над которым деревянный навес. Этот вход, как догадываюсь, ведет в жилые помещения. Перебив находившихся во дворе и не ожидавших нападения защитников крепости, часть моих воинов поднимается по двум каменным лестница на башню и крепостные стены, часть устремилась к пандусу, а остальные - к крыльцу, вслед за убегающими врагами.
        Моя колесница выезжает из полутемного тоннеля во двор, с трудом переваливается через толстое тело Шеду, у которого отрублена треть курчавой головы вместе с левым ухом. Рядом с головой большая лужа крови, которая кажется черной, под цвет кожи. Я толкаю Пентаура, чтобы остановился, и расстреливаю из лука четверых врагов на крепостных стенах, которые пытались остановить моих воинов. Снаружи сторожевой ход огорожен каменным парапетом высотой с полметра, за которым можно укрыться, только если ляжешь. Мои воины побежали дальше, на крышу главного корпуса, откуда с десяток лучников стреляли по тем, кто во дворе, в том числе и по мне. Щит Пентаура уже похож на шкуру дикобраза. Я успеваю подстрелить одного лучника прежде, чем мои воины добегают до них.
        В это время во двор залетают воины, прятавшиеся в галереях. Им там пришлось сидеть с ночи. Наверное, очумели от жары, неподвижности и молчания. Впрочем, наверняка переговаривались шепотом, но все равно энергии и злости в них накопилось столько, что на крыльцо заскакивают, перепрыгивая через ступеньку.
        Они и без меня разберутся с остатками гарнизона, поэтому говорю Пентауру:
        - Переезжай в тень.
        Колесница возвращается к южной стене, в которой главные ворота. Здесь возле лестницы лежат три трупа вражеских и одного нашего воина, которому стрела попала сверху в спину чуть ниже шеи. Он одет и разрисован под египтянина, но держит зеленый щит корпуса «Птах», а у воинов гарнизона красные щиты корпуса «Ра». Краска вокруг глаз немного размазалась, из-за чего создавалось впечатление, что умерший плачет черными слезами.
        Я слез с колесницы, прошелся вдоль коновязи, осматривая лошадей. Они были ниже среднего качества. Разве что одну пару, принадлежавшую ранее, как догадываюсь, коменданту Шеду, можно было отнести к среднему ценовому диапазону. Впрочем, тот, кому они достанутся, будет рад и такой добыче. Всё, что захватим в крепости будет поделено на три части: десятину заберу я, из оставшегося половина будет поделена между пришедшим со мной отрядом и прятавшимися в галереях, а вторая половина - в основном провиант - отойдет в общак.
        Глава 106
        С раннего утра со стороны моря дует ветер силой баллов пять, заметно понижая температуру. Иногда мне кажется, что чую запах сухих водорослей. Наверное, это море зовет меня так. В небе ни облачка и ни единой птички. Обычно сверху весь день доносится пересвист, а сейчас тихо, словно птицы знают, какое ужасное событие вскоре произойдет здесь, и боятся накликать беду и на себя.
        Я стою на колеснице на склоне холма. Она повернута левым бортом к расположившимся россыпью ниже по склону лучникам и пращникам и построенной у подножия холма в десять шеренг фаланге, вооруженной длинными пиками. Пока что щиты стоят на земле, а пики уперты в нее подтоком и положены на плечо. На флангах фаланги по отряду колесниц: на левом - хеттские с тремя членами экипажа, на правом - с двумя членами экипажа из финикийских и других союзных городов. За колесницами стоят по резервному отряду ахейцев и дорийцев, по пять сотен опытных, проверенных бойцов в каждом. Местность тут открытая, зайти в тыл не замеченным трудно, но мало ли что взбредет в голову египтянам?! Вдруг они решили, что в борьбе с народами пустыни выработали универсальный способ побеждать.
        Армия Та-Кемета находится на противоположном конце практически ровной и голой долины. Кое-где громоздятся валуны и растут редкие кусты, у которых длинные иголки заменяют листья, или образовались неглубокие впадины. Более глубокие ямы-ловушки, нарытые и замаскированные моими воинами за два дня ожидания вражеской армии, почти не заметны. Я вижу некоторые потому, что знаю, где они должны находиться. Догадываются ли о них египтяне - не знаю. С одной стороны, у них уже есть горький опыт, приобретенный под Алалахом; с другой стороны, с первого раза мало кто врубается; с третьей стороны, египетская разведка на колесницах видела, как вчера после полудня мы якобы только подошли к этой долине, заметили их и остановились; с четвертой стороны, как вам со второй?! Вчера к вечеру в долину прибыли и наши враги. Сейчас они строятся для боя. Впереди колесницы. За ними легкие пехотинцы, в задачу которых входит добивать раненых колесничими, и стрелки россыпью. Дальше копейщики. Ничего нового египтяне пока не придумали. Где-то там и фараон Рамсес, который после смерти отца стал полноправным правителем. По идее должен
ехать на золотой колеснице, влекомой парой белых лошадей, но издали кажется, что таких в войске несколько десятков. Наверное, похожие колесницы у близких родственников фараона и богатых сановников. Они стоят в первой шеренге. Уверены, что бессмертны, что сейчас развлекутся малость и отправятся пировать. Скоро кто-то из них узнает пренеприятную новость, если успеет ее осознать.
        Ожидание в тягость моим воинам, но стараются не показать вида, обмениваются веселыми репликами. При этом постоянно оглядываются, чтобы убедиться, что я на месте, не сбежал. На меня тоже время от времени накатывает легкий мандраж. Казалось бы, участвовал в таком количестве сражений, больших и не очень, что пора бы привыкнуть, но не получается. Конечно, не так страшно, как в первые разы, но все равно где-то в подсознание вертится мыслишка, что в случае тяжелого ранения меня вряд ли отнесут к морю и отправят в лодке в плавание, как завещал, и переход может не состояться, а я уже привык жить вечно молодым и здоровым. Последние условия обязательны, иначе вечная жизнь превратится в вечный ад.
        - В скольких сражениях ты участвовал? - спрашиваю Пентаура, чтобы скоротать время в ожидании атаки.
        После продолжительной паузы возница отвечает:
        - Во многих.
        Считать он умеет по пальцам, то есть, до десяти, причем на второй пятерке часто сбивается. Много - это больше десяти.
        - Никогда не жалел, что стал военным? - задаю я провокационный вопрос.
        - А крестьянином быть еще хуже, - тоном закоренелого философа отвечает Пентаур.
        С ним не поспоришь. Крестьян сейчас убивают почти так же часто, как военных, и при этом у них минимальные шансы разбогатеть, в отличие от воинов, которых один поход может обеспечить на всю оставшуюся жизнь. Да и возницы гибнут реже, чем пехотинцы, и в плен попадают только в порядке исключения, если уж совсем не повезет, как случилось с Пентауром, при условии, что его случай можно считать невезением, а не наоборот. Я бы ни за что не стал крестьянином. На худой конец рыбаком.
        Рев труб и бой барабанов оторвал меня от размышлений над судьбами крестьян. Решив, что каждый достоин своей судьбы, иначе бы получил еще хуже, я приготовился узнать свою и своей армии.
        Египетские колесницы с воем, криками, свистом понеслись на нас. Мои воины без команды начали наклонять пики навстречу врагу. На этот раз незачем приседать, потому что не мешают стрелкам, стоявшим выше по склону. Те уже натягивают луки и закладывают камни в ремни. Я тоже достал стрелу, положил на тетиву. Когда стреляю из лука или машу мечом, время ускоряется. Мне всегда хочется, чтобы бой закончился быстрее, словно при замедлении его обязательно проиграем.
        Вот одна из передних колесниц влетела в яму-ловушку. Из нее, как катапультой, выбросило возницу и сенни. Оба пролетели метров по десять, отчаянно размахивая руками, как крыльями. Летать так и не научились. Видимо, времени не хватило. Мои воины одобрили их полет радостными криками. Другие катапультирования, последовавшие почти сразу, уже не вызвали такого восторга у зрителей. Может, потому, что в фалангу полетели стрелы, выпущенные сенни наугад, в толпу. Первые вреда не нанесли, а вот следующие начали находить свою цель.
        В ответ полетели наши стрелы и камни. Били в первую очередь по лошадям. Если убить или ранить хотя бы одну, колесница выпадает из боя. Сенни еще постреляет для приличия, но продержится недолго, потому что неподвижная мишень слишком соблазнительна. И на этот раз метрах в семидесяти от фаланги быстро вырос завал из неподвижных колесниц, убитых и раненых лошадей и людей. Практически не нанеся нам урона, уцелевшие колесницы покатили в обратную сторону. Экипажи гордо держали головы. Типа шуганули дикарей, показали, какие крутые пацаны. То, что потеряли две трети экипажей, в счет не идет. Для крутых пацанов главное процесс, а не результат. Вслед за ними отступили и легкие пехотинцы. Остались только стрелки прикрывать отход.
        - Подойти к завалу! - скомандовал я.
        Я пока опасаюсь перемещать фалангу на большие расстояния. В ней много плохо обученных новичков, может распасться в самое неподходящее время. Но этот маневр отработан. Да и дистанция плёвая.
        Пикинеры неторопливо, стараясь держать линию, переместились к завалу. На этот раз строй держали ровнее. Еще два-три сражения - и можно будет атаковать первыми. Лучникам и пращникам пришлось спуститься со склона. Метать через головы пикинеров по площадям смысла нет, поэтому отходят на фланги, откуда и беспокоят своих коллег из вражеской армии. Вскоре и те уходят на фланги, чтобы не мешать своим копейщикам. В первой шеренге идут оснащенные большими щитами, такими же, какие были у шумеров. В сражениях с людьми пустыни и с нами под Алалахом такие не применяли, щиты у первой шеренги были среднего размера, как и у остальных копейщиков. Видимо, решили вспомнить старое. Вдруг сработает?
        Какое-то время, действительно, работало. Мои пикинеры не сразу наловчились находить просветы между большими щитами. Щитоносцы даже малехо подвинули их. Вскоре первую вражескую шеренгу выкосили, точнее, выкололи, а в следующих щиты были среднего размера - и дело пошло веселее. Мои пикинеры не только вернули потерянное пространство, но и кое-где залезли на завал вопреки моему приказу.
        Египтяне таки попытались напасть с тыла, причем с двух сторон. Точнее, колесницы поленились объезжать далеко, поэтому их встретили на флангах. Там стояли резервные отряды из проверенных пикинеров и стрелки, которые быстро доколошматили оставшиеся колесницы. Насколько я смог заметить, уцелело от силы десятка три. Они ускакали по краям долины к своему лагерю, подняв красно-коричневую пыль. Одна из них была золотой и с белыми лошадьми. Если на ней сам Рамсес, то жаль, что уцелел. В моей коллекции побед не хватает скальпа фараона.
        - Скачите к Эйрасу и Пандоросу, пусть атакуют, - приказал я двум верховым посыльным - тринадцатилетним юношам из знатных расенских семей, впервые участвовавшим в сражении.
        Не думаю, что у египтян остались в резерве крупные отряды, способные напасть на нас с тыла или флангов. Вся их армия перед нами, рубится с моими пикинерами и стремительно редеет. В начале сражения египетские копейщики были построены в двенадцать шеренг, а теперь сократилась до девяти, а кое-где и до семи. Теперь наша очередь ударить с флангов и тыла. Я видел, как на правом фланге отряд Пандороса легко потеснил вражеских стрелков и легких пехотинцев и надавил на правый фланг копейщиков. На левом события развивались медленнее. Отряд Эйраса увлекся погоней за лучниками и пращниками, позабыв о главной задаче. Я уже собрался направить к нему посыльного и напомнить, какая есть его задача, но Эйрас и сам вспомнил и развернул свой отряд. Как ни странно, получилось даже лучше. Его пикинеры надавили на врага с тыла - и египетские копейщики резко сместились к центру, сломав там строй, а потом все вместе побежали, бросая щиты и копья.
        - Фаланга, вперед! - скомандовал я.
        Движение началось до моего приказа. Поддавливаемые задними шеренгами, передние, лишившись сопротивления, пошли за удирающими врагами. Теперь они будут шагать, пока не упрутся в обоз, который лучше любого вражеского войска сломает их строй, превратит в толпу грабителей.
        Поняв, что сражение можно считать выигранным, я приказал Пентауру:
        - Объезжай фалангу по правому флангу и гони за удирающими!
        Многотысячная египетская армия превратилась в стало перепуганных баранов, которое ломилось, не думая и не оглядываясь. Струсивший должен спиной чувствовать дыхание смерти, слушать сзади крики убиваемых соратников. Иначе остановится, осмелеет, организуется в боевую единицу и окажет сопротивление. К тому же, гонясь за убегающими, можно практически безнаказанно уничтожать их. Чем больше перебьем сейчас, тем меньше возни будет во время следующего сражения. Я не сомневался, что это не последнее. До столицы Нижней земли идти и идти, а есть еще и Верхняя, которая не подчинилась гиксосам и сумела со временем отвоевать все потерянное и даже прихватить много чужого.
        Наши колесничие на обоих флангах без приказа бросились преследовать врага. Мне пришлось догонять их. Сперва ехали медленно, стараясь не угодить в собственные ямы-ловушки. Миновав условную линию, которая теперь была обозначена сломанными, египетскими колесницами, начали набирать скорость. Я приказал Пентауру сместиться в центр, где толпа удирающих была плотнее. У многих спина была ничем не защищена. Я колол их новым копьем длиной метра три. Древко было тонкое и твердое, из кизила. Дерево это настолько прочное, что из него даже кинжалы делают. На древке трехгранный наконечник длиной тридцать сантиметров, изготовленный из нержавеющего железа. Он легко прокалывает человека, если не попадает в крупную кость. Сколько перебил врагов - не помню. Вначале считал, но на третьем десятке сбился и бросил. Бил на выбор, пока не устала рука.
        Уцелевшие египетские колесничие попытались остановить удирающих возле обоза. Дезертиры просто огибали их по дуге, не желая погибать. Поняв, что сейчас погоня доберется и до них самих, элитные египетские воины драпанули с такой быстротой, на какую были способны их легкие колесницы.
        Обоз из нескольких сотен нагруженных арб и тысяч вьючных животных и лагерь с роскошными шатрами фараона и старших командиров были оставлены нам. Шатер фараона изготовлен из плотной белой ткани, украшенной нашитыми на нее золотыми силуэтами богов и столбцами иероглифов, как мне сказали, заговоров от всяких бед, включая поражение в бою. Видимо, или заговоры не те, или нашили их неправильно, или сделали это нечестивые. Иначе бы обязательно сработали, и победа была бы за египтянами, даже если бы они не сражались. Внутри у дальней стенки стояло широкое ложе - рама из черного дерева с переплетенными ремнями, на которые была положена пуховая перина и три пуховые подушки, накрытые покрывалом из леопардовых шкур. У правой стенки шатра располагался круглый столик со столешницей, инструктированной в шахматном порядке квадратными пластинками из желтовато-белой слоновой кости и серовато-коричневой носорожьей. Я еще подумал, что это шахматы, но клеток было меньше шестидесяти четырех. На столике стоял стеклянный, почти прозрачный кувшин с белым вином и два золотых стакана емкостью грамм на сто пятьдесят. Три
складных стула были с сиденьями из толстой носорожьей кожи. У левой стенки занимали места три больших резных лакированных сундука из красного дерева. В первых двух лежала одежда и обувь, а третий почти доверху был забит золотыми мухами, львами, браслетами, ожерельями. Видимо, предназначались для награды отличившихся в этом сражении. Придется мне вручать награды вместо фараона и не той армии, которой хотел он.
        Глава 107
        Стоило вести о разгроме египетской армии разнестись по этому региону, как со всех сторон в наш лагерь потянулись делегации с дарами и заверениями в вассальной преданности и готовности платить дань ежегодно и в срок. Обговаривался только размер дани и земли, переходящие в мою собственность. Таковыми были все, ранее принадлежавшие египтянам или их сторонникам. Пользоваться этими землями я не собирался, а раздавал их своим воинам. Будут жить здесь и заодно нести пограничную службу. Уж они-то позаботятся, чтобы египтяне больше не появлялись в этих краях. Условная граница проходила по крепости Джару, по обе стороны которой на несколько километров простирались безводные и практически безлюдные земли.
        Я ожидал, что фараон Рамсес после поражения захочет подписать мирный договор. Этого не случилось. Более того, в обеих землях отпраздновали победу над людьми моря. Ладно бы только в Верхней, расположенной далеко от места сражения, но жители Нижней наверняка знали, как оно закончилось, и все равно праздновали. Еще несколько таких побед - и Та-Кемет исчезнет. Из-за неопределенности я и не мог распустить войско и вернуться домой. Надо было дожать египтян, иначе опять нападут, причем сделают это в самое неподходящее для меня время.
        Сбор флота я назначил в Газе. Сперва туда прибыли суда и галеры, на которых приплыла на войну большая часть моих воинов, а потом начали подтягиваться затребованные мной от всех приморских городов. Вести армию через пустынные земли в жару, захватывая по пути многочисленные небольшие крепости и городки, я счел нерациональным. Игра в долгую на тотальное уничтожение не входила в мои планы. Мне нужен был сравнительно быстрый мат. Для этого надо было напасть сразу на внутренние районы Та-Кемета, для чего и потребовался флот. Я собирался захватить Хут-Варет, бывшую столицу гиксосов, и расположенный рядом, в паре километрах, город-крепость Пер-Рамсес (Дом Рамсеса), который был основан предыдущим фараоном с именем Рамсес и являлся одной из столиц Та-Кемета. Попасть к ним можно было по самому восточному рукаву дельты Нила, по которому шла торговля с государствами на восточном и северо-восточном побережье Средиземного моря. К тому же, дельта Нила - самая плодородная и, как следствие, самая густонаселенная область империи. Как меня заверили командиры отрядов из финикийских городов, в ней проживает много
потомков гиксосов и новых переселенцев, которые будут рады избавиться от власти фараона. Мол, стоит нам появиться там, как местные жители дружно перебегут по мои знамена, а без этого региона Та-Кемет ослабнет настолько, что перестанет быть угрозой для нас. Наверное, успехи вскружили мне голову, потому что поверил этим россказням.
        По количеству боевых и транспортных единиц мой флот превосходил Непобедимую Армаду, но по количеству людей уступал ей. В походе участвовали и все мои восемь круглых кораблей, изготовленных по образу и подобия первого «Альбатроса». Я погрузил на них самых опытных и отважных воинов и по пути провел несколько тренировок. В учебных боях мы побеждали быстро и легко. Можно даже сказать, запросто.
        Следом за нами следовали другие круглые корабли, а ближе к берегу - галеры. Почти все круглые корабли были предоставлены финикийцами и перевозили отряды, пришедшие в мою армию по суше, зато большая часть галер принадлежала отрядам, прибывшим на них. Скорость хода приходилось регулировать по круглым кораблям, которые с трудом преодолевали встречное течение. Предполагаю, что начало этому течению давали воды Нила. Галеры часто опережали тихоходные суда и раньше останавливались на ночь. В начале ночи берег обзаводился сотнями костров, и издали создавалось впечатление, что это огни большого города из будущего. В эту эпоху города ночью почти не освещаются. Может гореть костер возле караульного помещения у закрытых ворот да ночной патруль разгуливать с факелами по вымершим улицам или крепостным стенам.
        Глава 108
        О приближении к восточному рукаву Нила узнаешь издалека. Чистая бирюзовая морская вода начинает мутнеть, а потом и вовсе меняет цвет на светло-коричневый. У меня в подобных местах возникает впечатление, что в море выплеснули помои. Зато рыбы и рыбаков в таких местах больше. Рыбацкие лодки, завидев наш флот, сразу устремились в рукав, чтобы спрятаться в зарослях папируса, напоминающего плотные шеренги копейщиков, выстроившихся на обоих берегах реки. Вопреки уверениям финикийцев, убегали от нас и жители приречных деревень. Может быть, хорошо сработала египетская пропаганда. Как мне донесли, среди аборигенов распространяют слухи о народах моря, самый доброжелательный из которых, что мы едим младенцев на завтрак, мужчин на обед, а женщин, сперва использовав по другому назначению, на ужин. На фоне таких слухов знакомый черт казался намного лучше незнакомого.
        Мы зашли в самый восточный рукав Х’ти во второй половине дня. Люди реки ждали нас возле первого со стороны моря города Пер-Амон (Дом Амона). Меня удивил не сам факт ожидания моего флота, о приближении которого только слепоглухонемой не знал, а то, как основательно подготовились египтяне. Несмотря на разгромное поражение под Шарухеном, сумели набрать и вооружить новую армию, не уступающую по численности предыдущей, и привлечь ополчение из местных жителей, которым предстояло сражаться не ради добычи, а защищать свои дома, что придает отваги и самопожертвования. За полкилометра ниже города и насколько я видел вверх по течению, до излучины, река была забита самыми разнообразными плавсредствами, начиная от больших военных судов и заканчивая маленькими лодками их пучков папируса, и на всех были вооруженные люди, как профессиональные военные, так и ополченцы. Вдобавок на обоих берегах рукава стояли отряды копейщиков и лучников, готовые уничтожить любого, кто по своей или чужой воле окажется в воде и попробует выбраться на сушу. Наверняка среди выступивших против нас хватает потомков гиксосов и новых
переселенцев, которые вроде бы должны были переметнуться на нашу сторону. Кое-кто действительно переметнулся, но таких было мало. Благоразумнее было бы отступить и оставить египтян в покое, но тогда бы пришлось отступать до бывшей египетско-хеттской границы, если не дальше, не говоря уже о том, что большая часть вассалов перебежала бы на сторону Та-Кемета.
        И я повел свой флот в атаку, поставив впереди свои суда в два ряда по четыре. Другим круглым судам приказал высадить десанты на оба берега и разгромить там вражеские отряды. Галеры должны были вступать в бой по мере надобности. Держаться на месте на течении можно было, только работая веслами, поэтому, как только мы подошли к врагу, я приказал отдать по два носовых якоря. Вражеским судам было легче, потому что течение сносило их на нас, можно было не рисковать веслами, идя на сближение с нами.
        Они накинулись дружно. Впереди шли большие военные гребные суда, широкие и плоскодонные. У многих был навес посередине, что усложняло работу наших «дельфинов», приходилось ронять их на носовую или кормовую часть. Как ни странно, с большими нам было легче справляться. Одно удачное попадание - и плоскодонное корыто начинало стремительно погружаться. Гораздо труднее было потопить маленькие, особенно связанные из пучков папируса. Надо было несколько раз уронить «дельфина» на это странное средство передвижение, чтобы оно распалось на составные части. Утонуть оно не могло в принципе. Впрочем, на таких суденышках не было укрытий, если не считать щиты у членов экипажа, которых мои лучники быстро наловчились расстреливать до того, как кто-либо умудрялся забраться к нам. Это было не просто и по той причине, что надводные борта моих парусников были выше вражеских на два-три метра. Разве что, встав на крышу надстройки, вражеские воины оказывались примерно на одном уровне с моими.
        А вот галерам нашим доставалось больше. Надводный борт у них был примерно одной высоты с египетскими речными судами, которые благополучно протиснулись между моими парусниками. Разобраться сразу со всеми, навалившимися на нас, мои суда не успевали. Рубилово на галерах шло жестокое. Моих воинов выручало то, что у многих были хорошие доспехи, в отличие от египетских, у которых, особенно у ополченцев, в лучшем случае была кожаная нагрудная броня.
        На берегу дела тоже шли не очень хорошо. Построившись в фалангу и выставив пики, мои воины давили на вражеских копейщиков, но те пока удерживали позиции. Тем более, что к врагу постоянно прибывало подкрепление - выплывшие на берег с потопленных судов. Правда, у многих не было оружия. Надо быть очень хорошим пловцом, чтобы добраться до берега в доспехе, пусть и легком, и с длинным и тяжелым хопешем или копьем.
        Ситуацию на береге я особо не отслеживал. Главное - победить на воде. Тогда и с береговыми отрядами расправимся. Я стрелял из лука в первую очередь по шкиперам и командирам, угадывая их по более качественным доспехам, а также тем, что пытался перерезать наши якорные канаты. Последнее мероприятие было не из легких, потому что канаты пружинили и «играли», то натягиваясь, то провисая. Перерубить их было практически невозможно, оставалось резать толстую носорожью кожу туповатыми бронзовыми кинжалами и ножами. Зато египтяне сумели поджечь два крайних парусника из второй линии и несколько круглых кораблей, стоявших на мелководье. Скорее всего, это сделали лучники с берега горящими стрелами, пробравшиеся в тыл нашим отрядам.
        Мы в долгу не оставались, выбивая экипажи атакующих нас судов. Наши тяжелые пехотинцы в прочных доспехах орудовали копьями длиной метра два-два с половиной, мечами и топорами из железа, запросто проламывая даже бронзовые египетские шлемы. Редкому врагу удавалось подняться на палубу парусника, где он быстро находил смерть. Особенно результативными были лучники из бывших хеттов. Луки у них были туже египетских, а стрел у нас почти полные трюма. Юнги еле успевали подносить новые пучки по шестьдесят стрел в каждом. Длинные для моего лука вскоре закончились, и я перешел на более короткие, которыми стреляли мои лучники. Бить надо было на дистанцию от десяти до пятидесяти метров, считай, в упор, так что, даже натянув тетиву не до уха, я запросто пробивал кожаный египетский щит. Про кожаные доспехи и вовсе молчу.
        У меня уже заболели обе руки, а враги все не кончались. Казалось, убитых выбрасывало на сушу, где они оживали, переходили по берегу вверх по течению и садились на другие суда, ожидавшие там, чтобы снова атаковать нас. Бой был такой напряженный, что я не сразу заметил, как зашло солнце и начало темнеть. Словно где-то выше по течению остановили конвейер по изготовлению речных суденышек с экипажами, вражеский напор начал слабеть, а потом и вовсе иссяк. Уцелевшие египтяне погребли вверх по течению или пристали к берегу возле городских стен. На реке остался только наш флот и лишившиеся экипажей или разбитые египетские суда. Вдоль обоих берегов на отмелях застряли пучки папируса, части деревянных судов, обгоревшие или нет, а по самой кромке сплошной полосой лежали трупы, по большей части египетских воинов. Возле них то и дело появлялись крокодилы и утаскивали под воду очередную добычу
        Я окинул взглядом палубы «Альбатроса», залитые кровью и заваленные трупами и ранеными воинами, и остальные суда, которые были не в лучшем положении. Потери у нас были большие, но у врага - еще больше. Мы не проиграли, но и не победили. Все решится завтра. О чем я и объявил своему флоту, приказав готовиться ко второму раунду.
        Глава 109
        В утренние сумерки на реке зябко. Кажется, будто ко всем открытым частям твоего тела одновременно прикасается что-то холодное и сырое. Руки болели после вчерашнего, особенно левая ниже локтя, точно по ней долго били тонкой палкой. Я сделал зарядку на палубе, размял и разогрел мышцы, после чего нырнул с борта в реку. Крокодилов не боялся. Во-первых, они вчера обожрались; во-вторых, предпочитают плавать в прогретой воде. Сейчас была бодрящая, аж дух у меня перехватило. Проплыв вразмашку вверх по течению, потом сплавился, лежа на спине к «Альбатросу», к штормтрапу, спущенному для меня. Сразу показалось, что в воде было теплее, чем на воздухе. Нецер подал мне широкое полотенце из плотной хлопчатой ткани, завернувшись в которое я затрусил в свою каюту, шлепая мокрыми ступнями по холодным, сырым доскам палубы, которые еще не высохли после того, как вчера с них смыли кровь. В каюте оделся в сухую и чистую льняную рубаху и штаны и завернулся в плащ из темно-синей шерстяной ткани. После чего приступил к завтраку, состоявшему из вяленого мяса, сыра, сухих лепешек, фруктов и белого вина из Газы. Ел не спеша.
Часовые следят за рекой. Если заметят движение в египетском флоте, сразу доложат. У меня будет минут пятнадцать-двадцать, чтобы приготовиться к бою.
        Египтяне тоже не спешили. Уже взошло солнце, уже я расхаживал в доспехах и с оружием на шканцах, а они всё не появлялись. Мои воины, настроенные на бой, уже начали поглядывать на меня, ожидая, наверное, команду сниматься с якорей и двигаться вверх по течению. Я собирался делать это. У меня появилось нехорошее предчувствие, что впереди засада или еще какая-нибудь подляна.
        - Передайте вниз по течению, чтобы ко мне подошла легкая, быстрая галера, - приказал я.
        Галера оказалась с острова Айнок. Обычно островитяне предпочитают придерживаться нейтралитета, навариваясь на всех сторонах конфликта, но на этот раз то ли поверили в нашу победу, то ли, что скорее, жадность благословила. У шкипера от правой руки осталась только культя, к которой был прикреплен деревянный протез с замысловатым бронзовым крюком. И нос у шкипера был несколько раз сломан, благодаря чему приобрел форму не менее замысловатую, чем крюк.
        - Поднимись вверх по реке и посмотри, что там делают наши враги, сколько у них судов, - приказал я.
        - Будет сделано, мой повелитель! - бодро прогундосил шкипер.
        Если бы я не догадывался, что услышу в ответ, то не сразу бы понял, что он изрёк.
        Галера ловко отошла от борта и резво понеслась вверх по Х’ти, мимо Пер-Амона, на стенах которого стояли воины и мирные жители, приготовившиеся, как подозреваю, смотреть вторую серию фильма «Великое сражение великих людей великой реки с людьми моря». Едва она скрылась за поворотом реки, как снова появилась, теперь уже развернутая носом вниз по течению, благодаря чему неслась быстрее.
        - Приготовиться к бою! - скомандовал я.
        Вслед за айнокской галерой появилось плоскодонное судно средних размеров с надстройкой посередине и двумя дюжинами весел по бортам. Оно следовало в гордом одиночестве и было явно не военным. Судя по богатым украшениям и золотым иероглифам на передней стенке надстройки из белой ткани, принадлежало богатому вельможе или даже самому фараону Рамсесу. Метров за пятьсот от «Альбатроса» на этом судне начали размахивать флагами из ткани золотого цвета, сигнализируя о мирных намерениях.
        К тому времени айнокская галера уже притормозила возле левого борта моего парусника и шкипер прогундосил маловразумительно:
        - Послы едут! Отвоевались!
        Возглавлял делегацию мой старый знакомый Тотнофер. Он стал еще толще, хотя я во время предыдущей нашей встречи был уверен, что дальше некуда, шкура треснет, причем не только на круглой безволосой харе, размалеванной зеленой краской.
        - Мне выпало счастье в очередной раз приветствовать великого, непобедимого полководца! - начал он высоким, тонким голосом кастрата.
        Судя по первой фразе, мы таки победили, второго раунда не будет. Мудрые советники предложили мудрому фараону не мудрствовать лукаво, не тратить понапрасну воинов и суда, а подписать со мной мирный договор.
        - Тебе выпадет еще большее счастье передать моему младшему брату Рамсесу непомерные требования, на которых соглашусь помириться с ним, - прервал я Тотнофера во время перечисления тронных имен его правителя.
        Потребовал не только плату золотом каждому своему воину, причем двойную за погибших в обоих сражениях, сухопутном и речном, но еще и почти всю дельту Нила, включая канал, соединяющий реку с Красным морем - самый лакомый кусок Нижней земли. Поскольку не был готов к переговорам, затребовал по максимуму. Территории в Та-Кемете нужны мне были, как буферная зона. Понимал, что рано или поздно египтяне восстановятся, проанализируют наше оружие и тактику боя, сделают выводы, как это было во время войны с гиксосами, и захотят реванша. Пока они будут возвращать свои бывшие территории, у меня будет время собрать большую армию. Или не собирать, а заключить новый договор, уступив и так потерянное.
        Компенсация золотом оказалась, видимо, в разумных пределах, несмотря на то, что общая сумма была огромной по нынешним меркам, превышала полторы тонны, а вот за землю начался торг. Тотнофер постоянно переходил на визг, что свидетельствовало о непомерности моих требований.
        - Сообщи мои условия моему младшему брату Рамсесу, - предложил я, в очередной раз педалировав свое более высокое положение по отношению к фараону. - Скорее всего, ему не покажутся такими уж большими.
        Пока посол плавал за инструкциями, я пригласил на «Альбатрос» старших командиров, угостил их вином и поделился новостями и ожидаемыми плюшками. Не привыкшие сражаться на реке и потерявшие вчера много бойцов, старшие командиры обрадовались мирному договору.
        - Зачем нам здесь земли?! Уступи их, - посоветовал Эйрас.
        Его поддержали многие командиры, кроме предводителя фригов Миты:
        - Мой народ пришел сюда с семьями, надеясь осесть на этих благословенных землях. Мы мужественно сражались с нашим общим врагом. Разве не достойны мы награды?!
        - Я ведь предлагал вам земли в районе Газы. Вы отказались, - напомнил я.
        - Там не хватало на всех, а мы хотим быть вместе, чтобы быть сильными, - объяснил Мита.
        Я решил, что фриги будут лучшим вариантом для создания буферной зоны, поэтому установил минимальные требования не ниже того, что надо, чтобы этот народ осел в дельте Нила. Вернувшийся с новыми инструкциями Тотнофер предложил даже немного больше.
        - Мой повелитель готов заплатить тебе и твоим воинам в два раза больше золота и уступить им свои земли севернее Хут-Варета и восточнее Бехдета вместе с городами Пер-Сет и Пер-Амон, - сообщил посол.
        Я уточнил, где именно находится Бехдет. Оказалось, что фараон Рамсес предлагает мне примерно пятую часть дельты Нила, северо-восточную, через которую шли торговые пути с городами-государствами Восточного и Северо-Восточного Средиземноморья. Город Пер-Сет (Дом Сета), который ахейцы называли Танисом, а иевусеи и финикийцы Цоаном, был одной из резиденций фараонов. Вместе с Пер-Амоном, у стен которого шли переговоры, город становился моей собственностью. В придачу за то, что Рамсес в договоре будет именоваться не младшим, а просто братом, каждый год Та-Кемет, не зависимо от того, кто будет его правителем, обязан присылать в Милаванду утроенный подарок и взамен получать все тот же железный кинжал.
        Я назначил правителем этих территорий Миту, а земли вместе с крестьянами раздал его соплеменникам. Они считались подданными фараона, но налоги платили мне и по требованию вставали с оружием под мои знамена. Если мне были не нужны, могли наниматься в любую другую армию, включая египетскую. Хватило земли и на представителей других племен, которые предпочли получить долю в добыче ею, а не золотом. Таких, кстати, было мало.
        После подписания договора в Та-Кемете начались торжества по случаю победы над народами моря. Вот такие вот они, египтяне: победили врага, а потом заплатили ему огромную компенсацию и отдали часть своих земель. Страна богатая, земли много, так что могут еще побеждать и побеждать.
        Глава 110
        Попутный южный ветер гонит большой флот от устья Нила в сторону Эгейского моря, к порту Милаванда. Я собираюсь заскочить туда, проинструктировать тестя Потифара, а потом отправиться в Пуплуну. В составе флота только парусники. Галеры предпочли двигаться вдоль берега. Так путешествие будет намного продолжительнее, зато безопаснее, с ночевками на берегу и регулярным пополнением воды и свежих продуктов. Мой «Альбатрос» сидит низко, потому что трюм забит всякими ценными предметами, в основном золотыми, серебряными, бронзовыми. Обычное железо не стали забирать у египтян. На северных берегах Средиземного моря железо стоит намного дешевле.
        Экипажи судов счастливы. Кроме богатой добычи, они приобрели славу победителей людей реки, которые со времен гиксосов считались непобедимыми. Теперь будет, что рассказывать приятелям, детям, внукам, сидя длинными зимними вечерами у горящего очага с бокалом теплого вина в руке. У многих бокал будет золотой, на худой конец бронзовый или стеклянный. Только что командиры отрядов, возвращавшихся домой на парусниках, отбыли на свои суда после застолья в моей каюте. Мы в очередной раз отметили великую победу. Было еще светло, но задул западный ветер, который в восточной части Средиземного моря иногда преподносит неприятные сюрпризы. Мои братья по оружию не привыкли штормовать. Волна высотой в два метра кажется им чертовски опасной. Когда я рассказываю им, какие волны бывают в северных районах Атлантики или Тихого океана, о существовании которых они не догадываются, то не обзывают меня бесстыжим вруном только потому, что я их предводитель, разгромивший две величайшие армии нынешней эпохи, что тоже еще лет двадцать назад показалась бы несусветной чушью.
        В качку мне хорошо спится, поэтому сразу прилег. При таком ветре курсом полный бейдевинд мы за ночь не доберемся до берега, так что на мостике мне делать нечего. Пусть мои помощники бдят. Не зря же я их учил. Лежал и думал, не податься ли мне к острову Британия и не узнать ли, как он сейчас называется, какие народы там сейчас обитают и чем занимается? Может, выведаю, кто построил Стоунхендж.
        От приятных мыслей меня оторвала тошнота. Я не страдаю морской болезнью, но травануться могу запросто. Другие съедят - и хоть бы хны, а я буду несколько часов бегать до ветра через каждые - надцать минут. Старым проверенным способом начал выяснять, чем отравился, представляя съеденные блюда образно, вспоминая их вкус. Все прошли проверку без замечаний. Красное вино тоже. Зато когда вспомнил белое вино, которым запил сыр в самом конце застолья, когда командиры уже разошлись, из желудка буквально выбросило комок тошноты. Мне пришлось сделать усилие, чтобы не блевануть. Потом подумал, что зря остановил себя, и с помощью двух пальцев вернул часть съеденного и выпитого в конце застолья в пустой кувшин с широким горлом.
        - Нецер! - позвал я раба, который спал за переборкой.
        - Что прикажешь, господин? - спросил он, войдя в мою спальню и хлопая заспанными глазами.
        - Где ты взял белое вино, которое подавал в конце застолья? - спросил я.
        - Это подарок моему господину от командира отряда, - ответил раб.
        - Какого командира? - резко задал я вопрос.
        - Не помню его имя, из Сидона, кажется, - залепетал раб испуганно.
        - Я же тебе приказывал, не брать ничего ни у кого! - воскликнул я.
        - Господин говорил, что у своих можно, - сказал в оправдание Нецер.
        - Вылей его! И скажи матросам, чтобы немедленно спустили за борт маленькую лодку с веслами и снарядили штормтрап, а потом приготовь мои доспехи и оружие, - приказал я, потому что почувствовал, как тело начинает гореть и покрываться потом, а движения становятся все медленнее, словно наливаюсь свинцом.
        Вот так из-за тупости и жадности раба придется покидать эпоху, в которой добился, казалось бы, невозможного. Впрочем, сам виноват. Должен был помнить, что египтяне умеют решать вопросы с помощью яда. Я и помнил, пока был на берегу, предпринимал все меры предосторожности, а в море расслабился, решив, что опасность сюда не доберется.
        Ждать старшего сына Ханоха, который постигал азы капитанства на другом моем судне, и одевать доспехи и даже спасательный жилет не стал, потому что слишком быстро слабел. С трудом передвигая ноги, поддерживаемый рабом, вышел на палубу. Свежий, резкий, штормовой ветер немного взбодрил. Этого заряда бодрости хватило, чтобы добраться до штормтрапа. Переставлял ослабевшие ноги и думал, как бы не сдохнуть прежде, чем окажусь в лодке. Судя по усиливающемуся шторму, это финал данной эпохи. С помощью Нецера и матроса, спустившегося первым, переместился по штормтрапу вниз, где сразу лег на дно, просунув ноги под банками. У моих ног в носовой части лодки, которая довольно резво раскачивалась на волнах и билась о борт парусника, матрос сложил доспехи, спасательный жилет, оружие, кожаный мешок с едой и бурдюк с вином. Смотрел матрос на меня так, будто никак не поймет, разыгрываю ли я его и остальных членов экипажа, которые стояли у фальшборта и такими же офигевшими глазами пялились на меня, или сошел с ума?
        - Бог моря позвал меня! - уже теряя сознание, прохрипел я понятное этим людям объяснение.
        Качка стала более плавной, из чего прежде, чем отрубился, успел сделать вывод, что лодка отошла от судна.
        Александр Чернобровкин
        Скиф-Эллин
        1
        Иногда я задумываюсь над вопросами, в чем причина и цель моих скитаний по эпохам и странам, это наказания или награда и за что, почему выбрали именно меня - обычного капитана дальнего плавания, каких в начале двадцать первого века было пруд пруди? Ответов на каждый вопрос у меня много, но даже самые простые не тянут на то, чтобы быть самыми вероятными. Обычно заканчиваю ломать голову незамысловатым выводом, что я должен передать предкам знания, которые дошли от них до меня в будущем, что круг истории мореплавания должен замкнуться. Тогда возникает другой вопрос: в двадцать первом веке что-то случится и начнется новый круг, с самого низа, и я успел выскочить перед самым апокалипсисом? Впрочем, этот вопрос будем меня интересовать, если вдруг вернусь в двадцать первый век.
        Сейчас я гребу веслами, приближая лодку к большому острову. Увидел его еще вчера вечером, но до темноты не успел добраться, переночевал в море. В момент моего покидания судна мы были уже далеко от Крита и еще далеко до Родоса. Скорее всего, это Карпатос. Я запомнил его название потому, что созвучно с Карпатами. Остров сравнительно невысок. В будущем у берега, рядом с пляжами, будут располагаться городки, деревеньки и отели. Сейчас, если не считать несколько домов, разбросанных там и сям, жители острова обосновались на вершине, прилегающей к бухте, в которой будет порт Карпатос, принимающий паромы из Афин. Нынешнее поселение обнесено каменной стеной высотой метра четыре с шестью прямоугольными угловыми башнями и двумя по бокам от ворот, выходящих к бухте. Здесь один из немногих на греческих островах песчаный пляж. Точнее, из чего-то мелкого, что с натяжкой можно обозвать песком.
        Никогда не понимал любителей отдыха на греческих островах. Пляжи на них по большей части галечные. Лежать на гальке, даже нагретой солнцем - не самое приятное удовольствие. Разве что радикулит лечить. До воды надо добираться в обуви, если, конечно, не ходишь с детства босиком и имеешь дубленые подошвы. Под водой у берега, кроме крупной гальки, еще и большие камни, между которыми надо лавировать. В итоге каждое купание превращается в приключение, маленькое или не очень. Отдых для тех, кто не ищет в жизни легких путей даже во время отпуска.
        Сейчас на пляже нет курортников, если не считать стайку голой детворы, которая плещется на мелководье рядом с двумя вытянутыми на берег галерами. Суда не такие, какие были в предыдущую эпоху, хотя похожи, особенно нарисованными на скулах у форштевня глазами, очень большими, несоразмерными с длиной корпуса. Будь у меня такие же несоразмерные, уместились бы на лице только в вертикальном положении, а между ними с трудом втиснулся бы тонкий нос. Всё остальное пришлось бы перемещать на затылок. Одна галера разгружалась, а вторая грузилась. Привезли что-то в больших темно-красных с черными рисунком амфорах, а увозить собирались шкуры, козьи и овечьи, связанные в рулоны. Все грузчики были голыми, с загорелыми до черноты, мускулистыми телами. Египетская мода, видимо, добралась и сюда. Те, кто покрикивал на них - в коротких, до колена, красноватых шерстяных туниках без рукавов и с примитивным орнаментом черными крестиками по подшитому подолу. Головной убор - соломенную шляпу с узкими полями - был только на одном человеке, как догадываюсь, капитане и/или хозяине разгружающейся галеры. Это был низкорослый
толстяк с красным потным лицом, который часто вытирал его, лоб и, приподняв шляпу, обширную лысину куском мятой, льняной материи - то ли большим носовым платком, то ли маленьким полотенцем. Выше галер по берегу на шестах в несколько рядов были растянуты на просушку рыбацкие сети. Одну чинил старик в экзомисе - куске грубой ткани, пропущенном под правой рукой, скрепленном на левом плече и подпоясанном замусоленной бечевкой с растрепанными концами.
        Я вытянул лодку на берег, упаковал свои вещи, чтобы удобно было нести. Спасательный жилет опять пропал вместе с нажитым непосильным грабежом. Я уже успел смириться с этим, поэтому даже обрадовался, что меньше надо нести. Жилет был очень неудобной поклажей. Подумал, брать весла или нет? Решил, что, если захотят, украдут лодку и без весел. Мне она по большому счету не нужна. И так руки растер, пока догреб до острова. Добираться таким же способом до расположенного по соседству Родоса или любого другого острова у меня не было желания. Попробую продать лодку и на вырученные деньги купить место на одной из галер.
        Я подошел к толстяку в соломенной шляпе, спросил на том греческом, на котором говорили в предыдущую эпоху:
        - Куда поплывете?
        - В Афины! - ответил он таким тоном, будто я спросил о несусветной глупости.
        - Вторая галера тоже? - поинтересовался я, чтобы раззадорить его еще больше.
        - Она с Родоса! Разве не видно?! - воскликнул толстяк.
        Как по мне, галеры были похожи. Разве что у ближней зрачки нарисованных глаз были синие, а у дальней - красные, как у запойного алкаша. Насколько я помню по шестому веку новой эры, вино на Родосе, особенно красное, было лучше, чем на других греческих островах, за исключением Хиоса, так что не удивительно было приобрести такие зрачки.
        - Сколько возьмешь за провоз до Афин? - спросил я.
        - Это твоя лодка? - задал он встречный вопрос.
        - Моя, - ответил я и упредил следующий его вопрос: - Продаю ее.
        - Я возьму ее в оплату за проезд, - предложил толстяк.
        - А личико не треснет?! - поинтересовался я, подобрав греческий аналог, который звучал мягче и без юмора.
        Кстати, греческий язык за время моего перемещения немного изменился, но я не мог угадать, как именно. Я легко понимал, что говорит собеседник, и он без труда вникал в смысл сказанного мной, но при этом у меня возникало чувство небольшого дискомфорта, как в двадцать первом веке при общении с поляками или сербами.
        - Тогда сиди здесь и жди следующую галеру! - возмущенно молвил толстяк.
        - Вырученного от продажи лодки хватит, чтобы оплатить проезд и прождать здесь до холодов, - сказал я, приврав, конечно, но не больше, чем мой собеседник.
        Он вдруг улыбнулся, будто услышал комплимент, и произнес восхищенно:
        - Ты такой же хитрый, как я!
        В Одессе эта фраза предвещала попытку кидка, бессмысленного и беспощадного.
        - Мне далеко до тебя! - польстил я в ответ, что в Одессе обозначало крайнюю степень пренебрежения к намерениям собеседника.
        Грек понятия не имел об одесском этикете (или я не врубался в нынешний греческий), поэтому заявил самодовольно:
        - Так и быть, отвезу тебя в Пирей и дам за эту лодку пять драхм.
        - Пятнадцать драхм, - потребовал я, вспомнив, что на восточном базаре первую озвученную цифру надо умножать или делить на три, в зависимости от того, продаешь или покупаешь.
        Видимо, умножать надо было на десять, потому что толстяк сразу согласился.
        - Когда отплываешь? - спросил я.
        - Сегодня к вечеру разгрузимся, завтра погрузимся и, если Посейдон будет не против, послезавтра утром отправимся в путь, - подробно объяснил он.
        - Ты - капитан или владелец галеры? - задал я вопрос.
        - Хозяин! - торжественно оповестил он и представился: - Меня зовут Хариад. А тебя, чужеземец?
        - Александр, - ответил я.
        - У тебя греческое имя. Твои родители греки? - поинтересовался он.
        - Нет, но мой народ торгует с греками. Один из них по имени Александр оказал услугу моему отцу, и тот дал мне его имя. Наверное, боги шепнули моему отцу, что мне придется побывать у вас, - придумал я наскоро.
        - Откуда ты родом? - продолжил допрос Хариад.
        - Из Гипербореи, - ответил я.
        - Это где скифы живут? - уточнил он.
        - Севернее их на пару месяцев пути, - сообщил я.
        - Где всегда очень холодно? - задал Хариад еще один уточняющий вопрос.
        - Не всегда, но дольше, чем здесь, - ответил я.
        - Далековато тебя занесло! - сделал вывод хозяин галеры.
        - Люблю путешествовать. Собирался побывать в стране Людей Большой Реки, но галера наша, нагруженная мрамором, попала в шторм и быстро затонула, я один успел спрыгнуть в лодку, - рассказал ему.
        Хариад, как догадываюсь, не поверил моему объяснению, но, поскольку утонувшее судно было не его и даже не греческое, решил не выводить меня на чистую воду. Тем более, что ему по дешевке досталась лодка.
        - Гони оплату, - потребовал я.
        То, что судовладелец оценил мою лодку в драхмах, говорило о том, что у греков появились монеты. Это облегчало мою жизнь. Привык к деньгам. В предыдущие две эпохи мне было напряжно в этом плане.
        - Пойдем на галеру, там рассчитаемся, - предложил Хариад.
        - Можно оставить у тебя свои вещи? Не украдут? - спросил я.
        - Положишь на корме. Там мой слуга будет приглядывать, - предложил судовладелец.
        По шаткой сходне он поднялся довольно ловко. У меня получилось хуже, хотя телу было больше девятнадцати (пяточная кость сломана), но меньше двадцати четырех (послеоперационного шрама пока нет). По диаметральной плоскости галеры проходила куршея, по которой мы добрались от носовой палубы до кормовой, где был невысокий шатер из сшитых, бычьих шкур. Хариад занырнул в шатер, предложив мне подождать снаружи.
        Пока он доставал и отсчитывал монеты, я осмотрел судно. Длиной метров тридцать пять, шириной шесть, осадка полтора или немного больше. Грузоподъемность я бы оценил тонн в сорок-пятьдесят. Метра на два вперед от миделя стояла в степсе мачта-однодеревка высотой метров десять, выкрашенная в красный цвет. Два просмоленных ванта шли от верхушки мачты к бортам позади нее. Руль - два весла, соединенные перекладиной. Корпус отличный от тех, которые были у ахейцев и дорийцев в предыдущую эпоху. Раньше (и в будущем) сначала делался остов из киля, штевней, шпангоутов, а у палубного судна еще и бимсов и пиллерсов. Затем остов обшивался длинными досками. Эта галера была сделана по обратному способу. Сначала были изготовлены борта из сравнительно коротких толстых досок, в которых в боковых гранях выдолбили по несколько отверстий. В эти отверстия вставлялись деревянные шпонки с двумя дырками. Через эти дырки и совпадающие с ними дырки в досках загонялись деревянные нагеля, прочно скрепляющие соседние доски обшивки. Работа очень трудоемкая, требующая точной подгонки досок. Зато никакого конопаченья швов, лишь
просмолили корпус снаружи. Шпангоутов в полном смысле этого слова не было. Вместо них имелись не соединенные с килем и расположенные в шахматном порядке короткие бруски, соединяющие по вертикали несколько досок обшивки. В результате получился относительно легкий и прочный корпус. Я видел галеру, собранную таким способом в будущем, в сухом доке в пригороде Афин, где стоял корабль военно-морского флота Греции, превращенный в музей - триера «Олимпия», новострой, созданный по образу и подобию древнегреческой. По крайней мере, таковой древнегреческую триеру представляли себе кораблестроители конца двадцатого века, потому что ни одной не сохранилось, морские археологи находили только небольшие фрагменты. Торговая галера имела всего один ярус весел, по двадцать четыре с каждого борта. Над местами гребцов был натянут тент из бычьих шкур, создавая тень. Посередине располагался груз - пшеница-двузернянка в амфорах, вставленных в специальные деревянные ячейки.
        Хариад вышел из шатра с потертым кожаным кошелем. Доставал по одной монете и отдавал мне. Они были серебряными. Как догадываюсь, делали круглую отливку, а потом вставляли между двумя железными формами и сильным ударом отчеканивали с одной стороны женскую голову в шлеме, а с другой - какую-то птицу, судя по большим глазам, сову. В итоге монеты получались разной формы, скорее, овальной, чем круглой, но весили примерно одинаково - грамма четыре.
        Хитрый грек дал мне двенадцатую монету и произнес торжественно:
        - Пятнадцать драхм, как договорились!
        - Еще три монеты, - потребовал я. - И, если будешь обращаться со мной, как с необразованным варваром, я могу обидеться и наказать.
        - Разве я дал тебе не пятнадцать?! - почти искренне удивился Хариад. - Дай пересчитаю!
        - Ты на галеру заработал актером в комедиях? - задал я вопрос жестким голосом.
        - Почему сразу актером?! - искренне возмутился грек, отдавая еще три монеты. - Ошибся немного - с кем не бывает?!
        - Постарайся быть со мной точным. Поверь, это выгоднее, - посоветовал я.
        - Учту на будущее, - с нотками огорчения молвил он и поинтересовался: - Твои родители были богатыми людьми, раз дали тебе такое хорошее образование?
        Видимо, уровень образования сейчас не намного выше, чем в мою предыдущую эпоху, раз умение считать до пятнадцати считается хорошим.
        - Мой отец - тиран, - соврал я.
        С другой стороны горный мастер вентиляции явно превосходил древнегреческих тиранов по образованности. Советский горный техникум - это вам не хухры-мухры!
        - Извини, не знал этого! - подобострастно произнес Хариад и предложил: - Можешь оставить свои вещи в моем шатре.
        Я хотел прогуляться по городу, а туда вряд ли пустят с оружием, которое и составляло большую часть моего имущества. При себе оставил только кинжал и торбу с пустой серебряной флягой, которую собирался наполнить вином.
        2
        Дорога на вершину холма делала два изгиба, что удлиняло ее, но уменьшало угол наклона. Поддерживали ее в хорошем состоянии: колдобины были засыпаны и утрамбованы, мне не попалось ни одного крупного камня. От первого изгиба к воротам вела напрямую тропинка, по которой я и поднялся к ним.
        В тени у крепостной стены сидели на длинной узкой каменной плите пять стражников. Шестой стоял в арке ворот и усиленно ковырялся в носу, отдаваясь этому процессу полностью, будто занимался любовью в самим собой. Вооружены стражники короткими, метра полтора, копьями и мечами длиной сантиметров пятьдесят в деревянных ножнах. Щиты овальные, окованные по краю железом, без умбона, с нарисованной почти во все поле синей головой со ставшими дыбом синими волосами. Все шестеро смотрели на меня, как на рекламную заставку во время просмотра футбольного матча по телевизору.
        - Добрый день! - поприветствовал я.
        - Добрый день! - ответили они дружно и радостно, словно знанием греческого языка я развеял все их опасения.
        - Я из Гипербореи. Зовут Александр. Хочу купить на рынке еды и вина в дорогу. Может быть, проведу две ночи на постоялом дворе, пока галера Хариада загрузится, - проинформировал я стражников, удовлетворяя их здоровое любопытство.
        Греки не любят замкнутых людей. Молчун вызывает у них подозрение самим фактом своего существования. Моя открытость развеяла их настороженность. Они дружно объяснили мне, как пройти на рынок (прямо по улице) и какое вино (белое) лучше купить, а вот по поводу постоялого двора мнения разделились. Как я понял, таких заведений в городе всего два, и их хозяева приходятся родственниками разным стражникам из присутствующих, а у греков принято помогать родне, особенно, если это не требует материальных затрат. Спор утих только после того, как я заявил, что, скорее всего, переночую на берегу рядом с галерой. Как ни странно, это решение все стражники сочли благоразумным. Наверное, не проиграть в споре было для них важнее, чем помочь родственнику заработать.
        Дома в городе были одноэтажные, с внутренним прямоугольным двором. Разница была только в размере домов и дворов - чем ближе к центру, тем больше. По пути мне попалась пекарня. Аромат хлеба был настолько силен, что не перепутаешь. Возле пекарни судачили женщины, уделив насмешливо-подзадоривающее внимание и мое скромной особе. Видимо, пекарня общественная.
        На центральной площади располагался рынок, а с юга ее ограничивал храм семиметровой высоты на фундаменте из больших камней высотой метра три. На фундамент вела лестница из семи каменных степеней. Четыре ряда каменных колонн поддерживали деревянную крышу. Стена была только в дальней его части, возле которой сидел на троне покрашенный в синий цвет, мраморный, длиннобородый старик со вздыбленными на голове волосами, который держал в руке золотой трезубец, укрепленный на черном древке. Это, видимо, покровитель города Посейдон. Между колоннами в тени спало несколько собак. На ступенях храма стояли и сидели горожане, обсуждая самые разные вопросы, начиная от цен на продукты и заканчивая прогнозом погоды. И то, и другое не радовало собеседников.
        Торговцы расположились у фундамента, в тени храма. Продавали, в основном, свежую рыбу - ночной улов. Торговец вином был всего один. Он быстро наполнил мою флягу белым кисловатым вином, главным достоинством которого была дешевизна - два литра обошлись мне в треть драхмы (два обола) - и его дезинфицирующая способность. Пить сырую воду без вина в жарком климате не рекомендуется, разве что из проверенного родника.
        За то время, пока торговец неспешно наливал мне вино, я успел выслушать от него все последние городские новости. Их было мало и никакой ценности для меня не представляли. Взамен я в очередной раз пересказал свою легенду и несколько баек о невероятно холодном климате Гипербореи. Слушали меня все, кто находился на площади. После чего разделились на небольшие группы и принялись, отчаянно жестикулируя, обсуждать новейшую информацию. Греки, что нынешние, что будущие, живут на улице. Сейчас они собираются на торговых площадях, а в будущем - на террасах небольших кафешек, которых в каждом населенном пункте будет больше, чем жителей, включая туристов. Каждый грек считает своим долгом за вечер посетить несколько таких заведений. Чем больше посетил, тем удачнее прошел день. Подозреваю, что греки будут последним народом, который запутается в социальных сетях интернета. Домой приходят только ночевать. Так что любой греческий городской квартал можно назвать «спальным».
        В рыбном ряду я купил морских ежей, кальмаров и жирную скумбрию. Все это торговцы отнесли в ближайшую таверну, где и было приготовлено под моим чутким руководством упитанным поваром с руками, так густо покрытыми волосами, что казались черными, и его женой с круглым лукавым лицом и тонким орлиным носом. Из внутренностей морских ежей, заправленных оливковым маслом и лимоном, приготовили ахиносалат, как это блюдо назовут в будущем. В двадцатом веке оно обошлось мне в пятнадцать евро, а сейчас всего в один обол (шестая часть драхмы). Кстати, оболы медные. На острове ходят афинские монеты с богиней на аверсе и совой на реверсе и родосские - с головой бога Гелиоса, покровителя Родоса, и оленем, символом острова. Пока я ел ахиносалат, трактирщица, следуя моим указаниям, поджарила до хруста кальмаров в оливковом масле. Это блюдо будет называться каламаракья. Иногда я в гневе обзывал так матросов с Филиппин и Индонезии. Реагировали, как на жуткое проклятье. Может быть, ахиносалат и каламаракья появится в греческой кухне с моей подачи. По крайней мере, аборигены тут же раскупили оставшихся кальмаров и
морских ежей и потребовали, чтобы трактирщица приготовила и им диковинные блюда, оценили их восхищенными криками, после чего разбежались в разные стороны, чтобы поведать эту важнейшую новость остальным жителям города. Трактирщик занимался привычным делом - запекал на углях скумбрию, выпотрошенную, нафаршированную какими-то травами и политую лимонным соком. К рыбе подал салат, заправленный оливковым маслом и лимонным соком, из латука, огурцов, зеленого лука и крупных белых кусков феты - мягкого сыра из овечьего молока с добавлением козьего, который держат в морской воде, а перед подачей на стол отмачивает в молоке, чтобы смягчить соленость. Ел я рыбу с местным пресным хлебом, похожим на тот, что будет называться лагана, он так же был посыпан кунжутовыми семенами. В предыдущую эпоху кунжут в этих краях был редкостью, в основном завозной из Вавилона или Египта. Сейчас, видимо, стали выращивать и здесь, иначе бы содрали за хлеб немыслимые деньги. Вино в трактире было свое, но такое же плохое, как купленное мной у торговца. Отличалось только легким смоляным послевкусием, которое удивило, потому что вино
сейчас хранят в амфорах, а не бочках.
        Наевшись до отвала, я добрел до ближнего постоялого двора. Само собой, я не собирался ночевать на берегу моря, потому что можно проснуться рабом. Доверия к Хариаду у меня не было. Предыдущие две эпохи приучили относиться к доверию с недоверием. К тому же, в закрытом помещении меньше комаров, которые ночью, когда стихает ветер, начинают работу с поставщиками крови. Постоялый двор был одноэтажным. От обычного дома отличался только большим размером. В правом крыле жил хозяин с женой и пятью детьми, а центральное и левое были разделены на комнаты разного размера. Мне предложили самую маленькую за обол за две ночи. В ней было только ложе из камней, покрытое слоем соломы, а сверху положены две овечьи шкуры. Одна из шкур была наполовину свернута, изображая подушку. Дверь плотно прилегала к косяку и запиралась на засов изнутри, гарантируя отсутствие непрошенных ночных визитеров, как двукрылых, так и двуногих. Владел постоялым двором Агис - сорокалетний коротышка с буйной черной шевелюрой, темно-карими глазами и крючковатым носом, сильно отличающийся от местных жителей, в большинстве своем голубоглазых
блондинов. Его жена тоже была блондинкой, а дети все черненькие. Мне выпало наблюдать, как греки принимают тот внешний вид, который станут считать истинно греческим. К шестому веку новой эры это уже произойдет. Какой сейчас век, пока не знаю, так что не смогу вычислить скорость естественного отбора в истинные греки.
        Пока добирался до постоялого двора, думал, что лягу - и сразу вырублюсь. Гребля - не то занятие, которое доставляет мне удовольствие. Да и не склонен я к тяжелому физическому труду, особенно монотонному и продолжительному. К тому же, мешали вопросы, толпившиеся в моей голове: как устроиться получше? чем заняться? где обосноваться? не махнуть ли в Этрурию, Египет или Финикию? или посмотреть, как живут скифы? Решил, что буду искать ответы на них в Афинах. При таких ценах золотишка, что у меня припрятано в ремне, хватит на несколько лет безбедной жизни или на постройку одномачтового суденышка, на котором можно будет бороздить Средиземное море с самыми неожиданными намерениями. Для начала надо выяснить хотя бы приблизительно, в какой век я попал, и вспомнить, что читал о нем в учебниках по истории. Может, скоро начнется война с персами, которые захватят Афины, или припрутся римляне и покорят весь Балканский полуостров и не только его. Исходя из этого, и будем строить планы на будущее.
        3
        С середины мая и до середины сентября в Эгейском море дуют мельтеми или, как их называют сейчас, этесии - сильные сухие ветры северных румбов, поднимающие высокую волну. Обычно они задувают утром, набирая силу к полудню, а к ночи стихают, но могут дуть и сутками напролет. Баран, принесенный Хариадом в жертву богу Посейдону, видимо, сыграл свою роль, потому что ветер за все время пятидневного перехода в Пирей не мешал нам, даже у Карпатоса, где он дует практически постоянно, из-за чего на остров будут съезжаться виндсерфингисты и яхтсмены со всей Европы.
        Афины были видны за много миль. Точнее, храмовый комплекс Акрополь на вершине скалы. Я привык видеть доминанту комплекса - Парфенон - да и остальные сооружения однотонными, а сейчас всё разноцветное и довольно яркое. В какой-то момент, когда мы подходили к порту Пирей, совпало так, так стала видна богиня Афина, стоящая в Парфеноне в шлеме и длинном хитоне, держа богиню победы Нику в одной руке и копье - в другой. По заверению Хариада, богиня изготовлена из чистого золота и слоновой кости. Золота ушло целых сорок таланов - больше тонны. И кто-то тиснет это золотишко до того, как я побываю в Афинах в шестом веке в статусе гражданина Византии. На статую как раз упали лучи солнца - и богиня полыхнула в буквальном смысле слова. Хариад, стоявший рядом со мной на кормовой палубе, начал бормотать себе под нос слова благодарности в адрес могущественной богини, которая помогла ему вернуться домой целым и невредимым.
        Кстати, судовладелец рассказал мне, что у каждого греческого полиса свои боги. Они имеют одинаковые имена и решают одинаковый круг вопросов, но не равнозначны. Для Хариада Посейдон с Карпатоса - жалкое подобие афинского Посейдона, разруливающее дела только на местном уровне, в то время, как афинский отвечает за все моря в мире. Обитатели Карпатоса или любого другого греческого полиса думают с точностью до наоборот. К двадцать первому веку количество богов сократится до одного, но у разных религиозных конфессий он будет свой собственный, «правильный», в отличие от других, ничтожных, не достойных даже упоминания.
        Порт Пирей состоит из трех защищенных бухт. Входы в бухты сузили насыпями из камней и по обе стороны каждого построили по каменной башне высотой метров двенадцать, чтобы запирать на ночь натянутой между ними железной цепью. Две бухты военные, в них по несколько триер на плаву, а остальные в сухих доках. Центральная бухта - торговая, но и в ней стояли у каменного мола лагом по три штуки девять военных триер. В первые две бухты вход иностранцам запрещен. Торговая гавань была заполнена самыми разными судами, как гребными, так и парусными, «круглыми». Точнее, чистых парусников я не увидел. Это были парусно-гребные суда, построенные по всем будущим правилам, с прочным «скелетом» - предки тартан, шебек, баркалон… Как мне рассказал Хариад, все суда сейчас делятся на военные, торговые, для перевозки лошадей, рыбацкие и пиратские, причем в роли последних может быть любые из предыдущих. Галеры выгружали/грузили, вытащив носом на берег, а торговые - у молов и каменно-деревянного пирса или на рейде с помощью лодок. Мне показалось, что порт даже более загружен, чем в будущем. Все флаги нынче в гости в Пирей.
        От Афин к бухтам идут параллельно две стены, защищающие дорогу, которая соединяет город с портом. Стены длиной километров пять или больше, высотой метров девять и шириной около пяти сложены из камня-песчаника и повторяют складки местности. Они мне напомнили Великую Китайскую стену, хотя гораздо меньше и сделаны из более прочного материала. Может быть, потому, что защищали не город, а пространство. Еще одна семикилометровая стена соединяла город с Фалерской гаванью, в которой раньше был главный торговый порт. На пространстве между тремя этими стенами находились склады, мастерские, дома бедноты и иностранцев, которых греки называют метеками. Последним, особенно богатым, разрешено жить и в самих Афинах, но за дополнительную плату. Метеки предпочитают экономить и ждать, когда станут полноправными гражданами, что время от времени случается, если у тебя много денег или ты отважный воин, проявивший себя в боях за город-государство. Дома богатых иностранцев расположены выше по склону, ближе к стенам Афин.
        Поскольку я тоже стану метеком, если обоснуюсь здесь, расспросил Хариада с пристрастием. Владелец галеры за время перехода наладил со мной почти дружеские отношения и даже пригласил в младшие компаньоны. Может быть, сыграло свою роль то, что я - сын тирана и умею считать, но, скорее, мои воинские достоинства.
        В первый день перехода мы заметили галеру, которая шла наперерез. В эту эпоху купеческие суда стараются держаться подальше от любого другого, поэтому встречное сочли пиратским и начали готовиться к сражению. Оружие и доспехи у экипажа были дешевые во всех смыслах слова: короткие копья и мечи из железа низкого качества; шлемы с железным каркасом и кожаным верхом или высокие кожаные шапки, набитые шерстью; доспехи из кожи или материи в несколько слоев, переложенной овечьей шерстью; деревянные щиты без усиления железными полосами. Только у Хариада имелись бронзовый шлем и нагрудник.
        Я тоже начал облачаться в доспехи с помощью Мениппа, тринадцатилетнего слуги Хариада, вечно сонного, будто не спал ночью. Глядя на движения Мениппа, я понял, как появится замедленная съемка.
        - Ты будешь сражаться вместе с нами?! - удивленно спросил судовладелец.
        - Конечно! - заверил я и не постеснялся похвастаться, зная, что греки считают скромность недостатком: - В бою я один стою пяти твоих воинов.
        Само собой, судьба Хариада и его галеры меня волновали постольку-поскольку. Я собирался посмотреть, сколько будет пиратов и как будет сражаться с ними экипаж. Если пойму, что с моей помощью экипаж победит, окажу ее, если нет, продержусь ровно столько, чтобы пираты зауважали меня, после чего перейду на их сторону. Если сдамся без боя, наверняка стану рабом. К счастью или сожалению, галера оказалась не пиратской. Просто она была быстрее нашей узла на полтора и, наверное, знала, что мы мирные купцы, поэтому не побоялась сблизиться, проскочив у нас по носу на дистанции кабельтова три-четыре.
        По совету Хариада я остановился на постоялом дворе Гермотима - вальяжного типа лет сорока, у которого темно-русые, вьющиеся волосы на голове и бороде были уложены волнами одинаковой высоты и длины. Понятия не имею, как Гермотиму удавалось добиваться такой укладки. Наверное, и он сам не мог понять и поверить в такое чудо, потому что за пару часов, что я провел на постоялом дворе, Гермотим раз пять, не считая пропущенные мной, посмотрелся в ручное бронзовое зеркало с таким видом, будто узрел свое отображение впервые и очень восхитился. Зеркало носил за ним раб - мальчишка лет десяти, который смотрелся в зеркало даже чаще хозяина и с таким же видом, хотя голова была выбрита, а борода еще не росла. Постоялый двор был двухэтажным. На первом этаже находились склады для товаров. Мне предоставили на втором этаже жилую длинную узкую комнату, в которой у одной стены стояли впритык три узкие деревянные кровати, застеленные соломой и накрытые овчинами, а вдоль противоположной стены можно было протиснуться боком от двери до конца помещения. Я мог спать на любой из трех кроватей, потому что снял всю комнату за
обол в сутки. О чем не пожалел, потому что по длине кровати были рассчитаны на человека от силы полутораметрового роста, так что мне придется спать сразу на двух. Оставив в комнате свои вещи под бдительным присмотром двух охранников, сидящих в тени во дворе, я отправился в город, чтобы сравнить то, что видел в свои предыдущие визиты в этот город, с тем, что сейчас.
        Городские стены были вместе с зубцами высотой метров семь и примерно такой же толщины. Внизу сложены из крупных камней, а с высоты метра два - из сырцового кирпича. Через каждые метров тридцать вперед выступала четырехугольная башня, длина которой была немного больше длины куртины. Можно было бы сказать, что город защищали башни, соединенные короткими куртинами. Вход был тоннельного типа в башне поменьше и закрывался двумя высокими дубовыми воротами, оббитыми полосами поржавевшего железа. Охраняли вход десятка три стражников в бронзовых шлемах и нагрудниках, но босых, вооруженных копьями длиной метра два с небольшим и короткими мечами. На щитах была изображена богиня Афина в полный рост, которая в правой руке держала копье, а к левой ноге был прислонен щит. К иностранцам в самых разных нарядах стражники были привычны, поэтому не обратили на меня особого внимания. Я шел налегке, из оружия только кинжал, так что поиметь с меня или от меня было сложно.
        Большая часть домов в Афинах, в отличие от Пирея, была одноэтажная. Как я понял, двухэтажными были только ремесленные мастерские и государственные здания. Жилые дома с плоскими крышами отличались от виденных мною в предыдущую эпоху только наличием портиков, в тени которых и работали или отдыхали жильцы в жару. Порядка на улицах не больше, чем в будущем, когда автомобили ездили и стояли там, где им удобнее, включая тротуары, и без оглядки на светофоры, а пешеходы мстили им, так же не соблюдая правила дорожного движения. И все это под взаимные оскорбления и завывание клаксонов. Сейчас вместо клаксонов было ржание лошадей и мычание волов, мулов, ослов, коз и баранов.
        Агора - рыночная площадь - была заполнена людьми, причем торговцы и покупатели были в меньшинстве. Большинство составляли бездельники обоего пола. Каждый вид товаров продавался в своей части рынка. Одни выкладывали свой товар прямо на земле, другие - на складных столиках, третьи - в шалашах или шатрах. По периметру рынка располагались магазинчики и мастерские, торгующие своими изделиями. Много было парикмахеров, которые работали под тентом или навесом из соломы, а рядом толпились зеваки, которые вместе с мастером и его жертвой обсуждали городские новости. Как и в будущем, говорили очень громко и отчаянно размахивая руками и брызгая слюной. Тихий грек - это такой, которого слышно всего за одни квартал. Поэтому гвалт стоял, как на Привозе в разгар курортного сезона.
        Первым делом я поднялся на холм, чтобы сравнить то, что видел в будущем, с тем, что было на самом деле. В двадцатом веке визит в Акрополь обойдется в десять евро, а экскурсия по всем главным достопримечательностям - в тридцать. Сейчас все бесплатно, но вход в храмы и приношение жертв иностранцам запрещены. Это может сделать за тебя любой афинянин, не обязательно служитель храма. Так что визит мой свелся к прогулке вокруг храмов. Они пока что не разрушены и расписаны яркими красками, из-за чего у меня сложилось впечатление, что раньше смотрел черно-белый фильм про Акрополь, а сейчас попал на цветной. Вторым, как по мне, главным отличием было малое количество собак и особенно кошек. В будущем кошки и собаки буквально оккупируют Акрополь. Обожравшись, что с кошками обычно случается редко, они будут дрыхнуть в самых неожиданным местах и абсолютно не обращать внимание на туристов и собак, которые такие же перекормленные, стерилизованные, привитые и еще с ошейником с личным номером, но более суетливые. Тратиться на жертвоприношения я не стал, как и в будущем не покупал здесь магнитики по два евро,
поэтому вернулся на агору.
        Основной темой разговоров здесь был военный поход на фракийцев, в который отправлялся избранный в прошлом году, молодой правитель Македонии по имени Александр. Афиняне дружно предрекали ему разгромное поражение и прочие приятные события.
        - Отца этого Александра звали Филипп? - спросил я самого яростного недоброжелателя македонского правителя - пожилого грека, светловолосого и голубоглазого, но с крючковатым носом.
        - Да, - подтвердил он. - В прошлом году в Эгах отца заколол его собственный телохранитель Павсаний прямо во время свадьбы Клеопатры, дочери Филиппа, которую правитель Македонии выдавал за своего шурина Александра, правителя Эпира. Скоро и сыночка заколют, потому что слишком резвый.
        - Не заколют, - уверенно ответил я.
        - Откуда ты знаешь, чужеземец?! - возмущенно спросил пожилой грек.
        - Слышал предсказание о том, что Александр будет править всем миром, - ответил я.
        - Это ты про слова пифии, что он непобедим?! Так она соврала, чтобы Александр отцепился, не причинив ей вреда! - пренебрежительно молвил он.
        - Это предсказала другая пифия, живущая в моей стране, которая не боялась Александра. Я бы не поверил ей, но еще она предсказала, что не по своей воле окажусь в Афинах. Как видишь, я здесь, хотя плыл в Мемфис, - придумал я, не решив сослаться на учебник истории для советской школы и другие не менее правдивые источники информации.
        - Наш самый умный философ Демосфен пообщался с ним и с презрением сказал, что царевич придурковат. Такого простака, как Александр, надо еще поискать! - привел афинянин следующий аргумент, не менее убедительный.
        - У моего народа есть поговорка «На всякого мудреца довольно простоты», - сказал я. - Так что можешь верить Демосфену, а я прислушаюсь к своей пифии. Она никогда не подводила, - добавил я, имея в виду учебник истории, не помню, для какого класса.
        Я заметил, что избыточно эмоциональные люди очень склонны к перемене своих убеждений из-за примет, предсказаний и прочей нелогичной ерунды. Пожилой грек подтвердил мою теорию.
        Сразу поникнув, он спросил с нескрываемым любопытством:
        - Что еще она сказала об Александре?
        - Не совсем о нем. Она посоветовала мне отправиться с Александром в поход на персов - и стану богатым, - сходу сочинил я.
        - Он победит персов?! - не поверил мой собеседник.
        - Да, захватит всю их страну и станет деспотом Персии и Эллады, - рассказал я.
        - А чего еще ждать от варвара! - воскликнул пожилой грек и испуганно посмотрел на меня.
        Я спокойно отнесся к его словам. Западноевропейские варвары будут постоянно приписывать русским свои недостатки. А вот к своим спонтанным выдумкам я отнесся с вниманием. Недаром они появились. Встреча с галерой в первый день перехода с Карпатоса помогла мне сделать вывод, что на маленьком суденышке, особенно парусном, зарабатывать на жизнь слишком рискованно. На таком не удерешь от быстроходной пиратской галеры и с маленьким экипажем не отобьешься от морских разбойников. Надо было сперва набрать денег на большое высокобортное судно с многочисленным экипажем, чтобы я мог грабить, а не меня. Война - лучший способ разбогатеть быстро. Если повезет выжить.
        4
        Столицей Македонии номинально считается Эга, но это, скорее, духовный центр страны. Гегемон (предводитель), как правителя Македонии и заодно почти всей Эллады за исключением Спарты называют сейчас греки, проживает в крепости Фасос, которая отделена от города Пелла рвом шириной метров десять. Сам город расположен на холме рядом с мелеющей бухтой и окружен непересыхающими болотами. Зимы здесь мягкие, так что болота являются непреодолимым препятствием для нынешних армий. Климат, конечно, нездоровый, но жители Пеллы, видимо, считают, что лучше умереть медленно от болезней, чем быстро от вражеских мечей.
        Вход в город с запада, где холм был пологим. Ворота защищали две мощные башни высотой метров двенадцать, шириной - пятнадцать и выдвинутые вперед метров на двадцать. На каждой башне стояли три большие катапульты, а рядом были сложены горкой большие камни. В Афинах я не видел ни одного осадного орудия. Десятка три пеллейских стражников не обратили на меня внимания. Среди македонян я в своей одежде выделялся не так сильно, как среди афинян. Значительную часть Македонского царства составляли горные области, поэтому штаны и куртки, особенно кожаные, не были редкостью. Народ здесь проще, угрюмее, более крестьянский, что ли. С незнакомыми не общаются без нужды. Улицы ровные, пересекаются под прямым углом. Посередине проходит сточная канава, закрыта каменными плитами. Много двухэтажных домов и мало имеющих портики. Наверное, дома с портиками принадлежат выходцам из южных полисов.
        В отличие от Афин, где получить гражданство очень трудно, в Македонии каждый собственник недвижимости автоматически становился плательщиком налогов и гражданином. Более того, гегемон, которого я по привычке буду величать царем, награждал отличившихся воинов-иностранцев земельными наделами, благодаря чему они становились македонской знатью, гетайрами, обязанными прибыть по первому зову конно и оружно. Это напомнило мне рыцарские времена. Разница была в том, что гетайры служили не два месяца в году, как рыцари, а столько, сколько требовалось, и правитель не имел перед ними никаких обязательств. Отказ по любой причине выполнять приказ царя считался изменой со всеми вытекающими последствиями. С другой стороны общее собрание гетайров могло сместить царя и назначить другого из рода Аргеадов, якобы потомков Геракла. Отец Александра получил трон именно так, будучи регентом при малолетнем племяннике Аминте и отличившись во время военных походов. Это была одна из причин, по которой я хотел попытать счастья в Македонии.
        Агора в Пелле была не так многолюдна, как в Афинах. Впрочем, и жителей в ней меньше в несколько раз. Македонцы предпочитают жить в сельской местности. Большую часть тусовавшихся между торговыми рядами и на террасе храма Диониса, покровителя города и царства, составляли выходцы из южных греческих полисов, что было слышно по их говору. Македонский язык, как я понял, является архаичным вариантом греческого. Может, поэтому понимал его лучше. Если в Афинах лошадей на агоре не продавали совсем, по крайней мере, я не видел, то в Пелле сразу с десяток торговцев предлагали такой товар. Я осмотрел всех и не нашел ни одного достойного.
        - Какой конь тебе нужен? - спросил зевака-фракиец, обладатель высокого черепа, похожего на огурец, долго наблюдавший, как я осматриваю лошадей.
        - Боевой, выезженный, - ответил я.
        - Если заплатишь драхму, покажу, где купить такую, - предложил он.
        - Если куплю там коня, получишь драхму, - сделал я встречное предложение.
        - Пойдем, - сразу согласился фракиец.
        Быстрота, с которой он согласился, насторожила меня, но я решил рискнуть. Повел меня фракиец за город, к поселению на возвышенности севернее города, к своему одноплеменнику, такому же огуречноголовому, на большом дворе которого стояли под навесом десятка два лошадей разных мастей, но одинаково хорошей стати и, как я выяснил, проехав на некоторых, великолепной выездки. Я отобрал двух темно-гнедых жеребцов-четырехлеток по цене пять мин серебром (пятьсот драхм) каждый. Столько сейчас стоит молодой раб, владеющий уникальной профессией, скульптор или ювелир. Барышник просил за двоих пятнадцать мин, но уступил, как он сказал, потому, что я умел говорить с лошадьми. На самом деле покупателей у него в ближайшее время не предвиделось, потому что позавчера македонская армия отправилась в поход. Вернется с трофеями, в том числе и с лошадьми, цены на которые сразу упадут.
        Заплатил я за жеребцов золотыми македонскими статерами. Монеты эти начали чеканить по приказу упокоившегося недавно царя Филиппа. Он захватил у фракийцев золотые рудники и решил стать мечтой и радостью будущих нумизматов. Монета диаметром чуть менее двух сантиметров и весит примерно, как две серебряные драхмы. На аверсе - голова Аполлона в лавровом венке, на реверсе - двуконная колесница (бига) с возницей и надпись «Филипп». Курс золотых статеров был плавающий, от двадцати до двадцати восьми серебряных драхм. Я приобрел их в Афинах, продав там македонскому купцу лазуриты из предыдущей эпохи. Этот камень уже не в такой цене, как раньше, но все равно дороже алмазов, которые еще не научились огранивать. В придачу купец бесплатно отвез меня в Пеллу на своей галере, узнав, что собираюсь наняться в армию царя Александра.
        Еще две мины отдал за раба, которому присвоил привычное мне имя Скилур, потому что он был скифом. Я уже привык к слугам. Не представляю, как обходился без них в двадцать первом веке. Впрочем, на судах у меня был стюард - тот же слуга, только платил ему не я. Скилуру было лет двенадцать. Рыжеватые волосы коротко подстрижены. Глаза серые, не раскосые и не жадные. Верхние зубы немного выпирают вперед. Тело полноватое. Пацанят с такой внешностью я постоянно встречал на улицах русских городов, так что поэт Александр Блок лоханулся только с глазами.
        Фракиец-наводчик получил свою серебряную драхму и сразу заспешил обратно в город, чтобы, как догадываюсь по его сизому носу, пропить. Фракийцы и скифы считаются сейчас самыми пьющими нациями, но у последних меньше возможностей вести порочный и приятный образ жизни, потому что не умеют выращивать виноград и делать вино, а привозное стоит денег, которых, к моему удивлению, у скифов сейчас маловато. Несколько лет назад царь Филипп нанес им незапланированный визит, захватил, по словам македонцев, около двадцати тысяч рабов, а вот золота и серебра, которого, по мнению соседних народов, у кочевников было немеряно, так и не нашел. Никто не подсказал македонцам, что искать надо в курганах.
        5
        Армию Александра Македонского мы догнали к вечеру второго дня. Точнее, ее обоз, который растянулся на несколько километров. На арбах везли не только провиант, но и разобранные осадные орудия. Я не стал в потемках искать всадников, переночевал вместе с обозными. Тем более, что скакал охляпкой, без седла, которые все еще не изобрели, и сильно устал с непривычки. Утром я встал пораньше и успел понаблюдать, как снимается с ночлега конница.
        Первыми проскакали десятка три разведчиков. Они были вооружены короткими мечами или саблями. Щиты (пелты) сплетены из прутьев и обтянуты кожей, а шлемы - железный каркас, обтянутой кожей. Доспехи кожаные или полотняные. Последние изготавливали из десяти-двенадцати слоев материи, замоченной в вине или соленой воде и сшитой. Как ни удивительно, стрела из составного лука пробивала такой только с расстояния метров десять. Копье и дротик справлялись лучше, но не всегда.
        Затем из лагеря выехала тяжелая конница. Я уже знал, что основу ее составляют восемь ил македонских и восемь фессалийских по двести двадцать пять человек в каждой. Кстати, фессалийцы считаются лучшими конниками Эллады. Македоняне уверены, что второе место за ними, но некоторые завистливые соседи с этим не согласны. Первая македонская ила насчитывает триста человек и называется агема (головная) и является личной гвардией царя. В ней служат представители самых богатых семейств царства. Соответственно, оснащены они лучше остальных. Я с удивлением увидел на многих гвардейцах панцири из листового железа. В Западной Европе такие научатся делать только в Позднем Средневековье. Попадались и бронзовые панцири, и своеобразные бригандины из льняной материи с вшитыми внутрь железными пластинами. Снизу к панцирю крепилась фестончатая юбка из кожаных или металлических полос. На ногах кожаные башмаки со шнуровкой и кожаные или металлические поножи. Шлемы самые разные, но преобладали конические с подвижными нащечниками, на которых были выгравированы усы и бакенбарды. Вооружены гетайры двумя копьями (ксистонами),
одно из которых мечут во врага, а вторым дерутся, или копьем (дорю), у которого наконечники с обоих концов, и коротким (около полуметра) мечом (махайра), который висит на ремне слева. Махайра был явным потомком египетского хопеша. Применялся в основном в пешем бою, потому что таким коротким трудно воевать всаднику, приходится сильно наклоняться, чтобы дотянуться до жертвы. Щиты круглые, диаметром чуть больше полуметра, у богатых из листового железа с гравировкой золотом. Ни седел, ни стремян, только черпаки или шкуры животных, чаще леопардов и львов, с одной или двумя подпругами. Грудь коня защищена железными или бронзовыми пластинами, нашитыми на кожу, а бока - свисающими полосами бычьей шкуры. У командиров за спиной красный плащ.
        У царя плащ был пурпурный с золотой каймой. Александр Македонский ехал посередине агемы, окруженный любимчиками. Кто-то из них Гефестион - активный партнер самого известного полководца в мире. Мне кажется, всё, что натворил Александр Македонский, было сделано для того, чтобы доказать всем и в первую очередь самому себе, что он - мужчина, несмотря на заднеприводность. Сейчас ему немного за двадцать. Среднего роста по меркам этой эпохи. Волосы бледно-рыжие, длинные, зачесанные назад, открывая высокий лоб. Кожа, как у многих шатенов, белая, быстро краснеющая, с веснушками на носу и щеках. Глаза голубые. Лицо выбрито - отличительная черта знатных македонян. Македонские простолюдины, как и большинство греков любого сословия, предпочитают бороды. Наверное, потому, что бреются сейчас на сухую, что малоприятно. Да и, как утверждают злобные завистники, на бабу становишься похожим, а это нравится только избранным. Шлем покрыт позолотой и с султаном из двух белых страусовых перьев. Сейчас шлем висел, привязанный к черпаку из плотной материи, украшенной золотым шитьем. Шею защищает ошейник из позолоченных
пластин. Железный панцирь украшен золотыми полосами, на которых круглые бляшки с львиными мордами. Наплечники, скорее всего, позолоченные. Из чистого золота весили бы слишком много. Снизу к панцирю прикреплена кожаная юбка с разрезами по бокам. На ногах сандалии. Конь под ним буланый, с белой отметкой на лбу, похожей на быка. Отсюда и название Буц(к)ефал. Я собирался называть так своего коня, но могли счесть за толстую лесть или тонкое недоброжелательство, потому что белых отметин на лбу мой не имел. От царя или кого-то из его свиты, перешибая ядреный лошадиный аромат, так несло сладкими духами, что услышал даже я, находившийся на расстоянии метров тридцать.
        Фессалийцы отличались одинаковыми круглыми, как сейчас называют, беотийскими шлемами - полусферическая тулья с приклепанными полями, широкими и слегка опущенными книзу. В Средневековье такой шлем будут называть шляпой на разных языках: французы - шапель, итальянцы - капеллино, немцы - айзенхут… Они хорошо защищают от рубящих ударов по вертикали, а заодно и от солнца и дождя. Вторым отличием были длинные (до метра) мечи, которые крепились на спине. Третьим - вырезы справа на щитах. Четвертым - пурпурные, почти фиолетовые плащи с белой каймой понизу. Доспехи у фессалийцев подешевле и встречаются кожаные и стеганки, набитые овечьей шерстью. В Фессалии, в отличие от Македонии, нет своих рудников и хороших мастеров по металлам, поэтому металлические доспехи дороги, не каждый может купить.
        Вслед за фессалийцами следовали три илы союзной греческой конницы, вооруженной так же, как гетайры, но в еще более дешевых доспехах, если не считать командиров и нескольких богачей, отправившихся, видимо, на поиски приключений.
        За ними скакали отряды легкой фракийской конницы - продромы (разведчики). Их четыре илы, но количество бойцов в каждой разное. Они считаются македонянами, потому что живут на землях, завоеванных царем Филиппом. Командуют продромами македонские офицеры. Вооружены обычным, но более длинным, копьем (сариссой), поэтому их иногда называют конными сариссофорами. Щит маленький, висит слева на ремне через шею, чтобы были свободны обе руки, которыми держат копье. Древки кизиловые, легкие, но не такие ломкие, как ясеневые. Поскольку седел нет, в момент столкновения с противником оба всадника могли оказаться на земле, только один - проткнутым сариссой, а второй - с ушибами, легкими или не очень. Из доспехов, если не считать таковым кожаную куртку, только шлем, по большей части беотийского типа, или высокая кожаная шапка, набитая овечьей шерстью. Плащи у командиров и богатых всадников легкой конницы розового цвета, а у остальных - самых разных расцветок.
        Замыкали конную колонну три илы «греческих» наемников из разных стран, разной численности, с разным оружием и доспехами, которые возглавляли командиры-греки. Кстати, греки считают знатных македонцев полуварварами, а остальных - просто варварами. Македонцы считают себя истинными эллинами, полуварварами - знать соседних негреческих стран, а варварами - всех остальных. Последним скакал отряд всего человек на сто, то есть с явным недобором. Командир такого не будет привередничать при наборе наемников. Ему было лет сорок пять. Бронзовый шлем висел, зацепленный за кожаный ремень с простой железной пряжкой, открыв длинные темно-каштановые волосы. Поперек носа и немного наискось по щеке проходил старый шрам. Тонкие губы и подбородок скрывала длинная борода. На мощном торсе бронзовый панцирь без украшений. Бронзовые наручи и поножи дополняли доспех. Слева на поясе висел меч длиной сантиметров шестьдесят в деревянных ножнах с бронзовыми кольцами, а справа - кинжал. Два коротких копья были прикреплены в вертикальном положении к переметной суме позади наездника и покачивались в такт конскому шагу.
        Я поздоровался с командиром на греческом языке, назвал свое имя и задал вопрос:
        - Возьмешь в свой отряд?
        Командир окинул меня внимательным, изучающим взглядом, обратив особое внимание на то, как сижу на коне, и на доспехи и оружие. Наверное, не привыкший ездить без седла я выглядел не очень убедительно, как наездник, но и не казался совсем уж неумехой, а дорогие доспехи и оружие компенсировали этот недостаток. Если погибну в бою, командиру достанется самое ценное из моего имущества.
        - Возьму, - принял решение командир и представился: - Зовут меня Тиманорид из Коринфа. Вечером доложу о тебе командиру наемных всадников Эригию, и с завтрашнего утра будешь получать две драхмы в день. За первые десять дней отдашь мне. Согласен?
        - Да, - ответил я, отвыкший получать жалованье в походах: мне и награбленного хватало.
        Тиманорид расспросил, откуда я родом и как оказался здесь, имею ли боевой опыт? Я врал, как умел, заставляя собеседника удивленно цокать языком. Если бы сказал правду, меня бы обозвали безбожным вруном.
        - С кем идем воевать? - задал я встречный вопрос.
        Обыватели говорили мне, что армия отправилась усмирять варваров, живущих на северо-востоке. В сортах варваров они не разбирались.
        - С трибаллами, которые живут по ту сторону гор Эмош, - показал он рукой в северном направлении, - и дальше на север до большой реки Дестерос.
        Если я правильно понял Тиманорида, трибаллы живут между Балканскими горами и Дунаем, на территории будущей Северной Болгарии. Что ж, места знакомые, хоженые-перехоженные в разных ипостасях. Теперь вот посещу их рядовым конником македонской армии.
        Оставив командира в покое, чтобы обсудил мою персону со своими старыми соратниками, которые скакали следом за ним и слышали наш разговор, я переместился в хвост отряда. Здесь ехали молодые воины, скорее всего, впервые участвовавшие в военном походе. Их кони, доспехи и оружие были не чета моим. Может быть, поэтому сперва никто из них не заговорил со мной, а я не счел нужным навязываться.
        Если оказываешься в другой луже, первым к тебе подплывает говно. Это звали Лизий. Оно специально сплавилось ко мне из первых шеренг. Лизий был из Коринфа и утверждал, что не только земляк, но и друг командира. Охотно верю. Есть такая профессия - свой парень. В доску свой. Такие вызывают у меня недоверие, потому что часто оказываются манипуляторами, причем не корысти ради, а токмо из самолюбования. Вот, мол, какой я - запросто верчу людишками, стравливая их! Впрочем, от манипуляторов есть и прок. Хорошее знание людей помогает им дать точную оценку каждому. Главное, держать его на дистанции, потому что любое сближение будет использовано против тебя. Сейчас в разработке был я, как думал Лизий. Я слил ему легенду о сыне тирана из Гипербореи. В общении с манипулятором надо помнить, что всё, сказанное тобой, будет, как в суде и с женой, когда-нибудь использовано против тебя. В отместку расспросил его о македонской армии, чтобы все услышанное использовать себе во благо.
        Рассказ о каждом виде войск Лизий начинал с размера оплаты. Гетайры из агемы получали по три драхмы в день, а из остальных ил, как македонских, так и фессалийских - по две с половиной. Остальные всадники, включая наш отряд, по две.
        Следом за нами шагала пехота-фалангисты, получавшая полторы драхмы и разбитая на синтагмы - шестнадцать рядов по шестнадцать человек, всего двести пятьдесят шесть. Тридцать две синтагмы составляют крыло, два крыла - фалангу. Это в идеале. На практике цифры отличались, особенно в синтагмах, иногда очень сильно. Доспехи слабые и дешевые. Щит маленький, круглый, висящий, как и у всадников, у левого плеча, чтобы обеими руками держать сариссу, в бою висевшую на ремне у правого плеча, которая, в зависимости от места в строю, была длиной от четырех (первый ряд) до пяти с половиной метров. На переходе сариссы везли в арбах, которые ехали позади каждой синтагмы. На поясе слева у пехотинца - кинжал. Если обуты, то в сандалии с ремешками, обвязанными вокруг голени. Часть фалангистов составляли греки-союзники и греки-наемники, причем последние считались более надежными.
        За ними топала средняя пехота, гипасписты. По большей части набраны из фракийского племени агриан, которое обитает севернее македонцев. Их царь Лангар считается союзником Македонии. У этих доспехи получше, у некоторых даже металлические, и щиты больше и крепче. Вооружены коротким копьем или парой дротиков и махайрой или длинным прямым кинжалом. Обычно они поддерживают конницу во время нападения на пехоту, бегут в атаку вместе с ней, придерживаясь рукой за гриву или хвост коня. Если конница сразу не проломила и не разогнала копейщиков, то превращалась в легкую добычу, потому что без седла и стремян трудно воевать верхом, опоры и усидчивости не хватает, приходится спешиваться. Да и коня быстро выводят из строя враги. Гипасписты помогали всадникам вырваться из ловушки. Еще они были хороши против фаланги, если по разным причинам умудрялись оказаться у нее на фланге или в тылу. Более надежные доспехи и короткие мечи помогали им легко и практически безнаказанно расправляться со сравнительно легко защищенными фалангистами, которым сперва надо было освободиться от длинного и тяжелого копья и достать
вспомогательное оружие.
        Дальше шла легкая пехота, пелтасты (от «пелта» - названия легкого щита). Они стоят драхму в день. В основном это наемники из соседних варварских стран - иллирийцы и фракийцы, включая трибаллов, которых мы шли усмирять. Вооружены, чем попало, но чаще двумя-тремя короткими дротиками с пирамидальными наконечниками и коротким мечом или кинжалом. Доспехи, если были, то самые разные, но легкие и дешевые. Большая часть пелтастов была в кожаных шапках, коротких туниках, полосатых плащах и невысоких сапогах на шнуровке. Пелтаст должен быть легким и быстрым, чтобы наносить беспокоящие удары и сразу смываться, доверяя разгром противника лучше оплачиваемой тяжелой пехоте, а потом преследовать убегающих врагов.
        За ними шагали стрелки - лучники и пращники. Тоже однодрахменники. Первые были в основном критянами. Луки у них из двух рогов каменного барана, соединенных железным кольцом, и с тетивой из кишок, которая «поет» во время стрельбы. Наконечники стрел длиннее, чем у других народов, некоторые до шести сантиметров, и изготовлены из самых разных материалов, среди которых железо и бронза - самые редкие. На левой руке у локтя маленький круглый бронзовый щит, надраенный до блеска, чтобы был виден издалека. Наверное, чтобы не перепутали и не поразили свои же. Одеты лучники в лохматые шапки или чалмы, плащи из черной овечьей шерсти и короткие туники из светлой. Про обувь они ничего не слышали и слышать не хотели. Пращники были из разных мест, но лучшими считаются с Родоса. Большая часть пуль у них каменная, хотя есть и свинцовые. Видимо, на острове добывают этот металл. Пращники и вовсе без доспехов и щитов, даже шапки есть не у всех, а из дополнительного оружия только кинжал. Зато убегать легко.
        Обслуга осадных орудий, широко представленных в македонской армии, состояла из сицилийцев, умения которых оценивали так же высоко, как и тяжелых пехотинцев. Столько же платили и солдатам инженерных войск, которых пока что нет ни в одной другой армии. Они занимались изготовлением башен и таранов, осадными работами, включая подкопы, расчисткой дорог и сооружением переправ через реки.
        Обозники получали полдрахмы сами и полдрахмы за осла или мула или драхму за повозку, запряженную двумя волами. В обозе везли провиант на всю армию на три-четыре недели. Впрочем, рацион был скуден. Каждый воин получал в день муку на две лепешки и меньше литра вина. Остальное должен был добывать сам.
        - В Македонии грабить нельзя, только охотиться. Вот когда зайдем на территорию варваров, там можно всё, - поделился Лизий.
        Тут я мог бы поспорить с ним, потому что видел вчера на привале, как обозные общипывали кур, явно не купленных у маркитантов, которые таким товаром обычно не торгуют.
        Из рассказа Лизия я сделал вывод, что непобедимую армию создал, собрав все лучшее в Средиземноморье, и закалил в сражениях царь Филипп, а Александр теперь будет пожинать его плоды. При этом старые вояки, служившие с отцом, пренебрежительно относятся к сыну. Побеждать с такой армией и дурак сможет.
        6
        Издалека я принял их за леопардов редкого окраса, с незаметными пятнами. Удивило, что нападают вчетвером на стадо благородных оленей - рогатого самца, шесть самок и четырех детенышей. Я подкрадывался к этому стаду с другой стороны по краю леса. Леопард, как назвали бы его сейчас греки - идиот, то есть одиночка, не участвующий в общественной жизни. Три леопарда шуганули оленей, стадо побежало в мою сторону. И не только в мою. Из кустов наперерез стаду выскочил четвертый леопард. Собирался схватить детеныша, но на пути хищника оказалась олениха. Нет, она не атаковала, а защищала своего детеныша. Леопард вцепился зубами в ее шею, а когти обеих передних лап вонзил в бок и повис, не давая убежать. Три подоспевших леопарда помогли ему добить олениху. Едва они начали трапезу, как из зарослей вышел лев. Он был немного меньше африканских, но с такой же роскошной гривой. Я слышал, что на Балканах водятся львы, но видел впервые. Львицы, которых я принимал за леопардов, отошли от добычи, давая самцу наесться первым. Кто ублажает, тому и мясо.
        Стадо оленей пробежало еще метров триста и остановилось, принялось беззаботно щипать траву, позабыв о потере бойца. У короткой памяти есть свои плюсы - не портит аппетит. Зато неосторожность резко укорачивает жизнь. Я решил, что вожак стада, крупный самец с ветвистыми рогами, явно не справляется со своими обязанностями. Его должен заменить более молодой и бдительный. Когда олень в очередной раз наклонил голову, чтобы щипать траву, я выстрелил ему в правый бок позади передней лопатки. Вожак, видимо, всё ещё был под впечатлением от предыдущего нападения, поэтому отреагировал на стрелу в самый последний момент, за мгновение до того, как она прошила его тело почти насквозь. Олень почему-то по-лошадиному лягнул, затем прыгнул вперед два раза и осел на подогнувшиеся ноги. Во время второго прыжка в его тело рядом с моей стрелой воткнулась вторая.
        Выпустил ее Скилур. Я купил своему рабу иллирийский лук, составной, из дерева и роговых пластин. Критский из рогов каменного барана пока что туговат для юного скифа. Пусть тренируется. Глядишь, когда-нибудь пригодится. Впрочем, стреляет Скилур хорошо, несмотря на то, что был захвачен в плен четыре года назад, совсем юным, и с тех пор не имел стрелковой практики. Скиф рассказал мне, что стрелял из лука чуть ли не с колыбели. Детворой они охотились с маленькими, детскими, луками на сусликов. Мясо съедали, обжарив на костре, а шкурки отдавали матерям для изготовления одежды. Мясо у сусликов вкусное, диетическое. Питается он, в отличие от всеядной свиньи, зерном, но почему-то свинина пользуется спросом, а мясо сусликов - нет. Кстати, греки называли сусликов земляными мышами, из-за чего у греческих обывателей возникло стойкое убеждение, что скифы едят обычных мышей и шьют одежду из мышиных шкурок.
        Когда мы со Скилуром подошли к оленю, он был уже мертв. Скиф умело перерезал горло, чтобы стекла кровь, после чего вспорол брюхо и вывалил на землю парящие кишки, чтобы груз был легче. Кожаным ремнем Скилур связал вместе передние и задние ноги оленя. Ему нравится такая работа. Как догадываюсь, я резко изменил жизнь скифа к лучшему. Военный поход, несмотря на все его тяжести, все-таки интереснее, чем выгребать навоз за лошадьми. Да и кормлю я лучше, ест вместе со мной. Мы пропустили под связанные оленьи ноги слегу, которую положили на спины двух лошадей, и повезли добычу в лагерь. Туша покачивалась между лошадиными телами, ударяясь то об одно, то о другое. Обоих жеребцов это нервировали, хотя везли не впервой. Может, и запах свежей крови нагонял на них тоску.
        Лагерь македонской армии занимает промежуточное положение между тем бардаком, который был в мою предыдущую эпоху, и тем порядком, который будет… да хотя бы в римской армии. Элитные части ночевали в шатрах и палатках, поставленных в линии, а вот все остальные - где и как получится. Мой отряд был ближе ко вторым. У нас были две палатки, поставленные в конце одной из линий. В одной, большей, ночевал Тиманорид с ближними соратниками и холуями, а во второй - несколько старых бойцов. Остальные - и я в том числе - ночевали под открытым небом. Точнее, я устроился под дубом, перед самым ближним кольцом охраны. Есть и дальнее кольцо, точнее, цепь дозоров по три человека в каждом. В обоих несут службу только пехотинцы, но в ближнем - тяжелые, македонцы и греки, а в дальнем - пелтасты, варвары.
        Гетайры в большинстве своем из луков стреляют, скажем так, недостаточно хорошо, чтобы быть добычливыми охотниками. Не барское это дело - охотиться с луком. В Македонии основным развлечением знати является псовая охота. Некоторые даже взяли с собой по несколько охотничьих собак и, собрав их в общую стаю, время от времени загоняют добычу и устраивают пирушки. Остальным приходится грабить крестьян, если поспеют за сослуживцами. Первые три дня я делил добытое между всадниками своего отряда, угощая бесплатно. Вопреки моим ожиданиям, относиться лучше ко мне не стали. Я уже не говорю о том, что никто ничем не поделился со мной, хотя могли бы. Они ведь считают себя эллинами. Какой-то варвар из Гипербореи просто обязан безвозмездно заботиться о них. Тогда перестал угощать. Отрезал из добычи ровно столько хорошего мяса, сколько надо нам со Скилуром на сутки, а остальное продавал маркитанту Стесимброту из Фасоса, который вместе с девятилетним сыном ехал вслед за армией на крытой повозке, запряженной двумя волами. Точнее, обменивал на муку, сыр, соленые оливки, масло, бобы… Отныне мои сослуживцы, желающие
отведать свежего мясца, покупали его втридорога у Стесимброта. После чего стали относиться ко мне с большим уважением.
        Едва мы вернулись к дубу и Скилур разжег костер, чтобы запечь свежее, порезанное на кусочки мясо на бронзовых шампурах, изготовленных для меня еще в Пеле, как появился Лизий. Он знает, что за интересную новость будет приглашен к столу. Но новость должна быть действительно интересной. Судя потому, с какой радостью Лизий смотрит на меня и на мясо, у него такая есть.
        - Что нового? - помогаю ему начать разговор.
        - К Александру прибыли послы от Тереса, сына царя Амадока, который правил центральной частью Одрисского царства и был низложен Филиппом. Этот выскочка требует признать его царем всего царства, тогда он приведет к покорности и трибаллов. Иначе грозит не пропустить нашу армию, дать нам бой. Это он напал вместе с трибаллами, когда мы возвращались из похода на скифов. Тогда был ранен царь Филипп и потеряна часть добычи, - рассказал Лизий. - Так что, пока то да сё, простоим здесь несколько дней.
        Стоим мы возле поселения Ускудама - якобы столицы фракийского Одрисского царства, а на самом деле одной из провинций Македонии. Река, на берегу которой оно находится, навела меня на мысль, что в будущем здесь или где-то рядом построят город Адрианополь, который я посещал неоднократно в разные исторические периоды. Пока что это большая деревня, обнесенная земляным валом с частоколом из дубовых бревен и каменно-деревянными башнями на углах. Македонский ставленник Севт, сын Керсеблепта, последнего независимого правителя Одрисского царства, уже приезжал на поклон к Александру, подарил ему пяток жеребцов, довольно рослых и крепких. Фракийцы сейчас основные поставщики лошадей, в том числе и за счет перепродажи скифских.
        Новость была интересная, поэтому я пригласил Лизия к костру:
        - Присаживайся, отужинаешь с нами.
        Старого вояку уговаривать не надо. Впрочем, любого грека не надо уговаривать, если светит халява. Скромность и стеснительность числятся у греков в недостатках.
        Громко втянув широкими ноздрями, из которых торчали черные волосины, исходящий от запекаемого мяса аромат, Лизий воскликнул:
        - Ах, как приятно пахнет! Я сейчас слюной захлебнусь!
        Я полностью был согласен с ним. В шашлыках аромат нравился мне больше, чем само мясо, как бы хорошо ни было приготовлено.
        Утром, позавтракав холодными шашлыками, оставшимися с вечера, я поехал в Ускудаму. Въезд в город был через тоннель в земляном валу, закрываемый воротами с обеих сторон. Над тоннелем что-то типа деревянной башни с навесом, где тусовалось с десяток лучников. По обе стороны тоннеля несли службу по десятку копейщиков с миндалевидными деревянными щитами, вымазанными, судя по всему, сажей. На меня стражники якобы не обращали внимание, несмотря на то, что вооружен. Да и что они могли мне сказать или сделать?! Стоящей неподалеку от города македонской армии потребуется всего несколько часов - ровно столько, сколько надо, чтобы наладить тараны и пять минут поработать ими - для захвата Ускудамы.
        - Где живет шорник? - спросил я на греческом стражников, несших службу у внутренних ворот.
        - Вот туда, а потом туда, - показал один из них рукой прямо, а потом налево.
        Наверное, не знает, как лево-право на греческом, а может, и на родном языке тоже.
        Улицы в Ускудаме грунтовые и кривые. Никакой канализации, но и сильной вони тоже нет. Точнее, пованивает только навозом. По улицам шастают черно-белые длинномордые свиньи, не обращая внимания на людей, за что частенько получают пинки под зад и не только. Дома внутри дворов, огороженных высокими деревянными заборами. Жилище шорника ничем не отличалось от остальных. Мне его показали мальчишки, играющие в пыли на этой улице, когда показал им жестами, что мну кожу.
        Шорник работал во дворе под навесом, шил сумку на длинном ремне, с которыми здесь ходят пастухи. Судя по всему, с заказами у него не густо. Он поднял удлиненную, как у всех мужчин-фракийцев, голову и с интересом начал разглядывать меня. Как мне рассказали, мальчикам-фракийцам с детства перевязывают голову, чтобы череп стал выше, а кто длиннее, тот выглядит страшнее. В последнее время потерявшим пассионарность фракийцам эксперименты с черепом не помогали, никто их не боялся. Если бы не защита македонцев, Одрисское царство приказало бы долго жить. Те же иллирийцы смяли бы его. По-гречески шорник не понимал, поэтому я показал ему рисунок седла мелом на дощечке и жестами объяснил непонятное.
        К моему удивлению, потому что предполагал более сложный разговор, шорник быстро понял меня. Он уже видел скифские седла, которые представляют собой две мягкие подушки, закрепленные параллельно позвоночнику коня. Добавление твердого ленчика из буковых дощечек, крыльев и ремней для стремян показалось ему излишним, но если заказчик хочет, почему бы и нет?! Переднюю луку я заказал высокую, а заднюю - низкую, чтобы удобно было поворачиваться в седле и отстреливаться из лука. Шорник обмерял моего коня и уточнил, что и из какой кожи должно быть сделано и чем набить подушку. Я предложил с внутренней стороны обшить ленчик овечьей кожей, а с внешней - мягкой телячьей. Подушку лучше было бы набить оленьей шерстью, которая не преет, но под рукой ее в таком количестве сейчас не было, поэтому предложил смешать ее с овечьей. Время поджимало, и я посоветовал шорнику нанять работников, чтобы сделал за два дня, максимум за три, и выдал ему авансом македонский золотой статер, пообещав еще один, когда седло будет готово. Судя по затуманившемуся взгляду фракийца, такая монета попадала в его руки впервые. Жестами
шорник пообещал мне, что завтра к вечеру заказ будет выполнен.
        Следующим я навестил местного кузнеца и заказал стремена и шпоры-звездочки. Кузнец был горбат и широкоплеч, из-за чего казался квадратным. Борода средней длины подпалена в нескольких местах, а мускулистые руки безволосы и в многочисленных темных пятнышках от заживших ожогов. Кузнецу хватило моих неумелых рисунков и отмерянных пальцами размеров, пообещал сделать к вечеру. Я сказал, что приеду утром и заплачу золотой статер.
        7
        На следующее утро во дворе шорника возились с разными деталями седла, кроме него самого, два сына, четырнадцати и девятнадцати лет. Отдельные детали седла были примерены к лошадиной спине, внесены поправки, после чего мастера продолжили работу.
        Я заехал к кузнецу, забрал стремена и шпоры. Поскольку мастеру интересно было узнать, как они будут использованы, я прикрепил шпоры к своим полусапожкам с каблуками, изготовленным в прошлую эпоху, и объяснил принцип действия этих железяк. О предназначении стремян объяснил жестами. У кузнеца, его подручного и шести зевак на лбу появилась бегущая строка «Дурит барин!». Я не стал разубеждать их.
        До вечера оставалось много времени, поэтому поехал со Скилуром на охоту. Дичи в этих лесистых краях пока что много. Стоит отъехать километров на пять от поселения, как запросто встретишь оленя или кабана. Нам попался лось. Впервые увидел сохатого так далеко на юге. Этот был молодой, всего метра два в холке, и весил килограмм четыреста. Я потратил на него три стрелы и Скилур столько же, пока он не осел на подогнувшиеся передние ноги, словно собирался напиться воды, а потом завалился на правый бок, утыканный стрелами, поломав их все. Когда мы подошли к лосю, он все еще сопел, шевеля длинной верхней губой. Скилур умелым движением перерезал ему горло, из которого хлынула густая темная кровь, не желающая впитываться в сухую землю. Даже выпотрошенной, туша была так тяжела, что мы со скифом с трудом закрепили слегу с ней на лошадиных спинах. Сами пошли пешком, ведя коней на поводу, потому что Буцефал двоих не выдержит.
        Я решил везти добычу не в лагерь, а в Ускудаму. Лосиное мясо не самое вкусное и быстро портится, много за него не выручишь, зато из шкуры получатся хорошие штаны для верховой езды, те самые лосины, которые будут в моде в восемнадцатом веке, а из шерсти - набивка в седельную подушку. Заодно угощу шорника и кузнеца, которые не будут смотреть зубы дареному лосю.
        К нашему приезду шорник уже заканчивал изготовление седла, оставалось пришить крылья и ремни для стремян. Я объяснил ему, что надо сделать из шкуры. Мясо предложил приготовить и устроить небольшой пир. Хозяйке и двум старшим дочерям, которых позвал шорник, я жестами показал, что надо приготовить лосиные губы. Как ни странно, у фракийцев этот деликатес пока отсутствует в поваренной книге. Отрезанные губы сперва опалили на огне, чтобы убрать волосы, довольно жесткие, о которые быстро тупится нож, затем порезали на ломтики, сложили в медный котелок, залили холодной водой и повесили на огонь, добавив пару луковиц, несколько лавровых листьев и немного вина вместо лимонного сока. Пока разделывали тушу и запекали большие куски мяса на вертелах, как в нашем дворе, так и в соседнем, где жил старший сын шорника, помогавший ему, вода в котелке закипела, после чего я приказал убавить огонь и потомить мясо. Поскольку лось был молодой, губы стали мягкими всего часа через два. Не помешало бы еще и обжарить их, но такого хитрого приспособления, как сковорода, у фракийцев пока что нет. Впрочем, и отваренными губы
пошли на «ура». Они по-любому вкуснее лосиного мяса, даже халявного. Уверен, что это блюдо теперь станет традиционным фракийским. Хоть какая-то польза от моих скитаний по векам и странам.
        Пировало за общим столом, собранным из нескольких во дворе. Присутствовало человек двадцать. Кроме шорника с сыновьями и кузнеца с подручным, присоединились еще какие-то люди, видимо, их родственники. Пришли не с пустыми руками, а с лепешками и вином. Последнее было терпкое красное, напомнило мне любимое в молодости болгарское каберне. Несмотря на то, что я ни слова не знал по-фракийски, а они лишь несколько слов по-гречески, между мной и остальными пировавшими завязалась дружественная беседа. Видимо, на уровне волн было совпадение, гармония. Я вдруг почувствовал себя в кругу друзей, хотя видел многих из них впервые. Мы просидели до темноты, после чего меня уложили спать на сеновале, на остатках прошлогоднего сена. Спать в доме я отказался, сославшись на жару. Лучше комары, чем вши и блохи.
        Утром мы быстро позавтракали холодным лосиным мясом, похожим на размоченную подошву, как по твердости, так и по вкусу. Предлагали мне взять мяса с собой, но я отказался. Зато с удовольствием принял бурдюк с красным вином. Шорник с сыновьями приладили на спину моего коня седло. Я затянул подпругу и прицепил стремена, отрегулировав длину ремней под себя. Вроде бы не такая уж и мудреная вещь - седло, а как только я оказался в нем, сразу и посадка, и осанка стали другими. Я уже не выглядел только недавно освоившим верховую езду. Даже Скилур, который втихаря потешался над моей ездой охляпкой, посмотрел на меня с уважением.
        Я расплатился с шорником, оставил ему аванс на второе седло и две пары лосин. Уверен, что фракиец впервые в жизни был обладателем сразу нескольких золотых монет. Их бы, наверное, хватило, чтобы купить его дом вместе со всей живностью.
        Я уже собрался отправиться в лагерь, когда во двор заехали три всадника-фракийца. Они были в дешевых кожаных доспехах, а кожаные шапки-колпаки, набитые овечьей шерстью, были заткнуты за широкие кожаные пояса, на которых слева висели длинные ножи с костяными рукоятками и в деревянных ножнах. Справа на ремне висел берестяной колчан-тубус со стрелами. Лук в кожаном налуче висел за спиной на узком ремне, надетом через левое плечо. Двуручные мечи почти полутораметровой длины висели у приехавших за спинами. Я видел такие у других фракийцев. Называются они ромфеями. Изготовлены из сварочного булата, полученного путем многократной проковки. Эту технологию освоило фракийское племя бессы, которое жило севернее македонцев, в районах залежей железной руды, и занималось кузнечным делом. Клинок однолезвийный, сужающийся к острию и немного загнутый, из-за чего напоминает косу. Гарды нет. Треть длины ромфеи составляет рукоять с кольцом на конце, за которое подвешивается за спиной владельца. Тонкая рукоять изготовлена из дерева толщиной пара сантиметров, в верхней половине обмотанного кожей. Несмотря на большую
длину, ромфея была сравнительно легкая, одной рукой управишься, если не долго махать. Таким оружием можно и рубить, и колоть, поэтому копий у приехавших не было. Они перекинулись с шорником парой фраз, поглядывая на меня.
        Старший - лохматый и густобородый, кряжистый мужик лет сорока - повернулся ко мне и произнес на плохом македонском языке, добавляя на языке жестов:
        - Мы хотим присоединиться к твоей армии. Нам сказали, что надо обратиться к командиру всадников. Ты командир?
        - Нет, но могу вам помочь, - ответил я больше жестами, чем словами. - Вас трое?
        - Нас больше, - ответил лохматый фракиец.
        С умением считать сейчас проблемы у большей части населения. Даже среди богатых редко встретишь преодолевшего десять своих пальцев. Это привилегия торгашей, учетчиков и немногочисленных архитекторов и учителей математики.
        - Только может случиться так, что похода на трибаллов не будет, армия вернется домой, - предупредил я, поскольку не знал, чем занимался Александр Македонский до похода в Азию, с кем воевал.
        - Не вернется, - уверенно заявил он.
        Видимо, фракийцы знают то, о чем не догадывается командование македонской армии. Как подозреваю, Терес затеял переговоры, чтобы успеть собрать силы. На территории будущей Болгарии сейчас проживает конфедерация независимых племен, иллирийских, фракийских, галатских (галльских, то есть кельтских?) и еще каких-то, названия которых мне ни о чем не говорили. Греки обзывают их всех фракийцами. Эти племена выбирают на вече военного вождя, которого греки называют привычным словом гегемон, а македонцы - царем. По эту сторону Балканских гор военным вождем был Терес, по ту - Сирма. Юго-западные районы, ставшие частью Македонии, называли Одрисским царством.
        За воротами нас поджидало еще девятнадцать всадников, решивших присоединиться к походу. Все оснащены так же бедненько, разве что кони хороши. Они молча пристроились к нам и неторопливо поскакали вслед за мной к тому месту в лагере, где расположился мой отряд.
        Тиманорида предупредили о моем приближении, и он вышел из своего шатра. Судя по припухшему лицу и густому перегару, вчера он оттянулся круче, чем я. Может, даже за столом самого Александра. Македонский царь каждый вечер пировал с гетайрами, в том числе и с Эригием, командиром конных наемников, который в свою очередь изредка брал с собой одного-двух командиров отрядов. В нашем отряде был явный недобор, что принижало важность и самого командира, поэтому я не сомневался, что Тиманорид будет рад пополнению.
        Если это было и так, уроженец Коринфа все равно повыпендривался:
        - Эти варвары хоть умеют говорить по-гречески?!
        - Они нанимаются воевать, а не болтать, - ответил я.
        - Еще неизвестно, будем воевать или нет, - отмахнулся Тиманорид.
        - Будем, - уверенно произнес я.
        - Откуда ты знаешь?! Говори давай! - насел на меня командир.
        - Случайно подслушал разговор двух гетайров, - соврал я.
        Тиманорид догадался, что я соврал, но докапываться дальше не стал. Новость была приятная. Ему, как и остальным воинам отряда, не хотелось возвращаться без добычи. Тем более, что жалованье выплатят не скоро и, вероятно, не полностью. Несмотря на золотые и серебряные рудники, македонская казна постоянно была пуста. Подозреваю, что казна любой страны в любое время полной бывает по недоразумению и недолго.
        - Ладно, возьму их, - согласился Тиманорид. - Только отдадут мне жалованье за пятнадцать дней.
        Догадавшись, что фракийцы не поняли его слова, я перевел их на язык жестов, показав серебряную драхму.
        - Отдадим тебе? - переспросил жестами лохматый фракиец, которого звали Битюс.
        - Ему, - показал я на Тиманорида.
        Битюс переглянулся со своими соратниками и изрек:
        - Скажи ему, что мы согласны.
        То, что Тиманорид стоит рядом и сам все слышит и видит, не смутило предводителя фракийцев.
        Командир отряда засопел сердито, видимо, пожалев, что принял в отряд таких грубиянов.
        - Скажи им, что будут общаться со мной только через тебя. Я с варварами разговаривать не умею, - отомстил он, после чего резко развернулся и зашел в шатер.
        Я перевел его слова фракийцам, хотя, как заметил, они и сами все поняли.
        - Так будет даже лучше, - сказал Битюс за всех своих соратников.
        8
        Мы едем по пологому горному склону между толстыми, вековыми деревьями, северные бока которых щедро покрыты мхом. Впереди скачет разведка из трех человек, за ними - Битюс, потом я и остальные бессы из моего отряда. Они считают себя именно бессами, хотя говорят на диалекте фракийского языка, перематывают младенцам черепа, чтобы голова была длиннее, и поклоняются тем же богам, что и остальные фракийцы. Как-то само собой получилось, что мы стали отдельной боевой единицей внутри отряда Тиманорида. При том количестве языков, которое я знаю, мне не составило труда выучить сотню самых ходовых фракийских слов. Тем более, что это язык индо-европейской группы, и многие слова похожи на фригские и хеттские. Наверное, были позаимствованы у этих народов или наоборот. Как и сказали бессы при первой нашей встрече, переговоры с Тересом кончились ничем, и македонская армия пошла к Балканским горам. Живущие здесь одриссы отступают, бросая свои деревни, защищенные валом с частоколом, понимая, что за такими укреплениями долго не продержишься. Как и македонцы, они не любят города. Я такие народы называю колхозниками,
деревенщиной. Жители равнин пашут землю, жители гор пасут овец и коз. Жизнь в гармонии с природой. Зачем им вонючие города с вечной спешкой, сутолокой и сварами?! Кстати, бессы - горное племя. К фракийцам с равнин относятся с презрением, считают слабаками, трусами. Типичное поведение жителей гор, которые постоянно проигрывают войны более слабым жителям равнин.
        Сейчас мы ищем одриссов, спрятавшихся в горах. Без добычи не остаемся каждый раз. Один горец всегда найдет, где затаился другой. Делаем это в свободное от перехода время. Добравшись до места стоянки, застолбив там площадку для ночевки и оставив барахло под присмотром дежурного, мы отправляемся на охоту. Не зря ведь приперлись в такую даль. Кроме нас, занимаются этим еще несколько «варварских» отрядов. Македонцы и греки говорят, что им по облому тратить время на такую ерунду, а на самом деле, как догадываюсь, боятся соваться в незнакомые густые леса. Мужчины-одриссы, способные воевать, ушли со своей армией. В горах прячутся их семьи, которым не под силу сражаться с моим отрядом. Так что у нас больше возни с тем, чтобы не дать разбежаться молодым и ценным рабам. Стариков мы не трогаем. Пусть расскажут своим сыновьям и внукам, если те вернутся, что нельзя бросать свою семью без защиты.
        Дозорные остановились, прислушиваются. Один из них машет рукой из стороны в сторону над головой, давая понять, что мы у цели, что надо рассредоточиться, охватить стоянку одриссов с боков. Она на лесной поляне. Это несколько шалашей, сделанных наспех, и загородка из жердей, в которой ночью держат скот. Сейчас овцы и коровы паслись где-то, наверное, выше по склону. У костров суетятся женщины, готовят ужин. Между шалашами бегает детвора. И те, и другие не догадываются, что с сегодняшнего дня их жизнь изменится коренным образом. Как ни странно, но для кого-то к лучшему. Скилур вот рад, что попал в плен и оказался в Македонии, а потом стал моим рабом. Теперь его жизнь полна приключений, а не тоскливой пастьбы баранов в степи.
        Кого-то из наших замечает молодая женщина, истошно вопит. Все, кто был на поляне, сперва замирают, соображая, что случилось, а затем бегут в разные стороны: матери - к маленьким детям, кто-то - сразу вверх по склону, кто-то - к ближним кустам…
        Я пришпориваю коня, вылетаю на поляну, преграждая путь женщине с двумя детьми на руках. На ее лице испуг сменяется обреченностью. Женщина опускается на землю, прижимая детей к себе. Я объезжаю ее, догоняю девушку лет тринадцати, которая бежит, приподняв подол холщовой рубахи, перевязанной под небольшими сиськами вылинявшей, красной лентой, хватаю за длинную толстую темно-русую косу. Девушка вертится ужом, пытаясь вырваться, царапает мою руку. В симпатичной мордашке ее больше злости, чем испуга. Расширенные голубые глаза смотрят сквозь меня, будто видят где-то там, за мной, цель, которую надо обязательно достичь. Я наматываю косу на руку, уменьшая девушке маневренность, и малехо приподнимаю ее, чтобы стояла на мысочках. Девушка сразу замирает.
        - Свяжи руки и следи за ней, - приказываю я Скилуру.
        Бессы с разных сторон пригоняют на поляну разбежавшихся одриссов. Их помещают в загородку. Два всадника следят за пленниками, а остальные выгребают имущество из шалашей. Съестное будет отдано на общак, а остальное поделено между всеми, кроме меня, потому что старыми тряпками, щербатой посудой и прочей дешевой ерундой не интересуюсь. Могу взять только ценную вещь или нужную в хозяйстве, как сейчас я показываю Скилуру на бронзовый котел литров на десять, украшенный у верхнего края барельефом с двенадцатью подвигами Геракла. В котле варилась баранина. Скилур подождал, когда она будет готова, после чего угостил меня и других воинов, кто хотел, а котел отдал пленнице, чтобы почистила, после чего закрепил на крупе своего коня.
        Солнце уже клонилось к горизонту, поэтому я поторопил бессов, которые собирались поискать скот. До темноты желательно вернуться в лагерь и продать добычу, иначе за ночь они может стать меньше по самым разным причинам. Воровство в македонской армии наказывается строго, но стянуть у соседнего отряда часть не поделенной добычи - это святое.
        На подъезде к лагерю мы встречаем командира конных наемников Эригия со свитой из старых служак. В общении с македонцами он позиционирует себя истинным македонцем, а в общении с греками - истинным эллином, потому что отец у него македонец, а мать - гречанка с Эвбеи. Для македонца он хорошо образован - умеет писать-читать, считать до тысячи и цитирует отрывки из «Илиады», «Одиссеи» и нескольких пьес современных греческих драматургов. На нем мягкий доспех из многослойной льняной ткани, а вместо шлема кожаная шапка с широкими, обвисшими полями.
        - Я смотрю, ты с добычей, Скиф! - приветливо улыбаясь, произносит Эригий.
        Прозвище Скиф я получил несколько дней назад, когда во время стоянки в широкой долине командир конных наемников решил проверить, чего стоят его лучники. Как догадываюсь, они постоянно охотились, но не делились ни с кем, в том числе и с ним. Эригий приказал установить девять мишеней - плотные пучки соломы на шестах - и каждый лучник должен был, не сходя с коня, поразить свою тремя стрелами с дистанции сто шагов (семьдесят метров). Для некоторых задача оказалась нерешаемой. Я как раз проезжал мимо, направляясь на охоту. Из бахвальства подождал, когда начнется пересменка испытуемых, разогнал коня до галопа и на скаку поразил три мишени. К тому времени конь уже был натренирован слушаться шпор, поэтому я зацепил повод за переднюю луку, и обе руки были свободны. Если бы не было седла, у меня так лихо не получилось бы. Скифы тоже стреляют на скаку, но при этом держат повод в зубах, из-за чего передние у них и выпирают вперед, а я так не умел, да и зубы жалко. Ехавший за мной следом Скилур выдернул мои стрелы с таким видом, словно видел такое сотни раз, хотя сам на скаку попадает в мишень одной из
десятка.
        Эригий тогда подозвал меня, спросил, кто, откуда и где служу? Я рассказал байку про Гиперборею, расположенную севернее скифов, у которых якобы научился стрелять на скаку. С тех пор меня звали Скифом. Это прозвище почетное, потому что кочевников считают отважными воинами еще со времен скифа Ахиллеса. Иногда в шутку величают меня Скифом-Эллином, потому что я образованнее большинства греков, если ни всех вместе взятых. У них сейчас в ходу утверждение, что, если варвар ведет себя, как эллин, то он эллин, а если эллин ведет себя, как варвар, то он варвар. Вот и я типа варвар-эллин.
        - Да, поживились немного, - согласился я со словами Эригия.
        - Десятину отдай мне, - потребовал он.
        Как принято в македонской армии, вся добыча принадлежит царю, который потом делит ее по своему усмотрению, но на практике этот принцип соблюдался только при захвате большой добычи, города или лагеря побежденной армии. Мелочевка, а наша добыча считалась именно таковой, царя не интересовала. По негласной договоренности мы должны были отдать десятую часть командиру своего отряда, а остальное могли поделить по своему усмотрению.
        - А как же Тиманорид? - спросил я, потому что отдавать две десятины не имел желания.
        - Скажешь, что ты теперь под моим прямым руководством, но, пока не наберешь свой отряд, побудешь при его, - принял мудрое решение Эригий.
        Мы захватили восемьдесят шесть человек, поэтому я приказал бессам отдать командиру конных наемников девять молодых женщин - самую ценную часть добычи. Мои подчиненные не удивились и не возроптали, хотя сперва подумали, что придется отдать еще и Тиманориду. Почитание командиров у них в крови. Когда я рассказал бессам, что мы теперь отдельная боевая единица со мной во главе, возрадовались и объявили, что теперь и мне будет полагаться десятина, а не две доли, как было раньше.
        Стесимброт, как обычно, был рад нам. Раньше он не занимался рабами, но теперь вошел во вкус, зарабатывая на перепродаже. Нам некогда с ними возиться, сбываем оптом за треть цены, а хитрый грек перепродает их работорговцам, срубывая свои десять-двадцать процентов. Молодых женщин отдаем ему за мину, остальных рабов - дешевле. Маленькие дети идут по двадцать-тридцать драхм за голову. Это еще хорошая цена, потому что добычи мало. Мне говорили, что после скифского похода воины продавали рабов по пять-десять драхм. Стесимброт отдает нам сорок семь мин серебром за позавчерашнюю добычу. Послезавтра получим за сегодняшнюю. Часть платы берем у него вином, сыром и мукой.
        По возвращению в лагерь я делю серебряные драхмы между бессами. Никто из них считать не умеет, верят мне на слово. Я не крысятничаю. Мне надо намного больше, хотя постепенно сумка с монетами, приатаченная к седлу, становится все полнее и тяжелее. Затем мы ужинаем, усевшись кривым эллипсом, на одном краю которого я, а на другом - Битюс. Доедаем захваченную в лагере одриссов, вареную баранину вместе с полученным от Стесимброта сыром и вином и лепешками, испеченными оставленным в лагере дежурным.
        В стороне от нас едят Скилур и Антаис - та самая одрисская девушка, которую поймал сегодня. Решил оставить ее себе. Есть в ней чертовщинка, которая обещает хорошие ночи и плохие дни. Или сработал от обратного юношеский инстинкт, когда дергал понравившихся девочек за косы: потаскал эту - и сразу понравилась. Зову на русский манер Аней. Пока не отзывается, не привыкла. Она уже отревелась, расставшись с родственниками. Рано или поздно это и так должно было произойти. Отдали бы замуж в другую деревню, и виделась бы со своими пару раз в году по большим праздникам. Сейчас Аня трескает мясо с завидным аппетитом. Может, чтобы заглушить страх, хотя не думаю, что ее пугает то, что предстоит ночью. Скорее, волнуется, если ни задумала что-нибудь серьезное типа перерезать мне ночью глотку. На этот случай всё оружие и другие режущие предметы будут от нее подальше.
        9
        Македонская армия, поднимая тучи пыли, движется по грунтовой дороге на северо-северо-восток, к Дунаю, вслед за отступающими одриссами. Дать генеральное сражение, поставить свою судьбу на кон, победить или проиграть Терес не решается. Может быть, ждет подкрепление. Хотя пора бы уже принять решение, потому что Балканские горы - вот они. Если не ошибаюсь, впереди Шипка с перевалом. На противоположной стороне начинаются земли трибаллов, которые, как объяснил мне Битюс, смесь фракийцев с иллирийцами и галатами.
        Мой отряд движется в хвосте конницы. Мы как бы вместе с Тиманоридом, но и как бы наособицу. Аня сидит боком на крупе коня позади Скилура. Для моего жеребца такая дополнительная ноша была бы тяжеловата. Все-таки я вешу раза в полтора больше скифа. Аня рукодельничает. Я надавал ей тряпок, ниток и иголок, чтобы не скучала во время переходов и на стоянках, когда меня нет. Голова ее повязана красной косынкой, что должно обозначать переход в более высокий статус - замужней женщины. Сплю с ней - значит, муж. Я постоянно чувствую взгляд Ани. Она словно пытается пробуравить мою кожу и добраться до моего сердца и/или души, чтобы иметь возможность управлять ими. От того, сумеет она это сделать или нет, будет зависеть ее жизнь. Такова бабья доля: ты в ответе за того, за кого уцепилась. Как догадываюсь, она уже передумала убегать, смирилась со своей долей. Тем более, что жизнь стала намного интереснее. Если бы не попала в плен, так и не побывала бы нигде за пределами своей округи. Хотя я знал людей, которые просуществовали всю жизнь в своей деревне, оставаясь счастливыми. К тому же, самолюбие Ани тешит то, что
является женой командира отряда, пусть и маленького, то есть женой вождя, что подчеркивает уважительное отношение к ней моих бессов, которые говорят на одном с ней языке и придерживаются тех же обычаев и правил.
        Мой отряд хоть и маленький, но самый добычливый во всей македонской армии, поэтому к нам перебежали семнадцать бессов из других отрядов. Я спросил своих подчиненных, не возражают ли они? Сказали, что не против. Я тоже «за». Чем больше отряд, тем более серьезные задачи он может решать.
        На невысоком холме слева от дороги расположился Эригий. Наверное, решил проинспектировать своих подчиненных, убедиться, что основная масса не сбежала, что все готовы к бою. Судя по выражению лица, командующий наемной конницей доволен увиденным.
        Я подъезжаю к нему, приветствую, а потом говорю:
        - Наверняка одриссы поняли ритм нашего движения и, когда мы идем вперед, обтекают нас с боков, двигаясь в обратном направлении, к своим покинутым домам. Когда мы останавливаемся на ночь и отправляемся на поиск добычи, они прячутся. Если выехать за добычей прямо сейчас, утром, можно будет захватить больше.
        - Мне эта мысль тоже приходила в голову, но, сам знаешь, враг может напасть на нашу растянутую колонну в любой момент, а конницы быстро поспеет на помощь. Так что отпускать ее опасно, - возразил Эригий.
        - Большой отряд, конечно, не следует, но отсутствие моего маленького никак не скажется на силе нашей непобедимой армии. Особенно, если добыча будет богатой, - искушаю я, ведь он получит десятую часть добычи.
        - Пожалуй, ты прав! - радостно соглашается Эригий, подсчитав, наверное, сколько получит, если наш набег будет удачным. - Поезжай, - разрешает он, - но больше никому!
        - Это правильно! - не без иронии поддерживаю я.
        Бессы радостно реагируют на сообщенную мною новость. Тут же назначаются три человека, которые будут присматривать за нашим барахлом, навьюченным на запасных лошадей, захваченных у одриссов. С каждым днем этого барахла становится всё больше. К огорчению Скилура, он тоже продолжит ехать в колонне, чтобы везти Аню. Оставлять ее без присмотра среди тысяч голодных мужиков я опасаюсь.
        Мы на первой же развилке отделяемся от колонны и едем по мало наезженной, грунтовой дороге генеральным курсом на запад. Впереди, метрах в ста, дозор из трех всадников. Остальные движутся плотной группой, негромко переговариваясь. Основная тема - поход удался. Одриссы удираю без боя. Скорее всего, сражения не будет, а добычу мы взяли хорошую, есть, с чем возвращаться домой. Как я понял, мои подчиненные постоянно промышляли налетами на чужие поселения, в том числе и на фракийские в равнине. Для них несколько узлов дешевого барахла, пара рабов и три овцы - богатая добыча. Под моим командованием они захватили гораздо больше того, что считали очень богатой добычей. Я им как-то рассказал, сколько мне досталось после захвата одного города, расположенного якобы рядом с Гипербореей, а на самом деле финикийского. Бессы сперва не поверили, но теперь все меньше сомневаются в правдивости моих слов. Если на открытой местности столько нахапали, то, будь у одрисссов большие города, мы могли бы… Впрочем, полет фантазии у бессов низковат, упирается в пару золотых сосудов, добротный доспех, десяток рабов и рулон
дорогой ткани в подарок жене.
        Один из дозорных скачет к нам. Сопровождавшие меня бессы спешно надевают шлемы, готовятся к бою. Я тоже натягиваю нагретый солнцем шлем. Голова под ним сразу мокреет от пота. Сейчас бы на пляже валяться, а не шляться по лесным дорогам.
        - Там обоз едет, можно догнать! - радостно докладывает дозорный.
        Мы скачем по дороге галопом. Там, где дорога выходит на длинный луг, огражденный с северной стороны рекой, я вижу в дальнем его конце несколько арб, запряженных парами волов, которые втягиваются в лес, и останавливаю коня. Судя по следам на берегу реки, там брод, по которому обоз и перебрался на этот берег, а потом поехал по нашей дороге на запад, прочь от македонской армии.
        - Обоз большой, много добычи! - кричит мне дозорный, не понимая, почему я остановился.
        - Пока мы туда доскачем, они спрячутся в лесу с самым ценным имуществом, - сказал я.
        - Захватим арбы с тем, что останется, - настаивает он.
        - Давайте подождем здесь следующий обоз, - предлагаю я.
        - А если его не будет? - задает резонный вопрос Битюс.
        - Тогда вернемся ни с чем, - честно отвечаю я.
        Мои слова почему-то смешат бессов. Видимо, я знаю о юморе не всё.
        Я подъезжаю к броду, осматриваю его. Наш берег круче. Дорога от брода поднимается по нему наискось, мимо густых кустов. В этих кустах я и решаю сделать засаду. Половину отряда спешиваю, приказываю спрятаться рядом с бродом, чтобы отрезать путь тем, кто попытается удрать через реку. Остальные будут ждать на краю леса, спрятавшись за деревьями и заодно охраняя лошадей своих соратников. Эта половина отряда под командованием Битюса не даст разбежаться тем, кто рванет вверх по долине или к дальнему ее краю.
        Я занял место в тени кустов в самой верхней части их, чтобы видеть весь отряд. Первым делом снял шлем и вытер мокрые волосы большим носовым платком, роль которого выполняет обметанный кусок небеленого полотна. Ни дорогие доспехи, ни оружие, ни образованность не произвели на бессов, македонцев и даже греков такого впечатления, как мой носовой платок. Представители обоего пола всех вышеперечисленных народов для сморкания используют пальцы: культурные - один, варвары - два. То, что я использую для этого кусок материи, сочли самым убедительным признаком благородного человека. Сын тирана - одно слово!
        Ждать пришлось долго, я даже прикемарил малехо. Разморило меня на солнце, появились дурные мысли, что нечего шляться по диким местам, что пора вернуться в те же Афины к культурным людям, которые сморкаются с помощью всего одного пальца, и заняться чем-нибудь поспокойнее. Ничто так не усыпляет, как глупые мысли…
        - Едут! - достаточно громко произнес неподалеку один из моих подчиненных, разбудив меня.
        Может, именно поэтому он и говорил так громко.
        Я стряхнул остатки сна, посмотрел на противоположный берег. Там из леса вытягивался обоз из арб, запряженных парами волов. Некоторые арбы были с полукруглыми кожаными крышами, закрывающим от солнца или дождя груз и ездоков, напоминали американские фургоны. Везли мешки, корзины, кувшины и маленьких детей. Подростки и взрослые шли рядом. Мужчин было всего пятеро. Все верхом на довольно приличных лошадях. Доспехи, как у моих бессов, а вот мечи короткие, как у македонцев. Пристань они незаметно к отряду наемников-фракийцев, я бы не сразу догадался, что это враги. Наверное, есть какие-нибудь мелкие отличия, которые я пока не замечаю. Передние арбы спускаются по пологому склону к реке. Волы, зайдя в воду по колено, останавливаются, неторопливо пьют воду, не обращая внимания на крики и удары погонщиков. Утолив жажду, неторопливо бредут дальше. Вода в самом глубоком месте доходит им до брюха, а арбам - до оси колес. Наверное, подмочат немного груз снизу, но там должно лежать то, что воды не боится. Выбравшись на сушу, останавливаются, будто собирались стряхнуть с себя воду, но передумали, и бредут дальше,
оставляя на сухой дорожной пыли капли воды.
        Я боялся, что кто-нибудь из бессов не выдержит и атакует раньше времени. Нет, все они бывалые охотники, умеют выждать. Когда последняя арба перебралась через реку и начала подниматься вверх по склону, я встал и послал по стреле в спину двух всадников-одриссов, замыкающих обоз. Они ехали расслабленно, положив повод на спину коня и придерживая его пальцами. Оба вздрогнули, как при просыпании, когда стрела пронзила их тело. Не вскрикнув и не застонав, свалились с лошадей.
        Это послужило командой для атаки тем, кто прятался в кустах. Второй половине своего отряда я помахал рукой. Битюс первым выскочил из леса и поскакал по дороге к голове обоза, отрезая одриссам путь вверх по склону. Три вооруженных всадника, которые ехали впереди обоза, быстро оценили обстановку и решили не погибать зря. Они успели добраться до леса и скрыться между деревьями, оставив родных и близких врагам. Плохой пример подрастающему поколению. Впрочем, это поколение теперь будет учиться на примерах других людей.
        Один из бессов привел моего коня, и я поскакал к обозу. Там уже была обычная в таких случаях суета: кто-то пытался сбежать, но его догнали; кто-то проявил свободолюбие слишком ярко и получил копьем в спину; кто-то спрятался в кустах и был вытащен за косу волоком… Крики и плач постепенно стихали - пленники смирялись со своей судьбой. Обоз развернули и погнали по дороге в обратную сторону, мимо брода, который оказался переходом из свободы в неволю. Всего мы взяли человек сто пятьдесят женщин и детей. Пацаны постарше все-таки разбежалось и попряталось. Кстати, они стоят лишь чуть дороже стариков, потому что товар очень хлопотный. Даже со взрослыми мужчинами меньше мороки.
        Мы с Битюсом объехали обоз, посмотрели, что в арбах. Для меня ничего интересного не было, если не считать запасы вина, муки, вяленого и копченого мяса. Ближайшие пару месяцев мой отряд не будет покупать еду у маркитантов.
        - Надо оставить себе несколько арб, по одной человек на десять. Будем перевозить в них припасы и добычу, - предложил я.
        Барахла у меня мало, но спать и заниматься любовью на арбе все-таки удобнее, чем на земле, укрывшись шерстяным одеялом и под язвительные замечания соседей. Да и Ане будет удобнее передвигаться днем.
        - Я и сам об этом думал, - согласился Битюс.
        - Я возьму себе отдельную, и ты тоже можешь, - сказал я.
        - Мне много будет, - отказался бесс. - Возьму для себя и троих своих родственников.
        Я выбрал арбу поновее, с прочной кожаной крышей, которой правила женщина лет тридцати, а рядом сидел мальчишка лет девяти, который, в отличие от матери, смотрел на меня без страха, с неподдельным интересом. Наверное, из рассказов взрослых вытекало, что македонцы - смесь диких зверей со злыми духами, но реальность оказалась забавнее.
        10
        В предгорье летом очень комфортная погода, особенно по утрам. За ночь по склонам стекла сырая прохлада, освежила всё. Не жарко и не холодно. Постепенно начинает задувать ветерок, чтобы усилиться к обеду до умеренного, смягчить полуденную жару. В такое утро сидеть бы в своем саду под ореховым деревом и потягивать легкое белое винцо, разведенное холодной водой…
        Я сижу на своем коне левофланговым в первой шеренге. Правофланговый - Тиманорид. Конницу наемников расположили на левом фланге, построенной каждая ила отдельно по двадцать пять человек в ширину и девять в глубину, если была в полном составе. В нашей совместной с Тиманоридом иле девятой шеренги нет, а восьмая неполная. Получается, что я - самый крайний слева во всей македонской армии. Удобное место, чтобы уносить ноги в случае поражения. Я не помню, как воевал Александр Македонский до похода в Азию, но точно знаю, что, вопреки предсказанию пифии, не все сражения он выиграет. Точно проиграет скифам, когда сунется к ним в Средней Азии. Может, и сегодня у него будет не лучший день.
        Справа от конницы наемников стоит тяжелая пехота, вооруженная сариссами длиной до пяти метров. У первых двух шеренг сариссы короче, чем у третьей и следующих. В строю все шестьдесят четыре синтагмы, оба крыла, полная фаланга. Перед фалангой врассыпную легкие пехотинцы: лучники, пращники, пелтасты с дротиками. На правом фланге тяжелая кавалерия македонцев образовала большой клин, во главе которого царь Александр. Так вот принято у македонцев - царь идет в бой первым. Не трудно догадаться, что главный удар будет наносить правый фланг. Задача левого - не дать противнику обогнуть фалангу и зайти ей в тыл.
        Одриссы под командованием Тереса и подоспевшие на помощь трибаллы под командованием Сирма стоят напротив нас, чуть выше по пологому склону у подножия горы Эмон. Если не ошибаюсь, в будущем гору назовут Шипкой. Меня сбивает с толку отсутствие римской дороги, которая будет проходить через Шипкинский перевал. Врагов заметно меньше, несмотря на то, что рассредоточились, между отрядами широкие проходы. Конница составляет почти половину их войска. Она и на флангах, и в центре, вперемешку с пехотой, вооруженной двухметровыми копьями. Как они с такими копьями будут сражаться против фаланги - вопрос интересный. Наверное, надеются на телеги, поставленные перед их строем. Эдакий фракийский вариант вагенбурга. Напротив моего отряда телег нет, так что не помешают заехать в тыл врагу.
        За общим гулом и гомоном я не сразу выхватываю звуки труб, призывающих атаковать. Фаланга немного вразнобой и не в ногу начинает движение.
        - Поехали, - буднично произносит Битюс, расположившийся справа от меня.
        - Да, - соглашаюсь я и легонько подгоняю коня шпорами.
        Застоявшийся жеребец трогается резво, вырывается вперед. Я придерживаю его поводом, заставляю идти шагом вровень с пехотой.
        Постепенно передняя шеренга фаланги выравнивается. Как-то само собой, без команды, тяжелые пехотинцы начинают шагать в ногу. Да и вряд ли бы они услышали команды в гуле труб, грохоте барабанов, лязганье оружия, глухих ударах щитов об щиты, топоте тысяч человеческих и конских ног. Военная машина двинулась в бой. Теперь она, неподвластная ничьим приказам, будет действовать сама по себе. Ее эффективность и боевой дух будут складываться из тысяч одиночных побед и поражений и соответствующих настроений, которые будут накапливаться, пока не наступит момент истины - машина почувствует, что победила или проиграла. В первом случае ее напор резко убыстрится и усилится, во втором она рассыплется на части, каждая из которых начнет решать прямо противоположные задачи.
        Фракийцы дождались, когда фаланга наберет скорость, и столкнули на нее телеги, нагруженные камнями. Лучше бы спрятались за телегами, дольше бы продержались. Часть телег налетела на кочки и ямы и разбилась или завалилась, но многие достигли фаланги. Поскольку скорость их была небольшая, тяжелые пехотинцы просто расступились, пропустив их, а где не успели, выставили сариссы, уперев подток в землю. В итоге эффективная вроде бы задумка покалечила всего несколько человек и сломала несколько сарисс. После короткой остановки фаланга продолжила движение, быстро выровнявшись, набрав ход и заорав военный клич македонцев «Алала!».
        До врага остается метров сто. Я беру поудобнее свое копье, которое длиной три с половиной метра, направляю острием вперед слева от головы коня, хотя передо мной никого пока нет. Одриссов и трибаллов оказалось маловато, чтобы растянуть свой строй до ширины нашего. Заметив, что на правом фланге македонская конница пошла в атаку, подгоняю своего коня. То же самое делают и остальные всадники нашей первой шеренги и остальных отрядов наемной конницы. От нас не ждут сокрушительного удара, мы должны сдерживать врага, но чужой пример оказывается заразительным. Мой конь, подчиняясь стадному инстинкту, набирает ход, чтобы не отстать от соседей. Те, кто скакал правее нас метров на сто и дальше, уже врезались во вражеские отряды, а мы пока скачем в пустоте, заходя в тыл противнику.
        Я начинаю подворачивать жеребца вправо. Всадники, стоявшие на левом вражеском фланге в начале нашей атаки, куда-то переместились, наверное, бросились отражать удар македонских гетайров. Вместо них на моем пути как-то внезапно возникли человек двадцать пехотинцев. Я направляю острие копья в ближнего. Фракиец пытается закрыться овальным щитом из воловьей кожи, натянутой на каркас из прутьев. Масса коня и моя, помноженная на квадрат скорости, с которой мы несемся, создают силу, запросто прошибающую и щит, и кожаный доспех, и человеческое тело и продолжающую толкать его вперед, на следующего копейщика, сбивая с ног и его. Кизиловое древко не сломалось, поэтому я переношу его над головой коня и отпускаю, а затем выхватываю саблю и рассекаю кожаный шлем другого врага, который ширяет коротким мечом в критнет (защита шеи лошади), стараясь просунуть острие между кожаными пластинами. Затем убиваю еще двоих и вырываюсь, так сказать, на оперативный простор. Вижу, что на правом фланге македонская конница смяла конницу противника и погнала ее, а следовавшие за ней гипасписты добивают раненых всадников и заходят
в тыл вражеской пехоте, на которую уже давит наша фаланга, заставляя пятиться, пока что медленно. Сражение можно считать выигранным. Пора подумать о главном на войне - добыче.
        - За мной! - кричу я, обернувшись к бессам и показывая окровавленной саблей на шатры на склоне.
        Во вражеском лагере суматоха. У кого был конь под рукой, тот уже поскакал вслед за своей конницей, а пешие пытаются удрать, прихватив самое ценное. Бежать с грузом тяжело, но и бросить жалко. Я на скаку сношу головы нескольким самым жадным, после чего останавливаюсь перед самым большим шатром. Издали он казался красным, а вблизи был рыже-бурым, пятнистым. Возле входа в шатер были воткнуты в землю два знамени, красно-белое и красно-черное. Ногой заваливаю оба флагштока, чтобы все увидели, что лагерь захвачен, сражение проиграно.
        В шатре ни души, хотя еще чувствуется запах духов, похожих на те, что обожает царь Александр. Такое впечатление, что он побывал здесь за пару минут до меня. Справа и слева от входа стоят по три походные, складные кровати с сеном, накрытым овчинами, вместо матрацев. В центре низкий прямоугольный стол и шесть табуреток. На столе стоят два серебряных кувшина с красным вином, шесть чаш и три тарелки: одна с поломанными на куски лепешками, вторая с жареным мясом и третья с сыром. То ли мы оторвали хозяев шатра от завтрака, что маловероятно, то ли, уверенные в победе, они вышли поразмяться немного и затем перекусить. Остановка бедненькая для правителя средней части Одрисского царства, поимевшего дерзость кинуть вызов македонцам. Я даже подумал, что ошибся шатром, пока не заглянул в деревянный сундук с бронзовыми рукоятками по бокам и на крышке сверху и бронзовыми нижними углами, который стоял в правом дальнем углу. В сундуке лежали мешочки с золотыми статерами и серебряными драхмами разного достоинства. Поверх мешочков расположились то ли бусы, то ли четки из янтаря - большая ценность в этих краях.
Поскольку четки, в отличие от монет, не звенят и при одинаковом объеме стоят дороже в несколько раз, я отправил их в карман штанов. Монеты будут общей добычей.
        В шатер заглянули два бесса из моего отряда, и я приказал им:
        - Заверните сундук в овчины и отвезите незаметно в наш лагерь. В нем столько денег, сколько всем отрядом не соберем во всех остальных шатрах.
        Бессы не поверили мне, пока не взялись за ручки и не подняли сундук. Золото и серебро уже своим большим удельным весом заставляют относиться к себе с уважением. После чего торопливо обмотали сундук двумя овчинами, завязали веревкам и прикрепили к крупу одной из лошадей. Вторым заходом вместе со мной и подошедшими соратниками опустошили кувшины и блюда, завернули посуду в третью овчину и повезли добычу в наш лагерь.
        Я поехал за ними, по пути поймав двух верховых лошадей, судя по попонам, одрисских. Ведя их на поводу, нашел место, где бросил свое копье. Оно так и торчало в человеческом теле, из-за чего напоминало булавку для монтирования насекомых в энтомологическую коллекцию. «Насекомое» уже отдало душу своим богам. Это был мужчина лет сорока с густой темно-русой растительностью на лице. По загорелому лбу у обреза кожаного конического шлема ползала красновато-серая вошь, обеспокоенная охлаждением кормильца.
        Почти всю захваченную добычу мы поделили между членами отряда. Она принадлежала царю, но Александр был настолько щедр, что подарил ее своей армии. Кто что захватил, тот то и получил. Молодой македонский царь был удивительно щедрым парнем. Несмотря на оставленный отцом, фантастический по нынешним меркам «государственный» долг в восемьсот талантов (более двадцати тонн) золота, Александр отменил большую часть налогов для своих подданных и отказался от военной добычи. А что ему оставалось делать?! Армии платить нечем. Если еще и отобрать добычу, мигом низложит царя и разойдется по домам. Командир наемной конницы Эригий даже не заикнулся по поводу своей доли, но я сделал ему символический подарок - серебряные кувшин и тарелку из захваченных в шатре. Бессы не возражали, понимали, что протежирование Эригия может пригодиться нам в будущем.
        Да и почему бы не поделиться, ведь хапанули мы славно, а по меркам моих подчиненных и вовсе офигительно. У каждого появилось по запасному боевому коню, почти по три мины серебряными монетами и кое-что по мелочи. У меня стало больше на два коня, сто четырнадцать золотых статеров, серебряный кувшин и чашу. Если надоест воевать, награбленного хватит на покупку дома в тех же Афинах и постройку парусно-гребного судна водоизмещением тонн сто. Правда, воевать мне не только не надоело, но и стало нравиться всё больше. Может, я действительно Вечный Воин?!
        11
        Наверное, я бывал в этой части Дуная раньше, то есть в будущем, но, как судоводитель, так высоко по реке не поднимался, поэтому не могу определить, напротив какого острова мы расположились. Сейчас он называется Певка. Остров большой. По крайней мере, на нем уместились остатки одрисской и трибалловской армий, которыми командует Сирма. Терес погиб во время сражения. Кто-то снес самозваному правителю центральной части Одрисского царства верхнюю половину черепа, поэтому опознали его не сразу и сперва подумали, что сумел удрать. По ту сторону Дуная расположилась армия гетов. Это тоже фракийское племя. Они верят в свое бессмертие. После кончины каждый гет отправляется в гетский вариант Валгаллы к своему богу Залмоксису, где будут пировать с ним, как викинги с Одином. Благодаря этому, считаются очень стойкими бойцами. Оно и понятно: если ты бессмертен, чего себя беречь?! Наверное, поэтому исчезнут по историческим меркам быстро и практически бесследно. На северный берег Дуная они пришли то ли на помощь своим братьям трибаллам и одриссам, то ли не хотят, чтобы братья перебрались на их берег и привели за
собой македонцев. Я склоняюсь ко второму варианту. Иначе, зачем Сирме сидеть на острове?! Во время недавнего похода царя Филиппа на скифов, геты были его союзниками. В самом походе участия не принимали, поддерживали, так сказать, морально, но материальным результатом чужой победы над своими врагами скифами воспользовались, заняв их земли вплоть до Днестра. Так что в будущих молдаванах будет, в том числе, и гетская кровь. Пару дней назад геты присылали к Александру послов. Скорее всего, хотели разойтись миром, но не учли, что имеют дело с будущим покорителем всей нынешней Ойкумены. Кто-то уже предсказал это Александру. Честное слово, не я. Меня все время тешит тайная надежда, что история вдруг даст сбой. Зачем мне это надо - не знаю. Наверное, интересно было бы посмотреть альтернативный вариант истории, а потом прочитать в учебниках, как не было на самом деле.
        Вода в Дунае сейчас теплая, так что я сплавал на противоположный берег, посмотрел на этих гетов. По большому счету ничем не отличаются от остальных фракийцев: те же удлиненные черепа, похожее оружие и доспехи, разве что кони крупнее, скифские. На Балканах лошади мельче, даже от привозных производителей. Почему - не знаю. Может быть, на степных просторах больше двигаются и лучше питаются. Была у меня мысль наведаться к гетам ночью и поучить их воинской дисциплине, но у них много собак. Да и в одиночку не хотелось, а в моем отряде не нашлось больше никого, кто плавал бы настолько хорошо, чтобы пересечь Дунай.
        Мысль наведаться на северный берег появилась не только у меня, но и у македонского царя. Сперва я подумал, что наши саперные подразделения при помощи пелтастов и гипаспистов сколачивают плоты для атаки острова. Мероприятие получилось бы зрелищное и кровавое. Остров порос деревьями и густыми кустами, прячась в которых можно было бы практически безответно расстреливать плывущих на плотах. Видимо, не один я такой умный, поэтому штурмовать остров не спешили. Вместо этого соорудили плавучий мост из лодок и плотов. Его собрали вдоль нашего берега, закрепили нижний конец, а верхний оттолкнули от берега. Остальное сделало течение, развернув мост поперек реки. Он оказался немного длиннее, но лишние секции быстро убрали. Навели мост в нескольких километрах выше по течению, поэтому геты узнали о нем только к следующему полудню.
        Первыми переправились еще вечером разведчики, и доложили, что геты и не подозревают о существовании моста. Такое впечатление, что во время похода Филиппа Македонского они не видели, как он дважды переправил свою армию через Дунай. То ли подумали, что его сын так не сможет, то ли предположили, что это займет несколько недель, а за это время успеют договориться. Впрочем, им, бессмертным, без разницы, когда и где погибнуть.
        Мой отряд переправлялся одним из последних. За нами перешли на северный берег только гипасписты, чтобы поддержать конницу. Переправлялись всадники на своих двоих, ведя коня на поводу. Мост - настил из досок на поставленных борт к борту лодках и плотах - был шаткий. Я умел плавать, не боялся свалиться в воду, поэтому вел своего коня уверенно, спокойно. Животное чувствовало мое состояние и само не волновалось. Чего не скажешь об остальных всадниках. Время от времени испуганный конь сваливался или сам прыгал в воду, утягивая за собой хозяина. Если воин был в доспехах, а многие не захотели их снимать по самым разным причинам, то быстренько отправлялся мерять глубину. Лошади тонули редко. Плывя под острым углом к течению, они выбирались на берег примерно в километре ниже моста и принимались безмятежно щипать траву. Или это у них нервное: после таких переживаний на жрачку пробивало. На северном берегу я надел доспехи, которые были закреплены на спине жеребца, нацепил саблю и кинжал и взял в руки тонкую легкую двухметровую пику с кожаным ремешком с петлей, в которую продевал кисть, чтобы не потерять это
оружие. Геты не ждут нас, так что серьезного боя не должно быть, а для уничтожения убегающих легкая пика - самое то.
        Денек выдался пасмурный, дело шло к грозе. Воздух был прямо таки насыщен электричеством. Мне казалось, что стоит дотронуться железным наручем до железного панциря соседа - и между ними сверкнет синевато-белая молния. Ехали мы трусцой, не торопясь. Примерно в километре от лагеря гетов была развилка, на котором Эригий приказал моему отряду ехать налево, вслед за остальной наемной конницей. Видимо, мы должны будем напасть на гетов с фланга или тыла.
        Поскольку мой отряд был последним, Эригий поехал с нами и, поравнявшись со мной, молвил как бы между прочим:
        - Сегодня мы должны захватить хорошую добычу.
        - Надеюсь, что боги будут милостивы к нам, - произнес я и добавил: - Мы не забудем своего командира, благодаря которому станем богаче.
        Эригий услышал то, что хотел, улыбнулся радостно, сказал:
        - Набирай быстрее полную илу. Мне нужные толковые командиры, - и поскакал вперед.
        Бой в лагере гетов начался до того, как мы прибыли к месту назначения. Я услышал вдалеке слева крики и звон оружия. То ли гетайры напали раньше времени, то ли их обнаружили, и пришлось действовать по ситуации. Скакавшие впереди нас наемники подогнали своих лошадей. Мы сделали то же самое, и вскоре оказались в дальнем от реки конце долины, на которой располагались лагерем геты. Сейчас бессмертные воины бежали в нашу сторону, преследуемые гейтарами. Увидев впереди наемную конницу, геты повернули вправо, но это мало кого спасло. Развернувшись лавой, наемники поскакали вслед за убегающими, убивая их. Сдаваться в плен геты не желали. И то верно: если ты бессмертен, зачем мучиться рабом?!
        Я догнал и заколол пару человек, после чего придержал коня, чтобы выпасть из лавы, отстать от нее. Мне было без разницы, сколько гетов погибнет или спасется. Главное, что они удирают, оставив свой лагерь на разграбление победителям. Впрочем, добыча была не ахти. Я заглянул в ближние шалаши, сооруженные из веток и пучков травы. Если не считать грязные, вонючие тряпки и овчины, которые не интересовали меня от слова «абсолютно», нашел всего один шлем с прочным медным каркасом, обтянутым воловьей кожей, длинный нож с рукояткой из оленьего рога в форме собаки, вытянувшейся в прыжке, несколько небольших, литров на пять, бурдюков с белым кислым вином, имеющим неприятный привкус старой кожи, и две корзины с сухими пресными лепешками. Потом снял с четырех убитых гетов короткие мечи с прямыми клинками в деревянных ножнах и с шеи одного - золотой амулет в виде женской головы с длинными распущенными волосами. Наверное, какая-то гетская богиня. Надеюсь, Ане амулет понравиться, иначе непонятно, из-за чего воевал.
        12
        Македонская армия движется на юго-запад, к пограничной крепости Пелия, недавно захваченной иллирийцами. Этот народ, как и фракийцы, разделен на племена, которые постоянно воюют между собой из-за месторождений металлов и каменной соли. Некоторые племена образуют военные союзы, которые греки по привычке величают полисами (государствами). Отец Александра собирался покорить их всех, но был убит незадолго до похода. Узнав, что македонская армия ушла воевать с трибаллами, объединились три иллирийских союза и напали на Македонию. Это были дарданцы под командованием Клейта, тавлантии под командованием Главкия и аутариаты под командованием Плеурия. Поскольку враг моего врага - мой друг, на сторону македонцев перешел Лангар, вождь иллирийского племенного союза агриан, и еще до нашего прихода напал на аутариан и потрепал их так хорошо, что воевать им перехотелось.
        Как и остальных солдат македонской армии, меня мало интересовали внутренние разборки наших врагов. Мы знали главное - иллирийцы богаче трибаллов, гетов и даже одриссов. У них есть месторождения железа, меди, золота и соли, которые приносят хороший доход. Мой отряда увеличился вдвое после того, как геты и трибаллы покорились Александру, стали его вассалами и желающие влились в нашу армию. Вчерашние враги теперь считались соратниками. По большей части это были всадники. Благодаря им, более полусотни бессов, служивших в других илах, перешли ко мне. Раньше их не отпускали, потому что некем было заменить. Тиманорид тоже пополнил свой отряд до, так сказать, штатного расписания, поэтому больше не нуждался в моем. Мы стали полностью самостоятельными.
        Я спросил Битюса, почему бессы не приходят служить целыми илами? Оказалось, что племя разделено на кланы, приживающие в одной или двух-трех соседних деревнях, в каждом из которых не набирается столько желающих повоевать, а служить под командованием воина из другого клана считалось, мягко выражаясь, зазорным. Я, как чужеземец, устраивал их всех в этой роли. Тем более, что оказался очень добычливым командиром.
        Земли, через которые мы сейчас шли, считались союзными, поэтому грабежу не подлежали, хотя свернуть шею зазевавшейся домашней птице или по тихому зарезать барашка считалось чуть ли не законным правом. Чтобы не остаться без свежего мяса, я с десятью бессами отправился на охоту после того, как армия встала на привал. Лучниками они были не сказать плохими, но и хорошими не назовешь. Средней длины составные луки усилены роговыми пластинами, но не слишком тугие и натягивались «средиземноморским» способом - тремя пальцами в ряд. Метров на пятьдесят-семьдесят этого хватало, чтобы пробить кожаный доспех или шкуру оленя. Мы свернули с главной дороги на тропинку, ведущую вверх по склону горы, собираясь добраться до какого-нибудь луга, где могут пастись олени или бесхозные бараны. Обычно пастухи, завидев отряд воинов, пусть и небольшой, отвагу проявлять отказываются и даже в переговоры не вступают, сразу прячутся понадежнее, а с оставленным без присмотра скотом можно делать, что хочешь. Впрочем, мы не наглели, брали всего по одному барану на брата. Этого хватало на ужин и завтрак всем бойцам отряда, а потеря
десятка баранов не была критична для хозяина отары.
        Как бы мал ни был мой отряд, всегда высылаю пару человек вперед метров на сто. Это у меня уже в крови. Как и осторожно проезжать мимо опасных мест. Когда сам постоянно устраиваешь засады, ожидаешь этого и от других. Не сказал бы, что место, которое мы проезжали, показалось мне опасным, скорее, встреча произошла случайно. Иллирийцы первыми услышали нас и приготовились к ней. Сразу за поворотом дороги, где она выходила на луг, они расположились в кустах выше по склону. То ли замаскировались плохо, и мои воины увидели их, то ли нервы у кого-то не выдержали, но начали стрелять иллирийцы слишком рано, до того, как основная часть отряда выехала из леса. Оба дозорных успели криками предупредить нас, хотя, как потом мы узнали, каждый на тот момент получил по несколько стрел.
        Сколько было врагов, я не ведал и не собирался выяснять. В отличие от нас, они знают, где мы, что дает им явное преимущество даже при меньших силах. Я развернул коня и крикнул, чтобы бессы скакали за мной. Приказ мой не понравился. Бессы явно горели желанием отомстить за погибших, но подчинились. Топот копыт наших лошадей должен был хорошо слышен иллирийцам. Легкая первая победа, наше малое количество и, как должны решить враги, наша трусость должны раззадорить их охотничий инстинкт.
        Удалившись от места засады метров на пятьсот, за очередным поворотом дороги, я остановил своего коня и приказал бессам:
        - Лошадей оставляем здесь и прячемся на склоне цепочкой, на расстоянии два корпуса коня друг от друга. Я стреляю первым.
        Вот тут они и повеселели. Понимали, что в той ситуации глупо было скакать на помощь погибающим товарищам, но все равно свалили бы вину на меня. Мол, струсил командир, а мы-то хотели… В результате им пришлось бы принимать сложное решение: служить под командованием труса или уйти из отряда неведомо куда. Оба варианта приятными не назовешь.
        Иллирийцы появились через пару минут после того, как мы расположились на позициях. Было их с полсотни. Доспехи кожаные, только у командира, скакавшего первым, бронзовые шлем и «анатомический» панцирь, захваченный у какого-то богатого грека. Круглые кожаные щиты диаметром сантиметров шестьдесят были закинуты за спину. Вооружены дротиками, средними луками, такими же плохенькими, как у бессов, и короткими мечами или булавами. Иллирийцы торопили своих неказистых, но выносливых лошаденок, надеясь на легкую добычу.
        Я подпустил иллирийского командира метров на пятьдесят. Он скакал прямо на меня по дороге, которая ниже места засады поворачивала направо. Я не стал мудрствовать лукаво, выстрелил прямо в панцирь сразу над головой лошади. Убойной сила у стрелы, выпущенной умелым стрелком из монгольского лука, хватит, чтобы прошибить два таких доспеха, особенно, если жертва несется навстречу. Командир увидел меня и летящую стрелу одновременно. Вряд ли у него было время на просчитывание ситуации, скорее, действовал инстинктивно, наклонив голову в шлеме вперед, спрятав открытое лицо. За туловище, защищенное крепким бронзовым греческим доспехом, не беспокоился. Не знаю, успел ли командир удивиться, когда почувствовал, как моя стрела прошивает его тело? Я уже стрелял в других иллирийцев, быстро выхватывая стрелы из колчана, положенного на склон у правой руки. Внезапное нападение вызвало сумятицу. Иллирийцы сперва сбились в кучу, благодаря чему расстреливать их с такого малого расстояния было под силу даже неопытному лучнику, потом, потеряв более половины отряда, начали разворачивать лошадей. Решение было запоздалым.
Удрать успели шестеро, причем у каждого в щите и, наверное, в спине торчало по две-три стрелы.
        - Спускаемся, добиваем раненых, собираем трофеи! - приказал я бессам.
        Несколько иллирийцев были еще живы. Я смотрел на их круглые лица, светло-русые волосы и бороды и думал, что они больше похожи на славян, чем на албанцев, которые будут считать иллирийцев своими предками. Да и язык их отдельными словами и многочисленными суффиксами и префиксами похож на древнеславянский.
        Раненым перерезали глотки, после чего трупы вытряхнули из доспехов, одежды и обуви, которые были расфасованы, упакованы и закреплены на спинах трофейных лошадей. Панцирь командира положили сверху, чтобы удобнее было продемонстрировать всем желающим дырку в нем от моей стрелы. Это будет история из разряда «если бы сам не увидел, не поверил бы…».
        Пять человек поскакали к тому месту, где погибли наши товарищи, нашли их тела, погрузили на лошадей, чтобы по возвращению в лагерь сжечь на костре, а остатки костей сложить в глиняный кувшин и закопать. При том количестве убитых врагов и захваченных трофеев потери были незначительными.
        13
        Пелия - небольшое поселение в долине, окруженной горами. Здесь проходила дорога из Эпира к иллирийцам и протекала речушка с названием Черная, приток Вардара - главной македонской водяной артерии. Говорят, отважные парни сплавлялись по ней, протекающей по горным ущельям, в Македонию и дальше в Эгейское море. Поселение служило местом для стоянки торговых караванов, поэтому было защищено каменными стенами высотой метра четыре с четырьмя башнями на углах неправильной трапеции и двумя надвратными. До нападения здесь жило человек восемьсот и плюс сотня македонской пограничной стражи, которая заодно охраняла караванный путь. Дарданцев было по показаниям разных очевидцев от десяти до двадцати тысяч. При нынешнем умении считать их могло быть, сколько угодно, но явно много, и на помощь шли тавлантии примерно в таком же количестве. Пелию захватили за день. Ходили слухи, что не обошлось без предательства. Взятых в плен македонских стражников казнили и выставили головы на кольях на крепостных стенах у ворот, а мирных жителей продали в рабство. Сейчас в городе гарнизон из пары тысяч дарданцев. Остальные
расположились на склонах гор вокруг города. Обычно прячутся в лесу, но время от времени поодиночке или малыми группами выходят на открытое пространство, то ли по каким-то личным делам, то ли напоминая о своем присутствии.
        Войдя в эту долину, македонская армия оказалась в окружении, правда, не полном. Наши отряды контролируют дорогу в долину с востока. В том числе и мой отряд находится в месте, где лес близко подступает к узкой кривой дороге. Мы расположились на склоне, загородившись арбами от нападения сверху. Я приказал вырубить деревья и кусты до опушки леса, чтобы невозможно было подкрасться незаметно. Теперь потихоньку сжигаем запасенные дрова. К тому же, к арбам привязаны две собаки, взятые в аренду у обозных. В первый день собаки постоянно злобно лаяли в сторону леса. Потом их и нас оставили в покое, поняв, наверное, что внезапно напасть не получится.
        Основная часть македонской армии обносит крепость Пелию валом из камней, чтобы отрезать сообщение осажденных с остальными иллирийцами. Клейт было бросил своих дараданцев в атаку, но нарвался на плотные ряды фаланги и обстрел с флангов и сразу вернулся в горы. Наверное, ждет прихода тавлантиев. Кстати, пленный дарданец рассказал, что перед атакой их предводитель принес в жертву богам трех мальчиков, трех девочек и трех черных баранов. Видимо, бараны оказались лишними или с цветом не угадали.
        Мы тоже не нападаем, потому что рельеф местности таков, что фаланга на ходу рассыпается на части и сразу становится уязвима при фланговых атаках, а одной конницей на гористой местности не справимся. В гору не поскачешь галопом, не наберешь разгон для навала. Иногда мне кажется, что сейчас лошади наносят врагу больше урона, чем всадники. Пауза долго тянуться не может, потому что у нас начались проблемы с едой. Позади нас македонские поселения, из которых выгребли все, что можно было по-хорошему, а по-плохому нельзя.
        Утром третьего дня гетайры под командованием Филота отправились в соседнюю долину, где жили дарданцы, чтобы разжиться едой на всю армию, судя по обозу из сотни пустых арб, который последовал за ними. Филота - сын Пармениона, друга и одного из лучших полководцев царя Филиппа, который сейчас невыразительно сражался с персами в малоазийской Ионии. Греческий полководец Мемнон, который командовал персидской армией в тех краях, медленно и уверенно вытеснял македонцев в Европу. Говорят, что сын пошел в отца, не уточняя, в чем именно. Как полководцев, я их в деле не видел, так что ничего сказать не могу.
        После полудня в наш лагерь прискакал гетайр с известием, что на них напали подошедшие тавлантии. Точнее, обрушили на дорогу лавину из камней, образовав трудно проходимый завал, и обложили со всех сторон, не давая ни идти грабить, ни удрать с награбленным. Александр с одним крылом фаланги поспешил на помощь гетайрам.
        - Будь внимателен, особенно ночью, - предупредил меня Эригий. - Иллирийцы могут напасть в любой момент.
        Жизненный опыт подсказывал мне, что на нас вряд ли нападут, найдут кого-нибудь менее осторожного. И еще я знал, что тот, кто готовится напасть, меньше всего ожидает, что нападут на него. Чем и решил воспользоваться.
        - Битюс, - обратился я к своему заместителю, - а не наведаться ли нам ночью к дарданцам?
        - Напасть на них? - удивленно спросил он.
        - Да, - подтвердил я. - Если будем ждать, когда они сунутся к нам, богатой добычи не захватим.
        На счет добычи он и сам знал не хуже меня, но воевать ночью в горах как-то не принято. Слишком много шансов свернуть себе шею еще до того, как доберешься до врага. Наверное, поэтому у местных горцев стойкая вера в ночных злых духов, которые всячески вредят тем, кто шляется в темное время суток.
        - С духами гор я договорился, не будут нам мешать, - продолжил я. - Надо будет только на спине закрепить кусок белой метрии, чтобы они могли отличить нас от иллирийцев.
        На самом деле отличительные знаки нужны, чтобы мы не перебили друг друга в темноте. Со спины все похожи, особенно в горячке боя.
        - И нападать будем молча, никаких воинственных криков, иначе злые духи рассердятся и накажут, - добавил я еще одно условие.
        Иллирийцы ведь тоже верят в ночных злых духов. Наше молчание будет убеждать врагов в том, что мы не люди. Нормальный человек просто обязан кричать во время боя, особенно ночного. К тому же, вряд ли мои починенные сумеют промолчать в бою, а кто-то из них обязательно погибнет. Виноват будет сам: я ведь договорился с духами, что мои воины нападают молча.
        Битюсу не нравится мое предложение, но и отказаться просто так не может. Нужно коллективное решение бессов, иначе мой заместитель будет выглядеть трусом. Он думает, как правильнее выкрутиться из этой ситуации.
        - Иди расскажи воинам о моем намерении. Мне нужны только добровольцы - те, кто способен выполнить условия, на которые я договорился с ночными злыми духами гор. Если кто-то сомневается в себе, пусть лучше останется охранять наш лагерь. Мне дорог каждый боец моего отряда, - предложил я.
        В переводе на язык горцев мои слова значили: в бой пойдут только настоящие мужчины, а трусы останутся охранять лагерь. Больше я ничего не говорю. Пусть борются с суевериями собственными силами. Заодно узнаю, насколько бессы верят в меня, а значит, преданы мне.
        Как я и предполагал, ни у кого из бессов не хватило смелости отказаться от ночной авантюры. Пять человек, которые должны остаться охранять лагерь, выбирали по жребию. Счастливчики с трудом скрывали свою радость.
        Вышли с восходом луны. Она молодая, но яркая. Высеребрила все на славу. Видно было, как днем. Дорогу к ближнему вражескому лагерю мы знали. Они следили за нами, мы следили за ними. Мои подчиненные иногда днем подползали так близко к иллирийцам, что могли разобрать, о чем они говорили. Кое-кто из моих воинов говорил на языке врага. Взятые в плен иллирийки иногда становились женами или служанками бессов. Бывало и наоборот. Из услышанного мои воины сделали вывод, что это не дарданцы, а какое-то другое племя или солянка из нескольких племен.
        Во вражеском лагере, расположенном на большой поляне, было тихо, если не считать храпение, раздающееся с разных сторон. Спали и часовые у потухающего костерка в нижней части поляны. Их было трое. Все молодые, нет и двадцати. За них можно было бы получить хорошие деньги, но мы сюда не за рабами пришли. Я разбудил ближнего, который во сне плямкал, будто ел что-то вкусное. Он умер быстро, посучил ногами - и затих. Второй глухо хрипел и грыз мою ладонь секунд тридцать, медленно слабея. Третий издал писклявый, пронзительный звук, словно ребенок - и сразу расслабился, попрощавшись с жизнью. Я вытер нож о его безрукавку из овчины шерстью наружу, засунул в ножны, после чего достал саблю и помахал ей над головой из стороны в сторону, давая знак бессам, чтобы рассредоточились. Уверен, что после этой ночи мои подчиненные будет считать меня одним из ночных духов или, как минимум, что продал душу силам зла.
        Бессы охватили вражеский лагерь полукругом и замерли с поднятыми ромфеями. Я перешел к ближнему ложу из веток и сухой травы, где спали в рядок человек десять. Резать их ножами долго, нудно и муторно. Если бы бессы помогли мне, то можно было бы вырезать этот отряд по-тихому, но они то ли побрезговали, то ли по какой-то другой, неизвестной мне причине отказались. Что ж, будет убивать с шумом. Я коротко замахнулся саблей и рубанул ближнего иллирийца по голове. Он вскрикнул громко, но соседи его проснулись лишь после того, как пятый зарычал по-медвежьи и так громко, что разбудил пол-лагеря.
        К тому времени бессы уже орудовали ромфеями, отсекая одним ударом голову или располовинивая туловище. Трудились молча, соблюдая мой наказ. Может, кто-то и нарушал изредка, но его крик тонул в воплях иллирийцев, которые в ужасе разбегались в разные стороны. Оно и понятно. Спишь себе, путешествуешь в сладком сне - и вдруг просыпаешься от криков и видишь, что на тебя беззвучно движется что-то черное, посеребренное рассеянным лунным светом и с окровавленной ромфеей в двух руках и рассекает твоих соседей на куски. Или думаешь, что это все еще кошмарный сон, но ноги твои, слава богам, не ватные, как это бывает обычно во сне, а движутся быстро, унося подальше от этого ужаса.
        Не знаю, сколько иллирийцев порубили мы. Может, сотен пять, может семь или все десять. Считать было некогда. Мои воины быстро собрали оружие, доспехи и все, что попадалось в темноте под руки. Самой важной добычей была отара овец, запертая в загоне из жердей в верхней части поляны. Сколько там было изначально овец и баранов, сказать трудно, но до своего лагеря мы довели голов двести. Самых крупных баранов оставили себе. Трех я отправил в подарок Эригию. Остальных быстро и дешево продал Стесимброту, потому что их могли запросто конфисковать на нужды армии. Пусть маркитант рискует, разбирается с македонскими командирами, которые захотят потрясти его. Впрочем, Стесимброт тоже правильно оценил ситуацию и быстро распродал баранов малыми партиями своим коллегам, а те так же быстро - в розницу обеспеченным покупателям. В итоге свежее мясо дошло до армии, но не бесплатно.
        Остальную добычу мои воины поделили между собой. Мне в подарок преподнесли кинжал из сварного булата в деревянных ножнах с серебряными скрепами и наконечником. Я отдал кинжал Ане. Им и мясо можно порезать, и воткнуть в пузо слишком озабоченным самцам из других отрядов, которые постоянно вертелись возле нее. В армейском обозе было много проституток, которых на греческий манер называли гетерами, но не у всех остались деньги на плотские удовольствия. В первую очередь предпочитали покупать еду, которой с каждым днем становилось всё меньше.
        14
        К обеду вернулся Александр Македонский с фалангой и потрепанными гетайрами. Тавлантии не рискнули напасть на усилившегося противника, не помешали разобрать завал и уйти с награбленным. Впрочем, добыча была бедновата. Даже при скромном рационе захваченного и имевшихся остатков хватит дней на пять-семь. Старшие командиры и приближенные к царю гетайры постоянно собирались в шатре у Александра и думали, как решить проблему. Небольшим отрядом Пелию не возьмешь, гарнизон в ней большой, а если бросить всю армию, то иллирийцы сразу ударят с тыла и флангов. Уйти, не захватив крепость - расписаться в бессилии, признать свое поражение. Тогда к победителям-иллирийцам набежит подкрепление из других племен - и все вместе попрут на Македонию.
        Утром третьего дня после ночной атаки я сидел в тени своего фургона, выковыривал из зубов волокна вареной баранины, которая была на завтрак. Ночи здесь холодные, а стоит выйти солнцу, сразу оказываешься в пекле. Утро - короткий комфортный период. Я был так увлечен процессом гигиены зубов, что не сразу заметил командира наемной конницы, который соизволил навестить своего подчиненного.
        После обмена приветствиям, Эригий спросил:
        - Где и как ты раздобыл баранов?
        Я рассказал подробно о ночной вылазке, о том, как мои воины изображали ночных злых духов. Эригий постоянно перебивал, задавая уточняющие вопросы. Видно было, что интересуется не из праздного любопытства.
        - Надо подготовить несколько отрядов и напасть одновременно в нескольких местах, - подсказал я.
        - Ты со своим отрядом готов напасть еще раз? - поинтересовался командир наемной конницы.
        Македонцы тоже боятся воевать ночью, поэтому добровольцев будет трудно найти.
        - Конечно, - ответил я.
        Бессы теперь точно знали, что у меня тайный сговор с ночными злыми духами, поэтому больше не боялись вылазок в темноте. В прошлый раз никто из них не погиб и даже не был ранен, хотя некоторые, как признались позже, все-таки кричали во время избиения иллирийцев, пусть и мало. Видимо, духи настолько лояльны ко мне, что прощали такую вольность. Мы уже наметили новую цель, которая располагалась выше и правее предыдущей и имела больше баранов. Захваченные в прошлый раз уже закончились, и мы стали вегетарианцами поневоле. Мои воины тайно наведались туда днем, посмотрели подходы и выбрали направление атаки. Собирались напасть этой или следующей ночью, исходя из того, будут на небе облака или нет. Совсем без лунного света шляться по горам тяжко, даже при поддержке злых духов. О чем я и рассказал командиру конных наемников.
        Эригий поблагодарил меня и отправился в шатер македонского царя. У меня большое подозрение, что, как царедворец, он более успешен, чем как командир. Сейчас выложит Александру идею ночного нападения, выдав за свою, причем проверенную. Мол, посылал небольшой отряд, который справился успешно, захватил добычу. Можно повторить большими силами, нанести иллирийцам непоправимый ущерб.
        Вернулся Эригий часа через три, сытый, пьяный и довольный. У македонского царя и его свиты проблем со снабжением не было, хотя постоянно заявлял, что питается так же плохо, как и его воины. Видимо, у правителей свое понимание слова «плохо».
        - Ночью выдвигайся в горы к намеченной цели и жди. Неподалеку от тебя будут идти другие отряды, не перепутай с врагами. Сигнал для атаки дадут трубачи, - приказал командир наемной конницы и предупредил как бы между прочим: - Если нападешь до сигнала, будешь казнен.
        Хотел ему сказать, что в таком случае безопаснее совсем не нападать, но решил, что умнее Эригий все равно не станет, приберегу бисер для более подходящего персонажа.
        Луна вышла после полуночи, часа в два, если не позже. Я даже покемарить успел. Выдвинулись цепочкой. Впереди шли те, кто подкрадывался к вражескому лагерю. У горцев феноменальная память. Пройдут один раз по тропинке и запомнят, где ямка, где камень, о который споткнуться можно. В общем, кроме меня никто ноги не подворачивал и не отшибал. Зато я помнил много чего другого, о чем они даже представления не имели. Хотя не уверен, что большая часть этого другого мне нужна. Встретить бы тех учителей, которые убеждали меня, что знания, которые они вдалбливают в мою бестолковую голову, обязательно пригодятся. Особенно мне пригодились стихи про Ленина и литературные шедевры Брежнева.
        Иллирийцы спали безмятежно. Наше предыдущее нападение ничему не научило их. Наверняка они были уверены, что это дело ночных злых духов, от которых все равно никакая стража не спасет. Помножить это на веру в судьбу, от которой не убежишь - и можно со спокойной совестью и без страха дрыхнуть на посту. На этот раз я не стал пачкать руки о спящих часовых. Какая разница, сколько мы перебьем иллирийцев?! Брать с них по большому счету нечего. Меня уж точно не интересовали кожаные доспехи и шлемы из овчины, набитые шерстью. Наверняка иллирийцы, как и в предыдущий наш налет, разбегутся в ужасе в разные стороны и оставят нам овец - главный приз. Утром сделаем из парной баранины шашлычки по моим рецептам и съедим их с красным винишком, которое выменяем у Стесимброта, неизвестно где и как достающего этот эликсир бодрости и радости.
        Резня началась до сигнала. Утром узнаем, кто поторопился или налетел на бдительный дозор. Важно, что случилось это вдали от нас, мне не пришьют. Горное эхо творчески обрабатывало звуки боя и крики боли, ужаса и ярости, из-за чего казалось, что там встретились две ватаги чертей, чтобы порешать, кто круче.
        - Вперед! - приказал я и кинулся к почти потухшему костру, возле которого проснулся один из часовых и завертел головой, прислушиваясь к ночным звукам и решая, будить остальных или нет?
        Он увидел меня и успел вскрикнуть и вскинуть руку, закрывая голову. Моя сабля рассекла ее и лохматую голову. После чего зарубил еще двух возле костра, перешел дальше. Движения мои были коротки и быстры. Булатная сталь легко рассекала человеческие тела. Никто даже не попытался защищаться. Те, кто успел проснуться и быстро оценить ситуацию, просто подхватывались и убегали вверх по склону или в сторону крепости. Последним не позавидуешь, потому что могут нарваться на другие наши отряды.
        Добравшись до загона из жердей, в котором всего десятка три овец, я остановился и вытер пучком травы кровь с клинка. Он, как всегда, послужил мне славно. Интересно было бы узнать боевой счет моей сабли. Наверное, несколько тысяч уже накрошила.
        Рядом со мной, как договорились, собираются бессы. На этот раз будем ждать до рассвета, чтобы собрать всё. Вряд ли уцелевшие иллирийцы вернутся. Судя по звукам боя, их сейчас рубят на всех горных склонах, окружавших долину. Подозреваю, что где-то кто-то дерется со своими, приняв в темноте за врагов. Ночной бой тем и интересен.
        15
        В сентябре в Греции жарко. Сезон явно не бархатный. Особенно, если скачешь на коне с утра и почти до вечера. В хороший день мы проходим километров тридцать пятью. Македонская армия спешит к Фивам - главным бунтовщикам. Какой-то доброжелатель разнес по Греции слух, что Александр Македонский вместе с армией сложил кости в горах Иллирии. Мужественные дарданцы и тавлантии якобы окружили нас, уморили голодом, после чего легко и быстро вырезали всех до единого. Сочинителя этой байки не смущало даже то, что иллирийцы, расправившись с македонской армией, отправились бы грабить остальные греческие полисы. Поскольку восстание началось одновременно в нескольких местах и верховодами были Фивы, у которых издревле, еще с греко-персидских войн, дружественные отношения с персами, македонцы подозревали, что не обошлось без золота, присланного из Азии. Царь Дарий Третий предпочитал воевать монетами, которые практически бессмертны и, по слухам, бесчисленны в его казне.
        Сейчас мы идем по Беотии - самому большому греческому союзу городов, неофициальной столицей которого являются Фивы. Впереди у нас город Онхест, расположенный на скале, обнесенной каменной стеной. Жители города уже прислали парламентеров, которые покаялись, перекинув стрелки на Фивы - заставили нас, мерзавцы, а сами бы мы ни-ни! - и выторговали приличные условия капитуляции. Нашему войску будет дано продовольствие на три дня, а взамен мы не будем захватывать Онхест и грабить окрестности. На счет окрестностей - это Александр Македонский, конечно, погорячился. Они будут разграблены при любой погоде. За многотысячной армией не уследишь, особенно за наемниками из варварских племен. Кстати, среди этих наемников пара тысяч иллирийцев, уцелевших после ночного побоища. Есть такие народы, которые всегда среди победителей, кто бы их ни победил. Мои бессы тоже отправились посмотреть, как живут местные крестьяне. Уверен, что вернутся не с пустыми руками. После тринадцатидневного изнурительного перехода по горам нам надо отдохнуть и подкрепиться.
        Едущие впереди гетайры начинают рассредоточиваться по берегу озера. Значит, здесь и встанем лагерем. Я показываю оставшимся со мной воинам на холм неподалеку от берега. Там растут несколько деревьев, в тени которых мы и расположимся. Арбы ставим по периметру, чтобы непрошенным гостям было труднее нас беспокоить. Выпряженных волов ведут к озеру. Животные опускают серые морды в воду и медленно и долго пьют ее. Делают это так усердно, что мне кажется, что вижу, как медленно опускается уровень воды в озере. Затем, роняя капли с потемневших морд, волы бредут на луг, где будут вместе с лошадьми пастись днем под присмотром наших рабов, а ночью - воинов.
        У меня появились еще два раба - двадцативосьмилетняя иллирийка Делми (Овца по-иллирийски) и ее одиннадцатилетний сын Дауна (Волк). Несмотря на несовпалающие имена, живут они мирно. Еды во время перехода по горам было мало, поэтому цены на рабов упали ниже плинтуса. Воин, захвативший мать и сына, предложил их мне за барана. Сошлись на передней половине овцы. Получилось, что за пол-овцы я приобрел целую и волчонка. Делми хорошо готовит, по крайней мере, лучше Ани. Дауна пасет скот и выполняет мелкие поручения. Несмотря на волчье имя, волы и лошади не боятся его. Аню прямо таки распирает от гордости, потому что появилось, кем командовать. Себя она считает женой, а не рабыней. Уже ради одного этого стоило купить пару иллирийцев.
        Вернулись бессы с дюжиной кур, тремя корзинами яблок, двумя мешками пшеничной муки и неводом. Тут же была организована рыболовецкая артель. Я почему-то был уверен, что горцы не любят рыбу. Оказалось, что Битюс и его команда живут на берегу горного озера и умеют ловить рыбу. Двое тянули невод, а остальные загоняли в него рыбу. Первым же заходом вытянули килограмм пятьдесят. Рыба была крупная, жирная. Не знаю, чему больше удивляться: тому, как много сейчас рыбы в озерах и реках, или тому, как мало ее останется к двадцать первому веку? Улов сразу почистили, порезали и положили в котелки с водой, которые повесили над кострами. Мелкую рыбешку вместе с чешуей насадили на прутики и расположили над огнем так, чтобы запекалась. Второй и третий заход оказались такими же удачными. После чего невод растянули на шестах, давая просохнуть.
        Пока варилась рыба, я отобрал трех больших щук в подарок начальнику наемной конницы. Выглядит эта пресноводная хищница внушительно, но слишком в ней много мелких костей, так что лучшего подарка для начальства не придумаешь. Эригий сидел на раскладном стульчике возле своего полотняного шатра, который сперва покрасили в красный цвет, а потом покрыли смолой. В итоге издали шатер был похож на огромную кучу дерьма. К тому же, возле шатра постоянно воняло мочой, потому что хозяин ленился отойти подальше.
        - Принес тебе свежей рыбы, мои воины наловили, - сказал я, показывая щук, подвешенных на прут через жабру и рот.
        - Все бы мои подчиненные были, как ты! - похвалил он и приказал рабу - пожилому хромому фракийцу - забрать у меня рыбу и приготовить ее.
        На самом деле я принес подарок не просто так. Судя по тому, как основательно оборудовали свой лагерь гетайры, простоим здесь долго, а я не для того отправился в поход, чтобы сидеть без дела, то есть без добычи.
        - Долго будем стоять здесь? - поинтересовался я.
        - Не знаю, но, думаю, несколько дней точно. Это будет зависеть от того, как поведут себя фиванцы. К ним отправили послов с предложением выдать зачинщиков бунта и признать Александра гегемоном. Наш царь не хочет кровопролития, - рассказал начальник наемной конницы и добавил раздраженно: - Чего он церемонится с ними?! Все равно они союзники только на словах!
        Эригий, в отличие от меня, не знает, что Александр Македонский замыслил захватить Персию или, как она сейчас называется, Державу Ахеменидов. Для этого ему потребуются греческие гоплиты для фаланги и греческие галеры для поддержки сухопутных войск и перевозки их и снабжения. Если он сейчас покажет себя слишком жестоким, поддержка все равно будет, потому что с сильным боятся ссориться, но очень уж ненадежная.
        - Пока будут договариваться, мой отряд мог бы проехать по Беотии, собрать добычу, - подсказываю я.
        Эригий знает, что получит десятину от награбленного, однако тяжело вздыхает и отказывает:
        - Нельзя. Царь Александр приказал не трогать беотийцев, даже фиванцев. Вот если не договоримся…
        Что ж, подождем, позагораем на берегу озера, порыбачим. Мы люди подневольные: можем грабить, можем не грабить.
        16
        Мятежники не захотели идти на поклон к Александру Македонского. Наверное, рассчитывали на поддержку других греческих полисов и золото персов. Видимо, царь Дарий пожадничал или греки нынче пошли не те, но никто подписываться за фиванцев не стал. Тогда они дали гражданство всем своим метекам и рабам, согласившимся защищать город, и приготовились к осаде.
        В двадцать первом веке Фивы были заштатным городишкой с населением тысяч двадцать. В России такие называют поселками городского типа. Я специально проехал через него на машине, свернув с трассы Афины-Салоники. От былого величия тогда остались руины ворот, крепостной стены и акрополя Кадмея. Во время моего визита с каталонцами в начале четырнадцатого века Фивы были второй столицей Афинского герцогства. Здесь было много ткацких фабрик, которые выпускали отличные шерстяные ткани. Сейчас это один из крупнейших городов Греции, опять-таки второй после Афин. Каменные стены высотой метров семь пока что целы, как и акрополь, который, по преданию, назван в честь финикийца Кадма, основателя города. Внутрь ведут семь ворот: Пройтидские, Кренейские, Неитские, Гипсистейские, Огигийские, Электринские и Гомолойские. Каждые защищают две круглые башни высотой метров двенадцать. На юге городская стена совпадает со стеной акрополя Кадмея, в котором находится в осаде македонский гарнизон, размещенный здесь еще по приказу царя Филиппа, который прекрасно знал о вероломной натуре фиванцев. С трех сторон акрополь обнесен
палисадом, сооруженным горожанами, чтобы ни один их враг не сбежал. Теперь фиванцы сами окружены, и наши саперы ломают палисад, весело перекрикиваясь с македонским гарнизоном, большая часть которого собралась на южной стене акрополя и не скрывает радости. Наша пехота, разбитая на семь отрядов, стоит напротив семи ворот, готовая отразить вылазку горожан. Конница, тоже разделенная на семь отрядов - в резерве. Александр Македонский все еще надеется договориться с фиванцами, приказ о штурме не отдает.
        Мой отряд расположился напротив Электринских ворот, которые по преданию названы так в честь Электры, сестры Кадма. От этих ворот начинается дорога к городу Платеи. Хотя этот город находится на территории Беотии, он раньше был союзником афинян, даже участвовал на их стороне в войне с персами, а теперь является союзником Македонии. Лет сорок назад фиванцы захватили Платеи, но три года назад царь Филипп освободил их и вернул все земли, оттяпанные соседями. Позади нашего лагеря на холме храм Аполлона Исмения. Свое второе имя храм получил от реки Исмен, на берегу которой расположены Фивы. Говорят, что скульптура Аполлона высечена из мрамора самим Фидием. Мои бойцы вчера принесли ему в жертву барана. Обычно чужестранцам не дает это делать, но жрецы не рискнули возмущаться, а больше и некому было.
        Я был уверен, что фиванцы попонтуются и сдадутся. Даже вместе с рабами и метеками, мужчин, способных воевать, в городе меньше, чем наша армия. Тем более, что у нас все - профессиональные воины. Да, защищаться в крепости легче, чем атаковать ее, но у македонцев хорошие осадные орудия и саперы из Сиракуз и богатый опыт по захваты городов. Каково же было мое удивление, когда трубы известили об атаке на нас. Фиванцы сделали вылазку - атаковали саперов, которые рушили палисад. Вышли из Гипсистейских ворот, расположенных рядом, западнее наших. Хотел бы я знать, что подтолкнуло горожан на такой отчаянный шаг? В осаде они могли просидеть еще долго. Глядишь, случилось бы что-нибудь и мы отступили бы. Подозреваю, что среди защитников города началось брожение, и непримиримые враги македонцев, не поставив в известность «примиренцев», предприняли действие, после которого никаких переговоров уже не могло быть.
        На помощь саперам сразу заспешили девять синтагм фалангистов, которые стояли напротив этих ворот. Конница, и наш отряд в том числе, не была готова к бою. Пока привели коней, пасшихся неподалеку, пока я оседлал своего, а остальные мои бойцы «опопонили» своих, из Электринских ворот вышел второй отряд и ударил во фланг фалангистам. Тем на помощь пришли еще девять синтагм, стоявших напротив наших ворот - и завязалось знатное рубилово. Поскольку фалангисты сражались отдельными синтагмами, у них были оголены фланги, и действовавшие небольшими группами фиванцы начали теснить македонцев. Если не подоспеет наша конница, вылазка может стать очень удачной для фиванцев.
        Ко мне прискакал посыльный от Эригия с приказом ударить в тыл вышедшим из Электринских ворот горожанам. Мы были ближе всех к врагу и быстрее остальных приготовились к бою, поэтому и выдвинулись первыми. Я собирался зайти в тыл со стороны ворот, приблизившись к ним метров на триста, чтобы не попасть под обстрел лучников, которые вместе с зеваками толпились на верхних площадках обеих башен. Сосредоточив основное внимание на вражеских стрелках, я не сразу обратил внимание на оплошность фиванцев. У меня поразительная способность замечать то, что «неправильно», но иногда не сразу понимаю, почему оно привлекло мое внимание. Так и сейчас, глядя на Электринские ворота, я чувствовал, что что-то неправильно. По мере приближения к ним это чувство становилось все ярче, пока резко, после беззвучного щелчка в мозге, не наступил момент истины: внешние и внутренние ворота были открыты и, более того, их никто не охранял. Еще можно было бы найти какие-то разумные аргументы по поводу того, что не подняли мост через сухой ров, но бросить ворота открытыми и без охраны - это было глупостью на грани предательства.
Видимо, сторонники войны были уверены, что быстро перебьют македонских саперов и вернутся в город, поэтому не стали привлекать дополнительные силы, посвящать в свои планы многих, чтобы мероприятие не сорвалось. Большинство крепостей захватывают из-за предательства или непростительных ошибок защитников
        - За мной! - крикнул я, обернувшись к бессам, и поскакал к Электринским воротам.
        Думаю, что мои воины сперва решили, что я рехнулся, и уж точно подумали так те, кто стоял на привратных башнях. Они даже стрелять начали в нас не сразу, а когда мы приблизились к подъемному мосту. Стук лошадиных копыт по дереву моста, видимо, пробил брешь в блокировке сознания фиванцев - и они вдруг осознали, что мы не идиоты, что надо нас остановить. Поздно кинулись. Я уже успел въехать в тоннель, где было прохладно, и цокот копыт умножался эхом, когда у внутренних ворот появились первые вооруженные горожане. Одному было лет шестьдесят, а другому не больше пятнадцати. Наверное, их по возрасту не взяли для нападения на македонских саперов. Сперва я пикой угадал старику в правый глаз, затем догнал решившего удрать юнца и вогнал ему окровавленный наконечник между лопатками, шевелящихся под кожаным доспехом, великоватым, может быть, отцовским. Из башни, что слева от меня, появились еще двое фиванцев средних лет, судя по поношенным доспехам, стражники, которые и должны были охранять ворота, но оба сразу передумали воевать, ринулись в обратном направлении, захлопнув за собой дверь. Я услышал, как
заскрипел деревянный засов, которым закрывали ее изнутри. Те, кто стоял на верхней площадке башни, тоже не проявляли активности. Ни стрелы, ни камни в нас уж точно не летели сверху.
        Я не был уверен, что остальные конные наемники сразу последуют за нами. Предполагал, что моему отряду придется какое-то время держать оборону у ворот, пока разделаются с фиванцами, сделавшими вылазку, а потом погонятся за уцелевшими и увидят, что ворота открыты. Все оказалось проще. Заметив, что мой отряд без проблем заехал в город, остальные тоже проявили лучшие солдатские качества. Зачем рисковать жизнью, сражаться с какими-то отчаянными парнями, если можно сразу приступить к главному делу воина - грабежу?! Они отправились на войну не для того, чтобы геройски погибнуть или стать калекой, а чтобы вернуться домой богатыми, поэтому ввалились сразу след за нами. Я крикнул бессам, чтобы следовали за мной, и поскакал к центру города, где больше добычи.
        Впереди нас бежали мальчишки и орали во всю глотку:
        - Македонцы ворвались в город! Македонцы!..
        Даже не знаю, считать ли честью, что нас приняли за македонцев, или наоборот?
        Где-то на полпути к центру города нас встретил отряд человек в сто, выбежавший из переулка. Судя по плохеньким кожаным доспехам, это ополчение. Вооружены короткими копьями и мечами. Ополченцы не ожидали увидеть нас здесь, поэтому сперва растерялись, сбились в кучу. Мы были готовы к появлению врага в любой момент в любом месте, поэтому бессы без приказа направили вслед за мной коней на фиванский отряд. Мой жеребец сбил с ног командира отряда, а те, кто стоял позади него, шарахнулись в разные стороны. Я начал орудовать пикой. Ее острый наконечник легко пробивал кожаные доспехи. Рядом со мной сек врагов ромфеей Битюс, держа ее одной рукой и управляясь очень ловко. Каким бы странным и вроде бы не очень удачным ни казалось оружие, оно становится грозным в умелых руках, привычных к нему с детства. Ополченцы дрогнули и побежали в обратном направлении. Мы их догоняли и кололи или рубили, оставляя на улице «дорожку» из трупов, словно стрелочки, по которым идущие за нами должны будут найти нас. Расправившись с последним, я придержал коня и огляделся.
        Фивы отличались от Афин разве что меньшим размером. Фиванцы тоже живут на улице, а домой приходят спать. Дома по большей части одноэтажные с портиками и внутренним двориком. У богатых дом и дворик побольше и иногда есть сад. Заметив верхушки деревьев возле одного из домов, я решил завернуть в него.
        - Занимайте и грабьте соседние дома! - крикнул я своим подчиненным, после чего приказал Скилуру, следовавшему за мной: - Повесь на воротах щит!
        Дверь в закрытых двустворчатых воротах распахнулась после того, как я врезал в нее пяткой. Во дворе было пусто, хотя обычно разгуливают куры, а иногда и поросята. Следом за мной зашел скиф, повесил свой щит на дверь с наружной стороны и закрыл ее, подперев заеложенной палкой, которая стояла у забора рядом с воротами. Хозяина палки вышел, хромая, из конюшни, которая была слева от ворот. Судя по рваному старому хитону, это был раб, судя по вытянутому черепу - фракиец, судя по коричневым пигментным пятнам по всему телу - долгожитель. Видимо, придумал простой способ наконец-то умереть. Нет уж, пусть еще помучается.
        - Где твои хозяева? - спросил я.
        - Не знаю, - ответил старый раб. - Уехали из города перед осадой. Меня оставили присматривать за домом.
        - Только тебя одного? - задал я второй вопрос.
        - И еще двух старых рабынь. Никому не нужны старики, - рассказал он.
        - Что ж, показывай дом и что в нем осталось ценное, - предложил я.
        В конюшне стояли две верховые лошади и мул. Лошади были справные. Фиванцы славились разведением и выучкой боевых жеребцов. Эти два и мул пригодились бы в пути. Странно, что их оставили. Наверное, хозяева убегали впопыхах. Еще два стойла были пусты. Ни курятника, ни свинарника не обнаружил. Наверное, у хозяев аллергия на курятину и свинину. Зато в большой кладовой стояли нижней частью в углублениях, вырытых в земле, восемь красновато-коричневых пифосов, больших, почти в мой рост. У каждого по четыре ручки, а на боках были черные орнаменты в виде шагающих гоплитов. Один пифос был с солью, второй - с оливковым маслом, третий - с солеными оливками, четвертый и пятый - с мукой, остальные - с пшеницей. Под потолком висели шесть низок вяленой скумбрии и два копченых свиных окорока. Значит, свинина реабилитирована. Под кладовой был винный погреб. Прямо с порога в нос мне ударил сильный запах прокисшего вина. Вниз вела пологая каменная лестница. При свете принесенного рабом масляного светильника я разглядел, что погреб намного меньше и ниже кладовой, мне пришлось сильно наклонить голову. В нем стояли всего
четыре пифоса, по два с каждой стороны от лестницы. Левые были наполнены красным вином, правые - белым. В дальнем правом пифосе вина осталась самая малость.
        В хозяйских комнатах был небольшой бардак. Заметно, что отсюда убегали впопыхах. Обстановка простенькая. В гостиной низкий большой стол и шесть лож возле него. Бедные греки едят сидя, богатые - лежа. У македонцев все сложнее: знатный юноша ест сидя, как простой пастух, пока не убьет кабана. Видимо, это у них такой способ извести диких свиней. Вторым признаком богатства был мраморный пол. Третьим - мозаика во всю стену. Какой-то мужик со свирепой, зверской мордой душил маленького льва с милой мордашкой, похожего на котенка. Видимо, это один из подвигов Геракла, причем схвачена вся морально-этическая суть этого действа. В следующей комнате тот же психопат издевался над безобидной ланью. Здесь, кроме двух скамей и трех табуреточек с мягкими, из овчины, сиденьями, стоял сундук с шерстяными и льняными тканями разных расцветок. В третьей, самой дальней, комнате тот же самый изверг душил змейку с непропорционально большими глазами, наверное, вылезшими из орбит от боли. Здесь стояла широкая низкая кровать, застеленная плотной шерстяной тканью темно-красного цвета. Возле дальней стены расположились два
больших ларя из дерева, покрытого черновато-красным лаком. Когда я зашел в эту комнату, старая рабыня укладывала в ближний ларь какие-то тряпки. Увидев меня, испуганно вжала голову в плечи, будто ждала, что сейчас рубану саблей, хотя оружие было в ножнах, и выронила на мраморный пол женский хитон желтого цвета с красной каймой по подолу.
        - Выложи все из ларей, - приказал я. - Сейчас приедет моя жена и выберет, что ей понравится.
        - Да, господин, - покорно молвила старуха.
        - Потом иди на кухню, готовь обед. Нас будет пятеро, и про себя не забудьте, - распорядился я.
        - Да, господин, - повторила она.
        Наверное, старушку перемкнуло от страха.
        Я вышел во двор. Там как раз Скилур отгонял от ворот македонских гоплитов из фаланги, которые пришли налегке, без сарисс. Тоже хотят поживиться. Их было шестеро. Если бы не мое появление, скифа смяли бы.
        - Идите дальше! Город большой, добычи хватит всем! - крикнул я.
        Не уверен, что гоплиты знали меня, но, видимо, угадали, что командир, и решили не спорить, торопливо зашагали по улице.
        - Поезжай за нашей арбой. Пусть быстро едут сюда, - отдал я распоряжение Скилуру.
        Того, что захватим в этом доме, на двух и даже четырех лошадях и муле не увезешь. Это не нищих трибаллов и иллирийцев гонять по лесам. Такая война мне нравится больше.
        17
        Хотя над воротами занятого мной дома висело знамя нашего отряда - две скрещенные, золотые ромфеи на синем фоне - посыльный от командира наемной конницы нашел меня не сразу. Может быть, потому, что был изрядно пьян. Фиванцы добавляют в вино травы, благодаря чему вставляет оно быстро и непредсказуемо. Мои бессы по пьяне передрались между собой. Выясняли, какой род важнее. В итоге решили пить вино только разбавленным водой наполовину, не меньше.
        На улицах города нам постоянно попадались арбы, везущие трупы убитых горожан. Мы в городе уже третий день, а покойников все никак не вывезут. Заносчивых и беспринципных фиванцев не любили не только варвары, но и греки из других полисов, и, пользуясь случаем, отыгрались. Мужчин перебили почти всех. Оставшиеся в живых сейчас вывозили убитых в братскую могилу - большой овраг за городом - или ломали крепостные стены. Александр Македонский приказал стереть Фивы с лица земли, как первого и главного предателя.
        Эригий жил под другую сторону агоры и тоже в богатом доме. Принимал меня в гостиной, возлежа на ложе, застеленном львиной шкурой. Мне предложил возлечь по другую сторону стола на ложе, застеленное черной овчиной. Будем считать это признанием того, что я по жизни черная овца. Судя по припухшему лицу, местное вино не оставило командира равнодушным. Языком он шевелил с трудом, поэтому я не сразу понимал, что говорит.
        - Наш царь приказал отдать ему всех фиванцев. Завтра утром их надо вывести на поле возле храма Аполлона. Туда же придут работорговцы. Все горожане, метеки и рабы будут проданы в рабство, - огласил Эригий царскую волю.
        - У меня только старик и две старухи, - сообщил я. - Их тоже пригнать?
        Командир наемной конницы посмотрел на меня, как на недоумка, и произнес медленно, с трудом управляясь с языком:
        - Кто купит стариков?!
        - Вдруг наш царь решил разбогатеть?! - пошутил я.
        Эригий шутку не понял:
        - Ему и без стариков хватит.
        - А что с остальной добычей? - поинтересовался я.
        - Всё остальное наше! - гордо заявил командир, словно именно по его наущению царь отказался от своей доли.
        Если учесть, что мы до сих пор не получили ни гроша из зарплаты, Александр Македонский принял мудрое решение.
        - Город будет разрушен. Перед уходом каждый воин должен поджечь дом, в котором сейчас живет, - продолжил Эригий.
        Дома построены их камня, деревянных деталей в них кот наплакал, так что сжечь будет трудно, но спорить я не стал. Подожжем, что сможем. Остальное бесхозное добро растащат жители окрестных деревень.
        - Когда уходим? - спросил я.
        - Пока не знаю, - честно признался командир наемной конницы, наверное, потому, что вранье потребовало бы более длительного издевательства над языком. - Может, когда стены разрушим.
        Сжалившись над ним, я не стал задерживаться, поехал к себе. По пути заглянул к Битюсу и проинформировал о приказе македонского царя. Новость огорчила бесса. Он завел себе юную наложницу - гречанку, дочь хозяев дома. То ли сказалось длительное воздержание, то ли нашел свою вторую половинку, но старый вояка запал на девчонку. Ни расставаться с ней, ни продавать ее родителей в рабство Битюс явно не хотел. У бессов принято заботиться о родственниках, даже если это родственники наложницы.
        - Девчонку можно спрятать в арбе с награбленным, а вот что делать с ее родителями - не знаю, - сказал я. - Кто-нибудь обязательно донесет, что ты их скрываешь.
        - Ладно, время до завтра есть, что-нибудь придумаем, - решил Битюс.
        Дома, а я считал свое нынешнее место обитания своим домом, меня удивил Скилур. Скифы слабоваты на выпивку. Остановиться не могут и пьянеют быстро. У греков даже есть выражение «Наливай по-скифски», то есть неразбавленное вино. Скилур нашел дорогу в винный погреб - и никакие мои уговоры и приказы не смогли свернуть его с пути праведного. Вот и сейчас юноша был пьян и при этом усиленно изображал из себя трезвого.
        - Я слышал голоса в погребе, хотя там больше никого не было! - громко, но, по его мнению, шепотом, сообщил Скилур.
        - Больше пей - и будешь слышать голоса везде, - сказал я, решив, что у скифа началась белая горячка или, по-простонародному, «белочка».
        - Они говорили, что скорей бы мы убрались отсюда! - продолжил юноша. - Это проклятое место, надо срочно уйти из этого дома, иначе с нами будет беда!
        Я, конечно, не специалист по пьяным галлюцинациям и прочим чертям, но из общения с более удачливыми пьяницами знал, что «белочка» предпочитает обсуждать абстрактные темы, типа «быть или не быть?» или «кто виноват и что с ним сделать?». Рекомендации убраться из какого-то места обычно имеют материальную основу. Отослав Скилура отсыпаться, я пошел в винный погреб.
        Там было прохладнее, чем на улице, но и воняло прокисшим вином. Стараясь шагать бесшумно, я спустился по лестнице и замер возле нее. Сперва было тихо, лишь со двора доносились звуки работающей ручной мельницы - старая рабыня молола нам муку, чтобы рано утром испечь пресные лепешки. Затем я услышал шорох в дальнем правом углу, в районе почти пустого пифоса. Подумал, что крыса. Нет, опять зашуршало, и производил эти звуки кто-то крупнее грызуна.
        - Тебе показалось, - услышал я приглушенный мужской голос из дальнего правого угла винного погреба.
        Затем опять зашуршало.
        - Когда они уже уберутся?! - поинтересовался приглушенный плаксивый женский голос.
        - Не скоро! - громко произнес я и приказал: - Вылезайте из укрытия!
        Голоса и шорохи мигом стихли.
        Поняв, что по собственному желанию спрятавшиеся не вылезут, я позвал Скилура с оружием и раба с масляной лампой, который, судя по мрачной физиономии, знал, кто прячется в винном погребе. Скорее всего, сам и помогал им спрятаться там, потому что умело отодвинул дальний правый пифос, который своим боком закрывал лаз в соседнее помещение площадью метра три на три. Оттуда сразу вырвалась сортирная вонь. В тайном помещении было оборудовано ложе и стояли шесть расписных ваз с водой и едой, еще одна большая и дешевая, как ночная посудина, маленький сундучок с деньгами и драгоценностями и несколько узлов с одеждой. То-то мне показалось странным, что в комнатах не было ни одной красивой дорогой вазы, которые являются обязательным атрибутом богатого дома и которые обычно не забирает с собой во время быстрого бегства. В тайнике пряталась супружеская пара, хозяева дома. Им было лет по сорок, причем муж казался моложе жены, когда-то красивой женщины. Фиванки считаются самыми красивыми из гречанок и, как я заметил, не напрасно, хотя типаж был не мой. Утраченную красоту хозяйке дома заменяли золотые украшения с
драгоценными сейчас камнями, которые в будущем будут считаться в лучшем случае полудрагоценными: бирюза, янтарь, аметисты, опалы, нефриты, лазуриты… Особенно сейчас ценится бирюза, которая считается верным средством от сглаза. Многие греки, особенно дети, носят бирюзовую бусинку с нарисованным глазом, чтобы на них не наслали порчу. Судя по количеству украшений, раньше женщина была ослепительной красоты. Выйдя на солнечный свет, она долго хлопала ресницами и истекала слезами, промывавшими кривые дорожки на щеках, напудренных чем-то белым, то ли мукой, то ли мелом, то ли еще каким-то неведомым мне косметическим средством. Аня и Делми тут же сняли все драгоценности с жены и отобрали у мужа золотой перстень-печатку и браслет с пятью жемчужинами средней величины и не самого высокого качества. Жемчуг сейчас считается мужским камнем, повышающем потенцию. Еще больше драгоценных украшений было в сундучке. Такое впечатление, что хозяйка дома имела по отдельному комплекту на каждый день недели и парочку про запас. Зато монет было мало и в основном серебряные. В узлах хранили дорогие ткани и одежду из них и
несколько пар женских сандалий. Все это Аня и Делми сразу утащили в дом, чтобы примерять. Кстати, Делми уже вроде как не рабыня, а младшая сестра Ани, несмотря на то, что старше годами. У фракийцев, скифов, иллирийцев и других «варварских» племен раб считается младшим членом семьи с ограниченными правами, а не говорящей скотиной, как у цивилизованных греков.
        Хозяев дома я приказал запереть в конюшне, каждого в отдельном из пустующих стойл. Завтра у них начнется новая жизнь. Надеюсь, хозяева будут обращаться с ними так же, как они до сегодняшнего дня - со своими рабами.
        - Сходи к Битюсу и расскажи ему про тайник, - приказал я Скилуру.
        Бесс намек понял и вечером привел ко мне родственников своей наложницы. Они переночевали в кладовой, а утром были закрыты в тайном помещении. Удастся ли им выжить, когда, уходя, мы подожжем город - вопрос спорный, но теперь у Битюса чиста совесть перед своей пассией: сделал всё, что мог, для спасения ее родственников.
        18
        Македонская армия движется на зимние квартиры. Каждый день от нее отделяются отряды наемников и отправляются к себе домой. Я пока следую со своим отрядом с македонцами. Бессы живут севернее их, а я собираюсь перезимовать восточнее, в Амфиполисе, который сейчас был столицей Восточной Македонии. Этот город находился по пути из Центральной Македонии к проливу Дарданеллы, носящим ныне имя Геллеспонт, а я знал, что царь Александр скоро отправится на противоположный берег. Когда будет проходить мимо, присоединюсь к его армии. Оставаться в каком-нибудь крупном греческом городе было опасно. Все бунтовавшие греческие полисы, кроме спартанцев, которые не признают Александра гегемоном, покаялись перед ним. Особо ретивые, как аркадяне, даже приговорили к смерти тех, кто ратовал за отправку войск на помощь Фивам. На счастье аркадян, их отряд дойти не успел, поэтому были прощены. Но не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что греки не простят царю Александру жестокое наказание Фив, что будут всячески гадить македонцам и их союзникам и уж запросто придумают, за что придраться к командиру отряда наемников,
ежели такой окажется в зоне их поражения.
        Всех уцелевших жителей Фив, около тридцати тысяч человек, как свободных, так и рабов, продали в рабство. Избежать этой участи смогли только жрецы, сторонники македонян и родственники покойного поэта Пиндара, которого я проходил в институте, но ничего не помню из его творчества. Пиндар сочинил в честь Александра Первого, одного из предков нынешнего Александра, который проходит под номером Три, энкомий - хвалебную песнь, которую исполняют во время праздничных шествий под аккомпанемент лир, форминг (родственниц лир) и авлосов (духовых инструментов с двумя трубками). Теперь родственники поэта пожинают плоды его таланта. За проданных фиванцев Александр Македонский получил четыреста сорок талантов (примерно одиннадцать с половиной тонн) серебра. Этого хватило, чтобы, так сказать, погасить частично задолженность по зарплате в армии. Никто не роптал по поводу недоплаты, потому что даже самый нерасторопный солдат хапанул в Фивах в несколько раз больше, чем был должен ему царь. Я и вовсе стал богачом. Даже подумывал, не заняться ли морской торговлей? Решил сходить в поход вместе с македонским царем,
посмотреть, что сейчас творится в Азии, в тех местах, где я провел предыдущие две эпохи.
        На подходе к македонской столице я отделился от армии и от бессов и поехал дальше на восток с одриссами, трибаллами, гетами и небольшим отрядом македонцев, получивших поместья в Восточной Македонии. Глядя на фракийцев, трудно было поверить, что всего пару месяцев назад они были врагами македонцев. Нет, конечно, они не воспылали любовью к своим многовековым врагам, но и ненависти не испытывали. Ничто так не сближает людей, как совместный раздел богатой добычи.
        Город Амфиполис расположен на высоком холме на левом (восточном) берегу реки Стримонас, у кривой излучины, километрах в четырех от устья. Река впадает в залив, который сейчас называется Стримоникос и является частью Фракийского моря, как греки величают северную часть Эгейского моря. Сначала здесь было поселение фракийского племени эдоны. Затем афиняне построили крепость Эйон возле устья реки и потихоньку отжали у эдонов всю прилегающую местность вверх по течению, включая высокий холм у переправы, где и основали город, носивший сперва название Эннеагодой (Девять дорог), потому что здесь пересекалось несколько караванных путей. Город разросся, а Эйон зачах, превратившись в морской порт Амфиполиса. Двадцать два года назад город захватил македонский царь Филипп, после чего началась ползучая «македонизация»: Амфиполис вроде бы имеет автономию, но в нем расположен македонский гарнизон и проживает с каждым годом все больше македонцев и «омакедонившихся» греков, получивших здесь земельные наделы. Защищают его каменные стены высотой метров шесть, которые изгибаются вслед за контуром вершины холма, из-за
чего угловых башен десятка два. Еще две башни высотой метров десять построены возле главных ворот, выходящих на северо-западе к паромной переправе через реку Стримонас. В восточной части города дополнительными стенами четырехметровой высоты окружен акрополь, в котором находится македонский гарнизон и монетный двор, где из золота, добываемого в горах неподалеку, чеканят те самые македонские статеры.
        Меня впустили в город с оружием и обозом, не взяв пошлину, потому что ехал с отрядом местных гетайров. Страже коротко и грозно сказали, что я - командир конного отряда македонской армии, не подчиняющийся общим правилам, придуманным греками для варваров. Поселился в южной части Амфиполиса, в одном из «отростков», получившимся в результате изгибов городской стены. Чем дальше от главных ворот, тем ниже цены на жилье, не считая, конечно, центр города возле акрополя. За пять драхм в месяц снял дом из шести комнат, двух больших кладовых, конюшни на четыре стойла, кошары, курятника и винного погреба. Так дешево дом мне сдали потому, что весной в нем перемерла вся семья от какой-то заразной болезни. Я это узнал только через несколько дней и решил, что или уже болен, или дело не в доме, так что незачем переезжать.
        Еще одним напрягом была соседняя улица, на которой располагались кузницы. С утра и до вечера там стучали молотки и молоты. Железо, как и другие металлы, поступало с соседних гор, где добывали и переплавляли руду. Сейчас железо делится на лаконийское - очень твердое, плохое в заточке, которое идет на напильники, сверла и прочие бытовые инструменты, в которых ценится прочность, лидийское - среднее, идет на изготовление мечей, кинжалов, наконечников копий и синопское, самое мягкое. Кузнецами были по большей части фракийцы. Македоняне и греки считали зазорным физический труд. Всё за них делали рабы, которых в городах было в несколько раз больше, чем свободных. Если свободный человек был беден и не имел рабов, то македонянин предпочитал стать воином, а грек - чиновником. В каждом городе было много общественной работы, за которую платили. Чиновник низшего ранга получал драхму в день, как рабочий низкой квалификации, а присяжный в суде и вовсе полдрахмы, но и «трудился» всего пару часов. Еда сейчас дешевая, особенно в небольших городах, как Амфиполис, так что на полдрахмы может не умереть с голода семья
из нескольких человек. Когда нищая жизнь надоедала, грек нанимался на флот, гребцом на галеру, или уподоблялся македонянину, становясь гоплитом, потому что эта воинская специальность не требовала долгой тренировки, ей овладевали от силы за неделю.
        Зиму я пережил тихо и спокойно. Время от времени вместе со Скилуром ездил на охоту, для чего прикупил двух гончих, кобеля и суку. Дичи пока много. Стоит отъехать от города километра на три - и стреляй на выбор. Добывал оленей, лосей, косуль, кабанов, так что с мясом проблем не было, даже продавал излишки. Вырученные деньги пошли на изготовление нового фургона. Сделал его длиннее и на более высоких колесах, чтобы не боялся ям и ухаб, и двуконным. Волы слишком медленно передвигаются и едят больше. Они хороши, когда надо перевозить тяжелый груз. На войне всякое может случиться, а на лошадях быстрее удирать. Тент сделали из просмоленной толстой ткани и закрепили его на толстых деревянных дугах, которым не страшны любой ветер и дождь.
        В конце января Аня родила сына, получившего греческое имя Алексей (Алексиос). Ему жить в эпоху эллинизма, так что пусть будет греком. Из-за сына подумывал, не остаться ли в Амфиполисе? Город приятный во всех отношениях и защищен неплохо. Под городскими стенами пристань на Стримонасе, а в устье реки порт. Если построить парусно-гребное судно, можно будет наладить торговлю с теми же Афинами, которым позарез нужен местный лес и металлы, а здесь ценят афинские предметы роскоши. Или возить зерно и соль из Крыма, где сейчас несколько греческих колоний. Решил все-таки сходить в поход. Трудно удержаться, если точно знаешь, что впереди блистательные победы и богатейшие трофеи.
        19
        Греческий календарь состоит из двенадцати лунных месяцев, в которых по очереди тридцать и двадцать девять дней, то есть всего триста пятьдесят четыре. Недостачу компенсируют, добавляя по тридцатидневному месяцу каждый третий, пятый и восьмой годы и еще три дня каждый шестнадцатый год. В разных частых Греции год начинался в разное время: у одних в день летнего солнцестояния, у других - зимнего, у третьих - весеннего равноденствия, у четвертых - осеннего, у пятых - в какой-нибудь день, никак не связанный с солнечным циклом, а с местным праздником. У македонян - третий случай. Все важные события, особенно военные походы, они начинают после весеннего равноденствия. Вот и сейчас, в конце марта, на равнине севернее Амфиполиса, у подножия горного массива Пангея, рядом с дорогой, ведущей из Пеллы к Дарданеллам, как и было приказано царем Александром еще осенью, начала собираться македонская армия, а в порту Эйон - греческий флот, который, по слухам, уже достигал почти двух сотен галер.
        В поход Александр взял половину македонской армии - восемь из пятнадцати ил гетайров, девять тысяч гоплитов-фалангистов и три тысячи гипаспистов. Македонцы составляли ядро его армии. Еще тысяч двадцать набралось из греческих полисов и варварских народов, включая бессов под моим командованием. Прибыли они в количестве двести двадцать пять человек, полнокровная ила. Как только мне сообщили о них, я приехал в лагерь, проверил лично экипировку и вооружение. Всё соответствовало самым строгим требованиям македонцев, даже кое-кто из тех, кто участвовал в прошлогоднем походе, был оснащен получше гетайров. О чем и доложил командиру наемной конницы Эригию, который, будучи пьяным, поверил мне на слово, проверять, даже пересчитывать, не стал. Да и какая ему разница, сколько точно у меня бойцов?! Все равно жалованье платить царь вряд ли будет. Обойдемся трофеями. Тем более, что в остальных двух илах под его командованием с трудом набиралось даже по двести всадников.
        Первыми в поход отправилась конница своим ходом и саперы и осадные орудияс обслугой поплыли на галерах. Эти суда прибыли в пролив Дарданеллы раньше нас, высадили пассажиров на азиатский берег и занялись переправкой конницы в узком месте у мыса Кум-Кале, расположенного неподалеку от Эгейского моря. Македонские командиры знали свое дело, переправа была налажена прекрасно. Галеры сновали через пролив все светлое время суток. В итоге всего за восемь дней была переправлена вся армия. Как мне рассказали, Александр Македонский, переправившись на азиатский берег, первым делом воткнул в землю копье и объявил эту землю своей, хотя перед этим утверждал, что цель похода - освобождение греческих малоазиатских городов, своих братьев, от грабительской дани, которую они уже пятьдесят лет платят персам. Впрочем, одно другому не мешает.
        Перед походом царь Александр раздал все свое имущество друзьям, заявив, что ему хватит Азии. Его уверенность в победе передалась и солдатам. Никто в нашей армии не сомневался, что разгромим персов и возьмем богатую добычу. Вдобавок во время переправы среди солдат распространили слух, что источник нимф около города Ксанф в Ликии выдал оракул в виде бронзовой таблички, на которой на древнегреческом по отношению к нынешнему греческому языку, который в свою очередь потомки обзовут древнегреческим, было написано, что Держава Ахеменидов будет завоевана греками. Видимо, изготовители таблички не делали различия между греками и македонцами. Хотя по такому поводу греки не станут возмущаться, что их приравняли к каким-то варварам.
        Пока армия шагала к Арисбе, царь Александр отправился к развалинам Трои. Жаль, я узнал об этом поздно, иначе бы присоединился к царской процессии, чтобы посмотреть, там ли Шлиман нашел ее? На развалинах Александр сперва принес жертву Афине Илионской, которая якобы помогла захватить Трою - подарил ей свое оружие, получив взамен хранившееся там со времен осады. Вот интересно, кто и когда его закопал? Неужели Ахилла оставил свое, как утверждают царские холуи?! Видимо, из чувства благодарности Александр в компании друзей голяком оббежал могилу Ахилла, возложил на нее золотой венок и заявил, что этот герой всегда был для него образцом для подражания. Что странно, потому что Ахилл был активным гомосексуалистом. Впрочем, Александр и на могилу заднеприводного Патрокла тоже возложил венок. Следующее чудо случилось в храме Афины по пути к Арисбе. Как раз перед приездом царя там с постамента сама по себе свалилась статую Ариобарзана, сатрапа Фригии. Местный жрец Аристандр сразу же заявил, что это боги указывают на победу македонцев. Три чуда в столь короткое время навели меня на мысль, что Александр
Македонский мог бы в двадцать первом веке стать руководителем модного пиар-агентства.
        В Арисбе мы соединились с десятитысячным македонским корпусом, который безуспешно воевал здесь последние годы. Несмотря на обещание освободить братских малоазиатских греков от гнета персов, те не спешили помогать македонцам и даже воевали на стороне угнетателей, предпочитая знакомого черта Дария, незнакомому ангелу Александру. Основные поражения македонцам нанесли греки-наемники под командованием родосца Мемнона. Если бы Александр не переправился в Малую Азию, в этом году корпус, точнее, то, что от него осталось, было бы вышвырнуто на противоположный берег Дарданелл.
        20
        Речка Граник течет с юга на север и впадает в Мраморное море, которое греки называют Пропонтидой. Говорят, от истока до устья реки человек может пройти за два дня. Из-за гористой местности высокий правый берег, а не левый, как должно быть, благодаря вращению планеты. Река отделяет сатрапию Троада, в которой находились мы, от сатрапии Фригия, в которой стояла персидская армия. За спинами наших врагов был проход в горах, который называют Воротами в Азию.
        Последний раз я был в этих краях в предыдущую эпоху, когда гонял фригов. Предпоследний - вместе с Каталонской компанией. Сейчас стою на левом фланге македонской армии. Наемную греческую тяжелую конницу, в которой мой отряд и в которой греков было всего-ничего, поставили между пехотинцами-варварами и фессалийской конницей. Варварам сказали, что обязаны поддерживать конных наемников, нам - что должны помогать пешим наемникам. Как догадываюсь, командир левого крыла Парменион - старый опытный вояка, выдвинувшийся еще при Филиппе - не доверяет ни им, ни нам. В центре македонской армии стоят две фаланги: передняя из македонцев, задняя, меньшая и глубиной всего в двенадцать шеренг - из союзных греков. На правом фланге - Александр с гетайрами, легкой фракийской конницей и гипаспистами.
        Персов вроде бы больше. Может быть, так кажется потому, что конницы у них больше раза в три. Она стоит впереди, на берегу реки. Это, так сказать, персидский вариант рыцарей, получивших от царя царей «надел коня», доходы от которого позволяют жить безбедно и приобретать хорошего коня, оружие и доспехи. Лошади персов крупнее, выносливее и лучше выезженные. Защищены кожаными лакированными доспехами, которые сияют на солнце. Всадники вооружены луком или дротиками, коротким мечом и топором. Шлемы у всех металлические, правда, разных типов. Зато доспехи почти у всех чешуйчатые, скрытые под длинными свободными рубахами-безрукавками, выглядывают только высокий воротник и длинные, ниже локтя, рукава. Пехота расположилась позади всадников на склонах холмов. На правом фланге, напротив нас, выстроилась фаланга греков. От нашей фаланги они ничем не отличается, потому что македонскую царь Филипп создавал по образу и подобию греческой. Разве что македонские сариссы на полметра-метр длиннее греческих копий и глубина строя у греков всего двенадцать шеренг, хотя могут быть разные варианты. В центре и на левом
фланге сразу за конницей стоят спарабара (метатели стрел), владельцы «надела лука». У них большие плетеные станковые щиты (спара), которые выстраивают стеной и из-за них стреляют из луков. На случай ближнего боя имеются двухметровые копья, мечи, или длинные кинжалы, или топоры. Как мне сказали, доспехи у спарабара стеганые или кожаные, чтобы легче было удирать, но иногда попадается и «чешуя». За ними стоят такабара (метатели дротиков). Это персидские варвары, набираемые из покоренных народов. Кроме основного оружия, у них еще короткий меч или топор. Доспехи, если имеются, стеганые или кожаные. Такабара, как я понял, набирают ради количества, а также для несения охранной и гарнизонной службы, потому что слабы, не дисциплинированы и не стойки.
        Первой начала движение наша легкая кавалерия. Ее послали разведать, насколько глубока река, можно ли перейти вброд? Растянувшись широкой цепью, всадники вошли в реку. Насколько я смог разглядеть, в самом глубоком месте было коню по брюхо. В общем, та еще река. Персы на противоположном берегу зашевелились, готовясь отразить нападение. Тяжелой коннице воевать с легкой - приятное дело. Оставалось только догнать. Фракийцы вступать в сражение не стали, развернулись и поскакали к фаланге. Почему именно туда, я понял, когда увидел, что царская ила пошла в атаку строем клин, во главе которого сам царь Александр. Эта ила крайняя на правом фланге. За ней пошли в атаку и другие илы гетайров, построенные клином. Затем строем ромб двинулись фессалийцы и греческие конные союзники, построенные прямоугольником. Мы вместе с наемной пехотой начали движение одновременно с фалангой, фланг которой обязаны были защищать.
        Гетайры вместе с гипаспистами быстро пересекли речушку и начали подниматься вверх по обрывистому берегу. Будь там сейчас спарабара, запросто перестреляли бы лошадей вместе с всадниками и гипаспистами. Но лучники стоят далеко. Стрелять навесом опасаются, потому, наверное, что плохо видят врага, могут попасть в своих. Персидская конница, не ожидавшая такой наглости, не сразу среагировала, хотя большая часть отрядов стояла напротив нашего правого фланга и самого Александра, заметного издалека, благодаря сверкающим доспехам и двум белым страусовым перьям на шлеме. Ближние обстреливали македонцев из луков, но навалиться и столкнуть копьями врага с обрыва не успели. Все больше гетайров оказывалось наверху и вступало в бой. Если гетайр не погибал от стрел, добирался до врага, то преимущество персов сразу исчезало. В ближнем бою македонцы в большинстве своем были лучше. В первую очередь за счет отваги. Сперва бой был равный, но постепенно гетайры начали вроде бы теснить персидскую конницу.
        Дальше мне было не до наблюдений за гетайрами. Мой отряд вместе с фалангой добрался до реки. Вода в ней была холодная, хотя день жаркий. Мой конь первым делом напился, не обращая внимания на удары шпор. На противоположном берегу фессалийская конница уже на полную рубилась с персами и делала это, как по мне, лучше гетайров. Зажатые между фессалийцами и своей фалангой, персидские всадники попробовали уйти к центру, чтобы греки-наемники могли вступить в бой, помочь им. Вот тут и не выдержали у меня нервы. Вопреки приказу Пармениона не отрываться от пеших наемников и македонской фаланги, я решил, что пора и нам поразмяться.
        - За мной! - крикнул я бессам и повел свой отряд, построенный клином, а не квадратом, как другие илы под командованием Эригия, на персидских всадников, чтобы не дать им отступить к центру.
        Если фаланга греков-наемников вступит в бой, фессалийской коннице мало не покажется. Пусть персидские конники мешают своей фаланге до подхода нашей.
        Копье у меня даже длиннее, чем у гетайров, поэтому первых двух персов сшибаю с коней, нисколько не рискуя. Своими короткими копьями они не могут дотянуться даже до морды моего жеребца. Затем вклиниваюсь в их ряды, точнее, в потерявшую строй, сбившуюся в кучу массу всадников. Поразив еще одного перса, оставляю копье в теле врага, потому что в ближнем бою орудовать им неудобно, достаю из ножен саблю и начинаю рубить ей направо и налево. Фессалийцы давят на персов и те смещаются в сторону моего отряда, причем многие спиной к нам. Развернуть лошадей в такой давке трудно, а отбиваться от ударов сзади еще труднее. Разве что сесть задом наперед, но на такое никто не отваживается. В итоге персы медленно смещаются то в сторону своей фаланги, накалываясь там на копья греков-наемников, которым плевать на персидских всадников, самим бы уцелеть, то в сторону моего отряда, попадая под мою саблю и ромфеи моих подчиненных.
        Вскоре впереди меня образуется заграждение из лошадей без наездников, трупы которых животные, испуганные, храпящие, ржущие, топчут своими копытами. Мой жеребец, такой же испуганный и взбешенный от страха, кусает их, но ни его зубы, ни удары моей сабли не могут растолкать животных. Они сбились так плотно, что не протиснешься. Я замечаю перса, который не растерялся, не запаниковал в сутолоке, а достал лук и начал стрелять по фессалийцам. Следую его примеру и первым делом убиваю его самого. Моя стрела попадает ему в шею, под обрез бронзового шлема аттического типа. Интересно было бы узнать историю этого шлема. Наверное, получился бы увлекательный роман. Дальше бью на выбор тех, кто ближе. С расстояния в десять-двадцать метров мои стрелы запросто прошибают насквозь любой доспех и тело в нем. Иногда мне кажется, что одной стрелой поражаю двоих, но головой бы не поручился. В итоге преграда между мной и персами становится все шире. Бессы, которые позади меня, и вовсе загрустили, начали разворачивать лошадей и выбираться из давки.
        Оба колчана пустеют быстро. В результате впереди меня вплоть до фаланги греков-наемников остались только лошади без седоков, которые шарахаются от длинных копий, пытаются протиснуться между нами и ими. Часть персов все-таки проскочила к центру, а затем - в просвет между греками-наемниками и спарабара, часть - влево от нас, а затем в тыл фаланге. И те, и другие не остановились, чтобы продолжить бой, предпочли удрать. Остальных врагов порубили длинными мечами фессалийцы и покололи и посекли ромфеями бессы. Нападать на фалангу ни те, ни другие не стали. Вслед за уцелевшей персидской конницей они поскакали влево, уступая место македонской фаланге, которая преодолела реку, выбралась на крутой берег по мокрому и скользкому склону и выровняла ряды, готовясь к атаке. Ждали, когда бесхозные лошади ускачут вслед за нами, освободят поле для боя.
        Я тоже сместился влево и достал из ножен саблю. Бессы сразу выстроились за мной клином, следуя примеру фессалийцев, которые опять построились ромбом, на острие которого был сам Парменион. Логично было бы обойти вражескую фалангу и ударить ей в тыл одновременно с атакой в лоб нашей фаланги, но македонский командир медлил. Почему - я понял, когда посмотрел на центр и правый фланг персидской армии. Точнее, на длинный ряд щитов, за которыми не было ни одного лучника. Спарабара и такабара улепетывали вслед за уцелевшими всадниками. За ними гналась только наша легкая кавалерия. Гейтары под командованием царя Александра выстраивались поильно клиньями, направленными острием в сторону вражеской фаланги. Видимо, Парменион ждал, когда греки-наемники, оставшиеся одни на поле боя, сдадутся. Те, как догадываюсь, ждали предложения, от которого не смогут отказаться. Кто первый начнет торг, тому придется идти на уступки.
        От гейтаров к Пармениону и нашей фаланге прискакали вестовые. Что они сказали, я не слышал, но командующий левым флангом и командир фаланги отдали приказа начать движение. Фессалийская конница поскакала вперед и влево, огибая вражескую фалангу, а македонская пошла на нее, выставив длинные копья. Как я понял, греков-наемников брать в плен передумали. И действительно, что с ними потом делать?! Продашь в рабство - обидятся остальные греки; зачислишь в свою армию - получишь исключительно ненадежных солдат; отпустишь на волю - встретишь их во вражеской армии в следующем сражении. Сейчас их можно перебить сравнительно легко, если окружить и напасть со всех сторон. Что и случилось.
        Македонская фаланга мерно и неспешно подошла к вражеской, застучали копья о щиты. Хотелось посмотреть, как они будут колоть друг друга, но надо было двигаться вслед за фессалийцами, потому что они продвинулись вперед настолько, чтобы моему отряду было удобно напасть на греков-наемников с фланга. Фессалийцы вместе с частью гетайров навалились с тыла. Фалангисты из задних шеренг и стоявшие крайними справа, направили в нашу сторону свои длинные копья, но продержались недолго. Фессалийцы быстро протиснулись между копьями задних шеренг и начали рубить всех подряд. Вклинился в фалангу и я с бессами. Рубил саблей справа от себя, стараясь попадать ниже шлема. Из доспехов у греков-гоплитов были только шлемы и поножи. Самое забавное - многие владельцы поножей были босыми. То, что между этими двумя доспехами, должен был спереди прикрывать щит. Но мы напали сбоку и сзади. Рубили быстро, не выцеливая, не заморачиваясь. Чем быстрее закончим, тем быстрее отдохнем. Некоторые фалангисты пытались отбиваться, бросив щит и достав короткий меч. В основном тыкали им лошадям в морду, убив несколько бедных животных. За
что сами были уничтожены с особым неистовством. Одному греку буквально нашинковали ромфеей голову, как кочан капусты, сперва сбив с нее шлем.
        Поняв, что вот-вот сам окажусь на копьях македонской фаланги, я начал поворачивать коня влево, выбираться из побоища. Сражение выиграно, незачем перенапрягаться. Богатой добычи здесь не предвидится. Что возьмешь с голодранца-фалангиста?! Надо возвращаться к тому месту, где сражались с конниками. Там хотя бы доспехи дорогие можно снять и коня поймать. Моему примеру последовали бессы и многие фессалийцы. Пусть остальную грязную работу доделывают гетайры. Все равно вся слава достанется только македонцам.
        21
        Македонская армия движется к городу Милет, как сейчас называется Милаванда. Вот уж не думал, что придется побывать там еще раз. Интересно будет сравнить с тем, что видел сколько-то, не знаю точно, веков назад. В Милете находится с остатками персидской армии наш главный враг Мемнон. Его надо срочно добить, чтобы ни у кого в Малой Азии не вызывало сомнения, кто теперь главный по бараку. Впрочем, большинство уже правильно поняло и стремительно переобулось в прыжке.
        Первыми прибежали фриги, причем всей сатрапией. Наверное, потому, что не греки, что, попав под македонскую раздачу, получат по-полной. Своего сатрапа Арсита, уцелевшего во время сражения, они грохнули по-тихому, сообщив царю Александру, что он с горя покончил жизнь самоубийством. Взамен получили македонца Каласа. Все налоги и пошлины были отменены. Вместо них надо было делать взнос на общее эллинское дело, то есть Александру Македонскому. Не поверите, но взнос был равен отмененным налогам. Кстати, взнос этот назывался знакомым мне со школы словом «синтаксис». Теперь понял, почему оно не нравилось мне со школьной поры.
        На следующий день прибыла делегация из Спарды, которую греки называли Сардисом (Сардами), столицы Лидийской сатрапии. От Сардиса начиналась «Царская дорога» - довольно таки приличная брусчатка, тянущаяся аж до города Сузы в Элате, будущем Иране. Через равные промежутки на дороге были почтовые станции с гонцами, которые за несколько дней довозили послание из Сард в Вавилон или любой другой город Державы Ахеменидов, расположенный на этой дороге или неподалеку от нее. Возглавлял сардисское посольство командир гарнизона Митрин. Переговоры были короткими. Единственным требованием Александра была смена правления с аристократической на демократическую. Наверное, македонский царь был уверен, что голодранцев легче купить обещаниями. Пока основная часть армии шла к Милету, два отряда под командованием Пармениона и Лисимаха занимались обращением в истинную веру остальных городов в западной части Малой Азии. Везде аристократов меняли на демократов и название налогов, которые платили персам, на синтаксис в казну Коринфского союза. Казной, само собой, распоряжался царь Александр и демократиями управлял тоже он.
И правильно делал, потому что любая неуправляемая демократия превращается в государство одинаково бедных, потому что лодырей и бездельников всегда больше, и первым делом голосуют они за то, чтобы отобрать всё у богатых и поделить, а потом пропить-прогулять награбленное - и зажить спокойно, без зависти и злости, то есть, по их мнению, счастливо.
        Кстати, учителем молодого царя был Аристотель, ныне живущий в Афинах, с которым мне пока не довелось свидеться, провозгласивший, что демократия - это когда каждый гражданин свободен и имеет трех рабов. Кое-кто из современников великого ученого понял тонкий юмор этой фразы, но вряд ли осознал всю ее мудрость, потому что не имел других примеров. Мне, насмотревшемуся на демократии разного вида, стало понятно, что в основе их лежат три раба на каждого. Тех, кто содержат демократов, могут называть не рабами, а нелегальными мигрантами, жителями колоний или развивающихся стран, которым якобы оказывают помощь, продавцами своих товаров за гроши и покупателями «демократических» втридорога, держателями ничем не обеспеченного, фантастического, государственного долга и так далее, но сущность от этого не меняется. Чтобы быть демократом, надо жить за чужой счет. Если исчезают три раба, демократическое общество быстренько скатывается к диктатуре, при которой легче распределять ограниченные ресурсы. Чем меньше этих ресурсов, тем жестче диктатура.
        Мои жизненные наблюдения подтвердились в следующем крупном городе на нашем пути - Эфесе, который тоже сдался без боя, потому что гарнизон из греков-наемников сбежал, прихватит две триеры. Узнав о смене власти, эфесские демократы сразу убили почти всех аристократов и поделили их имущество. Несколько семей спаслось, благодаря тому, что Александр приказал силой остановить бойню. В итоге в обиде на царя были и аристократы, и демократы. Как по мне, лучшей формой правления является аристократическая республика, в которой право голоса и занятия важных государственных постов имеют только прошедшие определенный возрастной, имущественный и образовательный ценз. Сопляки, голодранцы и неучи не вправе решать судьбу страны.
        Мемнона в Милете мы не застали. За день до нашего прихода он отправился в Галикарнасс, расположенный восточнее на побережье Средиземного моря. Наверное, узнал, что командир городского гарнизона Гегесистрат написал письмо царю Александру с предложением жить дружно и закрылся с солдатами в акрополе. Город разросся за время моего отсутствия. То, что было при мне, теперь стало Внутренним городом, а приросшее - Внешним. Второй раза в три больше первого и крепостные стены, защищающие его, выше на метр. Когда-то здесь были поля и сады, на которых располагался лагерь врагов, осаждавших Милаванду. Сейчас - дома, в основном для бедноты, маленькие и одноэтажные. Македонскую армию впустили во Внешний город без боя. Зато во Внутренний вход был закрыт. Отправив письмо Александру, командир гарнизона узнал, что на помощь спешит персидский флот в составе трехсот судов разного типа. Даже присутствие на рейде греческого флота из ста шестидесяти галер, пришедшего на три дня раньше, не помогло Гегесистрату принять правильное решение. Все-таки многие еще верят, что Держава Ахеменидов сильнее. Александр Македонский по
каким-то неведомым мне причинам не спешил захватывать Внутренний город, вел переговоры с милетянами. Те пытались усидеть на двух стульях: мол, мы и за вас, и за них; вы порешайте, кто сильнее, а мы потом перейдем на сторону победителя. Порешать не получалось, потому что персы избегали сражения на суше, а македоняне - на море.
        Мой отряд во Внешний город не пустили. Только македонцев, конных и пеших, и конных фессалийцев. Остальным приказали располагаться за городскими стенами. Решив, что переговоры затянутся надолго, и хорошо зная окрестности, я отвел свой отряд километров на десять от города, к входу в одну из долин, самую богатую из расположенных близко к городу. Мы встали так, чтобы никто не смог войти в долину без нашего разрешения. Убивать и грабить местное население Александр Македонский запретил, но, поскольку снабжение армии было из рук вон плохо, еды постоянно не хватало, на, скажем так, продовольственные поборы командование смотрело сквозь пальцы. Война должна кормить сама себя. Я вызвал старост трех деревень, расположенных в долине, и объяснил им правила игры: или они доставляют нам ежедневно оговоренное количество мяса, рыбы, хлеба, бобов и вина - и мы не пускаем в долину больше никого, или мы уходим отсюда - и тогда их будут грабить все, кому ни лень отъехать так далеко от города, а по мере затягивания осады таких будет с каждым днем все больше. Старосты быстро оценили преимущества нашей «охраны» и не
только согласились сразу, но и прислали сверх затребованного бочонок прекрасного белого вина и трех баранов лично мне.
        На второй день, отправившись купаться, я увидел вытащенные на берег рыбацкие баркасы. Милетяне опасались выходить в море, потому что в северной части залива, укрываясь от северных ветров у высокой и длинной горы Микале, стоял персидский флот. Кстати, залив сильно заилился и сократился примерно вдвое. Баркасы и персидский флот пересеклись в моем мозге, который сразу выдал вариант, как поиметь добычу и нескучно скоротать время. Я поговорил с Битюсом. Среди бессов были те, кто жил на берегах озер и рек, не боялся воды, умел грести и, что главное, хотел разбогатеть быстро. Особенно много таких было среди тех, кто присоединился к отряду в этом году.
        В нынешней Греции, как и в будущей, есть люди, сведущие в астрономии на уровне своей эпохи, особенно астрологи, которых сейчас столько, сколько ученых, врачей и учителей вместе взятых, то есть знают больше трех созвездий, но основная масса населения, опять же, как и в будущем, разбирается в звездах плохо и использовать в навигационных целях не умеет. Про бессов и говорить нечего. Мне не составило труда объяснить своим подчиненным, что надо держать за моим баркасом, но если отстанут, то немного левее Полярной звезды, роль которой сейчас выполняет Кохаб - вторая по яркости звезда Малой Медведицы. Впрочем, эти знания им не пригодились, потому что держались строго за первым баркасом, в котором был я и на котором светил узким лучом строго назад кормовой масляный фонарь.
        Приткнулись мы к берегу левее персидского флота, вытащенные на берег суда которого, в основном триеры, растянулись километров на пять. Крайними, как положено, расположились не самые знатные и богатые, но и мы люди не привередливые. Караул из трех человек лежал у костерка на склоне, который начинался метрах в сорока от кромки воды. Они не спали. То ли услышали нас, то ли ответственно относились к своим обязанностям. Скорее, последнее, потому что обсуждали виды на добычу, которую, как они были уверены, захватят обязательно. Если не у врагов-македонцев, то у предателей-милетян. Говорили они на финикийском языке, который немного изменился, но я все еще понимал его. Дальше по склону и на берегу между триерами спали их соратники. Следующий костерок был метрах в двухстах.
        Воины моего отряда уже не боялись нападать ночью и помнили, как не разгневать злых духов. Я шел первым с отрывом метров в десять. Открыто, будто в своем лагере. Часовые сперва отнеслись ко мне спокойно, решив, что кому-то их матросов не спится, заплутал в темноте. Только увидев саблю в моей руке, напряглись. На ее темном клинке красноватые отблески костра были почти незаметны. Наверное, жути добавило и мое молчание. Я тупо двигался на них, а когда ближний, не отводя глаз от меня, нашарил короткое копье, которое лежало рядом, быстрым ударом рассек ему голову с черной курчавой шевелюрой. Второму голову снес, она упала в костер и зашипела, истекая кровью. Третьего догнал, когда он попытался удрать на карачках, мыча, как теленок. Видимо, со страху разучился говорить. Все произошло так быстро и сравнительно тихо, что не проснулись даже те, кто спал неподалеку от костра.
        Я подождал, когда подтянутся бессы, приободренные моим успехом, и дальше пошли вместе, растянувшись кривой линией по склону и берегу, молча рубя и коля всех, кто попадется. Человек спросонья и так плохо понимает, наяву ли все происходит или дурной кошмар, а наше молчание добавляло жути и нереальности происходящему. Те, кто просыпался от криков своих сослуживцев, предпочитали не выяснять, снится им или нет, сразу убегали, благо ноги, не как обычно во сне, были не ватными, служили исправно. Вскоре местность перед нами опустела, удрали все, кто успел. Дальше по берегу, в глубине персидского лагеря, разбуженные криками, стонами и топотом ног, уже вооружались и выстраивались воины. Какой-то командир пытался остановить бегущих, спрашивал, что случилось, но те кричали разнообразные варианты о боге смерти, который явился по их тела и души.
        Мы, конечно, не стали приближаться к персидских воинам, испуганным, но приготовившимся к сражению, развернулись и, собирая трофеи, пошли в обратном направлении. Из двух крайних галер забрали амфоры с вином, оливковым маслом, мукой и даже вяленым мясом. Амфора сейчас заменяет и бочку, и ящик, и мешок. Забрали и всё оружие и доспехи, которые хранились почему-то на судах. Видимо, члены экипажа были уверены, что нападать будут только они. Было очень много пучков стрел, по шестьдесят в каждом. Может быть, везли их защитником города. Мы прихватил и стрелы, сколько смогли унести и разместить на баркасах. Для угона триер бессы не годились, не обучены, поэтому обе сожгли. Они служили нам маяком на обратном пути. Мы уже отплыли примерно на полмили от берега, когда персы начали тушить горящие суда. К тому времени пламя, быстро уничтожая сухую просмоленную древесину, уже добралось до киля.
        Заметив пожар у горы Микеле, оставленные в нашем лагере подожгли заранее приготовленный костер, ориентируясь на который мы благополучно вернулись домой. Потерь не было, если не считать сломанную руку при падении с трапа триеры. Добыча была, конечно, не ахти, зато повеселились. В ближайшие дни будет, о чем поговорить, над чем посмеяться.
        О ночной вылазке я не доложил Эригию. Славы и наград нам не добавит, а вот добычей наверняка предложит поделиться. Пусть, как и финикийцы на службе у персов, думает, что триеры сжег злой дух или бог смерти. Наверняка пострадавшие уже придумали версию, почему он рассердился на них. В персидском флоте и армии не меньше, чем у нас, жрецов, прорицателей, толкователей и прочих шарлатанов.
        22
        Осадные орудия - последний довод царей. Тараны сейчас трудятся над городскими стенами и воротами Внутреннего города Милета. Александр Македонский таким незамысловатым способом давал сигнал всем остальным греческим городам, что пора определиться: или ты с македонцами и остальной Элладой, или ты враг, с которым разговор короток и беспощаден. Должен признать, что осадная техника сделала значительный шаг в сравнение с предыдущей моей эпохой. Не появилось ничего такого, чего бы я не знал, но многое усовершенствовали. Одни тараны, которые раскачивали несколько десятков человек, чего стоили. Городские стены в буквальном смысле слова крошились от их ударов. Кстати, стены были те самые, что при мне отремонтировали и сделали выше. Их, конечно, еще много раз подновляли, но основа та же.
        Я стою на плоской крыше двухэтажного дома метрах в трестах от этих стен. До меня доносится грохот ударов и изредка порыв ветра швыряет в лицо горстку мелких серовато-желтых пылинок. Рядом со мной стоят Битюс и несколько старых уважаемых бойцов. Менее уважаемые разместились на крышах домов позади нас. Бессам работа македонских саперов в диковинку, смотрят с открытыми ртами, как маленькие дети мультик по телевизору. Саперы пообещали, что к обеду, самое позднее к началу сумерек проломят стены. Обед уже прошел, пара узких проломов уже есть, так что через час-другой пойдем на штурм. В первой волне ломанутся наемники, фракийцы и иллирийцы. Во второй - греки. Македонцы подтянутся, если мы не справимся. Обычная практика - бросать в атаку первыми чужаков-союзников. Мы не в обиде. Ясно, что сопротивление будет слабым. Во Внутреннем городе сидят только те, кому по разным причинам противопоказано встречаться с Александром Македонским, причем профессиональных воинов среди них, тех, кто будет сражаться до последнего, всего сотни три. Это греки-наемники, по какой-то причине не ушедшие с Мемноном. Зато первым
достанется самая ценная добыча. Я объяснил бессам, что брать в первую очередь - драгоценные камни, золото и серебро. Их легко спрятать. Я не собираюсь отдавать всю добычу Александру Македонскому, а взамен получить от него дешевые крохи, потому самое ценное распределит между земляками. Честными мы будем только между собой, членами отряда. Десятую часть получу я, три доли - Битюс, а остальные - по одной.
        С Эригием тоже больше не делимся. Пусть ему отстегивает царь. У нас теперь новый покровитель - Парменион, командующий правым флангом. Ему понравилась работа моего отряда во время сражения на реке Граник, особенно моя стрельба из лука. Во время перехода к Сардам Парменион на привале пригласил меня в свой шатер, довольно убогий для командира такого ранга. Хорошим в шатре было только красное вино, местное, как он сказал, но с необычным кисло-сладким вкусом, я впервые такое пробовал. Поскольку вино сейчас делают в глиняных пифосах и амфорах, оно быстро скисает. К тому же, на обожжённой глине часто образуется плесень, благодаря которой вино превращается в уксус. Поэтому бедняки разводят вино водой, часто морской, которая перебивает кислый вкус, а богачи - мёдом, из-за чего получается крепленное вино, типа портвейна. Парменион угощал меня обычным вином, не скисшим, несмотря на жару, не потерявшим приятный вкус и аромат. Как мне сказал македонский военачальник, вино это стоит в четыре раза дороже обычного, но ему подарили пару амфор. Пили мы из бронзовых кубков с барельефом из нескольких подвигов
Геракла. Этот маньяк стал для греков и их соседей образцом для подражания и источником вдохновения для художников и ремесленников. Не знаешь, что изобразить, малюй Геракла. Парменион расспросил, кто я и откуда. Я рассказал байку, в которую начал уже и сам верить, порадовав старика знатным происхождением. Он тоже из знатного македонского рода, родственного царскому. Впрочем, в маленькой Македонии вся знать, кроме получивших землю от царя Филиппа - родственники Аргеадов.
        Я замечаю, что в западной части стены пролом уже настолько широк, что может пройти человек, решаю:
        - Пора нам выдвигаться.
        Основные силы атакующих собраны напротив ворот и восточной части стены. Ворота всегда наиболее привлекательны, потому что кажется, что проход шире и прорваться легче, но на самом деле там обычно самая сильная защита. На счет восточной части, наверное, думают, что возле порта расположены склады, много добычи. Да, ее там много, но дешевой. Я помню, что богатые милетяне жили в западной и северо-западной части города, подальше от шумного порта и вонючих рынков, рыбного и мясного. Не думаю, что за несколько веков богачи потеряли нюх и оглохли.
        Возле главных ворот уже шел бой, когда мы подошли к самому западному пролому, на подступах к которому надо было преодолеть большие обломки крепостной стены, темные с внешней стороны и светлые, я бы даже сказал, празднично-свежие с внутренних. Защищал проход отряд из горожан-ополченцев, человек двадцать пять. Командовал ими старик с косым шрамом через все лицо, видимо, бывший солдат. Я не стал убивать его. Отбив копье и сблизившись вплотную, ударил верхним краем своего щита под подбородок старику и услышал, как клацнули зубы, которых во рту его осталось не больше десятка. Несмотря на отсутствие сахара, с зубами сейчас у многих большие проблемы. Зато научились делать зубные протезы. Богатым - из золота, а тем, кто не мог себе позволить такую роскошь, вставляли чужие зубы, закрепленные медной проволокой. Вторым ударом щита я оттолкнул оседающего старика, а потом саблей отрубил правую руку с коротким мечом, которая принадлежала рослому горожанину в надраенном до блеска шлеме аттического типа. Наверное, грек-мигрант. Его добил копьем кто-то из бессов, следовавших за мной. До третьего не успел
дотянуться. Пухлый коротышка в стеганом доспехе и шлеме беотийского типа довольно резво отпрыгнул назад, развернулся и, потеряв шлем, рванул по улице так быстро, что вряд ли бы его догнал конный. Бессы добили остальных защитников, после чего мы неспешно пошли по улице вслед за убегающим.
        Все дома на этой улице были двухэтажные. Различались только размером двора и сада. Чем дальше от пролома, тем большую площадь занимало жилище богатого милетянина. Дойдя до воистину большого, я решил остановиться, дал команду бессам занимать соседние дома и действовать быстро, потому что желающих пограбить из расчета на один дом будет намного больше, чем в Фивах.
        - В первую очередь берите и прячьте самое ценное, - напомнил я. - Остальное пакуйте и складывайте на виду.
        Мы со Скилуром, который во время боя находился в тылу отряда, а потом догнал меня, зашли во двор, на воротах которого была нарисована богиня Афина с золотым копьем в правой руке и золотым щитом, прислоненным к левой ноге и поддерживаемым левой рукой. Скорее всего, здесь живет грек. По распространенному мнению грек в городах Малой Азии может быть только богатым, если он не солдат-наемник, то есть, неудачник. В данном случае, судя уже по размеру дома и двора, мнение было верным. Слева от ворот под навесом из камыша стояли два белых жеребца с небольшими черными пятнами на крупе, наверное, братья или отец и сын. Добыча, конечно, ценная, но ее сразу отберут.
        - Оставь их, - говорю я Скилуру, для которого нет ничего более ценного, чем хороший конь.
        В доме прохладней, из-за чего мое тело под доспехом сразу покрывается потом. В первой комнате сидят на мраморном полу у стены две молоденькие рабыни, причем одна чернокожая, и сухощавый и длинноносый раб лет тридцати, скорее всего, семит. Девушки испуганно наклонили головы и закрыли глаза, чтобы не видеть приближение смерти, а у мужчины пустой взгляд, направленный в стену напротив, на которой на черном фоне нарисованы желтой краской голые, пляшущие бородачи с венками на курчавых головах. Наверное, сюжет какого-то мифа или известной истории, неведомых мне.
        Не обращая внимания на рабов, я прохожу в другую комнату, где посередине стоят стол и четыре ложа, а в дальнем левом углу - большой деревянный ларь, покрытый красным лаком.
        - Посмотри, что там, - приказываю я скифу и иду в третью комнату, спальню с двумя кроватями.
        Там меня встречает целый выводом женщин разного возраста. Младшей девочке лет девять, следующей - около тринадцати, третьей - около двадцати, четвертой - под сорок, пятой - все шестьдесят. Что забавно, красота уменьшается в обратном порядке: самая младшая - самая уродливая. На всех висят побрякушки из золота и серебра с драгоценными камнями: сережки, ожерелья, браслеты ручные и ножные, перстни.
        Я показываю на небольшую синюю вазу с нетрадиционным для греков растительным узором зеленого цвета, которая стоит на сундуке с бронзовыми ручками по бокам в виде сросшихся рогов горного козла и четырьмя бронзовыми козлиными ножками:
        - Снимайте украшения и складывайте в вазу. И поторопитесь, иначе придет мой слуга-скиф и поможет вам.
        Почему-то скифы считаются у греков самыми варварами из варваров, грубыми и жестокими, а потому отличными воинами. Может, из-за того, что скифы-воины не посещали территорию Греции и Малой Азии уже несколько веков.
        Украшения падали в вазу с интересным звоном, прямо мелодия для души. Когда зашел Скилур, я оставил его контролировать процесс, а сам прошел в следующую комнату, оказавшуюся тоже спальней с двумя кроватями, и дальше, в третью спальню, половину которой занимала кровать, застеленная пурпурным плотным покрывалом. На кровати недавно сидели, осталась вмятина.
        Интуиция подтолкнула меня приподнять саблей край свисающего покрывала и произнести строго:
        - Вылезай!
        Пряталось там аж трое мужчин: старик, средних лет и молодой. Они были похожи, несмотря на то, что лысина была только у старика. Наверное, дед, отец и сын.
        - Афиняне? - спросил я.
        - Да, - ответил старик.
        Скорее всего, сын и внук родились здесь, считают себя милетянами.
        - Если отдадите все деньги, разойдемся по-хорошему. Я закрою вас в сарае и выпущу, когда будем уходить из города, - сделал им предложение, от которого трудно отказаться.
        - Мы согласны! - произнес старик сразу же, как только я произнес последнее слово.
        Семейные богатства были спрятаны под небольшой навозной кучей возле лошадей, которые, как догадываюсь, были отвлекающим моментом. Тот, кто захватит пару таких красивых и дорогих жеребцов, вряд ли будет рыться в навозе, где был спрятан кожаный бурдюк с золотыми и серебряными монетами и слитками и женскими украшениями, более ценными, чем те, что остались на дамах. Того, что было спрятано в навозе, хватит на пару десятков таких жеребцов.
        Мужчин и женщин, кроме одной, Скилур закрыл в сарае, где хранились пустые амфоры. Одну - двадцатилетнюю - отвел в спальню. Я решил, что хватит ему рукоблудить, пусть становится мужчиной. Предложил выбрать любую из женщин. Предполагал, что выберет свою ровесницу, но забыл, что в его возрасте предпочитают женщин постарше. Главное, что остановил свой выбор не на самой красивой из них.
        - Только покрывало сними и сложи. Оно мне пригодится, - потребовал я.
        Пацан, что называется, дорвался. Его восторженные стоны и всхлипы заглушали женские. Я слушал их в столовой, сидя на ложе. Умею есть лежа и даже люблю, когда читаю книгу, но вот обедать, расположившись на боку на ложе мне не вставляет. Не получится из меня знатный грек. Буду кушать, как молодой македонец, не убивший ни одного кабана.
        - Что приготовлено на обед? - угадав по худобе в нем повара, спросил я сухощавого раба, взгляд которого приобрел осмысленность, а на губах появилась легкая улыбка - реакция на стоны из дальней спальни.
        - Морские ежи со смесью меда и уксуса, сдобренные сельдереем и мятой; тушеный балык из тунца с белым вином и оливковым маслом; жареная свиная печень, смешанная с устрицами, креветками и камбалой; десерт из меда и льняного семени и маковые хлебцы к нему, - монотонно перечислил раб.
        - А какое есть вино? - поинтересовался я.
        - Красное простое и белое с медом и травами, - ответил он.
        - Принеси и то, и другое. Начну, пожалуй, с белого. Разбавь его водой напополам, - сказал я.
        Скилур пришел, блаженно улыбаясь, когда я доедал свиную печень. Есть лежа он тоже не привык, поэтому сел напротив меня и сразу налег на тунца с такой жадностью, словно голодал дня три, не меньше. Я уже отношусь к скифу не как к рабу, а как к младшему брату. Через год-два станет полноправным бойцом моего отряда. Единственное, в чем ограничиваю, это в выпивке.
        - Налей ему красного вина с двумя третями воды, - приказал я сухощавому рабу.
        Десерт мне не дали доесть спокойно. Помешали крики на улице. Орали на разных фракийских диалектах. Судя по взаимным оскорблениям и угрозам, дело вот-вот должно было перейти от слов к ромфеям.
        Оказалось, что это бессы не хотели пускать в захваченные дома трибаллов и одриссов. Если бы пришли македонцы, мои подчиненные поделились бы с ними, а вот с бывшими врагами не хотели. Тем более, что трибаллы и одриссы в бой не рвались, в атаку пошли последними, когда мы уже были во Внутреннем городе. Судя по большим узлам, они уже поживились где-то в другой части города, наверное, в припортовом районе, но, видимо, жадность не утолили.
        К трибаллам и одриссам постоянно прибывало пополнение, поэтому я приказал бессам:
        - Те, кто на моей стороне улицы, переходите в мой двор, а кто на противоположной - к Битюсу. Пусть эти трусы подберут за вами крохи.
        Не скажу, что приказ обрадовал моих подчиненных. Получалось, что мы как бы струсили. Подчинились с неохотой, но все-таки собрались в двух дворах и возле них, потому что внутри все не помещались. Во время этих маневров нас и застал глашатай-македонец, который на вороном коне проскакал неспешно по улице и прокричал приказ царя срочно выйти из Внутреннего города, не трогая жителей, как свободных, так и рабов. Жаль! Я собирался забрать с собой сухощавого раба, потому что он уж очень хорошо готовил.
        Отряд повел к пролому, через который мы вошли. Так было короче и без давки, которая образовалась у главных ворот. Оказалось, что давка получилась не просто так. Возле всех проломов стояли отряды гоплитов-македонцев, направляя наемников к главным воротам, а там работала македонская «таможня». Под присмотром гетайра, сидящего в тени под навесом, пара сотен гоплитов шмонала выходящих из Внутреннего города. Не дотошно обыскивали, конечно, но забирали почти всю добычу. В первую очередь - животных, навьюченных или нет, повозки и большие узлы. Забрали вместе с белым жеребцом и узел с бронзовой посудой, который вез Скилур. Собирались забрать и второго белого жеребца, на котором ехал я, но гетайр, наверное, видел меня в обществе Эригия или даже Пармениона.
        - Пропусти его, - приказал он гоплиту, который схватил моего коня под узду.
        - Могу я забрать покрывало с того коня? - спросил я гетайра, показав на второго белого жеребца. - Очень оно мне понравилось.
        - Бери, - разрешил гетайр.
        Скилур отвязал свернутое в рулон пурпурное покрывало, закрепил его на крупе моего коня и пошел пешком, придерживаясь рукой за попону. Вслед за ним шагали бессы, у которых забрали навьюченных лошадей и мулов, оставив, как моим подчиненным, лишь кое-что по мелочи, и трибаллы и одриссы, у которых отняли практически всё. Бессы весело ржали, обзывая своих бывших врагов дураками. Мол, хорошо потрудились, собирая добычу для царя.
        Наши лошади ждали нас неподалеку от главных ворот Внешнего города, потому что зайти нам разрешили только пешими. Теперь было понятно, почему, как и неучастие македонцев в штурме. Александр Македонский заранее продумал, как без особого скандала забрать всю добычу. Иначе бы пришлось подолгу разбираться, воина конь или захвачен в городе, и обижать своих земляков, ведь пришлось бы отбирать и у них, иначе бы наемники возроптали. Видимо, царю позарез нужны деньги, раз грабанул грабителей.
        Прискакав в свой лагерь, расположенный в стороне от остальной армии, каждый участвовавших в штурме бесс зашел под навес и высыпал на расстеленное, пурпурное покрывало захваченную добычу - драгоценные камни, золото и серебро в монетах и слитках. Первым это сделал я, опорожнив синий кувшин с зеленым растительным узором. Моя добыча была самой богатой, но и грабил дом я один, а остальные по двое-трое. До вечера я пересчитывал и делил добытое. Получилось не так много, как в Фивах, но все равно превзошло ожидания тех бессов, которые присоединились к нам в этом году. По меркам своего племени они стали богачами. К тому же, каждый оставил себе дешевую добычу, которую удалось пронести через «таможню». Исключением был дорогой белый жеребец, который достался мне без возражений, потому что у любого другого был бы отнят македонцами.
        - Это только начало. Дальше будет еще больше, - пообещал я.
        Бессы посмотрели на меня без особой веры, но с яркой надеждой: до сих пор я их не обманывал - вдруг и эти слова сбудутся?!
        23
        Признаюсь честно, я не сразу опознал в Галикарнасе будущий турецкий курорт Бодрум. В голове вертелось какое-то приятное воспоминание из двадцать первого века с островом Кос, расположенным напротив, в паре милях от города. Потом вспомнил, что задержали двух пьяных немецких туристов, которые решили сплавать из Бодрума на остров. Им, как жителям Шенгенской зоны, не нужны были, кончено, греческие визы, но попасть в эту страну можно только черед пограничные пункты, которые работают на причале, где швартуются паромы, а не там, где вздумается. Короче, передали греки туркам двух типов в плавках. Немцы к тому времени протрезвели и осознали. Не знаю, чем дело кончилось, потому что на следующий день улетел домой.
        Попал я в Бодрум совершенно случайно. До того времени отдых в Турции у меня ассоциировался с влажной и душной Антальей, мимо которой проплывал много раз и где находиться по своей воле да еще и за деньги ни за что бы не стал. Гулял я как-то по торговому центру у метро «Речной вокзал», ждал даму, которая так и не явилась. Когда она позвонит и расскажет, что автобус застрял в «пробке», а ее мобильник разрядился и так далее, предложит встретиться еще раз, я уже буду на пути в аэропорт. Пока ее ждал, остановился перед маленьким офисом турагентства, в котором скучал молодой человек, начал просматривать, кто, где и почем может нынче отдохнуть. Варианты были сплошь дешевые, для неприхотливых туристов. Другие в этом районе Москвы не живут.
        - Есть «горящий» тур в Бодрум на завтра, трехзвездочный отель, десять дней/девять ночей, бесплатный завтрак, вместе с перелетом всего за триста пятьдесят долларов, - незаметно материализовавшись рядом со мной, скороговоркой выпалил молодой турагент.
        Я тогда еще не знал, что в Турции надо отдыхать в отеле не ниже четырех звезд, а в Египте - только в пятизвездочном да и то не в каждом. Весь мой опыт отдыха в Турции к тому времени был приобретен в тюремной камере.
        - Это в Анталии, где жарко и влажно?! - припомнил я и скривился, словно откусил сразу половину турецкого лимона.
        Лимоны, кстати, в Турции вполне приличные.
        - Это на побережье Эгейского моря. Там другой микроклимат, дуют местные прохладные ветры с гор, благодаря чему не жарко. Все хвалят это место, - продолжил он, глядя мне в глаза своими честными, собачьими.
        Я решил проверить неслучайность случайностей и сказал:
        - Давай подождем еще пятнадцать минут. Если моя дама не придет, то куплю этот тур.
        На счет микроклимата и прохладных ветров турагент не обманул, хотя отель оказался полной лажей. Даже пляж был ущербный. Мало того, для меня не нашлось свободного номера. Видимо, слишком многие купились на такую халяву. Мне предложили пойти позавтракать и покупаться, а ближе к обеду номер освободится. Я успел поклевать убогий завтрак из вареной колбасы, яиц и чая и разок окунуться в море, когда меня нашел паренек с ресипшена. В холле меня ждала представительница турагентства - молодая девушка с взволнованным лицом. Она сходу начала тараторить, что произошла чудовищная ошибка, что ее фирма не виновата, что в искупление вины предлагают мне переехать в более дорогой отель, где все включено. Как только я понял, что предлагают другой отель, сразу согласился. Девушка была настроена решительно и продолжала тарабанить заученную роль.
        - Дорогуша, хватит болтать, поехали, я согласен! - перебил ее.
        По пути в новом легковом автомобиле среднего класса, за рулем которого был турок, взволнованная девушка попыталась продолжить объяснение, насколько лучше другой отель.
        - Первый сезон работаешь здесь? - опять перебил я.
        - Да, - призналась она.
        - Поэтому тебя и кинули под танк, ожидая, что я буду возникать, - сделал я вывод.
        - Сказали, что я должна научиться… - произнесла она.
        - Все правильно сказали, - согласился я. - Только не надо так волноваться. Поверь, любой нормальный человек без колебаний променяет убитую «трешку» на «четверку» с «всё включено».
        Сказать, что предложенный мне отель оказался намного лучше - ничего не сказать. В итоге за триста пятьдесят баксов я отдохнул, как белый человек, и даже завел роман с полячкой Ядвигой. Опять же случайно. Я перепутал ее в бассейне с русской девушкой, с которой познакомился накануне. С мокрыми волосами женщины так похожи. Русскую, как узнал позже, интересовали молодые крепкие турки из обслуги, а полячке хотелось чего-то более экстремального. Я подплыл к полячке и продолжил вчерашний разговор с русской девушкой. Мне показалось странным, что меня слушают как-то напряженно, словно плохо понимают. Ядвига учила русский в школе, как второй иностранный. Когда она заговорила, я понял, что ошибся и что ошибка должна быть неслучайной. В итоге мы оба остались довольны отдыхом в Турции. Даже какое-то время переписывались в социальной сети, пока Ядвига не вышла замуж.
        Сейчас Бодрум называется Галикарнасом и окружен сухим рвом шириной тринадцать метров и глубиной около семи и восьмиметровыми каменными стенами с прямоугольными башнями. Расположен город на склонах холмов, напоминая амфитеатр, где вместо сцены агора и порт, поэтому стены поворачивают под разными углами, стараясь придерживаться вершин и образуя острые выступы, из-за чего с высоты птичьего полеты напоминают контур языка пламени. Царский дворец расположен в юго-восточном углу на маленьком острове, соединенным дамбой с материком. В северо-западной части, на вершине самого высокого холма (метров сто семьдесят) расположен главный акрополь. Второй - в юго-западном углу, на берегу моря, на холме пониже, через бухту с дворцом. В будущем крестоносцы построят там замок Святого Петра, который дотянет до двадцать первого века и в котором я побываю на экскурсии. Кстати, камни для постройки крепости будут брать из мавзолея царя Мавсола, построенного лет двадцать назад и сразу зачисленного греками в одно из семи чудес света. В двадцать первом веке от мавзолея останется лишь фундамент, а сейчас он стоит в центре
города, в чем я убедился, поднявшись на соседнюю гору, откуда был виден весь город. Это почти квадратная основа с тридцатью шестью колоннами в верхней части, которые поддерживают выступающие края четырехгранной пирамида, на вершине которой квадрига из светлого мрамора. Общая высота сто сорок футов (сорок два метра). Как мне сказали, мавзолей украшают триста тридцать статуй. Надеюсь посмотреть их с близкого расстояния, когда захватим город. Македонцы - не продвинутые западноевропейцы, разрушать мавзолей не будут. Сейчас Галикарнасом и всей сатрапией Кария правит Оронтобат - зять предыдущего правителя Пиксодара, который захватил власть, сместив с трона свою сестру Аду, жену старшего брата Идрея, после смерти последнего. У карийцев, как и египтян, принято, чтобы царь женился на своей сестре, но при этом не возражают против нахождения у власти женщин. В их истории было несколько довольно успешных цариц-воительниц. Пиксодар жениться на своей сестре Аде отказался и просто выгнал ее из Галикарнаса. Царица укрылась в сохранившем ей верность городе Алинда, где и просидела тихо шесть лет. Узнав о приближении
македонской армии, выехала ей навстречу и обозвала Александра своим сыном. Судя по тому, как трепетно македонский царь обращается с Адой, она удачно подкралась незаметно и лизнула. Править ей опять в Галикарнасе, если доживет до конца осада.
        Македонская армия расположилась у восточных стен города. Здесь холмы пониже, чем у северных, удобнее использовать осадные орудия. С западной стороны тоже можно было бы, но рядом находился город Минд, хорошо укрепленный и с сильным гарнизоном. Мы попытались его захватить во время ночного штурма, но получили достойный отпор. Александр Македонский решил не тратить понапрасну время и силы. Кому будет принадлежать Галикарнас, тому и Минд. Расположись мы лагерем между двумя городами, имели бы неожиданные проблемы с двух сторон. С юга город защищают море и персидский флот, который теперь контролирует всё Средиземное море. Свой флот Александр Македонский распустил якобы за ненадобностью, потому что слишком слаб в сравнение с вражеским. На самом деле награбленного в Милете не хватило на то, чтобы погасить задолженность перед моряками. Они обиделись и отправились по домам. В итоге Александр Македонский испортил отношения и с наемниками, у которых забрал добычу, и с моряками. Поскольку блокировать город не получится, потому что с моря доступ свободен, обносить его рвом и валом македонцы не стали. Возвели
несколько легких сооружений напротив ворот, ведущих к городу Миласу, опасаясь вылазок осажденных. Ворот в городе всего двое, если не считать практически открытую южную часть. Вторые на западе, ведут к Минду. Сейчас сиракузские саперы засыпают в ров с нескольких местах под защитой больших деревянных щитов и при поддержке критских лучников и родосских пращников и собирают осадные башни, на первом этаже которых таран, на втором и третьем - лучники, а на четвертом - опускающийся мостик. Работают быстро, так что завтра пойдем на штурм. Пехотинцы-наемники, которым придется толкать эти башни и идти в атаку первыми, пока что отдыхают и развлекаются, как умеют. В основном напиваются и дразнят защитников города, дежуривших на крепостных стенах, демонстрируя им интимные части тела. Галикарнасцам зубцы стен мешают показать что-либо интересное, поэтому жестикулируют в меру своего воспитания. Конница пока в запасе на случай нападения врагов с тыла. Ходят слухи, что к Галикарнасу спешит на помощь персидская армия. Подозреваю, что слухи распространяют персы и их союзники.
        Я проехался вдоль крепостных стен, поднялся на гору, чтобы посмотреть на город сверху. Чисто из спортивного интереса, прикидывая, как бы я осаждал Галикарнас. Да, демонстрировал бы атаку с востока, но одновременно штурманул бы и с запада, где нас не ждут. Лезть со своими советами не собираюсь. Все равно город будет захвачен, а желания выслужиться у меня нет, потому что знаю, чем кончится этот поход и что случится после смерти Александра Македонского. Заодно увидел с горы хвост обоза, который удалялся на запад, в сторону Минда. Видимо, выехал обоз из Галикарнаса рано утром. Днем наши отряды наведываются в те края, чтобы дограбить в деревнях то, что не успели или не нашли по пути сюда. Я подумал, что и завтра утром какой-нибудь обоз может отправиться по той дороге, поэтому спустился к ней, проехал пару километров и выбрал место для засады. Все равно нам сейчас нечего делать. Глядишь, что-нибудь попадется.
        Луна взошла еще засветло. Она была полная и яркая. При такой луне и солнца не надо. Ее серебристый свет делал обычную грунтовую дорогу похожей на заасфальтированную. Наши кони скакали легко, не спотыкаясь. К тому же, ехать ночью намного приятнее: не жарко и нет оводов и мух, которых, правда, успешно заменяют писклявые комары. Выбранное днем место нашел не сразу. Ночью оно выглядело менее привлекательным. Поскольку лучники из моих бессов не самые лучшие, атаковать будем конными, поэтому и заросли нужны были густые, чтобы скрыть нас. Днем мне показалось, что нашел именно такие, а ночью они выглядели жиденькими, хотя должно было быть наоборот. Решил разобраться утром. Глядишь, окажется мудренее.
        Разбудили меня в утренних сумерках. Было сыро и вроде бы прохладно - бодрящая погодка. На луках седла, которое я использовал вместо подушки, скопились крупные капли росы. На камнях ее было больше, из-за чего выглядели темнее, чем под солнечными лучами.
        - Едут, - доложил Битюс.
        Так уж повелось в отряде, что бойцы докладывают мне только через Битюса, словно думают, что не пойму их. Это при том, что я довольно сносно говорю на бесском диалекте фракийского.
        - Много? - поинтересовался я.
        - Арбы и мулы, - ответил он, что должно было обозначать больше десяти.
        Считают бессы только по пальцам, и то не все. Мне, выросшему в стране обязательного среднего образование, это до сих пор кажется удивительным. Впрочем, даже в девятнадцатом веке не умеющих считать, читать и писать было великое множество, причем не только в Америке, но и в Англии.
        Тринадцать арб, запряженных волами, и полтора десятка мулов везли имущество горожан, не вовремя решивших покинуть опасное место. Охраняло их восемь всадников. Не военные. Наверное, из охраны караванов. От города уже удалились на пару километров и решили, что опасность позади, поэтому расслабились, заулыбались. Даже как-то неловко было грабить таких счастливых людей.
        - Понапрасну не убивать, только тех, кто сопротивляется, - предупредил я бессов.
        Я первым выехал из зарослей на дорогу. Спокойно, будто увидел старых знакомых. Остановил коня левым боком к обозу. Так мне удобнее будет стрелять из лука, если не оценят мое предложение. Бессы тоже выехали на дорогу без криков и угроз и рассредоточились, чтобы никто не удрал. Быстро оценить ситуацию, развернуть коня и дать деру успел только один охранник, ехавший замыкающим. При выезде из города это было самое стремное место, а здесь оказалось самым удачным. Скакал охранник, сильно наклонившись, почти лежа на спине лошади. Боялся, наверное, получить стрелу в спину. Ехавший передним, как догадываюсь, старший охранник - плотный пожилой тип с густой длинной бородой, черной с сединой, которая, когда наклонял голову вперед, топорщилась, упираясь в кожаный доспех, старый, потертый во многих местах - схватился было за копье, но вовремя передумал. Он смотрел на меня темно-карими глазами, наполненными до краев фатализмом.
        - Слезай с коня, снимай доспехи и проходи вперед. Подожди там в тенёчке попутчиков, чтобы не скучно было идти в Минд, - приказал я.
        Начиная с Милета, Александр Македонский стал забирать себе почти всю добычу. Рабов-мужчин - в обязательном порядке. Отправляет их на осадные работы. Так что смысла вести пленных в лагерь, чтобы отдать бесплатно, не было. Как и арбы и мулов, которых сразу конфискуют на нужды армии. Бессы обыскивают людей и поклажу, забирают деньги, драгоценности, оружие, доспехи и продукты.
        - Почему поехали по суше? - спросил я носатого пучеглазого толстяка, отца пятерых девочек, что сейчас считается насмешкой богов. - По морю безопасней было бы.
        - Финикийцы заломили неподъемную цену за перевозку! У меня большая семья - откуда я возьму столько?! Пусть Посейдон покарает этих проклятых грабителей! - проголосил толстяк, размахивая руками.
        Мне трудно не согласиться с тем, что финикийцы - проклятые грабители, что лучше отдать деньга нам, чем им.
        Всех детей и несколько мужчин - семерых охранников и девятерых отцов семейств - отпустили сразу. Остальных пленников и обоз ведем дальше по дороге к деревне, из которой жители ушли в горы или в город. Там мы будем ждать до вечера выкуп за пленников и транспорт с не заинтересовавшим нас барахлом.
        - За всё двести пятьдесят пять мин серебром или эквивалент золотом, - напутствовал я отпущенных.
        На каждого воина выйдет по сто драхм, Битюсу - три сотни и мне - чуть больше десятой части выкупа.
        - Если увидим, что ведете воинов, перебьем заложников и скот, - предупредил я.
        Охранники бы, конечно, рискнули, потому что жаль потерять коня, доспехи и оружие, им пофиг судьба заложников и каравана, но отцы семейств вряд ли поступят необдуманно.
        Я отрядил десять бессов отконвоировать освобожденных почти до Минда, а потом сопроводить тех, кто повезет выкуп. Времена сейчас лихие. Грабитель у грабителя запросто дубину отберет.
        Мы прождали почти до вечерних сумерек. Выкуп привез пучеглазый толстяк в сопровождении пяти воинов из Минда. Серебряные монеты сложили в старый кожаный бурдюк. Были они из разных городов. Нумизмат из двадцать первого века умер бы от счастья, завладев таким кладом. Золотые монеты привезли в кошеле. Это были персидские дарики. Говорят, что название монета получила в честь царя Дария, который изображен на аверсе в виде коленопреклонённого лучника. Из-за этого монету еще называют лучником. Надписей нет. На реверсе выбит прямоугольник - видимо, след от удара при чеканке. Весили дарики столько же, как и македонские статеры, но примесей в них было меньше, поэтому ценились дороже. В персидском таланте было три тысячи дариков.
        Пересчитав деньги, получив после короткого спора недостающие два золотых дарика и почти полторы сотни серебряных драхм, я вместе с бессами поскакал к своему лагерю. Со стороны Галикарнаса весь день доносились звуки боя.
        По приезду выяснили, что два пьяных фракийца долго оскорбляли галикарнасцев, пока те не организовали вылазку через главные ворота и не вломили грубиянам. И тем, и другим подошла подмога - и маленький инцидент перерос в большой бой. Фракийцы чуть не вломились в город вслед за отступающими галикарнасцами. Перепугавшись, горожане закрыли ворота слишком рано - и погибли почти все, участвовавшие в вылазке, а это были греки-наемники. Типичное благодарное отношение к наемникам. К месту боя подтянулись сиракузские саперы и начали рушить стену рядом. Им никто не мешал, потому что все были увлечены боем у ворот. В итоге было убито сотни по три с каждой стороны и сильно пострадали две башни, потому что рухнула часть куртины между ними. Всю ночь горожане при свете костров и факелов возводили из обломков и кирпичей новую стену вместо разрушенной. Если бы македонцы пошли на штурм, к утру Галикарнас был бы захвачен, но приказа не последовало. Видимо, на примере Милета царь Александр сделал какие-то выводы. Скорее всего, не хочет обострять отношения с греками, проливать много греческой крови, ждет, когда город
сдастся.
        24
        Я спускаюсь вниз по канату с мусингами, упираясь ногами в неровную глиняную стенку рва. Сухая земля осыпается, тихо шуршит. У ночных звуков есть еле уловимая магия, которая заставляет воспринимать их иными, причем по-разному. На дне рва мои ноги попадают в толстый слой пыли, поглотившей все звуки. С восточной стороны ров основательно углубили и подровняли, а с западной начали было, но узнали, что Минд не захвачен, и прекратили работы. Мне кажется, галикарнассцам глубоко плевать и на царя царей, и на македонского царя, готовы подчиняться любому, тем более, что налоги одинаковы, и им очень не нравится положение между двух жерновов. Судя по ходу осады города, галикарнассцы втихаря договорились с Александром, но выступать за него в открытую боятся. Я перехожу к внутренней стенке рва. Здесь меня ждет лестница, хлипкая, прогибающаяся. Утешает, что падать буду не больше семи метров. Тонкие ступеньки кажутся предельно ненадежными. Вопреки опасениям, все-таки забираюсь наверх целым и невредимым. Пересекаю узкую полосу земли и припадаю к теплой, нагретой за день и еще не остывшей крепостной стене. От камней
идет сухой спокойный запах, разбавленный полынной горчинкой.
        Нынешнее название этой травы у греков можно перевести, как «здоровье», потому что входит во многие медицинские рецепты. Еще полынь добавляют в вино, чтобы стало забористее. Обычно в такое, которое делается из подвяленных ягод, очень сладкое и крепкое. В него добавляют мед или виноградный сироп, чтобы стало еще крепче, градусов шестнадцать, и сок полыни, чтобы надежней вставляло. Получается древнегреческий вариант абсента. Не знаю, из-за полыни или просто из-за высокой крепости, от такого вина башню сносит запросто. Если его пьют компанией, драка между собутыльниками (или правильнее сокувшинниками?!) обеспечена, причем не одна. Я подсказал грекам рецепт употребления абсента, который узнал от старшего механика-американца. Чувак был нетипичным пиндосом, молчаливым и замкнутым, с выражением абсолютного пофигизма на лице. К тому же, от него постоянно несло вискарём. Поскольку это никак не отражалось на исполнении служебных обязанностей, я не цеплялся к стармеху, только раз спросил, какой сорт виски он предпочитает?
        - Любой, - ответил он. - Я добавляю его в коктейль «Веселый молочник».
        - Что за коктейль? - поинтересовался я.
        - Абсент, виски и молоко в равных долях, - ответил старший механик и добавил: - Пить медленно.
        - Дашь попробовать? - напросился я.
        - Почему нет?! - согласился он.
        Вот это «медленно» у меня и не получилось. Может быть, сказалась моя нелюбовь к пастеризованному молоку. Или нужен богатый опыт, чтобы научиться пить «Веселого молочника» глотками. Судя по стармеху, если научишься, достигнешь вершин пофигизма. Нынешние греки не питают любви ни к молоку, ни к пофигизму, поэтому, а может, всего лишь из-за отсутствия виски, подсказанный мной рецепт не прижился.
        Я толкаю в плечо стоявшего рядом бесса. Он раскручивает «кошку», закидывает на вершину крепостной стены. Я слышу, как железный якорек звякает о камень. Бесс дергает веревку, проверяет, крепко ли держит «кошка»? После чего без приказа начинает очень быстро, сноровисто подниматься наверх. Бессы - горцы, им не привыкать к таким упражнениям. Меня больше беспокоит, не ждут ли его наверху? Прислушиваюсь очень внимательно, стараясь не упустить ни один звук. Если не услышу, что его убили, поплачусь головой и сам. Вроде бы жив бесс. И веревка дергается, как условлено: два раза подряд и через паузу еще раз.
        Я хватаюсь за веревку с мусингами и, переставляя ноги по крепостной стене, неровной, с многочисленными выступами и впадинами, медленно поднимаюсь наверх. Я далеко не горец и никогда не увлекался скалолазанием. Восемь метров - это примерно середина третьего этажа. Не так уж и много, когда смотришь, особенно сверху. Когда поднимаешься по веревке и предполагаешь, что случится, если с такой высоты шмякнешься спиной о землю, все становится намного интереснее.
        Я таки добрался без происшествий, чему несказанно обрадовался. Бывает, какая-нибудь ерунда доставляет больше радости, чем действительно важное событие. Камни наверху показались мне холоднее. Протиснувшись между зубцами, спустился на сторожевой ход и трижды подергал веревку. Наверх должны подняться еще четыре человека. Одна пара останется у веревки, а две пойдут в противоположные стороны в поисках добычи. Я присаживаюсь у зубца, потираю горящие ладони о черные штаны. Доспехов на мне нет, только черные рубашка с длинными рукавами, штаны, заправленные в кожаные сапоги и шапка с прорезями для «маски-шоу». На ремне висят нож и кинжал, а сабля закреплена за спиной. Точно так же одеты пять бессов, которые будут орудовать здесь вместе со мной. Те, что остались внизу прикрывать наш отход, в доспехах и с щитами.
        Я пошел с напарником на север, в сторону акрополя. Обычно возле акрополя живут самые богатые горожане, чтобы в случае опасности спрятаться в нем первыми. Только вот в Галикарнасе два таких объекта, и второй ближе к центру и берегу моря. Скорее всего, возле него и живут галикарнасские богачи, но соваться туда слишком стремно. На берегу моря слабое место обороны города, поэтому охраны много и служба несется исправнее, чем здесь, где нападения не ждут. К тому же, там есть собаки, а здесь их вроде бы нет, по крайней мере, лай доносится только из дворов.
        Ближняя башня была с деревянной крышей, давно не ремонтированной, через щели между досками видны звезды. Возле внешней стены были сложены горками камни для метания, а возле внутренней стоял широкий деревянный топчан, застеленный старой соломой. Стражника, обязанного охранять этот топчан, на служебном месте не оказалось. Я подумал было, что он дрыхнет на нижних ярусах, когда услышал шаги по деревянной лестнице, гулкие и неспешные. Наверх поднялся человек среднего роста с масляным светильником в левой руке. Свет от маленького язычка пламени окрашивал в красноватый цвет пухлую руку с короткими пальцами и широкое лицо с окладистой темной бородой. В правой руке стражник держал, взявшись ниже короткого наконечника, дротик длиной метра полтора, который использовал, скорее, как трость. Дышал тяжело. Видимо, служит здесь недавно, не привык подниматься по крутой лестнице. Он поставил светильник на выступ на стене у топчана, рядом прислонил дротик и собрался было прилечь, но уловил мое приближение и начал оборачиваться, испуганно, быстро. Удар ножом сзади в место сочленения черепа с шеей убил стражника
мгновенно. Я помог ослабевшему туловищу опуститься без шума на топчан, закинул туда и ноги. Ничего ценного у стражника не было, если не считать дротик и масляный светильник. Последний был особенно нужен, потому что на нижних ярусах башни темень непроглядная.
        На первом сверху ярусе караула не оказалось. Здесь почти все пространство от пола и почти до потолка занимали стрелы для лука, связанные в пучки по шесть дюжин в каждом. Свободным оставался только проход к лестнице на следующий ярус. Такого запаса хватило бы двум десяткам лучников на отражение нескольких штурмов. Наконечники почти у всех стрел были костяные, древки кривоватые, а оперение погрызено мышами. Видимо, перенесли стрелы сюда из арсенала, где они пролежали несколько лет. В ближнем бою такие недостатки были бы несущественны. С дистанции метров пять-десять любой стрелой не промахнешься по человеку.
        На следующем ярусе, где было не так душно, как на предыдущем, спали на двух широких топчанах пять человек. Жиденький свет масляного светильника не разбудил их. Я поместил светильник на подставку на деревянной опоре в центре помещения, чтобы помогал работать мне и напарнику, имя которого я никак не мог вспомнить, потому что было похоже на Спартак, на которое я постоянно и сбивался. Я жестом показал ему, чтобы работал двух, а себе взял трех. С ближним разделался быстро и легко. Со вторым тоже не было особых проблем, если не считать непродолжительное, тихое, булькающее хрипение. С третьим пришлось повозиться, потому что не дотягивался до него, пришлось встать коленями на тело его соседа. Когда надавил на грудь трупа, он опять забулькал и разбудил третьего до того, как я попытался это сделать. В полутьме вдруг заметил, что открылись сперва глаза, а потом и рот.
        - Ты кто?! - сдавленным голосом, будто его душили, прошептал стражник и схватился двумя руками за мою левую, которой я попытался закрыть ему рот.
        Убил его ударом ножа в печень, потому что была ближе. К счастью, мой напарник уже управился, так что проснувшийся стражник не сорвал операцию.
        Впрочем, за него это сделали другие. Едва мы успели обыскать трупы и убедились, что ничего ценного на них нет, как где-то вдали послушались громкие крики, которые почти сразу слились в рёв. Так орут только в бою. Сражались где-то у Миласских ворот, но ночью звуки слышатся громче, поэтому казалось, что бой проходит внутри города. Теперь разбудят всех жителей. Так что нашу операцию, а я собирался почистить ближние дома, можно считать законченной.
        - Захвати оружие стражников и направляйся ко второй паре, скажи, чтобы возвращались к месту спуска, - приказал я своему напарнику.
        Сам спустился на нижний ярус. Был уверен, что там нет ничего ценного, но обнаружил стоявшие в деревянных клетках одиннадцать амфор с оливковым маслом. То ли галикарнасцы собирались разогревать масло в котле на костре и выливать на осаждавших во время штурма, что маловероятно, потому что нападения с этой стороны не ждали, то ли здесь был склад торговца маслом и по совместительству старшего стражника башни, что сейчас встречается сплошь и рядом. В любом случае хоть какая-то добыча. С провиантом в македонском лагере проблемы: местных крестьян грабить запрещено, морские пути перекрыты, а по сухопутным не успевают подвозить. Амфоры были дешевые, без орнамента, остродонные, с двумя ручками у горла, объемом двадцать шесть литров или один талант. Это греческий стандарт веса и объема, который в будущем станет мерой интеллекта. Такая родословная будет виновата в том, что в большинстве случаев признаками таланта будут именно вес в обществе и/или объем произведенного продукта.
        Носили мы амфоры двумя парами, поскольку во второй башне ничего ценного не нашлось. Третья пара обвязывала их и спускала вниз, а там переправляли через ров, чтобы потом отвезти в наш лагерь. Бессы по пути через башню прихватывали и по пучку стрел. Сейчас на любой товар, даже плохого качества, обязательно найдется желающий. Пока что покупателей больше, чем продавцов и товаров, как будет в двадцать первом веке. Никто нам не мешал, потому что внимание горожан было сосредоточено на бое у восточных ворот. Там в двух местах что-то горело. Судя по высоте пламени, осадные башни. Перетаскав амфоры с маслом, сделали по ходке за стрелами. Неся целую охапку их, подумал, что из главы государства и известного полководца превратился в мелкого воришку. Новая роль показалась мне душевнее.
        25
        Шум ночью подняли греки-наемники, которые сделали вылазку, сожгли две осадные башни и перебили немало солдат македонской армии, но и сами потеряли около тысячи человек, включая командира Эфиальта, изгнанного из Афин по требованию Александра Македонского после восстания Фив. И зря они так сделали. Как догадываюсь, башни эти собирали лишь для тренировки саперов. До этой ночи штурмовать город Александр Македонский не собирался. Ночной налет разозлил его. Утром в Галикарнас передали его требование: сдаться или завтра утром армия пойдет на штурм - и оставшиеся в живых позавидуют мертвым. Галикарнасцы пообещали обсудить предложение на агоре и до утра дать ответ.
        Я в это время отсыпался после ночной вылазки. Две амфоры с оливковым маслом мы оставили для себя, а остальные вместе со стрелами продали Стесимброту, который сопровождал македонскую армию и в этом походе. Я посоветовал фасосскому купцу продать товар побыстрее, потому что завтра, самое позднее послезавтра, цены при любом решении галикарнасцев будут другие, скорее всего, намного ниже. Стесимброт последовал моему совету - и не прогадал. Вечером в Галикарнасе начались пожары - горели арсеналы. Это греки-наемники, уходя, уничтожали все, что не смогли увезти. Уплыли они на триерах на остров Кос, чтобы оттуда наблюдать триумф македонской армии. Не все. Часть гарнизона вместе с командиром Оронтобатом закрылась в нижнем акрополе, откуда в любой момент могла сбежать на триерах, присланных с Коса.
        Ночью в Галикарнас вошла македонская пехота. Наемникам заходить не разрешили. Впрочем, никто из нас особого желания не изъявлял, потому что поступил приказ убивать только поджигателей, остальных не трогать и никого не грабить. Не знаю, умеет ли македонская пехота воевать, не грабя, но у моих бессов, как и у остальных наемников, такой приказ вызывал когнитивный диссонанс или, выражаясь просто, вгонял в непонятное. Нижний акрополь обложили плотно со стороны суши, пожары до утра потушили. Вместе с арсеналами сгорело и несколько соседних строений, из-за чего горожане слали проклятия в сторону острова Кос.
        Утром в город торжественно въехал Александр Македонский в сопровождении Ады, «приемной матери» и новой-старой правительницы сатрапии Кария. Горожане встречали его радостными криками. Уверен, что точно так же они приветствовали Мнемнона. Людям, по большому счету, плевать, кто ими правит, лишь бы не убивал и не повышал налоги. Кто сильнее, тот пусть и властвует. Тем более, что сатрапом будет Ада, которую они знают. Устройство державы Ахеменидов таково, а Александр, как я понял, менять его не собирается, что сатрап - правитель с практически неограниченными правами вплоть до чеканки собственной монеты. Все его обязанности перед царем царей - собирать налоги, отдавая часть наверх, содержать на оставшиеся деньги крепости и их гарнизоны в надлежащем состоянии и в случае войны созывать в поход и возглавлять владельцев «наделов коня» и «наделов лука».
        Наемники продолжали нести службу за пределами крепостных стен, даже командиров не пускали в город. Так что прогуляться по будущему Бодруму, сравнить, что будет, с тем, что сейчас, мне не довелось. В том числе осталось без посещения и одно из семи чудес света - мавзолей Мавсола. Вместо этого я вновь посетил шатер Пармениона, командующего левым крылом македонской армии. Вряд ли старого полководца, как меня, не впустили в Галикарнас. Наверное, побывал там и вернулся в лагерь. По слухам у Пармениона не складываются отношения с македонским царем. Это при том, что он практически контролировал всю македонскую армию: его старший сын Филота командовал гетайрами, младший сын Никанор - гипаспистами, брат Асандр - всей кавалерией, а были еще и множество преданных ему командиров среднего звена. Может быть, поэтому царь Александр и недолюбливал Пармениона. Ведь в македонской армии все важные вопросы пока что решается на войсковом совете, где у старого полководца больше поддержки. Кроме нас в шатре был только раб, такой же старый, как хозяин, наполнивший нам вином по золотому кубку. Вино было то же самое, что и
в прошлый раз, а вот кубки новые. Видимо, получил их из милетской добычи.
        - Мне сказали, что ты бывал здесь раньше, в том числе и в Великой Фригии, - отпив хороший глоток вина, начал разговор Парменион.
        Фригий сейчас две - Гелеспонтская, возле Дарданелл, и Великая - примерно на том месте, где были западные и центральные территории хеттов. Я не сразу вспомнил, что сболтнул во время попойки у Эригия на привале по пути к Милету, что пересек Малую Азию посуху. Мол, попутешествовал вместе с купеческим караваном, направляясь в Египет. Поскольку в географии они не сильны, не пришлось объяснять, как я оказался на острове Карпатос.
        - Да, проезжал там, - согласился я и предупредил: - Но в проводники не сгожусь.
        - Проводники и без тебя найдутся, - отмахнулся старый командир. - Мне нужны толковые разведчики. Царь отправляет меня с войском на покорение центральных и северных районов, а сам пойдет южнее, вдоль морского побережья. Присоединишься к моему войску?
        Так понимаю, нужны не столько толковые разведчики, сколько люди, которым он бы доверял. Нет, Парменион не сильно удивится, если я перейду на сторону персов или дезертирую, но, в отличие от македонцев и греков, точно не настучу на него царю. Хотя бы потому, что Александр Македонский со всякими некультурными и необразованными варварами-наемниками не знается, предпочитает общаться с греческими учеными, инженерами, поэтами, скульпторами. Знал бы царь, что я образованнее всей его свиты вместе взятой…
        Предложение было заманчивым. Пармениону любовь граждан из покоренных сатрапий не нужна, поэтому позволяет своим воинам грабить всех подряд и отдавать ему десятину. К тому же, если нам, как разведчикам, придется двигаться впереди войска, вся самая ценная добыча будет наша.
        - Мы согласны, - ответил я за весь отряд, потому что не сомневался в том, что интересы подчиненных мне бессов полностью совпадают с моми.
        - Хорошо, я скажу царю, что возьму с собой Скифскую илу. Уверен, что он не будет возражать, так что готовься выступить послезавтра, - решил Парменион.
        По какой-то неведомой мне причине мой отряд получил название Скифская ила, хотя скифом в нем был только мой раб Скилур. Может быть, из-за моего прозвища Скиф-Эллин, которое сократилось до Скифа: люди не любят длинные и заумные имена и названия.
        26
        Я опять еду по хеттским землям, только теперь здесь живут те, кто называет себя фригами. Это смесь самых разных племен, которые говорят на суржике, образованном из фригийского, хеттского, киммерийского, греческого, персидского, арамейского и еще черт знает каких языков. На древних фригов они абсолютно не похожи, разве что носят такие же островерхие шапки и в языке сохранились некоторые фригские слова, в том числе или в первую очередь «бекос (хлеб)». Здесь все еще добывают золото, поэтому даже с бедняка, точнее, с беднячки, иногда можно снять золотое колечко или сережки. Наверное, перешли по наследству от более богатых предков. Теперь это не страна свободных землепашцев, а обычная восточная сатрапия, в которой земля принадлежит одним, а работают на ней другие.
        До Сард с нами шли молодые женатые гетайры. Царь Александр отпустил их на зиму к женам. Македонии нужны солдаты, нечего бабам простаивать. Молодые гетайры пошли дальше на север, а корпус из фессалийской и наемной конницы, греческих гоплитов и гипаспистов, наемной легкой пехоты отправился под командованием Пармениона на северо-восток, к Гордиону, бывшей столице Великой Фригии, а ныне одному из главных ее городов. Это был не военный поход, а, скорее, туристический, потому что города сдавались без боя. Местному населению было плевать, кому платить дань - Ахемениду или Агреаду. Единственным признаком военного похода было то, что мы не платили местному населению за оказанные услуги, а грабили его. Поскольку Скифская ила двигалась впереди войска, питались мы лучше остальных. Свежее мясо не переводилось в наших котлах, а молодое вино - в наших чашах. Десятую часть добычи отдавали самому Пармениону, поэтому другие командиры не беспокоили нас.
        Лишь один из них, Александр Линкестид, назначенный командовать фессалийской конницей, попробовал наехать на меня на второй день после выхода из Сард, потребовав сразу половину добычи. Он, видимо, решил, что командует всей конницей корпуса, в том числе и Скифской илой. Это был упитанный молодой человек девятнадцати лет отроду с сонным лицом, в котором постоянно и с переменным успехом боролись спесь и лень. Подозреваю, что именно лень спасает его от смерти, иначе бы такого надутого индюка уже давно кто-нибудь грохнул на благо всего горного княжества Линкестида и не только. Это княжество было присоединено к Македонии при царе Филиппе, где он позже и был убит. По размеру оно невелико, но находится на пересечении двух караванных путей, ведущих с юга на север, из греческих полисов к иллирийским варварам и дальше, и с запада на восток, от Адриатического моря к Эгейскому, что приносило княжеству немалый доход. Александр Линкестид был последним представителем княжеской династии по мужской линии. По женской власть в княжестве не передавалась. Уцелел он после убийства Филиппа только потому, что сразу
переметнулся на сторону своего тезки, нового македонского царя. Поскольку Александр Македонский, получив власть, извел под корень всех претендентов на трон из рода Агреадов, таковым мог стать Линкестид, потому что из этого рода происходила мать Филиппа, бабушка нынешнего царя. Подозреваю, что Александр Македонский взял с собой в поход Александра Линкестида именно для того, чтобы тот все время был под надзором и не имел возможности покуситься на трон. Мало ли что взбредет в голову македонской знати, пока царь будет шляться вдали от родины?! Возьмут и выкликнут этого спесивца новым царем. Александр Македонский явно недолюбливал своего тезку и родственника, поэтому и отправил вместе с Парменионом, с глаз долой. Старый вояка тоже не питал добрых чувств к спесивому горскому князьку, поскольку, во-первых, и сам, как родственник Агреадов, имел право, пусть и шаткое, на македонский трон, а во-вторых, как я понял из обмолвки, подозревал, что Линкестида готовят ему на замену в командиры левого крыла. Разговоры о наследнике престола уже витают по македонской армии. Желающих предать Александра Македонского пока
мало, но учитывают возможность его гибели в бою, потому что в сражении на реке Граник показал себя слишком безбашенным, а такие долго не живут, даже несмотря на предсказания пифий. Не знаю, что именно сказал Парменион Александру Линкестиду, но тот перестал требовать поделиться с ним. Более того, при виде меня его спесь мгновенно преодолевала его лень и отрабатывала за двоих, превращая лицо в театральную маску. Самое забавное, что цвет лица становился белым, а белая маска в греческом театре обозначала женщину, ведь актерами были только мужчины.
        Я не привык оставаться в долгу, поэтому обрадовался, когда мой отряд захватил в плен знатного перса Сисина - сорокалетнего коротышку-толстяка с маслянистыми темно-карими глазами, которые, как казалось, источали елей и прочие благости на того, на кого смотрели. Он скакал на красивом вороном жеребце, невысоком, но удивительно стройном, гармоничном, в сопровождении свиты из десяти воинов и пяти рабов, которые ехали на клячах и вели на поводу по вьючной лошади, основательно нагруженной, как догадываюсь, самыми необходимыми богатому персу дорожными предметами. Дорога была в стороне от пути движения македонского войска, поэтому путешественники ехали неспешно и без опаски. Ни сам Сисин, ни воины, ни рабы не решились оказать сопротивление, когда увидели бессов, выезжающих из зарослей на дорогу впереди и позади них.
        Видимо, перс принял нас за местных воинов, потому что закричал властно на хорошем, почти без акцента, греческом языке:
        - Я посланник царя царей Дария! Если со мной что-нибудь случится, вас найдут и казнят!
        - Я посланник царя Македонии, и мне плевать на царя царей! - произнес я шутливо, подъезжая к нему. - Если будешь вести себя хорошо, с тобой ничего не случится, отпущу после получения выкупа.
        - Ты, наверное, надеешься на богатый выкуп?! И зря! Я всего лишь бедный чиновник, выполняющий поручение своего господина… - сразу завел жалобную песню хитрый перс.
        - Бедных чиновников продают в рабство, - напомнил я.
        - Не совсем бедный, - сразу поправился он, - но и не так богат, как ты думаешь.
        - Откуда ты знаешь, как я подумаю?! - насмешливо поинтересовался я.
        - Умный всегда догадается, о чем думает другой умный и отважный воин! - лизнул перс.
        - Кто ты такой и куда ехал? - остановил я вопросом поток лести.
        - Меня зовут Сисин. Я мелкий чиновник, служу царю царей Дарию, выполняю его поручения, - представился он. - Какие поручения даст, те и выполняю.
        - И какое выполняешь сейчас? - спросил я.
        - Мой повелитель послал меня во Фригию сказать правителям городов, что он спешит им на помощь, - рассказал он, глядя мне в глаза своими честными, маслянистыми, истекающими самыми лучшими чувствами.
        - Он придет сюда зимой?! - не поверил я.
        - Царь царей сейчас спешно собирает войско, чтобы прийти ранней весной, - поправился Сисин.
        Я не сомневался, что он врет, как и в том, что не скажет истинную цель своей поездки. Никаких бумаг при нем не нашли, значит, те, к кому он ехал, знали его в лицо и верили на слово. То есть Сисин был не простым чиновником, а выполнял какую-то секретную миссию. Может, под пытками расскажет, какую, но и тогда, скорее, подтвердит то, что от него хотят услышать. Я прикинул, что именно хотел бы услышать от пленного перса - и придумал способ отомстить своему тезке из рода Линкестидов.
        - Пожалуй, подарю тебя своему командиру Пармениону, - решил я.
        - Я слышал, что он - великий полководец, - сказал перс.
        - И человек не глупый, поэтому не падкий на лесть, - подсказал я.
        Я, конечно, польстил Пармениону, обозвав его не глупым. Нет, он, ни разу не дурак, но думать на несколько ходов вперед не умеет. Мне пришлось дважды и очень подробно изложить свой план: якобы Сисин сознался, что ехал к Александру Линкестиду, чтобы уговорить его убить Александра Македонского и за это получить сто талантов золота и македонский трон.
        - А он говорил такое? - спросил Парменион.
        - Человек он слабый, изнеженный, боль должен переносить плохо. Под пытками в чем только не признаешься, особенно, если подсказать, что хочешь услышать, - поделился я.
        - Он потом откажется от своих слов, - возразил старый вояка.
        - Конечно, откажется, - согласился я, - но кто ему поверит?!
        Как мне рассказывал Эригий, близко знавший царя с юношеских лет, боязнь, что его скинут с трона, была пунктиком Александра Македонского. Малейший намек на такое лишал правителя способности трезво оценивать ситуацию, отделять слухи от фактов.
        - Пожалуй, ты прав! - восхищенно произнес Парменион, до которого наконец-то дошло, сколько всего хорошего получит, если замысел удастся: и перед царем выслужится, и конкурента уберет. - Если выйдет, как ты говоришь, награжу щедро! - пообещал он.
        Я опасаюсь таких обещаний. Подчиненный должен командиру, а не наоборот. Иначе от тебя постараются избавиться.
        - Можешь наградить прямо сейчас, - предложил я. - Бокалом твоего прекрасного вина.
        - Я тебе целую амфору отдам! - воскликнул он.
        - И амфоры возьму, - сказал я, зная, что от подарков командира отказываться даже опаснее, чем быть его должником.
        Обработанный Сисин был отправлен к Александру Македонскому под охраной из воинов, преданных Пармениону. Вернулись они через две недели вместе со свитой из верных царю воинов, которые должны были сопроводить к нему Александра Линкестида, снятого с должности командира кавалерии в нашем корпусе. Князька не казнят, что малость огорчит Пармениона, но с тех пор Лиинкестид будет постоянно находиться в лагере своего родственника под строжайшим надзором, даже в сражениях не будет участвовать, чтобы не смог перебежать к врагу.
        27
        Город Гордион располагался на правом берегу речушки Сангария, в том месте, где к ней приближается ее приток Порусук. Когда я был в этих краях в последний раз, здесь была деревенька, огороженная частоколом. Сейчас это сравнительно большой город по меркам данной эпохи, то есть тысячи три жителей. Стены переменной высоты, от четырех метров по берегу реки до шести возле главных ворот, сложены из разнокалиберных камней, скрепленных раствором. На такую можно запросто залезть даже без лестницы или веревки с «кошкой». Башни прямоугольные, метра на три выше и с плоскими деревянными крышами. Улицы выложены брусчаткой. Посередине проходит открытый канализационный желоб, по которому нечистоты стекают в реку, из которой набирают воду для питья. Впрочем, в богатых домах есть колодцы. Дома почти все одноэтажные, с плоскими крышами, хотя зимой выпадает снег и лежит пару месяцев. В доме, в котором остановился на зиму я со своей семьей и слугами, на кухне над очагом был дымоход - редкое пока что явление. Остальные комнаты обогревались жаровнями. Грекам было тяжковато зимовать в таких условиях, а вот для горцев,
включая бессов, условия были привычные. Парменион передал солдатам пожелание Александра Македонского не притеснять население покоренных городов, но царь был далеко, а зимы в этих местах холодные, поэтому хозяева домов всей семьей обычно жили в сарае. В моем случае именно так и было.
        К весне в городе появились проблемы с едой. Купцы, кончено, подвозили провиант со всех концов Малой Азии, но слишком много народа оказалось собрано в одном месте. Цены стремительно поползли вверх. В начале весны амфора вина стоила уже триста драхм - почти на порядок дороже, чем осенью.
        Меня выручали охота и рыбалка. Причем охота только в первые месяцы, потому что таких, как я, было много, из-за чего вскоре не осталось дичи поблизости, приходилось уезжать километров за тридцать-сорок. Зато с рыбалкой получилось лучше. Река Сангария мелководна, в самом глубоком месте возле города по шею мне, а берега заросли камышом. Она мне напомнила реку Молочную в Запорожье, откуда была родом моя мать и куда я несколько раз приезжал на каникулы к дальней родне. Эта родня ставила в камышах стенку из пяти вентерей. Это цилиндрическая сеть с двумя крыльями. Концы крыльев прикреплены к кольям, которые втыкаются в дно. Рыба натыкается на крыло, идет вдоль него до цилиндра, в котором входное отверстие утроено так, что вплыть можно, а выплыть проблематично. В итоге в цилиндре накапливается пойманная рыба, живая и здоровая, в отличие от застрявшей в ячейках обычной сети, которая быстро гибнет, поэтому вентеря можно трусить раз в несколько дней. Обнаружив у хозяина дома старую мелкую рыбацкую сеть, я вспомнил про вентеря, заказал железные обручи для цилиндров, по четыре на каждый, и колья. Скилур при
помощи двух бессов, живших на родине на берегу озера и имевших представление о рыбацких сетях, изготовили шесть вентерей, которые мы поставили на реке. С тех пор, когда заканчивалось мясо и лень было ехать на охоту, трусили вентеря и ели свежую рыбу. Чаще всего попадались усачи - рыба семейства карповых с двумя парами маленьких усиков у уголков рта. Средняя длина сантиметров тридцать-сорок, но изредка ловили экземпляры до семидесяти. Особенностью этой рыбы является то, что икра у нее ядовита. Я узнал об этом в Новороссийске, где на рынке покупал балык из усача под пиво. Там же узнал и правильный способ ее приготовления. Поскольку все карповые костлявы, надо перед жаркой «пошинковать» ее ножом с шагом в полсантиметра. Благодаря надрезам, кости сильно прожарятся, так что можно есть вместе с ними. Что мы и делали, запивая разбавленным вином, которое я награбил по пути к Гордиону и не стал продавать, зная по опыту, что будет со снабжением к весне. Жареная, жирная, похрустывающая на зубах рыба отлично шла под кисловатое вино. Кстати, жарили мы ее на оливковом масле в чугунной сковороде, отлитой по моему
заказу. Пока что мясо и рыбу предпочитают варить или запекать на углях. Жареное в диковинку, поэтому гости за моим столом не переводятся, но заказывать себе сковороду никто не спешит.
        В начале апреля в Гордион прибыл царь Александр с основной частью армии. За пару дней до его прибытия всем наемникам из корпуса Пармениона приказали расположиться лагерем за крепостными стенами и без приглашения в город не входить. Гордион только для македонцев. Я, конечно, не шибко обидчивый, но почему-то остро почувствовал себя второсортным. Какие-то дикари необразованные считают себя выше меня. Однако! За нас отомстили местные жители. К нам они притерпелись и успели забыть многие обиды, а вот на македонцев, которые были почему-то уверены, что в Гордионе их ждут склады с продовольствием, а убедившись в обратном, начали отбирать то, что не успели мы, горожане принялись стучать царю, направляя одну делегацию разгневанных жителей за другой. В итоге вместо запланированного двухнедельного отдыха армия убралась через восемь дней, сразу после прихода «отпускников» и пополнения - конницы и пехоты из Македонии и греческих полисов. Греков было больше, примерно две трети из прибывших. Победы Александра Македонского навели многих эллинов на мысль, что пора бы присоединиться, чтобы и самим урвать        Торопливому отправлению в поход способствовали еще и вести с морей. Царь царей Дарий назначил Мемнона главнокомандующим всеми силами в Малой Азии, и тот развил бурную деятельность, стараясь перенести войну в Грецию и Македонию. Он захватил остров Хиос, почти весь Лесбос, осадив последний не сдавшийся пока город Митилену. Ходили слухи, что готовит десант на Эвбею, откуда до Македонии рукой подать. К тому же, кто-то донес Александру Македонскому, что Афины и Спарта ведут переговоры с персами.
        За день до отправления в поход царь совершил очередной подвиг - решил проблему гордиева узла. Это был сложный узел из кизилового лыка, который удерживал ярмо на дышле колесницы, которая стояла в храме уже черт знает сколько лет, из-за чего лыко одеревенело. Чтобы развязать, его надо было предварительно размочить, что делать не позволяли жрецы. Александр Македонский тоже не развязал и даже не разрубил, а всего лишь обругал и узел, и колесницу, и жрецов храма. Для последних все могло кончиться очень печально, если бы какой-то архитектор из свиты не подсказал царю, что можно вытянуть гестор (крюк в передней части дышла), благодаря чему ярмо само спадет вместе с узлом. Архитектор, видимо, предполагал, что так Александру Македонскому будет легче развязать узел, но дальнейших действий не потребовалось. Перепуганные жрецы сразу объявили, что ярмо он освободил и с задачей справился, а значит, покорит весь мир. Кстати, фригийцы уверены, что живут в самом центре мира. На радостях царь взял меч у кого-то из приближенных и пару раз рубанул по узлу, оставив на нем всего лишь неглубокие отметки. Разрубить
одеревеневшее лыко можно только острым топором за несколько ударов. Холуи тут же объявили, что узел был именно разрублен, что и станет легендой. Не важно, что ты сделал, важно иметь льстецов.
        28
        Киликийские Ворота - это каньон, пробитый речушкой между гор. Глубина ее сейчас мне по пояс, а ширина максимальная - метров десять. Дно каменистое. Течение очень быстрое. В общем, типичная горная речушка. Длиной каньон километров семьдесят. Не знаю, сколько веков потребовалось речушке, чтобы образовать такой проход в горах, но, думаю, что очень много, судя по двухкилометровой в некоторых местах высоте склонов, поросших кустами и соснами. По большей части склоны крутые, иногда почти отвесные, без специального снаряжения не заберешься. Чаще всего именно в таких местах каньон сужается метров до десяти-двадцати. Разместив в таком месте на склонах по сотне лучников и метателей камней, можно надолго задержать любую армию, в том числе и македонскую, а если отважных парней наберется пара тысяч, то и уничтожить значительную часть оккупантов и заставить уцелевших убраться восвояси.
        Эта мысль пришла мне в голову еще в предыдущую эпоху. Поскольку в то время данная территория была частью хеттской державы, моя армия прошла здесь без проблем. Сейчас это часть Державы Ахеменидов, пусть и с довольно широкой автономией. Поскольку мой отряд двигался во главе корпуса Пармениона, который в свою очередь был передовой частью македонского войска, я опасался оказаться в засаде. Надеялся только на то, что нас не тронут, чтобы не спугнуть основную часть войска, и тогда Скифской иле придется возвращаться домой кружным путем по вражеской территории.
        Мы без происшествий проскочили каньон за два дня, армия вышла только на третий, а обоз тащился четыре дня. Персы не сочли нужным устроить засаду. Точнее, проход охраняла многочисленная стража, которая чухнула, узнав о нашем приближении. Может быть, сыграло роль то, что во время осады Митилены умер Мемнон. Из малоазийских сатрапий словно бы вырезали желание сопротивляться. Никто не хотел умирать за Ахеменидов. Разве что некоторые сатрапы пытались изображать сопротивление, как это делал киликийский Арзам, приказавший разрушить и сжечь Тарс, столицу своей сатрапии. Горожане тут же позвали на помощь Александра Македонского, который приказал Пармениону ускоренным шагом идти к городу.
        Тарс располагался на правом берегу реки Кидн километрах в двадцати от ее впадения в Средиземное море. Мощные стены восьмиметровой высоты и башни двенадцатиметровой служили хорошей основой для защиты города. При надежном гарнизоне и поддержке жителей захватить город было бы непросто. Александру Македонскому он достался без проблем из-за глупых действий сатрапа Арзама. Когда Скифская ила, следующая передовым дозором, подъехала к Тарсу, в деревеньке километрах в пяти от города нас встретила делегация горожан. Это были греки, причем одетые по последней афинской моде, а не вавилонской, как принято в этих краях.
        Старший из них по имени Пириламп, крючконосый блондин лет сорока, сразу заявил мне:
        - Народ Киликии с нетерпением ждет Александра Македонского, своего освободителя от гнета Ахеменидов!
        Главной причиной нетерпения тарсцев был слух, что македонский царь отменяет часть поборов.
        - Так ли это? - первым делом спросил Пириламп, когда мы с ним пили местное, очень сладкое вино под раскидистым инжиром во дворе дома деревенского богатея.
        - Да. И в зависимости от того, насколько уважительный, даже подобострастный прием окажете ему, насколько больше льгот получите, - подтвердил я. - Александр Македонский все больше вживается в роль азиатского тирана, в которой лесть заменяет воздух.
        - Я смотрю, тебе не нравится македонский царь, - сделал вывод тарский грек.
        - Он мне не родственник, чтобы нравиться. Александр командует армией, в которой я служу, поэтому мы с ним на одной стороне, но я не македонянин, поэтому в первую очередь блюду личный интерес, как и ты, и любой другой нормальный человек, - объяснил я.
        - Ты рассуждаешь, как истинный грек! - отвесил мне комплимент Пириламп, тренируясь, видимо, перед предстоящим излиянием подобострастия.
        В Тарсе мы застряли надолго. Александр Македонский решил искупаться в Кидне после перехода в жару, смыть, так сказать, дорожную пыль - и заболел, потому что вода в реке, текущая с гор, холодна. Ходили слухи об отравлении, но, скорее всего, это было воспаление легких. К тому времени до нас дошли слухи, что Дарий, собрав огромное войско, медленно приближается к нам. Поэтому, как только македонский царь немного очухался, то сразу послал корпус Пармениона вперед, к Ассирийским Воротам - проходу в горном хребте Аманос, ведущему на территорию будущей Сирии.
        Хребет идет практически параллельно юго-восточному берегу Искендерунского залива, который сейчас носит название Исский по городу Исс, располагающемуся неподалеку от того места, где будет основан Александром Македонским и назван в честь самого себя город Александретта (Малая Александрия) или по-турецки Искендерун. В будущем я бывал в этих местах, но сейчас не узнал их. Исс был поменьше Тарса, хотя и считался его главным конкурентом. Видимо, так считали только иссцы. Они решили, что корпус Пармениона идет по их душу, поэтому встретили нас за день пути - и мужественно сдались. Старый полководец не стал их разочаровывать, принял под македонскую руку, взял у них запасы продовольствия на месяц для корпуса, сказав, что поблажки им объявит сам царь, когда доберется до этих мест. После чего мы отправились дальше. Ассирийским Воротам было далеко до Киликийских. Так, обычный горный перевал. Персы не сочли нужным поставить на нем заслон. То ли понимали, что не задержат здесь македонскую армию, то ли не умели сражаться в горах, предпочитали места, где есть простор для маневров конницы, то ли просто не хотели
погибать. Вместо них путь через перевал перегородили мы в трех самых узких местах, соорудив невысокие баррикады из камней. В задачу корпуса Пармениона входила задержка вражеской армии, если та придет сюда раньше, чем македонский царь выздоровеет.
        Скифскую илу сразу послали на противоположный склон горного хребта, чтобы разведала, где находится враг. По ту сторону гор местность была населена не греками, поэтому обращаться с ними можно было, как заблагорассудится. На склонах гор были нищие деревеньки елевферов - теперь уже древнего народа, который в прошлую мою эпоху жил на равнинах по обе стороны хребта Аманос. Пассионарная часть ушла вместе со мной в поход на Египет и там осела, а оставшихся вытеснили в горы, где они разводили коз, похожих на ангорских и с такой же мягкой и блестящей шерстью светлого цвета. Эти козы крупнее европейских, с длинными обвислыми ушами и у козлов рога намного длиннее, окаймленные горизонтально и закрученные на два витка. Молоко у них жирное и с «цветочным» привкусом, как у всех коз, но мягкий сыр из него делают очень даже аппетитный. Да и мясо у них вкуснее, чем у европейских коз, не говоря уже про баранов. Коз этих стригут два раза в год, шерсть ценится дорого, но, судя по нищете, елевферы получали за нее гроши, которых хватало только на пропитание. Сами себя обеспечить едой они не могли, потому что участков
под поля, огороды и сады в горах раз-два и обчелся, да и те надо было оберегать от коз, для которых трехметровый забор - не препятствие. Мы забирали в каждой деревне готовый сыр и несколько коз, после чего я советовал елевферам убираться подальше, пока наша армия не покинет эти места. Они относились к моим словам, как к прорицаниям, и послушно начинали собираться в дорогу. Для меня так и осталось загадкой, ушли бы они, если бы я не сказал, или нет?
        В долине у гор жили ассирийцы и финикийцы с небольшими примесями других национальностей. Деревни были зажиточные, защищенные каменными стенами трех-четырехметровой высоты. На полях в основном выращивают шафран и иссоп. У первого засушивают рыльца, которые используют в кулинарии, как пряность, изготовляют лак, которым покрывают оловянные предметы, делая их «позолоченными», и в медицине. Говорят, шафран улучшает зрение, но у меня и так хорошее, так что не пробовал им лечиться. Иссоп тоже пряность, но в дело идут листья, сорванные в период бутонизации и засушенные. На втором месте по площадям зерновые, в основном пшеница. На третьем - виноградники, причем вино здесь делают из подвявших ягод, изюма. Оно получается слаще и крепче. Мы как раз подоспели к молодому вину и по достоинству оценили его, отобрав столько, сколько смогли увезти. Наше появление было для аборигенов полной неожиданностью. Как поведал один из допрошенных финикийцев, они поверили глашатаям, которые на рынках ближайших городов объявили, что македонская армия удирает, узнав о приближении непобедимой персидской под командованием самого
царя царей Дария. На то она и пропаганда, чтобы сделать сказку былью и наоборот. На то они и лохи, чтобы верить пропаганде. Кстати, глашатаи эти сзывали добровольцев для преследования удирающих врагов, обещая отбирать в пользу Дария всего половину захваченной добычи. Цари - они щедрые, что есть, то есть.
        29
        Наш отпуск в горах Аманос затянулся до поздней осени, где-то до начала ноября. Точнее сказать не могу, потому что календаря у меня нет, а к нынешнему греческому никак не привыкну. Выздоровев, Александр Македонский еще какое-то время погостевал в Тарсе, дожидаясь персов. Долина возле города была удобна для фаланги, его главной силы. По слухам на нас движется полумиллионная армия. Это, наверное, с учетом всех ослов, баранов и козлов, в том числе и четвероногих. Я знаю, что персы продуют вчистую, поэтому не переживаю. Мое спокойствие передается подчиненным. Как только дошло известие о приближении персидской армады, Битюс ненавязчиво намекнул мне, что хапанули мы неплохо, так что можно свалить, если что.
        - Пифия моей страны предсказала, что мы захватим державу Ахеменидов и обогатимся так, что нынешние трофеи покажутся тебе ничтожными, - поделился я знаниями истории Античного Мира. - До сих пор сбывалось всё, что она предсказывала мне.
        Бессы безоговорочно верят, что пифия всегда права, спорить с ней бесполезно. Главное - правильно понять ее туманные предсказания. Я им поведал, что в моей стране пифии говорят конкретно, без уловок, потому что действительно знают и не жульничают. На счет жульничанья я, конечно, загнул малость. Кто не врет, тот не историк. С другой стороны, порядочный историк искренне верит в свои, скажем так, научные заблуждения. Но не в чужие, из-за чего эта наука самая бурная, чтобы ни сказать скандальная.
        Скифская ила, как обычно, двигалась впереди корпуса Пармениона, который в свою очередь был авангардом македонской армии. По слухам, персидская армия находилась в двух переходах от Ассирийских Ворот, у селения Сохи, то есть, на данный момент километрах в десяти от моего отряда. Слух был явно ложным. Даже если у персов армия на порядок меньше, чем говорят, мы бы давно уже повстречались с ее солдатами. Такая масса народа не располагается компактно, а растекается на несколько километров во все стороны, потому что так легче прокормиться. Предположив невероятное, что у персов идеально налажено снабжение и железная дисциплина (ха-ха! или я не знаю персов?!), все равно солдаты будут искать поживу. На то они и солдаты. Мы до сих пор не встретили ни одного, даже отставшего из-за болезни. Крестьяне небольшой деревеньки, к которой мы приближались, не обрадовались нам, но и не испугались. Значит, считают своими, от которых, конечно, неприятности будут, но не тяжкие. Главное - успеть спрятать все самое ценное, включая девушек и молодых женщин. Чем они и занимались, заметив нас.
        В защищающей деревню, каменной ограде двухметровой высоты, сложенной из камней без скрепляющего раствора, были деревянные ворота, перекошенные, дальние нижние углы створок волоклись по земле, оставляя в коричневой пыли борозды. У ворот нас встречал старик с беззубым ртом, из-за чего губы выпирали наружу, словно собирался фыркнуть или плюнуть. Стоял он на обочине, почти черными босыми ногами на светлом пятне сухой травы, а на лице было выражение тупой покорности судьбе, будто ждал, что кто-нибудь из нас, проезжая мимо, снесет ему голову ударом меча, просто так, из любви к фехтованию.
        - Где армия Дария? - поинтересовался я на греческом языке.
        - Дария? - шамкая, переспросил старик.
        - Армия царя царей Дария, - произнес я на финикийском.
        На этот раз старик меня понял и ответил коротко на финикийском, который был для него явно не родным языком:
        - Ушла.
        То, что ее здесь нет, я и сам понял, поэтому задал следующий вопрос:
        - Куда ушла?
        - Туда, - махнул старик на восток. - Исс, Киликия.
        - Давно? - спросил я.
        - Вчера, позавчера и… - он еще раз махнул рукой в сторону востока, что, как я догадался, должно было обозначать позапозавчера, но такого слова старик, видимо, не знал на финикийском языке.
        Это было похоже на правду. Армия не снимается с места сразу вся. В первый день уходит авангард и большая часть основного войска. На второй - оставшиеся солдаты, вспомогательные войска и часть обоза. На третий - самые отчаянные вояки из разных частей, прямо таки рвущиеся в бой, и прочий сброд, кормящийся за счет армии. Я не то, чтобы не поверил старику, но с десятком солдат проскакал вперед еще километров семь-восемь, до следующего селения, увидел там многочисленные следы военного лагеря, включая тонны высохшего дерьма, которое, вопреки законам физики, все еще воняло. Заодно исчезло все, что можно было съесть и переварить. Такое впечатление, что здесь пролетела туча саранчи, даже листьев на деревьях не осталось. Убедившись, что персов поблизости нет, я вернулся к остальным бессам, которые заканчивали грабеж деревни. Справились быстро потому, что все ценное уже было забрано до нас. После чего поскакали с докладом к своему командующему.
        Парменион ехал на двуколке, запряженной парой мулов, сразу за фессалийской конницей. На кожаное сиденье положена под задницу командира большая перьевая подушка. У старика геморрой, поэтому в седло садится редко. Все это знают и не подсмеиваются нам ним, едущем на мулах.
        Я развернул своего коня, подождал, когда двуколка поравняется и доложил:
        - Персов здесь нет. Ушли к Иссу через Львиные Ворота.
        - Как нет?! - удивился Парменион и задал второй такой же умный вопрос: - Через какие еще ворота?!
        - Это перевал через горы Аманос, расположенный севернее, - проинформировал я, будучи до этого уверен, что старый полководец знает не хуже меня. - Не такой удобный, как Ассирийские Ворота, но через него путь в Киликию короче, - и добавил насмешливо: - Так что сейчас персы в тылу у нас. Или мы в тылу у них.
        - Это точно? - спросил он раздраженно.
        - Пошли других разведчиков, которым доверяешь, - без обиды подсказал я.
        - Я доверяю тебе, - не очень убедительно молвил Парменион и властным тоном приказал скакавшим позади его двуколки трем из десятка посыльных, юношам из знатных македонских семей, указывая в них пальцем по очереди: - Ты скачи в голову колонны, пусть остановятся. Ты - к царю, доложи, что услышал. Ты - к Филоту, пусть срочно пришлет илу гетайров.
        В доказательства доверия ко мне Парменион послал на разведку илу македонских гетайров. Я не стал ждать ее возвращение, повел свою илу к обозу, в котором двигались и несколько наших арб. За время похода мы все больше обрастаем барахлом и рабами. По выходу из Амфиполиса арб было всего четыре, а теперь больше двух десятков, и при этом все перегружены. Я приказываю нашим поворачивать назад, а потом направо, к деревне, которая примерно в километре от главной дороги. Мы ограбили ее первыми пару недель назад. После нас здесь побывало много других отрядов, более голодных и потому злых, так что нас теперь принимают почти, как ангелов. Я знаю, что мы победим персов и опять пройдем по этой дороге, мимо деревни, поэтому решаю оставить здесь обоз под охраной нескольких бойцов, больных и увечных. В каждом отряде всегда есть несколько человек с удивительной способностью заболеть или сломать руку-ногу перед важной битвой.
        30
        Война - это страшно в любую эпоху и в любой стране. Меняются оружие и методы ведения боя, но страх, нутряной, леденящий, от которого сводит яйца, всегда одинаков. Ты можешь поучаствовать в сотнях сражений - и каждый раз будешь преодолевать этот страх так же, как в первый. Что я сейчас и делаю, глядя на персидскую армию, выстроившуюся на противоположном берегу реки Пинар. Врагов много. Не полмиллиона, конечно, но явно за сто тысяч, то есть раза в три больше, чем нас. Знание того, что мы победим, помогает не сильно, потому что не ведаю, что будет именно со мной, останусь ли живым и здоровым? Так уж устроен человек, что в первую очередь думает о своей маленькой победе, которая может не случиться вместе с общей или произойти вопреки поражению твоей армии.
        Персы перегородили долину, зажатую между морем и горами, в самом широком месте длиной около семи километров. На правом фланге, на сравнительно ровном морском берегу, построена тяжелая конница. В центре - фаланга греческих наемников. Они стоят на обрывистом берегу реки, укрепив частоколом низкие места у бродов. За правым флангом и центром в несколько эшелонов стоят спарабара, легкая конница и еще какие-то подразделения, которые слишком далеко от меня, не могу идентифицировать за исключением стана царя царей Дария, благодаря высокому и большому шатру из пурпурной ткани и множеству разноцветных знамен разной формы на врытых в землю высоких флагштоках. Короткая линия фронта не позволила персам в полной мере воспользоваться своим численным превосходством. Большая часть их армии будет тупо наблюдать, как мы уничтожаем меньшую. На левом фланге, который поднимается вверх по пологому склону и упирается в крутой подъем, стоит фаланга кардаков. Так называют гоплитов из разных народов Державы Ахеменидов, обученных греками. Такие фалангисты обходятся дешевле, чем греки, но и воюют по своей цене. Видимо, Дарий
предполагает, что сражение будет идти на правом фланге и в центре, где ему удобнее, что Александр не поведет свою конницу по пересеченной местности на склоне горы. Еще левее и нависая над нашим правым флангом, на поросших лесом, крутых склонах, прячутся легковооруженные такабара, набранные из горных племен. Как понимаю, они должны будут напасть на нас с фланга и тыла, когда пойдем в атаку. Дисциплинированностью такабара не отличаются, поэтому наша разведка легко обнаружила их и предупредила царя Александра.
        Македонская армия построена, как обычно. На левом фланге под командованием Пармениона фессалийская и наемная конница при поддержке легковооруженных фракийцев и иллирийцев. Вначале фессалийцы были на правом фланге, но, видимо, Александр Македонский увидел, что напротив него мало врагов, и, не привлекая внимания, за спинами фаланги, перебросил к нам. Скифская ила движется, можно сказать, по пляжу. Крайние левые мои бойцы едут там, где набегающие низкие волны добираются до лошадиных копыт. У нашего фланга приказ стоять насмерть, не дать врагу прорваться и зайти в тыл фаланге. То есть мы должны принять главный удар и продержаться, пока наш центр и правый фланг проломят оборону противника. В центре македонской армии стоит фаланга под командованием Кратера, а перед ней россыпью лучники и пращники. На правом фланге под командованием царя Александра - македонские гетайры и гипасписты, привычные к войне в горах, на пересеченной местности. Одна ила выделана для отражения атаки такабара.
        Вторая половина дня, небо чистое, ярко светит солнце, но не жарко и не холодно. Ноябрь - самое лучшее время года в этих краях. Вода в море, как по мне, еще теплая, градусов пятнадцать. Я успел искупаться утром на удивление всей македонской армии. Они не понимают того счастья, которое испытываешь, когда выходишь из холодной воды. А бодрит как! До сих пор помогает справляться со страхом. Я легонько бью шпорами по бокам коня, подгоняя. Это не первое его сражение, знает, что будет дальше, поэтому постоянно замедляет шаг, а вслед за ним и остальные лошади первой шеренги Скифской илы, из-за чего мы начинаем отставать от фессалийцев. Впрочем, мы самые крайние, никто этого не замечает. Все смотрят вперед, на персидскую кавалерию, которая, осыпав нас тучей легких стрел, отправленных по навесной траектории с расстояния метров триста пятьдесят и не нанесших особого вреда, стремительно переправляется через реку. Точнее, через очень широкий ручей, потому что в самом глубоком месте коню по брюхо. У меня со словом «персидский» ассоциируется в первую очередь «ковер», а во вторую - «сирень». Слово «кавалерист»
пока не прилипает. Может, потому, что не уважаю их, не считаю достойными противниками. Жители этой части Азии воюют, пока хватает эмоционального заряда. Они запросто, на порыве, могут стать смертниками, но вот на продолжительное сражение не способны. У эмоций есть закономерность: если сильно напрягать, то быстро сменяются на противоположные. Главное - выдержать первые минуты боя, пока у врага отвага не сменится на трусость. Вдобавок имеют большие проблемы с дисциплиной. По отдельности бывают хорошими воинами, а вот вместе превращаются в отару баранов, которая бездумно несется в атаку вслед за вожаком-козлом или так же бездумно удирает, потеряв его.
        Я достаю лук и, когда до переднего всадника остается метров двести пятьдесят, стреляю в него. Страх сразу уходит, и вместо него меня накрывает горячка боя, в которой реальность распадается на отдельные яркие кадры. Судя по позолоченным шлему, пластинчатой броне и алому плащу, развевающемуся на скаку, это старший командир, может быть, какой-нибудь сатрап. У царя царей Дария сатрапов, как у дурачка фантиков, так что, скорее всего, не заметит гибель одного. Стрела и персидский командир встречаются метрах в двухстах от меня. Потерю скорости первой компенсирует несущийся галопом конь. Стрела пробивает броню в районе грудной клетки и влезает наполовину. Этого достаточно, чтобы прошить тело насквозь. Перс еще скачет, не понимая, что уже отжил своё. Наверное, тоже в боевой горячке и не чувствует боли. Я выпускаю еще две стрелы, сбиваю двух командиров победнее, в обычных доспехах, после чего быстро засовываю лук в сагайдак, который откидываю за спину, и беру копье, лежавшее на крупе коня, прижатое коленом к передней луке.
        Ближний перс от меня уже метрах в двадцати. Я отчетливо вижу морду его лошади, защищенную кожаным шанфроном, а вот всадник кажется мне темным пятном, которое держит копье с длинным, сантиметров тридцать, железным листовидным наконечником, надраенным до блеска. Мне чудится, что, если упущу этот наконечник из вида, он окажется в моем теле. Когда мы сближаемся, я поднимаю щит, готовясь отразить прямой удар с замахом над плечом, и направляю копье в живот врага. Конь перса шарахается вправо, чтобы не столкнуться с моим. Лошади - не люди, биться грудь в грудь не умеют и не хотят. Длинный надраенный наконечник только цепляет край моего щита, а мое копье и вовсе проходит мимо. Я сразу отбрасываю свое, потому что в толкотне, которая образовалась из-за навала персов, толку от него мало. Да и никогда я не был силен в поединках на копьях. С саблей управляюсь лучше. Прикрывшись щитом от предполагаемых ударов слева, тут же срубываю оказавшегося справа от меня перса в странном бронзовом шлеме в виде бычьей головы с настоящими рогами, словно проросшими через металл. Такое впечатление, что перс бодаться сюда
прискакал. Клинок моей сабли рассекает доспех над ключицей и ее саму, погрузившись в тело сантиметров на пять. Убить, может, и не убил, но с такой раной вряд ли перс продолжит сражаться. Мой конь протискивается вперед, злобно кусает вражеского, сивого и более высокого. Тот скалит крупные желтые зубы, как обычно делают лошади, когда не нравится угощение, которое суешь им в морду. Укусить моего в ответ не успевает, переместившись вперед, что дает мне возможность уколоть саблей его седока в правый глаз, между нащечником и наносником. Враг, вскрикнув от боли, откидывается назад слишком резко, из-за чего валится с лошади. Я шлепаю окровавленной саблей плашмя по сивому крупу, подгоняя жеребца, чтобы позволил моему протиснуться вперед, к следующему врагу, который проколол копьем кого-то из бессов и собрался разобраться со мной. Ударом сабли отбиваю его копье, оставив на кизиловом древке, покрытом черным лаком, светлую отметину, и бью по запястью правой руки, которая его держит, перед краем железного наруча с кожаной подкладкой внутри. Отсекаю не полностью, кисть повисает на клочке мяса и смуглой шкуры,
которую заливает кровь, хлестнувшая из раны. Копье выпадает из ослабевших пальцев. Перс поднимает раненую руку и смотрит на нее так, словно случилось что-то невероятное. Чтобы удивить его еще больше, наношу рубящий удар по правому бедру, не защищенному доспехом, и шпорами подгоняю коня, чтобы протискивался дальше. В последний момент замечаю копье, направленное в мою голову спереди слева от меня, успеваю переместить щит. Острие копья звонко бьет в железную полосу и с раздражающим скрежетом скользит по ней. Удар был сильный, легкой болью отдавшись в моей левой руке у локтя. Из-за него я чуть не прозевал нападение справа. Это был пожилой перс с наполовину седыми бровями, усами и бородой. Растительность покрывало его лицо так обильно, что нос словно бы выглядывал из засады, а губ и вовсе не было видно, даже когда, как я заметил по движению бороды, перс открыл рот. Кривая сабля в его руке, судя по беспорядочному узору на клинке, была из литого булата, который персы называют фарандом. Такая сабля сейчас стоит на порядок или даже два дороже изготовленной из обычной стали. Я успеваю отбить ее в самый
последний момент, а затем злым, лихим ударом достаю верхней третью елмани его шею, густо поросшую волосами, и рассекаю ее ниже шлема в районе сонной артерии достаточно глубоко, чтобы запустить алый фонтанчик. Отбиваю еще раз кривую саблю неугомонного перса, пока не понявшего, что уже практически мертв, и коротким ударом рассекаю почти полностью его правую руку над локтем, где заканчивает бронзовый наруч с барельефом в виде бегущих друг за другом львов. Сабля выскальзывает из ослабевших пальцев и повисает на кожаном темляке. Я выпускаю свою, чтобы тоже повисла на темляке, хватаю чужую и сдергиваю ее с безжизненно висящей руки. Эта сабля может оказаться самым ценным трофеем за сегодня. Перс пытается оттолкнуть меня краем красного круглого щита, оббитого железными полосами, покрашенными в черный цвет, но движения его все медленнее и слабее. Когда кривая сабля оказывается у меня, ее предыдущий хозяин сперва медленно заваливается на шею лошади, а потом - влево. Он упал бы на землю, если бы слева впритык к его коню не стоял другой, лишившийся наездника.
        Завладев трофеем, я оглядываюсь по сторонам, отыскивая следующего противника. Между мной и ближним персом с десяток лошадей, причем большая часть, судя по попонам, более скромным и без бахромы, которую так любят азиаты, принадлежала раньше фессалийцам. Отважные греческие воины не выдержали натиск персов и отступили. Скифская ила оказалась прижатой к морю. Бессы отбиваются от одиночных персов, которым удается прорваться через преграду из лошадей, и поглядывают на меня, чтобы личным примером показал, как надо сматываться по мелководью, пока нам не зашли в тыл. Я знаю, что мы все равно победим, поэтому удирать не собираюсь. С другой стороны и погибнуть зазря тоже неохота. Прикрываясь щитом от стрел, которые летят в нас со стороны конных персидских лучников, оцениваю ситуацию.
        Впереди и правее, выше по склону, вижу, как развалилась македонская фаланга, пытавшаяся выбраться на крутой берег реки, как греки на службе у персов вклинились в разрывы и принялись громить ее. И еще выше по склону вижу, как македонская конница смяла кардаков и стоявших за ними воинов и повернула налево, заходя в тыл фаланге греков-наемников. Уцелевшие кардаки и те, кто стоял за ними, в том числе и элитная конница, охранявшая стан царя царей Дария, улепетывают со всех ног. Это, видимо, заметили и фессалийцы, которые, удирая, оторвались от персов, начавших заходить в тыл македонской фаланге, и остановились, прикидывая, чья возьмет. Вывод сделали правильный, развернулись и ударили во фланг персам. Те сразу дрогнули и помчались на другую сторону реки. Я помог фессалийцам, выпустив несколько стрел по скакавшим мимо персам. Почему они так легко обратились в бегство, я понял, когда увидел, что весь правый фланг персидской армии несется вдоль берега моря на восток, подальше от места сражения. Всё, мы победили.
        - Сгоняйте в табун бесхозных лошадей! - приказываю я бессам.
        Убивать удирающих персов у меня нет желания. Это удовольствие для молодых и злых, а у меня только тело молодое. Мы сбиваем в кучу сотни три жеребцов, отгоняем их с поля боя и оставляем под охраной десятка всадников. Еще два десятка бессов отправляю собирать убитых и раненых соплеменников и доспехи и оружие погибших персов. Мы сражались с одним из лучших подразделений персидской армии, в котором бедных нет по определению. Так что доспехи и оружие любого стоят целое состояние. Обидно будет, если достанутся обозным крысам, которые уже подтягиваются к полю боя.
        С остальными бессами скачу к лагерю персов. Путь наш пролегает в прямом смысле слова по трупам. Убитых врагов как-то невероятно много. В основном это тарабара и немного всадников и спарабара. Скорее всего, их покололи и порубили фессалийцы, искупающие вину, хотя могли бы взять в плен и заработать, продав в рабство. Так мы поступаем с несколькими персами, которые прикидывались мертвыми. Всегда есть хитрецы, которые умудряются притворяться до ночи, а потом потихоньку улизнуть. Мне несколько раз в разные эпохи рассказывали такие истории. Конь никогда не наступит на труп человека, но в некоторых местах они лежали ковром, поэтому время от времени какой-нибудь «труп» начинал дергаться под конскими копытами. Бессы быстро паковали его, если был не сильно ранен, или добивали.
        Как ни странно, сражение еще не закончилось. Греческие гоплиты не струсили и не побежали вслед за остальной персидской армией. Разделившись преднамеренно или нет на несколько отрядов и перестроившись, они, выставив во все стороны сариссы, отступают вверх по склону, к лесу. Наверное, собираются отсидеться там до темноты и утром пойти по нему параллельно морю на восток или двинуться дальше вверх, перевалить горный хребет в любом более-менее подходящем месте и оторваться от преследователей. Их атаковали отряды иллирийцев, метатели дротиков. Иллирийцы так ненавидят греков, что даже позабыли о сборе добычи. Действовали подленько: подойдет настолько близко, насколько позволяли сариссы, всадит дротик зазевавшемуся гоплиту в неприкрытую щитом часть тела, чаще всего в голень - и сразу отбежит. Затем подождет, когда фаланга сместиться выше по склону и, если промазал или убил, подберет свое оружие, а если ранил, добьет, отрубит голову, насадит ее на дротик и будет с громкими криками размахивать в воздухе, устрашая врагов. Не поверите, но мои симпатии были на стороне греков. На войне вырабатываешь уважение к
противнику, который сражается мужественно, даже если он проигрывает. Воевавшие, за редчайшим исключением, не поносят врагов последними словами, вспоминают о них с почтением. Может быть, потому, что победа над сильным врагом делает тебе честь, а поражение - смягчает твою вину.
        Возле пурпурного шатра царя царей Дария выставлена охрана из гетайров. Напротив входа в шатер стоит золотая колесница, запряженная тройкой буланых лошадей золотистого оттенка. Издали кажется, что лошади тоже сделаны из золота. Дальше идут шатры поменьше. В них уже орудуют несколько человек из конных наемников. Гетайры вместе со своим царем поскакали догонять и добивать персов из спортивного, видимо, интереса, а фессалийцы - чтобы оправдаться за трусость в бою.
        Я даю команду бессам рассредоточиться и заняться самым увлекательным занятием на войне - поиском и сбором трофеев. Сам привязываю коня к шесту с вымпелом в сине-черную вертикальную полоску и захожу в шатер из светлого войлока. Выглядит он не так впечатляюще, как соседние шатры из тканей ярких расцветок, но, в отличие от них, лучше предохраняет от жары и холода и стоит намного дороже. В шатре пусто, если не считать двух белых котов, которые лежали каждый на своей темно-синей шелковой подушке. Судя по длинной шерсти, приплюснутым мордам и курносости, эту породу в будущем назовут персидской. У обоих голубые глаза. Коты смотрели на меня неотрывно, как женщина, то ли влюбленная, то примеряющая роль самки богомола. Возле входа в шатер лежали свернутыми в рулоны и перевязанные веревками четыре подстилки из грубой плотной ткани. Видимо, на них ночью спали рабы за пределами шатра, а утром занесли, чтобы кто-нибудь не свистнул. Мне говорили, что в персидской армии воровство - это святое. Может, клевещут на врагов, а может, и нет. В македонской армии тоже лучше не щелкать клювом: сопрут даже порванную
сандалию. Справа и слева от входа стояло по складному узкому ложу с перинами и перьевыми подушками, но без постельного белья и покрывала. Наверное, укрывались плащами. Один такой, синего цвета с черной каймой, висит на колышке, вбитом в шест, удерживающий центр шатра. Возле каждого ложа стоит по сундуку из красного дерева с бронзовыми углами и рукоятками по бокам и сверху на крышке. На сундуках сверху лежит по кожаному мешку. В обоих мешках запасная льняная одежда синих с черным цветов и серебряными или бронзовыми пуговицами. Беднота использует деревянные или костяные пуговицы, а чаще - завязки. В большем сундуке под мешком лежала посуда, серебряная и бронзовая, а в меньшем - кожаные мешочки разной вместимости: маленький с золотыми монетами, причем треть составляли македонские статеры, четыре побольше с серебряными разного достоинства и разных стран вперемешку и шесть больших с пряностями, две из которых были мне не знакомы. Я расстелил на земле синий плащ, переложил на него содержимое меньшего сундука и самое ценное из большего. Потом подумал и решил забрать все, что есть в шатре вместе с ним самим.
Впереди зима, пусть и не слишком холодная в этих краях, но неизвестно, будем ли мы пережидать ее в каком-нибудь городе или походе. Во втором случае шатру цены не будет. Да и кошки, наверное, привыкли к нему, а я решил забрать их, чтобы сына развлекали. Я выдернул центральный шест, выбрался из «присевшего» шатра и начал выдергивать из сухой красноватой земли колышки, к которым крепились боковые растяжки.
        - Заберу всё вместе с шатром, - ответил я на немой вопрос Битюса, который возле соседнего шатра крепил на спине своей лошади два узла с награбленным барахлом.
        Старый бесс посмотрел на свой шатер, почесал подбородок, заросший густой бородой, и принял такое же решение:
        - И я заберу этот.
        31
        Я никогда раньше не был в Дамаске. Собирался посетить столицу Сирии в двадцать первом веке, когда выгружался в Тартусе, но началась гражданская война. Агент посоветовал мне не только никуда не ездить, но и не сходить на берег, потому что у аборигенов появилось новое развлечение «Отрежь голову европейцу». Впрочем, и друг другу отрезали с радостью. Главное - сделать это первым. Сейчас Дамаск - небольшой город, защищенный шестиметровыми стенами, сложенными из плохо обтесанных камней, расположенный на горном плато на южном берегу мелкой реки. Говорят, весной, во время таяния снега в горах, она становится глубоководной и широкой. Увидеть это мне не довелось. Скифская ила простояла на пастбище неподалеку от города чуть больше месяца. Именно такой срок потребовалось македонским счетоводам, чтобы пересчитать, упаковать и погрузить захваченные трофеи - обоз армии царя царей Дария, который был оставлен здесь. Для этого сюда был послан Парменион вместе с фессалийцами и частью греческих конных наемников. С главными силами Александр Македонский пошел покорять Финикию.
        Дамаск сдался без боя. Еще за два дневных перехода нас встретила делегация горожан, которая сразу и безоговорочно перешла под власть македонского царя и попросила лишь об одной милости - оставить им нынешнего правителя, выходца из местной царской династии, которая правила уже много веков, со времен независимого Дамасского царства. Часть делегации сопроводили к Александру Македонскому для решения этого вопроса, который и оказал им милость.
        Фессалийцев и греческих конных наемников, за исключением старших командиров, разместили за крепостными стенами. По приказу Пармениона, который, как старый солдат, хорошо знал армейские нравы, в город нас пускали только небольшими группами и без оружия. Мне тоже разрешили пожить в городе, но я отказался. В моем шатре блох, клопов и вшей намного меньше. Вокруг моего шатра стояли другие, захваченные бессами после сражения у Исса. Наверное, взяли их, следуя моему примеру или просто из жадности, а теперь убедились, насколько лучше ночевать в шатре, чем под открытым небом. Две ночи выдались с минусовыми температурами. Бессы у себя в горах привыкли к такому, а вот фессалийцы и другие греки из приморских городов, которым негде было укрыться, жгли всю ночь костры, чтобы не замерзнуть.
        Когда вся добыча была погружена, караван повез ее на запад, к Средиземному морю, а потом по дороге, идущей вдоль берега - на юг, вдогонку за македонской армией, которой без боя сдавались один финикийский город за другим. Я ехал по местам, в которых, как мне казалось, был всего несколько лет назад, и не узнавал их. Точнее, узнавал горные вершины, речные долины и морские бухты, а вот города - нет. То странное чувство, когда кажется, что раньше видел что-то похожее, но никак не вспомнишь, где и когда. Может, если бы задержался в каждом городе на недельку-две, то нашел бы что-то знакомое, но шли мы без задержек, хотя и со скоростью передвижения волов, строго придерживаясь ритма караванного пути. Я еще подумал, что этот ритм сохранится на тысячелетия, вплоть до изобретения парового двигателя.
        Македонскую армию мы догнали у города Тир, который все еще носит гордое название Сор (с финикийского «Скалистый остров»). Теперь это неофициальная столица Финикии. Выходцы именно из этого города основали во время моего отсутствия Карфаген и многие другие поселения на берегах Средиземного моря и даже Атлантического океана. Уверен, что помогли им в этом и переданные мной знания по кораблестроению. Этот город я узнал сразу, что с учетом его островного положения было не трудно. Точнее, узнал наполовину. Увидев остров издали, я подумал, что он остался прежним, разве что крепостные стены теперь выше на метр-полтора, а вот материковая часть сильно изменилась. Мало того, что выползла за пределы старых крепостных стен, но преодолела и новые. Пригороды занимали по площади три четверти материкового Тира. Заметно подрос город и в высоту. Такого количества трех- и четырехэтажных домов я не встречал даже в Афинах. Материковая часть Тира сдалась без боя, и в ней расположилась македонская армия. Островная вела переговоры с царем Александром. Тирцы желали остаться нейтральными. Уверенные, что островную часть
невозможно захватить без сильного флота, которого у македонцев нет, хотели дождаться окончания войны с персами и перейти на сторону победителя. Несмотря на разгромное поражение персов у Исса, жители Тира думали, наверное, что Дарий все равно победит и припомнит им предательство.
        - Располагайся где-нибудь неподалеку, - приказал мне Парменион после того, как мы сдали царю захваченное в Дамаске. - Скоро Александр договорится с горожанами, и пойдем дальше.
        В отличие от старого полководца я знал историю города, в том числе и о семимесячной осаде его Александром Македонским. Знал это не только из советского учебника по истории, но и побывал в свое время в городском историческом музее, где увидел чертежи этапов осады и разные предметы той эпохи. У меня будет возможность сравнить действительность с дошедшим до потомков. Предполагаю, что отклонения будут только в мелких деталях. Допустим, осада продлится не ровно семь месяцев, а плюс-минус неделя. Поэтому повел Скифскую илу на юг, в рыбацкую деревню на берегу моря, что километрах в трех от последних домов пригорода. Здесь мы были едва ли не первыми представителями македонской армии, но точно единственными на данный момент. Расположились на пустыре рядом с деревней, на котором ночевали купеческие караваны, которые хотели рано утром въехать в Тир. Здесь все было дешевле, чем в пригороде, а ночевка и вовсе бесплатная, хотя и не такая безопасная. На этот раз шатры поставили по периметру и впритык друг к другу, чтобы к нам было не слишком просто пройти, оставив проход в сторону деревни, а в центре разместили
два командирских, мой и Битюса. Лошадей, волов и мулов отвели на пастбище в горах, где их посменно охраняли два десятка воинов. Выкопали выгребные ямы и соорудили туалеты с расчетом на многомесячную стоянку. Я сказал, что простоим здесь полгода - и бессы сразу поверили, потому что пока сбывалось всё, что накаркала моя «пифия».
        Кстати, сортирные дела - самый яркий показатель разности культур. Македонцы, бессы и прочие варвары используют в роли туалетной бумаги летом листья и траву, особенно лопухи, а зимой - солому; продвинутые греки - морскую гальку (так и хочется назвать их мазохистами!); финикийцы и прочие жители Ближнего Востока подмываются водой, может, потому, что здесь проблемы и с листьями, и с галькой, и с мазохизмом. Не знаю, как сейчас обстают дела в Японии, но во время моего последнего посещения порта Осака в двадцать первом веке посещение общественного туалета стало самым ярким впечатлением. У меня даже появилось подозрение, что задница у японцев - самая важная часть тела. Унитаз под музыку сделал все сам, без подсказок, и напоследок обмыл, обдул теплым воздухом, обработав мою задницу лучше профессиональной массажистки. Я чуть не кончил от удовольствия. Возможно, была и конкретная программа ублажения, но я не знал, как ее включить, не тянул в то время в иероглифах, которые, что удивило меня, одинаковы у японцев и китайцев, несмотря на то, что языки разные. Образованные китайцы могут общаться с образованными
японцами, переписываясь, абсолютно не зная при этом чужой язык.
        С жителями деревни я общался на финикийском языке. Он, конечно, изменился, но основные слова остались прежними. По крайней мере, моего запаса слов хватило на то, чтобы объяснить рыбакам, что лучше кормить и терпеть нас, чем налеты других отрядов, которых в македонской армии намного больше, чем запасов и терпения у финикийцев. Они были уверены, что мы скоро уйдем, поэтому отнеслись к моим словам с пониманием. Я не стал портить им настроение, предупреждать о семимесячной осаде. Приятная мысль о нашем скором уходе поможет им скоротать этот продолжительный срок.
        32
        Кусок крепостной стены с грохотом падает на скалистый наклонный берег и катится к морю. Останавливается в паре метрах от воды. С одной стороны он темен, а с остальных - светло-коричневый, свежий. Два финикийца со слегами в руках подходят к нему и начинают перекантовывать в сторону дамбы, которая растет от берега к острову. Впереди них такие же обломки крепостных стен катят с разных сторон другие аборигены. Все это пойдет на основание дамбы. Сверху накидают камней поменьше, которые приносят на носилках или в корзинах, выровняют, утрамбуют и застелют досками, чтобы получилась деревянная мостовая. Над мостовой сделают крышу, чтобы тирцы не мешали работать. На разрушении крепостных стен и домов и сооружении дамбы трудится всё неблагородное мужское население города и крестьяне из ближних деревень, несколько тысяч человек. Македонская армия в лице наемников (гетайрам западло заниматься этим) присматривает за ними. Со стороны моря крепостные стены разобраны почти до фундамента, поэтому ломают и ближние дома. По главной улице, пересекающей весь город с востока на запад, везут с гор на сочлененных по
две-три арбах длинные кедровые бревна, которые пойдут в том числе и на сваи. Глубины здесь метров пять-шесть, но дно илистое, мягкое, и сваи, даже забитые глубоко, держат плохо. Первый вариант дамбы разрушил почти полностью шторм и последовавший за ним продолжительный период западных ветров, которые нагнали высокие волны. Нынешняя крепче, пока держится. Рабочие заканчивают последние метры из семисот-восьмисот необходимых. Часть кедровых бревен идет на изготовление больших плотов, на которые устанавливают осадные орудия и донимают тирцев днем и ночью. Ливанских кедров срубили столько, что окружающие горы заметно полысели, стали почти такими же, какими будут в двадцать первом веке.
        Помогают в осаде и флоты других финикийских городов, присоединившиеся к царю Александру. До битвы при Иссе они были на стороне персов под командованием Фарнабаза, племянника Мемнона. Зиму, когда навигации нет, ждали, что предпримут персы. Не заметив четких сигналов со стороны царя царей Дария, эскадры триер и вспомогательных судов вернулись по домам, где, за исключением тирской, присягнули на верность победителю. Тот сперва не напрягал их, а потом привлек к осаде Тира, чтобы блокировать остров с моря. Тирские триеры чувствительно досаждали строителям дамбы. Теперь вражеский флот заперт в Сидонской гавани. Бывшие союзники с радостью нападают на них. Если ты гегемон, то будь готов, что «подгегемонники» рассчитаются с тобой при первой же возможности.
        Тирцы наблюдают за сооружением дамбы без особого страха и по мере сил мешают. Однажды сделали тендер из старой галеры и подожгли им ночью две осадные башни, которые стояли на конце дамбы, прикрывали рабочих. Пакости поменьше совершали каждый день и в таких количествах, что говорить о них стало дурным тоном в македонской армии. Солдаты уже не верят, что когда-нибудь захватят остров. Не будь позади победы над персами и богатой добычи и ожидания новых, давно бы разбежались. Тем более, что знают, что у острова есть опыт тринадцатилетней осады армией Навуходоносора, так что тирцы к полугодичным потугам Александра Македонского относятся с насмешкой, не знаю, правда, насколько искренней. Они уже поняли, что македонскому царю попала вожжа под хвост, что просто так отсюда не уйдет.
        По моим сведениям на захват острова осталась пара недель. Поэтому я и приехал к дамбе. Предыдущие недели и месяцы предпочитал наблюдать издали. Нас не привлекали ни к осаде, ни к присмотру за рабочими, а проявлять инициативу в армии глупо, поскольку она наказуема не только исполнением, но и ожиданием других инициатив.
        Я поворачиваюсь к Пармениону, в компании которого и его многочисленной свиты наблюдаю за работами, и спрашиваю:
        - Когда пойдем на штурм?
        - Скоро, - коротко отвечает старый командир.
        Наверное, и сам не знает точную дату. В последнее время отношения между ним и царем стали еще хуже. Парменион был против осады, считал, что надо двигаться вперед, захватывать другие территории Державы Ахеменидов, пока Дарий не очухался от поражения и не набрал новую армию. Александр Македонский придерживался противоположной точки зрения: Тир должен быть захвачен и жестоко наказан в назидание другим. Как по мне, правы оба, но один - царь, спорить с ним глупо. Второй раз они схлестнулись, когда пришло посольство от царя царей Дария, который предлагал Александру все уже завоеванные земли плюс Египет, свою дочь в жены и выкуп в размере десять тысяч талантов серебра за захваченных в плен его мать, жену, двух дочерей и сына. У персов талант серебра был в полтора раза тяжелее золотого и равнялся примерно тридцати трем с половиной килограммам. Я попытался представить, сколько места займут триста тридцать пять тонн серебра, но не смог. Парменион был за то, чтобы заключать с персами мирный договор, а Александр отказался. Мне кажется, македонский царь в решении любого вопроса действовал по принципу «Если
Парменион «за», то я «против».
        - Со дня на день, - добавляет командующий левым крылом, который, благодаря сильной интуиции, угадал мои мысли и решил доказать обратное - продемонстрировал свою информированность. - Первыми пойдут гетайры и педзетайры (македонцы-фалангисты).
        - Пожелаем им удачи, - ровным тоном произношу я.
        Парменион тоже македонянин, причем старой закалки. Как и царь Александр, он считает своих земляков самыми лучшими воинами, которым сейчас просто не повезло с предводителем. Сколько я уже видел таких самых лучших воинов!
        - Да, удача им не помешает, - соглашается старый командующий.
        Я спросил его не просто так. Заметил, что все наши планы быстро становятся известны осажденным. Кто-то из приближенных царя сливает информацию, преднамеренно или просто чрезмерно болтлив. Как и тирские новости сразу доходят до македонских ушей. В семье не без предателя. Недавно пришло забавное известие, что какому-то знатному тирцу приснилось, будто их бог Решеф, которого греки именуют Аполлоном, собирается покинуть остров. Наутро мраморную статую бога приковали к алтарю золотой (бог все-таки) цепью и повесили на груди табличку с надписью «Приспешник Александра».
        Каким способом происходит обмен новостями - не знаю. Вариантов множество, начиная с голубиной почты и заканчивая рыбаками из деревни, рядом с которой мы живем. Они резко разбогатели. И это при том, что рыбы стали ловить намного меньше. Я сразу догадался, что зарабатывают на доставке воды и еды на осажденный остров. Сам когда-то занимался подобным, правда, в больших размерах. Поскольку мне это жить не мешало, делал вид, что ничего не знаю.
        На следующий день, когда по моим предположениям весть о предстоящем штурме должна была добраться до осажденных, я «вдруг» узнал о ночном заработке рыбаков, о чем и сказал их предводителю по имени Хирам - сорокашестилетнему худощавому мужчине, загоревшему до черноты - закончив свою речь словами:
        - Представляю, что с вами сделают македонцы, если узнают, что помогаете их врагам.
        На самом деле македонцы знали о тайной помощи осажденным и некоторые, самые ушлые, даже наваривались на этом, поставляя перевозчикам еду по завышенной цене для перепродажи.
        - Зачем им знать?! Мы можем договориться, - быстро нашелся Хирам.
        - Можем, - согласился я, - только не этот раз заплатите не продуктами, а делами - отвезете нас этой ночь на остров.
        - Ночью будет штурм? - задал вопрос финикиец.
        - Нет, штурм будет днем, и без нашего участия, - ответил я. - Мы наведаемся туда всего лишь за добычей. Твои люди получат часть ее, если сделают все правильно. Отхватите напоследок. Все равно остров скоро падет.
        - А что мы должны будем сделать? - спросил он.
        - Грести быстро и слажено, - дал я уклончивый ответ.
        - Грести мы, кончено, умеем. Нам бы знать, куда и зачем? - начал финикиец заводить шарманку.
        - Все равно у вас нет выбора, - остановил его. - Или помогаете мне, или к полудню сюда прибудет отряд македонцев - и от деревни останутся дымящиеся руины, а уцелевшие жители будут проданы в рабство.
        - Нет-нет, мы согласны! Сделаем всё, как скажешь! - испуганно произнес Хирам.
        - Вот это другой разговор, - произнес я. - К вечеру приготовить все лодки. Вы будете на веслах. Возьмем столько моих людей, сколько влезет, и поплывем, куда скажу.
        - Первая половина ночи будет темная, - предупредил Хирам.
        - Знаю, - сказал я. - И еще знаю, как ориентироваться по огням, которые зажигают для вас на острове. Главное, чтобы вы поняли: горожан всех продадут в рабство, так что никто из них с вас не спросит, а если мои люди попадут в беду по вашей вине, деревня будет уничтожена завтра утром.
        - Это мы поняли, - без энтузиазма молвил финикиец от имени всей деревни.
        33
        Днем был прибой при западном ветре, а к ночи море успокоилось. Вода теплая. Опустив в море правую руку, чувствую, как струи омывают ее. На ум приходят приятные воспоминания. Сейчас бы с девками купаться голяком, как в молодости, самой первой моей, во время практики в Ялтинском портофлоте. С визгом и смехом. Уже не верится, что наступят времена, когда можно будет спокойно купаться с море в чужом городе и не бояться, что тебя убьют, ограбят или продадут в рабство. Впрочем, и в двадцать первом веке в этих краях купаться голяком, особенно женщинам, не рекомендовали. Да и пляжи здесь по большей части каменистые, еще хуже, чем галечные.
        Ориентируясь по огням на крепостных стенах, мы огибаем остров с запада, направляясь к Сидонской гавани, которая на северо-востоке его. В башнях стоят часовые, наблюдают за нами без особого интереса. Точнее, слушают плесканье наших весел, потому что видимость плохая, света от звезд маловато, а луна еще не вышла. Наверное, часовые думают, что мы везем им воду и еду на продажу. Всего в моем караване одиннадцать лодок разной вместимости: от двухвесельной, берущей четыре человека, включая гребца, до шестивесельной, в которую, кроме шести гребцов, натрамбовалось еще тринадцать человек, включая меня. Я сижу на руле - коротком весле, опушенном в воду на корме с правого борта. Рядом со мной на кормовой банке пристроился Скилур. Нам тесновато, но, как говорится, не в обиде. Передо мной, лицом ко мне, сидит Хирон, гребет веслом, негромко задавая ритм остальным. Финикиец знает, что умрет первым, если мы окажемся в засаде, поэтому смотрит неотрывно на мою саблю, которую я прислонил к борту, придерживая правой ногой. Приговор в исполнение я приведу кинжалом, который висит у меня на поясе, но посвящать Хирона в
такие мрачные подробности не стал. Пусть грешит на саблю.
        Сидонская гавань неправильной формы. С запада на одном участке крепостные стены подходят к ней вплотную, а на остальных участках места для выгрузки галер. С юга ее ограничивает широкая береговая полоса, на которой построены ангары для зимовки триер. С севера и востока бухту ограничивают две дамбы, частично естественные, частично насыпанные, на оконечностях которых по каменной башне: северная метра три высотой, а южная где-то четыре с половиной. Южная дамба намного короче, и ее башня расположена близко к крепостным стенам. Наверное, поэтому в ней находится лебедка, которой натягивают цепь, чтобы перекрыть вход. Обычно закрывают на ночь, но по случаю осады все наоборот. На обеих башнях горят костры, причем пламя в них видно только с северных и западных румбов. Хирон говорил, что часовые в башнях службу несут небрежно, лодки, приплывающие ночью, не досматривают. Осторожны были в начале осады, а теперь привыкли, что непрошеных гостей не бывает, расслабились. Следят только за кострами. Я сперва собирался высадиться на северной дамбе. Тогда бы пришлось атаковать вдоль крепостных стен, что чревато
потерями, даже с учетом фактора внезапности. Решил рискнуть и вплыть прямо в гавань.
        В северо-западной части гавани берег образует аппендикс, на который вытаскивают торговые галеры для грузовых работ. Сейчас там стояли четыре. На них при свете костров что-то перегружали из арб, приехавших из города через открытые ворота. Работали неспешно и без страха, будто остров и не осажден вовсе. На одной галере уже заканчивали погрузку, судя по тому, что весла высовывали за борт - гребцы сидели на местах и готовились к отплытию. Собираются затемно обогнуть остров с севера и уйти, скорее всего, на юг, в сторону Египта и дальше в Карфаген. Хотя не исключаю того, что между мореходами тирскими и других финикийских городов существует тайная договоренность, по которой последние «не замечают» выскользнувшие из осады суда, следующий на север, в Сидон, Библ или на Кипр. На заплывающие в гавань лодки никто не обращает внимание. Видимо, привыкли, что каждую ночь кто-то приплывает, кто-то уплывает.
        Я направляю лодку к галере, готовящейся к отплытию. Остальные следуют за мной, кроме замыкающей четырехвесельной, которая причаливает к южной башне, чтобы помешать перекрыть выход из гавани. Несколько гребков - и мы приблизились к берегу у галеры. Киль моей лодки тихо скребет по каменистому дну. Нос ее высовывается на сушу. Воины начинают высаживаться на берег, молча и спокойно. Мы, как бы, свои. Я прохожу между гребцами и тоже спрыгиваю на каменистый берег. Останавливаюсь возле борта галеры, носовой ее части, дожидаясь подхода остальных лодок. От корпуса судна тянет асфальтом. Скорее всего, обмазан битумом. С носа скинут на берег широкий трап, на котором свободно расходятся два грузчика. Сейчас заносят выгруженные с арбы большие корзины с чем-то легким, потому что несут их поодиночке. За работами присматривает грузный тип высокого роста, одетый по-гречески в хитон из светлой ткани и длиной ниже колена, что говорило о том, что он не простой работяга, но и не воин, которые предпочитали длиной до середины бедер, и не жрец, которые носили до середины лодыжек. Два пояса, на одном из которых висел
длинный кинжал, а на другом - кожаный кошель, набитый туго, тоже подчеркивали его богатство. Сверху накинут темный хламис - овальный плащ, сколотый на груди, если не ошибаюсь, золотой застежкой в виде жука-скарабея. Наверное, с Египтом торгует.
        Заметив меня, плотный здоровяк приблизился на пару шагов и спросил, внимательно всматриваясь в нас, плохо видимых, поскольку стояли далеко от костра, и спросил на греческом языке:
        - Вы кто такие?
        - А ты кто такой? - задал я встречный вопрос, чтобы потянуть время, дать возможность большему числу воинов высадиться на берег.
        - Я - Евримедонт! - надменно ответил он.
        Наверное, все Средиземноморье или, как минимум, вся Финикия обязаны знать, кто это такой. Никогда не чувствовал себя таким невеждой.
        - Какой еще Евримедонт?! - с искренним удивлением спросил я и продолжил изображать туповатого варвара, каковым меня наверняка считают из-за акцента: - Мне сказали, что главный здесь кто-то другой, забыл имя.
        - Аземильк, - подсказал Евримедонт. - Я - его зять.
        - Точно, Аземильк! - как бы припоминаю я. - А про тебя ничего не говорили, сказали, только к нему обратиться. Как мне пройти к Аземильку?
        - Вы по какому делу приплыли? - спросил он.
        - Не знаешь, по какому делу воинов нанимают?! - изобразил я удивление, подходя вплотную к зятю тирского царя.
        Евримедонт, видимо, почувствовал неладное, оглянулся. У ворот стояла стража, человек десять. Да и на стенах, наверное, дежурили лучники.
        Позвать на помощь зять царя не успел, потому что я приставил к его боку кинжал и предупредил шепотом:
        - Веди себя разумно - и останешься жив.
        Евримедонт быстро оценил обстановку, сделал правильный выбор и выдавил хрипло:
        - Да.
        - Много еще грузить? - спросил я.
        - Еще одна арба должна подъехать, - все еще хриплым голосом ответил он.
        - Обойдемся без нее, - решил я. - Сейчас мы все вместе поднимемся на галеру, и ты прикажешь срочно отплывать.
        - Да, - молвил зять царя.
        Мы с ним поднялись по трапу рядышком, как два закадычных друга. А что было делать Евримедонту, чувствуя острие кинжала у своего бока?! Следом за нами сделали это приплывшие со мной воины. Они двигались молча, не реагируя на вопросы и реплики грузчиков и пары зевак. Замыкающие затащили на борт трап.
        Гребцы уже сидели на местах. На кормовой палубе расположились десятка два пассажиров, по большей части женщин и детей. Видимо, семьи тех, кто не считал нужным погибать за свой город. Часть моих воинов осталась на куршее, чтобы контролировать гребцов, а остальные прошли на корму, чтобы приподнялся нос судна, было легче столкнуть его в воду. Я с Евримедонтом остался на носовой палубе.
        - Командуй отплытие, - подсказал ему.
        - Эй, на берегу, толкните нас! - хрипловатым голосом прокричал Евримедонт.
        Грузчики явно не понимали, почему галера решила отплыть так срочно, не закончив погрузку. Предполагаю, что подумают, что я со своими людьми привез какую-то важную новость, которая изменила планы зятя царя. Грузчики облепили нос галеры, налегли дружно. Проскрежетав килем по камням, судно сначала медленно, а потом все быстрее соскользнуло в воду и поплыло, теряя инерцию.
        - Весла на воду! - отдал приказ Евримедонт, а после выполнения его, второй: - Левый борт, малым темпом загребай!
        Под медленный стук большого барабана, который стоял в кормовой части судна на палубе гребцов и по которому бил большой колотушкой мальчишка лет двенадцати, весла левого борта сделали два гребка, развернув галеру носом к выходу из гавани, после чего включился правый борт. На берегу было тихо и спокойно. Никому не приходило в голову, что можно вот так запросто, дерзко заплыть в гавань и угнать судно. Подозреваю, что грузчики сейчас обсуждают, какая именно новость, привезенная нами, заставила зятя царя отплыть так быстро. Наверное, узнал он что-то очень неприятное для тирцев.
        Галера, постепенно набирая скорость, прошла между башнями на концах дамб. Вслед за нами поплыли рыбацкие лодки, в том числе и та, которая высаживала десант возле южной башни. Судя по тому, что нам не помешали покинуть гавань, десантники сделали свое дело без лишнего шума. Теперь они плыли первыми за галерой. Мы обогнули остров с севера и пошли на огонь, горевший на берегу возле рыбацкой деревни. Гребцы работали слажено, тихо переговариваясь о чем-то. Скорее всего, догадались, что не все ладно, однако пока не знают точно, насколько плохи их дела. А если бы и знали, все равно ничего не смогли бы поделать. Мои люди контролировали все судно. Две большие группы расположились на носу и корме, согнав оттуда пассажиров. Евримедонт и его семья вместе с остальными беженцами теперь располагались без всяких удобств на нижней палубе, рядом с гребцами. Последниене без злорадства наблюдали за тем, как переносили неудобства богачи.
        Мне кажется, главный плюс богатства - возможность быстро менять место обитания без резкой потери высокого уровня жизни. На планете Земля всегда где-то хорошо, где-то так-сяк, а где-то плохо и даже очень по самым разным причинам: из-за климата, стихийных бедствий, войн… Причем и плохое, и хорошее редко задерживается на одном месте надолго по историческим меркам. Сейчас Западную Европу заселяют дикари, не знающие (к счастью или нет - вопрос спорный) того, что историки назовут эллинизмом. Для некоторых из этих дикарей за счастье перебраться в Афины, Милет или Сидон. Пройдет несколько веков - и люди толпами побегут из Греции, Турции и Ближнего Востока в Западную Европу. Бедным придется приспосабливаться к незнакомой и порой враждебной среде, растворяться в ней, а богатые смогут перебраться вместе со своим маленьким мирком. Слиться с окружением, остаться собой или перебраться в другое место - это будет добровольный выбор богачей. Из этого следует вывод: бедные обречены быть патриотами.
        Мы приткнулись носом к берегу возле деревни, опустили трап и быстро выгрузили все ценное, что было на галере. Само собой поснимали все драгоценности с пассажиров и забрали их поклажу. Грабить беглецов тем хорошо, что везут они самое ценное и легкое и маленькое. В корзинах, которые грузили на острове последними, были благовония, пряности и пурпурная краска. Одной корзины хватит всему моему отряду, чтобы не работать оставшуюся жизнь. Я даже пожалел, что не дождались последнюю арбу, которая должна была привезти такой же товар. Еще было много бронзовой и особенно стеклянной посуды. Финикия сейчас основной производитель стеклянных изделий, причем делают на таком высоком уровне, который в Европе достигнут в веке восемнадцатом, если ни позже.
        Я собирался перегнать галеру южнее и продать ее вместе с пассажирами и гребцами. Ближайший городок южнее нас, в котором, как мне сказал местный купец, могли купить такой дорогой товар, был в двух дневных переходах. Назывался он Иопа или по-египетски Юпа. Если не ошибаюсь, располагался на месте будущего Тель-Авива. Я бывал в Иопе нескольок раз в предыдущую эпоху. Тогда город был мал и слаб, предпочитал откупаться от любой армии, проходившей мимо. Путешествие туда заняло бы не меньше недели с учетом торга. За это время я мог срочно потребоваться командованию, с которым пока не хотелось обострять отношения, ведь самая большая добыча еще впереди. Убедившись, что захваченное на галере во много раз превзошло мои самые смелые ожидания, я решил пренебречь мелочевкой в виде ее самой и сотни потенциальных рабов. Вместо этого мы высадили на берег жен с детьми богатых пассажиров, а их отцам я сообщил сумму выкупа, который позволит семьям воссоединиться.
        - До конца осады буду в этой деревне, - предупредил я Евримедонта, - так что поторопись.
        - Я привезу выкуп, а вы опять нас ограбите, - сказал он.
        - Одну корову два раза не имеют, - поделился я с ним русской народной мудростью. - Я тебе тоже не доверяю, поэтому обмен совершим на воде. Лодка с выкупом против лодки с заложниками.
        - Договорились, - произнес зять тирского царя.
        Евримедонт привез выкуп на следующую ночь. Расплатился пурпуром по местной рыночной цене. Если продать его здесь и сейчас, то потеряешь много, поэтому мы разделили краску, благовония и пряности, и каждый распорядился ими по своему усмотрению. Я оставил до лучших времен. Груз этот легкий, места занимает мало и стоит дороже золота в прямом смысле слова. Забрав заложников, галера направилась на юг. Скорее всего, она была последней, кто покинул Тир по своей воле.
        34
        Рыбацкие лодки, заполненные бессами, огибают триеры, приближаясь к острову. Суда финикийские и критские. Они соединены попарно: носы связаны, а кормовые части разведены на максимально возможный угол и сочленены деревянными помостами, на которых стоят осадные орудия. Те, на которых стоят катапульты, стреляют с дистанции, а те, на которых тараны, подошли к крепостным стенам там, где они подступают к морю, и принялись крушить. Тараны научились делать большие и тяжелые, с бронзовым наконечником, который обычно в виде бычьей головы без рогов. По приказу царя Александра сегодня «танцуют все», поэтому македонская армия и приданный ей союзный флот атакуют остров практически со всех сторон, и защитники не успевают заделывать проломы. Основные силы тирцев у восточных стен, к которым подошла дамба и где наносится главный удар. Моя ила почти в полном составе плывет к южным неподалеку от Египетской гавани, которая сейчас пустует. В юго-западном углу расположен акрополь, и это направление, видимо, считается тирцами наиболее защищенным. Именно здесь один из македонских таранов на плавучей платформе был подведен
вплотную к куртине и сделал в ней брешь шириной метров пять в верхней части и около двух в нижней. По обе стороны на стенах стоят тирские лучники и пытаются помешать сиракузцам, которые методично раскачивают таран, расширяя пролом слева, в сторону дальней башни.
        Я направляю рыбацкую лодку к берегу правее платформы с тараном. Там между стеной и морем каменная полоса шириной около метра. Первый бойцы высаживаются на сушу, прикрываясь сверху щитами. Со стены на них летят камни и льется кипяток. Я стрельбой из лука убиваю двух метателей и двух поливальщиков, которые зачерпывали воду из большого бронзового котла деревянными черпаками на длинных ручках. Один черпак падает со стены, скатывается в воду возле лодки, и ближний гребец вылавливает его - в хозяйстве все пригодится. Еще три стрелы я трачу на трех лучников, которые расположились на стене слева от пролома. Позади них стоит жаровня-тренога, корзина со стрелами, обмотанными паклей возле наконечника, и кувшин с оливковым маслом. Мальчишка лет десяти макает стрелы в масло, потом сует в жаровню, где они вспыхивают, и подает лучникам, которые пытаются поджечь защиту тарана. Воловьи шкуры, которыми укрыто осадное орудие, были политы водой перед началом атаки, но уже подсохли и в некоторых местах, куда попало сразу несколько горящих стрел, начали чадить. После того, как все три лучника падают, сраженные моими
стрелами, мальчишка оставляет подожженные в жаровне и убегает быстро, словно только и ждал, когда его отпустят поиграть на улице. Бессы из моей лодки уже карабкаются на груду обломков в проломе. Их догоняют приплывшие на других лодках.
        Высадив десант, рыбаки отводят лодки подальше от острова, чтобы ненароком не попасть под раздачу, и ложатся в дрейф. Наученный захватом Милета, я решил переправить самую ценную добычу в наш лагерь на лодках, а не выносить по дамбе, на конце которой наверняка опять будут стоять македонцы и забирать, что понравится. Рыбаки получат часть ее. Какую именно - будет зависеть от того, сколько захватим. В любом случае не прогадают. За ночной рейд рыбаки получили крохи с нашего стола, в основном стеклянную и бронзовую посуду - и стали богачами.
        Я карабкаюсь по обломкам, помогая себе руками. Денек сегодня жаркий, камни нагрелись. К вспотевшим пальцам и ладоням прилипает пыль. Рядом с моей головой пролетает большой булыжник, падает возле правой ноги и катится дальше. Я останавливаюсь, чтобы наказать обидчика, но на стене справа не вижу никого. Видимо, кто-то очень скромный метнул и убежал, чтобы не нарваться на благодарность.
        По ту сторону завала шесть бессов щитом к щиту отбивались от десятка защитников города. Сверху мне было удобно расстреливать врагов из лука. Я завалил двоих, после чего остальные начали пятиться вглубь города, прикрывшись щитами, добротными, из дерева, оббитого железными полосами. Решил не портить стрелы, спрятал лук в сагайдак, висевший через плечо, достал саблю и вместе с подошедшей подмогой спустился вниз, на каменную улицу, на которой колесами арб были выбиты две пары кривоватых колей. Подождав, когда подтянется все бессы, приплывшие на остров, повел их не вслед за отступающими защитниками города, а к акрополю, куда сбегались горожане с самыми ценными пожитками. Вся слава все равно достанется македонцам, так что пусть они сами и воюют. Мы сюда приплыли с другой целью.
        Акрополь располагался в скале четырехметровой высоты со срезанными, вертикальными боками, верхушку которой сровняли и построили на ней ромбовидный каменный замок, точнее, очень большой донжон высотой метров двадцать. К единственным воротам, окованным в нижней половине железом, вел наклонный подъемный деревянный мост. В поднятом положении мост будет защищать ворота. Захватить это защитное сооружение будет непросто, но это, опять таки, дело македонцев. Я разделил илу на две половину. Одну послал грабить ближние дома, а вторую еще раз располовинил и поставил по отряду на двух улицах, ведущих к акрополю, так, чтобы не сильно беспокоили лучники со стен его и не сразу были заметны подбегающим горожанам. Бессы оказывались для них неприятным сюрпризом. Если человек не сопротивлялся, его избавляли от материального бремени и отпускали налегке. Так бежать быстрее. Нам пленные не нужны. Наверняка царь Александр заберет их. Поскольку криков, стонов и лязганья оружия не было, горожане не сразу понимали, что бегут в ловушку, приближались вплотную, а потом уже поздно было отступать.
        Эта операция продолжалась где-то минут сорок. Поток вдруг иссяк, а затем в другом конце улицы появились македонцы, разгоряченные, заляпанные кровью. Александр Македонский приказал уничтожать всех, кто сопротивляется. Его усердные подчиненные сократили приказ до «уничтожать всех».
        - Отходите с награбленным к лодкам и везите в деревню! - приказал я бессам, а сам с пятью бойцами остался прикрывать отход.
        Мало ли что взбредет в голову одуревшим от крови солдатам?! Дружественная резня - обычное явление в нынешних армиях, где перемешаны разные народы, с трудом понимающие друг друга, особенно при виде уже собранной, богатой добычи. А я все-таки говорю по-гречески и, надеюсь, известен, как командир Скифской илы.
        Македонцев больше интересовал акрополь. Бравые ребята, им лишь бы подраться! Именно такие совершают бессмысленные и беспощадные походы, чтобы потом, если уцелеют, вернуться с пустыми руками в свою старую хижину в горах и рассказать внукам, сколько врагов перебил и мимо какого богатства пробежал.
        Часть бессов, погрузив добычу в лодки, вернулась. Мы вместе заняли несколько домов рядом с проломом и начали грабить их с большей дотошностью. В двухэтажном доме с плоской крышей, который достался мне, было пусто, если не считать кур и старого полосатого кота с обгрызенным левым ухом и подранной мордой. Видимо, у него проблемы со зрением и обонянием, потому что смотрел в мою сторону без испуга, реагируя только на звуки шагов. Пол во всех комнатах был мозаичный, в красно-белую клетку. Его давно не обновляли, поэтому на красных клетках образовались плешины. В столовой и на кухне нашлось много посуды, бронзовой и стеклянной. Деревянной была только одна большая миска, да и та снаружи была разрисована разноцветными волнами и покрыта лаком. В спальне на полу возле широкой кровати с ножками в виде лошадиных копыт лежал новый толстый ковер с растительным орнаментом. Уже с этих времен здесь не любят изображения людей, отдают предпочтения абстракции, на худой конец растениям. Может, потому, что люди здесь, за редким исключением, далеко не красавцы, в отличие от той же Греции, где красивых много, и человек,
особенно голый - первый объект изобразительного искусства. Я решил, что ковер пригодится в моем хозяйстве. Его можно будет расстилать внутри шатра. В ковер завернули часть найденной посуды. Остальное разложили по корзинам и амфорам. Кур напихали в мешок из конопляной ткани. Забавно было смотреть, как он шевелится, словно живой.
        Всю добычу потихоньку перенесли на берег, где погрузили в лодки. Еще часть бойцов уплыла вместе с ней, а остальные пошли со мной к дамбе. По пути подобрали оружие и сняли доспехи с убитых воинов, как тирских, так и македонских. На дамбе почти никого не было. Наверное, саперы тоже ушли за добычей. Зато на берегу у начала ее стоял караул из пары сотен гетайров. Судя по свежему виду, в штурме участия не принимали.
        - Показывайте, что несете! - потребовал гетайр в красном плаще, явно из рядовых, таким тоном, словно не знал, что я командир илы.
        - Только оружие и доспехи убитых товарищей, - сказал я.
        - И всё?! - удивился македонец.
        - А зачем собирать для вас добычу?! - задал я встречный вопрос. - Идите и сами потрудитесь.
        - У нас другой приказ, - отказался он.
        Приказ у них грабить награбленное. Самое приятное дело. Жаль, не каждому удается устроиться на такое. Не будем завидовать, мы и на своем месте неплохо поживились.
        Я все-таки на прощанье не удержался от подковырки:
        - Не бойтесь, все защитники уже убиты или сдались в плен.
        Многие бессы уже подучили македонский вариант греческого языка и поняли, что я сказал. Смеялись не очень громко, но гетайры оценили, прокричали угрозы нам в спины. Представляю, что бы они сделали с нами, если бы узнали, сколько добычи мы заныкали.
        35
        В предыдущую мою эпоху город Газа славился повышенной склонностью к компромиссам. Подозреваю, что и нынешние горожане готовы были сдаться на терпимых условиях, если бы ими правил вменяемый сатрап. К сожалению, царь царей Дарий назначил на этот пост евнуха Батиса. Отсутствие яиц кардинально меняет характер и жизненные цели. За редчайшим исключением евнух становится собранием недостатков, и мужских, и женских, вследствие чего появляется склонность к самоуничтожению. Поскольку для самоубийства надо иметь смелость (а откуда ей взяться, если нет яиц?!), погибать заставляют других. Батис погубил сразу всё мужское население Газы и несколько сотен наемников-набатеев - кочевников-семитов, обитавших восточнее, в пустынях и полупустынях рядом с Красным морем. Набатеи контролируют караванные пути, по которым перевозят пряности и благовония с берегов Красного моря и Персидского залива к Средиземному, и Газа является основным перевалочным портом. Видимо, Батис сумел внушить кочевникам, что их интересы будут сильно ущемлены, если город попадет под власть Александра Македонского. Сражались они отчаянно, как и
положено лохам.
        Осада продлилась почти два месяца. Возле холма, на котором стоял город, с южной стороны насыпали вал вровень с крепостными стенами. На валу установили катапульты и начали методично обстреливать город и его защитников и таранами рушить стены. С других сторон делали подкопы, заполняли горючими веществами и поджигали, из-за чего стены оседали, наклонялись и частично рушились. Осадные работы выполняли местные крестьяне и наемники-пехотинцы. Штурмовали - македонцы, как педзетайры, так и спешившиеся гетайры. Еще в самом начале осады Александр Македонский был ранен в плечо копьем из катапульты, из-за чего долго не мог сражаться и даже ездить верхом, поэтому судьба города была предрешена.
        Моя ила, как повелось, устроилась подальше от Газы, где было с одной стороны опаснее, потому что могли набежать набатеи из пустыни, а с другой - спокойнее и сытнее. Бессы уже поняли систему моих действий и согласились с девизом «Домой надо вернуться здоровым и богатым». Когда нам приказывали идти в бой, мы шли и сражались смело, но проявлять инициативу перестали, если нам это было невыгодно. Да и кому охота рисковать жизнью, чтобы потом лучшую часть добычи у тебя отобрали?! После захвата Тира все пленники, а также золото, серебро, слоновая кость, благовония, пряности и красители, стали собственность македонского царя. Подозреваю, что таким образом царь Александр компенсировал недополученные десять тысяч талантов серебра от Дария. Часть добычи он раздал гетайрам, а остальное было отправлено в Македонию на погашение долгов. Опустевший Тир заселили крестьяне из окрестных деревень, в том числе и разбогатевшие, благодаря нам, рыбаки. Вот так живешь себе в бедности, корячишься от зари до зари, а потом вдруг приходит вражеская армия, и ты оказываешься с нужной от нее стороны, и становишься обладателем
большого дома в центре города.
        Македонцы трижды штурмовали Газу и все три раза безуспешно. Они впервые наткнулись на настоящих мужиков, набатеев, а не неженок персов, греков и финикийцев. Кочевники бились отважно, доказывая своим примером, что город защищают не стены, а смелые воины. На четвертый штурм царь Александр призвал всех. Понимая, что наемники не будут проявлять храбрость просто так, пообещал, что добычу отбирать не будет. Три дня город будет в распоряжении солдат, которым разрешили никого и ничего не жалеть. От такого предложения трудно было отказаться, тем более, что Газа считается очень богатым городом.
        Штурм начался рано утром. Моя ила атаковала со стороны моря, где у ворот был пролом и в двух местах с другой стороны от них стена частично разрушена, можно было забраться по обломкам. Был теплый осенний день. С моря, подгоняя нас в спину, дул свежий ветер, мечта яхтсмена, приносил запах йода. Скифская ила шла к частично разрушенной стене, хотя нам предлагали штурмовать через пролом. Я помнил первое правило судоводителя «Кратчайший путь - не всегда самый безопасный и быстрый». У пролома наверняка ждут многочисленные и стойкие защитники города. Мы поднимались по склону холма к частично разрушенной стене. Холм не высокий, но жители обработали его, сделали склоны обрывистыми, что уменьшило объем работ саперам-сиракузцам, которые вырубали в мягком ракушечнике штольни и делали под стенами камеры, чтобы наполнить горючими материалами и поджечь. Мимо одной такой штольни мы и прошли. Из нее еще воняло гарью, хотя жгли здесь с неделю назад. С этого места в нас начали прилетать камни и стрелы. Неприятно, конечно, когда попадет в тебя, но все-таки лучше кипятка и особенно горячего оливкового масла. От
последнего ожоги очень болезненные, образуют глубокие язвы и после заживления остаются жуткие шрамы. К счастью, на разрушенном участке стены треног с котлами не было видно. То ли не хватило на этот участок, не самый важный, то ли не нашли удобное место для треноги с котлом и костра.
        Я остановился на краю холма, метрах в десяти от частично разрушенной стены, между двумя крупными обломками ее, прикрывавшими меня с боков. Передо мной стоял Скилур с большим щитом, которым защищал себя и, по возможности, меня, хотя должен был действовать наоборот. Я стреляю из лука, помогаю своим бойцам карабкаться на стену. Двух защитников города, швырявших камни, снимаю быстро. Они явно не профессиональные воины, скорее всего, обычные жители, возомнившие себя героями. За что и поплатились. Кстати, называют они себя филистимлянами, потомками народов моря. Может быть, я знал их предков. С третьим провозился долго. Судя по заплетенной в косичку, длинной бороде и шлеме с натянутой сверху мордой шакала, это был кочевник-набатей. Стрелял он из лука метко и быстро и еще быстрее укрывался за стеной от моих стрел. Я потратил три стрелы, пока не додумался выпустить четвертую на упреждение. Я выстрелил туда, где кочевник должен был появиться после того, как спрятался от моей предыдущей стрелы. Половину полета стрелы там было пусто. Когда я уже решил, что и четвертую стрелу истратил зря, набатей появился
из-за стены. У него были доли секунды, чтобы отпрянуть и уцелеть, но подлетающая стрела оказалась неожиданностью, которая заворожила и погубила. Она попала ему в правый глаз и влезла глубоко. Кочевник-набатей с демонстративной небрежностью сломал у самого глаза и отшвырнул кусок древка, но на этом жизненные силы и закончились. Обе руки обвисли, и из левой выпал лук с положенной на тетиву стрелой, после чего набатей с долей театральности, хотя сыграть так ни у кого не получится, рухнул плашмя со стены. Шлем с мордой шакала слетел, обнажив выбритую наголо, синеватую голову. Я убил еще двоих камнеметателей, после чего полез наверх вслед за своими бойцами, уже достигшими цели.
        На сторожевом ходе справа от нас, ближе к воротам, отряд наемников-набатеев отступал под натиском наемников-фракийцев. Я построил часть бессов строем узкий клин, заняв место на острие, и ударил врагу в тыл. Кочевники быстро перестроились, чтобы отбиваться с двух сторон. Главное оружие у них - короткие копья и кинжалы. Щиты плетеные, обтянутые козьими шкурами. Такой щит частенько за счет гибкости выдерживает удар обычного стального меча, но не моей сабли. Первым ударом я почти располовиниваю щит, а вторым рассекаю тело врага, защищенного доспехом из козьих кож, от правого плеча до селезенки. Усеваю заметить смесь удивления и боли в расширенных черных глазах, которые сразу тускнеют. Точно так же убиваю второго, третьего… Последнего, в позолоченном шлеме фригийского типа, крупного, который сражается спиной ко мне, отбиваясь коротким копьем от двух фракийцев, бью рукоятью сабли по незащищенному затылку. Нынешние фригийские шлемы копируют обычный колпак, у которого высокая макушка каплей загнута вперед. Хорошо держит удары спереди сверху, за что, наверное, их любят фалангисты, сражающиеся лицом к
врагу. Для тех, кому надо ждать удар со всех сторон, фригийские шлем - не лучший выбор. Что и подтвердил набатей, рухнув, как подкошенный.
        - Извините, что перехватил у вас такую ценную добычу! - говорю шутливо фракийцам.
        - Чтоб он сдох! - плюнув на упавшего врага, бросает один из них, раненый в правую руку чуть ниже локтя, видимо, копьем моего пленника.
        Я приказываю Скилуру, который должен следовать за мной на безопасном расстоянии, а оно у нас разное, его намного короче, чтобы связал пленника. Уважаю хороших воинов. Да и, как раб, он будет стоить дорого. Финикийские судовладельцы платят за крепких гребцов двойную цену.
        Главные силы защитников в западной части города рубятся у ворот. Не будем им мешать. Мы поворачиваем в другую сторону, идем строем «клин» со мной во главе по улице между крепостной стеной и крайними домами, повернутыми к нам глухими стенами и высокими глинобитными дувалами с деревянными воротами, в которых маленькие калитки. Улица не мощеная, просто с нее содран земляной слой до камня. Колеса арб выбили в них кривые колеи. Кое-где есть выбоины, засыпанные щебнем.
        Из-за угла на нас выскакивает отряд набатеев человек в тридцать. Видимо, были уверены, что мы еще карабкаемся на стены, потому что сперва опешили, сбившись в кучу.
        - Вперед! - командую я и бегу на врага, прикрывшись щитом.
        Кочевники быстро очухались, устремились навстречу. Точнее, сделали по два-три шага, потому что мы были совсем рядом. Копьями они орудуют ловко. Только вот умеют сражаться в рассыпном строю и один на один. То, что отбивает твой удар один враг, а бьет в ответ его сосед слева, им непривычно. Я отсекаю руку тому, кто пытался убить стоявшего справа от меня Битюса, и вторым ударом рассекаю шею ниже кожаного шлема - головы шакала, натянутой на металлический каркас. Тот же номер повторяю со следующими двумя набатеями. Остальных убивают мои подчиненные. Никто из кочевников не сбежал с поля боя. Безумству храбрых поем мы песню. Заупокойную.
        Мы поворачиваем за угол, на улицу, по которой прибежали эти набатеи - и тут мой нос улавливает запах ладана, который доносится из-за высокого, недавно побеленного дувала углового дома.
        - Стоп! - приказываю я. - Возвращаемся!
        Мы выходим на улицу, идущую вдоль крепостной стены, к широким деревянным воротам углового дома. Они из кедровых досок, что по нынешним меркам непозволительная роскошь. Калитка в правой створке закрыта изнутри. Распахивается внутрь после второго удара ногой. На просторном дворе пусто. В этих краях каждая семья держит кур, а здесь даже следов куриного помета не видно. Зато густ аромат ладана и мирра. Он вытекает из-за дверей складов, расположенных на первом этаже левого и правого крыла двухэтажного дома. Оба склада во все крыло, причем в обоих хранится в асбестовых кувшинах и ладан, и мирра, и нард, и кое-что подешевле, типа перца и павлиньих и страусовых перьев. Видимо, хозяин подстраховался на случай пожара. Кстати, перец сейчас употребляют разного цвета, который зависит от способа обработки зерен. Самыми дешевыми, если этот товар можно в принципе назвать дешевым, считаются зеленый и розовый. Черный - в среднем ценовом диапазоне, а самым дорогим является белый, точнее, светло-серый, потому что обладает самым тонким вкусом и сильным ароматом. Мирру и ладан привозят сюда с Аравийского полуострова, а
нард в виде мази, как мне рассказали - с восточных гор, высоченных, протыкающих облака - Гималаев, наверное. В Афинах на агоре за сосудик с нардом емкостью грамм сто просили триста золотых статеров. Здесь этой мази было несколько килограмм. Если разделить на всю илу, все равно каждому перепадет… до черта! Если продать свою долю в Афинах, можно будет всю оставшуюся жизнь сидеть на плоской крыше своего двухэтажного особняка и швырять в прохожих медяки.
        По моему ошалевшему лицу бессы догадались, что захватили богатую добычу, и загомонили радостно. Я им доходчиво объяснил, что теперь главное - сберечь захваченное. Дальше мы воевать не пойдем. Полсотни бойцов останутся во дворе, а остальные группами по десять человек прошвырнуться по соседним домам и снесут сюда все ценное, что найдут.
        - Начните с домов на этой улице. Здесь должны быть склады, как этот. Тащите все, что найдете, - приказал я и предупредил: - Далеко не уходите, будьте готовы сразу вернуться, если начнется заварушка.
        Опасался не столько набатеев, которые, судя по крикам у ворот, не выдержали натиск, сколько македонцев. Избранный народ считал, что сначала они берут свою долю, и только потом все остальные. Опасения мои оказались не напрасны. Минут через двадцать мимо захваченного нами двора прошел отряд педзетайров человек в сто. Хотели заглянуть к нам и забрать самое ценное, поняли, что просто так им не отдадут, и пошли дальше, ограбив по пути одну из наших групп, которая тащила добычу из соседнего дома. За ними шли пехотинцы-наемники, которым коротко и ясно указывали, где они могут пограбить.
        После складов я зашел в жилую часть дома, который казался пустым. В первых же двух темных комнатах без дверей и даже занавесок находились рабы: в правой сидели вдоль стен на глиняном полу десятка два мужчин разного возраста и национальностей, а в правой на корточках - семь пожилых женщин. Коридор выходил в большой холл с мозаичным полом из раскрашенной гальки. Слева направо по синему морю плыла красная галера с желтым парусом. В каждом углу расположили по красно-черной греческой амфоре с нарисованными голыми мужиками. У меня есть подозрение, что это порнография для женщин. В каждой амфоре торчало по охапке засохших цветов. Наверное, не меняли их с начала осады города. У правой и левой стены стояло по два низких деревянных ложа с ножками в виде лошадиных копыт, застеленные тонкими матрацами в красно-желтых наматрацниках и с парой красно-желтых подушек. Проход в следующую комнату располагался левее центра, и у стены там стоял низковатый овальный стол, украшенный ромбами из красного и черного дерева. Посреди стола - натюрморт из бронзового кувшина с крышкой, на которой восседал крылатый лев, и с
этими же диковинными существами в виде барельефов на боках, шести бронзовых кубков со свастиками, крутящимися против солнца, и глубокая тарелка их красноватого стекла, скорее всего, финикийская, заполненная крупной айвой. Я как вспомнил ее вяжущий вкус, так рот сразу наполнился слюной. Вообще-то, я люблю сладкие и мягкие фрукты. Айва - единственное исключение. Иногда хочется побыть гастрономическим мазохистом.
        С трудом откусив часть желтоватого плода и почувствовав его вязкий вкус, я прошел дальше, в узкий коридорчик, ведущий в три комнаты: одна слева, вторая справа и третья в конце. Здесь были спальни. Во всех трех бессы в порядке живой очереди насиловали молодых особ женского пола, жен и дочерей хозяина дома, который лежал со связанными руками и ногами и кляпом во рту на полу в комнате слева. Судя по всему, на его глазах насиловали жену и одну из дочерей. Вру, глаза он закрыл, но заткнуть уши возможности не имел. Если фантазия богатая, представит даже более унизительное, обидное, чем есть на самом деле. Так и будет с этим жить, если сможет. Впрочем, скорее всего, свою семью он больше не увидит, проведет остаток жизни, прислуживая чужим людям. И ведь был богатым человеком, мог бы нанять для своей семьи целую галеру и перебраться на противоположный конец Средиземного моря, куда македонская армия никогда не доберется. Помешала жадность, глупость, самоуверенность или всё вместе? Наверное, сейчас проклинает себя за это, но ничего уже не изменишь. Я не собираюсь останавливать бессов. На войне, как на войне.
Да и опасно мешать основному закону природы, отомстит обязательно.
        35
        Мне кажется, Египет так же неизменен, как и пирамиды в нем. Может быть, ветшает потихоньку, как и они, но это не сразу заметно. Прошло черт знает сколько веков, а у меня такое чувство, словно был здесь вчера. Сейчас из-за угла выйдет кто-нибудь из прежних знакомых египтян и поздоровается на древне-египетском языке. Нынешние египтяне говорят иначе. Я понимаю их с трудом, и только благодаря словам, которые египтяне позаимствовали у финикийцев и греков.
        Бессы из Скифской илы уже не удивляются моим знаниям языков и самых разных наук: сын тирана, знамо дело! А вот греческих ученых, сопровождавших царя в походе я время от времени вгоняю в тоску. У них действует система наставничества. Выбираешь учителя и следуешь в фарватере его непререкаемого авторитета. Можно только дополнять единственно правильное учение, но ни в коем случае не сомневаться в нем, не говоря уже об опровержениях. Я сталкивался с подобным при советской власти и, как и в молодости, сейчас получал удовольствие, напрягая таких «ученых». Одним из них был Каллисфен, ученик Аристотеля, к моему удивлению еще живого, и внук его сестры. Я почему-то был уверен, что Аристотель всегда был мертв. При всем моем уважении к нему, так бы он выглядел монументальнее, что ли. Я несколько раз потыкал Каллисфена носом в ошибки его учителя. Сперва реакция была бурная отрицательная, с обещанием вырвать мой поганый язык, но потом я заметил тихую радость Каллисфена, когда указывал ему на очередную ошибку непререкаемого авторитета. Началось это после того, как я посоветовал Каллисфену разрезать тушу льва и
убедиться, что у него такие же шейные позвонки, как и у остальных животных, а не сплошная кость, и заодно труп человека, что увидеть, что легких два, а не одно, как утверждает брат его бабушки. Видимо, Каллисфен последовал моему совету, потому что несколько дней избегал меня. Ему надо было «переспать» с разочарованием в своем учителе. Кстати, утверждение, что Аристотель считал, что у мухи восемь лап, Каллисфен услышал только от меня и очень удивился такому примитивному обвинению. Подозреваю, что кто-то придумал оригинальный способ сделать древнегреческого философа знаменитым. Кто бы знал этого Аристотеля, если бы ни такой смешной ляп?!
        Македонскую армию встретили в Египте, как освободителя. Несколько лет назад страна восставали против Ахеменидов. Восстание жестоко подавили, о чем здесь не забыли, слишком мало прошло времени. Поняв это, царь Александр разделил свою армию на небольшие подразделения, которые расположил в разных номах в Нижнем Египте, чтобы аборигенам было легче и удобнее содержать нас, а сам с отрядом гетайров отправился в турне по своим новым владениям. У меня появилось подозрение, что Александр Македонский - заядлый турист, в силу своего положения вынужденный путешествовать вместе со своей армией. А в Египте есть, что посмотреть. В сравнение с ним нынешняя Греция, включая Афины, кажется отсталой провинцией. Сейчас считается, что любой уважающий себя греческий ученый или инженер просто обязан побывать в Египте и повысить свой интеллектуальный уровень. Царю это, конечно, ни к чему (самый умный по определению), но и лишним не будет.
        Скифская ила расположилась рядом с городом Иуну. Греки величают его Гелиополисом (Городом Солнца), потому что ассоциируют своего Гелиоса с египетским богом Ра, главный храм которого находится здесь. Мы расположились на убранном, большом, пшеничном поле. В благодарность за это щедро удобрим его. Нил, правда, сделает это лучше нас следующим летом во время своего разлива.
        Парменион тоже обосновался в Гелиополисе во дворце бывшего персидского сатрапа, который вместе с собранными за год налогами и охраной сбежал в Вавилон, узнав, что македонская армия движется в Египет. Ни разу не удивлюсь, если он так и не доберется до места назначения. Большие деньги не любят путешествовать без большой охраны. Тем более, по диким местам. По самому безопасному пути он точно не шел, иначе бы повстречался с нами. Командующий левым крылом македонской армии выслал для приличия погоню за беглецом, которая вернулась ни с чем через шесть дней. Парменион счел, что сделал даже больше, чем требовалось, и все остальное время в ожидании возвращения царя посвятил охоте и пирам.
        На охоту меня не приглашали, а вот на пир позвали один раз. Гужбанили в большом овальном зале, стены и потолок которого были расписаны полным набором египетских мифических существ, сотворенных по принципу обмена частями тела. Вдоль стен были расставлены кушетки с мягкими перьевыми матрацами и подушками, на которых и расположились пирующие. Мое место было у… недалеко от входа. Зато мне первому подавали новые блюда и наливали вина или пива. Присутствовали в основном представители так называемой «равнинной» македонской знати. Выходцы из горных кланов были в почете у царя, скакали вместе с ним куда-то в пустыню с какой-то тайной целью. Рядом со мной занял место Сосфен, младший офицер из свиты Пармениона. Обычно он вертелся возле командующего и посматривал на меня свысока. Сперва я подумал, что молодой гетайр оказался в опале, потому и получил место в низу стола, а потом догадался, что пригласили меня не просто так.
        - Говорят, что скифы очень любят золото, - после третьей чаши вина закинул Сосфен.
        - Все любят золото, - произнес я, пытаясь понять, к чему он клонит. - Оно тяжелое, но при этом делает жизнь намного легче.
        - Особенно, если большой мешок золотых монет! - восхищенно сказал он.
        - С тобой трудно спорить! - молвил я шутливо.
        - А на что ты готов, чтобы стать обладателем очень большого количества этого драгоценного металла? - поинтересовался Сосфен.
        - Не знаю, на многое, наверное, - ответил я. - Тут важно другое - остаться живым, потому что в саване нет карманов.
        - Ты меткий стрелок из лука и великолепный наездник. Тебя трудно будет догнать, если, допустим, кого-нибудь подстрелишь ненароком, - похвалил он.
        Вот тут я и понял, зачем меня пригласили на пир. И представил, как за мной гонится вся македонская армия, после того, как убью их царя. Причем гнаться будут не только и не столько его сторонники, а, в первую очередь, заказчики убийства, чтобы не выдал их. Они грохнут меня, когда приду за платой, или устроят засаду на пути отхода. Это каким же дебилом меня считают, делая такое предложение?! Ах, да, македонцы ведь считают себя самыми сильными и умными, не то, что какой-то жадный дикий скиф. Имя пока не было названо, а дикарю не дано самому догадаться, поэтому можно отказываться без крупных неприятностей, а мелкие, которые обязательно последуют, как-нибудь переживу. У меня уже хватит награбленного на реализацию дальнейших планов. Отсюда весной пойдут торговые галеры на Афины и другие греческие города, где всегда рады богатому человеку. До сих пор удерживало меня в македонской армии больше любопытство, чем нажива.
        - Я не смогу покинуть сейчас македонскую армию, потому что пифия моей страны предсказала, что вместе с царем Александром завоюю весь мир. Пока что сбывалось всё, что она говорила, - со всей простоватостью, на какую способен, отказался я.
        Если считают меня лохом, способным согласиться на убийство царя, то мне на роду написано безоговорочным верить пифиям и прочим шарлатанам. А как долго пробуду в македонской армии, это я решу сам, по ситуации.
        - Если так, тогда забудь наш разговор! - с наигранной веселостью произнес Сосфен. - Просто я поссорился с одним типом, а сам не могу отомстить ему, потому что состоим в дальнем родстве. Ты же знаешь, как македонцы чтут родственные связи.
        - Родственные связи - это святое! - торжественно соглашаюсь я и вспоминаю, как Александр Македонский, получив корону, перебил почти всех своих родственников.
        Сосфен перевел разговор на египтян, которых македонцы считают излишне чистоплотными, чтобы не считать себя грязнулями, рассказал на эту тему пару туповатых анекдотов, над которыми сам и посмеялся. Я, как и положено неокультуренному дикарю, был сдержан в эмоциях и увлечен едой и питьем. Что не помешало мне заметить, как Сосфен отрицательно помотал головой, обменявшись взглядом с Парменионом, подтвердив мое предположение, кто именно возглавляет заговор против царя.
        36
        Грунтовая караванная дорога пролегает по выжженной степи. Копыта лошадей полностью погружаются в горячую рыжевато-серую пыль. За пределами дороги ни души. Не видно и птиц в небе. Горячие солнечные лучи пронзают чистое голубое небо, наполняя прозрачный воздух тонким звоном. Или это звенит у меня в ушах из-за жары. Тело мое мокро под доспехами. Пот течет ручьями, раздражая кожу. С одной стороны жаль, что нет ветра, а с другой радуешься этому, иначе бы дорожная пыль скрипела на зубах. Заморился бы сплевывать ее. Нам еще ничего, едем впереди армии. Представляю, каково шагать пехоте в облаках пыли, поднятых двигающимися впереди.
        Слева по курсы видны желтоватые горы. Может быть, это всего лишь мираж. Где-то в той стороне должен быть горный хребет, но мы видели их и вчера днем, но к вечеру вдруг исчезли. Перемещаемся мы только утром и вечером, когда жара еще не набрала силу и когда начинает спадать, делаем от силы километров двадцать в сутки. Почти четыре месяца назад мы вышли из Тира, где царь Александр задержался на пути из Египта, чтобы устроить управление своими новыми территориями, и теперь движемся по Междуречью. Никто нам не мешает, если не считать редкие стычки с небольшими отрядами легкой конницы. Скорее всего, это местное ополчение пробует силы или пытается захватить добычу.
        Навстречу нам скачет неспешно дозор из пяти бессов, высланных мной еще на рассвете, когда тронулись в путь. Если бы узнали что-то неприятное, то скакали бы рысью. Старший дозора, крепкий мужчина с заячьей губой, останавливается, ждет, когда я поравняюсь с ним.
        - Впереди брод через реку. Охраны нет, - докладывает он.
        Приятная новость. В последнее время у нас были проблемы с водой. Нет, не персы гадили. Ее просто не хватало на всю армию. Мы добирались до колодцев первыми, поэтому успевали напиться сами и набрать для своих семей и рабов, едущих в обозе, а вот тем, кто плелся в хвосте, приходилось ждать по ночам, когда в колодцах опять наберется вода. Я отправляю посыльного к Пармениону с этим сообщением и подгоняю своего коня, чтобы, несмотря на жару, быстрее добраться до реки, которую персы сейчас называют Тигра, а греки Тигрос. Чем делать привал посреди раскаленной степи и пережидать полуденную жару, лучше отмучаться еще пару часов, а потом напиться от души и надолго погрузить свое тело в прохладную воду. За время этого похода я убедился в очередной раз, что нет ничего вкуснее холодной воды и нет ничего приятнее прохладных струй, омывающих твое тело.
        Тигр здесь ровный, словно течет по искусственному руслу. Глубина на броде не больше метра, но течение очень сильное, буквально сбивает с ног не только людей, но и лошадей. Переправлялись, спешившись. Заодно и постирались. Кстати, за македонской армией шагают несколько сотен женщин, которые заодно обстирывают всех, у кого есть, чем заплатить. Не то, чтобы в македонской армии собрались одни чистюли, но вши заставляют раскошеливаться даже конченых нерях. Устаешь чесаться целый день, особенно если ты в доспехах и не можешь добраться до голодного насекомого.
        На противоположном берегу на фоне гор, которые оказались не миражом, небольшой отряд всадников. Судя по разноцветным баннерам ниже наконечников копий, это разведка персидской армии. Мы с ней не виделись два года, со сражения возле Иссы. Следят за нами спокойно, без агрессии. Если враг не чинит тебе препятствий по пути, значит, заманивает в ловушку.
        Македонская армия переправлялась через Тигр три дня. Первые два Скифскую илу не беспокоили, разрешив отдохнуть, отмыться. В военных походах бывают свои приятные моменты. Я с утра до вечера бухтыхался в мутноватой речной воде, демонстрируя умение плавать разными стилями, чем жутко бесил греков. Они считают себя морским народом и лучшими пловцами, а тут какой-то сухопутный скиф утирает им нос. Вечером второго дня прискакал посыльный от Пармениона с приказом отправится утром на разведку. Раньше старый вояка приглашал меня в шатер и долго и нудно объяснял, на что именно надо обратить внимание. После египетских посиделок общается со мной только через посыльных. Я не оправдал надежд Пармениона и попал в немилость.
        Я выехал до восхода солнца с полусотней бессов. Этого хватит, чтобы отбиться от небольшого отряда местных ополченцев. С большим мы связываться не будем. Я все лучше вживаюсь в психологию наемника, жизненное кредо которого - награбить и уцелеть. Поэтому мы не столько занимались разведкой, сколько поиском добычи. В радиусе километров пятнадцать от переправы было пусто. Всё было украдено до нас. Налет саранчи в сравнение с тем, как обобрали эти места солдаты, кажется детской шалостью. Саранча, по крайней мере, не сжигает и не разрушает постройки.
        Объект, достойные нашего внимания, обнаружили еще километров через пять. Это была деревенька в предгорье. Три улочки домов с плоскими крышами, сложенных из камней, едва скрепленных раствором. Часть каждого дома - кошара со стойким запахом козлятины. Вокруг маленькие, убранные поля и огороды, огражденные каменными стенками. Деревня пуста. Жители, скорее всего, прячутся в горах. Им одинаково опасны что македонская армия, что персидская. Я выставил дозоры, и остальные бессы принялись обыскивать дворы. Все ценное, если у крестьян и было, они унесли с собой, но запасы зерна и овощей вряд ли увезешь полностью, что-то спрятали на месте. Бессы живут примерно в таких же деревнях, поэтому знают, где что искать. Вскоре с разных сторон слышатся радостные крики: нашли ямы с пшеницей или ячменем. Зерно насыпают в привезенные специально для этого мешки. В ближайшие дни у нас будут лепешки из свежей муки. Часть зерна обменяем на вино и другие продукты. У торговцев, следующих за нашей армией, есть все, что душа пожелает, только плати.
        - Командир! - зовет меня дозорный, выставленный на восточной окраине деревни.
        К деревне приближался отряд человек в сто. Явно не персы, а кочевники, потому что сидят на лошадях так, словно на них родились, прожили всю жизнь и так и умрут, не слезая. Наверное, такие же наемники, как и мы, только из вражеского лагеря, которых тоже послали на разведку. Вот они и направляются к деревне, чтобы разведать, не ли в ней чего-нибудь ценного.
        - Передай всем, чтобы незаметно спрятали лошадей и пришли сюда, - приказал я дозорному.
        Засаду устроил на въезде в деревню. Здесь дорога проходила вдоль крутого склона, поросшего максвисом, в который человека загнать трудно, а лошадь уж точно не полезет. Кусты зелены и густы, скрывают хорошо. Часть бессов, вооруженная дротиками, спряталась совсем уж близко к дороге. Этим оружием они владеют лучше, чем луком. Местный житель, наверное, заметил бы засаду, но кочевники не должны. Слишком непривычный для них пейзаж. Мы со Скилуром, как лучшие лучники, спрятались за каменным забором крайнего дома, возле груды камней, заготовленных для ремонта, наверное. Если встать на эти камни, будет как раз удобно стрелять из лука по тем, кто въезжает в деревню. В заборе есть небольшое отверстие, через которое я наблюдаю за дорогой.
        Кочевники едут неспешно и без опаски. Видимо, это не первый их рейд за добычей, привыкли, что никто не будет мешать. Лошади у них более рослые и крепкие, чем у персов и македонцев. Точнее, такие жеребцы встречаются в обеих армиях, но редко, и обычно куплены у кочевников, а в этом отряде всего пара-тройка, которые не дотягивают до высшего ценового диапазона. Ни седел, ни стремян, но держатся на лошадях прекрасно, словно одно целое. Одеты кочевники в высокие кожаные шапки с «ушами», торчащими под углом в стороны, длинные кожаные рубахи с разрезами по бокам и красной вышивкой по подолу и вороту и штаны, наползающие на кожаные сапоги с острыми, загнутыми вверх носаками. К шапке и одежде кое у кого прикреплены металлические пластины и/или куски кольчуги. Вооружены средним луком, скорее всего, составным, который в сагайдаке, прикрепленном к поясу справа, и коротким мечом - слева. Колчан со стрелами висит за спиной по диагонали, оперенные концы стрел выглядывают над правой ключицей.
        У переднего - мужчины лет сорока с безволосым лицом и узковатыми глазами - на шапке спереди что-то типа бляхи из желтого блестящего металла, ножны сабли тоже, видимо, с золотыми деталями, а висевшая на поясе чашка, зацепленная за ушко, явно из чистого золота. Конь гнедой под ним тоже справный: рослый, с точеными длинными ногами, черными до коленного сустава. Наверное, это командир отряда. Так это или нет, но мной назначено взять этого человека живым. Никто такого приказа не отдавал мне. Хочу удовлетворить собственное любопытство - узнать, как далеко отсюда персидская армия. В македонской уже несколько дней ходят слухи, что враг где-то совсем рядом, и армия у персов, как всегда, огромная, и шапками они нас закидают, если не пожалеют такого ценного имущества…
        Начать должен был я, но что-то пошло не так. Скорее всего, кто-то из кочевников заметил спрятавшегося в кустах воина, и тот метнул в слишком зоркого дротик. Остальные бессы тут же поддержали его. Со всех сторон в кочевников полетели дротики и стрелы. Расправа была быстрой и короткой. Успели удрать только с десяток врагов, скакавших в хвосте отряда.
        Я тоже поучаствовал в избиении неосторожных. Первая моя стрела попала справному жеребцу вскользь по ягодице. Или как там называется у лошадей эта часть тела? Рана не опасная, на рабочие качества не повлияет, но болезненная. Жеребец вскинулся и понес по дороге в деревню. Всадник натянул поводья, пытаясь сдержать его. Куда там! Конь выделывал самые невероятные прыжки, но останавливаться не хотел. Пока они занимались вольтижировкой, я перебил шесть всадников, следовавших в голове отряда. Мне помогал Скилур. У него трофейный лук, захваченный во время сражения у Иссы, составной, из дерева и роговых пластин, правда, не такой тугой, как у меня. Я научил юношу стрелять «азиатским» способом, так что Скилур теперь полноправный боец отряда, единственный натуральный скиф в Скифской иле.
        Командир справился со своим конем только неподалеку от меня - и увидел направленную на него стрелу, положенную на натянутую тетиву. С расстояния метров десять стрела даже из лука среднего качества, выпущенная средненьким стрелком, прошибает бронзовый доспех и тело в нем. Наверное, кочевник уже попрощался с жизнью.
        Я качнул луком, приказывая командиру вражеского отряда спешиться. Секунд пять он смотрел своими узковатыми глазами в мои, ожидая, видимо, смерти, понял, что еще поживет какое-то время, и медленно, словно отклеивал свои штаны от попоны, постеленной на спине жеребца, перекинул правую ногу и спрыгнул на дорогу, подняв облачко рыжеватой пыли. Повод продолжал держать в правой руке. Я показал луком, чтобы отпустил коня, снял пояс с сагайдаком и саблей и подошел ко мне. Он так же медленно выполнил и этот приказ. От кочевника воняло конем, дымом и кислым молоком. Узковатые темно-карие глаза смотрели из-под нависших надбровных дуг со спокойствием смертника. Зато на рябоватом лице у левого уголка полногубого рта подергивалась какая-то жилка.
        - Ты кто? - спросил я на персидском языке.
        Кочевник не понял меня.
        Я повторил вопрос на скифском.
        - Мавак, - ответил пленник.
        Я задал следующий вопрос:
        - Ты скиф?
        - Дах, - ответил Мавах.
        Я посмотрел на Скилура, чтобы объяснил, кто такие дахи, говорящие на скифском языке со странным акцентом.
        - Они живут восточнее нас, далеко, - ответил юноша.
        - Тоже скифы? - поинтересовался я.
        - Наверное, не знаю, - ответил Скилур.
        Видимо, это массагеты, как их называют греки, или саки по персидской версии - родственники скифов, перемешавшиеся с центральноазиатскими народами.
        - Далеко отсюда ваша армия? - спросил я пленного.
        - Выехали утром, - ответил Мавах.
        Значит, километров двадцать.
        - Много воинов? - продолжил я допрос.
        - Очень много, - ответил кочевник, скривив губы в улыбке, представив, наверное, как отомстят за него.
        - Это хорошо, - сказал я. - Больше захватим добычи.
        Мой спокойный, уверенный тон поразил Маваха. Он смотрел в глаза, когда я произносил эти слова, пытаясь разглядеть мой страх, спрятанный за бравадой, но не увидел.
        - Твои уцелевшие воины отдадут за тебя пять лошадей? - спросил я.
        Они, отскакав на пару километров, наблюдали оттуда, как бессы сгоняют в деревню трофейных лошадей и снимают с убитых врагов все ценное.
        - Да, - уверенно ответил Мавах.
        - Скилур, скачи к ним, предложи обмен пленника на пять лошадей, - приказал я. - Остальных им хватит, чтобы добраться до своего лагеря.
        За приведенного «языка» мне бы вряд ли что дали, а хороший боевой жеребец, не говоря уже о пяти, стоит в несколько раз дороже неквалифицированного раба, годного только в гребцы на галеру. Так что мы с Мавахом присели в тени дома на что-то типа лавки - обтесанное сверху бревно, положенное на два камня - и выпили вина, разбавленного водой, которое я вожу в бурдюке, притороченном к седлу.
        - Ты - скиф? - первым делом спросил он.
        - Нет, но жил рядом с ними. У нас много совместных браков, - ответил я.
        - Да, ты не похож не скифа, - сделал он вывод.
        - Ты тоже, - пошутил я, потому что именно такими будет изображать скифов один русский поэт.
        - Я - дах, - гордо произнес кочевник.
        - Во время сражения держись сзади, возле лагеря, чтобы захватить что-нибудь, когда ваша армия побежит, - посоветовал я.
        - Нас больше, мы победим! - уверенно произнес он.
        - Вас и сегодня было больше, а добычу собирают мои воины, - возразил я.
        - Вы напали из засады, - попытался оправдаться Мавах.
        - Плохому наезднику яйца мешают, - поделился я понятным ему вариантом русской поговорки.
        Скилур вернулся быстро. Пять лошадей - не цена за вызволение соратника, тем более, командира. Мы произвели обмен в километре от деревни, навьючили и этих лошадей трофеями, после чего отправились в свой лагерь. День прошел не зря.
        37
        Четвертые сутки мы стоим в укрепленном лагере, сооруженном километрах в двадцати пяти от врага. Это, конечно, не лагерь римского легиона, но обнесен со всех сторон рвом и валом и кое-где укреплен частоколом. Александр Македонский лично смотался на разведку и полюбовался армией персов. Врагов раз в пять больше, чем нас. На этот раз у царя не хватило прыти ломануться в бой с разбега или хватило ума не делать это. Даже с Парменионом посоветовался, чего не делал со сражения возле Иссы. Четыре дня мы готовились к бою. Точильные камни были самым востребованным предметом. По лагерю сперва шел тихий ропот струсивших. Наверное, я был единственным, кто не сомневался в победе. Поэтому запустил встречную тему для разговоров - требование отдать всю добычу тому, кто ее захватит, никаких отчислений царю. Ее быстро подхватили, потому что не было уверенности в победе. Царь понял это и обрадовал подданных: мол, речи не мальчиков, а мужей, собравшихся победить, так что вся добыча ваша, а мне только победа!
        Я лежу одетый в своем шатре на походной кровати. Рядом на низком складном стульчике сидит Аня, шьет при свете лучины. Бронзовая игла протыкает алую ткань, превращая ее в рубашку для сына. Глаза у жены слипаются, время от времени замирает, заснув, а потом вздрагивает и продолжает шить. Она - «жаворонок», с заходом солнца превращается в сомнамбулу, но, хотя еще и на сносях, вот-вот должна родить, отказывается ложиться, хочет проводить мужа в бой. Как будто Скилур без ее помощи не наденет на меня доспехи. Нас предупредили, что ночью выступим. Поскольку часов ни у кого нет, время выхода не уточнили за ненадобностью.
        Аня уже привыкла к роли жены командира, перестала реагировать на лесть моих подчиненных, но по-детски радуется каждому их подарку. Бессы это знают и постоянно что-либо дарят, особенно, когда нужно походатайствовать о чем- или ком-нибудь. Обычно просят включить в илу родственника на освободившееся место. Много бессов служит в других отрядах наемниками, но мечтают перейти в мой. И не только потому, что здесь все свои. Скифская ила считается самой богатой после царской, с которой Александр Македонский делится добычей, отобранной у других воинов.
        Звук трубы выхватывает меня из полудремы. И Аню тоже. Она откладывает шитье, встает, чтобы подать мне «боевую» рубашку - что-то типа тонкой фуфайки из двух слоев простроченной шелковой ткани, заполненной хлопком, особенно толстым слоем на плечах. Эта рубашка выполняет сразу несколько полезных функций: предохраняет от стрел и жары, смягчает удары, хорошо впитывает пот, не дает панцирю натирать тело. Затем надеваю изготовленные по такой же технологии штаны длиной чуть ниже колена. Голенища заправляю в сапоги из толстой телячьей кожи с нашитыми сверху металлическими пластинами. Панцирь с «юбкой», наручи и поножи помогает надеть Скилур. Сам скиф уже в полном боевом облачении, таком же, как у меня, только более дешевом. Уверен, что юноша не снимал его с вечера. Это будет первое большое сражение, в котором Скилур поучаствует, как воин.
        Мы выходим из шатра к своим жеребцам, у которых к мордам подвязаны торбы с ячменем. Впрочем, зерна, наверное, уже не осталось, разве что по несколько зерен. В лагере столько лошадей, что пасти их приходилось за много километров отсюда. Или кормить зерном, что Скифская ила могла себе позволить. Почти все бессы уже сидят на лошадях, дожидаясь меня. В свете нескольких факелов, которые держат наши рабы, кажется, что это грозные воины апокалипсиса. Возможно, что для персидской армии мы и являемся таковыми.
        Легко переместив в седло свое молодое тело, я командую:
        - Поехали!
        Скифская ила первой выезжает из лагеря через восточные ворота. Все уже привыкли, что мы впереди, в дозоре. Аня вместе с Делми, Дауной и женами и рабами других бессов провожают нас до ворот. Семьи, рабы и большая часть обоза останутся в лагере, что говорит о том, что полной уверенности в победе нет даже у царя Александра, несмотря на все предсказания. Останутся в лагере и больные. Я заметил, что во все времена во всех армиях есть отдельные личности, которые умудряются заболеть перед главным сражением или другим опасным мероприятием. Не симулянты, которых вычисляют быстро и наказывают жестоко, а реально заболевают или ломают конечности. Эдакий оригинальный вариант везения.
        Молодая луна светит слабенько. Дорога еле различима, угадывается благодаря поросшим максвисом склонам холмов, между которыми петляет. Днем припекало, хоть и несильно, а сейчас приятная прохлада, даже несмотря на то, что ветра нет совсем. Редкие крики ночных птиц добавляются к глухому стуку неподкованных копыт. До подков пока не додумались. Может, потому, что железо очень дорого. Защищают только у лошади, захромавшей из-за того, что копыта стерлись, натягивая на них чехол из кожи, сплетённого тростника, толстой ткани или намазывая толстым слоем смолы, битума.
        Я пытаюсь понять, какого черта мы поперлись на ночь глядя?! Разумного ответа у меня нет. Чтобы внезапно напасть? Но такая большая армия в принципе не может напасть внезапно. Персы будут знать о нашем приближении, как минимум, за час и приготовятся к бою. К тому же, наша пехота сильно устанет, отшагав пять-шесть часов в доспехах и с оружием. Мне кажется, у македонского царя бессонница на нервной почве, вот он и придумал, как скоротать время до рассвета.
        Восход солнца мы встретили на вершине холма, от которого начиналась длинная, километров десять или больше, и широкая долина с небольшим наклоном к нам, зажатая с одной стороны горами, а с другой - невысоким хребтом. Она разделена на поля, огороды и бахчи, с которых убрали урожай. Были, наверное, и сады, но все деревья и кусты вырубили персы, а также убрали межевые камни и засыпали канавы, которые могли бы помешать их коннице и колесницам. Вражеская армия, построенная, готовая к бою, ждала нас на противоположном конце долины, занимая ее во всю ширину и почти треть длины. В тылу на холмах стояли бесчисленные шатры самых разных цветов, из-за чего казалось, что на склоны накинули огромное покрывало, сшитое из лоскутов. Очень большая армия. Первый раз буду побеждать такую большую.
        Александр Македонский опроверг мои самые нелестные предположения - не повел нас в бой сразу с марша, как было при Иссе. Проехав со свитой на отдалении вдоль вражеского строя, он долго и яростно спорил с Парменионом, а потом ушел в свой шатер, который как раз закончили устанавливать на вершине холма. Армии был отдан приказ располагаться на отдых до следующего утра. Я бы, конечно, не возражал выиграть сражение прямо сегодня, но завтра, после отдыха, тоже ничего, и будет даже как-то приятнее.
        38
        Скифская ила стоит на левом фланге крайней во второй линии. Македонская армия занимает по фронту в два раза меньше места, чем персидская, поэтому наши фланги загнуты внутрь, чтобы не дать охватить их. Нам придется первыми встретить вражескую конницу, которая захочет зайти в тыл. Если не захочет, останемся зрителями. Место, по меркам македонцев, не почетное. И это мягко сказано. Парменион до сих пор не простил мне отказ от самоубийственного мероприятия. К счастью, я не македонец, поэтому даже рад, что оказался не в первой линии. На нынешнем месте у меня больше шансов уцелеть. Хотя на войне никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
        Позади Скифской илы стоит наемная пехота - пеонийцы и агриане, пришедшие сюда из горных районов будущей Болгарии, которые должны поддерживать нас. Во время сражения у Иссы их было сотни три-четыре, а сейчас не меньше тысячи. Они вооружены дротиками, по три-четыре у каждого. Один дротик держат в руке, а остальные в кожаном мешке, висящем за спиной. В другой руке легкий круглый щит. На поясе висит кинжал или нож, который греки называют «друг у пояса». Из доспехов у них лишь высокие кожаные шапки, набитые овечьей шерстью, и длинные кожаные рубахи, которые доходят до зашнурованных голенищ высоких ботинок. Как и положено горцам, отличаются безрассудной смелостью на начальном этапе боя. Если бой затягивается и можно смыться без последствий, смело так и делают.
        Я на своем коне крайний слева в первой шеренге, чтобы быстро повернуть илу навстречу прорвавшемуся врагу. Тогда я стану крайним правым в другой первой шеренге. Поэтому Битюс не справа от меня, как обычно, а позади. Его конь время от времени тревожно всхрапывает. Старая боевая животина чувствует, что скоро начнется сеча. Наверное, улавливает нервное напряжение хозяина. Я тоже нервничаю, хотя стараюсь не показать этого. Последние минуты перед сражением - самые тяжелые, тягучие. Когда схлестнемся с врагом, волнение сразу улетучится. Я буду весь сосредоточен на бое.
        На правом фланге началось движение. В македонской армии всегда начинает правый фланг. Начинает и выигрывает. Левый фланг типа на подхвате, хотя обычно несет наибольшие потери. Зачем-то правый фланг повернул направо и пошел на юг. Наверное, царь Александр решил удлинить линию фронта. Другого разумного объяснения для подобного рискованного действия у меня не было. Надо было проделать это до того, как мы сблизились с врагом.
        Между двумя нашими флангами образовался просвет, в который ожидаемо ломанулась персидская конница. Бедолаги провели две ночи без сна, ожидая нашей атаки, и теперь у них был шанс рассчитаться с нами за такое издевательство. Впрочем, до поры до времени я ее не видел, а догадывался о действиях врага по крикам македонцев из первой линии. Сейчас они кричали, что на них несутся колесницы. Эти две сотни колесниц, оснащенных серповидными клинками везде, где только можно было присобачить, наводили македонцев на грустные мысли. Я пытался объяснить, что не так страшны колесницы, как их малюют, что лучники, поставленные россыпью перед строем, быстро перебьют лошадей и возниц, превратив грозное вроде бы оружие в бесполезное, но мне не верили. Когда первый раз сталкиваешься с чем-то незнакомым, а колесницы уже давно по указанной мною причине превратились из боевого транспорта в пассажирский, оно кажется ужаснее. В персидской армии есть еще и слоны, которые тоже вызывают опасение, но их меньше на порядок. Да и прислушались к моему совету держать наготове факелы с длинными рукоятками. Слоны боятся огня не меньше,
чем остальные животные.
        Обычно я в гуще сражения и не слышу «музыку» боя, а на этот раз довелось. Впереди нас и справа шло рубилово. Персидская конница наседала - македонцы отбивались. Звон оружия, треск ломающихся копий, гул от ударов по щитам, конское ржание, яростный ор и жалобные стоны раненых… Когда слышишь это, на душе становится муторно, подкатывает тошнота. Я начинаю понимать тех, кто стоит в задних шеренгах, ждет-ждет, слушая это, а потом не выдерживает и убегает.
        Персы явно продавливали наш левый фланг. Стоящие перед нами в первой линии фессалийские всадники начали пятиться. Персы, как и французы, грозны первым порывом, импульсивным, «на соплях». Надо не дрогнуть, продержаться какое-то время, пока чувства ослабеют. Тогда персам и французам становится скучно, и они решают заняться чем-нибудь более интересным типа «А ну-ка, догони меня!». Пока что импульс не слабел, и фессалийцы прогибались. Справа от нас и вовсе персидская конница, а это были по большей части массагеты-саки, проскочила в разрыв между флангами и оказались в тылу македонской армии. Если бы она развернулась направо-налево и ударила по не самым стойким войскам, стоявшим во второй линии, судьба сражения была бы решена. К счастью для нас, победила жадность. Кочевники решили, что уже победили и ломанулись грабить наш лагерь. Большой и красивый шатер царя Александра стал их путеводной звездой. Смертельная угроза для македонской армии стремительно удалялась от нее, практически не нанося урона.
        Наблюдать за происходящим на правом фланге мне стало некогда, потому что к нам прорвалась вражеская конница. Это были не кочевники, а персидская знать, закованная в дорогую броню, железную или бронзовую. Кони у них тоже защищены кожано-металлическими доспехами. Почти у всех всадников есть луки, но сейчас орудуют короткими копьями и саблями. Они добивают отделившихся от строя фессалийцев и наваливаются на мою илу, повернувшуюся к ним. На меня несется всадник на вороном коне, который держит копье над плечом. У копья длинный, сантиметров двадцать, листовидный наконечник, надраенный так, что отражает солнечные лучи. Этот наконечник я вижу отчетливо, а вот самого всадника и его коня - размыто, общё. Наверное, потому, что наконечник является для меня сосредоточением опасности. Перс целится мне в незащищенную шлемом, нижнюю часть лица. Я успевая поднять и сместить немного вправо щит и слышу и чувствую рукой силу удара железа о железо. Наконечник соскальзывает, уходит вправо, за пределы щита и прикрытой им головы. Я бью саблей по гибкому кизиловому древку. Замах короткий да и древко упругое, поэтому удар
получается недостаточно сильным и резким, чтобы перерубить его, но сбивает вниз, дает мне пару секунд на то, чтобы нанести второй по руке, которая держит копье. Этот удар мощнее и приходится по твердой поверхности - железному наручу. Лезвие сабли рассекает металл и пусть и неглубоко - руку под ним. Я увожу саблю вверх как бы собираясь замахнуться - и колю острием в черную бороду в районе правой щеки. Растительность на лице перса курчавая, как у пуделя. Может быть, завита искусственно. Персы - они такие манерные, холеные. Какими бы волосы на лице ни были, брызнувшую из раны кровь они впитывали запросто. Об этом персе, как об опасном противнике, можно было бы забыть, вряд ли продолжит бой, но я не удержался и кольнул саблей во второй раз, чуть выше. Целил в правый глаз. Перс в последний момент отклонился, и я попал ему правее широкой ноздри мясистого носа. На этот раз острие влезло глубже, и я даже успел заметить, как начали тускнеть выпуклые глаза, похожие на две бусины для четок, изготовленные из черного агата.
        В этот момент я и почувствовал удар в левое бедро. Острая боль метнулась от бедра к животу и свела его судорогой. Мне даже показалось, что ударили меня еще раз и попали в район солнечного сплетения. К счастью, удар был один. Нанес его копьем молодой перс с длинными и лихо закрученными усами и короткой бородкой. Попал в незакрытое щитом место. Второй раз ударить не успел, потому что Битюс врезал ему своей длинной ромфеей по плечу. Доспех не разрубил, но от боли перс выронил копье. Обычно я в бою стараюсь щадить лошадей, а сейчас снес его каурому жеребцу левое ухо вместе с куском кожи, оголив часть желтоватого черепа, который сразу залило кровью. Конь от боли встал на дыбы и скинул седока. Встать перс не успел, на него наехал соратник, рванувший на освободившееся место. Тоже молодой, поэтому и не терпелось посражаться. Он хотел уколоть Битюса, который расправлялся с другим врагом, но я, наклонившись в седле вперед и влево, дотянулся саблей и со всей дури рассек чешуйчатый доспех над левой ключицей. Клинок углубился в тело сантиметров на десять.
        От этих движений в моей левой ноге взорвалась такая острая боль, что я чуть не вскрикнул. Плавно вернувшись в седло, перенес вес тела вправо и занялся врагом, который на саврасом коне протискивался ко мне между двумя жеребцами без всадников. Его короткие и быстрые удары копьем легко отбил щитом, который звенел так, будто в пустое ведро падали редкие крупные капли дождя. Когда перс приблизился настолько, что я мог дотянуться до него саблей, отбил копье щитом влево, а концом сабли рубанул по незащищенному, чернобородому лицу, рассек левую щеку, верхнюю и нижнюю челюсти. Враг откинулся назад, сильно натянув повод, из-за чего саврасый конь вскинул голову, защищенную доспехом из толстой вареной воловьей кожи, и громко заржал. Словно испугавшись, что так расстроил своего жеребца, перс выронил повод и свалился налево, на круп стоявшего вплотную чужого. В это время между лошадьми протиснулся пеший горец в высокой кожаной шапке и воткнул дротик в оголившуюся шею перса. Голова врага провалилась между корпусами расступившихся лошадей, и с нее слетел шлем, открыв выбритую, синеватую кожу. Горец, видимо,
решил, что навоевался вдоволь, схватил поводья двух лошадей, между которыми стоял, и повел их в тыл Скифской илы. Каждый такой конь - целое состояние для бедного жителя гор. Должен признаться, что жадность этого наемника и предпочтение личного интереса общему, в отличие от подобного поведения массагетов-саков, очень рассердили меня.
        Я чувствую, как из раны течет кровь, сбегает струйкой по ноге в сапог. Штаны в том месте прилипли к телу. Надо бы перевязать рану. Для этого придется выходить из боя, а мои подчиненные решат, что пора удирать, и ломанутся следом. Пока не ослабел, буду сражаться. Да и в бою боль уходит на второй план. Ее выдавливают более яркие эмоции - смесь страха и ярости. Я подгоняю коня шпорами, бросаю вперед, между двумя персами, металлические шлемы которых обвязаны кусками белой материей, чтобы не нагревались на солнце. Эти двое молоды и с похожими лицами. Может быть, братья. Я одним ударом отсекаю правую руку тому, что справа от меня, а затем ударом по щиту заставляю того, что слева, выглянуть из-за защиты, и колю его в шею позади нащечника, закрепленного на петлях, как у аттического шлема. Кровь брызжет из перерезанной сонной артерии. Этот уже не жилец. Я толкаю коня вперед, чтобы сразиться со следующим врагом…
        Давление персов прекращается внезапно. Вот только что они перли на нас - и вдруг начали разворачивать коней и пытаться выскочить из толчеи. Отступавшие фессалийцы сразу осмелели и погнались за ними. Я тоже начал разворачивать коня, чтобы выбраться из давки и заняться раной. Поймав вопросительный взгляд Битюса, крикнул ему, что ранен, и показал это жестами на тот случай, если он не расслышал, и махнул рукой, разрешив ему принимать решение самостоятельно. Мой заместитель попал уже под действия инстинктивного чувства «догони убегающего зайца» и радостно позвал соплеменников последовать за ним. Скифская ила, за исключением раненых, погналась за удирающими врагами. Самое забавное, что вслед за бессами проскакали мимо нас удирающие массагеты-саки с награбленным впопыхах в нашем лагере. Пеонийцы спешили несколько кочевников метко брошенными дротиками и забрали их коней и добычу себе.
        39
        В Вавилон я въехал на арбе, потому что нога все еще болела, верхом не поскачешь. Местные называют свой город Бабилим (Ворота бога). В те времена, когда я был шумерским лугалем, этот город был маленьким, недостойным внимания и носил то же название, только на шумерском языке - Кадингирра. Сейчас его защищают ров шириной метров двенадцать и внешняя стена высотой двадцать два метра и шириной около десяти и еще две внутренние стены пониже и поуже. Надвратные башни, храмы и стены богатых домов в лучших шумерских традициях украшены синими изразцами и барельефами львов, быков и сиррушей - существ с рогатой змеиной головой, змеиным телом, передними львиными ногами и задними орлиными - явных жертв трансплантологии. Улицы, широкие, пересекающиеся под прямым углом, вымощены плитами, под которыми проложены канализационные каналы. Воды Евфрата, который делит город на две неравные части, Западную и более престижную Восточную, заходят в канализационные каналы в северной части города и выносят нечистоты и мусор ниже южной. Проезжая через главные ворота Иштар по дороге, ведущей к царскому комплексу, я подумал, что
нам с одной стороны сильно повезло, что не надо штурмовать Вавилон, а с другой - наоборот, потому что добычу здесь можно было взять огромную.
        Мазей, сатрап Вавилона, участвовавший в последнем сражении, вышел навстречу нашей армии вместе с сыновьями и сдал провинцию и город царю Александру, за что был помилован и оставлен на своем посту. Весть эта обрадовала вавилонян, и они встречали македонскую армию, как свою, вернувшуюся с победой: толпы народа стояли на городских стенах и плоских крышах многоэтажных домов с глухими внешними стенами и приветственно махали нам руками. Широченная по нынешним меркам улица Процессий, по которой мы двигались к царскому дворцу, была усыпана цветами, и в алтарях, которые были на каждом углу, курились благовония, частично заглушая вонь канализации. Царь вместе со своей свитой и царской илой расположился в дворцовом комплексе, расположенном рядом с воротами Иштар, а остальным предложили подыскивать себе жилье самим, предупредив, что не должно быть никакого насилия и грабежа. Как заверил Мазей, вавилоняне будут кормить и обихаживать всех нас без всякого принуждения, токмо из любви к великому полководцу Александру.
        Поверить в это было трудно, поэтому я выбрал большой дом подальше от царя, в Западной части города, перебравшись туда по длинному и широкому каменному арочному мосту. Такого большого и прочного моста я давно уже не видел. В доме жила семья купца Тиглата, состоявшая из его самого, полноватого типа с длинной и наполовину седой бородой, закрывающей нижнюю часть плутоватого лица с оспинами в верхней части, словно поклеванной курами, трех жен, старшей из которых было за сорок, а младшей не больше двадцати, полутора десятка детей разного возраста и десятка рабов обоего пола. Поскольку был октябрь месяц - благословенный период в этих краях, когда уже не жарко, но еще не холодно, я не захотел жить в его доме, кормить его прожорливых насекомых, а приказал поставить шатер посреди большого двора. Он, конечно, создал немало трудностей хозяевам, так на то они и гости, пусть и непрошенные.
        Александр, объявленный местными льстивыми жрецами «Царем Всего», от счастья запил на месяц. В дворцовом комплексе вместе с ним гужбанили все гетайры и старшие командиры союзников и наемников. Меня не приглашали, чему был рад. Солдатские попойки - это смесь подвига с покаянием. В промежутке между застольями новый правитель Азии вспомнил о других воинах своей армии, которые принесли ему победу, и очень щедро, в сравнение с тем, сколько хапанул сам (только в городе Арбелы сразу после сражения взяли четыре тысячи талантов серебра (около ста двадцати тонн)), наградил их: гетайры получили по шесть мин серебра, наемные конники - по пять, педзетайры - по две, а наемные пехотинцы - по двухмесячному жалованью. Это сразу сняло растущую напряжённость между захватчиками и аборигенами, которым все труднее было кормить такую большую армию. Солдаты были переведены на самообеспечение, дав возможность хитрым вавилонянам компенсировать предыдущие потери.
        Первые две недели, пока заживала рана, я разъезжал по городу на двуколке, одолженной у Тиглата, представляя, что я турист из двадцать первого века. Посмотреть было что, даже с учетом того, что к тому времени я видел много чего в самых неожиданных местах. Один только зиккурат Этеменанки (Дом, где земля встречается с небом) чего стоил. Это было сооружение с квадратным основанием со стороной девяносто метров и семью спиральными ярусами. Монументальная лестница вела к верхнему ярусу, на котором стоял двухэтажный храм. В высоту все это сооружение было равно длине стороны основания. Вторым знаковым местом был летний дворец, построенный вавилонским царем с понятным для русского уха и русского духа именем Навуходоносор. Там, на искусственных холмах и галереях, располагались так называемые Висячие сады Аманис, созданные для жены царя, выросшей в горах и скучающей по родной природе, и названных в честь нее. Греки считают эти сады одним из Семи Чудес Света. В этой сухой, пустынной местности любой сад кажется чудом. Все остальное было бледнее, но все равно на их фоне достижения греческой архитектуры сильно
приземлялись.
        Выздоровев окончательно, я переключился на загородный туризм. Местность вокруг города была мне привычна по жизни в Шумере. Те же практически голые полупустыни с солончаками. Жизнь бурлит только возле рек, берега которых поросли ивами, а мелководье - тростником. Вместе с бессами я охотился на кабанов. Они здесь не такие крупные, как на Руси или на севере Западной Европы. Охотничьих собак у нас не было, поэтому разбивали отряд на две части. Одна поднимала добычу в тростниковых зарослях, где кабаны отлеживались в грязи, и гнала в сторону другой, которая убивала еще мокрых животных копьями, дротиками и стрелами. Мяса добывали столько, что часть продавали горожанам и в итоге почти не тратили жалованье на еду.
        40
        В начале декабря доблестная македонская армия, отдохнувшая и подлечившаяся, двинулась покорять исконные земли персов. Первым делом получили, так сказать, ключи от Суз. В бытность лугалем Лагаша (сколько это веков или даже тысячелетий назад?!) я осаждал этот город. Тогда он назывался Шушан. С тех пор город сильно изменился, но привычка сдаваться без боя осталась у его обитателей. Сатрап Абулит, следуя примеру Мазея, сдал Сузы и всю провинцию без боя. За это он, как и Мазей, был оставлен на своем посту. Вместе с провинцией Абулит передал Царю Всего Александру всю казну Державы Ахеменидов, а это ни много ни мало пятьдесят тысяч талантов (тысяча триста десять тонн) серебра, сорок тысяч талантов (тысяча сорок восемь тонн) золота и девять тысяч талантов (почти двести тридцать шесть тонн) золотых монет. Большая часть денег была отправлена в Македонию и в греческие храмы. Кое-что перепало гейтарам. Наемникам, как конным, так и пешим, и македонцам-пехотинцам из этого богатства не досталось ничего. Во дворце Александр Македонский воссел на трон персидских царей, как выяснилось, слишком высокий, не
дотягивался даже до скамеечки для ног, что, по большому счету, оказалось пророческим. Править Державой Ахеменидов он будет всего несколько лет.
        Пока македонская армия стояла в Сузах, я решил наведаться в Лагаш, посмотреть то место, где когда-то прошла маленькая часть моей такой длинной жизни. Город я не нашел. Река Тигр изменила русло в том месте, и даже определить, где был раньше Лагаш я не смог. Видел несколько холмов, образовавшихся после разрушения каких-то строений из сырцового кирпича, но были ли это городские строения или какие-то другие, сказать не могу. Мне стало грустно, будто поехал проведать родственника и узнал, что тот давно умер.
        Следующей нашей целью был Персеполь, как называли город греки, или Баирша на языке эламитов, или, по версии персов, Парса - столица Державы Ахеменидов. Македонская армия разделилась. Часть под командованием Пармениона пошла зимней дорогой, более длинной и удобной в зимнее время, а остальные под командованием Александра Македонского - по летней, более короткой, через высокие горные перевалы. На этот раз Парменион не взял с собой Скифскую илу. Поскольку у Царя Всего были свои разведчики, нам пришлось двигаться в авангарде, прикрывать обоз в случае нападения. Место, конечно, не хлебное, но и не хлопотное. Мы уже награбили столько, что я начал подумывать о прекращении сухопутной карьеры. Может быть, к этому подтолкнула и рана. Почему-то у меня не было желания проверять, что случится, если умру на суше.
        Путь наш пролегал по землям, точнее, горам уксиев. Это потомки горных эламитов, которых я когда-то гонял по ущельям. Сейчас они стали грозной силой, взимавшей дань даже с царя царей Дария за проход через контролируемые ими территории. Захотели получить и с Александра Македонского. Как и положено нищему и потому скупому македонскому царю, тот платить отказался. Уксиям он пообещал, что даст деньги, и забил стрелку на первом перевале по пути в Персеполь. Когда туда сбежались желающие стать богаче, разделил свою армию на несколько отрядов и послал их уничтожать горные деревни, а сам с гейтарами поехал на разборки.
        Скифской иле отдали на разграбление небольшую деревню, домов на тридцать. К ней вела из долины узкая горная дорога. Как только мы начали подниматься по ней, жители деревни, в основном старики, женщины и дети, сыпанули в горы, унося ценное имущество и уводя скот: коз, баранов, лошадей, мулов. Судя по разнообразию и количеству скота, уксии приподнялись на дани, получаемой от персов, а чем богаче становится человек, тем самоувереннее, и, как следствие, больше хочет и чаще рискует. Иначе не объяснишь ту легкость, с которой горцы поверили, что Царь Всего отстегнет им. Мы поспешили и захватили часть скота, который горцам пришлось бросить, чтобы не попасть в плен. После чего обыскали деревню. С тех пор, как я воевал с предками нынешних аборигенов, дома в горных деревнях не изменились. Да и как они могли измениться?! Архитектуру определяли доступные строительные материалы, а здесь только камней навалом. В домах всё так же воняло кизячной гарью, прокисшим молоком и копченым сыром, который имел прежний, приятный вкус. Бессы быстро нашли тайные кладовые, в которых хранились сыр, мука, пшено, и выгребли всё
без остатка. После чего просигналили македонским отцам-командирам о выполнении миссии - подожгли сеновалы. В домах, сложенных из камня, особо гореть нечему, поэтому тратить на них время не стали. Точно такие же столбы дыма поднимались во многих местах в горах. Уверен, что уксии, отправившиеся за данью, если кто уцелел, с яркими эмоциями наблюдают это зрелище. Самоуверенность им в помощь!
        41
        Никогда не питал любви к горам. Подобно многим одесситам, которые любят море с берега, я любил горы из долины. Приятно было посмотреть на высокие, заснеженные вершины и даже прогуляться по удобным горным тропам, но жить там или постоянно проезжать, особенно зимой, у меня желания нет. К сожалению, наши желания редко совпадают с нашими обязанностями.
        Уже несколько часов мы стоим на горной дороге перед Персидскими Воротами - перевалом, за которым начинается столичная сатрапия Персида. Ждем какой-нибудь приказ Царя Всего, передовые отряды которого пытаются расчистить путь. Как передали нам по цепочке, перевал перекрыт сооруженной недавно стеной, которую защищает армия под командованием Ариобарзана, сатрапа Персиды. Надеюсь, македонцам удастся разрушить стену и расчистить дорогу, потому что разворачиваться не хотелось бы. Отрезок дороги, на котором находится Скифская ила и следующий за ней обоз, довольна узка, в некоторых местах всего пара метров. Придется выпрягать волов и разворачивать арбы вручную.
        Часа через два мои худшие предположения подтвердились. Персы вломили македонцам по самое не балуй. Самодовольные гетайры на расслабоне въехали в ловушку - самое узкое место на перевале, где на них с северного склона покатились огромные камни, а с южного полетели стрелы. Как мне рассказали, погибло несколько сотен македонцев. Что самое позорное для них, удирали так быстро, что пришлось бросить тела тяжелораненых и убитых на поле боя. По греческой вере, непогребенный будет вечно шляться по земле, ища вход в подземное царство мертвых. Вся македонская армия, опасаясь дальнейших атак, отступила настолько быстро, насколько смогла, в широкую долину перед перевалом, которая называлась Танг-э-Майран. Если бы персы прошли по гребням склонов ущелья в сторону обоза и продолжили скидывать камни на врагов, македонская экспансия здесь бы и закончилась. Наверное, маловато их, не рискнули. Что ж, если ты не добил раненого врага, он вылечится и нападет еще раз, причем с учетом предыдущих ошибок.
        Две недели мы стояли без дела. Александр Македонский предложил персам выкуп за тела погибших воинов, но те ответили знаменитой фразой спартанцев: «Приди и возьми». По слухам перевал защищают тысяч сорок, так что прийти и взять будет сложно даже отважной македонской армии. Поняв это, начали пока безуспешно искать обходные пути. Царь Всего посылал разведчиков в разные стороны. Наверное, кто-то из уксиев знал обходные тропы, но теперь они из принципа не помогут македонцам, так жестоко обманувшим их. К тому же, на горцев наложили ежегодную тяжелую дань в размере сто лошадей, пятьсот ослов и тридцать тысяч баранов. Поэтому уксии не соглашались, несмотря на то, что Александр Македонский пообещал тому, кто проведет его войско, фантастическую по местным меркам сумму - талант золотых персидских монет, то есть три тысячи дариков.
        Мысль получить немного золотишка не давала мне покоя. Эти деньги не помешают, когда уволюсь из армии. По-хорошему меня сейчас не отпустят, а по-плохому не хотелось. Слишком долог и опасен обратный путь, чтобы еще и от македонских гарнизонов прятаться. Среди наемников ходили слухи, что после захвата персидской столицы все, кто пожелает, будут отпущены домой. Так что, кроме золота, подстегивала мысль, что чем скорее доберемся до Персеполя, тем раньше стану свободным человеком. Поэтому с небольшим отрядом я дважды наведался к Персидским Воротам, понаблюдал за персами, которые держали там оборону. На северном склоне, судя по доспехам и оружия, явно засели персы, а вот на южном, скорее всего, уксии. Горцы считаются отличными лучниками. У них составные луки среднего размера. Не такие мощные, как мой, но метров со ста - а больше при нападении из засады и не надо - пробивают любой современный доспех. Какой бы большой и сильной ни была твоя армия, получить стрелу из засады мог любой знатный воин, что и заставляло персов платить дань уксиям. Они не додумались до метода, примененного Александром Македонским,
а позже повторенного генералом Ермоловым. У горцев очень сильны родственные связи, и никакой воин не будет подставлять свою родню. Рискнуть и погибнуть самому - это его право, за что ему честь и память, а послужить причиной гибели своего рода - это совсем другое. На этой особенности менталитета горцев и решил я сыграть.
        С десятью молодыми крепкими бессами я еще засветло прибыл к началу перевала Персидские Ворота. Якобы для обычной проверки. Повертелись там немного на виду у врага, полюбовались сооруженной ими стеной, точнее, высоким валом из больших камней, а потом поехали к своим. Как только дорога повернула и нас не стало видно, спешились и расположились на отдых. Горная складка прикрывала нас от холодного, пронизывающего. зимнего ветрюгана, который несся, подвывая, по ущелью. Хорошо, что хоть без снега, как предыдущие два дня. Мы закутались в привезенные с собой одеяла, но все равно быстро замерзли. То один, то другой бесс вставал и разминался, чтобы согреться. Я тоже пару раз помахал руками и попрыгал на месте, разгоняя кровь.
        Ждали до темноты, после чего два бесса остались приглядывать за лошадьми, а остальные пошли вместе со мной к вражескому лагерю на южном склоне. Двигались против ветра, который пронизывал три слоя одежды, из которых два были из кожи. У меня сразу потекли слезы и сопли, из-за чего часто спотыкался, сталкивал камешки, которые, шумя, скатывались вниз. Надеюсь, что ветер заглушает эти звуки. Еще больше надеюсь, что уксии не выставили на ночь дозоры. Во-первых, македонцы не беспокоили их по ночам; во-вторых, только чересчур бдительный подумает, что кто-то отважится напасть на них ночью да в такую сволочную погоду; в-третьих, даже если среди них и найдется такой, вряд ли его послушают, потому что, как это заведено у горцев всего мира, с дисциплиной у них не очень, каждый сам себе князь и командир.
        Убежище одного из отрядов уксиев мы обнаружили почти у гребня. Это была впадина в склоне, полупещера, к которой пристроили из камней две загнутых стенки и сделали навес из бычьих шкур. Еще одна шкура закрывала вход. Внутри, видимо, перед сном разводили костер, потому что там было тепло и воняло не только немытыми телами и давно не стиранной одеждой, но и дымом. Спало в убежище, застеленном овчинами, девятнадцать человек, прижавшихся друг к другу и накрытых другими овчинами. Внутрь зашли два самых сноровистых бесса и принялись за работу. Они тоже горцы и привычны резать глотки баранам, в том числе и двуногим. Все проходило тихо. Наверное, были какие-то звуки, но снаружи их заглушал воющий ветер. Закончив, позвали помощников. Дальше всё пошло шумно. Три уксия, которых брали живыми, попытались сопротивляться, за что им намяли бока и не только. Всех троих в бессознательном состоянии, со связанными руками и заткнутыми кляпами ртами вынесли из убежища и на свежем воздухе привели в чувство, поставили на ноги, надели на шеи петли, чтобы не вздумали шалить, и повели вниз по склону. Пятеро бессов собрали в
логове добычу. На пленных мы заработаем в разы больше, но отказаться от трофеев бессы не могли в принципе. Ценных металлических доспехов не нашли, потому что уксии, как и многие лучники, предпочитают легкие кожаные. Забрали кинжалы и все луки, которые не то, чтобы очень ценились, но маркитанты покупали их хорошо.
        Таких убежищ на южном склоне должно быть много, причем рядом с тем, в которые мы наведались, но там нас не услышали, тревогу не подняли, а мы к ним наведываться не собирались. У меня не было цели расчистить перевал во благо Царя Всего и всего его войска. Вряд ли он за это отстегнул бы нам талант золотых монет. У него есть доблестные и хорошо награждаемые гетайры, вот пусть они и выполняют грязную и опасную работу. Если, конечно, умеют делать это. В чем я сильно сомневаюсь.
        42
        Я так промерз во время ночной вылазки, что проснулся к полудню, хотя обычно вставал с курами. В шатре вовсю чадила бронзовая жаровня на четырех ножках в виде птичьих лап. В дальнем углу на овчинах, постеленных в два слоя, возились дети, Алексей и Европа. Точнее, возится только сын, а дочь, которой три месяца с небольшим, радостно угукает, завернутая в пеленку. Имя выбрал ей вопреки месту, где родилась. В шатер зашла Аня, впустила волну свежего холодного воздуха и быстро задернула за собой полог.
        Заметив, что я проснулся, сказала:
        - Как раз к обеду проснулся. Сейчас теплую воду подам, умоешься.
        Я продолжаю лежать в складной походной кровати, за пределами которой начинаются заботы и хлопоты. Наверное, устал от походной жизни. И не я один. Вижу, что Ане тоже надоело жить в шатре и постоянно переезжать, но помалкивает, как и положено жене в нынешнюю эпоху. Эмансипация - путь в никуда - пока не поразила умы человечества. Пусть образ жизни Аня ведет не совсем привычный, но, как женщина, она реализовала себя. У нее есть муж, достаточно богатый и статусный, не пьяница и не колотит ее почем зря, есть двое детей разного пола, есть какой-никакой дом. Женщине много чего еще надо, чтобы достойно встретить старость, но я рассказал Ане сказку о золотой рыбке, поэтому довольствуется тем, что имеет.
        - Как погода? - спросил я, сделав над собой усилие и выбравшись из состояния «в кровати».
        - Ветер утих, светит солнце, - ответила она, ставя на жаровню бронзовый таз с водой.
        Я быстро умываюсь, чищу зубы толченым мелом, используя вместо щетки влажную тряпочку. Процедура эта в диковинку даже образованным грекам. За зубами пока что не следят, разве что зубные камни иногда сковыривают швейной иглой или вовсе гвоздем. При этом зубы у многих ни к чёрту, несмотря на отсутствие сахара, как продукта. На обед у меня вареная баранина с пшенной кашей. По нынешним меркам рацион довольно сытный и обильный, потому что подвоз продуктов скверный, а грабить новых подданных Царя Всего запрещено. Запиваю местным вином, слишком сладким, несмотря на то, что разбавлено водой один к двум. Наверное, мед в него добавляют.
        - Доспехи оденешь? - спрашивает жена.
        - Нет, - отвечаю я, потому что после обеда буду воевать головой.
        Скифская ила расположилась примерно в центре долины, подальше от крутых горных склонов, с которых может прикатиться нежданчик. На свежем воздухе холоднее, чем в шатре, но намного теплее, чем было ночью в горах. Температура около нуля, и на солнечных местах подтаивает снег, который лежит тонким слоем во впадинах. С выпуклых мест его сдуло ветром. Три пленника сидят на бревне у арбы, кутаются в одеяла. За одну ногу каждый привязан к колесу. У всех синяки на лице, причем у двоих под каждым глазом. Старшему уксию года двадцать два, а младшему вряд ли больше пятнадцати. И это с учетом того, что синяки старят. За пленными присматривает часовой с дротиком. Ему не нравится эта обязанность, но старательно служит, потому что я сказал, что пленные стоят столько, сколько весят. Это если взять не золотом, а серебром.
        Я подхожу к пленным, спрашиваю на смеси персидского и эламитского языков, который не сильно изменился с тех пор, как я его учил, разве что нахватался арамейских и персидских слов:
        - За вас заплатят выкуп?
        - Смотря какой, - сказал старший уксий.
        - По пять мин серебра за каждого, - потребовал я среднюю цену молодого раба-мужчины.
        Пленные переглянулись, и старший огласил общее решение:
        - Заплатят.
        - Я должен услышать это от тех, кто будет платить. Сейчас поедем в ваши деревни, поговорим с вашими родственниками. Если они подтвердят, что готовы заплатить за вас, то вернемся в лагерь и будем ждать, если нет, продам вас в рабство, - потребовал я и спросил: - Чья деревня ближняя?
        - Мы из одной деревни, - ответил старший уксий.
        - Далеко она отсюда? - спросил я.
        - Там, - показал он на горы, ограждающие долину с севера, которые были километрах в пяти от нас.
        - Прекрасно! - оценил я. - Сейчас приведут лошадей, будешь показывать дорогу.
        Думал, доберемся за час, но потратили около двух. Горы оказались дальше, чем я предположил, и дорога постоянно петляла. Такое впечатление, что ее прокладывали по следу капель огромного быка, поссавшего на ходу. В деревне было с полсотни домов, таких же убогих, как те, что мы недавно грабили. Аборигены не стали разбегаться, завидев два десятка всадников. Привыкли уже, что новый правитель обирает их сам, другим не разрешает. Навстречу нам вышли два старика с кривыми клюками, на которые оперлись двумя руками, остановившись посреди узкой дороги. У обоих длинные седые бороды, которые легли, подогнувшись, на смуглые руки в почти черных, пигментных пятнах. Вроде бы не перекрывают путь, но не объедешь, не задев, что считается оскорблением.
        Я остановил коня шагах в пяти от стариков и оповестил:
        - Мы взяли в плен трех парней, - показал на них, едущих со связанными руками следом за мной на лошадях. - Они говорят, что из вашей деревни, что вы заплатите за каждого выкуп в пять мин серебра. Это так?
        Оба старика кивнули головами, на которые были натянуты черные войлочные шапки с загнутыми вправо тульями.
        - Да, мы заплатим, - прошамкал беззубым ртом тот, что стоял справа.
        - Как соберете выкуп, привозите в наш лагерь, найдите Скифскую илу, - предложил я.
        - Вы - скифы? - недоверчиво спросил старик, стоявший слева.
        - Какая тебе разница?! - грубо ответил я, развернул коня и махнул рукой бессам: возвращаемся.
        Ждать, когда соберут выкуп, я не собирался. Мне нужно было знать, из какой именно деревни наши пленники, кто будет заложником их правильного поведения. По приезду в наш лагерь провел с ними беседу.
        - Нашему царю нужны проводники, которые покажут тропу в обход перевала. Уверен, что вы знаете такую и поможете ему, - начал я и, заметив их презрительные взгляды, перешел к главному: - А я теперь знаю, из какой вы деревни. Или вы проведете наш отряд и получите свободу, или все ваши родственники, вся деревня от мала до велика, будут уничтожены. Перед смертью я расскажу им, что погибли из-за вас. Если все сделаете правильно, сообщите им сами, что геройски спасли жизнь всем родственникам. Они оценят это. К тому же, наш царь щедро наградит вас. Вы тут посоветуйтесь, а я отойду, чтобы не мешать.
        Парням не хотелось становиться предателями, но и круглыми сиротами тоже. Когда я вернулся из шатра, где выпил бокал теплого сладкого вина, презрения в их глазах уже не было. Оно сменилось решительной озлобленностью.
        - Мы покажем дорогу, если поклянешься, что не тронешь нашу деревню, - потребовал старший из пленников.
        - Клянусь всеми богами! - торжественно молвил я, стараясь не улыбнуться.
        Меня, атеиста, всегда смешит, когда клянусь какими-нибудь богами.
        Я приказал зорко присматривать за пленниками и поехал к огромному пурпурному шатру Царя Всего Александра Македонского, принадлежавшего ранее царю царей Дарию, установленного в том конце долины, где начинается дорога к перевалу Персидские Ворота. Шатер охраняла сотня педзетайров, вооруженных короткими копьями и мечами. Впрочем, копья стояли, прислоненные к коновязи, рядом с которой были сложены стопками щиты. Чтобы согреться, несколько охранников боролись, разбившись на пары. Остальные подзадоривали их громкими криками. Помешать находившимся в шатре не могли, потому что оттуда доносились еще более громкие раскаты смеха и женский визг.
        - Мне надо срочно поговорить с царем. Я нашел проводников, - доложил старшему караула, высокому и крепкому мужику с низким лбом и такой густой курчавой бородой, что в ней скрывался не только рот, но и нос.
        Македонец зашел в шатер, с порога доложил обо мне царю. Смех и визг сразу стихли.
        - Пусть зайдет! - послышался голос Александра Македонского.
        Сразу от входа начинался длинный стол и параллельно ему находились еще четыре, заставленные серебряными кувшинами с вином и серебряными блюдами со всевозможными закусками. Царь и его холуи не голодали. С полсотни гетайров, несколько знатных персов и десяток гетер - греческих проституток - сидели по обе стороны столов и уничтожали запасы съестного, так необходимого македонской армии. А что делать?! Царями нас делают холуи. Александр Македонский расположился на невысоком золотом троне с пурпурным балдахином, стоявшем в дальнем конце шатра, перед тяжелым пурпурным занавесом, отделявшем царскую спальню. На голове македонская красная шляпа с широкими полями, обернутая синим с белыми полосами тюрбаном. Алая туника перехвачена золотым женским кушаком, за который заткнут в золотых ножнах кинжал с рукояткой, сделанной из лазурита. Вместо македонских ботинок со шнуровкой на ногах персидские кожаные тапки с загнутыми острыми носаками и без задников, расшитые золотыми нитками. Смесью македонского с персидским Царь Всего, видимо, старался показать, что ему одинаково близки оба народа, но удосуживался только
скрытых насмешек и от тех, и от других. Мне он напомнил ряженых в бабу педиков, которых часто встречал в западноевропейских городах в двадцать первом веке. Наверное, у этих извращенцев во все времена инстинктивная тяга к сумасбродным нарядам.
        - Где твои проводники? - сразу спросил Александр Македонский.
        - Ждут в моем шатре, - ответил я и напомнил: - Ты обещал за них талант золотых монет.
        - Ты получишь вознаграждение, когда мы зайдем в тыл персам, - заверил Царь Всего. - Уверен, что они знают дорогу?
        - Да, - ответил я, - но мне со своей илой придется остаться здесь и проследить, чтобы они не передумали.
        - Это уксии из долины? - поинтересовался он.
        - Воевавшие на перевале на стороне персов, - уточнил я.
        - Даже так?! - усмехнувшись, произнес он. - Что ты им пообещал или чем пригрозил, до чего не смог додуматься я?!
        - Лишить самого ценного для них - близких родственников, - рассказал я.
        Александр Македонский удивленно хмыкнул. Видимо, родственники не являются его ахиллесовой пятой. Впрочем, говорят, он очень любит свою мать - властную, сильную и жестокую женщину. Именно у таких сыновья часто вырастают педиками.
        - На рассвете приводи проводников - и получишь талант золотых монет, - деловым тоном произнес Царь Всего и, встав, объявил своим прихлебателям: - Пир закончен. Завтра выступаем в поход, и мне надо отдохнуть.
        Представляю, как материли меня царские холуи, выходя вслед за мной из шатра.
        43
        Перевал Персидские Ворота греки из македонской армии сравнивают с Фермопилами. В обоих случаях перевал защищала небольшая армия против многократно превосходящего противника (как выяснилось, персов было не сорок тысяч, а всего две); путь был расчищен, благодаря предателям, которые показали обходной путь; поход закончился захватом и разграблением столицы. Кстати, я узнал много интересного о Фермопильском сражении, которое было относительно недавно - всего-то полторы сотни лет назад. Оказывается, персов было не несколько миллионов, а всего около ста тысяч, и противостояли им не одни только триста спартанцев, а около восьми тысяч греков из разных полисов. Только погибших там было более четырех тысяч. Но вся слава досталась тремстам спартанцам. Да, они погибли геройски, но и остальные четыре тысячи полегли так же. Впрочем, война - это не то место, где все справедливо. Кто-то в нужное время оказывается в нужном месте и непонятно за что, как в случае с Зоей Космодемьянской, объявляется героем, а кто-то совершает подвиг, о котором никто так и не узнает.
        На походе к Персеполю в македонскую армию прибыл гонец от градоначальника Тиридата, который сдавал город без боя, но просил поспешить, потому что горожане хотят разграбить царскую казну, а у него мало верных войск, чтобы помещать этому. Столицу Державы Ахеменидов могла постигнуть та же счастливая судьба, что Вавилон и Сузы, если бы горожане не совершили непоправимую ошибку. Уже перед самым городом армию встретили несколько десятков уцелевших греков, из живших в Персополе нескольких сотен, в основном купцы и их работники. Все были избиты и изувечены: у кого-то отрезаны уши и/или нос, у кого-то выколоты глаза, у кого-то отсечены рука или нога. Греки со слезами попросили у Царя Всего защиты и помощи. Тот предложил переправить их в Грецию, но пострадавшие захотели остаться здесь. Тогда он приказал выдать каждому по три тысячи драхм, пять мужских и пять женских одежд, две воловьи упряжки, пятьдесят овец и, в переводе на понятные мне меры веса, две с половиной тонны пшеницы. Такая вот нехилая компенсация за нанесенный персами физический урон. Само собой, взято это все было у персов. Александр
Македонский не стал выяснить, кто именно убивал и калечил греков, а наказал сразу всех горожан, отдав Персеполь, за исключением дворцового комплекса, на разграбление, безжалостное и беспощадное.
        Скифская ила вошла в город одной из последних. На наше счастье почти половина армии под командованием Пармениона пришла еще позже. Богатые кварталы к тому времени были уже заняты македонцами, конными и пешими, а бедные окраины - наемниками. Первое, что бросилось мне в глаза - свергнутая с постамента и разбившаяся на три части, мраморная статуя какого-то царя. Позже я узнал, что это был Ксеркс, когда-то захвативший и разграбивший Афины. За что и покарали его статую. Видимо, взыграло чувство мести, взлелеянное за полторы сотни лет. Улицы были широкие, пересекающиеся под прямым углом и разбивающие город на прямоугольные кварталы, не считая примыкающих к подножию горы Рахмат, возле которой он построен, где природа вносила поправки в любовь жителей к правильным фигурам. Под улицами проходили водопровод и канализация. Вода была проведена почти в каждый дом, что большая редкость по нынешним временам. Как мне сказали, на склоне горы сооружено большое водохранилище глубиной шестьдесят метров, куда собирают воду весной, во время таяния снега в горах, и потом расходуют в жаркие, засушливые месяцы. Даже это
водохранилище не спасает город весной от затопления, поэтому все постройки в нем на высоких - от двух метров - фундаментах-платформах.
        Персеполь не так велик, как Вавилон, но, если можно так сказать, богаче на душу населения. Жившие бедных районов внутри крепостных стен были бедны только в сравнение со своими соседями из центральных кварталов. В сравнение с пригородами, где жили настоящие бедняки, они выглядели середняками, причем крепкими. По крайней мере, в том дворе, который занял я, жил торговец лошадьми, явно не из первых, но в его конюшне стоял прекрасный рослый конь-трехлетка караковой масти: корпус, грива и хвост черные, но от вороной отличается золотистыми подпалинами на морде, в подмышках и паху. Был жеребец из Нисейской долины в Мидии - главного нынешнего центра коневодства. Мидяне сейчас хвастаются, что переняли науку коневодства у самих хеттов, но не помнят, кто это такие и куда делись. Говорят, такой конь может обходиться два дня без воды и скакать неделю по сто двадцать километров в день. Само собой, я забрал этого жеребца себе, назвав его Персеполем. Самого барышника, его трех жен и восемнадцать детей разного возраста в первый же день продали в рабство. В его доме и так мало места и еды, чтобы еще и такую ораву
там держать. Скифская ила на этот раз разместилась на одной улице и очень плотно, по восемь человек на двор. При этом нам постоянно приходилось выставлять многочисленные караулы, потому что голодная солдатня, пришедшая с Парменионом и не успевшая к шапочному разбору, шлялась по городу в поисках добычи, отнимая ее у более слабых коллег. То тут, то там, особенно по ночам, возникали стычки, а утром находили трупы убитых воинов. Заподозрить, что это месть горожан, было трудно, потому что почти всех сразу продали в рабство, несмотря на то, что цены упали до пяти драхм за голову.
        После недельного «триумфального» запоя Александр Македонский объявил, что основная цель похода - месть персам за нападение на греческие полисы полторы сотни лет назад - выполнена. Да, вот такими вот временными отрезками сейчас мыслят. Хотя на самом деле Царю Всего было плевать на греческие полисы и их поражение в былой войне. В то время Македония была персидской сатрапией и ничего не потеряла. Александр Македонский хотел стать властителем нынешней Ойкумены. Чего и добьется, правда, ненадолго. Я жалею только об одном - что он не знал о существовании государств на территории будущего Китая. Вот было бы интересно, если бы он и туда поперся. Я бы даже сходил вместе с ним, чтобы посмотреть, что там сейчас творится. По случаю окончания главного похода все, кто хочет, могут вернуться домой. Каждый напоследок будет вознагражден: всадник получит один талант серебра, а пехотинец - тысячу драхм, в шесть раз меньше. Те, кто останутся, получат в три раза больше.
        Последнее предложение сильно впечатлило бессов, многие заговорили о том, что лучше бы остаться и еще повоевать. Я собрал старших воинов, поскольку для всей илы места в доме барышника не хватило бы, и высказал им свое мнение.
        - Я уеду в любом случае, с вами или без вас. Мне хватит того, что уже захватил, - начал я. - Если кому-то мало, хочет рискнуть и хапануть еще немного или потерять всё, пусть остается. Всадников из Скифской илы с радостью возьмут в любую другую наемническую. Пифия предупредила меня, что после захвата столицы Державы Ахеменидов дела у македонской армии пойдут все хуже и хуже. Она начнет проигрывать малые сражения, а потом влезет в такую даль, откуда с трудом вернется, побросав всю добычу. Так что решайте сами. Послезавтра обещали выдать награду тем, кто уезжает, поэтому завтра вечером я должен знать, на сколько человек получать. Остальные пусть подыскивают место в других илах и получают там в три раза больше.
        Из всей Скифской илы не захотели возвращаться домой двадцать семь человек. В основном это были те, кто перешел к нам во время похода из других отрядов. Деньги нам выдали, хотя и на два дня позже. Мне, как командиру илы, дали три таланта серебра. За что я искренне поблагодарил.
        Утром следующего дня из Персеполя вышла большая колонна дембелей разных национальностей. Впереди скакала пара сотен гетайров, за ними шагали с полтысячи педзетайров, а дальше ехал их общий обоз. Следом двигались вместе со своим обозом наемные всадники, а за ними топала наемная пехота, которая, за редким исключением, сама несла свою добычу и провиант на дорогу. Впрочем, с едой в Персеполе с каждым днем становилось все хуже, что, как мне кажется, было еще одной причиной, по которой солдаты решили вернуться домой. К тому же, становилось все теплее, и город начала заливать талая вода, текущая с гор. Пока что по улицам можно было перебраться, перепрыгивая через ручьи и лужи. Что будет дальше, я не захотел смотреть. Наверняка ничего хорошего, потому что в самом городе и рядом с ним было много незахороненных трупов. Пусть это будет проблемой Царя Всего и его доныне непобедимой армии.
        44
        По пути домой мы на своей шкуре прочувствовали грандиозность военных завоеваний, в которых принимали участие. От Персеполя до Эфеса добирались четыре с половиной месяца, проходя в день от двадцати до тридцати километров в зависимости от рельефа и погоды. Большую часть пути двигались по Царской дороге, довольно приличной и не только для данной эпохи. Конечно, тяжелые грузовики раздолбали бы такую за несколько месяцев, но сейчас их нет, а арбы, запряженные волами, не наносят дороге существенного ущерба. На ночь часть вояк останавливались возле караван-сараев, чтобы не платить за постой. Отчаянных людей, рискнувших напасть на нас, пока в этих краях нет. Больше боялись нас. Чему были причины: наши летучие отряды постоянно грабили все деревни на удалении километров десять от дороги. Местное ополчение связываться с нами не отваживалось, а жаловаться на нас македонским гарнизонам в крупных городах было бесполезно, потому что там служили друзья-приятели тех, кто следовал с нами и принимал участие в грабежах. В итоге мы почти не тратили денег на еду. Более того, по мере продвижения все больше пехотинцев
обзаводилось лошадьми, мулами, ослами и даже воловьими упряжками. Все-таки ехать легче и приятнее, чем идти пешком.
        От Эфеса еще тридцать два дня, с учетом трех дней на переправу через Дарданеллы, ушло на дорогу до Амфиполиса. Этот город я выбрал потому, что там много корабельной древесины, необходимой для осуществления моих планов. В приморских греческих полисах с этим сырьем проблемы, большую часть экспортируют. В Амфиполисе я распрощался с бессами. Они под командованием Битюса поехали к своим баранам, а я снял тот же дом, что и в прошлый раз, который был продан и опять опустел, собираясь перезимовать здесь и построить корабль. Поскольку я был командиром илы в армии Александра Македонского, все горожане, включая командира гарнизона по имени Пириламп, старого вояки, потерявшего кисть правой руки во время похода на иллирийцев, относились ко мне с должным уважением, как к соотечественнику. Пириламп даже предложил мне купить выморочное поместье, хозяев которого выкосила какая-то заразная болезнь, и стать македонским «дворянином». У меня сложилось впечатление, что болезни в этом городе служат мне во благо. Только вот не долго на этих болотах и самому заразиться. Я сказал, что подумаю. Не говори «нет», пока не
допрыгаешься.
        По будням рано утром мы вместе со Скилуром отправлялся верхом на лошадях в порт Эйон, расположенный в четырех километрах от города, в устье реки. Там я арендовал пустующий стапель и взялся за постройку парусно-гребного судна. Уже так наблатыкался в этом деле, что сам был и заказчиком, и кораблестроителем. Не знаю, к какому классу отнести это судно. Это был мой собственный проект на основе скампавеи. Оно будет длиной двадцать пять метров, шириной - пять, осадка - метр двадцать, водоизмещение около ста тонн. Две мачты-однодеревки будут иметь косое парусное вооружение. К фок-мачте добавлялся съемный брифок - прямой парус на случай попутного ветра. Двенадцать пар весел послужат движителем в безветрие и при маневрах в портах и на реках. Поскольку медь все еще дорога, обшивать ею корпус не стал, набрал подводную часть судна из тисовых деталей, чем поразил аборигенов. Они считают тис деревом смерти. Может быть, из-за ядовитости, а может, потому, что отправляли в Египет, где из него делали саркофаги. И еще фурии - богини мести - всегда изображаются с факелами из тиса. Впрочем, я и так постоянно поражал
их, потому что строил судно вопреки всем их канонам. Предсказания, что мое творение потонет во время первого же выхода в море, слышал ежедневно, пока не был готов корпус судна. Его идеальные обводы произвели впечатление на местных моряков. Красивое не всегда правильно, но правильное всегда красиво. Корпус был проконопачен и покрыт смолой и специальной мазью, состав которой я помнил со времен службы под британским флагом, после чего спущен на воду. Остальное можно доделать и на плаву, у каменного мола.
        Теперь уже местные корабелы приходили не просто полюбопытствовать, а подсмотреть, позаимствовать какое-нибудь новшество, которое можно применить на круглых судах. В первую очередь их интересовал судовой набор: шпангоуты, бимсы, пиллерсы, флоры, стрингеры, карлингсы и способы их крепления, в том числе с помощью книц. Впрочем, таких названий они еще не знают, придумывают свои. Я ничего не скрываю, разрешаю полазить внутри, посмотреть, потрогать руками, особенно тем, кто соглашается бесплатно помочь моим рабочим. Такие крепкие суда им здесь не очень-то и нужны. Интенсивная навигация продолжается всего сто дней - пятьдесят в апреле-мае и пятьдесят в августе-сентябре, когда не дуют сильные ветры с гор, этесии. Летом в промежутке между этими сезонами отправляются в рейс только самые отчаянные. Хотя шторма в Эгейском море и восточной части Средиземного не чета тем, что в северных районах Атлантического или Тихого океана, местные суда, которые ни в какое сравнение не идут с финикийскими, слишком слабы, чтобы противостоять даже таким. Это «круглые», а галеры еще слабее, тонут при волне выше полутора
метров. Чуть поднялась волна - их сразу вытаскивают на берег. Как ни странно, верили, когда я рассказывал, что бывают волны выше мачт моего судна. Финикийцы уже добрались до острова Британия, поимели в тех краях печальный опыт и поделились им с греческими коллегами. Зато в то, что при таких волнах мое судно не утонет, не хотели верить. Кивали, якобы соглашаясь, но с ухмылкой: заливай-заливай!
        К апрелю месяцу судно, получившее привычное для меня имя «Альбатрос», было готово. Аборигены были уверены, что это имя бога из пантеона Гипербореи. У них принято давать судну имя бога, или абстрактного понятия типа «Мир», «Доблесть», «Свобода», или хвалебное прилагательное - «Красивая», «Быстрая», или в честь полиса - «Афинская», «Фиванская»… Не стал их разуверять. Пусть экипаж думает, что находится под опекой не только греческих богов, но и гиперборейского. Я прикупил периплы (дедушки лоций) всех берегов, которые сумел найти в Амфиполисе. Стоили они дороговато - от мины серебром каждый. Греки научились собирать и записывать информацию о морских берегах у финикийцев, а заодно, судя по цене, переняли у последних жажду наживы.
        К тому времени мне выковали четыре якоря. Точнее, лапы для них, а штоки были сделаны из тиса. Кроме рыма на штоке был еще один на лапах, к которому крепился буйреп. Слишком дорогим был якорь, чтобы потерять его. Все четыре, как здесь заведено, отнесли в храм Зевса, где оплаченные мною жрецы целую неделю молились и приносили жертвы, по барану каждый день, чтобы якоря служили надежно и не терялись. Затем на лапы нанесли священные знаки - выцарапали какие-то каракули, а на штоке выжгли раскаленным прутом клеймо «Зевс - бог всемогущий и спаситель». После чего мои рабочие торжественно отнесли якоря на судно и прикрепили к железным цепям длиной двадцать пять метров каждая. Более длинные обошлись бы слишком дорого. Если потребуется, соединим несколько из имеющихся. Все четыре якоря одновременно мне вряд ли понадобятся.
        В день торжественного «поднятия флага» на новом судне и устроенного по этому случаю пира, я узнал от приглашенного мною коменданта гарнизона Пирилампа, что осенью в армии Александра Македонского был раскрыт заговор. Кто-то сдал командира гетайров Филота, старшего сына Пармениона, который подстрекал старых воинов, недовольных проперсидкой политикой Царя Всего и его новыми персидскими замашками, убить Александра Македонского. Под пытками Филота выдал отца, которого умертвили без суда. Царский холуй Полидамант привез Пармениону в Экбатанах, где был штаб левого крыла, письмо от сына и, когда тот начал читать, по-тихому убил ударом кинжала, а потом отрезал голову и быстро удрал с ней из города. Иначе бы убийцу самого порезали на куски. Старый полководец пользовался непререкаемым авторитетом в македонской армии. По требованию солдат голова была возвращена в Экбатанах и со всеми почестями погребена вместе с телом. Мне кажется, это стало переломным моментом в жизни Александра Македонского. Без советов мудрого и опытного вояки Царь Всего окажется не таким уж и великим полководцем, начнет проигрывать
сражения, а потом и вовсе удерет из Индии, так и не покорив ее.
        45
        Уже на этапе постройки судна я понял, насколько соскучился по морю, насколько меня утомила береговая жизнь. Долго думал, куда сделать первый рейс. Самым выгодным было бы отвезти в Египет, в строящуюся Александрию, пиломатериалы, а в обратную сторону зерно для Афин, но деньги у меня пока есть, так что можно подумать о душе, которая рвалась в далекое будущее, в двадцать первый век. Мне казалось, что дверь туда находится там же, где я попал в прошлое - возле крымского мыса Айя. Проверить это будет легче, если поселюсь в тех местах, а именно в Херсонесе Таврическом, как сейчас именуется этот город. Херсонес (в переводе с греческого «полуостров») - одно из любимых греческих названий, даваемое любому городу, расположенному на полуострове, поэтому, чтобы не путать, добавляли название региона. Амфиополисские греки-моряки, бывавшие там, рассказали мне, что основали город лет сто назад выходцы из Гераклеи Понтийской, расположенной на южном берегу Черного моря, неподалеку от пролива Босфор. Гераклея (город Геракла) тоже очень распространенное название. Сейчас Херсонес, не желая напрягать отношения с
Александром Македонским, де-юре признает его своим гегемоном, но де-факто, в связи со своей практической недосягаемостью, плевать хотел и на Царя Всего, и на возглавляемый им Коринфский союз.
        При постройке судна я думал, что двенадцать пар весел будет многовато, но уже в Дарданеллах убедился, что еще три-четыре пары не помешали бы. Ветерок дул настолько легкий, что парус висел, как одежда толстяка на дистрофике. Весь пролив мы прошли на веслах. Хорошо, что при отсутствии ветра встречное течение было слабым, всего узла полтора-два. В Мраморном море мы поймали норд-вест силой балла четыре и потихоньку добрались до пролива Босфор, который сейчас называется Фракийским, и преодолели его под парусами и при помощи весел. На выходе сделали остановку у азиатского берега, возле храма Зевса Урии, где купили свежий хлеб и прочитали высеченные на плитах декреты черноморских полисов, которые надо знать иноземным купцам. Меня заинтересовали два: херсонесцы предупреждали, что вывоз пшеницы и муки без разрешения городских властей карается смертью, а у ольвийцев то же самое грозило за вывоз монет из серебра и золота на сумму больше, чем было привезено товаров, но в слитках - сколько хочешь. Торговец хлебом предупредил меня, что возле Гераклеи Понтийской орудуют пираты, две галеры. Я поблагодарил его и
сказал, что мы пойдем не вдоль берега, а напрямую, сразу на мыс Сарыч. Мне, конечно, не поверили. Даже члены экипажа не верили в то, что можно сразу от Босфора держать курс на Таврику, как сейчас называют Крымский полуостров. Пока что галеры гребут до мыса Керемпе на территории будущей Турции, где поворачивают на север, на Сарыч, до которого сто сорок две мили или при благоприятных условиях часов тридцать «экономичным» ходом, то есть одна или две ночевки в открытом море. От выхода из Босфора до Херсонеса примерно в два раза больше, но мое судно провело в море тоже две ночи, причем вторую только потому, что я не захотел заходить в порт в темноте. До утренних сумерек мы дрейфовали милях в пяти от города, примерно в том же месте, где я упал за борт сколько-то там - уже и не сосчитаю! - лет назад.
        Порт был пуст, если не считать стоявшие в глубине гавани у мола лагом друг к другу три военные триеры с втянутыми внутрь веслами. Местные купцы уплыли в разные стороны, а иноземцы еще не догребли до Херсонеса. Мы были первыми из македонских купцов, кто покинул Амфиполис. Херсонесский таможенник появился уже после того, как мы ошвартовались и начали открывать все три трюма, чтобы показать, что привезли. Обычно таможенники нетерпеливо отплясывают на причале, едва торговое судно появляется на горизонте. Таможенная пошлина составляет два процента. Еще один процент - портовый сбор. Плюс два процента с каждой торговой сделки, которые покупатель и продавец обычно делят пополам, хотя могут быть всякие варианты, как договорятся. Я привез оливковое масло в амфорах, македонские железные доспехи, мечи, топоры и наконечники копий и стрел. Мне сказали, что Херсонес сейчас воюет со скифами и нуждается в любых товарах военного назначения, а Македония - одни из основных поставщиков железа и продукции из него. Еще привез пурпур, благовония и пряности. В Амфиполисе цены на них были низкие, потому что многие ветераны
оказались таким же умными, как я, и вместо тяжелого серебра прихватили с собой легкие, занимающие мало места и очень дорогие товары.
        Узнав, что именно в трюмах «Альбатроса», таможенник тут же послал раба к архонтам. В Херсонесе, как и в других греческих полисах, три архонта: первый (эпоним) занимается административно-хозяйственным управлением, второй (басилевс) - духовным (религиозным), а третий (полемарх) - военным. Отличием было только то, что здесь первого архонта скромно величали демиургом. Это был худой и сравнительно высокий, почти с меня ростом, мужчина лет сорока пяти, довольно подвижный, эдакий живчик с моторчиком в заднице и не только. На голове у него была белая шапочка, из-под которой в разные стороны торчали курчавые вихры, почти полностью седые. Демиург постоянно заправлял их под шапочки, а они постоянно вырывались на свободу. Вместе с ним пришел полемарх, грузный и медлительный. Этому было под пятьдесят, но ни на голове, ни в бороде седины не видать. Оба в белых туниках, подпоясанных кожаными ремнями с золотыми пряжками с ликом Артемиды, богини-покровительницы города. Первого звали Агасикл, второго - Харисий.
        Оба приняли мое приглашение зайти в каюту и выпить по бокалу хиосского красного вина, которое считается самым лучшим из греческих. Не знаю, чем разбодяжили хиоссцы сусло, но пахло вино фиалками, было сладким и вставляло быстро и основательно. Уже минут через пять после принятия первого кубка, даже Харисий стал живчиком, а Агасикл задергался так интенсивно, что его можно было выпускать одного против десятерых.
        - Ты не похож на македонца, - первым делом объявил демиург.
        Я рассказал ему байку о сыне тирана, оказавшегося волей случая в Элладе, и истинную правду об участии в походе Александра Македонского. Гиперборея абсолютно не заинтересовала их, а вот про поход пришлось рассказывать долго и подробно. Мероприятие это считалось общегреческим, поэтому каждый эллин, даже такой «третьесортный», как херсонесец, болел за него душой и телом, и причислял себя к победителям персов. Раньше они получали сведения из третьих рук, а теперь была возможность послушать очевидца, причем не простого солдата, а командира илы. Уверен, что мой рассказ, дополненный, приукрашенный, до ночи разойдется по всему города.
        После того, как я описал разграбление Персеполя, Агасикл спросил:
        - Ты теперь гражданин Македонии?
        - И да, и нет, - ответил я. - Мне предложили купить поместье и стать македонским гетайром, но я пока не принял решение. Мне больше нравится демократическое управление, как в греческих полисах, а в Македонии царская власть. В Державе Ахеменидов Александр Македонский перенял не лучшие манеры у персидских царей. Из-за этого я и покинул его армию, и, как недавно узнал, прошлой осенью против него был заговор среди старых воинов.
        Дальше мне пришлось рассказать о заговоре Пармениона и его сына Филоты.
        - И где ты собираешься поселиться? - поинтересовался демиург. - Наверное, в Афинах?
        - Нет, Афины - слишком большой и шумный город. Мне хотелось бы в городе потише и где-нибудь в этих краях, где не так жарко. Поэтому и приплыл к вам, а потом собираюсь посетить Ольвию, Феодосию, Пантикапей… - поделился я.
        - У нас очень хороший полис! - похвастался Агасикл.
        - Да, расположение у вас удачное, на пересечении торговых путей. Мне, как судовладельцу, оно понравилось, - согласился я. - Только будут ли мне здесь рады, дадут ли гражданство и возможность купить дом в черте города и клер в хоре (сельскохозяйственный надел в пригороде)? Потому что роль метека для меня унизительна.
        Демиург переглянулся с полемархом и огласил совместное безмолвное решение:
        - Думаю, наш полис сделает исключение для такого отважного воина, победителя персов и богатого человека и даст тебе гражданство.
        Кто бы сомневался! При этом уверен, что мое богатство было намного важнее военных заслуг. Даже в двадцать первом веке можно было запросто получить вид на жительство, а через семь лет и гражданство, при покупке в Греции недвижимости стоимостью от двухсот пятидесяти тысяч евро.
        - Надо подумать, - сказал я. - Пока продам привезенное и наполню трюма вашими товарами, погуляю по городу и окрестностям, посмотрю, как у вас здесь, и приму решение.
        - Если надумаешь, мы будем рады обзавестись новым достойным гражданином полиса, - произнес Харисий, больше слушавший, чем говоривший ранее.
        Я не стал сообщать, что знаю и Херсонес, и особенно его окрестности намного лучше, чем демиург и полемарх полиса. Пусть думают, что еще не принял решение, иначе взвинтят цену.
        Пока что город мало похож на тот, каким он будет через восемь-девять веков. Уже есть ров и стена, прикрывающая подходы со стороны суши, но с моря можно свободно проникнуть, особенно со стороны порта. Западная сторона застроена домами впритык, есть всего три улицы, ведущие к морю. Дома здесь большие и живут в них, как и в будущем, богачи. Беднота селится ближе к порту с его вонью протухшей рыбы, хотя гарум еще не делают, или у стены, где первыми будут подвергнуты разграблению, если враг ворвется в город. Вместо церквей пока что храмы, главные из которых Девы - богини тавров, деревянную статую которой херсонесцы захватили в плен, перевезли в свой город, приукрасили золотом и серебром и переименовали в Артемиду, а также Зевса, Геи, Гелиоса и Диониса. Два года назад закончено строительство амфитеатра. Потом его немного перестроят, расширят. Наверное, это случится уже при римлянах, которым нужны будут дополнительные помещения для обеспечения гладиаторских боев. На агоре - центральной площади - возле храма Девы (Артемиды) стоит плита из светлого мрамора с карнизом и фронтоном, на которой высечена
присяга гражданина Херсонеса. Как принято у нынешних народов, обладающих письменностью, текст без пробелов и заглавных букв. Традиция эта доживет до Позднего Средневековья. «Свой» дом не нашел. Сейчас то место, где он будет стоять, занимает двор другого жилища, намного большего. Видимо, в будущем этот участок разделят на два или даже на три. И свой клер не обнаружил. Вроде бы нашел похожий, но вместо каменного дома на нем была хибарка из прутьев, обмазанных саманом, в которой обитали два старых раба, скорее всего, фракийцы. Они мне сказали, что клер принадлежит нынешнему басилевсу Деметрию и не продается. Странно, прошло столько лет, если ни веков, и город не такой, как будет, а у меня чувство, будто жил здесь все время, отъезжая ненадолго. Вот и сейчас вернулся домой из похода.
        Агасикл искренне обрадовался, когда я сказал, что готов обосноваться в Херсонесе. У демиурга сразу включился моторчик, зафонтанировали идеи.
        - Когда закончится срок Харисия, изберем тебя полемархом! - первым делом огласил он торжественно.
        - Сначала надо, чтобы я стал гражданином Херсонеса, - напомнил я.
        - Это не проблема! - отмахнулся демиург. - Мы тут поговорили с басилевсом, он сказал, что поддержит твою кандидатуру, если пожертвуешь храму Артемиды талант серебра. Уверен, что тебе это под силу.
        Под силу, конечно, но это уже чистый грабеж! Могли бы ограничиться десятком мин серебра. Делать было нечего, пришлось согласиться. Я отстегнул золотыми дариками, которые взяли с удовольствием. Херсонесцы чеканили только серебряные и медные монеты, а для торговли с соседями нужно было и золото.
        Утром следующего дня после уплаты я предстал на агоре перед собравшимися жителями славного города Херсонеса и напротив плиты с присягой, чтобы произнес ее без запинки. Вообще-то ее надо знать наизусть, но это только для неграмотных, точнее, тех из них, кто не мог нанять грамотного подсказчика.
        - Клянусь Зевсом, Геей, Гелиосом, Девой, богами, богинями и героями Олимпийскими, которые владеют городом, полисом и укреплениями херсонесцев… - торжественно отбарабанил я.
        Собравшиеся на агоре радостными криками одобрили появление нового гражданина. Они знали, кто я такой и какой взнос сделал в храм Девы (Артемиды), и видели амфоры с вином, выставленные неподалеку от места присяги, и чуяли запах мяса двух бычков, запекаемого на жертвенном дворе для тех, кто пришел на торжественное мероприятие. Это голодранцы никому не нужны, а богатому и щедрому рады в любом городе любой страны, даже в чукотском Анадыре.
        Первым делом я купил в западной части города двухэтажный дом с портиком, конюшней с шестью денниками и сеновалом на чердаке, кладовыми, винным и обычным погребами, подземной емкостью для сбора дождевой воды и просторным двором, посреди которого росла раскидистая яблоня. Первый этаж был сложен из известковых блоков, а второй - из сырцового кирпича. Односкатная крыша с небольшим наклоном во двор была крыта черепицей. Глухая стена главного строения обращена к морю. В двадцать первом веке в ней обязательно сделали бы большие окна, чтобы любоваться морскими видами, но не сейчас, когда нападение можно ожидать отовсюду. Окна были в стенах, выходящих во двор, маленькие и закрываемые ставнями. Стекла пока что малы и непрозрачны, поэтому никому и в голову не приходит застеклить окна. В хозяйских комнатах первого этажа пол был вымощен светлой и темной галькой в шахматном порядке, который во многих местах был нарушен. Такое впечатление, что мастер время от времени становился дальтоником. Видимо, во время работы его угощали неразбавленным вином. В столовой стены расписаны эпизодами из жизни неугомонного
Геракла, крадущего всё подряд: коней у Диомеда, пояс у царицы амазонок Ипполиты, золотые яблоки из сада Гесперид, коров у трехголового великана Гериона. В остальных комнатах стены покрашены в голубой цвет, который кое-где потёк и позеленел. Темные комнаты слуг и рабов и служебные помещения стены имели не крашенные и пол глиняный.
        Дом мне продал богатый зерноторговец, отец одиннадцати детей от жены и двух наложниц, который решил перебраться в Гераклею Понтийскую из-за угрозы нападения скифов. Пока что гераклейцы считают херсонесцев своими согражданами, как и те их. Я не стал ему говорить, что на долю Херсонеса выпадет меньше бед, чем на города Малой Азии. Пусть удирает, а потом, когда начнется драка за наследство Александра Македонского, рвет волосы у себя в самых разных местах. В нагрузку к дому шли три раба: пожилая супружеская пара гетов, захваченная во время похода на этот народ, в котором участвовал и я, и египетский моряк тридцати шести лет от роду, попавший в плен к пиратам-таврам на пути в Пантикапей. Было понятно, почему не хочет тратиться на перевозку пожилой пары, но чем не угодил ему египтянин? Подозреваю, что помогал обзаводиться детьми. Я отказался покупать рабов, потому что догадался, что получу их при любой погоде. Так и случилось.
        Я оставил Скилура в Херсонесе присматривать за домом и рабами, нагрузился прошлогодним зерном и отправился в Афины. Если успею добраться туда до прихода каравана галер из Египта, то прилично заработаю. В Афинах хлеб всегда в дефиците, а по весне - особенно.
        46
        В Афинах все было так же, как и до начала похода Александра Македонского, разве что бедных горожан стало меньше. Многие, услышав о захваченных у персов богатствах, подались служить в македонской армии фалангистами. Их брали с удовольствием, несмотря на то, что Царь Всего навербовал в фалангу азиатских молодых бездельников. Наверное, ставил своих новых подданных в задние шеренги, где, как сказал классик, толку было от них, правда, как с козла молока, но вреда, однако, тоже никакого.
        Египетский караван еще не пришел, так что я продал зерно быстро и с хорошим наваром, отбив все свои затраты на херсонесское гражданство. На Амфиполис взял попутный груз - ширпотреб афинских мастеров, который вез македонский купец, живший на соседней улице. Он собрался нанять две галеры, но когда я сказал, что за ту же цену отвезу на своем судне намного быстрее, сразу согласился. Думаю, что важнее была не скорость доставки, а то, что купец знал меня. Иногда купцы пропадают вместе с грузом, а хозяин галеры и экипаж становятся немного богаче. Ветер нам был попутный, юго-западный, пусть и не сильный. В помощь ему днем гребцы отрабатывали зарплату. По пути в Афины они по большей части пинали кое-что, обленившись до безобразия, и теперь скидывали нагулянный жирок.
        Дома меня уже заждались. Если честно, перед рейсом я с такой радостью сбежал от семьи, что в этом стыдно было признаться даже самому себе. В походе было много разных дел, которые отвлекали от жены и детей, а вот за зиму в Амфиполисе они мне чертовски надоели. Нет, относился я к ним хорошо, но надо было отдохнуть от семьи. Зато по возвращению мы все были искренне рады друг другу. У нас с женой даже случилось что-то типа второго медового месяца. Не месяц, конечно, но неделя - точно. В этом один из плюсов морской профессии.
        Я опять нагрузил судно оливковым маслом, вином и разным металлоломом военного назначения и отравился с семьей к новому месту жительства. Не скажу, что Аня была рада переезду, но такова тяжкая женская доля - приходится постоянно улучшать свою жизнь из-за прихотей мужа. Это было ее первое путешествие по морю, если не считать пересечения пролива Дарданеллы на пароме. До выхода в Черное море, которое сейчас называется Гостеприимным, моей жене нравилось всё. На подходе к Крымскому полуострову у моря закончилось гостеприимство, нас прихватило, скажем так, некоторое ухудшение погоды, потому что назвать штормом волну высотой два метра у меня язык не поворачивается. Несмотря на волнение, такое опасное для галер, мы под парусами зашли в бухту Херсонеса, где на веслах добрались до причала, на радость Ане и к огорчению детей, которые сладко спали, убаюканные морем.
        На этот раз таможенник не появился, поскольку граждане Херсонеса таможенную пошлину не платили. Вместо него пришли местные купцы, желающие приобрести оптом мой груз. Я продал им только изделия из железа после того, как высадил семью и выгрузил барахло, нажитое непосильными грабежами Державы Ахеменидов. Привез и своих коней. Херсонесцы плотно общаются с кочевниками, поэтому разбираются в лошадях лучше, чем греки с Пелопоннеса. Жеребец Персеполь произвел на них неизгладимое впечатление. Мне сразу поступило множество предложений от хозяев племенных кобыл. Одна случка приносила мне три серебряных драхмы. Имея такого жеребца, можно было жить припеваючи, больше ничего не делая. Но, так уж повелось, я никогда не находил в жизни легких путей, поэтому, обустроив семью на новом месте, подался в Ольвию - полис на правом берегу Днепро-Бугского лимана, неподалеку от того места, где будет город Николаев.
        Я видел развалины Ольвии в бытность византийским купцом, путивльским князем и запорожским казаком. К последнему периоду от города уже остались еле заметные руины, потому что аборигены растащили камни для сооружения собственных домов. Сейчас это большой город, превышающий пока что Херсонес и по размеру, и по численности населения и по высоте и ширине крепостных стен. Впрочем, стены и башни построены из сырцового кирпича, так что вопрос, какие надежнее, каменные херсонесские или ольвийские? Основан был выходцами из Милета, можно сказать, моими бывшими поданными, где-то два с половиной века назад. Точную дату, если она и была, никто не помнил. Сперва милетцы поселились на острове Березань, который сейчас полуостров, и назвали новый полис Борисфеном по реке. Полуостров оказался маловат, начали подыскивать, куда перебраться лишним гражданам. На месте Ольвии было небольшое поселение киммерийцев, не успевших или не захотевших убежать от скифов. Милетцам понравилось там, вот потихоньку и перенесли туда центр полиса, а Борисфен стал второстепенным городишкой. Как бы в отместку за это, все приезжие купцы
называют Ольвию Борисфеном. Не из вредности, конечно. Ольвий у греков не меньше, чем Херсонесов, а Борисфен - один, не перепутаешь. Говорят здесь на ионийском диалекте греческого, который мне ближе, а не дорийском, как в Афинах и Херсонесе.
        В последнее время полис стал данником скифов. В позапрошлом году ольвийцы попросили помощи у македонцев. Сатрап Фракии Зопирион пошел к ним с тридцатитысячным войском, надеясь прирастить владения своего царя Александра, доказать, что не зря сидит на своем месте, и, конечно же, прослыть великим полководцем, победителем скифов. Только вот если первое нападение македонцев под командованием царя Филиппа было неожиданным, застало скифов врасплох, то ко второму они подготовились. Не вступая с македонской армией в прямое столкновение, скифы применили тактику выжженной земли и постоянных налетов днем и ночью и обстрелов из луков, заставляя врага гоняться за ними по степи или бестолку часами стоять в боевой готовности под градом стрел и зазря терять воинов - ту же, что и почти два века назад против персидской армии под командованием Дария Первого. Изматывающая тактика сработала и на этот раз, причем намного быстрее, потому что македонцев было намного меньше, чем персов. Днях в трех пути от Ольвии македонское войско сломалось и побежало домой. До Дуная - неофициальной границы скифских владений - добрались
только самые быстрые, в основном кавалеристы.
        В Ольвии оружие и доспехи не в цене. Скифы захватили и продали по дешевке ольвийским купцам столько, что хватит еще лет на пять. Зато масло и вино ушли на «ура!». Я купил в Ольвии пшеничную муку, выделанные кожи и беличьи, лисьи и куньи меха. Афинские богачи, мужчины и женщины, обожают щеголять в мехах, причем не только зимой. Наверное, потому, что холодно на Пелопоннесе бывает от силы месяц в году, не успевают нахвастаться. Можно, конечно, нацепить на себя много золота и серебра, чтобы все видели, что ты крутой, но металлы эти тяжелы. То ли дело накидка из рыжего лисьего меха!
        Торгуя, пообщался с горожанами, послушал, что рассказывают о разгроме македонцев под командованием Зопириона, о тактике, примененной кочевниками. Жизненный опыт подсказывал мне, что скоро придется воевать со скифами. Они добились дани с одного города, прикормились, вошли во вкус, так что скоро попробуют получить ее и с других. Тем более, что с оружием и доспехами у них теперь нет проблем. Как мне рассказали, осаждать и захватывать города скифы не умеют, но для этой цели наберут добровольцев из других народов, которые живут севернее, в лесостепи, и которых греки называют скифами-пахарями, а скифы - будинами. Видимо, это отдельный народ, проживавший в тех краях ранее и попавший под власть кочевников.
        Со скифами тоже пообщался. Как обычно, заимев постоянное место на берегу, я решил заняться коневодством. Пара племенных жеребцов у меня есть, и надо было прикупить кобыл. Лучшие в этих краях у скифов. Они постоянно пригоняют в Ольвию лошадей на продажу. Возле города есть большой луг, на котором и происходит торг с раннего утра и примерно до полудня, по погоде. Мы со Скилуром наведались на это рынок. Продавцов было намного больше, чем покупателей. Пока что лошади делятся по предназначению на боевых, верховых, вьючных и мясных. В первые попадают самые крупные и крепкие, во вторые - те, которым малость не повезло, в третьи - еще более невезучие, а в роли последних обычно выступают отбракованные жеребята, а также заболевшие, чаще охромевшие, и просто старые лошади, которые продаются намного дешевле, по цене их шкуры. Тягловые пока что редкость. Лошадей могут запрячь в арбу, чтобы по разным причинам на время подменить волов. Пахать на них и вовсе не додумались, по крайней мере, я такого не видел.
        Выставленные на продажу лошади стояли, привязанные к деревянным кольям, вбитым в землю. Продавцы - в большинстве своем полные, рыхловатые люди с прямыми длинными русыми волосами и бородами, одетые в кожаные шапки с загнутой набок тульей, кафтаны и штаны, заправленные в полусапожки с острыми носаками - сидели рядом на пятках на постеленных на земле попонах, часто несколько человек на одной, и болтали или играли в кости. Казалось, им нет дела до покупателей. Отвлекались от своих занятий только, когда подзовешь. Единственным исключением был ушлый скиф лет двадцати, уже успевший лишиться всех передних зубов. Что случилось с его зубами, я понял, когда кочевник попытался всучить мне кобылу, больную конъюнктивитом.
        - Очень хорошая кобыла, и возьму не дорого! - на ломаном греческом языке нахваливал он.
        - А это что? - прикинувшись лохом, спросил я на греческом языке, показав на покрасневшую конъюнктиву и текущую из глаза слезу.
        - Когда скакали сюда, пыль в глаза попала, - отмахнулся скиф. - Проморгается - и пройдет.
        - Не пройдет, - уверено заявил я на скифском языке и посоветовал: - Промывай ей глаза морской водой несколько дней. Иногда это помогает.
        Сидевшие рядом скифы, слышавшие наш разговор, сразу встали. У кочевников коновалы пользуются почетом, им даже разрешается не воевать, кроме судьбоносных сражений, и при этом присутствовать на пирах, куда не допускаются не убившие ни одного врага. Видимо, кастрация жеребца, чем по большей части занимаются коновалы, приравнивается к уничтожению всадника.
        - Что ищет воин? - поинтересовался старший по возрасту скиф, лоб и левую щеку которого пересекал наискось старый шрам.
        Обращение ко мне можно было бы перевести и как «честный, благородный, уважаемый человек». Это были синонимы, потому что, по мнению скифов, таким может быть только воин.
        - Мне нужны две-три кобылы на племя, - ответил я.
        Видимо, у этих кочевников таких не было, поэтому он спросил:
        - А племенной жеребец не нужен?
        - У меня есть прекрасный жеребец из Ниссы. Захватил его в прошлом году в Персеполе - бывшей столице бывшей Державы Ахеменидов, - рассказал я.
        Скифы переглянулись. О походе Александра Македонского знала вся Ойкумена. Большая часть сожалела, что не присоединилась к нему и не поучаствовала в разграблении самой большой и богатой страны. Кочевники, скорее всего, относились именно к этой части. К тому же, побеждены были персы, которыми управлял царь царей с запомнившимся им именем Дарий, что для скифов, имеющих крепкую память и мстительный характер, было елеем на душу.
        То, что я участвовал в походе, повысило мой статус еще выше, что и подтвердил старший скиф, предложив:
        - Пойдем, я проведу тебя к воину, который продает двух очень хороших кобыл.
        Продавал их пожилой скиф, правый рукав кожаного кафтана которого был укорочен так, чтобы наружу выглядывало окончание культи ампутированной по локоть руки. Одна кобыла была четырехлеткой, вторая прожила на земле на год дольше. Обе гнедые и на вид здоровые.
        - Проедь на них галопом, - предложил я Скилуру.
        Пока он, на ходу перескакивая с одной кобылы на другую, нарезал круги по окрестностям, я коротко поведал скифам о походе Александра Македонского, о трех главных сражениях, о захваченных крупных городах и взятой в них добыче. Слушали меня внимательно, не перебивая. У скифов не принято говорить долго и, как следствие, перебивать говорящего. Уточняющих вопросов не задавали и сомнений не высказывали. Тебе верят, что бы ни говорил, пока не докажешь, что врун. После этого больше никогда не будут верить.
        Когда вернулся Скилур, я еще раз осмотрел лошадей, убедился, что никакие скрытые изъяны не проявились, не хромают, дышат ровно и чисто, без хрипа. Продавец запросил пять мин серебра за обеих, на что я сразу согласился, потому что в Македонии такие кобылы стоили бы раза два дороже.
        Когда я отсчитывал деньги, безрукий продавец спросил Скилура:
        - Ты скиф?
        - Да, - подтвердил юноша. - Меня ребенком захватил в плен македонцы.
        - Ты его раб? - кивнув в мою сторону, задал продавец второй вопрос.
        Скилур посмотрел на меня, потому что не знал правильный ответ. Мы с юношей никогда не обсуждали, кем он мне приходится.
        - Он мой младший брат, - ответил я и добавил: - Скилур принимал участие в последнем сражении, убил двух конных персов.
        Убить всадника - это не какого-то там пехотинца, хотя оба пойдут в зачет для получения разрешения присутствовать на пирах. Скифы посмотрели на своего молодого соплеменника с уважением, а он в свою очередь посмотрел с симпатией на меня, признавшего его своим братом. Сироты очень падки на такое.
        - У тебя есть жена? - задал продавец третий вопрос.
        - Нет, - признался юноша и покраснел.
        Черт, я как-то упустил из виду, что Скилуру пора бы жениться!
        - Это плохо, - сделал вывод продавец, но развивать тему не стал.
        Мы с ним договорились, что к следующему моему приходу в Ольвию пригонит купленных мною двух племенных кобыл и еще двух и привезет выделанные шкуры, собранные со всего рода. Выгоднее было покупать товар без посредников-ольвийцев. Наверняка это им не понравится, но вряд ли отважатся конфликтовать со скифами, своими сюзеренами.
        47
        Члены моего экипажа не сильно удивились, когда я повел судно к Босфору напрямую, а не вдоль северного и потом западного берега Черного моря. Кстати, греки на галерах добираются до Дуная вдоль западного берега моря, а потом идут на Крым напрямую. Правда, только летом, когда мало шансов нарваться на штормовую погоду. Шли мы под парусами при свежем ветре и днем, и ночью, держа курс по компасу, пока что неизвестному эллинам. Точный выход к проливу поразил моих матросов. По прибытию в Афины они наперебой рассказывали коллегам об этом невероятном факте, но мало кто верил им.
        К тому времени в Афины уже прибыло несколько караванов с зерном из Египта, на подходе был сбор своего урожая, так что цены на муку сильно просели. Это не помешало мне получить за нее двойную цену и отбить все расходы на рейс. Привезенные меха и шкуры пошли в чистую прибыль. В обратную сторону нагрузил судно вином и всякими изделиями греческих ремесленников. В Афинах работают мастера со всего Средиземноморья в условиях жесткой конкуренции, что положительно сказывается на качестве продукции. В Амфиполисе, Херсонесе и Ольвии тоже трудятся греки, но явно уступают своим афинским коллегам.
        На агоре узнал, что ранней весной к Александру Македонскому ушло пополнение из европейских и малоазиатских греческих полисов, двадцать две тысячи пехотинцев и две тысячи шестьсот всадников. Вернувшиеся с богатой добычей ветераны послужили им дурным примером. Хотя, как догадываюсь, кое-кто из новеньких вернется с неменьшей добычей, а остальные, если уцелеют, будут хвастаться до своей смерти, что участвовали в великом походе.
        В Ольвии я остановился только для того, чтобы пополнить запасы еды и воды и взять лоцмана - пожилого грека, у которого рот не закрывался даже во сне. По периплу до притока четыре дня пути, но мы, следуя не только на веслах, но и под парусами, добрались за три. За время перехода туда и обратно я узнал об этих местах всё и даже немного больше. Путь мой лежал на реку Южный Буг, которую греки называют Гипанисом и вода в которой в нижнем течении горька. Один из притоков придает ей отвратительный вкус. Называется он скифами, как и местность, по которой протекает, Эксампай, а по-гречески - Священные Пути. По притоку проходит граница между землями скифов и скифов-пахарей, которые себя именуют алазонами. Где-то в Эксампае на высоком холме стоит бронзовый котел со стенками толщиной в шесть пальцев и вместимостью шестьсот амфор (пятнадцать тысяч шестьсот литров). Лоцман утверждал, что сам видел, но я несколько раз ловил его на вранье. Тем более, что котел такого размера просто не под силу нынешним литейщикам и кузнецам. По легенде царь скифов Ариант приказал каждому скифскому воину привезти ему бронзовый
наконечник стрелы и изготовил из них этот котел, чтобы показать всем, как многочисленнен и силен его народ.
        Выше Эксампая вода в реке теряет горечь и становится намного мельче. Мне кажется, мы свернули с Южного Буга в один из его левых притоков, хотя лоцман утверждал, что плывем именно по Гипанису. Река течет по лесам и лугам, на которых паслись либо домашний скот, либо тарпаны. Мы дважды останавливались и охотились на диких лошадей, обеспечив себя свежим мясом. На третий день прибыли к большому поселению алазонов, расположенному на высоком мысу в излучине реки. Как здесь принято, со стороны суши был прорыт ров и насыпан вал с частоколом из заостренных, дубовых бревен. В валу сделан проход, закрываемый толстыми, тяжелыми воротами из дубовых досок, над которым деревянная башня. Алазоны совершенно не похожи на скифов, по большей части черноволосы и кареглазы, с вытянутыми черепами, из-за чего напоминают фракийцев. Язык родственен скифскому. Живут в полуземлянках. Собранный урожай хранят в ямах. Выращивают пшеницу, ячмень, просо, чечевицу. Добывают на болотах много железной руды, которую в сыродутных горнах превращают в крицы - губчатое железо с частицами шлака и несгоревшего древесного угля. При
дальнейших проковках железо освобождается от примесей, обретает твердость, после чего служит для изготовления многих нужных вещей. На крицы хороший спрос в Херсонесе да и в Афинах, хотя туда поступает из Македонии много готовых железных изделий. Видимо, раньше были алазоны кочевниками, потому что держат много скота, в том числе и лошадей, которые по большому счету им не нужны, разве что на продажу и на мясо. Заметил у многих украшение-оберег, который носили на гайтане - мальтийский крест внутри круга. Я еще подумал, что это христиане. Нет, нормальные язычники, многобожцы. Лоцман сказал, что алазоны - одно из киммерийских племен, не сбежавшее от скифов. То же самое он говорил и о гелонах - кочевом народе, живущем на левом берегу Днепра (Борисфена по-гречески), который греки называют «младшими» скифами, починенными «старшим», «царским». Действительно, среди тех гелонов, что я видел, преобладали похожие на алазонов, но говорили на скифском языке. Возможно, скифский для всех кочевников в этих краях - язык международного общения, лингва франка, из-за чего греки считают их одним народом, деля только на
«старших» и «младших».
        У алазонов торговля в основном была меновая, деньги котировались, как весовой металл. Я выставляю расписную амфору или бронзовый котел и говорю, что хочу за нее столько-то криц или мехов. Покупатель предлагает свой вариант обмена. Торгуются мало и неохотно. Представляю, как это бесит греков, для которых сам процесс торга более важен, чем навар. Я выменял у алазонов по несколько тонн криц, проса и чечевицы, а также выделанные шкуры и немного мехов, не самых лучших, потому что до меня здесь побывали греческие купцы, выгребли всё самое ценное. Пшеницу и ячмень брать не стал. В Херсонесе своего зерна хватает.
        В самом начале обратного пути несколько раз подсаживались на мель, потому что из-за жары упал уровень воды. Слезали сами с помощью лодки-буксира и мощных гребков веслами. В Ольвии остановились на несколько дней, подождали прихода скифов с купленными и заказанными лошадьми и шкурами.
        Однорукий скиф не подвел. Дополнительные две кобылы-трехлетки оказались под стать первым двум. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что товар великолепный. Расплатился с ним вином в амфорах. Примерно за половину шкур тоже отдал вино, а за остальные заплатил херсонесскими серебряными драхмами с изображением Девы на реверсе. Эти монеты более привычны для скифов, к афинским и македонским относятся с недоверием.
        Вместе с товаром на рынок прибыли несколько скифских девиц. Я не сразу догнал, зачем они приперлись, пока не заметил, что Скилура постоянно приглашают то в один шатер, то в другой. У скифов девки - такой же товар, как кобылы. Чем скорее продашь, тем меньше на нее расходов и возни с ней. Правда, ценятся ниже четвероногих. Красивая невеста тянет на одну-две мины серебром. Некрасивую могут отдать за горсть медяков. Скилуру приглянулась девица из среднего ценового диапазона.
        - Сколько хотят за нее? - спросил я юношу, который, смущаясь, сообщил мне, что однорукий продавец предлагает ему в жены свою дочь Аргу.
        - Пятьдесят драхм и амфору вина, - ответил он.
        По ценам Ольвии получалось сто двадцать драхм. Само собой, вино было не хиосское, хотя и обходилось скифам по афинской цене последнего. Скифы плохо разбираются в вине, пьют любое, лишь бы вставляло, поэтому греки добавляют в него всякую гадость, от которой кочевники быстро дуреют. Я сразу вспомнил, как в двадцатом веке гнали самогон из карбидной браги и на курином помете. Этот напиток вставлял так, что даже белая горячка шарахалась от него.
        Арге было лет тринадцать-четырнадцать. Блондинка с голубыми глазами, не красавица, но симпатичная, особенно когда улыбается. Может быть, поэтому все время улыбалась. По моему требованию она с неохотой помылась в бане, потому что кочевники не любят водные процедуры, и сменила свою кожаную рубаху на льняную и полусапожки на сандалии. Пока что воспринимает это, как издержки своего нового и более высокого социального статуса. Уверен, что скоро привыкнет и уже не сможет жить по-старому.
        Кстати, бани у греков имеют форму небольшой полусферы с закрываемым дымоходом вверху. В центре помещения располагается открытый очаг, обложенный крупными камнями. По одну сторону от него находятся полки, а по другую - маленький бассейн с холодной водой. На время протопки дымоход открывают. Когда камни нагреются, заканчивают топить, закрывают дымоход, плещут на них воду и ложатся на полки. Распарившись, окунаются в бассейн. Вместо мыла используют оливковое масло. Намазав тело, удаляют масло вместе с грязью специальными деревянными или костяными скребками. Видимо, эта процедура не только гигиеническая, но и оздоровительная, потому что почти у всех греков чистая кожа. Называются бани лаконикумами. Судя по названию, были изобретены в Спарте (Лаконике).
        Возле мыса Тарханкут нас немного покачало. Как по мне, нормальная рабочая погода, а вот молодожены слегли, укачавшись. Впрочем, они и так почти не выбирались из постели, постигая радости обладания друг другом. Что ни говори, а есть морские народы и есть сухопутные. Из кочевников редко получаются моряки. Видимо, у них вестибулярный аппарат настроен на другой вид качки - на лошадиной спине или на бабе.
        48
        Главное преимущество судовладельца - хочу, плыву, зарабатываю деньги, не хочу, сижу на берегу, занимаюсь другими делами. Никто тебе не указ, кроме собственного кошелька. С деньгами у меня пока что проблем нет, так что могу не напрягаться. Оставив судно на рейде, чтобы не платить портовые сборы, я занялся хозяйственными делами. Сперва купил два клера, расположенных рядом. Они были одинаковой длины, но разной ширины. Первый площадью пятьдесят плетров (около пяти гектаров), а второй - тридцать пять плетров (три с половиной гектара). Больший был, так сказать, многоцелевым - разбит на участки, ограниченные стенками из камня и с проходящей посередине канавой, на каждом из которых выращивали какую-то одну культуру, начиная от пшеницы, которую уже скосили, и заканчивая виноградом, еще не созревшим. На этом клере в углу справа от ворот находилось небольшое двухэтажное строение, сложенное из известковых блоков, что-то типа широкой и невысокой прямоугольной башни с толстой дубовой дверью на первом ярусе и узкими бойницами на четыре стороны на втором. Слева от ворот был хлев. Предыдущие хозяева держали здесь
пару волов и три коровы. На втором клере поле было ровное и всё засевалось пшеницей. Из построек только одноэтажный домик с плоской крышей слева от ворот и загон для отары баранов. На первом клере в башне я поселил Делми с ее мужем Платором и Дауну с его женой Маригоной. По пути домой мне пришло в голову, что пора бы и Дауну женить. На невольничьем рынке в Херсонесе как раз продавали партию рабов-иллирийцев. Я сперва купил четырнадцатилетнюю девчушку Маригону, а потом решил, что нечего Делми одной куковать, да и работники нужны на клерах, вот и обзавелся тридцатипятилетним Платором. Пусть эти две семьи иллирийцев занимаются земледелием, а Скилур с Аргой - животноводством, для чего поселил скифов на меньшем клере, где приказал построить на месте загона конюшню и хлев. Выпустил там пастись на жнивье жеребца Персеполя, привезенных из Ольвии племенных кобыл и купленных на месте трех коров, которые будут обеспечивать мою разросшуюся, патриархальную семьи свежим молоком и продуктами его переработки. Жнут сейчас, срезая только колосья, так что лошадям и коровам будет, чем питаться. Вдобавок им каждый день
привозили свежую, скошенную в горах траву. Выпускать ценных лошадей на горные пастбища я не рисковал. Тавры время от времени наносят визиты в окрестности города и захватывают все, что успеют. Доставшаяся мне от прежних хозяев дома пожилая семейная пара будет помогать Ане по дому. Работа там не трудная, справятся.
        Продали мне клеры по дешевке две семьи, решившие удрать из Херсонеса. Пока я был в Ольвии, скифы напали на полис Керкинитида, находящийся на месте будущей Евпатории. Выходцы из Ионии основали город на мысу, построили каменную стену высотой четыре метра и прокопали ров, заполнившийся морской водой и отделивший их от материка. Как мне рассказали, до нападения в Керкинитиде проживало около двух тысяч человек, из которых не меньше четверти, а то и треть способна была защищать свой город с оружием в руках. Такого количества воинов запросто хватило бы, чтобы отбиться от кочевников, не умеющих штурмовать крепости. Но керкинитидцы быстро сдались, выторговав жизнь в обмен на всё, что имели. Скифы выгребли ценное барахло, изнасиловали всех достойных, убили недостойных, угнали рабов и скот и наложили на уцелевших ежегодную дань. Перед самым моим прибытием в порт, передовой отряд скифов видели всего в дне пути, и пошел слух, что в степи неподалеку от Керкинитиды накапливаются воины для нападения на Херсонес, поэтому самые отважные начали разбегаться.
        Полемарха Харисия я нашел на агоре, где он совещался с горожанами. Преобладали представители богатых семейств, которым было, что терять. Они яростно требовали от полемарха однозначного ответа на вопрос защищаться, договариваться или удирать? Думаю, Харисий и сам был бы рад узнать ответ, поэтому мямлил что-то невразумительное.
        Поздоровавшись со всеми, я первым делом задал вопрос, который должен был встряхнуть обывателей и освободить их головы от трусливых мыслей:
        - Когда мы пойдем на скифов?
        Наступила такая тишина, что стало слышно, как жужжит шмель, непонятно зачем залетевший в толпу людей. Пауза тянулась так долго, что я хотел уже зевнуть, не прикрыв рот, что у нынешних греков считается верхом неуважения к собеседникам.
        Первым нашелся полемарх Харисий:
        - Мы как раз обсуждаем этот вопрос.
        - Сколько гоплитов может выставить полис? - поинтересовался я.
        - Шесть лохов, - ответил он и добавил в оправдание: - Это всё, что у нас есть.
        В греческих полисах, кроме Спарты, в лохе сто человек - четыре эномотии по двадцать пять человек в каждой, построенные в три ряда по восемь человек и позади ураг, который не позволял сбежать струсившим. Командир эномотии стоял первым в правом ряду. В случае войны призывались все мужчины в возрасте от двадцати до шестидесяти лет. Более молодые и старые оставались нести службу дома.
        - А сколько лучников и пращников? - задал я следующий вопрос.
        Полемарх задумался, а потом выдал исчерпывающий ответ:
        - Хороших мало.
        - Давайте наймем тавров. Я слышал, они хорошие лучники и пращники, - предложил я.
        - А зачем нам тавры?! Они перейдут на сторону скифов и вместе с ними нападут на нас, только деньги зря потратим! - вмешался в разговор Гегий, богатый виноторговец, худой и длинный, почти с меня ростом, мужчина сорока двух лет, обладатель безволосого лица, как у скопца, и отец шести детей, что порождало массу скабрёзных шуток в его адрес.
        - Если успеют перейти, - сказал я. - И деньги тратить на них не будем, заплатим трофеями.
        - Какими трофеями?! - удивился Гегий.
        - Богатыми, - коротко ответил я.
        Моя манера вести разговор вогнала виноторговца в ступор. Он никак не мог понять, серьезно я говорю или шучу. Остальные тоже поглядывали на меня напряженно, однако у многих в глазах появились проблески надежды на благоприятный исход. Слишком уверенно я себя вел. Да и покупка двух клеров ясно говорила о том, что решил обосноваться здесь надолго. Человек, не уверенный в победе, не стал бы так безрассудно тратить деньги.
        - Устройте мне встречу с военным вождем тавров, - потребовал я. - Сделаю им предложение, от которого не смогут отказаться.
        После чего развернулся и пошел домой. Если бы остался и вступил в обсуждение своих будущих действий, затрепали бы тему и разуверились во мне. Моя непонятность и непредсказуемость должны были внушить херсонесцам уверенность в победе.
        49
        Большая часть таврских поселений расположена в труднодоступных местах в горах, но несколько на высоких мысах на берегу моря. Если горные занимаются земледелием и отгонным скотоводством, то прибрежные - пиратством и в свободное от основного промысла время рыболовством. Я бы даже назвал поселения на мысах военно-морскими лагерями, потому что женщин в них было мало, преобладали молодые мужчины. Видимо, юноши из горных деревень отправлялись в такой лагерь, чтобы накопить денег на невесту, дом, скот, а потом вернуться к мирной жизни. Тот лагерь, к которому подъехали мы с полемархом Харисием и охраной их десяти всадников, был обнесен стеной высотой метра три, сложенной из камней разного размера, из-за чего была крива и легко преодолима. Видимо, служила не столько для защиты, сколько для того, чтобы кто-нибудь случайно не приперся или не разбежались те, кто внутри. К единственным воротам вел специально обуженный перешеек длиной метров сто и шириной два или чуть больше, чтобы могла проехать арба. Последние метра четыре были подъемным деревянным мостом через ров глубиной метров пятнадцать. Мне пришлось
пошлепать по шее занервничавшего коня, успокоить, чтобы вместе с ним не свалиться туда. На площадке надвратной башни, которая была всего на метр выше стены, разгуливали под деревянным навесом три лучника, делавших вид, что не замечают нас. За воротами по обе стороны дороги, ведущей к длинному каменному строению с двумя дверьми, но без окон, стояли сотни две тавров, вооруженных короткими копьями и мечами. Многие были без головных уборов и рубах, лишь в коротких штанах из грубой ткани. Все босые, причем ступни такие загорелые или грязные, что казалось, будто на них черные носки. Почти все роста невысокого, сложения плотного, головы крупные с низкими лицами и плотно прижатыми ушами, носы широкие и короткие. Кстати, называют себя не таврами, а арихами. Может быть, это название одного из племен.
        В дальнем конце лагеря, на самом краю мыса, высилась наблюдательная башня высотой метров десять с двумя дозорными на верхней площадке. По периметру площадки торчали шесты с человеческими черепами, пара из которых была свежими, недавно обклеванными птицами. Как догадываюсь, это призыв к проплывающим мимо морякам не оказывать сопротивление. У подножия мыса были вытащены на галечный пляж шесть легких, быстрых галер вместимостью человек пятьдесят каждая. Тавры не отличались отвагой, на караваны галер не нападали, только на одну-две, отбившиеся во время шторма или отставшие по каким-то другим причинам. Несколько коротких и широких рыболовецких баркасов болталось на небольшой волне в миле от берега, обеспечивая провиантом обитателей лагеря.
        Из длинного строения вышли три тавра средних лет, простоволосые, одетые в короткие штаны и кожаные доспехи на голое тело, босые. Черные волосы на головах и бородах подстрижены очень коротко. У каждого на шее по разомкнутому, серебряному обручу-гривне - наверное, атрибут власти. Они подождали, когда мы с Харисием спешимся, после чего тот, что стоял в центре, обладатель выдающегося во всех отношениях носа с вывороченными ноздрями, из которых торчали пучки черных волос, жестом пригласил нас сесть на поставленные на попа в тени здания чурки с заеложенными верхушками, напротив длинной и широкой скамьи, на которой расположились хозяева. Все три тавра сидели, скрестив ноги, что для греков признак плохого воспитания. В изобразительном искусстве, в частности при росписи амфор, чтобы в жанровой сценке показать, что кто-то раб (варвар), греки рисуют его сидящим со скрещенными ногами.
        Тавры, следовавшие за нами от ворот, остановились полукругом метрах в десяти от места переговоров. При этом возле каждого нашего всадника стояло по два-три человека с копьем наготове. Меня предупредили, что таврам не ведомы законы гостеприимства по отношению к чужакам. Зато своего соплеменника обязательно приютят и накормят в любое время суток.
        - Зачем вы приехали? - начал носатый на ломаном греческом языке.
        - Мы собираемся напасть на скифов, приглашаем вас присоединиться. Они недавно ограбили Керкинитиду, так что добыча будет богатой, - ответил я на греческом с добавлением таврских слов, которые вспомнил, пообщавшись в городе с рабом-тавром.
        Кстати, таврский язык родственен скифскому и оба - древнеиранскому.
        - После того, как скифы разграбят Херсонес, добыча будет еще богаче! - насмешливо произнес сидевший справа от носатого.
        - Захватят они Херсонес или нет - это еще неизвестно, но в любом случае в одиночку со скифами вы не справитесь, а если поможете им, вряд ли щедро поделятся с вами, хотя штурмовать и погибать в первую очередь придется вам. Они подключатся только в самый последний момент - и заберут все самое ценное. Так у них заведено, - медленно и громко произнес я, чтобы дошло до всех обитателей лагеря. - А если победим мы, то легко справимся в одиночку с теми, кто помогал скифам.
        - Ты угрожаешь нам?! - раздраженно спросил носатый, планы которого, как догадываюсь, я разрушал своими речами.
        - Зачем мне угрожать будущим союзникам?! - с ноткой иронии произнес я. - Вы ведь умные люди, не захотите гибнуть ради того, чтобы обогатились скифы. Вы предпочтете расстрелять их из засады, без лишнего риска, и получить половину трофеев, которые мы вместе захватим. Это будет меньше, чем в случае захвата Херсонеса, зато все останетесь живы. Уж поверьте, просто так город мы не сдадим. Многие полягут под его высокими стенами.
        Судя по тихому гулу за моей спиной, слова мои достигли цели. Тавры явно собирались присоединиться к скифам и разграбить Херсонес. Я посеял в их головах сомнения, которые, надеюсь, дадут ростки.
        - А где ты собираешься устроить им засаду? - поинтересовался носатый.
        - В удобном месте, пока не решил, в каком, - ответил я.
        - Думаешь, скифы полезут в нее?! - недоверчиво воскликнул сидевший справа.
        - А куда они денутся?! - насмешливо молвил я. - Вас это не должно беспокоить. Попадут в засаду - возьмете добычу, не попадут - вернетесь домой ни с чем, а потом присоединитесь к скифам и попробуете захватить Херсонес.
        Видимо, я угадал мысли тавров, потому что сидевшие на лавке переглянулись, а стоявшие позади нас загудели громче.
        - Если надумаете, послезавтра вечером приходите на пустырь, что за городом в сторону степи. На следующее утро вместе отправимся воевать со скифами, - предложил я.
        - Сколько надо привести воинов? - спросил сидевший слева от носатого.
        - Берите всех, кто умеет стрелять из лука или пращи. Чем больше вас будет, тем больше скифов перебьем и больше добычи захватим, - ответил я и подзадорил: - Каждый вернется домой на коне, а может, и не на одном.
        Я помнил, что конь считается у тавров, как и у других горцев, признаком богатого человека, отважного воина. Потому что верхом легче баранов пасти.
        50
        Что меня частенько удивляет, так это прекрасная погода в день сражений. Как специально подбирают. Может быть, надеются, что воины передумают убивать друг друга и отправятся загорать и купаться. Впрочем, в том месте, где мы сейчас, купаться негде, до ближайшего ручья топать пару километров. Наверное, поэтому мы все-таки повоюем немного.
        Я стою на склоне горного отрога у старого дуба, толстого, в три обхвата, и раскидистого. Под его кроной разместилась бы на отдых целый лох, но все гоплиты сейчас в долине между горными отрогами, примерно в километре от нас. Слева от меня стоит Скилур. Он теперь всегда рядом со мной в бою, готовый умереть ради спасения своего названного старшего брата. Никого не смущает, что скиф будет воевать против скифов. Кочевники иногда воюют между собой, не поделив водопой во время засухи или потеряв скот из-за мора и решив восполнить за счет соседей. Да и среди черноволосых и темноглазых тавров попадаются голубоглазые блондины, скорее всего, попавшие в плен скифские дети и ставшие членами таврской семьи. У тавров рабство патриархальное, становишься младшим членом семьи с ограниченными правами. Справа от меня стоит носатый тавр по имени Бутунатос, изредка бьет пальцем, словно по струне лиры, по тетиве составного лука среднего размера и средней упругости. Мой лук тавр натянул с трудом. Предполагаю, что убойная сила таврского лука где-то метров сто. Для сегодняшней засады этого хватит. Как раз такое расстояние
до противоположного горного отрога, на склоне которого сидит в засаде вторая половина тавров. Всего их пришло сотни четыре. Позади меня стоит грек-трубач, нервно потирает пальцами свою бронзовую трубу, надраенную до блеска. Видимо, у трубача вспотели руки, потому что оставляет на блестящем металле влажные отпечатки пальцев, быстро высыхающие.
        Влево и вправо от нашей группы, прячась за другими деревьями, как и на противоположном отроге, стоят таврские лучники и пращники, готовые к бою. Ждем скифов. Кочевники были заранее предупреждены, что отряд херсонесцев идет с ними воевать, мстить за Керкинитиду. В городе, кроме рабов, живет небольшое количество свободных скифов, решивших завязать с кочевой жизнью, приобщиться к греческой культуре. Кто-то из них отрекся от прошлого и зачислил себя в эллины, хотя, кроме него, никто так не считает, кто-то остался кочевником и решил помочь своим соплеменникам. Короче, скифы знали о готовящемся походе задолго до того, как мы миновали городские ворота, и имели возможность подготовиться к встрече с нами. Их лагерь километрах в пяти от места засады. Скифы пришли туда вчера вечером. Сейчас они наплывали несколькими большими лавами на выстроенную, короткую и неглубокую, в четыре шеренги, фалангу гоплитов, на флангах которой расположились две группы всадников, человек по тридцать в каждой. Кочевников было тысяч пять, то есть примерно на порядок больше, чем херсонесцев. Это вроде бы не показалось скифам
подозрительным. По крайней мере, тактически грамотно заходят фаланге во фланги, на ходу осыпая стрелами по навесной траектории. Победа над македонцами вскружила им головы.
        Херсонесцы своим поведением показывают, что не ожидали, что врагов будет так много. Фаланга, прикрывшись щитами спереди, с боков и сверху, способом «черепаха», как я научил, пятится в сторону гор. Мол, извините, ребята, зайдем в следующий раз, когда вас будет поменьше! Херсонесские всадники и вовсе перебрались с флангов в тыл. У них щиты маленькие, трудно закрываться от стрел, летящих в большом количестве и непрерывным потоком. Время от времени из фаланги выпадает раненый или убитый гоплит. Раненый, если хватает сил, закрывает щитом тело и голову. Тоже, как я учил. Конь, если видит, никогда не наступит на человека. Да и любое другое препятствие обойдет или перепрыгнет. Скифский всадник своим коротким мечом-акинаком теоретически может дотянуться до лежащего на земле человека и добить, но вряд ли будет делать это. У него есть задача поважнее, а раненый никуда не денется, после победы в сражении заберут его в плен. Если ранен легко, продадут в рабство, если тяжело, еще с живого сдерут скальп и только потом прикончат. Скифы, как и американские индейцы, скальпируют убитых врагов. Гоплиты знали, что им
уготована роль наживки и что их ждет в случае попадания в плен. Никто не струсил, не закосил под благовидным предлогом. Херсонесцы, конечно, не спартанцы, но готовы пожертвовать жизнью во благо своего полиса. Что ожидаемо, потому что осваивать новые земли отправляются пассионарии, для которых цель, идея важнее жизни.
        Фаланга, оставив дорожку из раненых и убитых, заходит в узкое место долины. Тут у херсонесских всадников сдают нервы, они подгоняют коней и, бросив соратников-пехотинцев, быстро скачут по дороге к лесу, чтобы спрятаться за деревьями от стрел. Гоплиты тоже бросают свои длинные и тяжелые копья, закидывают щиты за спину и бегут плотной толпой. Завидев это, скифы, обстреливающие с дистанции метров сто-сто пятьдесят, прячут луки в гориты, достают акинаки и все вместе скачут за удирающими врагами. Они решили, что наступила самая приятная стадия сражения - уничтожение трусов, не оказывающих сопротивление. Сейчас они узнают, что на самом деле началась самая приятная стадия операции «Убегающий заяц» - уничтожение лохов, не оказывающих сопротивление.
        Я оборачиваюсь к трубачу, который с приоткрытым ртом наблюдает, как скифы догоняют его удирающих сограждан, и приказываю:
        - Труби.
        - Да, - быстро произносит он, сглатывает слюну, нервно вытирает губы, после чего прикладывает к ним мундштук и издает громкий протяжный звук, который, как пластиковый шарик во время игры в пинг-понг, начинает метаться между горными отрогами, удаляясь в сторону степи и затихая.
        Моя первая стрела прошивает скифского воина в явно захваченном при разгроме македонцев шлеме беотийского типа, чешуйчатом доспехе и с горитом, украшенным золотыми пластинками. Следующая находит другого обладателя беотийского шлема, а третья - дырявит еще один чешуйчатый доспех. Дальше бью, не выцеливая. Осыпанные стрелами и камнями с двух сторон, скифы начали сбиваться в кучу в середине долины. Инерция движения вперед уже погасла, а задний ход еще не включился или включился, но не набрал обороты, потому что мешают задние. Кстати, в скифском языке нет слова «назад», а надо развернуться и продолжить скакать вперед. Что и начали делать скифы, число которых стремительно сокращалось. Только я расстрелял два колчана, шестьдесят стрел. Тавры тоже постарались на славу, понимая, что каждый убитый враг - это трофейный конь, доспехи и оружие. Выкосили мы не меньше двух тысяч кочевников. Остальные дружно ломанулись в степь, унося в своих телах и щитах наши стрелы.
        Отступавшие гоплиты, бросив ненужные тяжелые щиты, вернулись к месту бойни и принялись добивать раненых врагов короткими мечами и кинжалами. Наверное, вымещали злость за все, что натерпелись, отступая, за убитых и раненых товарищей.
        - Оставьте одного скифа живым! - крикнул я со склона и начал спускаться в долину, потому что не был уверен, что приказ выполнят.
        Вся долина была заполнена по большей части живыми лошадьми и мертвыми людьми. Животные, переступая осторожно, удалялись от трупов к склонам отрогов, чтобы пощипать начавшую желтеть траву. Утром их не покормили, чтобы были злее. У скифов лучшим боевым конем считается тот, который кусается. То, что такой конь кусает всех подряд и в первую очередь хозяина, выдается за продолжение его достоинств. С обоих склонов спускаются воины и начинают собирать и сортировать трофеи. Часть сгоняет в табун лошадей, а остальные складывают в одну кучу шлемы, в другую доспехи, в третью щиты, в четвертую гориты с луками и стрелами, в пятую акинаки… Потом это все будет поделено на глазок напополам, кинем жребий, и одну половину заберут и разделят тавры, вторую - херсонессцы. Мне и полемарху Харисию, который командовал фалангой и отделался легким ранением в ногу, достанется десятая часть на двоих, командирам лохов и отряда всадников - по три доли, командирам эномотий и рядовым всадникам - по две, урагам - по полторы, рядовым гоплитам и двум десяткам лучников-греков - по одной.
        Как поделят добычу тавры, не знаю, это их проблема. Они сейчас не только собирают трофеи, но еще и отрезают головы у мертвых врагов. Наверное, пришло время обновить украшения на шестах на башне. Говорят, такие же шесты стоят в каждой деревне и в каждом храме богини Девы, которая, как и положено женщине, обожает высасывать мозги из мужских голов. Несколько шестов воткнут возле могил погибших в бою. Скифы таки успели ответить и застрелить шестерых тавров. Как мне рассказал Харисий, покойников отвезут в родные селения и положат в родовые каменные ящики. Это выдолбленная в твердом грунте яма полтора метра в длину, метр в ширину и глубину, у которой боковые стенки - обтесанные, каменные плиты, а пятая плита, по словам полемарха, весом сто талантов (более двух с половиной тонн) служит крышкой. Покойника кладут скрюченным на кости похороненных раньше родственников. Если останков слишком много и новенький не влезает, часть костей выбрасывают, оставляя только черепа.
        Я успеваю отстоять молодого скифа, которого ранило в правую руку выше локтя и придавило убитой лошадью. У него на щеках и подбородке редкий светлый пушок. Скифы не бреются. Отсутствие растительности на лице считают привилегией баб и скопцов.
        - Найди и приведи раненую лошадь, на которой он сможет доскакать до своих, - приказываю я Скилуру, после чего поворачиваюсь к пленнику, ровеснику моего «младшего брата», и говорю: - Передай своим соплеменникам, что, если они еще раз надумают напасть на Херсонесс, мы вместе с нашими друзьями таврами дадим вам достойный отпор, после чего новые черепа погибших скифов будут украшать жилища тавров.
        По скифским верованиям тело без головы не попадет в их загробный мир, где в бескрайней степи пасутся неисчислимые табуны лошадей, а будет шляться по этому миру, разыскивая ее. Поэтому кочевники, убив знаменитого воина, тоже отрезали у него голову и делали из черепа чашу, из которой пили вино на пирах. Даже не сомневаюсь, что скифы не раз еще припомнят таврам осквернение тел погибших соплеменников. Живя в разных экосистемах, они никогда не воевали между собой, если не считать мелкие стычки во время попыток тавров угнать скот. Теперь между ними кровь, отягощенная осквернением трупов - и это главный результат сегодняшнего сражения. Должно пройти очень много лет, прежде чем скифы простят и захотят вместе с таврами напасть на Херсонесс или любого другого общего врага. Так что фэн-шуй на оба ваших дома!
        51
        «Альбатрос» острым носом разрезает невысокие волны цвета бирюзы, приближаясь к африканскому берегу возле нового города Александрия. Пока что нет знаменитого маяка, даже не начали строить, так что ориентируемся на высокие городские башни. Они еще не закончены и не соединены стенами, и складывается впечатление, что Александрию недавно захватили и разрушили. На самом деле она уже три года строится по жесткому плану архитектора Денократа. Как мне рассказали купцы, посещавшие Александрию, улицы в ней пересекаются под прямым углом, разделяя город на прямоугольные кварталы одного размера и на площади, кратные этим прямоугольникам. Единственное исключение - царский дворец, которому отведена квадратная площадь в центре. На строительстве трудятся тысячи рабов, пригнанные сюда из Азии. Царь Александр все еще воюет, захватывает новых рабов и часть их посылает сюда, чтобы пополнить убыль. Тяжелая работа в испепеляющую жару при плохой кормежке быстро сводит в могилу. Говорят, что редко какой раб выдерживает больше года.
        Я привез в Александрию полные трюма брусьев и досок, которые здесь очень нужны и потому дороги, но это второстепенная задача. Главная цель - дать возможность моему рабу-египтянину по имени Аменемуна (Амон в лодке) найти свою семью и перевезти ее в Херсонесс. Хочу сделать его капитаном «Альбатроса», чтобы подменял меня, когда захочу или заставят дела остаться на берегу, поскольку Скилур на эту роль не годился. Все-таки есть морские народы и есть сухопутные, и вместе им не бывать. На египетской галере Аменемуна был кормчим, так что доучивать придется недолго. Я пообещал ему статус вольноотпущенника и достойную зарплату плюс долю от прибыли. Вряд ли ему кто-либо сделает такое щедрое предложение, так что надеюсь, что не сбежит. Девять лет назад, до попадания в рабство, Аменемуна жил с семьей в городе Даманхуре, который греки называют Гермополисом, расположенном на самом западном рукаве Нила, в двух днях пути на лодке от Александрии. У меня нет желания подниматься вверх по Нилу, так что пусть плывет сам, а я пока продам привезенное и куплю зерно нового урожая, чтобы отвезти на остров Хиос, где обменять
на лучшее греческое вино и оливковое масло и к Новому году вернуться домой. Подозреваю, что мое судно единственное, если не считать рыбацкие лодки, которое в зимнее время рассекает морские просторы.
        Защищенной гавани и порта, как такового, в Александрии пока нет. Галеры вытаскивают носами на берег, кидают сходню и по ней выносят и заносят грузы. «Альбатрос» не годится для такого способа, поэтому ставлю его на якорь между берегом и островом Фарос, который в будущем соединят молом с материком и на котором построят знаменитый маяк. Первым к нам подплывает таможенник на лодке рыбака. Видимо, работы и доходов у него здесь мало и собственным плавсредством еще не обзавелся или не нужно было, редко кто разгружался на рейде. Ему под пятьдесят. Длинная борода в нижней части растрепанная и засаленная, потому что таможенник теребил ее правой рукой во время разговора, словно вытряхивал нужные слова.
        - Пока не ясно, буду здесь продавать товар или нет. Надо узнать, какие у вас цены. Может, повезу в Мемфис, - первым делом предупредил я, чтобы сбить аппетит и у таможенника, и у предполагаемых покупателей, которым он обязательно передаст наш разговор.
        - Более высоких цен, чем у нас, ты нигде не найдешь! - самоуверенно заявил таможенник. - Я даже знаю, кто купит у тебя сразу весь товар. Это Клеомен из Навратиса, который руководит строительством города.
        Клеомен был египетским греком, что можно считать одним из вариантов обозначения женственных мужчин. Его напудренное, выбеленное, обрюзгшее лицо с подведенными зеленой краской глазами походило на женскую театральную маску. Вполне возможно, что такое выгодное место получил именно за сексуальную ориентацию, совпадающую с царской, хотя говорят, что управленец толковый и ворует в меру, что по нынешним временам звучит, как оксюморон. Он взял у меня свиток и внимательно изучил, сколько и чего я привез. Папирус сейчас делают в виде двуслойной ленты разной длины, иногда в несколько метров. Лицевая сторона из горизонтальных волокон, оборотная - из вертикальных. Концы приклеены к круглым палочкам, на нижнюю из которых и наматывается лента. Писали во всю ее ширину колонками строк по тридцать. Прочитав верхнюю колонку, правой рукой разматывали свиток с нижней палочки, чтобы открылась следующая колонка, а левой наматывали предыдущую на верхнюю палочку. Такой свиток носил название «томос». Во время последнего посещения Афин я приобрел «Историю» Геродота в девяти томосах.
        - Я забираю всё, - закончив читать, объявил Клеомен. - Получишь пять талантов серебра.
        - Шесть, - потребовал я, - и только потому так мало, что мой товар послужит царю Александру, под командованием которого я прошел от Амфиполиса до Персеполя.
        - Вспомнил, где тебя видел - в лагере нашего царя, ты был одним из командиров! - радостно воскликнул Клеомен.
        Меня легко запомнить, потому что среди нынешних обитателей планеты редко встретишь человека такого высокого роста. Да и лицо у меня далеко от греческих классических стандартов. Впрочем, и многие греки сильно не дотягивают до идеала.
        - Командовал Скифской илой, - подсказал я.
        - Раз ты участник великого похода, то получишь шесть талантов серебра, но оформим, как шесть с половиной, - решил Клеомен.
        Я был уверен, что оформит, как семь талантов. Его скромность вызывала восхищение.
        Выгрузка заняла четыре дня. Еще пять ушло на погрузку зерна. Я отпускал Аменемуну на неделю и, когда этот срок миновал, решил, что египтянин выбрал родину и свободу. Он приплыл на лодке во второй половине девятого дня вместе с женой, довольно невзрачной женщиной, и тремя дочерями. Посмотрев на эту толпу крикливых баб, я подумал, что в рабстве Аменемуна был свободнее. Оказалось, что, прождав три года и решив, что муж погиб, жена с детьми перебралась к своим родителям в Саис. Было бы интересно, если бы вышла замуж за другого, но никто не позарился на бедную многодетную вдову со вздорным характером.
        52
        Вернулись в Херсонесс мы в середине декабря. Как по мне, было еще тепло, чуть выше ноля градусов, но для греков уже началась самая настоящая зима. Так холодно, допустим, в Афинах бывает разве что в середине января и то всего несколько дней. Здесь же в январе несколько раз выпадает снег и лежит по несколько дней и случаются морозы градусов до десяти. Когда я говорю, что на моей вымышленной родине снег лежит пять месяцев, верят с трудом. Кстати, благодаря «Истории» Геродота я отредактировал свою легенду, оснастил ее деталями. Чтобы попасть в Гиперборею, надо пересечь земли будинов, потом семь дней идти на север по пустынным, болотистым местам до многолюдного народа фиссагетов, за которыми живут дикие охотники йирки, а за ними, на берегу холодного моря, и находится моя родина. Климат у нас суровый, вот мы и вырастаем превосходными воинами и мореходами.
        Мне сразу сообщили новость: Керкинитида захотела стать союзником Херсонеса. В переводе с дипломатического это значило, что полис отказывался от независимости, переходил под руку более сильного. Видимо, керкинитидцы решили, что лучше платить дань культурным соплеменников, чем диким кочевникам, тем более, что размер ее будет меньше. Решение принимало общее собрание граждан Херсонеса. Для этого на площади поставили две специальные амфоры, черную и белую, и каждый гражданин кинул в одну из них черепок со своим именем. В черной амфоре оказалось всего семнадцать черепков. Теперь я точно знал, сколько в Херсонесе умных людей.
        - Думаешь, скифы оставят это просто так? - спросил я демиурга Агасикла.
        - Нет, конечно, - ответил он, - но, если нападут на Керкинитиду, ты опять их разобьешь.
        И я сделал вывод, что граждане, проголосовавшие «за», тоже не дураки.
        Это присоединение сыграло мне на руку. Ранней весной я со значительной скидкой закупил у керкинитидцев розовой соли, добыча которой велась, как мне сказали, уже много веков. Занимались этим в основном тавры, начав задолго до прибытия греков, поэтому составляли почти треть населения Керкинитиды. Эту соль вместе с вином и предметами роскоши я повез в город Гелон, расположенный на одном из левых притоков Днепра-Борисфена. Думал, что это то самое поселение, которое навешал в бытность гражданином Византии, но ошибся. Видимо, в памяти потомков сохранилось название великого города, которое давали другим, менее значительным, надеясь, что принесет ему удачу. Нынешний Гелон располагалось намного дальше от Крыма и на притоке Днепра, скорее всего, Ворксле, рядом с впадением в нее какой-то маленькой речушки. Мне показалось, что где-то здесь будет проходить Муравский шлях, по которому я проезжал в бытность путивльским князем и казачьим адмиралом. Только тогда здесь не было города, только холмы, покрытые степной травой. Гелон имеет форму неправильного пятиугольника с наибольшей длиной километров пятнадцать и
шириной семь-восемь. То есть, на его территории могли бы разместиться трое Афин. Защищен рвом шириной метров десять и глубиной четыре, валом высотой от пяти до девяти метров, на вершине которого деревянные стены - клети, заполненные утрамбованной глиной - высотой метров шесть и десятиметровые прямоугольные башни с четырехскатными крышами. На востоке, в промежутке между реками, валов и рвов два, но внешний без стен и башен. Укрепления похожи на те, какие будут в древнерусских городах. Материал одни и тот же, вот и способы его использования совпадают. Со стороны Воркслы семеро ворот с деревянными надвратными башнями. Есть и другие ворота, но, сколько их всего, я не сосчитал. Иноземным купцам не советовали шляться по городу, особенно вдали от пристани. За излишнее любопытство могли укоротить на голову. Мало ли, может, ты шпион?!
        Гелон разделен на три обособленные части, имеющие большую общую площадь. Восточную, самую большую, занимают будины - коренное население, как мне сказали, жившее здесь еще до скифов. По виду - голубоглазые блондины с костлявыми лицами - одно из балтских или угорских племен. Обитают в полуземлянках, как и алазоны, но обшивают стены досками не по горизонтали, а по вертикали. Занимаются земледелием, охотой, рыболовством и разными ремеслами, в первую очередь гончарным делом и изготовлением предметов из дерева, кости и янтаря, который добывают где-то не очень далеко от города, явно не привезен с берегов Балтийского моря. В южной части разместились гелоны, скифы и осевшие здесь греки. Первые и вторые занимаются в основном скотоводством, а третьи торгуют. Кочевники предпочитают юрты разной формы или живут прямо в кибитках, прикопав колеса, а купцы - деревянно-каменные сооружения. Камня здесь мало, привозят откуда-то, поэтому строят из него только храмы и склады для ценных товаров. В западной части обосновались невры, пришедшие в эти края с северо-запада и хорошенько потеснившие будинов. По большей части
это тоже голубоглазые блондины, но круглолицые, с расплывчатыми чертами. Их язык мне показался знакомым. Долго не мог вспомнить, где слышал раньше? Пока мне не сказали, что соль нужна для засолки огуросов. Так они называли огурцы, исказив греческое название «аорос» (неспелый). Видимо, переняли в Ольвии культуру выращивания этого овоща и поедания его неспелым, потому что трудно найти что-нибудь такое же невкусное, как спелый огурец. Тут я и понял, что язык невров напоминает смесь старославянского с древнерусским и добавлением скифских, греческих и, наверное, будинских слов. Так понимаю, это одна из ветвей древних славян. Скифское влияние и слияние с будинами наложат на них отпечаток, обособят от западных славян и в итоге создадут новый суперэтнос. Возможно, они станут моими предками северами. Жили невры в полуземлянках или прикопанных срубах с камышовыми или соломенными крышами. Занимались, как и будины, всем, а из ремесел предпочитали плотничество, ткачество и выплавку и обработку металлов. В каждом втором доме была кузница или мастерская по изготовлению каких-то изделий из железа. Само собой, деление
это условное, потому что много смешанных браков и вкраплений других народов.
        Скот разводили разный. Большую часть составляли коровы трех пород. Преобладала мелкая скифская чалой масти с комолыми быками. У будинов и невров коровы были крупнее и быки рогатые. Различались мастью - красные и черно-белые, хотя в каждом стаде, а пасли раздельно, встречались самые неожиданные варианты. Лошади тоже были трех пород: маленькие скифские, которых растят на мясо, средние скифские верховые, которых используют лучники, и крупные в основном на продажу, в том числе для греческой и не только тяжелой кавалерии. Невры и будины выращивают свиней, выпасая их в лесах. Кочевники свиней не едят из традиции, а не по религиозным соображениям, а греки не особо жалуют, потому что предпочитают баранину. Овец и коз разводят не только на мясо, но и ради шерсти, из которой, а также из конопли и льна, изготавливают ткани, правда, не такие тонкие, изящные, как греческие. Собаки здесь двух основных пород: средние, похожие на лаек, которых используют, как сторожей, и крупные скифские гончие. Будины едят собак, а скифы считают их священными животными. Часто встречал на улицах собак с ошейником, украшенным
бисером, или низкой бус на шее. Это жертвенные животные. Им ломают хребет и еще живых кладут в могилу умершего хозяина, чтобы служили ему в загробном мире. Видел, как будина по подозрению в убийстве и поедание такой собаки закопали связанным. Если развяжется и откопается, значит, не виновен.
        Политическое устройство Гелона я бы отнес к военно-аристократической республике. В каждой из трех частей города имелся свой совет старейшин, точнее, сильнейшин или богатейшин. Для решения общегородских проблем эти советы объединялись и принимали решение путем голосования. Самые важные и спорные вопросы выносились на вече, где право голоса имели только те, кто мог защищать город с оружием в руках. Если решали пойти в поход на кого-либо, то выбирали командира, который был первым среди нескольких равных, чем напомнили мне Запорожскую Сечь. Видимо, в этих краях единовластие может быть только такого типа.
        Жители Гелона своих монет не чеканили, использовали чужие, по большей части ольвийские и других полисов Причерноморья, хотя встречались персидские, египетские и даже карфагенские золотые статеры с богиней Танит на аверсе и тонконогим конем на реверсе. В отличие от купцов из причерноморских полисов, я с удовольствием брал монеты средиземноморских городов. Решил, что поплыву в те порты, монет которых у меня будет больше. Сочту указующим перстом судьбы. Вместе с монетами имели хождение и раковины каури, неисповедимыми путями добравшиеся сюда с берегов Индийского океана. А я в тринадцатом веке нашей эры, будучи путивльским князем, удивлялся, как они очутились на подвластной мне территории?! Мои подданные называли эти раковины ужовками или змеиными головками и ценили больше монет. Оказывается, каури появились в этих краях еще в четвертом веке до нашей эры, если ни раньше.
        Несмотря на то, что прибыл в Гелон не первым - здесь уже были ольвийцы - свой товар распродал быстро. Его хотели забрать оптом греческие купцы, но давали слишком низкую цену. Да и ни к спеху мне было, хотелось посмотреть этот город. Так что продавал мелким оптом или вовсе в розницу. Из Александрии я привез на пробу немного пурпура, благовоний и поделок из слоновой кости. Расхватали их мигом. Заоблачная, как мне казалось, цена не отпугнула. Многие расплачивались со мной мехами: белкой, лисой, куницей, выдрой, бобром, волком, медведем. Забавно было наблюдать, как за горстку пурпура навалили на палубе целую кучу мехов. Этот цвет считается благороднейшим, только для избранных, что при такой цене на краситель не мудрено. Розовая соль тоже ушла хорошо. Ольвийцы привезли свою, добываемую где-то неподалеку от Днепро-Бугского лимана, но она серая, грязная и не такая ядреная, как керкинитидская. Вино продавалось дольше всего. Привез я не самое хорошее, а такое и у ольвийцев было, которые приплыли раньше и снабдили страждущих. Остатки вина продал гелонским купцам, потому что надо было торопиться. Весеннее
половодье начало спадать, и я опасался, что застряну на каком-нибудь речном перекате. Все-таки у меня морское судно с длинным килем и более острой подводной частью, чем у галер.
        53
        В Херсонесе меня уже заждались. Как и предполагал, скифы не согласились отдать Керкинитиду просто так, осадили город. До моего прибытия херсонесцы советовались, стоит ли посылать помощь своим новым вассалам и. если да, то сколько? Решение так и не приняли, потому что уверенность в победе резко поубавилась. Представляю, как злорадствовали те семнадцать человек, которые были против присоединения.
        - Посылать помощь или нет? - первым делом спросил меня демиург Агасикл, приняв меня у себя дома.
        Пол в его гостиной был выложен мраморными плитами трех расцветок, причем без какой-либо системы. Складывалось впечатление, что клали по принципу, какая по руку подвернулась. Зато стены были расписаны сценами из комедии Аристофана «Всадники», что раскрыло мне демиурга с неожиданной стороны, даже если сюжеты были выбраны не им самим. Если не заменил их, значит, и сам склонен к розыгрышам и дурачествам.
        - Выбора у нас нет. Если не поможем снять осаду, скифы решат, что мы слабаки, и нападут и на нас, - ответил я.
        - Тогда придется сзывать ополчение, - сделал вывод полемарх Харисий, присутствующий при разговоре.
        - А вот это не обязательно, - возразил я. - Обойдемся нашим флотом, частью гарнизона и позовем тавров.
        - Им придется дорого заплатить. Найдем ли мы столько денег?! - усомнился Агасикл.
        - Заплатят скифы, как и в прошлый раз, - сказал я. - Как именно - не спрашивайте, просто доверьтесь мне.
        Сплетничать сейчас любят не меньше, чем в любую другую эпоху, даже такие ответственные лица, как демиург и полемарх. Кстати, я заметил, что сплетни и слухи, вопреки сложившемуся мнению, сочиняют не женщины, а мужчины, но распространяет все-таки слабый пол, за что и считается главным виновником. Через пару дней о моем плане будут знать и скифы. Я его продумал еще зимой. Кочевникам нужен был реванш. Захват и разграбление Керкинитиды были бы идеальным вариантом. Не позволить им сделать это были бы идеальным вариантом для нас. Два поражения в течение нескольких месяцев, скорее всего, на много лет отобьют у скифов желание связываться с Херсонесом.
        С таврами переговоры прошли быстро. Бутунатос, услышав, что помочь надо Керкинитиде, где проживает много его соплеменников, и что операция будет быстрой, прибыльной и не очень опасной, сразу согласился. Уверен, что помощь соплеменникам была не самым важным аргументом для него, хотя, в общем-то, у тавров принято оказывать военную помощь своим. Как мне рассказали, в позапрошлом году живущие неподалеку от нас тавры ходили на помощь соплеменникам, у которых возник конфликт с городом Феодосия, входящим сейчас в состав Боспорского царства, расположенного на Керченском и Таманском полуостровах. Боспорский царь Перисад просил у Херсонеса помощи в этой войне - ударить в тыл таврам, но ему было отказано. На общем собрании херсонесцы решили, что не стоит помогать тирану и, тем более, конкуренту.
        - Только на этот раз придется отправиться в поход на галерах, - предупредил я Бутунатоса. - Кроме гребцов, должны быть воины, которые вернутся по суше, погонят захваченный скот.
        - Для такого дела всегда найдутся воины! - радостно пообещал таврский вождь.
        Обещание он выполнил. Через день к херсонесской гавани прибыли восемь легких галер с полусотней тавров в каждой. К ним присоединились три городских триеры с двумя с половиной сотнями гребцов и воинов в каждой и «Альбатрос» с двумя сотнями. После чего совместный флот двинулся в северном направлении, якобы в Керкинитиду. Надеюсь, именно это и сообщат скифам их осведомители, проживающие в Херсонесе.
        На самом деле мы произвели высадку десанта где-то в районе будущего города Саки. Сейчас здесь нет даже деревень, голая степь и соленые озера. Мы высадились возле одного из озер, в которое впадает речушка, такая мелкая, что больше похожа на широкий ручей. Наши разведчики донесли, что на берегу этой речушки километрах в десяти от моря стойбище одного из скифских родов. Я решил дать кочевникам симметричный ответ - напасть на их жилища в то время, когда они нападают на Керкинитиду. Высадились мы вечером, как раз успели до темноты. Молодая луна приступила к исполнению своих обязанностей еще засветло. Хотя работала всего на треть своей мощности, этого хватало, чтобы, не спотыкаясь, двигаться походным маршем. Часть херсонесцев, включая меня и Скилура, ехала во главе войска на привезенных лошадях. Нам предстояла самая сложная задача - внезапно захватить стойбища. Насколько внезапность возможна в степи, где днем видно, а ночью слышно за много километров. Единственная надежда, что скифская стража примет нас за своих. Ведь это их территория, больше некому здесь скакать на лошадях. Пехотинцы, отставая все
больше и больше, перемещались двумя колоннами. Тавры упорно не желали сражаться плечом к плечу с херсонесцами. Наверное, опасались, что могут проникнуться симпатией, а как потом воевать с нами?!
        Переполох в скифском стойбище начался, когда нам оставалось до него километра три. Сперва залаяли собаки, а потом и люди начали кричать и суетиться. Что-то мы делали не так, раз кочевники поняли, что приближается враг. Или чуйке собак доверяют полностью.
        - Вперед галопом! - приказал я.
        Охранять стойбище оставили стариков и юнцов. Серьезное сопротивление оказать они не смогли. Убили и ранили несколько лошадей, завалили двух всадников и в семерых сделали не смертельные дырки, непредусмотренные природой. Само собой, задержали нас немного, что дало возможность части женщин и детей разбежаться и пастухам угнать табун лошадей, затихающий в ночи перестук копыт которых мы еще долго слышали. Только вот в степи трудно спрятаться, многих женщин и детей мы переловили, вернули на стойбище. Захватили и отару баранов голов на тысячу.
        Пехота подоспела, когда мы уже собирали добычу. Все тяжелое и молодые женщины и дети были отправлены на берег моря, где будут погружены на суда и отвезены в Херсонес. Отару баранов мы погнали по суше, прихватив то из трофеев, что весило мало и стоило дорого, по большей части украшения, меха и ткани. Если всадники везли трофеи в чересседельных сумках, то таврские лучники, примерно половина из тех, кто принял участие в сухопутном походе, тащили в котомках и узлах. У некоторых узлы были такого размера, что становилось жалко бедолагу. Жадность любит издеваться над людьми. Всё, что можно было сжечь на стойбище, предали огню.
        Перед отъездом я проинструктировал старух, оставленных любоваться пожаром:
        - Передадите своим воинам, что, если захотят вернуть своих жен и детей, пусть снимают осаду с Керкинитиды и присылают послов в Херсонес, обговорим размер выкупа. Если осаду не снимут, никаких переговоров не будет, отвезем всех на южный берег моря и продадим там в рабство. После чего нападем на следующее стойбище, потом на следующее, пока не поймете, что с нами лучше не воевать.
        Шли мы всю ночь почти без остановок. Все понимали, что встреча со скифами в степи закончится для нас печально, особенно для пеших тавров. До того места, где в прошлом году устроили засаду кочевникам, добрались в первой половине дня, когда солнце уже начало припекать и позади нас на горизонте появился конный разъезд из пяти скифов. Наши всадники погнали отару баранов по лесной дороге к Херсонесу, а лучники-тавры под моим командованием расположились на склонах отрогов, поджидая врага. На этот раз скифы не полезли в ловушку. Из сотен семи, преследовавших нас, лишь несколько человек подъехали поближе, увидели между деревьями лучников, которые особо и не прятались, и вернулись в степь. Там они какое-то время совещались, после чего поскакали в обратную сторону.
        - Вот видишь, как легко и быстро мы захватили богатую добычу, - сказал я Бутунатосу. - А ты не верил мне!
        - Я никому не верю, - честно признался таврский вождь.
        - Тоже правильно, - не стал я спорить. - Поэтому оставайся в Херсонесе, будешь принимать участие в переговорах со скифами, чтобы не подумал, что мы вас обманули.
        Присутствие таврского вождя на переговорах нужно было еще и для того, чтобы скифы узнали, кого им благодарить за очередное поражение.
        54
        Принимали скифских парламентеров в пританее, в большой и высокой комнате с двумя рядами мраморных колонн, мраморным полом и скамьями на мраморных ножках в виде львиных лап. Скифов было пятеро. Все в возрасте под сорок и с властными лицами. Видимо, военные вожди пяти племен, участвовавших в осаде Керкинитиды. Вели себя уверенно, без опаски, потому что херсонесцам пришлось отдать кочевникам пять мужчин-заложников из известных семей. При этом скифы точно знали, кто есть кто, и одного заложника, недавно обедневшего, потребовали заменить. С нашей стороны присутствовало тоже пять человек: демиург Агасикл, полемарх Харисий, басилевс Деметрий, я и таврский вождь Бутунатос. Последнего включили по моему требованию. Как ни странно, греки не привыкли думать на несколько десятилетий вперед, в лучшем случае удовлетворялись несколькими годами. Их можно понять: в эту эпоху все слишком быстро меняется. Кто бы мог подумать лет семь-восемь назад, что македонцы победят персов и разрушат их огромную державу?!
        - Мы ушли из-под стен Керкинитиды. Теперь хотим обсудить условия выкупа наших жен и детей, - начал скиф, у которого темно-русая борода торчала немного вправо из-за того, видимо, что нижняя челюсть была сломана и неправильно срослась.
        - Условия у нас простые, - заговорил Агасикл. - Вы поклянетесь своими богами, что больше никогда не будете нападать ни на Керкинитиду, ни на Херсонес, и заплатите за каждого мальчика по жеребцу-трехлетку, за женщину по кобыле, за девочку по три барана. Можно заменить золотом, серебром, бронзой или любым другим ценным товаром.
        - Мы клянемся только друг перед другом, и не собираемся менять наши обычаи, - возразил скифский вождь.
        Это условие предложил я. Херсонесский триумвират готов был удовлетвориться выкупом. Они почему-то уверены, что дважды битые скифы больше не сунутся на город. Я знаю, что будет наоборот, поэтому хочу отсрочить нападения, хотя бы до тех пор, пока не покину эту эпоху. Все-таки осада города создает много трудностей и ведет к потерям. К тому же, мне уже надоело разгребать за херсонесскими недоумками.
        - А придется, - сказал я и добавил в утешение: - Всё когда-нибудь устаревает и требует замены, в том числе и законы.
        Пятеро скифов посмотрели на меня очень внимательно. Даже не сомневаюсь, что им донесли, кто придумал и осуществил обе операции против них.
        - Ты - эллин? - спросил меня другой скифский вождь, обладатель широкого кожаного пояса с золотыми шестиугольными бляшками, на которых был барельеф со странным существом на четырех длинных тонких ногах с кошачьими лапами, с львиным хвостом и тремя длинными тонкими шеями, на которых по голове с длинными ушами и мощным птичьим клювом.
        Поскольку существа были выполнены в чисто скифской манере - вид сбоку, но морды повернуты к зрителю, я решил, что это скифские драконы. Какой народ, такие и драконы.
        - Если скиф ведет себя, как эллин, он - эллин; если эллин ведет себя, как скиф, он - скиф, - поделился я греческим отношением к национальному вопросу, после чего рассказал: - В армии Александра Македонского меня называли Скифом-Эллином, а отряд, которым я командовал - Скифской илой, хотя в нем был всего один скиф - мой младший брат Скилур.
        Кочевники переглянулись, после чего кривобородый объявил торжественно:
        - Мы примем ваши условия, если и вы поклянетесь не воевать с нами.
        Это было больше, чем ожидал триумвират, так что сделка была заключена.
        Дальше была клятва скифов на агоре. Клялись они на своих коротких мечах, воткнутых в щель между каменными плитами, которыми была вымощена площадь. Встав на левое колено и положив правую руку на навершие акинака, скифские вожди по очереди поклялись от имени своих племен богу Папею, которого греки сравнивают с Зевсом, никогда при своей жизни не воевать с Херсонесом и Керкинитидой, если они на нападут первыми. После чего демиург Агасикл, полемарх Харисий, басилевс Деметрий и, по настоянию скифов, я поклялись в храме Девы-Артемиды от имени всего города, что никогда не нападем на скифов, если они будут соблюдать договор. Бутунатосу клясться не пришлось. Для кочевников он словно бы и не существовал, что было плохим признаком для тавров и, как следствие, хорошим для нас. Мы их разделили, и теперь будем властвовать.
        После чего парламентариев пригласили на пир в другую комнату пританея, специально предназначенную для этого, где присутствовали, кроме тех, кто участвовал в переговорах, еще десятка три почетных граждан славного города Херсонеса. Кстати, рядом с банкетным залом находится баня, и сия традиция благополучно доживет в государственных учреждениях до двадцать первого века. Главным блюдом был кюр - баран, приготовленный по-скифски. Для этого освежеванную и выпотрошенную тушу разрезают на куски, засовывают мясо в ее же желудок, прикапывают в землю неглубоко и сверху разводят костер, который поддерживают сутки. В итоге получается сочное, ароматное, офигенно вкусное блюдо, немного напоминающее тушенку. Поскольку за пять минут такое не приготовишь, скифы должны были догадаться, что херсонесцы не сомневались, чем закончатся переговоры. Это нисколько не расстроило кочевников. Мне даже показалось, что скифов вполне устраивает результат.
        - Почему вы согласились так быстро? - спросил я своего соседа, кривобородого вождя по имени Авасий, после третьей чаши вина.
        - Прорицатель предупреждал нас перед прошлогодним походом, чтобы мы не воевали с эллином, которого называют скифом, - без выпендрежа признался он.
        С прорицателями лучше не спорить. В прошлом году лоханулись, не послушались его, но в этом, в конце концов, исправили ошибку, чему и рады.
        Что ж, видимо, в Таврике, как сейчас греки называют южный берег Крыма, меня будут звать Эллином-Скифом.
        55
        Свое судно я отправил в Афины под командованием Аменемуны, а сам остался в Херсонесе. У меня появилась идея начать разработку медной руды и золота в горах. Появилась не на пустом месте. Жена пожаловалась, что слуги, пожилая пара, не справляются с работой, что лучше их отправить на клер, а Делми вернуть в город. Подозреваю, что заскучала по старшей подруге, не с кем стало ругаться, потому что иллирийка за словом в карман не лезла, в отличие от гетки, которая молча сносила оскорбления. Я пошел на невольничий рынок, чтобы выбрать пару рабов, которые заменят Делми и ее мужа на клере, потому что пожилые геты явно не годились для полевых работ, разве что на подхвате.
        Выбор был большой. Недавно одриссы в очередной раз взбунтовались, решив воспользоваться поражением македонцев от скифов, но были подавлены быстро и жестоко. После чего невольничьи рынки во всей Элладе и не только наполнились дешевыми рабами-одриссами. На херсонесском рынке они, грязные и вонючие, стояли в несколько линий, иногда скованные цепями, иногда, особенно женщины, свободные. Каждый мог подойти, потрогать товар, поговорить с ним или с продавцом. Чаще всего трогали и реже всего покупали молодых и красивых женщин. Без одобрения жены такую обычно не купишь, а редко какая гречанка согласится иметь в доме смазливую конкурентку. Поскольку я брал для работы на клере, мне нужна была в первую очередь крепкая молодая крестьянка, пусть даже и красивая. Я нашел такую, после чего начал подыскивать ей пару.
        - Купи вот этого. Он хороший рудознатец, - показывая на крепкого мужчину лет тридцати пяти, предложил мне торговец-финикиец с выпуклыми черными глазами, поблескивающими, как у обкуренного марихуаной.
        Вполне возможно, что без конопли не обошлось, только ее сейчас не курят, а вдыхают дым, кидая гашиш в маленьком закрытом помещении на нагретые камни. Эдакий вариант веселой бани. Скифы проделывают это в чем-то типа юрты, сооруженной из куска войлока. Разводят в ней костер, нагревают камни, кидают на них коноплю и балдеют.
        - Мне нужен обычный крестьянин, молодой и сильный, - сперва отказался я.
        - Он сильный, посмотри, какие мышцы! Сможет и на поле работать! - настаивал торговец.
        - Но не молод, - указал я.
        - Продам не дорого, всего за пять мин, - предложил он.
        - Он и трех не стоит, - отмахнулся я, подходя к рослому и мускулистому парню дет двадцати, обладателю крупных кистей, напоминающих лопаты.
        - Хорошо, отдам его за четыре мины, - продолжал торговаться финикиец, а заметив мой интерес к другому рабу, предложил: - Бери двоих за десять мин.
        - За шесть, - сказал я, подумав, что рудознатец мне может пригодиться, а нет - будет работать на клере.
        Сошлись на семи с половиной минах серебром. Рудознатца звали Ситалк. На самом деле он был кем-то типа начальника смены на одном из рудников, добывавшем медь и золото царю Александру. В восстании не участвовал, но был пойман, когда пытался убежать с рудника с килограммом добытого золотишка.
        - Знаю место в здешних горах, где должны быть медь и золото. Сможешь организовать разработку их? - спросил я.
        - Трудно найти месторождение, а организовать - на это ума большого не надо, - ответил Ситалк.
        - Вот и поедем поищем, - предложил я и простимулировал: - Найдем, станешь начальником рудника, не найдем, отправишься пахать землю.
        Я примерно помнил, где будет находиться рудник, который в шестом веке после рождества Христова отобью у кочевников. Осталось договориться с таврами, потому что без их согласия идея быстро накроется медным тазом, еще не выплавленным. Поскольку у меня установились доверительные отношения с Бутунатосом, если ему вообще знакомо слово «доверие», провел переговоры с ним.
        - Район (я описал примерное расположение будущего рудника) принадлежит твоему племени? - спросил я.
        - Да, - подтвердил он.
        - Я хотел бы арендовать там участок земли. Попробовать поискать там медную руду. Если найду и начну добывать, вы будете получать десятую часть, - предложил я.
        - А там есть медная руда? - первым делом поинтересовался тавр.
        - Пока не знаю, - ответил я, - но горы в том месте похожи на те, в которых во Фракии добывают медь. Если не найду, то и говорить будет не о чем.
        - А кому будешь платить, если найдешь? - задал Бутунатос самый важный для него вопрос.
        - Тому, кто обеспечит защиту от других тавров. Больше туда вряд ли кто-то полезет, - ответил я.
        - Я обеспечу, - заверил таврский вождь. - Но как я узнаю, сколько вы там будете добывать?
        - Несколько раз в год мы будем вывозить добытый металл в Херсонес по земле твоего племени. Ты будешь встречать караван и забирать десятую часть всего, что он будет везти, - объяснил я.
        - Это хорошее предложение, - решил он. - Я поговорю с нашими старейшинами и передам тебе их ответ.
        - Если ответ будет положительным, пришли сразу и конвой, чтобы проводил нас к тому месту и обеспечил там охрану. Заплачу им отдельно, - предложил я, не сомневаясь, какое решение примут старейшины.
        Я нанял рабочих и три арбы, купил провизию на три месяц и инвентарь. Лопаты, совковые и штыковые, сейчас деревянные. У вторых есть узкая металлическая вставка на конце. К каждой арбе сзади была привязана корова, чтобы обеспечивать нас свежим молоком, и в хвосте гнали отару из полусотни баранов, чтобы и мясо у нас не переводилось. Впереди и позади двигались тавры, которые решали вопросы с соплеменниками, через территорию которых мы проезжали. Напрягов не было. Мне показалось, что все знали, кто, куда и зачем едет, и выполняли некий местный этикет, давая понять, что они тут самые важные, а мы давали понять, что согласны с этим.
        Нужное место нашли не сразу. Когда я посещал рудник, вокруг него деревьев не было, и я искал такое место, пока не дошло, что их еще предстоит вырубить. После чего объяснил Бутунатосу, что именно ищу, он посовещался с одним из своих воинов, видимо, живущим в этих местах, и тот привел нас, куда надо.
        Несмотря на деревья, я сразу узнал это место, и даже показал, где надо прорубать штольню и под каким примерно углом. Ситалк отнесся к моему приказу с недоверием. По его словам, здесь не может быть ни меди, ни золота, надо искать ниже по склону.
        - Если не найдем в этом месте, поищем там, где ты скажешь, - предложил я.
        Пока они ковыряли каменистую почвы, мы с Бутунатосом и несколькими его воинами охотились в окрестных лесах, снабжая рабочих свежим мясом. В основном охотились на оленей. Они здесь крупные, до полутора метра высотой в холке и весом до двух с половиной центнеров. Бродят табунами по десять-двадцать особей. Если спугнешь их, отбегают метров на сто и настороженно смотрят на тебя, готовые в любой момент поскакать дальше. Вожак всегда ближний к опасности, и гордо держит голову с ветвистыми рогами. И среди людей рогоносцы - самые высокомерные.
        Кстати, рога мы отдаем нашим рабочим. Из них делают клинья для работы в штольне. Нагревают костром каменную стену, потом плещут на нее холодную воду, которую берут из протекающего неподалеку ручья. В стене образуются трещины, в которые вгоняют клинья из рога или дуба кувалдами весом килограмма три-четыре, изготовленными из зернистого вулканического камня, очень прочного.
        В начале третьей недели, когда я уже подумывал, что ошибся с местом, что надо дать волю Ситалку, рудознатец встретил нас, возвращавшихся с охоты с двумя добытыми оленями, и, показав минерал величиной с кулак и цвета темного свинца, сообщил:
        - Ты был прав! Мы нашли медь! Вот, видишь!
        Я сделал вид, что вижу то, что хотел найти, хотя на самом деле ни за что бы не подумал, что это и есть медная руда. Привык, что медь имеет другой цвет. Наверное, это какая-то соль данного металла. Чуть не ляпнул это рудознатцу. Пришлось бы потом долго рассказывать, что такое кислоты и их соли с металлами, а на меня смотрели бы, как на хронического трепача.
        Позже в моем шатре Ситалк тихо поведал более важную информацию:
        - Мы наткнулись и на золотую жилу, - и продемонстрировал серо-зеленый камень с тусклым золотым блеском.
        Попадись мне такой камень в горах, я бы буцнул его и пошел дальше. Разве что подумал бы, что тяжеловат для своего размера
        - Оставь в штольне треть рабочих, а остальные пусть строят плавильные печи, жилые и служебные строения и обносят рудник рвом и валом с частоколом. Когда пришлю помощь, возобновишь добычу на полную мощность, - приказал я, а позже показал, где и что должно находиться.
        На следующий день, оставив десятерых воинов-тавров охранять рудник и рабочих, я вместе с Бутунатосом и остальными его людьми поехал в Херсонес, чтобы нанять строителей, купить рабов обоего пола и снабжение на полгода, потому что зимой туда будет трудно добраться. Все это будет отправлено в горы. Взамен оттуда перед первыми заморозками прибудет арба с почти талантом (двадцать пять с половиной килограмм) золота и двумя сотнями талантов меди. И это после вычета доли тавров.
        Еще одну десятину заберет город. Но не просто так.
        - Херсонес стал тесным, нам надо расширяться, - сказал я Агасиклу. - Раньше вы обходились без доходов от моего рудника, вот и не рассчитывайте на них в своих обычных делах. Пусть эти деньги пойдут на строительство новых стен и башен.
        Демиург, раскатавший было губу на свалившиеся с неба богатства, покряхтел немного, но согласился:
        - Ладно, пусть будет по-твоему.
        Архитектора пригласили из Коринфа. Оказывается, есть полисное деление специалистов этой профессии: коринфские считаются лучшими строителями крепостных стен и башен, афинские - храмов, милетские - многоэтажных жилых домов, критские - мавзолеев… Где построить стены и башни и какие, мы с архитектором решали вместе. Если я указал неправильные места, то по его вине. Все равно потомки исправят.
        56
        Богатство не делает счастливым, а всего лишь меняет одни проблемы на другие. Раньше у меня были хлопоты с судном, а теперь к ним добавились рудник и ювелирные и бронзовые мастерские, в которых наемные рабочие и рабы изготовляли из моих металлов украшения, посуду и другие востребованные товары. Добыча меди возросла примерно до полутора тонн в год, а золота - до центнера. Возросло и воровство среди рабочих, что делало мою жизнь еще более волнительной. Хорошо, что отказался от мысли открыть лавки и заняться розничной торговлей, а продавал оптом, отвозя большую часть продукции на своем судне в Гелон.
        Когда эти заботы надоедали, я отправлялся поруководить строительством крепостных стен, которые росли не по дням, а по часам. Внешнюю и внутреннюю оболочки возводили из блоков, изготовленных из местного известняка, довольно прочного, а забутовывали мелким камнем и глиной. По мере роста стен начали разметку новой части города, разделив ее улицами шириной от четырех до шести метров на прямоугольные кварталы примерно одинакового размера. Состоятельные граждане начали покупать там участки под строительство нового дома.
        Я тоже вложился, купив участок - квартал на берегу моря, подальше от порта и цистерн по засолке рыбы. Через пять лет, когда стены и башни были почти готовы, построил на половине участка новый дом с водонапорной башней, баней, водопроводом и канализацией. Пусть археологи будущего поломают голову, размышляя, откуда у древних греков были такие знания? Местный художник, судя по склонности к пьянству, талантливый, расписал стены комнат подвигами Геракла и сценами из трагедий и комедий греческих драматургов, а в бане стены и украсил мозаиками из покрашенной гальки. Сухими они были тусклы, но если облить водой, наполнялись ярким цветом.
        - Могу изобразить здесь купающуюся Афродиту, - предложил он.
        - Кого хочешь, лишь бы это были голые бабы с большими упругими сиськами, - сказал я.
        Когда сам голый, хочется видеть в таком виде и представительниц противоположного пола.
        Художник выложил разноцветную гальку в виде двух голых женщин возле амфоры для омовений и пару голубей. Зачем там нужны были птицы - понятия не имею. Может быть, добавил по привычке, ведь богинь всегда изображают в компании голубей, а нарисованные им женщины, судя по размеру сисек, были истинными обитательницами Олимпа.
        На второй половине участка я построил для города гимнасию, убив сразу двух зайцев. Теперь мой сын не должен был ходить далеко, чтобы заниматься спортом, что обязаны были делать все мальчики, годные по здоровью, и я исполнил литургию - общественную повинность граждан с имуществом от трех талантов. Такие повинности были регулярными и чрезвычайными. К первым относились устройства религиозных праздников и соревнований, которые проходили каждый год. Ко вторым - отчисления на армию, флот и ремонт крепостных стен. Первые были небольшими, но частыми, порядком раздражали. Год, что я строил гимнасию, и два года после меня не напрягали по поводу регулярных литургий, только скидывался на постройку стен. Так заведено у греков: чем ты богаче, тем больше обязан тратить на защиту своего полиса. Денег у меня было столько, что талант серебром в год абсолютно не напрягал. Тем более, что я уже усвоил древнюю мудрость «Кто не хочет строить крепостные стены в своем городе, тот будет строить в чужом».
        Пока шло сооружение новых защитных укреплений, до нас дошли слухи, что Царь Всего приказал долго жить в славном городе Вавилоне, как и предсказывали ему халдейские прорицатели. Одни утверждали, что Александра Македонского отравили недовольные македонцы, потому что пытался превратить их в таких же холуев, как бывшие подданные Державы Ахеменидов, другие - что это дело рук Антипатра, которого царь собирался лишить наместничества в Македонии, третьи грешили на персов. Как бы там ни было, первый крестовый, извините, западно-европейский поход в Азию закончился. Начался раздел награбленного между старшими командирами. Многие народы, которых не устраивала власть македонцев, зашевелились, решив использовать сложившуюся ситуацию для обретения свободы в их понимании этого слова.
        Первыми это сделали афиняне, взбунтовав и другие полисы. Их армия вторглась в Фессалию, где в городе Ламия осадила Антипатра с небольшим войском. Хоть убей, я не помнил, кто выиграет в этой войне, поэтому держал нейтралитет, что посоветовал сделать и остальным гражданам Херсонеса. Пусть разбираются сами, а мы поможем добить проигравшего.
        Если сухопутная составляющая этой войны по большому счету не касалась интересов жителей Херсонеса, то морская заставила нас прекратить торговлю с портами Мраморного и Эгейского морей, потому что, если ни одна, так другая сторона конфликта считала наши суда своей законной добычей. Пытались захватить и «Альбатрос» на пути из Афин, но Аменемуна сумел удрать под парусами, благо ветер был довольно свежий. Второй проблемой стало то, что из-за прекращения вывоза зерна из Причерноморья, оно сильно подешевело. На Херсонесе это не сказалось, потому что экспортировал мало, только в урожайные годы, а вот Боспорскому царству - когда-то главному поставщику пшеницы в Афины и другие греческие полисы, а ныне потесненному Египтом, включенным Александром Македонским в эллинский мир - пришлось туго. Мало того, что некуда было девать богатый, как назло, урожай, так еще и сотни судовладельцев остались без доходов, а тысячи моряков - без работы. Решить эти проблемы боспорцы решили за счет соседей. Несколько десятков их торговых галер занялись пиратством. В том числе напали и на херсонесский караван, захватив три судна.
Видимо, были уверены, что мы слишком слабы, чтобы отомстить.
        В греческих полисах с пиратами борются постоянно и беспощадно. При царствовании Александра Македонского в этом мероприятии принимал участие и его флот, чтобы обеспечить бесперебойные поставки снабжения и пополнения на Ближний Восток. И добились кое-какого результата. Не то, чтобы вывели всех, но встреча с пиратами стала уделом хронических неудачников. На Черном море, особенно в северной и восточной его частях, ситуация была сложнее. Здесь крупный флот был только у Боспорского царства, которое защищало своих купцов. Пираты это знали и на боспорские суда нападали редко. У Херсонеса военный флот состоял всего из трех триер, крейсировавших вдоль южного берега Крыма, удерживая тавров от непродуманных действий по отношению к херсонесским и гераклейским купцам. Защита купцов других греческих полисов от тавров лежала на них самих. Нападение боспорцев на наших купцов сочли не пиратством, а объявлением войны. Теперь любой херсонесский судовладелец имел полное право, если позволят силенки, захватить боспорское судно. Дополнительным бонусом было то, что не требовалось отстегивать в казну долю от добычи,
только портовые сборы и налог с продаж захваченного имущества.
        К тому времени мне уже стало скучно на берегу, и я решил вспомнить свое старое ремесло. В экипаже «Альбатроса», кроме матросов, были и, так сказать, морские пехотинцы, в основном лучники. Я добавил к ним два десятка копейщиков и полсотни тавров, которые одинаково хорошо владели и луком, и мечом и имели опыт взятия галер на абордаж. С более высокого «Альбатроса», снабженного двумя «воронами», делать это было легче, что и показали тренировки, проведенные в порту. Мы подходили к стоящим в гавани на рейде галерам и высаживались на них под радостные крики зевак, которые воспринимали наши действия, как театральное представление. В эту эпоху так мало зрелищ! Командовал таврами Бутунатос, как-то незаметно переселившийся в Херсонес. Видимо, с теми деньгами, которые он теперь имел от моего рудника, глупо жить в таврской деревне.
        В первый рейс мы отправились в Керченский пролив. Он сейчас не такой, каким будет в те времена, когда я был византийцем, и еще изменится, когда я стану казаком. Река Кубань (Гипанис по-гречески) сейчас впадает прямо в пролив. Таманского полуострова нет. Вместо него группа островов. Западный берег имеет несколько заливов, которые в будущем превратятся в соленые озера. Видимо, Черное море станет немного мельче или река Кубань нанесет в пролив много ила и песка. У меня был перипл Керченского пролива и прилегающих к нему берегов на Черном и Азовском морях, которые сейчас называют Понтом Эвксинским (Гостеприимным морем) или Понтом Скифским и Меотийским озером, поэтому особых затруднений не испытывал.
        Мы подошли к проливу со стороны открытого моря. Дул норд-вест баллов шесть, поднимая вдали от берега небольшую волну. Двигались круто к ветру, медленно. Спешить нам было некуда, заходить в пролив я не собирался. Там могли дежурить боспорские триеры, с которыми нам лучше не связываться, потому что у них крепкие тараны. Потопить нас вряд ли смогут, даже если пробьют борта всех трех трюмов, ведь судно деревянное и в балласте, но попортить могут знатно, а потом и захватить практически обездвиженных. Из пролива хорошим ходом, следуя вдоль берега, выскочила сорокавосьмивесельная торговая галера, повернула на юго-восток и поставила большой прямой парус в бело-коричневую полосу. Скорее всего, парусина из полос белёной и небеленой пеньки, которая отличается стойкостью к морской воде. Предполагаю, что направлялась галера в Горгиппу или, как назывался город всего лет пятьдесят назад, Синдику (Гавань Синдов), будущую Анапу. Боспорский царь Левкон захватил этот город и переименовал в честь своего младшего брата Горгиппа, которого назначил наместником земель племени синдов, а также таретов, дандариев и псессов.
На нас экипаж галеры не обратили внимание. Болтается в море какое-то «круглое» судно - и пусть себе! Они привыкли, что «круглые» или, как сейчас говорят, «финикийские» суда движутся медленно, делая от силы узлов пять. Галере удрать от такого - раз плюнуть. Пока они тешились этой иллюзией, мы подвернули вправо, подняли все паруса и полетели со скоростью узлов двенадцать-четырнадцать им наперерез.
        Погоня продолжалась часа два. Могла бы и дольше, если бы на галере не поняли, что не удерут от нас и не приняли разумное решение. Они повернули влево и на полном ходу выскочили передней третью корпуса на песчаный берег. После чего, похватав свои вещички, высадились все, человек шестьдесят, и с расстояния полета стрелы - ближе не подпускали наши лучники - наблюдали, как наш десант, подплывший на трех ялах, столкнул галеру на воду, занял места на веслах и повел добычу курсом вест-зюйд-вест, к мысу Меганом, который пока не виден. «Альбатрос» следовал галсами против ветра, стараясь не терять галеру из вида.
        Я смотался на нее на лодке. Судно было старое, но крепкое. Везло вяленую рыбу. Наверное, на продажу племенам, живущим у Кавказских гор. Горцы с удовольствием меняли баранов и прочие свои товары на соль и соленую или вяленую рыбу. Добыча, конечно, не ахти, но и досталась нам без потерь.
        До Херсонеса добрались без происшествий. Да и не от кого было ждать нападения после того, как миновали мыс Меганом, потому что на веслах галеры сидели тавры и кормчим был Бутунатос, и остальные горцы из прибрежных районов знали об этом. Их рыбаки на лодках иногда приближались к галере, чтобы перекинуться парой слов со знакомыми соплеменниками-пиратами.
        Добычу продали быстро, поскольку цену не задирали. Две трети забрал я, остальное поделил между членами экипажа. Мой заместитель Аменемуна и Бутунатос получили по три доли, «унтер-офицеры» - по две, рядовые - по одной, два юнги - по половине. Все были довольны. По крайней мере, так думал я. Вряд ли тавры получали больше с такой добычи. Во-первых, галеру они обычно разбирали на части, чтобы сделать по своему проекту меньшую и более быструю, потому что пригнать в порт и продать не могли, иначе бы их всех просто перевешали и забрали судно даром. Во-вторых, груз покупали у них по дешевке, потому что мало кто рисковал вести дела с таврами. В-третьих, участвовало в нападении раза в два больше пиратов, и соответственно доля каждого уменьшалась вдвое. После чего я дал всем неделю на отдых и доставку домой подарков, накупленных в Херсонесе на полученные деньги. Таких удачных торговых дней давно не было на нашей агоре.
        57
        На этот раз после мыса Мегоном я взял севернее, повел судно ближе к берегу. Чисто интуитивно принял такое решение. Хотелось посмотреть на Феодосию хотя бы издали и на другие поселения, расположенные вдоль южного берега Керченского полуострова. Разглядывать пришлось позже, потому что навстречу нам, к Феодосии, греб караван из дюжины галер. Мы шли в полборта, подгоняемые южным ветром, и только под главными парусами со взятыми рифами. Незачем пугать аборигенов своей быстроходностью. Пусть думают, что очередной «финикиец» не спеша добирается до какого-то порта Боспорского царства.
        Шли мы медленно сближающимися курсами. Возглавляла караван диера длиной метров тридцать, имеющая с каждого борта восемнадцать весел на верхнем ярусе и шестнадцать на нижнем. Гребцы ее работали в более медленном темпе, чтобы не отрываться от остальных судов. За ней следовали обычные галеры с количеством весел с каждого борта от двадцати двух до шестнадцати. У кого больше весел, тот и впереди. На всех были охранники - десяток-полтора лучников, которые, расположившись на баке и вдоль левого борта, глазели на нас без опаски. На корме стояли кормчие, купцы и их помощники, которые тоже удовлетворяли свое любопытство. А чего им бояться?! Они видят тихоходное «круглое» судно, на палубе которого два десятка человек, с таким же интересом наблюдавших за встречным караваном.
        Так, на расслабоне, мы и двигались, пока не вышли на траверз носа предпоследней галеры. После чего «Альбатрос» вдруг резко изменил курс влево, отдал рифы и, набирая скорость, пошел по ветру на сближение с последней. На ней не сразу врубились, что происходит. Только когда из трюмов моего судна на палубу выскочили прятавшиеся там тавры и начали обстреливать из луков, на галере сообразили, что влипли. Оказать достойное сопротивление не смогли. Кормчий повернул вправо, чтобы избежать столкновения, но было уже поздно. Галера не сразу начала поворачивать, а помочь в этом веслами не могла, потому что мои лучники убили несколько гребцов на дальнем, правом борту, которые хорошо просматривались с нашей более высокой палубы. Оставшиеся в воде весла таки заставили галеру поворачивать вправо быстрее, но и замедлять ход тоже. На галере затрубили протяжно, сообщая каравану, что попали в беду. Сигнал оборвался неприличным звуком, потому что трубачу попала в грудь стрела.
        На остальных судах каравана тоже не сразу сообразили, что происходит. Пока что не принято, чтобы нападали «круглые». Наверное, подумали, что экипаж последней галеры решил поживиться и напал на нас, и начали прикидывать, подключиться им к этому стрёмному мероприятию или нет? Пока они раздумывали, «Альбатрос», сломав несколько чужих весел и погасив таким образом ход, приблизился почти вплотную к галере. Передний «ворон» вонзил железный клюв в кормовую палубу. Призовая команда быстро перебежала на захваченную галеру. Им никто не помешал. Все, кто оказывал хоть какое-то сопротивление, а также те, кто находился на кормовой палубе, были убиты лучниками. Гребцов старались не убивать понапрасну. Сейчас им быстро и толково объясняли, что надо взяться за весла и продолжить поворот вправо, пока галера не развернется в сторону открытого моря и не понесется туда так быстро, насколько способна. Если кому-то не по пути, то может сойти прямо здесь с дыркой в теле.
        «Альбатрос» в это время при спущенных парусах на веслах поворачивал влево, чтобы последовать за призом, прикрывая его от погони. Четыре задние галеры, которые лучше разглядели, что произошло, и сделали правильные выводы, начали разворачиваться в нашу сторону. Ближняя первой направилась нам наперерез. Когда дистанция до нее сократилась метров до ста, я приказал лучникам стрелять вместе по команде. Они стояли на нашем правом борту от носа до кормы, где в два ряда, где в три. Цель, шедшая наперерез, приближалась к ним повернутая немного вправо. Полсотни стрел, выпущенные практически одновременно по такой большой мишени, должны были найти хотя бы одного своего героя. Что и случилось после второго залпа. Судя по тому, как галера резко пошла вправо, одна или больше стрел попали в гребцов, и одно или больше весел на правом борту остались в воде, за них зацепилось соседние, началась цепная реакция. Галера, уваливаясь вправо, замедлила ход. Прилетели еще два раза по полсотни стрел - и на этом преследование закончилось для нее. Следующая галера образумилась после первого прилета. Остальные, а к тому времени
за нами гнался уже весь караван, тоже передумали приближаться на опасную дистанцию. Видимо, поняли, что потеряют больше, чем найдут. Да и гнаться придется за галерой, набравшей ход, в сторону открытого моря. Если догонят ее, то через несколько часов, и до темноты не успеют вернуться к берегу. Галеры, пересекающие Черное море по меридиану или параллели в самых узких местах, конечно, ночуют на воде, (куда им деваться, ведь за световой день такую дистанцию не осиливают), но стоит ли рисковать из-за чужого имущества?! Мы подождали, когда они повернут в сторону Феодосии и пойдут туда плотным строем в три колонны, после чего мой трубач дал сигнал призовой галере повернуть на запад и поставить парус. «Альбатрос» следовал в полветра под парусами параллельным курсом, немного отставая, но был на пару миль ближе к берегу.
        К вечеру мы сблизились с галерой на походе к мысу Меганом, который уже носит это название. С греческого можно перевести, как Большое Пастбище. Мыс и сейчас пустынен и ни на что другое, кроме пастбища, не годен. Гиблое место. На нем даже ветрогенераторы не приживутся в двадцать первом веке, будут сломаны, разворованы и заброшены. Хотя в то время говорили, что там самые лучшие дикие пляжи и самая чистая морская вода во всем Крыму. Я смотался на приз, посмотрел груз. Примерно пятьдесят тонн выделанных лошадиных, бычьих и оленьих кож, овчин, тюков овечьей шерсти, связок мехов лис, куниц, волков и несколько больших кусков каменного угля, что навело меня на мысль, что везут товар с реки Танаис, как сейчас называют Дон. Города там пока что нет, но есть большое торжище, где боспорские купцы встречаются с сарматами, которые обитают в тех местах и которых греки называют савроматами. Гребцы подтвердили мою догадку. Что ж, добыча не супер, но дороже вяленой рыбы.
        Галеру приобрел ольвийский виноторговец, который приплыл к нам за товаром. Херсонесское вино намного лучше ольвийского. Свое ольвийцы продают скифам, а пьют наше или привезенное из более южных греческих полисов. Кожи и овчины продали херсонесским купцам и мастерам. Все меха и гребцов, ставших рабами, купил я. Меха развесил у себя в кладовых. Когда закончится война греков с македонцами, отвезу в Афины. Самых крепких рабов отправил на рудник, а остальных подарил городу, чтобы работали на строительстве крепостных стен. Все башни и большая часть куртин были закончены. Сейчас доделывали куртины у вторых ворот. Пока мы были в плавании, коринфский архитектор почил славной смерть строителя - свалился с лесов и свернул себе шею. Его похоронили на почетном месте - под крепостной стеной. Есть поверье, что такая стена будет неприступна. Неприступных стен нет, но эта продержится до десятого века, когда город захватит князь Владимир.
        58
        До наступления холодов «Альбатрос» успел сделать еще один пиратский рейд. На этот раз я отправился к будущей Анапе, резонно предполагая, что судовладельцев из городов Керченского полуострова уже не сумеем обмануть. Зашли со стороны моря. Дул норд-ост, частый в этих местах, и мы двигались медленно крутым бейдевиндом правого галса. Поскольку я не знал точные координаты порта Горгиппия, вышли западнее и как раз перед караваном из восьми галер, который направлялся в сторону Керченского пролива. Впередсмотрящий заметил их и оповестил меня и экипаж.
        Чтобы быстрее сблизиться с целью, я приказал взять немного влево, увеличив угол к ветру, и гребцам занять места согласно штатному расписанию, что они и сделали с радостью. Всех охватил охотничий азарт, предчувствие добычи. Оказалось, что преждевременно. Как только на караване заметили «Альбатрос», сразу развернулись и самым полным ходом рванули в обратную сторону. Так круто к ветру мое судно идти не могло, а на веслах гнаться за галерами было бессмысленно, часа через два потеряем их из вида, если к тому времени не доберутся до порта, где их точно не достанем. Мы сделали поворот оверштаг и двинули курсом фордевинд под всеми парусами в отрытое море.
        Второй раз вышли к берегу в районе Цемесской бухты. В будущем на ее берегу будет порт Новороссийск, который запомнился мне горизонтальными сосульками, образующиеся во время штормового ветра на столбах, стоящих на набережной, и цементной пылью, которую этот ветер с такой силой швырял мне в лицо, что оно горело, будто исколотое иголками. Еще у меня был знакомый шахтер по имени Толя, фамилию не помню, который в Цемесской бухте чуть на утонул вместе с теплоходом «Адмирал Нахимов».
        Я был на этом клёпаном корыте за девять лет до его гибели, навещал однокурсника Витю Скоморохова по кличке Комар, который проходил на нем практику прачкой. Работа не тяжелая и денежная в сравнение с практикантом, который не получал ничего. Насколько эта практика помогла освоить профессию судоводителя, сказать затрудняюсь. Впрочем, Витя продержался на флоте всего года два, после чего стал чертежником в бюро пароходства. Запомнился мне «Адмирал Нахимов» узкими коридорами и каютами и очень крутыми трапами, на которых женские каблуки летели на раз. Комар говорил, что матросы, владеющие профессией сапожника, зарабатывали больше капитана.
        Знакомого шахтера профсоюзный комитет наградил путевкой на «Адмирал Нахимов». За какие грехи - не рассказывал. В тот трагический вечер Толя сидел в баре, отмечал День шахтера. Отмечал достойно, что, по его словам, потом и спасало жизнь. Когда раздался удар, судно вздрогнуло и качнулось, жутко заскрежетал разрываемый металл, Толя решил посмотреть, что случилось, направился на выход из бара. И тут погас свет, и «Адмирал Нахимов» начал медленно крениться на правый борт. Что было дальше, Толя помнил смутно: держался за какой-то поручень, сорвался, оказался в воде, покрытой маслянистой пленкой, поплыл в сторону огней на берегу, благо сил и пьяной дури было много, увидел луч прожектора, замахал рукой, после чего был поднят на борт пограничного катера. Как мне рассказали коллеги, вахтенный второй помощник, в общем-то, невиновный, заперся в своей каюте и утонул вместе с пассажирским судном, а оба капитана получили по пятнадцать лет тюрьмы - максимальный срок в СССР. Через пять лет, после развала страны, обоих выпустили на свободу, объявив жертвами тоталитарного режима. Капитана сухогруза «Пётр Васёв»,
виновного в столкновении и к тому времени гражданина Израиля, море настигло еще через одиннадцать лет возле Ньюфаундленда, утопив вместе с яхтой, которой он командовал. Капитан «Адмирала Нахимова» переживет его на четыре года, умрет на берегу от тяжелой продолжительной болезни.
        На этот раз мы пошли к Горгиппии (Анапе) по ветру. Миновали ее утром. Сейчас это город среднего размера по местным меркам, то есть пара тысяч жителей или немного больше. Стоит на глинистом мысе на берегу реки возле ее устья. В будущем я видел древние руины примерно в центре города Анапа. Скорее всего, то были развалины более новых сооружений, чем нынешние. Сейчас город окружен каменными стенами высотой метра четыре со стороны моря. Как там со стороны суши, с более опасных направлений, не знаю. Высаживаться и смотреть нам не с руки. И так все рыбаки и купцы, кто находился на длинном песчаном пляже, рванули под защиту крепостных стен, побросав свои лодки и галеры на произвол судьбы, а из города вышел отряд лучников и копейщиков, чтобы организовать нам достойный прием. Вот пляж останется таким же, и море будет мелким, с плавно опускающимся дном - идеальное место для отдыха с детьми. Правда, вода порой зеленая, на любителя.
        Миновав город, понеслись дальше. Я был уверен, что рано утром из Горгиппии кто-нибудь да отправился в сторону Керченского пролива. И не ошибся. Где-то часа через два мы увидели одинокую тридцатишестивесельную галеру, которая бодренько рассекала водную гладь. Нас они заметили не сразу. Наверное, предполагали, что опасность может быть только впереди или с левого борта, со стороны открытого моря. Затем налегли на весла. Только вот «Альбатрос» при свежем ветре давал узлов девять-десять, а не пять-шесть, как галера. Мы быстро нагоняли ее. Кормчий понял, что удрать не получится, а помощи ждать неоткуда, и повернул к берегу. Наверное, решил, что лучше быть голодным и свободным, чем сытым рабом. Галера вылезла на песчаный пляж основательно, нашей призовой партии пришлось долго стягивать ее в воду. Боспорский экипаж наблюдал за их действиями с вершины холма метрах в трехстах от берега моря.
        Везла галера керамическую посуду разных размеров. В самом низу стояли пифосы объемом в тонну или больше, с четырьмя или даже шестью ручками и обычно плоским дном. В них хранят вино, зерно, соленую рыбу. Если грунт мягкий и трудно сделать зерновую яму или цистерну для засолки рыбы, закапывают пифос по горло. Кстати, керамическая посуда в таких делах служит и после того, как разобьется. Ее размельчают и используют для получения раствора, которым обмазывают стенки ямы, цистерны. Внутри пифосов находились небольшие амфоры, разнообразные сосуды для смешивания и питья вина, миски, тарелки. Амфоры бывают разного объема, литров от пяти до пятидесяти, но стандартной считается емкостью двадцать шесть литров или греческий талант. Вся посуда была местного изготовления, не покрытая лаком, для бедняков.
        Поскольку захваченная добыча была не ахти, мы еще пару дней поболтались восточнее Керченского пролива. Видимо, удравший экипаж оповестил о нас всех заинтересованных, потому что больше никого не встретили, даже рыбацкие лодки не попадались, а их в этом районе во все времена, как иногда мне кажется, больше, чем рыбы. Поняв, что больше ничего не светит, мы погребли домой.
        В Херсонесе нас ожидал неприятный сюрприз. Пока мы охотились на боспорцев, они побывали у нас в гостях. Флот в составе десяти триер сделал налет на окрестности города. В гавань заходить побоялись, но окрестности разорили малехо. Наши почему-то побоялись шугануть их. Экипаж каждой триеры человек двести. Само собой, не все участвовали в высадке, так что вполне могли бы вломить непрошенным гостям по самое не балуй. Наверное, херсонесцы решили не терять людей из-за такой ерунды, как бедняцкие постройки.
        Мы продали галеру и посуду, разделили деньги, после чего я решил подзавязать с пиратством. Много суеты и мало выгоды. Нет, конечно, для остальных это был вполне приличный доход. Мирным трудом не заработаешь так много за такой короткий срок. Только вот мне не фонтан рисковать судном ради ерунды. Встреча с десятью триерами могла закончиться печально. Тем более, что по нанесенному ущербу - три захваченные галеры против трех - мы сравнялись в боспорцами. Да и наступали холода, погода начинала портиться. Или я просто обленился, потому что разбогател.
        59
        Порой мне кажется, что имя (кличка) - это судьба. Если тебя прозвали Скифом-Эллином, то никуда не денешься, будешь и тем, и другим, и везде своим среди чужих и чужим среди своих. Разведка у скифов была налажена. Для них не остались в тайне ни захват боспорцами херсонесских судов, ни мой - боспорских, ни разорение наших пригородов. Наверное, пострадало имущество какого-нибудь скифа, осевшего возле Херсонеса, и он рассказал соплеменникам, из-за чего все случилось. В начале весны кочевники запросили встречу с руководством города. Поскольку напрягать с ними отношения было неразумно, демиург Агасикл согласился. По настоятельной просьбе скифов на встречу был приглашен и я. Встретились в том же зале и почти в том же составе, за исключением не приглашенного тавра Бутунатоса. Кочевникам не о чем было с ним говорить, а я не знал, зачем они приехали, поэтому и не настаивал на его присутствии. Точнее, я догадывался, что им надо. Это было не трудно, если знаешь отношения между скифами и Боспорским царством. Они помогли боспорцам подчинить Феодосию и племя фатеев, проживавшее на берегах реки Кубань в среднем ее
течении. В благодарность за это нынешний царь Перисад отхватил у них часть территории, решив, что негоже кочевникам пасти свой скот так близко от Феодосии. В ответ скифы совершили несколько налетов вглубь Керченского полуострова, ограбили и сожгли несколько незащищенных селений. Эта вялотекущая война продолжалась уже семь лет. Так понимаю, кочевники решили обострить ситуацию, но у самих не хватало силенок, особенно специалистов по захвату городов.
        Мои предположения подтвердились. Кривобородый Авасий не стал тянуть быка за хвост, сразу изложил, зачем они приехали. Нам предлагали совместно отомстить боспорцам за их подлое поведение.
        - Мы выставим большое конное войско и немного пехоты, а вы - осадные приспособления и обслугу к ним, - предложил скифский вождь. - Если захотите, можете добавить пехоту и конницу.
        Я тоже не стал издеваться над быком, спросил:
        - Как будем делить добычу?
        - Как обычно - кто что захватит, то и его, - ответил Гнур, обладатель пояса с изображениями скифских драконов.
        - В городе будет много такой добычи, которую один человек не захватит, - подсказал я.
        - Тогда поровну на каждый отряд, - предложил Авасий.
        - У нас будет два отряда: осадный и обычный, - предупредил я.
        - Мы согласны, - ответил за всех кочевников Гнур.
        Согласие демиурга Агасикла, полемарха Харисия и басилевса Деметрия их не интересовало. Подозреваю, что скифам даже в голову не приходило, что такие вопросы должны решать люди, не проявившие себя в сражениях. Впрочем, руководящая троица была не против, как и созванные позже городской Совет и народное собрание. Боспорцы захватили наши галеры и сожгли наши пригороды, поэтому должны быть наказаны. Тем более, что в поход пойдут только добровольцы.
        Желающих поживиться за счет боспорцев оказалось много. Я думал, придется уговаривать тех, кто обслуживает тараны и катапульты, а получилось, что часть их пришлось переводить в гоплиты, потому что почти все вызвались добровольцами, но половину катапульт и расчеты для них надо было оставить в городе. Согласилась отправиться в поход примерно половина фаланги, участвовавшей в сражении со скифами и все всадники. По поводу последних я не сомневался. Ясно, что в случае большого сражения атаковать будут скифы, а херсонесцам достанутся вторые роли, зато удрать на коне легко и быстро, в плену вряд ли окажешься, даже в случае проигрыша. Всего собралось без малого шестьсот человек. Это намного меньше, чем в скифских отрядах, но мы ведь высококлассные специалисты, так что имеем право на одинаковую долю от добычи.
        Провожал нас весь город, торжественно и жертвенно. На рога волов, которые везли осадные орудия в целом или разобранном виде, нацепили венки из веток с молодыми зелеными листочками. Такое впечатление, будто идем на святое дело, а не ради шкурного интереса. Видимо, сказывалось отсутствие других, более интересных мероприятий.
        Со скифами встретились в степной чати Крыма, неподалеку от того места, где вломили им. Наверное, среди участвовавших в этом походе были и те, против кого мы недавно воевали, однако вели они себя пристойно. Война учит уважать противника, победившего тебя.
        Скифское войско состояло из тяжелой и легкой конницы и пехоты. К первой относились богатые скотоводы и их родственники. Они ездили на крупных лошадях, имели чешуйчатые или пластинчатые доспехи, вооружались, кроме лука, копьем длиной метра три и/или тремя-четырьмя дротиками, а у некоторых кроме или вместо короткого акинака были длинные мечи или сабли. Щиты с вырезом сверху, изготовленные из металла или дерева с металлическими полосами. Самое интересное, почти у всех пожилых воинов были «стремена» - кожаные ремни с петлями на концах. Видимо, молодые пока считают западло пользоваться стременами, хотя с ними намного удобнее воевать с копьем и рубить длинным мечом или саблей. Говорят, позаимствовали это изобретение у сарматов, у которых главное оружие - длинное копье, поэтому нужна опора для ног. Мои стремена рассматривали с интересом и долей удивления. Подозреваю, что удивляло то, что такой молодой пользуется стременами. Легкая конница состояла из бедных пастухов. По некоторым сразу видно, что отправились воевать прямо от стада. Доспехи, если имели, были кожаные: шапка, набитая овечьей шерстью, и
куртка внахлест, на которую могли быть нашиты спереди и на плечах, как погоны, костяные или деревянные пластины. Вооружены луками, акинаками и арканами. Щит - круглый плетеный каркас, обтянутый кожей. Многие ездят на меринах. Кастрированный жеребец удобнее для пастьбы: не начнет дурить при виде кобыл и кусается реже. В пехоте, как ни странно, было много скифов. Это, как догадываюсь, деградировавшие кочевники, у которых нет даже чахлой лошаденки. В степи сейчас идет жесткое классовое расслоение. Людей становится всё больше, а количество выпасов не увеличивается, поэтому часть скифов оседает, начинает пахать землю. Холодная зима, засушливое лето или падеж скота из-за болезни резко увеличивают количество скифов-пехотинцев. Война для них - единственный шанс обзавестись лошадью и вернуться к прежнему, достойному образу жизни. У пехотинцев, кроме лука и акинака или топора, еще и копье длиной метра два с половиной. Щиты у многих круглые плетеные, но попадаются и прямоугольные деревянные, часто трофейные греческие или изготовленные по их образу и подобию. Само собой, воевать в составе фаланги скифские
пехотинцы не умеют, выполняют ту же роль, что и гипасписты в македонской армии.
        Меня пригласили на сходку вождей, которая проходила в большом багровом шатре, скорее всего, захваченном у македонцев. Скифы пока не делают такие, предпочитают жить в кибитках, четырех- или шестиколесных, запряженных волами. При этом кибитка может быть разделена на три отсека: для мужчин, женщин и детей. Рядом иногда ставят что-то типа маленькой юрты, в которой обдалбливаются коноплей. Присутствовало десятка два командиров разного уровня, причем некоторые прибыли без своих отрядов, которые присоединятся к нам по мере следования основных сил через их земли. Сперва мы поели горячей вареной конины под херсонесское вино среднего качества. Конина жестковата, поэтому на мясо пускают молодых жеребят, выращенных на воле, и варят часа два. Вино пили не разбавленным. Это одна из причин, почему греки считают скифов варварами. Впрочем, если бы кочевники пили вино разбавленным, все равно в эллины не вышли бы рылом. Мне подали вино в черепе, выложенном с обеих сторон золотыми пластинами. Чьи мозги в нем раньше помещались, не сказали. Спрашивать постеснялся. Обычно так поступают с черепом злейшего врага, и,
наверное, мой сгодился бы тоже. Или я льщу себе. Скифы вроде бы пришли с Алтая и, может быть, в дальнем родстве с монголами, поэтому обмакнул палец в вино и первую каплю стряхнул на землю, точнее, на кошму, на которой с трудом сидел на пятках. Скифы переглянулись. Этот обычай им явно знаком, хотя сами так не делают. Я медленно выцедил вино. Сразу вспомнилось: «Я пил из черепа отца…». На вкус вина это никак не повлияло.
        Дальше пошло обсуждение плана предстоящей военной кампании. У скифов был только один вариант - пронестись, грабя и уничтожая слабозащищенные поселения, до Киммерийского вала. Не знаю, почему вал называют так. Зачем кочевникам-киммерийцам строить укрепление, которое мешало бы им передвигаться по степи?! Может быть, его построили именно для защиты от киммерийцев те, кто жил на этой земле раньше - тавры и их родственники синды и меоты? Хотя мне рассказывали, что все валы, а их сейчас три, были построены эллинами. Киммерийский - самый западный и самый длинный. Он начинается возле города Киммерик на берегу Черного моря и идет на север до Казантипского залива Азовского моря. Я бывал на берегу этого залива. Затащила знакомая, любительница виндсерфинга. Там постоянно дуют ветры и при этом низкая волна, потому что мелко и мало места для разгона. Пока она моталась по низким волнам, я тупо лежал на берегу или на мели в до одурения теплой воде. Она в заливе быстро прогревается, поэтому купальный сезон начинается на месяц раньше. Средний по расположению, длине и неприступности вал проходит от лимана южнее
города Нимфея до лимана Азовского моря. Этот вал называют Нимфейским. Третий, самый короткий и самый мощный, начинается от пролива западнее города Тиритака, поэтому называется Тиритакским. Тянется на север до Азовского моря, проходя километрах в четырех от Пантикапея и защищая подходы к столице Боспорского царства.
        - Почему бы нам не преодолеть вал и не захватить Киммерик? - предложил я.
        Видимо, именно это предложение от меня и ждали.
        - Пока мы будем перебираться через вал, в Киммерике подготовятся к защите, и им придет помощь из Пантикапея, - выступая в роли адвоката дьявола, сообщил Авасий.
        - Помощь может успеть, а может и не успеть, - сказал я. - Почему бы не попробовать?!
        - Ты обещаешь нам захватить Киммерик? - задал провокационный вопрос Гнур.
        - На войне нельзя что-либо обещать, - поделился я жизненным наблюдением, как уверен, известном и всем остальным присутствующим, и разъяснил его в понятной форме: - Если боги захотят наказать жителей Киммерика, они наградят нас.
        Красивая фраза действует убийственно на неокрепшие в бессмысленных диспутах умы. Следующие пять дней, пока мы добирались до южной оконечности Киммерийского вала, воины-скифы повторяли ее и улыбались. Они-то знали, на чьей стороне боги!
        60
        Киммерийский вал шириной у основания метров тридцать и высотой около десяти. Перед ним вырыт ров шириной метра четыре и глубиной три. Через каждый два-три километра стояла сигнальная башня. Некоторые башни были еще и надвратными с дубовыми воротами, через которые, перейдя по подъемному деревянному мосту, можно было попасть на ту сторону вала. Был способ преодолеть его и еще проще - обойти по берегу моря. Что мы и сделали. По идее гарнизон Киммерика должен был преградить нам путь, но, предупрежденный сигналами с башен о нашем приближении, не стал размениваться на стычку с нами. Отважные боспорские воины предпочли наблюдать за врагами с городских каменных стен высотой метра три с половиной. Киммерик располагался на западном склоне горы, которая находилась на скалистом мысу и была высотой метров двести. Стена была только с одной стороны, где был подход к городу. Перед ней сухой ров шириной метров пять и глубиной два с половиной, прорубленный в твердом ракушечнике. С остальных трех сторон защищали отвесные скалы. Городом Киммерик можно назвать с большой натяжкой. Едва ли в нем насчитывалось сотен
восемь в базарный день. Правда, сейчас под защиту крепостных стен сбежались крестьяне из ближних деревень и согнали туда скот. Значит, всего баранов разного вида в городе тысячи полторы, а способных защищаться - сотни две. Наверняка послали конного гонца с пренеприятным известием в Пантикапей. Доберется туда он к вечеру. День-два на сборы. Плюс два дня шагать до Киммерика. Итого у нас пять спокойных дней. Если не уложимся, придется воевать на два фронта.
        - Приступайте, - приказал я командиру «саперов» Эвкрату.
        Кое-что из нужного для осады мы везли с собой из Херсонеса, кое-что изготовили вчера во время стоянки, осталное сделаем на месте, благо работать теперь есть кому. По пути следования к Киммерику скифы наловили много боспорцев разного пола и профессий. Сейчас эти люди начали под руководством херсонесцев возводить защитные сооружения, под прикрытием которых будут засыпать вал, а потом разрушать городскую стену. Пусть боспорцы уничтожают друг друга, а мы будем подгонять их.
        В это время скифы разделились на множество небольших отрядов и поскакали в разные стороны за добычей. Каждый отряд обязательно отдаст херсонесцам часть захваченного провианта, так что голодными не будем. Это условие я выдвинул, когда подошли к городу. Иначе пусть скифы сами работают с таранами и катапультами.
        Я подъехал к Авасию, который наблюдал, как для него ставят большой шатер, захваченный у македонцев. Наверное, таскает его с собой именно для того, чтобы постоянно напомнить всем, что участвовал в великой, как он считает, победе. Скифский вождь склонен к хвастовству и позерству. Больше ни у кого нет столько золотых побрякушек на оружие, доспехах и конской сбруе. Один горит чего стоит - весь в золотых пластинах в виде шагающих с натянутым луком чудовищ с львиными лапами, человеческими телами и бычьими, бараньими или орлиными головами. Пояс состоит из овальных золотых блях с барельефами грифонов. На ножнах акинака три золотых льва, шагающих на задних лапах. В средневековой геральдике такие звери будут носить название «Лев восстающий». Попытался представить, как эти символы проберутся от скифов к западноевропейским баронам, но не смог. На перекрестье акинака лежат два золотых оленя, а между ними золотое древо жизни тянется по рукояти к навершию с большим рубином. Не уверен, что такой акинак удобно держать, но для понтов - самое то.
        - Ты послал кого-нибудь ко второму валу? - поинтересовался я.
        - Конечно, - коротко ответил скифский вождь.
        - Пошли еще кого-нибудь с острым глазом и хорошей памятью к Нимфею, - попросил я. - Пусть проберутся через вал и посмотрят, какие там стены, сколько ворот, башен.
        - Надо сперва этот город захватить, - сказал Авасий.
        - Он уже захвачен, потому что я не вижу на стенах воинов, готовых умереть в бою. Они все смотрят с надеждой в сторону Пантикапея и ничего не делают, - поделился я наблюдениями, после чего добавил чужую мудрость: - Город крепок не стенами, а мужеством защитников.
        - Хорошо, сейчас пошлю толковых парней к Нимфею, - сказал скифский вождь. - Какая дорога ведет к нему?
        - Пусть скачут вдоль берега моря, не промахнутся, - ответил я.
        Все скифские вожди, вопреки увлекательности грабежей, остались в лагере. Они внимательно наблюдают за организацией процесса осады, действиями моих подчиненных - перенимают опыт. Догадываюсь, что этот опыт пригодится им когда-нибудь и против Херсонеса, но успокаиваю свою совесть знанием, что город кочевники никогда не захватят. Хотя может оказаться, что я плохо знаю историю Херсонеса.
        За первый день был засыпан ров в нескольких местах. Всю ночь мы поднимали шум, изображая штурм, не давали горожан расслабиться. На второй день подтянули три тарана и начали методично разрушать крепостные стены. Киммерикцы пытались помешать, но скифские лучники быстро разогнали самых отчаянных. На малой дистанции скифские луки, средние составные, вполне себе грозное оружие. К вечеру в двух местах стена частично обвалилась. Параллельно оба дня шло изготовление лестниц, благо требовались не очень высокие.
        После захода солнца я сказал скифским вождям:
        - На рассвете пойдем на штурм. Вы - в тех местах, где поработали тараны. Там ночью попытаются подлатать и будут ждать главный удар, так что вы не спешите лезть, но шумите погромче, отвлекайте внимание, пока мои воины в других местах не поднимутся на стены.
        На самом деле беречь кочевников я не собирался. Чем больше их погибнет здесь, тем меньше под стенами Херсонеса. Нам надо было попасть в город первыми и захватить самую ценную добычу, которая хранится в храмах. Киммерикские боги для нас никто, хотя имеют имена, одинаковые с нашими, так что святотатства не будет.
        61
        Спал плохо, потому что мешали крики под городской стеной. Время от времени специально выделенные отряды поднимали шум, изображая штурм города. Наверное, киммерикцы уже не реагировали на провокации, но вряд ли расслаблялись полностью. Разбудили меня, точнее, вырвали из тревожного полусна, когда небо только начало сереть на востоке. Было ветрено и прохладно. От моря шел сильный запах йода. Вдруг показалось, что сейчас поплыву на лодке ловить бычков. Они здесь большие, голодные и глупые, клюют на кусочек красного полиэтилена и даже на фильтр от окурка. Иногда мне приходит в голову шальная мысль: «А не бросить ли всё, не осесть ли где-нибудь в тихом месте и посвятить жизнь тусклой семейной жизни с рыбалкой по утрам и сказками детям по вечерам?!». На то она и шальная, чтобы тут же разбиться о стену логичных мыслей, что не дадут ведь, да и самому такое прозябание быстро надоест.
        И мои воины, и скифы уже готовы к штурму. Разбившись на группы, на каждую из которых приходилось по лестнице, они переговаривались тихо, словно боялись спугнуть защитников города. Обратил внимание, что кочевники по большей части коротконогие и кривоногие и верхом смотрятся выше и более грозными, и ходят вразвалку, как бывалые морские волки.
        Я прошел на правый фланг, где стена выглядит крепче всего и, как надеюсь, охраняется хуже. Там меня поджидают десять групп херсонесцев с лестницами и две сотни скифских лучников, которые будут оказывать нам стрелковую поддержку. Машу рукой трубачам. С нами приперлось сюда аж одиннадцать лабухов, целый оркестр. Решили малехо подзаработать на чужих похоронах.
        По звуку труб началось движение в том месте, где тараны подпортили стену. За ночь ее малехо подлатали. Сейчас там большая толпа скифских воинов с громкими криками имитирует штурм. Получается у них здорово. Был бы я киммерикцем, поверил бы, что там направление главного удара.
        Подождав минут пять, приказываю в первую очередь себе:
        - Вперед!
        Все десять отрядов бегут к стене. Она сложена из плохо обтесанных камней. По такой, если бы не мешали, можно залезть без всяких приспособлений. Лестницы нужны для того, чтобы залезть быстро. Оставшиеся на месте скифские лучники сгоняют стрелами немногочисленных защитников города, которые стояли на сторожевом ходе.
        Я перехожу ров в том месте, где его засыпали вчера. Земля не утрамбована, проседает немного под ногами. Лестницы уже приставлены, и по ним карабкаются воины, подняв левой рукой щит над головой и зажав в правой короткий меч. Наверху слышатся истошные крики и звуки ударов, будто колют дрова. Лестница довольно хлипкая, трещит и покачивается. Переступаю со ступеньки на ступеньку быстро, стараясь не задерживаться, потому что боюсь, что какая-нибудь сломается. Протискиваюсь боком между широкими зубцами и вижу, как на сторожевом ходе два киммерикца с короткими копьями наседают на херсонесца, рядом с которым под стеной сидит соратник, прикрывающий правой ладонью рану в животе. У раненого отстраненный взгляд, точно находится уже не здесь. Наверное, надеется, что его добьют и избавят от продолжительных мучений.
        Я успеваю отбить копье, которым чуть не угодили в правое бедро сражавшегося херсонесца, после чего колющим ударом поражаю врага в шею чуть выше кадыка. Тут же наношу рубящий еще одному, только что подбежавшему. Это юноша лет пятнадцати, облаченный в старый кожаный доспех не по росту, видимо, доставшийся по наследству. Мой клинок легко рассекает старую, потертую и потрескавшуюся кожу, перебивает ключицу и другие кости. Юноша роняет короткий меч и смотрит на меня удивленно. В горячке не чувствует боль, хотя понимает, что ранен. Скорее всего, никак не может поверить, что сейчас умрет. Он ведь, как и все молодые и неопытные, был уверен, что никогда не погибнет. Поскольку юноша вреда нанести не может, я отталкиваю его щитом и вступаю в бой с тремя воинами постарше, как догадываюсь, городскими стражниками. Эти опытны и знают, что в бою умереть запросто, не один раз видели чужую смерть. Ширина сторожевого хода позволяет стоять плечом к плечу только двоим, поэтому третий орудует копьем от головы, просовывая его между впередистоящими. Слева от меня появляется херсонесский воин, поэтому, закрывшись щитом,
сближаюсь с правым врагом и короткими колющими ударами дважды раню его в правую руку, в которой скифский акинак. Киммерикец роняет оружие, которое падает со звоном, и закрывается щитом. В это время вражеское копье с силой врезается в мой шлем, с неприятным визгом соскальзывает и уходит влево. Я отталкиваю его правой рукой дальше влево, после чего вклиниваюсь между киммерикцами и колю в рыжебородое лицо копейщика, который никак не повернет в нужную сторону свое оружие. Все-таки для ближнего боя даже моя сабля иногда кажется длинноватой, не говоря уже о двухметровом копье. Слева от меня падает, уронив мне на ногу щит, третий враг. Щит падает кромкой на пальцы. Толстая кожа сапога спасает их от перелома, но не от боли. Я матерюсь громко. Мне кажется, до сих пор не забыл русский язык только потому, что в таких случаях другие не подходят.
        Всё, дальше путь свободен. Я оглядываюсь. Десятка три херсонесцев идут ко мне, переступая через убитых врагов и убитых и раненых соратников. К ним постоянно присоединяются другие воины, поднявшиеся по лестницам. Подхожу к просвету между зубцами и машу нашим трубачам, чтобы дали сигнал общего штурма. Пусть скифы подключаются к делу, связывают еще сражавшихся защитников города. Пока преодолеют стены, мы успеем добраться до храмов.
        - Все за мной! - командую я и веду херсонесцев к каменной лестнице, которая сооружена вдоль внутренней стороны стены.
        По улице, идущей в гору, мы бодро шагаем к агоре. Мимо нас, обгоняя, бегут горожане. Видимо, принимают нас за своих. Мы ведь такие же эллины, как и они, не похожи на диких кочевников. Бегут к обрыву, чтобы спуститься на берег моря. Наверное, надеются, что их заберут две галеры и несколько рыбачьих лодок, которые покачиваются на низких волнах неподалеку от берега, вне зоны обстрела скифских лучников, дежуривших там. Как горожане смогут миновать лучников - вопрос на засыпку. Во время панического бегства трудно ждать разумных решений.
        Когда греки врываются в греческий город, часть населения обязательно прячется в храмах. Это не всегда спасает, но дает шанс. Со скифами такое не сработает, поэтому все четыре храма, расположенные каждый со своей стороны агоры, были пусты, отсутствовали даже жрецы. Главной богиней Киммерика считается Деметра, отвечающая за земледелие и плодородие. Я заметил, что на Крымском полуострове в почете богини. Наверное, это эхо матриархата, бытовавшего у местных племен до прихода греков и, возможно, киммерийцев. Храм богини был на восточной стороне агоры, выше остальных. И колонны в нем мраморные, а в остальных трех - из местного ракушечника. Из мрамора была и статуя богини - юной девушки с венком колосьев на голове. Венок сделан из золота, в чем я убедился, подцепив его острием сабли и сняв со статуи. За постаментом с Деметрой была большая темная комната, в которой хранились городская казна и подношения богине: золотая, серебряная и бронзовая посуда, эти же металлы в слитках и монетах, ссыпанных в красно- и чернолаковые амфоры, а также драгоценные камни, благовония, пряности, красители, ткани, дорогое
оружие и доспехи… В храмах Зевса, Посейдона и Персефоны, дочери Деметры, были только подношения, но и там добыча превышала наши самые смелые ожидания. Маленький городок Киммерик оказался богаче многих полисов с Балканского полуострова. Наварился на посредничестве, ведь через него шел экспорт зерна с этой части Керченского полуострова. Все захваченное мои воины, сортируя, складывали на агоре перед храмом Деметры. Затем поделим. Десятая часть пойдет Херсонесу, вторая десятина - мне, остальное по долям, согласно рангу и воинской специальности. А скифы пусть ловят разбегающихся горожан и шмонают их дома.
        62
        Я не ожидал от боспорцев такой безалаберности, порожденной самоуверенностью. Видимо, слабина, которую дали скифы несколько лет назад, вскружила голову царю Перисаду и его полководцам. Действительно, кочевники с луками и сравнительно короткими копьями не могут тягаться с хорошо выученной фалангой, особенно рядом с ее базой на ровной и ограниченной местности, где нет возможности измотать противника постоянными налетами и обстрелами. Боспорцы не сомневались, что просто выдавят скифов за пределы Киммерийского вала - и война закончится. Мы подыгрывали им, демонстрируя готовность отправиться из разграбленного Киммерика восвояси, увозя богатые трофеи и угоняя более тысячи рабов. Точнее, скифы именно так и собирались поступить. Они отомстили, взяли богатую, по их мнению, добычу, так что можно было вернуться к своим баранам и рассказать им и не только о своей великой победе. На их счастье или наоборот в походе участвовал я, привыкший к более значимым свершениям.
        - С какой стати мы пойдем домой?! - удивленно произнес я, когда услышал такое предложение. - Нам еще надо Нимфей захватить.
        Мы пируем в багровом шатре, установленном на агоре Киммерика. Более неподходящее место для шатра трудно найти, но по этому поводу я не стал спорить. Как догадываюсь, Авасию просто надо добавить красивую деталь в рассказ об этом походе: «Мой шатер стоял на центральной площади города!». Если бы остался за пределами крепостных стен, победа выглядела бы менее впечатляющей, и потомки не передавали бы легенду о ней из поколения в поколение.
        - Чтобы захватить Нимфей, надо сперва разбить боспорскую армию, - напоминает Гнур.
        - Да, придется, - соглашаюсь я настолько небрежно, насколько могу.
        На самом деле я не настолько уверен в скифах, чтобы не сомневаться в победе. Черт их знает, как поведут себя во время сражения! Вдруг они увидят перед боем зайца и по привычке всем войском поскачут за ним?!
        Скифы переглядываются. С одной стороны им очень хочется разбить боспорцев, отомстить за невыполнение обещаний, презрительное изгнание со своей территории после того, как в кочевниках пропала надобность. С другой - не хочется пойти по шерсть и вернуться стрижеными. Эти два чувства борются в них настолько бурно, что даже позабыли про вино. Поскольку выпили всего по одному кубку, побеждала осторожность, чтобы не сказать трусость.
        И тут я сыплю им соль на самое неподходящее место:
        - Если вы так боитесь боспорцев, что ж, поедем домой. В следующий раз я найду для войны с ними более отважных союзников.
        Если бы я прямо обозвал скифов трусами, реакция была бы более сдержанная. Они загомонили все сразу и очень громко. А я спокойно, медленно пил неразбавленное вино из черепа чьего-то отца, и сына, и, конечно, внука.
        Когда поток неконтролируемых эмоций иссяк, я так же спокойно произнес:
        - Выступаем после восхода луны. Первую половину пути будем ехать, вторую - идти пешком, ведя коней на поводу, потому что громкий топот копыт предупредит врага о нашем приближении. Нападем на рассвете с трех сторон.
        Боспорская армия зачем-то вышла за пределы второго вала и остановилась на ночь в степи, километрах в двадцати от Киммерика, не соорудив каких-либо защитных укреплений. Наверное, боспорцы собираются отдохнуть ночью, а по утренней прохладе пройти оставшееся расстояние до захваченного города и, не сильно устав, дать сражение, если вдруг скифы будут настолько глупы, что не сбегут. Кочевники показывают, что не глупы: несколько небольших скифских отрядов следят за боспорцами, постоянно беспокоят, что является обычной практикой, а остальные в захваченном городе пакуют добычу, собираясь в путь-дорогу.
        Скифским вождям потребовалось время, чтобы переварить мои слова. Одновременно говорить и думать они не умели, поэтому заткнулись все, как один. Тишина была такая, что слышно было, как скрипят их извилины, почти не загнутые интеллектом.
        - Пойдем ночью? - задал уточняющий вопрос Гнур, который всегда казался мне более сообразительным, ведь дьявол в адвокаты не возьмет совсем уж дурака, хотя от него можно ждать любой подляны.
        Ночь и у скифов - время сакральное, заполненное всякими злыми духами. Правда, в отличие от крестьян и горожан им постоянно приходится по ночам шастать по степи, охраняя табуны, стада и отары. Само собой, беднякам, а не тем, кто собрался в шатре, но и эти должны помнить традиции предков.
        - Да, - подтверждаю я, - когда боспорские боги будут спать.
        Боги пока что спят по ночам и даже днем и во всем остальном ничем не отличаются от людей, разве что бессмертием и недюжинной силой.
        63
        Ночью в степи не так страшно, как в лесу или городе. Сказывается открытое пространство. К тому же, нас много, а в толпе человек становится смелее. Да и до недавнего времени, пока не зашла луна, было светло, как днем. Приближается полнолуние, и сейчас на небе ни тучки. Луна была необычно велика и красноватого цвета. Перед выходом из Киммерика скифский ведун - дряхлый сгорбленный дед, туговатый на оба уха - перемешал в кожаном мешке свои палочки, высыпал их на коврик, потом разложил в ряд и изрек, что луна предупреждает, что утром прольется кровь. Я бы такое предсказал и без помощи палочек. Кто победит - ведун не уточнил. Умный и сам догадается, а дуракам объяснять ни к чему.
        Я в компании Авасия и Гнура сижу у костра на дне неглубокой балки, возле ручейка, который почти беззвучно бежит куда-то в темноту. К нам подходит Скилур с бурдюком и наполняет чаши разбавленным красным вином из моих запасов. Отойдя в темноту, прикладывается и сам к бурдюку, хотя мог бы налить в чашу. Я вспомнил, как в будущем предпочитал пить воду прямо из чайника, из носика, чем вгонял жену в тоску. Она так и не смогла отучить меня от этой благородной привычки.
        Балка заполнена другими скифскими воинами, тяжелыми кавалеристами и пехотинцами, которые, сидя или лежа, тихо переговариваются. Иногда слышен смех. Наши стреноженные кони пасутся наверху. Если подняться туда, то километрах в трех северо-восточнее увидишь немногочисленные костры в боспорском лагере. Наверняка часовые слышали звуки в степи, потому что большое войско, как ни старайся, бесшумно не перемещается, но тревогу не подняли. Наверное, подумали, что шумит небольшой скифский отряд, нагоняет страх. Похожие звуки боспорские часовые должны были слышать и на юго-востоке и северо-западе. Оттуда будет нападать скифская легкая конница, разделенная на две части.
        - Для эллина ты слишком хорошо знаешь нравы и обычаи кочевников, - заводит Авасий разговор на тему, которая интересует многих скифов. - Откуда?
        Да, уже одно то, что я умею сидеть на пятках, не говоря уже о стрельбе из лука на скаку, указывает на мое хорошее знание кочевой жизни. И я сочиняю для них легенду, мешая правду с вымыслом.
        - Мой народ постоянно воюет с кочевниками, которые называют себя монголами. Они живут восточнее ваших братьев саков, в двух месяцах пути от них. Время от времени мы заключаем с монголами мирные договора и обмениваемся заложниками, сыновьями вождей. Так я оказался у кочевников и прожил там несколько лет, научившись их нравам и обычаям. Потом монголам надоел мир, и я вернулся домой, чтобы сразу отправиться на войну с ними. После войны поплыл посмотреть мир. Узнав о походе македонского царя Александра, присоединился к его армии, дослужился до командира илы - отряда из двух сотен конников, - рассказал я.
        - Я так и подумал, что ты жил среди кочевников! - радостно произнес Авасий. - В городе не научишься так хорошо ездить на коне и стрелять из лука.
        Я не стал разубеждать его. Если им нравится считать меня своим, если им так легче переносить мое превосходство, пусть так и будет.
        - Не хочешь вернуться к кочевой жизни? - поинтересовался Гнур.
        - Нет, - честно признался я. - Измена обычаям своего народа всегда заканчивается плохо.
        В последнее время все больше скифов оседает в городах. Если бедным это прощается (кого интересует судьба голытьбы?!), то знатным надо быть предельно осторожными. Можно съездить в Ольвию на несколько дней и оттянуться по полной программе, но, если начнешь задерживаться там надолго и одеваться на греческий манер, рискуешь нарваться на большие неприятности. Несколько скифских вождей поплатились головами за чрезмерное увлечение греческим образом жизни.
        - Так оно и есть! - грозно произносит Гнур и смотрит на Авасия.
        У Авасия большой дом в Ольвии с - о, ужас! - баней. У скифов не принято мыться и стирать одежду. Для этого существуют дожди. Авасия, наверное, давно бы обезглавили за такое пренебрежение обычаями своего народа, если бы не проявил себя в войне с македонцами. Две поражения от меня нивелировали его бывшие достижения, но захват Киммерика опять дал возможность пожить в Ольвии. Если разобьем боспорцев, Авасий сможет года два безнаказанно мыться в своей бане.
        - Светает, - громко, чтобы услышали и мы, произносит кто-то из воинов, неразличимый в темноте.
        Небо, действительно, начало сереть. Точнее, звезды на нем не так ярки, как были всего нескольок минут назад.
        - Поехали? - одновременно спрашивая и приказывая, произношу я, встаю и потягиваюсь, разгоняя ломоту в теле, отвыкшем сидеть на пятках.
        Скифские вожди тоже демонстрируют неторопливость. Мол, победа никуда от нас не денется, можно не спешить. По крутому склону балки выбираемся наверх, где слуги подводят нам лошадей. Несколько минут ждем, когда остальные всадники переберутся на западную сторону балки, растянутся в лаву. Пехотинцы занимают места возле всадников. Пока скакать будем медленно, будут держаться за гриву, попону или хвост, чтобы быстрее шагать, затем побегут вслед за нами. Долю от трофеев пехотинец получит лишь в том случае, если продемонстрирует скальп убитого врага, который в дальнейшем будет возить, привязанным к узде коня, купленного на наградные. Поэтому для пехотинца поспеть к месту сражения и убить хоть кого-нибудь - вопрос изменения социального статуса в лучшую сторону. Впрочем, многие из них уже неплохо поживились в Киммерике и конем не обзавелись только потому, что сейчас здесь никто не продает.
        Кстати, у греков есть странный глагол «оскифиться». Я сперва подумал, что это значит напиться, но оказалось, рвать волосы на голове от горя, то есть снимать с себя скальп.
        Сначала едем медленно, не поднимая большого шума и ожидая, когда станет совсем светло. Конь должен видеть, куда ставит копыта, иначе может угодить в нору суслика или другую ямку, сломать ногу и скинуть наездника. При быстрой езде такое случается и днем, но очень редко. До вражеского лагеря остается километра полтора, когда там замечают нас и поднимается крик.
        - Вперед! - командую я и перевожу коня в галоп.
        Где-то за моей спиной трубач подает громкий и продолжительный сигнал, который, дробясь на короткие звуки, разлетается по степи во все стороны. Это команда легкой коннице идти в атаку. Дальше я слышу только топот тысяч копыт, слившийся в сплошной гул. Так, наверное, шумит снежная лавина, скользящая по крутому горному склону и сносящая всё на своем пути. За те несколько минут, что нам потребовались, чтобы доскакать до вражеского лагеря, там успели проснуться и принять решение. За редким исключением боспорцы предпочли дать деру. Оно и понятно: проснулся, не врубился еще, что к чему, а с трех сторон на тебя несутся конные враги, слышишь громкий перестук копыт их лошадей и истошные вопли сослуживцев о предательстве. Меня всегда поражало, что свою глупость, некомпетентность первым делом списывают на изменников.
        Я направил коня на одинокого копейщика, видимо, командира лоха, который отчаянно призывал своих бойцов стать в строй. Если бы его послушались, то спаслись бы. Построившись пусть и кривым кругом или каре, гоплиты своими длинными копьями не подпустили бы к себе конницу, смогли бы медленно отойти к валу. Даже наши гипасписты вряд ли бы остановили такой отряд. Я видел, как греческие гоплиты персидской армии во время сражения при Иссе отбились от македонцев, ушли в горы. Наехал я на одинокого боспорского гоплита справа. Направить свое копье на меня он не успел. Зато мое копье, длинное, «рыцарское», с хрустом прошибает его щит, доспех и тело. Я протаскиваю боспорца, похожего на бабочку на игле, еще метров пять, после чего копье ломается. Выбрасываю ту часть, что осталась у меня, достаю из ножен саблю и на скаку рублю бегущих людишек. Чем больше перебью здесь, тем меньше их сможет появиться под стенами Херсонеса. Не знаю, правда, осаждали ли когда-нибудь боспорцы мой город, но перестраховаться не помешает.
        64
        Город Нимфей (Святилище Нимф) сейчас больше Херсонеса. Он обнесен каменными стенами шестиметровой высоты с прямоугольными башнями. Внутри на вершине холма мощный акрополь, похожий на афинский. Раньше город Нимфей был торговой факторией Афин, которые держали здесь свой гарнизон. Тогда отсюда возили пшеницу и рыбу. Сейчас пшеница не нужна, хватает египетской, которая дешевле, потому что везти ближе. К моему удивлению, урожаи зерновых здесь выше египетских раза в три, до сам-тридцать. Впрочем, сейчас поля вокруг города превращены в виноградники. Используют не вьющиеся, а стелющиеся сорта, которые легче переносят заморозки. На зиму их еще и присыпают землей. Вино продают скифам и прочим варварам. Спрос на алкоголь в этих краях всегда будет велик.
        Мой отряд расположился на одном из таких молодых виноградников. Лозе не больше двух лет, а плодоносить начинает в пять. Наверняка основательно вытопчем ее, придется пересаживать, так что хозяин виноградника не скоро получит прибыль. Если, конечно, сам уцелеет. Нимфейцы решили защищаться. Сейчас пленные боспорские воины и крестьяне, положившиеся на них и не сбежавшие под защиту крепостных стен, разбивают эти стены таранами. Работают днем и ночью под обстрелом своих сограждан. В некоторых местах по кладке уже побежали паутинки трещин, пока еле заметные. Кстати, стены кое-где обновляли, не знаю, сколько лет назад, камни там светлее и обтесаны по-другому. Обычно греки гладко обтесывают каждую грань по краям, а середину оставляют плохо обработанной, а у новых камней вся грань обтесана, правда, так-сяк.
        Если бы на стенах не было трещин, все равно было бы понятно, что город падет. Индикатором пораженческого настроения были нимфейские богачи, которые каждый день уплывали из города вместе с семьями и ценным барахлом. Кто-то отправлялся в Пантикапей, кто-то - на восточный берег пролива, а кто-то - сразу на южный берег Черного моря или вовсе на Пелопоннес. Остановить разбегание потенциальных рабов и утечку сокровищ мы не можем, нет своего флота, достаточно сильного, чтобы прогнал боспорский, который дрейфует неподалеку от берега, готовый в любой момент взять на борт важных людей и уцелевших солдат гарнизона. Судя по всему, боспорцы предполагают, что их столица будет следующей, и, как доносит наша разведка, готовятся к ее защите. У меня пока таких планов нет, но чем черт не шутит?! Цвет могучей и непобедимой боспорской армии полег в степи между Киммерийским и Нимфейским валами или попал в плен. Вероятнее всего, сейчас им на замену срочно набирают наемников на противоположном берегу пролива среди меотов и синдов, но не думаю, что они будут защищать Пантикапей самоотверженней, чем погибшие воины, жители
этого города.
        К моему шатру, довольно скромному по скифским меркам, подъезжают Авасий и Гнур с охраной из трех десятков молодых скифов, судя по дорогим доспехам, сыновей богатых скотоводов. Эти два вождя постоянно вместе, несмотря на то, что без ссор общаться друг с другом не могут. Они слезают с коней, садятся в тени шатра на расстеленную слугой кошму, ждут, когда их угостят вином. К моему удивлению, оба вождя знают, что мое вино лучше того, что пьют сами. Не понятно только, как при таком хорошем вкусе покупают дрянное вино?! Впрочем, в Киммерике они обновили свои винные погреба более приличным.
        Осушив серебряную чашу с барельефом, на котором Ахиллес на колеснице волочет по земле тело убитого Гектора, и перевернув ее вверх дном, что обозначает «Пьянству бой!», пусть и на короткое время, Авасий сообщил:
        - Боспорцы прислали гонца. Предлагают переговоры.
        - Почему бы не поговорить?! Пусть приходят, - сказал я.
        - Они запросят мир. Вот мы и думаем, что с них потребовать? - произнес Гнур.
        - В тройном размере то, что они не заплатили вам в прошлый раз, три раза по столько за этот и потребовать, чтобы снесли все три вала, которые мешают вам гонять скот зимой по льду на противоположный берег пролива, как делали ваши предки, - посоветовал я.
        - Мы не собираемся гонять скот на тот берег, - возразил Авасий.
        - Если ты не скажешь им это, боспорцы решат, что собираетесь, и щедро заплатят за то, чтобы валы остались, - подсказал я.
        Гнур захихикал мелким бесом и толкнул Авасия локтем в бок:
        - Я же говорил, что он хитрее тебя!
        Послы прибыли на следующее утро. Их специально провели так, чтобы увидели частично разрушенные крепостные стены, с которыми продолжали работать наши тараны. Наверняка в Пантикапей по несколько раз в день передавали сводку с места событий, но одно дело услышать от испуганных нимфейцев, а другое - увидеть собственными глазами. Послов было почти два десятка, не считая полсотни слуг, которые несли нам ценные подарки. Количество подарков точно соответствовало количеству присутствующих на переговорах командиров. Разведка у боспорцев поставлена великолепно. Авасий получил позолоченный шлем беотийского типа, отрез пурпурной ткани и большую амфору вина, Гнур и я - по кинжалу с рукояткой из слоновой кости и в ножнах с золотыми пластинами, отрез алой ткани и тоже по средней амфоре вина, остальные - по ножу с рукояткой из черного дерева и в ножнах с серебряными пластинами, отрезу черной ткани и маленькой амфоре вина. Говорил рыжебородый тип с красным лицом, на котором веснушки были едва различимы. Скифский язык он знал на приличном уровне. Наверное, раньше торговал с кочевниками. По его словам царь Перисад
признал свою ошибку, к которой подтолкнули коварные советники, чтобы поссорить с друзьями-скифами. Отныне и навеки царь хочет быть другом и братом всех кочевников в мире и согласен искупить свою вину любой ценой в пределах разумного.
        С нашей стороны говорил Авасий, иногда поглядывая на меня или Гнура, но игнорируя наши высказанные мимикой советы. Торг шел вязко, пока скифский вождь не выдвинул условие срыть все три вала. Это предложение было настолько неожиданным, что послы хотели уже вернуться в Пантикапей за дополнительными инструкциями. Удержали их, как догадываюсь, звуки таранов, бьющих по стенам, и радостные крики осаждавших, которые приветствовали каждую новую трещину или выпавший камень. Валы послы отстояли, все три. Это обошлось им в дополнительные полсотни талантов серебра. Еще по таланту они обязались заплатить пострадавшим херсонесским купцам и вернуть им галеры с товарами и десять талантов - жителям пригородов.
        После того, как условия мира были согласованы, рыжебородый первым делом попросил:
        - Остановите свои тараны. Нам придется ремонтировать стены, а в казне денег совсем не останется.
        После заключения мира с Боспорским царством я подумал о цене неправильного управленческого решения, принятого Перисадом. Да, надо было за чей-то счет поправить ситуацию на подконтрольной ситуации, занять чем-нибудь массу людей, завязанных на хлеботорговлю. Только вот выбрал он тех, кого грабануть казалось легче, не учтя, что это потенциальные союзники. Хотя, может быть, я недооцениваю управленческий гений боспорского царя, для которого именно проигранная война и оказалась лучшим выходом из положения. Теперь можно без опаски поднимать налоги и принимать непопулярные законы. Отрицательные эмоции будут выливаться боспорцами на люто ненавидимых врагов - скифов и их пособников херсонесцев.
        65
        Херсонес стремительно разрастается. Наши победы над скифами и боспорцами сочли знаком богов. Строительство новой крепостной стены тоже помогло городу обзавестись репутацией надежного, неприступного. К тому же, в Херсонес пришли большие деньги вместе с вернувшимися с богатейшими трофеями воинами. Да и мой рудник давал немалые налоги и обеспечивал работой многих мастеров. Со всех греческих полисов к нам устремились переселенцы. В первую очередь вернулись те, кто сбежал в Гераклею Понтийскую. Им не требовалось получать гражданство, так что без проблем обосновались на старом месте. В Малой Азии сейчас неспокойно. Там македонцы воевали с македонцами, деля империю покойного царя Александра. Антипатр, жестоко усмирив греков и навязав Афинам олигархию вместо демократии, разбирался в Великой Фригии с Пердиккой, своим бывшим зятем, который недавно развелся с его дочерью. Точнее, сам Пердикка поперся в Египет свергать Птолемея, а в Малой Азии оставил воевать грека Эвмена, сына извозчика, бывшего начальника царской канцелярии и одного из самых влиятельных людей при Александре Македонском. Я помню, что этот
заносчивый выскочка хорошо воевал только за пиршеским столом.
        Вернулся из Гераклеи и бывший владелец купленных мною клеров, который захотел вернуть их, предложил хорошую цену, почти вдвое превышавшую ту, по которой продал мне. Обладание земельным участком - это сейчас не просто бизнес, а еще и высокий социальный статус, даже если клер малюсенький, едва позволяет сводить концы с концами. Если дают хорошую цену, надо продавать. Так я и поступил. Теперь надо было куда-то пристроить моих лошадей. И я вспомнил, что херсонесская хора будет намного больше нынешней и с крупными клерами.
        - Людей в городе становится все больше, скоро не будет хватать еды, - подсказал я при встрече демиургу Агасиклу. - Теперь стены города передвинуты дальше, можно расширять хору в сторону таврских владений.
        - Дикарям это не понравится, - возразил он.
        - И что они нам сделают?! - усмехнулся я. - Защитим хору с их стороны валом и рвом. Деньги на это возьмем от продажи новых клеров. А потом заставим хозяев огородить каждый участок каменной стеной. В итоге получим дополнительную линию защиты Херсонеса.
        - А кто-то захочет покупать в той стороне клеры?! - усомнился демиург.
        - С удовольствием куплю два-три стандартных, - сказал я.
        Греки уже подсчитали, что для нормальной жизни гражданин должен иметь клер площадью триста два с половиной квадратных плетра (двадцать шесть с половиной гектаров). Клер такого размера они и называют стандартным.
        - Давай разделим там землю на стандартные клеры и предложим купить за небольшие деньги нашим гражданам. Если останутся непроданные, отдадим по более высокой цене метекам с условием, что получат гражданство, если огородят, возделают участок и соберут урожай, - предложил я. - Убьем сразу трех зайцев: увеличим количество сельскохозяйственной продукции, налогов в казну и граждан в полисе. Чем больше будет граждан, тем легче нам защищаться.
        - Это надо обсудить, - изрек Агисикл.
        Граждан, желающих купить землю, нашлось немного. Зато метеков, согласных стать собственниками земли и гражданства, оказалось больше, чем выставленных на продажу клеров. В результате распределили их по жребию (клеру), оправдав название, которые носили земельные участки на хоре. Новые собственники, включая меня, быстро построили стены, разбили участки на секции и навозили чернозема из степи. Мне пришлось обустраивать четыре клера. Все равно деньги некуда девать, а земля пригодится моим потомкам. Аня все чаще заводила речь, что пора бы ей родить еще кого-нибудь. По нынешним меркам двое детей - это почти бездетная семья, которая чем-то прогневила богов. Я пока сопротивлялся, но догадывался, что ночная кукушка перекукует меня. Один из этих клеров предназначался Скилуру, ставшему отцом сына, названного по моему совету Палаком. Поскольку скиф считается моим младшим братом, гражданство Херсонеса он получил автоматически, но на всякий случай я решил сделать его собственником клера. Теперь ни у кого не возникнет сомнений, что Скилур - полноправный гражданин полиса. Да и заслужил он свой клер долгой и
добросовестной службой мне. Пусть его потомки, как и мои, станут херсонесскими аристократами.
        66
        Утром в день весеннего равноденствия, который в Херсонесе считается началом года, все мое семейство в праздничных одеждах, в сопровождении слуг и окружении других горожан, шагает к храму Диониса. Лавки, мастерские и прочие производственные предприятия закрыты на четыре дня. Весь город гуляет. Некоторые девушки и женщины в накинутых на плечи козлиных шкурах или с козлиными рожками на голове, настоящими или сделанными из искусно заплетенных волос. Говорят, раньше в эти дни женщинам разрешалось участвовать в оргиях, но теперь празднество больше похоже на маскарад.
        Возле храма Дионисия уже толпа народа. Стоит веселый гул. Меня с сыном, как важных членов общества, пропускают к самому храму. Женщины и рабы остаются в задних рядах. Мы здороваемся с остальными аристократами и становимся рядом с демиургом Агасиклом, басилевсом Деметрием и полемархом Харисием. Минут десять обмениваемся новостями, ожидая. Городской оркестр, отобранный из добровольцев, начинает громко играть на флейтах и бить в барабаны. Из храма выходит главный его жрец Клитофон, поднимает руки к небу и ждет, когда наступит тишина.
        - Народ славного города Херсонеса, встречай бога Диониса! - торжественно призывает главный жрец.
        Народ орет радостно и начинает пританцовывать. Вновь играет музыка. Если остальные праздники проходят торжественно и чинно, то Великие Дионисии - это четыре дня загула. Можно все, кроме мордобоя. Муж, застукавший жену с другим, не имеет права их бить. После праздника - пожалуйста!
        Из храма четверо достойных граждан в накинутых на плечи черных козлиных шкурах выносят на специальных носилках скульптуру бога Диониса, высеченную из светлого мрамора. До пояса бог оплетен виноградной лозой. Тело у него стройное, мускулистое, а вот лицо мягкое, женственное. На голове бычьи рога. Так, наверное, по мнению греков выглядит муж неверной жены. Несут статую к городскому театру, ведь Дионисий не только бог растительности, виноделия, но и покровитель театра. Первым за статуей идет главный жрец Клитофон. За ним младшие жрецы храма. Затем басилевс Деметрий, за которым демиург Агасикл и полемарх Харисий. За последним пристраиваемся мы с сыном, а за нами остальные важные жители Херсонеса. Каждый занимает в процессии и театре место, согласно своему статусу. Все происходит мирно, без ссор. Никто не определяет, кому за кем идти и где сидеть, однако каждый, за исключением бедняков, которых это не касается, точно знает свое место. Статую устанавливают в оркестре театра. Там она пробует до конца Великих Дионисий.
        Мест в театре каждого города столько, чтобы хватило всем гражданам, а таковыми считаются только мужчины. Посчитай места в театре - и будешь знать, сколько человек выйдут на стены защищать город. Женщин - жен богачей - допускали только при наличии свободных мест, но сидеть они должны были отдельно. Сейчас такие места были, поскольку, в связи с появлением в Херсонесе потенциальных граждан, купивших клеры и пока не собравших с них урожай, за зиму в театре пристроили сверху три ряда и начали трудится над четвертым. В первом ряду стоят семьдесят шесть мраморных кресел. Одно с высокой спинкой для главного жреца, остальные с низкими спинками для более жидких сливок города. На сиденья положены перьевые подушки в ярко-красных наволочках - цвета вина. Остальные горожане сядут на каменные скамьи, положив под задницу принесенную подушку и поставив у ног корзину с едой и питьем. Обычно плата за место в театре два обола, но во время Великих Дионисий расходы берет на себя город. Для этого есть особая и неприкосновенная статья в бюджете. Представления будут продолжаться четыре дня с утра и до вечера.
        Первым делом богу Дионису приносят жертву - черного козленка и красное вино. Делают это два младших жреца. Клитофон лишь объявил, что бог принял жертву, можно начинать празднование.
        Первыми выступают пять хоров мальчиков, по одному от каждого городского района. За ними пять мужских хоров. Все певцы в накинутых на плечи козлиных шкурах и называются сатирами - козлоногими лесными существами, богами плодородия. Кстати, слово «трагедия» переводится, как «песнь козлов». А что могут спеть козлы? - Правильно, хоры исполняют дифирамбы - песни на темы мифов о Дионисе. Этот бог таки славно покуролесил, есть о чем петь всем хорам, не повторяясь! При этом песни по продолжительности не сопоставимы с теми, что будут вымучивать в двадцатом веке. Каждая - это целый миф, изложенный гекзаметром под аккомпанемент форминг. Некоторые дифирамбы исполнялись где-то с час.
        Я поражаюсь памяти нынешних людей. Каждый образованный обязательно наизусть знает полностью «Иллиаду», «Одиссею» и несколько пьес великих драматургов. Необразованный помнит фрагментарно. Впрочем, они не знают много всякой ерунды, которую мне вдолбили в школе и которая так ни разу в жизни и не пригодилась.
        Что меня позабавило, так это греческий вариант деления голосов на высокие, средние и низкие. Нынешние греки считают, что яркие, высокие чувства надо выражать сильным голосом, а какой может быть сильнее баса?! Баритон так и остался посередине, а тенор попал в разряд низких, наверное, потому, что близок к низшим существам женщинам.
        По окончанию выступления хоров, которое продлилось до второй половины дня, прошло награждение победителей, по одному от детских и мужских. Всем участникам хора-победителя главный жрец Клитофон и его два помощника вручили по венку из веток с молодыми листьями и по монете: мальчикам по медному оболу, мужчинам по серебряной драхме. Наградные деньги дал я - регулярная литургия, не отобьешься.
        После этого на сцену вышел демиург Агасикл и торжественным высоким голосом пробасил городской декрет, в котором говорилось, что гражданин Александр из Гипербореи за заслуги перед полисом Херсонес, выразившиеся в неоднократном взносе денег на строительство крепостных стен и башен, награждается золотым лавровым венком. Это творение херсонесских ювелиров, изготовленное из золота, добытого на моем руднике, и было на сцене водружено мне на голову. Венок весил от силы мину. Листочки малюсенькие и тонюсенькие, как сейчас настоящие на деревьях. Такой был бы к лицу моей жене, а не мне. Зато почет и уважение. Более того, декрет о признании моих заслуг и награждении будет выбит на мраморной стеле и установлен на агоре рядом с храмом Девы (Артемиды) вместе с моей статуей, за которую мне придется заплатить самому, если, конечно, пожелаю, чтобы ее изготовили и установили. Я пожелал. Не из тщеславия, а чтобы вогнать в тоску археологов, которые, надеюсь, раскопают стелу и статую и прочтут об Александре из Гипербореи. Представляю, как они будут ломать голову, пытаясь понять, где находилась Гиперборея, почему
выходец из нее, обладатель типичной русской внешности, носил греческое имя, как стал настолько богат, что заслужил такую высокую награду, и так далее? В общем, перефразируя популярную русскую частушки, мимо археологов я без шуток не хожу.
        Следующие три дня в театре шли пьесы великой троицы древнегреческой драматургии - Эсхила, Софокла и Еврипида. Один день - один автор. По четыре пьесы каждого. Первой идет сатировская драма, а затем три трагедии. В первый день мы посмотрели эсхиловские драму «Главк Понтийский» и трагедию-трилогию «Прометей прикованный», которого, как считал драматург, Зевс приковал именно в земле скифов. На второй день был Софокл с драмой «Эпигоны» и трагедиями «Ифигения», «Скифы» и «Алет». На третий - Еврипид с драмой «Скирон» и трагедиями «Ифигения в Тавриде», «Ифигения в Авлиде» и «Орест». Пьесы были подобраны так, чтобы имели хоть какую-то связь с Таврикой, скифами, Ифигенией, оказавшейся у тавров по воле богов, и ее братом Орестом, вызволившем сестру. Декораций не было. Актеров всего три. Выступают на высоких котурнах и постоянно меняют маски, причем не только для обозначения другого героя, но и для выражения эмоции. Видимо, предполагалось, что зрители настолько тупы, что не догадаются, что герой в данный момент горюет, а не стебётся. Это мне напомнило закадровый смех. Сюжеты в лучших традициях соцреализма:
герои накапливают проблемы, а потом появляется первый секретарь обкома (бог) и мигом разруливает все. Акустика в театре великолепная. Жена мне говорила, что в предпоследнем ряду слышно не только актеров, но и как на сцене падает на пол какая-нибудь маленькая вещь. Впрочем, слух у моей жены такой хороший, что дома слышит комплименты, которые я говорю на агоре другим женщинам.
        67
        На новых клерах урожай зерновых собрали такой большой, что часть отправили в Афины. К тому времени наследники Александра Македонского, которых стали величать диадохами (приемниками), встретились в Трипарадисе и поделили между собой империю, договорившись жить в мире и согласии. Следствием перемирия стало то, что все стороны перестали нападать на купеческие корабли. Само собой, пиратов, расплодившихся за время смуты, это не касалось, трудились, не щадя живота своего.
        Я подождал еще год и тоже решил воспользоваться миром и навестить Египет, прикупить там экзотических товаров да и просто прометнуться по морям. Нагрузив судно традиционными экспортными товарами Херсонеса - мукой, бычьими и овечьими кожами и вяленой рыбой - отправился в Афины. В Мраморном море заметил, что торговых судов стало намного меньше. Как мне сказали гераклейские купцы, из-за последних войн деловая активность сместилась на Черное море и в западную часть Средиземного, где набирали силу Карфаген и пока мало кому известные римляне, постоянно воюющие со своими соседями этрусками и самнитами.
        Афины казались опустевшими. По крайней мере, на агоре народа было раза в два меньше, чем перед началом походов Александра Македонского. Видимо, большая часть бездельников, раньше тусовавшаяся здесь, перебралась в Азию. Говорят, диадохи предпочитают набирать на важные административные посты греков, а не персов, и к ним ломанулись все, кому надоела спокойная и бедноватая жизнь на Балканском полуострове.
        Я выгодно распродал привезенное. Купец по имени Евфиний, который забрал оптом всю привезенную мной муку, поинтересовался, не хочу ли я стать гражданином Афин? Цена вопроса - тридцать мин серебром, в два раза дешевле, чем мне обошлось херсонесское гражданство. Как я слышал, несколько лет назад афинское гражданство и вовсе бесплатно дали нескольким боспорским поставщикам пшеницы.
        - Что так дешево? - поинтересовался я.
        - Привлекаем в город состоятельных людей, - непривычно коротко ответил Евфиний.
        Подозреваю, что таким образом пытаются укрепить власть олигархов. Демократическая форма правления, при которой чернь время от времени грабила богатых, начала изживать себя. Богачи всех стран соединялись, чтобы защититься. В конечном итоге богатые всегда побеждают, потому что умнее и, что важнее, беспринципнее, коварнее.
        Из Афин отправился в балласте по знакомому маршруту - на остров Родос, чтобы загрузиться там вином. Здесь жизнь бурлила. Освободившись от персидского бремени и изгнав македонский гарнизон после смерти Царя Всего Александра, остров стал независимой олигархической республикой. Особенно бурно шло строительство в городе Родос, столице острова. Пока что на входе в порт нет бронзового колосса - гигантской статуи бога Гелиоса. Зато вино уже прекрасное. Я заполнил им трюм для Египта и взял несколько бочек для себя. Длинными и тоскливыми, зимними вечерами буду сидеть у очага, попивать мелкими глотками ароматный напиток, словно пропитанный солнечным светом и запахом лета, и вспоминать теплое во всех отношениях Средиземное море.
        Александрия тоже растет ни по дням, а по часам. Она превращается в основной порт по экспорту зерна со всего Нила. Река сейчас была многоводна, начался разлив. По ней вывозили на больших баржах прошлогоднее зерно. За то время, что я не был в Александрии, в ней появилось сразу несколько кварталов. Тем, кто поселился в новых домах, а среди них было много греков, очень нравилось родосское вино, поэтому расхватали его мигом.
        Когда я грузился зерном на Афины, пришло известие, что умер Антипатр, назначив наследником не своего сына Кассандра, а Полиперхона, которому было за семьдесят. Я помнил Полиперхона командиром хилиархии (одна шестнадцатая часть фаланги - тысяча двадцать четыре человека). Наверное, за время похода в Индию он поднялся по служебной лестнице. Поговаривали, что в молодости Полиперхон был македонским Робин Гудом, но потом повзрослел и пошел служить в армию царя Филиппа, где сделал головокружительную карьеру. Само собой, решение отца не устроило Кассандра, сбежал в Малую Азию к Антигону, который пообещал вернуть ему власть. Антигон по кличке Циклоп, потому что один глаз потерял еще на службе у царя Филиппа, был сатрапом Фригии, в походе царя Александра за пределами Малой Азии не участвовал, но, как старый ветеран, пользовался уважением в македонской армии. Наверное, поэтому на их стороне выступил Птолемей, сатрап Египта. В Александрии и других египетских портах начали снаряжать военные триеры для похода на Пелопоннес, где почти все полисы поддержали Полиперхона, потому что он пообещал им свободу. Я не
стал дожидаться полной загрузки, рванул в Афины, а то ведь решат, что пшеница для врага, и заберут ее вместе с судном.
        В Афинах я так и не выгрузился, несмотря на то, что добрался без приключений. Да и кто мог меня перехватить, если плыл напрямую, добравшись раньше, чем сюда пришла весть и присоединении Птолемея к Кассандру и Антигону?! Пирей был захвачен македонским гарнизоном под командованием Никанора, друга Кассандра. Входы в гавани были перекрыты цепями, порт не работал. Галеры выгружались и грузились, где придется. Им легче: вытянули на берег носом - и выгружайся. «Альбатросу» нужен был причал или лодки. Поэтому я отправился на остров Хиос. Там с радостью купили пшеницу и продали вино и мастику - ароматическую смолу мастичных деревьев, которую сейчас используют в парфюмерии, медицине, виноделии… Кстати, это первая из известных мне жвачек. Смола быстро размягчается и меняет цвет со светло-зеленого на белёсый, становясь похожей на своих продвинутых потомков. Говорят, полезна для дёсен и зубов.
        Возле острова Тенедос, который находится юго-западнее входа в Дарданеллы, нас поджидал сюрприз. Мы шли к нему вдоль берега против северо-восточного ветра на веслах со скоростью узла два-три. В будущем суда с малой осадкой проскакивали к проливу между этим островом и материком, сам несколько раз так делал. Главное было не налететь на маленькие островки севернее Тенедоса, которые хорошо отбивал локатор. Сейчас у меня нет локатора, но и скорость не та. Венецианцы построят на острове крепость с высокими стенами и многоугольными башнями. Симпатичная такая крепость, как я называю, открыточная. Туристы будут приплывать на остров, чтобы сфоткаться на ее фоне. Сейчас на ее месте поселение, обнесенное каменной стеной трехметровой высоты. От этого поселения к нам и устремились две триеры. Я не стал выяснять, какие у них намерения. В том бардаке, что сейчас творится в этих краях, командир любого уровня сам себе сатрап и диадох. Былые заслуги могут не помочь мне. «Альбатрос» на веслах быстро развернулся и под всеми парусами рванул в обратную сторону. Триерам не хватило буквально минут пять, чтобы догнать нас
до того, как мое судно набрало скорость. Я уже приготовился к бою и пожалел, что за последние годы привык к тому, что на мое диковинное судно никто не нападает, расслабился. Так запросто оказаться в рабстве.
        Мы оторвались от триер мили на две, после чего они перехотели играть в догонялки и погребли в Тенедосу. Я приказал взять правее, полборта к ветру, и повел судно на северо-запад. Удаляться от Дарданелл не было желания. Иначе застрянем здесь до поздней осени, когда местные мореманы уйдут на отдых. Когда Тенедос скрылся из вида, взяли еще правее, пошли на веслах на север, а потом и на северо-восток, в сторону острова Имроз, который находится северо-западнее входа в Дарданеллы. Приближаться к нему не стали, легли в дрейф. Мало ли, вдруг и там дежурит пара триер, командиры которой хотят быстро разбогатеть?!
        К вечеру ветер стих, и мы погребли в сторону пролива Дарданеллы, стараясь держать подальше от Тенедоса. Когда стало темно, опять легли в дрейф, подождали восхода луны, которая только начала стариться. Ее серебристая дорожка сперва проходила примерно посередине пролива, что облегчало нам жизнь. Гребцы налегали на весла, догадываясь, чем может закончиться для нас встреча с триерами. Трудились почти без отдыха до рассвета. К тому времени мы уже были возле выхода из пролива. Задул ветер, и мы пошли под парусами курсом крутой бейдевинд вдоль южного берега Мраморного моря, чтобы подальше убраться от пролива. Через часа три, когда гребцы немного отдохнули, опять пошли на веслах против ветра. За все это время нам не попалось ни одного судна, если не считать рыбацкие лодки, которые, завидев нас, сразу улепетывали к берегу. Видимо, судоходство в этих водах стало слишком опасным. Значит, не зря я испугался триер.
        На ночь мы удалились к центру Мраморного моря и там легли в дрейф. Ветер опять утих, так что я не стал отдавать плавучий якорь. Долго не мог заснуть, лежал на кормовой палубе, любовался звездами. Вот ни за что не хотел бы оказаться на планете любой из них. При всей моей страсти к скитаниям покидать Землю нет желания. Даже если там будет рай. Точнее, и тем более, если там будет рай.
        Поутру ветер задул с северо-запада, что дало возможность гребцам отдохнуть. Подняли паруса и в полборта, потихоньку, пошли к проливу Босфор. Добрались до него к вечеру. Шли так, точно направляемся в Византий - будущую столицу Ромейской империи, которую позже ученые назовут Византийской. Сейчас это быстро растущий, независимый полис. Он уже вылез за пределы старых крепостных стен, строит новые. В будущем весь Византий станет несколькими кварталами в центре Константинополя. В бухте, которую в будущем назовут, как и полуостров, Золотым Рогом, а сейчас именуют просто Рогом, стоят три триеры. Судя по всему, экипажи на берегу. Наверное, решили, что на сегодня всё. Какой дурак попрется в темноте по проливу?!
        Мы опять ждали восхода луны, после чего гребцы налегли на весла. Босфор в четыре раза короче Дарданелл и течение в нем слабее, причем в южной части вдоль европейского берега течет на север. Мы «оседлали» это течение и с часик двигались на узел-полтора быстрее. Потом оказались в главном течении, встречном, из-за чего сразу сбавили узла три. В северной половине пролив был шире и течение слабее. До рассвета успели выйти в Черное море и удалиться от берега настолько, что его не было видно. Я приказал выставить гребцам амфору неразбавленного вина. Пусть пьют по-скифски - заслужили.
        68
        Война диадохов то разгоралась, то затихала на время, но не прекращалась полностью. Всегда находился кто-нибудь, кого текущий расклад не устраивал. При этом настоящий наследник Александр Четвертый, малолетний ребенок, был вне игры. От его имени правил Кассандр, владеющий на данный момент европейской частью бывшей империи. От него и прибыл в Херсонес посол, чтобы навербовать добровольцев. Это был юный македонец по имени Тразимах, внучатый племянник Кассандра. В походах Александра Македонского не участвовал в силу своего возраста, но, судя по пламени в речах и отблескам этого пламени в глазах, собирался прославиться на поле боя и даже пасть смертью храбрых. Встретился он и со мной. Как положено, пообещал золотые горы. То, что я не нуждался в горах золота и не горел желанием пасть рядом с ним, Тразимах воспринял, как оскорбление. Я не помнил, кто из диадохов в конечном итоге победит, чем закончится их война, не считая развала на части империи Александра Македонского, поэтому и отказался. Тем более, что моя жена Аня опять была беременна. Обидно будет оставить не родившегося ребенка сиротой. Я
посоветовал Тразимаху заняться чем-нибудь созидательным, хотя бы, следуя моему примеру, производством детей. Пылкий юноша изобразил на смазливой мордашке всё призрение, какое только способен был выдавить из себя. Гадостей не наговорил потому, как он выразился, что дядя рассказывал обо мне, как об отважном командире. Я передал Кассандру привет и просьбу больше не присылать ко мне воинственных придурков. После этих слов Тразимах с видом одновременно гордым и обиженным удалился из моего дома. Из Херсонеса он уплыл с полусотней таких же юных недоумков, мечтающих о военных подвигах, славе и прочих блестящих приманках для бестолковых.
        Из-за этой войны судоходство в Мраморном и Эгейском морях сократилось до минимума. Торговые галеры сновали только между соседними портами. В Средиземном море торговля сместилась в западную часть его. Только на Черном море сократилась незначительно. В основном перевозили товары между севером и югом и западом и востоком. Мой «Альбатрос» работал на первом направлении, мотался между Херсонесом и Гераклеей. Туда вез изделия из бронзы и золота, шкуры, соль и пшеницу, а обратно - оливковое масло и изделия местных ремесленников. Аменемуна справлялся со своими обязанностями, даже лучше меня разбирался, какие товары будут пользоваться спросом там и тут, поэтому я не вмешивался. Остальными делами занимались сын Алексей, которого к тому времени женил на Ксанфе, дочери демиурга Агасикла, и зять Филактемон, сын басилевса Деметрия, за которого выдал свою дочь Европу. Им здесь жить, пусть напрягаются. А я, как только становлюсь очень богатым, сразу теряю интерес к процессу накопления денег. Капает больше, чем успеваю тратить - и ладно.
        Второй причиной было рождение двойняшек моей женой, мальчика и девочки, получивших имена Аристотель и Аристоклея. Помня, что четвертый ребенок удаляет меня из эпохи, перестал выходить в море на своем судне. Пусть судьба догонит меня на суше, если сумеет. Интересно, чем закончится такое перемещение и состоится ли вообще? Может, умру наконец-то, хотя уже так привык жить. Продержался я на суше семь лет. Ходил, конечно, купаться в море с Аристотелем и Аристоклеей, но заплывать далеко опасался. Ничего не случалось, и я решил, что данная установка не работает.
        К тому времени пришло известие, что Кассандр грохнул Александра Четвертого, официального царя Македонской империи, и его мамашу. Диадохи тут же объявили себя царями тех частей империи, которыми владели. Это, конечно, не остановило разборки между ними. Я знал, что с войны не возвращаются. Если ты втянулся в нее, а на это хватает несколько недель, а то и дней, у всех по-разному, то будешь воевать всю оставшуюся жизнь. Не наяву, так во снах. Война - это особое состояние души и тела, самый сильный наркотик, с которого слезают, только умерев. Если долго не употреблять его, жизнь становится слишком пресной, поэтому всегда найдут, где повоевать еще. Мне кажется, диадохам просто нужна доза, воюют ради самого процесса.
        У меня другой наркотик - море, поэтому с войны слезаю более-менее легко. Зато на берегу долго сидеть не могу. Если нет возможности уйти в рейс на судне, можно заказать себе ял и на нем реализовать хотя бы частично потребности души и тела. По моим чертежам и под моим руководством изготовили небольшую парусно-гребную лодку. Парус на ней был небольшой бермудский, который вызывал смесь удивления и насмешек со стороны местных мореманов. Не стал делать полноценную яхту, потому что удаляться далеко от берега не собирался. Когда становилось тоскливо, отправлялся в море на рыбалку. Ловил не корысти ради, а для удовольствия. Лишь только усиливался ветер, сразу летел к берегу под парусами или на веслах.
        Был обычный солнечный день в середине апреля. Чего-то мне с утра взгрустнулось, решил отправиться порыбачить. Младший сын порывался составить мне компанию, как случалось часто, но я отказал. Слишком много Аристотель производит шума, как и его знаменитый тезка. Обычно я решаю, куда поплыть, в зависимости от ветра, чтобы легко было возвращаться. Сегодня дул редкий в этих местах южный ветер, вот я и отправился, обогнув мыс Херсонес, навстречу ему, на юго-восток. Места были памятные. Где-то здесь, возле мыса Айя, свалился с яхты и оказался в шестом веке. Меня всегда тянуло сюда. Не покидала мысль, что для входа и выхода дверь одна. Хотя именно сейчас выходить не собирался. Слишком хорошо устроился: и сыт, и пьян, и любим… В двадцать первом веке придется решать много проблем, от которых я отвык за время путешествия по эпохам. Как бы приобретенные за время путешествия навыки, привычка решать вопросы силовым путем, не преподнесли мне дурной сюрприз в толерантном будущем. Так что посещал я эти места пока что с одной целью: вдруг что-нибудь замечу нужное, что сгодится, когда решу, что стар и немощен, пора
переходить?
        Ветер вдруг убился. Ял замер на почти гладкой воде, голубоватой и чистой. В этих местах вода всегда будет чистой, но сейчас она удивительно прозрачна. Мне кажется, что замечаю пойманную рыбу на глубине метров тридцать или больше. Ловил катранов на хамсу, приобретенную прямо на моле у рыбаков из их ночного улова. Мясо у катранов невкусное, даже свиньи и куры едят с неохотой, акульего жира, как лекарства, у меня хватало, так что ловил ради интереса.
        Увлеченный этим процессом, не сразу заметил, что ветер зашел по часовой стрелке до норд-веста и усилился. Только подросшие волны заставили меня отказаться от рыбалки и задуматься. Идти домой под парусом можно было только галсами, для чего пришлось бы удаляться далеко от берега, что отпадало сразу. Грести на веслах против уже довольно сильного ветра было трудно. Оставался один вариант - добраться до берега и переждать. Земли эти принадлежат таврам из племени Бутунатоса, которые меня знают, поэтому проблем не должно быть. На худой конец у меня с собой лук, сабля и кинжал. Всегда беру их с собой, выбираясь за пределы крепостных стен. Жизнь научила, что оружия лишнего не бывает, его может только не хватать.
        Ветер становился все крепче, переходя в штормовой. Волны быстро стали набирать высоты. Я быстро смотал донку и погреб к берегу так, чтобы ветер подгонял меня. Место для высадки выбрал такое, чтобы доступ с берега был затруднен, под скалой. Вряд ли в этих местах кто-то будет шляться в штормовую погоду, но береженого и местные боги берегут. Здесь был небольшой галечный пляжик, на который и вытянул ял настолько далеко, чтобы даже при шторме волны не утянули в море. В скале была неглубокая ниша на высоте метра два, в которой я и расположился. Ветер туда не задувал, так что можно было лежать и слушать, как он все громче неистовствует, будто жалеет, что я успел сбежать, спрятаться от него. От нагретых солнцем камней шло тепло, согревая не только тело, но и душу. После крупных неприятностей маленькие радости кажутся большими. Еды и воды у меня с запасом, поэтому со спокойной душой провалялся в нише до вечерних сумерек, а потом, убедившись, что шторм стихнет не скоро, поужинал лепешками с твердым сыром и вяленым мясом, запивая красным вином, изготовленным из моего винограда на моей винодельне и
разбавленным водой, и крепко и безмятежно заснул.